1902
СОБРАНІЕ С ОЧИ НЕНІЙ
тип π ιπιιι
ВЪ ДВѢНАДЦАТИ ТОМАХЪ.
Съ портретомъ автора и очеркомъ его жизни и деятельности.
ПЕРЕВОДЪ СЪ ФРАНЦУЗСКАГО
подъ редакціей В. Н. МИХАЙЛОВА.
ТОМЪ "V.
Тс^
Изданіе Б. К. ФУКСА.

Дозволено Цензурою. Москва, 29 Мая 1902 года.
КІЕВЪ.
Типографія M. M. Фиха, Б.-Васильковская, № 10.
1902.

I.
РѢЧИ.

Рѣчь по поводу принятія во французскую аЬадѳыпо.
Милостивые Государи! Великій кардиналъ Ришелье, какъ и
всѣ люди, оставившие въ исторіи слѣды своего существованія,
оказывается основателемъ многихъ вещей, о которыхъ онъ почти
не думалъ и осуществленія которыхъ желалъ только на
половину. Я, напримѣръ, не знаю, чтобы онъ особенно заботился о томъ,
что мы теперь называемъ взаимной вѣротерпимостью и свободою
мысли. Уваженіе къ идеямъ, противоположнымъ его собствен-
нымъ, не было его господствующей добродѣтелью, а что
касается свободы, то она не занимала какого-нибудь опредѣленнаго мѣ-
ста въ планѣ воздвигаемаго имъ зданія. И, однако, по истеченіи
250 лѣтъ, суровый основатель единства Франціи оказывается твор-
цомъ, въ полномъ смыслѣ этого слова, тѣхъ принциповъ, съ
которыми онъ, вѣроятно, энергично боролся-бы, если· бы увидѣлъ ихъ
появленіе при жизни. Чѣмъ-же, милостивые государи, является это
Собраніе, въ сущности самое долговѣчное созданіе Ришелье (оно
существуетъ два съ половиной вѣка, не измѣнивъ ни одной
статьи въ своемъ уставѣ), какъ не великимъ урокомъ свободы?
Вѣдь здѣсь съ одинаковымъ правомъ сидятъ рядомъ люди все-
возможныхъ политическихъ, философскихъ, религіозныхъ, лите-
ратурныхъ убѣжденій; люди съ различнымъ міросозерцаніемъ;
люди, надѣленные всевозможными талантами. Вы
придерживаетесь правила дома Мецената: ...Nil mi officii unquam ditior hic aut
est quia doctior, est locus, unicuique suus...
Соединить людей—это почти значить примирить ихъ, т. е. по
меньшей мѣрѣ оказать человѣческой мысли величайшую услугу,
такъ какъ мирное дѣло цивилизаціи вытекаетъ изъ противопо-
ложныхъ элементовъ, поставленныхъ лицомъ къ лицу, вынуж-
денныхъ быть снисходительными другъ къ другу и дошедшихъ
до взаимнаго пониманія, почти до любви.
И въ самомъ дѣлѣ: что видѣлъ съ удивительной
проницательностью вашъ великій основатель? Мысль, которая впослѣд-
ствіи была высказана съ большими претензіями и которую онъ
не превозглашалъ на словахъ, но примѣнилъ къ дѣлу. Я
говорю о томъ принципѣ, что на извѣстной ступени развитія, всѣ
великія отправленія интеллектуальной жизни—родственны другъ
другу, что въ хорошо организованномъ обществѣ—всѣ люди,
посвятившіе себя красотѣ и добру,—сотрудники; что всякое
талантливое произведете является достояніемъ литературы;
другими словами, что наука есть нѣчто въ родѣ Олимпа, гдѣ умолка-

6
РѢЧИ.
ютъ всѣ споры, гдѣ сглаживаются всѣ неравенства, гдѣ
заключаются перемирія. Раздѣленныя въ своихъ спеціальныхъ примѣ-
неніяхъ, часто противоположны^ даже враждебныя другъ другу,
различныя искусства міра мысли встрѣчаются на вершинахъ, куда
онѣ стремятся. Миръ царствуетъ только на вершинахъ. Только по
мѣрѣ постепеннаго восхожденія борьба превращается въ гармонію,
и явная несвязность человѣческихъ усилій приводить къ этому
великому свѣту, къ славѣ, которая все-таки, что-бы о ней ни
говорили, имѣетъ наиболѣе шансовъ для того, чтобы не оказаться
совершенной суетой.
Эта-то идея, милостивые государи, и является матерью
вашего Собранія. Она опирается прежде всего на то, что я назвалъ-
бы великимъ французскимъ догматомъ: на единство славы,
общность человѣческой мысли, соединеніе представителей всякаго
рода соціалъныхъ услугъ въ одинъ легіонъ,—созданный,
поддерживаемый, освященный и увѣнчанный отечествомъ. Геній Франціи
уже далъ мѣру своей мощи, создавши Парижъ,—этотъ
несравненный центръ, гдѣ встрѣчаются и сталкиваются всѣ страсти, всѣ
тревоги, общество, наука, искусство, литература, политика, великія
мысли и народные инстинкты, героизмъ добра и, временами,
лихорадка зла. Кардиналъ Ришелье, основывая ваше Собраніе „на та-
комъ прочномъ основаніи" (это его собственныя слова), „чтобы оно
существовало столько-же, сколько и монархія"; Національный Кон-
вентъ, учредившей институтъ; первый консулъ, установивши
Почетный Легіонъ,—всѣ они были движимы одной и той-же мыслью:
государство, основанное на разумѣ, вѣритъ въ добро и правду,
и въ нихъ видитъ высшее единство. Всякаго рода достоинства
казались имъ равными другъ другу. Слава есть нѣчто однородное
и тождественное. Ее производить все то, что волнуется. Нѣтъ
различныхъ родовъ славы, какъ нѣтъ различныхъ родовъ свѣта. На
болѣе низкой ступени бываютъ различныя заслуги; но слава
Декарта, Паскаля, Мольера—составлена изъ однородныхъ лучей.
Большая часть культурныхъ странъ имѣла, начиная съ XVI го
вѣка, академіи и наука извлекла огромную пользу изъ этихъ
обществъ, гдѣ изъ споровъ и сопоставленія идей нерѣдко
рождалась истина. Вашъ принципъ идетъ еще дальше и проникаетъ
еще глубже въ самую сущность человѣческаго духа. Вы находите,
что поэтъ, ораторъ, философъ, мудрецъ, политикъ; человѣкъ,
вполнѣ олицетворяющій свѣтскіе таланты націи; достойный
носитель одного изъ тѣхъ именъ, которыя являются синонимами чести
и отечества—всѣ эти люди—сотоварищи, всѣ они работаютъ для
одного общаго дѣла и способствуютъ установленію великаго и
свободомыслящаго общества. Ничто вамъ не чуждо: свѣтское
изящество, вкусъ, тактъ—все это, по вашему мнѣнію, относится къ
изящной литературѣ. Влестящій ораторъ, великій философъ; ученый, сдѣ-
лавшій великія открытія; краснорѣчивый человѣкъ, направляющій
свое отечество по славному пути свободнаго управленія;
уединенный мыслитель, посвятившій свою жизнь истинѣ; все, что имѣетъ
блескъ; все, что производитъ свѣтъ и теплоту; все, чѣмъ
занимается и что поддерживаетъ просвѣщенный умъ — все это
принадлежишь вамъ. Вы одинаково отвергаете, какъ узкое пониманіе

РѢЧЬ ПО ПОВОДУ ПРИНЯТІЯ ВО ФРАНЦУЗСКУЮ АКАДЕМПО. 7
жизни, заключающее каждаго чѳловѣка въ его спеціальность,
какъ въ какую-то черную работу, которой онъ не долженъ
покидать, такъ и мертвую риторику, гдѣ искусство краснорѣчія
заключено въ школахъ, отдѣлено отъ жизни и міра.
Этотъ духъ вашего учрежденія вы, милостивые государи,
удивительно цѣльно сохраняете. Да и нужно-ли мнѣ другое
доказательство, кромѣ того, которое я вижу, входя сегодня сюда,
чтобы занять то мѣсто, на которое вы меня милостиво пожелали
призвать. Не говоря уже о свѣжихъ потеряхъ, столь тяжелыхъ,
что только ваше общество могло ихъ перенести и не умень
шиться,—какое разнообразіе, какихъ людей, какіе характеры, какія
сердца нахожу я въ этой залѣ! Здѣсь вы, дорогой и славный
учитель, геній котораго, подобно звону цимбалъ Бивара, отби-
валъ каждый часъ нашего вѣка, облекалъ въ реальную форму
каждую нашу мечту, давалъ крылья каждой нашей мысли. Здѣсь
вы, горячо любимый собрать, который находить въ благородной
философіи примиреніе долга и свободы. Здѣсь я вижу
возвышенную поэзію, которая навязываетъ намъ созданный ею міръ, которая
насъ увлекаетъ и покоряетъ властному удару своего магическаго
смычка; тамъ (эти контрасты служатъ только къ увеличенію
вашей славы!) прямой и здравый смыслъ жизни, очаровательное
искусство романиста, умъ моралиста и — достояніе только нашей
страны—милая шутка, легкая иронія. Здѣсь—сознательная вѣра,
чудесное искусство извлекать изъ культа, понятнаго
прошлому,—смыслъ каждой жизни, способность находить удовлетво-
реніе въ доктринахъ, которыя ни въ какомъ случаѣ нельзя назвать
узкими, такъ какъ великіе геніи довольствовались ими. Тамъ—
вполнѣ обдуманное отрицаніе, спокойное, увѣренное въ себѣ
самомъ и дающее сильному духу, примѣнившемуся къ нему, та-
кой-же миръ, какой даетъ вѣра, а стальному характеру, который
этому повинуется, то-же величіе. Съ одной стороны,
чистосердечная политика, полагающая, что въ наше тревожное время для
спасенія отечества надо вернуться кътѣмъ принципамъ, которые
послужили ему основаніемъ. Съ другой стороны, политика—не ме-
нѣе искренняя,—которая смѣло обращается къ будущему,
признавая возможность существованія жизнеспособнаго и сильнаго
общества безъ условій, казавшихся нѣкогда необходимыми. Сколько
миролюбивыхъ разногласій въ оцѣнкѣ величайшаго событія въ
новѣйшей исторіи, этой революціи, которая сдѣлалась какъ-бы
придорожнымъ крестомъ, отъ котораго расходятся дороги, симво
ломъ, съ которымъ считаются! Здѣсь вѣра въ однажды побѣдив-
шее знамя; энтузіазмъ, царивпгій въ тѣ великіѳ дни, когда
чудесное дуновеніе повѣяло надъ этой толпой и заставило ее думать
и говорить въ пользу человѣчества; смѣлая увѣренность муже-
ственныхъ сердецъ, говорящая старшимъ, какъ нѣкогда молодежь
Спарты: „мы будемъ тѣмъ, чѣмъ были выа. Тамъ—честное усиліе
представить безъ всякихъ прикрась мрачныя сцены, о которыхъ
можно сказать, какъ l'Hôpital de la Saint-Barthélémy: Nocte tegi
nostrae patiamur crimina gentis.
Въ чемъ-же, милостивые государи, заключается ваше
единство? Въ любви къ истинѣ, въ геніи, который ее отыскиваетъ,

8
РѢЧИ.
въ мудромъ искусствѣ, которое заставляетъ ее уважать. Вы вѣн-
чаете не то или иное убѣждеяіе, а искренность и талантъ. Вы
допускаете, что во всѣхъ школахъ, во всѣхъ системахъ, во всѣхъ
партіяхъ можетъ найтись мѣсто для краснорѣчія и прямодушія.
Все, что выражено хорошимъ языкомъ, всѣ качества
свойственный великому и просто милому человѣку,—имѣютъ къ вамъ до-
ступъ. Изящный слогъ и хорошая жизнь, краснорѣчіе и
благородный характеръ вытекаютъ изъ одного общаго источника. Вы учите
пасъ тому, въ чемъ человѣчество наиболѣе нуждается;—вы учите
согласію, единенію противоположностей. О, если-бы міръ могъ
вамъ подражать! Человѣкъ живетъ здѣсь на землѣ такъ не
долго! Что можетъ быть безумнѣе, какъ проводить жизнь въ
ненависти, когда ясно, что будущее будетъ судить насъ точно
такъ-же, какъ мы судимъ прошлое, и что, черезъ какихъ-нибудь
пятнадцать лѣтъ, будутъ считать ребячествомъ тѣ сраженія, на
которыя мы тратимъ самое цѣнное время нашей жизни!
Вотъ въ чемъ секреть вашей вѣчной молодости; вотъ почему
ваше учрежденіе процвѣтаетъ въ то время, когда весь міръ
старится. Въ вашей средѣ всѣ дружески протягиваютъ другъ другу
руки. Въ другихъ странахъ литература и общество представля-
ютъ двѣ совершенно отличныя и глубоко разграниченный сферы.
Въ нашей странѣ, благодаря вамъ, онѣ тѣсно связаны. Вы очень
мало безпокоитесь, когда слышите, какъ высокопарно возвѣ-
щаютъ о появленіи такъ называемой другой культуры,
которая сумѣетъ обойтись безъ таланта. Вы не довѣряете
культу ρ ѣ, которая не дѣлаетъ человѣка милѣе или лучше. Я сильно
опасаюсь, какъ бы народы,—очень серьезные, конечно, такъ какъ
они упрекаютъ насъ въ легкомысленности,—не испытали нѣкото-
раго разочарованія въ надеждѣ добиться благосклонности міра
средствами, противоположными тѣмъ, какія успѣшно
употреблялись до сихъ поръ. Педантичная наука въ своемъ уединеніи,
литература безъ оживленія, скучная политика, вдсшее общество
безъ блеска, знать безъ ума, дворяне безъ учтивости, великіе
вожди безъ звучныхъ словъ не такъ скоро, мнѣ кажется, затмятъ
воспоминаніе объ этомъ старомъ французскомъ обществѣ,—та-
комъ блестящемъ, такомъ учтивомъ и такъ желающемъ
нравиться. Если какая-нибудь нація, при всей своей
серьезности и прилежаніи, произведетъ то, что сдѣлали мы при
нашей вѣтренности, если какая-нибудь нація дастъ болѣе великихъ
писателей, чѣмъ Паскаль и Вольтеръ; лучшихъ дѣятелей науки, чѣмъ
Д'Аламберъ π Лавуазье; лучше воспитанную знать, чѣмъ наша
знать въ XVII и ХѴПІ вѣкахъ; болѣе очаровательныхъ женщинъ,
чѣмъ тѣ, которыя улыбались нашимъ философамъ; болѣе
необычайный порывъ, чѣмъ тотъ, который создалъ нашу революцію;
•большую склонность къ увлеченію благородными мечтаніями;
большую смѣлость, лучшее умѣніе жить, болѣе тонкій юморъ въ пре-
грѣніи смерти,—словомъ, общество болѣе симпатичное и болѣе
умное, чѣмъ общество нашихъ предковъ,—тогда мы будемъ
побеждены. Но пока мы еще далеки отъ этого. Весь міръ продолжаетъ
прислушиваться къ намъ. Создавать великихъ людей, выбивать
медали для потомства—это дано не всѣмъ. Для этого нужно ваше

РѢЧЬ ПО ПОВОДУ ПРИНЯТІЯ ВО ФРАНЦУЗСКУЮ АКАДЕМІЮ. 9
сотрудничество. Все, что дѣлается безъ участія аѳинянъ,
потеряно для славы; еще долго вы будете одни изрекать одобреніе,
дающее безсмертіе.
Итакъ, сохраняя свой прежній духъ, вы сохраняете самый
лучшій принципъ. Вы признаете всякія перемѣны, всякій про-
грессъ въ идеяхъ; но основу вы сохраняете, самую существенную
изъ всѣхъ основъ—языкъ. Совершенный языкъ не нуждается въ
измѣненіяхъ. Французскій языкъ въ томъ видѣ, какъ его создалъ
ХУІІ вѣкъ, можетъ служить для выраженія идей, которыхъ тогда
не было. Конечно, нѣкоторыя измѣненія оттѣнковъ необходимы.
Даже кардиналу Ретцу пришлось бы немножко подумать чтобы
понять нѣкоторыя фразы Тюрго π Кондорсэ. Если-бы Тюрго и
Кондорсэ могли насъ читать, то они, вѣроятыо, замѣтили-бы,
что у лучшихъ писателей нашего времени значеніе нѣкоторыхъ
словъ, какъ колебаніе, агитація, эволюція, движеніе,
возникновение, расширились, соотвѣтственно нѣкоторымъ философскимъ
идеямъ. Но языкъ остался такимъ-же, какъ прежде; этотъ
старый и удивительный языкъ, находятъ бѣднымъ, только тогда,
когда его не знаютъ; и только тѣ собираются его обогатить, кто
не даетъ себѣ труда узнать его богатство. Всякія вольности
позволительны, но только не противъ васъ, милостивые государи.
Васъ никогда нельзя оскорбить безнаказанно. Я замѣтилъ, что
это приноситъ несчастье. Поступая совершенно независимо, я
всегда въ глубинѣ души чувствовалъ страхъ передъ академіей,
и это мнѣ только послужило на пользу.
Итакъ, милостивые государи, благодарю васъ за то, что вы
приняли меня въ свою среду и сдѣлали участникомъ вашихъ
трудовъ. Разсчитывайте на меня, я буду вамъ помогать—удивлять
тѣхъ, кто не знаетъ тайны вашего выбора и не понимаѳтъ ихъ
философскаго значенія. Вы не завѣдуете раздачей наградъ.
Требовать въ этомъ мірѣ во всемъ суровой справедливости, которой
природа не желала, является опаснѣйшей ересью. Вы
справедливы, даже въ своихъ отсрочкахъ. Въ ваше Собраніе люди прихо-
дятъ уже въ возрастѣ Екклезіаста, этомъ очаровательномъ возрастѣ,
которому наиболѣе свойственны чистыя радости, когда, послѣ
многотрудной юности, начинаешь понимать, что все суета, но что
часть этихъ суетныхъ вещей заслуживаешь того, чтобы ею
подольше наслаждаться. Мои собратья по Академіи надписей и
изящной литературы, знающіе меня въ продолженіе 22 лѣтъ, да-
дутъ вамъ подтвержденіе того, что я хорошій академикъ, очень
усердный въ исполненіи своихъ обязанностей. Разсчитывайте на
мое усердіе и прилежаніе; я же разсчитываю провести среди васъ
очаровательные часы.
Вы, милостивые государи, удивительно примѣнили эти
основныя положенія, которыя я только что пытался набросать, въ
тотъ день, когда вы выбрали въ собратья того знаменитаго чело-
вѣка, замѣстить котораго вы призвали меня сегодня. Клодъ Бер-
наръ былъ величайшимъ физіологомъ нашего вѣка. Академія
Наукъ воздаетъ ему хвалу; она изложить тѣ удивптельныя
открытія, которыя внесли свѣтъ въ самые скрытые процессы,
происходящее въ организованномъ мірѣ. Но вы, милостивые

10
РѢЧИ.
государи, избрали не физіолога; избирая знаменитыхъ учѳ-
ныхъ вы избираете человѣка или, другими словами, писателя.
Человѣческій разумъ—это одно цѣлое, настолько связанное во
всѣхъ своихъ составныхъ частяхъ, что великій умъ всегда бу-
детъ и хорошимъ писателемъ. Вѣрный методъ изслѣдованія,
предполагающих сильный и здравый умъ, всегда бываетъ связанъ
съ основательными достоинствами слога. Какая нибудь
диссертация Летрона и Евгенія Вюрнуфа, —по видимому, чуждыхъ какой
бы то ни было заботы о слогѣ, пред став ляетъ въ то-же время
шедевръ своего рода. Требованія хорошаго научнаго слога слѣ-
дующія: ясность, полное приспособленіе къ содержанію,
совершенное отреченіе отъ своей личности. Но вѣдь это правило
остается въ силѣ для всѣхъ, кто возьмется писать о чемъ-бы
то ни было. Лучшимъ писателемъ будетъ тотъ, кто, трактуя о
какомъ-нибудь важномъ предметѣ, самъ остается въ тѣни,
предоставляя предмету самому говорить за себя. „Онъ пользуется
словомъ, — писалъ де-Камбре вашему постоянному секретарю,—■
какъ скромный человѣкъ пользуется платьемъ для прикрытія
своего тѣла... Слово слѣдуетъ за его мыслями и чувствами".
Удивительно вѣрный принципъ! Красота лежитъ внѣ васъ,
наша задача заключается только въ томъ, чтобы
предоставить себя въ ея распоряженіе и быть ея достойными
истолкователями. Имѣть что нибудь сказать и не испортить
естественной красоты благороднаго предмета, истинной мысли, безпо-
рядочностью, неясностью, неправильностью и дурнымъ вкусомъ—
таковы существенныя требованія изящнаго слога, которое
некоторые люди,—совершенно, конечно, ошибочно,—отдѣляютъ отъ
искусства мыслить и находить истину.
Помня объ этихъ принципахъ, вы обратили свое вниманіе на
человѣка, посвятившаго себя дѣлу, по внѣшности очень далекому
отъ того, что можно назвать литературой. Онъ проводилъ свою
жизнь въ темной лабораторіи въ Collège de France; и тамъ, среди са·
мыхъ отталкивающихъ картинъ, живя въ атмосферѣ смерти, съ
окровавленными руками, онъ открывалъ самыя сокровенныя тайны
жизни, и истины, вышедшія изъ этого печальнаго убѣжища,
ослѣпили тѣхъ, кто сумѣлъ ихъ понять. И, однако, онъ былъ
писателемъ и чудеснымъ писателемъ,—потому что онъ никогда
не думалъ о формѣ. Онъ обладалъ главнымъ достоинствомъ
писателя—не думалъ о томъ, какъ писать. Его слогъ— это сама мысль;
и такъ какъ эта мысль всегда велика и сильна, то его слогъ также
всегда великъ, твердъ и крѣпокъ. Что можетъ быть лучше красно-
рѣчія ученаго! Оно опирается на самый истинный слогъ,—рѣши-
тельный, вполнѣ соответствующий тому, что нужно выразить;
скорее даже онъ опирается на логику,—единственное и вѣчное осно-
ваніе хорошаго слога. Это краснорѣчіе,—вполнѣ тождественно съ
краснорѣчіемъ оратора, для котораго „слово служитъ только для
выраженія мысли, а мысль—для выраженія истины!u это то же
краснорѣчіе великаго поэта! Вѣдь въ пяти-актной трагедіи
должна быть такая же логика, какъ и въ сочиненіи по физіологіи, и
въ произведеніяхъ мысли одно правило остается неизмѣннымъ:
онѣ должны соответствовать истинѣ, не ослаблять ее, своимъ

РЪЧЬ ПО ПОВОДУ ПРИНЯТІЯ ВО ФРАНЦУЗСКУЮ АКАДЕМІЮ. 11
вмѣшательствомъ, всецѣло предоставить себя въ ея распоряженіе,
принести себя ей въ жертву, чтобы показать ее одну во всей ея
высотѣ и чистой красотѣ.
Именно этими основаніями руководились вы, избирая въ
свою среду Мэрана, Бюффона, д'Аламбера. Викъ-д'Азира, Кювье,
Клода Вернара и знаменитаго химика, который и теперь слѣ-
дуетъ въ вашей средѣ той же благородной традиціи. Вы
олицетворяете собой человѣческую мысль. Какимъ же образомъ лучшій
цвѣтокъ человѣческой мысли,—наука, можетъ быть вамъ чужда?
Правда, вы видите только результаты; тяжелый трудъ въ лабора-
торіи—не ваша область. Подобно тому, какъ, восхищаясь вечернимъ
освѣщеяіемъ нашихъ городовъ, мы наслаждаемся ослѣпительнымъ
свѣтомъ, не помышляя при этомъ о томъ темномъ пріемникѣ,
гдѣ онъ приготовляется,—такъ и вы присутствуете при этихъ
удивительныхъ открытіяхъ, совершенно не думая о томъ ма-
теріальномъ трудѣ, который ихъ производитъ. Вы принимаете
оканчательные результаты; вы констатируете тѣ преобразованія,
которыя производятъ эти удивительныя открытія въ области
мысли. Кто не видитъ, что Галилей, Декартъ, Ньютонъ, Лавуазье
и Лапласъ измѣнили самое основаніе человѣческаго мышленія,
совершенно преобразовавъ понятіе о вселенной и ея законахъ, поста-
вивъ на мѣсто дѣтскихъ вымысловъ того времени, когда науки
еще не было, понятіе вѣчнаго порядка, въ которомъ нѣтъ
больше мѣста для произвола или каприза? Развѣ они отняли
что-нибудь у вселенной, какъ думаютъ нѣкоторые? Что касается меня, то
я думаю совершенно обратное. Небо, какимъ мы знаемъ его
основываясь на данныхъ новѣйшей астрономіи, стоить гораздо выше
того прочнаго свода, усѣяннаго блестящими точками и поддержи-
ваемаго столбами на разстояніи нѣсколькихъ лье отъ земли,
какимъ довольствовались люди въ наивные вѣка. Я не особенно со-
жалѣю о тѣхъ маленькихъ геніяхъ, которые нѣкогда направляли
планеты по ихъ орбитамъ; всемірное тяготѣніе гораздо лучше испол-
няетъ эту обязанность, и если по временамъ у меня являются
какія нибудь грустныя воспоминанія о девяти хорахъ ангеловъ,
обвивавшихъ орбиты семи планетъ, или о томъ кристалъномъ морѣ,
которое разстилалось у ногъ Вѣчнаго, то я вполнѣ утѣшаюсь
мыслью, что безконечность, въ которую погружается нашъ взоръ,
есть реальная безконечность, въ тысячу разъ болѣе возвышенная
въ глазахъ истиннаго наблюдателя, чѣмъ всѣ лазурные круги въ
раю Angelico de Fiésole. Знаменитый государственный дѣятель,
смерть котораго произвела такую пустоту въ вашемъ обществѣ,
рѣдко пропускалъ ночь безъ того, чтобы бросить взглядъ на этотъ
безграничный океанъ. „Это моя месса", говорилъ онъ. Насколько
глубокіе взгляды химика и кристаллографа на атомъ превосходятъ
смутное понятіе о матеріи, которымъ жила схоластическая фило-
софія! Что же касается души, которая соединялась въ извѣстный
моментъ передъ рожденіемъ съ массой, не заслуживавшей до
этого никакого названія, то, сознаюсь, иногда я жалѣю о ней! Вѣдь
очень не трудно было доказать, что эта спеціально созданная душа
легко отделяется отъ тѣла, которое она перестала оживлять. Но
размышляя объ этомъ, я нахожу еще больше души въ этомъ глубо-

12
РѢЧИ.
чаишемъ таинствѣ жизни, гдѣ мы видимъ, какъ сознаніе
показывается изъ темной бездны, подобно золотой жилѣ, и какъ
божественное дѣло продолжается въ безконечномъ усиліи, въ кото-
ромъ личность каждаго изъ насъ оставитъ вѣчный слѣдъ. Тріумфъ
науки является въ дѣйствительности тріумфомъ идеализма. О,
какъ счастливо наше поколѣніе! Сколько мучениковъ науки
желали увидѣть эти чудеса и имѣли о нихъ только смут-
ныя догадки! Будемъ-же наслаждаться тѣми знаніями, которыя
столько знаменитыхъ людей только предвидѣли, и когда гори-
зонтъ временно покрывается тучами, когда у насъ является же-
ланіе злословить на нашъ вѣкъ, подумаемъ о томъ, что такіе
герои прошлаго, какъ Джіорждано Бруно и Галилей, отдали-бы
еще десять разъ свою жизнь за десятую часть тѣхъ знаній,
которыми мы владѣемъ, и считали-бы, что подобный завоеванія сто-
итъ купить цѣною своихъ слезъ, страданій и крови.
Что *зке касается благородства характеровъ, то какъ можно
упрекать· науку въ томъ, что она портитъ ихъ, когда видишь тѣ
души, которыя она создаетъ, то безкорыстіе и безграничную
преданность дѣлу, то самоотреченіе, которое она внушаетъ иподдер-
живаетъ. Въ этомъ отношеніи намъ также рѣшительно нечего
завидовать прошлому. Безъ боязни мы можемъ сравнивать со
святыми, съ героями, съ великими людьми · всѣхъ временъ этихъ
людей науки, преданныхъ исключительно отысканію истины, бе-
зучастныхъ къ богатству, часто даже гордыхъ своей бѣдностью, съ
улыбкой принимающихъвоздаваемыяимъ почести, одинаково рав-
нодушныхъ и къ похвалѣ, и къ порицанію, увѣренныхъ въ
ценности того, что они дѣлаютъ, и счастливыхъ, потому, что имъ
принадлежим истина. Велики, конечно, радости, которыя даетъ
глубокая вѣра въ Бога; но душевное счастье ученаго—не меньше:
вѣдь онъ чувствуетъ, что работаетъ для вѣчнаго дѣла и
принадлежишь къ фалангѣ тѣхъ, о которыхъ можно сказать: opera
eorum sequuntur illos.
Клодъ Бернаръ, милостивые государи, прииадлежалъ къ
числу такихъ людей. Вся его жизнь, всецѣло посвященная исти-
нѣ, является образцомъ, па который мы можемъ указать тѣмъ,
кто утверждаешь, что въ наше время источникъ великихъ добро-
дѣтелей изсякъ. Онъ родился въ маленькой деревушкѣ Сенъ-
Жюльенъ, недалеко отъ Вилльфранша, въ домѣ одного владѣль-
ца виноградниковъ. Домъ этотъ былъ ему всегда дорогъ: онъ
провелъ въ немъ лучшія минуты своей жизни. „Я живу", писалъ
онъ: „на холмахъ Божоле, обращенныхъ къ Домбу. У меня на
горизонтѣ Альпы; я вижу ихъ бѣлыя вершины при ясномъ небѣ.
Во всякое время я могу видѣть передъ собой луга Сонской
долины, лежащія на разстояніи двухъ лье. Холмы, на которыхъ
я живу, точно утопаютъ въбезконечно тянущихся виноградникахъ,
что придавало-бы мѣстности однообразный видъ, если-бы ее не
пересѣкали тѣнистыя долины и ручьи, начинающееся въ горахъ
и несущіе свои воды Сонѣ. Хотя мой домъ расположенъ на
высоте, онъ кажется какъ-бы зеленымъ гнѣздышкомъ благодаря
рощѣ, которая его осѣняетъ, съ правой стороны, и фруктовому
саду—съ лѣвой; онъ—рѣдкое явленіе въ странѣ, гдѣ уничтожаютъ
даже кустарнпкъ, чтобы развести виноградники!"

РѢЧЬ ПО ПОВОДУ ПРИНЯТІЯ ВО ФРАНЦУЗСКУЮ АКАДЕМІЮ. 13
Бернаръ очень рано лишился отца. Какъ въ дѣтствѣ
почти всѣхъ великихъ людей, въ первые годы его жизни большое
мѣсто занимала любовь къ матери, которую онъ обожалъ и
которою былъ любимъ въ свою очередь. Такъ какъ онъ
хорошо учился въ школѣ, то священникъ принялъ его въ хоръ
и началъ съ нимъ заниматься латинскимъ языкомъ. Онъ про-
должалъ свои занятія въ CoUège de Yillefranche которая
принадлежала духовенству. Затѣмъ, такъ какъ семейныя
обстоятельства не дали ему возможности жить, не зарабатывая, то онъ,
какъ можно скорѣе отправился въ Ліонъ, и здѣсь получилъ
мѣсто у аптекаря за столъ и квартиру. Ветеринарная школа,
лежащая по близости, забирала въ этой аптекѣ лѣкарства, и
Бернаръ относилъ ихъ больнымъ животнымъ. Онъ уже бросалъ
любопытные взгляды на все, что видѣлъ, и въ „Monsieur Claudeα,
какъ называлъ его патронъ, было много такого, что
удивляло послѣдняго. Особенно относительно теріока ониникакъ не могли
столковаться. Каждый, разъ какъ Бернаръ приносилъ аптекарю
испорченные снадобья, этотъ достойный человѣкъ говорилъ ему:
„спрячьте это для теріока; это годится для приготовлеяія те-
ріока. Это вызвало у нашего собрата первыя сомнѣнія въ силѣ
медицины. Эта зловонная гадость, приготовляемая изъ всякаго
рода испорченныхъ аптекарскихъ веществъ всевозможнаго
состава и тѣмъ не менѣе исцѣляющая, внушала ему глубокое уди-
вленіе.
Онъ былъ молодъ, и передъ нимъ лежала совершенно не-
извѣстная дорога. Онъ испыталъ все: его водевиль, названіе
котораго онъ не хотѣлъ говорить впослѣдствіи, имѣлъ небольшой
успѣхъ на сценѣ ліонскаго театра; затѣмъ онъ отправился въ
Парижъ, имѣя въ своемъ чемоданѣ пятиактную тратедію и письмо.
Само собою разумѣется, что онъ болѣе дорожилъ трагедіей, чѣмъ
письмомъ; но въ действительности оказалось, что письмо
представляло для него въ тысячу разъ большую цѣнность, чѣмъ тра-
гедія. Оно было адресовано къ нашему высокочтимому и
оплакиваемому собрату—Сенъ-Маркъ-Жирарсдену. Честный человѣкъ, какимъ
мы его знали, сказался и въ этомъ случаѣ. Онъ прочелъ трагедію, по-
ступилъ вполнѣ откровенно и посовѣтовалъ молодому человѣку
изучить какое-нибудь ремесло для жизни, занимаясь поэзіей
только въ свободные часы. Клодъ Бернаръ послѣдовалъ этому
драгоцѣнному внушенію, и какое это было счастье, милостивые
государи! Въ качествѣ драматурга онъ, вѣроятно, прибавилъ-бы
еще несколько трагедій къ той кучѣ ихъ, которая ждетъ въ Оде-
онѣ признательности потомства; но сомнительно, чтобы онъ сдѣ-
лался вашимъ собратомъ. Такимъ образомъ, отвернувшись отъ
литературы, онъ отправился по прямому пути, которому
суждено было привести его въ вашу среду. Дѣйствительно, его приз-
ваніемъ была наука. Онъ избралъ медицину,—почетнѣйшее изъ
званій и въ то же время наиболѣе увлекательную изъ наукъ,
Прежде не было такого легкаго доступа къ научной
карьера, какъ теперь. Человѣческое общество было до того времени
такъ организовано, что одно исканіе истины ничего не
приносило тому, кто этому предавался. Число интересующихся истиной

14
РѢЧИ.
было очень ограничено; средства къ жизни давала ученому не
наука, а ея примѣненія; а изъ всѣхъ примѣненій науки самымъ
необходимымъ всегда являлась медицина. Въ языческія времена
наука почти не знала другого примѣненія; почти всѣ ученые
среднихъ вѣковъ, мусульмане и христіане, находили
необходимую опору въ жизни: называя себя врачемъ,—потому что всякій
самый дикій и фанатической человѣкъ, хочетъ выздоровѣть, когда
бываетъ боленъ. Можно сказать, что если· бы человѣчество не
болѣло, то наука и философія двадцать разъ умерли-бы съ
голоду. Клодъ Бернаръ, котораго еще раньше безспорно
привлекали проблемы живой природы, избралъ профессію, бывшую ему
доступной; но изъ двухъ болыпихъ отраслей медицины:
собственно искусства лѣчить и знанія объекта лѣченія,—послѣдняя имѣ-
ла въ его глазахъ болыпія преимущества. Словомъ, Бернаръ былъ
врачемъ—собственно въ очень незначительной степени. Ояъ
скептически относился къ тому алтарю, которому служилъ. Медикъ,
какъ и судья примѣняетъ правила, которыя онъ самъ считаетъ
несовершенными, и, подобно тому, какъ самый лучшій судья
мало совершенствуетъ законодательство, лучшій врачъ-практикъ
не всегда бываетъ ученымъ. Его работа такъ-же сложна, какъ
работа часового мастера, которому поручили исправить часы
и которому запретили въ то-же время ихъ открывать. Такимъ
образомъ то, чего искалъ Бернаръ,—была тайна внутренняго
устройства: онъ предпочиталъ ломать и насильно открывать часы,
чѣмъ ощупью исправлять ихъ, не отдавая себѣ яснаго отчета въ
своихъ дѣйствіяхъ.
Какъ и слѣдовало ожидать, онъ искупилъ свое превосходство
и свои исключительныя дарованія. Когда онъ началъ свою дѣятель-
ность физіологія занимала очень мало мѣста, какъ предметъ препо-
даванія. Во время раздѣленія академіи наукъ на секціи—дѣле-
нія,—которое по какой-то странной случайности осталось безъ вся-
кихъ измѣненій до сего времени, подъ наукой о жизни понимали
исключительно медицину. Клодъ Бернеръ дорого заплатилъ за
славу творца. Для него не было рамокъ. Это время болѣе благо-
пріятствовало литературѣ средняго достоинства, чѣмъ сочине-
ніямъ, гдѣ не заботились о красивыхъ фразахъ. Бернаръ одинъ
началъ бороться въ своей квартирѣ на Cour de Commerce. Въ то
время въ бѣдной но кипучей жизни латинскаго квартала было
столько вѣры, надежды честнаго и благороднаго братства, что
никакое испытаніе не останавливало его. Около 1845-го года Бернаръ,—
вмѣстѣ со своимъ другомъ, докторомъ Ласёдъ,—попытались
устроить физіологическую лабораторію. Это былонаулицѣ св. Жака,
близъ Пантеона, еще до того времени, когда измѣненія, непріятныя
для тѣхъ, чьи воспоминанія онѣ разрушили, пропустили немного
свѣта и свѣжаго воздуха въ эти темныя улички, не измѣнившіяся
съ ХІѴ-го вѣка. Лабораторія насчитывала 5 или б учениковъ
и никогда не покрывала расходовъ на сарай, гдѣ она помѣща·
лась, и на кроликовъ, которыхъ тамъ приносили въ жертву. Но
здѣсьу Клода Бернара явилась мысль произвести свои опыты надъ
„chorda tympanicatt и желудочнымъ сокомъ. Онъ пытался
держать конкурсъ, но потерпѣлъ полное пораженіе. У него не было

РѢЧЬ ПО ПОВОДУ ПРИНЯТІЯ ВО ФРАНЦУЗСКУЮ АКАДЕМІЮ. 15
тѣхъ внѣшнихъ качествъ, которыя способствуютъ успѣху на экзсі-
менахъ, гдѣ имѣть свои идеи считается недостаткомъ, и гдѣ все
потеряно, если хоть на одно мгновеніе увлечешься собственной
мыслью. По внѣшности онъ былъ неловокъ, скроменъ, и
блестящее люди, полагающіе, что имъ принадлежитъ будущее,
предсказывали ему карьеру самаго скромнаго врага.
Но нашелся одинъ человѣкъ, который въ немъ не ошибся:
это былъ Мажанди. Судьба,—слѣдовало бы
сказать:—предустановленная гармонія, назначила. Клода Вернара помощникомъ вели-
каго человѣка въ PHôtel-Dieu.. Никогда случайность не
создавала болѣе справедливаго соединенія: Бернаръ и Мажанди были
словно созданы для того, чтобы соединиться, дополнять и какъ-
бы продолжать другъ друга. Не имѣй Мажанди своимъ ученикомъ
Бернара, его слава была· бы вчетверо меньше. Съ другой
стороны, если-бы у Бернара не было такого руководителя, какъ
Мажанди, то сомнительно, сумѣлъ-ли бы онъ преодолѣть всѣ тѣ
безчисленныя матеріальныя трудности, которыя судьба, казалось,
хитро разсѣяла передъ нимъ, какъ-бы для того, чтобы сдѣлать
болѣе заслуженными всѣ тѣ блестящія милости, которыя она
ему предназначала.
Странное дѣло! Первая встрѣча съ человѣкомъ, который
долженъ былъ быть его наставникомъ на пути науки, была не-
пріятна, почти тягостна. Мажанди, при всѣхъ своихъ рѣдкыхъ до-
стоинствахъ, былъ мало любезенъ. Его суровый пріемъ
совершенно огорошилъ молодого интерна и Бернаръ готовъ былъ
отказаться отъ счастья, которое выпало на его долю. Но Мажанди
недолго колебался. По прошествш нѣсколькихъ дней, едва узнавъ
своего молодого ученика и замѣтивъ его глазъ и руку во время
вскрытія, онъ крикнулъ ему съ противоположнаго конца стола:
„послушайте ка! я беру васъ помощникомъ въ Collège de France".
Съ этого дня карьера Клода Бернара была рѣшена. Онъ нашелъ
учрежденіе, которое одно только могло способствовать развитію
его генія.
Дѣйствительно, благодаря полной свободѣ, которой
пользовался профессоръ въ этой единственной школѣ, Мажанди, идя по
слѣдамъ Лаэннека, велъ подъ именемъ медицины оригиналь-
ныя изслѣдованія надъ физическими явленіями жизни. Мажанди
не былъ идеаломъ врача: онъ слишкомъ критически относился
къ самому себѣ, чтобы заниматься искусствомъ, которое столь-же
часто утѣшаетъ больного, какъ и лѣчитъ его. Но это былъ
идеальный профессоръ Collège de France, который всегда искалъ
новыхъ путей, вовсе не заботился о полнотѣ своего курса, а
обращалъ особое вниманіе на то, чтобы пробудить въ своихъ
слушателяхъ духъ изслѣдованія. Какъ истинный профессоръ
Collège de France, онъ не готовилъ своего курса и рисовалъ
своимъ ученикамъ картиву своихъ сомнѣній и недоумѣній.
Совершенно не похожій на людей, заранѣе принимающихъ
различный предосторожности для того, чтобы избѣжать тѣхъ
затруднений, которыя имъ могло бы причинить слишкомъ близкое
столкновеніе съ мало знакомой дѣйствительностыо,—онъ
непосредственно вопрошалъ природу, часто самъ не зная, что она отвѣ-

16
РѢЧИ.
титъ. Иногда, когда онъ отваживался предсказать результатъ,
опытъ показывалъ совершенно противоположное. Тогда Мажанди
самъ присоединялся къ хохоту своей аудиторіи. Онъ былъ
очарованы потому что, если система, которой онъ держался,
оказывалась разрушенной благодаря опыту, то за то его скептицизмъ
этимъ еще болѣе подкрѣплялся. При такомъ способѣ чтенія онъ
долженъ былъ уступить своему помощнику значительное участіе
въ веденіи курса. Клодъ Бернаръ производилъ опыты каждой
лекціи съ удивительнымъ искусствомъ оператора, и послѣ третья-
го или четвертаго сеанса Мажанди вышѳлъ изъ залы, сказавъ
грубымъ тономъ, свойственнымъ ему: „ну, ты сильнѣе меня!"
Дѣйствительно, то, что Мажанди желалъ, проповѣдывалъ, къ
чему стремился въ продолженіе 40 лѣтъ,—Клодъ Бернаръ
осуществить на дѣлѣ. Конечно, опытъ въ физіологіи не былъ чѣмъ-то
совершенно новымъ. Декартъ имѣлъ о нихъ очень ясное представ-
леніе въ тѣ плодотворные часы, которые онъ посвящалъ наукѣ о
жизни. Гарвей наблюдалъ кровообращеніе надъ оленями изъ ко-
ролевскихъ садовъ, которыхъ ему предоставилъ Карлъ I. Галлеръ,
Реомюръ, Спалланцани изобрѣли самые остроумные способы для
наблюденія природы. Однако, противъ примѣненія эксперимен-
тальнаго метода къ жизни подымались вѣскія возраженія.
Великий Кювье былъ ихъ сторонникомъ. ЗКизнь—едина, говорили въ
то время: разсматривать ее цѣликомъ, въ ея
простотѣ,—невозможно; приниматься за каждую часть въ отдельности, отдѣливъ
ее отъ общаго,—значитъ снести ее въ разрядъ мертвыхъ тѣлъ.
Тогда слишкомъ противополагали неорганическую природу
органической. Полагали, что жизнь обусловливается частными
силами; что процессы, происходящее въ живыхъ существахъ,
подвержены какимъ-то совершенно исключительнымъ законамъ; что
тайный принципъ управляешь каждымъ индивидуумомъ при
рожденіи, во время болѣзни, при смерти. Лавуазье и Лапласъ
разрушили очарованіе и создали физику жизни, доказавъ, что
дыханіе есть горѣніе, источникъ теплоты, дающій ыамъ жизнь.
Биша свергнулъ иго стараго витализма, не успѣвъ, однако,
совершенно отъ него освободиться. Все-таки оставался въ силѣ
еще какой-то таинственный принципъ, въ силу котораго
жизненные процессы, въ противоположность законамъ, управляющимъ
неорганическимъ міромъ, проходятъ будто-бы неодинаково,
будучи поставлены въ одни и тѣ-же условія... Вотъ этотъ-то
принципъ Мажанди совершенно отрицалъ, а Клодъ Бернаръ опровергъ
безчисленными опытами. Прилежно наблюдая одни и тѣ-же
явлетя живой природы, пытаясь ихъ стѣснить, ставя ихъ въ невы-
годныя условія, онъ добился того, что подчинилъ ихъ опредѣлен-
нымъ законамъ. Физіологія, такимъ образомъ понимаемая,
становится сестрой физики и химіи. Въ органическомъ мірѣ, равно
какъ и въ неорганическомъ, законы остаются неизмѣняемыми.
Слово: „исключеше"—ненаучно. То, что называютъ „исключе-
ніемъа, представляешь явленіе, одно или нѣсколько условій
котораго намъ неизвѣстны.
Клодъ Бернаръ былъ удивительнымъ экспериментаторомъ;
никогда еще тайны природы не раскрывались никому съ

РѢЧЬ ПО ПОВОДУ ПРІІНЯТІЯ Ε О ФРАНЦУЗСКУЮ АКАДЕМІЮ. 17
такой удивительной ясностью. Требовательный къ самому себѣ,
онъ по отношеыію къ своимъ системамъ былъ самымъ ярымъ
противникомъ. Онъ критиковалъ свои собственныя идеи такъ
сурово, какъ если-бы это были идеи противника; онъ
старался разрушить собственное твореніе съ такимъ ожесточеніемъ,
словно онъ былъ его худшимъ врагомъ. Никакой опытъ не
казался ему достаточно убѣдительнымъ, если онъ не приходилъ
къ тѣмъ-же выводамъ „доказательствомъ отъ противнаго.^ „Глав-
нымъ и великимъ принципомъ при экспериментахъ"—говорилъ
онъ: „является сомнѣніе,—то философское сомнѣиіе, которое
оставляетъ за умомъ полную свободу и ипиціативу... Опытное
разсужденіе прямо противоположно схоластическому.
Схоластика всегда требуетъ какой-нибудь неизмѣнной точки отправления,
но такъ какъ она ея не находить ни во внѣшнемъ мірѣ, ни въ
разумѣ, то она прибѣгаетъ къ какому-нибудь ирраціональному
источнику, какъ, напримѣръ: откровеніе, преданіе, условный или
произвольный авторитетъ. Схоластика или систематика,—что одно
и тоже,—никогда не сомневается въ своей исходной точкѣ, къ
которой она стремится свести все. Она горда и нетерпима, и не
признаетъ возраженій... Экспериментаторъ-же, всегда сомнѣваю-
щійся и ве считающій себя хозяиномъ абсолютной истины въ
чемъ-бы то ни было, постепенно начинаетъ господствовать надъ
окружающими его явленіями и распространять свою власть надъ
природой."
Смѣлость, обнаруженная Вернаромъ въ этихъ ужасныхъ
ораженіяхъ съ Протеемъ, который, казалось, хотѣлъ защитить
свои тайны, была удивительна. Средства его были скудны. Эти
удивительные опыты, повергшіе въ изумленіе всѣхъ европейскихъ
ученыхъ, производились въ какомъ-то сыромъ погребѣ, вредномъ
для здоровья, и здѣсь-то, вѣроятно, нашъ собратъ получилъ за-
родышъ той болѣзни, которая впослѣдствіи унесла его въ
могилу; другіе опыты производились въ Alfort и на бойняхъ. Эти
опыты надъ бѣшеными лошадьми, надъ животными,
пропитанными всевозможными ядами, иногда внушали ужасъ. Докторъ
Райеръ случайно открылъ, что ужаснѣйшая болѣзнь лошади
переходить на человѣка, который за ней ухаживаетъ. Бернаръ
взялся изучить природу этого ужаснаго зла. Во время страш-
ныхъ конвульсій лошадь разодрала ему верхнюю часть руки и
покрыла ее слюной. „Умойтесь скорѣе!"—сказалъ ему Райеръ,
стоявшій рядомъ. „Нѣтъ, не мойтесь", сказалъ Мажанди: „это
ускорить процессъ всасыванія яда*. Произошла минута замѣшатель-
ства. „Я умоюсь", сказалъ Бернаръ, подставляя руку подъ кранъ:
„такъ будетъ лучше!41
Всегда задумчивый, мрачный, поглощенный чѣмъ-то, не
позволяю щій себѣ никакого отступленія, ни одной улыбки,—онъ пред-
ставлялъ поразительное зрѣлище въ своей лабораторіи. Онъ созна-
валъ, что совершаетъ дѣло жреца, что онъ приноситъ своего рода
жертвоприношеніе. Его длинные пальцы, погруженные въ раны,
напоминали пальцы древняго авгура, ищущаго во выутренностяхъ
жертвъ мистическія тайны. „Физіологъ—не свѣтскій человѣкъа,
говорилъ онъ: „это—ученый, Зто человѣкъ, поглощенный научной
идеей, которую онъ преслѣдуетъ; онъ не слышитъ больше криковъ

18
РЪЧИ.
животныхъ, онъ не видитъ крови, которая течетъ передъ нимъ:
онъ видитъ только свою идею и замъчаетъ только организмы,
скрывающіе тѣ проблемы, которыя онъ хочетъ открыть. По этой-же
причинѣ хирургъ не останавливается передъ криками и рыда-
ніями: онъ видитъ только свою идею и цѣль своей операціи.
Точно также анатомъ не чувствуетъ, что онъ находится въ
ужасной мертвецкой: подъ вліяніемъ научной идеи, онъ съ наслажде-
ніемъ гонится за какою-нибудь нервной ниточкой въ вонючемъ
синеватомъ мясѣ, которое для всякаго другого человѣка явля-
лось-бы предметомъ отвращенія и ужаса".
Плодовитость нашего собрата въ изобрѣтеніи средствъ из·
слѣдованія соотвѣтствовала глубинѣ его воззрѣній. Это была
действительно геніальная догадка—сдѣлать ядъ своимъ вели-
кимъ помощникомъ при эксиериментахъ. Дѣйствительно, ядъ
проникаетъ туда, куда не могутъ проникнуть ни рука, ни глазъ.
Онъ проникаетъ въ самые элементы организма, входитъ въ обра-
щеніе, становится необыкновенно тонкимъ реагентомъ для разло-
женія жизненныхъ элементовъ, при разъятіи нервовъ, безъ
разрыва,—для того, чтобы проникнуть въ самыя сокровенныя тайны
нервной системы. Именно по поводу яда такъ удачно говорили,
что Вернаръ „учредилъ свою лабораторію въ самомъ центрѣ жи-
вотнаго хозяйства; у него была своя сѣть мгновенныхъ сообщеній,
своя секретная полиція, если можно такъ выразиться, которая
увѣдомляла его о самыхъ скрытыхъ волненіяхъ". Чудо! онъ сдѣ-
лалъ смерть мѣстной и преходящей: мѣстной—благодаря мѣст-
нымъ отравленіямъ, преходящей—благодаря анестезіи. Такимъ-же
образомъ, при помощи скальпеля, отрѣзывающаго части живого
тѣла, и микроскопа, измѣняющаго его размѣры, онъ установилъ
то, что очень удачно называли—вскрытіемъ живого тѣла безъ
увѣчія и пролитія крови.
Такимъ образомъ появились эти удивительныя работы объ
образованіи сахара у животныхъ, о главномъ симпатическомъ
нервѣ, о рефлекторныхъ движеніяхъ, о дыханіи тканей. Единство
жизни было предметомъ самыхъ законченныхъ наблюденій со
стороны Клода Бернара. Рядомъ съ центральной системой онъ
нашелъ какъ-бы провинціальныя автономіи, мѣстныя обращенія.
Сердце уже не было болѣе единственнымъ мѣстомъ истеченія
жизни, Рядомъ съ этимъ главнымъ источникомъ движенія,
Вернаръ нашелъ цѣлыя сѣти волосной циркуляціи, имѣющія свою
собственную жизнь, свои случайности, свои болѣзни, свои анеміи,
свои центры внѣ главнаго теченія общей циркуляціи.
Какъ всѣ великіе умы, Клодъ Вернаръ являлся примѣромъ
и наставникомъ. Кромѣ своихъ спеціальныхъ мемуаровъ, онъ два
или три раза издавалъ свои „Рѣчи о методах ъа, самую
тайну философской мысли. Въ Сенъ-Жюльенѣ, вдали отъ своей ла-
бораторіи, во время отдыха или болѣзни, онъ писалъ эти пре-
красныя страницы и особенно это „Введеніе въ
экспериментальную медицину", которое главнымъ образомъ
способствовало его избранію въ ваше общество. Надо обратиться къ на-
шимъ учителямъ аббатства Портъ-Рояля, чтобы найти подобную
умѣренность, такое отсутствіе какой-бы-то ни было заботы о блескѣ,

РѢЧЬ ПО ПОВОДУ ПРИНЯТІЯ ВО ФРАНЦУЗСКУЮ АКАДЕМІЮ. 19
такое пренебрежете къ нріемамъ плохой литературы, прибѣгающей
къ безвкуснымъ украшеніямъ для того, чтобы смягчить
серьезность содержанія. Научный языкъ не долженъ прибѣгать къ ка-
кимъ-бы то ни было жѳртвамъ для того, чтобы нравиться. Можно
оживить эти серьезныя матеріи только цѣною умаленія ихъ
интереса. Особенно, когда идетъ рѣчь о научномъ стилѣ, то великій
евангельски принципы „кто теряетъ свою душу, спасаетъ ееа—
является въ то-же время и великимъ литературнымъ принципомъ.
Въ этомъ случаѣ можно сказать:—„будьте по возможности
поменьше писателями, если вы хотите быть хорошими писателями".
Рѣчь Клода Бернара, какъ и его стиль, была полна чисто-
сер дечія и скромности. „Онъ никогда не пыталсяа, говоритъ одинъ
изъ лучшихъ его учениковъ: „производить большой эффектъ и,
представляя себѣ другихъ на свой ладъ, онъ считалъ, что изслѣ-
дованіе существующаго должно было увлечь ихъ такъ-же, какъ
оно увлекало его самого". По примѣру своего учителя, Мажанди,
онъ превращалъ свой курсъ въ живую картину собственныхъ
изслѣдованій, посвящая публику во всѣ свои тайны. Аудиторія
хфисутствовала при работѣ его мысли. Наука не хочетъ, чтобы
ей вѣрили на слово, и курсы въ Collège de France имѣютъ цѣлыо
показать передъ глазами всѣхъ то, что обыкновенно скрывается
въ лабораторіяхъ. Вернаръ мыслилъ во время чтенія лекціи, и
отъ этого временами происходили замѣшательства. Ему
приходили въ голову возраженія и волновали его. Мысли
сталкивались въ его головѣ. Посреди объяснения идея какого-нибудь
новаго опыта прерывала его мысль, останавливала его, дѣлала
«го разсѣяннымъ. Но вдругъ все прояснялось. Въ разговорѣ со
•своими учениками, въ этой болтовнѣ, гдѣ, по выраженію одного
изъ нихъ, онъ „обнаруживалъ проблески своего генія",—онъ былъ
удивителенъ. „Во всемъ, что я пишу", признавался онъ: „есть
нѣкоторыя часты, которыя никѣмъ другимъ не могутъ быть
поняты, кромѣ меня: это—зародыши идей, которые я такимъ обра-
зомъ складываю для того, чтобы впослѣдствіи къ нимъ
возвратиться11. Въ разговорѣ эти сжатыя истины разливались широкой
волной.
Дѣйствительно, изъ этого собранія фактовъ, провѣренныхъ
<уь самой непреклонной точностью, получилась самая высокая
философія. Высшимъ закономъ вселенной Вернаръ признавалъ то,
что онъ называлъ детерминизмомъ, т. е. неуклонную связь
явленій, совершенно не признавая при этомъ вмѣшательства
какого-то сверхестественнаго дѣятеля, способнаго измѣнить ихъ
равнодѣйствующую. Нѣтъ двухъ разрядовъ наукъ, какъ долгое
время считали: однѣхъ, обладающихъ абсолютной точностью,
другихъ, находящихся въ постоянномъ страхѣ быть спутанными,
благодаря вмѣшательству какихъ-то таинственныхъ силъ. Эту-то
великую незнакомку въ физіологіи, которую еще признавалъ Биша,
эту своенравную силу, которая, какъ утверждали, противилась
законамъ матеріи и дѣлала изъ жизни что-то въ родѣ
чуда—Вернаръ абсолютно исключилъ. „Смутное понятіе причины", гово-
рилъ онъ: „должно быть отнесено къ началу вещей... Въ наукѣ
оно должно уступить мѣсто понятію отношенія и условій. Детер-

20
РѢЧИ.
минизмъ опредѣляетъ условія явленій; онъ даетъ возможность
предвидѣть ихъ появленіе и производить ихъ... Онъ не даетъ намъ
отчета о природѣ, онъ дѣлаетъ насъ ея властелинами... И если,
послѣ этого, мы позволяемъ нашему уму носиться по вѣтру
незнания и возноситься на высоты невѣжества, то мы все-таки мо-
жемъ распознать, въ чемъ истинная наука, и гдѣ ея нѣтъ".
„Быть властелиномъ природы"—такова, въ дѣйствительности,
по мнѣнію Клода Бернара, цѣль науки о жизни. Онъ, какъ и
Декаргъ, полагалъ, что въ этой области допустимы самыя смѣлыя
надежды, и что наука о живыхъ существахъ должна намъ
помочь подчинить себѣ живую природу, подобно тому, какъ
физика и хпмія подчинили себѣ мертвую. „Во всякомъ проявленіи
жизни", писалъ онъ: „природа повторяетъ заученный урокъ,
который она болѣе или менѣе хорошо помнитъ. Можно-ли было-бы
преподать природѣ повый урокъ, и воспроизвела-ли бы его ея
память въ серіи новыхъ существъ? Я вѣрю этому: съ давнихъ
поръ меня всегда занимаетъ мысль передѣлывать существа не
посредствомъ самопроизвольнаго зарожденія, какъ объ этомъ
мечтали, а при помощи цовторенія органическихъ феноменовъ,
которые природа сохранила-бы въ своей памяти1'.
Хотя Клодъ Бернаръ мало касался соціальныхъ вопросовъ,
но при своемъ великомъ умѣ онъ не могъ не приложить къ
нимъ своихъ общихъ принциповъ. Этотъ завоевательный хараіс-
теръ науки онъ допускалъ также въ области наукъ гуманитар-
ныхъ. „Дѣятельная роль экспериментальныхъ наукъа, говорилъ
онъ: „не останавливается на наукахъ физико-химическихъ и фи-
зіологическихъ: она простирается также на науки историческія
и моральныя. Для всѣхъ теперь ясно, что недостаточно оставаться
инертными зрителями добра и зла, пользуясь первымъ и оберегая
себя отъ второго. Современная мораль стремится къ большей
роли: она изслѣдуетъ причины, старается ихъ объяснить и
воздействовать на нихъ; она хочетъ, однимъ словомъ, овладѣть
добромъ и зломъ, производить и развивать первое, бороться про-
тивъ второго для того, чтобы вырвать его съ корнемъ и
уничтожить" .
На своемъ великомъ жизненномъ пути онъ нескоро встрѣ-
тилъ награду, безъ которой, правду сказать, онъ могъ бы
обойтись, потому что находилъ вознагражденіе въ самомъ себѣ. Сурово
было начало жизни нашего ученаго собрата; радости ея онъ позналъ
лишь впослѣдствіи. Академія наукъ, Сорбонна, Collège de France,
Музей считали честью имѣть его въ своей средѣ. Ваше общество
увѣнчало циклъ этихъ почестей, пожаловавъ ему первый изъ
титуловъ. къ которымъ можетъ стремиться человѣкъ, посвя-
тившій себя умственному труду. Личная воля императора
Наполеона Ш призвала его въ сенатъ. Знаменитые и близкіе друзья
доставляли ему утѣшенія; со всѣхъ сторонъ къ нему
предупредительно протягивались руки, съ цѣлью уменьшить тяготы его
жизни; такіе ученики, какъ Поль Бэръ, Арманъ Моро, его друзья
изъ Société de biologie,—жадно внимали всѣмъ его словамъ, и
увѣряли, что его мысль никогда не умретъ. Его всегда
задумчивое лицо учителя, сдѣлалось къ 60-ти годамъ удивительно пре-

РѢЧЬ ПО ПОВОДУ ПРИНЯТ1Я ВО ФРАНЦУЗКУЮ АКАДЕМІЮ. 21
краснымъ. Онъ работалъ безпрерывно, и тѣмъ не менѣе не зналъ,
что такое усталость, потому что никогда не преслѣдовалъ невоз-
можнаго; мысль приходила къ нему сама собой, безъ возбужде-
нія. Его спокойствіе было абсолютно; онъ прекрасно сознавалъ,
что то употребленіе, которое онъ сдѣлалъ изъ своей жизни, было
наилучшимъ. Его ежегодный праздникъ,—сборъ винограда въ
Сенъ-Жюльенѣ,—вполнѣ достаточно возстановлялъ его силы. „Въ
моемъумѣ есть планы, которые я обязательно долженъ выполнить",
писалъ онъ въ 1876 году. Серьезная болѣзнь, которую онъ побѣ-
доносно преодолѣлъ, казалось, только удвоила продуктивность
его мысли. Окруженный семьею ученыхъ, онъ приближался къ
старости, повидимому, не чувствуя е'я ударовъ. Проекты, которые
возникали у него въ головѣ, были еще грандіознѣе тѣхъ, которые
онъ выполнилъ до того времени.
На своемъ смѣломъ пути къ тайнамъ одушевленной природы,
онъ дѣйствительно пришелъ късамымъ предѣламъ жизни, кътаин-
ственнымъ источникамъ организма. Мало-помалу различіе между
физіологіей животныхъ и физіологіей растеній исчезало въ его
глазахъ. Зародышъ жизни въ обоихъ случаяхъ представлялся
•ему однимъ и тѣмъ-же. Растеніе, какъ и животное, можно
привести въ состояніе нечувствительности. Даже нѣкоторые ферменты
могутъ быть поражены при помощи усыпляющихъ средствъ и,
по крайней мѣрѣ, на половину кажутся уснувшими. Такимъ об-
разомъ, Клодъ Вернаръ касался одной изъ важнѣйшихъ проблемъ—
проблемы броженія, затронувъ даже вопросъ объ образованы*
клѣтки. Онъ посвятилъ этому всѣ свои размышленія лѣта 1877
года; затѣмъ онъ сообщилъ своимъ ученикамъ, что, кажется, на-
гаелъ дорогу, какъ проникнуть въ это недоступное святилище.
О, бренность человѣческой жизни! О, жестокая игра злобной
природы, находящей удовольствіе въ томъ, чтобы безсмысленно разбить
голову, развитую сорокалѣтними размышленіями, изъ которой
должны были появиться прекраснѣйшія мысли генія! чУ зкасная
болѣзнь, отъ которой онъ излѣчился десять лѣтъ тому назадъ,
уступила только по внѣпшости. Она возвратилась болѣе
неумолимая, чѣмъ когда-либо. Онъ умеръ, не успѣвъ привести въ испол-
неніе свою мечту; онъ умеръ опечаленный, думая объ идеѣ,
обреченной погибнуть вмѣстѣ съ нимъ, со словами: „о, какъ было-бы
прекрасно закончить этимъ".
Онъ достаточно сдѣлалъ для своей славы, и его слѣдъ бу-
детъ вѣченъ. Его религіей была истина. Онъ никогда не зналъ
ни разочарованій, ни слабостей, потому что онъ ни минуты не
сомневался въ наукѣ; а наука даетъ счастье, если ею
удовлетворяются и требуютъ отъ нея только того, что она можетъ дать.
Если она не отвѣчаетъ на всѣ вопросы, которые ей предлагаютъ
алчные или торопливые, зато то, что она даетъ, не подлежитъ
сомнѣнію. Добытые послѣдовательными колебаніями, результаты
науки отъ этого не менѣе цѣнны. Эти тонкія приближенія,
эта послѣдовательная расчистка, посредствомъ которыхъ мы
постепенно приближаемся къ истинѣ, являются существенными
условіями человѣческой мысли. Такимъ образомъ наука
давала нашему собрату все то спокойствіе, которое даетъ увѣ-

22
РѢЧИ.
ренность въ своей правотѣ. Онъ ни къ кому не чувствовалъ
зависти; онъ вѣрилъ, что избралъ лучшую долю.
Клодъ Бернаръ прекрасно зналъ, что поднятыя имъ
проблемы касаются важнѣйшихъ вопросовъ философскаго характера.
Но это ничуть не смущало его. Онъ показалъ, что ученый не дол-
женъ заботиться о тѣхъ заключеніяхъ, которыя могутъ выйти
изъ его изслѣдованій. Въ этомъ отношеніи онъ былъ совершенно
безстрастенъ. Его очень мало занимало, къ какой сектѣ его
причисляли. Онъ не принадлежалъ ни къ какой сектѣ. Онъ искалъ
истину—вотъ и все. Героями человѣческой мысли являются людит
умѣющіе отказаться отъ рѣшенія извѣстныхъ вопросовъ, предо-
ставивъ это будущему. Не всѣ имѣютъ столько мужества. Трудно
оставаться вполнѣ объективнымъ въ вопросахъ, такъ близко
касающихся насъ. Разъ не знаешь, имѣетъ-ли вселенная какую
нибудь идеальную цѣль или-же, какъ дитя случая, она бредетъ
наугадъ, не сопровождаемая въ своей эволюціи никакимъ созна-
ніемъ; разъ не знаешь, было-ли что-нибудь вложено въ нее съ
самаго начала, и уготовлено ли ей болѣе свѣтлое будущее; разъ
не знаешь, являются-ли наши глубокіе инстинкты справедливости
приманкой, или-же это властный призывъ истины, которая
обязательна для насъ,—тогда простительно не мириться съ этимъ
безропотно. Есть вещи, о которыхъ предпочитаютъ говорить
всякий вздоръ, чѣмъ обходить ихъ молчаніемъ. Истина или химера,
мечта о безконечномъ,—будетъ насъ всегда привлекать и, подобно
тому герою изъ кельтской сказки, который, увидѣвъ во снѣ
чудную красавицу, всю жизнь потомъ странствовалъ въ поискахъ за
нею, человѣкъ, который хоть на одно мгновенье задумается о своей,
судьбѣ, уноситъ въ сердцѣ стрѣлу, которой ему больше не
вырвать. Въ этомъ случаѣ самое ребячество усилій трогательно. Не
слѣдуетъ требовать логики отъ рѣшеяій, которыя чѳловѣкъ из-
мытттляе'тъ съ. цѣлью дать себѣ отчетъ въ странной участи,
выпавшей на его долю. Чего можно потребовать отъ человѣка,
непреодолимо влекомаго къ вѣрѣ въ справедливость и брошеннаго
въ то же время въ міръ, который есть и всегда будетъ сама
несправедливость, нуждающагося въ вѣчности для полученія воз-
мездія и грубо поражаемаго косою смерти? Онъ возмзчцается
противъ смерти, онъ возвращаетъ тѣло изсохшимъ костямъ,
жизнь—сгнившимъ мозгамъ, свѣтъ—потухшимъ глазамъ; онъ
сочиняетъ софизмы, надъ которыми посмѣялся-бы рѳбенокъ, лишь-
бы не сознаться, что природа могла довести свою иронію до того,
что навязала ему тяжесть долга безъ вознагражденія.
Если иногда, въ этихъ крайнихъ предѣлахъ, гдѣ всѣ наши
мысли кружатся до умопомраченія, философія нашего знамени-
таго собрата оказывалась иногда немного противорѣчивой, то я
не стану осуждать его за это. Я думаю, что есть предметы, въ
которыхъ противорѣчіе только полезно; никакой отдѣльный взглядъ
не могъ-бы такъ освѣтить .всѣ ихъ скрытые изгибы. Истины соз ·
нанія—это маяки съ мѣняющимися огнями. Въ извѣстные
моменты эти истины кажутся очевидными, а потомъ становится
у дивите льнымъ, какъ можно было имъ вѣрить. Это вещи,
которыя замѣчаются только украдкой, и которыя нельзя вновь уви-

РѢЧЬ ПО ПОВОДУ ПРИНЯТІЯ ВО ФРАНЦУЗСКУЮ АКАДЕМПО. 23
дѣть таковыми, какими видѣлъ ихъ мелькомъ. Двадцать разъ
человѣчество отрицало ихъ и признавало; еще двадцать разъ че-
ловѣчество отвергнетъ ихъ и вновь признаетъ. Поколебалась-ли
истинная религія дуіпи отъ этихъ превратностей? Нѣтъ, господа!
Она обитаетъ въ эмпиреяхъ, гдѣ движенія всѣхъ остальныхъ
крутовъ не могутъ ея достигнуть. Міръ будетъ вращаться вѣчно,
но сфера идеальная и сфера реальная не коснутся другъ друга.
Величайшая ошибка, какую только могутъ совершить философія и
религія, это сдѣлать свои истины зависимыми отъ той или иной
научной или исторической теоріи, потому что теоріи проходятъ,
а необходимый истины должны остаться. Не дѣло религіи давать
намъ уроки физіологіи, геологіи, хронологіи. Пусть она
ничего не доказываешь въ этихъ предметахъ и она не будетъ
уязвлена. Пусть она не связываетъ своей участи съ тѣмъ, что
можетъ погибнуть. Дѣйствительность всегда превышаетъ тѣ идеи,
которыя мы состав ляемъ о ней; всѣ наши пред став ленія о дѣй-
ствительности ниже ея. Подобно тому, какъ наука, разрушивъ
дѣтское представленіе о мірѣ, дала намъ міръ въ тысячу разъ
болѣе прекрасный, точно такъ же исчезновеніе нѣкоторыхъ грезъ
придаѳтъ міру только больше величія. Что касается меня, то я
питаю какое-то непреодолимое довѣріе къ благости той мысли,
которая создала вселенную. „Дѣти!а—выражаемся мы о людяхъ
прошлаго: „дѣти, у которыхъ не было глазъ, чтобы видѣть то,
что мы видимъ!"—„Дѣти!и—скажутъ о насъ люди будущаго: „вы
плакали надъ разрушеніемъ химерическаго miJlenium и не
замѣчали, какъ солнце новой правды озаряло за вами
вершины горизонта".
Вы, милостивые государи, разрѣшаете эти трудный проблемы
своей вѣротерпимостью, своими братскими отношеніями, своей
взаимной любовью и почтеніемъ. Васъ не страшатъ сраженія,
которыя такъ же стары, какъ міръ, противорѣчія, которыя будутъ
продолжаться столько-же, сколько и мысль; васъ не страшатъ
даже заблужденія, которыя являются существенными условіями
истины. Ваша философія—снисходительна и оптимистична, потому
что она основана на сознаніи, расширенномъ человѣческой мыслью.
Вы умѣете видѣть то безпристрастіе, которое поверхностный
наблюдатель считаетъ себя въ правѣ отрицать въ человѣчес-
кихъ дѣлахъ, такъ какъ изученіе общества учить васъ
справедливости и умѣренности. Не находите-ли вы, милостивые государи,
что люди слишкомъ строги другъ къ другу? Люди проклинаютъ
другъ друга, обращаются высокомѣрно или презрительно, а
между тѣмъ очень часто обѣ стороны вполнѣ честны и правдивы.
О, какъ человѣкъ хорошъ! Сколько онъ трудился! Сколько само-
пожертвованія оказалъ онъ для правды и добра! И когда
подумаешь, что эти жертвы принесены какому-то неизвѣстному Богу,
что это все сдѣлалъ этотъ бѣдный, страждущій человѣкъ, какъ
сирота брошенный на землю, едва увѣренный въ завтрашнемъ
днѣ, то я не могу допустить, чтобы его оскорбляли—это
страдающее существо, находящее, между стонами рожденія и агоніи,
возможность создать искусство, науку, добродѣтель. Какое дѣло
вѣчной истинѣ до этихъ недоразумѣній? За явнымъ отрицаніемъ

