Малая энциклопедия киевской старины - Макаров А.

Автор: Макаров А.

Теги: история энциклопедия киевская русь

ISBN: 966-507-128-9

Год: 2005

Похожие

Как Малая Русь стала польской окраиной

Литературное наследство

Ревёт и стонет Днепр широкий

В. Г. Короленко. Собрание сочинений в пяти томах. Том 4. История моего современника

Текст

АНАТОЛИЙ u. МАЛАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ
-Ж “ МАКАРОВ <? КИЕВСКОЙ СТАРИНЫ

АНАТОЛИЙ МАКАРОВ
МАЛАЯ
ЭНЦИКЛОПЕДИЯ
КИЕВСКОЙ
СТАРИНЫ
КИЕВСКИЕ СВЯТЫНИ
СТАРИННЫЕ ОБЫЧАИ
И ОБРЯДЫ
ТОРЖЕСТВА И ПРАЗДНИКИ
ГУЛЯНИЯ И РАЗВЛЕЧЕНИЯ
ПАРКИ, БУЛЬВАРЫ, СКВЕРЫ
ДОМАШНЯЯ И УЛИЧНАЯ
ЖИЗНЬ
ГОРОДСКИЕ ВЛАСТИ
И БЛАГОУСТРОЙСТВО
КРИМИНАЛЬНА
И МАРГИНАЛЬНЫЙ МИР
БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ
ПРЕДАНИЯ И СКАЗЫ
КИЕВСКИЕ ТИПЫ (АНТИКИ)
Пример неудачного соседства в архитектуре старой Владимирской улицы.
О несовместимости форм Десятинной и Андреевской церкви в XIX веке писалось немало.
Рис. А. Баумана с фотографии И. Кордыша. 1882 г.
АНАТОЛИЙ МАКАРОВ
Малая
энциклопедия
КИЕВСКОЙ
СТАРИНЫ
Второе издание
Киев
Издательство «Дов1ра»
2005
ББК 63.3(4УКР-2К)я2
М15
Листая страницы этой книги,
вы ощутите пряный аромат
^к^аинской городской культуры
Издание не имеет аналогов в
литературе о Киеве.
Ири ее написании автор поль-
зовался своей обширной коллек-
цией киевских преданий, легенд,
литературных анекдотов и зани-
мательных выписок из хроники
городских газет XIX века.
ISBN 966-507-128-9
© А. Н. Макаров
(текст, подбор иллюстраций), 2005
© Издательство «Дов1ра», 2005
О Г АВТОРА
Здесь, очевидно, уместно сказать несколько слов о том, что такое «старина» во-
обще и «киевская старина» в частности. На мой взгляд, это та часть прошлого, ко-
торая обычно остается за пределами интересов историков искусства, литературы,
архитектуры, техники, науки и религии, — например, частная и повседневная жизнь
людей, неписаные законы общения и бытовая среда. Наиболее полно и ярко эти
интимные черты повседневной жизни города воплощаются в «донаучных», художе-
ственных формах познания — в городских преданиях, мифах, легендах, сказах, анек-
дотах, сплетнях и слухах, материалах газетной хроники, текстах мемуаров, писем и
записок.
«Серьезные ученые» стараются держаться от подобной «занимательной беллет-
ристики» подальше. И тем не менее они постоянно возвращаются к ней, чтобы уяс-
нить, как происходили описываемые ими события «на самом деле», «в реальнос-
ти», «с учетом жизненной правды».
Более высокого мнения о «донаучной», «художественной историографии» при-
держиваются писатели. «В истории, — писал Проспер Мериме, — я люблю толь-
ко анекдоты, среди анекдотов же предпочитаю те, которые содержат, как мне пред-
ставляется, подлинную картину нравов и характеров данной эпохи».
В устах писателя выражение «подлинная картина нравов» равносильно по-
нятию «подлинная картина эпохи». Да и для многих читателей, не питающих
особого интереса к теоретическим обобщениям исторической науки, представ-
ление о той или иной эпохе также ограничивается ее «стариной», т. е. конкрет-
ными сведениями о распространенных в то или иное время обычаях, нравах,
вкусах и модах, практических, художественных, религиозных и иных интере-
сах людей.
Благодаря этим неписаным культурным установлениям человеческое существова-
ние проявляет изначально свойственную ему «софийность», т. е. осмысленность,
стройность, упорядоченность. Не чужды ему и некоторые идеологические, мифоло-
гические и политические тенденции.
«Глубоко частная» обыденная жизнь неотделима от жизни общественной, — ска-
жем, «жизни киевской», «старинной», «времен XVIII века». Иными словами, ис-
тория киевской (или любой иной) старины во многом совпадает с историей быта
города, если, конечно, под бытом подразумевать не бесформенную серую обыден-
ность, а целостный и сложно структурированный пласт «первичной» городской куль-
туры.
Киевская старина как явление культуры (и прежде всего — культуры украин-
ской) все еще не стала предметом серьезных исследований. Писались и пишутся в
основном сочинения по общей истории города и его исторической топографии. Ис-
торией быта интересуются главным образом этнографы.
Источники познания старины — мемуары, дневники и записки старожилов —
5
Открытие памятника Богдану Хмельницкому 11 июля 1888 г.
Рис. А. Муратова с фотографии. 1888 г.
не издаются и не переиздаются у нас с 1920 года. Этого времени оказалось впол-
не достаточно для того, чтобы сложившееся было городское предание угасло.
Петербургская старина, старина московская — это мы, киевляне, можем понять
и даже полюбить, а что такое киевская старина, да и существует ли она вообще,
— не ясно.
Стыдно сказать, но о своей старине киевляне знают не многим более, чем о древ-
ностях Рима или Карфагена, и то в основном по произведениям русских прозаиков
— Лескова, Булгакова и Паустовского.
Это, конечно, замечательные писатели, и художественная литература — прекрас-
ный источник знаний, но отчего не почитать Ивана Нечуя-Левицкого?! Он был за-
мечательным писателем и быт Киева знал так, как никто ни до, ни после него.
За Левицким идет целый ряд менее даровитых авторов, которые в данном слу-
чае интересны тем, что имели склонность к бытописательству. Но, увы, все они,
начиная от поэтичной Наталены Королевы и кончая «бульварной» О. Шалацкой,
давно забыты. О старом городском фольклоре и этнографии киевляне также не име-
ют ни малейшего представления.
А тут еще эти «радикальные патриоты», которые, даже не удосужась вникнуть
в суть проблемы, со своей политической колокольни заявляют, будто никакой ки-
евской старины в XIX веке вообще не было, поскольку Киев был русифицирован
и довольствовался жалкими крохами с барского стола русской бытовой культуры.
Оказывается, Москва или Лондон имели бытовую культуру, а вот Киев «прозя-
бал» в своей «бескультурности».
Лх 6 хх
Полемизировать с человеческой глупостью (тем более — громогласной) беспо-
лезно. Пусть сам читатель, листая страницы этой книги, ощутит пряный аромат ук-
раинской городской культуры XIX века.
Несколько слов о хронологических рамках повествования. Мне кажется наибо-
лее подходящим принятое уже некоторыми историками новое определение XIX ве-
ка как исторической эпохи, начавшейся с Великой французской революции 1789 г.
и окончившейся с наступлением Первой мировой войны в 1914 г. (эпоха оказалась
продолжительнее самого столетия на 25 лет). («Чисто Киевский XIX век» несколь-
ко короче,— 1834—1914,— от отмены Магдебургского права до Первой мировой
войны).
Такие хронологические схемы позволяют проследить многие явления в жизни го-
рода от их зарождения до совершенных форм (например, историю киевского улич-
ного освещения, трамвая, парковых гуляний, чаепития при самоварах).
Некоторые феномены старины уходят своими корнями в отдаленные времена (воз-
никновение генерал-губернаторской власти, майских праздников, легенд о чудотвор-
ных иконах) или завершаются после Первой мировой войны (формирование дет-
ских садов, судьба рождественской елки). В таких случаях не грех выйти и за ус-
ловные пределы эпохи.
Для удобства наведения справок наши очерки и заметки расположены в алфа-
витном порядке, что вроде бы делает книгу «нечитабельной». Но этот естествен-
ный для справочной литературы недостаток легко устраним.
В конце прилагается обширный «Тематический указатель». Пользуясь им как
Благотворительное гулянье в университетском ботаническом саду в пользу славян накануне
Балканской войны. Рис. К. Брома с наброска А. Гоффмана. 1876 г.
путеводителем, можно прочесть весь текст, заглянув во все края и закоулки старого
города.
Киев, как и Рим,— вечный город. Многие явления в его культурной жизни дли-
лись необычайно долго, можно сказать — целые столетия. Людям XIX века каза-
лось, что то же самое сохранится и в будущем. Но, увы, Первая мировая война и
последовавшие за ней социальные катаклизмы положили конец этой иллюзии. Бес-
ценное наследие веков осмеяли и предали поруганию. Сплошь сотканная из «пере-
житков прошлого» киевская старина оказалась на «свалке истории». До нас дошли
лишь разрозненные ее фрагменты. Город лишился глубинной части культурной па-
мяти.
Но не все потеряно. Старинные бытовые традиции не утратили своей привлека-
тельности и некоторые из них постепенно возвращаются в жизнь. Главное — лю-
бить старый Киев. А любовь и невозможное делает возможным.
Автор благодарит за большое участие в судьбе этой книги Тамару Петровну
Гуменюк, Ларису Федотовну Соловьеву и еженедельник «2000».
Анатолий Макаров,
август 1999 года
Аблакат
Аблакат (прост.) — темный делец,
устраивающий чужие дела за плату и ча-
сто на кабальных условиях.
Эти самозваные «адвокаты», или ходо-
ки по чужим делам, составляли для сво-
их малограмотных клиентов прошения,
проталкивали застрявшие в канцеляриях
дела, организовывали нужные подписи
и подыскивали места.
За «аблакатство» брались спившиеся
неудачники или уволенные за непригляд-
ные дела чиновники, имевшие «большие
связи» в присутственных местах и поли-
ции. Своих клиентов они искали на ули-
цах, а «конторами» им служили трак-
тиры на Софийской и Михайловской
улицах. Здесь за рюмкой водки писались
бумаги и велись деловые разговоры.
Московский «адвокат» - «борзописец»
впервые предстал перед обществом в
«Очерках русских нравов» (1843 г.)
Ф. Булгарина. Упоминания о проделках
местных «аблакатов» встречаются в ки-
евской прессе с 1860 гг.
Со временем один из них удостаива-
ется чести предстать перед нами в роли
центрального персонажа большого худо-
жественного очерка писательницы
О. Шалацкой. Она создает яркий об-
раз проворного киевского дельца конца
XIX века и попутно дает описание его
встречи с клиентом.
Совещание с «аблакат ом». Рис. Н. Негадаева. 1876 г.
Аболиционист Дмитрий Петрович Журавский
«Вот что, молодой человек,— гово-
рит он ищущему места мещанину,—
здесь (на площади перед Присутствен-
ными местами.— А. М.) неудобно раз-
говаривать, а недалече есть трактир,
«Тифлисом» называется,— зайдемте ту-
да. Я вас угощу, вы ублаготворите ме-
ня, а главное — я научу вас, как найти
место. Не правда ли, за умную беседу
можно заплатить рублика три? Зато я
вас умудрю, право слово, умудрю!» —
и он поднял вверх указательный палец,
точно призывал небеса в свидетели.
Они направились к перекусочной. Си-
зый нос [«аблакат»] отрекомендовался
частным поверенным, или ходатаем по
разным делам Парамоном Прокофьеви-
чем Зайцевым.
Новые знакомые вошли в трактир
среднего пошиба, здесь Зайцев распо-
ложился как дома и потребовал водки,
сельдей, сыру и т. д. Когда желаемое
поставили на стол, «адвокат» налил се-
бе рюмку водки и выпил залпом свою
порцию, после чего предложил Василию
Петровичу выпить еще и чокнулся.
Пропустив две-три рюмки, Зайцев
потребовал, чтобы Масленников выло-
жил перед ним свою биографию. «От-
кровенно, ничего не утаивая, будто свя-
щеннику на исповеди», — пояснил он,
закусывая прозрачным куском сыра».
Пронырливый Зайцев действительно
устроил Масленникова на хорошее мес-
то, но при этом взял с него долговые рас-
писки на значительную сумму, которую
тот должен был выплачивать как гоно-
рар своему «аблакЯту». Попутно делец
собрал большой «компромат» на своего
подопечного, так что при первой же по-
пытке прекратить кабальные выплаты
из жалования Масленников тут же сле-
тел со своего тепленького места.
Среди «аблакатов» было немало мел-
ких аферистов, бесстыдно обиравших
темных людей, и просто опустившихся
пьяниц, занимавшихся писанием проше-
ний и жалоб. Составленные ими бумага
нередко становились предметом осмея-
ния городской прессы.
Аболиционист Дмитрий Петро-
вич Журавский — Аболициониста-
ми, т. е. сторонниками уничтожения раб-
ства, в России называли противников
крепостного права.
Среди киевских аболиционистов боль-
шим уважением пользовался основопо-
ложник отечественной статистики, автор
книга «Об источниках и употреблении
статистических сведений» (1846) и трех-
томного «Статистического описания Ки-
евской губернии» (1852) Дмитрий Пет-
рович Журавский (1810—1856), которо-
му выпала судьба искателя новых путей.
Жизнь его была полна неожиданных
поворотов. Он окончил кадетский кор-
пус в Петербурге, и в следующем, 1830
году, — уже в первых рядах русских
войск, штурмующих Варшаву.
Сразу же по завершении кампании
Журавский уходит из армии, сближает-
ся со знаменитым либералом и реформа-
тором графом Сперанским и трудится
под его руководством в Комитете по со-
ставлению свода военных постановлений.
Со смертью Сперанского в 1839 г.
лишается высокого покровительства, пе-
реходит в Министерство государствен-
ных имуществ. Служит в Каменце-По-
дольском и Одессе. Сближается с вид-
ным сановником Львом Александрови-
чем Нарышкиным и путешествует с ним
по Европе, знакомится с научным и де-
ловым миром Вены и Парижа, служит
в казначействе Царства Польского
(1841—1842) и управляющим в сара-
товском имении своего покровителя.
В 1845 г. он вдруг бросает свои обыч-
ные занятия, «бежит» в Киев, обосновы-
вается на Куреневке и принимается, как
говорил Вольтер, «возделывать свой сад».
10
Аболиционист Дмитрий Петрович Журавский
Журавский порвал со своей средой не
случайно. Это был побег ради обрете-
ния истины. Хорошо знавший его
Н. Лесков писал, что здесь, на Куре-
невке, жили его единомышленники —
дворяне, тяготившиеся греховностью и
ложью окружающей их жизни. Ученым
двигало чувство морального долга перед
народом, закабаленным дворянами.
«Его,— вспоминал другой видный
аболиционист Г. П. Галаган,— пресле-
довала уже с давнего времени мысль
способствовать всеми силами облегче-
нию участи сословия, наиболее нужда-
ющегося в помощи.
Не имея средств сделать для него
что-нибудь общеполезное, он работал
для той же цели в частности. Отказы-
вая себе во многом из того, что счита-
ется в нашем кругу почти необходимым,
живя как нельзя более скромно, с же-
ною, во всем разделявшею его образ
мыслей и его убеждения, он что мог от-
кладывал из своих скудных доходов и
употреблял на выкуп дворовых людей.
Таким образом при свойственном ему
постоянстве и усилиях ему удалось вы-
купить более 10 семейств.
В последнее время жизни он задумал
и написал проект учреждения общества
для той же цели, но, разумеется, в бо-
лее обширных размерах, и завещал по
смерти своей жены весь накопленный им
капитал и все небольшое состояние его
положить в основание этого общества, а
если оно не состоится, то употребить на
выкуп дворовых людей обыкновенным
порядком [...]
За гробом его шло несколько бедных
людей в слезах. По рассказам оказалось,
что это были выкупленные им дворо-
вые».
Журавский был также убежденным
хуторянином. Он приехал в Киев летом
1845 г. и взял в аренду на 9 лет неболь-
шой хутор на Куреневке («20 десятин,
покрытых,— как он писал,— превос-
ходным дубовым лесом с приятным ме-
стоположением»). Здесь он вел неболь-
шое хозяйство и собирал материалы для
будущей книги.
В 1846 г. губернатор И. И. Фундук-
лей пригласил его в свою канцелярию на
должность чиновника особых поручений.
На самом деле речь шла о сотрудниче-
стве в «Неофициальной части» «Киев-
ских губернских ведомостей» и заверше-
нии работы над фундаментальным «Ста-
тистическим описанием Киевской губер-
нии». По этому случаю ученый пере-
брался с Куреневки в центр города, но
при этом остался последователем аске-
тических начал Христовой жизни.
«Журавский,— вспоминал Гала-
ган,— всегда жил трудом, скромно, за-
нимал небольшой флигель при собствен-
ном доме в Киеве, который постоянно
сдавался в наем. В квартире его было
всегда опрятно, чисто, но не было ниче-
го лишнего. Видно было, что хозяин
ограничивал себя во всем до последней
возможности».
Как писал Н. Лесков, ученый слыл
в городе человеком «странным, неужив-
чивым и даже несносным и во всяком
случае очень тяжелым». Он мог молча
просидеть весь вечер в углу богатой гос-
тиной и уйти, не проронив ни слова. И
мало кто догадывался, что таким пове-
дением ученый-чудак выражал молча-
ливое осуждение чуждого его хуторян-
ской душе светского общества.
Исследователь жизни и деятельности
Журавского М. В. Птуха допускал, что
он вполне мог быть «членом Кирилло-
Мефодневского общества или, во всяком
случае, лицом, близко к нему стоящим».
Говорили, что Бибиков намеревался аре-
стовать ученого вместе с Шевченко и
Костомаровым, но не нашел достаточно
веских оснований для этого.
Как свидетельствовал Н. Лесков,
И
Азалии
друзья Журавского образовывали на
Куреневке нечто вроде фаланг Фурье.
Интеллигентные хуторяне, проникшись
идеями утопического социализма, мечта-
ли «есть свой трудовой хлеб в поте сво-
его лица», строя свою жизнь в согласии
с учением Христа.
Аболиционистские идеи Д. Журав-
ского нашли развитие в «хуторской фи-
лософии» П. Кулиша, так называемых
«русских повестях» Т. Шевченко, уче-
нии Л. Толстого и практике его после-
дователей, создававших поселения свет-
ских праведников. Убежденными про-
тивниками крепостного права среди ук-
раинских дворян прослыли также изве-
стный историк Александр Маркевич и
великие меценаты Г. П. Галаган и
В. В. Тарновский-младший.
Азалии — типичные цветы для укра-
шения пасхального стола в богатых ки-
евских домах XIX века. В продажу по-
ступали из садоводств Дрездена, реже
— из Бельгии.
Авдитор (аудитор) — лучший уче-
ник младших классов старой Киевской
академии, которому учитель поручал
проверять знания менее успевающих де-
тей (отсюда и название «аудитор» —
слушающий). Он должен был делать
соответственные пометки в особом жур-
нале (нотате или эррате) и класть его
на стол учителя перед началом урока.
Обычай этот заимствован киевлянами
из иезуитских коллегиумов.
Аудиторы существовали не только в
духовных школах, но и в гимназиях. И
продержались они там едва ли не до се-
редины XIX века. В рассказе «Дела
давно минувших дней» Ф. Ясногурский
сообщает немало любопытных подроб-
ностей об этих помощниках учителей
Второй гимназии 1840 гг.:
«Были установлены некоторыми учи-
телями должности так называемых ауди-
торов из лучших учеников, на обязанно-
сти которых лежало до прихода в класс
учителя выслушивать уроки мальчиков,
отданных в распоряжение аудиторов, и
при перекличке по журналу осведомлять
учителя, какой балл они заслуживают.
Такой порядок существовал на тот слу-
чай, если учитель сам не имел возмож-
ности выслушать учеников.
Я до некоторой степени злоупотреб-
лял своим начальничьим положением и
краснею сейчас за грехи молодости. Под
мою команду попали два брата Акини-
ны, и я постоянно поедал их завтраки,
приносимые в гимназию,, но за это я дик-
товал [учителю русского языка] Берез-
ницкому тройки и четверки, в то время
как Акинины отвечали мне на единицы
и двойки.
И другую пользу, более существен-
ную, я извлекал благодаря Акининым.
Учитель географии Нехаевский по сво-
ему предмету награждал меня единица-
ми, за которые приходилось мне по суб-
ботам разделываться с [инспектором]
Гренковым, а надо вам знать, господа,
как неприятно и скучно тянется препро-
вождение времени тому человеку, кото-
рому приходится лежать под розгой [...]
Говоря по совести, Нехаевский был
прав, ибо по географии я был слаб, не
нравилась мне сия наука [...] Но так как
географию обязательно заставляли нас
учить и за незнание ее пороли, то я ухи-
трился предложить братьям Акининым
ультиматум, что до коих пор я буду по-
лучать от Нехаевского единицы по гео-
графии, то до тех пор буду ставить Аки-
ниным (учитель географии был хозяином
их квартиры и репититором.— А. М.)
единицы и нули по русскому языку, хо-
тя бы они знали его на пятерку.
Сначала Нехаевский не поддавался,
но когда в одну из суббот одновремен-
но со мной выпороли и моих подопеч-
12
Академические свободы
ных, что не понравилось их родителям,
угрозы мои подействовали. Не зная уро-
ков по географии, я получал тройки и
четверки, и такими же цифрами награж-
дал я мальчиков Акининых, даже тогда,
когда они ровно ничего не знали по рус-
скому языку».
Старое иезуитское аудиторство при-
носило весьма сомнительную пользу гим-
назической педагогике, но учило ловко-
сти, находчивости и проворству в реше-
нии практических проблем.
Академические свободы, или
Университетская автономия —
часть проводимой во времена Алексан-
дра II программы либерализации обще-
ственной жизни и примирения интелли-
генции с государством. Предоставленные
тогда университетам права были зафик-
сированы в уставе 1863 года.
Студенты юридически признавались
частными лицами, добровольно посеща-
ющими лекции и вносящими установлен-
ную плату за обучение. От них требо-
валось лишь успешное прохождение эк-
заменов, необходимых для получения
дипломов.
Профессора назначались по конкур-
су, ректоры и деканы также избирались
тайным голосованием. Должность ин-
спектора исполнял один из профессоров.
Полиция в помещение университета не
допускалась.
Ношение формы, введенной в 1830 гг.
(до того форму надевали только в тор-
жественных случаях), отменялось, и сту-
денты, как вспоминал И. Белоконский,
«ходили в каком угодно одеянии, в на-
циональных костюмах: в вышитых со-
рочках, засунутых в шаровары, широкие,
«как Черное море», в цветных поясах».
Любимыми предметами гардероба боль-
шинства студентов были шляпы с нео-
быкновенно широкими полями (у укра-
инцев — громадная барашковая шапка)
и плед, наброшенный на пальто или сюр-
тук и заменявший одновременно шубу и
одеяло.
Распространенный (и в общем-то
правдивый) образ студента либеральных
времен завершали неопрятные длинные
волосы, нечесаная борода и черные оч-
ки, за которыми прятались «жуткие гла-
за крамольников и бомбометателей».
При встрече с таким студентом иной
«важный чин» опасливо осматривал его
одеяние, размышляя, куда тот «спрятал
бомбу». Говорили, что когда однажды
Киевский университет посетил министр
народного просвещения граф Толстой, то
не поверил, что видит студентов, и
«предложил проверить по матрикулам».
Студенты содержали свою библиоте-
ку, в которой, собственно говоря, не бы-
ло никакой нужды, поскольку универси-
тет обладал прекрасным собранием книг.
Студенческая библиотека, как писал
В. Дебагорий-Мокриевич, «свободно ук-
ладывалось на 6 полках, или, точнее вы-
ражаясь, шести сосновых досках, приби-
тых к стене, из которых к тому же две
верхние доски были заняты какими-то во-
енными учебниками». Очевиднее всего,
библиотека эта передназначалась не для
чтения, а для конспиративных сходок.
Самыми ценными дарами универси-
тетской свободы были студенческая кас-
са и столовая. «Кассовая организа-
ция,— писал тот же мемуарист,— со-
ставлена была из кружков, представите-
ли которых в известное время собира-
лись для выдачи пособий своим нужда-
ющимся членам, а также для принятия
решений по разным организационным
вопросам. Дела же кухмистерской реша-
лись общими собраниями, происходив-
шими в помещении кухмистерской. За-
купкой провизии и обедами заведывал
распорядитель или кассир (теперь не по-
мню, как называлось это должностное
лицо), которому помогали дежурные.
13
Академические свободы
Повар и прислуга были, конечно, на-
нятые. Кажется, всякий месяц распоря-
дитель должен был давать отчет собра-
нию о ходе дел кухмистерской».
Первая из известных нам студенческих
столовых, как утверждает А. Назарев-
ский, появилась около 1871 г., а другая,
самая известная, была открыта 15 сентя-
бря 1876 г. на Васильковской ул. в доме
Вереденко. «Главными распорядителями
были тут бывший студент Павел Пуге-
нюк и студент Гребенюк, мать которого
была экономкой этой же столовой».
Подробности из жизни заведения на-
ходим в докладе киевского генерал-губер-
натора Министерству внутренних дел:
«Столовая эта [...] посещается особым
кружком студентов (имеются в виду так
называемые нигилисты. — А. М.), до-
вольно многочисленным (более 200
чел.), отличающимся угловатостью ма-
нер, каким-то неряшеством и большею
частью особенным костюмом, состоящим
непременно из высоких сапог, пиджака
или сюртука, сверх которых носятся пле-
ды, поярковой черной шляпы с весьма
широкими полями и толстой в руке пал-
ки. При этом некоторые носят красные
кумачовые рубашки, а другие — ру-
башки малороссийского покроя. Столо-
вую эту посещают также несколько де-
вушек-нигилисток, равно отличающихся
как особенностью костюма, так и цини-
ческими своими манерами».
С несравнимо большей симпатией о
студенческих кухмистерских и их посети-
телях писал в своих записках член Киев-
ской громады Николай Б или некий, учив-
шийся в университете в 1872—1875 гг.:
«Обеды действительно были очень хо-
рошие и недорогие; сюда заходили обе-
дать и не студенты, — офицеры и аку-
шерки. Но надо сказать, что при подве-
дении итогов в конце года часто прихо-
дилось констатировать, что финансовый
год окончился дефицитом, и тогда на по-
мощь приходила студенческая касса: она
одалживала столовой нужную сумму.
Для студентов столовая была ценна
кроме того и тем, что служила постоян-
ным местом собраний. Собрания были ча-
стенько и иногда очень многолюдные. Хо-
рошо помню собрание в начале 1872 г. в
столовой, которая находилась тогда на уг-
лу Большой Жандармской (теперь Сак-
саганского) и Кузнечной (теперь Анто-
новича, в недавнем прошлом — Горько-
го. — А. М.). На собрании обсуждался
вопрос о выделении помощи из студенче-
ской кассы. В связи с отсутствием боль-
ших средств помощь назначали с большой
осторожностью и давали только тем, кто
в ней действительно нуждался [...]
Часто студенты посвящали свое вре-
мя культурно-просветительской деятель-
ности. Так, студенты Я. Н. Шульгин,
В. П. Науменко, В. Максимов работа-
ли в народной школе на Демиевке; Ир.
Житецкий, Ив. Ювеналов — в школе
на Б. Васильковской ул.; во главе этой
школы стояла А. Гогоцкая, профессор-
ская жена.
Когда в начале 1874 г. городское са-
моуправление организовало перепись ки-
евского населения, то немало студентов
приняло участие в этой работе, разуме-
ется, за плату [...]
Студенты тех времен в своей массе
представляли собой интеллигентную ра-
бочую молодежь, которая заботилась о
том, чтобы как можно лучше использо-
вать свое пребывание в университете».
Во время войны 1877—1878 гг. в
обществе распространяются оппозици-
онные настроения. Умами молодежи ов-
ладевают революционные вожаки и аги-
таторы. Со своей стороны власти пере-
ходили к сворачиванию университетской
автономии, и после волнений 1884 г. и
принятия в том же году нового устава
упразднили последние остатки академи-
ческих свобод.
14
Аллейные деревья
Акциденция — СМ. Юргенс.
Аллейные деревья — липы, каш-
таны, клены, вязы и другие декоратив-
ные многолетние растения, используе-
мые для озеленения улиц, бульваров,
скверов.
До конца XIX века озеленением улиц
всерьез никто не занимался. Зеленые
посадки были лишь на тротуарах перед
общественными учреждениями, на цен-
тральных улицах и у богатых домов.
Предложение обсадить все улицы го-
рода деревьями по единому плану было
выдвинуто в 1888 г. ученым садоводом
А. Осиповым. По поданному им в ду-
му проекту предполагалось посадить
24 тысячи деревьев на общую сумму
31 тыс. руб. серебром, при этом все рас-
ходы на озеленение должны были взять
на себя сами домовладельцы.
Предложение садовода встретило со-
противление со стороны хозяев магази-
нов, которые считали, что ветки дере-
вьев закроют витрины и тем самым на-
несут вред их торговле. Проект проле-
жал в думе без всякого движения два
года, пока прибывший из Сибири новый
генерал-губернатор А. П. Игнатьев не
обратил внимания, что на многих улицах
Киева вообще нет деревьев, а другие об-
сажены лишь местами, кое-как и без
всякого плана. Только после его офици-
ального распоряжения об озеленении ду-
ма вынула из-под сукна проект Осипо-
ва и приступила к его реализации.
По принятому ею в 1896 г. «Поста-
новлению о древесных насаждениях»
каждая улица должна была озеленяться
определенными породами деревьев. Кре-
щатик, Александровскую и Большую
Васильковскую улицы предполагалось
засадить штамбовыми вязами шаровид-
ной формы, улицы Липок — липами,
Старый город и Безаковскую ул. — ка-
штанами, улицы Лыбедского участка —
кленами, а ближе к реке — акациями и
вербами. Лукьяновка отходила под за-
садку вязами, а Плоский участок — под
татарский клен.
Срок для засадки улиц деревьями был
определен в пределах трех-четырех лет.
Но дело продвигалось очень медленно,
и по свидетельствам современников, из
плана Осипова так ничего и не вышло.
«По обочинам мостовой,— писал в
1904 г. С. Богуславский,— деревья рас-
тут только на немногих улицах, да и то
беспорядочно, без всякой системы». Это,
конечно, преувеличение, деревьев поса-
дили немало, но в целом план Осипова
не осуществился.
Идея повсеместного озеленения Киева
по единому плану начала осуществляться
лишь перед Второй мировой войной, она
нашла свое практическое завершение в
«зеленом строительстве» послевоенных лет
(в 1950—1960 гг.). При этом, надо ска-
зать, киевляне перестарались и высадили
на своих улицах в два-три раза больше
деревьев, чем этого требуют климатичес-
кие условия и принятые нормы.
Страдает от этого не только киевская
архитектура (нарядных старых строений
иногда просто не видно за чащами зе-
леных насаждений), но и сами деревья,
которым не хватает воздуха и солнца.
Мешая расти друг другу, они тянутся
вверх, образуя уродливые кроны.
О неразумной щедрости озеленителей
говорили в свое время и сами строите-
ли. В ж. «Строительство и архитекту-
ра» (1962, № 4) арх. С. Северин от-
мечал, что «в проектах для Киева при-
менена весьма высокая плотность посад-
ки деревьев». Он полагал, что в соот-
ветствии с климатическими условиями в
Киеве целесообразно высаживать 200—
250 деревьев на 1 га и в 10 раз больше
кустарников. На практике же плотность
посадки в отдельных местах доходит до
710 деревьев на 1 га.
15
Альфабет
А вот кустарники киевляне явно не-
долюбливают. По подсчетам того же ав-
тора, вместо целесообразной нормы в
2000—2500 штук на 1 га даже на са-
мых зеленых массивах их насчитывается
всего лишь 540 штук на 1 га, т. е. мень-
ше необходимого количества в 4—5 раз.
Впрочем, эпоха увлечения озеленени-
ем скоро миновала, и уже в середине
1980 гг. появились целые кварталы не-
озелененых новостроек. 1990 гг. озна-
меновались массовыми вырубками ал-
лейных деревьев. Ради какой-нибудь
торговой точки уничтожаются целые
скверы с ценными породами деревьев.
Именно это случилось с небольшим
зеленым уголком у демиевского автовок-
зала, который городские власти отдали
под очередной «МакДональде», лишив
автовокзал последнего кусочка зелени.
Куда не глянешь — всюду заводы, пред-
приятия, базары, толкучки, толпы людей
и массы машин на пересечениях авто-
трасс. Трудно найти что-либо киевское
в этом донельзя урбанизированном пей-
заже. Приезжая на автовокзал и видя эти
безобразные «автомобильные ворота» го-
рода, люди спрашивают: а где же тот го-
род-сад, о котором спето столь много пе-
сен, сложено массу стихов? На Демиев-
ке его уже нет. Скоро не станет его и в
иных районах, если варварские вырубки
деревьев не прекратятся. (См. также Ка-
штан, Тополь).
Альфабет (арх.) — алфавит, азбука.
В старину обучение детей «подольских
граждан» грамоте начиналось с вызуб-
ривания букваря под руководством бур-
сака. В Старом городе этим занимались
нуждающиеся в зароботке студенты и
гимназисты, а нередко и кто-нибудь из
домашних.
«Этот корень учения,— вспоминал
В. Хижняков о нравах 1840 гг.,— был
для меня очень горек. О звуковом ме-
тоде обучения тогда у нас не имели по-
нятия. Заставляли изучать церковносла-
вянскую азбуку: аз, буки, веди, гла-
голь... Затем шло зазубривание «скла-
дов»: буки = аз-ба и т. д. И я с отвра-
щением и слезами заучивал всю эту та-
рабарщину. Прошло немало месяцев, по-
ка я покончил с этою галиматьей и мог
уже читать, сначала по церковнославян-
скому букварю, а потом и «граждан-
ские» книги».
Учитель получал за свои труды обед
за общим столом, а в конце изучения аз-
буки устраивался своеобразный детский
банкет. Посреди двора на траве стели-
ли рядно, созывали сверстников учени-
ка и угощали всех вкусной рисовой ка-
шей с изюмом. В конце трапезы пели
«Царю Небесный!», пустой горшок вы-
носили на пустырь, и каждый мальчик
бросал палку.
Суть этого ритуала, как вспоминал в
ж. «Маяк» за 1844 г. Дмитрюков, за-
ключалась в том, что горшок «не вдруг
разбивают, а швыряют в него палками
и камнями сколько можно долее, и кто
из школьников разобьет его, на того все
нападают за то, что лишил их удоволь-
ствия далее играть».
Учитель получал свою кашу в отдель-
ном горшке, на дне которого он как бы
случайно находил медные и серебряные
монетки, составлявшие его гонорар (обы-
чай не позволял брать деньги за бого-
угодное дело).
АНГЛИЙСКИЙ сад — появившийся во
второй половине XVIII века пейзажный
парк нового типа, в котором, как обыч-
но говорили в старину, предпочтение от-
давалось природе (естественным ланд-
шафтам), а не искусству садовника.
Считается, что первый ландшафтный
парк в Восточной Украине устроил в
1767 г. в с. Вишенки на р. Десне и в
с. Ташань будущий киевский генерал-гу-
16
Английский сад
бернатор (1775—1796) граф Петр
Александрович Румянцев-Задунайский.
Чисто английских парков с их лужай-
ками, озерами и уединенными рощами в
Киеве не было. В первой половине XIX
века киевляне считали, что их «город-
ской сад устроен во вкусе старонемец-
ком». Очевидно, оттого что киевские са-
довники чаще всего были родом из Гер-
мании и имели слабость к сложным са-
дово-парковым нагромождениям с оран-
жереями, огородными грядками, планта-
циями аптечных трав, с «превосходны-
ми старыми ветвистыми деревьями, гу-
стыми аллеями, террасами и проч.». К
тому же в Царском саду, как и в Дрез-
дене, с давних времен существовала До-
лина роз, что также навеивало некие
«старонемецкие» ассоциации.
Вероятно, ближе всего к английско-
му типу садов был парк в усадьбе Лу-
кашевича (парк «Кинь-грусть»). Не-
даром приезжие петербуржцы сравнива-
ли его с чисто английским Павловским
парком.
В соответствии с предписаниями тео-
ретиков садово-паркового искусства,
здесь не было ни безлюдной природы,
ни унылой пустынности. Чтобы добить-
ся приятной «оживленности» пейзажей,
Лукашевичи переселили в Кинь-грусть
несколько семейств крепостных, кото-
рые работали на фермах, огородах, по-
лях и теплицах, выпасали на живопис-
ных лужайках скот и заготовляли сено.
В больших каменных оранжереях вы-
ращивалось множество экзотических рас-
тений. «О фруктах,— отмечалось в од-
ной из книг этого времени,— и говорить
нечего,— такое их [было здесь] множе-
ство, начиная с ананаса, этого царя пло-
дов, и до брусниковой смородины».
Посетители, писала Л. Ярцова, видев-
шая сад Лукашевича в 1840 гг., «долго
любовались прудом, находившимся близ
дома в тени развесистых деревьев; по
зеркальной поверхности этого пруда пла-
вали величественные, белые как снег ле-
беди. Потом осматривали прекрасно рас-
положенный сад с его отлично отделан-
ными широкими дорожками, обсажен-
ными бесчисленным множеством цветов
всякого рода, с беседками, мостиками и
другими сельскими затеями».
В газетной хронике и воспоминаниях
о гуляниях в Кинь-грусти упоминается
и гора, с которой открывался чудесный
вид на Киев. В книге Л. Ярцовой эта
киевская достопримечательность описы-
валась так:
«Недалеко от дома [Лукашевича]
возвышается так называемая Княжья го-
ра, крутая и как бы обточенная со всех
сторон; на ней проведена дорожка вин-
том, от подошвы горы до верху, где вы-
строена беседка, совершенно открытая,
с прекрасною статуей Амура посредине.
Оттуда-то открывается перед вами на
расстоянии 10 верст весь Киев, как ка-
кое-нибудь фантастическое явление, но-
сящееся над землею в туманных обла-
ках, с ярко блестящими златыми глава-
ми многочисленных церквей». «Расска-
зывают,— добавляет писательница,—
что киевские князья нарочно приезжали
сюда любоваться издали на свою столи-
цу и оттого называли гору Княжею».
Достопримечательностью сада были
также старинные дубы, «под тенью ко-
торых,— как утверждало предание, со-
общаемое Л. Ярцовой,— Великая Ека-
терина кушала чай во время великолеп-
ного праздника, который кн. Потемкин
Таврический давал в честь своей госу-
дарыни на этой прелестной даче».
Дубы действительно были древние,
но царица никак не могла пировать под
их тенью, поскольку приехала в Киев в
конце января, а выехала в апреле, до по-
явления листьев на дубах. Впрочем, во
второй половине апреля в Киеве быва-
ет так тепло, что упомянутый пикник кн.
17
Андреев вечер
Потемкина мог происходить на откры-
том воздухе, за столами, поставленны-
ми у знаменитых дубов, видевших на
своем веку не только заезжую царицу,
которой, кстати, Киев очень не нравил-
ся, но и великих князей киевских, и,
возможно, самого Владимира Святосла-
вовича, Ярослава Мудрого и Владими-
ра Мономаха.
Такими историческими воспоминани-
ями киевский английский парк действи-
тельно мог гордиться. (См. также Парк
«Кинь-грусть» ).
Андреев вечер — накануне дня св.
Андрея Первозванного (30 ноября по ст.
ст., или 13 декабря по нов. ст.) — ве-
чер гаданий девушек на суженых.
Гадающая спрашивала на улице пер-
вого встречного о его имени, и оно счи-
талось именем будущего жениха.
«Вероятно,— писал Хр. Ящуржин-
ский в статье «Гадание накануне Андрея
Первозванного»,— название — Андрей
Первозванный послужило основанием та-
кому поверию» (т. е. орудием гадания ста-
новился «первый званый» прохожий). Га-
дали также на балабушках и на коржах.
Гадали и во время вечерней службы
в самой Андреевской церкви, куда на-
бивалось множество молодежи. Потен-
циальными женихом и невестой счита-
лись те молодые люди, кого толпа плот-
но прижмет друг к Apyiy. Хр. Ящур-
жинский описывает также странный спо-
соб выделять суженых, незаметно при-
шивая ниткой панталоны юношей к юб-
кам девушек, что нередко приводило к
конфузам и скандалам.
«Это делается таким образом: приши-
вают шлейф барышни к пальто кавале-
ра. Когда приходится расходиться из
церкви, то тут и пойдет потеха. Барыш-
ня обращается с претензией к кавалеру:
«Зачем вы меня тащите?» А тот возра-
жает: «Нет, зачем вы меня тянете?!»
Часть барышень ходит по площадке
вокруг церкви и обращается к кавалерам
с вопросом: «Как ваше имя?» Кучка
стоявших здесь семинаристов, которых
я наблюдал, назвали себя: Неон, Урван,
Феогнид, Каздой, Гаведдай, Протоген
и Филолог (такие имена действительно
есть в святцах). Затем подходят к трем
приличным юношам, и те называют се-
бя: Коеффициент, Перпендикуляр, Ра-
дикал. Оказалось, что это были студен-
ты-математики. Некоторые из барышен
обращаются к кавалерам, которые по-
проще, но тут слышат уже совершенно
странные имена: Сорокопуд, Шило-
хвост, Лоботряс.
В Киеве настоящее имя кавалера в
этот день барышне весьма трудно уз-
нать. На Крещатике же часто кавалеры
отвечают неприличными именами».
Автор дает также подробное описа-
Гаданье с зеркалом. Рис. А. Баумана.
1885 г.
18
Антики
ние репертуара киевских гаданий в ночь
на Андрея. «Обыкновенно,— пишет
он,— берут несколько блюдец и накры-
вают ими пуговицу военную, штатскую,
хлебные зерна, перо, а одно блюдце ос-
тавляют пустым. Девицы поднимают
блюдца: которая откроет военную пуго-
вицу, выйдет замуж за военного, если
откроет зерна — выйдет за помещика,
если блюдце будет пустое — останется
без жениха. Затем бросают в стакан с
водою кольцо и смотрят туда, пока пе-
ред утомившемся зрением не промельк-
нет какая-нибудь фигура, но большей ча-
стью тот, о ком усиленно думают.
Еще прибегают к помощи белка: вы-
ливают белок яйца в стакан воды. Бе-
лок, как и воск, принимает причудливые
формы. Говорят, что белок всегда при-
нимает форму церкви или кладбища.
Предсказание здесь очевидное.
А то берут лист бумаги, делают на
нем складки [гофрируют] и жгут его, а
потом подносят к стене и смотрят, ка-
кие тень от него производит фигуры.
При малейшем движении воздуха со-
жженная бумага изменяет свою форму,
и на стене показываются то мальчики
пляшущие, то черти, и по ним гадают.
В этом случае много помогает извест-
ным образом настроенное воображение.
Говорят же, что африканские дикари ве-
рят, что солнце погружается в море, и
они даже слышат, как оно шипит и ки-
пит, когда касается воды.
Городские барышни, ложась спать,
молятся Богу, чтобы приснился суже-
ный. Такие сны вызываются даже ис-
кусственно. Так, девушка берет напер-
сток воды, муки и соли, печет лепешку
и ест ее на ночь, а под кровать ставит
стакан с водою, наверху которого уст-
раивает мосток из прутьев. Ночью, ког-
да ей захочется пить, ей приснится су-
женый, который переведет ее через мост
[мистический символ брака].
В другом случае барышня на ночь
под подушку кладет гребень и верит, что
приснится милый, который ее расчешет.
Иногда оставляют на одной ноге чулок
и думают, что милый в эту ночь придет
снимать его [снимание обуви в деревен-
ской свадьбе].
При наших гаданиях принято ложить-
ся на ночь не на обычном, а где-нибудь
на новом месте. Так обыкновенно и при-
говаривают: «На новом месте приснись
жених невесте».
Церковь не запрещала, но и не одо-
бряла гаданий в канун Андрея. Этногра-
фы считают, что древний славянский
Новый год припадал некогда на конец
ноября, когда работы на полях заканчи-
вались и у хлеборобов появлялось вре-
мя для веселья и отдыха.
В Древнем Риме цикл новогодних
праздников («бурмалий») начинался не-
много позже, в начале декабря. Торже-
ства посвящались Дионису и считались
женскими. Новогодние забавы и гада-
ния римлянок через тракийцев перешли
к нашим предкам — славянам. Отсюда
якобы и происходит замысловатая жен-
ская ворожба «в канун Андрея». Заме-
тим кстати, что в старину в Украине пе-
ред зеркалом не гадали. Этот обычай за-
несен в Киев из России.
Антики — 1. В старину антиками на-
зывали древние греческие и римские
скульптурные портреты. Художники ви-
дели в них наиболее совершенные вопло-
щения человеческих типов и в своем
творчестве стремились к ним как «иде-
альным образцам».
Нечто подобное существовало и в ро-
мантической литературе. Писатели это-
го направления называли антиками яр-
кие личности, наиболее полно воплоща-
ющие в себе те или иные общечелове-
ческие свойства. Например, для Н. Ле-
скова киевскими антиками были: клас-
19
Антики
сический тиран генерал-губернатор Би-
биков, богоискатель Фигура, юркий де-
лец Берлинский (кстати, не имеющий
ничего общего с известным историком),
мудрый иерарх митрополит Филарет, ве-
ликодушный правитель-аристократ князь
Васильчиков и другие.
Это бессмертные образы, лики, веч-
ные спутники города, его архетипы, ос-
новной круг лиц, бессменно действую-
щих на сцене истории. По мысли роман-
тиков, конкретные люди приходят и ухо-
дят, одни играют порученные им роли
лучше, другие хуже, но сами роли веч-
ны и неизменны. Как вечны и неизмен-
ны правила социального общения, как
вечны и неизменны сами духовные уст-
ремления, пороки и страсти человека.
Антики — нечто вроде столпов обще-
ства, составляющих и вечно возобновля-
ющих основу его духовной жизни. По-
этому, как бы ни был неприятен само-
му Лескову тот или иной антик, он ни-
когда не подвергал сомнению его право
на существование.
Писатели-реалисты упростили типо-
логические модели своих предшествен-
ников. Никаких вечных психологичес-
ких субстанций, считали они, не суще-
ствует, а выдающиеся личности порож-
даются средой и обстоятельствами жиз-
ни. Рисуемые А. Куприным киевские
типы вообще лишены лиц, имен и кон-
кретно очерченных индивидуальностей,
их трудно назвать литературными геро-
ями, это скорее иллюстрации к размы-
шлениям писателя о жизни.
В предлагаемой энциклопедии киев-
ские антики представлены губернато-
ром-праведником Петром Прокопьеви-
чем Панкратьевым, правителем-дес-
потом Дмитрием Гавриловичем Биби-
ковым, городским юродивым Иваном
Босым, ректором-бессребреником Ди-
митрием Муретовым, юродствующим
иеродиаконом Феофилом, Куреневским
мальчиком, жуликом-дармоедом Адуу-
кевичем, хлебным королем Злотником
и другими.
Круг киевских архетипов в целом да-
ет определенное представление о харак-
тере жизни города в XIX веке и об
уровне духовного развития киевлян.
2. Замысловатые ремесленные подел-
ки, продаваемые жуликами под видом
предметов старины.
Успеху таких махинаций способство-
вала прежде всего слава Киева как древ-
него города. На протяжении нескольких
десятилетий историки твердили, что под
ногами киевлян сокрыты огромные ар-
хеологические богатства, и действитель-
но, когда во второй половине XIX века
началось большое жилищное строитель-
ство, выравнивание улиц и засыпка ов-
рагов и было перелопачено тысячи ку-
бометров дотоле нетронутой земли, цен-
ные находки посыпались на горожан
словно из рога изобилия.
Увлечение археологией стало всеоб-
щим явлением. Каждый занимался этим
делом как умел. Дети сооружали запру-
ды на ручьях и после ливней находили
в своих отстойниках целые россыпи ста-
ринных монет, взрослые составляли ар-
тели кладоискателей и месяцами копали
землю вокруг какого-нибудь древнего
фундамента.
На почве археологического психоза
киевлян расцвела и мошенническая ква-
зиархеология, имевшая свои тайные ма-
стерские по фабрикации всевозможных
антикварных подделок и целую систему
их сбыта.
В конце XIX века знающие люди
считали Киев одним из самых значитель-
ных центров по производству художест-
венных фальшивок. Говорили также, что
здесь «существовала целая фабрика для
поддельных археологических драгоцен-
ностей», но выйти на ее след газетчи-
кам так и не удалось. Зато мелкие ку-
20
Аристократия липовая
старные мастерские этого рода описы-
вались ими неоднократно.
Один из авторов ж. «Киевская ста-
рина» оставил нам любопытный рассказ
о посещении мастера, работавшего на
антиквара-жулика. Этот искусник жил
на Нижней Юрковице «в полу разва-
лившейся темной избе; кругом царила
полная нищета и грязь; сам «мастер» си-
дел на изломанном табурете у простого,
залитого смолою стола, который осве-
щался небольшой, с закоптившимся
стеклом лампой.
Хозяин, бедный на вид человек, сма-
хивающий на берегового рабочего, раз-
говаривая со своими гостями, чертил ка-
рандашом по бумаге, приклеенной к
большой металлической доске, какие-то
фигуры с копьями и спокойно покури-
вал «сигарку» из газетной бумаги. На
вопрос, что это он делает, «мастер» от-
ветил, что он работает над металличес-
ким барельефом «коронования короля
Сигизмунда» и что на бумаге он теперь
чертит контуры и затем будет выбивать
их на доске.
«Мастер» оказался чеканщиком «ста-
ринных» вещей, и когда его спросили,
как же он это рисует без оригинала, он
выразился, что ему приходилось «коро-
наций Сигизмунда» изготовить несколь-
ко десятков экземпляров и потому он это
коронование знает на память. У него в
конуре найдено было готовое «короно-
вание Сигизмунда», имевшее такой вид,
словно барельеф, по крайней мере, сто
лет находился где-нибудь в земле.
Как выяснилось, этот мастер испол-
нял заказы разных антиквариев, содер-
жателей магазинов древних вещей и т.
п. Ему давали материал и тему и пла-
тили за работу гроши, между тем как
его работы продавались как «антики» за
большие деньги. Кроме этого работни-
ка в Киеве обнаружены еще другие че-
канщики, работающие по заказу».
В конце XIX века проявились и пер-
вые признаки перепроизводства антиков.
Даже на толкучке у фонтана Самсона
нередко встречались «мраморные изде-
лия якобы древнегреческого производст-
ва, найденные будто бы при устройстве
киевской гавани».
«Можно было подумать,— иронизи-
ровал по этому поводу репортер,— что
на месте нынешнего Киева находилась
одна из древнейших греческих колоний».
На крючок киевских жуликов-антик-
варов нередко попадались опытные со-
биратели. Искусные фальшивки «укра-
шали», например, витрины домашнего
музея великого украинского коллекцио-
нера и мецената В. В. Тарновского-
младшего на Владимирской улице. Да-
же в число тех экспонатов, репродукции
с которых были помещены в статье о его
собрании в иллюстрированном приложе-
нии к газ. «Киевская мысль», попала од-
на явная и довольно неуклюжая поддел-
ка — барельеф с изображением хана Ба-
тыя под Киевом.
Среди экспертов, помогавших собира-
телям обходить ловушки жуликов, были
знаменитые знатоки и историки: В. Ан-
тонович, Ол. Лазаревский, В. Горлен-
ко, Д. Яворницкий, Н. Петров и др.
Арака — в середине XIX века очень
популярный среди горожан алкогольный
напиток. Крепкая колониальная водка
из Индии или Индонезии с приятным
привкусом и ароматом, изготовляемая из
пальмового сока и настоянная на экзо-
тических пряностях.
Аристократия липовая — ирони-
ческое наименование владельцев усадьб
на Липках. В старину это выражение не
имело того саркастического смысла, ко-
торый вкладывается в него теперь. Мно-
гие мемуаристы, начиная с добродушно-
го графа Бутурлина и кончая язвитель-
Аристократия липовая
ным князем И. Долгоруким, отзывались
о первых поселенцах Липок с уважени-
ем и рассказывали о них много интерес-
ных, а иногда и просто невероятных ис-
торий.
Некоторое представление о «липовой
аристократии» дает, например, перечень
из книги В. С. Иконникова «Киев в
1654—1855 Г.»:
«После заграничных походов в Кие-
ве жил со своей семьей Н. Н. Раевский,
командир 4-го корпуса Первой армии,
штаб которой находился здесь же. Ра-
евские были из числа богатейших поме-
щиков Киевской губернии (м. Болтыш-
ка). Пышно жили в Киеве, как их бо-
гатые родственники: графиня Браницкая
(м. Белая Церковь), ее брат Энгель-
гардт (м. Ольшаны), генерал времен
Потемкина, известный силач граф Ни-
колай Александрович Самойлов
(м. Смела), Алкивиад того времени, его
сестра Елена Захаржевская (Жаботин),
Давыдовы (Грушовка, Каменка), Вы-
соцкий (Золотоноша), Лопухины
(с. Шпола), Бороздины, Поджио, так
и многие другие: Орловы (с. Матусо-
во), Кудашевы, Могилянский и т. д.»
Перечисляя обитателей Липок 1810—
1820 гг., исследователь заключает, что
никогда в городе не собиралось более
блистательное общество и что это «бы-
Ях 22 чЯ
Аристократия липовая
ло великое и славное время русского
представительства в Киеве».
Дворянство располагалось в Липках
словно в своих родовых поместьях, —
вольготно, ни в чем себе не отказывая
и окружая себя крепостными. Прекрас-
ное описание усадьбы 1850 гг. чернигов-
ского помещика Степана Ивановича
Лашкевича на Виноградной улице сохра-
нилось в воспоминаниях соученика его
старшего сына В. Беренштама. «Двор-
ня,— писал он,— чрезвычайно много-
численна. Тут были и повар и его по-
мощники, много лакеев, несколько куче-
ров, форейторов, судомойки, горничные,
прачки, дворники, портные, сапожники,
швеи, обойщики, столяры и др.»
Очевидно, мемуарист несколько пре-
увеличивает, т. к. тут же пишет, что при
надобности у Дашкевичей некому было
починить прохудившуюся крышу, и дом
никогда не ремонтировался.
Комнатной прислуги было не меньше,
чем дворовых:
«Особенно удивлялся я, когда впер-
вые ночевал у Дашкевичей. У каждого
из сыновей был особый лакей, умываю-
щий и одевающий паныча, надевавший
носки, завязывающий галстук. У каждо-
го гостя опять-таки был свой специаль-
ный прислужник». Кроме того, по обы-
чаям того времени, «жили в семье Даш-
кевича и приживалки, бедные пожилые
дворянки, одна из них с дочерью-под-
ростком. Они жили в отдельном поме-
щении, никогда не показывались гостям;
о существовании их посторонние узна-
вали лишь от детей или от [управляю-
щего] Николая Егоровича, очень их не
любившего, или, наконец, по поводу ка-
кого-нибудь особенного происшествия с
ними».
Особым предметом гордости «липо-
вой аристократии» были выезды.
Как вспоминал Г. Дазаревский, млад-
ший сын Дашкевича, Александр, знаме-
нитый украинофил и издатель «Киевской
старины», никогда не ходил в городской
театр пешком, хотя жил за несколько до-
мов от него, у Золотых ворот. В экипа-
жах ездили сыновья Дашкевича и в
Первую гимназию, располагавшуюся
тогда в Кловском дворце, т. е. совсем
близко от Виноградной ул.
«Ежедневно,— вспоминал В. Верен-
пггам,— вместе со старшим братом, рос-
лым, красивым юношей, приезжал он
(гимназист Саша Дашкевич.— А. М.)
в гимназию на паре хороших лошадей в
собственном некрытом экипаже, по-ви-
димому, произведении сельского, веро-
ятно, крепостного каретника; изредка
братья приезжали в большой коляске,
запряженной четверкой лошадей с фо-
рейтором; эти же экипажи появлялись к
концу уроков и увозили Дашкевичей до-
мой; на козлах всегда восседал лакей,
снимавший со своих панычей верхнюю
одежду или же одевавший их».
В центре жизни всего этого усадеб-
но-поместного мирка находился «барин»,
глава аристократического семейства.
В самом городе среди «бар» попада-
лись всякие люди, но в Дипках жило
лишь избранное, или, как тогда говори-
ли, «лучшее» общество, т. е. люди не
только богатые, но и не чуждые куль-
туры. Особенно любопытен тип барина-
аристократа романтической эпохи, пред-
ставленный в мемуарах В. Беренштама
образом Дашкевича-отца. Это человек с
прекрасным образованием, живущий в
мире высоких чувств и мыслей. В доме
его постоянно видят с книгой в руках на
шелковом диване. В хозяйственные де-
ла он почти не вмешивается, перепору-
чив их своему другу-управляющему.
В разговорах Степан Иванович пора-
жает слушателей глубоким знанием ис-
тории (особенно Украины) и обширны-
ми познаниями в области литературы и
искусства. Как и подобает человеку ро-
23
Аристократия липовая
мантической эпохи, он молчалив, замк-
нут в себе, а на лице его застыла печать
некой сокровенной думы и неизъясни-
мой печали.
Даже в те минуты, когда он беседу-
ет и шутит с детьми, глаза его видят то,
что не дано знать другим. В доме гово-
рили, что таким Степан Иванович стал
после смерти своей жены, но так или
иначе загадочная романтическая маска
навсегда застыла на его лице. Он — ба-
рин-аристократ, человек особенный, не-
дюжинный и отчасти даже и не от ми-
ра сего.
Липовая аристократия внесла в быт
города дух утонченного артистизма эпо-
хи старых дворянских салонов. Граф Бу-
турлин, повествуя о жизни Липок
1830 гг., пишет о балах, выездах боль-
ших компаний на пикники в окрестнос-
ти города, музыкальных вечерах в ари-
стократических особняках, романтичес-
ких любовных историях, культе друж-
бы, необыкновенных людях и необык-
новенных судьбах.
Здесь же, в Липках, молодой граф
Бутурлин написал свой лучший романс
на стихи Баратынского «Не искушай
меня без нужды», исполненный томной
меланхолии «несбыточных мечтаний» и
грусти утраченных иллюзий.
Последним аристократическим вече-
рам в Липках посвящено несколько пре-
красно написанных страниц в воспоми-
наниях Маргариты Ямщиковой (урож-
денной Рокотовой), писавшей под псев-
донимом Ал. Алтаев.
Присутствие на них знаменитой Ан-
ны Керн как бы подчеркивало их непо-
средственную связь с традициями пуш-
кинской эпохи. Но, увы, времена уже
были не те, да и сама Анна Петровна в
начале 1870 гг. едва ли могла претендо-
вать на роль «гения чистой красоты».
Нравы заметно упростились, и испол-
нители старинных романсов позволяли
себе иронизировать над утонченностью
запечатленных в них чувств. Атмосфера
упадка салонной культуры Липок во-
плотилась в описываемой М. Ямщико-
вой сценке исполнения романса Глинки
певцом Комиссаржевским (отцом знаме-
нитой актрисы) перед А. Керн:
«Комната полна гостей. Это все лю-
ди искусства. Здесь и певцы, и певицы,
и драматические актеры. Дети отосланы
спать; мать садится за фортепиано акком-
панировать знаменитому тенору Федору
Ивановичу Комиссаржевскому, приехав-
шему в Киев на гастроли [...] И вдруг
томный голос: «Милый Федор Ивано-
вич, спойте романс, посвященный мне...»
— «Ну, села на своего конька!» — бор-
мочет на ухо матери Комиссаржевский и
прикидывается непонимающим. «Это ка-
кой же, уважаемая Анна Петровна?» —
«Я помню чудное мгновенье...» Вы же
его божественно поете...»
Комиссаржевский преувеличенно рас-
кланивается и снова придвигается к фор-
тепиано. Мать разворачивает ноты с му-
зыкой Глинки. Она всегда рассказыва-
ла с волненьем, как все это вышло не-
хорошо.
Когда за первыми аккордами акком-
панемента прозвучала первая фраза: «Я
помню чудное мгновенье...», на лицах
слушателей застыло недоумение. Гро-
мадные черные глаза [певицы] Горчако-
вой с каждой нотой выражали все боль-
ший и больший ужас. От конфуза пле-
чи матери сжались и пригибались к кла-
вишам. Массивная фигура длинноволо-
сого Лярова, баса из оперы Бергера,
склонилась к [художнику] Агину; слы-
шался его театральный шепот: «Голу-
бонька моя, Александр Алексеевич, за-
чем же это он? Зачем он детонирует?»
У Аги на был прекрасный слух, и ему ли
не знать этого романса. Сколько раз у
Брюллова, на пирушках «братии», слы-
шал его в исполнении самого Глинки!
Лх 24
Аргандова лампа
«Я шептала Комиссаржевскому,—
говорила мать,— я умоляла его: «Фе-
дор Иванович, не надо так жестоко шу-
тить». Но он продолжал... Оборачива-
ясь к Анне Петровне своим красивым
лицом с ястребиным профилем, неверо-
ятно буффоня, он выражал нарочитое
чувство восторга и обожания. Прижав
руки к груди, закатывая прекрасные си-
ние глаза, он безбожно детонировал:
«Как гений чистой красоты!»
А у бедной вдохновительницы Пуш-
кина по морщинистым щекам текли сле-
зы. Она ничего не замечала и восторжен-
но улыбалась [...] Возле Анны Петров-
ны сидели ее муж и сын, оба долговя-
зые, рыжеватые, с лошадинообразными
неумными лицами». Печальная сцена за-
ката культуры дворянского салона.
Интереснейшие мемуары Семена Су-
лимы о жизни Липок лучших времен
(эпохи войны 1812 г.) были напечатаны
в апрельском номере «Киевской стари-
ны» за 1882 г. Жизнь липовой аристо-
кратии при Бибикове отразилась в за-
писках предводителя киевского дворян-
ства П. Д. Селецкого и всезнающего
А. Солтановского.
Аристократия бичевая — ирони-
ческое наименование богатой польской
шляхты, ездившей на экипажах с кра-
ковской упряжью, кучера которых гром-
ко хлопали бичами. Такой выезд описан
в очерке Ф. Чижова «Киев в настоя-
щее время», опубликованном в газете
«День» в 1864 г. Здесь рассказывает-
ся о киевских контрактах былых времен
и отмечается:
«Бывало, в это время везде встреча-
лась так называемая краковская упряжь:
четверка лошадей в шорах, с бичами, ло-
шади в высоких хомутах, украшенных
разноцветными шарфами, кучера и лакеи
большею частью в фантастических шап-
ках; повсюду слышался польский язык».
Аргандова лампа— Масляные лам-
пы с фитилями (светильнями) появились
в «доисторические времена». Широко
применялись в Древней Индии и Егип-
те. На протяжении многих столетий они
вполне устраивали людей и не претер-
певали никаких конструктивных измене-
ний.
Над усовершенствованием источников
света стали задумываться лишь с появ-
лением так называемого массового чита-
теля в эпоху Возрождения. Тогда-то Ле-
онардо да Винчи изобрел нечто, напоми-
нающее ламповое стекло,— небольшой
железный цилиндр над пламенем, кото-
рый усиливал тягу воздуха и обеспечивал
более полное сгорание масла на фитиле,
отчего лампа начинала светить ярче.
Но открытие Леонардо осталось не-
востребованным. Допотопные коптилки
продолжали чадить в Европе до изоб-
ретения в 1789 г. женевским физиком
Аргандом цилиндрического лампового
стекла и цилиндрической бумажной све-
тильни.
Об этой революции в мире комнат-
ного освещения (случившейся, кстати
сказать, в один год с Великой француз-
ской революцией) историк техники се-
редины XIX века Л. Фигье писал как
о последнем слове науки, поскольку к то-
му времени не появилось еще ни одно-
го принципиально нового осветительно-
го прибора:
«Посредством этих улучшений в ус-
тройстве ламп к пламени лампы могло
притекать достаточное количество воз-
духа, отчего сжигание масла сделалось
совершенным и стало получаться наи-
большее количество света. Знаменитое
изобретение Арганда разом усовершен-
ствовало искусство освещения посредст-
вом ламп».
На смену эпохи свечей пришло вре-
мя ламп.
Однако светильник Арганда давал
25
Арлекинада
все-таки довольно тусклый свет, по-
скольку изобретатель не смог обеспе-
чить усиленного притока воздуха и мас-
ла к пламени. Его конструкция требова-
ла усовершенствования. Появилась бо-
лее яркая лампа Мушаля, знаменитый
светильник эпохи романтизма кенкет и
«экономная лампа» с регулятором
Фрашно (1836).
Самой совершенной из всех освети-
тельных масляных приборов оказалась
карсельская лампа.
«Аргандовы» горелки не были эконо-
мичными, но отличались простотой и не
требовали большого ухода. Именно по-
этому масляные лампы продержались в
домах целое столетие. Их вытеснило из
европейских интерьеров лишь электри-
чество. Кстати, еще в середине XX ве-
ка встречались старые люди, категори-
чески отказывавшиеся переходить на
электрическое освещение, находя его и
вредным, и опасным. Не следует думать,
что все отрицатели блага электроосвеще-
ния были темными людьми или какими-
нибудь фанатиками-ретроградами. Ве-
личайший живописец XX ст. П. Кон-
чаловский до конца своей жизни не при-
знал электрического освещения, считая
его вредным для глаз и искажающим
восприятие цвета.
Возможно, наилучший во всех отно-
шениях свет давали усовершенствован-
ные масляные (карсельские) и газовые
(горелка Ауэра) осветительные прибо-
ры конца XIX века. Но, увы, их век
был краток. Триумфальное шествие эле-
ктрической лампочки Эдисона затмило
их неоспоримые достоинства.
Арлекинада — комедия масок, геро-
ями которой выступали традиционные
герои итальянской комедии дель арте:
Арлекин — шут-слуга в черной маске
и лоскутном костюме, романтические
влюбленные Коломбина и Пьеро (Пье-
ро и Арлекин могли меняться ролями),
купец Панталоне, врач-шарлатан Док-
тор, дворянин Капитан, крестьянин-хо-
зяин Кассандр и другие.
Исследователь украинского театра
Константин Копержинский предполагал,
что киевляне впервые познакомились с
комедией масок в конце XVIII ст. бла-
годаря служившему в Киеве генералу-
французу де Шардону.
Ни русского, ни польского языков он
не знал и потому активно использовал в
своих арлекинадах пантомиму и цирко-
вые номера. Главной исполнительницей
и музой генерала была белокурая плот-
ная циркачка, которая любила ходить по
проволоке и танцевать на канате. В пье-
сах участвовали также два неизвестно
где отысканных иностранных комедиан-
та, игравшие роли Арлекина и Пьеро.
Представления давались во флигеле
Царского дворца или в частном поме-
щении редуты.
Де Шардон писал для своего теат-
рика маленькие пьески, но, как полага-
ет Копержинский, он «не создавал ко-
медий, а просто заимствовал их из
французского репертуара». Точно так
же поступали и все иные любители это-
Лх 26
Арлекинада
го веселого жанра до Шардона и по-
сле него.
Один из традиционных сюжетов, ко-
торый использовался для балаганных им-
провизаций, подробно описан в воспо-
минаниях художника А. Бенуа. Он ви-
дел арлекинаду в детстве, в 1870 гг., в
«театре» (балагане) Егарева в Петер-
бурге. Вот каким был ее сюжет:
«Перед нами сельский, но вовсе не
русский пейзаж; слева, в тени раскиди-
стого дерева домик с красными кирпич-
ными стенами и с черепичной высокой
крышей, справа холм, в глубине голубые
дали, — и все «совсем, как на самом
деле».
Сразу же начинается что-то необы-
чайное, волнующее, смешное и страш-
новатое. Старик Кассандр отправляется
в город и наказывает двум своим слу-
гам исполнить порученную им работу.
Один из слуг — весь в белом, с белым
от муки лицом; у него самый глупый рас-
терянный вид, он, несомненно, лентяй и
растяпа. Простонародье его назвывало
попросту «мельник», но я знаю, что это
Пьеро [...]
Дальше происходит нечто ужасное.
Принявшись каждый за свою работу,
Пьеро и Арлекин скоро начинают ссо-
риться, мешать друг другу, они вступа-
ют в драку и, о ужас, нелепый, неуклю-
жий Пьеро убивает Арлекина. Мало то-
го, он тут же разрубает своего покойно-
го товарища на части, играет, как в кег-
ли, с головой, с ногами и руками (я не-
доумевал, почему не течет кровь), в кон-
це концов пугается своего преступления
и пробует вернуть к жизни загубленную
жертву. Он ставит одни члены на дру-
гие, прислонив их к косяку двери, сам
же предпочитает удрать.
И тут же происходит первое чудо чу-
десное. Из ставшего прозрачным холма
выступает вся сверкающая золотом и
драгоценностями фея, она подходит к
сложенному трупу Арлекина, касается
его, и в один миг все члены срастают-
ся.
Арлекин оживает; мало того, под но-
вым касанием феиной палочки тусклый
наряд Арлекина спадает, и он предста-
ет, к великому моему восторгу, в виде
изумительно прекрасного, сверкающего
блестками юноши.
На коленях благодарит он добрую
фею, а из дома выбегает дочь Кассанд-
ра прелестная Коломбина; фея их соеди-
няет и в качестве свадебного подарка от-
дает Арлекину свою волшебную палоч-
ку, получив которую, он становится мо-
гущественнее и богаче всякого царя.
Второе действие — сплошная кутерь-
ма. Декорация изображает кухню в до-
ме Кассандра. Оживший Арлекин шу-
тит жестокие мстительные шутки с Пье-
ро и со своим бывшим хозяином. Он по-
является в самых неожиданных местах.
Его находят то в варящемся котле (из
которого валит «настоящий» пар!), то в
ящике стоячих часов, то в ларе из-под
муки. Все слуги с главным поваром во
главе гоняются за ним, но он остается
неуловимым [...] Третье действие я про-
пускаю, несмотря на то, что прелестная
декорация изображала «мою родную»
Венецию, а под Кассандром и его при-
ятелями рушится балкон, с которого
только что спрыгнул Арлекин.
Зато дальнейшее уже совсем чудес-
но. Из дремучего темного леса, в кото-
ром еще раз появляется фея, Арлекин с
Коломбиной заводят своих преследова-
телей ни более ни менее как в ад, оза-
ренный красным светом бенгальских ог-
ней; клубы дыма так и валят из-за ку-
лис. Казалось, всем грозит гибель — и
беглецам, и преследователям, но для пер-
вых все кончается самым благополучным
образом — то была лишь шутка феи.
Адский пейзаж сменяется райским; с не-
бес спускаются гирлянды роз, поддер-
27
Арлекинада
живаемые амурчиками, а фея соединяет
Арлекина с Коломбиной.
Но [пьеса] плохо кончается для вра-
гов Арлекина. Они все оказываются со
звериными мордами, и жесты их выра-
жают определенное смущение... Этот
апофеоз мне так врезался в память, что
я хоть сейчас способен его нарисовать».
Писатель П. Гнедич, видевший в дет-
стве на Масляницу арлекинады, а на
старости ставший свидетелем триумфа
немого кино, находил в этих массовых
искусствах много общего. И здесь, и
там постановщики пользовались увлека-
тельными трюками, действие на сцене
развивалось с поразительной быстротой,
а актеры играли в импульсивной мане-
ре, т. е. «дергались».
Возможно, Гнедич умышленно пре-
увеличивал «модернистичность» старин-
ных арлекинад, чтобы насолить футури-
стам, объявивишим себя новаторами и
революционерами в искусстве, но его
описание представлений в балагане Бер-
га действительно напоминает лицедейст-
во в какой-нибудь «мистерии» начала
XX века:
«Этот балаган считался лучшим. Он
ставил итальянскую арлекинаду в немец-
ких хороших декорациях с великолепны-
ми трюками и быстро совершавшимися
живыми переменами. Вместо так назы-
ваемых грузов, которые подымают и
опускают декорации, Берг заставлял
плотников увлекать декорации тяжестью
своего тела и падать вниз, держась за
веревки. Не надо забывать, что освеще-
ние в балаганах было масляное, а не га-
зовое, и потому перемены совершались
на полном свету, почему и требовали не-
обычайной поспешности [...]
Арлекинада всегда заканчивалась сце-
ной в аду, причем неизбежно показы-
вался огромный, во всю сцену, голый до
пояса сатана, который страшно поводил
глазами и широко раскрывал рот с кри-
выми зубами. Изо рта у него выскаки-
вали маленькие чертенята и с красными
бенгальскими огнями бегали по сцене.
Кроме этого неизбежного финала, бы-
ли постоянные трюки, как бы ни меня-
лось содержание пантомимы, — реза-
ние Арлекина на куски и стреляние им
из пушки в цель. Все делалось быстро,
судорожно, как потом практиковалось в
кинематографе».
Любопытные наблюдения Гнедича
лишний раз подтверждают ту очевидную
мысль, что между футуристическими ми-
стериями-буфф и старыми балаганными
арлекинадами особой разницы нет. Это
всего лишь этапы большого историчес-
кого пути народного зрелищного искус-
ства. Один знаменует его триумф, дру-
гой — агонию затянувшегося заката. У
его истоков стоит Ватто, а в конце Пи-
кассо со своими арлекинами.
В 1880 годах под влиянием русской
националистической пропаганды заимст-
вованные на Западе арлекинады исчеза-
ют из репертуара народного театра. Их
вытесняет «патриотическая» продукция
официозных «драмоделов» — нелепые
инсценизации сказочных сюжетов («Гро-
мовой», «Бова-Королевич», «Илья Му-
ромец», «Еруслан Лазоревич»).
Подлинная комедия масок возроди-
лась на любительской сцене начала XX
века. Помимо упомянутых футуристов,
ею увлекались писатели-символисты и
художники-«мироискусники». Им нра-
вился ее условный язык.
В 1911 г. в киевском «Сборнике мо-
лодых писателей» было напечатано ха-
рактерное в этом отношении стихотво-
рение «Комедианты» Сергея Родэеви-
ча. Забытый к тому времени мир редут
и балаганов, марионеток и арлекинов
предстает здесь в возвышенно-романти-
ческом ореоле.
Автор хорошо знал стихи А. Блока,
но не имел ни малейшего понятия о ре-
28
Артельщики
альных балаганных арлекинадах, кото-
рые, кстати сказать, тогда еще помнили
многие городские старожилы. Если бы
молодой поэт поинтересовался их расска-
зами о «балаганах» (в одно это слово
вкладывалось тогда немалая доля пре-
зрения), он вряд ли написал бы такие
выспренние строки:
Играй, о играй же, мой старый
шарманщик,
Как можно нежнее, печальнее,
тише!..
И вот я у входа в пустой
балаганчик,
И месяц мерцает над снежною
крышей.
Сейчас вы увидите здесь, о поверьте,
Принцессу в короне... Хрусталь
и рубины
Горят и поют о любви и о смерти.
Прошу всех почтить бенефис
Коломбины!
Пьеро и Коломбины вновь почувст-
вовали себя в Киеве как дома благода-
ря лирике М. Семенко, который, несмо-
тря на свои суровые футуристические
взгляды, сохранил трогательную привя-
занность к галантному жеманству XVIII
века.
Вышедший из круга подольских теа-
тралов-любителей певец А. Вертинский
заимствовал для своего сценического об-
раза костюм и маску Пьеро. (См. так-
же Рататуйки).
Артельщики — сезонные рабочие,
приходившие в Киев ранней весной на
зароботки целыми артелям.
Динамичная застройка города, начав-
шаяся в 1830 годах, требовала огромного
количества плотников, грабарей и кала-
машников. В год строили по 150 и бо-
лее новых домов. Своих плотников не
хватало. (В 1845 г. в Киеве трудились
1227 пришлых плотников и только 54
своих).
«Из Тверской губернии,— писал в
1869 г. «Киевлянин»,— приходят к нам
мороженщики, из-под Москвы — сте-
кольщики, из Костромы — точильщи-
ки. Все они зарабатывают хорошую ко-
пейку, и с осени некоторые отправляют-
ся домой, а другие остаются на зимов-
ку в Киеве [...] Плата хорошему работ-
нику полагается от 100 до 200 руб. сер.
Встают эти труженики очень рано, поч-
ти с восходом солнца, и работают поч-
ти до заката солнца. Они возвращают-
ся домой артелями, а плотники всегда не-
сут доброй хозяйке кусок дерева для ва-
ристой печки».
Все заботы о заказах, жилье и про-
питании брали на себя подрядчики, —
обыкновенно купцы, обладавшие неко-
торым капиталом. Они отбирали у ра-
бочих паспорта, договаривались с ними
насчет цены и срока работы (обычно от
апреля до Покрова, т. е. 1 октября по
ст. ст.).
Еда и жилье предоставлялись пона-
чалу работодателями в кредит. Каждый
из них создавал несколько артелей по
10—20 человек и ставил их на работу
сразу в трех-четырех местах. Сами под-
рядчики со своими рабочими не работа-
ли, а лишь наблюдали за ходом дела и,
когда нужно, перебрасывали мастеров с
одной стройки на другую.
В середине лета производились пер-
вые расчеты. День Казанской Богома-
тери считался праздником артельщиков.
Приходился на середину лета и назы-
вался Средолет.
У артельщиков были особые тради-
ции и обычаи. Основные этапы работы,
например, у плотников и каменщиков,
строивших дома, имели свои ритуалы.
Особо ответственным моментом явля-
лась закладка, когда по фундаменту уже
была положена обвязь из брусьев. Тог-
да-то и происходила традиционная пьян-
ка, именуемая заклад чиной.
29
Артельщики
«Закладчика,— писал Ф. Ясногур-
ский,— это важное и вместе с тем опас-
ное для хозяина дело,— смотря по то-
му, до какой степени распространится его
щедрость. Угостит строитель ребят, пой-
дет все благополучно, а поскупится —
не миновать беде».
В описываемом писателем случае речь
шла о полуведерке водки и трех рублях
на закуску. Кроме того, по заведенному
обычаю, хозяин дарил жене подрядчика
платок, а ему самому и старшему работ-
нику — по куску материи на рубахи. Ес-
ли же он отказывался от ритуальных да-
ров, артельщики делали так, что креп-
кий на вид дом заваливался, сгорал,
сгнивал от сырости или в нем заводи-
лась какая-то нечистая сила, преждевре-
менно сгонявшая жильцов в могилу.
Среди артельщиков всегда находился
какой-нибудь колдун, который, подобно
описываемому в рассказе Ф. Ясногур-
ского «Дела давно минувших дней» Ка-
сьяну, «по дремучим лесам с нечистой
силой жил и дружился, церквей не по-
сещал, икон не уважал, в четыре года
один только раз состоял именинником
(день св. Касьяна приходился на 29 фе-
враля ст. ст.— А. М.) и в своей жиз-
ни много христианских душ загубил».
Подобные темные личности за опре-
деленную мзду публично проделывали на
закладинах магические ритуалы, отво-
дившие от будущего дома все беды и на-
пасти. В описании Ф. Ясногурского на-
чало колдовства выглядело так:
«Двинулся Касьян к правому углу по-
стройки, противу восхода солнца, снял
шапку и стал проделывать странные
кривляния то своим корпусом, то своей
кривой рожей. Затем, освободив из
бревна топор, швырнул его вверх над
своей головой, а сам в то время, когда
топор, опускаясь вниз, мог вонзиться в
череп, моментально повернулся два ра-
за на одном месте и ловко поймал за то-
порище приближающийся к его голове
топор. Все ахнули и, осенив себя крес-
том, в один голос произнесли: «Свят,
свят Господь Саваоф, с нами крестная
сила!»
Лишь немногие догадывались, что это
не игра и не забава, а начало древнего
ритуала человеческого жертвоприноше-
ния. И опять-таки, лишь немногие из не-
многих верили, что этот жуткий ритуал
совершается не условно и что ради бла-
гополучия будущего дома приносится ре-
альная, хоть и невидимая в этот момент,
жертва. К числу этих немногих принад-
лежал и сам писатель, на закладинах у
которого и совершал Касьян свой маги-
ческий обряд.
«Ну, дядя Герасим,— произнес кол-
дун, кончив манипуляции с топором,—
командуй теперича, на чью голову закла-
дывать?» — «Дуй на кого хотишь,—
отвечает несколько еще хмельной Висю-
лин,— только не тронь ни хозяина, ни
барыни».— «Ладно. На кого же, гово-
ри скорееча, закладывать пора начи-
нать»,— настаивает колдун.— «Валяй,
брат, на мою старуху».— «Полно бре-
хать, ты это всерьез или зря сказал? —
вопрошает недоверчиво Касьян.— Опо-
мнись, Герась!» — «Всерьез говорю,
валяй смело, больно уж надоела ворчли-
вая баба, возьмем молодуху, погуля-
ем»,— твердит свое Герасим.— «Твое
дело, смотри опосля не пеняй».
И в это время Касьян, вынув из гряз-
ного своего кисета что-то наподобие по-
рошка бурого цвета, всыпал в отверстие,
проделанное заранее топором в бревне,
и при словах: «На старуху, так на ста-
руху», плюнул на все четыре стороны и
гаркнул:
«Готово, ребята, начинай!» Закипела
работа, и в течение месяца дом был вы-
рублен».
А вот невинная жертва, принесенная
колдуном Касьяном при его закладке,
30
Артистки
как утверждает Ф. Ясногурский, «вдруг
после этой заклад ины занемогла», хотя
раньше «никогда не болела», и спустя
четыре месяца умерла. Все это, пишет
автор, произошло при закладке его соб-
ственного дома, и всему этому он был
очевидцем.
Великими знатоками черной магии
считались в старом Киеве и печники.
Хозяева домов остерегались ссориться с
ними. Все их задабривали и всячески уб-
лажали. Иначе быть беде— наделают
такого, хоть из дома беги из-за чада или
дыма, холода, а хуже того — от необъ-
яснимого воя и стонов по ночам в печ-
ных трубах.
Как гласит предание начала XX ве-
ка, такая беда постигла некогда и зна-
менитый дом на Андреевском спуске,
именуемый в народе с легкой руки
В. Некрасова Замком Ричарда. Авто-
ры культурологического путеводителя по
этой улице Д. Шленский и А. Брасла-
вец пишут: строительница здания не уб-
лажила печников при расчете, и те в от-
местку сделали с трубами что-то такое,
что в доме долгое время по ночам слы-
шались жуткие стоны, вой и непонятный
шум. «Жильцы, которые поспешили бы-
ло въехать в новый престижный дом,
пришли в ужас от подобного испытания
их нервной системы. Поиски следов ме-
сти не давали никаких результатов, и
жильцы стали один за другим покидать
странный дом».
Закладка и окончание строительства
освящались церковью. Богослужения со-
вершались и при вселении в дом. Но это
были уже те обряды, которые соверша-
лись по инициативе самих хозяев, а не
строителей.
Артельщики были прекрасными ку-
лачными бойцами, и возможно, благо-
даря им ритуальные бои в Киеве сохра-
нялись дольше, чем в других городах.
(См. также Грабари и каламашники).
Артистки, или дамы от буфета —
проститутки, промышлявшие в кафе-
шантанах при содействии буфетчика.
Знаток киевских злачных мест
И. И. Нерадов (Энский) писал:
Кафе. (Рис. Н. Альтмана
(«Киевская мысль», 1911г.)
«Этот распорядитель сводничает по-
сетителям «артисток» [...] За свое со-
действие он получает мзду и от гостя, и
от «сосватанной», у которой он получа-
ет половину ее гонорара под страхом из-
гнания из шантана.
Голодные феи ночи очень часто не
ожидают приглашения кутил, а бесцере-
монно пристают к гостю. Начало дела-
ется сравнительно скромное: «Угостите
чаем... Угостите пивом, — так хочется
пить!» Вот трафаретное вступление в
знакомство.
Но если гость поощрит своим согла-
сием, то «дама от буфета» начинает про-
являть растущий профессиональный ап-
петит, за который приходится раскоше-
ливаться слабохарактерному гостю.
Всеми силами она старается понра-
виться «поклоннику» и перенести кутеж
в «кабинет», предварительно хорошо
31
Артос
подпоивши угощающего. Если дело «на
мази», то, протянувши время до закры-
тия притона, парочка удаляется вместе,
сопровождаемая выразительной мими-
кой сводника-распорядителя. Она от-
лично понимает этот немой язык: в нем
требование и угроза...»
АрТОС — просфора, большой раскра-
шенный и позолоченный хлеб. В Свет-
лую неделю он помещался в соборной
церкви перед иконостасом, обносился с
крестным ходом вокруг храма, а в суб-
боту на Светлой неделе окроплялся свя-
тою водою и распределялся между ве-
рующими.
Обычно артос делил сам митрополит
и посылал его частицы с лаврским каз-
начеем генерал-губернатору, губернатору
и другим сановным и именитым людям.
Б
Балабушки— 1. Особые ритуальные
булочки, приготовлявшиеся специально
для гаданий на Андреев вечер и Свят-
ки. Каждая из гадальщиц клала перед
собакой свою балабушку, и чью она
возьмет первой, та первая и выйдет за-
муж. Если балабушки клали парой, то
благоприятным исходом гадания считал-
ся тот случай, когда собака хватала не
одну, а обе булочки.
2. Балабушками назывались также ша-
рики из теста, мяса или рыбы в борще.
Балаган— 1. Разборная временная по-
стройка для торговли.
2. В 1820—1890 гт. — разборной на-
родный театр, устанавливаемый на время
гуляний на Святки или на Пасху. В
Москве и Петербурге балаганы появились
в XVIII веке. Их устраивали тогда ино-
странцы. Вплоть до 1880 гт. представле-
ния в них носили на себе ярко выражен-
ный отпечаток западной массовой куль-
туры. В их программу входили пантоми-
мы, фарсы, мелодрамы, эстрадные и цир-
ковые номера, шумные театрализирован-
ные зрелища, наподобие «Защиты Сева-
стополя» или «Полтавской битвы».
В быт Киева балаганные развлечения
входили довольно медленно. Лишь из-
редка невозмутимая патриархальная ти-
шина Липок начала XIX века наруша-
лась стуком колес крытых фургонов ка-
кой-нибудь странствующей труппы.
Артисты ставили разборной театр-ба-
лаган или более-менее вместительную
палатку на обширной Плац-парадной
площади перед Заведением искусствен-
ных минеральных вод (сгоревшим и на-
скоро отремонтированным царским двор-
цом), расклеивали на заборах афиши, и
среди прозы повседневной жизни воз-
никал шумный и красочный мирок ар-
лекинов, наездников, фокусников и жон-
глеров.
Деревянные народные театры во вре-
мя контрактов строились на Подоле.
На Пасху карусели с балаганными де-
дами ставились на базарной Крещатиц-
кой площади (теперь майдан Незалеж-
ности). В 1860—1870 гт. на обширной
площади перед университетом, на месте
теперешних скверов на Михайловском
проезде или на Сенной площади к Па-
схе стали строить потешные городки с
десятком-другим балаганов.
Лх 32
Балаган
Балаганы («Осколки», 1882 г.).
Их сооружали из заранее заготовлен-
ных деревянных конструкций и обшива-
ли снаружи чисто строганными досками,
внутри обтягивали ярко расписанной по
трафарету бязью.
Зрительный зал освещался масляны-
ми или керосиновыми лампами и разде-
лялся барьерами на отделения, называв-
шиеся местами. Самыми дорогими были
первые, а дешевыми — третьи места.
Перед барьером сцены ставились
кресла и устраивались ложи для имени-
тых и богатых гостей, которые нередко
подкатывали к подъездам больших ба-
лаганов в каретах. (Аристократические
семейства посещали народные театры
для развлечения и забавы).
Большой балаган вмещал в себя не-
сколько сот человек. Его стены защи-
щали посетителей и артистов от ветра,
но от холода они спасти не могли, и ес-
ли зима выдавалась суровая, то тем и
другим приходилось туго. (Так, 1854 г.
в Киеве установилась настоящая кре-
щенская погода со снегом, сугробами на
тротуарах, и труппе театра-цирка Гвер-
ра пришлось выступать в крещатицком
балагане при 20-градусном морозе).
Фасады балаганов украшались балко-
нами и восхищали публику пышностью
убранства. Балаганщики состязались
друг с другом в искусстве выдумывания
забавных надписей на вывесках: «Въ
хоть», «Вы хоть», «Тиатр Марий Ане-
ток» и т. п. Балаганная живопись отли-
чалась яркостью красок и неуемным ба-
лагурством.
«Искусная рука,— писал «Киевский
телеграф» о балаганах 1876 г. перед уни-
верситетом,— раскрасила их на диво:
7
“ 5-9(
33
Балаган
вот вам летящие драконы, выкрашенные
с головы до ног огненной краской, и
внизу малопонятная надпись: «Первей-
шее на свете salte mortale», далее — со-
блазнительные нимфы с претолстыми
ногами, поднятыми выше головы, но
больше всего обращает на себя внима-
ние человек-карлик, проглатывающий
человека-великана, от которого видны
только болтающиеся в огромных сапо-
гах ноги».
Среди малоприметных «рогожных ба-
лаганчиков» (матерчатых палаток) попа-
дались также предтечи современного те-
атра абсурда — маленькие балаганы-ло-
вушки, вся «прелесть» которых заклю-
чалась в том, что их посетителей про-
сто-напросто оставляли в дураках. На-
пример, вместо обещанного на афише
путешествия вокруг света посетителя об-
водили вокруг... табурета, на котором
стояла свеча, дававшая тот самый
«свет», вокруг которого и совершалось
это дурацкое «путешествие». Одурачен-
ные выходили в некотором замешатель-
стве, но, собравшись с духом, останав-
ливались у входа и принимались расска-
зывать любопытствующим об увиден-
ных чудесах. Поверившие преступали
порог ловушки под дружный хохот на-
ходчивых шутников.
С появлением в 1880 гг. нового де-
мократического театра искусство балага-
на потеряло свое прежнее значение. 1890
годы стали для него эпохой вырождения
и упадка. К тому времени народ в го-
родах поумнел, стал образованней. Мо-
лодым людям из простонародья уже не-
ловко было ходить в балаганы, посеща-
емость упала. В погоне за прежними
прибылями балаганщики стали разби-
вать на праздники свои городки не в цен-
тре, а на Демиевке (в районе тепереш-
него рынка).
Самым рьяным гонителем балаганно-
го искусства была интеллигенция. В ста-
ром народном театре она видела средст-
во оболванивания темной массы и не
скрывала своего презрительного отно-
шения к развлечениям подобного рода.
«Время от времени,— не без иронии
и сарказма вспоминал о балаганах нача-
ла XX века Б. Киселев в своих заме-
чательных «Воспоминаниях о Купри-
не»,— в Киев привозили то одно, то
другое «всемирно известное чудо» —
человека, который сам себе отсекал го-
лову и подымал ее выше своих плеч, кра-
савицу Бель-Ирен, на теле которой изо-
бражено 100 картин разнообразнейшего
содержания, сделанных посредством
миллиона уколов!
Мы, дети, уже видели лилипутов —
маркиза и маркизу. Маркиз был в бот-
фортах с кисточкой, в синих рейтузах, в
красной венгерке с белыми шнурами по-
перек груди, в низенькой, надетой набе-
крень барашковой черной шапочке с ко-
кардой. За ним волочился по зеркаль-
ной поверхности овального стола плащ.
Маркиза сверкала кольцами, браслета-
ми, серо-голубым с серебристыми бле-
стками платьем с длинным шлейфом [...]
Вышел русский великан в поддевке
[...] Он походил по эстраде, правой ру-
кой взял маркиза поперек, поставил се-
бе на ладонь широкой, как блюдо, ле-
вой руки и протянул маркиза публике.
Маркиз щелкнул каблуками и [...] ко-
зырнул.
Сильное и неприятное впечатление
произвел на нас музей восковых фигур
Арама на Крещатике [...] Объяснения
давал сторож музея: «Оця хорилла, ко-
нечно, похитила девушку из дома ее ро-
дителев. Обеспокоенный отець и мать
послали, как ховориться, за ей похоню!
[...] Испанська повьязка для отжиманя
нохтей. На руках! На ногах! После ней
человек похибает в страшных мучениях
[...] Хвигура изображает уснутую жен-
чину. Последствие неправильного тече-
Лх 34
Белоподкладочники
ния крови в жилах ей представляется си-
дящей на ейной хруди кобольд, который
злобно ухмыляющий». Это было омер-
зительное, страшное и острое зрелище».
Презрительное отношение к представ-
лениям подобного рода выразилось в
том, что со временем слово «балаган»
приобрело переносной смысл — пустой
шум, бессмысленная возня.
Балагула — повозка, управляемая ев-
рейским извозчиком — балагулой. В
связи с тем, что плата за проезд в поч-
товой карете или на дилижансах была
высокой, для малообеспеченных людей
балагулы оставались единственным сред-
ством передвижения вплоть до конца
1860 годов, когда появилась возмож-
ность путешествовать по железной до-
роге.
Но там, куда «чугунка» не доходила,
балагулы исчезли лишь с появлением ав-
тобусных маршрутов. Так, долго не вы-
езжавший из Киева С. Ефремов с удив-
лением увидел их в 1924 г. на станции
Мироновка, откуда ему надо было до-
браться до села Хохитва:
«Пока мы раздумывали, ехать ли на
ночь глядя или заночевать в Миронов-
ке, нас обступила целая толпа евреев-ба-
лагульщиков; рвут вещи из рук, каждый
дергает, тянет в свою сторону, и не ус-
пели мы опомниться, как оказались на
передке «фаетона» допотопной конструк-
ции, вспомнилась Умань, бурса и те буд-
ки, которые каждый день катили мимо
нас «на Головановское», «на Тальное».
По описанию В. Хижнякова, дорож-
ная повозка выглядела так:
«Это длинная, довольно глубокая
бричка, с обручами вверху, обтянутыми
холстом. В ней обыкновенно помещалось
до 10 пассажиров».
Двигалась балагула, по словам того
же мемуариста, «с черепашьей быстро-
той, не более 5 верст в час, с останов-
ками среди дня и ночлегами». Обычно
балагулы завозили своих ездоков на от-
дых на частные почтовые станции — за-
езды, где они могли отведать лучшие
блюда еврейской кухни. В самом Киеве
для балагул было всего две станции: од-
на на Подоле, другая — на Новом
Строении. Ездить по городу еврейско-
му транспорту запрещалось, а самим из-
возчикам по законам черты оседлости
позволялось находиться в Киеве не бо-
лее трех дней. Еще три дня можно бы-
ло получить по разрешению полицмей-
стера, но никак не более того.
Балагула не мог подвезти седока да-
же к дому на соседней со станцией ули-
це, и один мемуарист вспоминает, как
приехал в детстве в Киев на еврейской
повозке, и балагула ходил разыскивать
его родственников, чтобы они забрали
мальчика со станции.
Эти ограничения защищали городских
извозчиков от конкуренции предприимчи-
вых местечковых возничих. (См. также
Король балагул Антон Шашкевич).
Белоподкладочники, студенты-
драгуны — часть студентов универ-
ситета, предпочитавших лекциям про-
фессоров посещение ресторанов, гуля-
ния в Шато, фланирование по Креща-
тику, общество картежников и девиц с
сомнительной репутацией. Отличитель-
ным знаком их клана были мундиры на
белой шелковой подкладке.
Киевские белоподкладочники вели
свою родословную от кружков студен-
тов-аристократов 1830—1840 гг., раз-
гульная жизнь которых откровенно по-
ощрялась самим генерал-губернатором
Д. Бибиковым (в этом он подражал сво-
ему патрону Николаю I, охотно прощав-
шему петербургским буршам все их про-
делки).
Многие студенты были детьми состо-
ятельных родителей. Они жили на ши-
2*
35
Белоподкладочники
рокую ногу и приезжали в университет
в экипажах, с лакеями. А. Куприн го-
ворил, что эти молодые люди в 19 лет
«знакомы со всеми видами порока» и
описывал их манеру одеваться с нескры-
ваемым сарказмом:
«Фуражка прусского образца, без по-
лей, с микроскопическим козырьком, с
черным — вместо синего — околыш-
ком; мундир в обтяжку с отвороченной
левой полой, позволяющей видеть белую
шелковую подкладку; пенсне на широ-
кой черной ленте; ботинки без каблуков
и белые перчатки на руках — вот обык-
новенный костюм студента-драгуна, ко-
торого вы ежедневно видите на Креща-
тике [...]
Наружности своей он старается при-
дать возможно более корректный отпе-
чаток, посвящая ей, по крайней мере, ча-
са три-четыре в сутки. У него всегда
найдется в кармане целый ассортимент
туалетных принадлежностей, флакончик
Vera-Violetta (название духов.—
А. М.), напильничек, замша, розовый
порошок и крошечные ножницы для ног-
тей, скаладное зеркальце, миниатюрная
пудреница, палочка фиксатуара и коллек-
ция щеточек для коротко остриженных
волос, закрученных усиков и маленькой
остроконечной бородки».
Как такие студенты умудрялись сда-
вать экзамены, оставалось загадкой для
всех окружающих, что, впрочем, не ме-
шало некоторым из них делать блиста-
тельную карьеру. Из одумавшихся бе-
лоподкладочников выходили и дельные
люди, такие, например, как, композитор
и предводитель киевского дворянства
П. Д. Селецкий и знаменитый изда-
тель-редактор журнала «Киевская ста-
рина» А. Лашкевич.
«Сначала,— писал сын известного
киевского историка Глеб Лазарев-
ский,— Александр Лашкевич вел себя
так, как это и подобало панычу-аристо-
крату: приезжал на лекции в собствен-
ном фаэтоне в сопровождении гуверне-
ра и лакея. Но со временем он подпал
под влияние студенческой среды и «де-
мократизировался», а там уж увлекся и
«украинофильством» и вместе с двумя
ближайшими товарищами-земляками,
Петром Косачем (отец Леси Украин-
ки.— А. М.) и Николаем Константи-
новичем из-под Чернигова, постучался и
в двери Киевской украинской громады.
В ней они — русый Лашкевич, свет-
ло-русый Косач и ярко-рыжий Констан-
тинович, прозванные в шутку тремя вол-
хвами,— остались и после ее реформи-
рования, поддерживая все время, уже
как «знатные иноземцы» (после отъез-
да из Киева), самые сердечные отноше-
ния с ее членами».
Правда, «белоподкладочная» юность
наложила на характер Лашкевича неиз-
гладимый отпечаток дендизма. Так, по-
сле смерти первого редактора журнала
«Киевская старина» Ф. Лебединцева он
взял его обязанности на себя и, возглав-
ляя это демократическое издание, сумел
придать его редакции некий оттенок ари-
стократизма.
При нем она (редакция) помещалась
в просторном барском особняке Лашке-
вичей у Золотых ворот и представляла
собой нечто среднее между великосвет-
ским салоном и рабочим кабинетом про-
свещенного вельможи.
«С 10 часов утра до первого часа,—
вспоминал бывший секретарь журнала
Игнат Житецкий,— за редкими исклю-
чениями, работа в редакции проводилась
старательно и аккуратно: редактор вели-
чаво восседал за старинным кабинетным
столом со всеми письменными принад-
лежностями и просматривал рукописи,
ставил резолюции и подписывал деловые
бумаги [...]
Но с полудня, чем ближе ко време-
ни завтрака, наступали другие порядки:
36
Бердичевский календарь»
появлялись всякие, старые и молодые,
приверженцы «Киевской старины», а то
и просто знакомые Александра Степа-
новича, велись беседы про журнал и про
городские новости, про разные дела. Из
редакционного кабинета переходили в
столовую, где за завтраком начиналась
веселая болтовня, приходили новые лю-
ди, и трапеза иногда растягивалась часа
на два, разве что один секретарь воз-
вращался к работе, если случалось что-
то срочное. Вторая половина делового
редакционного дня приходилась уже на
вечер, на 7—8 часов, если не случалось
какого-нибудь общего собрания.
Весной и летом ближайшие сотруд-
ники «Киевской старины» и близкие
знакомые Дашкевичей предавались ино-
гда развлечениям, чаще всего за горо-
дом: путешествовали кто пешком, кто в
старинном просторном фаэтоне со ста-
реньким кучером и с такими же лоша-
дями-«одрами», как шутил сам же хо-
зяин [...] Так работа перемежалась с
развлечениями и семейными забавами».
Этот период редакционного дендизма
продолжался недолго. 31 октября
1889 г. Дашкевич внезапно умер. Вме-
сте с ним ушла в прошлое едва наме-
тившаяся аристократическая традиция в
киевских издательских кругах.
«Бердичевский календарь» и
«Киевский народный кален-
дарь». Первый — распространенное в
Киеве второй половины XVIII—XIX
века издание босых кармелитов с настав-
лениями, сельскохозяйственными совета-
ми и т. д. Печатался на польском язы-
ке, но имена православных святых с
1829 г. писались русскими буквами. По-
сле закрытия типографии в Бердичеве в
1844 г. выходил одно время в Киеве
(1846), Житомире (1847—1852), сно-
ва в Киеве (1853—1855), снова в Жи-
томире (1856—1857) и в Киеве
(1859—1865). В выпуск «Бердичевско-
го календаря» на 1862/1863 год было
внесено чествование «пяти братьев-муче-
ников», убитых в начале Варшавского
восстания. Это послужило поводом к за-
крытию «Бердичевского календаря» ки-
евским генерал-губернатором в 1865 г.
К тому времени русское правительст-
во научилось уже пользоваться народ-
ными календарями для пропаганды в
различных слоях населения. В 1866 г.
Академия наук отказалась от предостав-
ленной ей в 1728 г. монополии в обла-
сти издания календарей. Это право пе-
решло к тем предпринимателям, которые
были способны поддержать реформы
правительства и связать издания такого
рода с нуждами отдельных регионов.
Кроме всего прочего, календарям
предстояло сыграть видную роль в деле
просвещения народа. Массовый чита-
тель тех лет, доросши до уровня началь-
ного образования, книг, газет и журна-
лов осилить не мог, и календарь в сто
или двести страниц со сведениями из са-
мых разных областей знания оказался
самым популярным чтивом. В 1860 го-
ды календарь становится книгой для чте-
ния среди простонародья, пособием для
самообразования, энциклопедией практи-
ческих знаний и средством политическо-
го воспитания населения.
Инициатором этого нового дела в Ки-
еве стал директор Первой гимназии
Алексей Фомич Андрияшев. В 1863 г.
он отправился в официальную команди-
ровку в Немиров для изыскания надеж-
ных средств борьбы с польской револю-
ционной пропагандой и, ознакомившись
на месте с образом жизни населения,
предложил перенять у кармелитов их
опыт общения с массами через печатное
слово и приступить к изданию «Киев-
ского народного календаря» с «чисто
русским», т. е. монархическим направ-
лением.
37
«Бердичевский календарь»
В предисловии к первому выпуску
1864 г. (на печатанье которого еще тре-
бовалось разрешение Академии наук),
Андрияшев писал, что в его истинно на-
родном календаре видное место займут
«описания замечательных мест Юго-За-
падного края» и просил читателей при-
сылать материалы о «местах, особенно
чтимых народом, о памятниках старины
и разных замечательных предметах, на-
ходящихся в местах их жительства».
Печатный календарь, насчитывающий
почти 200 страниц, стоил всего 15—20
коп. Он содержал немало полезных све-
дений и советов относительно сельского
и домашнего хозяйства, о лечении тра-
вами, о садоводстве, пчеловодстве и шел-
ководстве. Печатались статьи о строя-
щихся в Европе и России железных до-
рогах, о делах в мире.
Расчет Андрияшева оказался верным.
Его начинание имело огромный успех.
«Киевскому народному календа-
рю»,— пишет В. Ковалинский,— вы-
пали признание и удивительно долгая
жизнь. В 50-летний юбилей подсчита-
ли, что в нем было опубликовано 1449
статей на самые разнообразные темы, в
том числе по истории, географии и эт-
нографии — 120, естествознанию и на-
учным открытиям — 55, садоводству и
огородничеству — 145, шелководству
— 104, ветеринарии и птицейодству —
80, по разным вопросам сельского хо-
зяйства — 200, общеполезных сведений
— 400. За это время тираж составил
два с половиной миллиона экземпляров».
«Киевский народный календарь» был
одним из самых удачных пропагандист-
ских начинаний правительства Алексан-
дра II. Следуя примеру Андрияшева, с
1866 г. стал издавать «Крестный кален-
дарь» проф. А. Гатцук, прославивший-
ся в 1870 гг. «Газетой А. Гатцука». Сам
Андрияшев в 1867 г. удостоился «вы-
сочайшей благодарности» и 360 руб. сер.
«пособия за особенные труды».
Однако киевская интеллигенция при-
няла календарь без энтузиазма, и более
того, первые его выпуски вызвали шум-
ный скандал в прессе. О своем непри-
ятии календаря открыто заявил бывший
ректор Киевского университета М. Мак-
симович. В рецензии в газ. «Киевлянин»
на первый выпуск издания он заметил,
что раздел «Месяцеслов в народных по-
словицах» «весь составлен только из на-
родных пословиц великоросских». «Но
в «Киевском календаре»,— утверждал
Максимович,— надо быть «Месяцесло-
ву», составленному из пословиц народа
южно-русского, ибо только тогда и бу-
дет пригоден и угоден для здешнего на-
родного населения и любопытен вообще
для этнографии русской, как месяцеслов,
сообразный с местною южно-русскою
народностью и с целым бытом здешне-
го народа [...] И если г-н Андрияшев
почему бы то ни было не поместил в сво-
ем народном календаре месяцеслова, из
здешних народных пословиц составлен-
ного, то лучше было бы совсем обойтись
бы без него и не заменять его нынеш-
ним, который сам собою здесь, что на-
зывается, ни к селу, ни к городу».
Отвечая на критику, Андрияшев об-
винил своих оппонентов в сепаратистских
настроениях и в отсутствии «общерус-
ского патриотизма». «Мы,— заявлял он
от имени редакции,— будем и в даль-
нейшем чужды областного патриотизма
и будем преследовать общерусские ин-
тересы».
Вскоре вокруг календаря собралась
вся консервативная киевская интелли-
генция, а сам Андрияшев в силу сложив-
шихся обстоятельств превратился в ее
лидера, глашатая монархических идей и
гонителя культурно-автономных настро-
ений среди киевского населения.
В издаваемой им с 1867 г. газете
«Друг народа» он обвинял всех без раз-
38
Бердичевский календарь»
бора автономистов (начиная с такого же,
как и он, монархиста, редактора «Киев-
лянина» В. Шульгина и кончая социа-
листом М. Драгомановым) в том, что
они — агенты «польской партии», на-
мереваются создать «отдельную Мало-
россию» «под покровительством все той
же Польши» и для того, мол, и «выду-
мали малорусский язык».
Таких нелепых заявлений из уст из-
вестного педагога никто не ожидал. Он
вмиг превратился в объект пристально-
го внимания городских остряков. О нем
сочиняли анекдоты, пели веселые купле-
ты. В нем видели новое пугало, живое
воплощение мракобесия официальных
кругов.
Любили посмеяться над Андрияше-
вым и в Киевской громаде. Ее молодые,
энергичные, веселые лидеры (М. Дра-
гоманов, М. Старицкий, Н. Лысенко,
В. Антонович и А. Русов) жили тог-
да все вместе на ул. Жандармской (те-
перь — Саксаганского), в доме Войце-
ховского (неподалеку от угла с Тарасов-
ской) и, собираясь у самовара после ра-
бочего дня, любили развлечься сочине-
нием куплетов о знаменитом издателе
«Киевского календаря».
Вскоре у них родилась мысль соста-
вить нечто вроде комической оперы о его
«деяниях», приспособив к сочиненным
ими куплетам мотивы из модных тогда
итальянских опер ( «Травиата », «Тру ба -
ДУР», «Риголетто», «Лючия ди Лам-
мермур» и др.).
Свой «мюзикл» (или как они говори-
ли — «оперку») громадовцы назвали
«Андриашиадою» и неоднократно ис-
полняли в разных компаниях, домах, в
том числе и в большой зале квартиры
Линдфорсов на Фундуклеевской ул. на-
против Городского театра (дом этот сто-
ит и поныне). Их пародийные арии раз-
летались по салонам и вскоре стали из-
вестны всему городу. «Наши противни-
ки,— негодовал в своей газете Андри-
яшев,— дошли до того нравственного
безобразия, что [...] составляют на нас
и распространяют из-под руки пасквили
и сплетни в стихах, кладут эти стихи на
музыку и этою музыкою самоуслажда-
ются».
Громадовская опера-сатира в городе
понравилась. Ее пели даже в аристокра-
тических салонах Липок, куда «оперку»
занес сын известного монархиста-прово-
катора М. Юзефовича, друживший од-
но время с громадовцами (как и его отец
в юности — с кирилломефодиевцами).
И все бы, очевидно, кончилось благо-
получно, громким опереточным смехом
над не в меру и не по уму усердным пе-
дагогом-карьеристом, если бы сами ав-
торы остроумной «оперки» не допусти-
ли (по молодости лет) одной непрости-
тельной ошибки, включив в число пер-
сонажей сановного покровителя Андри-
яшева кн. А. П. Ширинского-Шихма-
това, бывшего в 1864—1867 it. попе-
чителем Киевского учебного округа.
Когда до князя дошло, что над ним
смеется весь Киев, он поднял такой
скандал, что у многих тут же отпала
всякая охота петь эти смешные купле-
ты, а для М. Драгоманова, как «зачин-
щика» и автора самых дерзких текстов,
история закончилась и вовсе плачевно.
Не без участия князя он был впослед-
ствии уволен из Киевского университе-
та и провел оставшуюся жизнь в изгна-
нии за границей.
Так, орудуя «Киевским народным ка-
лендарем», как мечом, монархия рассек-
ла киевскую интеллигенцию на две час-
ти и искусственно заострила антагонизм
между сторонниками «местного» и «об-
щерусского патриотизма». Сам Андри-
яшев играл в этой истории роль марио-
нетки, которой руководят закулисные
кукловоды. Алексей Фомич заслуживал
лучшей участи. Несмотря на карьерист-
39
Бессарабка
ские наклонности и пристрастие к офи-
циозу, он был истинным тружеником и
за свою долгую жизнь успел снискать
лавры педагога, журналиста, книгоизда-
теля, благотворителя, шелковода и уче-
ного-пчеловода. Недаром же первый ис-
следователь мюзикла «Андриашиада»
Дм. Ревуцкий говорил, что при других
обстоятельствах, в иных условиях из Ан-
дрияшева вышел бы настоящий общест-
венный деятель.
Бессарабка — см. Пески.
Бессребреники — благочестивые
люди, видящие в деньгах порождение
греховного мира и потому сознательно
сводящие к минимуму общение с ними.
Добровольная бедность считалась в
старину важнейшей частью науки подра-
жания Христу и верным путем к дости-
Ректоры Киевской духовной академии
Дмитрий Муретов (справа) и Антоний
Амфитеатров (слева). Рис. П. Бореля.
1869 г.
Бессарабка. Рис. Н. Соколова. 1869 г.
40
Благотворительность
жению идеала добродетельной жизни.
Первыми известными киевскими бессре-
брениками были монахи Печерского мо-
настыря, жившие по студитскому уста-
ву. Глубоко укоренилось бессребрени-
чество и в жизни Киевской духовной
академии. Многие ее выпускники испо-
ведовали идеал «святой бедности» Хри-
ста и следовали ему всю жизнь, незави-
симо от того, как она складывалась в пла-
не благополучия и карьеры.
Так, удивительным бескорыстием от-
личался среди высших чинов киевский
губернатор начала XIX века П. Пан-
кратьев, окончивший Киевскую акаде-
мию еще тогда, когда она называлась
Киево-Могилянской. (См. Губернатор-
праведник Петр Прокопьевич Панкра-
тьев).
Великим бессребреником был ректор
Димитрий Муретов, о равнодушии ко-
торого к деньгам по городу ходили анек-
доты и достоверные предания (см. Рек-
тор-бессребреник Дмитрий Муретов).
«Святую бедность» исповедовали по-
движники из круга митрополита Фила-
рета Амфитеатрова. Именно эту черту
Н. Лесков считал основой киевской мен-
тальности и щедро наделял ею любимых
персонажей своих киевских рассказов,
очерков и повестей.
Бигос — блюдо национальное поль-
ское. Основные компоненты — туше-
ное мясо, топленое сало и квашеная ка-
пуста.
Бигос приготавливался в имениях
польских помещиков в огромных коли-
чествах, укладывался в деревянные боч-
ки в виде консервов. Им питались в
зимнее время и брали в дорогу.
Особую известность и популярность
получил он в Киеве в первой половине
XIX века, когда польские помещики
стали во множестве посещать контрак-
ты и подолгу жить в городе, пользуясь
своими излюбленными консервами. В те
времена бигос был символом благополу-
чия, консерватизма, устойчивости поме-
щичьего уклада жизни.
«Бигос» — рукописная газета поль-
ских студентов Киевского университета
конца 1850 годов. Ее сотрудники про-
поведовали суровые нравы, высмеивая
аристократов-сибаритов.
Благовещенский праздник —
праздник прихода весны и прилета пер-
вых птиц — 25 марта ст. ст. (7 апреля
н. с.). По старому городскому обычаю,
в птичьем ряду на толкучке у Самсонов-
ского фонтана, или, как говорили, «у
Лева», выпускались «из плена» тысячи
птиц. «По народным понятиям,— пи-
сал киевский журналист С. Ярон,— в
этот день птицы возвращаются к своим
гнездам, и освобождение их — дело
святое».
В этот день на усадьбе 6-й гимназии
на Лукьяновке устраивались особые
школьные торжества. Дети сажали де-
ревья, читали стихи, пели песни, а в кон-
це происходила торжественная церемо-
ния освобождения сотен птиц из клеток.
Благотворительность — 1. Самая
древняя благотворительная организация
Киева была основана неподалеку от Пе-
черского монастыря преп. Феодосием
Печерским в 1058 г. и просуществовала
более 850 лет. В течение многих веков
она представляла собой небольшую бо-
гадельню с церковью св. первомученика
Стефана, и лишь ближе к середине XIX
века (при митрополитах Евгении Болхо-
витинове и Филарете Амфитеатрове) из
первоначального ядра возник целый го-
родок со многими строениями, получив-
ший название лаврской странноприимни-
цы, или лаврской гостиницы.
«Здесь,— писал в 1888 г. М. За-
41
Благотворительность
харченко,— получают приют и бесплат-
ное пропитание бедные поклонники; а
есть и особые покои для желающих за-
нять их с платою по доброхотному усер-
дию. Гостиница состоит из трех двух-
этажных и одного четырехэтажного кор-
пусов, нескольких навесов и разных слу-
жебных построек.
Первый корпус направо от въездных
ворот занят под лечебницу для заболев-
ших богомольцев (основана при митро-
полите Филарете в 1842 г.— А. М.).
Лечебница устроена на 80 кроватей: 40
мужских и 40 женских; кроме того, в
нижнем этаже этого же корпуса устро-
ено еще и отдельное отделение для за-
болевших легкими болезнями».
Небогатые богомольцы получали в
Лавре не только бесплатное жилье на
две недели, но и бесплатное питание в
странницкой столовой на весь этот срок.
В 1860 гг. в зимнее время в Лавре еже-
дневно столовались не менее 300 чело-
век, а в теплые месяцы — более двух
тысяч. Странники разделялись на не-
сколько партий по 600 человек и обе-
дали в несколько приемов в обширном
помещении столовой, чайной и под на-
весами так называемого «обеденного
дворика» (возле кухни за больничным
корпусом).
В описании современника паломниче-
ские трапезы выглядели так:
«В большой комнате ряды деревян-
ных столов. На столах чашки со щами
и куски хлеба. Перед каждым куском,
пользуясь им вместе, как и тарелкою, си-
дит бедняк и ждет, когда инок благо-
словит трапезу. Едва благословение да-
но, 6 деревянных ложек подвигаются к
каждой чашке со щами и под мерное чте-
ние инока с амвона голодные рты рабо-
тают во славу монастыря, который, со-
бирая щедрые подаяния имущих, не от-
казывает в даровой пище многим тыся-
чам убогих сельчан-богомольцев. Часто
в огромной комнате, вмещающей не-
сколько сот человек, садится за стол три
и четыре смены обедающих».
В праздничные дни еда была разно-
образней и вкусней. На Пасху гости
Лавры получали по половине яйца, по
куску пасхи, творог, борщ, лапшу и ка-
шу с маслом. В храмовый праздник —
еще и пиво. Скромность угощения соот-
ветствовала аскетическому меню самого
монастыря. Монахи питались не намно-
го лучше своих гостей. Их обед состоял
из двух блюд и кваса. (См. Лаврский
обед).
Для желавших питаться получше на
кухне странноприимного городка готови-
ли платные обеды. Состоятельные посто-
яльцы Лавры отзывались о гостеприим-
стве монахов с не меньшей признатель-
ностью, чем их неимущие сотоварищи по
богомолью. «Остановились мы,— писал
один из них,— и в лаврской гостинице.
Хорошо тем, что недорого. О цене за
номер и речи не было,— дают по усер-
дию, да и номер незавидный; но стол и
дешев, и хорош: за порцию, коей доволь-
но на двоих, берут 20 коп. без рыбы и
25 коп. с рыбою. Кушанье можете вы-
бирать какое угодно».
2. Свои формы помощи нуждающим-
ся выработались в мещанской среде По-
дола. Здесь благотворительностью зани-
мались «шпитали» при церквях (ком-
плексы благотворительных заведений,
состоявших из школ, богаделен, приютов
для сирот и странноприимниц) и брат-
ства при цехах, заботившиеся о своих не-
трудоспособных членах, сиротах и вдо-
вах, о приходских церквях и их «шпи-
талях».
Прихожане подольских церквей соби-
рали также средства для помощи нуж-
дающимся. Их распределением занимал-
ся особый совет, в который входили на-
иболее богатые и авторитетные мещане.
Они знали, кто и почему попал в беду,
42
Благотворительность
и сколько надо дать, чтобы спасти че-
ловека от окончательного разорения и
нищеты.
3. Братская благотворительность со-
хранялась в городе вплоть до отмены
Магдебургского права в 1834 г., когда
рухнула вся система городского само-
управления с ее цеховыми структурами.
Многие бедняки лишились поддерж-
ки. С другой стороны, приверженцы па-
триархальной «библейской душевности»
потеряли возможность общаться с теми,
кто нуждался в их участии, и оказывать
им действенную помощь.
В этих условиях в 1840 гт. была пред-
принята попытка распределения частных
благотворительных средств через пове-
ренных лиц, хорошо знающих жизнь го-
родских низов и пользующихся там ав-
торитетом.
Это делалось по примеру больших не-
мецких городов, успешно осваивающих
систему общественного призрения с по-
мощью особых поверенных, получившую
впоследствии (в 1852 г.) название
Эбельфельдской (по имени города, где
она внедрялась с особенным успехом).
Образованные светские и духовные
лица Киева были в курсе гуманитарных
экспериментов Запада (очевидно, здесь
не обошлось без знаменитого филантро-
па и аболициониста Д. П. Журавско-
го, поселившегося в Киеве в 1845 г.) и,
желая иметь у себя нечто подобное, со-
здали частный благотворительный фонд.
Через гражданского губернатора
И. И. Фундуклея и ректора духовной
академии Димитрия Муретова они уго-
ворили знаменитого городского юроди-
вого Ивана Босого заняться (при их
43
Благотворительность
поддержке и непосредственном участии)
таким богоугодным делом, как помощь
впавшим в нужду горожанам и палом-
никам.
Первый киевский общественный фонд
помощи бедным был оборудован в двух-
этажном каменном доме, встроенном в
фундамент Андреевской церкви. Он рас-
полагал достаточно большими средства-
ми, чтобы способствовать уменьшению
числа нищих на улицах города и оказы-
вать ощутимую помощь странникам, по-
павшим в трудное положение.
В то же время благотворительность
Ивана Босого носила черты юродского
куража. Предоставленные ему запасы
теплой одежды и обуви он раздавал со
своего склада обносившимся богомоль-
цам и горожанам довольно легко, но с
питанием дело обстояло сложнее, по-
скольку юродивый считал сытость несо-
вместимой с набожной душою. Он не
столько кормил своих подопечных,
сколько укорял их за «алчность». А о
деньгах (этом орудии дьявола) не мог-
ло быть и речи.
Много лет спустя после смерти вели-
кого чудотворца одна из его подопечных
рассказывала автору газетного очерка
такие любопытные подробности:
«Бывало, наберет нашей братии, бед-
неньких-то,— он жил тогда в церкви
Андрея Первозванного,— много тако-
во наберет нас,— да и любил же он нас,
сердечный, царство ему небесное! — на-
берет, говорю, да станет кормить нас.
Отрежет тебе вот такую кибушку хлеба
(старушка показала размер руками) и
ложечки четыре борщику нальет, да и
скажет: «Ешьте во славу Божию, доро-
гие гостеньки! Чем богат, тем и рад».
А вот денег не любил давать. Попро-
сишь бывало: «Босенький! Дай ты мне
копеечку!» А он тебе кукиш покажет.
«На что? — скажет.— Тебе не нуж-
ны деньги. Ты милости проси у Бога вот
так: «Хлеб наш насущный даждь нам
днесь». Тут о деньгах нет и слова. Ну,
так ты и не проси их».
Очевидно, великий городской юроди-
вый не совсем соответствовал роли за-
ведующего киевским общественным по-
печительством о бедных. В помощь ему
был подыскан также праведный, но бо-
лее практичный человек Дамиан Федо-
рович Виноградский, прославившийся
впоследствии как основатель Феофани-
евского скита под Киевом. Уговорить
его взяться за попечительство было не-
просто, поскольку лицо, занимающееся
этим, так или иначе должно иметь дело
с таким «дьявольским изобретением»,
как деньги.
Лишь после настойчивой просьбы од-
ной уважаемой старицы и благословения
знаменитого юродивого монаха Феофи-
ла Виноградский согласился принять в
1848 году деньги от благотворителей на
содержание богадельни Ивана Босого.
Заведение просуществовало недолго,
и вскоре после смерти своего юродиво-
го патрона было закрыто. Отлученный
в 1850 году от любимого дела Дамиан
поступил послушником в Михайловский
монастырь и стал заведующим его стран-
ноприимницей.
Роль попечителей и распорядителей
общественных фондов для помощи бед-
ным брали на себя в 1840—1850 гг. та-
кие выдающиеся киевские праведники,
как иеромонах Парфений и юродству-
ющий иеродиакон Феофил.
В начале XX ст. об Эбельфельдской
системе благотворительности вспомнили
вновь. Городская дума приняла (в
1901 г.) решение о учреждении в Кие-
ве 10 городских попечительских участ-
ков и стала выделять на их нужды по 5
тысяч рублей.
4. Благотворительность имперских
властей носила чисто деловой, далекий
от каких бы то ни было сантиментов ха-
44 «чл
Благотворительность
рактер и сосредоточивалась в основном
на организации так называемого обще-
ственного призрения, под чем подразу-
мевалось прежде всего искоренение по-
бирушек из быта городов, суровые на-
казания за профессиональное нищенст-
во, помощь специальных фондов лицам,
не способным к труду, лечение несосто-
ятельных больных в специальных лечеб-
ницах, помощь в трудоустройстве впав-
шим в нужду здоровым людям.
Основание правительственному при-
зрению положил закон 1775 г. «Об уч-
реждениях для управления губерниями»,
который предписывал образование во
всех областях соответствующих прика-
зов. Каждому отводилось на обзаведе-
ние хозяйством единовременно 15 тыс.
рублей с правом отдавать эти деньги для
роста в залог имений и совершать вся-
кие кредитные операции с тем, чтобы по-
лучать средства для устройства народ-
ных школ, сиротских домов, больниц,
убежищ для неизлечимых больных, до-
мов для умалишенных, богаделен, работ-
ных и смирительных домов.
Приказы общественного призрения
просуществовали почти целое столетие и
были упразднены лишь с введением
«земского положения» в 1864 г. В
1813 г. в ведении Приказа обществен-
ного призрения в Киеве состояло 13 уч-
реждений: 1. Кирилловский инвалидный
дом (в бывшем Кирилловском монасты-
ре) на 50 чел.; 2. Богадельня на 50 чел.;
3. Дом умалишенных на 21 чел.; 4. Дом
смирительный (для драчунов, буянов, не-
радивых слуг и непослушных детей и
т. д.); 5. Дом воспитательный (для си-
рот и подкидышей); 6. Акушергауз на
две койки (роддом); 7. Больница для за-
разных больных на 30 чел. за Василь-
ковской заставой; 8. Больница для неза-
разных (соматических) болезней на
30 чел. (с 1803 г. и до пожара 1811 г.
находилась на бывшем митрополичьем
подворье на Кудрявце, где теперь Ака-
демия изобразительных искусств); 9. Бо-
гадельня от города на 100 чел., устроен-
ная подолянами по подписке в 1802 г. в
честь подтверждения царем Магдебург-
ских прав Киева; 10. Работный дом, где
на принудительных работах находились
тогда 18 воров и 46 бродяг; И. Кирпич-
ный завод и черепичная фабрика при
нем, дающие работу городской бедноте;
12. Аптека; 13. Фабрика для выделки
солдатских сукон с 4 станками, на кото-
рой трудились 28 «богадельных» (нуж-
дающихся в зароботке) рабочих и 104
арестованных за бродяжничество.
Обе больницы приказа в 1822—1834
годах обслуживал один врач, он же —
известный в свое время украинский по-
эт Евстафий Петрович Рудыковский
(1784—1851), перешедший потом на ра-
боту в военный госпиталь.
В богадельных больницах все преиму-
щества отдавались солдатам-инвалидам
и арестантам, за чье лечение платила
казна, мещанам, «живущим без всякой
заплаты, малообеспеченным» и имею-
щим «о бедности своей свидетельства»
(за них платил магистрат). Все иные
более-менее состоятельные люди могли
пользоваться услугами городских врачей
(за плату) только в тех случаях, когда
имелось вакантное место, «отнюдь не
стесняя больных военнослужащих и бед-
ного состояния».
В силу этого обыкновения горожане
привыкли смотреть на больницы прика-
за общественного призрения как на бо-
гадельни или «шпитали», т. е. принима-
ли их скорее за богоугодные заведения,
чем медицинские учреждения.
И действительно, в основном они слу-
жили приютами для бездомных и ста-
рых людей, лечили же здесь кое-как, а
из отпускаемых приказом скудных
средств на содержание больных умудря-
лись еще что-то экономить и пускать в
45
Благочинная библиотека
коммерческий оборот. В такой больни-
це умереть было легче, чем выжить.
Смертность была очень высокая. В
1836 г. здесь умирал каждый пятый из
поступавших на лечение.
Самым слабым местом официальной
благотворительности было призрение
подкидышей и малолетних сирот.
Пока в Киеве существовал магистрат,
цехи и патронируемые ими церкви со
своими приютами и училищами, сирот-
ки так или иначе находили свое место в
жизни. О них заботились сообща, всем
братством, их кормили, одевали, учили.
Некоторые учились в академии, получа-
ли хорошее образование и занимали вид-
ное положение в обществе.
После отмены Магдебургского права
положение сирот-малюток ухудшилось.
Для них уже не было места в городе.
Упомянутый в перечне учреждений При-
каза общественного призрения дом для
сирот стационаром не был. Он играл
роль пересыльного пункта, через который
малютки-сироты переправлялись в ту или
иную деревню, как только там отыски-
вались крестьянки, готовые принять их
на воспитание за определенное вознаг-
раждение. С этого момента дитя счита-
лось пристроенным, и дальнейшая его
судьба никого в городе не интересовала.
В 1857 г. в эту варварскую систему
были внесены некоторые поправки. На
углу Крепостного переулка и Алексан-
дровской улицы (где теперь Дом офи-
церов) в двух частных домах был открыт
целый комплекс благотворительных уч-
реждений для сирот: собственно отделе-
ние для сирот (в 1883 г. здесь воспи-
тывались 30 мальчиков и столько же де-
вочек), детская больница па 20 крова-
тей и, наконец, отделение подкидышей
(сначала на 10 кроватей с кормилицами,
а впоследствии — на 20).
Живя в приюте, сироты ходили в учи-
лища, гимназии, обучались ремеслам в
мастерских. А вот подкидышей в сирот-
ском доме долго не держали. Их по-
прежнему отсылали в деревни.
Лишь с 1904 г. благотворители нача-
ли обращать внимание на участь подки-
дышей. Это произошло благодаря тому,
что городское отделение подкидышей пе-
решло в ведение киевского земства, ко-
торое обязало своих врачей заботиться
о здоровье детей. Учились они также
бесплатно — в земских училищах — и
даже получали небольшие пособия.
5. Помощь бедным оказывал также
целый ряд неофициальных обществен-
ных организаций, среди которых самое
почетное место принадлежало «Общест-
ву для помощи бедным» (или, как тог-
да говорили, «Общество дам-благотво-
рительниц»), возглавляемое, по тради-
ции, женами киевских генерал-губерна-
торов и создавшее на Липках целый бла-
готворительный городок — Сулимовку.
В 1913 г. в Киеве насчитывалось 86
благотворительных обществ (47 оказы-
вали помощь бедным вообще, малолет-
ним и старикам, 15 — увечным и боль-
ным, 24 — учащимся).
Благочинная библиотека — обще-
доступное собрание религиозной литера-
туры и периодики, учрежденное в 1861 г.
при одной из подольских церквей благо-
чинным киево-подольских церквей
П. Лебединцевым. В следующем году
мирополит Арсений постановил учреж-
дать подобные библиотеки в каждом бла-
гочинническом округе Киевской епархии.
Благочинный — 1. Протопоп, веда-
ющий административными делами вве-
ренного ему церковного округа (прото-
попии), в котором было 10—15 прихо-
дов.
Как пишет историк церкви П. Зна-
менский, благочинные обычно назнача-
лись епархиальными властями, но в Ук-
46 'чэ
Блакатарь
раине еще в XIX ст. сохранялась древ-
няя традиция избрания протопопов са-
мими приходскими священниками из
своей же среды на специальных собра-
ниях-соборах. В 1805 г. Синод подтвер-
дил это древнее право украинского кли-
ра выбирать свое окружное начальство
вольными голосами «по примеру, как
избираются дворянские, купеческие и
мещанские чиновники».
В 1820 г. по поводу «неблаговидных
поступков» некоторых духовных лиц в
центральных российских губерниях Синод
издал указ об усилении благочинническо-
го надзора и отмене выборных должнос-
тей. Но эта мера делу не помогла.
В 1825 г. в Москве в присутствии са-
мого царя Александра Павловича про-
изошел безобразный скандал с пьяным
дьяконом, пришлым из Подольской гу-
бернии, после чего последовало высочай-
шее повеление об издании специальных
правил «О воздержании духовенства от
неприличных их сану поступков».
Сочинение этих правил поручили
«присутствовавшему» в то время в Си-
ноде киевскому митрополиту Евгению
Болховитинову, а он считал, что самой
надежной гарантией поддержания долж-
ной благопристойности в быту духовен-
ства является практиковавшаяся в укра-
инской церкви система выборных благо-
чинных.
Разработанные владыкой Евгением
правила в силу бурных политических со-
бытий конца 1825 г. не были внедрены
во многих регионах, но в самом Киеве и
Киевской епархии выборы благочинных
возобновились и происходили вплоть до
1836 г., когда они были отменены как
установление, противоречащее своим де-
мократизмом самому духу николаевской
эпохи.
Видную роль в церковной жизни Ки-
ева играли прежде всего киевоподоль-
ские благочинные, избиравшиеся на осо-
бых окружных соборах в Успенской
церкви. Среди самих подольских прото-
попов большим уважением горожан
пользовались те, которые избирались из
числа ее настоятелей.
Всеобщим любимцем киевлян был
лучший православный проповедник сво-
его времени, сын подольского сапожни-
ка Василия Сикачки [или Скакочки] Ио-
анн Леванда (1734—1814). В 1786 г.
он стал протоиереем Софийского кафед-
рального собора, а место подольского
благочинного занял бывший его сослужи-
вец Иосиф Сементовский, исполнявший
эти обязанности до самой своей смерти
в 1804 г.
В 1806 г. подольским благочинным
стал успенский настоятель Петр Мак-
симович, назначенный в 1828 г. благо-
чинным всего Киева. В 1859 г. подоль-
ским протопопом служил знаменитый в
свое время Никита Дашкевич, а в
1861—1862 гт.— не менее известный
среди киевлян ученый-иерей, историк
Киева Петр Лебединцев.
2. С конца XIX века — должност-
ное лицо в Киево-Печерской лавре, сле-
дившее за поведением монахов и по-
слушников.
Блакатарь (воров, жаргон) — скуп-
щик краденого. Важная фигура в воров-
ском мире, без которого не могло обой-
тись ни одно крупное «дело». Сдать до-
рогую вещь в ломбард вор не отважи-
вался, зная, что ее уже ищет там опове-
щенная о краже полиция, продать ее с
рук было тоже рискованно, поэтому все
ворованное золото, серебро, меха и дру-
гие предметы роскоши стекались к бла-
катарям, которые имели свою сеть сбы-
та в самых отдаленных городах империи
и даже за границей.
Скупщики оценивали вещи честно, но
брали за свои услуги половину их насто-
ящей цены. Они были первыми органи-
47
Блатные
заторами киевского черного рынка, и
уже 1860 гг. из их числа выдвинулось
несколько крупных дельцов, контроли-
ровавших сбыт краденных ценностей.
Об одном из них, сквирском мещанине,
выкресте Никите Каце, газ. «Киевля-
нин» писала в 1863 г. так:
«Этот человек, бывший бедным, ны-
не приобрел состояние посредством ба-
рышничества, занимаясь перепродажею
всякого рода платья, а особенно покуп-
кою золота и серебра на лом, на что он
даже исходатайствовал себе право, по
которому без некого Каца и сами золо-
тых дел мастера не могут сплавлять зо-
лота и серебра, а должны покупать уже
в слитках у Каца. Поэтому все барыш-
ники, находясь с ним в связи, покупают
золото и серебро на лом и продают Ка-
цу. Сам же Кац, пользуясь этим пра-
вом, принимает золото и серебро от каж-
дого лица приносящего ему, даже из-под
полы, за бесценок и тотчас разбивает и
сплавляет, чем изглаживает всякий след
вещи, вора и мошенника. И потому мож-
но заключить, что Кац есть один из
вредных для общества людей».
Многие блакатари, порвав со своим
уголовным прошлым, становились круп-
ными предпринимателями, домовладель-
цами, воспитывали своих детей в гимна-
зиях й европейских университетах и в
конце концов «вписывались» в круг
«первых людей» города.
Блатные (воров, жаргон) — покро-
вители и пособники воров в кабаках,
ночлежках, их сообщники среди прислу-
ги и дворников.
Богаделенки и ханжушки — «оча-
рованные странницы», бродяжки и ме-
стные самозваные праведницы, жившие
при богадельнях. Они ежедневно посе-
щали монастыри и церкви, знали по-
именно все белое и черное духовенство
и слыли большими знатоками в области
церковных обычаев и обрядов.
«Она [ханжушка],— писал по этому
поводу в «Киевских типах» А. Ку-
прин,— строго блюдет среду и пятни-
цу, когда не вкушает вина, не ест зай-
ца, который, по достоверным сведени-
ям, был в числе «семи пар нечистых»,
а видом напоминает дикую кошку, двад-
цать девятого августа отказывается от
арбуза, потому что он, разрезанный по-
полам, напоминает «усекновенную гла-
ву», и так далее. Если благодетели по
ошибке или незнанию предложат ей от-
ведать что-нибудь из «запрещенного»,
она тотчас же изображает и лицом, и
жестами, и голосом такой нечеловечес-
кий испуг и такое обиженное негодова-
ние, что самим благодетелям становит-
ся жутко».
При всей своей набожности, богаде-
ленки не брезговали ложью, если она по-
могала им втираться в дома состоятель-
ных горожан. «Вспоминаются мне,—
писал В. Хижняков,— разные странни-
цы и богомолки, нередко появляющиеся
в бабушкиной комнате. Их низкопоклон-
ство перед бабушкой, слащавые льсти-
вые речи, их бесконечные рассказы о по-
сещенных ими монастырях и святых ме-
стах и виденных там чудесах,— расска-
зы, в которых мы, дети, угадывали до-
брую половину лжи,— наконец, особен-
ный противный запах, который они с со-
бой вносили,— все это вызывало в нас
гадливое чувство к этим попрошайкам,
и мы иногда исподтишка подтрунивали
над ними, а они в ответ относились к
нам с явной злобой. Эти богомолки при-
носили иконки, крестики, пузырьки с
освященною водою, иногда будто бы с
иорданской, и другие святости. Все это
принималось с благоговением, и бабуш-
ка угощала принесших чаем и разными
закусками.
Пили чай с медом, т. к. при приго-
48 чй-
Богаделенки
товлении сахара употребляются, дескать,
кости и он должен считаться скоромным.
При уходе эти странницы обыкновено
проливали слезы, говоря о своей скудо-
сти и нужде, и бабушка давала им мел-
кие монеты и разные подачки.
Одна из этих святош поражала нас
своим странным вкусом. Войдя к бабуш-
ке и отдав должное иконам, она обык-
новенно начинала с просьбы: «Нельзя
ли, матушка, оливки сподобиться?» Ба-
бушка наливала ей из бутылки полную
чашку зеленоватого лампадного масла, и
она выпивала его залпом. Раз случилось,
что масла в запасе не было. Богомолка
сняла лампадку и с наслаждением про-
глотила, что там оставалось».
Разумеется, не стоило особого труда
отличить таких святош-побирушек от ис-
тинных праведниц, также встречавших-
ся среди богомолок, останавливающих-
ся в старанноприимных домах, и тем не
менее в таком набожном городе, как Ки-
ев, всегда находилось немало людей, лю-
бивших послушать их рассказы, и чем
абсурднее они были, тем охотнее им вни-
мали. Образчик вдохновенного фантази-
рования ханжушек находим в упомяну-
тых очерках А. Куприна:
«Если вы хотите видеть ханжушку во
время самого кипучего момента ее жиз-
ни, зайдите в Лавру во время большо-
го праздника. Вы увидите ее в гостини-
це сидящей в кругу купеческого семей-
ства, пьющей «с угрызением» тридцатое
блюдечко чаю и рассказывающей своим
непрерывным полушепотом:
— А то еще показывали той стран-
нице иноци афонстии вздох святого Ио-
сифа Аримафейского. Когда этта, зна-
чит, завеса-то раздрася,— он, батюш-
ка, и вздохнул от своего сокрушенного
сердца, а ангели святии тот вздох и со-
брали в малую скляницу, на манер пу-
зырка аптекарского. Так он, этот вздох,
в склянице и содержится, бычачьим пу-
зырем сверху затянут, и кто на него, на
батюшку, с верою смотрит, тому от за-
пойной болезни очень даже помогает».
Из репертуара киевских святош заим-
ствован и такой рассказ о чудесах Ие-
русалима в повести И. Нечуя-Левицко-
го «Афонские проходимцы»:
«Видел я и Голгофу, гроб Господний,
слышал, как плачут души грешников и
скрежещут зубами. Есть там в стене ве-
ликой церкви дыра, она идет под землей
до самого ада. Если приставишь ухо, то
слышишь и крик, и шум, и стук, и кле-
котанье, и плач, и скрежет зубовный».
Ханжи водились и в иных городах,
Киев же без них просто не мог обой-
тись. И кое-какая польза от них тоже
была. Они знакомили богомольцев и са-
мих горожан с киевскими легендами и
преданиями, со святыми местами и пра-
ведниками, жившими в местных монас-
тырях и пустынях.
Безусловно, они, святоши, сыграли ка-
кую-то роль и в развитии «чудесных мо-
тивов» городского фольклора, жаль толь-
ко, что никто не удосужился записать их
побасенки. Одаренные талантами рас-
сказчиц ханжушки задавали тон всему
пилигримскому фольклору. Киев пред-
ставал в нем в роли второго святого ме-
ста на Земле, города, где водятся анге-
лы во плоти, а сами горожане превозно-
сились до небес. И многие верили или
хотели верить в этот прекрасный миф.
«Мне, жителю севера,— рассказыва-
ет в своих записках Н. Чернышов,—
Киев представлялся каким-то волшеб-
ным городом, о котором я, кажется, чи-
тал в «Тысяче и одной ночи» или видел
на картине какого-то художника, сюжет
которой взят из восточной жизни, где
небо и растения имеют какой-то особен-
ный колорит. Киев у нас, в России, счи-
тается святым городом, о нем богомоль-
цы рассказывают как про Иосафову до-
лину, где живут пустынники с сверхъе-
Богадельни
стественным самоотвержением, где лю-
ди под влиянием пустынников такие до-
брые, милые, чуть не ангелы».
Богадельни — см. Благотворитель-
ность.
Богоявленская церемония — па-
рад магистратского войска в день Бого-
явления 6 января ст. ст. (19 января н.
ст.) перед обрядом водосвятия. (См.
Магдебургские церемонии).
Окропление св. водою кладовой в день
Богоявления. Рис. А. Васнецова. 1883 г.
БорЫШ-день — день св. Бориса и
Глеба 24 июня ст. ст. Праздновался в
расчете на получение барышей в теку-
щем году. В XVII—XVIII веках, на-
оборот, считался крайне неблагоприят-
ным днем для любых начинаний. «Пра-
здник этот,— писал в своем дневнике в
1685 г. Патрик Гордон,— печальный,
потому что существует поверье, что все,
что в этот день предпримется, не будет
иметь успеха».
БОСОВНИК — юродивый, ходивший
босым и зимой, и летом. Босовником на-
зван, например, в очерке В. Аскоченско-
го знаменитый киевский городской юро-
дивый Иван Босой.
БОСЯКИ — та часть бездомного город-
ского населения, не имеющего к тому же
и определенных занятий, которую в на-
ше время называют бомжами.
В XIX веке в Москве их называли
«золоторотцами», в Петербурге — «вя-
земскими кадетами», в Харькове —
«раклами», а в Одессе — просто «шар-
латанами».
Киевское слово «босяк» получило те-
перешнее свое значение не сразу. В том
же XIX столетии так называли людей из
древней секты, возникшей в XVII веке
и проповедовавшей своеобразное юродст-
во. (Этих «босяков» уличал в ереси из-
вестный поэт Климентий Зиновьев).
Поселения босяков в Киеве известны
с начала XIX века. Они жили тогда в
глухих ярах, расположенных там, где
кончались Пески и начиналась Василь-
ковская дорога, и назывались «бессара-
бами», отчего и сама эта местность по-
лучила свое теперешнее наименование
— Бессарабка.
«Бессарабка,— писал в своих воспо-
минаниях о 1833 годе Петр Лебедин-
цев,— была окраина города Киева [...]
служившая тогда местом укрывательст-
ва беглых помещичьих крестьян. На ки-
евской Бессарабке в нескольких лачуж-
ках под горой тоже собиралась всякая
бродячая вольница, отчего и произошло
название этой местности».
Во время застройки Крещатика и
Большой Васильковской улицы в
1830—1840 гг. «бессарабов» согнали с
их насиженных мест, и они стали селить-
ся в каньонах Афанасьевского оврага, у
Собачьей тропы и за Кирилловской
церковью.
50
Босяки
Босяки («Стрекоза», 1882 г.).
В 1890 г. в газ. «Киевлянин» появи-
лась заметка под названием «Киевские
диогены», где описывалось характерное
поселение босяков:
«Санитарным надзором на днях от-
крыто особого рода жилье в оврагах воз-
ле Госпитального шоссе. Поселились
здесь старик со старухой в двух опро-
кинутых на бок бочках. Для охраны жи-
лья от воров привязана тут же большая
цепная собака, которая пользуется общи-
ми удобствами со своими хозяевами.
Убогий скарб этих жильцов состоит
из двух табуреток и столика, за кото-
рым они по праздникам обедают, а так-
же из разных лохмотьев, хранимых в
сундуках, припрятываемых на день в
бочки и охраняемых верным цербером.
Старички эти днем уходят в город и
только вечером возвращаются в свое ди-
огеновское жилье; сторожит же их иму-
щество верная собака».
Большое поселение босяков и нищих
в Афанасьевом яру, тянувшемся от те-
перешнего Оперного театра вдоль Фун-
дуклеевской (ныне Б. Хмельницкого)
улицы, известно по описанию в автобио-
графической повести К. Паустовского.
Питались бомжи в основном на По-
доле, где легко можно было найти ка-
кую-нибудь временную работу. По ус-
тановившейся традиции, бродяги, воры,
пришлый люд без видов на жительство
собирался вокруг Житнего рынка, у тол-
кучки на Контрактовой площади, где по
утрам возле фонтана Льва работодате-
ли нанимали поденщиков. Летом город-
ская вольница кашеварила у костров на
берегу Днепра, пила водку и ночевала
на поленницах дровяных складов. На
работу они нанимались артелями и хо-
рошо зарекомендовали себя на разгруз-
ках барж. По их артелям в городе их
называли «береговым отрядом» и «бо-
сой командой». Отсюда и пошло, оче-
видно, слово «босяки».
Хорошо знавший жизнь бомжей сво-
его времени А. Куприн писал:
«Летом босяку живется лучше и при-
вольней, сравнительно с зимою. Даро-
вой ночлег всегда готов для него или в
кустах на берегу Днепра, или в Царском
саду, где под густой тенью вековых лип
можно найти уголок, недоступный для
зорких полицейских глаз.
И работа всегда найдется летом для
босяка, потому что хозяева барок, при-
стающих к Киеву, нуждаются постоян-
но в рабочих руках для разгрузки това-
ра. Приходя рано утром на пристань, вся
босая команда соединяется в плотную,
дружную артель. Одного, наиболее вли-
ятельного в их среде, самого грамотно-
го, босяки избирают своим счетоводом,
казначеем и отчасти даже распорядите-
лем. Он уже не работает со всеми, а сто-
ит на берегу с записной книжкой в ру-
ках и принимает от работающих товари-
щей вырученные ими деньги.
По окончании работ вся накопивша-
яся у казначея сумма делится аккуратно
между членами артели или с общего со-
гласия дружно пропивается в ту же ночь.
Расчет ведется самым тщательным
образом, и никому из босяков не при-
дет в голову утаить хотя бы незначитель-
ную часть выручки. Действия артели ос-
нованы на строжайшем взаимном кон-
троле и на честности, гарантированной
двумя дюжинами крепких кулаков. Го-
Босяки
ворят, что в удачные дни заработок бо-
сяка простирается до трех рублей. По-
сторонний работник, знакомый с нрава-
ми босой команды, никогда не рискнет
конкурировать с артелью.
Зато зимою босяку приходится очень
туго, лишь изредка навертывается деше-
вая работишка вроде рубки дров или
очистки снега. Очень часто у него нет
пятачка для ночлежного дома, а в бес-
платные приюты так много охотников,
что они еще задолго до открытия ворот
приюта стоят около них густою толпою.
Хорошо еще, если ночная темнота и
беспечность зазевавшегося дадут бося-
ку возможность проскользнуть в чужой
двор, устроиться на ночь в пустом са-
рае. В противном случае ему приходит-
ся бродить по улицам, согревая свое
дрожащее тело у костров, если они за-
жжены [...]
Зимою, под давлением нужды, бо-
сяк волей-неволей обращается к двум
побочным промыслам: нищенству и во-
ровству. Ворует он, конечно, очень не-
ловко. У него нет ни дерзости, ни на-
выка профессионального мазурика, и
потому на первом же, по крайней мере
на втором дебюте, он попадается в ру-
ки полиции».
В 1870 гг. «береговой отряд» разрос-
ся настолько, что на Подоле ему стало
уже тесно. Здесь осталась в основном
та его часть, которая возлагала свои на-
дежды на трудовые зароботки, а другие
подались в кущи Царского сада.
Угодивший в 1875 г. в тюрьму город-
ской жулик В. Абашин написал скуки
ради большой очерк о местной воровской
жизни, где утверждал, что родоначаль-
никами босяков Царского сада стала
некогда «партия искателей пьяных в ноч-
ное время». «Они,— пишет Абашин,—
почти не спят ночью и, как голодные
волки, рыщут из одного конца города в
другой, а день просыпают в Царском са-
ду, нередко вместе с проститутками са-
мого низшего разряда».
Этот парк оказался настолько удобен
для проживания бомжей, что многие из
них окончательно перебрались сюда на
летние квартиры, организовав в отдален-
ной его части так называемые Кукуш-
кины дачи — небольшие поселения из
шалашей и землянок, — положив тем
самым начало пресловутой династии бо-
сяков Царского сада, известной в свое
время всей России благодаря очеркам
И. Ясинского и А. Куприна.
В 1880 гг. приезжающих уже преду-
преждали об опасности прогулок по
Царскому саду, который к тому време-
ни опустел и превратился в пристанище
бродяг. Городской парк, писала в
1888 г. в своих путевых записках
А. Байкина, «оставлен в природном ви-
де (на самом деле — просто невероят-
но запущен и зарос до неузнаваемости.
— А. М. ); в нем нет даже аллей, а
просто тропинки.
Хотя и в центре города, он служит
главным образом местом отдыха в по-
лудневный зной и ночлегом для люда,
не имеющего где главу преклоните. Это
излюбленное место киевских бедняков,
а также жуликов и раклов. Из порядоч-
ной публики редко кто решается там гу-
лять даже днем: ежеминутно рискуешь
натолкнуться на неприятную сцену».
Симпатизировавший обездоленным
А. Куприн деликатно обходит молчани-
ем безобразия, чинимые ими в городском
парке. Этот изъян его очерка легко вос-
полняют материалы местной прессы.
«Мы уже не раз,— писала газ. «Ки-
евлянин» в 1893 г.,— указывали на
Царский сад как на один из главнейших
притонов воров и жуликов и т. п. По-
лицейский надзор в саду весьма незна-
чителен, а дерзость воров достигает не-
вероятных размеров. Вчера был даже
случай дневного грабежа в этом саду.
52
Брат Робеспьера
Часов в 12 дня какой-то прилично
одетый господин, проходивший через сад
для сокращения пути, подвергся нападе-
нию двух жуликов, которые, сорвав с не-
го часы с цепью, пустились бежать.
Ограбленный бросился за ними. Подо-
спевшие в это время полицейские заме-
тили, что жулики вбежали в питейное за-
ведение (на углу Александровской ул. в
доме Зайцева), уже давно пользующе-
еся известностью, как притон всякого
сброда. Одного из грабителей удалось
задержать, а другой скрылся».
Босяков в городе ненавидели. «Если
бы я был во главе правительства,— го-
ворит гимназический учитель из очерка
А. Негина после встречи с одним из ге-
роев киевского дна,— я бы издал за-
кон, чтобы таких мерзавцев-хулиганов
пристреливать. Да, именно пристрели-
вать!.. А господину Горькому следовало
бы всыпать за то, что воспел этих мер-
завцев, вселил в них убеждение, что они
люди...
Хочешь есть, жить — работай, не хо-
чешь — умирай! «Кто не желает тру-
дится, тот да не ест!» — говорил апос-
тол Павел в одном из посланий. Обще-
ство и правительство обязаны призре-
вать несчастных калек —этих слепых,
хромых, дряхлых... вообще неспособных
к труду, а вот трутней надо без жалос-
ти истреблять. И поверьте, тогда бы они
взялись за работу, не приставали бы к
нам».
Как надо было насолить киевлянам,
если даже интеллигентные люди призы-
вали Горького сечь, а его любимых пер-
сонажей «пристреливать»!
Впрочем, отношение интеллигенции к
босякам не было однозначным. Горько-
го, Куприна и Ясинского ругали за иде-
ализацию отщепенцев и подонков, но
одновременно признавали большое зна-
чение их произведений для воспитания
молодежи в гуманистическом духе. Та-
кое противоречие находим, например, в
лекциях проницательного педагога нача-
ла XX века Н. Лухмановой.
«Горький, — писала она, — в своей
жалости к бродячей бездомной Руси
приписал ей титанические свойства иде-
ального босяка. Он опоэтизировал, одел
золотом виденную им грязь. Своим соб-
ственным вдохновением наполнил их ре-
чи [...] заставил их философствовать и
говорить невозможным для них языком
[...] Но он описал все это так хорошо,
заставил молодежь так много думать,
страдать, так волновал ее, что те ему глу-
боко благодарны за созданный им ми-
раж».
Внутренний смысл некогда популяр-
ной идеализации люмпенов и декласси-
рованных со временем объяснился. Иде-
ологический мираж рухнул. Теперь мы
уже знаем, что специфичное горьков-
ское человеколюбие служило удобной
ширмой для бесчеловечных эксперимен-
тов тоталитаризма.
Брат Робеспьера — Собственно го-
воря, он не был киевским антиком в
буквальном смысле и мог быть интере-
сен для окружающих лишь своим близ-
ким родством с знаменитым вождем
французских революционеров. К тому
же он скрывался под чужим именем и
многие киевляне узнали о его существо-
вании лишь по статье, перепечатанной в
1866 г. из «Русского архива» в газ.
«Киевлянин».
Об этом скромном брате знаменито-
го деятеля, потрясшего Европу своим
немыслимым радикализмом, через пят-
надцать лет после его смерти никто ни-
чего особенного припомнить не смог:
«Едва ли многие знают,— писалось
в «Русском архиве»,— что брат Робес-
пьера также (как и брат Марата. —
А. М.) бежал из Франции в Россию, в
царствование Павла Петровича прожи-
53
Братчики
вал в Петербурге, а в 1838 г. пересе-
лился в Киев, где и умер 15 лет назад
(т. е. в 1851 г. — А. М.). Он так же,
как и Марат, переменил свою фамилию
и назывался м-р де Мельян по имени
своего родного селения. Жена его содер-
жала в Киеве образцовый женский пан-
сион. Сам он жил при ней, пользуясь
покровительством тогдашнего генерал-
губернатора [Бибикова], которого чуть
ли не воспитывал в детстве.
Де Мельян был весьма почтенный
кроткий и милый в разговоре француз.
Любимым предметом его разговоров бы-
ло время его жизни в Петербурге при
Павле Петровиче. «Трудно себе пред-
ставить,— говаривал он,— то бешеное
веселье, которое в то время царствова-
ло в петербургском обществе; в 10 ча-
сов по распоряжению полиции все огни
в домах должны были быть погашены,
но выдумали шторы на двойной подклад-
ке, которые, спущенные в урочный час,
мешали видеть комнатное освещение с
улицы, и хозяева, простившись со слиш-
ком строгими блюстителями законного
порядка, оставались в кругу людей, не
заботящихся о том, что ожидает их за-
утра, — веселились, танцевали до упа-
ду, вели речи безбоязненные, произно-
сили суждения [...] дерзкие. Предателей
не бывало».
Этот рассказ относится к Петербур-
гу, но нечто подобное было в Москве и
в Киеве в 1798 г. при фрондерствую-
щем генерал-губернаторе П. Дашкове,
устраивавшем в своем доме шумные ноч-
ные сборища.
Братчики — члены того или иного
объединения идейных единомышленни-
ков. Старинные украинские братства
объединяли для борьбы с католической
экспансией население целых городов.
Некогда существовало и Киевское
братство, от которого в XIX веке оста-
лись братства при ремесленных цехах.
Братчики материально поддерживали
свои приходские церкви, собирались на
общие трапезы в храмовые и другие
большие церковные праздники. В такие
дни в цеха приглашались приходские
священники или популярные профессо-
ра академии, которые после угощения
проводили со всеми желающими беседы
на темы веры.
Братчики собирали свои денежные
фонды для помощи больным, вдовам,
сиротам и на другие нужды. Хоронили
обычно тоже всем братством.
Долгое время (почти до середины
XIX века) церковные братства сохра-
нялись в сельских приходах Киевской гу-
бернии. «Шпитали» при них (дома,
игравшие одновременно роль богаделен
и школ) к тому времени уже исчезли,
но сохранился церковный совет, состо-
явший обыкновенно из 12 «почтенней-
ших прихожан», которые принимали на
себя заботы о состоянии церквей и про-
чие организационные дела.
Последнюю попытку возродить брат-
ства в самом Киеве предпринял священ-
ник Евфимий Ботвиновский в 1861 го-
ду. Теперешние киевляне помнят о нем,
как о герое упоминаемых киевских пре-
даний, пересказанных Н. Лесковым в
«Печерских антиках» и в воспоминани-
ях В. М. Хижнякова.
В «лесковские времена» он служил
настоятелем Троицкой церкви неподале-
ку от Софийского собора. В 1853 г. ста-
рые кварталы на этом месте снесли (те-
перь здесь скверы, тянущиеся от Софии
до Михайловского монастыря), а храм
перенесли на Новое Строение на пло-
щадь, которая стала по приходской церк-
ви называться Троицкой.
В 1859 г. отец Евфимий устроил здесь
для городской бедноты одну из первых
в Киеве воскресных школ, в которой пре-
подавали студенты университета.
54
Бугайщик
Окрыленный успехом своего начина-
ния священник решился на следующий
шаг и, заручившись пониманием и под-
держкой самого богатого из своих при-
хожан, сына купца, торговавшего знаме-
нитыми киевскими цукатами, Николая
Николаевича Балабухи, выступил с
предложением возобновить при город-
ских церквях старинные украинские
братства (самоуправляющиеся общины).
Их идею поддержал и редактор «Киев-
ских епархиальных ведомостей»
П. Г. Лебединцев, и в 1861 г. на стра-
ницах этой газеты появилась любопыт-
ная статья о проекте новых киевских
братств, написанная с большим знанием
дела. Не назвавший своего имени автор
(возможно, сам Ботвиновский) писал:
«И мало ли чего нельзя [было] бы
устроить в приходе, если бы прихожане
действительно составляли из себя цер-
ковь в собственном смысле, т. е. духов-
ное общество, которое бы имело много
общего, а преимущественно общею для
себя задачею поставило умножение ре-
лигиозного образования в своем кругу,
улучшение нравственности, ослабление
пороков, преследование разврата, бес-
чинных оргий и т. п., а не относилось
бы к прочим своим соприхожанам с та-
ким равнодушием, какое встречается не-
редко ныне.
Слава Богу, у нас немало является
лиц, отличающихся усердием к благоле-
пию храмов Божьих; но многим не нуж-
но бы забывать и того, что церковь, по
преимуществу, как разумеется это сло-
во и в Символе веры, есть общество ве-
рующих во Христа, а не одно только
здание, что Христос первее возлюбил
эту живую церковь и себе предаде за ню,
и что поэтому усердие наше главным
предметом своим должно иметь эту цер-
ковь и ее духовное благо».
Разумеется, киевская церковь XIX
века мало походила на украинскую цер-
ковь XVII столетия, а тем более перво-
апостольскую. Далее ученого-«украино-
фила» П. Лебединцева проект Ботви-
новского и Балабухи не пошел. Вместо
нескольких приходских братств, движи-
мых энтузиазмом тысяч горожан, цер-
ковные власти устроили одно официаль-
ное учреждение, внешне имитирующее
старинное церковно-просветительское
братство и назвали его Свято-Влади-
мирским.
В старом Киеве братчиками называ-
ли себя также кирилломефодиевцы, чле-
ны полулегальной Громады и монахи
Братского монастыря на Подоле.
БрЫКСЫ — древний обряд исполнения
мужем любых капризов и желаний жены
в день Петровок, 30 июня ст. ст. (12 ию-
ля по нов. ст.). По преданию, в этот день
киевские ведьмы отправлялись на свой
шабаш, а «простым смертным киевлян-
кам» позволялось немного отвести душу
на своих мужьях и побеситься.
Журналист С. Ярон утверждал, что
видел в Киеве брыксы еще в 1880 го-
дах. «Процессия состояла в том,— пи-
сал он,— что молодуха сидела в санках,
которые тянул ее муж, понуждаемый
длинною веткой орешника. Отправля-
лись обычно к кабачку, но молодуха тре-
бовала водку к себе и приказывала рас-
пить ее в том месте, где она пожелает».
«Бугайщик» , или счастливчик
(воров, жаргон) — обманщик, в своем
роде «интеллектуал» среди марганалов
городского общества. Хорошо знавший
повадки этих жуликов А. Куприн писал
о них так:
«Бугайщик» работает не руками, а
головой и языком. Он спекулирует на
человеческой глупости, доверчивости и
жадности. Самый излюбленный прием
«бугайщиков» состоит вот в чем. Наме-
тив на улице «карася», один из них идет
55
Бульвары
впереди его и, как будто бы нечаянно,
роняет какой-нибудь предмет — меда-
льон, брошку, кольцо или что-нибудь в
этом роде. «Карась» нагибается и под-
нимает этот предмет, но его тотчас хва-
тает за руки другой «бугайщик», иду-
щий за ним следом, и требует «честно-
го дележа», а в противном случае угро-
жает «скричать городового». «Карась»
волей-неволей подчиняется требованию.
Тогда «бугайщик» увлекает его в «свой»
полутемный трактир, где и получает с
него деньгами половину стоимости брош-
ки, причем экспертом в оценке являет-
ся «сторонний», незнакомый якобы ни
тому, ни другому посетитель, то есть
третий «бугайщик». В конце концов, ко-
нечно, найденная драгоценность оказы-
вается медянкой, со стеклами вместо
камней».
Другой трюк газета «Киевлянин»
описывала в 1892 г. так:
«Некто г-н Н. вчера утром заявил в
городскую полицию о следующей мо-
щеннической проделке, жертвой кото-
рой будто бы он сделался.
По словам г-на Н., он был в казна-
чействе и как только вышел оттуда, за-
метил на тротуаре кошелек. Н. поднял
его, но едва успел это сделать, как к не-
му подошел неизвестный человек и за-
явил свои права на половину находки.
Пока Н. разговаривал с неизвестным, к
нему подошел другой неизвестный чело-
век и заявил, что найденный кошелек
принадлежит ему и что в кошельке
должны быть деньги. В кошельке, од-
нако, денег не оказалось. Неизвестный
настаивал на том, что Н. вынул из ко-
шелька деньги и присвоил их. Н. отве-
тил, что при нем есть деньги, но лично
ему принадлежащие, и в подтверждение
этого вынул из кармана бумажник, в ко-
тором, по словам Н., находилось 1200
рублей кредитными билетами. Неизве-
стный осмотрел бумажник, перерыл ле-
жавшие в нем кредитные билеты и тот-
час же возвратил его Н., а сам поспеш-
но ушел.
Когда несколько времени спустя Н.
заглянул в бумажник, то вместо денег
нашел в нем куски простой бумаги, раз-
резанной в формате кредитных билетов».
Оба эти трюка, как и многие другие,
киевские «бугайщики» используют и по
сей день.
Бульвары — широкие улицы с об-
саженными деревьями пешеходными до-
рожками посредине. Они возникли в ев-
ропейских городах в XVIII — начале
XIX века в результате срытия валов и
засыпки рвов старых феодальных твер-
дынь.
Первый бульвар в Киеве был создан
в 1810—1812 годах стараниями генерал-
губернатора графа Михаила Милорадо-
вича, который использовал с этой целью
старую липовую аллею, шедшую от те-
перешней Институтской улицы к Клов-
Памятник графу А. А. Бобринскому на
Бибиковском бульваре. Рис. И. Соколова с
фотографии И. Кордыша. 1872 г.
56
Бурсаки
скому дворцу через относительно моло-
дой липовый парк, разбитый в 1750 гг.
лаврским архимандритом (1751—1761)
Лукою Белоусовичем (1706—1761).
Подробных описаний его не сохранилось,
но упоминания о прогулках по линии те-
перешней Липской улицы в записках
1810—1820 гг. встречаются часто.
Первую историческую справку о
бульваре составил после войны 1812 г.
директор Киевской гимназии Мышков-
ский. Н. Тарановский в своем путево-
дителе 1883 г. утверждает, что бульвар
Милорадовича существовал на Липках
до 1833 г. О судьбе лип, посаженных
архимандритом Лукою, он пишет, что
«некоторые деревья сохранились в садах
и по настоящее время». Возможно, они
неизвестны нам только потому, что в на-
ше время их никто не искал.
Второй киевский бульвар возник на
подольской Канаве в середине 1830 го-
дов. «В благоустроенный вид,— писал
П. Лебединцев,— привел Канаву уже
граф Левашов; по его распоряжению все
[торговые] лавочки были снесены, Ка-
нава выправлена, вычищена и обложена
по стенкам дерном; построены новые хо-
рошие мосты на каменных устоях, и по
обе стороны от Житнего базара до Дне-
пра устроен бульвар, обсаженный тени-
стыми деревьями, вследствие чего обо-
чины прежде вонючей Канавы стали из-
любленным местом для гуляния подоль-
ской публики». (Описание его находим
в поэме поэта-дилетанта Г. Карпенко
«Киев в 1836 году»).
Бульвар на Канаве считался самым
лучшим местом отдыха и общения горо-
жан 1830—1850 годов. Днем здесь гу-
ляли няньки с детьми, а вечером играл
городской оркестр. (См. Музыка город-
ская). По обеим сторонам Канавы дви-
гались навстречу друг другу шумные
толпы горожан.
Приблизительно в то же время в ма-
лолюдном тогда районе, среди полей за
Золотыми воротами, возникла скромная
Бульварная улица, в которой никто тог-
да не мог предположить будущего со-
перника знаменитого подольского Буль-
вара на Канаве. Первый историк киев-
ского садоводства А. Осипов считал,
что бульвар этот был заложен в 1842 г.,
хотя из его же текста видно, что разбит
он был несколько раньше, а в указан-
ном году реконструирован и обсажен пи-
рамидальным тополем.
Во второй половине XIX века буль-
вары заводили на многих улицах, толь-
ко для того, чтобы искусственно сузить
проезжую часть, подлежащую замоще-
нию камнем. (См. Палисадники). К
концу века в связи с успехами мощения
в городе осталось три бульвара: Биби-
ковский, Подольский и Кузнечный (в
начале теперешней ул. Антоновича,
раньше — Горького).
Бурса — см. Студентский дом, Ва-
кации, Бурсаки, или школяры.
Бурсаки, или школяры — учени-
ки начальных классов в старой Киевской
академии, жившие в ее бурсе (общежи-
тии), ученики Софийского духовного
училища и иных духовных школ XIX
века. Позже — и семинаристы, жившие
в общежитиях, называвшихся по старой
памяти бурсами.
В бурсе содержались «на полном ко-
ште» и на «полукоште» сироты и дети
сельских причетников. Выходцы из бо-
лее-менее состоятельных семей («свое-
коштные ученики») жили сообща на ча-
стных квартирах, нанимая из числа бед-
ных учеников служек и «инспекторов»,
поддерживавших порядок.
Бедные ученики ютились также в
«малых бурсах» при приходских церк-
вях, зарабатывая на жизнь преподава-
нием в этих же парафиальных школах и
Бурсаки
в роли церковных служек. «Панычи» и
«барчуки» снимали на Подоле целые до-
ма, держали при себе штат челяди и
приезжали на уроки и лекции в экипа-
жах.
Обучение в академии было бесплат-
ным, но на безбедное содержание сирот-
бурсаков денег вечно не хватало. «Млад-
шие ученики бурсы,— писал о бурсе
1820 гг. протоиерей П. Троцкий,— спа-
ли тогда в своих так называемых номе-
рах часто на полу или на каких-нибудь
дощатых временных подмостках, посте-
ливши кое-что и покрываясь кое-чем.
Экономия тогда соблюдалась очень стро-
гая во всем: и в пище, и в одежде, и в
классных принадлежностях. Стол и
одежда казеннокоштных учеников отли-
чались крайней бедностью.
Кормить детей могли только два ра-
за в день — обедом и ужином; обед со-
стоял неизменно из двух блюд, самых
неизысканных, а ужин из одного, часто
такого супа, в котором, как говорят, кру-
па крупу догоняла. Говядина для детей
была редкостью в их столовой. Об обе-
денных приборах и говорить нечего: ка-
кая-нибудь грязноватая скатерть покры-
вала иногда длинные столы (а часто об-
ходились и совсем без нее); на них ста-
вилась на 4 человека одна металличес-
кая чашка с кушаньем, из которой дети
и кормились даже своими собственны-
ми, каждый раз приносимыми с собою,
деревянными ложками.
И хлеба к обеду не всегда давалось
вдоволь, а по порциям, и то самым уме-
ренным. Бедное дитя не знало, что и де-
лать со своим хлебом, есть ли его за обе-
дом или оставить на полдник. На завт-
рак давали иногда только хлеб с солью.
Значит, за обедом и ужином нужно бы-
ло иногда подумывать и о завтраке. По-
нятно после этого, что бедные бурсачки
всегда почти были голодны и всегда бы-
ли рады не только какому-нибудь изы-
сканному лакомству, а просто куску хле-
ба, принесенному товарищем из кварти-
ры или привезенному из деревни. Ло-
моть булки или кусочек свиного сала
считались роскошью.
Одежда бурсаков, особенно низших
классов, кроме рубашки и сподних, со-
стояла обыкновенно из пестрядного ха-
латика; редко надевали какой-нибудь
картузик. Пара сапогов обыкновенно да-
валась на целый год, и потому нужно
было их беречь; их и берегли, — наде-
вали только тогда, когда приходилось
идти или в церковь, или куда-нибудь в
город; а в классах, на дворе (в летнее
время) и в номерах (жилых комнатах)
дети часто ходили босиком.
Халатики из пестряди тоже давались
на продолжительное время, и потому не
редкостью было увидеть халаты изо-
рванными, особенно в местах сидения. В
таком костюме можно было видеть этих
детей и в церкви, и в городе; у прихо-
дящих [у прихожан] они иногда вызы-
вали к себе сострадание, а большей ча-
стью насмешку. Ученики старших клас-
сов, особенно учившиеся лучше других,
были одеты несколько приличнее, но и
то не всегда [...] Не редкостью было
встретить и квартирного ученика (т. е.
бурсака побогаче, способного платить за
квартиру.— А. М.) оборванного и за-
пачканного, только с наружным видом
сапогов; отчего и эти дети носили на се-
бе тип бурсаков.
Всех учеников училищ без различия
так-таки и обзывали бурсаками злые
языки безжалостных киевских обывате-
лей и их дети; от времени до времени
слово это стало бранным».
Полнокоштным бурсакам, кроме этой
повседневной одежды, полагался еще
выходной фризовый сюртук и нагольный
тулуп, но этих «предметов роскоши» на
всех не хватало, и некоторые уже до-
вольно взрослые ученики (семинаристы,
58
Вакации
например) оказывались подчас в весьма
затруднительном положении, не имея
возможности показаться на людях в по-
добающем виде.
До нас дошло довольно любопытное
послание 1818 года к киевскому влады-
ке семинариста Ивана Лясковского, в
котором он просил выдать ему сюртук,
т. к. его внешний вид не позволял ему
выйти за пределы академии:
«Будучи наг и бос, должен я позор
быти миру, есть ли мне явиться между
людей без одеяния и прикрытия нужно-
го. Посему благоволи, милосерднейший
отец, дабы мне дан был хотя сертук ка-
зенный, в коем бы мне можно было вы-
ехать из Киева в дом родственников до
выздоровления. 1818 г., апреля 25 дня».
Добрейший владыка Серапион, полу-
чив такое красноречивое свидетельство
успехов «философа» в искусстве велича-
вого библейского слога, начертал резо-
юцию: «По сему прошению сертук вы-
дать».
Условия жизни бурсы более раннего
периода (до войны 1812 г.) подробно
описаны в мемуарах сына сельского
священника Андрея Рудыковского
(младшего брата известного киевского
поэта-врача Евстафия Петровича Ру-
дыковского).
Бурса закаляла сильных и ожесточа-
ла слабых. Старший брат никогда на
бурсу не жаловался, а записки младше-
го полны сетований на тяжелое детство,
рассказов об ужасах школярского быта.
Чувствуется, что старая бурса пришиб-
ла его на всю жизнь. Ее суровую умст-
венную выправку дюжинные натуры не
выдерживали.
Хлебнув сполна голода, холода и из-
девательств, дети нередко подавались в
бега в поисках пропитания и лучшей
жизни. Многие побирались, хоть это и
запрещалось начальством. Нищенствую-
щий бурсак был характерной фигурой
уличной жизни старого Киева. (См. так-
же Студентский дом).
в
Вакации — в старой Киево-Могилян-
ской, а впоследствии и в Киевской ду-
ховной академии, так назывались преж-
де всего летние каникулы. Отправляясь
по домам, ученики и студенты обзаво-
дились специальными документами (ина-
че они считались беглыми). Это были
так называемые отпускные билеты.
Каждый отпускаемый в родные мес-
та должен был сам написать себе доку-
мент. Для этого покупались листы хо-
рошей бумаги, которые разрезались на
узкие полосы (стрючки должны быть ко-
роткие, чтобы они не загибались вверх
или вниз), зачинивались брусочки свин-
ца (карандаши в первой половине XIX
века школярам были недоступны), сло-
ва тщательно прописывались, а потом
наводились чернилом. Канцелярия ста-
вила печать, и ученики могли отправ-
ляться по домам.
За некоторыми приезжали родители.
Те, которым нечем было заплатить за
услуги извозчиков, отправлялись в род-
ные места в компании земляков по реке
на купленной в складчину лодке. На
59 V.
Вакации
привалах ловили рыбу и варили уху.
Многие шли на вакации пешком. Ни-
щенствовать им запрещалось, и, чтобы
заработать на хлеб, они брались за лю-
бое подвернувшееся дело,— устраивали
концерты, представления, пели в церк-
вях. Похождения такого рода описаны в
повести Н. Гоголя «Вий».
Недостаточные студенты, особенно
выходцы из отдаленных российских гу-
берний (а в XIX веке в академии их бы-
ло немало), оставались на лето в обще-
житии и в общем неплохо проводили
время. Одесский протоиерей Н. Соко-
лов вспоминал: «Я провел каникулы
1830 г. в купании в Днепре, в чтении
книг из академической библиотеки, ка-
кие относились к избранной мною кур-
совой задаче, а также в экскурсиях ар-
хеологических. Так, с Максимовичем и
Спасским я вылазил все закоулки Кие-
во-Софийского собора [...] ходил по
лаврским пещерам уже не как богомо-
лец, а как турист и археолог [...]
В эти же каникулы инспектор Нил
был настолько добр, что разрешил нам
сделать экскурсию в Вышгород [...] В
Межигорьи была фаянсовая фабрика.
Мы видели сам процесс работы, но, как
невежды в химии, не совсем поняли его.
Там была церковь. Священник Леван-
довский радушно принял нас, угостил
обедом и вечерним чаем. Все семейство
— отец, мать и две дочери — далеко
проводили нас на гору и пели при этом
малорусские песни, а также некоторые
образцы польских колендных песен. В
памяти у меня остался только голос [мо-
тив] и немногие слова одной из послед-
них песен: «Иезусови Христови, пану
Богу нашему». Но все удовольствие ис-
портил увязавшийся с нами студент Се-
мен Иларионович Липинский. Этот сви-
нья до того упился, что едва мог идти,
и мы краснели за него.
Все эти каникулы Нил был так добр,
что позволил Максимовичу, мне и Спас-
скому пойти в театр [...] Тогда прибы-
ла в Киев труппа актеров из Харькова.
Максимович был ходатаем за нас; он
объяснил наше желание видеть сцениче-
ское представление тем, что никогда мы
не были в театре и что считаем для се-
бя нужным иметь о нем понятие. Игра-
ли «Богемских разбойников». Я был по-
ражен сценою».
Чтобы оздоровить студентов, остав-
шихся в городе, митрополиты предостав-
ляли им для отдыха академическую (рек-
торскую) дачу в Братской Борщаговке.
Подробное описание ее находим в вос-
поминаниях проф. академии В. Певниц-
кого. «В старые годы,— писал он,—
когда не было такой легкости сообще-
ния, какую ныне дают железные доро-
ги, на вакацию оставалось много студен-
тов, гораздо больше, чем в настоящее
время, и всем оставшимся студентам
трудно было разместиться в Борщагов-
ке. В таком случае студенты разделялись
на две половины: одни жили в Борща-
говке в первые недели вакациального
времени, а другие являлись им на сме-
ну в последние недели.
Академическая борщаговская дача —
прелестный уголок для летнего местопре-
бывания. Она довольно обширна, около
6 десятин. В ней богатая растительность;
в прежнее время довольно было вишне-
вых деревьев, много кустов крыжовни-
ка и смородины. По всему обширному
пространству сада проведены были хо-
рошо утрамбованные дорожки, и одна из
них, самая большая, окаймлена была ку-
стами крыжовника и частью смородины;
а по сторонам других росли большие де-
ревья, липовые и грабовые.
На даче был пруд довольно глубокий
с холодною чистою водою, в котором
было много карасей. В этом пруде мож-
но было купаться, а желающие могли ло-
вить рыбу бреднем, который разверну-
60 ’чг»
Великопостные каникулы
тый стоял на берегу пруда. На воде в
пруде стояла лодка, на которой можно
было покататься. Весною и летом здесь
пели соловьи, а за прудом, на ветвистых
деревьях, в конце сада, устраивали гнез-
да аисты.
При въезде на дачу, на дворе стоял
небольшой дом, из 4 или 5 комнат, на-
зывающийся у жителей Борщаговским
дворцом. С комнатами этого дома непо-
средственно через сени соединяется кух-
ня и помещение для служителя [...]
На берегу пруда, на небольшом воз-
вышении стояла двухэтажная круглая
беседка, со множеством окон в том и
другом этаже. Из нижнего этажа в верх-
ний вела витая лестница. По преданию,
эта беседка была построена при Инно-
кентии Борисове, когда он был ректо-
ром академии, и по его плану [...] Сту-
денты, жившие в Борщаговке, помеща-
лись, т. е. спали, частью в доме, частью
в беседке. В беседке спали и вверху, и
внизу. И в доме, и в беседке с удобст-
вом могли разместиться до 16 человек.
Когда студенты жили на даче, для них
каждое утро привозили из города прови-
зию, и обед готовила для них жена слу-
жителя, оберегавшего дачу и жившего на
ней круглый год. Я провел на даче в Бор-
щаговке две вакации, в 1852 и 1853 го-
дах, и о времени, проведенном там, вспо-
минаю с большим удовольствием».
Студенты, как это всегда бывало, по-
немногу кутили, и это легко сходило им
с рук до 1854 г., когда по пьянке уто-
нул в озере (по слухам, его утопили) сту-
дент Грановский. После этой темной ис-
тории митрополит Филарет уже не от-
пускал студентов в Борщаговку, и ака-
демическая дача пустовала несколько де-
сятилетий.
Ректор Димитрий Ковальницкий стал
сдавать ее в наем дачникам, но те сели-
лись здесь неохотно, т. к. за каждым пу-
стяком нужно было ехать в город.
Каникулы у гимназистов длились не-
долго: 22 июня их распускали по домам,
22 июля они должны были явиться в го-
род и показаться в гимназии, а 1 авгус-
та снова начинались занятия.
Варенуха — хмельной напиток, упо-
треблявшийся в старом Киеве вместо ви-
на.
Гостям обычно предлагалось по чар-
ке крепкой водки, а потом подавалась в
кружках варенуха. Напиток изготовлял-
ся из «двойной водки» (спирта), в ко-
торую добавляли ситу, сушеные виш-
ни, груши, сливы, приправляли гвозди-
кой, мушкатной галкой, корицей. Ва-
ренуха настаивалась несколько часов в
хорошо протопленной печи в специаль-
но выдолбленной бутылочной тыкве, ко-
торая придавала ей специфический мяг-
кий привкус.
Подавали на стол горячей. Закусы-
вали печеными яблоками. Еще в 1848 г.
киевский поэт Евстафий Рудыковский,
отвергая в стихах чужеземный кофе и
дорогие иностранные вина, превозносил
достоинства варенухи. (См. Чай).
Великопостные каникулы — не-
деля перед Пасхой, когда гимназисты и
студенты должны были говеть, испове-
дываться и причащаться в церквях.
Ученики повзрослее, как писал
К. Паустовский, «выбирали для говения
окраинные церкви — священники этих
церквей не очень следили за тем, чтобы
говеющий гимназист посещал все вели-
копостные службы. Почти всегда вели-
копостные каникулы приходились на
март, сырой, туманный месяц».
Директор Первой гимназии А. Анд-
рияшев в своих воспоминаниях о брате-
академисте, известном в свое время пче-
ловоде, писал, что он всегда с нетерпе-
нием ждал весенних каникул, чтобы по-
сетить свою пасеку в Черниговской гу-
61
Велосипедисты
бернии. Случавшийся в то время ледо-
ход на Днепре не мог стать преградой
на его пути к любимому делу. Студент
Киевской духовной академии преодоле-
вал реку, перепрыгивая с льдины на
льдину.
Такое удальство до окончания стро-
ительства Цепного моста позволяли се-
бе на великопостные каникулы и другие
молодые киевляне, поскольку иного спо-
соба попасть к своим друзьям и родст-
венникам, жившим на левом берегу, про-
сто не было.
Велосипедисты — Первое упоми-
нание о велосипеде появилось в киевской
прессе в 1869 г. чисто случайно, в свя-
зи со слухом, будто бы кто-то видел ка-
кого-то француза, «который ехал с Ели-
заветинской улицы на Кадетскую» (т. е.
по теперешним Пушкинской и
Б. Хмельницкого).
Усовершенствованные самокаты
брауншвейгской фирмы Ноталиса. 1869 г.
Сам хроникер газеты «Друг народа»
велосипедов никогда не видел и, пыта-
ясь объяснить читателям, что это такое,
писал о них следующее: «Велосипеды
(род двухколесной повозочки) занима-
ют всех в Петербурге. На них по шос-
се без лошадей можно ездить где угод-
но посредством надавливания пружины
ногою».
Вполне возможно, машина, на кото-
рой катался по Киеву легендарный фран-
цуз, представляла собой так называе-
мый велосипед Мисо, изобретенный в
1861 г. Это было довольно фантастиче-
ское сооружение с огромным передним
колесом, оседланным ездоком, и малень-
ким задним. Его называли «пуаком» или
«костотрясом» (пневматические шины
появились лишь в 1888 г., а до того па
булыжных мостовых ездокам приходи-
лось туго). При наезде на камень все
это громоздкое сооружение неминуемо
опрокидывалось, да и на ровной дороге
удержаться на нем было не просто.
Впрочем, первый киевский велосипе-
дист мог воспользоваться более привыч-
ным для нашего глаза низкоколесным
английским велосипедом фирмы Стерли
и Сутгона, изобретенным в 1864 г. и
имевшим уже цепную передачу и руч-
ной тормоз.
От современного велосипеда эта ма-
шина отличалась только тем, что даже
при хорошем разгоне ездоку приходи-
лось все время крутить педали (холос-
тоходовая втулка и ножной тормоз скон-
струированы в 1904 г.).
Но ни тряска, ни бесконечное круче-
ние педалей, ни прочие неудобства не
могли остановить любителей быстрой ез-
ды, и к 1890 годам, когда появились
вполне комфортабельные машины, мно-
гие киевляне уже обзавелись велосипе-
дами.
Прохулки первых велосипедистов по
улицам города вызвали большой шум и
62
Велосипедисты
переполох. Люди не могли понять, ка-
ким образом можно удержаться в седле
двухколесной машины. Многие видели в
этом нечто вроде циркового трюка, а сре-
ди простонародья начали ходить слухи о
чертях, разъезжающих среди бела дня на
колесах. При встречах с велосипедиста-
ми народ крестился, и они, как и следо-
вало ожидать, тут же уносились прочь.
В городе к новым машинам скоро
привыкли, но в селах они по-прежнему
сеяли страх и ужас. Бывали случаи на-
падения крестьян на велосипедистов, по-
этому те из них, кто осмеливался выез-
жать на лоно природы, брали с собой в
дорогу ружья. В октябре 1885 г. одна
такая «компания на колесах»; встретила
на пути к Рубежовке крестьянина, ехав-
шего на волах. Разминуться им не уда-
лось. «Волы,— писал репортер газ.
«Киевлянин»,— испугались, свернули в
канаву, а крестьянин Забучинский упал
с повозки». Конечно, испугались не во-
лы, а их хозяин. Но дело не в этом.
Как на беду, по этой же дороге в го-
род возвращался знаменитый спортсмен,
сын владельца мебельного магазина,
Эмиль Фалер, прославившийся в мае
того года своим первым междугородным
велосипедным пробегом от Киева до
Житомира, он попытался примирить
участников столкновения, но потрясен-
ный появлением еще одного «беса» кре-
стьянин пришел в ярость и «избил ду-
биной ни в чем не повинного г-на Фа-
лера до крови. Помощь Фалеру была
оказана в Рубежовской колонии (для
малолетних преступников. — А. М.),
куда он был доставлен, а крестьянина
связали и отправили в Лукьяновский
участок».
Враждебное отношение крестьян к ве-
лосипедистам сохранялось еще многие
годы. Среди фольклорных записей,
опубликованных Б. Гринченко в 1900 г.,
среди рассказов о нечистой силе можно
Велосипед-*паук» («Стрекоза»», 1886г.).
найти и такую быличку: «Приехали ми
nisHo на ночлй', посщали у круга i сид!мо,
коли звенить. Дивимося, аж 1дуть на
тих машинах, що на двох колесах. Дер-
жаться руками за правила, коло рук
телшаються 6L\i широк! рукава, а десь
звоночки бряжчать. Не знаю, i що во-
но таке було, видно, манея яка, або не-
чиста сила, та !де так скоро, ттльки з
морд у ix 1скри сиплються. Проехали во-
ни кр1зь нас по трав!, а тод! прямо з круч
у Десну — i шшли по вод!. Се я своими
очима бачив i так налякався, що Госпо-
ди! Хоча се мен! i не вперше приходить-
ся бачить».
Через два года после рубежовского
инцидента великий киевский гонщик
Эмиль Фалер поставил рекорд дально-
сти пробега, проехав из Киева до Пе-
тербурга за 12 дней и был встречен по
возвращении в Киев как герой.
5 июля 1887 г. он «въехал в сад «Ми-
неральных вод» при шумных аплодис-
Велосипедисты
ментах публики, встретившей путешест-
венника у ворот сада, и при звуках тор-
жественного марша военного оркестра.
Въехав в сад, велосипедист ловко соско-
чил со своего оригинального экипажа и,
окруженный со всех сторон публикой,
забросавшей его разного рода вопроса-
ми, направился в уборные театра для
приведения в порядок своего туалета.
Публика густой толпой все время окру-
жала театр. Многие с вниманием рас-
сматривали велосипед, немало удивляясь
при этом отваге и искусству путешест-
венника». На банкете в буфете парка ки-
евляне поднесли Фалеру лавровый ве-
нок. (В 1894 г. он поставил новый ре-
корд, проехав на велосипеде от Киева до
Парижа).
Пример выдающегося спортсмена
вдохновил многих горожан. Появилась
первая школа велосипедной езды, и в
том же 1887 году в Киеве насчитыва-
лось уже более 200 человек, умевших ез-
дить на двухколесной машине.
В 1880 годах велосипедисты появля-
лись на улицах города крайне редко, по-
скольку городские власти запрещали им
показываться на глаза публике и пугать
лошадей. Им отводились особые места
для катания на велосипедах. Сначала
этой цели служил Царский сад (см. Ки-
евлянин.— 1888.— 22 апр.), но после
многочисленных жалоб на велосипедис-
тов (особенно на тех, кто учился катать-
ся) последним отвели менее людное ме-
сто — «среднюю аллею Дворцового
(Мариинского) парка — от дворца до
Никольских ворот» (см. Киевлянин.—
1889.— 12 мая). Итак, чтобы покатать-
ся на велосипеде, иному спортсмену при-
ходилось брать извозчика, грузить на
него велосипед и через весь город ехать
на Липки. Дамы были лишены и этого
скромного удовольствия. Они могли ка-
таться только за пределами города —
на дачах, в пригородных лесах и полях.
Разумеется, не все мирились с таки-
ми притеснениями. Некоторые велосипе-
дисты восставали, шли на конфликт, бо-
ролись за свои права. Среди них ока-
зался и некий дворянин Павлович -Войт-
кевич, чье дело слушалось у мирового су-
дьи в феврале 1891 г. Суть обвинения
сводилась к тому, что «обвиняемый, не-
смотря на предупреждение сторожа, что
на [Бибиковском] бульваре запрещено
управой ездить на велосипедах и что там
гуляют маленькие дети, продолжал
ехать, а когда сторож на всем ходу ос-
тановил его, схватив за заднее колесо,
он обругал сторожа» (Киевлянин.—
1891.— 20 февр.).
Подобные суды случались не часто.
Ограничения на велосипедную езду со-
блюдались не строго. Этим спортом за-
нимались тогда в основном состоятель-
ные люди, офицеры, учителя, студенты,
и полиции было как-то неловко задер-
живать их. К тому же вскоре выясни-
лось, что обычный городской парк, ка-
ким бы обширным он ни казался, для
велосипедной езды не годился и что ве-
лосипедисты и пешеходы в одном и том
же саду мирно сосуществовать не могут.
«Оказывается,— писал корреспондент
«Киевлянина» 20 мая 1890 г.,— что ве-
лосипедисты, воспользовавшись разре-
шением ездить по большой аллее, назна-
ченной для экипажей, стали кататься по
всем аллеям и нередко на 4 велосипедах
в ряд, задевая по пути публику и лишая
ее возможности свободного прохода по
аллеям парка. Управа предлагает совер-
шенно запретить езду в Царском саду
(Мариинском парке.— А. М.) на вело-
сипедах».
Однако до изгнания велосипедистов
из Киева дело не дошло. Все нелепые
ограничения были отменены, и с 1892 г.
началась беспрепятственная езда на ве-
лосипедах по всему городу. Приветствуя
это решение, журнал «Всемирная иллю-
Лх 64 ’хЛ
Велосипедисты
страция» (1895.— 14 окт.) писал:
«Опыт доказал, что легкий, поворотли-
вый экипаж этот, управляемый почти
исключительно интеллигентными людь-
ми, никому не мешает, никого не стес-
няет. Число столкновений [...] ничтож-
но».
В 1895 г. улицы городов открыли и
для велосипедисток. Они ездили на осо-
бых «дамских велосипедах», имея при
себе письменное разрешение из канце-
лярии цивильного губернатора. При этом
не обошлось без «революции» в мире
дамских мод. Как писал А. Бенуа, в
спортивную форму парижских велосипе-
дисток (там их называли «сиклистка-
ми») входили штаны-шаровары. Тогда
это казалось чем-то пикантным и даже
фривольным. «Особы уличной профес-
сии», подражая «сиклисткам», тоже ста-
ли носить штаны-шаровары. Так в ев-
ропейскую женскую моду впервые во-
шли брюки.
Эта версия А. Бенуа кажется более
правдоподобной, нежели утверждения
некоторых историков театра, будто мо-
да на шаровары пошла от дягилевского
балета, гастролировавшего в Париже.
О выгодах практического применения
велосипеда в быту первыми в Киеве до-
гадались учителя Печерской гимназии,
которые уже в 1890 г. стали приезжать
на уроки на велосипедах, что давало им
возможность жить на дачах с ранней
весны и до глубокой осени, не тратясь
на извозчиков. (В армии велосипеды
введены в 1891 г. В 1912 г. киевская по-
лиция также обзавелась собственной
«велосипедной командой», используемой
для развозки пакетов и проверки по-
стов).
В принятом думою в 1899 г. поста-
новлении «О порядке езды по городу на
велосипедах» (отдельные правила при-
нимались и прежде, это же был, так ска-
зать, первый свод «велосипедных зако-
3S.,
нов») велосипедистам запрещалось по-
являться на улицах в неподобающем ви-
де, с оголенными руками и ногами. На
велосипеде позволялось ездить «не ина-
че, как в общепринятых костюмах». Не
позволялась «езда быстрая и вперегон-
ку, а также езда без руля и без звонка,
равным образом и в ночное время без
зажженного фонаря». Чтобы велосипе-
дами не могли воспользоваться террори-
сты, «во время пребывания в Киеве вы-
сочайших особ езда на велосипедах по
некоторым улицам воспрещалась поли-
цией». При встрече с крестным ходом и
другими церковными церемониями ездо-
ку предписывалось сойти с велосипеда.
То же самое он должен был сделать при
виде лошади, пугающейся двухколесной
машины. При этом ему вменялось в обя-
занность «по возможности скрыть его
[велосипед] от испуганной лошади».
С извозчиками у велосипедистов с са-
мого начала сложились крайне враждеб-
ные отношения. Они упорно не призна-
вали «железных коней» и требовали,
чтобы велосипедисты не занимали про-
езжей части, держались у бровки тро-
туара и объезжали их с правой сторо-
ны. Когда же городские власти согласи-
лись с этими требованиями, они стали
поступать с велосипедистами совсем не
по-джентльменски.
«За извозчиками,— жаловался кор-
респондент «Всемирной иллюстрации»
(1895.— 14 окт.),— никто не следит,
и потому они сплошь и рядом нарочно
поворачивают лошадь перед носом вело-
сипедиста или прижимают его направо.
И в том и в другом случае велосипеди-
сту угрожает серьезная опасность столк-
новения с вредом только для него [...]
По справедливости следовало бы огра-
дить их [велосипедистов] со стороны,
главным образом, извозчиков, для кото-
рых по отношению к велосипедистам ни-
какой закон не писан. Велосипедисту
65
Вербная суббота
никто дороги не уступает, а он, напро-
тив, уступает,— и решительно всем, да-
же собакам». Киевские раввины допол-
нили общие правила запретом для евре-
ев ездить на велосипеде в субботу (Ки-
евлянин.— 1894.— № 119).
В 1891 г. открылось Общество вело-
сипедистов с собственным клубом при
«Заведении искусственных минеральных
вод» (за теперешней филармонией). (В
Петербурге оно существовало с 1884 по
1887 г., затем «вследствии всеобщего
равнодушия к нему» закрылось и возоб-
новило свою деятельность лишь в
1893 г.)
В киевском клубе была «обширная за-
ла, изящно декорированная, предназна-
ченная для езды членов клуба на вело-
сипедах (в зимнее время.— А. М.), за-
тем — гостиная, бильярдная и комната
для игры в карты». (В том же году клуб
перешел в дом Попова на Крещатике).
Общество насчитывало 57 человек,
председателем его был избран граф
А. Ф. Плятер.
В 1892 г. в конце Бибиковского буль-
вара появился «циклодром» (велотрек),
где стали проводиться «конкуренции»
(состязания) киевских велосипедистов в
«тихой» и «быстрой» езде (победитель
первого состязания почти не двигался с
места и проезжал самое маленькое рас-
стояние), езде с препятствиями и на спе-
циальных гоночных машинах. Наградами
служили «золотые жетоны и серебряные
вещи». Новый «циклодром» с трибуна-
ми на 500 зрителей был построен в
1912 г. на Фундуклеевской ул.
Вербная суббота — суббота шестой
седмицы Великого поста, последний день
перед входом Христа в Иерусалим (пе-
ред Вербным воскресеньем). В
соответствии с современным церковным
календарем, в этот день чтится память
Лазаревого воскрешения.
В старой Украине и в Киеве он был
отмечен еще и особыми обрядами, имев-
шими глубокий символический смысл. В
вечер Лазаревой субботы в церквях освя-
щались листья папоротника («вайи»), на-
поминавшие те пальмовые ветви, с кото-
рыми жители Иерусалима встречали Хри-
ста, видя в нем воплощенного Мессию.
Позже «вайи» были заменены наряд-
ными веточками вербы. Их освящали в
местной церкви, несли вместе с горящи-
ми свечами на богослужение в Софий-
ский собор или в ближайший монастырь,
хранили целый год за иконами и вкла-
дывали в руки умерших, чтобы те встре-
тили с ними Христа в день воскресения
из мертвых.
Эти шествия с освященными веточ-
ками вербы берут свое начало в церемо-
ниях киевской учащейся молодежи
XVII—XVIII веков, совершавшихся во
время особых академических праздников,
которые тщетно было бы искать в ста-
рых и новых церковных календарях.
Нужные сведения можно найти в ме-
муарах (например, в «Киеве второй по-
ловины XIX века» Кл. Фоменко) или
старых путеводителях для богомольцев,
таких, например, как «Указатель святы-
ни и священных достопамятностей Кие-
ва» 1850 года. В них сообщается, что в
XVII—XVIII веках вечером накануне
общего Вербного воскресения студенты
Киевской коллегии (потом академии) со-
вершали свой крестный ход и отмечали
свою особую Вербную субботу.
Церемония начиналась у Георгиев-
ской церкви в Верхнем городе, где по-
сле богослужения студентам раздавали
заранее заготовленные вербные веточки.
С ними шли они в покои митрополита в
Софийском монастыре, владыка слушал
их речи на латинском языке, благослов-
лял и отпускал в академию на Подол.
По дороге студенты пели стих «Днесь
благодать Свята го Духа нас собра».
66
Вербная суббота
По прибытии процессии в академию
открывались двери «холодной» церкви
монастыря (Богоявленский собор), и
участников торжества встречал пропове-
дью с высокой кафедры у левого кли-
роса студент-оратор, хор академии пел
концерт «Воспойте, людие, благолепно
в Сионе» (Сионом в старину называл-
ся Киев) и на этом торжество заканчи-
валось.
«С этой поры,— пишет К. Фомен-
ко,— начинались ранние богослужения
в холодной Братской церкви. В Вели-
кий пяток в сию церковь торжественно
переносилась плащаница из теплой церк-
ви. С этого дня в Великой церкви Брат-
ства начинались поздние богослужения.
Пасхальная заутреня и литургия всегда
уже совершались в Великой церкви св.
обители».
Таким образом, студенческая Вербная
суббота как бы предваряла возобновле-
ние прерванных зимними холодами
служб в академическом соборе.
67 х >
Вербная суббота
Как и многое иное в обычаях старой
Киевской академии, церемония эта бы-
ла заимствована на Западе у католиков,
чьи пасхальные и предпасхальные обря-
ды отличались необычайной пышностью
и глубокомысленной символикой.
Согласно католической легенде, Ма-
рия и Иосиф по дороге в Египет оста-
новились у пальмы, покрытой обильны-
ми плодами. Мария очень хотела есть,
но финики висели высоко и достать их
не было никакой возможности.
Тогда младенец Христос сказал:
«Пальма, прекрасная пальма! Накло-
нись, подай свои плоды моей кроткой
матери». И пальма поделилась своими
плодами со святыми путниками.
«За это, — изрек божественный мла-
денец, обращаясь к дереву, — я пове-
лю моим ангелам перенести одну из тво-
их ветвей в рай моего Отца; а на земле
ты будешь, в знак моего благословения,
служить венцом для всех мучеников и
воителей за веру. Им будет сказано:
«Вы заслужили пальму победы».
Папа Римский раздавал пальмовые
ветки своей свите, призывая их быть
«воителями за веру», киевский митропо-
лит благословлял ивовые веточки в ру-
ках студентов академии — твердыни
православной веры в Украине.
Папа Римский во время церемонии с
пасхальными пальмами стучит посохом
в закрытые двери собора св. Петра и
призывает отворить их. В киевскую
Вербную субботу отворялись двери Ве-
ликой церкви Братства (Богоявленского
собора). Аналогия полная, и в то же вре-
мя римский обряд получал в Киеве свой
особый смысл, свое значение.
Академические шествия через весь го-
род отменил в конце XVIII века митро-
полит Самуил, тщательно следивший за
соблюдением «единообразия» православ-
ной обрядности в Киеве, а попросту го-
воря, занимался по настоянию царицы
Екатерины II обрусительством украин-
ской церкви.
Однако искоренить старый городской
обычай ему не удалось. В XIX веке
студенты хоть и шли по укороченному
маршруту (от семинарии до академии),
но сам обряд не потерял еще своей преж-
ней величавой пышности.
Видевший его в начале 1840 гг.
А. Лебединцев писал:
«К четырем часам по полудню явля-
лись в семинарскую церковь отец рек-
тор, архимандрит Димитрий и инспек-
тор академии, архимандрит Иоанникий
совместно с ректором семинарии. Обла-
чившись вместе с ректором семинарии,
они выходили на середину храма и ос-
танавливались перед аналоем.
При появлении из алтаря архиманд-
ритов начиналось пение двухорного кон-
церта, по окончании концерта читалось
Евангелие о торжественном входе Гос-
поднем в Иерусалим, за которым сле-
довала ектения.
После ектении о.о. архимандриты
брали в руки древесные ветви и в со-
провождении массы народа, стоявшего и
в церкви, и на дворе, торжественно на-
правлялись в церковь Братского монас-
тыря при пении семинарским хором тро-
паря «Днесь благодать Св. Духа нас со-
бра».
Торжественная процессия еще боль-
ше увеличивалась по дороге к Братско-
му монастырю. Отцы-архимандриты —
оба высокие, статные, стройные, осо-
бенно ректор академии — привлекали
многих в процессию сами по себе. (По-
вествующему о сем приходилось наблю-
дать, как даже солдатики, идя то рядом,
то забегая вперед архимандритов, любо-
вались ими и восклицали: «Вот бы нам
таких командиров!»).
При входе в Братскую церковь эту
процессию встречал академический хор с
пением другого концерта. По окончании
68 чЛ
Вечеринки
концерта в Братской церкви произноси-
лась проповедь каким-нибудь из лучших
студентов или же профессоров. После
проповеди в соборе совершалась празд-
ничная всенощная, и на ней-то уже бы-
ли раздаваемы освященные древесные
ветки всем присутствующим в храме.
Такие порядки сохраняются в памя-
ти, и они живо сохранились в моей па-
мяти по истечении 50 лет. Сообщаю об
этих порядках потому, что они, как мне
самому случайно пришлось видеть их в
один из недавних годов, значительно из-
менились сравительно с прежними.
Скажу яснее. Проездом натолкнулся
я на кучу народа, загородившего мне
дорогу. Остановившись, я не мог сразу
понять, что это за народ и чего он здесь.
Но присмотревшись, я заметил среди
толпы священника с несколькими
(5—6) юношами, вероятно, певцами из
учеников Киевской духовной семинарии.
Пение же их было столь слабое, что я
едва мог расслышать его.
Священника и певцов сопровождало
десятка три-четыре простого народа [...]
Несшие кресты и хоругви не видны бы-
ли: должно быть, они, как упредившие,
скрылись уже из глаз моих за памятник
над источником Самсона. Вот и вся кар-
тина торжественной процессии по слу-
чаю празднования торжественного вхо-
да Господня в Иерусалим».
Лебединцев писал это в 1882 г., а че-
рез несколько лет древний киевский
обычай и вовсе исчез. В народе осталось
лишь старое академическое обыкнове-
ние святить вербу и возжигать в церк-
вях и нести в дома горящие свечки ве-
чером накануне Вербного воскресения.
Особые традиции украинской церкви
мало интересовали тогдашние духовные
власти, и они легко жертвовали ими ра-
ди «единообразия» православных обря-
дов. Из-за этого город и лишился сво-
его неповторимого праздника.
Вертеп — ящик кукольного театра в
виде дома, разделенного на два яруса-
этажа. На верхнем разыгрывались сце-
ны, связанные с Рождеством Христа, на
нижнем — эпизоды с Иродом.
Переносные вертепные театры появ-
лялись на улицах Киева в дни Святок.
Рождественские кукольные представле-
ния назывались в быту «Царь Ирод».
Вертепная драма, или «комедь», входи-
ла в репертуар балаганных представле-
ний на Маслянице.
К концу XIX века вертеп почти пол-
ностью исчез с улиц Киева, и уже в на-
чале XX века литературовед И. Сте-
шенко предпринял попытку возрождения
«комеди» на праздничных мероприяти-
ях киевских народных домов. Такие же
пробы делались и в 1920 годах.
Вечеринки — распространенная в
XIX веке форма культурного общения
городской интеллигенции.
Первые такие собрания происходили
среди «подольских граждан» еще в
1820 гг. и носили религиозный харак-
тер. Их участники стремились глубже
проникнуть в суть христианского учения,
укрепить свою веру и познакомиться с
последними изданиями религиозной ли-
тературы. Каждая компания благочести-
вых подолян имела своего духовного ру-
ководителя, обычно — образованного
монаха из Лавры. Собрания происходи-
ли в частных домах и имели много об-
щего с немецкими штундистскими собе-
седованиями или организациями прибал-
тийских пиетистов. Возможно, они и
возникли под непосредственным влияни-
ем этих западных духовных течений. Не-
даром мемуарист Н. Богатинов упоми-
нает в числе участников вечеринок в до-
ме его матери благочестивую немецкую
чету, пользовавшуюся большим уваже-
нием подолян.
С появлением университета в городе
69
Вечеринки
преобладали вечеринки чисто светского
характера. Профессора собирались в до-
ме ректора Неволина и за чашкой кофе
(реже — за бокалом вина) обсуждали
проблемы науки и культуры. Свои ве-
черинки (с литературным уклоном) бы-
ли среди учителей Первой гимназии.
«Возле 1-й гимназии,— вспоминает
А. И. Рубцов о 1850 гг.,— находились
небольшие домики в две-три комнаты —
квартиры, в которых тогда жили следу-
ющие учителя: Корнаковский, Беляев,
Куликовский, он же и надзиратель Вто-
рого пансиона гимназии, и Рощин. Эго
все были добрые, хорошие люди, самым
честным образом относившиеся к своим
педагогическим занятиям. Все они были
люди холостые.
Весною, летом и осенью в свободное
от занятий послеобеденное время они
всегда ходили гулять в Ботанический
сад, зимою же в свободное время при-
глашали к себе на квартиру своих зна-
комых для бесед и для чтения, если на-
ходились хорошие чтецы. Любимым чте-
нием того времени были повести Гого-
ля, «Герой нашего времени» Лермонто-
ва, его стихотворения и поэмы «Демон»,
«Мцыри» и «Боярин Орша», Пушки-
на «Евгений Онегин» и «Горе от ума»
Грибоедова; все это читалось с наслаж-
дением и вместе с боязнью, чтобы кто-
нибудь не подсмотрел и не подслушал,
что читают учителя со знакомой моло-
дежью: офицерами, студентами и каде-
тами. Именно в то время, в 1853 г., за-
мечалось движение молодежи вперед в
умственном развитии, которой все было
тогда ново и интересно».
В студенческих компаниях бибиков-
ских времен и позже больше пили, чем
говорили, или «занимались политикой»,
но бывали и вечера с пением и чтением
стихов.
Среди киевской интеллигенции слави-
лись вечеринки молодых членов Грома-
ды в «украинском вкусе», устраивавши-
еся ими в 1870 гг. совместно с учителя-
ми Второй гимназии, где служили тог-
да много «сочувствующих» и сотрудни-
ков этой организации.
«И вот,— писал в своих воспомина-
ниях Г. Лазаревский,— скажем, среди
учителей Второй гимназии возникает
мысль устроить «блины» по предвари-
тельной подписке. Собирается множест-
во народу. Павел Житецкий и Николай
Лысенко во фраках с белыми блестящи-
ми грудьми накрахмаленных сорочек.
Варочка Житецкая в лиловых тарлата-
нах (прозрачных вуалях из хлопчатой
ткани,— А. М.), Оля Лысенко в си-
них шелковых, обе затянуты в корсеты,
обе в кринолинах, черных прюнелевых
[шелковых] туфельках без каблуков, в
модных прическах с завитками на ушах.
Общество размещается за долгими
столами, уставленными мисками с раз-
70
Вечеринки
ними кушаньями. Лязг вилок и ножей,
звон стекла, живой разговор, взрывы
смеха и острое едкое слово раскраснев-
шегося [от выпивки] Житецкого, и стыд-
ливые увещевания его Варочки: «Да бу-
дет, Павел, ну хватит!»
А потом отодвигают столы и начина-
ются танцы: кадрили без конца, польки,
вальсы в два па. И королевой вечерин-
ки чувствует себя красавица Оля, и рев-
ниво поглядывает Коля, как она перехо-
дит из одних рук в другие. А потом Ко-
ля садится за рояль, пальцы бегают по
клавишам, и льются задористые звуки
казачка. И зрители окружают Варочку
Житецкую, которая, стыдливо опустив-
ши глаза, будто неохотно начинает вы-
делывать свои «дриботушки», а вокруг
нее уже идет вприсядку Иван Рудчен-
ко. И нет конца и края рукоплесканиям
раскрасневшейся паре».
В 1880—1890 гг. вечеринки образо-
ванных людей устраивались часто и без
выпивки и закуски. Во всяком случае
«ублажение плоти» не играло здесь осо-
бой роли — собирались в основном ра-
ди «пищи духовной».Такие интеллигент-
ские вечеринки стали одним из самых
ярких проявлений бытовой культуры го-
рода конца XIX — начала XX века.
Это были настоящие праздники ума и
сердца, где каждый участник мог спол-
на проявить свои дарования.
«Как-то «трио» (писатель А. Куприн,
журналист М. Киселев и семинарист
Барвинский. — А. М.),— вспоминал
Б. Киселев,— какие-то студенты и кур-
систки устроили у нас в доме (на Ми-
хайловской ул. — А. М.) вечеринку.
Весь день женщины мыли, чистили,
скребли квартиру; мужчины примащи-
вали подставки на стенах для ламп. По-
лы посыпали тальком, ходить было
скользко. Вечером стало светло как
днем. Раскрыли настежь все двери.
Пришли гости.
Вечеринка началась с выступления хо-
ра Лысенко. Огромный хор состоял из
студентов университета, курсисток, из
любителей украинской песни. Лысен-
ко — высокий, полный, с гладко при-
чесанными светлыми волосами, большим
лицом, стоя перед хором, сурово погля-
дывал на него из-под лба то в одну, то
в другую сторону, что-то зашептал, под-
нял руки, и ... от грозного «Реве та сто-
гне Днипр широкий...» озноб восторга
пробежал у меня по плечам.
На вечеринку Александр Иванович
[Куприн] привел актера Рощина-Инса-
рова — человека с темным, сумрачным
лицом и недобрыми глазами. Рощин-
Инсаров поздоровался со всеми за руку
и скромно стал у дверей. Мимо него про-
носились танцующие пары. Его попро-
сили прочесть. Он закрыл глаза узкой
рукой, опустил руку и негромко загово-
рил глухим, хриплым голосом: «Как хо-
роши, как свежи были розы...».
После него густо-черноволосый чело-
век в очках, в длинном черном сюрту-
ке, похожий на профессора, засвистел на
скрипке, за ней под руками Саши
Сац — красивой женщины в черном —
загремел рояль. Лиза Сибирячка чита-
ла поэму. Во всех комнатах, где стояли,
сидели, была гробовая тишина [...]
И уже поздно ночью, чуть ли не под
самое утро, я, засыпая на каком-то ди-
ванчике, ибо вся квартира была приспо-
соблена под вечеринку, кровати убраны,
вынесены, — сквозь сон слышал, как
очень высокий, чистый, нежный тенор
взлетал:
Выпьем мы за того.
Кто «Что делать?» писал,
За страданье его.
За святой идеал!
Гремел припев:
Налей, налей бокалы полней!
Пусть студентов семья
Соберется дружней!
71
Викарный епископ, викарий
Отец был актером-любителем. Ко-
роткое время играл мелкие роли в труп-
пе Соловцова. В одну из зим «трио»
сколотило в большой комнате подмост-
ки и поставило две пьесы — Шпажин-
ского «Фофан» и Островского «Же-
нитьба Белугина». Играли отец, мать,
тетушки, Лиза Сибирячка, Куприн и
два актера соловцовского театра».
В конце XIX века выработался еще
один тип интеллигентского парадного ве-
чера, на котором непринужденное обще-
ние друзей-знакомых отступало на вто-
рой план перед чувством «исторической
важности момента». Здесь не просто пе-
ли и читали стихи, но священнодейство-
вали. Присутствующие всем своим ви-
дом подчеркивали важность этой презен-
тации лучших артистических дарований
города, самых последних достижений
мировой литературы и искусства.
Такие вечера культивировались одно
время в домах Старицких и Лысенко, но
в быту они, конечно не прижились.
Впоследствии эти интеллигентские вече-
ра-презентации были подхвачены офи-
циальными кругами гетманата и У HP и
послужили прообразом концертной про-
граммы украинских юбилейных («прави-
тельственных») вечеров.
«Вечера у Лысенко,— писал извест-
ный певец Микиша,— были очень ин-
тересные. По традиции, здесь выступа-
ли композиторы, поэты, драматурги.
На одном из таких вечеров в 1907 г.
мне посчастливилось познакомиться с
Иваном Франко [...] В тот вечер он чи-
тал свою поэму «Моисей», написанную
под непосредственным влиянием револю-
ционных событий 1905 года [...]
М. Коцюбинский познакомил нас с от-
рывками из своей повести «Фата-мор-
гана», которые произвели огромное впе-
чатление. Леся Украинка прочитала свои
стихотворения и стихи Гейне в своих пе-
реводах.
Потом были исполнены романсы Лы-
сенко на слова Леси Украинки «Не ди-
вися на м!сяць весною», «Схщна ме-
лодия» и т. д. [...] На этом вечере вы-
ступал также украинский артист Сакса-
ганский, который читал стихотворение
Франка «КаменярЬ>. Под «скалой» все
подразумевали ненавистное царское са-
модержавие [...]
Я пел на этом вечере под аккомпане-
мент Лысенко его произведения на сло-
ва Франка «Не забудь юних дшв», «Чи
це ж тая стежечка», на слова Руданско-
го «Ти не моя, ддвчино дорога», на сло-
ва Шевченко — «Меш однаково», «Чо-
го меш тяжко», а также украинские на-
родные песни [...] На этих вечерах
Н. В. Лысенко был в каком-то особен-
ном творческом состоянии: он сам садил-
ся за рояль и много играл, поражая всех
необычайной музыкальной памятью».
Разумеется, организаторы официоз-
ных «заседаний с концертом» утрирова-
ли, а отчасти опошлили стилистику па-
радных вечеров Киевской громады. Уже
в 1918 г. неукротимый индивидуалист
Д. Донцов сильно возмущался чрезмер-
ным пафосом и сентиментальной слаща-
востью правительственного концерта в
Городском театре.
Викарный епископ, викарий —
помощник митрополита по управлению
епархией, глава церковной администра-
ции. (В Киеве викариями называли, по
католическому обыкновению, также по-
мощников настоятелей приходских церк-
вей).
В XVIII викарии назначались из чис-
ла переяславских епископов и называ-
лись коадьютерами. С 1799 г. делами
Киевской епархии стали заведывать епи-
скопы Чигиринские. Их резиденцией яв-
лялся Михайловский монастырь. Летом
они жили в Феофании.
В ведении викарного епископа нахо-
72 чЛ
Вина
Михайловский монастырь — резиденция киевских викариев
дилась консистория, духовные училища,
семинария, проблемы религиозного об-
разования в светских учебных заведени-
ях, строительство и ремонт церквей.
Среди киевских викариев случались
известные своей ученостью люди, такие,
как знаменитый любомудр и правдоис-
катель Ириней Фальковский (1807—
1812 и вторично — 1812—1823), вели-
кий православный мыслитель Иннокен-
тий Борисов (1837—1841), известный
богослов Антоний Амфитеатров
(1858—1859) и один из лучших знато-
ков христианского Востока, писатель и
путешественник Порфирий Успенский
(1865—1877), оставивший музею Ки-
евской духовной академии после своего
отъезда в Москву великолепную коллек-
цию христианских древностей. Доволь-
но полное представление о характере де-
ятельности киевских викариев дает вось-
мой том его воспоминаний («Книга бы-
тия моего», 1902), а также монография
Г. Булашова об Иринее Фальковском.
Вина— В XVI—XVII виноградные
вина в Киеве употреблялись лишь бога-
тыми купцами, часто бывавшими за гра-
ницей, да городской знатью («магистрат-
ской аристократией»). Простые горожа-
не довольствовались водкой («хлебным
вином»), — напитком довольно грубым,
не способствующим содержательной бе-
седе в хорошей компании. Поэтому в тех
мещанских домах, где собирались ради
душевного общения и душеспасительных
разговоров, на стол подавали не водку, а
варенуху — легкий хмель с приятным
вкусом, аналогичный некоторым тепереш-
ним крепленым винам. (В России роль
73 х^
Вина
варенухи играл «взварец», составленный
из пива, водки, меда и пряностей).
В XVII веке благодаря успешному
начинанию митрополита Петра Моги-
лыя некоторые киевские обители (преж-
де всего Лавра, Никольский, Михайлов-
ский, Межигорский и Выдубицкий мо-
настыри) добились значительных успе-
хов в акклиматизации виноградной ло-
зы. Они умудрялись получать большое
количество не только прекрасного сто-
лового винограда (межигорский вино-
град отправлялся даже к столу царя в
Москве), по и изготовлять пристойное
вино для церковных треб и трапез. Ки-
евские вина изготовлялись из ягод ме-
стных монастырских виноградников. Са-
мым обширным из них был печерский.
Он размещался на южных склонах при-
днепровских гор у Дальних пещер за
церковью Рождества Богородицы. На
одном из планов Лавры конца XVII ве-
ка она названа «Templum В. Marie
Deiparae super monte vitifero» («Храм
Рождества Богородицы Марии на горе
виноградной»).
Огромные виноградники имелись у
Никольского монастыря вблизи Асколь-
довой могилы. Некоторое время в XVII
веке Михайловский монастырь был ка-
федральным, впоследствии в нем жили
киевские викарии. Из переписки Лаза-
ря Барановича видно, что здесь произ-
водилось много виноградного вина, но
откуда бралось сырье, сказать трудно.
В начале XVIII века царь Петр раз-
бил большую плантацию скороспелой
кавказской лозы на склонах приднепров-
ских гор, арендованных у Никольского
монастыря. Часть территории приспосо-
били для гуляний горожан, отчего и все
заведение получило название Государе-
вой) сада. Здесь также стали делать ки-
евские вина.
Из ягод заложеного в 1758 г. казен-
ного виноградника на Клове сербские
садовники Петр и Степан Войновичи
изготовляли крепкую вейновую водку.
Посадочный материал для этих планта-
ций привозился из Венгрии партиями по
полтора-два десятка тысяч чубуков.
Магостратские чиновники и знатные
горожане, общаясь с иностранными офи-
церами, служившими в киевском гарни-
зоне, и бывая на ассамблеях в домах Па-
трика Гордона и Франса Лефорта, еще
в XVII веке пристрастились к хорошим
виноградным винам, и редко какой бан-
кет в магистрате обходился без них.
Завоевание Крыма, Валахии, а впос-
ледствии и Кавказа приостановило раз-
витие киевского виноделия. Нерента-
бельные виноградники стали сворачи-
ваться, о киевских винах скоро забыли,
а выведенные в XVII—XVIII веках ме-
стные скороспелые лозы к концу XIX
века сохранились лишь в коллекциях не-
скольких садоводов. (Ученый садовод
А. П. Осипов отыскал их тогда в Бо-
таническом саду и на усадьбе писателя
Андрея Муравьева). Начавшееся в
XVIII веке увлечение иностранными
74 лА
Вина
марками вин в XIX веке приобрело* ха-
рактер всеобщего психоза. Все готовы
были пить даже посредственные вина,
лишь бы на них были иностранные на-
клейки. Однако при этом не следует за-
бывать, что наряду с простенькими на-
питками из-за границы ввозились и пер-
воклассные виноградные вина.
Самым лучшим вином в XVIII —
первой половине XIX века считалось
токайское (или венгерское), получаемое
из специальной русской императорской
фактории в венгерском городе Токае.
Настоятелем православной церкви в ко-
лонии служил в свое время отец вика-
рия киевского Иринея Фальковского.
Благодаря этому обстоятельству преос-
вященный Ириней получил блестящее
европейское образование.
Другой киевлянин, Григорий Сково-
рода, был прикомандирован к начальни-
ку императорской Винницы полковнику
Вишневскому (его дом на Московской
улице сохранялся до 1980 г. как един-
ственный образчик деревянного жилища
тех времен).
В быту дорогое венгерское вино осо-
бого распространения не получило. Об
этом свидетельствует уголовное дело,
возникшее в 1773 г. по поводу закупки
необычно большой для того времени пар-
тии этого напитка монахом Епифанием
для большого лаврского трактира на
польской границе в Василькове. В скан-
дал были вовлечены печерский архиман-
дрит Зосима, вся старшая братия Лав-
ры, генерал-губернатор Воейков и его
любимец, известный в то время правдо-
искатель, советник Губернской канцеля-
рии Василий Флееров, а дело было все-
го лишь в 5 анталах (37,5 ведра) «вен-
герского», закупленных то ли для мона-
стыря, то ли для его пограничного трак-
тира.
В начале XVIII века, вскоре после
смерти Людовика XIV в 1715 г., фран-
цузские гурманы ввели в моду шампан-
ское, изобретенное монахом Периньоном
(1636—1715).
В Россию первую партию этого вина
привез французский посланник маркиз
де ла Шатарди. При Елизавете Петров-
не оно было в Петербурге редкостью.
Как гласит предание, россияне и укра-
инцы пристрастились к нему лишь в
1760 гг. благодаря открытым обедам,
банкетам и приемам в доме графа К. Ра-
зумовского. В 1780 годах шампанское
уже подавали наравне с токайским на
приемах и банкетах в киевском магист-
рате, на что совершенно незаконно тра-
тились огромные суммы.
«Когда только войт,— писал в
1780 г. райца (магистратский советник)
Василий Балабуха,— собрать вздумает
компании или балы сделать, либо когда
дхя увеселения и проездиться с компа-
ниею, то все на то съестные и питейные
припасы, и особливо вина: венгерское,
шампанское, французское [коньяк], пи-
во англицкое, да и до малейшей вещи
все, покупаются из магистратской сум-
мы, а чтобы укрыть сие, убавляют по
книгам покупку и продажу вина». (Име-
ются в виду доходы от монопольной ма-
гистратской водки).
Шампанское упоминается и в извест-
ном «Плаче лаврских монахов». Оказы-
вается, печерские законники, имея боль-
шие доходы от монастырских имений и
треб, успели пристраститься и к этой но-
вомодной светской пагубе и после кон-
фискации в 1786 г. церковных имуществ
имели все основания опасаться, что те-
перь им придется вместо «англицкого
пива и вина шемпанского» пить простую
воду.
К концу XVIII века венгерское вино
вытесняется французским на второй
план, но тем не менее продолжает поль-
зоваться огромным успехом у горожан
почти до конца XIX века. В «Киевском
75
Вина
календаре на 1845 год» «венгерское ви-
но» упоминается среди «главнейших ста-
тей заграничного привоза».
Большую роль в развитии гурманских
наклонностей киевлян играла также
оживленная торговля города с Молда-
вией. Посетивший Киев в 1805 году
Оттон фон Гун писал, что «молдавское
вино пьют здесь даже и мужики. Вен-
герцы и жиды привозят сюда и фран-
цузские вина». Последнее относится,
очевидно, к тем же молдавским винам
из культивируемых за Днестром фран-
цузских и рейнских сортов винограда.
Они продавались с соответствующими
иностранными названиями (бордо, бур-
гонское, рейнвейн, сотерн), но с прибав-
лением местных названий. Большим
спросом пользовались вина из болгар-
ских колоний — аккерманские и буд-
жакские.
В ресторанах и столовых залах луч-
ших трактиров подавали дорогие загра-
ничные напитки — шампанское, бургон-
ское, лафит и мадеру. В трактирах по-
проще посетителям предлагались вроде
бы те же вина, но по более доступным
ценам: «шампанское самой лучшей не-
мецкой работы» и бургонское, составлен-
ное из «медка» (ситы) и десятой час-
ти рома, переваренного с сахаром.
«Мадера,— острила «Стрекоза» в
1881 г.,— бывает разных сортов: насто-
ящая, самая настоящая и «гишпанская».
Из них только «гишпанская» фабрику-
ется на Васильевском острове, а осталь-
ные сорта по большей части в Москве».
За лафит выдавался тот же самый «ме-
док», приправленный ароматическими
кореньями и сгущенный простым выпа-
риванием. При этом происхождение та-
ких «иностранных вин» ни для кого не
было секретом. Как писали устроители
Всероссийской промышленно-художест-
венной выставки в Москве в 1882 г.,
отечественный потребитель XIX века
превозносил до небес иноземное вино-
делие и презрительно отворачивался от
своего. «Большинство русских потреби-
телей,— жаловались они,— даже пред-
почитают поддельные вина с этикетка-
ми «мадера», «херес», «бордо», «ме-
док» и т. д. натуральным крымским и
кавказским винам. Даже вполне само-
стоятельные виноделы, приноравливаясь
ко вкусу публики, прибавляют на бутыл-
ках к названию своей фирмы иностран-
ное название, смотря по сорту виногра-
да, хотя вина эти отличаются от иност-
ранных вин, которых названия они но-
сят, гораздо более, чем многие иностран-
ные вина друг от друга».
Интеллигентная публика вела себя
иначе. Она не раболепствовала перед за-
падными производителями и с удоволь-
ствием пила недорогие крымские (в том
числе «удельные», массандровские) и
кавказские вина: новые (изабелла, мус-
кат, малагские) и старинные вина из
Имеретии и Кахетии (саперави, ркаци-
тели, бендешир и др.). С Дона приво-
зили знаменитые раздорские и цимлян-
ские вина. И даже какое-то «донское
шампанское», о достоинствах которого
теперь уже судить трудно.
В сохранившемся до наших дней «го-
тическом доме» у Золотых ворот (Под-
вальная, № 5) торговали отличным
красным вином из кавказского имения
Туишхо, принадлежавшего брату знаме-
нитого путейного инженера, барону
Максиму Штейнгелю. Его продавали в
бутылках и на розлив из огромных бо-
чек, видных с улицы сквозь большие
стеклянные двери магазина. Без «Туиш-
хо» с Подвальной не могло обойтись ни
одно интеллигентное застолье в старом
Киеве.
Лучшие и более дорогие вина барона
подделывалось, поэтому он неоднократ-
но предупреждал киевлян «не ограничи-
ваться только названием фирмы (на бу-
76
Винный откупщик
тылке), но и определять сорт вина «Ту-
ишхо», а также обращать внимание на
бутылочный ярлык и штемпель на кап-
суле».
Хорошими винами славилась и апте-
ка, основанная в 1866 г. ученым фарма-
цевтом Адольфом Марцинчиком на
Крещатике. Здесь продавалось «Вино из
Пепсин Будо», которое рекомендова-
лось пить «при болях в желудке» и «от-
сутствии аппетита». Здесь же можно
было приобрести и знаменитое обще-
укрепляющее вино XIX века — «Сен-
Рафаэль». Оно, уверяли аптекари, «спо-
собствовало пищеварению» и «предпи-
сывалось докторами предпочтительнее
перед железистыми средствами и хинны-
ми винами, коих качества в нем содер-
жатся при отсутствии их недостатков».
В этой же аптеке можно было получить
(бесплатно) небольшую книжечку фран-
цузского доктора Де Барре «О Сен-Ра-
фаэльском вине» и прочесть о нем бо-
лее вразумительные сведения.
Оказывается, это было действитель-
но необыкновенное вино, чем-то напо-
минавшее кьянти: при его приготовлении
«выбираются специально виноградники
в теплом климате; уход за ними самый
тщательный; сбор винограда совершает-
ся не иначе, как после полного созрева-
ния ягод, которые теряют при этом,
вследствии испарения, значительную
часть своей воды; хотя благодяря этому
уменьшается количество сбора, но зато
будущее вино выигрывает в качестве.
Ягоды после сбора строго сортируются,
тщательно очищаются, и только отбор-
нейшие идут в дело. Метод, употребля-
ющийся при приготовлении вина «Сен-
Рафаэль» составляет его секрет».
Этот напиток издавна назначали вы-
здоравливавшим больным, а в XIX ве-
ке по рекомендации знаменитого хими-
ка Субейрана его ввели как общеукреп-
ляющее в парижских госпиталях. «Ле-
карство» это пили стаканами ежедневно
и после каждой еды, что, конечно, не
могло не поднимать настроения у боль-
ных и не способствовать их быстрому
выздоровлению.
Винный откупщик — частное ли-
цо, получившее от властей монопольное
право на торговлю спиртными напитка-
ми. Петербургские откупщики станови-
лись миллионерами, швыряли на ветер
ради своих прихотей десятки тысяч руб-
лей. В старом Киеве были свои моно-
полисты из так называемой магистрат-
ской аристократии. Достаточными капи-
талами они обычно не располагали, а
потому объединялись в небольшие кла-
ны, обладавшие одновременно и деньга-
ми, и властью.
Об одной такой компании в дневни-
ке митрополита Серапиона пишется так:
«6 февраля [1811 г.] возвратились из
С.-Петербурга киевские купцы: Кисе-
левский, Лакерда и Барский. А ездили
они за откупом винным и взяли на се-
бя лично за 379 тыс. руб., да за пиво и
мед 23 тыс. руб. на 4 года. Сумма чрез-
вычайно высокая». Как видно из писем
митрополита Евгения, в 1826 г. эту ком-
панию откупщиков возглавлял владелец
местечка Бородянка, делок, магнат и
полковник Иосиф Понятовский, сыно-
вья которого играли видную роль в куль-
турной и светской жизни Киева. В
1840 г. на винном откупе разжился ки-
евский купец Толли.
Откупщики назначали в городе более
высокие цены, чем в тех местах, где от-
купа не было, и высылали на все доро-
ги своих стражников, вооруженных
длинными железными палками с заост-
ренными концами, которыми они проты-
кали бочки с контрабандной водкой и
разбивали бутыли. Стражники имели
свои посты перед шлагбаумами у город-
ских застав, останавливали и осматрива-
Винный откупщик
ли возы с сеном, дровами и другой кла-
дью. Они имели право обыскивать и
пассажиров экипажей, но обычно до это-
го дело не доходило, — те откупались
от них мелкой мздой.
Как и все иные, винные откупщики
уважением сограждан не пользовались. В
уездах было много сольных винокурен-
ных заводов, продававших водки, налив-
ки и ликеры по дешевым ценам, и каж-
дый уважающий себя киевлянин, возвра-
щаясь из имения, деловой поездки или с
дачи, считал своим долгом хоть немного
насолить им и заняться контрабандой.
Необложенную налогом в пользу от-
купщика выпивку называли «дешевкой»
(так и говорили: «Выпить дешевки»), и
везли ее все, кто сколько мог. Как вспо-
минает В. Хижняков, отец его, почтен-
ный секретарь консистории, обычно при-
возил из села своей сестры Юрова «не-
сколько бутылок старой водки [старки]
и разных наливок. Даже благочестивая
бабушка брала с собою в Киев наливки.
Кроме того, в постоялом дворе на поло-
вине пути, где мы останавливались для
отдыха лощадям, она покупала дешевые
вкусные ликеры еврейского приготовле-
ния, налитые в небольшие, совсем пло-
ские штофики, приспособленные для
контрабандной перевозки». (См. также
Карманная бутылка).
Хлебосольные киевляне, любившие
устраивать в своих домах вечеринки и
приемы, занимались более крупными
контрабандными перевозками и возили
«дешевку» бочками, имея, разумеется,
предварительную договоренность со
стражею откупщиков. Нелегальные пар-
тии старки проходили через таможенные
кордоны под прикрытием ночной темно-
ты. Все делалось по-патриархальному
просто. Завидев костер стражи у доро-
ги, контрабандист выходил из экипажа,
распивал со служащими откупщика бу-
тылку наливки и, закончив приятную
дружескую беседу, не забывал оставить
им немного денег.
Благодаря цитировавшимся уже мему-
арам В. Хижнякова до нас дошел лю-
бопытный эпизод из истории киевской
спиртной контрабанды, связанный с име-
нем друга Н. Лескова, Т. Шевченко,
Ф. Лебединцева и ректора Филарета,
популярного приходского священника
Ефима Ботвиновского, которого киевля-
не, любя, называли «отцом Юхимом»
или «батею Евфимом». Он был злост-
ным контрабандистом и при этом уму-
дрялся сохранять прекрасные отношения
с откупщиком Толли.
«Но однажды,— пишет В. Хижня-
ков,— он отпустил какую-то злую шут-
ку по адресу важного откупщика. По-
следний узнал об этом, очень возмутил-
ся и погрозил «насолить» дерзкому. В
Юров тогда ездили по вновь устроен-
ному Житомирскому шоссе. Сторожевой
пункт откупщика находился в 20 верстах
от Киева на берегу реки Ирпеня. Со-
бравшись однажды в Юров, батя (Бот-
ви но вс кий) получил анонимную записку:
«Берегитесь, на обратном пути вас ожи-
дает большая неприятность».
Погостив в Юрове (у тетки авто-
ра.— А. М.) два или три дня и соби-
раясь уезжать, он попросил распоря-
диться, чтобы его бочонок хорошо вы-
полоскали и налили чистой водой. Всех
очень поразило это, и к нему начали при-
ставать с расспросами. «После узнае-
те»,— таинственно отвечал он. Бочонок,
плотно закупоренный, поставили в его
экипаж.
Подъзжая к Ирпеню, Евфимий уви-
дел, что во всю ширину шоссе стоят
стражники со своими «списами». «Про-
пустите, братцы!» — крикнул он. Один
из стражников подошел к экипажу. «Ви-
бачайте, батюшко,— доложил он,—
прийшов наказ з Киева, мусимо вас по-
трусить» (обыскать).
78
Батя вышел из экипажа. Оттуда взя-
ли бочонок, отнесли его к костру и со-
брались откупорить. «Подождите не-
много,— сказал Евфим. Затем он снял
шапку, что сделали и другие, и произ-
нес: — Господи Иисусе Христе, пре-
вративший в Кане Галилейской воду в
вино, преврати сие вино в воду. Теперь
откупоривайте!» — скомандовал он.
Вскрыв бочонок, стражники остолбене-
ли в благоговейном удивлении».
Такое пародирование Евангелия мог
позволить себе лишь «отец Юхим». Как
священник он сильно рисковал, но ему
как любимцу всего города и не такое схо-
дило в рук.
Водопровод — Сведения о древнем
киевском водопроводе восходят к
1636 г. Уже тогда существовал «взвод
воды трубами в Братский монастырь от
гор Киевских из родников». В конце
этого столетия на центральной площа-
ди Подола напротив ратуши стоял боль-
шой «фонтанальный колодезь», из ко-
торого вода поступала также и в отдель-
ные усадьбы.
К середине XVIII века родники у
подножия киевских гор иссякли, дере-
вянные трубы прогнили, и магистрат
провел реконструкцию всей системы по-
дольского водоснабжения. Вода стала
поступать из оболонских озер самоплы-
вом по трубам, проложенным в 1749 г.
архитектором И. Григоровичем-Бар-
ским. (Трубы этого водопровода за Ка-
навой до сих пор не обнаружены, что да-
ет повод сомневаться в том, что в
XVIII в. город получал воду из приго-
родных озер, а не из своих собственных
ручьев). Он же построил над централь-
ным водоемом с фонтаном роскошный
павильон в стиле барокко, называвший-
ся сначала «Фелициалом». Над водо-
емом стоял ангел с чашей, из которой
струилась вода. В начале XIX века ан-
гела заменили скульптурной композици-
ей, изображавшей схватку библейского
Самсона со львом, и сам фонтан офи-
циально стал именоваться «Самсоном»,
а в народе — «фонтаном Лева».
Остатки труб водопровода XVIII ве-
ка обнаружили во время земляных ра-
бот на Борисоглебской ул. в 1936 г.
Они состояли из длинных сосновых бре-
вен с высверленным в них отверстием
диаметром 10—И см. Вода доходила до
окраин старого Подола — Нижнего ва-
ла, Житнего рынка и Олеговской ул.
Второй водопровод старой фонтанной
системы появился на Крещатике. В
1843 г. на Театральной (ныне Европей-
ской) площади возник роскошный гра-
нитный фонтан «Иван», нареченный так
в честь губернатора Ивана Ивановича
Фундуклея, не пожалевшего денег на
его великолепие.
В систему крещатицкого водопровода
входили еще два бассейна с фонтанами,
питавшимися водами, отведенными от
ключей близлежащих гор. Один из них
(на теперешнем майдане Незалежности)
давал слабую и некрасивую струю, отче-
го назывался в народе (а иногда и в га-
зетах) «Уродом». Правда, злые языки
утверждали, что он назван так «в честь»
однорукого киевского деспота — гене-
рал-губернатора Д. Г. Бибикова, что то-
же вполне возможно. Третий (и самый
мощный) крещатицкий фонтан — «Кон-
стантин», или «Моряк»,— находился на
Бессарабской площади.
Эта забытая теперь фонтанная систе-
ма заканчивалась водосточной трубой,
проложенной под землей от Бессарабки
до Кловского ручья. Она была такой ог-
ромной, что в нее мог въехать, не при-
гибаясь, всадник на лошади, и сделана
так добротно, что, когда ее открыли для
осмотра в 1889 г., на стенах не нашли
ни одной трещины, хотя во многих ме-
стах зияли большие пробоины, сделан-