24
Р'ЪЧИ.
скрывается иногда чистѣйшій культъ Бога; величайшимъ идеа-
листомъ часто является тотъ, который во имя какой-то
искренности считаетъ своимъ долгомъ называть себя матеріалистомъ.
Сколько святыхъ, по внѣшности не вѣрующихъ! Сколько есть
людей среди отрицагощихъ безсмертіе, которые заслуживаютъ того,
чтобы быть обманутыми въ своихъ ожиданіяхъ! Разумъ
торжествуете надъ омертью, и работать для него—значить работать
для вѣчности. Какъ-бы ни терялся отдѣльный го лось въ хорѣ мил-
ліоновъ существъ, поющихъ гимнъ вѣчности, онъ всегда
принимается и будетъ приниматься въ разсчетъ. Радость и удоволь-
ствіе, которыя доставляютъ эти мысли, доказываютъ, что онѣ не
тщетны. Въ нихъ есть блескъ, онѣ обновляютъ, онѣ поддержи-
ваютъ талантъ, создаютъ его и призываютъ. Вы, судящіе о ве-
щахъ по той искрѣ, которая въ нихъ вспыхиваетъ, по качеству тѣхъ
фразъ, которыя онѣ вызываютъ, вы владѣете въ концѣ концовъ
прекраснымъ средствомъ оцѣнки. Талантъ, вдохновленный извѣст-
ной доктриной,, во многихъ отношеніяхъ, служить мѣриломъ ея
истинности. Это далеко не безсмыслица, что нельзя быть вели-
кимъ поэтомъ—безъ идеализма, великимъ художникомъ—безъ
вѣры и любви, хорошимъ писателемъ—безъ логики, краснорѣчи-
вымъ ораторомъ—безъ страстнаго стремленія къ добру и свободѣ.
Письмо къ одному другу изъ Германіи по поводу
предыдущей рѣчи.
(„Journal des Débats", 16 апрѣля 1S79).
Дорогой другъ! Вы увѣдомляете меня, что одно мѣсто въ моей
рѣчи по поводу принятія въ академію было "принято среди васъ,
какъ мнѣніе врага. Прочтите еще разъ сказанное мною, и вы
увидите, насколько поверхностно это мнѣніе. Я защищалъ нашъ
старый французскій духъ противъ несправедливыхъ нападокъ,
которыя также часто исходятъ изъ нашей среды, какъ и изъ вашей.
Вопреки новаторамъ, среди которыхъ—далеко не одни нѣмцы, я
утверждалъ, что наше интеллектуальное наслѣдіе—велико и
прекрасно и что слѣдуетъ только увеличивать его, расширяя
постепенно кругъ нашихъ знаній, ничего въ немъ не измѣняя. Я вы-
сказывалъ сомнѣніе въ томъ, чтобы династія, не проявившая ни
въ чемъ своего великодушія и благоволенія, ничѣмъ не
блещущая,—могла играть всемірную роль. Я могъ оказаться против-
никомъ нѣкоторыхъ мнѣній военныхъ и государственныхъ людей
Берлина, но я ни слова не говорилъ противъ Германіи и ея ге-
нія. Болѣе, чѣмъ когда-либо, я убѣжденъ въ томъ, что если мы
нуждаемся въ васъ, то и вы въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ
нуждаетесь въ насъ. Сотрудничество Франціи и Германіи—самая
старая мечта моей юности—въ зрѣломъ возрасти превращается въ
убѣжденіе, и я надѣюсь, что если мы достигнемъ старости, если
мы переживемъ это поколѣніе рыцарей меча, не признающихъ
ничего, кромѣ грубой силы, которымъ вы ввѣрили свою судьбу,
то мы увидимъ осуществленіе нашей давнишней мечты—соедине-

письмо КЪ ДРУГУ ИЗЪ ГЕРМАНШ ПО ПОВОДУ ПРЕДЫДУЩЕЙ РѢЧИ. 25
ніе двухъ половинъ человѣческаго разума. Да, безъ насъ вы
будете одиноки и испытаете всѣ недостатки одиночества; міръ
оцѣнитъ въ васъ вполнѣ только то, что мы ему разъяснимъ.
Спѣшу прибавить, что безъ васъ наше дѣло будетъ плохимъ и
недостаточнымъ. Вотъ то, что я всегда говорилъ. Я ничего не
измѣнилъ; это событія до такой степени перепутали роли, что
мы съ трудомъ признаемся въ своихъ привязанностяхъ и воспо-
минаніяхъ.
Никто больше меня не любилъ и не удивлялся вашей вели:
кой Германіи, Германіи послѣднихъ пятидесяти и шестидесяти
лѣтъ, олицетворившейся въ геніи Гете, представленной въ гла-
захъ всего міра удивительнымъ собраніемъ поэтовъ, философовъ,
историковъ, критиковъ и мыслителей, действительно
прибавившей новыя богатства къ сокровищамъ человѣческаго разума. Всѣ
мы очень многимъ обязаны этой великой, мыслящей Германіи,
которая учила насъ идеализму въ лицѣ Фихте, вѣрѣ въ
человечество—въ лицѣ Гердера, поэзіи моральнаго чувства—въ лицѣ
Шиллера, абстрактному долгу—въ лицѣ Канта. Эти новыя заво-
еванія намъ вовсе не кажутся чѣмъ-то противорѣчащимъ старому
французскому духу; напротивъ, они представляются какъ-бы его
дальнѣйшимъ развитіемъ. Мы серьезно признавали вашихъ ве-
ликихъ мыслителей, когда они сознавались въ томъ, въ чемъ
они были обязаны нашему ХѴПІ вѣку. Мы признавали вмѣстѣ
съ Гете, что Парижъ и Франція были существенными органами
современнаго генія и европейской мысли. Изо-всѣхъ силъ мы
работали надъ уничтоженіемъ въ наукѣ н философіи тѣхъ грубыхъ
идей національнаго соперничества, которыя являются ужаснѣй-
шимъ препятствіямъ для прогресса человѣческой мысли.
Начиная съ 1848 года, когда только начали рѣзко ставить
вопросы, мы всегда признавали политическое единство Германіи
свершившимся фактомъ, считая этотъ переворотъ вполнѣ спра-
ведливымъ и необходимыми Мы смотрѣли на Германію, ставшую
націей, какъ на одинъ изъ существеннѣйшихъ элементовъ міровой
гармоніи. О, какая наивность! Мы представляли оебѣ эту
германскую націю, которую разсчитывали встрѣтить въ концертѣ наро-
довъ, какъ новую индивидуальность, по образцу прочитаннаго, въ
согласіи съ принципами, намѣченнымп Фихте ыКантомъ. Мы
возлагали самыя блестящія надежды на то время, когда въ великій
европейскій союзъ войдетъ народъ философовъ и мыслителей,
другъ свободы, врагъ старыхъ предразсудковъ,—народъ, симво-
ломъ котораго является справедливость и идеалъ. Однѣ мечты!
Мы разсчитывали на раціоналистическійпротестантизмъ, все совер-
шенствующійся въ вашихъ рукахъ и углубляющійся въ филосо-
фію; мы разсчитывали на то, что высокое чувство гуманности
проникнетъ вмѣстѣ съ вами въ міръ, что элементъ болѣе зрѣлой
мысли смѣшается съ общимъ европейскимъ движеніемъ и
приготовить перевязки для множества ранъ, которыя наша великая,
но страшная революція оставила въ крови! Ваши удивительныя
способности къ наукѣ получили надлежащую оцѣнку и сдѣлались
главнымъ стимуломъ цивилизаціи; такимъ образомъ, благодаря
вамъ и, отчасти, благодаря намъ, совершился важнѣйшій шагъ

26
РѢЧИ.
въ исторіи прогресса. Человѣческія дѣла никогда не идутъ такъ,
какъ этого желаготъ мудрецы. Какъ были поражены наши
просвѣщенные умы, видя, что единство Германіи, которое они
представляли себѣ хорошо расположеннымь къ Франціи,
объявляется въ Версалѣ, на развалинахъ побѣжденной Франціи! Велика
была ихъ скорбь при видѣ того, что это появленіе народа, который
они призывали отъ всей души, неразрывно связано съ страда-
ніями ихъ страны. Они утѣшались только той мыслью, что Гер-
манія, сдѣлавшись въ Европѣ всемогущей, высоко и твердо бу-
детъ держать знамя цивилизаціи, которую они научили насъ
понимать такимъ благороднымъ способомъ.
Въ самомъ дѣлѣ, величіе налагаетъ извѣетныя
обязанности. Нація имѣетъ, конечно, право замкнуться въ свои
личные интересы и отказаться отъ опасной славы играть всемірную
роль. Но скромность позволительна не для всѣхъ. Ваши
публицисты, глубокомысленные толкователи, могли быть не такими
скромными въ этомъ отношѳніи, какъ ваши государственные
люди, и были въ состояніи громогласно объявить, что въ исторіи
начинается эра Германіи. Рокъ мощно увлекъ васъ за собою.
Когда являешься всемогущимъ, тогда нельзя бездѣйствовать. По-
бѣда даетъ побѣдителю, не сообразуясь съ его желаніемъ, геге-
монію надъ міромъ.
Судьба поочереди возвеличиваетъ народы и династіи. До
тѣхъ поръ, пока человѣчество совершенно не измѣнится, оно
всякій разъ будетъ привѣтствовать появленіе тріумфальной
колесницы и, устремивъ глаза на героя дня, будетъ говорить ему:
„Говори! ты нашъ предводитель! будь нашимъ пророкомъ". Раз-
рѣшеніе великихъ вопросовъ всякой эпохи (одинъ Богъ знаѳтъ,
не обуреваемо-ли и наше время какими-либо важными
проблемами) дается только избраннику судьбы. Александръ, Ав-
густъ, Карлъ V, Наполеонъ—не имѣли права относиться
безразлично къ судьбамъ человѣчества; они не могли отвѣчать на
какой-нибудь вопросъ: „Это меня не касается!" Каждая эпоха
имѣетъ своего отвѣтственнаго человѣка, на обязанности котораго
лежитъ поражать, ослѣплять и утѣшать человѣчество. Насколько
легка роль побѣжденнаго, которому остается только подчиняться
во всемъ, настолько побѣда налагаетъ извѣстныя обязательства.
Ваше утвержденіе, что вы имѣете право отказаться отъ
нежелательной миссіи, ни къ чему не приводитъ. Обязанность, отъ
которой вы уклоняетесь, схватываетъ васъ за горло и убиваетъ;
величав—это неумолимая судьба, которой невозможно
сопротивляться. Человѣкъ, пренебрегающей своимъ божественнымъ при-
званіемъ, наказывается своей-же бездеятельностью, тѣми требова-
ніями, которыхъ онъ не удовлетворилъ, тѣми надеждами, кото-
рыхъ онъ не оправдалъ, и въ особенности тѣмъ истощеніемъ,
которое является слѣдствіемъ силы, не нашедшей себѣ приложѳнія,
и безрезультатныхъ усилій.
Творить великое въ направленіи, указанномъ геніемъ Гер-
маніи,—вотъ какова была обязанность Пруссіи, когда счастье
войны отдало судьбу Германіи въ ея руки. Она могла все сдѣлать
для блага; вѣдь первымъ условіемъ возможности творить добро

письмо КЪ ДРУГУ ИЗЪ ГЕРМАНІИ ПО ПОВОДУ ПРЕДЫДУЩЕЙ РЪЧИ. 27
является сила. Что ей нужно было сдѣлать? Что она сдѣлала?
Прошло уже восемь лѣтъ,—болѣе половины того, что Тацитъ на-
зываетъ grande mortalis aevi spatiu m,—съ того времени,
какъ она безспорно играетъ въ Европѣ главную роль. Ознамѳно-
вала-ли она какимъ-нибудь прогрессомъ въ Германіи или въ мі-
рѣ вообще этотъ періодъ въ исторіи?
Прежде всего послѣ побѣды нація-побѣдительница имѣетъ
право получить вознагражденіе за свои героическія усилія,
довольство, богатство, удовлетвореніе, взаимное уваженіе, почетъ
между классами, радости славнаго и умиротвореннаго отечества. Въ
политикѣ она особенно имѣетъ право позаботиться о главнѣйшемъ
благѣ, о важнѣйшемъ вознаграждены: я говорю о такихъ суще-
ственныхъ вещахъ, какъ свобода слова, мысли, прессы, трибуны,—
все вещи, опасныя въ слабомъ и побѣжденномъ государствѣ и
возможныя только въ сильномъ. Эти великіе соціальные вопросы,
волнующіе нашъ вѣкъ, могутъ быть разрѣшены только побѣдите-
лемъ, пользующимся престижемъ своей славы для того, чтобы
предписывать условія, жертвы и амнистію всѣмъ партіямъ. Дать миръ
постольку, поскольку онъ вообще возможенъ въ этомъ мірѣ, и
столь широкую свободу, какая только возможна, континентальной
Европѣ, до сихъ поръ не пришедшей въ равновѣсіе; учредить
всюду представительное правленіе; смѣло подойти къ соціаль-
нымъ проблемамъ; поднять низшіе классы, не внушая имъ при
этомъ зависти къ неизбѣжнымъ превосходствам^ уменьшить
сумму страданій; уничтожить незаслуженную нищету; разрѣшить
деликатный вопросъ объ экономическомъ положеніи женщины;
показать на великомъ примЬрѣ возможность сразу стать лицомъ къ
лицу къ нуждамъ, политически противоположным^ которыя Ан-
глія примирила, такъ какъ проблема явилась для нея съ
сравнительно легкой стороны — вотъ что должна была сдѣлать побѣ-
да, вотъ что она должна была установить. И, действительно,
всякая побѣда должна позаботиться о томъ, чтобы оправдать себя
благодѣяніями. Сила, съ которой сняли оковы, дѣлается въ свою
очередь повелительницей. Какъ только Цезарь получаетъ первое
привѣтствіе, какъ императоръ, онъ до самой смерти дѣлается до-
стояніемъ судьбы.
Что исполнили вы изъ этой программы, которую, казалось,
должна была внушить вамъ самая сила вещей? Сдѣлался-ли
вашъ народъ счастливѣе, нравственнѣе, довольнѣе своей
судьбой? Ясно, что нѣтъ! У васъ обнаружились симптомы, которые
обыкновенно не наблюдаются послѣ побѣды. Слава—это сѣно,
которымъ питается животное, называемое человѣкомъ; вашъ
народъ пресытился имъ,—и вотъ онъ начинаетъ брыкаться!.. Напо-
леонъ I, въ 1805 и 1806 годахъ, властно заставилъ замолчать
всѣхъ своихъ иротивниковъ; какая нибудь сотня людей—не
больше—роптала; одна только мысль о покушеніи на его жизнь
казалась безуміемъ. Какъ-же случилось, что ваше правительство,
непосредственно за тріумфами, невиданными за послѣдніе 60
лѣтъ, оказывается лицомъ къ лицу съ глубокимъ недоволь-
ствомъ? Почему оно всегда занято мѣрами,
ограничивающими свободу? Послѣ побѣды обыкновенно ничего не приходится

28
РѢЧИ.
подавлять: репрессіи свойственны только слабымъ. То, что теперь
происходить у васъ, какъ-бы ни называть это, заключаетъ. въ се-
6Ѣ порицаніе для вашихъ государственныхъ людей. Если вашъ
пародъ такъ дуренъ, какъ они его описываютъ, то это служить
обвиненіемъ противъ нихъ-же самихъ. Жестокіе и суровые, они
полагаютъ, что государство надо держать въ оковахъ, а не
относиться къ нему съ доброжелательствомъ; имъ кажется, что они
понимаютъ природу нѣмцевъ, а между тѣмъ они не знаютъ че-
ловѣческой природы. Они слишкомъ разсчитывали на
германскую добродѣтель, и они увидятъ ея остатки. Изъ васъ сдѣлали
націю, организованную для войны; подобно рыцарямъ ХѴІ-го вѣ-
ка, закованнымъ въ желѣзныя латы, вы гнетесь подъ тяжестью
своего вооруженія. И если представить себѣ, что вашъ народъ и
впредь будетъ находиться подъ этимъ бременемъ, не извлекая
изъ него никакой пользы, то трудно разсчитывать на то, чтобы
у него сохранилась эта гибкость, необходимая для мирныхъ
искусства Эти жертвоприношенія во имя милитаризма ставятъ васъ
въ необходимость или вести непрерывную войну,—а вы
достаточно здравомыслящи, чтобы не понимать, что подобныя качества
à la Наполеонъ I ведутъ къ гибели,—или занять невыгодное мѣ«
сто въ мирной борьбѣ цивилизаціи. Волненія соціалистовъ, какъ
лихорадка, являются одновременно и болѣзнью, и симптомомъ; съ
ними надо считаться; ихъ мало подавить: надо найти ихъ
причину и дать имъ удовлетвореніе въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ.
Народныя заблужденія ослабляются гласностью; ихъ укрѣпляютъ,
пытаясь снова вернуть пародъ къ вѣрованіямъ, ставшимъ без-
сильными. Ваши народные учителя напрасно будутъ
возвращаться къ чистому катехизису; это ни къ чему не приведетъ. Ре-
прессивныя мѣры больше ничего не въ силахъ сдѣлать; мухъ не
убиваютъ пушечными выстрѣлами.
Какой прогрессъ можете вы отмѣтить въ своемъ политиче-
схомъ строѣ, въ реализаціи того идеала конституціоннаго
правленая, который такъ дорогъ всѣмъ намъ и который вмѣстѣ съ тъмъ
до сихъ поръ не 'удается въ Западной Европѣ? Въ чемъ была
ваша парламентская жизнь болѣе блестящей, болѣе свободной, болѣе
плодовитой, чѣмъ у другихъ народовъ? Этого я совсѣмъ не вижу;
ьмѣсто широкаго либерализма, свойственнаго силѣ, я замѣчаю,
что ваши государственные люди безпрерывно заняты всякими
ограниченіями, репрессіями и принудительными мѣрами. Нѣтъ,
не такими мѣрами вы побѣдите міръ. Репрессія—мѣра
безусловно отрицательная. А что если-бы въ то время, какъ ваши
государственные люди погружены въ это неблагодарное занятіе,
французскій крестьянинъ съ своимъ грубымъ здравымъ смысломъ,
съ своей мало утонченной политикой, своимъ трудомъ и сбе-
реженіями попытался бы создать правильную и
продолжительную республику? Вѣдь это показалось бы смѣшнымъ: предпріятіе
слишкомъ трудно и сопряжено съ слишкомъ большими
опасностями, чтобы ему можно было предсказать успѣхъ; а между
тѣмъ самое невѣроятное часто сбывается. Смѣлые солдаты
генерала Кюстина, геройскіе до смѣшного гренадеры, сѣявшіе повсюду
революціонныя идеи, отчасти достигли желаемыхъ результатовъ.

письмо КЪ ДРУГУ ИЗЪ ГЕРМАНІИ ПО ПОВОДУ ПРЕДЫДУЩЕЙ РЪЧИ. 29
Слава націи сильно возбуждаетъ національный геній. Во-
семьдесятъ лѣтъ у васъ продолжалось удивительное литературное
движеніе, во время котораго у васъ процвѣтали писатели,
равные величайшимъ писателямъ другихъ народовъ. Какъ же
случилось, что это вдохновеніе какъ-бы перебродило? Послѣ эпохи
нашей классической литературы ХѴП вѣка мы имѣли такихъ
писателей ХѴШ вѣка^ какъ Монтескье, Вольтеръ, Руссо, Далам-
беръ, Дидро, Тюрго, Кондорсе. Кто· же у васъ является продол-
жателемъ Гете, Шиллера и Гейне? У васъ, конечно, нѣтъ
недостатка въ талантахъ. Но у васъ существуютъ, на мой взглядъ,
двѣ причины, которыя вредятъ развитію вашей литературы: съ
одной стороны—чрезмѣрные военные налоги, какъ денежные,
такъ и личные, съ другой—весь вашъ соціальный строй.
Представьте себѣ, что Гете заставляютъ отбывать воинскую повинность
и подвергаться всевозможнымъ грубостямъ со стороны вашихъ
фельдфебелей; неужели вы думаете, что онъ не утратилъ-бы при
этомъ упражненіи обаянія своего изящества и свободы? Чело-
вѣкъ, которому приходилось подчиняться, навсегда теряетъ вкусъ
къ нѣкоторому изяществу въ жизни; онъ падаетъ въ умственномъ
отношеніи. Ваша военная служба является школой чрезмѣрнаго
почета. Если бы Мольеръ и Вольтеръ получили въ ней свое во-
спитаніе, то они, вѣроятно, утратили бы свою лукавую улыбку,
свой, подчасъ непочтительный сарказмъ. Положеніе солдата
гибельно для генія. Вы мнѣ возразите, пожалуй, что мы сами
съ своей стороны установили этотъ режимъ. Что-жъ, это далеко
не лучшее наше созданіе; какъ-бы тамъ ни было, еще далеко то
время, когда мы будемъ страдать избыткомъ почтенія.
Что касается вашего соціальнаго строя, то онъ мнѣ тоже
кажется очень мало благопріятнымъ для развитія великой
литературы. Для литературы требуется наличность веселаго,
блестящего, обходительнаго общества, расположеннаго при слу-
чаѣ посмѣяться надъ самимъ собой,—общества, въ которомъ
можетъ быть какое-угодно неравенство, но въ которомъ всѣ
классы смѣшиваются и живутъ одной жизнью. Мнѣ скажутъ,
что за послѣдніе десять лѣтъ вы сдѣлали болыпіе успѣхи въ
направленіи единства соціальной жизни; однако, я не вижу глав-
наго плода этого единства—общественной литературы,
отражающей талантливо или геніально всѣ стороны національнаго духа,
любимой, всѣми принятой и обсуждаемой. Я прекрасно знаю тѣ
весьма почетныя имена, которыя вы мнѣ готовы перечислить; и
всетаки я не могу согласиться съ тѣмъ, чтобы ваше новое
государство осуществило то, что можно было ожидать отъ
правительства, сосредоточившаго въ себѣ всѣ силы нѣмецкаго генія.
Вы должны были заставить очень громко звучать рогъ мысли.
Мы ждали этихъ новыхъ ударовъ, которые должны были
заставить забиться всѣ сердца, а теперь для насъ не совсѣмъ ясно,
какимъ образомъ сможетъ возникнуть свободное движеніе изъ
того моральнаго состоянія, которое выяснилось благодаря нѣко-
торымъ новымъ событіямъ.
Въ вашихъ рукахъ была сила, и вы не создали свободы!
Вашъ походъ противъ ультрамонтанства, вполнѣ законный въ

30
р-ьчи.
томъ случаѣ, если онъ ограничивается подавленіемъ католической
нетерпимости, ни на одинъ шагъ не подвинулъ впередъ великаго
вопроса о раздѣленіи церкви и государства. Ваши министры все
время остаются приверженцами той старой системы, по которой
государство даруетъ церкви нѣкоторыя привиллегіи и предъявляетъ
къ ней въ то-же время извѣстныя требованія, совершенно не замѣчая
того, что эти требованія, носящія тираническій характеръ, далеко
неравны тѣмъ привиллегіямъ, которыя ей предлагаютъ другой
рукой. Конечно, вы не пойдете въ Каноссу. Левъ XIII—не Григорій
VII: онъ самъ придетъ туда, куда вы захотите. Но и въ этой
области мы ждали много великаго и новаго, и этого мы не видимъ.
Я заставлю, пожалуй, улыбнуться вашихъ государственныхъ
людей, если скажу, что ваше государство въ первые свои годы,
всегда наиболѣе плодотворные, ничуть не выполнило своего долга
по отношенію къ человѣчеству, и что будущее потребуетъ у него
отчета во многихъ вопросахъ, отъ которыхъ оно отвернулось, какъ
отъ идеологическихъ мечтаній. Наши умственныя привычки и
наша исторія внушаютъ намъ, пожалуй, ложныя идеи того, въ
чемъ заключается идеалъ великой гегемоніи націи и династіи. Мы
всегда думаемъ при этомъ объ Августѣ, о Людовикѣ XIV; мы
не пснимаемъ, какъ можно царствовать надъ міромъ безъ величія,
безъ блеска, безъ того, чтобы снискать любовь міра и добиться
его признательности. Управляющая нація или династія
'представляется намъ чѣмъ то благороднымъ, симпатичнымъ; это—сила,
которая обязана покровительствовать всему прекрасному,
способствовать прогрессу цивилизаціи во всѣхъ отношеніяхъ. Намъ
кажется, что блескъ, великодушіе, благоволеніе являются
необходимыми условіями для этихъ мидутныхъ великихъ царствованій,
которыя поочередно переходятъ къ каждой націи. Людовикъ ХГѴ
не могъ слышать о какомъ-нибудь заслуженномъ человѣкѣ, ка-
кой-бы странѣ онъ ни принадлежалъ, безъ того, чтобы не
спросить: „Не могу-ли я устроить емупенсію?" Онъ считалъ себя боже-
ствомъ, благодѣтельствующимъ весь міръ; въ продолженіе ста
лѣтъ своего блеска онъ золотилъ всю Европу. Суета суетъ! Че-
ловѣчество очень легкомысленно: его надо знать, если думаешь
привлечь его къ себѣ или управлять имъ.
Для того, чтобы привлечь его къ себѣ, надо нравиться ему;
для того, чтобы нравиться ему, надо быть любезнымъ. А ваши прус-
скіе государственные люди имѣютъ всѣ достоинства кромѣ этого.
По силѣ своихъ желаній, по своему прилежанію, по
сдержанному и упорному генію они оказались не ниже великихъ поли-
тическихъ геніевъ прошлаго. Но они ошиблись, полагая, что при
этомъ можно себя избавить, отъ труда нравиться міру, привлекать
его благодѣяніями. Это ошибка! Заботиться о человѣчествѣ
можно только любя его, при чувствѣ широкаго либерализма и сим·
патіи къ нему, надъ чѣмъ ваши новые учителя высомѣрно
насмехаются и что считаютъ сентиментальной и жеманной химерой.
О позахъ или о проходящихъ модахъ нечего спорить; но вполнѣ
позволительно утверждать, что черствый эгоизмъ и холодный
разсчетъ никогда не были присущи великимъ людямъ, заслужив-
шимъ безсмертное мѣсто въ Пантеонѣ человѣчества.

ОТВѢТЪ НА РѢЧЬ ПАСТЕРА.
31
Вы можете не признавать меня, но я никогда не пойму,
какъ могли эти суровые, ограниченные люди, хулители славы,
идущіе положительнымъ и пошлымъ галопомъ, оправдывающіе
себя презрѣніемъ къ потомству,—какъ могли они осуществить
старинный нѣмецкій идеалъ. Въ моей вступительной рѣчи по
поводу принятія въ академію, которая такъ задѣла васъ, я ничего
другого не хотѣлъ сказать. Геній Германіи великъ и всемогущъ;
онъ по-прежнему остается однимъ изъ главныхъ органовъ чело-
вѣческаго духа, но вы помѣстшги его въ тиски, и онъ страдаетъ.
Вы впали въ заблужденіе, благодаря сухой и холодной пгколѣ,
которая скорѣе портитъ, чѣмъ развиваетъ. Мы увѣрены, что вы
сами найдете себя, и что когда-нибудь мы снова окажемся
сотрудниками въ исканіи того, что можетъ дать жизни прелесть, радость
и счастье.
Отвѣтъ на рѣчь Пастѳра по поводу его принятія въ Академію.
(27-го апрѣля 1882 года).
Милостивый государь! Мы слишкомъ мало компетентны,
чтобы достойно оцѣнить то, что составляетъ вашу истинную славу:
эти удивительные опыты, посредствомъ которыхъ вы доходите
до самыхъ сокровенныхъ тайнъ жизни; этотъ геніальный способъ
вопрошать природу, дававшую вамъ много разъ самые ясные
отвѣты; эти драгоцѣнныя открытія, которыя превращаются
каждый разъ въ перворазрядныя завоеванія для человѣчества. Вы,
пожалуй, откажетесь отъ нашихъ похвалъ-, такъ какъ вы
привыкли считаться только съ мнѣніемъ равныхъ, и въ научныхъ
спорахъ, вызвавшихъ такъ много новыхъ идей, вамъ будетъ
непріятно встрѣтыть на-ряду съ критикой ученыхъ
литературную оцѣнку, хотя бы и увеличивающую славу вашихъ трудовъ.
Между вами и вашими возвышенными учеными мы не будемъ
занимать мѣста. Но, если и не касаться самой сущности
доктрины, что является дѣломъ не нашей компетенціи, остается еще
искусство, о которомъ наше знаніе человѣческаго ума даетъ намъ
право высказать свое мнѣніе. Есть нѣчто, что мы умѣемъ
распознавать въ самыхъ различныхъ примѣненіяхъ,—нѣчто,
принадлежащее въ одинаковой степени Галилею, Паскалю,
Микельанджело и Мольеру, нѣчто, дающее поэту возвышенность, глубину—
философу, очарованіе—оратору и изобрѣтательность—ученому.
Это общее основаніе всего прекраснаго и истиннаго, этотъ
божественный огонь, это неуловимое дыханіе, создающее науку,
литературу и искусство, мы находимъ, милостивый государь, въ
васъ, и это-г-геній. Никто не прошелъ такимъ твердымъ шагомъ,
какъ вы, круговъ элементарной природы; ваша научная жизнь
является свѣтлой дорожкой въ полномъ мракѣ безконечно мала-
го, въ крайнихъ безднахъ естества, гдѣ зарождается жизнь.
Вы, милостивый государь, дѣйствительно начали съ самаго
начала вещей. Вмѣстѣ съГаюи и Малюсомъ вы занялись
очевидными капризами образованія кристалловъ. Вы еще были тогда въ
Нормальной Школѣ. Одно замѣчаніе Мптчерлиха поколебало въ

32
РѢЧИ.
васъ вѣру въ химію. Два однородный по природѣ вещества
существенно измѣняютъ подъ вліяніемъ свѣта число, распредѣленіе и
разстояніе между своими атомами. Со страстью вы занялись изуче-
ніемъ образованія кристалловъ въ двухъ соляхъ Митчерлиха, и
результатомъ этого изученія явилась прекрасная теорія
молекулярной дисспмметріи. Дѣйствительно, двѣ группы атомовъ,
кажущаяся однородными вопреки всѣмъ химическимъ опытамъ, мо-
гутъ быть другъ къ другу въ такомъ-же отношеніи, какъ предметъ
къ своему нзображенію въ зеркалѣ. Онѣ имѣютъ свою правую и
лѣвую стороны; ихъ можно противопоставить, но не наложить,
какъ двѣ руки. Знаменитый Біо, которому было поручено дать
отчетъ объ этихъ новыхъ фактахъ въ Академіи Наукъ, сначала
имѣлъ нѣкоторыя сомнѣнія по этому вопросу. Когда вы явились
къ нему въ Collège de France, онъ уже самъ позаботился о матеріа-
лахъ для опыта. Онъ заставилъ васъ все продѣлать на его глазахъ,
на кухонной печи. Вы помѣстили съ его правой стороны тѣ
кристаллы, которые должны были подъ вліяніемъ свѣта повернуть
плоскость поляризаціи направо, а съ лѣвой—тѣ, которые
поворачиваюсь налѣво. Онъ самъ произвелъ опытъ надъ поляриза-
ціей, но не достигъ цѣли: у него не доставало нѣкоторыхъ ука-
заній. „Дорогое мое дитя"!—сказалъ онъ вамъ, пожимая вашу
руку: „я всю жизнь такъ любилъ науку, что это причиняетъ мнѣ
сердцебіеніе".
Всѣ ваши позднѣйшія открытія вышли пзъ этого путемъ
вполнѣ естественнаго развитія. Вскорѣ, дѣйствительно, вы убѣ-
дилысь въ томъ, что всѣ продукты, искусственно приготовляемые
въ лабораторіяхъ, и всѣ виды минераловъ—не диссимметричны,
между тѣмъ какъ существенные продукты
жизни—диссимметричны. Изученіе живыхъ организмовъ привело васъ къ признанію
броженія; диссимметрическій элементъ вызываетъ броженіе,
симметрическій—не вызываетъ. Броженіе — всегда жизненнаго
происхожденія: оно обусловливается микроскопическими
организмами, находящими въ организованной матеріи свое шітааіе, а
не смыслъ своего рожденія. Правая и лѣвая группы
неодинаково удовлетворяютъ питанію микробовъ. Ваши изслѣдованія объ
оргализованныхъ атомахъ, существующихъ въ атмосферѣ,
являются точкой отправленія для всякаго рода изслѣдованій, гдѣ
ваши ученики, какъ, напримѣръ, Листеръ или Тиндаль, являются
въ свою очередь учителями.
Изученіе броженія привело васъ къ изученію болѣзней,
которыя являются нѣкоторымъ образомъ броженіемъ живыхъ
существъ; вы убѣдились въ томъ, что зараздыя болѣзни чаще
всего обусловливаются неправильнымъ развитіемъ существъ, чуж-
дыхъ организму, которыя его портятъ и разрушаютъ. Далѣе слѣ-
дуютъ ученыя изслѣдоваыія о болѣзняхъ вина, пива, шел-
ковичнаго червя, объ ужасныхъ ударахъ для человѣческаго
организма, каковы: сибирская язва, чума, водобоязнь,—способныхъ
причинить смерть организму, самому по себѣ вполнѣ здоровому и
крѣпкому. Ясный взглядъ на природу зла указываетъ вамъ
средство противъ него; разъ знаютъ причину болѣзни, ее скоро излѣ-
чиваютъ. Ваша теорія о зародышахъ гнилостнаго броженія откры-

ОТВѢТЪ НА РЬЧЪ ПАСТЕРА.
33
ваетъ новые пути, которые будутъ когда-нибудь и даже уже
теперь очень плодотворны для блага нашего бѣднаго рода. Оспо-
прививаніе, которое до сихъ поръ примѣнялось только въ исклю-
чительныхъ случаяхъ, такъ какъ теорія его была едва намѣчена,
превращается въ вашихъ рукахъ во всеобщій принципъ, при-
мѣняемый въ самыхъ различныхъ случаяхъ. Въ настоящее время
предметомъ вашего изслѣдованія является бѣшенство; вы ищете
его микроскопическій организмъ, и вы найдете его;—человѣчество
будетъ вамъ обязано уничтоженіемъ этого ужаснаго зла, а также
одной печальной аномаліи: я говорю о томъ недовѣріи, которое
мы всегда немного испытываемъ, принимая ласки животнаго, въ
которомъ природа даетъ намъ образъ своей лучшей, благосклонной
улыбки.
Какъ вы счастливы, милостивый государь, имѣя возможность,
благодаря своему искусству, касаться самаго источника жизни!
Какъ удивительна ваша наука! Ничто не ускользаетъ отъ нея.
Вы вставили драгоцѣнный камень въ ступени вѣчнаго храма
истины. Кто изъ тѣхъ, которые отдаются другимъ отраслямъ
умственнаго труда, можетъ быть въ этомъ увѣренъ? Де-Местръ
такъ рисуетъ современнаго ученаго: „онъ одѣтъ въ платье,
которое носятъ жители сѣвера... руки его заняты книгами и
инструментами; блѣдный отъ безсонницы и трудовъ, онъ плетется,
измазанный черниломъ и совершенно запыхающійся по пути истины,
все время наклонивъ къ землѣ свой лобъ, изборожденный
морщинами отъ усиленныхъ занятій алгеброй44. Какъ вы хорошо
сдѣлали, милостивый государь, что не остановились на этой
заботѣ дворянина! Природа—это разночинецъ; она любитъ трудъ,
любитъ мозолистыя руки, и если ужъ приходится ей открывать
свои тайны, она предпочитаетъ это дѣлать для тѣхъ, кто въ
этомъ заинтересованъ.
Ваша суровая жизнь, всецѣло посвященная исканію безко-
рыстной истины, является лучшимъ отвѣтомъ для тѣхъ, которые
думаютъ, что въ наше время нѣтъ великихъ душевныхъ досто-
инствъ. Ваше упорное трудолюбіе не желало знать ни
развлечение, ни отдыха. Примите-же за это вознагражденіе въ томъ поч-
теніи, которое васъ окружаетъ, въ той симпатіи, многочисленные
знаки которой обнаруживаются сегодня вокругъ васъ, и въ
особенности въ радостномъ сознаніи хорошо выполненной задачи и
въ завоеваніи себѣ мѣста въ первомъ ряду избраннаго общества,
достигающаго безсмертія очень простымъ средствомъ: созданіемъ
твореній, которымъ суждено жить вѣчно.
Вы достойно оцѣнили того великаго человѣка, котораго вы
явились замѣстить въ нашей средѣ. Вы говорили о его первыхъ
годахъ, о его мужественныхъ предкахъ, сбъ этой въ высшей
степени мужественной натурѣ, происходящей по отцу отъ серь-
езныхъ и настойчивыхъ народовъ запада, а по матери—отъ стра-
стныхъ и сильныхъ по характеру протестантскихъ народовъ Се-
веннъ. Артиллеристъ первой республики, Литтре-отецъ сохранилъ
культъ Революціи и во времена Имперіи, и конституціоннаго
королевства. Республиканцы были въ то время рѣдки; это было, какъ
и въ первые вѣка христіанства, время личныхъ и страстныхъ

34
РѢЧИ.
убѣжденій. Массовыя обращенія безъ особеннаго разбора должны
были начаться позднѣе. Тѣ республиканцы, которыхъ воспиталъ
Литтре-отецъ, по крайней мѣрѣ, достойны были этого имени. Я.
говорю: „республиканцы",—потому что ихъ было двое (два чело-
вѣка, выяснившихъ себѣ вполнѣ все то, что впослѣдствіи дѣй-
ствптельно оказалось): во первыхъ его сынъ, затѣмъ закадычный
другъ сына, которому я обязанъ этими подробностями, напгь
почтенный собратъ Бартелеми Сентъ-Илеръ. Въ философіи и рели-
гіи Литтре цѣликомъ исповѣдывалъ принципы французской
школы ХѴПІ-го вѣка. Сделавшись отцомъ семейства, онъ проявлялъ
трогательную заботливость. Опасаясь, какъ-бы насмѣшки Вольтера
не приняли участія въ выработкѣ рѳлигіознаго міросозерцанія
его дѣтей, и считая себя какъ-бы отвѣтственнымъ въ своихъ ре-
лигіозныхъ убѣжденіяхъ передъ ними, онъ очень серьезно
принялся за изученіе религіозныхъ вопросовъ. Это новое испытаніе
утвердило его прежнія вѣрованія, и послѣ этого онъ вполнѣ
спокойно началъ учить дѣтей тому, что казалось ему истиннымъ
послѣ двойного испытанія. Какое благородство!
Эта печать первоначальнаго воспитанія никогда не
изгладилась у Литтре. Его героическая натура всегда влекла его къ
самому жестокому и суровому. Сынъ французской рѳволюціи,
онъ полагалъ, что въ ней заключается вся истина. Другіе люди,
не такіе цѣльные, размышляютъ, принимаютъ среднія мѣры,
уступки. Онъ,—цѣльный въ своей вѣрѣ,—не желалъ ничего
уступать въ томъ, что считалъ истиннымъ. Демократическая вѣра,
какъ и всякая другая, подвергается испытаніямъ; упорствовать
имъ является иногда извѣстной заслугой. Литтре разсказывалъ
намъ, что однажды, когда онъ шелъ по улицѣ со своей матерью,
маленькой хилой старушкой, съ прекрасными глазами, какой-то
рабочій, не желал посторониться, пребольно толкнулъ ее. Когда
Литтре поднялъ ее, она сказала: „Сынъ мой! надо очень любить
народъ, чтобы стоять на его сторонѣ". Вѣра Литтре была изъ
тѣхъ, которую ничто не можетъ поколебать. Обыкновенно, ре-
волюціонная пылкость обусловливается темпераментомъ; умъ
является для того, чтобы управлять ею. У Литтре темпераментъ
былъ совершенно спокойный: революціоннымъ былъ у него именно
умъ; вотъ почему онъ никогда не отступалъ. Его всегда можно
найти во главѣ сражающихся. Въ іюлѣ 1830 онъ былъ въ пер-
вомъ ряду тѣхъ, которые проникли на площадь Карусель, про-
бивъ брешь въ павильонѣ Рогана. Жоржъ Фарси, стоявшій ря-
домъ съ нимъ, былъ пронзенъ пулей.
Убѣжденіемъ создается добродѣтель. Подборъ благородныхъ
душъ пропсходитъ безъ участія вѣры. Какъ вы прекрасно
сказали, ни одна вѣра, милостивый государь, не представляетъ ис-
ключенія въ этомъ отношеніи; можно быть по самоотреченію
христіаниномъ первыхъ вѣковъ христіанства, признавая въ то-же
время идеи, повидимому, самаго отрицательнаго характера; можно
видѣть, какъ въ одномъ человѣкѣ сливаются аскетъ и якоби-
нецъ. Библіотека Св. Женевьевы владѣетъ каталогомъ впервые
въ ней напечатанныхъ книгъ, цѣликомъ написаннымъ . рукою
Дону во время самыхъ ужасныхъ дней Революціи. Каждое

отвѣтъ на рѣчь пастера.
35
утро, прежде чѣмъ отправиться предсѣдательствовать въ Кон-
вентѣ или Совѣтѣ Пятисотъ, онъ редактировалъ опредѣленное
число страницъ (всегда одно и то же) по числамъ, называемымъ:
13 вандемьера, 18 фруктидора. Точно также и Литтре соеди-
нялъ жизнь воина съ привычками бенедиктинца. Это революціо-
неръ очень рѣдкаго вида! Вечера мятежныхъ дней или тѣхъ
дней, когда онъ сражался перомъ въ National рядомъ съ
Каррелемъ, онъ проводилъ въ своей мансардѣ, приготовляя изда-
ніе Гиппократа, переводя лучшія изданія новѣйшей критики,
разбирая матеріалы для этого удивительнаго историческаго
словаря французскаго языка, который, безъ сомнѣнія, будетъ окон-
ченъ тогда, когда насъ уже не будетъ... Великія и сильныя
натуры героическаго періода нашей расы! Ничто пмъ не было
чуждо. Они измѣнилп самыя основанія жизни; но ихъ вѣра въ
человѣческій разумъ оставалась абсолютной. По своимъ обычаямъ
это были рыцари; они наслѣдовали, сами не сознавая этого, де-
сятивѣковую добродѣтель; они сразу тратили капиталъ, тихо и
незамѣтно собранный двадцатью поколѣніями.
Они были скептиками только по внѣшности; въ сущности-
же они были страстно вѣрующими. У нихъ совсѣмъ не было ка-
кихъ-либо корыстныхъ разсчетовъ; они любили почетную бѣд-
ность. Литтре отвѣчалъ отказомъ на всѣ предложенія занять
какую-нибудь оплачиваемую должность,—предложенія, которыя дѣ-
лались ему въ самомъ либеральномъ духѣ. Однажды, когда къ нему
пристали, онъ сказалъ: „Я ничего не могу принять: въ настоящее
время торжествуютъ мои идеи". Долгое время онъ велъ жизнь
скромааго ремесленника. Если впослѣдствіи трудъ принесъ ему
богатство, то это случилось безъ его вѣдома, не по его желанію,
почти вопреки ему. Онъ доходилъ до парадоксовъ, которые
иногда характеризируютъ добродѣтельный героизмъ. Онъ считалъ
неумѣстной какую бы то ни было заботу о томъ, чтобы нравиться,
и отказывалъ себѣ въ самыхъ законныхъ оболыценіяхъ таланта;
онъ умышленно немного пренебрегалъ своимъ стилемъ. Ничто
въ немъ не напоминало литератора. Онъ, действительно, былъ
олишкомъ скроменъ, такъ какъ считалъ себя ученикомъ, въ то
время, какъ въ дѣйствительности былъ учителемъ, и подчинялся
тѣмъ людямъ, выше которыхъ былъ значительно. Его любовь къ
истинѣ была столь велика, что онъ,—единственный, пожалуй, въ
наше время—могъ отказаться отъ чего-нибудь, не умаляя при
этомъ своего достоинства. Истина вела его за собой, какъ
ребенка: онъ подчинялся ей, когда считалъ ей найденной,
останавливался, когда у него являлось опасеніе, что онъ ее потерялъ, и
возвращался обратно, когда считалъ, что прошелъ мимо нея.
Теперь, милостивый государь, взгляните: какъ странна
наша судьба, и какая высшая иронія какъ-бы примѣшивается къ
нашимъ жалкимъ усиліямъ! Даже въ области истины наши
качества намъ часто вредятъ болѣе, чѣмъ наши недостатки. Не
надо быть слишкомъ совершенными. Если-бы Литтре былъ менѣе
искрененъ, то онъ-бы, можетъ быть, избѣжалъ нѣкоторыхъ сво-
ихъ ошибокъ. Ошибки его философіи были ошибками слишкомъ
чистой души. Его явное отрицаніе нѣкоторыхъ вещей обуслов-

36
РѢЧИ.
ливается только этой крайней осторожностью ума, опасающаяся
случайныхъ утвержденій. Онъ такъ боялся зайти дальше того, что
считалъ истиннымъ, что часто оставался позади. Добродѣтельноѳ
самоотреченіе, плодотворное сомнѣніе, которое понималъ Декартъ,.
пожалуй, даже чрезмѣрное почтеніе къ истинѣ! Онъ боялся, какъ-
бы не показалось, что онъ что-нибудь произвольно отвергаетъ или
слишкомъ быстро принимаетъ за реальность то, что въ
действительности представляется только справедливымъ. Колебаніе,
заключающее въ себѣ въ тысячу разъ болѣе возвышенную вѣру въ
вечный идеалъ, чѣмъ смѣлыя разрѣшенія вопросовъ,
удовлетворяются прежде всего поверхностные умы! Истина—большая кокетка,,
милостивый государь! Она не желаетъ, чтобы ея добивались
слишкомъ страстно. Индифферентизмъ по отношенію къ ней часто
даетъ лучшіе результаты. Когда вамъ кажется, что вы добились,
ея, она ускользаетъ отъ васъ: она довѣряется только въ томъ
случаѣ, когда умѣютъ ее ожидать. Она открывается именно въ
то время, когда кажется, что вы съ ней разстались; напротивъ,
она жестока къ вамъ, если вы ее утверждаете, т. е., если вы ее
слишкомъ любите.
Вы, милостивый государь, допустили нѣкоторыя исключенія
въ философскихъ доктринахъ, которыхъ придерживался Литтре,
и которымъ онъ, по его словамъ, обязанъ былъ всѣмъ счастьемъ.
своей жизни. Вы имѣли право это сдѣлать. Я не воспользовался-
бы этимъ правомъ, если-бы и имѣлъ его. Резюме или, какъ
выражались нѣкогда, „умственный букетъ" этого собранія тотъ, что
страстное стремленіе къ добру не зависитъ ни отъ какого
спекулятивная мнѣнія. Кстати, скажу вамъ свой символъ вѣры:
когда мнѣ приходится въ политикѣ или философіи встрѣчаться
съ прочно установившимися взглядами, я всегда на сторонѣ
своего собесѣдника. Въ этихъ деликатныхъ вопросахъ каждый
правъ въ какомъ-нибудь отношеніи. Поэтому вполнѣ справедливо
искать въ предложенномъ мнѣніи хоть часть заключенной въ-
немъ истины. Дѣйствительно, здѣсь дѣло идетъ о тѣхъ вопросахъ
(я понимаю подъ этими словами собраніе существеннѣйшихъ.
условій мірового прогресса), относительно которыхъ Провидѣніе
ръшило, чтобы въ нихъ царила абсолютная тайна. Въ идеяхъ.
подобнаго рода надо умышленно быть осторожнымъ; очень
хорошо мѣнять точки зрѣнія и выслушивать голоса, несущіеся со-
всѣхъ сторонъ горизонта.
Это-то и дѣлалъ Литтре всю свою жизнь. Однако, я вмѣстѣ
съ вами сожалѣю о томъ, что этотъ великій и вѣрный другъ
истины примкнулъ къ опредѣленной школѣ и привѣтствовалъ,.
какъ своего учителя, человѣка, во многихъ отношеніяхъ очень
заслуженная, но все-таки не заслужившаго подобной чести. Если-бы я
положился на свой собственный вкусъ, то я, пожалуй, былъ-бы
такъ-же мало благосклоненъ, какъ и вы, къ Конту, который, по
моему, чаще всего повторяетъ въ дурныхъ выраженіяхъ то, что до
него такъ прекрасно думали и говорили Декартъ, Даламбѳръ, Кон-
дорсе и Лапласъ. Но я не довѣряю себѣ, такъ какъ я, по мнѣнію
этого знаменитая мыслителя, нахожусь въ положеніи человѣка,
завидующаго ему. Литере относился комнѣ очень благосклонно, о

ОТВѢТЪ НА РѢЧЬ ПАСТЕРУ.
37
чемъ я сохраню навсегда глубокое воспоминание; но я чувство-
валъ, что онъ любилъ-бы меня гораздо сильнѣе, если-бы я поже-
лалъ сдѣлаться послѣдователемъ Конта. Я сдѣлалъ то, что было
въ моихъ силахъ,—и ничего не добился. Я чувствовалъ въ немъ
какой-то тайный упрекъ. Когда мнѣ случалось оставаться съ
нимъ съ глазу на глазъ на засѣданіяхъ „Исторіи французской
литературы" въ „Академіи надписей и изящной словесности", у
меня было такое чувство, словно я сижу передъ исповѣдникомъ,
недовольнымъ мною по какой-то тайной, невысказанной причинѣ,
и это меня волновало. Подобно вамъ, милостивый государь, я
отдаю Конту полную справедливость. И все-таки я не могу не
волноваться, когда вижу, что столько досгойныхъ людей во
Франціи, Англіи и Америкѣ принимаетъ это имя, какъ знамя.
Благодаря навыку, который я имѣлъ возможность выработать въ
себѣ относительно произведений человѣческой мысли, я принуж-
денъ былъ признать, что Контъ будетъ играть въ будущемъ роль
ярлыка и займетъ важное мѣсто въ будущихъ исторіяхъ фило-
софіи. Съ моей точки зрѣнія, это будетъ ошибка. Но сколько
другихъ ошибокъ предвидится въ будущемъ! Человѣчество жаж-
детъ именъ, могущихъ быть вожаками толпы, и не очень
разборчиво въ ихъ выборѣ.
Вы говорите, что позитивизмъ въ своихъ примѣненіяхъ къ
политикѣ не увидѣлъ реализаціи своихъ пророчествъ. Это
совершенно вѣрно. Въ наше время положеніе пророка сдѣлалось очень
труднымъ. Политика и философія не имѣютъ болѣе великаго об-
щаго дѣла. Знаете-ли вы школу, которая лучше предвидѣла эту
игру силы, страсти и случая, которую совершенно ошибочно
желали подчинить извѣстнымъ законамъ? Что касается меня, то я не
вижу такой политической теоріи, во имя которой можно было бы
бросить первый камень въ побѣжденныя теоріи. Я вижу только
ту разницу, что главный представитель позитивизма сознался въ
своей ошибкѣ, въ то время какъ мы ждемъ признанія тѣхъ,
которые не менѣе непогрѣшимы, чѣмъ онъ самъ.
Вы предпочитаете философіи Литтре другую философію,
которая, какъ вы предполагаете, найдетъ здѣсь „свое послѣднее
пристанище". Не очень разсчитывайте на это, милостивый
государь! Поясъ нашего покровительства литературѣ очень широкъ;
онъ простирается отъ Боссюе до Вольтера. Часто мы любимъ быть
убѣжищемъ для раненныхъ внѣ битвы; и то, что получить у насъ
свое послѣднее убѣжище, будетъ, пожалуй, и совсѣмъ болѣзнен-
нымъ. Мы покровительствуемъ не опредѣленнымъ доктринамъ;
мы отличаемъ талантъ. Вотъ почему мы не испытываемъ
разочарована и не вцадаемъ въ ошибки. Все проходитъ, а мы
остаемся, потому что мы признаемъ только двѣ вещи, которыя, какъ
мы надѣемся, вѣчно будуть жить во Фраиціи: это умъ и геній. Мы
чтимъ всѣ формы, въ которыя можетъ облечься возвышенная
вѣра. Вы, напримѣръ, пользуетесь двумя словами, которыми я,
съ своей стороны, никогда не пользовался-бы: это спиритуализмъ
и матеріализмъ. Цѣль міра—идея; но я не знаю ни одного
случая, гдѣ идея проявилась-бы въ нематеріальной формѣ; я не
знаю ни чистаго ума, ни произведенія чистаго разума. Божествен-

38
Р'ВЧИ.
ное творееіе проявляется въ скрытомъ стремленіи къ добру и
истинѣ, существующимъ во вселенной; я не знаю, спиритуалистъ-
ли я или матеріалистъ.
Очень благоразумно не связывать судьбы нашихъ мораль-
ныхъ убѣжденій съ какой либо опредѣленной системой. Намъ
никогда не будетъ дано рѣгаеніе этой волнующей и въ то же время
чарующей насъ загадки. Что касается меня, то, когда отрицаютъ
эти основные догматы, я очень радъ этому повѣрить; если ихъ.
доказываютъ но не прекрасными стихами, меня охватываетъ
непобѣдимое сомнѣніе. Я начинаю опасаться, какъ-бы въ это не
увѣровали слишкомъ прочно, и, подобно тому мистику, о кото-
ромъ говоритъ Жуапвиль, у меня по временамъ является жела-
ніе сжечь рай изъ любви къ Богу. Сомнѣніе въ подобномъ слу-
чаѣ составляетъ заслугу. Величіе истинъ этого рода заключается
въ томъ, что онѣ представляются намъ со своимъ двойнымъ ха-
рактеромъ физической невыполнимости и абсолютной моральной
необходимости. Когда я вижу, что добродѣтель слишкомъ много
думаетъ о процентахъ на свой капиталъ въвѣчности, мнѣ очень
хочется ясно указать ей на возможность ошибки въ такомъ раз-
счетѣ. Человѣчество обязано прислушиваться къ своимъ инстинк-
тамъ, и по существу оно право. Но дорогой и трогательный
мечтатель! Какъ его любовь въ формѣ и деталяхъ можетъ
ввести его въ заблужденіе! И это объясняется очень просто; эта
одинъ изъ тѣхъ неразрѣшимыхъ вопросовъ, на которые наше
моральное чувство требуетъ отвѣта. Съ этой цѣлыо создаютъ самое
прекрасное разрѣшеніе съ точки зрѣнія трезваго разума—и,
конечно, его не держатся. Нашъ великій Литтре провелъ всю свою·
жизнь въ томъ, что запрещалъ себѣ думать о высшихъ пробле-
махъ, и всю жизнь этимъ занимался. Бѣдное человѣческое-
сознаніе! Какія усилія оно употребляетъ на то, чтобы
понять непостижимое! И какъ человѣчество любитъ слѣдить за,
тѣмъ, какъ оно бранится, успокаивается, критикуетъ самого себя,
вредитъ себѣ, гнѣвается на себя, снова принимается за дѣла
послѣ каждаго временнаго унынія съ цѣлью заключить въ
формулу то, что ему запрещено знать и въ познаніи чего онъ не
можетъ себѣ отказать.
Вы, милостивый государь, тысячу разъ правы, когда
ставите выше всего для прогресса человѣческой мы^ли ученаго,
производящего опыты и дающаго новые выводы. Контъ не дѣлалъ.
этого; но я вижу въ вашей Академіи великихъ изобрѣтателей,
которые все-таки сознаются, что они ему многимъ обязаны. Литтре
также не дѣлалъ никакихъ опытовъ; да онъ ихъ и не могъ дѣ-
лать; полемъ его дѣятельности былъ человѣческій разумъ, а надъ
человѣческимъ разумомъ, надъ исторіей, опытовъ не дѣлаютъ.
Научнымъ методомъ въ данномъ случаѣ является то, что мы на-
зываемъ критикой. А его критика, увѣряю васъ, была
превосходна. Въ этихъ темныхъ вопросахъ надо знать не только
возможное, но и уже добытое. Здѣсь историческое изслѣдованіе
вступаетъ во всѣ свои права. Главнымъ закономъ этихъ изслѣ-
дованій, въ которыхъ такъ легко ошибиться, является то, что·
Паскаль назвалъ острымъ и геометрическимъ умомъ. Моральные

ОТВЪТЪ ЕА РѢЧЬ ПАСТЕРА.
39
проблемы требуютъ такъ называемой общей критики. Къ нимъ
совершенно непримѣьшмъ схоластически методъ. Для того,
чтобы умѣть пользоваться этими истинами, которыя разсматриваютъ
не прямо, а со стороны и какъ бы подъ извѣстнымъ угломъ зрѣ-
нія, требуется самая разнообразная культура ума, знаніе человѣ-
чества, его различныхъ сосгояній, его слабостей, его иллюзій, его
заблужденій, во многихъ отношеніяхъ основанныхъ на разумѣ,
его почтенныхъ ошибокъ; требуется знаніе исторіи философіи,
иногда переходящей въ религію; знаніе исторіи религіи, часто
превращающейся въ философію; знаніе исторіи науки, котор.ая
всегда должна оставаться скромной; нужно познакомиться съ
массой вещей, которыя изучаются исключительно для того, чтобы
убѣдиться, что все это суета суетъ; сверхъ того нужны умъ,
веселость, хорошее интеллектуальное здоровье, Люсьена, Монтеня
и Вольтера. И конечнымъ результатомъ всего этого является то,
что величайшимъ мудрецомъ былъ Экклезіастъ, когда представ-
лялъ міръ преданнымъ человѣческимъ диспутамъ, для того, чтобы
люди ровно ничего не поняли отъ начала до конца. Какое
намъ въ концѣ концовъ дѣло до всего этого, разъ тотъ незамѣт-
ный уголокъ дѣйствительности, ьъ который мы можемъ
проникнуть, полонъ восхитительной гармоніц, и жизнь даже въ томъ
видѣ, въ какомъ она намъ дана, является чудеснымъ даромъ и
откровеніемъ безконечной доброты для каждаго изъ насъѴ
Вы говорите, что человѣкъ, провозглашающие существованіе
безконечнаго, сосредоточиваетъ въ этомъ словѣ болѣе сверх-
естественнаго, чѣмъ его можно найти во всѣхъ чудесахъ всѣхъ
религій. Вы, милостивый государь, забѣгаете, на мой взглядъ,
немного впередъ; вы придаете страннымъ вещамъ видъ досто-
вѣрности. Позвольте мнѣ сдѣлать маленькое разъясненіе. Что
касается области идеала, то вы, конечно, правы; тамъ можно вѣч-
но эволюціонировать, никогда не встречаясь съ самимъ собой.
Но идеалъ не есть что-либо сверхестественное, что признано
совершившимся фактомъ когда либо или гдѣ либо. Такой идеалъ
падаетъ подъ ударами критики. Область возможнаго, такъ близко
соприкасающаяся съ областью мечтаній, не есть область событій.
Религіи происходятъ такъ-же, какъ и событія, и, подобно послѣд-
нимъ, должны быть разсматриваемы съ точки зрѣнія
исторической критики. Что касается сверхестественныхъ событій, въ родѣ
тѣхъ, которыя наполняютъ исторію религіи, то Литтре прекрасно
доказываетъ, что ихъ не бываетъ; а разъ ихъ нѣтъ, торазвѣ не-
умѣстно здѣсь задать себѣ вопросъ Цицерона: „Почему исчезли
эти тайныя силы? Не произошло-ли это по той причинѣ, что
люди сдѣлались менѣе легковѣрными?"
Все-таки методъ Литтре остается превосходнымъ въ области
тѣхъ вещей, къ которымъ онъ его обыкновенно примѣняетъ. Со-
бытія, въ которыхъ, повидимому, наблюдается вмѣшательство
высшихъ, чѣмъ человѣкъ и природа, силъ, исчезаютъ по мѣрѣ
того, какъ ихъ изслѣдуютъ ближе. Ни одинъ исторический фактъ
подобнаго рода не доказанъ ни въ настоящемъ, ни въ прошед-
шемъ,—я говорю, конечно, о какомъ-нибудь положительномъ до-
казательствѣ, исключающемъ всякую возможность ошибки, о

40
РЪЧІІ.
доказательствахъ въ родѣ тѣхъ, которыя отъ васъ требовалъ
Біо и которыя вы ему дали; о доказательствахъ, которыхъ вы
требуете отъ своихъ противниковъ, и которыя они вамъ рѣд-
ко могутъ дать. Научному духу не нодобаетъ принимать цѣ-
лый рядъ явленій, не опирающихся на какую - либо индукцію
или аналогію. Quod gratis asseritur, gratis negatur. Вѣрьте
мнѣ, милостивый государь: историческая критика имѣетъ свои
хорошія стороны. Человѣческая мысль не была-бы тѣмъ, чѣмъ
она является на самомъ дѣлѣ, безъ ея помощи, и я позволю се-
бѣ сказать, что. вашихъ наукъ, выводами которыхъ я такъ
восхищаюсь, не было-бы, если бы онѣ не имѣли возлѣ себя бодрству-
ющаго стража, который не даетъ міру быть пожраннымъ суевѣ-
ріемъ и отдаться безъ сопротивленія всѣмъ увѣреніямъ лег-
ковѣрія.
Будьте-же, милостивый государь, снисходительны къ тѣмъ
наукамъ, въ которыхъ не пользуются опытомъ, какъ орудіемъ,
столь удивительнымъ въ вашихъ рукахъ, но которыя все-таки
могутъ дать нѣчто положительное и привести къ очень важнымъ
результатамъ. Позвольте мнѣ напомнить вамъ о вашемъ прекрас-
номъ открытіи правой и лѣвой кислотъ. Въ интеллектуальной
области различныхъ чувствъ также встрѣчаются видимыя проти-
ворѣчія, не исключающая существеннаго сходства. Есть умы,
которые такъ-же невозможно примирить, какъ
невозможно,—пользуюсь вашимъ любимымъ сравненіемъ—вдѣть правую перчатку въ
лѣвую. И, однако, обѣ перчатки одинаково необходимы; онѣ до-
полняютъ другъ друга. Наши обѣ руки не накладываются другъ
на друга; но онѣ могутъ соединиться. Въ обширной груди
природы самыя разнообразныя усилія соединяются, комбинируются и
доходятъ до результирующей самаго величественнаго единства.
По своимъ колоссальнымъ знаніямъ, добытымъ изъ самыхъ
различныхъ источниковъ, по проницательности своего ума и
страстному стремленію къ истинѣ, Литтре былъ въ свое время
совершеннѣйшимъ умомъ вселенной. Время его появленія въ мі-
рѣ было отдѣльнымъ эпизодомъ въ исторіи нашей планеты и че-
ловѣчества. Но возвышенная жизнь Литтре связала его съ вѣч-
нымъ разумомъ, который дѣйствуетъ и продолжается цѣлые вѣ-
ка: онъ безсмертенъ. Онъ понималъ свое время лучше кого-бы
то ни было. Онъ жилъ и чувствовалъ вмѣстѣ съ современнымъ
человѣчествомъ; онъ раздѣлялъ его надежды и, если хотите, за-
блужденія; онъ не отступалъ ни передъ какой отвѣтственностью.
Какъ мыслитель, онъ жилъ только для истины. Въ политикѣ онъ
слѣдовалъ правилу, которому долженъ подчиняться добросовѣст-
ный патріотъ: онъ не добивался никакихъ порученій, но и не
отказывался отъ нихъ. Его высшая честность покрывала все,
подымая его на вершины, гдѣ—одни это порицаютъ, другіе хвалятъ—
существуетъ только безличный умъ, самоотреченіе и долгъ.
Въ послѣдніе дни жизни ему удалось видѣть осуществленіе
той формы правленія, за которую онъ боролся всю жизнь. Вы,
можетъ быть, подумаете, что онъ торжествовалъ?
Торжествовать! О, это чувство совершенно непонятно душѣ философа! На
слѣдующій день послѣ побѣды онъ былъ скромнѣе, чѣмъ когда-

ОТВѢТЪ НА РѢЧЬ ПАСТЕРА.
41
либо. У него былъ такой видъ, словно онъ пугается своего
успеха; онъ почти раскаивался въ немъ; нѣтъ, я дурно выражаюсь;
онъ не раскаивался, но превращался въ истинааго мудреца; онъ
дѣлался совѣтникомъ и руководителемъ своихъ товарищей по
битвѣ, такъ что поверхностные умы переставали его понимать, и
очень немного нужно было, чтобы его назвали измѣнникомъ. У
него былъ вѣрный взглядъ на вещи, потому что онъ видѣлъ
высшее разрѣшеніе проблемъ современной политики въ свободѣ;
не въ этомъ дѣтскомъ сговорѣ, гдѣ каждый указываетъ для своей
пользы на опредѣленный принципъ, вредъ котораго для другихъ
людей ему ясенъ, но въ истинной свободѣ, равной для всѣхъ,
основанной на пониманіи того, что государство должно быть
нейтрально въ спекулятивныхъ вопросахъ. Онъ примѣнялъ къ
другимъ ту же мѣрку, что и къ себѣ, хотя прекрасно сознавалъ,
что они не отплотятъ ему тою-же монетою, если будутъ его
учителями. Въ этомъ отношеніи онъ не питалъ никакихъ иллюзій; за
годъ до смерти онъ называетъ католицизмъ „естественнымъ про-
тивникомъ какой бы то ни было свободы;" терпимый къ нетерпи-
мымъ, онъ провозглашалъ въ то-же время полное подчиненіе
принципамъ. Онъ былъ убѣжденъ, что терпимые овладѣютъ міромъ
и что либерализмъ, не боящійся свободы другихъ, является зна-
менемъ истины. Посѣтивъ въ 1872 году одинъ маякъ на бере-
гахъ Бретани, онъ упалъ съ высоты перваго этажа; онъ отдѣлал-
ся несколькими ушибами; какой-то журналистъ изъ окрестности
пожалѣлъ, что онъ себѣ совсѣмъ не свернулъ шеи. „Мы совсѣмъ
не думали даже о теологическихъ убѣжденіяхъ", прибавляетъ
Литтре, разсказывая эту исторію: „и такова форма, которую
приняло его разногласіе со мной*.
Если Литтре былъ когда-нибудь слабъ, то это происходило
обыкновенно отъ его доброты. Мы живемъ въ такое время, когда
быть учтивымъ представляетъ болыпія неудобства; васъ буквально
берутъ въ плѣнъ. У Литтре былъ принципъ: ничего не дѣлать
для того, чтобы избѣжать недоразумѣній. Онъ часто вотировалъ
за своихъ противниковъ для того, чтобы убѣдить себя, что онъ
совершенно безпристрастенъ. Что это за человѣкъ, милостивый
государь, и какъ вы правы, приравнивая его къ святому! Въ
немъ можно порицать только избытокъ добродѣтели.
И, въ самомъ дѣлѣ, чего ему недоставало? У него не было
только недостатковъ. Иногда, можетъ быть, жалѣли о томъ, что
онъ не умѣлъ улыбаться. У него недоставало ироніи; онъ ея не
признавалъ въ философіи; въ политикѣ она ему тоже казалась
неумѣстаой. Міръ иногда даетъ поводъ къ смѣху или жалости,
а значитъ веселость имѣетъ полное право на существованіе; есть
много вещей, который можно передать только ею. Сократъ извле-
калъ свою выгоду изъ ужиновъ у Аспазіи; Литтре любилъ только
доброту. Онъ избралъ самую лучшую долю: доброта тзоритъ
жизнь. Онъ жилъ радостями народа,—и былъ понятъ и оцѣненъ
имъ. Счастливъ человѣкъ, настолько великій, что ему удивляются
малые! Истинное величіе заключается въ томъ, чтобы казаться вели-
кимъ въ глазахъ простого народа. Шедевръ Спинозы былъ оцѣненъ
его квартирнымъ хозяиномъ. Этотъ честный человѣкъ не зналъ

42
РЪЧИ.
ни одного слова изъ системы своего жильца; онъ видѣлъ въ
немъ только очень спокойнаго человѣка и прекраснаго
квартиранта. Показанія этого человѣка дали Колерусу матеріалы для
этой жизни, достойной удивленія, которая гораздо больше, чѣмъ
l'Ethique démontrée géométriquement, способствовала
тому, что Спиноза былъ признанъ однимъ изъ средневѣковыхъ
святыхъ. Литтре тоже имѣлъ влеченіе къ простымъ людямъ, и
они ему платили тѣмъ-же. Когда онъ пріѣзжалъ въ Бретань, то
внушалъ уваженіе этимъ добрымъ людямъ изъ Плуа и Роскофа,
которые принимали его за служителя церкви. Онъ намъ разска-
зывалъ, какъ мимо него прошли два господина, когда онъ былъ
на морскомъ берегу въ Lion-sur-Mer. „Вотъ Литтре", сказалъ
одинъ изъ нихъ.—„Литтре!" возразилъ другой: „онъ похожъ на
стараго священника".
Вотъ настоящее опредѣленіе Литтре. Благодаря ему и нѣ-
которымъ другимъ, похожимъ на него, свободная философія
нашего вѣка сосредоточила въ себѣ силы, равныя силамъ наибо-
лѣе развитыхъ религій. Натура глубоко религіозная, онъ
сомневался только изъ-за своей глубокой вѣры и почтенія къ
истине. Литтре действительно составлялъ славу нашего отечества и
нашей расы. Въ немъ въ самой высокой степени проявилось то,
что „Галльскій народъ", какъ говорили въ средніе вѣка, имѣетъ
въ себѣ прямого, искренняго, честнаго, въ смыслѣ же прояв-
ленія революціоннаго духа проявились мудрая осторожность и
благоразуміе. Его вѣра въ добро была абсолютна; низшіе
двигатели жизни, каковы личные интересы, наслажденія, удоволь-
ствія,—были въ немъ совершенно подчинены тому, что его убѣж-
деніе ставило ему въ обязанность.
Конецъ столь прекрасной жизни долженъ-бы былъ быть
спокойнымъ, пріятнымъ и утѣшительнымъ. Но эта злая природа,
такъ дурно вознаграждающая здѣсь на землѣ всѣ усилія
способствовать ея намѣреніямъ, выказала по отношенію къ нему свою
черную неблагодарность. Послѣдвіе годы нашего почтеннаго
собрата были полны ужасныхъ страданій. Въ посланіи,
озаглавленном^ „Въ послѣдній разъ"—онъ спокойно и безропотно
жалуется. „Я не стоикъ", говорилъ онъ, „и никогда не отрицалъ
того, что болѣзнь—зло. Вотъ уже много мѣсяцевъ, какъ меня съ
отчаяннымъ упорствомъ мучитъ болѣзнь. Корнелій Непотъ раз-
сказываетъ, что Помпоній Аттикъ, достигши шестидесятисеми-
лѣтняго возраста и чувствуя себя неизлѣчимо больнымъ, приз-
валъ къ себѣ своего зятя и дочь. Онъ изложилъ имъ свое со-
стояніе и просилъ у нихъ позволенія прервать жизнь, которая и
сама скоро кончится, и сократить такимъ образомъ
продолжительность своихъ страданій... Эта правдивая исторія мнѣ очень
часто приходитъ на память, при чемъ я, конечно, вовсе не
думаю о подобной резолюціи, зная, что такого позволенія я не
получу!.."
Его вѣра ничуть не была поражена ослабленіемъ его орга-
новъ. „Въ новѣйшее время", говоритъ онъ въ концѣ отрывка,
который я только что привелъ и который является въ нѣкоторомъ
родѣ его философскимъ завѣщаніемъ: „происходптъ важное эво-

ОТВѢТЪ НА РѢЧЬ ПАСТЕРА.
43
люціонное явлѳніе, которое нельзя назвать ни ересью, ни новой
религіей. Теологическое небо исчезло, и на его мѣстѣ показалось
небо научное; между ними нѣтъ ничего общаго. Подъ вліяніемъ
этого произошло важное раздвоеніе въ умахъ. Совершенно
справедливо, что значительная масса осталась привязанной къ старому
преданію. Правда и то, что въ поднявшейся моральной бурѣ
многіе, отвернувшись отъ новѣйшихъ доктринъ, снова вернулись
на теологическое лоно. Какъ-бы тамъ ни происходило дѣло съ точки
зрѣнія человѣка, слишкомъ живущаго своей личной жизнью для
того, чтобы дать основательное сужденіе по этому вопросу, без-
прерывно производятъ свое содіальное дѣйствіе два важнѣйшихъ
фактора. Первый—это все продолжающейся прогрессъ свѣтскій,
т. е., государства, нейтральнаго ко всѣмъ религіямъ, терпимаго
ковсѣмъ культамъ, заставляющего церковь повиноваться ему въ
этомъ важномъ пунктѣ; второй—нескончаемое подкрѣпленіе,
получаемое научнымъ небомъ отъ всѣхъ открытій, въ то время
какъ теологическое небо не получаетъ ничего такого, что укрѣ·
пило-бы его шаткую структуру".
„Я безропотно отдаюсь непреложнымъ законамъ природы",
прибавляетъ онъ. „Позитивная философія, столько мнѣ
послужившая въ теченіе тридцати лѣтъ, давшая мнѣ идеалъ, жажду
лучшаго, исторически взглядъ и заботу о человѣчествѣ,
сохранившая меня отъ превращенія въ простого отрицателя,
неизменно сопровождаетъ меня въ этихъ послѣднихъ испытаніяхъ.
Вопросы, которые она разрѣшаетъ по своему; законы, которые она
предписываетъ во имя своихъ принциповъ; вѣрованія, которыя
она уничтожаетъ именемъ нашего незнанія совершенно абсолют-
наго—всему этому я только что, на предыдущихъ страницахъ,
дѣлалъ экзаменъ, озаглавивъ его приведеннымъ словомъ: „Въ
послѣдній разъ".
Мнѣ всегда больно, увѣряю васъ, передъ славными
гробницами раздѣлять слѣдующую героическую безропотность: „По
мысли, которой Литтре восхищался, смерть простая функція, послѣд-
няя и самая спокойная". Что касается меня, то я ее нахожу
ненавистной, мерзкой, безчувственной, когда она простираетъ слѣпо
свою холодную руку на добродѣтель и геній. Въ насъ есть
какой-то голосъ, который умѣютъ слышать только добрыя и вели-
кія души, и этотъ голосъ намъ безпрерывно твердитъ: „истина
и добро—цѣль твоей жизни; пожертвуй весь ея остатокъ этой
цѣлии; и когда мы, слѣдуя призыву этой внутренней сирены,
которая намъ обѣщаетъ разгадку жизни, приходимъ къ концу,
гдѣ должно было бы быть вознагражденіе, то—о, обманчивая
утешительница!—мы оказываемся несостоятельными. Эта философія
обѣщавшая намъ раскрыть тайну жизни, начинаетъ извиняться,
едва бормоча, и идеалъ, увлекавшій насъ за предѣлы земной
атмосферы, оказывается ложнымъ въ самую важную минуту,
когда глазъ его ищетъ. Цѣль природы достигнута; могучее уси-
ліе сдѣлано; чудесная жизнь осуществилась;—и въ этотъ самый
моментъ, съ характерной беззаботностью, очаровательница насъ
оставляетъ и дѣлаетъ добычей печальныхъ птицъ ночи.