Водопровод
ные владельцами соседних усадьб, поль-
зовавшимися тайными подкопами для
стока нечистот.
Идея сооружения в Киеве водопрово-
да новой системы (с водонапорными баш-
нями) впервые была высказана генерал-
губернатором И. И. Васильчиковым в
1858 г., когда в прессе появились сооб-
щения о создании петербургскими домо-
владельцами акционерного общества во-
доснабжения. (Первый петербургский во-
допровод между Невой и Обводным ка-
налом начали строить в 1859 г. и пустили
в 1863 г. До того в столице существова-
ли (с 1827 г.) «водоналивные машины»
(водокачки). В 1850 г. их было 37).
По предварительным подсчетам стро-
ительство киевского водопровода заня-
ло бы три года и обошлось всего в 250
тысяч руб. серебром, но желающих вло-
жить свои деньги в акции предприятия
не нашлось.
При генерал-губернаторе Н. Н. Ан-
ненкове пресса вновь заговорила о во-
допроводе. Для успокоения прижимис-
тых киевских капиталодержателей офи-
церы путей сообщения составили в 1865
г. официальный проект, на осуществле-
ние которого требовалось уже полмил-
лиона руб. И снова инициатива властей
натолкнулась на сопротивление киевлян,
которые считали, что «выгоды от водо-
проводов будут несоразмерны с расхо-
дами на их устройство, и содержание их
превысит средства жителей».
Бесплодные дебаты длились до
1869 г., когда за дело взялся знамени-
тый строитель киевского железнодорож-
ного моста через Днепр инженер-капи-
тан А. Е. Струве. Он высказал готов-
ность создать свою акционерную компа-
нию и предложил думе такие условия:
«Отвод места от города для строитель-
ства водоподъемного заведения и пред-
ставление в 60-летнее пользование во-
допроводами [...] Струве желает полу-
чать за бочку воды 9 коп., за ведро 1/4
коп. За водопой скота 1 коп. от головы.
На 100 сажен [213 м] водопроводных
труб будет устроен кран для получения
воды во время пожара; кроме того, 4
бассейна с фонтанами, из коих пользо-
вание водою ведрами для собственного
употребления бесплатно. Г-н Струве по-
лагает, что для населения Киева доста-
точно в сутки 175 тыс. ведер воды».
Поняв, что на этот раз раскошели-
ваться не придется, гласные думы при-
няли предложение и 9 июля 1870 года
подписали со Струве (ставшим после
возведения моста инженер-полковником)
контракт.
12 марта 1872 г. вода из Днепра по-
давалась уже по трубам на Крещатик,
Александровскую, Васильковскую (до
угла с Шулявской) улицы и на Биби-
ковский бульвар. Появились и первые 5
уличных водоразборных кранов: на
Александровской (у парка Шато-де-
Флер), на Крещатицкой площади, на
Васильковской ул., близ Железной церк-
ви на бульваре и на углу Большой Вла-
димирской и Шулявской улиц.
В материалах первой переписи насе-
ления Киева 1874 г. значится, что в го-
роде было тогда 147 усадьб с водопро-
водами, 1304 оставались с колодцами, 78
пользовались водоемами, реками и ручья-
ми и вовсе без воды насчитывалось 3845
усадьб. Естественно, жалобы на водопро-
вод начались с первого же года его за-
пуска. Если раньше считалось, что он во-
обще не нужен, то теперь его услугами
желали пользоваться все. Так, жители
Лыбедской части писали в редакцию
«Киевлянина», что в их районе водо-
снабжение «непостоянно и сопряжено с
такими неудобствами, что им приходит-
ся брать воду из крещатицкого резерву-
ара», т. е. из старого фонтана «Моряк»
на Бессарабке (или же из озера-бассей-
на у теперешней Бассейной улицы).
80
Водопровод
В домах кранов почти не было: до-
мовладельцы считали, что от них может
появиться сырость и тот страшный раз-
рушитель дерева — домовой гриб, ко-
торый в те годы начал распространять-
ся по Киеву. У водоразборных пунктов
выстраивались длинные очереди. Вмес-
те с дефицитом водопроводной воды по-
явилась и спекуляция ею. Предприим-
чивые мещане покупали по установлен-
ной таксе несколько бочек воды и про-
давали ее вдвое дороже на отдаленных
улицах. «По одной только Кирилловской
улице,— писала газ. «Киевлянин» в
1886 г.,— существует 4 лавки, где ве-
дется торговля водой для питья [...] И
все население, пользующееся арендован-
ной лавочниками водой, вынуждено по-
чиняться произвольному повышению
платы на воду, т. к. в противном случае
ему пришлось бы носить воду из Дне-
пра и пить ее неочищенной».
Малое количество кранов в домах в
1870-м — начале 1880 гг., как уже го-
ворилось, отчасти объясняется боязнью
сырости, но истинной причиной была все
же дороговизна услуг Общества водо-
снабжения. В 1875 г. хозяин усадьбы
платил по «приблизительному способу»
оплаты от 35 до 40 коп. за каждую са-
жень жилого помещения. Кроме того, за
ванную комнату — 5,4 руб., за ватер-
клозет 5 руб., за пожарный кран 3 руб.,
за воду для одной лошади 3,3 руб., за
каждый большой экипаж (карету, коля-
ску) 2,5 руб. и за малый (дрожки) —
1,45 руб. За фонтан (в зависимости от
диаметра трубы) — от 20 до 78 руб.
И за поливку каждой сажени сада, дво-
ра и улицы — по 12 коп.
Выходит, что хозяева упомянутых уже
147 усадьб с водопроводами платили за
новое благо цивилизации непомерно
большие деньги, пока само это благо не
пошло на существенные уступки, что по-
изошло в конце 1880 годов, когда как-
то начала решаться проблема очистки
речной воды. Она пропускалась в то
время сквозь мешки с песком. Такие
фильтры быстро наполнялись мутью и
грязью, их надо было часто менять или
увеличивать напор воды. Большого дав-
ления мешковина не выдерживала, рва-
лась, и грязь вновь смешивалась с очи-
щенной водой. В результате многих
скандалов и расследований было уста-
новлено, что применявшийся тогда спо-
соб очистки безнадежно устарел.
В 1887 г. состоялось торжественное
открытие здания нового фильтра, по-
строенного архитектором Г. П. Шлей-
фером на Александровском спуске, в вы-
емке горы, где прежде помещалась гос-
тиница «Палестина». Он работал лучше
прежнего, но и сама вода в Днепре за-
грязнялась с каждым годом все больше
и больше. «Один из местных профессо-
ров,— писала «Киевская искра»
(1908.— 1 июня),— произвел опыт для
испытания качества воды, доставляемой
нам киевским водопроводом. Он завязал
кран своей ванны чистым полотенцем и
пустил через последнее струю воды. По
прошествии получаса в полотенце оказа-
лось около полуфунта ила и 3 пиявки [...]
Через несколько дней [...] Н. А. Арте-
мьев повторил свой опыт [...] Попало
только две небольшие пиявки и горсти
две грязи [...] Даже слабая лупа откры-
вает в этой грязи большое количество ли-
чинок и различных существ — частью
целых, частью поврежденных, очевидно,
при прохождении воды через водопро-
водные задвижки и краны».
Проблема очистки решилась лишь по-
сле того, как по трубам киевского водо-
провода пошла вода из артезианских
скважин. Полная замена речной воды
артезианской произошла в 1908 г., и с
этого года до декабря 1939-го в трубах
киевского водопровода циркулировала
чистейшая влага земных недр.
81
Воздушные шары
Воздушные шары — Первое упо-
минание о запусках воздушных шаров в
Киеве находим в дневнике митрополита
Серапиона за 1807 г. В ожидании но-
вых военных действий тогдашний гене-
рал-губернатор М. И. Кутузов, сослан-
ный в Киев в наказание за поражение
под Аустерлицом, начал серию испыта-
ний воздушных шаров, успешно приме-
няемых с 1794 г. во французской армии.
Первый запуск 21 апреля в Царском
саду был неудачным. Ткань оболочки
оказалась порванной в нескольких мес-
тах, и шар просто не наполнился горя-
чим воздухом. Его залатали через месяц
и произвели более успешный запуск в
Шулявской роще у дачи митрополита в
присутствии самого Кутузова, его гене-
ралов и многих духовных лиц.
«Шар был наполнен горячею матерн-
ею, а более дымом. И наполнен будучи,
поднялся довольно скоро и поднялся вы-
ше берез и полетел влево по дороге и
близ рощи опустился. Вышиною взле-
тел, как иным показалось, саженей на
сто [213 метров], и летел не более, как
минут 10».
Военные запускали шары и после вой-
ны 1812 г. на учениях у Глевахи и в дру-
гих местах. Новая эпоха в киевском воз-
духоплавании наступила после открытия
в 1860 гг. платного городского парка
Шато-де-Флер, где демонстрация за-
пуска воздушных шаров была включена
в первые же программы его обществен-
ных развлечений.
«В Шато,— вспоминал о тех годах
в романе «Тучи» И. Нечуй-Левиц-
кий,— было большое гуляние. На афи-
шах извещалось, что в этот вечер в са-
ду будут петь тирольцы, потом будут за-
пускать воздушный шар, а в конце все-
го будут зажжены бенгальские огни и
фейерверк [...] Звонок дал сигнал, и
публика начала сходиться к платформе
[эстраде] и рассаживаться на скамейках
Воздушный шар на гуляньях
в общественном саду. 1845 г.
[...] Вышли тирольцы и начали петь ско-
рее странно, чем нежно [...] Публика
кричала «браво», а студенты смеялись и
свистели.
Тирольцы сошли с подмостков; там
появился какой-то немец и начал с по-
мощниками готовить свой шар. Его при-
вязали, как следует, веревками и нача-
ли наполнять газом. Вот шар надулся и
стал блестеть в темноте. Публика жда-
ла, что он вот-вот взовьется и полетит,
но шар начал сплющиваться так, что его
бока втянулись, как у самого немца.
Шар лопнул с одного бока. Публика
стала смеяться. Тут же принесли инст-
рументы и дырки кое-как залепили. На
этот раз дело пошло лучше: шар надул-
ся, тихо поднялся с места и начал ухо-
82 -чЛ
Воздушные шары
дить в высоту. Публика зашумела, за-
хлопала в ладоши, закричала. Шар под-
нялся вверх — и начал оседать как раз
над скамейками [...] Поднялся шум,
крик, даже плач. Дамы повскакивали и
прыгали через скамейки [...] Оркестр за-
гремел и заглушил шум и гам народа».
Подобное случалось тогда часто. По-
хожий случай описан в газ. «Киевлянин»
за 6 июня 1868 г., когда в Шато дол-
жен был взлететь «настоящий воздуш-
ный шар с корзиною и пассажирами.
Но, увы, [...] такова уже участь Кие-
ва,— шар не наполнился воздухом и не
поднялся». Разочарованная публика
«долго еще вечером осаждала кассу, тре-
буя обратно обещанные к возврату 35
коп. вместо 75, заплоченных при входе
на гуляния».
Впрочем, неудачи не смущали аэро-
навтов, они упорно запускали свои ша-
ры, и когда публике надоедало смотреть
на подъем одной оболочки, привязыва-
ли к ней корзины с фонарями, сами под-
нимались в воздух, а когда и это при-
едалось, устраивали под облаками акро-
батические представления и, наконец,
выбрасывались над городом из корзин
на парашютах.
Трудно сказать, были ли действитель-
но известны в Европе «знаменитые ино-
странные воздухоплаватели», выступав-
шие в Шато, и были ли они вообще ино-
странцами, но, без всякого сомнения,
они принадлежали к числу самых сме-
лых людей своего времени.
Особого внимания городской прессы
удостоились полеты воздушного акроба-
та Боде, проходившие в 1880 гг. «Вче-
ра в 3 часа дня,— писала городская га-
зета в апреле 1884 г.,— в саду Шато-
де-Флер состоялся полет воздухоплава-
теля г-на Боде. Стечение публики было
довольно значительное; любителей даро-
вого зрелища собралось также немало в
Царском саду, причем они довольно жи-
вописно расположились не только на
возвышенностях, но и на деревьях. [...]
К концу шара прикреплена была трапе-
ция. Г-н Боде в матросском костюме и
без шапки, раскланявшись с публикой,
ловко вскочил на трапецию и быстро
взвился в воздух, проделывая акробати-
ческие штуки. Публика провожала сме-
лого воздухоплавателя громкими аплоди-
сментами [...] Поднявшись на высоту
около 4 тысяч футов, шар начал мед-
ленно опускаться и попал в Днепр на
расстоянии верст 6 от Шато, возле ос-
трова с правой стороны реки. Г-н Боде
доплыл до берега, а затем был вытащен
и шар [...] По словам г-на Боде он со-
вершал полет 520 раз, а на привезенном
им в Киев шаре — И раз».
Через несколько лет после выступле-
ний Боде Киев посетил еще боле риско-
вый аэронавт Дзиковский. Он не крутил-
ся на трапеции под облаками и вообще не
развлекал публику цирковыми трюками.
Его номер был прост и ужасен: подняв-
шись на высоту 1800 метров, он отры-
вался от шара и, наполняя души зрителей
ужасом, камнем летел прямо на город.
«Но прошло несколько секунд,— пи-
шет репортер, наблюдавший это неверо-
ятное зрелище,— парашют распустился
и по мере приближения к земле опус-
кался все тише и тише [...] Аэронавт
спустился немного ниже Аскольдовой
могилы на берегу Днепра».
Подобные отчаянные трюки проделы-
вал и отважный воздухоплаватель Лис-
кевич, выступавший в 1893 г. в «Эрми-
таже» на Трухановом острове. Журна-
листы спрашивали его, что он чувству-
ет, бросаясь на землю с такой высоты,
и он честно отвечал: «При полете я ни-
чего не ощущаю, ничего не сознаю и со-
вершенно машинально хватаюсь за па-
рашют. Самообладание начинает ко мне
постепенно возвращаться только по ме-
ре приближения к земле». В этих сло-
83
Войт
вах весь секрет человеческой смелости:
смелый остается смелым даже тогда, ког-
да от страха ничего не соображает.
Полеты на шарах потеряли для горо-
жан прежнюю свою привлекательность,
когда в небе Киева в 1909—1911 гг. по-
явились управляемые летательные аппа-
раты — аэропланы Ф. Былинкина, кня-
зя А. Кудашева и К. Эрганта и аэро-
стат Ф. Андерса.
Войт — пожизненно избираемый ме-
щанами Кие во-Подола голова города,
управляющий общественными делами
посредством магистрата.
Вокзал — 1. Увеселительное заведе-
ние [зал] под Лондоном, названное по
имени его владелицы г-жи Джейн Воке
«воксалом». С 1700 года для фешене-
бельной публики здесь давались концер-
ты, спектакли, устраивались танцы и
банкеты. Вскоре все подобные увесели-
тельные загородные залы, кафе, ресто-
раны и специальные домики стали на-
зываться «воксалами».
Роль вокзалов в старом Киеве играли
парки с чайными домиками. К сожале-
нию, наглядного описания подобных ки-
евских заведений отыскать не удалось.
Восполним этот пробел в истории киев-
ского быта рассказом художника К. Ко-
ровина о посещении им вместе с А. Че-
ховым в 1883 г. московских Сокольников:
«Мы подошли к краю леса. Перед на-
ми была просека, где лежал путь желез-
ной дороги. Показались столы, покры-
тые скатертями. Много народу пило
чай... Самовары дымились... Мы тоже
сели за один из столиков,— чаепитие
было принято в Сокольниках. Сразу же
к нам подошли разносчики... Булки, су-
хари, балык, колбаса копченая наполня-
ли их лотки...»
Достопримечательностью киевских
парковых кафе были разнообразные
фрукты (груши, виноград, сливы, редкие
сорта яблок, вишни) и кислое молоко
(кефир, кумыс, простокваша). Компании
гуляющих заказывали мороженое, вино,
фрукты и конфеты. Горячих блюд и вод-
ки здесь обычно не подавали, но когда
чайные домики снимались для празднич-
ных банкетов, ограничения отменялись.
Одно время, еще до проведения че-
рез город железной дороги, вокзалом
назывался также ресторан в парке Ша-
то-де-Флер. Чайный домик в Выдубиц-
ком монастыре кратко описан в запис-
ках кн. И. Долгорукого, в Кинъ-грусти
— в «Прогулках...» Л. Ярцовой, в
усадьбе Дикого — у Н. Сементовско-
го. Были они и в больших садоводствах
Кристера и Христиани.
Дольше всех название вокзала сохра-
нялось за летним помещением парка ку-
печеского собрания (См. Купеческий
сад). Этот импозантный павильон, вы-
строенный в вычурном «русском стиле»,
служил лучшим украшением круч над
Днепром и запечатлен на многих видо-
вых открытках. По рассказам старожи-
лов, он сгорел во время зимних боев
1918 года вместе с хранившимися в нем
музыкальными инструментами парково-
го симфонического оркестра.
2. После появления железных дорог
увеселительные загородные заведения с
угощением, оркестрами, танцами и эст-
радными представлениями стали устраи-
ваться при железнодорожных станциях,
отчего те тоже назывались вокзалами.
Вольный ДОМ (архаизм) — назва-
ние нелегального притона разврата в
XVIII и первой половине XIX века.
После официального признания публич-
ных заведений в 1843 г. они стали на-
зываться домами терпимости.
«Вселенская смазь» (жарг.) —
победитель в той или иной гимназичес-
Лх 84 х?»
Газовый завод
кой игре имел право в знак своего пре-
восходства плюнуть себе на ладонь и с
нажимом провести ею от подбородка к
глазам побежденного.
Вырезуб, ВЫреЗ — рыба, схожая с
чебаном (Cyprinus dentex). Изысканное
угощение, перед которым не мог усто-
ять даже переборчивый гурман. По при-
езде в Киев в сентябре 1816 года импе-
ратор Александр Павлович вел себя не
как государь, а как набожный паломник.
Он постился, посещал церкви и монас-
тыри и проводил большую часть време-
ни в молитвах. Но в доме гостеприим-
ного митрополита Серапиона он отсту-
пил от своих аскетических правил. Од-
ни мемуаристы говорят, что он пригубил
бокал шампанского и съел пирожок, дру-
гие утверждают, что царь не устоял пе-
ред вырезубом и запил его бокалом хо-
рошего шампанского.
«Выходные актрисы» и «хористки»
(«Стрекоза», 1891 г.)
«Выходные актрисы» и «хори-
стки» — нелегальные проститутки,
подрабатывающие по вызову.
г
Газовый завод — Газовое освеще-
ние улиц и домов появилось в Киеве с
некоторым опозданием сравнительно не
только с крупными городами Европы
(часть Лондона освещалась газом в
1815 г.), но даже позже, чем во Львове
(1858 г.), в Одессе (1866 г.) и Харь-
кове (1871 г.). По соглашению, заклю-
ченному между Киевской городской ду-
мой и акционерной компанией А. Стру-
ве в 1870 г., под газовый завод перво-
начально выделялся участок городской
земли на Оболони, но фактически газо-
вое освещение в городе обеспечивало два
газопроизводителя. Второй завод распо-
лагался неподалеку от речки Лыбедь и
представлял собой главное предприятие
компании Струве.
В те времена газ получался прокали-
ванием дерева или угля. Струве избрал
новый, предложенный любекским инже-
нером А. Стольтенбергом, способ добы-
вания его из нефти с добавкой древеси-
ны, и создал вместе с ним «Киевское га-
зовое общество». Струве обязался начать
газовое освещение с 1 августа 1872 г.,
но вследствие неудачи первых его опы-
тов керосиновые фонари светили в цен-
тре несколько «лишних» месяцев.
О начале регулярного газового осве-
щения Киева прямых указаний в прессе
того времени нет. «Киевлянин» пишет об
85
Газовый завод
этом как-то неопределенно, в общих сло-
вах: «Справедливость обязывает нас за-
метить,— читаем в номере за 14 нояб-
ря 1872 г.,— что вот уже с неделю Ки-
ев пользуется таким прекрасным газо-
вым освещением, которым может поспо-
рить с любою столицею».
Через несколько дней на страницах
той же газеты первый управляющий га-
зовым заводом С. Артемовский-Гулак
уточняет эту формулировку и называет
2 ноября 1872 г. «временем правильно-
го открытия в Киеве газового освеще-
ния». Очевидно, в этом случае речь идет
именно о дне, с которого началось регу-
лярное зажигание газовых фонарей на
Крещатике.
Киевские заводы потребляли бакин-
скую нефть. В 1878 г. на изготовление
газа ушло 20698 пудов нефти и 516 куб.
саж. сосновых дров. (См. также Фона-
ри уличные). Через год работы газово-
го завода отчетливо вырисовались все
достоинства и недостатки новой систе-
мы освещения. Когда напор в трубах
был достаточно сильным, освещение
улиц казалось сказочно прекрасным. Га-
зовый свет был зеленоватым и напоми-
нал лунный. Но любоваться этой красо-
той удавалось лишь по праздникам, в
редкие дни городских торжеств, при
встречах августейших лиц. В обычное
время газовые рожки горели тускло и
уныло. Особого энтузиазма они не вы-
зывали, что чувствуется в прохладных и
даже раздраженных отзывах прессы по
поводу новой системы освещения.
Одной из пренеприятнейших особен-
ностей газовых рожков было их свойст-
во ни с того, ни с сего, без всякой ви-
димой причины выбрасывать огромное
пламя. Однажды это случилось на сце-
не Городского театра, и хоть огненный
выхлоп был непродолжительным в зале
едва не случилась паника и давка. В
иных случаях извержение огня длилось
часами. На глазах испуганных горожан
уличные фонари превращались в испо-
линские факелы, полыхавшие целые но-
чи. Особого вреда от них не было, но
переполох случался немалый.
Живший в самом конце эпохи газа пи-
86 -Л
сатель Г. Григорьев вспоминал о мед-
ленном исчезновении с улиц лунно мер-
цавших рожков без всякого сожаления.
В глазах его современников газопровод
Струве был источником всяких бытовых
неприятностей: «Помнится случай, ког-
да на Малой Подвальной лопнула под-
земная газовая труба. Улица наполнилась
едким запахом. Чтобы исправить по-
вреждение, пришлось рыть длинную
траншею: требовалось установить, где
именно случилась авария. Два дня шли
поиски, два дня дежурила пожарная ко-
манда, наблюдая, чтобы кто-нибудь не
вздумал чиркнуть спичку. Несколько по-
добных случаев в разных концах горо-
да, иногда со взрывами и убитыми, за-
ставили гласных городской думы при-
нять решение,— в спешном порядке за-
менить газовое освещение электричес-
ким». Газовые фонари исчезли с улиц
Киева накануне Первой мировой войны.
С эпохой газа связан и наш первый
енергетический кризис. В начале Русско-
турецкой войны 1877—1878 гг. желез-
ная дорога с трудом справлялась с пе-
реброской войск и снаряжений. Постав-
ки бакинской нефти для газового заво-
да прекратились, фонари потухли, и го-
род погрузился во мрак. В долгие зим-
ние вечера 1877 г. киевляне ощутили
уязвимость современной цивилизации, ее
беззащитность перед капризами боль-
шой политики.
Гайдук - в XVI—XVIII веке —
солдат придворного феодального войска.
В «дожелезнодорожном» Киеве гайду-
ками называли вооруженных слуг поль-
ских помещиков, сопровождавших их
обозы по пути в город. (Во время кон-
трактов все подступы к Киеву контро-
лировались войсками, но тем не менее
не были редкостью и случаи вооружен-
ного разбоя).
В старинных мемуарах можно встре-
тить образ гайдука, следующего за своим
паном с мешком или бочонком серебря-
ных монет и кидающих их продавцам гор-
стями (см., например, Контрактовичи).
Галда — название дани или взятки в
виде мелкой медной монеты, пряников
или чего-нибудь другого съестного от
худшего ученика лучшему — аудитору
(авдитору), которому учитель бурсы
поручал проверять знания учеников пе-
ред уроками и делать соответствующие
пометки в специальной тетради (эрра-
те). Галда давалась также цензорам и
квартирным.
«ГалушниКИ» — старые украинцы,
жившие в Киеве конца XIX века, но во
всем придерживавшиеся народных (в
данном случае — исключительно дере-
венских) обычаев. Они враждебно реа-
гировали на любые нововведения, и осо-
бенно на те, которые шли из России или
с Запада.
В худшие времена правительственных
гонений на украинскую культуру такая
позиция имела определенный смысл, по-
скольку «галушничество» препятствовало
исчезновению остатков национальной ста-
рины из быта города. Но как только де-
ла начинали поправляться, от них было
больше вреда, чем пользы. Так, «галуш-
ники» устраивали овации на спектаклях
полубалаганных трупп, выдававших ба-
зарные фарсы за украинскую националь-
ную драматургию, и возмущались первы-
ми пьесами М. Старицкого, М. Кропив-
ницкого, И. Карпенко-Карого.
Среди «галушников» случались и
одаренные люди. В свое время в Кие-
ве был очень популярен автор специ-
фических «Сцен и рассказов из мало-
российского быта» П. Раевский, пре-
восходно знавший украинский фольклор
и писавший исключительно на «сель-
ские темы». Его книги читали во всех
87
Генерал-губернаторы
слоях киевского общества, по ним зна-
комились с «украинской жизнью», но
прочитайте их теперь и попробуйте от-
ветить на простой вопрос: что в них —
любовь к людям из народа или издева-
тельство над ними? В наше время по-
добных консервативных патриотов на-
зывают «шароварниками».
Генерал-губернаторы — Первые
киевские военные губернаторы (гене-
рал-майор Ю. Фамендин (1700—
1704), А. Гулиц (1704—1707), кн.
Д. М. Голицын (1707—1719) и дру-
гие) не принадлежали к числу первей-
ших должностных лиц империи и по
старой традиции исполняли в основном
обязанности командующих войсками,
расположенными на Левобережной Ук-
раине. Учрежденная в 1708 г. Киевская
губерния существовала только на бума-
ге. Украиной правили гетманы или Ма-
лороссийская коллегия, Киевом — ма-
гистрат, Печерском — лаврский архи-
мандрит, а Верхним городом — коней-
ситория митрополита. Начальники Ки-
евской губернии занимались военными
делами и в случае войны ходили со сво-
ими войсками в походы.
Но даже в те времена, в отличие от
других военачальников, они обладали ог-
ромными политическими полномочиями,
играли роль дипломатических посредни-
ков в отношениях с гетманом, Польшей,
Крымом и Турцией. Более того — в них
видели доверенных лиц русского прави-
тельства в Украине, присматривающих
за сбором налогов, работою городского
суда, действиями магистрата, за поряд-
ком в Киеве и его благоустройством.
Первым клочком киевской земли, где
укрепилась их власть, был Печерск, ко-
торым с 1711 г. начал править (через Гу-
бернскую канцелярию) генерал-губерна-
тор Голицын, разделяя свою власть с ар-
химандритом Лавры, канцеляриею Ки-
евского полка и гетманом И. Скоропад-
ским, жившим в Глухове.
Со временем деятельность местных
властей сужалась, а власть генерал-гу-
бернатора росла и распространялась на
многие сферы гражданской жизни. К
88 % ?
Генерал-губернаторы
Памятный знак на месте смерти генерала А. Р. Дрентельна. Рис. С. Животовского. 1888 г.
концу XVIII века она достигла такого
значения, что без согласия «начальни-
ка края» не могло решиться ни одно бо-
лее-менее важное для жизни города де-
ло. В начале следующего столетия ге-
нерал-губернаторы контролировали уже
магистрат, полицию, торговлю, губерн-
скую администрацию, городской бюд-
жет, занимались благоустройством го-
рода и даже «призрением бедных». Вне
их власти оставались лишь те учрежде-
ния, которые находились в непосредст-
венном ведомстве имперских минис-
терств и управлений (например, Киев-
ский округ путей сообщения, инженер-
ное управление, удельное ведомство),
Синода и местной консистории.
Вершиной могущества генерал-губер-
наторской власти в Киеве стал 1848 год,
когда после разгрома Кирилло-Мефоди-
евского братства царь поручил своему
верному сатрапу Д. Бибикову управле-
ние Киевским учебным округом.
Одновременно с расширением функ-
ций генерал-губернаторов происходило
и расширение вверенных им территорий.
Закрепившись в начале XVIII века на
Печерске, в XIX веке они чувствовали
себя уже хозяевами огромного «Юго-
Западного края», который по своим раз-
мерам не уступал иным государствам
Европы. («Я должен посетить,— писал
Бальзак к сестре в октябре 1847 г.,—
Киев [...] чтобы изъявить почтение ге-
нерал-губернатору, вице-королю трех гу-
берний, величиной с империю, и полу-
чить от него позволение на право пре-
бывания в крае»).
Правители города именовались тог-
да киевскими, подольскими и волынски-
ми генерал-губернаторами. На эту
должность назначались самые видные
89
Генерал-губернаторы
и авторитетные военные администрато-
ры (А. А. Беклешов, М. И. Кутузов,
М. А. Милорадович, А. П. Безак), лич-
ные друзья и приближенные царей
(Д. Г. Бибиков, И. И. Васильчиков,
А. М. Дондуков-Корсаков, М. И. Дра-
гомиров) и многоопытные служаки
(А. Р. Дрентельн, Ф. Ф. Трепов). И
лишь изредка люди случайные, не про-
веренные на деле (Фенш).
Возникшая в послереволюционные
времена огульнонегативная характерис-
тика киевских краевых начальников при
ближайшем рассмотрении оказывается
несостоятельной. Среди них были люди,
которые по-своему любили Киев, забо-
тились о его благосостоянии, некоторые
даже симпатизировали украинской куль-
туре.
Начало плеяде, так сказать, киеволю-
бивых генерал-губернаторов положил
знаменитый глава Верховного тайного
совета, стремившегося ввести в России
конституционную монархию английско-
го типа, Дмитрий Михайлович Голицын
(1665—1737). Он занимал должность
киевского генерал-губернатора 12 лет и
за это время сделал для города немало
хорошего. В свою очередь Киев как го-
род с богатыми традициями самоуправ-
ления сыграл большую роль в развитии
либеральных идей Голицына. В резуль-
тате общения с образованными киевля-
нами и деятелями городского магистра-
та потомок древнего аристократическо-
го рода превратился в убежденного бор-
ца с абсолютизмом. Возможно, здесь, на
холмах Старого города и Печерска, вы-
нашивалась им новая для русской мыс-
ли идея конституционной монархии, за
которую он впоследствии поплатился
своей жизнью.
Во всяком случае киевские годы бы-
ли для него временем большой работы
над собой, идейных исканий. «Он,—
писал историк Киева В. Щербина,—
подружился с представителями [выдаю-
щимися личностями] киевского духовен-
ства и Киево-Могилянской академии,
заказывал ее студентам переводы латин-
ских, немецких и французских книг по-
литического содержания и «усердно за-
нимался их изучением». В его большой
библиотеке, в которой со временем на-
считывалось до шести тысяч томов, бы-
ли произведения Пуффендорфа, Тома-
зия, Гуго Гроция, Локка, Макиавелли,
а также русские летописи и описания пу-
тешествий в чужие края, которые в то
время еще не были изданы. Три сунду-
ка были наполнены книгами на голланд-
ском, английском и шведском языках».
Как считает историк, свою любовь к
городу академии и благочестивой Лав-
ры князь выразил тем, что, будучи уже
сенатором и президентом камер-колле-
гии, активно помогал киевскому духовен-
ству восстанавливать Печерский монас-
тырь после опустошительного пожара
1718 г. «Благодаря его покровительству
реставрация Великой лаврской церкви
была успешно завершена, и она получи-
ла тот вид, который имеет и теперь. Это
последнее [большое] и самое совершен-
ное произведение украинского церковно-
го искусства, распространенного на Ук-
раине в XVII в. — в стиле барокко».
В то же время князь Голицын стал
зачинателем нового, классического на-
правления в архитектуре Киева. Имен-
но он пригласил И. Шеделя для строи-
тельства лаврской колокольни. Она ос-
талась единственным памятником тех
вольнолюбивых начинаний, которым не
суждено было сбыться в XVIII веке ни
в Украине, ни в России.
Он оставил память о себе и прекрас-
ной церковью Николы Слупского на
Печерске, построенной весьма искусно
и во вкусе украинского барокко, возоб-
новил и благоустроил древнюю Китаев-
скую пустынь, проложил кратчайший
90 кЛ
Генерал-губернаторы
путь с Печерска на Подол по краю Кре-
щатицкого яра (теперешний Владимир-
ский спуск). Ему же приписывают и ре-
конструкцию старого Андреевского спу-
ска. Позже, будучи уже членом Верхов-
ного совета, он охотно вникал в нужды
Киева, а в своих письмах к киевлянам
демонстрировал хорошее знание украин-
ского языка.
В XIX веке большим другом киев-
лян показал себя генерал Михаил Анд-
реевич Милорадович. Он гордился сво-
им «малороссийским» происхождением.
В Царском дворце, служившем тогда
генерал - губернаторской резиденцией,
при нем часто звучала украинская речь.
Наряду с русскими и польскими дворя-
нами он приглашал на свои балы войта,
райцев, бурмистров, знатных горожан и
просил их являться к нему в особых ма-
тстратских мундирах, формах «товари-
щей Золотой корогвы», а их жен и до-
черей — в украинских костюмах.
За время своего недолгого правления
Милорадович успел проложить на Лип-
ках первый в истории Киева бульвар и
вселить новосозданную Киевскую гим-
назию в лучшее в городе жилое зда-
ние — Кловский дворец, занимаемый до
того гражданскими губернаторами.
Но, пожалуй, самым удивительным
царским сатрапом-киеволюбом был дру-
гой «малоросс» — Михаил Иванович
Драгомиров, снискавший среди город-
ской интеллигенции кличку «тайного
Никодима украинства». (См. о нем так-
же Пампу шечная компания киевского
генерал-губернатора и Усадьба Драго-
мирова).
Симпатией киевлян пользовались так-
же и те генерал-губернаторы, которые,
невзирая на всю неприглядность возло-
женных на них задач, проявляли поря-
дочность и стремились оставить по себе
добрую память.
Это относится прежде всего к само-
Гснсра.1 М. И. Драгомиров. Гравюра
А. Зубчанинова с фотографии Г. Деньера.
1895 г.
му знаменитому из них — Михаилу
Иларионовичу Кутузову, к кн. Илари-
ону Иларионовичу Васильчикову и кн.
Александру Михайловичу Дондукову-
Корсакову.
И даже если предположить, что эти
люди действительно были исключением
среди имперских сановников, само их
присутствие на страницах киевской ис-
тории свидетельствует о разнообразии
психологических нюансов, традиций и
политических тенденций в деятельности
высшей администрации Киева, о кото-
рых до недавнего времени было не при-
нято говорить.
Под созданный историками стереотип
киевского генерал-губернатора трудно
«подогнать» не только уже перечислен-
ных деятелей, но даже таких, казалось
бы, типичных царских служак, какими
были, скажем, Левашов, Безак или
Чертков.
Не так-то просто оценить и деятель-
ность одиозного Дмитрия Гавриловича
Бибикова. Это был убежденный сторон-
ник деспотизма, друг и деятельный со-
трудник царя Николая Павловича, гру-
91
Генерал-губернаторы
бый солдафон, тиран, а в отдельных слу-
чаях и просто изверг. В то же время с
его именем связана блистательная эпоха
в жизни нашего города. При нем Киев
стали сравнивать с лучшими университет-
скими центрами Европы. Он обзавелся
кое-какой промышленностью, торговлей,
стал богатеть и благоустраиваться. Из
обычного губернского центра превратил-
ся в настоящую столицу «Юго-Западно-
го края», впервые после гетмана Мазе-
пы ощутил внимание к себе со стороны
высшего начальства и познал благо боль-
шого государственного строительства.
Некоторые заслуживающие уважения
киевляне XIX века считали Бибикова
даровитым администратором и великим
государственным деятелем, выведшим го-
род на верную дорогу процветания. И в
этой оценке есть некоторая доля правды.
Но правы и те современники Бибико-
ва, которые находили, что даже хорошие
дела он совершал при помощи отврати-
тельных мер и потому остался в памяти
города не великим преобразователем, а
всего лишь не в меру ретивым царским
служакой, сатрапом Бибиком, о гнусных
выходках которого еще долго ходили не-
лицеприятные анекдоты.
Бибиков настолько дискредитировал
институт генерал-губернаторской влас-
ти, что все усилия последующих в меру
либеральных и гуманных правителей
края (каковыми были, например, Ва-
сильчиков, Безак и Дондуков-Корсаков)
не привели к ожидаемым результатам, и
после смерти «второго Бибикова»,
вспыльчивого солдафона А. Р. Дрен-
тельна, опозорившего себя, кроме всего
прочего, и еврейским погромом 1881 г.,
в киевской прессе раздались голоса об
отмене диктаторских полномочий гене-
рал-губернаторов и введении в крае
обычной губернаторской власти.
Эта дискуссия нашла свое отражение
и на страницах совсем не либерального,
но жаждущего популярности и коммер-
ческого успеха «Киевского слова».
«Генерал-губернаторство в Киеве,—
писала в 1888 г. эта газета,— учреж-
дение весьма старое [...] Было время,
когда представитель не административ-
ной только, но и правительственной вла-
сти был в нашем крае необходим.
Это было то далекое от нас время,
когда железные дороги и телеграфы не
уничтожали расстояний и самое важное
донесение требовало много времени, по-
ка дойдет до центрального правительст-
ва и пока соответствующее разрешение
или указ получится на месте. Тогда нуж-
на была высшая власть на месте, власть,
действующая не по отдельным на каж-
дый случай указаниям, но по общим ин-
струкциям, выражающим намерения и
виды правительства.
Было иное, более близкое время, ког-
да исключительные явления (польское
восстание.— А. М.) потребовали при-
сутствия на месте сильной, если угодно,
диктаторской власти, действующей во
имя интересов государства сообразно з
событиями [...] С распространением же-
лезных дорог и телеграфов ушло первое
время, с замирением края удалилось вто-
рое. Нужна ли теперь в крае исключи-
тельная высшая власть?»
Принимая во внимание зреющее недо-
вольство генерал-губернаторской властью
в Киеве, правительство прилагало все уси-
лия, чтобы на пост начальника «Юго-За-
падного края» назначались лучшие из
лучших царских сановников. После строп-
тивого жандарма Дрентельна сюда был
прислан осмотрительный и деятельный
А. П. Игнатьев (1889—1897), поз-
же — популярный в городе начальник
Киевского военного округа, талантливый
стратег и блестательный военный писа-
тель, автор прекрасных исторических
очерков, покровитель украинской культу-
ры М. И. Драгомиров (1898—1903).
92
Глава святого князя Владимира
Революция 1905 г. положила конец
этому безнадежно затянувшемуся экспе-
рименту с «либерализацией» диктатор-
ского института краевого правления.
Указ о ликвидации поста начальника
края и об учреждении трех отдельных
губерний на месте бывшей бибиковской
вотчины был подписан царем Никола-
ем II лишь в сентябре 1914 года, когда
ничего нельзя уже было ни улучшить,
ни исправить.
Гиацинт — с 1830 гг. — любимое ук-
рашение киевского пасхального стола.
Луковицы местные садоводства полу-
чали из бельгийского города Гента, а
земля для выгонки цветов доставлялась
в оранжереи из пригородных лесов.
Многие киевляне выращивали гиацинты
в специальных выгоночных стаканчиках
на окнах или покупали уже цветущие
растения в оранжереях и цветочных ма-
газинах.
Гиацинт был символом киевской Па-
схи. В нем чувствовались свежесть Свет-
лой недели и сладкий аромат сахарных
«баб». Цветущие экземпляры выставля-
лись на праздничном столе рядом с де-
коративными вазами-букетами из ланды-
шей и куличом.
Гипоклит, ипоклит, оксамит —
бархатная или шелковая ткань с выши-
той на ней сценой положения Христа во
гроб, которая клалась на кенотаф.
Гитара — 1. Музыкальный инструмент.
В начале XIX века гитара считалась при-
надлежностью разгульной, вольной жиз-
ни. Благопристойная публика предпочита-
ла играть на цитре. (См. Гусли).
2. Беговые дрожки с двумя парами
стоячих рессор, на которых подвешена
скамейка, обшитая суконными подушка-
ми и снабженная по бокам подножками
с крыльями, прикрывающими колеса
(они-то и придавали экипажу некое по-
добие гитары ). Пассажир сидел на ска-
мейке верхом или боком, а кучер спере-
ди на козлах.
Гитары появились в Киеве во второй
половине XVIII века, а в начале следу-
ющего стали типичными извозничьими
экипажами, просуществовавшими до
1860 годов, когда они были вытеснены
фаэтонами, которые иногда ошибочно
называли также гитарами (у обоих эки-
пажей похожи крылья, прикрывающие
колеса). И те и другие в быту называ-
ли также «извочичьими дрожками».
Глава святого князя Владимира —
утерянная древняя святыня Киева.
Гробницу с останками равноапостоль-
ного князя обрел во время восстановле-
ния Десятинной церкви в 1636 г. мит-
рополит Петр Могила. Как сообщается
в «Синопсисе» 1680 г., он заметил за
алтарем возводимой им «Малой Деся-
тинной церкви» опавшее место в земле
и по наитию свыше предположил, что
именно здесь могут находиться останки
крестителя Руси.
В описании Киева 1852 г. Н. Семен-
товского излагается несколько иная вер-
сия предания: «По благочестивому обы-
чаю своему митрополит Петр Могила,
посещая каждую субботу храмы Гос-
подни, пришел помолиться в исправлен-
ную им церковь Десятинную, в придел
Рождества Богородицы и поклониться
чудотворной иконе святителя Николая,
обретающейся в Десятинной церкви с
первых дней ее основания [...] По вы-
ходе из церкви митрополит, обозревая ее
развалины, оставшиеся вне пределов вос-
созданной церкви, увидел (очевидно, в
провале земли после дождя.— А. М.)
довольно пространный ход в глубину
фундамента, обложенный камнем. Тог-
да же благочестивый архипастырь пове-
лел очистить этот ход, снять верхние ос-
93
Глава святого Климента, епископа римского
татки каменной настилки, и перед взо-
рами его явились две мраморные гроб-
ницы».
В историческом описании Десятин-
ной церкви, изданном при митрополите
Евгении Болховитинове в 1829 г., пи-
шется (к сожалению, без ссылки на ис-
точник), что на указанном митрополи-
том Петром месте нашли «два каменных
гроба, которые, по свидетельству надпи-
сей, бывших над ними, были: один св.
равноапостольного князя Владимира, а
другой— супруги его, греческой царе-
вны Анны». Согласно этому преданию,
митрополит Петр Могила взял главу
равноапостольного «в воспоминание бу-
дущим родам» и положил ее сначала в
Спасопреображснской церкви на Бере-
стове, а затем перенес в Великую цер-
ковь Лавры, где она хранилась в сере-
бряной раке.
Как писал генерал Патрик Гордон в
дневнике 1685 года, главу св. Владими-
ра с процессией обносили вокруг стен
Верхнего города и замка в случае угро-
зы неприятельского нападения.
При повторных раскопках, произво-
дившихся в октябре 1824 г. археологом
К. Лохвицким, близ алтаря прежней
«малой церкви» обнаружилась каменная
гробница, состоящая из плит красного
шифера, связанных железными прутья-
ми, в ней «найдены все сохранившиеся
кости, кроме главы и правой руки, коих
не обретается, также остатки истлевшей
парчовой одежды, золотую пуговицу и
башмаки мужские». «Другого гроба, ви-
денного митрополитом Могилою, при-
надлежавшего вел. княгине Анне,— от-
мечается в очерке 1828 г.,—хотя теперь
и не было, только найдена близ того ме-
ста гробовая красного же шифера дос-
ка, но весьма вероятно, что при обык-
новенно бывших у церквей погребениях
мертвых тел случайно найден оный гроб,
гробовые плиты взяты, а кости, по не-
знанию, положены в другое место, без
внимания. Да и надгробные доски с над-
писями, бывшие над сими гробами, мог-
ли быть тогда же взяты».
В 1842 г. у южной стены новой Де-
сятинной церкви на том месте, где при
Петре Могиле обнаружили главу свято-
го, устроили надгробие из серого мра-
мора с бронзовыми позолоченными и се-
ребряными изображениями. На гробни-
це находилась в горизонтальном положе-
нии икона св. Владимира во весь рост.
Кисть правой руки равноапостольно-
го князя хранилась в небольшом сереб-
ряном ковчежце в Софийском соборе, а
челюсть св. главы — в Успенском со-
боре московского Кремля. (В некоторых
изданиях в этом случае встречаются раз-
ночтения).
Глава святого Климента, епис-
копа рИМСКОГО — давно забытая
древняя киевская святыня, привезенная,
по преданию, кн. Владимиром из Хер-
сонеса и положенная им в Десятинной
церкви, которая в силу этого обстоя-
тельства названа писателем XI века Дит-
маром церковью св. Климента.
Сам Климент был римским папой во
времена гонений на христиан при импе-
раторе Трояне и сослан на каторгу в
римские каменоломни Херсонеса в 94 г.
Через 6 лет, во время новой вспышки
репрессий, сброшен в море с навязанным
на шею камнем. В день памяти мучени-
ка 25 ноября к его гробнице стекалось
множество народа, пока место его захо-
ронения не было поглощено волнами.
В 867 г. на обратном пути от хозар
в Рим св. Кирилл-просветитель отыскал
мощи св. Климента и принес их в дар
папе Адриану II, оставив в Херсонесе
голову мученика, полученную впоследст-
вии кн. Владимиром.
В XI веке епископ Рогерий, ездивший
к Ярославу Мудрому, чтобы сосватать
94
Глубочицкая канава
для французского короля Генриха княж-
ну Анну, видел голову св. Климента в
Десятинной церкви и, вернувшись во
Францию, поведал настоятелю церкви
св. Марии в Реймсе Ольдерику расска-
зы Ярослава Мудрого о преданиях, слы-
шанных им в отрочестве во время похо-
да на Херсонес от самих горожан.
Автор небольшой заметки о древней-
шей киевской святыне, опубикованной в
ж. «Киевская старина» в 1884 г., счи-
тал, что след ее в Киеве теряется в
XII—XIII веке и что, очевидно, она
«стала жертвою той мирной и тайной
экспроприации, которую в широких раз-
мерах практиковали последние митропо-
литы-греки, странствовавшие лишь че-
рез Киев по обширной своей пастве от
Галича и Львова, но жившие всегда в
Москве».
Не назвавший своего имени автор за-
метки 1884 года предполагал, что голо-
ву св. Климента следует искать «в чис-
ле тех безымянных глав, которые хра-
нятся в кремлевских соборах». На осо-
бый успех таких поисков он не рассчи-
тывал, но в то же время считал их не-
обходимыми, хотя бы ради принципа,
ибо, писал он, «должны же мы наконец
победить наше вековое равнодушие к
судьбе первой нашей святыни, — она
заслуживает самых усердных и тщатель-
ных поисков».
Глубочицкая канава — русло реч-
ки Глубочицы, начинавшейся в верховье
Глубочицкого яра и протекавшей по всей
его долине и далее по линии Верхнего и
Нижнего вала до впадения в Днепр. По-
дольская часть канавы в середине 1830
годов была расчищена, выровнена и об-
сажена деревьями, образовавшими луч-
ший в городе Подольский бульвар, или,
как тогда говорили, Бульвар на канаве.
С развитием в городе производства и
уплотнением жилой застройки канава
превратилась в сток нечистот с заводов
и мещанских усадьб. Отходы пивоварен-
ных, дрожжевых и кожевенных заводов
делали воздух Подола и Глубочицы не-
стерпимо зловонным. «Почти в самом
центре Киево-Подола,— писала в
1867 г. газ. «Киевлянин»,— во всю ши-
рину его, от горы и до Днепра прохо-
дит канава и, служа стоком нечистот, а
под мостиками — общественным ватер-
клозетом, распространяет на всем своем
течении едва ли способствующие обще-
ственному здоровью газы.
Не очень, впрочем, давно еще «кана-
ва» имела не одно только то назначение,
какое усвоено ею теперь (т. е. служить
местом городских публичных домов.—
А. М.).
Не знаю, как прежде было дело, но
только многие жители Киево-Подола
помнят, что надканальные бульвары в не
очень далекое время служили любимым
местом для гуляний подолян и подоля-
нок с семействами [...] Во всяком слу-
чае, можно пожалеть, что надканальные
бульвары оставлены теперь в некотором
смысле без общественного призрения и
подпали общему презрению».
Подольский участок канавы в 1871—
1875 гг. спрятали в подземную трубу, но
поскольку Глубочица находилась в ве-
домстве Министерства путей сообще-
ния, проложившего здесь дорогу, соеди-
нявшую днепровский порт с Брест-Ли-
товским шоссе и вокзалом, ее жители
еще долго дышали отравленным возду-
хом.
«Глубочицкая канава,— писал быв-
ший гласный Н. Ясногурский в
1909 г.,— заражает воздух вредными
миазмами. Взрослые люди и младенцы
мрут, как мухи». В 1913 г. он же писал:
«Теперь городские деятели не знают, что
им делать, они возбудили в Петербурге
ходатайство о разрешении займа на за-
крытие [глубочицких] канав по случаю
лх 95
Горелка Ауэра
бедности Киева и с этой целью постоян-
но ездят в Петербург просить о разре-
шении, но такого займа они не увидят как
своих ушей».
Глубочицкую часть канавы закрыли
уже в советское время, а когда в сере-
дине 1970 гг. у Житнего рынка велись
большие строительные работы и глубо-
чицкую трубу открыли, киевляне ходи-
ли смотреть на спрятанную в ней речку.
Но смотреть было не на что. Труба бы-
ла, а речка исчезла. Глубочица умерла
во мраке своего подземного заточения.
Или скрылась неведомо где.
Горелка Ауэра — Изобретение док-
тора Карла Ауэра фон Вельебаха в кон-
це 1880 — начале 1890 гг. представля-
ло собой принципиально новое слово в
области лампового освещения помеще-
ний. Его замысловатое устройство состо-
яло из газовой горелки Бунзена с коро-
ной для равномерного распределения
светильного газа и бумажного колпачка
(«чулка»), пропитанного раствором ред-
ких металлов. Когда «чулок» обжигал-
ся, растительные волокна сгорали и ос-
тавался тонкий скелет из затвердевших
окисей металлов.
При сжигании газа внутри такого
«чулка» его металлическая сетка нака-
лялась добела и начинала сиять, подоб-
но спирали электрической лампочки.
Чтобы хрупкий «чулок» не подвергался
физическим воздействиям, а сама горел-
ка не слепила глаз, на нее надевался еще
стеклянный панцирь и матовый контр-
абажур, смягчавший свет. Горелку Ау-
эра можно было установить в любом по-
мещении, имеющем газовую проводку.
Она давала свет в 50 и 80 нормальных
стеариновых свечей. Одной такой горел-
кой можно было заменить 8 аргандовых
(карсельских ламп) или 4 электричес-
кие лампочки по 16 свечей.
В вышедшем в 1893 г. в Киеве спе-
циальном рекламном издании говори-
лось, что «свет Ауэровой лампы полу-
чается совершенно равномерным, спо-
койным, без всякого дрожания и морга-
ния, столь характерного для всех других
газовых горелок, электрического и керо-
синового освещения. Свет, распростра-
няемый горелкой Ауэра, совершенно бе-
лый, а потому все цвета тканей, шелка,
дерева остаются без перемены; свет этот
напоминает освещение электрическими
дуговыми лампами, от которых отлича-
ется только тем, что не моргает».
Один «чулок» мог гореть 1500 и бо-
лее часов. «У нас в Киеве,— пишет ав-
тор,— есть чулки, которые в настоящую
минуту горят до 1000 и более часов. И
к числу таких принадлежат чулки ламп,
поставленных в Киевском газовом обще-
стве, на квартире проф. Ващенко-Захар-
ченко, в кабинете проф. Тихомирова, ча-
стной квартире домовладельца Френке-
ля, рабочем кабинете владельца аптеки
Зейделя, Брандта и многих других, и чул-
ки эти еще и в настоящую минуту не ис-
порчены и могут довольно долго гореть».
Вполне возможно, что Ауэру удалось
найти если не идеальное, то лучшее из
всех когда-либо существовавших искус-
ственных освещений, но, увы, эпоха га-
за закончилась, города уже переходили
на электричество. Прекрасное изобрете-
ние появилось слишком поздно...
Городское ВОЙСКО — Согласно да-
рованному польскими королями и под-
тверждаемому русскими царями до
1834 г. Магдебургскому праву, киевские
мещане, приписанные к цехам («граж-
дане Подола»), освобождались от служ-
бы в армии и составляли особое город-
ское войско (мещанский корпус, или
милицию).
Ополченцы несли сторожевую службу
на подольских укреплениях, но в основ-
ном корпус играл роль церемониальной
96 чЛ
Городское войско
команды на городских праздничных па-
радах — магдебургских церемониях.
Судя по описаниям современников,
киевский корпус строился по образцу
старого казацкого войска. Здесь сохра-
нялись традиции национального военно-
го костюма, команды на украинском
языке и, естественно, сам украинский
язык как средство воинского общения.
Командовали корпусом, по старой запо-
рожской традиции, избранные вольною
подачей голосов атаманы, именовавши-
еся региментарями.
Последним из них (с 1826 по 1835 г.)
был любимец всего города, осанистый и
важный ратсгер (советник) магистрата
Андрей Мажный. Его появление на ули-
цах в пышном казацком одеянии произ-
водило на всех сильное впечатление. «Не
без основания,— писал автор аноним-
ной статьи в ж. «Киевская старина» за
1882 г.,— старожилы-очевидцы быв-
ших церемоний так красноречиво пове-
ствуют о гордой осанке, воинственном
виде последнего бурмистра, командира
вооруженного корпуса Мажного, его
блестящем костюме, дорогом скакуне,
богатой сбруе, величавой команде».
Под стать своему командиру экипи-
ровались и всадники городской мили-
ции — «товарищи Золотой корогвы».
«Лошади,— вспоминал М. Чайков-
ский,— были в стальных панцырях, с
султанами из страусовых перьев на го-
ловах; всадники были в алых атласных
жупанах и светло-зеленых саетовых кун-
тушах с отворотами, в белых шапках с
барашковой опушкой и пером цапли, с
золотыми украшениями; вооружены они
были копьями со значками и обоюдоос-
трыми мечами». «Не без мещанского
чванства говорил (автору упомянутой
статьи 1882 г. — А. М.) не так давно
умерший, очень известный на Подоле
купец, сам участвовавший в парадах:
«Як сяду, було, на коня, кров у серц>
4
заграе, сам себе не тзнаеш...» И после
описания собственного костюма, воору-
жения и коня, прибавлял: «Сучий син
буду, зовам як генерал! Навпъ москаль
як глянуть, на караул, було, роблять».
Киевляне называли магистратское
войско «городской милицией» (ополче-
нием), но чаще видели в нем чудом со-
хранившуюся частицу национальной ук-
раинской армии, расформированной Ека-
териной II, и даже почитали ее за «на-
циональную гвардию» «сея древния сто-
лицы», Киева.
О том, что городское войско было от-
нюдь не безобидной церемониальной ко-
мандой, свидетельствует тот факт, что во
время большого террора при Анне Ио-
анновне, чувствительно задевшем и ки-
евлян, мнительный Бирон распорядился
его расформировать, а ополченцев опре-
делить в солдаты. В 1790 г., когда им-
перской армии потребовались хорошо
обученные подкрепления, корпус реши-
ли превратить в боевую единицу. Ме-
щан разбили на хоругви и начали уси-
ленно обучать (раз в неделю) на Обо-
лони стрельбе из ружей и пушек. С
1794 г. за неявку на учения магистрат
назначал большие штрафы (в первый
раз 2 руб., второй — 5, в третий — 6)
и даже отдавал под суд.
В случае приближающейся опасности
городу полагалось иметь 2000 ремес-
ленников под ружьем и 500 — в сед-
ле. По сведениям М. Берлинского, го-
родская милиция насчитывала более 4
тысяч человек.
На самом деле магистрат не хотел из-
лишне обременять цехи. В 1790 г. «то-
вариство Золотой корогвы» — конни-
ца — оказалась при проверке, как все-
гда, укомплектованной с недобором (130
сабель), а в 1831 г. в ней снова было
меньше половины требуемых всадников
(200 «товарищей»).
С пехотой было проще, т. к. для явки
97
Городское паломничество
на смотр требовалось иметь лишь ружье
с лядункой (патронташем) и форму. Каж-
дый цех составлял свой отряд пехоты, ко-
торым командовал цехмейстер. Количе-
ство цехов в городе можно было опреде-
лить по количеству знамен на параде.
Магистратское войско участвовало во
всех городских торжествах: встречах ав-
1устейших лиц, послов, митрополитов,
празднованиях юбилеев. Даваемые им
пышные парады первого августа и на
Крещение назывались магдебургскими
церемониями. Они описаны во многих
мемуарах современников.
Городское войско было ликвидирова-
но по указу царя Николая Павловича в
1835 г. Какой-то реальной опасности
для имперской власти оно не представ-
ляло. Причину репрессий можно объяс-
нить тем, что царь Николай часто посе-
щал Киев по делам крепостного строи-
тельства, и потому ему нетрудно было
догадаться, что магдебургские церемонии
городского войска давно превратились в
демонстрации местного, и более того,—
украинского национального патриотиз-
ма, оживляющими в душах киевлян вос-
поминания о славном прошлом Украины
и надежды на возрождение забытых
нравов, обычаев и традиций.
Впрочем, запретительные меры пра-
вительства носили какой-то половинча-
тый характер. У него не было уверенно-
сти, что момент для окончательного уда-
ра по остаткам киевской автономии и ук-
раинским городским традициям действи-
тельно пришел. 18 октября 1838 г. на-
чальник Арсенала (не по собственной,
конечно, инициативе) распорядился, что-
бы изъятая у городского войска артил-
лерия не попала в переплавку. Семь пу-
шек, четыре единорога и гаубицу реше-
но было «хранить [в Арсенале], выда-
вая таковые магистрату для церемоний,
при коих употребление орудий было в
обычае».
Видно, имперские верхи не спешили
с окончательным искоренением украин-
ского патриотизма в Киеве, рассчитывая
воспользоваться ним в критический мо-
мент, что и было сделано, например, во
время Крымской войны, когда «Киев-
ские губернские ведомости» стали вдруг
печатать на своих страницах воинствен-
но-патриотические стихи местных поэтов
на украинском языке.
Но городское войско и его парады все
же не пережили погрома 1834—1835 гт.
Пушки в конце концов пошли на пере-
плавку. От всего магистратского обоза
уцелело 4 орудия. Два единорога 1790
года сохранялись как экспонаты в залах
киевского Арсенала. Два попали в Пе-
тербург. Одно из них, древнее уникаль-
ное орудие, отлитое якобы в 1371 г. (эта
цифра стояла на его казенной части), ку-
пил в 1838 г. у магистрата киевский ку-
пец Сергей Терехов и подарил как му-
зейную диковинку увлекающемуся со-
биранием древностей царю.
Городское паломничество —
1. Массовые посещения горожанами осо-
бо почитаемых церквей в определенные
дни недели, когда в них читались тор-
жественные акафисты.
Особенно много верующих собира-
лось во вторник у раки св. великомуче-
ницы Варвары в соборе Михайловского
монастыря. В среду — в Великой церк-
ви Лавры, когда во время чтения ака-
фиста к молящимся опускался древний
образ Успения. В четверг торжествен-
ный акафист читался на хорах Софий-
ского собора пред чудотворным образом
Николы Мокрого, а в пятницу — пе-
ред образом Богородицы в Воздвижен-
ской церкви на Ближних пещерах и, на-
конец, в субботу — в Сретенской церк-
ви перед чудотворной иконой Богомате-
ри «Всех скорбящих радости».
2. К внутригородским паломничест-
98 *чЛ
Городской дом. Контрактовый дом
вам можно отнести также походы киев-
лян на богослужения в Выдубицкий мо-
настырь в Юрьев день, традиционные
летние поездки на пароходах в древнюю
Никольскую пустынь на Десне и на хра-
мовые праздники в Китае во.
Городской дом, Контрактовый
дом — здание, построенное для нужд
городского общества магистратом.
Первый Городской дом, функциониро-
вавший с 1801 г. и до пожара 1811 г.,
размещался неподалеку от Покровской
церкви. Здесь происходили выборы
должностных лиц магистрата, заседания
городского суда, балы, банкеты. И са-
мое главное, что и послужило основным
аргументом в пользу его постройки, —
ежегодные контракты, на которые
съезжалось множество помещиков со
всех концов Украины и не меньшее ко-
личество купцов, фабрикантов, заводчи-
ков и специалистов — ищущих мест аг-
рономов, управляющих, частных пове-
ренных, инженеров, архитекторов, учи-
телей. От первого Городского дома со-
хранился лишь нижний каменный этаж
(ул. Акад. Зелинского, 2/4).
Второй Городской дом более извес-
тен как Контрактовый дом. Он непло-
хо сохранился и занимает доминирующее
положение на Контрактовой площади,
внося в ее архитектурный облик высо-
кий дух классицизма с некоторым ам-
пирно-романтическим оттенком.
Судьба его сложилась намного счаст-
ливее, чем у его предшественника. Он
прочно вошел в общегородскую жизнь
и занял в ней самое видное место. О нем
так или иначе упоминают многие мему-
аристы и авторы дневниковых записей
первой половины XIX века, начиная от
Ф. Вигеля и кончая В. Аскоченским.
Киевские контракты пережили в нем
эпоху расцвета, здесь выступали самые
яркие звезды музыкального мира Евро-
пы, здесь давались блистательные балы
для дворянства и высшего света всего
Юго-Западного края, на которых танце-
вали даже генерал-губернаторы.
Во время частых наводнений Город-
ской дом отводился под жилье для по-
терпевших от стихии жителей Плоской
части и Подола. Здесь же происходили
киевские сельскохозяйственные выстав-
ки. Устроителем первой, состоявшейся в
январе 1852 г., был известный писатель
и историк Киева Н. Сементовский, слу-
живший тогда чиновником особых пору-
чений при губернаторе И. И. Фундук -
лее. Выставки эти оказали заметное вли-
яние на развитие городского садоводст-
ва и огородничества, способствовали по-
пуляризации опыта лучших мастеров
своего дела. Так, на второй выставке
1857 г. внимание киевлян привлекли «зо-
лотые ранеты г-на Понятовского, фун-
товые яблоки медика Сенаторского, гру-
ши огромной величины г-на Сливчанско-
го, необыкновенно большие волошские
орехи полковника Трепова и вполне зре-
лые персики чиновника Ибаева».
Упомянутые орехи были собраны
Треповым, как писали «Киевские гу-
бернские ведомости», «с одного дерева
в жандармском саду (впоследствии —
усадьба Ф. Ф. Трепова у теперешней
Банковой улицы.— А. М.), едва ли не
единственного в Киеве по необыкновен-
ной крупности плодов, превосходящих
более, чем вдвое, плоды обыкновенных
деревьев. А потому они разобраны по-
сетителями выставки на семена».
Организаторы выставок 1867 и 1871
годов пытались внедрить в жизнь дости-
жения киевских шелководов фон Трен-
товиуса и Ф. Чижова, заложившего в
1850 гг. большую плантацию тутовых
деревьев в Триполье и научившего ме-
стных крестьян заготавливать коконы, из
которых выделывался шелк-сырец на
женские «намитки» (косынки).
4*
99 'чл
Городской юродивый Иван Босой
Выставки пропагандировали разные
сорта киевского сухого варенья, способ-
ствовали распространению саженцев де-
коративных парковых деревьев и кустар-
ников, ранее известных только садово-
дам крупных дворянских имений.
Городской юродивый Иван Бо-
сой — самый известный киевский юро-
дивый XIX века Иван Иванович Рас-
торгуев (1799—1849). Родился в г. За-
райске Рязанской губернии в мещанской
семье. Смолоду жил обычной жизнью,
имел жену и дочь. В зрелые годы по-
чувствовал себя призванным к духовно-
му подвигу и пустился в странствия по
монастырям и скитам.
Начал подвижническую жизнь в на-
чале 1840 гг., вырыв в усадьбе некого
благочестивого жителя Верхнего города
Дом Андреевской церкви, где находился
странноприимный дом юродивого.
Гравюра Швертфюрера. Конец 1850 гг.
Киева пещеру и затворившись в ней на
некоторое время. Носил вериги и круг-
лый год ходил босиком, в одном нанко-
вом халате. Избегая преследований по-
лиции, видевшей в юродстве нарушение
правил благопристойности в обществен-
ных местах, переселился на Новое Стро-
ение в дом капитана Протасова, кото-
рый вскоре стал местом паломничества
киевлян и иногородних богомольцев.
Создал здесь первый, говоря совре-
менным языком, общественный фонд
для оказания помощи странникам и нуж-
дающимся на средства, поступавшие от
пожертвований богатых горожан, в чем
ему энергично содействовал киевский гу-
бернатор И. Фундуклей. (См. также
Благотворительность).
«Придет,— писала газ. «Киевлянин»
в 1873 г.,— бывало, к нему кто-нибудь,
и Иван Босой тотчас назовет его по
имени, хоть бы и в первый раз его ви-
дел, знает, что побудило его прийти к
нему, и предложит наставления и сове-
ты. Помогал угодник Божий и в болез-
нях, и будущую судьбу человека пред-
сказывал. Отпуская приходящих, он да-
вал им на благословение маленькие ки-
парисные крестики или другое что, смо-
тря по тому, какая судьба ждала отпу-
скаемого. А иногда ничего не давал. Это
в том случае, если приходящий к нему
человек злой, лукавый и приходил не за
наставлением, а чтобы искусить правед-
ника».
Вскоре общественной богадельне ста-
ло тесно в доме Протасова, и в 1848 г.
Иван Босой снял у вечно нуждавшейся
в деньгах Андреевской церкви двухэтаж-
ный каменный дом, находящийся в ее ос-
новании. Здесь он принимал и кормил
до 500 человек в день. Бедным стран-
никам выдавал со склада одежду и
обувь. Для больных содержал неболь-
шую больницу и лекаря. Жилые комна-
ты в доме разделялись на мужское и
Лх* 100
Грабари и каламашники
женское отделения. Трапезничали сов-
местно.
Благотворитель жил в большом зале,
где впоследствии писатель Андрей Му-
равьев устроил церковь святого Сергия
Радонежского (в ней же он и был по-
хоронен в 1874 г.). Стены обиталища
юродивого сверху донизу покрывало
множество икон, а в переднем углу ле-
жал на полу двухпудовый камень, на
который подвижник «во время ночных
молитв клал земные поклоны, отчего на
лбу его сделался нарост величиною с ку-
риное яйцо».
Дом под Андреевской церковью
ежедневно осаждали толпы странников,
нищих, больных и жаждущих настав-
лений. Перед ним останавливались и
кареты киевской знати с лакеями в ли-
вреях.
Иван Босой управлял своей богадель-
ней до самой смерти 12 декабря 1849 г.,
после чего заботы о его подопечных взял
на себя Дамиан Федорович Виноград-
ский (впоследствии игумен скита в Фе-
офании, известный под именем старца
Вонифатия). При нем богадельня про-
существовала всего полгода и была за-
крыта 25 июня 1850 г. по указанию ца-
ря Николая Павловича, которому донес-
ли, будто в ней под видом богомольцев
прячутся беглые крестьяне.
В рассказе украинского писателя
1920 гг. Валериана Пидмогильного
«1ван Босий», напечатанном в 1953 г.
в филадельфийском журнале «Киш»,
имя великого подвижника носит сель-
ский юродивый пророк.
Подобно Иоанну Предтече, он от-
крыто уличает неправедную власть, и та
не смеет тронуть его, боясь народного
тева. Даже самый лютый притеснитель
крестьян не выдерживает его взгляда,
отступает перед ним, но, придя в себя,
поднимает с земли оружие и стреляет
святому юродивому в спину.
В этом рассказе писателя звучит по-
следний отголосок некогда популярных
в Киеве преданий об Иване Босом.
Грабари и каламашники — ар-
тельщики, приходившие в Киев изда-
лека и с весны до осени вывозившие
землю с выравнивавшихся под стройку
участков и засыпавшие ею яры. «Изве-
стно,— писала газета «Друг народа» в
1869 г.,— что Киев имеет гористое по-
ложение, и потому, чтобы построить
дом, нужно много снять земли; часто
съемка земли стоит не дешевле построй-
ки дома. Зажиточные грабари имеют до
60 лошадей, среднего состояния — до
15, и есть грабари, имеющие не более
двух лошадей. Все они зарабатывают
хорошие деньги, особенно им кстати при-
шлась работа на железных дорогах, про-
веденных на Одессу и Москву».
Когда подворачивались крупные де-
ла, требовавшие больших предваритель-
ных вложений, на первый план выходи-
ли богатые грабари-подрядчики, имев-
шие свои обозы и даже бараки для жи-
лья поденщиков и нанимавшие, если на-
до, на подмогу еще несколько артелей
землекопов.
«Быстро развивающееся домострои-
тельство,— писал Ч. Ящевский,— вы-
звало появление многочисленных кир-
пичных заводов и создало совершенно
особый и весьма широко развитый от-
хожий промысел в Киеве — подвоз кир-
пича к строющимся зданиям».
Многие организаторы артелей граба-
рей и каламашников нажили на этом
прибыльном деле значительные капита-
лы и стали домовладельцами, завели
свои магазины и рестораны.
Добротные кирпичные дома разбога-
тевших подрядчиков были чем-то похо-
жи друг на друга. В Киеве говорили, что
они выстроены в «стиле подрядчика»,
хотя такого стиля в архитектуре никогда
101
Г ранильщики
не существовало, и вряд ли те построй-
ки стоят того, чтобы говорить об их осо-
бых художественных свойствах и досто-
инствах. (См. также Артельщики).
Гранильщики (разг.) — мужчины -
кокотки, альфонсы, коты. Знаток старо-
го киевского быта И. Нерадов писал:
«Гранильщиками называют лиц, у кото-
рых все интересы, все занятия заключа-
ются в гулянии по Крещатику».
Между «Олимпом» и «Шато»
(Карикатура из газеты «Киевская
искра», 1907 г.)
О них еще говорили, что они и по-
добные им трутни и тунеядцы «полиру-
ют мостовую на Крещатике». Заметную
часть крещатицких гранильщиков со-
ставляли студенты университета, кото-
рых по их внешности иронично называ-
ли студентами-драгунами или белопод-
кладочниками.
ГрИНДЖОЛЫ (укр.) — 1. Кузов ка-
реты или весь экипаж с колесами, ус-
тановленный на полозьях саней. Зимой
гринджолы спасали седоков от обыч-
ной летней тряски, неизбежной при ез-
де про булыжной мостовой. Во время
оттепелей экипаж снова ставили на ко-
леса. И так могло повторяться много
раз. Назначенный в 1865 г. викарным
епископом в Киев Порфирий Успен-
ский в автобиографии отметил, что вы-
ехал из Москвы в экипаже на полозь-
ях, а прибыл на новое место службы
уже на колесах.
2. В украинских селах гринджолами
называют низкие и широкие сани, рас-
ширяющиеся от передка, а также ма-
ленькие детские санки.
Груша кн. Владимира — одна из
самых древних груш старого Киева, су-
ществовавшая еще во времена М. Мак-
симовича, упомянувшего ее в начале
1840 годов в историческом обозрении
Киева.
По старому городскому преданию,
князь Владимир любил развлечься в при-
городном княжеском селе Предславине
и отдохнуть здесь под тенью дерева-ис-
полина. (См. также Дуб Владимира).
Губернатор-праведник Петр
Прокопьевич Панкратьев —
Старое киевское образование, каким бы
академическим, классическим и европе-
изированным оно ни казалось, основное
внимание уделяло воспитанию юношест-
ва в ортодоксальном христианском духе
и порождало в душах людей «академи-
ческой закваски» если не стремление к
схимничеству, то во всяком случае тяго-
тение к жизни уединенной, скромной, от-
решенней от суетных хлопот о преуспе-
вании и лидерстве.
Многие выпускники старой Киевской
академии отказывались от светской ка-
рьеры, званий и чинов, как от дела бо-
гопротивного. Другие по причине мелан-
102
Губернатор-праведник Петр Прокопьевич Панкратьев
холии сходили с дистанции на полпути
до настоящего успеха.
Такие «тайные монахи», или светские
праведники, появлялись благодаря уг-
лубленному изучению в академии тру-
дов отца европейской мистической фи-
лософии Платона и особенно писаний
античных стоиков и эпикурейцев.
Когда речь заходит о просвещенном
благочестии старой Украины, обычно
вспоминают мыслителя-аскета Григория
Сковороду, но он был далеко не един-
ственным представителем нового схим-
ничества, не рядившегося в монашескую
рясу. Каждая эпоха имела своих вели-
ких праведников в миру. В начале XIX
века странствующего мудреца Сковоро-
ду в Киеве успели забыть, вакансию же
человека не от мира сего занимал тогда
другой ученик академии, ставший в
1802 г. киевским губернатором — Петр
Прокопьевич Панкратьев (1757—1810).
Не окончив полного академического
курса в Киеве, в 1772 г. он поступил на
военную службу, потом перешел в граж-
данскую, всю жизнь имел дело с боль-
шими деньгами и материальными ценно-
стями. Заведывал региональными отде-
лениями государственного банка, управ-
лял нерчинскими рудниками и всем при-
легающим к ним краем.
В отличие от своих предшественни-
ков, Панкратьев нисколько не обогатил-
ся на этих прибыльных постах, прослыл
чудаком-бессребреником и даже вызван
был для опыта в Петербург на долж-
ность губернатора, потому что петер-
буржцы всегда сетовали на корыстолю-
бие местных властей. Очевидно, адми-
нистратор-праведник пришелся там не
ко двору и вскоре оказался губернато-
ром в Киеве, где не только был понят
и принят, но и окружен таким почетом
и уважением, каким не пользовался ни
до, ни после него ни один начальник
Киевской губернии.
Он правил Киевом недолго (1802—
1810), но память о нем жила в городе
на протяжении всего XIX столетия. О
нем как о человеке и деятеле редких ду-
шевных качеств писали местные мемуа-
ристы и путешественники. Рассказ о
Панкратьеве попал в 1822 г. в знаме-
нитый сборник «Русских анекдотов», из-
данный Сергеем Глинкой. Автор опуб-
ликованного в нем специального очерка,
Василий Брилевич из Киева, особо под-
черкивал чуткость губернатора к нуждам
малообеспеченных жителей. Он потра-
тил огромные средства, чтобы проло-
жить кратчайший спуск от Печерска к
Днепру для облегчения труда водоносов
и водовозов, которые до того отправля-
лись за водой едва ли не за пять верст
по Наводницкому спуску. «Прореза-
ны,— писал Брилевич,— горы и мес-
тами соединены пригорки; из открытых
же источников сделаны водометы с изо-
бильною для жителей водою, в которой
они до того имели недостаток». Спуск
оказался слишком крутым для экипа-
жей, но водоносы им еще долго пользо-
вались, и в народе он назывался Пан-
кратьевским.
Христолюбивый губернатор не обде-
лял своим вниманием и самых «послед-
них» в сем мире — страждущих и обез-
доленных горожан. «Его старанием,—
писал Брилевич,— устроились богоугод-
ные заведения: две богадельни, дом для
несчастных, лишенных ума, и дом рабо-
чий». Они были в числе первых соци-
альных учреждений, организованных в
нашем городе не церковью и не город-
скими общинами, а самим государством
для помощи неимущему населению.
Для удовлетворения своей страсти к
филантропии и общественно полезным
делам воспитанник благочестивой Киев-
ской академии располагал достаточной
властью (бывший тогда наместником
края знаменитый М. И. Кутузов зани-
103
Гусли
мался армейскими делами и в распоря-
жения Панкратьева не вмешивался) и,
соответственно, немалыми средствами.
«Заводы, фабрики и капиталы Прика-
за общественного призрения,— собща-
ется в упомянутом очерке,— приведены
[были им] в самое лучшее состояние [...]
Восстановлены общественные гульбища
[...] Он приготовил также все нужное к
построению Гостиного двора и дома Ин-
валидного. Смерть остановила окончание
сего подвига».
Больше всего поражал киевлян эпи-
курейский подход Панкратьева к опре-
делению меры своего достатка. Он не
был так беден, как Сковорода, но и к
роскоши не стремился. Губернаторское
жалование казалось ему достаточным
вознаграждением за труды, и поэтому он
всегда отказывался от даров, присылае-
мых богатыми людьми иногда просто от
души, а иногда и из корыстных побуж-
дений. Отказывался от всего: от экипа-
жей, породистых лошадей, охотничьих
подношений, а в конечном счете — и от
почестей.
Мудрый эпикуреец не учел лишь то-
го, что хоронить его будут не как ча-
стное лицо, но как видного государст-
венного и общественного деятеля, с той
пышностью, которой он избегал при
жизни. Тем не менее сама смерть его
представила величие принятого им на
себя подвига добровольной Христовой
бедности: «Имея в распоряжении сво-
ем столь важные суммы,— писал со-
временник,— он не оставил по себе да-
же на погребенье [...] Дворянство, в го-
роде в то время бывшее, воинские и
гражданские чиновники, служащие и
отставные, иностранцы и жители раз-
личных состояний и вер,— все едино-
душно стремились к воздаянию редким
подвигам чиновника, который в наслед-
ство детям оставил только добродетели
и заслуги свои.
В тот же день сложились и достави-
ли наличных денег 5 тысяч. По небы-
тии здесь родственников, кроме малых
детей (жена Панкратьева умерла неза-
долго перед тем. — А. М.), почтенный
комендант вступил в распоряжение по-
гребением, а преосвященный митрополит
Серапион принял на себя все издержки
церковные. И еврейское сословие при-
несло сердечную дань к гробу Панкра-
тьеву».
Праведного губернатора погребли по
его собственному желанию не в Лавре
и не на Щекавице, а на далеком клад-
бище Кирилловского богоугодного заве-
дения, «ввиду больниц и домов камен-
ных, им устроенных», т. е. у сумасшед-
шего дома, как бы в назидание суетной
гордыне и в напоминание той истины,
что место истинного праведника среди
«последних», ибо станут они первыми в
царстве Божьем.
Могила светского праведника в тече-
ние полустолетия служила местом покло-
нения почитателей киевской старины.
Сюда ходили не за чудом и не для ис-
целения телесных недугов, как на моги-
лу городского юродивого Ивана Босого,
но из почтения к старому подольскому
благочестию, для просветления души и
размышлений над сутью христианского
добронравия.
Неизвестно кем и когда на месте по-
гребения легендарного губернатора был
поставлен памятник в романтическом вку-
се — колонна с позолоченным крестом
на сфере. Его снесли в начале 1870 гг.
при расширении городской больницы.
Гусли — в начале XIX гуслями на-
зывали любимый инструмент эпохи ро-
мантизма — цитру. На цитре играли
многие студенты Киевской академии, ак-
компанируя на вечеринках пению псал-
мов. На ней играли известные профес-
сора Авсенев и Селин.
104 ’чЛ
Дама с девочкой
Давать пали (жарг.) — так на язы-
ке гимназистов называлось наказание, ког-
да учитель бил провинившегося ученика
по рукам лозою или толстой линейкой.
«Дамы - ротонды» — магазинные
воровки, являвшиеся в лавки под видом бо-
гатых дам, одетых в дорогие и вошедшие
в моду в 1870 гг. шубы-ротонды, на из-
нанке которых были пришиты потайные
карманы. Они выдавали себя за перебор-
чивых покупательниц, гоняли приказчиков
то за одним, то за другим отрезом и под
шумок прятали их под одеждой.
Любимым местом промысла этих «дам»
были лавки Контрактового дома, где во
время Крещенских ярмарок удрила толкот-
ня и суета. Им удавалось выносить отту-
да до десятка штук дорогих материй.
«Ротондами» называли также и дру-
гих «солидных покупательниц», воровав-
ших в лучших магазинах на Крещатике и
Александровской улице. О повадках и об-
разе жизни «респектабельных» воровок
дает некоторое представление сообщение
о разоблаченной в 1899 г. некой Куни-
гунды (она же Николина). В ее доме вос-
питывался 9-летний мальчик и 6-летняя
девочка — дети Кунигунды от первого
брака, и сын родственника 12 лет. Но,
замечает репортер «Киевлянина», «вос-
питание это состояло в том, что и Вяче-
слава, и собственных детей Николина
вместе с мужем путем угроз заставляла
совершать кражи в магазинах».
Воровской трюк Николиной был по-
строен на точном психологическом рас-
чете. Она разыгрывала из себя взбал-
мошную даму, которая сама не знает, что
ей хочется, гоняет приказчиков до оду-
ри, а потом вдруг уходит ни с чем. В
суете никто, конечно, не обращал вни-
мания на ее «питомцев», и только после
их ухода обнаруживалась пропажа ка-
кой-нибудь ценной вещицы, незаметно
прихваченной ребенком.
При обыске в доме Николиных об-
наружили дорогие часы, украденные в
магазине на Крещатике, и «массу мел-
ких вещей, которые были похищены из
разных магазинов».
Это были дорогие вещи. Иных Ни-
колины не брали, имея кой-какие связи
в Киевском отделении Петербургского
ломбарда и реализуя краденое при по-
мощи залогов, которые они и не дума-
ли выкупать.
Разумеется, аферисты понимали, что
Киев не тот город, где можно долго
красть и не попасться. Они уже подго-
товились к побегу и переправили часть
своего домашнего скарба в Казатин, где
намеревались жить в довольстве, мире и
покое, но жадность возобладала. Один
из заключительных их набегов на Кре-
щатик оказался фатальным.
Дама С девочкой — разновидность
ночных фей — проститутки, использо-
вавшие для прикрытия своего ремесла
детей. Знаток киевской улицы И. И.
Нерадов (Энский) описывал их так:
«Одета скромно, но нарядно. За руку
ведет изящно одетую девочку, которую
называет дочерью. Но кто внимательно
за ней наблюдал, тот с удивлением за-
мечает, что дочь иной раз кажется стар-
ше, а иной — моложе; месяца три то-
105
Дама со свиной мордой
му назад была блондинкой, а сегодня —
брюнетка. Быть может, у этой дамы не-
сколько детей? Нет, у нее «единствен-
ная шестилетняя крошка», всякий раз не
похожая на себя самое.
Что это значит? А значит то, что
«дама» — проститутка, а дочь — чу-
жой ребенок, взятый, так сказать, на-
прокат [...] «Дама» бонтонничает, но
подходящему субъекту делает глазки, а
в охотниках завести интрижку с дамоч-
кой недостатка нет. Своего рода воен-
ная хитрость профессионалки для улав-
ливания мужчин. Вечерами «дама с де-
вочкой» превращается в интересную, за-
гадочную вдову. Она в глубоком трау-
ре. Мрачный креп, густая вуаль, спу-
щенная на лицо, придают ей строгий, не-
приступный вид, который неотразимо
тянет к себе искателей приключений».
Дам с девочками называли также «ха-
мелеонами».
Дама со свиной мордой — см.
Мизерабль.
Дамская благотворительность —
см. Сулимовка.
Дачи — 1. В XVIII — первой поло-
вине XIX века дачами назывались госу-
дарственные угодья, отданные во времен-
ное или постоянное пользование частным
лицам или учреждениям. В соответствии
с назначением этих угодий различали да-
чи покосные, лесные, водяные и т. д.
Дачи с озерами имелись, например, у
Киево-Печерской лавры в Конче-Заспе
и на левом берегу Днепра, здесь распо-
лагались большие специализированные
хозяйства, поставлявшие монастырям
Лавры необходимое количество ничем
не заменимой в ее обиходе рыбы. (На
всей территории Лавры действовали су-
ровые «вегетарианские» правила. При
митр. Филарете Амфитеатрове был да-
106
Дачи
Продажа билетов лотереи с благотворительною целью. Рис. Н. Негадаева. 1872 г.
же такой случай, когда приехавшему на
покой в Лавру греческому иерарху бы-
ло предложено или удалиться из мона-
стыря, или отказаться от мясной пищи,
дозволенной в среде того духовенства, к
которому он принадлежал).
2. В отличие от частных загородных
усадьб, дачами в старину назывались
также большие благоустроенные угодья,
отведенные для летнего отдыха горожан.
Принадлежали они ведомствам и в ос-
новном отдавались в аренду их же слу-
жащим. (Теперь подобные заведения на-
зываются пансионатами).
Первые киевские дачи на Шулявке и
в Братской Борщаговке устроили мит-
рополиты для студентов Киевской ака-
демии (университет своих дач не имел).
В 1850 гг. неподалеку от теперешне-
го завода «Большевик» Губернское
правление благоустроило для своих чи-
новников около трех десятков усадьб с
домиками. Этот поселок назывался Ка-
зенными дачами или (по названию очень
понравившейся киевлянам одной тамош-
ней дачи) — «Сан-Суси».
Позже появились частные дачные до-
мики, сдаваемые их владельцами в наем
всем желающим, а на «казенных дачах»
можно было оставить за собой участок
на много лет вперед или же просто вы-
купить его.
Здесь были общие сторожа, посыль-
ные, садовники и дежурные экипажи
для сообщения с городом. По вечерам
играл духовой оркестр, происходили гу-
ляния, давались концерты, ставились лю-
бительские спектакли. Иногда к дачни-
кам заглядывали и профессиональные
артисты. В таких вполне комфортабель-
ных пригородных поселках проводили
весну, лето и осень, не беря отпуска на
службе, состоятельные чиновники, про-
фессора, офицеры. Ради оздоровления
детей, разнообразия и ради вечерних
прогулок под звуки духовых оркестров
107
Дачи
на дачи охотно выезжали зажиточные
мещане, артисты, предприниматели.
Большой популярностью среди горо-
жан пользовались казенные дачи в Бо-
ярке. Каждое лето на них жили до 10
тысяч горожан. Это был настоящий го-
родок довольства и покоя. Главная его
улица в шутку называлась «Крещати-
ком». Здесь возник, очевидно, и первый
дачный театр. По воскресеньям и чет-
вергам управление железной дороги
устраивало для отдыхающих бесплатные
концерты своего оркестра и хора.
Дачи стояли в прекрасном сосновом
бору, и поэтому воздух Боярки считал-
ся полезным для туберкулезных боль-
ных. В свое время здесь лечился кумир
молодежи 1880—1890 годов поэт
С. Надсон (о боярских днях писателя
рассказывает в своих воспоминаниях
Т. Лысенко).
Соседний, также очень популярный
дачный поселок в Мотовиловке Н. Ан-
циферов описывает в своих мемуарах
так: «Вокзал — место гуляний мотови-
ловских франтов и модниц. Встречи,
проводы и тот пошловатый смех, кото-
рый называли inepta laetitia (глупая ве-
селость. — лат.). Позже я узнал все
это в стихотворении «Незнакомка».
И каждый вечер за шлагбаумами.
Заламывая котелки.
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
После отхода почтового поезда гуля-
ющие собирались в вокзальном зале, где
почмейстер выкрикивал имена адресатов
полученных писем. При вокзале был и
театр, устроенный в товарном отделении.
Играла труппа любителей, организован-
ная артистом Бербатовым (гимназистом
восьмого класса Войцеховским), юно-
шей со сросшимися бровями над низко
поставленными глазами. В нем все бы-
ло театрально, начиная с манер и инто-
наций.
Особенно нравился мне в этой труп-
пе гимназист Ваня Павлищев, испол-
нявший роли простодушных типов. Из
этого Вани Павлищева вырос народный
артист И. Н. Берсенев».
В те времена, когда создавались мо-
товиловский и боярский поселки, о во-
де не думали. Позже купание и заго-
рание вошли в большую моду, и луч-
шие киевские дачи стали подвергаться
нападкам местных фельетонистов. «Ки-
ев,— писал М. Гольдштейн,— имеет
прекрасные окрестности, но только в
карманных путеводителях и на карти-
нах Маковского. В действительности
же киевлянину на лето деваться неку-
да. С Бояркой и Мотовиловкой пре-
красное сообщение, и в Боярке и Мо-
товиловке сосенка растет. Но в летний
сезон желательно не столько сообщать-
ся, сколько купаться, а этого нельзя
сделать ни в специальном дачном по-
езде, ни под специальной дачной сосен-
кой, как бы она ни была полезна в
смысле борьбы с малокровием и золо-
тухой. В Китаеве много воды, но зато
уж слишком много воды, так что даже
со стен течет, и только эксцентричный
любитель грибов может прийти в вос-
торг, когда найдет их в изобилии над
своею постелью. Остаются разные Ди-
кие сады и дикие «Сан-Суси».
В конце XIX века появился боль-
шой дачный поселок в Святошино, счи-
тавшийся хоть и не самым лучшим
(здесь долгое время негде было иску-
паться, поплавать, погулять у воды), но
очень удобным в смысле сообщения с го-
родом. (От Триумфальных ворот трам-
вай шел сюда всего 20 минут, и за про-
езд платили 5 коп).
В нем селились люди обеспеченные,
но постоянно занятые делами, такие, на-
пример, как известный профессор уни-
верситета Букреев.
Интеллигенция начала XX века об-
108
Дачи
любовала для отдыха Дарницкие дачи,
воспетые в стихах А. Ахматовой. Они
сообщались с городом железной доро-
гой. На самих дачах ходили специаль-
ные купальные поезда, т. к. поселок из
80 домиков находился в версте от Дне-
пра. На сцене частного театра по пра-
здничным дням под открытым небом
шли любительские оперные и драмати-
ческие спектакли.
В 1901 году появились первые дач-
ные кварталы в Городском лесу (Пуще-
Водице), построенные городским управ-
лением. Поселок в Пуще строился с уче-
том опыта дачной жизни в других при-
городах, и здесь действительно было
сделано все для отдыха с комфортом.
«Что касается жилищ,— писал док-
тор К. Коровицкий,— то нужно сказать,
что в большинстве случаев это очень
изящные, красивые строения, часто
большие дома, построенные фундамен-
тально, с удобствами, с любовью к де-
лу; конечно, везде имеются неизбежные
веранды, такие важные и нужные для
дачной жизни [...] Многие дома, подоб-
но Святошину, приспособлены и для
зимнего жилья; ввиду частых холодов в
последние годы, почти всюду есть печ-
ки. Кухни построены большею частью
отдельными домиками. Отхожие места
примитивного свойства, но встречаются
и ватерклозеты там, где имеются до-
машние водопроводы».
По вечерам в парке поселка перед де-
ревянным курзалом играла музыка, в
большом зале ставились спектакли, ус-
траивались концерты и танцы.
Конечно, Пуща-Водица при всех ее
совершенствах не была идеальным дач-
ным поселком. И как ни странно, самым
большим ее недостатком считалась ...
окружающая природа. Киевляне — лю-
ди юга, его открытых веселых просто-
ров. Однообразие чисто северного пей-
зажа их угнетало и пугало. Первые жи-
тели дачного поселка никак не могли
привыкнуть к суровому виду здешнего
леса и даже предлагали расчленить его
на более привычные для их глаз неболь-
шие массивы, чередующиеся с полями и
перелесками.
«Самый главный, самый существен-
ный недостаток Пущи-Водицы,— писал
К. Коровицкий,— это все тот же лес.
Лес везде, отсутствие горизонта, отсут-
ствие поля и видов, отсутствие воздуха
степи чувствуется всеми. Если отсутст-
вие видов не так важно, то все-таки лес
стеною во все стороны производит на не-
которых лиц тяжелое, удручающее впе-
чатление, как ни прекрасен он сам по се-
бе. Особенно ночью неприятна эта чер-
ная, непроглядная стена вокруг, с ее сво-
еобразным шумом.
Идеалом дачи, по нашему крайнему
разумению, является поселок, построен-
ный под лесом или у самого начала его,
чтобы с другой стороны перед глазами
была широкая, залитая солнцем панора-
ма, золотистая нива, луга, степь, а вда-
ли виднелась бы река. Этого нет в Пу-
ще-Водице, и это чувствуется постоян-
но, несмотря на все ее положительные
стороны и удобства. Было бы желатель-
но вырубить часть леса, хотя бы неболь-
шую, например, между Гоголевскою
улицею и Котуркою, хотя бы между
двумя-тремя линиями, а не по всему про-
тяжению».
Дачники селились и поодиночке, ко-
му где нравилось. Такие частные заго-
родные усадьбы тоже стали называться
дачами. Очевидно, первые подобные по-
селки возникли еще в 1840—1850 го-
дах возле Китаевской и Голосеевской
пустыней.
К началу XX столетия Киев уже со
всех сторон оброс дачами и дачными по-
селками. Одни были разбросаны по ок-
раинам (Лукьяновка, Сырец, Куренев-
ка, Приорка, Выдубичи, Демиевка),
109
Дачи
другие располагались в более отдален-
ных местах: вблизи Днепра (Китаев,
Межигорье, Триполье), на Старых да-
чах и в Святошино по Житомирскому
шоссе, по линиям железных дорог (Бо-
ярка и Мотовиловка, Буча, Тетерев и
Дарница).
Дачный мир стремился обособиться от
городского. Здесь царила атмосфера
праздника и блаженного безделья. До-
ма в поселках выглядели весело и наряд-
но. Они обстраивались экзотическими
башенками, балконами, верандами и де-
корировались в затейливом «древнерус-
ском», «швейцарском» или «колониаль-
ном» стилях. Поселки имели свои теат-
рально-концертные традиции, свои гуля-
ния с музыкой, свою манеру общения,
свои моды и даже свой, относительно ав-
тономный от городского транспорт.
Само слово «дачники» появилось в
киевской прессе в 1840 годах и относи-
лось оно в основном к тем состоятель-
ным людям, которые на лето выезжали
в свои имения, а осенью возвращались
в город. Среди них встречались и дач-
ники в нашем современном понимании
этого слова.
Впрочем, первые киевские дачники
1840 гг. психологически сильно отлича-
лись от теперешних, и прежде всего —
своим, абсолютно немыслимым теперь,
трагическим отношением к природе.
Теперешний простодушный гедонизм
на фоне поля и речки считался в те вре-
мена верхом пошлости. Идеальный дач-
ник был прежде всего романтиком. Его
душу обременяла безысходная скорбь
(не важно, по какому поводу возник-
шая), непреодолимое стремление к
уединению и раздумьям над мировыми
загадками. Именно в таком образе пред-
стает перед нами герой рассказа Алек-
сандра Федоровского «Тоска по милой
сердцу», живший летом 1839 г. на даче
вблизи Китаевской пустыни. Его время-
провождение может показаться теперь
довольно странным, но в те времена оно
никого не удивляло. Повествование ве-
дется от первого лица:
«В мирном моем уединении, где я,
удаленный от света и людей, где с един-
ственным другом моим я наслаждаюсь
красотами изящной природы, часто в
глубокую полночь, задумавшись, брожу
по прекрасным рощам, осеняющим свет-
лые воды моего родного Днепра, часто
прихожу на могилу милой, и тоска, силь-
ная тоска, снедающая мою душу, напол-
няет ее горестнейшими чувствами».
Для современного дачника «отдых»,
наполненный «горестнейшими чувства-
ми», вряд ли приемлем и желанен. Для
человека 1820—1840 гг. дача без клад-
бища, монастыря, оврагов и гор — уже
не дача. Да и сами дачи с тех пор силь-
но изменились. Они стали более ком-
фортными, а об их «трагических» свой-
ствах уже редко кто помышлял. Со вре-
менем дачная жизнь стала излюбленной
темой сплетен, слухов, эстрадных куп-
летов и иных форм городского фолькло-
ра. Дачные стишки нередко попадали и
на страницы юмористических журналов.
В 1881 г. популярная «Стрекоза» пора-
довала своих читателей таким, например,
«Рассказом о даче и жене»:
«Ох! Какая неудача! —
Принялась кричать жена,—
Дача, дача, дача, дача
Для здоровья мне нужна».
«Можно ль нам мечтать о даче? —
Скромно ей заметил я. —
Нужно думать об отдаче
Всех долгов, душа моя».
«Так поеду ж я на дачу
И без мужа обойдусь!
Деспот! Изверг! А в придачу
Я с тобою разведусь».
ИО
Дилижанс
Насладившись бранной сдачей.
Тут жена за ум взялась
И нашла банкира с дачей,
А со мною развелась.
Так судьбою две задачи
Были сразу решены:
Я избавился от дачи
И свободен от жены.
День сорока мучеников — 9 мар-
та по ст. ст. (22 марта по н. ст.) — осо-
бый день в бытовой жизни старого Ки-
ева, знаменовавший рубеж между зимой
и весной. С окон снимали зимние рамы,
мыли стекла и делали весеннюю уборку
квартир и дворов, пекли «жаворонков».
Прекрасное описание обычаев этого
интимно-домашнего «дня весны» на
ул. Фундуклеевской (теперь Б. Хмель-
ницкого) оставил в своих мемуарах зна-
менитый певец А. Вертинский:
«В нашей квартире выставлялись
двойные рамы, переложенные ватой с
мелко нарезанным красным и синим га-
русом. Осторожно выливались в рако-
вину стаканчики с серной кислотой. От-
клеивались окна, и в комнаты врывался
март! Еще холодный, пахнущий мороз-
цем, шумный, голубой и солнечный.
Старый кот Кануська вспрыгивал на
подоконник и, раздувая ноздри, облизы-
вал свою полинявшую за зиму шерсть.
Он изумленно и радостно смотрел на во-
робьев, которые нагло порхали под са-
мым его носом [...] На улице мальчиш-
ки пускали по лужам свои классические
кораблики из газетной бумаги и бежали
за ними вниз с горы.
А воздух! Боже, что это был за воз-
дух! Хрустальный, льдистый, утоляю-
щий жажду, заливающий душу радос-
тью! Прохожие слегка пьянели от него
и, как все подвыпившие, делались доб-
рее и мягче, чаще улыбались, реже хму-
рились.
Большеглазые украинские девчата со-
вали в руки букетики белых и синих
подснежников и фиалок, и прохожие по-
купали их так, как будто это было не-
избежно и естественно и только этого
они и ждали всю зиму.
Утром в этот день кухарка Наталья
приносила с базара теплые, только что
испеченные жаворонки со сложенными
крылышками и черными изюминками
вместо глаз».
Детские игры — летние развлече-
ния, устраиваемые с 29 июня 1892 г. на
первой общественной детской площадке
в бесплатном городском парке на Вла-
димирской горке. Инициаторами их бы-
ли ученый садовод А. Осипов и педа-
гог Плахов. Руководил играми заведу-
ющий детской площадкой учитель город-
ского училища Л. Гудвил. В первый год
игры посетили 16 тысяч детей в возра-
сте от 2 до 16 лет. В 1894 — 37 ты-
сяч.
Позже игры были перенесены в бо-
лее удобное место — Царский сад, на
площадку поблизости от водокачки. В
1913 г. они находились у Петровской ал-
леи, против Шато, там, где теперь кор-
ты и различные спортивные площадки
стадиона «Динамо».
Подобные бесплатные общественные
развлечения, кроме Киева, существова-
ли лишь в Одессе (с 1887 г.).
Дилижанс — крытый дорожный эки-
паж, курсировавший между городами и
перевозивший пассажиров и багаж. Ди-
лижансы строились самых разнообраз-
ных конструкций и размеров. Ходили по
дорогам с щебневым покрытием. Введе-
ны в употребление во Франции при Лю-
довике XIV.
Оживленное дилижансное движение
началось в Европе после окончания на-
полеоновских войн. Новация эта косну-
111 <4?*
Дилижанс
Дилижанс. 1845 г.
лась Киева в 1820 гг. В 1827 г. на
Александровской улице появились почт-
дилижансы, предназначенные преиму-
щественно для перевозки пассажиров по
Белорусскому тракту от Петербурга че-
рез Могилев, Киев и Житомир до Рад-
зивилова.
Эпоха пассажирского дилижансного
движения началась в середине 1840 гг.,
о чем свидетельствует такое сообщение
в ж. «Иллюстрация» (1845.— 31 мар-
та): «Кто задумает поехать на юг Рос-
сии, должен покупать или собственный
экипаж, или страдать на перекладных
повозках. Поэтому с особенным удо-
вольствием заметили мы в губернских
ведомостях объявления о дилижансах по
некоторым направлениям. К сожалению,
мы не имеем еще всех губернских ведо-
мостей и потому не можем сообщить по-
дробных сведения обо всех сообщениях
по России. Положительно только можем
сказать, что с 1 января 1845 г. дилижан-
сы обещают ходить из Москвы в Тулу,
Орел, Нижний Новгород, Казань, Ки-
ев, Курск и Харьков. Цена места весь-
ма умеренная, отправление 2 раза в не-
делю».
До построения железной дороги это
был самый удобный общественный
транспорт для дальних поездок. Много
путешествовавший поэт-офицер Н. Ар-
бузов, некогда служивший в Киеве, вос-
пел почт-дилижанс в стансах 1852 г.:
Так-то, друг мой дилижанс,
Вместе с музой молодой
Отпускал я эти стансы
По дороге столбовой.
Но зато, когда карета
Вдруг сменилась для поэта
На урода-тарантас,—
С той минуты стал я пас [...]
В этом бешеном рыдване
Так измучило его.
Что в душевном чемодане
Не осталось ничего.
А уж даме и подавно
Ехать было с ним невмочь;
Из рыдвана преисправно
Муза выскочила прочь.
Правительство стремилось передать
обременительные заботы о пассажирах
в частные руки и охотно сдавало на от-
куп свои дилижансные заведения. Дело
было малоприбыльное, но желающие за-
няться им все-таки находились.
Первым откупщиком стал бывший
киевский войт надворный советник
Г. Киселевский. Его «Контора первона-
чального заведения дилижансов и транс-
портов» находилась (с 1835 г.) непода-
леку от «старого почтового дома», в соб-
ственном его доме на углу Братской и
Межигорской улиц. Это здание, как со-
общает Ф. Эрнст, сгорело в 1919 г. и
по обычаю тех лет было разобрано на
кирпич в 1925 г. Экипажи Г. Киселев-
ского отправлялись в Москву и Петер-
бург два раза в неделю.
В 1840—1850 гг. дилижансная стан-
ция несколько раз меняла свой адрес. В
1845 г. она находилась на Печерске,
вблизи Военного Николаевского собора
в доме Иванской (Киев. губ. ведом.—
1845.— 19 янв.). В 1849 — во флиге-
ле почты на Крещатике, которая зани-
112
мала там построенный еще в XVIII ве-
ке дом помещика Голованского. В
1850 гг. дилижансы отправлялись от
«дома купца Свешникова против Эспла-
нады, что около Лавры» (Киев. губ. ве-
дом.— 1854.— 29 янв.).
В 1853 г. казна решила построить
новую дилижансную станцию и отвела
под нее на Подоле большую усадьбу
между Рождественской церковью и при-
станью. Строительство и выравнивание
площади перед станцией затянулось на
многие годы. Дилижансы начали ходить
с Почтовой площади лишь в 1865 г.
Как сообщалось тогда в местной прес-
се, экипажи в Петербург отправлялись
ежедневно (кроме пятницы), в Хер-
сон — по четвергам и воскресеньям. В
Москву дилижансы ходили по воскре-
сеньям и четвергам. Место до Москвы
внутри экипажа стоило 42 руб., а «на-
ружное» — 29 руб.
В это время существовало уже желез-
нодорожное сообщение, поэтому в Пе-
тербург киевляне ездили еще и так: сна-
чала (по понедельникам) дилижансом до
станции Остров, а далее по Варшавской
железной дороге до самой столицы.
С переводом дилижансной станции на
Почтовую площадь связано также и усо-
вершенствование графика движения до-
рожных карет. «Прежде,— писал «Ки-
евлянин» в 1865 г.,— пассажиры, при-
дя в почтовое отделение вечером, прово-
дили иногда целую ночь в тесной пасса-
жирской комнате, ибо отход карет зави-
сел от прихода почтовой кареты. Теперь
же пассажиры приезжают в отделение и
уезжают в назначенный на билете срок».
На второй год пребывания дилижанс-
ной станции на Почтовой площади ее ус-
лугами воспользовался известный впос-
ледствии, а тогда лишь начинающий
композитор Н. Лысенко, отправлявший-
ся в сентябре 1867 г. на учебу в Лейп-
цигскую консерваторию. Его любовь к
эпистолярному жанру проявилась с пер-
вых же дней путешествия и благодаря
этому мы имеем подробное описание
пассажирской езды на дилижансе:
«Меня многие провожали в контору
дилижансов (на Подоле.— А. М.). По
расписанию мы должны были выехать в
7 ч., а тронулись только в 9-м. Крепко
мне взгрустнулось, когда труба кондук-
тора протрубила отъезд [...] Я взял на-
ружное место до Ровно, заплатил 10 руб.
и за багаж за 2 п. 16 ф.— 3 руб. сер.
Целую дорогу спал от скуки; снача-
ла меня занимала колымага громоздкая,
дилижанс, сидишь себе высоко-высоко;
но помещение довольно приличное, име-
ет вид небольшого фаэтончика с кузо-
вом, фартухом до половины и фартухом
для лица и груди, так что можно от ве-
тра или непогоды совершенно затушку-
ватись (Лысенко любил вставлять в рус-
ский текст своих писем отдельные укра-
инские слова или выражения.— А. М.).
Первые две станции я проехал сам и
занимал 2 места, а в 3-м сидел кто-то
за перегородкой; с ним я познакомился
уже недалеко от Житомира утром, за ча-
ем. Он оказался Бугаевским, мировым
посредником в Волынской губернии [...]
В Житомире [...] только что завтрака-
ли, бо прийшли туда в начале 12-го ча-
са, и обед не был готов... Выезжаем че-
рез час разве, будем пить чай вечером
в Новоград-Волынске [...] В Ровно мы
должны быть завтра, т. е. воскресенье,
в 12 часов дня, бо пришзнились на
станциях, везуть погано кож c\ini, хромь>.
В 1880 г. киевские дилижансы на-
ходились в руках Лашкевича и Свет-
ланина.
Как писал Н. Тарановский в 1883 г.,
движение «производилось ежедневно по
Житомирскому [тракту], [дилижанс]
приходил в 9 ч. утра, отходил в 4 ч. по
полудню. По Черниговскому приходил
в И ч. дня, отходил в 4 ч. пополудни.
ИЗ
Дилижанс
Цены местам: 1 класса — по 4 р., 2
класса по 2 р. 50 к. и 3 р. 50 к.».
Судя по запискам современников,
Николай Витальевич Лысенко опустил
в своих письмах много досадных подроб-
ностей. Дилижансные конторы не га-
рантировали пассажирам особых
удобств. Денег на закупку лошадей и ре-
монт экипажей вечно не хватало. Ради
лишнего рубля прибыли кареты пере-
гружали, лошади надрывались и калечи-
лись. В дороге пассажирам приходилось
выходить из экипажа, чтобы помочь
бедным животным справиться с трудным
участком пути. В 1883 г. один из кор-
респондентов газ. «Киевлянин» описал
свое путешествие в общей карете в са-
мых мрачных тонах:
«На днях мне пришлось ехать на ди-
лижансе из Киева в Чернигов. В дили-
жансе сидело 19 человек, и, кроме того,
на верху кареты, где помещается кладь,
находилось 6 человек рабочих, всего 25
человек, не считая ямщика и кондукто-
ра. Клади было пудов 50. Дилижанс с
такой тяжестью тащили 6 лошадей. Ни-
чего нет удивительного, что мы делали
не более 6—7 верст в час. Вместо 10
часов утра мы прибыли в Чернигов в 3
часа дня. По пути нам приходилось по-
стоянно вставать и следовать по спосо-
бу пешего хождения, дабы хоть немно-
го облегчить несчастных кляч, именуе-
мых лошадьми. Не мешало бы проехать
одну-две станции кому-нибудь из чле-
нов общества покровительства живот-
ным, чтобы воочию убедиться, как му-
чают несчастных лошадей.
Неужели нельзя уменьшить число
мест в дилижансах или увеличить число
лошадей? Содержатель дилижансов, не-
кий Красильщиков, вряд ли примет лич-
но какие-либо меры, ибо у него конку-
рентов не имеется, а потому единствен-
ная надежда на общество покровитель-
ства животным».
В те годы дилижанс стал уже второ-
степенным видом общественного транс-
порта. Упадок чувствовался во всем.
Пьяный кучер или кондуктор были уже
не в диковинку. Хронику дорожных про-
исшествий пополняли такие сообщения:
«Печальный случай постиг вчера [12
ноября 1882 г.] дилижанс, вышедший из
конторы Светланина, который не про-
ехав даже 10 верст от Киева опрокинул-
ся вверх дном, причем все пассажиры
получили сравнительно значительные
ушибы и были вытащены из него в бес-
сознательном состоянии. Причина, как
оказалось,— нетрезвое состояние как
кондуктора, так равно и ямщика, сопро-
вождавших дилижанс. Желательно бы-
ло бы, чтобы господа содержатели ди-
лижансов обратили должное внимание па
вышеназванный случай. К сожалению, я
был несколько раз свидетелем подобных
случаев».
Дилижансное движение давало хоро-
ший материал для газетных фельетони-
стов. На эту тему писалось много и,
действительно, смешно. Вот, например,
отрывок из опуса известного в 1880—
1890 гг. юмориста М. Гольдштейна:
«Если между Веной и Парижем идут
поезда-молнии, то между Киевом и Чер-
ниговом идут дилижансы Светланина.
Если поезда-молнии возят пассажиров,
то дилижансы возят сами пассажиры
[...] Пассажир берет билет l-ro класса.
С него берут 4 рубля. На этом и кон-
чается галлюцинация первого класса,
Т. к. его немедленно переводят сразу в
5-й класс, даже без экзамена. Его уса-
живают в открытые сани и начинают ак-
куратно и добросовестно замораживать.
Один пассажир долго укрывался одея-
лом, но скоро отморозил себе нос, дру-
гой — уши, третий — ноги, «редкие ос-
тались здоровы и невредимы».
Последняя фраза пахнет порохом и
носит военный характер; она как бы
Лх* 114
Дневные приюты для детей рабочего класса
выхвачена из депеши о сражении рус-
ских с кабардинцами. Между тем она
целиком относится к сражению Свет-
ланина с пассажирами. В ночь с 18 на
19 декабря произошло это сражение.
«Пассажирам пришлось волей-неволей
помогать стаскивать сани с места». Не-
известно, что делали в это время ло-
шади — помогали ли они пассажирам
или, укрывшись одеялами, сидели в
первом классе.
Было 20 градусов мороза. Была глу-
хая ночь. По небу мчались тучи, вились
тучи. Кони стали. Тогда пассажиры «в
открытом поле голыми руками двигали
дилижанс и выгребали лопатами снег из-
под саней, стоя по колено в снегу».
Дилижанс опоздал на 4 часа. Очевид-
но, пассажиры плохо везли его. Говорят,
что скоро начнут путешественников под-
ковывать».
По рассказам киевских старожилов,
«кареты Фельденкрайза» (дилижан-
сы) курсировали по Житомирскому и
Черниговскому шоссе еще в 1920 го-
дах. Говорят, летом в знойную погоду
ехать на них было небезопасно: на ло-
шадей нередко нападали рои оводов и
своими укусами доводили их до безу-
мия. Они мчались диким галопом, не
разбирая дороги, опрокидывали и раз-
бивали дорожные кареты.
Городские дилижансы (омнибусы)
появились в Киеве в 1879 г. (См. так-
же Почтовое сообщение).
Диорама — разновидность панорамы
с объемным первым планом. Общая кар-
тина охватывала не весь круг горизон-
та, а лишь его часть. Горные пейзажи
или виды знаменитых городов зритель
созерцал в момент восхода солнца или
заката. Иллюзия реальности достигалась
особыми световыми и звуковыми эф-
(|м?ктами, а также при помощи движу-
щихся объемных фигур первого плана.
Типичными сюжетами панорам были
«Утро в швейцарских горах», «Панора-
ма Парижа» и т. д. Свет прибывал или
убывал, перемещались тени, появлялись
и исчезали детали и цвета, звучали го-
лоса птиц и людей, двигались экипажи
и пешеходы. Зрители ощущали дунове-
ние ветра и все виденное воспринимали
как наяву.
Диорамы изготавливали художники,
владевшие секретами иллюзорной живо-
писи. В самом представлении участвова-
ли звукоподражатели и кукловоды. (См.
также Панорама).
Дневные приюты для детей ра-
бочего класса — Своим возникно-
вением они были обязаны однодневной
переписи населения 1874 года, во вре-
мя которой молодая киевская интелли-
генция, обходя дом за домом, увидела
ничем не прикрытую печальную прозу
народной жизни. Особенно поразило
переписчиков бедственное положение
малолетних детей рабочих. Отправляясь
на работу, родители вынуждены были
оставлять их с утра до позднего вече-
ра без всякого присмотра.
Аристократические дамы - благотвори -
тельницы ими не занимались, а в устро-
енных в 1845 г. двух губернских при-
ютах могло отыскаться место лишь для
нескольких десятков нуждающихся в
присмотре детей.
По инициативе полулегальной Киев-
ской громады 4 мая 1875 г. на Новом
Строении открылся первый в Киеве об-
щественный детский сад, который назы-
вался тогда дневным детским приютом.
Устроители его (жена известного социа-
листа и деятеля Громады Людмила Ми-
хайловна Драгоманова и ее подруги)
стремились, как говорилось в программе
этого учреждения, «1) облегчить рабочий
люд, взяв детей его под свой призор в
течение дня, так чтобы {ребенок не вы-
115
Дневные приюты для детей рабочего класса
ходил из своей среды и не расставался
со своими родителями; 2) улучшить ма-
териальное положение самих детей, до-
ставляя им в течение большой части су-
ток здоровое помещение, чистую одеж-
ду, обильную и здоровую пищу; 3) на-
сколько возможно, дать первые задатки
науки и нравственных начал, занимая де-
тей школьным учением и полезными иг-
рами, а также окружая их нравственной
средой, которая в иных, более счастли-
вых случаях дополнит добрые начала,
выносимые из семьи, в других будет па-
рализовать, хотя отчасти, то дурное, что
заимствовано детьми из уличного обихо-
да, а иногда и из домашних сцен».
Сначала в приют принимали детей от
3 до 10, а потом и 13 лет. С младшими
занимались надзирательницы, старшие
проходили с учительницею курс одно-
классного народного училища, по окон-
чании которого воспитательницы стара-
лись пристроить мальчиков в ремеслен-
ное училище или в двухклассные и че-
тырехклассные городские школы, желез-
нодорожные и иные мастерские, а дево-
чек — на профессиональные курсы, в
швейные мастерские и в хорошие дома
прислугой.
В отличие от детских садов нашего
времени, дети должны были в меру сво-
их сил работать на свой приют и тем са-
мым сокращать бремя расходов на его
содержание. Они по очереди убирали
комнаты, мыли полы, подавали в столо-
вой кушанья, мыли посуду. Девочки по-
могали кухаркам и стирали вместе с
прачкой, мальчики носили дрова и уби-
рали двор вместе с дворником. Прихо-
дя в приют утром, воспитанники пере-
одевались в приютское платье и обувь.
Всеми делами заведывали дамы из
Общества дневных приютов для детей
рабочего класса. Они дежурили по
очереди и вникали во все детали хо-
зяйства.
В первом киевском приюте на Но-
вом Строении воспитывались 40 детей.
Для их содержания интеллигентные лю-
ди устраивали платные благотворитель-
ные лотереи, вечера, балы, концерты,
выставки, спектакли, читали лекции. На
этих мероприятиях можно было увидеть
весь цвет украинской интеллигенции то-
го времени.
«Для приумножения средств общест-
ва,— вспоминал Г. Лазаревский о бла-
готворительных вечерах 1870 годов,—
устраивался, обычно на Масленицу в за-
ле Минеральных вод бал, который так
и звался тогда в Киеве украинским. Но
поскольку почетной кураторшей общест-
ва согласилась быть жена генерал-гу-
бернатора Дондукова-Корсакова, то бал
был очень популярным.
Ранняя весна, едва различимые в ту-
мане желтоватые пятна фонарей. Гряз-
ный, истоптанный шоколадного цвета
снег. Полозья санок скрежещут уже по
мостовой Крещатика. Извозчики спе-
шат к деревянному зданию Минераль-
ных вод, перед которым два конных
жандарма поддерживают порядок. А в
ярко освещенной газом зале военный ор-
кестр играет модный вальс «Дунайские
волны» и быстро кружатся нарядно оде-
тые пары.
Танцуют не только такие известные
на весь Киев танцоры, как Михаил Дра-
гоманов или Вильям Беренштам, танцу-
ют и Павел Житецкий, Николай Лы-
сенко, Александр Кистяковский».
Благодаря энтузиазму украинской ин-
теллигенции число детских приютов по-
степенно росло. В 1884 г. открылся при-
ют на Подоле, в 1888 — на Зверинце,
в 1893 — на Шулявке. Пятый приют
был создан для детей самой бесправной
еврейской бедноты.
Дума относилась к затеям «социали-
стов» недоверчиво и стала помогать их
приютам лишь в 1888 году. Она выде-
116 хг»
Долина роз
ляла им сначала по 300, а позже и по
1000 руб. в год.
Это были небольшие деньги, но тем не
менее приюты продолжали обустраивать-
ся. К 1913 году все они обзавелись соб-
ственными домами и даже усадьбами.
Мечтой украинских благотворительниц
было устройство при приютах ремеслен-
ных училищ. Эта разумная идея могла
осуществиться при действенной поддерж-
ке со стороны думы или государства. Но,
увы, ни того ни другого не было.
Дневные детские приюты стали пред-
шественниками детских садов поздней-
шего времени, однако установившийся в
стране однопартийный режим постарал-
ся затушевать ту роль, которую прини-
мала украинская интеллигенция в их со-
здании, и упорно насаждал мысль, что
общественные приюты для детей — де-
тище социалистической революции.
По этому поводу С. Ефремов оста-
вил в своем подпольном «Дневнике» та-
кую саркастическую запись: «23 марта
1924 г. [...] На улицах развешаны пла-
каты: «Берегите детские сады — заво-
евание революции». Как это понимать,
каким образом детские сады, которые
были перед революцией, могут быть ее
завоеванием?»
Долина роз — часть Царского са-
да, где теперь размещены южные три-
буны и футбольное поле стадиона «Ди-
намо».
Северо-восточную часть долины за-
нимало большое озеро. Царский дворец
на вершине горы, шпалеры роз на скло-
нах и вдоль дорожек долины, озеро с ле-
бедями составляли в XVIII единую
ландшафтно-парковую композицию.
Особую популярность Долина роз
приобрела в эпоху романтизма. Она бы-
ла любимым местом прогулок горожан
и наряду с примыкавшими к ней Алле-
ей влюбленных и столетней аллеей то-
полей, слыла достопримечательностью
старого Киева «досевастопольских вре-
мен». Ее сравнивали со знаменитой До-
линой роз в Дрездене.
Садовники начала XIX века создава-
ли здесь живописные композиции как
дань ориенталистским увлечениям свое-
го времени. Тогда много писали и гово-
рили о прекрасных долинах Шираза в
Персии, покрытых роскошными садами,
об оазисах роз среди суровых пустынь
Азии — последних прибежищах сказоч-
ной красоты среди серой прозы дейст-
вительности. Вид киевской Долины роз
запечатлен на одной из старых гравюр.
Прекрасный уголок «нижнего парка»
(низинной части Царского сада) был вы-
рублен в 1861 г. с согласия городской ду-
мы садовником Карлом Хрисгиани, со-
здавшим на этом месте прогулочное по-
ле с цветочными клумбами (мавританско-
го стиля) знаменитого впоследствии го-
родского платного парка Шато-де-Флер.
Окончательному истреблению эта
часть парка подверглась в начале
1930 гг., когда здесь началось строитель-
ство большого спортивного комплекса со
стадионом «Динамо». Официальная
пресса объявила его очередным «дости-
жением эпохи».
«Надолго останется в памяти,— пи-
сал в 1933 г. Марк Вороний,— день
открытия стадиона. День утверждения
оси большевистской бодрости в центре
старого города. Соловьи Пролетарского
сада будут иметь отныне многотысячно-
го организованного слушателя. Весна на-
шей страны отвоевала для себя еще од-
ну крепость».
И хотя стадион прижился в Нижнем
саду из утопии «многотысячного орга-
низованного слушателя» соловьиного пе-
ния ничего не вышло. Через несколько
лет городу пришлось строить для своих
нужд настоящий большой стадион на
Васильковской улице.
117 <ч5
Дома свиданий
Дома свидании — зарегистрирован-
ные в полиции публичные дома, содер-
жательницы которых обслуживали неиз-
вестных им мужчин и приезжающих с
ними женщин.
Дормез — спальная дорожная каре-
та, имевшая небольшой салон для пас-
сажиров. В таком экипаже в январе
1787 г. в Киев по дороге в Крым при-
была императрица Екатерина II. На ле-
вом берегу Днепра она оставила своих
спутников и пересела в присланную из
города золоченую парадную карету.
Дуб — большая лодка для перевозки
грузов и пассажиров. В старину такие
судна изготавливались из цельных ство-
лов старых дубов, отсюда и их
название.
До возведения Цепного моста через
Днепр на переправе всегда работали пе-
ревозчики на дубах, которые перевозили
тех, кому некогда было ждать своей оче-
реди на паром. Особая нужда случалась
в них тогда, когда понтонный мост еще
не был наведен, или в тех случаях, когда
по реке шел лед и ни о какой переправе,
казалось бы, не могло быть и речи.
В автобиографии историка М. Мак-
симовича описывается переправа через
бушующий Днепр во время половодья
на казацком дубе в обществе лихого
киевского перевозчика, взявшегося по-
мочь молодому ректору, спешившему в
Киев по делам устройства своего уни-
верситета.
Один из путешественников с восхи-
щением пишет о другом киевском пере-
возчике, который, оказавшись вместе со
своим пассажиром в воде, быстро выло-
вил из реки его чемоданы, помог ему за-
браться в лодку и, продолжая лавиро-
вать между льдинами, все-таки добрал-
ся до киевского берега. Как и полага-
лось в таких случаях, оба переоделись в
сухое и для здоровья изрядно выпили.
В те времена этого средства было впол-
не достаточно.
Дуб кн. Владимира — гигантский
дуб (более 4 м в поперечнике), сохра-
нившийся в Межигорье с древних вре-
мен и бывший еще в середине XIX ве-
ка одной из местных достопримечатель-
ностей, привлекавших внимание многих
горожан, приезжавших каждое лето в
это урочище на прогулочных пароходах.
Киевляне почитали его как одну из дра-
гоценных исторических реликвий.
21 ноября 1853 г. в неофициальной
части «Киевских губернских ведомос-
тей» была напечатана «притча» извест-
ного в то время журналиста Н. Черны-
шова, где речь шла о межигорском ис-
полине:
«Около Киева на живописном бере-
гу Днепра растет высокий широколист-
венный дуб. Говорят, что его бытие счи-
тают от времен Владимира Святого. Ни
время, ни бури, ни грозы не могли со-
крушить векового дуба. Он гордо стоит
в великолепной красе. Каждый русский
останавливается перед ним с благогове-
нием и, взирая на могучий рост дуба, на
118
Душить мерзавчика, делать намаз
его почти тысячелетнее существование,
вспоминает, как пред живым летопис-
цем, свою родную историю».
Зачем понадобилось Н. Чернышову
публиковать эту чисто лирическую за-
метку? Очевидно, над дубом нависла
какая-то опасность, и он решил спасти
его, напомнив киевлянам об удивитель-
ном дереве-великане и его тысячелетней
истории.
Но горожане недолго любовались зна-
менитым дубом. По свидетельству
Н. Закревского, это и другие старинные
деревья «пали в 1860 году под секирою
межигорских вандалов».
В XIX веке в Киеве было немало ре-
ликтовых дубов. Кроме межи горе кош,
известны великокняжеские дубы в пар-
ке Лукашевича (См. Английский сад),
красовались они и во многих частных
усадьбах, в лесах Голосеева и Китаева.
Однако со временем их оставалось все
меньше и меньше. Киев не берег древ-
них деревьев.
В наше время старинные дубы оста-
лись лишь в заповедном парке «Лысая
гора». Но и здесь они никем и никак
не охраняются. Реликты гибнут от уда-
ров молний, дупла их не зацементиро-
ваны, и всегда находятся психически
ущербные люди, получающие удоволь-
ствие от поджога древнего дерева-гиган-
та. Скоро и от этих памятников, как го-
ворят киевляне, «сигизмундовой стари-
ны» или «времен Богдана» не останет-
ся и следа. У всех на глазах гибнут од-
на за другой старинные ветлы в Гидро-
парке, оставшиеся здесь едва ли не со
времен строительства Цепного моста.
Их тоже следовало бы укрепить и за-
цементировать. Сегодня нам горько чи-
тать заметку Н. Чернышова. А что ска-
жут потомки о нас, равнодушных на-
блюдателях гибели последних реликтов
киевской дендростарины?! (См. также
Груша кн. Владимира).
Дуговые электрические лампы. 1880 г.
Дуговая электрическая лампа —
Свет такой лампы получается от нака-
ливания концов двух угольных стержней,
между которыми при прохождении элек-
трического тока возникает светящаяся
дуга (отсюда и название лампы). Рас-
стояние между концами углей р^улиру-
ется при помощи винтов (ручные регу-
ляторы) или особыми приборами (авто-
матические регуляторы). Сила света от
500 до 1500 свечей. Дуговые лампы
«трещали» и «шипели», к тому же они
давали «мигающий» свет.
Первые 14 фонарей, поставленные на
Крещатике в 1891 г. компанией Савиц-
кого и Страуса, были оснащены лампа-
ми фирмы Сименса-Гальске с автомати-
ческими регуляторами света, снабженны-
ми часовым механизмом. Они давали
свет в 1200 свечей и стоили довольно
дорого — 500 руб. каждая. Дуговыми
лампами освещался и Купеческий сад.
В 1902 г. каждый вечер в городе за-
жигалось 33532 лампочки накаливания
и 401 дуговая. В 1913 их насчитывалось
соответственно 288189 и 882. (См. так-
же Фонари уличные и Уподобление но-
чи с днем).
Душить мерзавчика, делать на-
маз — пить тайком водку в общест-
119
Дядька
венных местах (на гуляньях, в собрани-
ях и концертах) из спрятанной под по-
лой или у ног бутылки. Выпивающие,
прячась за спины, наклонялись и как бы
кланялись, молились перед бутылкой.
Свидетельство раздвоенности созна-
ния представителя масскультуры конца
XIX— начала XX веков. С одной сто-
роны, он видит в культуре нечто выхо-
дящее за пределы обыденности, возвы-
шающееся над ней, но при этом считает,
что должен получить от культурного вре-
мяпровождения еще и удовольствие, ко-
торое ассоциируется в его сознании чаще
всего с водкой и другими чувственными
наслаждениями. В силу этого обстоятель-
ства масскультура неизбежно обрастает
множеством мелких безобразных деталей.
Дядька (простонар.) — воспитатель,
наставник, гувернер или компаньон, при-
ставленный родителями, живущими вне
Киева, к своим чадам.
Дядьки гимназистов жили в специаль-
ном доме при Первой гимназии, испол-
няли при своих хозяевах роль лакеев и
использовались директором для всевоз-
можных подсобных работ. Дядьки-гу-
вернеры богатых студентов имели обык-
новение сидеть рядом с ними на лекци-
ях в аудиториях.
Еще в середине XIX века гувернер-
дядька при богатом барчуке считался
вполне нормальным явлением, и даже
писатель Виктор Аскоченский не погну-
шался такою должностью при племян-
нике генерал-губернатора Бибикова, сту-
денте университета Сипягине. Он даже
посвятил ему свой поэтический сборник
1846 г., роскошно изданный (возмож-
но, на деньги того же Сипягина) в луч-
шей тогдашней типографии Вальнера.
Е
Евсейкова долина — часть Креща-
той долины, на которой впоследствии
были проложены Владимирский спуск
(частично) и Крещатик.
Историки полагают, что она названа
так по имени бывшего ее владельца Ев-
сея и простиралась от теперешней Евро-
пейской площади до майдана Незалеж-
ности. Другая часть Крещатой долины
(до теперешней Бессарабки) в первой
половине XIX ст. называлась Пески.
Егорьев день — см. Юрьев день.
Епархия — церковный округ, управ-
ляемый архиереем. Киевской епархией
XIX века управляли митрополиты.
Роль административного органа ис-
полняла консистория, управляемая ви-
карием. Печатным органом епархии бы-
ли «Киевские епархиальные ведомости»,
выходившие с 1861 по 1917 год.
ЕПИТИМЬЯ — церковное наказание в
виде поста, длительных молитв и мно-
гих поклонов.
Епитимью мог наложить священник на
прихожанина, игумен на монаха и мит-
рополит на епископа или архимандрита.
Многие иерархи старались не видеть
мелких прегрешений своей паствы, воз-
действовать на нее своею всепрощающей
добротой.
Были и такие святители, которые ви-
Лх* 120
Епитимья
дели в епитимье единственный способ
исправления пороков и часто обращались
к пастырской каре. Таков был суровый
епископ-интеллектуал викарий Ириней
Фальковский (1762—1823).
Безобразия, случавшиеся среди мона-
хов вверенного ему Михайловского мо-
настыря, ужасали этого возвышенного
человека. Как судья он был последова-
телен и строг. Но, увы, строгость вика-
рия порождала в монашеской среде
упорное противодействие. Между ним и
б рати ею велась упорная война.
Биограф епископа Н. Булашов пишет:
«Приводил он к покаянию и исправле-
нию монастырскую братию монастыр-
скими же средствами, преимущественно
земными поклонами [...] Но братия дав-
но привыкла к этому средству, и оно ма-
ло уже действовало на нее; приходилось
употреблять более сильные, специфиче-
ские средства, назначались: лишение на
несколько дней вареной трапезной пи-
щи, уменьшение кружечного подела, вре-
менное запрещение священнослужения,
даже «умеренное сечение батогом или
плетью». Но многие и этим не исправ-
лялись. Тогда, по выражению Иринея,
оставалось «одним одно» — затвор,
проще — карцер. Но «чернечая» при-
рода только глумилась над этим, по-ви-
димому, «несумнительным» средством.
Местом заключения служила темная
комната под колокольнею с небольшим
просветом на главный вход («святые во-
рота»). Товарищи заключенного неред-
ко рекомендовали его перед богомольца-
ми как затворника. И если был моло-
дой — простодушные богомольцы обык-
новенно удивлялись ревности мнимого
подвижника; если же пожилой, то под-
ходили к просвету карцера, с благогове-
нием смотрели на импровизированного
затворника и, прося молитв его, полага-
ли перед ним деньги, ладан и масло.
Ириней терялся, недоумевал, чем
унять проказников. Вышел даже такой
случай. Один умер в затворе. Ириней
121
Железная церковь
устроил карцер у северо-восточного уг-
ла своего настоятельского дома, в саду,
и всегда с готовностью сам служил за-
ключенным, говоря, что так как ему ни-
когда не приходилось послужить заклю-
ченным в темнице, то он рад послужить
хоть своим заключенным.
Приходилось наконец содержать
иных братий «под крепким караулом»,
«в оковах», ссылать куда-либо в за-
штатный монастырь и просто пускать в
свет, изгоняя навсегда из обители, как
пущен был в свет феноменальный ие-
родиакон Мефодий, который, пройдя
все виды пороков и наказаний и буду-
чи всегда пьян, вышел однажды в сти-
харе, надетом наизнанку, а в другой
раз не сдержал даже своей естествен-
ной нужды».
Епитимье предавались не только ли-
ца духовного звания. В монастырские
затворы по приказу светских властей
попадали иногда и люди, ничего обще-
го с церковью не имеющие. Хуже все-
го было то, что Лавра многие десяти-
летия использовалась светскими властя-
ми как место заключения и невольно
превращалась в тюрьму. Это прискорб-
ное заблуждение прекратилось лишь в
1868 г., о чем сообщалось в маленькой
заметочке, опубликованной в «Киевских
губернских ведомостях» 22 июня. На-
зывалась она «Освобождение из мона-
стырей светских епитимийцев».
ж
Железная церковь — одна из самых
странных достопримечательностей старо-
го Киева. Первая церковь в Российской
империи, созданная полностью из метал-
ла инженером-технологом Никкельсом в
1867 г. в Петербурге и собранная на Ба-
зарной площади близ Триумфальных во-
рот (теперь пл. Победы) в Киеве.
Сооружение создавалось ради экспе-
римента, и поскольку таких церквей боль-
ше не строили, киевский храм во имя Ио-
анна Златоуста вызывал определенный
интерес, хотя ничего выдающегося в нем
не было. Бытовую зарисовку из жизни
церкви находим в мемуарах Г. Григорь-
ева «В старом Киеве».
Это нелепое сооружение упорно упо-
миналось во всех путеводителях, хотя
мало кому оно нравилось. Иногда тот
или иной автор позволял себе сказать то,
что он думает о нем. Такое случилось,
например, в статье «1000-летие Киева»,
напечатанной в ж. «Всемирная иллюст-
рация» (1882.— 9 окт.). «Сооружение
Железной церкви, [...] — писалось
там,— состоялось по настоянию бывше-
го министра внутренних дел П. А. Ва-
луева, когда не нужно было вовсе стро-
ить из металла: здесь превосходного ка-
чества кирпич в изобилии. Форма Же-
лезному храму придана так называемая
московская (хотя нельзя не видеть при
этом искусственность натяжки), доволь-
ствуясь по красоте далеко не безупреч-
ною формою».
С другой стороны, в глупое положе-
ние попадали авторы, которые, подобно
толпе в сказке Андерсена о голом коро-
ле, делали вид, что они видят какой-то
смысл в этой постройке. «Взирая на сию
Железную церковь,— важно вещал ано-
нимный составитель пилигримского путе-
Лх 122
Живые картины:
водителя «Киев — азбука правосла-
вия»,— расположенную на базаре еврей-
ском, путешественник научается тому, что
он среди евреев и различных еретиков и
сектантов в своей православной вере дол-
жен быть тверже и крепче железа».
Прелестный образец бурсацкого крас-
норечия!
Желтый билет — право на прожи-
вание проститутки. Выдавался в поли-
ции взамен отобранных документов.
Хранился у хозяйки дома терпимости
и отдавался при уходе лишь после того,
как проститутка возвращала все долги.
Изъявившая желание оставить свое за-
нятие сдавала желтый билет в полицию
и получала назад свой паспорт или вид
на жительство.
Женитьба Семена, или Женить-
ба Свечки — см. Первое сентября.
Живой товар, или белые рабы-
ни — молодые девушки, попавшие в
сети агентов публичных домов. Чаще
всего охота на них начиналась у контор
по найму прислуги. Наметившая свою
жертву агентша подходила к ней с пред-
ложением выгодного места в другом го-
роде, увозила ее туда и помещала в «хо-
рошую семью» или просто бросала од-
ну в гостинице. Впав в нужду, иная де-
вушка становилась уступчивой и согла-
шалась «отработать долги» у хозяйки
публичного дома.
Живым товаром становились прости-
тутки, перепродаваемые из одного заве-
дения в другое, из города в город и да-
же в другую страну. Такой торговлей за-
нимались крупные жулики, заправляв-
шие делами публичных домов несколь-
ких губерний. Об одном из них А. Ку-
прин писал в «Яме» так:
«Теперь он был одним из самых глав-
ных спекулянтов женским телом на всем
юге России. Он имел дела с Константи-
нополем и с Аргентиной, он переправлял
целыми партиями девушек из публичных
домов Одессы в Киев, киевских перево-
дил в Харьков, а харьковских — в Одес-
су. Он же рассовывал по разным второ-
степенным губернским городам и по уезд-
ным, которые побогаче, товар, забрако-
ванный или слишком примелькавшийся в
больших городах [...] Весь темный мир
хозяек публичных домов, кокоток-одино-
чек, своден, содержательниц домов сви-
даний, сутенеров, выходных актрис и хо-
ристок — был ему знаком, как астроно-
му звездное небо [...] Он в совершенст-
ве знал вкусы всех своих высокопостав-
ленных потребителей: одни из них люби-
ли необыкновенно причудливый разврат,
другие платили бешеные деньги за невин-
ных девушек, третьим надо было выис-
кивать малолетних. Ему приходилось
удовлетворять и садистские и мазохиче-
ские наклонности своих клиентов, а ино-
гда обслуживать и совсем противоестест-
венные половые извращения [...]
Замечательно, что он не находил в
своей профессии ничего преступного или
предосудительного. Он относился к ней
так же, как если бы торговал селедка-
ми, известкой, мукой, говядиной или ле-
сом. По-своему он был набожен. Если
позволяло время, с усердием посещал по
пятницам синагогу».
В Киеве состоялось несколько су-
дов над торговцами, поставлявшими
партии живого товара в Турцию и дру-
гие страны.
«Живые картины» — жанровые
сценки, представленные «артистами»,
застывшими в неподвижных позах. Они
воспроизводили мотивы известных кар-
тин, такие пикантные эпизоды, как
«Корсары, продающие невольниц в се-
рале султана», или просто характерные
эпизоды из обыденной жизни.
123
Жилавый понедилок
«Живые картины» представлялись
обычно на благотворительных вечерах в
Городском театре. Исполнительницами
выступали дамы из «Общества для по-
мощи бедным» — жены и дочери вы-
сокопоставленных лиц, желавшие проде-
монстрировать свои дорогие наряды или
предстать перед публикой в несколько
обнаженном виде, «наподобие греческих
богинь». Выручка шла в пользу бедных,
а в роли газетных рецензентов выступа-
ли самые искусные льстецы и дамские
угодники, умевшие похвалить всех уча-
стниц так, что каждая считала себя на-
гражденной лучшими комплиментами.
Ставили «живые картины» основатель-
но, с большим пониманием дела, в их со-
здании участвовали профессиональные ре-
жиссеры, костюмеры и художники (в ча-
стности, знаменитый иллюстратор Н. Го-
голя график Агин, преподававший одно
время в Киевском кадетском корпусе).
«Живые картины» начали ставить в
Киеве на Пасху еще до Крымской вой-
ны. Пик увлечения ими приходится на
«либеральные александровские време-
на», когда в обществе развился вкус ко
всяким «благопристойным шалостям».
Одно из самых знаменитых представ-
лений такого рода состоялось на Пасху
1867 г. Теперь трудно представить, ка-
кой огромный успех могли произвести ко-
роткие сценки с застывшими на месте фи-
гурами, но это было действительно так.
«Театр,— писала газ. «Киевля-
нин»,— буквально был полон сверху до-
низу [...] Некоторые места оплачивались
вдвое и втрое против назначенной цены».
Рецензент, скрывавшийся под игривым
псевдонимом «О. Неверный» (как бы
восклицание: «О! Неверный!..») отмечал,
что «г-жа Е. М. О. прекрасно выпол-
нила роль Красной Шапочки. Выраже-
ние лица, поза, сам костюм,— все бы-
ло необыкновенно мило и вполне верно
выражало наивно-грациозный характер
легенды, послужившей содержанием кар-
тины». А «г-жа Н. В. В. со своей ма-
ленькой дочерью, прислонившейся к ее
коленям головкой, в картине «Агарь в
пустыне» была неподражаемо хороша.
Незатейливая одежда Агари прикрыва-
ла так легко, грациозно и кокетливо пре-
красный стан г-жи В., что зрители не
могли не восхищаться, глядя на нее».
Впрочем, судя по многим дошедшим
до наших дней описаниям, «живые кар-
тины» были действительно хороши и
вполне могли претендовать на звание ис-
кусства.
Жилавый понедилок (укр.) —
первый день Великого поста, когда пе-
кут «жиляники» (коржи без масла) и
едят хрен с квасом, чтобы «закрепить-
ся» (очиститься) на весь пост.
Жулики - дармоеды — мелкие афе-
ристы, промышлявшие в городских рес-
торанах обедами, за которые отказыва-
лись платить. Это распространившееся в
1890 гг. «ремесло» основывалось на том,
что хозяева дорогих заведений стреми-
лись оградить их от дурной славы и
предпочитали отпустить жулика на все
четыре стороны, нежели попасть на стра-
ницы скандальной хроники.
Одно время большой славой в горо-
де пользовался некий Адуцкевич, выда-
вавший себя за дворянина и помощника
присяжного поверенного. Очевидно, так
оно и было, поскольку он, кроме нео-
быкновенной наглости обладал хороши-
ми манерами, внешностью «большого ба-
рина» и умением одеваться.
Журналисты были от него в востор-
ге и охотно писали о его дерзких про-
делках. Материалы о нем написаны так
искусно, что некоторые из них действи-
тельно заслуживают цитирования:
«В гостиницу «Метрополь»,— сооб-
щала газ. «Киевлянин» в 1893 г.,—
w 124
Жулики - мистификаторы
явился неизвестный господин, одетый с
претензией на франтовство, и потребо-
вал обед.
«Самый лучший»,— сказал строго
гость с видом опытного гастронома.
Гость выпил несколько рюмок водки,
закусил, съел обильный обед, выпил ви-
на и, похвалив вино, потребовал сигару.
«Убери эту дрянь!» — крикнул он на
официанта и швырнул поданные сигары
на пол.
«Неужели у вас нет получше?» —
многозначительно спросил гость. Пода-
ли сигары получше. Гость одну из них
закурил, другую спрятал в карман.
«Это понимаю!» — одобрил строгий
гастроном.
«Прикажете подать счет?» — робко
спросил официант, когда гость поднял-
ся с места и взялся за цилиндр.
«Какой счет? Я никогда не плачу за
обеды в гостиницах — это моя специ-
альность»,— развязно проговорил тре-
бовательный гастроном и хотел уйти из
ресторана, но его остановили.
«Кто вы, как ваша фамилия?» —
спросили его.
«Я помощник присяжного поверенно-
го, дворянин Адуцкевич»,— не без до-
стоинства проговорил гость и опять вы-
разил намерение уйти из ресторана.
Его просили обождать до прихода по-
лицейского чиновника, который был при-
глашен в ресторан по телефону. Когда в
ресторан пришел полицейский чиновник,
он сразу узнал оригинального гостя».
Тюрьма импозантного дармоеда не
пугала. Отсидев немного (в те времена
за такие вещи заключали на несколько
дней, неделю, от силы — две), он сно-
ва принимался за свое любимое занятие,
получая от него как артист и великий
гурман истинное наслаждение.
Но с дармовой экипировкой дела шли
хуже. Получая обещания прислать деньги
через слугу (что было тогда у «больших
господ» обычным делом), проницательные
хозяева магазинов готового платья посы-
лали вслед за ним приказчиков, и те по-
сле долгих преследований раздевали его в
полицейском участке до белья и выпуска-
ли в таком виде гулять по городу.
О любителях дармовой закуски и вы-
пивки в трактирах умалчиваем, потому
что ничего интересного в подобных ис-
ториях городской хроники нет.
Жулики-мистификаторы — мел-
кие аферисты, паразитировавшие на на-
ивной вере простых людей в чудеса. В
основе этого «ремесла» лежало умение
обогащаться за счет религиозных чувств
простаков. Оно требовало особого талан-
та. В этой области мог преуспеть дале-
ко не каждый проходимец. Нужно бы-
ло знать и чувствовать душу верующе-
го и уметь поразить его чем-то простым
и ошеломляюще абсурдным.
Таких изощренных жуликов особенно
много было в приходской среде и среди
иногородних богомольцев, вечно жажду-
щих чуда и видящих в Киеве Святое ме-
сто, Второй Иерусалим на Днепре, где сам
воздух пропитан неизреченной благодатью.
Так, в июле 1881 г. в камере миро-
вого судьи разбиралось дело бывшего
пономаря Виргулевича, который пере-
хватывал странников на дороге в Лав-
ру, заводил с ними доверительные бесе-
ды, «рассказывал им разные небылицы,
показывал будто бы священные вещи, и
между прочим предлагал им нюхать ку-
ски камфоры, выдавая ее за дерево Кре-
ста Господня. Свидетели, два городовые,
показали, что они давно уже замечали,
что он, пономарь, вступает в беседы с
богомольцами, что-то нашептывает им и
получает с них деньги». Что он делал
еще, неизвестно, но за кощунственные
махинации мировой судья приговорил его
к полутора месяцам тюрьмы.
Другой мистификатор, Семен Мко-
125
Жучки
ловский, показывал на толкучке у фон-
тана Самсона, где собирались на отдых
богомольцы, «чудотворный посох», ук-
рашенный замысловатыми символами.
Его трюк заключался в том, что он вы-
давал себя за глухонемого и смысл пред-
ставленного им на всеобщее осмотрение
«знамения» предлагалось разгадать по
вырезанным на палке таинственным
значкам. «Вверху палки,— писала го-
родская газета,— изображена благо-
словляющая рука, ниже ее кисти на трех
граненых сторонах палки вырезаны сло-
ва: «Боже, милостив буди мне грешно-
му. 1879 г.»; «Великий Николае-чудо-
творче, моли Бога о нас!»; на четвертой
стороне изображено распятие Христа.
Остальная часть палки украшена всевоз-
можными резными украшениями: рука,
держащая Евангелие, крест, яблоко,
сердце и змея; крылатый человек, бара-
нья голова и изображение двадцатико-
пеечника. На груди неизвестного висел
картон с надписью: «Глух, калека, на
обы уши»; несколько выше другая над-
пись: «Прошу написать, аще что необ-
ходимо вам надо, убо аз глух».
Появление мнимого глухонемого у
фонтана Самсона произвело огромное
впечатление. Он попал, что говорится, в
самое яблочко. Впавшая в экстаз толпа
наградила носителя таинственного посо-
ха 235 рублями. В полицейском участ-
ке он вдруг заговорил, за что, по сути,
и угодил в тюрьму.
За десять лет до этого странного слу-
чая (в 1878 г.) жаждущие небесных зна-
мений богомольцы с ликованием приня-
ли другого такого же проходимца и охот-
но поклонялись перед принесенным им
на Подол «клювом неведомой птицы»,
якобы выкопанным из земли и оказав-
шимся чудотворным, особенно по части
боли в зубах.
«Для огромной массы [народа],— с
возмущением писала городская газета,—
уже установился факт, что ежели у ко-
го болят зубы в верхней челюсти, то сто-
ит только верхнюю половину клюва но-
вооткрытой птицы приложить к больным
зубам, как этим чудесным прикоснове-
нием боль уничтожается».
Добраться до нового подольского чудо-
творца оказалось для полиции делом труд-
ным, поскольку среди уверовавших в ма-
гический клюв были некоторые влиятель-
ные лица и даже медики.
Можно назвать еще множество таких
случаев. Вера простых людей в чудеса
была велика, и любой проходимец с во-
ображением мог легко обратить ее в ис-
точник своего обогащения. К концу ве-
ка место подольских жуликов-мистифи-
каторов заняли еще более изощренные
проходимцы, выдававшие себя за спи-
ритов. Против них полиция была совер-
шенно бессильна, поскольку спиритиче-
скому движению покровительствовал
царь Николай II и царица.
Жучки (разг.) — жулики в сфере
торговли, мелкие дельцы. Они знали все,
что делается в городе, как у кого идут
дела, кто что может. Крупные предпри-
ниматели, берясь за что-то новое, ис-
пользовали их для сбора информации,
через них подбирались компаньоны, раз-
мещались заказы.
Среди киевских жучков встречались на-
стоящие «гении», которые за хорошие
деньги устраивали почти невозможные де-
ла. В одном из очерков О. Шалацкой пре-
успевающий жучок характеризуется так:
«Деятельный человек! Встает с вос-
ходом солнца и целый день на ногах. Все
знает, ведает, что где творится. Откры-
вается ли в городе какое-либо предпри-
ятие или общество,— он тут из первых,
непременно примажется и станет необ-
ходимым человеком. Или сам составит
какой-нибудь удивительный проект.
Гениальная голова! На все его хвата-
126
Заезды
ет: одной ногой он стоит на Куреневке,
другой на Демиевке, а глазами видит все,
что делается на Соломенке».
По преданию, проф. Меринг купил
несколько усадьб с левой стороны Кре-
щатика и тем самым «округлил» свое об-
ширное владение в самом центре горо-
да по «наводкам» жучков, пользовав-
шихся его услугами (Меринг бесплатно
лечил евреев). (См. Усадьба Меринга).
Информация жучков помогала содер-
жательницам притонов вовремя прийти
«на помощь» попавшей в беду вдовуш-
ке или оказавшейся без места молодой
красотке (хотя для этой цели у них име-
лись свои агенты). Они же служили на-
водчиками для скокеров. Для стрельцов
у них имелись специальные списки бо-
гачей, склонных к благотворительности,
с подробными сведениями, у кого и
сколько можно просить. Собранная жуч-
ками информация покупалась и перепро-
давалась на Крещатике напротив думы
в кафе Семадени. Здесь же обсуждались
и обделывались всевозможные дела.
«Мы встретимся,— говорил бывало жу-
чок клиенту,— зайдем в ресторанчик
позавтракать или разопьем у Семадени
по чашечке шоколаду». Такая фраза зна-
меновала переход от общих слов к де-
ловым переговорам.
Неподалеку от этого кафе размеща-
лась официальная биржа, где собира-
лись солидные финансисты и предпри-
ниматели. Тротуар перед кафе Семаде-
ни горожане называли «еврейской бир-
жей», поскольку с утра здесь толпилась
тьма-тьмущая жучков, многие из кото-
рых были евреями.
Когда их собиралось слишком много,
в работу нелегальной биржи вмешива-
лась полиция и разгоняла толпу, мешав-
шую прохожим. Днем тротуар пустовал,
поскольку жучки бегали по городу. В са-
мом кафе Семадени, как вспоминал
К. Паустовский, мраморные столики бы-
ли исписаны цифрами таинственных под-
счетов, производившихся здесь жучка-
ми при переговорах.
Забубенный ЛЮД — арестанты и
каторжники, на одежду которых одно
время нашивали квадрат красного цве-
та, напоминавший знак бубен на играль-
ных картах.
, Это тавро создавало дополнительные
трудности при побеге заключенного во
время работ в городе. Легче всего было
бежать летом, сбросив меченую верхнюю
одежду в укромном месте.
В городской прессе встречаются со-
общения о побегах арестантов через уни-
верситетский ботанический сад во вре-
мя земляных работ на бульваре, на уча-
стке железной дороги у Байковой рощи,
из арестантского работного дома у Лы-
беди и в других подобных местах.
Заезды — нечто вроде частных поч-
товых станций или постоялых дворов,
устраиваемых предприимчивыми еврей-
скими коммерсантами на старых почто-
вых дорогах. Балагулы заезжали сюда
на два-три часа для отдыха и кормле-
ния лошадей. Комнаты для приезжаю-
щих, отделение для экипажей и стойла
127
Закидачка
для лошадей помещались под одной
крышей.
Для гостей ставился самовар, на сто-
ле появлялась фаршированная щука от-
личного еврейского приготовления. Же-
лающие могли получить штоф водки или
бутылку шампанского. Такие заезды,
как пишет в мемуарах В. М. Хижня-
ков, встречались на Киевщине и в на-
чале XX ст.
Закидачка (жарг.) — деревянная
рогатка с резиновой лентой, используе-
мая для метания камней, то, что позд-
нее уличные мальчишки стали называть
просто рогаткой.
Применение первых рогаток хулига-
нами в 1870 годах на Гимназической
улице (теперь — ул. Леонтовича) вы-
зывало большой переполох как среди
жильцов, у которых непонятно как и кем
были выбиты окна, так и в полиции, ко-
торая долго терялась в догадках по это-
му поводу.
ЗВОНКИ — горный ключ среди садов
Межигорья, оборудованный в виде об-
ширного бассейна, обшитого деревом, в
котором монахи разводили декоратив-
ных дрессированных рыбок.
Одни считают, что источник назван
Звонками потому, что рыбок сзывали
на кормежку звуком колокольчика
(звонка). Очевидно, это самое правдо-
подобное объяснение. Обычай сзывать
рыб на кормежку действительно суще-
ствовал в старых монастырских рыб-
ных хозяйствах. Подобная сценка,
имевшая место в Лавре, описана, на-
пример, в мемуарах Наталены Коро-
левы. (Карпов кормили здесь гречне-
вой кашей и звали на кормежку зву-
ком колокольчика).
В «Указателе святыни и священных
достопамятностей Киева» 1850 г. пи-
шется, что ключ получил свое назва-
ние от того, что кто-то из монастыр-
ских братьев увлекался музыкальными
инструментами и создал некое затей-
ливое приспособление: «струи падали
некогда на металлические полосы и из-
давали звуки». Н. Сементовский рас-
сказывает, что «на этом роднике ино-
ки устроили из звонков [колокольчи-
ков] гармонику. Сильная струя родни-
ка, ударяя в колокольчики, производи-
ла приятные звуки».
Местность вокруг Звонков, судя по
старинным описаниям, была исполнена
сказочной прелести и неуловимой внут-
ренней гармонии. «Малая беседка,—
пишет А. Муравьев,— его [источник]
осеняет, любимое отдохновение отшель-
ников межигорских. Там любили они
погружаться в созерцанье под сенью
развесистых ракит и тополей, в живо-
писной долине, по которой струится
между дерев светлый ручей».
Вода Звонков считалась в городе са-
мой лучшей. Ее возили в город в боч-
ках, и стоила она довольно дорого. По
преданию, Екатерина II, когда она жи-
ла в Царском дворце на Липках, брез-
говала обычной киевской водой и могла
пить только влагу из межигорского ис-
точника.
Кто-то из киевлян, возможно, и граф
П. Румянцев-Задунайский, сильно за-
интересовал царицу рассказами о необы-
чайных видах Межигорья и о райской,
как говорили тогда, красоте его обшир-
ных горных садов. Императрица загоре-
лась желанием взглянуть на это киевское
чудо. Был назначен день августейшего
визита, но ничего хорошего из этой за-
теи не вышло: за день до предполагае-
мого приезда императрицы в монастыре
случился опустошительный пожар, и воз-
ник он, как еще долго потом говорили
киевляне, не случайно. Его якобы подо-
жгли сами монахи.
И в этих слухах была своя логика. До
128
Земляная груша
недавнего времени монастырь находил-
ся под патронатом Запорожской Сечи,
он посылал туда своих иеромонахов в ро-
ли войсковых священников, а сечевики
доживали здесь свой век в монашеских
рясах. В этом старом гнезде Запорожья
царица не пользовалась популярностью,
и особенно ненавистна стала она межи-
горским ветеранам после того, как лик-
видировала Сечь, а потом и саму ее свя-
тыню — Межигорский монастырь.
Обитель закрыли накануне приезда ца-
рицы в Киев. Монахов высылали в Крым
и Новороссию, пустовавшие помещения
заколачивали досками, никакого присмо-
тра за брошенной обителью не было. По-
жар мог произойти и случайно, но в го-
роде видели в нем знак протеста против
антиукраинской политики императрицы.
(Згой версии придерживался и Д. Жу-
равский в «Статистическом описании Ки-
евской губернии» 1852 г.). Некоторые
киевляне считали, что Межигорскую оби-
тель сжег Потемкин, который не мог до-
пустить, чтобы царица побывала в этом
райском месте, полюбила Киев и стала бы
благоволить к его сопернику — киевско-
му наместнику Румянцеву.
Поездка в Межигорье не состоялась.
Царица так и не увидела тех сказочных
мест, откуда привозили ей прекрасную
звонковую воду.
Земляная груша (архаич.) —
старинное название картофеля, встре-
чающееся в описаниях Киева конца
XVIII века. В XVI—XVII веке его
можно было встретить во многих стра-
нах Европы, но не на крестьянских
полях, а на клумбах перед дворцами.
Например, перед Люстгарденом в
Берлине, где его посадила в 1649 г.
королева Луиза. Цветок картофеля но-
сил в петлице Людовик XVI, а коро-
лева Мария Антуанетта украшала им
свою прическу. Жареный картофель
подавали крошечными порциями вме-
сте с другими изысканными лакомст-
вами на дворцовых приемах.
Вполне возможно, что картофель раз-
водили иностранные офицеры, служив-
шие в Киеве в 1670—1680 гг., тем бо-
лее, что их общество возглавлял тогда ге-
нерал Патрик Гордон, во всем следовав-
ший светской жизни европейских дворов
и поддерживавший контакты с англий-
ской и шотландской аристократией.
В XVIII веке картофель перестал иг-
рать роль декоративного растения и стал
обычной полевой культурой. Этому спо-
собствовали войны и частые неурожай-
ные годы, заставившие европейцев от-
дать должное картофелю как высокопро-
дуктивной культуре. Петр I, пытаясь
приучить Россию к «немецкой еде», вы-
писал несколько мешков картофеля из
Пруссии и разослал во все губернии по
нескольку штук. Киев в список царских
рассылок не попал, очевидно, потому,
что здесь уже были свои картофельные
огороды.
При Екатерине II благодаря немец-
ким колонистам картофель из огород-
ной стал полевой культурой. Можно
полагать, что в конце XVIII — нача-
ле XIX века киевские картофельные
огороды располагались в Старом горо-
де, его ближайшем предместье — Ко-
пыревом конце, а также на Борщагов-
ке и на Куреневке.
Старое украинское название картофеля
«бараболя » («барабуля », «бандурка »,
«бандурчанка», «бандурянка», «мандибур-
ка») происходит от старославянского на-
звания страны Бранденбург — «Брани-
бор», что наводит на мысль о возможно-
сти непосредственного заимствования ки-
евлянами картофеля из его новой европей-
ской родины — из Пруссии и разведении
ими своей «бандурки» вне зависимости от
того, что и когда указывали сажать своим
подданым петербургские венценосцы.
129
Злот, злотый
Злот, злотый — монета достоинст-
вом в 15 копеек.
Эта денежная единица в Киеве пер-
вой половины XIX века была обычным
явлением. В одном наброске Н. Леско-
ва рассказывается, как студенты универ-
ситета отправились в Слободку выпить
«дешевки» (необложенной налогом вин-
ного откупщика выпивки) и по дороге
решили купить у крестьянина живого
поросенка на закуску. На вопрос, сколь-
ко он стоит, хозяин, не задумываясь от-
ветил: «П ять злотих, мо! доброди», т.
е. 75 коп. «Цена,— добавляет писа-
тель,— поистине была сказана с уме-
ренностью и добросовестностью».
Как видим, киевляне привыкли счи-
тать русские деньги в польских злотых
и еще в середине XIX века не остави-
ли этой странной привычки.
и
Икона Богородицы «Всех скор-
бящих радости» — чудотворная
икона, главная святыня Сретенской
церкви, находившейся на углу Большой
Житомирской и Сретенской улиц.
По преданию, она некогда стояла на
каменных Львовских воротах и, очевид-
но, в начале XVIII века перенесена сю-
да, — еще в первоначальный деревян-
ный храм. Исцеляющая сила объясня-
лась тем, что на ее поле были изобра-
жены святые мученики Кирик и Иулит-
та. Даровала верующим избавление от
недугов и утешение в горе. Ее носили в
дома тяжелобольных и умирающих.
Культ «Скорбной Богородицы» имел в
Киеве всеобщий характер.
«К сей иконе,— сообщалось в «Ука-
зателе святыни и священных достопа-
мятностей Киева...» 1850 г.,— киевля-
не, не только православные, но и като-
лики, имеют особенное благоговение и
каждую субботу приходят к ней для
слушания акафиста». Ей поклонялись
не только больные, но и здоровые. Каж-
дый именинник начинал свой день рож-
дения с молитвы у этой иконы. Многие
уходили в мир иной, помолившись пе-
ред нею.
В романтические времена Сретенская
церковь считалась также храмом влюб-
ленных, ищущих здесь встреч и исцеле-
ния от любовного недуга. Сюда на суб-
ботний акафист собиралось множество
девушек на выданье и молодых людей,
ищущих себе пару. Здесь же обделыва-
лись всякие амурные дела и происходи-
ли скандалы на почве любовных интриг.
Много шума в городе наделала, напри-
мер, жестокая проделка студентов, ис-
пользовавших чтение поминальных запи-
сок для мести знаменитой киевской ко-
котке, «изменившей» им ради «романа»
с любвеобильным генерал-губернатом
Д. Г. Бибиковым.
Празднование в честь сретенской чу-
дотворной иконы совершалось 24 октяб-
ря ст. ст. (6 ноября н. ст.). Саму же цер-
ковь по ее чудотворной иконе нередко на-
зывали Скорбящей, а ее священнослужи-
телей — скорбящими священниками.
Сретенская церковь была снесена в
1930 годах, но перед своим исчезнове-
нием она поразила киевлян странным и
130
Икона Богородицы Ченстоховской
до сих пор не исследованным чудом об-
новления купола.
«Возле Скорбной церкви, записал
в августе 1923 г. в своем подпольном
«Дневнике» С. Ефремов, и днем и
ночью стояла толпа и смотрела на ку-
пол, который «на глазах обновляется».
Вот как растут на глазах легенды!» По-
следняя фраза говорит о том, что уче-
ный не верил тогдашним слухам об об-
новлениях церквей и икон. Он даже не
ходил смотреть на чудо в Сретенской
церкви, хотя жил неподалеку.
Автору этих строк довелось слышать
от ныне покойного украинского писате-
ля, старого киевлянина Е. Г. Адельгей-
ма, что купол Сретенской церкви дей-
ствительно обновился «за одну ночь».
«До того он был покрыт серой крас-
кой,— рассказывал он,— и вдруг в од-
но прекрасное утро оказался золотым».
Евгений Георгиевич был далек от ве-
ры в подобные чудеса и обновление ку-
пола объяснял тем, что позолота издав-
на находилась под слоем краски, и знав-
шим об этом «инициаторам чуда» оста-
валось только найти рецепт хорошего
растворителя и под покровом ночи на-
нести его на поверхность купола. Это
объяснение, на первый взгляд, выглядит
вполне убедительным, но каждый, кто
когда-либо занимался удалением старой
масляной краски хотя бы с оконной ра-
мы, едва ли может представить себе,
как удалить такое огромное количество
красителя с церковного купола без ле-
сов и к тому же за одну ночь.
Как поднять на высоту креста десят-
ки литров этого самого «растворителя»,
как удалить остатки растворенной крас-
ки и как произвести эту работу, не при-
влекая внимания ни шумом, ни запахом
сильных химических реактивов? На все
эти вопросы едва ли когда-нибудь най-
дутся ответы.
Тогдашние власти ответили на обнов-
ление купола Сретенской церкви репрес-
сиями (провокаторы от ОГПУ произ-
носили в толпе подстрекательские речи,
а откликавшиеся на них простаки тут же
увозились в «воронках»). После водво-
рения советского правительства в Кие-
ве (в 1934 г.) эта церковь «удостоилась»
быть взорванной одной из первых.
Другая почитаемая в Киеве икона
«Всех скорбящих радости» находилась
на Подоле в церкви Казанской иконы
Богородицы Флоровского монастыря.
Судя по пожертвованиям прихожан, она
тоже была чудотворной. «Риза на Бо-
городице,— писал историк этого мона-
стыря свящ. Федор Маниковский,—
корона и поручи серебряные вызолочен-
ные, усыпанные недорогими каменьями;
венец тоже серебряный вызолоченный;
на голове и плечах звезды, на груди
украшение с каменьями. В 1886 г. вде-
ланы в ризу брошка и серьги золотые с
аметистами, пожертвованные киевскою
гражданкою Вассою Терещенко».
Икона Богородицы Ченстохов-
СКОИ — подобно главе св. Климента,
епископа римского, является древней-
шей святыней Киева, появившейся здесь
при кн. Владимире после Херсонесско-
го похода, откуда он и привез ее в ви-
де приданого своей жены, византийской
царевны Анны.
До того времени икона несколько ве-
ков служила святыней императорской се-
мьи и хранилась в их покоях или двор-
цовой церкви с 326 г. По преданию, она
была написана евангелистом Лукой в до-
ме, где произошла Тайная вечеря. По-
сле смерти Пречистой ее образ стал од-
ной из самых чтимых реликвий верую-
щих и перешел в 326 году к царице Еле-
не в знак благодарности за воздвигну-
тые ею в Палестине храмы в честь Бо-
городицы.
В 988 году ею, как особо чтимою и
г>> 131 X?»
Икона Богородицы Ченстоховской
чудотворною, императорская семья бла-
гословила царевну Анну при отъезде в
новообращенную христианскую страну
— в Киев. Она хранилась в великокня-
жеской Десятинной церкви, но недолго
и, по одному из преданий, была дана
кем-то из киевских князей в приданое за
дочерью или сестрой, отправлявшейся на
жительство в Белэское княжество.
По другой версии, ее вывез из Кие-
ва в 1270 г. кн. Лев Данилович, «и, что-
бы сохранить от уничтожения, поместил
ее в церкви хорошо укрепленного тогда
княжеского города Белза на Холмщи-
не» (теперь это Львовская область).
Здесь она пребывала около ста лет и
прославилась многими чудесами, среди
которых особой известностью пользова-
лось то, которое произошло во время
осады города татарами в 1380 г. Тогда,
гласит предание, святыню вынесли на
стены крепости, и, прикрываясь нею, как
щитом, монахи начали крестный ход во-
круг укреплений. Сотни стрел посыпа-
лись на шествие, но никого не задели и
только ранили лицо Богородицы, и из
ран выступила кровь. После этого насту-
пила тьма, татар охватила паника, и мно-
гие из них умерли неизвестно от чего.
Из Белза икона попала в Ченстохов
в 1382 г. и стала одной из главных свя-
тынь Польши, или, как говорят поляки,
«королевою польской короны». При
обороне Ченстохова от татар она была
расколота на три части и вновь склеена.
Украинский мастер воспроизвел по со-
хранившимся копиям прежний образ Бо-
городицы вместе с отметинами стрел
1380 Г.
Существуют также иные (католичес-
кие) предания о странствиях по свету
иконы Ченстоховской Богородицы, и в
некоторых Киев вообще не упоминает-
ся, но среди самих киевлян XIX века
изложенная здесь версия пользовалась
большим успехом.
Во время Второй мировой войны с
иконой произошло чудо, если можно так
выразиться, политического характера:
Богоматерь остановила продвижение
границы третьего рейха на восток. Это
чудо осуществилось благодаря непоколе-
бимой вере католиков-поляков и глубо-
кому уважению украинцев к древней чу-
дотворной иконе, ставшей символом
польской государственности.
Тогда нацистов, уже видевших Чен-
стохов в пределах своего рейха, сильно
смущало то, что «святая покровительни-
ца польской короны» окажется на их
территории и по-прежнему будет привле-
кать к себе толпы польских паломников.
Специальная комиссия, присланная из
Берлина, предложила главе Украинской
громады в Ченстохове Ярославу Храм-
ченко вывезти икону в Украину.
«На пути присоединения к рейху са-
мого Ченстохова,— сказал ему предсе-
датель берлинской комиссии,— оказа-
лась «Черная Мадонна» в здешнем Яс-
ногорском католическом монастыре, и,
Лх 132 «чЛ
Икона Братской Богородицы
хотим мы этого или нет, с этим фактом
приходится считаться. Польский народ
глубоко чтит эту икону. Доказательство
тому ___ массовые паломничества в мо-
настырь, которые происходят и теперь,
при нашей власти. Но икона — укра-
инского происхождения и привезена сю-
да, в Ченстохов, более 500 лет тому на-
зад из Белза, а Белз находится теперь
в границах генерал-губернаторства [тог-
да на юге Холмщины]. Мы обращаем-
ся к вам, как главе Украинской грома-
ды в Ченстохове. Свяжитесь с Белзом,
где украинское население в большинст-
ве, и заберите икону туда. А мы тут же
присоединим Ченстохов к рейху».
«Это предложение,— пишет далее
Я. Храмченко,— было для меня как
гром среди ясного неба. Я осознавал ог-
ромную важность и значение дела, его
последствия как национального, так и ре-
лигиозного характера. После некоторо-
го размышления я ответил, что дело это
не такое простое, как представляется ко-
миссии, а потому не могу взять его на
себя».
Отказались принять святыню из рук
оккупантов и митрополит православной
церкви в Варшаве, и греко-католическое
духовенство. Сопротивление украинских
церковных кругов сорвало план нацис-
тов. Икона осталась на месте, и Ченсто-
хов не был присоединен к третьему рей-
ху. Граница облегла его с трех сторон,
но сам он благодаря своей небесной за-
ступнице остался польским.
Такова воистину удивительная исто-
рия этой древней киевской святыни, да-
рующей свою благодать многим народам,
странам и землям.
Икона Братской Богородицы —
основная реликвия Богоявленского собо-
ра Братского монастыря на Подоле. В
1706 г., делая копию с оригинала, ху-
дожник Иларион Мигура поместил под
своим рисунком такую историческую
справку:
«В лето 1662 г., когда татары хоте-
ли идти за Днепр через Вышгород на
пленение христиан, они пустились
вплавь, сделав плоты, и один татарин,
взяв эту икону, плыл на ней.
Поднявшаяся Божьим соизволением
буря потопила всех агарян, и только этот
остался жив, так как его та же божест-
венная икона невредимо принесла по шу-
мящим волнам и остановилась против
Братского монастыря чудесным образом.
Стояла она там неподвижно до тех пор,
пока пришли братские иноки и, торже-
ственно подняв ее из воды, так же тор-
жественно поставили в церкви святых
страстотерпцев князей русских (внутрен-
ней конгрегационной церкви св. Бориса
и Глеба.— А. М.). Видя это чудо, та-
тарин уверовал и крестился. Чудотвор-
ная же икона до сих пор не перестает чу-
дотворить в Братской обители».
Помолиться у Братской Богородицы
приходили партии богомольцев. В горо-
де она считалась святыней учащейся мо-
лодежи. Гимназисты искали у нее помо-
щи в трудах учения.
Будучи гимназистом, Н. Богатинов
ходил в Братский монастырь «не толь-
ко в праздники, на службу Божию, еже-
дневно заходил приложиться к св. ико-
не Божьей Матери и помолиться о бла-
гословении. То же делали и многие дру-
гие дети подолян, жившие вблизи мона-
стыря, каждое утро было здесь собра-
ние множества детей со своими сумоч-
ками, со связками книг под мышкой,
усердно молившихся Матери Божьей».
Молились о благословении Братской
Богородицы и студенты. Об этом вспо-
минает в автобиографических записках
проф. В. Певницкий: «Иные из них
[студентов академии] по прочтении мо-
литвы в номере [общежития] каждый
день ходили утром в церковь прило-
133
Икона Братско-Борщаговскон Богородицы
житься к иконе Братской Божией Ма-
тери, чтимой в Киеве, и помолиться пе-
ред нею. После этого возвращались в
номер и пили чай. Равным образом и ве-
чером также после общей молитвы, ко-
торая читалась в 10 часов, намереваясь
возлечь на ложе, многие совершали свою
особую тайную молитву [Братской Бо-
городице]».
Икона глубоко чтилась и горожана-
ми. Ее считали покровительницей Кие-
ве-Подола, и в трудные дни подоляне
обращались к ней как к небесной заступ-
нице всем миром.
Н. Богатинов оставил нам прекрасное
описание молитвенного шествия с Брат-
ской Богородицей во время засухи 1847
года: «В один из воскресных дней был
назначен крестный ход вокруг Братско-
го монастыря в преднесении св. иконы
Божьей Матери. Собралось множество
народа. После поздней обедни начался
крестный ход, который совершал ректор
академии архимандрит Димитрий [Му-
ретов], ныне архиепископ херсонский.
Жара была страшная, безветреная.
Четыре раза, накрест, крестный ход ос-
танавливался, и Димитрий читал с коле-
нопреклонением всей этой массы наро-
да молитвы — ис каким умилением, с
какою сердечной мольбою о высшей по-
мощи вызывал он своим глубоко сокру-
шенным молением слезы у молящихся.
Плакал и я, и, казалось, все до еди-
ного сознавали, что они просят у Отца
и Подателя жизни о жизни и спасении
от болезни, и горяча была эта общая все-
народная молитва под знойным паля-
щим солнцем, без дуновения малейшего
освежающего ветерка.
Когда крестный ход возвратился в
церковь, окончилось богослужение и на-
чали расходиться, на безоблачном дото-
ле небе показались тучки, и пролил ма-
ленький дождь, после того, как около
двух месяцев ни единой капли дождя не
пало над Киевом. Чудо Божьего мило-
сердия для меня, дитяти, [было] неоспо-
римо и жизненно очевидно.
Никогда после этого и доныне я не
видел такого одушевления молитвы, та-
кого пламени молитвенного в массах на-
рода. Во всей моей жизни это единст-
венный, необычайный крестный ход».
Икона Братске-Борщаговской
Богородицы, или просто Борща-
говской Божией Матери — древ-
няя чудотворная икона греческого пись-
ма, к которой заезжали помолиться о
«невредимом охранении» многие горожа-
не, отправляющиеся на юг по старой Ва-
сильковской дороге.
По преданию, ее обрел (возможно,
еще в XVII веке) слепой инок, живший
около 10 лет на Братском хуторе при
церкви у местного чудотворного источ-
ника, и получил прозрение. «12 лет,—
писал первый историк здешних мест,
священник Ф. Сикорский,— излива-
лось от нее исцеление непрерывно, по-
сле прекратилось».
Около трех столетий на каждую Па-
сху к святому источнику совершались
крестные ходы. Чудотворная икона на-
ходилась в местной церкви в память
«Живоноснаго Источника Пресвятыя
Богородицы» с правой стороны иконо-
стаса.
В летнее время сюда приезжало мно-
жество богомольцев из Киева для мо-
литв и благочестивого отдыха в парке
академической дачи. Одной из достопри-
мечательностей Никольской Борщагов-
ки были также и колокола на колоколь-
не. «Колокола сии,— писал Ф. Сикор-
ский,— в зимнее время иногда гудят: из-
дают звуки сами от себя, один после
другого попеременно».
По общему мнению киевлян, этот та-
инственный борщаговский звон имел не-
кий вещий смысл. Они начали гудеть в
134
Икона Владимирской Богоматери
1829 году, как говорилось в народе, «пе-
ред холерой». После их слышали не
только зимой, но иногда и в летнее вре-
мя — с часа ночи до девяти утра.
Икона Владимирской Богома-
тери ___ чудотворный образ, прислан-
ный в Киев константинопольским пат-
риархом в дар великому князю Юрию
Долгорукому. Как семейная реликвия он
находился в великокняжеской резиден-
ции в Вышгороде, откуда и был выве-
зен в 1155 г. Андреем Боголюбским во
Владимир на Клязьме. Со временем под
именем Владимирской Божьей Матери
эта древняя киевская икона стала свя-
тынею Успенского собора Московского
кремля.
В летописи говорится, что то была та
самая икона, которая прибыла на Русь
одновременно и на одном корабле с дру-
гою святынею: «юже принесоша в од-
ном корабле с Пирогощею из Царьго-
рода».
Это туманное выражение до сих пор
порождает споры. Одни полагают, что
привезены были не две, а одна икона, а
Пирогощею звали купца, который при-
вез ее в Киев. Другие пишут, будто так
называлась церковь св. Богородицы, не-
давно отреконструированная в центре
Подола.
Очевидно, ближе к истине стоит
украинский ученый С. Я. Парамонив,
который и в исследовании о «Слове о
полке Игоревом» (1951, Париж), и в
специальной статье, напечатанной в
1967 г. в православном журнале «Bipa
й культура», издававшемся в Канаде ми-
трополитом Иларионом, утверждал, что
икона, называемая теперь Владимирской,
была привезена в Киев вместе с дру-
гою — «Пирогощею», на которой Бо-
гоматерь изображалась «на фоне крепо-
стных стен Царьгорода». «Пюргос» в
переводе с греческого означает стены
Икона Владимирской Богородицы
в старинной ризе.
Гравюра Э.Даммюлера. 1873 г.
укрепления и отсюда «Пюрготиса» —
«защитница», или, как переводили ру-
сичи,— «Нерушимая стена».
«Пирогоща,— писал историк,— это
старославянское перекрученное название
«Пюрготисы» [...] Сначала икона нахо-
дилась во Влахернском храме. Во вре-
мя перестройки городских укреплений
храм, имевший необычайно крепкие сте-
ны, был встроен в крепостную стену.
Икона считалась защитницей Царьгоро-
да. Оригинал ее (а скорее всего копия)
и был привезен потом на Русь».
Исследователь полагает, что «Пиро-
гоща» находилась в Софийском соборе,
«где только и могла находиться такая
знаменитая икона». Кстати отметим, что
здесь и теперь есть своя «Нерушимая
стена» — мозаичный образ Богоматери
в запрестольной апсиде.
<>• 135
Икона Вышгородского Спаса
Предполагается, что «Пирогоща» по-
гибла во время нашествия Батыя, а дру-
гая святыня, некогда прибывшая с ней
на одном корабле, избежала подобной
участи благодаря Андрею Боголюбско-
му и со временем стала державной ре-
ликвией России.
Историки пишут, что в 1395 году Та-
мерлан (Тимур), наступавший на Моск-
ву, внезапно повернул назад и вышел из
русских пределов в тот день, когда в
Москву из Владимира была принесена
икона Владимирской Богородицы. С тех
пор она почитается как покровительни-
ца Москвы. Перед ней помазывались на
царство русские цари, пред нею же из-
бирались патриархи.
По преданию, образ Владимирской
Богородицы — одна из трех икон, на-
писанных евангелистом Лукою по прось-
бе первой христианской общины. Увидя
ее, Пресвятая Дева воскликнула: «От-
ныне ублажат Мя вси роди».
Фон и многие детали иконы неод-
нократно переписывались. Она страда-
ла от обливания водой, которая после
такой процедуры получала якобы це-
лебные свойства, и от гвоздей, кото-
рыми прибивались дорогие украшения
и оклады.
В 1918 г. икону передали в Третья-
ковскую галерею. Конечно, музей — не
лучшее место для чудотворной иконы.
Но в целом новое перемещение поло-
жительно сказалось на ее судьбе. В
1919 г. реставраторы сняли позднейшие
наслоения красок и открыли хорошо со-
хранившееся первоначальное изображе-
ние. Древняя святыня обрела вторую
жизнь.
Икона Вышгородского Спаса —
чудотворная икона, находившаяся в
вышгородекой церкви Бориса и Глеба.
В 1662 г. шедшие к Днепру через Выш-
город на Киев отряды поляков и татар
разобрали для сооружения переправы
местную деревянную церковь Бориса и
Глеба. В дело пошло все, что попада-
лось под руку, в том числе и иконы из
иконостаса. Как известно, на одной из
них татарин чудесным образом доплыл
до Подола (см. Икона Братской Бого-
родицы ). Другой образ — Спасителя,
как писал старый историк, был «рукою
варвара поруган прободением святого ли-
ца, отчего чудесно образовалась язва,
подобная нанесенной живому телу, с ис-
течением крови».
Предания начала XIX века относят
историю с поруганием лика Христа к бо-
лее раннему времени. Ф. Тимковский,
видевший вышгородский Спас в 1818 г.,
писал о нем так: «Я не могу описать то-
го чувства, с которым смотрел на памят-
ник варварства орды Батыевой. Это об-
раз Спасителя, пораженный копьем не-
истового татарина! [...] Многие видят на
нем след крови, истекшей из раны».
Икона Игоревой Богородицы —
древняя икона Успенского собора Печер-
ской лавры, находившаяся в приделе св.
Иоанна Богослова. По преданию, перед
нею молился св. князь-монах Игорь
Ольгович перед убийством его киевляна-
ми в 1147 году. В XIX веке почиталась
как чудотворная.
«К ней,— писал Н. Сементов-
ский,— с особым успехом прибегают в
несчастные случаи и чудотворно полу-
чают облегчение печалей и бед». «Пе-
ред сею иконою,— свидетельствовал
также протоиерей Ф. Титов,— усерд-
но молятся особенно те из богомольцев,
которые подвергаются каким-либо не-
счастиям».
Икона Любечской Богородицы
— Предание относит явление ее к пер-
вым векам христианства на Руси и свя-
зывает с ней довольно мрачную леген-
136 Л
Икона Купятицкой Богородиц!
ду, пересказанную историком Г. Мило-
радовичем:
«В Любече жил бедный мясник, ко-
торый имел семейство, состоящее из же-
ны и двух детей. Старший из них, ви-
дя, как отец резал быков, взял нож и
пошел играть с младшим и нечаянно пе-
ререзал горло ребенку. От страха и ис-
пуга дитя спряталось в печку; мать же,
не зная этого, затопила печь, и дитя на-
чало гореть.
Отец, возвратившись домой, видит,
что одно из детей с перерезанным гор-
лом, а другое горит, бросился в отчая-
ньи на жену и убил ее. В беспамятст-
ве он ушел из дому на берег Днепра и,
увидя стоящий челнок, сел в него, не
зная сам, что делает. Тревожное состо-
яние и усталость усыпили его. Лодка,
вместо того, чтобы идти по течению,
вернулась к берегу днепровскому у Лю-
беча,— и он проснулся. Тут увидел он
икону Божией Матери, почувствовал
духовное облегчение, взял эту икону и
понес домой.
Возвратясь домой, он увидел все свое
семейство в живых. Вот первое чудо яв-
ленной Божией Матери Любечской».
Явленная таким странным образом
чудотворная икона долгое время (по пре-
данию — с XI века) находилась в Аю-
бече — родине основателя киевской ла-
вры преподобного Антония Печерского.
Дальнейшая ее история не совсем ясна
и нуждается в специальном исследова-
нии.
Официальная версия, изложенная в
«Киевских епархиальных ведомостях»
(№ 7 за 1870 г.) звучит так. В 1653 г.
в связи с угрозой нападения поляков на
Чернигов митрополит Сильвестр Косов
перенес ее в Киев и поместил в иконо-
стасе Софийского собора. Потом ее
вернули в Любеч, где ее видел в 1689 г.
св. Димитрий Ростовский. В конце
XVII века привезли в Киев художни-
ком и поэтом из круга архиепископа Ла-
заря Барановича Иннокентием Щир-
ским для реставрации и вновь отправлена
в 1701 г. в Любеч для основанной там
единомышленниками художника пусты-
ни неподалеку от древней Антониевой
пещеры.
Но и киевляне не могли уже обойтись
без полюбившейся им святыни, в 1713
году по требованию митрополита Иоа-
сафа Кроковского она вновь оказалась
в Софийском соборе и выставлена у
столба при западном входе.
История тяжбы киевлян и жителей
Любеча на этом не закончилась, и еще
в 1805 г. митрополиту Серапиону при-
шлось доказывать Синоду право Со-
фийского собора на обладание святыней.
Историк и этнограф граф Г. Мило-
радович полагал, что икона была приве-
зена в Киев в 1690 г. по совету св. Ди-
митрия Ростовского и с тех пор не по-
кидала стен Софийского собора, а в Лю-
бече находилась списанная с нее худож-
ником-аскетом И. Щирским искусная
копия. Явление ее праздновалось 7 мая
ст. ст. (20 мая по н. ст.).
Икона Купятицкой Богороди-
цы — небольшой медный крест-ен-
колпион с изображением распятия на
одной стороне и Божией Матери — на
другой.
Святыня объявилась в 1182 г. в селе
Купятич под Пинском, вернее — в ок-
рестных лугах, покрытых зарослями ба-
гульника (купины).
«На одном из сих лугов,— повеству-
ет легенда,— малолетняя девица по име-
ни Алина пасла скот отца своего и, не-
ожиданно увидевши между деревьями
предивный свет, поспешила подойти и
рассмотреть его.
Между тем, коль скоро она прибли-
зилась к месту необыкновенного огнен-
ного явления, предивный свет вдруг
137 --
Икона «Нерушимая стена»
скрылся. Вместо него она увидела на
дереве небольшой образ с изображени-
ем [...] Снявши с дерева драгоценную
находку, девица немедленно отнесла ее
домой и, спрятавши в ящичек, сама по-
спешила к своему стаду. Когда она воз-
вратилась на место необыкновенного яв-
ления, глазам ее представился предив-
ный свет, она опять увидела на том же
дереве висящий крест, который вторич-
но сняла и спрятала за пазуху».
Все это повторялось несколько раз,
пока отец девочки не догадался, что най-
денный крест принадлежит к числу чу-
дотворных. С этого момента начинается
общее поклонение реликвии.
Здесь возникает Купятицкий монас-
тырь, в котором во время войны 1648—
1654 гг. находит приют бежавший из ра-
зоренного Киева ректор Киево-Моги-
лянской коллегии, а впоследствии архи-
епископ черниговский Лазарь Барано-
вич. Возвращаясь в Киев в 1655 г., он
привез с собой купятицкую святыню,
которая сначала находилась в Богоявлен-
ском монастыре. Но из опасения, что
правительство Польши потребует воз-
врата нелегально вывезенной реликвии,
бывший ректор, ставший вскоре место-
блюстителем пустовавшей кафедры ки-
евского митрополита, поместил ее в бо-
лее надежное место — на западной га-
лерее Софийского собора напротив Не-
рушимой стены.
Образ славился чудотворной силой
задолго до его перенесения в Киев и
был известен здесь с давних времен. В
1638 г. Афанасий Кальнофойский из-
дал в Печерском монастыре описание
52 чудес Купятицкой Богородицы, в
виде приложения к своей знаменитой
книге чудес «Тератургима». В «Небе
новом» И. Галятовского (1665) приво-
дится 16 легенд.
В XVIII веке при митрополите Иоса-
фе Кроковском или архиепископе Варла-
аме Ванатовиче, когда галерея собора рас-
писывалась масляными красками, возле
чудотворного креста были написаны сти-
хи на украинском языке о чудесах, про-
исходивших с его поклонниками. К сожа-
лению, в 1843 г. реставраторы не поща-
дили этого заветного уголка старого Ки-
ева. Икону перенесли в Андреевский при-
дел, а стихи соскоблили, о чем впослед-
ствии все сожалели как о великой утрате.
Оказалось, что тогда никто не догадался
переписать древний текст, и через 20 лет
киевляне уже не помнили, что было на-
писано напротив Нерушимой стены.
Икона «Нерушимая стена» —
самая древняя украинская и вообще вос-
точнославянская святыня. Мозаичный об-
раз Богоматери в главной алтарной абси-
де, современной самому собору, постро-
енному кн. Ярославом Мудрым в 1037 г.
За многие столетия храм, как и сам
Киев, подвергся большим разрушениям и
опустошениям. От великокняжеской эпо-
хи осталось немногое, но образ Богоро-
дицы оказался невредимым — таким, ка-
ким некогда видел его сам князь-фунда-
тор. Киевляне считают, что именно по-
этому его называют Нерушимой стеной.
Но в старые времена говорили, что
своим названием икона обязана помещен-
ной на дуге упомянутой абсиды надписи
на греческом языке: «Бог посреди Ее и
не подвижится, поможет Ей Бог и день
и ночь». «От входящих в эту надпись
слов «не подвижится»,— пишет С. Бул-
гаков,— и произошло наименование этой
св. иконы «Нерушимою стеною».
С незапамятных времен киевлянки,
готовясь стать матерями, молились пе-
ред образом Нерушимой стены о благо-
получном разрешении от бремени. По-
следнее упоминание о бытовании этого
киевского обычая находим в книге
Н. Сементовского «Киев, его святыни,
древности...» (1864 г.).
Л/* 138 чл
Икона Николая Доброго
Икона «Нерушимая стена». Одно из
ранних воспроизведений святыни
в кн. Н. Сементовского «Киев, его
святыни...» 1864 г.
В «Карманном путеводителе»
М. Стельмашенко 1913 года утвержда-
ется, что «Нерушимая стена» — «самая
дорогая, самая любимая святыня право-
славных киевлян».
В книге для богомольцев И. П. Хру-
щевой (1898 г.) поклонение «Неруши-
мой стене» описывается так: «С запад-
ной части хор, против царских дверей,
где обыкновенно стоят певчие, особен-
но хорошо видна осеняющая храм «Не-
рушимая стена». Тут на хорах молятся
пе{>ед этим чудесным образом и ставят
свечи, прилепляя их вдоль ограды хор
из красного мрамора».
А. Муравьев писал, что софийская
Оранта с этой части хор производит не-
обыкновенно сильное впечатление:
«Пречистая Дева точно парит на золо-
том своем подножии, как бы в глубине
неба; ее поднятые к небу руки и молят
вместе, и осеняют; ярко горят три звез-
ды на челе и раменах, и выражение мо-
литвы в отрадных чертах ее достойно ве-
личия честнейшей херувим. Ублажаемая
всеми родами, она как бы идет из глу-
бокого неба навстречу ее призывающих,
и все кажется ближе и ближе, чем бо-
лее смотришь на нее во внутрь алтаря;
невольно исторгается из уст сия утрен-
няя песнь: «Во храме стояще славы тво-
ея, на небеси стоячи мним; Богородице,
дверь небесная, отвори нам двери мило-
сти твоея».
В старину пилигримам в Софийском
соборе продавали образки «Нерушимой
стены», перед которыми было принято
молиться за всю православную Русь. Бо-
городица «Нерушимая стена» почиталась
как святая покровительница украинского
народа, хранительница рода и семьи.
Икона Николая Доброго — одна
из самых знаменитых киевских реликвий.
Эта икона была известна как чудотвор-
ная еще в XVIII веке и привлекала к
себе множество паломников, приходив-
ших в Киев на богомолье. Перед нею
правились многочисленные молебны и в
каждый четверток читался акафист. Об-
раз был одет в 1886 г. прихожанами в
серебряную ризу весом в 13,5 фунта,
вызолоченную через огонь.
По преданию, чудотворность образа
проявилась в XI веке, когда некий жи-
тель Подола отпустил из плена богато-
го половчанина, взяв с него перед этой
иконой клятву, что, возвратясь на роди-
ну, он, непременно вышлет за себя вы-
куп. Отпущенник не придал клятве не-
известному ему святому никакого значе-
ния и переменил свое мнение лишь по-
сле того, как святой Никола несколько
раз напоминал ему о клятве, являясь во
сне, и насылал на клятвопреступника и
его семью всякие беды и болезни. Эта
история окончилась тем, что половчанин
пригнал в Киев два табуна лошадей,—
один вместо выкупа христианину, а дру-
гой в дар церкви св. Николая.
«По сему, вероятно, случаю,— писал
священник И. Сухобрусов в 1848 г. в
«Киевских губернских ведомостях»,—
христианин, как получивший искуп по
одной милости св. Николая, и наимено-
вал его Добрым, которое название и до-
селе его церковь сохраняет».
139
Икона Николы Мокрого
Еще в XIX веке церковные истори-
ки высказывали сомнение относительно
древности этой легенды и считали, что
она могла возникнуть в XVIII веке в
связи с тем, что сама церковь, где она
находилась, называлась Добро-Никола-
евскою или церковью Николая Добро-
го, поскольку при ней находился боль-
шой «шпиталь», где находили приют
бездомные старики, лечились больные и
воспитывались сироты.
Н. Закревский указывал, что тот по-
долянин, который отпустил из плена
половца, назывался Добрыком (доб-
рым). Старых церковных историков
сильно смущал также тот факт, что в
мужском Свято-Духовом монастыре
Тульской губернии находился более
древний, чем киевский, чудотворный
образ Николы Доброго, на котором к
тому же имелась надпись: «Перед си-
ею иконою клялся в Киеве половчанин
об отдаче выкупа за освобождение от
плена».
В начале 1890-х годов автор моно-
графии о киевской Доброниколаевской
церкви Александр Георгиевский вместе
с настоятелем Свято-Духового монасты-
ря сравнили фотокопии обеих икон и
пришли к заключению, что имеют дело
с различными иконографическими изоб-
ражениями и что, «если и есть между
ними некоторое сходство, то весьма не-
значительное».
После разрушения церкви Николы
Доброго в 1936 году чудотворная ико-
на была спасена ее священником А. Гла-
голевым и долгое время находилась в
Покровской церкви на Подоле, а после
ее закрытия — в семье Глаголевых и
была передана ею в 1988 г. в Анноза-
чатьевскую церковь в Лавре.
Икона Николы Мокрого — об-
раз св. чудотворца Николая Мирликий-
ского на хорах Софийского собора, став-
ший предметом общегородского покло-
нения еще в древние времена.
О происхождении его странного на-
звания в зафиксированной А. Тулубом
легенде говорится, что некогда давно мо-
лодая семья, почитающая память первых
киевских святых Бориса и Глеба, отпра-
вилась в день их поминовения в Выш-
город. Когда богомольцы возвращались
домой в лодке по Днепру, задремавшая
мать ненароком выпустила из рук дитя
в воду. Отчаявшись спасти ребенка, ро-
дители поначалу горько упрекали св. Ни-
колая-угодника, оберегающего странни-
ков в пути от всяческих бед и напастей,
но, смирившись, обратились к нему с
просьбой простить их и утешить в горе.
«В ту же ночь,— повествуется в ле-
генде,— св. Николай извлек младенца
из реки, принес и положил живым и здо-
ровым на хорах в соборной церкви св.
Софии». Утром пономарь, услышав плач
ребенка, разослал по всему городу гон-
цов с вопросом: «Чей это ребенок?»
Взволнованные родители поспешили к
святой Софии «и действительно узнали
в найденном ребенке свое дитя, которое
утонуло в Днепре».
Многие киевляне считали икону Ни-
колая Мокрого «самой древней из всех
икон его имени, какие только известны
на Руси». Ключарь собора, протоиерей
Николай Оглоблин, в одной из своих
статей называет ее «современной пост-
роению самого храма, если еще не древ-
нее его, и, в этом последнем случае, ико-
ну можно считать Корсунскою, приве-
зенною вместе с другими св. иконами из
Херсонеса Таврического св. Просвети-
телем нашим Владимиром Великим».
(Правда, датировка ученого протоиерея
основана всего лишь на подписи к кар-
тине XVIII века, о которой у нас пой-
дет речь ниже). В анонимном «Описа-
нии Киева» 1890 г. говорится, будто
«по исследованию проф. Прахова, про-
140
Икона Николы Мокрого
изведенному в 1882 г., первоначальный
образ (первоначальная живопись, со-
хранившаяся под слоями переписок.—
А. М.) греческого письма века X».
В «Описании Киева», изданном
Н Закревским в 1868 г., упоминается
также большая картина старого киев-
ского письма, прибитая к стене проезда
под колокольней собора, на которой бы-
ли изображены сцены из легенды о Ни-
колае Мокром.
Почти через 40 лет, в 1903 г., в жур-
нале «Киевская старина» была напеча-
тана любопытная заметка, из которой
видно, что несмотря на то, что холст все
еще висел не в музее, а на самом непод-
ходящем месте, где его «заносило пы-
лью, дождем и снегом», живопись
1768 г. как-то сохранилась, а из припи-
санных под изображением старинных
стихов можно было узнать, что события
знаменитой киевской легенды происхо-
дили
«За князя Всеволода и митрополита
Ефрема, бывшего зди на престоли
лита
Тысяча девятьдесят второго...»
[1092 г.]
и что «при сей иконе и днесь цильбы
многи получают».
«Пора,— писал автор заметки
1903 г.,— давно пора убрать отсюда эту
драгоценность и поместить ее туда, где
всего приличнее находиться ей,— в
Церковно-археологический музей при
духовной академии».
Очевидно, этого не сделали, и старин-
ная картина погибла. Иная судьба ожи-
дала сам чудотворный образ.
После изъятия советской властью цер-
ковных ценностей и превращения Софий-
ского собора в музей, о Николе Мокром
долгое время ничего не было слышно.
Образ объявился лишь спустя много лет
после войны в США, а в 1973 г. в ук-
раинском журнале «Hoei дш», издаю-
щемся в Торонто, появилось письмо свя-
щенника Т. Миненко в редакцию, где со-
общалось о дальнейшей судьбе иконы. В
Украине мало кто знаком с этой любо-
пытной публикацией, поэтому приводим
здесь полный текст перевода:
«Многоуважаемый пан редактор! В
свое время в «Нових днях» была замет-
ка и запрос относительно местопребыва-
ния чудотворной иконы Николая Мок-
рого, которая была вывезена во время
войны из Киева, из св. Софии на Запад.
Эта самая большая (?! — А. И.) ук-
раинская национальная святынями этот
образ находится теперь в Нью-Йорке.
До сих пор я нигде не высказывался
по этому поводу, поскольку был жив вы-
сокопреосвященный архиепископ Пал-
ладий Ведибида-Руденко, который вы-
вез эту святыню из Варшавы, привез в
Америку и был ее опекуном, на чем он
настаивал. В мае 1958 г. в адвокатской
конторе была составлена доверенность,
согласно с которой после смерти архи-
епископа Палладия об иконе св. Нико-
лы Мокрого должны будут заботиться
автор этого письма и о. Юрий Сикор-
ский. Но случилось так, что о. Юрий
Сикорский преждевременно скончался
(1 декабря 1969 г.), и теперь я остался
единственным опекуном этой украинской
святыни [...]
Икону святителя Николая привез в
Америку архиеп. Палладий. Сначала она
сохранялась в его квартире, а в 1958 г.
он поместил ее н^ кафедре Пресвятой
Троицы в Нью-Йорке. Икона была
привезена в металлической ризе. Перед
реставрацией риза была снята. Ризу так-
же обновили и позолотили. Всеми эти-
ми делами занимался автор этого пись-
ма по поручению архиеп. Палладия [...]
После расчистки икону снова одели в
141
Икона Николы Притиска
металлическую ризу, в которой она и на-
ходится теперь в церкви.
В 1963 г. эта икона была перевезена
в новообретенный храм Пресвятой Тро-
ицы в Бруклине (Нью-Йорк), где ее
можно видеть и ныне. Для публичного
поклонения она на некоторое время при-
возилась в Торонто и Кливленд».
Как знать, может быть, Никола Мо-
крый еще вернется в Софийский собор?!
Во всяком случае утешает сама мысль,
что древняя киевская святыня цеха и на-
ходится в руках верующих людей.
Икона Николы Притиска — зна-
менитая киевская реликвия, которая на-
ходилась в подольской церкви святите-
ля Николая, называвшейся Притиско-
Никольскою.
По сведениям «Паломника киевско-
го» И. Максимовича, «это название да-
но образу св. Николая, который стис-
нул одного нечестивца, обокравшего
церковь и хотевшего вылезть в церков-
ное окно».
Н. Закревский рассказывает эту ис-
торию подробнее, ссылаясь при этом на
городскую молву начала XIX века: «В
детстве моем я слышал так. Над окош-
ком внутри церкви стоял большого раз-
мера образ сего святителя; гвозди, под-
держивавшие этот образ, от долгого вре-
мени и от сырости проржавели; стоило
только прикоснуться к образу, и оный
немедленно упал бы, так и случилось.
Ограбивши церковь, вор вылезал уже
через окно, но мешком, в котором та-
щил уворованные вещи, задел за икону.
Всею тяжестью она обрушилась на не-
го и произвела нечаянное и столь силь-
ное впечатление на святотатца, что он тут
же от страха умер.
На следующее утро сняли с окна ох-
ладевший труп с мешком в руке. Причи-
на была очевидна. Действительно совер-
шилось чудо, но обыкновенным образом».
Уже в наше время пытались объяснить
название церкви и иконы, отталкиваясь
от старого слова «притыка» (причал),
отсюда, мол, и название церкви «При-
тыкская» (причальная), переделанное на
«Притисская». Однако никаких прича-
лов поблизости ее не было, а церковь,
расположенная гораздо ближе к Днепру,
называется Набережно-Николаевскою.
Икона Новодворской (Сураж-
ской) Богоматери — особочтимая
в Киеве второй половины XIX века чу-
дотворная икона. Находилась в соборе
Михайловского монастыря за правым
клиросом, при столбе.
В изданном в 1848 г. в Москве ука-
зателе «Изображений икон пресвятые
Богородицы» сказано, что святыня на-
ходилась тогда в Суражицком заштат-
ном монастыре Черниговской епархии,
откуда, очевидно, и была перенесена в
Киев. Писана в конце XIII или в нача-
ле XIV века украинским иноком-иконо-
писцем (впоследствии митрополитом ки-
евским) Петром в Спасском монастыре
на Волыни близ села Дворцы, в урочи-
ще, называемом Новый Дворец. Торже-
ственное богослужение перед этой ико-
ной происходило 21 декабря ст. ст. —
в день поминовения ее автора, владыки
Петра, поставленного на киевскую ка-
федру в 1307 г. и перенесшего центр ми-
трополии в Москву в 1325 г.
История любит вить затейливые узо-
ры. Первый камень на церемонии зало-
жения Петербурга положил украинец
Стефан Яворский, бывший тогда блюс-
тителем патриаршего престола, а уже
следом за ним, как и полагается, поло-
жил свой, второй, камень царь Петр
Алексеевич.
Та же самая история произошла и при
закладке Успенского собора в Москов-
ском Кремле в 1325 г. Это событие зна-
меновало собой перенесение кафедры ми-
142
Икона Печерской Божьей Матери
трополитов киевских и всея Руси из Вла-
димира на Клязьме в Москву, что сули-
ло ей также и роль новой столицы фор-
мирующегося русского государства. Вто-
рой камень после митрополита-украинца
в основание будущей «первопрестоль-
ной» положил князь Иван Данилович.
Св. владыка не дожил до завершения
нового ка(редрального храма (умер 21
декабря 1326 г.), но успел стать зачи-
нателем известной доктрины «Моск-
вы — Третьего Рима». Убеждая князя
воздвигнуть в скромном укреплении на
Москве-реке кафедральный собор напо-
добие Успенской церкви в киевском Пе-
черском монастыре, митр. Петр предве-
щал великое будущее Москвы. Перво-
начальная доктрина «Третьего Рима»
звучала в его устах так:
«Если послушаешь меня, сын мой, то
и сам прославишься с родом твоим бо-
лее оных князей, и град твой будет сла-
вен пред всеми городами русскими, и
святители (митрополиты) поживут в нем,
и взыдут руки его на плещи врагов его,
и прославится Бог в нем».
Митрополит Петр считался в Моск-
ве первым ее святителем. Столица рус-
ского государства, как писал один из ис-
ториков церкви в «Киевских епархиаль-
ных ведомостях» в 1873 г., «сохраняет в
первопрестольном храме своем нетленные
его мощи, как залог своего благоденст-
вия, благоговейно соблюдая св. иконы, им
написанные, панагию и жезл пастыр-
ский». Здесь, у его гробницы, удельные
князья целовали крест во время присяги
на верность московским правителям.
Любимым занятием святого владыки
с юных лет было писание икон, и, по-
мимо киевской, чудотворными почита-
лись еще два его образа, хранившиеся в
московском кафедральном соборе. Один
из них — знаменитая Петровская Бо-
городица, написанная им еще на Волы-
ни и преподнесенная тогдашнему митро-
политу Максиму. Второй — храмовая
икона Успения Божией Матери. У Но-
водворской Богоматери, по свидетельст-
ву иеромонаха Е. Голованского, киевля-
не молились «об уничтожении гордости,
злобы и клеветы и о даровании смире-
ния, мира и тишины».
Икона Печерской Божьей Ма-
тери — предмет особого поклонения
богомольцев в Дальних пещерах Лавры.
Икона Печерской Богородицы работы
проф. Неффа для храма Спасителя
в Москве. 1877 г.
143
Икона св. Архистратига Михаила
Помещалась там на стене против гроба
св. Феодосия Печерского. Образ этот
был древней копией иконы Влахернской
Богородицы с добавлением фигур пре-
подобных Антония и Феодосия, стоящих
перед небесной покровительницей осно-
ванного ими монастыря.
В 1677 г., когда ожидалось турецкое
нападение на Киев, архимандрит Инно-
кентий Гизель вместе со всем духовен-
ством обнес эту икону вокруг стен го-
рода. Правда, многие авторы считают,
что в 1677 г. вокруг стен города обно-
сили другой чудотворный образ — ико-
ну Успения Пресвятой Богородицы.
Икона св. Архистратига Миха-
ила — одна из достопримечательней-
ших реликвий Михайловского монасты-
ря. Представляла собой копию с лувр-
ской картины Рафаэля Урбинского с тем
только различием, что на ней копье за-
менено, как на гербе Киева, огненным
мечом. Написана на доске из чистого зо-
лота (весом в 10 фунтов), усыпанной
тремя тысячами бриллиантов и 16 хри-
золитами. Прислана в дар Михайловско-
му монастырю в 1817 году императором
Александром Павловичем и торжествен-
но перенесена сюда митрополитом Се-
рапионом во главе крестного хода из Со-
фийского собора.
Почему икона не была вручена непо-
средственно архимандриту Михайлов-
ского монастыря, викарию Иринею
Фальковскому? Почему для ее перено-
са понадобился крестный ход? Какой
смысл вкладывался в него?
Обычно авторы не задаются этими
вопросами, а между тем, похоже, что
именно так и был отпразднован в Кие-
ве (а не в Петербурге) первый, пяти-
летний, юбилей войны 1812 года.
В пользу такого предположения го-
ворит то, что образ был прислан царем
в Киев в апреле 1817 г., т. е. к пяти-
летней годовщине начала войны. Состо-
ялся крестный ход на подобающем для
такой церемонии месте — в Киевском
Акрополе, т. е. старой крепости, цент-
ре древней столицы Руси.
И наконец, в пользу этой гипотезы
говорит и старое киевское предание, за-
фиксированное в книге русской писа-
тельницы Л. Ярцовой «Прогулки с де-
тьми по Киеву» (1859), которая, не-
сколько путаясь в датах, пишет (очевид-
но, со слов местных старожилов), что
победа над Наполеоном сочеталась в со-
знании мистически настроенного царя
Александра I с образом архангела Ми-
хаила, поскольку главным вершителем
судеб всей победоносной кампании был
полководец, названный в честь св. Ар-
хистратига,— Михаил Иларионович
Кутузов, к тому же еще и бывший ки-
евский генерал-губернатор.
«Александр Благословенный,— пишет
она,— прислал эту икону в дар монас-
тырю после победы своей над полчища-
ми Наполеона и всей Европы, в 1814 г.
(на самом деле — весной 1817 г. —
А. М.), по водворении мира между все-
ми державами. Относя неимоверные свои
победы над таким бесчисленным множе-
ством врагов к явной помощи Божьей и
справедливо почитая путеводителем сво-
его войска св. Архистратига Михаила
(святое имя которого носил на себе и тог-
дашний военачальник, незабвенный Ми-
хаил Иларионович Кутузов), великий го-
сударь в знак благодарности принес ико-
ну св. Архистратига и поставил ее во свя-
той, посвященной ему обители».
Более достоверное описание событий,
сопутствующих появлению образа в Ки-
еве находим в истории академии В. Ас-
коченского. Он тоже напрямую связы-
вает их с триумфальным торжеством, но
более точен в датах и деталях:
«В 1816 г. Киев осчастливлен был
посещением государя императора Алек-
144
Икона св. чудотворца Николая в Пустынно-Николаевском монастыре на Десне
сандра Павловича, возвращавшегося со
славою умиротворителя Европы со зна-
менитого Венского конгресса.
Древняя столица владык России сно-
ва облеклась в праздничную одежду [...]
Город горел в торжественных иллюми-
нациях. Но это мало занимало благосло-
венного венценосца. Он проводил вре-
мя в посещении святых мест Киева и мо-
лился Богу, даровавшему ему победу над
исполином, приведшим с собою дваде-
сять язык на Русь святую [...] В память
этого события (курсив мой.— А. М.)
Александр I в следующем же году из-
волил прислать великолепную икону [...]
«Сей образ,— сказано в надписи,—
святого Архистратига Михаила [...] не-
сен был торжественно из кафедрально-
го Киевософийского собора с крестным
ходом [...] и по отправлении благодар-
ственного молебствия [...] на сем месте
поставлен, апреля 29 дня 1817 г.».
В «Указателе святыни и священных
достопамятностей Киева...» 1850 г. по-
явление этой иконы также рассматрива-
ется в связи с памятной годовщиной.
Она, пишется здесь, «прислана монас-
тырю в 1817 г. имп. Александром Бла-
гословенным в жертву благодарности
Господу, спасшему его державу от вра-
гов иноплеменных».
Образ исчез во время изъятия цер-
ковных ценностей в 1920 гг.
Икона СВ. Софии — храмовая ико-
на Софийского собора. На ней изобра-
жена стоящая под сенью Богоматерь с
Предвечным Младенцем, который пра-
вой рукой благословляет, а в левой дер-
жит державу. Сень утверждается на се-
ми столпах, стоящих на семи ступенях,
каждая из которых обозначена симво-
лической надписью: «Вера», «Надеж-
да», «Любовь», «Чистота», «Смире-
ние», «Благость» и «Слава».
На ступенях стоят семь ветхозавет-
ных строителей Царства Божия на зем-
ле: Моисей со скрижалями, Аарон с
процветающим жезлом, царь Давид с
ковчегом и четыре пророка: Исаия с
хартиею пророчества: «Се Дева...», Ие-
ремия со свитком таинственным; Иезе-
кииль — с вратами Храма непроход-
ными; Даниил с камнем нерукосечным.
Основанием для этих и других симво-
лических деталей иконы послужили сло-
ва книги «Притчей Соломоновых»:
«Премудрость созда себе дом и утвер-
ди столпов седмь».
По преданию, Софийская икона «за-
имствована» из собора Св. Софии в
Константинополе и написана в XVI ве-
ке, хотя, очевидно, речь идет о ее про-
тотипе, а сам киевский образ создан в
XVIII веке.
Икона св. чудотворца Николая
В ДеСЯТИННОЙ ЦерКВИ — считалась
тем самым образом, который, по преда-
нию, был привезен вел. кн. Владимиром
из Корсуни и поставлен им в Десятин-
ной церкви. Эта икона упоминалась в ки-
евских путеводителях вплоть до Первой
мировой войны. (См. также Икона Ни-
колы Мокрого).
Икона св. чудотворца Николая
в Пустынно-Николаевском мо-
настыре на Десне — один из об-
разов св. Николая, также претендовав-
ший на звание древнейшего из всех из-
вестных киевских икон этого типа. По
преданию, привезен из Византии еще
при кн. Ольге и помещен в церкви при-
надлежавшего ей села Ольжичи на ос-
трове между Десной и Днепром, где
впоследствии возник Пустынно-Никола-
евский монастырь.
Он находился всего в 20 верстах от
Киева, но большую часть года был от-
резан от мира проливами, озерами и бо-
лотами, образующимися при разливах
145
Икона св. чудотворца Николая Пустынно-Николаевского Слупского монастыря на Печерске
Днепра и Десны. Основатель монасты-
ря св. Феодосий Углицкий выбрал эту
местность соответственно своему пред-
ставлению о пустыни как месте уединен-
ных духовных подвигов.
Будущий архиепископ черниговский
состоял тогда игуменом Выдубицкого
монастыря и создал вокруг себя кружок
зачинателей нового схимнического дви-
жения. Образованные ими пустыни на-
ходились в безлюдных и труднодоступ-
ных местах, и Никольская пустынь на
Десне не была среди них исключением.
В 1850 годы на Днепре появились не-
большие прогулочные пароходы, и
прежде отдаленная пустынь стала пер-
вым (по времени) центром киевского
религиозного туризма. Горожане от-
правлялись туда после полудня, любо-
вались видами Чертороя, вспоминали
предания о русалках, рассказывали о
шабашах киевских ведьм, проплывая
вдоль прибрежной косы, именовавшей-
ся в старину Лысой горой.
С таким же удовольствием переклю-
чались они, прибыв в Никольскую пус-
тынь, на благочестивые размышления,
молились у древнего образа св. Нико-
лая, а на заходе солнца устраивали под
стенами монастыря пикники с самовара-
ми у костров, с чаркой доброй водки,
гитарой и с пением романсов или арий
из модной в то время «Русалки» Дар-
гомыжского. Затемно, и нередко с тан-
цами на палубе, возвращались они в Ки-
ев и довольные расходились по домам.
Паломническими такие поездки на-
звать трудно. Скорее всего, это был ту-
ризм с паломническим оттенком. То, что
впоследствии стали называть религиоз-
ным туризмом.
Икона св. чудотворца Николая
Пустынно - Николаевского
Слупского монастыря на Пе-
черске — по традиции, этот образ
считался одним из древнейших в Киеве.
О его чудесном явлении историк М. За-
харченко подает такие сведения:
«Сохранилось предание, что в 1113 г.
вел. кн. Мстислав Владимирович, сын
Мономаха, охотясь в поздний час в ме-
стности, занимаемой ныне Никольским
монастырем, заблудился в чаще дрему-
чего леса.
Разыскивая дорогу, он неожиданно
набрел на яркий свет. Когда князь при-
близился к тому месту, откуда исходил
этот свет, то увидел образ святителя
Николая, стоявший на вьгсоком пне де-
рева, у той самой дороги, которую он ис-
кал. В память такого чудесного явления
Мстислав и построил у того пня церковь,
учредив при ней Никольский мужеский
монастырь, помещавшийся прежде на
Аскольдовой могиле. А так как обитель
эта со всех сторон бьгла окружена ггус-
тьгнным лесом, то ее и стали скоро на-
зывать Пустьгнною».
В XVII веке упоминаемый лес исчез,
но при Ивановской дороге, идущей от
Старого города к Печерскому монасты-
рю, вернее, на поле между теперешни-
ми Московскою улицею и улицей Ян-
варского восстания, остался каменный
столб, на котором помещался обретен-
ный в XII веке образ св. Николая.
В 1715 году так много сделавший для
Киева генерал-губернатор Дмитрий Ми-
хайлович Голицын построил специально
для этой древней городской реликвии
причудливо-изысканную каменную цер-
ковь в стиле украинского барокко, ко-
торой была придана столпоподобная
форма. По замыслу строителей, она
должна бьгла напоминать о старинном
каменном столбе, некогда служившем
пьедесталом святыни. (См. также Гене-
рал - г уберн аторы ).
Икона Тайной вечери — долгое
время считалась чуть ли не главной до-
146
Икона Успения Пресвятой Богородицы
стопримечательностью Андреевской
церкви. В записках путешественников
XVIII — первой половины XIX века
упоминается как произведение самого
Леонардо да Винчи. А. Муравьев так-
же допускал (со ссылкой на городское
предание), что этот образ «писал уче-
ник Рафаэля Леонардо да Винчи». По-
дарена церкви императрицей Елизаветой
Петровной.
Увлекаясь западным искусством, ки-
евляне долгое время не обращали вни-
мания на свой, отечественный, и дейст-
вительно великий образ Евхаристии в
алтаре Софийского собора. Как и во
всех мозаиках собора (кроме свято чти-
мой «Нерушимой стены»), горожане ви-
дели в нем образец «готической» (уста-
ревшей, «средневековой») и даже «вар-
варской» (грубой) живописи.
А между тем это один из самых вели-
ких памятников киевской старины. В лек-
циях, читанных Буслаевым цесаревичу Ни-
колаю Александровичу, говорилось: «Это
древнейший образец для изображения
Тайной вечери и у нас, и на Западе. Ему
долго следовали русские живописцы».
Икона Успения Пресвятой Бо-
городицы — главная реликвия Кие-
во-Печерской лавры. Ее золотая риза
была усыпана алмазами и бриллиантами,
а сама она висела на толстых шелковых
шнурах над царскими вратами Великой
лаврской церкви. Или, как писал автор
«Указателя святыни... Киева» 1850 г.,
«висела над главными царскими вратами
в сребропозлащенном сиянии».
Перед нею теплилась лампада из 10
стаканчиков, которые светились, не уга-
сая, с 1812 года. Перед началом поздней
литургии и после нее реликвия спускалась
вниз для поклонения и «благоговейного
лобызания». Подобное делалось и каж-
дую среду перед литургией, когда читал-
ся акафист Успения Божией Матери.
Икона Успения Богородицы.
Рис. из кн. Н. Сементовского «Киев, его
святыни...» 1864 г.
«Во время пения первого кондака,—
писал Ф. Титов в своем «Путеводите-
ле по Киево-Печерской лавре»,— чу-
дотворная икона вместе с висящею пе-
ред ней лампадою медленно опускается
незаметною рукою и останавливается по-
среди царских врат на все время акафи-
ста, как бы осеняя всех молящихся; по
окончании акафиста священнослужители
благоговейно лобзают ее».
К многочисленным паломникам еже-
недельно по средам присоединялись
многие горожане. Это был один из дней
особого внутреннего городского палом-
ничества.
По преданию, лаврская святыня бы-
ла древней чудотворной иконой Киева.
Ее прислала сюда сама Богородица в
1073 году вместе с греческими мастера-
ми, построившими Успенский собор.
Написана она на кипарисовой доске,
но древнее греческое письмо неоднократ-
но подвергалось порче во время пожа-
ров и почернело. Что осталось от пер-
воначальной живописи после многих об-
новлений, сказать трудно.
Второй мировой войны святыня не
пережила, а на фотографии и подробном
гравированном изображении, поданных
в роскошной книге М. Захарченко «Ки-
ев теперь и прежде» (1888 г.), черты
147 <4^
Иллюминация
древнего письма с трудом угадываются
под слоем переписок.
В старые времена Великая лаврская
церковь воспринималась как роскошно
изукрашенный киот для прославленной
чудотворной иконы. Она отождествля-
лась с самой Лаврой, была венцом свя-
тыни Киева.
Говорили, что, когда царь Петр ус-
лыхал об опустошительном пожаре в Ла-
вре в 1718 г., он тут же спросил у при-
несших ему эту весть монахов, спасена
ли чудотворная икона, и, узнав, что она
цела, сказал: «Значит, и монастырь
цел». Точно так он мог бы сказать и о
каком-нибудь разгромленном полке сво-
ей армии, узнав, что знамя его не попа-
ло в руки противника.
К помощи чудотворной иконы прибе-
гали в самые тяжкие для города годи-
ны. Ее обносили вокруг стен Лавры в
1812 г., во время польского восстания
1831 г. и холеры 1847 г. В 1677 г., ког-
да под Киевом нависла реальная угроза
турецкой осады, икону Успения Богоро-
дицы обнесли вокруг стен всего Старо-
го города, где размещалась тогда кре-
пость. Это ритуальное шествие длилось
целый день. (См. также Икона Печер-
ской Божьей Матери).
Добротные копии с иконы, писанные
в лаврских иконописных мастерских,
преподносились митрополитами царям и
именитым гостям города. Ими благо-
словляли новые городские учреждения.
Так, например, в 1838 г. на церемонии
открытия Института благородных девиц
митрополит Филарет подарил воспитан-
ницам образ Успения, который хранил-
ся на видном месте в столовой зале.
Искусно исполненные лаврскими ма-
стерами XIX века копии печерского Ус-
пения до сих пор встречаются в комис-
сионных магазинах Киева. Автор упо-
мянутого «Указателя» 1850 г. с гордос-
тью отмечал, что «все многоразличные
несчастия, в течение времени многократ-
но терзавшие Лавру, не могли исторг-
нуть из ее недр сего небесного залога
благодати». В 1941 году случилось не-
возможное: обитель лишилась этого зна-
ка благословения небес...
Иллюминация — праздничное осве-
щение ночного города. С этой целью ис-
пользовали свечи, выставленные на ок-
нах, горящие сальные плошки на бров-
ке тротуара и на карнизах ворот, смоля-
ные бочки, пылающие на площадях, го-
рах и берегах Днепра, прозрачные (ту-
манные) картины в витринах магази-
нов, светящиеся вензеля и символичес-
кие изображения на транспарантах.
В дни больших торжеств ночной Ки-
ев как бы поднимался над прозой обы-
денной жизни и достигал подобающего
ему величия. В таинственных ночных
далях возникали светящиеся башни ко-
локолен, мерцающие линии улиц расцве-
чивались огненными фонтанами фейер-
верков, запускаемых в частных усадьбах.
В конце XVIII — начале XIX века
киевские иллюминации по пышности яв-
но уступали пиротехническим фантази-
ям Москвы и Петербурга, но киевляне
добивались нужного эффекта, проявляя
находчивость и художественный вкус.
14 октября 1809 года было освящено
только что построенное здание присутст-
венных мест на Плац-парадной площади,
напротив Царского дворца, а вечером,
когда началось праздничное гуляние по
этому поводу, в каждом окне двухэтаж-
ного дома поставили по две свечи. Как
отмечал в своем дневнике митрополит Се-
рапион, иллюминация выглядела очень эф-
фектно, т. к. при этом в ночной темноте
«отчетливо обозначился план всего дома».
28 июня 1814 года по случаю мани-
феста о заключении мира с Францией,
пишет митрополит, были иллюминирова-
ны Софийская и Лаврская колокольни.
148 «чЛ
Иллюминация
Иллюминация Киева со стороны Днепра в честь визита итальянского наследного принца
Гумберта в 1876 г.
На первой «к великому удовольствию
граждан» было зажжено — 100, а на
второй — 200 плошек. На чествовани-
ях коронованных особ количество осве-
тительных плошек исчислялось тысяча-
ми. От них шел нестерпимый жар, а го-
ревшее в них сало распространяло, как
писал деликатный А. Бенуа о петербург-
ских иллюминациях 1870 гг.,.«довольно
тяжелый запах».
Он же вспоминал, что «этот свет от
шкаликов был не нынешний резкий, не-
подвижный, мертвый свет электричест-
ва, а весь он трепетал и жил, дымчатый
же чад, шедший от горевшего сала, об-
разовывал род сияния вокруг пылающих
уборов. Стеклянные шкалики были раз-
ных цветов, и пестрое их сверкание со-
общало особую сказочность садовым
перспективам. Я бы сказал, что даже
смрадный, шедший от тогдашних иллю-
минаций дух был каким-то необходи-
мым элементом праздничности — таким
же необходимым и желательным, как
сладковатый запах бенгальских огней,
гул толпы, ровный топот лошадей».
В особо торжественных случаях этим
восхитительным праздничным чадом ды-
шали и киевляне у дворца на Липках или
у ратуши на Подоле, где устанавливались
«прозрачные картины» с аллегорически-
ми и геральдическими сюжетами. Они
писались прозрачными красками на тон-
ком промасленном полотне и освещались
сзади сальными плошками. Эти светящи-
еся транспаранты имели в старину вну-
шительные размеры, достигая в длину до
30, а в высоту — до 12 метров.
Во время пребывания в Киеве в сен-
тябре 1816 г. царя Александра I, пишет
Н. Закревский, на той горе, где теперь
стоит Александровский костел, «была
/><> 149
Иллюминация
иллюминация в виде триумфальных во-
рот, которые, в [...] отдалении казалось,
состояли из мерцающих звезд». «Мы
хорошо помним,— писал историк,— что
погода стояла тогда теплая, приятная, и
ночь [была] самая прелестная».
Во время банкета, данного киевским
дворянством в честь княгини Васильчи-
ковой в курзале Заведения искусствен-
ных минеральных вод, в Царском саду
была устроена огненная потеха — боль-
шой фейерверк с разноцветными огня-
ми, в центре которого стояла беседка-
ротонда, сверкавшая огнем васильково-
го цвета,— как бы «в рифму» с фами-
лией виновницы торжества.
Лаврская колокольня использовалась в
композициях ночных иллюминаций Кие-
ва для создания образа громадной светя-
щейся пирамиды, величественно возвыша-
ющейся над Днепром и горами Печерска.
Кстати сказать, в 1860 гг. в огнен-
ных потехах стали широко применяться
и бенгальские огни. Как отмечается в от-
чете газ. «Киевлянин» об иллюминации
в честь приезда Александра II летом
1869 года, Крещатик и спуски к нему с
Липок и из Старого города были «бли-
стательно иллюминированы плошками,
фонариками, вензелями и транспаранта-
ми. Время от времени в разных местах
зажигали бенгальские огни, особенно
привлекавшие публику».
Русские цари с давних времен виде-
ли в огненных потехах и иллюминациях
прекрасное средство для прославления
монархии. В царствование Александра II
ночные увеселения превратились в гран-
диозные политические демонстрации.
Киев с его гористой природой подходил
для них как нельзя лучше, да и сами об-
стоятельства складывались тогда весьма
благоприятно для устройства здесь этих
ночных фантасмагорий.
Иллюминация Крещатика в несть итальянского наследного принца Гумберта 22 июля 1876 г.
150
Иллюминация
В 1870 г. был восстановлен царский
дворец на Липках, и царская семья ста-
ла довольно часто останавливаться в Ки-
еве по дороге на летний отдых в Крым
или на обратном пути оттуда. В один из
таких приездов и было разыграно гран-
диозное ночное действо, призванное, по
мысли его устроителей, продемонстриро-
вать единство монархии с народом.
Пышное пропагандистское представ-
ление состоялось 23 августа 1873 года
и началось с торжественного выезда са-
мого царя.
«Его величество,— писала газ. «Ки-
евлянин»,— с великою княжною, вели-
кими князьями и со свитою в экипажах
изволил почтить этот праздник своим
присутствием и, выехав из дворцового
сада в прилегающий городской сад, про-
ехал посреди восторженного народа кру-
гом всего сада [...] Затем его величест-
во возвратился в беседку у дворцового
сада, расположенную над Днепром, ку-
да изволила вскоре прибыть и госуда-
рыня императрица. Вслед за тем начал-
ся фейерверк [...] Погода была велико-
лепная: тихая южная ночь как будто на-
рочно содействовала киевлянам в сердеч-
ном их желании угодить государю».
В дальнейшем описании поражает раз-
мах торжества, в котором участвовали
тысячи киевлян, хоры, оркестры, плыву-
щие на пароходах. Декорацией величест-
венного представления служили пышно
иллюминированные ночные горы и ог-
ромная долина Днепра, охваченная с двух
сторон огнями. Ничего подобного Кие-
ву прежде видеть не приходилось:
«Несметные толпы народа собрались
в городском саду и по всему берегу Дне-
пра для присутствия на фейерверке. Не-
умолчные восторженные крики при ви-
де государя на балконе. Пароходы, бле-
стяще освещенные, с музыкою и песен-
никами проходили по реке. Весь проти-
воположный берег освещался смоляны-
ми бочками. Весь Подол и суда на ре-
ке, ярко иллюминированные, равно как
и памятник св. Владимира и высоты,
смежные с садом, представляли дейст-
вительно великолепную картину, кото-
рую может создать только живописная
прелесть древнего Киева. Государь им-
ператор неоднократно изъявлял свое
удовольствие тем зрелищем, которое ему
представлялось, и теми чувствами, кото-
рыми встречало его население».
Не меньшее впечатление произвела
эта ночная фантасмагория на самих ки-
евлян. Трудно было представить лучшую
рекламу существующего порядка, вели-
колепия двора и четкой работы механиз-
мов власти, способной срежиссировать и
осуществить подобное представление.
На такую эффектную и, в буквальном
смысле, блестящую пропаганду прави-
тельство денег не жалело.
Летом 1878 г., во время Русско-ту-
рецкой войны, знаменитая киевская ге-
нерал-губернаторша Ольга Ивановна
Черткова устроила в день именин цари-
цы большую прогулку на пяти парохо-
дах по Днепру. Мероприятие считалось
благотворительным, но истинною его це-
лью было, конечно же, поддержание в
киевлянах лояльных чувств и патриоти-
ческих настроений в трудное для монар-
хии время. Черткова использовала уже
испытанное в 1873 г. средство — ил-
люминацию долины Днепра и прибреж-
ных гор.
Четыре парохода были до отказа на-
полнены публикой, заплатившей за би-
леты непомерно высокие цены (многие
желающие остались на берегу). Пятый
пароход выделили в бесплатное пользо-
вание учащейся молодежи. В 7.30 вече-
ра, писала газ. «Киевлянин», «все пять
пароходов в близком расстоянии друг от
друга при двух хорах музыки отплыли
вверх к Черторою, а потом направились
к предместью Киева Китаеву.
151 -ад
Институт казеннокоштных студентов
На обратном пути, уже в сумерки, по
данному сигналу с парохода, на котором
находился директор Общества пароход-
ства, зажжена была в некоторых местах
иллюминация.
Потом по другому сигналу, когда па-
роходы подходили к Выдубицкому мона-
стырю, зажжен был великолепный фей-
ерверк и роскошно иллюминировались
разноцветными огнями живописные ки-
евские горы, увенчанные церквами. В то
же время на противоположной стороне
реки горели по всему берегу смоляные
бочки, а возле мастерских Общества па-
роходства (на Трухановом острове.—
А. М.) виднелся вдали вензель госуда-
рыни императрицы. Цепной мост и оба
берега Днепра переполнены были масса-
ми народа из города и соседних деревень.
Дано было еще два сигнала — и ряд
блистательных фейерверков и бенгаль-
ских огней до самой пароходной приста-
ни усеял все горы, волшебно отражав-
шиеся в Днепре. Чудесная картина,
свойственная только живописной мест-
ности киевской.
Когда пароходы подъехали к берегу,
вся пристань, иллюминированная дирек-
тором Общества пароходства, а также и
все киевские горы и возвышения были
усеяны десятками тысяч народа. Окон-
чившееся в 10 часов вечера катанье [...]
доставило редкое удовольствие целому
киевскому населению».
Позже для праздничной иллюмина-
ции использовали газовые рожки. Они
размещались на фасадах казенных и го-
родских зданий, образуя сложные све-
тящиеся украшения в виде царских вен-
зелей. (Бюсты царей в окнах и на бал-
конах жилых домов по-прежнему под-
свечивали плошками и лампами). На
тротуарах с газовых фонарей свинчива-
лись обыкновенные стекла и вместо них
ставились фигурные рожки в виде звезд.
В 1888 г. ученый садовник А. Оси-
пов предложил осветить крест монумен-
та св. Владимира электрическими огня-
ми. «Видный за десятки верст памятник
св. Владимира,— писал он,— при силь-
ном освещении представлял бы чудную
картину — самое освещение креста ог-
нями [...] и рассеивание им света в про-
странство служило бы символом распро-
странения света учения Христа из горо-
да Киева». Эта идея осуществилась бла-
годаря пожертвованию гласного думы
Могилевцева. Горящий над городом крест
был виден за много верст при подъезде
к городу по реке или по железной доро-
ге и производил сильное впечатление.
Институт казеннокоштных сту-
дентов — см. Казеннокоштные сту-
денты.
Институтки — воспитанницы киев-
ского Института благородных девиц.
Выпускницы петербургского института
при Смольном монастыре назывались
«смолянками» или «монастырками».
В таких закрытых учебных заведени-
ях учились дворянские дети. Основное
внимание уделялось воспитанию в ари-
стократическом вкусе, но поскольку пер-
вые институты учреждались еще во вре-
мена Екатерины II, когда в обществе
господствовали идеи просвещения и сен-
тиментализм, аристократизм понимался
отнюдь не в сословном, а общечелове-
ческом смысле, как высшее проявление
нравственных начал «человеческой нату-
ры».
Эта традиция сохранялась на протя-
жении всей истории институтов благород-
ных девиц, и даже в уставе киевского ин-
ститута, возникшего в отнюдь не сенти-
ментальные времена Николая I, было за-
писано, что воспитатели должны утверж-
дать в своих подопечных «благочестие,
поселять в них любовь к учению и тру-
ду, приучать их не стыдиться бедности,
152 xr*
Институтки
Киевский институт благородных девиц. Рис. А. Баумана по фотографии И. Кордыша.
1882 г.
не почитать унизительным никакого спо-
соба снискания пропитания, лишь бы он
был согласен с правилами чести и доб-
родетели, стараться не столько о приоб-
ретении блестящих качеств, сколько ис-
тинных добродетелей, и не гордиться
знатностью происхождения, богатством и
дарованиями, а благодарить Бога за да-
ры сии и употреблять их на пользу че-
ловечеству».
Полтавский институт возник в 1818 г.
по инициативе княгини В. Репниной и
содержался на средства левобережного
дворянства. Аналогичное заведение для
детей правобережного дворянства плани-
ровалось открыть в Киеве еще в 1833 г.,
но дело затянулось на несколько лет и
завершилось лишь в 1838 г.
Институт открылся 20 августа в одно-
этажном деревянном доме на углу ул. Ека-
терининской (теперь Липской) и Иванов-
ской дороги (теперь Институтская ул.), в
котором перед тем жил командующий
Первой армией, бывший комендант Па-
рижа, фельдмаршал кн. Осген-Сакен.
В новое роскошное здание, построен-
ное архитектором Беретти, институт пе-
ребрался в 1843 г., а дом Сакена стал
резиденцией киевских гражданских гу-
бернаторов.
На содержание института шли сред-
ства приказов общественного призрения
трех губерний Юго-Западного края (по
14 тысяч руб. в год с каждого) и плата
за обучение от своекоштных воспитан-
ниц (1—1,2 тыс. руб. в год). Кроме то-
го, казна отпустила на первоначальное
обзаведение полмиллиона рублей.
Институт был обставлен с претензи-
ей на дворцовую роскошь. И порядки
здесь были тоже дворцовые. Демокра-
тически настроенный писатель И. Не-
чуй-Левицкий описывает это закрытое
аристократическое заведение с нескры-
ваемой неприязнью, но при этом доволь-
но выразительно.
«Они (абитуриентка с матерью.—
А. М.) подъехали к огромным желез-
ным воротам, которые оказались закры-
тыми. Пришлось ждать, пока им откры-
ли, и они въехали на институтский двор.
Высокий швейцар с позолоченной була-
вой преградил им путь в дверях. Он
сказал, что генеральша [заведующая] так
рано не принимает. Марте и Степаниде
пришлось вновь сесть в экипаж и про-
ехаться без дела по городу.
Через полтора часа они вернулись в
институт. Те же железные ворота, тот
же швейцар. Потом, когда добирались
по длинному коридору до зала, еще ка-
кая-то дама остановила их. Прошло еще
немало времени, пока в зал вошла еще
одна дама и пригласила их к начальни-
це [...] Она повела их через анфиладу
роскошно у браных покоев. Всюду свер-
кали зеркала, бронза, дорогая мебель,
всюду были разостланы дорогие ковры».
153
Институтки
В институт принимались девицы от 8
до 17 лет. За 6 лет обучения проходили
14 предметов (закон Божий, русский
язык и словесность, история, география,
арифметика с геометриею, физика, есте-
ственная история, французский, немецкий
и польский языки, рисование и чистопи-
сание, музыка и пение, танцы, рукоде-
лие). Институток старались не утомлять
учением. Многие образовательные пред-
меты проходили кое-как. Скудность учеб-
ной программы восполнялась блеском пе-
дагогического состава. Основы знаний
институткам преподносили лучшие умы
своего времени. С ними занимались са-
мые известные профессора университета
и знаменитые гимназические учителя.
Среди них Н. Костомаров, В. Шульгин,
Р. Траутфеттер, А. Селин, К. Феофи-
лактов, П. Павлов, Н. Бунге, Н. Рен-
ненкампф, И. Скворцов, В. Чехович,
П. Житецкий, В. Петр, В. Иконников,
композитор Н. Лысенко и другие.
Первой начальницей института стала
любимая племянница великого русского
поэта Державина Прасковья Михайлов-
на Нилова (урожденная Бакунина). Она
прослужила здесь 13 лет (1838—1851).
Известный профессор В. Я. Шуль-
гин, преподававший в свое время инсти-
туткам историю, посвятил ей в своей ис-
тории института несколько красноречи-
вых строк: «Несмотря на несколько па-
триархально-барское наружное образова-
ние (имеется в виду стиль поведения, ма-
неры, привычки.— А. М.), на ее про-
стодушную, как будто грубую ворчли-
вость, дети чутьем угадывали, какое не-
исчерпаемое богатство любви и желание
им добра заключается за этою несколь-
ко жесткою оболочкою. Они от души ее
любили, и не найдется между ее воспи-
танницами ни одной, которая бы свято
не чтила ее памяти.
Для людей, поверхностно ее знавших,
она была иногда тяжела барскими при-
емами, но стоило узнать ее ближе, что-
бы под этими приемами старой барыни
XVIII века открыть самую симпатич-
ную, добрую, исполненную редкого
здравого смысла натуру. Интерес детей
она ставила выше всего, и не на словах,
а на деле: сладко и много говорить она
не умела, сладкоречивых и многоречи-
вых не жаловала.
Оставив в 1851 г. институт, она и го-
да не пережила в разлуке со своими де-
тьми по воспитанию. Ею-то и положе-
но было прочное основание чисто нрав-
ственному направлению воспитания в ки-
евском институте».
В 1851—1871 гг. институтом заведо-
вала другая известная воспитательница
дворянских детей — Екатерина Дмит-
риевна Голубцова (урожденная графиня
Толстая). Среди начальниц следует на-
звать и А. Родзянко (урожденную Зу-
бову). Она была известна как писатель-
ница и драматург. В годы ее руководст-
ва институтом (1872—1883) стали ус-
траиваться литературно - музыкальные
вечера с концертами и спектаклями,
сольными выступлениями местных даро-
ваний и чтецов-декламаторов.
Институтки гордились музыкальным
образованием. Им преподавал сам
Н. Лысенко. Во время своих гастролей
в Киеве их навещал гениальный А. Ру-
бинштейн. Он с удовольствием слушал
лучших исполнительниц и не раз с по-
хвалой отзывался об их музыкальных
способностях.
Во все времена своего существования
институт был окружен заботой и внима-
нием высокопоставленных лиц. Его офи-
циальными покровительницами счита-
лись императрицы. (К их приездам в
Киев готовились своеобразные смотры
«девиц», состоявшие из шествий, танцев
и хореографических миниатюр, демонст-
рирующих результаты «наружного об-
разования»). Председателем совета ин-
154
Исторический путы
статута состоял генерал-губернатор, а
его членами числились губернатор, по-
печитель учебного округа, предводитель
губернского дворянства и др.
В город институтки выезжали не ина-
че как в дворцовых каретах и в сопро-
вождении жандармов. На торжествах в
честь августейших гостей города воспи-
танницы института помещались в непо-
средственной близости к царю, царице
и членам царского дома.
Институтским образованием горди-
лись, но в практическом плане оно ма-
ло чего стоило. Для бедных девушек по-
лучаемый ими диплом звучал как суро-
вый приговор. Позолоченное дворцовое
детство кончалось, и начиналась тяжкая
проза жизни.
В случайно попавшемся нам среди ар-
хивных бумаг дипломе института, выдан-
ном 8 июня 1872 г. «дочери майора де-
вице Ольге Ивановне Полетике», зна-
чится, что она «получает, не подверга-
ясь особому испытанию, свидетельство
на звание домашней наставницы и, если
в течение 20 лет посвятит себя образо-
ванию детей, имеет преимущественное
право на поступление в дом Призрения
бедных девиц благородного звания».
Перспектива, скажем прямо, невесе-
лая. Чтобы не попасть в 37 лет в бога-
дельню, выпускницы-сироты и дочери
бедных дворян старались устроиться
здесь же, при институте. Сначала они
служили пепиньерками (проще говоря,
были на побегушках), потом достигали
звания вспомогательной дежурной (по-
мощницы смотрителя), а уж если пове-
зет, становились классными дамами (вос-
питательницами), которые имели в инсти-
туте свои комнаты и даже участочки в
окружающих здание садах. Эти залож-
ницы системы благородного образования
всю жизнь носили синие платья служа-
щих института, а потому среди воспитан-
ниц и в городе их называли «синицами».
Жизнь закрытого учебного заведения
в литературе отражена слабо и весьма
тенденциозно. В своей известной пове-
сти «Институтка» Марко Вовчок пред-
ставляет воспитанницу аристократичес-
кого института отвратительным порож-
дением крепостнической среды.
Крайне недоброжелательно относился
к институту и И. Нечуй-Левицкий. По-
этому единственным объективным источ-
ником сведений о нем является автобио-
графическая повесть украинской писа-
тельницы, врача и археолога Наталены
Королевы «Без корней». Жизнеописание
современницы», изданная в 1968 г. в
Торонто. Она не полемизирует ни с Не-
чуем, ни с Марком Вовчком, не стара-
ется «обелить» институт (во многом он
ей тоже не нравился), но в то же время
с большой симпатией вспоминает о тех
замечательных людях, с которыми ей по-
счастливилось встретиться здесь в дни
своей юности. Более терпимо относится
писательница и к дворянскому воспита-
нию, к самому принципу аристократиз-
ма, который не кажется ей абсурдным.
(См. также Наружное образование).
«Исторический путь» — широко
обсуждавшийся в киевской печати нача-
ла XX века проект мемориального ком-
плекса памятников историческим деяте-
лям Киева (легендарным братьям Кию,
Щеку и Хориву, кн. Ольге, Святосла-
ву, Ярославу Мудрому и Владимиру
Мономаху), которые предполагалось
воздвигнуть на Бибиковском бульваре по
проекту, разработанному секретарем Ки-
евского отдела Военно-исторического об-
щества полковником Стелецким в 1910 г.
Этот грандиозный проект создавался
в пику общественному комитету по со-
оружению памятника Т. Шевченко в
Киеве, который в 1909 г. сильно возму-
тил генерал -губернатора Ф. Трепова
своим предложением поставить памятник
155
Итальянские ночи
великому поэту на Михайловской пло-
щади «против русского правительствен-
ного учебного заведения» (т. е. реаль-
ного училища) и «пустить» таким обра-
зом крамольного поэта в самый центр
Киевского кремля.
Под давлением имперской власти ду-
ма согласилась отдать это место для со-
оружения памятника княгине Ольге и
просветителям Руси, но при том усло-
вии, что скульптура Т. Шевченко укра-
сит собою теперешнюю площадь Льва
Толстого.
В 1912 Г. город официально отвел под
Исторический путь скверы между Со-
фийским и Михайловским монастырями,
но дальше памятника кн. Ольге дело не
пошло: официальные круги достигли сво-
ей цели, «вытеснили» крамольного по-
эта из Киевского кремля, а Историчес-
кий путь сам по себе их интересовал.
Обманутая общественность не скрыва-
ла своего разочарования по поводу ра-
зыгранного на ее глазах фарса и отклик-
нулась на появление нового монумента
рядом едких реплик, статей и брошюр.
«Теперь этот первый опыт (как пер-
вый блин, он вышел воистину комом) мо-
нументальных сооружений на Историче-
ском пути,— писал проф. Н. Линничен-
ко,— уже открыт и поражает своей теа-
тральной ходульностью, не говоря уже о
том, что материал монумента — бетон —
наименее прочный и наименее пригодный
для скульптурных произведений».
На возобновление памятника город-
скими властями в 1990 гг. киевляне от-
кликнулись так же, если не хуже, чем в
начале века на его появление, что гово-
рит о фатальном и ставшем уже тради-
ционным расхождении вкусов общест-
венности и городских властей.
Итальянские ночи — в 1850—
1860 гг. так назывались ночные гуляния
в парках с платными эстрадными пред-
ставлениями, буфетами, кафе, фейервер-
ками и музыкой. Гвоздем программы
итальянских ночей были театрализиро-
ванные зрелища с участием десятков и
даже сотен «артистов», представляющих
какие-нибудь эффектные исторические
сцены. Например, оборону Севастопо-
ля, штурм Очакова и т. п.
Консервативно настроенные киевляне,
возглавляемые писателем А. Муравье-
вым, требовали запрещения итальянских
ночей, а заодно и самого Шато, по-
скольку, как говорили они, грохот, фей-
ерверки, пение и громкая музыка среди
ночи мешали молитвам лаврских монахов.
Их протесты имели определенный успех.
к
Кабак — питейное заведение, шинок,
место продажи водки, пива и холодной
закуски. Центром кабацкой жизни ста-
рого Киева считался первый квартал
Спасской ул. от дома Балабухи на углу
Константиновской до угла Межигорской
ул. Здесь в каждом доме находилось по
нескольку питейных заведений, где с ут-
ра до ночи толпилась самая непригляд-
ная публика — босяки, бродяги, груз-
чики с пристани и т. д. Жители окру-
жающих ближних кварталов возмуща-
лись пьяными нравами в центре Подо-
ла и требовали через прессу убрать ка-
156
Кабак
баки с этого места. С такими же прось-
бами обращались в думу и жители иных
кварталов (например, между Жилянской
и Совской улицами), утверждая, что ка-
баки «приносят им огромный вред, де-
морализуя нравы».
Судя по материалам городской прес-
сы, кабацкая жизнь отличалась большой
свободой нравов, и когда она выплески-
валась на улицу, горожане становились
невольными свидетелями поразительно
гнусных сцен. Одна из таких «кабацких
историй», случившаяся в 1876 г., попа-
ла на страницы газ. «Киевлянин»:
«В первых числах мая городовые Пе-
черского участка доставили в часть четы-
рех пожилых женщин в пьяном виде и за-
явили, что первая из них, вдова-солдатка
Агафия Морковина, надевши на себя ста-
рую рогожу в виде священнической ризы
и старый разорванный мешок в виде епи-
трахили, с крестом в руках, сбитым из де-
ревянных палок, шла по улице в сопро-
вождении другой женщины, солдатки Ма-
трены Яковлевой, у которой в руках бы-
ло ведро, наполненное водой, и кропило,
сделанное из зелени; за ними следовали:
Пелагея Бордюкова, тоже солдатка, с ко-
робкою в руках для сбора пожертвований,
и Екатерина Баранова в виде причетника.
Вся эта процессия торжественно шла
по Михайловскому переулку и Мало-
Шияновской улице с пением «Христос
воскресе» и разных псалмов, причем
Яковлева кропила водой и улицы, и про-
хожих, а Бордюкова подходила к про-
хожим и просила пожертвовать на цер-
ковь. Завидя городовых, они бросились
в питейное заведение, но тут же были
арестованы».
Под давлением общественности каба-
ки постепенно переводились из центра
на окраины, и там уж кабацкая публи-
ка развлекалась как хотела. Лишь вре-
мя от времени пресса откликалась раз-
драженными заметками на чинимые бе-
зобразия и требовала от властей навес-
ти порядок.
«Безобразия на киевских окраинах,—
писала газ. «Киевлянин» в августе
1893 г.,— достигли, по-видимому, сво-
его апогея. Так, на днях на Нижней
Юрковице прохожие были свидетелями
следующей безобразной сцены.
Близ одного из кабаков пьяная вата-
га различных оборванцев окружила со-
вершенно пьяную и совершенно голую
женщину, которая угощала кулаками
компанию оборванцев, получая взамен
также, хотя и дружеские, но весьма тя-
желовесные пинки и удары, пока жен-
щина не оказалась окровавленной. Тем
не менее это обстоятельство ее мало сму-
щало, т. к. она продолжала танцевать со-
вершенно голая и окровавленная.
Наконец компания схватила ее и ста-
ла купать в баке с дождевой водой, об-
мывая кровь. Сцена происходила среди
бела дня возле кабака Шлинчака. Жен-
щина известна под именем Аришки и
имеет мужа гончара.
Вообще эта окраина отличается буй-
ной разнузданностью нравов, доходящей
до полного безобразия по праздникам.
Самые площадные ругательства напол-
няют воздух и слышны песни крайне
157
Кадетская роща
циничного содержания, громко распева-
емые. Любимыми местами увеселений
служат кабаки Шлинчака и Хныкина».
Детальное описание кабака на этой
окраине находим в одном из рассказов
О. Шалацкой: «Они подошли к длин-
ному, старому дому, покосившемуся на
один бок, почерневшему от времени.
Странное впечатление производило это
узкое одноэтажное здание; казалось,
людской порок внедрился здесь и свил
себе порочное гнездо. Под освещенны-
ми окнами в виде приманок красовались
пивные бутылки, бочонок сельдей, по-
ставец с салом, ветчиной и тощей мало-
российской колбасой. За прилавком сто-
ял седой, сухощавый еврей в ермолке на
голове и длиннополом лапсердаке. Тя-
желая дверь с навязанными в виде бло-
ка камнями зарычала и опять подалась
назад. Струя свежего, холодного возду-
ха ворвалась вслед за пришедшими».
Хозяева кабаков снискали себе так-
же и дурную славу фальсификаторов.
Они подделывали вина, кофе, чай, вод-
ку, коньяки и, конечно же, колбасы. Те
гадкие фабрикаты, которые в наше вре-
мя продаются на каждом шагу, в XIX
веке считались возмутительной поддел-
кой под натуральный продукт и презри-
тельно именовались «кабацкими колба-
сами». Об этом бессмертном изобрете-
нии газ. «Киевлянин» сообщала в
1885 г. такие любопытные подробности:
«В Киеве имеются в продаже в гро-
мадном количестве колбасы называемые
«кабацкими». Колбасы эти начиняются
в основном жилами, жиром и разными
отбросами, которые приобретаются хо-
зяевами колбасных заведений в рестора-
нах, трактирах и проч. Для вкуса и за-
паха в колбасы эти всыпаются соль и пе-
рец. Продаются эти колбасы очень де-
шево, чем и соблазняется бедный люд.
Так, колбаса такого сорта весом в 2/3
фунта стоит всего-навсего 2 коп.
С месяц тому назад санитарным вра-
чом г-ном Островерхим уничтожено в
колбасном заведении Самарина более
500 штук колбас этого сорта [...] Надо
заметить, что колбасы эти развозятся для
продажи во все питейные заведения с ус-
ловием, что непроданные должны быть
на другой день взяты обратно хозяевами
колбасных заведений и обмениваемы све-
жими. Возвращенные назад испорчен-
ные колбасы на фабрике «сдабривают-
ся» при помощи опять-таки соли и пер-
ца и снова поступают в продажу».
Кадетская роща — старинный парк
при загородной резиденции киевских ми-
трополитов на Шулявке. Как сообщает в
альманахе «Киевлянин» за 1841 г.
М. Максимович, огромная березовая ро-
ща и небольшой загородный дом с садом
и озером возникли здесь еще в 1727 г. при
архиепископе Варлааме Ванатовиче. С это-
го времени Шулявка стала местом летне-
го отдыха всех киевских митрополитов.
Монахи запрудили реку Лыбедь и
устроили большое озеро, существовав-
шее здесь еще в 1930 гг. Митрополит
Арсений Могилянский расширил старый
сад и завел домовую церковь. Тогда же
при усадьбе возникла небольшая мона-
стырская слобода — Шулявщина. По-
сле устройства в начале 1780 гг. на го-
ре Щекавице подольского кладбища
майские рекреации (весенние гуляния)
студентов Киево-Могилянской академии
стали проводиться в парке митрополи-
тов, который в те времена назывался
Шулявской рощей. В начале XIX века
студенческий праздник постепенно
трансформировался в общегородские гу-
ляния первого мая.
Посетивший Киев в 1804 г. москов-
ский митрополит Платон посвятил этим
праздникам несколько строк в описании
своего путешествия:
«Поехали с преосвященным митропо-
158
Кадетская роща
литом киевским [Серапионом] и вика-
рием в загородный дом митрополитам-
ский, называющийся Шулявщиною. В
нем строение деревянное не худое, но не-
большое и с церковью, и с небольшим
садом. Есть и пруды небольшие на ре-
ке, в летописи называемой Лыбедью.
Окружено сие место рощею и киевским
жителям дает лучшую прогулку».
Киевляне охотно гуляли здесь летом и
в будние дни. В 1830—1840 годах ста-
рый дом владыки Варлаама у озера слу-
жил чайным домиком или вокзалом. Ме-
муаристы сообщают, что поездки на эки-
пажах на Шулявку вошли в обычай про-
фессоров Киевского университета 1870—
1880 гг. Но, очевидно, эта традиция воз-
никла гораздо раньше, еще в 1840 гг. Об
этом свидетельствует такой рассказ ста-
рого историка Киева В. Щербины:
«У меня сохранился рисунок дома,
который построил Ванатович. Это ма-
ленькая акварель 30 гг. XIX в. в аль-
боме моей матери Александры Щерби-
ны, дочки украинского писателя, врача
Евстафия Петровича Рудыковского.
Мать часто показывала нам, своим де-
тям, этот рисунок и говорила, что это
«Шулявщина», где она, будучи молодой,
бывало гуляла со своим отцом и его дру-
зьями, профессорами Киевского универси-
тета М. А. Максимовичем, В. Я. Шуль-
гиным и С. И. Богородским».
В 1847 г. Шулявщина отошла в каз-
ну взамен на село Совки, а в самой ро-
ще вскоре началось строительство кадет-
ского корпуса.
Первомайские гуляния перенесли в
Царский сад, но там они не прижились,
и еще до окончания строительства киев-
ляне вновь возобновили традиционные
весенние праздники в Шулявской роще,
которая с открытием здесь в 1857 г. кор-
пуса стала называться Кадетскою.
К инициативе горожан подключилось
и киевское благотворительное дамское
общество, которое перенесло сюда свои
платные весенние гуляния с представ-
лениями и музыкой. Тогда же на пер-
вомайских гуляниях в Кадетской роще
утвердился и ранее чуждый им касто-
вый дух, свойственный гуляньям у Цар-
ского дворца. Обычно во время боль-
ших сборищ «приличная публика» гу-
ляла там по Главной аллее, а все про-
чие — на боковых и подальше от двор-
ца. Нечто подобное, хотя и в утриро-
ванном виде, можно было увидеть те-
перь и в Кадетской роще, перегорожен-
ной в первомайские дни грубым канат-
ным барьером.
«Гулянье это,— писалось в «Киев-
ском телеграфе» в 1861 г.,— делится на
две половины: в первой, где нет музы-
ки и военных песенников, платится за
вход в пользу детских приютов 30 коп.
серебром. Вторая, предназначенная для
простонародья, куда может войти каж-
дый, кто пожелает, не обременяет де-
нежным взносом».
Автор этой статьи, известный лето-
писец киевских нравов Альфред фон
Юнк, безошибочно определяет суть ка-
стовых поправок, внесенных в старый
общегородской праздник. «Итак,— пи-
шет он,— наше гуляние 1 мая нельзя на-
звать народным. Часть рощи, отгоро-
женная веревкой, предназначена для гу-
ляния лиц, имеющих возможность пла-
тить 30 коп. сер. , а другая — для по-
сетителей безденежных.
В первой половине вы заметите рос-
кошь нарядов, щегольски убранную па-
латку и буфет с продажей чая, апель-
син, конфет и т. п. в пользу приютов,
во второй — веселость, непринужден-
ность, палатки с кислыми щами, сбит-
нем и т. п.
Здесь на каждом шагу можно встре-
тить весьма интересные сцены. Тут
группа пьющих чай, расположившаяся на
зеленой мураве за самоваром и холод-
159
Каземат
ной закуской [...] Там расхаживает мо-
роженщик, торговка, прянишник [...]
Там толпятся возле палатки, разбитой от
питейного откупа, с продажей горячи-
тельных напитков [...] Здесь вы видите
в теплых объятьях двух покутивших мо-
нахов, усовещающих друг друга более не
пить, а там вдали под березой — се-
мейство, для утешения которого играет
шарманка и бродячая актриса поет прон-
зительным голосом «Вот на пути село
большое».
С утра 1 мая на шоссе у Кадетской
рощи можно было увидеть чуть ли не
половину всего населения Киева. Горо-
жане шли пешком, ехали в экипажах с
самоварами, на телегах, нагруженных
столами и стульями. Власти высылали к
роще усиленные наряды полиции. День
проходил шумно, но мирно. В город воз-
вращались затемно, но многие остава-
лись до утра у костров.
В целом весенний праздник, благода-
ря присутствию полиции, не выходил за
рамки приличия. В нем было все необ-
ходимое для культурного досуга:
«На Кадетском шоссе и в роще,—
писала газ. «Киевлянин» в 1880 г.,—
была собрана вся пешая и конная по-
лиция, и, благодаря, может быть, это-
му обстоятельству, гулянье обошлось
без всяких происшествий. Для публи-
ки, любящей хороводную музыку, ис-
тинное наслаждение доставил превос-
ходный хор саперной музыки. Главный
выигрыш [лотереи] — подаренный го-
сударыней сервиз — достался какому-
то мальчику, коза — офицеру, но ис-
тинный фурор произвел выигрыш ка-
ким-то гимназистом лошади с телегою.
Гимназист немедленно с двумя своими
товарищами уселся в телегу и при
дружных криках и аплодисментах по-
ехал домой».
Кадетскую рощу вырубили на дро-
ва во время гражданской войны. Те-
перь она застроена кварталами много-
этажных домов.
Каземат — жилое помещение в кре-
пости для гарнизонных служащих.
Обычно со сводчатыми потолками, кон-
струкция которых усиливала прочность
крепостной постройки.
Казематы использовались и как места
заключения. В 1820—1860 гг. в Новой
киевской крепости содержались тысячи
пленных турок, арестантов и осужденных,
используемых на строительстве укрепле-
ний. Сюда же присылались взбунтовав-
шиеся студенты и восставшие поляки. В
эту эпоху жители Печерска просыпались
по утрам под звон кандалов. Само слово
«каземат» звучало как «тюрьма».
В казематах располагался также и гос-
питаль, который во время войны должен
был превратиться в передовое укрепле-
ние крепости и принять на себя первые
удары противника. Здесь все дышало
ожиданием смертельной схватки: на ле-
стничных площадках стояли пушки, свет
проходил сквозь узкие бойницы. По-
всюду встречались люди в мундирах.
Эта характерная атмосфера тюрьмы-
крепости хорошо описана в романе
Н. Ланской «Лавры и терния», герои-
ня которого, желая помочь раненным на
фронтах русско-турецкой войны 1877—
1878 гг., посещает одну из башен Ва-
сильковских укреплений, превращенную
в госпиталь, и с удивлением наблюдает
необычную жизнь казематов:
«За бледно-розовым домом с мезо-
нином и колоннами начиналась обшир-
ная площадь, в глубине которой Тавле-
ева увидела двухэтажное массивное зда-
ние с двуглавым орлом над парадным
подъездом, выстроенное отлогим полу-
кругом на берегу крепостного рва. Та-
ким точно представляла себе она госпи-
таль: тюрьма и крепость вместе [...]
Внутри здание было не только мрач-
Лх 160
Казеннокоштные студенты
но, но почти зловеще: эти длинные ко-
ридоры и лестницы со стертыми от сол-
датских сапогов ступеньками; эти глубо-
кие крепостные окна, похожие на впа-
дины; какие-то темные переходы со сво-
дами, под которыми глухо раздавались
шаги и голоса; таинственно запертые
двери, пушки на площадках,— все вну-
шало непривычному человеку боязливое
чувство, которое постепенно росло и уве-
личивалось [...]
При входе охватывала какая-то осо-
бая атмосфера, смешанный запах всяких
лекарств, махорки, залежавшегося белья
и грубой пищи, та почти невыносимая,
полная миазмов атмосфера, которою все-
гда пропитывается все платье и даже во-
лосы. В просторных круглых сенях, от-
куда поднимались на второй этаж парал-
лельно две лестницы, стояло несколько
пар носилок и было несколько дежур-
ных солдат. Солдаты курили, играли в
шашки и вообще, по-видимому, благо-
душествовали, не ожидая по времени ни-
какого начальства. В коридорах, на пло-
щадках, на лестницах опять солдаты,
везде форменные мундиры, светлые пу-
говицы. [...]
Обстановка огромных палат однооб-
разна: белые оштукатуренные стены с по-
темневшими от копоти и паутины углами,
какой-то серый свет из окон, двойной ряд
коек, тихий говор где-нибудь в уголке за
печкой, иногда сгон, иногда бред или глу-
бокий протяжный вздох, а чаще всего
молчание,— вот что окружает и держит
посетителя все время в каком-то ненор-
мальном состоянии нравственного гнета.
Вечером, когда кончался короткий
зимний день и под потолком зажигали
лампы, скудный свет которых едва до-
стигал коек, оставляя дальние углы па-
лат совсем во мраке, госпиталь прини-
мал еще более мрачный характер. Осто-
рожный говор понемногу затихал, ста-
новилось совсем тихо».
Казеннокоштные студенты —
1. Часть студентов университета, учив-
шихся дополнительно в педагогическом
отделении, называвшемся Институтом
казеннокоштных студентов. Эти буду-
щие учителя гимназий и училищ нахо-
дились на полном казенном обеспечении
и по окончании университета обязаны
были отработать по назначению мини-
мум два года.
Общежитие казеннокоштных студен-
тов размещалось в самом здании универ-
ситета, здесь же они питались в специ-
альной столовой. Учебники и обмундиро-
вание им выдавались также бесплатно.
«Обстановка и вещи [в общежитии
института],— вспоминал проф. М. Вла-
димирский-Буданов,— были не только
удовлетворительны, но и отчасти рос-
кошны. По описи 1839—1840 годов на-
считывалось серебряных ложек 65, сере-
бряных чайных ложечек 64, разливных
3. Висело 5 термометров, стояло 2 фор-
тепиано. Были почему-то зеркальные
подсвечники, пирамиды для шпаг, рисо-
вальные пюпитры. Всегда сохранялось
достаточное количество мундиров, треу-
гольных шляп, портупей и шпаг. Сюр-
тук, брюки, жилет и фуражка выдава-
лись на 1 год, мундир и брюки на 2, ши-
нель на 1 год, шпага на 4 года, порту-
пея и щетка на 2 года, сапоги на 1 год».
При Бибикове провинившихся казен-
нокоштных студентов отправляли в свое-
образную ссылку: в сопровождении жан-
дарма они отправлялись в тот или иной
уездный город, где «медики» должны
были прослужить год в должности
фельдшера, а все другие — учителями
в школах.
В начале 1860 годов институт закры-
ли, а вместо него появились отдельные пе-
дагогические курсы. Многие мемуаристы
вспоминали про свою казеннокоштную
жизнь с любовью и считали закрытие
института большой ошибкой властей.
6 Vl)i 161
Камелия
«В университете,— писал в 1842 г.
в ж. «Маяк» И. Кулжанский,— нас
обучали и воспитывали, как детей вель-
мож, самые лучшие и умнейшие профес-
сора и наставники; содержание было
барское. Часто, слушая красноречивую
лекцию умного профессора, или сидя в
казенной чистой, покойной и даже ще-
гольской квартире за изобильным и
вкусным обедом, я думал и говорил то-
варищам: «Господи Боже наш! Чем мы
воздадим нашему государю за эти вы-
годы [комфорт], какими он окружил нас
без всяких наших заслуг?»
2. Фактически казеннокоштными бы-
ли многие студенты Киевской духовной
академии, хотя официально они так не
назывались (средства на их содержание
отпускались не из «казны», а из фон-
дов митрополии).
«Воспитаннику [академии],— вспо-
минал Н. Соколов,— выдавалось [в
1830 гг.] по 3 рубахи, по 3 подштанни-
ков отличного холста [в год], двое сапог
и одни головки, двое панталон — су-
конные на 2 года и нанковые на 1 год,
жилет из белого пике и черный шелко-
вый галстук тоже на 2 года, шинель на
4 года, картуз и шляпа — не помню на
какое время. Носков, перчаток и носо-
вых платков не полагалось; не помню,
были ли полотенцы.
(«Автор,— добавляет публикатор
воспоминаний,— пропустил в числе вы-
дававшейся студентам казенной одеж-
ды — сюртуки. В конце курса выдава-
ли форменный фрак»).
В столовой посуда была оловянная. Та-
релки каменные [керамические], ложки де-
ревянные. Пища в академии для меня, не
изнеженного поначалу, казалась роскош-
ною. В скоромные дни — борщ с говя-
диной и каша с маслом коровьим, или вме-
сто каши жаркое с подливкою из слив. В
праздничные дни — три кушанья: борщ,
соус и каша. Хлеб был по обычаю ржа-
ной, но всегда хорошей муки и выпечен-
ный; квас заварной или спускной. Десер-
ту и салату, кажется, никогда не было.
Завтраком и полудником служил
ржаной хлеб с солью. Чаю не знали, но
многие имели свой, а я самоизобретен-
ный: первый — из липового цвета, вто-
рой — из буковицы и ягодника и тре-
тий — лекарственный, из деревея.
Я был из бедных: более 5 руб. не по-
лучал от отца».
Окончив обучение, выпускники жили
и питались при академии как «нахлеб-
ники» еще несколько месяцев, пока (осе-
нью или даже зимой) не получали мес-
та в приходах, церковной администрации
или училищах.
Камелия — 1. Пасхальный цветок в
богатых домах старого Киева. Цветущие
кусты доставлялись к праздникам из
Южной Франции и из Дрездена.
2. Камелиями под влиянием романа
Дюма-сына «Дама с камелиями»
(1848) и оперы Верди «Травиата» ста-
ли именовать кокоток. Автор одной из
лучших книг XIX века об истории цве-
тов Золотницкий писал, что цветок ка-
мелии «считают все красивым, но без-
душным,— эмблемой холодности и
черствости чувств, эмблемой тех краси-
вых, но бессердечных женщин, которые
не любя завлекают, разоряют и губят
молодежь и которых потому и называ-
ют его именем».
В киевской прессе наименование ко-
коток камелиями встречается с 1860 го-
дов. В одном из анекдотов 1880-х этот
пикантный омоним обыгрывается так:
«Гостья, разглядывая комнату, говорит
хозяину, на колени которого взгромозди-
лись детишки: «Ах! Какие у вас преле-
стные цветы, совсем зимний сад! А ка-
кие цветы вы больше любите?» — «Как
вам сказать! — отвечает хозяин.— В
юности я любил более всего незабудки,
162 «чЯ
Канкан
особенно когда был в гимназии, затем был
неравнодушен к анютиным глазкам, по-
сле пристрастился к камелиям, теперь же
более всего люблю, как видите, Ивана да
Марью,—детей своих».
Камера-обскура — предшественник
современного фотоаппарата. Устройство,
используемое еще со времен Аристоте-
ля для зарисовок с натуры предметов,
портретов, зданий, пейзажей. Камера-
обскура представляла собой ящик с ма-
лым отверстием (позже — объективом)
на передней стенке и матовым стеклом
на задней. Усовершенствована Леонар-
до да Винчи. Широко употреблялась ху-
дожниками XVII —XVIII веков. Сто-
ликом камеры-обскуры пользовались во
время работы многие выдающиеся ху-
дожники — Вермеер Дельфгский, Ка-
налетто, Клод Лоррен, Гюбер Робер.
Впоследствии камера-обскура была при-
способлена для фотографирования.
Слово «съемка» встречается в киев-
ских мемуарах, записках и прессе пер-
вой половины XIX века довольно час-
то. Тогда оно обозначало зарисовывание
киевских видов при помощи портатив-
ных камер-обскур, привозимых с собою
путешественниками.
Очевидно, и местные художники (Са-
жин, Т. Шевченко, Солнцев и др.) ис-
полняли некоторые свои ескизы и зари-
совки при помощи камер-обскур.
Не исключено, что ими киевские ху-
дожники пользовались уже в XVIII ве-
ке. На такую мысль наводят «фотогра-
фические» подробности в изображениях
Киевской академии и старого студент-
ского дома на Подоле на знаменитом па-
негирике, изданном в честь митрополи-
та Р. Заборовского в 1739 году Григо-
рием Левицким.
Канкан — возникший в середине
XIX века танец, исполнявшийся тан-
цовщицами в увеселительных заведени-
ях сомнительной репутации.
В Киеве — первоначально в публич-
ных домах на Канаве и на Мало-Василь-
ковской улице. На последней существо-
вал даже особый театрик «Шато-эспла-
над», где этот танец исполняли прости-
тутки. Современники называли это зре-
лище «безумием ног», «мимикой порно-
графии и порнографией мимики». (Един-
ственный запрет относился к исполнению
канкана без панталон).
В городском парке Шато-де-Флер,
официально принадлежащем думе, ис-
полнение канкана запрещалось, хотя
злые языки утверждали, что именно там
и можно было его увидеть. Ради озор-
ства молодежь «канканировала» на до-
машних вечеринках, на маскарадах в том
же Шато и даже на балах.
«Безумие ног» распространилось в на-
чале 1860 гг. в Петербурге, а затем и
по всем городам обширной Российской
империи. В 1862 г. один из виршепле-
тов журнала «Искра», обращаясь к сво-
ему другу-чиновнику с «Приглашением
к танцам», с восторгом сообщал читаю-
щей публике о «канканных бунтах» в
столице:
Весь Петербург затанирвал,
Как девочка, как мальчик.
Здесь что ни улица, то бал,
Здесь что ни бал — скандальчик [...]
Ты, что на службе, говорят,
Лежал среди дороги, —
Лети на бал. В канкане, брат,
Спеши расправить ноги.
Хоть службой тяжкий дан урок,
Но на публичном бале —
Представь себе — один скачок,
И ты всех выше в зале!
Другой автор «Искры» (1862.—
№ 49) связывает канкан с распростра-
нением среди молодежи материалистиче-
ских учений Фейербаха и Бюхнера, се-
6*
163
Карандаш
ющих «безнравственность и презрение к
святыне», и патетически восклицает:
Вся мудрость наших дней — в носке
Поднятой кверху ножки.
С канканом были связаны и послед-
ние размышления светоча русской лите-
ратуры Ф. М. Достоевского, увидевше-
го в этом танце некий предел нравствен-
ного падения Европы. Нам не удалось
найти в последних номерах «Дневника
писателя» этих рассуждений (хотя похо-
жего там много), и поэтому приведем их
здесь в, очевидно, утрированном, пере-
сказе редакции юмористического журна-
ла «Стрекоза» (1881.— И янв.):
«Достоевский, вернувшись с Пуш-
кинских праздников и откровенно заяв-
ляя, что знаменитая речь его «состави-
ла событие», предостерегает Европу, что
она находится «накануне падения повсе-
местного, общего и ужасного», ибо, по
мнению безжалостного отца «Братьев
Карамазовых», привившийся в Европе
«канканчик» окажется еще более губи-
тельным, чем нашествие гуннов».
Существовал также «семейный кан-
кан», исполнявшийся навеселе для сме-
ха даже в самых лучших домах города.
Канкан танцевался и в модных тогда
опереттах Оффенбаха, но в этом случае,
т. е. на большой сцене, он облагоражи-
вался и в исполнении настоящих артис-
тов, как писал П. Гнедич, «казался клас-
сическим танцем».
Карандаш (жарг.) — ироническая
кличка учеников младших классов Ки-
евской первой гимназии. По свидетель-
ству некоторых мемуаристов, в 1840—
1850 годах семинаристы называли «ка-
рандашами» своих злейших врагов —
гимназистов, с которыми устраивали ку-
лачные бои на холмах, расположенных
между Крещатиком и Владимирскою
улицей, примерно там, где теперь про-
ходит Прорезная.
Карета — закрытый экипаж, употреб-
лявшийся при королевских дворах и для
поездок богатых людей в XVII—XIX
веках. Прототипом европейской кареты
считается крытый экипаж, появившийся
в Неаполе в 1266 г. у королевы Беат-
рисы. Его кузов был не подвешен, а ук-
реплен на станке и накрыт зонтом на 4
резных столбах.
Первую французскую карету также
сделали в Италии (для торжественного
въезда в Париж в 1405 г. королевы
Изабеллы Баварской).
Первая подвешенная на ремнях каре-
та появилась в 1494 г. В 1640 г. вла-
дельцем кареты впервые стало частное
лицо (президент Парижа де Ту), а в
1722 г. в этом городе насчитывалось
уже 1400 карет.
В Украине кареты появляются при
дворах польских магнатов в XVII в.
Очевидно, тогда же их могли видеть на
своих улицах и киевляне. В XVIII веке
лучшие кареты делались в Англии, но в
следующем столетии первенство — за
Францией.
Первая русская экипажная фабрика
(Иоахима в Петербурге) открылась в
начале XIX века, а вслед за ней, в
1820 г. появилось и «Придворное эки-
пажное заведение» с обслуживающей его
164 чЯ
Карсельская лампа
военною командою. В принципе именно
здесь и должны были изготавливаться
кареты для двора и важнейших государ-
ственных сановников. Однако придвор-
ная экипажная команда работала медлен-
но и недостаточно хорошо. Царские эки-
пажи заказывали за границей или же в
частных мастерских Иоахима, Фребели-
уса и Тацки.
Расцвет экипажного дела в России
припадает на 1820—1850 гг. В это вре-
мя экипажные мастерские появляются и
в Киеве. 1\иевские каретники облюбо-
вали для своего дела Подол и Бульон-
скую ул. на Новом Строении (теперь —
ул. Боженко).
В первой половине XIX века карета
была редкостью на улицах Киева. Пре-
обладали легкие экипажи, которыми
привыкли пользоваться местные поме-
щики в своих имениях. Позже в городе
появилось немало своих карет, в том
числе и удобных для ежедневных поез-
док карет-купе. К услугам горожан сред-
него достатка существовали наемные ка-
реты, которыми охотно пользовались в
холодное время года. Особой прочнос-
тью и вместительностью отличались до-
рожные и почтовые кареты. (См. Ди-
лижансы и Парадная карета).
Карманная бутылка — плоский
штофик, приспособленный для контра-
бандной перевозки дорогих спиртных на-
питков в те времена, когда подъездные
дороги к городу контролировались вин-
ными откупщиками. Их стражники
обыскивали возы с кладью и экипажи с
пассажирами.
Как утверждает в своих мемуарах Яс-
ногу рский, в те времена «ни одно лицо,
приезжавшее в город, не было гаранти-
ровано от длинных железных шестов
стражников, шнырявших в экипаже с
целью обнаружения контрабандных на-
питков; в случае подозрения обыскива-
лись даже карманы у проезжавших».
Поэтому «иностранные ликеры», вер-
нее — имитирующие их напитки из
трактиров и «еврейских заездов», ко-
ньяки и популярные настойки, продава-
емые за городом по дешевке, разлива-
лись в плоские контрабандные штофчи-
ки, которые легко было утаить от взгля-
да стражника под одеждой.
Очевидно, таково происхождение
плоских «сувенирных» бутылочек, в ко-
торых до сих пор продают марочные ви-
на и коньяки.
Карсельская лампа — Масляная
лампа Кенке (кенкет), появившаяся
еще в XVIII веке, имела тот недоста-
ток, что ее выносной резервуар с мас-
лом отбрасывал от себя большую тень
на одну из стен.
Выход из положения нашел в 1800 г.
165
Кафешантан
французский часовщик Карсель. Он по-
местил резервуар с маслом в нижней ча-
сти лампы, а чтобы заставить горючую
жидкость енергичней подниматься к ци-
линдрической бумажной светильне, ост-
роумный механик использовал часовой
механизм, который приводил в движе-
ние насос, гнавший масло по вертикаль-
ной трубке к вершине горелки. Часовой
механизм в лампе состоял из стальной
пружины и заводился ключом.
«Карсель,— сообщает историк техни-
ки Л. Фигье,— умер в 1812 г., не ус-
пев воспользоваться плодами своего
важного изобретения». Но его остроум-
ный осветительный прибор обошел все
страны мира.
До появления электрического освеще-
ния карсельская лампа считалась лучшим
домашним светильником. Она давала
мягкий, ровный и приятный свет. Ею
пользовались в роскошных салонах Ев-
ропы и в лучших домах Киева. На ста-
ринных картинах, рисунках и фотогра-
фиях ее можно узнать по массивному ос-
нованию. Чаще всего она имела вид све-
тильника, поставленного на усеченную
колонну или вазу.
В 1860 году ее свет принят за новую
единицу освещенности. Заведовавшие
газовым освещением Парижа Дюма и
Реньо предложили считать свет карсель-
ской лампы равным 7,4 английской спер-
мацетовой свечи (прежней единицы из-
мерения).
Кафешантан — кафе, где выступа-
ли певцы, куплетисты, танцовщицы и
другие артисты. В том или ином виде та-
кие увеселительные заведения существо-
вали в Киеве и в 1840-х, и в 1850 it.
Предшественниками кафешантанов
были, например, буфет в Царском са-
ду, где выступали арфистки, певцы,
жонглеры, «Шато-эспланад» на Мало-
Васильковской ул., где можно было по-
смотреть на запрещенный в городе кан-
кан, или дорогие публичные дома на
Ямской, куда приглашались профессио-
нальные артисты. Репертуар подобных
заведений соответствовал нравам прито-
нов и вкусам завсегдатаев злачных мест.
Увлечение кафешантанами шло рука
об руку с успехами оперетты, сильно по-
теснившей оперу. «В конце 1860 го-
дов,— писал П. Гнедич,— заплясали
под музыку Оффенбаха все актеры».
Публика устала от серьезной музыки и
жаждала веселых мотивчиков и припля-
сывающих красоток, и в этом ей могли
угодить либо «оперетка», маскировав-
шаяся в Городском театре под оперу-
буфф и «комическую оперу», либо от-
кровенные увеселительные программы
кафешантанов.
«В настоящий летний сезон,— писа-
ла газ. «Киевлянин» в 1875 г.,— «зло-
ба дня» — это погоня взапуски за ка-
скадными оперетками и кафешантанами:
и Шато, и сад С.-Мари, превращенный
в «Крещатицкий парк», и минерашки,—
все это обзавелось шалевочными теат-
166
Каштан
рами, певцами и певицами. Словом, ка-
фешантан сидит на кафешантане и ка-
фешантаном погоняет.
Утешительно в этом подражании зад-
ним числом столицам разве то, что ка-
скадный жанр наконец должен набить
киевской публике оскомину, и она отвер-
нется от него если не вследствие его по-
шлости, то потому, что он надоест ей».
Стиль благопристойных кафешантан-
ных представлений установился поз-
же — в 1890 гг., но и в этом облаго-
роженном варианте он не был лишен не-
которой пикантности.
Обычно в литературе о кафешантанах
пишется с большой неприязнью, как о
злачных местах низкого пошиба с вечно
пьяной публикой, девицами легкого по-
ведения и развязными певичками. От-
части они этого заслужили, но тем не
менее шантаны внесли свой вклад в раз-
витие искусства эстрады. Посвятивший
ей свой незаурядный талант А. Вертин-
ский отзывался о многих куплетистах и
шансонах с большим уважением.
Во времена его молодости в Киеве су-
ществовало три настоящих кафешанта-
на: «Олимп», «Шато-де-Флер» и
«Аполлон», и в них работали, по его сло-
вам, «такие таланты, что приходилось
только удивляться и восхищаться. Кто
из старых киевлян не помнит Ю. Убей-
ко, Сергея Сокольского, Бернардова,
Н. Плинера, Г. Молдавцева — этих
смешных и остроумных куплетистов?
Выступая то в традиционных отрепьях
босяков, то во фраках, они приводили
публику в восторг своим виртуозным ма-
стерством, своим бесшабашным юмором,
своей тонкой наблюдательностью.
Они вышучивали все — неудачные
пьесы, плохие книги, бытовые несуразно-
сти — издевались зло и умно над тог-
дашними модами, над увлечением цыган-
скими романсами, над декадентщиной.
Только одного из них я терпеть не мог —
вульгарного и сального Сарматова.
А женщины! До сих пор в памяти
звучат их громкие имена: Любовь Ми-
рова! Регина де Бергони! Каринская!
Кольчевская! Раисова! Тамара! Не го-
ворю уже о Вяльцевой, которая была
выше всех. Как пели они! С какой ду-
шой и с каким чувством!
Чувствительные киевские купцы пла-
кали под утро пьяными слезами над их
песнями, пропивая тысячи за одну ночь.
И обожали их, поднося веера из сторуб-
левок, бриллианты и жемчуга, заставляя
всю сцену корзинами цветов! Да, Киев
был театральным городом!» Не верить
А. Вертинскому невозможно, хотя, дове-
лись нам самим послушать его кумиров,
у нас могло бы возникнуть иное мнение
о них.
Каштан — декоративное («аллей-
ное» ) дерево, вошедшее в Киеве в боль-
шую моду во второй половине XIX ве-
ка. По сохранившейся городской леген-
де, каштановые деревья стали разводить-
ся в городе лишь после скандальной ис-
тории с первоначальной засадкою Буль-
варного шоссе (теперь бульвар Т. Шев-
ченко) каштанами, которые царь Нико-
лай Павлович в 1842 г. велел выкопать
и выбросить (см. Тополи) и которые
якобы подобрали горожане. От этих спа-
сенных саженцев, пишет ботаник С. Ив-
ченко, и пошли киевские каштаны.
Вполне возможно, что все это имело
место в действительности, и многие киев-
ские каштаны ведут свою родословную от
жертв «царского произвола». Но при всем
том есть все основания утверждать, что
каштаны служили украшением киевских
усадьб и монастырей задолго до заклад-
ки Бульварного шоссе и скандала 1842 г.
Эти роскошные киевские деревья упо-
минаются в одном из юношеских стихо-
творений М. Лермонтова. Поразившие
его воображение экземпляры должны
167
Каштан
были развиваться на киевской земле лет
30—40, а увлекавшиеся их разведени-
ем садовники принадлежали, следова-
тельно, к поколению отцов и дедов по-
эта и жили в конце XVIII века.
Возраст упоминаемого ботаником ста-
ринного каштана на могиле К. Ушинско-
го предметом специального изучения не
был и, очевиднее всего, дерево это бы-
ло посажено не во время похорон вели-
кого педагога в 1871 году, как утверж-
дают некоторые авторы, а хотя бы на
столетие раньше. Каштан Выдубицкого
монастыря был сломан бурей в середи-
не 1970 годов, и автор этих строк, ви-
девший его и в лучшие времена, и сло-
манным, может с уверенностью сказать,
что по сравнению с каштанами, выса-
женными в 1842 г. на центральной ал-
лее Ботанического сада университета, он
выглядел старше в два-три раза.
Такое же исполинское дерево растет
подле церкви Китаевской пустыни у ста-
ринного фонтана, варварски уничтожен-
ного при ее реставрации в начале
1990 годов. Его возраст тоже вряд ли
можно было приравнять к возрасту са-
мых старых каштанов Университетского
ботсада.
Очевидно, каштаны украшали усадь-
бы киевских монастырей еще в XVIII
веке (если не ранее того). Тогда-то они
и приглянулись горожанам, а на само
Бульварное шоссе могли попасть моло-
дые деревья из питомника какого-нибудь
городского садовода. Окончательную яс-
ность в этот вопрос вносит «История го-
рода Киева», написанная М. Берлин-
ским в 1799—1800 г., где упоминают-
ся «дикие» (т. е. несъедобные) кашта-
ны, которые киевляне «разводят в садах
для одной красоты их цветов». В Ин-
ституте рукописи ЦНБ НАНУ им.
В. Вернадского сохраняется студенчес-
кая дипломная работа 1843 г. «О дере-
вьях и кустарниках, дикорастущих в ок-
рестностях Киева», где пишется, что это
«красивое дерево высокого роста» «вез-
де разводится под названием каштан».
Как видим, для киевлян того време-
ни ничего нового в каштанах не было, и
их появление в городе вряд ли стоит
связывать со скандалом 1842 г. Скорее
всего, предание повествует не о первом
знакомстве киевлян с этим декоратив-
ным деревом, а о мерах по ограничению
его популярности, которая, как показа-
лось царю Николаю, угрожала культу
его любимых пирамидальных тополей.
В 1842 г. ботанические вкусы киев-
лян и имперских властей разделились.
Пирамидальные тополя благодаря поли-
тике царской власти превратились в сим-
вол процветания города на основах «три-
единства»: «православия, самодержавия
и народности», а каштан в глазах киев-
лян второй половины XIX века стал
олицетворять собой успехи конструктив-
ной оппозиции абсолютизму в лице ки-
евского городского самоуправления.
«Официозному», декоративно эф-
фектному, но практически малополезно-
му тополю городская демократия проти-
вопоставляла не менее внешне привле-
кательный, но в то же время еще и по-
лезный для городских улиц своей тенью
каштан.
На протяжении десятилетий количе-
ство пирамидальных тополей в городе
постепенно уменьшалось, а каштаны рас-
пространялись по всем улицам и многим
усадьбам. В сознании горожан конца
XIX и начала XX века цветущие каш-
таны ассоциировались с особым празд-
ничным образом весны в Киеве. Эти де-
ревья-новоселы со временем стали сим-
волом бессмертной красы древнего го-
рода на Днепре, символом, так много го-
ворящим душе каждого киевлянина.
«Одни только киевляне знают,— пи-
сал в 1943 г. в эвакуации сын знамени-
того историка Г. Лазаревский,— что
168
Келия, келья
значит цветение каштанов в Киеве, ког-
да выстреливают розовые или белые све-
чи на ветвистых деревьях милой ул. Ле-
нина, что раскрывается во всю свою
ширь к небу, тянется по горе и снова
уходит вниз; когда зацветают почти сто-
летние деревья знаменитой каштановой
аллеи чудесного Ботанического сада, в
прохладе которого играло чуть ли не
пять поколений киевлян и киевлянок;
когда красуется-величается этим цветом
самый прекрасный и самый культурный
парк Первого мая!» В наше время, в
конце XX столетия, каштан окончатель-
но победил своего бывшего «идеологи-
ческого противника» и даже успел по-
бывать на гербе города. Пирамидальный
тополь уже не играет своей прежней до-
минирующей роли в силуэте киевской
панорамы и почти полностью исчез со
многих улиц.
Победе каштана немало способство-
вала и позиция Садовой комиссии город-
ской думы, которая, хотя и с уважени-
ем отзывалась о красоте и уникальнос-
ти Бибиковского бульвара и заботилась
о нем, как исторической реликвии, тем
не менее не отводила пирамидальным
тополям ровным счетом никакого места
в своих планах дальнейшего озеленения
киевских улиц.
Когда читаешь списки «аллейных де-
ревьев», рекомендованных ею к высад-
ке в Киеве в 1896 году, создается впе-
чатление, что садоводы думы о пирами-
дальных тополях никогда ничего не слы-
хали. Они рекомендуют горожанам са-
жать что угодно, только не известные
всему миру киевские пирамидальные то-
поля.
Как пишет известный в среде укра-
инской эмиграции историк культурных
растений Таврило Гордиенко, первая ка-
штановая аллея (из 17 деревьев) была
создана архитектором Христофером
Бреном в 1799 г. на берегу Темзы в пар-
ке Буши под Лондоном и вскоре здесь
стал проводиться специальный праздник
— праздник каштанов между 19 и 26
мая. Полюбоваться деревьями-букетами
приходили сюда тысячи горожан.
Старая киевская каштановая аллея в
Университетском ботаническом саду то-
же заслуживает быть в центре внима-
ния всего города в дни ее цветения, но
киевляне не позаботились об учрежде-
нии подобной праздничной традиции.
Впрочем, еще не поздно вспомнить о
примере лондонцев.
Квартирные (или корпусные,) —
избранные самими учениками семинарии
или уездного училища помощники смо-
трителей, наблюдавшие за порядком в
ученических квартирах.
КелИЯ, КОЛЬЯ — жилище монаха.
При келиях старцев, ведших деятельную
жизнь, имелась еще комнатка для служ-
ки. Иные из них (например, знамени-
тый китаевский старец Алексий) прини-
мали посетителей в специальном, треть-
ем покое, служившем чем-то вроде гос-
тиной или столовой, где богомольцев
угощали чаем и кормили. У обновителя
киевского схимничества 1840 гг. Парфе -
ния в Голосеевской пустыни был свой
домик возле резиденции митрополита
Филарета Амфитеатрова.
Флоровский женский монастырь на
Подоле не был общежительным. Каж-
дая монахиня вела свое хозяйство от-
дельно. Некоторые из них строили до-
мики-келии вдоль дороги, ведущей из
монастыря на верхнюю площадку горы
Киселевки.
«Лучшая и большая часть горы,—
писал Н. Сементовский в путеводителе
по Киеву 1852 г.,— занята садом и
уютными, уединенными в тени кустов и
цветов, келиями. Обитель в недавнее
время обведена каменною стеною, тяну-
169
Кенкет
щеюся вдоль всей горы по уступам ее
непрерывно. И стена эта, отделяя мона-
стырь от окружающих построений, как
бы особо выказывает красоту его ланд-
шафта».
Так среди Подола возник небольшой
монашеский городок, который любили
посещать набожные люди. К югу от на-
горной Троицкой церкви возвышался ог-
ромный чухунный крест, завершавший
панораму горы и являвшийся достойным
памятником благочестивых нравов этого
гостеприимного монастырского поселка.
«Под этим крестом,— писал историк
обители св. Ф. Маниковский,— никто
не погребен. Поставлен он по завеща-
нию покойного [купца] Хомякова, кото-
рый хотел привлечь этим крестом вни-
мание и возбудить желание всякого ис-
тинного христианина (каков он был сам),
посещавшего Киев, побывать и во Фло-
ровской обители, к которой он сам был
исполнен такой любви, усердия и благо-
говения, что вблизи ее провел последние
дни своей жизни, ежедневно посещая
храмы обители».
Кенкет, или кинкет — Среди изоб-
ретателей, работавших над усовершенст-
вованием аргандовой лампы, наибольше-
го успеха добился Кенке. Он снабдил
аргандову лампу цилиндрическим стек-
лом, увеличив тем самым приток возду-
ха к пламени.
Достаточное насыщение светильни
маслом обеспечивалось тем, что резер-
вуар находился выше горелки и сбоку от
нее. Кенкеты горели ярче ламп Арган-
да. Это был любимый светильник эпо-
хи романтизма. Его можно увидеть на
многих картинах и гравюрах первой по-
ловины XIX века. Чаще всего кенкеты
вешали на стены. Их также ставили на
столы, но в этом случае отчетливее про-
являлся их скрытый недостаток: резер-
вуар с маслом отбрасывал от себя боль-
шую тень на одну из стен, что портило
общее впечатление от интерьера.
В середине XIX века кенкетами на-
зывались все настенные лампы со стек-
лянными цилиндрами. Описывая покои
в богатом доме того времени, Роман Ан-
дриевич упоминает кенкет наряду с дру-
гими предметами роскоши:
Богатый кабинет картин,
И в рамах золотых портреты,
В шандалах воск и стеарин,
А по стенам везде кинкеты.
Кенотаф — пустой гроб в виде полу-
цилиндрического ящика, покрытого бар-
хатной тканью (гипоклитом, или окса-
мытом), который несли представители
того или иного цеха на похоронах име-
нитых горожан, войтов, членов матст-
рата, цехмистров.
Если в процессии участвовало не-
сколько цехов, несли соответственно и
несколько кенотафов. Каждый цех хо-
ронил покойного как бы самостоятель-
но, не задаваясь вопросом первенства на
церемонии. В этом, очевидно, и заклю-
чался смысл этого странного цехового
обычая.
Любимца киевлян губернатора Пет-
ра Панкратьева хоронили в 1810 г. 6 це-
хов в сопровождении 6 кенотафов. На
170 аЛ
Киевская Аркадия
похоронах знаменитого войта Рыбаль-
ского в 1813 году несли 18 цеховых зна-
мен и 12 кенотафов. Молдавского госу-
даря князя Ипсиланти в последний путь
в 1816 г. сопровождало 15 кенотафов.
В последний раз с кенотафами хоро-
нили городского голову Г. И. Эйсмана
14 апреля 1884 года. Впереди процес-
сии несли два кенотафа, а за ними —
знамена сохранившихся к тому времени
цехов.
Кипсак, КИПСек — роскошно иллю-
стрированное издание, альбом. Кипсаки
клались на столиках гостиных для развле-
чения гостей, визитеров. Для гостиной
Бибикова художник Сажин создал вели-
колепный альбом с акварелями лучших
киевских видов. В иных домах гостям
предлагались роскошные альбомы с фо-
тографиями Флоренции, Рима, Парижа.
Киевская Аркадия — так киевляне
середины XIX века называли Плоскую
(Кирилловскую) улицу и всю окружаю-
щую ее живописную местность с отдель-
ными хуторками, лугами, озерами, тянув-
шуюся вдоль Кирилловской дороги от го-
ры Щекавицы до Кирилловской церкви,
уподобляя таким образом этот пригород
мифической стране грез и счастья, воспе-
той в древней и новой идиллической по-
эзии.
В 1818 г. один из путешественников
оставил нам такое описание этого пре-
красного пригорода: «Когда мы прибли-
зились к окрестностям Киева, солнце
сияло в вечернем великолепии на запа-
де и позлащало своими лучами зеленые
вершины холмов, на которых паслись
тучные стада.
Пастухи играли на свирелях, а моло-
дые крестьянки из соседственных дере-
вень, увенчанные цветами, собирались
под сень густых лип окончить в невин-
ных забавах счастливейший день весен-
ний. Все представляло пленительную
картину сельской жизни — картину сво-
боды, простоты, счастья».
В 1843 г. писатель А. Муравьев из-
ложил свои впечатления от Киевской
Аркадии в одной-единственной, но весь-
ма живописной фразе: «Рано утром спу-
стились мы с крутой горы Андреевской
и мимо веселых слобод и дач ехали как
бы одною тополевою рощею до самой
Кинь-грусти».
О жизни Кирилловской улицы газет-
чики писали восторженные очерки, вос-
певая ее чудесные виды, дешевые и
удобные дачи, местное кумысное заве-
дение, отличные фрукты, приносимые в
усадьбы садоводами Куреневки, и, на-
конец,— добрый нрав поселян.
Один из корреспондентов газ. «Ки-
евлянин» перечислил в 1870 г. полтора
десятка местных долгожителей, достиг-
ших глубокой старости. Среди них упо-
минаются «два ветерана, герои 1812 г.—
старички Воронков и Невгадов», домо-
владелицы Контребинская, умершая на
102 году жизни, и Марфа Юрьева, до-
жившая до 107 лет. В списки местных
долгожителей попал и знаменитый ки-
евский заводчик, целитель-экстрасенс
Иван Петрович Романовский (см. Экс-
трасенс-заводчик).
«Причина такого долголетия,— писал
журналист,— зависит от условий, име-
ющих влияние на здоровье: чистый воз-
дух, правильный образ жизни, мирные
занятия по части садоводства, умерен-
ные труды на воздухе, удобства жизни
при душевном спокойствии, употребле-
ние огородных овощей, ягод, плодов [...]
Кроме того, Плоская улица окружена с
западной стороны высотами, умеряющи-
ми силу и направление ветров, постоян-
но у нас в Киеве дующих с запада, а с
востока — Оболонью с зеленеющими
обширными лугами».
На здешние озера и на берега По-
171
Киевская громада
чайны стекались в летние дни на отдых
тысячи киевлян с самоварами. В 1859 г.
Киевская громада устроила на берегу
Почайны пышное чествование Тараса
Шевченко. Пили и произносили речи,
сам поэт пел свои любимые песни, гля-
дя на чудесную панораму заката над
Старым Киевом.
О Киевской Аркадии восторженно
отзывались и путешественники, приез-
жавшие из Москвы и Петербурга.
Киевская Громада — полуофици-
альная организация киевской интеллиген-
ции, сформировавшаяся из кружка сту-
дентов-«украинофилов» в начале 1860
годов. Среди ее первых лидеров можно
назвать таких блестящих деятелей укра-
инской культуры, как М. Драгоманов,
В. Антонович, П. Житецкий, Н. Лы-
сенко, П. Чубинский, А. Русов,
Т. Рыльский.
Как писал Е. Чикаленко, Громада
«просуществовала 60 лет без перерывов
и за годы своей деятельности сыграла ог-
ромную роль в деле возрождения укра-
инской нации. Долгое время она была
на Украине единственным организован-
ным кружком убежденных украинцев, а
до основания в 1893 г. Общей украин-
ской организации была центром всего
украинского национального движения».
Громада всегда сохраняла первона-
чальный характер небольшого дружеско-
го кружка, но в силу ее огромного на-
учного и творческого потенциала играла
видную роль во многих общественных
начинаниях. Ее члены принимали учас-
тие в работе Юго-Западного отделения
Русского географического общества и
издали несколько томов этнографических
материалов, в том числе и «Малорусские
народные предания и рассказы»
М. Драгоманова.
На протяжении многих лет при Гро-
маде работала специальная комиссия по
подготовке большого словаря украинско-
го языка. (Впоследствии он был издан
под редакцией Б. Гринченко и известен
в наше время как «Словарь Гринчен-
ко»). Громада издала самый полный на
то время «Кобзарь» Шевченко, устано-
вила традицию проведения торжеств на
«Шевченювсю роковини» и учредила
ежегодные поездки киевлян на Тарасо-
ву могилу в Каневе.
Печатным органом Громады служил
журнал «Киевская старина», издававший-
ся с 1882 по 1906 год на средства самих
членов организации и сыгравший огром-
нейшую роль в формировании украин-
ской культуры во второй половине XIX
века. Первым его редактором был Ф. Ле-
бединцев, а последним — В. Науменко,
при котором журнал перешел на украин-
ский язык и получил новое название —
«Украша». У Громады был также свой
книжный магазин «Украшська книгарня»
на Безаковской улице, считавшийся од-
ним из самых лучших в городе и самым
лучшим по части украинских изданий.
Члены Громады имели прямое отно-
шение к созданию украинского музы-
кального театра. В ее среде и ее силами
была исполнена сначала пародийная опе-
ра «Андриашиада», скомпонованная
Н. Лысенко по либретто М. Драгома-
нова и М. Старицкого, а впоследствии
и более крупная вещь, созданная им же
по мотивам повести Гоголя «Ночь перед
Рождеством».
Со временем Киевская громада одрях-
лела и, сохраняя свой огромный автори-
тет в киевском обществе, его научных и
творческих кругах, все же заметно сда-
ла в смысле творческой динамики. К
концу века злые языки, вслед за
Б. Гринченко, стали называть корифеев
Громады «Хранителями гроба Шевчен-
кового».
Молодые патриоты, входившие в
«Братство тарасовцев», имели большие
172
Киевская Италия
претензии к «украинству» своих пред-
шественников (особенно к тому, что они
разговаривали по привычке на русском
языке и избегали «политики»). «Тара-
совцы» (М. Михновский, В. Боровик,
В. Самийленко, Б. Гринченко, М. Ко-
ноненко, Е. Тимченко и др.) называли
себя Молодой громадой и хотя враждо-
вали со Старой громадой, нередко со-
трудничали с нею.
Любопытные подробности о взаимо-
отношениях этих двух украинских куль-
турных организаций находим в воспоми-
наниях Г. Берло, которая, кстати ска-
зать, была единственной женщиной,
принимавшей участие в заседаниях Ста-
рой громады. Со своей стороны, жены
«громадян», устроив Общество дневных
приютов для детей рабочего класса, не
допускали мужчин в его совет.
Киевская громада старалась как мож-
но реже показываться на глаза началь-
ству и вела свои дела с большой осто-
рожностью, нередко прибегая к конспи-
рации. Мало кто знал, сколько в ней на-
считывается членов. Некоторые из них
состояли в Громаде секретно, скрываясь
под псевдонимами. «Так, например, ког-
да на заседаниях,— писал Н. Билин-
ский,— делали доклад про членские
взносы, то одного члена, от которого
поступали наибольшие суммы, никогда
по имени не называли, а определяли ус-
ловным названием «Хоре воссиял».
Я долго не знал, кто такой был этот
«Хорос», и лишь случайно узнал, что
так называли В. Симиренко, который
проживал, кажется, в Городище. Взно-
сы его поступали через проф. Кистяков-
ского».
Впрочем, при всей своей конспиратив-
ности, Громада не была нелегальной ор-
ганизацией в буквальном смысле. Одно
время она даже сотрудничала с «украи-
нофильствующим» генерал-губернатором
Драгомировым (см. Пампушечная ком-
пания киевского генерал-губернатора).
Ядро Громады в 1880 гг. составляла
группа из 20 человек: профессора В. Ан-
тонович, М. Драгоманов, А. Кистяков-
ский, Ф. Мищенко; учителя П. Житец-
кий, В. Науменко, А. Лоначевский,
Е. Трегубов, Ю. Цвитковский, В. Бе-
ренштам, Я. Шульгин, М. Ковалевский;
публицисты А. Русов, С. Кулябко,
Н. Билинский, А. Андриевский; компо-
зитор М. Лысенко, бухгалтер М. Ми-
хальчук, доктор Ф. Панченко, директор
сахарного завода В. Симиренко.
Про Громаду написано немало, но,
пожалуй, самое сильное впечатление
производят «Воспоминания» Е. Чика-
ленко.
Киевская Италия — район Куре-
невки и Приорки, называвшийся так за
красоту видов и особенную любовь его
жителей к пению. На этих городских
землях издавна существовали поселения
сельского типа, жители которых занима-
лись садоводством и огородничеством,
арендуя у города участки земли и сбы-
вая горожанам продукцию своих план-
таций.
Куреневцы пользовались преимущест-
вами одновременно городской и сель-
ской жизни. Многие из них добивались
благополучия трудом своих рук. Город-
ская беднота им завидовала и часто бе-
жала сюда с Подола в поисках достат-
ка и блага «жизни на земле».
Куреневцы отличались независимым
нравом и артистичностью. Как отмечал
в 1904 г. санитарный врач И. И. Пан-
тюхов, здесь всегда гордились хорошо
поставленными голосами и предпочита-
ли украинские песни любым иным.
Вокальным традициям Куреневки не-
мало способствовал тот же полукресть-
янский уклад ее жизни и распространен-
ное здесь огородничество:
«Когда весною и летом собираются
173
Киевская Италия
сюда для полотья огородов многие сот-
ни девушек из иногда и довольно дале-
ких уездов Черниговской, Полтавской и
Киевской губернии — песни звучат в
воздухе. Пестрые, разбросанные по ого-
родам группы часто красивых и граци-
озных девушек кажутся, несмотря на их
тяжелый труд, пришедшими туда для
гулянья и оглашают воздух чудными ме-
лодиями народных и откуда-то заимст-
вованных песен. Художественное чутье
и музыкальный слух певиц поражают
приезжих. В песнях принимают участие
и обитательницы Куреневки, у которых
есть голоса еще обработаннее и песен-
ных мотивов больше.
В это же время вечерами на соседних
возвышенностях раздаются то одинокие
голоса, то целые хоры и мужские. Это
уже поют киевляне. Здесь нередко
слышны настоящие певцы с хорошо об-
работанными голосами, кроме малорос-
сийских песен поют романсы, хоровые
русские песни и куски любимых опер».
В романтические времена состоятель-
ные горожане совершали поездки на Ку-
реневку верхом или целой компанией в
экипажах, заезжали в Городской лес
(Пущу-Водицу), любовались величест-
венной панорамой Киева с горы на да-
че Кинь-грусть.
«25 верст,— писал в 1818 г. Ф. Тим-
ковский,— вы следите взорами по его
[Днепра] течению и видите с одной сто-
роны целый ряд крутых скал с кудря-
выми липами, с другой — зеленые ро-
щи, луга, прекрасные деревни, а по краю
горизонта представляется вашим взорам,
на синеющих горах, великолепная кар-
тина Киева».
Эта панорама производила необычай-
ное впечатление, и весьма сдержанный
в своих оценках путешественник при-
бавляет: «Все наполняло душу мою сла-
достным восторгом; и я чувствовал в эту
минуту прелесть бытия сего».
В этом же очерке Ф. Тимковского
нашли косвенное отражёние и разгово-
ры горожан о каком-то подобии куре-
невских и итальянских пейзажей, в от-
вет на которые он оставил такие крас-
норечивые строки:
«Я не видал Швейцарии, не видал
Италии, но и тот, кто наслаждался оча-
ровательною природою стран южных,
будет удивляться величию картин здеш-
него края».
Слава Киевской Италии пережила не
одно десятилетие. И в конце XIX века
места эти все еще производили на путе-
шественников сильное впечатление. В
1886 г. Куреневку посетил известный
петербургский художественный критик
и оставил о ней восторженный отзыв в
своем очерке киевской жизни.
«В лунную ночь,— писал он,— эти са-
ды представляют дивную картину. Колос-
сальные тополя, облитые светом месяца,
как живые, тянутся вверх. Прозрачные
ивы и светятся, и темнеют. Белые мазан-
ки притаились под ними [...] Плоская рав-
нина Днепра, уходя в серебряную даль,
сливается с небом и светлою ночью [...]
Я видел Дамаск с его 30 тысячами
садов, с его куполами, тополями и ива-
ми и не шутя ручаюсь, что ночь киев-
ской Куреневки не уступает ночи Дама-
ска... Заканчиваются предместья парка-
ми г-на Кристера и Кинь-грусти» (Де-
длов В. По Западному краю // Де-
ло.— 1887.— № 6).
С пуском трамвая на Куреневку, а по-
том и далее, на Пущу-Водицу, киевля-
не среднего достатка и интеллигентные
семейства стали охотно покупать и сни-
мать здесь дачи, образуя небольшие ко-
лонии. (Городскую землю на Куренев-
ке разрешено было выкупать и прода-
вать с 1876 г.).
Одно из таких поселений в Киевской
Италии описано в книге Б. Киселева
«Рассказы о Куприне».
174
Киевская святая вода
Киевская Палестина — удобная
площадка у Святого места на одном
из выступов Михайловской горы, на
котором в старые времена останавлива-
лись на отдых партии богомольцев. Во
время крестных ходов в дни Преполо-
вения здесь разбивались палатки и ба-
лаганы для отдыха. В 1820 годах на
этом месте возникла гостиница для па-
ломников, называвшаяся «Палестин-
ской», а в 1887 г.— здание водопро-
водного фильтра с обширным подзем-
ным бассейном.
Киевская святая вода — 1. Вода
из фонтана Льва на Контрактовой пло-
щади на Подоле. Поступала туда из обо-
лонских прудов по трубам городского во-
допровода, проложенного в 1749 г. ар-
хитектором И. Григоровичем-Барским.
Обыкновенная водопроводная вода
обращалась в святую благодаря древ-
ней легенде, согласно которой Иеруса-
лим и Киев были двумя главными цен-
трами святости, и связь между ними
осуществлялась током вод по особым
подземным руслам.
Это обнаружилось почти случайно в
XVII веке, когда некий паломник из
Киева, «уронив в реке Иордан близ
Иерусалима серебряный ковш, нашел
его, возвратясь в Киев, в монастырском
колодце, существующем и ныне,—
прибавляет старый историк Леонтий
Похилевич, опубликовавший эту леген-
ду,— на уступе горы, выше нынешне-
го церковного погоста, из которого про-
ведена трубами превосходная вода в
нижний [колодец], близ [Иорданской]
церкви».
Таким образом было «установлено»,
что в источник древнего Николаевского
монастыря на старой Кирилловской до-
роге поступает вода непосредственно из
той реки, в которой крестился Иисус
Христос и которую паломники привозят
Фонтан Льва. Рис. А. Баумана по
фотографии И. Кордыша. 1882 г.
из Иерусалима в маленьких бутылочках,
запечатанных печатью иерусалимского
патриарха.
Дальнейший путь святой воды в ок-
рестностях Киева прослеживается бла-
годаря записям другого историка горо-
да, инспектора Института благородных
девиц М. Захарченко.
«Рассказ об этом чуде [с чашей],—
пишет он,— так поразил всех, что не
только церковь и монастырь, но и вся
местность получила название Иордан-
ской; так, например, Иорданским назы-
валось озеро, лежащее за Оболонью, из
которого вытекает Почайна».
Таким образом, согласно мистической
топографии Киева, в центральный фон-
тан подольского водопровода поступала
вода из самого Иордана, и потому она
175
Киевская святая вода
почиталась святою. Богомольцы набира-
ли ее в маленькие бутылочки и разно-
сили во все края православного мира.
К концу XIX века киевляне успели
позабыть старинные легенды о Киеве-
Иерусалиме и не понимали, почему ино-
городние богомольцы почитают святою
обычную водопроводную воду, подве-
денную к фонтану Льва.
«Простой народ,— недоуменно вос-
клицает анонимный автор «Описания
Киева» 1890 г.,— почему-то относится
с большим почтением к «Леву», как на-
зывается в просторечьи этот фонтан, и
многочисленные богомольцы, посещаю-
щие ежегодно Киев, считают своей обя-
занностью напиться оттуда воды, а так-
же принести ее в числе других священ-
ных предметов своим домочадцам. Сам-
сону на шею богомольцы иногда наве-
шивают медные и серебряные крестики».
2. Святой считалась и вода исчезнув-
шей теперь реки Почайны, поскольку
она вытекала из озера, расположенного
на той же мистической оболонской Иор-
дани. Впадая в Днепр, Почайна освя-
щала его воды, а при их посредстве —
и всю Украину.
Как писал в 1870-х годах большой
знаток преданий и старинных городских
обычаев Игнат Трусевич, еще в первой
половине XIX века Почайна также бы-
ла местом паломничества. «Ой, какие же
вы счастливые,— говорят в одном из его
рассказов богомольцы киевлянину,—
что всегда пьете ее [Почайны] воду! Это
же наш Иордан!» Сказав это, россияне
перекрестились, наполнили водою из
Почайны маленькие бутылочки, три ра-
за выпили по нескольку капель и снова
перекрестились.
И справедливо, конечно, назвали они
Почайну Иорданом, ибо в Почайной, а
не в Днепре, народ русский был окре-
щен [...] Старый Днепр моложе Почай-
ной и не святой [...]».
3. Святою почиталась и вода из Вла-
димирова колодца на Святом месте.
Для питья она не годилась, но счита-
лась целительной для глаз.
В 1804 г. святой источник посетил но-
воназначенный митрополит Серапион и
оставил в своем дневнике такую запись:
«Сходили с горы к колодцу пешком сде-
ланным деревянным помостом, из 14 ус-
тупов состоящим. Вода в нем не чиста,
а мутновата, или желтовата, кажется, от
всегдашнего биения фонтана, и вкусом
не очень приятна».
4. Святою считалась также вода, за-
черпнутая в Днепре после обряда освя-
щения его вод на богоявленских торже-
ствах 6 января ст. ст. (19 января н. ст.).
По старинному обычаю, горожане в этот
день ничего не ели с утра, пока не вы-
пивали глоток «иорданской воды». Ее
хранили за иконами в плотно закупорен-
ных бутылочках и давали по глоточку тя-
желобольным. Этому симпатичному
обычаю положили конец частые эпиде-
мии холеры, сеявшие страх перед сырой
водой. Г. Лазаревский в своих мемуарах
рассказывает:
«Осенью 1892 г. в Киеве возникла
было эпидемия холеры, которая притих-
ла на зиму. И вот в январе 1893 г. Ни-
колаю Витальевичу [Лысенко] прино-
сят «освященную» воду. Возникает во-
прос, можно ли пить эту воду, убило ли
в ней «освящение» холерные бациллы?
Можно, конечно, прокипятить воду и
бациллы будут уничтожены, но какая
же «святость» в прокипяченной воде?!
После долгих колебаний Николай Ви-
тальевич отставляет горшочек с «освя-
щенной» и начинает завтракать с обыч-
ным аппетитом. С ритуалом питья «ос-
вященной» воды было покончено навсег-
да». Новые санитарно-гигиенические
представления убили древний обычай.
5. «Священную воду крестом преп.
Марка зачерпнул нам инок, глубокий
176
Киевская Швейцари
старец. Вода, проникая в недра печер-
ные и скрываясь в глубине гор, проте-
кает в Днепр. Она чиста как слеза и
имеет спасительную силу исцеления от
недугов». Так писал Н. Сементовский в
1852 г. о подземном источнике святой
воды, имевшемся в пещерах Лавры.
6. В обыденной жизни святою счи-
талась также любая освященная священ-
ником вода, используемая в религиозных
ритуалах. Киевлянам нравился, напри-
мер, старинный обычай окропляться свя-
той водой при входе в Лавру.
Прибывавших в Киев царей, губер-
наторов, министров и именитых гостей
духовенство благословляло образом Ус-
пения и окропляло святой водой.
Этой же благодати могли удостоить-
ся при желании и простые богомольцы,
о чем напоминал участникам иногород-
них гимназических экскурсий автор спе-
циально выпущенного для них путево-
дителя: «Ваш вагон [трамвая] останав-
ливается против св. ворот [Лавры]. Под-
ходя к последним, обнажите с благого-
вением вашу голову, ибо вы имеете прой-
ти под церковью во имя Животворящей
Троицы, и попросите иеромонаха, сидя-
щего у ворот, окропить вас святой во-
дой.
Не забудьте, что вы входите в Ие-
русалим Русской земли, что сюда преж-
де вас приходили миллионы трудящих-
ся и обремененных, искавших здесь не-
бесной помощи и утешения в бедах и тя-
желом горе».
Следует отметить, что в древности
собственно святой водой считалась в Ки-
еве та, которая сохранялась в домах и
церквах от водосвятия в день Богоявле-
ния или первого августа. При креще-
нии младенцев священники сохраняли
старую воду, понемногу подливая в нее
новую из зимнего или летнего запаса, от-
чего влага в купели становилась мутною.
Этому обычаю положил конец указ ми-
трополита Рафаила Заборовского от 22
октября 1739 г.
Киевская Швейцария — 1. Жи-
вописная местность с каньонами, гора-
ми, озерами, перелесками, садами и ху-
торами в районе Афанасьевого яра, меж-
ду теперешними ул. Б. Хмельницкого и
Бульварно-Кудрявской.
«В мое время,— писал в 1864 г. сту-
дент 1850 гг.,— овраги и пригорки, ле-
жавшие напротив Анатомического теа-
тра,— между ним и Подвальной ули-
цей,— и занимавшие большое прост-
ранство, еще не были, как впоследст-
вии, спланированы и застроены. Толь-
ко кое-где по окраинам этого места да
напротив Анатомического театра, отде-
ленного от него неширокою Кадетскою
улицей, стояли небольшие домики, род-
ственные трехоконным стереотипным
студенческим квартирам на Новом
Строении.
Вся эта местность, известная в кругу
студентов под названием «Швейцария»,
со своими высокими и крутыми зелены-
ми холмами и серовато-глинистыми ов-
рагами, испещренная в разных направ-
лениях извивистыми тропинками, с кар-
тинно разбросанными группами низень-
ких ветхих домиков, окруженных разве-
систыми деревьями, была довольно жи-
вописна и служила районом пребывания
медиков-студентов первых курсов.
На всяком почти окне здесь видне-
лась фуражка с синим околышем рядом
с блестевшим на солнце желтоватым че-
ловеческим черепом, или из-за кипы
книг выглядывали кривые ребра, или ко-
стлявая с длинными тонкими пальцами
— точно ноги гигантского паука — руч-
ная кисть скелета. Подобные вывески
красноречиво свидетельствовали об ус-
тановившемся здесь царстве студентов-
медиков.
А напротив этих зеленых холмов и се-
177
Киевские виды
рых обрывов с деревьями и домиками,
раскинув по обе стороны, во весь квар-
тал свои высокие каменные стены с уг-
ловыми пристройками, стоял Анатоми-
ческий театр».
Овражистая Киевская Швейцария
служила также местом обитания коно-
крадов и воровских шаек, предпринимав-
ших еще в 1880 гг. ночные налеты на
магазины Крещатика.
2. Гористые леса и долины Голосее-
ва, излюбленные места для пикников
горожан и отдыха богомольцев, направ-
лявшихся в Голосеевскую пустынь и
Китаево.
3. Киевской Швейцарией называли
также гористо-овражистый район Лукь-
яновки, примыкающий к Кирилловско-
му монастырю.
Киевские ВИДЫ — Созерцание кра-
сот природы распространилось в Евро-
пе в эпоху барокко. В XVII и XVIII
веках умение находить поэзию в пейза-
же считалось верным свидетельством об-
разованности и утонченности вкуса.
Аристократы высоко ценили картины,
сюжеты которых разворачивались на фо-
не эффектных пейзажей, отчего реаль-
ные пейзажи определенных типов назы-
вались «картинными» или «живописны-
ми».
Признанный метр европейской живо-
писи П. Рубенс одно время настолько
увлекся пейзажированием, что вместо
заказанных ему испанским королем ми-
фологических полотен создал для Пра-
до серию величественных «видов», на
которых герои греческих мифов были
едва приметны. Получив пейзажи вме-
сто тематических картин, испанский двор
не счел себя обманутым.
Восторженные описания природы на-
ходим также у украинских поэтов вто-
рой половины XVII и начала XVIII ве-
ков, хотя никто их них не помышлял тог-
Аскольдова могила. Гравюра Швертфюрера. Конец 1850 гг.
178
Киевские виды
да о воспроизведении конкретных кра-
сот киевских видов. Они усматривали в
изменчивой и «недолговечной», на их
взгляд, «земной красоте» отблеск умо-
зрительной «небесной красоты», смут-
ную тень сияния рая. С их легкой руки
красивые пейзажи в быту еще долго на-
зывали «райскими».
Сдвиг в этой области произошел в
эпоху сентиментализма, когда авторы
«чувствительных романов» стали наде-
лять своих героев утонченным чувством
природы и воспроизводить «романтиче-
ские эпизоды» из их жизни на «картин-
ном» или «живописном» фоне.
Пейзажи, напоминавшие те, которые
описывали в своих романах сентимента-
листы, в то время назывались «роман-
тическими». Выражение это в большом
ходу и в наши дни, хотя теперь мало кто
догадывается о его первоначальном
смысле и многие считают, что, называя
киевские пейзажи «романтическими»,
императрица Екатрина II имела в виду
романтиков, которых, увы, в 1787 г. еще
не существовало.
Впрочем, ее высказывание интересно
еще и тем, что в нем отразилось уста-
новившееся мнение о необычайной кра-
соте киевских видов (сама царица была
глуха к поэзии вообще и поэзии приро-
ды в частности).
Свидетельства причастности киевлян
к новому культу природы можно найти
в воспоминаниях Тимковского о его сту-
денческой жизни в Киеве и в путевых
записках русского писателя-сентимента-
листа Измайлова.
Романтизм открывает эпоху всеобще-
го увлечения киевскими видами. Слава
об их красоте проникала во все концы
обширной Российской империи. Видеть
их считалось таким же необходимым для
каждого образованного человека, посе-
тившего Киев, как и знакомство со свя-
тынями Лавры.
В восхищении видами Киева каждый
очеркист или мемуарист старался пре-
взойти своих предшественников. На наш
взгляд, лавры победителя достались ху-
дожнику А. Бенуа.
«Поистине Киев,— писал он,— один
из прекраснейших городов на свете, а по
своему своеобразному расположению над
могучими водами Днепра и над беско-
нечными далями степи,— это даже
единственный город. Я был в совершен-
ном упоении, и все три дня, что пробыл
в Киеве, не выходил из восторженного
состояния. Главным образом, впрочем,
этот восторг был вызван, так сказать,
пейзажем, теми видами, которые откры-
вались во все стороны».
С высказыванием А. Бенуа могут со-
стязаться, пожалуй, лишь рассуждения
известного в свое время писателя Нико-
лая Сементовского. Он много ездил по
России и напечатал в ж. «Иллюстрация»
целый ряд прекрасных очерков о ее до-
стопримечательностях. Но и этот иску-
шенный ценитель, поселившись в Кие-
ве в 1851 г., был настолько потрясен его
красотою, что невольно превратил свою
первую книгу о нем в некий простран-
ный панегирик.
«Да,— восклицал он,— Киев по пре-
имуществу богат разнородными живо-
писными местами, мало найдется горо-
дов в отечестве нашем, которые могут
вступить в состязание с ним. Я посетил
почти все большие города России, лю-
бовался пленительною природою на юж-
ном берегу Тавриды и находил истин-
ные красоты видописи на берегах вели-
чественной Невы и Ладожского озера.
Виды по берегам Волги и Оки мне из-
вестны, не раз я ими восхищался; но Ки-
ев, несравненный Киев выше всех их
природной красою».
Сразу скажем: пусть читатель не
удивляется, не видя столь явного есте-
тического преимущества теперешнего
179
Киевские виды
Андреевская церковь. Рис. Н. Соколова. Гравюра на дереве А. Даугеля. 1869 г.
Киева перед иными городами. Мы жи-
вем уже в ином городе — городе с ины-
ми ландшафтами и иной застройкой. От
прежних романтических пейзажей оста-
лись только некоторые фрагменты.
В конце XVIII и начале XIX века
популярностью пользовались несколько
видов, открывавшихся с переправы на-
против Лавры, с паперти Андреевской
церкви, с края круч за Десятинною цер-
ковью, с видовой площадки Царского
сада и некоторых иных мест.
Романтики открыли десятки новых
видовых точек, через которые многочис-
ленные любители пейзажных медитаций
проложили свои маршруты. Истинные
знатоки утверждали, что красоты ста-
рого Киева вообще не поддаются исчис-
лению.
«Разнообразие и неровность местно-
сти Киева,— писал в 1853 г. не назвав-
ший своего имени художник,— делают
из него то, что здесь почти всякое мес-
то, почти всякий дом имеют свой собст-
венный более-менее живописный вид.
Нужно иногда бывает пройти не более
20 шагов от самой великолепной пано-
рамы, чтобы увидеть из-за какого-ни-
будь забора или растворенных ворот вы-
сокую гору, всю покрытую садами и зда-
ниями, с частью Днепра и еще виднею-
щеюся вдали местностью, или какой-ни-
будь овраг с меловыми обрывами и ку-
чею лачужек, тонущих в зелени кое-как
разбросанных деревьев.
Описывать вам порознь все главные
киевские виды я не решаюсь. Это ско-
рее будет возможно для живописца, чем
для человека, шутя принявшегося расска-
зывать про свои впечатления».
Среди знатоков киевских видов был
в свое время первый историк города
М. Берлинский, показывавший город
русскому писателю Измайлову; профес-
сор М. Максимович, бывший гидом Го-
голя, Жуковского и Погодина, писатель
180
Киевские виды
Разлив Днепра у Цепного моста весной 1877г. Набросок А. Гоффмана, рис. А. Бегерова,
гравюра О. Мая. 1877 г.
К. Муравьев, водивший по городу
Ф. Тютчева и членов царской семьи.
Лучшими экскурсоводами Киевской
громады считались филолог П. Житец-
кий и историк В. Антонович. Когда де-
ла не позволяли им водить своих друзей
из других городов по улицам, роль пу-
теводителей брала на себя близкая к
Громаде студенческая молодежь, и та-
ким образом старые традиции романти-
ческого созерцания передавались моло-
дому поколению, выросшему уже в бур-
жуазную эпоху, но не отравленному ее
пошлым практицизмом.
Молодого И. Франко водил по ви-
довым точкам сын упомянутого филоло-
га Гнат Житецкий, прославившийся
впоследствии как последний знаток ро-
мантических видов Киева. В неопубли-
кованных записках о нем Мих. Надеж-
динского запечатлелись и старинные ри-
туалы романтических прогулок киевлян:
«Зваными обедами или завтраками
начинался обыкновенно у Игната осен-
ний сезон и заканчивался зимний. С на-
ступлением весны Гнат признавал толь-
ко свежий воздух. С весны и до осени
нельзя было представить Гната иначе,
как «шкандыбающим» (он почему-то
припадал на правую ногу) с буальчиком,
в котором было, по его собственному
выражению, энное количество граммов
водочки, энное количество граммов на-
ливочки и некоторое количество заку-
сочки, обыкновенно каких-нибудь дели-
катесов.
Если не случалось подходящего ком-
паньона, Гнат отправлялся сам и где-ни-
будь на Владимирской горке или в ка-
ком-нибудь уединенном скверике выпи-
вал определенное количество граммов
водочки и наливочки, закусывал, после
чего спокойно возвращался домой обе-
дать, отдыхать и работать.
По воскресеньям и другим неприсут-
ственным дням Гнат обязательно искал
181
Киевские виды
Вид Дальних пещер в Лавре. Рис. А. Нисченкова. 1869 г.
компаньона [...] Тогда обыкновенно со-
вершались продолжительные экскурсии в
какое-нибудь заранее предусмотренное
Гнатом местечко, интересное или своими
восхитительными видами, или историче-
ским прошлым. В таких экскурсиях Гнат,
интересовавшийся киевской стариной и
действительно знавший ее, был интерес-
ным собеседником, и беседы эти давали
слушателям много любопытного из исто-
рии и топографии старого Киева».
Созерцание пейзажа было доведено
романтиками до уровня искусства. На
каждой традиционной видовой точке тре-
бовалось не только смотреть, но и ду-
мать в определенном направлении, гля-
деть и вдумываться в ту или иную мысль.
В результате некоторые созерцатели
доходили до интереснейших мыслей. Так
например, побывав на паперти Андре-
евской церкви в 1805 г. в сопровожде-
нии писателя Погорельского, Оттон фон
Гун записал такое: «Мне кажется, что
никакая церковь не может иметь вели-
чественнейшего положения, и ежели и
здесь молитвы ко Всевышнему происте-
кают не от чистого сердца, то, конечно,
в том виновны только молящиеся».
Через 45 лет романтическая медита-
ция на паперти храма достигла новой умо-
зрительной вершины, расположенной
удивительно близко к той, которую от-
крыл фон Гун. «Мне кажется,— писал
в очерке «Киев» поэт Чужбинский,—
что ни в одном [ином] здании гениаль-
ный художник [граф Растрелли] так не
превзошел себя, как создав церковь Ан-
дрея Первозванного: нельзя вернее осу-
ществить идею создания места для незри-
мого присутствия христианского Бога».
Возвышенный романтический взгляд на
пейзажи, связанные с Андреевской цер-
ковью, усвоила не только светская, но и
церковная литература. Анонимный автор
пилигримской книжки «Киев — азбука
православия» испытывает на паперти ее
182 *
Киевские виды
тот же мистический экстаз, о котором пи-
сали Оттон фон Гун и Чужбинский.
Если пейзажным зарисовкам последних
свойственна тонкая акварельная лирич-
ность, то «представитель культа» предпо-
читает жанр плаката, плаката броского,
яркого, но по-своему убедительного:
«Взирая на прекрасную Андреевскую
церковь, величественно возвышающую-
ся на выспренном холме и тем наглядно
обращающую взор наш к небу, понево-
ле начинаешь учиться великим истинам
православной веры Христовой.
Взывает православная церковь, матерь
наша: «Горе имеем сердца», т. е. возне-
сем на небо души и сердца наши, оста-
вим хоть на минуту все наши житейские
заботы и попечения и станем думать о
высшем, небесном,— и вот восходящая
до небес церковь Андреевская невольно
увлекает сердце богомольца горе.
Взирая на этот дом Божий, красую-
щийся на горе, точно в небесах, путник
забывает в эту великую минуту все мир-
ские тревоги и думает лишь о том, как
бы вымолить милосердие Божие и про-
щение своих грехов.
О, как здесь наглядно выполняются
слова вожделенного гласа церкви право-
славной! Неверующий и сомневающий-
ся в церковной святыне! — шествуй по
следам св. апостола Андрея на сию свя-
щенную гору, и взор твой пленится ве-
личественными картинами Киева.
Зри: повсюду златоглавые церкви и
монастыри,— и все это те, о которых
много веков назад св. апостол Андрей
пророчески сказал: «И церкви многи
воздвигнет здесь Бог». Взирая на дела
Божии, сбывшиеся по слову апостола,
неужели ты и после этого станешь ве-
рить словам хищных волков в овечьей
коже, отвергающих почитание храмов
Божиих, мощей и св. креста?»
Еще одна вершина романтического
умозрения — описанное Тарасом Шев-
ченко духовное прозрение разбойника при
виде величественной панорамы Лавры:
Вишиов я з ножем в халяв!
3 Броварського л'гсу,
Щоб заргзатись. Дивлюся,
Мов на неб!, висить
Святий Kuie наш великий,
Святим дивом еяють
Храми Бож!, hi6u з самим
Богом розмовляють.
Дивлюся я, а сам мл'по.
Тихо задзвонили
У Киев!, мов на неб!...
О Боже м!й милий!
Який дивний Ти. Я плакав,
До полудня плакав.
Великолепные описания киевских ви-
дов оставил также писатель А. Мура-
вьев, которого можно назвать истинным
мастером романтического созерцания
природы. Некоторые его зарисовки Ки-
ева имеют нечто общее с мистическими
озарениями.
Поразительна, например, его панора-
ма Киева 1843 г., открывавшаяся со сто-
роны Голосеевской пустыни (ныне здесь
Лесотехнический факультет Сельскохо-
зяйственной академии): «После трапе-
зы я воспользовался кратким отдыхом
владыки [Филарета Амфитеатрова],
чтобы идти с одним из монашествующих
в глубину леса, к обрыву горы, откуда
открывается дальний Киев. Он нам
мелькнул вдали над глубоким провалом,
между раздвинувшихся деревьев, как не-
кое видение, плавающее в вечернем ту-
мане, с румяными призраками своих ку-
полов и колоколен.
Казалось, еще одно мгновение, и ви-
дение сие сольется с облаками, останет-
ся лишь ясная лазурь неба; но вот оно
все перед глазами, как апокалиптический
образ нового Иерусалима, исполняющий
душу сладким восторгом. Это просвет
иного мира из оконца здешнего».
183
Киевские виды
Большим мастером, воссоздавшим де-
сятки великолепнейших киевских пано-
рам, был и Иван Нечуй-Левицкий.
Вспоминая свою поездку по Днепру в
1877 г. в обществе молодых еще деяте-
лей Киевской громады, он удивительно
точно воспроизводит поразивший его
тогда вид на Киев со стороны северных
высот некогда великокняжеского Выш-
горо да:
«К югу виднелись сизые горы, а на
них был виден Киев, будто тонущий в
легкой и прозрачной мгле. В синих да-
лях неясно вырисовывались какие-то
строения, а над ними были разбросаны
золотые букеты — то сияли золоченые
купола и кресты на церквах.
Та далекая картина казалась цветни-
ком с золотыми маковками и золотыми
цветами из какой-то чудной сказки. И
глубокое синее июньское небо, и те да-
лекие сизые горы с Андреевским собо-
ром на краю, и золотые букеты из ку-
полов и крестов, — все это было похо-
же на пейзажи, которые могут приснить-
ся во сне и привидеться в сказке. Век
проживешь — и не забудешь эту пыш-
ную картину, как не забудешь и иной
удивительно красивый сон».
К концу XIX века от культуры ро-
мантического созерцания почти ничего не
осталось. Фотография освободила чело-
века от необходимости прибегать к ус-
лугам воображения. Разглядывание го-
товой картинки вытеснило творчество
живого созерцания. Прелести киевских
ландшафтов поблекли.
Одновременно со всем этим шла за-
стройка города. Планировка новых мно-
гоэтажных кварталов производилась сти-
хийно и без учета живописных свойств
местности. Старые романтические виды
заслонялись большими зданиями и на-
всегда исчезали из глаз горожан.
О них вспомнили уже в начале XX ве-
ка, когда старый облик города — города
облаков и гор — наполовину стерся. По-
ложение спасало лишь то, что богатые до-
мовладельцы все еще экономили на доро-
гостоящих лифтах, и поэтому общая вы-
сота застройки города не превышала 5 эта-
жей. Сооружения такой высоты не «уби-
вали» киевский рельеф, не превращали
его горы в кочки, что происходит в наше
время при высотной застройке.
Отстаивая в начале XX века новые
принципы планировки с учетом «природ-
ной красоты» Киева, проф. Г. Д. Дубе-
лир приводил пример варварского отно-
шения к местности застройщиков Боль-
шой Житомирской улицы.
«Какой несравненной красоты,— вос-
клицал он,— могла бы быть эта улица,
если бы в свое время была обеспечена
только односторонняя ее застройка в ви-
де бульвара с открытым видом на
Днепр».
Однако, считал профессор, старый
романтический Киев еще не погиб, его
можно возродить в застройке новых рай-
онов. Большие надежды возлагал он на
Батыеву гору. «Середина Батыевой го-
ры образует длинный и высокий выступ
между Протасовым и Кучменевым яром.
С конца этого выступа открывается не-
сравненный по своей красоте вид на Ки-
ев. Вместе с тем, со стороны города эта
возвышенность видна почти отовсюду.
Поэтому это место на эскизе [проекта
автора] отведено под группу зданий,
имеющих фигурное очертание с башня-
ми, выступами и т. д.
Здания эти, образуя небольшой
кремль, будут доминировать над всем го-
родом. Их назначению уместнее всего
придать, конечно, общественный харак-
тер — в них могут быть размещены
школа, музей, театр [...] Внизу зданий
может быть расположен ряд газонов, ве-
ранд и т. д. с видом на город.
Если в будущем к этому месту будет
проведен фуникулер, то, вероятно, оно
184 чЛ
Киевские ладанки
станет излюбленным для прогулок киев-
лян, вроде теперешней веранды Купече-
ского собрания».
Из этого и других проектов застрой-
ки городских территорий с сохранением
красот их рельефа ничего не вышло. В
наше время уничтожение старых роман-
тических видов Киева продолжается. И
этому трудно что-либо противопоста-
вить, поскольку везде и всюду речь идет
об экономической застройке, при кото-
рой изначальная красота пейзажа в счет
не принимается.
Уже к концу XIX века число извест-
ных видовых точек предельно сократи-
лось. В «Путеводителе» В. Бублика
1897 г. назван всего десяток киевских
пейзажей, пользовавшихся популярнос-
тью. (Это то, что можно было увидеть
с лаврской колокольни, верхней и нижней
площадки у памятника св. Владимиру, с
террасы Царского сада, с Андреевской
горы, горных откосов за усадьбами Боль-
шой Житомирской ул., с Обсерваторной
горы и левого берега Днепра).
В наше время видовых точек осталось
совсем немного, да и не со всех них вид-
но то, на что действительно хочется смо-
треть. Очевидно, наши архитекторы
(вернее сказать, застройщики) успоко-
ятся лишь тогда, когда сровняют все го-
ры и засыплют все овраги внутри горо-
да. Тогда киевские улицы можно будет,
как в Америке, номеровать.
Киевские крестики и иконки —
сувениры, изготавливавшиеся в Киеве
со времен Киевской Руси. Сначала ре-
занием иконок занимались монахи, пе-
ренявшие это ремесло у греков. С рас-
ширением киевского паломничества к
ним присоединились и миряне, обладав-
шие безупречной нравственной репута-
цией. Они ни в чем не отходили от пер-
воначальных образцов, и на их крести-
ках можно было видеть те же изобра-
жения, которые делались еще до мон-
гольского нашествия. На одной стороне
киевского крестика изображалось распя-
тие, а на другой — Богородица.
В 1840—1850 гг. по кипарису рабо-
тало 30 мастерских, ежегодно изготов-
лявших 52 тысячи крестиков тонкой ра-
боты и впятеро больше аналогичных де-
шевых изделий.
Кипарисовые чурбаны завозились с
Востока через Одессу. Их перекупали
столяры и распиливали на куски («кря-
жи») и пластины («бляты»), из кото-
рых резчики и выделывали свои произ-
ведения.
Лучшие экземпляры продавались в
специальных лавках, устроенных в ко-
локольнях Софийского и Михайловско-
го соборов, в Братском монастыре, Ла-
вре и в книжной лавке Литова на Кре-
щатике (данные 1859 г.). Изделия по-
проще продавали торговки на рундуках,
переносных столиках и скамьях. В
1840—1850 гг. лучшим резчиком Кие-
ва считался государственный крестьянин
из с. Лютеж Артемий Яновский.
Киевские ладанки — сувениры, из-
готовлявшиеся для богомольцев в основ-
ном монахинями Флоренского монасты-
ря и продававшиеся в праздничные дни
у ворот Лавры, у входов в пещеры и в
саму обитель.
Они стоили дешево (не дороже 15 ко-
пеек), имели форму сердечек с искусно
вышитыми на них золотыми и серебря-
ными крестами, фигурками ангелов и се-
рафимов. Вовнутрь вкладывались кусоч-
ки старых риз, покровов со святых мо-
щей, кусочки ладана, кипарисные опил-
ки, остававшиеся при изготовлении ки-
евских кипарисовых крестиков и ико-
нок, пахучие цветы и травы.
В первой половине XIX века в ла-
данки зашивали также и песок лаврских
пещер. В случае болезни его добывали
185
Киевский Афон
оттуда, смешивали с водою и пили.
Предприимчивые мещане добывали это
целебное снадобье в самих пещерах. В
облюбованных ими местах промысла в
стенах образовывались огромные дыры,
которые монахи, по свидетельству док-
тора Лерхе, замазывали известью.
Так продолжалось до тех пор, пока
доступные для прихожан ходы пещер не
были обложены кирпичом.
Киевский Афон — В XIX веке так
называлась часть Голосеевского леса
между Китаевскою и Голосеевскою пу-
стынями и сами эти обители. Здесь на-
ходились любимые места уединения ки-
евских митрополитов, начиная со знаме-
нитого Петра Могилы. Здесь же, в
больших и малых скитах, издавна сели-
лись подвижники.
Петр Могила избрал Голосеево не
случайно. Он был последователем стар-
ческой школы афонского благочестия, в
учении которой видное место отводилось
очищению души от суетных помыслов
молчанием и созерцанием.
На самом Афоне постоянно царит
особая атмосфера, располагающая к мол-
чанию, задумчивости и созерцанию. Да-
же словоохотливые люди, попадая в гор-
ные леса острова, испытывают желание
помолчать и углубиться в размышления.
Один из современных богомольцев, по-
бывав там, писал (в майском номере
ж. «Наше наследие» за 1991 г.), что,
«если у тебя есть потребность хоть не-
надолго побыть в мире с самим собою,
нет для этого лучшего места на земле,
чем Святая Гора Афон».
Очевидно, митрополит Могила охот-
нее всего погружался в состояние внут-
реннего покоя именно в Голосееве. Здесь
и поныне царствует особая, умиротворя-
ющая тишина, склоняющая к размыш-
лению о вечном.
Трудно сказать, сравнивали ли эти
места в XVII—XVIII веке с подлин-
ным Афоном, но достоверно известно,
что в середине XIX века, при митропо-
лите Филарете Амфитеатрове, выраже-
ния «Киевский Афон» и «русский
Афон» (в устах выходцев из «Велико-
россии») были в большом ходу.
В середине 1830 гг. в Лавре возро-
дилось прерванное было схимническое
движение, и в принадлежащих ей голо-
сеевских лесах действительно можно бы-
ло встретить подвижников, погружен-
ных в молчание и созерцание «первооб-
разной и неизменной красоты», откры-
вающейся внутреннему взору аскета.
Прекрасное описание «Киевского
Афона» (а не просто Голосеевского ле-
са с двумя пустынями) оставил в сво-
их записках о Киеве 1843 г. писатель
А. Н. Муравьев. Его рассказу пред-
шествуют такие слова митрополита Фи-
ларета:
«Хочешь ли, я покажу тебе русский
Афон с его глубокими лесами и малень-
кими скитами? Я приведу тебя в такие
горы и леса, каких ты, верно, и не ви-
дал. Есть, где побезмолвствовать игуме-
ну Лавры (Филарет занимал эту долж-
ность по совместительству.— А. М. и
всей братии, схимник наш (иеросхимо-
нах Парфений.— А. М.) успевает все-
гда прочесть наизусть целый Псалтырь,
покамест он обходит по сим дебрям от
пустыни Китаевской до Голосеевской».
«Во время сей беседы,— продолжа-
ет писатель,— мы уже поднимались
медленно и с большим трудом по узкой
дороге, промытой дождями в крутой го-
ре [...] Какое-то странное чувство на-
полняло сердце при этом путешествии
под сводами древесными, которые на-
поминали подземелья Киева (пещеры
Лавры.— А. М.) [...]
Какие деревья нас осеняли! Серебри-
стые тополи, яворы и клен, и развесис-
тые дубы, и душистые липы с дикими
186
Киевский кирпич
яблонями и грушами на полянах; южная
природа щедро наделяет ими свои глу-
хие дебри, когда северная (т. е. приро-
да Петербурга, откуда приехал писа-
тель.— А. М.) видит их в ограде искус-
ственных садов.
Наконец при довольно крутом спус-
ке нам открылась на тесной поляне меж-
ду двух оврагов, поросших лесом, цер-
ковь и усадьба из маленьких домиков с
малым садом внутри ограды. «Вот моя
пустыня! — сказал мне владыка, с лю-
бовью указывая на свое отрадное жили-
ще, где отдыхает он в безмолвии от тру-
дов своих пастырских».
Самым известным анахоретом, жив-
шим в горах киевского Афона, был
св. пустынник Досифей (1721—1776).
Любил навещать китаевских подвижни-
ков в годы своего учения в Киевской
академии великий старец Паисий Велич-
ковский (1722—1794). Летом 1770 г.
здесь жил и философ Григорий Сково-
рода. Толпы богомольцев собирались в
1830—1840 гг. у кельи знаменитого
юродствующего во Христе иеродиакона
Феофила (1788—1853). Многие по-
движники из круга митрополита Фила-
рета избирали эти места для своих ду-
ховных подвигов. Первым среди них был
друг и духовник владыки иеросхимонах
Парфений (1790—1855), последним —
лаврский прозорливец о. Алексий
(1840—1917). Уже в наше время в во-
зобновленной Китаевской обители до-
живал свой век новый лаврский цели-
тель и чудотворец о. Феофил.
На могилах юродивого Феофила и До-
сифея, а потом и на могиле о. Алексия
богомольцы постоянно устраивали пани-
хиды. В доме начальника пустыни проис-
ходило непрерывное богослужение. (Вся
братия Китаевской пустыни денно и нощ-
но по очереди читала вслух Псалтырь).
Китаев лежал на краю киевской свя-
тыни. Богомольцы, пришедшие с юга,
обычно заканчивали здесь свое палом-
ничество, сюда же стекались новые пар-
тии. Поэтому Китаев был местом до-
вольно многолюдным, несмотря на свою
отдаленность от города. В книге
И. Хрущевой, написанной для богомоль-
цев, он представляется как своеобразная
перевалочная база пилигримов:
«Богомольцы отдыхают в тени густых
лесов Китаевской пустыни. Прямо из ле-
су, по отлогому берегу, выходят они к
Днепру и купаются в его чистых стру-
ях. Обновленные силами, помолившись
еще раз в Лавре, они предпринимают
многотрудный обратный путь восвояси».
Киевский кирпич — светло-жел-
тый, можно сказать — охристый, кир-
пич, изготавливающийся из синеватой (а
при высыхании — зеленоватой) спон-
дилувой мергельной глины, которая за-
легает в киевских холмах несколько вы-
ше уровня Днепра.
До середины 1830 гг. в Киеве делал-
ся обычный красный кирпич. Он изго-
тавливался на заводе инженерного ве-
домства, где трудились в основном ра-
бочие из арестантских рот, и шел исклю-
чительно на крепостные работы.
Второй завод принадлежал приказу
общественного призрения. Он также ис-
пользовал труд заключенных, но только
« гражданского ведомства ».
И наконец, третий завод — завод
Терехова — был чисто коммерческим
предприятием. Он успешно конкуриро-
вал с казенными заведениями, но нахо-
дился на неудобном месте, которое каж-
дый год затапливалось при разливах
Днепра. К тому же он брал глину в го-
ре возле Провалья, что запретили делать
во время расширения крепости и прове-
дения Набережного шоссе к Цепному
мосту7.
В силу этих обстоятельств новый кир-
пичный завод, основанный в 1834 г. ап-
187
Киевский кремль, Киевский акрополь
текарем И. Ф. Эйсманом у дачи Чер-
нышевых (в районе теперешней Лыбед-
ской площади, у озера возле моста-пу-
тепровода), имел все условия для успеш-
ного развития.
Сначала Эйсман производил из верх-
него слоя суглинка обычный красный
кирпич, который не отличался особенной
доброкачественностью, но впоследствии
перешел на глубинный слой спондилу-
вой глины и стал делать исключительно
«белый» кирпич. В первые годы он из-
готовлял ежегодно 300 тыс. кирпичей,
но, когда в Киеве началась первая «стро-
ительная горячка», производство расши-
рилось, и уже в конце 1830-х и в нача-
ле 1840 годов Эйсман продавал ежегод-
но от двух до трех миллионов кирпичей.
Он поставлял строительный матери-
ал на все крупные постройки граждан-
ских ведомств (строительство крепости
обеспечивал «Инженерный завод»). В
1837—1855 гг. кирпич в частные руки
вообще не отпускался. Всю продукцию
Эйсмана поглощали строительства уни-
верситета, Первой и Второй гимназий,
Присутственных мест, кадетского кор-
пуса, тюремного замка и т. д.
Завод оставался собственностью се-
мьи его основателя и изобретателя бе-
лого кирпича 40 лет и перешел во вла-
дение Эмилии Субботиной в 1874 г. В
то время город переживал вторую «стро-
ительную лихорадку», спрос на кирпич
возростал с каждым годом. Работы хва-
тало на всех, и наравне с заводом Суб-
ботиной успешно действовали 18 других
предприятий, некоторые из которых вы-
рабатывали по полтора-два миллиона
штук кирпичей в год.
Киевский кирпич послужил не толь-
ко красоте города, но и в некотором ро-
де приобщился к его поношению. В ста-
рину, когда хотели сказать, что в нем
много жуликов, воров, взяточников и
казнокрадов (а так оно, к сожалению, и
было), говорили, будто «в Киеве и кир-
пич не краснеет». Хлебнувшие здесь ли-
ха крестьяне и богомольцы говорили ина-
че: «В Киеве одни стены святы, а лю-
ди поганы».
Киевский кремль, Киевский ак-
рополь — так в XIX веке называли
расчищенную от жилых кварталов еще
в начале 1850 годов обширную площадь
между Михайловским и Софийским со-
борами (впоследствии отданную Садо-
вой комиссии думы под скверы), на ко-
торой предполагалось создать Истори-
ческий путь.
Ныне под Киевским акрополем под-
разумевают значительную часть Старо-
го Киева — от Андреевской церкви до
Золотых ворот и от майдана Незалеж-
ности до Львовской площади.
Киевский песок — особый снежно-
белый и очень мелкий песок, встречаю-
щийся в пластах киевских гор. В стари-
ну киевляне посыпали им земляные по-
лы своих жилищ.
В дневнике доктора Иогана Лерхе,
изданном в 1791 г. (фрагмент перевода
его опубликован в «Описании Киева»
Н. Закревского), сообщается, что пла-
сты этого песка чаще всего находили
«возле Старого города». «Он,— писал
Лерхе,— не имеет никаких кристалли-
ческих крупинок, но более похож на
пыль».
Рассказывая в повести «Близнецы» о
приверженности к старым традициям хо-
зяйки хутора, Т. Шевченко не преми-
нул упомянуть и о ее пристрастии к ки-
евскому песку :
«Она (Прасковья Тарасовна.—
А. М.) заставляла Марину каждый Бо-
жий день пол вымыть, да еще и выскоб-
лить. И достаточно, кажется. Так нет,
еще и киевским песком посыпать, таким
песком, какой найдете не у всякого гу-
188
Киевский ренессанс»
бернатора и не в каждой канцелярии.
Она сама привозила его из Киева, куда
ездила ежегодно к 16 августа».
Точно обозначенная автором дата его
читателям-современникам говорила о
том, что песок покупался на Успенской
ярмарке, открывавшейся 15 августа на
Новом Строении.
Обычай посыпать полы в особо тор-
жественные дни сохранялся в Киеве еще
долгое время. В конце XIX века с этой
целью использовали уже не песок, а
тальк. (См., напр. Вечеринки).
«Киевский ренессанс» — эпоха
активной застройки центра, длившаяся (с
некоторыми перерывами) с 1895 по 1914
год. Это было время больших преобра-
зований и перемен. Киев превращался в
крупный промышленный центр, и жизнь
его поворачивала в какое-то новое рус-
ло. Многие говорили тогда, что она ста-
ла «европеизироваться».
Журналисты шли дальше и вспоми-
нали об Америке. Если верить старым
газетам, реклама в старом Киеве была
«американская». Витрины магазинов,
общественный транспорт и оживленный
вид улиц тоже напоминали им почему-
то американский стиль жизни.
Старые киевляне еще в 1960 годах
сравнивали старый Киев с ... Чикаго.
При этом речь шла в основном о «су-
масшедших темпах строительства».
(Один мой старый знакомый говорил,
что Киев, как Чикаго, «отстроился и
преобразился всего за 20 лет — с 1895
по 1914 год». Так ли это, я не выяснял,
да и зачем это делать?!).
Отголоски этих старых городских тол-
ков о Киеве-Чикаго нам удалось отыс-
кать в «Записке проф. Г. Д. Дубелли-
ра по вопросу о планировке окраин
г. Киева», изданной в 1912 г. По тем-
пам роста, пишет он, Киев обогнал все
города России. Об Америке профессор
не упоминает, но такое сравнение напра-
шивается само собой:
«Город Киев по быстроте роста насе-
ления занимает одно из первых мест в
России — население его, исчислявшееся
по переписи 1897 г. в размере около
250000, за последние 15 лет удвоилось,
достигая к 1912 не менее 500 000. Сред-
ний прирост населения Киева в этот пе-
риод составляет, таким образом, около
4%, тогда как прирост, например, Петер-
бурга был не более 3,5%, Москвы 3%.
Такой прилив населения отразился,
естественно, и на росте строительной де-
ятельности, благодаря которому в цент-
ральных частях города непрерывно рос-
ли многоэтажные дома, а на окраинах
пустыри превращались в новые улицы».
Киевлян трудно было удивить боль-
шими каменными домами, даже если они
были «многоэтажными». Но то, что на-
чали строить в конце XIX века на не-
которых улицах, казалось чем-то неве-
роятным. Таких огромных жилых зда-
ний в Киеве никогда не было.
Впрочем, эти «дома-города», занимав-
шие целые кватралы, запоминались скорее
своей величиной, но отнюдь не архитек-
турным обликом. В художественном пла-
не они были совершенно безлики. И тем
не менее наименование эпохи механически
перенесли на возникшую тогда городскую
застройку, и принятый в то время стиль
украшения фасада стал именоваться не
как-нибудь, а «киевским ренессансом».
Это громкое словосочетание до сих
смущает киевлян тем, что оно совершен-
но не соответствует более чем скромной
внешности больших доходных домов
конца XIX — начала XX века. При
случае о них лучше сказать, что они по-
строены в «кирпичном стиле» (такое
определение также имело место в конце
XIX века), и на этом поставить точку.
Иначе как объяснить, скажем, заезже-
му человеку, почему в Киеве обычную
189
«Киевский ренессанс»
старую бытовую застройку величают
«киевским ренессансом»? Неужели не
нашлось чего-нибудь получше?!
Однако для горожан конца XIX ве-
ка эти дома-гиганты казались настоящим
чудом, достойным самого громкого наи-
менования, и они охотно употребляли тер-
мин «киевский ренессанс» для обозначе-
ния и стиля новых импозантных зданий,
и самой породившей их эпохи. «Креща-
тик, Старый город и продолжение Кре-
щатика — Большая Васильковская ули-
ца,— читаем, например, в «Иллюстри-
рованном путеводителе по Киеву» С. Бо-
гуславского 1904 года,— украшены ги-
гантскими домами новой архитектуры,
именуемой даже «киевским ренессансом».
Эти многоэтажные дома выросли в
каких-нибудь пять-шесть лет в период
строительной горячки, охватившей Киев
в 1895 году. Земли в центре города по-
купались с бою, старые дома, вполне
пригодные для жилья, сносились до ос-
нования, а вместо них возникали гигант-
ские дома новейшей формации.
Число кирпичных заводов возросло,
цены на кирпич поднялись чуть ли не
вдвое, банки выдавали ссуды налево и
направо, город стал неузнаваем по внеш-
ности. Достаточно сказать, что число но-
вых каменных домов, построенных в пе-
риод времени с 1896 по 1901 гг. достиг-
ло поразительной цифры — около 1000.
С начала XX века наступила реак-
ция, свободных денег не оказалось, бан-
ки сжались — наступил так называемый
домовладельческий кризис».
Многие из построенных в эпоху «ки-
евского ренессанса» зданий действитель-
но были гигантскими. Если старые до-
ходные дома вмещали полдюжины квар-
тир, магазин да склад во дворе, то те-
перь речь шла о десятках автономных
помещений разного назначения (кварти-
ры, магазины, конторы, кафе, мастер-
ские, склады).
О гигантских строениях «киевского
ренессанса» некоторое представление да-
ет заложенный в 1898 г. дом в усадьбе
М. Аристархова, о котором газ. «Киев-
лянин» с восторгом писала, что он бу-
дет иметь фасады на три улицы (Мало-
Васильковскую, Бассейную и Прозоров-
скую), занимать 706 кв. саж. и иметь
по 37 балконов по каждой стороне.
«В первом этаже этого здания,— пи-
сала газета,— будет помещаться 16 ма-
газинов и колбасное заведение владели-
цы усадьбы. Остальные этажи будут
распределены на 27 квартир от 4—6
комнат каждая».
К числу гигантов «киевского ренес-
санса» принадлежал и митрополита некий
дом на Софийской площади и углу
Рыльского переулка. На его постройку
ушло два миллиона штук кирпичей. В
нижнем этаже предполагалось открыть
4 магазина, а в верхних устроить боль-
шие квартиры.
«В части здания, обращенной фаса-
дом в Рыльский переулок,— писала в
1898 г. пресса, внимательно следившая
за сооружением нового гиганта,— будут
устроены меблированные комнаты, пред-
назначенные для священников, приез-
жающих в Киев. Всего в доме будет ус-
троено 35 меблированных комнат.
Так как фасад нового дома будет об-
ращен прямо на улицу, то до постройки
его пришлось разрушить часть ограды
собора до 70 сажен. Дело это оказалось
далеко не таким легким, как можно бы-
ло предположить, стены оказались столь
крепкими, что для разбивки пришлось
употребить те средства, которые приме-
няются при ломке камня в гранитных ка-
рьерах. Кирпич со связывающею его из-
вестковою кладкою превратился в поч-
ти сплошную массу, разбить которую
обычными приемами нет никакой воз-
можности.
Ломка стен производилась в течение
190 --ч.й
Киевский ренессанс»
нескольких месяцев специально выписан-
ными для этой цели из коростышевских
карьеров каменотесами, и с большим тру-
дом удалось кое-как разбить самые сте-
ны, но когда дело коснулось фундамен-
та их, то разбить его не удалось никаки-
ми средствами. После тщетных попыток
продолжать разборку стен подрядчик об-
ратился с ходатайством о разрешении
употребить взрывчатые вещества».
Самым большим и действительно впе-
чатляющим достижением «киевского ре-
нессанса» стал жилой микрорайон, воз-
никший на месте бывшей усадьбы Ме-
ринга. Его главная, Николаевская, ули-
ца (теперь В. Городецкого) по (юскоши
построек и обилию магазинов соперни-
чала с самим Крещатиком и имела под-
черкнуто европейский облик. Горожане
называли ее «киевским Парижем».
«Без сомнения,— писалось в путево-
дителе Н. Сементовского за 1900 г.,—
это одна из лучших улиц Киева. Фаса-
ды новых домов, построенных по пре-
имуществу по проектам Г. П. Шлейфе -
ра, руководившего всеми вообще рабо-
тами по прокладке новых улиц (на
усадьбе Меринга.— А. М.), выдержа-
ны в известном стиле, украшены в изо-
билии лепными работами, статуями и
т. д. Улица освещается электричеством,
здесь торцовая мостовая, широкие бетон-
ные тротуары». (См. также Усадьба
Меринга ).
О жизни старого Киева во времена
его экономического расцвета дает до-
вольно правдивое представление проза
И. Нечуя-Левицкого и А. Куприна.
Оба писателя не находили в капита-
лизме ничего особо привлекательного, и
поэтому в их описаниях знаменитого
«киевского ренессанса» так мало поэзии
и так много суровой прозы. Едва ли
стоит искать в них отголоски мифа об
историческом чуде, постигшем Киев на
рубеже двух столетий.
По свидетельству А. Куприна, ка-
кой-то подъем в общественной жизни
был,— был шум, возбуждение умов,
бурление страстей, но писатель затруд-
нялся сказать, что хорошего принес этот
«ренессанс» простым киевлянам.
Особенно запомнилось ему какое-то
лето середины 1890 годов, поразившее
его выплеском примитивных страстей,
долго зревших в глубинах городской
жизни. Куприн увидел в нем символ
своей эпохи и восполнил городское пре-
дание о «киевском ренессансе» 1890—
1910 гг. впечатляющим сказом о некой
легендарной эпохе небывалой деловой
активности киевлян, эпохи пьяного уга-
ра и разгула бандитизма:
«Это было,— пишет он в своей зна-
менитой «Яме»,— какое-то сказочное
лето. Население города увеличилось чуть
ли не втрое всяким пришлым народом.
Каменщики, плотники, инженеры, тех-
ники, иностранцы, земледельцы, макле-
ры, темные дельцы, речные моряки, пра-
здные бездельники, туристы, воры, шу-
леры — все они переполнили город, и
ни в одной, самой грязной, сомнитель-
ной гостинице не было свободного но-
мера. За квартиры платились бешеные
цены. Биржа играла широко, как никог-
да ни до, ни после этого лета. Деньги
миллионами так и текли ручьями из од-
них рук в другие, а из этих в третьи.
Создавались в один час колоссальные
богатства, зато многие прежние фирмы
лопались, и вчерашние богачи обраща-
лись в нищих. Самые простые рабочие
купались и грелись в этом золотом по-
токе. Портовые грузчики, ломовики,
дрогали, катали, подносчики кирпичей и
землекопы до сих пор помнят, какие су-
точные деньги они зарабатывали в это
сумасшедшее лето. Любой босяк при
разгрузке барж с арбузами получал не
менее четырех-пяти рублей в сутки. И
вся эта шумная чужая шайка, одурма-
191
Киевский суржик
ненная легкими деньгами, опьяненная
чувственной красотой старинного, преле-
стного города, очарованная сладостной
теплотой южных ночей, напоенная
вкрадчивым ароматом белой акации, —
эти сотни тысяч ненасытных, разгульных
зверей в образе мужчин всей своей мас-
совой волей кричали: «Женщину!»
В один месяц возникло в городе не-
сколько десятков новых увеселительных
заведений — шикарных Тиволи, Ша-
то-де-Флеров, Альказаров и так далее,
с хором и с опереткой, много рестора-
нов и портерных с летними садиками и
простых кабачков — вблизи строяще-
гося порта. На каждом перекрестке от-
крывались ежедневно «фиалочные заве-
дения» — маленькие дощатые балаган-
чики, в каждом из которых под видом
продажи кваса торговали собою тут же
рядом, за перегородкой из шелевок по
две, по три старых девки, и многим ма-
терям и отцам тяжело и памятно это ле-
то по унизительным болезням их сыно-
вей, гимназистов и кадетов. Для приез-
жих, случайных гостей потребовалась
прислуга, и тысячи крестьянских деву-
шек потянулись из окрестных деревень
в город. Неизбежно, что спрос на про-
ституцию стал необыкновенно высоким.
И вот, из Варшавы, Лодзи, Одессы,
Москвы и даже из Петербурга, даже из-
за границы наехало бесчисленное мно-
жество иностранок, кокоток русского из-
делия, самых обыкновенных рядовых
проституток и шикарных француженок
и венок. Властно сказалось развращаю-
щее влияние сотен миллионов шальных
денег. Этот водопад золота будто захле-
стнул, завертел и потопил в себе весь го-
род. Число краж и убийств возросло с
поражающей быстротой [...] Случалось,
просто подходили среди бела дня где-
нибудь на малолюдной улице к челове-
ку и спрашивали: «Как твоя фами-
лия?» — «Федоров».— «Ага, Федо-
ров? Так получай!» — И распарывали
ему живот ножом. Так в городе и про-
звали этих шалунов «подкалывателями»,
и были между ними имена, которыми как
будто бы гордилась городская хроника:
Полищуки, два брата (Митька и Дун-
дас), Володька Грек, Федор Миллер,
капитан Дмитриев, Сивохо, Доброволь-
ский, Шпачек и многие другие [...] Бы-
ло поистине какое-то сумасшедшее, пья-
ное, припадочное время!»
Великий писатель отнюдь не пере-
черкивает предание о «киевском ренес-
сансе». Но он хочет знать, что стояло
за знаменитой «строительной горячкой».
Это не мешало бы знать и теперешним
любителям старины, которые вкладыва-
ют в слова «киевский ренессанс» и дру-
гие красивые выражения много пафоса,
но совсем не интересуются их конкрет-
ным историческим смыслом.
Киевский суржик— В начале XIX
века человек, хорошо знавший русский
литературный язык, был в Киеве боль-
шой редкостью. Горожане общались на
украинском и польском. Русская речь
звучала только в высшем обществе и
среди чиновников на Печерске (нарав-
не с польской и французской).
Даже студенты новооткрытого уни-
верситета в 1830 гг. плохо понимали лек-
ции по русской словесности, что всерьез
беспокоило его ученый совет. Обучение
киевской молодежи азам русской гра-
моты взял на себя проф. М. Максимо-
вич, работавший до того в Московском
университете и водивший знакомство с
лучшими писателями России. Он давал
студентам диктовки и заставлял их пи-
сать сочинения на разные темы.
Позже большим знатоком русского
языка считался профессор философии
О. Новицкий. Студенты слушали его с
восхищением, но сам он, будучи укра-
инцем, знал русский язык понаслышке,
Лх 192 'чЛ
Киевский суржик
а в вопросах стиля ориентировался на
уже устаревшую прозу Карамзина.
В Киеве, все еще дышащем воспоми-
наниями о былой славе украинской бароч-
ной культуры, витиевато-архаичная речь
О. Новицкого не вызывала удивления.
Несколько поколений выпускников уни-
верситета усвоили его манеру как норму
литературного стиля, и вплоть до 1860 го-
дов язык русифицированной киевской ин-
теллигенции существенно отличался от
общепринятого «пушкинского».
Эта карамзинская витиеватость киев-
ско-русской речи очень нравилась и
Т. Г. Шевченко, о чем свидетельству-
ют его повести, написанные не совсем
по-русски, а, так сказать, по «русско-
университетски» .
В 1860 гг. киевская интеллигенция
начала переходить в быту на украинскую
речь. Делалось это путем простого сме-
шения русских и украинских выражений,
так что в 1870—1880 гг. в домах обра-
зованных горожан говорили неизвестно
на каком языке.
Валерия О’Коннор-Вилинская вспо-
минала: «В то время в интеллигентской
среде господствовала стихия русского
языка. На нем говорили, писали и ду-
мали. Но уже понемногу в некоторых
домах переходили на украинский, все
больше в речь вставляли украинские сло-
ва и предложения».
Некоторое представление о «киевском
языке» тех лет дает, например, такое ме-
сто из сборника «Стихотворений» редак-
тора газ. «Киевский телеграф» Альфре-
да фон Юнка:
Червонее сони,е встало,
1з-за хмари, is-за zip.
Я, подумавши немало,
За грибами тшла в 6ip.
Було смутно там меш,
[Цо одна брожу в бору...
Младшее поколение киевской интелли-
7 5 9С
генции тех лет воспитывалось в духе ува-
жения к украинскому языку. Из него вы-
шли хорошие знатоки языка и писатели,
способствовавшие возрождению нацио-
нальной культуры. «Больше всего,— за-
мечает по этому поводу упомянутая ме-
муаристка,— на украинском языке обра-
щались к детям. Дети говорили отцу «та-
то» и говорили на родном языке».
Сами горожане, не помышлявшие о
сочинительстве и проблемах стиля, поль-
зовались довольно странной смесью рус-
ских, украинских и частично польских
слов, получившей название «суржика».
Суржик — это язык города, пере-
ставшего быть украинским, но так и не
ставшего русским, довольно эфемерное
новообразование, вызывавшее негодова-
ние украинцев и снисходительные улыб-
ки настоящих «русаков».
Просвещенное киевское общество сты-
дилось суржика, но ничего поделать с
ним не могло, поскольку все понимали,
что говорить одновременно на двух язы-
ках невозможно, а признать один из них
«лучшим» киевляне были не в силах.
Бравшая на себя роль законодателя го-
родского языка (естественно,— русско-
го) официозная газета «Киевские губерн-
ские ведомости» неоднократно «клейми-
ла» суржик. Ее редакторам становилось
особенно стыдно за киевлян в дни кон-
трактов, когда в город съезжалось мно-
жество гостей из России. «При первом
моем посещении Контрактового дома,—
писал корреспондент газеты в 1854 г.,—
я был поражен, отуманен, увидевши и ус-
лышавши все, что там происходило [...]
Разные фразы замечательны. «Прощай-
те, мы пойдем додому».— «Нет, не йди-
те, вы еще, кажется, имеете видеть па-
на Стрежлицкого».—«Перестаньте, вы
все смеетесь с меня».— «Вот сюдою,
сюдою пойдемте!» — «Нет, лучше ту-
дою. Там, видите, как все крутятся».
В середине XIX века киевский язык
193
Киевский тип личности
немного подравнялся, подстроился под
русский, но окончательно таковым не
стал. Украинская речь почти вышла из
употребления и стала достоянием села.
Дело дошло до того, что в трудные
годы Крымской войны, когда русское
правительство вспомнило наконец об ук-
раинском патриотизме и решило сыграть
на энтузиазме «малороссов», среди ки-
евских официально настроенных литера-
торов не нашлось ни одного поэта, ко-
торый бы владел украинским языком. Те
же самые «Киевские губернские ведо-
мости» вынуждены были печатать стиш-
ки на ненавистном им суржике, выдавая
их за настоящий украинский язык. О
публиковавшихся на ее страницах «ма-
лороссийских виршах» дает некоторое
представление такой отрывок из патри-
отической агитки Ф. Морачевского:
в в нас де гостей незваних,
S ним частувать.
Наг оду ем i Hanoi м
I положим спать.
Даже в начале XX века, когда руси-
фикация города достигла крайних пре-
делов, русский язык киевлян оставлял
желать лучшего.
Язвительный С. Богуславский назы-
вал его «нелепой помесью польского и
еврейского языков с малороссийским».
«Самые чудовищные ударения,— воз-
мущался он в своем путеводителе
1904 г.,— родительный падеж вместо
винительного, «дай мне ножа», «сам» в
смысле «один», «тудою», «сюдою» вме-
сто «туда» и «сюда», «скучаю за тобой»
— на каждом шагу, даже в устах ин-
теллигентных лиц».
Да и в наше время язык русскоязыч-
ного населения Киева не всегда можно
назвать русским. Наравне с хорошим
русским и часто полулитературным ук-
раинским языком суржик все еще оста-
ется приметной чертой киевского быта.
Киевский ТИП ЛИЧНОСТИ — Про-
блема типического склада киевлянина
стала занимать интеллигенцию еще в се-
редине XIX века и нашла свое отраже-
ние в произведениях таких выдающихся
писателей-мыслителей, как П. Кулиш,
Т. Шевченко, Н. Лесков, И. Нечуй-
Левицкий и другие. В их наблюдениях
можно найти общие черты, хотя есть и
многие существенные различия.
Из высказанных в прошлом обобще-
ний наиболее убедительно звучит описа-
ние «киевского характера», данное в эт-
нопсихологических очерках доктора
И. И. Пантюхова: «Основной чертой
психики киевских славян [украинцев]
всегда было необыкновенно развитое
чувство личности. Личность каждого бы-
ла так самостоятельна, что не могла под-
чиниться никакому режиму. Вследствие
этого разбитые на враждующие друг с
другом племена киевские славяне никог-
да по собственной инициативе не могли
сплотиться в государство, но и, подчи-
няясь кому случится, нравственно не по-
рабощались, как некоторые западные
славяне, а сохранили внутреннюю сво-
боду.
Относясь с добродушною насмешкою
или презрительной иронией ко всяким,
и своим, и чужим, властям и видя во всех
них только хищников и взяточников, ки-
евские славяне уходили в мечты и пес-
ни, но, несмотря на иногда испытывае-
мый ими тяжелый гнет, сохранили при-
сущие типу духовную независимость,
прямоту, настойчивость и свойственные
силе деликатность и человечность.
Эти выработанные тысячелетиями ос-
новные свойства типа, конечно, не зави-
сят ни от перемены костюма и образа
жизни, ни от места жительства, ни от
языка».
Наиболее характерными носителями
киевского типа доктор И. Пантюхов
считал Кожиных куреневских огородни-
194
Кино
ков, что вполне сходится с мнением
Н. Лескова, высказанного им в расска-
зе «Фигура».
Важно также отметить, что киевская
ментальность ярко отражалась в дея-
тельности старой Киевской академии
(см., например Губернатор-праведник
П. П. Панкратьев), подвижников Ла-
вры (см., например Юродствующий ие-
ромонах Феофил), просветителей Гро-
мады (В. Антонович, П. Житецкий) и
представителей университетского просве-
щения (см., например Профессор-чудак
И. Я. Нейкирх).
Киевское сухое варенье — см.
Цукаты.
Кинезотографический театр —
одна из разновидностей балаганного «све-
товидного театра», диорама, создающая
эффект подвижности изображения.
До появления кино такие более-менее
оживленные картины производили силь-
ное впечатление. К тому же это зрели-
ще не было лишено некоторой художе-
ственности.
Кинезотографические театры посеща-
ли не только праздношатающиеся зева-
ки, падкие на любые балаганные фоку-
сы, но и люди солидные, образованные.
Одно из таких заведений посетил в
1853 г. известный историк и бытописа-
тель Киева Н. Сементовский и оставил
нам подробное описание всего увиден-
ного и пережитого во время сеанса. Су-
дя по его заметкам, это было нечто вро-
де «кино» того времени.
Удлиненное полотно картины-пейза-
жа занимало часть окружности стен ба-
лагана, а зрители сидели или стояли пе-
ред ним в центре помещения. На сеан-
се, описанном историком, представляли
«Восход солнца в Швейцарии»:
«Вначале перед зрителем обрисовы-
ваются одни холмы, покрытые глубоким
ночным сумраком; из-за холмов видна
бледная полоса света, предвестница ран-
ней утренней зари. Когда смотришь на
эту картину, то кажется, самый утрен-
ний холод пробегает по телу. Полоса
мало-помалу светлеет, свет увеличивает-
ся, недостает только утреннего ветерка
да пения жаворонка, поющего в лазури
неба, дабы вполне забыться и вообра-
зить, что видишь перед собою действи-
тельность, а не оптический обман. (Вот
она — жажда иллюзий, двигавшая в то
время многими изобретателями «движу-
щихся картин». — А. М.).
Вот на небе появились золотые струй-
ки, озолотились края легких облачков, и
окрестность явственнее очертилась: на
холмах показались лески, хижины и
мост. Передний план картины (на дио-
рамах он был не плоским живописным
изображением, а объемным рельефом.—
А. М.) тоже очерчивается, но утренний
мрак все еще не исчезает.
Заря в полном разгаре, пастух гонит
стадо на водопой (элемент кукольного
театра. — А. М.). Картина оживляет-
ся идущими и едущими. Потом быстро
лучи солнца проникают мрак, и вот по-
является солнце во всей красоте. Как хо-
тите, а картина эта очаровательна!»
Обобщая свои впечатления, Н. Се-
ментовский пишет: «Человек сумел под-
менить природу и подражает ей весьма
удачно». И далее высказывает, как ему
казалось, довольно смелую мысль о бу-
дущем кинезотографического искусспза:
«Когда-нибудь наступит время, когда
подобные картины займут место без-
душных театральных декораций».
Так оно вскоре и произошло. О чем-
то большем в то время никто не помы-
шлял. (См. также Раек, Циклорама и
Кино ).
Кино— Первая демонстрация «движу-
щихся картин» произошла в Париже в
7*
195
Кино
1895 г. В Петербурге платные кинема-
тографические сеансы состоялись в
1897 г. в театре «Аквариум» и в том же
году в Москве, в «Эрмитаже».
Тогда же приобщился к миру кино-
иллюзий и старый Киев. Вечером 3 ян-
варя в клубе Киевского дворянского со-
брания состоялся пробный «сеанс дви-
жущихся живых картин кинематографа
Люмьера». «Члены клуба и их семьи,—
сообщалось в анонсе газеты «Жизнь и
искусство» — входят бесплатно, гости
с платою 1 руб.»
Демонстрировавшийся тогда в дворян-
ском собрании киноаппарат Люмьера,
еще не введенный в серийное производ-
ство, приобрел руководитель «Киевско-
го товарищества драматических артис-
тов» Николай Михайлович Соловцов. 17
января 1897 г. он поместил в упомяну-
той газете сообщение, с которого, оче-
видно, и начинается история киевского
кино: «Ставлю публику в известность,
что единственный в мире аппарат дви-
жущихся фотографий «синематограф
Люмьера» зафрахтован за мною, а по-
тому прошу всех желающих брать его для
сеансов обращаться ко мне. Сеансы мож-
но производить в помещениях с элект-
рическим освещением. Н. Соловцов».
В самом театре Соловцова (он арен-
довал тогда помещение театра Бергонье
на Фундуклеевской ул., где теперь на-
ходится Театр русской драмы) первые
коммерческие киносеансы включались в
общую программу представлений и шли
вперемежку с театральными пьесами. Об
этом свидетельствует, например, такое
объявление: «Драматический театр Со-
ловцова. 1. В пятницу 17 января [1897 г.]
[...] ставится в пятый раз пьеса «Злая
яма», комедия в трех действиях, произ-
ведение Фаламьева; 2. Большой показ
единственного в мире знаменитого аппа-
рата движущихся картин «Синематограф
Люмьера». Начало в 7.30 вечера».
В 1898 г. директор гастролирующего
в театре Бергонье «Эден-театра» при-
вез в Киев усовершенствованный аме-
риканский киноаппарат и включил в про-
грамму пасхальных представлений показ
нескольких кинолент, демонстрировав-
шихся на огромном экране. Админист-
рация «самого фантастического предпри-
ятия в мире» возвещала о своих пасхаль-
ных киносеансах так:
«В первый раз в Киеве! «Американ-
ский биограф» — единственные в таком
роде живые фотографии на всю величи-
ну передней занавеси. Аппарат самого
последнего изобретения. Поезд-эспресс,
который делает 60 миль в час, мчится
перед глазами зрителей. Бомбардировка
одного здания. Пожар в Лондоне и др.
[киносюжеты]». Говорят, в Париже при
первых появлениях на экране мчавшего-
ся паровоза среди зрителей начиналась
паника. Что происходило у нас при про-
смотрах этой киноленты, в прессе не со-
общалось. Будущее чудо XX века —
кино — в Киеве 1890 годов осталось
незамеченным, оно утонуло в море раз-
влечений пасхального карнавала как оче-
редная выдумка балаганных трюкачей.
Для характеристики отношения киев-
лян начала XX столетия к кино К. Па-
устовский приводит такую примечатель-
ную сценку: «С тетей Дозей мы впер-
вые ходили в кино. Тогда кино называ-
ли «иллюзионом» или «синематографом
Люмьера». Первый сеанс был устроен в
оперном театре [?]. Отец был в восхи-
щении от иллюзиона и приветствовал его
как одно из великолепных новшеств XX
века. На сцене натянули серое мокрое по-
лотно. Потом погасили люстры. По по-
лотну замигал зловещий зеленоватый
свет и забегали черные пятна. Прямо
над нашими головами струился дымный
луч света. Он страшно шипел, будто у
нас за спиной жарили целого вепря [...]
После долгого мигания на полотне по-
Лх 196
Кирилловна»
явилась надпись: «Извержение на ост-
рове Мартинике. Видовая картина».
Экран задрожал, и на нем, как бы
сквозь ливень пыли, возникла огнеды-
шащая гора. Из недр ее лилась горящая
лава. Зрительный зал зашумел, потря-
сенный зрелищем. После видовой пока-
зывали комическую картину из жизни
французской казармы. Барабанщик бил
в барабан, солдаты просыпались, вска-
кивали, натягивали брюки. Из штанины
одного солдата вывалилась большая кры-
са. Она бегала по казарме, а солдаты в
ужасе, неправдоподобно тараща глаза,
лезли на койки, на двери и окна. На
этом картина кончалась.
«Балаган! — сказала мама.— Толь-
ко с той разницей, что на контрактовой
ярмарке балаганы гораздо интереснее».
Отец заметил, что точно так недаль-
новидные люди смеялись над паровозом
Стефенсона, а тетушка Дозя, стараясь
примирить отца с мамой, сказала:
«Бог с ним, с иллюзионом! Не наше-
го это женского ума дело». (См. также
Раек, Циклорама и Кинезотографиче-
ский театр).
«Кирилловна» (разг.). — После
секуляризации церковного имущества и
введения духовных штатов в Киевской
епархии в 1786 г. древний Кирилловский
монастырь был упразднен, и в опустев-
ших зданиях Приказ общественного
призрения разместил инвалидный дом
для ветеранов и увечных воинов. В
1803 г. сюда же переходит с Подола дом
для душевнобольных. Несколькими го-
дами позже, когда на Кудрявце сгорела
первая киевская соматическая больница,
основанная в 1803 г., в бывшей обите-
ли появилась также и лечебница, при-
надлежавшая тому же Приказу. В ней
лечили солдат и подольских мещан (см.
Благотворительность ).
Кирилловская больница пользовалась
в городе дурной репутацией. Старое ки-
евское выражение «угодить в Кирил-
ловку» («загреметь в Кирилловку») оз-
начало попасть в скверное положение,
оказаться в беде, заразиться «неприлич-
ной болезнью», сойти с ума.
И действительно, попавшие сюда чув-
ствовали себя отрешенными от всех благ
нормальной человеческой жизни. В общих
палатах находились присланные на прину-
дительное лечение от сифилиса «гулящие
девки» из публичных домов. (При этом
на спинке кровати почему-то обязательно
вывешивалась надпись «Проститутка»).
Жалобы горожан на свою больницу
нередко доходили и до страниц город-
ских газет. «Может быть,— писала в
1869 г. газета «Киевлянин»,— единст-
венная [в городе] больница Кириллов-
ская так и открывает свои врата бедно-
му люду, так и манит его, так и доступ-
на для него? Нимало!
Она, как известно, находится за 5
верст от центра города, туда везут боль-
ных по дороге длинной, осенью и вес-
ною убийственной; везут больных по
большей части на «петухах» [извозчи-
ках], иногда на воловой подводе, и не-
которые из них доезжают мертвыми;
другие перевозятся при тифе, при вос-
палении легких, сердца, внутренностей и
умирают вскоре после прибытия. Про-
цент смертности в госпитале [больнице]
очень велик!
А цена за пользование? Знаете ли,
уважаемый читатель, что больной в этом
заведении платит ныне 7 руб. 20 коп.
сер. в месяц и что он должен внести эту
плату вперед — даже в том случае, ес-
ли он пролежал только, например, двое
суток! Во втором месяце он платит за
каждые 10 дней по расчету 7 руб. 20
коп. сер.! Да это пятая доля годового жа-
лования какой-нибудь несчастной гор-
ничной, получающей по три руб. сер. в
месяц [...]
197
«Кирилловна»
Из этого понятно, что Кирилловская
больница не слишком привлекательна
для бедного класса, который решается
туда отправиться лишь в случае крайней
необходимости и в то время, когда ме-
дицина ему и помочь не может».
Настоящим страшилищем для киевлян
был кирилловский дом для умалишен-
ных. Буйные помешанные находились
здесь вместе со всеми иными. Двери за-
пирались навесными замками, и надзи-
ратели общались с больными, как с за-
ключенными в тюрьмах, сквозь зареше-
ченные окошки.
Один из киевских врачей напечатал
по этому поводу в «Киевском телегра-
фе» в 1864 г. такую впечатляющую за-
метку: «Кирилловское заведение. Под
этим названием более всего разумеют
дом сумасшедших; это было некогда пу-
галом народа и местом забавы и любо-
пытства для высших классов.
Да, забавы и любопытства! Туда ез-
дили надивиться, глазеть на сумасшед-
ших и смеяться, потешаться над их
прыжками и глупою болтливостью и по-
том — консультироваться у тамошних
ворожеек и пророков о будущем.
Для того, чтобы представить этот дом
умалишенных во всем его ужасном по-
ложении, нужно посетителя ввести туда
зимою, когда двор заведения не пред-
ставляет больным места для прогулки и
т. д. [...] Беспокойные больные лежали
на полу, в двери их кельи было окошеч-
ко, а перед нею железный болт с огром-
ным замком. К ним, по возможности, не
входили, а глядели на них в окошечко
[...] Жизнь в этих конурах, в этой во-
ни была ужасная. Больные, одетые в ка-
кой-то арестантский костюм или в ру-
бище, нагие, сидели, кто в коридоре, кто
в конуре с растрепанными, распущенны-
ми волосами, со свирепыми взглядами.
Занятий, развлечений не полагалось ни-
каких [...]
Бешеные, когда случались в заведе-
нии, жили вместе с меланхоликами, ба-
рабанили, неистовствовали, кричали день
и ночь там, где несчастная жена вечно
плакала в тихой меланхолии над умер-
шим мужем [...] При доме умалишен-
ных полагается надзиратель и надзира-
тельница^..] Особого врача для дома
умалишенных не полагалось».
Дела Кирилловки пошли лучше после
вмешательства жены генерал-губернато-
ра, председательницы киевского благо-
творительного общества княгини Василь-
чиковой, которая сумела добыть нужные
средства для перестройки ее. При этом
она добилась назначения постоянного
врача-психиатра, замены смотрителей се-
страми милосердия, устройства особого
отделения для буйных, библиотеки и ма-
стерских для прочих больных.
Не осталась равнодушной к судьбе
киевских умалишенных и преемница Ва-
сильчиковой на посту председательницы
благотворительного общества — княги-
ня Дондукова-Корсакова.
В 1877 г., уже под конец правления
своего мужа «Юго-Западным краем»,
она собрала деньги для строительства
нескольких двухэтажных «павильонов»
[корпусов] на несколько десятков кро-
ватей каждый.
Строил их известный в кругах либе-
ральной киевской интеллигенции блиста-
тельный и разносторонне одаренный ин-
женер Федор Гешвенд (1839—1890).
Благодаря стараниям княгини сумасшед-
ший дом перестал быть пугалом для все-
го города. «Общий вид заведения,—
писал современник,— представляет да-
чи с фасадом в русском стиле, и нужно
отдать полную справедливость строите-
лю, инженер-архитектору Гешвенду, что
он с редким умением соединил красоту
зданий и прекрасные виды со всеми тре-
бованиями современной науки».
Через 10 лет архитектор опубликовал
198
Кирилловская пещера
свой проект «паровоза-самолета» с мно-
госопловым реактивным двигателем для
полетов в космос.
Современная наука считает его одним
из основоположников аэронавтики. Но,
увы, современники с недоверием прислу-
шивались к его рассуждениям об «иных
мирах» и их обитателях и объявили но-
ватора умалишенным. Судьбе было угод-
но, чтобы он закончил свои дни в од-
ном из «павильонов» некогда выстроен-
ного им сумасшедшего дома. (Что про-
изошло на самом деле, никто толком не
знал; С. Ярок в своих мемуарах доволь-
но прозрачно намекает, что дело это тем-
ное и что Гешвенда погубило, скорее
всего, его свободомыслие).
Кирилловская пещера — древняя
пещера в овраге у Кирилловского мона-
стыря. По старинному преданию, здесь
жил легендарный основатель обители
«поп Кирилл», который, как писал
Н. Сементовский, «святою своею жиз-
нью привлек к себе и к тому месту бла-
гочестивое внимание киевлян, что по-
служило к постройке на том месте церк-
ви во имя Кирилла».
Другую версию относительно названия
пещеры находим в «Обозрении Киева в
отношении к древностям И. Фундуклея»
1847 г. «Происхождение Кирилловской
пещеры,— пишется здесь,— очень древ-
нее. В простонародье она служит и по-
ныне предметом баснословного рассказа
о змее и могучем киевском богатыре Ки-
риле - Кожемяке ».
И далее излагается известный сюжет,
интересный в данном случае своей кон-
кретной привязкой к реалиям ремеслен-
ного быта и киевской топографии:
«Лютый змей, поселившийся в этой
пещере, требовал от киевлян в дань лю-
дей, и никто не мог противиться чудо-
вищу, кроме Кирилы-кожемяки, т. е.
кожевника.
Проведав об этом, киевляне обрати-
лись к нему с мольбою; и как стукнули
дверью, то Кирила, вздрогнув от того,
разорвал пополам 12 кож, которые вме-
сте он мял в руках. Рассердясь за то, он
долго не соглашался, но наконец решил-
ся идти на змея.
Борьба была продолжительна и
страшна, но Кирила одолел и после по-
беды заснул богатырским сном в своей
клети, попросив наперед свою мать, что-
бы она не мешала ему спать 12 суток.
Мать ждала И суток, но на двенадца-
тые не утерпела и стала будить, Кири-
ла проснулся, но попрекнул мать за не-
терпение и тотчас умер».
Д. Журавский, опираясь на какие-то
городские предания, утверждает, что
Кирила боролся не со змеем, а с раз-
бойниками. «Тогда,— пишет он,— вся
местность покрыта была густыми леса-
ми, в которых долго укрывалась шайка
разбойников, Кирила истребил ее, и па-
мять о том сохранилась в предании о Ки-
рилловском змее, которого пещеры и те-
перь будто бы видны в окрестностях».
Не будем вдаваться в рассуждения эт-
нографов и фольклористов о мифологи-
ческом значении образа змея и упомина-
емого здесь жертвоприношения. Для нас
в данном случае важно лишь то, что боль-
шинство киевлян XIX века верили в ис-
торичность великого змееборца Кирилы
и, естественно,— в существование само-
го змея-людоеда. Больше того, многие
были уверены, что подобные чудовища
все еще обитают в окрестностях Киева.
Стоило только киевским мальчишкам
найти в середине 1870 годов у полотна
железной дорога близ Лыбеди несколь-
ких дохлых удавов, высланных из Гер-
мании владельцу какого-то киевского
цирка и околевших от заставшего их в
пути холода (во всяком случае, так гла-
сила официальная версия происшествия),
как в городе началась паника. Смельча-
199
«Кирпичный стиль»
ки выступили на поиски других, прячу-
щихся в горах змеев. Ко всеобщему
удивлению, одно такое чудовище дейст-
вительно обнаружилось. И не где-ни-
будь, а в Лавре, неподалеку от Ближ-
них пещер. (См. также Лукьяновское
чудовище).
В начале XX века появилось еще од-
но, наукообразное объяснение происхож-
дения названия монастыря и самой ме-
стности. Мы находим его в карманном
путеводителе для гимназических экскур-
сий М. Стельмашенко:
«Устройство первого [Кирилловского]
храма на той горе относится к эпохе пер-
вых киевских князей Аскольда и Дира.
Во время их княжения в Киев прибыли
посланцы константинопольского патри-
арха Фотия, греческие священнослужи-
тели Кирилл и Афанасий. Есть данные
полагать, что ими была основана на ме-
сте нынешнего храма церковь, при ко-
торой потом был открыт монастырь».
Жаль только, что Стельмашенко не
упомянул, какие именно «данные» он
имел в виду, но сама его легенда впол-
не привлекательна.
«Кирпичный СТИЛЬ» — К концу
XIX века Киев из деревянного превра-
тился в кирпичный город. Из кирпича
строили не только дома, но и тротуйры,
и ограды.
Благодаря особенному цвету своего
кирпича Киев обрел неповторимый образ
города с золотисто-охристыми улицами,
которые, как писал К. Паустовский, про-
изводили необычайное впечатление, осо-
бенно ранним утром, при восходе солн-
ца. Остатки старых кирпичных тротуаров
у кирпичных домов еще можно увидеть
кое-где на улочках Забайковщины.
Среди киевлян бытовало мнение, что
даже самим своим архитектурным обли-
ком город обязан местному кирпичу.
«Архитектурой домов,— утверждалось
в «Иллюстрированном путеводителе»
С. Богуславского 1904 года,— Киев ос-
тавляет за собой далеко даже таких со-
перников, как, например, Одесса и
Харьков. Отличительная и свойственная
только одному Киеву черта этих пост-
роек — знаменитый киевский светло-
желтый кирпич, вырабатываемый на ме-
стных заводах. Большинство зданий, по-
строенных из кирпича, редко красятся,
еще реже штукатурятся; только очерта-
ния каждого отдельного кирпича часто
обводятся серой краской».
Архитектуру Киева конца XIX —
начала XX века и теперь еще называ-
ют «кирпичной», и в этом есть свой
смысл, т. к. в результате нескольких де-
сятилетий использования кирпича не
только для кладки стен, но и для худо-
жественной отделки фасадов в Киеве
действительно выработался своеобраз-
ный архитектурный прием, позволявший
возводить роскошные многоэтажные до-
ма, не прибегая к дорогостоящим деко-
ративным украшениям.
Лучшие здания архитектора В. Ни-
колаева («готический» дом Фромета на
углу Бибиковского бульвара и Тимофе-
евской ул., теперешняя филармония, дом
Антоновича напротив Золотых ворот и
др.) построены из кирпича и кирпичом
же украшены. Стены иных домов по-
крыты такими затейливыми кирпичны-
ми узорами, какие можно видеть толь-
ко в Киеве.
Для тех застройщиков, которым ки-
евский кирпичный стиль (особенно на
этапе его формирования) казался «слиш-
ком скромным», архитектор В. Н. Ни-
колаев окрыл в 1875 г в Новых Пет-
ровцах фабрику изделий из терракоты,
изготавливающей по формам дипломиро-
ванных скульпторов консоли, гирлянды,
вазы, капители, орнаменты и даже ста-
туи для украшения фасадов.
В 1878 г. фабрика Николаева пере-
200
Кокотка
бралась на Шулявку. На Киевской вы-
ставке сельскохозяйственных и фабрич-
но-заводских изделий 1880 г. он выста-
вил пластические детали для декориро-
вания фасадов: кариатиду со львиной го-
ловой, вазы для украшений зданий и са-
дов и декоративные прямоугольные пли-
ты с орнаментами. Последние сыграли
заметную роль в киевской «кирпичной
архитектуре». Им отводилось видное ме-
сто под окнами, ими украшали порталы,
карнизы.
Конкурент архитектора В. Н. Нико-
лаева техник Андржейовский специали-
зировался в основном на керамике для
интерьеров. На той же выставке он
представил большой камин, статую, не-
большие статуэтки, медальоны и раз-
личные украшения для цветников.
Кислые ЩИ — прохладительный на-
питок вроде кваса. Приготовлялся из
ржаного и ячменного солода и пшенич-
ной муки. Использовался также для при-
готовления щей.
Китайское освещение — иллюми-
нация парка (дорожек, аллей, павильо-
нов) разноцветными бумажными фона-
риками.
Клубы— Первый в Киеве Дворян-
ский клуб открылся в 1838 г. Какого-то
особого значения в жизни города он не
имел, и вся его «деятельность» ограни-
чивалась игрой в карты и на бильярде.
В 1887 году, писал С. Ярон, «от карт
и штрафов (за игру после закрытия клу-
ба в ночное время. — А. М.) было вы-
ручено 50 тысяч руб., и в то же время
на журналы и газеты было потрачено до
... 300 руб. Видно, гг. члены клуба уте-
шились тем, что, потребляя значительное
количество [колод] карт, они косвенно
содействуют процветанию воспитательно-
го дома (по старой традиции, доходы от
продажи карт шли на сиротские дома.—
А. М.). И на том спасибо!»
Несравненно более глубокий след в
культурной жизни города оставил купе-
ческий клуб при Киевском купеческом со-
брании. В его помещении (ныне здесь фи-
лармония) устраивались концерты, ново-
годние семейные вечера, давались балы.
Купцы арендовали принадлежащую
городу часть бывшего Царского сада и
считали своим долгом содержать его в
образцовом порядке.
Купеческий сад прекрасно освещался
электричеством собственной электро-
станции, летом здесь играл симфониче-
ский оркестр, в театре давали спектак-
ли драматические труппы, в том числе и
знаменитый украинский театр Н. Садов-
ского.
В 1891 г. в здании Минеральных вод
за домом купеческого собрания открыл-
ся клуб велосипедистов (см. Велосипе-
дисты).
После революции 1905 года разреше-
ние на открытие клуба выдавалось уже
не Министерством внутренних дел, а гу-
бернскими властями. Такое послабление
способствовало появлению в городе мно-
жества различных клубов — охотничь-
их, спортивных, коммерческих, домовла-
дельческих, офицерских и т. д. Карточ-
ные игры не допускались лишь в купе-
ческом собрании, общественном собра-
нии и Киевском общественном клубе.
Совершенно особую и неповторимую
роль в культурной и политической жиз-
ни Киева сыграл Украинский клуб.
Кокотка — вольно промышляющая и
незарегистрированная в полиции прости-
тутка, выдающая себя за светскую да-
му. Дорогостоящая содержанка или по-
друга богатого мужчины.
Кокотки обычно играли роль звезд
жуирующего света, законодательниц мод
и вкусов, «демонических женщин». Ода-
201
Кокотка
ренные кокотки-гетеры создавали вокруг
себя артистические кружки и салоны.
Менее одаренные куртизанки составля-
ли неизменную принадлежность («укра-
шение») богатых мужских компаний.
Вспоминая богемную жизнь аристокра-
тической молодежи 1830 гг., п. д. Се-
лецкий пишет, что представления в его до-
машнем театре «сопровождались иногда
веселыми пирушками, совершенно при-
личными, в присутствии дам». В других
случаях, когда о приличиях принято бы-
ло не упоминать, на пирушки приходили
известные городские кокотки с претенци-
озными «романтическими» именами:
«Бывали, впрочем, иногда и малень-
кие оргии, на которых появлялись Тибе,
Катарина Брогадини, Марион де Лорм
и другие героини Гюго. У меня была Эс-
меральда, чистой крови и редкой красо-
ты. Эта цыганка до того привязалась ко
мне, что покинула свой табор».
Свои куртизанки водились и в офи-
церской среде. М. Чалый вспоминает,
что убийца Лермонтова Мартынов, от-
бывавший епитимью в Киеве, появлял-
ся на гуляньях в Царском саду с одной
из звезд киевского полусвета: «Самодо-
вольно и гордо шагал он по главной ал-
лее сада со своей всегдашней спутницей,
известной куртизанкой Ш-ч».
Кокотками гордились как породисты-
ми собаками или лошадьми. Обычные
понятия морали и чести на них не рас-
пространялись. «Студент П-ский,—
рассказывает далее о даме Мартынова
М. Чалый,— побился об заклад, что он
на Крещатике публично поцелует Ш-ч,
и выиграл пари; Бибикову очень понра-
вилась такая смешная выходка».
В 1840 гг. кокотки были в большой
моде, и каждому светскому человеку как
бы полагалось иметь при себе эдакое эк-
зотическое существо.
В ту эпоху Киев превратился в город
фешенебельных кокоток и, как утверж-
дали злые языки, сам император Нико-
лай Павлович любил поволочиться здесь
за какой-нибудь красоткой-«южанкой»,
в чем, впрочем, ему якобы способство-
вали даже некоторые духовные лица, во
что уже трудно поверить.
Ловеласом слыл и его сатрап «Би-
бик». Одно время он питал особые сим-
патии к жене начальника своей канце-
лярии Софье Гавриловне Писаревой, но
после того, как сам правитель безнадеж-
но погряз во взятках, Дмитрий Гаври-
лович переменил предмет обожания и
сосредоточил свои трогательные заботы
на дочери начальника Арсенала, которая,
как сообщает П. Селецкий, «вскоре вы-
шла замуж за какого-то приезжего чи-
новника и, получив в приданое 30 ты-
сяч, уехала из Киева».
Еще одна избранница Бибикова ока-
202
Колечки св. Варвары
залась самой удачливой куртизанкой Ки-
ева XIX века, которая в самый корот-
кий срок из скромной бесприданницы
превратилась в обладательницу графско-
го титула и огромных владений. Разу-
меется, при самом деятельном участии
генерал-губернатора Бибикова.
В 1845 (или 1846) году на концертах
и балах во время контрактов всеобщее
внимание привлекли к себе две моло-
денькие красотки — дочери покойного
польского полковника П-О-Ш -кого.
Среди поклонников старшей сестры
оказался и Бибиков, влюбившийся в нее
глубоко и надолго. Конечно, она не мог-
ла рассчитывать на брак с сатрапом: у
него была жена и два взрослых сына, но
это обстоятельство не очень огорчало
сообразительную аферистку.
Войдя благодаря своему сановному
покровителю в высшее общество, она
сумела очаровать самого богатого поме-
щика края, графа Мечислава Потоцко-
го, и вышла за него замуж, заключив с
ним при этом странный брачный кон-
тракт, по которому ей причиталось по-
лучить миллион рублей за рождение пер-
вого ребенка.
Обретя титул графини, а потом и мил-
лионный капитал, авантюристка покида-
ет имение мужа, мчится в Киев, где с
помощью своего всесильного любовника
упекает брошенного и оклеветанного ею
графа в Сибирь, а сама поселяется на
аристократической Липской улице и ве-
дет странный образ жизни аристократ-
ки-куртизанки, звезды одновременно
двух миров — света и полусвета, давно
тяготевших друг к другу и наконец на-
шедших в ее лице свой идеал.
«В Киеве,— писал А. Солтанов-
ский,— она жила весьма роскошно. Ее
рысаки и экипажи, ее бархат, кружева
и бриллианты в соединении с необыкно-
венною красотою и молодостью всем
кружили головы. Бибиков бывал у нее
несколько раз в день, и все говорили,
что он пользуется ее благосклонностью.
Но особенно любила она инспектора
Первой киевской гимназии С[теблина]-
К[аменского]. Это действительно был
красавец-мужчина в полном значении это-
го слова. Статный, высокого роста, до-
вольно плотный, с черными искрящими-
ся глазами и великолепными волосами
цвета воронова крыла, которые падали
ему на плечи прекрасными кудрями, он
пользовался благосклонностью всех за-
мужних дам и доводил до безумия девиц».
Бибиков знал о любовных похожде-
ниях графини-кокотки, воспринимал их
как нечто должное, но почему-то ее ув-
лечение инспектором приводило его в
бешенство. Ревность толкала старого ло-
веласа на отчаянные поступки.
«Однажды,— вспоминает А. Солта-
новский,— в своем одноэтажном доме
на Липках графиня сидела в окне, а под-
ле нее за портьерой, никому с улицы не
видимый, сидел Бибиков.
В это время после полуденных заня-
тий возвращался с портфелем из гимна-
зии (она находилась тогда в Кловском
дворце.— А. М.) С[теблин]-Камен-
ский]. Он поклонился графине и, поняв
указание ее глаз, не заговорил с нею и
пошел дальше.
Графиня не выдержала: «От таких
кудрей можно с ума сойти!» — вырва-
лось у нее невольно. «У кого это такие
кудри?» — спросил Бибиков. «Да у
С[теблина]-К[аменского]; он сейчас
прошел из гимназии и поклонился».
Вечером С[теблин]-К[аменский] по-
лучил приказ Бибикова явиться к нему
в 8 утра обстриженным по-солдатски,
под гребенку, иначе завтра его обстри-
гут у генерал-губернатора на барабане».
Колечки СВ. Варвары — знаме-
нитый киевский сувенир XIX и начала
XX века. Изначально изготовлялись в
203
Колечки св. Варвары
Рака великомученицы Варвары
в Михайловском монастыре.
Рис. из кн. Н. Сементовского «Киев, его
святыни...» 1864 г.
самом Михайловском монастыре, где по-
коились мощи святой великомученицы,
позже — во многих ювелирных мастер-
ских.
Их клали перед богослужением в ра-
ку или на блюдо подле гробницы. Здесь
они получали чудодейственную силу и
служили, как пишется в одном старин-
ном описании киевской святыни, «пре-
дохранительным врачеством от внезап-
ных болезней» (т. е. эпидемических за-
болеваний).
Немецкий путешественник, посетив-
ший Киев осенью 1805 г., видел «мно-
жество колец на одном из перстов не-
тленной ее руки. В ногах ее лежало еще
множество колец золотых и серебря-
ных».
Колечки св. Варвары оберегали от
«тяжких болезней, а наипаче от внезап-
ной смерти». Относительно последнего
было замечено, что Михайловский мо-
настырь совершенно не пострадал ни от
опустошительных моровых поветрий
1710 и 1770 годов, ни от последующих
нашествий холеры (1830, 1848, 1854,
1855, 1866 гг. и др.), хотя ворота его в
этих случаях никогда не запирались.
Св. Варвара защищала также и от
колдовских чар, являясь в народной фан-
тазии антиподом киевских ведьм. Некто
А. Е. в статье «О народных песнях
Минской губернии» приводит записан-
ную им народную песню, где св. Варва-
ра ополчается против докучавшей горо-
жанам нечистой силы вместе со св. кн.
Владимиром и св. воителем Юрием По-
бедоносцем:
А Владимир наш святий
Чорна бога сколотив.
А мучениия Варвара
Усг вгдьми разогнала.
Вгдьми, что у ночну пору
Слшгаються на Лису гору.
Очевидно, те, кто страдал от порчи,
сглаза или иных чар, также спешили
приобрести чудодейственное колечко в
Михайловском монастыре.
Покупали колечки св. Варвары и но-
вобрачные, полагая, что они укрепляют
семейные узы. Именно с этой целью
приобрели их в свое время поэт Осип
Мандельштам и его молодая жена ху-
дожница Надежда Яковлевна. Их брак
действительно пережил все тяжкие ис-
пытания.
В другом случае колечко св. Варва-
ры было преподнесено генералу Павлу
Скоропадскому в день провозглашения
его гетманом. Сделано это было по ста-
ринному киевскому обыкновению, но,
как известно, колечко не уберегло его от
превратностей судьбы. (Впрочем, для
самого Скоропадского бурные события
декабря 1918 года закончились вполне
благополучно).
Очевидно, было свое колечко от
204
Колечки св. Варвары
св. Варвары и у гетмана И. Мазепы,
глубоко чтившего великомученицу и со-
орудившего для ее мощей прекрасную
серебряную раку и помост, обложенный
позолоченными серебряными «досками».
Иногородние богомольцы закупали
колечки св. Варвары дюжинами, памя-
туя о многочисленных просьбах родных
и знакомых. Ими обзаводились цари и
царицы. Для богатых путешественников
изготовлялись золотые колечки, для не-
имущих — финифтяные.
В некоторых случаях на палец св. ве-
ликомученицы надевали свой перстень,
а после богослужения носили его посто-
янно на руке как реликвию. Царицы
Анна Иоанновна и Елизавета Петров-
на обменяли свои перстни с драгоцен-
ными каменьями на простые колечки
Варвары. Так поступила и графиня Ан-
на Алексеевна Орлова-Чесменская, со-
орудившая в 1847 г. новую гробницу
св. великомученицы с рельефными изо-
бражениями, на которую пошло 9 пудов
серебра, и серебряный балдахин весом в
14 пудов. Раку окружало 48 литых по-
золоченных ангелов. (Работу исполнил
известный петербургский мастер Г. Ан-
дреев).
Чудодействеными считались также
крестики и елей, освящавшиеся у гроб-
ницы великомученицы. Н. Богатинов
вспоминает про освященные при раке
кипарисовые стружки: «В пору болезни
матушка ездила со мною к св. велико-
мученице Варваре, здесь служила моле-
бен о болящем отроке, брала от раки
св. мощей кипарисовых стружек и под-
куривала меня ими, покрывая с головой
простынею».
Первую книгу о чудесах св. Варвары
(«Повесть о преславных чудах св. вели-
комученицы Варвары») написал во вто-
рой половине XVII века сподвижник
Лазаря Барановича, управляющий киев-
ской консисторией, выдающийся историк
и архимандрит Михайловского монасты-
ря Феодосий Софонович. Это было не-
большое собрание рассказов его совре-
менников, большинство из которых к
моменту издания книги находились еще
в добром здравии и могли подтвердить
достоверность сообщаемых в ней фактов.
Среди респондентов историка оказа-
лись: сам Лазарь Баранович, киевский
воевода Петр Шереметев и его жена,
боярыня Анна, захвативший Киев в
1651 г. кн. Радзивилл, стрелецкий пол-
ковник Афанасий Ушаков, гостивший в
Киеве антиохийский патриарх Макарий,
польский канцлер Оссолинский и брат
автора, киевский райца Иван Софоно-
вич. Перечень этих имен свидетельству-
ет о необычайном ореоле, окружавшем
имя св. великомученицы, о ее бесконеч-
ном духовном обаянии и о большом вли-
янии на религиозную жизнь не только
Киева, но и всей Украины, Литвы,
Польши и России.
Уже в те далекие времена установил-
ся и особый день внутригородского па-
ломничества в Михайловский монастырь.
«При мощах святой Варвары,— пишет
Ф. Софонович,— каждого тижня во
второк служба Божия и молебен святой
Варваре». В конце XVII в. митрополит
Иоасаф Кроковский сочинил акафист св.
Варваре и установил петь его по втор-
никам перед литургиею. Так Михайлов-
ский собор вошел в список мест ежене-
дельных внутригородских паломничеств
киевлян.
По свидетельствам мемуаристов XIX
века, в раке великомученицы хранилась
дорогая сердцу каждого верующего исто-
рическая реликвия — рукопись св. Ди-
митрия Ростовского о чудесах св. Варва-
ры («варварник») с портретом святителя
в позолоченной рамке.
Образ усеченной главы великомучени-
цы можно было увидеть над царскими
вратами в приделе св. Варвары, но по-
205
Коллеги ан цы
стоянно он хранился в ризнице и ставил-
ся на гробницу святой по вторникам при
чтении акафиста. Причина таких предо-
сторожностей объясняется чрезмерным
богатством украшений его ризы. Как пи-
шет анонимный автор «Описания Кие-
ва» 1890 г., к окладу были припаяны
«два перстня, пожертвованных императ-
рицами Елизаветой Петровной и Анной
Иоанновной, с чистейшей воды брилли-
антами, из которых каждый величиною
более лесного ореха», а также кольцо
царя Александра Павловича, пожалован-
ное им в 1818 году брату своего фаво-
рита, киевскому коменданту, графу Пе-
тру Андреевичу Аракчееву, который и
приложил его к мощам (в 1830 году).
В день св. Варвары (4 декабря ст.
ст.) вокруг Михайловского собора совер-
шался крестный ход. Это было, пожа-
луй, единственное шествие, которое ино-
гда прерывалось на полпути по причине
сильных метелей. (По народным приме-
там, морозы и снегопады в Украине на-
чинаются именно с дня Варвары).
«По окончании часов,— записал в
своем дневнике в 1808 г. митрополит
Серапион,— мощи около великой церк-
ви были носимы при великой метелице,
снеге и пурге, так что едва мог я про-
читать Евангелие у врат последних, и все
образа, Евангелие и крест были снегом
покрыты, а в ходу бывшие тоже снегом
были убелены от пурги. Взошли в цер-
ковь с мощами в боковые двери, по при-
чине той же великой пурги, и конец со-
вершили ходу с многолетием.
Потом совершил я литургию, по обы-
чаю, с викарным епископом и с тремя
архимандритами и пр. Проповедь гово-
рил сам хозяин монастыря викарий
Ириней [Фальковский], стоя у гроба ве-
ликомученицы Варвары. Народу было
довольно, но господ мало, а госпож до-
вольно».
По данным Е. Голованского, в 1870 гг.
мощам великомученицы ежегодно покло-
нялось до ста тысяч богомольцев.
Коллегианцы — ученики коллегии
Павла Галагана, привилегированной гим-
назии с «украинофильским» направлени-
ем, основанной богатым украинским по-
мещиком Г. Галаганом в память своего
рано умершего сына и открытой в Ки-
еве 1 октября 1871 г.
Как пишет в своих воспоминаниях пе-
вец А. Вертинский, ученики других гим-
назий страшно завидовали коллегиан-
цам, считая, что в этом частном элитар-
ном заведении воспитанникам живется
слишком легко и привольно. В какой-то
мере так оно и было, особенно в первые
годы существования коллегии, при ди-
ректоре В. Григорьеве, исповедовавшем
принципы либеральной педагогики.
Для ясности скажем: ученикам запре-
щалось покидать пределы коллегии (они
жили в особом общежитии), и выбрать-
ся в город (даже для свидания с родны-
ми) можно было лишь с позволения ин-
спектора, но при этом позволялось, на-
пример, отдыхать в гимназическом саду
во время уроков, заниматься самообра-
зованием, писать для зачетов рефераты
и нечто вроде курсовых работ.
Либерализм в коллегии был, но не та-
кой уж «страшный», как утверждали
консерваторы. Тем не менее Галагану
пришлось расстаться с В. Григорьевым.
После его удаления в коллегии ввели
общие для всех гимназий правила, но
миф о вольных и беззаботных коллеги-
анцах по-прежнему волновал умы киев-
ских гимназистов.
Коллежский асессор —важный
этап в карьере каждого чиновника, вы-
шедшего из разночинской среды, по-
скольку «чин асессорский» давал право
на личное дворянство. «Асессорство»
открывало доступ в «благородное обще-
206
Колодези св. Антония и Феодосия Печерских
ство» и к высшим должностным местам.
Многие молодые шляхтичи, дети ка-
зацкой старшины, богатых землевладель-
цев с Левобережья поступали на служ-
бу в Киевское губернское правление на
самые ничтожные должности и получа-
ли самые мизерные зарплаты, но легко
мирились с этим, надеясь «достичь асес-
сорства» и получить право нобилитации.
В конце XVIII и в начале XIX века
Киев был наполнен этой в общем-то бе-
зобидной, но и вполне бесполезной ук-
раинской поместной молодежью.
Служебными делами такие панычи
интересовались мало, о самообразовании
не заботились. Полагались в основном
на «благоволение начальства» и на ту
старосветскую истину, что главное —
это уметь ждать, а со временем все ус-
троится само собой. Поэтому большим
ударом стал для них закон от 6 августа
1809 года, согласно которому титуляр-
ный советник (чин 9 класса) мог стать
коллежским асессором (чин 8 класса)
лишь при наличии у него диплома уни-
верситета или же сдав экзамен по спе-
циальной программе.
К тому времени многие панычи стали
панами и, потеряв надежду на «асессор-
ство», покинули обманувшие их стены гу-
бернского правления, чтобы начать борь-
бу за дворянство заново и менее мирным
путем — с помощью документов, удос-
товеряющих непричастность их предков
к «хамскому труду» хлеборобов, с помо-
щью прошений, петиций и судов. У мно-
гих на эти хлопоты ушла вся жизнь.
Колодези св. Антония и Фео-
досия Печерских — На дне овра-
га, разделяющего теперешние Ближние
и Дальние пещеры, несколько ближе к
последним, св. Феодосий выкопал не-
большой колодец, названный его именем,
а св. Антоний свой студенец ископал у
подошвы противоположной горы.
По преданию, оставивший общежи-
тельный Печерский монастырь анахорет
Антоний ежедневно ходил за водой к од-
ному из этих источников, где встречал-
Колодезь св. Антония и колодезь св. Феодосия в Лавре. Рис. Н. Хохрякова по наброску
В. Филимонова. 1887 г.
207
Колониальный магазин, бакалейная мелочная лавка
ся с преподобным Феодосием, ставшим
со временем игуменом и смирения ради
носившим воду для своей братии из дру-
гого источника. Здесь среди глубокого
безмолвия дебри святые основатели Ла-
вры вели духовные беседы и обсужда-
ли дела обители.
В записках московского митрополита
Платона, бывшего на богомолье в Лав-
ре в 1804 г., упоминается почему-то
только один монастырский «кладезь»,
но в описании Киева, составленном
А. Муравьевым в 1843 г., пишется, что
ближайший от Дальних пещер колодец
назывался Феодосиевым, а «по другую
сторону оврага под сенью развесистых
дерев находился иной кладезь, более об-
деланный, со скамьями вокруг него, —
это был Антониев». Последний стал ме-
стом паломничества богомольцев, для ко-
торых монастырь соорудил металличес-
кую беседку-киворий.
К Антониеву колодцу от Ближних
пещер вела крутая деревянная (в наши
дни железная) лестница, подвешенная
на высокой опорной стене конца XVIII
века. Идею расчистки ключей в основа-
нии горы и сооружения подпоры подал
в бытность в Киеве комендантом (в
1680 гг.) талантливый инженер-форти-
фикатор Патрик Гордон.
С давних времен в засуху у колоде-
зя св. Антония совершались молебны о
ниспослании дождя. Один из них с кре-
стным ходом был совершен в знойном
мае 1809 г. Митрополит Серапион ос-
вятил воду в источнике с прочтением на-
последок молитвы о ниспослании дождя
и коленопреклонением. «Кушанье в этот
день было в Лавре все постное, а рыб-
ного не было для моления о дожде». В
9 часов вечера действительно выпал
дождь. «Чудо новое! — писал владыка
в своем дневнике.— Видно, молитва ка-
кого-то праведника услышана».
6 июня снова было митрополичье мо-
лебствие на Подоле у фонтана Льва, и
к полуночи разразилась гроза. Засуха
окончилась 20 июня после третьего мо-
лебна на колодезе на нижней террасе под
Андреевской церковью,— там, где те-
перь небольшой скверик со старинной
литой беседкой.
Колониальный магазин, бака-
лейная мелочная Лавка — перво-
начально — заведение, торгующее спе-
циями, кофе, чаем, пряностями, фрукта-
ми, сухими плодами, называвшимися в
старину греками-торговцами «бакалия-
ми» (изюм, финики, миндаль, орехи,
смоквы).
Позже такие лавки стали называться
в быту просто бакалеями. Их посетите-
лям предлагались, кроме колониальных
товаров, разные местные деликатесы
(икра, сельди, сыры, колбасы, булки).
Такими же товарами торговали мелоч-
ные бакалейные лавки (или просто «ме-
лочные лавки»).
Один такой магазинчик начала XX
века описан в книге бытописательницы
О. Шалацкой: «В нижнем этаже его
(доходного пятиэтажного дома.—
А. М.) приютилась мелочная лавочка с
заманчиво размалеванной вывеской, на
которой изображался турок в необычай-
но широких синих шароварах, раскури-
вающий кальян. Доморощенный худож-
ник, очевидно, силился олицетворить на-
слаждение на лице восточного человека,
но у него получалось вместо наслажде-
ния тупое страдание.
На другой половине вывески, разде-
ленной входной дверью, красовались на-
малеванные булки, колбаса, чай, сахар и
прочие заманчивые снеди [...]
За прилавком стояла толстуха лет со-
рока пяти в просторной куцавейке. Ла-
вочницу звали Агафьей Гурьевной Ти-
хоновой. Бакалейными товарами она тор-
говала добрую половину своей жизни по
208
Комиссар академии
разным концам Киева; здесь же обос-
новалась недавно, но успела зарекомен-
довать себя, и дела ее шли бойко.
В оборот она пускала довольно со-
лидный капитал, и ее лавочка считалась
лучшей в околотке: там всегда можно
было достать более доброкачественные
продукты, притом Агафья Гурьевна не
обвешивала так, как прочие продав-
цы». В описанном в романе эпизоде в
лавочку приходит молодая жилица до-
ма, чтобы купить фунт сладкого мин-
даля для своей умирающей матери.
(Молоко из тертого миндаля принима-
ли от болей в груди).
Комедианты — актеры-профессио-
налы, цирковые артисты, любители из
мелких чиновников, ремесленников, гра-
мотных мастеровых, объединявшиеся на
Пасху и Святки во временные труппы,
игравшие в балаганах комические фар-
сы, комедии, пантомимы и дававшие та-
кие специфически балаганные представ-