44
РѢЧИ.
Но оставихмъ эти горькія мысли. Нашъ великій собрать
умеръ не совсѣмъ: есть нѣчто, что мы хранимъ о немъ въ
памяти: это—уроки, которые онъ намъ далъ, страстная любовь къ
долгу и истинѣ, что составляло сущность его жизни; отечество,
которое онъ такъ любилъ; наука, которую онъ предпочиталъ
самому себѣ; добродѣтель, изъ которой онъ сдѣлалъ правило для
своего поведенія—все это достояніе вѣчности.
Мы всегда будетъ слышать эти мудрыя слова, которыя по
своей спокойной важности какъ-бы исходятъ изъ глубины могилы,—и
закончимъ великой мыслью Литтре: „Время, кажущееся длиннымъ
для отдѣльныхъ индивидуумовъ,—ничто въ продолжительныхъ
эволюдіяхъ, совершающихся въ судьбѣ человѣчества. Каждой
индивидуальной жизни разрѣшено вступать въ товарищество съ
этимъ будущимъ, работать надъ его созиданіемъ, сдѣлаться та-
кимъ образомъ умомъ и сердцемъ, членомъ вѣчнаго общества и
найти въ этомъ глубокомъ соединеніи, въ противовѣсъ
современной анархіи и разочарованію, ободряющую вѣру, живительную
горячность и глубокое удовлетворенье въ сознаніи умышленнаго
сліянія съ этимъ великимъ существованіемъ, — удовлетвореніе,
являющееся предѣломъ человѣческаго блаженства**.
Ваша беззавѣтная преданность наукѣ дала вамъ,
милостивый государь, право явиться замѣстителемъ такого человѣка и
призвать здѣсь его великую я святую память. Вы найдете въ нашихъ
собраніяхъ отдыхъ для своего ума, вѣчно занятаго новыми
открытиями. Вамъ понравится эта встрѣча въ одной компаніи все-
возможныхъ мнѣній и всякаго рода умовъ; здѣсь очаровательный
смѣхъ комедіи, чистый и нѣжный романъ, поэзія съ могучимъ
взмахомъ крыльевъ и гармоническимъ ритмомъ; тамъ все
совершенство моральнаго наблюденія, самый тонкій анализъ
произведена человѣческой мысли, глубокое историческое чувство. Все это
не поколеблетъ вашей вѣры въ ваши опыты; право-вращающая
кислота останется право-вращающей; лѣво-вращающая—лѣво-вра-
гцающей. Но вы найдете, что благоразумныя отреченія Литтре
имѣли свою хорошую сторону. Вы съ нѣкоторымъ интересомъ
будете присутствовать при тѣхъ мукахъ, которымъ подвергается
наша критическая философія съ цѣлью подѣлиться съ кѣмъ-ни-
будь своими ошибками и высказать сомнѣніе въ своихъ пріе-
махъ, ограничивая объемъ своихъ собственныхъ утвержденій.
При видѣ столькихъ достоинствъ, обнаруживаемыхъ науками
съ виду суетными, вы начнете понимать, что благоразумное
сомнѣніе, улыбка и остроуміе Паскаля представляютъ тоже из-
вѣстную дѣнность. Вамъ у насъ не придется дѣлать опы-
товъ; но это скромное наблюденіе, которое вы такъ обижаете,
доставить вамъ очень сладкіе часы. Мы вамъ сообщимъ наши
кол:ѳбанія; вы намъ—свою увѣренность. А, главное, вы намъ
доставите свою славу, свой геній и блескъ своихъ открытій! Милости
просимъ!

ОТВѢТЪ НА РѢЧЬ ШЕРБЮЛЬЕ.
45
Отвѣтъ на рѣчь Шербюлье по поводу его принятія въ Академію.
(25 Мал 1882).
Милостивый государь! Мы знали, что дѣлали, избирая васъ
замѣстителемъ Дюфора въ нашей средѣ. Мы знали, что эта
почитаемая память получить съ вашей стороны самую полную оцѣнку.
Вашъ этюдъ, совершенный во всѣхъ отношеніяхъ, является на-
стоящимъ изображеніемъ этой прекрасной жизни, всецѣло
посвященной народному благу, полной одной страсти, — страсти къ
справедливости. Внезапные политические перевороты нашего
времени могли оправдать не одну слабость; Дюфору ничего не
приходилось измѣнять. Это былъ отнюдь не либералъ по
обстоятельствам^ на слѣдующій день послѣ революцій, разрушающихъ на-
иболѣе обдуманныя рѣшенія вопросовъ, онъ оказывался такимъ-
же, какимъ былъ наканунѣ. Франція ы принципы представляли
для него двѣ неизмѣнныя вещи. Вы показали намъ чистоту его
совѣсти и благородное спокойствіе его послѣднихъ дней.
Действительно, онъ имѣлъ право быть спокойнымъ. Онъ сдѣлалъ все,
что можетъ сдѣлать человѣкъ прямой, отдавшійся управленію
человѣческими дѣлами. Онъ ничуть не способствовалъ тѣмъ ре-
волюціямъ, наслѣдникомъ которыхъ являлся; ему не вмѣнялось
въ заслугу исправленіе зла.
Какъ вы, милостивый государь, прекрасно выразились, идеи
Дюфора въ нѣкоторомъ родѣ совсѣмъ не были преемственны.
Въ немъ не происходило борьбы или разногласія между
противоположными принципами; его мнѣнія родились вмѣстѣ съ нимъ;
онъ нашелъ ихъ въ своей природной разсудительности и умѣ-
ренности, а также въ той атмосферѣ, въ которой протекла его
юность. Это были, позволю себѣ сказать, мнѣнія самой Франціи.
Время, когда онъ вступилъ въ жизнь, было однимъ изъ тѣхъ
періодовъ, въ которые стремленія Франціи замыкались въ вполнѣ
определенный кругъ. Послѣ величія древняго режима, послѣ то
блестящаго, то мрачнаго опьяненія Революціей и Имперіей,
почти всѣ просвѣщенные умы задумали для Франціи, подъ
мирной гарантіей конституціоннаго королевства, новое славное
и счастливое будущее. Трудность оставаться эклектиками въ та-
комъ страстномъ дѣлѣ, какъ Революція, ихъ не останавливала.
Принципъ, провозглашеніѳ котораго мы слышали въ наши дни:
„Революцію можно обожать или неназидѣть, но не критиковать*—
этотъ принципъ, говорю я, тогда никого не занималъ. Счастливое
поколѣніе! Для него не существовало опредѣленнаго выбора
между крайностями. Оно понимало политическую жизнь, какъ
турниръ между соперниками, полными вѣжливости и
условившимися относительно основныхъ вопросовъ. Оно только забыло
одну вещь—а именно, что сильныя волненія, даже исчезнувшая,
всегда имѣютъ тенденцію возобновляться. Пусть это принимаютъ
за доказательство ея исключительности или упадка, но Франціи
суждено никогда не засыпать спокойнымъ сномъ
удовлетворенной посредственности. Два міра борятся въ ея груди. Даже въ
часы усыпленія она испытываетъ конвульсивную дрожь,
указывающую на таинственную работу въ нѣдрахъ ея организма:

46
РѢЧИ.
Человѣчество остановилось бы, если бы всѣ это увидѣли
слишкомъ ясно. Мнѣ хотѣлось бы къ восьми блаженствамъ Еван-
гелія прибавить еще девятое: „Счастливы слѣпые, потому что они
ни въ чемъ не сомнѣваются!" Франція не читала де-Местра; на-
родъ никогда не бываетъ очень силенъ въ исторіи, и, кромѣ того,
многія политическія положенія, ставшія въ настоящее время
чѣмъ-то вполнѣ очевиднымъ, были тогда неясны.
Конституционный порядокъ, не подвергавшийся отъ Гуго Капета до. 10 августа
1792 года продолжительному перерыву, былъ за 25 лѣтъ два
раза уничтожаемъ; но можно было думать, что кризисъ оконченъ;
всевозможные компромиссы и уступки казались вполнѣ
возможными. Вотъ чѣмъ объясняется удивляющее насъ спокойствіе.
Каждое сотрясеніе казалось послѣднимъ; съ самымъ серьезнымъ
глубокомысліемъ высказывалось наивное предположеніе, что эра
революций кончилась. Но ее нисколько не заканчивали; напро-
тивъ, новыя поколѣнія принимали участіе въ ея ошибкахъ,
привыкали къ превратностямъ. Народы, живущіе на склонахъ Везу-·
вія, прекрасно зыаютъ, что вулканъ проснется; но за то потомъ
какое время! Какой сборъ винограда! Какая жатва! И, кромѣ того,
лава течетъ такъ медленно! Вѣдь всегда есть время убѣжать до
ея появленія.
Что можетъ едѣлать честный человѣкъ въ виду такого об-
щаго положенія, которое онъ совсѣмъ не создавалъ, всѣ
неудобства котораго онъ видитъ и которыя онъ вмѣстѣ съ тѣмъ не въ
состояніи измѣнить? Дюфоръ даетъ намъ въ этомъ отношеніи
прекрасные примѣры. Послѣ каждой революціи для него
оставалось нѣчто: это была Франція. Онъ продолжалъ служить Фран-
ціи и домогаться для нея того, что, по его мнѣнію, ей было важ-
нѣе всего. Собственно говоря въ политики онъ счйталъ самымъ
важнымъ дѣломъ хорошее управленіе дѣлами. Это была, если
хотите, ошибка, но ошибка необходимая! Пусть приверженцы
абсолютной законности считаютъ своимъ долгомъ замкнуться
въ себѣ и злиться на страну за то, что она не послѣдовала
ихъ совѣту;—мы съ почтеніемъ отнесемся къ ихъ горячему убѣж-
денію; скажемъ, однако, что это немного гордое отреченіе никогда
не будетъ правиломъ для Франціи. Оаъ повиновался благород-
нѣйшимъ и истипнѣйшимъ побужденіямъ своего сердца, этотъ
принцъ фрацузскаго дома, засѣдающій въ нашей средѣ, когда
хотѣлъ явиться гражданиномъ или солдатомъ въ томъ великомъ
отечествѣ, которое его предки создали десятью вѣками благора-
зумія и смышленности. Нашъ знаменитый собратъ, Тьеръ, точно
также былъ того мнѣнія, что, послѣ того какъ дѣло совершилось,
совсѣмъ непатріотично обвинять свою страну или желать
казаться болѣе благоразумными чѣмъ она.
Конечно, не запрещается завидовать тѣмъ эпохамъ, когда
проблема вѣрности была проще, а долгъ ограничивался самымъ
лучшимъ служеніемъ силѣ, опирающейся на прочныя основанія.
Однако, и въ самыя смутныя времена либеральный патріотъ все-
таки находить средство служить благу отечества. Всегда остается
Франція для того, чтобы ее любить. Создатели единства Фран-
ціи, ставившіе выше всего спасеніе государства, похвалили-

ОТВѢТЪ НА РЪЧЬ ШЕРВЮЛЬЕ.
47
бьг насъ за наши явныя слабости. Въ тотъ день, когда шайка
идіотовъ оскорбила могилу Ришелье въ Сорбоннѣ, черепъ нашего
знаменитаго основателя выпалъ на мостовую, и дѣти квартала
катали его по землѣ, какъ игрушку. Суета суетъ!—скажетъ кто
нибудь; вотъ какъ кончаетъ, какъ что-то лишнее, эта гордая
мысль, успѣху которой заставляли служить столько сильныхъ же-
ланій, столько преступленій... Но она вовсе не кончаетъ такъ,
какъ это кажется. Если-бы этотъ угасшій взоръ, въ которомъ нѣ-
когда свѣтился геній, снова загорѣлся, то онъ увидѣлъ-бы на
сосѣднихъ стѣнахъ недавно начерченный слова: французская
республика, единая и нераздѣльная. Исключая одно
слово, это было желаніемъ великаго политика. Итакъ, онъ не
былъ побѣжденъ, не смотря на оскорбленіе, которое несчастные
люди нанесли его костямъ.
Дюфоръ былъ честнымъ служителемъ этой законности на-
ціи, пережившей у насъ законность дпнастій. Въ самые смутные
дни у него была путеводная звѣзда. Среди самыхъ ужасныхъ
сомнѣній, въ то время, когда судьба Франціи зависѣла, казалось,
отъ одаого голоса, онъ одинъ сохранялъ полное равновѣсіе.
Слово: „Республика" не прельщало его тогда, когда было угрозой;
это слово его не пугало, когда выражало установившееся поня-
тіе. Человѣкъ абсолютной законности, Дюфоръ, былъ особенно
сердечнымъ человѣкомъ. Когда въ декабрѣ 1877-го года онъ при-
нялъ управленіе дѣлами при обстоятелъствахъ, заставлявшихъ
его быть очень яснымъ въ своей программѣ, онъ отказался
заранее отъ тѣхъ словъ, съ которыми думалъ обратиться къ
правителю государства. Онъ входить, и, что-же оказывается? онъ ви-
дитъ, что старый солдатъ, при видѣ его, начинаетъ проливать
слезы. Тогда онъ расплакался въ свою очередь, и маленькая
рѣчь не была произнесена.
Полное спокойствіе совѣсти было плодомъ этого вниманія,
всецѣло обращеннаго на благо страны. Невозможно было сказать,
къ какой партіи принадлежалъ Дюфоръ. Онъ почти не былъ по-
литикомъ (я это понимаю въ похвальномъ для него смыслѣ); это
былъ человѣкъ реформы и справедливости. Это отреченіе отъ
вопросовъ конституціи можетъ имѣть свои неудобства въ тоъсь
случаѣ, если даетъ поводъ для мирныхъ сдѣлокъ со своими
личными интересами или честолюбіемъ. Личныхъ интересовъ или
честолюбія не было у Дюфора. Его положеніе не возвышало и
не унижало его; человѣкъ носитъ легко то бремя, котораго онъ
не домогался. Вотъ почему въ политике указаніе на рожденіе
даетъ столько силы. Среди ужасовъ Революціи душа Людовика
XVI должна была быть наиболѣе спокойной, потому что онъ
могъ сказать: „отвѣтственности, подъ которую я подпадаю, я сов-
сѣмъ не искалъа.
Точно также Дюфоръ понялъ, что съ 1870-го года правле-
ніе могло быть принято только человѣкомъ долга. Убѣжденный,
въ томъ, что сила, при тѣхъ обстоятелъствахъ, въ которыхъ мы
находились, не могла больше дать славы, а могла, напротивъ,
осудить того, кто ее доведетъ до болѣе печальной необходимости,
Дюфоръ, послѣ нашихъ несчастій, ни на мунуту не отказался

48
РѢЧИ.
отъ своего добродѣтельно пренебрегаемаго званія. Вотъ въ чемъ
тайна его вліянія. Надъ людьми можно властвовать только въ
томъ случаѣ, если дать имъ понять, что въ нихъ не нуждаются.
Чудесный урокъ, данный потугамъ легкомыслія, всецѣло заня-
таго отыскиваніемъ ошибокъ тамъ, гдѣ самые искусные не могутъ
ручаться за успѣхъ. Какое отсутствіе предусмотрительности и фило-
софіи! Какъ не понимать того, что за управленіе дѣлами побѣж-
деннаго народа слѣдуетъ воздать не меньше хвалы, чѣмъ за
жертву или совершенную обязанность? Великая честь тому, кто не
отказывается отъ дѣла, которое онъ считаетъ неблагодарнымъ и
дурно оплачиваемыми Присудимъ, напротивъ, погремушки совершен -
наго легкомыслія тому, кто съ радостью идетъ на-встрѣчу миссіи,
которую слѣдовало-бы принять съ печалью, и относительно
которой заранѣе увѣренъ, что потерпишь пораженіе. Повидимому,.
политическія порученія тѣмъ болѣе желанны, чѣмъ менѣе
счастливы. Вспоминаете-ли вы, милостивый государь, маленькую, очень
старинную церковь въ Римѣ, по дорогѣ въ Аппію, посвященную
святымъ Нерею и Ахиллею, благочестивымъ евнухамъ Флавія
Домицилія? Тамъ можно прочесть вырѣзанную на спинкѣ свя-
щенническаго кресла прекрасную проповѣдь, сказанную святымъ
папой Григоріемъ Великимъ, на порогѣ самой мрачной эпохи
среднихъ вѣковъ, въ этой церкви: „Эти двасвятыхъ пренебрегли
міромъ, въ то время какъ міръ стоитъ того, чтобы быть люби-
мымъ. Люди въ то время жили долго, раса была плодовита,
безопасность—полнѣйшая, богатство—гарантировано, но и спокой-
ствіе—обезпечено. Словомъ, міръ изсупшлся въ ихъ сердцахъ, въ
то время, какъ внѣ ихъ все збленѣло. Въ настоящее время Богъ
сдѣлалъ такъ, что отреченіе не представляетъ никакой заслуги
и крайне легко. Міръ очерствѣлъ, но все-таки живетъ постоянно
въ нашемъ сердцѣ".
И еще долго онъ будетъ жить. Мнѣ часто представляется,
милостивый государь, что наканунѣ послѣдняго суда, когда знаки
на небѣ будутъ столь очевидны, что сомнѣніе сдѣлается невоз-
можнымъ, все-таки найдутся люди, добивающіеся чести быть
меромъ деревни или муниципальнымъ совѣтникомъ. Холодность
Дюфора удержала его отъ ошибки, которой никто не избѣжалъ.
Онъ былъ настолько свободенъ отъ тщеславія, насколько это
возможно; онъ не находилъ никакого удовлетворенія въ поль-
зованіи своей властью. Онъ не былъ властелиномъ событій (да
и кто въ наше время умѣетъ надъ ними. властвовать?); онъ
приноравливался къ нимъ, какъ честный человѣкъ. Онъ посту-
палъ, какъ мореплаватель, не знающій тайнъ вѣтра, но
пользующейся всѣми вѣтрами для того, чтобы прибыть къ цѣли. Дру-
гіе, какъ, напримѣръ: Гизо, Ламартинъ, имѣли болѣе
установившаяся политическія теоріи; это привело ихъ къ блестящему
паденію. Тьеръ и Дюфоръ дѣйствовали иначе: они выжидали и
отступали; сразу они никогда не нападали.
Благодаримъ васъ, милостивый государь, за то, что вы без-
смертными штрихами какъ-бы оживили передъ нами этотъ
велики и благородный характеръ. Ваша патриотическая рѣчь
заслуживаете того, чтобы быть присоединенной къ тѣмъ очарова-

ОТВ'ВТЪ НА РЬЧЬ ШЕРБЮЛЬЕ,
49
тельнымъ страницамъ, которыя уже давно сдѣлалы васъ нашимъ.
По закону вы сдѣлались французомъ два года тому назадъ. По
своему таланту вы были имъ всегда; въ особенности вы имъ
сдѣлались съ того времени, когда, подъ именемъ Вальберта,
стали краснорѣчивымъ истолкователемъ нашихъ жалобъ, нашихъ
столкновений,—всего того, что мы имѣли сказать противъ неспра-
ведливыхъ и страстныхъ нападеніп.
Какъ удачно вы, милостивый цосударь, выбрали время снова
вернуться въ отечество, отъ котораго васъ оторвала грубая
ошибка прежней политики! Потомокъ одного изъ тѣхъ проте-
стантскихъ семействъ, которыя двѣсти лѣтъ тому назадъ
принуждены были сдѣлать выборъ между своей страной и свободой
своихъ вѣрованій, вы носили всегда въ своемъ сердцѣ горячее
чувство любви къ родинѣ своихъ отцовъ. Въ тѣ дни, когда
Франція бывала счастлива, вы этимъ вполнѣ довольствовались.
Но наступилъ моментъ, когда это оказалось недостаточными ѳто
былъ тотъ моментъ, когда Франція подверглась величайшему
испытанно, какое она когда-либо знала со времени своего существо
ванія. Когда эта старая мать, преданная тѣми, которые ей были
обязаны болѣе всего, услышала, подобно Христу на Голгоеѣ,
слова: „Ты, спасшій другихъ, спасайся теперь самъи, когда почти
вся Европа, исправивъ свои ошибки, издѣвалась надъ нашей
агоніей и заботилась только о томъ, чтобы занять болѣе теплое
мѣстечко въ той пустотѣ, которую мы оставили; въ то время»
когда неблагодарность была возведена въ міровой законъ,—вы
сильнѣе, чѣмъ когда-либо, полюбили страну, бывшую двѣсти
лътъ тому назадъ отечествомъ вашихъ предковъ; потомокъ из-
гнанниковъ, имѣвшихъ право забыть ее, вы посвятили свой та-
лантъ побѣжденной странѣ, и, какъ только обязанности,
удерживавшая васъ въ Женевѣ, дали вамъ эту возможность, вы,
воспользовавшись возстановительнымъ закономъ 1790 года, возвращаю-
щимъ полную французскую национальность „всякому,
родившемуся на чужбинѣ, но находившемуся въ какой-быто ни было
степени родства съ французомъ или француженкой, изгнаннымъ
изъ отечества изъ-за религіозныхъ причинъ". Вамъ нетрудно
было собрать всѣ нужныя доказательства. Дофинэ, родина вашей
семьи, Пуату и Севенны дали вамъ полную серію вашихъ
предковъ.
Такъ какъ почти все важнѣйшее въ новѣйшее время вы-
текаетъ изъ христіанства, то каждый изъ насъ находитъ
обыкновенно своихъ предковъ въ какомъ-нибудь почтительномъ религіоз-
помъ обществѣ, гдѣ суровость обычаевъ поддерживала суровость
мысли и гдѣ теологическіе споры приготовляли способность къ
длиннымъ размышленіямъ. Этисуровыятрадиціи, поддерживаемыя
вѣками, накопляли тотъ запасъ ума и морали, который мы теперь
тратимъ. Добродѣтель обнаруживается со всей силой только въ
немногихъ сектансткихъ средахъ. Намъ позволено улыбаться или
сомнѣваться, потому что цѣлыя поколѣнія до насъ вѣрили отъ
всей души. Какіе великіе умы не кончали янсенизмомъ, старымъ
галликанизмомъ, протестантствомъ или израильской синагогой!
Женеву можно иомѣстить въ первомъ ряду славныхъ источ-

50
РѢЧИ.
никовъ европеыскаго либерализма. Республика, основанная на
теологіи,—этотъ городъ протеста и диспутовъ,—сдѣлалась одной
изъ главныхъ школъ умственной культуры, какая когда-либо
существовала. Принужденіе, часто фарисейское, налагаемое на
обычаи, и необходимость быть толкователемъ вопросовъ вѣры,
налагаемая на все мірское, поддерживали великую деятельность
и фатально ставили вопросъ, по которому умы раздѣлялись—
вопросъ раціонализма и вѣры. Важное религіозное воспитаніе
всегда приводить къ этой торжественной битвѣ. Какъ вы это
только что напомнили, выходишь изъ нея, подобно Іакову, съ
восходомъ зари, укрѣпившимся, но часто съ немного разбитыми
нервами.
Вы, милостивый государь, совсѣмъ не проходили черезъ это
испытаніе. Черезъ него прошелъ вашъ отецъ, разорвавпіій послѣ
изученія того, что требуется для полученія пасторскаго званія,
съ этой старой женевской традиціей и вступившій на путь нѣмец-
кихъ философовъ и критиковъ. Эта перемѣна, какъ это часто
случается, ни въ чемъ не измѣнила его моральныхъ правилъ.
Вашъ отецъ, хотя и раціоналистъ, всегда оставался человѣкомъ
благочестивымъ и примѣрныхъ правилъ. Чтобы хорошо его
понять, надо имѣть честь, подобно мнѣ, слышать о немъ изъ ва-
шихъ устъ. Это, была жизнь, полная воспоминаніями о тъхъ
плодотворныхъ вѣрованіяхъ, буквальный смыслъ которыхъ можно
принести въ жертву, не лишая ихъ ума. Вы воспользовались
благодѣяніями той внутренней борьбы, которая произошла въ
душѣ вашего отца; вы могли на немъ наблюдать этотъ
очаровательный часъ психологическаго развитія, когда человѣкъ еще
хранитъ въ себѣ моральный сокъ старой вѣры, не внося въ него
научныхъ оковъ. На нашъ взглядъ, мы очень часто обязаны этимъ
формуламъ остатками нашей добродетели. Мы живемъ подъ
тънью благоуханій пустой вазы; послѣ насъ люди будутъ жить
подъ тѣныо тѣни; временами я опасаюсь, что это будетъ немно-
гимъ легче.
Ваше высшее образованіе продолжалось болѣе двѣнадцати
лѣтъ. Этотъ періодъ, когда талантъ формируется и когда самое
главное—имѣть возможность совершенно свободно ждать
минуты зрѣлости, продолжался у васъ до тридцати лѣтъ. Парижъ и
главные германскіе университеты видѣли васъ слушателемъ вѳ-
ликихъ ученыхъ, жаждущимъ изучить всѣ новыя науки. Въ Па-
рижѣ вашъ столь вѣрный инстинктъ привелъ васъ въ маленькій
залъ, гдѣ училъ первый учитель нашего вѣка по филологіи и
критикѣ Евгеній Бюрнуфъ. Какая случайность для меня,
милостивый государь! Тотъ годъ, когда вы слушали этотъ курсъ, въ
Collège de France, я былъ въ Италіи; иначе мы познакомились· бы
двадцать лѣтъ тому назадъ. Въ Берлинѣ вы видѣли стараго
Шеллинга, который говорилъ вамъ обо всемъ, исключая
философы. О, смышленный человѣкъ! Но что васъ особенно занимало въ
это время, такъ это могучее интеллектуальное усиліе Гегеля, хотя
ученики уже оскорбляли учителя. Гегеліанцы, лекціи которыхъ
вы слушали, оттолкнули васъ злоупотребленіемъ совершенно го-
товыхъ формулъ, которыя сдѣлались могилой для школы, создан-

ОТВѢТЪ НА РѢЧЬ ШЕРБЮЛЬЕ.
51
ной геніемъ и изсушенной посредственностью. Вы задумали
большое изданіе Гегеля. Но откровеніе Божіе направило васъ
противъ этой эпохи; вы увидѣли вѣчность лицомъ къ лицу; иде-
алъ человѣческаго развитія на землѣ былъ вамъ показанъ;
весь планъ вашей жизни былъ кореннымъ образомъ измѣненъ.
Въ августѣ 1859 года путешествіе на Востокъ привело васъ
въ Аѳины. Вамъ понадобилось немного времени, чтобы открыть, что
это единственное мѣсто въ мірѣ (и другого такого не найдется),
гдѣ совершенная красота получила свое осуществленіе. Пять или
шесть аѳинскихъ памятниковъ представились вамъ тѣмъ, чѣмъ
были на самомъ дѣлѣ, т. е. остатками міра чудесъ и божествен-
наго расцвѣта, который болѣе не повторится. Дѣйствительно, всѣ
эти остатки вполнѣ соотвѣтствуютъ развитію Аѳинъ. Весь народъ
удивлялся искусству Акрополя, совершенство котораго
проявляется въ безконечныхъ тонкостяхъ; тотъ-же народъ видѣлъ
совершенство краснорѣчія въ аргументаціи Демосѳена, которая
является настоящей желѣзной сѣтью; онъ апплодировалъ театру,
который былъ устроенъ какъ-бы для группы избранныхъ; онъ
разговаривалъ на этомъ очаровательномъ элегантномъ и простомъ
языкѣ, который является языкомъ собесѣдниковъ Платона. Вы
основательно изучили все это; съ того времени ваша мысль
занялась изученіемъ зарожденія идеала человѣческой жизни,
который долженъ служить правиломъ при сужденіи о всемъ
остальному На кораблѣ, который привезъ васъ въ Тріестъ, вы
написали тотъ превосходный діалогъ, въ которомъ, по поводу лошади
Фидія, вы высказываете свои идеи о коренномъ измѣненіи,
которое произошло въ человѣчествѣ, такъ какъ переходъ изъ
язычества въ христіанство былъ прежде всего эстетической рево-
люціей. Съ того времени вы сдѣлались прекраснымъ писателемъ, не
принадлежа никогда ни къ одной изъ тѣхъ школъ, которыя
утверждаютъ, что могутъ научить быть таковымъ. Вы хорошо
мыслили и имѣли много знаній. Сентъ-Бэвъ познакомилъ меня,
милостивый государь, съ вашей книгой. Спустя нисколько дней
послѣ перваго женевскаго изданія, онъ сказалъ мнѣ: „прочтите
Виктора Шербюлье: это одинъ изъ нашихъ". Смотрите, какимъ
пророкомъ онъ былъ. Если бы этотъ знаменитый учитгль былъ
еще въ живыхъ,—что обыкновенная мѣра человѣческой жизни
могла-бы позволить ему,—то у васъ было-бы одной похвалой
больше,—и какой похвалой!
Другимъ сужденіемъ, которое представляетъ не меньшую
цѣнность, является сужденіе г-жи Зандъ. Ваша книга привела ее
въ восхищеніе; не предупреждая васъ объ этомъ, она написала
редактору Revue des Deux Mondes то, что думала объ ав-
торѣ. Таково было начало вашихъ сношеній съ человѣкомъ,
котораго я также хорошо узналъ по дебютамъ моей литературной
жизни и котораго мы одинаково судимъ. Подобно вамъ, я сохра-
нилъ о немъ прекрасное воспоминаніе. Каждый человѣкъ цѣнится
пропорціонально тому дѣлу, которому онъ посвящаетъ свою жизнь.
Бюлозъ видѣлъ въ этомъ только успѣхъ своего изданія; никогда,
никто и ничто не могло его заставить отклониться отъ этой
единственной цѣли. Онъ зналъ свою публику. Онъ не подчинялся

52
Р-ІіЧІІ.
тѣмъ гордеиамъ въ литературѣ, которые утверждаютъ, что для
писателя совсѣмъ не полезно имѣть передъ собой человѣка,
который представлялъ-бы собою всю публику. Такіе скромные
люди, какъ мы, не имѣлп никогда такихъ гордыхъ привычекъ; мы
находили удобнымъ имѣть возможность выслушивать двацдать
разъ, до окончательная отпечатанія, мнѣніе читателя, которое
давало намъ заранѣе возможность предвидѣть чувства всѣхъ
прочихъ. Что касается меня, то очень часто, когда у меня
являлись сомнѣнія относительно мѣры и удобства какого-нибудь мѣ·
ста, я оставлялъ его съ цѣлью посмотрѣть, что скажетъ по этому
поводу Бюлозъ, заранѣе рѣпгивъ ему подчиниться, если онъ вы>
скажетъ хоть маленькое сомнѣніе. Не поступали-ли и вы иногда,
такъ, милостивый государь? Это оставитъ нашу совѣсть въ
покой. Что Бюлозъ насъ всецѣло приносилъ въ жертву интересамъ
Revue, это не представляло сомнѣнія ни для кого изъ насъ; на
за то, если мы служили успѣху Revue, онъ насъ защищалъ
вопреки и противъ всѣхъ. Вы мнѣ рассказывали, что однажды
какой-то трактирщикъ въ Ронжу, очень опытный, по его словамъ,
въ распознаваніи шампиньоновъ, приготовилъ завтракъ изъ
своего урожая и на минуту впалъ въ сомнѣніе. Вы были един-
ственнымъ человѣкомъ, смѣло приступившимъ къ
подозрительному блюду. Бюлозъ посмотрѣлъ на васъ: „Шербюлье! что вы
дѣлаете?" сказалъ онъ: „Вы еще не окончили своего романа для
Revue!"
Успѣхъ романа: „Графъ Костя" окончательно утвердилъ
мнѣніе Жоржъ-Зандъ. Съ этого времени романъ сдѣлался той
формой, которую вы избрали окончательно. Люди, знавшіе философ
ское направленіе вашихъ идей, испытали въ началѣ нѣкоторое pa·
зочарованіе. Увѣряю васъ: однимъ изъ тѣхъ заблужденій, которыя
я тогда исповѣдывалъ, было мнѣніе, что искусство романпста съ
болыпимъ трудомъ можетъ создать вещи, достойныя безсмертія.
Длинный вымыселъ въ прозѣ казался мнѣ литературнымъ грѣ
хомъ. Древность создавала романы только во время своего упадка и
къ тому же романы только короткіе. Это было иллюзіей со
стороны творцовъ „Кира" и „Астреи" предполагать, что найдется
время ихъ читать. Действительно, главнымъ неудобствомъ но-
вѣйшаго романа является то, что онъ создалъ для себя спеціаль ·
ную категорію читателей. Съ одной стороны, читатели романовъ
не читаютъ почти ничего другого. Съ другой стороны, жизнь
коротка, a исторія, наука и соціальныя науки представляютъ такой
огромный интересъ! Что касается мепя, то при видѣ этихъ при-
влекательныхъ томовъ, предлагающнхъ картину (часто вѣрную)
современныхъ нравовъ, мною овладѣваютъ одновременно два
чувства: съ одной стороны, страшное желаніе ихъ прочесть, а сь
другой—сожалѣніе, что въ настоящее время, при ихъ отпечаты-
ваніи, не примѣняется старая система замѣтокъ на поляхъ,
дававшая возможность пробѣгать только края. Пошлость и
растянутость—вотъ въ чемъ главная опасность сочиненій этого рода,
гдѣ читатель ищетъ только разсѣянія и развлеченія.
Вмѣстѣ съ несколькими великими учителями, собратомъ
которыхъ вы становитесь сегодня, вы сумѣли избежать этихъ

ОТВѢТЪ НА РЪЧЬ ШЕРБЮЛЬЕ.
53
ошибокъ, милостивый государь. Вами всегда руководить высокая
мысль. Вы никогда не впадаете въ эти безконечныя буржуазныя
исторіи, претендующія на изображеніе міра, который, если онъ
таковъ, какъ о немъ говорятъ, не стоить труда быть пред став лен-
нымъ. Слишкомъ далекій отъ того, чтобы заботиться о рабскомъ
подражаніи действительности (подражаніи совершенно безполез-
номъ, такъ какъ человѣку, настолько любящему действительность,
остается только смотрѣть на нее), вы стараетесь въ возможныхъ
комбинаціяхъ освѣтить то, что положеніе человѣка заключаетъ
въ себѣ трагическаго и противорѣчиваго. Славянская природа
оразу поразила васъ чѣмъто новымъ и молодымъ; подобно
Тургеневу вы любите теряться въ этой неожиданной безднѣ, и какіе
странные разсказы, какое сокровище правдоподобныхъ безумствъ
вы ей приписываете! Это совсѣмъ не было съ вашей стороны
дѣломъ истощенной изобрѣтательности, хватающейся за изобра-
женіе странностей благодаря истощенію и неспособности
изображать здравую дѣйствительность. Кто лучше васъ умѣлъ рисовать
добродѣтель безъуказанія напроисхожденіе, нарожденіе, на расу,
безъ всякаго частнаго признака? Ваши очаровательныя картины
„Черные и красные", вашъ „Романъ честной
женщины" привели въ восхищеніе всѣхъ тѣхъ, кто умѣетъ
чувствовать. Въ Германіи вашъ романъ „Изабелла" считается однимъ
изъ самыхъ сложныхъ созданій новѣйшаго романа.
Въ романахъ „Поль Мэрэи и „Ыета Гольденисъ" вы
особенно близко подошли къ тому деликатному вопросу, въ
рѣшеніи котораго великіе артисты находятъ удовольствіе. Вамъ
захотѣлось поискать: какимъ образомъ добро граничить со зломъ
и въ чемъ собственно добро? Наши сомнънія по этому вопросу
обусловливаются этой божественной притчей о блудяомъ сынѣ.
Вопросъ былъ поставленъ въ тотъ день, когда грѣшницы были
представлены находящимися ближе къ царствію Божію, чѣмъ мето-
дическіе и педантичные въ своихъ обрядахъ фарисеи. Лучшимъ
христіанскимъ наставленіемъ будетъ то, что добродѣтель менѣе
состоитъ въ дѣлахъ, чѣмъ въ чувствахъ сердца, такъ что Богъ
прощаетъ грѣхъ, обусловленный благородной горячностью или
заблужденіемъ любви, въ то время какъ чувствуетъ одно отвра-
щеніе къ внѣшнему исполненію правилъ, которое прекрасно мо-
жетъ уживаться рядомъ съ низостью и эгоизмомъ. Другими
■словами, добровольный даръ, составляющий благородство души,
уносить ее безконечно выше нашихъ жалкихъ усилій измѣнить
божественное рѣшеніе. Вотъ, милостивый государь, по всей вѣро-
ятности единственный догматъ, въ которомъ мы, пожалуй,
согласимся съ Кальвиномъ; божественный выборъ является часто
ниспроверженіемъ человѣческихъ сужденій; милосердіе есть источ-
никъвсякаго добра; наша единственная заслуга—ему не
препятствовать.
Глубокое чувство этой истины иногда увлекаетъ насъ до
такой степени, что мы оскорбляемъ фарисеевъ и даже (здѣсь
мы, милостивый государь, можетъ быть, совершаемъ по совѣсти
простительные грѣхи) находимъ въ этомъ нѣкоторое удовольствіе.
Мы любимъ волновать спокойствіе людей, увѣренныхъ въ своемъ

54
РѢЧИ.
благополучіи, которые такъ легко осуждаютъ другихъ; мы охотно
противополагаемъ этимъ добродѣтелямъ, „замаринованнымъ въ
гордости и желчи", какъ вы прекрасно выразились, характеры,
не претендующіе на непогрѣшимость. Однако, по существу, мы
справедливы; мы провозглашаемъ правило исключеній; но мы
относимся съ почтеніемъ къ закону; мы знаемъ, что соціальные
предразсудки полезны для міра и что узость мысли
поддерживала вѣками драгоцѣнную традицію, недоимки которой мы теперь
получаемъ. Черты моральнаго романа, какъ и черты философской
комедіи, не имѣютъ рѣзкаго характера; тѣ странности и
слабости, на которыя они вападаютъ, присущи не отдѣльному лицу>
но всему обществу.
Следовательно, тѣ печальные умы, которые были обижены
вашими вольностями, были очень дурно вдохновленны,
милостивый государь. Когда человѣкъ шппетъ съ такой искренностью,
какъ это дѣлали вы, то онъ долженъ заранѣе покориться тому,
что не всѣ будутъ удовлетворены. Патріотизмъ, въ особенности,
предъявляетъ такія требованія, которыхъ никогда не удается
удовлетворить. Онъ желаетъ только ѳиміама, и ничего другого.
Что касается меня, то я никогда не гоізорилъ ни объ одной изъ
національныхъ или религіозныхъ группъ, раздѣляющихъ міръ>
безъ того, чтобы со мной не поступили, какъ съ клеветникомъ. Ваши
похвалы принимаются отъ всего сердца, какъ уступки, вытребованыя
правдой; ваша критика допускается въ счетъ несправедливости
и злобы. Лицѣмеріе свойственно всѣмъ народамъ и всѣмъ сек»
тамъ. Насмѣшки Евангелія надъ фарисеями Іерусалима пора-
жаютъ постоянныя странности человѣческаго рода. Мольеръ не
оскорбилъ Франціи, изобразивъ Тартюфа французомъ; рисуя въ
„Мета Гольденисъ" протестантское и сентиментальное
ханжество, вы· не критиковали никакой опредѣленной страны. Вы
только очень, ярко изобразили опасности того воспитанія, которое
систематически дается женщинамъ; вы также показали, насколько
несправедливы многіе изъ упрековъ, съ которыми къ намъ
обращаются. Не такъ давно я читалъ нѣмецкую критику вашего
шедевра, въ которой авторъ пытается оправдать Мету въ ея из-
мѣнахъ той мыслью, что окружающая ее французская среда во
всѣхъ отношеніяхъ стоитъ ниже ея. Но это совсѣмъ не вѣрно.
Ваши французы—честные люди, не знающіе трансцендентной
философіи; ваша креолка восхитительно хороша. Это лучше,
чѣмъ произносить тирады объ идеалѣ и умѣть скрывать подъ
видомъ претевціозной сентиментальности софизмъ ума и
лживость сердца. Что правда, такъ это то, что очень религіозныя
души не особенно любятъ, чтобы допускали возможность
ханжества. Тартюфъ имъ не нравится, хотя они не чувствуютъ въ
себѣ ничего общаго съ этимъ героемъ пьесы. Одна очень
невинная дѣвушка, прочитавъ вашъ романъ, увѣряла меня, что она
была оскорблена, какъ такая совершенно молодая дѣвушка,
какъ Мета, могла дойти до такого вѣроломства. Одинъ болѣе
опытный берлинецъ написалъ вамъ въ то время, когда изданіе
прекратилось, анонимное письмо, состоящее изъ слѣдующихъ
трехъ словъ: „это очень хорошо!"

ОТВѢІ/Ь НА РѢЧЬ ШЕРБЮЛЬЕ.
55
„Мета Гольденисъ" остается, безъ сомнѣнія, совершѳн-
нѣйшимъ изъ вашихъ созданій, милостивый государь. Мудрое
искусство поддерживаетъ отъ начала до конца ту
двусмысленность, составляющую самую сущность книги. По мѣрѣ того, какъ
разсказъ въ Revue приближался къ развязкѣ, со веѣхъ сто-
ронъ начали прибывать письма съ просьбами не заставить очень
дурно кончить молодую личность, которой вы сумѣли придать
столько интереса. Не скрою отъ васъ, я принадлежалъ къ числу
тѣхъ, которые отдавали Метѣ особенное предпочтете. Иногда
я себѣ говорилъ, что очень немного нужно для того, чтобы
сдѣлать изъ нея хорошую дѣвушку, и представлялъ себя твор-
цомъ продолженія вашей прекрасной книги, въ которомъ я
пытался· бы обратить вашу парадоксальную діакониссу на путь
нашей доброй гальской морали. Бюлозъ былъ тоже одно время
очарованъ; онъ говорилъ только о Метѣ. Слѣдовало-бы
поссориться съ вами по причинѣ развязки и самое главное того,
что въ продолженіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ редактору Revue
грезилась одна Мета Гольденисъ; молодая, воспитанная, живая
нѣмка управляла Revue, подобно тому, какъ Мета
Гольденисъ управляла домомъ Мозера. Мы ее спасли красивой,
милостивый государь. Посмотрите на послѣдствія удачи. Вы
хотели, чтобы ваша героиня била въ одно и тоже время и
привлекательной и отталкивающей, дурной и хорошей. Развѣ вамъ не
было-бы жалко, если·бы нѣкоторые, забывъ объ ея некрасотѣ,
вздумали ее полюбить?
Любезна и ненавистна... Чего заслуживаетъ этотъ двойной
эпитетъ и какія простыя чувства занимаютъ хоть немного мѣста
въ вѣкъ, подобный нашему, когда человѣческая жизнь
развивается въ самыхъ различныхъ направленіяхъ безъ заботы о про-
тиворѣчіи! „Люби такъ, какъ если-бы ты въ одинъ прекрасный
день возненавидѣлъ!"—говорилъ мудрецъ Греціи. „Ненавидь
такъ, какъ если-бы ты вдругъ полюбилъ!"—хочется мнѣ иногда
сказать. Въ политикѣ, по крайней мѣрѣ, все является предме-
томъ необыкновенныхъ превратностей. Мы не измѣняемъ, но міръ
измѣняетъ, и при этомъ иногда случается такъ, что то, что мы
любили, иногда пронзаетъ наше сердце. Вотъ что значитъ имѣть
вкусъ къ добру, справедливости, прогрессу и свободѣ въ вѣкъ,
который признаетъ только національный эгоизмъ. Мы теперь
стары, милостивый государь: мы больше ничего не полюбимъ;
вотуь въ политикѣ единственная часть, которая не приводить къ
разочарованіямъ.
Въ нашемъ интеллектуальномъ воспитаніи мы оба вышли
изъ этой великой нѣмецкой школы науки и критики, которая, въ
концѣ прошлаго вѣка и началѣ настоящаго, обновила столько
вѣтвей человѣческаго разума. Мы удивлялись примѣненію,
проницательности и силѣ ума, которыя обнаружились въ этомъ
дѣлѣ. Намъ нечего прибавлять къ тому, что мы сказали; мы
не раскаиваемся въ своихъ похвалахъ. То, что мы любили,
достойно любви; то, чѣмъ мы восторгались, достойно удивленія.
Мы не измѣнили своихъ сужденій о Гете или Гердерѣ. Раз-
вѣ наша вина, если, оставаясь вѣрными своимъ прежнимъ

56
Ι'Τ,ΊΙΙ.
убѣждеыіямъ, мы оказываемся немного сбитыми съ толку въ
присутствін того, что теперь возвѣщается, какъ новый идеалъ?
Люди, недовольные суровостью критики Вальберта, забываютъ
только одну вещь, а именно то, что Вальбертъ ничего не
говорить о Германіи такого, чего онъ не узналъ бы въ своей школѣ.
Да, я не боюсь, милостивый государь, сказать это: ваше старое
нѣмецкое воспитаніе сдѣлало васъ французомъ въ 1870 году. Вы-
сокій идеализмъ Канта и Фихте далъ вамъ силы смотрѣть прямо
въ лицо успѣху, критиковать его и сдѣлаться, по свободному
выбору, адвокатомъ побѣжденныхъ.
Въ наше время, милостивый государь, это самая
неблагодарная задача. Міръ любитъ теперь сильныхъ; онъ всегда
склоненъ вѣрить, что сильные правы. Слабый-же, въ глазахъ
толпы, заранѣе осужденъ: подвергаешься опасности прослыть
особенно отсталымъ, если принять его подъ свою защиту. И
все-таки вашъ смѣлый ішстинктъ стараго француза посовѣто-
валъ вамъ это сдѣлать. Вы пошли противъ апплодисментовъ
всего міра. Такъ легко заставить себѣ апплодировать, когда
являешься всемогущимъ! Побѣдитель увѣренъ въ энтузіазмѣ
большой толпы. Его ошибки очень скоро превращаются въ геніаль-
ные поступки; его неловкости — въ глубокомысленный разсчетъ;
его отступленіе принимается за чудо искусства. Ахъ, какъ удобно
быть публицистомъ торжествующихъ силъ! Какъ легко
пользоваться своимъ талантомъ, когда чувствуешь за собой силу! Вы,
милостивый государь, предпочли трудную задачу, гдѣ можно
имѣть успѣхъ только благодаря своему такту и уму. Вы
умышленно рѣшили не быть человѣкомъ моды, т. е. рѣшили остаться
либераломъ, справедливымъ и гуманнымъ. Въ наше время,
твердость представляетъ столь цѣнное качество! Почему вы,
насмеявшись, подобно всему міру, надъ рыцарствомъ, не
воспользовались его щедротами? Какъ смѣшно съ нашей стороны желать жить
въ золотомъ вѣкѣ въ то время, какъ мы живемъ въ желѣзномъ!
Какъ мы были-бы сильны, милостивый государь, если-бы мід:
могли прибавить себѣ немного злости! Правда, мы въ этомъ не
будемъ имѣть успѣха: желающій этого — не Мефистофель; злость
есть то, предаваясь чему, успѣваютъ меньше всего.
Что еще увеличиваетъ вашу заслугу, такъ это то
обстоятельство, что самопожертвованіе во имя справедливости по
необходимости должно было оставаться невознагражденнымъ. Побѣжден-
ный не раздаетъ вѣнковъ. Его приказанія являются шуткой, и,
въ противоположность нашему обществу, которое любитъ
вознаграждать за публичные убытки, одно только убѣжденіе является
вознагражденіемъ за совершенное дѣло. Кліентъ, котораго вы
защищаете, не подчинится вамъ ни въ одномъ изъ своихъ дѣйствій.
У Франціи, дѣло которой вы такъ горячо защищаете, не явится
мысли посовѣтоваться съ вами о томъ или другомъ вопросѣ,
который вы такъ хорошо знаете.
Жалѣю-ли я васъ за это забвеніи? Ничуть, милостивый
государь! У васъ было все, чтобы быть счастливымъ: почетная
жизнь, всевозможныя умствецныя наслажденія, всѣ радости
внутренней жизни,—чего вамъ еще надо? Мнѣ жаль страны.

ОТВЪТЪ НА РѢЧЪ ШЕРБЮЛЬЕ.
57
Толпа не замѣчаетъ трудностей политики; она не можетъ
понять, до какой степени, въ нѣкоторыхъ обстоятельствахъ, надо
быть осторожнымъ, чтобы не совершить смертиаго грѣха. Толпа
желаетъ управлять. Властное приказаніе, болѣе или менѣе
скрытое, является въ сущности причиной всѣхъ ея ошибокъ. Вотъ
почему, милостивый государь, мы внушаемъ ей такъ мало до-
вѣрія. Въ насъ есть нѣчго, что отъ нея ускользаетъ, что усколь-
заетъ отъ насъ самихъ, нѣчто. хозяевами чего мы не являемся
сами: это умъ, который дуетъ, куда желаетъ. Человѣкъ, пропитанный
демократическими предразсудками, видитъ съ удивительною
прозорливостью, что мы безпрерывно отходимъ отъ того, что онъ
считаетъ догматомъ. Онъ чувствуетъ, что у иасъ есть любовница,
по малѣйшему знаку которой мы готовы измѣнить всему
остальному: это идеалъ, мысль, повелительное приказаніе нашей совѣсти,
которое дѣлаетъ невозможными всѣ прочія. Всеобщее
избирательное право совсѣмъ не виновато, когда намъ не довѣряетъ.
Мы не сумѣли-бы служить одновременно двумъ господамъ. Мы
ленники одного суверена, который насъ влечетъ, куда ему угодно.
Употребляя обыкновенное выраженіе, мы, пожалуй, скорѣе измѣн-
ники... измѣнники всего, исключая нашего долга.
Таково совершенно новое условіе, которое нашъ вѣкъ по-
ставилъ патріотизму. Прочь язвительныя слова! Они были-бы
болѣе, чѣмъ несвоевременны, они были* бы просто несправедливы
въ тотъ моменгъ, когда мы видимъ, какъ столь сердечные люди
отдаютъ свой умъ и душевную теплоту на пользу общественнаго
блага. Наши опасенія относятся къ будущему. Предчувствія,
вытекающая, безъ сомнѣнія, изъ безпокойной заботы вслѣдствіе
избытка любви, заставляютъ насъ предвидѣть такое время, когда
культурный человѣкъ долженъ будетъ любить отечество, въ со-
вѣтахъ котораго онъ будетъ принимать мало участія, подобно
тому, какъ Фенелонъ и Бовиллье любили монархію, которая -ихъ
не слушала и недостатки которой они знали. Идеализмъ свой·
ственъ этимъ несправедливостямъ. Блестящій періодъ, когда
политика принималась за родъ литературы, былъ, пожалуй, только
временнымъ заблужденіемъ. Міръ, по временамъ, объявляетъ лю-
дямъ мысли, что онъ въ нихъ совсѣмъ не нуждается и что его дѣла
никогда не идутъ лучше, если даже они ими совсѣмъ не
занимаются. Все это было бы прекрасно, если-бы человѣческія дѣла не
нуждались ни въ предусмотрительности, ни въ мудрости. Но до сихъ
поръ еще не найдено средства для корабля плыть на всѣхъ нару-
сахъ по самымъ опаснымъ морямъ безъ кормчаго или команды.
Разсказываютъ, что когда городъ Антіохія былъ взятъ
Персами подъ предводительствомъ Валеріана, весь народъ какъ разъ
собрался въ театръ. Скамьи театра были высѣчены внутри
крутой горы, увѣнчанной валами. Всѣ взоры, всѣ уши -были
направлены на актера, какъ вдругъ послѣдній началъ безсвязно
бормотать; руки его сжались, мышцы парализовались, глаза
устремились въодну точку. Со сцены, гдѣ онъ находился, онъ увидѣлъ
Персовъ, уже овладѣвшихъ валами и сбѣгавшихъ съ горы. Въ
то-же самое время стрѣлы начали сыпаться дождемъ во
внутренность театра и вернули зрителей къ дѣйствительности.

58
РѢЧИ.
Наше положеніе, милостивый государь, немного напоминаетъ
положеяіе этого антіохійскаго актера: мы видимъ то, чего не ви-
дитъ толпа. Мы видимъ, что французское отечество, созданное
цѣною тысячи лѣтъ героизма и терпѣнія, храбростью однихъ,
умомъ другихъ, страданіями всѣхъ, руководится недостаточнымъ
убѣжденіемъ, которое ничего не знаетъ въ прошломъ и не сомнѣ-
вается въ будущемъ. Какъ при трудныхъ путешествіяхъ по го-
рамъ, мы видимъ, что самое намъ дорогое дрожитъ надъ обры-
вомъ, колеблется надъ бездной, довѣряясь неувѣренному шагу
инстинктивнаго существа. О, дорогое французское отечество! Люди,
дрожащіѳ за него, любятъ его. Его истинными врагами являются
тѣ самоувѣренные люди, которые льстятъ его ошибкамъ, превоз-
носятъ его заблужденія и, заранѣе увѣренные въ прощеніи за
свою неосторожность, оказываются, непосредственно вслѣдъ за
пораженіями, снова бодрыми, подвижными, свѣжими, готовыми
начать сначала. Народъ не можетъ существовать, разъ онъ не
находитъ въ себѣ достаточно разума, чтобы предотвратить
причины угрожащаго внѣшняго разрушенія и внутреыняго разслаб-
ленія. Старые организмы могутъ принять для этого мѣры такого
рода, которыя не всегда достаточны для того, чтобы избѣжать
болыпихъ ошибокъ, но которыя достаточны для того, чтобы
упрочить дальнѣйшее существованіе. Весь вопросъ заключается въ
томъ: какъ узнать, не причинятъ-ли тѣ новыя формы, въ
которыя заключаютъ національную жизнь, головѣ Франціи
несколько мрачныхъ минутъ головокруженія и временной анеміи.
Я говорю—временной, потому что не можетъ быть, чтобы
страна, заключающая въ себѣ столько ума, столько сердца,
столько способности къ труду, столько вѣры и честности, не сумѣла
превозмочь зародыши болѣзни, которые она носитъ въ себѣ. Тѣ
десять праведниковъ, которые могли·бы спасти Содомъ, въ дни
выборовъ имѣли-бы, вѣроятно, при избраніи очень небольшой вѣсъ
въ этомъ виновномъ городѣ, а между тѣмъ, въ тотъ
торжественный день, когда Всевышній считаетъ своихъ, ихъ было-бы
достаточно для того, чтобы оправдать цѣлый городъ. Закончимъ,
однако, надеждой, милостивый государь. Да, мы еще увидимъ передъ
смертью (въ особенности вы, такъ какъ вы моложе меня), какъ
старая Франція будетъ возстановлена въ условіяхъ вѣковой
жизни, какъ ея гнѣвъ будетъ укрощенъ, горизонты расчищены,
тѣни жертвъ успокоепы, слава вновь освящена. Мы ее увидимъ
такой, какой она была въ свои славные дни, т. е. сильной, умѣ-
ренной и разсудительной; мы увидимъ, какъ она снова подни-
метъ заброшенное знамя свободнаго прогресса, отличаясь той же
безкорыстной любовью къ добру, наученная однако опытомъ и
внимательная къ избѣжанію нѣкоторыхъ ошибокъ, въ которыя
ее вовлекли обманчивое снисхожденіѳ міра не меньше, чѣмъ ея
собственные грѣхи.
Счастливы тѣ искренніе патріоты, которые въ этотъ день
смогутъ засвидѣтельствовать то-же, что и Дюфоръ на своемъ
смертномъ одрѣ: „Мы сдѣлали то, что должны были сдѣлать".
Вальбертъ тойсе изъ ихъ числа. Ему нравилось, подобно
Самаритянину, заботиться о томъ раненомъ, котораго воры оставили

ОТВѢТЪ НА РѢЧЬ ЛЕССЕПСА.
59
на дорогѣ умирать. Онъ влилъ въ его раны масла и вина. Въ
настоящее время нѣкоторыя раны этого больного зарубцовались.
Вы, милостивый государь, поможете намъ своимъ мужественньшъ,
прямымъ и крѣпкимъ сужденіемъ продолжать начатое дѣло ис-
цѣленія. Преданіе о воспитаніи народа не должно болѣе
выражаться въ исключительной привязанности къ опредѣленнымъ
идеямъ. Идеями въ настоящее время является общая работа
всѣхъ культурныхъ народовъ; но каждый народъ усваиваетъ ихъ
сообразно со своимъ вкусомъ и геніемъ. Мы счастливы,
милостивый государь, что вы, человѣкъ, имѣвшій возможность сравнить
всевозможный формы человѣческаго разума и дѣйствовавшій по
свободному выбору тамъ, гдѣ обыкновенно приходится
сообразоваться съ происхожденіемъ, рѣшили, что французская форма, о
которой теперь говорятъ столько дурного, имѣетъ также важныя
преимущества. Мы особенно горды тѣмъ, что вы собой дали при-
мѣръ того, какъ можно служить родинѣ, высказывая истинныя,
законченныя, благодарныя и умныя мысли.
Отвѣтъ на вступительную рѣчь Лессепса по поводу его принятія
въ Академію.
(23-го апрѣля 1885 года).
Милостивый Государь!
Ваша рѣчь превосходна, потому что вы сами отразились въ
ней цѣликомъ. Знаете-ли вы, какая мысль безпокоила насъ
минутами во время вашей рѣчи? Мы боялись, чтобы вы не сочли
себя обязаннымъ сочинить литературное произведете для такого
исключите л ьнаго случая вашей жизни. Вашъ изумительный тактъ
предохранилъ васъ отъ этой ошибки. Тонъ вашей рѣчи
проникнуть той-же простотой, той-же заразительной горячностью,
которая доставляетъ такое удовольствіе, когда разговариваешь съ
вами. Я пожалѣлъ только объ отсутствіи нѣкоторыхъ свойствен-
ныхъ вамъ черточекъ, какъ напр., тѣхъ подробностей, которыя вамъ
извѣстны объ Авраамѣ и Сарѣ, тѣхъ нигдѣ не изданныхъ свѣдѣній
объ Іосифѣ и царицѣ Савской, которыми вы обладаете.
Множества такихъ вещей, которыя вы знаете, какъ никто другой, нѣтъ
въ вашей рѣчи; но ни одно изъ вашихъ достоинствъ не
отсутствуем въ ней. Вамъ присуще главное π самое рѣдкое въ наше
время качество литератора: простота. Вы никогда не рисовались.
Ваше краснорѣчіе отличается той открытой и подкупающей
манерой обращаться съ публикой, которая создана Англіей и
Америкой. Можно съ увѣренностью сказать, что никому въ нашъ вѣкъ
не приходилось столько убѣждать, какъ вамъ; никто, слѣдова-
тельно, не былъ такъ краснорѣчивъ, какъ вы; и, однако, никто не
думалъ такъ мало о стилистическихъ изощреніяхъ, о пустыхъ
украшеніяхъ формы, чуждыхъ горячему убѣжденію.
„Я одобряю, говорите вы въ одвомъ мѣстѣ, что нашихъ дѣ-
тей учатъ латинскому и греческому языкамъ; но не нужно упу-

60
Р'ЬПП.
екать изъ виду, чтобы они научились правильно думать и смѣло
говорить44.
Это я люблю. Вы ненавидите реторику, и вы совершенно
правы. Реторика вмѣстѣ съ поэтикой—единственное заблужде-
віе Грековъ. Создавъ совершеннѣйшія произведенія, они
вздумали изложить и правила, по которымъ можно было-бы ихъ
создавать. Глубокое заблужденіе! Нѣтъ искусства говорить, какъ
нѣтъ и искусства писать. Хорошо говорить—значить просто
хорошо думать вслухъ. Успѣхъ ораторскій или литературный не
иыѣетъ иного источника кромѣ совершенной искренности. Когда
вы приводите въ восторгъ дѣлое собраніе, когда вамъ удается
увлечь нѣчто до такой степени глухое къ метафорамъ, такъ туго
поддающееся приманкамъ такъ называемаго искусства красно
говорить, какъ капиталъ, то нравятся не слова ваши, а вы сами,
или, лучше сказать, все существо ваше говоритъ. Вы
очаровываете; вы обладаете тѣмъ высшимъ даромъ, который творитъ
чудеса, какъ вѣра, и котораго происхожденіе, въ сущности, тоже
самое. Очарованіе имѣетъ свои таинственные источники, но при-
чинъ его опредѣлить нельзя. Оно исходить всецѣло изъ души.
Успѣхъ вашъ одинаковъ и въ такомъ городѣ, который, какъ
Чикаго, не насчитываетъ и трети вашихъ лѣтъ, и въ нашихъ древ-
нихъ городахъ Европы. Вы увлекаете Турокъ, Арабовъ, Абиссиы-
цевъ, парижскихъ спекуляторовъ и ливерпульскихъ негоціантовъ
по причинамъ, различнымъ только повидимому. Действительная
причина вашего вліянія заключается въ томъ, что каждый уга-
дываетъ въ васъ сердце, сочувствующее всему человѣчному,
страстное стремленіе улучшить существованіе людей. Въ васъ находятъ
то Misereor super turbas,—„Мнѣ жаль народъ",—которое
отличаетъ всѣхъ великихъ организаторовъ. Васъ всѣ любятъ, хо-
тятъ васъ видѣть, и прежде чѣмъ вы откроете ротъ, вамъ уже
апплодируютъ. Недруги ваши объясняютъ это вашей ловкостью.
Мы-же называемъ это вашимъ магическимъ обаяніемъ. Обыкно-
венныя души не понимаютъ очарованія, таящагося въ великихъ
душахъ. Обаяніе чародѣя не поддается оцѣнкѣ толпы; чар ую-
шія свойства представляютъ собою природный даръ,
пожалованный свыше, и такъ какъ они невѣсомы, то посредственность не
признаетъ ихъ. А между тѣмъ именно невѣсомое и существуетъ
действительно. Человѣчество всегда повинуется тайнымъ чарамъ
любви, въ которыхъ толпѣ видны только наружныя проявленія,
такъ какъ послѣдняя причина существованія міра физическаго
заключается въ невидимыхъ жидкостяхъ, незамѣтныхъ для
обыкновенная глаза.
Ваше краснорѣчіе побѣдило весь міръ. Какъ-же могло быть,
чтобы оно не завоевало вамъ мѣста среди насъ? Программа
нашего Общества не ограничивается только литературными трудами,
приводящими въ конечномъ результата къ пустымъ забавамъ,
сгоящимъ немногимъ выше тѣхъ дѣтскихъ загадокъ, среди
которыхъ запутались литературы Востока. Красота только въ дѣй-
ствіи; слова не имѣютъ красоты внѣ того благороднаго или спра-
ведливаго дѣла, которому они служатъ. Чтонамъ до того, имѣлъ
Тпртей талантъ или нѣтъ? Онъ имѣлъ успѣхъ; онъ одинъ стоилъ

отвѣтъ на рѣчь лессепса.
61
цѣлой арміи. Марсельеза, что-бы ни говорили о ней музыканты и
пуристы, всегда останется важнѣйшимъ гимномъ новыхъ вре-
менъ, такъ какъ въ свое время она увлекала людей и приводила
ихъ къ побѣдѣ. Личныя достоинства, съ этой точки зрѣнія, имѣ-
ютъ мало значенія; все зависитъ отъ предопредѣленія или, если
хотите, отъ успѣха. Что за польза говорить, что вождь долженъ
былъ-бы выиграть сраженіе, если онъ его потерялъ? Великій пол-
ководецъ (и почти тоже можно сказать и о великомъ политиче-
скомъ дѣятелѣ) тотъ, кто имѣетъ успѣхъ, а не тотъ, кто долженъ
былъ-бы имѣть его.
Значитъ, люди, которые одну минуту были удивлены ва-
шимъ избраніемъ, показали этимъ, что они мало знакомы съ
духомъ нашего Общества. Вы работали на самомъ трудномъ по-
прищѣ,—на давно покинутомъ нами поприщѣ великой дѣятель-
ности; вы принадлежите къ небольшому числу тѣхъ, которые
сохранили старинную французскую традицію, ведя блестящую,
славную, для всѣхъ полезную жизнь. Политика и война
представляюсь собою слишкомъ высокія приложенія ума, чтобы мы когда
нибудь могли пренебречь ими. Маршалъ Вилларъ, маршалъ Велль-
Иль, маршалъ Ришелье, маршалъ Бово не имѣли больше лите-
ратурныхъ заслугъ, чѣмъ вы. Они одерживали побѣды. За от-
сутствіемъ этой заслуги, ставшей рѣдкостью, мы выбрали
выдающаяся художника въ дѣлѣ преодолѣнія препятствій, смѣлаго
игрока, всегда выигрывающаго пари въ погонѣ за вѣроятнымъ,
виртуоза, возстановившаго съ неподражаемымъ тактомъ погибшее
искусство жить. Если-бы Христофоръ Колумбъ былъ съ нами
въ настоящее время, мы сдѣлали-бы его членомъ Академіи. Если
кто можетъ навѣрное разсчитывать попасть въ нее, такъ это тотъ
полководецъ, который въ будущемъ вернетъ намъ побѣду. Къ
нему мы не станемъ придираться изъ за его прозы! Онъ сразу -
покажется намъ достойнымъ Академіи! Мы всѣ изберемъ его
единогласно, не справляясь о томъ, что онъ написалъ! О, какое это
будетъ прекрасное засѣданіе, въ день его принятія! Какъ расхва-
таютъ всѣ мѣста! Какое счасгіе быть предсѣдателемъ въ то время!...
Вы были однимъ изъ тѣхъ сотрудниковъ счастія, которые,
какъ будто-бы по откровенію свыше, узнали, что нужно въ
данный моментъ духу цивилизаціи. Первымъ долгомъ человѣка,
желающаго сдѣлаться господиномъ обитаемой имъ планеты,
должно быть исправленіе, по мѣрѣ надобности, тѣхъ, часто несчаст-
ныхъ, комбинацій, которыя происходятъ вслѣдствіе переворотовъ,
испытываемыхъ земнымъ шаромъ, равнодушнымъ къ человѣчес-
кимъ судьбамъ. Самыя важныя въ исторіи событія произошли въ
доисторическую эпоху. Какова была-бы судьба пашей планеты,
если бы части, выходящія изъ воды, были-бы гораздо меньше,
чѣмъ теперь, если-бы арена для земныхъ эволюцій не превышала
по своей величинѣ острововъ Пасхи или Таити? Какой
исторически фактъ можетъ сравниться по послѣдствіямъ съ тѣмъ мо-
ментомъ, когда море выдвинуло однажды мысъ Сѣрый Носъ про-
тивъ Дуврскихъ утесовъ и создало Францію и Англію, отдѣливъ
ихъ одну отъ другой? Эти случайныя дѣйствія
непредусмотрительной природы рѣдко бываютъ благомъ; чаще всего они при-