ления, как «Защита Севастополя» или
«Штурм Измаила».
Комедиантская среда первой полови-
ны XIX века не была еще богемой в со-
временном понимании. В быту комеди-
ант почитался шутом. И тем не менее,
из любителей выходили подчас и хоро-
шие артисты.
В автобиографической повести извест-
ный в 1830—1840 гг. киевский актер Сте-
пан Карпенко повествует (правда, в очень
плохих стихах) о довольно типичной для
его времени судьбе артиста, который, бу-
дучи вполне преуспевающим чиновником,
все же бросает службу ради сцены:
На важном месте я служил,
Везде различный толк раздался,
Пред мною каждый преклонялся
И уважением дарил! [...]
Артистом, право, лучше быть,
Чем с притеснением дружиться
И в канцеляриях служить!
Ближе к концу XIX века появились
театральные школы и студии, но многие
начинающие артисты по-прежнему гра-
нили свои таланты в закулисной среде.
Жизнь молодого киевского комедианта
прекрасно описана в мемуарах А. Вер-
тинского. Да и сам он может служить
примером комедианта-любителя, ставше-
го великим артистом.
Комиссар академии — помощник
эконома Киевской духовной академии,
заведующий закупками провизии для
ее столовой и другими хозяйственными
вопросами.
Среди академических комиссаров ве-
ликим чудаком и оригиналом, истинным
киевским антиком прослыл Александр
Семенович Дорогановский, воплощавший
в себе мещанский аскетизм старого По-
209
«Коммерческие номера»
дола с распространенным среди деятелей
академии культом «бессребреничества».
Академия видела в своих стенах мно-
гих ревностных подражателей Христу.
Непосредственный начальник Дорога -
невского, ректор Муретов (см. Ректор-
бессребреник Димитрий Муретов) так-
же отличался большим равнодушием к
деньгам, но Дорогановский поражал всех
не столько презрением к богатству,
сколько необычайной бережливостью и
неусыпной заботой о общем благе. И ес-
ли единомышленников Муретова на По-
доле называли бессребрениками, то До-
рогановский остался в памяти горожан
«коммунистом».
О знаменитом старокиевском комис-
саре-коммунисте в свое время ходило
много преданий и анекдотов. Н. Раки-
тин написал пространную биографию
этого замечательного человека «Акаде-
мический комиссар», опубликованную в
1894 г. в журнале «Киевская старина».
Процитируем два отрывка из нее. О
практиковавшемся Дорогановским обоб-
ществлении «капиталов» пишется так:
«Как истинный коммунист, денег сво-
их Семеныч никогда не запирал, а про-
сто клал их под тюфяк, о чем знали все,
посещавшие нашего героя. Кому нужно
было, те, не утруждая ни себя, ни его
излишней формальностью, одалжива-
лись, запустив под тюфяк руку. Заме-
чательно, что за всю его долголетнюю
жизнь у него не случалось воровства; по
крайней мере, от Семеныча об этом ни-
кто не слышал.
Если его собственностью мог пользо-
ваться каждый, то, в свою очередь, и он
не пренебрегал тем, что ему предлагалось,
но никогда, ничего и ни у кого не про-
сил, и даже для видимости отказывался.
Под старость он довольно часто пользо-
вался подачками в виде разных яств, ко-
торые предлагались ему иногда и не без
расчета со стороны благодетелей».
Коммунист-бедняк всегда помнил о
ближних и старался помочь каждому
нуждающемуся из своих припасов:
«Лично для себя Семеныч, соблюдав-
ший во всем умеренность, издерживал
немного. Практическое же правило —
копить про черный день — не привива-
лось к нему. Безрасчетно щедрый, он в
то же время отличался крайней береж-
ливостью. За всю свою продолжитель-
ную жизнь он не выбросил ни одного
окурка папиросы: дома он складывает
окурки в пепельницу и при значитель-
ном накоплении фабрикует из них креп-
кий табак; в гостях же окурки прячет в
карман.
Пустые баночки, пробки, оберточную
бума1у, найденные на улице булавки,
шпильки, пуговицы, старый гвоздь,—
все, все подбирает Семеныч и прячет.
«Семеныч! Нет ли у вас шворочки об-
вязать корзинку?» — «Александр Се-
меныч! Дайте булавку подколоть юб-
ку».— «Александр Семеныч! Я видел
у вас как-то связку старых ключей. Не
подберется ли какой-нибудь к моему
замку? Я свой ключ потерял».
Всех, решительно всех удовлетворял
Семеныч, но предварительно обругает
за небережливость и беспорядок, по-
следствием которых бывают потери».
Коммунизм Семеныча был, конечно,
коммунизмом нищих, но в основе его ле-
жало вполне искреннее стремление жить
не для себя, а для блага ближних. На
старом мещанском Подоле таких людей
чтили и любили, и память об этих само-
отверженных чудаках, готовых снять с
себя последнюю рубаху, передавали из
поколения в поколение.
«Коммерческие номера»— Их
можно назвать в числе самых первых
гостиниц Киева. Одна из них — «Зе-
леная гостиница» — находилась на
Печерске, другая — «Европейская»
210
Коммерческие номера»
— на Крещатике, и, наконец, эта, тре-
тья, подольская, располагалась у само-
го Днепра, на Крещатицко-Набереж-
ной улице.
В очерках «По старому Киеву»
Ф. Бахтинского (псевдоним врача
Ф. Сенгалевича), печатавшихся в
1930 гг. в ж. «Глобус», утверждается,
что появление последней связано с раз-
витием киевской торговли в первой по-
ловине XIX века.
«Когда еще не было железной до-
роги и сам Днепр объединял и весь
транспорт Киева, и всю его торговлю
на Подоле, конечно же, должно было
появиться такое место, которое давало
бы приют и транспортному, и торгово-
му элементу. Таким местом и была
«Коммерческая гостиница». Она рас-
полагалась на углу Ильинской и На-
бережно-Крещатицкой улиц. Здесь,
поближе к порту и его складам, люби-
ли останавливаться богатые предприни-
матели и помещики, приезжавшие в
Киев из Житомира на экипажах поч-
тово-дилижансной станции, открытой в
1830 гг. бывшим войтом Кисилевским
на Подоле.
Торговля шла крупная, дельцы
встречались в ресторане этой портовой
гостиницы, здесь же отмечались боль-
шие сделки — с шампанским, музыкой,
цыганами.
По подольскому преданию, записан-
ному Ф. Бахтинским в 1920 гг., заве-
дение славилось в старину разгульной
жизнью постояльцев: «Гремела «Ком-
мерческая гостиница». Свадьбы, балы,
концерты, танцы, торжественные при-
емы, банкеты, купеческие собрания,
пьянки приказчиков и писарей.
Не здесь ли была составлена знаме-
нитая «Суплжа на знищення Магде-
бурзького права»? В этом длинном, вы-
держанном в характерно-сатирическом
тоне стихотворении, написанном на бе-
зупречном для того времени украинском
языке, войт Кисель уличался в том, что
он проиграл Магдебургское право в кар-
ты, а генерал-губернатор Левашов, так-
же по пьяному делу, воспользовался
этим проигрышем».
После проведения через Киев желез-
ной дороги мир киевской коммерции пе-
реместился в иные, далекие от днепров-
ской набережной, центры.
Захирела и сама портовая гостиница.
Здесь стали селиться всякие мелкие
дельцы: торговцы, сбывавшие дрова или
партии дешевых привозных яблок, тата-
ры, скупавшие старые вещи. В соответ-
ствии со своим новым статусом, заведе-
ние стало называться скромнее,—
«Коммерческими номерами».
К концу века и это наименование ка-
залось для него слишком пышным. Ни-
какой коммерцией здесь уже не пахло.
Номера давали приют всяким малообе-
спеченным постояльцам, добывавшим
средства на существование работой в
порту, приезжим, мелким жуликам, во-
рам, опустившимся на дно пьяницам из
чиновников, мещан и военных, обзавев-
шимся деньгами босякам и грузчикам с
пристани. Видное место среди постояль-
цев «Коммерческих номеров» занимали
попрошайки-стрельцы, и поэтому киев-
ляне шутя называли их «Стрелецким
клубом».
А. Куприн считал это заведение са-
мым неприглядным местом во всем Ки-
еве. Одно время он поселился здесь,
чтобы познакомиться с жизнью киев-
ского «дна». Книга «Киевские типы»
многим обязана его впечатлениям от
«Коммерческих номеров» у Ильинской
церкви.
В наше время этот комплекс зданий
сохранился в виде забитых досками ру-
ин с проваленными полами и обрушен-
ными перегородками. Что с ними будет
дальше, неизвестно.
211
Конка
Конка. Современный рисунок по старой фотографии.
Конка — новый вид общественного
транспорта, заменивший малопригодные
для Киева омнибусы. Вагоны конки дви-
гались по рельсам. Конкурс на лучший
проект городской железной дороги был
объявлен думой в 1886 г., и победите-
лем его оказался выдающийся киевский
строитель генерал-майор А. Е. Струве.
(В Петербурге конка действовала с
1863 г.)
Шумный банкет по поводу закладки
первых рельсов состоялся 18 июня
1891 г. на базе строителей в конце Боль-
шой Васильковской улицы (Депо город-
ской железной дороги находилось тогда
между скотобойней и кирпичным заво-
дом Субботиной, неподалеку от тепе-
решнего троллейбусного парка).
Тогда же киевляне впервые увидели
вагоны конки, поставляемые в Киев с
принадлежавшего Струве Коломенского
вагоностроительного завода. Они были
небольшие (6 метров в длину) и легкие.
Места для сидений располагались попе-
рек кузова. Всего их было 16, и 8 мест
отводилось для стояния на площадках.
Знаменитый генерал строил хорошо и
быстро, и уже через две недели после
торжества проложенный им железный
путь достиг Владимирской церкви, сто-
явшей возле теперешнего дворца «Укра-
ина». Одновременно с этим от Жилян-
ской улицы тянулась встречная линия, и
20 июля 1891 г. открылось движение
конки от Лыбедской до Троицкой пло-
щади (т. е. до угла Жилянской ул.).
Тогда же были опубликованы первые
в нашем городе правила для пассажиров
общественного транспорта: «Пользовать-
ся конкой могут лица, представляющие
гарантию благопристойности и чистоты.
Лица, находящиеся в пьяном состоянии
или в запачканной и зловонной одежде
(трубочисты, ассенизаторы и проч.) в ва-
гоны не будут приниматься, точно так же,
как и имеющие с собой зловонный или
неудобный по разным причинам багаж.
Вход в вагоны может допускаться
только с задней площадки, причем сто-
ять на площадках во время движения
воспрещается. Дети до пяти лет перево-
зятся бесплатно, причем запрещается
располагать их стоя, а обязательно от-
водить (им) места для сидения». Есте-
ственно, как теперь, так и сто лет назад
на эти правила никто не обращал вни-
мания: в вагонах царила вечная давка,
толкотня и неразбериха.
В выходные и праздничные дни на-
плыв пассажиров был так велик, что пе-
реполненные вагоны постоянно ходили
под красными флагами, предупреждав-
шими пассажиров на стоянках, что по-
садки не будет. Кони надрывались на
долгом подъеме, а пассажиры страдали
от тесноты и медлительности движения.
212 W
Консистория, дикастерия
В первый же год работы конки в га-
зетах появилось множество жалоб на не-
удобства общественного транспорта:
«Вагоны наполняются до такой степени,
что на скамейках сидят по 6 человек и,
кроме того, задние и передние площад-
ки сплошь заняты стоящими пассажира-
ми. По всей линии в послеобеденное
время (речь идет о праздничном дне.—
А. М.) до прекращения движения мож-
но было, вплоть до Демиевки, видеть це-
лые толпы публики, ожидавшей вагонов
и не попадавшей в них ввиду абсолют-
ного переполнения.
Мы думаем, что администрация кон-
ки могла бы увеличить число вагонов в
таких случаях, пуская их чаще или же
по два, как делают конки в других го-
родах».
Через несколько месяцев эксплуата-
ции конки выяснилось, что киевский ре-
льеф ей противопоказан. На участках с
длительным подъемом к двум постоян-
ным лошадям подпрягали еще четыре.
Но это не спасало положения — за ко-
роткий срок от переутомления, истоще-
ния и травм пало около полусотни жи-
вотных.
Осмотрительный генерал Струве
предвидел такое развитие событий, и,
как только в газетах началась кампания
в защиту истязаемых его фирмой лоша-
дей, он тут же выпустил на линию (до-
стигшую к тому времени уже «Европей-
ской» гостиницы в начале Крещатика)
один из семи заранее припасенных ло-
комобилей.
Первая проба парового трамвая про-
изошла 7 февраля 1892 г. Недолгая
эпоха гужевой железной дороги завер-
шилась.
Некоторое время локомобили ходили
от Демиевки до теперешней площади
Толстого, а на ровном участке дороги
(до Царской площади) продолжала дей-
ствовать конка. Потом трамвай господ-
ствовал в центре, а на окраинах продол-
жали трудиться локомобили. В отдален-
ных уголках города ходили конки.
Из всех трех видов тогдашнего обще-
ственного транспорта только трамвай
оказался прибыльным. В 1895 г. конная
тяга на киевской железной дороге была
окончательно упразднена.
Консистория, дикастерия (арх.)
— административное управление епар-
хии или, как говорили в XIX веке, «при-
сутствие по делам православного духо-
венства».
Консистория исполняла роль церковно-
го суда и ведала хозяйством. Во второй
половине XIX века в ее штат входили 7
членов, секретарь, его помощник, 4 сто-
лоначальника, 2 письмоводителя, регист-
ратор, архивариус, епархиальный архитек-
тор и 15 канцелярских служащих. Пред-
седателем был викарий, а текущими де-
лами ведал консисторский секретарь.
В старину эти секретари назывались
кафедральными писарями. Из их числа
вышли некоторые киевские знаменитос-
ти, например, сподвижник И. Мазепы
и гетман в изгнании Филипп Орлик,
именем которого названа одна из улиц
Киева и парижский аэродром, располо-
женный на землях, некогда принадле-
жавших сыну гетмана. В 1720 годах ка-
федральным писарем служил и Тимофей
Щербацкий, ставший впоследствии ки-
евским митрополитом и митрополитом
московским.
Среди знаменитых председателей ки-
евской консистории можно назвать ук-
раинского историка XVII века Феодо-
сия Софоновича, а также ученых-про-
светителей XIX в.— викариев Иринея
Фальковского и Порфирия Успенского.
Консистория пользовалась далеко не
лучшей репутацией. Киевляне видели в
ней место, где окопались опытные крюч-
котворцы, взяточники и волокиты. Не-
213
Контрактовичи
даром епископ Порфирий Успенский го-
ворил, что, если надо, консисторские чи-
новники вытянут провинившегося попа
сухим и со дна Днепра.
КонтраКТОВИЧИ — помещики, при-
езжавшие в Киев во время контрактов
со всем своим семейством. Некоторые из
них останавливались в городе на месяц-
полтора, заводили знакомства, выдава-
ли замуж дочерей, торговали зерном, ле-
сом, делали крупные закупки кофе, са-
хара, варенья, кухонных специй на це-
лый год вперед, покупали книги, карти-
ны, сервизы, мебель, посещали концер-
ты, балы, банкеты, театры и балаганы.
Польские помещики отправлялись на
контракты во главе огромных обозов,
везших в Киев не только продукцию
крепостного хозяйства, но и многочис-
ленную челядь, бочонки с серебряными
рублями и дукатами, бочки с бигосом,
разнообразные соления и копчения (по-
скольку истинные польские гурманы из-
давна считали, что в Киеве негде и по-
обедать) и даже возы с дорогой мебе-
лью, чтобы «прилично» обставить сни-
маемые у мещан квартиры.
Киевляне нередко арендовали большие
дома, которые держали круглый год поч-
ти пустыми в расчете на контрактовичей.
Состоятельные горожане не считали для
себя зазорным ютиться во время контрак-
тов во флигельках, мезонинах и даже на
кухнях вместе с прислугой, сдавая свои
квартиры заезжим панам, фабрикантам и
купцам. (Так поступал, например, изве-
стный кафедральный протоиерей, профес-
сор духовной академии И. Скворцов,
имевший хороший дом на Подоле).
Арендные цены назначались совер-
шенно фантастические, и нередко хозя-
ева получали за контрактовый месяц та-
кие суммы, которых хватило бы запла-
тить за снимаемый дом. Так, за месяц
проживания в доме Сперанского по
Александровской ул. на Печерске (угол
с Липской,— позже здесь жили граж-
данские губернаторы) графиня Потоц-
кая платила около 4 тысяч руб., чего он
сам, может быть, и не стоил.
Одиозный панский гонор нередко
подталкивал польских «дидичей» (поме-
щиков) на совершенно безумные поступ-
ки. В контрактовые дни на улицах Ки-
ева можно было увидеть богатого пана,
расхаживающего по магазинам в сопро-
вождении вооруженного гайдука, обре-
мененного бочонком с серебром и не-
брежно бросавшего на прилавок монеты
горстями за любую приглянувшуюся гос-
подину вещицу. Предприимчивые хозя-
ева квартир выставляли, бывало, на вид-
ном месте какую-нибудь дорогую без-
делушку, и новоприбывший квартирант,
едва переступив порог, тут же начинал
торг, оканчивавшийся баснословной
сделкой.
Собственно говоря, это делалось для
того, чтобы «прогреметь по всему горо-
ду» и стать «героем» слухов и толков.
Подобным «геройством» отличались и
украинские «дидичи».
В одной из повестей Т. Шевченко
приводится старое киевское предание о
переяславском помещике, скупившем пе-
ред контрактами все имевшееся в горо-
де шампанское и бесплатно поившем им
всех приезжих, чем, действительно, сни-
скал себе бессмертную славу (хотя и не
без участия великого писателя).
Впрочем, подобные безумия имели
под собой и некий завуалированный
практический смысл в том случае, если
«дидичи» привозили с собой дочерей-не-
вест или сыновей-женихов. Поднятая от-
цами шумиха делала их предметом все-
общего внимания.
Со временем из контрактовичей вы-
работался особый тип людей, которые
постоянно думали о Киеве и мечтали
обязательно вернуться туда вновь, что-
214 чч
Контрактовыми
бы вдохнуть атмосферу праздника, при-
частиться к миру карнавала, где все про-
исходит не так, как в обыденной жиз-
ни, а совсем наоборот, где не трудятся,
но развлекаются, где деньги не копят,
но весело швыряют на ветер.
Типичный носитель этой формы ки-
евского умопомешательства описан в
рассказе писателя-охотника А. Фаресо-
ва «Уголок Малороссии»:
«Что касается жены его (помещика
из-под Белой Церкви.— А. М.) Ната-
льи Александровны, то это была краси-
вая женщина и прекрасная хозяйка, про-
падавшая с раннего утра где-то с бабами
в погребах, делая масло, сметану и тво-
рог на продажу. Зато когда ей предостав-
лялась необходимость ехать в Киев,— все
сбережения полугодового труда она уму-
дрялась спустить в один день, покупая се-
бе дюжинами лучших перчаток, тончай-
ших духов, платья прямо из Парижа и
какого-то тонкого и нежного белья.
Номер гостиницы, где она останавли-
валась, всегда был переполнен самыми
разнообразными попрошайками. Были
здесь и иностранные подданные, обма-
нувшие у себя в Берлине своих довери-
телей и приехавшие в Киев срывать с
русских панов куртажи и прикидывать-
ся перед их сострадательными дамами
неисправимыми Дон Кихотами...
Но более было попрошаек туземного
происхождения, спустивших давно от-
цовское и женино достояние, обвиняв-
шихся в нарушении почти всех запове-
дей Моисея, но угодивших беспринцип-
ной расточительности Натальи Алексан-
дровны, принимавшей всех этих лиц у
себя в номере, слушающей их грустную
повесть и душевно тронутой их поясны-
ми поклонами и почтительнейшими по-
целуями ее ручек.
Ни одному слепому и увечному бан-
дуристу на деревенской ярмарке она не
бросала всю свою жизнь десяти рублей,
а для попрошаек из культурного круга
не жалела и сотен.
После таких поездок в Киев у нее
опять начиналось в Барятине недосыпа-
ние ночей, по целым дням шла работа с
коровницами за маслом и творогом, а в
заключение — опять Киев, безсполез-
ные покупки и попрошайки».
Ежегодные поездки в Киев были для
жаждавших «праздника жизни» кон-
трактовичей единственной возможнос-
тью вырваться из безотрадной прозы их
деревенского существования.
«Одиннадцать месяцев в году,— пи-
сал про героя одного из своих фельето-
нов юморист М. Л. Гольдштейн,— он
ждет контрактов терпеливо, уверенно,
настойчиво. Чего он ждет? Чего он
ищет? —это эдиповская загадка [...] В
середине января ему уже не сидится. Он
говорит себе: пора ехать! Он верит са-
мому себе, что пора ехать — и он едет».
Любители контрактовой жизни съез-
жались задолго до начала самих торгов.
Благодаря им зимний сезон начинался
намного раньше официального дня от-
крытия ярмарки.
«В Киеве,— продолжает свой рас-
сказ наблюдательный М. Гольд-
штейн,— еще никого нет. «Господа
только к 15 февраля съезжаются»,—
докладывает в гостинице человек с улыб-
кой. Дурак! Он сам знает, что к 15-му.
Что ж такое, он проживет три недель-
ки — эка важность! А пока он делает-
ся регулярным посетителем [кафе Б. Се-
мадени в доме] Штифлера. Выпивает
сорок чашек черного кофе и читает га-
зетки. Каждый день. Целый день.
Вечером он в театре или в цирке, по-
тому что дело делом, а развлечения —
особая статья. Ей-богу, в Киеве непло-
хо живется. Да...
Но как-то скучно стало. Черное ко-
фе надоело. Газетки надоели. Он уже
видел Кошица в «Отелло», Соловцова
215
Контрактовые деньги
в «Гамлете», Светлова в «Отелло» и
Мичурина в «Гамлете».
К счастью, контракты уже начались.
Теперь за дело! Кто даст под третью за-
кладную 30 тысяч рублей? Никто? Ну,
так десять тысяч? Нет? Ну, две? Не же-
лают... Странно. Делать нечего — надо
за пшеничку взяться. Два рубля? 1,5?
Рубль? Вовсе не желаете? Черт с вами!»
Особую роль в жизни контрактовичей
играли кутежи и азартная игра в полу-
легальных притонах (игорные дома в Ки-
еве были запрещены вплоть до 1905 г.).
Контрактовичи представляли собой
своеобразную часть временного населе-
ния Киева и оказывали на его быт и
нравы заметное влияние. С их приез-
дом полусонная жизнь старого губерн-
ского города оживлялась и горожанами
овладевали многообразные страсти, сре-
ди которых погоня за шальными день-
гами, поиски выгодных сделок и жаж-
да сразиться за зеленым сукном в рас-
чете на слепой случай занимали самое
видное место. Контрактовичи приучи-
ли киевлян к мысли, что с приезжими
нечего церемониться. Киевские гости-
ницы были дороже столичных, в рес-
торанах кормили хорошо, но брали
втридорога.
Иначе говоря, хотя многие из кон-
трактовичей были дворяне, они привнес-
ли в жизнь Киева дух предприниматель-
ства, алчности, сребролюбия и замешен-
ного на деньгах буржуазного гедонизма.
Контрактовые деньги — субсидия
(в 1857 г.— 17 руб.), выдававшаяся
студентам Киевской духовной академии
в начале года перед контрактами для
приобретения тех вещей, которые не вы-
давались им бесплатно (шляпы, перчат-
ки, палки и т. п.).
Контрактовый дом — см. Город-
ской дом.
Контракты — большие торги в Ки-
еве, приуроченные указом императора
Павла Петровича от 27 сентября 1797 г.
к дням старинных Крещенских ярмарок,
происходивших на Подоле с XVI века.
В отличие от обычных торгов, на кон-
трактах совершались крупные сделки
(те, что не превышали ста рублей, мож-
но было оформить на месте, в уездном
суде).
Первые киевские контракты 1798,
1799 и 1800 годов происходили в зда-
нии старой ратуши на Подоле. Для ут-
верждения сделок купцы, мещане и по-
мещики в Присутственные места на Пе-
черске, где платили в казну определен-
ный процент от общей суммы купли-про-
дажи и получали соответственный юри-
дический документ в судебной палате.
В 1801 г. открылся специальный Кон-
трактовый дом неподалеку от Покров-
ской церкви на Подоле (см. Городской
дом) и с этого же года здесь с 7 янва-
ря по 8 февраля ст. ст. стали происхо-
дить специальные выездные сессии
гражданской палаты губернского суда, на
которых оформлялись контракты на по-
ставки крупных партий зерна, куплю и
залог имений, продажу крепостных, под-
писывались договоры по найму управля-
ющих, инженеров и агрономов.
С 1840 годов среди крупных сделок
видное место стали занимать поставки
продукции сахарных заводов и оборудо-
вания для них. В 1850—1870 гг. хлеб-
ный рынок стал перемещаться в Одессу
и другие южные порты. Киевские кон-
тракты служили теперь для съездов са-
харных заводчиков. Такую роль они иг-
рали влоть до Первой мировой войны.
Параллельно с контрактовыми делами
внутри и вокруг Контрактового дома раз-
ворачивались также и Крещенские яр-
марки, налоги от которых поступали в го-
родскую казну. Ярмарочный городок со-
ставляли сотни магазинов, лавок, пала-
216
Контракты
ток, рундуков, десятки балаганов для все-
возможных выставок и представлений.
На ярмарку приезжали купцы из
Италии, Австро-Венгрии, германских
королевств и княжеств, из многих горо-
дов России, с Кавказа, из Персии, Бу-
хары и даже из далекого Китая.
Сами киевляне почти терялись среди
приезжих торговцев, и их товары не иг-
рали здесь сколько-нибудь заметной ро-
ли. Они торговали своей неплохой, руч-
ной работы, но довольно дорогой мебе-
лью. (Приехавший как-то на Крещен-
скую ярмарку известный писатель Баль-
зак присмотрел для своего парижского
дома стулья, но они оказались ему не по
карману. Классик ограничился несколь-
кими литографическими видами Киева,
которыми мечтал украсить лестницу в
своей квартире).
Большим спросом пользовалась не-
дорогая, но добротная и художественно
выразительная посуда Межигорской фа-
янсовой фабрики а также изготовлявши-
еся там отличные фарфоровые скульп-
турки. В расчете на иностранных поку-
пателей киевские мастера делали неболь-
шие бюстики римских пап, что вызыва-
ло недовольство определенных кругов. В
1860 годах появились памятные тарел-
ки с изображениями покойного Тараса
Шевченко.
Киевляне сбывали на ярмарке гро-
мадное количество книг, брошюрок и
бумажных иконок лаврской печати, сот-
ни пудов киевского сухого варенья, ико-
ны и кипарисовые крестики местных
мастерских, изделия кожевников и гон-
чаров, недорогие хозяйственные подел-
ки и полностью монополизировали тор-
говлю пряниками, служившими ярмароч-
ным сувениром (их нередко делали в ви-
де комичных, ярко окрашенных фигурок
и называли в быту «веселыми пряника-
ми»), и конфетами.
Неплохо зарабатывали на контрактах
продавцы алкогольных напитков. Как пи-
сал в 1851 г. в ж. «Современник» С. По-
номарев, «местные торговцы бакалейных
лавок выручали в день до 10 тыс. руб
ассигн. и более, так что едва успевали по-
лучать деньги; продавец пива продавал в
день более 1000 бутылок, которые тут
же на месте распивались, и до 150 по-
лубочек (в 20 ведер) на вывоз».
Из привозных товаров контрактовым
сувениром служило казанское мыло
«Свежее сено» с кумариновой отдушкой,
добывавшейся в старые времена из тра-
вы «пахучего колоска».
Торговцы и покупатели съезжались в
Киев на Крещение (6 января по ст. ст.)
по установившемуся санному пути (бли-
же к 1840 гг. съезды отнесли на время
более устойчивых морозов, и они проис-
ходили с 15 января по 1 февраля, а ино-
гда и позже, что зависело от погоды).
По всем дорогам, ведущим к городу,
тянулось множество обозов, повозок и
гринджол. Подступы к городу охраня-
лись специально рассылаемыми во все
концы конными отрядами. (Собственно,
для охраны приезжих от разбоя на до-
рогах и содержалась в старину мещан-
ская кавалерия).
От Василькова до Виты и от Белго-
родки до Киева разъезжали казачьи па-
трули, «чтоб не случилось где-либо по
дороге ссор, драк, или, сверх чаяния, и
грабежа».
Контракты начинались с великолепных
торжеств крещенского водосвятия 6 ян-
варя ст. ст. и с так называемой «магде-
бургской церемонии» городского войска,
которое шествовало от древнего Успен-
ского собора на Подоле с магистратским
знаменем (Золотой корогвой), многими
цеховыми знаменами, роскошно обмун-
дированной и богато вооруженной кон-
ницей («товариществом Золотой корог-
вы») и с артиллерией на Днепр, прида-
вая тем самым традиционному крестно-
217
Копеечные квартиры
му ходу духовенства во главе с митропо-
литом и архимандритами необыкновен-
ную, чисто столичную, импозантность.
В момент освящения вод Днепра вой-
ска салютовали, а артиллерия потрясала
воздух орудийными залпами. Многие
тогда (как писал мятежный польский ге-
нерал М. Чайковский) вспоминали про
славное прошлое «древней столицы» Ук-
раины-Руси и задумывались о великом
будущем «богоспасаемого града Киева».
По окончании церемонии по всему
городу начиналась хаотическая пальба
из ружей и пистолетов, войско возвра-
щалось к магистрату и расходилось по
своим цехам на «вечери», а в ратуше на-
чинался праздничный банкет для знати
и почетных гостей города, который счи-
тался одновременно и торжеством от-
крытия контрактов.
Первую речь говорил городской войт
(потом голова думы), за ним выступали
генерал-губернаторы, гражданские гу-
бернаторы, предводители дворянства и
именитые гости. Каждый тост сопро-
вождался залпом магистратских орудий.
После ликвидации Магдебургского
права в 1834 г. вместо городского вой-
ска в крещенской церемонии участвова-
ли солдаты киевского гарнизона, отчего,
по единодушному мнению киевлян, она
утратила весь свой прежний блеск и при-
влекательность.
Впрочем, с этого же времени возрас-
тает роль контрактов в культурной жиз-
ни города. Большая зала Городского до-
ма видела в своих стенах знаменитого Ли-
ста, виртуоза-скрипача Липинского, таких
звезд европейского музыкального мира,
как Ромберг, братья Венявские, Арто.
Особой симпатией прользовался в
Киеве виолончелист и композитор Ад-
риен Франсуа Серве (1807—1866), ко-
торого весьма придирчивая в иных слу-
чаях киевская критика называла «незаб-
венным». Благодарный гений в ответ на
успех сочиненного им «Воспоминания о
Спа» преподнес киевлянам лирическое
«Воспоминание о Киеве».
В Контрактовом доме выступал и пер-
вый городской любительский симфони-
ческий оркестр, организованный А. Па-
ночини. В дни больших зимних съездов
в старом Городском театре на Креща-
тике появлялись прекрасные театральные
труппы, давались драматические спек-
такли, оперы, балеты.
Как справедливо заметил Ф. Эрнст,
«в истории киевского театра контракты
сыграли действительно выдающуюся
роль», хотя к этому можно добавить, что
они познакомили киевлян не только с
лучшими чертами нового европейского
культурного досуга, но и привили страсть
к азартной карточной игре, вкус к легким
деньгам и погоне за наживой. Очевидно,
об этом тоже не следует забывать.
Копеечные квартиры — ночлеж-
ки для подольской голытьбы, где в
1860 гг. бралось не более 3 копеек за
ночь, а в 1870-х — 5 копеек. В 1865 г.
полицейский чиновник М. Мерналов
описал одну из них так:
Копеечные квартиры. Однодневная
перепись населения в ночлежном доме.
Рис. Г. Бролинга с наброска М. Федорова.
1870 годы.
218
Корзиночный промысел
«В ту же ночь я осматривал дом
Кольбасовой и нашел, что копеечная
квартира в этом доме состоит из трех
комнат [...] Комнаты углублены в зем-
лю на 1 аршин, вентиляторов нет, сы-
рость большая.
В таких трех комнатах я нашел 58 че-
ловек, лежавших на полу, один подле
другого, так тесно, что им трудно было
согнуть ноги; не было даже соломы на
подстилку. Воздух в комнатах был сы-
рой, удушливо-зловонный.
Народ разнообразный: крестьяне, ме-
щане, солдаты, отставные писцы, ино-
странцы, 4 женщины, двое детей; боль-
шая часть физиономий изношенных от
пьянства и нужды, иные страшно обо-
рванные и пьяные. По разбору оказа-
лось между ними 7 бродяг [...]
Паспортов никто не спрашивает.
Днем все они разбредаются, собирают-
ся только ночью». Основным континген-
том копеечных квартир в холодное вре-
мя года были босяки.
«К концу XIX столетия,— отмечает
В. Ковалинский,— в Киеве имелось 12
ночлежек на 1280 мест, тысяча из ко-
торых — в двух домах Николы и Фе-
дора Терещенко».
Терещенковские приюты функциони-
ровали бесплатно. В них было тепло и
чисто. О них много писалось в прессе.
Вместе с тем оставалось немало ночлеж-
ных домов и «постоялок», обстановка
которых мало чем отличалась от горь-
ковского «дна». Одно из таких заведе-
ний описано в рассказе О. Шалацкой:
«Мумиев вошел в растворенную на-
стежь калитку большого запущенного
двора с полуразрушенными постройка-
ми. Усадьба эта напоминала собой раз-
бойное гнездо. Квартиры походили на
западни и, по-видимому, служили при-
станищем различного сброда, вроде де-
шевых ночлежек.
Он долго блуждал, как в лабиринте,
из одной квартиры в другую, пока ему
не встретился подозрительный субъект
с взъерошенной головой. Мумиев обра-
тился к нему с вопросами. Тот, угрюмо
выслушав его, посоветовал обратиться к
хозяйке и даже вызвался проводить [...]
Постучав в тускло освещенное окон-
це, они стали выжидать результата. Спу-
стя немного времени дверь подалась, и
Мумиев со своим спутником вступили в
прокопченную дымом комнату, полную
женщин и детей.
Некоторые улеглись на полатях и на-
рах, а кому не хватило места,— на по-
лу. Другие, усевшись поближе к свету,
чинили свою одежду, накладывая запла-
ты. Одна группа мегер играла в заса-
ленные карты.
Воздух стоял удушливый, наполнен-
ный миазмами. Седая костлявая женщи-
на с засученными рукавами, ястребиным
взглядом и хищническим, в виде клюва,
загнутым носом выступила вперед. «Я
хозяйка. Что вам угодно?»
Коржи ДЛЯ гаданий — специаль-
но пересоленные полоски печеного тес-
та, которые гадающие девушки ели ве-
чером накануне Андреева дня (см. Ан-
дреев вечер), чтобы вызвать жажду. (С
этой же целью ели еще и сельди). Су-
женый должен был явиться во сне и по-
дать стакан воды.
Корзиночный промысел— По
дошедшему до наших дней преданию,
изложенному в газ. «Киевлянин» в 1890,
«привился этот промысел [в Киеве] со-
вершенно случайно. Какая-то богомол-
ка, вынужденная отстать от своих това-
рок по болезни, выучила, как плести
корзины, детей приютившей ее семьи, а
из этой семьи знание постепенно пере-
далось и другим.
Промысел передавался легко, т. к.
при простоте самого искусства он не тре-
219
Корзиночный промысел
бует никаких технических приспособле-
ний, к тому же он одинаково доступен
как детям, так и взрослым [...] Хоро-
ший кустарь выплетает таким образом до
6 корзин в день».
Очевидно, этот киевский миф о
«культурном герое», обогащающем лю-
дей полезным знанием, имеет под собой
какое-то реальное основание. Можно
предположить, что безымянная богомол-
ка пришла в Киев из Западной Украи-
ны, входившей тогда в состав Австро-
Венгрии. В XIX веке эта страна зани-
мала первое место по производству пле-
теной тары.
Начало европейскому корзиночному
промыслу положил немецкий лесничий
Рейтер, насадивший в 1832 г. на бере-
гу Эльбы первую промышленную план-
тацию с культурой ивы. В 1885 г. Гер-
мания вывозила 5972 тонны ивовых пру-
тьев на 597 тыс. марок.
Киевское корзиночное производство
сосредоточивалось в ближайших к горо-
ду селах Левобережья. Плетением кор-
зин из покупной лозы занимались так-
же жители Куреневки.
Самым лучшим сырьем считался «бе-
лолоз» (Salix viminalis), за ним шла «ше-
люга» (Salix acutifolia и Salix daphoides),
третий сорт — «чернолоз» (Salix cinerea),
четвертый — ветла (Salix aurita). Гото-
вые корзины продавались большими пар-
тиями скупщиками на Житием базаре.
С развитием железнодорожных пере-
возок фруктов из южных губерний, силь-
но продвинувших вперед и развитие са-
мого киевского садоводства и огородни-
чества, спрос на плетеную тару стреми-
тельно возрос, и с годами Киев стал ли-
дером корзиночного производства в им-
перии. Киевские стандартные пудовые
корзины (или просто «пудовые») можно
было встретить во всех концах России.
Кроме удобной и легкой тары для
фруктов, ягод и овощей, делались до-
рожные сундуки с железными завеска-
ми и уголками, которые до сих пор мож-
но найти на чердаках старых киевских
домов, плетеные корзины для бутылок
и бутылей, ширмы, стулья, столы, садо-
вая мебель. И даже особые переносные
реликварии для паломников — неболь-
шие плоские коробочки, в которые скла-
дывались приобретенные ими в Киеве
крестики, иконки, ладанки и бутылоч-
ки со св. водой. Эти изящные корзиноч-
ки богомольцы носили на груди.
Некоторые предметы из лозы, пред-
назначавшиеся для жилых интерьеров,
лакировались и бронзировались. Деше-
вая плетеная мебель считалась принад-
лежностью мещанского интерьера, но
она встречалась и в зажиточных домах,
особенно в тех случаях, когда хозяева
стремились подчеркнуть простоту своих
вкусов и презрение к роскоши. Плете-
ный диван красовался, например, в гос-
тиной сестры киевского генерал-губерна-
тора Дондукова-Корсакова, занимав-
шейся в Петербурге христианской бла-
готворительностью и отличавшейся боль-
шой скромностью в быту.
Корзиночный промысел благодаря
своей органической связи с селом и сво-
ей традиционной «семейности» (корзи-
ны плели и взрослые, и дети, а семья
составляла «мастерскую») способство-
вал сохранению патриархальных нравов
в среде городских ремесленников. В
1890 гг. Киев оставался единственным
большим европейским городом, где зна-
чительная часть трудового населения все
еще сохраняла «деревенские» (народ-
ные) обычаи, украинский костюм и
язык. «В праздничный день в цер-
ковь,— писала одна из газет того вре-
мени,— мужчины идут одетые в казач-
ки, женщины же в цветных корсетках и
в сафьяновых сапожках».
Из среды киевских корзиночников
выходили истинные художники своего
220
Король-балагул Антон Шашкевич
дела, изготовлявшие неповторимые ве-
щи. Древний промысел сохраняется на
Киевщине по сей день.
Самым выдающимся мастером совре-
менного лозоплетения считается народ-
ная художница из пригородного села
Хотяновка, удостоенная в 1988 г. зва-
ния заслуженного мастера народного
творчества за свои уникальные хлебни-
цы, сухарницы, корзины и плетеные
блюда.
Король-балагул Антон Шаш-
кевич— Кроме евреев, занимающихся
извозом, балагулами называлась также
часть золотой (в основном — польской)
молодежи эпохи романтизма, подражав-
шая вольной жизни знаменитых путеше-
ственников, авантюристов и искателей
приключений.
У каждого балагулы была своя кры-
тая повозка и четверка коней. Они но-
сили украинские свитки, черкесские по-
яса, кожаные штаны, курили люльки и
в знак протеста против галломании го-
ворили только по-украински. Было, ко-
нечно, немало бездельников, которые ез-
дили с ярмарки на ярмарку, устраивали
пьянки, оргии, провоцировали «истории»
и скандалы. Но среди этой буйной мо-
лодежи попадались и действительно
вольнолюбивые, творческие натуры, не
находившие себе места в обыденной
жизни.
Как пишет И. Франко, одно время
«королем балагул» был известный поль-
ско-украинский поэт Антон Шашкевич,
успевший побывать в тюрьме за участие
в польском восстании 1831 года.
По преданию, его арестовали во вто-
рой раз уже как «короля» буйной моло-
дежи, и в ответ на обвинения генерал-
губернатора Бибикова он устроил нечто
вроде официальной сдачи своего «ски-
петра» — балагульской нагайки.
Приняв требование властей, отставной
«король балагул» вел «благопристойную
жизнь», но в 1863 году вновь вышел из
повиновения и примкнул к восстанию,
после поражения которого эмигрировал
в Галичину.
Балагулы странствовали по дорогам
Украины и после польского восстания
1863 г. В 1864 г. одного из них видел
под Киевом на Житомирском тракте
корреспондент «Киевлянина». Газета эта
отличалась воинственной антипольской
направленностью, поэтому и представ-
ленный здесь образ последнего Дон Ки-
хота старинных киевских дорог смахи-
вает на карикатуру:
«В углублении буды, похожем на пе-
щеру, сидел я со своим спутником, оде-
тым в серую чамарку, с неизбежными
черными шнурками. Во всю дорогу он,
неизвестно для чего, держал под мыш-
кой пистолет. Черные висячие усы при-
давали его фигуре воинственное выраже-
ние, хотя он никогда не служил ни в во-
енной, ни в статской службе.
Говорил он на ломаном русском язы-
ке, вставляя в свой разговор польские
фразы [...] Это был один из представи-
телей так называемой «бурковой» шлях-
ты, известных в Юго-Западном крае
под именем балагул. Тип этот сложил-
ся под влиянием местных условий: это
родное чадо шляхетской цивилизации.
Вышедши обыкновенно из 4, много из
5 класса гимназии и не имея никаких оп-
ределенных занятий, вечно веселые и
беззаботные, балагулы от нечего делать
разъезжают по городам и местечкам на
шпаковых конях, строют куры панен-
кам, играют в карты, устраивают куте-
жи, сочиняют скандалы.
Их знают все мишурисы, состоящие
у них на службе по особым секретным
поручениям. Они не пропускают ни од-
ной ярмарки. Лошади — их специаль-
ность: они вечно гендлюют ими с евре-
ями-конокрадами.
221
Косморама
Наконец, растративши деньги по ярмар-
кам, а здоровье по заезжим домам и ли-
шившись в 30 лет большей части волос,
балагулы обыкновенно начинают искать
панны с хорошим носатом [приданым] и
делаются степенными обывателями-мар-
шодзеями, отцами золотушных детей».
Косморама — разновидность пано-
рам, демонстрировавшая звездное небо
и движение планет. Косморамные бала-
ганы были прародителями современных
планетариев.
«Кошачий концерт»— В быту ста-
рого Киева, управляемого по Магдебург-
скому праву, можно найти немало общих
черт с жизнью иных европейских горо-
дов, обладавших тем же статусом. Ког-
да читаешь мемуары И. В. Гете, неволь-
но сравниваешь Франкфурт-на-Майне
середины XVIII века с Киевом тех лет
и поражаешься обилию деталей одного и
того же, если можно так выразиться,
«магистратского происхождения».
К числу таких черточек старинной го-
родской демократии принадлежат и ко-
шачьи концерты — мирные демонстра-
ции подолян против какого-нибудь вли-
ятельного лица, устраиваемые под окна-
ми его дома.
Карьера магистратского служащего
напрямую зависела от его репутации в
среде избирателей, и поэтому организа-
торы подобных общественных акций
стремились придать им характер гром-
кого скандала. Протестующие шумели,
свистели, визжали, выли и извлекали от-
вратительные звуки из приносимых с со-
бой музыкальных инструментов. После
отмены Магдебургских прав эта форма
протеста потеряла свое общественное
значение, но вплоть до 1920 гг. приме-
нялась в киевской мещанской среде про-
тив чем-то насоливших ей лиц.
В начале XX в. «кошачьего концер-
та» «удостоился» от соседей на Глубо-
чице писатель-старожил, гласный думы
Ф. Ясногурский. В одном из своих рас-
сказов он описал их действия так: «Эго
уподобляется маскараду, какой обыкно-
венно бывает на масленице. Наряжают-
ся люди в шутовские костюмы разных
фасонов и толпой идут безобразничать
перед окнами, а иногда и в самих жи-
лищах. Женщины изображают из себя
свиней, коров, а мужчины ослов, бара-
нов, собак, петухов и других скотов. Эта
компания воет, лает, хрюкает, мяукает,
кукарекает, орет и кричит на разные го-
лоса,— хоть святых выноси, стараясь
сделать неприятность своим недругам,
но при этом ни побоев, ни битья стекол
не полагается».
В хрониках старых киевских газет ино-
гда попадаются упоминания о «ряженых»,
появляющихся на улицах в самое непод-
ходящее для маскарада время, и газетчи-
ки, обычно не знавшие старинных обыча-
ев, не могли понять, что бы это значило.
«Кошки» — ловкие, изобретательные
и неуловимые аферистки среднего поши-
ба, занимавшиеся воровством и вымога-
тельством. В свое время в этом амплуа
прославилась Сонька Золотая Ручка.
Она поражала своих современников не-
обыкновенной изобретательностью, са-
моуверенностью и даже некоторой свет-
скостью манер, что позволяло ей входить
в доверие к лицам из «лучшего общест-
ва». Члены ее шайки и ученицы «гаст-
ролировали» также в Киеве. Местные
«кошки» таких высот не достигали и ог-
раничивались в основном околпачивани-
ем любителей «романов на стороне».
Они выискивали богатых «карасей» на
контрактах, в Шато, на гуляниях в Бо-
таническом саду, завязывали знакомство
и под всякими предлогами заманивали их
в свои прилично обставленные квартиры,
где и разыгрывался их «кошачий» роман.
222
Кофе
В самый неподходящий момент появлял-
ся «муж» (часто действительно супруг
или сожитель «кошки») и устраивал сце-
ну бешеной ревности.
Проделки киевских «кошек» любили
описывать в своих «хрониках» вездесу-
щие газетные репортеры. Одна из таких
скандальных сценок попала на страницы
рассказа писательницы О. Шалацкой:
«На пороге комнаты показался чело-
век лет тридцати [...] с черными усами
и нечисто бритой бородой. На нем был
темный суконный сюртук, белая глаже-
ная рубаха, несколько смятая; в руках он
держал увесистую палку.
Несколько минут он молча простоям
на пороге, точно созерцая жену в объя-
тиях соперника, и вдруг с бешенством
подступил к растерявшимся молодым
людям [...]
«За соблазн чужой жены вы знаете,
милостивый государь, что полагается? Я
имею право сейчас застрелить вас, но я
великодушнее, нежели вы думаете. Все
эти дуэли и убийства считаю пустяками.
Выкладывайте вот сейчас сюда на стол
ваш бумажник со всем содержимым. Это
будет чувствительнее для вас и меня».—
«Всего не могу... часть денег,— изволь-
те [...]» — «Не рассуждайте, иначе я
вас убью! — грозно прикрикнул муж.—
Не думайте убежать: двери заперты, а
если вы в окно выскочите, я подниму
крик, призову дворников, городовых и
все равно задержу вас. Имею право это
сделать, потому что застал вас в своем
доме вором, посягающим на чужую соб-
ственность. Что в сравнении с моей же-
ной ваш жалкий бумажник!» [...]
Молодой человек, еще не оправив-
шийся от смущения, чувствуя [...] удру-
чающее впечатление от этой тяжелой,
дикой сцены, почти бессознательно вы-
хватил из кармана бумажник, бросил на
стол и быстро повернулся к выходным
дверям [...] Хозяин [...] отворил дверь,
предупредительно вручил ему шляпу в
руки и жестом, полным достоинства,
указал на выход».
Кошачьи страсти нередко разыгрыва-
лись в разных частях города в январе-
феврале, когда сюда съезжались сотни
и тысячи контрактовичей с туго наби-
тыми кошельками.
Городские газеты заблаговременно
предупреждали богатых простаков о
прибытии профессиональных «кошек» и
«котов», но ничего не помогало. Жерт-
вы аферисток обычно избегали огласки
и в полицию не обращались.
Этот трюк, как и некоторые другие,
казалось бы, давно забытые, жульниче-
ские приемы в наше время в связи с по-
явлением «людей с деньгами» вновь ста-
ли практиковаться в Киеве. Читаешь
иные сообщения в газетных хрониках го-
родских происшествий и диву даешься,
как далеко мы продвинулись «вперед»!..
Кофе — появился в Европе в начале
XVII века. Первая кофейня в Лондоне
открылась в 1652 г., в Лионе — в 1671,
в Париже — в 1672, в Гамбурге — в
1679. Поначалу кофе пользовался успе-
хом только среди аристократов и в уз-
ких кругах гурманов.
По преданию, простые горожане ста-
ли пить его после битвы под Веной в
Читатели газет в кондитерской
(«Стрекоза», 1881 г.).
223
Кофе
1683 г., когда баварские драгуны завла-
дели брошенными турками пятьюстами
мешками зерен с приятным запахом.
Один драгун сказал, что османы кормят
ими верблюдов, а поскольку в Европе их
не было, то кофе решили выбросить в Ду-
най. Украинский казак Кульчицкий за-
брал этот трофей себе в счет обещанной
ему награды за подвиг, спасший город от
захвата османами (зная турецкий язык,
он в костюме купца прошел через лагерь
Кари Мустафы и доставил князю Карлу
Лотарингскому призыв о помощи венско-
го коменданта графа Штаргемберга).
Говорят, что дела открытой им в Ве-
не кофейни шли поначалу неважно, по-
скольку австрийцы ненавидели все ос-
манское и не желали пить кофе по-ту-
рецки. Смекнув, в чем дело, предпри-
имчивый казак стал добавлять в горь-
кий турецкий напиток мед и молоко, на-
зывая его теперь вполне патриотично:
кофе по-венски (или «венское мокко»).
В Москву кофе завезли иностранцы.
И произошло это, очевидно, в конце
XVII века, а в 1704 г. в Петербурге от-
крылся уже первый кофейный дом.
Можно полагать, что в Киеве этот на-
питок появился в 1670—1680 годах в
домах П. Гордона и Ф. Лефорта, нахо-
дившихся где-то поблизости от тепереш-
ней Золотоворотской улицы. О широ-
ком распространении кофе среди имени-
тых подольских горожан в XVIII — на-
чале XIX века свидетельствует то, что
он входил в акциденцию, т. е. доволь-
ствие натурой, получаемое магистратски-
ми служащими наряду с денежными вы-
платами.
Так, например, городской архитектор
Андрей Меленский, строивший новую
каменную церковь Николы Доброго, по-
лучил от магистрата изысканный дар: 1
пуд сахару (за 30 руб.), 1,5 фунта ко-
фе (за 21 руб.) и 2 фунта чаю (за 8 руб.
60 коп.).
В народе кофе, как и чай, считался
разорительной роскошью, которую едва
ли может позволить себе благоразумный
человек. В середине XIX века чай уже
прочно утвердился в быту горожан, но
кофе все еще оставался достоянием со-
стоятельных людей. Лишь со временем
он проник в простонародную среду, об-
ретя там своих знатоков и ценителей.
Демократизация кофемании происхо-
дила благодаря дворне, так или иначе
знакомой с прелестями барской кулина-
рии. Кофе господам заваривали обычно
компаньонки, приживалки и нянюшки,
хорошо разбиравшиеся в сортах чая и ко-
фе, в ликерах и наливках, сухариках и
вафлях, конфетах и цукатах. Они пер-
выми постигли прелесть кофеина. Одну
из таких нянюшек-кофеманок 1840 гг.
описал в своих «физиологических очер-
ках» А. Башуцкий.
«Страсть к кофе,— отмечает он,—
простирается в нянюшке до невероятия.
Он ей почти то же, что хлеб насущный.
Она сама его жарит, мелет и, наконец,
варит. Кто б не пришел к ней в гости,
нельзя не попотчевать кофеем. Она ус-
тала — «Дай-ко выпью кофейку». Она
озябла — то же лекарство. Ей что-то
скучно — она опять прибегает к тому
же, как к единственному своему утеше-
нию. Ей весело — она спешит из кух-
ни со своим кофейником из красной ме-
ди и осторожно уклоняется от встреч-
ных, чтоб не взболтали ее сокровище.
К счастью, кофе — напиток не толь-
ко безвредный, но старушки-няни точно
как будто находят в нем какое-то цели-
тельное свойство от болезней и печалей».
Круг простонародных потребителей
кофе был невелик. Многим он был про-
сто не по карману. И во второй полови-
не XIX века горожане по-прежнему ви-
дели в кофе нечто «заморское», аристо-
кратическое. Киевские кондитерские, где
в 1850—1860 гг. подавали кофе, воспри-
Ях 224 •••
Кофе
нимались как уголок какого-то иного,
«нездешнего» мира. Они обставлялись
дорогой, «покойной» мебелью «на пру-
жинах» и тропическими растениями.
Посетители читали свежие европей-
ские газеты, играли на бильярде и вели
деловые разговоры за чашкой кофе. Са-
мую модную в начале 1860 гг. киевскую
кондитерскую «Швейцарскую» извест-
ный бытописатель города Альфред фон
Юнк описывал так:
«Она имеет собственный характер, в
ней получается несколько весьма удач-
но подобранных периодических изданий;
именно: «Independens Beige», «Nord»,
«Gaseta Polska», «Allgemeine Zeitung»,
«Illustrirte Zeitung», «Французская ил-
люстрация», «Санкт-Петербургские ве-
домости», «Русский инвалид» и «Киев-
ский телеграф».
В дни получения почты сюда стека-
ется множество посетителей. Газеты бе-
рут нарасхват. В ожидании прочитанных
газет некоторые пьют шоколад, кофе или
пунш, другие играют в бильярд. Подма-
стерий здесь, видно, большой знаток и
мастер своего дела: у него ежедневно по-
являются новые сорта пирожного, кон-
фет и т. д., сделанных с таким вкусом,
что гастроному и любителю лакомств
мой совет далеко обходить «Швейцар-
скую кондитерскую».
В конце 1870 гг. на Крещатике, 15 в
доме Штифлера напротив думы откры-
лась «Новая швейцарская кондитерская»
Б. Семадени, снискавшая себе впослед-
ствии славу лучшего кафе старого Кие-
ва. Здесь назначали деловые встречи,
сюда заходили «на часок» с друзьями.
Писатель К. Паустовский впервые по-
сетил заведение Семадени в раннем дет-
стве вместе со встреченным им на ули-
це гардемарином, и с тех пор оно проч-
но запечатлелось в его памяти как самое
экзотическое место во всем городе:
«На Крещатике гардемарин зашел со
мной в кофейню Семадени, заказал две
порции фисташкового мороженого и два
стакана воды. Нам подали мороженое на
маленький трехногий столик из мрамо-
ра. Он был очень холодный и весь ис-
писан цифрами: у Семадени собирались
биржевые дельцы и просчитывали на
столиках свои прибыли и убытки».
Конкурентом швейцарца на Крещати-
ке была кондитерская Жоржа Дортен-
мана или просто «Жоржа», получавше-
го какао из Гамбурга и изготавливавше-
го 500 пудов шоколада и две тысячи пу-
дов конфет в год. В «лучших домах» гос-
тей угощали «тортом от Жоржа» и «пи-
рожными от Семадени».
Шоколадные конфеты предпочитали
покупать у кондитера Голомбека, осно-
вателя знаменитой фирмы «Франсуа».
Он же предлагал вниманию киевлян
крупные фрукты в сахаре — дыни, ана-
насы и т. п. Кафе «Франсуа» на Фун-
дуклеевской (дом № 2, угол с Креща-
тиком,— не путать с рестораном
«Франсуа» на той же улице, под № 17)
на высокие цены не претендовало, но тем
не менее кофе здесь готовили не хуже,
чем у Жоржа и Семадени.
Украинская интеллигенция любила до-
ступное, «демократичное» кафе «Вар-
шавское» на Лютеранской. Его завсег-
датаем был известный писатель
М. П. Старицкий и актеры городских
театров.
Существовало еще несколько (2—3,
не более) приличных заведений подобно-
го рода. На такой большой город, как Ки-
ев, этого было так мало, что приезжему
иностранцу могло показаться, что их здесь
вообще нет. Жертвой такого неприятно-
го для киевлян заблуждения оказался и
известный львовский деятель А. Барвин-
ский, приезжавший сюда в 1885 г. По-
сле Львова и Вены ему трудно было по-
нять, какое, собственно, удовольствие на-
ходят киевляне в своих кафе:
225
Кофе
«После обеда захотелось мне зайти в
какое-нибудь кафе. Я узнал, что на Кре-
щатике есть кофейня, которую содержит
какой-то русский немец. Однако здесь
я не нашел ничего из того, что следова-
ло бы ожидать в таком многолюдном го-
роде, на центральной улице, где концен-
трируется крупная торговля.
Две маленькие комнаты, несколько
газет большого формата, намотанных на
длинные валики, да двое людей, кото-
рые сидели отдельно, углубившись в чте-
ние газет,— вот и все, что я увидел в
кафе громко именуемом «Венским».
Потом мне объяснили это необычное
для меня явление. В Киеве вообще нет
такого обыкновения, как во Львове и
Кракове, не говоря уже о Вене, чтобы
люди собирались в публичных местах,
кафе или пивных провести какое-то вре-
мя вместе, поговорить, почитать газеты,
поиграть в шахматы и т. п.
Здесь существуют так называемые
клубы, наподобие наших касина-беседа,
а вообще все довольствуются своим се-
мейным кругом. Клубы редко кто посе-
щает, т. к. человек, который не ходит в
кондитерские, кафе и клубы может жить
спокойно, слывя семейным, а потому и
«благонадежным» человеком».
Конечно, А. Барвинский был неспра-
ведлив к киевским кафе, но в одном он
был прав: до лучших заведений Европы
им было далеко.
В начале XX века Киев стал дого-
нять в этом деле иные европейские го-
рода. На центральных улицах появилось
немало больших кофеен, таких, напри-
мер, как «Киевская кофейня на паях»
(Фундуклеевская ул, № 5), прибыль от
оборота которой в 1917 г. составляла
21810 руб. и которая тратила только на
газеты и журналы 563 руб.
В большую моду среди горожан вошли
маленькие уютные кафе на Крещатике.
Из одного из них в 1911 г. отправился на
свое черное дело знаменитый киевский
террорист Дмитрий Богров. Сидя в тот
вечер перед убийством Столыпина за сто-
ликом на веранде, он, очевидно, прощал-
ся с Киевом и со всей своей прежней
жизнью. Его тогдашняя знакомая Бэла
Прилежаева-Барская вспоминает:
«30 августа часов в 6 вечера я с не-
сколькими приятелями, проходя по Кре-
щатику, зашла в «кавярню» вблизи
Фундуклеевской.
Маленькие польские кофейни, деше-
вые и чистенькие, обычно были полны на-
рода, но на этот раз на обширной веран-
де, похожей на заросшую диким виногра-
дом беседку, кроме двух или трех посе-
тителей, углубившихся в газеты, никого
не было. Заходить в душное помещение
не хотелось, и мы остались на веранде.
Не успели мы усесться за один из сто-
ликов посреди веранды, о чем-то ожив-
ленно разговаривая, как в проходе у кад-
ки с олеандрами неожиданно показался
Митя Богров. По близорукости не заме-
тив нас сразу, он занял ближайший к вы-
ходу столик. Он был во фраке, в лаки-
рованных ботинках, белоснежной маниш-
ке и воротничке. Вид имел несколько па-
радный, как будто собирался на бал.
Мы окликнули его. Казалось, он об-
радовался встрече, сердечно и ласково
здороваясь с нами. Я не видела его бо-
лее года и не могла не поразиться про-
исшедшей в нем перемене, его осунув-
шемуся, утомленному лицу и ... совер-
шенно седой голове. (Ему было в то вре-
мя около 23-х лет) [...] Мы обменялись
рядом простых приветствий, вопросов,
которые задают друг другу люди, дав-
но не видевшиеся [...] Простившись, мы
вышли из «кавярни», оставив Богрова у
столика. Я оглянулась, уходя, и мне за-
помнились — высокая фигура, странно
тонкая шея с маленькой седой головой
и рассеянный взгляд близоруких глаз».
В начале XX века кондитерские и
226 <
Красница
кафе стали местом сборищ зарождав-
шейся тогда городской богемы и рассма-
тривались уже не как обычные «злач-
ные места», каковыми оставались, на-
пример, рестораны, но как очаги куль-
туры модерна и декаданса. Здесь на-
слаждались духом упадничества, атмо-
сферой отрешенности, богемной роман-
тики и эстетизированной (вернее, при-
украшенной) эротики (что раньше на-
зывалось просто развратом).
Атмосферка эдакого киевского дека-
дентского гнездышка нашла свое отра-
жение в стихотворении «Кофейни» не-
коего Ф. Шипульского, напечатанном в
прогрессивной (чуть ли не марксистской)
«Киевской искре» (1908, 1 июня). Лю-
бопытный образчик восхваления прито-
на, возведенного в ранг храма декадент-
ской эпохи:
Бездомных людные кофейни
К себе манят по вечерам,—
Уютны, как очаг семейный,
Освещены, как Божий храм.
Идут столы гирляндой длинной
И грозди скученных голов,
И разговоров рой пчелиный
Жужжит и вьется у столов.
Смеется кто-то. Звон стеклянный.
Там двое спорят горячо.
Там кто-то, грустный, полупьяный,
Припал к соседу на плечо.
И чей-то шепот, чьи-то взгляды,
И затуманенная речь,
И женщин светлые наряды,
И белизна открытых плеч.
Их взоры жгут немым томленьем,
В словах их — музыка стихов.
И отравляет вожделеньем
Их запах тела и духов.
Красница — небольшая слободка,
возникшая под стенами Николаевского
монастыря на одном из горных уступов.
В «Паломнике киевском» Иоанна Мак-
симовича (изд. 4-е, 1854 г.) Красница
отождествляется с Аскольдовой моги-
лой и с еще более древней местностью,
известной под названием «Угорское уро-
чище»:
«На сем месте,— пишется здесь,—
разбили шатры свои угры, проходившие
мимо Киева при Олеге. Здесь погребен
был первый христианский князь Киева
Аскольд [...] С тех пор это место изве-
стно под именем Аскольдовой могилы,
но ныне большею частью его называют
Красницею».
В начале XIX века в урочище сели-
лись отставные солдаты киевского гар-
низона. Они возводили на уступах гор
неприхотливые белые мазанки, разводи-
ли сады и огороды. Это живописное по-
селение привлекало внимание путешест-
венников, останавливавшихся у перепра-
вы на левом берегу Днепра.
Со временем оно стало одной из из-
вестнейших киевских достопримечатель-
ностей. В 1839 г. П. Свиньин включил
Красницу в свое живописное описание
киевской панорамы наряду с самой Ла-
врой:
«Пораженный красотами сей величе-
ственной картины, исполненной великих
воспоминаний, путник переезжает через
длинный дубовый мост и поднимается на
крутизны извилистой дороги, ведущей в
Печерск. Белые пятна, казавшиеся из-
дали гнездами пернатых, прикрепленны-
ми к высоким берегам Днепра, являют-
ся мало-помалу чистенькими домиками.
В них живут большею частью инвали-
ды (солдаты-ветераны.— А. М.) и вдо-
вы их, содержащиеся подаянием бого-
мольцев.
У многих хижин под навесом густых
дерев сидят мирные семейства. Здесь
добрая мать после бурных явлений жиз-
ни при виде храмов Божиих наставляет
птенцов своих вере и любви к отечеству.
А там «израненный герой, как лунь,
8*
227
Крепость
во бранях поседелый», после грозных
подвигов и спасения отечества своего
(т. е. после войны 1812 г.— А. М.) по-
коится среди семейства и уроками опы-
та и веры передает в сердца детей сво-
их доблести русского воина».
Вплоть до середины XIX века Крас-
ница служила любимым местом прогу-
лок киевлян, которые считали, что она
названа так по красоте местоположения
и открывающихся отсюда видов на
Днепр. В одной из повестей, написан-
ной в ссылке, Т. Шевченко вспомина-
ет толпы киевлян, гулявших здесь в вос-
кресные дни.
Мимо этой слободки проходил древ-
ний Спасский взвоз, реконструирован-
ный и выпрямленный губернатором Пан-
кратьевым в 1809 г. Новый спуск ока-
зался крутым для проезда экипажей. Им
пользовались в основном водоносы, но-
сившие воду из Днепра на Печерск. На
Краснице жили студенты, когда универ-
ситет находился на Печерске, о чем
вспоминает М. Чалый, отыскавший
здесь квартиру П. Кулиша. Красницу
снесли в 1848—1852 годах при проклад-
ке нового спуска к Цепному мосту.
Крепость, или Новая Печерская
Крепость — грандиозный комплекс
фортификационных укреплений, возво-
димый имперским правительством на
Печерске и Зверинце с 1830 г. на про-
тяжении нескольких десятилетий по ини-
циативе царя Николая Павловича и по
планам военного инженера К. И. Оп-
пермана.
Новая твердыня должна была стать
опорой и защитой всего «Юго-Западно-
го края» (Украины) на случай войны с
Турцией. Когда Крымская война нача-
лась, укрепления распространились уже
на все запланированное под их застойку
пространство, и город лишился огромных
территорий, занимаемых прежде жилы-
ми кварталами (от теперешней ул. Суво-
рова до Кловского спуска).
Старая Печерская крепость, заложен-
ная еще Петром I, превратилась в цита-
дель. К ней примыкали Васильковские
укрепления и госпиталь, выстроенный в
виде небольшой крепости. Внутри обра-
зовалась обширная Эспланадная площадь,
простиравшаяся от Никольского собора и
Николаевского спуска до самого конца
Московской улицы, на которой дома со-
хранились лишь с правой стороны.
Жители Печерска отселялись на пу-
стопорожние места на Шулявке, в до-
лину Лыбеди, на незастроенную часть
Владимирской улицы (за Золотыми во-
ротами) и на Васильковскую дорогу, где
образовался новый жилой район (от Лы-
беди до университета), называвшийся
Новым Строением. Всего, по сведени-
ям Н. Сементовского, с 1832 по 1850
год было разрушено 800 домов.
Усадьбы уничтожались постепенно, в
определенной очередности. На домах,
подлежащих ликвидации, вывешивались
таблицы («бибиковские доски») с ука-
занием времени, до которого они могут
стоять. Такие строения ремонтировать
запрещалось, но, как писал Н. Лесков
в «Печерских антиках», предприимчи-
вые киевляне организовывали специаль-
ные мастерские, в которых новым дос-
кам придавался вид ветхой трухи, и по
ночам по всему Печерску слышен был
торопливый стук молотков.
С окончанием строительства укрепле-
ний над Печерским спуском и Клов-
ским оврагом (1848—1854) очередь до-
шла до ликвидации здания самого Гу-
бернского правления (Присутственных
мест), оказавшегося на эспланаде (зоне
отчуждения перед крепостью), что и бы-
ло сделано в 1853 г., когда начались во-
енные действия на Дунае.
За первые 30 лет своего существова-
ния Новая Печерская крепость, не про-
228
Крепость
изведя ни единого выстрела по неприяте-
лю, нанесла несколько сокрушительных
ударов по самому Киеву, вконец разру-
шив и опустошив некогда процветавший
Печерск. Еще в 1820 годах конкуриро-
вавший с самим Подолом район превра-
тился в полузакрытую крепостную зону.
Московская улица перестала быть цен-
тральной улицей города, уступив эту по-
четную роль Крещатику. Туда же, на
Крещатик, переместились и многочислен-
ные магазины Печерска. Закрылись пе-
черские филиалы подольских цехов. Уни-
верситет перебрался на Паньковщину. С
Плац-парада исчезли Присутственные
места. Потеряла свой имидж лучшей в го-
роде «Зеленая гостиница». Ее постояль-
цы просыпались теперь по утрам от ляз-
га кандалов пленных турок и арестантов,
отправляющихся на крепостные работы.
Об унылой жизни в крепостной зоне
можно судить, например, по запискам
инженерного офицера К. Хлебникова,
который служил в киевской крепости в
1844 Г.
«И служебные занятия, и наша об-
щественная жизнь в Киеве,— пишет
он,— были довольно бесцветны. Мы
нуждались в деньгах, мало где бывали
и не пользовались никакими обществен-
ными развлечениями. Ходишь, бывало,
вместе, ходишь вечером по берегу Дне-
пра и затем отправляешься к кому-ни-
будь из нас чаевать».
Единственным живым местом в кре-
пости оставалась Лавра. И поручик
Хлебников невольно пристрастился к
церковным службам: «С молодых лет я
не любил ходить в церковь, стоять не-
подвижно на одном месте было для ме-
ня утомительно, но в Киеве я с боль-
шим наслаждением приближался иногда
к главным входным дверям Собора в
Лавре, вечером, во время всеношной».
Любимое детище императора Нико-
лая I, киевская твердыня даже внешним
своим видом производила какое-то без-
радостное впечатление. Ее угрюмого со-
седства не выдерживала также импера-
трица Мария Александровна, облюбо-
вавшая Царский дворец для своих осен-
них визитов в Киев.
Вид из окон ее аппартаментов на пу-
стынную Плац-парадную площадь, ва-
лы, башни и Николаевские ворота от-
равлял все впечатление от красот старо-
го Государева парка, и императрица не
пожалела 10 тысяч, чтобы прикрыть эту
угрюмую «рыцарскую панораму» во вку-
се покойного Николая Павловича дере-
вьями нового Александровского дворцо-
вого парка (теперь Мариинский парк).
После Крымской кампании в упорной
войне крепости с городом наступило не-
которое затишье. Отселяли лишь жиль-
цов тех строений, которые приходили в
окончательный упадок и действительно
могли развалиться.
В 1871 г. вышли новые эспланадные
правила, угрожавшие сломкою 500 до-
мов в Киеве и отчуждением от города
новых территорий, а в 1872 г. Киев по-
сетил инженерный генерал Э. И. Тот-
лебен, и среди горожан тут же разнес-
лась тревожная молва будто бы, учиты-
вая роль новой нарезной артиллерии во
Франко-прусской войне, русское прави-
тельство намерено вновь взяться за ки-
евские укрепления и расширить их по но-
вому плану, предусматривающему со-
оружение земляных фортов на Лысой
горе возле устья Лыбеди, на месте уни-
верситета, обсерватории на Павловской
горе и поблизости Андреевской церкви.
Киевляне пришли в ужас от надвига-
ющейся на них новой волны разруше-
ний и снарядили в Петербург делегацию,
чтобы заявить свой протест против вар-
варского замысла военных властей. В
июне 1873 г. из столицы пришла, как
писали газеты, «радостная и важная но-
вость»: намеченные крепостные работы
229
Крепость
будут производиться лишь на Зверинце
и в самой цитадели, и, таким образом,
существующая граница между городом
и крепостью нарушена не будет.
В 1880 г. в Киев прибыл генерал Ка-
уфман и окончательно успокоил горожан,
объяснив, что «оборона переносится за
черту города, где по окрестным холмам
имеет быть выстроена цепь отдельных
фортов».
Эти «укрепления,— язвительно заме-
чал один из корреспондентов,— дейст-
вительно будут защищать город, а не
громить его».
Кроме того, доброжелательный генерал
обрадовал горожан известием об уничто-
жении самих тягостных для их города эс-
планадных правил, согласно которым как
внутри крепости, так и на определенном
расстоянии (приблизительно 260 метров)
от нее запрещалось строительство любых
гражданских сооружений.
«Чтобы понять степень тягости этих
правил,— писала газ. «Киевлянин» по
поводу обещаний Кауфмана,— доста-
точно взглянуть на план города и чер-
теж упомянутой линии. Это — кривая,
самым прихотливым образом проходя-
щая по городу не только среди улиц,
причем на одной стороне улицы вы мог-
ли строить хоть пятиэтажный дом, а на
другой стороне не имели права строить
и одноэтажного, но даже заходящая и
внутрь дворов. Линия эта проходит по
шумной Большой Васильковской улице
и выделяет несколько небольших круж-
ков в Старом городе. Теперь все это
уничтожено, строиться можно везде».
Визит генерала Кауфмана ознаменовал
победу города в его 50-летней войне с им-
перской твердыней. Киев уже не оборо-
нялся, но наступал, намереваясь вернуть
в свои владения все еще находившийся
под крепостью Печерск. Он вел против
военных властей упорную экономическую
борьбу, отказываясь нести расходы по
освещению печерских улиц, их мостовых,
пожарной части и полицейского участка
на том основании, что, по существующе-
му крепостному положению, Печерск не
входил в состав управляемой думой тер-
ритории, оценка недвижимого имущества
здесь не производилась и соответствен-
ные оценочные сборы (налоги) в пользу
города с жителей крепости (а их было
здесь немало) не взимались.
В 1884 г. ожесточившиеся против ду-
мы военные власти добились возобнов-
ления старых эспланадных правил, и с тех
пор до самого упразднения крепости в
1896 г. в распоряжении военного комен-
данта вновь оказалась довольно обшир-
ная зона, располагавшаяся на территории
жилой застройки. «Район эспланад в Ки-
еве,— писала в 1889 г. газ. «Киевля-
нин»,— весьма обширен — от Троиц-
кого базара [теперь — площадь у Олим-
пийского комплекса] до дачи Чернышо-
ва [возле теперешней станции метро
«Лыбедская»], левая сторона Набереж-
но-Лыбедской ул. [теперь Антоновича],
Кузнечная — от Совской [ул. Физкуль-
туры] до Полицейской [теперь И. Фе-
дорова], Предславинская, Совская, Де-
ловая [теперь Димитрова], Полицейская,
Лабораторная, Лыбедско-Владимирская
[нижняя часть теперешней Тверской],
Немецкая [теперь Тельмана], Зверинец-
кая [теперь Тверская] и Болотная [теперь
Ковпака], весь Зверинец, площадь за
Троицким базаром от Бассейной улицы
и Приорка — от дачи Серебрякова до
Городского леса [Пущи-Водицы]».
Новая экономическая война думы с
крепостью продолжалась свыше 25 лет,
и в результате упорства военных влас-
тей Печерск пришел в окончательный
упадок. До середины 1890 годов здесь
не было ни газового освещения, ни во-
допровода, ни приличных мостовых, ни
общественного транспорта, ни много-
этажной жилой застройки, ни базаров.
230 .
Крест Марка Пещерника
О несовместимости города и крепости
говорит, например, тот факт, что на той
части Большой Васильковской улицы, ко-
торая подпадала под действие эспланад-
ных правил, в 1880 гт. можно было уви-
деть лишь деревянные дома да керосино-
вые фонари, но с угла Совской, откуда
начиналась «городская часть улицы», кар-
тина менялась, сразу появлялось газовое
освещение и многоэтажные каменные до-
ма. Так реально обозначалась невидимая
черта, отделявшая город от крепости.
В 1889 г. жители Печерска обрати-
лись к думе с просьбой проложить к ним
линию городской железной дороги, по
которой ходила конка, но и в этом им
было отказано, поскольку комендант кре-
пости не решился разобрать часть стены
на перешейке, соединявшем Александ-
ровскую и старую Никольскую улицы, и
засыпать на этом месте крепостной ров.
Брешь в этой «берлинской стене»,
возведенной по воле Николая I и разде-
лявшей целые полстолетия город на две
части, удалось пробить инженер-генера-
лу Струве, который в 1893 г. разрабо-
тал план новой трамвайной линии, соеди-
нявшей Крещатик с Никольской [теперь
Арсенальной] площадью на Печерске.
Дума изыскала средства для засыпки
крепостного рва справа от Никольских
ворот. Крепостную стену в этом месте
разобрали. Длительному противостоянию
города и крепости пришел конец.
Упоминания о печерской эспланаде
встречаются в прессе и литературе
вплоть до Первой мировой войны. Так,
например, составитель проекта застрой-
ки киевских окраин проф. Г. Дубелир в
1912 г. жаловался, что в его время про-
ектировщик никак не мог подобраться к
Печерску, поскольку он «пока связан
эспланадными ограничениями».
В данном случае речь идет о запрет-
ных зонах и полосах отчуждения у во-
енных объектов, а их на Печерске бы-
ло немало, поскольку в 1897 г. крепость
не ликвидировали, а как бы перепрофи-
лировали, превратили в крепость-склад.
«В настоящее время, — писал в од-
ном из своих путевых очерков начала
XX века В. Кривенко, — Киев кре-
пость-склад. Но склад могучий. Много
здесь заготовлено военных материалов,
здесь же бьется пульс громадного воен-
ного округа, охватывающего шесть гус-
то населенных черноземных губерний».
По старой памяти все ограничения во-
круг и внутри военных объектов назы-
вались эспланадными.
Крест Марка Пещерника — од-
на из древних святынь Печерского мо-
настыря. По преданию, он принадлежал
преп. Марку. К краям медной пласти-
Крест Марка Пещерника.
Рис. из кн. Н. Сементовского «Киев, его
святыни...» 1864 г.
231
Крестные ходы
ны креста припаян невысокий ободок,
удерживающий налитую воду. Эта ма-
лая толика воды с креста и служила
дневной порцией питья святого, изнуряв-
шего свою плоть.
Посетивший пещеры в 1817 г. кн.
И. Долгорукий писал, что богомольцам
давали пить воду из креста преп. Мар-
ка Пещерника, но каково было ее цели-
тельное действие, не упоминает.
На рисунке, помещенном в книге
П. Свиньина «Картины России и быт
разноплеменных народов ее» (1839),
изображены мощи Иоанна Многостра-
дального, зарытые по пояс в землю, пе-
ред ними лежит раскрытое Евангелие, и
тут же — монах за столом, крест в ча-
ше и богомольцы, желающие испить чу-
дотворной воды. Но о целебном воздей-
ствии ее здесь тоже не пишется.
Крестные ХОДЫ— Один иронич-
ный путешественник начала XIX века
писал, что в Киеве крестные ходы уст-
раиваются чуть ли не ежедневно и по
любому случаю. Это, разумеется, пре-
увеличение, крестных ходов здесь было
тогда не намного больше, чем в иных
больших городах, но, очевидно, они от-
личались большой пышностью и торже-
ственностью.
В изданном в 1850 г. «Указателе свя-
тыни и священных достопамятностей
Киева» названы три соборные процес-
сии для освящения воды (6 января из
Братского монастыря на Днепр; 1 авгу-
ста из подольского Успенского собора к
Самсонову колодцу; в день Преполове-
ния — из того же Успенского собора на
тот же колодезь, или же — из Софий-
ского собора (или Михайловского мона-
стыря) на Крещатицкий колодезь) и 5
«частных» (приходских) крестных ходов:
— в день Успения Богородицы, 15
августа, вокруг Лавры (с иконой Успе-
ния);
— в память великомученика Мака-
рия, митрополита киевского 1 мая, во-
круг Софийского собора (с мощами свя-
того);
— в день св. Варвары 4 декабря, во-
круг Михайловского монастыря (с мо-
щами великомученицы);
— в день св. равноапостольного Вла-
димира 15 июля, из подольской Рожден-
ственской церкви к Крещатицкому ис-
точнику для освящения воды;
— в Вербную субботу из Петропав-
ловской семинарской церкви в Братский
монастырь.
Кроме того, существовало еще не-
сколько крестных ходов, совершаемых,
как говорится в «Указателе», «по обы-
чаю, издавна заведенному», например,
— к чудотворному источнику в Брат-
ской Борщаговке на Пасху.
Со временем одни указанные здесь
процессии исчезли, другие изменили свои
маршруты или из храмовых стали собор-
ными.
В первую очередь это касается кре-
стного хода в день св. Владимира, ко-
торый с 1861 г. по инициативе писате-
ля А. Муравьева, поддержанной митро-
политом Арсением, стали совершать со-
борно. Верующие из всех районов во
главе со своим духовенством шествова-
ли по определенным маршрутам к Свя-
тому месту.
Торжественное водосвятие соверша-
лось у Крещатицкого источника, где, по
преданию, равноапостольный князь кре-
стил своих сыновей.
В популярной некогда книге
И. П. Хрущевой, написанной для бого-
мольцев, об этих киевских торжествах
говорится так:
«Из Десятинной церкви, где был по-
гребен Владимир, после литургии выхо-
дит крестный ход с митрополитом и дву-
мя архиереями во главе, подходит к Ми-
хайловскому монастырю и из-за стен его
232 чЛ
Кресты
показывается на горе. Среди деревьев
движется хоругвь за хоругвью, и все
благолепное шествие медленно спускает-
ся с горы.
На полдороге слева подходит другой
крестный ход — из монастырей и церк-
вей Подола, а справа, со стороны гус-
того Царского сада, третий — из Пе-
черской лавры.
Все три крестные хода, слившись во-
едино, участвуют в молебном пении, ко-
торое совершает митрополит в самом
ущелье, в часовне Крещатицкого источ-
ника. В предшествии хоругвей, духовен-
ства и певчих, поющих тропарь «само-
державному Владимиру, обретшему до-
брый бисер веры Христовой», святитель
подымается в гору и, наконец, всходит
на ступени памятника Владимира — и
уже оттуда, с высоты осеняет крестом
во все стороны.
И на далеком пространстве виден и
митрополит, озаренный полуденным
солнцем, и крест, сияющий в руках его.
Все горы киевские усеяны пестрыми тол-
пами народа; войска, выстроенные по
горам и под горою, отдают честь, музы-
ка играет молитву».
После учреждения общегородского
крестного хода в день Владимира дру-
гое водосвятие, совершаемое в память
Крещения Руси, которое, как считали
киевляне, произошло 1 августа, постепен-
но утрачивало соборный характер.
До 1834 г. в этот день происходили
парады городского войска с артиллери-
ей и торжественные шествия с участием
магистратских, губернских и имперских
властей, которые заканчивались банке-
тами в ратуше и во всех подольских це-
хах (см. Первое августа). После отме-
ны Магдебургских прав первоавгустов-
ские торжества свернули до предела. То
же самое можно сказать и о крестном
ходе в Вербную субботу.
Шествия с мощами св. Варвары со-
вершались также и во время угрожав-
ших городу моровых поветрий. Счита-
лось, что Михайловский монастырь был
спасен благодатью великомученицы, по
крайней мере трижды — в 1710, 1770
и 1830 годах, несмотря на то, что до-
ступ в него не закрывался даже в раз-
гар опустошительных эпидемий (см. Ко-
лечки св. Варвары).
У многих мемуаристов можно найти
подробные сведения о крестных ходах
вокруг стен лавры в день Успения Бо-
жьей Матери (см. Праздник Успения
Богородицы).
Кресты — местность, расположенная
между отрогами Кловского оврага и
Московской улицей (на месте тепереш-
них ул. Гайцана, Царика, частично —
Суворова и Московской).
С начала XIX века получила извест-
ность как самое крупное в городе посе-
ление «непотребных девок» (проститу-
ток), обслуживавших «гармиз» (гарни-
зонных солдат), «милитеров» (офице-
ров), «рябчиков» (чиновников, граждан-
ских лиц) и «спудеев» (студентов).
«Крестовые дивчата» жили тогда в
вечном страхе перед налетами полиции,
заточением в холодной, битьем батога-
ми и ссылкой в Сибирь за свое «бого-
противное занятие».
Не удивительно поэтому, что киев-
ские «повии» старых времен никак и ни-
чем не афишировали свое ремесло и тща-
тельно маскировались под обычных го-
родских мещанок, жили тихо, скромно,
патриархально, заботясь о приличиях не
менее, чем любая другая добропорядоч-
ная хозяйка дома.
Такой «благообразный разврат» гос-
подствовал на Печерском форштадте с
XVIII века вплоть до 1840 гг. и врос в
быт города так прочно, что, даже после
легализации проституции в 1843 г. и ус-
тройства на Крестах первых официаль-
лу 233
Кресты
но узаконенных гнезд разврата, многие
«крестовые дивчата» не спешили пере-
селяться в шумные и веселые заведения
нового типа, а продолжали промышлять
в своих старинных патриархальных при-
тонах.
Какие-то остатки этого старого «бла-
гопристойного разврата» застал еще
Н. Лесков, поселившийся в Киеве в
1849 г., но в основном он знал о нем по
рассказам коренных киевлян.
«К этим дамам,— писал он в «Пе-
черских антиках»,— носившим не евро-
пейские, а национальные малороссийские
уборы, или так называемое «простое
платье», добрые люди хаживали в гос-
ти со своею «горЕлкою, з ковбасами, з
салом i рибицею» и «Крестовские див-
чата» из всей этой приносимой прови-
зии искусно готовили смачные снеди и
проводили со своими посетителями ча-
сы удовольствий «по-фамильному».
Были из них даже по-своему благо-
честивые: эти открывали свои радушные
хаты для пиров только до «благодатной»,
т. е. до второго утреннего звона в Лав-
ре. А как только раздавался этот звон,
казачка крестилась, громко произноси-
ла: «Радуйся, благодатная, Господь с
Тобою», и сейчас же всех гостей выго-
няла, а огни гасила. Это называлось «до-
сидеть до благодатной». И гости,—
трезвые и пьяные,— этому подчиня-
лись.
Теперь этого оригинального типа не-
посредственной старожилой киевской
культуры с запорожской заправкой уже
нет и следа. Он исчез, как в Париже
исчез тип люзаровской гризеты, с кото-
рой у киевских «крестовых дивчат» бы-
ло нечто сходное в их простосердечии».
Как уже говорилось, в 1843 г. про-
ституция в Российской империи была
объявлена «терпимою», т. е. официаль-
но запрещенной, но в то же самое вре-
мя как бы вынужденно дозволенною в
строго регламентированных формах.
«Непотребные девки» должны были от-
ныне жить в специальных заведениях,
устроенных на немецкий манер, и име-
новаться «барышнями». Они находились
под присмотром своих «мамаш» (хозя-
ек или директрис) и принимали своих
«гостей» (клиентов) в общей зале, куда
те заходили, как в кафе, выпить и по-
слушать музыку.
Публичные дома узнавали по крас-
ным фонарям у их подъездов. Зазывать
прохожих запрещалось, как и появлять-
ся на улицах в непристойном виде. От-
правляясь в город по делам или просто
на прогулку, «барышни» одевались точ-
но так же, как и все прочие горожанки,
не позволяя себе никаких вольностей в
нарядах. Случайными клиентами они не
интересовались, ни к кому не пристава-
ли. Отличить их можно было лишь по
манерам и особому арго.
Когда перед заведением загорался
красный фонарь, в него мог войти лю-
бой прохожий с улицы, как и в какое-
нибудь иное публичное заведение (отсю-
да и второе его название — публичный
дом).
Полученные от мужчин деньги «ба-
рышни» отдавали «мамашам» в обмен на
марки. В конце каждого месяца марки
снова обменивались на деньги, причем
по закону хозяйка могла удерживать за
содержание (комната в пансионе, стол,
прислуга, «спецодежда» и прочее) лишь
одну треть дохода «барышни», но на де-
ле все выглядело иначе.
Проститутки получали при расчетах
крохи и жили в вечных долгах у хозя-
ек. Обычно девушек продавали в пуб-
личные дома за долги, которые они «от-
рабатывали» годами, и чем дольше они
жили у хозяек, тем большие суммы дол-
гов значились в их расчетных книжках.
В богатых домах терпимости, кроме
хозяйки, имелась еще экономка, кухар-
234
Крещатик
ка, дворник, швейцар, горничные, музы-
канты-таперы. Здесь выступали певцы,
цыгане, профессиональные танцовщицы.
В 1840 гг. на Крестах можно было
увидеть и официально действующие
большие публичные дома, и потаенные,
тщательно замаскированные под обыч-
ные мещанские дома притоны «кресто-
вых дивчат».
Одно время, будучи еще студентом,
М. Чалый жил на Крестах в доме про-
фессора университета Гриневича в роли
учителя его детей. Благодаря этому об-
стоятельству до нас дошло единственное
пространное описание этого одиозного
района:
«Кругом нашей квартиры гнездились
дома терпимости; это были знаменитые
во время оно «Кресты», где по целым
ночам совершались безобразные оргии.
Дикие завывания подорванных пьяных
голосов, гром и треск проломленных две-
рей, разбитых окон, львиное рыканье
разгулявшегося купца, вопли и визг из-
биваемых женщин нередко среди ночи
пугали детей (в доме профессора —
А. М.) и сокращали время, оставшееся
у меня для сна после изнурительных за-
нятий».
В конце 1840 it. в связи с расшире-
нием Печерской крепости дома узако-
ненного разврата были выселены на Ан-
дреевский спуск.
Память о Крестах сохранялась в XIX
веке во многих теперь уже забытых го-
родских присказках и поговорках. Так,
в связи с частыми безобразиями студен-
тов в публичных домах, про порядочно-
го человека говорили: «На Кресты бить
окон не ходил». Пьяные похождения со
скандальными сценами, мордобоем и ху-
лиганскими выходками называли «крес-
товыми походами».
Кстати сказать, налеты студентов на
публичные дома заканчивались иногда их
погромами. За какой-нибудь час-полто-
ра студенты успевали избить не угодив-
ших им «дам», поломать мебель, под-
жечь дом и растащить горящую построй-
ку баграми. При появлении полиции они
разбегались, оставляя после себя пустое
место и догорающие бревна.
Крещатик — 1. Крещатый яр, в ис-
точнике которого, по древнему преда-
нию, крестились сыновья вел. кн. Вла-
димира, а поблизости, на речке Почай-
не, 1 августа 988 г.,— все остальные
горожане. (См. также Святое место).
2. Улица, проложенная на верхней,
равнинной части Крещатой долины, на-
зывалась поначалу Крещатицкой (или
Крещатикской). Она стала застраивать-
ся относительно поздно, после раздачи
участков под частные усадьбы в начале
XIX века.
Лучшими из них считались те, кото-
рые располагались на Евсейковой доли-
не, или, как тогда говорили, «под вала-
ми», имея в виду земляные укрепления,
возвышавшиеся в те времена на месте
теперешней Костельной улицы и срытые
около 1837 г.,— уже тогда, когда Кре-
щатик претендовал на роль главной ули-
цы города. Публика попроще строилась
на Песках, за которыми, на Большой
Васильковской, селились малосостоя-
тельные люди: мелкие чиновники, от-
ставные военные, мещане.
Лучшая в городе Театральная пло-
щадь находилась в начале улицы. Ок-
ружавшие ее здания были построены в
модном тогда стиле ампир, и вся заст-
ройка, по мнению Д. Щербакивского, в
целом представляла прекрасный ампир-
ный ансамбль. Остальная часть улицы
(от теперешней Прорезной и до Бесса-
рабки) вплоть до 1840 гг. выглядела ме-
нее респектабельно, а местами и более
чем скромно.
Как писал в своем прекрасном путе-
водителе Ч. Ящевский, Крещатик тог-
235
Крещатик
Первые строения на углу Крещатика и Александровского спуска в 1840 гг. В центре первый
городской театр. Фрагмент панорамы 1850 г.
да «представлял из себя улицу в гро-
мадном большинстве случаев с низень-
кими одноэтажными домами и длинны-
ми дощатыми заборами». Как и многие
его современники, Ч. Ящевский пола-
гал, что период провинциального убоже-
ства большей части Крещатика продол-
жался до конца 1860 гг. В этом с ним
трудно согласиться, но он совершенно
прав, отмечая огромную роль построен-
ной в те годы железной дороги в судь-
бе улицы.
«В 70-х годах,— пишет он,— цент-
ром торговой жизни Крещатика была
«Европейская гостиница» (на тепереш-
ней Европейской площади.— А. М.),
здесь сосредоточивались его лучшие до-
ма, но затем центр этот начал все более
и более отодвигаться по направлению к
вокзалу, и в 80-х годах он занял свое
теперешнее место: от Городской думы до
Бибиковского бульвара».
Крещатик 1880 годов —это уже
вполне сформировавшаяся главная тор-
говая улица большого города, «столицы»
обширного Юго-Западного края, кото-
рый Бальзак сравнивал с королевством.
Киевляне считали, что здесь находится
все самое лучшее и гордились витрина-
ми и многолюдными тротуарами своего
Крещатика.
«Ныне,— писал в 1883 г. Н. Тара-
новский,— Крещатик, самая оживлен-
ная и богатая улица Киева, почти сплошь
обстроен большими каменными домами,
в числе их много трех- и четырехэтаж-
ных зданий в новом стиле и роскошной
изящной архитектуры, в которых поме-
щаются преимущественно первоклассные
гостиницы, кондитерские, лучшие мага-
236
Крещатицкие гулянья
зины, банки, нотариальные и банкирские
конторы.
Здесь же, на Крещатике, находятся
лучшие библиотеки, книжные магазины;
бюро складов и конторы разных об-
ществ, Почтовая контора (почтамт),
Правление путей сообщения, клуб дво-
рянского собрания и клуб военного со-
брания.
Вода из городского водопровода про-
ведена ко всем крещатицким зданиям и
к особым пожарным кранам, устроенным
на площадях. Везде газовое освещение.
Тротуары по обеим сторонам широкие (9
аршин) и большею частью асфальтовые,
а перед домом Клуга — мозаический».
О недостатках Крещатика Н. Тара-
новский старается не упоминать, но от-
сутствие канализации говорило само за
себя. Отсюда и замечание, что идеаль-
ной улицей ему не позволяли стать «не-
чистоты и грязная вода, которые посто-
янно текли посередине Крещатика, об-
разуя иногда непроходимый ручей».
В дальнейшие годы Крещатик бога-
тел, рос в высоту, обстраивался роскош-
ными зданиями и вполне оправдывал са-
мые лучшие надежды, возлагаемые на
него путешественниками. Особенно те-
ми, которые располагали достаточными
средствами, чтобы оценить его дорогие
магазины и рестораны.
Одновременно богатела и хорошела
Большая Васильковская улица. В нача-
ле XX столетия она стала догонять Кре-
щатик, и проницательные киевляне уже
усматривали в ней его будущую сопер-
ницу и опасного конкурента.
В цитировавшемся выше путеводите-
ле Ч. Ящевского по этому поводу нахо-
дим такое любопытное наблюдение:
«В данный момент (имеется в виду
1913 г.— А. М.) мы замечаем дальней-
шую эволюцию. Васильковская улица,
еще вчера такая пустынная и безмолв-
ная, начинает быстро застраиваться гро-
мадными домами, и волна (большого
строительства.— А. М.) постепенно за-
хватывает ее. Все ближе и ближе к же-
лезной дороге продвигается торгово-про-
мышленная жизнь Киева, а части горо-
да, расположенные вдали от вокзала,
или растут сравнительно медленно, или
же вовсе остановились в росте и нахо-
дятся в состоянии какого-то запусте-
ния». Подмеченное Ч. Ящевским пере-
мещение центра городской жизни в сто-
рону вокзала остановила Первая миро-
вая война.
Теперешняя ул. Саксаганского, начав-
шая было играть роль второй централь-
ной улицы, главной магистралью и но-
вым средоточием деловой и культурной
жизни города так и не стала. Впослед-
ствии появились альтернативные транс-
портные средства, и вокзал утратил свое
прежнее доминирующее значение.
Впрочем, не исключено, что в буду-
щем эта улица приобретет особую роль
в жизни Киева.
Крещатицкие гулянья— В «Крат-
ком описании Киева» М. Берлинского,
изданном в 1820 г., теперешняя Боль-
шая Васильковская ул. названа «главной
дорогой, ведущей от Киева», а Креща-
тицкая (тогда Театральная) улица вооб-
ще не упоминается, поскольку она ни-
какой особой роли в жизни города не иг-
рала.
И тем не менее, она уже существова-
ла и неплохо застраивалась ее первыми
поселенцами, стремившимися вырваться
из тесных улиц Печерской крепости и об-
завестись просторными усадьбами на жи-
вописной Евсейковой долине.
Изначально Крещатик имел характер
аристократического поселения. Среди
первых его домовладельцев значились
жена киевского губернатора Фенша, гра-
фы Румянцев и Салтыков, княгиня Хо-
ванская, тайные советники Нарышкин и
237
Крещатицкие гулянья
Милашевский и другие лица, входившие
в число киевской чиновной и военной
знати. На долю купцов и мещан припа-
дала лишь треть участков, розданных
под застройку в 1797—1803 гг.
Улица застраивалась с претензией на
«европейский лоск». В начале ее стоял
театр хорошей архитектуры. По сохра-
нившемуся городскому преданию, на
Крещатике появился и первый киев-
ский ресторан «Лондон», сгоревший в
1830 гг.
Деревянные ампирные домики, кра-
шенные охрой, на фоне зелени садов вы-
глядели очень нарядно и живописно. Од-
ряхлевшие к 1830—1840 гг., они смот-
релись развалюхами, но в первоначаль-
ные годы своего существования Креща-
тик производил впечатление фешене-
бельной и очень нарядной улицы. Воз-
можно, его и имел в виду М. Берлин-
ский, когда, восхищаясь новым обликом
Киева 1810—1820 гг., писал:
«Во всем видны вкус, изящность,
предприимчивость, внимательность,
стремление к новому лучшему; словом,
все доказывает, что благоденствие горо-
да цветет».
Аристократические улицы обычно бы-
вают безлюдны, но, поскольку на Кре-
щатике стоял Городской театр (а позже
и библиотека Должикова, книжный ма-
газин Айтова и знаменитая кондитерская
Розмитальского), можно предполагать,
что и в те ранние годы он служил мес-
том вечерних прогулок киевлян. Недаром
же в первом его квартале, примыкающем
к театру, был проложен еще в 1820 гг.
первый в Киеве асфальтовый тротуар.
Своим возвышением Театральная ули-
ца обязана разрушению в конце 1840 гг.
Печерского форштадта, отведенного под
застройку крепости, и опустошением
Московской улицы, служившей до того
главной улицей старого Киева.
Уже в середине XIX века ее стали на-
зывать киевским Невским проспектом, и,
по установившемуся петербургскому обы-
чаю, она превратилась в место гуляний
праздной городской публики, проводящей
свой досуг в кондитерских, кафе, ресто-
ранах или просто фланирующей по уз-
ким кирпичным тротуарам и разгляды-
вающей богатые витрины (большие и
роскошно обставленные магазины появи-
лись здесь в начале 1870 гг.).
«С самого утра,— писал репортер
газ. «Киевлянин» в 1872 г.,— можно
встретить на Крещатике много проходя-
щих, но все это народ деловой, побуж-
даемый разными житейскими потребно-
стями быть на Крещатике или проходить
через него.
Собственно с двух или трех часов на
нем появляется публика развлекающая-
ся. Самое сильное стечение народа бы-
вает около пяти и шести часов.
Старики, степенные господа, моло-
дые люди, дамы, барышни всевозмож-
ных состояний, представители разных
сословий, начиная от генералов, стат-
ских и военных и кончая солдатами и
сидельцами мелочных лавок, в наря-
дах всевозможных цветов и времен,—
все это идет, толкается, спотыкается
на неровных тротуарах и мостовых
Крещатика, едет в различных экипа-
жах — колясках, дрожках и простых
телегах, переходит с одной стороны
улицы на другую, причем при пере-
праве через вечно текущий посреди
улицы ручей (сточную канаву трех
фонтанов.— А. М.) дамы поднимают
свои платья и грациозно выставляют
напоказ проходящим по тротуарам
франтам свои ноги.
И все это собирается для того толь-
ко, чтобы поглазеть друг на друга и на
окна магазинов, сделать два конца по
Крещатику и отправиться затем домой
или в другое какое-нибудь увеселитель-
ное место».
238
Крещатицкие гулянья
Постоянно фланировавшие по Креща-
тику молодые люди назывались граниль-
щиками тротуаров, хотя пешеходные до-
рожки здесь были кирпичные, а не бу-
лыжные. (См. также Гранильщики).
Этот тип городских бездельников до-
вольно едко описал в своих «Киевских
типах» А. Куприн. (Надо думать, что в
других городах они были не лучше...).
Крещатик дышал «красивой жиз-
нью». Праздная публика обожала блеск
его витрин. Для людей с более серьез-
ными запросами Крещатик служил сре-
доточием всех пороков большого горо-
да. Бытописательница Киева О. Шалац-
кая выразила эти два взгляда в таком
характерном эпизоде:
«Чиновница бросала на многих [муж-
чин] вызывающие взгляды, останавли-
валась перед витринами, восхищалась
новинками моды [...] «Чудная шляп-
ка! — восклицала она.— Ах, как мило
одета артистка X.!»
Мелица подняла глаза. Они проходи-
ли мимо окна магазина, где стояла полу-
обнаженная женская фигура в корсете, от-
раженная со всех сторон в зеркальных
стеклах в виде приманки, бьющей на ин-
стинкты толпы. Она покраснела за без-
душную куклу, в лице которой оскорбля-
ли, по ее мнению, женское достоинство.
Навстречу шли живые куклы, рас-
крашенные, в ярких костюмах, с развяз-
ными манерами, выдававшими их [...]
Невольный вздох вырвался из груди
Мелицы: бежать бы скорей от этого Ва-
вилона и всех прелестей его».
В газетных описаниях Крещатика
1850—1860 гг. еще трудно приметить та-
кие черточки, которые свидетельствовали
бы о какой-то особой вольности или по-
рочности крещатицких нравов. « Вавилон -
ство» Крещатика начало проявляться
лишь с 1870 гг., когда ранее сдерживае-
мая в пределах публичных домов прости-
туция выплеснулась на улицы города.
«Фланирующие девицы» промышля-
ли, конечно, на многих улицах, но осо-
бенно страдал от этой перемены поряд-
ков Крещатик. Его дневные гуляния до-
полнились в те годы еще и вечерними.
Однако на крещатицкие прогулки при
свете луны отправлялись лишь любите-
ли сомнительных удовольствий.
«После сумерок,— писалось в упо-
мянутом выше репортаже 1872 г.,—
многие из так называемых порядочных
дам оставляют со своими кавалерами
Крещатик. Кавалеры без дам остаются.
На место ушедших порядочных дам яв-
ляются дамы другого сорта, служитель-
ницы богини гулящей [...] Разговор ста-
новится громче, развязнее, молодые лю-
ди ведут разговор, не стесняясь иногда
в самых нецензурных выражениях. Не-
редко случается услышать песенку, до-
стойную таланта Баркова. Гулянье ос-
тавшейся на Крещатике публики продол-
жается таким образом часу до десятого,
а иногда и до полуночи, смотря по со-
стоянию погоды».
С этих, фатальных 1870 годов креща-
тицкие нравы стали меняться к худшему,
и в начале XX века Крещатик вполне
оправдывал свою репутацию нового Ва-
вилона. По свидетельству Г. Григорьева,
здесь появилась своеобразная биржа офи-
циально дозволенного разврата, нечто
вроде большого публичного дома под от-
крытым небом. В начале XX века, пи-
шет он, даже дети знали, что «есть на
Крещатике неписаный, но жесткий закон:
по той стороне, где четные номера, от уг-
ла Прорезной до Думской площади, по-
рядочная женщина может идти только с
мужчиной, если же прохаживается одна
— значит, проститутка. Этот закон осо-
бенно начал действовать после подавле-
ния революции 1905 г.»
От любителей старины можно неред-
ко улышать, что наибольшими центра-
ми народных развлечений был парк Ша-
239
Крюки, крючки
то~де~Флер и Контрактовая площадь,
а в дни больших праздников — площа-
ди Старого города или Демиевки. Но
факты говорят о том, что простые киев-
ляне любили развлекаться (особенно в
1840—1860 гг.) именно на Крещатике.
На Пасху, масленицу и Троицу на Кре-
щатицкой площади появлялись качели,
карусели, балаганы. На боковых улицах,
сбегавших сюда с Верхнего Киева, в
многочисленных пивных и трактирах
звучал смех и стоял праздничный гул.
На Крещатике было где развлечься и
в будни. И какие бы «чудеса» ни про-
исходили в «театрумах»; паноптикумах,
косморамах на других площадях, киев-
ляне знали, что самые невероятные фо-
кусы и трюки можно увидеть на Кре-
щатике.
Другим общепризнанным местом
уличных гуляний была та часть Алек-
сандровской улицы, которая теперь на-
зывается именем гетмана П. Сагайдач-
ного. Горожане называли ее Подоль-
ским Крещатиком.
Крюки, крючки — 1. Название од-
норазовой нормы выпивки, сохранявше-
еся в Киеве XIX века со времен Ста-
рокиевской крепости, когда в царских ка-
баках водочная мерка подвешивалась на
бочке на длинном крючке. В XVII ве-
ке так и говорили: «Выпил крючок».
2. В XIX веке «крючками» называ-
ли также и чиновников-крючкотворцев,
особенно консисторских, которые, по-
крывая (за взятки, конечно) прегреше-
ния местного клира, проявляли необык-
новенную находчивость и изворотли-
вость.
Куклы (воровск. жаргон) — пачки
простой бумаги, обложенные сверху и
снизу настоящими кредитными биле-
тами.
Они использовались в трюках бугай-
щиков и аферистов, выдающих себя за
фальшивомонетчиков.
Чтобы всучить «куклу» вместо насто-
ящей пачки ассигнаций, жулики умело
создавали атмосферу экстремальной си-
240
Кулачные бои
туации, в которой их жертва лишалась
возможности рассмотреть то, что ей со-
вали в руки. Как это делалось, знают все.
Поэтому расскажем здесь об одном
уникальном трюке с продажей вообра-
жаемой партии фальшивых кредиток с
применением невидимых, запечатанных
в конверте «кукол». По свидетельству
газ. «Киевлянин», в 1881 г. его исполь-
зовали свыше 15 раз два чрезвычайно
ловких жулика-еврея в подольских гос-
тиницах.
«Дело устраивалось таким образом.
Евреи приглашали охотников купить
фальшивые кредитки в номер какой-ни-
будь гостиницы, при этом непременным
условием ставили платеж настоящими
сторублевыми кредитными билетами за
фальшивые билеты и заранее у ела вли-
вались относительно количества этих
сторублевых билетов.
В назначенное время покупатель яв-
лялся в номер, евреи здесь ему объяв-
ляли, что фальшивых денег они при се-
бе в номере из предосторожности не
держат, а предлагают вручить сторубле-
вые бумажки третьему лицу, стоящему
на улице у такого-то дома.
Для этой цели сторублевые бумажки
покупателся вкладывают в конверт, по
штемпелю которого хранитель фальши-
вых денег узнает, кем конверт выдан.
Деньги вложены в конверт, края кон-
верта смачивают слюною, а затем для
опрятности и более тщательной заклей-
ки конверт подкладывается под лежа-
щую на столе газету, из-под которой об-
ратно вынимается конверт такой же, но
не тот и не с деньгами, а с обрезками
газетной бумаги.
Это делается так искусно, что поку-
патель, не имея и тени подозрения в об-
мане, отправляется отыскивать желаемо-
го третьего еврея, которого, конечно, не
находит. Возвратясь в гостиницу, он и
своих контрагентов в ней не находит.
Возникает подозрение, покупатель
вскрывает конверт и глубоко разочаро-
вывается». А еще говорят, что гений и
злодейство несовместимы!..
Кукушкина дача — откосы и глу-
хие яры на окраине Царского сада, где
во второй половине XIX ст. в летние ме-
сяцы обитали босяки. (До того они се-
лились в ярах неподалеку от современ-
ной Бессарабки и назывались бессара-
вами ).
Летом эти бездомные люди, как пи-
шет Б. Киселев, «жили там в густых ку-
старниках, в шалашах, наполовину вры-
тых в землю, крытых дерном и куда на-
до было добираться ползком. Осенью
кукушкинцы переселялись в грязные,
промозглые ночлежки Подола».
В 1950—1960 гг. «кукушками» в Ки-
еве называли кафе и ресторанчики на
Петровской аллее, т. е. почти там же,
где некогда была Кукушкина дача.
Кулачные бои, или уличные вой-
ны— Древние ритуальные бои сохра-
нялись в XIX веке во многих странах
Европы, но в ходе приспособления к но-
вым условиям они претерпели сущест-
венные изменения.
Старый историк нравов Г. Деппинг
утверждал, что именно таким образом в
Англии возник бокс — та же драка, но
происходившая по четким правилам.
Зрителям запрещалось вмешиваться в
ход боя, а за поведением дерущихся на-
блюдал судья. «Бойцы,— писал он в на-
чале XIX века,— вступают в огоро-
женный круг в присутствии многочис-
ленной толпы зрителей; раздеваются по
пояс и наносят друг другу кулачные уда-
ры с такою силою, что часто кровь льет-
ся ручьями. Присутствующие нисколь-
ко не гнушаются сим зрелищем, держат
даже заклады за того или другого из
бойцов.
241
Кулачные бои
В Англии указывают целый ряд бок-
серов, отличившихся в своем искусстве
[...] Там сохраняются их портреты, опи-
сывается их жизнь и прославляются по-
двиги на кулачном поприще; было вре-
мя, когда искусство боксирования про-
славлялось как наука».
Подобно англичанам, киевляне также
не спешили расстаться со своими древ-
ними ритуальными боями. Они сущест-
вовали у нас на протяжении всего XIX
столетия, но, странное дело, никакого
бокса из них не получилось. Какими они
были в древние времена, такими оста-
лись и в эпоху пара и электричества.
Киевские кулачные бои описаны во
многих мемуарах, сведения о них мож-
но прочитать и на страницах местной
прессы. Дрались по старинке, партия-
ми, стенка на стенку, фактически же —
толпа на толпу. Строгих различий меж-
ду бойцами и зрителями не было, и ча-
сто схватка, начавшаяся вполне благо-
пристойно, переростала в безобразную
свалку.
В разгуле кулачных страстей трудно
было установить, кто дерется честно, а
кто подло пускает в ход нож, кастет и
пистолет. Когда дело заходило слишком
далеко, полиция разгоняла озверевшую
толпу. На месте драки нередко находи-
ли тяжелораненых и убитых.
Старые массовые уличные драки Ки-
ева не следует смешивать в одну кучу.
Некоторые из них действительно имели
нечто общее с архаическим обрядом,
другие возникали стихийно. В старинной
ритуальной форме легализировалось и
то, что позднее стало называться просто
хулиганством. Попробуем выделить под-
дающиеся систематизации виды киев-
ских уличных боев.
1. Ритуальные турниры, которые в
XIX веке устраивались на Святки, Фо-
мин день и другие праздники. Подвы-
пившие мещане разбивались на партии
и тут же с удовольствием били друг дру-
га в зубы.
Такие уличные бои в XIX веке счи-
тались явлением нормальным и даже в
какой-то мере полезным, поскольку спо-
собствовали «выпусканию пара» и раз-
рядке раздражения, накопившегося меж-
ду слишком горячими людьми.
Автор одной из заметок в «Киевском
телеграфе» от 4 января 1864 г. тракту-
ет эту тему так: «Мне рассказывали, что
на кулачных боях мстят друг другу за
обиды, нанесенные в продолжение года.
Обиженный ждет времени кулачных бо-
ев и за все обиды, нанесенные ему, он
здесь дает почувствовать себя своему
врагу, и если не в силах сам, то находит
себе товарищей за кварту водки». На ку-
лачные бои подсылали также и убийц,
чтобы убрать с дороги соперника или
конкурента.
2. Иногда «уличные партии» сходи-
лись и во «внеурочный» час, например,
за свадебным столом. В таких случаях
драку начинали во дворе, а потом она
выливалась на улицу, где соседи спеши-
ли поддержать «своих».
Чужаков гнали на их улицы, там они,
в свою очередь, получали подкрепление,
выворачивали колы из оград, после че-
го побоище приобретало уже далеко не
шуточный характер. Подчас такие кулач-
ные бои растекались по улицам и охва-
тывали целые районы.
3. В иных случаях о боях договари-
вались заранее и сходились на условлен-
ном месте в определенный час. Драку
начинали дети и подростки, которые,
слегка потрепав друг друга или кого-ни-
будь из случайных прохожих, отходили
в сторону, уступая место более опытной
молодежи, а за ней сходились уже са-
мые дерзкие, упорные и умелые зубо-
дробители. Их все знали и почтительно
величали «кулачными бойцами». Бились
по правилам (не бить лежачего, из-за
242 чЛ
Кулачные бои
спины, ниже пояса, не вынимать касте-
тов и ножей), но нередко хитрили, уве-
чили и убивали.
«Демиевцы» дрались с «байковцами»
на Байковой и Батыевой горах, «лукья-
новцы» сходились с «шулявцами» у Ка-
детского шоссе. «Лукьяновцы» дрались
также и с парнями с Татарки, а «бай-
ковцы» — с «соломенцами».
В воспоминаниях В. Карпова подано
красочное описание массовых драк
1840 гг . Правда, речь идет о Харько-
ве, но и Киеве делалось то же самое:
«Толпа росла с небывалой быстротой.
И в воздухе был слышен какой-то зло-
вещий гул от увесистых кулаков и от па-
дения тел не устоявших от меткого уда-
ра, обессиленных бойцов. Вдали от боя,
там и сям, стояли жены, сестры и мате-
ри бойцов, которые то всхлипывали, то,
плача и осеняя себя крестным знамень-
ем, дополняли густоту красок сурового
мотива картины [...]
Уныние, соединенное со страхом, ох-
ватывало душу каждого обывателя, слу-
чайно делавшегося свидетелем этой ку-
лачной расправы. Особенно же удруча-
юще влияла эта картина на женщин и
детей, которые бежали и плакали».
4. Местом побоищ Старого города
служили яры у Обсерваторного переул-
ка. Здесь кулачные бои назывались
«уличными войнами» и обставлялись с
некоторой претензией на театральный
эффект.
В 1880-х годах партии являлись на
место схватки с деревянными саблями,
пиками и пращами, становились друг
против друга на противоположных скло-
нах оврага под своими знаменами. На-
чинали бой с метания камней, палок и
пик, после чего сходились врукопашную.
Трудно сказать, кому пришла в голо-
ву мысль облагородить и придать теат-
ральность старым киевским боям. Воз-
можно, не обошлось здесь и без вмеша-
тельства начальства, пытавшегося преоб-
разовать неискоренимый городской мор-
добой в некое подобие спортивной иг-
ры, но ничего путного из этой затеи не
вышло.
Оттого, что газеты стали именовать
обычные кулачные бои «уличными вой-
нами» или «игрой в войну», число изу-
родованных и забитых до бесчувствия не
уменьшилось. Заигрывание начальства с
городскими буянами привело лишь к то-
му, что они окончательно распоясались,
а от жителей Старого города посыпались
в редакции газет жалобы.
«Постоянно в праздничные дни и вос-
кресенья,— писала газ. «Киевлянин» в
1883 г.,— у Обсерваторией горы, раз-
деленной глубоким оврагом, примыкаю-
щим с одной стороны к Обсерваторно-
му переулку, а с другой к Лукьяновско-
му участку, собираются громадные тол-
пы мальчишек и взрослых (нередко чис-
ло их доходит до 300 душ) для игры в
войну. Между воюющими можно встре-
тить детей различных возрастов и клас-
сов: гимназистов, мастеровых и пр. Вся
эта толпа разделяется на два лагеря, по-
мещающихся по сторонам оврага [...]
Насколько опасны эти игры, можно
судить по следующему факту. 13 нояб-
ря атакующие ворвались в Обсерватор-
ный переулок и камнями попали в голо-
ву проходившей мимо женщины. Она
упала без чувств и была на руках пере-
несена домой случайно очутившимися
здесь солдатами. На днях в соседних к
горе домах были выбиты стекла, а не-
сколько мальчишек ранены камнями в
голову. В играх этих принимают учас-
тие и взрослые, а потому последствия
могут быть еще более серьезны».
5. Много шума в 1840—1850 гг. на-
делали в городе уличные бои «милите-
ров» и «штафирок» (военной и граждан-
ской молодежи) за господство в публич-
ных домах сначала Крестов, а потом и
243
Кулачные бои
Андреевского спуска (подробнее об этом
см. Публичный дом).
6. Кулачные бои вошли и в жизнь ки-
евских гимназий. Небольшие схватки с
единственной целью помериться силой и
узнать, кто сильнее и смелее, были здесь
обычным делом. Но на этом гимназис-
ты не останавливались. Раз в год (обыч-
но осенью) устраивали огромное побои-
ще с участием всех учеников, которое на-
поминало ритуальные бои простонародья
на Святках. В обоих случаях речь шла
о разрядке напряжения и о гашении аг-
рессивности.
Коллективными побоищами особенно
славилась Первая гимназия. Неизвест-
но, происходило ли нечто подобное в ли-
беральные александровские времена, но
в 1840 гг., как свидетельствуют многие
мемуаристы, здешним ученикам уже хо-
рошо был знаком культ кулака.
Последними свидетелями старого ри-
туала осенних кровопусканий в Первой
гимназии оказались К. Паустовский и
его младший соученик Н. Полетика.
«В нашей гимназии,— пишет первый
из них,— в каждом классе было по два
отделения — первое и второе. Первое от-
деление считалось аристократическим,
второе — демократическим. На первом
отделении учились преимущественно
оболтусы — сыновья генералов, помещи-
ков, крупных чиновников и финансистов.
В нашем же, втором, отделении учились
дети интеллигентов, разночинцев, евреи и
поляки. Разделение это производилось,
очевидно, в силу предписания свыше.
Вражда между первым и вторым от-
делениями никогда не затихала. Она вы-
ражалась во взаимном презрении. Но
раз в год, осенью, происходила традици-
онная драка между первым и вторым от-
делениями во всех классах. В ней не уча-
ствовали только кишата и гимназисты
последнего класса (т. е. самые малень-
кие и старшие ученики.— А. М.) [...]
День драки менялся из года в год. Де-
лалось это, чтобы обмануть бдительное
наше начальство. Но начальство по не-
которым признакам догадывалось о при-
ближении знаменательного дня, начина-
ло нервничать и шло на хитрости, что-
бы предотвратить сражение: то неожи-
данно распускало после первого же уро-
ка подозрительный класс, то уводило
два-три класса на экскурсию в художе-
ственный музей, то внезапно закрывало
выходы в сад, где обычно происходила
драка.
Но никакие ухищрения не помогали.
Бой начинался в назначенный день и
всегда на большой перемене. Некоторых
гимназистов класс «освобождал от дра-
ки». Освобождали больных, слабосиль-
ных или тех мальчиков, которые чувст-
вовали отвращение не только к драке, но
даже обыкновенной возне друг с другом.
Их освобождали охотно: никакого
толку от них все равно не было. Меня
освобождали по последней причине. Ос-
вобожденные во время боя должны бы-
ли быть без кушаков. В этом случае, по
железным законам гимназической вой-
ны, их никто не трогал. [...]
Бой начинался с внезапной и злове-
щей тишины в здании гимназии. Кори-
доры мгновенно пустели. Все гимназис-
ты устремлялись в сад. Потом раздавал-
ся глухой и грозный рев. От него блед-
нел и крестился инспектор Бодянский.
В облаках пыли, поднятой наступаю-
щими друг на друга рядами, проноси-
лись, свистя, как картечь, сотни кашта-
нов.
Все сторожа — Казимир, Максим
Холодная Вода и еще несколько дру-
гих — бежали в сад. За ними мчались,
обгоняя друг друга, испуганные надзира-
тели, хлопали двери. В коридорах разда-
вались встревоженные голоса учителей
[...]
«В Первой гимназии началось!» —
244
Купеческий сад
орали на улице мальчишки. Из окон труд-
но было разобрать, что происходит и что
началось. Летела пыль, трещали ветки
деревьев. Были слышны крики и глухой
топот, будто в саду наступали друг на
друга, отдавливая ноги, стада слонов.
Потом, все сметая, раскатываясь по
коридорам, возникал, рос, превращался
в громоподобный рев ликующий побед-
ный крик — это означало, что второе
отделение победило, а первое обращает-
ся в бегство.
На моей памяти не было случая, что-
бы первое отделение одерживало побе-
ду. Почти всегда в первых рядах побе-
дителей был гимназист с задорным
вздернутым носом — будущий писатель
Михаил Булгаков».
Некоторые любопытные подробности
запечатлены в воспоминаниях Николая
Тимофеева-Ресовского, прозвучавших по
радио «Свобода» 31 марта 2001 г.
Так, он сообщает, что ритуальные
драки между гимназистами и реалиста-
ми происходили также и зимой в Нико-
лаевском (университетском) сквере. В
драках соблюдались рыцарские правила:
старшие никогда не трогали младших,
трое на двух не нападали, а двое имели
право напасть на троих, ниже пояса и
из-за спины не били.
Эти правила не распространялись
только на «науменковцев» — учеников
частной гимназии В. Науменко, в кото-
рой, кстати сказать, учился в свое вре-
мя М. Рыльский. Автор утверждает,
что это происходило потому, что там
учились чистенькие и важные барчуки.
Но в устах бывшего ученика самой ари-
стократической и привелигированной
Первой гимназии такое объяснение зву-
чит неубедительно. Очевидно, «наумен-
ковцам» не могли простить их украино-
фильства. Можно полагать, что подоб-
ное недоброжелательство распространя-
лось и на «галагановцев».
Конец эпохи ритуальных мордобоев
в Киеве положила Первая мировая
война. На фоне этого кошмара риту-
альная кровь выглядела довольно жал-
ко. Охота играть в подобные игры от-
пала сама собой.
Купеческий сад — После разделе-
ния старого Царского сада в 1860 гг. на
одной из частей, отошедшей городу, ду-
ма устроила платное увеселительное за-
ведение Шато-де-Флер, а открытый
для публики нагорный Городской парк
стал местом общих гуляний. На его со-
держание денег не отпускалось, сад по-
степенно дичал. После почти двадцати-
летнего запустения часть Городского
парка была приведена в порядок прав-
лением арендовавшего его с 1882 года
Киевского купеческого собрания.
Купечество в какой-то мере возобно-
вило былую славу киевских садов. По-
лучилось так, что противоположные ча-
сти бывшего Царского сада в 1880 гг.
оказались во владении царской семьи
(Дворцовый участок) и Киевского ку-
печеского собрания.
Естественно, двор не придавал этому
факту какого-то особого значения, но в
умах людей «третьего сословия» оно не
могло не приобрести некоторого симво-
лического значения и не породить чес-
толюбивых мыслей. Купцы не жалели
средств, чтобы «не ударить в грязь ли-
цом» и «соответствовать» своим авгус-
тейшим «соперникам».
Их часть сада содержалась прекрасно
и, может быть, как-то уж слишком хоро-
шо, настолько старательно, что не привык-
шая к такому усердию киевская публика
находила в этом нечто неестественное. К
великой досаде толстосумов, она отдавала
предпочтение вольным красотам оставшей-
ся во владении думы соседней, совершен-
но запущенной части нагорного парка,
унаследовавшей название Царского сада.
245
Купеческий сад
«Садов и парков,— писал учитель
А. С. Г-ч,— в Киеве много, но самые
характерные, на мой взгляд, это — Ку-
печеский сад и так называемый Царский
(в данном случае — Городской сад.—
А. М.). Они стоят рядом; и тот и дру-
гой высятся над Днепром.
Но первый из них вылощен, вычи-
щен, убран цветами; чистенькие дорож-
ки в желтом песке вьются среди зелени,
статуи богов и богинь, как заворожен-
ные, застыли в неподвижности; белые
скамьи, эстрада для симфонического ор-
кестра,— все это говорит о культуре, о
городе и его жизни...
А второй сад, Царский — стихиен,
его деревья растут дико, кусты перепле-
тены друг с другом, все запущено. Здесь
нет и следа симметрии... С одной сто-
роны он окаймлен обрывами, а с дру-
гой — Днепром.
Но в этой стихийности, в этой само-
бытности гораздо больше поэзии есте-
ственной красоты, чем в «Купеческом».
Купцы явно перестарались. И все же
их рвение к культуре дало некоторые ре-
зультаты. Здесь возникло не лишенное
некоторой художественной выразитель-
ности, но в общем неуклюжее и тяже-
ловесное по формам здание купеческого
собрания (ныне филармония), появился
импозантный вокзал-павильон «в рус-
ском стиле», смотровая беседка на краю
обрыва, откуда открывался, как писал
С. Богуславский, «один из самых вол-
шебных видов Киева на Подол, на
Днепр и Заднепровье», и эстрадная пло-
щадка («раковина»), на которой по ве-
черам играл симфонический оркестр.
Временами им дирижировали известные
киевские и иностранные музыканты —
Сафонов, Шнеефогт, Палицын, Эмиль
Купер, Коутс и другие.
К. Паустовский вспоминал: «Я час-
то бывал на этих концертах. Оркестр иг-
рал в деревянной белой раковине, а слу-
шатели сидели под открытым небом.
Большие клумбы с левкоями и табаком
пахли в сумерках сильно и сладко. Пе-
ред каждым концертом их поливали.
Оркестранты были освещены яркими
лампами. Слушатели сидели в темноте.
Смутно блестели платья женщин, шеле-
стели деревья, иногда над головой мер-
цали зарницы. Но особенно я любил па-
смурные сырые вечера, когда в саду поч-
ти не было посетителей. Тогда мне ка-
залось, что оркестр играет для меня од-
ного и для молоденькой женщины с опу-
щенными полями шляпы. Я встречал эту
женщину почти на всех концертах».
Летний театр с весны и до глубокой
осени арендовала великолепная украин-
ская труппа Н. Садовского, оркестром
которой руководил одно время великий
хормейстер А. Кошиц.
Этот кусочек украинской жизни в Ку-
печеском саду описан в мемуарах
А. Дейча. «В деревянном театре,—
вспоминал он,— в стенах которого бы-
ли такие широкие щели, что предприим-
чивые мальчишки могли без билета смо-
треть представление, играла украинская
труппа Садовского.
Здешние зрители сильно отличались
от посетителей симфонических концер-
тов. Встречались широкополые соломен-
ные шляпы, украинские национальные
костюмы, звучала украинская речь. Ря-
дом с крестьянами, которые приходили
в город на зароботки, здесь можно бы-
ло встретить украинских интеллиген-
тов — адвокатов, врачей, учителей, —
русских ценителей национального искус-
ства, студентов и гимназистов, которым,
между прочим, начальство запрещало
посещать «малороссов» [...]
Я привык бывать в помпезном Со-
ловцовском театре, любоваться блеском
его огней и голубым бархатом обивки.
Но в бедном деревянном театре с длин-
ными простыми лавками, на которых си-
246
Куреневский мальчик
дели зрители, с наспех написаными
странствующими актерами декорациями
была особенная прелесть.
Это понимали настоящие ценители те-
атрального искусства, даже те, которые
и в прессе, и устно уговаривали Зань-
ковецкую, Садовского и их соратников
играть на русской сцене. Но легкие ла-
вры их не привлекали». Купеческий сад
был излюбленным местом гуляний зажи-
точных киевлян.
«Здесь,— писал А. Дейч,— при све-
те дуговых ламп, которые беспрерывно
шипели, можно было увидеть киевских
модниц в самых элегантных платьях и
как с иголочки одетых мужчин.
Столики ресторанов на открытом воз-
духе всегда были заняты, а в антрактах
симфонического концерта с верхней бе-
седки гремела бравурная музыка воен-
ных маршей, которые исполнял духовой
оркестр».
Здешние посетители не желали смеши-
ваться с посторонними, чуждыми им
людьми. Они презирали вечно пьяную,
шумную и скандальную публику «Шато»
и «Эрмитажа» на Трухановом острове.
Вход в парк был платным, но это не
останавливало его посетителей, которые
ценили любой знак «избранности» и чти-
ли в своих гуляниях некоторые черточки
«элитарности» и «аристократичности».
Купеческий сад, очевидно, можно на-
звать первым в истории города парком
«среднего сословия», местом культурно-
го досуга образованной буржуазии.
«Каждый правоверный киевлянин,—
иронизировал по этому поводу Ч. Ящев-
ский,— считает своим долгом бывать
здесь, если не ежедневно, то, во всяком
случае, по несколько раз в неделю». Со
временем число лиц с образованием и
достатком возросло настолько, что Ку-
печеский сад уже с трудом справлялся с
ролью любимого места их сборищ. Тот
же Ящевский жаловался: «Из недостат-
ков Купеческого сада следует прежде
всего отметить незначительность его раз-
меров. По вечерам, особенно в празд-
ничные дни, здесь бывает такая давка,
что не только слушать музыку или лю-
боваться видами, но и гулять можно
только с большим трудом и большими
предосторожностями ».
Это писалось в 1913 г. Нужно было
какое-то время, чтобы найти иное мес-
то для культурных досугов обеспеченных
людей. Но грянули известные события,
и Купеческий сад остался первым и по-
следним местом сборищ киевского «тре-
тьего сословия».
Куреневский мальчик — так на-
зывали в Киеве самого выдающегося го-
родского юродивого-прозорливца второй
половины XIX века Федота Малинни-
кова, который с малых лет заявил о се-
бе как об истинном оракуле в обличье
идиота.
Как и все люди «не от мира сего»,
он не признавал денег и иных мирских
благ, но, на беду, ими не брезговали его
родители и охотно принимали подноше-
ния поклонников, что и навлекло на юно-
го прорицателя гонения полиции, пресле-
довавшей его почти всю жизнь.
Травля народного любимца началась
в июле 1872 г., когда в газете «Киев-
лянин» появилась издевательская замет-
ка «Ясновидящий идиот»:
«В последних числах прошлого месяца
пронеслась по Киеву молва, что в Подоль-
ской части, на Куреневке, на даче, нани-
маемой неким Мельниковым, находится
ясновидящий мальчик, сын Малиннико-
ва, 12 лет. Толпа любопытных направи-
лась к новому предсказателю будущего.
Мальчик почти идиот, произносящий бес-
связно слова, не имеющие значения.
Начали распускать вредный слух о
том, что Печерск должен гореть, по
предсказанию ясновидящего Малинни-
247
Куреневский мальчик
кова. Полиция, успокоив встревожен-
ных жителей, распорядилась выслать
предсказателя из Киева с надлежащими
предосторожностями ».
Вскоре ссыльный пророк, возмутив-
ший полицию своим крамольным пред-
сказанием, вернулся в город и был вновь
окружен всенародным вниманием.
В «политику» он уже не вмешивался и
вникал только в частные интересы своих
посетителей. Слава его росла от года в год,
и в 1876 году тот же самый «Киевлянин»
вынужден был сравнить его с известным
московским юродивым Иваном Яковле-
вичем Корейшею. Еще через три года
снова пришел черед торжествовать редак-
ции газеты по поводу нового изгнания
Куреневского мальчика, запутавшегося в
какой-то мещанской интриге.
В разоблачительном материале фигу-
рировал факт подкупа пророка ловким
проходимцем, добивавшимся руки доче-
ри богатого купца. Как оно было на са-
мом деле, сказать трудно, но, судя по
всему, киевляне газете не поверили, и
благодаря хлопотам влиятельных людей
Куреневский мальчик вновь вернулся в
родные места и продолжил свою дея-
тельность.
«Сам он,— писала не в меру взыс-
кательная к нему газета «Киевлянин» в
1884 г.,— денег от посетительниц не бе-
рет, но ими распоряжается старуха-мать.
Каждый сеанс обходится от 10 до 20
руб. сер. Гадальщик произносит какие-
то отдельные, бессвязные слова и толь-
ко в виде особой милости решается ино-
гда написать предсказание на бумаге.
Стоит ли говорить, что содержание его
записок бессмысленно и крайне безгра-
мотно.
Одно из требований гадальщика —
являться к нему ночью, и так, чтобы ни-
кто не видел». Но, несмотря на приня-
тые меры предосторожности, полиция
вновь нашла повод для репрессий. Из
третьей ссылки куреневский пророк вер-
нулся в 1885 г.
Он решает порвать с простонародной
средой, которая была не в силах защитить
его от нападок прессы и провокаций по-
лиции, и переселяется на Печерск, чтобы
быть поближе к влиятельным покрови-
тельницам из аристократических кругов.
Но порвать с прошлым оказалось не
так просто. В один из прекрасных дней
наивный пророк не устоял перед прось-
бами дать, как говорится, общий сеанс
ясновидения для торговок с Бессарабки,
которых в то время сильно тревожило
их будущее в связи с введением в Го-
родской управе своеобразных аукцио-
нов — торгов на места на базарах. Каж-
дый раз, когда в управу созывали тор-
говок, вместо аукциона происходил ка-
кой-то бабий бунт.
«Гам, крик и брань,— писала газ.
«Киевлянин» 31 января 1885 г.,— про-
должались два часа, а толку не вышло:
торговки упорно отказывались платить
назначенные управой цены на места, так
что о торгах и речи не допускают. И вче-
ра управа должна была обратиться к по-
мощи городовых».
Очевидно, после этого шумного сбо-
рища бессарабские торговки решили со-
браться отдельно от начальства, спокой-
но обсудить положение и обязательно
пригласить на это важное заседание
«святого человека», чтобы он рассудил,
подсказал и направил на путь истины.
Но вместо благочестивого совета вновь
вышел шумный скандал, приведший к
вмешательству полиции:
«Большая часть посетительниц вручи-
ла гадальщику по 50 копеек, а некото-
рые и больше, даже до трех рублей. В
числе последних была и жена одного
столяра.
Муж, будучи недоволен такой щед-
рой платой жены, отправился в дом Кит-
ченко (на Большой Васильковской ули-
248 -мД
Курение
це, где происходила встреча с ясновид-
цем.— А. М.) и потребовал от гадаль-
щика возврата денег, угрожая в против-
ном случае сообщить о нем полиции.
Гадальщик отказался возвратить
[деньги], в дело вмешались бабы, засту-
пились за него и, окружив столяра, пре-
доставили гадальщику исчезнуть». Тор-
говки спасли «мальчика» от побоев, но
не от скандала в прессе, развязавшего
руки полиции. Как долго длилась его
четвертая ссылка, неизвестно.
Доживал он свои дни в Киеве, на род-
ной Куреневке, и, судя по запискам Яс-
ногурского, в 1910 г. по-прежнему поль-
зовался всеобщим вниманием горожан.
Курение— Первое известное нам
официальное постановление, ограничи-
вавшее курение в городе, относится к
1767 г. Называлось оно «О некурении
трубок на улицах» и касалось служащих
Первого капонирного полка, стоявшего
тогда на квартирах на Подоле.
Молодцы-пушкари гуляли по городу
с трубками в зубах, что очень удивило
и обеспокоило горожан, пуще всего бо-
Городовые останавливают экипаж
с молодыми людьми, нарушившими запрет
курить на улице (Рис. 1863 г.).
явшихся пожаров. Заслышав ропот по-
долян, войт обратился с просьбой к ге-
нерал-губернатору Воейкову, дабы тот
запретил солдатам баловаться табаком на
улицах «ив других опасных местах во
отвращение вредного пожарного случая».
В те времена табак в основном нюха-
ли, курение же считалось занятием пре-
досудительным, и если уж кто-то из
светских людей позволял себе иметь та-
кую дурную привычку, то курил как бы
нелегально, в укромном месте — у се-
бя в кабинете, в саду на лавочке.
Проще было с курением в тракти-
ре, казарме или в клубе', там трубок не
прятали и нужды уединяться не было.
В гостях, на обедах, балах и раутах муж-
чины, чтобы покурить, отправлялись в
кабинет хозяина или в какое иное мес-
то, подальше от глаз общества. В те
времена многие не переносили табачно-
го духа, и курильщики даже в обычные
дни не курили у себя в гостиной или в
зале, чтобы, не дай Бог, мебель и дра-
пировки не пропитались дымом.
«Курение,— вспоминала Е. Янько-
ва,— стало распространяться заметным
образом после 1812 года, а в особенно-
сти в 1820 годах: стали привозить си-
гарки, о которых мы не имели и поня-
тия, и первые, которые привезли нам,
показывали за диковинку».
Начало общего увлечения табаком
припадает на 1830—1840 гг. В ходу
был американский канастер, бразиль-
ский курасао, табак порторико, венгер-
ский, украинский, турецкий. Лучшим та-
баком для трубок считался «жуковский»,
изготовлявшийся в Петербурге из при-
возного сырья на фабрике В. Г. Жуко-
ва и продававшийся в особых упаков-
ках — «картузах».
Новостью было то, что к традицион-
ному мужскому обществу курильщиков
понемногу начали присоединяться и да-
мы. В ж. «Иллюстрация» за 1845 г. в
249
Курение
серии типов курильщиков была напеча-
тана первая картинка, изображавшая да-
му с папиросой в руке.
«Все курят, почти все нюхают [...],—
писал корреспондент журнала (1845.—
12 мая).— Табак вознаграждает за все
лишения, вольные и невольные. Табак
друг молчаливый думе и шумной беседе.
С табаком люди приятно встречают и
провожают день. Весь свет в дыме,— но
в табачном, и никто не жалуется на ед-
кие свойства заморского зелья, напротив,
каждый старается сделать себе табачную
атмосферу, в ней жить и умереть».
Общее увлечение табаком порождало
озабоченность властей. Во многих стра-
нах Европы действовали суровые пра-
вила, ограничивающие места курения ра-
ди противопожарной безопасности. Ог-
раничения не касались только частных
домов и усадьб.
В середине XIX века курение катего-
рически запрещалось не только на улицах,
но даже в парках. За соблюдением этого
постановления наблюдала полиция. В. Ас-
коченский вспоминал, как однажды, бе-
седуя с Т. Шевченко на склонах Михай-
ловской горы за монастырскими стенами,
он закурил сигару, и поэт, шутя, заметил
ему: «Ой, паничу, москаль наддйде, буде
вам». А курил Аскоченский не на улице,
а в укромном, безлюдном месте.
Такие же суровые ограничения суще-
ствовали тогда во всех европейских го-
родах. Как сообщает в своих воспоми-
наниях знаменитый немецкий изобрета-
тель В. Сименс, основным требованием
берлинцев, осадивших в 1848 г. коро-
левский дворец, была отмена запрета ку-
рить на улицах и в парках.
В частных домах курить в присутст-
вии женщин считалось верхом неприли-
чия. Этим, как и встарь, занимались в
специальных комнатах или в кабинете
хозяина дома.
Более терпимо относились к нюха-
тельному табаку, и даже такой суровый
аскет, каким был митрополит Арсений,
позволял себе нюхать табак в Софий-
ском соборе, за что и удостоился пори-
цания со стороны своего викария Пор-
фирия Успенского.
Запрет на курение объясняется, преж-
де всего, естественным страхом перед по-
жарами в городе, где преобладали дере-
вянные постройки. С другой стороны, этот
запрет находил свое оправдание в быто-
вавшем с давних времен представлении о
дьявольской природе «нечистого зелья».
«Касательно табаку,— говорил ку-
рильщикам, приходившим в Феофаниев-
скую пустынь, игумен Вонифатий,— я
не вожусь с предрассудком раскольни-
ков, но скажу прямо, что зелие сие со-
здано не для христианина: оно само в се-
бе нечистое. Если кто желает увериться
в сем, то пусть растущий табак окропит
освященной водой, и он увянет». «Опы-
та сего,— прибавляет иеромонах-повест-
вователь,— никто из скитян не делал,
потому что сие зелие там не росло».
Под конец Крымской войны никола-
евский режим выдохся, прежней строго-
сти в соблюдайии порядка уже не бы-
ло, и горожане стали тайком и в откры-
тую курить на улицах. Полиция не зна-
ла, что делать, и хоть передававший в
1855 г. дела новому генерал-губернато-
ру чиновник выступал за запрет этого
нововведения, но в самом его тоне не бы-
ло уверенности.
«С некторого времени,— докладывал
он,— ввелось и ныне, к сожалению, про-
должается, что идущие и едущие по горо-
ду днем и вечером курят сигары и папи-
росы, даже извозчики примеру сему сле-
дуют. Легко может случиться, чего храни
Боже, что по малейшей неосторожности
курящего произойдет какое несчастие.
Нелишне было бы к предупреждению
сего возложить на обязанность полиции
известить городских жителей повсемест-
250
Курсистки
но печатными объявлениями, чтобы они,
ходивши и ездивши по городу, вовсе ни-
чего не курили».
Меры к прекращению курения на
улицах Москвы, Петербурга и Киева,
конечно, принимались, но исполнялись
без прежней строгости, что привело к то-
му, что уже в 1860 годах все курили там,
где хотели.
Тогда же начали открыто курить па-
пиросы и женщины-нигилистки, служа-
щие и работницы, а иногда (ради моды)
и светские дамы.
Особенно много курили курсистки и
сестры милосердия 1870 гг. Папироса
была таким же характерным атрибутом
их облика, как и короткая стрижка во-
лос. Девушки, работавшие в киевских
госпиталях во время русско-турецкой
войны 1877—1878 гг., как свидетельст-
вует Н. Ланская, «выкуривали целые
пачки папирос, застилая табачным дымом
и без того тусклые окна своих келий [...]
Ах, как они много в то время курили!
Сестра Разумович уверяла [даму-бла-
готворительницу] Тавлееву, что папиро-
са спасла ее от самоубийства. «В таком
случае, разумеется, курите»,— сказала
Тавлеева, отодвигаясь от ее вечной па-
пиросы».
Современный этикет курильщика
окончательно сложился в 1870-е годы.
Мужчины уже не прятались со своими
трубками и папиросами в специальных
помещениях и курили в гостиных в при-
сутствии дам. Правда, на первых порах,
закурив, они скромно выходили из-за
стола и располагались где-нибудь по-
дальше. Но когда и от дам стало попа-
хивать табаком, мужчины начали курить
и за столом (испросив на то разрешение).
Особым шиком считалась прогулка
по улице или бульвару с сигарой в ру-
ке. В упомянутом романе Н. Ланской
пишется, что даже такое важное лицо,
как начальник губернского акцизного уп-
равления, имел обыкновение «в опреде-
ленные часы завтракать и обедать и, за-
курив сигару, выходить между часом и
тремя погулять для пищеварениия по
главной улице [Крещатику] или в Го-
родском саду».
С 1870 гг. обычаи, связанные с куре-
нием, оставались долгое время без изме-
нений. Фактически никаких ограничений
не было. Курили везде, даже на площад-
ках трамваев. Лишь в последние десяти-
летия ушедшего XX века на курение в
общественных местах стали вводиться се-
рьезные ограничения и запреты.
Курсистки — слушательницы Выс-
ших женских курсов, организованных в
Киеве в 1878 г. в связи с тем, что, по
существующим правилам, в студенты
университетов женщин не принимали.
Первоначально курсы располагались в
доме Фромета на углу Бибиковского
бульвара и Тимофеевской ул. и имели
два отделения: историко-филологическое
и физико-математическое.
Преподавали профессора университе-
та. Программы лекций мало чем отли-
чались от университетских. Некоторые
профессора просто давали курсисткам
свои литографированные лекции, кото-
рые служили им вместо учебников.
Курсы считались частным учебным
заведением и не пользовались никакими
правительственными субсидиями, обхо-
дясь лишь частными пожертвованиями и
платой за обучение (со слушательниц
брали по 50 руб. за годичный курс).
Фундатором, т. е. официальным вла-
дельцем курсов, считался известный фи-
лософ, консервативно настроенный про-
фессор С. С. Гогоцкий, но на самом де-
ле всем управляла коллегия профессоров
и специальный комитет, куда входили в
основном профессорские жены во главе
со знаменитой киевской либералкой тех
лет Авдотьей Гогоцкой.
251
Лаврский квас
Курсистки учились увлеченно, проявля-
ли большой интерес к лекциям и вообще
отличались таким примерным прилежани-
ем, что как-то в разговоре об универси-
тетских делах проф. Ромер в сердцах вос-
кликнул: «Я был бы очень рад, если бы
студенты учились так, как курсистки».
Большинство слушательниц курсов
жило очень скромно: по три-четыре де-
вушки в одной комнате, питались скуд-
но, экономя на всем. На устраиваемых
ими вечеринках подавался чай с бутер-
бродами, и более ничего.
Тем не менее в консервативно наст-
роенных кругах и среди обывателей всех
курсисток считали фанатичными привер-
женицами женской эмансипации и
«вольных нравов». Про них распростра-
няли всякие слухи и вымыслы. Многие
находили, что быть курсисткой так же
«неприлично», как некогда считалось за-
зорным быть актрисой. Это было явным
преувеличением, но кое-какие вольные
нравы среди курсисток водились.
Писатель И. Ясинский о этих пер-
вых вырвавшихся из-под патриархальной
опеки девушках вспоминал с большой
симпатией и слегка иронично.
«Не знаю, как теперь,— писал он,—
но в ту пору барышни от нечего делать
забрасывали такими [любовными], все-
гда безымянными записочками какого-
нибудь любимца публики — певца, про-
фессора, музыканта, даже проповедни-
ка, громящего с амвона людские пороки
и устрашающего грешников муками
ада,— а затем издали следили, придет
или не придет намеченная жертва на
свидание».
Слушательницы первых курсов за-
помнились киевлянам по тем бурным
сценам выражения восторга, которые они
устраивали в Городском театре своим
«идолам» — популярным певцам и дра-
матическим артистам. В прессе их назы-
вали «визжащими райскими девами»
(билеты они брали самые дешевые, на
раек).
В 1889 г. курсы в России закрыли,
и искавшие образования девушки вы-
нуждены были учиться в чужих странах.
Высшее женское образование возобно-
вилось лишь в 1906 г. под давлением ре-
волюционных событий. Инициатором со-
здания новых женских курсов в Киеве
и их директором (с 1910 г.) стал декан
физико-математического факультета Ки-
евского университета Г. К. Суслов.
А
ЛаврСКИЙ квас — известный в свое
время напиток, продававшийся для бо-
гомольцев в лаврской чайной во дворе
Великой церкви.
ЛаврСКИЙ обед— В воспоминаниях
и записках современников сохранилось
несколько описаний обедов, которые в
XIX веке давало лаврское начальство в
храмовые праздники обители местной
знати и сановным путешественникам во
время их визитов. Реже встречаются рас-
сказы об приемах обычных гостей мона-
стыря, которых кормили отдельно от па-
ломников и подавали на стол, очевидно,
то, что ели сами монахи в будни.
Меню монашеской трапезы подробно
описывает, например, украинская писа-
Лх 252 х?»
Лаврский хлеб
тельница Наталена Королева, рассказы-
вая об экскурсии в Лавру выпускниц
Института благородных девиц в начале
XX века:
«Институткам подали настоящий мо-
настырский постный обед на монастыр-
ском дворе за длинными столами под
старинными деревьями.
Монахи в синих передниках принесли
горы черного хлеба и деревянные ложки
с вырезанными на их ручках рыбками.
Вкусен был постный борщ лаврских мо-
нахов с оливками и грибами. Да и позо-
лоченная искусным поджариванием на
масле какая-то большая рыба (кусок ее
покрывал собой всю тарелку) вкусом ни-
сколько не уступала борщу. На столах
появились большие стеклянные кувшины
с темным, искристым и слегка охлажден-
ным квасом, который щипал за язык.
«Пейте, девочки, пейте,— угощал
старый монах, подливая в стаканы,—
Потом,— усмехался он,— подремлете
в садочке на мураве. Только,— совето-
вал он, шутя,— не пойте очень громко:
тут ведь монастырь!»
Смех смехом, а от того кваса, а мо-
жет, от сонца, весны и радостного чув-
ства покоя, действительно, хотелось петь
и смеяться. А кое-кого от усталости и в
сон клонило. Ноэль понравилась ложка
с рыбкой: нельзя ли купить себе на па-
мять? Инициатива сразу же нашла мно-
го сторонниц, и через минуту монах при-
нес целую корзину новых ложек, за ко-
торые заплатила классная дама».
Борщ с грибами, рыба и квас упоми-
наются также в других описаниях. Они,
очевидно, составляли основу традицион-
ного монастырского обеда и хорошо за-
помнились нескольким поколениям посе-
тителей Лавры простотой и искусством
приготовления.
Лаврские пироги — дешевые пи-
роги, изготовлявшиеся на монастырской
кухне для богомольцев. Как вспоминал
певец А. Вертинский, киевские гимна-
зисты нередко делали набеги на Лавру,
чтобы полакомиться этим монашеским
угощением.
«В монастырской трапезной бесплат-
но выдавали постный борщ из капусты
и черный хлеб. Этот вид человеколюбия
и милосердия богатая Лавра могла себе
позволить. А за три копейки можно бы-
ло купить пирог! Настоящий «брандер»,
как мы его называли!
Что за дивный вкус был у пирогов!
Одни были с горохом, с кислой капус-
той, другие — с грибами, с кашей, ду-
шистые, теплые, на родном подсолнеч-
ном масле. Они доставляли огромное на-
слаждение. Одного такого пирога было
достаточно, чтобы утолить любой голод».
Лаврский хлеб — белый хлеб, из-
готовлявшийся до середины XIX века в
монастырской просфорной пекарне из
просфорного же теста в строго ограни-
ченном колйчестве для митрополита, на-
местника и соборных старцев. Он пода-
вался к чаю и обладал безукоризненною
белизною и неподражаемым вкусом.
Кроме того, как писал церковный пи-
сатель архимандрит Сергий Василев-
ский, «значение этого хлеба, как отде-
ляемого от хлеба просфорного, имело для
всех свою особенную достодолжную це-
ну по чувству каждого в смысле того
утешения (курсив автора. — А. М.),
как это слово обыкновенно употребля-
ется в древнейших св. уставах обитель-
ских». Иначе говоря, его вкушали с бла-
гоговением.
Однако вкус этого хлеба был на-
столько необыкновенен и замечателен,
что многие киевляне и прослышавшие о
нем богомольцы пытались получить его
от знакомых монахов, а те, в свою оче-
редь, чтобы вознаградить верующих за
их праведные труды, заказывали нечто
253
Лаврское пение
подобное в городских пекарнях и кон-
дитерских.
Дело дошло до того, что поддельный
лаврский хлеб проворные разносчики
продавали в самой обители, а монахи по-
стоянно пили чай с хотя и не проско-
мидными, но настоящими просфорами.
«Это последнее,— пишет архимандрит
Сергий,— оказывалось иногда соблаз-
нительным для некоторых из приходя-
щих богомольцев, имеющих особенней-
шее почитание к св. просфорам, получа-
емым в св. Лавре.
И вот, в пресечение всех злоупотреб-
лений и в то же время в утешение и в
смысле особенного благословения от св.
Лавры, старейшим из братий постанов-
лено было (митрополитом Филаретом
Амфитеатровым.— А. М.) выдавать по
известному количеству и на известное
время описываемый хлеб для некелейно-
го употребления и на случай позволитель-
ных приемов достойных посетителей».
После этого постановления доступ к
заветной выпечке получило значительное
количество киевлян. Как пишет Н. Бо-
гатинов, хлеб раздавался монахами и в
самой пекарне:
«Отец Дезидерий [...] в это время
бывший уже иеродиаконом, тоже про-
должал быть нашим знакомым и, бывая
на Подоле за покупками, заходил изред-
ка и к нам. Я тоже, бывая в Лавре, за-
ходил к нему отдохнуть, всегда получая
от него краюху-дру1ую лаврского хлеба,
который я так любил.
Вкус его необыкновенный заставлял
киевлян, посещавших Лавру, осаждать
хлебопекарню с просьбою дать хоть ма-
ленький кусочек в благословение, и на
хлебопекне всегда были целые корзины
нарезанного ломтями хлеба для раздачи
в благословение всем желающим. При-
ходилось и мне часто отсюда же полу-
чать кусочек хлеба и подкрепляться им
после поздней обедни».
Благословение монастырским белым
хлебОхМ стало одним из самых душев-
ных и трогательных обыкновений ста-
рой Лавры.
Лаврское пение, или Киево-пе-
черские распевы — Необычайные
лаврские распевы входили в число исто-
рических достопримечательностей Кие-
ва. Так, как здесь, не пели нигде. По
преданию, распевы эти были учрежде-
ны еще при Ярославе Мудром и пред-
ставляли собой некую разновидность
староболгарского церковного пения.
Впоследствии церковная музыка при-
обрела новые формы, а древняя традиция
сохранилась в одной лишь Лавре. Она
вызывала среди слушателей противоречи-
вые чувства. Одни находили киево-печер-
ские распевы слишком мрачными и уто-
мительными, другие восхищались ими и
готовы были слушать их без конца.
«В некоторых вариациях,— писал
один из богомольцев,— слышится лику-
ющая песнь Давида пред кивотом ковче-
га Господня, в иных — чудный хор не-
земного торжества и хвалы Божией; в
других же — сокрушенное стенание ка-
ющейся души — вот что слышало мое
сердце в этом пении [...] Думаю, что и в
области пения есть прирожденные душе
идеалы, как в области вообще прекрас-
ного и художественного, и православная
душа носит свой идеал, какого никому из
инославных никогда не понять!» «Впро-
чем,— добавляет этот восторженный по-
клонник лаврского пения, предчувствуя
возражения своих оппонентов,— преду-
преждаю: москвичу киевское пение, по-
жалуй, не сразу понравится: виною отча-
сти исполнители, иногда слишком крича-
щие, отчасти своеобразности напева, к
которым наше ухо не привыкло».
В свое время в спор меломанов вме-
шался сам царь Александр Павлович,
который, как писал Н. Сементовский,
254 чл
«будучи в Киеве в 1816 г. и слушая в
Лавре литургию, совершаемую митро-
политом с обрядом и пением по чину
лаврскому, изволил утвердить (этот об-
ряд.— А. М.) быть навеки без всякой
перемены».
Но и после того, как сам царь выска-
зал свое восхищение старинным пением
в Великой лаврской церкви, страсти не
стихли.
Посетивший Киев на следующий год
фрондирующий князь И. Долгорукий
не мог скрыть своего раздражения по
поводу восторженных разговоров среди
киевлян о высказанном императором
мнении.
«Печерский напев,— записал он в
своем журнале 10 августа 1817 г.,— мне
никогда не нравился. Голосов хороших
мало, кричат и тянут чрезвычайно. У
всякого свой вкус: мне не простят того,
что я не хвалю, что многие одобряют из
одного лишь предубеждения». И далее:
«Напев монашеский замучил мой слух:
продолжительный вопль их показался
мне несносен. Никакой нет гармонии.
Длинно, медленно, шумно».
Необычность лаврского распева еще
долго вызывала споры среди богомоль-
цев и киевлян XIX века, привыкших к
единообразию в церковной службе и
считавших его характерной чертой пра-
вославия.
Отголоски этих споров чувствуются в
блестящей статье киевского писателя
В. Аскоченского, опубликованной в
1856 г. в «Киевских 1убернских ведо-
мостях», где ему удалось раскрыть са-
мую суть церковной лаврской музыки —
ее архаическую мощь и особую, небес-
ную, или лучше сказать, ангельскую кра-
соту. Он описывает всенощное бдение
накануне дня Успения в Великой лавр-
ской церкви как огромное событие в му-
зыкальном мире, явление, равного кото-
рому в мире нет ничего.
«Латинский квартал»
Лампочка (разг., переноси.) — рюм-
ка, стаканчик. В старину владельцы ча-
стных домов по праздникам ставили на
окна светильники в виде разноцветных
стаканчиков с маслом или топленым са-
лом и таким образом иллюминировали
свои усадьбы. Горящие плошки стави-
лись на воротах и на кромках тортуаров.
В Городском саду ими подсвечивались
аллеи. Их же ставили за прозрачными
транспарантами на улицах и площадях.
В обыденные дни эти стаканчики ис-
пользовались для выпивки, отчего и про-
изошло выражение «выпить лампочку
коньяку (водки)», встречающееся в не-
которых мемуарах. Так, вспоминая го-
ды учения в академии, Н. Соколов пи-
сал, что студенты 1830 гг. пили в обще-
житии «из плошки или стаканчика для
иллюминации и закусывали хлебом».
Ландыш — популярный цветок ки-
евской Пасхи. Клубни садовой формы
растения сажались в отверстия наполнен-
ных землею пасхальных ваз, имевших
вид пирамид или ритуальных яиц. По-
лученные путем выгонки стебли ланды-
шей и сами соцветия закрывали стенки
сосудов. Цветочные пирамиды и яйца
ставили на видном месте посреди пас-
хального стола.
Пирамиды украшались также белы-
ми и розовыми лентами и выставлялись
в витринах цветочных магазинов.
Этот обычай пришел в Киев в XIX
веке из Западной Европы, где цветы лан-
дышей расцветают в теплицах к Пасхе.
«Латинский квартал» — район,
где с 1840 гг. селились студенты киев-
ского университета. В его состав входи-
ли ул. Нижняя Владимирская, Большая
Васильковская, Шулявская, Жилянская,
Тарасовская, Никольско-Ботаническая,
Паньковская и Жандармская (теперь
Саксаганского). Это был район не боль-
'>> 255
«Латинский квартал»
ших трехоконных домиков, тихих садов
и дешевых квартир.
Типичная усадьба «Латинского квар-
тала» 1850 гт. в записках бывшего сту-
дента Бахтина выглядит так: «длинный
деревянный забор с настежь отворенны-
ми воротами», «небольшой ветхий до-
мик с высокою, почерневшею от давно-
сти и кое-где поросшею зеленым мхом
деревянною крышею», «китайские розы
и герань» в окошках, хозяйка — вдо-
ва-дьячиха с 15-летнею дочерью, ютя-
щаяся в передней комнате за ширмой
или в крохотной кухоньке, и три сту-
дента, занимавшие все три комнаты с
осени до лета.
В этих записках находим также и ин-
тересное описание интерьера наемной
студенческой квартиры тех лет:
«Низкий потолок с поперечными бал-
ками, желтые стены, выкрашенные ох-
рой, [...] некрашеный деревянный пол.
Старинная мебель: красного дерева ди-
ван с высокою, стоячею спинкою и ясе-
невые, желтые, твердые стулья, обитые
полинялыми ситцами; перед диваном
ломберный стол, покрытый синею бу-
мажною скатертью, пузатый комод с
медными ручками у ящиков и кое-где
возле замков уцелевшею медною инкру-
стациею.
В углу — простая деревянная кро-
вать, а на стене — большие часы с по-
желтевшим от времени белым цифер-
блатом, украшенным наверху синеваты-
ми розами и со сломанною стрелкою,
давно переставшие уже, за неспособно-
стью, исполнять свою прямую обязан-
ность и висевшие на покое, только как
украшение и воспоминание прошлого.
Все это, должно быть, составляло фа-
мильное наследие моей хозяйки, пере-
шедшее к ней, вероятно, в приданое.
В других комнатах мебель была по-
плоше, попадалась зачастую простая де-
ревянная, некрашеная, за исключением
только большого образного киота крас-
ного дерева со множеством крестиков,
цветов и привесок, занимавшего весь
угол возле хозяйской кровати, до потол-
ка заложенной подушками в цветных
ситцевых наволочках.
Видно было, что нанятая мною ком-
ната когда-то, во времена оны, состав-
ляла парадную, приемную комнату. Во
всем домике соблюдалась удивительная
чистота и царствовала невозмутимая ти-
шина».
Дешевые квартиры (3—4 руб. за ком-
нату в месяц) переходили, как по наслед-
ству, от одного поколения студентов к
другому. В 1860—1870 гг. Новое Стро-
ение стало застраиваться двух- и трех-
этажными доходными домами, но тихие
уединенные усадьбы и дешевые кварти-
ры здесь по-прежнему не переводились,
и этот район еще долго сохранял назва-
ние «Латинского квартала».
Лучшим украшением его быта и од-
новременно местами сходок молодежи
служили дешевые столовые в частных
домах. Их хозяйки, называемые здесь
«столовницами», «заявляли» о своей
профессии куском желто-грязной, накле-
енной над калиткой бумажки с надпи-
сью: «Здесь даеца стол» или лакониче-
ски: «Стол».
«Кухмистерских студенческих, какие
потом существовали в 60 годах в Кие-
ве не долгое время, или новомодных де-
шевых обедов,— писал один из бывших
студентов,— тогда еще и в заводе не
было. В гостиницах и трактирах студен-
ты не обедали: и дорого было, и не в
обычае. Вот и обедали у столовниц».
В очерке подано подробное описание
столовой, принадлежавшей некоей киев-
ской мещанке г-же Будераске и поме-
щавшейся в крохотном домике на Вла-
димирской улице недалеко от угла Жан-
дармской (ныне — Саксаганская):
«Чуть только наступал первый час,
256 чЛ
(Латинский квартал:
как в домик м-ме Будераски отовсюду
стекались, словно голодные собаки, сту-
денты на обед и затем, вплоть до 4 ча-
сов и даже более, раздавался в нем звон
ложек, ножей и тарелок [...] стоял ост-
рый запах щей и пригорелого масла и но-
сился говор и смех молодежи, хоть и не
очень вкусно, но плотно обедавшей [...]
Корыстолюбием, скаредностью, свой-
ственным многим столовницам-мещан-
кам, Будераска не была заражена. Обык-
новенно везде было заведено уплачивать
деньги за стол вперед за месяц. Но она
строго этого держалась только относи-
тельно лиц, вовсе ей неизвестных и впер-
вые являвшихся в ее столовую [...] Как
толковая баба, она делала многие уступ-
ки студенческому карману [...]
Притом ей сильно, кажется, нрави-
лась и сама жизнь, соединеная с ее про-
фессией,— ежедневное вращение в сре-
де веселой, полной беззаботной беспеч-
ности, шумливой, но честной и разум-
ной молодежи. По крайней мере, Буде-
раска, всегда такая веселая и довольная,
двигалась со щами и различными «лего-
минками» среди обедающих юношей, так
и глядя в глаза, как бы угодить каждо-
му, что нельзя было заподозрить, что-
бы жизнь и обстановка эти были ей не
по душе.
И вот к этой толстухе, заплывшей
жиром, но сохранившей еще остатки кра-
соты лица и сердца, несмотря на среду
свою, проголодавшиеся студенты чуть
ли не бежали из университета утолить
свой волчий голод. Побросав шапки с
книгами на окна, на широчайшую и от
взбитых перин высочайшую постель хо-
зяйки или уткнув их в угол под образа,
садились они в маленькой комнатке за
один или два стола, покрытые грубой
скатертью, и уписывали обед, как гово-
рится, за обе щеки.
При этом обыкновенно несколько че-
ловек, ожидая своей очереди, размеща-
9
S 0(1
лись кто на стуле, а кто прямо на кро-
вати м-ме Будераски и, когда пообедав-
шие уходили, поспешно занимали их ме-
ста. Беспрестанно одни уходили, другие
приходили. Так тянулось до 5 часов.
Обед обыкновенно состоял из 2 или
3 блюд, по уговору с хозяйкой. Чаще
всего подавались щи, зразы, жареное
мясо, по кухмистерской терминологии —
«бивштек», вареники с сыром, клецки
(любимое блюдо студентов-поляков),
разнообразные «легомины» — бабка,
хрусты, пончики. Стол нельзя сказать,
чтобы отличался особенным разнообра-
зием, но всего давалось вдоволь, особен-
но борща; ситного ж, очень вкусного
хлеба ешь сколько душе угодно. Цены
за обед были невелики. Полный обед из
3 блюд стоил 3 руб. сер., из двух —
2 руб сер. в месяц. За половинный и
плата половинная. Многие студеьггы бра-
ли у нее стол и на дом».
Но были и иные столовые и иные хо-
зяйки, и юношам приходилось подчас
долго мыкаться по «Латинскому квар-
талу», прежде чем они находили дейст-
вительно хорошую столовую.
Сильно не повезло в этом отношении
компании студентов из Волынской гу-
бернии, поселившихся в 1859 г. в доме
полковницы Сув на Тарасовской улице
и решивших столоваться в заведении в
соседнем доме. Описываемая одним из
них (скрывшим свое имя под инициала-
ми И. В. Е.) столовая явно отличалась
от той, которую содержала г-жа Буде-
раска:
«Скудный обед наш, служа нам пи-
щею на целый день, был недостаточен
для утоления голода, и не раз приходи-
лось голодным садиться за стол и таким
же вставать из-за него.
Чтобы помочь беде, мы решились по-
купать на базаре хлеб и масло, которые
не раз служили нам десертом после обе-
да, а также ужином и завтраком.
257
«Латинский квартал»
Но масло, впрочем, оказалось для нас
неудобным по неимению сосуда, в кото-
ром можно было сохранять его от дей-
ствия теплоты; по этой причине оно в
скором времени было заменено свиным
салом.
Случалось не раз, несмотря на силь-
ное желание есть, отказываться от обе-
да по причине отвратительного вкуса
подаваемых блюд. Однажды я с таким
энтузиазмом отскочил от стола, что ед-
ва не разломал стула, на котором си-
дел. Причиною тому была жареная кар-
тофель, вкус которой явным образом
указывал нам присутствие в ней свеч-
ного сала.
Не менее этого мучили нас отврати-
тельные щи, приготовляемые из скорлу-
пин гороха, боба и фасоли, которые на-
поминали нам нечто вроде еды, приго-
товляемой для рогатого скота. Отказать-
ся от стола было невозможно, т. к. мы
по неопытности своей заплатили хозяй-
ке за два месяца вперед. Впрочем, мы
за месяц сорвали (забрали назад.—
А. М.), а за остальные деньги должны
были обедать у нее до конца месяца».
Любимым местом гуляний студентов,
как и всех жителей Нового Строения,
была старинная Байкова роща над Лы-
бедью. Публика отдыхала здесь патри-
архально, по-семейному, под сенью ве-
ковых дубов, за самоваром, любуясь пре-
красными панорамами Киева и его ок-
рестностей.
Здесь же, в «Латинском квартале»,
точнее — на Васильковской улице, по-
близости от старой Владимирской церк-
ви, в 1859 году студенты открыли свою
первую воскресную школу, где обуча-
ли фабричных и детей бедных мещан
грамоте.
Впрочем, «Латинский квартал» про-
славился не только дешевыми столовы-
ми, воскресной школой, но и своеобраз-
ными вольными нравами учащейся мо-
лодежи, мечтавшей затмить славу немец-
ких буршей.
В 1860 годах студенты в общей сво-
ей массе «повзрослели», занялись кто
наукой, кто общественными проблемами,
но в старые времена о «Латинском квар-
тале» знали больше по похождениям ли-
хих молодежных ватаг и экстравагант-
ными выходками их знаменитых вождей.
Обычно время беснования молодежи
припадало на ночь. Затейливым пакос-
тям способствовал и веселый бес Бахус.
Начиналось все с пьянок, «после изряд-
ного товарищеского кутежа», а наутро
город вновь полнился слухами о буйст-
ве пьяной молодежи:
«То разбивали обход, следивший за
благочинием, то разносился до основания
дом терпимости, то к утру жители ка-
кой-нибудь части города с любопытст-
вом и недоумением читали перемещенные
вывески: на пансионе болталась вывеска
со словами: «Через сие место ход вос-
прещен», на кабаке красовалась такая же
с надписью: «Благородный пансион».
Тут же рядом над колбасной лавкой
являлась вывеска с не совсем точным
обозначением мастерства: на ней был на-
рисован ребенок, лежавший в колыбели,
а под ним надпись: «Сих дел мастер
Иван Потапов». Очень редко удавалось
полиции ловить зачинщиков этих затей».
О драках в кабаках писались и рас-
пространялись в университетских ауди-
ториях поэмы. Среди вожаков буйных
студенческих компаний водились и мас-
тера более прихотливых и вычурных бе-
зобразий, получивших впоследствии бла-
годаря футуристам широко известное на-
звание эпатажей.
В этой области в 1840 годах снискал
себе общегородскую славу студент Р.,
учившийся, как и знаменитый Резяпов,
на медицинском факультете, но, в отли-
чие от него, глубоко презиравший мор-
добой, скандал и дебош, как занятия
258
(Латинский квартал:
примитивные и недостойные звания сту-
дента. Он попирал ногами более тонкую
материю нравственных чувств. Давае-
мые им в своей квартире на Черепано-
вой горе «балы сатаны» пародировали
светские собрания. Начинались они с
торжественного выезда бедового студен-
та в город:
«Р. поехал приглашать гостей к себе
на бал. Читатель воображает его разва-
лившимся на дрожках, взятых с биржи,
и гремящего своим поездом на целую
улицу. Ничуть не бывало! Во-первых,
тогда Большая Васильковская улица не
была еще вымощена, и потому по ней
не могли греметь дрожки извозчика, т. к.
грунт этой улицы был очень песчаный;
во-вторых и сам Р. не любил никакого
грома и лишней трескотни и предпочи-
тал поэтому езду на санях во всякое вре-
мя года езде на дрожках.
Вот почему, а главное для того, что-
бы о нем в Киеве говорили столько же,
сколько говорили некогда в Афинах об
Алкивиаде и его собаке с отрубленным
хвостом, он имел в запасе свою лошад-
ку и равные с ней по достоинству салаз-
ки, в которых разъезжал круглое время
года по мощеным и немощеным улицам
тогдашнего Киева».
Наступал вечер. Созванные на «бал
сатаны» гости сходились на Черепано-
вой горе. Дом, где квартировался сту-
дент Р., приобретал к тому времени не-
кое подобие храма владыки преисподней.
(Для этого он «выставлял в своей ком-
нате рамы из окон, ведущих в сад, и вы-
носил из нее всю мебель»).
Шутовской обряд начинался с аб-
сурдной сцены, представлявшей киев-
ское хлебосольство в самом неблагопри-
стойном виде, хотя, вполне возможно, Р.
имел в виду и нечто более серьезное —
церковный обряд причащения и извест-
ные евангельские слова: «Ешьте тело
Мое и пейте кровь Мою», с которыми
Христос преломлял хлеб и подавал уче-
никам вино:
«Является баба, одетая по-деревен-
ски, с коромыслом на плечах; она несла
два ведра водки для первоначального
промочения горла. Вслед за нею явился
сам хозяин дома в виде жида, торгую-
щего всякими снадобьями, увешанный с
ног до головы бубликами, колбасами,
корзинками с сыром и т. п. Это была
предварительная закуска после первона-
чального промочения глоток».
Освоившись с ситуацией, гости вхо-
дили в роль, и веселье принимало самый
непринужденный характер: «Публике по-
казалось тесно в комнатах, и она устро-
ла «великий выход сатаны» через окна в
сад. И там, на горе, прокутила всю ночь
до рассвета. Кутеж проведен был чин-
но, хотя и с музыкой и с пением, но без
дебоширств и оскорбления принципа не-
прикосновенности чужой физиономии».
В самом Р. было нечто бесовское,
или, как говорят в народе, «мышастое».
Он умел подметить в человеке какую-
нибудь слабинку и выставить ее на все-
общее осмеяние. «Многим, я думаю,—
вспоминал современник,— памятна сле-
дующая история из студенческой жизни
того времени. Один студент, которого
сам генерал-губернатор отправил в кар-
цер в сопровождении квартального, су-
мел рассказами о горьком положении,
которое ждет его во все время пребыва-
ния в карцере, смягчить сердце испол-
нителя законов и приказаний и упросил
его перед карцером заехать в трактир,
но там жестоко отплатил ему за его же
мягкосердечие.
Именно, напоив его пьяным, он сам
преобразился в квартального, а на сво-
его бесчувственного стража надел свое
форменное платье и в таком виде до-
ставил его в университет при письмен-
ном официальном приказании запереть
его в карцер. При этом сторожу, кото-
9*
259
Ледобои
рому он сдал на хранение квартального
под своим именем, внушил, что студент,
попавший в карцер,— мономан и все-
гда выдает себя за какого-то кварталь-
ного. Понятно, какая комическая сцена
произошла, когда квартальный проспал-
ся в карцере.
Многие сильно интересовались судь-
бою этого и другого лица, когда нача-
лось разбирательство этого дела, и на-
пряженно следили за всем до самого его
окончания. Генерал-губернатор Бибиков,
кажется, простил им обоим».
Таких легенд и преданий о киевском
«Латинском квартале» сохранилось до-
вольно много. Они разбросаны по ста-
ринным запискам и мемуарам современ-
ников, но никто их не собирал, посколь-
ку историки интересовались в основном
позднейшей общественной и революци-
онной деятельностью студенчества. Тем
не менее причуды и «подвиги» буршей
бибиковских времен представляют инте-
ресную страничку киевской старины.
Ледобои — наемные рабочие, кото-
рые заготавливали (били) лед на Днеп-
ре, привозили его на санях и загружали
в ледники частных лиц, магазинов, рес-
торанов, казарм и гостиниц. На одной
старой и часто печатающейся видовой
открытке можно видеть обоз ледобоев,
поднимающийся от реки к Крещатику.
Первое сообщение о бытовых (комнат-
ных) холодильниках появилось в «Опи-
сании Четвертой выставки сельских про-
изведений в Киеве» С. Ходецкого, напе-
чатанном в 1867 г. в газ. «Киевлянин»:
«Комнатный ледник, представленный
мещанином Прятченком, составляет
вещь, до сих пор бывшую мало извест-
ною в Киеве, а между тем весьма по-
лезную в домашнем хозяйстве. Это есть
не что иное, как род большого сундука
с двойными станками, таким же дном и
крышкою, обитого внутри листовым
цинком и разделенного на две части,
большую и меньшую.
В меньшую часть кладется несколько
кусков льда, а в большой могут быть со-
храняемы съестные припасы и другие
скоропортящиеся в летнее время продук-
ты. Лед тает здесь медленно и неболь-
шое количество его поддерживает низ-
кую температуру довольно долго. Пред-
ставленный на выставку ледник был куп-
лен немедленно и употреблен тут же для
хранения продаваемого посетителям вы-
ставки молока и масла. Заказаны такие
же для трактирных заведений».
Порядок заготовки льда регламенти-
ровался специальными постановлениями
думы. По определению от 22—27 но-
ября 1907 г., колоть лед на Днепре, озе-
рах и прудах разрешалось бесплатно, но
«лишь в местах, отведенных для этой це-
ли», где заготовители должны были по-
лучать (опять-таки бесплатно) специаль-
ные «ярлыки санитарного надзора» для
предъявления полиции и покупателям.
Искусственный лед позволялось де-
лать только из артезианской воды.
Липа — У славян издревле почитались
липовые деревья. Их сажали на видных
местах для красоты, и, очевидно, имен-
но так еще в великокняжеские времена
появилась липа у западного портала Де-
сятинной церкви, пережившая сам храм
и ставшая ныне самым древним деревом
Киева. (См. также Липа старокиев-
ская ). В старину декоративные сады не
отделяли от экономических, а липовые
рощи насаждали и для красоты, и для
пользы пасечников.
Самый большой липовый сад, появив-
шийся при Кловском дворце в середине
XVIII века, уже не считался экономи-
ческим и предназначался, в основном,
для прогулок и отдыха. Соседние вино-
градные и шелковичные плантации от-
делялись от него рвами.
260 хг»
Литературно-артистическое общество
Во время застройки этой местности
частными домами старая аллея парка,
ведшая ко дворцу, по инициативе гене-
рал-губернатора Милорадовича была со-
хранена и обустроена в виде бульвара.
Таким образом, первый киевский буль-
вар оказался засаженным липами.
Приверженность киевлян к любимому
дереву своих предков проявилась позже
в деятельности думской Садовой комис-
сии, которая в своих планах выделяла под
засадку липами лучшие улицы города.
В «Постановлении о древесных на-
саждениях вдоль улиц» 1896 г. читаем:
«Дворцовый участок, Крещатикская
улица — штамбовые шаровидной фор-
мы деревья. На всех улицах — липа».
Липа старокиевская — древнее де-
рево, растущее на усадьбе Историчес-
кого музея, по утверждению ботаника
Ивченко, еще с великокняжеских вре-
мен. «Лесоводы,— пишет он,— счита-
ют, что ее возраст близок 1000 лет. Зна-
чит, липа осталась единственным живым
свидетелем героической обороны от та-
таро-монгольских орд последнего киев-
ского бастиона, Десятинной церкви.
Значит, видела она и великих киевских
князей, и столетия чужеземного гнета
[...] и многое другое. Необычайная дол-
говечность даже для такой древесной
породы, как липа».
Это не самое древнее дерево Украины.
Старейшим считается 1300-летний дуб в
урочище Юэефин Ровенской области.
Литературно-артистическое об-
щество — первая в истории Киева об-
щегородская организация творческой ин-
теллигенции. Она возникла в 1895 г. по
инициативе местных журналистов. Объ-
единяла многих киевских писателей, ак-
теров, музыкантов, художников, архи-
текторов и ученых. Ей был свойственен
истинно демократический дух, что про-
являлось в том, что между деятелями
культуры не делалось никаких различий
по национальности, вере и языку. Ценил-
ся талант и заслуги перед искусством.
Чтобы избежать ненужных трений
между щедро представленными в Кие-
ве представителями украинской, русской,
польской, еврейской, немецкой и чеш-
ской культур, общество провозглашало
свою принципиальную приверженность
Литературно-артистическое общество. Читальный зал и столы для игры в лото.
Юмористический рис. Наядина. 1911г.
261
Литературно-артистическое общество
«тем общечеловеческим принципам, ко-
торые стоят на знамени истинной науки»
и тем «общегуманным требованиям, без
которых люди — не люди, без которых
все области художества — только про-
фанация его». Это слова из программ-
ной речи секретаря правления общества,
известного украинского педагога и уче-
ного В. П. Науменко на первом собра-
нии его членов 3 января 1896 г.
Вместе с тем организаторы Литера-
турно-артистического общества были да-
леки от аморфного космополитизма и,
декларируя свою приверженность обще-
человеческим идеалам, не забывали о
«региональных» проблемах культуры,
уделяли большое внимание украинской
литературе, музыке и театру и призыва-
ли всех своих сообщников познать «то
поучительное прошлое, которое стоит по-
зади нас здесь, в Киеве, где 9 веков гля-
дят на нас, свидетельствуя о той серь-
езной роли, которую они неоднократно
играли в исторических судьбах отчизны».
Слушая эти нарочито туманные рас-
суждения В. Науменко, члены общест-
ва без труда угадывали основную мысль
его выступления, которая заключалась в
том, что открытие общества дает всем
деятелям культуры Киева, и прежде все-
го так называемым «украинофилам»,
уникальную возможность продемонстри-
ровать свои творческие силы.
Нечто символическое было в том, что
первую и последнюю свою награду (зо-
лотой жетон лауреата общества) Леся
Украинка получила (в 1897 г.) из рук
его председателя, петербуржца по рож-
дению, городского киевского архитекто-
ра академика В. Н. Николаева. (Вто-
рым лауреатом конкурса того года был
вскоре умерший молодой еврейский но-
веллист А. Ф. Бернер).
Общество устраивало вечера, посвя-
щенные классикам мировой и русской ли-
тературы. Часто здесь отмечались даты,
связанные с именами Котляревского, Гре-
бинки, Глебова, Кропивницкого, Кулиша,
Ушинского и др. Два раза праздновали
Пушкинские дни, но Шевченковы «ро-
ковыны» в доме общества на Рогнедин-
ской ул. отмечались не раз и не два, а еже-
годно и при огромном стечении горожан.
Фактически Литературно-артистиче-
ское общество впервые легализировало
дни памяти поэта, вывело их из подпо-
лья и придало им характер общегород-
ских торжеств. Конечно, на Рогнедин-
ской улице «не принято» было говорить
о политических аспектах творчества
Шевченко, но зато о нем говорилось
здесь как о великом поэте, духовном
вожде украинского народа, а для того
времени этого было не так уж и мало.
На шевченковские вечера приглаша-
лись лучшие артистические силы, и каж-
дый такой вечер становился большим
событием в культурной жизни Киева.
Некоторое представление о программе
шевченковских торжеств дает следующая
заметка из апрельского номера «Киев-
ской старины» за 1900 год:
«В Киеве в зале Литературно-артис-
тического общества состоялся 18 марта
литературно-музыкальный вечер (памя-
ти Шевченко.— А. М.). После крат-
кого вступительного слова о поэте, сде-
ланного г-жой О. Косач (писательницей
Оленой Пчилкой, матерью Леси Укра-
инки.— А. М.), исполнены были мно-
гие произведения Шевченко.
В литературном отделении принимали
участие: г-жа Никольская, М. Старицкая,
гг. Вороний, Сафонов и М. П. Стариц-
кий; в музыкально-вокальном — г-жа
Александровская, Зотова; гг. Орлов и
Семенцов. Хор под руководством
Н. В. Лысенко прекрасно исполнил
«Хмара встае з-за лиману», «О милий
Боже Украши!», «1ван Гус» и др. Инте-
ресной новинкой явилось талантливое ис-
полнение прибывшим из Харькова бан-
Лх 262 ХЛ
Литературно-артистическое общество
дуристом Гнатом Галайдою нескольких
номеров из эпического творчества, как, на-
пример, историческая дума «Буря на Чер-
ном море» и некоторые народные песни».
Огромным событием в культурной
жизни старого Киева стало также пра-
зднование столетнего юбилея И. Котля-
ревского 28 ноября 1898 г. Оно превра-
тилось в своеобразный парад деятелей
украинской культуры, взращенных Кие-
вом в последние десятилетия XIX века.
«После доклада про развитие укра-
инской литературы на протяжении цело-
го столетия,— вспоминал участник тор-
жеств Е. Кротевич,— состоялся боль-
шой концерт. Кроме хора Николая Ви-
тальевича Лысенко, в нем принимали
участие такие певцы, как выдающийся
оперный артист Пилип Мишу га и оба
брата Тобилевича — Саксаганский и
Садовский, которые были, кроме того,
первоклассными певцами и объедини-
лись в тот год снова в одну труппу.
Дочь Старицкого — драматическая ар-
тистка Мария Михайловна прочитала
шевченковские стихи «На В1чну пам’ять
Котляревському ».
И наконец, выступил, как и всегда на
украинских вечерах в Литературно-арти-
стическом обществе, необычайно искус-
ный чтец — Михаил Петрович Стариц-
кий. Высокий и по-юношески стройный,
с белоснежными длинными усами, кото-
рые всегда привлекали к нему внимание,
Старицкий был встречен дружными и
продолжительными рукоплесканиями.
На этот раз он прочел написанные
специально к празднику стихи Леси Ук-
раинки «У кожного люду, у кожшй
крапп». Само содержание этого вдохно-
венного стихотворения и прекрасная дек-
ламация Старицкого, и общая востор-
женность аудитории стали причиной той
неистовой бури аплодисментов, которая
разразилась тут же в зале и долго пе-
рекатывалась из края в край бурными
выкриками: «Автора! Автора!» От кри-
ков, казалось, звенели окна и гудел по-
толок: «Автора! Автора!»
Михаил Петрович вынужден был вы-
вести на сцену Ларису Петровну. Раз-
дались еще более громкие крики, и
«Слава! Слава!» зазвучало в зале.
Леся Украинка спокойно стояла возле
Старицкого и вроде бы совершенно не-
принужденно кланялась публике. Только
румянец разлился по ее худому лицу, и
огромные глаза ее как-то слишком вни-
мательно всматривались в аудиторию».
Третьим по значению общегородским
праздником украинской культуры стало
в 1903 году 35-летие творческой дея-
тельности Н. В. Лысенко. В обширную
программу торжеств, составленную все
тем же Литературно-артистическим об-
ществом, вошел юбилейный спектакль в
театре Бергонье, большой вечер в зале
купеческого собрания, концерт в Город-
ском театре и серия чествований компо-
зитора в народных домах.
Ни один из деятелей культуры не удо-
стаивался до того в Киеве такого вели-
колепного и пышного чествования, какое
выпало на долю композитора. (Кстати,
грандиозное траурное шествие киевлян на
его похоронах в 1912 г. также трудно
сравнить с какой-либо иной мемориаль-
ной церемонией того времени).
С первых же лет существования об-
щества русские четверги (вечера, прово-
дившиеся на русском языке) чередова-
лись с украинскими. Учредители, конеч-
но же, не стремились направлять деятель-
ность своей организации в украинское
русло. Проукраинский характер общест-
ва проявился со временем в результате
естественной эволюции его деятельности.
«Это общество,— писала Олена
Пчилка,— по своему происхождению
русское, т. к. создали его для своих нужд
русские писатели и артисты; однако в
первые же годы существования общест-
263
Литературно-артистическое общество
ва туда вошли деятели других нацио-
нальностей: поляки, евреи, чехи (музы-
канты) и украинцы.
Конечно, назвать украинцев меньшин-
ством вообще и тем более в Киеве бы-
ло невозможно, но тем не менее пона-
чалу Литературно-артистическим обще-
ством руководили русские. Председате-
лем был В. Н. Николаев, известный
русский архитектор; другие «командные
высоты», бывши членами правления, за-
нимали тоже русские; из украинцев сре-
ди членов общества и даже одним из ос-
нователей его был Н. В. Лысенко (на
самом деле — В. П. Науменко.—
А. М.). Оминуть его, самого известно-
го артиста Киева, было невозможно.
Очевидно, рассчитывали на то, что,
вступивши в общество, Н. В. Лысенко
приведет с собой и других украинцев.
Так оно и вышло. По крайней мере, я
могу сказать точно, что меня уговорил
вступить в него Николай Витальевич. Он
сказал: «Сколько еще нам слыть хохла-
ми? Нужно занимать позиции». Не ах-
ти какая «позиция» состоять в Литера-
турно-артистическом обществе, но все же
оно имело определенный вес в киевской
культурной жизни. Поэтому многие на-
ши люди записывались в него. Спустя не-
которое время мы вошли и в круг его ру-
ководителей (членов правления).
Да, мы не прятались за чужими спи-
нами, мы были на виду, много работа-
ли и считались активной силой этого об-
щества. Мы регулярно организовывали
литературно-артистические вечера. Во
время существования общества издали
несколько литературных сборников, до-
кладов, читанных на вечерах, и произ-
ведений, победивших на конкурсах, про-
водившихся литературно-артистическим
обществом. В эти сборники входили и
музыкальные сочинения».
В том же плане описывает работу ор-
ганизации и писательница Людмила
Старицкая-Черняховская. Ее воспомина-
ния также стоит процитировать, посколь-
ку она, сравнительно с Оленою Пчил-
кою, более правдива и точна в деталях:
«Сначала из украинцев в общество
вошел лишь В. П. Науменко, а потом
он пригласил и нас. Разумеется, одного
за другим, но в конечном счете все мы
отаборились в том Литературно-артис-
тическом обществе и окончательно ов-
ладели его управлением.
При Николае Витальевиче сюда всту-
пило много киевских музыкантов: Си-
кард, Блюменфельд, Пятигорович и др.
С их помощью мы брали верх на всех
собраниях. В состав правления вошли:
Н. В. Лысенко, М. Старицкий, Ольга
Петровна Косач, И. Стешенко и др. Де-
ятельность общества пошла в украин-
ском направлении и охватила широкие го-
ризонты. Шевченковские вечера, кон-
церты, литературные собрания,— все это
происходило теперь прилюдно и приоб-
рело довольно внушительные масштабы».
В течение почти 10 лет киевское Ли-
тературно-артистическое общество вер-
но служило украинской культуре, пре-
доставляя ее деятелям огромные воз-
можности для популяризации и пропа-
ганды. Идея создания своей автономной
организации возникла среди них лишь
после закрытия общества в 1905 г. Мно-
гие бывшие его члены тут же вошли в
новосозданный Украинский клуб и ни-
кто из них никогда не противоставлял
свою новую и прежнюю организации. О
Литературно-артистическом обществе
они всегда вспоминали с любовью.
Так, в декабре 1924 г. С. Ефремов по-
сле какого-то растрогавшего его концер-
та старой украинской музыки записал в
дневнике такие слова: «На один день
слишком много хорошего. Концерт на-
помнил мне давние прекрасные украин-
ские концерты в Литературно-артистиче-
ском обществе на Рогнединской улице».
264
Лукьяновское чудовище
Локомобиль — паровой трамвай, по-
явившийся на киевской городской желез-
ной дороге для оказания помощи введен-
ной в 1891 г. конке, которая с большим
трудом справлялась с нагрузками пассса-
жиропотока и утомительными для лоша-
дей подъемами и спусками.
Первая проба одного из семи постро-
енных на Коломенском заводе генерала
А. Е. Струве локомобилей произошла
вечером 7 февраля 1892 г.
Городской паровоз имел вид обыкно-
венного вагона, двигался по рельсам без
шума и не выбрасывал дыма, т. к. отап-
ливался коксом. Отработанный пар спу-
скался только на безлюдных участках пу-
ти. На первых испытаниях он провез со-
став из трех (почти пустых и легких ко-
ночных!) вагонов по всей линии пути от
Демиевки до «Европейской» гостиницы.
Однако восторги киевлян, наблюдав-
ших испытания 7 февраля, были преж-
девременными. Как выяснилось на прак-
тике, киевский рельеф был труден не
только для лошадей, но и для такой
сильной машины, как локомобиль.
Он легко тянул по ровной дороге два
наполненные пассажирами вагона, а на
крутых или долгих подъемах справлял-
ся только с одним. «Вместо ожидаемой
бесшумной и бездымной работы, — пи-
сал анонимный автор прекрасной исто-
рии киевского трамвая 1933 г., — па-
ровозы на каждом подъеме застилали
улицу клубами дыма и пара, пугали ло-
шадей своим шумом, а летящие из труб
искры портили одежду пешеходам».
Локомобили выходили из строя так же
быстро, как и лошади конок. Первая ава-
рия произошла на третий месяц их экс-
плуатации. «На первый день Пасхи,—
писала газ. «Киевлянин» в апреле
1892 г.,— в одном из локомотивов кон-
ки невдалеке от Конной площади лопну-
ло водомерное стеклышко, вследствии че-
го из локомотива начал быстро выходить
так называемый мертвый пар. Среди пуб-
лики, наполнявшей два вагона, произошел
переполох, и многие из пассажиров нача-
ли прыгать на ходу поезда на мостовую.
Некоторые из выпрыгнувших пассажиров
при этом получили легкие ушибы. Локо-
мотив вскоре был остановлен, дело объ-
яснилось и публика успокоилась».
Были и случаи ожогов аварийными
выбросами горячего пара на многолюд-
ных участках дороги.
С появлением электрического трамвая
локомобили отошли на периферию город-
ской железной дороги. «В 1892 г. в Ки-
еве,— писала В. Каменева,— одновре-
менно действовало три вида городского
транспорта: конка на Большой Василь-
ковской ул., маленький паровик на Фун-
дуклеевской и электрический трамвай».
В 1900 г. город построил рельсовый
путь в свой дачный поселок Пуща-Во-
дица и «сослал» туда все имеющиеся у
него паровые трамваи. В 1900—1904 гг.
это был локомобильный участок город-
ской железной дороги.
В те годы по пути в Пущу-Водицу
дачники поначалу садились на Алексан-
дровской площади на Подоле в трамвай
и ехали до Петропавловской площади на
Куреневке, там пересаживались в вагон,
прицепленный к локомобилю, и добира-
лись таким образом до той или иной ли-
нии дачного поселка.
В 1904 г. лесную линию электрифи-
цировали. Локомобили окончательно ис-
чезли с трамвайных путей.
Лукьяновское чудовище — упо-
минаемый в мемуарах киевского писате-
ля Григория Григорьева со ссылкой на
распространенные в его время городские
слухи гигантский змей, живший в одном
из двух озер на дне яра, тянувшегося
вдоль современной ул. Мельникова, на-
чиная от завода им. Артема.
На одном из них всегда было множе-
265
Лысая гора
ство купающихся, а другое оставалось
при этом безлюдным. Говорили, что в
нем обитает огромное чудовище, питаю-
щееся незадачливыми смельчаками и
хватающее в темноте даже тех, кто близ-
ко подходил к берегу. Сам писатель это-
го чудовища не видел.
Лысая гора — 1. В буквальном зна-
чении слова — гора, вершина которой
не занята лесом. Таких гор в Киеве и
его пригородах было немало, поскольку
в домашних печах сжигалось множество
дров, а вершины гор считались хорошим
местом для садов, полей и огородов.
2. Некая rof>a в окрестностях Киева, не-
что вроде того, что в Германии называет-
ся «брокен» — место сборищ ведьм на
свои шабаши. В европейских странах на-
считывалось несколько таких гор. Все сла-
вянские Лысые горы находились в Киеве.
Согласно преданию, в разные эпохи
ведьмы собирались в разных окрестно-
стях города: где-то у Вышгорода, над
Иорданским ручьем, над Боричевым
спуском, на Черторое у Вигуровшины,
возле теперешней Русановки и над ус-
тьем Лыбеди на Девич-горе.
Авторы различных эпох, живописуя
шабаши в Киеве или под Киевом, име-
ли в виду разные местности. Так, в сти-
хотворении Н. Марковича «Ведьма»
(сб. «Украинские мелодии».— М.,
1831) пишется о песчаной гряде, идущей
вдоль Чертороя, что видно из авторско-
го примечания: «Травы там нет не по-
тому, что знойный песок жжет корни
всякого растения, но потому, что ведь-
мы, ездя по горе, стирают все ростки,
которые вздумают там показаться».
Подобное можно было сказать лишь
о брокене у Русановки. Кстати, эта Лы-
сая гора удостоилась чести попасть на
карту, приложенную к «Краткому опи-
санию Киева» Максима Берлинского
(СПб, 1820).
Брокен Марковича и Берлинского не
имеет ничего общего с тем, который опи-
сывается в народной быличке «Лысая го-
ра» из рукописного сборника А. Тулу-
ба.— «там церковь, коло церкви кладби-
ще, а на кладбище столько ведьмаков с
ведьмами, что и не сосчитаешь». Это уже
Лысая гора па Юрковице над Подолом.
Вполне возможно,что действительно
наблюдаемые киевлянами XVIII — на-
чала XIX века сборища «ведьм» под го-
родом представляли собой профессио-
нальные собрания врачевателей того вре-
мени — знахарок-ведуний, которые не
имели в городе своего цеха.
Люстратор — чиновник, занимаю-
щийся цензурой (люстрацией) писем.
Чужие письма читались секретно. Из-
вестны случаи, когда видные сановники
и благонамеренные помещики, обнару-
живая следы вскрытия их корреспон-
денции, подымали шум.
В ноябре 1822 г. отставной министр
266
Магдебурге кие церемонии
юстиции Д. П. Трощинский сообщал из
с. Кибинцы поселившемуся в Лавре ма-
сону Ивану Романовичу Мартосу о лю-
страции его писем в киевском почтамте:
«По пакету одного из писем ваших, и
именно от 20 августа, который я нароч-
но сберег и при сем к вам нарочно пре-
провождаю, усмотрел я с неудовольст-
вием, что нескромное любопытство почт-
мейстера киевского, или другого кого из
служителей почтовых, дерзнуло открыть
содержание переписки нашей, должен-
ствующей быть неприкосновенною [...]
Я решился уже никогда писем моих не
вверять подозрительной киевской конто-
ре, по крайней мере до сих пор, доколе
не буду выведен из сумнения, что уп-
равляющей оною [почтою] не только сам
не причастен злоупотреблению, но и за
подчиненными своими будет иметь по
обязанности лучшее наблюдение».
Власти вынуждены были терпеть по-
добные скандалы, потому что законов,
позволявших вскрывать и читать чужие
письма, не было и не могло быть. Для
помощи люстраторам на почте содержа-
лись искусные резчики, способные из-
готовить форму любой печати по ее сур-
гучному оттиску.
Интересно, что сами люстраторы ни-
сколько не стыдились своих занятий.
Как писал Н. Лесков, один из них «без
тени смущения выставлял на своих ви-
зитных карточках: «Статский советник
Блюм. Киевский почтовый люстратор».
Он раздражал киевлян тем, что любил
намекать на свою особую осведомлен-
ность в их личных делах.
«При встрече с знакомыми он имел
обыкновение говорить: «А... вы еще жи-
вы!» Привычку эту он бросил только по-
сле того, как [...] один болезненный и
мнительный человек за такое приветст-
вие тут же на Крещатике, около самой
почты, ответил ему несколькими удара-
ми своей увесистой палки».
Люстрация писем происходила в Ки-
еве, за малыми исключениями, во все
времена и при всех режимах.
м
Магдебургские церемонии — па-
рады городского войска на празднова-
ниях первого августа и в день Креще-
ния, 6 января ст. ст. С 1804 по 1834
год церемонии происходили еще и на
третьем новоучрежденном городском
празднике в день Преполовения (посре-
ди Пятидесятницы, на 25 день после
Пасхи).
В этот день после парада у ратуши
городское войско сопровождало крест-
ный ход от Софийского собора к памят-
267
Магдебургские церемонии
нику Магдебургских прав над Креща-
тицким источником.
Все три торжества посвящались Маг-
дебургским правам Киева и считались
праздниками киевского самоуправления.
Подробых описаний церемоний на
Преполовение не сохранилось, но зато
парады 1 августа и 6 января известны
по многим описаниям очевидцев.
Особенного внимания среди них заслу-
живает рассказ Н. Закревского. Чтобы
показать великолепие старинного перво-
августовского торжества и сохранить па-
мять о нем среди киевлян, он уделил ему
целых две страницы своего фундамен-
тального «Описания Киева» (1868 г.).
Интересно, что он говорит о нем в на-
стоящем времени и лишь кое-где в текст
вставлены позднейшие приписки. Оче-
видно, описание было составлено до
1834 г., под свежим впечатлением от
очередного парада, а в 1860 гг., при
подготовке книги к печати, лишь наско-
ро и не очень внимательно поправлены:
«Когда в соборной церкви Успения Пре-
святой Богородицы на Подоле,— пишет
историк,—начинается литургия, в кото-
рой почти всегда священнодействует ми-
трополит, товарищи «Золотой корогвы»,
или конница, имевшая двух трубачей,
литавры и небольшое знамя, располага-
ется вокруг сего храма.
Каждый из всадников одет в кунтуш
поверх жупана, на польский покрой, из
тонкого светло-зеленого сукна, рукава
коего с прорезью заброшены назад, все
швы выложены золотыми снурками; под
сим кунтушом находится кафтан [жу-
пан],обыкновенно атласный, фиолетово-
го цвета. На голове высокая шапка из
крымских барашков, бархатный край ко-
ей, малинового цвета, украшен золотой
кистью. Через плечо висит лядунка [па-
тронташ]; к шелковому поясу привеше-
на сабля.
Высокое козацкое седло, на коем ча-
сто лежит кожаная, набитая пухом по-
душка, и вся сбруя окованы серебряны-
ми украшениями, часто вызолоченными;
стремена тоже серебряные. У седла ви-
сит пара дорогих пистолетов.
На левой стороне от товарищей «Зо-
лотой корогвы», по улице до Флоровско-
го монастыря располагается в два ряда
пехота, состоящая из 15 отделений или
цехов, из коих каждый имеет свою ко-
рогву, т. е. огромное знамя с изображе-
нием святых, по обеим сторонам коего
стоят два человека с пиками, а впереди
них цехмейстер с обнаженною саблею.
Начало пехоты составляет духовая ма-
гистратская музыка. Каждый член пе-
хоты одет в кунтуш простого покроя, но
в последнее время обыкновенные сюр-
туки часто заменяют кунтуши. На голо-
ве высокая шапка. К поясу привязана
сабля, и каждый снабжен лядункой и ру-
жьем (иногда без замка!).
Все, которые обязаны быть или при-
сылать за себя на церемонию [других],
не могли уклоняться от оной, в против-
ном случае платили значительный
штраф.
По окончании литургии, если хорошая
погода благоприятствует, духовенство в
облачении с крестами и хоругвями идет
к фонтану Самсоновскому и святит в нем
воду; при пении многолетия с шумом
взлетает трехфунтовая ракета и, лопаясь
в высоте, подает знак: начинают все ко-
локола звонить, раздается звук труб, уда-
рят в литавры, загремит музыка, и кон-
ница по слову предводителя начинает
маршировать вокруг Гостиного двора до
Контрактового дома, и на левой стороне
от входа останавливается, вслед за нею
идет пехота и вытягивается по правой
стороне вдоль Братского монастыря.
Между тем духовенство по окончании
водоосвящения, чиновники и именитые
граждане идут в верхнюю залу Кон-
трактового дома на так называемую «за-
268
Магдебургские церемонии
куску». Скоро начинается пальба. Кава-
леристы из предосторожности сходят с
лошадей, служители [слуги] отводят их
подалее.
Предводитель церемонии — в по-
следнее время г-н Мажной (а до него
г-н Тернавский) — с гордою осанкою,
на ретивом коне, въезжает в середину
парадных войск, кричит: «Слушай!», и
раздается перелетный гул пистолетных
выстрелов, на кои пехота отвечает; вдруг
начинают стрелять из пушек, коими ис-
стари управляет цех цирюльников.
При беглых выстрелах из пистолетов
и ружей периодический гром пушек, звон
колоколов, игра музыки сопровождает-
ся ударами на огромном барабане, зву-
ки труб, грохотание литавр, шум волну-
ющейся толпы и нескольких тысяч зри-
телей, крик теснящихся с сосудами за ос-
вященною водою, восклицания женщин
и детей, прячущихся в коридорах Гос-
тиного двора, ржание лошадей и вторя-
щее эхо,— все это производит хаос не-
объятный, но вместе торжественный!
Военные с особливым удовольствием
смотрели на эти парады.
После троекратных залпов потрясен-
ная атмосфера успокаивается, рассеива-
ются массы дыма, ряды мешаются и ре-
деют; покрытые пылью и окуренные по-
рохом члены церемонии
Шеви}, кривы} i koboa'i.
Цехи ргзницький, коновальський,
Кушшрський, ткацький,
шаповальський
идут в управы ремесленных цехов, где
закусывают и запивают.
Каждый с довольным видом по со-
вершении подвига возвращается домой и
имеет право целый этот день стрелять в
городе, сколько ему угодно. Однако жи-
тели чрезвычайно редко пользовались
этим позволением. Замечательно, впро-
чем, что никогда не случалось несчастья
в подобные дни, ни пожаров, ни случай-
ных убийств, по крайней мере, я никог-
да не слыхал об этом».
На Крещение (6 января ст. ст.) во-
енная церемония тесно переплеталась с
церковной службой, и самая видная роль
в этот день отводилась непосредственно
киевскому митрополиту, который в куль-
минационный момент торжества освя-
щал воды Днепра.
Накануне он получал двойное пригла-
шение: сначала от архимандрита Брат-
ского монастыря «литургисать» в брат-
стве, а потом к нему являлся войт с ма-
гистратскими чинами просить владыку на
обед в ратуше. На служение митропо-
лит выезжал в парадной карете о ше-
сти лошадях, с двумя всадниками в тре-
угольных шляпах и в синих с позумен-
том ливреях. По бокам кареты скакало
4 «товарища «Золотой корогвы» город-
ского войска.
По прибытии владыки на Подол про-
исходил парад, а после литургии в брат-
стве начинался крестный ход на Днепр,
где над прорубью были сооружены мос-
тки, разукрашенные гирляндами из со-
сновых веток с лентами.
«Крещенская церемония,— писал ис-
торик Ф. Терновский в 1883 г. о цере-
монии 1800 годов,— совершалась тог-
да много эффектнее, чем ныне. При на-
чале пения «Во Иордане...» пускались
ракеты, палили из пушек, и был трое-
кратный беглый огонь.
С реки митрополит шел обратно с
крестным ходом в Братский монастырь,
где совершался обычный отпуск с мно-
голетием. Разоблачась, владыка шел в
мантии, предшествуемый соборным клю-
чарем (духовным лицом, заведующим
ризницей и Верховной утварью.—
А. М.), в дом магистратский. На крыль-
це ждали владыку войт и магистратские
чиновники, а в покоях губернатор и ки-
евские власти.
269
Магистрат
Протодиакон провозглашал ектению,
многолетствовал государя и царскую фа-
милию, а митрополит окроплял св. водою
всех присутствовавших, подходивших к
кресту. Затем владыка немного отдыхал
в особой комнате и шел к обеду.
Обед бывал обильный и со многими
тостами: за государя, за митрополита, за
генерал-губернатора, за генералитет, за
всех вообще светских гостей, за всех во-
обще духовных гостей, за войта, за ме-
щанство, и, наконец, за городское вой-
ско [...] Во время тостов палили из пу-
шек и играли на литаврах.
При звуках литавр митрополит выхо-
дил из городского дома, провожаемый до
кареты войтом с магистратскими чинов-
никами. И до самого митрополитан-
ского дома кругом кареты скакало 8
всадников, в местном воинском уборе,
которые наряжались [посылались] от го-
родского общества, чтобы провожать
владыку».
Вплоть до XX века ни один киевля-
нин с утра на Крещение не брал в рот
ни крошки, пока не выпивал глоток ки-
евской святой воды с Иордани.
Магистрат — орган городского само-
управления, действовавший в Киеве с
XV века, как и во многих европейских
городах, на основе Магдебургского пра-
ва, предоставлявшего всю власть в го-
роде избранным вольною подачею голо-
сов президенту — войту, 6 ратманам
(райцам) и 6 лавникам, составлявшим
две коллегии.
Члены первой из них, рай цы, заве-
дывали хозяйством, ремонтом, строи-
тельством, артиллерией, городским вой-
ском, утверждали цеховые уставы, со-
бирали налоги с торговли, содержали по-
жарную команду. Они же разбирали
гражданские иски, поддерживали связь
с гетманом, губернатором и центральны-
ми властями в Петербурге.
Вторая коллегия состояла из 6 судей
— лавников. Они разбирали уголовные
дела и имели право выносить смертные
приговоры. Городские суды руководст-
вовались старинным Литовским стату-
том. Налоги шли на городские нужды,
часть их передавалась в государственную
казну.
Русскому правительству была чужда
идея городского самоуправления. Оно
стремилось взять магистрат под свой
контроль и подчинить его власти своих
генерал-губернаторов. В 1757 г. магис-
трат лишился права собирать пошлины
с рыночной торговли, с боен, торговых
мест и за проезд по мосту через Днепр.
Вместо этого он получал из Киевской гу-
бернской канцелярии 500 руб. на свои
хозяйственные нужды (содержание
улиц, караулен, оборонительных стен).
Расходы записывались теперь в шнуро-
ванной книге и проверялись особым офи-
цером от канцелярии.
В 1785 г. правительство перешло к
более решительным мерам. Магдебург-
ское право отменили, магистрат превра-
тился в мещанский суд, а управление го-
родскими делами перешло к общей и
«шестигласной» думам, полностью под-
чиненным генерал-губернаторам.
В 1798 г. император Павел I вновь
подтвердил Магдебургские права Кие-
ва. Магистрат возобновил свою работу,
но в 1834 г. город окончательно лишил-
ся всех своих свобод (выборы городско-
го правительства вольной подачей голо-
сов) и привилегий (освобождение мещан
от военной службы, содержание своего
ополчения, беспошлинная торговля, пра-
во винокурения и торговли водкой).
До пожара 1811 г. магистрат поме-
щался в собственном двухэтажном доме
— ратуше, располагавшейся между те-
перешним Контрактовым домом и
фонтаном Самсона.
«Один фасад сего дома,— писал ви-
Л/* 270
Мазурик
девший его в юности историк Н. За-
кревский,— обращен был к Братскому
монастырю, а другой, с главным входом,
к фонтану или к Успенской церкви.
Круглая с балконом башня, высотою в
15 сажен, стояла посреди главного фа-
сада, с небольшим выступом. Посреди-
не главного строения был обширный вы-
ступ, в котором находилась парадная ле-
стница и сени. Вровень со вторым эта-
жом дома в сем выступе была открытая
галерея или терраса, украшенная навер-
ху фронтоном, на котором стояла колос-
сальная статуя Фемиды с мечом в од-
ной руке и с весами в другой.
В продолжение лета, в хорошую по-
году, перед домом магистратским люди
собирались слушать музыку; с полови-
ны И часа утра до половины 1-го часа
пополудни на высоком балконе, вокруг
башни, играли 4 трубача; по вечерам же
в открытой галерее, над лестницею, го-
родские музыканты играли зарю.
Но особенное внимание и удивление
простого народа привлекал, по своему ус-
тройству, герб киевский. Это было мед-
ное, в кругу, до 4 аршин в поперечнике,
барельефное изображение св. Архистра-
тига Михаила, который издревле почита-
ется покровителем Киева. Фигура архан-
гела была так устроена при часах на баш-
не, что во время их боя она ударяла сталь-
ным копьем в кремнистую пасть змея, от-
чего сыпались из нее искры».
После пожара 1811 г. магистрат пе-
ребрался в каменное городское здание
напротив Воскресенской церкви. После
отмены Магдебургского права за этим
органом осталась лишь роль мещанско-
го суда.
Магистратские служащие составляли
городскую элиту. В старину их назы-
вали «реестровыми», а позже, на рус-
ский манер, — «потомственными граж-
данами». Они пользовались некоторы-
ми привилегиями (например, их дети
поступали в Киевскую гимназию на-
равне с дворянами), за что получили
еще одно название — «магистратская
аристократия».
Подобно русским дворянам или рим-
ским всадникам, «реестровые граждане»
составляли лучшую часть городского
войска, своеобразную конную гвардию,
выступавшую на Магдебургских церемо-
ниях 1 августа и 6 января под магист-
ратским знаменем, Золотой корогвой, и
потому называвшиеся «товарищами Зо-
лотой корогвы».
Реестровые мещане издавна отлича-
лись тяготением к новой светской («ев-
ропейской») культуре. Многие были об-
разованными людьми, знали по несколь-
ку языков, охотно общались в быту с
русской аристократией и служилыми
иностранцами.
Из «магистратской аристократии»
вышли такие известные в свое время
люди, как Н. Киселевский (родственник
последнего войта), И. Романовский и
В. Барщевский, оставивший ценные за-
писки о быте подольских граждан.
Мазурик, или «марвихер» (воров,
жаргон) — карманный вор, карманщик.
Значительная часть киевского воров-
ского мира промышляла в церквях и мо-
настырях. Богомолец был идеальным
объектом грабежа: он несомненно имел
при себе какие-то деньги, но о их со-
хранности не очень беспокоился, считая,
что в «богоспасаемом граде Киеве» им
ничто не угрожает.
Скандалы с обворованными в церк-
вях прихожанами случались постоянно,
поэтому священники советовали своей
пастве, молясь, не забывать о карманах.
«Денежки свои,— писал в «Киевских
епархиальных ведомостях» в 1869 г.
свящ. Орловский,— носите как можно
поосторожней. Киев хотя и святой город,
но в нем так же, как и в других боль-
271
Мазурик
Урок воровства. С картины Боша. 1869 г.
ших городах, довольно мошенников, во-
ров, которые слишком падки до чужого
добра и слишком ловки для того, чтобы
опорожнить карман неосторожного па-
ломника даже в то время, когда он в хра-
ме Божием стоит на коленях с воздеты-
ми к небу руками, или кладет земной по-
клон, или прикладывается к святым мо-
щам и святым образам».
Газетчики писали о подвигах киевских
мазуриков довольно часто, и благодаря
им не трудно выяснить, где и как зани-
мались они своим ремеслом. «На дело»,—
читаем в «Киевских типах» А. Купри-
на,— «марвихер» никогда не идет один,
а берет с собою помощника или помощ-
ницу, большею частью подругу сердца, ко-
торая называется «марвихершей». Свеч-
ные ящики в церквях — излюбленное
место, около которого эта компания явля-
ет искусство рук. «Стырить» кошелек из
пальто растерявшейся в тесноте дамы —
для опытного карманщика дело одной ми-
нуты. Еще быстрее передается этот ко-
шелек в третьи, четвертые, пятые руки,
так что на случай обыска «марвихер» мо-
жет с легким сердцем выражать свое бла-
городное негодование».
Большой знаток воровского мира и
сам вор В. Абашин сообщал о промыс-
ле мазуриков 1870 гг. такие любопыт-
ные подробности:
«На промысел они ходят партиями —
в киевские монастыри и во все места, где
собираются приезжие и приходящие в
Киев на богомолье. Высмотрев, куда
272
Маковейская церемония
жертва кладет свой кошелек с деньгами,
они сдавливают ее, а более ловкий при-
страивается к карману и двумя пальца-
ми начинает ловить рыбку в мутной во-
де. Очистив кошелек, кладет его обрат-
но в карман жертвы. Странник, пощу-
пав карман и ощущая там кошелек, спо-
койно продолжает молиться.
К карманщикам попадает добыча в
100 и более рублей, которые делятся на
3 или 4 души. Да кроме того всегда тре-
тья часть этого зароботка отходит на
сыщиков и прогнанных из полицейской
службы двух хожалых Ю. и Г., кото-
рые ежедневно посещают монастыри и,
стоя в дверях иногда целые всенощные,
отбирают лепту у карманщиков. В про-
тивном случае грозят помешать им
усердно молиться чужим карманам.
Если попадаются в карманах ценные
вещи или часы, то таковые тут же про-
даются сыщикам за бесценок, так что
вещь, стоящая десятки рублей, сбывает-
ся за два-три рубля».
Другой специфически киевской сфе-
рой деятельности карманщиков были
контракты. Они длились не более ме-
сяца, но приносили богатый «улов».
Обычно полиция в это время усили-
вала свой контроль за криминальным ми-
ром. В первые дни в залах Контракто-
вого дома дежурили сыщики, которые
знали в лицо всех известных карманщи-
ков, и тем не менее не проходило и дня,
чтобы кого-нибудь не обворовали. По-
являясь на контрактах, мазурики риско-
вали, но и было ради чего рисковать.
«Был у меня,— вспоминает один из
персонажей криминального романа
О. Шалацкой,— удачливый случай на
контрактах. Остался я без копейки денег.
День не ем, другой, тошно стало. Пошел
я на контракты, авось клюнет что-нибудь.
Хожу, смотрю, толкаюсь между народом.
Идет навстречу барин пожилых лет с
дамой; я за ними следую издали. Ба-
рышня что-то купила, а он начал рас-
плачиваться.
Бумажник, гляжу, туго набитый, и
спрятал он его в боковой карман, толь-
ко не сюртука, а шубы. Поворотили они
к выходу. Я за ними побежал вперед. Я
за народом прямо барину навстречу и так
ловко засунул ему руку в карман под шу-
бу, что он не заметил. Выхватил бумаж-
ник, да скорей давай Бог ноги. Прибе-
жал в пустую усадьбу, развернул, а там
три сотни радужными с мелочью. Я сей-
час в трактир. Водки, коньяку себе за-
казал. Уж я пил, уж я ел... Не житье,
а масленица пошла».
Карманщики имели собственный ус-
ловный язык. Часы назывались у них
«стукалами», сапоги — «коньками», гал-
стук — «гудком», панталоны — «шка-
рами», городовой — «барбосом» и т. д.
Своему искусству они учились, как
утверждал в 1869 г. Ст. Мизецкий, в
импровизированных школах, например, в
полицейских участках, «куда мазуриков,
сделавшихся известными полиции, со-
бирают на ночь, запирая в сибирках с
целью предупреждения и пресечения
преступлений.
Кроме того, они имеют свидания в
квартирах и разных оврагах и трущобах,
коими так богат наш город. И при этих
собраниях побывавшие в высшей шко-
ле — тюрьме — преподают новичкам те-
оретические и практические наставления».
Существовали также «воровские се-
мьи», куда опытные мазурики завлека-
ли с улицы смышленых бездомных под-
ростков, обучали их искусству хищения
и заставляли потом несколько лет отра-
батывать «за науку».
Маковейская церемония (разг.) —
старинный общегородской праздник Ки-
ева, проводившийся магистратом ежегод-
но 1 августа,— в день Маккавеев (или,
как говорили: Маковеев) в память о дне
273
Малеванная пляшка
Крещения Руси князем Владимиром, ко-
торое, по народному преданию, произо-
шло именно 1 августа.
В этот день с утра происходил кре-
стный ход из Успенской церкви к фон-
тану Самсона во главе с митрополитом
со всем киевским духовенством.
Затем следовал парад (собственно «це-
ремония») городского войска с пушками и
кавалерией, праздничный салют, большой
магистратский банкет в ратуше и обеды
братчиков в цехах. Собственно говоря, это
и был самый древний «день Киева».
Магистратские праздники прекрати-
лись в 1835 г. (См. Магдебургские це-
ремонии и Святое место).
Малеванная пляшка (укр.) — рас-
писной штоф. Мастера расписывали та-
кие сувенирные бутылки от руки. Часто
импровизировали, сочиняли жанровые и
юмористические композиции со стихами,
подчас самыми неожиданными. Напри-
мер, на одной грани под соответственной
«картинкой» писалось: «Сядем, сядем,
сядем в сани и поедем к дяде Сане», на
другой сообщалось: «Дядя Саня пьяни-
ца, пьет он как пиявица» и т. д.
Марионетки — Название происхо-
дит от уменьшительной формы имени св.
Девы Марии (Marionette), вернее, от
куклы, изображающей ее в вертепных те-
атриках Европы XVII века.
Впоследствии так стали называться
вообще все куклы, управляемые кукло-
водами при помощи нитей. На вывесках
балаганов это слово переиначивалось на
шутовской манер: «Марий Анетки». Их
хозяева назывались марионетистами.
Масленичный (или святочный)
дед — бала1ур-зазывала, завлекающий
своими шутками и прибаутками публи-
ку в балаган или на большие карусели.
В 1876 г. какой-то не в меру прогрес-
сивный очеркист демократического «Ки-
евского телеграфа» описал деятельность
балаганного деда с большой неприяз-
нью. Он даже не удосужился записать
его шутки. Однако, за неимением дру-
гих, его описание балаганных нравов за-
служивает нашего внимания:
«На крышу одного из цирков взо-
брался кургузый джентльмен и стал что-
то объяснять публике ломаным, исковер-
канным языком. Народу все прибывает
и прибывает... Тогда джентльмен стал
бросать в толпу афиши. Началась свал-
ка, каждый стремился поймать афишку.
И вот летят шляпы и картузы, тре-
щат рубахи и поддевки, в воздухе мельк-
нули чьи-то ноги и опять скрылись, кто-
то вместо афиши поймал соседа за чуб
и получил в зубы [...] Мала куча! Ма-
ла куча! Груды тел сплелись в одну жи-
вую барахтающуюся массу... Словно гон-
чие собаки, нюхом заслышавши добычу,
сбежались полицейские и поволокли не-
сколько человек на расправу... Но, прой-
дя немного, громкие голоса стали зати-
хать. Еще немного, и они столковались
и миролюбиво разошлись».
Брезгливо опущенные журналистом
прибаутки балаганных «дедов» все же
нашли свое место в киевской литерату-
ре — в мемуарах Б. Киселева:
274
Масло от преподобных Антония и Феодосия
«Рождество. Сенная площадь. Здесь
устроены развлечения для народа. В цен-
тре площади «Народный театр», как зна-
чится на фронтоне сооружения. У входа
в «Народный театр» кривляется паяц в
синем балахоне и войлочном колпаке.
Лицо у него густо вымазано мукой.
Зазывая публику в «театр», паяц
орет: «Начинается представление всему
миру на удивление! Показываются мор-
ские чуда, зайдешь, так не выйдешь от-
сюда! Американская телушка, цена ей
полушка, и зимой, и летом хвост дер-
жит пистолетом!»
На этот раз неприязненный тон авто-
ра по отношению к «деду» более-менее
оправдан. В то время, на рубеже двух
столетий, народ получил возможность ви-
деть прекрасные украинские пьесы в ис-
полнении первоклассных актеров, со вре-
менем возник и стационарный театр
Н. Садовского в Троицком народном
доме. Большие успехи делал цирк. Ба-
лаганное же искусство по-прежнему ори-
ентировалось на примитивные вкусы ма-
локультурной массы, оно перестало раз-
виваться и безнадежно устарело.
В одном из своих очерков А. Куприн
справедливо отмечал, что народ перерос
балаган и относится к его вырождающе-
муся искусству с заметным равнодушием.
Масло от преподобных Анто-
ния И Феодосия — 1. Чудодейст-
венное масло, миро, выделяющееся из
мироточивой главы, расположенной в ни-
ше Дальних пещер неподалеку от обра-
за Печерской Богородицы. Масло сте-
кало на большое серебряное блюдо, и
каждый богомолец почитал за великое
благо умастить свое чело елеем от миро-
точивой главы и принести хоть малую его
толику в свой дом. Кроме того в Даль-
них пещерах было еще несколько миро-
точивых глав, в том числе и 15, обретен-
ных в 1834 г. при митрополите Евгении.
По сведениям «Указателя святыни и
священных достопамятностей...», в
1850 г. в Ближних пещерах находилось
30 мироточивых глав.
275
Межигорскнй фаянс
Такое обилие чудодейственных релик-
вий вело к соблазну верующих. По горо-
ду ходил слух, будто, увидев очередную
мироточивую главу, царь Николай Пав-
лович неожиданно обратился к находив-
шемуся возле нее монаху: «Когда масло
подливаете?» — «По четвергам, ваше
величество!» — тут же выпалил чернец.
Посетивший Лавру в 1844 г. петер-
бургский чиновник Василий Инсарский
также выбрал мироточивые главы как
мишень для своих иронических выска-
зываний. «Монахи, приставленные к ки-
евским святыням,— писал он,— имели
вид не столько служителей алтаря,
сколько самых суровых и бесцеремонных
поборников вещественной мзды, которая
вообще не может не портить самого вы-
сокого религиозного настроения. С дру-
гой стороны, некоторые предметы, как,
например, мироточивые главы в пеще-
рах, требовали уже такой слепой веры,
которая не всегда под силу самому по-
рядочному христианину».
Теперешние верующие относятся к св.
миру серьезнее. Составитель сб. «Дива
печер лаврських» (К., 1997) И. Жилен-
ко наряду со старинными рассказами об
исцелениях подает также химический
анализ святого мира, подписанный заве-
дующими кафедр биохимии и анатомии
Киевского медицинского института про-
фессорами Хмелевским Ю. В. и Боб-
рик И. И., якобы свидетельствующий о
необычайном составе чудотворного мас-
ла. Так ли оно на самом деле, человеку
без высшего химического образования
разобраться трудно. Хотелось бы ду-
мать, что дело не в химическом анали-
зе, а в вере.
2. От тяжких недугов исцеляло ве-
рующих и простое «деревянное» (коноп-
ляное) масло из лампадки, теплившейся
перед упомянутой иконой Печерской Бо-
городицы.
В газетах XIX века нередко печатались
письма читателей о замечательных случа-
ях исцеления благодаря маслу из «скля-
нок с деревянным маслом от угодников
Божьих (с их изображениями)». Очевид-
но, благодаря этим картинкам и само вме-
стимое бутылочек стало называться мас-
лом от преподобных отцов печерских.
Межигорскнй фаянс — Начало
производству положила находка в Ме-
жигорье, в земле, принадлежащей горо-
ду, в 1796 г. тогдашним вице-губерна-
тором князем Хованским фарфоровых и
фаянсовых глин, из которых тогда же не-
мецким мастером Кранихом были сде-
ланы для пробы чайные чашки, блюдца
и чайники.
Изделия отправили в Петербург и по-
казали царице Екатерине II, которая, по
достоинству оценив качество глин и уме-
ние мастера, высказала счастливую
мысль, что Киеву, не имевшему в то вре-
мя никакой промышленности, представ-
ляется шанс разбогатеть, став центром
производства недорогой бытовой посуды.
Смерть царицы несколько замедлила
проведение ее идеи в жизнь, но уже в
1798 г. император Павел Петрович ве-
лел отдать под городскую фаянсовую фа-
брику остатки сгоревшего в 1787 г. Ме-
жигорского монастыря и приписать к ней
228 душ жителей казенного селения Но-
вые Петровцы с тем, чтобы им выплачи-
валось за труды ежегодно 36 руб., а на-
ложенные на них подати выплачивались
бы государству киевским магистратом.
Город потратил на строительство и за-
купку машин более 45 тысяч руб. и ле-
том 1801 г. получил первые образцы по-
суды, которая вскоре стала известна под
названием «межигорскнй фаянс». Про-
давалась она в специально устроенной
лавке в Контрактовом доме на Подо-
ле, раскупалась в неограниченных коли-
чествах, вывозилась в самые отдаленные
города и поставлялась даже ко двору.
276 хЛ
Мельницы
Производство энергично набирало
темпы, дела его шли вполне успешно, и,
тем не менее, никаких прибылей оно не
приносило и при больших оборотах из
года в год работало себе в убыток.
В 1822 Г. не оправдавшая надежд фа-
брика со всеми ее строениями, землями
и лесами перешла в собственость Каби-
нета его величества (т. е. стала частью
большого дворцового хозяйства). Отны-
не она могла рассчитывать на надежный
кредит. Благодаря щедрому финансиро-
ванию из Петербурга ее изделия заня-
ли самое видное место на местном рын-
ке (в 1846 г., например, на контрактах
было продано фарфора и фаянса на
43097 руб., на втором месте стояла тор-
говля хрусталем и стеклом — 32750
руб., а на третьем — книгами и нота-
ми — 21050 руб.), но тем не менее ме-
жигорское производство по-прежнему
оставалось убыточным.
Дирекция видела корень всех бед в
низких ценах на фаянсовые изделия и
пыталось перейти на более дорогой фар-
фор или хотя бы на «полуфарфор». В
1852 г. она обратилась к управляющему
императорскими заводами с просьбой
«именовать полуфарфором посуду пер-
вого сорта», но получила право считать
изделия из усовершенствованной глиня-
ной массы лишь «отборным фаянсом».
В 1858 г. фабрику отдали в аренду
киевским купцам братьям В. и Н. Бар-
ским, которые через 4 года от нее
отказались. В 1866 г. ее купил с торгов
самарский помещик А. Шишков, в
1872 г. — купец Горов. В 1877 г. фа-
брику ликвидировали.
Интересно отметить, что этот флаг-
ман киевского промышленного произ-
водства отличался цивилизованными
формами труда и вполне гуманным от-
ношением к рабочим. Как отмечал в
своем трехтомном «Статистическом
описании Киевской губернии» Д. Жу-
равский, приписанные к фабрике госу-
дарственные крестьяне («фабричные
крестьяне», или просто «фабричные»)
разделялись на мастеровых, постоянно
работавших на производстве и получав-
ших зарплату, и на поденщиков, ис-
пользующихся на заготовке дров и гли-
ны три раза в неделю. Во время кось-
бы и уборки хлеба поденщики могли
работать только на себя, а пропущен-
ные дни отрабатывали в «ненастные
дни года».
В 1826 г. для детей мастеровых бы-
ла учреждена школа, где дьякон и свя-
щенник обучали мальчиков чтению, пись-
му, закону Божию, арифметике, а фаб-
ричный художник занимался с ними гра-
вировкой и рисованием. Каждому маль-
чику, начиная со дня рождения, выделял-
ся рубль серебром в месяц. Деньги вы-
давались перед поступлением в школу и
использовались для покупки одежды.
Способные к рисованию допускались к
росписи фаянса и становились мастера-
ми. Других определяли к «деланию мо-
делей, токарному и другим мастерсгвам».
По данным 1852 г., на фабрике ра-
ботало до 200 мастеровых. Это было са-
мое крупное промышленное заведение
Киева. Рабочие и служащие межигор-
ской фабрики заметно выделялись сре-
ди горожан своей образованностью и ев-
ропеизированными нравами.
Меланки — канун Нового года, 31
декабря — день св. Мелании. Вечер
этого дня называли «богатым» или «ще-
дрым вечером». Дети и молодежь ходи-
ли «щедровать» (петь поздравительные
песни).
Мелышцы (жарг.) — распростра-
ненное в 1870 — 1890 гг. название мест,
где играли в азартные игры. В «никола-
евские времена» этим занимались в под-
польных игорных домах (ямках), распо-
277 чл
Мельницы
ложенных на окраинах. После Крым-
ской войны страх перед властями замет-
но поубавился, и игорные дома стали
расползаться по всему городу. Азартным
играм предавались теперь не только на
городских задворках, но и в самом цен-
тре, как писал в 1869 г. «Киевлянин»,—
«чуть ли не на Крещатике».
Новым было и то, что некогда под-
польный бизнес частично легализировал-
ся. Шулера стали обосновываться в ка-
фе, трактирах и ресторанах, где пристой-
ные «коммерческие» игры не запреща-
лись и для них ставились в фойе отдель-
ные столики. Профессиональные игроки
уже не прятались под личиной солидно-
го барина и в соответствии с местом и
временем преобразились в обычного, ни-
чем не примечательного горожанина, че-
ловека среднего достатка, позволяющего
себе «позабавиться картишками».
Карточные мошенники обычно зани-
мали столик в фойе и поначалу играли
между собой, изображая компанию слу-
чайно собравшихся людей. Высмотрев
нужного человека, они приглашали его в
свою игру. Значительную часть «выруч-
ки» получал владелец заведения, делив-
шийся, в свою очередь, с полицией.
Иные «мельницы» имели нечто об-
щее с тайными притонами прошлых вре-
мен. Такой притон заводил обычно ка-
кой-нибудь обанкротившийся купец или
неудачливый адвокат. Он нанимал квар-
тиру, покупал дюжину ломберных сто-
ликов и назначал у себя три дня в неде-
лю для игры в карты. «Мельник» полу-
чал «за игру карт» (на каждый расклад
бралась новая колода) до 70 коп. и по
2 руб. с каждого играющего. В резуль-
тате его расходы окупались с лихвой, а
если он обзаводился своим игроком-шу-
лером и агентами с большими связями,
мельницы приносили целые состояния.
Самая знаменитая «мельница»
1880-х гг. находилась в ресторане «Со-
кольники» на Александровской ул., в
сохранившемся до сих пор ампирном до-
ме Балабухи (П. Сагайдачного, 27а). «В
ресторане этом,— писала газ. «Киевля-
нин» в 1883 г.,— можно во всякое вре-
мя найти десятки посетителей, играющих
в лото, стуколку, штос и др.». Собст-
венно говоря, это был не ресторан, а
притон, где игра в запрещенные игры
происходила, как писал корреспондент,
«уж слишком открыто и настолько бес-
церемонно, что надо удивляться близо-
рукости околоточного надзирателя этой
местности, до сих пор не составившего
еще протокола, хотя основание к тому
имеется ежедневно».
Участие хозяев ресторанов в делах
шулеров имело все же некоторое поло-
жительное значение, поскольку оберега-
ло жертвы обмана от слишком больших
проигрышей. Спасая репутацию своих
заведений от скандалов, они спокойно
сдавали полиции зарвавшихся жуликов .
«В ночь на 31 января,— писала по
этому поводу газ. «Киевлянин» в
1882 г.,— в одной из киевских гости-
ниц низшего разбора два игрока П. и Ш.
обыграли какого-то приезжего на доволь-
но значительную сумму. Последний за-
явил об этом полиции и к утру П. и Ш.
были арестованы в гостинице «Вена»,
где устраиваются «семейные» вечера».
Карточный мошенник, работающий на
хозяина, уже не обладал тем романтиче-
ским ореолом «загадочной личности»,
«рыцаря удачи», которыми были окру-
жены шулера прежних времен. Шулер
новой формации ничем не отличался от
обычного жулика.
Знаток подпольной жизни Киева
1870 гг. X. Куликовский представил чи-
тателям «Киевлянина» самых известных
тогда городских игроков таким образом:
«Один из них выкрест, практикант по ча-
сти стуколки, родом из Коломны, произо-
шел от благочестивого еврея-портного. Де-
278 хЛ
Механические представления
ятельность свою он начал на родине трак-
тирным служителем, а затем, переехав в
Киев, пустился на вольный промысел [...]
Ему 35 лет, говорит чисто по-русски. По-
ступь имеет солидного трактиредержате-
ля, женат. Постоянный доход доставляет
ему бильярд, который он арендует у од-
ного содержателя питейного заведения на
Подале.
Личность другого организатора (го-
родского клана шулеров.— А. М.) не-
много темнее. Это пруссак, неизвестно
как попавший в Киев и занимающийся
здесь 12 лет картежною игрою преиму-
щественно в штос и стуколку [...] Он
так же, как и его товарищ, неизменный
посетитель трактиров и питейных заве-
дений, находящихся (числом 13) в зна-
менитом квартале между Контрактовым
домом и семинариею (имеется в виду
квартал трактирных заведений на Спас-
ской ул.— А. М.).
Третий организатор — киевский ме-
щанин. Он отлично играет в преферанс
и штос, держится более аристократиче-
ских трактиров Крещатика. Роста гро-
мадного, носит черный парик и громад-
ные усы, лицо опухшее от попойки, по
манерам — бурбон, ходит, словно мар-
ширует, говорить старается литератур-
ным языком, опытен в стуколке.
Остальные члены союза — фигуры
невзрачные, больше промышляют по ча-
сти ловкого подтасовывания, играют по
большой в штос. Между ними какой-то
князь, бывший когда-то офицером. За
непременными членами следует легион
пайщиков-шулеров, группирующихся
около главных членов ассоциации и про-
мышляющих иногда ночным грабежом,
но это пигмеи, страшно боящиеся каж-
дого десятского».
Киевских шулеров знали далеко за
пределами города. Некоторые газетчики
считали их едва ли не искуснейшими во
всей империи. Знаменитый в свое вре-
мя юморист «Азъ» в серии своих пуб-
ликаций в ж. «Стрекоза» поместил и та-
кую миниатюру: «Любопытное извес-
тие. Оказывается, что Киев можно счи-
тать резиденциею профессиональных
шулеров. Киев кишит Кречинскими и
Расплюевыми. На днях [...] высланы из
Киева 6 лиц, специально занимавшихся
игрой в карты, на бильярде, в домино и
практиковавших при этом недозволенные
законом приемы. Всем этим лицам вос-
прещено пребывание не только в Кие-
ве, но и в Киевском уезде, и в тех ча-
стях Черниговской губернии, которые
прилегают к Киеву.
Высланные 6 шулеров были в Киеве
наиболее крупными. 19-ти другим пред-
ставителям той же профессии теперь же
сделано предостережение в том смысле,
что если они не прекратят своей небла-
говидной деятельности и будут замече-
ны полицией в неблаговидных занятиях,
то немедленно тоже будут высланы из
города [...] Целых 25 обреченных на
бездействие шулеров!»
Механические представления —
зрелища циркового типа, устраиваемые
обычно в частных домах, в зале Заведе-
ния искусственных минеральных вод или
летнем садовом театре (построенном в
Царском саду в 1834 г.), поскольку сце-
на первого Городского театра в начале
Крещатика для этой цели не годилась.
В неизданном «Дневнике» митропо-
лита Серапиона есть одна довольно лю-
бопытная запись о представлении, дан-
ном странствующими «штукарями» и
циркачами в митрополичьем доме при
Софийском соборе в присутствии киев-
ских иерархов. (См. Позорище).
В 1823 г. «в доме полковника Самой-
ловича под Липками» (на Крещатике?)
состоялось несколько типичных для ро-
мантической эпохи представлений маги-
ко-акробатической труппы Шихтеля из
279
Механический оркестр
Вены, в программе которой активно
обыгрывались распространенные в те го-
ды слухи о попытках науки проникнуть
в область сверхъестественных явлений и
невероятных успехах неких неведомых
миру ученых мужей, заключивших тай-
ные договоры с дьяволом. Много гово-
рили и писали тогда также и о появле-
нии механизмов, ничем не отличимых от
людей и тайно управляемых некими тем-
ными личностями.
Программа Шихтеля вполне соответ-
ствовала умонастроению своей эпохи. В
ней было немало «опытов», демонстри-
ровавших возможности проникновения
«за завесу бытия» (хотя, в общем-то, не-
понятно, какое отношение могла иметь
странствующая труппа к высокой науке
и ее новейшим достижениям).
Программа венцев приводится в ста-
тье исследователя истории украинского
театра К. Копержинского: «1. Автомат
будет танцевать на канате и своими гим-
настическими движениями будет заслу-
живать особенное внимание; 2. Пирами-
да — опыт гидравлический; 3. Опыт
магнетический; 4. Дом с подвалом (ме-
ханический); 5. Химический опыт; 6.
Механический опыт; 7. Химический
опыт; 8. Дом, около которого находятся
часы (механический); 9. Ботанический
опыт; 10. Маленький автомат». Во вто-
ром отделении венцы переходили от
«опытов» к мистическим иллюзиям, да-
вая им научное истолкование: «Фантас-
магория или натуральные явления духов;
в ней ничего ужасного не будет, посколь-
ку образцы привидений порождает дым
и точка зрения; мало-помалу они увели-
чиваются до размеров человека и в этом
виде исчезают». В третьем отделении де-
монстрировалось «привидение из облас-
ти оптической магии, которое представ-
ляет известную французскую историю
Элоизы. В полночь она идет на могилу
Абеляра, но, идя туда, будет задержана
духом, который выходит из земли. Эло-
изу будет показано в полный человечес-
кий рост. Она проявляет страсть, огля-
дывается, вытирает платком пот с лица,
оборачивается и исчезает».
Разумеется, не все механические те-
атры дотягивали до утонченного роман-
тизма Шихтеля, обычно публике пока-
зывали что-нибудь попроще, например,
фокусы с пулями и ядрами, с изрезан-
ными в куски и вновь восстановленны-
ми платками и шалями, манипуляции ко-
лодами карт и т. п.
Часто демонстрировались и чисто
цирковые номера — выступления гим-
настов, акробатов, наездников, эквили-
бристов. В механических представлени-
ях участвовали и «комические шуты»
(клоуны), которые показывали «веселые
штуки» (фокусы).
На афише труппы Доменика Робба,
выступавшей в Киеве в июле 1827 г.,
значилось: «Почтенный Молениус будет
на коне исполнять военный артикуль и
представит пьяного драгуна». Во втором
отделении тот же Молениус «показывал
сложные штуки на лошади, мчавшейся
галопом, и представлял голландского
хлебороба». Что могло быть смешного
во втором номере, сказать трудно.
К концу века фокусники, иллюзиони-
сты, маги, эквилибристы, гимнасты вы-
ступали в специально построенных цир-
ковых балаганах или на сценах городских
театров.
Механический оркестр— Перед
Крымской войной большим успехом у ки-
евлян и гостей Крещенской ярмарки поль-
зовался удивительный музыкальный инст-
румент, изготовленный в Вене механиком
Мельцелем. В свое время его купил у са-
мого мастера и привез в Петербург Н. Де-
мидов. Затем он перешел в собственность
киевлянина Карла Краузе, который в
1849 г. начал демонстрировать его на Кре-
280 -л
Мизерабль
щатике в доме Вонсовича (первый дом с
левой стороны). Другой такой же инстру-
мент хранился в императорском дворце в
Вене.
Киевляне по достоинству оценили изо-
бретение даровитого механика, и когда
афиши возвещали, что его механический
оркестр будет исполнять «Сотворение ми-
ра» Гайдна, зала в доме Вонсовича на-
полнялась восторженной публикой. В дни
Крещенской ярмарки 1853 г. киевляне
слушали в доме Финке (угол Крещатика
и Лютеранской ул.), кроме Гайдна, му-
зыку из «Лючии ди Ламмермур» Дони-
цетти и «Гугенотов» Мейербера, «Се-
вильского цирюльника» Россини, «Вол-
шебной флейты», «Фигаро» и «Дон-Жу-
ана» Моцарта, два вальса и польку Штра-
уса-отца, полонез Лядова и разные гим-
ны.
Этот удивительный инструмент пред-
ставлял собой огромный орган, но, кро-
ме деревянных труб, в него были вмон-
тированы многие духовые деревянные и
металлические инструменты, литавры,
тарелки, турецкий барабан и котлы. В
те времена чуть ли не каждый гость ки-
евских контрактов считал своим дол-
гом послушать знаменитый оркестр
Мель целя. Очевидно, это была хорошая
музыка, а сам орган исполнял роль со-
временного проигрывателя, возмещая от-
сутствие в городе профессионального
симфонического оркестра. Но вполне
возможно, что дело было не в глубине
и мастерстве исполнения, а в самом ин-
тересе горожан к чудесному механизму.
Мизерабль — урод. В старом Кие-
ве было принято показывать разнообраз-
ные физические изъяны и недостатки
наравне с иными диковинками и «чуде-
сами природы». От промышлявших
уродством предпринимателей не требо-
валось большой находчивости и изобре-
тательности. Публика валом валила, на-
пример, в какую-то частную квартиру,
где гастролирующий мизерабль показы-
вал ей свои ... «сухие ноги». Но иногда
вниманию горожан представлялись на-
стоящие «феномены», которые оставля-
ли в памяти города глубокий след.
Много шума наделали в Киеве гаст-
роли звероподобной девицы Юлии Па-
страны. Появлению в России этого «фе-
номена» предшествовало сообщение в
одном из январских номеров ж. «Иллю-
страция» за 1858 г. Читаешь его и ди-
ву даешься, как бойко и с каким знани-
ем дела поднималась рекламная шумиха
вокруг какой-то безымянной уродки, по-
павшей в лапы умелого английского «шо-
умена». Он не бил на жалость и не рас-
считывал на сочувствие, он превозносил
до небес ее фантастическую везучесть,
провоцировал любопытство и зависть к
тем, кому якобы чертовски везет, на ко-
го с неба сыплются бешеные деньги, кто
позволяет себе перебирать да выгады-
вать, когда удача сама «прет в руки».
Вся соль рекламной интриги заклю-
чалась в том, что «дьявольски везло» со-
вершенно жалкому существу, безродной
уродке. Этот неподражаемый по своему
цинизму образчик коммерческой рекла-
мы середины XIX века, очевидно, сто-
ит воспроизвести целиком. Итак, ж.
«Иллюстрация» за 30 января 1858 го-
да. «Дневник знакомого человека»: «На-
шелся же жених знаменитой своим урод-
ством мисс Джулии Пастране, о кото-
рой так много писали недавно в иност-
ранных газетах. Говорят, что в Великом
посту она пожалует к нам в Петербург,
только в качестве супруги какого-то
весьма богатого англичанина, который,
как рассказывают в иностранных жур-
налах, подобно многим своим эксцент-
рикам-соотечественникам до того увлек-
ся безобразием этой женщины-обезья-
ны, что предложил ей свою руку и серд-
це, а главное,— капитал, без чего бы он
281
Мизерабль
не получил согласия красавицы на закон-
ный брак: известно, что мисс Пастрана
страшно любит деньги. Когда ее спро-
сили в Париже, отчего она не вышла за-
муж до сих пор, хоть на ней многие хо-
тели жениться из расчета, она отвечала,
что у всех этих женихов мало денег. Ес-
ли правда, что богатый англичанин сде-
лал ей предложение, то, вероятно, она
достигла своей цели и также сделалась
богатой. Только согласится ли она по-
сле этого показывать себя за деньги, как
это было с нею до выхода замуж? [...]
Иногда хорошо и уродом родиться, толь-
ко уж уродом на славу, а 1а Пастрана».
Неизвестно как, к «раскручиванию»
Пастраны подключился и наш киевский
«антик» В. Аскоченский. Он слыл рели-
гиозным писателем, моралистом и не мог
не понимать, в какое сомнительное дело
вмешивался. Но, очевидно, ему хорошо
заплатили, а Виктору Ипатьевичу всегда
не хватало денег... 21 июня 1858 г. в «Ки-
евских губернских ведомостях» появилась
его пространная статья о Пастране.
«Я,— писал он из Петербурга,— видел
это чудовище, и вот вам результат моих
наблюдений. Юлии Пастране не более 18
или 20 лет, росту она около 2 аршин (1м
42 см),— никак не более. Лицо у нее
совершенно как у обезьяны рода орангу-
тангов. Расположение рта чисто звериное.
В случае надобности она легко может
укусить себя за ухо [...] Уши у нее ог-
ромные, глаза черные, быстрые и в очер-
тании длинные и узкие. Лоб низкий и
сплющенный, пос широкий и совершен-
но без хряща, волосы на голове, бороде
и бакенбардах черные как смоль, и вооб-
ще, все лицо покрыто ими [...]
Представление, которому я был сви-
детелем, открылось пением Пастраны.
Под бренчание довольно жалкого фор-
тепиано дикая певица, сделав обычный
книксен, завыла, кажется, какой-то ис-
панский романс, говорю — завыла, по-
тому что в голосе ее [...] есть ноты,
сильно напоминающие вой шакала [...]
После пения Пастрана танцевала — и
танцевала не совсем дурно [...] В объ-
явлении или афише сказано, что девица
Юлия Пастрана говорит по-испански и
по-английски».
Уже в этом сообщении остряк Аско-
ченский проронил несколько слов об ис-
кателях руки Пастраны и ее «ловких от-
ветах» женихам. В начале 1859 г. она
появилась в Киеве, и брошенная невз-
начай шутка получила иной оборот. Не-
терпеливые киевляне, не дожидаясь на-
чала представлений в цирке, бросились
в дом, где она остановилась, но антре-
пренер-англичанин не хотел показывать
им свое сокровище даром и упорно гнал
«поклонников» звероподобной девицы в
кассу, что и породило слух о неких до-
могательствах, которым она была под-
вертута сразу по своем приезде.
Гастроли прошли с успехом, но в от-
чете о них вновь промелькнула фраза,
дающая повод для толков о якобы объ-
явившихся в городе женихах девицы Па-
страны. На самом же деле это был все-
го лишь игривый росчерк пера хронике-
ра: «Потом девица Пастрана была в ма-
скараде и очень любезничала с кавале-
рами». Но, видно, репортер знал, что он
говорит: среди киевлян, не видевших де-
вицу-«феномен», а особенно среди жи-
телей провинции поползли слухи, что
претенденты на ее руку старались не-
спроста, и что сама Пастрана не просто
уродка, но очень состоятельная особа,
чуть ли не миллионерша.
Немалую роль в распространении слу-
хов о сватовстве к Пастране полужила и
изданная в 1858 г. П. Н. Шараповым лу-
бочная картинка, на которой она изобра-
жена «для смеху» со своим мнимым «же-
нихом» — другим таким же «феноменом
природы», Роджевом Баркомом, просла-
вившимся своей необыкновенной полнотой.
282
Минерашки
Со временем народная фантазия пере-
воссоздала внешний облик «богачки»,
воспроизведя на месте экзотичной оран-
гутанг-девицы более понятный образ «да-
мы со свиной мородой», после чего на ад-
рес киевского полицмейстера посыпались
письма уже не вымышленных, а настоя-
щих претендентов на ее руку, умолявших
сообщить им адрес богатой невесты.
Полицмейстер Б. Я. Гюббенет, при
котором началась эта странная история,
не придавал ей никакого значения, но его
преемник, проницательный Л. П. Мас-
тицкий, взглянул на дело иначе, и по его
распоряжению послания «женихов» ста-
ли передаваться в газету «Киевлянин»,
дабы ее читатели могли видеть, до ка-
кой низости может дойти человек в по-
гоне за легкой наживой.
Чего стоило одно только, как выра-
зилась редакция, «маленькое, но милень-
кое письмо» некоего альфонса, который
ради денег готов был любить кого угод-
но и предлагал киевскому полицмейсте-
ру 10% «чаевых», если он похлопочет о
нем перед «дамой со свиной мордой».
Подобные письма поступали в поли-
цейское управление «в несметном коли-
честве» и печатались в газете 10 лет
(последнее опубликовано 16 марта
1894 г.). О самой Юлии Пастране дав-
но забыли, полицмейстер Мастицкий
был снят со своего поста за нежелание
вмешиваться в студенческие беспорядки
1884 г., но поток писем соискателей ру-
ки миллионерши со свиной мордой не
прекращался. «В Киеве,— отмечалось в
юмористическом новогоднем «Обозре-
нии» ж. «Стрекоза» (1887.— № 3).—
очень много шума делает «дама со сви-
ною мордою». Слухи о ее приданом ва-
лят к ногам заманчивой невесты целые
полчища лучших киевских кавалеров».
За историей сватовства к женщине-
свинье с интересом следила вся Россия.
Юморист («Стрекозы», знаменитый
Азъ называл эту безобразную историю
«прелестной южной легендой» и вовсю
сыпал остротами: «Прелестная южная
легенда о старой деве «со свиной голо-
вою» и с миллионным приданым до сих
пор волнует умы и сердца отечествен-
ных альфонсов. В прошлом году в Ки-
шеневе нашелся претендент на руку этой
свинообразной дамы. Теперь, как гово-
рит «Киевлянин», отыскался претендент
в Белостоке. Подобно своему кишенев-
скому конкуренту, белостоцкий жених
обратился с запросом о даме со свиной
головой в киевский адресный стол (при
полиции.— А. М.). Он пишет: «Покор-
нейше прошу вас уведомить меня, где на-
ходится барыня, которая со свиной го-
ловой. Вышла ли она замуж? Пришли-
те мне ее адрес». Мужчина со свиным
рылом ищет девицу со свиной головой.
В добрый час! Свадьба состоится в му-
сорной яме, и посаженым отцом будет
немецкий колбасник».
К сожалению, и в наши дни, в начале
XXI века, на пороге частнособственни-
ческих преобразований, свободного рын-
ка, это старое городское предание о без-
граничном свинстве, о подлой человече-
ской алчности не потеряло своей акту-
альности. И сегодня оно наводит на раз-
мышления о пренеприятнейших свойст-
вах человеческой натуры.
«Минерашки» (разг.) — бытовое
наименование Заведения искусственных
минеральных вод — первого киевского
санатория, открытого в 1834 г. в поме-
щении сгоревшего в 1819 г. Царского
дворца. В уцелевших флигелях оборудо-
вали гостиницу, а в отремонтированном
дворцовом корпусе устроили курзал, ко-
торый использовался также и как зал для
банкетов, балов, вечеров, концертов, тор-
жественных собраний. За лечение ране-
ных офицеров с Кавказа платила казна,
другие пациенты сами оплачивали услу-
283
Минерашки»
«Минерашки» на Александровском спуске. На переднем плане — парусиновые кабины для
приема лечебных ванн, за ними под водопроводной башней — гостиница для богомольцев
«Палестина». В 1887г. на ее месте построили здание водопроводного фильтра.
Рис. А. Баумана с фотографии И. Кордыша. 1882 г.
ги гостиницы, врачей и специальной ла-
боратории, где составлялись десятки сор-
тов известных лечебных вод.
Большая часть больных останавлива-
лась в городе, съезжалась в «минераш-
ки» рано утром и после приема воды
«усиленно» (для лучшего ее усвоения)
прогуливалась по старинному саду. Ве-
чером играл военный оркестр.
В этом парке дворянство принимало
августейших особ и чествовало знамени-
тостей. Так, в 1828 году здесь произо-
шла встреча (с чаем и легким завтраком
в парковой беседке) царицы с горожа-
нами, а в конце 1850-х годов в курзале
состоялся торжественный прием с рос-
кошным балом и фейерверком в честь
жены генерал-губернатора кн. И. И. Ва-
сильчикова, прославившейся своей бла-
готворительной деятельностью.
Подробное описание жизни первого
киевского курорта в 1851 г. оставил нам
Н. Сементовский: «Боковыми тенисты-
ми аллеями прошел я по всему верхнему
саду, везде наполненному густыми тол-
пами гуляющих, и незаметно приблизил-
ся к длинному зданию, оставшемуся от
бывшего дворца Елизаветы Петровны,
коего верхний этаж сгорел в 1819 г. Ны-
не в этом здании помещается Заведение
искусственных минеральных вод, изред-
ка бывают здесь танцевальные вечера.
Я посетил это заведение и мысленно
сравнивал его с таким же заведением, су-
ществующим в Новой Деревне, близ
С.-Петербурга, где несравненный Излер
дает свои празднества, которые присут-
ствующего на них поневоле заставят за-
быть скуку и все, что тяготит сердце.
«Минерашки». Машина для газирования
минеральной воды. 1845 г.
284
Митрополичий дом
Киевское заведение еще не очень раз-
вивается, но, несмотря на это, оно мно-
го приносит пользы нуждающимся в по-
собии минеральных вод.
Обыкновенно курс лечения начинается
с половины мая и продолжается до кон-
ца августа. Из ванн более всех употреб-
ляется с морской солью и железные, по-
том паровые, Эмские, серные, Струвские,
редко Теплицкие, а еще реже Елисаве-
тинские. Воды приготовляются и посту-
пают в продажу: Карлсбадские, Мариен-
бадские, Ненндорфские, Киссингенские,
Эмские, Эгрские, Виши и др. Всех этих
ванн и вод в бутылках продается до 4700
руб. сер. Помещение для больных отво-
дится в самом здании и его флигелях.
Прекрасный горный воздух, прохлада
в тени дерев и очаровательные виды,
представляющиеся с разных сторон сада,
благотворно действуют на страждущих. И
право, в этом привлекательном саду од-
ни частые прогулки должны, кажется,
восстановлять здоровье страждущих.
Приходите сюда в часы душевной исто-
мы, и, я ручаюсь, печаль ваша исчезнет,
и вы со спокойною душою и светлыми
думами возвратитесь домой. По крайней
мере, это не раз бывало со мной».
В конце 1860-х годов помещения
Царского дворца вновь перешли в
Удельное ведомство, а Заведение искус-
ственных минеральных вод перемести-
лось ближе в Владимирскому спуску (за
теперешнюю филармонию).
Митрополитанский ДОМ — управ-
ление, ведавшее имуществом митрополии
при Софийском соборе.
Митрополичий ДОМ — 1. Покои ми-
трополита при Софийском соборе. Их на-
зывали также Софийским домом. В этой
резиденции постоянно жили все киевские
митрополиты от Петра Могилы до Евге-
ния Болховитинова включительно. По-
Митрополичий дом в Лавре. (Внизу под колокольней) Рис. Адамова. 1869 г.
285
Могила вещего Олега
еледний, между прочим, занял значитель-
ную часть теперешней площади Богдана
Хмельницкого под хозяйственные дворы
и митрополичьи конюшни, оставив лишь
немного места для прохода с Софийской
улицы к старинной колокольне собора.
2. Старый дом архимандритов в Ки-
ево-Печерской лавре, перешедший к
владыкам после введения штатов в
1786 г. До 1830 гг. они предпочитали
жить при кафедральном соборе. Дом в
Лавре обычно пустовал.
По традиции, в нем останавливались
августейшие и именитые гости Киева.
Например,— императрица Елизавета в
1744 г. (по предварительному приглаше-
нию тогдашнего хозяина дома, архиман-
дрита Тимофея Щербацкого) и князь
Потемкин в 1787 г. Здесь же, на пер-
вом этаже, была большая двухсветная
зала для банкетов. У окон с наружной
стороны находилась узкая и высокая
площадка, на которой в дни приемов
располагались певчие и музыканты.
Имевший склонность к аскетической
жизни митр. Филарет, прибыв в Киев
в 1837 г., нашел необходимым для себя
поселиться в Лавре, уничтожив все свет-
ские «излишества» в тамошнем дворце.
С тех пор киевские митрополиты чаще
всего жили в Лавре.
Могила вещего Олега — высокий
холм на горе Щекавице над Подолом,
где, по преданию, в 912 г. был погре-
бен вождь дружины, утвердившей на
Руси власть Рюриковичей. С этой го-
рой было связано много старинных пре-
даний. Свидетельство тому — стихотво-
рение В. Аскоченского «Щекавица»
(1844), где есть такие строки:
Она опоясана вкруг стариной,
И много преданий о ней говорят:
Там древле был Щека удел родовой.
Там кости Олега лежат.
В «Указателе святыни и священных
достопамятностей Киева...» 1850 г. пи-
шется, что «во дни летописца Нестора
еще видна была могила или высокий
курган, насыпанный над его прахом. В
XII веке на этом месте стояла уже хри-
стианская церковь, при которой был пре-
свитером Василий, избранный печерской
братией в архимандриты Лавры».
Олегова могила изображена на одной
из гравюр XIX века, но тем не менее
точного ее местонахождения киевляне не
знали уже в начале этого столетия, и,
как утверждал Н. Закревский, «никог-
да ее не видели». (Возможно, легендар-
ный холм срыли при устройстве город-
ского кладбища после мора 1770 г.).
О месте могилы строились разные ги-
потезы и теории. В поиски ее было во-
влечено множество любителей старины.
Так, в «Письмах о Киеве» М. Макси-
мович вспоминает, как летом 1856 г. он
ездил с кем-то из своих друзей на Ще-
кавицу, «чтобы посмотреть: где могла
быть там могила Вещего Олега». Ниче-
го интересного они не нашли, но «сре-
ди несметного множества могил поздней-
шего времени» встретили «презанима-
телыюго жильца соседнего удолья».
«Он привел нас к площадке на севе-
ро-восточной стороне горы и сказал:
«Тут была могила Олега!» — сказал с
уверенностью, живо мне напомнившею
покойного Кондратия Андреевича Лох-
вицкого (чиновника-археолога.— А. М.).
Что же это указание любопытного киев-
лянина: местное предание или недавняя
выдумка? Скорей, выдумка, но о ней
можно сказать великороссийской посло-
вицей: «Догадка лучше разума», ибо ни-
кто из ученых киевописателей не указал
еще лучшего и вероятнейшего места для
Олеговой могилы на Щекавице».
Упорные поиски местных археологов
и досужих путешественников стали те-
мой многих старых киевских анекдотов.
hz'- 286 хЛ
Молчальник-схимонах Иринарх
Кладбищенская церковь на Олеговой горе (Щекавице). Рис. А. Баумана по фотографии
И. Кордыша. 1882 г.
А. Н. Муравьев рассказывает, как тон-
ко высмеял местный священник легко-
верных любителей старины, пристающих
ко всем со своими вопросами:
«Престарелый священник, украшен-
ный сединами, стоял над свежею моги-
лою, только что совершив панихиду.—
«Где здесь Олегова могила?» — спро-
сил я.— «Здесь столько могил,— от-
ветил старец,— где же найти ее!» —
«Я спрашиваю о князе Олеге!» —
«Разве о княгине Ольге,— возразил
он.— Спросите об ней на Старом Ки-
еве».— «Но летопись и любители древ-
ности указывают могилу Олегову на го-
ре Скавике»,— сказал я опять почтен-
ному старцу. «И так пусть же справят-
ся они лучше с летописями и придут са-
ми указать ее на этом обширном клад-
бище, где об Олеге нет и помину».
Под впечатлением подобной же архе-
ологической прогулки к какому-то хол-
му, выдаваемому за Олегову могилу,
А. Пушкин написал свою знаменитую
«Песнь о вещем Олеге».
Молчальник-схимонах Ири-
нарх— Безмолвие являлось для киев-
ских монахов-подвижников одним из
способов духовного просветления. Мно-
гие из них, избавляясь от праздной об-
щительности, уединялись, насколько воз-
можно, от мирян и своих собратий и щиз-
водили дни и месяцы в полном или ча-
стичном молчании. Это трудное искус-
ство постигалось годами, и, пожалуй,
более других преуспел в нем в Киеве
XIX века старец Феофановского скита
Иринарх.
Как рассказывает иеромонах Е. Го-
лованский, когда-то Иринарха поразили
слова апостола Иакова, что «язык —
огонь, скопище неправды» и по долгом
размышлении он «связал язык свой на
25 лет». Только «за три года до своей
кончины, когда уже узнал, что не мо-
жет согрешить языком своим, [старец]
начал говорить, и то очень мало. Для на-
зидания и утешения, увещания и вразум-
ления нередко отверзал уста свои, в дру-
тх случаях он молчал».
.. 287
Мороженщики
«Преподобный Памва,— говорил
Иринарх скитникам,—19 лет изучал сей
стих: «Во еже не согрешати языком», а
я и за 20 лет еще не хорошо изучил его».
Другие киевские явные и тайные схим-
ники изучали науку молчания от случая
к случаю, когда позволяли обстоятель-
ства. Местом уединения молчальников
служил Голосеевский лес, окружавший
лаврские пустыни.
Мороженщики — Солидные люди
в жаркие дни лакомились мороженым в
кафе и ресторанах, где можно было по-
лучить и обычное фисташковое, и доро-
гое «гарнированное», т. е. обложенное
ягодами и фруктами, мороженое. Про-
стая публика, всякие «бутербродники» и
мальчишки довольствовались услугами
уличных разносчиков.
«Они,— вспоминал Г. Григорьев,—
носили свой товар в небольшой полубоч-
ке прямо на голове. Площадь [Думская]
часто являлась для них промежуточной
станцией, где можно было сделать пе-
редышку после долгих хождений по кру-
тым киевским улицам.
Если торговля на месте остановки шла
хорошо, продавец задерживался. Доста-
вались маленькие стаканчики, потреби-
тель на месте с помощью деревянной ло-
жечки съедал порцию и возвращал по-
суду. Мыть [ее] было негде, стаканчик
«до блеска» вычищался грязным поло-
тенцем и снова шел в употребление. Но
беда в том, что спрос был намного ни-
же предложения. Через какое-то время
бочонок водружался на голову — и сно-
ва подъем вверх по одной из пяти улиц,
спускавшихся к думе».
Морозы — По старым приметам,
опубликованным в «Киевских губерн-
ских ведомостях» 27 января 1851 г., «мо-
розы бывают: Никольские (6 декабря)
(здесь и далее даты даются по ст. ст.—
А. М.), рождественские (25 декабря),
на Крещение или Водокрещи («Трещи,
не трещи, а минули Водокрещи») (6 ян-
варя), Афанасьевские (18 января), сре-
тенские (2 февраля) и мартовские замо-
розки в марте месяце».
В сильные морозы на улицах и пло-
щадях города зажигали костры, у кото-
рых грелись кучера, полицейские, сол-
даты, посыльные, разносчики, бродяги.
«Сильные морозы,— писала газ. «Ки-
евлянин» 4 января 1896 г.,— продол-
жаются уже более недели. Температура
падает до 18 градусов ниже нуля. Горе-
ние костров на площадях города и пере-
крестках некоторых улиц продолжается
и замечательно облегчает положение лиц,
вынужденных по роду своих занятий
проводить большую часть времени на
открытом воздухе. Благодаря сильному
понижению температуры по вечерам и
ночью улицы освещаются весьма слабо,
т. к. светильный газ уплотняется и го-
рит слабее». Занятия в школах в такие
дни прекращались, правда, в те годы
труднее было не отменить уроки, а сво-
евременно известить об этом учеников.
Мостовые — С древних времен ки-
евские улицы мостились деревом. XIX
век пошел поначалу по этому же легко-
му, но ложному пути. Приехав в Киев
в 1805 г., Оттон фон Гун видел на По-
доле и Печерске много мощеных улиц и
отозвался о них с похвалой: «Улицы
здесь широки и вымощены досками, по
коим ездить весьма приятно».
После пожара 1811 г. от деревянных
покрытий отказались, но камня для мо-
щения в окрестностях Киева не было, и
улицы одно время вообще оставались
без мостовых. Видевший город в 1823 г.
Иосиф Самчевский отметил, что «мос-
товой в нем тогда не было».
Судя по описанию Киева 1833 г., со-
ставленному на старости лет протоиере-
288
Мостовые
Американский паровой каток для укладки асфальта. 1871 г.
ем П. Лебединцевым, первая булыжная
мостовая была проложена по тепереш-
нему Владимирскому спуску и ул.
П. Сагайдачного. «От Царского сада,—
пишет он,— и по спуску с Крещатика
па Подол начиналась и продолжалась
улица, называемая в народе «Мосто-
вою», потому что она была выложена
камнем до подъезда к Контрактовому
дому; дальше Контрактового дома были
остатки деревянных мостовых по улице
Хоревой и по промежуточной между
нею и Спасской — мимо Воскресенской
церкви и стоявшего перед нею здания го-
родской ратуши».
К середине века картина изменилась
к хучшему. В своем «Статистическом
описании Киевской губернии» (1852 г.)
/I Журавский писал, что из И киевских
11 ‘ 'Щадей 4 были уже вымощены. «Всех
в Киеве 80 и переулков 36. Из
У'ин вымощено камнем менее половины
О(0 >. «Мощение улиц,— отмечал
он,— продолжается постепенно, по ме-
ре средств. На это употребляется бу-
лыжный камень, привозимый из Мин-
ской губернии в количестве до 200 ку-
бических сажен ежегодно».
Во второй половине XIX века моще-
ние осуществлялось за счет однопро-
центного сбора с недвижимого имуще-
ства. Список дорог с каменным покры-
тием рос из года в год. В 1867 г. речь
шла уже о «замощении Житомирской,
Малой Владимирской, Фроловской
улиц и Сенной площади». В 1880 гг.
основная работа была сделана. «Вся по-
гонная длина проезда по мощеным ули-
цам составляет в настоящее время до 70
верст, из коих 10 замощены в послед-
ние 9 лет».
В начале XX века особенной спеш-
ки в мостовых делах уже не было, на-
ступило время помыслить и о красоте ка-
менных покрытий. «Улицы в центре го-
рода,— не без гордости отмечал исто-
289
Мостовые
рик Киева В. Щербина,— были вымо-
щены плитками, наподобие мозаики,
тротуары асфальтовые или цементные;
другие улицы, даже в предместьях, бы-
ли выложены диким камнем».
Впрочем, старый историк писал это в
укор советской власти, которая в первые
годы своего существования (до 1927 г.)
не сумела построить в городе ничего
примечательного. В пылу полемики он
«забыл» отметить, что думские мосто-
вые приносили киевлянам немало огор-
чений. С. Богуславский утверждал да-
же, что именно они «превращали его
[Киев] в один их несноснейших городов
для повседневной жизни».
«Из всех улиц,— писалось в его
« Иллюстрированном путеводителе »
1904 г.,— только один — в своем ро-
де Невский проспект — Крещатик вы-
мощен частью железобетоном, частью
чем-то похожим на булыжные кубики,
все же остальные улицы представляют
собой нескончаемый ряд выбоин, кое-где
заделанных крупным кругляком, которо-
го не выдерживают даже извозчичьи
дрожки, обыкновенно крайне грубой, то-
порной работы. Краса Киева,— его вы-
соты,— уродуют лошадей, и потому
прогулка по Киеву на одноконном про-
стом извозчике и утомительна, и не сов-
сем безопасна, особенно при езде по
спускам».
Булыжные мостовые служили также
источником оглушительного грохота. На
некоторых улицах с оживленным движе-
нием подвод и экипажей прохожим при-
ходилось кричать, чтобы услышать друг
друга. И уж никакой крик не помогал в
те моменты, когда по мостовой двигался
обоз. Тогда, как пишет И. Нечуй-Ле-
вицкий в очерке «Апокалипсическая кар-
тина в Киеве», «улица гремела и торох-
тела так, что уши едва выдерживали».
Грохот на мостовых центра сливался
в один сплошной гул и был слышен из-
дали, например, на Липках. Киевский
гул нельзя было спутать ни с каким
иным. «Снизу, из города, более ожив-
ленного, чем Липки,— вспоминала
Н. Королева,— долетал сливавшийся в
однообразное гудение шум уличного дви-
жения. Это был характерный для киев-
ских улиц грохот одноконных экипажей
(«дринд», или «гитар») на мощенных
камнем, будто сложенных и окаменев-
ших буханок хлеба дорогах, резкие сиг-
налы трамваев, беспрерывно звонивших,
и звон многочисленных киевских церк-
вей, раздававшийся каждый час».
С уличным гулом и грохотом мосто-
вых горожане как-то смирялись, привы-
кали, приноравливались к ним, но было
еще и нечто такое, чего уже никто не
мог выдержать,— прохождение боль-
ших обозов по городским мостовым.
Н. Ланская описывает этот тяжелый
момент в жизни киевских улиц так:
«Продолжая прислушиваться к улично-
му шуму, она (героиня повести Тавлее-
ва.— А. М.) после нескольких минут
чуткого внимания различила какой-то
мерный беспрерывный гул, который, ста-
новясь с каждой минутой все явствен-
нее и ближе, совсем не был похож на
обычную езду экипажей: двигалось что-
то тяжелое, однообразное, наводящее
инстинктивный ужас.
Она знала, что это такое: не раз точ-
но так же прислушивалась она и ждала
— и каждый раз, когда доносился с ули-
цы этот зловещий гул, ее сердце болез-
ненно сжималось как бы перед предчув-
ствием большой беды».
Можно представить, с каким нетер-
пением ждали в старом Киеве первого
снега. Многие колесные экипажи тут же
превращались в гринджолы. Мостовые
переставали грохотать, и на улицах во-
царялась блаженная тишина, нарушаемая
лишь мирным перезвоном церковных ко-
локолов.
290
Мощи Бориса и Глеба
Мощи Бориса и Глеба — не-
тленные останки первых русских свя-
тых покоились возле деревянной выш-
городской церкви св. Василия, постро-
енной еще вел. кн. Владимиром. В
1026 г., когда мощи переносились в
новую церковь, гробы открыли, и тела
святых, как гласит предание, «оказа-
лись белы как снег, лица их сияли не-
бесным светом».
В 1115 г. при великом стечении наро-
да мощи торжественно перенесли в по-
строенный во имя святых князей-вели-
комучеников вышгородский каменный
храм. Делалось это по старинному обы-
чаю,— на санях, в которые впряглись
сами князья родичи праведников.
«Владимир Мономах,— пишет
Л. Похилевич, опираясь на какое-то
городское предание,— украсил раку
святых серебром, золотом, хрусталем и
резьбою так искусно, что художеству
и богатству ее удивлялись греки, для
поклоненья приезжавшие». Относи-
тельно этих украшений исследователи
до сих пор не пришли к общему мне-
нию. Один из них, В. Залозецкий, по-
лагал, что упоминаемое также Несто-
ром Летописцем серебро и золото
представляли собой золотые и сереб-
ряные кубики мозаики на фонах обра-
зов, украшавших своды боковых нефов
церкви, где покоились мощи первых
украинских святых. У мощей Бориса и
Глеба «князья прощали друг другу оби-
ды и давали свободу пленникам»
(И. П. Хрущева).
В 1240 г. мощи были скрыты неиз-
вестно где, а сама церковь разорена мон-
голами. Опустошение вышгородской
святыни продолжили в XVII веке поль-
ские католики, начав разбирать брошен-
ный древний храм для строительства
своего костела на Подоле, а оставшие-
ся после них руины окончательно унич-
тожили в 1744 году уже «свои», право-
славные строители знаменитой Андреев-
ской церкви.
На месте величавого великокняжеско-
го храма в том же году поставили не-
большую и ничем не примечательную
сельскую церковку. Невдалеке от нее
был древний колодец, который, очевид-
но, поэтому назывался святым. Он сы-
грал видную роль в новом киевском пре-
дании о Борисе и Глебе.
Как свидельствует дневниковая за-
пись митрополита Серапиона (6 авгус-
та 1810-х г.), местные жители расска-
зывали паломникам такую версию леген-
ды: «Смотрели колодезь близ самого ал-
таря, на высокой горе, как и сама цер-
ковь. О колодце тут сказывали, акибы
тут князья российские Борис и Глеб по-
гребены и находятся под водою, и буд-
то бы, если кто будет из них черпать во-
ду не на питье, а на другое употребле-
ние, то она совсем высохнет».
Долголетию этого предания способ-
ствовали также научные рассуждения
одного ученого путешественника, опуб-
ликованные в популярном тогда жур-
нале «Вестник Европы». «На дворе
церковном,— писал там в 1818 г. Ф.
Тимковский,— находится колодезь,
внутри с каменным сводом, которого
вода, по преданиям жителей, почитает-
ся святою.
Я заглянул в его глубину, и мне при-
шла в голову странная мысль, что, мо-
жет быть, несколько футов воды отде-
ляют от любопытства наших взоров свя-
щенный предмет благоговения сердец
христианских; может быть, устрашен-
ные священнослужители во время на-
шествия варваров захотели спасти дра-
гоценные останки и сохранили их на дне
колодезя. Ибо почему вода его почита-
ется святою?
Мы знаем, что некоторые соплемен-
ные нам народы, например, болгары и
сербы, имели обыкновение тела великих
10* 291
Моши Иоанна Многострадального
людей своих хоронить на дне колодезей;
почему же было не воспользоваться сим
выгодным обыкновением и нашим свя-
щенникам?»
Легенда о погребенных в источнике
св. мощах прижилась и вошла в неод-
нократно издававшийся в середине XIX
века «Паломник киевский» прот.
И. Максимовича.
Мощи Иоанна Многострадаль-
ного — древняя реликвия лаврских пе-
щер, издавна привлекавшая к себе все-
общее внимание своей необычностью.
Сохранился рассказ святого о страдани-
ях, причиняемых ему похотью. Он жа-
ловался своему брату, что, после трех лет
сурового изнурения плоти («по два и по
три дня оставался без пищи,часто и всю
неделю ничего не ел, бодрствовал по но-
чам, томил себя жаждой, носил тяжкие
вериги»), греховные помыслы все еще не
оставили его.
Благочестивый подвижник обращал-
ся мыслью за помощою к усопшему игу-
мену, преп. Антонию Печерскому, и тот,
явясь ему, указал на ужасный способ
обуздания и посрамления плоти, изред-
ка практиковавшийся среди подвижни-
ков, — вкопать себя в землю по самые
перси у раки другого воителя с телесны-
ми страстями, Моисея Угрина.
«Палимый нечистой страстью,— по-
вествует А. Муравьев,— услышал он
над гробом преподобного Антония тай-
ный голос, что обретет себе избавление
при мощах неведомого ему Угрина и,
движимый верою, ископал себе глубо-
кую яму пред его ракою; там засыпал
себя землею, сперва на дни Великого по-
ста, а потом и на всю жизнь, и уже опа-
ляемый не страстью, но страшным при-
зраком диявольским, пребывал тверд в
своем ужасном подвиге и даже исцелил
от той же страсти притекшего к нему
брата костью от преподобного Моисея
[Угрина]. Честная глава его и крестооб-
разно сложенные руки, повитые пелена-
ми, доселе выходят из-под земли, как
некий таинственный столб, во утверж-
дение веры и чистоты».
Путешественники XVIII—XIX ве-
ков пишут, что монахи шили шапочки и
надевали их на голову преп. Иоанна, от
которой они и получали особую цели-
тельную силу. Их давали носить людям,
страдающим головными болями, и от не-
обузданной похоти.
Мощи Иоанна Сочавского —
часть мощей св. великомученика, прине-
сенных в 1631 г. из Молдавии Петром
Могилой. Помещались в особом ковче-
ге в построенной им в бытность свою ар-
химандритом Печерского монастыря в
Голосеевской пустыни церкви во имя
этого святого.
С 1846 г. святыня обреталась непо-
далеку от своего прежнего места, — в
приделе Иоанна Сочавского Покровской
церкви «малого скита» митрополита Фи-
ларета Амфитеатрова.
Мощи Макария, митрополита
киевского — одна из древних святынь
Софийского собора, с которой связана
память о мученической смерти бывшего
архимандрита Троицкого монастыря в
Вильнюсе, посвященного на киевскую
митрополию в 1490 г. и погибшего от
рук ордынцев в 1497 г. на пути в Киев
у с. Скриголова в Белоруссии.
В старину священномученика помина-
ли в день тезоименитого ему преподоб-
ного Макария Египтянина 19 января ст.
ст. В 1827 г. митрополит Евгений Бол-
ховитинов перенес день поминовения ми-
трополита Макария на первое мая ст. ст.
в назидание киевлянам, доходившим тог-
да в своем чрезмерном почитании древ-
него дня весны до чисто языческих вак-
ханалий.
Ах 292 «чА
Мощи Павла Тобольского
По преданию, митрополит Макарий
пострадал за свою любовь к древнему
Софийскому собору, и, учреждая но-
вый церковный праздник, владыка Ев-
гений хотел напомнить киевлянам о по-
двиге человека, не остановившегося в
своем стремлении к киевским святыням
даже перед угрозой мученической
смерти, именно в тот день, когда сами
они так лекомысленно покидают их ра-
ди сомнительных развлечений в Шу-
лявской роще.
Городская молва донесла до нас сло-
ва митрополита Евгения, сказанные им
1 мая 1827 года, когда выяснилось, что
многие киевляне не явились на вновь уч-
режденное богослужение: «Пусть весе-
лятся за городом, а я в этот день буду
молиться в городе». Со временем про-
тивостояние двух (церковного и свет-
ского) празднований первого мая сгла-
дилось, гуляния на Шулявке приобрели
более благопристойный характер, и ни-
что уже не мешало верующему челове-
ку с утра помолиться у гроба святого му-
ченика, а после этого отправиться отдох-
нуть на лоно природы.
Мощи Павла Тобольского — об-
ретенные в 1830 г. митрополитом Евге-
нием Болховитиным нетленные останки
бывшего схимника Лавры, митрополита
тобольского и всея Сибири (1758—
1768), жившего в Печерском монасты-
ре, по преданию, в почетной ссылке за
противодействие проводимой правитель-
ством политике отчуждения церковных
имуществ. Погребен в 1770 г. в усы-
пальнице-крипте под Великой церковью.
Прошло 60 лет. Любивший во всем
порядок новый владыка Евгений решил
благустроить старую крипту и очистить
ее от груды сгнивших и развалившихся
гробов. Ночью покойный святитель
явился к нему и потребовал на украин-
ском языке (которого Болховитинов не
знал) оставить его останки в покое.
Обеспокоенный иерарх отправился с ут-
ра в крипту, велел открыть гроб тоболь-
ского митрополита и с удивлением уз-
нал в нем того самого владыку, которо-
го он видел ночью, нетленным и как бы
пребывающим в глубоком сне.
С тех пор крипта Великой церкви
стала местом паломничества. Гроб от-
крывали с особого разрешения намест-
ника Лавры, и перед глазами поражен-
ных богомольцев появлялся как бы спя-
щий владыка, отличавшийся от присут-
ствовавших только необычайной блед-
ностью рук и лица.
Мощи издавали сильный дух благо-
воний. Афонский инок Парфений, ви-
девший святителя Павла в 1837 году,
писал: «Почивает [он] в раке, подобно
как спит, весь целокупен, и дух от него
приятен; но в святых до ныне не почи-
тается, а только желающие служат по
нем панихиды». .
Через 70 лет лик святого нисколько
не поблек. Время было бессильно изме-
нить его черты. В 1908 г. анонимный
автор книжки для паломников «Киев —
азбука православия» свидетельствовал:
«Нетление мощей святителя поразитель-
ное: как сейчас почивший, лежит он в
гробе с мирно-спокойным выражением
лица, впалыми очами, русыми волосами
и такою же небольшою бородкою; на ли-
це приметны даже следы елея, вылито-
го при погребении; весь облик цел, це-
лы и руки, и все тело; самое облачение,
даже сапоги грубой кожи на ногах ос-
тались невредимыми».
Среди множества иных св. мощей ос-
танки тобольского митрополита выделя-
лись идеальной сохранностью. Приходя-
щие к мощам страждущие получали по
своей вере исцеления от недугов и по-
мощь близким по их молитвам.
Как отмечает Александра Чумаченко,
с прославленного чудотворца XVIII ве-
293
Мощи Рафаила Заборовского, митрополита киевского
ка был снят даже фотопортрет. Это слу-
чилось в 1860 гг., когда Лавру посетил
царь Александр II с известным церков-
ным деятелем графом М. В. Толстым.
«Специально для высоких гостей рака,
в которой покоилось тело митрополита
тобольского, была открыта и с позволе-
ния монастырского начальства граф Тол-
стой сделал несколько фотографий».
Действительно редкий, а возможно, и
единственный случай портретирования
мощей св. праведников. К сожалению,
исследовательница не сообщает о даль-
нейшей судьбе этих фотографий. Может
быть, когда-то они будут отысканы.
Долгое время исходившие из Киева
просьбы канонизировать Павла То-
больского встречали сопротивление в
Синоде. В 1913 г. вопрос о канониза-
ции святого был поднят городской ду-
мой, и Синод ответил наконец согласи-
ем. К сожалению, само провозглашение
решено было приурочить к торжествам
по поводу 300-летия Киевской духов-
ной академии в 1915 г. Но в связи с
войной и сам юбилей не отмечался, и
канонизацию перенесли на неопреде-
ленный срок.
Останки благочестивого владыки ут-
рачены в 1941 г. После взрыва Великой
церкви никаких сведений о них нет. Оче-
видно, последнее печатное сообщение о
святыне находим в «разоблачительном»
очерке писателя Юхима Мартича, опуб-
ликованном в 1930 г. в ж. «Глобус»: «В
одном из подземелий Лавры покажут
вам: лежит мертвый митрополит. Опре-
деленные природные условия способст-
вовали тому, что тело не сгнило, а вы-
сохло. Лежит тут вот уже 150 лет жел-
тое, как пергамент, в остатках пышной
одежды, сморщенное, уродливое тело
церковного князя. Перед самою ре волю-
циею из него собирались сделать новые
мощи. И вам кажется: вот так лежит са-
ма религия, иссохшая, уродливая, в сва-
лившейся набок, источенной шашелем
некогда пышной короне».
Суд истории не подтвердил предпо-
ложений писателя. В 1984 г. московский
патриарх объявил 23 июня днем памяти
святителей тобольских, среди которых
был и Павел Конюскевич. «На его ро-
дине,— пишет А. Чумаченко,— в Сам-
боре, в средней школе № 1 открыт му-
зей, где экспонируются материалы про
выдающегося земляка».
В 1999 г. возрожденная Украинская
церковь также причислила Павла То-
больского к лику святых с праздновани-
ем его памяти 4 ноября (ст. ст.),— в
день смерти владыки.
Мощи Рафаила Заборовского,
митрополита киевского — своеоб-
разный культ просвещенного и благоче-
стивого владыки Рафаила (1676—1747)
стал складываться в Киеве еще при его
жизни.
Заборовский украсил кафедральный
монастырь прекрасными сооружениями,
в память о чем его именем был назван
один из самых лучших и неповторимых
памятников украинского барокко в Ки-
еве — Брама Заборовского. Императ-
рица Анна Иоанновна, зная о его увле-
чении архитектурой, прислала ему вели-
колепную готовальню для черчения. Он
много сделал для благоустройства и рас-
цвета наук в Киевской академии, кото-
рая после его смерти стала зваться За-
баровско-Могилянской.
Будучи действительно благочестивым
человеком, он успешно использовал свой
авторитет для «водворения церковного
благоустройства» во вверенной ему Ки-
евской епархии. Упраздненная в 1730 г.
после неслыханного скандала с митропо-
литом Варлаамом Ванатовичем (он яко-
бы препятствовал присяге подолян но-
вой императрице Анне Иоанновне) ми-
трополичья кафедра в Киеве была во-
294
Мощи святителя Михаила, первого митрополита киевского
зобновлена в 1743 г. по настоянию вла-
дыки Рафаила, который при этом поче-
му-то не захотел или действительно «за-
был» поблагодарить благоволившую ему
Елизавету Петровну и сделал это толь-
ко по ее же напоминанию.
Место захоронения митрополита в
Софийском соборе всегда привлекало
поклонников. До 1845 г. вход в крип-
ту в Успенском приделе еще не был
скрыт под чугунными плитами, и гроб
с нетленными останками митрополита
открывали во время панихид по прось-
бе молящихся. (Впоследствии молебны
происходили над усыпальницей). И хоть
он так и не был канонизирован, киев-
ляне считали его святым и рассказыва-
ли о совершаемых им чудесах много ин-
тересного.
«Память святителя Рафаила со дня
блаженной кончины его,— писал исто-
рик киевской церкви прог. П. Орлов-
ский в 1908 г.,— благоговейно чтилась
и теперь чтится киевлянами, которые над
гробом угодника Божия довольно часто
совершают панихиду и по молитвенно-
му предстательству его пред Господом
Богом избавляются от разного рода бо-
лезней, бед и скорбей. Имя святителя
Рафаила в Киево-Софийском кафед-
ральном соборе поминается на всех за-
упокойных литургиях и родительских па-
нихидах. Кроме того, в Успенском при-
деле собора всегда теплится лампада над
гробом святителя, бывшего светильником
для киевской паствы в течение 16 лет»
(1731—1747).
Кафедральный ключарь протоиерей
Н. Я. Оглоблин завел при соборе спе-
циальную книгу, куда вносил все чуде-
са, совершавшиеся в нем. Судя по этим
записям, Рафаил был довольно ради-
кальным целителем и, откликаясь на мо-
литвы верующих, даровал решительное
и полное избавление от недугов. Явив-
шись ночью к одному больному прото-
иерею, святитель благословил его и ска-
зал: «Довольно хворать!». На следую-
щий день от тяжкого недуга не осталось
и следа.
Мощи СВ. Варвары — см. Колеч-
ки св. Варвары.
Мощи святителя Михаила, пер-
вого митрополита киевского—
Многие историки, вслед за Н. Карам-
зиным, сомневаются в реальном суще-
ствовании при кн. Владимире митропо-
лита Михаила, поскольку он не упоми-
нается в первоисточниках о крещении кн.
Владимира в Корсуни (в «Житии св.
Владимира», в «Похвале св. Владими-
ру» и в летописях по Ипатьевскому и
Лаврентьевскому спискам).
Митрополит Михаил, пишет историк
А. Пресняков, лицо мифическое и «не
имеет никакого права на историческое
бытие». Он «забрел» на Русь «из ска-
зания о крещении руссов в 860 г.» Пре-
дание, принятое историками церкви, го-
ворит об ином. Митрополит Михаил,
пишет прот. Ф. Титов, был «сподвиж-
ником св. кн. Владимира и вместе с ним
много потрудился в деле крещения».
Церковное предание обстоятельно из-
ложено в исследовании выпускника Ки-
евской духовной академии Евсевия Иль-
инского (впоследствии ректора Киевской
семинарии), написанном в 1830 гг. под
руководством самого митрополита Евге-
ния Болховитинова. «Из снесения сви-
детельств различных историков,— пи-
сал он,— о первом митрополите киев-
ском Михаиле более общее и более до-
стоверное сказание о нем составляет сле-
дующее: святитель Христов Михаил, ро-
дом Симирянин, прибыл из Константи-
нополя в 988 г. к великому князю рос-
сийскому Владимиру вскоре по креще-
нии его, и с ним, кроме низшего духо-
венства, прибыли два или три епископа,
295
Мощи святых угодников печерских
коих число умножилось потом до шес-
ти: все они присланы от константино-
польского патриарха Николая Христо-
верха, в царствование греческих импера-
торов Василия и Константина.
По прибытии в Киев митр. Михаил
крестил 12 сынов Владимировых, а вско-
ре после того, по его благословению, и,
может быть, в его же присутствии свя-
щенники греческие крестили народ ки-
евский на реке Почайне. Св. Михаил си-
лою слова и власти своей содействовал
низвержению идолов, стоящих на киев-
ских горах, и особенно верховного идо-
ла Перуна; наставлял народ в истинах
веры и нравственности евангельской; ру-
кополагал священнослужителей, побуж-
дал вел. князя строить церкви и между
прочим соорудил Михайловский монас-
тырь, в коем находилась кафедра его и
других последующих митрополитов, до
учреждения Ярославом митрополичьей
кафедры при Софийской церкви [...]
Нрава он был тихого и кроткого, но
иногда показывал и строгость, особен-
но, когда видел какие-нибудь беспоряд-
ки и нестроения в церкви или в народе;
жизни был святой и благочестивой, что
засвидетельствовано самим нетлением
мощей его. Управлял российской церко-
вью 4 года [...]. Погребен был первона-
чально в Десятинной церкви, потом в
1103 г. при печерском игумене Феокти-
сте мощи его, обретенные нетленными,
перенесены в Антониеву пещеру, в ко-
ей находились до 1730 г., а в сем году
по представлению печерского архиманд-
рита Романа Копы и по указу импера-
трицы Анны Иоанновны, последовав-
шем 5 июля того же 1730 года, перене-
сены 1 октября в Великую церковь Ки-
ево-Печерского монастыря.
Достоверно не известно, когда он
причтен к лику святых[...] Вероятно од-
нако ж, что он причислен к святым со
времени перенесения мощей его в пеще-
ры, ибо он значится уже в «Патерике»
Сильвестра Косова, изданном еще в
1635 г., также в списке преподобных
Антониевой пещеры, составленном кие-
во-печерским монахом Кальнофойским в
1638 г., и в книге акафистов, напечатан-
ной в Печерской типографии в 1671 г.;
наименован в первом стихе девятой пес-
ни канона преподобным Печерским.
При внесении же в общий месяцеслов
всех преподобных печерских внесено имя
и сего просветителя Киевской церкви и
положено праздновать ему 30 сентября,
для сего и сочинена особая служба».
Мощи святых угодников печер-
ских — останки святых подвижников
Печерского монастыря, которым Гос-
подь даровал нетление за праведную
жизнь в напоминание людям, что не все
кончается со смертью тела. Как пишет
А. Эртель в своей книге «Древние пе-
щеры на Зверинце в Киеве» (1913), «в
лаврских пещерах погребалась лишь бра-
тия, еще при жизни, благодаря своему
подвижничеству, предположительно,
удостаивавшаяся нетления, остальная же
обычная братия погребалась, как выра-
жается «Патерик», «инде же всех по-
гребают», т. е. хотя бы и на том же Зве-
ринце, который расположен, собственно
говоря, в ближайшем соседстве с Лав-
рой». Всего в лаврских пещерах, отме-
чает археолог, «покоится лишь около 150
угодников».
По традиции, к именам праведников
прибавлялись определения, свидетельст-
вующие об их характере, жизни и дея-
тельности: «послушливый, многостра-
дальный, многоболезненный, трудолюби-
вый, молчаливый, нестяжательный, мно-
гоплачливый, постник, целебник, затвор-
ник, гробокопатель, врач, вратарь (при-
вратник), просфорник, эконом» и проч.
О многих из них вообще ничего не
известно, поскольку они жили не для
296
Мощи святых угодников печерских
мирской славы. «Так,— пишет церков-
ный писатель из Канады Л. Коровиц-
кий,— мы почти ничего не знаем про
препод. Афанасия (XIII в.), двух Авра-
амов, Элладия, Евлогия, Геронтия, Пер-
сия, Савву, Луку, Сысоя и др.
Про некоторых известно лишь то, чем
они отличились (чудотворец, затворник)
или, по позднейшим, с XVII в. сведе-
ниям, когда жили. Про дарования мно-
гих говорится подробнее. Агапит, Пи-
мен, Дамиан, Игнатий, Ипатий исцеля-
ли больных. Кое-кто дар целения соеди-
нял с пророчеством (Агафон, Григорий).
Узнавали мысли других Лонгин и дру-
гие; чудеса творили: Григорий, Анато-
лий, Кассиан, Феодор, последний был
и «молчаливым»; затворниками стали:
Мардарий, Дионисий, Аммон.
Иногда уход от мира проявлялся в
крайних формах аскезы: так Иоанн за-
капывал себя в землю, Исаакий и Ахи-
ла были необычайно воздержаны в еде
(постники). Многие отличались неутоми-
мой работоспособностью; такими «трудо-
любивыми» были Арсений, Феодосий и
другие; к тому же беспрестанная деятель-
ность предписывалась в монастыре всем.
Схимник Иларион переписывал книги,
Нестор составлял летопись и создавал
другие произведения (жития Феодосия,
Бориса и Глеба), писали образы иконо-
писцы Алипий и Григорий.
Бывшие в миру состоятельными
людьми раздавали свое богатство (Ве-
ниамин, Эразм), стремясь в чернечест-
ве быть бедными. Некоторые из выда-
ющихся монахов достигали высокого
церковного положения вне монастыря.
Епископами стали: Дионисий в Сузда-
ли, Ефрем в Переяславе, Исаия в Рос-
тове, Симеон во Владимире, Феок-
тист — в Чернигове.
Над постниками, затворниками, бес-
серебрениками, чудотворцами возвыша-
ются мученики: Евстратий (распятый в
Крыму на кресте в конце XI в. по при-
казу иудея, купившего Евстратия как
297
Мощи святых угодников печерских
Пещерная трапезная св. отцов. Гравюра
Швертфюрера. Конец 1850 гг.
пленного и требовавший от него отречь-
ся от Христа); Лукиан (его замучили та-
тары); Кукша (убили язычники-вятичи)
и многие другае, о которых нет никаких
письменных свидетельств и которые по-
гибли или были замучены в XIII в. во
время падения Киевского государства».
Скудные исторические сведения о
лаврских подвижниках восполнялись
устными преданиями богомольцев, кото-
рые дошли (частично) и до нашего вре-
мени благодаря тому, что ими (несмот-
ря на все их ^епрэавдоподобие) пользо-
вались монахи-экскуреоводы и записы-
вали мемуаристы. Так, Наталена Корю-
лева вспоминала, как посетившим пеще-
ры в начале XX века выпускницам Ин-
ститута ‘ благорюдных девиц монах «по-
давал напиться воды» из креста-черпа-
ка и при этом говорил: «Святой Марк
Грюбокопатель, который грюбы брэатии
копал в пещерках сих, пил из этого кре-
ста святого. Еды же никакой не употреб-
лял. И все же жил и тяжко трудился».
Особенно поразило ее предание о Ио-
анне Многострадальном, вкопаном в
землю по грудь: «Каждый год,— гово-
рил чернец,— сей святой прэаведник вхо-
дит в землю на маковое зерно. Когда
спрячется с головой, наступит конец све-
та и настанет Страшный Суд».
Известный общественный деятель из
Галиции Осип Назарук, посетивший
обитель в 1913 г., записал со слов мона-
ха-гида, будто «игумен Лавры давал поз-
воление на осмотр нагих тел угодников,
особливо раскольникам и католикам, что-
бы показать им, как следует складывать
пальцы при молитве: все угодники име-
ют правильно сложенные пальцы правой
руки, не так, как у католиков, которые
крестятся «всей лапкой, как грэаблями».
В 1643 г. митрюполит Петр Могила
канонизирювал всех угодников Лавры,
чьи мощи находились в Дальних и
Ближних пещерах, и долгое время они
почитались как святые автономной Ук-
раинской Церкви. Лишь в 1762 г. Рус-
ская Церковь внесла их в свои святцы.
Некоторые из них ширюко известны как
великие деятели христианской культуры:
Нестор-летописец, иконописец Алипий,
Агапит, врэач безмездный, 12 братьев,
стрюителей Великой церкви Лавры, ого-
рюдник Прохор Лебедник и др.
Особым почитанием богомольцев из-
давна окружены основатели Печерского
монастыря преподобные Феодосий и Ан-
тоний Печсрекие (первый из них кано-
низирюван в 1108 г., вторэой — лишь в
конце XIV или в XV ст.), игумены Вар-
лаам и Никон, подвижники Марк Пе-
щерник, Моисей Угрин, Иоанн Много-
страдальный, Никола Святоша, Исаа-
кий Юрюдивый, Иулиания, княжна Оль-
шанская, Евфросиния, княжна полоцкая
и преп. Илия, издавна отождествляемый
с былинным Ильей Мурэомцем.
298 хА
Мощи святых угодников печерских
Об особом настроении, постигающем
каждого, кто побывал в пещерах, писа-
лось на протяжении столетий немало ин-
тересного. Приведем лишь одно, принад-
лежащее перу известного украинского
историка Д. Бантыша-Каменского: «Не
буду описывать тебе, любезный друг,
сих пещер — ибо кому они не извест-
ны?! В глубоком молчании следовал я за
моим путеводителем по тесным и мрач-
ным переходам — поклонялся святым
страдальцам и угодникам Божьим — и
думал о вечности. Ах! Любезный друг,
мне кажется, что самый неверный дол-
жен опомниться и выйти из своего за-
блуждения при виде толикого смирения
и места толикой славы».
Об огромном значении лаврских пе-
щер в духовной жизни верующих пре-
красно сказал писатель Виктор Аскочен-
ский. Не вдаваясь в оценку его лично-
сти, скажем, что это, пожалуй, самая
блистательная мысль, которая когда-ли-
бо появлялась под его пером: «В Кие-
ве, кроме университета св. Владимира,
есть еще другое высшее училище —
преподобных Антония и Феодосия и
других печерских чудотворцев. Этот свя-
той университет — в пещерах киевских.
Сюда ежегодно стекаются многие десят-
ки тысяч слушателей со всех концов
России. Здесь они получают и просве-
щение, и исцеление не только от теле-
сных недугов, врачеванием которых за-
нимается и клиника университета, но и
от душевных, для уврачевания которых
бессильна ученая медицина.
Просвещение, приобретенное в учи-
лище св. Антония и Феодосия Печер-
ских, имеет свой особенный характер,
которым не может похвалиться научное
просвещение, получаемое в других шко-
лах. Этот особенный характер состоит во
всеобщей применяемости этого просве-
щения ко всем состояниям и случаям
жизни, по слову великого учителя наро-
Гробница преп. Антония. Гравюра
Швертфюрера. Конец 1850гг.
дон: «Благочестие на все полезно, иму-
щее в себе обетование живота вечного».
Наставники Печерского университета,
возлежа на своих кафедрах в глубинах
пещер, неотлением своих мощей поуча-
ют многому такому, чего нельзя вычи-
тать ни в одной книге, кроме божест-
венной книги Евангелия.
Самый воздух пещерных аудиторий
благоухает святынею. Здесь можно изу-
чить полный курс богословия и филосо-
фии, да философии не гегелевской, иг-
рающей отрицаниями, но гораздо выс-
шей, положительной, преобразующей
весь склад нашего ума и наших нравст-
венных действий. Здесь же, в пещерах,
родилась и русская история. Первый на-
ставник ее — преподобный Нестор —
получил даже от Общества истории и
древностей бронзовый диплом, который
и блестит над его гробом».
299
Музыка городская
Киевляне ревностно оберегали мощи
св. печерских угодников. В старинных
книгах П. Могилы и И. Галятовского
приводятся многие городские легенды о
Божьих карах, постигавших тех, кто по-
кушался на сохранность св. мощей.
Одним из позднейших свидетельств
традиционной ревности киевлян к святым
мощам являются записки Ф. Ясногур-
ского, который сообщает о возмущении
горожан решением Синода 1910 г. о пе-
ренесении в Полоцк нетленных останков
св. Евфросинии и ходивших по Киеву
слухах о последовавшем затем гневе Гос-
поднем. «На месте, в Полоцке,— пи-
шет он,— духовенство ждало чуда ис-
целения больных, но до сих пор никто
не заявлял о чуде благополучия, а наобо-
рот, читаем известие о чуде наказания.
После этого случая умер от тяжелой бо-
лезни митрополит Антоний, благословив-
ший перенесение мощей из Киева, а дру-
гое чудо наказания произошло в самом
Полоцке, когда этот город выгорел поч-
ти дотла». Подобные предания можно
услышать в Киеве и сегодня.
С другой стороны, в старых город-
ских газетах нередко встречаются сооб-
щения о ритуальном кощунстве и свято-
татстве, совершавшихся в пещерах раз-
ными темными личностями, стремивши-
мися навлечь на себя Божий гнев и удо-
стоиться благосклонного внимания и по-
кровительства нечистой силы. Городские
воры посещали пещеры на Пасху и ста-
рались украсть побольше монет, остав-
ляемых набожными людьми на раках св.
угодников. В случае удачи они рассчи-
тывали на «дьявольское везение» на про-
тяжении года. Среди пойманных свято-
татцев нередко оказывались и далекие от
уголовного мира горожане, стремивши-
еся разбогатеть любым путем.
Музыка городская— Во времена
городского самоуправления («Магдебур-
гии») городские музыканты составляли
свой киевский музыкальный цех (или
Братство музыкантов) и избирали из
своей среды на 1 год «старшего брата»
(цехмистра) и ключника (казначея). Ус-
тав музыкального цеха был утвержден
магистратом в 1677 г., само же музы-
кальное братство возникло несколько
раньше (в 1672 г.) и просуществовало
до 1875 г.
Литературовед А. Назаревский, изу-
чавший бумаги цеха 1728 г., писал, что
по уставу музыканты-братчики должны
были «брать умеренную плату за свой
труд, а странствующие и заезжие музы-
канты, а также и киевские, не входив-
шие в цех, не должны [были] играть ни
на свадьбах, ни в мещанских дворах, ни
в «шинковных домах». Если один цехо-
вик перехватит работу на свадьбе за
меньшую плату, то должен «отыграть
веселье», но все деньги отдать в виде
штрафа цеху («до скрини братское му-
зицкое»). За вступление в братство взнос
не больше талера. Все братчики должны
являться на сходки цеха по приказу цех-
мистра («старшего брата»), каждую пят-
ницу все вносят в братскую кассу по 8
грошей («по осмаку»). «Жебы с того в
церкви соборной Успения пресвятой Бо-
городицы свеча на фалу (на хвалу, во
славу. — А. М.) Божию горела».
В отличие от иных цехов, музыкаль-
ный был освобожден от всех налогов.
Магистрат шел на подобные поблажки
только потому, что музыкально образо-
ванный человек среди подольского ме-
щанства был в то время редкой птицей,
и городскому оркестру всегда не хвата-
ло опытных исполнителей. В 1790 г. в
музыкальном цеху насчитывалось 27 че-
ловек, тогда как портных было 218, а
сапожников — 428.
Кроме цехового оркестра, обслужи-
вавшего парады братчиков и свадьбы
простых граждан Подола, существовал и
Лх* 300 Ч?»
Музыка городская
более привилегированный коллектив —
городская, или магистратская, «капелия»
(капелла), официально подчинявшаяся
командующему городского войска (реги-
ментарю) и состоявшая при городской
кавалерии («Золотой корогве»).
П. В. Клименко, обследовавший ар-
хивные документы капеллы и издавший
в 1924 г. основательное сочинение о ее
деятельности в начале XIX века, пред-
полагал, что она возникла одновремен-
но с городской конницей в 1627 г. при
короле Сигизмунде III в виде своеобраз-
ного кавалерийского оркестра и на пер-
вых порах в ее обязанности входило при-
нимать участие в военных парадах 6 ян-
варя и первого августа (ст. ст.) и иг-
рать на приемах в честь высоких гостей.
В 1768 г. оркестр реорганизовали в
городскую капеллу при магистрате, ко-
торый взял на себя обязанность обеспе-
чивать музыкантов парадными мундира-
ми и рабочей униформой, закупать но-
ты и инструменты, выплачивать жало-
вание и содержать при капелле неболь-
шую школу. Со своей стороны, «капе-
лия» должна была в летнее время играть
на балконе подольской ратуши для го-
рожан, которые в хорошую погоду сте-
кались к стенам магистрата из Нижне-
го и Верхнего города огромными толпа-
ми и устраивали здесь своеобразные му-
зыкальные гуляния. Кроме того, «капе-
лия» ежедневно отряжала двух музыкан-
тов (трубача и литавриста), которые на
том же балконе играли вечернюю и ут-
реннюю зарю и давали знать горожанам
о наступлении полдня.
С появлением в 1830 гг. бульвара на
Канаве (теперешние ул. Верхний и Ни-
жний Вал) городская капелла почти еже-
дневно услаждала летом гуляющих го-
рожан. Военному оркестру, игравшему
обычно в Царском саду, трудно было
тягаться с подольской «капелией», и в
1830—1840 гг. жители Печерска, Ли-
пок и Верхнего города нередко прово-
дили летние вечера на Подоле, гуляя
под звуки «городской капелии» вокруг
Канавы, переходя с одного ее берега на
другой по мостикам.
Во время магдебургских церемоний
(6 янв. и 1 авг. по ст. ст.) магистратские
музыканты объединялись с цеховыми,
образуя единый городской оркестр. Они
открывали также движение магистрат-
ского войска. «Впереди,— пишет исто-
рик городской музыки Н. А. Богда-
нов,— шло 16 музыкантов — трубачи
и литавристы — и громадных размеров
барабан, за ними военный корпус: кава-
леристы на чудных, усыпанных серебря-
ными блестками лошадях, сами одетые в
атласные фиолетового цвета жупаны, по-
верх которых кунтуши из темно-зелено-
го сукна, все это, разумеется, обшитое
золотыми шнурами, а подчас и усыпан-
ное самоцветными каменьями. Затем шли
пехотинцы в высоких шапках, вооружен-
ные саблями и ружьями; потом магист-
рат, потом несметные толпы народа».
Хотя городской оркестр официально
состоял при кавалерии и подчинялся «ре-
гиментарю», он мало походил на военный.
В его репертуар входили популярные
оперные увертюры и произведения ме-
стных композиторов среди которых, как
отмечает Богданов, попадались «недур-
ные для того времени мазурки Модза-
левского и разные переложения
М. Ясинского».
«Капелия» располагала всеми инстру-
ментами симфонического оркестра и со-
стояла из 60 музыкантов. Она играла на
всех городских торжествах, на балах в
Контрактовом доме, в Городском те-
атре, давала концерты в редуте.
При лучших музыкантах состояли уче-
ники, числившиеся при школе капеллы.
Кроме того, была еще одна музыкальная
школа, основанная в 1768 г. Она суще-
ствовала на средства магистрата, имела
301
Музыка городская
свое помещение, свою библиотеку, свои
инструменты. Учеников для нее подби-
рали сами члены магистрата. Обыкновен-
но — из подольских сирот. «За это де-
ти,— пишет Богданов,— должны были
всецело и навсегда отдаться городу, слу-
жа в оркестре («капелии») пожизненно,
и во всем, как солдаты командиру, под-
чиняясь капельмейстеру». «Обучение не
имело никакой научной системы, но за-
то отличалось военною строгостью». В
1831 г. городская школа слилась с «ка-
пелиею» и ее учениками.
Н. А. Богданов почерпнул эти сведе-
ния из рассказов «старичка-музыканта
Григория Байкова, принадлежавшего не-
когда к составу магистратской капеллы
и жившего вполне обеспеченно за счет
магистрата, а теперь (т. е. в 1888 г., ког-
да появилась книга Н. А. Богданова.—
А. М.) отхватывающий на самодельной
скрипке веселые свадебные танцы» (т. е.
ради куска хлеба играл на мещанских
свадьбах). «Его воспоминания,— пишет
историк,— полны живейшего интереса
для того, кто пожелал бы познакомится
с музыкальным прошлым Киева».
При этом Богданов зафиксировал в
своей книге лишь небольшой фрагмент
из воспоминаний Байкова о роспуске го-
родской капеллы и состоявшей при ней
музыкальной школы в 1852 г.: «В об-
щем старожилы вспоминают о Магист-
ратской музыкальной школе с любовью,
как об учреждении, воспитывавшем без-
домных сирот, обучавшем их облагоро-
женному ремеслу и дававшем им даже
общее образование. В школе преподава-
лись, кроме музыки, математика, исто-
рия, география и языки.
В 1852 г. киевский голова Войтенко
нашел содержание музыкальной школы
обременительным для города и выразил
эту мысль на устроенном по какому-то
случаю банкете. Напрасно просвещен-
ные купцы Смородинов и Лакерда на-
стаивали на полезности содержания ор-
кестра и даже предложили для этой це-
ли свои денежные взносы. Войтенко не
соглашался с ними. «И больно было
нам,— говорит Григорий Байков,—
присутствовать в составе магистратско-
го оркестра на этом банкете, играть за-
здравные туши тем, кто нам пропел за-
упокойную».
Новейший историк киевской музы-
кальной жизни П. Клименко отмечает
заслуги в возрождении магистратского
оркестра после пожара 1811 г. и после-
довавшей за этим войны с французами
саксонца (возможно, из числа военно-
пленных) Готлиба Фихтнера. Он служил
его капельмейстером в 1814—1817 годах,
затем (в 1818—1824 гг.) прельстился бо-
лее легким хлебом капельмейстера улан-
ского Бугского полка, но с декабря
1824 г. вновь руководил «капелией», вы-
тягивая ее из очередного кризиса.
В 1820—1822 гг . капельмейстером
магистратского оркестра служил извест-
ный в свое время киевский композитор, ди-
рижер и скрипач Матвей Михайлович Ви-
горницкий, прославившийся как сочинитель
торжественных месс и музыки к массовым
театрализованным представлениям, — к
«Осаде Смоленска», например.
Исследуя историю магистратского ор-
кестра, П. В. Клименко приходит к та-
кому выводу: «По своим организацион-
но-музыкальным силам Киевская город-
ская «капелия» ни в чем не уступала дру-
гим по-европейски организованным ка-
пеллам Украины того времени и стояла
не ниже их. Ее нотное собрание, в ко-
торое входили также произведения вто-
ростепенных, но популярных европей-
ских композиторов (Далайрака, Керуби-
ни, Мегюля, Россини), а не только та-
ких знаменитостей, как Бетховен и
Глюк, свидетельствовало о тесной связи
Киевской музыкальной капеллы с музы-
кой Западной Европы.
302
Набережное шоссе
А вот украинского и русского музы-
кального элемента ей явно не хватало. Ко-
нечно, на свадьбах и иных «пиршествах»
этот украинский элемент преобладал, но
следов его не сохранилось, как не сохра-
нилось и данных про масштабы музы-
кального обслуживания капеллою Киева
[...] Но связь капеллы с «массами» ки-
евского населения для нас ясна. Про это
лучше всего говорит запрещение капелле
ходить по улицам со свадебными пере-
звами (элемент украинского свадебного
обряда.— А. М.). Таким образом, ка-
пелла обслуживала не только киевское
панство, но и мещанство того времени».
Мушкатная галка (мускатный
Цвет, мацис, мэс) — пряность, по-
лучаемая из присеменников (мягкой ко-
жицы), покрывающей часть семени му-
скатного дерева наподобие лепестков.
Как и сам мускатный орех, мацис ши-
роко использовался в XVIII—XIX ве-
ках для сдабривания блюд и напитков.
н
Набережное шоссе — дорога с ка-
менным покрытием, соединившая в на-
чале 1850 гг. Подол с новопостооенным
Цепным мостом. Для проложения ее
пришлось засыпать прибрежные яры,
сделать насыпи, построить мосты над ру-
чьями, укрепить откосы, сделать ограж-
дения над обрывами. Образовавшаяся
усилиями строителей длинная и узкая
терраса над Днепром приобрела доволь-
но живописный вид и стала излюблен-
ным местом прогулок горожан, и особен-
но подолян, которым после запустения
бульвара на Канаве негде было гулять.
Прогулки 1860 гг. по Набережному
шоссе описаны в романе «Тучи» И. Не-
чуя-Левицкого. С удовольствием вспо-
минает о них и проф. киевской акаде-
мии В. Певницкий: «Моим развлечени-
ем в период студенчества [1851—
1855 гт.], как развлечением и многих
моих товарищей, была почти ежеднев-
ная прогулка. В 4 часа дня, а летом по-
зднее, мы группами в два-три человека
отправлялись по Александровской [те-
перь П. Сагайдачного] улице, а потом
переходили от нее на Набережное шос-
се, по которому заходили иногда доволь-
но далеко. Набережное шоссе тогда
только что было устроено и содержалось
довольно чисто. Оно было местом 1уля-
нья чистой киево-подольской публики».
Из записей в студенческом дневнике
за 1859 г. архиепископа Иеронима Эк-
земплярского видно, чем именно привле-
кали горожан прогулки по совершенно
безлюдной в наши дни днепровской на-
бережной:
«Лучше всего люблю ходить на на-
бережную; там-то раздолье для мысли,
для мечты, и на душе так отрадно; смо-
тришь вдаль, и мысль невольно несется
далеко, забудешь обо всем. А смотришь
на Днепр, дух занимается от радостно-
го раздолья, какое представляет он сво-
им медленным, покойным течением. Так
тихо, не рябит, не шелохнется. Не шел
бы прочь, стоял бы и смотрел; а за Дне-
пром вдали синеется лес, какая-то де-
ревня, песчаные берега дальнего Днеп-
ра, налево — Вышгород, так живо на-
поминающий мне мою родину. Он еще
303 хЛ
Набережное шоссе
Набережное шоссе и панорама Подола. Рис. А. Баумана с фотографии И. Кордыша. 1882 г.
Набережное шоссе и Цепной мост. Рис. Соколова, 1869 г.
в тумане, но вот воздух мало-помалу
очищается, и Вышгород виден во всей
красоте. Хорошо, отрадно быть на на-
бережной часу в 12-м, но не знаю, не
лучше ли, не успокоительнее того быть
здесь вечерней порой».
304 •чА
На перекладных ехать
Прекращение гуляний по набережной
объясняется, прежде всего, упадком чув-
ства природы у современных киевлян.
Это общеизвестный факт. Но не стоит
забывать и о том, что сама набережная
стала обыкновенной транспортной трас-
сой. А под грохот грузовиков какая уж
там прогулка!
На ДОЛГИХ ехать — путешествовать
с комфортом, на собственных лошадях и
в экипаже, чтобы, приехав в другой го-
род, иметь свой выезд. В таких случаях
путешествующим приходилось делать
долгие остановки в пути (отсюда и на-
звание), чтобы лошади отдохнули (ког-
да ехали на перекладных, их меняли на
каждой станции).
В 1830—1840 гг. обеспеченные лю-
ди отправлялись в дальний путь на ше-
стерке добрых коней в покойной оффен-
бахской коляске. Но и в этом случае по-
ездка на долгих была чревата многими
неожиданностями.
Так, например, отправляясь в 1839 г.
на отдых в Одессу, жена помощника ки-
евского попечителя Вильгельма Карлго-
фа не подозревала, что ее поездка сов-
падет со знаменитой грозой 25—26 мая,
превратившей ее респектабельный вояж
в сплошной кошмар: «Во всю дорогу
ужасная гроза преследовала нас, черные
тучи беспрерывно висели над нашими го-
ловами и разрешались проливным дож-
дем, страшною молниею и сильными
ударами грома.
Гроза, лютейшая всех предыдущих,
разразилась вечером, и мы едва добра-
лись до ночлега. Это было в субботу;
евреи (очевидно, на заезде.— А. М.)
не хотели пустить нас, мы с трудом мог-
ли упросить их укрыть нас от непогоды
и провели ужасную ночь. Гроза не ути-
хала, буря свистела в окнах, удары гро-
ма потрясали корчму, и в соседней ком-
нате жиды громко молились. [Компань-
онка] мисс Доллен в отчаянье бегала по
комнате и размахивала руками; я без-
молвно сидела в углу, горько раскаива-
ясь, что затеяла эту поездку и решилась
добраться только до Умани и возвра-
титься [...]
Подъезжая к Киеву, мы повсюду за-
мечали следы опустошения. Проливные
дожди произвели наводнение, прорвано
было много плотин, много снесло мос-
тов. На Крещатике, где мы жили, вода
затопила нижние этажи и по улицам ез-
дили в лодках».
Ничего хорошего не сулила езда на
долтх и в засуху. Спасаясь от духоты,
ехали с опущенным верхом; пыль оседа-
ла на одежде и лицах. Один из очевид-
цев пишет, что царь Николай I, выйдя
из экипажа перед Святой брамой Ла-
вры, снял с лица толстую кору пыли и
привычным движением оббил полы мун-
дира. Естественно, такое случалось не
всегда, и чаще всего езда на долгих до-
ставляла путешественникам немало удо-
вольствий.
Одно из самых поэтических описаний
вояжей подобного рода оставил в своих
«Студенческих воспоминаниях» протоие-
рей Софийского собора Н. Флоринский.
(См. также Почтовое сообщение).
На перекладных ехать— Путеше-
ственники, не располагавшие временем
для длительных остановок в пути, мог-
ли прибегнуть к услугам казенных стан-
ций на почтовых трактах.
Для этого необходимо было обзавес-
тись формальным предписанием властей
— подорожной, обязывающей станцион-
ных смотрителей отпускать путешествен-
никам свежих лошадей для их дальней-
шей поездки. Станции (дом с конюшня-
ми) располагались на почтовых трактах
через каждые 20—30 верст. «Счастли-
вый обладатель такого предписания,—
писал немецкий изобретатель В. Сименс
305
Надувательство
о своем путешествии в Петербург,— так
называемой подорожной, получал, если
у него не было собственного экипажа, не-
большую тележку без рессор, верха и то-
му подобной роскоши, запряженную
тройкой обыкновенно недурных лошадей
[...] Сиденьем путнику служил зауряд его
собственный чемодан или же вязка со-
ломы. И таким образом пускаешься в
путь-дорогу, галопом, вплоть до следу-
ющей станции, если, конечно, сопровож-
дающая путника молва в достаточной ме-
ре превозносит его щедрые «на-чай».
Для такой езды на почтовых нужна
известная сноровка. На сиденьи нужно
держаться совершенно свободно и в по-
ложении, сильно наклоненном вперед,
так чтобы собственный спинной хребет
до некоторой степени служил своего ро-
да живой рессорой, предохраняющей
мозг от сильных сотрясений при быст-
рой езде по не всегда безукоризненным
дорогам. Если пренебречь этой предо-
сторожностью, неминуемо вскоре явит-
ся страшнейшая головная боль.
Впрочем, сноровка к почтовой езде,
не лишенной даже известной приятнос-
ти, приобретается быстро; ухитряешься
даже крепко спать в этом колеблющем-
ся положении и инстинктивно парализо-
вать действие ухабов и рытвин целесо-
образными телодвижениями. При необ-
ходимости двоим пользоваться этой «те-
легой», пассажиры обыкновенно связы-
вали друг друга ремнем, чтобы несколь-
ко регулировать тряску и предохранить
свои головы от столкновения.
Я лично, впрочем, нашел, что, не зло-
употребляя такого рода ездой, можно пе-
реносить ее хорошо. Конечно, курьеры,
которым по целым неделям, день и ночь
без отдыха приходилось ехать на почто-
вых, не раз платились за это жизнью».
В середине XIX века на больших
почтовых трактах пустили дилижансы.
(См. также Почтовое сообщение).
Надувательство — этому слову
предшествовало выражение «надувание
мяса». В 1889 г. газ. «Киевлянин» пи-
сала по этому поводу так: «Для того,
чтобы придать мясу лучший вид, наши
мясники надувают его воздухом при по-
мощи небольших трубочек, в которые
воздух вдувается иногда мехами, а по
большей части ртом [...] Такой способ
обработки мяса прямо направлен к об-
ману прокупателей, т. к. при этом мяс-
ники продают им худшее мясо за луч-
шее». Впоследствии этим словом стали
называться не только махинации с мя-
сом, но всякие иные нечестные сделки.
Наказание учеников— Авторы
трехтомной истории Первой гимназии,
останавливаясь на мерах поддержания
дисциплины, отмечают большое разно-
образие применявшихся в ней мер воз-
действия: «Чаще всего [в журналах]
встречаются записи [о наказаниях] за ле-
ность и за отказ отвечать по тем или
иным предметам.
За леность наказания варьировались
от простого выговора и усаживания за
штрафной стол, оставлений без обеда и
отпуска до наказания розгами и заклю-
чения в карцер на три дня. За отказ от-
вечать провинившиеся лишались обеда
или какого-нибудь блюда. Проступки бо-
лее серьезные наказывались розгами или
заключением в карцер на продолжитель-
ное время, даже на целую неделю.
Сурово наказывались поступки про-
тив нравственности, грубость, побеги из
помещений пансионов. Так, один из вос-
питанников, уличенный в чтении непри-
личных стихов, был наказан розгами,
другой, бежавший из пансиона и приве-
зенный обратно матерью, тоже наказан
розгами, третий за удар по лицу това-
рища посажен был в карцер на два дня
«на хлеб и на воду».
Точно так же за неприличное пове-
рх 306
Наказание учеников
дение в классе один из воспитанников
был посажен директором в карцер на два
дня; другой воспитанник за похищение
тетради у товарища посажен на два дня
за «черный» [штрафной] стол; воспи-
танник, похитивший перочинный ножик,
был высечен розгами; самовольно отлу-
чившийся со двора был заключен в кар-
цер на три дня.
Один из воспитанников за похищение
музыкальной табакерки был наказан
розгами, с доведением до сведения выс-
шего начальства. Воспитанник, пойман-
ный с курительной трубкой был остав-
лен на три дня «на хлеб и воду».
«Приходящих» учеников задержива-
ли в классах после уроков, заставляя их
заниматься сверхурочно 2—3 часа, и
лишь после этого отпускали домой обе-
дать. Дежурившие в пансионных столо-
вых ученики старших классов обычно
злоупотребляли этой формой наказания
(лежавшей, к тому же, за пределами их
компетенции), отбирали у малышей са-
мые вкусные блюда.
В церковных училищах нравы были
попроще, а наказания суровее. «Учите-
ля, а особенно ректор и инспектор (уезд-
но-приходского училища.— А. М.),—
писал протоиерей П. Троцкий в своем
очерке нравов старой бурсы,— казались
ученикам, особенно низших классов, ка-
кими-то неземными существами. Такой
страх и рабское уважение они вызывали
особого рода надутостью [...] а также и
своими правами наказывать детей почти
бесконтрольно, чем многие из них поль-
зовались очень усердно. Был один слу-
чай, отмеченный уже в училищной офи-
циальной бумаге, такого рода, что одно-
го ученика учитель так высек розгами,
что тот через несколько дней и Богу ду-
шу отдал.
Сечь бедных учеников в одну лозу, а
иногда в две, по тогдашнему выражению,
бить по рукам лозою или толстою ли-
нейкою (что называлось: давать пали)
собственноручно, а иногда через класс-
ных цензоров, обыкновенно дюжих уче-
ников, ставить на колени, иногда даже
на посыпанную гречиху и с какими-ни-
будь тяжестями в руках, драть детей за
волосы, за уши, бить по голове, трепать
по щекам, а иногда и до крови, было в
обычае в нашей пресловутой бурсе. По-
тому не удивительно, что в те времена
слова «учитель идет», «смотритель идет»
наводили панику на детей; отсюда по-
нятно, почему учителя того времени дер-
жали самые многолюдные классы в по-
рядке и мертвой тишине».
Впрочем, и в светских начальных
школах 1830—1840 гг. дела обстояли не
лучше. И здесь учителя добивались по-
слушания и прилежания самыми жесто-
кими методами. «Смотрителю,— вспо-
минал в 1865 г. о нравах Киево-Подоль-
ского дворянского училища Я. Загор-
ский,— донесут, что кто-либо из уче-
ников его училища ходил по улицам в
расстегнутом сюртуке, гулял в город-
ском саду без родителей, был в театре,
играл на улице в мяч и, Боже сохрани,
307 хх
Наружное образовали
ходил купаться, дрался с мальчишками
на улице, был не в своей церкви, ездил
или ходил на какое-либо общественное
гуляние, на базар...
Все это считалось преступлением, вле-
кущим за собою телесное наказание. За-
пачканные руки, разорванный сюртук,
длинные волосы, отсутствие пугови-
цы,— все это возбуждало гнев смотри-
теля, навлекало на виновных наказания
более или менее строгие, повторяю, смо-
тря по степени настроения духа смотри-
теля... Кроме палочных ударов были еще
[такие] наказания: стоя на коленях, дер-
жать в обеих руках толстые книги, бить
поклоны, оставаться без обеда иногда
целую неделю.
Иногда наказанный ученик по прика-
занию смотрителя с воплем от собствен-
ной боли наказывал другого, и оба горь-
ко рыдали, а смотритель кричал, не под-
бирая более или менее приличные слова
для брани и внушения своим питомцам...
Все это разражалось в большей мере
над детьми, коих родители были бедны
или без весу в обществе, мало или во-
все незнакомы смотрителю. У этих бед-
ных детей не находили способностей и
благонравия. Они редко выбирались в
старшие ученики и садились на первых
скамейках, так что упадали духом и, за-
гнанные, не веря в свои способности, пе-
реставали усердно заниматься и неред-
ко обращались в действительных ленив-
цев. Их умственные способности глохли
понемножку, и родители, не видя поль-
зы в их воспитании, прекращали даль-
нейшую науку и помещали их в военную
службу или определяли в какую-нибудь
канцелярию».
В первые годы правления царя Алек-
сандра II среди учителей и родителей по-
слышались голоса, требовавшие уничто-
жения варварской системы воспитания
розгами. Лидером противников телесных
наказаний в гимназиях стал новый по-
печитель Киевского учебного округа из-
вестный хирург Н. И. Пирогов. Он про-
вел большую работу среди учителей, но
добиться полной отмены телесных нака-
заний ему не удалось.
Против «либеральных» планов попе-
чителя восстала оппозиция во главе с
большим поклонником розги инспекто-
ром (а потом и директором) Второй гим-
назии Пристюком и добродушным, мяг-
косердечным директором Первой гимна-
зии Делленом, который просто не мог
представить себе порядка без розги. Оп-
позиция добилась сохранения за учите-
лем права требовать физических мер воз-
действия на ученика, но, со своей сто-
роны, попечитель внес в правила о фи-
зических наказаниях столько ограниче-
ний и дополнительных условий, что вос-
пользоваться ими стало практически не-
возможно. (См. также Субботник, Роз-
ги).
Наружное образование — выра-
жение, употреблявшееся в Институте
благородных девиц тогда, когда речь шла
об умении одеваться и держать себя на
людях. (Очевидно, по аналогии с выра-
жением «наружное благоустройство» го-
рода, улицы, усадьбы, — т. е. устрой-
ство водопровода, тротуаров, скверов,
клумб и т. д.).
«Благородное воспитание» стояло во
главе угла всей программы институтско-
го обучения. На этом особенно настаи-
вала в свое время учредительница эли-
тарного образования в России Екатери-
на II. Она считала что главная задача
дворянского Сухопутного корпуса и
Смольного института для девочек —
«произвести способом воспитания, так
сказать, новую породу, или отцов и ма-
терей, которые бы детям своим те же
прямые и основательные правила в серд-
це вселить могли, кои получили они са-
ми, и от них дети передали бы своим де-
Лх 308
Наружное образовани
тям, и так, следуя из родов в роды, в
будущие века». Царица предполагала,
что это особое воспитание вселит в серд-
ца дворянской молодежи любовь к уче-
нию, труду и иные добродетели.
Уже в самих августейших инструкци-
ях четко прочитывалась мысль, что, в от-
личие от «простого», в благородном ин-
ституте нравственному воспитанию будет
уделяться несравненно больше внимания,
чем общему образованию. И действи-
тельно, институток воспитанницами назы-
вали чаще, чем ученицами и, как пишет
историк заведения М. Захарченко, им
всячески внушали мысль, будто первей-
шая их обязанность — «приобретение
сведений не столько ученых, сколько об-
щих, энциклопедических». (Своеобраз-
ное понимание энциклопедичное™!).
Особенно оберегались институтки от
утомительной надокучливости учителей
физики и естетственной истории, кото-
рым настоятельно рекомендовалось «со-
общать ученицам только самое любо-
пытное из преподаваемых ими наук и по-
лезное в общежитии и домашнем быту».
Словом, начальство делало все от него
зависящее, чтобы наполнить души вос-
питанниц института «благородными чу-
ствами», привить им высокие душевные
качества. Но как и всякий иной, «ин-
ститутский утопизм» на практике обо-
рачивался карикатурой.
Воспитанием институток занимались в
основном свои же малообразованные вы-
пускницы, начальницами служили от-
прыски старинных русских дворянских
родов, которые прививали своим воспи-
танницам барские манеры и претензии
на «аристократичность». Разумеется,
они отличались хорошим воспитанием,
умением держаться в обществе, но при
этом их сразу можно было узнать по
особой жеманности и шаблонным свет-
ским манерам.
Многие видели в их поведении одно
кривлянье, само имя «институтка» вос-
принималось как насмешливая кличка.
Большую неприязнь к ним питал писа-
тель Иван Нечуй-Левицкий и в своем
романе «Тучи» сделал из них настоящее
посмешище. Над их хваленым «наруж-
ным образованием» посмеялся в свое вре-
мя и сам генерал-губернатор Драгомиров.
Об этом удивительном эпизоде в ис-
тории киевских нравов Наталена Коро-
лева рассказывает так: «Драгомиров,
увековеченный известным художником
Репиным на популярной картине «За-
порожцы пишут письмо турецкому сул-
тану»,— человек со стихийным запо-
рожским характером, дал институткам
юмористический приказ приветствовать
его не поклонами и реверансами, но, ос-
тановившись, по-военному «сделать
фронт» и, улыбаясь, провожать глазами.
Сам он отвечал девицам также по-воен-
ному, отдавая честь.
Этот приказ принес немало хлопот
институткам и педагошческому персона-
лу. Двигаться, ходить, кланяться, здо-
роваться, танцевать и т. п. учили осно-
вательно, по 6 часов в неделю. Учитель-
ницей этих искусств была госпожа Ата-
монова, бывшая балерина. Но ни она и
никто из воспитательниц не знали, как
военные приветствуют свое начальство.
В то таинство были посвящены во
всем институте только две особы. Пер-
вый — так называемый «солдат», чье
имя знал один лишь Господь Бог. Он
топил институтские печи и был старым
армейским инвалидом. Другой — заве-
дующий хозяйственной частью. Уволен-
ный в отставку полковник кирасирского
полка Артур Александрович Унгер. Как
говорили его враги,— Петербург предо-
ставил ему возможность поправить свои
дела за счет казны.
Полковник позванивал шпорами, бли-
стал мундиром и быстро завоевал симпа-
тии институток, ликвидировав ненавист-
309
Нищие
ный им красный кисель, глиняные круж-
ки к чаю и сравнимые по противности
лишь с морской болезнью котлеты. Вме-
сто них на институтских столах появилась
дичь, жареные курчата, фрукты а вмес-
то «тупого» чая с молоком — белый ко-
фе, подаваемый в пристойных стаканах.
Так вот, и в этом «драгомировском
случае» господину полковнику суждено
было сыграть видную роль. За полчаса
до вечернего кофе институток отправля-
ли в зал, ставили подальше одну от дру-
гой, чтобы просматривалась, как на тан-
цах, вся фигура. Классная дама скром-
но садилась в уголок, а посреди зала,
точно на военном параде, блестел мун-
диром полковник и, как на учениях, ко-
мандовал: «Здравия желаю, девицы!
Смир-р-р-но! Равнение напра-во!»,
«Правое плечо вперед!» и т. д. Смеху
был полон зал.
Премудрость эта была не под силу
институткам, но новый учитель не терял
терпения, не возмущался их бестолково-
стью, и казалось, эти вечерние упраж-
нения с хорошенькими барышнями за-
бавляли его не меньше, чем самих ин-
ституток.
Ловкий полковник получил еще удо-
вольствие от того, что Драгомиров силь-
но смеялся, узнав про его педагогику, и
выразил ему благодарность за «пример-
ное муштрование амазонок». Да и сами
«амазонки» получи_\и от галантного вель-
можи по полфунта хороших шоколадок
в красивых бомбоньерках. «Не по чар-
ке ж водки давать им за рвение!» —
сказал Драгомиров». (См. также Ин-
ститутки ).
Нищие— Киев издревле благоволил
к нищим. В его нищелюбии проявлялось
не только человеческое сочувствие к
обездоленным, но и особенное, чисто
христианское понимание смысла их уча-
стия в общей жизни.
В представлении древних киевлян и
мещан относительно более поздних эпох,
скажем, XVII—XVIII и первой полови-
ны XIX века, между щюсто бедным че-
ловеком и нищим-побирушкой была глу-
бокая пропасть. Для впавших в бедность
бездомных сограждан строили «шпита-
ли», в цеховых братствах собирались для
их нужд деньги. Люди же, «зарабатыва-
ющие» на жизнь подаянием, жили от-
дельно, в особых нищенских общинах.
Одна из них, созданная еще магис-
тратом в конце XVIII века, просуще-
ствовала на Юрковице целое столетие и
была описана видевшим ее в 1886 г. кор-
респондентом газ. «Киевлянин»: «Ни-
щие, поселившиеся на Юрковицах, жи-
вут не только по квартирам, но частью
и в «общинных домах», выстроенных
неизвестно кем сто лет назад или около
того. Настоящего хозяина эти дома не
имеют, а считаются собственностью жи-
вущих в них, пользующихся здесь при-
ютом бесплатно.
«Общинные» дома сохранились толь-
ко на Юрковицах, на других окраинах
города их нет, и трудно сказать с уве-
ренностью, были ли когда-либо. Да и
здесь, на Юрковцах, эти дома приходят
уже в ветхость и постепенно, один за
другим, сносятся по распоряжению по-
лиции. Пройдет еще несколько лет, и,
вероятно, не останется ни одного из этих
немых свидетелей старины».
Еще более интересные факты опуб-
ликовал в ж. «Киевская старина» за
1883 г. П. Ефименко. По его сведени-
ям, очевидно, еще в начале XIX века
существовала «обширная организация,
охватывающая всех нищих Украины».
По своей структуре она напоминала
цех и фактически была неофициальным
(незарегистрированным в магистрате)
ремесленным товариществом («нищен-
ским цехом») со своим «нищенским цех-
мистром», кассой и статутом, четко оп-
♦ 310
Нищие
Нищая братия у лаврской стены в Киеве. Рис. В. Навозова. 1888г.
ределявшим права и обязанности всех его
членов. «Главнейшие правила и обычаи,
соблюдаемыми членами нищенского це-
ха,— пишет историк, опираясь на ста-
тут существовавшего в его время слуц-
кого цеха,— следующие: каждый член
именуется товарищем. Для вступления в
цех обязательно соблюдаются некоторые
условия.
Прежде всего, всякий, имеющий пра-
во на нищенство, т. е. имеющий какие-
либо телесные недостатки и увечья, обя-
зан пробыть известное время учеником
у нищего-товарища, причем он вписы-
вается в особую тетрадь и обязуется вно-
сить в цеховую братскую кружку опре-
деленную плату. Срок обучения обык-
новенно 6-летний и плата 60 коп.; но
желающие могут сократить этот срок,
тогда возвышается и «вписовая» плата,
иногда до 8 руб. в год.
Переименование ученика в товарища
совершается с особою церемониею. Уче-
ник приводится в собрание нищих. По-
сле приветствия с обеих сторон, цехми-
стер экзаменует ученика в знании мо-
литв, нищенских кантов и нищенского
языка; затем ученик обязан поклонить-
ся и поцеловать руку каждому присут-
ствующему в собрании товарищу-нище-
му и уже тогда получает право имено-
ваться таким же товарищем. В заклю-
чение делается угощение за счет нович-
ка, и здесь он первый раз садится ря-
дом с другими.
Нищенский цехмистр избирается на
неопределенное время и большею частью
из слепых нищих; он собирает цех для
нужных дел и для наказания, между про-
чим, виновных. Наказания виновных со-
стоят большей частью в покупке воска
(для братской свечи), но в прежние вре-
311
Нищие
мена практиковались и телесные наказа-
ния. Но самым большим и позорным на-
казанием считается обрезывание торбы,
т. е. нищенской сумы; этим обрядом ви-
новный лишается права на нищенство.
Для хранения и расхода цеховых сумм
избирается ключник. Собрания нищих
бывают экстренные и ежегодные. По-
следние приурочены к определенному
дню — понедельнику первой недели Ве-
ликого поста или Троицыну дню. Вооб-
ще цеховые нищенские суммы расходу-
ются большей частью на церковные по-
требности».
Огромный киевский нищенский цех
обойтись лишь цехмистром и ключником
не мог. По воспоминаниям старожилов,
здесь были еще мужские и женские
«отоманы», «соцьки» (сотники) и «де-
сяцьки» (десятники). Избирались они
по-казацки, на общем сходе в таборе в
день «весеннего Николая» (9 мая ст. ст.)
у леса под Броварами. Здесь же проис-
ходили суды, выдавалось «приданое»
для тех, кто обзаводился семьей, и вы-
делялась паевая доля для выбывавших
из братства. На этих сходках происхо-
дили также банкеты.
Один из нищих-сторожилов, которо-
му в 1870 гг. было более ста лет, вспо-
минал, что в старые годы майские пиры
нищих под Броварами отличались боль-
шой пышностью, и в середине табора
можно было видеть «целые горы и
столбцы разных «пряженых», «смаже-
ных» и т. д. печений [мясных яств],
между которых был и «стовпець коржей
з чоловжа заввишки».
Украинские нищенские корпорации за-
ботились о патронируемых ими церквях,
но был ли у них «свой» братский храм
в Киеве, неизвестно. В свою очередь ду-
ховенство устраивало для них торжест-
венные трапезы на храмовых праздниках.
На поминках в частных домах для ни-
щих накрывались отдельные столы.
В старом, «дожелезнодорожном» Ки-
еве нищие оказывали горожанам даже
своеобразные ритуальные услуги. Каж-
дую субботу они являлись в дома за-
житочных мещан с раннего утра, чтобы
богобоязненные их хозяева имели воз-
можность начать этот день с доброго де-
ла и совершить нечто душеспасительное,
не выходя на улицу. Ритуал этот имел
важное значение еще и в том смысле,
что в субботу подавали и брали милос-
тыню за упокой умерших родственников.
Нищенство составляло важный мо-
мент и в ритуале паломничества, и сама
атмосфера Лавры способствовала возве-
личению бедности, поэтизации и мифо-
логизации нищеты. Недаром в старые
времена знакомство со святынями Пе-
черского монастыря начиналось с напи-
санного на створке монастырских ворот
образа Иоанна Милостивого, раздающе-
го серебро нищим. На другой створке
была сцена с богачем и Лазарем. Эти
упоминаемые в записках П. Алейского
старинные изображения на воротах Тро-
ицкой надвратной церкви напоминали
всем, приходящим на богомолье, что
путь к святости начинается с милосер-
дия, сострадания и подаяния. Как бы ни
был беден сам богомолец, он всегда ста-
рался хоть чем-то оделить нищего. (В
киевских пекарнях изготовлялись ма-
ленькие сушки, чтобы богомолец-бедняк
мог на своем пути оделить милостынею
каждого нищего).
В XIX веке Лавра оставалась един-
ственным местом в Киеве, где нищие
оказывались в центре всеобщего внима-
ния. Здесь их не прятали, не оттирали
на второй план, но, напротив, их при-
сутствие всячески подчеркивали. В их
распоряжение был предоставлен крытый
переход от Ближних к Дальним пеще-
рам, и это тоже имело свой символиче-
ский смысл: прежде чем попасть к свя-
тым угодникам, богомолец должен был
312
Нищие
пройти через эту впечатляющую галерею
земных лишений, бед и несчастий, во-
площенных в живых образах киевских
нищих. «Вся сия длинная вереница ни-
щих и увечных по обеим сторонам де-
ревянной галереи,— писал А. Муравь-
ев,— есть как бы одна живая строка
Евангелия, начертанная человеческими
буквами: «Блажени милостивии, яко ти
помиловани будут». Иван Нечуй-Ле-
вицкий в повести «Киевские нищие»
сравнивал эту галерею с адом: «Каких
нищих, каких калек там только не бы-
ло! Тут стояли молодые слепцы и слеп-
чихи, с детства потерявшие зрение, с
малыми поводырями, стояли безглазые
сельские бабы и деды, мещане из Кие-
ва и из других городов.
Калеки выставляли свои обрубки, т. е.
руки и ноги без пальцев, напоминавшие
куски красного мяса, облепленного крас-
ною сухою кожей [...] На одной ступень-
ке маячил уже пожилой человек с огром-
ною головою, но ростом не более арши-
на, на детских ножках. Около него си-
дел долговязый солдат без ушей, с об-
рубленными по колена обеими ногами,
зашитыми в кожаные узкие штаны. Он
опирался на два коротеньких костыля
обеими подмышками. Вся эта галерея, с
верху и до низу освещенная с одной сто-
роны от Днепра, напоминала ад с изу-
родованными насмерть людьми от не-
слыханно страшных адских мучений».
Большой знаток киевского быта, по-
эт А. Афанасьев-Чужбинский, расска-
зывая о своей дружбе с Т. Шевченко,
упоминает и о том, что, увлекаясь мод-
ным в годы их молодости бытописатель-
ством, они интересовались вожаками ни-
щенского мира и обнаружили явные при-
знаки упадка и вырождения старинных
корпораций:
«У нищих существуют или существо-
вали свои корпорации, и в той или иной
группе все зависело от атамана или стар-
шины, который обращался со своими по-
братимами деспотично.
Один слепой дед зверской наружно-
сти, который мог скорчить самую сми-
ренную рожу и который гудел, как боч-
ка, в минуты гнева и едва ли не пищал,
когда клянчил у прохожих, — возглав-
лял небольшой кружок нищих, больно
лупил их огромной дубиной, не разби-
рая правого и виноватого.
Чаще всего случалось это в то время,
когда оканчивалась обедня, а до все-
нощной было еще далеко. Мы, бывало,
часто спрашивали у нищих, зачем они
терпят такого забияку, но нам отвечали:
«Пусть уж дерется, недолго осталось, на
Маковея (1 августа ст. ст.— А. М.) вы-
берем нового».
С распадом старых цеховых порядков
нищенские братства также претерпели
существенные изменения. В таком горо-
де, как Киев, где подаяние было возве-
дено в культ и служило символом хри-
стианского милосердия, организации ни-
щих не распались, но их вожаки сумели
превратить свои преимущества в источ-
ник личного обогащения.
Со временем о выборных цехмистрах,
атаманах и сотниках забыли, а всеми де-
лами нищенского мира стали заправлять
так называемые «премьеры» или «пер-
вачи». «У них,— пишет певец А. Вер-
тинский про самую мощную корпорацию
лаврских нищих,— были свои законы,
своя этика и свои порядки.
Лучшие места, поближе к воротам
[Лавры], занимали «премьеры», «перва-
чи». Некоторые из них были далеко не
бедны, имели даже свои собственные до-
ма где-нибудь на Шулявке или Соломен-
ке. Сидя тут по 10—12 лет, они накап-
ливали себе большие состояния и обза-
водились семьями, а на все это [попро-
шайничество] смотрели как на службу».
В городе говорили, что у них можно
получить немалые деньги в долг под за-
* > 313
Нищие
Премьеры, первачи («Осколки», 1883 г.).
клад. Время от времени в прессе дейст-
вительно появлялись сообщения о заве-
щаниях нищенствующих богачей или о
получаемом их дочерями приданом, под-
тверждающие справедливость подобных
слухов.
Мнимые нищие и их богатства в кон-
це XIX века заинтересовали писателя
Ивана Нечуя-Левицкого, он старатель-
но изучил этот вопрос и в своей уни-
кальной бытописательной повести «Ки-
евские нищие» подтвердил факт суще-
ствования своеобразной аристократии
среди уличных попрошаек, хотя, по его
мнению, особо богатых людей здесь не
было. Так же, как и внушительных до-
ходных домов, многотысячных капита-
лов, богатых приданых.
В повести представлен «премьер» из
лаврского перехода, бывший чиновник
Губернской канцелярии Денис Поликар-
иович Кмита, бросивший службу ради
более прибыльного промысла уличного
нищего. Он действительно ловко имити-
рует бедность, носит какие-то декоратив-
ные лохмотья, ездит в Лавру на извоз-
чике, имеет собственную усадьбу на
Шулявской улице и даже сдает комна-
ту в наем. К тому же он нанимает слу-
жанку, а дочь его учится в гимназии.
Но если разобраться хорошенько, до-
мик его трудно назвать доходным, а при-
даное богатым. Сам он человек просто-
душный, а дочь — красавица и большая
умница. Автор упорно подчеркивает, что
чиновник Кмита занялся нищенским про-
мыслом не от хорошей жизни и, обма-
нывая добрых людей, все же не погряз
в пороках и грехах. Под влиянием доче-
ри и ее жениха он оставляет свое доход-
ное «премьерство» и вновь возвращает-
ся к скромной жизни чиновника.
Таково мнение Ивана Нечуя-Левиц-
кого. И с таким, как он, знатоком ки-
евского быта трудно не согласиться, хо-
тя его чисто народническое нищелюбие
позволяет предполагать, что некоторые
острые углы «премьерского» быта им
были сознательно сглажены.
Недобросовестное нищенство, свившее
себе гнездо в Лавре, нередко запускало
свои щупальца и на улицы города. Впро-
чем, это было уже не попрошайничество
в буквальном смысле, а скорее жульни-
чество, срабатывавшее такие утончен-
ные методы вымогательства, о которых
настоящие бедняки едва ли догадывались.
Нищенствующие дельцы использовали
для своих проделок беспризорных детей,
создавали команды псевдобеженцев, ору-
314 -
Нишуки
довали подложными письмами и, если им
везло, действительно обогащались. Об
этом свидетельствуют многочисленные
публикации в прессе.
В одной из заметок газ. «Киевлянин»
за 1890 год сообщается о таком любо-
пытном случае: «На одной из киевской
окраин находится прекрасный каменный
дом, стоимостью около 20 тысяч руб-
лей, принадлежащий нищему, выпраши-
вающему возле костела копейки и кусоч-
ки хлеба. Кроме дома, нищий этот вла-
деет также 60-тысячным капиталом, но,
несмотря на это, одевается в лохмотья и
спит в конуре на жесткой слолме; дом
же его всегда стоит пустым. Недалеко
от этого нищего живет другой нищий,
нисколько не уступающий первому как
по материальным средствам, так и в об-
разе жизни».
Таких нищенствующих богачей в ста-
ром Киеве было, очевидно, немало. Ес-
тественно, сто тысяч на улице не выпро-
сишь, даже за 10 лет. Богатства «пер-
вачей» наживались на аферах и эксплу-
атации бедняков, подпавших под их вли-
яние и власть. Они-то и составляли ос-
новную массу действительно бедных и
обездоленных людей.
Нищий городской ПОЭТ — типич-
ная для жизни старого города фигура
«отвергнутого обществом дарования».
Среди скитающихся по кабакам поэтов
иногда попадались истинные таланты, но
чаще всего это были обыкновенные не-
удачники или воинствующие графома-
ны. Всегда находились горожане, жела-
ющие продемонстрировать свое сочувст-
вие к «непризнанному гению», другим
просто нравилось послушать на досуге
нечто «возвышенное».
Одного из антиков такого рода на-
ходим в мемуарах певца А. Вертинско-
го: «В мои гимназические годы по Ки-
еву ходил человек с осанкой профессо-
ра, в весьма живописных и даже не-
сколько «театральных» лохмотьях, с
большой суковатой палкой и сиплым,
пропитым голосом предлагал прохожим
тоненький сборничек стихов. Прохожие
покупали из жалости. Это был скрытый
вид попрошайничества.
Сборничек назывался весьма жалоб-
но: «Увядший букетик». А автор его —
известный всему Киеву пьяница, некий
Пучков, бывший студент и окончатель-
но опустившийся алкоголик. Стишки бы-
ли весьма мизерабельные:
Увял букетик мой. А сколько жизни
было
В его зелененьких листочках и
разноцветных лепестках!
И все увяло, все отжило!
К сборнику этому больше подходило
другое название — «телячьи нежности»,
например, — но нас удовлетворял и
«Букетик». Отпечатан он был в типо-
графии и кормил автора, вернее, поил,
довольно долго, года три. Продав штук
пять экземпляров, он шел на базар в
«обжорку» и напивался. Мы, гимнази-
сты, покупали у него эту книжку «прин-
ципиально», чтобы показать мещанам,
до чего они довели «поэта»! У каждого
из нас было по нескольку штук этого
«Букетика».
Свою вступительную речь «поэт» на-
чинал так: «Пардон, мсье! Волею судеб
оказался я вне бортов общественного по-
ложения. Скитаюсь в океане бурь и не-
взгод. Нуждаюсь в сентиментальной
поддержке, ибо нет ни сантима. Донэ
муа кельк шоз пурбуар!» И мы давали
последние пятаки, сбереженные от зав-
траков. Надо же было поддержать ис-
кусство».
Нищуки — сироты, жившие, учивши-
еся и получавшие воспитание в шпита-
лях или, как позже говорили, «приход-
315
Новый год
ских школах» при киевских церквях. Там
они учились, ходили на клирос, пели, чи-
тали, подметали церковь, зажигали и ту-
шили свечи, звонили на колокольне, бу-
дили прихожан к заутрене.
Сострадательные прихожане по оче-
реди занимались ими, мыли, кормили и
одевали. Подаяние школярам отличалось
от обычного и носило ритуальный харак-
тер. «Как-то, помнится,— писал по-
дольский старожил,— когда мы рабо-
тали в мастерской, часу в пятом попо-
лудни, являются к нам во двор пять
мальчиков-школьников, живших у на-
шей приходской церкви, и начинают петь
кант св. Димитрия Ростовского «Иису-
се мой прелюбезный!».
Пели очень хорошо, а пока они пели,
бабушка уже приготовила им угоще-
ние — обед на раскинутом на дворе ряд-
не. По окончании обеда один из маль-
чиков прочитал благодарственную мо-
литву, и мальчики снова запели другой
кант : «Коль славен наш Господь в Си-
оне». Отпуская детей, бабушка сказала
им: «Деточки, приходите в субботу, я
вам головки вымою, дам чистые рубаш-
ки и штанцы [...]
Наступила суббота. Когда на магис-
тратских часах пробило три, являются
нищуки к нам на двор. Обед для них
уже готов — также на рядне. Была уже
готова для сирот и купель. После обеда
служанка принялась мыть им головы, а
бабушка расчесывать. А затем раздала
им чистые рубахи и штанцы. Мальчики
стали все в один ряд и начали петь пер-
вый псалом: «Блажен муж» с припевом
«Аллилуйа». Пение продолжалось, по-
ка не заблаговестили в Братском мона-
стыре, и сиротки поспешили в свою при-
ходскую церковь».
Из киевских нищуков нередко выхо-
дили видные люди, занимавшие важные
государственные посты. Например, се-
натор Завалиевский, приезжавший по
указу царя в 1811 г. для расследования
дела о пожаре Киева.
С уничтожением старого городского
уклада (после отмены Магдебургских
прав) казенные сиротские дома не мог-
ли уже вместить всех сирот. Поэтому
еще в 1860—1880 гг. горожане часто
находили подкидышей у тех церквей, где
некогда были шпитали и воспитывались
нищуки, а в самих приходах постоянно
обсуждался вопрос о возобновлении при
церквях приютов для сирот по староки-
евскому обыкновению.
Новый год— С 1409 по 1700 г. но-
вый год начинался с первого сентября.
Зимний праздник органично вошел в цикл
мероприятий старинных Святок (или
рождественских праздников, которые те-
перь стали называться также и новогод-
ними), начинавшихся в сочельник с наве-
черия Рождества Христова (с первой
звезды на небе 24 декабря по ст. ст.). По
новому европейскому обряду (с елкой, по-
здравлениями и подарками) Новый год в
Киеве в начале XIX века встречали лишь
иностранцы и приезжие чиновники, позна-
комившиеся с веселыми «немецкими нра-
вами» в Петербурге. Такие праздники
были редкостью даже в богатых дворян-
ских домах России и Украины.
«Елок,— писала Е. Ашанина (Карл-
гоф) про новогодние обычаи 1820 гг.,—
тогда еще не делали, зато каждый вечер
хорошили золото, наряжались, пели под-
любные песни, топили воск, играли в
жмурки, в жгуты». Не стоит искать хоть
каких-то упоминаний о новогодних елках
и новогодних подарках и в специальном
исследовании Константина Семснтовско-
го 1843 г., касающегося праздничных
обычаев в Украине.
Возможно, первое упоминание о них
находим в одном из январских номеров
«Киевских губернских ведомостей» за
1855 год. К сожалению, известие это за-
Лх- 316
Новый год
поздалое, т. к. в данном случае речь
идет о более-менее широком распрост-
ранении нового обычая. Очевидно, «не-
мецкие елки» начали распространяться
по Киеву в конце 1840 гг. и к середи-
не 1850-х стали уже заметным явлени-
ем в городском быту: «Для детей мало-
мальски достаточные родители делали
елку, украшая ее лентами и золочеными
орехами, конфектами и игрушками». По-
дарки покупались в основном в иност-
ранных магазинах: «Мы даже слыша-
ли,— писала газета,— что у знамени-
того нашего кондитера Розминтальско-
го едва хватило лакомства для детских
елок, а Кордес, выписавший игрушки из
Петербурга, продал их почти без остат-
ка в два-три дня.
Спрос на игрушки был необыкновен-
ный. Стоило пройтись по Крещатику,
чтобы заметить заботы нежных родите-
лей, возвращавшихся от Кордеса в са-
нях, откуда торчали головы лошадок,
коз, петухов, коровок, расписанных ще-
дро розовой краской румяных кукол».
Елка в старину называлась рождест-
венской, но не новогодней, а потому ста-
вилась и украшалась она задолго до 31 де-
кабря, в сочельник или, как говорили, на-
вечерие Рождества Христова. Киевский
сочельник описан у многих мемуаристов.
Приведем здесь рассказ о нем из вос-
поминаний А. Вертинского: «На Рож-
дество, в сочельник, после традиционной
уборки в квартире натирали полы. Здо-
ровенный веселый мужик Никита тан-
цевал на одной ноге по комнатам с ут-
ра до вечера, возя щетками по полу и
заполняя всю квартиру скипидарным за-
пахом мастики и собственного пота.
Обложка первого номера журнала «Стрекоза» за 1893 г. с характерным для XIXв.
мрачным новогодним рисунком.
317
Новый год
Потом тот же Никита приносил с ба-
зара высокую пышную елку. Елку ук-
репляли в спальной, и она, оттаивая, на-
полняла квартиру уже другим запа-
хом — запахом хвои, запахом Рожде-
ства. Этот запах заглушал мастику. Ста-
рый кот Кануська подозрительно глядел
на елку, долго и тщательно обнюхивал
ее, немилосердно чихая при этом.
На кухне одна из Наталий варила обед,
или, вернее ужин, потому что в этот день
ничего нельзя было есть до вечерней звез-
ды. Эго не мешало мне, конечно, воров-
ски наедаться всяких вкусных вещей, ко-
торые пеклись и жарились к ужину и ко-
торые я виртуозно таскал из буфета под
самым носом тетки и кухарки.
А в 6—7 часов вечера, когда сгуща-
лись сумерки, высоко-высоко в темно-си-
нем украинском небе — прямо над боль-
шим тополем во дворе — зажигалась
звезда. Крупная, нежно-зеленая, единст-
венная на фоне быстро темнеющею неба
[...] В 7 часов подавали ужин. На пер-
вое украинский, или, как его называли,
«гетманский», борщ. Подавали его в хо-
лодном виде. Он был, конечно, постный,
без мяса. Приготовленный на чистом под-
солнечном масле. В нем плавали «бала-
бушки» — маленькие шарики из моло-
того щучьего мяса, начиненные рублены-
ми сухими грибами, потом маслины и
оливы, потом жаренные опять же в под-
солнечном масле небольшие карасики, вы-
валянные в муке. Еще к борщу подава-
лись жареные постные пирожки с кислой
капустой, или с кашей, или с грибами.
На второе была огромная холодная
рыба — судак, или карп, или щука. По-
том шла кутья. Рисовая кутья с миндаль-
ным и маковым сладким молоком в вы-
соких хрустальных кувшинах и взвар,
или «узвар», из сухих фруктов, и еще
компот из яблок, чернослива и апельси-
нов. Что это был за ужин! Нельзя бы-
ло оторваться от него! [...]
Потом зажигали елку. Убирали ее за-
ранее. Сначала вешали на нее крымские
румяные яблоки, потом апельсины и
мандарины на красных гарусных нитках,
затем золотые и серебряные орехи, по-
том хлопушки, потом конфеты и пряни-
ки — все по порядку, потом игрушки,
а под самый конец — свечи.
Елка стояла нарядная, огромная, до
потолка, и была похожа на какую-то
древнюю царицу, разубранную в жем-
чуга и парчу, грозную и прекрасную. Я
долго смотрел на нее, пока не догорали
свечи и комнаты не наполнялись особым
угарным дымом от чуть подожженных
веток и запахом парафина. Потом елку
тушили, и все шли спать». Через неде-
лю после сочельника наступал щедрый
вечер (31 декабря) или собственно Но-
вый год, отмечавшийся еще одним за-
стольем — щедрой вечерей.
По старинной традиции, Новый год
считался сугубо домашним и преимуще-
ственно детским праздником, но уже в
1840—1850 годах праздники с елками
стали устраиваться в детских приютах,
пансионах, училищах и гимназиях. Боль-
шой вклад в популяризацию новогодних
елок внесли народные школы, появивши-
еся в 1860 гг. Школьные празднования
такого рода подробно описаны X. Ал-
чевской в очерках 1890 годов.
Задушевной патриархальностью от-
личались новогодние обычаи старой Ки-
евской академии. Теперь они уже забы-
ты, но кое-какие сведения о них сохра-
нились в мемуарах старых киевлян. «Я
должен указать,— писал проф. В. Пев-
ницкий,— на один симпатичный обычай,
который исполнялся ректором Антони-
ем [Амфитеатровым] во все годы его уп-
равления академиею. В один из дней
рождественских праздников, большею
частью в день Нового года, он пригла-
шал к себе вечером на чай, во-первых,
всех номерных старших (старост студен-
318
Ночные бабочки
ческого общежития.— А. М.), во-вто-
рых, всех монашествующих и священни-
ков, какие были между студентов, поче-
му-либо заслуживающих его внимания.
Они являлись к нему, и он принимал
их, как гостей, и не только чай предла-
гал им, но даже по рюмке вина. При
этом велась откровенная беседа, которая
продолжалась часа три-четыре. При
этом ректор старался давать такой тон
и направление беседе, чтобы его юные
гости не видели в нем старого началь-
ника и, не стесняясь, все высказывали
перед ним, как перед старшим братом.
И со стороны студентов задавались
ректору иной раз слишком смелые во-
просы, высказывались такие суждения,
которые могли показаться строгому на-
чальнику очень дерзновенными, но он
все неровности, которые допускались
студентами, покрывал своею снисходи-
тельностью, и как бы ни было смело и
даже дерзновеннно слово студента, оно
никогда не вызывало с его стороны стро-
гого замечания.
Говорили в наше время, что такой
обычай приглашать студентов к ректору
на Новый год или в один из святочных
вечеров заведен был Иннокентием Бо-
рисовым, когда он был ректором акаде-
мии (в 1830—1839 гг.— А. М.), и по-
сле него долго держался. Но преемники
Антония (после 1858 г.— А. М.) уже
не соблюдали этого обычая и студентов
к себе на откровенную беседу не при-
глашали».
После революции и установления
нового календаря со святками начали
происходить непонятные вещи. Горо-
жане упорно праздновали зиму по-ста-
ринке. Новый год по новому стилю от-
мечали только в учреждениях. Елки
ставили в домах на «настоящее Рож-
дество», когда по новому стилю было
уже 7 января, и они стояли как бы в
укор советской власти до 13 января, по-
лучившего нелепое название «старый
новый год».
Люди просто соблюдали дедовские
традиции, не имея при этом в виду ни-
какой политики, но внешне это выгля-
дело как демонстрация протеста против
революционных порядков. И так повто-
рялось из года в год целое десятилетие,
когда в 1928 г. елку вообще запретили,
как «явление буржуазное», а потому
«контрреволюционное» и «антисовет-
ское». И понадобилось еще почти деся-
тилетие, чтобы елку «реабилитировали».
С соответствующей инициативой вы-
ступил в 1936 г. Постышев (первый се-
кретарь КП(б)У), и 28 декабря того же
года в «Правде» появилась статья о же-
лательности возвращения елки и возоб-
новления народных новогодних тради-
ций. Правда, на этот раз власти доби-
лись своего: горожане стали ставить ел-
ку в домах уже «по-советски» — в ночь
на 1 января по новому стилю, а о том,
что она называлась когда-то «рождест-
венской», вспоминали немногое.
Нотата — см. Эррата.
Ночные бабочки — проститутки
вообще или, конкретно, уличные прости-
тутки.
Такое вроде бы игривое выражение не
было лишено горечи. А. Куприн дает это
почувствовать в том месте своей повес-
ти «Яма», где описывается летний вечер
в Шато-де-Флер, атмосфера благопо-
лучия и довольства, разлитая вокруг... И
тут же — незваные гости на чужом пи-
ру — эти самые нарядые «ночные ба-
бочки», снующие у дверей ресторана:
«Сейчас же при входе в загородный
кафешантан сияла разноцветными огня-
ми искусственная клумба с электрически-
ми лампочками вместо цветов, и от нее
шла в глубь сада такая же огненная ал-
лея из широких полукруглых арок, сужав-
319
Ночные бабочки
Ночные бабочки («Стрекоза», 1891 г.).
шихся к концу. Далее была широкая,
усыпанная желтым песком площадка: на-
лево — открытая сцена, театр, бар, пря-
мо — эстрада для военных музыкантов
[...] направо — длинная терраса ресто-
рана. Площадку ярко, бледно и мертвен-
но освещали электрические шары со сво-
их высоких мачт. Об их матовые стекла,
обтянутые проволочными сетками, бились
тучи ночных бабочек, тени которых —
смутные и большие — реяли внизу, на
земле. Взад и вперед ходили попарно уже
усталою, волочащеюся походкой голодные
женщины, слишком легко, нарядно и вы-
чурно одетые, сохраняя на лицах выра-
жение беспечного веселья или надмен-
ной, обиженной неприступности.
В ресторане были заняты все столы, —
и над ними плыл сплошной стук ножей о
тарелки и пестрый, скачущий говор».
Электрическая лампа, манящая и гу-
бящая бессмысленных насекомых, и
женщины, уже почти не люди, а скорее
«смутные и большие» тени обреченных
на бессмысленную гибель ночных бабо-
чек... Лучшего истолкования внутренне-
го смысла вынесенного в заголовок этой
заметки выражения, пожалуй, не найти.
Фланирующие девицы появились на
улицах после Крымской войны 1853—
1856 гг., когда многие суровые ограни-
чения николаевской эпохи были преда-
ны забвению, жизнь несколько «либе-
рализировалась», и пленницы домов тер-
пимости расползлись по частным квар-
тирам и облюбовали для своего промыс-
ла определенные места на Крещатике (в
начале XX века — квартал между Дум-
ской площадью и Прорезной ул.), в
Шато, «Эрмитаже». К концу XIX ве-
ка их можно было встретить на любой
улице и в любое время.
В 1862 г., когда ночные бабочки бы-
ли еще в диковинку, некий анонимный
автор юмористической «Искры», скрыв-
ший свое имя под псевдонимом «Чер-
нореченский пустынник», посвятил им
стишки такого содержания:
Осветились магазины,
Фонари светло горели,
Ты украдкой шла впервые
Робкой ножкой по панели...
Весь оборванный бурнусик
И платочек полинялый.
Но милее всех — румянец.
Черный локон, ротик алый.
Эта робость, свежесть — много
Обещали и сулили.
И толпой герои ночи
За тобою вслед спешили [...]
Удачливым бабочкам деньги давались
легко. Число их множилось с каждым
годом, но вряд ли их можно было на-
звать украшением городской улицы.
Одевались они вызывающе, вели себя
крикливо и готовы были хватать прохо-
жих за фалды. Та же самая эволюция
произошла и с героиней «Черноречен-
ского пустынника»:
А теперь в атласной шляпке,
В щегольском бурнусе модном.
320
Ночные художники
Ты, как дома, на панели
И хохочешь всенародно;
Только яркий свой румяней,
Ты сама нарисовала.
Локон черен, как и прежде.
Но уж ротик полинялый
Не пугается знакомства
И двусмысленного слова,
А сама уж волокиту
За пальто поймать готова.
Ночные феи — проститутки-одиноч-
ки, избегающие регистрации в полиции
и выдающие себя за порядочных жен-
щин. В этом плане они имели много схо-
жего с полушелковыми проститутка-
ми, но, в отличие от них, действовали в
одиночку, не образуя групп и притонов.
Большой знаток ночного мира города
И. И. Нерадов (Энский) рассказывает
о секретах их промысла так: «Такие жи-
вут преимущественно в частных кварти-
рах, нанимая комнату от квартирантов.
Свою профессию они прикрывают вы-
мышленной. Маска отводит подозрение
в принадлежности к профессионалкам,
избавляет от неприятностей зарегистри-
рованной проститутки, но, что самое
главное, значительно повышает цену.
Прикрываясь порядочностью и недо-
ступностью, такие проститутки очень
ловко вселяют уверенность и в мыши-
ных жеребчиков, и в юнцов, что они
имеют дело не с продажной жрицей
любви, а с женщиной порядочной. Смо-
тря по возрасту, таких одиночек можно
встретить даже в форме ученицы.
Свои «рекогносцировки» они произ-
водят преимущественно днем. Частень-
ко у них в руках папка с надписью
«Musik». У них всегда спешащий, «за-
пятой» вид. Они всегда «спешат по де-
лу». Вечером они пугливо шарахаются
от «нахалов», но «нахал» в конце кон-
цов всегда заводит «интересное знаком-
ство» и в восторге от своей победы. [...]
Переодевания у них в болыйбм ходу.
Они часто наряжаются пейзанками и
гимназистками, и горничными, послан-
ными с пакетом господами, а на Подо-
ле появляются даже в виде монашенок-
послушниц. Плату свою они получают
под видом денег «на извозчика» и т. п.
Словом, «честные» женщины, которым
не чужды женские слабости». (См.
также Дама с девочкой).
Ночные художники — ироничес-
кое наименование грабителей, воров и
вымогателей, орудовавших на ночных
улицах. Выражение это появилось в свя-
зи с тем, что многие из них удивляли
киевлян изощренными методами добы-
вания денег.
Особую изобретательность проявляли
так называемые «ночные нищие», кото-
рые стали появляться в 1880 годах. «В
последнее время,— писала газ. «Киев-
лянин» в 1885 г.,— в Киеве начинает
развиваться особый вид нищенства. Это
ночные нищие.
Лиц, просящих подаяние у прохожих
на улицах между 7 и И часами ночи,
11
321
Обжорки
можно встретить по преимуществу в ме-
стах сравнительно глухих, где ночью ма-
ло движения: по Бибиковскому бульва-
ру, улицам Пироговской, Тимофеевской,
Нестеровской, вблизи Анатомического
театра и т. д. Просители обыкновенно
останавливают прохожих словами: «А
знаете что, барин», «Позвольте вас
спросить» и т. п., затем следует прось-
ба о подаянии.
Ночные просители обыкновенных ат-
рибутов нищих (палки, сумы) не имеют,
и по наружному виду прохожие узнают
их только тогда, когда они к ним обра-
щаются с просьбами. За отказ в помощи
весьма часто следует нецензурная брань».
Куприн, очевидно, считал, что ночное
художество возникло в среде босяков и
приводит любопытные примеры их спе-
цифичного остроумия. «Есть такие,—
пишет он,— которые произносят им-
провизированные речи. «Господа филан-
тропы! Обратите внимание на мое ис-
ключительно бедственное положение.
Получал когда-то сто рублей — пьян-
ствовал, получал двадцать пять — пьян-
ствовал. Теперь я, как видите, босяк —
и все-таки пьянствую. Да здравствует
босая команда!»
Не так давно один субъект мрачного
вида и внушительного телосложения
практиковал еще более оригинальный
способ. Он на людной улице подходил
к какому-нибудь хорошо одетому госпо-
дину, провожавшему даму, и говорил
ему с таинственным видом:
— Мусью, на два слова.
И когда недоумевающий прохожий,
оставив свою даму, отходил в сторону,
босяк самым решительным тоном выска-
зывал категорический ультиматум
— Рупь или в морду!»
Это знаменитое «Рупь или в морду»
пережило и свою эпоху, и самих босяков.
ОбжорКИ — В начале XIX века на
Гостином дворе и на примыкающих к не-
му торгах и базарах с утра до вечера тол-
пилась масса всякого люда. Многим за
делами некогда было пообедать дома,
возможности других ограничивали их
скромные денежные ресурсы, иные во-
обще не имели своего дома, жили и пи-
тались кое-как.
Всю эту занятую или неустроенную
публику в старину обслуживали специ-
альные разносчики питья и пищи: сби-
тенщики торговали ароматизированными
и слабоалкогольными напитками, булоч-
ники выносили на торг бублики, сайки
с икрой, семгой, печенкой и вареными
яйцами, блинники и пирожники корми-
ли горячей выпечкой, гречевничники от-
пускали холодную кашу, нарезанную ку-
биками, квасники поили щиплющим за
язык крепким квасом.
В 1820—1830 гг. у Гостиного двора
появились разносчики-универсалы —
харчевники,— с лотков которых можно
было получить целый обед: студень, ви-
негрет, ветчину с хреном и горчицей,
рыбу, мясо, борщ или щи на выбор, раз-
нообразное жаркое. Питающимся у лот-
ков таких передвижных харчевен едино-
временно выдавались ножи, ложки, вил-
ки, тарелки и даже салфетки.
Горячую пищу ели тут же за перенос-
322
Обжорки
ными столиками, а с закусками распо-
лагались под сводами Гостиного двора
компаниями, где можно было встретить
гостинодворных Сидельников и «мальчи-
ков», мелких рыночных торговцев, ла-
вочников, грузчиков из порта, босяков,
бедных чиновников, семинаристов и сту-
дентов, богомольцев, приехавших по де-
лам крестьян, ремесленников и разный
темный городской люд.
Тогда же, в 1830 годы, знаменитая
подольская (и, очевидно, самая древняя
из всех киевских заведений этого рода)
«обжорка» находилась при толкучке у
(|юнтапа Льва (напротив него, где теперь
скверик). В своих воспоминаниях о Ки-
еве 1833 г. протоиерей П. Лебединцев
писал о ней так: «Между Контрактовым
домом и южной частью семинарского
двора, перед домом Балабухи, находил-
ся «Обжорный ряд», огороженный дра-
ницами и заключавший в себе целые ря-
ды мелких лавочек и навесов, в которых
Сцена в уличной харчевне.
Рис. А. Лебедева. 1876 г.
и перед которыми на столах продавались
разные съестные припасы, горячие и хо-
лодные, жареные и вареные, борщ и ка-
ша в горшках, окутанных тряпками; бы-
ли и печурки в земле, в котрых пекли
горячие блины.
Здесь на открытом воздухе, иногда в
мороз, располагались брадобреи брить
крестьян и отставных солдат, у которых
в отставках тогда прописывалось особым
пунктом: «Бороду брить и по миру не
ходить».
Невыразимый гам и шум цвели [ца-
рили — ?] в этом дворе среди публи-
ки, утопавшей в грязной почве».
Посетители обжорки могли рассчи-
тывать на самые низкие цены, но, в от-
личие от кабаков и трактиров, здесь
никто не заботился об их удобствах. Как
писала газ. «Киевлянин» в 1887 г., «обе-
дающие в них сидели зачастую под дож-
дем или снегом, на морозе». «Печаль-
ное положение этих бедняков,— заме-
чал корреспондент,— обнаруживается
еще более, если мы обратим внимание
на то, что ни посуда, ни ложки в этих
народных кухмистерских не перемыва-
ются, что, по мнению городской сани-
тарной комиссии, имеет немаловажное
значение в деле весьма значительного
распространения в Киеве разных при-
липчивых болезней».
Возникшую позже, но не менее по-
пулярную в городе обжорку, находивп1у-
юся на Галицкой площади при «Евба-
зе», подробно описал по своим юноше-
ским впечатлениям писатель Г. Григорь-
ев: «Варево готовилось на месте или до-
ставлялось из дому опытными торговка-
ми-поварихами. О вкусе продаваемой
снеди никто не спрашивал, вопрос [х?-
шала цена.
Потребителей всегда было с избыт-
ком. Тут встречались нищие в самых не-
описуемых убранствах, полунищие, сло-
нявшиеся без работы и «без опре делен -
323 -V.
Обжорки
можно встретить по преимуществу в ме-
стах сравнительно глухих, где ночью ма-
ло движения: по Бибиковскому бульва-
ру, улицам Пироговской, Тимофеевской,
Нестеровской, вблизи Анатомического
театра и т. д. Просители обыкновенно
останавливают прохожих словами: «А
знаете что, барин», «Позвольте вас
спросить» ит. п., затем следует прось-
ба о подаянии.
Ночные просители обыкновенных ат-
рибутов нищих (палки, сумы) не имеют,
и но наружному виду прохожие узнают
их только тогда, когда они к ним обра-
щаются с просьбами. За отказ в помощи
весьма часто следует нецензурная брань».
Куприн, очевидно, считал, что ночное
художество возникло в среде босяков и
приводит любопытные примеры их спе-
цифичного остроумия. «Есть такие,—
пишет он,— которые произносят им-
провизированные речи. «Господа филан-
тропы! Обратите внимание на мое ис-
ключительно бедственное положение.
Получал когда-то сто рублей — пьян-
ствовал, получал двадцать пять — пьян-
ствовал. Теперь я, как видите, босяк —
и все-таки пьянствую. Да здравствует
босая команда!»
Не так давно один субъект мрачного
вида и внушительного телосложения
практиковал еще более оригинальный
способ. Он на людной улице подходил
к какому-нибудь хорошо одетому госпо-
дину, провожавшему даму, и говорил
ему с таинственным видом:
— Мусью, на два слова.
И когда недоумевающий прохожий,
оставив свою даму, отходил в сторону,
босяк самым решительным тоном выска-
зывал категорический ультиматум
— Рупь или в морду!»
Это знаменитое «Рупь или в морду»
пережило и свою эпоху, и самих босяков.
Q
ОбжорКИ — В начале XIX века на
Гостином дворе и на примыкающих к не-
му торгах и базарах с утра до вечера тол-
пилась масса всякого люда. Многим за
делами некогда было пообедать дома,
возможности других ограничивали их
скромные денежные ресурсы, иные во-
обще не имели своего дома, жили и пи-
тались кое-как.
Всю эту занятую или неустроенную
публику в старину обслуживали специ-
альные разносчики питья и пищи: сби-
тенщики торговали ароматизированными
и слабоалкогольными напитками, булоч-
ники выносили на торг бублики, сайки
с икрой, семгой, печенкой и вареными
яйцами, блинники и пирожники корми-
ли горячей выпечкой, гречевничники от-
пускали холодную кашу, нарезанную ку-
биками, квасники поили щиплющим за
язык крепким квасом.
В 1820—1830 гг. у Гостиного двора
появились разносчики-универсалы —
харчевники,— с лотков которых мбжно
было получить целый обед: студень, ви-
негрет, ветчину с хреном и горчицей,
рыбу, мясо, борщ или щи на выбор, раз-
нообразное жаркое. Питающимся у лот-
ков таких передвижных харчевен едино-
временно выдавались ножи, ложки, вил-
ки, тарелки и даже салфетки.
Горячую пищу ели тут же за перенос-
nz* 322
Обжорки
ными столиками, а с закусками распо-
лагались под сводами Гостиного двора
компаниями, где можно было встретить
гостинодворных Сидельников и «мальчи-
ков», мелких рыночных торговцев, ла-
вочников, грузчиков из порта, босяков,
бедных чиновников, семинаристов и сту-
дентов, богомольцев, приехавших по де-
лам крестьян, ремесленников и разный
темный городской люд.
Тогда же, в 1830 годы, знаменитая
подольская (и, очевидно, самая древняя
из всех киевских заведений этого рода)
«обжорка» находилась при толкучке у
(|ю1ггана Льва (напротив него, где теперь
скверик). В своих воспоминаниях о Ки-
еве 1833 г. протоиерей П. Лебединцев
писал о ней так: «Между Контрактовым
домом и южной частью семинарского
двора, перед домом Балабухи, находил-
ся «Обжорный ряд», огороженный дра-
ницами и заключавший в себе целые ря-
ды мелких лавочек и навесов, в которых
Сцена в уличной харчевне.
Рис. А. Лебедева. 1876 г.
и перед которыми на столах продавались
разные съестные припасы, горячие и хо-
лодные, жареные и вареные, борщ и ка-
ша в горшках, окутанных тряпками; бы-
ли и печурки в земле, в котрых пекли
горячие блины.
Здесь на открытом воздухе, иногда в
мороз, располагались брадобреи брить
крестьян и отставных солдат, у которых
в отставках тогда прописывалось особым
пунктом: «Бороду брить и по миру не
ходить».
Невыразимый гам и шум цвели [ца-
рили — ?] в этом дворе среди публи-
ки, утопавшей в грязной почве».
Посетители обжорки могли рассчи-
тывать на самые низкие цены, но, в от-
личие от кабаков и трактиров, здесь
никто не заботился об их удобствах. Как
писала газ. «Киевлянин» в 1887 г., «обе-
дающие в них сидели зачастую под дож-
дем или снегом, на морозе». «Печаль-
ное положение этих бедняков,— заме-
чал корреспондент,— обнаруживается
еще более, если мы обратим внимание
на то, что ни посуда, ни ложки в этих
народных кухмистерских не перемыва-
ются, что, по мнению городской сани-
тарной комиссии, имеет немаловажное
значение в деле весьма значительного
распространения в Киеве разных при-
липчивых болезней».
Возникшую позже, но не менее по-
пулярную в городе обжорку, находившу-
юся на Галицкой площади при «Евба-
зе», подробно описал по своим юноше-
ским впечатлениям писатель Г. Григорь-
ев: «Варево готовилось на месте или до-
ставлялось из дому опытными торговка-
ми-поварихами. О вкусе продаваемой
снеди никто не спрашивал, вопрос ре-
шала цена.
Потребителей всегда было с избыт-
ком. Тут встречались нищие в самых не-
описуемых убранствах, полунищие, сло-
нявшиеся без работы и «без определен-
323
Огороды
ного местожительства». Пропойцы раз-
ных сортов, обитатели горьковского
«дна» были здесь первыми людьми. Пе-
ред ними угодливо выкладывали свои за-
пасы кухонные мастерицы, в большин-
стве своем напоминавшие женщин, кото-
рых народная фантазия заставила летать
в свободное от работы время на метле —
по направлению к луне и звездам.
«Обжорный ряд» функционировал
очень поздно. После долгого рабочего
дня сюда приходили одиночки-пролета-
рии, не имевшие домашнего уюта и пи-
тания. Здесь они сразу обедали и ужи-
нали. Некоторым такая закуска обходи-
лась подороже: они столовались «до по-
лучки», в долг, зато потом возвращали
с процентами».
А. Куприн описывает эту же обжор-
ку в более привлекательных тонах, и в
самих ее торговках видит отнюдь не
ведьм, а довольно колоритных мещанок,
сохранивших в своей среде старые го-
родские обычаи, например, описываемое
им общее артельное празднование име-
нин: «Еще издали, протискиваясь к зна-
комому любимому ларьку, Лихонин
(студент-завсегдатай обжорки на Га-
лицком базаре.— А. М.) услыхал зву-
ки музыки. Пробившись сквозь толпу,
окружавшую один из ларьков сплошным
кольцом, он увидал наивное и милое
зрелище, какое можно увидеть только
на благословенном юге России. Десять
или пятнадцать торговок, в обыкновен-
ное время злоязычных сплетниц и не-
удержимых, неистощимых в словесном
разнообразии ругательниц, а теперь
льстивых и ласковых подруг [именин-
ницы], очевидно, разгулялись еще с про-
шлого вечера, прокутили целую ночь и
теперь вынесли на базар свое шумное
веселье. Наемные музыканты — две
скрипки, первая и вторая, и бубен —
наяривали однообразный, но живой, за-
лихватский и лукавый мотив. Одни ба-
бы чокались и целовались, поливая друг
друга водкой, другие — разливали ее
по рюмкам и по столам, следующие,
прихлопывая в ладоши в такт музыке,
ухали, взвизгивали и приседали на ме-
сте. А посредине круга, на камнях мос-
товой, вертелась и дробно топталась на
месте толстая женщина лет сорока пя-
ти, но еще красивая, с красными мяси-
стыми губами, с влажными, пьяными,
точно обмасленными глазами, весело си-
явшими под высокими дугами черных
правильных малорусских бровей. Вся
прелесть и все искусство ее танца за-
ключалось в том, что она то наклоняла
вниз головку и выглядывала задорно
исподлобья, то вдруг откидывала ее на-
зад и опускала вниз ресницы и разво-
дила руки в стороны, а также в том, как
в размер пляске колыхались и вздраги-
вали у нее под красной ситцевой коф-
той огромные груди. Во время пляски
она пела, перебирая то каблуками, то но-
сками козловых башмаков:
На вульщи скрыпка грае,
Бас гуде, вымовляе,
Мене маты не пускае,
А мий милый дожидае».
Огороды — В долетописные време-
на Киев со всех сторон сжимали леса.
Когда они отступили, город оказался в
не менее плотном кольце огородов. На
протяжении веков основной пищей го-
рожан были овощи. Их ели чаще и боль-
ше, чем ныне. Заметную часть кален-
дарного года составляли посты.
В 1840 гг. огурцы продавались на ба-
зарах сначала сотнями, а потом тысяча-
ми (по полтора рубля за партию). По-
рей и сельдерей закупался на зиму по
30 коп. за сотню корней. Сотнями ко-
чанов продавали и капусту.
Урожай с участков старались собирать
дважды в год. Лук, чеснок сажали с осе-
Лх 324 чЛ
Огороды
ни, весной подсевали салат, лебеду, ук-
роп, горчицу. Эту зелень продавали на
базаре, а потом на той же земле сажа-
ли огурцы, картофель, сельдерей, лук-
порей и т. п.
Свою специфику имела агрокультура
«капустников» (капустных плантаций),
занимавших более ста десятин в заболо-
ченной долине реки Лыбеди. Летом
здесь возделывали и продавали ради
временного заработка огурцы, томаты,
картофель и другую «огородную ме-
лочь». «Настоящий урожай» приходил-
ся на позднюю осень, когда собирали ко-
чаны разводимой здесь брауншвейгской
и болгарской капусты. В среднем одна
десятина давала от 200 до 300 рублей
чистого дохода.
О размерах киевских капустников и
величине их урожаев косвенно свидетель-
ствует курьезный случай, сообщенный 18
августа 1894 г. в газ. «Киевлянин»: «Ут-
ром 17 августа пассажирский поезд, шед-
ший от станции «Киев II» к станции
«Киев I», был остановлен массами капу-
стной гусеницы, переползавшей через по-
лотно железной дороги с окрестных ого-
родов, на которых посажена капуста. По-
езд шел по раздавленной гусенице как в
тесте, но, не доходя моста против Соло-
менки (где незначительный подъем), ва-
гоны стали скользить назад, и паровоз
не в силах был идти вперед, вследствие
чего пришлось послать на помощь дру-
гой паровоз, и только таким способом
удалось преодолеть встретившееся пре-
пятствие от покрыших путь масс гусениц.
Не лишне добавить, что капуста в ого-
родах вся объедена гусеницей».
Киев являлся общепризнанным цент-
ром огородничества всей Восточной Ук-
раины. Вопреки бытующему в наши дни
мнению, огороды украинских сел были
бедны овощами. Многие крестьяне Ки-
евщины еще в начале XX века не знали
самых обыкновенных огородных растений
и ограничивались капустой, свеклой, кар-
тофелем, огурцами, тыквой, луком и чес-
ноком. Реже сажали редьку и фасоль.
Киевские городские огороды могли похва-
литься гораздо большим разнообразием.
Особую роль в истории киевского ого-
родничества играло единственное припи-
санное к городу село Куреневка. Еще в
старые времена (с конца XIV века) вбли-
зи его, в Приорке, поселились садовни-
ки и огородники киевского католическо-
го епископа, знакомые с достижениями
европейской агрокультуры. Согласно пре-
данию, они научили киевлян выращивать
артишоки, шандру и сельдерей. В
XVII—XVIII веках на Куреневке сели-
лись казаки сторожевых полков, несших
службу на проходившей по Ирпеню гра-
нице. Эти рыцари южных степей отли-
чались большой любовью к труду на зем-
ле, были знакомы с садоводством и ого-
родничеством Турции и Крыма. У них то-
же многому можно было научиться.
Когда придворный кондитер Екатери-
ны II Бальи вынужден был остановить-
ся по болезни в Киеве, он увидел на Ку-
реневке огромные сады и ягодные план-
тации, способные поставлять сырье для
изготовления больших промышленных
партий обычного и так называемого су-
хого варенья. Заслуга Бальи заключалась
не в том, что он, как утверждали мно-
гие авторы, изобрел киевское варенье.
Оно было известно и до него. Он отпла-
тил киевлянам за их гостеприимство тем,
что связал производителей киевских сла-
стей с богатыми петербуржскими потре-
бителями и тем самым заложил основу
процветания куреневского садоводства и
огородничества на протяжении всего
XIX века. (См. Цукаты).
На усадебных огородах Куреневки и
Приорки, занимавших свыше 500 деся-
тин, разводилась капуста цветная, брюс-
сельская и кочанная, салат, огурцы,
редька, луки сладкие, сельдерей, бакла-
325
Олеографические картинки
жаны, перец, репа, морковь, свекла, пе-
трушка, щавель и многое другое. Поми-
доров здесь выращивалось великое мно-
жество. Часть их продавалась на киев-
ских рынках, из оставшегося урожая
ежегодно вырабатывали на 15 кустарных
заводах свыше 10 тысяч пудов томатно-
го пюре, продававшегося в Киеве, Моск-
ве и Петербурге.
Куреневка славилась также своим
парниковым хозяйством. Здесь насчиты-
валось свыше 60 тысяч парниковых рам.
С их помощью получали ранние огурцы,
редис, салат, дыни. Из куреневских пар-
ников на пасхальный стол богачей по-
ступали «примёры» — маленькие моло-
дые картофелины ярко-желтого цвета,
подаваемые со сливочным маслом. Они
были такие дорогие, что в городе неред-
ко появлялись их подделки — мелкие
клубеньки обыкновенного грядного кар-
тофеля, тщательно подобранные с осени
один к одному и выдаваемые за пред-
пасхальный продукт куреневских умель-
цев. В начале XX века местные огород-
ники освоили искусство выгонки в теп-
лицах шампиньонов. Интерес киевлян к
зимним шампиньонам удовлетворяло 15
шампиньонных теплиц, построенных тог-
да на Куреневке.
Огромное значение в обеспечении Ки-
ева овощами в XVIII и XIX веках име-
ли древние монастырские хутора на при-
токе Ирпеня реке Желань (или Борща-
говке). В 1767 г. на одном из них, Брат-
ской Борщаговке, поселились беженцы
из Болгарии, они оказались опытными
огородниками и, очевидно, также внесли
определенный вклад в киевскую агро-
культуру того времени.
В начале XX в Киеве под огорода-
ми было занято более 900 десятин зем-
ли. Из них 200 десятин арендовались
крупными огородниками, которые полу-
чали около 300 руб. чистого дохода с
одной десятины. Остальная земля чле-
нилась на 520 мелких участков, давав-
ших в три раза меньший доход. Куре-
невка считалась самым поэтическим ме-
стом в Киеве (см. Киевская Италия).
Она имела свои особые культурные тра-
диции, которые Пантелеймон Кулиш
называл хуторянскими. На их основе в
первой половине XIX века возникли
объединения, чем-то напоминавшие фа-
ланги французских фурьеристов (см.
Аболиционист Дмитрий Петрович
Журавский). Н. Лесков посвятил ку-
реневскому культурному феномену по-
весть «Фигура», а известный врач и ан-
трополог И. Пантюхов издал в 1904 г.
большой культурологический очерк
«Куреневка».
Олеографические картинки —
цветные иконки, репродукции картин и
иллюстрации в книгах, печатавшиеся
масляными красками. Этот способ тира-
жирования цветных изображений, вытес-
нивший ручную акварельную раскраску,
начал внедряться в Киеве в начале 1850
годов в типографии Вальнера на Кре-
щатике (угол ул. Институтской).
Омнибус — буквально: карета для
всех, или, как говорилось в быту,— «на-
родная карета». Они представляли со-
бой просторные экипажи с непокрыты-
ми верхними сидениями (империалом),
перевозящие пассажиров за незначитель-
ную плату.
Первые омнибусы появились в Па-
риже в 1662 году. Это были повозки на
8 пассажиров, которые курсировали по
определенному маршруту. Парижский
общественный транспорт в XVII веке
функционировал недолго и возродился
лишь в 1820-х годах. В 1861 г. в горо-
де курсировало уже 550 омнибусов, пе-
ревозивших 79 миллионов пассажиров в
год. В 1820—1830 гг. общественные
кареты появились и в других столицах
326
Омнибус
Омнибус. (Рисунки 1863 г.)
Европы. Первая омнибусная линия ста-
ла действовать в Лондоне с 1829 г., в
Петербурге — с лета 1830 г.
На улицах Киева первая «народная
карета» появилась 17 июня 1879 года.
Проезд от Контрактового дома до Бес-
сарабской площади стоил 7 коп. Обрат-
но (под горку) — 6 коп. В омнибус вме-
щалось до 20 человек. В том же году
маршрут общественных карет расширил-
ся и прошел по всей линии Васильков-
ской улицы.
Омнибусы не оправдали возлагавших-
ся на них надежд. И это чувствуется по
тону первых сообщений о них в город-
ской прессе: «До какой степени устрой-
ство омнибусов явилось соответствующим
спросу и потребностям публики, доказы-
вается следующими двумя фактами: ом-
нибусы всегда бывают битком набиты
публикой, и часто многим приходится от-
казывать за недостатком места; район же
действий омнибусов все более и более
расширяется: теперь сообщение омнибу-
сом производится не только между По-
долом и Бессарабкой, но и дальше, до са-
мого конца Большой Васильковской».
В омнибусах всегда стояла толкотня,
мест не хватало, лошади с трудом
справлялись с крутыми киевскими спу-
сками и взвозами (искалеченных лоша-
дей меняли каждый месяц), грубые бу-
лыжные мостовые подвергали пассажи-
ров утомительной тряске. Избежать
этих трудностей не было возможности,
но горожане во всех неудобствах омни-
бусного движения обвиняли самих его
устроителей. «Вот чего нежелатель-
но,— писал один из очеркистов «Ки-
евлянина»,— чтоб этого учреждения не
коснулась та же халатность, которая
вообще заедает наших предпринимате-
лей. Несмотря на непродолжительное
существование омнибусов, беспорядоч-
ность их содержания уже замечается:
там звонок испорчен, тут стекла поби-
ты, занавески оторваны. Кроме того,
вследствие непрочной установки стекол,
фонарей, железных прутов, во время
езды происходит такой оглушительный
327
Палисадники
треск и шум, что положительно трудно
усидеть в омнибусе».
В 1886 г. состоялся конкурс на луч-
ший проект городской железной дороги
(конки), которая должна была заменить
малопригодное для Киева омнибусное
движение. Омнибусы, обслуживающие
междугородные трассы, назывались ди-
лижансами.
Отаман рыбальский (укр.) — гла-
ва «рыбальского куреня» (артели рыба-
ков), который входил в рыбальский цех,
владел собственным неводом, куплен-
ным в складчину, и свой участок на Дне-
пре для ловли рыбы. В 1804 г. на По-
доле было 5 рыбацких куреней, в каж-
дом из которых работало около 20 ар-
тельщиков.
п
Палисадники — Мощение киевских
улиц длилось в XIX веке около полсто-
летия и требовало от города больших за-
трат. Сначала широкие периферийные
улицы покрывались камнем только с кра-
ев, а на немощеных полосах посредине
высаживались деревья. Так появились
никому не нужные и ныне уже не суще-
ствующие бульвары на Большой Василь-
ковской, Большой Жандармской, Пиро-
говской и других улицах. В иных случа-
ях до минимума сужалась сама проезжая
часть, а на образовавшихся широких за-
зорах между домами и тротуарами уст-
раивались палисадники. Такой нехитрый
прием позволял думе съэкономить неко-
торые средства и вместо одного широко-
го замостить два узких проезда.
Палисадники представляли собой ма-
ленькие частные скверики или садики на
узеньких приусадебных полосках земли.
Приступить к их устройству позволялось
лишь после того, как две трети домовла-
дельцев той или иной стороны улицы по-
давали в думу заявление о готовности
принять на себя все расходы по их бла-
гоустройству. Земля, отходящая под па-
лисадники, в частное владение не пере-
давалась, и город мог в любой момент
принять решение об их сносе. Ограда
для палисадников должна была быть
«легкая, решетчатая» и «иметь прилич-
ный вид».
Постановление об устройстве палисад-
ников было принято думой весной 1875 г.,
а в 1876 г. объявился и первый коллек-
тив частников, готовый собрать нужные
деньги на обзаведение персональными
сквериками. Это были домовладельцы
Тимофеевской улицы. От устроенных
здесь тогда садиков ныне не осталось и
следа. Сохранились лишь высокие зем-
ляные выступы, нависающие над троту-
арами. Без клумб, кустарников и скаме-
ек они выглядят теперь как-то нелепо, и
многие киевляне не понимают, откуда они
взялись и почему занимают так много ме-
ста на улице с узкими тротуарами.
Более привлекательно выглядели до
недавнего времени старинные палисад-
ники на Золотоворотской улице, сохра-
нявшие следы былых посадок и ограж-
дений. Почти в прежнем виде поддер-
живаются в наши дни приусадебные
скверики на Пироговской, Нестеровской
(теперь И. Франко) и нижней части
прежней Шулявской (теперь Л. Толсто-
го) улицах. Согласно списку, опублико-
Лх 328 чЛ
Паломники
ванному архитектором И. П. Николае-
вым в «Сборнике обязательных поста-
новлений для г. Киева», в 1913 г. в го-
роде было 86 улиц с палисадниками.
Из этого перечня видно также, что в
некоторых случаях частные скверики по-
крывали лишь часть улицы. Так, на Боль-
шой Владимирской палисадники начина-
лись от угла Караваевской (теперь Л. Тол-
стого), а на Пушкинской — от Фундук-
леевской до Бибиковского бульвара.
Паломники— В XVIII, XIX и на-
чале XX века Киев занимал главенст-
вующее место среди всех иных центров
православного паломничества огромной
Российской империи. Партии богомоль-
цев ходили в Троице-Сергиеву лавру,
Ростов и Углич, Кирилло-Белозерский
монастырь, достигали Соловецкого, Ва-
лаамского и Коневецкого монастырей на
Севере, а на Юге поклонялись чудотвор-
ным иконам и мощам в Задонске, Мга-
ре, Белгороде, Почаеве и Каплуновке
под Ахтыркой.
Каждый паломник, принявший на се-
бя подвиг благочестивого странствия,
мечтал посетить киевские святыни. В Ки-
ев шли пешком тысячи верст, например,
из Перми или Архангельска, даже если
была возможность ехать в экипаже или
на телеге, почитая именно пеший способ
передвижения за боголюбивый подвиг.
Пройти такое расстояние не просто.
Особенно трудно давались первые дни
и недели, когда ступни ног опухали и по-
крывались сплошными волдырями. Не-
редко начинающие богомольцы не дохо-
дили, а доползали до мест ночлега. Но
при всем этом пешее хождение не пре-
кратилось и после постройки железной
дороги, и еще в 1880 годах пассажиры
поездов видели из окон вагонов цепоч-
ки богомольцев, тянувшиеся в Киев
вдоль полотна железной дороги.
Многие паломники нищенствовали,
подрабатывали в селах, питались дики-
ми грушами и яблоками (их закапывали
на местах стоянок для созревания в зем-
лю и с удовольствием ели на обратном
пути). Хождение по святым местам со-
вершалось обычно в теплое время года.
Какой-то специальной одежды у пра-
вославных паломников не существовало.
Каждый носил костюм своего региона.
И все же, глядя на них, опытный на-
блюдатель мог различить и нечто харак-
терное, специфическое. «Почти каждая
из богомолок,— писал Н. Сементов-
ский в 1852 г.,— имела за плечами на
помочах небольшую клеенковую или по-
лотняную котомку, наполненную запас-
ным бельем и мелочами, приобретенны-
ми в Киеве; спереди же небольшие иво-
вые корзинки работы киевской, в кото-
рые поклонницы полагали освященные
вещи: крестики, иконки, ладанки, в стек-
лянках святую воду и елей.
У входа в Дальние пещеры Лавры.
Рис. Н. Негадаева по наброску Белоусова.
1871г.
329
Паломники
Если какой художник пожелал бы
изобразить нашу русскую богомолку-пи-
лигримку, то он должен находиться в
Киеве, и здесь найдет истинный тип для
своего произведения. Головы и ноги этих
благочестивых странниц обвязаны куска-
ми холста и платками в защиту от паля-
щих лучей солнца, превративших нату-
ральный цвет лица их в медный. Ноги
их, прошедши несколько тысяч верст,
поневоле пришли в болезненное состоя-
ние. Одна одежда, чрезвычайно разно-
образная, уже резко отличает ревностных
скиталиц по святым местам от постоян-
ных жителей Киева, а выражение лиц и
все действия поклонниц ясно говорят, ка-
кое побуждение руководит ими на столь
безмерном пути, на каждом шагу, сопря-
женном с трудностями и ежечасными ли-
шениями. Нигде так не удобно изучать
и сравнивать одежды простого народа,
как в Киеве, куда стекаются богомоль-
цы со всей пространной России».
В 1860 гг. в лаврской гостинице зи-
мой останавливалось не более трех ты-
сяч богомольцев в месяц. В апреле —
15, в августе — 23. С сентября число
паломников вновь шло на убыль. По
производившимся в монастырях и церк-
вях подсчетам, в 1805 г. Киев посетило
не менее ста тысяч паломников, а само
население его исчислялось где-то в пре-
делах 20—30 тысяч.
В 1850 году постоянных жителей бы-
ло 42 тысячи, а «пришлых мистиков» —
до 80 тысяч. В 1859 г. в городе жило
несколько более 60 тыс. человек, а од-
на лишь Лавра приняла, накормила и
разместила в своих гостиницах и приютах
80 310 чел., Михайловский монастырь
дал приют 35 тыс. пилигримов, Братский,
Фролове кий, Слупский монастыри и Со-
фийский собор взяли на попечение каж-
дый по 10 тыс. богомольцев, Гречес-
кий — 5 и Выдубицкий — до 2 тыс.
В иные годы наплыв пилигримов был
особенно велик, и на каждого постоянно-
го жителя Киева приходилось за год по
четыре-пять и более пришлых богомоль-
цев. Разместить такое огромное количест-
во бездомных людей не было никакой воз-
можности. И тем не менее большинство
находило приют в специальных странно-
приимных гостиницах, имевшихся при
Лавре, Михайловском, Братском монасты-
ре или в помещениях при церквях.
Использовался каждый пустой уго-
лок. Люди спали на колоколыгях под ко-
локолами, в домах священников и сара-
ях. Какая-то часть пришедших находи-
ла кров и стол в домах горожан, нани-
маясь к ним на подсобные работы (жи-
тели Печерска особенно ценили услуги
пилигримов-водоносов, носивших им во-
ду из Днепра).
Небогатые богомольцы получали в
Лавре не только бесплатное жилье на
две недели, но и неплохое питание (так-
же бесплатное) за общим столом. В эпо-
ху расцвета киевского богомолья (в
1860 гт.) в лаврской гостинице обедало
ежедневно (партиями по 600 человек)
более двух тысяч сотрапезников. Один
из современников описывал лаврское
гостеприимство так: «Захотел иной [бо-
гомолец] поесть — в лаврской пекарне
всем хлеб даром дают. Захотел напить-
ся — есть во дворе колодец. Многие
идут обедать за общий стол». (См. Бла-
готворительность. 1).
Впрочем, Лавра стемилась не усла-
дить, а лишь только утолить голод стран-
ников, что вгголне соответствовало бла-
гочестивым нравам пилигримства. Сле-
дует также отметить, что лаврские мо-
нахи никогда не смешивали богомольцев
с нищими, которые к общим трапезам
не допускались. Вместо этого им отда-
валось то, что оставалось.
Более скромный характер носило гос-
теприимство Михайловского монастыря,
котрый не имел таких доходов, как Ла-
330 :'чЛ
Пампушечная компания киевского генерал-губернатора
вра. Бесплатно кормили благочестивых
странников в Троицком монастыре, в
Китаевской и Феофаниевской пустынях.
Естественно, причаститься ко всем
киевским святыням за традиционно ус-
тановленные две недели богомолья бы-
ло невозможно, поэтому уже в начале
XIX века выработался определенный
маршрут следования пилигримов по го-
роду: после Лавры и Никольского мо-
настыря они направлялись в Михайлов-
скую обитель к св. великомученице Вар-
варе, оттуда — в Софийский собор, Ан-
дреевскую церковь и далее — на По-
дол, за киевской, святой водой и ради
молитв перед знаменитыми подольским
чудотворными иконами.
Любимым местом отдыха богомоль-
цев на Подоле служил Самсонов фон-
тан (фонтан Льва). Здесь родились мно-
гие предания, мифы и легенды, проник-
нутые особым представлением о Киеве
как святом городе, Втором Иерусалиме
на Днепре. Фонтан Самсона был таким
популярным среди паломников и слава
его разнеслась так далеко, что, как вспо-
минал И. Нечуй-Левицкий, первое, что
он услышал в детстве о Киеве, были рас-
сказы про какого-то тамошнего «Льва».
(«Сельские бабы понарассказывали мне
много удивительного про Киев, а боль-
ше всего про «Льва» (фонтан в Киеве
на Подоле), про огромные колокола да
про старинные церкви»).
Наиболее любознательные пилигри-
мы посещали также пригородные мона-
стыри и пустыни, где имелись чудотвор-
ные иконы или жили известные в наро-
де подвижники-чудотворцы. В Китаев
ходили ради юродивого Феофила, а поз-
же — Алексия-прозорливца, в Голосе -
ево — к схимнику Парфению, в Брат-
скую Борщаговку — помолиться перед
местною чудотворною иконою и т. д. С
1860 гг. началось оживленное паломни-
чество к отцу Ионе в Троицкий монас-
тырь на Зверинце, возникший на месте
более древнего схимнического поселе-
ния, известного еще в начале XIX века
как киевские Святые горы.
Пампушечная компания киевско-
го генерал-губернатора — неофи-
циальные .собрания с участием симпати-
зировавшего деятелям украинской культу-
ры генерал-губернатора М. И. Драгоми-
рова в его усадьбе (см. Усадьба генерал-
губернатора Драгомирова) на бывшей
Александровской ул. (теперь Грушевско-
го, № 32) или на квартире профессора
В. Б. Антоновича для обсуждения «ук-
раинских дел». Считалось, что Драгоми-
ров обожает пампушки и с этой целью ча-
стенько наведывается в дом историка, то-
же большого их любителя.
Постоянными участниками собраний
были члены Старой громады Н. Лысен-
ко, П. Житецкий, В. Беренштам. Мо-
лодую громаду (тарасовцев) представлял
М. Кононенко. «Было так заведено,—
вспоминал он,— что на пампушки при-
глашалось не более двух душ гостей, но
таких, которых было крайне необходи-
мо познакомить с Драгомировым, как
начальником края. Этой политики при-
держивались обе стороны, и на деле
Драгоманову никто никогда не докучал
просьбами. А если к нему все же обра-
щались, то это означало, что иного вы-
хода не было, и Драгомиров немедлен-
но откликался на просьбу».
На собраниях «пампушечной компа-
нии» обсуждались готовящиеся к печа-
ти номера журнала «Киевская старина»,
и наделенный большим литературным
даром генерал нередко сам просматри-
вал и редактировал материалы перед их
отправкой в Министерство внутренних
дел или в управление по печати. Эти бу-
маги потом возвращались к нему офи-
циальным путем как к генерал-губерна-
тору, и он писал свое мнение по поводу
331
Пампушечная компания киевского генерал-губернатора
Командующий КВО М. И. Драгомиров беседует с французскими генералами Соссье
и Цурлинденом во время маневров французской армии у франко-германской границы.
Рис. Л. Суботье. 1895 г.
хорошо известных ему по заседаниям
«пампушечкой компании» вопросам.
Благодаря Драгомирову редакция «Ки-
евской старины» получила позволение
на печатание рассказов и повестей на ук-
раинском языке.
Кстати, по заказу генерала-украинофи-
ла была написана знаменитая карина Пи-
моненко «В поход» — единственное про-
изведение художника на сюжет, заимст-
вованный из украинской истории (прово-
ды казака на войну). Будучи командую-
щим войсками Киевского военного окру-
га, Драгомиров посещал памятные Шев-
ченковские вечера-тризны в доме
В. В. Тарнове кого-младшего, что пере-
стал делать, ставши «начальником края».
Его политика по отношению к укра-
инскому культурному движению носила,
если можно так выразиться, попусти-
тельский характер. Друг и собутыльник
царя Александра III, он мог себе позво-
лить многое и даже называл себя «укра-
инцем-братчиком», но становился неумо-
лим в тех случаях, когда его подопечные
«братья» заходили слишком далеко. Из-
вестны случаи, когда генерал отчитывал
М. Старицкого и В. Антоновича и кри-
чал на композитора Н. Лысенко.
Он искренне сочувствовал националь-
ным деятелям культуры, но, как писал
Евген Кротевич, будучи навеселе, гова-
ривал, что «украинские только галушки,
борщ и варенуха, а остальное выдумала
Австрия». Вполне возможно, это и бы-
ло истинное кредо Драгомирова, и да-
лее такого «галушникового» (теперь го-
ворят — «шароварного») патриотизма
он не шел. Однако во времена импер-
ской украинофобии ждать чего-то боль-
шего от царского сановника не приходи-
лось, и каким бы ни был Драгомиров,
он в меру своих возможностей вполне
искренне помогал деятелям украинской
Лх 332
Паноптикум, театр (музей) восковых фигур
культуры, за что удостоился славы «тай-
ного Никодима украинофильства» и че-
сти быть прототипом Сирка на картине
И. Репина «Запорожцы пишут письмо
турецкому султану» (1891). Репин же
написал и портрет его жены.
Паноптикум, театр (музей) вос-
ковых фигур — выставка восковых
скульптурных изображений, натуралис-
тически воспроизводящих внешность ис-
торических деятелей, сцены убийств и
необычайные происшествия. Гастроли-
рующие паноптикумы обычно распола-
гались на Крещатике. В дни контрак-
тов — на Подоле.
В опубликованных М. Рыбаковым за-
писках киевской старожилки Н. Полуян -
ской паноптикум конца XIX века на Кре-
щатике описывается так: «Он был неве-
лик, занимал 3—4 комнаты. Вошли в
первый зал и первое, что там увидели, бы-
ла огромная горилла. Одной мохнатой ру-
кой она несла белокурую красивую де-
вушку, а другая ее рука отстраняла ме-
шавшую ей ветку дерева. У девушки за-
крыты глаза, она, видимо, в обмороке. А
огромная обезьяна, блестя маленькими
глазками, скалит свои длинные торчащие
зубы [...] Держа маму за руку, иду с ней
дальше. Посредине залы — круглая стек-
лянная прозрачная комнатка. За столи-
ком сидят три пожилые женщины, они
пьют кофе, на столике стоит вазочка с пе-
ченьем, чашки, кофейник. Дамы в пыш-
ных шелковых, очень широких платьях,
переливающихся всеми цветами радуги. А
лица у них, хотя они и смеются, такие
противные, злые [...] Я наклоняюсь и
медленно, по слогам читаю надпись по-
немецки: «Kafeeklatschen». «Эти дамы,—
объясняет мама,— пьют кофе и говорят
о своих знакомых, только плохо о них го-
ворят». Это слово «Kafeeklatschen» —
сплетни за чашкой кофе — с той мину-
ты так и застряло в моей памяти. Кумуш-
ки, пьющие кофе, мне были противны!
«Они похожи на ведьм»,— думала я.
Мама ведет меня дальше. «Ах, какая
красавица сидит на скамейке! У нее зо-
лотые волосы, огромные глаза, нежно-
нежно розовое лицо... А у ее ног, в тра-
ве, прячется маленькая змейка и хочет
ее укусить. «Хорошо, что она кукла!»
— облегченно вздохнула я. Весь «па-
ноптикум» обошли мы с мамой. Видели
и французского президента Карно, ко-
торый лежит, умирая от раны, нанесен-
ной ему анархистом (слова этого я не по-
няла тогда); его грудь то поднимается,
то опускается... Видели каких-то двух-
головых детей, видели оружия пыток,
«испанский сапог». Многого я не поня-
ла, но только помню ясно то приятное
чувство облегчения, с каким я выходи-
ла из «паноптикума». А ночью я не мог-
ла спать: совсем близко смотрели на ме-
ня стеклянные глаза восковых людей».
Впрочем, в паноптикумах показыва-
ли иногда в виде исключения и веселые
вещи. Так, в 1851 г. некто господин
Вернер показывал на контракатах хоро-
шенькую «механическую казачку» Ба-
бетту. Она охотно принимала от посе-
тителей приглашения на танцы и тут же
начинала кружиться вместе с ними под
звуки музыки. «Она,— писал Альфред
фон Юнк,— как вихрь несется с вами
под звуки органа. Если вы ее спросите,
не устала ли она, она вам ответит отри-
цательным наклоном головы, что «нет»,
и вы снова мчитесь со своей феей! Но
увы, какая жалость, что казачка эта с
хорошеньким личком и грациозной та-
лией без души».
В первой половине XIX века паноп-
тикумы имели некоторое просветитель-
ное воздействие на неграмотную массу.
В 1890 гг. в связи с успехами началь-
ного образования они потеряли свое
прежнее значение и уже не просвещали,
а скорее раздражали и смешили многих
333
Панорама
посетителей. Слово «паноптикум» стало
синонимом чего-то безобразного, жалко-
го и ненормального.
Появление паноптикумов в конце
1990 годов свидетельствует о культур-
ной деградации киевлян в условиях «ди-
кого рынка». Люди перестали ходить в
театр, читать хорошие книги, телевиде-
ние отравляет их сознание потоком по-
шлых и грязных кинолент иностранного
производства. Стоит ли удивляться по-
сле этого, что исторгнутые было из сфе-
ры бытовой культуры паноптикумы
вновь обретают своего зрителя.
Панорама — 1. В садово-парковом
и изобразительном искусстве — широ-
кая картина ландшафта, раскрывающа-
яся с определенной видовой точки. Из
старинных киевских панорам наиболее
известны виды с перевоза на левом бе-
регу Днепра на Лавру, вид с паперти
Андреевского собора на Гончары и Ко-
жемяки, Подол и Заднепровье, вид на
Киев с Княжей горы Кинь-грусти, с
высот Межигорья и Голосеевской пус-
тыни и др.
2. Длинная картина по всей окружно-
сти стены специального балагана, в цен-
тре которого находились места для зри-
телей. Первая панорама, написанная ху-
дожником Робертом Баркером, появи-
лась в Лондоне в 1792 г. На ней был
изображен английский флот между
Портсмутом и островом Уайта. К 1800 г.
панорамы существовали во многих сто-
лицах Европы. Панорамная иллюзия счи-
талась новым видом искусства.
По мнению историка панорам В. Пе-
тропавловского, первая русская панора-
ма «Волга» художников Г. и Н. Череп-
цовых появилась в Петербурге в сере-
дине XIX века. Приблизительно в это
же время привозные панорамы стали по-
являться и в Киеве.
В начале XX века город обзавелся
собственной постоянно действующей па-
норамой на Верхней площадке Влади-
мирской горки. Помещение построил ин-
женер В. Римский-Корсаков по заказу
предпринимателя И. Замараева. Полот-
но с изображением Голгофы исполнили
художники Венской академии И. Крю-
гер и К. Фрош, иллюзорно-предметный
план — декоратор С. Фабианский.
В статье профессора-эмигранта
С. Килимника (1890—1963), напеча-
танной в виннипегском журнале «Bipa и
культура» в 1957 г., среди авторов па-
норамы упоминается также художник
Пигенгайм. «Эти творцы-живописцы,—
пишет он,— долгие годы глубоко изу-
чали Новый завет — земную жизнь
Иисуса Христа. Они посещали Палес-
тину и основательно изучали ее приро-
ду, типы местных жителей, те места и
города, где странствовал и проповедовал
Христос во время своей земной жизни
и где был распят».
«Голгофа» открылась в начале 1902 г.
и с первых же дней привлекла к себе
внимание всего города. Профессор
С. Килимник вспоминает, какое огром-
ное впечатление производила панорама
на его современников: «Зрители входи-
ли всередину, поднимались по ступень-
кам на возвышенное место в центре па-
норамы и начинали обозревать ее, по-
степенно поворачиваясь,— от первых
шагов Христа по земле и до Голгофы.
Талантливо исполненные полотна при
соответствующем освещении и точно
рассчитанном растоянии точек обозрения
создавали полную иллюзию реальности,
и зрителю казалось, что он действитель-
но странствует по святым местам, идя
следом за Христом. Богомольцы не мог-
ли оторвать глаз от этого дивного зре-
лища. Каменистая горная природа Па-
лестины, с ее пальмами, тропическими
растениями, с виноградниками и апель-
синовыми садами, с типично библейски-
334
Пансионы
ми фигурами под горячим тропическим
солнцем,— все это производило незабы-
ваемое впечатление на верующих людей,
и они за 40—50 минут основательно по-
стигали жизнь Христа в самых ярких ее
моментах. Слава про это необыкновен-
ное художественное произведение шири-
лось по всему миру, про него знали на
всех континентах».
Исследователи творчества М. Булга-
кова часто вспоминают о киевской «Гол-
гофе», считая, что в основу его описа-
ния места казни Христа положены впе-
чатления от полотна Крюгера и Фроша.
Помимо евангельского сюжета, пи-
шет киевовед М. Рыбаков, в павильоне
демонстрировались и «другие панорамы
с изображением наполеоновских битв
или травли хищниками первых христи-
ан». В. Петропавловский отмечает, что
в 1908 г. «Голгофа» была переведена в
Харьков, а на ее месте разместилась па-
норама «Березина», выполненная ху-
дожниками В. Коссаком и Ю. Фалатом
еще в 1896 г.» «Голгофа» вернулась на
свое место в 1914 г.
По новым сведениям В. Ковалинско-
го, с 1915 г. павильон перешел в аренду
к купцу М. Калашникову, который вы-
ставлял здесь также доставшуюся ему за
долги панораму «Распятие Христа», пи-
саную в Роттердаме и демонстрировав-
шуюся ранее в Саратове. В 1921 г., со-
гласно с декретом про художественные
ценности, панораму реквизировали и пе-
редали отделу губполитпросвещения для
атеистической пропаганды среди населе-
ния. Так жизнь панормы продлилась еще
на одно десятилетие. Она была открыта
для посетителей, сюда водили экскурсии.
Но «социалистической реконструк-
ции» Киева панорама не пережила. В
1934 г. обветшалый павильон разобра-
ли.Тогда же обнаружилось спрятанное
за «Голгофой» полотно с изображением
фатальной для Наполеона переправы че-
рез Березину. Обе картины были унич-
тожены. Фрагмент «Голгофы» с изоб-
ражением неба, как пишет В. Ковалин-
ский, сохранился в художественном ин-
ституте, куда его передали в 1934 г. как
кусок простого холста для повторного
употребления студентами. (См. также
Диорама ).
Пансионы — 1. Закрытые школы с
общежитиями, содержавшиеся частными
лицами (обычно — педагогами) или
благотворительными организациями (на-
пример, пансион для дворянских детей-
сирот в Сулимовке). Здесь подготавли-
вали детей к поступлению в гимназию.
Пансионы также могли играть роль об-
щежитий для иногородних учеников ки-
евских гимназий. В таких случаях педа-
гогический персонал ограничивался вос-
питателями и учителями для внеклассных
занятий по музыке, рисованию, фехто-
ванию, верховой езде и для обучения
танцам.
Анна Берло, поступив в 1870 г. в
«министерскую гимназию», жила первое
время в частном пансионе г-жи С ирья-