62
РѢЧИ.
чиняютъ зло, и тогда человѣкъ обязанъ удачнымъ вмѣшатель-
ствомъ исправить плохія услуги слѣпыхъ силъ.
Говорили, а не безъ нѣкотораго основанія, что если-бы
физическая астрономія располагала достаточно сильными
средствами, можно было-бы судть о большей или меньшей степени
развитія культуры обитаемыхъ міровъ, принявъ за критеріумъ,
прорыты-ли у нихъ перешейки или нѣтъ. И въ самомъ дѣлѣ,
планета созрѣла для прогресса только въ томъ случаѣ, когда
всѣ обитаемыя части ея находятся въ тѣсныхъ сношеніяхъ между
собою, представляя живой организмъ, такъ, чтобы ни одна часть
ея не могла наслаждаться, страдать и вообще дѣйствовать, не
приводя въ безпокойство другія части. Мы присутствуемъ при
этомъ торжественномъ моментѣ, наступившемъ для земли. Въ
прежнія времена, Китай, Японія, Индія, Америка могли
переживать цѣлыя революціи, о которыхъ Европа ничего не знала.
Атлантическій океанъ втеченіе цѣлыхъ вѣковъ раздѣлялъ
обитаемую землю на двѣ половины, столь·же чуждыя одна другой^ какъ
два различныхъ міра. Теперь парижская и лондонская биржи
волнуются изъ-за того, что происходитъ въ Пекинѣ, въ Конго,
въ Кордофанѣ, въ Калифорніи; въ организмѣ всего человѣчества
почти нѣтъ уже мертвыхъ частей. Электрическій телеграфъ и
телефонъ уничтожили разстояніе между умами; желѣзныя
дороги и пароходы удесятерили удобства для перенесенія тѣлъ. Нашъ
вѣкъ считалъ своей важнѣйшей задачей уничтожить препятствія,
мѣшавшія быстротѣ сообщеній, и развѣ это не было неизбѣжно?
Возможно-ли было тому поколѣнію, которому предстояло
прорыть Монъ-Сенисъ, Сенъ-Готардъ, остановиться передъ
несколькими песчаными или скалистыми мелями въ Суэцѣ, въ Коринѳѣ,
Панамѣ?
Вы, милостивый государь, были художникомъ, избраннымъ
для этого великаго дѣла. На Суэцскій, перешеекъ съ давнихъ
поръ указывали, какъ на такой, прорытіе котораго настоятельно
необходимо. Древніе желали этого и пытались достигнуть, но
средства ихъ были недостаточны. Лейбницъ указывалъ Людовику
XIV на это предпріятіе, какъ на достойное его могущества. Но
для такого дѣла нужна была вѣра въ инстинктъ, которой въ XVII
ст. не было. Французская революція, возобновивъ времена ска-
зочныхъ экспедицій и ребяческаго героизма, когда человѣкъ въ
своихъ приключеніяхъ вдохновляется полетомъ птицъ и
небесными знаменіями, такъ поставила эту задачу, что ее уже нельзя
было отбросить въ сторону. Прорытіе перешейка стояло въ про-
граммѣ, намѣченной Директоріей для экспедиціи въ Египетъ. Какъ
во времена Александра, побѣда оружія была также и побѣдой
науки. 24-го декабря 1798 г., нашъ славный собратъ, генералъ
Бонапартъ, выѣхалъ изъ Каира вмѣстѣ съ Бертье, Монжемъ,
Бертолле, съ нѣсколькими другими членами института и. него-
ціантами, получившими позволеніе слѣдовать за его свитой. 30-го
онъ нашелъ на сѣверной сторонѣ Суэца остатки древняго канала
и выслѣдилъ ихъ на протяженіи пяти льё; 3-го января онъ уви-
дѣлъ около Бельбая другой конецъ канала Фараоновъ. Изслѣдо·
ванія египетской коммиссіи послужили основаніемъ для всѣхъ

ОТВЪТЪ НА РѢЧЬ ЛЕССЕПСА.
63
позднѣйшихъ работъ. Только одна ошибка,- -мысль о различномъ
уровнѣ двухъ морей, которую всегда оспаривали Лапласъ и
Фурье,—замѣшалась въ драгоцѣнныя изыскаяія и задержала на
полъ вѣка исполненіе предпріятія, задуманнаго героическими
инженерами 1798 года.
Великая школа сенъ-симонистовъ, въ которой было такъ
высоко развито чувство общаго труда человѣчества, подхватила эту
идею и присвоила ее себѣ подвижничествомъ. Болѣе двѣнадцати
инженеровъ сенъ-симонистовъ погибли отъ чумы въ 1733 году при
запрудѣ Нила. Среди разныхъ химеръ выяснилась одна истина—
именно, исключительное значеніѳ Египта въ исторіи всего міра.
Будучи ключемъ всей внутренней Африки посредствомъ Нила,
сторожа важнѣйшій пунктъ всего водного пространства, Египетъ
не имѣетъ національноети; это—ставка, служащая то наградой за
справедливо пріобрѣтенное преобладаніе на моряхъ, то карой за
честолюбіе, не разсчитавшее своихъ силъ. Когда на -какой-нибудь
странѣ сходятся общіе интересы всего человѣчества, она всегда
приносится въ жертву. Страна, которая до такой степени нужна
всему остальному міру, не можетъ принадлежать самой себѣ: она
нейтрализуется на пользу человѣчества; національный принципъ
въ ней убивается. Мы съ удивленіемъ видимъ, что въ головѣ
Нерона, рядомъ съ другими фантазіями, наполняющими ее въ тѣ
часы, которые отдѣляютъ его паденіе отъ смерти, появляется идея
предстать предъ народомъ въ траурномъ одѣяніи, чтобы
испросить у него взамѣнъ имперіи назначеніе правителѳмъ Египта,
Дѣло въ томъ, что, управленіе Египтомъ будетъ всегда
завидной долей; правитель Египта не будетъ никогда называться,
какъ другіе государи. Египетъ всегда будетъ управляемъ всѣми
цивилизованными націями вмѣстѣ. Всякое полезное или научное
предпріятіе міра непремѣнно обратитъ свои любопытные, жадные
или внимательные взоры на эту удивительную долину.
Франція въ теченіе трехъ четвертей столѣтія разрѣшала эту
трудную задачу такимъ способомъ, которому будутъ удивляться,
когда опытъ покажетъ, сколько слезъ и крови будутъ стоить міру
всѣ другія рѣшенія. Она придумала посредствомъ династіи,
мусульманской только по наружности, но въ сущности чуждой
фанатизма и готовой признать главенство Запада, распространить
современное направленіе въ этой исключительной етранѣ, которая
не можетъ безъ страшнаго ущерба для общаго блага оставаться
варварской. Черезъ посредство Египта, поставленнаго въ такія
внѣшнія и внутреннія условія, цивилизація управляла-бы всѣмъ
восточнымъ Суданомъ. Тѣ опасные циклоны, которые періодиче-
ски зарождаются въ центральной Африкѣ съ тѣхъ поръ, какъ ее
допустили сдѣлаться мусульманской, были-бы подавлены.
Европейская наука имѣла бы полную возможность свободно
развиваться въ странѣ, доставшейся ей, такъ сказать, для наблюденій и
опытовъ. Но нужно было съ некоторой послѣдовательностью
приводить этотъ планъ въ исполнение. Не слѣдовало ослаблять ди-
настіи, посредствомъ которой остріе европейской шпаги
проникало почти до экватора. Необходимо было слѣдить въ особенности
за мечетью Эль-Азаръ, этимъ центромъ мусульманской пропа-

64
РѢЧИ.
ганды по всей Афрпкѣ. Обособленный и преданныя фетишизму,
суданскія племена не имѣютъ значенія; но обращенныя къ исламу
они становятся сильными центрами фанатизма. По недостатку
предусмотрительности, на западъ отъ Нила дали образоваться Ара-
віи, гораздо болѣе опасной, чѣмъ Аравія настоящая. Не пора-
жаетъ-ливасъ, милостивый государь, то обстоятельство, что до сихъ
поръ еще не существуетъ никакого общаго надзора за дѣлами,
имѣющими значеніе для всего міра? Право, я думаю, что у чело·
вѣчества есть ангелъ хранитель, не допускающій его сваливаться
во всѣ придорожныя ямы. Если· бы существовали только
дипломаты, это было-бы столь-же полезно, какъ довѣрить нашъ бѣдный
родъ благоразумію толпы учениковъ, убѣжавшихъ изъ школы.
Начало вашего предпріятія находится въ связи съ появле-
ніемъ на тронѣ династіи Махамета-Али, обязанной своимъ суще-
ствованіемъ покровительству Франціи и пошатнувшейся вслѣдствіе
временнаго затменія счастія Франціи. Отецъ вашъ былъ первымъ
французскимъ агентомъ, поселившимся въ Египтѣ послѣ отъѣзда
нашихъ войскъ. Ему было поручено первымъ консуломъ и Талей-
раномъ умѣрять тиранію мамелюковъ, поддерживаемую Англіей,
Однажды начальникъ отряда тѣлохранителей вашего отца привелъ
къ нему молодого македонянина, способнаго, по его словамъ,
сдерживать анархію и на котораго французская экспедиція произвела
живѣйшее впечатлѣніе; подъ начальствомъ его была тысяча ал-
банцевъ. Этотъ соотечественникъ Александра не умѣлъ еще ни
читать, ни писать. Онъ быстро возвысился, и такъ какъ не за-
бывалъ никогда ни зла, ни добра, которое ему дѣлали, то
всесильный вице-король сразу отмѣтилъ васъ, когда вы, будучи
причислены къ консульству, прибыли въ Египетъ вь началѣ 1832-го
года. Могаммедъ Заидъ, одинъ изъ его сыновей, сдѣлался вашимъ
другомъ юности. Вы пріобрѣли надъ нимъ особенную власть, и,
когда онъ вступилъ на престолъ, вы стали царствовать съ нимъ
вмѣстѣ. Черезъ васъ онъ соприкасался съ чѣмъ-то высшимъ, что
онъ понималъ только наполовину, съ цѣлымъ идеаломъ свѣта и
правды, котораго жаждала его пылкая душа, но что
заволакивалось по временамъ передъ его глазами темными тучами,
исходившими изъ бездны вѣковѣчнаго варварства.
Вы разсказывали со свойственной только вамъ совершенной
простотой объ этой дружбѣ, имѣвшей такія важныя для всего
міра послѣдствія, объ этихъ странныхъ переходахъ отъ слѣпого
гнѣва къ благоразумно, объ его восторженныхъ порывахъ къ на-
укѣ при самомъ абсолютномъ невѣжествѣ, о потокахъ слезъ смѣ-
нявпшхъ припадки ярости; потомъ взрывы хохота, проявленія
безумнаго хвастовства; однимъ словомъ, это была борьба
Тамерлана съ Маркомъ Авреліемъ въ одномъ и томъ-же мозгу. Вашъ
разсказъ о сказочномъ путешествіи съ Заидомъ въ Суданъ пред-
ставляетъ собою несравненный документъ для психологіи чело-
вѣка Востока. То вы заставали своего спутника погруженнымъ
въ мрачную грусть изъ-за его безсилія поднять міръ низости и
злоупотреблений, то вы находили его въприпадкѣ бѣшенства. Тогда
онъ вставалъ, вынималъ свою шпагу, отбрасывалъ ее, какъ можно
дальше, боясь того дикаря, котораго онъ чувствовалъ въ себѣ.

ОТВѢТЪ НА РѢЧЬ ЛЕССЕПСА.
65
Ночь успокаивала его, и когда вы приходили снова къ пему на
утро, онъ съ отчаяньемъ упрекалъ себя за то, что ему самому пе
пришли въ голову превосходныя мысли о прогрессѣ и реформѣ,
которыя вы ему внушили. Этотъ необузданный деспотъ чувство-
валъ къ вамъ особенное почтеніе. Высшей цѣлью для него было
угодить вамъ; во всемъ свѣтѣ онъ видѣлъ только васъ. Варваръ—
всегда ребенокъ, и ваша дружба съ нимъ была какъ стекло, въ
которомъ малѣйшее чувство завистп могло вызвать трещину. Вы
это чувствовали; вашъ тонкій и великій умъ предугадывалъ все.
Только сильныя натуры умѣютъ обращаться съ варварами. Заидъ
взялъ съ собою севрскій сервизъ, а вамъ подарилъ другой для
вашего личнаго употребленія, Сервизъ вице короля, отъ неумѣнія
беречь его, скоро превратился въ осколки, между тѣмъ какъ вашъ
былъ совершенно цѣлъ. Дальше такъ не могло продолжаться.
Однажды выдрессированный верблюдъ, носившій вашу посуду,
былъ замѣненъ другимъ, горячимъ и почти дикимъ. Вы не
сказали ни слова. Черезъ нѣсколько минутъ вашъ севрскій сервизъ
разлетѣлся на кусочки. Вице-король захохоталъ, и дѣло
перешейка было спасено.
Съ этого времени, дѣйствительно, прорытіе Суэцскаго
перешейка стало вашей постоянной заботой, и вамъ уже почти
удалось заставить своего всемогущаго друга раздѣлить вашу мысль.
Ваши взгляды на это дѣло связаны съ однимъ инцидентомъ,
касающимся вашего прибытія въ Египетъ. Изъ страны, совершенно
здоровой, вы пріѣхали въ область, наполненную болѣзнями; тѣмъ
не менѣе, по той логикѣ, которая и до сихъ осталась неизмѣн-
ной, васъ заставили выдержать долгій карантинъ въ Александріи.
Консулъ, Г. Мимо, чтобы разсѣять скуку вашего заключенія, при-
несъ вамъ нѣсколько томовъ изъ великихъ трудовъ Египетской
коммиссіи, совѣтуя вамъ обратить особенное вниманіе на записку
Лепера о соедыненіи двухъ морей. Такимъ образомъ вы познако ·
мились съ перешейкомъ и его исторіей. Съ тѣхъ поръ вами овла-
дѣло честолюбивое стремленіе. осуществить то, о чемъ только
мечтали другіе. Вамъ пришлось ждать двадцать три года. Но ничто
не отклонило васъ: вы родились для прорытія перешейковъ; въ
древности вамъ посвятили-бы цѣлый миѳъ; вънашъвѣкъ—вы
человѣкъ, на челѣ котораго яснѣе всего обозначается
непререкаемое призваніе.
Чтобы пустить въ ходъ трудную работу, необходимо взять
живую силу, гдѣ ее найдешь, заплатить за нее то, что она сто-
птъ, и сумѣть ею воспользоваться. Въ нынѣшнемъ состояніи міра
варвары представляютъ громадное депо живыхъ силъ. Ваше
быстрое соображеніе открыло громадную мощь въ рукахъ, не умѣю-
щихъ употребить ее въ дѣло, а также то, что эта сила
принадлежишь тому, кто сумѣетъ ее взять. Вы храбро принимаете всѣ
человѣческія свойства, какъ они есть на самомъ дѣлѣ. Вамъ не
противно имѣть дѣло съ тупостью и безуміемъ. Пусть тотъ, кто
не соприкасается съ дѣйствлтельной жизнью, брезгливо остается
незапятнаннымъ. Человѣчество состоитъ изъ двухъ милліардовъ
жалкихъ, невѣжественныхъ, ограниченныхъ созданій; отмѣчен-
ные особымъ знакомъ избранники должны вести ихъ ко всему

66
РѢЧИ,
разумному, справедливому, славному. Отойдите назадъ робкіе и
деликатные! Отойдите брезгливые, желающіе выйти безъ единаго
пятнышка грязи изъ битвы съ глупыми и злыми! Они не годятся
для дѣла, гдѣ нужно болѣе жалости, чѣмъ отвращенія, сердце
великодушное и гордое, всеобъемлющая доброта, имѣющая малое
сходство съ поверхностной филантропіей, нѣчто въ родѣ широкаго
чувства Сципіона Африканскаго, отвѣтившаго на какую-то
придирку: „Въ такой день я выигралъ сраженіе при Замѣ! взойдемте
въ Капитолій и возблагодаримъ боговъсс.
Востокъ сообщилъ вамъ отчасти ту горячность арабскаго
коня, которая удивляетъ по временамъ вашихъ друзей, менѣе
смѣлыхъ, чѣмъ вы. Востокъ заражаетъ стремленіемъ къ великимъ
приключеніямъ; на Востокѣ еще живетъ эра великихъ по послѣд-
ствіямъ похожденій. При видѣ стада безъ пастыря является же-
ланіе сдѣлаться его вождемъ. Околько разъ въ Сиріи я завидо-
валъ сопровождавшему меня подпоручику. Тотъ, кто введетъ по-
рядокъ и цивилизацію на Востокѣ, ростетъ теперь, быть можетъ,
въ какомъ-нибудь кадетскомъ корпусѣ. Въ своей оцѣнкѣ людей
вы избѣгаете узкихъ сужденій тѣхъ крайнихъ пдеалистовъ,
которые думаютъ, что всѣ расы одинаковы, и жестокихъ теорети-
ковъ, не видящихъ, чѣмъ полезны смиренные въ мірозданіи. Тѣ
люди съ озера Мензалэ, которые строили откосы вашего канала,
собирая ихъ своими широкими руками и выжимая его на своей
груди, будутъ имѣть свое мѣсто въ Царствіи Божіемъ. Да,
конечно, это низшія расы, это бѣдныя человѣческія семьи, такъ
жестоко обойденныя судьбой; но онѣ не исключены вслѣдствіе
этого изъ общаго дѣла. И изъ нихъ могутъ произойти великіе
люди; иногда они опережаютъ насъ однимъ скачкомъ; они
способны на невѣроятную преданность и самоотвержѳніе. Каковы-бы
они ни были, вы любите ихъ. Вы оптимистъ, и вы правы.
Величайшее искусство состоитъ въ томъ, чтобы сдѣлать добро изъ
зла, возвышенное—изъ ничтожнаго. Въ этой сверхестественной
борьбѣ успѣхъ принадлежитъ тому, кто сочувствуетъ людямъ,
любитъ ихъ и внушаѳтъ имъ любовь къ себѣ, кто смѣло ут-
верждаѳтъ, что дѣло прогресса идетъ впередъ, благодаря его
усиліямъ.
Люди Востока ищутъ прежде всего очарованія. Вы достигали
этого очень легко. Своей откровенностью, свободой обращенія вы
внушали имъ безграничное довѣріе. Заидъ не могъ безъ васъ
жить. Ваше изумительное искусство ѣздить верхомъ
расположило въ вашу пользу сотрудниковъ Махамета - Али, понимав-
шихъ лучше упраженія этого рода, чѣмъ умственныя. 30 ноября
1854 г. вы находились съ Заидомъ въ пустынѣ. Палатка вице-
короля стояла на возвышеніи изъ камней. Вы замѣтили, что въ
одномъ мѣстѣ можно было на лошади перескочить черѳзъ
парапеты эту дорогу вы и избрали. Откровенно говоря, вы должны
были· бы сломать себѣ шею; но безумныя выходки на Востокѣ
имѣютъ такой-же успѣхъ, какъ и мудрость. Ваша смѣлость
возбудила общій восторгъ, и въ этотъ самый день вамъ была
дарована концессионная грамота. Для Заида съ этихъ поръ прорытіе
перешейка стало его личнымъ дѣломъ; онъ занялся имъ съ на-

ОТВѢТЪ НА РѢЧЪ ЛЕССЕПСА.
67
стойчивостью эптузіаста, съ тщеславіемъ дикаря. Мѣсяцъ спустя,
вы отправились на свое первое изслѣдованіе пустыни, надъ
которой черезъ пятнадцать лѣтъ одержали такую рѣшитёльную
побѣду.
Эти пятнадцать лѣтъ прошли, какъ сонъ, достойный книги
Массуди „Золотые луга" или сказокъ: „Тысяча и одна ночь".
Ваша власть надъ этимъ страннымъ міромъ, полнымъ величія
и дикой энергій, была чѣмъ-то неслыханнымъ. Сентъ - Илеръ
удивлялся вамъ, но не могъ васъ понять. Въ сущности, вы были
царемъ; вы имѣли возможность научиться всему, чему учитъ
это высокое достоинство: сйисхожденію, состраданію, проще-
нію, пренебреженію. Я видѣлъ васъ царствующими въ пусты-
нѣ. Чтобы совершить переѣздъ черезъ Уади изъ Загазйга въ
Измаилію, вы мнѣ дали одного изъ своихъ подданныхъ. Кажется,
онъ былъ прежде разбойнйкомъ, котораго вы обратили
моментально къ порядку. Объясняя мнѣ, какъ обращаться со старымъ
мушкетомъ XVI ст., который находился въ его арсеналѣ, онъ
изложилъ мнѣ свои сокровеннѣйшія чувства, сводившіяся въ
концѣ концовъ къ безграничному восхищенію вами. У васъ были
свои фанатическіе приверженцы, иногда даже въ лагерѣ тѣхъ,
въ которыхъ скорѣе можно было предполагать вашихъ враговъ.
Въ Измаиліи мы встрѣтили одну англичанку; она жадно слѣди-
ла за работой вашихъ людей, чтобы узнать, не подтверждаются-
ли ими библейскія пророчества. Она свела насъ посмо^рѣть на
пучки травы и цвѣтовъ, выросшіе въ пескѣ, смоченномъ прѣсной
водой, просочившейся изъ канала. Это показалось ей
доказательством^ развѣ не написано, въ самомъ дѣлѣ, что наканунѣ вели-
каго пришествія Мессіи „пустыня зацвѣтетъ"? (Исаія, гл. 35).
Для каждаго у васъ была готова химера; всѣмъ вы доставляли
мечты и каждому такую, къ которой стремилось его сердце.
Слово „религія" не будетъ слишкомъ сильно, чтобы выразить
возбуждаемый вами энтузіазмъ. Ваше дѣло въ теченіе нѣсколь-
кихъ лѣтъ было чѣмъ-то въ родѣ доброй вѣсти и искупленія, эрой
помилования и прощенія. Идея нравственнаго возрожденія, все-
прощенія стоить всегда на первомъ планѣ въ зарождающихся
религіяхъ. Вандитъ съ благодарностью слушаетъ того, кто при-
ходитъ съ проповѣдью объ отпущеніи грѣховъ, о возстановленіи
всего въ прежнемъ видѣ. Вы были добры ко всѣмъ предла-
гавшимъ свои услуги; вы давали имъ понять, что прошедшее
ихъ будетъ забыто, что имъ все простится и они вернутся къ
честной жизни, если только они съ любовью предадутся дѣлу
прорытія перешейка. На свѣтѣ столько людей, готовыхъ
исправиться, если имъ что-нибудь простятъ! Однажды, цѣлая шайка
каторжниковъ, которой удалось бѣжать изъ какого-то австрійскаго
острога на берегахъ Адріатическаго моря, появилась на переспей-
кѣ, какъ на обѣтованной землѣ. Австрійскій консулъ потребо-
валъ ихъ обратно. Вы затянули это дѣло на нѣсколько не-
дѣль, по истечеши которыхъ австрійскому консульству безпре-
рывно приходилось пересылать деньги, назначаемыя этими
добрыми людьми своимъ бѣднымъ родственникамъ, а, можетъ быть,
и жертвамъ. Тогда консулъ обратился къ вамъ съ просьбой

68
РѢЧИ.
оставить ихъ у себя, такъ какъ вы сумѣли такъ хорошо
воспользоваться ими.
Въ отчетѣ объ одномъ изъ вашихъ засѣданій, я читаю слѣ-
дующее: „Г. Лессепсъ утверждаетъ, что люди честны и вовсе не
злы, когда у нихъ есть средства къ жизни. Человѣкъ становится
злымъ только отъ страха или голода". Можетъ быть, слѣдовало·
бы прибавить: и отъ зависти. „Никогда, говорите вы, мнѣ не
приходилось жаловаться на своихъ работниковъ, и, однако, у
меня были пираты и каторжники. Всѣхъ работа вновь сдѣлала,
честными; у меня никогда ничего не украли, даже платка". Дѣй-
ствительно, съ нашими людьми можно все сдѣлать, если
выказать имъ уваженіе и внушить, что они трудятся надъ дѣломъ,
имѣющимъ универсальное значеніе.
Такимъ образомъ, вы снова вызвали къ жизни въ наше
время то, что, казалось, увяло на всегда. Въ нашъ скептическій.
вѣкъ вы дали блестящее доказательство высокаго значенія вѣры
и положительно привели въ исполнение великое изреченіе: „«Я
вамъ говорю, что если-бы вы имѣли вѣру величиною съ
горчичное зерно и сказали этой горѣ: иди и бросься въ море, она-бы
пошла". Преданность вашихъ людей была неизмѣрима. Я про
велъ одну ночь въ Шалуфетъ-Эрраба, на прѣсноводномъ каналѣу
въ уедияенномъ баракѣ, занимаемомъ однимъ изъ вашихъ слу-
жащихъ. Этотъ человѣкъ привелъ меня въ изумленіе. Онъ былъ
увѣренъ, что выполняетъ миссію; онъ смотрѣлъ на себя, Kd/КЪ Ηέυ
часового, забытаго на передовомъ посту, какъ на миссіонера
Франціи, какъ на агента цивилизаціи. Всѣ ваши служащіе
думали, что на нихъ смотритъ весь міръ, заинтересованный въ томъ,
чтобы они хорошо исполняли свою обязанность.
Вотъ, милостивый государь, за что мы хотѣли наградить
своего избранника. Мы не компетентны въ оцѣнкѣ инженерной
работы; заслуги администратора, финансиста, дипломата не найдутъ
здѣсь своего судьи; но мы были поражены дѣломъ нравствен-
наго порядка, этимъ воскрешеніемъ вѣры, не вѣры въ какой-
нибудь' особенный догматъ, но вѣры въ человѣчество, въ его
блестящее назваченіе. Мы увѣнчиваемъ васъ не за матеріальное
дѣло, не за ту голубую ленту, которою, повидимому, мы сниска-
ли-бы себѣ уваженіе жителей Луны, если-бы они существовали.
НѣтъІ слава ваша не въ этомъ: ваша слава въ томъ, что вы
вызвали послѣдній взрывъ энтузіазма, послѣдній расцвѣтъ само-
отверженія. Вы возобновили въ наше время чудеса древняго
міра. Вы обладаете въ высокой степени секретомъ великихъ дѣлъ,
искусствомъ заставить себя любить. Вы сумѣли изъ несрод-
ныхъ массъ сплотить маленькую армію, въ которой высшія
свойства французской расы проявились во всемъ своемъ блескѣ.
Тысячи людей увидѣли въ васъ свою совѣсть, смыслъ своего
существования, облагораживающей и возвышающій ихъ принципъ.
Сколько вы израсходовали въ этой борьбѣ храбрости,
доблести, находчивости во всѣхъ видахъ, граничитъ съ чудомъ.
Какимъ сокровищемъ хорошаго расположенія духа нужно была
вамъ обладать, чтобы терпѣливо отвѣчать на столько мелочныхъ
затрудненій, которыми васъ пугали: движущееся пески пустыни,

OTB-ЬТЪ НА Р'ЬЧЬ ЛЕССЕПСА.
69
бездонный иль въ озерѣ Мензалэ, всемірный потопъ, который
долженъ былъ произойти отъ различнаго уровня воды въ двухъ
моряхъ! Въ теченіе четырехъ первыхъ лѣтъ ваша дѣятельность
была безпримѣрна; вы совершаете по 10,000 лье въ годъ, а это
болѣе, чѣмъ объѣхать вокругъ свѣта. Нужно было убѣдить
Европу, въ особенности уговорить Англію, нашу великую и
дорогую соперницу. Вы приняли права страны. Вы ходили изъ
города въ городъ съ однимъ товарищемъ, нося съ собою
громадный карты, цѣлый грузъ брошюръ и объявленій. Прибывъ
въ какой нибудь городъ, вы отправлялись къ лордъ мэру или
къ иному, самому вліятельному, мѣстному лицу, чтобы предложить
ему председательствовать на митингѣ; потомъ вы избирали себѣ
секретаря, дѣлали визиты редакторамъ всѣхъ газетъ. Въ теченіе
сорока пяти дней вы созвали, такимъ образомъ, тридцать два
митинга въ важнѣйшихъ городахъ трехъ королевствъ. Ночь
проходила за поправкой въ корректурахъ рѣчей, произнесенныхъ
наканунѣ; вы брали съ собой тысячу экземпляровъ, которые вы
раздавали на другой день. Вы не пренебрегаете ни однимъ изъ
средствъ, являющихся въ нашъ вѣкъ условіемъ успѣха. Вы не
забываете прессы и хорошо дѣлаете: если имѣть въ виду вліяніе
на людей, то нельзя не признать, что умѣнье представить извѣ-
<стный фактъ гораздо важнѣе факта самого по себѣ. Въ наше
время пресса замѣнила всѣ прежнія человѣческія сношенія:
письма, рѣчи, книгу, даже почти разговоръ. Отказаться отъ
такого сильнаго средства значить отказаться отъ своей законной
доли участія въ дѣлахъ человѣческихъ. Я знаю, нѣкоторые
пуритане довольствуются сознаніемъ своей собственной правоты: имъ
кажется унизительной необходимость быть правымъ въ глазахъ
всѣхъ. Я безконечно уважаю эти взгляды; боюсь только, чтобы
тутъ не вкралось небольшое историческое заблужденіе. Прежде
старались расположить въ свою пользу короля и дворъ способами,
немногимъ превышавшими употребляемые въ наше время, чтобы
Уклонить всѣхъ. Большая часть публики смотритъ на все
глазами своей газеты; Людовикъ ХІУ и Людовикъ XV
руководствовались узкими идеями своихъ окружающихъ. Чтобы сдѣлаться
министромъ, Тюрго, самый скромный изъ людей, долженъ былъ
убѣдить въ своихъ заслугахъ только четырехъ особы во первыхъ,
аббата де-Вери, своего собрата по Сорбоннѣ, человѣка съ очень
просвѣщеннымъ умомъ, который расхвалилъ его одной очень
умной дамѣ, госпожѣ де Морепа. Госпожа де-Морепа указала на
него г-ну де-Морепа, который представилъ его Людовику XVI.
Конечно, нужно гораздо больше поработать, чтобы добиться
успѣха при всеобщемъ избирательномъ правѣ. Но посмотрите π
на обратную сторону. Чтобы погубить министра, который одинъ
только могъ спасти монархію, достаточно было нѣсколькихъ эпи-
граммъ придворныхъ и переворота въ мысляхъ Морепа. Какую
длинную главу можно было-бы написать объ ошибкахъ
ограниченная избирательная права!
Наше время не легкомысленнее другихъ. Говорятъ о
преобладали посредственности. Боже мой! милостивый государь, какъ
давно уже началось это преобладание! Сумма разума, исходящая

70
РѢЧИ.
изъ общества, чтобы имъ управлять, была всегда очень невелика.
Всегда человѣкъ, эозрышающійся надъ другими и стремящійхзя
къ добру, долженъ былъ считаться со слабостями толпы. Бѣдное
человѣчѳство! Чтобы служить ему, нужно приноровиться къ его
росту, говорить его языком1^, проникнуться его предразсудками,
ходить съ нимъ вмѣстѣ въ мастерскую, въ притонъ, въ мебли-
рованныя комнаты, въ кабакъ.
Вы хорошо сдѣлали не поддавшись этой мелочной
щепетильности, которая, если-бы ее слушаться, возвела-бы бездѣйствіе
въ высшую мудрость. Времена теперь темныя; мы работаемъ
впотьмахъ; тѣмъ не менѣе будемъ работать. Екклезіастъ былъ
тысячу разъ правъ, говоря, что никто не знаетъ, будетъ-ли на-
слѣдникъ созданнаго имъ состоянія мудрецъ или безумецъ. Вы-
водитъ-ли изъ этого этотъ неподражаемый философъ заключеніег
что не нужно ничего дѣлать? Вовсе нѣтъ. Тайный гдлосъ побуж-
даетъ насъ дѣйствовать. Человѣкъ совершаетъ великіе поступки
идстинктивно, какъ птица пускается въ путь, довѣряясь той
таинственной картѣ древцей географіи, которая заключается въ ея
маленькомъ мозгу.
Вы не скрывали отъ себя, что прорытіе перешейка будетъ
служить поперемѣнно всѣмъ разлпчнымъ цѣлямъ. Великое
изречете: „Я пришелъ не миръ водворить, но войну', должно было
часто приходить вамъ въ голову. Прорытый церешеекъ станетъ
проливомъ, т. е. полемъ сраженія. До сихъ поръ одного Босфора
было достаточно для затрудненій всего міра; вы создали другойг
потому что онъ не только соединитъ двѣ части внутренняго
моря, но и послужитъ путемъ сообщенія для вс^хъ великихъ
морей земного шара. Въ случаѣ морской войны да немъ сосре-
доточилсябы весь интересъ: это былъ-бы пунктъ, который всѣ
взапуски постарались бы захватить. Такимъ образомъ вы
обозначили мѣсто для великихъ войнъ будущаго. Что можемъ мы
сделать другое, какъ только окружить поле сраженія, гдѣ сталкиваются
слѣпыя массы, и подарить своимъ сочувствіемъ усилія, которыя
дѣлаютъ, пробиваясь къ существованію, всѣ эти темныя существа,
стонущія, плачущія π страдающія еще до рожденія? Никакое ра-
зочарованіе насъ не остановитъ; мы неисправимы; даже среди
нашахъ бѣдствій міровыя задачи не перестанутъ насъ смущать,
Абиссинскій негусъ сказалъ о васъ: „Лессепсъ, который принад-
лежитъ къ племени свѣта..." Золотыя слова! Мы всѣ принадле-
жимъ къ этому племени. Военное правило предписываетъ идти
па пушечную пальбу, съ которой-бы стороны она ни
послышалась. Мы-же всегда направляемся къ свѣту, часто не зная
хорошенько, куда онъ насъ приведетъ.
Вы такъ прекрасно оцѣнили заслуги знаменитаго человѣка,
мѣсто котораго вы унаслѣдовали въ нашей средѣ, что мнѣ
нечего къ этому возвращаться. Это былъ превосходный гражданина
Онъ обо всемъ думалъ, какъ вся Франція. Когда вся страна
подвигалась на шагъ въ ту сторону, которая, повидимому,
составляете ея излюбленную политику, онъ слѣдовалъ за ней, иногда
даже опережалъ ее, но всегда съ полной искренностью. Приказъ,
повидимому, получаемый имъ извнѣ, въ сущности исходилъ

ОТВѢТЪ НА РЪЧЬ ЛЕССЕПСА.
71
отъ него, потому что онъ былъ въ совершенной гармоніи съ своей
средой. Онъ такъ былъ проникнуть всѣми предразсудками
общественна™ мнѣнія, что доходилъ до признанія ихъ врожденными
истинами. Но, какъ настоящій либералъ, онъ не огорчался вовсе,
когда его непоколебимымъ убѣжденіямъ приходилъ конецъ.
Онъ желалъ, чтобы прогрессъ совершался посредствомъ исправ-
ленія умовъ и убѣжденія. Какъ и всѣ, онъ могъ заблуждаться;
но онъ не закрывалъ глазъ на истпну, развѣ только, когда сом-
нѣніе казалось ему малодушіемъ или грѣхомъ противъ вѣры.
Лучшимъ доказательствомъ его пламеннаго патриотизма
служить обширное историческое сочиненіе, давшее ему мѣсто среди
насъ. Франція нуждалась въ подробной исторіи, которая, не
исключая изученія источниковъ, представляла бы образованному
человѣку полный сводъ результатовъ, достигнутыхъ современной
критикой. Чтобы составить такую исторію, нужыо самоотвержение.
По прекрасному выраженію Вяльмена, не можетъ быть образ-
цоваго произведенія въ 20-ти томахъ. Такая книга, действительно,
не могла-бы быть выдержанной по слогу; Тьерри никогда не на-
писалъбы ея. Это не могло быть и научное сочиненіе; Леопольдъ
Делиль никогда не напишетъ такого. И, однако, такая книга была
необходима. Прелестныя или блестящія фантазіи Мишле
превосходили тотъ добросовѣстный и правдивый трудъ, котораго
требовала общая польза, и не достигали до него. Генри Мартенъ при-
несъ эту жертву. Онъ зналъ, что Франція, какъ вообще всѣ
страны, гдѣ очень развита литература, не оцѣнитъ по
справедливости сочиненія, отличающагося умѣренностью и вѣрнымъ по-
ниманіемъ, а не блестящимъ талантомъ. Онъ безбоязненно обрекъ
себя на трудъ, заранѣе приговоренный къ множеству недостат-
ковъ, отказавшись отъ наслажденій писателя, отъ сокровеннаго
удовольствія ученаго. По моему, нѣтъ ничего выше честнаго че-
ловѣка, и я нахожу, что онъ справился со своей задачей. Книга
Генри Мартена—одно изъ наиболѣе цѣнныхъ произведеній
нашего вѣка. Написать его—доблесть, а страна можетъ гордиться
тѣмъ, что внушила отвагу его написать. Таково, сверхъ того, гран-
дюз пое единство сюжета, что оно поражаетъ своей стройностью,
хотя трудно обнять всѣ части его однимъ взглядомъ.
Образованіе Франціи деятельностью династіи Капетинговъ
есть лучшій примѣръ живого созданія, какой только можно
найти въ исторіи любой страны. Это не насильно слѣпленное
целое, элементы котораго страдаютъ отъ своей разрозненности.
Франпузскій король—это какъ бы сердце или, если хотите, голова
могучаго организма, гдѣ каждая часть солидарна съ цѣлымъ.
Чудесное единство! Недостатокъ его, если можно такъ выразиться,
заключался въ его слишкомъ болыпомъ совершенствѣ, такъ какъ
оно привело настоящихъ патріотовъ къ смѣлой мысли, что орга-
низмъ можетъ пережить создавшую его причину! Передъ этой
страаной загадкой, другіе, не менѣе искрепвіе, патріоты хранятъ
горестное молчаніе, съ безпокойствомъ спрашивая себя, можетъ-
ли единство живого организма съ сильной централизаціей не
нарушиться послѣ удаленія головы! Генри Мартенъ былъ изъ тѣхъ,
которые, по стремленію своего сердца и вѣрѣ въ счастливую

72
р-ьчи.
звѣзду Франціи, рѣшили этотъ вопросъ, въ которомъ только время
скажетъ послѣднее слово. Опъ былъ революціонеръ, но револю-
ціонеръ, справедливый къ прошедшему. Онъ попималъ, что нѣтъ
народа безъ исторіи и что отечество составляютъ столько же
покойники, которые его основали, сколько и живые люди, которые
его продолжаютъ.
Страна по заслугамъ наградила такую широкую и
возвышенную любовь одного изъ своихъ сыновъ. Не забудемъ, однако,
что существуетъ патріотизмъ высшаго разряда, чѣмъ тотъ, за
который награждаетъ отечество: это—патріотизмъ человѣка, который
не боится непопулярности, употребляя всѣ свои способности на
общественное благо, который, сдержанно высказавъ свое мнѣніе,
ждетъ, не стараясь извлечь пользу изъ исполненія своихъ пред-
сказаній. Генри Мартену направлепіе, принятое политикой со
времени Революціи, казалось въ общ^мъ правильнымъ; поэтому онъ
не долженъ былъ быть строгимъ критикомъ. Какъ бы то ни было,
его идеи восторжествовали, и даже если-бы и было доказано, что
онъ иногда привѣтствовалъ безъ разбора совремеыныя событія,
думаете-ли вы, милостивый государь, что мы имѣли-бы право
осуждать его? Въ сущности, нашъ способъ любить Францію почти
не отличается отъ его манеры. Мы слишкомъ любимъ эту преста-
рѣлую мать, которой всѣ инстинкты, если хотите, всѣ
заблуждения всосались въ насъ, чтобы посмѣть говорить съ ней жесткимъ
тономъ человѣка, увѣреннаго въ своей правотѣ. Любовь дѣлаетъ
насъ непослѣдовательными. Мы видимъ, куда ведетъ
неосторожность, но все таки идемъ вслѣдъ за ней. Грустно быть
благоразумнее своей родины. По временамъ даешь себѣ слово не
поддаваться, обѣщаешь себѣ, что когда настанутъ дни печали, ты не
будешь горевать о тѣхъ ошибкахъ, которыхъ не совѣтовалъ дѣлать.
Но нѣтъ! когда наступаютъ черные дни, горюешь такъ же, какъ
непредусмотрительные люди, и сознаніе, что ты былъ правъ въ то
время, когда почти всѣ ошибались, приноситъ очень мало утѣше·
нія. Нельзя хранить зло на свое отечество. Лучше ужъ ошибаться
вмѣстѣ съ нимъ, чѣмъ быть правымъ съ тѣми, которые говорятъ
ему жесткую правду. Какъ вы хорошо сдѣлали, милостивый
государь, поднявъ центръ тяжести своей жизни надъ этими
надрывающими сердце колебаніями политики, которыя часто
предоставляюсь выборъ только между двумя ошибками! Ваша слава
не пострадаетъ отъ колебаній! Вы почти уже присутствуете при
оцѣнкѣ васъ потомствомъ. Ваша счастливая, сильная, почтенная
старость напоминаетъ возрастъ приписываемый
Соломону,—конечно безъ его скуки. Вы никогда не знали, что такое скука; и хотя вы
были поставлены на такомъ мѣстѣ, съ котораго очень хорошо
видно, что все суета, вы никогда, я думаю, не останавливались
на этой мысли. Вы должны быть очень счастливы! вы довольны
своей жизнью, равнодушны къ смерти, такъ какъ вы храбры. Вы
говорили въ одной изъ своихъ рѣчей, что чувствуете некоторое
безпокойство при мысли о страшномъ судѣ. на которомъ Пред
вѣчный можетъ васъ упрекнуть за передѣлку его творенія. Этотъ
отдаленный страхъ не долженъ васъ вовсе безпокоить. Если есть
кто-нибудь, чья участь въ долинѣ Іосафата не внушаетъ мнѣ ни

ОТВ-ВТЪ НА РЬЧЬ ЛЕССЕПСА.
73
малѣйшаго опасенія, такъ это вы: вы и тамъ будете продолжать
свою роль чародѣя, а что касается до Великаго Судіи, вы су-
мѣете Его склонить на свою сторону. Вы улучшили Его дѣло; Онъ,
навѣрное, будетъ доволенъ вами. А пока вы будете пріѣзжать
отдохнуть съ нами отъ жизни неустанной дѣятельности, которую
вы для себя избрали. Въ промежуткѣ между своими поѣздками
изъ Суэца въ Панаму и изъ Панамы въ Суэцъ, вы намъ
сообщите ваши послѣднія наблюденія надъ міромъ, улучшается-ли
онъ или опускается, старѣетъ-ли или же молодѣетъ и
прибавляется или уменьшается въ немъ число высокихъ и добрыхъ
душъ по мѣрѣ того, какъ прорѣзываются перешейки. Наша
жизнь, проводимая большею частью въ тѣни, будетъ дополняться
вашей, проходящей всецѣло на болыпомъ просторѣ. Что касается
меня, я не могу васъ увидѣть, чтобы не замечтаться обо всемъ,
что мы могли-бы совершить оба, если бы основали что-нибудь въ
компаніи. Скажу вамъ, что если-бы я не былъ уже старикомъ, я
предложилъ-бы вамъ всевозможныя дѣла благотворительности, гдѣ
вашъ талантъ увлекать былъ-бы незамѣнимъ. Но для этого
нужно было-бы выйти изъ Академіи надписей и изящной литературы,
всецѣло преданной истинѣ; этого я никогда не сдѣлаю: мнѣ
здѣсь слишкомъ весело. A кромѣ того, свѣтъ странно устроенъ;
вообще говоря, онъ допускаетъ въ человѣкѣ только одинъ талантъ.
Васъ онъ слушаетъ, когда дѣло идѳтъ о прорытіи перешейковъ;
меня-же онъ даритъ своимъ вниманіемъ только по нѣкоторымъ
вопросамъ, которые и благоволитъ выслушивать. Обо всемъ осталь-
номъ насъ не спрашиваютъ. А между тѣмъ, мы, быть можетъ,
сумѣли-бы дать нѣсколько добрыхъ совѣтовъ. Да будетъ воля
Божія! не будемъ много жаловаться на судьбу, которая намъ
выпала на долю.
Ваша была, несомненно, перваго разряда. Послѣ Ламартила,
вы были, кажется, наиболѣе любимымъ человѣкомъ нашего сто-
лѣтія,—тѣмъ, надъ головою котораго носилось столько легендъ и
мечтаній. Благодаримъ васъ, благодаримъ великаго поэта,
который засѣдаетъ рядомъ съ вами и ввелъ васъ въ это собраніе,
за то, что онъ далъ возможность нашему огорченному народу
вызвать изъ своего сердца все, что въ немъ есть лучшаго,
способность восхищаться и любить въ такое время, котораго недо·
статокъ—глумленіе и зависть. Народъ, умѣющій любить и
восхищаться, не близокъ къ смерти. Тѣмъ, которые говорятъ, что въ
груди этого народа ничго не бьется болѣе, что онъ разучился
обожать, что, видя столько неудачъ и разочарованій, онъ утра-
тилъ вѣру въ добро и величіе, мы указываемъ на васъ, дорогіе и
славные собратья; мы напоминаемъ обожаніе, которымъ васъ
окружаютъ,—эти вѣнки, эти торжества которые присуждаются
обыкновенно только по смерти,—этотъ сердечный трепетъ, пробѣ-
гающій въ толпѣ при именахъ Виктора Гюго, Фердинанда Лес-
сепса. Вотъ что насъ утѣшаетъ, что насъ поддерживаетъ и
позволяешь сказать съ увѣренностыо: „Бѣдная и дорогая Франція!
нѣтъ, ты не погибнешь,—потому что ты еще любишь и ты еще
любима".

74
РФЧИ.
ДоЬладъ о наградахъ за добродетель,
прочитанный въ публичномъ годичномъ засѣданіи Французской
Академіи 4-го августа 1881 года.
Есть одинъ день въ году, Мм. Гг., когда награждается доб-
родѣтель. Вслѣдствіе учрежденій Г. де Монтіона и нѣкоторыхъ
другихъ просвѣщеныыхъ филантроповъ, здѣсь одинъ разъ въ
годъ отступаютъ отъ осповного закона природы, желавшей, чтобы
награда за исполнение долга -была тайной и неосязаемой. Добро-
дѣтель отличается той чертой высокаго благородства, что для нея
нѣтъ соотвѣтствующей платы. Пусть тысячи несчастныхъ опытовъ
убѣждаютъ человѣка въ томъ, что, дѣлая добро, онъ повинуется
обману, онъ все-таки не перестанетъ идти по той· же
неблагодарной, непроизводительной дорогѣ, безумной съ точки зрѣнія вуль-
гарнаго здраваго смысла, мудрой, по мнѣнію высшаго разума. Въ
средневѣковыхъ, часто такпхъ философскихъ легеадахъ,
проскальзываешь въ этомъ случаѣ чувство, наивность котораго заставляетъ
улыбнуться. По этимъ прекраснымъ разсказамъ, восхищавшимъ
людей въ теченіе долгихъ вѣковъ, человѣкъ живетъ на землѣ
только для искуса. Это совершенно понятно; онъ наслѣдуетъ когда-
нибудь жизнь вѣчвую.— но животное, не имѣющее мѣста въ
вѣчностп, всегда получаетъ награду на землѣ за все, что дѣлаетъ
добраго Когда пара львовъ, прибѣжавшихъ изъ пустыни на
зовъ св. Антонія, чтобы выкопать могилу для Павла пустынника,
ловко исполнила свое дѣло, св. Антоній далъ имъ свое
благословенье въ области земныхъ. благъ. Дѣйствіе этого благослове-
нія выразилось, вѣроятно, тѣмъ, что они нашли по близости
овечку или заблудившагося козленка, котораго и съѣли. Это было
ихъ раемъ. Награда временная считалась, слѣдовательно, въ тѣ
времена глубокой вѣры чѣмъто низменнымъ; на нее смотрѣли,
какъ на умаленіе высокихъ заслугъ, пріобрѣтаемыхъ добродѣтель-
ной жизнью.
Нѣтъ никакого основанія бояться, милостивые государи,
чтобы присуждаемые вами награды возбуждали столь сильныя
возражения и чтобы добродѣтель теряла черезъ нихъ часть своихъ
заслугъ. Во первыхъ, вы единственные люди на свѣтѣ,
награждающее добродѣтель; во вторыхъ, вы даете преміи только самымъ
смиреннымъ добродѣтелямъ; наконецъ, вы ихъ награждаете такъ
скупо, что, если·бы кому-нибудь могло прійти въ голову
добиваться вашихъ медалей, то, право, это было бы съ его стороны
самымъ неудачнымъ разсчетомъ. Блестящія добродѣтели,
доставляющая славу, невзгоды геніальнаго человѣка, все, что
привлекаешь апшіодисменты толпы, великія аристократическія отчаянія,
какъ и геройскія дѣла, записанныя въ исторію, не входятъ въ
вашу программу. Даже того, кого поддерживаетъ въ исполненіи
долга его общественное положеніе, добродѣтельнаго буржуа, вы
не станете награждать. Вы приберегаете свои награды для
самоотверженной женщины, для мужественнаго человѣка простого
званія, которые, не подозрѣвая существованья вашихъ учрежденій,
безъ колебанія слѣдуютъ влеченію своего сердца. Слѣдовательно,

ДОКІАДЪ О НАГРАДАХЪ ЗА ДОБРОДЕТЕЛЬ.
75
нѣтъ никакой опасности, милостивые государи, чтобы ваши
награды извратили, какъ опасались нѣкоторые, самый источника
добродѣтели и подорвали основу нравственныхъ устоевъ.
Несмотря на то, что вы дѣлаете и что вы еще сдѣлаете,—заниматься
добро дѣлью останется всегда самымъ ничтожны мъ ремесломъ.
Никто не соблазнится имъ въ надеждѣ на сопряженныя съ нимъ
выгоды. Въ числѣ сорока или пятидесяти добро дѣтельныхъ
жизней, засвидѣтельствованныхъ достовѣрными документами, просмот-
рѣнными нами, нѣтъ ни одной, которая, съ точки зрѣнія земныхъ
вознаграждений, не выиграла-бы, направившись но иному пути.
Свѣтъ наполненъ людьми, удивительно хорошо угадывающими,
что ведетъ къ богатству; и вотъ, никогда не бывало, чтобы кто
ішбудь избралъ добродѣтель, какъ выгодную карьеру, какъ
средство къ успѣху. Конкуренции на этомъ долѣ почти вовсе не
встречается: догадливые люди идутъ въ другія мѣста.
Вы дали, напримѣръ, вашу первую награду въ двѣ тысячи
пятьсотъ франковъ, одной удивительдой особѣ, которая взяла на
себя задачу отыскивать зло въ его самомъ вепривлекательвомъ
видѣ и возставовлять совѣсть въ тѣхъ бѣдныхъ созданіяхъ, у
которыхъ она болѣе всего подавлена. Госпожа Гро, свободная
учительница въ Ліовѣ, обладаетъ въ высшей степени чудеснымъ
искусствомъ пробз'ждять, какъ мастерскимъ ударомъ смычка по
струнѣ, еще не проснувшееся нравственное чувство. Любовь къ
воспитанно народа врождена у г-жи Гро. Въ Кондріе воспоминаніе
о ея воскресныхъ урокахъ, а въ особенности о прогулкахъ съ
воспитанниками, остались, какъ легенда. Этого было еще мало для.
нея. Въ 1870 году она вернулась въ Ліонъ, мечтая о дѣлѣ, предъ
которымъ, навѣрное, остановился бы менѣе рѣшительный умъ и
душа менѣе твердаго закала. Она хотѣла довести свое
апостольское служеніе до послѣднихъ нредЬловъ зла, чтобы узнать, бу-
детъ ли тамъ услышанъ голосъ добра. Особенное чувство,
присущее почти всегда великимъ основателями заставило ее
подчиниться своему убѣжденію и опредѣлило ея выборъ. Ей казалось,
что она нашла у вспорченныхъ мальчиковъ болѣе прямоты,
откровенности, способности къ исправленію, чѣмъ у дѣвочекъ на
той же ступени деморализации. Мы приводимъ это впечатлѣніе
только, какъ чисто личное сужденіе; этотъ опытъ привелъ бы, мо-
жетъ быть, къ совершенно иному результату, если бы воспитатель
былъ другого пола. Какъ бы то ни было, настоящее призваніе
г-жи Гро съ этихъ поръ было найдено. Она поселилась въ бро-
дяжническомъ гнѣздѣ Ліона, возлѣ Бротто, куда стекаются
босяки, привлекаемые хрустальнымъ и стекляными заводами Гій-
отіера *); картина, энергически набросанная ею и свидетелями ея
подвига, рисующая невѣжество и злость, съ которыми ей
пришлось бороться, действительно приводить въ содроганіе. Она
начала дѣло милосердія покупкой маленькой дѣвушки, которую
отецъ продавалъ, чтобы получать деньги на пьянство. Этотъ
негодяй спросилъ у нея пятьдесятъ франковъ: госпожа Гро
заплатила. Что она увидѣла впослѣдствіи въ этомъ мірѣ ранняго раз-
1) Городъ около Ліона.

76
РѢЧИ.
врата, превосходить всякое вѣроятіе.. Три раза преданные добру
люди брались ей помогать въ ея подвигѣ и всякій разъ
отступали передъ мерзостями, съ которыми приходилось сталкиваться.
Въ началѣ два молодыхъ преступника попробовали было говорить
неприличныя слова по адресу г-жи Гро; ея равнодушіе и
твердость заставили ихъ замолчать; съ тѣхъ поръ никогда не
случалось, чтобы кто-нибудь осмѣлился произнести при ней
неприличное слово. Она составила себѣ семью изъ этихъ дикихъ и поки-
нутыхъ дѣтей. Ей приходится теперь только защищаться отъ ихъ
буйныхъ, но всегда почтительныхъ проявленій привязанности.
Она увѣряетъ, что эти неотесанныя натуры хранятъ въ глубинѣ
души большой запасъ наивной поэзіи и что ихъ легко покорить.
Некрасивыя, скотскія лица, обезображенныя гримасами, просвѣт-
ляются и постепенно хорошѣютъ; мрачныя существа становятся
веселыми, откровенными, и даже вѣжливыми; „однимъ словомъ,
говорить госпожа Гро, въ нихъ есть - своеобразная прелесть и
особый, только имъ принадлежащей, отпечатокъ".
Г-жа Гро собрала въ своемъ трудѣ, который былъ намъ пе-
реданъ, самыя оригинальныя воспоминанія о своихъ дорогихъ
маленькихъ дикаряхъ, какъ она ихъ называетъ,—ихъ остроты, ихъ
подвиги и, въ особенности, ихъ постепенное исправленіе. Легко
вызвать этихъ молодыхъ злодѣевъ на откровенность; какъ замѣ-
чаетъ госпожа Гро, первое чувство, съ которымъ ей приходилось
сталкиваться въ нихъ, гордость, внушаемая имъ ихъ
преступленьями. Они хвастаются ими и величаются тѣмъ, что ихъ всѣ боятся.
Одинъ новый знакомецъ признался однажды, что утопилъ тро-
ихъ товарищей въ Ронѣ. ^Они мнѣ надоѣдали!—сказалъ онъ: я
ихъ столкнулъ и смотрѣлъ, какъ они барахтались". Годъ спустя,
этотъ маленькій негодяй спасъ трехъ человѣкъ отъ опасности;
теперь онъ прекрасный солдатъ.
„Огненный мальчикъ", какъ называетъ его госпожа Гро,
былъ въ школѣ настоящимъ бичемъ,—такъ онъ злоупотреблялъ
своей силой надъ товарищами. Г-жа Гро взяла съ него обѣщаніе,
что онъ, для начала, будетъ драться только по разу въ день. Че-
резъ три недѣли онъ совсѣмъ пересталъ драться; однажды, по-
лучивъ пощечину, онъ вскочилъ на столъ и, топая ногами, въ
бѣшенствѣ, съ сверкающими глазами сказалъ тому, который его
ударилъ: „Счастье твое, что я обѣщалъ барынѣ больше не драться!
а то я бы тебя задудшлъ"....
Въ Ла-Мушъ (кварталъ стекольщиковъ) было гнѣздо
маленькихъ негодяевъ, называвшееся Бономъ. Спеціальностью пхъ было
бросать камнями въ прохожихъ, чтобы имѣть удовольствіе
нанести имъ раны. Старшіе изъ нихъ, упиравшіеся цѣлый годъ, рѣ-
шились, наконецъ, бросать только извѣстное число камней, съ обѣ-
щаньемъ ни въ кого не цѣлиться. Они кончили тѣмъ, что всѣ
исправились, и теперь рвеніе ихъ доходить до ожесточеннаго
преслѣдованія всѣхъ тѣхъ, которые бросаютъ камни; г-жа Гро
дѣлаетъ по этому поводу замѣчаніе, на которое мы обращаемъ
вниманіе людей, занимающихся въ философіи исторіи главой,
имѣющей важное значеніе: „Какъ разбойникъ обращается въ
жандарма". „Вообще, Говорить г-жа Гро, они навязываютъ другъ

ДОКЛАДЪ О НАГРАДАХЪ ЗА ДОБРОДЕТЕЛЬ.
77
другу свои вновь пріобрѣтенныя качества, въ случаѣ нужды
даже силою, въ пользу добраго порядка".
Валькъ, очевидно, одинъ изъ утопавшихъ, спасеніе котораго
оставило самое глубокое воспоминаніе въ сердцѣ г-жи Гро. „Ему
было 15 лѣтъ; его широкія плечи, осанка, лицо, грива, взглядъг
характеръ,—все это вмѣстѣ было совершеннымъ изображеніемъ
льва пустыни въ его дикой силѣ. Четыре года его пріучали къ
порядку почти безуспѣшно, какъ вдругъ однажды приходитъ въ
школу дама съ красной розой, кокетливо приколотой къ черной
бархатной шляпѣ.—Видите, милостивыя государыни, какъ мало
нужно, чтобы обратить человѣка къ добру!—При видѣ этой розыт
взглядъ льва проясняется въ первый разъ: онъ улыбается этому
цвѣтку. Г-жа Гро пользуется этой минутой, чтобы ввести въ эту
непросвѣщенную душу зародышь самолюбія и пристыдить его
немного за его болѣе, чѣмъ небрежную, одежду. Въ слѣдующее
воскресенье, чтобы добиться преимущества побыть рядомъ съ
розой, онъ пришелъ въ школу въ чистомъ платьѣ: онъ
собственноручно вымылъ свою куртку въ Ронѣ раннимъ утромъ. „Она еще
не высохши, сказалъ онъ: высохнетъ у меня на спинѣа. „Съ этого
дня, говоритъ г жа Гро, онъ понемногу сталъ исправляться; его
грубыя манеры исчезли; отъ дикаго звѣря, на котораго онъ былъ
такъ похожъ, у него осталась только красивая внѣшность и свой-
ственныя ему качества". Когда г-жа Гро заболѣла, добрый левъ
каждое воскресенье приходилъ узнавать о ея здоровьи, продѣлавъ
четыре часа пути. Г-жа Гро говорила съ нимъ о его матери: „О!
у меня двѣ матери, сказалъ онъ: та, которая меня родила, да
еще вы".
Дравыльныя сраженія на Ронскихъ пескахъ, а, главное,
отвратительный жестокости, которыя продѣльгоали другъ надъ другомъ
дѣти съ хрустальнаго завода, были прекращены госпожей Гро.
Не помнятъ, чтобы кто нибудь изъ ея воспитанниковъ, а у ней
были ихъ сотни, снова принялся за прежнее. Тѣ, которые женятся,
посылаютъ своихъ братьевъ къ г-жѣ Гро и наполняютъ ея школу.
Простота, сердечный порывъ, живость, увлеченіе, удивительно
изобрѣтательный умъ вмѣстѣ съ неослабѣвающей никогда
бодростью, дѣлаютъ госпожу Гро единственнымъ примѣромъ въ
искусства выражать народу самыя возвышенныя чувства на его
языкѣ. Въ особенности обладаетъ она даромъ занимать; ея сила
заключается въ исторіяхъ, которыя она разсказываетъ въ совер·
шенствѣ, располагая средствами затронуть народную струну. Это
было искусствомъ всѣхъ великихъ наставниковъ. Притча всегда
увлекала человѣчество. Дѣйствительно, человѣчеству дорогъ иде-
алъ; но нужно, чтобы идеаломъ было какое-нибудь лицо, фактъ,
разсказъ; оно не любитъ отвлеченностей. Повидимому, когда
госпожа Гро разсказываетъ свои исторіи тѣмъ, кого она назы-
ваетъ своими „воскресными разбойниками", ея аудиторія вся
превращается въ слухъ. Ахъ! если-бы у насъ были разсказы
госпожи Гро, стенографированные безъ ея вѣдома. Насколько они
были-бы лучше приторностей нашей обветшалой литературы! Я
завидую мальчикамъ, слушающимъ эти образцовыя произведенія,
которыхъ судьба—остаться нѳизвѣстяыми, какъ всѣхъ настоящихъ

78
РВЧИ.
образцовъ. Они, впрочемъ, имѣютъ заслуженный успѣхъ: они увле-
каютъ, они исправляютъ. Послѣ одной исторіи, рассказанной
госпожей Гро, на тему о томъ, какъ должно помогать своимъ
родйтелямъ, Мишель отказывается: отъ пьянства, чтобы построить
избушку для своей матери, спавшей подъ телѣжкой. Теперь
Мишель женатъ и располагаете нѣкоторымъ достаткомъ. „Я
предавался вину, говорилъ онъ недавно госпожѣ Гро: когда ваша
исторія меня спасла. Теперь благословеніе Господне на мяѣ".
Среди знакомцевъ госпожи Гро существуетъ категорія,
называемая ею, неизвѣстно почему, „серіей Монголовъ". Два брата
изъ этой компаніи ходили въ школу поочередно. Это показалось
страннымъ госпожѣ Гро, которая спросила одного изъ нихъ о
причинѣ этого. „Мой братъ не можетъ придти, отвѣтилъ онъ ей:
онъ на деревѣ".—А что-же онъ ,р;ѣлаетъ на деревѣ?—Онъ ждетъ,
чтобы я ему принесъ башмаки; я ему ихъ отнесу, когда урокъ
кончится, и онъ услышитъ исторію. Въ воскресеніе будетъ его
очередь слушать урокъ, а я услышу исторію.—Такъ у васъ только
одна пара башмаковъ на двухъ?—Ну да! вотъ потому-то, когда
погода мокрая, мы и сидимъ на деревѣ, въ ожиданіи своей
очереди придти въ школу".
Видъ этой почвы, жадно пьющей росу добра и открывающейся
при первомъ ласковомъ лучѣ солнца, эта чарующая прививка
нравственнаго чутья словомъ, взглядомъ бѣднымъ сущѳствамъ,
не имѣвшимъ матери и которымъ никогда не улыбались любящіе
глаза, напоминаютъ чудеса, наполняющая жизнь всѣхъ великихъ
наставниковъ дородѣтели. Поблагодаримъ госпожу Гро за то,
что она оживила въ нашъ вѣкъ, ставшій чуждымъ великимъ
секретамъ души, чудеса обращенія, возможный, казалось, только
въ тѣ времена, когда живая благодать ходила по землѣ со
своими сокровищами снисхожденія и прощенія.
Рядомъ съ госпожей Гро вы присудили награду дѣвицѣ
Павлѣ Ганьи, выказавшей на той же аренѣ, въ Ліонѣ, всѣ
средства своего пзобрѣтательнаго на добро ума. Принадлежа по
рожденію къ одному почтенному семейству въ Шелыптатѣ, она
принимаетъ къ себѣ, воспитываетъ и содержйтъ даромъ двухъ,
четырехъ, восьмерыхъ и до двадцати маленькихъ дѣвочекъ трехъ
лѣтъ и старше. Въ роковомъ 1871 году она поѣхала въ Шель·
штатъ и возвратилась въ Ліонъ черезъ ряды нрусскихъ полковъ,
съ дюжиной двухлѣтнихъ и трехлѣтнпхъ дѣтей, неизвѣстяыхъ
или покинутыхъ. Ненріятель, пораженный ея храбростью, далъ
ей охранную грамоту. Черезъ нѣсколько времени она опять
уѣзжаетъ въ Эльзасъ, откуда опять привозить нѣсколько дѣтей;
послѣ этого уже сами власти Эльзаса и Лотарингіи посылаютъ
къ ней въ Ліонъ безпріютныхъ сиротъ. Въ ея скромной квартирѣ
не хватало мѣста для новыхъ гостей; самыя маленькія спали
нѣкоторое время на ея собственной кровати; потомъ, чудесами
изобрѣтательности и деятельности, она создала это удивительное
заведеніе, содержащее теперь 60 дѣвушекъ изъ Эльзаса и Лота-
рингіи въ возрастѣ отъ 18 мѣсяцевъ до 18 лѣтъ. Госпожа Ганьи
помѣщаетъ въ городѣ въ порядочные дома старшихъ изъ этихъ
дѣвушекъ, поддерживая ихъ своими совѣтами и призывая ихъ

ДОКЛАДЪ О НАГРАДАХЪ ЗА ДОБРОДѢТЕЛЬ.
79
опять къ себѣ, когда имъ не хорошо живется. Всегда въ траурѣ,
блѣдная и похудѣвшая отъ горя, госпожа Ганьи служить среды
насъ образцомъ достоинства и самоотверженія, которыя такъ
высоко вознесли характеръ женщинъ Эльзасъ Лотарингіи перѳдъ
ихъ сестрами во Франціи. Медаль и двѣ тысячи франковъ,
присужденные вами госпожѣ Ганьи, будутъ драгоцѣнной поддержкой
для дѣла, которому она посвятила свою жизнь.
Подобная же сумма, которую вы присудили аббату Картону,
послужить также прекрасному дьлу мшіосердія. Что можетъ
быть печальнѣе этой равнины жалкой нищеты и лишеянаго поэ
зіи унынія, которая тянется отъ Парижа, если ѣхать въ Версаль
по лѣвому берегу этого скопища безпорядочно разоросаиыыхъ
строеній, не принадлежащие уже къ городу, но не составляю-
щихъ еще и деревни, этихъ хижинъ (какія хижины! о, небо!), вы-
строенныхъ изъ различныхъ обломковъ, оторвинныхъ отъ город-
скихъ домовъ, обреченныхъ на свалку; тѣмъ не менѣе, среди
этихъ жалкихъ кабачковъ у заставы, этихъ нежилыхъ, повиди-
мому, или обитаемыхъ порокомъ домовъ, появятся вдругъ поля,
гдѣ вамъ улыбнется зелень, свѣжая растительность, которую не
одолѣваетъ окружающая ее пошлость. Это—Малый Моыружъ, гдѣ
аббатъ Картонъ священствуетъ уже тринадцать лѣтъ. Аббатъ
Картонъ нашелъ возможность и въ этомъ печальномъ загород-
номъ поясѣ Парижа создать настоящій рай,—чистый, хорошо
построенный, почти веселый пріютъ, гдѣ пятьдесятъ стариковъ
обоего пола имѣютъ квартиру, отопленіе, чистое бѣлье, одежду
и пищу. Какъ всѣ основатели домовъ милосердія, аббатъ Картонъ
часто выходить изъ границъ, предписываемьіхъ, казалось-бы, че-
ловѣческимъ благоразуміемъ. Оиъ вѣритъ въ свое дѣло, и
никогда его упованіе не было обмануто. Болѣе ста стариковъ
ожыдаютъ своей очереди для постушіенія въ убѣжище; ваши двѣ
тысячи франковъ осчастливятъ ихъ и докажутъ аббату Картону,
что вы принимаете участіе въ его благородныхъ усиліяхъ.
Вы присудили награду въ двѣ тысячи франковъ двумъ
братьямъ близнецамъ, Эдуарду и Каликсту Шэ, которые къ сое
диняющимъ ихъ отъ природы тѣснымъ узамъ присоединили
трогательное товарищество добродѣтели. Въ документахъ
Общества Спасанія на Средиземномъ морѣ встрѣчается много случаевъ,
гдѣ эти два соперника въ самоотвержевіп и въ дружбѣ проявили
свою смѣлость. Всѣ помнятъ пожаръ въ каменоугольной камерѣ
на пакетботѣ „Каиръ" въ Марсельскомъ портѣ, 6-го декабря
1856 года. Пожаръ съ судна могъ распространиться на весь
порть. Отчаявались уже въ возможности потушить огонь, потому
что невозможно было хорошо направить пожарную трубу съ
берега, хотя струя воды была очень сильна. Два храбрыхъ
мальчика просятъ привязать себя за поясъ и рѣшительно спускаются
въ очагъ пожара. Вдвоемъ они хватаются за трубу насоса, на-
правляютъ ее въ пылающій очагъ иодолѣваютъ его. Ихъ
вытащили безъ сознанія, почти задохнувшихся; Эдуардъ былъ покрыть
страшными обжегами, глубокіе слѣды которыхъ еще и теперь
остались. Спасать есть призваніе этихъ двухъ братьевъ, ихъ
потребность. Не щадя своей жизни, которая, однако, очень нужна

80
РѢЧИ.
для поддержки ихъ семьи, они вырвали у смерти болѣе
двадцати человѣкъ. Однажды, спасая другихъ, Эдуардъ падаетъ на
цѣпь, проламываетъ себѣ два ребра и почти лишается сознанія;
счастливымъ случаемъ онъ становится на ноги. Увидя несчаст-
наго, исчезавшаго подъ водой, онъ почувствовалъ, что силы его
возвращаются; минуту спустя, онъ кладетъ его на набережную,
окрасивъ ея плиты своей собственной кровью.
Общество Сгтасанія на Средиземномъ морѣ, не считая воз-
можнымъ представить двухъ кандидатовъ сразу, просило награды
для одного Эдуарда, прибавляя, что братъ его будетъ считать
эту награду принадлежащей ему самому. Вамъ пришла прекрасная
мысль, господа! вы не захотѣли раздѣлять двухъ людей, такъ,
тѣсно связанныхъ сердцемъ π кровью. Вы отнеслись къ номъ,
какъ къ одному лицу, рѣшивъ, что имена Эдуарда и Каликста
Шэ будутъ нераздѣльво фигурировать въ спискѣ главныхъ
наградъ, которыя вы присуждаете.
Добродѣтель, милостивый государь, представилась вамъ въ
этомъ году въ столь-же разнообразномъ, сколь и возвышенномъ
видѣ. Вы могли увѣнчать всѣ ея разновидности. Вы только·что
апплодировали дѣяніямъ двухъ молодыхъ героевъ 15 лѣтъ;
теперь я представляю вамъ столѣтнюю добродѣтель въ лицѣ Маріи
Куто, изъ Кондома. Да, ей уже 10*2 года и она все еще продолжаетъ
дѣлать добро. Прослуживъ съ 16 лѣтняго возраста въ одномъ
семействѣ, прежде богатомъ, она отдала все, что скопила, сво-
имъ разорившимся господамъ; она продолжаетъ свою вѣрную
службу безъ жалованія. Теперь она служитъ внукамъ своихъ пер-
выхъ господъ, и, хотя уже почти ослѣпла, все-же работаетъ и ли-
шаетъ себя пищи для тѣхъ, кому посвятила всю свою жизнь. Ей
сто два года, и она добродѣтельна! Вы нашли въ этомъ еще
большую заслугу: не теряетъ ли старикъ, теряя свои иллюзіи,
главныя побудительныя причины для добродѣтельной жизни?
Божественная иллюзія,—иллюзія, несомненно посланная Прови-
дѣніемъ! Добродѣтель, какъ и любовь, есть результатъ очарованія,
не поддающегося разсудку, которое насъ увлекаетъ, оболыцаетъ.
Чтобы быть въ состояніи поддаться ей, не нужно слишкомъ ясно
видѣть, что все суета. Добрая Марія Куто · не задумывается надъ
этой философіей отчаянія: она умретъ въ своей простотѣ, упорно
забывая себя и жертвуя собою.
Добродѣтели, о которыхъ шла рѣчь, засвидѣтельствованы
префектами, помощниками ихъ, жандармами, вообще
государственной властью. Добраго Оиміана, который слѣдуетъ за ними,
рекомендуешь вамъ главнымъ образомъ Мистраль; да, Мистраль,
получившій отъ васъ премію, написалъ вамъ прелестное
рекомендательное письмо для одного изъ своихъ земляковъ въ Майянѣ, кото-
раго добродѣтели имѣютъ нѣчто архаическое и трогательное.
Добрый Симіанъ, или, какъ его называютъ на родинѣ, Каде (младшій)
Симіанъ,—земледѣлецъ, владѣющій неболыпимъ участкомъ земли,
посвятившій себя въ теченіе тридцати лѣтъ всѣмъ грустнымъ
услугамъ, которыя онъ оказываетъ совершенно безкорыстно: ойъ
присутствуетъ при послѣднихъ минутахъ умирающихъ, помогаетъ
хирургамъ и, наконецъ, исполняя работу старика Товія, погрё-

ДОКЛАДЪ О НАГРАДАХЪ ЗА ДОБРОДѢТЕЛЬ.
81
баетъ умершихъ. Добросовѣстно, скромно, незамѣтно, честный
Каде Симіанъ предлагаетъ всѣмъ свои самоотверженный услуги,
выше всякой похвалы, и никакія опасныя болѣзни, никакая
отвратительная работа никогда не заставятъ его отступить. Во время
эпидемій, онъ ходить за больными, которыхъ покинули близкіѳ,
до послѣдняго ихъ вздоха; онъ помогаетъ хирургамъ при всѣхъ
олераціяхъ, которыя въ теченіе тридцати лѣтъ были произведены
въ Майянѣ. Каде Симіанъ—провидѣніе черныхъ дней; къ нему
стучатся всякій разъ, какъ жизнь показывается въ Майянѣ со
своихъ мрачныхъ сторонъ. У него 500 или 600 франковъ дохода,
приносимаго несколькими участками земли, и съ него довольно
этого, потому что онъ никогда не ходить въ кафэ, не употре-
бляетъ табаку, а выходить изъ дому только по своимъ добрымъ
дѣламъ. Онъ глубоко вѣрующій человѣкъ, и всѣ его развлеченія
заключаются въ чтеніи и въ полевой работѣ.
Письмо Мистраля подписано мэромъ, священникомъ и док-
торомъ. „Просить содѣйствія префекта или его помощника въ
этомъ дѣлѣ,—прибавляетъ Мистраль:—совершенно безполезно, въ
виду того, что этихъ господь слишкомъ часто смѣняютъ и они
слишкомъ далеки отъ нашей жизни, чтобы понять наши заду-
шевныя отношенія". Этотъ скромный лучъ свѣта, брошенный на
задушевныя отношенія въ Майянѣ, васъ очень тронулъ. Мистраль
поступилъ по внушенію очень вѣрнаго инстинкта; онъ побоялся,
быть можетъ, чтобы нѣсколько вышедшія изъ моды добродѣтели
Симіана не оказались слишкомъ мало гражданскими, чтобы
заслужить тяжелое оффиціальное одобреніе. Онъ побоялся государ-
ственныхъ печатей и подумалъ, что нужно поднимать на ноги
префекта съ его авторитетомъ только для добродѣтелей, которыя
выходятъ за предѣлы маленькаго кружка, посвященныхъ въ дѣло.
Франсилія Лакентъ представляетъ, можетъ быть, первый
примѣръ человѣка, родившагося въ состояніи рабства и получив-
шаго Мантіоновскую премію. Она и ея мать служили много лѣтъ
одной старушкѣ въ Гваделупѣ, которая вознаградила ихъ заботы
о ней освобожденіемъ. Эга милость только еще болѣе
привязала обѣихъ женщинъ къ ихъ госпожѣ; онѣ остались служить
въ домѣ, гдѣ были прежде невольницами. Послѣ смерти своей
благодѣтельницы, Франсилія, занимаясь шитьемъ, содержала мать.
При всей своей бѣдности, она находила возможность помогать дру-
гимъ. Во время безпорядковъ, послѣдовавшихъ за указомъ объ осво-
божденіи въ 1848 году, она стала смысломъ жизни и опекуншей
для кружка совершенно растерявшихся людей. Она пріютила си-
ротъ; своими скудными средствами она поддерживала мать,
брошенную мужемъ. Цѣлая община св. Франциска въ Гваделупѣ
обращается къ вамъ съ просьбою удостоить преміи Франсилію.
Рабства, къ счастью, не приходится болѣе уничтожать,
милостивые государи; но если-бы это еще было нужно сдѣлать, то
призерами такой жизни, какую вела Франсилія Лакентъ, освобож-
деніе было· бы достигнуто. Рабство прекращается съ того момента,
когда невольникъ, который, по понятіямъ древнихъ, не имѣлъ
ни нравственности, ни религіи, дѣлается нравственно равнымъ
своему господину. Древнее рабство было въ дѣйствительности

82
р-ьчи.
уничтожено, когда бѣдная Ліонская рабыня выказала вь амфи·
театрѣ такое-же геройство, какъ и ея госпожа. Безъ сомнѣнія,
современное намъ рабство было осуждено главнымъ образомъ
нашими философскими убѣжденіямн; но и нѣкоторыя
добродетели, встрѣченныя у рабовг, содѣйствовали тому-же результату.
Случайно у насъ оказывается еще одна добродѣтельная мулатка,
которую мы присоединимъ къ Франсиліи. Можетъ быть,
преданность, о которой я поведу рѣчь, имѣетъ нѣчто еще болѣе тро
гательяое.
Павла Иворъ живетъ въ Парижѣ, и, можетъ быть, намъ
приходилось иногда встрѣчаться съ ней въ лабиринтѣ узенькихъ
улицъ, перекрещивающихся у церкви Сенъ-Жерменъ де-Пре. Съ
одиннадцати лѣтъ она поступила въ семейство, которому всегда
съ любовью служила. Когда это семейство было поражено не-
счастьемъ, Павла Иворъ, не надѣясь ни на какое вознагражденіе,
содержала ту, которая была ея барыней, тѣмъ, что давала ей
торговля колоніальными товарами, которую она вела съ боль-
шимъ трудомъ, помѣщаясь сама въ мансардѣ. Ея барыня, умирая,
поручаетъ ей двухъ своихъ малолѣтнихъ дочерей; попеченія о
нихъ Павлы никогда не прекращались. Когда бѣдной креолкѣ
удавалось продать нѣсколько ананасовъ, которые она разносила
по домамъ, и собрать немного денегъ, она брела по глубокому
снѣгу въ пріютъ Почетнаго Легіона въ Сенъ-Дени, неся своимъ
пріемнымъ дочерямъ какую-нибудь теплую одежду или
лакомства, которыя докажутъ сиротамъ, что онѣ еще не лишены любви.
Съ невѣроятной настойчивостью несчастье продолжаетъ преслѣ-
довать двухъ молодыхъ дѣвушекъ при ихъ вступленіи въ свѣтъ;
одна изъ нихъ впала въ страшную нищету. Старая мулатка все-
таки не оставляетъ ихъ; ей семьдесятъ два года; половина лица
испорчена у ней ракомъ, но она все еще бѣгаетъ по улпцамъ со
своей корзинкой ананасовъ, стараясь сколотить нѣкоторую сумму,
необходимую на обѣдъ для этихъ несчастныхъ созданій, кото-
рымъ она одна служитъ. опорой. Представьте себѣ, какъ будутъ
приняты ваши пятьсотъ франковъ въ зтомъ убѣжищѣ, откуда
давно исчезла радость.
Я никогда не кончилъ бы, милостивые государи, если-бы
вздумалъ перечислять всѣ скромныя добродѣтели, а въ
особенности незамѣтныя жертвы, приносимый этимъ интереснымъ клас-
сомъ вѣрныхъ слугъ, которыхъ вы любите награждать. Мари Аро
(Сенъ-Серванъ, Иль-е-Вильэнъ) служитъ уже пятьдесятъ четыре
года однимъ господамъ. Она выняньчила и выростила девятерыхъ
дѣтей; когда семейство, къ которому она привязалась, потеряло
все свое состояніе, она не захотѣла съ нимъ разстаться и теперь
служитъ даромъ, съ терпѣніемъ, которое подвергается сильнымъ
испытаніямъ тяжелыми обстоятельствами (медаль и 1000 франковъ).
Селина Ландренъ въ Сенъ-Дени на островѣ Свиданія
поддерживала своимъ трудомъ въ теченіе пятнадцати лѣтъ старую
барышню, покинутую родственниками; она ухаживала за негромъ,
пораженнымъ проказой; ея жизнь вся состоитъ изъ подвиговъ
любви и состраданія. Почти тѣ же черты самоотверженія служа-
нокъ пришлось бы мнѣ прочесть изъ документовъ Розаліи Вик-

ДОКЛАДЪ О НАГРАДАХЪ ЗА ДОБРОДѢТЕЛЬ.
83
торины Сорей, изъ Сасси (Кальвадосъ); Маргариты Доменъ, изъ
Муленъ (Аллье); Сагондины Ферне, въ Антюіль (Соммъ);
Франсуазы Панъ, въ Морлэ, (Финистеръ); Маргариты Лавюссъ, въ Коде·
ранѣ (Жиронда). Добродѣтель, милостивые государи, гораздо
однообразнѣе порока; но она можетъ повторяться сколько угодно...
Будемъ благодарны ей за то, что она повторяется; это
однообразие, которое въ литературѣ можетъ быть крупнымъ недостаткомъ,
есть причина сущѳствованія нравственнаго міра.
Да, милосердіе практикуется у насъ такъ настойчиво, что
это должно бы успокоить людей, которыхъ пугаютъ многіе
признаки охлажденія. Мнѣ стоитъ только указать на Дезире Шар-
донъ, въ Сегре (Мэнъ-и-Луара), простую работницу въ модномъ
магазинѣ, настоящій образецъ самоотверженія; Евхарисъ Мишель,
надзирательницу пріюта въ Эссѣ; Елену Перронъ, въ Сенъ-Мар-
тенъ де-Пре; Александрияу Нетрель, въ Кармонтрейль (Марна);
Дезире Гійо-Эвраръ, въ Шанель Сенъ-Соверъ (Сона и Луара);
супруговъ Жуайо, въ ля-Фреттѣ (Сена и Уаза); Софію Тюффѳри
въ Лажо (Лозеръ); жену Бертрана Гильомъ, въ КлермонъЛѳро
(Эро); Франсуазу Булестро, въ Вургневѣ (Мэнъ и Луара); Анву
Марію Женуэнъ, въ Сенъ-Джемеѣ (Маншъ); Олимпію Гэ, въТюей
(Ардешъ); Женни Маршандо, въ Тоденэ сюръ-Денъ (Сона) съ па-
раличемъ обѣихъ ногъ, работать можетъ только руками и при
этомъ находить возможность дѣлать добро другимъ; наконецъ,
лдову г-жу Ламутъ, провидѣніе Бержерака, употребляющую все
свое состояніе на помощь брошеннымъ молодымъ дѣвушкамъ.
Мнѣ недостаетъ времени, милостивые государи! Примѣръ
филантропіи, показанный господиномъ де-Монтіонъ, нашелъ въ
самомъ дѣлѣ подражателей. Люди-благотворители захотѣли
употребить, подобно ему, свое состояніе на поддержку добра. Суммы,
завѣщаныыя вамъ Гг. Сурьо, Жемономъ, Лосса и благодѣтельной
особой, которая захотѣла остаться неизвѣстной, помогли вамъ
вознаградить добродѣтели, столь же трогательныя, какъ выше
описанныя.
Іоакимъ Фонтэнъ, штейгеръ въ копяхъ Льевенъ (Па де
Кала), спасъ жизнь шестнадцати человѣкъ, застигнутыхъ обвалами
или рудничнымъ газомъ. Замѣтка, присоединенная къ дѣлу Іоа-
кйма Фонтана нашимъ ученымъ собратомъ г-номъ Добре, удосто ·
вѣряетъ что, не смотря на тщательныя и ежедневно усиливающаяся
предосторожности, принимаемыя управленіемъ, шестьдесятъ ты-
сячъ тоннъ угля стоятъ среднимъ числомъ одной человѣческой
жизни. Сословіе рудокоповъ богато случаями самоотверженія,
которые вызываютъ тѣмъ большее удивленіе, что были совершены
безъ свидѣтелей. За подобные подвиги Фонтэнъ получилъ
серебряную медаль перваго разряда. Вы прибавили къ ней тысячу
франковъ преміи Сурьо.
Феликсъ Pie, изъ Авиньона, совершившій чудеса спасенія,
получить тысячу франковъ преміи Жемонъ; вы присуждаете пре-
мію Лосса вдовѣ Малеко, въ Мартенъ де-Манонъ (Де-Севръ); вы
даете тысячу франковъ благодѣтельной особѣ Розѣ Меланіи, изтг
Понторсонъ (Маншъ); всѣ дѣйствія этой покинутой дѣвочки
отличаются достоинствомъ и деликатностью, которымъ могли бы по-

8±
рѣчи.
завидовать люди благороднаго происхожденія. Наконецъ,
оставшуюся у васъ сумму въ 1000 франковъ вы назначили Жаннѣ
Пекюссо пзъ Нанта,—тоже дитя, подобранное пріютомъ. Дѣло ея
представляетъ драгоцѣнный документъ, доказывающій, какъ много
любви и радости можетъ заключаться въ маленькомъ кружкѣ
бѣдныхъ и смиренныхъ людей, соединенныхъ привязанностью.
Кто бы повѣрилъ, что есть міръ подкидышей? Этотъ міръ
существуете и чувствуетъ себя очень счастливымъ.
Жанну Пекюссо воспитывала нѣкто, по имени Альберъ, быв ·
шая сама питомицей пріюта и посвятившая всю свою жизнь
обученію дѣтей, покинутыхъ, какъ она сама. „Всѣ дѣти, воспи-
танныя этой доброй дѣвицей Альберъ, сказалъ наш» инспекторъ
учрежденій Общественнаго Призрѣнія округа Нижней Луары,
пошли хорошо. Они радовали и теперь еще радуютъ служащихъ...
Но Жанна Пекюссо, старшая въ средѣ этой семьи, собравшейся
случайно и которой всѣ члены были хороши, впослѣдствіи
подавала примѣръ всѣхъ добродетелей. Она безгранично любила
свою старую няню, какъ самая лучшая дочь. Какъ только она
могла зарабатывать кое-что, ея единственной гордостью и сча-
стьемъ стало приносить все, что могла достать, своей пріемной
матери для облегченія участи маленькихъ сестеръ, занявшихъ
ея мѣсто у очага доброй няни. Ея примѣрное поведеніе,
опрятность, скромность, веселый и вмѣстѣ серьезный характеръ
заставляли всѣхъ любить ее."
Ей удалось достигнуть такого состоянія, которое ей
казалось почти богатствомъ. Въ ея скромномъ бюджетѣ всякій годъ
стояла (и это составляло ея радость) сумма для доброй тёти
Альберъ, какъ она стала ее называть, узнавъ, что старая
воспитательница—не мать ея... Бѣдная дѣвушка! Ея розыски привели
къ тому, что она нашла свою настоящую семью. Но это не
послужило ей на радость. Жанна Пекюссо употребила всѣ накоп-
ленныя ею деньги на покупку мѣста на кладбищѣ, чтобы
похоронить тамъ свою дорогую воспитательницу. „Всѣ наши дѣтл,
говорилъ инспекторъ, плакали вмѣстѣ съ нею на этой могилѣ,
куда по условію придетъ почивать и она въ свое время". „Этотъ
примѣръ, прибавилъ онъ, такъ поразилъ опекаемую нами семью,
что, когда мнѣ случается о немъ заговорить, всѣ глаза
наполняются слезами!"
Ахъ! какъ хорошъ человѣкъ, милостивые государи, и
сколько прекрасныхъ вещей можно въ немъ вызвать, когда подлѣ
него находится искусный артистъ, умѣющій открыть въ его сер-
дцѣ источникъ слезъ, горячей молитвы и любви.
Учрежденіе Мари Ланъ установило шесть медалей въ триста
франковъ. Вы присудили первую Эммелинѣ Надо, въ Швнселадѣ
(Дордонь). Впечатлѣніе, производимое Эммелиной Надо навсѣхъ,
кто ее видитъ, очень глубоко. У насъ есть прекрасное описавіе
этой скромной, открытой, простодушной физіономіи, печальной,
но покорной, въ маленькой біографіи, которую можно назвать
образцомъ простоты и доброжелательности, написанной священни-
комъ деревни Шато-Левекъ. Бѣдная дѣвушка была брошена, какъ
жемчужина, въ печальную семью больныхъ и неспособныхъ

ДОКЛАДЪ О НАГРАДАХЪ ЗА ДОБРОДѢТЕЛЬ.
85
людей. Въ дѣтствѣ ей приходилось смотрѣть на то, какъ отецъ
своей невоздержностью подрывалъ заработокъ, на который
существовала семья. Мельница Надо, приведенная въ плачевное состо-
яніе конкуренціей болѣе трезвыхъ сосѣдей, стояла большею частью
безъ работы. Уже съ двѣнадцати лѣтъ Эммелина беретъ на
себя обязанности хозяйки, работницы, воспитательницы, фелыпе-
рицы. Она пускаетъ мельницу въ ходъ, таскаетъ кули, ходитъ за
скотиной, ведетъ одна домашнее хозяйство. Всѣ удивляются,
какъ она можетъ справиться со всей работой въ такомъ безала-
берномъ домѣ. Ея внутренняя и внѣшняя привлекательность
доставляютъ ей не одно очень выгодное брачное предложеніе:
она отказывается ото всѣхъ. Брата своего, разслабленнаго,
щаго безъ движенія, она учитъ и утѣшаетъ религіозными
чувствами; старый дѣдушка, впавшій въ нищету, принятъ въ домъ;
она замѣняетъ мать, разбитую параличемъ, и ухаживаетъ за
младшей сестрой, пострадавшей отъ несчастнаго случая; она
немного умѣряетъ невоздержность отца; благодаря Эммелинѣ, все
ядетъ по возможности лучше въ этомъ несчастномъ домѣ.
Очень-ли ей благодарны за всѣ благодѣянія? Увы, нѣтъ!
„Горькія слезы, тайно проливаемыя ею передъ Господомъ, гово-
ритъ священникъ въ Шато-Левекъ, не отъ того происходятъ,
что нами сказано, но отъ того, чего мы не можемъ открыть, не
оскорбивъ самолюбія, скромности, молчанія дѣвушки... Не смотря
на то, что намъ пришлось нарушить секретъ, который мы обѣ-
щали хранить, для того, чтобы узнать то, что мы пишемъ,
многое еще останется невысказаннымъ и скрытымъ въ глубинѣ
души.u Эммелина никогда не жалуется и если кому и открываетъ
свое наболѣвшее сердце, то только одной монахинѣ изъ Сенъ-
Винсентъ-де-Поль въ Шато-Левекѣ. Печальныя сцены,
недостойное обращеніе, оскорбительныя слова, самая возмутительная
несправедливость бываютъ послѣдствіями пьянства отца.
Удивительно только, съ какимъ терпѣніемъ, кротостью и покорностью
молодая дѣвушка переноситъ все это! даже когда отецъ грубъ
съ нею, она ласкова и преданна. Часто она сидитъ на стулѣ въ ка-
бакѣ, ожидая, чтобы отцу пришло желаніе пойти съ нею; она
надѣется такимъ образомь сократить засѣданіе и уменьшить
издержки, погубныя для семьи. Публика, бывающая иногда
справедливой, громко выражаетъ свое сочувствіе трогательной жерт-
вѣ; она въ своей сдержанности, не позволяетъ даже, чтобы ее
очень жалѣли.
Воскресеніе служитъ для нея отдыхомъ. Въ этотъ день она
развлекается по своему; ей болѣе всего нравится быть съ сестрой
милосердія или ухаживать за больными. Группа молодыхъ дѣ-
вушекъ, особенно привлеченныхъ ея добродѣтелями, старающихся
быть замѣченными дружбою съ ней, не отходитъ отъ нея. Въ
деревни она никого не оставляетъ безъ вниманія; не выбирая и не
порицая, съ удивительной простотой, она поддержитъ одного,
утѣшитъ другого, сообщая каждому изъ окружающихъ частицу
своей смиренной покорности. Ея скромный непритязательный
видъ поражаетъ всѣхъ. Она не слѣдитъ, какъ прочія деревенскія
дѣвушки, за измѣненіями моды: она вѣрна крестьянской одеждѣ

86
РѢЧИ.
и головному убору, и носитъ ихъ съ неподражаемымъ достоин-
ствомъ; вотъ прелестный силуэтъ ея, который сообщилъ намь
священникъ Шато-Левека: „Вотъ случай, рисующій глубокое впѳ-
чатлѣніе, производимое Эммелиной Надо. Однажды (это было нѣ-
сколько лѣтъ тому назадъ), Эммелина, отвезя муку своимъ заказ-
чикамъ, возвращалась домой; она сидъла на мулѣи вязала, какъ
она это всегда дѣлаетъ въ своихъ разъѣздахъ, чтобы не терять
времени. Одинъ господину встрѣтившись съ нею на дорогѣ, за-
мѣтилъ ее. Прибывъ въ Шато Левѳкъ, этотъ господинъ, оказав-
шійся докторомъ, начинаетъ разспрашивать о поразившей его
молодой дѣвушкѣ, и когда ему сказали кто она и что дѣлаетъ, онъ
сказалъ:—„Но эта молодая дѣвушка заслуживаетъ Монтіоновской
преміи! я укажу на нее Академіи ". Не знаю, есть-ли подпись
этого поклонника Эммелины среди безчисленныхъ свидѣтельствъ,
доказывающихъ уваженіе, которымъ ее окружаютъ въ Шанселадѣ
и въ Шато Левекѣ, но что очень похвально для этой молодой
дѣвушки, это — замѣтка, написанная о ней священникомъ Шато-
Левека, — замѣтка, проникнутая чувствомъ величайшей
справедливости, тактомъ ы чуждая стремленія къ литературнымъ
украшеніямъ. Ваша награда, подтвердивъ пророчество доктора,,
который встрѣтилъ ее съ вязаньемъ на мулѣ, сдълаетъ болѣе
того: она поддержитъ выраженіе общественнаго мнънія,
окружающее Эммелину на ея родинѣ настоящимъ ореоломъ почтенія.
Вы нашли, милостивые государи, сестру по добродѣтели,.
достойную быть поставленной на-ряду съ Эммелиной, въ лицѣ-
Эфрозины Альмьесъ, въ Помпиду (Лазеръ), родившейся кйлѣкой
и, какъ та, единственной опорой семьи, не дающей взамѣнъ
ничего, кромѣ неблагодарности и дурного обращенія.
Марселина Люси Мишо, изъ Прованса, принадлежитъ кь
тому-же разряду преданныхъ на волю Божью святыхъ. Эмилія
Монтель изъ Сюзъ (Сартъ) всю свою жизнь ухаживаетъ за
больными, по доброй волѣ, изъ безкорыстнаго стремленія къ добру.
Сильвенъ-Клеманъ Детурне, изъ Віейль—Геденъ (Па-де-Кале) и
Жермеяъ Барбъ, изъ Бассъ—Пуантъ (Мартиника)—всѣ представ-
ляютъ собою образцы сыновней любви. Вы вознаградили ихъ пре-
міями, учрежденными Маріей Лапъ.
Сколько добродѣтелей, милостивые государи, прошло передъ
вами и что было-бы, если·бы намъ пришлось говорить о добро-
дѣтеляхъ, за которыя не награждаютъ, о тѣхъ ежедневныхъ ге-
ройствахъ, которыя не выражаются въ дѣйствіи, но вошли въ
постоянную привычку самоотверженія: спокойное, научное
геройство доктора, материнское геройство сестры милосердія,
обязательное геройство солдата! Вспомните Сфаксъ, эту горсточку храб-
рецовъ, выброшенныхъ на морской берегъ въ грязь и огонь; вез-
дѣ западни, сѣти, разставленныя фанатиками, и посреди этого
ада, нѣсколько солдатъ, моряковъ, послушно бѣгущихъ на зовъ-
своихъ начальниковъ, потому что для нихъ начальникъ это—
отечество, долгъ. Честный и стойкій французскій народъ, идущій
по стезѣ добродѣтели уже двѣ или три тысячи лѣтъ! Какая-же
клевета утверждать, что онъ погрязъ въ мелкихъ эгоистическихъ-
разсчетахъ? Конечно, онъ имѣетъ большіе недостатки: онъ слиш*

ДОЕЛАДЪ О НАГРАДАХЪ ЗА ДОБРОДЕТЕЛЬ.
S7
комъ легко увлекается благородной утопіей, слишкомъ сильно
вѣритъ въ добро и вдается въ обманъ, мечтаетъ объ общемъ бла-
гѣ и выручаетъ неблагодарныхъ! Но, вѣрьте мнѣ, никакая
другая нація не заключаетъ въ нѣдрахъ своихъ столько жизненной
силы, которая при всѣхъ ея ошибкахъ дѣлаетъ ее безсмертной и
указываетъ ей во всѣхъ ея несчастьяхъ и въ моменты упадка
вѣчное начало возрожденіяивоскресенія.
Да, милостивые государи, у насъ изобиліе добродѣтели! она
у насъ инстинктивна, она вошла въ нашу кровь. Мы злоупотре-
бляемъ даже своимъ богатствомъ, потому что, нужно
сознаться, кромѣ Академіи, покровительствующей ей, всѣ мы скорѣе
слишкомъ много дѣлаемъ для того, чтобы отбить у всякаго
охоту быть добродѣтельнымъ. Мы требуемъ слишкомъ много
доказательству мы все докапываемся до источника. Источники добро·
дѣтели! Но, господа, никто ничего о нихъ не знаетъ, или лучше
сказать, намъ извѣстно только одно: каждый находить ее во
внушеніяхъ своего сердца. Между всѣми десятью или двадцатью
философскимп теоріями объ основаніяхъ долга ни одна не вы-
держиваетъ критики. Высшее значеніе добро дЬтельнаго поступка
то, что совершающій его не могъ-бы объяснить, почему онъ такъ
поступилъ. Нѣтъ добродѣтельнаго поступка, который можно бы-
ло-бы объяснить логическими выводами. Герой, когда онъ
примется размышлять, находить, что онъ поступилъ безсмысленно,
и вотъ въ этомъ-то и было его геройство. Онъ повиновался при-
казанію свыше, непререкаемому оракулу, голосу, который пове-
лѣваетъ настойчиво, ничего не объясняя.
Примемъже добродѣтель съ какой-бы стороны она ни
приходила и подъ какимъ-бы то ни было видомъ. Итакъ, въ нашемъ
мірѣ много добродѣтели, сказалъ я; но все-таки не столько,
чтобы можно было безнаказанно выказывать большую придирчивость
и разспрашивать каждаго о мотивахъ его добродѣтели. Не бу-
демъ-же лишать себя полезныхъ сотрудниковъ. Мірская-ли доб-
родѣтель, философская или христіанская, добродѣтель стараго
строя или новаго; гражданская или духовная добродѣтель,—при-
мемъ всѣхъ; увѣряю васъ, добродѣтельныхъ наберется довольно,
но ихъ не будетъ слишкомъ много для тѣхъ тяжелыхъ момен-
товъ, которые придется, можетъ быть, пережить человѣческой со-
вѣсти. Чѣмъ болѣе я объ этомъ размышляю, господа, тѣмъ болѣе
убѣждаюсь, что баронъ Монтіонъ, котораго упрекаютъ часто за
поверхностныя философскія убѣжденія, послужившія для него
точкой отправленія, дѣйствовалъ, напротивъ, подъ вліяніемъ
очень глубокой мысли. Онъ замѣтилъ тѣсную связь между доб-
родѣтелью и талантомъ; онъ понялъ, что добродѣтель есть
восхитительный родъ литературы. Но вашему старинному и
правильному способу пониманія вещей, литература не ограничивается
только тѣмъ, что пишутъ; великій государственный мужъ,
который блестящимъ образомъ разрѣшаетъ задачи своего времени,
свѣтскій человѣкъ, который хорошо изображаетъ идеалъ блестя-
щаго и утонченнаго общества, даже если они не напишу тъ ни
одной строки, принадлежать къ вашему ордену. Кто дѣлаетъ
добро, также входить въ составъ его. Правда, вы не принимаете

88
р-ьчи.
получившихъ отъ васъ награду въ число своихъ собратьевъ;
но довѣріе къ вамъ публики просто трогательно! На васъ смо
трятъ, какъ на знатоковъ по вопросу о добродѣтели,
предполагая, что у васъ ея цѣлый запасъ, π если кому она потребуется,
то обращаются прямо къ вамъ. Позвольте мнѣ напомнить вамъ
случай изъ недавняго времени. Одна бѣдная молодая дѣвушка,
очень добродетельная, умираетъ, оставляя два прибора и
маленькую серебряную сахарницу, купленную на скопленныя ею деньги.
Она очень любила эту маленькую сахарницу, напоминавшую ей
все, чего она себя лишала, и чувствуя близость смерти, страдала
при мысли, что она перейдетъ въ друтія руки, можетъ быть,
менѣе чистыя. Она пишетъ завѣщаніе, посредствомъ котораго вы-
говариваетъ, чтобы два прибора и сахарница перешли къ
молодой дѣвушкѣ, добродѣтельной и набожной католички. Почтенный
душеприказчикъ, не зная, гдѣ ему найти особу, которая удовле-
творяла-бы этимъ условіямъ, вздумалъ обратиться къ вамъ. Ояъ
пришелъ къ вамъ, какъ въ контору добродѣтели. Я не былъ на
засѣданіи, когда обсуждали это дѣло; кажется, установленныя
правила не позволили вамъ принять. Я пожалѣлъ объ этомъ:
можетъ быть, если-бы мы поговорили со священникомъ Сенъ-
Жерменъ-де-Пре объ условіи котолицизма, намъ удалось-бы
успокоить душу бѣдной дѣвушки, увѣривъ ее, что ея маленькое
хозяйство, которое она такъ любила, перейдетъ въ руки особы,
разделяющей всѣ ея идеи и всѣ ея добродѣтели.
Можнобы подумать, читая произведенія фантазіи нынѣш-
нихъ писателей, что только злое и безобразное действительно
существуешь. Когда-же намъ напишутъ реалистическій романъ,
гдѣ выведутъ на сцену добро? Добро столь-же реально, какъ и
зло; документы, которые вы поручили мнѣ прочесть, содержатъ
въ себѣ столько-же правды, сколько и отвратительная живопись,
правдивости которой, къ сожалѣнію, нельзя оспаривать. Эммели-
на Надо существуетъ такъ же, какъ и любая испорченная героиня
какого-нибудь романа, списаннаго съ натуры. Кто намъ нари·
суетъ картину добра въ Парижѣ? Кто разскажетъ намъ о борьбѣ
столькихъ добродѣтельныхъбѣдняковъ, столькихъ удивительныхъ
матерей, самоотверженныхъ сестеръ? Развѣ намъ такъ важно
доказать, что міръ, въ которомъ мы живемъ, совершенно него-
денъ? Нѣтъ, благодаря добродѣтели, Провидѣніе оправдывается;
пессимизмъ можетъ указать только на рѣдкіе случаи, когда су-
ществованіе для кого-нибудь не было добромъ. Вселенная,
очевидно, создана съ любовью; не смотря на неизмеримые
недостатки этотъ міръ все-таки остается твореніемъ безконечной доброты.
Рѣчь при раздачѣ награда въ лицеѣ Людовика Великаго.
(7-го августа 1883 г.).
Дорогіе юноши!
Вѣроятно, близкое сосѣдство нашей старой французской кол-
легіи съ вашимъ заведеніемъ, первымъ между всѣми по времени

РѢ^ЙЕ> ПРИ РАЗДАЧѢ НАГРАДЪ ВЪ ЛИЦЕЪ.
89
основанія, доставило мнѣ честь быть избраннымъ предсѣдателемъ
на это торжество господиномъ министромъ народнаго просвѣще-
нія. Въ виду вашихъ вчерашнихъ успѣховъ я горжусь этимъ вы-
боромъ. Каждый годъ число успѣвающихъ выражается болѣе
крупной цифрой. Сколько вѣнковъ, дорогіе юноши! Какое усер·
діе, какую любовь къ труду они предполагаютъ! Какую цѣну они
лридаютъ наградамъ, которыя будутъ присуждены вамъ сегодня!
Я не стану долгой рѣчью отдалять момента, ожидаемаго вами
съ такимъ понятнымъ нетерпѣніемъ. Сегодня слово
принадлежите вашимъ успѣхамъ. Смыслъ этого ежегоднаго торжества
прилежанія былъ только что изложенъ вамъ такъ всесторонне,
что едва-ли нужно прибавлять что нибудь къ сказанному.
Вамъ сказали совершенно справедливо, что правильное раз-
витіе ума, усовершенствованіе умственное и нравственное не даются
сразу. На это нужны гимнастика, продолжительный и постоян-
ныл упражненія подъ руководствомъ опытныхъ учителей. Про-
грессъ въ современныхъ обществахъ совершается посредствомъ
сознательнаго разума. Въ прежнія времена какой-нибудь геній
самородокъ создавалъ среди грубости нравовъ и безсознатель-
нѳсти массъ великія политическія и религіозныя учрежденія, ко-
торыхъ послѣдствія управляютъ нами во многихъ случаяхъ и
теперь. Варварство основывало нѣкогда; оно основывало такъ
прочно, какъ никто не сумѣлъ-бы теперь, мрачныя, величественныя,
неудобныя, долговѣчныя зданія,—даже слишкомъ долговѣчныя,
такъ какъ они становились вскорѣ стѣснительными для тѣхъ,
которые ихъ не строили, а иногда давили даже и будущее. От-
нынѣ строить будетъ только просвѣщенный разумъ. Онъ воздвиг-
петъ зданія болѣе легкія, но легче поддающіяся измѣненіямъ, не
такія массивныя, но и не такія мучительныя для тѣхъ, кто
получить ихъ въ наслѣдство.
Проблема управленія обществами день ото дня превращается
въ задачу научпую, для рѣшенія которой требуется наличность
самыхъ рѣдкихъ способностей ума. Война, промышленность,
экономическое управленіе обратились теперь въ сложныя пауки. Тѣ
общественныя обязанности, для исполненія которыхъ прежде
достаточно было только храбрости, изящества и честности, требуютъ
въ наше время сильныхъ головъ, способныхъ охватить много
мыслей за-разъи держать ихъ всѣ вмѣстѣ передъ глазами. Часто
жалуются, что сила становится единственной царицей міра. Слѣ-
довало-бы прибавить, что великая сила нашего времени—образо-
ваніе ума во всѣхъ его видахъ. Варварство окончательно побѣж-
дено, потому что все стремится сдѣлаться научнымъ. Оно
никогда не будетъ имѣть артиллеріи, а если бы и имѣло ее, то не
могло бы съ ней справиться. Оно никогда не разовьетъ научной
промышленности, сильнаго политическаго устройства, потому что
для всего этого требуется приложеніе ума. Но варварство
неспособно къ умственному напряженію. Привычка къ умственнымъ
занятіямъ пріобрѣтается постоянными упражненіями, которыя съ
такимъ успѣхомъ пріобрѣтаются при изученіи наукъ и литературы.
Конечно, такая привилегія умственной культуры
установилась не въ наше время. Не говоря уже о древности, XVI, XVII

90
Р'ЬЧП,
и XYIII вѣка видѣли нарожденіе Европы, господствующей падъ
всемъ міромъ во пмя превосходства своей цивилизаціи. За пос-
лѣдпіе сто лѣть движепіе ускорилось, хотя внутреннее
устройство цивилизованныхъ государствъ подверглось болыпимъ измѣ-
неніямъ. Современныя общества не могутъ разечитывать, какъ это
возможно было встарину, только на наслѣдственныя достоинства
нѣсколькихъ нзбранныхъ фамилій, на охранительныя учрежденія,
на политическое устройство, гдѣ зачастую рамка была гораздо
высшаго достоинства, чѣмъ лица. Культура отдѣльныхъ лицъ
стала въ наше время настоятельной необходимостью. То, что
достигалось прежде наследственностью, вѣковыми обычаями,
семейными или корпоративными традиціями, должно быть достигнуто
ьъ наше время образованіемъ.
Такимъ образомъ важность общественнаго нросвѣщенія какъ
бы удесятирилась. Борьба за существовованіе перешла на арену
школы. Наименѣе культурная раса будетъ неминуемо
уничтожена или, что все равно, будетъ оттѣсненана второй планъ наибо-
лѣе цивилизованной расой. Забота о народномъ образовании въ
государствѣ станетъ настоятельною потребностью, равной, по
меньшей мѣрѣ, вооруженію и промышленному производству. И дѣй-
ствительно, всякая нація ведетъ войну и производитъ богатство
посредствомъ составляющихъ ее личностей. Но личность, по
крайней мѣрѣ на половину, создается обучеяіемъ. Конечно, сущест-
вуетъ природный даръ, котораго ничѣмъ нельзя замѣнить; во
природный даръ, безъ обученія, остается безплоднымъ, непрои;>
водительнымъ, какъ не промытый золотоносный песокъ.
Итакъ, юные питомцы, помните, что ваши годы имѣютъ
рѣшающее значеніе, и не считайте, по примѣру многихъ, что они
принесены въ жертву. Васъ ожидаютъ серьезныя обязанности, и
мы погрѣшили бы противъ искренности, если бы представили
вамъ новѣйшія измѣненія въ человѣческомъ обществѣ, какъ
уменьшите затрудненій, которыя вамъ предстоитъ преодолѣть, и
облегчение жизненныхъ обязательствъ. Свобода есть, повидимому, об·
легченіе, но, въ дѣйствительности, она тяжелая ноша. Въ этомъ
ея благородная сторона. Свобода связываетъ и налагаетъ
обязательства; она увеличиваетъ сумму возложеннаго накаждаго труда.
Смотрите на предстоящую вамъ жизнь, какъ на серьезную
и отвѣтственную обязанность. Развѣ это заставить васъ считать
себя менѣе счастливыми, чѣмъ ваши предшественники? Совер
шенно наоборотъ. Не говорите никогда, какъ недовольные, о ко-
торыхъ упоминаетъ израильскій пророкъ: „Отцы наши ѣли не-
зрѣлый виноградъ, а на зубахъ ихъ сыновей осталась оскомина".
Васъ ожидаетъ счастливая участь, и я вижу тысячу причинъ
завидовать вамъ, не только потому, что вы молоды и что юности
открыта прекрасная вещь, которая зовется жизнью, но потому,
что вы увидите то, чего намъ не видать, узнаете то, чего мы
безпокойно ищемъ, найдете рѣшеніе многихъ политическихъ во-
просовъ, которое цамъ не дается, потому что факты еще
недостаточно выяснились. Приготовьтесь принять участіе въ этой борьбѣ
яснымъ умомъ, изощреннымъ наукой и мужествомъ, закаленнымъ
трезвой философіей.

РѢЧЬ ПРИ РАЗДАЧѢ НАГРАДЪ ВЪ ЛПЦЕѢ.
91
Вашъ возрастъ не позволить вамъ колебаться. Никто не
боится, вступая въ жизнь. Временное ослѣпленіе, искусно
подготовленное природой, заставляетъ Еасъ смотрѣть на существова-
ніе, какъ на добычу, которую вы стремитесь схватить. Люди
болѣе благоразумные, чѣмъ я, вооружать васъ противъ иллю-
зій, которыми живетъ пылкая юность. Они предскажутъ вамъ
грядущія неудачи; они скажутъ вамъ, что жизнь не исполняетъ
своихъ обѣщаній, что если бы ее знать съ самаго начала, никто
не стремился бы къ ней съ наивной поспешностью вашего
возраста. Что касается меня, то, признаюсь вамъ, я этого не
чувствую. Я прошелъ черезъ эту жизнь, которая разстилается пе-
редъ вами неизвѣстной и безграничной страной; я не жду отъ
нея болѣе ничего непредвпдѣннаго; тотъ пунктъ, который
кажется вамъ безконечно далекимъ, я вижу въ очень близкомъ отъ
себя разстояніи. И что же? положа руку на сердце, я нашелъ,
что эта жизнь, которую вошло теперь въ моду бранить, хороша
и стоить любви молодежи.
Единственное заблужденіе ваше относительно ея въ томъ,
что вы считаете ее долгой. Нѣтъ! она очень коротка, и если-бы
не этотъ ея главный недостатокъ, то, увѣряю васъ, хорошо было
бы жить, и первый долгъ человѣка относительно безконечности
изъ которой онъ вышелъ, это—благодарность. Великодушное не-
благоразуміе, которое позволяетъ вамъ вступать безъ малѣйшаго
опасенія на дорогу, гдѣ, по увѣренію столькихъ разочарованныхъ
людей, вы найдете отвращете, представляется мнѣ своего рода
мудростью. Вы правы. Смѣло идите впередъ! не умѣряйте ничѣмъ
сиоей горячности: этотъ пылающій въ васъ огонь и есть духо ,
оживляющій по волѣ Провидѣнія человѣчество и составляющих
принципъ его двигательной силы. Живите и не теряйте никогда
вкуса къ жизни. Не произносите никогда хулы на безконечную
благость, которая есть источникъ вашего существования, и, какъ
за особенную личную милость, благодарите свою счастливую
судьбу, давшую вамъ благодѣтельное отечество, преданныхъ
учителей, превосходныхъ родителей и такія условія для вашего
развитія, что вамъ не приходится бороться съ прежнпиъ невѣ-
жествомъ.
Радостное опьяненіе новымъ виномъ жизни, въ которомъ
до васъ не доходятъ трусливыя жалобы унывающихъ,
совершенно законно. Предавайтесь ему безъ оглядокъ. Вы найдете жизнь
прекрасной, если не будете отъ нея ожидать того, чего она не
можетъ дать. Когда жалуются на жизнь, то это почти всегда по-
казываетъ, что отъ нея требовали невозможнаго. Относительно
этого вѣрьте вполнѣ опыту мудрецовъ. Есть только одно основа-
ніе для счастливой жизни: это стремленіе къ добру и къ правдѣ.
Вы будете довольны жизнью, если сдѣлаете изъ нея хорошее
употребленіе, если будете довольны собою. Вотъ превосходное
изреченіе: „Ищите прежде всего царствія небеснаго: все
остальное приложится вамъ".
Сорокъ три года тому назадъ, при подобныхъ-же
обстоятельствах^ знаменитый Жуффруа обращался къ питомцамъ лицея
Карла Великаго съ такими серьезными словами:

92
РѢЧИ.
„Обязанность тѣхъ, кому опытъ открылъ настоящую истину
о вещахъ этого міра, сказать вамъ ее. Вершина жизни скрываетъ
отъ васъ ея конецъ; изъ двухъ ея склоновъ вы знаете только
одинъ,—тотъ, по которому вы всходите; онъ улыбается, онъ пре-
красенъ и благоухаетъ, какъ весна. Вамъ не дано, какъ намъ,
смотрѣть на другой склонъ съ его меланхолическими видами,
блѣднымъ солнцемъ, которое его освѣщаетъ, и ледянымъ берегомъ,
которымъ онъ оканчивается".
Нѣтъ! Это слишкомъ печально! Солнце не бываетъ никогда
блѣднымъ; только по временамъ оно подернуто тучами. Неужели
потому, что самъ старѣешься, имѣешь право сказать, что цвѣты не
такъ красивы, весна не такъ свѣтла? Неужели кому-нибудь взду-
малось-бы жаловаться на то, что онъ не безсмертенъ на этой зем
лѣ? Праведное небо! Какая безсмыслица! Изъ всѣхъ цвѣтовъ,
только одинъ почти совершенно некрасивъ: желтый, сухой,
твердый, завядшій, съ непріятнымъ блескомъ, неизвѣстно за что
называемый безсмертникомъ. Это, право, даже и не цвѣтокъ. Я больше
люблю розу, не смотря на ея недостатокъ—быстрое увяданіе.
Тѣмъ не менѣе слѣдуетъ признать, что эта короткая жизнь—
въ четыре дня—производить непреходящіе плоды: добродѣтель,
доброту, самоотверженіе, любовь къ отечеству, строгое исполне-
ніе долга,—вотъ что, если вы сумѣете подчинить свою жизнь
строгому правилу, не измѣнитъ вамъ никогда. Вѣрьте вѣчному закону
разума и любви, управляющему этимъ міромъ и объясняющему
его. Будьте увѣрены, что благая часть—та, которую избралъ
добрый человѣкъ, и онъ-то и есть настоящій мудрецъ. Избѣгайте
великаго зла нашего времени, этого пессимизма, который мѣ-
шаетъ вѣрить въ безкорыстіе и добродѣтель. Вѣрьте въ добро:
добро такъ-же существуетъ въ дѣйствительности, какъ и зло, и оно
одно можетъ создать что-нибудь; зло-же безплодно. Тѣ изъ васъ,
у которыхъ есть мать, очень обрадуютъ ее сегодня, когда прине-
сутъ вѣнки домой: они хорошо поймутъ меня. Пусть мать ваша
будетъ всегда центромъ вашей жизни. Не дѣлайте ничего безъ
ея одобренія. Изложите ей причины вашихъ дѣйствій; если онѣ
хороши, вы легко заставите ее согласиться съ вами. Всякій
бываетъ очень краснорѣчивъ съ любимой матерью.
Вы увидите ХХ-й вѣкъ, юные питомцы. Вотъ, признаюсь
вамъ, ваша привиллегія, которой я завидую; вы увидите
непредвиденное. Вы услышите, что скажутъ о насъ, вы узнаете, что
было прочнаго и хрупкаго въ нашихъ мечтахъ. Прошу васъ
быть тогда снисходительными. Этотъ бѣдный ХІХ-й вѣкъ,
который такъ будутъ осуждать, имѣлъ свои хорошія стороны, искрен-
ніе умы, горячія сердца, героевъ долга. Поколѣнія, приходящія
на смѣну другимъ, биваютъ вообще несправедливы къ нимъ. Вы—
разсадникъ талантовъ будущаго. Я представляю себѣ, что тутъ,
среди васъ, сидитъ критлкъ, который около 1910 или 1920 года
будетъ разбирать XIX-й вѣкъ. Я такъ и вижу его статью
(позвольте мнѣ немного пофантазировать): „Какое знаменіе времени,
напримѣръ! Какое полное извращеніе всѣхъ здравыхъ понятій!
Удивительно! Пришло же имъ въ голову въ 1883 году назначить
предсѣдателемъ при раздачѣ намъ наградъ въ лицеѣ Людовика

РѢЧЬ ПРОИЗНЕСЕННАЯ ВЪ ТЁЕГЬЕ.
93
Великаго человѣка, безобиднаго, конечно, но послѣдняго, котора-
го можно было бы выбрать въ то время, когда прежде всего
нужно было возвысить авторитетъ, высказать твердость и съ жаромъ
произнести convicium saeculi! Онъ далъ намъ добрые совѣты;
но какал вялость! Что за отсутствіе гнѣва на свое время!" Вотъ
что скажетъ консервативный критикъ ХХ-го вѣка. Боже моіі! Mo-
жетъ быть, онъ не совсѣмъ ошибется. Я желалъ бы только, чтобы
онъ не забылъ прибавить, какое удовольствіе доставило мнѣ
ваше общество! какъ выраженія вашей симпатіи трогали меня,
какъ общеніе съ вашей юностью оживляло и радовало меня!
То, что называютъ снисхожденіемъ, чаще всего есть только
справедливость. Сужденія упрекаютъ за то, что они мѣняются.
Увы! измѣнчиво все человѣческое. Широта взглядовъ не
исключаешь строгой выдержки въ поведеніи. Придерживайтесь всегда
неизмѣнно закона. Защищайте ревниво свою свободу и уважайте
свободу другихъ. Сохраняйте независимость сужденій, но не
покидайте никогда своего отечества ни дѣломъ, ни сердцемъ. Утѣ-
шайтесь, крѣпко держась за что-нибудь вѣчное. Все преобразуется
вокругъ васъ. Вамъ придется, можетъ быть, присутствовать при
самыхъ значительныхъ перѳмѣнахъ, которыя когда-нибудь
случались въ исторіи человѣчества. Но одно только несомненно: въ
каждомъ состояніи общества, какое пришлось-бы вамъ пережить,
можно будетъ дѣлать добро, искать истину и служить своему
отечеству и любить его. Подходите теперь, юные питомцы,
получать награды, которыя вы вполнѣ заслужили.
Рѣчь, произнесенная въ Т.регье.
(2-го августа, 1884 года).
Милостивые государи и друзья!
Какъ я благодаренъ вамъ за то, что вы оторвали меня,
такого тяжелаго на подъемъ, отъ моего неизмѣннаго кресла, къ
которому я приросъ, отъ тѣхъ оскорбленій, которыя гнетутъ меня,
отъ тѣхъ колебаній, отъ которыхъ меня приходится отвлекать
насильно! Я обязанъ вамъ радостью снова увидѣть свой старый
городъ Трегье, съ которымъ меня связываютъ самыя дорогія вос-
поминанія. Мое пребываніе у васъ, съ того времени, какъ
огромный міръ овладѣлъ мною, бывало такъ кратковременно и такъ
рѣдко, что, могу сказать, вотъ уже сорокъ лѣтъ, какъ я оста-
вилъ этотъ городъ. Сорокъ лѣтъ! Какой длинный періодъ въ че-
ловѣческой жизни! Сколько и какія вещи мѣняются въ сорокъ
лѣтъ! Но мы, бретонцы, упорны, и вчера, навѣстивъ монастырь,
соборъ и свой старый домъ, я сказалъ себѣ, что рѣшительно
ничего не измѣнилось ни во мнѣ, ни въ томъ, что меня окружало.
Въ людяхъ, конечно, произошли болыпія перемѣны. Почти
всѣ, окружавшіе мое дѣтство, исчезли. Нѣтъ больше моей
матери, которой я обязанъ всѣмъ своимъ существомъ, представлявшей
саму жизнерадостность, нѣтъ моей сестры, такой чистой и
самоотверженной. Ихъ нѣтъ больше въ тѣхъ мѣстахъ, гдѣ я нѣкогда
видѣлъ ихъ живыми и любящими. Моя няня, Анна. Марія, умерла

94
РѢЧІІ.
нисколько лѣтъ тому назадъ. А мои прекрасные учителя, кото-
рымъ я обязанъ всѣмъ, что есть во мнѣ лучшаго?... Одпнъ изъ
нихъ, притомъи изъ самыхъ заслуженныхъ, еще живъ. Г-нъ Потье
и Г-нъ Дюшень, научившіе меня двумъ, наиболѣе для меня по-
лезнымъ вещамъ: латинскому языку и математикѣ; Г-нъ Паско,
столь преисполненный доброты; Г-нъ Оффрэ, самый главный изъ
нихъ, научившій меня понимать суровое очарованіе строгой жизпи,
посвященной мысли и долгу,—всѣхъ этихъ прекрасныхъ людей
уже нѣтъ на свѣтѣ. Они исчезли, сотворивъ добро, и преданіе
причислило ихъ къ разряду людей серьезныхъ и добродѣтельныхъ.
Но рама, въ которой они жили, все еще жива. Вчера, камень за
камнемъ, я снова отыскалъ прежній Трегье; я могъ-бы поставить
имя надъ каждымъ домомъ. Каѳедральный соборъ по прежнему
сохраняетъ очаровательную легкость. Трава, пробивающаяся на
старыхъ могилахъ монастыря, все такъ же густа; я могъ-бы
подумать, что щиплющая ее корова та-же, что и сорокъ лѣтъ тому
назадъ.
II потомъ, спросивъ себя, измѣнился-ли я самъ, я отвѣтилъ
сѳбѣ вполнѣ рѣшительно: нѣтъ! Въ физическомъ отношеніи,
конечно, да; но даже и по этому поводу я могъ-бы многое
сказать. Ребенкомъ я былъ тяжелъ на подъемъ, никогда не игралъ
съ дѣтьми, всегда былъ готовъ сѣсть или привязаться къ чему
нибудь. Разстояніе отъ дома до училища я проходилъ два раза
въ день, не отклоняясь ни на шагъ направо или налѣво. Уже
тогда я страдалъ ревматизмами, которые дѣлаютъ для меня въ
настоящее время ходьбу столь затруднительной. Что же касается
души, то она всегда была такой же. Маленькій школьникъ, добро-
совѣстный, трудолюбивый, старающійся нравиться своимъ учи-
телямъ,—вотъ я весь! Я уже тогда былъ одареаъ способностями;
у меня было все то, что есть теперь; я ничего не пріобрѣлъ, за
исключеніемъ сомнительнаго искусства дѣлать свои способности
цѣнными. Конечно, гораздо лучше жить и умереть въ уединеніи.
Но человѣкъ не властенъ надъ своей судьбой: міръ беретъ васъ
за волосы и дѣлаетъ изъ васъ понемногу то, что ему угодно.
Что во мнѣ всегда было, такъ это любовь къ истинѣ. Я
хочу, чтобы на моей могилѣ (ахъ, если бы она могла быть въ мо-
настырѣ! Но вѣдь монастырь—церковь, а церковь, совершенно
несправедливо, не желаетъ меня), была слѣдующая надпись: Ѵегі-
tatem dilexi. Да, я любилъ истину; я искалъ ее; я слѣдовалъ
за ней туда, куда она меня звала; не обращая вниманія на тѣ
жестокія жертвы·, которыя она требовала отъ меня, я разорвалъ
самыя дорогія узы, чтобы повиноваться ей, и я увѣренъ, что по-
ступилъ хорошо. Объяснюсь подробнѣй. Никто не можетъ быть
увѣренъ, что онъ владѣетъ разгадкой міровой тайны, и
окружающее насъ безконечное вырывается изъ тѣхъ рамокъ и формулъ,
въ которыя мы хотѣли бы его втиснуть. Но есть одна вещь,
которую можно смѣло утверждать: это чистота сердца, преданность
истинѣ и сознаніе приносимыхъ для нея жертвъ. Высоко и
твердо японесунаголовѣэтосвидѣтельство въ день послѣдняго суда.
И въ этомъ я былъ настоящимъ бретонцемъ. Мы предста-
вляемъ наивную расу, настолько простую, чтобы вѣрить въ

РѢЧЬ ПРОНЗНЕСЕНННАЯ ВЪ ТРЕГЬЕ.
95
истину и добро. При самомъ необходимое и малой части идеала
мы счастливы, какъ короли. Это очень мало способствуетъ успѣ-
ху; это служить чему-то лучшему: это дѣлаетъ насъ
счастливыми. Да, наша жизнерадостность обусловливается нашей честностью.
Бъ то время, когда отвращеніе къ жизни является всеобщимъ
зломъ, мы продолжаемъ вѣрить, что жизнь стоить того, чтобы пре-
слѣдовать въ ней идеальную цѣль. Мы являемся истинными
сынами Пелагія, отрицавшаго первородный грѣхъ. Критика, съ
которой ко мнѣ всегда обращаются протестанты, такова: что г-нъ
Ренанъ дѣлаетъ изъ грѣха? Боже мой! Я думаю, что уничтожаю
его. Я ничего не понимаю въ этихъ печальныхъ вѣроученіяхъ.
Увѣряю васъ, чѣмъ больше я объ этомъ размышляю, тѣмъ
больше я нахожу, что вся философія резюмируется въ хорошемъ
расположена духа. Мы, кельты, никогда не будемъ пессимистами
или нигилистами. На краю этой бездны насъ спасаетъ улыбка
природы или женщины... Моя мать, умирая на 87-омъ году своей
жизни, за часъ до смерти еще шутила.
Вѣрьте мнѣ: не измѣняйтесь! Ваши качества таковы, что
снова получать свою ценность. Міръ расположенъ увлечься
печальными расами, никогда пе знавшими, что значить наслаждаться,
расами суровыми, несимпатичными, пе чувствующими ни любви, ни
уваженія къ людямъ. Ваше моральное здоровье будетъ солью
земли. Вы будете имѣть таланты, когда ихъ больше не будетъ;
у васъ будетъ веселость въ то время, когда ее будутъ поносить;
вы будете любить славу, честь, добро и красоту въ то время,
когда будетъ принято, что все это—настоящая суета суетъ. Сумѣ-
емъже быть отсталыми въ наше время; роли такъ быстро мѣня-
ются въ этомъ мірѣ! Почти всегда эти мнимо отсталые и
являются основателями того, что передовые люди комнрометтируютъ.
Я часто думаю о томъ, что именно вашъ характеръ,—повидимо-
му, такой медлительный,—даетъ окончательное существованіе тѣмъ
нѣжнымъ вещамъ, которыя обыкновенно теряютъ при излишней
поспѣшности. Этими вещами являются: законный строй, при ко·
торомъ порядокъ былъ-бы также обезпеченъ, какъ и свобода;
такой соціальный строй, при которомъ справедливость не слиш-
комъ-бы нарушалась; такой религіозный строй, который безъ
внѣшняго принужденія и суевѣрпыхъ химеръ далъ-бы человѣче-
ской душѣ ея идеальную пищу.
Ваше положеніе предназначаетъ васъ для исиолнеція вели-
кихъ современныхъ дѣлъ. Вѣдь являясь людьми настоящаго,
вы въ то-же время крѣпко держитесь за прошлое. Теперь не
время мѣняться: оставайтесь тѣмъ, что вы есть. Смѣло, со сво
имъ собственнымъ геніемъ, войдите въ согласіе съ французскимъ
дѣломъ; внесите въ него свой умъ, свою зрѣлость. Смѣло
покажите, какое значеніе вы имѣете. Нашъ жребій въ этомъ мірѣ
гораздо ниже нашей дѣйствительной цѣнности. У насъ есть
недостатки; это внѣ всякаго сомнѣнія. Главнѣйшимъ изъ нихъ
является, пожалуй, неувѣренность въ себѣ.
Вѣрьте опытности соотечественника, который оставилъ васъ
молодымъ и возвращается старикомъ, видавшимъ самые
различные виды. ' Я не научу васъ искусству имѣть успѣхъ или, какъ

96
РѢЧИ.
вульгарно выражаются, создавать себѣ карьеру: эта спеціальность
совершенно для меня чужда. Но, приближаясь къ концу своей
жизни, я могу сказать вамъ нѣсколько словъ объ искусствѣ, въ
которомъ я добился полнѣйшаго успѣха: я говорю объискусствѣ
быть счастливымъ. Что-жъ? средствъ для этого немного;
собственно говоря, есть только одно средство—это не искать счастья;
совершать безкорыстное дѣло, заниматься наукой, искус-
ствомъ, благомъ намъ подобныхъ, служеніемъ родинѣ.
Исключая очень небольшую группу людей, число которыхъ можно
будетъ безконечно уменьшить, нѣтъ людей, обдѣленныхъ сча-
стьемъ; наше счастье, за немногими исключеніями, въ нашихъ
рукахъ.
Вотъ результатъ моей опытности. Я выдаю ее за ея
настоящую цѣну. У меня всегда былъ вкусъ къ жизни; безъ печали
увижу я ея конецъ, потому что я полностью насладился ею. И
я умру, поздравляя молодыхъ, потому что передъ ними жизнь,
а жизнь—прекрасная вещь.
Еще разъ, дорогіе друзья, благодарю васъ за то, что вы
пригласили меня на это, оживившее меня, собраніе.
Рѣчь, произнесенная въ Кэмпэ.
(17 августа, 1885 года).
Какъ я тронутъ, милостивые государи, вашими добрыми
словами, и какъ я благодаренъ нагпимъ молодымъ друзьямъ,
которые, дѣлая меня разъ въ году бретонцемъ, заставили меня
завязать знакомство съ этимъ древнимъ и очаровательнымъ го-
родомъ, который я уже такъ давно хотѣлъ видѣть. Такъ прохо-
дитъ жизнь. Родившись въ Трегье, я путешествовалъ на востокъ
до Антіохіи, на сѣверъ до Тромсое, на югъ до Филе; что
касается запада, то еще вчера утромъ я не миновалъ берега
св. Михаила, въ Гревѣ. Наша раса привыкла такимъ образомъ
рыскать по міру, когда ее призываетъ долгъ. И она права. Міръ
охотно слушаетъ насъ, когда мы говоримъ ему объ его общихъ
интересахъ, потому что у насъ есть даръ симпатіи, какая-то
интуиція, какая,-то, если хотите, иллюзія, которая во всякомъ
человѣкѣ,—скажу, почти, во всякомъ сознательномъ существѣ,—
заставляетъ насъ соприкасаться съ жизнью, родственною нашей;
во всякомъ цвѣткѣ она указываетъ намъ улыбку, заставляетъ
насъ смотрѣть на весь міръ, какъ на великое дѣло любви.
Такимъ образомъ, какъ мы ни малы, мы все-же занимаемъ опре-
дѣлѳнное мѣсто въ всеобщемъ волненіи и служимъ ему.
Позвольте мнѣ даже сказать, что міръ, пожалуй, поступилъ-
бы хорошо, если-бы больше выслушивалъ насъ и больше прини-
малъ въ соображеніе наши робкія замѣчанія. Недостаткомъ
нашего времени является строгость сужденій, что-то высокомѣрное
и жестокое, какой-то суровый тонъ, который людп имѣли-бы
право принимать только въ томъ случаѣ, если-бы они
действительно владѣли абсолютной истиной. Кромѣ того, я думаю, что

РѢЧЬ, ПРОИЗНЕСЕННАЯ ВЪ КЭМПЭ.
97
человѣкъ, имѣющій это право, долженъ-бы быть особенно скром-
нымъ. У насъ-же, благодаря тому, что многія обстоятельства
удерживали насъ внѣ великой міровой арены, нервы менѣе
возбуждены, разсудокъ болѣе спокоенъ. Забываютъ, что во время
Революции Бретань, прежде принадлежащая шуанамъ, сдѣлалась
сторонницей жирондистовъ. Мы во всемъ умѣренны. Вотъ поло-
женіе, сохраняя которое мы поступаемъ правильно, потому что
міръ, благодаря своей непримиримости, какъ говорятъ,
производить на меня такое впечатлѣніе, словно онъ вырождается въ
кулачный бой. Каждый думаетъ, что онъ слишкомъ уменъ;
счастливы люди, безропотно покоряющіеся тому обстоятельству, что
у нихъ только посредственный умъ.
Демократія, напримѣръ, является безусловно одной изъ
потребностей—и самыхъ законныхъ потребностей—нашего времени.
Что же! я нахожу, что мы очень хорошіе демократы. Я не знаю
другой страны, гдѣ чувство равенства было-бы болѣе развито,
чѣмъ у насъ. Я провожу лѣто близъ Перро, въ маленькой
деревушке, среди очень бѣдныхъ людей; нашъ маленькій достатокъ
долженъ казаться имъ богатствомъ, но, какъ говоритъ Данте,
„это не заставляетъ ихъ опускать рѣсницы". Когда-же я началъ
говорить съ ними по бретонски, то они буквально приняли меня
за одного изъ своихъ. Подобно тому, какъ въ „высокихъ стра-
нахъ" (erbroïohuel), гдѣ я былъ, стоить только наклониться,
чтобы поднять золото, они находятъ вполнѣ естественнымъ, что
я немного богаче ихъ. Если у нихъ являлась какая-нибудь мысль
обо мнѣ, то она заключалась въ томъ, что между мною и ими
есть нѣкоторое различіе въ другихъ отношеніяхъ.
Мы слывемъ въ мірѣ за ужасныхъ реакціонеровъ; увѣряю
васъ, мы очень хорошіе либералы. Мы желаемъ свободы для себя
и другихъ. Если-бы мы были одни въ мірѣ, то мы разрѣшили-
бы эту ужасную религіозную проблему, которая, подобно приви-
дѣнію, тяготить сознаніе XIX вѣка. Мы очень религіозны; мы
никогда не примемъ такого положенія, гдѣ нѣтъ закона для
честности, гдѣ судьба человѣка не имѣетъ никакого
отношения къ идеалу. Но мы вполнѣ допускаемъ, что каждый по своему
кроитъ свой романъ о безконечности. Мы идемъ даже
дальше; тѣмъ, которые совершенно ошибочно полагаютъ, что они
одни правы, мы даемъ право быть нетерпимыми, лишь-бы только
эта нетерпимость не переходила въ дѣйствія, противныя свободѣ
другихъ. Бретань можетъ въ нѣкоторыхъ отношеніяхъ казаться
суевѣрной; * но она никогда не была фанатична. Что касается
меня, то я предпочитаю суевѣріе фанатизму. Всѣ старые народы
востока и сѣвера были, да к теперь еще суевѣрны. Да, если-бы
мы были господами, мы разрѣшилибы проблему религіозной
свободы, которую никогда не разрѣшатъ ни сектанты, ни нере-
лигіозные. Мы вовсе не считаемъ, что поступая не такъ, какъ
поступали наши отцы, мы выказываемъ этимъ извѣстное
непочтете къ нимъ. Наши отцы дѣлали такъ, какъ они считали луч-
шимъ въ свое время; мы поступаемъ точно также. Что сдѣлали-
бы въ наше время св. Корентинъ, св. Тюгдюалъ? Я этого,
конечно, совершенно не знаю. Постараемся-же хорошо удовлетво-

98
РѢЧИ.
рять тому, чего желаетъ настоящее время. При такомъ снособѣ
мы имѣемъ наиболѣе шансовъ встрѣтиться съ ними.
Я думаю, что, оставаясь вѣрными своему духу, мы сумѣемъ
оказать міру существенныя услуги. Нашъ старый запасъ
честности, пониманіе хода вещей, окажутся полезнѣе, чѣмъ когда-либо.
Это качество до сихъ поръ не пользовалось въ мірѣ бэлыпимъ
успѣхомъ. Мое мнѣніе таково, что его цѣнность будетъ все
повышаться, благодаря рѣдкости товара. Сохранимъже этотъ
маленький капиталъ. Міръ исчерпывается самопожертвованіемъ,
духомъ жертвы. У насъ будетъ достаточно времени его
перепродать. Въ насъ будутъ нуждаться. Теперь не время измѣ-
няться.
Я выскажу тоже самое о храбрости; всѣ мы дѣти моря-
ковъ и солдатъ; наши отцы сражались, вступали въ стычки.
Мнѣ хотѣлось разузнать, кто остался изъ Ренановъ въ Гоэло,
мѣстѣ происхождения моей семьи. Оказывается, что ихъ есть еще
цѣлый кланъ. Они не забыли, что ихъ предки цѣлые вѣка
занимались тѣмъ, что рубили головы англичанъ или жертвовали
своими; это было почетно, потому что это было взаимно. На
суднѣ, которое нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ стало на якорь
у моста Сольферино въ Парижѣ, находился одинъ матросъ по
имени Ренанъ. Эго былъ, вѣроятно, очень честный человѣкъ, не
знавшій, что такое реклама, потому что ояъ не пришелъ посѣ-
тить меня. Я сейчасъ предложу вамъ выпить стаканъ этого чу-
деснаго сидра за здоровье матроса Ренана. Этотъ храбрый чело-
вѣкъ имѣлъ по-истинѣ геыіальную идею. Какое положеніе,
удивительно приноровленное къ нашимъ способностями Это от-
крытіе носитъ такой характеръ, какъ если-бы оно было сдѣлано
спеціально для насъ. Оно приписываетъ свою настоящую цѣн-
ность двумъ великимъ дѣламъ этого міра: уму, т. е. ыаукѣ, и
смѣлости. Я желалъ· бы, чтобы положеніе этого матроса сдѣлалось
преимущественно благородной профессіей, профессіей идеалпстовъ,
которымъ дали-бы возможность мечтать спокойно въ этомъ мірѣ
о геройекихъ дняхъ, имѣя четыре или пять шансовъ за то, что
они не вернутся.
Вотъ еще другое открытіе, которое я сдѣлалъ въ странѣ
Гоэло. Мнѣ разсказывали объ одномъ Ренанѣ, который умеръ,
оставивъ состояніе около сорока тысячъ франковъ. Это показалось
мнѣ удивительнымъ: они всѣ бѣдны, какъ Іовъ. Мнѣ разсказали
еще, что онъ все оставилъ церкви, что меня нисколько не
удивило; но мнѣ очень хотѣлось узнать, какимъ образомъ онъ ско-
пилъ такой огромный капиталъ. Что-же, вы думаете, мнѣ отвѣ-
тили? мнѣ сказали, что онъ былъ кротоловомъ. Онъ получалъ по
пяти су за каждаго крота, котораго ему удалось поймать. Это
заставило меня обратить взоры на самого себя. Я тоже былъ хоро-
шимъ кротоловомъ; я уничтожилъ нѣсколько очень вредныхъ
подземныхъ животныхъ. Я былъ матросомъ по своему: я далъ
нѣсколько электрическихъ толчковъ людямъ, предпочитающимъ
спать. Я не погрѣшилъ противъ традиціи добрыхъ людей Гоэло.
Вотъ почему, несмотря на то, что физически я былъ
преждевременно сломленъ, я сохранилъ до самой старости жизнера-