ни и вспоминала о нем в своих мемуа-
рах в самых мрачных тонах: «В панси-
он за меня платили 300 руб. в год, т. е.
за 9 месяцев, т. к. праздники и канику-
лы я проводила дома. К тому же каж-
дая девочка должна была привезти, кро-
ме необходимых ей вещей, еще серебря-
ную ложку, нож и вилку, и это отдава-
лось в собственность г-жи Сирьяни.
Сама начальница была старая, тол-
стая, еврейского типа женщина. Она
имела четыре дочери. Две были уже в
летах, старшая помогала в хозяйстве,
другая учила музыке, третья должна бы-
ла учить нас «предметам», но была боль-
на туберкулезом и почти все время ле-
жала в постели, а четвертая ничего не
делала и скоро вышла замуж [...] В пан-
сионе было много девочек; помню, в од-
335
Пансионы
ном только нашем классе [комнате] бы-
ло около двенадцати. Обращались с на-
ми ласково, но кормили и содержали
очень плохо. А относительно санитарных
условий, то это было нечто чрезвычай-
но противное.
Г-жа Сирьяни придумала такую ком-
бинацию: наши кровати представляли со-
бой не обычные постели, а нечто вроде
ящиков для шахмат. Каждая вмещала в
себя постель — матрасик, одеяло, подуш-
ку и покрывало. На ночь шахматный
ящик открывали, и оттуда выставлялась
кровать, а на день она снова пряталась в
ящик. В небольшой низенькой комнате
стояло рядом, отделяясь друг от друга на
ночь дверцами, 12 таких постелей, кото-
рые никогда не проветривались, и здесь
же днем и вечером учились девочки. Ко-
нечно, от грязи заводились клопы, и бед-
ные девочки бросали свои постели, ста-
вили табуретки и спали на них. Можно
представить, какое влияние имело это на
детское здоровье, да еще при гадком пи-
тании. Если бы все мы не выезжали ле-
том домой в село и не подпитывались там,
то едва ли бы наше здоровье выдержало
такой пансионный режим.
При пансионе был и лекарь, прихо-
дила на ревизию и начальница гимназии,
но никому не приходило в голову вме-
шиваться в пансионные порядки. Отно-
сительно присмотра, то, кроме дочерей
г-жи Сирьяни, у нас была также и
классная дама, и молодая швейцарка для
«говорите по-французски, мадмуазель»,
но нужного присмотра не было; старшие
девочки читали всякую гадость и заво-
дили «романы», когда хотели. Вот в та-
ких условиях пришлось мне прожить че-
тыре года, пока я не подросла, и вмес-
те с подругой моею Винниченко мы на-
няли себе квартиру и оставили пансион».
Конечно, не во всех пансионах были
такие порядки. Аналогичные заведения
для мальчиков содержались гораздо луч-
ше. От них и требовалось несравнимо
больше, и окружное начальство следило
за ними строже.
Так, например, в подготовительном
трехклассном пансионе Петра Иванови-
ча Гедуэна, открытом в доме полковни-
ка Брозина на Липках в 1841 г., в
1854 г., работали 12 учителей, 3 препо-
давателя музыки и танцев и 3 надзира-
теля. При этом в самом пансионе учи-
лись всего 43 ученика. Обучение велось
на французском и немецком языках, что-
бы ученики «заблаговременно могли
приобрести хорошее произношение и
свойственные сим языкам обороты».
В статуте пансиона значилось также:
«Пища для детей будет приготовляема
из свежих припасов и в достаточном ко-
личестве. В 7 часов утра чай со сливка-
ми и белый хлеб, в 12 часов обед из су-
пу и трех кушаньев, в 5 часов пополуд-
ни чай со сливками и белый хлеб, в 8
часов вечера ужин из двух кушаньев.
Воспитанники будут вставать поутру
в 6 часов, а ложиться в 9 часов вечера.
Комнаты для помещения учеников бу-
дут надлежащим образом отапливаемы
и освещаемы, надлежащая прислуга и
мытье белья для иногородних на счет со-
держания. Если же родители пожелают
давать служителей [слуг] для своих де-
тей от себя, то на сей счет должен быть
особый договор.
Плата за год назначается за каждого
ученика по 300 руб. сер., за исключе-
нием уроков искусств. За эти уроки му-
зыки и танцевания, по желанию роди-
телей, платится сверх того 150 руб. сер.
Кроме сего, каждый ученик должен
иметь собственные: одежду, обувь, бе-
лье, кровать, книги, бумагу, перья и ка-
рандаши. Также серебряную ложку,
нож, вилку и 6 салфеток. Сей столовый
прибор, равно как и кровать, по удале-
нии ученика из пансиона должны остать-
ся в пользу содержателя».
336
Пансионы
Геду эн был настоящим педагогом.
Кроме обещанного в программе, он да-
вал своим воспитанникам то, чего нельзя
купить ни за какие деньги: душевное теп-
ло, отзывчивость, отеческое внимание.
Некоторое время в его заведении
учился Николай Ге, который, будучи уже
признанным художником, вспоминал о
своем учителе и его заведении с большой
любовью и благодарностью. Особенно
запомнился ему первый день пансионской
жизни: «Гедуэн, небольшого роста фран-
цуз с рыжими короткими бакенбардами
и добрым лицом, обнял меня ласково и
повел к себе, в свою семью, к жене и
деткам, двум девочкам-близнецам. Тут я
остался до вечера и затем вошел в чис-
ло учеников, которых было немного, че-
ловек 15, и которые жили вместе с се-
мейством Гедуэна. Я скоро освоился, по-
дружился и с товарищами, и с девочка-
ми, и особенно с тою, которая хотела ри-
совать, а у меня были краски [...]
Я как-то захворал. М-ме Гедуэн взя-
ла меня к себе ночевать. Рано утром я
проснулся: маленькая комната, их спаль-
ня, вся залита солнцем, дверь растворе-
на прямо в садик, м-г Гедуэн в одном
жилете возится в садике, канарейки по-
ют во весь голос. Комната, обстановка,
дверь в сад, Гедуэн в белом жилете с
черными руками в земле, канарейки,
м-ме Гедуэн — большая, добрая фран-
цуженка с орлиным носом — все мне
показалось необычайно, не так, как у нас
дома. Когда я был в Париже, я опять
встречал эту картину, и всегда она на-
поминала и Киев, и мое детство».
Конечно, пансион Гедуэна не был ки-
евским Царским Селом, но атмосфера, ца-
рившая в нем, безусловно, способствова-
ла талантам воспитанников. Едва ли мож-
но считать случайностью тот факт, что че-
рез несколько лет после Н. Ге в этом же
пансионе воспитывалась другая будущая
киевская знаменитость — Н. Лысенко.
Здесь прошло несколько лучших лет его
детства, здесь он с наслаждением зани-
мался музыкой и овладевал азами испол-
нительского мастерства.
В начале 1850 гг., вспоминал М. Ста-
рицкий, «Лысенко отвезли в Киев и от-
дали в аристократический пансион Вей-
ля, который находился на Фундуклеев-
ской улице. В этом пансионе он пробыл
всего три месяца: суровое отношение и
плохое питание принудили его родителей
прибыть в Киев и перевести своего лю-
бимца в пансион Гедуэна, который рас-
полагался на Липках. В нем Лысенко за-
кончил полный курс, т. е. три класса, а
оттуда перешел уже в четвертый класс
Второй харьковской гимназии [...]
Еще будучи у Вейля, Николай брал
уроки музыки у какого-то Нейнквича,
чеха. Тот сам на рояле не играл, но умел
так прекрасно преподавать, что одними
объяснениями достигал и выработки уче-
ником туше, и понимания каждой музы-
кальной фразы [...] У Гедуэна Николай
перешел по фортепиано к Паночини, то-
же чеху. Тот уже великолепно играл сам
и, задавая ученику новую пьесу, не разъ-
яснял ее, а демонстрировал ее красоту
собственным исполнением [...]
Лысенко гордился Киевом как столи-
цей, гордился и своим пансионом, в ко-
тором учились и сыновья титулованных
польских магнатов [...] Учился Лысен-
ко в пансионе прекрасно; был среди пер-
вых учеников и, переходя в высшие клас-
сы, всегда привозил [домой] наградные
книги. В музыке Николай делал пора-
зительные успехи и, еще будучи в пер-
вом классе, где-то 9 лет, написал доволь-
но милую полечку с правильным разви-
тием темы и звучной гармонизацией; эта
полька была даже напечатана в Киеве».
2. «Благородные пансионы». С нача-
ла XIX века и до середины 1830 it. Ки-
евская тмназия была бессословным уч-
реждением. Согласно уставу, в нее при-
337 -а
Пансионы
нимались ученики «всякого звания». В
переломный для Киева 1834 год новые
веянья коснулись и гимназической жиз-
ни. Число приходящих учеников было
сведено до минимума. Остальные (даже
киевляне) отныне обязаны были жить в
пансионе гимназии, наподобие того, как
солдаты, причисленные к полку, живут
не где-нибудь, а в его казармах, на гла-
зах у начальников. Сам пансион был на-
речен «благородным», и принимались ту-
да только дети дворян.
Для сыновей богатых купцов, почет-
ных граждан Подола, разночинцев и
дворян победнее в 1836 г. открылась но-
вая, более «демократическая» гимназия,
называвшаяся Второй. Здесь можно бы-
ло встретить кого угодно, даже ненави-
стных царю Николаю Павловичу «ку-
харкиных детей». «В описываемое мною
вре^мя,— замечает по этому поводу
В. Барщевский,— в Киеве было толь-
ко две гимназии: в одной воспитывались
дети дворян, а во второй, кроме дворян
и купцов, воспитывались также и дети
мещан, именно тех мещан, дети которых,
по приговору мещанского общества, ис-
ключались из этого сословия. Это были
дети тех родителей, которые принадле-
жали к людям, заслужившим почетное
звание так называемых старожилов, при-
несших городу или обществу что-либо
выдающееся.
По восшествии на престол Алексан-
дра I дед мой в числе выборных от
г. Киева лиц удостоился быть в Петер-
бурге во время коронации и получил
подтверждение прав, дарованных Маг-
дебургским статутом, был награжден
большою серебряною медалью для но-
шения на шее. По приезде в Киев был
торжественно встречен обществом. Зва-
ние он имел бургомистра и был вторым
лицом после войта [...]
Отец мой долгое время был судьею
[магистрата]. В свидетельстве, выданном
ему мещанскою управою, значилось:
пользуется шляхетским достоинством. С
таким свидетельством я был принят в
Киевскую вторую гимназию, а впослед-
ствии и на государственную службу».
В Первую же гимназию «кухаркины
дети», даже наделенные «шляхетским
достоинством», долгое время не допус-
кались. К тому же их родители не мог-
ли бы оплатить обучение в аристократи-
ческом заведении. Содержание в панси-
оне обходилось в 800 руб. асе. в год,
что составляло тогда немалую сумму.
Ученики-пансионеры посещали те же
самые классы, изучали те же самые
предметы, что и немногие «вольнопри-
ходящие» дети (дети очень влиятельных
и богатых родителей). Сверх общей про-
граммы в пансионе (по желанию) обу-
чали английскому и итальянскому язы-
кам, музыке, танцам, фехтованию и вер-
ховой езде.
Благородный пансион строился по об-
разцу казармы. Ученики жили на глазах
начальства и ни на минуту не оставались
без надсмотра. Днем за порядком наблю-
дали 7 надзирателей, а когда дети ложи-
лись спать, в их дортуарах появлялись
ночные дежурные («дядьки», набирав-
шиеся обычно из отставных солдат).
Уроки готовили под присмотром де-
журных учителей и надзирателей. Гулять
в город выходили в сопровождении учи-
теля и непременно строем.
Первый благородный пансион поме-
щался неподалеку от Кловского дворца,
где располагалась тогда Первая гимна-
зия — в доме графини Октавии Иль-
инской на углу Лютеранской и Шелко-
вичной улиц.
Для детей небогатых дворян в том же
1834 году открыли особый пансион, так
называемый «конвенкт бедных дворян».
В 1840 г. в нем числилось 46 воспитан-
ников. Из них 16 платили за свое обу-
чение, а остальные воспитывались за
338 'чЯ
Парадная карета, митрополичья карета, царская карета
счет казны или волынского приказа об-
щественного призрения. В 1837 г. при
гимназии открылся второй благородный
пансион, во всем копировавший первый.
В него тоже принимались дети потомст-
венных дворян.
В 1839 г. прием «вольноприходящих»
учеников почти полностью прекратился,
и для тех мальчиков (а их насчитыва-
лось не менее ста), родители которых
упорно отказывались от услуг пансио-
нов-казарм, попечитель фон-Брадке до-
бился открытия так называемых полу-
пансионов.
«Вольноприходящие» пользовались
общим столом с пансионерами и вместе
готовили уроки под присмотром репети-
торов, а ближе к вечеру строились в ко-
лонну и под началом надзирателей дви-
гались по определенному начальством
маршруту. Поравнявшись со своей ули-
цей, ученики выступали из колонны, раз-
ворачивались и «продолжали движение»
к своему дому или к общей ученической
квартире, где поступали под присмотр
назначенных начальством «комнатных»
[старост] и помощников гимназического
инспектора, постоянно циркулировавших
по улицам и ежедневно проверявших все
наемные ученические квартиры.
Отлучиться из дому можно было
лишь в сопровождении родителей или
старших родственников, а из ученичес-
кой квартиры — с позволения «комнат-
ного» или помощника инспектора. Для
каждой отлучки выдавалось особое удо-
стоверение. Без него ученика могли
счесть за дезертира, арестовать, доста-
вить в полицейский участок и составить
протокол, после чего «нарушитель» ав-
томатически «вылетал» из гимназии с
«волчьим билетом».
Позже, в более либеральные времена
попечительства добросердечного хирур-
га Пирогова, непомерно суровые прави-
ла николаевских времен отменили. Пан-
сионы остались, но они использовались
уже не как казармы, а как общежития
для иногородних учеников — то, что те-
перь называют интернатами.
3. Пансионами назывались и частные
квартиры, комнаты которых сдавались
квартирантам в наем с общим столом для
всех жильцов. Они также назывались
«пансионерами».
Парадная карета, митрополи-
чья карета, царская карета —
золоченый дворцовый экипаж, исполь-
зовавшийся киевскими владыками для
торжественных выездов на «Магдебург -
ские церемонии» (первого августа и
на Крещение), для торжественных
встреч и т. д.
Этот роскошный экипаж был достав-
лен в Киев перед приездом императри-
цы Екатерины II в январе 1787 г. и ис-
пользовался для ее официальных выез-
дов из дворца в город. Перед отъездом
царица подарила карету митрополиту
Самуилу, и с тех пор она хранилась при
Софийском митрополичьем доме. Ею
пользовались несколько митрополитов.
О последнем выезде в ней в 1822 г.
в Киеве рассказывали такую историю:
«Когда владыка [Евгений Болховити-
нов], назначенный митрополитом, подъ-
езжал в первый раз к Киеву, братия
Лавры послала для него к Днепру так
называемую царскую карету, которая
почти вся была из стекол, так что вла-
дыка весь был на виду [...] По хруп-
кости материала, опасаясь разбить ее,
владыку везли почти шагом. Народ гла-
зел не столько с почтением, сколько с
забавным любопытством. По горе да по
песку поездка длилась долгонько. Вы-
йдя из кареты у Лавры, владыка оста-
новился, посмотрел с изумлением на не-
обыкновенный экипаж и, обратясь к
лаврянам, спросил их: «В чем это вы
заставили меня ехать? Разве я какой ла-
339
Парк «Аркадия»
заретный?» После этого киевские вла-
дыки уже не пользовались царским по-
дарком.
Подобного рода старинные кареты в
конце XIX века использовались при ев-
ропейских дворах на коронациях. Один
из авторов, писавший о парадной каре-
те киевских владык, замечает, что она
была подобна той, в которой торжест-
венно въехала в Москву на коронацию
императрица Мария Федоровна. Сами
киевляне считали, что эта карета принад-
лежала не Екатерине II, а царице Ели-
завете. Очевидно, так им было прият-
нее думать, ведь Екатерину II в городе
не любили еще со времен ее путешест-
вия на Юг, а к Елизавете Петровне пи-
тали симпатию за украинофильские на-
строения, за мужа-казака, за паломни-
чество в Лавру.
Из иерейского подворья карету в на-
чале XX века передали в городской му-
зей, а оттуда в Музей военно-историчес-
кого общества. Известный киевский ис-
кусствовед Евгений Кузьмин сообщал об
этом в 1911 г. в ж. «Старые годы»
(№ 12) как о приметном событии в му-
зейной жизни. «Сравнительно недавно,—
писал он,— в нижнем, подвальном эта-
же Киевского городского музея открылся
еще один самостоятельный музей Воен-
но-исторического общества, содержащий,
как и можно было ожидать, главным об-
разом образцы древнего оружия [...]
Несколько недоуменное впечатление
производит среди орудий смерти очень
красивая парадная карета времен Ели-
заветы Петровны, попавшая сюда из го-
родского музея, куда она была достав-
лена из митрополичьих покоев». Очевид-
но, карета эта впоследствии перекочева-
ла в теперешний исторический музей.
Парк «Аркадия» — одно из плат-
ных увеселительных заведений предпри-
нимателя Гинтовта, представлявшее со-
бой филиал его загородного парка «Эр-
митаж». Начинался он от усадьбы на
Бибиковском бульваре (№ 56) и тянул-
ся узкой полосой до Мало-Владимир-
ской ул. (теперь О. Гончара). Развле-
чения здесь носили тот же характер, что
и на Трухановом острове (играл воен-
ный оркестр, был буфет и кегельбан),
но в то же время само название парка
говорило о том, что он, как и все одно-
именные заведения, предназначался для
публики с непритязательными вкусами и
отнюдь не с целомудренными нравами.
Про петербургскую «Аркадию» сати-
рический журнал «Стрекоза» отзывал-
ся как про вместилище всякой городской
скверны, в том числе и нелегальной про-
ституции, гнездившейся в заведении
«Искусственных минеральных вод», «в
котором петербуржцы впервые научи-
лись на чистом воздухе приносить по-
сильные жертвы Вакху и Венере».
О киевской «Аркадии» таких ужас-
ных вещей не говорили, но второе обви-
нение «Стрекозы» в вульгарности питер-
ских «аркадских» развлечений («В на-
стоящее время «Аркадия» сделалась
сборным местом для псевдоаркадских
пастушек и каскадных дел мастеров,
именующих себя артистами») имело от-
ношение и к киевскому заведению, где
тоже любили «погулять с музыкой»,
фейерверками и до утра.
Кроме газетных пасквилей, киевская
«Аркадия» удостоилась и нескольких
вполне благосклонных отзывов. С боль-
шой симпатией написала о ней, напри-
мер, великая исполнительница русских
народных песен Надежда Плевицкая,
которая начинала здесь в начала XX ве-
ка свою артистическую карьеру.
Вот как выглядело тогда это заведе-
ние в глазах юной деревенской девуш-
ки, мечтавшей о сцене: «В обществе
студентов мы отправились с сад «Ар-
кадия». Разноцветные гирлянды фона-
340 чД
Парк «Аркадия»
риков украшали вход в аллею сада, гре-
мел военный оркестр, сновала нарядная
толпа, и, кажется, одна только я была
в косынке, а все в шляпах. Это меня
немного смущало.
На открытой сцене, когда взвился за-
навес, я увидела тридцать дам в черных
строгих платьях с белыми воротниками.
Дамы стояли полукругом, все они пока-
зались мне красавицами — какие при-
чески, какой цвет лица! И вдруг раздал-
ся лихой марш:
Шлет вам привет
Красоток наш букет,
Собрались мы сюда
Пропеть вам господа,
Но не осудите,
Просим снисходить,
А впрочем, может быть.
Сумеем угодить.
Беззаботное веселье, господа,
Вот в чем заключается жизнь
наша вся.
Где играют, поют,
Нас всегда найдешь ты,
Тут как тут.
Нам грусть-тоска — все нипочем.
Мы веселимся и поем.
Упрек людской — лишь звук пустой,
Довольны мы своей судьбой.
[Знакомый артист] Волошенко,
встретивший нас еще у входа с билета-
ми, спросил, нравится ли нам хор. Он
сказал, что если мы захотим, то можем
в хор поступить [...]
Хозяйка хора, Александра Владими-
ровна Липкина, высокая, с гордой осан-
кой, гладко причесанная, без всяких ру-
мян и белил, мне очень понравилась [...]
В хоре все певцы были женатыми, и
делился хор на семейных, на учениц и
хористок и на дам, располагавших собой,
как им заблагорассудится. Семейные вы-
носили всю тяжесть программы. Это бы-
ли потомственные и почетные тружени-
ки эстрады, они выступали по несколь-
ку раз в вечер, так как наш директор
Линкин должен был давать в «Аркадии»
программу в 12—15 номеров. Учениц в
хоре было шесть, все подростки, в их
числе и я. Нас обучали для капеллы и
держали в ежовых рукавицах: девчонок
никуда не пускали самостоятельно по го-
роду. После программы кормили нас
ужином и гнали спать, хотя, правда, про-
грамма кончалась в два часа ночи, но,
по-ресторанному, это рано».
Останавливаясь на нравах парка и его
эстрады, Плевицкая довольно удачно
полемизирует с газетчиками, которые пи-
сали обычно об «Аркадиях» Москвы,
Петербурга, Киева и других городов как
о заведениях сомнительной репутации.
Певица пишет о киевском парке иначе,
выдвигая на первый план то, чего не зна-
ли или не хотели замечать газетчики:
«Обыкновенно принято думать, что в
кафешантане много темной мерзости, а
добра и света ни капли нет.
Я не могу защищать увеселительных
мест, там много зла. Но должна сказать,
что встречала и там совершенно чистых,
хороших людей, и никакая грязь их не
касалась.
Бывали у нас в хоре молодые девуш-
ки, кончавшие институты [...] А соли-
стка нашего кафешантанного хора была
вдова, с двумя детьми. Она блестяще
окончила Петербургскую консервато-
рию, а служила в кабаке потому, что бо-
ялась большой сцены и не решалась петь
в опере. А детей кормить надо. Вот и
носила всюду за собой эта чудная мать
презрительную кличку «кафешантанная
певичка». Сорок человек было нас, и я
не ошибусь, если скажу, что больше по-
ловины хора были честные труженики и
скромные люди, а остальным, правда,
все было трын-трава. Но нас, кафешан-
танных, конечно, валили в одну кучу».
Эти рассуждения великой певицы пре-
, 341
Парк Бенцова
красно характеризуют быт и нравы киев-
ской «Аркадии». Они правдивы и очень
далеки от визгливых статеек бульварных
газет прежних времен и дней теперешних.
(См. также Киевская Аркадия).
Парк Бенцова — известный с 1830
годов частный парк, размещавшийся в
районе теперешних улиц М. Заньковец-
кой, В. Городецкого и Ольгинской и
ставший по сути первым коммерческим
увеселительным садом после того, как в
1850 годах его стал арендовать капель-
мейстер Фоллард.
Он организовал здесь платное заве-
дение по типу летнего Немецкого клу-
ба в Петербурге. Подробное описание
его находим в «Киевских губернских ве-
домостях» за 1856 г. «Сад Бенцова в
Киеве,— писал Н. Сементовский,—
живо напоминает летний Немецкий
клуб, недостает одних только кеглей, да
и эта игра вскоре, кажется, будет уст-
роена. Зато музыка — оркестр г. Фол-
ларда — разыгрывает веселые польки
и самые плачевные арии. Хотите весе-
литесь, хотите плакать — плачьте.
Есть одна беседка, оклеенная пестры-
ми обоями, небольшой пруд, в котором
особый оркестр зеленых лягушек дает в
теплые дни своего рода концерты. Есть
какая-то вешалка, называемая качелями,
есть лестницы, скамьи, дом, в комнатах
которого пьют чай, пиво, курят кнастер,
папиросы, сигары. Словом, и здесь с
каждым днем удовольствия разнообра-
зятся.
Г-н Фоллард обещает подарить пуб-
лике всевозможные удовольствия, и в
саду г. Бенцова будут иллюминации,
фейерверки, китайские освещения, ита-
льянские ночи, уподобление ночи с
днем и т. п.». Плата за вход в зави-
симости от программы гуляний могла
составить 50 копеек, что было доволь-
но дорого.
Парк «Венеция» — самый отда-
ленный от города парк, часто упоминав-
шийся в городской хронике конца XIX
века, но подробных его описаний, кажет-
ся, не сохранилось. Судя по отрывочным
упоминаниям, это было место кутежей
артистов, купцов, офицеров и другой
публики, любившей выпить и повесе-
литься «на лоне природы».
Он располагался на левом берегу Дне-
пра у Цепного моста. Посетители приез-
жали сюда с Подола на пароходиках.
Позже — на автомобилях. Плата за вход
составляла 10—15 коп. «Программа раз-
влечений,— как сообщалось в «Путево-
дителе» В. Бублика 1897 г.,— не блис-
тала богатством и разнообразием».
Парк «Владимирская горка» —
во второй половине XIX века единст-
венный в Киеве бесплатный обществен-
ный парк и любимое место гуляний го-
рожан. В книге дендролога О. Л. Ли-
пы «Сады и парки Украины» (1961)
значится, что он был «основан в 1830—
1840 гг.», хотя и не совсем ясно, отку-
да ботаник почерпнул эти сведения.
Очевидно, речь идет о первых проектах
его устройства 1831 и 1841 гг., опубли-
кованных в наше время в книге
М. А. Рыбакова.
Достоверно известно лишь то, что в
эти годы уже велись работы по укреп-
лению склонов Михайловской горы, по
реконструкции Александровского спус-
ка и по планировке Набережного шос-
се. Военные инженеры запланировали
на склонах горы три террасы. Верхняя
(на уровне Михайловского монастыря)
представляла собой огромную площадь
(«Верхняя площадка»), спуск с нее вел
на среднюю террасу, а на нижней про-
ходила реконструированная старая доро-
га с Крещатика на Подол.
Тогда же, в середине 1840 гг., воз-
никла идея соорудить на выступе сред-
342
Парк «Владимирская горка»
ней террасы памятник св. Владимиру. В
цитируемом М. Рыбаковым письме на-
чальника X округа путей сообщения ге-
нерал-майора Четверикова к генерал-гу-
бернатору Бибикову высказывается
мысль, что со временем место у проек-
тируемого памятника может стать одним
из лучших городских парков: «При та-
ковой отделке средней площадки, по ус-
троению на ней памятника и разведению
сада, она, как по достопамятности окре-
стной местности, так и по необыкновен-
ности по красоте вида на Подол, Пе-
черск и окрестности Днепра, сделается
одним из самых приятнейших гуляний
для городской публики».
Судя по сообщениям «Киевских гу-
бернских ведомостей» 1850 гг. и запис-
кам современников, у памятника кн.
Владимиру имелся небольшой парк, раз-
битый, по мнению О. Липы, «в рсгу-
Парк «Владимирская горка».
Рис. Н. Соколова. 1871 г.
лярном стиле с террасами, прямыми ал-
леями и дорожками».
Казалось бы, план генерала Четвери-
кова удался вполне, но, увы, ни ему са-
мому, ни Бибикову не суждено было ви-
деть плоды своих трудов. Обустройст-
во нового видового парка, который ки-
евляне конца XIX века считали «луч-
шим парком мира», затянулось на целых
полвека. Причиной этому стал шумный
скандал, сопровождавший сооружение
памятника равноапостольному князю.
В 1842 г. генерал-губернатор Биби-
ков обратился к министру императорско-
го двора кн. П. Волконскому с офици-
альным письмом об одобренной царем
(очевидно, в устной беседе) идее созда-
ния памятника на кручах Михайловской
горы и просил провести в Академии ху-
дожеств конкурс проектов.
Когда киевляне увидели одобренный
проект П. Клодта, по городу поползли
слухи, что имперские власти собирают-
ся воздвигнуть на киевских горах ново-
го богомерзкого идола, прикрывая свои
намерения именем святого идолоборца.
Князь Владимир, говорили в городе, со-
крушил языческих кумиров, а петер-
буржцы желают возвести новые. Дело
в том, что в старину в память святых
ставили не памятники, а храмы. В Пе-
тербурге и в Москве народ успел сми-
риться с европейским обыкновением воз-
водить монументы великим людям, в
Киеве к этому еще не привыкли.
Единственный на то время памятник
в честь Магдебургских прав Подола, на-
зывавшийся также и памятником св.
Владимиру (на нем было два посвяще-
ния) представлял собой тосканскую ко-
лонну с часовней в ее основании. Па-
мятник без церкви или вне церкви не ук-
ладывался в умы киевлян того времени.
На этой почве и возник ропот против
проекта П. Клодта.
Естественно, имперские власти не ре-
343
Парк «Владимирская горка»
агировали, но дело приняло совсем иной
оборот, когда к партии защитников пра-
вославной старины присоединился такой
непререкаемый авторитет, как киевский
митрополит Филарет Амфитеатров, за
которым стояли и профессора духовной
академии, и иерархи митрополии, и все-
ми чтимые лаврские подвижники.
В своем письме к царю владыка ут-
верждал, что затея генерал-губернатора
Бибикова противоречит древним уста-
новлениям церкви. «Православною цер-
ковью нашей,— писал он 18 августа
1845 г.,— с самых древних времен до-
селе не принято возводить таковые па-
мятники святым вне храмов Божьих,
без сомненья, по весьма важным при-
чинам. Посему и нет в Уставе церков-
ном чиноположения на заложение и ос-
вящение оных.
По духу веры православной и по
древнему благочестивому обычаю в па-
мять святых сооружаются храмы, посвя-
щаемые их имени, в которых верующие
испрашивают их ходатайства перед Бо-
гом. Так, блаженной памяти императри-
цею Елизаветою Петровной сооружен в
Киеве храм св. апостола Андрея Пер-
возванного на том месте, где им водру-
жен был крест. Во имя св. великой кня-
гини Ольги недавно освящен мною ка-
менного здания храм [...] Св. равноапо-
стольному кн. Владимиру доселе нет в
Киеве приличного храма. Построенная
же давно во имя его деревянная церковь
клонится к разрушению».
Письмо заканчивается просьбой отка-
заться от сооружения монумента и «по-
велеть соорудить в Киеве соборный храм
во имя св. Владимира как монумент, до-
стойный равноапостольного просветите-
ля России православною верою». В этом
письме прочитывается скрытый, но не-
двусмысленный намек, что если проект
Клодта осуществится, киевские иерархи
и сам владыка вынуждены будут отка-
заться от его освящения, поскольку «нет
в Уставе церковном чиноположения на
заложение и освящение» «памятников
святым вне храмов».
Как пишет биограф митрополита ар-
химандрит Сергий Василевский, «Фила-
рет остался непоколебимо верным свое-
му слову — не освящал памятника ни
при его закладке, ни по постановке его
на месте».
Парадоксально, но факт — церковь
не благословила монумент на честь рав-
ноапостольного просвятителя Руси, и
правительство, затратив огромные день-
ги (64 тыс. руб.) на скульптуру и ук-
репление Михайловской горы, вынужде-
но было пойти на унизительную уловку,
приурочив открытие памятника ко дню
торжеств по поводу освящения Цепно-
го моста через Днепр (28 сентября ст.
ст. 1853 г.). Митрополит совершил кре-
стный ход из Лавры к реке, а его бла-
гословение сооружения английского ин-
женера Чарльза де Виньоля как бы рас-
пространилось «заодно» и на отвергну-
тый церковью памятник Клодта.
Неслыханный скандал вокруг Влади-
мирской горки имел печальные послед-
ствия для судьбы разбитого там парка.
Долгое время пресса вообще не вспоми-
нала о его существовании, власти повер-
нулись к нему спиной, работы по его
благоустройству прекратились. Впрочем,
во время Крымской войны и долгое вре-
мя после нее другие места обществен-
ных гуляний за неимением нужных
средств тоже поддерживались из рук
вон плохо.
И. Нечуй-Левицкий в романе «Ту-
чи» описывает гуляния у памятника св.
Владимиру в начале 1860 гг. Он восхи-
щается величественной панорамой, но о
красоте самого парка у него нет ни сло-
ва. Очевидно, запущенность этого чуд-
ного уголка Киева и навела тогда пред-
приимчивого купца Ф. Летецкого на
* 344
Парк «Владимирская горка»
мысль взять его у города в аренду на 16
лет и создать здесь на собственные день-
ги нечто вроде второго Шато — плат-
ного парка со всевозможными увеселе-
ниями и злачными местами. Как сооб-
щала газ. «Киевлянин» за 4 ноября
1872 г., он предлагал:
«1. Всю местность от ограды Михай-
ловского монастыря, против костела и
нижнюю площадь возле памятника (т. е.
верхнюю и среднюю террасы.— А. М.)
засадить деревьями, расположив их ал-
леями (т. о. от первичного регулярного
сада мало что осталось.— А. М.)\
2. На площади против костела устро-
ить деревянный воксал (т. е. ресторан.—
А. М.), затем при самом спуске с этой
площади, вниз к площади, где памятник
Владимира, в углу под горой с правой
стороны спуска построить деревянное
здание для кухни в два этажа (очевид-
но, трактир.— А. М.\,
3. От сказанного спуска по левую
сторону вдоль всего пространства до па-
мятника Владимиру построить деревян-
ную полуоткрытую галерею;
4. На середине самой площади пост-
роить беседку для музыки в два этажа;
5. За углом Михайловского монасты-
ря к Трехсвятительскому переулку по-
строить помещения для сторожей, затем
легкие беседки для отдыха гуляющих,
где окажется удобным, и, наконец, всю
эту местность обнести приличною огра-
дою».
В проекте Летецкого было много при-
влекательного, если не говорить о том,
что с его осуществлением город бы ли-
шился единственного бесплатного парка.
И дума поступила вполне правильно, от-
вергнув это заманчивое предложение
предпринимателя ради интересов мало-
обеспеченных горожан, которым были
недоступны платные развлечения Шато
и других коммерческих заведений.
Корыстолюбие Летецкого подвигло
думу на мысль самой заняться судьбой
Владимирской горки. Была создана спе-
циальная комиссия, и вскоре она объя-
вила, что «выработала проект, по кото-
рому полагает устроить на означенном
месте общественный сад, в коем населе-
ние чувствует настоятельную потреб-
ность вследствие того, что бывший го-
родской сад в настоящее время не до-
ступен публике во всех главных частях
своих. В предполагаемом к устройству
саду около памятника св. Владимиру ко-
миссия признала необходимым исклю-
чить всякую продажу питий и трактир-
ные увеселительные заведения вроде
Шато-де-Флер».
Декларация думы о благоустройстве
Владимирской горки совпала во време-
ни с введением новых мер по уходу за
городскими зелеными насаждениями.
«Поддержание и возобновление их те-
ми способами, которые употреблялись с
1860 годов,— писала газ. «Киевлянин»
в 1876 г.,— было бы совершенно бес-
полезно. Сделать посадку деревьев вес-
ною или осенью, расчистить два раза в
год дорожки нанятыми арестантами —
не ведет ни к чему, потому что каждая
посадка требует ухода со стороны зна-
ющих лиц».
Такими знатоками своего дела дума
считала членов организованного в 1873 г.
предводителем киевского дворянства П.
Селецким Киевского общества садовод-
ства. Она заключила с ними договор на
1200 руб. в год на устройство и уход за
зелеными насаждениями. Городские са-
ды и скверы стали выглядеть получше,
но до цветущего вида было еще далеко.
«Долгое время,— вспоминал садовод А.
Осипов,— сады и места, предназначен-
ные под скверы, находились в полном
пренебрежении. В садах паслись стада
коров и свиней, на траве лежали и спа-
ли толпы богомольцев и всякого бездом-
ного люда; уцелевшие кустарники слу-
345
Парк «Владимирская горка»
жили клоачными местами и заражали
воздух своими миазмами».
Не ценили горожане и красот Влади-
мирской горки. Как ни обсаживали са-
доводы ее дорожки и края склонов ку-
стами сирени, желтой смородины, бирю-
чины и шелковицы, каждый год живые
изгороди безжалостно ломались толпа-
ми киевлян, собиравшихся на горе, что-
бы поглядеть на крестный ход и цере-
монию водосвятия у Святого места в
день св. Владимира 15 июля (по ст. ст.).
«Весьма многие из публики,— писал
С. Ромишовский,— разместившейся на
крутых откосах, для более устойчивого
положения стараются выбить под собою
ровную площадку [...] Можно себе
представить, какой жалкий и изрытый
вид получают откосы после ухода взо-
бравшихся туда зрителей».
Гулянья на горке начинались раньше,
чем в других парках. Сюда приходили на
Пасху полюбоваться разливом Днепра, и
уже в конце марта, если погода была теп-
лая, днем здесь было так же многолюд-
но и шумно, как на Крещатике. «При-
влекают сюда,— писал С. Ромишов-
ский,— великолепные виды на Подол с
его красивыми и многочисленными купо-
лами церквей, затем ласкает взор чудный
Днепр с заднепровской далью, а в весен-
нее время при разлитии вод вся эта ве-
ликолепная панорама особенно рельефно
открывается с наиболее возвышенных в
Киеве террас Владимирской горы.
Мы, киевляне, сызмала привыкли к
этим прелестям, но послушайте, что го-
ворят туристы и лица, впервые посеща-
ющие Киев, и тогда вы вместе с нами
порадуетесь и поблагодарите Городское
общественное управление, которое, по
мере сил и возможности, не жалеет тру-
дов на благоустройство родного города
и создает постепенно парки, вроде Вла-
димирской горки». С мая 1880 г. здесь
играл военный оркестр.
При всей своей популярности парк на
Владимирской горке долгое время оста-
вался беднейшим в городе. Н. Таранов-
ский уделяет ему в своем путеводителе
1883 года всего несколько строк: «Око-
ло памятника, а также на площадке са-
мой верхней террасы устроены дорож-
ки, вымощенные кирпичом и обсажен-
ные деревьями, ведущие к беседке».
Кроме этих дорожек беседки да не-
скольких клумб, здесь ничего не было.
Посетителей привлекали сюда только
чудные виды. Тот же Н. Тарановский
отмечал, что «с террас и беседки откры-
вается весьма живописный вид на Зад-
непровье, Подол и текущий у подножья
Александровской горы Днепр; все это
привлекает к памятнику Владимира мас-
су гуляющей публики».
Переломным в истории парка стал
1888 год, когда все дела зеленого хозяй-
ства города взяла в свои руки Садовая
комиссия, созданная при думе по иници-
ативе ученого садовода А. Осипова, глас-
ных А. Яценко, проф. Е. И. Афанась-
ева, Л. И. Бродского и Мозгового.
Председателем комиссии стал член
управы, известный городской архитектор
В. Н. Николаев. Обладая огромным
опытом строителя, он с первых же дней
поставил дело так умело, что в скором
времени бесплатные скверы и сады пе-
рестали числиться среди убыточных ста-
тей городского бюджета и начали при-
носить некоторые скромные доходы. За
15 лет (с 1888 по 1893 гг.) город воз-
вратил все вложенные в них средства
(322988 руб.) и сверх того получил
23335 руб. чистой прибыли.
Это объясняется тем, что несмотря на
принятое в 1872 г. думой постановление
об «исключении всякой продажи питий
и трактирных увеселительных заведе-
ний» в общественных местах отдыха, не-
которая прибыльная торговля все же
производилась. Там отдавался в аренду
346
Парк «Владимирская горка»
чайный павильон, там будка с зельтер-
ской водой, там торговали фруктами,
цветами, сеном, там сдавалась внаем па-
хотная земля, разводились для продажи
саженцы аллейных и фруктовых деревь-
ев. Словом, везде была своя маленькая
торговля, отовсюду шли в городскую
кассу доходы.
Наиболее затратной была для города
Владимирская горка, но она же давала
ему и приличный доход. В 1888—1893
гг. горка дала 2621 руб. Из них пано-
рама «Голгофа» — 1500 руб., чайный
павильон — 750 руб., тир — 250 руб.,
будка с зельтерской водой — 121 руб.
Естественно, это не шло ни в какое
сравнение с деньгами, получаемыми от
аренды коммерческого парка Шато-
де-Флер (от одного его ресторана по-
ступало 5 тыс. руб.) или с доходами
от Купеческого сада (10 тыс. руб.), но
тем не менее Садовая комиссия успеш-
но демонстрировала свое умение извле-
кать деньги из любого клочка вверен-
ной ей земли, не лишая горожан пра-
ва на бесплатный и вполне комфорт-
ный отдых.
К тому же архитектор Николаев ус-
троил первый в Киеве «склад ненужных
материалов», куда свозился кирпич со
всех разбираемых городских строений,
оконные рамы, двери, доски, бревна и
даже старое кровельное железо, годное
еще к употреблению. Раньше все это до-
бро или выбрасывалось, или спускалось
за бесценок подрядчикам. Теперь оно
шло на строительство домов для сторо-
жей парков и скверов, теплиц и парни-
ков, конюшен, оград и сторожек.
Садовая комиссия умудрялась делать
все прибыльно, дешево, часто «хозяйст-
венным способом», не привлекая со сто-
роны наемных работников. И, пожалуй,
самым впечатляющим ее достижением в
области рационального хозяйствования
явилась производившаяся в 1898 г. под-
сыпка склонов Михайловской горы у па-
мятника св. Владимиру землей, вывози-
мой с усадьбы проф. Меринга во время
ее перепланировки.
Благодаря выгодной сделке Садовой
комиссии с Домостроительным общест-
вом, «несколько тысяч пудов земли [бы-
ли] привезены на весьма льготных ус-
ловиях» и употреблены для создания но-
вых площадок и террас.
Обустройство парка на Владимирской
горке в общих чертах завершилось лишь
в 1902 году, т. е. более чем через пол-
столетия после его начала. Как писал
тогдашний председатель Садовой комис-
сии С. Ромишовский, новый парк был
устроен необычно для Киева — «по ти-
пу швейцарских гор». «Здесь,— писал
он,— много шоссированных дорожек,
кирпичных тротуаров и спусков, соеди-
няющих между собою площадки и тер-
расы; группы декоративных кустарни-
ков и деревьев разбросаны по откосам;
кое-где устроены цветники».
Многие десятилетия парк пользовал-
ся особой любовью киевлян, и еще в
1960 годах его ежедневно навещали ты-
сячи горожан. Гулянья 1920 годов пре-
красно описаны в романе В. Пидмо-
гильного «Город».
В начале XX века завсегдатаем и
своеобразной достопримечательностью
Владимирской горки был упомянутый
выше известный украинский писатель
И. Нечуй-Левицкий, который, отрабо-
тав положенный срок педагогом в про-
винции, вернулся в город своей юности
и уединенно жил в маленьком домике с
пасекой и «ставком» за театром Берго-
нье на Пушкинской улице.
«В его привычках,— вспоминал
Е. Кротевич,— было немало чего тако-
го, что вызывало недоумение». И одним
из его знаменитых чудачеств был еже-
дневный ритуал паломничества на Вла-
димирскую горку: «Каждый день при
347
Парк «Кинь-грусть»
любой погоде ровно в три он выходил
после обеда из своей квартиры, шел на
Фундуклеевскую улицу, медленно под-
нимался на Театральную площадь, потом
сворачивал направо около аптеки и так
же медленно двигался вперед по Влади-
мирской улице до самого «подъемника»,
который теперь почему-то по-иностран-
ному называют фуникулером, где пово-
рачивал на Владимирскую горку.
Там сидел, любовался Днепром, пре-
давался размышлениям вплоть до 6 ча-
сов, после чего спускался вниз на Кре-
щатик и уже по этой улице возвращал-
ся назад». Делал он все это с такой пе-
дантичной аккуратностью, что по его по-
явлению на улице соседи сверяли часы.
В 1888 г. садовод А. Осипов пред-
ложил думе иллюминировать электриче-
скими лампочками крест на памятнике
кн. Владимиру (см. Иллюминация), и
Владимирская горка стала самым эф-
фектным моментом в ночной панораме
города, раскрывавшейся со стороны
Днепра. Потрясающее впечатление от
сияющего среди ночной мглы символа
крестных мук и вечной благодати Спа-
сителя описано во многих воспоминани-
ях киевлян в прозе и стихах тех лет.
В 1892—1895 гг. на Верхней пло-
щадке горки действовали так называе-
мые «Детские игры», привлекающие
сюда ежедневно сотни детей (в хорошую
погоду приходило до 1000 мальчиков и
девочек).
В настоящее время Владимирская
горка если и не пустует, то количество
ее посетителей не идет ни в какое
сравнение с теми толпами отдыхающих
горожан, которые прогуливались здесь
в старину. Причина упадка здешних гу-
ляний объясняется не появлением мно-
гих новых парков, как это можно те-
перь услышать, но прежде всего исчер-
панностью романтического чувства при-
роды, которым были так щедро наде-
лены наши предки. Иные репортерские
заметки в «Киевских губернских ведо-
мостях», «Киевлянине», «Киевском те-
леграфе», «Заре» звучат теперь почти
как стихи. И далеко не всякий тепереш-
ний киевлянин, попадись они ему в ру-
ки, поймет, о чем, собственно, идет в
них речь.
О культуре созерцания и поэзии уеди-
ненной прогулки наедине с самим собою
или с близким человеком, хорошим собе-
седником современный «среднестатистиче-
ский» киевлянин знает лишь понаслыш-
ке. Попав случайно в этот прекрасный
сад, восторгавший его предков, он просто
не знает, «что здесь делать». Оттого и пу-
стует ныне Владимирская горка.
Парк «Кинь-грусть» — некогда
живописная местность в районе тепереш-
ней площади Т. Шевченко. В конце
XVIII и в начале XIX века здесь нахо-
дилась дача начальника киевского «Ар-
сенала», инженера и литератора, генерал-
поручика М. С. Бегичева и его сына, из-
вестного масона и магнетизера, генерал-
майора Д. М. Бегичева (см. о нем Усадь-
ба Бегичева; Экстрасенс-заводчик).
Позже она перешла в собственность
знаменитого переяславского помещика
Платона Яковлевича Лукашевича
(1772—1845) и его жены Надежды
Григорьевны. Лукашевичи жили на те-
перешней Институтской улице, но в 1838
г. поселились в «Кинь-грусти» на посто-
янное жительство, построив здесь вмес-
тительный барский дом и несколько до-
миков для своих крепостных крестьян.
«Несмотря на болезненное состояние
Платона Яковлевича, страдавшего пода-
грой, и преклонные лета Надежды Гри-
горьевны,— писал П. Селецкий,— у
них было весело. Превосходно отделан-
ный сад, обилие цветов и фруктов, об-
ширный пруд, домашний оркестр, хоро-
ший стол и любезность стариков привле-
пх 348
Парк «Кинь-грустьз
кали постоянно на дачу многочисленных
посетителей».
Подробнее о том, как принимал сво-
их гостей Платон Лукашевич, рассказы-
вается в книге Л. Ярцевой «Прогулки
с детьми по Киеву» (1859). Ее рассказ
дает довольно полное представление о
гуляньях в частных садах, открытых для
публики.
В данном случае оно началось с ви-
зита к «почтенному доброму старичку
[Лукашевичу], который ласково принял
гостей (дедушку и внуков. — А.М.) и
просил гулять, сколько им угодно, по
всем садам и оранжереям с условием —
непременно после гулянья прийти к не-
му в дом пить чай, кушать кислое мо-
локо и фрукты.
Дедушка, приняв это условие, повел
свое общество по обширной даче [...]
Осмотрев все, что было более интерес-
ного в саду, дедушка со своими спутни-
ками возвратился в дом г-на Лукаше-
вича], где ожидало их отличное угоще-
ние: чай, шоколад, оршад, всевозможные
фрукты, мороженое, кислое молоко, су-
хие конфекты, разные варенья, — сло-
вом, все, что может только выдумать
прихотливое лакомство. К тому же так
ласково, с таким радушием гостеприим-
нщйЛозяин просил своих гостей кушать,
что кому угодно.
Дедушку посадил он на диван рядом
со своим креслом; они стали разговари-
вать между собою; детям дана была пол-
ная свобода, и они принялись играть, бе-
гать, танцевать в большой, хорошо осве-
щенной зале, и уже поздно вечером, при
лунном сиянии, возвратились в город».
Прекрасным живописным парком
«Кинь-грусти» восхищались не только
киевляне, но и столичные гости, хорошо
знавшие роскошные парки Павловска и
Царского Села. Лукашевич, писал в
1844 г. инспектор Петербургского учеб-
ного округа П. П. Максимович редак-
тору «Современника» Плетневу, «пер-
вый умыл, одел и причесал киевскую
природу, и из нее то вышло, что цар-
скосельские и павловские сады перед
нею блекнут, уступая ей в роскоши рас-
тительности и живописности местополо-
жения».
«Кинь-грусть» была открытым пар-
ком. В летние и особенно в теплые осен-
ние дни к нему устремлялись вереницы
экипажей. «Это одно из таких мест,—
писала газ. «Киевские губернские ведо-
мости»,— где в продолжение летнего
времени можно встретить толпы гуляю-
щих не только высшего, но и среднего
сословия. Вид на Киев из тамошней бе-
седки очарователен».
После смерти хозяйки на даче начал
хозяйничать племянник, известный фоль-
клорист, знаток многих языков и созда-
тель фантастической теории «всесветно-
го славянского чаромантия» Платон Аки-
мович Лукашевич (1806—1887), кото-
рый открыл ворота знаменитого сада еще
шире. При нем парк стал приносить не-
который доход. В беседке подавали чай,
вино, фрукты, продавали цветы по де-
шевым ценам, по заявкам устраивались
пикники с разнообразным угощением.
Вход в сад становится платным.
«Каждое воскресенье и праздники,—
писала Л. Ярцова в 1859 г.,— киевля-
не ездят гулять в Кинь-грусть. Для то-
го, чтобы все, даже незнакомые хозяи-
ну могли воспользоваться обширными
садами красивой усадьбы, добрый хозя-
ин распорядился так, что за ничтожную
плату всякий может получить туда про-
пуск (входной билет? — А. М.) и гу-
лять где угодно. Там в нарочито устро-
енной посредине сада большой галерее,
убранной растениями и цветами, можно
заказать себе какой угодно обед, ужин,
чай и проч., слушать хорошую игру во-
енного оркестра и танцевать сколько
угодно, не беспокоя хозяина».
349
Парковая дорога
В конце XIX века парк перешел из
дворянских рук в руки крупного киев-
ского предпринимателя, вышедшего из
старинной казацкой семьи (киевский ва-
риант «вишневого сада») и стал собст-
венностью знаменитого книгоиздателя
Стефана Васильевича Кульженко
(1836—1904).
Новый хозяин, как и прежний, про-
являл большую любовь к украинской
культуре и потому, судя по сохранившим-
ся фотографиям, ценил и оберегал спе-
цифические черты доставшегося ему са-
да. Однако при нем общественные гуля-
ния прекратились, да и поддерживался
сад уже не так старательно, как прежде.
Прекрасное описание умирающего
старого парка оставил в своих воспоми-
наниях К. Паустовский, любивший в
юности проводить здесь летние дни с
книжкой в руках: «За две-три папиро-
сы сторож впускал меня в этот парк —
совершенно пустынный и заросший бу-
рьяном. Пруды затянуло ряской. На де-
ревьях орали галки. Гнилые скамейки
шатались, когда я на них садился.
В парке я встречал только старого ху-
дожника. Он сидел под большим полот-
няным зонтиком и писал этюды. Худож-
ник уже издали так сердито поглядывал
на меня, что я ни разу не решился к не-
му подойти.
Я забирался в самую глушь, где сто-
ял заброшенный дом, садился на сту-
пеньки террасы и читал». (См. также
Английский сад).
Парковая дорога — одна из досто-
примечательностей старого Царского са-
да. Шла вдоль всего его восточного края
над кручами и была обсажена с обеих
сторон рядами тех самых гигантских то-
полей, которые, как утверждали киевля-
не, были «воспеты Пушкиным». (Дру-
гие, правда, утверждали, что он «воспе-
вал» тополя Плац-парадной площади
или аллею и Долину роз, где теперь
проходит Парковая аллея). По ней мож-
но было проехать от въезда в парк с
Крещатика (на том месте, где теперь на-
ходится филармония) до Царского двор-
ца. Любимое место прогулок киевлян
пешком, верхом и в экипажах.
«Вот, ближе к городу,— писала в
1859 г. Л. Ярцова об уже несуществу-
ющей перемычке между двумя горами,
где ныне «Чертов мостик»,— прямой
утес, а наверху его широкая дорога, по
которой ездят верхом и катаются в от-
крытых колясках и кабриолетах милые
киевлянки со свитою молодых киевлян
на отличных лошадях».
На Парковую дорогу иногда свора-
чивали по пути с Крещатика на Липки
или Печерск. Иначе говоря, это была
обычная городская дорога, открытая для
проезда в любое время дня и ночи. В
описании Киева 1852 г. Н. Сементов-
ского находим такое место: «Я забыл
сказать, что и через сад к спуску Алек-
сандровскому существует проезжая до-
рога и дорога чрезвычайно живописная.
Я ехал [по ней] в любимое великим кня-
зем Владимиром село Берестовое».
В те времена, когда эта дорога суще-
ствовала, сам парк производил иное впе-
чатление, чем теперь. Он казался более
просторным. Недаром один из старожи-
лов писал, что «Царский сад — наш Бу-
лонский лес». «А с этой длиннейшей ал-
леи, что тянется над обрывом, заканчи-
ваясь в стороне Днепра красивою бесед-
кою,— восклицал Н. Богатинов,— ка-
кой очаровательный вид на Старый Ки-
ев с его соборами и многочисленными
церквями [...] с боковым видом на всю
длинную линию Киевских гор и венцом
их, церковью св. Андрея Первозванно-
го, а там еще дальше — церковью Ще-
кавицы [...]
Я любил здесь проводить именно ча-
сы вечера и несказанно любовался сол-
350 -хД
Парк «Тиволи
нечным закатом, когда вокруг глубочай-
шая тишина, не слышно вовсе городско-
го шуму, а небо окрашивается золотис-
тыми лучами заходящего светила, и кое-
где бродящие тучки покрываются игри-
выми цветами пурпурного освещения.
Незабвенные минуты!»
Сохранилось предание, что, приезжая
в Киев, царь Николай Павлович любил
кататься на экипаже по краю днепров-
ских круч от Крещатика до Заведения
искусственных минеральных вод (бывше-
го Царского дворца), где устраивались
балы и банкеты. Позже проезд по Пар-
ковой дороге был затруднен оползнями
и провалами. Многие участки выступа,
по которому проходила линия дороги,
сползли вместе с тополями на нижнюю
террасу. И все же по нагорной Парко-
вой дороге ездили еще в 1870 годах. Об
этом свидетельствует А. Г. Лебединцев,
который в своей хронике царских визи-
тов в Киев пишет, что вечером 23 авгу-
ста 1873 года Александр II «почтил» на-
родное гуляние «своим присутствием и,
выехав из Дворцового сада в прилегаю-
щий Городской, проехал при восторжен-
ных кликах народа кругом всего сада в
сопровождении верхами следовавших за
царским экипажем генерал-губернатора
[Дондукова-Корсакова] и командующе-
го войсками [Дрентельна]».
Когда обрушилась узкая перемычка
между двумя горами сада (там, где те-
перь «Чертов мостик» Патона), сама
память о старой Парковой дороге исчез-
ла. Последний ее «пушкинский тополь»
видел в 1894 г. геолог П. Тутковский.
«Из старых деревьев,— писал он,—
пока уцелел лишь один высокий тополь,
находящийся на высоком мысу, разде-
ляющем две соседние части террасы,—
тот самый тополь, который облюбовали
строители канализации для укрепления
вентиляционной трубы от главного кол-
лектора.
Тополь этот — свидетель лучших для
сада времен, но и ему грозит раньше или
позже та же участь,— и он свалится на
террасу, поползет в объятия беспощад-
ной и коварной красавицы, которая его
погубит, как погубила раньше его свер-
стников и братьев».
Парк «Тиволи» — один из трех
платных парков, существовавших в
1870 гг. в Киеве (Ш ато-де-Флер, гу-
лянья в Заведении искусственных ми-
неральных вод за теперешней филармо-
нией и «Тиволи»). Он располагался в
старинной усадьбе на углу Крещатика и
Институтской улицы. Судя по письму
проф. И. Скворцова к одесскому архи-
епископу Иннокентию Борисову, в нача-
ле 1840 гг. этот обширный участок с са-
дом принадлежал Платону Лукашевичу,
и администрация Института благородных
девиц предполагала перекинуть через Ин-
ститутскую улицу каменный мост-пере-
ход, чтобы воспитанницы могли в свобод-
ное от занятий время погулять в этом ме-
сте и подышать свежим воздухом. Сохра-
нилась также старинная гравюра с изоб-
ражением садовых дорожек, гуляющих
господ и «романтического вида», откры-
вающегося отсюда на Старый город.
Федор Эрнст, описывая в 1927 г.
пропавшую впоследствии панораму Ки-
ева, написанную художником Гроте с
крыши Института благородных девиц в
1850 году, останавливается и на особня-
ке Лукашевича, называя его «прекрас-
ным старосветским домиком с четырех-
колонным портиком». За ним, напротив
института,— «огромный сад с глубоки-
ми оврагами, густыми деревьями, искус-
ственными террасами и тропинками».
«Это,— пишет Эрнст,— так назы-
ваемый Меринговский сад, который ког-
да-то занимал большую часть земли
между Крещатиком, Лютеранскою, Бан-
ковой и Институтской улицами».
351
Парк «Эрмитаж»
К сожалению, историк забыл ска-
зать, что в 1850 году усадьбы Мерин-
га еще не существовало, сам профессор
купил центральную ее часть (так назы-
ваемый парк Бенцова) лишь в 1860 гг.,
а до того эта земля принадлежала из-
вестному киевскому врачу-поэту Евста-
фию Рудыковскому (1784—1851), и до
Институтской улицы его имение никог-
да не простиралось. (См. Усадьба Ме-
ринга).
Изображенный Гроте напротив ин-
ститута сад принадлежал не Мерингу, а
Лукашевичу. У него была своя судьба.
В 1870 гг. им владели купец Я. Склов-
ский и «потомственная гражданка»
Г. Попова. Парк был переоборудован
по образцу увеселительного парка петер-
бургского предпринимателя И. И. Из-
лера в Новой Деревне (теперь в черте
города). Оба парка названы в честь их
знаменитого парижского прототипа —
парка «Тиволи» финансиста Бутена, ис-
кусно сочетавшего элементы регулярно-
го и пейзажного сада, пейзажный парк
с парком для городских гуляний. (Этот
тип парка оказался наиболее удобным
для народных гуляний и после Француз-
ской революции распространился по всей
Европе).
В киевском «Тиволи» действовал те-
атр на открытом воздухе, давались кон-
церты. Плата за вход составляла около
40 коп. Кстати сказать, «Тиволи» —
распространенное в XIX веке название
увеселительного парка. В юмористичес-
ких журналах так обычно именовались
злачные места и заведения сомнитель-
ного свойства.
Парк «Эрмитаж» — увеселитель-
ное заведение на Трухановом острове,
который юридически находился на тер-
ритории Остерского уезда Черниговской
области, но по традиции использовался
киевлянами для своих нужд.
В XIX веке здесь появились склады,
мастерские и жилые усадьбы. Пляжа в
современном понимании в те времена не
было. Киевляне пользовались купальня-
ми на правом берегу. Перевоз сдавался
думой на откуп предпринимателям.
В конце 1870 гг. откуп перешел обо-
ротистому литовцу Гинтовту, который
по-прежнему перевозил киевлян через
Днепр на лодках, но в то же время ус-
троил для гуляющих небольшой парк с
буфетом, ставший местом кутежей лю-
бителей шумных развлечений вдали от
глаз стражей порядка. Долгое время ки-
евская полиция совершенно не вмеши-
валась в жизнь гинтовтовского заведе-
ния, и со временем оно приобрело репу-
тацию одного из самых скандальных
злачных мест в Киеве,— места пьяно-
го разгула, азартных игр и дебошей.
Гулянья на Трухановом острове не-
сколько поправили свою репутацию
лишь после знаменитой бури на Днепре
летом 1883 года, когда в бурных водах
реки погибли несколько киевлян. Во из-
бежание новых несчастий Гинтовт отка-
зался от лодок и в 1884 г. завел на пе-
реправе пароход, курсирующий между
городом и островом с 3 часов дня и до
поздней ночи. Плата за проезд увели-
чилась, гуляющих стало меньше, а в ре-
сторане Гинтовта обосновалась более-
менее приличная публика.
Правда, сам откупщик счел вынуж-
денное усовершенствование перевоза
убыточным и попытался возместить свои
потери взиманием за вход на остров 20
копеек со всех приезжавших. Для само-
го его населения свободною оставалась
лишь узкая песчаная полоса вдоль бере-
га. Некоторое время (пока не вмешалась
дума) киевляне не могли «не только ста-
кан пива, но даже стакан воды или бул-
ку получить, если не уплатят сначала
изобретенного Гинтовтом налога за про-
ход от ворот к буфету».
352
Парк «Эрмитаж»
«Эрмитаж» приобрел репутацию при-
личного увеселительного заведения лишь
после того, как его арендаторы перешли
от политики насильственного взимания
двугривенников к организации культур-
ного досуга посетителей.
К сезону 1887 г. площадка для гуля-
ний была расширена, устроена новая эс-
трада. В сад был приглашен небольшой,
но профессионально безупречный оркестр
знаменитого киевского дирижера Гене,
популярные певцы Максимов и Любимо-
ва, комик и куплетист Ратген, который
«довольно удачно представлял разные ти-
пы, менее удачно исполнял куплеты, но
при этом иногда до карикатурности зло-
употреблял «подвижностью» своего ли-
ца». Через два года «Эрмитаж» мог уже
соперничать с самим Шато-де-Флер.
«Парк «Эрмитаж»,— писала газ.
«Киевлянин» в 1889 г.,— в нынешнем
летнем сезоне объявил решительную
конкуренцию «Шато» и, по-видимому,
ведет ее с полным успехом. Если в «Эр-
митаже» нет электрического освещения,
нет мраморных столиков и вообще того
внешнего блеска, которым так гордится
«Шато», то в нем нет и той затхлости
воздуха, той сырости, которые состав-
ляют «ахиллесову пяту» увеселительно-
го сада г-жи Гюманс; что же касается
доброкачественности предлагаемых раз-
влечений, то «Эрмитаж» в этом отно-
шении в настоящую минуту нисколько
не уступает конкуренту, мы сказали бы,
даже превосходит его».
Звездой Труханова острова был в те
годы любимец публики Александров,
«выделявшийся из ряда других куплети-
стов исполнением собственных произве-
дений [...] не всегда отличавшихся безу-
пречностью стиха, иногда несколько рас-
плывчатых, но всегда достаточно едко и
зло затрагивавших наши общественные
грешки».
Вскоре «Эрмитаж» догнал «Шато» и
12 s •>'
по «внешнему блеску». В 1893 г. па глав-
ной его площадке был устроен еще не ви-
данный киевлянами «светящийся фон-
тан» — «маленькая копия тех фонтанов,
которые впервые появились на Париж-
ской всемирной выставке, а затем на фран-
цузской выставке в Москве». Его струи
подсвечивались то красным, то оранже-
вым, то зеленым, то синим цветом.
К сожалению, подробного описания
цветного фонтана в Киеве обнаружить
не удалось, но зато на страницах
ж. «Всемирная иллюстрация» (1891.—
19 окт.) отыскался пространный очерк о
французской выставке в Москве с опи-
санием тех самых фонтанов, «маленькой
копией» которых был водомет «Эрми-
тажа».
Это было совершенно необыкновен-
ное зрелище, полюбоваться которым со-
бирались толпы горожан. После закры-
тия павильонов выставки, пишет корре-
спондент, «много публики еще остава-
лось в полутемном саду; она слушает му-
зыку и ждет светящихся фонтанов. Око-
ло назначенного времени все располага-
ются группами и обращаются в сторону
пока еще пропадающих в полумраке
фонтанов.
Наконец свет пробивается в них, уси-
ливается, и кверху взлетает ярко-крас-
ная струя воды. Около высокой средней
струи вылетают, как бы устремляясь за
нею, мелкие струи и на половине ее вы-
соты падают вниз. За красным светом
следуют голубой, за ним — зеленый,
когда фонтан кажется каким-то букетом
высоких извивающихся растений, за-
тем — желтый, когда фонтан напоми-
нает громадный хлебный сноп, потом —
темно-синий и т. д. Струи играют, под-
нимаются вверх и падают, озаряясь по-
переменно разнообразными цветами, по-
ка, наконец, весь фонтан не обратится в
мечущуюся кверху серебряную массу.
Когда исчезает эта действительно эф-
353
Пасха
фектная картина, она долго повторяется
в воображении зрителя».
В театре «Эрмитажа» выступали «ин-
тернациональные певицы», «обладавшие
очень недурными голосами и довольно
удачно поющие арии из опер, оперетт и
романсы», и труппа гармонистов и пля-
сунов под управлением Гуляева.
Догоняя «Шато», «Эрмитаж» отнюдь
не покушался на лавры благопристойных
гуляний в Саду купеческого собрания.
Посещавшую его публику вполне устра-
ивала «пикантность» гинтовтовских раз-
влечений. «Развязность исполнителей и
посетителей этого сада,— писал А. Лю-
бич-Лозинский в «Путеводителе»
В. Бублика 1897 г.,— составляет его ха-
рактерную особенность, почему, вероят-
но, «Эрмитаж» и пользуется наибольшим
успехом». «В удачно организованной и
часто разнообразящейся труппе, высту-
пающей на открытой сцене и составлен-
ной из каскадных певцов, куплетистов
обоего пола, рассказчиков, комиков, ми-
миков и проч., нередко попадаются «пи-
кантные» и порой не лишенные даже
своеобразного дарования персонажи, осо-
бенно среди дамского персонала».
Но даже этот ироничный критик ста-
рого Гинтовта находит в его заведении
и нечто хорошее: «Во время гуляний в
саду, освещаемом электричеством, игра-
ет недурной оркестр (иногда и два) во-
енной музыки; буфет и кухня (специаль-
ность — раки) не дурны, хотя цены да-
леко не «божеские» [...] К числу удо-
вольствий, доставляемых специально
«Эрмитажем», относится также катанье
на тележках по рельсам с «американ-
ских» горок».
Пасха — Вестниками Христова Вос-
кресения в старом Киеве служили сту-
денты Киевской академии. В особо чти-
мую в Украине Вербную субботу (на-
кануне Вербного воскресенья, т. е. суб-
боту шестой недели Великого поста) они
шествовали через весь город от Георги-
евской церкви возле Софийского собо-
ра до Братского монастыря с веточками
вербы и пением.
С вечера этого дня начинались при-
готовления к Светлой неделе. В церквях
совершались таинственные предпасхадь-
ные обряды омовения св. престолов, вы-
носа плащаницы. В Великой лаврской
церкви варили и освящали миро. В са-
мом городе на Страстной неделе начи-
нались свои, далекие от всякой мисти-
ки, страсти, связанные в основном с ма-
газинами и базарами. Киевляне закупа-
ли муку, поросят, яйца (в том числе рас-
писанные особыми мастерами «крашан-
ки» и «писанки»), вина, снедь и сласти.
«Приготовления во всех домах к это-
му великому празднику,— писали «Ки-
евские губернские ведомости» в
1859 г.,— были изумительны. Везде го-
товили столько яств, что, казалось, до-
Гэрожанин расписывает яйца
в традиционном народном стиле.
Рис. К. Штапфер. 1898 г.
354 <<
Пасха
статочно было ими накормить целую ро-
ту солдат. Из всех животных истребле-
но было более всего поросят. Писк и визг
их оглашали постоянно базары и улицы
в последние дни Страстной недели. Каж-
дый бедняк непременно желал украсить
свой стол поросенком, и потому можно
считать приблизительно, что этих «угне-
тенных повинностей» (т. е. жертвенных
животных. — А. М.) истреблено на пра-
здник не менее 50 тысяч».
Особенность киевской Пасхи, как пи-
сала эта газета, составляло убранство
праздничного стола, па котором видное
место занимали разукрашенные сдобные
пасхи («бабы») и особые «пасхальные
цветы» — гиацинты, ландыши, азалии,
тюльпаны, камелии, нарциссы, фиалки,
розы и лакфиоли. Все, что появлялось на
пасхальном столе, воспринималось не
только в обычном смысле, но как бы по-
падало в особое смысловое поле. Это
тонко подметил в своих мемуарах Н. Ан-
циферов: «Пасхальный стол с белой па-
схой, куличами и бабами, с агнцем, дер-
жавшим знамя, зеленая горка с цветны-
ми яйцами, белые и синие гиацинты, —
все это уже было не просто празднич-
ным столом. Все это Цмело касательст-
во к таинству жизни и смерти».
Такие столы накрывались в Киеве
как у католиков (от них, собственно, и
пошло это обыкновение), так и у пра-
вославных и даже у немцев-лютеран. (К
середине XIX ст. подобное убранство
можно было встретить уже и в «север-
ных», русских, хуберниях империи).
Изготовлению ритуальных «баб» по-
свящалась Страстная пятница. Некоторые
сведения о свойствах знаменитых киев-
ских «баб» находим в том же пасхальном
номере губернских ведомостей за 1859 г.:
«Хозяйками на печение баб обращается
особое внимание; мука приготовляется за
несколько времени и сушится в комнатах.
Не могу рассказать способа приготовле-
ния баб, это секрет хозяек, но только де-
лаются они высокие, имеют форму цилин-
дра, и тесто совершенно желтое, прозрач-
ное и нежное, что называется, тающее во
рту. Желтизна происходит оттого, что в
тесто добавляется огромное число яиц, и
именно одни желтки».
Достоинство пасх определялось не
только их вкусом, но и высотою. В не-
которых домах на стол подавались гро-
мадные сдобные цилиндры, и чтобы из-
готовить их, нужно было переделать ку-
хонную печь. В Великий четверток до-
машние очаги безжалостно рушились, а
после Пасхи восстанавливались в преж-
нем виде. Старый знаток городского бы-
та Н. Ракитин посвятил кулинарным
страстям Великого пятка особое место в
своей повести «Академический комис-
сар», опубликованной в 1894 г.:
«Была Страстная пятница, из печей
собирались вынимать бабы. Знаете, что
это за момент у хозяек? [...] Перед по-
явлением на свет младенца женщина-
мать меньше тревожится, меньше волну-
ется, меньше задумывается над вопросом:
«Что из него выйдет? Не урод ли?», чем
женщина-хозяйка перед выниманием из
печи пасхального теста. Такую стран-
ность, если не сказать более, мы объяс-
няем тем, что младенцы-уроды явление
чрезвычайно редкое, года как уродливые
бабы (в смысле теста, конечно), если вы
наблюдательный человек, то, обходя с
поздравлением, встретите в каждой се-
мье. Оттого, вероятно, и пошла поговор-
ка, что «в семье не без урода».
Другой приметной особенностью ки-
евской Пасхи, как уже говорилось, бы-
ли цветы, специально выращиваемые к
празднику в городских садоводствах.
Перед праздником центральные улицы
напоминали ярмарку цветов. Они вы-
ставлялись в бакалейных и фруктовых
лавках, колбасных и булочных, в витри-
нах больших магазинов. Пышные вазо-
12*
г 355 -й
Пасха
ны ставились у подъездов кафе, ресто-
ранов, гостиниц. Здесь и там видны бы-
ли прохожие, несущие горшки с цвета-
ми. Весенние выставки и цветочные ло-
тереи устраивались в эти дни в саду За-
ведения искусственных минеральных
вод (потом — Сад купеческого собра-
ния), где можно было выиграть цвету-
щий куст тосканского жасмина или ка-
кое-нибудь иное чудо природы.
Последний вечер Страстной седмицы
множество киевлян проводили в церквях
на пасхальном бдении, оканчивающемся
обрядом христосования. Молодая интел-
лигенция, покинувшая «веру отцов», от-
правлялась на ночное гуляние по пред-
пасхальному Киеву, который, по призна-
нию упомянутого уже Н. Анциферова,
«казался превращенным в храм мне тог-
да неведомому Богу». Его описание го-
рода, замершего в ожидании чуда вос-
кресения и по сей день производит боль-
шое впечатление:
«Мы шли к Владимирской горке. Не-
бо было ясное, звездное. Днепр там,
внизу под горой, казался безбрежным
морем с двумя-тремя островками. Это
были дни предельного разлива. Высоко
над нами на своем цоколе стоял брон-
зовый Святой Владимир, держа над Ки-
евом крест. А там, левее, на днепров-
ском берегу звездами мерцали в колы-
хавшемся воздухе огни Подола, и сре-
ди них многочисленные огоньки плошек
вокруг старых церквей [...]
Весенний воздух вздрогнул от перво-
го удара колокола Софии; он, как ка-
мень, упал, и от него, все ширясь и ши-
рясь, подхваченный сотнями колоколов,
кругами разливался по городу пасхаль-
ный звон.
Не только звуки наполняли весенний
воздух, он был насыщен запахом лоп-
нувших почек пирамидальных тополей
— дерева города Киева. И этот волну-
ющий запах казался тем ладаном, кото-
рым в святую ночь ликующая природа
насыщала храм земли».
Необычайно торжественная атмосфе-
ра Святой ночи отразилась и в одно-
именном стихотворении Леси Украинки
1900 г.:
В темну нт ми забрались
громадкою йти
так поважно, немое у пригод!
моли стати кому, а проте без мети,
ми дивились на sopi, та и год! [...]
Н‘т без mime ! св'ипло без пром!ня
хвиль...
Все було ! далеко, й близенько.
I с!яли нам зор! за тисяч! миль,
! м!ж нами светили низенько.
Нам не раз кр!зь волосся св!тила
зоря,
мов горицыт у темному лист!,
наче ми, перепливши небесн! моря,
закв!тчалися в крапл! ср!блист!.
I немое над святими, з!рки золот!
у корону сплипались огнисту.
Отже, й справд!, здаеться, були
ми свят!
в тую зоряну нт урочисту.
В первый день Пасхи (Светлое Хри-
стово Воскресение) на улицах царила
необычная тишина. Город дремал после
ночного бдения и ранней службы, раз-
говлялся за праздничным столом в тес-
ном домашнем кругу и набирался сил для
наступающих общегородских гуляний.
Они начинались на второй день Па-
схи, и толпы празднично одетых людей
устремлялись к балаганным городкам,
котрые в разные времена устраивались
на Крещатицкой, Университетской, Сен-
ной, Софийской площадях, а в начале
XX века — и на базаре Демиевки.
На Пасху считалось не грех и выпить,
и многие принимали этот грех на душу
уже с утра. Среди праздничной толпы
356
Пасха
Пасхальный стол с праздничным угощением. В центре — гостья подносит хозяйке
пасхальный букетик. Рис. М. Далькевича. 1895 г.
встречались такие горожане, которым, по
деликатному выражению одного газетчи-
ка, «отказывался служить язык». В по-
тешных городках вперемежку с карусе-
лями, балаганами, качелями располага-
лись лари с булками и калачами, телеги
бакалейщиков, столики сбитенщиков.
Продавались каленые орешки, семечки,
сладкие рожки, квас, моченые яблоки,
вафли, мороженое, разноцветные киев-
ские пряники, цукаты, конфеты, рахат-
лукум и другие лакомства.
357
Пасовка
Любимым пасхальным зрелищем ки-
евлян были кукольные комедии, назы-
ваемые рататуйками по имени героя
многих кукольных пьес Петрушки, ко-
торого в народе окрестили также Вань-
кой Рататуем (т. е. воителем).
В балаганах показывали также фоку-
сы и всякие невероятные трюки.
На карусели и в «тиатры» публика
приглашалась зазывалами — масленич-
ными (или «карусельными») дедами.
Поскольку в Киеве не строились
большие балаганы, рассчитанные на со-
лидные сборы, знаменитые гастролеры
— прославленные маги, чудодеи, отваж-
ные трюкачи и заклинатели «темных
сил» выступали в Городском театре и
других престижных залах.
На «фантастических вечерах профес-
сора Беккера» демонстрировалось «вос-
стание из мертвых». Он же производил
«сожжение живой дамы на сцене и не-
разгаданное ее оживление». В театре
Соловцова можно было наблюдать «мо-
ментальное исчезновение несколько
мужчин и дам из публики». В пасхаль-
ные дни любители театральных пред-
ставлений могли полюбоваться также
живыми картинами, ставившимися си-
лами киевских дам-благотворительниц.
В начале XX века потешные город-
ки потеряли свою былую популярность.
Более-менее образованная публика пред-
почитала ходить в «настоящий» театр, а
не в балаган, гулять в праздничные дни
на Владимирской горке, любуясь разли-
вом Днепра.
Появились народные дома, чайные,
клубы, шантаны, кинематографы и дру-
гие заведения, предлагавшие более «ци-
вилизированные» развлечения. Балаган-
ные городки перестали строить, а вмес-
те с ними ушел в прошлое и веселый мир
городского карнавала, составлявший не-
когда существенную часть пасхальных
праздников.
Пасовка (жарг.) — на языке гимна-
зистов — прогул уроков. Коллективные
«пасовки» устраивались в погожие дни
весны и осени, когда сидеть в классах
не хватало сил. Это были не просто про-
гулы, но маленькие детские праздники с
походами на природу. О них с большой
симпатией вспоминал на старости лет
певец А. Вертинский:
«Как только приходила весна, мы ус-
траивали чудесные «пасовки» (от кар-
точного слова «пас») то на Батыевы го-
ры, то в Голосеевскую пустынь, то в
Дарницу.
Обычно утром мы встречались в за-
ранее условленном месте и, оставив ран-
цы и связки с книгами в какой-нибудь
лавочке, шли гулять. Весна еще только
высовывала нос на улицу, а мы уже в
распахнутых пальто шли ей навстречу.
На Батыевых горах снег едва начинал
таять [...] Мы разводили костер, жари-
ли на палочках старое украинское сало,
курили до тошноты и бегали взапуски,
собирая хворост, и пили, пили воздух.
Украинский воздух! Воистину это были
самые счастливые дни моего детства».
Пассии — введенный митрополитом
Петром Могилой особый обряд повече-
рий в первые четыре пятницы Великого
поста. Они проводились в Софийском
соборе, Михайловском, Братском мона-
стырях, во многих приходских церквах и
издавна привлекали массу горожан, же-
лавших послушать лучших проповедни-
ков, выступавших в конце службы. (Их
речи печатались в «Трудах Киевской ду-
ховной академии» и на страницах «Ки-
евских епархиальных ведомостей»).
В других украинских городах этот за-
имствованный из Киева обряд совер-
шался в соборных церквях.
Первое августа — см. Маковейская
церемония.
* 358
Первое апреля
Первое апреля — день шуток и ве-
селых проделок. В Европе празднуется
с давних времен. В России и в Украине
появился вместе со служилыми иностран-
цами в конце XVII века. Как писали
«Киевские губернские ведомости» в
1850 г., в Москве популярности 1 апре-
ля способствовала проделка директора
странствующей труппы актеров, который
1 апреля 1700 года объявил, «что влезет
в обыкновенную бутылку. Народа в те-
атре собралось много, и когда поднялся
занавес, публика увидела на сцене бутыл-
ку с надписью: «Первое апреля».
Подобные шутовские объявления по-
являлись 1 апреля и в киевских газетах
второй половины XIX века, и, как пи-
шут Д. Шленский и А. Браславец в сво-
ей истории Андреевского спуска, неко-
торые из них вызывали немало шума в
городе:
«Одна из киевских газет, желая по-
тешить доброй шуткой почтенную пуб-
лику, в номере за 1 апреля поместила за-
метку приблизительно такого содержа-
ния: «Вчера со страшным грохотом рух-
нула колокольня Андреевской церкви!
Обломками кирпича завалило всю ули-
цу. Спешите видеть!».
Предполагалось, что граждане, хоро-
шо знающие внешний вид храма (при
этой церкви колокольни никогда не бы-
ло.— А. М.), посмеются — и тем де-
ло обойдется. Но получилось иначе. По-
ловина Киева поспешила на место «про-
исшествия» в надежде поглазеть на зре-
лище чудовищных разрушений. Розыг-
рыш удался, киевский обыватель был
посрамлен, но возникли осложнения. Го-
родской голова вместе с чинами город-
ской управы тоже прибыл на «место ка-
тастрофы» для выяснения обстоятельств
стихийного бедствия. Разразился круп-
ный скандал. Несмотря на старания вла-
стей замять дело, история пошла гулять
по свету в виде анекдота».
В XIX веке Киев слыл городом ос-
тряков, и то, что происходило здесь 1 ап-
реля, привлекало к себе общее внима-
ние. Столичные газеты находили киев-
ские первоапрельские остроты действи-
тельно замечательными и с удовольст-
Характерные первоапрельские юмористические рисунки XIX века.
359
Первое мая
вием пересказывали их для своих чита-
телей. «Газета «Киевское слово»,— пи-
сал 26 апреля 1892 г. журнал «Стреко-
за»,— поместила у себя ряд вполне
правдоподобных курьезов в отделе
«Среди газет».
Между прочим газета сообщала, что
«Минский листок» обещает своим под-
писчикам неизданный новый роман Вик-
тора Гюго, что в газете «Волынь» по-
мещено, в качестве новой вещи, стихо-
творение Некрасова «Убогая и наряд-
ная», что философ, критик и теософ
«Южного края» г-н Черняев написал в
стихах рекламу об американских под-
тяжках «Эластик-Миракле» и пр.
Указания и обличения «Киевского
слова», сделанные в серьезном тоне, по-
шли гулять по столбцам доверчивых и
простодушных провинциальных и сто-
личных изданий. Все удивлялись, все
смеялись и все дергали виновных за уши.
Между тем коварная мистификация ки-
евской газеты вышла в свет 1 апреля.
Можно себе представить ярость и доса-
ду задетых крыльями апрельской утки
изданий!»
Первое мая — 1. Первый светский
праздник старого Киева, учрежденный
еще Киево-Могилянской коллегией в
XVII веке как своеобразный, говоря на
современном языке, день студентов.
Вместе со своими профессорами они со-
бирались на «бенкет духовный» в одном
из киевских урочищ (часто на горе Ще-
кавице, а после учреждения на ней пер-
вого общегородского кладбища — на
даче митрополита на Шулявке). Здесь
они пели, декламировали стихи, ставили
пьесы, играли в мяч и т. д.
2. Общегородские народные гуляния,
возникшие в Киеве в XVIII веке на ос-
нове студенческих гуляний («рекреа-
ций») и отпочковавшиеся от них в на-
чале следующего столетия. Это был пер-
вый общегородской праздник, не обозна-
ченный в церковном календаре и прохо-
дивший без церковного обряда.
Одно время церковь решительно вос-
стала против этих массовых светских гу-
ляний. И в 1827 г. митрополит Евгений,
чтобы воспрепятствовать им, перенес
день поминания св. великомученика Ма-
кария с 19 января на 1 мая.
По его замыслу, каждый киевлянин
должен был сделать выбор между бого-
служением у раки святого в Софийском
соборе и весельем на Шулявке. Митро-
полит надеялся, что произведенная им
реформа в церковном календаре воспре-
пятстствует массовому выходу горожан
на «бесчинные» загородные гулянья. Но
из этого ничего не вышло.
Впрочем, у митрополита действитель-
но были все основания для беспокойст-
ва. Внецерковные праздники (например,
Новый год) всегда вызывали нарекания
религиозно настроенных людей, а киев-
ские первомайские торжества отличались
к тому же необыкновенным разгулом и
чем-то напоминал неистовые языческие
мистерии. Дневная половина праздника
проходила в рамках приличий, но в су-
мерках начиналась настоящая «Вальпур-
гиева ночь». Обычно мемуаристы обхо-
дят молчанием этот странный рецидив
язычества в истории бытовой культуры
Киева XIX века, но кое-что из их пи-
саний все же можно узнать. «Каждый
год первого мая,— писал о гуляниях
1840 г. Автоном Солтановский,— в
этой [Шулявской] роще происходило с
раннего утра и до другого утра народ-
ное гуляние. Продавалась водка, пиво,
сбитень, чай, каленые орехи, изюм, яб-
локи и другие сласти.
Народ пьянствовал целые сутки и ча-
сто происходили здесь серьезные драки
(очевидно, ритуальные кулачные бои.—
А. М.) со множеством раненых [...] В
глубине рощицы можно было натолк-
360
Первое мая
нуться на нескромные сцены (обряды
плодородия? — А. М.), слышались не-
приличные песни и шутки.
Перед рассветом по дороге в Киев, и
в роще, и по оврагам валялись сотни спя-
щих и мертвецки пьяных, большею час-
тью полураздетых или донага раздетых
жуликами. Особенно много валялось сов-
сем нагих. И пожилых, и молодых жен-
щин и девок. На следующий день все ча-
сти (полицейские участки.— А. М.) на-
полнены были буянами обоего пола, по-
добранными полицией в течение ночи, а
также ограбленными донага. По вытрезв-
лении они получали начальническое вну-
шение в виде десятков и сотен розг и от-
пускались по домам, а более виноватые
сверх того наряжались мести улицы».
Мемуарист упоминает некоторые по-
дробности, которые дают основание
предполагать, что эти «Вальпургиевы но-
чи» на Шулявке происходили не без бла-
гословения властей. «В 4 часа пополуд-
ни,— пишет он,— на белой лошади со
свитой и несколькими казаками появлял-
ся генерал-губернатор [Бибиков], и за
ним вся знать в экипажах и на лошадях.
Вечером генерал-губернатор, знать и
средний чиновничий и купечекий класс
возвращались в город, а мастеровые, ме-
щане и простой народ из окрестностей
только начинали разгуливаться».
Появление Бибикова на отвергнутых
церковью гуляниях как бы подтвержда-
ло их законность. Он, конечно, мог за-
претить первомайские гулянья, но не де-
лал этого, понимая, что, давая «черни»
раз в год вкусить необузданной свобо-
ды, он внедряет в ее душу чувство ви-
ны перед начальством и стыд за учинен-
ные в роще безобразия.
Подобные же дикие дионисийские
сборища за городом допускала в свое
время и аристократия греческих городов.
Сквозь пальцы смотрела на чертогоны
плебса в дни Первомая и на масленицу
католическая церковь средних веков. Не
без благословения властей возрождают-
ся майские Вальпургиевы ночи и в не-
которых современных странах.
Одно из таких мерзких сборищ нео-
язычников (и просто любителей пошу-
меть и побезобразничать) прекрасно
описано в очерке эмигрантской украин-
ской писательницы Марии Герасевич,
опубликованном в канадском журнале
«Нов! днЬ> (1991.— № 5). Описанный
ею разгул молодежи мало чем отличает-
ся от первомайских бибиковских черто-
гонов на Шулявке.
3. Во второй половине XIX столетия
первомайские гуляния приобрели харак-
тер обычного благотворительного меро-
приятия. Проводились в основном в
Шулявской роще при кадетском корпу-
се киевским женским благотворитель-
ным обществом. Вспоминая о гуляниях
1860 гг., один из мемуаристов писал:
«Первого мая ликование киевского
населения в Кадетской роще было в выс-
шей степени торжественно: устраивались
базары, выставки, игры и танцы. Му-
зыка гремела, песни разносились в воз-
духе, театры и веселье были в полном
ходу.
Все люди, начиная с интеллигенции,
чиновничества, купечества, помещиков
да дворян и кончая простым народом,
встречались и толкались в лесу Кадет-
ской рощи. Княгиня [Васильчикова] бы-
вала там, так сказать, царицей торжест-
ва [...] В роще публика за апельсин и
за стакан чая платила в пользу благо-
творительности по 100 рублей».
С середины XIX века в моду стали
входить первомайские пикники неболь-
ших компаний на лоне природы. К ним
готовились основательно, на снедь и вы-
пивку не жалели денег. В одном из бы-
товых очерков Шалацкой щеголь-офи-
цер продает свою добротную зимнюю
шинель, чтобы не ударить в грязь ли-
361 ' ""
Первое сентября
цом перед приглашенными барышнями
и друзьями. «Проси,— говорит он день-
щику,— 50 рублей, а если не дадут, то
пусть сами оценят, потом зайди к Ды-
тынковскому, купи бутылку водки, три
бутылки вина, столько же шампанского,
черной икры, сельдей, гарниру к ним,
ветчины и в кондитерской Жоржа возь-
ми коробку шоколадных конфет фунтов
на пять».
4. День пролетарской солидарности с
1890 годов, день манифестаций рабочих,
требовавших от властей 8-часовый ра-
бочий день, права создавать профсою-
зы, запрещения задерживать выплату
зарплат или расплачиваться производи-
мым товаром и т. д. Рабочий Первомай
прекрасно показан в романе-хронике
Е. Кротевича «Над Днепром-Славути-
чем». В описываемом им случае более
ста рабочих собрались на тайную сход-
ку в Голосеевском лесу, а в самом го-
роде для отвода глаз полиции было спро-
воцировано стихийное выступление.
«Учитывая обстоятельства того време-
ни,— пишет Е. Кротевич,— организа-
торы празднества перенесли его на сле-
дующий после 1 мая воскресный день,
чтобы в этот свободный от работы день
не обнаружилось отсутствие на работе
участников празднования. И наконец,
чтобы ввести в заблуждение полицию и
жандармов, был пущен слух, что демон-
страция состоится на Крещатике неда-
леко от Думской площади.
План удался. Перед рассветом на
Крещатике и на прилегающих к нему
улицах, во дворах и подъездах домов бы-
ли собраны полицейские, жандармы и
шпики со всего Киева. А возле ворот
стояли дворники — тогдашние верные
слуги охранки.
Слух о намечающейся в центре горо-
да, на Крещатике, массовой демонстра-
ции привел сюда множество зевак, да и
обычно в выходные дни здесь гуляло не-
мало нарядно одетой публики. А теперь
здесь собралось также много рабочей и
учащейся молодежи. Все тротуары и
мостовая были запружены толпой.
И вот то там, то здесь послышались
молодые звонкие голоса: «Да здравст-
вует Первое мая!» И тут же, как по сиг-
налу, отовсюду высыпали полицейские и
жандармы со свистками. С криками «Не
собираться! Наза-ад! Расхо-одитесь!»
они двинулись на людей.
Гулко загремели по мостовой копы-
та нескольких сотен коней. С гиком и
свистом вылетели из боковых улиц ка-
заки 1-го Уральского полка. Толпа бро-
силась врассыпную прочь, а за нею —
еще не подготовленная к массовым вы-
ступлениям молодежь».
Репрессии властей придавали проле-
тарскому Первомаю революционный ха-
рактер. В городских газетах нередко по-
являлись сообщения об арестах, уличных
беспорядках, облавах на участников тай-
ных сходок за Днепром, например, на
Черторое.
Первое сентября— В древности
многие народы считали новый год с вес-
ны. Позднее церковь пришла к убежде-
нию, что подобное обыкновение не со-
ответствует библейскому преданию о со-
творении мира. С библейской точки зре-
ния, началу года более всего подходила
осень, когда земля напоминает земной
рай, богатый дарами природы. Поэтому
в средние века вместо весеннего и был
учрежден осенний Новый год, праздно-
вавшийся повсеместно во всем право-
славном мире с 1409 до 1700 года и со-
хранившийся на киевском Подоле до
конца XIX века. В те времена защит-
ники древних обычаев считали праздно-
вание первого января абсурдным.
«Они,— писал в начале XVIII века
Перри,— говорят, что Бог, премудрый
и добрый, создал мир осенью, когда
362
Пески
рожь была в полном колосе и плоды зем-
ные зрелые, так что только оставалось
срывать их и есть, и что Он не мог со-
здать мир среди зимы, как полагают
прочие европейцы, т. е. тогда, когда зем-
ля замерзла и покрыта снегом».
По церковному календарю на 1 сентя-
бря приходится день преподобного Си-
меона Столпника, отчего и старинный
православный Новый год получил назва-
ние Семен-дня. С его наступлением по-
утру в домах и на торжищах устанавли-
вались какие-нибудь деревца (сосна, ка-
лина или рябина в красных гроздьях
ягод), часто — цветущий куст чертопо-
лоха, разукрашенный лентами, красными
яблоками, бусами, пучками ягод брусни-
ки. На верхушку и на все верхние боко-
вые ветки прикрепляли восковые свечки.
Видное место в торжествах занимал
обряд обновления огня. Накануне на
Подоле тушили все, кроме лампадок. В
древние времена Первого сентября с вос-
ходом солнца огонь вытирали из дере-
ва. В XIX веке на Подоле торжество
начиналось уже не утром, а вечером с
зажигания свечей, сопровождалось за-
стольем с выпивкой, песнями, музыкой
и танцами. Семен-день, кроме Киева,
сохранился лишь в тех украинских горо-
дах, где в свое время существовало Маг-
дебургское право (напр., в Чернигове).
В самом Киеве первое сентября обыч-
но праздновали па Житием базаре и в
цеховых домах на Подоле. В первом слу-
чае его отмечали базарные торговки, ко-
торые к этому дню собирали деньги на
керосин для заправки базарных фонарей
(осенний осветительный сезон начинал-
ся первого сентября). Они же наряжали
на площади куст чертополоха своими лен-
тами, ожерельями, ставили на нем свеч-
ки и вечером того же дня обрядом за-
жигания базарных фонарей начинали
свой женский праздник, который, воз-
можно, в силу этих причин и назывался
«женитьбой. Семена» или «.кенигпьбой
Свечки», «праздником Свечки».
Мужской Новый год отмечался пер-
вого сентября в ремесленные цехах, где
в этот день начинали работать при ис-
кусственном освещении. Там тоже ук-
рашали куст чертополоха и всзжигали на
нем ритуальные свечи, пели и пили. В
этот же вечер происходил i своеобра-
зью обряд причащения: малый кам-под-
мастерьям предлагали выпить чарку вод-
ки и с этого дня они входили в мужское
общество.
Один из Семен-дней ш Житием
рынке был описан во всех подробностях
в газете «Киевлянин» за 18£7 год. По-
жалуй, это последнее документальное
свидетельство.
Пески — часть Крещатой долины, по
которой в давние времена проходил пе-
счаный путь от крепостных юрот на те-
перешнем майдане Незалежности до ста-
рой дороги, ведущей к Василькову (те-
перь Большая Васильковская и далее —
Васильковская ул.).
Еще в начале XIX века эта часть до-
лины была глухим, а в ночнэе время и
просто опасным местом, которого избе-
гали горожане, возвращавшиеся в Ста-
рый город из Лавры, и богомольцы,
идущие в нее с юга.
«Бабушка, прожившая до глубокой
старости,— писал В. М. Хижняков,—
рассказывала мне, что [...] югда езди-
ли из Старого Киева в Печеэскую лав-
ру, нужно было возвращаться засветло,
т. к. все пространство от Крещатика
почти до самой Лавры было гокрыто гу-
стым лесом, по которому вечером опас-
но было проезжать».
Разумеется, это было сказано о той
части Крещатика, которая стр)илась тог-
да на Песках. В овражистой местности
поблизости теперешнего Бессарабского
базара до 1830 годов в тепло: время го-
363
Петров день (Петровки, Разговины)
да в шалашах, хибарах, землянках и пе-
щерах жили бродяги, воры и беглые кре-
стьяне, называвшиеся тогда бессараба-
ми (отсюда и позднейшее название этой
местности — Бессарабка).
В 1840 годах, когда Крещатик стал
многолюдной и плотнозаселенной ули-
цей, темный люд с Бессарабки пере-
брался в более отдаленные места и на
Подол, позже — в глухие уголки Цар-
ского сада и получил новое название —
босяки.
Часть теперешней Бессарабской пло-
щади (в начале бульвара) занимало с
1750 гг. старое лютеранское кладбище,
закрытое в 1812 г.
По свидетельству Н. Закревского,
«долгое время оставленное, это Немец-
кое кладбище представляло весьма пе-
чальный вид разрушения, оно находи-
лось в песчаной котловине, дождевая и
снеговая вода, стремясь с возвышенных
мест, уносила с собою песок, подмыва-
ла кресты, надгробные плиты, кой-какие
памятники и обнажала гробы, а неред-
ко и самые скелеты. В 1825 году было
уже весьма малое число гробов; таким
образом, кладбище само собою уничто-
жилось. Мы только помним это место,
но едва ли там остались какие-либо по-
койники. С 1834 года вся эта местность
стала быстро застраиваться».
В 1840 годах для борьбы с наводне-
ниями на Крещатике, возникавшими во
время сильных ливней, от Бессарабки в
сторону Кловского ручья была проложе-
на под землей огромная кирпичная Город-
ская труба (или просто Труба). Как пи-
сали очевидцы, диаметр ее со стороны
Крещатика был так велик, что в нее мог
въехать всадник, не пригибая головы.
Во время ливней створки люка Тру-
бы открывались, и потоки воды с пес-
ком, камнями размытой мостовой и до-
сками разломанных и поваленых забо-
ров устремлялись в подземный мрак ки-
евской преисподней. В 1840 — 1870 го-
ды это было самое жуткое место на Кре-
щатике. Все горожане знали, что в Го-
родской трубе погибло несколько чело-
век, унесенных бурными потоками сточ-
ных вод.
Петров день (Петровки, Разго-
вины) — день св. Петра и Павла 12
июля по н. ст. в конце Петровского по-
ста (7 июня — И июля по н. ст.). По
старинным и относительно новым пре-
даниям, в Петров день, или «на Пет-
ровку», в Киев слетались на Лысую го-
ру на шабаш ведьмы со всей Украины.
По другим источникам, это происходи-
ло не на Петровку, а, как в Германии,
на первое мая, в Вальпургиеву ночь.
Петух, петушок, ванька (жарг.) —
одноконный извозчик. Отсюда и распро-
страненное в XIX веке выражение «ез-
дить на петухе». В эпоху расцвета бир-
жевого извоза на 127251 горожан (по пе-
реписи 1874 г.) приходилось 1400 одно-
конных и 117 пароконных извозчиков,
т. е. на 83 горожан приходился один бир-
жевой экипаж. В городе насчитывалось
в то время 6200 лошадей. Это были са-
мые многочисленные домашние живот-
ные, если не считать 7000 собак.
Согласно изданным городскою думою
правилам, разрешение заниматься извоз-
ным промыслом выдавалось специальной
комиссией при Городской управе по
предъявлении справки от полиции о не-
судимости и благонадежности.
Извозчик должен был быть «чисто и
опрятно одет, иметь армяк темно-сине-
го цвета с цветным шерстяным кушаком,
летом быть в касторовой шляпе, зимою
в меховой шапке и рукавицах», иметь
«теплые и неизодранные попоны для за-
щиты лошадей от мороза».
В марте 1910 г. дума потребовала,
чтобы биржевые экипажи, как в Евро-
•Лх 364 чЬ
Петух, петушок, ванька
Городской извозчик («Стрекоза», 1889г.).
пе, оснащались часами-счетчиками, вин-
товым тормозом, фонарями и резиновы-
ми шинами. Это, видимо, преждевремен-
ное решение натолкнулось на отпор со
стороны извозчиков и даже стало при-
чиной волнений, сопровождавшихся де-
монстрациями и забастовками, чего в
Киеве никогда ранее не случалось.
Дума настаивала и угрожала, но в
конце концов отказалась и от фонарей,
и от тормозов, и от счетчиков, настаи-
вая лишь на резиновых шинах как на
единственном спасении от изматываю-
щей тряски при езде по булыжным мос-
товым. Но и с шинами решили повре-
менить до более благоприятных времен,
пока извозчики оправятся от удара, на-
несенного их промыслу расширением се-
ти линий киевского трамвая. Потом на-
чалась мировая война, и о комфортной
езде на резиновых шинах думать было
уже некогда.
Когда читаешь в старых путеводите-
лях советы, как торговаться с извозчи-
ками и как заставить их уважать приня-
тые городскими властями таксы за про-
езд, создается впечатление, что в облас-
ти легкового извоза в Киеве царила пол-
ная анархия и неразбериха. На самом же
деле это было не совсем так. Движение
транспорта по улицам не регулировалось
столь строго, как теперь, но все же оп-
ределенный порядок соблюдался.
Извозчикам рекомендовалось «ездить
только умеренною рысью (со скоростью,
однако, не менее 8 верст в час)», «пре-
дупреждать окриком и объезжать про-
ходящих, держаться правой стороны, ос-
торожно поворачивать на другую улицу,
полным кругом и при стечении публики
останавливаться или ехать шагом», за-
прещалось сходить с козел на стоянках
(чтобы лошади не понесли), садиться в
экипаж, кушать в нем и курить во вре-
мя езды с седоком.
Городское управление предусматри-
вало в своих правилах даже такие мело-
чи: «Все извозчики во время езды долж-
365
Плац-парадная площадь
ны держать вожжи в обеих руках и си-
деть на козлах прямо, а не боком». Это
требовала безопасность движения (так
было больше уверенности, что извозчик
не выронит вожжи из рук и не свалит-
ся при неожиданном толчке с козел).
Плац-парадная площадь — за-
бытое ныне киевское «Марсово поле»,
площадь для учений и смотра войск ки-
евского гарнизона перед Царским двор-
цом на Липках. На одной стороне этой
четырехугольной площади размещался
дворец, а на другой в 1809—1853 гг.
находились присутственные места fry-
бернское правление).
В первой половине XIX века счита-
лась главной площадью города. На ней
селились знатные люди. Ее почтитель-
но величали «Дворцовой площадью». Ту
часть ее, которая (около резиденции)
была застроена домами, называли
«Дворцовой площадь-улицей», а в бы-
ту просто «Генеральской» (киевская
знать в то время носила в основном во-
енные мундиры).
В отличие от центральных площадей
иных городов, по киевскому «Марсово-
му полю», как пишет Петр Лебединцев,
«никто не смел ни ездить, ни ходить, а
вокруг нее шли две дороги».
Протоиерей-мемуарист вспоминает
также, что в молодые годы ему «при-
ходилось видеть на плац-парадной пло-
щади праздничные парады войск, на ко-
торые выезжал фельдмаршал граф
В. Ф. Сакен со всем штабом Первой
армии, а один раз и с турецким посоль-
ством [...] Фельдмаршал Сакен выез-
жал на плац-парад в открытой коляске
на четверке вороных лошадей цугом,
имея сзади экипажа верхами офицера и
за ним два в ряд унтер-офицера и ря-
дового из жандармов с поднятыми вверх
саблями наголо».
В дни парадов и смотров канаты ог-
раждения снимались. Этой же чести удо-
стаивались и труппы бродячих артистов.
Плац-парадная площадь с Царским дворцом, названным впоследствии Мариинским.
Рис. П. Бореля по фотографии Н. Пастернака. 1871 г.
366
Подкалыватели, моторные хлопцы
Во время их гастролей здесь ставились ба-
лаганы акробатов, панорам, диорам, па-
ноптикумов и прочих «народных театров».
21 апреля (по ст. ст.) 1787 г. здесь
праздновался день рождения гостившей
в Киеве императрицы Екатерины II. (Ей
исполнилось тогда 58 лет). «В тот
день,— пишет П. Лебединцев,— во
дворце было роздано множество чинов и
орденов; пожалованы также богатые по-
дарки разным лицам, всего на сумму бо-
лее 50 тысяч. Князь де Линь выразил-
ся по этому случаю: «Киевская Клеопа-
тра не глотает жемчуга, она раздает его».
Для простолюдинов приготовлено бы-
ло перед дворцом на площади угощенье:
на веревках, поддерживаемых столбами,
развешаны были в виде гирлянд сельди
и жареная рыба; на столах расположена
жареная говядина, белый хлеб и множе-
ство лакомств. Между столами стояли
чаны с разными напитками, как-то с ви-
ном, медом и пивом. Во многих местах
возвышались качели и гремела музыка.
Вечером во дворце был бал, и перед
дворцом сожжен великолепный фейер-
верк, который, по уверению де Линя,
обошелся в 40 тысяч рублей».
На другой день после этих торжеств
царица оставила антипатичный ей Киев
и направилась в милую ее сердцу потем-
кинскую «Новороссию».
Старым киевлянам, не избалованным
видами больших площадей, плац-парад
нравился огромностью своих просторов.
«Выйдешь из Царского сада по на-
правлению к Лавре,— писал Н. Бога-
тиков,— тут же, сейчас же, пред тобою
расстилается обширнейший роскошный
плац для военных парадов, огромный
квадрат, со всех четырех сторон обса-
женный величавыми тополями-велика-
нами. Любо это раздолье! Как свобод-
но здесь дышится!»
Для петербуржца киевское «Марсо-
во поле» не представляло никакого ин-
тереса. В 1874 г. по желанию императ-
рицы Марии Александровны, кото[юй
не нравилась ни сама пустынная пло-
щадь, ни открывающийся за ней мрач-
ный вид крепостных укреплений, терри-
тория плац-парада (за исключением не-
большого участка, отошедшего под
Удельную контору) была засажена ка-
штанами, кленами и другими, как тог-
да говорили, аллейными деревьями.
Новый парк, появившийся на месте
старой площади, отличался совершен-
нейшей планировкой и назывался Ма-
риинским или Дворцово-Александров-
ским. Последнее наименование парка
возникло после появления в нем новой
приходской Александро-Невской церк-
ви. Это произошло в 1889 г. Деревья
на аллеях тогда не успели развиться, но,
тем не менее, как пишет Н. Таранов-
ский, «жители Липок и Печерска, а так-
же многочисленные прохожие богомоль-
цы с удовольствием посещали этот чи-
сто содержимый сад».
И в наше время дорожки парка им-
ператрицы Марии по-прежнему оживле-
ны. Очевидно, потому, что он находит-
ся в удобном для прохожих месте.
Следует заметить, что это единствен-
ный в городе парк, которому после всех
переименований вернули его дореволю-
ционное имя (к тому же с «монархиче-
ским душком»). В данном случае киев-
ляне проявили естественное чувство бла-
годарности к человеку, искренне любив-
шему Липки и не жалевшему личных
средств ради их украшения.
Подкалыватели, моторные
ХЛОПЦЫ (укр.) — хулиганы, пыряв-
шие на улицах людей ножами и шила-
ми. Среди них можно было встретить
представителей из разных районов и всех
прослоек киевского населения, но основ-
ную массу их составляла «фабричная» и
«заводская» молодежь предместий.
367
Подсолнухи
Особенно славилась хулиганством
Шулявка. Слово «Шулявка» знали да-
же в Москве и Петербурге, а о безоб-
разиях, творившихся там, ходили анек-
доты. Московский журнал «Стрекоза»
побаловал своих читателей в 1892 г. та-
кой шулявской зарисовкой:
«Воспитатель рассказывал ученикам о
своем прошлом: «Когда я был еще маль-
чиком, поймаешь, бывало, на Шулявке
двух собак, свяжешь хвостами и давай
их травить другими собаками. Да, иной
раз с удовольствием вспоминаешь золо-
тое детство!»
Первая большая волна киевского ху-
лиганства отличалась необыкновенной же-
стокостью. Подростки хватались за нож
по любому поводу и без повода. Встре-
чают подкалыватели прохожего и спра-
шивают: «Как твоя фамилия?» — «Ива-
нов».— «Ах, Иванов!.. Так получай!» И
удар ножом в живот. Среди улицы, сре-
ди бела дня... Это городское предание
приводит А. Куприн в повести «Яма».
В мемуарах часто упоминается о кош-
марной расправе, учиненной гимназистом
на улице, на глазах у всех. Нам удалось
разыскать сведения о ней в газете «Ра-
да» за 3 февраля 1913 г. История дей-
ствительно ужасная:
«Позавчера вечером бывший ученик
коммерческой школы В. Ларионов за-
колол кинжалом отставного полковника
Глуховцева, который упрекал Ларионо-
ва за его плохое поведение, а потом этим
же кинжалом заколол девочку 14 лет,
М. Шохину, за то, что она не хотела
его любить. Когда полиция хотела аре-
стовать Ларионова, он застрелился».
Таких свидетельств нравственной де-
градации городской молодежи появля-
лось в прессе конца XIX и в начале XX
века великое множество.
Подсолнухи — поджаренные семеч-
ки подсолнечника. Любимое лакомство
киевских мещан. Лузгать семечки «в
приличных местах» (например, в скверах,
магазинах, омнибусах и трамваях) запре-
щалось, места же массовых гуляний под
конец дня были покрыты толстым сло-
ем шелухи. То же самое можно было ви-
деть и в балаганах, и на базарах.
В 1909 г. полиция объявила дурной
привычке горожан войну и запретила
лузганье семечек не только в обществен-
ных местах, но и на тротуарах. Запрет
объяснялся тем, что шелуха «очень силь-
но засоряет город». «Да и для самих го-
рожан,— писал далее полицмейстер,—
это будет лучше, ибо кто лузгает семеч-
ки, у того загрязняются и пухнут губы,
потому что семечки продаются грязные,
и перед тем, как их лузгать, они не мо-
ются» (Рада.— 1909.— 5 июня).
Полиция пристально следила за ис-
полнением нового постановления. С тех
пор среди киевлян стала распространять-
ся странная манера лузгать семечки вез-
де, где придется, но шелуху прятать в
карман. Такой «деликатный» прием
можно наблюдать в городе и сегодня.
Пожар Киева 1811 г., или Вели-
кин пожар — самый большой город-
ской пожар XIX века, во время кото-
рого (9—11 июля) сгорел почти весь
Подол. Его называли еще «общим по-
жаром Киева», потому что от огня по-
страдали тогда и многие усадьбы на Пе-
черске и в Верхнем городе.
Огонь уничтожил более двух тысяч
домов, магистрат, 12 церквей и 3 монас-
тыря. В своем рапорте в виленское попе-
чительство директор Киевской гимназии
Мышковский назвал пожар 1811 года
«третьим от основания этого древнего го-
рода и первым со времен Батыя». «За-
рево,— писал он,— ночью можно было
видеть на расстоянии более 100 верст».
Другой очевидец, Н. Закревский, на-
звал его «зрелищем необыкновенным и
368
Пожар Киева 1811 г.
ужасным». За три дня пожара, вспоми-
нал он, Подол превратился в «смрадные,
горящие или дымящиеся развалины».
Быстрому распространению огня спо-
собствовала сухая погода, сильный ве-
тер и деревянные мостовые, превращав-
шиеся в огненные реки.
Большое мужество в борьбе с пожа-
ром проявил доблестный боевой генерал
Милорадович, бывший в то время киев-
ским генерал-губернатором. Он лично
руководил тушением огня и эвакуацией
жителей, разъезжая на коне по горящим
улицам. Мундир на нем во многих мес-
тах прожгли искры. Домой он являлся в
шляпе с обгоревшим плюмажем.
В первые же дни после пожара на
улицах Подола появились военные фу-
ры, с которых погорельцам бесплатно
раздавали хлеб. Беженцев помещали в
пустовавших барских домах. Тем не ме-
нее многие оказались без крова и жили
в шалашах и палатках на Оболони и
Трухановом острове (Днепр в то лето
пересох, и его переходили в брод).
Официально считалось, что несчастье
произошло по вине детей, игравших с ог-
нем «в избе сапожника возле Днепра»
или в глухом переулке за Вознесенской
церковью, в усадьбе, сдаваемой купцом
Ивченко для постоя солдат.
По этой версии, после их ухода за го-
род на учения дети нашли рассыпанный
порох и стали пускать по полу поблизо-
сти от соломы, на которой спали солда-
ты, «скоропалительные свечи» (само-
дельные ракеты, сделанные из гусиных
перьев, начиненных порохом). Прибыв-
шим по тревоге пожарным въезд в уз-
кий Ивченков переулок преградили сто-
явшие там возы. Отсюда ветер распро-
странил пожар на весь Подол.
Такого же мнения о причинах проис-
шествия придерживалась и первая след-
ственная комиссия, которую возглавлял
присланный из Петербурга киевский
уроженец (бывший нищук) сенатор За-
валиевский.
Дело происходило накануне вторжения
Наполеона, и многие горожане усматри-
вали в пожаре явные признаки диверсии.
На эту мысль наводили также появив-
шиеся в городе листовки и многочислен-
ные поджоги в иных частях города.
«В продолжении двух месяцев,— от-
мечал в своих записках магистратский
судья Миславский,— в Киеве было всех
вообще зажигательств около двадцати».
На Печерске сгорели склады военной
аптеки, на Кудрявце — старый митро-
поличий загородный дом, оборудованный
под госпиталь. Два раза тушили флигель
Царского дворца, где жил генерал-гу-
бернатор, на форштадте сгорел дом вой-
та Рыбальского.
После нескольких поджогов в крепо-
сти цитадель перевели на осадное поло-
жение. Бывший адъютант генерала Ми-
лорадовича, писатель Федор Глинка, пу-
тешествовавший в то время по Украине,
видел вблизи и вдали от Киева многие
опустошенные огнем города и села. В
Киеве он общался со своим бывшим на-
чальником и узнал от него много тако-
го, что не подлежало огласке. В письме
к брату, издателю «Русского вестника»,
он прямо называет виновником проис-
шествия командующего французскими
войсками в Польше маршала Даву:
«[Горит] не один Киев; сгорает Бер ди-
чев и Житомир, горит Волынь и Мало-
россия. Здесь, в Киеве, загораются мно-
гие домы, еще недостроенные: горят те,
в которых печей совсем не топят; и та-
кие строения занимаются огнем, в кото-
рых вовсе нет печей.
Все это подает повод к разным до-
гадкам и сомнениям. Полагают, что есть
поджигатели, что они составляют особо-
го рода секту или тайное общество, что
выпущены [они] из Польши, из герцог-
ства Варшавского, где наперстник
369
Позорище
Н[аполеона], злобный Д[а]ву, готовит
во мраке молнии для поджигания свя-
щенных градов России».
То, что пишет здесь Ф. Глинка, бы-
ло известно тогда далеко не каждому ки-
евлянину, и тем не менее выводам комис-
сии Завалиевского никто не верил. По го-
роду ходили самые мрачные и невероят-
ные слухи, породившие предания о таин-
ственных французских диверсантах.
Одна из самых фантастичных версий
принадлежала беглому барабанщику ки-
евского гарнизона С. Колеснику. Попав-
шись в руки полиции, он долго морочил
головы следователям рассказами о по-
хождениях наполеоновского наемника,
«польского генерала Пашковского» —
бесноватого фанатика, сжегшего уже де-
сятки сел, местечек и городов и собира-
ющего утопить в пламени пожаров всю
Украину.
Его россказням верили, потому что
обрушившиеся на Киев и другие города
бедствия никак не подходили под офи-
циальные их истолкования. Истинная
картина пожара Киева в 1811 г. осталась
в тайне. Правительство стремилось
скрыть свое бессилие перед наемниками
маршала Даву и прибегало к заведомо
несостоятельным пояснениям. Вскоре на-
чалась большая война, и все пожарные
страсти забылись. Опустошенный фран-
цузскими поджигателями Подол заново
распланировали в 1812 году и отстрои-
ли в считанные годы, так что видевший
его в 1810 и 1817 году князь И. Дол-
горукий мог смело утверждать, что по-
жар способствовал украшению этой ме-
стности:
«Улицы разбиты гораздо правильнее,
дома построены в порядке и по хорошим
рисункам, везде промежутки наблюдены
в пристойной мере (имеется в виду ритм
застройки.— А. М.), нет прежней тес-
ноты, которой опасность была подтверж-
дена столь пагубным опытом». Впро-
чем, ощущение простора появилось не
только благодаря искусству планиров-
щиков. После пожара 1811 г. по числу
домов Подол уменьшился почти в пять
раз, а за его счет уплотнилась застрой-
ка Печерска, Крещатика и части Ста-
рого города. От пожара 1811 г. он оп-
равился лишь к середине XIX века. Тог-
да же ощущение подольских вольных
просторов стало понемногу исчезать, и
уже в 1880 годах возобновились преж-
ние жалобы на тесноту застройки.
Позорище (архаич.) — любое сце-
ническое представление или театрализи-
рованное зрелище. После запрещения
постановки школьных драм в 1760 го-
дах в Киево-Могилянской академии в
городе появились позорища светского
характера. В конце этого же века для
театральных представлений был обору-
дован один из флигелей Царского двор-
ца. Позорища происходили также в ча-
стных домах и в редутах.
Одно из представлений такого рода
произошло 6 мая 1808 г. в доме митро-
полита Серапиона и запечатлено в его
дневнике. В пересказе историка Ф. Тар-
новского дело выглядело так:
«В присутствии владыки, ректора и
префекта академии, знатнейших лаврских
и домовых старцев прибыл иностранец с
ученою лошадкою и со штуками фокус-
покуса и представлял штуки в прихожем
покое. Лошадка взошла на лестницу ско-
ро и свободно, на вопросы отвечала ка-
чанием головы и топаньем ногою; не без
курьезности всему научена!
Из фокусов более всего удивило то,
что в часы, лежащие перед глазами зри-
телей, фокусник вкладывал карточки, не
касаясь часов. В заключение живые
птички якобы крепость осаждали и па-
лили из пушек, и вся крепость при паль-
бе зажжена порохом и был вид якобы
фейерверка. Фокусник получил от мит-
Лх 370 чЯ
Полицмейстер Борис Яковлевич Гюббенет
рополита 50 рублей». (См. также Ме-
ханические представления ).
Покрова — праздник Пресвятой Бо-
городицы 1/14 октября, время свадеб и
окончания контрактов рабочих артелей с
подрядчиками. Под Покрова происходил
окончательный расчет и начинались ар-
тельные праздники.
Полицмейстер Борис Яковле-
вич Гюббенет — В кругу киевских
«антиков» ему принадлежит незавид-
ная роль тупого, грубого, жестокого по-
лицейского. Что-то такое в нем, очевид-
но, действительно было, но тем не ме-
нее есть все основания предполагать, что
реально существовавший Гюббенет силь-
но отличался от своего мифологическо-
го двойника.
В самом городском предании о нем
ощущается некоторая двойственность: с
одной стороны — солдафон и держи-
морда, а с другой — герой городской
хроники, самый популярный полицмей-
стер XIX века.
Борис Яковлевич Гюббенет (1828—
1898) — уроженец Лифляндской губер-
нии, дворянин. Получил образование в
частном пансионе. В 1845 г. — унтер-
офицер кирасирского полка. В 1861—
1866 — чиновник особых поручений
при командующем Оренбургского от-
дельного корпуса. В 1866—1882 — ки-
евский полицмейстер. В 1874 г. произ-
веден в чин действительного статского
советника («гражданский генерал»), чем
он очень гордился. Типичный служака
николаевской выучки, не лишенный, од-
нако, чисто немецкой добросовестности.
Ушел в отставку после первого еврей-
ского погрома, спровоцированного в Ки-
еве имперскими властями после убийст-
ва царя Александра II. Гюббенет не при-
нимал участия в этой позорной акции,
сославшись на травму ноги, полученную
во время беспорядков. Остаток жизни
провел в Петербурге. Похоронен в
Александро-Невской лавре.
В свое время о нем ходило столько
слухов, историй и анекдотов, что, как
сказал один мемуарист, из них могла бы
получиться «довольно интересная и ве-
селая книжка». Особенно потешала ки-
евлян его бесконечная война со студен-
тами. Не лишенный некоторого литера-
турного дара, Гюббенет печатал на стра-
ницах газ. «Киевлянин» ядовитые фель-
етоны и заметки о распущенности уча-
щейся молодежи. Та же, не имея воз-
можности ответить ему гласно, исполь-
зовала любой случай, чтобы отомстить
своему высокопоставленному недобро-
желателю.
«Между прочим,— вспоминает
И. Белоконский,— однажды в «Одес-
ском вестнике» была напечатана боль-
шая корреспонденция о смерти Гюббе-
нета. При этом приведена была над-
гробная речь, произнесенная якобы ки-
евским вице-губернатором, который, к
слову сказать, ненавидел Гюббенета.
Корреспонденция произвела громад-
ный переполох. Полицмейстер, говори-
ли студенты, написал будто бы опровер-
жение такого рода (я сам не читал его):
«В дополнение к сообщению, напечатан-
ному в таком-то номере «Одесского ве-
стника», имею честь сообщить, что я не
умирал, а следовательно, речь его пре-
восходительства, киевского вице-губер-
натора не могла иметь места».
Упомянутое опровержение было дей-
ствительно опубликовано «Киевляни-
ном» и по стилю мало чем отличалось
от приведенного в этом студенческом
анекдоте.
Война старорежимного служаки с
«распущенной молодежью» нашла свое
объективное отражение в мемуарах
В. Чеважевского. Он считал, что осо-
бых причин конфронтации студентов с
371 - v
Полицмейстер Борис Яковлевич Гюббенет
властью во времена правления такого
«просвещенного и доброго человека»,
каким был князь Дондуков-Корсаков, не
было, и студенты нередко сами прово-
цировали старого служаку ради забавы:
«При всяком удобном или неудоб-
ном случаях кто-нибудь из студентов в
отдельности или целым обществом не-
пременно устроят этому господину ка-
кую-нибудь пакость: то угостят его не-
вкусным напитком, то умышленно на-
дебоширят, нагрубят и извернутся от
преследования.
Везде и всегда преследовали студен-
ты этого почему-то нелюбимого и нетер-
пимого человека; ирония и смех пресле-
довали фон Гюббенета. Об «интеллек-
те» же его студенты были самого невы-
сокого мнения. Больше всех надоедал
г-ну Гюббенету студент Гросс».
Лично знавший прославленного по-
лицмейстера журналист С. Ярон приво-
дит в своих мемуарах несколько забав-
ных рассказов о нем, но при том заме-
чает, что это была замечательная и очень
колоритная личность, вполне достойная
своей огромной популярности. Он умел
придать своей полицейской службе не-
кую важность и театральную эффект-
ность и нередко действовал так, будто
находился на сцене.
«Б. Я. Гюббенет,— пишет С. Ярон,—
отличался странностями. Так, обыкновен-
но все полицмейстеры, которых я знавал,
принимали у себя в управлении приста-
вов, которые являлись к ним с рапорта-
ми, а затем ездили с докладами к началь-
нику края и губернатору. Гюббенет по ут-
рам приставов у себя не принимал, а со-
бирались они у здания городской думы,
где Гюббенет по пути к высшему началь-
ству останавливался для выслушивания
рапортов. Нечего и прибавлять, что эта
процедура собирала по утрам у здания ду-
мы массу любопытных.
Нередко Гюббенет отправлялся из до-
му пешком, заглядывал по дороге на
Бессарабский базар, где покупал прови-
зию, и затем по Крещатику отправлял-
ся к думе. По дороге его сопровождали
околоточные надзиратели и, когда сопро-
вождающих собиралось уж очень мно-
го, он их разгонял, нередко пуская в ход
трехэтажные выражения».
Гюббенет любил потешить киевлян за-
бавными фарсами, напоминавшими изве-
стные анекдоты о странностях гр. П. Ру-
мянцева, Суворова или кн. Потемкина.
Про одну из разыгранных им прямо на
улице сценок С. Ярон рассказывает так:
«Борис Яковлевич относился весьма
строго к своим подчиненным. Как-то раз
зимой, отправляясь в 9 часов утра на ра-
порт к начальнику края и зная, что при-
став Дворцового участка Кедрин любит
поздно вставать, остановился у участка,
в то время помещавшегося на Левашов-
ской улице в доме Ивенсона, и прика-
зал позвать пристава.
Пристав был еще в постели, но бы-
стро вскочил, накинул сверх нижнего
белья теплое пальто, одел глубокие ка-
лоши и, схватив фуражку, выбежал на
крыльцо. Борис Яковлевич заметил
одеяние Кедрина и, желая его наказать
за поздний утренний сон, пригласил
пройтись с ним, чтобы поговорить о
серьезных делах. Прогулка длилась
более часа, и когда Кедрин вернулся
домой, у него зуб на зуб не попадал.
Случай этот имел для Кедрина пе-
чальные последствия: он проболел бо-
лее месяца.
Вообще Борис Яковлевич любил
«накрывать» своих подчиненных и за
малейшие нарушения строго взыски-
вал; в выражениях он никогда не стес-
нялся, и хотя носил немецкую фами-
лию, это не мешало ему постоянно пу-
скать в ход отборную русскую ругань;
его примеру следовало и большинство
его подчиненных».
372
Полушелковая» проститутка
Гюббенета сменил на посту другой
киевский «антик» — Мастицкий, пред-
ставлявший собой полную противопо-
ложность «лифляндцу». (См. о нем Ми-
зерабль).
Полусвет — ироническое обозначение
сомнительного общества. Дамами полу-
света называли обычно кокоток, «сек-
ретных» проституток, посетительниц
тайных притонов.
Под нравами полусвета подразумева-
ли разгульную, аморальную жизнь.
«Полушелковая» проститутка —
незарегистрированная проститутка,
скрывающаяся под личиной учительни-
цы, курсистки или модистки. В отличие
от «секретных» проституток, они не
проходили через руки хозяек тайных
притонов и обслуживали не представи-
телей высшего общества, а людей сред-
него достатка, не желающих компроме-
тировать себя посещениями публичных
домов (например, директоров учебных
заведений, начальников военных частей,
профессоров и т. п.).
Дома свиданий полушелковых про-
ституток маскировались под мастерские,
магазины, конторы, прикрывались выве-
сками врачей, поверенных, акушерок и
поэтому они принимали своих клиентов
днем, в «рабочее время».
Об устройстве и деятельности домов
свиданий полушелковых девиц дает не-
которое представление разоблачитель-
ный материал, напечатанный в 1910 г.
в газете «Рада»: «На этих днях поли-
ция сделала обыск в квартире акушер-
ки К. Вышеватой (Михайловская, 18)
и обнаружила в ней «дом свиданий». В
жилище Вышеватой полиция застала
несколько хорошо одетых господ и ба-
рышень. Чтобы лучше спрятаться от
глаз полиции, Вышеватая приняла к се-
бе на квартиру дантиста Макарова.
Когда дантиста спросили, не к нему ли
пришли те барышни, которых застали
в помещении Вышеватой, он ответил,
что таких пациенток не знает. После
обыска этих господ и барышень (сре-
ди которых была одна гимназистка) от-
вели на допрос в полицию. Вместе с тем
полиция забрала на просмотр перепис-
ку Вышеватой. На основании этих бу-
маг будет вызвано много свидетелей в
этом деле.
На другой день в полицию явилось
несколько женщин (молодая еще девуш-
ка Л. и дочь одного местного деятеля
Н.) и рассказали о том, как они оказа-
лись в силках Вышеватой. Большинст-
во женщин стали клиентками Вышева-
той, чтобы заработать себе на наряды».
«Полушелковые» девицы отличались
хорошими манерами, со вкусом одева-
лись, вели себя на людях скромно и уч-
тиво. Все это позволяло им скрывать
свое прибыльное ремесло, составлять не-
Полушелковые проститутки
(«Стрекоза», 1887г.).
— 373
Попечители
которые капиталы, выгодно выходить
замуж и решать многие другие практи-
ческие вопросы, не вызывая у окружа-
ющих и близких людей ни малейших со-
мнений в своей добропорядочности. (См.
также «Ночные феи»).
Попечители — начальники учебных
округов, ведавшие делами всех граждан-
ских казенных и частных учебных заве-
дений. Поначалу киевскими педагогами
руководили харьковские, а потом Вилен-
ские попечители.
В 1832 г. первым начальником ново-
образованного Киевского учебного окру-
га стал отставной полковник Егор Фе-
дорович фон Брадке. Он был энергич-
ным деловым человеком, чем и импони-
ровал царю Николаю Павловичу, счи-
тавшему ученых, а заодно и всех уни-
верситетских деятелей людьми ничтож-
ными и ни на что не годными.
Как администратор Брадке действи-
тельно заслуживал уважения и не раз по-
ражал сослуживцев основательностью и
твердостью своих суждений. Так, под-
бирая профессоров для нового киевско-
го университета, он сумел противостоять
давлению многих влиятельных лиц и
сформировал в общем вполне солидный
преподавательский состав. При этом он
отверг кандидатуру самого Н. Гоголя,
претендовавшего на кафедру всеобщей
истории, предпочтя ему малоизвестного
тогда профессора Харьковского универ-
ситета В. Цыха. Время подтвердило его
правоту: Гоголь преподавал в Петербур-
ге и оказался слабым лектором, а Цых
снискал в Киеве авторитет и любовь сту-
дентов.
Идеалом Брадке был студент-рыцарь
(на церемонии открытия университета
мундирные шпаги вручал студентам сам
командующий Первой армии, бывший
комендант Парижа князь Остен-Сакен),
человек с безукоризненными светскими
манерами (для обучения правилам хоро-
шего тона студенты по очереди пригла-
шались на балы и вечера в доме попе-
чителя) и отличный специалист в своем
деле, знакомый с достижениями совре-
менной науки.
Брадке энергично взялся за профес-
соров и студентов, но вскоре выяснилось,
что сам царь смотрел на воспитание и
просвещение иначе. Ему нужны были не
Гамлеты, а Собакевичи. Начались тре-
ния, и после раскрытия заговора среди
самых интеллигентных в университете
польских студентов Брадке подал в от-
ставку и покинул Киев. Назначаемые
после него попечители — кн. С. И. Да-
видов (1838—1845) и генерал-майор
императорской свиты А. С. Траскин
(1845—1848) — оказались людьми
весьма далекими от проблем просвеще-
ния и науки.
После ареста кирилломефодиевцев
должность киевского попечителя была
фактически упразднена и его обязанно-
374
Постоялый двор
сти с 1848 г. стали возлагаться по сов-
местительству на генерал-губернаторов.
Так, в роли главного киевского педаго-
га оказался вдруг закоренелый солдафон
Бибиков. Подражая царю, он покрови-
тельствовал шалопаям и ненавидел серь-
езных студентов. Чтобы изгнать из «ни-
верситета» вольнодумство, генерал вне-
дрял в него казарменные нравы и по-
рядки. Он так упорно глушил в молоде-
жи интерес к науке, искусству, полити-
ке и другим серьезным вещам, что его
преемнику кн. И. И. Васильчикову, за-
нимавшему по инерции и пост киевско-
го попечителя с 1852 по 1856 год, при-
шлось потратить немало сил на искоре-
нение среди студентов страсти к празд-
ной жизни, к разгулу и хулиганству.
Дело, начатое кн. Васильчиковым,
продолжил знаменитый хирург
Н. И. Пирогов, бывший в 1858—
1861 гг. киевским попечителем. Он окон-
чательно сломал казарменный дух, гос-
подствовавший в учебных заведениях ок-
руга, фактически отменил телесные на-
казания в гимназиях, возродил в моло-
дежи уважение к образованию.
Среди его преемников в городское
предание вошли такие яркие личности,
как известный обскурант, ханжа и гони-
тель философии кн. А. П. Ширинский-
Шахматов (1864—1866) и полная его
противоположность — неисправимый
либерал в обличии заслуженного генера-
ла Платон Александрович Антонович
(1866—1880), человек загадочной и не-
обыкновенной судьбы.
Он происходил из черниговских дво-
рян. Учился в Московском университе-
те и за участие в каком-то тайном по-
литическом обществе был отдан в сол-
даты, что, впрочем, не помешало ему до-
служиться до чина генерал-лейтенанта (в
1870 г.) и стать одесским градоначаль-
ником (в 1861 г.). В киевские попечи-
тели он попал с поста бессарабского во-
енного губернатора, что, конечно же, не
было продвижением по службе.
В Киеве он прославился тем, что стал
первым начальником учебного округа, от-
кровенно симпатизирующим украинской
культуре и поддерживающим передовых
деятелей науки. Правда, М. Драгоманов
показался ему «опасным радикалом» и
«очень неспокойным человеком». Он из-
гнал его из университета, но в то же вре-
мя гордился своим однофамильцем, дру-
гом того же Драгоманова, основателем
киевской исторической школы В. Б. Ан-
тоновичем, всячески способствовал ему и
не находил ничего предосудительного в
деятельности Киевской громады, стояв-
шей за спиной его любимца.
Платон Александрович был попечи-
телем в трудные для украинской куль-
туры годы. И несомненно, часть его за-
слуги есть и в том, что, несмотря на вве-
денные тогда ограничения, Киевская гро-
мада продолжала свое дело.
Последним знаменитым попечителем
XIX века был (в 1888—1902 г.)
В. В. Вельяминов-Зернов. Он закончил
известный Александровский лицей в
Царском Селе, с юности увлекался ори-
енталистикой и тюркологией. В 1853 г.
участвовал в экспедиции на Сырдарью.
Служил в Азиатском департаменте и со-
трудничал с Русским археологическим
обществом. С 1866 г.— доктор турец-
ко-татарской словесности, член многих
европейских академий и научных об-
ществ.
Будучи киевским попечителем, воз-
главлял Временную комиссию для раз-
бора древних актов при университете.
После Пирогова Вельяминов-Зернов
был вторым и последним крупным дея-
телем науки на посту начальника Киев-
ского учебного округа.
Постоялый двор — старинный дом
для приезжих (постояльцев) с конюш-
375
Постоялый двор
нями и кухней. Питание обычно вклю-
чалось в общую плату.
В старом Киеве наряду с постоянны-
ми постоялыми дворами в дни большо-
го стечения приезжих, например, во вре-
мя контрактов, во всех частях города,
и особенно на Подоле, открывалось мно-
жество мелких временных приютов, рас-
считанных на нескольких жильцов или
на артель обозников.
Сами хозяева перебирались тогда в
какой-нибудь флигелек, ютились на кух-
не, брали на себя всё заботы о лошадях
и столовании жильцов, трудились с ут-
ра до вечера, но зарабатывали огромные
по их меркам деньги.
Этим делом промышляли в 1840 гг.
на Подоле родители известного киевско-
го мемуариста Н. Богатинова, благода-
ря чему мы имеем подробное описание
подольского постоялого двора: «Она же
[сестра] помогала деятельно матушке в
хозяйстве, по кухне, особенно в горячую
пору съезда извозчиков во время кон-
трактов, когда во дворе стояло до 40 по-
возок и когда вся эта порядочная артель
человек из 12—15 имела у нас стол из-
возчичьий — солонина, щи, капуста, ка-
ша, жареный гусь, утка, поросенок...
Тогда матушка и она с кухаркою хо-
дили на базар и сами все должны были
приготовить к обеду и ужину этой го-
лодной ватаге, которая во весь рот уп-
летала, опуская пояс, вкусные блюда и
непременно требуя, чтобы был и жаре-
ный гусь или поросенок: нужно же и по-
лакомиться! И приходилось, угождая,
подавать их к жаркому и булкам, кото-
рых, бывало, полную корзину несет с ма-
тушкою с базара кухарка.
Нужно было ублажать этих обжор:
иначе на будущий год не заедут да и
другим закажут миновать. А плата-то
самая ничтожная, не помню хорошо, но,
кажется, не более 30 коп. за обед и
ужин, за все это ублаготворение с гу-
сем, поросенком и прочим без меры и
порций [...]
Мне тоже приходилось в горячую по-
ру наплыва извозчиков оставлять книгу
и учение и выходить в трескучий мороз
с фонарем вешать сено и отпускать овес
запоздавшим приездом извозчикам, ко-
торые большею частью только к позд-
нему вечеру и могли освободиться, сдав
привезенную кладь, а потом сводить сче-
та и помогать отцу в расчете [...] Быва-
ло, выпроводишь одну артель, один обоз,
и как ни трудно было ухаживать за ни-
ми, считаешь за особенное счастье, ес-
ли удается зазвать к себе новые обозы,
и еще, и еще.
И в конце концов кончаются кон-
тракты, и навозу на дворе столько скоп-
ляется, что дорогонько приводилось очи-
стить от него двор (не имели в то вре-
мя своей лошади) наемными подводами.
Конечно, меньше хлопот бывало с
наймом приезжающим, но и тут столь-
ко бывало заботы, чтобы все оставались
довольны и в другой раз заехали, и дей-
ствительно, было несколько приезжаю-
щих, которые постоянно у нас только и
останавливались, и когда бывало приез-
жали так, что бывали все комнаты за-
няты, то занимали одну из наших ком-
нат [...] А плата была невелика: 30, 50,
наибольше 75 к., например, за самую
большую комнату с самоваром утром и
вечером, со всевозможною услугою и
предупредительностью ».
Лишь немногие из таких временных
постоялых дворов продолжали свою де-
ятельность и по окончании контрактов.
В стационарных заведениях, специали-
зировавшихся на обслуживании город-
ских извозчиков, имелись стойла для ло-
шадей и трактиры, где можно было
снять жилье, поесть или выпить чаю в
общем зале.
В «дожелезнодорожном» Киеве су-
ществовали и постоялые дворы для при-
. 376
Потешные (балаганные) городки
езжих, напоминающие современные гос-
тиницы,— например, знаменитая в
1820—1830 гг. «Зеленая гостиница» на
Московской улице, где останавливались
состоятельные богомольцы и другие бо-
гатые гости Киева. За отдельную плату
жильцы могли получить здесь даже эки-
паж для выездов. Стоимость питания
входила в общую цену номера.
Постояльцам эта гостиница нрави-
лась, и если они на что-то и жаловались,
то, естественно, на дороговизну услуг и
будивший их по утрам звон кандалов
пленных турков, которых каждое утро
гоняли по Московской улице на крепо-
стные работы (см. Трактиры).
Останавливаться на таких постоялых
дворах могли позволить себе лишь бо-
гатые люди. Обычно приезжие, заехав
на постоялый двор и убедившись в не-
доступности киевского гостеприимства,
снимали при посредничестве тут же кру-
тившихся еврейских факторов комнаты
в частных домах. Позже, во второй по-
ловине XIX века, — в мебелированных
комнатах или дешевых гостиницах.
Посыльный — служащий специаль-
ной конторы, разносящий по поручению
клиента письма, посылки или устные со-
общения. В Киеве они носили особую
форму.
«Явился посыльный,— пишется в
одной старой повести,— в своем шу-
товском наряде: длинном кафтане с
красными нашивками и красной шап-
кой в руках». Из этого можно заклю-
чить, что форма посыльных отдаленно
напоминала старинное одеяние русских
стрельцов.
Посыльных можно было найти на уг-
лу Крещатика и Думской площади. Они
дежурили около «Гранд-отеля» у газет-
ного павильона. Их можно было увидеть
также в вестибюлях гостиниц и в иных
людных местах.
Потешные (балаганные) город-
ки — увеселительные заведения, уст-
раивавшиеся в XIX веке на одной из
просторных городских площадей, отве-
денных для проведения Рождества или
Пасхи.
Арахаический, «дожелезнодорож-
ный» Киев не ведал прелести больших
общегородских увеселений. Еще в
1859 г. для пасхальных гуляний на Кре-
щатицкой площади «были поставлены
две качели и три балагана, один с кала-
чами, другой с камерой-обскурой, а тре-
тий с пряниками и конфектами». Вот и
все веселье! Но уже в 1860 гг. киевские
праздничные гуляния не вмещались в
самые большие городские площади.
До построения здания думы (т. е. до
середины 1870 гг.) увеселительные ме-
роприятия проводились на Крещатиц-
кой площади. Потом потешный городок
перекочевал на университетский пус-
тырь, не засаженный еще городским са-
довником К. Христиани. Несколько раз
Пасха отмечалась на пустой площадке
между Софией и Михайловским собо-
ром, образовавшейся в 1850 гг. на мес-
те жилых кварталов при строительстве
новых Присутственных мест. И наконец,
последним островом веселой карнаваль-
ной свободы в мире обыденной жизни
стала Сенная площадь, вернее — то ме-
сто между нею и Обсерваторией улицей,
где впоследствии возник небольшой
бульвар. С 1892 г. балаганы строили уже
на Демиевке, куда можно было добрать-
ся на трамвае.
Потешный городок строился в две-
три линии. Самой престижной и при-
быльной была первая. Здесь под надзо-
ром городского архитектора возводились
самые крупные «временные народные
театры» (или просто балаганы).
На второй линии городка располага-
лись балаганы средней руки с труппами
из нескольких «ребят» и «девок», кло-
хх 377 хх
Потешные огни
Потешные (балаганные) городки. Вечерние гуляния на масленицу. Рис. А. Васнецова. 1883 г.
уна, гимнаста, дрессированной лошади да
собаки. Здесь были карусели, катальные
горки, лавочки с лакомствами (с пряни-
ками, орешками, леденцами, мятными
лепешками, семечками, баранками, кала-
чами, яблоками, сладкими рожками).
Здесь же стояли столы с самоварами,
чайниками и стаканами. Разносчики
предлагали «горячий сбитень».
Продавать водку запрещалось, но тем
не менее многие успевали заглянуть в ка-
бак, и в балаганном городке пьяных все-
гда хватало. У иных «сороковки» торча-
ли из кармана, иные, не стесняясь, пи-
ли прямо из бутылок. Не напиться на
Пасху в народе считалось последним де-
лом, чуть ли не грехом.
Лучшая пора в истории потешных го-
родков приходится на 1870—1880 гг. По-
том начинается спад. Горожане среднего
достатка отворачиваются от «примитив-
ных развлечений» своих предков. Они
предпочитают посещать театры, цирк, «во-
ксалы», кафешантаны. Потешные город-
ки перекочевывают на далекую фабрично-
деревенскую Демиевку. В начале XX ве-
ка о них помнили лишь старожилы.
Потешные ОГНИ — фейерверк. Упо-
минания о киевских фейерверках нахо-
дим в «Дневнике» генерала Патрика
Гордона за 1684—1685 гг. Эффектные
огненные зрелища любил устраивать в
Царском саду генерал-губернатор Ми-
лора дович. Пик увлечения ночными ил-
люминациями, и фейерверками в том
числе, приходится на время правления
генерал-губернатора Черткова.
1870 гт. вошли в историю киевского
быта как эпоха фантастически роскош-
ных ночных гуляний с иллюминацией
обоих берегов Днепра, нагорных пар-
ков, с хорами и оркестрами, проплыва-
ющими на пароходах через огненные
гроты на реке. Это была запоздалая по-
пытка возродить массовые увеселения
лх 378
Почтовое сообщение
XVIII века как средство прославления
имперской власти.
Фейерверки устраивались также и в
быту частных лиц, особенно на имени-
нах. (См. также Иллюминация).
Потешные огни на воде — фей-
ерверк, запускаемый с причала или с
лодки, заякоренной неподалеку от бере-
га. При этом гладь воды использовалась
как зеркало, отражающее и как бы «ти-
ражирующее» эффект фейерверка, кото-
рый от этого казался пышнее и богаче.
Подобное зрелище описано в записках
«Киевского старожила», опубликованных
в 1870 гг. в газете «Друг народа».
Почтовое сообщение — Киевская
казенная почтовая контора учреждена в
1669 г. Поначалу она обслуживала лишь
царскую администрацию и находилась в
Старом городе, в русской крепости. По
прошествии нескольких лет стали прини-
маться частные письма и посылки.
В XVIII веке почта располагалась
уже на Подоле. Кроме официальной
корреспонденции, частных писем, обер-
нутых в картузную (оберточную) бума-
гу, кожаных мешков и бочонков с день-
гами, багажных ящиков, чемоданов и ко-
робок, в дорожные кареты ординарной
почты принималось 7 пассажиров, кото-
рые имели право бесплатно провозить с
собою до пуда ручной поклажи. Запре-
щалось курить табак, брать в дорогу
скоропортящиеся продукты и провозить
«собак больших и злобных».
Сословные привилегии для почтового
ведомства не существовали. Одинаковая
плата и общие трудности пути как бы
уравнивали едущих. В своде почтовых
правил конца XVIII века по этому по-
воду говорилось так: «Садятся ж пасса-
жиры на скамьях по порядку так, как кто
записан, а о рангах и степенях никакого
спору перед почтовым двором и в доро-
ге отнюдь не всчинять. Уповается ж при
том, что благопристойственность их раз-
водить будет, и тому, к которому неко-
торое почтение имеется [...] из учтивос-
ти лучшее место и отдано будет».
Время отправления дорожных карет оп-
ределял сам почтальон. Окончив сдачу и
приемку, он садился на козлы и трижды
трубил в рожок, после чего кони трогали.
В пути одетый в кафтан с большим им-
ператорским гербом на груди почтальон
также трубил в трубу, «особливо ночью
в жиле [поселках], на местах [в городах],
плотинах и лесах», «дабы они везде за им-
ператорских почтальонов признаны были»
и все встречные «проезжие, какого б кто
чину и звания не был», беспрекословно
уступали им дорогу.
С 1820 и почти до 1840 гг. киевская
почтовая контора располагалась в ка-
менном здании на углу Александровской
и Андреевской улиц, которое впослед-
ствии называлось Старым почтовым до-
мом. Новый почтамт открылся 15 авгу-
ста 1850 г. на Крещатике, где пребыва-
ет и поныне.
Содержание почты составляло глав-
ный расход магистрата. Подрядчикам
доплачивали ежегодно 3—4 тысячи
рублей и выделяли даровые пастбища на
городских лугах. В таком виде почто-
вый подряд выглядел вполне привлека-
тельно.
В 1820 гг. по дорогам России стали
ходить пассажирские дилижансы, их со-
держало уже не почтовое ведомство, а
частные лица, получавшие дотации от
правительства.
С 1849 г. почтовые экипажи с пас-
сажирами отправлялись от бывшего до-
ма шляхтича Головинского на Крещати-
ке, а в 1865 г. станцию перевели на По-
дол, и новая насыпная площадь у набе-
режной стала называться Почтовой.
«Станция,— писал Н. Тарановский
в 1883 г.,— предназначается для содер-
379
Почтовые голуби
жания лошадей и экипажей, требую-
щихся под перевозку казенной почты и
для разъездов (на перекладных.—
А. М.) служащих чиновников и част-
ных лиц по двум трактам: Киево-Брест-
скому шоссе до Борщаговки, 14 верст
(после чего лошади менялись.— А. М.)
и Киево-Черниговскому шоссе до ст.
Бровары, 19,5 верст.
Перегонные деньги оплачиваются при
требовании лошадей: до ст. Борщагов-
ки — 84 коп.; до ст. Бровары — 1р.
17 коп.; сверх того частные лица при-
плачивают 12 коп. за данную от стан-
ции повозку».
Дилижансное отделение, находивше-
еся тут же, на Подоле, в усадьбе Поч-
товой станции, имело своих лошадей,
свои экипажи, свое расписание и свои
цены на места. В 1880 гг. его содержа-
ли частные предприниматели Лашкевич
и Светланин. (См. также Дилижанс и
На перекладных ехать).
Почтовые голуби — До 1840 гг.
множество срочных сообщений в Евро-
пе передавались па большие расстояния
при помощи оптического телеграфа и
почтовых голубей. Потом наступила эпо-
ха электрического телеграфа.
Строитель первых электрических ли-
ний связи В. Сименс описывает в сво-
их мемуарах встречу в 1849 г. в Бель-
гии со скромным хозяином голубиной
почты Рейтером и разговор, приведший
к созданию первого большого телеграф-
ного бюро:
«При постройке этой линии
(Кельн — Ахен.— А. М.) я познако-
мился с содержателем голубиной почты
между Кельном и Берлином г. Рейтером,
полезное и выгодное предприятие кото-
рого совершенно расстраивалось от про-
ведения электрических телеграфов. Ког-
да г-жа Рейтер, сопровождавшая своего
мужа в поездке, стала мне жаловаться
на упадок их дела, я посоветовал им обо-
им отправиться в Лондон и там открыть
такое же телеграфное бюро, какое как раз
в это время основал в Берлине некий гос-
подин Вольф при содействии моего род-
ного брата и добился блестящих резуль-
татов: лондонское телеграфное бюро Рей-
тера и его основатель, богатый барон
Рейтер, известны теперь всему миру».
В первые месяцы Крымской войны
фирма «Сименс и Гальске» протянула
линию телеграфного сообщения сначала
от Варшавы до Петербурга и от Петер-
бурга до Москвы , а потом от Москвы
до Киева и от Киева в Одессу.
Пришел черед и голубиным почтам Ук-
раины. Круг их применения сузился. При
всем при этом телеграф лишь отчасти по-
вредил голубиному спорту. В его дальней-
шем развитии и повсеместном распрост-
ранении были кровно заинтересованы та-
кие всемогущие организации, как военная
разведка и дипломатические службы.
«Вопрос о почтовых голубях для во-
енных целей в Германии,— писала «Все-
мирная иллюстрация» 5 апреля 1893 г.,—
признан настолько важным, что в насто-
ящее время в рейхстаг внесен новый за-
конопроект, клонящийся к установлению
правил пользования почтовыми голубями
в военное время как военным министер-
ством, так и частными лицами». В слу-
чае войны правительству предоставлялось
право запрещать частным лицам «не толь-
ко задерживать и умерщвлять залетевших
к ним чужих голубей, а также запрещать
частным лицам пользоваться в военное
время голубиной почтой».
Из этого видно, что до появления ра-
дио правительства европейских стран
возлагали особые надежды на голубей.
Генштаб русской армии также способ-
ствовал развитию отечественного голу-
биного спорта.
Во второй половине XIX века в Ки-
еве им увлекались сотни горожан. Как
Лх 380
Правитель-деспот Д. Г. Бибиков
сообщала газ. «Киевлянин» в 1891 г., у
344 городских голубеводов насчитыва-
лось 10400 штук голубей, и 852 из них
были почтовые. Начало этому увлечению
положил плац-адъютант, штабс-капитан
Арендт, устроивший в Новой Печерской
крепости в 1873 г. небольшую голубят-
ню и начавший здесь опыты почтовой
голубиной гоньбы.
Дрессированные птицы преодолевали
огромные расстояния (до 1000 км) с не-
вероятной на те времена скоростью (от
72 до 80 верст в час) и возвращались
с депешами точно на те места, где бы-
ли устроены их постоянные или времен-
ные голубятни.
По инициативе командующих воен-
ным округом среди голубеводов устраи-
вались состязания. Специальная комис-
сия принимала птиц у Братского мона-
стыря, потом их вывозили по железной
дороге в Казатин или вниз по Днепру и
выпускали. Хозяин первого вернувшего-
ся голубя получал приз в 75 руб.
В 1891 г. при штабе округа органи-
зовалось «Общество голубиного спор-
та», которое ознаменовало начало своей
работы пышной увеселительной поезд-
кой на разукрашенном флагами парохо-
де в Китаев 3 мая 1892.
Первая пара гончих была выпущена
под звуки оркестра саперного батальона
у железнодорожного моста. Желающие
отправить телеграмму в разные пункты
города платили по рублю, и голуби при-
носили их на точно определенное место.
Одну из таких депеш с борта парохода
получил покровитель общества, коман-
дующий войсками М. И. Драгомиров,
другую — редакция газ. «Киевлянин»,
освещавшая это мероприятие. В самом
Китаеве члены общества пустили на Ки-
ев 800 почтарей.
Киевские голуби считались лучшими
связистами во всей России, и не было
других таких пернатых, которые летали
бы на более далекие расстояния. На все-
российское состязание 1894 г., прово-
дившееся в Бресте, из Киева привезли
115 почтовых голубей, и почти все они
вернулись на свои голубятни, преодолев
608 верст за 7 ч 44 мин. Первый приз
достался «голубке темно-сизо-рябой ма-
сти № 174, «Цыганке», принадлежав-
шей г-ну Кириллову».
С появлением радиосвязи пернатые
почтари потеряли свое былое значение.
В настоящее время голубиная почта не
практикуется. Гончие голуби причисле-
ны к декоративной породе.
Правитель-деспот Д. Г. Биби-
ков — самый знаменитый из всех ки-
евских генерал-губернаторов, вошедший
в городское предание и в литературу как
живое воплощение жестокого режима
царя Николая Павловича. Герой многих
литературных анекдотов, где он, как пра-
вило, выступает в гротескно-комедийной
маске вспыльчивого тирана.
Исторический Дмитрий Гаврилович
Бибиков (1792—1870) родился в бед-
ной дворянской семье. Герой Турецкой
и Отечественной войны 1812 г. Поте-
рял руку под Бородином. С 1825 по
1835 г. — директор департамента внеш-
ней торговли.
Киевским генерал-губернатором на-
значен 29 декабря 1837 года. В самом
Киеве появился в начале 1838 года, ко-
торый и следует считать началом «би-
биковской эпохи». Основную свою за-
дачу видел прежде всего в русификации
вверенного ему «Юго-Западного края»,
в борьбе с «польским влиянием» и в ис-
коренении «вольнодумства».
Киев обязан Бибикову многими пре-
образованиями и нововведениями, но не-
смотря на это в глазах киевлян он на-
всегда остался живым воплощением са-
мых отвратительных черт николаевско-
го режима.
381
Правитель-деспот Д. Г. Бибиков
В свое время по городу ходило мно-
жество толков и слухов о волокитстве и
амурных похождениях «однорукого дес-
пота», о его грубости, хамстве и невеже-
стве. Со временем дурная слава начала
тяготить его, и он стал задумываться над
тем, как заглушить ропот осуждения и
предстать на сцене городской молвы в
более выгодном свете. Неуклюжая прес-
са в лице недавно организованных «Ки-
евских губернских ведомостей» в этом
деликатном деле едва ли могла быть ему
полезной. Бибиков вспомнил про старый
и испытанный (императрицей Екатери-
ной II, Потемкиным и Суворовым) ме-
тод саморекламы с помощью наемного
литератора-острослова и пригласил в свой
дом (официально как наставника для пле-
мянника-студента Сипягина) знаменито-
го киевского писателя, поэта, сочините-
ля романсов, острослова и завсегдатая са-
лонов Виктора Аскоченского.
Обедая и ужиная каждый день за
столом правителя, словоохотливый и об-
щительный Виктор Ипатьевич разносил
по городу множество забавных историй
о том, что говорил и что делал в тот или
иной день его патрон, о его манерах, вы-
ходках и привычках. Писатель не дове-
рил бумаге сведений о своей службе при
генерал-губернаторе. Во всяком случае в
частично опубликованном в 1882 г.
«Дневнике» об этом ничего не пишется.
Всякие слухи и толки по городу, конеч-
но, ходили, но почему-то никто не за-
писал их. О них упоминает лишь Анд-
рей Лесков, что-то слышавший об этом
от своего отца: «Служивший у самого
Д. Г. Бибикова «непобедимо дерзкий»
и развязный В. И. Аскоченский рьяно
разносил из Липок самые последние но-
вости и распоряжения генерал-губерна-
торского «двора» и высшего админист-
ративного круга».
В квартире Аскоченского в генерал-
губернаторском доме собирались извест-
ные городские остряки и анекдотчики.
На одном из таких собраний побывал и
известный в свое время рассказчик-юмо-
рист Т. Г. Шевченко. Правда, на этот
раз вечер не удался: под настроение по-
эт стал читать (в доме Бибикова!) свои
политические стихи, и Аскоченский по-
спешил прекратить опасное собрание.
Вполне возможно, что большая часть
рассказов о «чудачествах» и любопыт-
ных поступках Дмитрия Гавриловича
вышла из его же дома и приобрела по-
пулярность благодаря общительности его
«придворного педагога». Установить
происхождение того или иного киевско-
го анекдота о Бибикове едва ли возмож-
но, но так или иначе, задуманное им де-
ло удалось. В общественном мнении про-
изошел перелом. Наряду с неприятны-
ми слухами о диких выходках деспота по
городу стали ходить апологетические
анекдоты, в которых его самодурство
выглядело не таким отвратительным, как
это было на самом деле, а оскорбитель-
ным поступкам сатрапа приписывалось
своеобразное остроумие.
Анекдотический близнец генерала Би-
бикова ловко вписался в круг киевских
«антиков» и в этой компании городских
знаменитостей выглядел вполне прилич-
но. Заезжий деспот попал даже в блис-
тательные очерки и рассказы Н. Леско-
ва, снискав себе тем самым славу в ве-
ках. Правда, писатель знал ему настоя-
щую цену и наряду с комплиментарыми
«историями» поведал потомкам и о из-
девательствах Бибикова над киевлянами.
В истории Киева Бибиков был по-
следним «градоначальником», сознатель-
но использовавшим анекдот для своего
прославления. Другие генерал-губернато-
ры к этому старинному методу уже не
прибегали. И те «истории», которые рас-
сказывались потом про князя Васильчи-
кова, Безака и Драгомирова, едва ли
кем-то фабриковались.
382
Праздник Успения Богоматери
Праздник Свечки — см. Первое
сентября.
Праздник Успения Богоматери —
храмовый праздник Великой лаврской
церкви и всей лавры 15 августа (по ст.
ст.). К этому дню в Киев съезжались тол-
пы богомольцев. На железной дороге вы-
делялись дополнительные поезда, паро-
ходства назначали спецрейсы. На фото-
графии иллюстрированного приложения к
газете «Киевская мысль» запечатлена ог-
ромная толпа, движущаяся от подольской
пристани по Александровской улице к Ла-
вре, запружая при этом проезжую часть
и оба тротуара.
О самом праздновании в Печерском
монастыре сохранилось множество вос-
торженных откликов в записках совре-
менников. Среди них наиболее интерес-
ны красочные описания писателя
А. Муравьева, В. Аскоченского,
кн. И. Долгорукова. Любопытны и све-
дения из путеводителя «Печерская ла-
вра и к ней главнейшие пути через Ки-
ев», изданного для богомольцев Н. Та-
рановским в 1883 г.:
«Накануне праздника всенощное бде-
ние (в Успенской церкви.— А. М.) со-
вершается самим настоятелем Лавры с
знатнейшим собором и оканчивается в
час по полуночи. Богослужение сие от-
личается еще тою особенностью, что пе-
ред величанием поются еще среди церк-
ви всем собором служащих погребаль-
ные песни Божьей Матери [...], подоб-
но тому, как это бывает над плащани-
цею в Великую субботу. По шестой пес-
не канона открываются врата, опускает-
ся вниз чудотворная икона Богоматери
и перед нею читается торжественный
акафист Успению.
На самый праздник после водоосвя-
щения перед литургиею торжественно
Киеве-Печерская лавра. Вид с Днепра. Рис. А. Бальдингера по наброску А. Гоффмана. 1876 г.
383
Праздник Успения Богоматери
совершается крестный ход вокруг Лав-
ры, начиная от северных ее врат (Эко-
номических ворот.— А. М.) и до Пе-
щерных (перед входом в галерею, веду-
щую к Ближним пещерам.— А. М.)
мимо святых (в нижнем ярусе Свято-
Троицкой церкви.— А. М.); перед каж-
дыми из них останавливаются' для литии
и окропляются святою водою стены оби-
тели и сопутствующий народ.
По окончании литургии, по заповеди
основателей Лавры, постановляется по-
среди монастыря открытая трапеза для
низшей братии Христовой, которую бла-
гословляет и отведывает сам настоятель
Лавры».
В более отдаленные времена крестный
ход возглавляли митрополиты, которые
с 1786 г. занимали также и должность
священноархимандритов обители. Они
же садились за стол на лаврской площа-
ди перед Великою церковью с «низшей
братией», богомольцами и нищими, ко-
торые по старинному обычаю в храмо-
вый день также допускались к монас-
тырской трапезе.
Большое значение успенским застоль-
ям придавал митрополит Филарет Амфи-
театров. Он стремился стереть сословные
различия между прихожанами, и храмо-
вый праздник казался ему самым удоб-
ным случаем продемонстрировать равен-
ство всех христиан перед Христом. Он
охотно садился за общий стол с просты-
ми богомольцами и ел с ними празднич-
ную пищу. После удалялся в свои покои,
где собиралась знать, упорно не желав-
шая смешиваться с «простолюдинами».
15 августа 1837 г. случайным свиде-
телем успенского трапезного ритуала
стал царь Николай Павлович, прибыв-
ший в Киев по делам крепостного стро-
ительства. По сохранившемуся преда-
нию, древний обряд храмовой трапезы
растрогал императора, и он тут же сел
за общий стол.
Трудно поверить, что этот человек
был способен на какие-то душевные по-
рывы. Очевидно, им двигал какой-то
расчет. Но так или иначе 15 августа 1837
года царь Николай действительно отобе-
дал с киевскими нищими за общим сто-
лом. В одной из книг нашего религиоз-
ного писателя Владимира Зноско этот
любопытный эпизод описывается, по со-
хранившемуся лаврскому преданию, так:
«По окончании богослужения митро-
полит [Филарет] просил удостоить его
высочайшего посещения (т. е. принять
участие в трапезе для знатных лиц в ми-
трополичьих покоях.— А. М.).
Государь вышел из храма в И часов
и, проходя по лаврскому двору в митро-
поличьи покои, обратил внимание на
обычный обед для нищих и богомоль-
цев, устраиваемый Лаврою ежегодно в
этот день еще со времен преподобных
основателей Лавры Антония и Феодо-
сия Печерских по их завещанию.
Осведомившись об этом, государь
пожелал попробовать той же пищи, ко-
торая была предложена народу. Ему
принесли хлеба на деревянной тарелке,
деревянную ложку, кислых щей и
пшенной каши с молоком. Отведав
принесенной трапезы, государь похва-
лил вкус ее и сказал: «Очень рад, что
соблюдается древность. Желаю, дабы
и впредь святые предания святых отец
наших были сохраняемы в поучение по-
томства». Царский прибор в память
этого происшествия сохраняется и те-
перь (писано в 1906 г.— А. М.) в
лаврской ризнице».
Это демонстративное братание мо-
нархии с народом в лоне церкви про-
изошло еще до принятия официальной
доктрины «православия, смодержавия и
народности», где последний член иде-
ологической триады (народность) по
своему смыслу противопоставлялся
идее западной демократии. Как изве-
384 х?*
Присказка
стно, из любимой доктрины царя Ни-
колая Павловича ничего путного не по-
лучилось. Русская монархия не была и
не стала народной, а православная цер-
ковь с трудом выдерживала ее объя-
тия. Успенская демонстрация 1837 го-
да также не имела никаких практичес-
ких последствий, поскольку свиде-
тельств того, что киевская знать заго-
релась примером царя и когда-либо
проявила желание брататься с «просто-
людинами» за символической успен-
ской трапезой, в мемуарной литерату-
ре и в городской прессе нет.
Предводитель дворянства — вы-
борное лицо, руководившее дворянски-
ми уездными и губернскими обществен-
ными (выборными) организациями.
В первой половине XIX века на эту
должность выбирались в Киеве обычно
польские шляхтичи и назывались они
маршалами или уездными маршалками.
Позже предводителями избирались ук-
раинские и русские помещики.
Один из них, П. Д. Селецкий, оста-
вил после себя обширные и прекрасно
написанные «Записки», повествующие
о жизни университетской молодежи,
светских и чиновных кругов Киева
1840 гг., о путешествиях по Европе и
встречах со светилами музыкального ми-
ра того времени. Он был известен так-
же как композитор и садовод.
Присказка — забавные пояснения,
остроумные замечания и рекламные тек-
сты (часто в стихах), произносимые ра-
ешниками во время демонстрации кар-
тинок райка.
Глуповатый раешный смех использо-
вался и в газетной рекламе. В нарочито
нелепой, а иногда и в абсурдно-дурацкой
форме рекламировались, например, пред-
ставления в цирке Никитина, товары в
магазинах Фалера и табачные изделия.
13
«Еще один «жанр» поэзии,— вспо-
минал А. Дейч в «Арабесках време-
ни»,— процветал в газетах — это сти-
хотворные объявления, славившие папи-
росные гильзы Катыка или табачные из-
делия магазина братьев Коген. Некото-
рые из этих объявлений имели всерос-
сийскую известность и шли за подписью
«Дяди Михея». Обо всем этом можно
вспоминать только с легкой усмешкой».
Этот мягкий, почти ласковый отзыв
известного литературоведа и переводчи-
ка о «базарной поэзии» объясняется, ве-
роятно, тем, что сам он в молодые годы
имел какое-то отношение к киевским рек-
ламным поделкам, хотя ему и стыдно
было признаваться в этом на склоне лет.
В прошлом, как, впрочем, и теперь,
считалось, что хорошая поэзия для рек-
ламы не годится, что для широкой пуб-
лики нужно что-то простое и броское, а
поскольку авторов, способных написать
нечто действительно остроумное и экс-
травагантное, у рыночных дельцов, как
всегда, под рукой не было, скупались и
печатались всякие нелепые опусы, напи-
санные нарочито исковерканным языком.
Самые безобразные их них тут же
подхватывались бульварными остряка-
ми, разносились по городу и со време-
нем становились общеупотребимыми
присказками. На это, собственно, и рас-
считывали заказчики подобной эпатиру-
ющей рекламы, а серьезные критики,
громко возмущавшиеся глумливыми опу-
сами рекламных писак, только подлива-
ли масло в огонь.
И в самом деле, могли ли охладить
страсть к базарному кривлянью и шу-
товскому коверканью человеческой речи
такие, например, отповеди:
«С некоторых пор некоторые киевские
торговцы по части реклам вряд ли усту-
пают пресловутым американским. Чем,
например, не восхитительна реклама о
лютихском мыле, продающемся в бака-
385
Присказка
лейном магазине Фалера на Васильков-
ской улице возле Крещатика. В двух ок-
нах магазина выставлены большие кар-
тины, на которых нарисована девушка,
по-видимому, прачка, и старушка, изоб-
ражающая духа. Над картинами имеет-
ся надпись «Лютихское мыло», а внизу
большими буквами сделана следующая
надпись, которую приводим буквально:
Мина:
Я долго жизнью этой жила,
Но жить так доле не могу
Одни мученья, кому же мило
Жить вечно в аду!
Дух:
Услышь, дитя! Ведь с сей бедой
Тебе расстаться легко бы было,
Если бы ты с холодной водой
Употребляла лютихское мыло!
Выставленные картины с приведен-
ною надписью привлекают массу любо-
пытных. Чем эта реклама хуже амери-
канских?»
Так писала солидная городская газе-
та «Киевлянин» в октябре 1883 г. Но
при всем том и сама она печатала раеш-
ную стряпню. В марте 1896 г. на ее
страницах появилась такая реклама та-
бака И. Эгиза:
«Поздравь, дружище, я влюблен!» —
«В кого? Ужель опять в брюнет-
ку?»
«О нет!» — «В блондинку?» —
«Нет» — «Пардон.
Так, значит, в рыжую кокетку?» —
«Ах нет! Ты мелешь, как дурак!» —
«Да кто ж она: Маруся, Лиза?» —
«Да нет же! Нет — она табак,
Табак Иосифа Эгиза!
Звать «Конкуренцией» ее,
Она весьма ароматична,
Два сорок фунт, совсем «мое».
Приятно, вкусно и практично,
А девы к черту... Девы яд,
Ведь через них теперь я нищий,
Я их вовек не видеть рад!» —
«Ты прав поистине, дружище!»
Заигрывая с балаганом, киевская га-
зетная реклама не смогла выйти на уро-
вень его броского абсурда, способного
озадачить и смутить умы праздных зе-
вак. Высшим»достижением нашей город-
ской рекламы в области алогичного
юмора стали лубочные листки, появив-
шиеся в 1884 г. Взыскательный «Ки-
евлянин» откликнулся на них такой из-
девательской заметкой: «В последнее
время появились лубочные картины (од-
ну из них мне пришлось видеть у раз-
носчика этих последних), на которых
изображено жертвоприношение Авраа-
ма: на сложенных костром дровах ле-
жит связанный Исаак, перед ним сто-
ит Авраам с занесенной рукой, в кото-
рой держит большой нож, на последнем
довольно отчетливо написано: «№ 1.
Завялов. В Вормсе». Значит, и в глу-
бокую старину были известны изделия
Завялова».
Прозрачные картины (туман-
ные картины) — 1. В XVIII ве-
ке — элемент праздничного убранства,
праздничной иллюминации — живо-
пись прозрачными красками на стекле
или тонком промасленном холсте, под-
свеченном сзади сальными плошками.
2. В XIX веке — диапозитивные
проекции на экран с позитивных фото-
пластинок, то, что теперь называется
диапроекцией.
Туманными картинками сопровож-
дались лекции и народные воскресные
чтения. Последние носили, как прави-
ло, религиозный характер, иногда слу-
шателям предлагались исторические те-
мы, рассказывалось об успехах науки и
техники.
< • - 386
Прозрачные картины (туманные картины)
Лекции сопровождались выступлением
декламаторов, читавших стихи классиков
новой поэзии. В 1883 г. вышел образ-
цовый «Сборник стихов», читанных «при
туманных картинах в течение зимы и ле-
та 1882 г. в Петербурге». В него вошли
«Капитан Бонн» Жуковского, «Сказка о
рыбаке и рыбке» и «Пир Петра Велико-
го» Пушкина, «Бородино» Лермонтова,
«Влас» и «Дядюшка Яков» Некрасова и
«Кто он?» Майкова. Подобными сбор-
никами пользовались и киевские коллеги
петербургских декламаторов.
Религиозно-обрусительный характер
народных чтений изменился после рево-
люции 1905 г., когда доступ к народ-
ным аудиториям получила и украинская
«Просвита», которую возглавлял писа-
тель-радикал Б. Гринченко.
Просвитяне читали лекции на укра-
инском языке и посвящали их истории
и культуре Украины. Штаб-квартирой
лекторов «Просвиты» служил Троиц-
кий народный дом, основное же внима-
ние уделялось окраинам — жителям Ку-
реневки, Лукьяновки, Соломенки и Де-
миевки.
«В годы своего студенчества,— вспо-
минал бывший министр У HP И. Фе-
щенко-Чопивский,— я исполнял обя-
занности «аппаратчика» в Лекционной
комиссии «Просвиты» — привозил на
Прозрачные картинки. Диапроектор с дуговой электрической лампой. 1894 г.
13*
387
Проститутка контрольная
место лекции проектор и демонстриро-
вал диапозитивы.
Проекционный аппарат, взятый в
долг, был в плохом состоянии, но еще
хуже была ацетиленовая лампа, которая
часто выходила из строя. Если это слу-
чалось во время демонстрирования диа-
позитива, лекция расстраивалась, лектор
сердился, а аудитория подавала ирони-
ческие реплики, от которых меня броса-
ло то в жар, то в холод [...]
Наши незатейливые выступления, на-
зывавшиеся лекциями, и концерты с по-
пулярными программами перемещались
из одного конца города в другой. Рабо-
та с «волшебным фонарем», т. е. обслу-
живание диапроекторов, поручалась сту-
дентам, преимущественно политехнику-
ма. Кроме меня, диапозитивы демонст-
рировали И. Щеголев, Е. и О. Касья-
ненко, В. Коваль и другие. Возить че-
модан с иллюстрациями входило в обя-
занности лектора.
В начале нашей лекционной деятель-
ности аудитория с интересом, но и с
большой долей критицизма прислушива-
лась к научным докладам, читанным на
«мужицком языке». Заходили к нам и
россияне, но больше ради забавы, что-
бы найти материал для новых анекдотов
про пресловутую «беспомощность» ук-
раинского языка [...]
Жители Киева, читая на улицах со-
общения про украинские лекции, прони-
кались мыслью о важности украинского
вопроса в общем понимании. Украинский
язык демонстрировал свое стремление
овладеть всеми сторонами национальной
жизни. Не только литература, искусст-
во и история, но и науки о природе и
технике подвергались украинизации. В
казалось бы бесповоротно русифициро-
ванном Киеве крепла и громко заявля-
ла о себе украинская стихия».
Прозрачные картины использовались
также и в торговой рекламе. Уже в
1880 гг. в витринах книжных магазинов
и фотосалонов можно было увидеть эк-
раны с проектируемыми на них диапо-
зитивными изображениями. Около них
собирались толпы прохожих и вслух об-
суждали портреты известных политиче-
ских деятелей Европы, виды городов и
достопримечательных местностей.
Проститутка контрольная — про-
ститутка, зарегистрированная в полиции
и состоящая на учете во врачебно-поли-
цейском комитете.
Проститутка явная — контроль-
ная проститутка, у которой полиция
отобрала документы и выдала установ-
ленное свидетельство (желтый, билет),
удостоверяющее ее личность и дающее
право на жительство в роли «барышни»
в одном из домов терпимости.
Профессор-чудак Иван Яков-
левич Неикирх— Профессор-чу-
дак — центральная фигура историчес-
кого предания любого университетского
города. В Киеве в такой роли выступа-
ли многие мужи новоучрежденного уни-
верситета св. Владимира, но самым, ес-
ли можно так выразиться, выдающимся
чудаком прослыл среди них профессор
классической филологии Иван Яковле-
вич Нейкирх (1803—1870), человек
действительно оригинальный и муж
большой учености.
Он родился в семье часовых дел ма-
стера небольшого городка Тальсека в
Курляндии. После смерти отца служил
«мальчиком» в пивной и при этом уму-
дрялся много читать и изучать класси-
ческие языки. Необычного служку при-
метил директор частного пансиона Карл
Деллен (отец будущего директора Пер-
вой киевской гимназии) и устроил его,
18-летнего юношу, в 5 класс Миттав-
ской гимназии.
Лх 388
Зарабатывал на жизнь частными уро-
ками, с отличием закончил Дерптский
университет. Как многообещающий спе-
циалист по классической филологии был
командирован для слушания лекций луч-
ших специалистов в университетах Гер-
мании, Швейцарии и Италии. Рекомен-
дован министру народного просвещения
С. Уварову, подыскивавшему препода-
вателей для новоучрежденного универ-
ситета св. Владимира, и с его благосло-
вения определен в Киев на кафедру гре-
ческой словесности. (Свой предмет чи-
тал на латинском языке, подавая цита-
ты из Гомера и Эврипида на языке Ови-
дия и Цицерона). Несколько раз изби-
рался проректором и 6 раз — деканом
историко-филологического факультета.
Всеми уважаемый профессор навсег-
да остался чужаком для окружающих
его людей. Вечно занятый размышлени-
ями над проблемами давно исчезнувших
эпох и народов, он не находил времени
как следует вникнуть в саму киевскую
жизнь и строил свой быт и стиль отно-
шений по древним классическим образ-
цам, приправляя их тонкими специями
немецкой добросовестности и пунктуаль-
ности. Иначе говоря, немецкий педан-
тизм сочетался в его характере с высо-
кими идеалами античных стоиков и эпи-
курейцев.
Русский язык «знал более теоретиче-
ски, чем практически» и говорил как-то
слишком правильно и осторожно, вызы-
вая улыбки собеседников своими слиш-
ком правильными оборотами.
«Между бывшими студентами Ней-
кирха,— писала газ. «Киевлянин» в
1884 г.,— сохранился следующий анек-
дот. Однажды на одном экзамене Ней-
кирх спросил у студента, не будет ли
иметь место такой-то грамматический
оборот при известной конструкции гре-
ческой фразы. Студент немного подумал
и ответил: «Не будет», в том смысле,
что такой оборот не будет уместен. Ней-
кирх немного подумал и ответил: «Бу-
дет». Студент подумал, что слова Ней-
кирха относятся к его ответу, и стал воз-
ражать. Тогда Нейкирх сказал: «Не то
будет, что будет, а то будет, что доволь-
но!» Этим он хотел сказать студенту, что
он окончил его спрашивать».
Про его чисто немецкий педантизм
рассказывали, будто поспорив как-то в
гостях с хозяином-профессором о вели-
чине Университетской площади (она тог-
да простиралась до теперешней Пушкин-
ской улицы) сравнительно с централь-
ной площадью Берлина, Иван Яковле-
вич вдруг явился в дом своего оппонен-
та среди ночи, когда тот уже лег спать.
Оказывается, «Иван Яковлевич возвра-
тился из дому, чтобы сказать, что он не-
много ошибся в своем сравнении: по
справке, которую он сделал, дошедши
домой, оказалось, что площадь берлин-
ская на несколько сажень меньше киев-
ской Университетской» (из некролога
Нейкирху в газ. «Киевлянин».—
1870.— 5 нояб.).
В своем доме Нейкирх придерживал-
ся милой его сердцу эпикурейской про-
стоты (что, кстати, было характерно и
для быта «граждан» Подола, и для «ака-
демической» интеллигенции):
«Не держа при своих детях ни бонн,
ни гувернанток,— писал «Биографиче-
ский словарь профессоров и преподава-
телей университета св. Владимира»,—
он сам занимался их воспитанием и об-
разованием [...] Ежедневно в часы
обычных своих прогулок по городу брал
с собою то того, то другого из своих де-
тей и с гомерическою простотою объяс-
нял им до мельчайших подробностей
все, что только встречал на пути, что
только затрагивало любопытство дитя-
ти, и с этой целью менял места своих
прогулок, предпринимая прогулки заго-
родные, даже отдаленные. Так, однаж-
389
Публичный дом (дом терпимости)
ды он пешком ходил со своим сыном в
Житомир. Для физического развития
своих детей Нейкирх обзавелся разны-
ми принадлежностями гимнастики и за-
ставлял упражняться в ней детей, сам
подавая в том пример».
Этот ни на кого не похожий человек
умер также по-своему:
«Не теряя сознания почти до послед-
них минут, он изредка в небольшом бре-
ду вспоминал о своей поездке за грани-
цу в юношеские годы, беседуя сам с со-
бою (и что замечательно — почти ис-
ключительно по-русски) об Италии, ее
храмах, дворцах, саркофагах египетских
царей и т. п. И умирая, завещал свое-
му сыну передать его последний поклон
отсутствующим детям, друзьям и знако-
мым, а над могилою вместо всяких па-
мятников посадить простой дуб». («Би-
ографический словарь...»).
Догадывался ли Нейкирх о своей ре-
путации оригинала и «антика»? Едва
ли. Он просто жил так, как умел, ос-
таваясь самим собою и сохраняя вер-
ность заветам обожаемых им классиков.
Этот человек был удивительно похож
на тех немцев, которых с такой симпа-
тией живописал в своих «русских по-
вестях» его сослуживец по университе-
ту Т. Г. Шевченко.
Публичный дом (дом терпимо-
сти) — Легальные публичные дома
стали появляться в городах Российской
империи после объявления в 1843 г. ор-
ганизованной проституции «терпимою»
(раньше за проституцию секли и высы-
лали в Сибирь).
Зарегистрированные в полиции при-
тоны разврата строились по немецкому
образцу как «семейные дома», в кото-
рых якобы обитали «мамаши» (хозяйки
или директрисы) со своими многочис-
ленными «барышнями» (проститутка-
ми), которые по вечерам принимали
«гостей» (клиентов) в общей зале дома.
Они развлекали их разговорами, пе-
нием, игрой на гитаре или пианино. Ла-
кеи разносили угощение, и «гости» уго-
щали «барышень» конфетами, фрукта-
ми, пирожными.
Из алкогольных напитков допуска-
лись лишь легкие вина, шампанское, но
отнюдь не водка, арака или коньяк. В
официальных правилах поведения, выве-
шивавшихся на видном месте, «барыш-
ням» запрещалось напиваться, скверно-
словить и скандалить.
Внешне все выглядело благопристой-
но и вроде бы вполне «терпимо», но на
самом деле легализированная проститу-
ция ничем не отличалась от прежней, не-
легальной, и служила надежным меха-
низмом быстрого обогащения хозяев
бардаков и торговцев живым товаром.
Часть женщин проживали в этих домах
добровольно, некоторых приводила нуж-
да, большинство доверчивых девушек
попадались в искусно расставленные се-
ти вербовщиков. К бесправным прости-
тутками применялись жестокие методы
устрашения и принуждения. Полицей-
ский-мемуарист Ф. Ясногурский упоми-
нает о том, что в 1860 гг. ему было да-
но «секретное поручение найти во что бы
то ни стало тюремное заключение, куда
заточаемы были непокорные девицы со-
держателями публичных домов». «При
открытии этой западни,— добавляет
он,— старались меня купить большими
деньгами, но это не удалось».
Пока власти контролировали торгов-
лю женским телом, все публичные дома
сконцентрировались в одном месте —
где-нибудь подальше от людских глаз,
на окраине. В разное время в городе бы-
ло несколько таких зон узаконенного
разврата. Перечислим их кратко:
1. Первые официально дозволенные
лупанарии, как известно, помещались в
1840 годах на Крестах.
• * 390 хЛ
Публичный дом (дом терпимости)
Публичные дома на Андреевском спуске в середине XIX века.
Рис. В. Сердюкова по старой гравюре. 1998 г.
2. При строительстве укреплений Но-
вой Печерской крепости их перевели на
Андреевский спуск. Место это для та-
кого рода «промысла» оказалось подхо-
дящим, число публичных домов на спу-
ске стало быстро расти. В начале 1850
годов красные фонари зажигались по ве-
черам чуть ли не у каждого здешнего до-
ма, а самый большой и самый роскош-
ный бордель планировалось воздвигнуть
прямо под Андреевской церковью, там,
где впоследствии на деньги купца Ко-
корева разбили небольшой скверик с
чудным видом на Днепр и изящной чу-
гунной беседкой. Вслед за «барышнями»
и их «мамашами» на горную дорогу меж-
ду Верхним и Нижним городом переме-
стилась и вольная кабацкая жизнь со
всеми ее «прелестями».
На это же время приходится и обо-
391 -
Публичный дом (дом терпимости)
стрение вражды между двумя полухули-
ганскими кланами — «милитерами»
(офицерами, юнкерами) и «штафирка-
ми» (студентами, молодыми чиновника-
ми, купцами и другими гражданскими
лицами). И те и другие претендовали на
безраздельное господство в злачных ме-
стах города, и прежде всего — в пуб-
личных домах Андреевского спуска. Ни-
кто не хотел уступить ни одного прито-
на без боя. Схватки происходили чуть
ли не под каждым красным фонарем.
Поселившийся в Киеве в 1849 г.
Н. Лесков не знал предыстории этой
войны и по молодости лет не очень
вникал в ее суть, но будучи участни-
ком кулачных боев на Андреевском
спуске, он чутко уловил ее жестокий
воинственный дух и воссоздал его в
«Печерских антиках».
В его рассказах на эту тему бросают-
ся в глаза некоторые странные детали.
Например, участие в штурмах горы и в
побоищах у дверей ее публичных домов
порученца губернатора И. Фундуклея и
доверенного лица «хозяйки Юго-Запад-
ного края» княгини Васильчиковой А.
И. Друкарта.
«Не знаю,— пишет Н. Лесков,— с
какого именно повода в Киеве устано-
вилась вражда не вражда, а традицион-
ное предание о необходимости боевых
отношений между студентами и вообще
светской молодежью, с одной стороны,
и юнкерами — с другой.
Особенно считалось необходимым
«бить саперов», т. е. юнкеров саперно-
го училища. Шло это с замечательным
постоянством и заманчивостью, которая
увлекала даже таких умных и прекрас-
ных людей, как Андрей Иванович Дру-
карт, бывший в то время уже чиновни-
ком особых поручений при губернаторе
Фундуклее.
С утра, бывало, сговаривались при-
ходить в трактир к Кругу или Бурхар-
ту, где поджидались саперные юнкера,
и там «их бить». Иногда для этого вы-
езжали на дубе, или пешком отправля-
лись за мост к Резанову, или на Подол,
к Каткову, и там «бились». Порою с
обеих сторон были жертвы, т. е. не уби-
тые, но довольно сильно побитые, а вой-
на все упорствовала, не уставала и гро-
зила быть такою же хронической, как
война Кавказская.
Но случилось, что в одной стычке
юнкеров (сделавших вылазку из уро-
чища Кожемяки) со статской партией
(спускавшейся от церкви св. Андрея)
находился Кассель (знаменитый киев-
ский купец-богатырь.— А. М.). Бу-
дучи призван к участию в битве, Иван
Филиппин один положил на землю
всех неприятелей, а потом заодно и
всех своих союзников. В пылу битвы
он не мог успокоиться, пока не увидел
вокруг себя всех «полегшими». Это бы-
ло так не по сердцу для обеих воюю-
щих сторон, что с этим разом битвы
прекратились».
Лесков здесь не совсем точен. Окон-
чание войны «милитеров» и студентов
припадает уже на время Крымской вой-
ны, когда в конце 1854 года студенты
организовали настоящий штурм Андре-
евского спуска, избили и изгнали с не-
го всех военных, а публичные дома, где
ранее те господствовали, облили кероси-
ном и сожгли дотла.
Добродушный и снисходительный
князь И. Васильчиков при виде такого
невиданного безобразия пришел в ярость
и бросил вождей студенческих банд в ка-
зематы. Но студенты не думали осво-
бождать оккупированные ими публичные
дома. В знак протеста против репрессий
генерал-губернатора часть казеннокошт-
ных оставили общежитие в университе-
те и перебрались в номера своих подру-
жек на Андреевской горе.
Начальник края пригрозил им уволь-
392 чЯ
Публичный дом (дом терпимости)
нением, но добился лишь того, что и те
студенты, которые всерьез занимались
наукой и имели довольно туманное пред-
ставление о домах узаконенного развра-
та, в знак солидарности со «штурмови-
ками» с Андреевской горы тоже пере-
стали ночевать в студенческом общежи-
тии. Последовали новые аресты. Но в
конце концов победили студенты.
После Крымской войны они еще дол-
го господствовали в домах терпимости,
восполняя скудость имеющихся в их рас-
поряжении материальных средств спло-
ченным коллективным кулаком. Если
случалось, что какого-нибудь зарвавше-
гося юнца выбрасывали из публичного
дома или трактира сомнительной репу-
тации, он тут же мчался к вождям сво-
ей корпорации с заявлением об «оскор-
блении чести студента».
Приговор над «провинившимся»
злачным местом выносился немедленно
и так же быстро исполнялся всеми чле-
нами студенческой корпорации. Воору-
женные дубинами, плетками и кастета-
ми студенты с наступлением темноты
врывались в залу для гостей, ловили и
били проституток, ломали мебель, обли-
вали ковры керосином и до прибытия по-
лиции успевали растащить горящий дом
баграми.
Безобразия на Андреевском спуске
постоянно досаждали киевским властям.
Паперть Андреевской церкви уже мно-
го десятилетий служила визитной кар-
точкой города. Каждый приезжий счи-
тал своим долгом побывать прежде все-
го здесь. Однако, поднявшись на па-
перть храма, гости города видели перед
собой не только замечательные пейзажи,
но и неприглядные сцены у многочис-
ленных борделей.
В 1854 году, в разгар штурма и ок-
купации горы, в городе поселился изве-
стный писатель, автор знаменитых в свое
время «Путешествий по святым местам»
камергер и статский генерал Андрей Ни-
колаевич Муравьев. Он давно мечтал
жить поблизости Андреевской церкви и,
купив против нее обширную усадьбу
(см. Усадьба Муравьева), не сразу ра-
зобрался, куда собственно он попал.
Присмотревшись к окружающему, он
пришел в ужас:
«Как только решился я поселиться в
Киеве под сению моего ангела Перво-
званного Андрея,— вспоминал он,— и
начал устроять свою усадьбу против его
церкви, я невольно обратил внимание на
материальный и нравственный упадок, в
котором находился сей чудный храм ве-
ликого зодчего Растрелли и вся окружа-
ющая его местность [...] Но еще ужас-
нее была нищета иного рода, обратив-
шая в посмеяние самое имя Андреевской
горы; честные люди не могли на ней се-
литься, потому что вся она, от верха до-
низу, была усеяна так называемыми до-
мами терпимости, где всякую ночь про-
исходили буйства при неистовых криках
и смрадных песнях [...] Было даже пред-
положение, к счастью уже отклоненное,
построить главный притон развратов
подле самой церкви на урочище, кото-
рое отняли у клириков. Мог ли я оста-
ваться равнодушным при таком безза-
конии по уважении моем к святыне?»
Объединившись с князем И. Василь-
чиковым и заручившись поддержкой це-
саревича, будущего царя Александра III,
писатель добился устранения публичных
домов с Андреевского спуска. «В про-
должение одного года (т. е. в 1855—
1856 годах.— А. М.),— писал А. Му-
равьев,— постепенно закрывались один
за другим все дома беззаконной терпи-
мости, так что совершенно от них очи-
стилась гора, окруженная обителями и
церквями».
3. Следуя опыту многих европейских
столиц, где к середине 1850 гг. прости-
туция была полностью вытеснена с цен-
393
Публичный дом (дом терпимости)
тральных улиц и корсо (мест массовых
гуляний) на бульвары, киевские власти
отвели под публичные дома, изгнанные
с Андреевской горы, левую, слабо засе-
ленную сторону Подольской канавы.
Как говорили тогда киевляне, Муравь-
ев «выселил падших дев на Подол —
за Канаву».
Свою любимую улицу он спас, но
бульвар на Канаве, которым еще недав-
но так гордились подоляне, вскоре из-
менился до неузнаваемости. Он опустел,
в саму речку снова стали сбрасывать
всякий сор и спускать нечистоты. У
подъездов многих домов появились крас-
ные фонари. «Порядочному человеку,—
жаловался в 1867 г. один из корреспон-
дентов «Киевлянина»,— а тем более по-
рядочной женщине стало неудобно хо-
дить по надканавным бульварам». Ос-
новной контингент «гостей» в дорогих
заведениях на Канаве составляли офи-
церы и приказчики с деньгами.
Другая часть лупанариев с Андреев-
ской горы оказалась в районе киевского
«Латинского квартала», т. е. в местах
наиболее плотного расселения студентов.
Более всего раздражали и возмущали
горожан публичные дома на Малой Ва-
сильковской улице (теперь — Шота
Руставели), названной одним из мест-
ных газетчиков «улицей сирен».
Можно предполагать, что именно
здесь, а не на подольской Канаве нахо-
дился тогда центр ночной жизни горо-
да. Быт этой зоны узаконенного развра-
та подробно описан в одном из очерков
«Киевлянина» 1864 года:
«С наступлением сумерек комнаты
ярко освещены, у ворот или просто у уг-
ла крыши зажигается фонарь, для того
чтобы издали виден был пункт притона,
и открытая оргия начинается вакхальны-
ми песнями и танцами при звуках флейт
и труб [...] И это бешеное пиршество
продолжается не час и не два, а целую
ночь, и даже утром до восхода солнца.
Песни и звуки музыки не умолкают и
нередко сливаются со звуками лаврских
колоколов.
Присутствующим душно и с откры-
тыми окнами, а летние вечера, ночи и
утра бывают чудно хороши — и тогда
по всему протяжению улицы вы встре-
чаете целые банды сирен, распевающих
гимны собственного сочинения».
4. Колоний проституток на Подоле и
в районе «Латинского квартала» благо-
получно просуществовали 30 лет, но в мае
1885 года над ними грянул гром. Стряс-
лось нечто ужасное и непоправимое.
В одно из «заведений» Нового Стро-
ения повадилось наведываться некое са-
новное лицо, занимавшее первейший
пост в губернской администрации. (Из
соображений этического плана назовем
лишь его инициалы: С. Н. Г.-Л. ). В
один из майских вечеров этот сановник
также находился в полюбившимся ему
публичном доме и, к ужасу «барышен»
и их «мамаши», скоропостижно скончал-
ся в объятиях одной из искусных мас-
териц своего дела.
Разразился неслыханный скандал. По
городу поползли безобразные слухи.
Пресса безмолвствовала. Перепуганная
губернская администрация сделала к то-
му же грубую ошибку, приказав воспи-
танницам пансиона графини Левашовой
присутствовать на похоронах своего блуд-
ливого патрона, чтобы придать событию
некую благообразную внешность. Броже-
ние умов достигло высшего предела.
Разъяренный стечением этих нелепых
и удивительно безобразных обстоя-
тельств, вспыльчивый и скорый на рас-
праву генерал-губернатор Дрентельн
приказал немедленно истребить все гнез-
да разврата в центре города, а их оби-
тательниц запроторить на какую-нибудь
отдаленную окраину.
Пока администрация раздумывала над
394
Публичный дом (дом терпимости)
приказом начальника края, последовала
завершающая сцена этой неблаговидной
истории. Жители Ямской улицы заяви-
ли чиновникам губернского правления о
готовности отдать свои усадьбы изгоня-
емым из центра публичным домам, рас-
считывая разжиться на высокой аренд-
ной плате.
В пересказе редакции газ. «Киевля-
нин» это беспрецедентное по своему ци-
низму прошение выглядело так:
«Так как вы будете в затруднении,
куда перевести дома терпимости с Эс-
планадной улицы, а по закону они долж-
ны быть на окраине города, то посему
мы, жители Ямской улицы, заявляем,
что наша улица вполне подходит под до-
ма терпимости. Переселите их к нам, и
наше благосостояние этим улучшится,
потому что под такие дома квартиры
идут подороже. Мы же теперь не име-
ем никаких доходов, а налоги и город-
ские потребности уплачиваются нами на-
равне с жителями центральной части
Киева».
Дикая выходка обывателей Ямы ста-
ла предметом всеобщего осмеяния. Но
сами они хорошо знали, на что идут.
Многие из них, спрятав в карман свою
совесть и стыд, неплохо нажились на не-
счастных проститутках.
Сама Ямская вскоре преобразилась до
неузнаваемости, похорошела, приукра-
силась, обстроилась добротными дере-
вянными домами в «ропетовском сти-
ле». У нее был такой ухоженный, на-
рядный вид, будто здесь действительно
царил вечный праздник.
Что же на самом деле творилось в
этом новом центре ночной жизни горо-
да, хорошо известно всем благодаря по-
вести А. Куприна «Яма».
Каждый вечер (за исключением по-
следних дней Страстной недели и кану-
на Благовещения, когда публичные до-
ма закрывались) сюда со всего города
стекались тысячи мужчин, и 400 про-
ституток, населявших 30 с лишком при-
тонов, встречали их с вином и музыкой,
как «гостей», создавая пьяную иллюзию
веселья и шумного наслаждения жизнью.
Видевший Яму в период ее расцвета
А. Куприн писал:
«До самого утра сотни и тысячи муж-
чин подымаются и спускаются по этим
лестницам [...] Приходят свободно и
просто, как в ресторан или на вокзал,
сидят, курят, пьют, судорожно притво-
ряются веселыми, танцуют, выделывают
гнусные телодвижения, имитирующие
акт половой любви. Иногда вниматель-
но и долго, иногда с грубой поспешно-
стью выбирают любую женщину и зна-
ют наперед, что никогда не встретят от-
каза. Нетерпеливо платят вперед день-
га и на публичной кровати, еще не ос-
тывшей от тела предшественника, со-
вершают бесцельно самое великое и пре-
красное из мировых таинств — таинст-
во зарождения новой жизни. И женщи-
ны с равнодушной готовностью, с одно-
образными словами, с заученными про-
фессиональными движениями удовлетво-
ряют, как машины, их желания, чтобы
тотчас же после них, в ту же ночь, с те-
ми же словами и жестами принять тре-
тьего, четвертого, десятого мужчину, не-
редко уже ждущего своей очереди в об-
щем зале».
Яма была детищем эпохи увлечения
деньгами и покупаемыми за них блага-
ми и удовольствиями. Платный разврат
стал символом новых для патриархаль-
ного Киева буржуазных отношений, вы-
зывавших у старых киевлян, видевших
на своем веку кое-что получше этой по-
золоченной грязи, глубокое отвращение.
Но тем не менее морально опустошен-
ное общество уже не находило в себе сил
бороться с кучкою дельцов, наживавших
громадные деньги на легальных домах
разврата.
395
Пушкинский парк
В отличие от Крестов, Канавы и за-
ведений Нового Строения, Яма никог-
да не подвергалась гонениям со сторо-
ны властей, хотя многие киевляне, чи-
тавшие Куприна, до сих пор считают,
что она «исчезла» после того, как мест-
ная администрация «в один прекрасный
день взяла и разорила дотла старинное,
насиженное, ею же созданное гнездо
узаконенной проституции».
«Быструю и скандальную гибель»
Ямы выдумал сам Куприн, не найдя
иного эффектного конца для своей по-
вести. На самом же деле Яма никуда не
«исчезала». Она просто захирела, не вы-
держав конкуренции со многими прито-
нами, появившимися повсеместно по все-
му городу после революции 1905 г., и
упоминается в позднейших записках и
мемуарах как улица захудалых, дрянных
«заведений», рассчитанных на самую не-
притязательную публику.
В таком виде она и влачила свое жал-
кое существование, пока сами же разбо-
гатевшие на торговле похотью и развра-
том ямские домовладельцы не потребо-
вали закрыть оставшиеся здесь грязные
притоны, а саму опозоренную улицу пе-
реименовать и назвать как-нибудь по-
лучше, например, именем поэта
В. А. Жуковского, некогда приезжав-
шего с наследником престола в Киев и
посвятившего его романтическим пейза-
жам немало вдохновенных строк в по-
эме «Двенадцать спящих дев».
На переименование одиозной улицы
дума пошла легко, но светлое имя поэта
марать не пожелала и, памятуя позор-
ное поведение ямчан в 1885 г., пожало-
вала их улице ненавистное для каждого
киевлянина имя Батыя. Так она и на-
зывалась когда-то Батыевской улицей.
Пушкинский парк — первый в Ки-
еве общественный парк, созданный для
уединенных прогулок и поездок вдали от
города. Инициатор проекта, председа-
тель Садовой комиссии при думе
С. В. Ромишовский рассказывал о сво-
ем замысле так:
«Я имел честь неоднократно в тече-
ние многих лет обращать внимание ду-
мы на один из существенных недостат-
ков нашего города, состоявший в том,
что Киев, славящийся своими садами и
скверами, совершенно лишен парка для
прогулок в экипажах, езды верхом, на
велосипедах, автомобилях, а равно для
небогатых классов населения города, же-
лающих в праздничное время со своими
семьями подышать свежим воздухом и
отдохнуть на лоне природы.
Местами подобных прогулок служи-
ли до сих пор Цепной мост и Брест-Ли-
товское шоссе, Труханов остров, [пАрк]
«Венеция» и т. п. Первая дорога, не-
смотря на то, что она принадлежит к
числу самых живописных во всей Рос-
сии, неудобна для экипажного сообще-
ния вследствии крутизны подъема; что
же касается более бедных классов, то
расходы на пароходное сообщение, осо-
бенно многосемейным, часто недоступ-
но. Вблизи Киева есть, правда, прекрас-
ное место для прогулок и катаний — Ка-
детская роща, но она собственность во-
енного учебного заведения и совершен-
но закрыта для публики».
Автор проекта предлагал отвести под
парк огромные (и частично заселенные)
угодья в 58 десятин за Шулявкой, на-
против Политехнического института, на
которых в 1897 г. решено было разме-
стить новый жилой район.
Дума долго уклонялась от рассмотре-
ния проекта Ромишовского, но в 1899 г.
неожиданно сдалась, находя, что созда-
ние такого парка в Киеве будет вполне
уместно, если он будет носить имя по-
эта А. С. Пушкина, чей столетний юби-
лей отмечался тогда по всей России. Эту
мысль подкинул гласным все тот же Ро-
396
Пушкинский парк
мишовский, напомнив им, что великий
лирик любил уединенные прогулки вер-
хом. Ко всеобщему удивлению, гласные
проголосовали за прежде отвергнутый
проект почти единогласно, а Министер-
ство внутренних дел без промедления
утвердило изменения в плане города.
Разумеется, гласными руководили не
лирические мотивы. В чем-чем, а в этом
заподозрить киевскую думу было совер-
шенно невозможно. Скорее всего, ими
двигало желание заложить основу для
будущего аристократического пригорода
Киева, подобного Царскому Селу под
Петербургом. Об этом довольно про-
зрачно намекает и сам Ромишовский в
цитировавшейся уже книге «Обществен-
ные сады Киева»:
«По глубокому убеждению [Садовой]
комиссии, Пушкинский парк должен сы-
грать крупную роль в истории застрой-
ки Киева. Парк должен явиться естест-
венной границей городского поселения с
северо-западной стороны. Т. к. теперь
местность, прилегающая к парку, еще не
застроена, то при желании Городского
управления продавать землю в новых
кварталах лишь участками больших раз-
меров здесь станут селиться более со-
стоятельные люди. Пример других боль-
ших городов показывает, что при подоб-
ных условиях вблизи парков возникает
аристократическая часть города, лучшие
пригородные виллы и дома-особняки».
Распланированная известным киев-
ским городским садовником И. Жуков-
ским зеленая зона внешне не имела ни-
чего общего с пушкинским Царскосель-
ским садом. Здесь не было романтиче-
ских пейзажей с роскошными дворцами
и суровыми руинами, античными скульп-
турами и домиками в китайском или го-
тическом стиле. Времена задумчивых
мечтателей канули в Лету. Новое поко-
ление увлекалось автомобилями и вело-
сипедами, футболом и боксом, уедине-
ние с томиком стихов среди «первобыт-
ных пейзажей» его не прельщало.
Главное место в композиции парка за-
нимали две дороги, соединявшие ворота
на обоих концах зеленой зоны. По ним
можно было въезжать в парк на экипа-
же или автомобиле со стороны Житомир-
ской дороги или с Брест-Литовского
шоссе. Параллельно с ними шли прогу-
лочные дорожки для пешеходов.
По всей территории были разброса-
ны уединенные площадки для спортив-
ных занятий и детских игр. Планировал-
ся буфет, кондитерская, павильоны, бе-
седки для отдыха, фонтаны. Единствен-
ным украшением в старом романтичес-
ком вкусе должен был послужить глу-
бокий и длинный овраг, через который
предполагалось перекинуть мост, а на
дне устроить тенистый пруд с лебедями.
Парк решили засадить из собствен-
ного питомника на сто тысяч саженцев,
заблаговременно разбитого на его тер-
ритории в 1900 г., но дожидаться, пока
деревца подрастут, не стали.
Праздник древонасаждения состоял-
ся в день встреч царскосельских лицеи-
стов — 19 октября 1902 года. Посадоч-
ный материал (в основном березки, ели,
лиственницы, дубки и липки) пожертво-
вали для города садоводства Кристера и
Вассера. Заранее выкопали в нужных
местах ямки и на трамваях привезли ты-
сячи учеников из киевских гимназий и
училищ.
Каждый ребенок, работавший под ру-
ководством учителей и садовников, по-
лучал «право снабдить посаженное де-
рево соответственной надписью и ухажи-
вать за ним». Администрация соседне-
го Политехнического института угости-
ла детей бутербродами, пирогами, ябло-
ками, чаем и квасом.
Архитектор Е. Д. Барановский отме-
чал одну особенность в первоначальном
зеленом убранстве сада:
397
Раек (театр света, «фотопластикон»)
«Пушкинский парк,— писал он в
1940 г.,— существенно отличается от дру-
гих парков Киева способом рассадки де-
ревьев. Каждая порода растет на отдель-
ной площадке и не смешивается с други-
ми породами. Здесь применена такая по-
садка деревьев, при которой обычно лишь
сибирская ель может оказаться рядом с
лиственницей, а иногда и дуб с липой. При
таком размещении можно легко наблюдать
характерные особенности каждой породы
деревьев. Очевидно, это было сделано
специально для учеников».
Во время гражданской войны Пуш-
кинский парк, как и Кадетская роща,
подвергся опустошительным порубкам.
И как знать, не случались ли среди его
разорителей те самые реалисты и гим-
назисты, которые на заре века любовно
сажали здесь ели и березки?!
В первые годы новой власти никто уже
не вспоминал о старом постановлении ду-
мы о неприкосновенности городских пар-
ков и скверов. Часть парка отошла под
застройку. Если в 1902 г. здесь насчиты-
валось 63 га (58 десятин), то в наше вре-
мя от былого богатства осталось менее
трети (около 20 га). Существующий ны-
не парк мало напоминает большую зеле-
ную зону С. Ромишовского и И. Жуков-
ского. Ему не суждено было стать сопер-
ником своего царскосельского прообраза.
р
Раек (театр света, «фотопласти-
кон») — 1. Потешные миниатюрные
панорамы в виде будочки на колесах и
с увеличительным стеклом-объективом
спереди. Внутри ящика с одного валика
на другой перематывалась бумажная лен-
та с изображениями русских, украин-
ских и иностранных городов, великих
людей, исторических и жанровых сцен.
«Сеанс,— вспоминал А. Бенуа,—
длился недолго, но зато за эти минуты
можно было совершить кругосветное пу-
тешествие и даже спуститься в преис-
поднюю. Стишки раешника пересыпа-
лись потешными прибаутками, и эта бол-
товня позволяла воображению добавлять
то, что недоставало картинкам».
В конце XIX века архаичный раек
сменил более солидный «фотопластикон»
со стереоскопическим оборудованием, но
суть зрелища осталась та же. В запис-
ках Н. Полуянской мы находим подроб-
ное описание одного из таких модерни-
зированных райков:
«Фотопластикон» помещался не на
Крещатике, а на тихой, широкой Нико-
лаевской улице, выходящей на Креща-
тик. Мы заходим с мамой в странную
комнату: в ней нет окон, две двери. По-
среди комнаты — как бы еще круглая
комната, Вокруг нее стоят стулья. Пе-
ред каждым стулом в стене круглой ком-
наты два небольших отверстия, из них
выглядывают трубки со стеклами, напо-
минающие половину бинокля.
Какой-то человек сказал всем, кто во-
шел в эту странную комнату: «Садитесь
на стулья и смотрите в стекла. Сейчас нач-
нется сеанс». Мы сели. Стало темно [...]
Прозвенел звонок, в трубках засве-
тилось, мы припали к стеклам. И перед
нашими глазами открылся чудесный вид:
голубое небо, высокие горы, на них свер-
кает снег, а внизу, около гор, крохотные
Ах 398
Ралец
избушки — целая деревенька! И как
светит солнце! Все такое яркое, живое!
Так хочется побежать туда, вниз, в до-
лину — ведь мы на горе, долина под
нами! Мне кажется, что пахнет лесом...
Вдруг — полная темнота, что-то за-
скрипело, заскрежетало, вспыхнул свет —
и перед нами другая картина: озеро, голу-
бое-голубое, по озеру плывет лодка с бе-
лым парусом, кругом горы, снег на горах.
«Это виды Швейцарии,— тихо говорит
мне мама.— Смотри внимательно!» [...]
Дома мне объяснили, что «Фотопла-
стикон», который мы с мамой видели,
это тот же стереоскоп, только в очень
большом виде. Но я не хотела объясне-
ний: ведь я побывала в чудесной стране
и буду ее часто-часто вспоминать». (См.
также Кинезотографический театр и
Кино ).
2. Галерка, верхние места в театре под
потолком.
Райские НОЧИ — коллективные ор-
гии в богатых публичных домах на Боль-
шой Ямской улице. Знаток жизни дна
А. Куприн писал:
«Случалось, приезжал со стаей при-
хлебателей какой-нибудь артельщик или
кассир, давно уже зарвавшийся в мно-
готысячной растрате, в карточной игре
и безобразных кутежах и теперь дошвы-
ривающий, перед самоубийством или
скамьей подсудимых, в угарном, пьяном,
нелепом бреду последние деньги. Тогда
запирались наглухо двери и окна дома и
двое суток кряду шла кошмарная, скуч-
ная, дикая, с выкриками и слезами, с
надругательством над женским телом
русская орган, устраивались райские но-
чи, во время которых уродливо кривля-
лись под музыку нагишом пьяные, кри-
воногие, волосатые, брюхатые мужчины
и женщины с дряблыми, желтыми, об-
висшими, жидкими телами, пили и жра-
ли, как свиньи, в кроватях и на полу,
среди душной, проспиртованной атмо-
сферы, загаженной человеческим дыха-
нием и испарениями нечистой кожи».
Рака — ларец для хранения мощей в
форме саркофага. В самой знаменитой
киевской раке покоились мощи св. ве-
ликомученицы Варвары. Она была из-
готовлена на деньги графини Анны
Алексеевны Орловой-Чесменской из се-
ребра и весила девять пудов. (См. Ко-
лечки св. Варвары).
Ралец — праздничные подношения
мещан представителям высшей власти. В
старые времена члены магистрата явля-
лись с ральцем на Крещение и Пасху к
генерал-губернатору, митрополиту, гу-
бернатору и другим влиятельным лицам.
Одаривали винами, головами сахара, ры-
бой, дорогими материями. Так, напри-
мер, на Крещение 1805 г. войт препод-
нес митрополиту 15 аршин атласа, а в
399
Рататуйки
день первого августа — «хлеб, голову
сахару и 6 штофиков водки, сладкой,
разной».
РататуЙКИ — 1. Кукольная комедия,
разыгрываемая при помощи марионе-
ток. Название происходит от одного из
имен героя кукольного театра Петруш-
ки, который в Киеве назывался также
Ванькой Рататуем (т. е. воителем).
2. В старом Киеве рататуйками на-
зывались также и пантомимы народно-
го театра, в котором до конца 1860 гг.
были запрещены «разговорные сцены».
Старый Киев вывел на подмостки сво-
его героя — городского ремесленника,
жителя подольской «Магдебургии», и
насытил кукольные представления специ-
фическими бытовыми реалиями. Некото-
рое представление о киевских рататуйках
дает описание пасхальных балаганов в га-
зете «Друг народа» за 1867 г.:
«Третье действие состояло из панто-
мимного представления «Сапожник под-
кутивший и модный магазин». Содержа-
ние его следующее: у старого, поседев-
шего сапожника — молодая жена. Са-
пожник сидит по одну сторону сцены и
шьет сапоги. По другую сторону сидит
за шитьем жена, она беспрестанно по-
сматривает в зеркало, причесывается и
любуется собою [...]
К сапожнику приходит молодой че-
ловек с женщиной, закрытой покрыва-
лом, и заказывает башмаки. Пока са-
пожник усаживает женщину и снимает
мерку, жена его и молодой человек ус-
певают пожать друг другу руки и назна-
чают свидание [...]
Сапожник относит заказанные баш-
маки. В это время приходит молодой че-
ловек к его жене и едва они уселись за
стол [...] как в дверь раздается стук му-
жа. Жена и любовник в испуге. Выйти
нет никакой возможности. Наконец она
придумывает средство: берет ковер и,
положив молодого человека на пол, по-
крывает.
В это самое время входит, пошаты-
ваясь, муж, жена начинает его колотить
и укладывает спать на полу, а сама ухо-
дит. Едва только вышла жена, сапож-
ник, притворявшийся до этого пьяным,
встает и жестами показывает, что он ко-
го-то поджидает и чрезвычайно рад от-
сутствию жены. Вот приходит ожидае-
мая — та самая женщина, которую при-
водил молодой человек [...] Слышится
стук жены. Сапожник второпях прячет
свою любезную под стол, а сам усажи-
вается за работу.
Входит жена, замечает беспорядок и
открывает спрятанную женщину. Тут
начинается смешная сцена: жена зовет
мужа, но он не слышит и, сидя за ра-
ботой, изо всех сил колотит колодку мо-
лотком. Она заставляет его взглянуть в
лицо женщины, он всеми силами упира-
ется и отворачивается. Пантомима окан-
чивается тем, что муж, хорошо знавший
все проделки жены, ведет ее за ухо и
вытаскивает из-под ковра молодого че-
ловека. Тогда, взявши друг друга за
уши, муж и жена [...] обращаются к
зрителям. Оглушительный взрыв хохо-
та и рукоплесканий был им ответом».
Описанная в газете рататуйка пред-
ставлялась в балаганном городке на Уни-
верситетской площади, где проводились
пасхальные гулянья 1867 г. В иные го-
ды они происходили в иных местах —
на пустырях у Михайловском проезда
(теперь здесь скверы), на Сенной пло-
щади или же на базарной площади Де-
миевки. К сожалению, сюжеты ставив-
шихся там пантомим никто не записал.
(См. также Арлекинада).
Редута (арх.) — частное увесели-
тельное заведение или публичное собра-
ние, отдаленно напоминавшее поздней-
шие клубы, но не имевшее официально
400
Рекреации
утвержденного устава и преследовав-
шее чисто коммерческие цели. Здесь
давали концерты и театральные пред-
ставления.
Редуты конца XVIII и начала XIX
веков приносили их владельцам незна-
чительные, но твердые доходы, особен-
но во время контрактовых съездов, ког-
да нахлынувшая в город денежная пуб-
лика жаждала культурных развлечений
и охотно платила за них.
Владельцы редут действовали энер-
гично и составляли конкуренцию перво-
му киевскому публичному театру, поме-
щавшемуся в конце XVIII века во фли-
геле Царского дворца (в 1797 г. част-
ный владелец клуба получил 791 руб. до-
хода, тогда как театр — всего 274).
Благодаря редутам Киев смог позна-
комиться с некоторыми отечественными
и иностранными театральными и музы-
кальными знаменитостями еще до от-
крытия Городского театра в 1803 г. Они
продолжали действовать в частных до-
мах и в позднейшее время — в 1820—
1830 ГГ.
Ревень — корень этого растения вы-
соко ценился в медицине XVIII—XIX
веков, особенно сырье из Китая и Ти-
бета. Разводился в Киеве в большом ко-
личестве и составлял одну из статей го-
родского экспорта.
Рекреации — дни отдыха учеников
и студентов Киевской академии на
природе.
Обычно они устраивались (еще с
XVII века) 1, 15 и 30 мая и назывались
майскими рекреациями. Перед каждой
рекреацией к ректору являлась депута-
ция воспитанников с просьбой отпустить
их на весенние гуляния, и в назначен-
ный день с утра академическая молодежь
с песнями отправлялась на одну из зе-
леных горок над Подолом в сопровож-
дении торговок бубликами, пряниками,
пирожками и конфетами.
На выбор дней гуляний влияли преж-
де всего поэтические воспоминания рек-
торов и профессоров старой академии.
Многие учились в молодости в Европе
и хорошо помнили прекрасные бюргер-
ские майские праздники с музыкой, сти-
хами и театральными представлениями.
Им была близка мысль о превращении
Украины в новое европейское государ-
ство, в котором Киев занял бы роль
университетского города, «русинского
Парижа», со своими культурными тра-
дициями, выделявшими его среди всех
других больших городов.
В этих честолюбивых планах Киев-
ской академии XVII века «майские ре-
креации» играли далеко не последнюю
роль, поскольку они давали ей возмож-
ность продемонстрировать успехи луч-
ших учеников и, что самое главное, по-
казать, что они достигли такого уровня
культуры, который не позволяет им ис-
кать отдохновения от трудов в картах,
пьянстве и обжорстве.
Просвещенным вкусам академичес-
кой молодежи соответствовал «банкет
духовный», в программу которого вхо-
дили классическая поэзия, пение кан-
тов, изысканное красноречие и неви-
данные до того в Киеве театральные
представления.
«Учитель поэзии для таких прогу-
лок,— писал первый исследователь
«обыкновений и порядков Академии»,
митрополит Евгений Болховитинов,—
ежегодно обязан сочинять комедии или
трагедии, а прочие учителя диалоги».
Последние заучивались учениками на-
чальных классов на память. Прологи и
эпилоги произносили студенты или са-
ми преподаватели. Некоторые школьные
диалоги напоминали маленькие театраль-
ные сценки, не лишенные остроумия,
выдумки и импровизации. Исполнителей
401
Рекреации
награждал пряниками или орехами сам
ректор. Студенты старших курсов («ри-
торы», «философы» и «богословы») ра-
зыгрывали сочиненные профессорами
драмы и комедии.
Насладившись школьным театром,
молодежь переходила к играм. Играли
в кота и мышку, в мяч, джут, жмурки,
кольцо, свайку, раск и козу. Певцы со-
ставляли хоры. Ректор угощал препода-
вателей в палатке токайским вином. Под
вечер начинался «жак» — бросание в
толпу (иногда с дерева) конфет, пряни-
ков, сахарных бубликов, яблок и орехов.
После этой веселой возни, шума, смеха
рекреация заканчивался и молодежь
возвращалась в город.
В начале 1780 гг. майские гулянья пе-
ренесли в Шулявскую рощу при даче
митрополитов. Говорили, что это произо-
шло от того, что после моровой язвы
1769—1770 гг. Щекавица, где обычно
проходили студенческие торжества, ото-
шла под общегородское кладбище. Но
за Подолом было немало других пре-
красных мест для проведения рекреа-
ций. Очевидно, истинная причина их пе-
ренесения заключалось в том, что на
студенческие праздники являлись обыч-
но целые толпы любопытных и просто
любителей веселого времяпровождения.
Праздная публика стекалась сюда в та-
ких количествах, что сами студенты ока-
зывались в роли не хозяев, а простых
участников общегородских гуляний.
Чтобы восстановить утраченную бла-
гообразность весенних торжеств акаде-
мии, духовные власти перенесли их в бо-
лее отдаленное от Подола место — на
Шулявку. Возможно, на какое-то вре-
мя это помогло, но уже в начале XIX
века полюбившие новые весенние гуля-
ния киевляне стали во множестве сте-
каться и на далекую дачу митрополита.
К середине века майские праздники
окончательно утратили свой «академиче-
ский» характер и приобрели значение
общегородских первомайских гуляний на
лоне природы — с выпивкой, самова-
ром у костра, выступлениями песенни-
ков и цирковыми балаганами.
Очевидно, в 1830 годах рекреации
перенесли еще дальше от города — на
уединенную академическую дачу на Бор-
щаговке. Там они продолжались до тем-
ной истории, случившейся со студентом
Грановским где-то в середине 1850 гг.
во время вакаций.
Запрещенные митрополитом Фила-
ретом рекреации на Борщаговке удалось
вскоре восстановить его племяннику,
ректору Антонию Амфитеатрову (впос-
ледствии архиепископу казанскому). Но
это был уже не студенческий, а, если
можно так сказать, профессорский пра-
здник.
«В один из майских или июньских
дней,— вспоминал профессор академии
В. Певницкий,— все наставники с рек-
тором во главе выезжали туда, чтобы по-
дышать свежим воздухом. Там для всех
готовился обед, а после обеда предла-
гался чай и десерт из ягод и фруктов.
Присутствовали на даче в этот рек-
реационный день все монахи, служившие
в академии, но не возбранялось светским
наставникам, в промежутках между обе-
дом и чаем и временем отбытия из Бор-
щаговки, предаваться мирским удоволь-
ствиям. Ректор, желая, чтобы все на-
ставники приняли участие в загородном
гулянии, заботился о том, чтобы для всех
найдены и приготовлены были даровые
экипажи.
Так было при ректоре Антонии, ко-
торый, хотя был строгий монах, очень
снисходительно относился к благород-
ным развлечениям. Он не отказывался
вместе с академическою братиею посе-
тить Борщаговку, когда, оставив место
ректора, был викарием Киевской митро-
полии».
402
Ректор-бессребреник Димитрий Муретов
Так «благородно» и вполне благооб-
разно окончилась традиция веселых пра-
здников студенческой молодежи Киева.
Рекгор-бессребреник Димитрий
Муретов — один из антиков (заме-
чательных людей) старого Киева, за-
помнившийся киевлянам как живое во-
площение многих христианских доброде-
телей.
Еще будучи студентом Киевской ака-
демии, Климент Муретов (1807—1883)
привлек пристальное внимание тогдаш-
него ректора Иннокентия Борисова, уви-
девшего в нем своего возможного пре-
емника. По его совету юноша принял мо-
нашество и вскоре (в 1841 г.) действи-
тельно унаследовал пост своего настав-
ника и покровителя.
Он прославился как самый лучший
лектор акдемии за всю историю ее су-
ществования. Один из бывших студен-
тов описывал его лекции так:
«Мы живо помним эту высокую, мо-
гучую и привлекательную фигуру с рос-
кошной, как смоль черной бородой. Ров-
но в 10 часов мерным, как размахи ма-
ятника, шагом проходил он из своей
квартиры, с другого конца двора, в дав-
но знакомую ему аудиторию.
Подойдя спокойно и ровною посту-
пью к кафедре и прослушав молитву, он
всходил на кафедру, не садился за стол,
но, сделав легкий в обе стороньг поклон,
раз или два молча проходил по классу,
а затем раздавалось его классическое:
«Ну-с, мы теперь подходим» [...] И ли-
лась живая, все более и более усилива-
ющимся и расширяющимся потоком пол-
ная ума и знания речь [...]
Ни на минуту не остановится дивньгй
лектор, ни на одном слове не запнется и
не поправится, и никакой у него неточ-
ности, ни обмолвки [...] В руках у него
ни книжки, ни тетрадки, ни какого-либо
клочка бумаги, а между тем лекция пе-
реполнена подчас ссьглками, цитатами,
вьгдающимися свидетельствами, и все это,
от слов до цифр, страниц, приводится с
поразительной точностью по памяти.
А лекции тогда были двухчасовые; и так
от звонка до звонка, три и четыре раза в
неделю, а иные курсы и каждый день».
При всем этом, как ни странно, рек-
тор Муретов бьгл удивительно снисхо-
дительным экзаменатором. Если он ви-
дел, что студент не способен сказать по
поводу учений древних мыслителей ни-
чего вразумительного, улыбался и гово-
рил: «Должно быть, их философия так
трудна, что вьг ни слова не можете о
ней промолвить. Довольно!» После этой
шутки незадачливый студент отпускал-
ся с миром. Если кому из студентов слу-
чалось выпить не в меру, заметивший
это ректор, памятуя, что добром мож-
но добиться большего, чем наказанием,
готов бьгл сам отвести пьяного в обще-
житие, чтобы он не попался на глаза ин-
спектору.
Но более всего поражало в Мурето-
ве его полное равнодушие к деньгам и
материальным благам. Монашеский иде-
ал добровольной бедности нашел в нем
свое убедительное воплощение.
«Получая сравнительно большое со-
держание в академии и, как настоя-
тель,— от Братского монастыря,— пи-
сал современник,— Димитрий не толь-
ко не собрал ничего, но нередко на дру-
гой день по получении жалования нуж-
дался в нескольких рублях.
Его великой душе бьгл совершенно
чужд какой бы то ни было расчет; он
давал, не ведая, кому дает, на что дает
и сколько дает; он отдавал все [...]
В редких случаях кое-что наличнос-
тью попадало к отцу ректору в его крас-
ного дерева конторку, которая никогда
не запиралась и из которой мальчуганы-
певчие таскали деньги».
О странной благотворительности ректо-
403
Ризница
ра по городу ходили разные слухи и анек-
доты. По преданию, в декабре 1850 г. он
выехал из Киева на место епископа в Ту-
лу почти без денег, а в пути умудрился
раздать все, что мог найти в своих карма-
нах. Только встреча со знакомым прото-
иереем «вывела его из критического поло-
жения путешествующего без денег».
По смерти Иннокентия Борисова он
стал его восприемником на кафедре ар-
хиепископа херсонского и одесского.
Ризница — помещение для церков-
ного имущества. Во многих киевских
храмах они служили своеобразными цер-
ковными музеями, куда водили имени-
тых путешественников и всех интересу-
ющихся стариной.
Здесь можно было увидеть книги
лаврской печати, старые поминальные
списки, древние иконы, богатые оклады,
подношения вельмож и царей, древние
грамоты и портреты, вещи, найденные
на раскопках и просто диковинные пред-
меты, принесенные прихожанами. Так,
еще в 1950 годах священник Крестовоэ-
движенской церкви на Подоле расска-
зывал, будто в ее ризнице некогда хра-
нилась бедренная кость человека -«ве-
летня», т.е. одного из тех загадочных ги-
гантов, о которых в старом Киеве ходи-
ло немало преданий и легенд.
Самой богатой была ризница Великой
лаврской церкви, реликвии и достопри-
мечательности которой в старых путево-
дителях перечислялись не в порядке их
древности, а по степени их ценности:
«Евангелие рукописное 1538 года, зо-
лотой напрестольный крест весом в 9,5
фунтов, подаренный гетманом Мазепой,
золотая чаша, принесенная в дар импе-
ратрицей Анной Иоанновной, золотая
панагия с образом Спасителя и портре-
том Петра I, митра Петра Могилы,
украшенная дорогими камнями, риза, по-
крытая жемчугом,— дар царя Алексея
Михайловича, фельдмаршальский жезл
Румянцева-Задунайского». «Здесь
же,— писал один из богомольцев в
1879 г.,— хранится святая икона, кото-
рую кн. Потемкин прижимал к сердцу,
умирая в чистом поле под открытым не-
бом, в долине близ гор молдавских» и
«молитвенник императрицы Елизаветы
Петровны, который сия государыня упо-
требляла в бытность свою в Киеве».
Среди исторических предметов успен-
ской ризницы упоминается также дере-
вянная ложка, которой царь Николай
Павлович ел молочную кашу за общим
столом на празднике Успения Богома-
тери в 1837 г. Здесь выставлялись и
такие «диковинки», как «трость москов-
ского митрополита Платона с часами
внутри» и «посох, оставленный одним из
ближайших родственников светлейшего
князя Голенищева-Кутузова-Смоленско-
го, в 1815 году пешком приходившем из
Петербурга в Киев для принесения Бо-
гу благодарности за благодеяние, иэли-
янное на его род и отечество».
В ризнице Софийского собора также
хранилось немало реликвий и любопыт-
ных вещей. Среди них: старинная сере-
бряная гривна, найденная при раскопке
Десятинной церкви в 1826 г., «белое го-
ловное изображение Суворова внутри
хрустального кружка», три турецких зна-
мени и ключ от крепости Силистрии,
присланные в 1829 г. императору Ни-
колаю I в Киев и переданные им после
парада на хранение в собор; серебряная
рукогрейка с плиткою внутри, которою
пользовались священники в зимнее вре-
мя, и другие предметы старины.
Николай Закревский пишет, что в его
время в ризнице Софийского собора по-
мещалась целая галерея «архиерейских
портретов» — Дионисия Болобана, Ла-
заря Барановича, св. Димитрия Ростов-
ского, Иоасафа Кроковского, Варлаама
Ванатовича, Рафаила Заборовского, Ти-
Лх 404
Рожки (цареградские рожки)
мофея Щербацкого, Арсения Могилян-
ского, Гавриила Кременецкого, Самуи-
ла Миславского, Иерофея Малицкого и
Евгения Болховитинова. По старому ки-
евскому обычаю, портреты киевских ми-
трополитов хранились в гостиной зале
митрополичьего дома и вывешивались на
стенах кафедрального собора.
Так оно продолжалось до появления
в Киеве митрополита Филарета Амфи-
театрова, которому это старое киевское
обыкновение показалось «соблазнитель-
ным». Очевидно, при нем портреты ки-
евских владык были сняты со стен хра-
ма и помещены в его ризнице. Соответ-
ственно, и ряд изображаемых персон об-
рывался на Евгении Болховитинове,
предшественнике Филарета.
Н. Сементовский видел в ризнице
Софийского собора саккос, «сшитый из
драгоценной мантии, снятой с богородич-
ной статуи, находившейся в Венеции.
Эта мантия была куплена русским путе-
шественником в Париже во время
Французской революции. Митрополит
Самуил, поступив на паству из Ростова
в Киев, соорудил из этой, подаренной
ему мантии, саккос. Мантия его сереб-
ряная, украшенная золотыми и серебря-
ными цветами, среди коих находятся
разные символические изображения и
вензеля имени Богородицы».
Рогатка — преграда в виде продоль-
ного бруса на крестообразно сколочен-
ных стойках. В Киеве XVIII—XIX ве-
ков рогатки использовали для перегора-
живания улиц в ночное время. С наступ-
лением темноты ходить и ездить по го-
роду запрещалось, а лица, выходившие
из домов по неотложным делам, обяза-
ны были иметь при себе зажженные фо-
нари. Без них в путь пускались только
«ночные тати» — воры. В начале XIX
века рогатки на заставах заменили прус-
скими шлагбаумами.
Роговая музыка — оркестр, состав-
ленный из рожков, каждый из которых
издавал звук, соответствующий одной
ноте. Идея создания такого оркестра при-
надлежала гофмаршалу русского двора С.
Н. Нарышкину и воплощена в жизнь
чешским виолончелистом и валторнистом
Яном Марешем в 1751 г. Летом на Не-
ве, напротив дома Нарышкиных, посто-
янно играло несколько роговых оркест-
ров, располагавшихся на плотах.
Удивительная и ни с чем не сравни-
мая музыка привлекала толпы слушате-
лей. Даже иностранные музыканты, слы-
шавшие лучшие оркестры Европы, пи-
сали, что роговую музыку «нельзя не на-
звать божественной, потому что она
слишком необыкновенна для земли». Со-
временный историк искусства Ю. Ов-
сянников говорит, что роговой оркестр
«напоминал огромную свирель из десят-
ков труб от 30 см до 3 метров длиной».
Несмотря на трудности, связанные с
обучением исполнителей и работой дири-
жера, состоятельные люди стремились об-
завестись собственными рожечниками.
Посетивший в 1810 году Киев князь
И. Долгорукий, описывая резиденцию ге-
нерал-губернатора Милорадовича, отмеча-
ет, что «музыка военная, а иногда и рого-
вая, почти ежедневно забавляет публику в
его [Царском] саду, и он всегда наполнен».
В губернских ведомостях 1840 годов мож-
но найти сообщения о выступлениях рого-
вых оркестров местных помещиков.
Рогожное шапито — маленький ба-
лаган, матерчатая крыша которого под-
держивалась столбом, врытым посреди
арены. В нем показывали панорамы, ди-
орамы, восковые фигуры, диковинных
чудовищ и всякие иные «феномены при-
роды».
Рожки (цареградские рож-
ки) — бобы палестинского рожкового
- 405
Розга
дерева (Gerationia siliqua). Излюбленное
лакомство народных гуляний XIX века.
На Востоке рожки скармливали
скоту, но в России и Украине они дол-
гое время служили для простого наро-
да праздничным лакомством. О тор-
говле «рожками» на пасхальных гуля-
ниях упоминается в киевской прессе
1840—1870 гг.
Розга — гибкий прут или связка пру-
тьев, вымоченных в соленой воде и упо-
требляемых для порки провинившихся
учеников, солдат, прислуги. Розги вве-
дены в 1830 годах, до того наказывали
просто прутом.
При Николае I увлекались розгами
так основательно, что на заготовку пру-
тьев в некоторых южных хуберниях не
хватало лесов. Сохранились бумаги, из
которых явствует, что в 1840 годах в
высших кругах разрабатывался план за-
готовки больших партий карающей дре-
весины и поставок ее в бедные лесами
южные хубернии.
Дворяне, как известно, от телесных
наказаний были освобождены, но толь-
ко по достижении совершеннолетия.
Сызмальства их секли, как и всех ос-
тальных подданных императора Николая
Павловича, прозванного по этой причине
Палкиным.
Каких-то особых проблем морально-
го или престижного характера относи-
тельно порки в гимназиях в те времена
не возникало. «Розга вообще в глазах
гимназистов,— писал В. М. Хижня-
ков,— не считалась тогда позором. В
нашем классе были «старики», не учив-
шие никогда уроков, ежедневно получав-
шие единицы, грубившие учителям и
почти каждую субботу подвергавшиеся
порке, да еще в усиленной пропорции.
При этом они не издавали ни одного
крика и возвращались после экзекуции
в класс с победоносным видом. Мы, ма-
лыши, побаивались их и смотрели на них
с почтением, как на героев».
Этот и другие мемуаристы рассказы-
вают о жутких сценах публичных порок
розгами в присутствии всей Второй гим-
назии, а иногда и родственников гимна-
зистов старших отделений за серьезные
проступки (например, за избиение учи-
теля, что в те времена не было такой уж
большой редкостью). Для экзекуций,
гласит предание, вызывали солдат, и по-
роли жестоко, до потери сознания.
Подобные рассказы сопровождаются
обычно ссылкой на случай с учеником
5 класса Шварцем, который на издева-
тельский щелчок по носу тут же, на уро-
ке, ответил учителю немецкого языка
Гаазе пощечиной, за чем якобы и после-
довала наглядная порка с применением
солдат.
Но если внимательно изучить
свидетельства мемуаристов, то нетрудно
заметить, что в процедуре экзекуции
публичная порка отсутствовала. Наказу-
емого провели между рядами учеников
в арестантской (или солдатской) шине-
ли, но обычной, скажем, в казарме, пуб-
личной порки в стенах привилегирован-
ного заведения произведено не было.
Из двух очевидцев, подробно расска-
зывавших об экзекуции над Швар-
цем,— В. Хижняков и Ф. Яснохур-
ский,— последний более точен в дета-
лях. Он пишет, что порка совершалась
отдельно от публичной церемонии и да-
же вне стен гимназии: «Учеников [...]
поставили в ряды и в виде устрашения
и назидания представили им следующую
картину: из карцера вывели Шварца в
сопровождении двух вооруженных кон-
войных. На нем арестантский халат тол-
стого серого сукна и такая же фуражка,
затем арестантская рубаха с черным на
груди клеймом, такие же штаны, а на
голых ногах широкие, не в меру, туфли.
Подвели Шварца лицом к нам, объ-
406
Розга
яснили его преступление, внушили нам
повиновение начальству и пригрозили
подобным позорным наказанием, ели мы
вздумаем сделаться Шварцем. Потом
отвели несчастного в особый флигель,
где жили служители гимназии, выпоро-
ли жестоко розгами и, наконец, бледно-
го как полотно от обиды и позора, уве-
ли в тюрьму, а оттуда направили по эта-
пу на Кавказ в линейные батальоны сол-
датом без выслуги».
Среди киевских истязателей никола-
евских времен попадались истинные вир-
туозы розги, совершавшие с ее помощью
чудеса «исправления». Особо жестоки-
ми порками прославился инспектор, а
потом и директор Второй гимназии При-
стюк. Впоследствии он оказал большое
сопротивление попечителю Н. Пирого-
ву в его намерении положить конец те-
лесным наказаниям в школах.
Среди полицейских чинов истинным
мастером розги слыл исправник земско-
го суда («земской капитан») Иван Сте-
панович Волков. Он был однокашником
генерал-губернатора Бибикова и три ра-
за достигал чина полковника, но, как пи-
сал один из его сослуживцев, каждый раз
подвергался разжалованию в солдаты из-
за непреодолимой страсти к порядку и
готовности «пороть всех и каждого по
своему усмотрению, не взирая ни на ка-
ких особ, при малейшем столкновении».
О Волкове и зверствах его каратель-
ной команды знали во всех концах Ки-
евской губернии. «Бунтовщики» не вы-
держивали самого вида грозного исправ-
ника и в панике разбегались. Ф. Ясно-
гурский писал:
«Рассказывали, что в одном имении
было волнение крестьян противу поме-
щика. Приехал Волков и распорядился,
чтобы на другой день был собран в эко-
номии весь народ. После того, как Вол-
ков [...] вышел на двор показаться на-
роду, мужики, увидя его, моментально
разбежались в разные места: кто в лес,
кто в реку, кто на деревья, а иные в по-
греба, на чердаки и в сараи, остались на
местах одни бабы и дети.
За отсутствием страдательного мате-
риала улетучилось из головы Волкова
стремление к порке. Подошел к бабам,
гаркнул во всю глотку «На колени!» и
вернулся в квартиру».
Каждое утро в киевской усадьбе рас-
сыльной команды Волкова (земская по-
лиция находилась в подчинении у Гу-
бернского правления) начиналось с
упражнения в порке: «Войдя во двор, ис-
правник первым делом направлялся к
конюшням, причем не было случая, что-
бы он не нашел беспорядков. Увидя на-
воз — считал это преступлением и уго-
щал поркой всех рассыльных, за исклю-
чением старосты, который был гаранти-
рован от побоев благодаря георгиевско-
му кресту, даже сторож канцелярии со-
вершенно неприкосновенный к конюшен-
ным порядкам, тоже почему-то наказы-
вался равным количеством ударов [...]
Особых приспособлений не требова-
лось, по крику Волкова, виновные мо-
ментально раздевались, ложились, под-
нимались и одевались, наказывая друг
друга, без посторонней помощи, без су-
еты и крика. При других же в этом ду-
хе упражнениях мне ничего подобного не
приходилось встречать: всегда происхо-
дили неприятности, сопротивление, плач,
крик, суета и даже неудовольствие [...]
Своим присутствием Волков произво-
дил как бы магическое давление на ок-
ружающих. По его приказу отец наказы-
вал сына, сын — отца, брат — брата.
Затем все успокаивалось, такое было тог-
да время, которое вряд ли повторится».
Ясногурскому и другим восторжен-
ным проповедникам повсеместного и по-
вседневного сечения населения противо-
стояли голоса гуманно настроенной ин-
теллигенции, которая переживала культ
407
Розы
розги как величайший позор для всего
общества.
Л. Жемчужников, испытавший на се-
бе все прелести палочной дисциплины
военных училищ николаевской эпохи,
писал: «Не было у меня отрадного дет-
ства... Я его не знал. До меня оно едва
коснулось, и слишком скоро сменили его
аракчеевщина, солдатчина и система
розг. От детства и юности я вынес толь-
ко отвращение к тому именно, к чему
меня готовили: к военщине, розгам, ко-
торыми внушали нам, кадетам, любовь
к извращенной науке и дисциплине.
До какой степени розга, о пользе ко-
торой, к стыду нашему, еще толкуют,
действует оскорбительно и угнетающе
на душевное состояние, я могу указать
на самого себя. Мне 73 года, и я не пе-
рестаю видеть во сне, как меня секут.
Просыпаюсь обиженный и негодующий
на ту бесчеловечную систему воспитания,
которая отняла у меня всю прелесть дет-
ства и юности. Позор, позор, варварст-
во, жестокость и бессмыслие, — вот ат-
тестат моему воспитанию».
Розы — один из любимых цветов ро-
мантических времен. Пик увлечения ими
в Киеве припадает на вторую половину
XIX века — эпоху расцвета киевского
декоративного садоводства. Подобно то-
му, как в теперешнем Киеве бывает се-
зон сирени, в старом городе существо-
вал сезон роз.
Наблюдательная путешественница
А. Байкина писала в 1888 г. об этом
примечательном явлении старой киев-
ской жизни так: «Я попала туда [в Ки-
ев] в сезон роз, когда везде на улицах
и в садах, в магазинах, была масса роз
всевозможных колеров и величин; насто-
ящий южный город: всюду так оживлен-
но; публики по вечерам на улицах тол-
пится много; у всех в руках или на гру-
ди розы! Так шло это изобилие роз к
городу — розе своего рода. Несравнен-
ный Киев, прелестный, восхитительный,
незабвенный!»
Ропетовский СТИЛЬ — архитектур-
ный стиль, утвердившийся на обширных
просторах Российской империи в
1860—1870 гг. благодаря своей яркой
декоративности и демократичности отно-
сительно затрат на художественное
оформление сооружения.
Название происходит от фамилии ар-
хитектора Петрова (в ней «на иностран-
ный лад» переставлены слоги: Пет-ров
= Ро-пет), который придумал очень
простой и общедоступный способ при-
давать однообразным городским дере-
вянным постройкам нарядный вид: бре-
венчатый корпус обшивали досками, а
проемы декорировали узорами в русском
народном стиле, пропиленными в доске.
В николаевскую эпоху подобные со-
оружения декорировали в ампирном сти-
ле (с применением дорогостоящих шту-
катурных работ). Киевские улицы вы-
глядели тогда как уголки каких-то гре-
ческих или римских поселений.
На короткое время установилась мо-
да на постройки в швейцарском стиле.
Стиль Ропета пришел позже и оказал-
ся самым демократичным и самым при-
влекательным для домовладельца средне-
го достатка. Вскоре он вытеснил все ос-
тальные способы декорирования деревян-
ных построек в один и два этажа.
К концу XIX ст. стиль Ропета пре-
зрительно именовали псевдорусским. До-
ля правды в этом, конечно, есть, но не
стоит забывать, что благодаря ему мно-
гие улицы Киева (и особенно на его ок-
раинах) приобрели нарядный вид. От-
дельные дома в стиле Ропета сохранились
в городе до наших дней. Например, дом
лаборатории для прививок от бешенства
возле бывшего Бактериологического ин-
ститута в Протасовом яру — чудесный
408
Рыцарь-студент Резяпов
образец постойки в этом самом «псевдо-
русском» (но таком нарядном!) стиле.
Рыцарь-студент Резяпов — Сту-
денты университета уже в 1830 годы вы-
двинули из своих рядов отчаянных де-
боширов, пьяниц и драчунов, подражав-
ших прославленным немецким буршам,
а при генерал-губернаторе Бибикове ху-
лиганское движение среди молодежи, ис-
подволь поощряемое начальством, более
всего боявшимся «политики» в универ-
ситете, окончательно оформилось и
сгруппировалось вокруг своих «героев»
и «вождей».
Воинственные компании студентов
пользовались в городе дурной славой, их
вожаков знали в лицо, и желающих свя-
зываться с ними было мало. Со своей
стороны студенты, соблюдая рыцарский
этикет буршей, никогда не нападали пер-
выми, поэтому от вожака требовалась
некоторая изобретательность, чтобы
спровоцировать осторожных киевлян на
скандал и драку.
«Богатырские» ватаги студентов ча-
сами странствовали по Киеву, подыс-
кивая подходящую арену для своих
«подвигов». Им приходилось приду-
мывать и разыгрывать сценки с безо-
бразным оттенком, прежде чем страс-
ти накалялись и наступал тот долго-
жданный момент, когда можно пустить
в ход кулаки.
Большим мастером провокаций был в
конце 1850 — начале 1860 гг. студент-
богатырь Г. А. Резяпов, вечно рыскав-
ший по городу и его окрестностям в по-
исках приключений и находивший их там,
где другие конкурировавшие с ним «во-
жаки» ничего поделать не могли. Ино-
гда это стоило ему немалых стараний.
«По силе Резяпов,— писал современ-
ник,— был истинный богатырь, и со-
стязаться с ним не отваживался никто.
Однажды он забрел в кабак с товари-
щами, один из них стал за прилавок и,
довольно удачно подделываясь под роль
сидельца, продавал посетителям пития.
Сиделец обиделся этим и оскорбил сту-
дента. Резяпов отплатил оскорбителю
пощечиной, тогда последний позвал не-
сколько русских рабочих [артельщи-
ков], и все они вместе связали Резяпо-
ва и другого его товарища, тоже отли-
чавшегося силой.
Управившись с предводителями, ре-
бята стали издеваться над остальными
студентами. Не вытерпело ретивое у Ре-
зяпова, в одно мгновение вервие было
порвано, товарищ освобожден и мужи-
ки выброшены на улицу».
В характере знаменитого киевского
буяна было нечто художественное, эпи-
чески-величественное, под стать богаты-
рям прежних времен. В 1870 гг. в Ки-
еве было еще живо предание, как он, по-
добно древнему скальду, пением выма-
нивал «противника» на поединок: «Ре-
зяпов с товарищами отправился в Сов-
ки покутить на дешевку. Запасшись вод-
кой, богатыри расселись посреди дерев-
ни и давай орать во все горло. Была уже
ночь, богатырский крик мешал спать
обитателям деревни, поэтому они не-
сколько раз высылали посольство с
просьбой оставить деревню в покое, но
богатыри и в ус не дули, орали себе да
орали. Вот жители и послали на них
рать, человек сорок с веревками и дре-
кольями. Рать была отброшена в по-
стыдное бегство. В битве отличились
особенно Резяпов и его товарищ В.».
Среди хулиганствующих студентов
1840—1850 гг. было также немало ма-
стеров утонченных провокаций и изощ-
ренных безобразий. (См., например,
«Латинский квартал»). По части вы-
думок Резяпов тягаться с ними не мог,
но он надолго остался в памяти киевлян
как непревзойденный удалец и истинный
бурш старой рыцарской закалки.
409 'Хй
Сад Дикого
Сад ДиКОГО — огромная частная
усадьба, тянувшаяся от Глубочицы до
теперешнего Бехтеревского переулка.
Почти всю ее площадь занимали фрук-
товые сады и рощи, в нижней части на-
ходился рыбный пруд. На одной из
верхних площадок — так называемый
чайный домик, служивший чем-то вро-
де кафе для посетителей парка. Отсюда
открывались живописные виды на По-
дол и горные дали.
Парк находился в непосредственной
близости от плотно населенного Нижне-
го города, и подоляне любили проводить
летние вечера под сенью его деревьев.
Здесь же устраивались пикники. Один из
них описан в записках Н. Се ментовско-
го, опубликованных в конце 1840 годов.
Местные гуляния отличались патриар-
хальной благопристойностью, поскольку
хозяин парка был очень набожен и со-
держал «вокзал» только для того, что-
бы как-то покрыть расходы по уходу за
своей обширной усадьбой. Даже самые
тихие пикники горожан сильно смущали
его и в доверительных разговорах он на-
зывал их «оргиями».
Его любимым гостем был юродивый
монах Феофил, снискавший впоследст-
вии славу китаевского чудотворца. Он
приезжал сюда в будние дни на повоз-
ке ради уединения и молитвы. Он же
предрек великое будущее усадьбе Дико-
го и, показывая на дубы у дома хозяи-
на, сказал: «Здесь воссияет благодать
Божия, и на том месте, на котором мы
стоим, будет воздвигнут храм Божий.
Дуб же сей будет срублен и послужит
местом построения церковного престола,
а весь сад твой будет преображен в де-
вичий монастырь».
И действительно, поселившаяся в Ки-
еве в 1879 г. набожная великая княги-
ня Александра Петровна купила у на-
следников друга юродивого ту часть
усадьбы, которая примыкает к Бехтерев-
скому переулку, и основала здесь в
1889 г. женскую обитель — Покров-
ский монастырь, называвшися в старые
годы «княгининым», а на месте указан-
ного дуба в 1896 г. был заложен храм
св. Николая.
Сад Купеческого собрания —
см. Купеческий сад.
Садоводства — самое знаменитое
старинное киевское садоводство было
основано митрополитом Петром Моги-
лой в Голосееве в 1631 г. Чисто деко-
ративные участки сада (парк) сочетались
здесь с виноградниками и плантациями
фруктовых деревьев на террасированных
склонах. Здесь же была заложена и пер-
вая шелковичная плантация. Как пишет
А. Лыпа, фрагменты этого древнего ки-
евского садоводства «в виде могучих
400—500-летних дубов-великанов, мно-
говековых лип, руин прежних монастыр-
ских зданий и древних искусственных
террас сохранились и поныне».
В те времена славились также сады и
виноградники Межигорского монастыря.
Подробное описание устройства садов
Печерской лавры составил Петр Алеп-
ский. К началу XX ст. этот монастырь
считался первым садоводческим хозяйст-
вом Киева и всей Киевской губернии. Он
410
Садоводства
Древний центр киевского садоводства в Выдубицком монастыре.
Рис. по наброску корреспондента «Всемирной иллюстрации» выполнен не точно. Особенно
пострадала барочная архитектура обители, которую гравер попытался «русифицировать»
на свой вкус. 1876 г.
имел огромные сады в Самбурках, Боль-
шой и Малой Ореховатке, Китаевской и
Голосеевской пустынях, Коноплянке и
других местах. Здесь разводились раз-
личные сорта яблонь и груш (среди по-
следних преобладала лимонка). Большая
часть заготовляемых плодов потребля-
лась самой монастырской братией.
Лаврские иноки занимались садовод-
ством с XI в. Тогда обитель не была
богата, и их искусство кормило всю бра-
тию. Своими познаниями они были обя-
заны монахам-грекам, привезшим из ста-
рой Византии секреты ухода за культур-
ными растениями.
Общепризнано, что Лавра подарила
Украине, а через нее и России, первые
культурные сорта яблони, груши, виш-
ни, сливы, смородины, малины, кры-
жовника, абрикоса, грецкого ореха. Мо-
нахи выращивали в Киеве и виноград-
ную лозу.
Одно время Печерский монастырь
был единственным садоводческим цент-
ром на Руси. Ботаники считают, что
первый на Руси промышленный сад при-
надлежал Печерскому монастырю, и
упоминается он впервые в «Повести вре-
менных лет» под 1051 г. Впоследствии
монахи стали разводить византийские
сады при домах князей и бояр. Из ле-
тописи известно, например, что одна из
таких живописных усадеб с большим са-
дом на Выдубичах принадлежала вел. кн.
Всеволоду. Она была уничтожена полов-
цами в 1090 г.
В начале XII в. особую популярность
среди горожан получили вишневые са-
ды. Загородные усадьбы с такими сада-
ми назывались рай-городами, или про-
411
Садоводства
сто раями. Теперешнее озеро Райдуж-
ное (у Русаковских садов) обязано сво-
им названием бывшей здесь некогда
усадьбе кн. Юрия Долгорукого. Воз-
можно, отсюда и были вывезены на
Клязьму саженцы той вишни, которая
впоследствии прославилась как влади-
мирская. (Кстати, в наше время на Ру-
сановских садах вишни не плодоносят).
Первое упоминание о киевских вино-
градниках появляется в Никоновой ле-
тописи под 1151 г. Очевидно, к этому
времени период ученичества киевских
садоводов завершился, и они начали
преумножать свои знания и навыки, ста-
вя перед собой необычные для их визан-
тийских учителей задачи. Благодаря ки-
евским князьям и их садовникам-мона-
хам садоводство продвинулось далеко на
север — до Москвы и Новгорода.
Традиции древней школы сохранялись
в Лавре вплоть до начала XIX века. В
то время садами Лавры занимался собор-
ный старец Ефрем. Его садовые позна-
ния были записаны известным писате-
лем-масоном, бывшим секретарем гетма-
на Разумовского и директором департа-
мента юстиции при министре Трощин-
ском Иваном Романовичем Мартосом.
Выйдя в отставку, он поселился в Ла-
вре в роли «светского монаха» и стал
ревностным учеником отца Ефрема. Со-
ставленные им под диктовку монастыр-
ского садовника записки назывались —
«Общеполезное садоводство древним
упражением блаженных иноков». Мит-
рополит Евгений Болховитинов велел пе-
реписать эту «Книгу-садовник от Мар-
тоса» (такое наименование получила она
в быту) и раздать ее всем садовникам
Лавры. К сожалению, она так и не бы-
ла издана.
Своими садоводами славился и Выду-
бицкий монастырь. Ботаник С. И. Ив-
ченко предполагает, что первыми на Ру-
си стали разводить грецкие орехи монахи
Выдубицкого и Межигорского монасты-
рей, находившихся поблизости от большо-
го торгового пути «из варяг в греки».
«Еще и теперь,— пишет он,— здесь
можно встретить немало деревьев, боль-
шая часть которых по всем признакам,
как говорят садоводы, возобновилась
порослью от старых пней отживших
свой век ореховых деревьев. Интерес-
но, что для многих из них характерно
большое разнообразие плодов-орехов,
различающихся по размерам, форме,
толщине скорлупы, выполненности съе-
добного ядра.
Такое разнообразие плодов грецких
орехов можно наблюдать разве что на
Кавказе, где он культивируется несколь-
ко тысячелетий, или на древней его ро-
дине, в горах южной Киргизии, где гро-
мадные ореховые лесосады занимают
около 50 тысяч гектаров».
Иначе говоря, в Киеве, и в частнос-
ти в Выдубицком монастыре, можно ви-
деть остатки былых плантаций ореховых
деревьев разнообразных сортов.
Считается, что в XVI веке в этом же
монастыре появились первые киевские
шелковицы, распространившиеся впос-
ледствии по всей Украине. Одна из них
растет на территории старого монастыр-
ского сада и поныне.
В начале XX века здесь показывали
также какой-то необычайно «огромный
экземпляр кизила». «Возраст последне-
го,— писал Н. Кичунов в 1906 г.,—
определить очень трудно, но несомнен-
но, этот исполинский экземпляр насчи-
тывает за собою не одно столетие». (На
Зверинце, Куреневке и Лукьяновке до
сих пор встречаются роскошные кизило-
вые деревья, которым можно дать лет
100—150). Садоводством в Выдубиц-
ком монастыре заведовал в то время игу-
мен отец Евлогий, обучавший искусству
ухода за растениями своих монахов и
жителей Зверинца.
/£> 412
Садоводства
Польские садоводы и огородники,
трудившиеся в имении католических епи-
скопов на Приорке, познакомили киев-
лян с новинками европейского садовод-
ства и огородничества XVII века. Два
столетия спустя здесь все еще показы-
вали посаженные ими старые фруктовые
и аллейные деревья.
При Петре I был заложен Государев
сад (с виноградными и тутовыми план-
тациями) на Липках и плантация шел-
ковой мануфактуры на Клове. (Несколь-
ко 250-летних шелковиц были варвар-
ски вырублены при расширении Ок-
тябрьской больницы в 1970 годах. Два
дерева петровских времен соохранились
тогда близ главного входа больницы, но
и они не избежали общей участи при
восстановлении старой больничной церк-
ви. Маловыразительную постройку
возродили, а действительно бесценные
памятники киевского садоводства без-
жалостно истребили).
В XVIII веке на Куреневке
распространилось казацкое садоводство,
успешно конкурировавшее с монастыр-
скими садами и болгарскими огородами
Борщаговки. Оно впервые обеспечило
город достаточным количеством фрук-
тов, что послужило толчком к развитию
производства знаменитого киевского ва-
ренья.
Подъему куреневского садоводства
немало способствовали также немецкие
ученые садоводы, появившиеся в городе
в 1840—1850 годах и познакомившие
киевлян с новыми агрономическими до-
стижениями Европы.
В 1850 г. на Приорке обосновался
В. Г. Кристер. Он купил здесь старый
сад и заложил новый, где выращивал ог-
ромное количество сортов яблонь и груш.
В изданном им в 1860 г. каталоге пло-
довых деревьев значилось 155 сортов
яблонь и 158 — груш, 30 сортов слив
и 24 сорта черешни. В каталоге 1869
года было объявлено уже 250 сортов
груш.
При сыне В. Г. Кристера его садо-
водство стало самым большим в Киев-
ской губернии и занимало в самом го-
роде и за его пределами около 128 де-
сятин земли. Оно ежегодно продавало
50 тысяч фруктовых деревьев и 100 ты-
сяч — декоративных.
На сельскохозяйственных выставках,
устраивавшихся с 1850 годов в Кон-
трактовом доме, неизменным внимани-
ем горожан пользовались фрукты, цве-
ты и овощи садоводства Карла Христи-
ани на Лыбеди, цветы из заведений Вас-
сера в Царском саду, К. Страусса на
Кловском спуске, К. Майера на Сырце
и Крюгера на Фундуклеевской улице.
Кстати, Карл Майер явился творцом
клубничной революции, случившейся в
Киеве в конце XIX века. Он обогатил
сады города новыми продуктивными
сортами и тем самым способствовал вы-
движению Киева в число главных экс-
портеров клубники.
Кроме перечисленных крупных садо-
вых заведений, существовало также мно-
жество мелких хозяйств, поставлявших на
рынок основную массу плодово-ягодной
продукции. Довольно полное представ-
ление о них дает «Статистическое опи-
сание Киевской губернии» Журавского.
«Более всего разводят и лучше уда-
ются,— писал он о киевских садах
1840 гг.,— разные сорта груш; яблок —
гораздо менее, и на них чаще бывает не-
урожай.
Вишни шпанские, черные и розовые
в малом количестве, но очень много сор-
та, называемого «Водянка», требуемого
на варенья; простые вишни, т. е. от ди-
ких черенков без прививок, тоже разво-
дятся в большом количестве по чрезвы-
чайному обилию их урожаев и большо-
му потреблению простым народом и на
варенья.
413
Садоводства
Сливы — обыкновенно белые и чер-
ные высшего сорта заведены в немногих
садах. Бергамоты — посредственные;
рейнглоты вызревают хорошо. Но те и
другие разводятся в очень небольшом
количестве.
Еще менее встречается персиков и аб-
рикосов; последние достигают зрелости,
но первые употребляются зелеными на
варенья [...]
Вообще о фруктовых деревьях мож-
но сказать, что сорта их ныне невысо-
кие, хотя в давнее время Киев славился
ими [...] Ягоды дают едва ли не более
выгод, чем фрукты, по большему упо-
треблению их на варенья.
Лет 20 назад (т. е. в начале 1830 гг. —
А. М.) особенно выгодно было разведе-
ние шпанской белой клубники, недавно
тогда перенесенной; впоследствии с раз-
множением этой ягоды по садам она ста-
ла дешевле, но и теперь первая клубника
продается по 2 руб. 50 коп. асе. за фунт;
в обильные урожаи — дешевле.
Зеленый крупный крыжовник, тре-
буемый на варенья, дает постоянный
доход; ведро его продается до 50 коп.
сер., так что один большой куст может
принести по рублю серебром и более
дохода; красивый спелый крыжовник
гораздо дешевле — до 15 коп. сер. за
ведро.
Шпанская черная смородина — в од-
ной почти цене с зеленым крупным кры-
жовником; красная смородина по обилию
урожаев дешевле,— от 20 до 30 коп.
сер. за ведро. Малина — тоже двух сор-
тов: шпанская с белою лозою и простая
с темною; эта ягода продается на пуды,
от одного до двух руб. сер. за пуд».
Так писал о садах 1840 годов боль-
шой знаток этой сферы киевской жиз-
ни Дмитрий Петрович Журавский, быв-
ший к тому же, подобно П. Кулишу,
пропагандистом особого хуторянского
образа жизни. Здесь, очевидно, умест-
но сказать, что садоводства сыграли за-
метную роль и в культурной жизни го-
рода. В романтические времена в самых
живописных уголках усадьб ученых са-
доводов устраивались вокзалы или чай-
ные домики, открытые для всех жела-
ющих полюбоваться роскошными клум-
бами, невиданными сортами роз, геор-
гин, полакомиться редкими фруктами,
выпить домашнего лимонада или вина и
купить для дома какое-нибудь экзоти-
ческое растение.
Возвращающиеся с гуляний в Байко-
вой роще нередко заглядывали в садо-
водство Христиани на Лыбеди, а те, кто
навещал Кинь-грусть, заезжали к Кри-
стеру на Приорку. Эти хозяйства испол-
няли роль пригородных кафе, вошедших
в большую моду в эпоху романтизма,
когда в «культурном обществе» появи-
лось сильное тяготение к «общению с
природой», загородным прогулкам и
пикникам.
В «Списке сведений по Киевской гу-
бернии» статистика В. Мозгового (1887)
перечислено 19 самых крупных промы-
шленных садов Киева. Среди них три са-
да Густава Вассера (подле парка «Ша-
то-де-Флер», на Козловке под Цар-
ским садом и за «перешейком» на отро-
гах Кловского яра), Карла Страусса на
Кловском спуске, В. Кристера на При-
орке, К. Христиани (по Жилянской,
103), писателя Ф. Ясногурского (Львов-
ская ул., 36), Г. Диковского (Диопись-
евский переулок, 15. См. подробнее
Усадьба Дикого.), В. Ф. Кригера, арен-
довавшего в то время участок у кн. Реп-
нина по Прорезной ул., 21, проф.
Ф. Меринга (Крещатик, 9), генерала
Савицкого (Университетский спуск, 4).
Это были известные всему городу люди.
Старый сад при знаменитой даче Чер-
нышовых в конце Большой Васильков-
ской, 78 арендовала тогда мещанка
М. Грабовская, а сад учителя Второй
414
Свечное освещение помещений
гимназии Краснокутского — статский
советник Тритшель.
В первой половине XIX века в Ук-
раине стали появляться садоводства не
столько коммерческого, сколько научно-
го характера — так называемые бота-
нические сады. Первый был заложен
профессором Кременецкого лицея В.
Бессером в 1806 г. К 1833 г. в его кол-
лекции насчитывалось 12 тысяч видов
растений. В 1834 г. лицей, считавшися
«рассадником польской крамолы», за-
крыли, а его сад выкопали и перевезли
в Киев в качестве основы ботанической
коллекции новоучрежденного Киевского
университета. Сад менял свое место два
раза, и только в 1841 г. расположился
на том месте, где он благополучно про-
изростает и в наше время.
Благодаря даровитым директорам
(Р. Э. Г. Навашину и другим) его кол-
лекция постоянно росла. В 1841 г. в нем
было 1387 видов и 3368 номеров се-
мян. Университетский ботсад охотно
снабжал киевских садоводов саженцами
декоративных кустарников и аллейных
деревьев.
С 1845 г. здесь активно занимались
возрождением старого киевского вино-
градарства и вывели 15 скороспелых сор-
тов, которые начали распространяться в
городских садах. (Именно эти лозы и
обнаружил спустя 40 лет на запущен-
ных склонах яров ботсада ученый-садо-
вод А. П. Осипов).
Теперешнего любителя ботаники кол-
лекция университетского ботсада может
порадовать множеством любопытнейших
экземпляров. «Достопримечательными
вековыми деревьями сада, достигшими
очень крупных размеров,— пишет
А. Лыпа,— является клен монпелийский
(Acer monspessulanum) родом с юга
Франции, тис ягодный (Taxus
baccata) —древнейший реликт, изредка
сохранившийся в горных лесах средней
и юго-восточной Европы, Крыма и Кав-
каза. Древесная флора Северной Аме-
рики представлена старейшим деревом
белой акации (Robinia pseudoacacia),
явившимся родоначальником ряда киев-
ских поколений этой породы, а также
гледичией (Gleditshia triacanthos), бунду-
ком (Gymnocladus dioica), сосной Вейс-
мутовой (Pinus strobus), сосной желтой
(Pinus ponderosa), лжетсугой (Pseudot-
suga taxifolia), черным орехом (Juniperus
virginiana), павией желтой (Aesculus
octandra)».
Сбитень — сладкий ароматизирован-
ный напиток, подававшийся в горячем
виде. Продавался на базарах и на ули-
цах специальными разносчиками — сби-
тенщиками.
Светильный спирт — смесь вин-
ного спирта с терпентинным маслом,
употреблявшаяся в первой половине
XIX века для заправки фонарей на ули-
цах. В России ее называли скипидаром,
во Франции — газогеном.
В Англии лампы уличных фонарей и
светильников в цехах мануфактур за-
правляли шиферным маслом — продук-
том сухой перегонки шифера, сосновой
смолы и торфа.
Первые фонари с масляными лампа-
ми появились в Киеве в конце XVIII ве-
ка. (См. также Фонари уличные).
Свечное освещение помеще-
нии — До середины XIX века жите-
ли бедных усадьб разрешали свои про-
блемы с освещением старым дедовским
способом: ловили ежей, вытапливали из
них жир и заправляли им домашние све-
тильники.
В классах Киевской гимназии, ауди-
ториях университета и в Присутствен-
ных местах на Плац-парадной площади
Печерска в 1840 гг. в лампы наливали
415
Свечное освещение помещений
входившее в употребление подсолнечное
масло.
Восковые свечи употребляли лишь в
богатых домах на балах, на раутах и
банкетах. Их экономили даже те поме-
щики, которые угощали своих гостей на
серебряных блюдах. Как вспоминал Ви-
гель, залы в доме самого богатого (по-
сле графа К. Разумовского) киевского
помещика, у которого в 1816 г. останав-
ливался проездом сам царь Александр I,
Демьяна Оболонского, освещались «до-
вольно плохо, однако же восковыми све-
чами, что тогда почиталось роскошью».
Самые дорогие восковые свечи изго-
тавливались в 1880 гг. на Подоле на за-
водах Решетовой (с 1830 г.), Дронико-
ва (с 1850 г.), братьев Скидан (с
1871 г.) и Сироткина (с 1873 г.). Лав-
ра изготавливала для собственных нужд
600 пудов свечей на свечном заводике,
построенном в 1821 г. у дороги от Ближ-
них к Дальним пещерам.
По поводу открытия этого монастыр-
ского предприятия среди киевских иерар-
хов велось в свое время немало споров,
поскольку некоторые из них опасались,
что, открыв «дело», Лавра поневоле втя-
нется в коммерцию в ущерб своей доб-
рой репутации.
В домах среднего достатка в XVIII и
на протяжении почти всего XIX века
употреблялись сальные свечи. Этот спо-
соб освещения появился в Европе до-
вольно поздно — в XII веке в Англии,
и в 1370 г. — во Франции.
Нутряной жир, из которого изготав-
ливались такие свечи, был относительно
дешев, а технология бесхитростна. (При
нужде их не покупали в лавках, а дела-
ли дома). «Маканая свеча» получалась
многократным опусканием фитиля в жир,
растопленный в «макальне». Каждый
раз, как рабочий поднимал палочку с фи-
тилями («батожок»), налипший на них
жир застывал и образовывал тонкий
стерженек, который с каждым новым
погружением утолщался. Жир высокого
качества шел на литые свечи, изготов-
лявшиеся в стеклянных формах.
Особенно ценился жир травоядных
животных. И в первую очередь,— говя-
жье сало, которое тверже и менее под-
вержено порче. Высший сорт назывался
«лопатым» («русское» говяжье сало,
иногда смешанное с бараньим). Свечное
сало первого сорта («разливное», «слой-
ковое») отличалось прозрачностью, твер-
достью и легким запахом. Свечи второ-
го сорта состояли из толстых слоев с
желтыми полосками и имели тяжелый
запах. В 1840 гг. из Петербурга за гра-
ницу отправляли ежегодно 4 млн. пудов
сала, из них 3,5 млн.— в Англию.
Сальные свечи горели неярко и чади-
ли, если вовремя не удалялись обгорев-
шие концы фитилей. «Помню,— писал
об именинах своего дядюшки, хозяина
столярной лавки на Оболони, Н. Бога-
тиков,— из угощений особенно бросал-
ся в глаза арбуз. Еще помню, свечи бы-
ли сальные (о стеариновых тогда и по-
мину еще не было), и сыновья именин-
ника ходили со щипцами и снимали на-
гар со свечей, горевших в канделябрах
на стенах».
От сальных свечей по комнатам шел
чад горелого жира. С этим недостатком
в комнатах кое-как свыкались, но когда
в Городском театре зажигали несколько
десятков сальных свечей и плашек, ды-
шать становилось трудно. Как писал об
этой неприятной особенности современ-
ного ему театра кн. Иван Долгоруков,
«везде горит сало, и обоняние терпит».
В 1840 гг. в Киеве насчитывалось 18
свечных заводов. Это была эпоха саль-
ных свечей. Самым крупным их произ-
водителем считался купец Ходунов, ос-
новавший в 1811 г. завод на Печерске.
(После запрета в 1840 г. размещать
вредные производства в центре города
Лх 416
Свечное освещение помещений
перенесен на Новое Строение). Второй
по значимости завод устроил в 1844 г.
купец Бубнов.
В 1870 гг. производство сальных све-
чей начало сворачиваться. В Киевской
губернии остался всего один салотопный
завод купца Шулима Бориспольского
на Демиевке. Шесть рабочих вытапли-
вали на продажу три тысячи пудов са-
ла. Здесь же делались «маканые» и ли-
тые свечи, а также мыло. Все оборудо-
вание состояло из котлов для топки са-
ла, «батожков» и стеклянных форм.
К концу века керосиновое, газовое,
стеариновое и электрическое освещение
сильно потеснили в быту сальные свечи.
К этому времени в Киевской губернии
осталось 10 свечных заводов, на неко-
торых из них работало по одному рабо-
чему. Эти заводы вырабатывали всего 10
тыс. сальных свечей в год, и, как ут-
верждал статистик В. Мозговой, спрос
на них «поддерживался в основном со
стороны евреев, вследствие религиозных
требований».
Стеариновые свечи стали входить в
быт больших городов Европы в середи-
не 1830 гг. В 1843 г. их начал произ-
водить в Киеве купец Финке. Как пи-
сал в 1852 г. Д. Журавский, для стеа-
риновых свечей использовалось сало бы-
ков и коров. «Прежде употреблялось
также и баранье, но свечи из него при
горении издавали неприятный запах и
притом таяли слишком быстро. Признак
хороших стеариновых свечей, именно:
делаемых из сала нагулянного в степи
скота, состоит в том, что они при горе-
нии никогда не плавятся до такой сте-
пени, чтобы стеарин разливался по бо-
кам свечи, а почти всегда вокруг фити-
ля, так что по краям свечи образуется
род сеточки».
Иначе говоря, со стеариновой свечи
не надо было снимать нагара. И это бы-
ло очень важно, т. к. исчезала необхо-
14
димость все время возиться с обгорев-
шими фитилями.
Для избежания нагара (чтобы фи-
тиль сгорал с такой же скоростью, как
и расплавленный стеарин) в свечи до-
бавляли парафин, а фитили пропитыва-
ли химическими веществами. Толщина
фитиля строго соответствовала толщи-
не свечи. И все же достичь идеала бы-
ло трудно, стеариновые свечи вели се-
бя в быту очень капризно. Сквозняков
они просто не выдерживали и начина-
ли оплывать и капать при любом чув-
ствительном дуновении ветерка. Даже
ходить мимо них рекомендовалось не
очень быстро.
Сын известного историка Погодина
вспоминал, что его бабушке очень не
нравился Н. Гоголь, который, живя в их
доме, имел обыкновение по нескольку
часов сряду быстро ходить из угла в угол
гостиной. Все бы ничего, но ходил он
«всегда чрезвычайно быстро и как-то
порывисто, производя при этом такой ве-
тер, что стеариновые свечи (тогда о ке-
росине еще не было и помину) оплыва-
ли, к немалому огорчению моей береж-
ливой бабушки».
Неоспоримым достоинством стеари-
новых свечей было то, что они остава-
лись твердыми даже в летнюю жару и
не пачкали рук. Уже это приводило лю-
дей XIX века в восторг.
Чудо химии, стеарин, входил в быт
старого Киева очень медленно. В основ-
ном — из-за его дороговизны. Он был
дешевле воска, но все же далеко не всем
по карману. «Стеариновые свечи в со-
роковых годах,— вспоминал Ф. Ясно-
гурский,— составляли роскошь и зажи-
гались только в богатых домах, а в до-
мах дворян, чиновников и т. п. людей
средней руки светильниками служили
сальные свечи да каганцы, наполненные
конопляным маслом, отчего происходи-
ла копоть, смрад и полумрак».
А» 417
Святая брама
Продукция завода Финке оценива-
лась в 24 тысячи руб. сер. Киеву такое
количество стеарина было не по карма-
ну, и потому большая часть свечей сбы-
валась в соседних губерниях.
Свечное освещение самое древнее из
всех ныне существующих. Восковые све-
чи появились в Риме в эпоху первых го-
нений на христиан. Они пережили мас-
ляные, керосиновые и газовые лампы, и
даже всесильное электричество не может
окончательно вытеснить их из быта.
Секрет необычайной долговечности
свечей, помимо всего прочего, объясня-
ется их способностью преображать до-
машний быт, придавать обыденности от-
тенок праздничной приподнятости и не-
которой поэтичности.
Это романтическое их свойство обна-
ружилось во второй половине XIX ве-
ка, когда в домах появились керосино-
вые лампы и газовые рожки. Казалось
бы, нужда в дорогих восковых и стеа-
риновых свечах отпала, но горожане про-
должали покупать их.
По свидетельству писательницы На-
талены Королевы, в аристократических
домах Киева, и в частности в кабинете
ее отца, склонного к театральной пыш-
ности, возжигались массивные литые
«церковные» свечи, которые придавали
интерьеру вид «музейного зала».
Как и в наше время, горожане зажи-
гали восковые свечи в особо торжествен-
ные моменты и на дружеских вечерин-
ках,— для создания особой «поэтичес-
кой атмосферы». Писательница Люд-
мила Старицкая-Черняховская вспоми-
нала: когда в доме ее деда по матери со-
биралась большая лысенковская семья,
на столе неизменно появлялись две све-
чи, подавался «самовар и все необходи-
мое к чаю, дедушка садился в глубокое
кресло, перед ним ставили восьмиуголь-
ную шкатулку из карельской березы с
табаком, он набивал трубку с длинным
чубуком и, окутавшись белым облачком
дыма, начинал свои рассказы про воен-
ные и иные приключения».
Та же поэтическая «пара свечей» упо-
минается и в рассказе писательницы о
ее последней встрече с дядей, компози-
тором Н. В. Лысенко: «Николай Вита-
льевич сел за пианино, начал играть мне
хорал «Боже, нашими ушима чули твою
славу» [...] В кабинете было темно, и
около пианино горела лишь пара свечей,
Николай Витальевич играл с необыкно-
венным подъемом».
В наше время практическое значение
свечи ничтожно, но особое очарование
ее света ни с чем не сравнимо. Кто зна-
ет, не переживет ли это «эстетическое
освещение» и само электрическое, как
некогда пережило оно и керосиновые
лампы, и газовые рожки?!
Святая брама — ворота Киево-Пе-
черской лавры в нижнем ярусе Троиц-
кой надвратной церкви. Особо важное
место в монастырской топографии, че-
рез которое осуществлялась связь мона-
стыря с миром. Заведовавший ними вра-
тарь занимал видное место в соборной
иерархии.
В XII веке привратником Лавры слу-
жил бывший луцкий князь, внук вели-
кого князя киевского Святослава Яро-
славина Никола Святоша.
Как сообщает Павел Алепский, в ста-
рые времена ворота украшала живопись,
призывавшая детей греховного мира к
добронравию и милосердию. На одной
из створок изображался Лазарь, моля-
щий о подаянии у стола богача, а на дру-
гой — св. Иоанн Милостивый, щедро
одаривающий серебром нищих. Это бы-
ло напоминание о границе, разделяющей
мир добра и зла, мир любви и насилия.
Врата, стоящие на границе двух миров
считались святыми. Ни один человек,
даже цари и митрополиты, никогда не
Лх 418
Святая дружина
проезжали через них в экипажах, но из
почтения к Лавре спешивались и шли к
Великой церкви пешком.
Каждый идущий под сводами брамы,
испытывает смутное чувство скованнос-
ти, тревоги и стремление поскорее ми-
новать этот тесный туннель, соединяю-
щий Лавру с «миром». И это не слу-
чайно. Древние строители брамы поза-
ботились о том, чтобы уже первые ша-
га посетителя в Лавре отзывались в его
душе какими-то тревожными и загадоч-
ными ощущениями.
Видный украинский деятель из Гали-
чины, тонко чувствовавший атмосферу
киевской святыни, Осип Назарук
(1883—1940), нашел им простое и
вполне убедительное объяснение: «Уже
сам вход в Лавру производит сильное
впечатление: слева и справа на очень
темном фоне стен — образы, мимо ко-
торых, из-за их мрачности, я прошел по-
быстрее; подобное впечатление произво-
дит разве что хоровод в шекспировском
«Макбете».
Миновав это место [...], мы вошли че-
рез низкий проход в толще стен на свет-
лую и просторную площадь».
Иными словами, все дело в сложной
и тонко продуманной архитектурной си-
туации, контрасте открытого светлого и
замкнутого, мрачного, слабо освещенно-
го пространства.
Перед входом в Святую браму в ста-
рину устраивались торжественные встре-
чи почетных гостей города. К ним вы-
ходил митрополит, здесь их приветство-
вали киевские архимандриты, лаврская
братия и горожане. Простых богомоль-
цев у ворот Лавры поджидал дежурный
монах, который благословлял всех жела-
ющих и окроплял их святой водой. Ста-
ринные церемонии у Святых ворот опи-
сываются во многих мемуарах и запис-
ках XIX века.
После провозглашения территории
Верхней лавры государственным запо-
ведником, на Святых воротах появилась
глумливая вывеска: «Духовным лицам
вход воспрещен!» «В Лавре,— злорад-
но отмечалось в опубликованном в
1930 г. в ж. «Глобус» «разоблачитель-
ном очерке» писателя Юхима Марти-
ча,— остались только мертвые духовные
лица, только в пещерах, только в подзе-
мельях под церковью... Церковь умерла».
В этих недоброжелательных словах
официозного публициста 1930 гг. есть
доля правды. Пресвятая Богородица
обещала охранять Великую церковь Ла-
вры до тех пор, пока в сердцах печер-
ской братии и киевлян будет жива вера.
В 1941 г. Успенский собор подвергся
разрушению. Очевидно, мера грехов
людских в то время превысила меру тер-
пения небес. На пороге третьего тыся-
челетия церковь вступает на тернистый
путь своего духовного возрождения.
Святая дружина — тайная добро-
вольная организация, возникшая во мно-
гих городах России по инициативе ки-
евлянина, начальника Юго-Западных
железных дорог Ю. Витте после убий-
ства царя Александра II для осуществ-
ления ответных террористических акций
против деятелей революции и для сбора
секретной информации.
Она формировалась из патриотичес-
ки настроенной золотой молодежи, ка-
рьеристов и неудачников и, по сути, ис-
полняла роль добровольной сыскной по-
лиции. В обществе ее презрительно на-
зывали «великосветской полицией».
Для удобства надзора за студентами
и интеллигенцией организаторам дружин
выделяли деньги на содержание ресто-
ранов. Здесь охотно обслуживали в кре-
дит, что приводило к тому, что опекае-
мые правительством злачные места пре-
вращались в сборища любителей дармо-
вой выпивки.
14*
419
Святки
Инициатор святой дружины
управляющий Юго-Западной железной
дорогой С. Витте
Ревнуя к успехам дружинников, жан-
дармы выдавали сведения об их заведе-
ниях или нарочно арестовывали и «за-
свечивали» их провокаторов. Разочаро-
ванный деятельностью дружин Ю. Вит-
те подал заявление об уходе одним из
первых.
Лидер движения граф Павел Шува-
лов считался в петербургских кругах по-
лупомешанным. Вскоре он был удален
от двора и назначен в армию команди-
ром полка.
Святая дружина, несмотря на свое
«великосветское» обличье, была по су-
ти предшественницей черносотенных ор-
ганизаций.
Святки — зимние праздники, начи-
навшиеся вечером в Сочельник (24 де-
кабря по ст. ст.) в навечерье Рождест-
ва Христова, и заканчивавшиеся на Бо-
гоявление (6 января ст. ст.). По народ-
ной традиции, Святки разделялись на
Святые вечера (от Сочельника до Ще-
дрого вечера, т. е. от 24 по 31 декабря
ст. ст.) и Страшные вечера (от Нового
года до Богоявления). В Страшные ве-
чера гадать не рекомендовалось, по-
скольку в это время бесы свирепствуют
с особой силой и могут воспользоваться
доверием наивных людей. Гадать начи-
нали в крещенскую ночь, когда конча-
лись Страшные вечера. Подробное опи-
сание этих гаданий составил в 1850 г.
киевлянин Роман Андриевич, хорошо
знавший местные обычаи, но, увы, пло-
хо владевший как самим русским язы-
ком, так и поэтической формой:
Пришли крещенски вечера,
Настала полночи пора.
Составив дружки хоровод,
Идущий спрашуют народ.
На кличку робких отзовется
Портной, чиновник иль кузнец.
Толпа гадающих смеется,
Промолвя: «То-то молодец!»
Потом, окончивши оклички,
Лх 420
Святое место
Святочные гадания. Рис. Г. Тихомирова. 1875 г.
Спешат подруженьки домой,
И, как молоденькие птички,
Одна щебечет пред другой.
То выйдут по снегу бежать,
Топтавши снег «Ау!» кричать,
Потом в покой спешат подруги
Делить гаданию досуги,
За стол сосновый девы сели,
Покрытый скатертью простой,
И песнь застольную запели
В ночи на праздник годовой:
«Мой суженый, мой ряженый,
Приди скорей напряженный!»
Смолкли дружки, воск кипит,
Страх в покой заходит,
Скоро свечка догорит,
Сон уж глазки сводит [...]
Те курей взялись кормить,
Те воск выливают,
Снова мостики мостить —
Снова напевают [...]
Чего в ночь эту не бывает,
Когда народ себя вверяет
Гаданью страшному!.. Тогда
Не стану больше я писать,
Вся эта пустошь вам знакома,
В гостях ли вы, бывали ль дома,
Всегда любили погадать.
Первая неделя Святок считалась вре-
менем детских празднеств, вторая отво-
дилась для увеселения взрослых. В XIX
веке элементы светской культуры до-
вольно гармонично переплетались в свя-
точных торжествах с древними религи-
озными традициями.
Святое место — древнее урочище,
где, по преданию, в Крещатицком ручье
крестились сыновья св. кн. Владимира.
В начале XIX века Крещатиком назы-
вали именно этот яр. Тогда он был за-
строен винокурнями, и видевший его в
1816 г. император Александр I отозвал-
ся о нем, как о самом скверном месте во
всем Киеве.
Приходившие к Святому месту бого-
мольцы любили останавливаться на от-
дых на одной из возвышающихся полян
421 Ш
Святое место
Святое место. Рис. неизвестного художника. 1859 г.
(напротив теперешней памятной колон-
ны Магдебургского права), получившей
благодаря своей красоте и особому по-
читанию ее пилигримами название Па-
лестины.
В день общегородского праздника
Крещения Руси первого августа к Кре-
щатицкому источнику совершался кре-
стный ход с городским войском и с ма-
гистратским знаменем — Золотой ко-
рогвой. На Палестине ставили шатры и
палатки для банкета.
Позже здесь обосновалась гостиница
«Палестина», а еще позже, в 1886—
1887 гг., на ее месте построили сохра-
нившееся до наших дней здание фильт-
ра городского водопровода с обширным
подземным резервуаром.
Расчищенный и обложенный деревян-
ными брусьями источник Крещатицкого
ручья назывался Святой криницей, или
колодцем князя Владимира. Часовня над
ним принадлежала соседней церкви
Рождества Христова. Ее украшали ико-
ны св. Владимира и св. мучеников Бо-
риса и Глеба.
В 1802 г. арх. А. Меленский поста-
вил над источником великолепную тос-
канскую колонну на деньги, собранные
магистратом среди киевлян.
Возводя этот памятник, магистрат
стремился увековечить память об указе
Александра I, подтверждавшем Магде-
бургские права киевского самоуправле-
ния, о чем свидетельствовала доска с
надписью: «Усердием киевского граж-
данства за утверждение прав древния
сея столицы всероссийским императором
Александром I.— 1802 года, сентября
15 дня».
Памятник возводился втайне от им-
перских властей, с одного лишь согла-
сия тогдашнего генерал-губернатора Ан-
дрея Семеновича Фенша, человека в го-
роде нового и к тому же иностранца,
плохо разбиравшегося в местных делах
и истории взаимоотношений киевского
магистрата с русской монархией.
Лх 422
Святое место
Официально считалось, что деньги
жертвуются на памятник св. Владими-
ру. И на второй доске, помещенной на
основании колонны значилось: «Свято-
му Владимиру просветителю России».
Узнав о воздвигнутом в Киеве памят-
нике Магдебургскому праву, император
выразил свое негодование в указе гене-
рал-губернатору Феншу от 7 ноября
1802 г., где были такие слова: «Я удив-
лен, что о предложении сем (т. е. про-
екте. — А. М.) от вас предуведомлен я
не был. Здания сего рода столько сами
по себе важны, что не могут быть начи-
наемы с единого ведома местного на-
чальства; и долг оного, весьма по мне-
нию моему ясный, есть доносить о них
предварительно высшему правительству.
Я узнал о сем единственно из отноше-
ния вашего к бывшему генерал-прокуро-
ру, на сих только днях к сведению мое-
му дошедшему».
Фенш поплатился за свою оплош-
ность лишением занимаемого им генерал-
губернаторского места, а царю остава-
лось лишь поблагодарить киевлян за их
«доброе намерение».
Конечно, величественная колонна
А. Меленского не спасла Магдебургских
прав Киева, отмененных в 1834 г., но,
возможно, демонстрация приверженно-
сти киевлян к своим древним правам на
какое-то время оттянула расправу монар-
хии над чуждыми ей органами городско-
го самоуправления.
Во всяком случае сам Александр I не
проявлял желания вернуться к досадно-
му для него инциденту 1802 г., да и вос-
последовавший ему Николай Павлович
приступил к разгрому «Киевской Маг-
дебургии» не сразу, а лишь тогда, ког-
да основательно взялся за реформирова-
ние всей киевской жизни.
С 1804 г. в день Преполовения (день
поминания предков, а для киевлян еще
и торжество старого городского само-
управления) на Владимиров колодец из
Софийского собора совершался крестный
ход с водосвятием.
Преполовение отмечалось в живопис-
ном урочище и после ликвидации Маг-
дебургского права, вплоть до 1842 г.
(Позже, с 1878 г., крестный ход на
Преполовение совершался из Софийско-
го собора на Крещатик — к часовне
Александра Невского, сооруженной в
память 4 апреля 1866 г.— дня покуше-
ния Д. Каракозова на царя Александра
II и его благополучного спасения). Пра-
здновалось оно в духе прежних времен
и служило как бы напоминанием о пат-
риархально-семейных нравах Подола в
эпоху его «Магдебургии» (т. е. город-
ского самоуправления).
Воспоминания об этом теперь забы-
том торжестве встречаются редко. Со-
гласно опубликованной в 1861 г. в «Ки-
евских епархиальных ведомостях» замет-
ке, гулянье в Крещатицком урочище в
1830—1840 гг. выглядело так:
«Обыкновенно здесь по освящении
воды для духовенства и высших чинов
в нарочито раскинутых палатках устраи-
вали стол, а народ со своими запасами
располагался на траве, по горе, под ку-
старниками, покрывавшими обе полови-
ны Крещатицкого ущелья».
С 1843 г. доступ к монументу был за-
крыт по причине реконструкции Михай-
ловской горы и проложенного на ее от-
косах Александровского спуска. Но да-
же по завершении этих работ Святое ме-
сто находилось в полном небрежении со
стороны начальства. Запустение длилось
с 1843 по 1861 г., и за это время не-
угодный властям памятник пришел в
упадок, иконы из часовни перенесли в
церковь Рождества Христова, бассейн
Святой криницы разрушился, а источ-
ник завалили мусором и хламом.
Тем не менее народная тропа не за-
ростала, и сюда ежегодно стекались на
423
Святое миро
молитву партии богомольцев. «Здесь,—
пишет Н. Сементовский,— они с теп-
лою верою молились угодникам Божьим
Борису и Глебу об исцелении от глаз-
ных болезней, возжигали свечи у источ-
ника, бросали в него деньги, испивали
воду и обмывали глаза, и многие, очень
многие, получали исцеления».
В 1843—1861 гг. урочище являло со-
бою печальное зрелище. Тот же Н. Се-
ментовский, посетив его в 1951 г., при
всей своей склонности к напыщенно-вос-
торженным описаниям, не мог удержать-
ся от сокрушенных вздохов:
«Нет ныне под арками водомета свя-
тых изображений Владимира, Ольги,
Бориса и Глеба, которые находились
здесь в прежние времена. Мало уже
приходящих к священному водохранили-
щу, чтобы почерпнуть живительную
струю его, даровавшую некогда вечную
жизнь во спасение сыновьям Владими-
ра. Но в этом удолье ближайшие окре-
стности не утратили еще первобытного
вида, так привлекательного дикостью и
глубоким уединением места».
Угрюмое запустенье Святого места
несколько оживляло движение по Алек-
сандровскому (теперь Владимирскому)
спуску, «по коему всходили толпы на-
рода, возвращавшегося с жизненными
припасами из торгового Подола в дру-
гие части Киева, а выше этой дороги, на
самой уже вершине приднепровской го-
ры, замечались группы людей, любовав-
шихся вид описью Заднепровья».
По истечении 17 лет запустения Свя-
тое место возобновилось стараниями са-
мих горожан. Инициатором благого де-
ла выступил молодой подольский меща-
нин, скрипач Н. Демиденко, который
дал два концерта для сбора средств на
реставрацию памятной колонны и часов-
ни над святым источником. К этому де-
лу подключилась также городская обще-
ственность, а известный писатель
А. Муравьев подал митрополиту Арсе-
нию идею о возобновлении крестных хо-
дов к Святой кринице.
При этом не обошлось и без сущест-
венных утрат. Кое-что в исторической
памяти города было стерто окончатель-
но, и не без умысла. Возобновленный в
1861 г. крестный ход стал общегород-
ским, соборным, но при этом его пере-
несли на день св. Владимира, и мало кто
уже помнил, что первоначальные шест-
вия происходили в день Преполовения,
день поминовения предков, и были свя-
заны с торжествами в честь древних
Магдебургских прав Киева. Даже авто-
ры некоторых старых путеводителей
ошибаются на сей счет, полагая, что кре-
стные ходы к «памятнику св. Владими-
ра» издревле происходили 15 июля ст. ст.
Николай Сементовский писал, что
при возведении колонны в 1802 г. в
земле была найдена «серебряная рука
по локоть со сжатыми, что-то держа-
щими перстами. Долгое время этот се-
ребряный обломок, как замечательная
древность, сохранялся в киевском го-
родском магистрате, но нашелся чело-
век, который серебро предпочел древ-
ней редкости, и — серебряная рука ис-
чезла». Это сообщение наводит на
мысль, что когда-то Святое место ук-
рашал, помимо часовни, и памятник
равноапостольному князю.
Святое МИрО — см. Масло от пре-
подобных Антония и Феодосия.
Святые ГОрЫ — древнее поселение
отшельников, расположенное по обеим
сторонам реки Лыбеди при ее впадении
в Днепр на трех горах, одна из которых
в старину называлась Бусовой (теперь
— часть территории академического
ботсада), вторая известна в наши дни
как Черная, а третью называли Девич-
горою (теперь Лысая гора).
Лх 424 хЬ
Святые горы
Первое упоминание о Святых горах
находим в записках Павла Алепского,
который летом 1652 года ездил из Ла-
вры в Выдубицкий монастырь по объе-
здной дороге вокруг Бусовицы со сво-
им дядей, антиохийским патриархом Ма-
карием, и ненароком оказался среди жи-
вописных хуторов и «рощ из плодовых
деревьев». Кто-то из сопровождавших
его лаврских иноков объяснил ему, что
он видит перед собой нечто вроде киев-
ского Афона — стихийное поселение
схимников-анахоретов.
«Эти поистине благословенные хол-
мы,— писал Алепский,— подобны, как
нам говорили, Святой горе по своему ве-
селому виду и уединенности местополо-
жения; они [горы] сами собою произво-
дят пищу для пустынников, и их [пус-
тынников] здесь много; деревья питают
их своими плодами».
Как известно из записок Петра Мо-
гилы, последователи преподобного Ан-
тония Печерского селились в те време-
на в безлюдных местностях, избегали
всяких контактов с мирянами, молились
и питались исключительно сушеными
фруктами и засахаренными в меду гру-
шами.
Судя по запискам Павла Алепского,
киевские подвижники, избегавшие обще-
жительных монастырей, вели подобный
же образ жизни.
Праведные пустынники привлекали к
себе пристальное внимание горожан, о
чем свидетельствует, например, дошед-
шее до наших дней предание «Зверинец-
кий колдун». Очевидно, Святые горы
посетил в 1701 г. московский старооб-
рядческий священник Леонтий Лукьянов
проездом в Иерусалим.
«В Киеве,— писал он,— монасты-
рей и около Киева зело много; и пус-
тыньки есть; райские места! Есть где по-
гулять! Везде сады, винограды, и по ди-
ким местам все сады».
В XVIII веке при устье Лыбеди по-
явился кирпичный завод и фаянсовая
фабрика, где архитектор Шедель запа-
сался кирпичом и керамическими укра-
шениями для лаврской колокольни, но,
тем не менее поселение анахоретов со-
хранилось и, отгородившись от мира за-
борами, просуществовало еще почти сто-
летие.
Святые горы избежали печальной
участи многих отшелен и поселений пу-
стынников, закрытых правительством
при Екатерине II, поскольку в них не-
редко селились беглые крестьяне, стре-
мившиеся к праведной жизни. Послед-
нее упоминание о киевском Афоне над
Лыбедью находим в дневниках митро-
полита Серапиона, который, объезжая
вверенные ему обители в мае 1804 го-
да, случайно натолкнулся на уединенные
поселения-хутора анахоретов.
Профессор Ф. А. Терновский, пере-
сказывая неизданные до сих пор запис-
ки владыки в ж. «Киевская старина»,
описывает эти святые места так:
«На пути от Выдубицкого монасты-
ря, [проезжая] мимо лаврских кирпич-
ных и лыбедских заводов, митрополит
видел «на берегу Днепра между двумя
превысокими горами сплошь деревья, и
все плодовитые, то груши, то сливы, то
яблоки, и горы все обгорожены наверху
забором, и они почитаются у них [киев-
лян] святыми. И в бытность нашу все
сии деревья тогда цвели там [...], что
наиприятнейший вид представляло и бла-
гоухание чувствительно было».
Очевидно, Святые горы не пережили
царствования Николая Павловича, упор-
но преследовавшего «беглых» и не ос-
танавливавшегося перед закрытием лю-
бых благочестивых учреждений, если на
них поступали доносы с обвинениями в
«укрывательстве».
Такая участь постигла знаменитую
богадельню Ивана Босого под Андре-
425
Секретная проститутка
евской церковью, не избежали ее, оче-
видно, и Святые горы. Некое подобие
прежней праведной жизни на Бусовице
возродилось в 1860 г. вместе с появле-
нием на ней небольшого затвора старца
Ионы, из которого впоследствии вырос
Троицкий монастырь.
Секретная проститутка — про-
ститутка контрольная, не лишенная
полицией документов ( т. е. не ставшая
проституткой явной), но пребываю-
щая под ее секретным надзором. Это
позволяло секретным проституткам со-
хранять свои занятия в тайне от самых
близких лиц (например, от родителей
или от своих мужей).
Обыкновенно таким родом проститу-
ции занимались женщины, недовольные
низкими заработками своих супругов,
учительницы, впавшие в нужду, девуш-
ки из благополучных семей, попавших в
затруднительное положение, продавщи-
цы из магазинов и работницы, мечтаю-
щие о «роскошной жизни».
Полиция не препятствовала их заня-
тиям в том случае, если они проходили
через руки хозяек тайных притонов,
обслуживавших солидных людей с вид-
ным положением в обществе.
Вербовка женщин в секретные прости-
тутки детально описана в романе велико-
го знатока городского дна писательницы
О. Шалацкой «Киевские крокодилы».
Сирень — распространилась в Евро-
пе (благодаря германскому послу в
Стамбуле А. Бусбергу) с 1562 г. В эпо-
ху барокко была все еще большой ред-
костью.
В XVIII веке — любимое декоратив-
ное растение во всех европейских странах.
Для самого древнего сирингария Ки-
ева была отведена XVIII веке так назы-
ваемая Крещатицкая гора Царского са-
да. Некоторые мемуаристы пишут, что
еще в начале XIX ст. она была почти
сплошь покрыта старыми кустами сире-
ни. Со временем они превратились в ог-
ромные столетние деревья с толстыми
стволами и множеством соцветий. Как
свидетельствовали очевидцы (в том чис-
ле и К. Паустовский), эти гигантские бу-
кеты Царского сада представляли собой
незабываемое, фантастическое зрелище.
Сита — сладкий раствор, получаемый
при растворении меда в горячей воде.
Соты погружали в кипяток и бросали в
него раскаленные камни. Потом раствор
охлаждали и отделяли воск от подсла-
щенной воды. В те времена, когда ко-
лониальный сахар был недоступен для
большинства горожан, ситу использова-
ли для получения варен ухи, узвара,
смокв, цукатов, компотов, сбитня,
сладких водок (ратафий).
Скачок, СКОК, скокер — квартир-
ный вор, проникающий в дом с помо-
щью отмычек или через окно. Отправ-
ляясь на грабеж, он оставлял своего под-
ручного («штемпа») на карауле («на
стреме»), чтобы тот условным знаком
предупредил его об опасности. За эту ус-
лугу «штемп» получал что-нибудь из
сворованного.
Скокеры всячески избегали столкно-
вений со своими жертвами, но все же
брали с собой на дело нож («перо»), и
применяли его, если на их пути оказы-
вался человек, готовый поднять шум.
Киевские скокеры хорошо знали свое
ремесло и нередко поражали горожан
затейливыми трюками.
«На днях,— писала городская газе-
та в 1869 г.,— по слухам, на Елисаве-
тинской улице у полковника К. уворо-
вали 70 тысяч рублей. Воровство совер-
шено, как говорят, с необыкновенной
смелостью. Деньги помещались в тяже-
лом сундуке, стоявшем на втором эта-
426
Скверы
же, в доме было много живущих; сам
хозяин, говорят, был в то время дома.
Между тем тяжелый сундук был выта-
щен на балкон и тут же разбит, без вся-
кой тревога».
Среди скокеров Киева водились про-
фессионалы самого высокого класса, ко-
торые видели в воровстве не только ре-
месло, но и искусство, дававшее им воз-
можность блеснуть своим особым во-
ровским остроумием. Очевидно, с этой
целью и было учинено дерзкое ограбле-
ние квартиры самого губернатора, наде-
лавшее в 1867 г. много шума в городе.
Собственно говоря, ничего особенного
украдено не было. Вдоволь похозяйничав
в кабинете шефа полиции, скокеры вы-
вернули бумаги из стола и прихватили на
память кой-какие сувениры: «чернильни-
цу накладного серебра, бронзовый под-
свечник и другие мелкие вещи».
Наиболее искусные скачки достигали
многого и жили на широкую ногу, по-
добно отставному солдату Сергею Осе-
ницкому, сколотившему на кражах зна-
чительный капитал. Разумеется, ему кто-
то подсоблял, покровительствовал, но
все же в 1879 г. он попался при попыт-
ке вскрыть шкатулку с 17500 рублями
в чужом номере гостиницы. Тогда-то и
обнаружилось, что отставной солдат «ве-
дет роскошную жизнь. Нанимает в до-
ме купца Задолинного квартиру из не-
скольких комнат, держит для своих
разъездов дорогих лошадей и экипаж,
имеет прислугу из нескольких человек».
В квартире его были найдены «в значи-
тельном количестве разные бриллианто-
вые, золотые, серебряные и другие ве-
щи и дорогая дамская лисья шуба, по-
крытая атласом».
Скверы — небольшие зеленые зоны
для отдыха, которые стали появляться в
Киеве во второй половине XIX века. В
ряде случаев особой разницы между
Гуляния в Николаевском сквере против
университета («Киевская искра»,
1907г.)
сквером и парком не существует, и да-
же ученый садовод А. Осипов называл
Университетский парк сквером, а Алек-
сандровский — то парком, то сквером.
Очевидно, парками следовало тогда
называть обширные зоны рекреации с
увеселительными заведениями, а скверы
обходились без них и были поменьше.
В старину скверы возникали сами со-
бою. Это были засаженные деревьями
обрезки земли, образовавшиеся при пла-
нировке улиц или слегка обустроенные
пустыри, о которых никто особенно не
заботился, потому что в городе было
множество больших частных и общест-
венных усадьб с садами. Так возник, на-
пример, Александровский сквер, отде-
лявший теперешний Музейный переулок
от Александровской улицы (теперь —
Мих. Грушевского). Часть его занял в
конце XIX века городской музей. До то-
го обнесенный перилами сквер граничил
с «Банковским садом».
427
Скверы
Еще в начале 1880 гг. центральная
пресса по инерции превозносила Киев как
город-курорт, утопающий в зелени пар-
ков и садов. Автор статьи «1000-летие
Киева» в популярной «Всемирной иллю-
страции» (1882.— 25 сент.) советовал
читателям ехать на отдых не на Кавказ
и не в Крым, а в «святой город на Дне-
пре»: «В Киеве от растительности в жар-
кую пору года достаточно тени в садах и
для летнего пребывания выбрать святой
город — дело недурное. Плодов там вдо-
воль и прекрасный воздух».
Однако многие читатели журнала уже
тогда догадывались, что миф о Киеве-
курорте безнадежно устарел. В 1860 го-
дах застройка стала уплотняться, а в
1870—1880 годах многие старые усадь-
бы с садами исчезли, и на их месте по-
явились корпуса многоквартирных до-
мов. Жить в городе в летнее время ста-
ло трудно. На улицах почти не было де-
ревьев, водопроводной воды хватало
лишь на обитателей центра, квартиран-
ты больших доходных домов были об-
речены на зимнее и летнее заключение
в стенах своих квартир.
Особенно сильно напугала киевлян
засуха 1874 г. Город задыхался от жа-
ры и от смрада выгребных ям. В до-
бавок ко всему, часто учинялся силь-
ный ветер, поднимавший в воздух тон-
ны пыли, отчего на улице среди дня
становилось темно, как ночью. На го-
род надвигалась тень экологической ка-
тастрофы.
«Канализации,— писал С. Ярон,—
не было, а пользовались первобытным
способом вывозки нечистот; скверов то-
же не было, дышалось летом тяжело,
Золотые ворота в новом городском сквере. Рис. К. Борж. 1869 г.
428
Скверы
пыль столбами стояла, и бедной детво-
ре негде было погулять».
В этих условиях проблема парков и
скверов приобрела особую актуальность,
хотя, надо сказать, первый обществен-
ный сквер появился не в силу большой
необходимости, а скорее по капризу им-
ператрицы Марии Александровны, об-
любовавшей возобновленный Царский
дворец для осенних визитов в Киев, но
при этом невзлюбившей старую Плац-
парадную площадь перед дворцом.
По ее желанию на месте бывшей цен-
тральной площади в 1874 году был раз-
бит большой сквер, и разбит (по проекту
ученого садовода А. Недзельского) так
удачно, что спустя некоторое время он был
признан безукоризненным с точки зрения
садово-паркового искусства. Основу его
составляли роскошные декоративные груп-
пы айланта, гледичии и каштанов.
Вскоре очередь дошла и до обшир-
ной Университетской площади, которую
уместнее было бы назвать университет-
ским пустырем. В старом Киеве это бы-
ло совершенно особое место. Днем здесь
прогуливались студенты, маршировали
солдаты, саперы производили свои проб-
ные взрывы. Ночью на нее выходили
ночные художники. Площадь была та-
кая огромная (от университета до левой
стороны теперешней Пушкинской ули-
цы), что в 1862 г., желая запугать сту-
дентов-поляков, явно готовившихся к
восстанию, генерал-губернатор Аннен-
ков устраивал на ней учения двух дра-
гунских полков. Старожилы XIX века
вспоминали, что в 1816 году царь Алек-
сандр Павлович принимал здесь парад
киевских войск, что позже делал и его
августейший брат Николай.
Но и этой, очевидно, самой большой
в истории города площади пришел ко-
нец. Изыскивая деньги на строительст-
во здания думы на Крещатике, город-
ское правление решило продать значи-
тельную ее часть под частную застрой-
ку, а на оставшейся территории разбить
сквер. Как утверждает в своих мемуа-
рах проф. И. Линниченко, это было сде-
лано «по совету бразильского императо-
ра Дон-Педро, посетившего университет
и обратившего внимание на уродливый
пустырь перед красивым зданием».
Сквер спланировал искусный киев-
ский садовник Карл Христиани, и к кон-
цу столетия бывший пустырь превратил-
ся в самый изящный, хоть и самый ма-
ленький парк Киева. Особенно хороша
его центральная площадка с памятником,
радиус которой находится в какой-то
удивительно точной пропорции с высо-
той окружающих ее старых тополей.
Один из двух фонтанов был устроен по-
чему-то «в виде Черного моря». Это
тем более странно, что рядом стоял тог-
да памятник императору Николаю Пав-
ловичу, а в доме повешенного, как го-
ворится, о веревке не поминают...
Менее удачно сложилась судьба дру-
гих скверов того времени. Пустовавшие со
времен Крымской войны на Михайлов-
ском проезде три большие площадки, об-
разовавшиеся после сноса «с большим за-
пасом» жилых кварталов для строитель-
ства новых Присутственных мест, рас-
планировали и засадили, можно сказать,
кое-как, и до сих пор эти скучноватые
скверы ждут своего Карла Христиани.
Впечатление едва прикрытого зеленью
пустыря до сих пор производит и сквер
на бывшей Александровской площади у
Гостиного двора на Подоле, хотя рабо-
ты по его планировке и обустройству за-
кончились еще в 1914 году. Очевидно,
какие-то важные секреты паркового ис-
кусства старые киевские садовники унес-
ли с собой навсегда. А они умели тво-
рить чудеса буквально из ничего — из
обычного набора нескольких декоратив-
ных деревьев и кустарников и дюжины
сортов садовых цветов.
429 xf*
Скверы
Восторженное описание типичного
сквера с модными в свое время маври-
танскими цветочными газонами оставил
нам в одном из своих рассказов великий
лирик И. Нечуй-Левицкий:
«Через всю широкую площадь про-
тянулся продолговатый сквер, обсажен-
ный вокруг акациями и георгинами и
будто застеленный зеленым газоном с
пестрыми и прекрасными узорами из
цветов и разноцветных трав. По одну
сторону сквера под постройками среди
зелени деревьев будто полыхал цветник,
сплошь заваленный огромными, с кулак,
цинниями разных цветов. На другой сто-
роне площади будто смеялись между зе-
леными деревьями роскошные кусты
мальв, густо покрытые цветами, а сре-
ди них — маки, желтые гвоздики, пе-
туньи. Там и сям вокруг белели кусты
жасмина. Цветы, травы и снова цветы
сплошным ковром. Будто их кто-то на-
сыпал, набросал охапками. Вся площадь
пахла жасмином. Было видно, что здесь
живут влюбленные в цветы люди».
Сказано это было о привокзальной
площади в Белой Церкви, но такие же,
если не лучше, богатые и роскошные
скверы были и в Киеве. Жаль только,
что их никто не описал так живо и кра-
сочно, как И. Нечуй-Левицкий.
Кроме упомянутых выше, к 1890-м
годам появились неплохие скверы на
Лукьяновке, у Скорбящей церкви на
Львовской площади, на Бульварно-Ку-
дрявской улице, на Андреевской горе и
на Мало-Владимирской (теперь Олеся
Гончара).
Современники первых киевских скве-
ров совершенно не понимали разницы
между ними и пустырями. Многим го-
рожанам казалось странным, что здесь
нельзя делать все, что вздумается. «При
устройстве скверов,— жаловался идей-
ный вождь старых киевских паркостро-
ителей А. Осипов,— комиссии при-
шлось встретиться с ужасным и истори-
чески установившимся враждебным от-
ношением нашей средней и низшей пуб-
лики к общественным древесным насаж-
дениям. Эта невоспитанность населения
заставила усилить надзор, останавливать
уничтожавших растительность и, нако-
нец, просить содействия полиции, кото-
рая привлекала к ответственности ви-
новных.
Несмотря на все эти меры, большин-
ство публики до сего времени смотрит
на сторожа, охраняющего раститель-
ность, как на врага, нарушающего инте-
ресы публики. Достаточно указать, что
для охранения цветущих на скверах роз
сторож спит в сквере и при этих усло-
виях люди умудряются воровать цветы
[...] Особенно много краж совершается
перед Троицыным днем».
Эти жалобы садовода помогают по-
нять странные правила, установленные
думой для посетителей киевских скверов.
В сырую погоду они закрывались, что-
бы публика не портила размокших до-
рожек. В обычные дни скверы были до-
ступны всего лишь до 9 часов вечера
(позже время продлили). Естественно,
запрещалось «ходить по траве, ломать
деревья и растения, водить в сад собак,
портить дорожки, заборы и скамейки,
лазить через заборы и на деревья и про-
изводить нечистоты». Кроме этого, за-
прещалось «проходить через сад парти-
ями: рабочим, богомольцам и нижним
чинам». Не допускались «торговцы с
ручным товаром и нищие».
Под эти, можно сказать, осадные
правила подпадали, в частности, и до-
мохозяйки, которые ходили через Бай-
ковщину за продуктами на Бессарабку.
Гулять в Университетском сквере с ко-
шелками запрещалось, и они делали
большой крюк, обходя его.
Особенно поражало всех враждебное
отношение Садовой комиссии к бого-
430
Собор
мольцам. Газеты писали, что пришедшие
издалека пилигримы лишены возможно-
сти видеть памятник царю Николаю
Павловичу. Со своей стороны, Садовая
комиссия заявляла, что «богомольцев во
время жары в большинстве случаев ма-
нят не красоты растений, а зеленая тра-
ва газонов, на которых можно отдохнуть,
группы растений и кусты служат для
различных естественных отправлений, и
ранее, когда сады и скверы не охраня-
лись от этих нашествий, сады были кло-
ачными местами.
В Киеве ежегодно бывает более ста
тысяч богомольцев, которые все долж-
ны пройти через Александровский парк,
находящийся на пути к Лавре, и какую
массу нечистот они оставят за это вре-
мя?!
Усмотреть [за всеми] одному смотри-
телю — невозможно, и, как ни кажет-
ся многим эта мера странной, но она вы-
звана печальной необходимостью [...] и
желанием сохранить в чистоте и поряд-
ке те насаждения, на которые затраче-
но так много труда и средств».
Кстати, Садовую комиссию ее враги
и недоброжелатели называли «скверной
комиссией» (из-за этих, конечно, суро-
вых правил).
Днем скверы мало чем отличались друг
от друга, но по вечерам одна публика по-
сещала одни из них, а другая предпочи-
тала иные. В скверы на Львовской и
Александровской площадях, а также у
Золотых ворот солидные люди по вече-
рам не заходили, считая гуляния в них не-
приличными. Здесь собиралась «демо-
кратическая публика», лузгавшая «семуш-
ки», и барышни легкого поведения.
Скорбящий священник — свя-
щенник из Сретенской церкви на Львов-
ской площади, которую называли еще и
Скорбящей, поскольку в ней находилась
знаменитая киевская чудотворная икона
Богородицы «Всех скорбящих радос-
ти». Перед нею молились больные и
влюбленные, ее же приносили к умира-
ющим.
Собачья тропа, Собачка — не-
когда заболоченная долина, по которой
проходили тропинки («собачьи тропы»),
соединяющие Клов с Бессарабкою.
Через нее ходили жители Старого го-
рода и Нового Строения в Лавру и в
Новую Печерскую крепость, но, как пи-
сал в своих записках о киевской жизни
1840-х А. Солтановский, с наступлени-
ем темноты Собачья тропа становилась
весьма опасным районом. Здесь могли
и раздеть, и ограбить, и зарезать.
Даже тогда, когда на месте Собачки
возник в 1930 годах Кловский бульвар
(теперь ул. И. Мечникова), ее репута-
ция позволяла желать лучшего.
Собор — церковь, где служит архи-
ерей и где в старину собирались «жи-
вые соборы» священнослужителей для
избрания митрополитов (в Софийском
кафедральном соборе), архимандритов
(Великая лаврская церковь и трапезная)
и протоиереев (протопопов) (Успенский
городской собор на Подоле).
Главным собором Киева в XVII—
XIX веках считался Софийский собор,
Одна из святынь Софийского собора —
гробница кн. Ярослава Мудрого.
Рис. А. Адамова. 1871 г.
431
Соборяне
при котором находилась кафедра и ре-
зиденция киевского митрополита. С кон-
ца XIX века роль главного городского
храма исполнял Владимирский собор.
Особым храмом черного духовенства
служила Великая лаврская церковь — Ус-
пенский собор Киево-Печерской лавры.
И, наконец, совершенно особая и не-
повторимая историческая роль принад-
лежала Успенской церкви на Подоле.
Когда в начале XVII века возникло
Киевское братство — религиозно-поли-
тическая организация городских цехов,
защищавшая интересы православного на-
селения, среди его основателей огромным
влиянием пользовались ктиторы Успен-
ской церкви. Они-то и позаботились о
том, чтобы в 1633 г., когда возвращен-
ный православной церкви Софийский со-
бор вновь стал кафедральным, Подол
Древняя резиденция киевских
митрополитов — Софийский монастырь.
Гравюра Швертфюрера. Конец 1850 гг.
получил свой особый городской собор.
Это было сделано «ведлуг (в силу) ста-
родавнего обычая», а на деле обознача-
ло некоторую автономию церковной
жизни Нижнего города, гарантировав-
шую сохранность его своеобразных ре-
лигиозных традиций.
«Все молебствия, а также и прочие
публичные церемонии,— говорится в од-
ном из консисторских документов
1749 г.,— отправлялись соборно в церк-
ви соборной, почему церковь приход-
ская Успения Богоматери в Нижнем гра-
де Киеве и названа соборною».
Ею заведывали протопоп и бурмистр.
Два ее священника, диакон, уставщик и
пономарь избирались вольной подачей
голосов горожан, чего не было ни в од-
ной иной церкви Киева. Имущественные
дела вела смешанная комиссия из собо-
рян и членов магистрата.
До 1835 г. подольские мещане при-
сягали в ней королям и царям, здесь же
совершались самые важные городские
церемонии, у ее стен начинались пара-
ды магистратского городского войска в
дни общегородских праздников (во вре-
мя Магдебургских церемоний).
После ликвидации Магдебургских
прав в 1834 году Успенская церковь по-
теряла свое прежнее значение и претен-
довала лишь на роль «уездного собора»,
будучи фактически резиденцией подоль-
ской протопопии, поскольку местные
благочинные нередко занимали долж-
ность ее настоятелей и здесь же проис-
ходили сами собрания, на которых из-
бирались протопопы.
Соборяне — штат служителей собо-
ра. Во время церковной реформы по ука-
зу императрицы от 10 апреля 1786 г. ка-
федральный Кие во-Софийский монас-
тырь переименован в киевский Софий-
ский собор, и в него назначен такой же
штат, как и в Архангельском соборе мос-
Г&* 432
Сочельник
ковского Кремля. Кафедральным прото-
попом определен знаменитый протоиерей
городской Успенской церкви на Подоле
Иоанн Леванда, ключарем — священ-
ник киево-подольской Притиско-Нико-
лаевской церкви Павел Ольшевский.
Кроме того, в штат назначены: 3 свя-
щенника, протодиакон, 2 диакона, 18
человек причта и 10 звонарей.
Иоанн Леванда пользовался славой
великого оратора и проповедника. Его
именем долгое время называлась та
улица на Печерске, где он жил после
пожара 1811 года. Примером христи-
анского добронравия считался его вос-
приемник, кафедральный протоиерей
Семяновский. Навсегда вошел в исто-
рию городского предания протоиерей
Иван Скворцов, бывший также зако-
ноучителем студентов университета и
профессором философии в духовной
академии.
Как видно из его писем к бывшему
ректору академии, архиепископу херсон-
скому Иннокентию Борисову, Скворцов
всей душой болел о деле христианского
воспитания подрастающего поколения,
но, на его беду, молодежь в то время
отхлынула от церкви и все попытки не-
стандартной проповеди слова Божьего
воспринимала как «ретроградское усер-
дие» и «проявление обскурантизма».
Это и послужило основой конфликта
талантливого христианского педагога и
просветителя с молодежью своего вре-
мени. Дело доходило до того, что на про-
гулках по подольской Набережной до-
роге студенты демонстративно не здоро-
вались со своим профессором, что при-
вело к скандалу и специальному разби-
рательству.
Писательским даром среди кафед-
ральных протоиереев отличался Николай
Флоринский, оставивший после себя не-
сколько прекрасных мемуаров о старом
православном Киеве.
Соколята (соколы) — члены ки-
евского отделения всероссийского гимна-
стического юношеского общества «Рус-
ский сокол», возникшего в 1909 г. на
базе Киевского атлетического общества,
существовавшего с 1895 г.
Оно было первым массовым спортив-
ным обществом в городе. На показатель-
ные выступления соколят сходились по-
смотреть тысячи киевлян.
Сочельник — праздничный вечер 24
декабря по ст. ст. С него начинались
святки.
В этот вечер в доме украшалась ел-
ка и происходила Святая вечеря, когда
на стол подавалось 12 постных блюд с
кутьей. Лучшим украшением празднич-
ного стола считалась рыба. «За неделю
до праздников,— писал киевский очер-
кист в 1860 году,— каждый хозяин,
богатый и убогий, заботился о приготов-
433
Сочельник
лении рыбы на праздник Рождества
Христова. Бедная хозяйка продает по-
следнюю курицу, чтобы купить, как вы-
ражается простонародье, «для закона»
сколько-нибудь рыбы на вечерю перед
Рождеством Христовым [...]
В навечерие Рождества Христова каж-
дая хозяйка заботится о приготовлении
богатой вечери: печет пироги и блины,
приготавливает холодную рыбу, варит
борщ, горох, фасоль, приготовляет голуб-
цы (в листки кислой капусты кладется на-
моченное зерно и варится в воде) и проч.;
но главное и первое место занимает в тот
день кутья и взвар (вареные сушеные яб-
локи, груши, сливы и проч.)».
До середины XIX века начало Свя-
ток отмечалось в Киеве по старинке, с
дидухом — душистым сеном и снопом
из первых колосьев, срезанных в стра-
ду. В молитвах на первом месте оказы-
валось поминовение предков.
В 1840—1850 годах появился новый
рождественский обряд. В сочельник в
доме украшалась елка (отчего она и по-
лучила название рождественской), а ут-
ром дети находили под нею новогодние
подарки.
В XIX веке борьба старых и новых
рождественских обычаев завершиться не
успела. В деревнях елок вообще не ста-
вили, а в городах некоторые привержен-
цы национальных традиций, впуская в дом
елку, никак не хотели расставаться со ста-
росветским дидухом. Писательница-эми-
грантка Наталена Королева была как-то
в детстве на Сочельнике в доме богатого
украинофила Николая Сулимы и подроб-
но описала увиденный там оригинальный
рождественский обряд, скомпонованный
из народных и европейских элементов:
«На треугольном столике-консоли «на
покуте», под образами в золотой парче
стояли на сене миски с кашей и узва-
ром, украшенные маленьким «дидухом»,
перехваченным голубой лентой. Среди
Детский сон в ночь на Рождество.
Рис. Г. Бролинга. 1872 г.
стола стояло большое блюдо с пироп
ми, за которые в начале вечера спрята
ся хозяин дома Николай Николаевич, :
«как велит закон», произошел традиц!
онный диалог с женой и детьми: «Bi
дите меня?» —«Нет!» — «Дай же Б(
же, чтоб за пирогами!».
Кто-то чихнул. И это был сигна
чтоб раздавали подарки. Когда все у<
тали есть бесконечное число «обрядовь
блюд», вошел старый лакей без тарелс
в руках и что-то тихонько шепнул Hi
колаю Николаевичу. Хозяин, весело у<
мехаясь, извинился и попросил все
пройти в большой зал, залитый свете
с большой роскошной елки. Через ог
крытые настежь двери в прихожую В(
рвались волны звуков: смех, поздравлю
ния, говор молодых голосов, шелест ше
ка. В зал вошел искусно загримирова!
434 чй
Союзники
ный долговолосый казак с огромными
прозрачными веками. Это был «Вий»,
который привел с собой целую толпу,
чтобы поздравить хозяев дома с празд-
никами. «Ряженые, ряженые!» — радо-
вались девочки неожиданным гостям, на-
зывая их так по русскому маскарадному
обыкновению. «Колядники!» — попра-
вил студент Могилянской академии
(имеется в виду духовная академия.—
А. М.) в украинском золотом кунтуше.
А «Вий» представлял присутствующим:
«Мои джуры: Казак Мамай, Басаврюк,
Панночка в Замке, Гордая Полячка, Ан-
дрей и Остап...» «Что-то не вижу своего
старого приятеля Тараса Бульбу?» — уме-
ло вставил свое словечко хозяин. «Забо-
лел, бедняга, — доложила баба Рындыч-
ка, придерживая за пазухой свитки вязку
бубликов и бутылку водки.— Еще утром
наелся кути, не дождался звезды. Вот и
«йойкает на ... сердце» дома... Позвольте,
пан хозяин, поколядовать...»
Кто-то сел за рояль, и хорошо сла-
женный хор грянул: «Добрий eenip, пан-
господар, радуйся...».
Известному украинскому меценату
В. В. Тарновскому-младшему европей-
ский рождественский обряд казался
слишком сентиментальным, и он попы-
тался обогатить его лихим «казацким
штурмом» елки, во время которого дети
валили ее на пол и обдирали с ее ветвей
сласти и украшения.
Из этого и многих других дополне-
ний и нововведений ничего не вышло.
По примеру народных школ, ставших в
конце XIX века активными популяри-
заторами рождественских елок, повсеме-
стно утвердился общеевропейский спо-
соб празднования начала Святок.
СОЮЗНИКИ (разг.) — черносотенцы,
члены киевского отделения «Союза рус-
ского народа». Среди них числились и
довольно видные общественные деятели.
Например, журналист А. Савенко и
проф. Т. Флоринский. Наиболее актив-
ные черносотенцы входили в товарище-
ство «Двуглавый орел» и назывались
« белогвардейцами ».
Союзники собирались в «Клубе рус-
ских националистов», открытом весной
1908 г. (Большая Васильковская,
№ 14), и основной своей задачей счи-
тали борьбу с «революцией», «еврейст-
вом» и «украинским сепаратизмом». Вы-
давая себя за защитников порядка, чер-
носотенцы не считали нужным придер-
живаться духа и буквы закона. Они ор-
ганизовывали нелегальные боевые дру-
жины, делали налеты на редакции не-
угодных им газет, громили украинские
организации, избивали на улицах евре-
ев, занимались тайным сбором инфор-
мации о частной жизни горожан.
Один из учиненных в 1912 г. союз-
никами погромов газ. «Рада» описыва-
ла так:
435
Спириты
«В четверг, 1 ноября, в 9 часов ве-
чера, к дому, где помещается редакция
нашей газеты (Большая Подваль-
ная, 6), подошла группа хулиганов в
форме студентов университета и, узнав,
где именно находится редакция, начала
кидать чернильницы в стену здания. За-
лив чернилом фасадную стену, хулига-
ны выбили все стекла в витрине, где вы-
вешивается газета, порвали несколько
номеров газеты, порезали ножами ком-
плект газеты и после этого всей толпой
подались по Театральной улице на
Фундуклеевскую».
Много шума вызвал в 1907 г. приказ
руководства киевского отделения союз-
ников, обязующий его членов на протя-
жении 19 дней подать сведения о жиль-
цах всех домов с указанием меры их
благонадежности и характера политиче-
ских убеждений.
Среди пособников черносотенцев
можно было встретить также и пред-
ставителей церкви. Один из них, мо-
нах Серапион, проповедывал свои идеи
с амвона церкви Николы Слупского на
Печерске и дошел до того, что в од-
ной из речей, как пишет газ. «Рада»,
«призывал присутствующих не поку-
пать у евреев хлеба, ибо евреи подме-
шивают в него кал. «Не покупайте, —
говорил также проповедник, — у ев-
реев и вина, потому что они мешают
его с мочой».
Это было в 1910 году, и бывший тог-
да киевским митрополитом ученый вла-
дыка Флавиан категорически запретил
Серапиону появляться на амвоне.
В 1912 г. вмешательство союзников в
дела провинциальных церковных общин
стало предметом обсуждения на пастор-
ском собрании киевского религиозно-про-
светительского братства св. Владимира.
Священники обратились к светским вла-
стям с просьбой утихомирить союзников,
навязывающих церкви свои порядки.
Спириты — Увлечение летающими
столами, пишущими блюдечками и ве-
щающими медиумами началось в Евро-
пе в конце 1840 гг., когда старая народ-
ная вера в домовых преобразилась в не-
кое наукоподобное спиритическое уче-
ние, превратившее физику в служанку
метафизики, а электричество и магне-
тизм поставило на службу бесам, демо-
нам и духам.
Первая статья, знакомившая киевлян
со столоверчениями и блюдечками, бы-
ла опубликована в «Киевских губернских
ведомостях» 6 июня 1853 г. и принад-
лежала она перу потомственного «реес-
трового гражданина» Подола, известно-
го в свое время журналиста Н. Кисе-
левского.
Эрудированный корреспондент сооб-
щал об опытах в мире духов бельгий-
ского доктора Карла Андре и ряда не-
мецких ученых, рассказывал о «магне-
тических явлениях» и довольно уверен-
но рассуждал о «положительном и от-
рицательном электричестве», о «правой
и левой стороне человеческого тела» и
об электромагнитной цепи, которую мо-
гут составить спириты, сидящие за сто-
лом, если прикоснутся друг к другу ми-
зинцами. Киевский журналист подроб-
но излагал основы европейского спири-
тизма, умалчивая лишь о том, что под
спиритизмом следует понимать общение
с духами и душами умерших, что суро-
во осуждалось церковью.
В сентябре 1853 г., перед самым на-
чалом войны, получившей название
Крымской, в Киеве появился некто гос-
подин Разими, который, как ироничес-
ки замечала губернская газета, мог «дви-
гать стол, сложа на нем руки, — ост-
роумная мысль, интересная не только
для тружеников, но и для любителей
итальянского far niente» [безделья]».
Спиритизм — любимая тема анекдо-
тов второй половины XIX века. Тогдаш-
436
Спириты
Спириты. Рис. Г. Бролинга. 1871 г.
ним острякам было решительно все рав-
но, существуют ли на самом деле духи
или их нет. Сами спириты казались им
очень смешными, почти как теперешний
«муж, вернувшийся из командировки».
«В одном аристократическом сало-
не,— читаем в «Стрекозе» за 17 нояб-
ря 1885 г.,— спиритический вечер.
Множество гостей. Сеанс приближает-
ся к концу. Задает вопрос духам хозяй-
ка дома:
— Духи, скажите, сколько у меня де-
тей?
— Четверо,— отвечают духи могиль-
ным голосом.
Мужу прелестной хозяйки захотелось
также предложить вопрос духам:
— Духи, сколько у меня детей?
— Двое,— ответили духи.
Супруг дал слово не вопрошать ни-
когда более духов».
Несмотря на насмешки здравомысля-
щих людей, спиритическое движение ус-
пешно развивалось. Через увлечение но-
воявленною чертовщиной прошли многие
писатели, философы и ученые XIX ве-
ка. Спиритизмом занимались в высшем
свете и в кругах университетской профес-
суры. «Кажется,— писал И. Иванов в
мае 1875 г. в газете «Киевлянин»,— что
в Киеве вызывание духов уже многими
практикуется [...] Вообще, как хотите, а
чертовщиной запахло. Казалось бы, со-
временный реализм прямо противополо-
жен спиритизму, но по временам они
как-то хитро совмещаются. «Я не верю
в духов,— говорит современный чело-
век,— появление их вещь невероятная,
противоестественная. Но, однако... есть
многое на свете, друг Горацио, о чем и
не снилось нашим мудрецам... Притом,
отчего не попробовать? Если не явится
сам дьявол, то авось увидим хоть чер-
тенка». Ну и пробуют».
Демонстрацией «спиритических явле-
ний» за деньги занимались гастролиру-
437
Спириты
ющие медиумы, считавшиеся лучшими
контактерами с потусторонними силами.
Если сам спиритизм можно сравнить
с чертовщиной для образованных людей,
то сеансы медиумов XIX века можно
уподобить с цирком для меланхоликов.
Здесь преуспевал тот, кто мог нагнать
на публику побольше жути. О нелепом
поведении духов на этих сеансах никто
не задумывался. Вот, например, типич-
ное газетное описание спиритических се-
ансов, происходивших в Киеве в январе
1894 г.:
«Третьего дня мне сказали, что в го-
роде появился медиум, с которым было
устроено два сеанса в гостинице «Мет-
рополь» и несколько сеансов в частных
домах.
Как мне рассказывали, сеансы сопро-
вождались не особенно сложными, но ин-
тересными явлениями. В одном доме во
время сеанса кто-то выдернул стулья од-
новременно у всех присутствующих, иг-
рал на скрипке в разных углах комнаты.
Поставил бутылку с вином на стеарино-
вую свечу, наливал вино в рюмки, не
пролив на стол ни единой капли и проч.
В другом доме дух надел шапки на
присутствующих, поднимал столы на
воздух, показывал довольно большую
полосу фосфорического света.
Во время сеансов в гостинице «Мет-
рополь», рассказывали мне, появились
блуждающие огоньки, с шумом двига-
лись столы, перенесены были пепельни-
ца и книга из одной комнаты в другую,
играла скрипка, танцевали стулья.
Мне предложили принять участие в
предстоящем новом сеансе [...] В 8 ча-
сов вечера я был в «Метрополе» и здесь
уже застал медиума. Он — бывший те-
леграфист со ст. Попельня Юго-Запад-
ной железной дороги г-н Самбор, муж-
чина выше среднего роста на вид лет 30
с небольшим, блондин.
Потеряв службу на ст. Попельня,
г-н Самбор, от нечего делать, прочел по-
павшуюся ему случайно в руки статьи
проф. Бутлерова и Вагнера о медиумиз-
ме и в тесном семейном кругу попытал-
ся заняться спиритическими опытами.
Опыты прошли успешно, г-н Самбор
начал повторять их. Чем дальше, опы-
ты шли удачнее.
Приехав в Киев для приискания
службы, г-н Самбор сказал кое-кому из
знакомых о своих медиумических спо-
собностях. И Самбор начал получать
приглашения на сеансы [...] Наш меди-
ум, вопреки обыкновению своих коллег,
не искал уединения за ширмой, а сел
вместе с нами у стола и попросил за-
ключить цепь, в которой сам принял уча-
стие. Таким образом во время сеанса
двое из присутствующих держали меди-
ума за руки и своими ногами близко ка-
сались его ног. Сеанс состоял из пяти
отделений, во время четырех из них я
сидел рядом с медиумом и держал его
за руку.
Как известно из описаний медиуми-
ческих сеансов, спиритические опыты
требуют полной тишины. Наш медиум
не только все время сам разговаривал с
нами, но пел и просил нас петь вместе
с ним. Он запевал, мы подтягивали.
«Дух», шаливший около нас, очевид-
но, «дух» веселый. Когда пели печаль-
ные мотивы, «он» ничего не делал, при
веселом мотиве начинались «явления».
Обнаруживалось легкое дуновение на
наши руки. Мы ощущали холодную
струю воздуха, точно кто-то веером ма-
хал над нашими руками. Некоторые чув-
ствовали дуновение в лицо, но я его не
чувствовал.
Затем что-то упало на стол. Вслед за
этим г-н X. почувствовал, что его кто-
то давит за горло и оттаскивает от сто-
ла. Кто-то с такою силою потащил г-на
X., что все мы, сжав крепко руки, сдви-
нулись со своих мест.
гех 438
Спички (огниво Шанселя, спички Тревани, шведские спички)
Зажгли свечу. Г-н X. тотчас же по-
чувствовал освобождение от объятий не-
знакомца. На столе лежал сюртук ме-
диума. Лица, державшие медиума за ру-
ки, заявили, что они цс чувствовали, ког-
да сюртук был снят с него».
К чести киевлян следует сказать, что
выступления знаменитых спиритов в на-
шем городе нередко заканчивались скан-
далами и разоблачениями. Не повезло и
телеграфисту из Попельни. Ради смеха
его вызвался разоблачить один из слу-
жащих того же самого управления Юго-
Западных дорог 3. Журавский. В сво-
бодном номере той же гостиницы он со-
брал 12 врачей, журналистов, писателей
и инженеров и проделал перед ними все
то, что происходило на сеансах Самбо-
ра. Когда включили свет, он показал, как
делаются эти нехитрые трюки.
Кроме сомнительных гастролеров,
спиритизмом увлекалось и множество
серьезных людей. Они не обогащались
на чудесах и никому не навязывали сво-
их взглядов. Как писал Ф. Достоев-
ский, отвечая на огульные обвинения
всех спиритов со стороны Менделеева,
этим искренно верящим в реальность
инобытия людям просто некого было об-
манывать, кроме себя.
В начале XX века в Киеве действо-
вало небольшое общество спиритов. Ста-
рожилы 1970 годов еще помнили «дом
спиритов» на Ярославовом Валу, где
происходили собрания киевских мисти-
ков. В 1913 г. в обществе состояли 90
человек. За год здесь было тогда про-
читано 39 рефератов и 25 лекций. Од-
но время общество возглавлял известный
искусствовед Евгений Кузьмин.
Спички (огниво Шанселя,
спички Тревани, шведские
СПИЧКи) — Первые европейские спич-
ки с головками из бертолетовой соли, се-
ры, сахара и киновари (для окраски) на-
зывались огнивом Шанселя. Их окуна-
ли в хорошо закупоренную стеклянную
баночку с асбестом, пропитанным креп-
кой серной кислотой, и быстро вынима-
ли, после чего они вспыхивали. Изобре-
тены французом Шанселем в 1805 го-
ду. В 1813—1820 гг. распространились
в Германии и Австрии. Среди недостат-
ков спичек Шанселя главным было то,
что кислота впитывала атмосферную вла-
гу и быстро теряла нужную концентра-
цию. Спички Тревани и Ремера при-
шли на смену огниву Шанселя в 1832 г.
(в Вене). Зажигались протягиванием го-
ловки спички между двумя полосками
бумаги с толченым стеклом. Спички по-
явились в Российской империи после
войны 1812 года. С 1836 года изготов-
лялись в Петербурге, а с 1859 г. их поз-
волено было делать по всей стране.
Начиная с 1860 годов в общее упо-
требление вошли шведские спички. Их
прототип, фосфорные спички Каммере-
ра из Людвигсбурга, появился почти од-
новременно со спичками Тревани и Ре-
мера, в 1833 г. Головки этих спичек (из
желтого фосфора) легко воспламенялись
и были опасны. В 1855 г. швед Лунд-
стром создал безопасные фосфорные
спички, загоравшиеся от трения о лю-
бую поверхность. В 1860 годах спички
Лундстрома начали вытеснять из быта
все иные.
По поводу легкой воспламеняемости
шведских спичек в юмористическом ди-
алоге редакции ж. «Будильник» с куп-
цом, сжегшим ради страховки свой ма-
газин, говорилось такое:
«Телефон «Будильника». В Киев,
г-ну Овчинникову:
— Отчего приключился пожар в ва-
шей лавке?
— Оченно просто-с: крысы винова-
ты! Кожинную ночь оне в лавке товар
портят и спичками балуются... Ну, и за-
горелось...»
439
Ставник
Ставник (укр.) — большая восковая
многокилограммовая литая свеча для
торжественных церемоний. Изготовля-
лась для церквей на средства подольских
цехов или старанием общины прихожан.
Провинившегося братчика цеховой суд
мог обязать поставить в патронируемой
цехом церкви «ставник» на свой счет.
Такие свечи стоили больших денег.
Ставропигия — своеобразная фор-
ма церковной автономии. Монастырь,
находящийся под властью и защитою
патриарха или светского правителя и не
подчиняющийся местной кафедре. По
преданию, вел. кн. Андрей Боголюбский
по завещанию своего отца Юрия Дол-
горукого дал в 1159 г. Печерскому мо-
настырю право архимандрии и ставро-
пигии великокняжеской.
«Слово «ставропигия»,— поясняет в
своем описании Киева 1852 г. Н. Се-
ментовский,— означает крестовоздви-
жение, и те монастыри, при основании
которых патриарх, благословляя место,
водружал крест (или производил это по-
сланный от него), получали наименова-
ние ставропигии. Такие обители счита-
лись под особенным покровительством
патриарха».
О дальнейшей судьбе лаврской став-
ропигии в «Настольной книге для свя-
щенно-церковно-служителя». С. Булга-
кова (М., 1913) пишется так:
«С 1592 по 1688 г. Киево-Печерский
монастырь был ставропигией константи-
нопольского патриарха; с 1688 г. име-
новался ставропигоном царским и пат-
риаршим московским и первой в России
архимандриею; в 1786 г. утвержден в
степени лавры».
Греческое слово «лавра» означает
квартал жилой застройки. Те монасты-
ри, где келий было столько, что их при-
ходилось разбивать на кварталы, также
назывались в старину лаврами.
В XVIII ст. присвоение обители по-
четного звания лавры сулило особые
привилегии. Но в случае с Печерским
монастырем все вышло наоборот: вмес-
те с присвоением лаврского звания он,
как и другие обители Украины, подверг-
ся процедуре введения духовных штатов
и лишился почти всех своих древних
прав и привилегий. Лавра стала управ-
ляться митрополитом киевским (которо-
му присваивался сан священноархиман-
дрита) через наместника.
Последний избранный лаврскою бра-
тнею архимандрит Зосима Валькевич
(1762—1786) после увольнения от уп-
равления Лаврой получил в пожизнен-
ное владение Голосеевскую пустынь и
тысячу рублей годовой пенсии. Он про-
жил здесь до 1793 г. При нем обитель
эта украсилась необычайным для того
времени садом, который, как писал
Н. Сементовский, «рассадкой деревьев
изображал план Большой церкви Лав-
ры». Очевидно, экс-игумен не смирил-
ся со своим удалением из святой обите-
ли, и созданный им зеленый двойник Ве-
ликой лаврской церкви дарил ему иллю-
зию возврата в прошлое, позволял про-
гуливаться в зеленой тени воображаемо-
го собора. Этот сад, посвященный па-
мяти лаврской ставропигии, по своему
мистическому замыслу не имел аналогий
в истории киевских парков.
Любовь Зосимы к замысловатой ба-
рочной символике проявилась и в его за-
вещании. Он пожелал быть похоронен-
ным у южной стены Великой лаврской
церкви, напротив дверей, через которые
ходили в монастырскую трапезу. Прямо
на дороге и ровно посередине пути от
храма к трапезне. Что значит сей умо-
зрительный узор барочных символов,
сказать трудно. (Может быть, иной про-
ницательный читатель разгадает эту за-
гадку архимандрита Зосимы?)
Ставропигией пользовался также Ме-
Лх 440
Старец
жигорский монастырь. В начале XVII
века его брали под свое покровительст-
во восточные патриархи, а в 1687 г. ав-
тономные права обители подтвердил
московский патриарх Иоаким, который
питал к нему особые чувства еще со вре-
мен своей молодости, когда, будучи мос-
ковским дворянином Иваном Петрови-
чем Савеловым, учился в Киево-Брат-
ской коллегии, а потом служил в горо-
де солдатом (первые солдатские полки
набирались из дворян).
В 1655 г., в тридцатипятилетнем воз-
расте, Савелов принял в Межигорской
обители монашеский постриг под именем
Иоакима. Межигорье он считал своей
второй духовной родиной (принятие мо-
нашества приравнивалось ко второму
рождению — «в духе») и питал к его
обители нежные чувства.
Став в 1674 г. патриархом, он писал
бывшим собратиям о своих к ним чув-
ствах (именуя себя в третьем лице) так:
«аще бы и плотию отстоит, но духом со
всеми вами есть, радуяся и видя ваш
чин». Перед смертью своей, как сооб-
щает М. Максимович, он «скорбел, что
не мог лечь костьми в любимой им оби-
тели межигорской».
Преданный обители патриарх, одари-
вал ее книгами, иконами, деньгами, при-
сылал нужные вещи и на свои средства
воздвиг здесь великолепную церковь св.
Спаса, оконченную строительством в год
его смерти.
В этом высоком патриаршем патро-
нировании было нечто экзотичное и
чрезмерное, т. к. до того (с 1672 г.) оби-
тель уже находилась под покровитель-
ством Запорожской Сечи и даже стала
особым «войсковым монастырем», тес-
но связанным с жизнью украинского ка-
зачества (здесь доживали свою жизнь в
иночестве старые сечевики, отсюда по-
сылались на Запорожье иеромонахи в
роли кошевых священников).
После смерти патриарха Иоакима
(1690) московская патриархия потеряла
интерес к «казачьему монастырю», и ки-
евский митрополит Варлаам Ясинский
без труда взял его (в 1700 г.) под свою
власть.
В XIX веке рассказы о ставропигии
входили уже в число преданий о киев-
ской старине.
Старец — 1. Член Духовного собо-
ра, ведавшего делами Киево-Печерской
лавры.
2. Наставник начинающего подвиж-
ника. Со времен основателя Печерско-
го монастыря св. Антония киевские стар-
цы культивировали методы духовного
совершенствования, выработанные по-
движниками Афона.
В XVIII веке связь Киева с Афоном
осуществлялась через греческий Екате-
рининский монастырь, настоятелями ко-
торого назначались иеромонахи афон-
ских обителей.
Далекий остров православных по-
движников сыграл заметную роль и в ду-
ховной жизни обновителя украинского и
русского схимничества, великого старца
Паисия Величковского.
Митрополит Филарет Амфитеатров
называл Голосеевскую и Китаевскую пу-
стыни «нашим киевским Афоном», имея
в виду живших там многих подвижни-
ков. По свидетельствам старых преда-
ний, старцы обитали также в Феофании,
Братской Борщаговке, Межигорье, Ни-
кольской пустыни и на трех горах, воз-
вышающихся над устьем речки Лыбеди.
Именно эти (Бусову, Девичью и Чер-
ную) горы еще в начале XIX века ки-
евляне называли Святыми и рассказы-
вали об их обитателях невероятные ве-
щи. (См. Святые горы). Схимничество
и старчество возродил здесь в 1860 го-
ду старец Иона. Через несколько лет на
месте его скита возник Троицкий мона-
441
Старики
стырь, славившийся благочестивой жиз-
нью иноков.
Имена многих киевских старцев не
попали на страницы газет и мемуаров.
Истинное благочестие славы не ищет.
Мы знаем лишь тех старцев XIX века,
которые не чуждались общения с миря-
нами и входили в их нужды.
Среди них можно назвать слепого
схимника Вассиана, исповедовавшего в
1816 г. императора Александра I, Пар-
фения, обновившего схимничество в Ки-
ево-Печерской лавре в 1836 г., его ду-
ховного сына митрополита Филарета
Амфитеатрова, городского юродивого
Ивана Босого, упомянутого уже архи-
мандрита Иону, китаевского юродивого
Феофила, о. Алексия и др.
СтарИКИ — До 1860 годов в киев-
ских гимназиях неуспевающим ученикам
не запрещалось оставаться в одном клас-
се по два-три года и более. Особо «зло-
стные» двоечники назывались «старика-
ми» и по возрасту иногда мало чем от-
личались от своих учителей. Случалось,
их одноклассники успевали окончить
университет, получить назначение в свою
родную гимназию и встретиться со сво-
ими бывшими школьными товарищами
уже в роли их наставников.
По свидетельству некоторых мемуа-
ристов, во время Крымской войны ста-
риков призвали в действующую армию,
на чем гимназическое «старчество» и за-
кончилось. Впредь оставлять на второй
год неуспевающих учеников запреща-
лось.
Старики оставили неизгладимый след
в устном предании киевских гимназий
как выдумщики всевозможных проде-
лок, шуток и издевательств над учите-
лями. Знаменитым стариком в Киевской
первой гимназии был некогда Бобров-
ников, ставший «героем» многих гимна-
зических похождений, о которых расска-
зывает в своих воспоминаниях компози-
тор А. Рубец.
Многих прославленных стариков на-
зывали также «героями». Эта кличка
пережила свое время, в наше время так
называют шаловливых школьников.
Старорежимный человек — В
XIX и начале XX века так называли
людей николаевской закалки, превыше
всего ценивших порядок, дисциплину,
неукоснительное следование всем прика-
зам начальства и измерявших личное до-
стоинство чинами и званиями. Человек
формации «сороковых годов», как точ-
но подметил писатель-полицейский
Ф. Ясногурский, «был настойчив, само-
надеянный, с замечательной силой воли
и характера». (Иначе говоря, ему были
свойственны самоуверенность и напори-
стость).
С приходом после Крымской войны
либеральных времен люди этой форма-
ции составили нечто вроде правой оппо-
зиции и чинили всяческие препятствия
реформам, проводимым правительством.
Они не принимали ни новых порядков,
ни обычаев, ни нравов.
Признанным лидером киевского ли-
берализма «послекрымских времен» счи-
тался генерал-губернатор князь Илари-
он Иларионович Васильчиков, проявляв-
ший удивительную для того времени до-
брожелательность к подчиненным и
сильно раздражавший сторонников «ста-
рого режима» (николаевских порядков)
своей «нерешительностью».
Впрочем, в либерализме князя было
много показного и нарочитого, рассчи-
танного на эпатаж закоренелых консер-
ваторов. Он любил ездить по своим де-
лам и на дачу без кучера, сидя с кну-
том на козлах, копал грядки на огороде,
устраивал в генерал-губернаторском до-
ме литературные вечера и не обращал
внимания на студентов, разгуливающих
442 чА
Странноприимная гостиница лавры
по улицам в расстегнутых мундирах, за
что при Бибикове ссылали на год-два в
уездные города или отдавали в солдаты.
Он же определил своих дочерей в пер-
вую открытую городскую женскую гим-
назию, названную позже Фундуклеев-
ской, приказал посадить их за парты
вместе с дочками подольских мещан и
спрашивать с них уроки строже, чем с
иных детей. Его некрикливые, простые
и душевные речи перед шедшими через
Киев на Крымскую войну войсками вы-
зывали у людей николаевской закалки
недоумение и смех.
Старорежимные люди отошли от дел
во времена царствования Александра
Николаевича, некоторые из них дожили
до революций 1905 и 1917 годов и при
этом всю жизнь сожалели об отсутствии
«порядка» и «дисциплины в государст-
ве» и горько сетовали на упадок нравов
«нового поколения». Им казалось, что
вот-вот придет «сильный правитель» и
«так стукнет кулаком по столу», что все
затрясутся со страху. Тогда-то и насту-
пит «настоящая жизнь»!
В своих писаниях Ф. Ясногурский
неоднократно заявлял, что ему известны
некоторые старорежимные личности, ко-
торым якобы ничего не стоило покон-
чить с революционным и либеральным
движением, если бы только общество
обратилось к ним за помощью. Он да-
же называл имена и адреса этих преста-
релых гениев кнута, но, увы, никто не
спешил прибегнуть к его совету.
Старорежимные люди радовались,
когда вешали заговорщиков и судили
«зарвавшихся газетчиков». В обществе
их считали ультрареакционерами.
Старорежимных людей XIX века не
следует путать с пережившими свою
эпоху романтиками, вышедшими из
культурной среды 1830—1850 годов.
Они также критиковали чуждые им бур-
жуазные нравы, «власть плутократов»,
«нерешительность властей» в борьбе с
воровством и взяточничеством, но все
надежды возлагали не на «прежний по-
рядок», а на религию, культуру и успе-
хи просвещения.
Такими романтиками (но отнюдь не
старорежимными людьми!) были
А. Муравьев, Н. Лесков, М. Чалый,
Н. Богатинов и другие известные киев-
ские деятели, оставившие нам свои бес-
ценные записки и мемуары о старой ки-
евской жизни.
Странноприимная гостиница
лавры, или Лаврская гостини-
ца — самое древнее общественное за-
ведение Киева. В 1858 г. ей исполни-
лось 800 лет. И все это время она сто-
яла на том же месте — между Дальни-
ми пещерами и Верхней площадкой Ла-
вры, где великий старец и основатель
Печерского монастыря св. Антоний
устроил в 1058 г. первую в Киеве бога-
дельню с церковью св. Стефана.
«Здесь,— писал в 1888 г. историк го-
рода М. Захарченко,— получают при-
ют и бесплатное пропитание бедные по-
клонники; а есть и особые покои для же-
лающих занять их с платою по добро-
хотному усердию. Гостиница состоит из
трех двухэтажных и одного четырех-
этажного корпусов, нескольких навесов
и разных служебных построек. Первый
корпус направо от въездных ворот за-
нят под лечебницу для заболевших бо-
гомольцев. Лечебница устроена на 80
кроватей: 40 мужеских и 40 женских;
кроме того, в нижнем этаже того же кор-
пуса устроено еще и особое заведение
для заболевших легкими болезнями.
В 1866 г. здание лечебницы было пе-
рестроено; при этом в нем была устро-
ена церковь во имя Божией Матери
«Всех скорбящих радости», остальные
три корпуса отведены под квартиры, ко-
торые в случае нужды могут быть зани-
443 <4%
Стрелки
маемы богомольцами около двух недель
бесплатно».
Лаврская гостиница попала и на стра-
ницы художественной литературы. Но
произошло это чисто случайно, в связи
с тем, что в 1877—1878 гг. она времен-
но перешла под лазарет для раненных на
полях Русско-турецкой войны и по это-
му поводу обратила на себя внимание пи-
сательницы Н. Ланской.
В ее забытом теперь романе «Лавры
и терния» рассказывается о буднях сес-
тер милосердия и заодно описывается
бытовая обстановка центрального корпу-
са старой лаврской гостиницы, где их по-
местили на жительство:
«Им отвели мрачные комнаты с де-
ревянными перегородками и зеленоваты-
ми окнами — настоящие монастырские
кельи без света и воздуха, где зимой
приходилось с трех часов зажигать свет,
а летом нельзя было отворить окна, не
задыхаясь от разных миазмов заднего
двора.
Архитектура была одна и та же: ко-
ридор разделял гостиницу, как и боль-
ницу, на две одинаковые половины и
был вечно пропитан каким-то елейным
смрадом — смесью ладана, деревянно-
го масла и постного обеда. Мебель со-
стояла из клеенчатых диванов и стуль-
ев, на которых никак нельзя было проч-
но усесться, и вся прислуга заключалась
в одном рыжем служке, который пода-
вал сестрам самовар, топил печи, при-
носил обед и ужин, изредка подметал,
говорил по-монастырски нараспев и каж-
дый раз начинал дремать, когда ему уда-
валось прислониться к стене или печке».
Описание малопривлекательное. Но
чего было ждать от гостиницы для бо-
гомольцев? Апартаментов с шелковой
мебелью?!
На протяжении всего XIX века лавр-
ская гостиница оставалась самой боль-
шой в Киеве, и, как утверждали многие
путешественники, она вообще не имела
себе равных. «Здесь [в Лавре],— пи-
сал в 1913 г. видный общественный де-
ятель из Галичины Осип Назарук,—
есть отель, равного которому нет во всем
мире: в его помещениях может размес-
титься 25 тысяч гостей. Здесь есть и ре-
сторан, в котором подают исключитель-
но постные блюда, даже без молока».
Это, конечно, преувеличение, и пре-
увеличение довольно сильное, но по не-
му можно судить о славе киевской бла-
готворительности и бытовавших в широ-
ких кругах общественности фантастиче-
ских представлениях о ее размерах.
Стрелки (воров, жаргон) — профес-
сиональные вымогатели денег. Как пи-
сала газ. «Киевлянин» в 1886 г., этим
«ремеслом» занимались «интеллигент-
ные люди: отставные чиновники, воен-
ные и прочие субъекты, одетые подчас
довольно прилично. Эти господа живут
в центре города, в «номерах для приез-
жающих» и в гостиницах, в большинст-
ве случаев с «достойными» подругами
жизни.
Они путешествуют по гостиницам,
иногда и по частным домам, представ-
ляя какие-то рекомендательные письма,
написанные, конечно, собственной ру-
кой от имени высокопоставленных лиц;
в письмах удостоверяется, что предъя-
витель сего — человек в высшей степе-
ни честный, но стечением несчастных
обстоятельств пришел в состояние ни-
щенства.
На удочку подобных раклов ловятся
обыкновенно приезжие и отделываются
от посетителей двугривенным, иногда и
рублями».
«Постоялки», где обычно селились
стрелки, назывались «стрелковыми клу-
бами». В одном из них, — старых
«Коммерческих номерах» у Ильинской
церкви на Подоле, — в свое время по-
пх 444
Студентский дом
селился (для сбора материалов для сво-
их «Киевских типов») А. Куприн. Бла-
годаря ему до нас дошли многие любо-
пытные подробности «стрелкового дела»
тех лет:
«Большею частью стрелки обраща-
ются к филантропам не лично, а пись-
менно. Наверно, каждому из наших чи-
тателей знакомы эти кудреватые, слезо-
точивые письма: «Милостивый государь!
Желал бы излить свои страдания,— чи-
таете вы строки, написанные каллигра-
фическим почерком,— облегчить набо-
левшую душу, но, конечно, вам уже не
нова печальная повесть о несчастиях не-
удачника. Сын херсонского помещика в
роли нищего! Контраст поистине ужас-
ный! Обратите же внимание на эту пе-
чальную ситуацию и внемлите гласу по-
гибающего!»
«Нельзя сказать,— отмечает писа-
тель,— чтобы ремесло стрелка не бы-
ло выгодным. В горячее время контрак-
тов искусники по этой части успевают
«настрелять» рублей до двадцати в
день. Бывают даже случаи, когда ще-
дрый благотворитель, тронутый пись-
мом или слезливым тоном стрелка, по-
жертвует пятьдесят, а то и сто рублей.
Казалось бы, при такой удаче вовсе не
трудно было бы бросить «стрелковый»
промысел и заняться более почетным
делом... Но «стрельба» засасывает лю-
дей легкостью добычи и беззаботной
кочевой жизнью».
Студентский ДОМ (разг.) — старин-
ное подольское название бурсы, главно-
го общежития учеников и студентов ки-
евского коллегиума, построенного митро-
политом Р. Заборовским на месте шпи-
таля (богадельни, сиротского дома и
странноприимной гостиницы) Петра
Могилы на Подоле у Днепра.
Корпус старой Могилянской академии, где жили студенты (направо).
Рис. Н. Соколова. 1869г.
445
Субботник
В отличие от других «малых бурс»
при подольских приходских церквях, но-
вый обширный деревянный дом, зало-
женный здесь в 1763 г., назывался Ве-
ликой бурсой. «Это был,— пишет
Ф. Эрнст,— большой, двухэтажный де-
ревянный на каменном фундаменте дом,
где помещалось до 400 бурсаков. Отап-
ливался он 29 печами и имел 180 окон.
Безусловно, что это было одно из наи-
больших строений тогдашнего Киева».
После пожара 1775 г. по распоряже-
нию митр. Гавриила Кременецкого здесь
же архитектором И. Григоровичем-Бар-
ским построена в 1778 г. одноэтажная
«Старая бурса». При митрополите Се-
рапионе архитектор А. Меленский над-
строил на ней второй этаж, придав ста-
рому барочному зданию новый ампир-
ный облик.
В 1819 году Киевская академия под-
верглась реформированию, в результате
которого начальные ее классы были вы-
делены в отдельное духовное училище.
Его ученики занимались и жили в по-
мещении старого студентского дома. По-
этому и само начальное духовное учили-
ще стало называться по месту его рас-
положения бурсой. Киевские педагоги,
преподававшие в духовных школах раз-
ных городов России, сделали это назва-
ние общеупотребимым. Бурсами стали
называться и те заведения, которые по-
мещались в зданиях, никогда ранее не
служивших академическими общежити-
ями. Незнакомые с историей Киевской
академии москвичи часто, подобно
Н. Гилярову-Платонову, задавались во-
просом: «Почему первый класс (в сис-
теме духовного образования.— А. М.)
назывался бурсой, тогда как это слово
есть название не класса, а общежития,
почему второй класс называется фарой
и откуда само это слово?» Из средних
и высших классов старой Киевской ака-
демии составились семинария и Киевская
духовная академия. И та и другая поме-
щались в собственных зданиях. (См.
также Бурсаки, или школяры).
Субботник (прост., жарг.) — 1. На
языке гимназистов и учеников уездно-
го училища (до серед. XIX века) —
коллективная порка учеников за про-
ступки, совершенные на протяжении не-
дели.
Субботник в гимназии.
(Рис. 1858 г.)
Пороли под наблюдением самого ин-
спектора где-нибудь в каморке сторожа
под лестницей или в отдаленной комна-
те, перед которыми в эти дни выстраи-
вались очереди из провинившихся. Дур-
ной славой в городе пользовались суб-
ботники, устраиваемые в 1850 годах в
Киевской второй гимназии.
2. Старинный обычай, практиковав-
шийся на Подоле в субботние дни, ког-
да двери богатых и зажиточных жите-
лей с утра открывались перед каждым
нуждающимся, будь то нищий или впав-
ший во временную нужду человек.
Желающих устраивать в своих домах
еженедельные «дни открытых дверей»
сильно поубавилось в 1870—1880 го-
дах, когда город наполнился бродягами-
босяками, которые пользовались этой гу-
манной традицией для добывания денег
на карты, разгул и пьянство.
3. Сам проситель, являющийся в дом
в субботнее утро.
446
Сулимовка
Сулимовка — самый большой ком-
плекс благотворительных заведений Ки-
ева на Лютеранской улице, в основу ко-
торого легла усадьба генерала Сулимы,
отошедшая в собственность «Общест-
ва для помощи бедным» в 1859 г. по
духовному завещанию генеральши Лов-
цовой.
Сама эта благотворительная органи-
зация, по одному источнику, возникла
в Киеве в 1834 г. по инициативе гра-
фини Мелины. Новейший исследова-
тель киевской светской благотворитель-
ности XIX века относит ее возникно-
вение к более раннему времени. «Доку-
менты свидетельствуют,— пишет он,—
что общество [благотворительниц] берет
свое начало с 1822 г., когда началась
деятельность Киевского дамского обще-
ства, которое имело своей целью опеку
над бедными, которые стесняются про-
сить милостыню.
Первый отчет был представлен за
1822—1823 гг., когда во главе общест-
ва стояла Раевская (очевидно, Софья
Николаевна Раевская, внучка М. В. Ло-
моносова, жена командующего корпу-
сом Н. Н. Раевского.— А. М.). Из пе-
реписки [?] видно, что в дальнейшем ак-
тивная деятельность была приостановле-
на, но сбор пожертвований продолжал-
ся. Благотворительная деятельность во-
зобновилась в 1834 г., и в основу ново-
го статута был положен статут 1822 г.».
В организацию входили жены са-
новников и многие знатные и богатые
горожанки. Совет общества избирал
свою председательницу, кандидатура
которой утверждалась в Петербурге
царицей.
Первоначально дамы-благотворитель-
ницы ограничивались раздачей едино-
временных и ежемесячных пособий, но,
получив в собственность обширный дом
Сулимы, устроили в нем «Дом призре-
ния престарелых привилегированного со-
словия», в который принимались «безус-
ловно бедные и старые» дворяне. Они
получали бесплатное жилье и бесплат-
ный стол. (Тогдашняя энергичная пред-
седательница общества, княгиня
Е. А. Васильчикова, открыла, кроме то-
го, на Печерске и на Подоле две бога-
дельни).
Несколько лет спустя здесь же воз-
ник второй пансион для 10 недостаточ-
ных учениц Фундуклеевской гимна-
зии, в который принимались бедные
дворянки в возрасте от 9 до 18 лет. С
них взималась небольшая плата (10
руб. в месяц вместе с обучением в гим-
назии), но в случае сиротства или
крайней бедности девочки вообще ни-
чего не платили.
Жена генерал-губернатора Н. Н. Ан-
ненкова устроила в Сулимовке неболь-
шую школу для начинающих сестер ми-
лосердия и дешевые квартиры бедным
чиновникам и студентам. «Дешевизна,—
писал о них граф Д. Остен-Сакен в
1864 г.,— изумительная. Например,
комната для помещения женатого с дву-
мя детьми, с отоплением, освещением и
столом 7 руб. в месяц. Квартиры оди-
ноких в 5 руб.»
Другая председательница, генерал-гу-
бернаторша Л. И. Безак, подселила в
Сулимовку основанную нею в 1867 г.
бесплатную «Рукодельную школу», в ко-
торой обучались 120 приходящих дево-
чек. Спустя год, когда юные труженицы
освоили нехитрое ремесло мелких поши-
вок, новая генерал-губернаторша, кн.
Дондукова-Корсакова, завела при обще-
стве магазин для продажи их изделий.
Старинный род Дондуковых-Корса-
ковых отличался склонностью к благо-
творительности, а родная сестра киевско-
го генерал-губернатора прославилась в
Петербурге самоотверженной помощью
больным и обездоленным людям. Не от-
ставала от нее и жена брата. В 1871 г.
447
Сысники
в нововыстроенном флигеле открылся
«Дом призрения бедных княгини Дон-
дуковой-Корсаковой» на 200 человек,
куда были переведены пансионеры пе-
черской и лыбедской богаделен. Через
два года Сулимовка пополнилась обще-
доступной «Столовой дешевых обедов»,
а во дворе заведения выстроили для де-
тей бедных родителей бесплатную ремес-
ленную школу, где обучали столярному,
переплетному и слесарному делу.
Сысники (жарг.) — на языке гим-
назистов, живших в пансионах, — еда
домашнего приготовления, приносимая в
гимназию приходящими учениками, бо-
лее вкусная, чем та, которой кормили в
столовой.
Тайный ПрИТОН — зарегистриро-
ванный в полиции публичный дом за-
крытого типа, который имитировал не-
что вроде салона и в котором жили две-
три проститутки под видом племянниц
хозяйки дома. Клиенты приходили сю-
да в качестве друзей и знакомых поиг-
рать в карты, поговорить, поужинать.
Для них приглашались также «в гости»
проститутки, живущие на частных квар-
тирах, и кокотки.
Хозяйки тайных притонов занимались
сводничеством и торговлей живым то-
варом.
Одно из таких заведений на Большой
Васильковской ул. описано в романе
О. Шалацкой «Киевские крокодилы».
Театр марионеток — кукольный
театр, в котором в кукольных комедиях
играли марионетки. (См. также Рата-
туйки ).
Театр теней — театр, где пьесы ра-
зыгрывались при помощи техники так
называемых китайских теней.
Телефон— Первые сведения о теле-
фоне просочились в киевскую прессу
вместе с торговой рекламой через два го-
да после его изобретения с США.
4 января 1878 г. газета «Киевлянин»
поместила на своих страницах такое объ-
явление: «Телефоны. Звуковой телеграф.
Это гениальнейшее современное изобре-
тение, посредством которого на расстоя-
нии многих верст можно беседовать и во-
обще передавать звуки. Употребление его
в высшей степени просто: два телефона
соединяются на произвольном расстоянии
посредством проведенной проволоки.
Первые телефонные аппараты системы
Белла. 1877 г.
448
Телефон
При магазине можно практически ис-
пытать [аппарат] и слышать звуки му-
зыки, пения и разговора. Цена за пару
телефонов, включительно 40 аршин дро-
та, 10 руб. серебром с пересылкой».
В 1881 г. в Киеве появился агент круп-
нейшей американской телефонной фирмы
Белла-Блека — он же местный домовла-
делец К. Н. Иванов. Американцы рас-
считывали построить у нас телефонную
станцию, наподобие той, которая дейст-
вовала с США в Нью-Хевене с 1878 г.,
а всех лиц, успевших приобрести аппара-
ты, сделать ее абонентами и таким обра-
зом вместо многих изолированных част-
ных линий создать правильную систему
общегородской телефонной связи.
Проект обсуждался в городской прес-
се, и при этом высказывалось твердое
убеждение, что в Киеве можно рассчи-
тывать на 100 абонентов, а компания
Белла-Блека готова была немедленно
приступить к делу при наличии 75-ти.
Телефоны использовали поначалу как
переговорные устройства в гостиницах.
Первую более-менее разветвленную те-
лефонную сеть проложил в городе энер-
гичный управляющий Юго-Западных
железных дорог (впоследствии премьер-
министр) С. Ю. Витте.
Согласно разработанному начальни-
ком железнодорожного телеграфа плану,
все линии этого ведомства соединялись
с квартирой и кабинетом его шефа, при
этом установка столбов на улицах вовсе
не планировалась, т. к. «по примеру
Одессы» предполагалось «навесить те-
лефонные провода по крышам домов».
Железнодорожную телефонную сеть на-
мечалось открыть в 1883 г. Подобные
разветвленные переговорные линии име-
лись и в других учреждениях.
Весьма сомнительно, чтобы кто-то по-
мышлял тогда об объединении всех ки-
евских абонентов в общую сеть: тянуть
телефонную проволоку на большом рас-
15 SO
Телефонный аппарат в интерьере
городского жилища.
Рис. М. Далъкевича. 1887 г.
стоянии без столбов едва ли возможно,
а официального разрешения из Петер-
бурга на строительство телефонной ли-
нии еще не было.
Министерство внутренних дел рас-
смотрело вопрос о киевской городской
телефонной станции (ГТС) лишь в
1884 г. В виде эксперимента оно реши-
ло отказать фирме Белла-Блека и со-
здать здесь государственную телефон-
ную сеть, обслуживаемую не частными
лицами, как это делалось на построен-
ных американцами ГТС Москвы, Риги
и Петербурга, а особыми чиновниками
почтово-телеграфного ведомства. Для
этой цели в начале 1885 г. выделили
64 кв. м на втором этаже казенной поч-
товой конторы на Крещатике и размес-
тили здесь два коммутатора на 50 но-
меров каждый.
Первые телефонные столбы появи-
лись 2 ноября 1885 г., но не в центре
города, как следовало бы ожидать, а на
449
Телефон
дальнем конце Кирилловской улицы, что
имело, впрочем, довольно простое и про-
заичное объяснение.
25 октября управление Киевского те-
леграфного округа обратилось в город-
скую думу с незамысловатым вопросом:
«На каком расстоянии от строений и
тротуаров возможно установить теле-
фонные столбы по разным улицам?» —
но никаких разъяснений не получило.
Ломать дорогие мостовые в центре на
свой риск и страх управление не реши-
лось и принялось за самый отдаленный
от центра участок.
Ко дню открытия общегородской ли-
нии — 1 апреля 1886 г. — в Киеве на-
считывалось 70 частных абонентов и 30
телефонизированных учреждений. В пер-
вые годы своего существования город-
ской телефон работал нормально и рас-
ширению сети абонентов препятствова-
ла лишь высокая плата — 150 руб. в
год (фирма Белла-Блека брала боль-
ше — 250 руб.). Долгое время к сети
не подключались многие торговые фир-
мы, больницы, магазины, гостиницы.
Нетелефонизированной осталась даже
городская дума. На Подоле насчитыва-
лось всего 10 абонентов.
В 1890 году плата снизилась до 100
рублей, и дела пошли быстрей. В 1892 г.
в Киеве насчитывалось уже 409 абонен-
тов. В 1893 г. появилась подстанция на
Подоле.
С введением в 1892 г. электрическо-
го освещения улиц и трамвая для теле-
фонистов наступили черные дни. Ока-
залось, что однопроволочные телефоны
плохо реагируют на электрические про-
вода. «В Киеве в последнее время,—
писала газ. «Киевлянин» в 1894 г.,—
испытывают крайние неудобства вслед-
ствие неисправности сети. При перего-
ворах по телефону разговорам мешают
непрерывный шум и шорох [...] С от-
крытием же электрического [трамвайно-
го] движения по Крещатику пользова-
ние телефонами не только затруднилось,
но в некоторых случаях сделалось совер-
шенно невозможным».
Борьба с телефонными помехами ока-
залась трудной, но не бесплодной. При-
митивные аппараты Белла-Блека были
заменены более совершенными (фирмы
«Эриксон») еще в 1889 г. В 1893—
1894 гг. в центре города часть воздуш-
ных проводов заменили подвесными ка-
белями, а по Андреевскому спуску про-
ложили первый подземный «антииндук-
ционный» кабель. В 1898—1901 гг.
произошла реконструкция ГТС и сети в
связи с переходом на двухпроводную си-
стему и началось наконец освобождение
города от телефонных проводов, опутав-
ших его улицы.
Под тротуарами укладывались бетон-
ные трубы, через которые протягивали
сами провода. В 1903 г. по Александ-
ровскому спуску на Подол проложили
бронированный кабель на сто двужиль-
ных проводов, способный противостоять
местным оползням.
В 1912 г. коммутаторы ГТС обслу-
живали уже 4200 абонентских номеров.
Телефон стал восприниматься как не-
отъемлемая принадлежность богатого до-
ма, символ благополучия и процветания,
хотя часто абонентам просто не о чем
было говорить по своим аппаратам.
Так, богатая вдова Мария Нечаевская
из рассказа И. Нечуя-Левицкого «Те-
леграмма Грицьку Бинде» поставила се-
бе за правило пользоваться всеми бла-
гами современной цивилизации, но, увы,
для нее это было скорее тяжелым дол-
гом, нежели удовольствием:
«Со своими городскими знакомыми
она обычно разговаривала по телефону,
а с загородными, далекими знакомыми
общалась в основном по телеграфу, не
жалея денег.
По телефону она часто задавала сво-
450
Титла вытвердить
им знакомым такие интересные вопро-
сы: «Скажите, пожалуйста, много ли
было вчера публики на балу в Купече-
ском клубе?»
Или такой вопрос: «Вы будете сего-
дня вечером дома? Мы хотим побывать
у вас в гостях и поиграть в карты. Как
здоровье у вашей немощной бабушки?
Выздоравливает? Возьмите билет на
оперу в ложу вместе с нами на завтра».
При ажиотажном спросе на телефон-
ные услуги возможности существующей
сети начали исчерпываться. Станция пе-
рестала принимать заказы на установку
аппаратов. Наступил первый в истории
Киева «телефонный голод». Тогда же во
дворе старой почтовой станции на Кре-
щатике заложили новое четырехэтажное
здание ГТС общей площадью 5200 кв. м
(против прежних 64).
Строительство окончилось в ноябре
1913 г., еще около года ушло на монтаж
оборудования и перекладку кабелей в
новые железобетонные каналы шведско-
го типа. Эта реконструкция киевской те-
лефонной сети была уже третьей от на-
чала ее истории. Но усилия связистов
были не напрасны: к началу мировой
войны и эпохи больших социальных по-
трясений город обзавелся самой новой и
совершеннейшей на то время телефон-
ной связью.
Киевская переговорная сеть быстро
разрасталась. В 1911 г. телефон дошел
до Пущи-Водицы. В 1913 г. обсужда-
лись планы междугородной связи с
Москвой, Одессой, Харьковом и Жи-
томиром. Их реализации воспрепятство-
вала мировая война.
ТирЛИЧ — наиболее ценная трава в
сборах знахарей. Вместе с тысячелист-
ником (деревием), золототысячником,
сушеницей (сухоцветом), аиром, зверо-
боем, пижмой, валерианой ее корень вхо-
дил в состав традиционных сборов, ис-
пользовавшихся для общеукрепляющих
и лечебных отваров.
Киевские ведьмы (знахарки) употреб-
ляли тирлич вместе с дурманом как га-
люциногенное средство в магических
притираниях перед «полетом» на ша-
баш.
Ботаники относят тирлич к семейст-
ву горечавковых. Из них горечавка жел-
тая считалась у индоевропейцев особо
целебным растением. В диком виде в
Европе была истреблена собирателями
еще в доисторические времена.
В Украине собирали корни синецвет-
ных горечавок, которые и называли тир-
личем. На киевских «лысых горах» схо-
дились, очевидно, собирательницы горе-
чавки, или генцианеллы горьковатой
(Gentiana amarella), на что указывает и
известный в свое время мистик Папюс:
«Тирлич-трава (Gentiana amarella), ина-
че наричник. Ее собирают под Иванов
день на Лысой горе, близ Днепра под
Киевом. Полагают, что эта трава обла-
дает возможностью превращения и до-
стается в удел одним ведьмам».
Титла вытвердить — выучить ус-
ловные обозначения сокращений слов в
церковнославянском языке. Заучивани-
ем списка обозначаемых этими знаками
слов оканчивалось домашнее обучение
детей мещан чтению по «Псалтири».
Начиналось же оно с того, как вызу-
бривший альфабет под руководством
бурсака ученик отправлялся вместе с ма-
терью в приходскую церковь, и священ-
ник совершал «молебное пение Господу
Богу об успешном изучении святой кни-
ги». В дом приглашался «спудей», ко-
торый брал на себя обязательство на-
учить ребенка чтению «Псалтири» за 4
рубля медью и шейный платок (расцен-
ки 1810 гг.).
В патриархальные времена спудей от-
носились к своим обязанностям далеко
15*
451
Толкучки
не формально. Они стремились не толь-
ко научить детей беглому чтению и мо-
литвам, но и привить им любовь к Свя-
тому писанию.
Киевский старожил 1870 годов, учив-
шийся у спудея еще до войны 1812 г.,
вспоминает о студентах-педагогах тех лет
с большой симпатией. Он рассказывает,
например, как один из них играл на его
именинах на лютне и исполнял псалмы и
«Благообразного Иосифа», и все гости и
дети подпевали ему. Кто-то в Киеве учил-
ся и у «пьяного дьячка», но это не было
общим правилом.
Толкучки— Самый знаменитый ки-
евский торг подержанными вещами, опи-
санный во многих очерках и мемуарах,
находился на Подоле, у фонтана Льва,
или, как говорили, «у Лева». Исчерпы-
вающее представление о нем дает не-
большой очерк, напечатанный в 1869 г.
в газ. «Друг народа»:
«И каких лиц, каких костюмов там
нет?! Тут толстая полупьяная баба хо-
дит в старой солдатской шинели и не-
скольких шапках на голове. Там малень-
кая худенькая, посиневшая девочка в от-
ставной гарнизонной куртке, в больших
сапожищах и черных солдатских рука-
вицах разносит какую-то грязную ве-
тошь, пища тоненьким голодным голо-
ском: «Купите! Дешево продам!».
Далее сморщенный, седой как лунь ста-
ричок в изорванном и порыжелом паль-
тишке носит Бог его знает какие вещи:
тут и поднятая на улице подкова, и мед-
ная пластинка, и коробочка из-под сургу-
ча, и сломанный подсвечник, и замочный
ключик, словом, все, что человечество как
негодную вещь вышвырнуло, все это под-
нято, вымыто, вычищено, уложено в ко-
робочку и тычется под нос всякому [...]
Там бедная женщина вынесла свою
последнюю подушку и, дрожа от холо-
да, стоит с полными от слез глазами [...]
Далее тянутся неумолкаемые ряды тол-
стых и худеньких торговок красным то-
варом [...]
За особенным столиком стоит рыжий
и осанистый с важным видом продавец
книг. Перед ним в красных, розовых, го-
лубых и темных обертках лежат строй-
ными рядами «Илья Муромец», «Ерус-
лан Лазаревич», «Бова Королевич»,
«Конек Горбунок» и проч. Несколько
покупателей столпилось у столика. Кто
просит «Бову», кто «Илью», а кто про-
сто хорошеньких сказочек. Продавец ис-
полняет желание каждого охотно, пода-
ет книгу, не забывая сделать при этом
свое замечание [...]
Иному скажет свысока: «Да поймешь
ли ты, брат, не с твоим же разумом...»
А другому прибавит тихо: «Книга, ей-
богу, отличная, я читал всю ночь напро-
лет. Редкая книга!» А на третьего про-
сто прикрикнет: «Ах ты, холуй, да тебе
ли читать такие книги, ты же, может, и
азов не знаешь!» [...]
Тут же, рядом с продавцом книг, при-
мостился на земле черный, небритый с лу-
кавой физиономией и плутовскими глаз-
ками старичишко с ящиком, полным раз-
личного вида и размера ключей, которые
можно подобрать к любому замку [...]
Вдали от этой движущейся толпы в
самых разнородных костюмах виднеет-
ся бдительная фигура десятского, важ-
но похаживающего и зорко поглядыва-
ющего на продавцов и покупателей».
В начале XX века ассортимент ба-
зарной литературы претерпел сущест-
венные изменения, но дальше книг о за-
хватывающих похождениях не пошел.
Безграмотных мастеровых сменили у
прилавков вполне образованные, но не
особенно переборчивые гимназисты.
«Наиболее ходким товаром,— вспо-
минал писатель Г. Григорьев, бывший
некогда завсегдатаем книжных рядов на
базаре у Железной церкви,— являлись
452
Тополь
еженедельно выходящие очередные вы-
пуски похождений «знаменитых сыщи-
ков». Нат Пинкертон, Ник Картер,
Шерлок Холмс — вот наиболее попу-
лярные властители дум читателей, свя-
занных с Еврейским базаром. Новые
книжечки появлялись обычно у газетчи-
ков в воскресенье, а уже в понедель-
ник—вторник продавались букинистами
на базаре. Тут же уцененные (вместо пя-
ти копеек за три), шли к новым потре-
бителям. Среди них видное место зани-
мали школьники, жертвующие кровные
копейки, полученные от родных на зав-
трак и тетради, на приобретение увле-
кательных описаний подвигов любимых
героев. Сыщицкая эпидемия развивалась
в угрожающих размерах [...]
Предметом вожделений жаждущих
читателей стали более дорогие и круп-
ные по размерам выпуски «Похождений
русского сыщика Ивана Путилина».
Помню, один из путилинских выпусков
попал ко мне, и я его долго сохранял,
как необычайную редкость. Книга, по
размеру схожая на тонкий иллюстриро-
ванный журнал, поражала своими потря-
сающими грамматическими ошибками.
Отпечатана она была в Киеве, в малень-
кой типографии, помещавшейся на Сто-
лыпинской улице, недалеко от Еврейско-
го базара. Об этом я узнал от знакомо-
го конторщика типографии. Оказалось,
что старший наборщик среди текущей
работы нашел время, чтобы набрать на-
писанный знакомым студентом очеред-
ной путилинский подвиг. Корректора не
было — наборщик спешил скорее отпе-
чатать произведение, чтобы сделать это
без ведома хозяина. Печатник, друг на-
борщика, вошел в компанию.
Говорили, что студент-автор от души
хохотал, читая такие переносы в книге,
как «захрап-пел», «нар-рвал». Герой был
в нескольких местах назван по-разному:
Путилин, Путилькин, Путильник [...]
Пробный тираж — сто штук — по-
пал прямо на базар, на раскладку. Ра-
зошелся за один день. Ловкие предпри-
ниматели сумели еще «двинуть» не-
сколько сот экземпляров».
Третья большая толкучка находилась
на Бессарабке. Она описана в мемуарах
Алтаева. Место торговли подержанны-
ми вещами в Киеве называли еще «тач-
ком», а уже в наше время — «толчком».
Тополь — древнейшее декоративное
дерево Европы, пришедшее из Персии
в Грецию и использовавшееся там (как
и в Древнем Риме) для украшения го-
родских площадей, особенно тех, на ко-
торых происходили народные собрания.
Отсюда и латинское название растения
populus — «народный».
Историки полагают, что эта традиция
через греческие колонии на юге Украи-
ны перешла в Киев и другие древнерус-
ские города, где вечевые площади тоже
декорировались пирамидальными топо-
лями, «раинами» (тополь белый, пира-
мидальный, называющийся еще самар-
кандским,— Populus bolleana).
Тополя дают мало тени, но несмотря
на это высоко ценились горожанами за
свои особые декоративные свойства. Они
придавали городским пейзажам некото-
рую торжественность и величавость. Не-
даром старый украинский поэт XVI ве-
ка Себастиан Кленович, писавший на ла-
тинском языке, считал Киев древней
Троей и легко мог представить себе со-
бытия Гомеровой «Илиады» на фоне ки-
евских пейзажей с их многочисленными
(позже разобранными) руинами церквей,
великокняжеских дворцов и зелеными
колоннами пирамидальных тополей.
Мистически настроенным богомоль-
цам киевские тополя напоминали тонкие
силуэты кипарисов на старых греческих
иконах, и поэтому во времена Лескова
в них начали находить нечто «византий-
453
Тополь
ское», якобы присущее Киеву как пре-
емнику культуры Константинополя.
Пирамидальные тополя оставались ха-
рактернейшей деталью киевской панора-
мы и в более поздние времена (в XVIII
и первой половине XIX века), восполняя
на ней дефицит «композиционных верти-
калей», т. е. высоких строений, отрыва-
ющих глаз от земли.
Это хорошо видно на старых рисун-
ках и гравюрах. Скользя по воспроиз-
водимому на них пейзажу, глаз движет-
ся легко и ритмично, то сбегая с гор в
долины, то вновь поднимаясь к небу по
пульсирующим вертикалям тополей.
«Увлечение киевлян пирамидальными
тополями в 30—40 годах минувшего
[XIX] столетия,— писал архитектор
Е. Д. Барановский,— было огромно.
Ими повсеместно обсаживали улицы го-
рода и заботливо ухаживали за ними, не
рубя их даже для строительных нужд».
Император Николай Павлович, часто
посещавший наш город по делам крепо-
стного строительства, также отличал и
любил киевские тополя. Но любил он их
по-своему. В его глазах тополь был сим-
волом православных традиций Киева,
знаком вечного присутствия «русского
духа» на высотах Днепра. Для него то-
поль был не просто прекрасным деревом,
но и идеологическим иероглифом, импер-
скою отметкою в киевском пейзаже.
Очевидно, поэтому он с таким раз-
дражением воспринимал известия о вы-
рубках тополевых аллей в связи с рекон-
струкцией Старого города и Печерска,
начавшейся при генерал-губернаторе Ле-
вашове. В этом он усматривал чуть ли
не заигрывание местной власти с нена-
вистной ему «польской партией» и по-
кушение на саму целостность империи.
Многие в Киеве были уверены, что
граф Левашов лишился генерал-губерна-
торской должности именно потому, что
опрометчиво вырубил знаменитую топо-
левую аллею, росшую еще с екатеринин-
ских времен у Царского сада, и не по-
щадил огромных зеленых колонн на са-
мых видных точках киевских панорам.
Тем самым он якобы разрушил обожа-
емый императором древний православ-
но-византийский облик города.
Заложенное при Левашове Бульвар-
ное шоссе (теперешний бульвар Т. Шев-
ченко) первоначально было засажено ка-
штанами, начавшими тогда входить в
большую моду. По преданию, услышав
по дороге в Киев о новом «промахе» ме-
стных властей, император пришел в
ярость и велел уничтожить каштановую
посадку, как крамолу, а по всей линии
шоссе устроить тополевый бульвар, что
и было сделано якобы за одну ночь.
Это, конечно, миф, байка, но какие-
то споры, конфликты в связи с озелене-
нием внутригородской части Брест-Ли-
товского шоссе, безусловно, были. И не
только при Николае I, но и в последу-
ющие времена.
В XIX веке для посадки использова-
лась новая декоративная форма — так на-
зываемые итальянские (они же — укра-
инские) тополя (Populus pyramidalis), вве-
денные в культуру, по одной версии, в
1795 г. в парке «Софиевка» в Умани, а
по другой,— привезенные из Италии сы-
ном гетмана Разумовского графом Алек-
сеем Кирилловичем и акклиматизирован-
ные в его великолепном ботаническом са-
ду под Москвой в 1770—1780 гг.
Деревья приживались на бульваре по-
чему-то плохо, в аллее часто образовы-
вались бреши, в которые подсаживали
каштаны. И делалось это так часто, что
временами становилось непонятно, чем,
собственно, засажен бульвар — кашта-
нами или тополями. Так, например, в
вышедшей в 1859 г. книжке «Прогул-
ки с детьми по Киеву» Л. Ярцова на-
зывает его «каштановой аллеей», что уж
никак не согласуется с нашим обычным
454
Тополь
представлением о бульваре «бибиков-
ских времен».
Свой завершенный классический об-
лик он приобрел, по всей вероятности, в
более поздние времена. Киевляне горди-
лись им как достопримечательностью.
«Аллея из пирамидального тополя,—
писал историк киевских садов и парков
А. Осипов,— на таком громадном про-
странстве — единственная в России, и
ни один из городов не имеет такого на-
саждения. Аллея в Кисловодске хотя и
могущественна, но по протяжению да-
леко небольшая. Итальянский [пирами-
дальный] тополь отличает Киев от всех
других южных городов, где господству-
ющая порода — белая акация.
Стройные, как кипарисы, тополя
представляют две стены, которые тянут-
ся на громадное пространство, образуя
замечательную перспективу, особенно
если встать в высшей точке бульвара».
(У бывшей Второй гимназии, где ныне
Городская АТС).
С 1869 г. бульвар стал называться
Бибиковским в честь генерал-губернато-
ра, придавшего ему современный вид в
1842 г. Его всегда содержали в образ-
цовом порядке, поскольку считалось, что
знакомство с городом для всякого при-
езжающего сюда по железной дороге на-
чинается здесь и что общее впечатление
от Киева во многом зависит от облика
«первой его приемной» — Бибиковско-
го бульвара.
Глядя на него, приезжие приходили в
себя после дорожной суеты и настраи-
вались на восторженный лад. Все, с чем
они сталкивались в городе потом, после
красот Бибиковского бульвара воспри-
нималось более терпимо. Киеву многое
прощалось за миг восторга при въезде в
него с вокзала.
В мемуарах сохранилось несколько
характерных записей по этому поводу.
И одну из них здесь, очевидно, стоит
процитировать, чтобы убедиться, до ка-
кого экстаза и поэтических преувеличе-
ний мог довести иных впечатлительных
путешественниц величественный вид
бульвара:
«Киев эффектен до чрезвычайнос-
ти,— писала в 1888 г. в ж. «Колосья»
А. Байкина.— Аллеей громадных пи-
рамидальных тополей [...] едете вы в го-
род с вокзала и с восторгом смотрите
кругом себя. Изобилие грандиозных то-
полей (бульвар тянется через весь город
на 5—6 верст), изобилие садов кругом,
всюду виднеющиеся горы, по которым
взбираются улицы, переносят нас на юг,
в парки Кавказа и Крыма.
Самые здания скорее напоминают
летние дворцы и дачи, чем обыкновен-
ные городские дома. Благодаря массе
зелени,даже заурядная архитектура про-
изводит эффектное впечатление, а на
Бибиковском бульваре немало домов
больших и красивых; различные колон-
ны, выступы, разные балконы картинно
вырисовываются между зеленью».
Изнутри бульвар был обсажен вели-
колепной зеленой изгородью из бирю-
чины.
В сознании человека XIX века пира-
мидальный тополь стойко ассоциировал-
ся с Киевом, служил его эмблемой. В
воспоминаниях Н. Анциферова, писав-
шихся уже во второй половине XX ст.,
он назван по старой памяти «деревом го-
рода Киева». (Хотя в то время в этой
роли выступал уже каштан).
В XX веке, уже при советской вла-
сти, тополя на старом киевском бульва-
ре вновь подверглись искоренению, и
как всегда у них нашлись защитники.
«Не понимая исторического и эстети-
ческого значения бульвара Т. Шевчен-
ко,— писал в 1940 г. Е. Д. Баранов-
ский,— специалисты из треста зелено-
го строительства с 1935 г. начали заме-
нять усохшие тополя другими породами.
455
Трактир
Это очень неудачное мероприятие. Не-
удачными мероприятиями следует счи-
тать и засадку бульвара американскими
кленами от Галицкого базара до ул. Ге-
роев Стратосферы (т. е. от площади Пе-
ремоги до Воздухофлотского шоссе.—
А. М.), произведенную в 1927 —
1930 гг. Ничем не мотивировано также
уничтожение ограды из легких железных
прутьев, поскольку это затрудняет охра-
ну и сохранение посевов газонных трав
и цветов на обочинах аллей, которые
вытаптываются ».
После войны деревья на бульваре
обновили, но саженцы росли плохо,
быстро суховершинили, высыхали на
корню. В 1970 годах бульвар пришлось
обновлять наново. Старую посадку би-
рючины зачем-то вырубили, отчего
бульвар производит теперь пустынное
впечатление.
Увы, похоже, что и на этот раз ста-
рания озеленителей пропали даром. В са-
мой земле этого места есть нечто такое,
что не позволяет каштанам развиваться
нормально, как развиваются они, напри-
мер, на Зверинце.
Говорят, что на бульваре «плохая
энергетика», будто он проложен по ли-
нии какого-то «тектонического разло-
ма», что дурно влияет на деревья. От-
куда берутся такие толки и слухи, по-
нять трудно. Возможно, перед нами
народный сказ в новом экстрасенсор-
ном вкусе.
Так или иначе, Киев уже полтора
столетия лелеет свою дорогую, хрупкую
и прекрасную игрушку — бульвар. Бу-
дем надеяться, что он не расстанется с
нею и в будущем, чего бы ему это ни
стоило.
Трактир — В XIX веке к «трактир-
ному промыслу» причислялось множест-
во разнообразных заведений. К тракти-
рам «с отдачей в наем покоев» относи-
лись гостиницы, постоялые дворы, заез-
жие дома, корчмы, мебелированные ком-
наты и подворья, отдаваемые со столом.
К числу трактиров «без отдачи в наем
покоев» причисляли рестораны, харчев-
ни, собственно трактиры, столовые, кух-
мистерские, ренские погреба с подачею
закусок, кондитерские, кофейни, заку-
сочные, буфеты в театрах, на вокзалах,
пароходах и даже овощные и фруктовые
лавки, где можно было что-нибудь по-
есть. Из всего этого многообразия вы-
делим лишь некоторые характерные для
Киева заведения.
1. Дома на постоялых дворах, где от-
дыхали, пили чай, обедали, пили водку
извозчики и иные горожане. Постоялые
дворы, принимавшие (с жильем, пита-
нием и уходом за лошадьми) целые обо-
зы, содержали обычно небогатые меща-
не, которые снимали с этой целью об-
ширные усадьбы. Большую часть вре-
мени постоялые дворы стояли полупус-
тые и наполнялись жильцами лишь во
время контрактов (см. подробнее По-
стоялый двор).
2. Харчевни, где пьют и едят за пла-
ту. Днем они работали как рестораны
или столовые, а с вечера здесь начина-
лась иная, непринужденная и даже раз-
гульная жизнь. В общих залах играли в
шашки и на бильярде, баловались «по
маленькой» в карты, беседовали за са-
Трактир. Претензия посетителя к
поданному блюду. («Стрекоза», 1892г.).
456
моваром. В веселых компаниях пили ви-
но, пунш, шампанское, водку, смакова-
ли белужину. В отдельных покоях оста-
навливались хорошенькие «барышни» со
своими «мамашами», охотно принимав-
шие «гостей».
Знаменитые трактирные обеды воспел
в стихах ныне забытый поэт Николай
Арбузов, служивший в Киеве в 1850 гг.,
которого киевляне еще долго считали
«своим» поэтом. Судя по его стихам о
майоре Иване Ивановиче Петухове,
кормили здесь действительно неплохо:
Обед из всех он благ земных
Считал первейшим в мире,
И, кроме редких дней иных,
Обедывал в трактире.
Зато сберег свой аппетит
Майор наш до могилы.
Сперва он водкой возбудит
Желудочные силы,
Закусит семгой, подстрекнет
Услужливость в лакеях;
Когда ж горячих щей хлебнет —
Майор наш в эмпиреях.
Там поросенок под хренком
И жирною сметаной.
Икорка свежая с лучком
Да с кашей бок бараний;
Бутылка красного вина
Да хересу маленько;
Хотя от этого спина
Майорская частенько
Болела очень...
Киевские кутилы 1830—1840 гг. лю-
били погулять в трактирах Круга, Бур-
харта и Каткова на Подоле. На грани
XIX и XX веков теплые компании со-
бирались за кружкой пива в таких по-
пулярных подольских заведениях, как
«Айван», «Венеция», «Встреча друзей»
и «Капенарнаум».
457 л
Трактир
Студенты пили дешевое вино в заве-
дении у стен Братского монастыря. Чи-
новники ездили на ночь к цыганам в
трактир в «Васильках», т. е. на одном из
постоялых дворов на теперешней Деми-
евке перед Васильковским шлагбаумом.
И уж, конечно, все хорошо знали
трактир Резанова за Днепром у Слобод-
ки (посредине теперешнего Гидропарка),
где до появления железной дороги горо-
жане провожали и встречали своих гос-
тей. К Резанову заглядывали дружеские
компании, отправлявшиеся на загородные
про1улки, здесь же кутили студенты.
Довольно часто упоминается в мему-
арах старинный постоялый двор в Бро-
варах, некогда принадлежавший Лавре,
а после секуляризации церковных иму-
ществ превращенный в трактир. Очевид-
но, его и имел в виду граф М. Д. Бу-
турлин, живописуя загородные увеселе-
ния молодежи из киевского высшего об-
щества: «Жили мы в Киеве [в 1836 г.]
[...] в постоянном вихре общественных
удовольствий и выездов. В продолжении
весны и лета, когда удушливо было со-
бираться в городских бальных залах, ус-
траивались загородные пикники по под-
писке в живописных местностях — в
Вышгороде, близ Выдубицкого монас-
тыря и в Китаевской пустыни.
Танцемания дошла до того, что, пе-
репробовав почти все способные к тому
местности, мы избрали наконец здание
в Броварах за Днепром, где помещался
грязный трактирчик, одною степенью
выше кабака [...], где половицы гнулись
под нашими плясками.
Запевалою и распорядителем этих сбо-
рищ был иногда Ламберт Осипович По-
нятовский, тогда киевский уездный, как
я уже говорил, предводитель. В него втю-
рилась нежно сердечная компаньонка мо-
ей жены Л[ариса] Р[остиславовна Голу-
бицкая.]. В этих загородных прогулках
собирала букеты полевых цветов; заме-
тив, что Ламберт Осипович как вежли-
вый кавалер помогал ей в этой работе,
она сушила и прятала полученные из рук
его цветы и злаки и по отъезде ее из Ки-
ева с тещею моей обратно в Тарусу, най-
дена была под ее тюфяком, к удивлению
всех не посвященных в ее сердечные тай-
ны, целая охапка иссохшего сена».
Впоследствии местом пикников киев-
лян стал парк «Венеция» на левом бе-
регу Днепра.
3. Старинная гостиница, где останав-
ливались приезжие. В ней имелись но-
мера, которые отдавались в наем, и об-
щая столовая зала. Плата за питание
входила в общий счет. За дополнитель-
ную плату жильцам предоставлялся эки-
паж для выездов.
Лучший трактир такого типа, нахо-
дившийся на Печерске, на тогдашней
главной улице города — Московской,
назывался на европейский манер «Зеле-
ной гостиницей». В 1845 г. здесь оста-
навливалась русская писательница
Олимпиада Шишкина. Она платила по
2 руб. сер. в сутки «за две большие не-
нарядные комнаты». «Стол, кофе,
чай,— писала она,— во всех вообще
гостиницах по одной цене, назначенной
правительством, только не везде одина-
ково хорошо».
Другой фешенебельный трактир гос-
тиничного типа находился на Подоле. В
нем в 1780 г. останавливался австрий-
ский император Иосиф II, проезжавший
инкогнито (под именем графа Фалькен-
штейна) в Мошлев через Киев на встре-
чу с Екатериной II, а в начале XIX ве-
ка — министр народного просвещения
П. Завадовский, прибывший в Киев для
переговоров с митрополитом Серапионом
о создании университета в стенах Киев-
ской академии. Деловые люди останав-
ливались у Ильинской церкви в «Ком-
мерческих номерах».
Трактиры гостиничного типа сущест-
458
Т рамвай
вовали в Киеве наряду с гостиницами до
1890 ГГ.
4. Во второй половине XIX в. трак-
тирами называли также гостиницы низ-
шего разряда и питейные дома (кабаки),
обслуживающие малообеспеченные слои
населения. О характере этих заведений
свидетельствует, например, такая заметка
в газ. «Киевлянин» от 18 сентября 1893 г.:
«На углу Крещатицкой площади и
Мало-Житомирской улицы помещается
трактир «Париж» с номерами того же
названия, издавна пользующийся широ-
кой популярностью у киевской прислуги.
Ежедневно по вечерам под звуки
«машины» прислуга здесь пьянствует и
безобразничает; здесь идут самые не-
принужденные разговоры о господах,
здесь нередко составляются планы на-
падений на барское имущество. Но в
этом трактире проводит время не одна
прислуга, здесь вместе с нею собирает-
ся всякий сброд, и притом в большом
числе. Об этом свидетельствует тот
факт, что в ночь на 17 сентября поли-
цией старокиевского участка в «Пари-
же» задержано 46 подозрительных
мужчин и женщин, не имеющих опре-
деленных квартир и занятий. Кроме то-
го, большинство задержанных не имеет
даже видов на жительство».
Городские думы имели право вводить
свои правила для трактирных заведений.
Поэтому трактирная жизнь в разных го-
родах могла отличаться. Для Киева ха-
рактерно постепенное сокращение заве-
дений «с отдачей в наем покоев» и низ-
ведение трактиров до роли точек «обще-
пита». Эпохи «трактирных безумств»,
характерной для московской и петер-
бургской старины, у нас вообще не бы-
ло. Киевские трактиры не поражали во-
ображения ни особым развратом, ни мо-
товством, а в 1893 году дума приняла
постановление, запрещавшее содержать
при трактирах жилые помещения, гости-
ничные номера и комнаты, запирающи-
еся изнутри.
Трактиры не могли иметь даже об-
щего входа с мебелированными комна-
тами. Так они окончательно размежева-
лись с гостиницами и вписались в круг
ресторанов, столовых, питейных и иных
торговых заведений.
Трамвай — гордость старого Киева,
символ его экономического процветания
и культурного развития. На многих до-
революционных видовых открытках луч-
шие здания запечатлевались вместе с ва-
гонами трамваев.
Сам предмет гордости киевлян по-
явился в городе после того, как были оп-
робованы все бытовавшие тогда в Ев-
ропе виды общественного транспорта
(омнибус, конка, локомобиль), и ни
один из них не выдержал испытания ки-
евским рельефом.
Конкурс на строительство городской
железной дороги состоялся в 1886 г.
Победителем оказался известный воен-
ный инженер, генерал А. Е. Струве, на-
чавший свою карьеру в Киеве со звания
капитана, построивший здесь железно-
дорожный мост через Днепр, водопро-
вод, систему газового освещения.
По заключенному с думой договору он
мог построить 24 версты железных пу-
тей, эксплуатировать их 45 лет, отдавая
городу часть своих доходов, и 1 ноября
1934 года безвозмездно передать пред-
приятие городу. При этом дума остави-
ла за собой право по окончании первых
25 лет концессии в течении 2 лет (с 1
ноября 1914 по 1 ноября 1916 г.) произ-
вести досрочный выкуп предприятия.
На городской железной дороге пла-
нировалась конная и паровая тяга (кон-
ки и локомобили), но уже на первых
подступах к реализации проекта в
1890 г. генерал А. Е. Струве отказал-
ся от включения в общую схему желез-
459 -Д
Трамвай
ного пути Александровского (теперь
Владимирского) спуска и в своем заяв-
лении по этому поводу высказал твер-
дое убеждение, что такой подъем может
осилить только двигатель нового типа —
электромотор.
Нужные для электрических трамваев
двигатели изготовлялись в Берлине, а
добротные пассажирские салоны — на
принадлежавшем генералу Коломенском
вагоностроительном заводе, где делались
для Киева конки. Старые вагоны были
устроены по американскому образцу и
выглядели несколько иначе, чем тепе-
решние. Иногда их показывают в кино,
но не совсем точно. «Вагоны эти,— пи-
сала газ. «Киевлянин» в 1892 г.,— не-
сколько иной конструкции, чем для кон-
ки. Они на стальных винтообразных рес-
сорах [...], внутренность их представля-
ет сплошное сидение по бокам, как в па-
роходных каютах, и сделаны приспособ-
ления для проводов [подвесные ручки].
Вагоны закрытые [на конке они откры-
тые, с занавесами от дождя]».
Идея Струве пустить по городской
железной дороге трамвай и испытать его
на самом трудном Александровском спу-
ске вызвала в городе немало споров.
Многие были убеждены, что трамвай не
сдвинется с места даже на ровном мес-
те. Как пишет С. Ярон, гласный [думы]
Добрынин, инженер по образованию,
«доказывал, что электрический трам-
вай — химера, что применение элект-
ричества для движения вагонов может
иметь место только на столиках как иг-
рушка».
Больше всех возмущались проектом
Струве те, кто поставлял лошадей для
его конки. Свои возражения были и у
чиновников почтового ведомства. Им
удалось заставить думу взять у Струве
нотариальную подписку, что работа
трамвая немедленно прекратится, если
она будет плохо влиять на телеграфные
и телефонные провода. (Что, впрочем,
в последствии и случилось, но трамвай,
слава Богу, не остановили).
Несмотря на сильное противодействие,
дума приняла предложение генерала.
Пробный рейс от ныне уже несуществу-
ющей подольской церкви Рождества
Христова до Александровского сквера
перед городским музеем состоялся 7 мая
1892 г. при огромном стечении горожан,
многие из которых пришли посмотреть,
как трамвай свалится под откос.
«При проходе по улице вагона,— пи-
сал очевидец,— тротуары были усеяны
публикой, интересовавшейся электриче-
ским трамваем; движение вагона сопро-
вождалось шумом, происходившим, как
надо полагать, от трения блока, укреп-
ленного на рычаге вверху вагона, о про-
волоку, подвешенную на столбах. Из-
под колес сыпались электрические ис-
кры. Проба электрического трамвая про-
изводилась в присутствии А. Е. Стру-
ве. В субботу предполагается произвес-
ти официальную пробу, и в вагон будет
приглашена публика».
Первый в Восточной Европе элект-
рический трамвай (самая первая элект-
рическая железная дорога была постро-
ена Вернером Сименсом на Берлинской
промышленной выставке 1879 г.) про-
ходил в один конец полтора километра.
Путь был одноколейный (с разъездом
на самом Александровском спуске). По
нему ходило два моторных вагона.
Киевляне восприняли успех Струве с
восторгом. От желающих «покататься»
в первые дни не было отбоя. Далее на-
чались обычные «трамвайные будни», и
уже в августе 1892 г. в думе слушался
доклад «о нарушениях управления Об-
щества городской железной дороги кон-
тракта его с городом», где приводились
многочисленные жалобы горожан на то,
что «вагоны с электрическим двигателем
отходят в тот момент, когда отходят ва-
460
Т рамвай
гоны другой тяги, и пассажиры, не имея
физической возможности пересесть из
вагона в вагон, принуждены ждать на
улице прибытия другого поезда; в над-
лежащем месте правление дороги не ус-
траивает павильона для публики, а при-
способило лишь столб с надписью: «Ос-
тановка вагонов»; скорость движения ва-
гонов превышает определенную контрак-
том, вследствие чего произошли несча-
стные случаи».
Но все это были мелочи по сравне-
нию с тем, что происходило в трамваях
позже, когда они стали ходить не толь-
ко по Александровскому спуску и Кре-
щатику.
«Вагоны городской железной дороги
по праздничным дням,— писал один из
репортеров в 1893 г.,— переполнены пуб-
ликой. Такое переполнение вагонов име-
ло место 16 и 17 мая на всех участках го-
родской железной дороги, но наибольшая
теснота происходила на Подоле.
Несмотря на то, что значительный
наплыв пассажиров можно было пред-
видеть ввиду происходившей на Куре-
невке ярмарки, Общество городской же-
лезной дороги не сочло возможным от-
правлять по два вагона одновременно.
Вследствие этого в вагонах, где мес-
та рассчитаны на 24 человека, одновре-
менно находилось до 100 человек [...]
Пассажиры в буквальном смысле слова
сидели на коленях друг у друга, причем
происходили крайне комические сцены и
перебранки».
В феврале 1907 г. дума решилась на-
конец покончить с толкучкой в трамва-
ях, но, увы, не за счет увеличения чис-
ла вагонов на путях, а чисто запретитель-
ными мерами. Ничего, кроме новой су-
мятицы и неразберихи, из этого не вы-
шло.
«В феврале месяце, в зимнее суровое
время,— писал думский гласный Ф. Яс-
ногу рский,— вдруг объявился приказ не
впускать в трамвайные вагоны более 20
человек пассажиров, сообразно устроен-
ным сидениям. Послали бумагу, чтобы
полицейские чины вмешались в это де-
ло и составляли протоколы как на пас-
сажиров, так и на кондукторов трамвая
при нарушении правил о числе мест в
вагонах, несмотря на то, что прежний по-
рядок узаконился, так сказать, привыч-
кой и давностью времени.
Какие же возникли из этого послед-
ствия? Полиция и трамвайная прислуга
удаляли насильно пассажиров, останав-
ливая движение. С мелочью те вовсе не
церемонились, причиняя увечья [...]
Учащаяся молодежь, маленькие де-
тишки, плохо одетые, торопящиеся в
классы и ожидающие во время стужи в
известных местах вагоны, да масса
взрослой публики теряют золотое вре-
мя. Мимо них несутся вагоны при обыч-
ном выкрикивании кондукторов: «Нет
местов!» И плетутся несчастные малы-
ши пешком в свои училища, захватывая
при этом простуду, опаздывая и теряя
уроки. А взрослая публика, глядя на
пассажиров, занявших места по даровым
билетам (т. е. на служащих Городского
управления. — А. М.), и скорбя о де-
тях, ограничивается только тем, что ог-
лашает воздух ругательством на чем свет
стоит по адресу варваров, устроивших
населению такую пакость».
Этот же автор воспроизводит живую
сценку, с которой, думается, интересно
будет познакомиться и теперешним пас-
сажирам, возмущающимся современны-
ми нравами:
«8 ноября 1909 г. поехал я по трам-
ваю в здание Городской думы [...] Ос-
танавливается на одной из станций ва-
гон, по Львовской улице. Входит офи-
цер, а вслед за ним пожилая дама.
Кондуктор № 221, выталкивая на
площадку трех особ, в том числе и про-
стую женщину с грудным ребенком, ко-
461
Трамвай
торого она едва могла держать в руках,
машет рукой со словами: «Нет местов!»
Дама, сдвинув плечами, сошла с площад-
ки, а офицер стоит и говорит: «А я стою,
и мне есть место». А кондуктор ему на-
отрез: «А я не поеду дальше!» и не дви-
гает вагон.
Взглянул я на вошедшего пассажира
и, судя по волнению, выразившемуся на
его лице, думаю себе: «Как жаль, что
военный мундир и офицерское положе-
ние не дают ему возможности произве-
сти сканадал».
В то же время я взглянул на публи-
ку, сидевшую в этом вагоне. Никто не
возмутился поведением кондуктора [...]
Фу! Как это гадко! Мы так унижены,
что не в состоянии сами себе помочь и
защититься от произвола».
Нормальной работе трамвая препят-
ствовало и то, что на многих улицах ком-
пания Струве проложила поначалу од-
ноколейные пути с разъездами.
Особенно неуместно это выглядело
на подъезде к вокзалу. Долгие останов-
ки в ожидании встречного вагона у па-
мятника графу Бобринскому (на его ме-
сте стоит теперь памятник Щорсу) вы-
зывали многочисленные жалобы. «От
вокзала до Крещатика,— писал совре-
менник,— приходилось ехать полчаса, а
за это время туда можно было дойти
пешком».
Подолгу простаивали вагоны и перед
Цепным мостом на маршруте, проло-
женном в 1911 г. Управление Киевско-
го округа Министерства путей сообще-
ния не позволяло проезд по старому мос-
ту спаренных вагонов. Добавочный ва-
гон (от конки, без мотора) останавли-
вался и поджидал, когда сам трамвай
проедет на левый берег, после чего трое
рабочих вручную перегоняли прицеп че-
рез реку.
Впрочем, здесь действовала уже не
общегородская, а одна из автономных
пригородных трамвайных линий, постро-
енная для связи города с заднепровски-
ми слободками, с дачами в Дарнице и с
Броварами.
Свой собственный трамвай имел в
пригородной деревне Демиевке извест-
ный киевский предприниматель Марго-
лин. Здесь (с 1909 г.) эксплуатирова-
лись две линии протяженностью в 4,5
версты и 6 моторных вагонов. Седьмой
демиевский трамвай представлял собой
роскошный вагон-салон и предназначал-
ся для личных поездок владельца.
Киевляне часто пользовались марго-
линскими трамваями, особенно перед
праздниками, поскольку Демиевка в со-
став города не входила, ее торговые за-
ведения дополнительными налогами не
облагались, и все здесь стоило дешевле,
особенно продукты, выпивка, пирожные
и всякие сласти.
Еще одна особая пригородная линия
была проложена в 1896 г. предприни-
мателем Р. Хойнацким от Триумфаль-
ных ворот до дачного поселка Святоши-
но. Этот трамвай был однопутным с уз-
коколейной линией длиной в 9 верст.
У думы также была своя пригород-
ная линия, проложенная в 1900 г. через
весь Городской лес (Пущу-Водицу).
Сначала сюда были «сосланы» не оправ-
давшие надежд горожан локомобили. В
1904 г. линию электрифицировали, и па-
ровая тяга навсегда исчезла из жизни ки-
евского трамвая.
Киевляне гордились своим трамваем.
Ему отводилась видная роль во многих
торжествах. В украшенных цветами и
коврами «электрических вагонах», как в
дворцовых каретах, прибывали на город-
ские церемонии сановные лица. Никого
не удивляло даже то, что на открытие
Всероссийской сельскохозяйственной и
промышленной выставки 1897 года ки-
евский митрополит явился на трамвае.
Линии трамвайных путей в начале
462
Троицкие деревца
XX века были значительно длинней со-
временных. С 1913 г. трамвай ходил в
Бровары. В том же году инженер
В. Тимченко предложил думе пустить
электрические вагоны до Житомира.
Осуществлению этого вполне реального
плана помешала начавшаяся мировая
война.
Траутфеттерова горка — большая
насыпная гора старого Ботанического са-
да при университете, названная так в
честь видного ботаника, одного из со-
здателей сада и ректора Р. Э. Траут-
феттера. Она располагается над старой
каштановой аллеей, идущей параллель-
но аллее тополей на бульваре.
Трехкопеечный писака — пре-
зрительная кличка преуспевающего жур-
налиста или репортера. В конце XIX ве-
ка в больших киевских газетах обычно
платили 1,5 коп. за строку, а авторам ма-
териалов, имевших неизменный успех у
публики,— 3 коп.
Тризна — поминальные церемонии,
устраиваемые в определенные дни на
могилах родственников.
Особенно многолюдно и шумно бы-
ло на старом общегородском Щекавиц-
ком кладбище в Фомин день (первое
воскресенье после Пасхи). На могилах
расстилали скатерти и ставили, как на
столах, блюда с едой и бутылки с вод-
кой. Родственники произносили поми-
нальные речи, пили, пели сначала кан-
ты, а потом обычные песни.
Поминание нередко переходило в
пьянку. На протяжении всего XIX ве-
ка полиция упорно, но совершенно без-
результатно боролась с ритуальным
пьянством на киевских кладбищах.
Триумфальные ворота — дере-
вянное сооружение, воздвигнутое на ме-
сте теперешнего Воздухофлотского мос-
та в память состоявшейся там 6 октяб-
ря 1857 г. торжественной встречи ново-
го царя Александра Павловича и цари-
цы Марии Александровны.
Ворота сооружались по инициативе
киевского купечества и с согласия гене-
рал-губернатора князя И. И. Васильчи-
кова. На поддержание постройки в над-
лежащем виде купцы первой гильдии
делали взносы по 12 р., второй — по
8 р., и третьей — по 3 или 5 р. Но уже
через 4 года верноподданнические чув-
ства в купеческой среде успели остыть,
и генерал-губернатору пришлось напом-
нить киевским гражданам о необходимо-
сти срочного ремонта воздвигнутого ими
«монумента».
Со временем обветшалые ворота
снесли. В начале XX века о существо-
вании Триумфальных ворот напомина-
ли лишь находившиеся близ этого мес-
та мебелированные комнаты с таким же
названием.
В 1950 годах под Воздухофлотским
мостом была остановка троллейбуса, на-
зывавшаяся по старой памяти «Триум-
фальные ворота», пока это не привлекло
внимание «идеологических органов», по-
спешивших ликвидировать этот «источник
монархических настроений» в городе.
Троицкие деревца — две срублен-
ные березки, ставившиеся у дверей до-
ма на Троицу. Опустошительные поруб-
ки березовых лесов реально угрожали
пригородной фауне и флоре. Против это-
го обычая активно выступала киевская
пресса. Запрещала вырубку молодых де-
ревьев и церковь. Но все эти меры не
помогали, и киевляне весь XIX век ще-
дро украшали свои дома срубленными
березками.
Эта ситуация с троицкими березками
в XIX веке напоминает то, что делает-
ся сегодня с новогодними елками.
463
Украинский клуб
Украинский клуб — культурно-
просветительская организация, создан-
ная деятелями Киевской громады при со-
действии подпольного Товарищества ук-
раинских прогрессистов (Товариство ук-
рашських поступовщв,— сокращенно
ТУП) в апреле 1908 г.
На учредительном собрании предсе-
дательствовал член Громады, писатель,
юрист и меценат В. Леонтович. Секре-
тарем клуба с первого дня его сущест-
вования и до конца был представитель
партии, известный критик и историк ук-
раинской литературы С. Ефремов. В
правление клуба вошли: писательница
О. Косач (мать Леси Украинки), акт-
риса М. Старицкая (дочь известного ро-
маниста), книгоиздатель В. Бублик,
бывший политкаторжанин-народник
Л. Жебунев, военный хирург М. Галин,
нейрогистолог и переводчик О. Черня-
хивский и др. Позже клубными старши-
нами (членами правления) избирались
также археолог Н. Биляшивский и поэт
А. Олесь.
Бессменным председателем клуба, ос-
нователем и инициатором почти всех его
начинаний был композитор Николай Ви-
тальевич Лысенко. Специально для Ук-
раинского клуба он написал и исполнил
фортепианное сочинение «На входини»
(«На открытие»).
Клуб работал ежедневно (ул. Влади-
мирская, 42) с 12 дня до двух ночи. К
услугам посетителей представлялись чи-
тальня, бильярд, буфет, карточные сто-
лики для игры в вист и бостон. Куль-
турная работа происходила по воскрес-
ным дням. Члены клуба учились укра-
инским танцам (оркану, коломийке и ро-
ману) у композитора В. Верховинца.
Молодежь посещала гимнастический
кружок.
Журфиксы с концертами назначались
на субботы и выходные дни. Как прави-
ло, их организовывал сам Н. В. Лысен-
ко. Артисты выступали бесплатно, и, как
вспоминал сын композитора Остап Лы-
сенко, его отец проявлял немало энергии
и изобретательности, чтобы вывести на
набольшую сцену клуба лучших испол-
нителей города и «обеспечить на каждую
неделю интересный концерт». Компози-
тор пользовался огромным авторитетом
в артистических кругах Киева, ему ни-
кто не мог отказать, и поэтому музыкаль-
ные вечера на Владимирской улице поль-
зовались среди киевлян большим и впол-
не заслуженным успехом.
Немалую аудиторию собирали по пят-
ницам литературные вечера, и едва ли в
городе нашелся бы тогда такой поэт,
драматург или писатель, который не по-
сетил бы их хоть раз. Посетители слу-
шали лекции, стихи, рассказы. Сын из-
вестного профессора, искусствовед
Д. В. Антонович, читал здесь реферат
«Скульптура Менье», писательница
О. Косач попыталась даже провести
дискуссию «Про украинский национа-
лизм», большой интерес в украинских
кругах вызвал диспут про декадентство
в литературе.
Руководство клуба не ставило перед
собой каких-то четких политических це-
лей (для этого существовали политиче-
ские партии и иные легальные и неле-
гальные организации). Оно стремилось