РѢЧЬ, ПРОИЗНЕСЕННАЯ ВЪ КЭМПЭ.
99
достность ребенка, подобно морякамъ, и необыкновенную
способность довольствоваться немногимъ. Одинъ въ высшей степени
талантливый критикъ поддержалъ меня, послѣ того какъ моя
•философія побуждала меня сдѣлаться навсегда безутѣшнымъ. Онъ
упрекалъ меня, какъ за какое-то ханжество, за мою способность
.легко относиться къ жизни, не понималъ истинной причины
моей веселости. Я постараюсь вамъ ее объяснить. Я очень
жизнерадостенъ! во-первыхъ, вѣроятно, по той причинѣ, что,
очень мало веселясь въ молодости, я сохранилъ въ этомъ отно-
шеніи всю свѣжесть иллюзіи; вовторыхъ,—что, конечно,
гораздо важнѣе,—я убѣжденъ, что сдѣлалъ изъ своей жизни
хорошее употребленіе: въ этомъ я увѣренъ; я просилъбы только,
какъ о вознагражденіи, начать ее сначала. Я жалѣю только объ
одномъ: сдѣлаться въ десять лѣтъ старикомъ—слишкомъ рано.
Я не литераторъ: я человѣкъ, вышедшій изъ народа; я примыкаю
къ длиннымъ, теряющимся вдали рядамъ крестьянъ и моряковъ.
Я пользуюсь запасами ихъ мысли; я признателенъ этимъ бѣд-
нымъ людямъ, которые, благодаря своей умственной трезвости,
доставили мнѣ столь живыя радости.
Въ этомъ секретъ нашей молодости. Мы готовы жить въ то
время, когда столько людей говорятъ только о смерти. Группой
людей, на которую мы болѣе всего походимъ и которая насъ
лучше всего понимаетъ, являются славяне, такъ какъ они,
одновременно и новички въ жизни, и старые ея жильцы, оказываются
въ положеніи, аналогичномъ нашему. Мы вѣримъ въ расу,
потому что мы ее чувствуемъ въ себѣ.
Вотъ что я говорилъ себѣ, во время моего пребыванія въ
Перро, отыскивая все'возможныя маленькія знакомства, птицъ,
цвѣты, ростущіе на старыхъ стѣнахъ, назвавіе которыхъ я забылъ,
и, въ особенности, скалу этой группы Семи острововъ, па
которой осенью безчисленное количество морскпхъ птицъ. Я спро-
-силъ одного изъ своихъ собратьевъ по музею о причинѣ этого
явленія. Оказывается, птицы Шотландскихъ острововъ прилетаютъ
положить свои яйца на эту землю, охлаждаемую гольфштремомъ;
здѣсь рождаются птенцы и потомъ цѣлой стаей возвращаются
на скалы своихъ сѣверныхъ морей. Взгляните, пожалуйста, какъ
.эти маленькія существа выходятъ изъ материнскаго яйца,
обладая уже глубокой мудростью! Если держаться взглядовъ узкаго
индивидуализма, то ничего нельзя понять въ прогрессѣ человѣ-
чества. То, что въ насъ есть лучгпаго, мы имѣемъ отъ нашихъ
предковъ.
Раса даетъ свой цвѣтъ, когда она возникаетъ изъ забвенія.
Блестящія интеллектуальныя развитія выходятъ изъ огромнаго
запаса безсознательнаго,—мнѣ почти хочется сказать:—изъ огром-
ныхъ сокровищницъ незнанія. Не бойтесь! я не собираюсь
предложить вамъ культивировать траву, которая сама собой
прекрасно ростетъ; не смотря на всеобщее и обязательное обученіе,
всегда будетъ достаточно невѣжества. Я боюсь за человѣчество,
когда наступить такое время, что сзѣтъ проникнетъ во всѣ его
слои. Откуда-же тогда явится геній, который почти всегда
является, какъ результатъ прежняго продолжительнаго сна? Откуда

100
РѢЧИ.
придутъ всѣ инстинктивныя чувства: храбрость, которая по
существу наслѣдственна; благодарная любовь, ничего общаго не имѣ-
ющая съ размышленіемъ; всѣ тѣ мысли, въ которыхъ самъ себѣ
не отдаешь отчета, которыя являются въ насъ безъ нашего вѣ-
дома и образуютъ лучшую часть достоянія расы или націи?
Благодарю васъ, дорогіе друзья, за то, что вы доставили,
мнѣ такой драгоцѣнный случай повеселиться съ вами и подкрѣ-
питься вашимъ старымъ духомъ. Ваша молодость восхищаетъ и
поддерживаетъ меня. Благодарю васъ, достойные представители
города, который мнѣ впредь будетъ дорогъ, благодаря такому
любезному пріему. Благодарю васъ, дорогой Гемонъ, благодарю·
васъ, дорогой Люзель, за праздникъ, который тронулъ меня до
глубины души. Я не знаю, увижу-ли я другой такого-же рода.
Такъ какъ мой возрастъ совѣтуетъ мнѣ думать о будущей
жизни, то я иногда застаю себя за тѣмъ, что занимаюсь сохране-
ніемъ въ памяти мыслей, долженствующихъ занимать меня всю
вѣчность. Увѣряю васъ, этотъ день будетъ однимъ изъ луч-
шихъ среди тѣхъ, о которыхъ я хочу вспоминать. Ваше радушіе,
ваши знаки почтенія входятъ въ число наградъ моей жизни, и,,
что-бы ни говорили критики, желавшіе на вѣки запереть меня
въ De profundi s, я буду продолжать быть жизнерадостным^,
такъ какъ вашъ пріемъ убѣждаетъ меня въ томъ, что за тѣ со-
рокъ семь лѣтъ, что я оставилъ Бретань, я ни въ чемъ не
провинился.
Ръчь на конферѳнціи „Scientia". (Банкету данный въ
честь Вертело).
(26-го ноября 1885 года).
Какую радость вы мнѣ доставили, милостивые государиГ
Возлагая на меня обязанность быть истолкователемъ вашихъ
чувствъ къ знаменитому человѣку, котораго вы сегодня чествуете,
вы вспомнили о старой дружбѣ, справляющей въ эти дни свое
сорокалѣтіе. Да, это было въ ноябрѣ 1845 года. Я только что при-
несъ тяжелыя жертвы. Я выступилъ изъ семинаріи Saint Sulpice,
и весь міръ представлялся мнѣ обширной человѣческой
пустыней; большимъ вознагражденіемъ для меня, дорогой другъ, была
найти васъ въ маленькомъ пансіонѣ на улицѣ TAbbé-de ГЕрее
(тогда улица Deux-Eglises), гдѣ я, за столъ и квартиру, испол-
нялъ обязанности репетитора. Вы слушали курсъ философіи въ
колледжѣ Генриха* 1У-го; вы, помнится, получили почетную
награду на большомъ конкурсѣ въ концѣ года. Я былъ на четыре
года старше васъ. Два или три слова, которыми мы осторожна
обмѣнялись, скоро показали намъ, что у насъ есть то, что глав·
нымъ образомъ связываетъ людей, т. е. одна и та-же религія.
Этой религіей былъ культъ истины. Съ этого времени мы сдѣ-
лались η a ζ і г s, людьми, давшими обѣтъ, ленниками истины. Мы
избрали себѣ долю въ наслѣдствѣ, и эта доля была самой
лучшей. Мы требовали тогда знанія. Первыя суждешя человѣка α

рѣчь на конференции „Scientia".
101
вселенной были рядомъ ошибокъ. Только раціональная наука
исправила ложныя понятія о человѣчествѣ. Наука является
единственной любовницей истины. По прошествіи сорока лѣтъ я все-
таки остаюсь при томъ мнѣніи, что мы поступили вполнѣ
правильно, привязавшись къ ней. „Есть три прекрасныя вещи", го-
ворилъ св. Павелъ: „вѣра, надежда и любовь къ ближнему;
выше всѣхъ—любовь къ ближнему**. „Есть три великія вещи",
можемъ мы сказать въ свою очередь: „добро, красота и истина;
величайшей изъ нихъ является истина". А почему? Потому что
она истина. Добродѣтель и искусство не исключаютъ сильныхъ
заблужденій. Истина—это изображеніе существующаго. Въ этомъ
мірѣ одна только наука представляетъ самое серьезное. Филосо-
фія субъективнаго сомнѣнія основываетъ здѣсь свои возраженія
противъ самой законности раціональныхъ способностей разума.
Это никогда особенно не трогало меня, увѣряю васъ. О! если-бы
у меня не было другихъ сомнѣній, кромѣ этого! Какъ-бы легко
я чувствовалъ себя! Наука—это цѣлое, всѣ части котораго
контролируют другъ друга. Я считаю абсолютно истиннымъ то, что
доказано научно, т. е. тщательно продѣланнымъ опытомъ.
Точная наука не отвѣчаетъ на всѣ вопросы, которые
ставить ей наше законное любопытство. Это вполнѣ вѣрно. Но что
же дѣлать? Лучше знать немного вещей, но знать ихъ
основательно, чѣмъ воображать себѣ, что знаешь много вещей, и
питаться химерами. Какія, сверхъ того, основанія и прочныя осно-
ванія! Земля представляетъ собою шаръ, имѣющій около трехъ
тысячъ миль въ діаметрѣ; плотность ея приближается къ
плотности желѣза. Вотъ что вполнѣ доказано! Что-же? это особенно
подкрѣпляетъ мои идеи. Я предпочитаю эту истину цѣлой серіи
метафизическихъ предположений, болѣе или менѣе лишенныхъ
смысла. Человѣческая мысль не можетъ имѣть нормальнаго раз-
витія, прежде чѣмъ она не укрѣпится на подобныхъ пунктахъ.
Когда люди думали, что земля представляетъ равнину,
покрытую сводомъ въ видѣ бесѣдки, къ которому, на разстояніи нѣ-
сколькихъ миль отъ насъ, прикрѣплены рядами въ желобкахъ
звѣзды, тогда было совершенно излишне размышлять о человѣкѣ
и его судьбѣ. Мы обязаны астрономіи больше, чѣмъ любой тео-
логіи міра. Вообразимъ себѣ планету, атмосфера которой была-бы
такого молочнаго цвѣта, что обитатели этой планеты не могли-бы
определить положеніе предмета въ пространствѣ. Жители этой
планеты были-бы самыми ограниченными существами. Онибыли-бы
фатально заключены въ геоцентрическую гипотезу, въ родствен-
ныя идеямъ старой теологіи идеи божественнаго развитія, раз-
вертывающагося исключительно въ ихъ пользу.
Я считаю очень мало обоснованной вѣчную іереміаду нѣко-
торыхъ умовъ по поводу того мнимаго рая, котораго насъ ли-
шаетъ наука. Мы имѣемъ больше знаній, чѣмъ ихъ имѣло
прошлое; будущее будетъ знать больше нашего. Да здравствуетъ
будущее! Вы, дорогой другъ, много способствовали этому прогрессу
человѣческой мысли, въ которомъ учаетіе нашего вѣка, что бы о
немъ ни говорили, будетъ прекрасно! Вы опредѣлили въ химіи,
«самой философской, можетъ быть, изъ всѣхъ наукъ, границы того,

102
РѢЧП.
что можно знать, за тѣмъ пунктомъ, на которомъ остановились ваши:
предшественники. Расширять ρ о m о е г і u m, т. е. расширять
окружность города, было въ Римѣ актомъ самаго завистливаго вое-
поминанія. Вы, дорогой другъ, расширили въ той области, въ
которой вы работаете, pomoerium человѣческой мысли. Живи-
те же долго ради науки, ради тѣхъ, которые васъ любятъ.
Живите ради нашего дорогого отечества, которое утѣшается во мно-
гихъ слабостяхъ, указывая міру на нѣсколько такихъ дѣтейг
какъ вы.
Рѣчь въ ассоціаціи студенток.
(15-го мая 1886 года).
Милостивые Государи! Благодарю васъ за. ваше приглаше-
ніе отпраздновать вмѣстѣ съ вами сегодняшній день! Нашъ празд-
никъ былъ бы полнѣе, если-бы ваши учителя, опечаленные
недавними безпорядками х), которымъ вы совсѣмъ не сочувствуете,
не сочли своимъ долгомъ не явиться на это собраніе. Мы очень
сожалѣемъ объ этомъ. Но въ одномъ отношеніи это лучше для
меня: вы всѣ будете принадлежать исключительно мнѣ.
Ваша юность согрѣваетъ и оживляетъ меня. Такъ сладка
видѣть, какъ окна, запертыя съ одной стороны, открываются съ
другой! У меня была привычка говорить: „счастлива
молодость, потому что вся жизнь впереди". Изъ двухъ частей
программы школьной жизни—много работать и много веселиться—
я зналъ, собственно говоря, только первую. То время, когда дру-
гіе веселятся, было для меня временемъ страстной внутренней
работы. Я, можетъ быть, сдѣлалъ ошибку, и слѣдствіемъ ея
является то, что я на старости, вмѣсто того, чтобы быть, какъ
это обыкновенно случается, сухимъ консерваторомъ и суровымъ
моралистомъ, не сумѣлъ предохранить себя отъ нѣкоторой
снисходительности, которую пуритане назвали моральнымъ разела-
бленіемъ. Можетъ быть, я сдѣлалъ бы гораздо лучше, если бы
въ молодости веселился и пѣлъ по своему „Graudeamus" средне-
вѣковыхъ клерковъ:
Graudeamus igitur, dum juvenes sumus...
Post jocundam juventutem,
Post molestam senectutem,
Nos habebit humus.
Что вполнѣ вѣрно, такъ это то, что обѣ половины дѣя-
тельности вашего возраста не мѣшаютъ одна другой. Наслажде-
ніе и трудъ—это двѣ вещи здоровыя и дополняющія другъ
друга.
Да, работайте, работайте безпрерывно, и вмѣстѣ съ тѣмъ
веселитесь, никогда не чувствуйте усталости. Только споръ или
тягостное усиліе утомляютъ. Допускайте у себя мысль съ ея
*) Волненія въ школѣ фармацевтовъ.

РѢЧЬ ВЪ АССОЦІАЦШ СТУДЕНТОВЪ.
103
естественнымъ облаченіемъ, которымъ является слово! Не
призывайте ее, но и не подавляйте! Я готовъ дать вамъ въ этомъ от-
ношеніи нѣсколько совѣтовъ. Отдыхайте отъ данной работы,
переходя къ другой; имѣйте совершенно различные объекты для
изученія. Клѣтки мозга, занятыя работой, оставляюсь пустоты,
которыя могутъ съ большой выгодой выполнять другую работу.
Существуетъ прекрасное изреченіе одного стараго раввина, жив-
шаго въ первомъ вѣкѣ. Его упрекали за то, что онъ перепол-
нилъ вазу Закона, бросивъ туда слишкомъ много заповѣдей. „Въ
полную бочку орѣховъ",—сказалъ онъ, можно влить еще нѣсколь-
ко мѣрокъ сезамскаго масла". Какъ это хорошо сказано! Можно
одновременно заниматься совершенно различными дѣлами подъ
тѣмъ условіемъ, если помѣщать ихъ то въ одни, то въ другіе
промежутки. Время, посвящаемое труду, измѣряется не только
тѣмъ временемъ, которое проводишь за столомъ передъ черниль-
нымъ приборомъ. Нужно умѣть работать безпрерывно или,
лучше сказать, нужно умѣть устраиваться такъ, чтобы время работы
и время отдыха не отличались другъ отъ друга. Во время
болтовни, если разговоръ васъ не особенно волнуетъ, слѣдите за
своими идеями. Дѣлайте то же во время своихъ прогулокъ, во
время ѣды, при веѣхъ жизненныхъ отправленіяхъ.
Не ставьте границъ своему любопытству; стремитесь знать
все: границы обозначатся сами собой. Въ этомъ отношеніи я
особенно завидую вамъ. Въ человѣчествѣ въ лучшемъ положеніи
находится тотъ, кто позже пришелъ. Сколько вещей вы узнаете
такихъ, которыхъ намъ никогда не узнать! Сколько проблемъ,
разрѣшеніе которыхъ я купилъ бы годами жизни, если бы это
было въ моей власти, будутъ для васъ ясны! Выйдутъ-ли
современник общества изъ того кризиса, который они переживаютъ?
Представляютъ-ли соціальные вопросы глухія улицы, подобно
неудачнымъ опытамъ XIV и XV вѣковъ, или же они найдутъ
разрѣшенія, примѣнимыя на практикѣ? Чѣмъ будетъ міръ въ
1920 или 1930 году? А въ спеціально научной области, къ ка-
кимъ взглядамъ придутъ по поводу расы, зародыша, вида,
индивидуума, жизни, сознанія? Какими удивительными открытіями
вы будете владѣть въ исторіи, если эти прекрасныя открытія
будутъ продолжаться! Черезъ пятьдесятъ лѣтъ литература о Ва-
вилонѣ будетъ насчитывать больше двадцати томовъ, и ихъ
будутъ читать. Въ настоящее время мы имѣемъ двѣ древнія еврей-
скія надписи, которыя являются для бѣднаго историка какъ-бы
свѣтлыми маяками въ этой темной старинѣ. Вы увидите, можетъ
быть, такое время, когда ихъ будутъ знать цѣлыя дюжины. Вотъ
счастье, котораго вы и не подозрѣваете. О, какъ я вамъ
завидую! Какъ я желалъ бы воскреснуть черезъ пятьдесятъ лѣтъ!
Будьте всегда очень честными людьми. Безъ этого вы не
сможете хорошо работать. Мнѣ кажется, что нельзя ни хорошо
работать, ни даже хорошо веселиться, не будучи честнымъ чело-
вѣкомъ. Спокойная совѣсть предполагаетъ хорошую жизнь. Есть
деликатный вещи, о которыхъ не принято говорить. Но вы мнѣ
высказываете столько довѣрія, что я вамъ скажу то, что думаю.
Никогда не оскверняйте любви; это самая священная вещь въ

104
РѢЧИ.
мірѣ; человѣческая жизнь, т. е. величайшее въ существующему
зависитъ отъ нея. Смотрите, какъ на подлость, на измѣну
женщине, которая вамъ открыла на мгновенье рай идеала; считайте ве-
личайшимъ преступленіемъ возможность подвергаться будущимъ
проклятіямъ существа, которое вамъ обязано жизнью и которое,
можетъ быть, по вашей винѣ, обречено на болѣзнь. Вы честные
люди; смотрите на этотъ актъ, къ которому такъ легко относятся,
какъ на гнусность. Есть одна истина, которая будетъ вѣчна,
именно та, что соединеніе двухъ половинъ вытекаетъ изъ свя-
щенныхъ обязанностей и что важнѣйшимъ долгомъ людей
является запрещеніе преступнаго легкомыслія въ актѣ, имѣющемъ
огромныя послѣдствія для будущаго міра.
Никогда не забывайте того, что, благодаря вашему
исключительному образованно, на вас^ь возложены по отношенію къ
обществу, въ которомъ вы живете, болѣе строгія обязанности. Бѣд-
ная Франція!.. Вы увидите ее, я въ этомъ увѣренъ, отомщенной,
цвѣтущей, успокоенной. Неизмѣнно руководитесь слѣдующимъ
правиломъ: держитесь Франціи, т. е. законности, не смотря на
всѣ возраженія, всѣ отвращенія и антипатіи. Пусть она будетъ
для васъ бѣлымъ. султаномъ, указывающимъ дорогу. Никогда не
ссорьтесь съ Франціей. Давайте ей всегда хорошіе совѣты; не
сердитесь на нее, если она имъ не слѣдуетъ: она, вѣроятно, имѣ-
етъ на это свои причины. Этимъ народомъ руководитъ что-то
мистическое; слѣдуйте за нимъ даже тогда, когда онъ
отказывается васъ слушать или когда предается самымъ недостойнымъ
вещамъ. Не думайте, что вы должны приходить въ ужасъ отъ
того, что дѣла идутъ не такъ, какъ вы считаете лучшимъ.
Сколько разъ приходится радоваться, что волнующее васъ желаніе не
исполнилось и что событія обманули васъ.
Если вы хотите создать себѣ блестящую карьеру въ
политике, не слишкомъ слѣдуйте моимъ совѣтамъ. Прежде всего я
задался цѣлью сохранить въ жизни спокойствіе совѣсти,—и мнѣ
это удалось. Я по природѣ легитимисты я рожденъ, чтобы со
всей вѣрой и всѣмъ прилежаніемъ, на какія я только способенъ,
служить династіи или конституціи, принимаемымъ за
неопровержимый авторитетъ. Революціи задали мнѣ трудную задачу. Мой
старый принципъ бретонской вѣрности способствуетъ тому, что
я неохотно привязываюсь къ новымъ правительствамъ. Мнѣ
нужна дюжина лѣтъ для того, чтобы я привыкъ смотрѣть на
данное правительство, какъ на законное. И дѣйствительно, только
по прошествіи такого времени правительства дѣлаютъ попытку
сдѣлать что-нибудь хорошее. До того времени они заняты тѣмъ,
что платятъ свои долги за свое первое установленіе. Но
взгляните, какая судьба! Тотъ моментъ, когда я присоединяюсь, π
когда правительства, въ свою очередь, дѣлаются любезными по
отношенію ко мнѣ, оказывается именно моментомъ ихъ паденія,
когда люди осторожные начинаютъ удаляться отъ нихъ!.. Такимъ
образомъ я провожу свое время въ томъ, что присовокупляю
совершенно различныя дружбы и провожаю своими сожалѣніями,
по всѣмъ дорогамъ Европы, правительства, больше не
существующая... Я имъ болѣе вѣренъ, чѣмъ ихъ приверженцы. Если рее-

РѢЧЬ ВЪ АССОЦІАЦІИ СТУДЕНТОВЪ.
105
публика когда-нибудь падетъ (да сохранить насъ отъ этого
Господь!), то взгляните, какова будетъ моя судьба. Я--не республи-
канецъ a priori, а простой либералъ, охотно примиряющійся съ
хорошей конституціонной монархіей,—окажусь болѣе вѣрнымъ
приверженцемъ Республики, чѣмъ вчерашніе республиканцы. Я
буду носить трауръ по тому режиму, основанію котораго я не
способствовав. Мнѣ теперь шестьдесятъ три года; вы видите,
какъ странна моя вина; легитимисты, въ родѣ меня, создаютъ се-
бѣ въ нашъ вѣкъ жестокія препятствія, потому что слѣдовало
бы, чтобы правительства оставались вѣрны себѣ, а между тѣмъ
приходится сознаться, что это далеко не такъ.
Не требуйте только отъ меня практическихъ совѣтовъ; я
слишкомъ мало освѣдомленъ въ этомъ. Но если хотите, чтобы я
вамъ указалъ нисколько средствъ, какъ оставаться въ мирѣ съ
самымъ собой, я вамъ ихъ могу дать. Соблюдайте формы,
узаконенный! правительствомъ. Никогда не требуйте какого-нибудь по-
рученія, но и не отказывайтесь отъ него; не уклоняйтесь отъ
ответственности, но и не ищите ея. Такимъ образомъ, васъ будутъ
совершенно оставлять въ покоѣ. Вы сохраните свое спокойствие
и въ то же время сможете засвидѣтельствовать, что сдѣлали все,
отъ васъ зависящее. Въ глубинѣ души вы сможете себѣ сказать:
dixi, salvavi animam meam. Нашъ долгъ по отношенію къ
отечеству—быть въ его распоряженіи для того, чтобы служить
ему; но мы не обязаны поступать противъ своихъ убѣжденій для
того, чтобы добиться его порученій. Не будемъ никогда думать
о томъ, чтобы быть ему необходимыми: вполнѣ достаточно, если
въ данный день мы сумѣемъ быть полезными ему.
Въ результатѣ, то время, въ которомъ мы живемъ, не хуже
многихъ другихъ. Почва временами колеблется, но сотрясенія
земли не мѣшаютъ подножію Везувія считаться очень пріятяымъ
мѣстомъ. Приготовьте для жизни большой запасъ хорошаго рас-
положенія духа. Исключая какое-нибудь національное бѣдствіе,
удѣлите часть улыбки и такой системѣ, при которой міръ не
представлялся бы чѣмъгто очень серьезнымъ. Несомнѣнно, какъ бы
то ни было, онъ очарователенъ таковъ, каковъ есть.
Будьте довольны тѣмъ, что живете, какъ мы довольны тѣмъ, что
жили. Старая галльская жизнерадостность, пожалуй, глубочайшая
философія. Не слишкомъ радикально исправляйтесь отъ того,
что называюсь французскими недостатками: эти недостатки
способны въ одинъ прекрасный день превратиться въ достоинства.
Простите меня за эту длинную свѣтскую проповѣдь. Когда
человѣкъ дѣлается старикомъ, онъ начинаеть давать совѣты. Когда
вы замѣстите насъ на жизненной аренѣ, будьте снисходительны
къ предшествующему поколѣнію. У этого поколѣнія было
огромное стремленіе къ справедливости и истинѣ. Вы, конечно, лучше
сдѣлаете; но помните о тѣхъ, которые въ трудныя времена
проложили вамъ дорогу. Я прошу тѣхъ изъ васъ, которые меня
больше не увидятъ, сохранить обо мнѣ, когда меня уже не
будетъ на свѣтѣ, нѣжное воспоминаніе.

106
РѢЧІІ.
Прощальное слово Тургеневу. (Рѣчьч сказанная на станціи
Сѣверной желѣзной дороги).
(1-го октября, 1883 года.)
Мы не дадпмъ уѣхать, не простившись, этому гробу,
увозящему въ родной край генія, котораго намъ суждено было знать
и любить многіе годы. Человѣкъ, способный судить Λ) произведи -
ніяхъ человѣческой мысли, откроетъ вамъ тайну этихъ превосход-
ныхъ произведеній, очаровывавшихъ нашъ вѣкъ. Тургеневъ быль
выдающимся писателемъ; но въ особенности онъ былъ великимъ
человѣкомъ. Я буду говорить вамъ только объ его душѣ такой,
какой она мнѣ представлялась въ томъ сладкомъ убѣжищѣ,
которое ему доставляла среди насъ славная дружба.
Тургеневъ получилъ таинственный декретъ, обладающій
особенно благороднымъ даромъ привлекать человѣческія сердца: онъ
родился совершенно безличнымъ. Его сознаніе было не созна-
ніемъ какого-нибудь отдѣльнаго индивидуума, лучше или хуже
надѣленнаго природой: это было въ нѣкоторомъ родѣ сознаніе
цѣлаго народа. Еще до рожденія, онъ жилъ тысячи лѣтъ; безко-
нечные ряды сновъ были сконцентрированы въ глубинѣ его сердца.
Никто не являлся въ этомъ отношеніи воплощеніемъ цѣлаго
народа. Цѣлый міръ жилъ въ немъ, говорилъ его языкомъ! цѣлыя
поколѣнія предковъ, затерянныхъ во мракѣ вѣковъ, безсловесные,
ожили и заговорили въ его лицѣ!
Молчаливый геній коллективныхъ массъ является источни-
комъ всего великаго. Но масса не имѣетъ голоса: она умѣетъ
только чувствовать и безсвязно болтать. Ей нужѳнъ
истолкователь, пророкъ, который-бы говорилъ за нее. Каковъ будетъ этотъ
пророкъ? Кто разскажетъ объ ея страданіяхъ, не признаваемыхъ
тѣми, кто заинтересованъ въ томъ, чтобы ихъ не видѣть? Кто
опишетъ ея тайныя стремленія, разрушающія набожный опти-
мизмъ довольныхъ? Великій человѣкъ, милостивые государи, если
онъ въ то-же время геніаленъ, является человѣкомъ сердца. Вотъ
почему великій человѣкъ наименѣе свободный изъ людей. Онъ не
дѣлаетъ и не говоритъ того, что хочетъ. Въ немъ говорить Вогъ;
десять вѣковъ страданія и надежды овладѣваютъ имъ и прика-
зываютъ ему. Иногда, подобно пророку древнихъ библейскихъ
разсказовъ, съ нимъ случается такъ, что призванный проклинать,
онъ благословляетъ; его языкъ не повинуется ему сообразно съ
тѣмъ духомъ, который его воодушевляетъ.
То обстоятельство, что великій славянскій народъ, появле-
ніе котораго на міровой авансценѣ представляетъ самое
неожиданное явленіе въ нашемъ вѣкѣ, нашелъ сразу свое выраже-
ніе въ такомъ совершенномъ учителѣ,—служитъ только къ его
чести. Никогда тайны неяснаго и еще противорѣчиваго сознанія
не были раскрыты съ такой удивительной прозорливостью.
Тургеневъ чув^твовалъ и считалъ себя выразителемъ этихъ чувствъ;
онъ былъ одновременно и сыномъ парода, и избраннымъ. Онъ
былъ чувствителѳнъ, какъ женщина, и безучастенъ, какъ анатомъ;
разочарованъ, какъ философъ, и нѣженъ, какъ дитя. Счастливъ
народъ, который, дебютируя на пути мысли, можетъ быть пред-

ПРОЩАЛЬНОЕ СЛОВО ТУРГЕВЕВУ.'
107
ставленъ въ такихъ образахъ, столь-же наивныхъ, какъ и муд-
рыхъ, реальныхъ и мистическихъ въ одно и то-же время! Когда
будущее опредѣлитъ намъ количество тѣхъ обмановъ, отъ кото-
рыхъ насъ предохраняетъ этотъ могучій славянскій геній своей
пылкой вѣрой, евоимъ глубокимъ созерцаніемъ, удивительнымъ
знаніемъ жизни и смерти, своей заботой о мученичествѣ и своей
жаждой идеала, тогда образы Тургенева превратятся въ безцѣн-
ные документы, въ нѣчто такое, что, если только это можно имѣть,
будетъ какъ-бы портретомъ такого геніальнаго человѣка въ дѣт-
ствѣ. Въ этой роли истолкователя одного изъ величайшихъ се-
мействъ человѣчества Тургеневъ видѣлъ опасное бремя. Онъ чув-
ствовалъ, что несетъ на себѣ обязанность заботиться о душахъ, и,
такъ какъ онъ былъ честнымъ человѣкомъ, взвѣшивалъ каждое
свое слово, дрожалъ надъ тѣмъ, что говорилъ и чего не говорилъ.
Такимъ образомъ его миссія была исключительно
умиротворяющей. Онъ былъ подобенъ Богу изъ „книги Іова", который
„насаждалъ міръ на вершинахъ." То, что въ другомъ мѣстѣ
вызывало раздоры, превращалось у него въ принципъ гармоніи. Въ
его широкой груди противорѣчія смягчались; проклятіе и
ненависть дѣлались безоружными, благодаря магическому очарованію
его искусства.
Вотъ почему онъ является общей славой для школъ, между
которыми существуетъ столько разногласій. Великій народъ,
разъединенный именно благодаря своему величію, снова находить въ
немъ свое единство. Братья, враги, раздѣленные различнымъ по-
ниманіемъ идеала,—всѣ приходите на его могилу! Всѣ вы имѣете
право любить его, потому что онъ принадлежалъ всѣмъ вамъ,
держалъ всѣхъ васъ въ своемъ умѣ. Удивительная привиллегія
генія! Отталкивающія стороны вещей не существуютъ для него.
Въ немъ все примиряется: самыя противоположныя партіи
соединяются для того, чтобы его хвалить и удивляться ему! слова, спо-
собныя привести въ гнѣвъ обыкновеннаго человѣка, теряютъ свой
ядъ въ той области, въ которую онъ насъ вводитъ. Геній создаетъ
въ одинъ день то, что дѣлается вѣками. Онъ создаетъ атмосферу
высшаго міра, гдѣ бывшіе противники оказываются въ дѣйстви-
тельности сотрудниками; онъ открываетъ эру великой амнпстіи,
гдѣ сражавшіеся на аренѣ прогресса отдыхаютъ бокъ-о-бокъ, по-
давъ другъ другу руки.
Действительно, выше расы есть еще человѣчество или,
если хотите, разумъ. По своей манерѣ чувствовать и изображать
Тургеневъ принадлежалъ къ опредѣленному народу; по своей
высокой философіи, окидывающей проницательнымъ взглядомъ
условія человѣческаго существованія и старающейся безъ пред-
взятаго мнѣнія отыскать сущность, онъ всецѣло принадлежалъ
человѣчеству. Эта философія сводилась у него къ милости, къ
жизнерадостности, къ состраданію къ созданіямъ, въ особенности
къ побѣжденнымъ. Онъ пламенно любилъ это бѣдное человѣче-
ство, часто совершенно слѣпое или слѣпо руководимое своими
предводителями. Онъ апплодировалъ своему добровольному уси-
лію познать истину и добро, онъ не упрекалъ себя за иллюзіи,
онъ не хотѣлъ на нихъ жаловаться.

108
РѢЧИ.
Желѣзная политика, насмѣхающаяся надъ страдающими, не
была его политикой. Никакое разочарованіе не останавливало его.
Подобно вселенной, онъ тысячу разъ снова начиналъ неудачное
произведете; онъ зналъ, что справедливость можетъ подождать:
въ концѣ концовъ всегда возвращаются къ ней. Онъ дѣйстви-
тельно владѣлъ словами вѣчной жизни, словами міра,
справедливости, любви и свободы.
Прощай же, великій и дорогой другъ! То, что отъ насъ сей-
часъ уйдетъ,—одинъ прахъ. У насъ останется то, что есть въ тебѣ
безсмертнаго: твой духовный образъ. Пусть твой гробъ будетъ
для тѣхъ, которые придутъ его цѣловать, залогомъ твоей любви
и вѣры въ прогрессъ свободы, и когда ты почіешь въ родной
землѣ, пусть тѣ, которые придутъ поклониться твоей могилѣ,
сохранять теплое воспоминаніе о той далекой странѣ, гдѣ ты на-
шелъ столько сердецъ, способныхъ тебя понять и полюбить.
Рѣчь въ Collège de France по поводу освящекія медали въ
память Миіше^ Кинэ и Мицкевича.
(13-го апрѣля 1884 г.).
Милостивые государи! г)
Collège de France безконечно тронута вашей счастливой
мыслью упрочить въ этой залѣ, которая слышала столько бле-
стящихъ рѣчей, воспоминаніе о нашихъ трехъ знаменитѣйшихъ
собратьяхъ. Отличные другъ отъ друга постольку, поскольку это
возможно, по тѣмъ высшимъ дарамъ, которыми они были надѣ-
лены, Мишле, Кинэ и Мицкевичъ были обожаніемъ своихъ
слушателей объединены какъ-бы въ какую-то Троицу, которую
освятила хорошо извѣстная медаль. Повышенная надъ этой каѳедрой,
со своимъ посвященіемъ, написаннымъ отъ всего сердца, эта
медаль будетъ для будущаго свидѣтелемъ тѣхъ чувствъ, которыя
оставило въ душѣ цѣлаго поколѣнія преподаваніе нашихъ пред-
шественниковъ.
Дѣйствительно, вы должны узнать эту каѳедру, которая
тамъ передъ нами: на ней возсѣдали великіе учителя, дра-
гоцѣнное воспоминаніе о которыхъ вы такъ сохраняете. Какъ
велики эти люди, милостивые государи, и какъ великъ тотъ
моментъ въ нашей исторіи, который ихъ соединилъ въ одной
залѣ! Они одновременно касались противоположныхъ полю-
совъ человѣческой природы. Одинъ изъ нихъ является настоя-
щимъ чародѣемъ, рожденнымъ для того, чтобы указать на
тысячи тайнъ магіи, которыя фея Мелузина скрыла въ
нашей расѣ; онъ божественъ по превосходному тембру своего голоса;
онъ божественъ по своей улыбкѣ; онъ одинаково способенъ
уловить своимъ тонкимъ слухомъ и гармонію сферъ, которой никто
aJ Эта благодарственная · рѣчь относится къ старыыъ слушателямъ
ЪІишле, Кинэ и Мицкевича, которымъ прпнадлежитъ иниціатива
упомянутой медали.

РѢЧЬ ВЪ ПАМЯТЬ МИГЕЛЕ, КИНЭ И МИЦКЕВИЧА. 109
не слышитъ, и подземный шумъ, производимый муравьемъ, вы-
ходящимъна утреннюю работу; это—вдохновенный истолкователь
генія Франціи, женскаго сердца и народной души! — Второй
строгъ и суровъ; онъ совершенно чуждъ чего-нибудь низменнаго,
всецѣло охваченный благородной идеей долга, требовательный по
отношенію къ тому, что любить; онъ поглощенъ пылкой жаждой
религіознаго идеала, которую современное состояніе міра совсѣмъ
не удовлетворяете—Трѳтій полонъ грубой силы великихъ наро-
довъ, недавно проснувшихся; это нѣчто въ родѣ гиганта, только что
родившагося изъ земли или, скорѣе, недавно вдохновленнаго не-
бомъ; онъ иногда присоединяетъ къ внушеніямъ пророковъ ихъ
иллюзіи, но всегда полонъ непоколебимой вѣры въ будущее че-
ловѣчества и его народа; упорный идеалистъ, не смотря на всѣ
разочарованія, онъ является оптимистомъ, двадцать разъ
возвращающимся къ расколу. Всѣ трое владѣютъ высшимъ даромъ
великихъ людей—очарованіемъ и способностью привлекать сердца.
Тѣ, которые ихъ знали, любили ихъ, какъ любятъ женщину, съ
которой связано воспоминаніе о первыхъ опъяненіяхъ молодости,
о первомъ открытіи жизни.
Не является-ли вашъ сегодняшній поступокъ, милостивые
государи, лучшимъ доказательствомъ огромнаго впечатлѣнія
этихъ великихъ учителей? Послѣ промежутка въ сорокъ лѣтъ
это впечатлѣніе пробудилось у васъ съ такой силой, что вы за-
хотѣли его освятить по способу древнихъ, т. е., бронзовымъ
изображеніемъ и вѣнкомъ. На порогѣ старости вы остались вѣрны
культу своихъ юныхъ лѣтъ: вы вспомнили объ этихъ то глубо-
кихъ, то чарующихъ голосахъ, проникавшихъ въ глубину вашего
существа и вонзающихся тамъ, подобно стрѣламъ. Это потому,
что лекціи нашихъ трехъ славныхъ собратьевъ захватывали всего
человѣка. Они желали не только просвѣщать умы, но и
завоевывать души. Улучшеніе нравовъ и прогрессъ мыслп были для
нихъ неотдѣлимыми понятіями. Ихъ лекціи были проповѣдью;
многіе нашли въ нихъ свою религію.
Основное правило нашей коллегіи даетъ, милостивые
государи, мѣсто этимъ великимъ личностямъ и обезпечиваетъ
необходимую для нихъ свободу. Та мысль, которая руководила коро-
лемъ Францискомъ I при созданіи Collège de France, навсегда
останется вѣрной. Рядомъ съ правильнымъ образованіемъ,
добивающимся законченныхъ курсовъ и соотвѣтствующимъ испытаніямъ
и профессіональнымъ дишіомамъ, существуетъ болѣе оригинальное
образованіе, болѣе личное, болѣе соотвѣтствующее желанію
учителя, — образованіе, уставы котораго должны быть достаточно
свободными, чтобы дать всякой серьезной новости возможность
высказаться и предоставить зарождающейся наукѣ всю свободу
ея обаянія; при такомъ образовали ученый, добивающійся
истины самымъ терпѣливымъ анализомъ, засѣдаетъ рядомъ съ
мыслителемъ, приносящимъ съ тѣхъ высокихъ вершинъ, на кото-
рыхъ онъ обитаетъ, дыханіе безконечнаго. Подобно всему чело-
вѣчеству, мы ничего не исключаемъ, за исключеніемъ совершенно
абсурднаго; мы открыты для всего, за исключеніемъ неразумнаго.
Наша физическая коллекція заключаетъ рядомъ съ грубымъ

110
РѢЧИ.
столомъ, на которомъ Амперъ построилъ свой первый
электрически телеграфъ, изящные приборы, посредствомъ которыхъ
Реньо доводилъ законы природы до ихъ послѣдней точности.
Въ самой маленькой изъ нашихъ залъ знаменитый Евгеній
Бюрнуфъ посвящалъ тремъ пли четыремъ ученикамъ часъ на
разъясненіе смысла какого-нибудь раньше непонятнаго мѣсга
въ санскритскомъ отрывкѣ, между тѣмъ какъ нашъ славный тріум-
виратъ преслѣдовалъ новое по своему; въ моральномъ отноше-
ніи новьшъ является то, что исходитъ отъ сердца. Эготъ амфи-
театръ, въ которомъ звучали такія пламенныя рѣчи, превращенъ
въ настоящее время въ научную лабораторію. Мишле, столь живо
интересующійся прогрессомъ науки, апплодировалъ-бы, если* бы
могъ видѣть тѣ прекрасныя открытія, который сдѣланы здѣсь на-
шимъ собратомъ Марэ о ходѣ и явленіяхъ движенія, повиную-
щагося волѣ.
Вотъ что объясняетъ это безконечное разнообразіе,
представляемое нашей коллегіей и мѣшающее иногда ввдѣть ея
единство. Существуетъ только одна истина; но до нея доходятъ самыми
различными способами. Правда, спеціальной цѣлью этой
коллегии является созданіе науки. Самымъ плодотворнымъ курсомъ въ
Collège de France является тотъ курсъ, на которомъ новыя тайны
природы, исторіи или жизни сообщаются профессоромъ нѣсколь·
кимъ слушателямъ, уже подготовленнымъ и способнымъ его
понять. Но мы не ошибаемся въ томъ, какимъ образомъ
производится и сохраняется сознаніе человѣческаго рода. Истина
совершенна только тогда, когда живетъ въ массѣ, когда имѣетъ тысячу
голосовъ, когда дѣйствуетъ и пробѣгаетъ во всемъ народѣ, когда,
подобно нервной жидкости, циркулируетъ по всѣмъ органамъ че-
ловѣчества. Абеларъ играетъ въ исторіи такую роль только
потому, что имѣлъ ученикомъ революционера Арнольда-де-Бресса.
Мы всегда спокойны; но неизбѣжно, чгобы вокругъ насъ
волновались. То, что говорятъ о мирномъ изученіи и священныхъ хра-
махъ науки, является настоящимъ общимъ мѣстомъ. Нѣтъ, мы
поставлены въ знакъ войны, и мнръ не нашъ удѣлъ. Въ 16-омъвѣкѣ,
который былъ нашимъ геройскимъ вѣкомъ, возбуждаемый нами
гнѣвъ доводилъ до убійства: мы имѣли двѣ жертвы
Варфоломеевской ночи. Въ этомъ наша слава; всякій разъ, какъ человѣческая
мысль подвергается затменію, мы поражены.
Свобода—наша сущность! Мы предпочитаемъ быть
сломленными, чѣмъ перешагнуть черезъ нее. Когда надъ міромъ
начинаешь дуть вѣтеръ злого духа или нетерпимаго догматизма, мы
ждемъ... И всегда къ намъ снова возвращаются, потому что мы
открыватели истины, a открытіе истины, будь это въ области
природы, псторіи или общества, представляетъ для человѣка
огромную важность. Общество, лишенное присяжныхъ поддержпвате-
лей истины, является беззащитяымъ передъ тѣми чудовищами,
которыхъ человѣчество побѣдило и которыя безпрерывно
стремятся снова имъ овладѣть: это невѣжество, грубость и суевѣріе.
Основаніе цивилизованной націи—наука; но наука можетъ
существовать только подъ тѣмъ условіемъ, если она будетъ
прогрессивна и безпрерывно обновляться открытіями. Открытіе дѣ-

РѢЧЬ НА ПОХОРОНАХЪ СТАНИСЛАВА ГЮЙАРА.
Ill
лается тихо, какпмъ-нпбудь учптелемъ, погруженнымъ въ опыты
и документы, объясняющпмъ свою находку ч^тыремъ или пяти
ученикамъ. Но талантъ или геній громогласно возвѣщають. Оба
эти раздѣленія интеллектуальной работы необходимы. Всѣ отдѣлы
мысли держатся другъ за друга; сама любовь отъ нихъ не отдѣ-
ляется. Поддерживая этотъ духъ, мы думаемъ исполнить свою мис-
сію и, такъ какъ Франція для насъ неотделима отъ идеала и долга,
то мы думаемъ служить родинѣ и быть по своему полезными
гражданами, являясь строгими искателями истины во всѣхъ областяхъ.
Славные учителя, бывшіе, во время своей земной жизни,
носителями истины,—той истины, которая одновременно и свѣтитъ
и грѣетъ,—научите насъ идти по вашимъ слѣдамъ! Вы
возобновили въ свое время тѣ чудеса, которыя видѣла вь средніе вЬка
эта гора св. Женевьевы, когда всѣ европейскіе народы собрались
вокругъ Абелара или скорѣе къ Clos Bruneau, на улицѣ Fouarre,
искать принциповъ свободы въ общности человѣческаго духа.
Знаки почтенія, которые сегодня, отъ всѣхъ возродившихся
частей Европы, примѣшиваются къ нашему празднеству,
указываюсь на то, что ваше слово носило характеръ великой истины;
оно было весемірнымъ, волновало всѣ народы. Мы не изхѵгѣнилпсь.
Другіе въ мірѣ могутъ мѣняться; но вы можете быть увѣрены,
что мы останемся неисправимыми. Мы никогда не будемъ отдѣ·
лять пнтересовъ Франціи отъ интересовъ истины. Мы никогда не
будемъ считать науку, цивилпзацію и справедливость дѣломъ
одпого какого-нибудь народа или націи. Мы и впредь будемъ
упорно вѣрить, что всѣ народы служатъ этому, каждый
сообразно своему генію. Культивируя внуку, мы никогда ые ска-
жемъ: „наша наукаи: Истина, добро и красота являются, на нашъ
взглядъ, достояніемъ всѣхъ. Педантизмъ, разбивающій человѣче-
скую мысль на части и вводящій во владѣнія души всякаго рода
крѣпкія перегородки; ханжество, закупающее Провидѣніе и
говорящее съ аффектадіей: „нашъ Богъ" (какъ будто можно
сказать: „наше абсолютное" или „наше безконечное") никогда не
смогутъ завоевать нашихъ симпатій. Ваша старая коллегія, дорогіе
учителя, останется тѣмъ, чЬмъ была всегда, т. е., убѣжищемъ для
независимыхъ искателей и мыслителей, крѣпостью для честности
мысли. Подобно вамъ мы скорѣе рѣшимся оставить эту каѳедру,
чѣмъ сказать не то, что рѣшилп говорить. Вашъ геній будетъ
парить надъ этими мѣстами, полными еще вашихъ словъ. Воспо-
минавіе о вашей смѣлости и искренности, оживленной этимъ
изображеніемъ, будетъ поддерживать насъ при исполненіп
нашего великаго долга, абсолютнаго культа истины.
Рѣчц сказанная на похоронахъ Станислава Гюйара,
профессора Collège de France.
(9-го сентября, 1884 г.).
Какая роковая судьба, милостивые государи, что смерть
похитила изъ нашей среды самаго молодого, наиболѣе предназна·

112
РѢЧИ.
ченнаго для великихъ дѣлъ, наиболѣе любимаго! Едва прошло
шесть мѣсяцевъ съ того времени, какъ Станиславъ Гюйаръ за-
мѣстилъ оплакиваемаго Дефремери на каѳедрѣ арабскаго языка
въ Collège de France,—и вотъ самый неожиданный ударъ оты-
маетъ его у насъ, въ самый разгаръ его плодотворной
деятельности! Ему было только 38 лѣтъ! Въ немного лѣтъ онъ сумѣлъ
выполнить планъ длинной научной жизни; онъ достаточно сдѣ-
лалъ для своей мужественной задачи; но для насъ, возлагавшихъ
на него такія надежды и утѣшавшихся тѣмъ, что мы состаримся,
видя рядомъ съ собой ростъ этой трудолюбивой и мужественной
юности,—это большое горе! Съ того дня, какъ я пожалъ его руку
на смертномъ одрѣ, не получивъ отвѣта, мнѣ кажется, что у на-
шихъ наукъ пораженъ какой-то живой органъ около сердца.
Любовь къ изученію востока обозначилась у Станислава
Гюйара въ ранней молодости. Его твердый и проницательный
умъ указалъ ему сразу, что въ историческихъ наукахъ ему пред-
стоитъ продѣлать наиболѣе полезную работу и открыть
наибольшее количество истинъ. Онъ принесъ своему призванію самыя
тяжелыя жертвы, и только крайней настойчивости своего желанія
онъ обязанъ тѣмъ, что продолжалъ заниматься избранными имъ
науками, не смотря на крайне неблагопріятное положеніе, въ
которое поставлены'эти науки,—правда, очень важныя по своимъ
фелософскимъ выводамъ, нонеимѣющія почти никакого
практическая приложения. Долгое время онъ получалъ въ видѣ награды
только почтевіе свидетелей его работъ; но за то этого почтенія
онъ добился очень скоро. Мы всѣ испытали чувствительную
радость, когда видѣли вступленіе въ наше Азіатское Общество
этого молодого человѣка, серьезнаго, пылкаго, добросовѣстнаго,
страстнаго друга истины, врага всякаго шарлатанства и лицемѣ-
рія. За его скромностью чувствовались существенныя свойства
мудреца, прямота и независимость характера, абсолютное
спокойствие духа.
Вскорѣ начали появляться одна за другой весьма цѣнныя
работы. Гюйаръ послѣдовательно затронулъ самыя трудныя
проблемы языковъ и литературъ Восточной Азіи. Очень важные
вопросы, относящіеся къ Багдадскому калифату, къ исторіи изма-
ильтянъ и невѣрующимъ сектамъ ислама, къ арабскому стихо-
сложенію, въ которомъ насъ удивляетъ столько вещей, къ тѣмъ
страннымъ формамъ, которыя называютъ составнымъ множествен-
нымъ числомъ, къ столь любопытной главѣ о сравнительной те-
оріи семитическихъ языковъ,—все это сдѣлалось для нашего уче-
наго коллеги предметомъ глубочайшихъ изслѣдованій, всегда
основанныхъ на непосредственномъ изученіи источниковъ. Его
чтеніе арабскаго языка было быстрымъ и увѣреннымъ. Когда
общество, образованное изъ знаменитѣйшихъ арабистовъ всей
Европы, раздѣлило между собой огромный трудъ полнаго изданія
текста Анналовъ Табари, Гюйаръ взялъ на себя одинъ томъ,
и, благодаря ему, Франція была представлена въ этомъ монумен-
тальномъ предпріятіи. Окончаніе перевода Географіи Абуль-
феда, начатое господиномъ Рейно, было поручено ему.
Назначенный помощникомъ въ Recueil deb historiens arabes des

РФЧЬ НА ПОХОРОНАХЪ СТАНИСЛАВА ГЮЙАРА. 113
croisades, опубликованномъ Академіей надписей и изящной
словесности, Гюйаръ былъ для Барбы и Мейнара драгоцѣннѣй-
шимъ сотрудникомъ въ этомъ трудѣ.
Его привлекали всѣ великія проблемы. Исключительный ин-
тересъ, представляемый ассиріологіѳй, поразилъ его вниманіе;
весьма вѣроятно, что если-бы онъ жилъ еще, то постепенно
принялся бы за изученіе этой области. Онъ предсказывалъ огромное
будущее наукѣ, -которая когда-нибудь бросить неожиданный свѣтъ
на глубокую древность. Его имя будетъ фигурировать среди тѣхъ
смѣлыхъ тружениковъ, которые въ первомъ ряду пойдутъ на
завоеваніѳ этого новаго міра.
Какъ профессоръ, сначала въ Школѣ высшихъ наукъ, потомъ
у насъ, Станиславъ Гюйаръ оказалъ не меньшія услуги. Онъ
умѣлъ привлекать къ себѣ учениковъ и внушать имъ вкусъ къ
работѣ, которая поглощала его самого. Его прилежаніе было
удивительно; онъ любилъ въ этомъ отношеніи стоять выше тѣхъ
обязанностей, которыя на насъ наложены. Любовь къ
общественному благу и отвлеченное чувство долга составляли
единственный стимулъ его жизни. Въ своихъ частныхъ отношеніяхъ онъ
былъ очаровательно милъ; его братья и сестры обожали его. Всѣ его
приближенные сохранили о нѳмъ впечатлѣніе какого-то высшаго
существа.
Увы! Онъ былъ слишкомъ совершеннымъ, а когда чело-
вѣкъ доходить до этой послѣдней степени безкорыстія, земля
уже не удерживаетъ его: онъ слишкомъ готовь, по малѣйшему
знаку, оставить ее. Жажда труда доходила у него до того, что
дѣлалась неотступной; онъ убилъ въ себѣ возможность отдыха.
Когда онъ видѣлъ столько прекрасныхъ вещей, которыя надо
сдѣлать, когда онъ думалъ о такой прекрасной жатвѣ и о такомъ
небольшомъ количествѣ работниковъ, его охватывала какая-то
лихорадка: онъ бралъ на себя задачу десяти другихъ. Усталость
вскорѣ довела его до безсонницы, до неспособности работать.
Неспособность работать была для него смертью. Жизнь безъ мысли,
безъ исканія, казалась ему наказаніемъ. Подражайте ему во всемъ,
молодые друзья, за исключеніемъ этого опаснаго напряженія,
которое производить то, что невозможно болѣе соединять долгъ съ
улыбкой, съ честнымъ развлеченіемъ, съ удовольствіѳмъ
созерцать міръ, гдѣ рядомъ со столькими темными сторонами есть
столько свѣтлыхъ. Indulgere genio является искусствомъ, котораго
нашъ другъ не зналъ и не хотѣлъ знать; онъ грѣшилъ только
избыткомъ любви къ добру. Жизнь до такой степени
отождествлялась у него съ трудомъ, что установленный отдыхъ казался
ему невыносимымъ. Перспектива жить, не имѣя возможности
работать, казалась ему болѣе ужасной, чѣмъ смерть.
И потомъ во всемъ этомъ есть еще нѣчто болѣе глубокое.
Родъ безсознательнаго Провидѣнія, заботящійся о судьбѣ велн-
кихъ душъ, какъ-бы устраиваетъ такь, что награда для нихъ
приходить слишкомъ поздно—тогда, когда она потеряла всю свою
привлекательность. То же самое было и съ Гюйаромъ. Жизнь
всегда представлялась ему со своей дурной стороны. Когда она
начала ему улыбаться, стоикъ впалъ въ сомнѣніе; онъ полагалъ,

114
РЪЧИ.
что потеряетъ въ своемъ достоинетвѣ, принявъ вполнѣ
заслуженную награду; казалось, что онъ прячется, избѣгаетъ этого
Въ этихъ жестокихъ урокахъ нашей гордости можно утѣ-
шиться только той мыслью, что наука вѣчна и совершенно не
подвержена фатальнымъ законамъ нашей бренности. Гюйаръ, съ
своей стороны, вложилъ много труда въ великое зданіе
современной науки, глубины которой скрываютъ столько анонимныхъ
усилій. Эти огромные памятники или, скорѣе, эти построенные
холмы, покрывающіе Вавилонскую равнину, сдѣланы изъ
кирпичей, длиною въ нѣсколько сантпметровъ. Коротка жизнь учена-
го, но великъ капиталъ, гдѣ ничто не пропадаетъ.
Бѣдный дорогой другъ! Вступивъ теперь въ царство
абсолютной тишины, дай отдыхъ этому безпокойному сердцу, этой
робкой вѣрѣ, этой душѣ, всегда опасающейся, достаточно-ли
хорошо она поступила. Ты былъ хорошимъ работникомъ въ томъ
прекрасномъ произведеніи, которое строится нашими усиліями.
Одна твоя печаль была иногда несправедливой,—несправедливой
передъ Провидѣніемь, передъ вѣкомъ и самимъ собой! Будь
спокоенъ: посѣянное тобой взойдетъ; ты указалъ путь, то, чего
ты не могъ совершить, сдѣлаютъ другіе. Твоя жизнь будетъ для
всѣхъ, знавшихъ тебя, урокомъ безкорыстія, патріотизма, труда и
добродѣтели.
Рѣчь отъ имени Академш Надписей и Изящной Словесности
на похоронахъ Вильмена.
(10 мая 1870 г.)
Милостивые государи! Академія Надписей и Изящной
Словесности не можетъ оставаться безмолвной передъ могилой,
готовой закрыться надъ однимъ изъ тѣхъ людей, которыхъ она
съ гордостью приняла въ свою среду. Вамъ только что красно-
рѣчиво говорили о заслугахъ государственнаго человѣка, о до-
стоинствахъ оратора, о рѣдкихъ заслугахъ писателя. Да будетъ
позволено нашему обществу, хранителю воспоминаній и
произведений прошлаго, указать на тѣ источники, въ которыхъ Виль-
менъ почерпалъ силы для своей благородной и святой дѣятель-
ности, для своей безкорыстной любви къ красотѣ и для своего
либеральнаго пониманія жизни,—силы, которыя его поддерживали
въ теченіе всей его длинной жизни и помогали ему никогда не
ослабѣвать. Изученіе древности не было для него простымъ из-
слѣдованіемъ, вызываемымъ любопытствомъ; онъ требовалъ отъ
древнихъ примѣровъ и уроковъ: примѣровъ внутренней связи
между хорошими поступками и красивыми словами, уроковъ вкуса,
мѣры π честности, даваемыхъ съ авторитетомъ геяія. Совершенное
выраженіе идеала, гдѣ мысль, добродѣтель и красота нераздѣль-
ны, древніе литературы, все равно, въ языческой-ли или хри-
стіанской формѣ, были для него свѣтлымъ откровеніемъ, гдѣ
онъ во всякое время находилъ то, что питаетъ умъ и согрѣваетъ
сердце. Его вкусъ къ литературѣ не былъ банальнымъ удивле-

РѢЧЬ НА НОХОРОНАХЪ ВИЛЬМЕНА.
115
ніемъ, останавливающимся передъ прѳкраснымъ языкомъ; это
была полезная связь съ болѣѳ чистымъ міромъ, чѣмъ нашъ,
сыновнее чувство къ тѣмъ старымъ мудрецамъ, изъ которыхъ
мы по всей справедливости дѣлаемъ себѣ наставниковъ и
утешителей въ жизни.
Блестящему успѣху своего писательскаго и ораторскаго
таланта онъ предпочелъ счастливый случай открыть одинъ изъ
тѣхъ шедѳвровъ греческой поэзіи, модели несравненнаго
искусства, гдѣ высшая красота и здравый умъ не только не исключа-
ютъ другъ друга, но соединяются въ божественную гармонію.
Будучи министромъ народнаго просвѣщенія въ такое время,
когда на высокую культуру ума смотрѣли въ политикѣ не какъ
на легкомысленное развлечете праздныхъ болтуновъ, а какъ на
народное благо, Вильменъ постоянно быль занятъ той мыслью,
какъ-бы заставить греческіе монастыри отдать еще сохранившееся
у нихъ шедевры, и если это изслѣдованіе, предпринятое и
руководимое имъ, показало, что неизданные шедевры становятся
очень рѣдкими, то оно все-таки доставило наукѣ нѣсколько тек-
стовъ первостепенной важности для исторіи человѣческой мысли.
Когда ученый кардиналъ Май доставалъ изъ рукописей
наполовину уничтоженныя страницы „Республики" Цицерона, Вильменъ
получалъ эти драгоцѣнные листы по мѣрѣ ихъ отпечатыванія и
дѣлалъ переводъ, гдѣ высказывались прекраснѣйшимъ слогомъ
глубочайшія идеи, какія когда либо существовали, о строеніи
гражданскаго общества.
Онъ не отдѣлялъ христіанской древности отъ языческой;
геній отцовъ Церкви нашелъ въ немъ впервые достойнаго
истолкователя. Онъ понималъ, любилъ и очерчивалъ безсмертными
штрихами великую христіанскую школу IV вѣка, всю еще
пропитанную элленизмомъ и философіей. Благородное христіанство
Василія Великаго и Іоанна Златоуста было для него второй
Греціей, міромъ классическимъ въ своемъ родѣ, изображеніе ко-
тораго радовало его. Ничто не ускользало отъ его широкой и
интеллигентной критики; онъ вполнѣ владѣлъ предметомъ, какъ
тогда, когда разсказывалъ исторію лирической поэзіи Греціи,
такъ и тогда, когда разбиралъ Данте и поэзію среднихъ вѣковъ.
Страстный поклонникъ древней Греціи, онъ чувствовалъ симпа-
тію и любовь даже къ Греціи временъ упадка, недостатки и
дряхлость которой онъ изъ почтенія къ ней не хотѣлъ за-
мѣчать.
Такимъ образомъ, поддерживаемый всѣми наставленіями
прошлаго, соприкасаясь со всѣмъ тѣмъ, что человѣчество
произвело хорошаго и прекраснаго въ литературѣ и философіи, онъ
не поддавался слабостямъ настоящаго; онъ властвовалъ надъ
печалями и, не скрывая своихъ опасеній, обращался мыслью
исключительно къ будущему. Хотя уже нѣсколько лѣтъ его
здоровье не позволяло ему присутствовать при нашихъ преніяхъ,
мы чувствовали его присутствіе въ нашей средѣ. Хотя онъ
отсутствовал^ мы все - таки старались прислушаться къ его голосу.
Какъ о всѣхъ великихъ людяхъ, о немъ можно сказать, что
смерть не постигнетъ его. Стоитъ только взять выраженіе одного

116
рвчи.
изъ древнихъ авторовъ, которые были ему особенно дороги:
quidquid ex ео amavimus, quidquid mirati sumus,
m an et. Между открытіями, приводящими человѣческую мысль
къ открытію истины, одни даютъ въ жизни славу и блескъ, дру-
гіе остаются неизвѣстными; но всѣ они безсмертны,—безсмертны
даже тогда, когда они считаются полезными только небольшимъ
кругомъ друзей истины; въ особенности они безсмертны, когда,
подобно открытіямъ нашего собрата, освѣщѳны ореоломъ генія.

II.
ФНЛОеОФСНІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВУ,

Посвящекіе Марседену Вертело.
Неоднократно встрѣчая на этихъ страницахъ мысли, о ко-
торыхъ мы много разъ съ вами бесѣдовали, я спрашивалъ себя:
мои онѣ или ваши? Наши мысли настолько переплелись другъ съ
другомъ въ теченіе тридцати лѣтъ, что не всегда
представляется возможнымъ въ этомъ глубокомъ умственномъ общеніи
различить, что мое что ваше. Это все равно, какъ если-бы мы за-
хотѣли подѣлить отдѣльные члены ребенка между отцемъ и
матерью. То происхождение идеи обязано вамъ, a дальнѣйшее раз-
витіе принадлежитъ мнѣ, то я бросилъ сѣмя, а вы его взро-
стили. Я хотѣлъ-бы, чтобы на все, что могъ я сказать хорошаго
о вселенной въ ея цѣломъ, смотрѣли какъ на принадлежащее
вамъ. Съ другой стороны, я заявляю о своемъ участіи въ
образовали вашей философской мысли. На большее я не претендую.
Вамъ было 18 лътъ, мнѣ 22 года, когда мы начали
размышлять вмѣстѣ. Мы были тогда тѣмъ же, чѣмъ и сейчасъ. За
нашей серьезной юностью, съ ея такъ скоро обманутыми ожиданіями,
послѣдовалъ зрѣлый возрастъ, полный печали. Наказанные за
ошибки, которыя не нами были совершены, мы видѣли Францію
погружающеюся въ униженіе, безуміе, невѣжество. Преданное
своими отцами, наше поколѣніе имѣло право жаловаться. Каждое
поколѣніе обязано передать слѣдующему то, что оно получило
отъ своихъ предшественниковъ: установившійся соціальный поря-
докъ. Послѣ рокового февральскаго крушенія тѣ, кто обязанъ
былъ передать намъ отечество свободнымъ, подготовили, вопреки
нашей волѣ, пагубное декабрьское событіе. Потомъ, когда мы
отказались слѣдовать за Франціею по пути, на который она была
увлечена, все рушилось снова, и нужно было ожидать не
меньше пяти лѣтъ, прежде чѣмъ, погубивши насъ, самонадѣяннымъ
политикамъ угодно было признать себя безсильными.
Увидимъ ли мы, наконецъ, лучше дни, и будетъ ли наша
старость подобна осени еврейскаго поэта, въ радости собиравша-
го жатву, посѣянную въ слезахъ? Вы надѣетесь на это и, можетъ
быть, имѣете основаніе. Было сдѣлано столько ошибокъ, что
больше, кажется, нельзя и совершить. Если Франція захочетъ еще
разъ явиться представительницею свободы, симпатіи и уваженія
ко всѣмъ, то весь міръ еще разъ полюбитъ ее. Ея пораженіе
будетъ цѣннѣе самой блестящей побѣды, если она покажетъ при-
мѣръ націи, мудрой безъ руководителя и просвѣщенной безъ
учителей. Какъ охотно отказался бы я тогда отъ всѣхъ моихъ

120
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
самыхъ мрачныхъ пророчествъ! Съ какимъ наслажденіемъ
отрекся бы я отъ самого себя!.. Въ ожиданіи этого наша задача очень
проста: удвоимъ свой трудъ. Я чувствую въ себѣ что-то молодое
и пылкое! я хочу обнять воображеніемъ нѣчто новое!.. Пусть Гюго
и Ж. Зандъ докажутъ, что геній не знаетъ старости. Пусть Тэнъ,
Абу и Флоберъ будутъ въ правѣ сказать, что ихъ прежнія лучшія
работы не болѣе, какъ опыты. Пусть Клодъ Бернаръ и Бальбіани
откроютъ новыя тайны жизни. Пусть вы удивите научный міръ
какимъ либо новымъ синтезомъ, нападете на тотъ атомъ, котораго
вы ищете, какъ бы неуловимъ онъ ни былъ, по общему мнѣнію.
Пусть каждый превзойдетъ самого себя, чтобы о насъ могли
сказать: „А вѣдь французы все же дѣти своихъ отцовъ; восемьде-
сятъ лѣтъ тому назадъ Кондорсе, въ разгарѣ Террора ожидая
смерти, писалъ, укрываясь въ тайномъ убѣжищѣ на улицѣ Сер-
вандони, свой „Esquisse des progrès de l'esprit humain".

Предисловие.
Діалоги, составляющіе самую важную часть этого тома, были
написаны въ Версалѣ въ августѣ 1871 года. Я оставилъ Парижъ
въ концѣ апрѣля, истерзанный видомъ заблужденій, свидѣте-
лемъ которыхъ пришлось быть, и увѣренный, что нѣтъ
возможности оказать какую либо услугу дѣлу разума. Лишившись своихъ
книгъ и оторванный отъ своихъ занятій, я употребилъ этотъ
вынужденный досугъ на то, чтобы сосредоточиться и составить
родъ краткаго изложенія моихъ философскихъ убѣжденій. Форма
діалоговъ показалась мнѣ особенно подходящей для этого; въ ней
нѣтъ ничего догматическаго, и она позволяетъ послѣдовательно
представить различные стороны проблемъ, не обязывая
окончательно разрѣшать ее. Менѣе чѣмъ когда-либо я чувствовалъ
смѣлость говорить о подобныхъ предметахъ доктринерски. Три
предлагаемые здѣсь вниманію публики отрывка имѣютъ цѣлью
выставить рядъ идей, развивающихся въ логическомъ порядкѣ,
а не утверждать какое либо мнѣніе или проповѣдывать опредѣ-
ленную систему. Проблемы, обсуждающіяся въ нихъ,
принадлежав къ числу тѣхъ, о которыхъ всегда размышляютъ, даже
хорошо зная, что никогда ихъ не разрѣпіатъ. Будить мысль,
иногда даже путемъ нѣкоторыхъ преувеличеній вызывать у
читателя философское размышленіе,—вотъ единственная
предположенная мною цѣль. Достоинство человѣка требуетъ не того,
чтобы онъ зналъ определенный отвѣтъ на эти вопросы, а лишь того,
чтобы онъ не былъ къ нимъ равнодушенъ. Никому не дано измѣ-
рить всю глубину бездны; но тотъ, кто не испытываетъ иску-
шенія погрузить въ нее иногда свой взглядъ, обнаруживаетъ
признаки ума слишкомъ поверхностяаго.
Я слишкомъ хорошо знаю недоразумѣнія, которымъ
подвергаешься, обсуждая философскіе и религіозные предметы, чтобы
надѣяться, что эти замѣчанія будутъ хорошо приняты. Я зара-
нѣе примиряюсь съ тѣмъ, что мнѣ такъ-таки прямо и припи-
шутъ мнѣнія, отстяиваемыя у меня собесѣдникаміі, какъ бы эти
мнѣнія ни были противорѣчивы. Я пишу для читателей интелли-
гентныхъ и образованныхъ. Они вполнѣ поймутъ, что я отнюдь
не солидаренъ съ дѣйствующими лицами моихъ діалоговъ и что
я не обязанъ нести отвѣтственности за мнѣнія, которыя они вы-
ражаютъ. Каждое изъ этихъ лицъ представляетъ, на. различныхъ

122
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
степеняхъ достовѣрности, вѣроятности и мечты, послѣдовательныя
стороны безусловно свободной мысли; ни одно изъ нихъ не
является псевдонимомъ, который избранъ мною, по обыкновенію,
свойственному авторамъ діалоговъ, чтобы выразить свои собствен-
ныя чувства.
Съ неменыпимъ основаніемъ долженъ я протестовать про-
тивъ толкованія, которое пожелало-бы увидѣть подъ этими
вымышленными именами философовъ и ученыхъ нашихъ дней.
Истинные собесѣдники этихъ діалоговъ—абстракціи; они пред-
ставляютъ извѣстныя теоретическія положенія, существующія или
возможныя, а не дѣйствительныя личности. Это и не бесѣды,
какъ любили предполагать древніе, между живыми или умершими
знаменитыми мужами; это—мирные споры, которымъ имѣютъ обык-
новеніе предаваться различный области моего мозга, когда я
предоставляю имъ полную свободу дѣйствія. Время абсолютныхъ си-
стемъ прошло. Я не хочу сказать, что человѣкъ долженъ отказаться
отъ исканія логической связи въ цѣпи міровыхъ явленій! Нѣтъ!
Но раньше каждый раздѣлялъ одно ученіе, одну систему; ею
жилъ, съ нею умиралъ; теперь мы послѣдовательно проходимъ
всѣ системы или, что еще лучше, мы воспринимаемъ ихъ всѣ
сразу.
Перечитывая черезъ пять лѣтъ впечатлѣнія этой мрачной
эпохи, я нашелъ ихъ тяжелыми и печальными, и сначала
колебался передавать ихъ опубликованію. Ужасное царство насилія,
которое мы переносили, производило на меня впечатлѣніе
кошмара. Въ то время, чтобы обожать Бога, надо было смотрѣть дальше
и выше обыкяовеннаго; „милосердный Богъ" былъ изъ числа по-
бѣжденныхъ тѣхъ дней. Сколько разъ его тщетно призывали!.,
и вмѣсто него находили одно неумолимое божество S е b а о t h,
занятое болѣе всего нравственной разборчивостью улановъ и неоспо-
римымъ совѳршенствомъ прусскихъ бомбъ! Я потерялъ изъ виду
то безконечно кроткое божество, которое пятнадцать лѣтъ тому
назадъ встрѣтилъ на своемъ пути въ Галилеѣ π съ котсрымъ
въ сторонѣ велъ такую сладкую бесѣду1). Одна почтенная
женщина, которой я показывалъ рукопись, сказала мнѣ: „Не печатайте
этихъ страницъ: отъ нихъ вѣетъ сердечнымъ холодомъ".
Политическое положеніе, въ которое поставлена была собы-
тіями Франція, увеличивало моиопасенія. Чтобы мыслить свободно,
надо быть увѣреннымъ, что то, что ты публикуешь, не повлечетъ
за собою послѣдствій. Въ государствѣ, управляемомъ государемъ,
располагающимъ его вооруженною силою, можно имѣть больше
увѣренности, потому что знаешь, что общество имѣетъ охрану
противъ собственныхъ заблужденій. Но невольно становишься
робокъ, когда общество полагается только на самого себя, и когда
является боязнь, какъ· бы слишкомъ сильнымъ вздохомъ не
поколебать хрупкое зданіе, подъ которымъ оно укрывается. Общество,
находящее себѣ защиту только въ самомъ себѣ, нуждается въ боль-
шихъ предосторожностяхъ, чѣмъ общество, такъ сказать, извнѣ
х) Nonne cor nostrum ardens erat in nobis, dum loqueretur in via?

ПРЕДИСЛОВИЕ
123
защищенное бронею. Вотъ почему въ республикахъ, хотя онѣ
часто и болѣе либеральны, чѣмъ монархіи, свобода мысли,
косвенно болѣе стѣснена, въ виду тѣхъ предосторожностей, кото-
рыя налагаѳтъ на себя самъ философъ, опасаясь, какъ-бы
масса узкихъ умовъ не вдалась въ обманъ относительно его истин-
ныхъ намѣреній.
Однако, хорошо взвѣсивъ все это, слѣдуя совѣту людей
умныхъ и уничтоживъ нѣкоторыя слишкомъ странныя частности
развитія мысли, я рѣшился подвергнуть вниманію вдумчивыхъ
читателей эти страницы. Для мало развитыхъ умовъ подобныя
мечтанія безвредны; они покажутся имъ просто лишенными
смысла. Что-же касается лицъ. опытныхъ въ философскихъ изы-
сканіяхъ, то они скоро убѣдятся, что единственною моею цѣлью
было возбуждать размышленіе относительно такихъ проблемъ,
которыя нельзя обойти молчаніемъ безъ ущерба для истины.
Стремленіе быть возможно болѣе яснымъ, которое руководило
мною, когда я писалъ, желаніе придать остроту моей мысли,
заставляло меня иногда прибѣгать къ пріему, подобному тому,
который употребляетъ Жанъ-Поль-Рихтеръ въ томъ знаменитомъ
мѣстѣ, гдѣ онъ, желая внушить ужасъ къ атеизму, заставляетъ
проповѣдывать его Христа. Самое дѣйствительное средство
показать важность какой-либо идеи, это устранить ее и показать,
чѣмъ сдѣлался бы міръ безъ нея. Я надѣюсь когда нибудь при-
мѣнить въ болыпомъ размѣрѣ этотъ мѳтодъ философскаго изло-
женія въ книгѣ, которую озаглавлю „Hypothèses", гдѣ я
попытаюсь очертить семь или восемь міровыхъ системъ, изъ которыхъ
въ каждой будетъ отсутствовать одинъ какой-либо важный эле-
ментъ. Такимъ образомъ, роль этого элемента выступитъ съ
особенной наглядностью, ощутительной для самаго близорукаго
глаза.
По отношенію къ этимъ проблемамъ громадное большинство
людей дѣлится на двѣ категоріи, между которыми, какъ намъ
кажется, лежитъ истина. „То, чего вы ищете, давно уже найдено",
говорятъ ортодоксы всѣхъ оттѣнковъ.—„То, чего вы ищете, не
можетъ быть найдено", говорятъ практики—позитивисты
(единственно опасные), насмѣшливые политики и атеисты. Правда,
формула живой безконечности никогда не будетъ узнана, но тѣмъ
не менѣе безуспѣшно было· бы убѣждать человѣка въ томъ,
что тщетно съ его стороны стремиться понять цѣлое, часть
котораго онъ составляетъ и которое увлекаетъ его противъ воли.
Развѣ не ребяческими являются эти удивительные образы,
которыми Рафаэль, въ промежуткахъ между Ложами, Микель Анджело
на сводахъ Сикстинской Капеллы, хотѣли изобразить начало
вселенной? Однако, кто не радуется тому, что они существуютъ?
Философія, смотря по времени, можетъ представляться вздор-
нымъ, ребяческимъ и глупымъ занятіемъ, или единственно
серьезною вещью. Опасно заключаться въ ней одной, потому что, пре-
слѣдуя то, что отъ васъ всегда ускользаетъ, изнемогаешь. Но не
слѣдуетъ и воздерживаться отъ нея; это значптъ: сознаться въ
посредственностп своихъ чувствъ и отсутствіи умственнаго
благородства. Вселенная имѣетъ нѣкоторую идеальную цѣль и стре-

124
ФИЛОСОФСКГЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
мится къ божественному предѣлу; она не есть только одно
пустое броженіе, конечный балансъ котораго—ничто. Цѣль міра—
царство разума. Организація разума—долгь человечества. Какъ-
бы ни вынуждали его отречься отъ этихъ высотъ, послѣ всѣхъ
увѣщаній узкаго матеріалистическаго здраваго смысла оно
воспользуется первымъ представившимся часомъ свободы, чтобы
отдаться безумію и доказать, что низменныя наслажденія не
удовлетворяютъ его.
Вотъ почему всякое размышленіе, выводящее человѣка изъ
тѣснаго круга эгоизма, благотворно для души, какой бы оборотъ
ни приняли эти размышленія. Порицаніе великихъ умовъ бо-
лѣе пріятно Богу, чѣмъ корыстная молитва зауряднаго человѣка,
потому что, хотя оно и не заключаетъ въ себѣ полноты вещей,
но носитъ въ себѣ извѣстную долю справедливаго протеста,
тогда какъ ѳгоизмъ не заключаетъ въ себѣ ни- крупицы
истины. Одно замѣчаніе, впрочемъ, крайне важно, и я долженъ на
немъ настаивать. Эти размышленія не имѣютъ никакого
практическая приложенія π, во всякомъ случаѣ, предполагаюсь, какъ
„методическое сомнѣніе" Декарта, предварительные законы, по
которымъ совершается все и лучшею порукою которыхъ служитъ
естественное благо. Мягкость, благожелательность, уваженіе ко
всѣмъ, любовь къ народу, влеченіе къ неілу, всеобщая
доброта, любовное отношеніе ко всѣмъ существамъ,—вотъ надежный
законъ, который никогда не обманываетъ.—Какъ примирить эти
чувства съ желѣзной подчиненностью природы и вѣрою въ
абсолютное верховенство разума?—Я ничего объ этомъ не знаю,
но это и не важно. Доброта не зависитъ ни отъ какой теоріи.
Можно любить народъ, раздѣляя философію аристократизма, и
не любить его, держась демократическихъ принциповъ. Въ
сущности, отнюдь не чувство равенства создаетъ мягкость нравовъ.
Ревнивое чувство равенства, напротивъ, порождаетъ въ отноше-
ніяхъ нѣчто жесткое и высокомѣрное. Наилучшимъ основаніемъ
доброты является допущеніе провиденціальнаго порядка, по
которому все имѣетъ свое мѣсто, свое назначеніе, пользу и даже
необходимость. Люди, расы не равны. Напри мѣръ, негръ суще-
ствуетъ, чтобы служить великимъ предначертаніямъ, задуманнымъ
и затѣяннымъ бѣлымъ человѣкомъ. Изъ этого не слѣдутъ, чтобы
отвратительное американское рабство было законнымъ. Не только
каждый человѣкъ имѣетъ свои права, но и каждое существо
имѣетъ свои права. Низшія человѣческія расы гораздо выше жи-
вотныхъ, но у насъ есть обязанности и по отношению къ послѣд-
нимъ. Мало того, чтобы не причинять живымъ существамъ боли,
надо дѣлать имъ добро, надо баловать ихъ, надо сглаживать для
нихъ шереховатости существованія, созданпаго природою. Твердо
укрѣпившпсь въ этихъ началахъ, отдадимся спокойно всѣмъ самымъ
дурнымъ нашимъ гипотезамь. Предадимъ ихъ печати, потому что
тотъ, кто отдался обществу, обязанъ открыть ему всѣ стороны
своей мысли. Если же кого либо это приведетъ въ большое огорченіе,
ему можно будетъ сказать словами добраго кюре, который,
читая проповѣдь на тему о Страстяхъ Господнихъ, заставилъ слиш-
комъ разрыдаться своихъ прихожанъ: „Не плачьте такъ, дѣти

ПРЕДИСЛОВИЕ
125
мои; вѣдь это случилось очень давно, да къ тому же, можетъ
быть, это и не правда*4 г).
Добрый юморъ составляетъ хорошую поправку ко всякой фи-
лософіи. Я не знаю веселой философіи, но природа блещетъ вѣчной
юностью и всегда улыбается намъ. Для нея не существуетъ тупыхъ
закоулковъ: она выходитъ изъ положеній, повидимому, самыхъ от-
чаянныхъ. На первый взглядъ кажется, что человѣчество въ наши
дни попало въ безвыходное положеніе. Старыя вѣрованія, которыя
помогали человѣку быть добродѣтельнымъ, поколеблены и ны-
чѣмъ не замѣнены. Для насъ, умовъ образованныхъ, тотъ экви-
валентъ этихъ вѣрованій, который доставляетъ идеализмъ,
оказывается еще достаточными потому что мы дѣйствуемъ еще подъ
вліяніемъ старыхъ привычекъ. Мы похожи на тѣхъ животныхъ, ко-
торымъ физіологи вырѣзываютъ мозгъ, и которые тѣмъ не менѣе
выполняютъ нѣкоторыя жизненныя функціи путемъ сокращеній
мускуловъ. Но эти инстинктивныя движенія со временемъ
ослабеть. Дѣлать добро ради того, чтобы Богъ быль нами доволенъ,
для многихъ покажется формулою, по меньшей мѣрѣ пустой. Мы
живемъ призраками. Чѣмъ будутъ жить послѣ насъ?.. Въ одномъ
можно быть увѣреннымъ: человѣчество извлечетъ изъ своихъ
нѣдръ все, что только возможно, въ смыслѣ иллюзій, чтобы
исполнить свой долгъ и выполнить свое назначеніе. Оно не уставало
въ этомъ до сихъ поръ, не устанетъ и въ будущемъ.
Иногда я боюсь подвергнуться упрекамъ, что я отдавался
игрѣ преступной праздности, создавая безплодныя химеры въ
то время, когда мое отечество испытывало одинъ изъ самыхъ тя-
желыхъ кризисовъ, который только оно знало. Я отвѣчу на это
то, что отвѣчалъ уже не разъ. Я всегда отдавалъ себя въ распо-
ряженіе своей родинѣ. Въ 1869 году, приглашенный
значительной группою избирателей выставить свою кандидатуру въ
депутаты, чтобы отвѣтить на этотъ призывъ, я принесъ весьма значитель-
ныя для меня жертвы. Единственно, въ чемъ я оставался непре-
клоненъ, это въ томъ, чтобы сказать словомъ больше или словомъ
меньше того, что я считалъ за благо сказать. A затѣмъ я всегда
повторялъ, что сограждане вполнѣ могутъ мною распоряжаться,
передавая мнѣ полномочія, которыя найдутъ возможнымъ довѣрить.
Но всякое домогательство, въ подобномъ случаѣ, казалось мнѣ не-
умѣстнымъ. Въ такія тяжелыя времена, какъ переживаемое нами, не
слѣдуетъ ни отказываться отъ политическихъ полномочій, ни
домогаться ихъ. Слѣпы и безразсудны тѣ, кто ихъ домогается; эгоисты
тѣ, кто отъ нихъ отказывается и, изъ любви къ спокойствію, прячется
отъ опасностей, неразлучныхъ съ общественной жизнью. И я
утверждаю, что, возложи на меня страна какія либо обязанности, я
мужественно выполнилъ бы ихъ, не жалѣя стараніп π труда.
х) Позднѣе я имѣю въ виду напечатать опытъ, озаглавленный
„Будущее науки" (L'Avenir de la science), составленный мною въ 1848—49 годахъ,
болѣе утѣшительный, чѣмъ настоящій; онъ придется болѣе по вкусу людямъ,
исповѣдующимъ демократическую вѣру. Реакція 1850 — 51 г. и декабрьскій
государственный переворотъ внушили мнѣ пессимизмъ, отъ котораго я до
сихъ поръ еще не оправился.

ПЕРВЫЙ ДІАЛОГЪ.
Достовѣрность.
Фплалетъ. Евтифроиь, Евдоксгй.
Въ первыхъ числахъ мая 1871 г. Евтифронъ, Евдоксій и Фи-
лалетъ, философы, принадлежащіе къ школѣ, основными
принципами которой были культъ идеала, отрицаніе сверхестествен-
наго и экспериментальное изученіе дѣйствительности, оставили
Парижъ. Удрученные несчастнымъ положеніемъ своей родины,
они прогуливались въ одной изъ наиболѣе тихихъ аллей Вер-
сальскаго парка. Евдоксій держалъ книгу Мальбранша: „Весѣды
о метафизикѣ" (Entretiens sur la métaphisique). Они
сѣли, и Евдоксій сталъ читать тринадцатую бесѣду.
„О, Теодоръ! Какъ прекрасна и благородна высказанная вами
идея о Провидѣніи! Какъ она способна заставить замолчать воль-
нодумцевъ и нечестивцевъ! Никогда ни одинъ принципъ не имѣлъ
болѣе важныхъ послѣдствій въ области религіи и морали. Сколько
свѣта онъ проливаетъ, сколько разсѣиваетъ возникающихъ со-
мнѣній этотъ необыкновенный принципъ! Всѣ тѣ явленія, кото-
рыя сталкиваются въ порядкѣ природы, а также въ порядкѣ
милости", нисколько не отмѣчаютъ противорѣчія въ вызвавшей ихъ
причинѣ. Эти явленія служатъ, наоборотъ, очевиднымъ доказа-
тельствомъ однообразія ея вліянія. Всякое зло, постигающее насъ,
всякое нарушеніе порядка, потрясающее насъ,—все это легко
примиряется съ мудростью, благостью и справедливостью Того,
который управляетъ всѣмъ. Творчество Бога должно осуществляться
путями, на которыхъ бы отражался характеръ его аттрибутовъ.
Я изумляюсь теперь всеобщему величественному проявленію Про-
видѣнія."
„Теодорг. Я ясно вижу, Аристъ, что вы слѣдили внимательно
и съ удовольствіемъ за изложеніемъ того принципа, съ которымъ
я васъ познакомилъ на дняхъ. Хорошо-ли поняли вы его? Вы
еще теперь, кажется, всецѣло подъ его вліяніемъ. Претворили-ли
вы его въ себѣ? Вотъ въ чемъ я сомнѣваюсь, потому что довольно
трудно въ такое короткое время достаточно разобраться и овла-
дѣть имъ. Сообщите намъ, прошу васъ, вѣкоторыя мысли по
этому вопросу съ тѣмъ, чтобы я избавился отъ моего сомнѣнія и
былъ спокоенъ. Чѣмъ какіе нибудь принципы полезнѣе, чѣмъ
они плодотворнѣе, тѣмъ опаснѣе, если не постигаешь ихъ въ со-
вершенствѣ".

ПЕРВЫЙ ДІАЛОГЪ. ДОСТОВЕРНОСТЬ.
127
Аристъ. „И я такъ думаю, Теодоръ. Но то, что вы намъ
говорили, такъ ясно, ваше объясненіѳ идеи Провидѣнія такъ
совершенно согласуется съ идеей безконечно совершеннаго существа и
со всѣмъ тѣмъ, что мы видимъ, что я вполнѣ увѣренъ въ его
правдивости....04
Евдоксгй. Какъ мало по временамъ нужно этой философіи,
чтобы мы могли ее раздѣлять. Великій принципъ Мальбранша:
„Богъ не проявляется въ отдѣльныхъ актахъ воли"—представляетъ
резюме нашей теодицеи.
Филалетг. Совершенно вѣрно. Знанія Мальбранша о
вселенной были несовершенны по сравнению съ тѣми, которыми мы
обладаёмъ теперь, но выведенныя имъ слѣдствія отличаются
проницательностью.
Евптфронъ. Не говоря уже о^ массѣ противорѣчій, за которыя
мы его не упрекаемъ въ виду тѣхъ затруднѳній, которыя создали
нетерпимость его вѣка и его духовный санъ,—я не могу, однако,
не протестовать противъ его рискованныхъ взглядовъ на міровоѳ
цѣлое. Все то, что каждый познаетъ, есть результатъ собствен-
ныхъ наблюденій надъ дѣйствительностью, а также наблюденій,
сдЬланныхъ до него и помимо его, но воспринятыхъ имъ со словъ
другихъ или путемъ чтенія. Выводъ и обобщеніе на основаніи
этихъ фактовъ приводятъ къ болѣе или менѣе справедливымъ
представленіямъ объ отдѣльныхъ частяхъ вселенной. Я говорю:
„къ идеямъ болѣе или менѣе справедливымъ ",—такъ какъ, чтобы
удостовѣриться въ абсолютной формѣ того, что составляетъ часть
вселенной, необходимо было бы знать безконечное множество
фактовъ, составляющихъ эту часть вселенной. Но это недостижимо
для человѣческаго ума. Наше знаніе въ ѳтомъ отношеніи можно
сравнить съ топографическимъ, болѣе или менѣе хорошо состав-
леннымъ, планомъ. Самый лучшій планъ даетъ далеко не
совершенное представленіе о мѣстности; но, однако, онъ даетъ
кое-какое представленіе, а потому даже самый посредственный планъ
не безполезенъ.
Наше знаніе теряетъ постепенно свою достовѣрность по
мѣрѣ того, какъ мы обнимаемъ все болѣе и болѣе обширные
отдѣлы дѣйствительности. Что же сказать о томъ случаѣ, когда
мы пытаемся обнять все міровое цѣлое? Наше положеніе въ по-
добномъ случаѣ напоминаетъ мнѣ то впечатлѣніе, которое я испы-
тывалъ однажды ночью въ Бекаа. Было очень темно. Большой
фонарь освѣщалъ песокъ и камни всего на разстояніи нѣсколь-
кихъ шаговъ; за этимъ маленькимъ кружкомъ свѣта былъ безко-
нечный мракъ. Догадываться, находится ли въ километрѣ отъ
освѣщеннаго мѣста лугъ, горы, рѣки или скалы, было бы без-
смысленной мечтой. Такъ поступили бы мы, если бы съ той точки,
которую мы занимаемъ во вселенной, захотѣли бы судить о ея
цѣломъ.
Фіиалетъ. Однако, помимо нашей воли, мы пытаемся на
основании того, что видимъ, создать теорію невидимаго, боясь, въ про-
тивномъ случаѣ, напоминать собой смотрящее въ землю животное,
которое занимаетъ только ближайшій предметъ, имѣющій отно-
шеніе къ его ощущеніямъ и потребностямъ.

128
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
Евтифронъ. Пусть такъ! Но не забывайте, что подобнаго рода
воззрѣнія не стоять выше тѣхъ, которыя древніе называли placita
philosopliomm, τα άρεσχόμενα. Высшее сомнѣніе господствуем надъ
всѣми этими умозрѣніями. Сомнѣніе связано съ нѳразрѣшимымъ
вопросомъ. Развѣ не обманчива наша психологическая конститу-
ція,—глазъ, посредствомъ котораго мы видимъ дѣйствительность?
Развѣ мы не игрушки неизбѣжнаго заблужденія? Невозможно
отвѣтить на подобный вопросъ, не попадая въ заколдованный кругъ.
Филалетъ. Я привыкъ не останавливаться на сомнѣніи,
которое увлекло столькихъ философовъ на путь, не имѣющій
выхода. Такъ какъ познавательный аппарата, научно употребляемый
и прилагаемый къ изученію дѣйствительности подобно неизмѣн-
ной единицѣ мѣры, никогда не приводилъ къ заблужденіямъ,
то отсюда слѣдуетъ, что онъ вполнѣ пригоденъ и что ему можно
довѣриться. Вѣсы сами себя провѣряютъ, давая при различныхъ
вэвѣшиваніяхъ результаты, стоящіе внѣ всякихъ сомнѣній.
Евдоксш. Прибавимъ, что человѣчество не есть нѣчто единое,
какъ это думалъ Декартъ и даже Кантъ; мы знаемъ нисколько
вѣтвей человѣческаго рода и между ними двѣ главныя: одна
развившаяся въ западной Азіи и Европѣ, другая—въ восточной
Азіи, т. ѳ. въ Китаѣ. Но эти различный вѣтви человѣчества, не-
схожія по размѣрамъ, почти сходны по плану психическаго по-
строенія и, не боясь впасть въ заблужденіе, можно сказать, что
и остальныя вѣтви человѣчества, распространенныя по вселенной,
не отличаются существенно отъ нашей въ основныхъ понятіяхъ
разума и нравственности; возможно даже, что эти части человѣ-
чества менѣе отличаются отъ насъ, нежели отъ жителя Аннама или
Китая.
Филалетъ. Тяжелыя времена. Двадцать разъ на день мы за-
даемъ себѣ вопросъ: стоитъ-ли жить, чтобы присутствовать при
разрушеніи всего того, что мы любили? Счастливъ тотъ, кто вѣ-
ритъ въ вѣчный городъ Бога и можетъ, какъ св. Августинъ во
время осады Гиппона, умереть утѣшеннымъ! Сопоставимъ наши
общія идеи о Богѣ и вселенной. Я полагаю, что къ этому
предмету слѣдуетъ возвращаться каждыя десять лѣтъ, чтобы имѣть
предъ собой нѣчто въ родѣ баланса величинъ, измѣнившихся
со времени послѣдняго подсчета.
Евдоксій и Евтифронг. Съ удовольствіемъ.
Филалетъ. Я съ своей стороны привыкъ классифицировать
мои мысли по этому вопросу на три категоріи. Въ первую,
къ сожалѣнію, сильно ограниченную, входитъ достовѣрное;
вторая—категорія вѣроятнаго: третья—категорія мечты. Воздержимся
отъ разбора этихъ послѣднихъ, если вамъ это желательно,
Евтифронъ, хотя каждый изъ насъ нашелъ бы въ нихъ нѣчто наибо-
лѣе дорогое для себя.
Евтифронъ. Мечта хороша и полезна, если только не забывать,
что она мечта. Вспомните великій принципъ Гегеля: „Нужно
принимать непостижимое, какъ таковое".
Евдоксій. Пусть Филалетъ приступитъ къ той категоріи по-
знаній, которыя мы имѣемъ о міровомъ цѣломъ и которыя онъ
считаетъ достовѣрными.

ПЕРВЫЙ ДІАЛОГЪ. ДОСТОВЕРНОСТЬ.
129
Филалетъ. Двѣ вещи кажутся мнѣ совершенно достовѣрными,
когда я начинаю размышлять о міровомъ цѣломъ; онѣ кажутся
мнѣ настолько достовѣрными, что, если бы мнѣ не удалось
доказать ихъ очевидность людямъ, непосвященнымъ въ духъ науки,
то это, несомненно, произошло бы по моей винѣ, т. е. я ихъ скверно
изложилъ бы. Во-первыхъ, анализируя все, что происходитъ въ раз-
личныхъ частяхъ вселенной, доступныхъ нашему изслѣдованію,
мы не находимъ никакого слѣда воздѣйствія опредѣленныхъ су-
ществъ, стоящихъ выше человѣка, и проявляющихся, какъ
говорить Мальбраншъ, черезъ отдѣльные акты воли.
Евдоксій. Поясните намъ лучше, что вы разумѣете подъ
этими словами.
Филалетъ. Обитаемая нами планета имѣетъ видъ
совершенно отличный отъ того, который она имѣла бы при отсутствіи че-
ловѣка. Человѣкъ, иначе говоря, дѣйствуетъ въ fieri нашей
планеты, какъ причина. Внѣ нашей планеты дѣйствіе человѣка
можно приравнять къ нулю, потому что наша планета дѣйствуетъ
въ міровомъ цѣломъ лишь своимъ тяготѣніемъ: но человѣкъ не
измѣнилъ и не умѣлъ бы измѣнить тяготѣнія своей планеты.
Однако, малѣйшее молекулярное движеніе отражается на цѣломъ,
а такъ какъ человѣкъ является, по крайней мѣрѣ, случайной
причиной цѣлаго ряда молекулярныхъ движеній, то можно сказать,
что человѣкъ дѣйствуетъ въ цѣломъ эквивалентно маленькому диф-
ференціалу, который существуетъ между тѣмъ, что составляетъ
міръ съ обитаемой землей съ одной стороны и тѣмъ, чѣмъ былъ
бы міръ съ землей необитаемой. Можно даже сказать, что
животное также дѣйствуетъ во вселенной, какъ причина, потому что
планета, населенная исключительно животными организмами,
породила бы на своей поверхности явленія, проистекающія изъ
свободной воли животнаго организма и отличныя отъ чисто ме-
ханическихъ явленій, гдѣ не существуетъ никакого выбора.
Отсюда слѣдуетъ, что, если бы были существа, дѣйствующія
во вселенной, какъ человѣкъ дѣйствуетъ на поверхности нашей
планеты, или еще въ болѣе сильной степени, то они были бы за-
мѣчены. Представимъ себѣ, что какое-нибудь разумное существо
изъ другого міра попало на нашу планету. Еще не видя людей,
оно рѣшило-бы, что эта планета обитаема такими-же разумными
и свободными существами, какъ и оно, комбинирующими разно-
образныя средства для достиженія цѣли. Присутствія дорогъ,
стѣнъ, аллей, усаженныхъ деревьями, было бы достаточно для
такого рѣшенія, какъ для того древняго* путешественника, который,
приставъ къ берегу и увидя на пескѣ геометрическія фигуры,
тотчасъ-же рѣшилъ, что на островѣ живутъ люди. Но видъ
вселенной не дастъ намъ права сдѣлать подобное заключеніе. Все
здѣсь полно порядка и гармоніи,· но въ деталяхъ событій нѣтъ
ничего преднамѣреннаго въ частностяхъ. Все совершается по об-
щимъ законамъ, въ которыхъ никогда нельзя было
констатировать какого-нибудь отклоненія въ виду спеціальныхъ цѣлей.
Одинъ изъ случаевъ, гдѣ такое отклоненіе было бы наибо-
лѣѳ естественно,—это вознагражденіе добродѣтели или
справедливости. Но этого никогда не было. Природа абсолютно нечув-

130
ФИЛОСОФСКИЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
ствительна и, если можно такъ выразиться, отличается
трансцендентной имморальностью. Имморальность исторіи и свойственная
ей несправедливость въ человѣческихъ обществахъ не меньше.
Общество, что бы оно ни дѣлало, никогда не будетъ имѣть
возможности быть справедливыми Я знаю, громадное
большинство людей вѣритъ въ существованіе боговъ, покровителей не-
винныхъ, мстящихъ за преступленія, способныхъ смягчаться. Но
это происходитъ потому, что эти люди не проникнуты духомъ
науки; у нихъ нѣтъ способности анализировать и наблюдать,
чтобы видѣть, что въ ходѣ вещей отсутствуетъ желаемое вмѣгпа-
тельство высшихъ существъ. Такое вмѣшательство было бы
констатировано. Но ни разу не наблюдалось слѣдовъ вмѣшательства
руки высшаго существа, которое бы наложило печать на нить,
связывающую человѣческія поступки. Поле наблюденія такъ
широко, что, если бы подобное вмѣшательство существовало, оно
было бы замѣчено.
Евдоксій. Вы отрицаете всякую силу молитвы?
Филалетъ. Я не отрицаю молитвы, какъ мистическаго
гимна. Всякое проявленіе удивленія, радости, любви есть въ этомъ
смыслѣ молитва. Но молитву, имѣющую цѣль,—молитву, посред-
ствомъ которой человѣкъ старается подставить свою волю на мѣ-
сто воли безконечнаго существа,—такую молитву я отрицаю и
считаю ее даже проступкомъ,—конечно, безсознательнымъ,—оскор-
бляющимъ божество...
Tenui popano corruptus Osiris.
Пытаются прельстить Бога маленькими подарками. Въ пер-
вобытныя времена, когда герой бывалъ уничтожаемъ рокомъ,
думали, что онъ былъ съѣденъ богами. Тогда предлагали богамъ
свѣжее мясо, предполагая, что оно предпочитается нездоровому
и такимъ образомъ боги откажутся отъ послѣдняго. Человѣкъ,
лишенный свѣта науки, допускаетъ бытіе существъ, дѣйствую·
щихъ непосредственно на событія жизни, и воображаетъ, что,
обратившись къ этимъ существамъ, онъ получитъ отъ нихъ то, что
соотвѣтствуетъ его желаніямъ. Но нпкогда не было
констатировано, чтобы подобная молитва имѣла послѣдствіе. Греческіе
философы превосходно знали это. Одинъ изъ нихъ, Діагоръ Ми-
лосскій. которому показали въ храмѣ Посейдона жертвопртшо-
шенія моряковъ, сказалъ: „Считаютъ тѣхъ, которые вернулись,
но забываютъ о погибшихъ, которые, безъ сомнѣнія, давали обѣ-
ты, какъ и другіе".
Какъ это хорошо сказано! Въ такихъ дѣлахъ имѣютъ
привычку обращать вниманіе только на благопріятные случаи и пре-
даютъ забвенію случаи, несоотвѣтствующіе иллюзіямъ, которыя
стараются создать себѣ. Это служитъ объясненіемъ всѣхъ чудесъ.
Но молитва въ дѣйствительности —это тоже просьба чуда, такъ
какъ тотъ, кто обращается къ божеству, проситъ измѣнить въ
его пользу естественный ходъ вещей, которому слѣдовала бы
природа безъ этого. Больной, просящій исцѣленія, когда по ходу
вещей онъ долженъ умереть, проситъ чуда: онъ проситъ, чтобы
болѣзнь, которая обыкновенно кончается смертью, въ данномъ

ПЕРВЫЙ ДІАЛОГЪ. ДОСТОВЕРНОСТЬ.
131
случаѣ окончилась благополучно. Крестьяне, совершающее
крестный ходъ, чтобы прекратить этимъ засуху и вызвать дождь,
просятъ чуда: они молятъ о дождѣ въ такое время, когда по ес-
тественнымъ условіямъ онъ не можетъ идти,—въ противномъ слу-
чаѣ это потребовало бы всеобщаго преднамѣреннаго измѣнѳнія
состоянія атмосферы. Такой ливень въ іюнѣ находится въ
зависимости отъ явленій, которыя произошли во льдахъ сѣвернаго
полюса въ маѣ мѣсяцѣ. Слѣдовательно, для этого нужно, чтобы
божество, зная за мѣсяцъ о тѣхъ молитвахъ, съ которыми къ
нему обратятся, перенесло свое вниманіѳ на движеніе льдинъ и
произвело измѣненіе въ ихъ образованіи или хотя бы помѣшало
полярнымъ льдамъ съ приближеніемъ къ югу вызывать
свойственный имъ обыкновенно явленія: охлажденіе и сгущеніе па-
ровъ. Что же это такое, какъ не чудо?
Чтобы распространенное на этотъ счетъ вѣрованіе имѣло
основаніе, нужно было-бы имѣть возможность констатировать
случаи, когда дѣйствительно молитва оказалась силой, т. е. когда
молитва повліяла на измѣненіе хода вещей, давъ имъ
совершенно отличное отъ прежняго направленіе; но такого рода фактъ
никогда не наблюдался и никогда не будетъ констатированъ.
Люди съ начала мірозданія обращаются съ молитвой и
никогда не имѣли доказательства, чтобы молитва, обѣтъ произвели
какое нибудь дѣйствіе. Недавно было вырыто изъ земли около
трехъ тысячъ карѳагенскихъ надписей, совершенно сходныхъ
между собой; каждая изъ нихъ свидѣтельствуетъ о томъ, что
Танитъ и Ваалъ-Гаммонъ вняли молитвѣ богобоязненнаго карѳе-
генянина, въ удостовѣреніе чего онъ воздвигъ этотъ маленъкій
столбъ.
Хорошо! Но Танитъ π Ваалъ-Гаммонъ—боги ложные; никто
не допускаетъ теперь, чтобы они моглп ниспослать милость. Три
тысячи карѳагенскихъ столбовъ свидѣтельствуютъ о заблужденіи.
Следовательно, груды ex-voto не могутъ служить
доказательством^ что обѣты когда-то были услышаны богами. Если-бы
даже масса какого-нибудь населенія думала, что она на опытѣ
увидѣла силу молитвы, то это ничего не доказывало-бы. Карѳаге-
ияне были убѣждены, *çro испытали ту же силу, и обманывались,
такъ какъ ихъ боги (какъ это теперь всѣ признаютъ) были без-
сильны.
Въ такихъ случаяхъ статистика была-бы крайне легка. Во
время засухи двадцать или тридцать приходовъ какой-нибудь
мѣстности совершаютъ крестный ходъ, чтобы выпросить дождь;
другіе двадцать или тридцать не дѣлаютъ этого. Съ помощью
хорошо веденныхъ записей и при оперированіи надъ большимъ
числомъ случаевъ было-бы легко увидѣть, имѣли-ли эти процессіи
желанный результатъ и находились-ли приходы, совершавшіе
крестный ходъ, въ болѣе благопріятномъ положеніи, нежели
остальные,—наконецъ, пропорціально-ли количество выпавшаго
дождя ихъ религиозному рвенію.
Этотъ опытъ можно было-бы безконечное число разъ возобно-
лять. Сопоставимъ, напр., двѣ больничныя палаты, въ которыхъ
лежатъ дѣти, одержпмыя одинаковой болѣзнью, при чемъ при-

132
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
мемъ предосторожности, чтобы не произошло обмана приразсчетѣ-
Къ однимъ изъ этихъ дѣтей пустили, положимъ, людей, которые
приносятъ съ собой монеты, обладающія по ихъ мнѣнію чудо-
дѣйственной силой; къ другимъ-же дѣтямъ не допускаютъ такихъ
лицъ, и вотъ тутъ видно было-бы, произвели-ли эти чудесныя
монеты какую нибудь ощутительную разницу. Но этого никогда
не дѣлали, и всѣ разумные люди, я думаю, согласятся, что если-
бы такой опытъ и былъ продѣланъ, то заранѣе можно было-бы.
предсказать результатъ.
Такое - же отсутствіе сверхестественнаго вмѣшательства
видно и въ историческихъ событіяхъ. Наиболѣе религіозные и
ортодоксальные народы побѣждаются часто менѣе религиозными
и ортодоксальными, при чемъ никогда не наблюдалось, чтобы
Провидѣніе благопріятствовало менѣе мужественному и сильному
противнику. Мнимый богъ армій постоянно съ тѣмъ, у кого·
лучшая артиллерія, лучшіе генералы. Природа абсолютно инди-
ферентна къ дорбу и злу. Солнце одинаково поднимается надъ
добрыми и надъ злыми.
Слѣдовательно, нѣтъ ни одного факта, который заставилъ-
бы вѣрить, что помимо человѣчества есть еще другія какія-τσ
конечныя существа, способныя воздѣйствовать на явленія нашей
планеты. Этимъ я совершенно не думаю отрицать существованія
другихъ разумныхъ и дѣятельныхъ существъ, находящихся внѣ-
человѣческаго рода; я говорю только, что подобныя существа не
распространяют своего вліянія ни на нашу планету, ни на
движете свѣтилъ, — иначе это вліяніе было-бы констатировано.
Представимъ себѣ, что муравьи устроили себѣ республики вть
какомъ нибудь очень уединенномъ мѣстѣ, куда человѣкъ можетъ
заглянуть только раза два-три въ теченіе вѣка. Представимъ се-
бѣ дальше, что эти муравьи способны дойти до познанія
природы и открыть нѣкоторые законы ея, но не имѣютъ понятія о
томъ громадномъ существѣ, которое можетъ ихъ раздавить. Ихъ
натуръ-философія походила-бы на нашу, но они должны были-бы
допустить, что въ извѣстные моменты, такъ, напр., каждые сорокъ-
пятьдесятъ лѣтъ, законы природы претерпѣваютъ странное
потрясете; въ это время какое-то неизвѣстное огромное существо,
какая-то перемежающаяся необъяснимая сила проносится надъ ними
и опрокидываетъ все. Если-бы муравьи были философами, они
нисколько не смѣшивали-бы нашествія такого существа съ бурей
и ураганомъ,—явленіями чисто-механическими, въ которыхъ
нельзя усмотрѣть преднамѣренности.
Человѣкъ, понимаемый въ болѣе или менѣе широкомъ
смысли, былъ-бы для муравья тѣмъ, чѣмъ были боги въ древнемъ
мірѣ: существомъ болѣе могущественнымъ, нежели человѣческіи
родъ, и вмѣшивающимся временами въ земныя дѣла. Но такого
существа никогда не было констатировано; никогда явленіѳ, о ко-
торомъ я сейчасъ упомянулъ въ своемъ предположеніи и свидѣ-
телемъ котораго былъ муравей, не пронеслось надъ человѣче-
скимъ родомъ. Вулканическія изверженія, землетрясенія, эпиде-
міи принимались когда-то за явленія такого рода. Въ настоящее
время никакой образованный человѣкъ не допускаетъ этого. Эти

ПЕРВЫЙ ДІАЛОГЪ. ДОСТОВѢРНОСТЬ.
133
лроисшествія считаются естественными, и никакая академія наукъ
ни на одну секунду не допуститъ, что причиной изверженія
Іорулло или Геклы послужили грѣхи мексиканцевъ или исланд-
цевъ. Есть мѣстности, гдѣ населеніе гораздо гріховнѣе исланд-
цевъ, и тѣмъ не менѣе онѣ не подвергаются землетрясеніямъ.
Евдоксгй. Въ этомъ вся ваша теологія? Она до странности
носитъ отрицающій характеръ.
Филалетъ. Подождите!.. Я сказалъ вамъ, что допускаю въ тео-
логіи два положенія. Насколько я считаю несомнѣннымъ отсут-
ствіе какого либо вмѣшательства каприза или отдѣльной воли
въ естественный ходъ вещей, настолько-же, наоборотъ, признаю
очевиднымъ, что вселенная имѣетъ свою цѣль и работаетъ надъ
таинственнымъ дѣломъ. Есть нЬчто такое, что развивается вслѣд-
«ствіе внутренней необходимости и безсознательнаго инстинкта,
подобно стремленію растенія къ водѣ и свѣту, подобно безсозна-
тельной силѣ зародыша, стремящагося выйти на свѣтъ, и
подобно той внутренней необходимости, которой подлежать
метаморфозы насѣкомаго. Міръ трудится надъ чѣмъ-то; omnis creatura
ingemiscit et parturit. Великій стимулъ міровой ѳволюціи—это
скорбь, недовольное существо,—существо, которое хочетъ
развиваться и не имѣетъ возможности этого сдѣлать. Удовлетвореніе
порождаетъ только инертность; недовольство—принципъ движе-
нія. Давленіе заставляетъ воду подниматься, даетъ ей извѣстное
направлёніе... Начиная съ морской звѣзды, этого живого
пятиугольника, занимаю щаго одну изъ самыхъ низшихъ ступеней
въ ряду живыхъ организмовъ, и кончая самымъ совершеннымъ
существомъ—человѣкомъ,—все стремится къ бытію, все болѣе и
болѣе совершенному. Все, находящееся въ возможности, стремится
къ проявленію, все реальное—къ сознанію, всякое темное сознаніе—
къ свѣту. Вселенная, подобно обширному сердцу,
переполненному безсильной и безпредѣльной любовью, постоянно переживаетъ
муки перерождения. Организованное тѣло стремится завершить
типъ; увеличиваясь оно пріобрѣтаетъ собственныя свойства и соз-
даетъ себѣ органы, дѣйствіе которыхъ можно заранѣе предвидѣть
посредствомъ какой-то слѣпой силы. Каждый типъ извлекаетъ
изъ своего существа все, что возможно, для личнаго
совершенства. То, что можно сказать о животномъ типѣ, нужно отнести
и къ націямъ, религіи, ко всему живущему. Это нужно сказать
также о человѣчествѣ и о всей вселенной. Чувствуется безконеч-
ный всеобщій ni s us, чтобы выполнить рисунокъ, заполнить
живую форму, создать гармоническое единство, сознаніе. Сознаніе
цклаго до сихъ поръ кажется темнымъ; оно не многимъ
превосходить, повидимому, сознаніе молюски, полипняка, но оно сз^ще-
ствуетъ. Міръ стремится къ своимъ цѣлямъ, руководясь вѣрнымъ
инстинктомъ. Механически матеріализмъ ученыхъ конца ХѴПІ
вѣка кажется мнѣ однимъ изъ величайшихъ заблужденій, кото-
раго только могли держаться.
Евтуфронъ. Вы съ своей стороны будьте осторожны, чтобы
самому не приблизиться слишкомъ къ старой философіи конеч-
ныхъ причпнъ, выказавшей столько ребячества въ своихъ объ-
ясненіяхъ.

134
ФИЛ0С0ФСКІЕ ДІАЛОГИ II ОТРЫВКИ.
Фгиалсть. Эта философія была ошибочна только по своей
формѣ. Слѣдовало только помѣстить въ категорію fieri, въ кате-
горію медленной эволюціи то, что она помѣщала въ категорию-
бытія и творенія. „Чтобы выковать иервыя клещи, говорить Тал-
мудъ, нужны были клещи; Богъ создалъ ихъ". Заблужденіе!
Клещи появились мало-по-малу, при помощи инструментовъ, все бо-
лѣе и болѣе совершенствующихся. Твореніе человѣка, живот-
ныхъ, жизни—происходило такимъ-же образомъ. Эти явленія не-
яснаго сознанія—суть могущество, свойственное Богу. Богъ ви-
денъ особенно въ животномъ, ребенкѣ, въ простомъ человѣкѣ и
въ геніи, который соединяетъ въ себѣ ребенка и человѣка изъ
народа. Богъ есть разумъ тѣхъ, у которыхъ его нѣтъ, тайная
пружина, которая влечетъ все къ бытію согласно законамъ
эстетики и ритма. Онъ—число, вѣсъ, мѣра, дѣлающая міръ гармо-
ничнымъ и вѣчнымъ.
Больше всего говоритъ въ пользу этого взгляда та серія
фактовъ, когда мы, думая обмануть природу, обманываемъ
индивидуума въ виду яко бы высшаго для него интереса.
Присмотритесь ко всему тому, что касается размноженія! Какъ чувствуется
здѣсь значеніе, которое придаетъ природа поддержанію
нравственности индивидуума! Она окружаетъ предосторожностями это
сокровище, этотъ источникъ всякой жизни. Не довольствуясь
тѣмъ, что она внушила индивидууму стремленіе къ наслажденіямъ,
она надѣлила его цѣлымъ рядомъ инстинктовъ, сложной сѣтью
противорѣчащихъ другъ другу чувствованій: цѣломудріемъ
скромности, сладострастіемъ, стыдомъ, желаніемъ сдерживать его
подобно снастямъ линейнаго корабля, которыя то лритягиваютъ, то
стягиваютъ, то сдерживаютъ, то останавливают и укрощаютъ.
Злоупотребленіе наказывается природой самыми жестокими стр*ч
даніями. Природа въ виду своихъ интересовъ требуетъ, чтобы
женщина была цѣломудренна, а мужчина не слишкомъ. Отсюда
нападки, йоторымъ подвергается женщина за позорное поведеніе, и на-
смѣшки надъ слишкомъ цѣломудреннымъ мужчиной. A мнѣніе,
если оно держится долго и упорно, это сама природа. Въ своихъ
комбинащяхъ природа, кажется, имѣла въ виду болѣе
социальную цѣль, чѣмъ удовлетвореніе эгоизма отдѣльныхъ индиви-
дуумовъ.
Желаніе—это великая провиденціальная пружина,
заставляющая дѣйствовать; всякое жѳланіе—иллюзія, но вещи въ при-
родѣ такъ устроены, что суетность желанія замѣчается только
тогда, когда оно уже удовлетворено. Такимъ образомъ Pothos
остается вѣчно первенцомъ боговъ. Цвѣточная пыль ищетъ способа
проникнуть въ семяпочку, какъ будто бы она знала законы
пустоты. Нѣтъ ни одного страстнаго желанія, которое бы намъ не
показалось тпСетнымъ послѣ того, какъ мы его достигли. Это
повторяется постоянно, начиная съ сотворенія міра. И, однако, всѣ
тѣ, которые заранѣе превосходно знаютъ суетность желаній, не пе-
рестаютъ желать; a Еклезіастъ будетъ вѣчно проповѣдывать свою
разумную философію дѣвственности, всѣ будутъ признавать
правоту его словъ, но тѣмъ не менѣе будуть желать. Какая непослѣ-
довательность!

ПЕРВЫЙ ДІАЛОГЪ. ДОСТОВЕРНОСТЬ.
135
Природа стремится къ размноженію видовъ; она употреб-
ляетъ тысячу хитростей, чтобы достичь своей цѣли. Цѣлый рядъ
дѣйствій живого существа не можетъ быть разсматриваемъ съ
точки зрѣнія его личной пользы. Природа вложила въ животное
ровно столько материнскаго инстинкта, сколько необходимо ему
для поддержанія вида; она вложила въ человѣчество ровно столько
безкорыстнаго чувства, сколько нужно для постояннаго поддер-
жанія высшей духовной жизни. Поденки живутъ три года въ
видѣ личинокъ; по выходѣ изъ личинки эти насѣкомыя, полу-
чивъ крылья, живутъ только одинъ день, въ теченіи котораго они
совокупляются, кладутъ яички и умираютъ. Каждый инстинктъ
преслѣдуетъ свою цѣль. Если въ человѣческой природѣ можно
замѣтить тысячу дѣйствій, которыя не объясняются въ
достаточной степени ни стремленіемъ къ удовольствію, ни пользой для
даннаго индивидуума, то можно, однако, безъ колебаній придти къ
заключенію, что ови представляютъ механизмъ, устроенный
природой, хотя цѣль его и не поддается объясненію. Человѣкъ—это
мастеръ, работающій надъ гобеленами: онъ тѣснитъ на изнанкѣ
рисунокъ, не зная, что получается на лицевой сторонѣ. Мастеръ
получаетъ за свою работу нѣсколько франковъ въ день; мы ра-
ботаемъ за еще меньшую плату: за иллюзію исполнения своего
долга. О, какое доброе животное человѣкъ! Какъ онъ легко
уживается съ своей упряжью! Какъ справедлива и глубока надпись
маленькаго осла Палатина:
Labor a, aselle, quomodo ego lab о ravi, etprode-
rit tibi.
Очевидно, мы нужны для чего нибудь; насъ экплоатируютъ,
какъ выражаются нѣкоторые. Нѣчто создается на нашъ счетъ;
мы—игрушка высшаго эгоизма, который добивается при помощи
насъ своей цѣли. Вселенная—это тотъ великій эгоистъ, который
разставляетъ намъ самыя грубыя приманки: то удовольствіе, за
которое мы платимъ затѣмъ горемъ, въ количествѣ, эквивалент-
помъ полученному; то рай, полный химеръ, въ которомъ въ спо-
койномъ состояніи мы не находимъ и тѣни правдоподобности.
Иногда же мы попадаемся въ ловушку высшей добродѣтели,
которая заставляетъ насъ жертвовать самыми вѣрными для нашей
пользы интересами ради какой-то цѣли, стоящей выше насъ.
Удочка очевидна, а все таки она насъ поймала, и мы будемъ
попадаться на нее всегда.
Евтифронъ. Это не такъ удивительво, какъ вамъ кажется.
Міръ, основанный на той политикѣ, которую вы намъ сейчасъ
такъ подробно изложили, существуешь, потому что онъ
единственно возможенъ. Человѣческій родъ, болѣе разумный, для
котораго все было-бы ясно, не могъ-бы существовать: онъ погибъ*
бы въ зародышѣ. Это васъ также не должно удивлять, какъ то,
что нѣтъ позвоночныхъ безъ сердца.
Фгілалетъ. Но вотъ что меня дѣйствительно удивляетъ: су·
щество, устроенное такимъ образомъ, что цѣль его бытія
непонятна ему, однако, приноситъ себя въ жертву этой цѣли;
повторяю, меня изумляетъ его существованіе. Добродѣтель че-
ловѣка, въ концѣ концовъ, великое доказательство бытія Бога.

136
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
Вселенная по отношенію къ человѣку кажется намъ лукавымъ
тираномъ, который подчинилъ насъ своимъ цѣлямъ съ помощью
маккіавелевскихъ хитростей; и этотъ тиранъ такъ устроилъ, что
его плутни видны только немногимъ; въ противномъ случаѣ міръ
не могъ-бы существовать. Природѣ, очевидно, выгодна человѣ-
ческая добродѣтель. Съ точки зрѣнія личной выгоды, здѣсь
кроется обманъ, такъ какъ индивидуумъ не извлекаетъ временной
пользы изъ своей добродѣтели. Но природа нуждается въ доб-
родѣтели индивидуума; она замѣнила ее категорическимъ импера-
тивомъ, самымъ великимъ, истиннымъ и единственнымъ откро-
веніемъ. Самая вѣрнѣйшая добродѣтель—это та, которая основана
на спекулятивномъ спектицизмѣ. Въ коммерческихъ дѣлахъ никто
не рискнулъ-бы 100 франками съ перспективой получить вмѣсто
нихъ тысячу, когда степень вѣроятности ихъ полученія равнялась-
бы степени вѣроятности существованія загробной жизни. А, между
тѣмъ, каждый даетъ себя убить или регулируетъ извѣстнымъ
образомъ свою жизнь, принимая во вниманіе эту вѣроятность.
Значитъ, есть такая категорія человѣческаго ума, которая не
ограничивается теоріей, какъ другія^ но приказываетъ и принуж-
даетъ насъ. Мы одурачены намѣренно природой въ виду той
трансцендентной цѣли, которую имѣетъ вселенная и которая
намъ совершенно недоступна.
Влагодѣтельныя плутни, которыя употребляетъ природа для
достиженія своей цѣли, именно нравственность индивидуума,
настолько любопытны, что является стремленіе изучить ихъ
подробно. Вѣрованія естественной религіи, проистекая всѣ изъ кате-
горическаго императива, похожи на нити, опутавшія насъ, или
на заколдованный напитокъ. И никакая критика, никакая
отрицательная философія тутъ ничего не сдѣлаютъ. Мы лучше въ тѣ
моменты, когда вѣримъ въ Бога. Религія въ человѣчествѣ—то-же,
что материнскій инстинктъ у птицъ: слѣпое самопожертвованіе
въ виду невѣдомой цѣлй, требуемой природой,—вещь, абсурдная
сама по себѣ, но годная для цѣлей природы, слѣдовательно,
истинная и преимущественно святая. Какая-то мудрая политика
проявляется во всѣхъ явленіяхъ темнаго сознанія или безсознатель-
ной жизни. Великая цѣль преслѣдуется при помощи человѣче-
скаго самопожертвованія. Совѣтовать человѣку не жертвовать
собой—равносильно тому уговариванію птицъ не вить гнѣзда
пли не кормить своихъ птенцовъ. Это и не опасно: человѣкъ и
птица вѣчно будутъ продолжать свою работу, потому что
природа нуждается въ ней. Изобрѣтатальное Провидъніе принимаетъ
предосторожности, чтобы обезпечить себѣ необходимую сумму
добродѣтелей,—необходимую для поддержанія вселенной.
Евдоксгй. Если-бы были люди, способные, какъ говорилъ
древній философъ, взять лѣвой рукой то, что вы даете имъ
правой, то они могли-бы ошибиться въ вашихъ чувствованіяхъ.
Сь другой стороны, наши матеріалисты обвинили-бы васъ въ
отыскиваніи безкорыстія тамъ, гдѣ его нѣтъ. Заинтересованная
воля, по ихъ мнѣнію, вполнѣ объясняетъ всѣ факты, въ которыхъ
вы усматриваете родъ іезуитскаго плана, посредствомъ кото-
раго природа подчиняетъ насъ своимъ конечнымъ цѣлямъ.

ПЕРВЫЙ ДІАЛОГЪ. ДОСТОВѢРНОСТЬ.
137
Филалетъ. Это потому, что ученые, называющіе себя мате-
ріалистами (и чаще всего несправедливо), недостаточно
анализировали сущность нашихъ философскихъ, эстетическихъ и мо-
ральныхъ ннстпкктовъ. Размыпіляя хорошенько, человѣкъ уви-
дѣлъ бы, что въ болыпинствѣ случаевъ есть дѣйствительный ин-
тересъ не быть добродѣтельнымъ. Тѣмъ не менѣе, онъ иногда
существуете Если-бы истина, добро и красота были легкомысленнымъ
вздоромъ, то погоня за ними была бы давно оставлена, такъ какъ
они еще ровно ничего не принесли; далекіе отъ преуспѣнія,
настоящей талантъ, добродѣтель, настоящая наука вредятъ только
въ жизни и оставляюсь человѣка, одареннаго всѣмъ этимъ, въ
подчиненномъ состояніи съ точки зрѣнія успѣха; иногда они
составляютъ причину его несчасгія. Если бы истина не имѣла
объективной цѣнности, то временами человѣческая
любознательность могла-бы совсѣмъ потухать. Если-бы добромъ не повелѣ-
вала воля, стоящая выше нашей, то тысячи наблюденій научили
бы насъ не поддаваться ея обману. Такимъ образомъ добродѣ-
тельный человѣкъ, ученый, великій артистъ являются наиболѣе
блестящимъ доказательствомъ бытія Бога. Но самый простой
психологическій фактъ, хорошо анализированный, приводитъ къ
тому-же заключенію. Изъ предразсудковъ, необходимыхъ въ ин-
тересахъ человѣчества и націй, на первое мѣсто нужно поставить
духъ семьи. Семейныя добродѣтели необходимы для благотвор·
наго роста общества; природа надѣлила ихъ удивительнымъ
отсутствіемъ логики. Моногамія ne требуется физіологической
конституціей человѣка, но она необходима для образованія и
поддержанія великихъ расъ; моногамія, благодаря общественному
мнѣнію, получила авторитетъ почти естественнаго закона.
Множество добрыхъ буржуа живетъ только для того, чтобы воспитать
дѣтей, которыя въ свою очередь достигнувъ зрѣлаго возраста,
будутъ жить для той-же цѣли. Заколдованный кругъ очевиденъ,
но онъ никого не останавливает^ такъ какъ природа нуждается
въ этой безкорыстной заботѣ. Такимъ образомъ она создала
себѣ шансъ, чтобы изъ этой темноты появился первостепенный
человѣкъ, который въ одинъ часъ блестяще поглотитъ въ пользу
искусства, науки или политики капиталъ, скромно скопленный
трудами его предшественэиковъ.
Эготъ инстинктивный маккіавелизмъ природы прекрасно
обнаруживается вь томъ колоссальномъ обманѣ, въ который
вовлекается доброта. Доброта собаки не уменьшается, не смотря на
то, что она переноситъ зачастую только однѣ обиды; человѣческая
грубость не наноситъ ей никогда раны, потому что она любитъ
человѣчество, чувствуетъ его превосходство надъ собой и
гордится сознаніемъ того, что принимаетъ участіе въ высшемъ мірѣ.
Если бы долгъ былъ результатомъ эгоистическаго или философ-
скаго размышленія, то собака давно бы отреклась отъ него, такъ
какъ человѣкъ по отношенію къ собакѣ проявляетъ иногда
жестокую несправедливость и отталкиваетъ ея привязанность. Точно
такая же моральность живетъ въ тѣхъ индивидуумахъ, которыхъ
природа обрекла на роль жертвы. Всегда будутъ добродѣтельныя
жертвы, готовыя служить цѣлямъ вселенной. Расы, особенно доб-

138
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
рыя,—бретонскій матросъ, литовскій крестьянину напримѣръ,—
презираются расами, болѣе сильными: тотъ, кто покоряется, почти
всегда лучше того, кто приказываетъ. йндивидуумъ, преданный
благу, заслуживаетъ пренебрежешь; онъ не можетъ, однако, не
продолжать своей роли, потому что онъ необходимъ въ цѣляхъ
природы. То-же самое можно отнести и къ честности, хотя здѣсь
это доказательство менѣе сильно, такъ какъ существуютъ наказа-
нія за нарушенія честности, а карательный мѣры не примѣняютгя
къ тому, что составляетъ противоположность доброты. Въ
сущности всѣ находятся подъ неотразимой властью этихъ
добродетелей. Захотѣть отнять у міра это стремленіе ко всеобщему благу
и поставить на его мѣсто абсолютный эгоизмъ такъ-же
невозможно, какъ желать отнять у женщины ея материнскій инстинктъ.
Тотъ самый эгоистъ, который пытается установить теоріи личной
пользы, самъ, однако, одураченъ природой. Каждый часъ тысяча
случаевъ опровергаютъ его теорію: жизнь эгоиста—это рядъ не-
послѣдовательностей, которыя съ его точки зрѣнія безумны и
полны абсурда.
Евдоксій. Но я не знаю святого, отреченіе котораго зашло бы
такъ далеко, какъ отреченіе ученыхъ нашего времени, которыхъ
поверхностные умы величаютъ атеистами и матеріалистами.
Филалетг. Вы правы. Ни въ одной философской системѣ
добродѣтель не имѣетъ такой объективной цѣнности, какъ въ на*
шей. Для насъ повиноваться природѣ значитъ принимать участіе
въ божественномъ творчествѣ. Кантъ своимъ необыкновеннымъ
геніемъ хорошо видѣлъ, что въ этомъ основа религіи,
вытекающей изъ практическаго, а не изъ спекулятивнаго разума. Вогъ,
какъ душа міра, какъ стражъ его существованія и его судьбы,
любитъ добродѣтель и привѣтствуетъ ее, потому что она служитъ
его цѣлямъ, прибавляетъ камень къ тому зданію, которое все
ближе и ближе подходитъ къ безконечному. Итакъ, добродѣтель
занимаетъ трансцендентное мѣсто во всеобщемъ твореніи; она—
рабочее орудіе, великій факторъ божественнаго плана; она въ то
же время является лучшимъ доказательствомъ существованія
такого плана. Добродѣтель существуете ее нужно объяснить. Это
колесо не можетъ быть лишнимъ. Религіозное чувство въ чело-
вѣчествѣ эквивалентно стремленію птицъ вить гяѣзда. Инстинктъ
вдругъ таинственно пробуждается въ существѣ, которое его до
сихъ поръ не чувствовало. Птица, не носившая никогда яиггъ и
никогда не видѣвшая этого процесса, знаетъ, однако, ту
естественную функцію, къ которой она приспособлена. Она служитъ цѣли,
для нея непонятной, съ какой-то благоговѣйной радостью и
преданностью. Также пчела вырабатываетъ воскъ, муравей строитъ
свои постройки, съ большей энергіей, чѣмъ этого требуетъ
эгоистическая мудрость.
Рожденіе въ человѣкѣ религіозной идеи аналогично выше-
приведеннымъ примѣрамъ. Человѣкъ работалъ, не обращая ни
на что внпманія. И вдругъ наступила тишина: время какъ бы
остановилось, ощущенія прекратились. „О, Господи!—воскликнулъ
онъ тогда: какъ странна моя судьба! Вѣрно-ли то, что я
существую? Что такое міръ? Неужели солнце—это я? Развѣ оно посы-

ПЕРВЫЙ ДІАЛОГЪ. ДОСТОВЕРНОСТЬ.
139
лаетъ лучи изъ моего сердца? О, отецъ! Я вижу тебя за
облаками!14 Затѣмъ внѣшній міръ снова ожилъ. Просвѣтъ скрылся.
Но, начиная съ этого момента, существо, съ виду эгоистичное,
будетъ совершать необъяснимые поступки, дѣйствовать, очевидно,
противъ личной выгоды, подчиняться неизвѣстной цѣли: оно
будетъ испытывать необходимость преклоненія и обожавія.
О, высшая радость для добродѣтельнаго человѣка! Міръ
держится благодаря ей. Если временами его сознаніе затемняется,
когда онъ видитъ себя одинокимъ, неспособнымъ спорить съ ма-
теріализмомъ, пусть онъ успокоится: правда и мудрость на его
сторонѣ. Онъ одиаъ среди ста тысячъ, но онъ одинъ вознаграж-
деніе за Содомъ. Меньшинство, часть котораго онъ составляетъ,
представляетъ весь смыслъ существованія нашей планеты. Для
него и черезъ него и ему подобныхъ земля держится π суще-
ствуетъ.
Такимъ образомъ высшій планъ царить надъ нами и увле-
каетъ насъ. Природа дѣйствуетъ по отношенію къ намъ, какъ по
отношенію къ толпѣ гладіаторовъ, обреченныхъ убиватъ другъ
друга для цѣли, имъ ненужной; или какъ поступилъ бы повелитель
Востока, употребляя своихъ мамелюковъ для тайныхъ цѣлей, пз-
бѣгая самъ показываться имъ. Два чувства рождаются въ этихъ
подчиненныхъ существахъ: у однихъ рождается возмущеніе,
ненависть противъ тирана (это именно то положеніе морали, на ко-
торомъ остановился Шопенгауеръ); у другихъ—покорность, даже
благодарность и любовь къ неизвѣстной цѣли. (Это точка зрѣвія
Фихте, которой я тоже держусь до сихъ поръ).
Евтиф])онъ. Поздравляю васъ съ ней! Признайтесь, однако, что
оба чувства имѣютъ вполнѣ законное оправданіе. Природа упо-
требляетъ насъ для цѣли, которой она намъ не открываетъ. Мы,
по вашимъ словамъ, вынужденныя жертва. Слѣдуетъ ли изъ этого,
что мы должны еще кромѣ того быть покорными жертвами?
Филалемъ. Да, слѣдуетъ. У Шопенгауера есть противорѣчіе,
которое дѣлаетъ его положеніе гораздо менѣе законнымъ,
нежели положеніе Фихте. Онъ допускаетъ, что вселенная имѣетъ
цѣль, онъ хорошо видѣлъ маккіавелизмъ природы, напримѣръ, въ
чувствѣ любви. Но онъ не видѣлъ, что этого достаточно, чтобы
принять теизмъ и признать, что добродѣтель имѣетъ смыслъ.
Шопенгауеръ долженъ былъ вывести заключеніе, что высшая
добродѣтель—это отреченіе, т. е. принятіе жизпп такой, какова
она есть, поскольку она служить высшей цѣли. Его первые
труды и выражали это. Если природа имѣетъ цѣль, то слѣдуетъ
прпмѣняться къ ней; подчиняться природѣ, слѣдовать ея указа-
ніямъ или только даже плыть по ея теченію—уже законъ. Но
если жизнь имѣетъ свой законъ, она имѣетъ и цѣль.
Шопенгауеръ не возмущается, какъ Байронъ или Гейне, которые не ви-
дятъ нравственнаго закона; онъ революціонеръ болѣе смѣлый,
человѣкъ не подчинившися природѣ, но желающій идти противъ
ея требованій. Но, во первыхъ, это преступно во вторыхъ,
бесполезно, потому что природа будетъ торжествовать всегда: норя-
докъ вещей въ ней слишкомь прочно устроенъ, въ ея рукахъ
слишкомъ хорошія карты. Что бы ни дѣлали, она достигнетъ своей

140
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГП II ОТРЫВКИ.
цѣли и обманетъ насъ въ свою пользу. Важно разрѣшить вопросъ:
имѣетъ ли природа цѣль? Это можно отрицать съ нѣкоторой
долей правдоподобія. Но Шопенгауеръ не отрицаетъ этого, а
потому непонятно его отрицаніе нравственности. Я ясно вижу
вмѣстѣ съ Шопенгауеромъ, что существуетъ великій эгоистъ,
который обманываетъ насъ. Но, въ отличіи отъ Шопенгауера, я
покоряюсь, я принимаю и подчиняюсь цѣлямъ высшаго существа.
Такимъ образомъ мораль превращается въ подчинение. Отрицаніе
нравственности—это возмущеніе противъ того положения вещей,
обманчивость котораго ясно видна. Слѣдуетъ одновременно знать
это и все таки подчиняться.
Такое возмущеніе человѣка есть преступленіе по
преимуществу,—говоря по справедливости, единственно существующее
преступленіе. Человѣкъ опутанъ извѣстными хитростями
природы, каковы: религія, любовь, стремленіе къ истинѣ, добру,
инстинкты, которые, будучи расматриваемы съ точки зрѣнія эгоистиче-
скаго интереса, обманываютъ его и ведутъ къ цѣлямъ,
находящимся внѣ его желаній. Человѣкъ, благодаря прогрессу
мыслительной способности, видѣлъ все болѣе и болѣе хитрости, упо-
требляемыя природой, и, обрушившись на религію, разрушилъ
любовь, добро и истину. Пойдетъ ли онъ до конца или природа
покоритъ его? Мертвыя планеты это, можетъ быть, тѣ, гдѣ критикѣ
удалось убить хитрости природы. И иногда я думаю, что, если
бы весь міръ призналъ нашу философію, то онъ остановился бы.
Евдоксгй. Этого можно менѣе всего бояться. Намъ не повѣ-
рятъ, милостивый государь! Колокола будутъ продолжать свой
звонъ, радостное аллилуя природы будетъ раздаваться вѣчно; всегда
найдутся непорочныя души, которыя будутъ пѣть мистическій
свадебный гимнъ. Вотъ въ чемъ величайшее, высшее внутреннее
утѣшеніе: думать, что составляешь часть цѣлаго, которое увѣренно
стремится къ своей цѣли, которое можетъ дѣлать всякаго рода
ошибки, не внушая опасеній за лодку, въ которой по немъ плывешь.
Не будемъ, однако, заблуждаться: новой школѣ матеріалистовъ мы,
идеалисты, кажемся почти столько же опасными, какъ и ортодоксы.
Филалетг. Она права. Est Deusin nobis, agitante са-
lescimus ill о. Только жалкіе умы могли бы замкнуться въ эту
философію пигмеевъ. Великій человѣкъ долженъ споспешествовать
обману, который представляетъ основаніе вселенной; самая
лучшая роль для генія быть соучастникомъ Бога, поддерживать
политику Превѣчнаго Бога, способствовать распространенно таин-
ственныхъ озеръ природы, помогать обманывать индивидуума для
пользы цѣлаго; быть механизмомъ этой великой иллюзіи, пропо·
вѣдуя людямъ добродѣтель, зная хорошо, что опп не пзвлекутъ
изъ нея никакой личной пользы; действовать, какъ полководецъ,
ведущій на смерть людей для цѣли, которой они не знаютъ и
не могутъ оцѣнить. Мы работаемъ для Бога, какъ пчела создаетъ
медъ для человѣка, не зная этого.
Евтыфронъ. Но человѣкъдля пчелы—высшій в л астелинъ,
котораго она должна знать, тогда какъ мы не имѣемъ подобнаго
властелина, который былъ бы ограниченъ въ своихъ дѣйствіяхъ
волей конечнаго существа. Если бы таковой существовалъ, мы бы

ПЕРВЫЙ ДІАЛОГЪ. ДОСТОВѢРНОСГЬ.
141
зналп его. Никогда не случается ничего, похожаго на то, что
происходить, когда человѣкъ опрокидываетъ улей съ цѣлью
получить медъ.
Филалетъ. Съ помощью находящихся въ нашихъ рукахъ
средствъ наблюденій мы дѣйствительно не открыли сознанія (я
хочу сказать мыслящаго конечнаго сознанія), стоящаго выше чело-
вѣческаго; но существуетъ обширное свободное сознаніе, которое
царитъ надъ нами. Такимъ образомъ наши формулы одинаковы
съ формулами деистовъ. Покоримся цѣлямъ природы, будемъ
глупы (но не одурачены), будемъ добровольными жертвами ея маккіаве-
лизма, пріобщимся къ ея конечнымъ цѣлямъ, покоримся ей. Зло
возмущаться противъ природы, когда увидѣли, что она насъ обма-
нываетъ. Конечно, она насъ обманываетъ; но подчинимся ей. Цѣль
ея хороша; будемъ желать того, чего она желаетъ. Добродѣтель—
это упрямое Аминь, провозглашенное темнымъ цѣлямъ, которыя
преслѣдуются Провидѣніемъ черезъ насъ.
Евтифронъ. Мы видимъ въ вашей мысли извѣстную долю
парадоксальности, имѣющей въ виду сдѣлать ее ощутительной,
и долю ироніи, которую вы справедливо считаете весьма
философской. Вы охотно отдаете себя въ жертву обману Провидѣнія,
но вы хотите, чтобы оно знало, что вы не одурачены имъ. Я всегда
замѣчалъ въ васъ странное и деликатное чувство: родъ боязни
казаться извлекающимъ какую нибудь выгоду изъ свой добродѣ-
тели. Вы больше всего боитесь фарисейства, такъ что послѣ того
какъ вы отнеслись съ самымъ высокимъ уваженіемъ къ добро-
дѣтели, вы испытываете нужду сказать, что вы ею мало
дорожите и что она только обманъ. Вы были бы способны признать себя
безнравственнымъ, чтобы не казаться фарисеемъ въ наше
лицемерное время, когда выгодно быть благонамѣреннымъ.
Филалетъ. Дѣйствительно, если бы я былъ священникомъ, я
никогда не захотѣлъ бы принять вознагражденія за свое служе-
ніе: я боялся бы походить на купца, который подставляетъ свой
пустой кошель. Точно так</ке я боялся бы извлекать пользу изъ
моихъ религіозныхъ вѣрованій, чтобы не походить на
распространителя фалыпивыхъ бумажекъ и помѣшать бѣднымъ людямъ
требовать свою долю въ этомъ мірѣ, обольщаяихъ сомнительными
надеждами. Эти вещи имѣютъ достаточно значенія, чтобы о нихъ
говорили, думали и жили ими, но онѣ недостаточно достовѣрны,
чтобы, сдѣлавъ изъ нихъ себѣ профессію, быть увѣреннымъ, что
не обманываешь друтихъ относительно качества предлагаемая.
Евтифронъ. Уже поздно. Вечерняя прохлада даетъ себя
чувствовать очень рано среди этихъ густыхъ деревьевъ. Кромѣ того,
насъ почти утомило то, что Филалетъ въ началѣ нашей бесѣды
назвалъ „достовѣрнымъ". Завтра мы бы могли снова встрѣтиться;
я хотѣлъ бы сдѣлать вѣсколько возражений. Хотя я и допускаю,
что высшая воля пользуется нами и совершаетъ нѣчто черезъ
человѣчество, но все же я не считаю такія идеи придаткомъ деизма
и естественной религіи. Я хотѣлъ бы, чтобы съ нами былъ Теофрастъ,
который высказывалъ смѣлые взгляды о цѣляхъ вселенной.
Филалетъ и Евдоксій. Приведите его. Мы рады его видѣть.