Украинский клуб
приобщить киевлян к украинской куль-
туре, поддержать и развить древние на-
циональные традиции города, создать
среду, где «говорят и мыслят по-укра-
ински». Фактически клуб проводил про-
грамму глубинной и органичной украи-
низации Киева, и делал это очень уме-
ло, поскольку привлекал к своей работе
не только художественную элиту, но и
многочисленную молодежь, широкие
круги городской интеллигенции.
«Дела в клубе,— писал в 1909 г.
Е. Чикаленко,— идут довольно хорошо.
Народу, особенно в субботу на танцах,
бывает такое множество, что на этот год
вынуждены расширить помещение. По
средам на рефератах бывает меньше пуб-
лики, но зато это интеллигентная пуб-
лика, в воскресные дни на концертах то-
же полно всякого народу.
Вообще хорошо, что у нас есть свой
дом. Для общих собраний «Просвиты»,
для заседаний «Научного товарищества»
и для всяких разных собраний есть соб-
ственное помещение, так что не нужно
проситься к кому-то в квартиранты».
Благодаря Лысенко и его «старши-
нам» культурная жизнь Киева уже в на-
чале XX века приобрела довольно вы-
разительный украинский колорит, что на
время было большим достижением ме-
стных «украинофилов».
Некоторые мероприятия клуба «втя-
гивали» в орбиту национальной жизни
значительные массы городского населе-
ния. В этой связи стоит упомянуть, на-
пример, празднования годовщин
Т. Г. Шевченко. Благодаря стараниям
клубных «старшин» они стали отмечать-
ся не только в легальных и нелегальных
кружках украинской интеллигенции и
приобрели значение больших обществен-
ных мероприятий.
Панихиды правились при громадном
стечении народа в Софийском соборе,
поминальные шевченковские тризны-
обеды происходили как в самом клубе,
так и во многих украинских организаци-
ях и частных домах. Ежегодно, с наступ-
лением теплых дней, члены клуба от-
правлялись в Канев в сопровождении
множества киевлян.
«Незабываемыми были,— писал
И. Фещенко-Чопивский,— экскурсии
на могилу Шевченка. По традиции их
организовывал киевский Украинский
клуб. С наступлением лета мы нанима-
ли пароход и ранним утром отправля-
лись в дорогу. В Канев приезжали к
третьему' часу, а возвращались оттуда в
9—10 часов вечера, чтобы к утру быть
в Киеве. Пели без конца!
А когда пароход подходил к Каневу,
студенческий хор, поддержанный други-
ми путешественниками, величаво возгла-
шал «Запов1т»... Когда доходили до по-
следних строф, каневская гора с крестом
все ближе и ближе приближалась к нам.
Откосы горы были усеяны местными жи-
телями, которые ждали гостей из Киева.
Правление клуба во главе с Никола-
ем Лысенко возглавляло шествие на го-
ру, где происходило возложения венков
и всенародное пение «Вечная память»...
Официальная часть завершалась вписы-
ванием фамилий в книгу посетителей,
которая хранилась в «хате на могиле»,
после чего общество развлекалось как
хотело.
Когда пароход отчаливал от каневской
пристани, молодежь принималась танце-
вать, люди постарше ужинали, влюблен-
ные вели беседы под звездами, а сони
отсыпались».
В 1912 г. Украинский клуб был за-
крыт по требованию полиции, которая
отыскала в его библиотеке несколько не-
легальных изданий и раздула из этого
чуть ли не целое «политическое дело».
Впрочем, все закончилось всего лишь
переименованием организации, т. к. на-
ходчивые «старшины» заранее позабо-
а- 465
Уличные «борзописцы:
тились о создании дочернего филиала и
умудрились передать ему клубное иму-
щество и само помещение.
Украинский клуб закрылся, но тут же
на его месте объявилось новое украин-
ское собрание под названием «Родына».
По-украински это слово, обозначающее
семью, пишется, как «родина», что на-
поминает совсем другое русское слово,
обозначающее отчизну. По преданию,
эта подстроенная старшинами игра слов
ввела в заблуждение киевского генерал-
губернатора Ф. Ф. Трепова. Якобы он
был приятно удивлен таким «патриоти-
ческим» названием и тут же согласился
на открытие нового клуба. Однако не
следует забывать, что сам Трепов был
киевлянином и, конечно, мог отличить
«родину» от «родыны». Дело было не
в тонко подобранных омофонах, а в тол-
ково оформленных юридических доку-
ментах, позволивших Лысенко и его
«старшинам» отделаться от полиции од-
ной лишь переменой названия.
Перерыв в работе Украинского клу-
ба пришелся на начало Первой мировой
войны. В 1914 г. правительство приос-
тановило деятельность всех организаций,
подозреваемых в сепаратизме и потен-
циальном пособничестве противнику, а
киевские «украинофилы», как известно,
особенно не скрывали своей симпатии к
Австро-Венгрии, где власти хоть и не
способствовали, но и не мешали куль-
турной автономии украинских областей.
Помещение «Родыны» на Владимир-
ской улице досталось военному лазаре-
ту. Правлению оставили лишь две камор-
ки для хранения клубного имущества.
По иронии судьбы, закрытый клуб
оказался для русских властей опаснее
всего того, что происходило в нем в го-
ды его легального существования. В ос-
тавленных каморках сходились деятели
разных нелегальных организаций, кото-
рые сразу же после падения царизма об-
разовали Центральную Раду, возглавив-
шую украинское освободительное движе-
ние. По свидетельству современников, в
этих же каморках избрали (заочно) и
председателя Рады — профессора Ми-
хаила Грушевского.
Как сообщается в воспоминаниях
Д. Донцова и «Дневниках» С. Ефремо-
ва, Украинский клуб возобновил свою де-
ятельность уже в роли политического фо-
рума и занял новое, более просторное по-
мещение на Пушкинской улице. «Там,—
писал С. Ефремов,— когда-то привет-
ствовали Директорию, давали обед в
часть Симона Васильевича [Петлюры] в
1920 г.; там собирались на съезд с[оци-
алисты]-ф[едералисты] в 1918 г.».
Описание одного из последних обще-
ственных мероприятий клуба в новом его
помещении удалось отыскать в мемуар-
ных записках Софии Русовой.
«Помню в те дни,— писала она то
ли о декабре 1918, то ли о январе
1919 г.,— обед в честь Директории в
залах Украинского клуба. Как-то неве-
село выглядело на нем украинское ко-
мандование. Возможно, утомил его по-
ход на Киев, возможно, в среде руко-
водства начались какие-то распри.
На этом обеде среди военных уже не
чувствовалось того ликования, которое
царило на Шевченковском бульваре во
время продвижения по нему нашего во-
инства во главе с этим самым командо-
ванием. Будто безрадостное будущее
уже вставало перед взорами военных.
То будущее, которое через несколько
месяцев выгнало нас из Киева и повело
страшною дорогою страданий и униже-
ний далеко за пределы нашего края».
Уличные «борзописцы» — так
назывались в старом Киеве жуликоватые
личности, промышлявшие возле почты и
предлагавшие неграмотным свои услуги
при отправлении посылок или писем.
466
Уподобление ночи с днем
Их деятельность описана в 1886 г. в
газ. «Киевлянин»:
«Возле здания Киевской почтовой
конторы, как на тротуаре, так и во дво-
ре, ежедневно на глазах у всех происхо-
дят самые дикие сцены ловли уличны-
ми борзописцами серого люда, приходя-
щего на почту подать письмо, посылку
или получить паспорт.
Борзописцы эти преимущественно
сильные, здоровенные парни, с подру-
мяненными несколько носами и с непо-
мерным нахальством. За добычей своей
они следят с особенной зоркостью. Не
успеет подойти к воротам почтовой кон-
торы какой-нибудь крестьянин, баба или
рабочий из артели великороссов, как
борзописцы вмиг окружают его, рвут из
рук письмо или посылку, и каждый
предлагает свои советы и услуги [...]
Если же крестьянин является на поч-
ту, чтобы справиться, не выслан ли ему
из деревни паспорт, то борзописцы са-
мым обстоятельным образом объясняют
ему, что об этом узнать голословно нель-
зя, а надо подать прошение такому-то и
такому почтовому начальству, и тогда
только получится требуемый ответ. При
этом составляется прошение и получает-
ся должный гонорар.
Принимает ли кто эти никому не нуж-
ные прошения или же их читают лишь
сами авторы, об этом трудно что-нибудь
сказать. Удивительно только, что никто
из почтового начальства не обратит на
это внимание и не запретит подобных
проделок над приходящей на почту се-
рой публикой. Необходимо, чтобы по-
лиция обратила на это внимание и разо-
гнала бы всех уличных борзописцев,
приютившихся во дворе Киевской поч-
товой конторы».
Уподобление ночи с днем — при-
ем иллюминации парков, улиц и площа-
дей в середине XIX века при помощи
электрических батарей Бунзена, соеди-
ненных с дуговыми лампами в 1200 и
более свечей. Такое ослепительное осве-
щение совершенно не годилось для жи-
лых помещений, но для театральных
представлений, ночных гуляний, иллю-
минаций улиц и площадей оно подходи-
ло как нельзя лучше.
Так, еще задолго до электрификации
киевских улиц, в 1871 г., «фантастичес-
кие вечера» знаменитого «русского и
прусского придворного магика» профес-
сора Беккера происходили в Городском
театре «при великолепной обстановке
роскошно убранной сцены и блистатель-
ном электрическом освещении» (т. е.
при свете дуговых ламп). Публика шла
посмотреть не столько на «опыты выс-
шей салонной магии», сколько на дико-
винное освещение, которое многие виде-
ли здесь впервые.
В 1856 г. мощный электрический про-
жектор был применен в Москве на пра-
здновании коронации Александра II. Лу-
чи электрического света неожиданно вы-
хватывали из темноты толпы гуляющих,
открывали взорам то триумфальные во-
рота, то отдельные дома и башни.
Этот новый театрально эффектный
способ иллюминации назывался «упо-
доблением ночи с днем» и сводился
обычно к тому, что на ночной улице
вдруг вспыхивала дуговая лампа и во-
круг становилось светло, как днем при
ярком свете солнца.
В 1850—1860 гг. в европейских сто-
лицах к этому эффекту прибегали до-
вольно часто — в театрах, на гуляниях,
общественных собраниях, шествиях.
Когда с ним познакомились киевляне,
сказать трудно. В 1870—1880 гг. про-
блемами электроосвещения усиленно за-
нимались инженеры Управления Юго-
Западных железных дорог, помещавше-
гося тогда на теперешней Терещенков-
ской ул. в пяти частных домах (начиная
467
Усадьба Бегичева
от угла нынешней ул. Л. Толстого).
Здесь во время торжеств по случаю ко-
ронации Александра III в мае 1883 г.
был повторен прием уподобления ночи
с днем, который москвичи наблюдали
при аналогичных обстоятельствах в
1856 г.
Накануне первого из известных нам
киевских «уподоблений» репортер «Ки-
евлянина», предвкушая удовольствие от
необыкновенного ночного гулянья, писал,
что «иллюминация, сосредоточенная па
этом пространстве, представляет гранди-
озное и эффектное зрелище». Насколь-
ко удалась иллюминация на Терещен-
ковской ул., газета не сообщала. (См.
также Дуговая электрическая лампа).
Усадьба Бегичева — старинная
усадьба, находившаяся на возвышенно-
сти над старой Ивановской дорогой (те-
перь Институтской улицей), где ныне
Октябрьский дворец. Принадлежала ге-
нералу Дмитрию Матвеевичу Бегичеву,
одной из самых таинственных киевских
личностей романтических времен. Он
слыл масоном, мистиком, звездочетом и
целителем - магнитизером. Возглавлял
кружок интеллектуалов-романтиков на-
чала XIX века, в который входили из-
вестная «философка», писательница и
экстрасенс-магнитезер Анна Турчани-
нова, археолог Лохвицкий, подольский
экстрасенс-заводчик и целитель Иван
Романовский и др.
Таинственный мистик-генерал жил в
большом трехэтажном деревянном доме
с флигелями, который до того принад-
лежал его отцу, генерал-майору, инже-
неру, литератору и переводчику немец-
кой технической и философской литера-
туры, строителю и начальнику киевско-
го «Арсенала» Матвею Семеновичу Бе-
гичеву, умершему где-то после 1791 г.
Парк Бегичевых примыкал к усадьбе
киевских масонов, в доме которых по-
мещался впоследствии летний театр.
Здесь, у заброшенного масонского до-
ма, видел старика-генерала молодой сту-
дент, будущий предводитель губернско-
го дворянства П. Селецкий и имел с ним
любопытную беседу о влиянии потусто-
ронних сил на судьбу человека, которую
впоследствии описал в своих мемуарах,
не называя имени собеседника.
В середине 1830 годов Бегичев пода-
рил свой дом и усадьбу университету.
«Университетское начальство,— пи-
сал М. Захарченко в 1889 г.,— поме-
стило в означенном доме сначала часть
своих коллекций и библиотеки, достав-
шихся университету от Кременецкого ли-
цея и Виленского университета, затем
предположило было на том месте возве-
сти здание для назначенной к открытию
в Киеве Второй гимназии с благородным
пансионом». В конце концов решено бы-
ло построить здесь Институт благород-
ных девиц. В результате произведенной
перепланировки усадьба утратила облик
старинного масонского гнезда. Старый
сад при возведенном Беретти дворце
разбили на несколько участков, боль-
ший из которых отводился для прогулок
институток, а крохотные участочки — в
личное пользование директрисы и вос-
питательниц.
В усадьбе было несколько мест, с ко-
торых открывались чудесные виды на
Старый город. Ее охотно посещали из
любви к природе, а может, и по более
интимным мотивам ученики Первой гим-
назии, о чем вспоминает художник Н. Ге.
Особенно славилась панорама, кото-
рую можно было увидеть из окон ин-
ститутской столовой. По преданию, мно-
гие именитые путешественники подолгу
простаивали перед нею, а император Ни-
колай Павлович обычно посещал инсти-
тутский дворец во время обеда, чтобы
посидеть у окна его столовой и полюбо-
ваться видом старого Киева.
' 468
Усадьба Безбородко
Усадьба Безбородко — обширное
частное владение на Липках, возникшее
в конце XVIII века и занимавшее тер-
риторию, на которой впоследствии бы-
ли проложены Банковая улица и часть
Лютеранской, примыкающая к Лева-
шовской.
Оно принадлежало знаменитому
канцлеру Екатерининских времен, выпу-
скнику Киевской академии графу Алек-
сандру Андреевичу Безбородко (1747—
1799), а после его смерти — основате-
лю Нежинского лицея графу Илье Ан-
дреевичу (1756—1815).
Можно предположить, что усадьбу
эту начали обустраивать перед приездом
в Киев императрицы Екатерины II в
1787 г. для личной резиденции Безбо-
родко, сопровождавшего ее в качестве
имперского министра иностранных дел,
и предназначалась она лично для мини-
стра и приемов иностранных официаль-
ных лиц. Об этом свидетельствует та-
кое место из письма А. Безбородко к
его бывшему начальнику и покровителю,
киевскому генерал-губернатору, графу
П. Румянцеву:
«Что касается до меня, то я совер-
шенно полагаюсь на милостивое вашего
сиятельства распоряжение, осмеливаюсь
донести, что по качеству министра ино-
странных дел, нельзя мне обойтись без
некоторого рода репрезентации; следст-
венно хотя я предпочту и не ближний (к
царскому дворцу. — А. М.) дом, но не-
который немного пообширнее и выгод-
нее, тем более, что однажды или дваж-
ды приехать во дворец в известное и
обыкновенное время не будет мне в тя-
гость».
На усадьбе был барский дом с оран-
жереями и хозяйственными постройка-
ми, описанный в мемуарах священника
Федора Кистяковского, отца известно-
го украинского юриста.
Обширный сад Безбородко примыкал
Основатель аристократической усадьбы
на Липках князь А. А. Безбородко.
Портрет Лампи. Конец XVIII века.
к парку Кловского дворца и отделялся
от него глубоким рвом (впоследствии
здесь прошла Шелковичная ул.).
Из окон дома, который стоял, веро-
ятно, неподалеку от теперешней Адми-
нистрации Президента (на Банковой
ул.), открывалась чудная панорама ста-
рого Киева.
Как вспоминает князь Иван Долго-
руков, «с правой стороны открывался
холм с Михайловским монастырем, сле-
ва — Софийский собор на своей высо-
те, все вместе несравненно и одному Ки-
еву прилично».
Но, видно, братьям Безбородко не
суждено было обустроить свое родовое
гнездо в Киеве. Дворца в усадьбе не по-
строили. Наезжая в Киев, они доволь-
ствовались временным помещением.
Князь Иван Долгоруков пишет:
«Граф Безбородко пользуется в городе
прекрасной усадьбой, и выстроил не весь
дом еще, какой для него приличен, но
469
Усадьба Безбородко
Нижняя часть Царского сада с прудом, тополиной аллеей и теплицами.
Рис. неиз. художника. 1840—1850 гг.
многие его принадлежности, и отделал
для себя флигель, в котором при нас рас-
положился».
Устройство этого флигеля сохрани-
лось, очевидно, с екатерининских времен,
и уже в начале XIX в. поражало своей
немыслимой роскошью. Прием, устроен-
ный здесь Ильей Андреевичем Безбо-
родко летом 1810 г. для генерал-губер-
натора Милорадовича и двух путешест-
вующих аристократических семей, про-
извел на всех необычайное впечатление.
Это было нечто, напоминавшее «Палом-
ничество на остров Цитера» Антуана
Ватто — бегство из мира реальности в
мир грез, царство красоты, гармонии и
неги XVIII ст. Это был кусочек арис-
тократической Европы прежних времен
на древних холмах Киева.
Гостей пригласили «на чай», на са-
мом деле это был пышный банкет. «Че-
го мы тут не ели и не пили?! Лучшие
плоды земного шара, изысканнейшее ви-
но в природе. Сосуды, чаши, подсвеч-
ники — все соглашалось с богатством
хозяина. Везде в глаза бросались брон-
за, фарфор превосходный, стекло от-
менное, живопись лучшая. Глянувши на
каждую вещь, трудно было снять с нея
глаза и обратить в другую сторону, где
новые прелести так же их задерживали.
Присоединим к такой роскоши ласко-
вые угощения хозяина, остроумные шут-
ки гостей, беседу беспрерывную и ума
470
Усадьба Безбородко
наполненную, готовность каждого блес-
нуть замысловатым словцом. Все вос-
хищало...»
После смерти графа Ильи Андрееви-
ча в 1815 г. усадьба перешла в казну.
Та ее часть, что примыкала к Иванов-
ской дороге (Институтской улице и те-
перешней Банковой), со временем посту-
пила в распоряжение военного ведомст-
ва. Здесь размещались жандармские ка-
зармы и большой сад, называвшийся
Жандармским.
Находившиеся там в 1850 гг. служ-
бы коротко описаны в мемуарах Н. Бо-
гатинова, который, будучи учителем, хо-
дил через эту усадьбу в Первую гимна-
зию, находившуюся в Кловском дворце.
Жандармский сад очень нравился пи-
сательнице Л. Ярцовой. Она не пожа-
лела для его описания нескольких стра-
ниц в своей известной книге «Прогулки
с детьми по Киеву», изданной в 1859 г.,
и благодаря этому обстоятельству мы
имеем редкое описание второстепенного
киевского парка 1850 годов, вся прелесть
которого заключалась в «сельских ви-
дах», старых деревьях грецкого ореха и
пении певчих птиц.
«Этот сад довольно велик и очень
живописен. В нем беспрестанно встре-
чаются вам новые чудесные картины.
Вот перед вами угрюмая дикость об-
росшей мхом скалы с нависшими со-
снами, развесистым орешником и ли-
пами, как будто вы зашли в безлюд-
ную пустыню. Потом, сделав несколь-
ко шагов, вы вдруг видите открытую
долину и горы, на которых блистают
золотые купола церквей и множество
городских строений.
Спустились ниже, и вы очутились на
прелестном лужке, разделенном курти-
нами бесчисленных цветов, и тут же из-
вивается ручей, стремящийся по камеш-
кам и представляющий вам приятный
сельский вид.
А между тем вы в городе, и около
вас толпится разнохарактерное общест-
во; по местам, в тени кудрявого ореш-
ника или за ширмами огромных тополей,
гремит полковая музыка.
По воскресеньям в Жандармском са-
ду бывает гулянье [...] Но главное ук-
рашение сада [...] конечно, соловьи! [...]
Не правда ли, как приятно, как восхи-
тительно поют они по вечерам и по ут-
рам в тени цветущих, благовонных ака-
ций. В этом саду, где обманывает их ди-
кость некоторых мест и куда летят они
будто в дальний лес, их водится множе-
ство, а между тем в городе пение их
слышно во всех домах [...] Все это не-
имоверно хорошо. Мы, счастливые жи-
тели Киева, должны благодарить судь-
бу за этот земной рай. Трудно все это
найти в другом месте.
Оставаясь целое лето в городе, мы,
однако, не чувствуем духоты и дурных
испарений, что обыкновенно случается в
других городах. Не удаляясь от святых
храмов Божиих, мы можем свободно со-
зерцать неизобразимые красоты Божь-
его мира; не переменяя жилья, не изме-
няя привычек наших, мы спокойно каж-
дый в своем гнездышке наслаждаемся
всей приятностью весны и среди города
дышим ароматным воздухом полей. Да,
всего этого, я думаю, не встретишь ни
в каком другом городе».
Впоследствии часть обширного зе-
мельного участка, по которому ныне про-
ходит Банковая улица, Александр II по-
дарил генералу Ф. Ф. Трепову. Она на-
чала застраиваться в 1860 гг., и тогда
же встал вопрос о благоустройстве тер-
ритории новой («Треповской») улицы и
выкупе ее из частного владения.
Переговоры города с генералом ни к че-
му не привели, и в 1869 г. она вошла в со-
став обширной частной усадьбы Меринга.
Другая часть земельного надела гра-
фа Безбородко, по свидетельству дирек-
471
Усадьба Бенцова
тора Первой гимназии Мышковского,
распланирована под жилые кварталы
еще в конце 1810 гг. Застроена в
1830 гг.
Усадьба Бенцова — См. Парк Бен-
цова.
Усадьба Дикого — См. Сад Дикого.
Усадьба двух украинских худож-
ников — небольшое частное владение
на старой Солдатской слободке, по Го-
голевской улице, 28. Киевлянам конца
XIX и начала XX века оно было изве-
стно как усадьба художника-пейзажиста,
академика Петербургской академии худо-
жеств (с 1874 г.) князя Владимира До-
натовича Орловского (1842—1914).
Здесь сохранились два старинных до-
ма. Один, двухэтажный, каменный, по-
строенный в 1890 гг., служил жилищем
самому хозяину усадьбы. Второй, уют-
ный деревянный домик, по преданию,
был отдан им в 1883 г. в приданое до-
чери и таким образом стал пристанищем
для классика украинской жанровой жи-
вописи Николая Корниловича Пимонен-
ко (1862—1912).
Зять князя родился и вырос в среде
киевских ремесленников. С детства ез-
дил по селам Украины, где его отец рас-
писывал иконостасы. Жизнь крестьян-
ства пленила воображение юного горо-
жанина и впоследствии стала главной
темой его творчества. Правдивая кисть
лирика-реалиста принесла Пимоненко
известность как в Украине, так и за ее
пределами. Город его не интересовал.
В одной из монографий воспроизво-
дится его ранняя работа «Галерка», где
изображен старый Городской театр и
типы киевских «раешников» (завсегда-
таев галерки). Эта репродукция с, ка-
жется, пропавшей картины — бесцен-
ная находка для историка быта нашего
города. К сожалению, очарованный се-
лом художник в дальнейшем редко воз-
вращался к городской тематике.
шивя на тихои Солдатской слободке,
Пимоненко особенно не вникал в жизнь
Киева, избегал сборищ и собраний. Сла-
ва сама ходила за ним. Его картины ре-
продуцировались и тиражировались на
почтовых открытках (что делалось под-
час и без его согласия).
Для своих современников, в том чис-
ле и для множества русских и иностран-
ных ценителей искусства, он был изве-
стнейшим деятелем украинской культу-
ры, мастером с европейским именем.
Тем не менее после его смерти в киев-
ской газете «Рада» появилась маленькая
заметочка, где сообщалось, что человек,
которого все мы привыкли считать клас-
сиком национальной живописи, якобы
не принадлежал к числу «сознательных
украинцев».
Так в 1912 г. киевляне узнали, что
можно быть выдающимся деятелем ис-
кусства, открыть миллионам европейцев
высокую поэзию и тяжкую прозу укра-
инской народной жизни и... не быть на-
стоящим «свщомим украинцем». Во вся-
ком случае — для партийных вождей и
активистов разных общественных орга-
низаций. Таков уж наш Киев!
Правда, настоящие ценители живопи-
си не обижались на отшельника из Сол-
датской слободки. По совету членов
пампушечной компании киевского гене-
рал-губернатора, в которую входили
В. Антонович, М. Старицкий, П. Жи-
тецкий, Н. Лысенко и другие деятели
украинской культуры, наместник Юго-
Западного края М. Драгомиров заказал
Пимоненко картину «В поход» (1902),
посвященную жизни казачьей армии. Ни
до, ни после этого на историческую те-
матику он не писал, но для друга зна-
менитых «любителей пампушек» сделал
исключение.
472
Усадьба генерал-губернатора Драгомирова
Усадьба генерал-губернатора
Драгомирова — обширное казенное
земельное владение, принадлежавшее ин-
женерному ведомству. Восточная грани-
ца усадьбы проходила по теперешней ул.
Грушевского от Крепостного переулка до
рва Новой Печерской крепости (теперь
здесь стадион завода «Арсенал»). С ты-
ла казенное это владение ограничивалась
линией Кловского спуска.
В путеводителе Н. Тарановского
1884 г. значится, что находившийся
здесь «фруктовый сад с огородом и пар-
никами» был отдан «на временное поль-
зование садоводу Дружинину». В быт-
ность свою командующим Киевским во-
енным округом знаменитый стратег и
выдающийся военный писатель, герой
балканской войны 1877—1878 г. Ми-
хаил Иванович Драгомиров, происхо-
дивший из древнего украинского дворян-
ского рода и слывший тайным союзни-
ком Киевской громады, построил здесь
казенный каменный особняк (ул. Гру-
шевского, 32) и разбил при нем парк с
садом.
«По дороге в Печерск,— писал в на-
чале XX века очеркист-путешественник
В. Кривенко,— по Александровской
улице, отодвинувшись в глубь двора, сто-
ит солидный и вместе с тем уютный дом
командующего войсками. М. И. Драго-
миров при назначении его генерал-губер-
натором остался верен своему военному
гнезду и не переселился в большой гене-
рал-губернаторский дом. Кто не любит
помпу, кто предпочитает уютный семей-
ный угол, кто любит природу — тот
этому не удивится.
С громадной террасы несколько сту-
пеней ведут в прекрасный фруктовый
сад, переходящий в парк из шести де-
сятин. Вид на Печерск и на поля чуд-
ный. В этом уютном помещичьем доме
проживает Михаил Иванович. Отсюда
он правит Юго-Западным краем и креп-
ко держит в руках большой военный ок-
руг. Здесь в тиши обширного красиво-
го кабинета-библиотеки выливаются те
строки, которыми зачитываются военные
и в России, и за границей».
В обустроенной Драгомировым ка-
зенной усадьбе жили впоследствии все
командующие войсками Киевского воен-
ного округа. Последним из них оказал-
ся Иона Якир, расстрелянный в 1937 г.
в Москве. Одно время после войны
здесь помещался городской Дом пионе-
ров, потом «Общество дружбы с зару-
бежными странами», а после 1991 г. —
китайское посольство.
От бывшей усадьбы Драгомирова ны-
не, кроме дома, ничего не осталось. И
тем более ценным представляется по-
дробное описание этого удивительного
уголка старого Киева в записках гене-
рал-губернатора Сухомлинова, жившего
здесь еще в роли начальника округа:
«Дом командующего войсками, в ко-
тором я поселился с новым назначени-
ем, выстроили по плану такой замеча-
тельной хозяйки, как Софья Абрамовна
Драгомирова. Семья у Михаила Ивано-
вича была большая, и для всех имелся
свой угол — во втором этаже. Для удоб-
ного сообщения существовала подъемная
машина, необходимость которой вызы-
валась раной в колено, полученной Ми-
хаилом Ивановичем на Шипке во вре-
мя турецкой кампании. В нижнем эта-
же находились: большая зала, гостиные,
столовая, приемная, кабинет и гардероб-
ная комната с ванной.
Вся усадьба обнимала 7 десятин,
большею частью фруктового сада; в по-
следнем было огромное дерево грецкого
ореха, дававшее несколько пудов круп-
ных плодов. Две кухни, зимняя и лет-
няя — последняя в отдельном здании,
прачечная, конюшня, сараи, парники,
оранжерея и вся совокупность хозяйст-
венных построек в Липках, среди зеле-
473
Усадьба И. Я. К рас но кутского
ни, превращали дом командующего в на-
стоящую загородную усадьбу.
На окраине ее находился овраг, в ко-
тором било несколько ключей. Это да-
ло мне мысль запрудить его. Возведена
была прочная плотина, и получился глу-
бокий пруд, в целую десятину, с двумя
островами. Купальня, пристань для двух
лодок, домик с черными лебедями на
пруде, в который выпущено было мно-
го рыбы, павильон для трапез в саду и
фонтан перед ним дополняли воображе-
ние о жизни вне города. Действитель-
но, никакой дачи не требовалось, ибо в
обычные летом жаркие дни в Киеве в
усадьбе дышалось хорошо.
Рыбное население пруда так распло-
дилось, что завелись даже хищные жел-
тые крысы, охотившиеся на карпов. Жи-
ли они в норках по берегу и свободно пла-
вали, имея перепонки на лапах, как у пла-
вающих птиц. У меня получалась двой-
ная охота: из монтекристо — на крыс и
на удочку — на карпов, отдельные эк-
земпляры которых доходили уже до 10
фунтов веса».
Драгомиров, как отмечалось, не оста-
вил своей усадьбы и тогда, когда полу-
чил назначение на должность киевского
генерал-губернатора. Здесь собиралась
иногда так называемая пампушечная
компания киевского генерал-губернато-
ра, и на это время особняк начальника
края превращался в центр украинской
культурной жизни.
Усадьба И. Я. Краснокутско-
ГО — обширное частное владение, рас-
полагавшееся с обеих сторон теперешней
ул. Саксаганского между Тарасовской и
Паньковской улицами. С 1830 гг. и до
1881 г. оно разделяло Большую и Ма-
лую Жандармские улицы, слившиеся
впоследствии в одну линию Жандарм-
ской ул., переименованной в 1888 г. в
Мариинско- Благовещенскую.
По свидетельству М. Чалого, первый
владелец усадьбы, учитель рисования
Второй гимназии Иван Яковлевич Крас-
нокутский, купил этот обширный, но из-
резанный оврагами участок земли за бес-
ценок (2,5 десятины за 250 руб.) и раз-
вел здесь большой фруктовый сад с пи-
томником для саженцев.
Всецело поглощенный делами своего
обширного хозяйства, он слыл среди сво-
их сослуживцев большим чудаком и ори-
гиналом, его пренебрежение к одежде
давало повод к бесчисленным анекдотам
о домовладельце-скупце. Но, как оказа-
лось, педагоги смеялись напрасно: чудак-
учитель отлично знал садоводство и по-
лучал хороший доход от торговли фрук-
тами и саженцами.
Когда цены на землю выросли, он на-
чал распродавать небольшие участки под
частную застройку. Владельцы возник-
ших на его земле хуторков долгое вре-
мя боролись с Городским управлением
за свое существование и препятствовали
прокладке единой Жандармской ул., ко-
торая должна была разгрузить движе-
ние по Жилянской.
Сам Краснокутский, вспоминает
М. Чалый, поступил иначе и «безвоз-
мездно уступил городу часть своего са-
да под нынешнюю Мариинско-Благо-
вещенскую улицу» (теперь Саксаган-
ского). Старый учитель-коммерсант
прекрасно понимал, что прокладка
большой улицы через его усадьбу не
грозит ему разорением, поскольку це-
ны на оставшуюся у него землю стре-
мительно подскочат. И он не просчи-
тался:
«Образовавшиеся по обеим сторонам
новой улицы усадьбы (самая большая из
которых принадлежит Обществу Крас-
ного Креста) проданы за 25 тысяч. Рас-
пределив эту сумму между детьми по ду-
ховному завещанию, он [Краснокутский]
умер на 90 году своей жизни».
474 л л
Усадьба Лукашевича
Усадьба Лукашевича — см. Парк
«Кинь-грусть».
Усадьба Меринга — огромное ча-
стное земельное владение, располагавше-
еся между Крещатиком и Липками. Се-
верная его граница шла по левой сторо-
не главной улицы города почти от Ин-
ститутской ул. вплоть до Лютеранской.
Название связано с именем послед-
него его владельца, известного киевско-
го врача, профессора университета св.
Владимира Федора Федоровича Ме-
ринга (1822—1887), которому Ю. Вит-
те посвятил несколько интересных стра-
ниц своих мемуаров.
О первом хозяине усадьбы сведений
не сохранилось. Историк Киева
В. Щербина сообщает, что большая ее
часть принадлежала когда-то его деду по
матери, некогда известному украинско-
му поэту, участнику войны 1812 г., вра-
чу Евстафию Петровичу Рудыковскому
(1784—1851). Одно время он служил
при генерале Н. Раевском и в 1820 г.
сопровождал его семью на Кавказ, где
подружился с Пушкиным.
В 1820—1840 гг. служил в больни-
це Приказа общественного призрения и
в киевском госпитале, писал басни, прит-
чи и стихотворные послания на украин-
ском языке, ревнуя при этом к славе
И. Котляревского, которого считал сво-
им литературным соперником. Долго ли
он владел знаменитой усадьбой между
Крещатиком и Липками, неизвестно, но
его внук сообщает, что он продал ее в
1842 г. всего за 5 тыс. руб.
Как видно из материалов «Киевских
губернских ведомостей», в 1850 годах
усадьба называлась по имени очередно-
го владельца парком Бенцова, и арен-
довавший ее капельмейстер Фоллард ус-
троил здесь первое в Киеве платное уве-
селительное заведение. В 1860-х годах
в городе появились другие коммерческие
предприятия подобного рода, которые
составили Бенцову серьезную конкурен-
цию, и усадьба перешла в руки профес-
сора Меринга.
Судя по всему, к парковому искусст-
ву этот знаменитый врач-оригинал не
питал никакого интереса. Покупая об-
ширную усадьбу в центре города, он
также не помышлял и о доходах от плат-
ных общественных увеселений. Она ин-
тересовала его лишь как средство вло-
жения наличных денег в недвижимость.
Меринг имел страсть к «собиратель-
ству земель» и год от году упорно рас-
ширял свое имение в центре города. В
этом ему помогали его пациенты. Как
пишет один из мемуаристов, чудак-про-
фессор имел склонность к благотвори-
тельности и считал своим долгом бес-
платно лечить малообеспеченных людей,
особенно киевских евреев, составлявших
самую бесправную и беспощадно пресле-
дуемую властями часть населения. Бла-
годарные пациенты, занимавшиеся фак-
торством, охотно подсказывали ему,
кто из его соседей продает свои усадь-
бы, и профессор не жалел денег для рас-
ширения границ своего и без того об-
ширного владения.
Так он скупил почти все дома, при-
мыкавшие с левой стороны Крещатика
к его усадьбе. В 1869 г. ему досталась
также та часть бывшей усадьбы графа
Безбородко, на которой вскоре была рас-
планирована теперешняя Банковая ул.
Парковые затеи прежних владельцев
при проф. Меринге были окончательно
забыты. На усадьбе возникли склады,
мастерские, жилые дома и даже балаган
для цирка, к которому проложили спуск
с Институтской улицы. (Теперь он на-
зывается Ольгинской ул.)
Содержать в надлежащем порядке
этот стихийно возникший в самом цен-
тре города поселок с каждым годом
становилось сложнее и обременитель-
475
Усадьба Лукашевича
нее. В 1874 г. Меринг заключил с го-
родской думой договор на совместное
проведение работ по благоустройству
Банковой улицы, обязуясь за выделен-
ные ему 4301 р. 50 коп. устроить в
нужных местах дамбы и насыпи, а по
окончании этих работ провести еще тро-
туар с тумбами.
Наследники профессора-землевла-
дельца поначалу придерживались этой
же тактики договорных отношений с го-
родом и одно время вынашивали план
провести при финансовой поддержке ду-
мы новую улицу от Крещатика до Бан-
ковой.
В 1891 г. проект поступил на рассмо-
трение гласных, но был решительно от-
вергнут ими. Как говорил тогда депу-
тат Рустицкий, в случае осуществления
этого проекта «городу придется принять
на себя новые расходы по мощению, ре-
монту и освещению проектируемых
улиц, по содержанию лишнего числа го-
родовых». Кроме того, говорил он,
«Крещатик имеет резервуар прекрасно-
го воздуха», а при застройке усадьбы
Меринга «в гигиеническом отношении
состояние Крещатика должно будет по-
низиться».
Принимая во внимание непомерные
расходы на благоустройство и содержа-
ние обширной жилой и хозяйственной
застройки в центре города, а тем более
на проложение здесь нескольких улиц,
наследники Меринга в конце концов от-
казались от своих честолюбивых планов
создания частного городка в центре Ки-
ева и решились на крайнюю меру — про-
дажу усадьбы в вечное владение города.
В мемуарной литературе бытует мне-
ние, что они продали наследие проф.
Меринга за бесценок. На самом же де-
ле за эти 10 десятин им было выплаче-
но 800 тысяч рублей, что в 1895 г. со-
ставляло огромную сумму.
Интересно, что сама дума умудрилась
при этом не заплатить ни копейки. Все
расходы на приобретение земли взяло на
себя частное акционерное общество, по-
лучившее право на застройку усадьбы
при условии передачи земли в собствен-
ность города. Акционеры разбили усадь-
бу на отдельные участки и в свою оче-
редь продали их с немалой выгодой для
себя: за каждую квадратную сажень
(4,5 кв. м.) строители доходных домов
платили по 1000 р.
В результате такой хитроумной мно-
гоступенчатой спекуляции в центре Ки-
ева появилась площадь с театром и пре-
красно застроенные улицы.
Лучшей из них считалась Николаев-
ская (теперь Городецкого), привлекав-
шая горожан шикарными магазинами,
кафе, артистическими и увеселительны-
ми заведениями. Начало ее украшал дей-
ствительно известный на всем Европей-
ском континенте отель «Континенталь»,
а оканчивалась она небольшой, но очень
красивой площадью с фонтаном среди
сквера и причудливым зданием театра
Соловцова, который, как писалось в пу-
теводителе Н. Сементовского за 1900
год, был «отделан в стиле ренессанс» и
«украшен массою барельефных украше-
ний, жертвенниками, лирами и тому по-
добными аллегорическими предметами»,
увы, добавим мы, безжалостно сбитыми
с его стен в 1960 годах.
Как свидетельствуют современники
эпохальной аферы с усадьбой Меринга,
в убытке остались лишь хозяева доход-
ных домов, купившие участки на Мерин-
говской (ныне ул. Заньковецкой) и Оль-
гинской улицах. Вопреки всем ожидани-
ям, они оказались безлюдными, торгов-
ля здесь почему-то не шла, наниматели
квартир жаловались на их дороговизну.
Некоторые домовладельцы так и не су-
мели «отбить» затраченные деньги и пе-
реуступили свои дома более оборотистым
дельцам.
476
Усадьба Муравьева
Усадьба Муравьева — первона-
чально — обширное частное владение
курского помещика Александра Аннен-
кова, возникшее за Десятинной церко-
вью в 1820 гг.
Анненков стяжал лавры строителя но-
вой Десятинной церкви. Многие счита-
ли его воплощением добродетели, но по
городу ходили слухи, «что само возоб-
новление храма задумано было Аннеко-
вым ввиду необходимости загладить
этим какое-то темное дело, считавшееся
за ним» (т. е. какое-то недоказанное су-
дом преступление). Говорили также, что
он занимался на своей усадьбе кладоис-
кательством и нажил огромные деньги на
сбыте драгоценных изделий древних ки-
евских ювелиров. Этот странный чело-
век умер в 1850 г. в тюрьме, куда по-
пал за фабрикацию фальшивых денег.
Дальнейшая судьба усадьбы связана
с именем известного писателя, церковно-
го историка и статского генерала Андрея
Николаевича Муравьева (1806—1874).
Как писалось в некрологе в 1874 г.,
он любил Киев, часто бывал здесь ле-
том, но «только с 1854 г. сделался осед-
лым жителем Киева, приобрел против
самой церкви Андрея Первозванного, в
непосредственном соседстве с Десятин-
ным храмом, совершенно запущенную
гористую местность, превращенную им
в превосходнейший сад с такими пора-
зительными видами, которые в ряду ки-
евских чудных видов занимают далеко
не последнее место и на которые долгом
считали приходить любоваться путеше-
ственники, посещавшие Киев».
Помимо старого дома, имевшего вход
с Андреевского спуска, Андрей Нико-
лаевич Муравьев построил на краю го-
ры над Кожемяками деревянный дом «в
русском стиле» («избу») и разбил парк,
виноградник и фруктовый сад.
В первые годы он пользовался усадь-
бой как дачей и на зиму возвращался в
Петербург, но, выйдя в отставку, окон-
чательно переселился в Киев и всерьез
занялся своим «имением», превратив его
в лучшее частное владение города.
Сад Муравьева славился превосход-
ными фруктами и прекрасной видовой
площадкой (за теперешним Историчес-
ким музеем), с которой открывалась ве-
личественная панорама на Гончары, Ко-
жемяки, Щековицу, Подол, Вышгород
и заднепровские дали.
Как пишет садовод Осипов, писатель
собрал и сохранил в своем виноградни-
ке редкие скороспелые сорта лозы, вы-
веденные в Киеве в XVII—XVIII ве-
ках. В парке были проложены красивые
дорожки, разбиты цветники, расставле-
ны скамейки.
В «избе» можно было видеть редко-
стные вещи, иконы, книги, привезенные
писателем из путешествий по странам
Востока, в том числе и воспетую неког-
да М. Лермонтовым «ветку Палестины».
«Вот,— говорил А. Муравьев посе-
тившему его музей писателю графу Ми-
хаилу Толстому,— так называемые
вайи, или плетеные пальмы, употребля-
емые в Иерусалиме при крестных ходах
Вербного воскресения. Именно эти паль-
мовые ветви внушили Лермонтову пре-
красные стихи его «Ветка Палестины».
Однажды...».
И далее следовал всем известный рас-
сказ А. Муравьева о визите опального
поэта, который, не застав хозяина дома,
осмотрел его музей и, взяв лист бумаги
тут же написал эту самую «Ветку».
(«Стихотворение,— замечал наш киев-
ский знаток Востока К. Фоменко,— вос-
хитительное, хотя совершенно чуждое
природе Палестины и жизни Св. земли»).
Парк Муравьева был открыт и для
посторонних посетителей. Полюбовать-
ся знаменитой усадьбой и открывающи-
мися с ее площадки видами приходили
именитые путешественники, писатели,
477
Усадьба Муравьева
государственные деятели. Здесь бывали
поэты Ф. Тютчев (в 1869 г.) и
А. Апухтин (в 1873 г.), посвятившие
гостеприимному хозяину и его «приюту
для отдыха» прекрасные стихотворения.
Последний из них писал:
Здесь сладко отдохнуть.
Все веет тишиною.
И даль безмерно хороша.
И, выше уносясь доверчивой мечтою,
Не видит ничего меж небом и собою
На миг восставшая душа.
Усадьбу посещали и члены импера-
торской семьи, в том числе будущий
царь Александр III. Одно время Мура-
вьев предполагал продать свое владение
известному историку, писателю и изда-
телю альманаха «Новая и древняя Рос-
сия» графу С. Шереметеву, но сделка
не состоялась. Граф посетил парк писа-
теля уже после его смерти и в своей кни-
ге «Киев» посвятил ему несколько по-
этичных строк:
«Дом А. Н. Муравьева стоял зако-
лоченный. Заброшенный сад начал
сильно глохнуть... Но, может быть, от-
того он казался еще лучше, еще оча-
ровательнее. Мы долго ходили по уз-
ким таинственным дорожкам. И с ус-
тупов любовались несравненною карти-
ною при свете луны в тихую украин-
скую ночь».
Впоследствии наследники писателя
продали усадьбу податному инспектору
В. Чернышу, а от него она перешла (за
80 тысяч) доктору М. Петровскому.
Примыкающая к Десятинной церкви
часть участка отошла под жилую заст-
ройку, и на ней появилось нечто подоб-
ное переулку с небольшими домиками.
(Это «поселение» разрушено в 1970—
1980 гг.)
Но старинный сад сохранился, и ки-
евляне по-прежнему приходили сюда по-
любоваться ненаглядными видами. Ти-
хая старинная усадьба была любимым
местом отдыха редактора ж. «Киевская
старина» Ф. Лебединцева.
«Пристально всматриваясь в Андре-
евскую церковь,— вспоминал в 1943 г.
Глеб Лазаревский про далекие 1880 го-
ды,— Лебединцев шел к Муравьевско-
му саду [...] Там садился на свою лю-
бимую скамейку, закуривал вторую си-
гару и долго-долго смотрел на такую
знакомую и всегда такую интересную,
будто новую панораму Подола, оболон-
ские луга, едва заметный Вышгород,
заднепровские просторы, броварские
темно-фиолетовые боры, на широкий
Днепр...»
В усадьбе доктора Петровского про-
изводил свои раскопки знаменитый ки-
евский археолог Викентий Хвойко.
Правда, давая согласие на археологи-
ческое исследование сада, хозяин потре-
бовал сохранения в целости всех дере-
вьев, и ученому пришлось проявлять
чудеса изворотливости, ведя свои тран-
шеи причудливыми кругами и зигзага-
ми. Деревья не пострадали, но и сама
археология от этого, конечно, не выиг-
рала. Поэтому в начале XX века в пе-
чати настойчиво звучали требования об-
щественности об «отчуждении» (наци-
онализации) бывшего сада Муравьева
как ядра территории древнего киевско-
го детинца.
«Несомненно, что в виду научной
ценности усадьбы доктора Петровско-
го,— писал в 1912 г. проф. Н. Линни-
ченко,— приобретение ее в государст-
венную собственность является безус-
ловно необходимым. Но нельзя ограни-
чиваться приобретением одной только
этой усадьбы, отчуждению должна под-
лежать вся площадь вдоль обрывов, с
трех сторон окружающих усадьбу, с
включением всех ранее отчужденных ее
кусков до границ Десятинного проулка.
478 чА
Утренний съезд у губернатора
Только тогда возможно будет присту-
пить к полному обследованию древнего
Кремля старого Киева».
В прессе обсуждался также проект
возведения на этом месте памятника св.
кн. Ольге.
Утренний съезд у губернато-
ра — обязательный утренний визит ме-
стного начальства к губернатору для до-
кладов, обмена новостями и обсуждения
текущих дел. Своеобразное средоточие
деловой жизни города.
По старому патриархальному обыкно-
вению, официальные лица собирались в
домашней обстановке, на квартире губер-
натора (на углу теперешних Липской и
Институтской улиц). При хлебосольном
И. Фундуклее утренние съезды проис-
ходили за завтраком.
До появления газет основные темы,
обсуждавшиеся на утренних съездах,
становились обычно и темами разгово-
ров на вечерних прогулках в Царском са-
ду. Они как бы задавали тон всей ки-
евской жизни и имели большое влияние
на образ мыслей горожан.
Подробное описание одного из таких
губернаторских съездов конца 1840 или
начала 1850 гг. находим в «Записках
русского чиновника» Н[иколая] Черны-
шова], опубликованных в 1864 г. в газ.
«Киевлянин»:
«На третий день по приезде в Киев
назначена мне была аудиенция у граж-
данского губернатора [...] Дом губерна-
тора деревянный и сложен как будто из
трех домов. Наружность очень непри-
влекательная.
В прихожей стояли два десятских и
один жандарм. Один из десятских с над-
менностью снял с меня пальто и указал
пальцем идти в смежную комнату.
Это была дежурная комната. Там сто-
ял старший полицмейстер Г. с рапортом
и советник губернского правления Дио-
нисий Сиракузский. Они посмотрели на
меня свысока и продолжали очень инте-
ресный разговор о говядине и потом о
каком-то воровстве. Причем у старшего
полицмейстера не раз срывалось с губ
«его превосходительство».
Старший полицмейстер Г. был дюжий
детина; он, как я впоследствии узнал,
иначе не выражался с подчиненными и
просителями, как самыми отборными
выражениями, неупотребительными, по
выражению Гоголя, в печати.
Дионисий Сиракузский имел восточ-
ную физиономию. Голос его был вкрад-
чив, во всех движениях какое-то подо-
бострастие и вместе сознание своего до-
стоинства. По всему видно, что это был
потомок византийской империи.
Первого позвали в кабинет губерна-
тора полицмейстера. Что они там гово-
рили, — неизвестно, но однако сквозь
двери опять-таки слышно было слово
«говядина». Какую роль играла в это ут-
ро говядина, я не знаю, но, видно, она
требовала глубоких административных
соображений [...] Губернатор, немолодой
человек в инженерном сюртуке, грелся
у камина и предложил мне вопрос: «Ну,
что вам нужно?» — «Вызван на служ-
бу в здешний край».— «Да, помню, вас
рекомендовала моя сестра. Хорошо. Не
угодно ли вам быть редактором губерн-
ских ведомостей? В настоящее время ве-
домости очень плохи! Чего-то в них не-
достает». Но чего, не сказал. Тут вме-
шался в разговор Дионисий Сиракузский
и сказал, что ведомости очень дурны
потому, что в них нет статистики губер-
нии.
«Как, в них нет статистики губер-
нии? — сказал с ирониею губернатор.—
Это из рук вон. Так вот, м. г., будете
редактором и займитесь преимуществен-
но статистикой губернии». Затем губер-
натор мне по-юпитеровски поклонился,
и я вышел из кабинета».
479
Фактор
Фактор — посредник, посыльный, по-
мощник. Обычно факторы крутились на
постоялых дворах, в гостиницах. Поз-
же — неподалеку от официальной бир-
жи, на тротуаре перед кафе Сема дени.
Они подыскивали для приезжих жилье,
бегали в лавки за покупками, доставали
нужные вещи, нанимали извозчиков. На
этой неофициальной бирже на Крещати-
ке обделывались и более серьезные дела.
Факторство было обычным подработ-
ком для бедных евреев и считалось «ев-
рейской профессией». Деньги, причитав-
шиеся фактору за услуги, назывались
«факторскими» (т. е. комиссионными).
Фасонная (или чистая,) публика
(жарг.) — прилично одетые люди, пе-
ред которыми были открыты двери те-
атров, парков, кафе и других обществен-
ных заведений. Ядро «чистой публики»
составляла элита общества (фрачники).
Фаэтон — четырехколесный экипаж
с лежачими рессорами, поднимающимся
кузовом и с козлами для кучера. По-
явился в Англии в 1830 годах. Несколь-
ко позже — на улицах Петербурга,
Москвы и Киева. С 1860 гг. — типич-
ный извозчичий экипаж.
Фиалочные заведения, или «ми-
нерашки» — небольшие нелегальные
публичные дома, действующие под ви-
дом балаганов, торгующих квасом, мел-
ких лавочек и магазинов. Обслуживали
самую непритязательную публику.
О том, как затягивали в такие заве-
дения девушек, вспоминал в романе-хро-
нике «Над Днепром-Славутичем»
Е. Кротевич.
«А под конец,— повествует о своих
мытарствах в городе батрачка Христя —
наткнулась я даже на настоящую свод-
ню, которая заманила меня на службу в
магазин с вывеской «Искусственные ми-
неральные воды», который на самом де-
ле был небольшим нелегальным гнездом
разврата.
Я сразу же догадалась, куда попала,
наделала много шума и выскочила на ули-
цу. А то... изуродовали б меня мерзав-
цы. Там дают девушкам какое-то сно-
творное, а потом насилуют их, и они,
окончательно сломленные, сдаются и про-
падают навеки. Ох, кто только не ловит
нашу сестру-батрачку! Думаю, большая
часть тех несчастных на Ямской и во всех
«минерашках» — это бывшие батрачки».
Фонари уличные— В давние вре-
мена для перемещения по городу в ноч-
ное время пользовались переносными
фонарями. Освещение улиц появилось в
Париже в XVI веке, когда полиция на-
чала требовать от горожан, чтобы с на-
ступлением темноты в каждом доме в
одном из окон светился фонарь.
Первые фонарные столбы появились
в Париже в 1667 г. Их устанавливали
на всех перекрестках. По этому поводу
само царствование Людовика XIV ста-
ли именовать «блестящим». В честь уч-
реждения уличных фонарей отчеканили
памятную медаль с изображением этого
«удивительного изобретения».
Впрочем, некоторые историки ут-
верждают, будто фонари ставились от-
480 чЯ
Фонари уличные
Фонарщик. Рис. В. Подковинского. 1885 г.
нюдь не для удобства горожан, а для об-
легчения работы полиции; рост уличных
происшествий, говорят они, и подал по-
вод к установлению в Париже особой
системы полицейского (читай — фонар-
ного) освещения улиц.
Что же касается горожан, то им в те
времена ходить по улице ночью воспре-
щалось, а если кому все же приходилось
выходить в сумерки из дома, тот должен
был нести с собой переносной фонарь, что-
бы сразу было видно, что это не вор кра-
дется, а идет добропорядочный человек.
По свидетельствам современников,
первые киевские фонари, а вернее — фо-
нарные столбы, появились на Подоле в
1781 г., когда, готовясь к приезду цеса-
ревича, будущего императора Павла Пе-
тровича, магистрат обязал каждого вла-
дельца усадьбы врыть по два столба у во-
рот, но позаботиться о самих лампах и
тем более о их заправке дорогим све-
тильным спиртом было выше сил от-
цов города. Фонарных столбов врыли ве-
ликое множество, но улицы остались не-
освещенными, что долгое время служило
предметом насмешек путешественников.
В начале XIX века уличным фона-
рям придавалось большое значение. Са-
мо их присутствие говорило человеку то-
го времени гораздо больше, чем мы мо-
жем теперь предполагать. При одном
лишь виде улицы с фонарными столба-
ми души горожан исполнялись гордос-
тью за успехи цивилизации, сулившей
приход новых, «светлых» времен.
Искусствовед Н. В. Соловьев, изу-
чавший в начале XX века рисунки по-
эта А. В. Жуковского, не без удивле-
ния обнаружил, что изображения фона-
рей имеют у него глубоко символичес-
кое значение: «Это любимый символ
Жуковского, символ радостей жизни
(«удовольствий»), счастливых моментов,
озаряющих своим светом остальную
жизнь человека. Совокупность таких фо-
нарей — счастье жизни; чем чаще фо-
нари, тем светлее и приятнее жизненная
дорога». Интересно, что думал Жуков-
ский, наблюдая в 1838 г. нашу, киев-
скую, почти бесфонарную, или, лучше
сказать, малофонарную жизнь?!
Со временем «совокупность таких фо-
нарей» в городе возросла. Улицы вечер-
него Киева становятся привлекательнее,
наряднее, красочнее. И тем не менее в
темное время суток город превращался в
страну «блуждающих огоньков». Ночные
путники ходили с фонарями, «бесфонар-
ных» останавливали будочники, дежу-
рившие на перекрестках с алебардами.
Многие улицы с приходом темноты за-
крывали на рогатки, и движение на них при-
останавливалось до утра. Под покровом но-
чи происходило множество необычайных и
совершенно невозможных в обычной днев-
ной жизни происшествий. Поэтому пере-
носной (ручной) фонарь слыл символом
«неформальных отношений» и был предме-
том таких, например, журнальных острот:
16
481
Фонари уличные
«В отдаленных неосвещенных улицах
города люди по необходимости должны
ходить с фонарями, а дума и не поду-
мает, что фонарь, приставленный к са-
мому глазу, вовсе не светит».
В 1864 г. в городе насчитывалось уже
228 уличных фонарей. В том же году жи-
томирский предприниматель Шмуль Га-
мерман подписал с думой контракт на ус-
тановку еще «551 фонаря с лампами для
нефтяного освещения», открыв таким об-
разом для Киева эпоху керосиновых ламп.
В 1871—1872 гг. количество уличных
фонарей города возросло благодаря ста-
раниям известного инженера А. Струве
и его компании, которые обязались по-
строить два газовых завода (за Подо-
лом и на Новом Строении) и поставить
на улицах 500 газовых фонарей.
Регулярные вечерние зажигания газо-
вых фонарей на Крещатике начались с
2 ноября 1874 года. На протяжении ря-
да лет газовому освещению альтернати-
вы не было. Керосиновые лампы свети-
ли кое-как, а электрические дуговые
лампы давали ослепительно яркий свет
и требовали простоянного присмотра.
Настоящий конкурент газового рож-
ка, лампочка накаливания Эдисона, да-
вавшая ровный свет любой силы, появи-
лась в 1880 г. и стала распространяться
повсюду. Тогда же, в 1880 гг., появи-
лись первые домовые электростанции.
В 1888 г. аллеи и залы Шато-де-
Флер осветились электричеством собст-
венного производства. Свои осветитель-
ные системы имели купеческое собрание,
кондитерская «Жорж» и «Гранд-отель»
на Крещатике, типография Яковлева на
Софийской площади, некоторые общест-
венные организации и частные лица.
1890 год оказался последним годом,
когда небо киевских улиц не было еще
обезображено проводами электропередач.
(Правда, с 1885 г. кое-где глаза уже ре-
зали телефонные провода, но их было не-
много). 23 мая 1890 г. электротехниче-
ская компания «поручика запаса» Н. Н.
Савицкого и надворного советника О. Э.
Страуса заключила с думой договор об
освещении улиц Киева электрическим
светом, а в январе следующего года ком-
пания начала устанавливать столбы для
сети электропередач.
К тому времени электричеством осве-
щались лишь немногие города Европы.
Первые электрические фонари появились
в 1881 г. на улицах швейцарского горо-
да Лансан, на следующий год — в Бер-
лине и Париже, а 1883 г.— в Вене. Од-
новременно с Киевом электрифицирова-
лась Прага (в 1891 г.).
Поначалу Савицкий предполагал ус-
тановить 14 фонарей с дуговыми лампа-
ми по 1200 свечей каждая на Крещати-
ке, а потом подключить к системе элек-
троосвещения еще 20 улиц в центре. Ли-
нию электропередачи прокладывали от-
ставные унтер-офицеры Минных классов
в Петербурге. Они же монтировали обо-
рудование. В роли консультантов компа-
нии выступали проф. университета Н.
Шиллер и начальник железнодорожно-
го училища И. М. Мацон.
К концу того же 1890-го первая ки-
евская центральная электростанция на
Театральной площади дала ток для ос-
вещения Городского театра и частных
квартир в центре города. Она имела три
паровых котла, которые отапливались
дровами. Вода поступала из труб город-
ского водопровода. (Вторую электростан-
цию фирма Савицкого построила в 1891
г. также на одном из самых престижных
мест — на Думской площади).
Первая проба уличного электроосве-
щения состоялась на Крещатике в ночь
на 29 января 1893 г. «Фонари,— писа-
ла тогда газ. «Киевлянин»,— освещали
улицу с двух часов пополуночи до четы-
рех часов утра».
Размещение первых электростанций
482
Фрачники
в самом центре города или на усадьбах
самих же потребителей объясняется тем,
что постоянный ток низкого напряже-
ния можно было передавать без ощути-
мых потерь всего лишь на полтора ки-
лометра. Киев, как известно, занимает
огромную территорию, и поэтому пона-
чалу было похоже на то, что извергаю-
щие искры и дым трубы «украсят» в
дальнейшем все его площади, все самые
видные и людные места. К счастью,
этого не случилось, поскольку фирма
Савицкого вовремя обратила внимание
на разработанный в 1891 г. электротех-
ником Доливо-Добровольским метод
передачи на значительные расстояния
трехфазного переменного тока высоко-
го напряжения.
Введенная в эксплуатацию в 1898 г.
киевская центральная электростанция
стала первым в России промышленным
производителем трехфазного переменно-
го тока. Она располагалась вдали от цен-
тра и поблизости от Днепра (Андреев-
ская ул., № 19), что облегчало достав-
ку топлива. Станция вырабатывала ток
с напряжением в 2200 в. По подзем-
ным кабелям он направлялся в трансфор-
маторные киоски, установленные на ули-
цах города, где превращался в напряже-
ние 190/110 вольт и поступал в распо-
ряжение потребителя.
В 1902 г. срок действия договора ду-
мы с товариществом «Савицкий и Стра-
ус» закончился, новый конкурс выиграла
иностранная фирма «Унион», которая вы-
купила у Савицкого все три его электро-
станции (две самые первые она закрыла,
а центральную переоборудовала) и полу-
чила «в наследство» 800 абонентов город-
ской электроэнергии, 20 км подземных ка-
белей и 42 трансформаторные будки.
Директор «Униона» оказался деятель-
ным человеком. Не успев войти в веда-
ние новым хозяйством, он в 1901 г. со-
здал Киевское электрическое общество с
капиталом в 4 миллиона руб. (16 тысяч
акций по 250 руб. каждая) и повел дело
настолько умело и удачно, что в 1903 г.
число абонентов подскочило сразу до
2233, а тариф упал с 4 до 2,8 коп. за квт.
В 1902 г. киевляне пользовались
33933 электролампочками, а в 1913 г.—
288189. Параллельно с предприятиями
фирмы «Унион» в городе действовали
основанные в 1907—1908 гг. ведомст-
венные и частные электростанции: трам-
вайные, лаврская, арсенальская, слобод-
ская, театральная и др.
К началу мировой войны киевские
улицы были сплошь утыканы фонарны-
ми столбами и заплетены проводами эле-
ктропередач и городского телефона. На
видовых открытках старых киевских фо-
тографов это производит удручающее
впечатление. Но киевляне тех лет не
ощущали безобразности «фонарных пей-
зажей», более того, они гордились ур-
банистическим обликом своего города и
сравнивали его новые виды с «американ-
скими». Фонарные столбы и проволоч-
ная паутина играли в подобных сравне-
ниях не последнюю роль.
Как сообщает историк киевской эле-
ктроэнергетики В. Каменева, «в 1911 г.
на улицах Киева горело 675 электриче-
ских, 1775 газовых и 2686 керосиновых
фонарей. В 1912 г. количество электро-
фонарей на улицах достигло почти 1000,
но, как и раньше, преобладало кероси-
новое освещение. Значительная часть
Соломенки, Шулявки, Демиевки, Зве-
ринца не имела электрического освеще-
ния». (См. также Дуговая электричес-
кая лампа и Уподобление ночи с днем).
Фрачники (разг.) — богатые, пре-
успевающие люди, имеющие в своем гар-
деробе фрак для посещения престижных
собраний, балов, концертов. Люди огра-
ниченного достатка ходили во фраках с
чужого плеча, взятых напрокат.
1 6*
Фундовать
Фундовать (жарг.) — на языке гим-
назистов, покровительствовать кому-ли-
бо. Обычно «фундаторами» выступали
пансионеры, бравшие под защиту физи-
чески слабых учеников, подвергавшихся
издевательствам, а те в свою очередь
приглашали их на праздники к себе до-
мой, исполняли их поручения в городе,
покупали для них лакомства, папиросы,
водили за свой счет в театр.
Хлебный король Злотник — по-
пулярный среди киевлян начала XX ве-
ка пекарь, живший и работавший на уг-
лу Татарской и Половецкой улиц.
«Славу Злотнику,— пишет в своих
воспоминаниях Г. Григорьев,— доставил
выпекаемый им «бабский» хлеб, подовый,
с подстилкой из дубовых листьев. Хлеб
поражал своей величиной — фунтов 10,
а еще более вкусом, неповторимым, вы-
зывающим хорошее настроение у самых
мрачных скептиков, секрет выпечки ко-
торого теперь основательно забыт.
Злотника окрестили «хлебным коро-
лем». Дочь его Валя, очевидно, всерьез
считала себя королевской дочерью. Хо-
дила медленно, важно, с гордо подня-
той головой, не глядя ни на кого. Она
была стройна и красива, с голубыми
выразительными глазами, всегда задум-
чивыми».
Хуторянство — патриархальная уто-
пия, распространенная среди киевской
интеллигенции 1840—1850 годов. Сре-
ди ее пропагандистов были такие выда-
ющиеся деятели своего времени, как уче-
ный статистик Д. Журавский, писатели
П. Кулиш, Т. Шевченко и Н. Лесков.
Исход интеллигенции на куреневские ху-
тора начался, по свидетельству Н. Ле-
скова, в 1840 годах. Хуторяне считали
городскую жизнь изначально греховной,
несовместимой с заповедями Христа и,
проповедуя опрощение нравов, ориенти-
ровались на жизнь крестьян.
Аналогичные взгляды и настроения
легли впоследствии в основу толстовства.
Царский сад (Государев сад и
Городской сад,) — одно из древ-
нейших учреждений старого Киева, кра-
са и гордость города на протяжении
столетий.
Возник на месте образцового (регу-
лярного) сада, устроенного царем Пет-
ром Алексеевичем, который хотел заве-
сти в Киеве большие промышленные
плантации плодовых деревьев, виноград-
ных лоз и тутовых насаждений для про-
изводства отечественного шелка.
484
Царский сад (Государев сад и Городской сад)
Царский сад. Парадный зал в императорской резиденции.
Рис. П. Бореля по фотографии Н. Пастернака. 1871 г.
В 1748 г. по повелению императри-
цы Елизаветы Петровны мастерами са-
дово-паркового искусства Д. Фоком и
Л. Гофмейстером на этом же месте
был заложен новый образцовый (но
уже не экономический) сад во фран-
цузском стиле.
От петровских садов остались лишь
оранжереи и виноградники в низине у
озера (поблизости от теперешнего ста-
диона «Динамо»). Еще в XIX веке ста-
рожилы показывали здесь шелковицы и
груши бывшего Государева сада петров-
ских времен.
На верхней площадке, в лучшей час-
ти сада, по проекту главного архитекто-
ра империи Б. Ф. Растрелли в 1752—
1755 годах воздвигнут изысканный цар-
ский дворец с двумя флигелями. Исто-
рики считают, что он был точной копи-
ей дворца морганатического супруга им-
ператрицы, графа Алексея Разумовско-
го в с. Перово.
Руководил постройкой архитектор
И. Мичурин, в команду которого вхо-
дили архитекторы А. Евлашев, Ф. Не-
елов, М. Васильев, С. Карин, плотник
А. Швайгер, «садовые мастера»
Д. Фок, Скобеев и др.
Мебелирован дворец был более чем
скромно, и к приезду царицы Екатери-
ны II в 1787 г. тогдашний генерал-гу-
бернатор граф П. Румянцев был озабо-
чен вопросом, где добыть подобающую
случаю обстановку.
Иного мнения об убранстве царского
дворца придерживались киевляне. Пре-
дания о роскоши первоначальных его ин-
терьеров ходили по городу вплоть до
Первой мировой войны. «Дворец,— пи-
сал Ч. Ящевский в 1913 г.,— по сло-
вам современников, внутри и извне был
485
Царский сад (Государев сад и Городской сад)
украшен превосходною лепною работою.
Огромные зеркала, драгоценные шелко-
вые материи, прекрасной работы парке-
ты, все убранство было в высшей сте-
пени изящно и драгоценно».
Императрица Екатерина II Киев не
любила, но дворец и сад ей понравились,
особенно виды, открывающиеся с высот
царского жилища, которые она назвала
«романтическими». С ее легкой руки это
определение навсегда соединилось с
представлением о киевских пейзажах.
Считалось, что лучшие, «августейше
апробированные» виды на Старый го-
род, Подол и Заднепровье открывают-
ся именно с Большой аллеи Царского са-
да и из двух его смотровых беседок.
Множество восторженных отзывов о них
можно найти на страницах «Киевских
губернских ведомостей», дневников, ме-
муаров, книг путешественников, путево-
дителей.
Не меньше восторгов вызывала и ни-
жняя часть сада, в центре которой, как
писал доктор Лерхе в 1770 гг., распо-
лагалось «большое озеро с обильной
ключевой водой». К нему вели от двор-
ца широкие лестницы, проложенные по
уступам гор. Эти северные склоны и са-
му долину занимал огромный розариум,
отчего окрестности озера назывались
Долиной роз.
Среди цветущих кустов и по краям
дорожек, согласно городскому преданию,
сверкал мрамор «множества статуй».
Дорожки вели к оранжереям с экзоти-
ческими цветами, пальмами, апельсино-
выми, лимонными и померанцевыми де-
ревьями в кадках (на лето их выносили
на воздух) и к садам с виноградниками
петровских времен, расположенным на
склонах южной стороны долины.
Приблизительно по линии теперешней
Парковой (Петровской) аллеи шла ста-
ринная, елизаветинских времен аллея,
составленная из (возможно) первых в
Киеве итальянских пирамидальных то-
полей, которые впоследствии стали на-
зываться украинскими.
«Крещатикская гора» (между тепе-
решней Петровской аллей и Владимир-
ским спуском) в те времена, как пишет
Ч. Ящевский, опираясь на какие-то ста-
рые городские предания, «представляла
собой сплошное море роскошной расти-
тельности, преимущественно роз и сире-
ни». «Уже одни эти краткие сведения,—
добавляет он, — ясно говорят о том, что
в свое время Государев сад был одним
из красивейших парков юга».
В конце XVIII века, как вспоминал
Вигель, на вечерние гуляния в парке пу-
скали всех прилично одетых горожан.
На Большой аллее, перекрытой тканя-
ми шелковых палаток, устраивались тан-
цы и концерты. В самом пустующем
дворце жили генерал-губернаторы, а в
одном из флигелей размещалось теат-
ральное заведение — редута. Городские
гулянья прекрасно описаны в путевых
очерках русского писателя и журналис-
та начала XIX века Измайлова:
«Каждый вечер бывает здесь гулянье
в дворцовом саду, и я иду взглянуть на
киевскую публику [...] Приближаюсь к
саду и вхожу в него. Одни гуляют па-
рами по аллеям, другие сидят на лавках,
иные стоят и смотрят. Мое дело не пред-
ставлять себя на глаза, не мешаться с
толпою, но замечать. Сядем под тенью
липы.
Передо мною столкнулась толпа.
Один сказал слово, другой улыбнулся,
третий и четвертый пожали друг другу
руку; все встретились без внимания и все
расстались без сожаления. За сею тол-
пою следует другая с одним суетным са-
молюбием, которое напоминает о басно-
словном Нарциссе.
Вот еще куча людей, и она останови-
лась; идет разговор; не мысли летят на
уста, но язык ищет одних слов. Говорят
,,-486
Царский сад (Государев сад и Городской сад)
о погоде, смеются над убором одной
женщины и рассказывают об утреннем
съезде у губернатора.
Если можно по сему судить о духе
общежития, то Киев и в сем случае рав-
няется со всеми большими обществами
других городов. Нет души в разговорах,
нет приятного общения чувств и мыслей,
нет того истинного духа общежития, ко-
торого жаждет юноша с пылкою душою,
зрелый муж с основательным разумом и
старец с богатыми воспоминаниями
опытности [...]
Возвращаюсь домой тихими шагами и
пишу в голове сравнение киевских и мос-
ковских женщин. В Киеве более краса-
виц, но в Москве более граций; здесь
блестят они более природною простотою,
там они украшаются светской ловкостью;
здесь более невинности в их взорах, там
более чувствительности в их чертах; там
московитянка может чувствовать и лю-
бить, как Руссова Элоиза, киевлянка
может любить и чувствовать, как Рус-
сова Клера; первая имеет более светской
любезности, а последняя — более до-
машних добродетелей; наконец, если бы
надлежало мне представить образец
женского совершенства, то я бы соеди-
нил в нем строгий рассудок и основа-
тельные правила последней с блестящим
умом и тонким вкусом первой».
Несколько позже особым успехом
пользовались балы и рауты, устраивае-
мые в Государевом саду большим лю-
бителем светской жизни генерал-губер-
натором Милорадовичем.
При нем ночные гуляния длились до
рассвета, в дворце подавалось шампан-
ское и токайское вино. Гуляющая пуб-
лика наслаждалась музыкой спрятанных
в куртинах оркестров и прихотливыми
фейерверками. Среди гостей графа мож-
но было встретить членов киевского ма-
гистрата в старинных мундирах и их жен,
одетых в украинские национальные ко-
стюмы. Русская речь чередовалась с
французской и украинской. Такой бли-
стательной светской жизни, как при Ми-
лорадовиче, Царский сад не видел ни до
него, ни в последующие времена.
Во время войны с Наполеоном в Цар-
ском дворце содержались пленные сак-
сонцы, на которых напал какой-то мор,
отчего многие погибли.
Мнительный император Александр I
избегал этого опасного места, и, наве-
дываясь в Киев, останавливался в доме
предводителя киевского дворянства Де-
мьяна Оболонского неподалеку от двор-
ца. Этот дом отмечен на карте, прило-
женной к «Краткому описанию Киева»
М. Берлинского (СПб, 1820). В то же
время в самом дворце давались балы и
здесь же жил со своим семейством кор-
пусный командир Н. Н. Раевский.
В 1819 году верхний деревянный этаж
сгорел. Здание кое-как поправили, и с
1834 до 1868 года здесь размещался
курзал Заведения искусственных мине-
ральных вод — первого киевского ку-
рорта, куда приезжали на отдых и ле-
чение раненые офицеры с Кавказа и бо-
лее или менее обеспеченные люди. Мно-
гие из них жили в городе и съезжались
в Царский сад с раннего утра для вод-
ных процедур и предписанных врачами
прогулок на свежем воздухе.
Днем аллеи выглядели пустынно, на
них можно было встретить лишь бонн с
детьми и мирно беседующих пенсионе-
ров, но по вечерам парк снова заполнял-
ся публикой, гулявшей по дорожкам или
спешившей на концерты и балы в боль-
шой зале бывшего дворца. Несколько
раз в неделю на открытой эстраде игра-
ла военная музыка. К услугам посетите-
лей на одном конце Большой аллеи был
устроен буфет, а на другой — большая
беседка, стоявшая над крутым обрывом,
откуда открывались великолепные виды
на Подол и Днепр.
487
Царский сад (Государев сад и Горю декой сад)
«В одном из уцелевших флигелей
дворца,— отмечал в своих «Записках»
граф М. Д. Бутурлин,— была гостини-
ца, где мы с матерью пристали на пути
в Таганчу осенью 1835 года». Позже, в
1843 г., здесь останавливался и писатель
Андрей Муравьев.
Состояние парка в середине XIX ве-
ка подробно описано в книге Н. Семен-
товского «Киев и его достопамятности»
(К., 1852). Его рассказ полон интерес-
ными деталями, а описываемая картина
легко накладывается на современную
схему сада. Предлагаем читателю прой-
тись по аллеям Царского сада 1851 го-
да, глядя на него глазами писателя:
«Несколько различных экипажей сто-
яло у ворот (за фонтаном «Иван» на
Крещатицкой площади.— А, М.), с раз-
ных сторон в сад шли гуляющие, и я ти-
хо побрел вслед за другими.
Направо, почти у самого входа в сад,
находился небольшой каменный домик
садовника; против него расположены
клумбы цветов и ботанических (очевид-
но, оранжерейных.— А. М.) растений.
В стороне выказалась небольшая теп-
лица. Выращенные в ней растения, пре-
имущественно лимонные, расставлены
против ее многостекольных рам. В не-
большом их числе нет замечательных.
Зато прекрасные клумбы цветов привле-
кают взоры гуляющих.
Уединенною дорожкою, извивающе-
юся мимо теплицы и цветников, побрел
я в верхний сад. Куртины, засаженные
виноградными лозами, школами [питом-
никами] тополей и греческих орехов, с
обеих сторон украшали эту дорожку.
Среди возвышенностей, покрытых
рослыми деревьями, в глубоком удолье,
под ветвями толстого и развесистого гре-
ческого ореха, изобильно обремененно-
го дозревающими плодами, уселся я на
небольшой деревянной скамье.
В нескольких шагах над небольшим
озерцом (на этом месте теперь поле ста-
диона «Динамо».— А. М.) в сирене-
вом кусте пел соловей, вдали ему вто-
рил другой.
По левую сторону от меня красова-
лась стена стройных пирамидальных то-
полей (знаменитая аллея елизаветинских
времен, располагавшаяся приблизитель-
но вдоль линии теперешней Парковой
аллеи.— А. М.), а далее росли плодо-
вые деревья и прекраснейшие каштаны.
По горным аллеям и по спускам возвы-
шенностей пестрели толпы гулявших, и
издали доносились ко мне звуки музы-
ки, игравшей в верхней части сада.
По аллее, извивавшейся по крутизне
одного из многих холмов, на коих рас-
положен сад, взошел я в верхнее [двор-
цовое] его отделение. Везде прекрасная
растительность, местоположение завид-
ное и самое удобное для устройства пре-
восходного сада. Знаменитая Софиевка,
находящаяся в двух верстах от Умани,
не богаче местоположением киевского
сада, а что в Софиевке сделала рука че-
ловека! [...]
Извилистая, среди кустов и деревь-
ев, нагорная тропа привела меня на вер-
шину прибрежного возвышения. Я во-
шел в небольшую деревянную беседку,
устроенную на лучшей точке этого воз-
вышения (над современным стадио-
ном.— А. М.). Передо мной разверну-
лась очаровательная панорама беспре-
дельного Заднепровья.
Внизу береговых возвышенностей тя-
нется новоотстраиваемое шоссе, за ним
синий Днепр, а далее светлая сестра
Днепра — Десна [...] Сотни утлых чел-
ноков и небольших лодок с округленны-
ми легким ветерком парусами скользи-
ли по поверхности вод, в коих отража-
ются перловые облака и лазурное небо.
Налево виден Подол, утопающий в вол-
нах [...]
Далее от деревянной беседки, когда
488
Царский сад (Государев сад и Городской сад)
вы взойдете на крайнюю высоту возвы-
шенности (выступ горы у теперешнего
«Чертова мостика».— А. М.) над ши-
рокою аллеею (центральная дорога Верх-
него парка — Большая аллея, шедшая
приблизительно вдоль теперешней ме-
таллической ограды стадиона.— А. М.)
устроена живописная, китайской архи-
тектуры беседка.
Несколько сот гулявших прохажива-
лись по широкой аллее (т. е. по Боль-
шой аллее.— А. М.), на противополож-
ном конце которой, против беседки, ус-
троено временное помещение кондитер-
ской (знаменитое кафе, часто упомина-
емое в мемуарах и городских газетах.—
В китайской беседке в числе знако-
мых нечаянно встретил я двух моих ли-
цейских товарищей (автор учился в Не-
жинском лицее, или Гимназии высших
наук кн. Безбородко.— А. М.),— кн.
Б. и знакомого вам по повестям и сти-
хам Чужбинского. Они меня узнали.
Полился разговор, начались воспомина-
ния [...]
Большое общество дам вошло в бе-
седку; мы уступили им места и пошли
вдоль главной аллеи. Направо во всей
красоте и величии, как бы расположен-
ный на террасе, очертался Киев [...]
Отсюда Старый Киев кажется рас-
положенным по некоей террасе; у ног его
очерчивается, подобно константинополь-
скому Золотому Рогу, пространный По-
дол».
На рубеже 1840—1850 годов гуля-
ния в Царском саду начали приобретать
откровенно коммерческий характер. На
центральной аллее появились многочис-
ленные балаганы, торговые лавки и бу-
феты с наемными певцами и музыкан-
тами. Предприимчивые дельцы устраи-
вали здесь платные гуляния с музыкой
и эстрадными представлениями.
На страницах «Киевских губернских
ведомостей» можно найти также и весь-
ма любопытные известия о популярных
в те годы итальянских ночах (^карна-
валах), устраиваемых также в Царском
саду, который к тому времени перешел
в собственность думы и назывался Го-
родским садом.
Кроме обычных гуляний с музыкой,
эстрадных выступлений в такие «ночи»
представлялись живые картины и да-
вались большие театрализированные
представления с участием десятков ар-
тистов и статистов, которые разыгрыва-
ли «исторические сцены»:
«В заключение была поставлена боль-
шая военная мелодрама с парадами, мар-
шами, штурмом, канонадою, ружейною
пальбою, перестрелками и проч, и проч.,
с аккомпанементом музыки, барабанщи-
ков и сигналистов».
На картах города 1840—1850 гг. на
Большой аллее обозначен целый увесе-
лительный городок. О том, что проис-
ходило в нем, можно догадаться по рек-
ламным объявления тех лет.
«В Киев,— читаем в одном из них,—
привезен зверинец, который помещает-
ся в Минеральных водах. Посетителей
там всегда много. Особенного внимания
заслуживает слон пяти лет, лев и льви-
ца, красивые тигры, дикая кошка, дико-
браз, леопард, змеи, аллигатор и кроко-
дил. Обезьяны и попугаи дополняют эту
звериную коллекцию».
Все это делалось в лучшей, престиж-
ной части парка, а остальная его терри-
тория пребывала в запустении. Сразу
после Крымской войны Л. Жемчужни-
ков встретился в Киеве с Алексеем Тол-
стым. Рассказывая про эту встречу, он
описывает попутно и Царский сад тех
времен: «В Киеве мы провели несколь-
ко дней, рассказывая друг другу о про-
житом во время нашей разлуки. Были
чудные теплые дни и лунные ночи; мы
просиживали и дни и ночи в городском
489
Царский сад (Государев сад и Городской сад)
саду, над берегами Днепра. В то время
здесь не было еще ни дворца, ни теат-
ра, сад был запущен и этим нравился
нам. Публики в нем, особенно ночью,
не было».
Спасая старый парк от окончательно-
го разрушения и разорения, дума пере-
дала его в 1851 г. садовнику Рожков-
скому, а тот в свою очередь переусту-
пил в 1856 г. аренду известному киев-
скому садовнику Карлу Христиани. В
1861 г. дума позволила ему и его ком-
паньонам устроить платный городской
парк Шато-де-Флер в низине под
Большой аллеей, на месте бывшей До-
лины роз и озера. (Гулянья начались в
1863 Г.)
В 1868 г. прибывший в Киев царь
Александр Николаевич приказал пере-
вести Заведение минеральных вод из
нижнего этажа дворца на северный ко-
нец Городского сада (за теперешней фи-
лармонией), а саму резиденцию рестав-
рировать.
В 1870 г. дворец восстановили по
проекту петербургского архитектора
К. Маевского в формах барокко (со зна-
чительными отступлениями от первона-
чального вида), а интерьерами занялись
французские декораторы. «Внутреннее
убранство покоев,— писал в 1883 г.
Н. Тарановский,— отличается просто-
тою и вкусом. Здесь нет ни мрамора, ни
обильной позолоты, и тем не менее, все
исполнено красоты и величия».
Новый дворец очень понравился при-
ехавшей осмотреть его царице Марии
Александровне. Она прибыла из Кры-
ма среди ночи 24 ноября 1870 года, за-
державшись в пути из-за сильных мете-
лей и снежных заносов на железнодо-
рожных путях на целых 15 часов. Город
и старый Царский сад тоже оказались
под снегом, но царица осталась доволь-
на своей поездкой и особенно новым
дворцом. Она обратила внимание на изя-
щество отделки покоев и «неоднократно
благодарила за то строителя дворца, ар-
хитектора Маевского».
«Вместе с тем,— пишет далее в сво-
ей царской хронике А. Г. Лебединцев,—
императрица выразила желание прислать
[из Петербурга] для украшения дворца
картины и некоторые другие художест-
венные произведения.
После подробного осмотра всей отде-
ланной части дворца государыня поеха-
ла по дворцовому саду, где выходила у
беседки и любовалась великолепным ви-
дом, открывающимся отсюда на Старый
Киев, Подол и Заднепровье».
В 1870 г. часть Городского парка (от
дворца до Большой аллеи, где теперь
решетка стадиона) была возвращена в
удельное ведомство, заново распланиро-
вана и «отделана с величайшим вкусом
и разнообразием цветниками и курти-
нами под руководством садовода-люби-
теля П. Д. Селецкого» (Н. Таранов-
ский, 1883).
В октябре следующего года резиден-
цию осмотрел наконец сам Александр II.
Он тоже остался доволен увиденным,
хотя, вероятно, не до конца разделял
восторги царицы, которая полюбила это
место всей душой и немало сделала для
его благоустройства и украшения. (В ее
честь дворец был назван Мариинским).
С тех пор, приезжая в Киев по пути в
Крым, царская семья останавливалась
обычно здесь.
Дворцовая часть парка оказалась за-
крытой. Поэтому для публики в 1874 г.
был устроен на месте старинной плац-
парадной площади роскошный Алек-
сандровский парк, называвшийся также
Дворцовым, Александровским или Ма-
риинским.
Впрочем, царь и его семья не часто
наведывались в Киев. Дворец пустовал.
Красоты закрытого парка оставались не-
доступными для горожан.
490 -чЯ
Царский сад (Государев сад и Городской сад)
В конце 1870 гг. писательница
Н. Ланская сравнивала Мариинский
дворец и прилегающий к нему участок
разбитого П. Селецким сада с заколдо-
ванным царством и описывала их в сво-
ем романе «Лавры и терния» в ярких
романтических тонах, как некое фанта-
стическое видение среди прозы жизни
современного города:
«Место было совсем особое, заповед-
ное, как дворец какого-нибудь сказоч-
ного принца. Едва ли во всем Златогла-
ве (так именуется Киев в романе. —
А. М.) и его окрестностях можно было
найти другое такое живописное место.
Даже среди южной растительности это
был пышный оазис по той роскоши цве-
тов, которые наполняли собой сад и
парк, сверкая от самой ранней весны до
поздней осени красками радуги на ярко-
зеленом фоне лужаек и газонов.
Под столетними дубами и каштанами
беспрестанно попадались разнообразные
клумбы, то высокие, как лес, то рассти-
лавшиеся, как пестрые ковры среди до-
рожек, усыпанных желтым песком. Ког-
да из оранжерей и теплиц выносили на
свежий воздух громадные кадки с апель-
синовыми, лимонными и померанцевы-
ми деревьями, наполненный благоухань-
ями нарк казался одним роскошным бу-
кетом.
Все тут было в таком порядке, так
было прибрано и выхолено, как будто
заповедный замок ждал каждую ми-
нуту хозяина. Но хозяин был далеко,
он никогда не заглядывал в свои вла-
дения; публика сюда не допускалась,
и пышный сад, не переставая ждать
своего принца, продолжал цвести сам
для себя.
Город, казалось, был где-то далеко,
и сюда, под тень деревьев, вечный гро-
хот его мостовых доносился как отдален-
ный гул морского прибоя. Зимой, когда
снег покрывал своею пеленою и клумбы
с цветами, и высокие деревья, и квад-
ратный двор с застывшим фонтаном по-
средине, прекрасный серый замок с сво-
им парком и садами казался еще более
пустынным. Это было какое-то сонное
царство, разбудить которое не мог ни
звон городских колоколов, ни глухая ез-
да по мостовым, покрытым снегом».
Вторую (после Шато) часть оставше-
гося в 1870 гг. в собственности города
старого сада составляла обширная Кре-
щатицкая гора (над теперешнею филар-
монией), южные ее склоны с виноград-
никами и фруктовыми посадками, не-
большая часть долины перед Шато-де-
Флер и огромная терраса, по которой те-
перь проходит Парковая дорога. Этот
нагорный парк облегал Шато с трех сто-
рон и простирался от теперешней филар-
монии до дворцового участка сада. На-
звание Царского сада перешло к нему
по наследству (его называли также Го-
родским верхним садом), в те годы он
мало чем напоминал своего славного
предшественника.
Дорожки Городского нагорного пар-
ка заросли и превратились в лесные тро-
пинки, деревья одичали, лестницы и ска-
мейки прогнили и обвалились. В буйных
зарослях поселились босяки. Опасавша-
яся встреч с ними приличная публика гу-
ляла лишь по тому краю парка, который
примыкал к городской застройке.
Но эти предосторожности не всегда
спасали от неприятностей. Случалось,
иной проворный босяк срывал с гуляю-
щего господина часы с цепочкой, пере-
бегал на тротуар и, смешавшись с тол-
пой, скрывался в трактире на углу Кре-
щатика или в каком-нибудь магазине.
В 1882 г. часть уступов Крещатиц-
кой горы взяло в аренду обосновавшее-
ся здесь Киевское купеческое собрание.
В прилегавшем к его клубу (теперь фи-
лармония) участке открылся еще один
платный парк, называвшийся Садом ку-
491
Цензор
печеского собрания, или просто Купече-
ским садом.
Открытая для публики зеленая зона
лишилась лучшей и наиболее освоенной
части Крещатицкой горы, а благоустро-
енная территория бесплатного Городско-
го сада сузилась до предела. Основной
массив составляла теперь дикая мест-
ность надднепровской террасы, прости-
равшейся от Крещатицкого урочища до
Аскольдовой могилы. Она оставалась
необитаемой и недоступной для гуляю-
щих вплоть до конца XIX века.
В 1894 г. геолог П. Тутковский опи-
сывал ее так: «Терраса эта имеет очень
дикий и неприветливый вид; она вся по-
крыта бесформенными буграми, между
которыми приютились кое-где невысы-
хающие топкие болотца. Здесь нет дре-
весной растительности, почва покрыта
плохонькой травой и лишь изредка на
вершинах бугров лепятся кустарники; вся
площадка изрыта рытвинами и впадина-
ми; пасущиеся немногочисленные коро-
вы и мальчики-пастухи одни оживляют
это пустынное, заброшенное место, где
не встречаются гуляющие и не видно
никаких попыток культуры и строитель-
ной деятельности. Забытый людьми,
живописно дикий уголок!»
Причина такого состояния террасы
заключалась в том, что она была под-
вержена непрестанным оползням. Все
время на нее сваливались утесы и сте-
ны верхней площадки, или сама она об-
рушивалась на набережное шоссе и на-
долго останавливала там движение.
Киевляне считали террасу Царского
сада проклятым местом. О ней ходили
мрачные предания. Время от времени
горожане пытались овладеть этой мест-
ностью, завести здесь ферму, сад или
огород, но каждый раз их поджидала не-
удача. «Горькое разочарование,— пишет
П. Тутковский в своем романтическом
стиле,— ждет каждого, кто, увлеченный
поэтической прелестью местности, дове-
рился бы вероломной красавице-терра-
се. Она осуждена на вечное запустение
и забвение».
В начале XX века Городской верх-
ний сад оживает. Дума что-то планиру-
ет здесь, что-то строит, но, похоже, для
нее это место ничем не отличалось от
любой другой пустоши, для которой
нужно найти какое-нибудь полезное при-
менение.
О дальнейшей судьбе этой части ста-
ринного парка Ч. Ящевский писал (в
1913 г.) так: «В новейшее время Цар-
ский сад был обезображен «благами ци-
вилизации» — водонапорной башней и
вытяжной канализационной трубой.
Только в последние годы Царский сад
снова стал привлекать внимание город-
ского управления, которое привело не-
сколько в порядок аллеи и древесные на-
саждения, устроило фонтан с гротом и
пр., а в близком будущем намерено спла-
нировать крайне запущенную нижнюю
террасу сада, выходящую к Днепру.
Рядом с главным входом в Шато не-
давно устроена широкая шоссиррваная
ездовая аллея, прозванная Петровской;
начинаясь от Александровской улицы,
она идет медленным уклоном до верх-
ней террасы сада и служит для катания
в экипажах, автомобилях и т. д. В том
месте, где аллея пересекается верхней
садовой площадкой, переброшен легкий
железный мост [...] На одной из пло-
щадок, прилегающих к этой аллее, уст-
роены приспособления для обществен-
ных детских игр».
Цензор — ученик бурсы, заведывав-
ший классным журналом и наблюдав-
ший по поручению смотрителя за тиши-
ной и порядком в классе до прихода учи-
теля. У него же хранились розги и ли-
нейки для наказания провинившихся.
Имена нарушителей дисциплины цензор
Лх 492
Цехи
записывал на листке разграфленной бу-
маги или на классной доске. В старой
бурсе он же выполнял обязанности эк-
зекутора.
Цехи — старинные самоуправляемые
объединения киевских мещан-ремеслен-
ников, предоставлявшие своим членам
большие преимущества по сравнению с
кустарями-одиночками, которых назы-
вали «партачами» (a parte).
Корпорации выступали монополиста-
ми в той или иной сфере производства
и сурово ограничивали вступление в це-
хи новых членов. Начинающие ремес-
ленники долгое время служили в учени-
ках у хозяев мастерских, прежде чем их
признавали мастерами и позволяли за-
вести собственное дело.
Кроме того, цеха тщательно следили,
чтобы никто из их членов не расширял
своих оборотов, не снижал установлен-
ных цен и не составлял конкуренции
другим.
Многие корпорации имели на Подо-
ле свой цеховой дом и двор, на котором
находились склады, магазины для про-
дажи продукции, нередко и сами мас-
терские. Доходы, получаемые от сдавав-
шихся в наем шинков и домов, шли на
пенсии старых мастеров и пособия для
нуждающихся.
Цеховой год начинался на второй день
после крещенской церемонии с общих
сходок и выборов цехмистров, их помощ-
ников и ключников, ведавших цеховой
кассой.
Собрания мастеров происходили так-
же в Прощальную субботу (перед мас-
леницею), когда поминали умерших то-
варищей и приглашенный священник
правил парастас. Поминальные службы
и тризны совершались также на Петра
и Павла. На Пасху сходились похрис-
тосоваться и посидеть за общим столом.
Отмечались и храмовые дни тех приход-
ских церквей, которым покровительство-
вали цехи.
Главными торжествами считались го-
родские праздники первого августа и 6
января ст. ст., когда происходили «маг-
дебургские церемонии» — парады ма-
гистратского (городского) войска, боль-
шую часть которого составляли возглав-
ляемые цехмистрами отряды цеховой пе-
хоты.
Конечно, первичные цеховые ячей-
ки — мастерские — по царившим в них
нравам сильно разнились между собой.
Здесь многое зависело от душевных ка-
честв хозяина, условий труда и рынка.
Но даже в тех из них, где отношения
особой идилличностью не отличались,
люди жили дружно, сообща трудились
и сообща отдыхали. Иначе в те патри-
архальные времена жить не умели. В
рассказе Гр. Карпенко-2-го «Мастер и
его ученик» речь идет о преуспевающем
сапожнике с Оболони, который содер-
жал свою мастерскую в большой стро-
гости, пуская подчас в ход и кулаки, но
даже в его патриархальном предприятии
царила атмосфера душевных, неформаль-
ных отношений.
«А какой у него был бас! — воскли-
цает писатель. — Ой, ой, ой!.. И как
любил он песни, а хлопцы его, без со-
мненья, пели лучше всех! Бывало, вый-
дет в летнюю пору на Скавицу со все-
ми своими хлопцами и подмастерьями да
как встругнут «Среди долины ровныя на
гладкой высоте», или «Василину», или
«Катя в рощице гуляла!», или «Я в пу-
стыню удаляюсь!»... Было что послу-
шать!.. Ух и дисканты были у него, уди-
вительно какие голосистые, а еще как
двинут бывало «Катю в рощице», так
аж в Вигуровщине было слышно».
Многие ремесленные цехи после от-
мены Магдебургских прав Киева в 1835
году не выдержали конкуренции завод-
ского и фабричного производства. Доль-
493
Циклорама
ше всех продержался цех киевских са-
пожников. Он сохранил свои цеховые
книги и двор в начале Константиновской
ул., а в 1886 преобразовался в товари-
щество кустарей «Взаимопомощь», ко-
торое просуществовало до 1924 г., ког-
да под давлением артельной молодежи
старые богатые мастера вынуждены бы-
ли покинуть свой цех. Вместе с их ухо-
дом исчезают и последние остатки ста-
рой цеховой жизни города. Завершение
многовековой истории киевских корпо-
раций с большим пониманием и чуством
описал в ж. «Глобус» за 1925 г. исто-
рик С. Шамрай.
«И хотя цеховой строй исчез,— пи-
сал он в заключение своего очерка,— но
отдельные особы, обломки этого строя,
«последние могикане», еще живут на
Подоле. Это седые, сгорбленные старич-
ки, в большинстве своем уже нетрудо-
способные и глубоко оскорбленные сво-
им исключением из товарищества в 1924
году. Вообще в тот год было исключе-
но до 40 душ, в большинстве случаев
старых членов, настоящих цеховиков
(причина исключения — зажиточность
мастеров, наличие имущества, занятие
торговлей и т. п). Многие из них еще
живы, и от них можно услышать нема-
ло интересного про старину, и особенно
про быт ремесленников».
Автор опубликовал интереснейшую
запись беседы со старым мастером Се-
бровым. На этом история киевских це-
ховиков окончилась.
Циклорама — разновидность пано-
рам. Искусные художники наносили
изображения пейзажей с деревьями, до-
мами, дорогами, пешеходами, горами, ре-
ками и облаками на длинные бумажные
или матерчатые ленты, наматывали их на
барабаны, которые при демонстрации
медленно прокручивали перед глазами
посетителей.
Зрители чувствовали себя так, будто
они ехали в экипаже по ровной и глад-
кой дороге, а вокруг них, как наяву, про-
плывали чудесные пейзажи. Зрелище, в
чем-то сопоставимое с современным ки-
но. (См. также Раек, Кинезотографи-
ческий театр. Кино).
Цукаты, киевское сухое варе-
нье — засахаренные ягоды или ломти-
ки фруктов. Приготовлялись длитель-
ным провариванием в медовом растворе
(сите) или насыщенном сахарном сиро-
пе. Н. Закревский писал, что это лаком-
ство изготовлялось в Киеве в самые
древние времена и что еще в 1386 г. на
свадьбу вел. кн. литовского Ягелла с
Ядвигою «были будто бы поставляемы
из Киева плоды и варенья». В мемуа-
рах первой половины XIX века можно
найти упоминания о сухом варенье, при-
возимом к нам из Молдавии.
В XVIII веке на Подоле возникло
собственное большое производство, и ка-
кую-то, непонятную теперь, но, очевид-
но, значительную роль в его развитии
сыграл петербургский придворный кон-
дитер, швейцарец Бальи, которого мно-
гие в прошлом считали основателем ки-
евского цукатоварения.
В 1787 г. он сопровождал императ-
рицу Екатерину II в Крым и, как пишет
Н. Закревский, знавший эту историю со
слов киевлянина В. Г. Чайковского,
«расхаживая при весенней распутице по
коварной мостовой Киево-Подола, имел
неудовольствие сломать себе ногу». Ус-
лужливый войт пригласил его на время
излечения на свою дачу на Приорке,
где, томясь вынужденным досугом, он
занялся тем, что делали уже до него
придворные кондитеры прошлых вре-
мен: изготовлением цукатов и поставкою
их к императорскому столу.
С тех пор, пишет Закревский, киев-
ское варенье «совершенно завладело де-
пх 494
Цукаты, киевское сухое варенье
сертным столом в Зимнем дворце, и сла-
ва его пронеслась от Северной Пальми-
ры до пределов киргиз-китайских».
Документы, разысканные историком
Андриевским в 1880 годах в архиве
Киевского губернского управления,
свидетельствуют о том, что специаль-
ные цукатные экспедиции во главе с
офицерами и опытными кондитерами
снаряжались из Петербурга в Киев еще
при царице Елизавете Петровне. Часть
поставляемого ко двору варенья экспе-
диторы изготовляли самостоятельно, а
часть закупали в местных кондитер-
ских цехах на Подоле. Возможно, Ба-
льи внес какие-то усовершенствования
в производство киевского варенья, но,
вероятнее всего, своими поставками в
Петербург он лишь способствовал его
зарождающейся славе и таким образом
открыл для киевлян новый обширный
рынок для сбыта их традиционной про-
дукции.
Как свидетельствуют мемуары и
письма И. Мартоса, путешественники,
прибывавшие в Киев, обычно имели
при себе записки с поручениями род-
ных и близких купить им чудотворные
колечки св. Варвары, кипарисовые кре-
стики и пару фунтов знаменитого су-
хого варенья.
Благодаря производству и сбыту цу-
катов обогатился целый клан «потом-
ственных граждан» Подола, состоящий
из нескольких мещанских родов, свя-
занных между собою родственными
узами. В конце XVIII — начале XIX
века самые искусные мастера работа-
ли в мастерских Киселевских и Бело-
усовой. В середине 1820 гг. лидерство
среди подольских кондитеров перешло
к Семену Семеновичу Балабухе, имев-
шему магазины на Крещатике и на По-
доле. Изготовлявшиеся его мастерски-
ми цукаты продавались в специальных
фирменных банках с золотыми этикет-
ками и надписью «Киевское варенье».
Очевидно, в целях рекламы фирмы
в середине XIX века сложилось и пер-
воначальное предание о Балабухе как
преемнике дела «первооткрывателя»
киевских цукатов швейцарца Бальи.
Как пишет Ч. Ящевский, Бальи, «ос-
тававшись в Киеве до выздоровления
в семействе Балабухи, в виде благодар-
ности научил гостеприимную хозяйку
приготовлять варенье, что в старину
представляло верх кондитерского ис-
кусства и секрет, передаваемый мате-
рями дочерям».
Пика своего развития фирма достиг-
ла во второй половине XIX века при сы-
не ее основателя, знаменитом киевском
старожиле Николае Семеновиче Балабу-
хе. Его магазины на Крещатике знали
во всей Европе. Визиты к старому ма-
стеру входили в программы посещения
именитых и даже официальных гостей
города.
В 1876 г. его посетил наследник ита-
льянского престола, а в мае 1883 г. воз-
вращавшийся с коронации Александ-
ра III испанский инфант, знаменитый
гурман и кулинар герцог Монпансье ку-
пил на Крещатике «несколько пудов ки-
евского варенья».
Во время празднованья 900-летия
Крещения Руси (1888 г.) гостей Кие-
ва, кроме всего прочего, на банкетах в
думе угощали сувенирными крещатицки-
ми лакомствами, предоставленными для
этой цели безвозмездно «одним из вле-
дельцев магазинов сухого варенья»,—
очевидно, Н. С. Балабухой.
К этому времени фирма достигла та-
кой славы, что сами цукаты стали назы-
вать «балабухами». (Рассказывая о лю-
бимых лакомствах своего детства, ху-
дожник М. Добужинский замечает, что
засахаренные фрукты его няни-молда-
ванки были «не хуже знаменитой киев-
ской «балабухи»).
495
Чай
ч
Чай — Чаепитие можно назвать са-
мым ярким моментом городского быта
XIX столетия. Оно начало входить в
обыкновение при Екатерине II, но, в
связи с дороговизной как самого чая, так
и сахара, широкого распространения не
нашло. Да и самовары встречались в
быту крайне редко. (Их производство
началось в Туле в 1779 г.).
В аристократических московских до-
мах, вспоминала Е. Янькова, чай пили
вечером перед сном. «В гостиную,— пи-
шет она,— подавали большую жаровню
и медный чайник с горячей водой. Ма-
тушка заваривала чай сама. Ложечек
чайных для всех не было [...] Одну ма-
тушка носила с собой в готовальне, а
другую подавали для батюшки».
В конце XVIII — начале XIX века
сапоги в Киевской губернии могли сто-
ить 90 коп., кожух — 3 руб. 10 коп., а
фунт (400 гр.) чаю — 4 руб. 50 коп.
Естественно, простой народ смотрел на
новомодный напиток господ как на бе-
зумную роскошь, пагубу и разорение.
В то время чай пили действительно
избранные. На Подоле это могла поз-
волить себе лишь «магистратская арис-
тократия». В описи выморочного имуще-
ства, оставшегося после смерти киевско-
го войта Павла Войнича в 1752 г., упо-
минается «скриня сосновая на завесах
без оковки», в которой среди таких изы-
сканных специй, как корица, гвоздика,
шафран, мушкатный цвет и имбирь, хра-
нилась и «жестяночка, в которой три
четвертки чаю».
С чаем и сахаром водили близкое зна-
комство и богатые монахи Лавры. В из-
вестном «Плаче лаврских монахов»
1786 г. монастырский эконом Варсофо-
ний с горечью отмечает, что после кон-
фискации церковных имуществ в казну
братии придется, как и всем простым ки-
евлянам, заготавливать на Ирпене цветы
буквицы, «бо не за что буде чаю купо-
вати, а на сахар и вовся грошей не буде.
Да и меду-то нет, как не дадут люде».
Каких-либо детальных описаний ста-
рого монастырского чаепития нет. Со-
хранились лишь воспоминания о чайных
церемониях, бытовавших в патриархаль-
ных кругах Киева еще в 1820—1830 гг.
«В среде старого духовенства, как рас-
сказывали мне старые батюшки,— пи-
сал К. Фоменко,— «чай кушали» та-
ким способом: в большой поливяной ми-
ске разбавляли в кипятке сахар или мед,
заваривали чай, сосудом вроде кружек,
чашек и иных, подходящих для этой це-
ли, черпали, как сбитень, из миски».
Переломным моментом в истории ча-
епития следует считать 1810—1820 гг.,
когда в богатых домах появились само-
вары. По сохранившемуся городскому
преданию, киевляне впервые увидели
тульский самовар то ли в 1820, то ли в
1830 гг. на Крещатике. В воспоминани-
ях протоиерея Климентия Фоменко об
этом пишется так:
«Старожилы Киева рассказывают,
что дом Кордыша (на углу Крещатика
и ул. Институтской — А. М.) снимал
под квартиру один генерал. Часа в 3 дня
на балкон выносил деньщик кипящий
самовар. Вокруг небольшого стола раз-
мещалось семейство генерала. «Кушали
чай». А простодушные киевляне, окру-
496
Чай
Самовар с подставкой в «древнекиевском
стиле». Рис. Монигетти. 1869 г.
жив балкон, соглядали сие действие ча-
епития».
В России считалось, что самовары
были заимствованы у французов во вре-
мя войны 1812 года, что сами они древ-
него римского происхождения и пред-
ставляют собой не что иное, как антич-
ную металлическую жаровню, труба ко-
торой проходила сквозь круглый сосуд,
наполненный водой. В то же время в Ев-
ропе, в том числе и в самой Франции,
полагали самовар чисто русским изобре-
тением , проникшим на Запад в середи-
не XVI11 века. И если уж связывать на-
чало «эпохи самовара» со временем ве-
ликих европейских потрясений в Евро-
пе начала XIX века, то можно с уве-
ренностью сказать, что к моменту тра-
гического похода Наполеона на Москву
и французы, и русские могли пользо-
ваться самоварами собственного произ-
водства.
Кто у кого и что заимствовал в этой
области бытовой культуры, сказать труд-
но. Определенно известно лишь то, что
всенародную популярность самовар стал
приобретать в Российской империи, и в
том числе в Украине, после 1812 г.
Второй «самоварной страной» после
России в 1840 гг. стала Англия, насе-
ление которой большую часть свободно-
го времени также проводило за самова-
ром.
Распространению чаепития, а впос-
ледствии и моды на семейные и друже-
ские собрания у самовара, во многом
способствовали и успехи отечественных
сахарозаводчиков. Цены на припасы для
модного напитка стали доступнее.
В 1825 г. скуповатый митрополит Ев-
гений Болховитинов мог уже позволить
себе отдать в награду за усердные тру-
ды эконому о. Серафиму свои чайные
припасы, оставшиеся в Киеве после его
отъезда на заседания Синода. «Охотно
дозволяю вам,— писал он из Петербур-
га,— всех посещающих вас потчевать
чаем из оставшегося у вас сахару».
Очевидно, иегумен Серафим оказал-
ся большим любителем новомодного на-
питка, и потому, освободясь от «присут-
ствия в Синоде», митрополит Евгений
обещал ему новый чайный подарок. Он
присмотрел в Петербурге недорогой хо-
роший чай и беспокоился, чтобы его
усердный эконом не успел сделать свой
запас в Киеве и тем самым не ввел его
в излишние расходы: «К приезду мое-
497 »
Чай
му изготовьте голову сахару и полфун-
та (200 гр.) хорошего чаю. Ибо и сам
привезу чай. Да купите фунт кофе. Вод-
ка, кажется, у нас есть».
Если запасы чаю стоили экономному
митрополиту столько хлопот, то можно
представить, как бережно относились к
нему те киевляне, которые имели дохо-
ды поскромнее.
Простые граждане Подола о чае во-
обще не слыхали и еще в начале XIX
века в обычные дни пили «узвар» (ком-
пот из сухофруктов) или отвар сушеной
травы иван-чая. Бурсаки и студенты ака-
демии в начале лета ездили в ирпенские
леса и заготовляли там на зиму цветы
буквицы (Betonica officinalis), из которой
получался отличный напиток. По празд-
никам в мещанских домах подавали от-
вар из сушеной вишни или малины с ме-
дом. Как рассказывает подольский ста-
рожил, здесь «вовсе почти не знали, что
такое чай, даже самоваров ни у кого не
было. Первым и единственным угоще-
нием [гостей] была варенуха».
Этот же старожил вспоминал (в
1873 г.), как до пожара 1811 г. он по-
могал бабушке возить на рынок возок с
выпекаемым ею для продажи хлебом, и
однажды, проходя мимо старого город-
ского магазина (провиантского склада на
углу Андреевской и Братской улиц),
увидел толпу «вокруг большой кучи ка-
кой-то травы, рассыпавшейся из разби-
тых ящиков. Воры ночью выбросили эти
ящики из обокраденного ими склада как
неподходящий для них товар. Что это
за трава, многие из толпы не знали.
Одни говорили, что это аптечная тра-
ва, другие,— что это такая трава, от ко-
торой паны тучнеют, один кто-то при-
знавал ее за чай. Каждый брал по гор-
сти и сыпал в карман. Взял и я горсти
две, чтобы показать своим... Действи-
тельно оказалось, что эта трава — чай».
Постепенно чаепитие стало приживать-
ся и в более-менее зажиточных мещан-
ских домах, но это удовольствие позво-
ляли себе не всякий день. Сахарницы де-
лались в виде шкатулок, ключики от ко-
торых находились в руках хозяек. Дол-
гое время в народе чай считался непоз-
волительной роскошью. Еще в 1830 го-
дах простой человек в чаепитии господ ви-
дел пагубу, занесенную из Европы.
Запоздавшие отзвуки этих некогда
распространенных настроений слышатся
в стихотворном послании 1843 г. старо-
го городского поэта Евстафия Рудыков-
ского. Он осуждает чай наравне с кофе
и другими разорительными барскими
прихотями:
Везуть до нас усенъке морем,—
Проклятий кохвей той i чай!
А ми аж крехчем co6i з горем,
Та знай! — з кабзи все утрачай!..
Де делась наша варенуха,
Вишшвка, мед наш варенець?
Ох, ох! Укрмна-старуха!..
Прийшов враз з цукром тв1й кшець/
Через пять лет, в послании к своему
зятю, Н. Я. Шульгину, описывая ста-
росветский именинный обряд, престаре-
лый поэт, вроде бы не замечая вокруг
себя торжества чаепития, осуждает его
с еще большей страстью:
Налвшись добре, ляжем спати,
Одл'гзши рачки в1д стола,
А як почнем од сна вставати,
Щоб варенуха тут була.
А не та кава, чай мерзенний,
Надсада гтльки животам.
Бодай не знав ix мир хрещений!
На що вони здалися нам?
Впрочем, к подобным протестам тог-
да уже никто не прислушивался. Само-
вары водились даже у схимников, лю-
бивших угостить чашечкой хорошего чая
благочестивых богомольцев, навещавших
их в Китаевской и Голосеевской пусты-
498
Чай
нях. (От чая полагалось воздерживать-
ся лишь в пятницу и субботу Страстной
седмицы). Известно, например, что ки-
таевский чудотворец о. Алексий навещал
Бессарабский рынок для закупок пред-
назначавшегося для богомольцев чая и
полагавшихся к нему сухариков, сушек
и бубликов, не забывая, впрочем, и по-
молиться здесь у своего любимого обра-
за Николая-угодника.
В то же время в Лавре не было ка-
кого-то единого мнения относительно
чая. Если о. Алексий не находил в нем
ничего дурного, то другой китаевский
чудотворец, знаменитый юродствующий
во Христе монах Паисий включил чай
в число обличаемых им средств грехов-
ного угождения плоти. Как пишет
В. Зноско, он демонстрировал свое пре-
зрение к новомодному монашескому ча-
епитию таким образом:
«Когда блаженный Паисий заходил к
кому-нибудь из братии утром и хозяин
келии, в тайном восторге от такого по-
сещения, предлагал гостю стакан чаю, он
никогда не отказывался и с важностью
усаживался за стол.
Но действия, с которыми совершал он
это «чаепитие», навсегда отбивали у хо-
зяина охоту к дальнейшему приглаше-
нию, ибо он примешивал в свой чай все,
что только попадало под руку,— и гряз-
ную воду, и селедку, и прочие подобные
снадоби. Не побрез1уй, читатель, пред-
ставь себе всю эту необычайную карти-
ну трапезнования и чаепития».
С развитием торговли и появлением
своего, сравнительно недорогого сахара
строгие моралисты окончательно умолк-
ли, поскольку к тому времени чайная ус-
лада уже не имела ничего общего ни с
роскошью, ни с мотовством.
В самой мещанской чайной церемо-
нии видное место заняла демонстрация
разумной бережливости чаевников. Речь
идет о необычайно экономном «чаепи-
тии вприкуску»: блюдечки держали на
кончиках пальцев, а за щекой помещал-
ся маленький кусочек сахара — осколо-
чек твердой и очень сладкой «литой го-
ловы». Этого кусочка хватало на деся-
ток чашек чая.
Так поступали не только расчетливые
артельщики. Как писал в своих воспо-
минаниях академик Ф. Буслаев, в
1830—1840 it. этим искусством в со-
вершенстве владели и студенты. У са-
мого него привычка пить чай вприкуску
осталась на всю жизнь. Почтенный ака-
демик, учитель наследника престола пил
таким образом чай и в царском дворце,
«только не такой жиденький», добавля-
ет он, как в студенческие годы.
Первыми чайными служили тракти-
ры возле Житнего рынка и Гостиного
двора, где вокруг самоваров собирались
для своих деловых разговоров компании
купцов и лавочников. Немалые деньги
получали трактирщики и за кипяток, от-
пускаемый ими в лавки, где разжигать
самовары строжайше запрещалось, а лю-
бители «побаловаться чайком» среди
приказчиков никогда не переводились.
В старые времена чаем лечились, вер-
нее, спасались от холеры, добавляя в не-
го соляную кислоту. (Эту любопытную
деталь указывает в своих воспоминани-
ях культуролог Н. Анциферов).
Чаепитие считалось лучшим украше-
нием домашней жизни. Чайная церемо-
ния постоянно совершенствовалась.
Каждое поколение киевлян вносило в
нее что-то свое, новое. В первой поло-
вине XIX века чай подавали к десерту,
с виноградом, яблоками, грушами, виш-
нями, арбузами, дынями. Позже его лю-
били пить с лимоном и сухариками. В
1880 гг. утренним визитерам подавали
чай или кофе с горячими вафлями. Са-
ми хозяева предпочитали перед завтра-
ком чай со сливками, сухарями и пирож-
ными. Долгое время, по старой тради-
г>499
Чай
ции, заваривала и разливала чай хозяй-
ка дома, а позже — горничная.
Для любителей «чая и завтрака вме-
сте» на стол ставили кофейник или са-
мовар (иногда их комбинировали в виде
единого столового прибора), чашки или
стаканы, корзину с печеньем, торт, мяс-
ное блюдо, пирожки и бутылку вина.
За чашкой чая принимали гостей, ве-
лись дружеские беседы. Самовары бра-
ли с собой на гуляния в Кадетскую и
Байкову рощу, в Китаев и Межигорье.
Их умудрялись разжигать на корме лод-
ки или на палубе парохода и блаженст-
вовали за стаканом чая среди неописуе-
мых красот Чертороя, Наталки или на
поэтичных холмах Межигорья под сенью
ветхозаветного Владимирова дуба.
Старые киевские чайные церемонии
обладали свойством трансформировать-
ся в любой иной вид застолья: в обед,
ужин, банкет, пирушку и во все другое
в зависимости от обстоятельств. Это хо-
рошо видно по рассказам и повестям
И. Нечуя-Левицкого, который любил
описывать киевлян именно за столом.
В мещанских домах гостям подавали
чай с бубликами, белым хлебом или бу-
лочками. Далее, если беседа завязыва-
лась и обещала быть интересной и дол-
гой, на стол ставилась посуда, бутылка
водки и сухая закуска. Импровизирован-
ная часть застолья заканчивалась ожив-
ленным разговором и, в зависимости от
настроения, пением.
Приемы, на которые гостей пригла-
шали заранее, также начинались с тра-
диционной чайной церемонии, распола-
гавшей к непринужденной беседе. Имен-
но так в «Афонских проходимцах» на-
чинается банкет для монахов в доме афе-
риста Христофора Копронидоса, выда-
ющего себя за богатого купца:
«Меланья принесла чай и поставила
на столе, а к чаю подала пышную паля-
ницу на тарелке». Чайная церемония бы-
ла в этом случае чистой формальностью
и длилась недолго. «Копронидос вынес
к чаю бутылку рома», и вскоре непол-
ные стаканы чая стали доверху напол-
няться ромом и выпиваться фактически
без закуски один за другим.
После этой, также традиционной, фа-
зы киевского угощения, которое уже
только с большой натяжкой можно бы-
ло назвать чаепитием (скорее всего это
была уже пирушка с крепким пуншем),
наступал, собственно говоря, сам банкет,
и гости, не прикрываясь никакими бла-
гообразными церемониями, напивались и
наедались кто сколько мог: «После чая
и пуншей Меланья застелила стол ска-
тертью, принесла два блюда с пирогами,
поставила тарелки с окороком, колбаса-
ми, селедками, икрою и сыром. Следом
за пирогами и закуской на столе появи-
лись бутылки с водкой, наливками и ви-
нами. Копронидос налил монахам по чар-
ке водки. Они с удовольствием выпили
разом, будто солдаты бухнули из ружей
по команде [...] После закуски Меланья
принесла на глиняном блюде огромного
фаршированного карпа, а после карпа
жареного поросенка с начинкой».
Впрочем, продолжение банкета у Ко-
пронидоса не имеет уже отношения к ча-
епитию. Оно как бы дало толчок даль-
нейшему развитию гастрономического
происшествия и скромно отступило на
второй план, как это и предполагалось
старинной городской традицией.
В то же время сохранялась и та среда,
те сферы городского быта, где сама чай-
ная церемония продолжала существовать
во всей своей первозданной чистоте.
Киевские кафе, устраиваемые в
1840—1850 гг. в открытых для публи-
ки садах и парках, назывались чайны-
ми домиками. Стакан чаю, как и ста-
кан сельтерской (газированной) воды,
подаваемый вместе с яблоком, грушей
или кистью винограда, стал своеобраз-
500 ч
Чайный домик
ным символом культурного времяпро-
вождения с его скромными и общедос-
тупными удовольствиями. По цене ста-
кана чая судили о дороговизне или до-
ступности того или иного увеселитель-
ного заведения, кафе или ресторана.
К 1876 г. относится первая попытка
использования чаепития для «отвлечения
простонародья от кабаков». С этой це-
лью городская дума выделила купцу
Бурлею 500 руб. на устройство «чайно-
го заведения», «с тем, чтобы в нем про-
изводилась продажа только чая, сахара,
кофе, сбитня, хлеба черного и белого и
минеральных вод». Эксперименты с чай-
ными производились впоследствии неод-
нократно, но, как всегда, безрезультат-
но: торговля безалкогольными напитка-
ми так или иначе уступала место более
прибыльной торговле водкой.
Начало подделки чая совпадает со
временем широкого его распространения,
когда в трактирах, ресторанах и столо-
вых появляются большие количества ис-
пользованной заварки, из которой пред-
приимчивые дельцы начинают изготов-
лять «спитый чай», выдававшийся тог-
да (как и теперь!) за дешевые сорта чая.
В 1880 гг. чайные аферы достигают
значительных масштабов, и в дело вме-
шивается полиция. В сентябре 1887 г. в
газете «Киевлянин» по этому поводу по-
явилась такая заметка:
«В последнее время торговля спитым
чаем приняла в Киеве широкие разме-
ры. Особенно много фабрикованного чая
продается в мелочных бакалейных лав-
ках на Подоле и Новом Строении.
Так как этот чай продается гораздо
дешевле даже самых низких сортов на-
стоящих, неподдельных чаев, то он рас-
ходится очень бойко и главными поку-
пателями его являются простолюдины.
Фабрикацией спитого чая занимаются у
нас преимущественно евреи, входящие в
соглашение с прислугой в кофейнях и да-
же частных домах, которая собирает для
них спитый чай, получая за фунт 15—
20 коп.
10 сентября полиции удалось открыть
одну из таких чайных фабрик на Подо-
ле по Ярославской улице в доме Кули-
кова. Обитатели этого притона, должно
быть, предупрежденные о грозящей
опасности, успели скрыться, но не успе-
ли захватить с собой 40 фунтов спито-
го чая, который и был конфискован. На
улице полиции удалось задержать еврей-
ку Гитлю Басанову, несшую мешочек, в
котором оказалось 18,5 фунтов фабри-
кованного чая».
Удивить кого-нибудь в России пло-
хими напитками трудно, но то, что вы-
делывали с чаем в Киеве, поражало да-
же ко всему привыкших москвичей. В
1888 г. «Стрекоза» сообщила о новых
подвигах наших фальсификаторов такие
любопытные подробности:
«Мы уже привыкли к так называе-
мому спитому чаю. Но на днях при ана-
лизе арестованных в Киеве мешков чая
оказалось, что есть еще один сорт чая,
совершенно новый. Чай этот не только
спитой, но в нем оказались пуговицы,
косточки маслин и клюквы, песок и да-
же разный сор. Выяснилось, что этот
сорт чая получается следующим образом:
гг. «фабриканты» являются в трактиры,
где спитой чай выбрасывается в кадки
вместе со всяким сором, и забирают его
полностью, со всем содержимым в кад-
ках.
В каждой мусорной кадке — малень-
кая чайная плантация. Восьмое чудо све-
та. А что вы скажете насчет чая с клюк-
вою —для легкой кислоты, с масли-
ною — для лучшего «настоя», и с пу-
говицами — для форса и шика?!»
Чайный ДОМИК — буфет в общест-
венном саду или частном парке. В пер-
вой половине XIX века вход в парки
501
Частица мощей апостола Андрея
Чайный домик. Рис. 1845 г.)
обычно был бесплатный. Посетители
считались как бы гостями хозяина, он
лично встречал и угощал тех из них, с
кем ему было приятно пообщаться. Дру-
гие довольствовались тем, что предлага-
лось за деньги в чайном домике (чай,
кофе, пирожные, конфеты, фрукты, ви-
но, лимонад).
Такие порядки были заведены в луч-
шем частном парке Киева Кинь-грусть
П. Лукашевич, в парке при даче мит-
рополита на Шулявке, в садоводствах
Кристера и Карла Христиани, Выдубиц-
ком монастыре и в усадьбе Диковского
(Дикого) на Глубочице. Роль чайного
домика исполнял буфет на главной ал-
лее Царского сада (где к тому же вы-
ступали арфистки, певцы, странствую-
щие музыканты и фокусники ).
С появлением платного частного пар-
ка Бенирва и также платного городско-
го сада Шато-де-Флер посетители пла-
тили при входе за музыкальные и эст-
радные выступления под открытым не-
бом, за оркестр в танцзале и т. д. Чай-
ные домики превратились в обыкновен-
ные буфеты и рестораны.
Частица мощей апостола Анд-
рея — Привезена в 1850 гг. из стран-
ствий по Святым местам известным ре-
лигиозным писателем Андреем Муравь-
евым и принесена в дар Андреевской
церкви, на месте которой св. апостол (по
преданию) некогда произнес вещие сло-
ва о великом будущем Киева в деле рас-
пространения христианства. Легенда эта
бытует в городе и по сей день, хотя еще
в XIX веке многие историки утвержда-
ли, что ничего подобного не было и не
могло быть.
В апреле 1832 г. археолог К. А. Ло-
хвицкий и митрополит Евгений, убеж-
денные в абсолютной достоверности пре-
дания о посещении Киева ап. Андреем,
начали раскопки между Андреевскою и
Трехсвятительскою церквами, где, по их
предположениям, в XII веке киевляне
построили церковь во имя Воздвижения
св. креста.
502
Частица мощей апостола Андрея
Как писал один из биографов К. Ло-
хвицкого, некто Ф. Т-ский, в 1865 г. в
газ. «Киевлянин», искатели легендарной
святыни «в цельной глиняной почве от-
крыли обширную выжженную яму в глу-
бину на 3 сажени. Яма была наполнена
хлебными зернами, почерневшими и вы-
ветрившимися от времени. Кроме того,
в яме находились некоторые остатки цер-
ковных утварей, кнут или нуга и толстая
сосновая жердь.
Из трех кусков этой жерди Лохвиц-
кий устроил крест, освященный в Набе-
режно-Николаевской церкви и впослед-
ствии находившийся, как кажется, в чи-
тальне Должикова (помещавшейся сна-
чала на Крещатике, а потом на Подо-
ле.— А. М.), а два графина, наполнен-
ные зернами, взятыми из ямы, были по-
ставлены в ризницах Печерской лавры
и Софийского собора.
Лохвицкий приглашал было киевское
общество к подписке на сооружение на
месте раскопок памятника в виде крес-
та, но это приглашение, кажется, оста-
лось без действия».
Как видим, образованное киевское об-
щество не приняло версии экзальтиро-
ванного археолога. Многие утверждали,
что подобными крестами из жердей при-
валивали в хранилищах покрытие на зер-
не. В исторической достоверности най-
денного креста сомневался и митрополит
Евгений Болховитинов, иначе он не от-
дал бы его на хранение любителю ста-
рины Должикову.
По-своему прореагировала на крест
Лохвицкого не склонная к рефлексиям и
жаждавшая чудес паломническая масса.
В библиотеку Должикова началось па-
ломничество, и в конце концов крест пе-
рекочевал в Андреевскую церковь. В
специальном пособии для паломников
«Киев — азбука православия», издан-
ном в 1908 г., уже без всяких оговорок,
писалось, будто в этом храме в «стек-
лянном киоте сохраняется тот самый со-
сновый крест, который был водружен
апостолом Андреем на этой горе».
Мнения богомольцев и просвещенных
киевлян разделились. Одни свято вери-
ли в новообретенную святыню, другие
иронически улыбались. Одним из усом-
нившихся в истинности летописного пре-
дания был и редактор ж. «Киевская ста-
рина» историк Ф. Лебединцев. Как пи-
сал в своих мемуарах Г. Лазаревский,
ученый всегда «усмехался, вспоминая ле-
генду с этой Андреевской горою. Как те-
перь, так и прежде киевляне с исключи-
тельной любовью относились к родному
городу и не могли допустить, чтобы Ки-
ев возник так же, как и всякий другой
город. Нет! Для основания Киева нужен
апостол, и не какой-нибудь, а превосход-
ный, с его, понятное дело, несомненны-
ми пророчествами про будущее города».
Однако до сих пор находятся деяте-
ли, которые считают, что хоронить ста-
рую легенду про апостольское благосло-
вение Киева еще не время. Ее критики,
говорят они, не смогли выдвинуть вес-
ких опровержений, а приверженцам ее
удалось найти ряд исторических фактов,
якобы допускающих возможность про-
поведи апостола Андрея в Украине.
В 1972 г. издающийся в Канаде жур-
нал «Hoei днЬ> опубликовал доклад про-
тоиерея Григория Удода «Апостол Ан-
дрей Первозванный — основоположник
украинской церкви», прочитанный им на
юбилейных торжествах коллегии св. Ан-
дрея в Виннипеге, где говорится, что
«современное состояние исторической
науки, опирающейся на археологические
исследования, дает все основания ут-
верждать, что пребывание св. апостола
Андрея с проповедью Христового уче-
ния в Украине не только допустимо, но
и вполне возможно».
Аргументы теолога сводятся к ряду
таких положений:
503
Частица мощей св. первомученика и архидиакона Стефана
«1. Апостол Андрей по древнейшим
историческим известиям проповедовал
на территории современной Украины.
2. Украина в апостольские времена
была заселена предками современного
украинского народа и была высокораз-
витой сельскохозяйственной страной.
3. Население тогдашней Украины
поддерживало живые отношения с гре-
ческими колониями на черноморском по-
бережье, как и вообще со всем извест-
ным тогда культурным миром.
4. Территория современного Киева в
апостольскую эпоху была покрыта рядом
поселений, где находился центр племен
Среднего Надднепровья.
5. Необычайное развитие украинско-
го христианства непосредственно после
официального крещения Украины при
Владимире Великом, равного которому
не знает история других народов, ука-
зывает на то, что христианство среди на-
шего народа жило и развивалось на про-
тяжении многих веков».
Протоиерей Григорий Удод считает,
что этого вполне достаточно, чтобы счи-
тать, будто «летописное предание про
основание нашей церкви апостолом Ан-
дреем основано на историческом факте».
К сожалению, сам «исторический факт»
среди его аргументов отсутствует. Упор-
ство украинских историков церкви в от-
стаивании «историчности» старой леген-
ды объясняется тем, что в случае успе-
ха наша церковь получила бы право на-
зываться «апостольской и первозванной».
Она удостоилась бы великой чести на-
зывать св. Андрея, который был учите-
лем и братом самого основателя христи-
анской церкви апостола Петра, «патри-
архом вселенским и апостолом Украины».
Отсюда и упорное стремление выдавать
желаемое за действительное.
В царской России св. Андрей поль-
зовался особым вниманием и почитанием.
«Петр,— писала И. П. Хрущева,—
признавал Андрея Первозванного по-
кровителем земли Русской и в честь его
установил орден. Знаки этого ордена:
звезда, крест, голубая лента, носимая
через плечо, и богатая цепь на плечах.
Крест на ордене и в звеньях цепи име-
ют вид буквы X. На таком кресте был
распят за Христа св. ап. Андрей.
Крест этот — самый высший орден
Российской империи. Великим князьям
нашим он дается при крещении, а на го-
сударыню императрицу возлагается во
время священнейшего коронования са-
мим государем».
Частица мощей св. первомуче-
ника и архидиакона Стефана—
Первомученик был одним из семи диа-
конов, поставленных апостолами на слу-
жение в первой христианской общине в
Иерусалиме. Это было в 38 году от
рождества Христова.
Как пишется в «Деяниях апостолов»,
в те дни «слово Божие росло, и число
учеников весьма умножалось в Иеруса-
лиме; и из священников очень многие по-
корились вере. А Стефан, исполненный
веры и силы, совершал великие чудеса
и знамения в народе» (Деян. 6, 7—8).
Фарисеи, требуя смерти проповедни-
ка, обвинили его в том, что он якобы го-
ворил, что «Иисус Назорей разрушит
место сие и переменит обычаи, которые
передал наш Моисей» (Деян. 6, 14).
В Синедрионе Стефан вызвал ярость
своих судий тем, что сказал: «Жестоко-
выйные! [...] Вы всегда противитесь Ду-
ху Святому, как отцы ваши, так и вы.
Кого из пророков не гнали отцы ваши?
Они убили предвозвестивших пришест-
вие Праведника, Которого предателями
и убийцами сделались ныне вы».
За это уличение Стефан был побит
каменьями. Он пострадал за веру пер-
вым из христиан. По выражению св.
Астерия, св. Стефан стал предтечей му-
504 ' л
Чиновник-босяк Матушевский
чеников, «учителем страданий за Хрис-
та», «ибо прежде св. Стефана никто не
изливал крови своей за Евангелие».
В Великой лаврской церкви в приде-
ле св. Стефана у южной стены около
иконостаса хранился в серебряной раке
указательный перст святого, принесен-
ный в Лавру в 1717 г. из знаменитого
Нямецкого монастыря в Молдавии ро-
манским архиепископом Пахомием, жив-
шим здесь на покое 8 лет и умершим в
1724 г.
Кисть правой руки св. Стефана нахо-
дилась в Троице-Сергиевой лавре под
Москвой.
Черепяная тыква — специальный
сосуд, изготовляемый из бутылочной
тыквы и используемый для приготовле-
ния и хранения варенухи.
Черная ДОСКа — доска, устанавли-
вавшаяся в гимназии на видном месте,
на которую заносились имена отстающих
и нерадивых учеников.
Черная Свеча — изготавливалась из
жира, вытопленного из трупа покойни-
ка, киевскими сатанистами и темными
людишками, заискивающими перед си-
лами зла. Предназначались для черных
месс и магических обрядов.
Трупы с вырезанными жировыми от-
ложениями находили иногда в ярах за
Кирилловской больницей, где при боль-
шой дороге, ведшей на Куреневку, стоял
кабак, притягивающий к себе немало го-
лытьбы и бездомных бродяг. Трупы этих
кончивших свои дни под забором пьяниц
становились добычею сатанистов. Подоб-
ные же операции проделывались над вы-
ловленными в Днепре утопленниками.
В народе считалось, что свет черной
свечи помогает темным людишкам тво-
рить их богомерзкие дела. Среди этно-
графических записей М. Драгоманова
есть рассказ о ворах, погрузивших по-
мещика в беспробудный сон при помо-
щи «свечи из человеческого жиру».
Прибежавшие на зов сторожа слуги
тщетно пытались погасить свечу и раз-
будить своего господина, пока одна ста-
руха не присоветовала им тушить чер-
тов огонь... «конскими кизяками».
Черный (штрафной) стол — стол
на виду всего класса, за который за пло-
хое поведение или серьезные проступки
(напр., воровство) сажали провинивших-
ся учеников гимназий или училищ.
Четьи-МИНСИ — ежемесячное цер-
ковное чтение в виде сборников матери-
алов, расположенных по дням и меся-
цам. Самым популярным чтением на
каждый день были в старом Киеве ми-
неи бывшего выпускника Киево-Моги-
лянской академии св. Димитрия Ростов-
ского (сына киевского сотника Саввы
Туптало). Знакомые сюжеты, воспроиз-
веденные пером великого писателя эпо-
хи барокко, поражали умы и воображе-
ние верующих.
Как вспоминал Н. Богатиков, в дет-
стве он любил читать по вечерам минеи
вместе с приказчиком отца. «Слушал и
читал, читал и слушал, незаметно изме-
нялся в самой глубине души. Теперь
только она открылась для религиозного
чувства. Теперь только стал я молиться
от сердца и вслушиваться в богослуже-
ние и воспринимать в душу молитвы
священных песнопений».
Чиновник-босяк Матушев-
СКИИ — известный в начале XX века
киевский антик, снискавший среди го-
рожан славу благодаря своему неукро-
тимому стремлению к вольной жизни
и многочисленным попыткам совмес-
тить чиновническую службу с бродяж-
ничеством.
505
Чиновник-босяк Матушевский
«Рассказы о нем,— писал лично
знавший его в молодости писатель
Г. Григорьев,— воспринимались как
анекдоты, никому не верилось, что мо-
гут подобные явления, приписываемые
этому тихому на вид человеку, сущест-
вовать в действительности.
Он обладал великолепнейшим почер-
ком, и за это его очень ценили в наслед-
ственном столе. Бумаги, переписанные
Матушевским, всегда с похвалой подпи-
сывал сам управляющий Стрекалов.
Но хорош Матушевский был только в
зимние месяцы. С наступлением весны он
постоянно исчезал. Уходил на берег Дне-
пра, встречал там старых знакомых, боль-
шей частью грузчиков, пил, пока были
деньги, находил еще какого-нибудь род-
ственного по духу персонажа и отправ-
лялся бродить с ним вниз по Днепру.
Для него было лучшим удовольстви-
ем спать на лоне природы, под откры-
тым небом, дышать чистым воздухом, а
главное, по его словам, «дышать своей
свободой, не видеть гнусных канцеляр-
ских рож, не глотать противной пыли,
не писать отравляющие жизнь порядоч-
ных людей мерзкие бумажки». Убежден-
ный поборник свободы, он ненавидел
тиранию во всех видах, особенно носи-
телей ее — всевозможных высокопос-
тавленных чиновников.
Глубокой осенью, проделав пешком
сотни верст, поработав в разных портах
«для поддержки бренного тела», он до-
бирался до Киева. Холод заставлял ду-
мать о теплом крове и работе. В самом
жалком виде Матушевский являлся до-
мой (снимал он маленькую комнатку на
Шулявке). Хозяин сохранял помещение
за беспокойным квартирантом, — тот
всегда аккуратно расплачивался.
Для него дворовые доставали какое-
то облачение, свободолюбец появлялся в
наследственном столе и униженно пода-
вал отлично написанное ходатайство о
предоставлении штатной работы. Верши-
тели его судьбы какое-то время разду-
мывали, потом решали просьбу удовле-
творить: «Только один Матушевский
напишет так, что его превосходительст-
во похвалит и придет в хорошее распо-
ложение духа» [...]
Не раз Матушевский давал подпис-
ку о хорошем поведении, клялся перед
иконой не пить спиртного, работать ста-
рательно и летом. И действительно, не
пил он вовсе, даже в праздники отказы-
вался от водки, ограничиваясь пивом. И
так от силы до первого мая. А там на-
чинался запой и продажа верхней одеж-
ды. Дух бродяжничества брал верх над
рассудком, над всеми обязательствами и
клятвами.
Но вот однажды он не явился к зи-
ме. Начальство забеспокоилось. Навели
справки у его хозяина, тот ничего не знал
о судьбе постояльца. Решено было, что
он погиб в скитаниях. Но в декабре Мак-
симов получил письмо от Матушевско-
го, к которому он всегда имел склонность,
постоянно громко хвалил и уверял, что
если б не нога, то он отправился бы с
ним бродяжничать. Матушевский писал,
что решил избавиться совсем от кабалы
и остаться вблизи Сочи. Но грянула бе-
да, ударил внезапно мороз, небывалый в
этих краях. Потерпевший просил у дру-
га выслать «какой-нибудь рубль и теп-
лое одеяло, чтоб хоть ночью вырваться
из лап нечестивого мороза».
Максимов энергично взялся за дело:
собрал по подписке приличную сумму,
послал другу одеяло и 10 рублей в со-
провождении такого письма:
«Эх ты, Матуша дурноляпая! Дума-
ешь все о себе. А я что у тебя, — со-
бака? Пришел бы ко мне, а не в каба-
лу. Но я тебе не Бог и не судья. Сам
такой. Будь нога исправная, пошел бы
вместе с тобою, эдаким извергом из пре-
исподней.
506
Чиновник-тело
Посылаю одеяло в фанерном ящике
и переводом десятку. Если пришлешь
обязательство не брать в рот до перво-
го мая ни рюмочки, как это было в Ки-
еве, получишь еще деньги, собрал я для
тебя куш приличный. Решай, как хо-
чешь, блудная овца.
До свидания, Матуша. Желаю тебе от
Господа Бога подходящей для прожития
температуры воздуха, житейских удобств
и снадобий» [...]
Ответа не последовало. О Матушев-
ском через пару лет забыли. И вдруг од-
нажды в октябре он появился, как все-
гда, в униженном состоянии. На этот раз
не сдержал себя, заплакал, увидя Мак-
симова. Нечего и говорить, что принят
был знаменитый переписчик на работу
немедленно. Скоро стали к нему прихо-
дить начальники из разных отделов с
просьбой «переписать бумажицу». На-
до было всеми силами заботиться, что-
бы настроение управляющего улучши-
лось, — он последний раз не улыбался.
Следующей весной Матушевский был
обнаружен мертвым в порту. Медицин-
ское вскрытие показало, что смерть на-
ступила от непомерной дозы алкоголя.
Хоронили его прилично одетым, — не
успел пропить свой костюм. Казенная
палата почти в полном составе провожа-
ла на Лукьяновское кладбище своего
выдающегося собрата».
ЧинОВНИК-телО — оригинальный тип
«антика» старого Киева, — пьяница,
упивавшийся на всех вечеринках до бес-
памятства и предоставлявший своим со-
бутыльникам право носить себя, куда
бы они не направлялись в своих ночных
странствиях по городу.
Походы с «телом» носили ритуальный
характер. Они давали гулякам возмож-
ность проявить «заботу о ближнем» и
таким образом воочию продемонстриро-
вать благопристойность своей компании.
В годы студенческой юности компо-
зитора А. Кошица роль «тела» играл не-
кий чиновник Жуковский, оставивший
глубокую память по себе в его воспоми-
наниях.
«Не могу забыть,— пишет компози-
тор,— одной вечеринки на именинах ка-
кого-то чиновника [...] Приходим и ви-
дим, действительно, именины — стол
накрыт, на столе скромная, но весьма
«обширная» закуска [...]
Мое внимание привлек какой-то хму-
рый, молчаливый тип со страшной чер-
ной бородой, который молча ел, а еще
больше пил. Спрашиваю, кто такой.
Оказывается, что это знаменитое «тело».
Это был служащий не то консисто-
рии, не то «Училищного совета» — Жу-
ковский. Он был непременный член «се-
минарской» (не нашей) компании и дру-
гих пьющих или выпивающих компаний.
Назывался он «телом» потому, что сра-
зу молча напивался, засыпал и отклю-
чался настолько, что с ним можно было
делать что угодно.
Поэтому каждая компания, к которой
он приставал, считала своим святым дол-
гом не бросать его одного, а забирать
его «мертвого» с собою, куда бы они не
шли. Если едут куда-то, то кладут «те-
ло» на извозчика, вносят его в ресторан
или пивную, кладут где-нибудь в угол-
ке, а сами ведут беседы, пока не придет
фантазия ехать дальше. Тогда его опять
переносят на новое место.
Если не едут, а идут,— то несут на
руках. Но факт, что нигде не оставля-
ют, а таскают с собою. Так он, бывало,
мертвецки пьяный объезжает много пре-
красных мест, пока утром не принесут
его на Софийское подворье, в дом «Учи-
лищного совета» и не положат на глав-
ный стол канцелярии.
Так это «тело» оказалось и на этом
празднике. Меня он очень заинтересо-
вал [...]
507
Шабаш
Начались танцы. Оркестр играл очень
старательно [...]
Среди этого шума, гама и смеха вдруг
раздался страшный крик из соседней
комнаты. Кричала хозяйка. Дело в том,
что она бежала из гостиной в кухню че-
рез узенькую проходную комнатку, где
за занавеской стояла ее кровать, а ря-
дом в коляске маленький ребенок. В
комнате стоял полумрак. Ребенок начал
плакать, и хозяйка побежала его кор-
мить. Глянула на свою койку, а на по-
душке чья-то лохматая голова, распус-
тила по белому одеялу страшную, ши-
рокую, черную бороду «лопатой». Хо-
зяйка чуть не умерла со страху и закри-
чала не своим голосом.
Оказывается, пока мы танцевали, «те-
ло» по своей привычке захотело спать, по-
тому что было уже «готово». Пошло за
занавеску, разделось, аккуратненько сло-
жило и развесило на стуле одежду, а са-
мо нырнуло в хозяйскую постель, закрыв-
шись, также аккуратно, белым одеялом по
самое горло и распустивши по нему свою
бороду. Не могу описать, какой взрыв
смеха и острот вызвал этот скандал».
Этот старый киевский ритуал напо-
минает обычай, принятый в компаниях
армянских гуляк. Только там все пьют,
сколько хотят, а один остается до кон-
ца гуляния трезвым, чтобы было кому
позаботиться о пьяных.
У них один заботится о многих «те-
лах», у нас все оставались более-менее
трезвыми, чтобы всю ночь хлопотать во-
круг одного пьяницы. Такова «логика»
этого старинного ритуала.
ш
Шабаш — В старой Европе было не-
сколько мест, где собиралась нечистая
сила. В основном они находились в се-
верных странах. Самое южное из них —
Лысая гора,— под Киевом. По разным
источникам киевские шабаши происхо-
дили в разные дни. Обычно называют-
ся первое мая, Иван-день, Петров-день,
Зилот-день и др.
Согласно народным преданиям, ведь-
мы прилетали сюда верхом на метлах и
вместе с чертями и другой нечистой си-
лой совершали черные мессы и иные ко-
щунственные обряды. Естественно воз-
никает вопрос, почему народная молва
упорно связывает место этих богомерз-
ких сборищ и со Святым городом, Вто-
рым Иерусалимом, Сионом на Днепре?
В коментарии к одному из стихотво-
рений в своем сборнике «Украинские
мелодии» (М., 1831) Н. Маркевич объ-
ясняет это особыми свойствами пейза-
жей Киева и своеобразием его жизни:
«Где могло остаться более суеверий, как
не в Киеве? [...] Киев чудесами святых
и чудесами древности располагает ум на-
рода к чудесному. Мрачный бор (близ-
ко подступавший к городу Броварской
лес.— А. М.), грозный Днепр, нагие го-
ры, безбрежное пространство лесов (до
1840—1850 гт. Киев находился в плот-
ном кольце дубовых, сосновых и грабо-
вых лесов.— А. М.) и полей, картина
Подола, Киево-Печерская лавра,— все
это, восхищая, живит воображение, и
потому-то, может быть, он [Киев] ос-
тается местопребыванием великанов, ле-
ших, домовых и ведьм.
Лх 508 xh
Шабаш
Страхи, производимые частыми раз-
боями в бору Киевском (традиционное
место разбоя с древних времен и до
1870 гг.— Броварской лес.— А. М.),
еще увеличиваются при воспоминании,
что там жилище ведьм (Лысая гора в
виде песчаной гряды на берегу Черто-
роя.— А. М).
Быть может, что и страшилищные
(страшные с виду.— А. М) богомолки,
которые туда из Колы, Томска и Аст-
рахани сходятся десятками тысяч, уси-
ливают мнение о частых сборищах этих
колдуний».
Мнение, будто киевские шабаши и
Лысая гора — всего лишь красивый
вымысел и дань красоте пейзажей Ки-
ева, возникло в эпоху романтизма и, при
всей своей уязвимости, до сих пор не
подвергалось пересмотру.
В одной из неопубликованных еще ра-
бот автор этих строк берет на себя сме-
лость утверждать, что в основу народ-
ных преданий о киевских ведьмах, ша-
башах и Лысых горах легли рассказы о
вполне реальных сборищах знахарок Ле-
вобережной Украины под Киевом в
XVII, XVIII и начале XIX веков. Они
сходились для сушки кореньев тирлича
на одной из пригородных гор.
В этнографических записях М. Дра-
гоманова говорится, что «на Головосека
(14 сентября ст. ст.) ведьмы ходят го-
ры рвать [...] а потом им надо слетать-
ся в Киев на базар». Обычно заготав-
ливание трав и кореньев заканчивалось
в селах общим сборищем знахарок (без
мужчин), во время которого «гоняли шу-
лику» — пили водку, пели неприличные
(но отнюдь не кощунственные) песни,
танцевали разнузданные танцы.
Это заигрывание с «нечистой силой»
происходило во время долгой сушки в
печах кореньев тирлича (горечавки го-
лубой) — самой важной составной ча-
сти знахарского сбора, придававшей ему
особую силу.
У киевских знахарок, считавшихся
ведьмами, своего цеха не было и не мог-
ло быть. Они не могли совершать в го-
роде своих магических ритуалов. Поэто-
му в дни больших сборов «ведьмы» «го-
няли шулику» поблизости от города, на
той или иной Лысой горе. Подобные
сборища знахарок, их необычные ночные
ритуалы сеяли среди горожан слухи, из
которых, очевидно, и рождались преда-
ния о сатанинских шабашах.
В большинстве материалов, где сооб-
щается о деятельности киевских ведьм,
речь идет о знахарках, собиравших це-
лебные травы. Но попадаются также со-
общения о ведьмах, занимающихся «ча-
рами», т. е. черной магией. Эти злове-
щие фигуры со временем заслонили в
представлении народа безобидных
ведьм-знахарок.
Существует также старое киевское
509
Шалевочный театр
предание о «доброй вышгородекой вол-
шебнице Добраде», в котором отрази-
лись какие-то смутные известия о сопер-
ничестве и борьбе двух кланов местных
изотериков. Одни были сторонниками
«белой», а другие «черной» магии. Оче-
видно, первые потерпели поражение,
т. к. в позднейших преданиях «добрые
волшебницы» уже не встречаются, а ша-
баши считаются праздниками богопро-
тивных слуг сатаны.
Считалось, что их посещают темные
личности, не имеющие с собиранием трав
и другими полезными делами ничего об-
щего.
Старинная быличка о полете на Лы-
сую гору кухарки из барского дома по-
дана в очерке Ф. Ясногурского «Дела
давно минувших дней». Рассказ приво-
дится со слов гимназического товарища
автора.
Сам Ясногурский в его правдивости
не сомневается и, обращаясь к читате-
лю, говорит: «Хотите верьте, а не же-
лаете, не верьте — это ваше дело. Я
передаю виденное и слышанное».
Сообщаемая им быличка интересна
еще и тем, что она датируется конкрет-
но — 1849 годом. Ведьма-кухарка ле-
тала на шабаш из дома на Мало-Вла-
димирской ул. (теперь Олеся Гончара).
Брокен (место сборищ ведьм) в то вре-
мя находился, очевидно, за Днепром у
Чертороя, на краю теперешних Руса-
новских садов.
Подлинные протоколы суда над
«ведьмаком» XVIII века, служившим
(опять-таки!) поваром на Печерске, при-
водится в одном из томов «Историчес-
ких материалов из архива Киевского гу-
бернского управления», изданных в
1882—1886 it. А. Андриевским. Ки-
евские ведьмы часто привлекались к су-
ду и в более поздние времена. Сообще-
ния о подобных процессах печатались в
«Киевлянине» еще в 1890 годах.
Шалевочный театр — разборной
балаган, сбитый на скорую руку для вы-
ступлений странствующих актеров или
временно организованных на празднич-
ные дни трупп местных артистов.
Репертуар киевских балаганов подроб-
но воспроизводится в рассказах киевской
старожилки Полуянской, записанных и
опубликованных М. Рыбаковым.
Представления на Подоле запечатле-
ны в очерках, публиковавшихся в
1840—1860 годах в «Киевских губерн-
ских ведомостях», «Киевском телегра-
фе», «Друге народа» и «Киевлянине».
Шандра, эльцгольция (бот.) —
пряная трава, привезенная в Европу во
времена колонизации Южной Америки
и Карибских островов и служившая луч-
шим украшением европейской кухни ре-
нессанса и барокко. До сих пор разво-
дится в больших количествах в Герма-
нии и Франции.
В Киеве стала известна вместе с сель-
дереем и артишоком благодаря огородни-
кам из имения польских епископов на При-
орке. Позже ее выращивали на своих
усадьбах иностранные офицеры, служив-
шие в гарнизоне Старокиевской крепости.
Ныне эта пряность совершенно забы-
та нашими огородниками и встречается
в Киеве и его окрестностях на местах
старых усадьб, в садах и при дорогах как
сорняк. От полного истребления благо-
родную травку спасает лишь ее южно-
американское происхождение — сильно
сдвинутый к осени вегетативный цикл.
Она поздно всходит и цветет в сентяб-
ре, когда прополкой огородов киевляне
уже не занимаются.
Припоминается старый, «почти ам-
пирный» домик на остатках городских
валов против Оперного театра по левой
(нечетной) стороне бывшей Фундукле-
евской улицы. Очевидно, при нем ког-
да-то был сад с плантацией шандры.
Лх 510
Шато -де- Флер, Шато, Шатишка
Каждый год с наступлением осени на
круто срезаннОхМ выступе вала, где ос-
тался маленький клочок неасфальтиро-
ванной зехмли, над головами прохожих
буйно расцветала эта экзотичная пря-
ность легендарной Вест-Индии,— от-
верженная, забытая киевлянами, но
упорно не сдающаяся.
Признаться, автор этих строк как-то
не сдержался и устроил себе (помнится,
было это в 1970 гг.), так сказать, исто-
рический салат с помидорами и из пыль-
ных (как их не мой!) листьев этой ста-
ринной «фундуклеевской шандры».
В 1990 гг. старая киевская усадьба
отошла под строительство канцелярии
немецкого посольства. Прекрасный дом
старокиевской архитектуры снесли.
Остается верить, что хоть «фундук-
леевская шандра» переживет новую вол-
ну разрушений киевской старины и где-
нибудь, как-нибудь выскочит, проглянет
из-под немецкого асфальта. Автору этих
строк трудно представить теперешнюю
улицу Богдана Хмельницкого без той
вечной «нелегальной» самосевной гряд-
ки «фундуклеевской шандры»,— по-
следнего привета здешних садов и ого-
родов XVII—XIX веков.
Шарманка — механический музы-
кальный инструмент. Ею часто пользо-
вались нищие для сбора подаяний в пар-
ках, на улицах и во дворах. Под звуки
шарманки пелись нищенские песни, ис-
полнялись акробатические номера и ра-
зыгрывались кукольные комедии. В осо-
бой шарманке-шкафчике танцевали на-
рядно одетые куклы (например, Напо-
леон с дамами).
Гадали тоже у шарманщиков, но де-
лали это не всерьез, а скорее для раз-
влечения. «Попугай,— вспоминал
К. Паустовский,— за пять копеек вы-
таскивал желающим зеленые, синие и
красные билетики с напечатанными на
них предсказаниями. Билетики эти на-
зывались почему-то «счастьем». Они
были свернуты в трубочки и уложены,
как папиросы, в коробку от гильз.
Прежде чем вытащить билетик, [попу-
гай] Митька долго топтался по жердоч-
ке и недовольно кричал.
Предсказания были написаны темным
языком.
«Вы родились под знаком Меркурия,
и камень ваш есть изумруд, иначе сма-
рагд, что означает нерасположение и
окончательное нахождение житейского
устройства в годы, убеленные сединой.
Бойтесь блондинок и блондинов и пред-
почитайте не выходить на улицу в день
усекновения главы Иоанна Предтечи».
Иногда в билетиках были короткие и
зловещие фразы: «Завтра к вечеру» или
«Если хочешь остаться живым, никогда
не оглядывайся».
Шато-де-Флер, Шато, Ша-
тишка — платный городской парк,
сдававшийся думой антрепренерам на
определенных условиях, среди которых
общедоступные цены на входные биле-
ты всегда стояли на первом месте.
Предшественником и в какой-то ме-
ре прообразом Шато был частный парк
Бенцова.
Идея создания общегородского уве-
селительного заведения созревала мед-
ленно, почти 10 лет, начиная с того мо-
мента, когда Николай I, увидя в 1851 г.,
в каком неприглядном состоянии пребы-
вает Царский сад, переданный из удель-
ного ведомства городу, распорядился не-
медленно привести его в порядок и
впредь «поддерживать в наилучшем, по
возможности, виде».
Денег на парк у думы не было, и по-
тому она решила отдать его на 12 лет
садовнику Рожновскому бесплатно, но с
условием, что он будет заботиться о его
состоянии.
511
Шато-де-Флер, Шато, Шатишка
Платы за вход Рожновский с публи-
ки не брал, рассчитывая на доходы с его
плантаций, теплиц, оранжерей, фрукто-
вого сада и цветников. Очевидно, он
считал, что этого хватит на все, но про-
считался. Парк был огромный (от тепе-
решней филармонии до Верховного со-
вета) и требовал значительных средств
на содержание.
В 1856 г. Рожновский передал его из-
вестному в Киеве садоводу Карлу Хри-
стиани. Новый арендатор подошел к де-
лу иначе: сначала он содержал весь сад,
построив в нем новую оранжерею и не-
сколько теплиц, потом создал акционер-
ное общество и, вернув городу весь
Верхний парк, оставил за собой лишь до-
лину спущенного к тому времени озера
с окружавшим его розарием и аллеями,
оранжерею, теплицы, фруктовый сад.
Здесь он задумал создать (с участи-
ем города) большой увеселительный
платный парк, или, как тогда говорили,
«вокзал», главным украшением которо-
го должны были стать не деревья, а цве-
точные клумбы.
Образованная Карлом Христиани ак-
ционерная компания приступила к рас-
чистке территории будущего сада и за
два года создала увеселительный горо-
док с «вокзалом» (в данном случае —
довольно дорогим рестораном), летним
театром, танцевальным залом с галере-
ей и пивным баром.
Лучшее украшение Шато составляло
огромное поле с прогулочными дорож-
ками, проложенными между пышными
цветочными клумбами. По обилию цве-
точных растений этот сад не имел себе
равных во всем городе и в силу этого
обстоятельства назывался Цветочным
городком, или Шато-де-Флер.
В мае 1863 г. в саду начались публич-
ные гуляния с концертами, балами, фей-
ерверками, эстрадными выступлениями,
танцами и театральными представлениями.
Особым успехом у публики пользо-
вались выступления куплетистов, кас-
кадные номера (с пением и приплясы-
ванием) и полеты аэронавтов на запус-
каемых из Шато воздушных шарах.
Некоторые из них умудрялись еще и
проделывать акробатические номера под
облаками.
Плата за вход зависела от програм-
мы вечера. (Цена за билет на гуляния с
двумя хорами музыки, фейерверками и
эстрадными или театральными представ-
лениями могла доходить до 40 и более
копеек, что для человека среднего до-
статка было вполне доступно, хотя и не
дешево, если учесть, что в середине
1870 гг. такие деньги чернорабочий за-
рабатывал на разгрузке дров с баржи за
почти полный рабочий день).
Открытие парка с большой увесели-
тельной программой, рассчитанной на
вкусы невзыскательной публики, вызва-
ло протест со стороны местных деятелей
культуры. «Сюда,— с негодованием пи-
сал М. Чалый,— собирается киевская
публика, невысокой, впрочем, пробы, не
с целью насладиться красотами приро-
ды, а подышать воздухом, пропитанным
запахом керосина и фейерверочным ча-
дом да позабавиться зрелищами, извра-
щающими природу [...]
Посетители шумного Шато [...] от-
крыто, при газовом освещении пьют ко-
ньяк и шампанское и отплясывают кан-
кан к великому соблазну учащейся мо-
лодежи, преждевременно вкушающей
[здесь] от запретного плода Вакха и Ве-
неры».
В обращении к императору писателя
и ревнителя православия А. Н. Мура-
вьева утверждается, будто Шато и бо-
гомольный Киев — вещи совершенно
несовместимые друг с другом: «Не в ду-
хе старого церковного Киева эта новая
шумная его [парка] сердцевина, которая
состязуется своими ракетами и громкою
512
Швейцарский домик
музыкою со звоном колоколов св. Лав-
ры в самые торжественные часы всенощ-
ной, не разбирая никаких праздников,
ибо они чужды немецкому хозяину во-
ксала [К. Христиани], а между тем не-
мало таким пренебрежением церковного
устава соблазняются многочисленные бо-
гомольцы, которые стекаются сюда со
всех концов России и придают особый
характер Киеву».
С другой стороны, киевская моло-
дежь восприняла Шато с восторгом, о
чем свидетельствует, например, прекрас-
ное описание здешних вечерних гуляний
в романе И. Нечуя-Левицкого «Тучи».
С открытием Шато началась эпоха бур-
жуазной масскультуры в Киеве, понем-
ногу портившей нравы местного населе-
ния и прививавшей ему разнообразные
комплексы толпы.
Со временем нравы Шато, его при-
митивные развлечения, эстрадная халту-
ра стали предметом насмешек не только
в Киеве, но и далеко за его пределами.
Шато служил как бы всероссийским
эталоном пошлости и бескультурья, о
чем свидетельствует такая, например,
юмористическая миниатюра в «Цветах и
ягодах прогресса» ж. «Стрекоза»
(1893 — 29 авг.):
«Жаль, что капельмейстер Ф. Шре-
дер, сам себя именующий «любимцем
с.-петербургской публики», не дирижи-
рует танцами в пятигорском вертепе.
Но он царствует в несравненно более
великолепном учреждении, в киевском
«Шато-де-Флер» и выпускает там
афишки следующего великолепного со-
держания: Капельмейстер Ф. Шредер,
«любимец с.-петербургской публики (!)
объявляет, что он исполнит следующие
пьесы: Борсейзе: Доре! Le Veille соч.
Хр. Генга, Антре акта из оп. Дон Це-
зарь де-Базана, Оркестр вариятиона
из рус. песен соч. Шрейнера, вальс
Юридический бал с танцами соч.
И. Штрауса, Интродукция из хора опер.
Гамлета и т. д.» (курсив оригинала.—
А. М.).
Петербург, кстати, не имеет никако-
го понятия о дирижерском таланте и
фирме г-на Шредера. Если этот немец-
кий человек и играл на чем-либо в сто-
лице, то разве что на бильярде.
Но в Киеве ему давно пора сделать-
ся «любимцем публики». Помилуйте!
Г-н Шредер не только дает «юридиче-
ский бал с танцами», но еще и угощает
почтенных посетителей киевского «Ша-
то-Кабак» антрекотом из опереток с ва-
риятионами. И как мил перевод его с
французского (la Berceuse) на рус-
ский — «Борсейза» и слова «спи»
(Dors) — Доре...»
Швейцарский ДОМИК — деревян-
ные дома новой «народной» архитекту-
ры с балконами-галереями, которые бы-
ло позволено строить на усадьбах и в
парках в первые годы «послекрымской
эпохи» вместо всем приевшихся ампир-
ных строений с фронтонами и колонна-
ми. В «швейцарском» стиле строились
дома, лавки, магазины, пивные и даже
полицейские будки. «На главных ули-
цах,— писала газ. «Друг народа» в
1869 г.,— перестраивают будки, желая
уничтожить прежний казенный вид и
придать им форму небольших домиков
в швейцарском вкусе».
В глазах людей того времени декора-
тивная выразительность этих построек
сильно выигрывала в сравнении с «од-
нообразием» и «сухостью» стиля ампир.
Даже в лучших архитектурных произве-
дениях 1840—1850 it. киевляне видели
тогда лишь отпечаток «казарменных вку-
сов». Подобные настроения лежат в ос-
нове резких высказываний Т. Шевчен-
ко по поводу здания Института благо-
родных девиц и памятника кн. Влади-
миру. Относительно творения Беретти
17
S.00
513
Школьный театр
Швейцарский домик. (Рис. 1863 г.)
он говорил, что оно совершенно испор-
тило живописную гору над Крещатиком,
а о детище Клодта писал так:
«Что это за памятник? Поставил ка-
кую-то каланчу, а сверху Владимира,
как часового на часах: стоит и смотрит,
не горит ли что на Подоле?»
Спасли ли Киев новомодные пост-
ройки от «казенной мертвечины» ампи-
ра, сказать трудно. «Швейцарские до-
мики», построенные в конце 1850-х и в
1860 годы на улицах, в Городском са-
ду, Шато-де-Флер, не сохранились, и
судить об их художественных достоин-
ствах теперь уже невозможно.
Школьный театр — театральные
выступления студентов Киево-Могилян-
ской академии в пьесах, написанных про-
фессорами поэтики и риторики. Пред-
ставления давались в здании самой ака-
демии или на майских рекреациях на го-
ре Щекавице над Подолом, а позже —
на даче митрополита в Шулявской ро-
ще.
Среди пьес, представленных студен-
тами, была и драма Ф. Прокоповича
«Владимир». Исследователи считают,
что пьесы в академии ставились по всем
правилам сценического искусства.
«Так, например,— пишет Д. Щер-
бакивский,— в пьесе второй половины
XVII в. «Алексей, человек Божий», ко-
торую играли киевские «спудеи», на сце-
не был воспроизведен рай и в него ве-
ла специальная лестница; был и ад в
форме ямы, где сидел Змей, который в
нужный момент представления, в соот-
ветствии с ремаркой, «рот раззявит и
дым пущает» [...]
Были также пьесы с более сложной
сценической обстановкой. Так, в драме
«Свобода», которую ставили в киевском
коллегиуме во времена Мазепы, на сце-
не не только меркло солнце, месяц, звез-
ды, гремел гром и мертвые вставали из
514
Штунда
гробов, но в одном из действий пред-
ставлялось бурное море, по нему плыл
корабль, с него бросали в море Иону, и,
наконец, появлялся кит, который прогла-
тывал Иону, а потом вновь выбрасывал
его на берег».
Старому «академическому» театру на
Подоле посвящена прекрасная новелла
«Аполлоновы житницы» в книге «Южно-
русские очерки и портреты» В. Горленко.
Он описывает постановку пьесы про-
фессора поэтики Лаврентия Горки «Ио-
сиф Патриарх», приуроченную к приез-
ду в город гетмана Мазепы в 1708 г., и
считает, что уже в те времена театр ста-
рой академии играл роль не ведомствен-
ной сцены, а общегородского театра.
Каждое представление в нем станови-
лось настоящим событием в культурной
жизни киевлян:
«Бурсаки и приходящие студенты
сновали и толпились на академическом
дворе. Длинные китайковые и шелковые
студенческие киреи, кафтаны, застегну-
тые доверху на металлические пуговицы,
смешивались с жупанами горожан, со
скользившими в толпе черными тенями
монахов [...]
К братской ограде народ прибывал на
экипажах и пешком. Большой каменный
корпус, построенный Мазепой, уже све-
тился огнями, между арок его колонна-
ды вырывались лучи света. Там, «в кон-
грегации», в зале торжественных собра-
ний построена была сцена.
Далеко не все из студентов могли по-
пасть в саму залу, — их было свыше
тысячи человек. Зрителями на спек-
такль допускались только старшие [...]
не попавшие в залу толпились на дво-
ре, против окон, глядя на теснившую-
ся в зале публику и читая разрисован-
ную афишу».
Школьный театр существовал в Ки-
еве и в начале XIX века, уже тогда, ког-
да действовал настоящий стационарный
театр при въезде на быстро застраивав-
шуюся тогда улицу, положившую нача-
ло теперешнему Крещатику.
Штунда — христианская секта, офи-
циальные известия о появлении которой
в Киеве, согласно дневниковым записям
викария Порфирия Успенского, были
получены в январе 1870 г.
Истоком этого религиозного движе-
ния послужило братство «Штунде», ко-
торое учредил пробст Яков Шпенер,
умерший в 1705 г. в Берлине.
Немецкие братчики собирались для
евангельских чтений и благочестивых
размышлений в известные часы (по-не-
мецки Stunde) в праздничные дни по ве-
черам в церковных или частных домах.
Они не выделялись из приходов своих
церквей и представляли ту часть верую-
щих, которые желали глубже проникнуть
в суть христианского учения.
Никто не считал сектантами и пере-
селенцев, организовавших в 1817 г. по
инициативе пастора Карла Бонекемпфе-
ра «штунду» в немецкой колонии Рор-
бах Херсонской губернии. В противопо-
ложность им, организованные по немец-
кому образцу в украинских селах право-
славные братства штундистов носили ан-
тицерковный характер, хотя многие брат-
чики не решались на окончательный раз-
рыв с церковью, ограничиваясь лишь
критикой ее недостатков.
Первые киевские штундисты обосно-
вались в селе Жулянах. Потом они по-
явились на Демиевке, где вели свою про-
паганду среди мещан и в казармах ра-
бочих сахарного завода.
Лидером демиевских богоискателей в
начале 1880 годов стал отставной сапер-
ный фельдфебель Иван Андреев. Как пи-
сала тогдашняя пресса, это был «человек,
не лишенный способностей и энергии, но
самонадеянный и беспокойный».
По его собственным словам, за фи к-
17*
515
Штунда
сированным в полицейском протоколе,
«он оставил православие и «читает Еван-
гелие», в котором и «узрел путь исти-
ны» и научился, что надо прославлять
Бога только «духом и словом», а все
«наружное» (внешнее богопочитание)
отбросить, как ненужное для христиани-
на. Прославление Бога должно состоять
только «в пении псалмов, чтении и тол-
ковании Евангелия», которое читать и
толковать «может всякий и каждому Бог
даст свое вразумление». Андреев отри-
цал церковь, иконы и священство. В его
доме на совместные молитвы, чтения и
собеседования собиралось небольшое
братство, насчитывающее до 50 артель-
щиков, рабочих, мещан и крестьян.
В некоторых мемуарах сохранились
довольно четкие указания на то, что
штундистские лидеры действовали заод-
но с революционным подпольем (что
вполне соответствовало идее консолида-
ции антиправительственных сил, выска-
зываемой тогда как Герценом, так и ра-
дикальными народниками).
Поначалу церковь отнеслась к деми-
евским штундистам довольно миролюби-
во и направила для участия в их собра-
ниях своих проповедников. С ними ве-
ли «изъяснительные и полемические со-
беседования» благочинный киевских
церквей, в прошлом друг киевского ре-
лигиозного писателя А. Муравьева
П. Подвысоцкий, священник И. Ниц-
кевич, иеромонах Донского монастыря
Арсений, известный галицийский цер-
ковный деятель Наумович и др. В 1889
г. киевский викарий, епископ Ириней,
заведовавший миссионерскими делами
епархии, создал специальную программу
для изучения штунды. Однако из всего
этого ничего хорошего не вышло.
Совместные беседы братчиков и цер-
ковников постоянно срывали провокато-
ры, устраивавшие избиение сектантов на
демиевском базаре и налеты хулиганов
(под видом рабочих) на штундистскую
молельню.
Об инспирированном властями давле-
нии на демиевских штундистов свиде-
тельствует, например, заметка из город-
ской хроники газ. «Киевлянин» 15 мар-
та 1883 г., где говорится, что «одна из
совращенных в штунду, Ольховникова
(женщина 50 лет), заявила, что она от-
казывается от штундизма, причем доба-
вила, что на нее за штундизм два раза
нападали торговки на базаре, а мужа ее
побили [...]
Вокруг дома священника [И. Ницке-
вича], куда первоначально были созваны
штундисты, вскоре собралась огромная
толпа демиевских жителей, пришлось их
перевести в становую квартиру, но толпа
последовала и туда. О настроении толпы
можно судить по тому факту, что две лич-
ности, вздумавшие вести разговоры в за-
щиту штундистов, были избиты».
В том же 1883 году была срочно по-
строена и освящена церковь на Демиев-
ке, но она уже не вмещала всех желав-
ших послушать собеседования священни-
ков со штундистами.
Религиозные диспуты собирали на ее
дворе тысячные толпы, что превращало
храм в некий дискуссионный клуб, на де-
батах которого успех сопутствовал то од-
ной, то другой стороне.
В конце концов священники были
удалены от дела, и в 1886 году по ука-
занию генерал-губернатора А. Дрентель-
на полиция добилась осуждения наибо-
лее активных братчиков на каторжные
работы за богохульство и препятствие
церковному богослужению.
Агдреева выслали из города. Остав-
шиеся на свободе штундисты перенесли
свою деятельность на Подол, где имели
еще больший успех, чем на Демиевке и,
окончательно отколовшись от церкви,
влились в родственные им движения
баптистов и евангельских христиан.
516 >
Экстрасенс-заводчик
э
Экстрасенс-заводчик— Извест-
ный в свое время киевский целитель
Иван Петрович Романовский (1787—
1863) происходил из кругов так назы-
ваемой «магистратской аристократии» и
занимал видные выборные должности в
органах городского самоуправления.
Его тесть, Филипп Лакерда, после
смерти знаменитого войта Георгия Ры-
бальского был одно время (1813—1814)
«названым войтом» (исполняющим обя-
занности городского головы). Брат бу-
дущего целителя, Павел Романовский,
избирался ратманом (начальником) по-
лиции (1816), ратсгером (1819) и бур-
мистром (1821).
Сам Иван Петрович также весьма
успешно продвигался по ступенькам сво-
ей магистратской карьеры. С 1825 г. он
служил лавником (судебным заседате-
лем), с 1827 — ратсгером, а с
1830-го — бурмистром.
До перехода Межигорской фаянсовой
фабрики в дворцовое ведомство Иван
Петрович руководил производством и
сбытом посуды, т. е. был чем-то вроде
министра промышленности при магист-
рате (иных фабрик и заводов у город-
ского управления не было).
Женившись в 1816 г., он получил в
приданое за женой большую усадьбу (13
десятин) с домом в урочище Юрков-
Проток и нашел там глину, вполне при-
годную для изготовления терракоты.
Предприимчивый «гражданин Подола»
устроил кирпичный завод, на котором
делались также кафельные плитки для
печей.
Спрос на кафель и кирпич был огром-
ный, завод приносил хорошую прибыль.
В 1837 г. Романовский переоборудовал
его и расширил производство. Здесь (по
сведениям Журавского) выделывалось
150 тыс. штук кирпича, 25 тыс. глазу-
рованных плиток и 15 тысяч простых,
красных.
«Его состояние,— писал племянник
заводчика В. Барщевский,— росло не
по дням, а по часам. Имея большие
средства, он стал обрабатывать гору, за-
вел на ней сад, в котором были не име-
ющие себе подобных в Киеве фрукты и
была даже виноградная аллея.
Когда труды его стали приносить не-
сомненный доход, он не остановился на
том, чтобы быть только, как он себя на-
зывал, «кафельником», а стал занимать-
ся наукой. Он завел у себя небольшую
библиотеку, снабженную лучшими про-
изведениями как литературы, так и по
части всего, что его занимало.
Больше всего он заинтересовался
электричеством, вследствие чего весь его
кабинет был обставлен разного рода ма-
шинами. Музыку он любил до страсти;
несколько органов со вставными вали-
ками стояли в его зале. Свой маленький
дом он перестроил и сделал в нем до-
вольное количество комнат; близ залы
была построена стеклянная галерея, в
которой стояли вазоны цветущих расте-
ний».
Достигнув упорным трудом богатст-
ва и какого-то уровня познаний в науке
и искусстве, позволявшего считать себя
достаточно культурным человеком, удач-
ливый предприниматель не порвал со
своей средой и с благочестивыми тради-
517
Экстрасенс-заводчик
циями патриархального Подола. В его
доме свято чтились традиции старой
«Магдебургии», среди добродетелей ко-
торой на первом месте стояли скром-
ность, душевность, доброжелательность,
отзывчивость к чужой беде.
«Особенность дяди,— писал Борщев-
ский,— была та, что он никогда ни в чем
не отказывал нуждающимся в его посо-
бии [...] Его считали богатым человеком,
он же жил исключительно разработкой
кирпича и кафли, а также от дохода, до-
ставляемого ему от сада [...] Труд ра-
зумный царил во всем хозяйстве».
Возможно, Иван Петрович так и про-
жил бы всю свою жизнь рачительным
хозяином и отзывчивым подольским бла-
готворителем, если бы интерес к элект-
ричеству не свел его с загадочным ки-
евским генералом Дмитрием Матвееви-
чем Бегичевым и его кружком мистиков
и масонов, которые в этом самом элек-
тричестве усматривали не только физи-
ческое явление, но и проявление всемир-
ного магнетизма, связавшего в одно це-
лое все живое и неживое, духовное и ма-
териальное, реальное и потустороннее.
Они стремились овладеть этим, лежа-
щим за пределами эксперимента, элект-
ричеством и использовать его для духов-
ного и физического оздоровления людей.
Первой звездой в кружке Бегичева
была знаменитая киевская «философка»,
писательница, латинистка, археолог и
весьма удачливая целительница Анна
Александровна Турчанинова. В его до-
ме своими были также бывший секре-
тарь последнего гетмана, писатель Иван
Романович Мартос, известный археолог
Кондрат Андреевич Лохвицкий и неко-
торые члены городских масонских лож,
собиравшиеся в Липках против Царско-
го сада, неподалеку от усадьбы генера-
ла, располагавшейся на высокой горе над
Крещатиком, там, где впоследствии воз-
ник Институт благородных девиц.
О деятельности кружка сохранились
лишь отрывочные сведения в мемуарах
современников, но, судя по всему, дела
его шли успешно, и в 1822 или 1824 г.
Анна Александровна предприняла тур-
не в Петербург, чтобы ознакомить сто-
лицу с достижениями киевских целите-
лей в области «животного магнетизма».
Наблюдавший в 1824 г. в Петербур-
ге ее сеансы чиновник министерства вну-
тренних дел О. А. Пржецлавский иро-
нически называл ее «волшебницей» и
сообщал, что она обладала огромной ма-
гической силой.
Турчанинова погружала детей с ор-
топедическими заболеваниями в состоя-
ние ясновидения, и они сами говорили
ей, как их следует лечить. Целительни-
ца лишь исполняла то, что вещала уста-
ми больных некая потусторонняя сила.
В записках Пржецлавского ее гипно-
тический метод лечения представлен в
ироническом свете, а доброжелательный
Вигель не без сожаления сообщает, что
турне Турчаниновой, хоть и наделало
много шума в столице, окончилось про-
валом.
Родители жаловались полиции, что
она не столько лечит, сколько калечит
несчастных детей (собственно, по пово-
ду этих жалоб и приезжал на ее сеанс
Пржецлавский). После нескольких яв-
ных неудач с пациентами из влиятель-
ных семей ей пришлось покинуть столи-
цу и попытать счастья во второй раз в
Москве.
Очевидно, в это трудное для кружка
Бегичева время по городу и разнеслась
молва о появлении нового медиумичес-
кого светила — целителя-заводчика
Ивана Романовского. Генерал поспешил
на юрковецкий завод чародея, и то, что
он увидел здесь, превзошло все его ожи-
дания.
Романовский оказался уникальным
самородком, медиумом такой необычай-
518
Экстрасенс-заводчик
ной силы, которому могла, очевидно, по-
завидовать сама пошатнувшаяся звезда
киевских мистиков, добрая «волшебни-
ца» Анна Александровна Турчанинова.
И действовал он по той же самой мето-
де проникнования в тайны заболевания
через состояние ясновидения самого
больного.
Генерал по достоинству оценил по-
дольского чудодея, объявил его своим
новым последователем и стал возить ему
новейшие сочинения по магнетизму и на-
турфилософии.
Их содружество оказалось вполне
плодотворным. Романовский лечил мно-
го и успешно. Некоторые из некогда по-
пулярных рассказов о его целениях до-
шли до нашего времени благодаря запи-
скам Борщевского.
«Бегичева,— пишет он,— я знал
только понаслышке от родителей. Но о
том, что я видел сам, постараюсь рас-
сказать теперь с большими подробнос-
тями, описать без преувеличения или без
преуменьшения их (магнетизеров из кру-
га Бегичева. — А. М.) достоинства и
истины того, чему я сам был свидете-
лем, очевидцем.
Студент духовной академии, когда
доктора отказались его пользовать, об-
ратился к Романовскому; тот принял его
любезно, уложил на диван и стал маг-
нетизировать, водя руками с головы до
ног. После третьего сеанса больной из
академии заснул; я и все бывшие у дя-
ди были удивлены, когда увидели иду-
щего больного с закрытыми глазами че-
рез зал в сад, за ним следом пошел при-
ставленный слуга для наблюдения.
Долго больной ходил по саду, выби-
рая травы, которые затем принес на кух-
ню, прося их сварить и, когда закипят,
принести к нему в кабинет, где над ним
совершались сеансы. Сделавши такое
распоряжение, он снова улегся на диван
и не более как через полчаса проснулся,
и о том, что творил в спящем виде, не
помнил.
Человек же, приставленный к нему,
рассказал все, что больной сделал во
сне; просьба больного была в точности
исполнена, и он пил напиток из трав и
вскоре выздоровел.
Дядя рассказывал, что подобный слу-
чай он имел, когда им в сновидение бы-
ла приведена одна больная дама».
Свои поразительные исцеления Рома-
новский совершал как бы мимоходом,
между прочим и даже в присутствии
гостей, которые в это время пили здесь
же, в зале чай или еще что-нибудь по-
крепче, но тем не менее каждое исцеле-
ние стоило ему огромных усилий. В этом
отношении интересен такой рассказ его
племянника:
«В то самое время, когда у дяди бы-
ли гости и было весело, приехал к нему
больной, страдающий многолетней голо-
вной болью; все свое состояние вложил
он в лечение как здесь, так и за грани-
цей.
Слухами земля полнится. Посовето-
вали ему обратиться за помощью к дя-
де. «О вас идут слухи, что от Господа
дана вам сила магнетизма».
Дядя положил ему руки на голову и
так держал их на голове больного не ме-
нее получаса, затем, узнав, что боли про-
шли, прошелся по зале, предварительно
вымыв свои ладони, которые от долгого
держания их на голове больного стали
страшно красны, предложил больному
зайти в кабинет и полюбопытствовать;
словом, предложил ему развлечься.
Спросил его о том о сем. Ему подали
чай, разлитый тетей, супругой дяди.
С величайшею благодарностью ушел
больной без помощи людей (слуг),рань-
ше его сопровождавших».
Иван Петрович Романовский был со-
временником другого другого великого
киевского целителя и ясновидца, город-
519
Эррата, нотата, рота, иратки
ского юродивого Христа ради Ивана
Босого. Но какими разными путями шли
они в жизни! Один — богач, другой по-
добен Христу в его добровольной бед-
ности. Один завел в своем доме евро-
пейские порядки, устраивал званые обе-
ды, не чурался рюмки хорошей водки,
другой был живым воплощением чело-
века не от мира сего, изнурял свою плоть
веригами, бежал от смертного разума в
благодать молитвы.
Но в одном они были схожи: оба об-
ладали добрым и чистым сердцем. И це-
ления их свидетельствовали о дарован-
ной им небом высшей силе.
Эррата, нотата, рота, иратки —
записка об успеваемости учеников, со-
ставленная для учителя бурсы авдито-
ром и положенная перед уроком на осо-
бом месте на столе.
В эррате отмечались опоздавшие (не-
опрошенные) ученики, давались оценки
проявленных знаний: scit — знает, nesc-
it — не знает, erravit — ошибался, поп
bene — нехорошо.
Sc (scit) (произносилось как «сит»)
была вожделенной отметкой. «У него во
весь год только одни ситы и есть».—
говорилось о ком-нибудь с благоговени-
ем» (Н. Гиляров-Платонов).
ю
Юргенс ('или акциденция) — до-
вольствие натурой (водкой, мукой, дро-
вами и т. п.) для членов магистрата
(войта, бурмистров, райцев, урядников,
лавников, архитектора, капельмейстера
и др.).
Например, войту выдавалось на год
100 ведер водки, меда и пива, 100 бре-
вен соснового леса, 100 возов дров и т. д.
Юродан — карточная игра, имевшая
широкое распространение в середине
XIX века. В «Воспоминаниях» М. Ча-
лого она охарактеризована так: «Извоз-
чичья игра в три листка, довольно азарт-
ная».
Юродство Христа ради — древ-
няя форма благочестия, известная в Ки-
еве с XI века, со времен описанных в
«Патерике» самоуничижительных по-
двигов печерского монаха Исакия.
Во внешнем виде и поведении юро-
дивых воплощался народный идеал нрав-
ственной жизни, лишенной всякого са-
молюбия и всецело посвященной «обуз-
данию плоти». Юродивые принимали
свой подвиг самоотвержения «ради Хри-
ста» и потому в глазах окружающих бы-
ли людьми благочестивыми и даже свя-
тыми. Они ходили без обуви и почти без
одежды летом и зимой, стойко перено-
сили холод и зной, голод и жажду, не
принимали в подаяние денег и пренебре-
гали самыми элементарными удобства-
ми жизни, чтобы не подпасть под «оба-
яние внешнего мира», его греховных
обычаев.
Городское предание полно известий о
юродивых Христа ради. Удивительные
подвиги некоторых из них попали на
страницы киевских газет и мемуаров.
Впрочем, на страницы городской
прессы нередко попадали и сообщения
об арестах юродивых полицией. Дело в
том, что стражи порядка не видели в их
520 хг»
Юродствующий иеродиакон Феофил
подвигах ничего, кроме дикости и пря-
мого нарушения общественного порядка.
Подозревали их и в изуверстве, но до-
просы в полицейских участках не под-
тверждали этого. Ненормальных среди
юродивых было не больше, чем в лю-
бой иной прослойке населения.
В марте 1894 года допросу в Двор-
цовом участке подвергся юноша 16 лет
Николай Чуенко из Могилевской гу-
бернии. Его арестовали в центре Киева
на Мало-Житомирской улице за появ-
ление на людях в неподобающем виде
(на нем был шерстяной монашеский под-
рясник, без панталон, а на голове — по-
слушническая шапочка).
«Когда Николая спросили,— писал
корреспондент «Киевлянина»,— не хо-
лодно ли ему ходить босиком в таком
легком костюме, он, воодушевись, отве-
тил, что «не только не холодно, а во вре-
мя мороза кровь горит, снег горит и
жжет ноги, а по всему телу распростра-
няется теплота».
Николай не просит милостыни, а до-
вольствуется тем, что дают. Деньги не
берет, а берет только хлеб, книги, ико-
ны».
С пойманными юродивыми в полиции
не церемонились. Вериги снимали и за-
ставляли одеть штаны и сапоги, выдан-
ные из казны. Это же было проделано и
с Николаем Чуенко, несмотря на его слез-
ные просьбы не расковывать его и уве-
рения, что в обуви он не нуждается.
Самыми знаменитыми среди киевских
юродивых были городской юродивый
Иван Босой и юродствующий иероди-
акон Феофил. Оба пользовались огром-
ным авторитетом у набожных горожан
и удостоились внимания киевских писа-
телей и историков. (См. также Куренев-
ский мальчик).
Юродствующий иеродиакон
ФеофИЛ— Знаменитый киевский чу-
дотворец XIX века, принявший на себя
подвиг юродства Христа ради, Фома
Андреевич Горенковский (1788—1853)
начал свой жизненный путь дьячком в
Чигирине.
В 1812 г. поступил послушником в
Братский монастырь, где в 1821 г. до-
стиг первого и последнего своего сана —
чина иеродиакона.
О юродстве он тогда не помышлял и
вовлекся в него почти случайно, после
того, как был назначен против своего
желания экономом Братского монасты-
ря. Стараясь избежать тягостных для
него хозяйственных хлопот, он и начал
понемногу юродствовать, открывая для
себя в этом необычном способе подвиж-
ничества все новые и новые возможно-
сти духовного совершенствования.
Молва о великом юродивом-чудо-
творце быстро разнеслась по всему го-
роду. Собиравшиеся вокруг братского
эконома толпы поклонников и зевак ме-
шали занятиям студентов академии и
церковной службе.
Юродивого удалили с многолюдного
Подола в Китаевскую пустынь, где он
жил до самой смерти, осаждаемый тол-
пами поклонников, среди которых неред-
ко оказывались и именитые люди.
Одно время митрополит Филарет
Амфитеатров приблизил его к себе и по-
селил вместе со схимником Парфением
в своей голосеевской резиденции, но из
этого союза трех великих старцев из-за
неудобопереносимого юродства Феофи-
ла ничего не вышло. Нарушитель спо-
койствия снова вернулся в свою «ссыл-
ку» в Китаевскую пустынь.
В «странностях» Феофила было
много общего с «проделками» его зна-
менитого современника — московско-
го юродивого Ивана Яковлевича Ко-
рейши, жившего в сумасшедшем доме.
Самоуничижительные подвиги китаев-
ского «ссыльного иеродиакона» почти
521
Юрьев день
30 лет находились в центре внимания
всего Киева.
О его пророчествах и чудесах расска-
зывали невероятные вещи. (Говорили,
например, что он предсказывал Нико-
лаю I поражение в Крымской войне).
Многие предания о «киевском Корейше»
дошли до нас благодаря книге В. Зно-
ско, изданной в 1906 г.
Юрьев день — 23 апреля по
ст. ст. — начало весны по народному
календарю, отмечавшееся в старом Ки-
еве общегородским паломничеством в
труднодоступный в те времена Выду-
бицкий монастырь и первым весенним
народным гуляньем в его живописных
окрестностях.
Упоминание о праздничной поездке в
Выдубичи встречаем уже в дневниковых
записках коменданта старокиевской кре-
пости генерала Патрика Гордона за
1685 год.
Во второй половине XIX века путе-
шествия-паломничества трансформирова-
лись в увеселительные поездки-пикники.
я
Ямки — распространенное в 1830—
1840 годах название нелегальных игор-
ных домов на Печерске, в местности, но-
сившей название Ямок (жилой район
между форштадтом и госпиталем, по
другим сведениям — между ул. Меч-
никова и Шелковичной). Так же назы-
вались подобные заведения в пригоро-
дах,— обычно где-нибудь неподалеку
от большой дороги при въезде в город.
Картежных притонов никто не считал.
Никакой статистики по этому поводу не
велось. Надо полагать, что в дни кон-
трактов они исчислялись десятками и
сотнями.
В каждой «яме» сидел опытный игрок,
который «метал банк». Чаще всего —
шулер, глава целой шайки мелких жули-
ков, ездивших по губерниям с ярмарки на
ярмарку в поисках простаков и лихих
офицериков с казенными деньгами.
Профессиональные игроки скрыва-
лись обычно под личиной «никому не из-
вестных господ» с толстым бумажником
и «феноменальным везением». Сразить-
ся с ними за зеленым сукном казалось
делом рискованным, но достойным ис-
тинного игрока.
«Хозяева ямок,— вспоминал П. Ик-
са-Быковский о притонах середины XIX
века,— не старались щегольнуть обста-
новкой или угощением, сюда сходились
не для еды или выпивки, главное — бы-
ли бы раскрыты карточные столы.
Вход был свободным, гостя не спра-
шивали об имени, происхождении, заня-
тиях и т. д. Коль скоро он выкладывал
на стол банковские билеты или высыпал
золото — это служило достойной реко-
мендацией.
Случалось, что хозяина спрашивали о
неизвестной личности с толстым бумаж-
ником. Ответ был краток: «Я его вовсе
не знаю».— «Как так? Ведь я и вчера
с ним у вас играл!» — «Вы можете иг-
рать вчера и третьего дня, а все-таки я
его не знаю! Знаю, что он играет, рас-
плачивается чистоганом. До остального
мне дела нет».
Можно думать, что к этим «неизве-
Лх 522 чЛ
Ямки
Ямки. Игральный притон. Рис. П. Загорского. 1887г.
стным» игрокам переходили все деньги
игроков известных. Последние проигры-
вали как любители, а те были картеж-
ники по профессии.
В те времена на контрактах несколь-
ко лет сряду славился дом, где игру вел
князь М., игру «адскую». Здесь итоги
выигрышей и проигрышей за один ве-
чер составляли сотни тысяч рублей. За-
то и сам князь успел в несколько лет
спустить громадное имение,— прекрас-
ный город с десятками сел, а потом умер
в нищете на чужой стороне».
Не погореть за зеленым сукном в Ки-
еве было почти невозможно. В подполь-
ные «ямки» заплывали такие акулы, ус-
тоять перед которыми не могли никакие
тысячи и десятки тысяч рублей князей-
фаталистов.
Колоритный образ опустошителя тол-
стых кошельков нарисовал в своих за-
писках А. Солтановский:
«О С-че рассказывали чудеса. Где-
то в Италии он сорвал игорный дом и с
миллионом прибыл в Вену, но там все
спустил, и его самого спустили из окна
второго этажа на улицу. Тогда ему пеш-
ком, прося подаяние, пришлось проби-
раться к семье в свою маленькую дере-
веньку в Волынской губернии.
Контракты всегда выводили его из
затруднения. Он заключал в Дубно ус-
ловие с богатым балагулой. Тот должен
был его на свой счет в карете доставить
на контракты в Киев и всю дорогу и пер-
вые дни в Киеве содержать его по-маг-
натски и дать денег на разживу. Затем,
когда фонды С-ча поднимались в гору,
он расплачивался с балагулой».
Другой известный киевский шулер
1840 гг., студент университета, юноша
из хорошей семьи, прославился тем, что,
войдя в доверие к Листу, гастролировав-
шему в Киеве, отплатил ему за дружбу
тем, что сильно расстроил финансы ге-
ниального пианиста.
523
Яр-медянка, ярь
«Известно,— писал М. Чалый,—
что Лист, выручая за концерты громад-
ные суммы, в тот же день проигрывал
их в карты. В Киеве от него немало по-
живился студент Котюжинекий, а в Не-
мирове какой-то сиятельный шулер».
Упорные массовые сражения за зеле-
ным сукном велись в те годы и в насто-
ящих тайных притонах, спрятанных от
глаз полиции в лесах и ярах за город-
скими шлагбаумами. Они представляли
собой большие балаганы, которые мож-
но было вмиг разобрать, перевезти, ска-
жем, от Спасской заставы на Василь-
ковскую, собрать и в тот же вечер вновь
развернуть ломберные столы.
Живую картину сходки студенческой
молодежи в одном из таких потаенных
притонов у Провалья (в одном из при-
брежных яров под царским дворцом)
находим в повести Владимира Сементов-
ского «Сибиряк», напечатанной в Кие-
ве в 1846 г.:
«Длинный, дощатый шалаш состоял
из двух больших зал: одна из них была
посвящена в честь Бахуса, и в ней, со-
образно с назначением, помещался це-
лый строй карточных столиков с разбро-
санными по ним колодами карт и боль-
шими кусками мела.
В углу этой залы стояли целые пуч-
ки длинных чубуков с трубками и мно-
жество рапир; а на отдельном длинном
столе помещалось несколько бутылок
разных вин и скромная закуска. Стака-
ны и рюмки довершали убранство сто-
ла, плотно придвинутого к стене.
Другая зала была совершенно пуста:
в ней только кое-где лежали наваленные
кучи табаку и стояли ящики сигар. Вся
эта картина освещалась несколькими
свечами, расставленными в медных под-
свечниках на карточных столиках, и не-
сколькими лампами, без всякой симме-
трии висевшими на стенах шалаша.
Уже поздно, а в шалаше и в примы-
кающей к нему сосновой чащобе царст-
вовала глубокая тишина, лишь изредка
прерываемая стуком шагов старика,
единственного сторожа шалаша и свиде-
теля студенческой пирушки.
Но вот из-за сосен послышался го-
лос, другой, наконец все голоса слились
в один пронзительный аккорд, который,
в свою очередь, смешался с неровным
топотом целой толпы, спускающейся по
крутой, извилистой дорожке к шалашу.
«Что ты так трусишь? — сказал кто-
то в толпе,— посмотри, как я прыгаю,
словно серна!» — «Ну, да ты дело дру-
гое,— ответил неизвестный голос,— а
я ведь не твоих лет».—«Ха, ха, ха! Вот
старик, а мне кажется, что все мы мо-
лоды, а корчить старика, право, неболь-
шая охота, да и смешно».— «Пере-
станьте, господа, спорить, кричать из-за
каких-нибудь пустяков, а если уж вам
непременно хочется крупно между собой
поговорить, так идите в Провалье: ве-
тер на восток, и звуки вашего разгово-
ра услышит только Днепр, нето дойдет
до кого-нибудь постороннего и вещь бу-
дет очень неприятная».
Этот эпизод из повести производит
впечатление живой зарисовки с натуры.
Возможно, так оно и было.
В конце 1840 гг. в ходе расширения
укреплений Новой печерской крепости
сами Ямки снесли, многие игорные до-
ма перекочевали за Васильковскую за-
ставу на Лыбеди. В 1850 гг. играли и
кутили уже не в «ямках», а в «василь-
ках» .
Яр-медянка, ЯрЬ — краска ярко-
зеленого цвета, употреблявшаяся для ок-
раски железных крыш и церковных ку-
полов.
В начале XIX века ее производство
стоило довольно дорого, и в быту ею
пользовались не так часто, как теперь.
Обычно дома крылись тесом и кра-
Лх 524
Ярмарничать
сились общедоступной минеральной
краской, называвшейся мумией. Она
имела две разновидности— крокус
(мумия красная) и капут-мортум, или
черлень (мумия с темно-фиолетовым
оттенком).
Подавляющее большинство крыш в
городе были, таким образом, красными
или темно-красными, и поэтому крыша
на трактире на углу Московской и Рез-
ницкой ул., покрашенная дорогой ярко-
зеленой яр-медянкой, привлекала всеоб-
щее внимание и даже стала своеобраз-
ной достопримечательностью Печерско-
го форштадта. Подобная покраска счи-
талась тогда роскошью.
По сведениям В. Щербины, трактир
построили в 1805 г. и, очевидно, благо-
даря своей кровле вскоре он стал назы-
ваться «Зеленой гостиницей». (Опирав-
шийся на городское предание Л. Похи-
левич считал, что дом этот построен до
1786 г. и до трактира здесь помещалась
«контора, заведовавшая всеми монас-
тырскими имениями»).
Это была лучшая гостиница Печер-
ска. Когда Московская ул. служила
главной улицей города, то, соответствен-
но, роль центральной гостиницы играла
«Зеленая». Она по праву занимает вид-
ное место в воспоминаниях и записках
путешественников 1810—1840 годов.
Запустение Печерска, ставшего вну-
трикрепостной зоной, привело к упадку
былой славы этого форштадтского дома
с зеленой крышей.
Ярмарничать (ярмаркувати —
укр.) — специфично киевский способ
жизни во время контрактов — смесь
деловой суеты и шумных развлечений.
(См. также Контрактованы).
525 < V*
Малая энциклопедия киевской старины
список
ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ*
Авсеенко В. Г. Школьные годы (Воспоминания) // Истор. вести.— 1881.— № 4.
Авсеенко В. Г. Дела давно минувших дней // Рус. вести.— 1877.— № 3.
А. Г. Император Александр II в Киеве в 1857 г. (Воспоминания студента
университета св. Владимира) // Рус. архив.— 1904.— № 10.
Адриан, иером. Жизнеописание иеросхимонаха Николая, духовника Киево-
Печерской лавры.— К., 1900.
А. Е. О народных песнях Минской губернии // Вестник Западной России.
Историко-литературный журнал, издаваемый К. Говорским.— 1865.— Т. 2.
(январь).— Вильнюс, 1865.
А. Ж. Киевские контракты (В досевастопольские времена) // Киевлянин.—
1884.— 17 февр.
Акопов В. Сентиментальные прогулки по старому Киеву.— К., 1991.
Алтаев Ал. Памятные встречи.— М., 1946.
Алчевская X. Д. Передуманное и пережитое. Дневник, письма, воспоминания.—
М., 1912.
Андреев П. Н. Иллюстрированный путеводитель по Юго-Западным железным
дорогам.— К.,1899.
Андриевич Роман. Гаданье // Ландыши Киевской Украйны.— СПб, 1851.
Андриевский А. Из жизни Киева в XVIII веке (Архивные заметки).— К., 1884.
(Оттиски из журнала «Киевская старина»).
Анненков П. Письмо из Киева // П. В. Анненков и его друзья. Литературные
воспоминания и переписка. 1835—1885.— СПб, 1892.
Антонин, иером. Киево-Подольская Успенская соборная церковь. Историко-
статистическое исследование студента 4 курса Киевской духовной академии.—
К., 1891.
Антонович Дмитро. Кшв. Короткий начерк.— Нью-Йорк — Вщень, 1921.
Арбузов Николай. Стихотворения.— СПб, 1859.
Архив кн. Голенищева-Кутузова-Смоленского (1745—1813). Письма Голенищева-
Кутузова к жене // Рус. старина.— 1872.—№ 2.
* В списке указана большая часть книг и журнальных публикаций, упоминающихся
на страницах этого издания. Ссылки на газеты приводятся в основном в самом тексте.
Разумеется, стоило указать все использованные источники, но полная библиография
заняла бы непомерно большое место, что вряд ли уместно в издании не столько
научного, сколько литературного характера.
526
Список использованной литературы
Аскоченский В. Сказание о церкви св. Георгия Победоносца...— К., 1856.
Аскоченский В. Стихотворения.— К., 1846.
Аскоченский В. Дневник // Истор. вест.— 1882.—№ 1—5.
Аскоченский В. Киев с древнейшим его училищем Академиею. Ч. 1—2.— К.,
1856.
Аскоченский В. Воспоминания о Я. К. Амфитеатрове (1800—1849), бывшем проф.
Киевской духовной академии.— К., 1854.
Анциферов Н. П. Из дум о былом.— М., 1992.
Байкина А. Многолетний Киев и малолетняя Одесса. Очерки // Колосья.—
1888.— № 10.
Б[антыш]-К[аменский] Д. Путешествие в Молдавию, Валахию и Сербию.— М.,
1810.
Бантыш-Каменский. Словарь достопамятных людей русской земли: Т. 1—3.—
СПб, 1847.
Барановський С. Д. Сади i парки Киева / / Арх1тектура Радянсько! Украши.—
1939.— № 10; 1940.— № 6.
Барвинський О. Спомини з мого життя: Ч. 2.— Льв1в, 1913.
Барщевский В. Сборник сочинений.— К., 1909.
Бенуа А. Мои воспоминания: В 5-ти кн.— М., 1990.
Беренштам В. Из школьных лет А. С. Лашкевича // Киев, старина.—
1899.— № И.
Беренштам В. Т. Шевченко и простолюдины / / Киев, старина.— 1900.— № 2.
Берлинский Максим. Краткое описание Киева, содержащее историческую перечень
сего города.— СПб, 1820.
Берлтсъкий М. Ф. 1стор1я мюта Киева.— К., 1991.
Берло Ганна. 3 кшвського життя 1880—1900-х рр. // УкраТна.— 1928.— № 4.
Б1л1нський Микола. 3 минулого пережитого. 1870—1888. // УкраТна.—
1928.— № 2.
Благово А. Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений.— СПб, 1885.
Благотворительные заведения коммерции советника и потомственного гражданина
Михаила Парфентьевича Дегтярева, сооруженные в Киеве на завещенные им
на сооружение и содержание средства.— К., 1900.
Благотворительные общества г. Киева на Всероссийской выставке 1913 г.— К., 1913.
Богатинов Н. Д. Воспоминания // Рус. архив.— 1899.— № 2—И.
Богатинов Н. Д. Старые обычаи и новые взгляды / / Руководство для сельских
пастырей.— 1870.—№ 47, 49—51.
Богданов Н. А. Очерк деятельности Киевского отделения Императорского русского
музыкального общества и учрежденного при нем музыкального училища со
времени их основания (1863—1888) — К., 1888.
527
Малая энциклопедия киевской старины
Богомолец. Путевые впечатления / / Странник.— 1879.— № 12.
Богуславский М. Ф. Иллюстрированный путеводитель по Киеву.— К., 1904.
Болховитинов Евгенш, митр. Вибраш пращ з icTOpii Киева.— К., 1995.
Болховитинов Евгений, митр. Словарь русских светских писателей: В 2-х т.—
М., 1845.
Болховитинов Евгений, митр. Словарь исторический о бывших в России писателях
духовного чина: В 2-х т.— СПб, 1827.
Борзаковский П . Майские рекреации в бурсе. Воспоминания / / Киев, старина.—
1896.— № 5.
Брадке Е. Ф. Автобиографические записки / / Рус. архив.— 1875.— № 3.
Бублик В. Д. Путеводитель по Киеву и его окрестностям.— К., 1897.
Булашов Г. О. Ириней Фальковский, коадъютор киевский // Киев, старина.—
1883.— № 1, 5.
Булашов Г. О. Преосвященный Ириней Фальковский, епископ Чигиринский.— К.,
1883.
Булгаков С. В. Настольная книга для священно-церковно-служитилей.— Т. 1—
2.— М., 1993 (Репринтное издание 1913 г.).
Булгарин Ф. Очерки русских нравов, или Лицевая сторона и изнанка рода
человеческого.— СПб, 1843.
Буслаев Ф. И., акад. Мои воспоминания.— М., 1897.
Бутковская А. Я. Рассказы // Истор. вест.— 1884.— № 4.
Бутурлин М. Д., граф.— Записки // Рус. архив.— 1897.— № 8.
Василенко Микола. Мое життя // Укр. юторик.— 1988.— Т. 25.
Вертинский А. Дорогой длинною.— М., 1990.
Верхатский С. А. Первые городские и уездные врачи и первые больницы на Украине
// Очерки истории медицинской науки и здравоохранения на Украине.— К.,
1954.
Ве-ский А. Сила привычки. Рассказ // Киевлянин.— Ч. 1.— К., 1840.
Весь Киев на 1926 г. Справочная книга.— К., 1926.
Вигель Ф. Ф. Воспоминания.— М., 1864.
Витте С. Ю. Воспоминания.— Т. 3.— Л., 1924.
Владимирский-Буданов. История Императорского университета св. Владимира.—
К., 1884.
Володин С. И. Вас просят к телефону. Сто лет Киевской городской телефонной
сети.— К., 1993.
Волконский С. Г. Записки.— СПб, 1901.
Воропай Олекса. Звича!’ нашого народу: В 2-х т.— К., 1991.
Воропай Олекса. Рослини в звичаях i в!руваннях укра’шського фольклору // Пауков!
записки Укра’шського вольного ушверситету.— 1968.—№ 16.
528
Список использованной литературы
Высокопреосвященный архиепископ Иероним Экземплярский (1836—1905).
Биографический очерк.— К., 1906.
Галичанка О. (О. Кис1певська). Вражшня з дороги.— Льв!в, 1910.
Гарасевич Мар1я. Деяк! враження з VII-го з'!зду ОУП «Слово» та Вальпурпева
шч // Нов! дш (Канада).— 1991.— № 5.
Гасенко И. Весь Киев в кармане. Справочная книжка.— К., 1902.
Ге Н. Киевская Первая гимназия в 40-х годах // Сборник в пользу недостаточных
студентов университета св. Владимира.— СПб, 1895.
Георгиевский Александр. Киево-Подольская церковь Николы Доброго.— К., 1882.
Гиляров-Платонов Н. Из пережитого. Автобиографические воспоминания.—
М.,1886.
Глаголев А. Записки русского путешественника с 1823 по 1827 г.— СПб, 1837.
Глаголъева-Палъян Мария. Воспоминания // Collegium.— 1998.— № 1/2.
«Глобус».— 1923—1935 гг.
Гнедич П. П. Книга жизни. Воспоминания.— Л., 1929.
Гнип П. I. 3 icTopii газифжацп УРСР // Нариси з icTopii технжи.— Вип. 5.—
К., 1959.
Гнип П. I. Розвиток металургп на Украш! в XVII i XVIII ст. // Нариси з icTopii
технжи.— Вип. 2.— К., 1956.
Голицын Н. Н., кн. Биографический словарь русских писательниц.— СПб, 1889.
Голубовский П. Сообщение очевидца о пожаре 1811 г. / / Киев, старина.— 1896.—
№ 12.
Гольдштейн М. Л. Впечатления и заметки. (Из фельетонов, напечатанных в
«Киевском слове» и «Киевлянине» за 1887—1892 гг.).— К., 1895.
Горд1енко Гаврило. 1стор!я культурних рослин.— Мюнхен, 1970.
Гордон Патрик. Ки!’в у 1684—1685 рр. / / Хрон!ка-2000.— 1997.— № 17—18.
Григор ев Г. П. У старому Киев!.— К., 1961.
Григор'ев Г. П. Що було, те бачив. Спогади про зустр!ч! з д!ячами мистецтва.—
К., 1966.
Григор ев Г. П. Цжав! бувальщини.— К., 1969.
Гр1нченкова Мар1я. Спогади про 1вана Нечуя-Левицького // УкраТна.— 1924.—
№ 4.
Грушевський Михайло. Спомини // Ки!в.— 1988.— № 9—12; 1989 — №
8—11.
Гун Оттон, фон. Поверхностные замечания по дороге от Москвы в Малороссию
в осени 1805 г.— Ч. 2.— М., 1806.
Г-ч А. С. Впечатления участника съезда //В Киев! Что делали, видели и слышали
в Киеве подписчицы и подписчики «Вестника знания», съехавшиеся на праздник
своего единения (11—19 июня 1911 г.).— К., 1911.
18 5-90 529
Малая энциклопедия киевской старины
Двадцатипятилетие коллегии Павла Галагана.— К., 1896.
Двадцатипятилетие Первой киевской частной женской А. Т. Дучинской гимназии,
основанной В. Н. Ващенко-Захарченко.— К., 1903.
Дейч Александр. День нынешний и день минувший.— М., 1985.
Дедлов В. Л. По Западному краю. Старому и новому. Путевые наброски //
Дело.— 1887.—№ 6.
Десятилетие коллегии Павла Галагана. 1 окт. 1871—1881 годы.— К., 1882.
Дмитрюков. Еще замечания о праздниках и поверьях у малороссиян // Маяк.—
1844.-Т. 13.
Добрынин Г. Истинное повествование, или Жизнь Гаврилы Добрынина, им самим
описанная в Могилеве в 1752—1823 годах.— СПб, 1872.
Договор на устройство в городе Киеве городских железных дорог, заключенный
инженер-генерал-майором А. Е. Струве с Киевскою городскою думою 7 июля
1889 г.— К., 1893.
Долгорукий И. Путешествие в Киев в 1817 г.— М., 1870.
Долгорукий И. Славны бубны за горами, или Путешествие мое кое-куда в 1810 г.
/ / Чтение в Императорском обществе истории и древностей России.—
1869.— Кн. 3.
Донирв Д. PiK 1918.— Торонто, 1954.
Дорошенко Д. Moi спомини.— Льв1в, 1924.
Достопамятные древности в Киеве.— К., 1795.
Достопамятные древности в Киеве.— К., 1801.
Драгоманов М. Автобюграф1я.— К., 1917.
Драгоманов М. Малорусские народные предания и рассказы.— К., 1876.
«Друг народа» 1867—1870, 1873—1876 гг.
Дублянський Анатолш, прот. Украшсью святт— Мюнхен, 1962.
Дубелир Г. Д. Записка по вопросу о планировке окраин г. Киева.— К., 1912.
Евстратий (Голованский), иером. Игумен Вонифатий и наставник его Иван
Босой, удивительный человек, юродивый.— К., 1873.
Едлинский М. Анатолий Мартыновский, архиеп. могилянский и его литературные
труды / / Труды Киевской духовной академии.— 1885.—№ 4.
Елагин Н. Жизнь графини Анны Алексеевны Орловой-Чесменской.— СПб, 1853.
Есипов Г. В. Путешествие Екатерины II в Южную Россию в 1787 г. // Киев,
старина.— 1891.— № 1—4.
Ефименко П. Суд над ведьмами // Киев, старина.— 1883.— № И.
Ефименко П. Братства и союзы нищих / / Киев, старина.— 1883.— № 9—10
Ефремов С. Щоденники. 1923—1929.— К., 1997.
Живоглядов А. И. Несколько слов по поводу воспоминаний старожила (Сергея
Григорьевича Ярона) «Киев 80-х годов».— К., 1910.
530
Список использованной литературы
Жемчужников Л. М. Мои воспоминания из прошлого.— Л., 1971.
Живописное обозрение русских святых мест. Киево-Печерская лавра.— Вып. 1.—
Одесса, 1894.
Житецький 1гнат. Кшвська громада за 60-х роюв.— К., 1928.
Житецький 1гнат. «Киевская старина» 40 рок1в тому //За сто лп\— Кн. 2.—
К., 1928.
(Журавский Д. П.) Статистическое описание Киевской губернии.— Ч. 1—3.—
СПб, 1852.
Залозеи,ъкий В. Церква-мавзолей Св. Бориса i Гл1ба // Стара Украша.— 1924.—
№ 7—8.
Закревский Николай. Описание Киева: В 2-х т.— М., 1868.
Записка Ивана Романовича Мартоса «Ландкастерское училище в Киеве» (Около
1820 г.) // Киев, старина.— 1897.— № 7.
Записка и речи, читанные при открытии университета св. Владимира 15 июля
1834 Г.— К., 1840.
«Заря» 1880—1886 гг.
Записка правления Киевского общества водоснабжения по поводу доклада г-на
председателя Финансовой комиссии по делам, касающимся Обществ
водоснабжения и газоосвещения.— К., 1877.
Захарченко М. М. История Киевского института благородных девиц. 1838—
1888.— К., 1889.
Захарченко М. М. Киев теперь и прежде.— К., 1888.
Здр-кий П. Э. Перечень замечательнейших событий, новостей и перемен, случившихся
в Киеве в продолжение последних десяти лет — от 1832 до 1842 г. //
Московитянин.— 1843.— Ч. 2.— № 3.
Зельницький О. Стар! плани Киева i Кишщини // Украша.— 1926.— № 2/3.
3 1менем св. Володимира. Кишський ушверситет у документах, матер!алах та спогадах
сучасниюв.— Ч. 1—2.— К., 1994.
Зноско Вл., свящ. Жизнь и чудеса святителя Павла (Конюсксвича), митрополита
тобольского и сибирского, нетленно почивающего в усыпальнице Великой
церкви Киево-Печерской лавры.— К., 1909.
Зноско Вл. Рясофорный монах (девица) Досифей, затворник Киево-Печерской лавры
и первый руководитель-наставник преподобного Серафима Саровского.— К., 1906.
Зноско Вл. Христа ради юродивый иеросхимонах Феофил, подвижник и прозорливец
Киево-Печерской лавры.— К., 1906.
Зноско Вл., свящ. Христа ради юродивый старец Паисий, рясофорный инок Киево-
Печерской лавры.— К., 1992. (Репринтное издание 1911 г.).
И [ван] К[ороновский]. О том, сохранились ли характеристические черты древних
руссов в жизни и характере настоящего поколения в нашем крае / / Киев. губ.
ведом.— 1848.— 3, 10, 17 янв.
18* < > 531
Малая энциклопедия киевской старины
И. В. Е. Воспоминания от детства и до смерти (1841—1869) / / Рус. старина.—
1917.— № 4—6.
Ивченко С. И. Книга о деревьях.— М., 1973.
Иеромонах Алексий (Шепелев). Старец-духовник Кие во-Печерской Успенской
лавры // Киевские подвижники благочестия.— Т. 3.— К., 1994.
Из Киева // День.— 1863.— 18 мая.
Измайлов В. Путешествие в полуденную Россию.— М., 1805.
Известия Киевской городской думы за 1880—1915 гг.
Изображения икон пресвятыя Богородицы, в православной церкви прославляемых,
с краткими о них сказаниями.— М., 1868.
Иконников В. Биографический словарь профессоров и преподавателей университета
св. Владимира.— К., 1884.
Иконников В. Киев в 1654—1855 гг.— К., 1904.
Иконников В. Александр Андреевич Беклешов (1743—1808) малороссийский
военный губернатор.— К., 1890.
Иконникова А. Л. Киев, мать городов русских. Исторический путеводитель по
Киеву.— К., 1915.
Иллюстрированный сборник Киевского литературно-артистического общества.—
К., 1900.
Инсарский В. А. Записки.— СПб, 1898.
Император Александр Павлович в Киеве в 1816 г. Из частного письма // Рус.
архив.— 1884.— Кн. 3.
Историко-статистический обзор промышленности России (Составлен по поручению
высочайше утвержденной Комиссии по устройству Всероссийской
промышленно-художественной выставки в Москве в 1882 г.). Группы III, X
и XI.— СПб, 1882.
Исторические рассказы и анекдоты.— СПб, 1885.
Каманин И. Последние годы самоуправления Киева по Магдебургскому праву / /
Киев, старина.— 1888.— № 5, 6, 9.
Каманин И. М. Плач киевского лаврского Иеремии конца XVIII века / / Чтения
в историческом обществе Нестора-летописца.— Кн. 20.—Вып.1.— К.,1907.
Каменева В. О. 3 icToppii енергетики Киева (1890—1917) // Нариси з icTopii’
технжи. Вип. 6.— К., 1960.
[Карлгоф Е. А.] Жизнь пройти — не поле перейти. Записки неизвестной // Рус.
вести.— 1881.— № 9—11; 1882.— № 5; 1883.— № 4/
Карпенко Г. Киев в 1836 году / / Ландыши Киевской Украйны.— Кн. 1.— СПб, 1849.
Карпенко-2-ой Гр. Мастер и его ученик // Ландыши Киевской Украйны.— СПб, 1851.
Карпенко Степан. Драматический артист. Повесть // Ландыши Киевской
Украйны.— СПб, 1851.
^532 *
Список использованной литературы
Карпов В. Н. Воспоминания. Шипов Н. История моей жизни.— М.—Л.,
1933.
Карпов С. М. Евгений Болховитинов как митрополит киевский.— К., 1914.
Кеппен Петр. О виноделии и винной торговле в России.— СПб, 1832.
Киев — азбука православия.— К., 1908.
Киев в XX веке (Фантазия) // Киевлянин.— 1888.— 1 янв.
Киев и его окрестности (По народным сказаниям) // Друг народа.— 1870.— 22 февр.
Киев и его предместья: Шулявка, Соломенна с Протасовым Яром, Байкова гора
и Демиевка с Саперною слободкою по переписи 2 марта 1874 г., произведенной
и разработанной Юго-Западным отделом Императорского русского
географического общества.— К., 1875.
Киев и университет св. Владимира при императоре Николае I. 1825—1855.— К.,
1896.
Киевлянин (газета) — 1864—1917 гг.
Киевлянин (альманах) — 1840, 1846., 1850 гг.
Киевлянка. Памяти М. К. Пихно (Шульгиной). Художественно-литературный
альманах.— К., 1884.
Киево-Златоверхо-Михайловский монастырь. Исторический очерк.— К., 1880.
Киево-Златоверхо-Михайловский монастырь и его скит Феофания.— К., 1998.
Киево-Лукьяновская VI гимназия (1908—1913).— К., 1913.
Киево-Софийский протоиерей Иоанн Васильевич Леванда. Его биография и
неизданные доселе проповеди и письма.— Т. 1.— К., 1879.
Киевская сельскохозяйственная и промышленная выставка и ее участники.— К.,
1898.
Киевская старина (журнал) — 1882—1906 гг.
Киевские губернские ведомости (газета) — 1838—1917 гг.
Киевские епархиальные ведомости (журнал) — 1861—1917.
Киевский месяцеслов.— К., 1799.
Киевский народный календарь — 1867, 1868, 1882 гг.
Киевский общеполезный календарь — К., 1875.
Киевский театр лет 30 назад (Из записок современников) // Киев. губ. ведом.—
1856.— 31 мар.
Киевский телеграф (газета) — 1859—1876 гг.
Киевский трамвай за 40 лет. 1892—1932.— К., 1933.
Киев. Энциклопедический справочник.— К., 1986.
Килимник С., проф. Зруйнування киТвських святинь // Bipa й культура
(Вшншег).—1957.— № 1.
Киселев Б. Рассказы о Куприне.— М., 1964.
533
Малая энциклопедия киевской старины
Кистяковский Федор, свяш,. Воспоминания // Киев, старина.— 1895.— № 1,
2, 4—12.
Кичу нов Н. И. Плодоводство в Киевской губернии / / Плодоводство в России.
Материалы и исследования.— Вып. 8.— СПб, 1906.
Клебановский П. Воспоминания о фирме братьев Яхненко и Симиренко / / Киев,
старина.— 1896.— № 1—3.
Клименко П. Цехи на Украине.— Т. 1, вып. 1.— К., 1929.
Клименко П. В. Кшвська мюька капела в першш чвертч XIX ст.— К., 1924.
Ковалевский А. Ф. Путешествие богомольца в Козельщину и Киев //
Душеполезное чтение.— 1883.— № И—12.
Ковалинский В. Меценаты Киева.— К., 1995.
Ковалинський В. Панорама «Голгофа».— Печерськ.— 2001.— лют. (№ 2).
Ковальчук Ян. Свята на Укранй у звичаях та забобонах.— К., 1929.
Кононенко Мус1й. Спогади.— Полтава, 1998.
Кончаковский А., Малаков Д. Киев Михаила Булгакова.— К., 1990.
Коровин К. А. Из моих встреч с А. П. Чеховым // А. П. Чехов в воспоминаниях
современников.— М., 1986.
Коровицкий К. И. Дачный поселок Пуща-Водица (подле Киева) в санитарно-
техническом отношении // Труды общества киевских врачей.— Т. 7, вып.
2.— К., 1905.
Коровииркий I. Карткуючи Киево-Печерський Патерик // Bipa й культура
(Канада).— 1989.—№ 7.
Королева Наталена. Без коршня. Життепис сучасницЕ— Торонто, 1968.
Костюк И. Г. Зустр1ч1 i прощания. Спогади.— Едмонтон, 1987.
Кошиць Олександр. Спогади.— Ч. 1—2.— Вшншег, 1947.
Краинский С. В. Краткий отчет состояния плодоводства и огородничества в Киевской
губернии.— К., 1908.
Краткие исторические сведения о монастырях Киевской митрополии.— К., 1832.
Краткий исторический очерк Киевской губернской типо-литографии за столетний
период. 1799—1899.— К., 1899.
Краткое историческое известие о Киеве.— К., 1795.
Краткое историческое описание первоапостольной соборной Десятинной церкви в
Киеве.— СПб, 1829.
Кривенко В. С. Киев / / Кривенко В. С. Мой дорожник. Сборник заметок с 1900
по 1914 год.— СПб, 1914.
Кротевич €вген. Кшвсью зустр!чЕ Спогади про людей, факта й поди.— К., 1963.
Кротевич €вген. Понад Славутичем-Дншром. Роман-хрошка.— К., 1955.
Кругликов-Гречаный Л. П. Киев в прошлом.— Вып. 1.— К.,1913.
Кузьмин Евгений. Известия из Киева // Старые годы.— 1911.— № 12.
534
Список использованной литературы
Куприн А. Яма.— Собр. соч.: В 9-ти т.— Т. 6.— М., 1964.
Куприн А. Киевские типы // Куприн А. И. Собр. соч.: В 9-ти т.— Т. 9.— М., 1964.
Лазаревсъка Катерина. Кишсью цехи в друпй половин! XVIII та на початку XIX
вжу // Ки!в та його околиця в icTopii i пам’ятках.— К., 1926.
Лазаревский Ал. Иван Романович Мартос (1760—1831) // Киев, старина.—
1895.— № 10; 1896.— № 6, 10, И; 1898.— № 2—8.
Лазаревский Ал. Прежние изыскатели малорусской старины. Александр Михайлович
Маркович / / Киев, старина.— 1897.— № 1—2.
Лазаревский Ал. Очерки, заметки и документы по истории Малороссии.— К., 1895.
Лазаревский Ал. Старинные польско-русские календари // Чтения в Историческом
обществе Нестора-летописца.— Кн. 14, вып. 2.— К., 1900.
Лазаревсъкий Г. О. Кишська старовина // Укр. литратура.— 1943.— № 7—
12; 1944.— № 1—11.
Ланская Н. Лавры и терния. Роман.— СПб, 1884.
Лебединцев Андрей., прот. Мои воспоминания // Киев, старина.— 1900.—
№ 7—8.
Лебединцев А. Г. Русские государи в Киеве.— К., 1896.
Л[ебедини,ев] П. Исторические заметки о Киеве // Киев, старина.— 1884.—
№ 10.
Лебединцев П., прот. Киев за 60 лет перед сим // Труды Киевской духовной
академии.— 1909.— Кн. 1.
Левицкий О. Тревожные годы. Очерк из общественной и политической жизни Киева и
Юго-Западного края в 1811—1812 гг. / / Киев, старина.— 1891.— № 10—12.
Левшин А. Письма из Малороссии.— Харьков, 1816.
Лесков Андрей. Жизнь Николая Лескова: В 2-х т.— М., 1984.
Лесков Н. Бибиковские «меры» // Лесков Н.С. Собр. соч.: В 11-ти т.— Т. И.—
М., 1958.
Лесков Н. Блуждающие огоньки (Автобиография Праотцева) / / Лесков Н. С.
Поли. собр. соч.— Т. 32.— М., 1903.
Лесков Н. Запечатленный ангел // Лесков Н. С. Поли. собр. соч.— Т. 3.— М.,
1903.
Лесков Н. Владычный суд. Быль // Лесков Н. С. Поли. собр. соч.— Т. 22.—
СПб, 1903.
Лесков Н. Официальное бюффонство // Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11-ти т.—
Т. И.—М., 1958.
Лесков Н. Мелочи из архиерейской жизни // Лесков Н. С. Поли. собр. соч.—
Т. 35.—М., 1903.
Лесков Н. Очарованный странник // Лесков Н. С. Поли. собр. соч.— Т. 5.—
М. , 1903.
535
Малая энциклопедия киевской старины
Лесков Н. Печерские антики // Лесков Н. С. Поли. собр. соч.— Т. 31.— СПб,
1903.
Лесков Н. Умирающее сословие (Из юношеских воспоминаний) // Лесков Н. С.
Поли. собр. соч.— Т. 20.— СПб, 1903.
Лесков Н. Фигура // Лесков Н. С. Поли. собр. соч.— Т. 19.—СПб, 1903.
Линниченко И. Исторический путь и музей в Киеве.— К., 1912.
Линниченко И. Графиня П. Е. Уварова. К 50-летнему юбилею.— Одесса, 1911.
Линчевский М. 3. Поли. собр. соч.: В 2-х т.— К., 1906.
Липа О. Л. Сади i парки Укра’ши.— К., 1966.
Липа А. Л. Интродукция и акклиматизация древесных растений на Украине.— К.,
1978.
Лисенко Остап. Спогади про батька.— К., 1991.
Л. М. К биографии митрополита Серапиона Александровского // Киев, старина.—
1903.— № 4.
Л. М. К характеристике русской церковно-бытовой жизни в первой четверти XIX
века.— К., 1905.
Лобачевский А. В., свяш,. Исторический очерк Свято-Николаевской домовой церкви
Киевской 1-й гимназии.— К., 1911.
Логинов Н. М. Путевые письма // Рус. архив.— 1905.— № 12.
Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. Быт и культура русского дворянства
(XVIII — начало XIX века).— СПб, 1994.
Лотман Ю. М., Погосян Е. Великосветские обеды. Панорама столичной жизни.—
СПб, 1996.
Лухманова Н. А. Недочеты жизни современной женщины. Влияние новейшей
литературы на современную молодежь. (Две лекции).— М., 1904.
Любечская чудотворная икона прев. Богородицы // Киевск. епарх. ведом.—
1870.— № 8.
Макаров А. Первомайские страсти киевлян // Collegium.— 1998.— № 1/2.
Макаров А. «Дю Магдебург!!» в старому Киев! // Хрошка-2000.— 1997.—
№ 17—18.
Макаров A. Tini минулого э Кишсько! гори // Володимирська. Культуролопчний
пупвник.— К., 1999.
Материалы для биографии епископа Порфирия Успенского.— Т. 2. Переписка.—
СПб, 1910.
И. М. [Максимович Иоанн]. Паломник киевский, или Руководитель по монастырям
и церквям киевским для богомольцев, посещающих святыню Киева.— К., 1854.
Максимович М. Обозрение старого Киева // Киевлянин.— К., 1840.
Максимович М. О. Киев явился градом великим... Вибраш украшознавч! твори.—
К., 1994.
536
Список использованной литературы
Мамаев Н. И. Записки // Истор. вест.— 1901.— № 1—12.
Маниковский Федор, свящ. Исторически-статистическое описание Киево-
Фроловского Вознесенского женского монастыря.— К.,1894.
Маркевич Н. Украинские мелодии.— М., 1831.
«Маркуша». Крещатик // Киев. губ. ведом.— 1853.— 19 сент.
Мартич Юхим. Про мертвих // Глобус.—1930.—№ 24.
Мартос И. Р. Частная переписка // Киев, старина.—1896.— № 6, 10—И;
1897.— № 7—9; 1898.— № 6, 8.
Матченко И. П. 25-летие Киевского реального училища (1873 —1898).
Историческая записка.— К., 1898.
М[ацеевич] Л. С. Письма киевского митрополита Евгения Болховитинова к игумену
(впоследствии архимандриту) Серафиму Покровскому (1822—1837).— К.,
1913.
Медико-санитарный очерк Лукьяновки, предместья Киева // Киевлянин.— 1889.—
28, 29 апр.
Медико-санитарный очерк предместья Киева Зверинца // Киевлянин.— 1887.—
21 окт.
Мердер А. Мелочи из архивов Юго-Западного края // Киев, старина.— 1900.—
№ 10; 1901.—№ И; 1903.— № И.; 1904.— № 2.
Мещерский В. П., кн. Очерки нынешней общественной жизни в России.— Вып. 2.
На Юго-Западе России. 1869 год.— СПб, 1870.
Миловидов Лев. Проекта ушверситету в Киев! у друпй половин! XVIII в!ку //
Кшвськ! зб!рники icropii й археологи, побуту й мистецтва.— К., 1930.
Милорадович Г. Сказание о чудотворной иконе Любечской Божией Матери.—
Чернигов, 1860.
Милорадович Г. А. Туманский В. И. Письма и неизвестные его сочинения.—
Чернигов, 1891.
Миславский. Из записной книжки // Киев, старина.— 1884.— № 4.
М'гяковський Вол. Звиьнення Драгоманова з Кшвського ушверситету // Украша.—
1926.— № 2/3.
Монополия электрического освещения в Киеве.— К., 1899.
Мордовцев Д. Л. Под небом Украины // Истор. вест.— 1884.— № И.
М. Т-ов. Песиголовцы в украинской народной словесности // Киев, старина.—
1883.— № 12.
Мужской пансион Гедуэна в Киеве // Киев, старина.— 1905.— № 2.
Муравьев А. Н. Путешествие по святым местам русским. Киев.— СПб, 1844.
[Муравьев А. Н.] Киев в 1843 г.— К., 1846.
[Муравьев А. Н.]. Судьба Андреевской церкви в Киеве.— К., 1864.
Муравьев А. Н. Путешествие по святым местам русским.— Ч. 1—2.— СПб, 1846.
^6 537
Малая энциклопедия киевской старины
Муравьев-Карский Н. Н. Из записок / / Рус. архив.— 1894.— № 1, 2, 4.
Мурашко М. I. Спогади старого вчителя.— К., 1964.
Мурковский К. Часы досуга.— Полтава, 1875.
Муханова В. Польское восстание в Киевской губернии в 1862 г. // Колосья.—
1884.— № 5—6.
Назаревский А. А. К истории Киевского музыкального цеха // Чтения в
Историческом обществе Нестора-летописца.— 1913.— Кн. 23, вып. 2.
Назарук Осип. Перше враження з Киева, матер! город!в наших.— б/м, б/р.
Народные верования, суеверия и предрассудки / / Киев. губ. ведом.— 1869.— 14 авг.
Народные предания о Киеве // Друг народа.— 1874.— № 18—19.
Наши, списанные с натуры русскими.— СПб, 1841 (факсимильное издание
1986 г.).
Негин А. Мелочи жизни (Картинки с натуры).— Нежин, 1910.
Нерадов И. И. (Энский). «Падший Киев» (Изнанка Киева).— К., 1912.
Нечуй-Левицький I. Живцем поховаш // Нечуй-Левицький I. 3!брання твор!в:
в 10-ти Т.— Т. 7.— К., 1966.
Нечуй-Левицький I. Афонський пройдисвп // Нечуй-Левииький I. 31брання
твор!в: В 10-ти т.— Т. 5.— К., 1966.
Нечуй-Левицький I. Н1ч на Дшпр! // Нечуй-Левицький I. 31брання твор!в: В
Ю-ти Т.—Т.8.— К., 1967.
Нечуй-Левицький I. Життепись 1в. Левицького (Нечуя), написана ним самим / /
Нечуй-Левицький I. 3!брання твор!в: В 10-ти т.— Т.10.— К., 1967.
Нечуй-Левицький I. Телеграма до Грицька Бинди // Нечуй-Левииький I. 3!брання
твор!в: В 10-ти т.—Т. 9.— К., 1967.
Нечуй-Левицький I. Кишсью прохач! // Нечуй-Левицький I. 31брання твор!в: В
Ю-ти Т.—Т.7.— К., 1966.
Николаев И. Строительные постановления для г. Киева.— К., 1913.
Николаев Н. Драматический театр в Киеве. Исторический очерк (1803—1893).—
К., 1898.
Н-й С. Из сферы киевского городского хозяйства 2-й пол. XVIII века // Киев,
старина .— 1887.— № 6.— 2 отд.
Новое освещение газокалильными горелками д-ра Карла Ауэра фон-Вельебах.—
К., 1893.
Новицкий О. М. Автобиографическая записка // Биографический словарь профессоров
и преподавателей Императорского университета св. Владимира.— К., 1884.
Новицкий В. Д. Из воспоминаний жандарма.— Л., 1929.
Обозрение деятельности Киевского городского управления, учрежденного на
основании Городового положения, высочайше утвержденного июня 16 дня
1875 года, за истекшее первое четырехлетие, с 1871 по 1875 год.— К., 1875.
538
Список использованной литературы
Обозрение Киевской, Подольской и Волынской губерний с 1838 по 1850 год //
Рус. архив.— 1884.— Кн. 3.
Обозрение Киева в отношении к древностям, изданное гражданским губернатором
Иваном Фундуклеем.— К., 1847.
О бурсе-семинарии. Из воспоминаний.— Киев, старина.— 1903.— № 7/8.
Оглоблин Н. Н. Из киевской жизни XVII—XVIII веков // Чтения в
Историческом обществе Нестора-летописца.— 1904.— Кн. 18, вып. 3—4.
О. Л. Старинная картина не на своем месте // Киев, старина.— 1903.— № 5.
О наименовании некоторых улиц и площадей в Киеве.— Киевлянин.— 1869.—
14 авг.
Описание Киева — К., 1890.
Описи Кишського намюництва 70—80 роюв XVIII ст.— К., 1989.
Орловский П., прот. Сказание о блаженном Рафаиле, митрополите киевском.—
К., 1908.
Осипов А. П. Очерк истории древесных насаждений и деятельности городской
садовой комиссии. 1887—1897.— К., 1897.
Осипов А. П. К истории виноградарства в Киеве // Земледелие.— 1896.— 27 февр.
Остромысленский Ефим. Исследование о древней киевской церкви св. Илии.—
К., 1830.
Отрывки из воспоминаний киевского старожила // Друг народа.— 1873.—
№ 2—4.
Отчет потребительского общества «Киевская кофейня на паях» за 1917 г.— К.,
1917.
Очерки истории южно-русских апокрифических сказаний и песен // Киев,
старина.— 1887.— № 6—7.
Павленко М. К. Под1л 70 роюв тому // Глобус.— 1927.— № 1.
Палибин Н. И. Несколько слов о временах императора Николая I / / Рус. архив.—
1888.— № 9.
Палимпсестов И. У. Мои воспоминания об Иннокентии, архиеп. херсонском и
одесском.— СПб, 1883.
Памятная записка о Киевской IV гимназии.— К., 1899.
Памятная книжка Киевской губернии за 1858 г.— К., 1857.
Пантюхов И. И. Куреневка. Медико-антропологический очерк.— К., 1904.
Паустовский К. Повесть о жизни.— М., 1966.
Паустовский К. Начало неведомого века. Время больших ожиданий.— К., 1985.
Певницкий В. Ф. Мои воспоминания. Студенческие годы (1851—1855).— К.,
1911.
Певницкий В. Ф. Мои воспоминания. Годы моей службы в академии ( 1855—
I860).— К., 1912.
539
Малая энциклопедия киевской старины
Певницкий В. Ф. Воспоминания о покойном митрополите киевском Арсении.—
К., 1877.
Первое мая в Киеве. Сборник прокламаций и воззваний. 1897—1923.— К.,
1923.
Петров Н. И. Киев. Его святыни и памятники.— К., 1896.
Петров Н. И. Греческий Екатерининский монастырь в Киеве // Труды Киевской
духовной академии.— 1896.— № 1.
Петров Н. И. Историко-топографические очерки древнего Киева.— К., 1897.
Петровский Мирон. Городу и миру. Киевские очерки.— К., 1990.
Петровский С. Киев, его святыни и достопримечательности.— Одесса, 1907.
Петропавловский В. Искусство панорам и диорам.— К, 1965.
Пискорский В. Из прошлых лет киевского университета. Заметка о студенческих
сочинениях в 30-е годы / / Киев, старина.— 1894.—№ 4.
Письма проф. университета св. Владимира прот. Назария Фаворова к прот. Петру
Гавриловичу Лебединцеву // Киев, старина.— 1901.— № 11—12.
Письма прот. И. Скворцова к архиепископу Иннокентию // Труды Киевской
духовной академии.— 1885.— № 6; 1886.— № 1.
Письма митрополита киевского Арсения к прот. П. Г. Лебединцеву (1862—1876)
/ / Киев, старина.— 1900.— № 10.
Письмо кн. П. А. Вяземского из Киева / / Старина и новизна. Исторический
сборник.— Кн. 8.— М., 1904.
Плевиикая Н. В. Из воспоминаний // Приложение к кн.: Нестьев И. Звезды
русской эстрады.— М., 1970.
Погодин Д. М. Воспоминания.— СПб, 1892.
Подолинский А. Повести и мелкие стихотворения.— СПб. 1837.
Подолинский А. Сочинения.— Ч. 1.— СПб, 1860.
Полонсъка-Василенко Натал1я. Спогади.— Укр. юторик.— 1988.— Т. 25.
Полвека у печатного станка. Стефан Васильевич Кульженко.— К., 1904.
Полетика Н. П. Виденное и пережитое.— Тель-Авив, 1990.
Пономарев С. Киев в русской поэзии.— К., 1878.
Пономарев С. И. Вести из Киева // Московитянин.— 1851.— Ч. 4, № 13, кн. 1;
Ч. 5, № 17, КН. 1; Ч. 6, № 22, кн. 2.
Щономарев] С. Письмо к редактору «Московитянина» из Киева //
Московитянин.— 1852.— Т. 4.
Щономарев] С. Исторические и статистические заметки о Киевских контрактах / /
Современник.— 1851.— № 5.
Посмертные записки отца Антония / / Рус. вест.— 1881.— № 5.
Поторжинский Ананий, свяуц. О воскресных базарах // Киев, епарх. ведом.—
1909.— № 45.
540
Список использованной литературы
Похилевич Л. Сказание о населенных местностях Киевской губернии, или
Статистические, исторические и церковные заметки о всех деревнях, селах,
местечках и городах, в пределах губернии находящихся.— К., 1864.
Похилевич Л. Монастыри и церкви г. Киева...— К, 1865.
Прахов Н. А. Страницы прошлого.— К., 1958.
Прилежаева-Барская Б. М. Воспоминания // Убийство Столыпина.— Нью-Йорк,
1986.
Пржецлавский О. А. Воспоминания (1818—1831) // Рус. старина.— 1874.—
Т. 11.
Примеры предрассудков, вкоренившихся между русскими со времен язычества / /
Киев. губ. ведом.— 1851.— 13 окт.
Примеры нравственных совершенств, осуществленных в жизни некоторых киевских
митрополитов (1240—1461). 1. Черты из жизни святителя Петра // Киев,
епарх. ведом.— 1873.— № 2 (Вторая часть).
Присовский И. Заметка о киевском урочище Гончарах // Киев. губ. ведом.—
1854.— 2 янв.
Проценко Л. Кишський некрополь. Пупвник-дов1дник.— К., 1994.
Проценко Л. 1стор1я Кишського некрополя.— К.,1995.
Птуха М. В. Д. П. Журавский. Жизнь, труды, статистическая деятельность.—
М., 1951.
Путешествие преосвященного Платона, митрополита московского и разных орденов
кавалера в Киев и по другим российским городам в 1804 году. Собственною
рукою с замечаниями его писанное.— СПб, 1813.
Путро Алла. Пам’ятка украшсько! пошти XVIII ст. // Киш. старовина.— 1996.—
№ 6.
Пчилка О. Михаил Петрович Старицкий. Памяти товарища // Киев, старина.—
1904.— № 5.
50-летний юбилей высокопреосвященнейшего Арсения, митрополита киевского и
галицкого.— К., 1873.
Рада (газета).— 1906—1914.
Ракитин Н. Академический комиссар / / Киев, старина.— 1894.— № 7—9.
Ревуцький В. П’ять великих актор1в украшсько! сцени.—Париж, 1955.
Ревуцький Дм. «Андрапвада» — опера М. Лисенка на текст М. Драгоманова та
М. Старицького (1866 р.) // Зб1рник музею д!яч!в науки та мистецтва
Укра'ши.—Т. 1.—К., 1930.
Рибаков М. О. Нев1дом1 та маловщом! сторшки icTopii Киева.— К., 1997.
Рибинський В. П. До icTopii Кишсько! духовно! академв. Курс 1887—1891. Спогади
// Хрошка-2000.— 1997.— № 17—18.
Ривош Я. Н. Время и вещи. Очерки по истории материальной культуры в России
начала XX века.— М., 1990.
541
Малая энциклопедия киевской старины
Романович-Славатинський А. В. Жизнь и деятельность Н. Д. Иванишева.— СПб,
1876.
Рубец А. И. Воспоминания (1853—1858) // Столетие Первой киевской гимназии
(1809—1811—1911).— Т. 2.— К., 1911.
Русов А. Как я стал членом Громады // Укр. жизнь.— 1913.— № 10.
Русова С. Ф. Moi спомини (1861—1915) //За сто лп.— Кн. 2.— К., 1928.
Русова Соф'гя. Пам’ятт лицар!в. Спогади // Дншро. Альманах.— Льв1в, 1929.
Русский биографический словарь: В 25-ти т.— М.—Л., 1896—1991.
Савенко Ирина. Наяву — не во сне. Роман-воспоминание.— К., 1990.
Савченко Ф. Бальзак на Украпп // Украша.— 1924.— № 2.
Садовський М. К. Moi театральш згадки. 1881—1917.— К., 1956.
Саксаганский П. К. Из прошлого украинского театра.— М.—Л., 1938.
Саксаганський П. К. Думки про театр.— К., 1955.
Самойловський /. М. Дерев’яш водопровщш труби i мостова в Киев!. XVII—
XVIII ст. // Нариси з icTopii техшки.— К., 1955.
Самчевский И. Воспоминания // Киев, старина.— 1894.— № 1—9.
Сбитнев И. М. Записки // Киев, старина.— 1887.— № 2—5.
Сборник материалов для исторической топографии Киева и его окрестностей.— К.,
1874.
Сборник статей бывших воспитанников коллегии Павла Галагана.— К., 1896.
Свиньин П. П. Картины Россини и быт ее разноплеменных народов.— СПб, 1839.
Свод обязательных для жителей Киева постановлений по городскому общественному
управлению, изданных с 1871 по 1913 г. включительно.— К., 1914.
Святский Ив. История электричества.— СПб, 1897.
Северин С., архитект. Озеленение жилых территорий // Строительство и
архитектура.— 1962.— № 14.
Сегюр, граф. Записки о пребывании в России в царствование Екатерины II.— СПб,
1865.
Селецкий П. Д. Записки // Киев, старина.— 1884.—№ 2—9.
Семенов М. Воспоминания об А. Н. Муравьеве.— К., 1875.
Сементовский А. Заметки о народных праздниках Киевской губернии // Киев,
губ. ведом.— 1850.— 22, 29 апр., 6, 19, 26 мая, 2 июня.
Сементовский Владимир. Сибиряк. Повесть.— К., 1846.
Сементовский Константин. Очерк малороссийских поверий и обычаев,
относящихся к праздникам / / Молодик на 1846 год. Украинский литературный
сборник, издаваемый И. Бецким.— X., 1846.
Сементовский Н. Галерея киевских достопримечательных видов и древностей.—
Тетрадь 1.— К., 1857.
542
Список использованной литературы
Сементовский Н. Киев и его достопамятности.— К., 1852.
Сементовский Н. Киев, его святыни, древности, достопамятности и сведения,
необходимые для его почитателей и путешественников.— К., 1864; издание
7-е.— СПб, 1900.
Сементовский Н. Киевское кресторезное ремесло / / Киев. губ. ведом.— 1859.—
27 июня.
Сементовский Николай (писатель). Путешественник. Киев с окрестностями //
Киевск. губ. ведом.— 1851.— 7 июл.
Сенаторский Н. Вера древних русских христиан в небесные знамения.— К., 1883.
Сергий (Василевский), архим. Высокопреосвященный Филарет, в схимонашестве
Феодосий (Амфитеатров), митрополит киевский и галицкий и его время: В
3-х т.— Казань, 1888.
Сергий (Василевский), архим. Высокопреосвященный Антоний (Амфитеатров),
архиепископ казанский и свияжский: В 2-х т.— Казань, 1885.
Сикичинский М. Сказание о Вышгороде и его древних святынях.— К., 1863.
Силин О. П. Минуле i майбутне кишського Подолу // Укр. icTop. журнал.—
1976.— № 7.
Синицкий Л. Д. Путешествие в Малороссию академика Гильденштедта и кн.
И. М. Долгорукого // Киев, старина.—1893.— № 2—4.
Синицкий Л. Д. Малороссия по рассказам путешественников конца прошлого и
начала нынешнего столетия // Киев, старина.— 1892.— № 2.
С1ч1нський В. С. Чужинщ про Украшу.— К., 1992.
Сказание о жизни и подвигах старца Киево-Печерской лавры иеромонаха
Парфения.— К., 1856.
Скопин Герасим. Дневные записки пешехода, саратовского церковника из Саратова
до Киева.— Саратов, 1891.
Скоропадский Павло, гетьман. Спогади.— Киш—Ф1\адельф!я, 1995.
Скурагтвський Василь. Русалп.— К., 1996.
Скурагтвський Вадим. Киш кр!зь вши // Фь\ософ. i соцюлог. думка.— 1991.—
№ 4.
Слепушкин И. Первые годы Киевской 2-й гимназии.— К., 1872.
Соколов Н. И., прот. Воспоминания и автобиография // Киев, старина.— 1906.—
№ 9—12.
Солнцев Ф. Г. Моя жизнь и художественно-археологические труды / / Рус.
старина.— 1876.— Т. 16.
«Сон», стихотворение киевского студента 40-х годов // Киев, старина.— 1892.—
№ 4.
Солтановский А. А. Отрывки из записок // Киев, старина.— 1892.— № 4—
9, 11—12; 1893.— № 3—5, 7, 9, 11—12; 1894.— № 1—3, 5—7.
Спогади про I. Карпенка-Карого.— К., 1987.
543
Малая энциклопедия киевской старины
Спогади про М. Кропивницького.— К., 1990.
Спогади про Миколу Садовського.— К., 1981.
С. Р. [Соф1я Русова] Рассказы про Киев и его прошлое.— Херсон, 1888.
Старицкий М. П. К биографии Н. В. Лысенко // Киев, старина.— 1903.—
№ 12.
Стельмашенко М., свящ. Карманный путеводитель по Киеву с указанием
трехдневного маршрута.— К., 1913.
Степович А. Семилетие киевской А. И. Степовича гимназии.— К., 1913.
Степович А. Про кшвське життя 1849 року // Укра'ша.— 1925.— № 6.
Стефанович М. С. КиТвський державний ордена Леына академ!чний театр опери
та балету УРСР iM. Т. Г. Шевченка. 1сторичний нарис.— К., 1968.
Столетие Первой киевской гимназии (1809—1811—1911).—Т. 1—2.— К., 1911.
Сторожевский Б. Н. Адресная книга г. Киева на 1879 г.— К., 1879.
Струтинский Фока, свящ. Дневник // Древняя и новая Россия.— 1880.—
№ 5—7.
Ступак Ф. Я. Благодшш товариства Киева (Друга пол. XIX в.— поч. XX ст.).—
К., 1998.
Сулима Семен.Заметкм старого киевлянина. Киев в 1812 и 1824 годах // Киев,
старина.— 1882.— № 12.
Сухомлинов В. А. Воспоминания.— М.—Л., 1926.
Тарановский Н. Киев и его окрестности.— К., 1884.
Тарановский Н. Печерская лавра и к ней главнейшие пути через г. Киев.— К.,
1883.
Терновский Ф. А. Очерки по истории Киевской епархии в XVIII ст. // Чтения
в Историческом обществе Нестора-летописца.— Кн. 1.— К., 1879.
Терновский Ф. А. Серапион, митрополит киевский / / Киев, старина.— 1883.—
№ 9-10.
Тимковский Е. Ф. Записки // Рус. архив.— 1874.— № 6.
Тимковский Е. Ф. Воспоминания // Киев, старина.— 1894.— № 3—4.
Тим[ковск]ий (И.) Ф. Прогулка в Вышгород. Отрывок из моего журнала //
Вестник Европы.— 1818.— № 9.
Тимченко-Рубан И. Из воспоминаний о прожитом // Истор. вестник.— 1890.—
№ 7.
Титов А. Порфирий Успенский // Рус. архив.— 1905.— № 12.
Титов Ф. Киевская академия в эпоху реформ / / Труды киевской духовной
академии.— 1913.—№ 1, 7—8.
Титов Ф., прот. Путеводитель при обозрении святынь и достопримечательностей
Кие во-Печерской лавры и Киева.— К., 1910.
Толстой М. В., граф. Хранилище моей памяти.— М., 1891.
544
Список использованной литературы
Трегубов С. Религиозный быт русских и состояние духовенства в XVIII веке, по
мемуарам иностранцев.— К., 1884.
Трегубова Антонина. Дещо з життя Ольги Франково! // За сто ли*.— Кн. 5.—
к.—X., 1930.
Трезвинский Н. В. В Бозе почивший духовник Киево-Печерской лавры
иеросхимонах Самуил.— К., 1911.
Третяк К. Ки!в. Пупвник по зруйнованому мюту.— К., 1998.
Троцкий П., протп. Открытие Киево-Подольского духовного уездно-приходского
училища и обстановка его в первые годы существования / / Киевск. епарх.
ведом.— 1877.— № 22, 23.
Трубецкой С. П. , кн. Записки.— СПб, 1906.
Труды киевского вспомогательного комитета по устройству Всероссийской
промышленно-художественной выставки в 1882 г. в Москве.— М., 1882.
Труды киевской духовной академии (журнал).— 1860—1918.
Трусевич. Народные легенды про Киев / / Киевлянин.— 1866.— № 4—6.
Т-ский Ф. К. А. Лохвицкий и его жизнь в Киеве // Киев, старина — 1865.—
9 дек.
Ту Кольский И. Воспоминания.— СПб, 1834.
Ту луб О. О. Ки!в та його давня давнина в творах народних. 36ipKa фольклорних
матер!ал!в.— В1дд1л рукопиав Науково! б!блютеки УАН iM. В. Вернадского.—
ф. 209.— № 3.
Тумасов Н. С. История Киевской 2-й гимназии // Киев, старина.— 1902.— №1—
7.
Тутпковський П. Дещо з старих книжок про Ки!в // Украша.— 1924.— № 3.
Указатель святыни и священных достопамятностей Киева, как в самом городе, так
и в его окрестностях для поклонников, посещающих св. места киевские.— К.,
1850.
Украша (журнал).— 1907, 1914, 1917—1918, 1924—1932.
Укрепление и защита прусско-русской границы / / Древняя и новая Россия.—
1880.— № 5.
Успенский Порфирий, епископ. Книга бытия моего. Дневники, автобиографические
записки.— Т. 8. (1861—1885).— СПб, 1902.
Устав Киевского электрического общества.— СПб, 1901.
Ушаков Н. Повесть быстротекущих лет. Киев.— М., 1960.
Фаресов А. Уголок Малороссии. Из рассказов ружейного охотника // Всемирная
иллюстрация.— 1889.— 4 нояб.
Федоровский Александр. Тоска по милой сердцу. Рассказ / / Ландыши Киевской
земли.—1851.
Фещенко-Чотвський I. Хрошка мого життя. Спогади мшгстра Центрально! Ради
та Директорш— Житомир, 1992.
545
Малая энциклопедия киевской старины
Фигье Л. Важнейшие открытия и изобретения по части наук и промышленности.—
СПб, 1861.
Ф. Л-в. Некролог. Высокопреосвященный Димитрий (Муретов), архиепископ
херсонский // Киев, старина.— 1883.— № 12.
Флоринский Н., свяш,. Воспоминания об отце Феофане (Авсеневе) //
Душеспасительное чтение.— 1867.— № 8.
Флоринский Н., прот. Из студенческих воспоминаний // Душеспасительное
чтение.— 1900.— № 9; 1901.— № 7.
Флоринский Н., прот. Из виденного и слышанного в Киево-Софийском соборе.
Рассказ бывшего соборного священника // Душеспасительное чтение.—
1889.— № 5.
Фоменко К. Из памятки приходского священника о Киеве за 40 лет перед сим.—
К., 1904.
Фоменко К. Киев второй половины XIX века // Киев, епарх. ведом.— 1909.—
№ 17, 21, 27.
Фундуклей И. Обозрение Киева в отношении к древностям.— К., 1847.
Хижняков В. М. Воспоминания земского деятеля.— Петроград, 1916.
Хинкулов Л. Ф. Аггературш sycTpini. Розпов!д! про письменниюв у Киев!.— К.,
1980.
Хинкулов Л. Ф. Золотые ворота Киева.— К., 1988.
Хлебников К. Д. Записки / / Рус; архив.— 1907.— № 3.
Ходецкий С. М. Отчет о выставке сельскохозяйственных и фабрично-заводских
произведений, бывшей в Киеве в 1880 году.— К., 1880.
Храмченко Ярослав. 1кона Ченстоховсько! Божо! Матер! (Спогад) // Bipa й
культура (Канада).— 1958.— № 4.
Хроника киевской общественной жизни по дневнику митрополита Серапиона
(1804—1824) // Киев, старина.— 1887 — № 7.
Хрущева И. Богомольцы у святынь Киева.— СПб, 1898.
Чаев Н. Михаил Александрович Максимович / / Рус. архив.— 1874.— № 12.
Чайковский М. Записки / / Киев, старина.— 1891.— № 1—12.
Чалый М. Воспоминания // Киев, старина.— 1889.— № 5—6, 9—12; 1894.—
№ 4— 5, 7, 11—12.
Чалый М. К. Вторая киевская гимназия (1852—1861) // Киев, старина.— 1900.—
№ 4, 6.
Частная переписка Ивана Романовича Мартоса. Письма Дмитрия Прокофьевича
Трощинского (1821—1827) // Киев, старина.— 1897.— № И.
Чеважевский В. Из прошлого Киевского университета и студенческой жизни
(1870—1875) // Рус. старина.— 1912.— Т. 40.
Ченстоховская чудотворная икона Богородицы в г. Ченстохове.— Вильна, 1881.
546
Список использованной литературы
Чепелик В., Макаров А., Галайба В. Крещатик. Культурологический
путеводитель.— К., 1997.
Чернышов Н. Памятная книжка Киевской губернии на 1858 г.— К., 1858.
Чернышов Николай (Н. Ч.) Из записок русского чиновника // Киевлянин.—
1864.—5 дек.
Чижевский А. М. Воспоминания о студентах Киевской духовной академии // Рус.
старина.— 1917.— № 1—3.
Чижов Ф. Киев в настоящее время // День.— 1864.— 21 март.
Чикаленко Овген. Спогади (1861—1907).— Нью-Йорк, 1955.
Чикаленко Евген. Щоденник (1907—1917).— Льв!в, 1931.
Чужбинский. Киев // Киев. губ. ведом.— 1850.— 25 нояб.
Чумаченко Олександра. Образи з минулого. Бюграф1чний дов!дник oci6, похованих
в Успенському собор! Киево-Печерсько! лаври.— К., 1999.
Шалацкая Ол. П. Тайны г. Киева.— К., 1904.
Шамрай С. Уривок is спомишв Ол. Ол. Русова про М. П. Драгоманова / /
Украша.— 1926.— № 2—3.
Шамрай С. Забутий куточок старого життя на Подол! // Глобус.— 1925.— № 7.
Шамрай Сергш. Кигвський одноденний перепис / / Кигв та його околиця в icTopii
i памятках.— К., 1926.
Шамрай Г. В старорежимшй школ! й навколо не!’. Опов!дання А. Солтановського,
проминен! при виданню 1892—1894 рр. / / Украша.— 1926.— № 5.
Шамурина 3. Киев.— М., 1912.
Швецов П. Д. 3 icTopii' енергетики Киева // Нариси з icTopii техшки.— К., 1957.
Шевляков М. В. Исторические люди в анекдотах. Черты из жизни государственных
и общественных деятелей.— СПб, 1900.
Шевченко Т. Г. Близнецы //Шевченко Т. Г. Твори: В 5-ти т.— Т. 4.— К., 1985.
Шевчук Валерш. 1з вершин та низин. Книжка щкавих фактов is icTopii украшсько!
лггератури.— К., 1990.
Шереметев С. Киев.— СПб, 1893.
Шероцкий К. В. Киев. Путеводитель.— К., 1918.
Шигарин Н. Д. Поэма «В Киеве и на Полесье» и мелкие стихотворения.— К.,
1876.
Шипульский Ф. Кофейни / / Киев, искра.— 1908.— 1 июн.
Широцький К. Продаж книжок у давньому Киев! // Книгар.— 1919.— № 18.
Шишкина Олимпиада. Заметки и воспоминания русской путешественницы по
России В 1845 Г.— Ч. 1—2.— СПб, 1848.
Шленский Д., Браславец А. Андреевский спуск. Культорологический
путеводитель.— К., 1998.
Шугай-Бей. Письма о Киеве // Киевлянин.— 1870.— 15 авг.
Малая энциклопедия киевской старины
Шульгин В. История университета св. Владимира.— СПб, 1860.
Шульгин В. Я. Киевский институт благородных девиц с 1838 по 1871 г.— К.,
1871.
Шульгин В. Я. Юго-Западный край под управлением Д. Г. Бибикова // Древняя
и новая Росс с ия.— 1879.— Т. 2.
Щербак1вський Дан. Оркестри, хори i капели на Украпп за панщини // Музика.—
1924.— № 7—9, 10—12.
Щербакгвський Дан. Релисвн старого кишського самоврядування.— К., 1925.
Щербак'гвський Дан. Перший театральний будинок у Киев! та його садиба // Киш
та його околиця в icTopii й памятках.— К., 1926.
Щербина В. Боротьба Киева за автономно // Киш та його околиця в icTopii i
пам’ятках.— К., 1926.
Щербина В. Преображенський скит у Китаев! в його колишньому й сучасному стан!
Ц Украша.— 1928.— № 3.
Щербина В. I. Киш та Кишщина на початку XIX в!ку // Украша.— 1929.— №
3/4.
Щербина В. I. Нов! студи з icTopii Киева.— К., 1926.
Щербина В. I. Документа до icTopii Киева (1494—1835) // Укр. археолопчний
зб.— Т. 1.— К., 1926.
Щербина В. Из семейного архива. Записки Андрея Петровича Рудыковского
(1796—1874) Ц Киев, старина.— 1892.— № 4—5.
Щербина В. Из семейного архива. Записки Евстафия Петровича Рудыковского
(1784—1851) // Киев, старина.— 1892.— № 5.
Щербина В. Из семейного архива. Стихотворения Евстафия Петровича
Рудыковского (1784—1851) // Киев, старина.— 1892.—№ 6—7.
Щербина В. Киевские воеводы, губернаторы и генерал-губернаторы от 1654 и до
1775 гг.— К., 1892.
Щербина В. О киевской старине. Для народного чтения. Чтение 1.— К., 1889.
Щипкгвський 1в. До icTopii* забудови Киева до початку XIX ст. // КиТв. зб. з
icTopii й археологи, побуту й мистецтва.— К., 1930.
Ернст Ф. Види Киева середини XIX в., що ix писав художник Гроте // Зап.
вторично-ф!лолопчного вщдглу ВУАН.— Кн. 13/14.— К., 1927.
Ернст Ф. Контракта та Контрактовий будинок у Киев!. 1798—1923.— К., 1923.
Ернст Ф. Стара бурса // Зб!рник секцй мистецтв Украшського наукового
товариства.— Вип. 1.— К., 1921.
Ернст Ф. Справа охорони пам’яток мистецтва й старовини у Киев! / / Зб. секцй
мистецтв Украшського наукового товариства.— Вип. 1.— К., 1921.
[Ернст Ф., Базилевич В., Кур1нний П., Шарлемань М. та гн] Киш. Пров!дник.—
К., 1930.
Эртель А. Д. Древние пещеры на Зверинце в Киеве.— К., 1913.
548
Список использованной литературы
Юбилейные годы. 1611—1613; 1711—1715 и 1808—1817.— К., 1911.
Юзефович М. В. Памяти Пушкина // Рус. архив.— 1880.— Кн. 3.
Юзефович В. М. 30 лет тому назад.— К., 1898.
Я. 3[агорский. - Воспоминания // Киев, телеграф.— 1865.— 21 мар., 4 июня.
Якса-Быковский П. Воспоминания скитальца // Киевлянин.— 1884.— 17 февр.
Ям'шський Борис. Украшець — герой В1дня // Hoei дш (Канада).— 1983.—
№ 9.
Ярон С. Киев в 80-х годах. Воспоминания старожила.— К., 1910.
Ярошевич А. И. Общий очерк состояния плодоводства на Украине //
Промышленное садоводство, огородничество и бахчеводство на Украине.— Ч. 1.
Плодоводство.—К., 1919.
Ярирва Л. Прогулки с детьми по Киеву.— СПб, 1859.
Ясинский И. (М. Белинский). Путеводная звезда.— К., 1886.
Ясинский Иероним. Роман моей жизни. Книга воспоминаний.— М.—Л., 1926.
Ясногурский [Ф. Н.] Киев былой, настоящий и будущий. Рассказ очевидца.—
К., 1913.
Ясногурский Ф. Н. Характеристика деятельности Киевского общественного
управления за истекшее четырехлетие. 1906—1910.— К., 1910.
Ясногурский Ф. Н. Бабий бунт.— К., 1909.
Ясногурский Ф. Н. Новеллы.— К. 1906.
Ящевский Ч. А. Практический иллюстрированный путеводитель по Киеву.— К.,
1913.
Яшуржинский Хр. Гадание накануне Андрея Первозванного (30 ноября) // Киев,
старина.— 1888.— № И.
549
Малая энциклопедия киевской старины
ТЕМАТИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ
I. КИЕВСКИЕ СВЯТЫНИ
1. Чудотворные иконы
Икона Богородицы
«Всех скорбящих радости» .130
Икона Ченстоховской
Богородицы ..............131
Икона Братской
Богородицы ..............133
Икона Братске-Борщаговской
Богородицы...............134
Икона Владимирской
Богоматери...............135
Икона Игоревой Богородицы . . .135
Икона Вышгородского Спаса . . .136
Икона Любечской
Богородицы...............136
Икона Купятицкой
Богородицы ..............137
Икона «Нерушимая стена».....138
Икона Николая Доброго.......139
Икона Николы Мокрого........140
Икона Николы Притиска ......142
Икона Новодворской (Суражской)
Богоматери ..............142
Икона Печерской
Божьей Матери ...........143
Икона св. Архистратига
Михаила.................144
Икона св. Софии.............145
Икона св. чудотворца Николая
в Десятинной церкви ....145
Икона св. чудотворца Николая
в Пустынно-Николаевском
монастыре на Десне......145
Икона св. чудотворца Николая
Пустынно- Николаевского
Слупского монастыря
на Печерске...................146
Икона Тайной Вечери...........146
Икона Успения Пресвятой
Богородицы................147
2. Мощи св. праведников
Глава св. князя Владимира .....93
Глава св. Климентия, епископа
римского...................94
Мощи Бориса и Глеба ...........291
Мощи Иоанна
Многострадального ........292
Мощи Иоанна Сочавского........292
Мощи Макария, митрополита
киевского ................292
Мощи Павла Тобольского........293
Мощи Рафаила Заборовского,
митрополита киевского . . . .294
Мощи св. Варвары .............295
Мощи св. угодников печерских . .296
Мощи святителя Михаила, первого
митрополита киевского . . . .296
Частица мощей апостола Андрея .502
Частица мощей св. первомученика
и архидиакона Стефана . . . .504
3. Реликвии, особо чтимые места,
сувениры, амулеты
Артос .........................32
Киевская святая вода .........175
Киевский Афон.................186
Кирилловская пещера...........199
550
Тематический указатель
Колечки св. Варвары .........203
Колодези св. Антония
и Феодосия Печерских . . . .207
Крест Марка Пещерника.........231
Масло от преподобных
Антония и Феодосия........275
Святая брама.................418
Святое место.................421
Святое миро .................424
Святые горы..................424
4. Церковная жизнь
Благочинные библиотеки........46
Благочинный...................46
Босовник .....................50
Братчики .....................54
Викарий, викарный епископ,
начальник викариатства ... .72
Епархия .....................120
Епитимья ....................120
Келия, келья.................169
Консистория .................213
Крестные ходы ...............232
Лаврское пение ..............254
Митрополитанский дом.........285
Митрополичий дом.............285
Рака ........................399
Ризница......................404
Скорбящий священник..........431
Собор .......................431
Соборяне ....................432
Ставропигия .................440
Старец.......................441
Штунда ......................515
Юродство Христа ради.........520
5. Паломничество
Городское паломничество.......98
Киевские ладанки.............185
Киевские крестики и иконки . . . .185
Лаврский квас................252
Лаврский обед................252
Лаврские пироги .............253
Лаврский хлеб................253
Паломники ...................329
Странноприимная гостиница,
или Лаврская гостиница . . .443
II. КИЕВСКОЕ
ПРОСВЕЩЕНИЕ
Авдитор (аудитор).............12
Академические свободы, или
Университетская автономия . .13
Альфабет .....................16
Белоподкладочники.............35
«Бердичевский календарь»
и «Киевский народный
календарь»................37
Бурсаки, или школяры .........57
Вакации ......................59
Великопостные каникулы........61
1 алда .......................87
Давать пали..................105
Дядька.......................120
Институтки...................152
Казеннокоштные студенты .....161
Карандаш.....................164
Квартирные, или корпусные . . . .169
Киевская громада.............172
Киевский суржик .............192
Коллегианцы..................206
Контрактовые деньги..........216
Курсиситки ..................251
«Латинский квартал» .........255
Наказание учеников ..........306
Наружное образование ........308
Нотата.......................319
Пансионы.....................335
Пасовка......................358
551
Малая энциклопедия киевской старины
Попечители .................378
Рекреации ..................401
Старики.....................442
Студентский дом ............445
Сысники ....................448
Титла вытвердить............451
Фундовать...................484
Хуторянство.................484
Цензор......................492
Черная доска ...............505
Черный стол.................505
Четьи-минеи.................505
Школьный театр..............514
Эррата .....................520
Ш. КИЕВСКИЕ АНТИКИ
(ТИПЫ)
Аблакат ......................9
Аболиционист Дмитрий Петрович
Журавский ...............10
Антики.......................19
Аристократия липовая.........21
Аристократия бичевая.........25
Бессребреники ...............40
Богаделенки, или ханжушки....48
Брат Робеспьера..............53
«Галушники» .................87
Городской юродивый Иван Босой 100
Гранильщики.................102
Губернатор-праведник Петр
Прокопьевич Панкратьев . .102
«Дама-ротонда»..............105
Дама со свиной мордой.......106
Жулики-дармоеды ............124
Жулики-мистификаторы........125
Киевский тип личности.......194
Комиссар академии ..........209
Король - балагул
Антон Шашкевич..........221
Куреневский мальчик..........247
Мизерабль....................281
Молчальник схимонах Иринарх .287
Нищий городской поэт ........315
Пампушечная компания киевского
генерал-губернатора .....331
Полицмейстер Борис Яковлевич
Гюббенет.................371
Правитель-деспот Дмитрий
Гаврилович Бибиков.......381
Профессор-чудак Иван
Яковлевич Нейкирх........388
Ректор-бессребреник Димитрий
Муретов..................403
Рыцарь-студент Резяпов.......409
Старорежимный человек........442
Хлебный король Злотник.......484
Чиновник-босяк Матушевский . .505
Чиновник-тело ...............507
Экстрасенс-заводчик..........517
Юродствующий
иеродиакон Феофил........521
IV. ПРАЗДНИКИ.
ПАМЯТНЫЕ ДНИ И ДАТЫ
СТАРИННЫЕ ОБЫЧАИ
Андреев вечер.................18
Балабушки ....................32
Благовещенский праздник ......41
Богоявленская церемония.......50
Борыш-день....................50
Брыксы........................55
Вербная суббота...............66
Гипоклит, ипоклит, оксамит....93
День сорока мучеников .......111
Егорьев день.................120
Женитьба Семена,
или женитьба Свечки......123
Жилавый понедельник..........124
552
Тематический указатель
Кенотаф.....................170
Киевский песок .............188
Коржи для гаданий...........219
Кошачий концерт.............222
Кулачные бои,
или уличные войны ......241
Магдебургские церемонии ....267
Маковейская церемония.......273
Меланки.....................277
Новый год ..................316
Пассии......................358
Пасха ......................354
Первое августа..............358
Первое апреля...............359
Первое мая..................360
Первое сентября ............362
Пожар Киева 1811 года.......368
Покрова ....................371
Праздник Свечки.............383
Праздник
Успения Богоматери .....383
Святки......................420
Сочельник...................433
Субботник ..................446
Тризна......................463
Троицкие деревца............463
Юрьев день .................522
V. МЕСТА ГУЛЯНИЙ
И ОТДЫХА
Английский сад...............16
Дачи .......................128
Звонки......................128
Кадетская роща .............158
Клубы ......................201
Крещатицкие гулянья ........237
Купеческий сад .............245
Литературно-артистическое
общество ...............261
«Минерашки» ................283
Набережное шоссе ...........303
Парк «Аркадия» .............340
Парк Бенцова................342
Парк «Венеция» .............342
Парк «Владимирская горка» . . . .342
Парк «Кинь-грусть»..........348
Парковая дорога ............350
Парк «Тиволи» ..............351
Парк «Эрмитаж»..............352
Пушкинский парк.............396
Сад Дикого..................440
Украинский клуб ............464
Царский сад (Государев сад
и Городской сад).......484
Чайный домик................501
Шато-де-Флер................511
Швейцарский домик ..........513
VI. РАЗВЛЕЧЕНИЯ.
ЗРЕЛИЩА. УВЕСЕЛЕНИЯ
Арлекинада...................26
Балаган .....................32
Велосипедисты ...............62
Вертеп ......................69
Вечеринки ...................69
Воздушные шары...............82
Вокзал ......................84
Гусли ......................104
Детские игры ...............111
Диорама ....................115
Душить мерзавчика, делать намаз 119
«Живые картины» ............123
Иллюминация ................148
Итальянские ночи............156
Канкан......................163
Кафешантан .................166
Кинезотографический театр...195
553
Малая энциклопедия киевской старины
Кино .......................195
Китайское освещение.........201
Комедианты .................209
Косморама ..................222
Марионетки .................274
Масленичный
(или Святочный) дед......274
Механические
представления............279
Механический оркестр........280
Паноптикум (театр или музей
восковых фигур) .........333
Панорама....................334
Подсолнухи..................368
Позорище....................370
Потешные (балаганные)
городки .................377
Потешные огни ...............378
Потешные огни на воде.......379
Почтовые голуби .............380
Присказка...................385
Прозрачные картины
(туманные картины).......386
Раек (театр света,
«фотопластикон») ........398
Рататуйки....................400
Редута......................400
Роговая музыка...............405
Рогожное шапито.............405
Рожки (цареррадские рожки) . . .405
Соколята ....................433
Театр марионеток............448
Театр теней .................448
Уподобление ночи со днем....467
Фасонная (или чистая) публика .480
Фрачники....................483
Циклорама ...................494
Шалевочный театр ...........510
Шарманка....................511
Юродан......................520
Ямки ........................522
VII. УРОЧИЩА. ВИДЫ.
ЗНАМЕНИТЫЕ УСАДЬБЫ
И ИНЫЕ
ДОСТОПРИМЕЧАТЕЛЬ-
НОСТИ
Бессарабка.....................40
Груша кн. Владимира ..........102
Долина роз ...................117
Дубы кн. Владимира............118
Евсейкова долина..............120
Железная церковь..............122
«Исторический путь»...........155
Камера-обскура ...............163
Каштан........................167
Киевская Аркадия..............171
Киевская Италия ..............173
Киевская Палестина ...........175
Киевская Швейцария ...........177
Киевские виды.................178
Киевский кремль,
Киевский акрополь........188
Красница .....................227
Крещатик......................235
Липа .........................260
Липа старокиевская............261
Лукьяновское чудовище.........265
Могила вещего Олега...........286
Пески ........................363
Плац-парадная площадь ........366
Сирень........................426
Собачья тропа, Собачка........431
Тополь .......................453
Траутфеттерова горка..........463
Триумфальные ворота...........463
Усадьба Бегичева..............468
Усадьба Безбородко............469
Усадьба Бенцова ..............472
Усадьба Дикого................472
Усадьба двух
украинских художников . . .472
< - 554
Усадьба генерал-губернатора
Драгомирова............473
Усадьба Краснокутского .....474
Усадьба Лукашевича..........475
Усадьба Меринга.............475
Усадьба Муравьева ..........477
VIII. ГОРОДСКОЕ
ХОЗЯЙСТВО
Аллейные деревья.............15
Бульвары.....................56
Водопровод...................79
Газовый завод................85
Глубочицкая канава ..........95
Городское войско.............96
Дуговая электрическая лампочка .119
Мостовые....................288
Музыка городская ...........300
Палисадники.................328
Скверы .....................427
Телефон.....................448
Трамвай.....................459
Фонари уличные .............480
IX. ТРАНСПОРТ
Балагула.....................35
Гитара ......................93
Гринджолы ..................102
Дилижанс ...................111
Дормез......................118
Дуб ........................118
Заезды......................127
Карета .....................164
Конка ......................212
Локомобиль .................265
На долгих ехать.............305
Тематический указатель
На перекладных ехать..........305
Омнибус.......................326
Парадная карета, митрополичья
карета, царская карета . . . .339
Петух, петушок................364
Постоялый двор................375
Почтовое сообщение............379
Трамвай.......................459
Фаэтон .......................480
X. ДЕЛОВАЯ
ЖИЗНЬ
Артельщики, каламашники
и грабари.................29
Винный откупщик ..............77
Киевский кирпич .............187
«Киевский ренессанс».........189
«Кирпичный стиль» ...........200
Коллежский асессор...........206
Корзиночный промысел.........219
Ледобои......................260
Межигорский фаянс............276
Посыльный....................377
Ропетовский стиль ...........408
Садоводства .................410
Фактор ......................480
Цехи ........................493
Цукаты ......................494
Яр-медянка, ярь..............524
Ярмарничать .................525
XI. ТОРГОВЛЯ
Городской дом ..............99
Кабак .....................156
Колониальный магазин ......208
Контрактовичи..............214
Контрактовый дом ...........216
555 <w>
Малая энциклопедия киевской старины
Контракты ..................216
Крюки, крючки...............240
Мороженщики ................288
Обжорки.....................322
Толкучки ...................452
Трактир.....................456
XII. МЕСТНЫЕ
И ИМПЕРСКИЕ ВЛАСТИ
ОБЩЕСТВЕННАЯ
БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТЬ
Акциденция (юргенс)..........15
Благотворительность..........41
Богадельни...................50
Богоявленская церемония......50
Войт ........................84
Г енерал-губернаторы .........88
Дневные приюты
для детей рабочего класса . .115
Каземат......................160
«Кирилловка».................197
Крепость, или Новая
Печерская крепость.....228
Люстратор...................266
Магдебургские церемонии.....267
Магистрат ..................270
Макавейская церемония.......273
Музыка городская............300
Нищуки......................315
Отаман рыбальский...........328
Предводитель дворянства ....385
Ралец ......................399
Рогатка.....................405
Розга ......................406
Святая дружина..............419
Союзники ...................435
Сулимовка...................447
Утренний съезд у губернатора . .479
Юргенс......................520
XIII. МАРГИНАЛЫ
1. Криминальный мир
Блакатарь ...................47
Блатные .....................48
«Бугайщик», или счастливчик ... .55
Жучки ......................126
Забубенный люд .............127
«Кошки».....................222
Куклы ......................240
Мазурик, или «марвихер» ....271
Мельницы....................277
Надувательство..............306
Скачок, скок, скокер .......426
Стрелки.....................444
Уличные «борзописцы»........466
Ямки .......................522
2. Нищие
Копеечные квартиры..........218
Нищие ......................310
Премьеры, первачи...........314
Ночные художники............321
Шарманка ...................511
3. Босяки и хулиганы
Босяки ......................50
Закидачка ..................128
«Коммерческие номера».......210
Кукушкина дача..............241
Подкалыватели...............367
4. Проститутки
Артистки, или дамы от буфета . . .31
Вольный дом..................84
«Выходные актрисы»
и «хористки»..............85
Дама с девочкой .............105
Дома свиданий...............118
Желтый билет................123
556
Живой товар, или белые рабыни .123
Кокотка......................201
Кресты ......................233
Ночные бабочки ..............319
Ночные феи...................321
Полусвет.....................373
«Полушелковая» проститутка . . .373
Проститутка контрольная .....388
Проститутка явная............388
Публичный дом
(дом терпимости) .......390
Райские ночи ................399
Секретная проститутка .......426
Тайный притон................448
Фиалочные заведения..........480
5. Мистики-сатанисты
Артельщики..................29
Лысая гора ................266
Петров день (Петровки).....364
Спириты ...................436
Тирлич ....................451
Черная свеча...............505
Шабаш......................508
XIV. РЕАЛИИ ДОМАШНЕЙ
ЖИЗНИ
Азалия ...................12
Арака ....................21
Аргандова лампа...........25
Бигос ....................41
Варенуха..................61
Вино .....................73
Тематический указатель
Вырезуб, вырез...................
Гайдук .......................87
«Галушники» ..................87
Гиацинт.......................93
Горелка Ауэра ................95
Земляная груша, или картофель .129
Злот, злотый.................130
Камелия......................162
Карманная бутылка ........165
Карсельная лампа.............165
Кенкет ......................170
Кипсак, кипсек ..............171
Кислые щи....................201
Кофе ........................223
Курение......................249
Лампочка.....................255
Ландыш.......................255
Малеванная пляшка . . . .....274
Морозы.......................288
Мушкатная галка (мускатный
цвет, мацис, мэс) .......303
Олеографические картинки.....326
Ревень ......................401
Розы ........................408
Сбитень......................415
Светильный спирт ............415
Свечное освещение помещений . .415
Сирень ......................426
Сита ........................426
Спички (огниво Шанселя,
спички Тревани,
шведские спички) .......439
Ставник......................440
Чай .........................499
Черепяная тыква .............505
Шандра.......................510
557
Малая энциклопедия киевской старины
СОДЕРЖАНИЕ
От автора...................................................5
Алфавитный текст энциклопедии...............................9
Список использованной литературы .........................526
Тематический указатель....................................550
' 558
Литературно-художественное издание
МАКАРОВ
Анатолий Николаевич
МАЛАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ
КИЕВСКОЙ СТАРИНЫ
Второе издание
Редактор А. А. Холоша
Художественный редактор К. А. Рязанов
Корректоры Л. А. Ващенко, Г. Г. Германенко, Е. В. Романенко
Компьютерная верстка Ю. П. Я низкого
Подписано в печать 18.05.05. Формат 60х841/16.
Бумага офсетная №1. Гарнитура академическая.
Печать офсетная. Усл. печ. л. 32,55. Усл. краскоотт. 33,02.
Уч.-изд. л. 42,38. Тираж 5000 экз. Заказ 5-90.
Издательство «Дов1ра»
ул. Киквидзе, 2/34, Киев-103, 01103
Свидетельство о внесении
в Государственный реестр издателей
серия ДК №669 от 14.11.2001 г.
АО «Книга»
ул. Артема, 25, Киев-53, 04655 ГСП
Свидетельство о внесении
в Государственный реестр изготовителей
серия ДК №1911
Макаров А. Н.
М15 Малая энциклопедия киевской старины. 2-е изд. — К.: Дов1ра, 2005.
— 558 с.: ил. — Библиогр.: с. 526—549.
ISBN 966-507-128-9
Цель этого издания — ввести читателя в круг общих знаний о киевской старине.
Книга не имеет аналогов в литературе о Киеве. При ее написании автор пользовал-
ся своей обширной коллекцией киевских преданий, легенд, литературных анекдотов и
занимательных выписок из хроники городских газет XIX века.
ББК 63.3(4УКР-2К)я2

>х4яг1!«1
АНАТОЛИИ МАЛАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ
МАКАРОВ ¥ КИЕВСКОЙ СТАРИНЫ