ВТОРОЙ ДІАЛОГЪ.
Вероятность.
Евдоксш, Фнлалетъ, Евтифронъ, Теофрастъ.
Филалетъ. Въ нашей вчерашней бесѣдѣ, Теофрастъ, мы
старались дать оцѣнку тому ряду идей о характерѣ сознанія, которыя
намъ даютъ, какъ намъ кажется, возможность познать міровое
цѣлое. Мы почти пришли кь соглашеніго, что это смутное созяа,
ніе, самопроизвольное, аналогичное тому, которому подчинена
эволюція зародыша или животнаго; тѣмъ не менѣе это сознаніе-
несомнѣнно, существуетъ и достигаетъ своей цѣли средствами
совершенными и вѣрными. Евтифронъ сказалъ намъ, что у васъ
на этотъ счетъ особые взгляды. Познакомьте насъ съ ними,
если вы находите, что мы способны ихъ понять.
Теофрастъ. Дѣйствительно, я думаю, что существуетъ рав-
нодѣйствующая міра, капитализация (5лагъ человѣчества и
вселенной, которая образуется путемъ медленнаго и послѣдователь ·
наго накопленія, вмѣстѣ съ громадными потерями, но и безпре-
станнымъ ростомъ, какъ при развитіи юноши. Это накопленіе
ведетъ къ благу; иначе и не можетъ быть. Только то, что сдѣлано
для достиженія идеала, продолжительно и создаетъ равнодѣй-
ствующую. Остальное уничтожается. Эгоизмъ соревнованія
существуетъ въ мірѣ только какъ противовѣсъ π полезный эффектъ,
чтобы болѣе выдѣлить незамѣтную сумму безкорыстныхъ поступ·
ковъ. Это накопленіе—ничто въ сравненіи съ громадной суммой
той дѣятельности, которая тратится' безъ всякой пользы; но за
то только оно одно имѣетъ значеніе, тогда какъ все остальное поги-
баѳтъ. Такимъ обравомъ, благодаря постоянному накопленію по-
лезнаго труда, создается необъятный капиталъ. Благодаря только
этой маленькой крупицѣ мы сохранили то сокровище вѣчнаго
прогресса, которымъ каждый изъ насъ живетъ вѣчно. Дока-
зателъствомъ того, что подобная разность, являющаяся резуль-
татомъ сопоставленія пользы π потерь, существуетъ, служитъ
міровая эволюція. Если бы не существовало такого избытка блага
надъ зломъ, міръ не двигался·бы впередъ: онъ оставался-бы или
въ неустойчивомъ положеніи, или изнемогъ бы въ этомъ движе-
ніи безъ опредѣленнаго направленія, подобно локомотиву, без-
цѣльно скользящему по своимъ рельсамъ. Но всякій поѣздъ
уносится, трудно сказать куда, но все-таки уносится, несется въ
безконечность, увлекая съ собою π пасъ.

ВТОРОЙ ДІАЛОГЪ. ВѢРОЯТНОСТЬ.
143
Чтобы лучше понять это, нужно подойти къ началу движе-
нія во вселенной. Началомъ движенія въ мірѣ, а потому и во
всеобщемъ fieri, было сильное нарушеніе равновѣсія, которое
произошло вслѣдствіе неоднородности. Если-бы міръ составлялъ
нѣчто однородное, онъ не вышелъ-бы изъ устойчиваго состоянія;
онъ отдыхалъ-бы вѣчно, не развиваясь, не прогрессируя. Почему
вселенная не остается въ нокоѣ? почему она стремится къ неоп-
редѣленному, случайному, вмѣсто того, чтобы успокоиться на абсо-
лютномъ единообразіи? Потому, что какой-то стпмулъ побуждаетъ
ее къ движенію. Какое-то скрытое безпокойство дало ей толчекъ;
какой-то внутренній валъ покрылъ тучами ея угрюмую ясную
лазурь. Жизнь всегда вызывается внезапнымъ нарушеніемъ ana-
Tin, сильнымъ желаніемъ, движеніемъ, иныціатива котораго
никому не принадлежите; что-то такое говорптъ: „впередъ!" Почему
зародышъ дѣлаетъ усилія, чтобы освободиться изъ чрева своей
матери? Почему ребенокъ страдаетъ при прорѣзываніи зубовъ?
Почему онъ не обходится безъ этихъ страданій? Онъ не можетъ
не страдать, точно такъ же, какъ юноша не можетъ
противостоять чувству любви, хотя, быть можетъ, это чувство перевернетъ
всю его жпзнь π убьетъ его.
Нарушеніе равновѣсія точно также послужило началомъ
цивилизаціи. Жизгть π движеніе являются какъ бы шумнымъ ин-
терваломъ между двумя поясами тишины,—интерваломъ, въ
течете котораго ничто не рождается, ничто не погибаетъ. Міръ и
общество стремятся какъ-бы по закону инерціи отъ самихъ себя
къ устойчивому состоянію, которое было бы ихъ смертью. Начало
историческаго періода или,—что одно и то же,—переходъ живот -
лыхъ въ человѣка, было великимъ преступленіемъ, рѣзкимъ
переходомъ изъ безмятежнаго состоянія, гдѣ отсутствовала
индивидуальность, къ войнѣ, любви и ненависти.
Что-же было причиной перваго смятенія? Эпикурейская
школа, великая научная школа древности задавала себѣ тотъ же
вопросъ:
Quid velit et possit rerum concordia discors x)?
Чего желали вещи, нарушивъ свою первоначальную гармо-
нію? Какая причина,—внутренняя или внѣшняя,—могла привести
ихъ въдвиженіе? Причина эта—желаніе существовать, жажда соз-
нанія, необходимость осуществленія идеала. Такимъ образомъ
идеалъ явился принципомъ божественной эволюціи, созидателемъ
по преимуществу, цѣлью и первоначальнымъ двигателемъ
вселенной. Чистая идея заключаешь въ себѣ только возможность
перейти во что-нибудь; чистая матерія инертна; пдея можетъ
быть реализирована только съ помощью матеріальныхъ
комбинаций. Все исходитъ изъ матеріи; но только идея одушевляетъ все;
идея, стремясь осуществиться, побуждаетъ къ бытію. Вотъ гдѣ
Богъ. Нѣтъ зданій безъ камней; нѣтъ музыки безъ струнъ пли
мѣди; нѣтъ мысли безъ нервной массы. Но камни тѣмъ не
менѣе не само зданіе; скрипка — еще не музыка; мозгъ—не
*) Горацій, Epist, 1. I, ер. ХП.

14i
ФИЛОСОФСКІВ ДІАЛОГИ II ОТРЫВКИ.
мысль; это только необходимыя условія, безъ которыхъ не можетъ
быть ни зданій, ни музыки, ни мысли. Соната Бетховена на
бумаге существуетъ только въ возможности. Ее заставляетъ
проявиться вибрація, явленіе физическое, измѣримое; такимъ образомъ
концертъ,—явленіе духовное, неизмеримое,—является результатомъ
двухъ причннъ: сначала мысли композитора, a затѣмъ—мате-
ріальнаго явленія вибраціи. Идея—это только дѣйствіе въ
возможности, которое стремится къ бытію; матерія сообщаетъ ей
конкретность, способствуетъ переходу ея въ бытіе, въ реальность.
Такимъ образомъ два полюса міра—это идеалъ и матерія. Нѣтъ
ничего безъ матеріи; но матерія есть только условіе бытія, но не
причины его. Дѣйствующая побудительная причина всецѣло
принадлежите идеѣ. Mens agitât mole m. Одна идея дѣйствитель-
на> она одна существуетъ и стремится безпрестанно къ
совершенному и полному существованію, вызывая комбпнаціи матеріи,
способствующая творчеству ея.
Такимъ образомъ мы пришли къ тому, что приписываемъ
совершенное существованіе только идеѣ или, скорѣе, идеѣ
познающей самое себя, душѣ. Конечно, атомъ существуетъ. Онъ имѣ-
етъ великую и странную привеллегію быть неуязвимымъ и вѣч-
нымъ, если бы приходилось держаться того, что мы знаемъ, такъ
какъ не только ни одинъ атомъ не погибаетъ и не рождается
вновь, но ни одинъ экспериментъ не даетъ намъ ни малѣйшаго
понятія о томъ, какъ онъ могъ образоваться. Организованное
существо заболѣваетъ и умираетъ; атомъ никогда не заболѣваетъ;
онъ абсолютно неизмѣненъ. Атомъ углерода, который образуетъ
пыль млечнаго пути, тожественъ. съ тѣмъ, который горитъ въ на-
пшхъ печахъ. Но атомъ, несомнѣнно, не имѣетъ никакого созна-
нія. Душа, наоборотъ, имѣетъ начало и конецъ: она есть
результате комбинацій атомовъ; она, такъ сказать, существо второй
степени могущества. Будучи преходящей, она тѣмъ · не менѣе без-
конечно выше матеріи; она превосходитъ ее и заставляетъ
забывать о ней.
Евдоксій, Вы странно разрушаете всѣ имѣющіеся на этотъ
счете взгляды. Когда то божественный умъ находили въ геніаль-
номъ человѣкѣ, въ этомъ высшемъ механикѣ, комбинирующемъ
различныя средства для достиженія цѣли. Теперь вы понимаете
божественный умъ, какъ самопроизвольный инстинктъ жизни,
какъ неопредѣленное сознаніе существа, которое стремится къ
самосохранению и собственному завершенію.
Теофрастъ. Когда то и Гомера считали литераторомъ, со-
ставляющимъ свои произведенія въ тиши своего кабинета;
теперь же гомеровскія поэмы считаются анонимнымъ творчествомъ
греческаго генія, и онѣ кажутся намъ въ тысячу разъ прекраснѣк
Когда-то религія понималась, какъ повиновеніе высшему
существу; теперь она мыслится, какъ преклоненіе передъ чистой идеей
и, по вѣрному опредѣленію Штрауса, „это актъ духа, который
собираетъ и объединяетъ всѣ лучи идеи, преломляющіеся и
разбивающееся въ множествѣ феноменовъ".
Евтифронъ. Но какова, по вашему мнѣнію, цѣль, которую
преслѣдуетъ природа посредствомъ столькихъ искусныхъ путей?

ВТОРОЙ ДІАЛОГЪ. ВѢРОЯТНОСТЬ.
145
Теофрастъ. По моему мнѣнію, слово „сознаніе" лучше всего
резюмируетъ эту цѣль. Міръ стремится все къ болѣе и болѣе
совершенному бытію. Всѣ усилія міра направлены къ тому, чтобы
познавать себя, любить, видѣть и удивляться себѣ. Цѣль міра—
развитіе разума. Каждая планета фабрикуетъ мысль, чувство
эстетическое или моральное; маленькая жатва добродѣтели и
разума, которую приносить всякій міръ, есть цъль міра, какъ вы-
дѣленіе камеди—конечная цѣль американской акаціи. Мысль —
вотъ конечный результатъ! Галилей, Декартъ и Ньютонъ были
въ свое время цѣлыо, или вѣрнъе, послѣднею ступенью къ мі-
ровой цѣли, такъ какъ они выражали тогда собой самую
высшую степень мышленія. Бытіе въ себѣ, темная бездна, не
довольствуется своимъ одиночествомъ. Оно уже проявляется въ живот-
номъ. Животное способно уже къ широкому созерцанію
природы; въ моменты любви оно способно уже провидѣть міръ
эстетики и искусства. Собака уже почти достигаетъ пониманія до-
бродѣтели. Діалоги пѣвчихъ птицъ—это чудные гимны, посред-
ствомъ которьгхъ эти маленькія существа несомнѣнно преслѣду-
ютъ какую то цѣль, а не одно упражненіе своихъ голосовыхъ
связокъ. Но все это еще въ такихъ скромныхъ размѣрахъ, что
не стоить совершенно объ этомъ говорить. Только человѣкомъ
жизнь вселенной наиболѣе объединяется; вѣрное отраженіе лучей
вселенной поистинѣ начинается только тамъ, гдѣ начинается
наука, великое искусство и великая добродѣтель. Такимъ образомъ
человѣчество является однимъ изъ высшихъ проявленій жизни
природы, которое мы только знаемъ. Голова человѣка—самый
совершенный познавательный аппаратъ существующаго міра, по
крайней мѣрѣ по отношенію къ тѣмъ частямъ міроваго
пространства, которыя доступны нашему наблюденію.
Существуютъ, безъ сомнѣнія, болѣе совершенныя машины,
которьгхъ мы не знаемъ; но мы имѣемъ право утверждать, что
никакое мыслящее существо, живущее на нашей планетѣ, не об-
ладаетъ ни всевѣдѣніемъ, ни всемогуществомъ, такъ какъ нѣтъ
доказательствъ чтобы мыслящее существо могло. распространять
свое вліяніе съ одной планеты на другую. Если бы гдѣ нибудь
находились существа, овладѣвшія въ такой степени законами ма-
теріи и силы, что они въ состояніи распространять свое вліяніе
на разстояніе милліоновъ верстъ въ пространствѣ, то мы узнали
бы о нихъ по тѣмъ явленіямъ, которыя не поддаются обыкно-
веннымъ объясненіямъ и носятъ къ тому же преднамѣренный
характеръ.
Евтифронъ. Не стану говорить о другихъ мірахъ. Число не-
бесныхъ тѣлъ, гдѣ можетъ въ данное время развиваваться жизнь,
безъ сомнѣнія, безконечно мало въ сравненіи съ числомъ суще-
ствующихъ тѣлъ. Земля въ настоящее время, можетъ быть,
единственно заселенная діланета въ почти безграничномъ міровомъ
пространствѣ. Вудемъ говорить только о ней. И такъ, цѣль, въ
томъ видѣ, какъ вы сейчасъ говорили, выше ея силъ. Слова:
„всемогущество и всевѣдѣніе" должны быть предоставлены схоласти-
камъ. Человѣчество имѣетъ начало, будетъ имѣть и конецъ. Въ
исторіи планеты, подобной нашей, есть только одинъ періодъ тем-

146
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
пературы, когда она можетъ быть обитаема; черезъ извѣстное
число тысячъ лѣтъ она выйдетъ изъ этого перісда. Тогда земля
будетъ, вѣроятно, похожа на луну, т. е. истощенную планету,
исполнившую свое назначеніе, использовавшую свой капаталъ,
свой каменный уголь, свои металлы, свои живыя силы и расы.
Въ дѣйствительиости жизнь земли не без конечна, какъ это
предполагаете. Какъ и всѣ тѣла, движущаяся въ пространства,
земля извлечетъ изъ евоихъ пѣдръ все, что можетъ быть изъ нея
извлечено; но она умретъ и, повѣрьте, умретъ „не достигши
мудрости", какъ говорится въ книгѣ Іова. Здѣсь мы встрѣчаемъ
проблему съ противоположными, другъ друга взаимно
ограничивающими данными, какъ въ телескопѣ, гдѣ, увеличивая извѣст-
ныя преимущества, вы получите неудобства, уничтожающая пер-
выя, и эти неудобства, такимъ образомъ, математически
устанавливают^ относительный предѣлъ увеличенія преимуществъ.
Теофраетъ. Безъ сомнѣнія, всяЕше развитіе ограничено тѣми
условіями среды, насчетъ которой оно развивается. Но чѣмъ об-
ширнѣе среда, тѣмъ меньше препятствій для развитія. Раціональ-
ное развитіе міра не зависитъ ни отъ развитія человѣка ни отъ
развитія ограниченныхъ источниковъ земного шара. Границы
развитая ума были бы необъятно расширены, если бы мыслящія
существа различныхъ планетъ, особенпо различныхъ звѣздныхъ
міровъ, находились въ общеніи другъ съ другомъ. Выть можетъ,
наступить день, когда вся вселенная соединится въ одно
общество съ однимъ капиталомъ. Тогда источники для эволюціи ума
были бы неистощимы; тогда овладѣли бы идеаломъ при помощи
соедияенныхъ фондовъ,. въ нѣкоторомъ родѣ безконечныхъ.
Евтифронъ. Хорошо; но вы допускаете здѣсь нѣчто такое, что
не только невозможно провѣрить опытомъ, но что вообще даже
пепостижимо. Въ чемъ состоитъ законъ всякой эволюціи жизни?
Робкое начало, медленный прогрессъ, быстрый прогрессъ,
относительное совершенство, медленный регрессъ, быстрый регрессъ
и смерть. Все заставляетъ думать, что цивилизація, достигнувши
кульминаціонной точки, пойдетъ затѣмъ по пути регресса, такъ
какъ интеллектуальныя и моральныя силы человѣчества
ограничены. Развитіе человѣчества подобно развитію отдѣльнаго
индивидуума, который переживаетъ періодъ дѣтства, юности, зрѣлаго
возраста и старости. До сихъ поръ этотъ законъ наблюдался только
на развитіи человѣка, націи или династій. Источники юности и
этническаго обновленія существовали всегда въ человѣчествѣ,
возрождая духовно старѣющееся общество. Но такіе источники
могутъ изсякнуть.
Вы можете возразить мнѣ, что среди насъ еще живетъ
много варваровъ; но это уже старые варвары, еще болѣе отжившіе,
чѣмъ мы. Среди германцевъ, а особенно среди славянъ, суще-
ствуютъ громадные слои населенія, которые не познали еще свѣта
знанія и которыхъ еще ждетъ будущее. Но послѣ нихъ
наступить этническое нивеллированіе, когда наиболѣе низкій элементъ
возьметъ верхъ своей численностью и систематически приведетъ
къ упадку новыхъ пришельцевъ, благодаря атавизму благород-
ныхъ расъ прошлаго. Ничѣмъ непобѣдимое разрушеніе человѣ-

ВТОРОЙ ДІАЛОГЬ. ВЕРОЯТНОСТЬ.
147
ческаго рода возможно; отсутствіе здоровыхъ идей по вопросу
о неравенствѣ расъ можетъ привести ко всеобщему упадку.
Опасность грозитъ нашей планетѣ съ той стороны, что эгоизмъ погло-
щаетъ самую значительную часть силъ индивидуумовъ, что культъ
добра, истины и красоты является среди небольшой группы бла-
городныхъ людей; опасность, повторяю я, состоитъ въ томъ, что
наша планета можетъ придти въ такое состояніе, когда всѣ
индивидуумы, населяющіе ее, будутъ только имѣть ясное сознаніе сво-
ихъ правъ и когда невозможно будетъ возникновеніе какого
нибудь безкорыстнаго чувства, мысли. Въ самомъ дѣлѣ, классовое
неравенство, одна изъ величайшихъ несправедливостей, суще-
ствующихъ въ прѳдѣлахъ одной и той же расы, есть секреть
движенія человѣчества; это ударъ бича, который заставляетъ
людей идти впередъ, давая имъ цѣль, которую они должны пре-
слѣдовать. Что представляла бы паша земля, положимъ, въ томъ
случаѣ, если бы она была исключительно населена негрской расой,
всѣ интересы которой ограничивались бы личными радостями,
среди всеобщей посредственности, гдѣ зависть и желаніе личнаго
благополучія замѣнили-бы собой благородные поиски идеала?
Если бы подобный духъ царилъ среди насъ, онъ положиъ бы ко-
нецъ всякой цивилизаціи, всякому стремленію къ разуму. Но
такой будущности можно бояться, если не найдутся средства для
господства духа надъ низкими эгоистическими интересами
толпы, прислушивающейся исключительно къ своимъ грубымъ апие·
титамъ.
Цивилизаціи грозитъ опасность еще съ другой стороны: это
постоянное накопленіе зпаній при ограниченномъ полѣ дѣйствія чело-
вѣческаго ума. Можно бояться, что человѣческій мозгъ сдѣлается
жертвой собственной тяжести, что наступить моментъ, когда его
огромное развитіе сдѣлается причиной его упадка,—какъ быва-
ютъ уравненія, которыя въ собственномъ своемъ выраженіи
содержать свой предѣлъ, свой maximum. Игакъ, можно
предположить періодъ упадка, средніе вѣка, послѣ которыхъ, однако,
не наступить эра возрожденія; можетъ наступить періодъ, когда
никому не будетъ понятна несколько возвышенная философія,
когда „небесная механика" Лапласа будетъ недоступной книгой,
обреченной на исчезновѳніе къ концу извѣстнаго времени, когда
самая лучшая бумага успѣетъ истлѣть, за исключеніемъ экземп-
ляровъ, вапечатанныхъ на веленевоіі бумагѣ.
Теофрастъ. Все это весьма вѣроятяо, но нисколько не касается
нашего положенія. Мы не говорили, что человѣчество достпгнетъ
абсолютнаго разума; я только утверждаю, что онъ будетъ
достигнуть чѣмъ то аналогичнымъ человѣчеству. Тысячи опытоиъ
уже продѣланы, тысячи будутъ еще процѣланы; достаточно, чтобы
одинъ изъ нихъ удался. Силы земли, какъ вы очень вѣрпо
заметили, конечны. Ясно, что, если механическая теорія тепла въ
течевіе пяти или шести сотъ лѣтъ не найдетъ возможности
заменить чѣмъ нибудь углеродъ земли, то человѣчество вступить
въ періодъ своего рода посредственности, изъ котораго оно не
найдетъ средства выйти. Но развѣ теорія тепла способна
достигнуть такой степени совершенства? Въ этомъ можно сомнѣватьоя.

148
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
Враждебная реакція можетъ задержать развитіе человѣческаго
ума и сдѣлать его неспособнымъ къ высшимъ вычисленіямъ. Въ
настоящее время не найдется больше пятидесяти человѣкъ, способ-
ныхъ стоять во главѣ нѣкоторыхъ наукъ и продолжать ихъ раз-
витіе. Такого рода культуры, пребывающія въ очень неболыпомъ
числѣ человѣческихъ головъ, легко можно истребить: немного
болѣе суровая инквизиція, нежели въ Италіи въ XVI вѣкѣ, мѣры,
аналогичный тѣмъ, которыя Людовикъ XIV принялъ противъ
протестаіітовъ, вполнѣ для этого достаточны. Пониженія на одинъ-
два градуса интеллектуальной температуры достаточно, чтобы сдѣ-
лать эти существа негодными,—существа, которыя похожы на те-
пличныя растенія, могущія жить только при извѣстныхъ, опредѣ-
ленныхъ условіяхъ. Такимъ образомъ человѣчество могло-бы
утонуть на разстояніи двухъ шаговъ отъ моста, который спасъ бы
его. Судьба міра можетъ зависѣть отъ одного или небольшого
числа людей, которые могли бы обойти препятствіе, гдѣ
остальное человѣчество можетъ оступиться. Вѣроятно, были и будутъ
міры, гдѣ люди, бывшіе солью, искупителями міра, умирали въ
нищетѣ или не находили условій для своего развитія; были и
другіе, гдѣ зерно цивилизаціи было задушено губителями, вродѣ
Филиппа II, которые успѣваютъ въ своей попыткѣ задержать
умственное развитіе.
Итакъ, многіе факты могутъ прервать развитіе человѣчества.
Помимо невозможности общенія между отдѣльными мірами,
неудачные опыты въ этомъ направленіи заставляютъ начать все
сызнова, такъ какъ неудавшійся опытъ, преданный всецѣло заб-
венію, не можетъ служить точкою отправленія для болѣе удач·
ныхъ попытокъ. Античная цивилизація, даже послѣ своего упадка,
могущественно содѣйствовала новѣйшей цивилизаціи, благодаря
оставшимся памятникамъ литературы и искусства, изученнымъ
въ періодъ Возрожденія... Но если на Марсѣ или Венерѣ и
являлись попытки дѣйствовать въ прогрессивномъ направленіи, то
эти попытки для Земли остались совершенно неизвѣстными.
Закончится-ли такимъ образомъ существованіе Земли? Этого
можно бояться, однако, это еще не достовѣрно. Не смотря на все
свое одряхленіе, Земля имѣетъ то преимущество, что она
подвержена превратностямъ. Человѣчество никогда не достигнетъ рав-
новѣсія, являющагося предѣломъ прогресса, оно не найдетъ точки
покоя, какую нашли пчелы и муравьи.
Впрочемъ, это не важно. Весьма возможно, что Земля не
выполнить своей задачи, или, не выполнивъ послѣдней, оставитъ
условія, благопріятствующія ея существованію, какъ это
происходило уже съ миллиардами другихъ небесныхъ тѣлъ. Достаточно,
чтобы хоть одно изъ нихъ выполнило свое назначеніе. Вообра-
зимъ, что опыты надъ вселенной производятся надъ безконеч-
ностью міровъ. Въ числѣ ихъ найдется такой, который успѣетъ
создать совершенную науку, и, замѣтьте, одной удачной
попытки будетъ достаточно. Вселенная—это лоттерея съ безконечнымъ
количествомъ билетовъ, въ которой, однако, всѣ билеты выигры-
ваютъ. Если выйдетъ хорошій билетъ, то это не дѣло Провидѣ-
нія: онъ долженъ былъ выйти.

ВТОРОЙ ДІАЛОГЪ. ВЕРОЯТНОСТЬ.
149
Существуетъ два способа попасть въ цѣль: цѣлиться очень
мѣтко или-же стрѣлять до тѣхъ поръ, пока, наконецъ, не
попадешь въ намѣченную цѣль. Одна бомба, мѣтко пущенная и
вызывающая эффектъ, больше значить, нежели десять тысячъ
неудачныхъ выстрѣловъ. Какія потери терпятъ цвѣточныя пыльца!
Едва-ли милліонная часть попадаетъ въ завязь и остается жить.
Метаніе икры трескою представляетъ примѣръ еще болѣе
огромной безполезной траты. Природа дѣйствуетъ подобно рабочему,
который продаетъ за безцѣнокъ свой матеріалъ и расточаетъ его
обильно. Она мало безпокоится о раетраченныхъ безполезно
силахъ; это сѣятель, бросающій сѣмя, какъ попало, не заботясь
о зернѣ, упавшемъ на каменистую почву. Одно удачно упавшее
зерно на сто милліоновъ, пропавшихъ безъ пользы,—и этого
достаточно! Представимъ себѣ животныхъ зародышей,
заблудившихся въ пространствѣ и слѣпо ищущихъ опредѣленной точки,
гдѣ они могли бы развиться; шансы очень слабы, чтобы тотъ или
другой изъ нихъ могъ найти эту точку; но если число этихъ
зародышей безконечно велико, то одинъ изъ нихъ все-таки попа-
детъ именно на эту точку. Или, еще лучше, представимъ себѣ
кристаллически сводъ на протяженіи милліардовъ лье; въ немъ
находится только одно отверстіе, имѣющее въ діаметрѣ одну
линію; здѣсь вѣчно бьется крыльями слѣпое насѣкомое,
старающееся пройти черезъ это отверстіе; насѣкомое, наконецъ, достиг-
нетъ успѣха, если для него существуетъ вѣчность, безконечность
случаевъ, компенсирующихъ ихъ невѣроятность. Природа
нисколько не избѣгаетъ заселенія глухихъ мѣстъ. Маленькій китъ ростетъ
въ бассейнѣ до тѣхъ поръ, пока онъ не использовалъ всю свою
возможность жизни. Молодое деревцо такъ же счастливо въ дуплѣ
скалы, какъ на открытомъ пространствѣ. Все, что можетъ произ-
ростать, ростетъ, не обращая вниманія на то, что наступитъ
остановка въ развитіи. Я. вспоминаю о маленькихъ черепахахъ въ глубинѣ
Уади-Гамуль въ Сиріи. Я зналъ, что Уади скоро совершенно вы-
сохнетъ, я предвидѣлъ ихъ гибель черезъ два дня; но черепахи не
думали объэтомъ: онѣ были также веселы и живы, какъ и всегда.
Вся природа презираетъ индивидуума. Блескъ столицы свя-
занъ съ обширной навозной кучей провинціи, гдѣ милліоны
людей живутъ въ тѣснотѣ, чтобы дать развиться нѣсколькимъ бле-
стящимъ бабочкамъ, которыя скоро обожгутъ себѣ крылья на
огнѣ. Чтобы современныя тупыя расы могли дать одного великаго
поэта или первостепеннаго генія, нужно профильтровать, по
крайней мѣрѣ, 30 или 40 милліновъ людей. Общество, состоящее всего
изъ пяти или шести милліоновъ, достигнетъ этого съ трудомъ:
отборъ происходитъ здѣсь въ недостаточно большой массѣ. Геній
рождается изъ смѣшанной части человѣчества, положенной подъ
тиски, очищенной, дистиллированной, концентрированной.
Маленькая планета не имѣла бы генія. Въ одномъ кубическомъ кило-
метрѣ морской воды находится маленькое количество серебра,
но тѣмъ не менѣе замѣтное; въ кубическомъ метрѣ воды—это
количество совершенно ничтожно.
Во вселенной, какъ и въ машинѣ, полезная работа
составляете только небольшую часть всей затраченной силы. Но все-

150
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
ленная, какъ всѣ машины природы, даетъ ничтожно малый
полезный эффектъ по сравненію съ ея массой; вообще, механика
вселенной чрезвычайно несовершенна съ точки зрѣнія экономіи
силъ. Міръ можно сравнить съ фабрикой, гдѣ изъ ста тысячъ
центнеровъ сжигаемаго угля только одинъ центнеръ оправдалъ
свою стоимость. Едва одинъ полезный человѣкъ приходится
на милліонъ безполезныхъ. Хочется отсюда вывести заключеніе
о низкомъ состояніи нашей земли. Планета, гдѣ бы не было ни
глупыхъ, ни злыхъ, казалась бы въ такомъ случаѣ лучшей. Но
это иллюзія. Трудъ, имѣющій своей цѣлыо достиженіе
истины, повидимому, количественно ничтоженъ; но только онъ одинъ
жизнеспособенъ: все остальное гибнетъ. Такимъ образомъ капи-
талъ истинъ, будучи результатомъ хотя и самыхъ маленькихъ
сбереженій, однако постоянно увеличивается. Заблужденія и
глупости взаимно уничтожаются; истин?), наоборотъ, вполнѣ
постоянный остатокъ, неизмѣнно дѣйствующій, наличный результатъ
работы человѣчества; въ будущемъ заблужденіе и вздоръ будутъ
безусловно невозможны. Глупый и злой погибнутъ безъ слѣда.
Конечно, велико число чистѣйшихъ эгоистовъ, матеріали-
стовъ, невѣрующихъ, людей, совершенно погибшихъ для
идеальной цѣли вселенной. Но достаточно, чтобы было нисколько, со-
ставляющихъ съ ними прямую противоположность. Философія—
это плодъ древа человѣчества,—плодъ, несравнимый съ
величиной дерева. Необъятное дерево приноситъ плодъ величиной
съ палецъ; функція этой громадной вѣтви—породить такое
маленькое тѣло. Философія, которая есть цѣль созданія, жила когда-
то хлѣбными крошками съ царскаго стола и находила въ царяхъ
защиту отъ господствующей всеобщей глупости; теперь философія
живетъ хлѣбными крошками, которыя даетъ ей весь міръ. Это
условіе существованія, какъ оно ни скромно, лучше прежнихъ,
если бы философы были тѣмъ, чѣмъ они, казалось, должны были
быть. Два опыта показываютъ, какая опасность кроется въ слиш-
комъ огромныхъ богатствахъ, пріобрѣтенныхъ философскими
трудами. Добро, накопленное духовенствомъ въ средніе вѣка,
большей частью было потеряно для дѣла, для котораго оно
предназначалось; громадныя богатства англійскихъ университетовъ
находятся въ такихъ условіяхъ, что лишь маленкая часть изъ нихъ
идетъ для научныхъ цѣлей.
Само собой понятно, что если бы мѣсто, занимаемое чело-
вѣкомъ въ обществѣ, было пропорціонально тѣмъ заслугамъ,
которыя онъ оказалъ человѣчеству въ дѣлѣ приближенія къ идеалу,
то Дѳкартъ, Ньютонъ, Галилей и Гюйгенсъ должны были бы
въ свое время быть или королями, или милліонерами. Нельзя
согласиться, что заслуги банкировъ передъ міромъ относятся къ
заслугамъ Линнея или Ампера передъ человѣчествомъ, какъ 1000:1.
Но всякое размышленіе по этому поводу приводитъ къ
заключенно, что пусть лучше положеніе вещей останется таковымъ,
каково оно есть. Даже въ томъ случаѣ, если-бы земля
принадлежала намъ, было бы предпочтительнѣе предоставить управленіе
дѣлами свѣтскимъ людямъ, которые, благодаря своему
легкомыслию и сильному эгоизму, защищены отъ нашей добросовѣстности

ВТОРОЙ ДІАЛОГЪ. вероятность.
151
и нашего неумѣнья. Существованіе богатыхъ людей, повидимому,
совершенно безполезное, имѣетъ гораздо большее значеніе, нежели
полагаютъ. Необходимы люди, которые занимались бы скачками,
давали бы балы,—словомъ, исполняли бы то, что утомляло и раз-
страивало мудрецовъ.
Мы не знаемъ, насколько мы должны быть благодарны тѣмъ,
которые взяли на себя бремя богатства вмѣсто насъ. Вѣдь суще-
ствуетъ только очень небольшое число людей, способныхъ къ
философскому мышленію. Туалеты, прогулки въ Бульонскій лѣсъ,
экипажи, опера, бѣга поглощаютъ большую массу активной энергіи,
которая безъ нихъ могла бы причинять вредъ, и освобождаютъ
лучшую часть человѣческаго мозга отъ пляски, которая имъ овла-
дѣваетъ. Да, вся эта блестящая гонка свѣтскаго общества
необходима, чтобы какой-нибудь Кювье или Боппъ могли спокойно
работать въ своемъ кабинетѣ, имѣть свои библіотеки и не быть
ни искушаемыми, ни обязанными посвящать свои досуги свѣт-
ской суетѣ. Вотъ почему страны, гдѣ существуютъ
привилегированные богатые классы, представляютъ удобство для ученыхъ;
въ такихъ странахъ они не имѣютъ ни общественныхъ, ни поли-
тическихъ обязанностей, ничто не можетъ испортить ихъ. Вотъ,
наконецъ, почему ученый охотно преклоняется (конечно, не безъ
нѣкоторой ироніи) передъ военными и свѣтскими людьми.
Спокойный философъ уживается съ ними, тогда какъ священникъ
смущаетъ его своимъ догматизмомъ, а народъ своими
поверхностными сужденіями, вынесенными изъ начальной школы, своими
взглядами сельскаго учителя.
Разумъ располагаетъ временемъ для себя: вотъ въ чемъ его
сила. Онъ не теряетъ ни одного удобнаго случая; наоборотъ, все,
что не служитъ ему, превращается въ ничто. Даже въ предѣлахъ
нашей планеты можно сказать, что человѣческая сила имѣетъ
впереди себя еще рядъ столѣтій до своего вырожденія. Она прой-
детъ черезъ непрерывный рядъ упадковъ и возрожденій. Пока
спѣлый плодъ сгніетъ, успѣетъ образоваться новый. Опыты без-
численны. Среди безконечнаго множества сознаній найдется одно,
которое пройдетъ черезъ бутылочное горлышко, а войдетъ черезъ
дверь.
Евтифронъ. Значитъ, вы думаете, какъ и Гегель, что Бога
нѣтъ, но что онъ будетъ?
Теофрастъ. Не совсѣмъ такъ. Идеалъ существуетъ; онъ вѣ-
ченъ, но онъ еще матеріально не реализированъ, что случится
когда нибудь. Этотъ идеалъ будетъ реализованъ съ помощью со-
знанія, аналогичнаго человѣческому, но безконечно высшаго;
наше теперешнее сознаніе по сравненію съ тѣмъ будущимъ такъ
же ужасно и жалко, какъ какая нибудь усовершенствованная
паровая машина по сравненію съ устарѣлой машиной Марли.
Работа всего живущаго стремится сдѣлать Бога совершеннымъ,
способствовать полученію великой окончательной равнодѣйствующей,
которая завершить кругъ вещей созданіемъ единства. Разумъ, не
принимавший до сихъ поръ никакого участія въ этой работѣ,
которая исполнялась слѣпо и при помощи неяснаго стремленія
всего существующаго,—этотъ разумъ, говорю я, возьметъ въ свои ру-

152
ФИЛОСОФСКІЕ ДГАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
ки надзоръ надъ всей этой громадной работой и, организовавъ
человѣчеетво, создастъ Бога.
Безконечность времени является здѣсь капитальнымъ фак-
торомъ. Дальше, чѣмъ за десять тыеячъ лѣтъ, мы ничего не ви-
димъ въ исторіи. Ускореніе научнаго движенія человѣчества
замечается только послѣднее столѣтіе. Чѣмъ сдѣлается человѣче-
ство черезъ десять тыеячъ лѣтъ, черезъ сто тыеячъ? Что будетъ
съ міромъ черезъ милліарды лѣтъ? Милліарды лѣтъ томуназадъ
земля, быть можетъ, не существовала; она была растворена въ
атмосферѣ Солнца, и Луна еще не отделилась отъ нея. Чѣмъ же
сдѣлается она черезъ милліардъ лѣтъ? Это трудно сказать, и,
однако, этотъ день наступить: это не можетъ быть оспариваемо. Мы
не имѣемъ представленія о состояніи матеріи внутри земли, а,
однако, это непостижимое нами состояяіе существуетъ на
глубине пяти сотъ льё отъ насъ.
Кромѣ того, нужно еще подумать, что въ рукахъ человѣче-
ства находится механизмъ, котораго оно когда-то не имѣло,—это
наука. Въ теченіе менѣе нежели ста лѣтъ наука открыла
способы приложенія пара, создала желѣзныя дороги, электрическій
телеграфу фотографію, газовое освѣщеніе, сдѣлала тысячу химиче·
скихъ открытій. Приложеніе науки къ военному искусству
началось всего восемь, десять лѣтъ тому назадъ; эти примѣненія
произвели въ военномъ дѣлѣ такую перемѣну, что Наполеонъ I и
Фридрихъ Великій не узнали-бы здѣсь другъ друга. Предвидѣть
состояніе промышленности и военнаго искусства черезъ сто лѣтъ
невозможно; пытаться создать картину того, чѣмъ они сдѣлаются
спустя сто лѣтъ, значить перейти въ область фантазіи. Земля
будетъ существовать, безъ сомнѣнія, и, не смотря, можетъ быть,
на довольно сильныя пертурбаціи, будетъ все-таки обитаема.
Я признаю опасности, которыя могутъ грозить цивилизаціи
при исчезновеніи углерода, а также при распространеніи эгоисти-
ческихъ идей; явленія, которыя можно причислить къ этому же
порядку,—это распространеніе идей жалкой демократіи,
представляющее въ своемъ родѣ отсутствіе углерода, отсутствіе нрав-
ственнаго жара, способности, самопожертвованія, истощеніе ста-
рыхъ сбереженій земного шара. Иногда я вижу земной шаръ
буду щаго населеннымъ идіотами, грѣющимися на солнцѣ,
пребывающими въ отвратительной праздности; эти существа добиваются
средствъ необходимыхъ только для матеріальнаго существованія.
Но наука можетъ побѣдить эти два вредныхъ для жизни земли
явленія: первое (потеря земного углерода) она постарается замѣ-
нить сбереженіемъ солнечной энергіи и энергіи приливовъ и от-
ливовъ, еще до окончательнаго исчезновенія драгоцѣннаго
топлива изъ доступныхъ пластовъ; второе (распространеніе
эгоизма) она побѣдитъ прогрѳссомъ военнаго искусства, которое
сдѣлается организованной силой въ рукахъ умственной и
нравственной аристократіи. Наши соврёменныя арміи представляютъ
уже нѣчто въ этомъ родѣ. Онѣ даютъ своему начальнику увѣ-
ренное господство надъ невооруженной и
недисциплинированной толпой; но въ нихъ-же кроется причина внутренней,
совершенно неизлѣчимой слабости, такъ какъ онѣ составляются

ВТОРОЙ ДІАЛОГЪ. ВѢРОЯТНОСТЬ.
153
изъ простолюдиновъ, а если-бы эти люди были всецѣло
охвачены завистью и жадностью, то было· бы невозможно видѣть въ
нихъ оплота для борьбы съ этими пороками. Если желать нѣчто
болѣе основательное, то слѣдуетъ сохранить хоть небольшое число
философовъ, поддерживающихъ человѣчество средствами,
который будутъ ихъ тайной и которыми, масса не можетъ
пользоваться, такъ какъ эти средства предполагали-бы значительную дозу
абстрактной науки въ тѣхъ, кто ими пользовался.
Такимъ образомъ наука—великій агентъ божественнаго со-
знанія. Въ области теоретической она познающа себя вселенная;
въ области практической—она даетъ божественной силѣ средство,
могущество, которое не поддается вычисленію. Въ самомъ дѣлѣ,
до сихъ поръ развитіе сознанія происходило при помощи про-
стыхъ силъ природы, подъ вліяніемъ инстинкта, мало отличнаго
отъ того, который управляете рожденіемъ и развитіѳмъ живот-
наго. Научная мысль когда-нибудь проникнетъ и въ эти явлѳнія.
Наука произведетъ измѣненія и въ мірѣ инстинктовъ; цѣлый рядъ
явленій, которыя теперь относятъ къ категоріи инстинктовъ, пѳ-
рейдетъ въ категорію сознательныхъ идей.
Евдоксій. Отъ этого пострадаетъ искусство.
Теофрастъ. Конечно, великое искусство исчезнетъ. Наступить
время, когда искусство отойдетъ въ область прошлаго; твореніе,
сдѣланное разъ навсегда, созданное въ то время, когда
отсутствовало господство разума, будутъ обожать, при чемъ будутъ
сознавать, что такое произведете уже невозможно создать. Греческая
архитектура, скульптура и поэзія находятся уже въ этомъ
положении. Эти чудеса искусства въ наше время абсолютно
невозможны; если даже кому-нибудь удастся очень удачно подражать
этимъ древнимъ образцамъ искусства, то это только останется
подражаніемъ, имитаціей безъ смысла и жизни. Наше искусство
въ сравненіи съ древними шедеврами тоже, что зданіе изъ пе-
счанника въ сравненіи съ зданіемъ изъ мрамора. Скульптура
погибла въ тотъ день, когда перестали ходить полуобнаженными,
когда красота формы тѣла сдѣлалась вещью весьма
второстепенною; эпопея исчезла вмѣстѣ съ эпохой индивидуальнаго
героизма; нѣтъ эпопеи при существовали артиллеріи! Итакъ, каждое
искусство, за исключеніемъ музыки, связано съ какой-нибудь
эпохой прошлаго; даже сама музыка, которая можетъ быть разсмат-
риваема какъ искусство ХІХ-го вѣка, станетъ когда-нибудь дѣ-
ломъ законченнымъ, завершеннымъ. А поэтъ?.. а филантропъ?
Поэтъ—утѣшитель; филантропъ—больничная сидѣлка,—все функ-
ціи, очень полезныя, но временныя, такъ какъ предполагаютъ зло,—
то зло, которое наука стремится сильно ослабить.
Прогрессъ человѣчества не есть ни въ какомъ случаѣ про-
грессъ эстетическій. Природа достигаетъ своей цѣли путемъ доб-
родѣтели, искусства, науки,—въ особенности науки. Наступить,
можетъ быть, время (мы видимъ уже приближеніе этого дня), когда
великій артистъ, добродѣтельный человѣкъ сдѣлаются предметами
устарѣвшими, почти безполезными; значеніе ученаго, будетъ все
болѣе возростать. Красота почти исчезнетъ съ воцареніемъ науки;
но расширеніе области науки и могущества человѣка—тоже пре-

15±
ФИЛ0С0ФСКІЕ Д1АЛОГИ И ОТРЫВКИ.
красныя вещи. Его не будетъ въ состояніи сдѣлать физіологія,
напримѣръ, когда она станетъ на мѣсто устарѣвшей
эмпирической рутины, носившей названіе медицины? Генерація и
воспитание человѣка шли до сихъ поръ почти какъ-нибудь, наудачу:
никакая наука не проникала туда. Пусть представятъ ту соціальную
революцію, которая произойдетъ, когда химія найдетъ средство
подражать работѣ растеній, выдѣлять угольную кислоту изъ
воздуха и производить пищевые продукты лучше тѣхъ, которыми
питаются растенія и травоядныя животныя. Тотъ день, когда
человѣкъ будетъ избавленъ отъ необходимости убивать, чтобы
жить, въ тотъ день, когда исчезнетъ ужасное зрѣлище, которое
представляютъ мясныя лавки,—этотъ день будетъ также отмѣченъ,
какъ прогрессъ въ развитіи чувствъ. Что будетъ тогда, когда че-
ловѣкъ овладѣетъ закономъ, который опредѣлитъ полъ
зародыша и сможетъ придать ему то или другое развитіе по своему
желанію? Но это одно изъ тѣхъ открытій, которое можно разсмат-
ривать, какъ способное къ осуществленію въ близкомъ будущемъ.
Филалетъ. Вы, по своимъ взглядамъ, очень приближаетесь къ
Теоктисту. Жаль, что его здѣсь нѣтъ.
Еедопсій. Теоктистъ слишкомъ преувеличиваетъ свое умѣнье
прозрѣвать будущее, и неправъ, когда хочетъ точно представить
то, что можно только смутно предвидѣть; но иногда изъ его
темной тучи вырывается снопъ лучей; впрочемъ онъ серьезенъ, ве-
ликъ, простъ и искрененъ. (Къ Филалету). Приведите его.
Филалетъ. Онъ будетъ здѣсь завтра.

ТРЕТІЙ ДІАЛОГЪ.
Мечты.
Филалетъ, Евтифрот, Евдоксгй, Теифрастг, Теоктистъ.
Фалалетъ. Теоктистъ! вотъ уже два дня, какъ мы вмѣстѣ
стараемся привести въ стройное цѣлое наши мысли о конечной
цѣли вселенной и найти скрытую пружину, действующую въ на-
шемъ мірѣ. Мы знаемъ, что эти же мысли занимаютъ и васъ и
что и вы наслаждаетесь миромъ, который онѣ даютъ. Мы почти всѣ
пришли къ тому заключенію, что цѣль міра состоитъ въ развитіи
мыслящаго сознанія, все болѣе и болѣе совершеннаго. Мы не
знаемъ болѣе возвышенной формы сознанія, нежели та, которую
представляетъ человѣчество; но не говоря уже о томъ, что мо-
жетъ существовать на другихъ планетахъ,—наше воображеніе осмѣ-
ливается создать картину будущаго прогресса этого сознанія въ
человѣчествѣ.
Теоктистъ. Я. иду еще дальше и позволяю своему воображенію
создавать исторію существа высшаго, нежели человѣчество, въ
формѣ, далеко превосходящей его,—словомъ, постигаю во
вселенной цѣль, высшую, нежели человѣчество.
Филалетъ. Изложите намъ ваши взгляды на этотъ счетъ.
Теокгиистъ. Это мечты...
Евдоксгй, Если-бы всякій познакомилъ со своей мечтой о без-
конечномъ всѣхъ остальныхъ, то, можетъ быть, изъ сопоставленія
всѣхъ ихъ получилась бы какая нибудь истина... но мало ктог спо-
собенъ на такую наивность.
Теоктистъ. Сначала нужно сойтись въ пониманіи того, что
скрывается подъ словомъ „сознаніе". Конечно, сознаніе только тогда
полно, когда оно приводить къ индивидуальной тождественности,
къ единому центру (sensorium), состоящему изъ нервной массы
и двигающему опредѣленный организмъ. Между тѣмъ суще-
ствуютъ коллективныя живыя единицы, которыя не выражены,
какъ отдѣльныя индивидуальности. Націи, какъ напр., Франція,
Германія, Англія, города, какъ Аѳины, Венеція, Флоренція, Па-
рижъ, дѣйствуютъ, подобно индивидуумамъ, имѣющимъ
определенный характеръ, умъ и интересы; о нихъ можно разсуждать,
какъ объ отдѣльной личности; они, какъ живое существо, обла-
даютъ тайнымъ инстинктомъ, ощущеніемъ своего существованія
и чувствомъ самосохраненія, такъ что, независимо отъ
соображений политическихъ, нація и городъ могутъ быть приравнены къ

156
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
животному, которое проявляешь столько остроумія и
проницательности, когда приходится спасать свою жизнь и обезпечивать раз-
множеніе вида. То же самое можно сказать о церкви, религіяхъ,
о всѣхъ коллективныхъ единицахъ, составляіощихъ органическое
цѣлое и поступающихъ, какъ отдѣльные индивидуумы. Самый
велики успѣхъ физіологіи состоитъ въ томъ, что она доказала, что
какъ жизнь растенія, такъ и жизнь животнаго—ничто иное, какъ
равнодействующая другихъ жизней, гармонически подчиненныхъ
и примыкающихъ къ одному стройному цѣлому. Жизнь позво-
ночнаго—это централизованная равнодѣйствующая
индивидуальности каждаго отдѣльнаго позвонка; дерево является какъ-бы
аккордомъ тысячи побѣговъ. Сознаніе есть также равнодѣйствую-
щая милліоновъ другихъ сознаній, сходящихся въ одной цѣли.
Клѣточка уже является маленькой личной концентраціей;
множество клѣточекъ, соединенныхъ вмѣстѣ, образуютъ уже сознаніѳ
второй степени (человѣкъ или животное). Сознанія второй
степени, группируясь, образуютъ сознанія третей степени; объединен-
ныя сознанія городовъ, церквей, націй являются результатомъ
милліоновъ индивидуумовъ, живущихъ одной идеей, имѣющихъ
общія чувства. Для матеріализма существуетъ только атомъ,
живущій совершенно полно. Но для настоящаго философа, для
идеалиста, клѣточка полнѣе существуетъ нежели атомъ, индиви-
дуумъ полнѣе клѣточки; нація, церковь, городъ живутъ полнѣё
индивидуума, такъ какъ индивидуумъ приноситъ себя въ жертву
этимъ собирательнымъ существамъ, которыхъ грубый реализмъ
разсматриваетъ, какъ нѣчто абстрактное.
Любовь кажется мнѣ наиболѣе сильнымъ выраженіемъ и
наиболѣе очевиднымъ проявленіемъ этого внутренняго закона
жизни. Любовь объясняется только предсуществующимъ созна·
ніемъ зародышей. Взрослый индивидуумъ носитъ въ себѣ
миллионы темныхъ сознаній, желающихъ быть, стремящихся къ бытію,
имѣющихъ смутное ощущеніе условій, необходимыхъ ихъ раз-
витію и заставляющихъ индивидуума раздѣлять ихъ желанія,
ихъ печали. Самый добродѣтельный человѣкъ не можетъ по-
мѣшать этимъ милліонамъ рудиментарныхъ созданій кричать въ
глубвйаѣ его организма: „Мы хотимъ быть!tt Эти homunculi,
которыхъ я бы охотно назвалъ потенціальными людьми,
тождественны съ нами, составляютъ часть нашего „я", смотрятъ
нашими глазами, чувствуютъ черезъ насъ и инстинктивно обсуждаютъ
тѣ условія, при которыхъ они, освободившись изъ тюрьмы,
могли-бы начать жить.
Вотъ почему любовь рождается въ насъ помимо насъ, не-
избѣжно, и не находится ни въ какой связи съ моральнымъ
сознаніемъ, такъ что борьба между любовью и долгомъ есть
одинъ изъ основныхъ мотивовъ высшаго искусства. Вѣдь эти
маленькія существа не моральны: они не. читали Мальтуса, они
стремятся только къ полному существованію, они не входятъ въ
разбирательство нашихъ сложныхъ разсужденій, не понимаютъ на-
шихъ соціальныхъ соображеній. Они имѣютъ свою мораль,
независимую отъ нашей благопристойности и нашихъ законовъ. Отсюда—
пререкательство между абстрактной философіей и простой оцѣн-

ТРЕТІЙ ДІАЛОГЪ. МЕЧТЫ.
157
кой тѣхъ живыхъ существъ, которыя существуютъ въ насъ,
которыя составляютъ часть нашего „я" и которыя, стремясь къ
чему нибудь, заставляютъ и насъ стремиться къ тому-же; отсюда
разница между существомъ разсуждающимъ, знающимъ слѣд-
ствія своихъ поступковъ, и маленькимъ зародышемъ зародыша,
который хочетъ только существовать. Вотъ почему половое
влечете можетъ пробуждаться и по отношенію къ такому
индивидууму, который вообще можетъ возбуждать только презрѣніе;
элементарный homunculus принимаетъ въ соображеніе только
стремленіе къ бытію. Вотъ откуда постоянно возрождающіяся за-
трудненія въ обществѣ; настоящій бракъ предполагаетъ
одновременно нравственное уваженіе и физіологическое чувство у всту-
пающихъ въ союзъ, но эти чувства, которыя должны быть
неразлучны другъ съ другомъ, далеко не всегда идутъ рука
объ руку.
То же самое заключеніе изъ опредѣленія индивидуальности
зародыша выводится относительно наслѣдственности и атавизма.
Первое развитіе зародыша, его развитіе въ жизни является ре-
зультатомъ привычекъ и опыта, пріобрѣтенныхъ
предшествующими ему существами. Каждое существо жило въ своихъ
предкахъ, претерпѣвало ихъ положеніе, повиновалось ихъ жела·
ніямъ и ихъ доминирующимъ чувствамъ. Правнукъ раба еще до
сихъ поръ согнутъ; освобожденный райа инстинктивно сворачи-
ваетъ съ дороги при видѣ того, кто заставлялъ дрожатъ его
дѣдушку. A развѣ извращенія половыхъ инстинктовъ сами не
представляютъ ошибокъ стихійнаго существа, которое
повиновалось ложнымъ указаніямъ въ тѣхъ случаяхъ, когда тотъ, кого
стоики называли господствующей властью, разумъ, отсутствовалъ
и не могъ потому держать эти инстинкты въ повинованіи?
Исходя изъ этой идеи, можно придти къ признанію буду-
щаго сознанія человѣчества, безконечно высшаго, чѣмъ то,
которое теперь существуетъ; отсюда можно также придти къ заклю-
ченію, что настанетъ время, когда человечество будетъ походить
на огромныхъ размѣровъ дерево, вѣтвями ко^ораго будутъ
индивидуумы, когда всѣ сознанія образуютъ одно единое сознаніе,
какъ сказано было первой церковью: Multitudo credentium
erat cor unum et anima una. Государство, даже въ наше
время, представляетъ нѣчто аналогичное, такъ какъ оно создаетъ
идеалъ (искусства, науки, блага) съ помощью денегъ своихъ под-
данныхъ, которые въ болыиинствѣ случаевъ матеріалисты.
Королевски санъ является также концентраціей націи въ одномъ ин-
дивидуумѣ или, если угодно, въ одной семьѣ, достигающей по-
средствомъ этого самой высшей степени національнаго самосоз-
нанія, такъ какъ всякое сознаніе, сходное съ тѣмъ,
которое является дѣятельностью одного мозга, было бы
посредственными Догадки о будущихъ формахъ совершеннаго сознанія при-
водятъ къ слѣдующимъ тремъ типамъ: форма монархическая,
форма олигархическая и форма демократическая, сообразно ко-
торымъ мыслятъ всеобщее сознаніе. Или снова приведенное къ
единству и концентрированное въ одномъ собирательномъ суще-
ствѣ, или пребывающее въ небольшомъ числѣ индивидуумовъ,

158
ФШІОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
управляющихъ остальными, или же пребывающее во всѣхъ, по-
средствомъ чего-то въ родѣ соглашенія или всеобщаго
избирательная права.
Евтифрон-о. Это очень интересно; мы васъ слушаемъ.
Теоктистъ. Демократическое рѣшевіе имѣетъ, какъ кажется,
наименѣе шансовъ осуществиться, принимая во вниманіе тотъ
порядокъ философсккхъ идей, который намъ нравится. Замѣтьте,
что мы находимся на разстояніи тысячи льё отъ политики и что
слова имѣютъ здѣсь тотъ смыслъ, который мы имъ придали.
Евтифронъ. Это понятно.
Теоктистъ. Обратить къ разуму однихъ послѣ другихъ,
одного за другимъ, два милліарда человѣческихъ существъ. кото-
рыя населяютъ земной шаръ! Думаютъ ли объ этомъ? Огромное
большинство человѣчества неспособно къ воспріятію истинъ,
хотя немного возвышенныхъ. Женщины не только не созданы для
подобныхъ упражненій, но послѣднія отнимаютъ ихъ отъ ихъ
настоящаго призванія, которое состоитъ въ томъ, чтобы быть
добрыми или красивыми или тѣмъ и другимъ вмѣстѣ. Не наша
вина, если это такъ Нужно думать, что природа не добивается
того, чтобы всѣ безъ исключенія познали истину, но чтобы
истина постигалась небольшимъ числомъ лицъ и такимъ образомъ
по традиціи сохранялась.
Демократический тезлсъ въ глазахъ теологовъ ложенъ по
своему существу. Всѣ сознанія священны, но они не одинаковы.
Гдѣ остановиться? Животное также имѣетъ свои права. У дикаго
австралійца права человѣка или животнаго?
Поднять уровень всѣхъ людей—первая обязанность
общества. Но поднять всѣхъ людей до одинаковаго уровня
невозможно; нельзя даже сказать, чтобы это было и полезно для
общества, каково оно теперь. Вѣдь человѣкъ, окончивший какую
нибудь школу, не дѣлается отъ этого ни счастливѣе, ни лучше. Эти
полузнанія отняли у него прелесть наивности, а, съ другой
стороны, онъ не позналъ прелести высшаго знанія. Нужно признать
что высшая культура принадлежитъ только одной части
человечества, тогда какъ остальная часть является ея рабомъ и въ под-
чпненіи. Но необходимо, чтобы эта высшая культура
установилась и сдѣлалась властелиномъ всего міра, чтобы она оказала
свое благотворное вліяніе на менѣе культурную часть человѣче-
ства. Когда это совершится, тогда не нужно будетъ тѣснить эту
послѣднюю, ни навязывать ей свою вѣру. Церковь неправа, когда
считаетъ хорошимъ дѣломъ навязываніе людямъ религіозныхъ
формулъ, которыхъ эти люди не понимаютъ. Наука, когда она
сдѣлается властелиномъ, будетъ вести себя, быть можетъ, какъ
послѣдователи ислама, а не христіанства. Христіанство было го-
вителемъ, потому что оно смотрѣло на вѣру, какъ на факторъ,
дѣйствующій ex opère operato на индивидуума, который ее
не постигаетъ, и спасало на манеръ пилюли, которую прогла-
тываютъ, не зная, изъ чего она состоитъ. Исламъ, наоборотъ,
никогда не заставлялъ побѣжденныхъ силой принять
мусульманство: онъ даже не стремится къ тому, чтобы обратить ихъ
въ свою вѣру. Мы не видимъ никакой выгоды въ томъ, чтобы

ТРЕТІЙ ДІАЛОГЪ. МЕЧТЫ.
159
человѣкъ, не понимающій науки, сдѣлался ея поборникомъ;
достаточно, чтобы онъ ей подчинялся и преклонился передъ ея
непобѣдимой силой. Какое дѣло до того, что милліоны ограни-
ченныхъ существъ, населяющихъ планету, не знаютъ или отри-
цаютъ истину? Лишь бы только были существа, способныя видѣть
эту истину и обоготворять ее? Зачѣмъ мучить друтихъ такими
спекулятивными умозрѣніями, которыя не созданы для нихъ?
Теоремы Абеля или Коши нисколько не теряютъ въ своей досто-
вѣрности отъ того, что сотня лицъ не понимаетъ пхъ.
Достаточно, чтобы эти великія истины были поняты небольшимъ чис·
ломъ умовъ, и чтобы онѣ сохранились для тѣхъ, которые поже-
лаютъ когда нибудь ихъ узтать. Разумъ и наука—продукты че-
ловѣчества; но желать ихъ сдѣлать непосредсгвеннымъ достоя-
ніемъ народа и получать ихъ черезъ народъ—утопія. Для
совершенная существованія разума совсѣмъ не необходимо, чтобы весь
міръ его постигалъ. Во всякомъ случаѣ такая иниціатива, возникшая
вслѣдствіе необходимости, не произошла· бы изъ низшихъ слоевъ
демократіи; демократія, наоборотъ, привела бы къ уничтоженію
всей сложной культуры и всякой высшей дисциплины. Идеалъ
американскаго общества, можетъ быть, наиболѣе далекъ, нежели
какой нибудь другой, отъ идеала того общества, которое будетъ
управляться наукой. Тотъ принципъ, что общество существуетъ
только для блага и свободы индивидуумовъ, составляющихъ его,
кажется, не соотвѣтсгвуетъ планамъ природы,—планамъ, которые
имѣютъ въ виду только видъ, отдѣльный же индивидуумъ
приносится ему въ жертву. Можно крайне бояться, чтобы послѣднее
слово демократіи, понимаемое въ такомъ смыслѣ (спѣшу приба
вить, что его можно понять иначе), не привело къ такому
социальному строю, гдѣ вырождающаяся масса будетъ жить только
низменными интересами простого человѣка.
Евдоксій. Конечно, нельзя понять, почему Богъ создалъ міръ,
имѣя въ виду такую ничтожную, прямо-таки низменную цѣль.
Но между обманываніемъ человѣчества и укрощеніемъ
существуетъ нѣчто такое, что гораздо лучше, а именно: убѣждать его.
Теокптстъ. Косвенно, подъ вліяніемъ вѣры, это конечно,
возможно; но прямо, съ помощью очевидныхъ доказательству это довольно
трудно. Намъ нужно было сорокъ лѣтъ размышленія, жизнь, все-
цѣло занятая работой мысли, отрѣшеніе отъ всякаго другого за-
нятія, заботы; нужно было пожертвовать счастіемъ, почти долгомъ,
чтобы въ результата придти къ нѣкоторымъ идеямъ болѣе или
менѣе несовершеннымъ относительно этпхъ темныхъ вопросовъ.
Какъ же вы хотите, чтобы подобная жизнь сдѣлалась общимъ за-
кономъ для человѣчества?
Филалетъ. Это справедливо.
Теоктгістъ. Итакъ, очень мало вѣроятнаго въ томъ, чтобы
Богъ проявился черезъ демократію. Сектантскую, завистливую
демократію можно даже назвать тѣмъ, что принято называть
теологическимъ заблужденіемъ, такъ какъ дѣль, преслѣдуемая
міромъ, не только не требуетъ уравненія всѣхъ индивидуумовъ,
но, наоборотъ—творенія божествъ, высшихъ существъ, которыхъ
остальная часть сознательныхъ индивидовъ обожала-бы и ко-

160
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ·
торымъ служила бы, счастливая возможностью это дѣлать,
Въ этомъ смыслѣ демократія является антиподомъ путей, намѣ-
ченныхъ Богомъ, не желавшимъ, чтобы всѣ въ одинаковой
степени познали истинную жизнь духа. Мы не любимъ стараго
порядка, потому что онъ душилъ мысль; онъ часто притѣснялъ уче-
ныхъ. Но демократія безъ идеала не была бы для нихъ болѣе
благопріятна. Въ данный моментъ нужно отдать предпочтете
демократическому строю, такъ какъ онъ менѣе враждебенъ прогрессу
мысли, нежели старый порядокъ; но тотъ покой, который онъ
поддерживаетъ, можетъ оказаться современемъ печальнымъ. Само-
пожертвованіе необходимо наукѣ; въ странѣ съ испорченными
или легкомысленными нравами не можетъ быть настоящихъ уче-
ныхъ; ученый—это плодъ отреченія, серьезности, жертвъ двухъ-
трехъ поколѣній; онъ является результатомъ огромной экономіи
жизни и силы. Научное учрежденіе не можетъ поддерживать
само себя. Оно необходимо должно выходить изъ плодотворной
почвы. * Искупитель, Мессія це могутъ родиться въ странѣ,
преданной эгоизму и низменнымъ удовольствіямъ. Человѣкъ мысли
долженъ найти людей, которые охотно желали-бы раздѣлить съ
нимъ его трудъ, хотя-бы они не понимали и не умѣли оцѣнить
того, что онъ дѣлаетъ. Но что можетъ быть болѣѳ
противоположно духу демократіи, которая придаетъ цѣну только тому, чѣмъ
она можетъ непосредственно овладѣть или, лучше сказать, чѣмъ
она считаетъ себя въ состояніи овладѣть? Элементарное образова-
ніе сдѣлаетъ подобнаго рода самопожертвованіе довольно рѣд-
кимъ явленіемъ; нужно предполагать, что населеніе, получившее
такое образованіе, будетъ преисполнено глупаго тщеславія и не
захочетъ способствовать поддержанію высшаго знанія, т. е. не за-
хочетъ создавать себѣ господь.
Въ результатѣ цѣль человѣчества—создавать великихъ людей;
это великое дѣло будетъ дѣломъ великихъ людей, а не
демократы. Ничего нѣтъ безъ великихъ людей; спасеніе будетъ достигнуто
черезъ великихъ людей. Человѣкъ, а не масса, сдѣлаетъ возмож
нымъ появленіе Мессіи, Освободителя. Несправедливо упрекаютъ
страны, какъ Францію, напр., въ томъ, что она производить
только предметы роскоши, фабрикуетъ кружево, а не холстъ для
домашняго употребленія. Именно такія страны болѣе всего содѣй-
ствуютъ прогрессу. Главная суть не въ томъ, чтобы создавать
просвѣщенныя массы, и побольше великихъ геніевъ и публику,
способную ихъ понять. Если невѣжество массъ—необходимое
условіе для ихъ развитая, то тѣмъ хуже. Природа не остановится
передъ этимъ: она жертвуетъ цѣлымъ рядомъ видовъ, чтобы дру-
гіе нашли необходимый условія для своей жизни.
Впрочемъ, эти соображения Провидѣнія не требуютъ жертвъ.
Всѣ служатъ высшимъ цѣлямъ. Въ той горсти сѣмянъ, которую
сѣятель бросаетъ на ниву, даже развѣянныя не теряются без-
плодно. Когда же дѣло идетъ объ индивидуальномъ счастіи, тогда
я не знаю, кто является обездоленнымъ. Всякій счастливъ на своемъ
мѣстѣ. Свѣтскіе люди и простой народъ имѣютъ тысячу удоволь-
ствій, удовлетворена, которыхъ не имѣемъ мы. Они веселятся.
Кто изъ насъ не испытываетъ зависти, увидя случайно какое

ТРЕТІЙ ДІАЛОГЪ. МЕЧТЫ.
161
нибудь свиданіе простыхъ людей? Кто не прислушивается съ
завистью къ ихъ веселымъ пѣснямъ? Тотъ высшій шръ, о кото-
ромъ мы мечтаемъ для реализаціи чистаго разума, не бу-
детъ имѣть женщинъ. Женщина осталась бы наградой для
простыхъ смертныхъ, чтобы у нихъ былъ мотивъ для жизни. Они
не возбуждали бы жалости.
Евдоксій. Слушая васъ, мнѣ хочется сказать, какъ въ комедіи
Аристофана: „Вы меня не убѣдите, если бы даже меня убѣдили".
Но мы торопимся узнать, что понимаете вы подъ олигархиче-
скимъ типомъ разрѣшенія проблемы вселенной.
Теоктистг. Такое разрѣшеніе проблемы гораздо легче понять,
нежели демократическое. Оно совершенно входить въ видимые
планы природы. Избранная группа людей мысли, овладѣвшая
наиболѣе важными тайнами существующаго, господствовала бы
надъ обществомъ съ помощью могущественныхъ средствъ,
находящихся въ ея власти, и дала бы просторъ царству разума.
Евдоксій. Теофрастъ пришелъ вчера къ такимъ же взглядамъ.
Теоктистг. Къ подобнымъ идеямъ приходишь со всѣхъ сто·
ронъ. Всемірное господство сдѣлается возможнымъ, чѣмъ болѣе
наука будетъ примѣняться къ вооруженію, и это господство бу-
детъ обезпеченнымъ только тогда, если оно будетъ находиться въ
рукахъ тѣхъ, которые будутъ располагать этимъ вооруженіемъ.
Дѣйствительно, усовершенствованіе армій ведетъ къ тому, что
противоположно демократическимъ тенденціямъ: оно стремится
къ увеличению силъ не толпы, а власти, такъ какъ научное
оружіе можетъ служить только господствующей власти, но не
народу.
Въ средніе вѣка обладаніе лошадью и хорошими доспЬхами
одно обезпечивало уже абсолютное господство надъ простолюди-
номъ въ теченіе цѣлыхъ вѣковъ. На базарной площади въ Mo
двадцать семь рыцарей истребили жаккерію въ теченіе одного
дня. Порохъ служилъ сначала исключительно королевской власти.
Въ будущемъ могутъ существовать ловушки, которыя, не будучи
въ рукахъ ученыхъ, сдѣлаются домашней утварью, не имѣющей
никакой силы. Такимъ образомъ можно представить себѣ такое
время, когда группа людей получить власть надъ остальными,
благодаря неоспоримому праву.. Тогда возродилась бы вновь къ
жизни та власть, которую народное воображеніе признавало когда-
то зачародѣями. Тогда мысль объ умственномъ
могуществѣ,—иначе говоря, могуществѣ основанномъ на интеллектуальномъ пре-
восходствѣ,—сдѣлалась бы действительностью. Браминизмъ ца-
рилъ въ теченіе многихъ вѣковъ, благодаря вѣрованію въ то, что
браминъ своимъ взглядомъ въ состояніи уничтожить того, кто за-
служилъ его гнѣвъ. Эта вѣра, основанная на чистѣйшемъ заблуж-
деніи, не могла дать болѣе устойчиваго основанія; но для науки,
быть можетъ, наступить день, когда она овладѣетъ подобной
властью, безъ примѣси какой бы то ни было иллюзіи.
Превосходство ея средствъ будетъ такъ велико, что сопротивленіе
господству науки будетъ немыслимо. Догматы христіанской ре-
лпгіи въ теченіе вѣковъ давали имъ силу сжигать тѣхъ, которые
ихъ не признавали; было бы прямолинейно и ipso facto, если бы

162
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
догматы науки уничтожали тѣхъ, которые въ нихъ не вѣрятъ.
Церковь въ средніе вѣка желала быть представительницей
духовной власти; но, не располагая достаточной собственной силой,
она всегда оставалась слабой, вынужденной безпрестанно
обращаться къ свѣтской власти, которая ставила ей свои условія и
требовала отъ нея возвращенія захваченнаго господства, т. е.
уменыпенія правъ духовенства. Духовная власть будетъ только
тогда дѣйствительной силой, когда она будетъ вооруженной,
когда въ ея рукахъ будетъ матеріальная сила, принадлежащая
только ей; а именно средство укрощать своихъ противниковъ,—
средство, подобное той силѣ, которую приписывали взгляду
брамина, сдерживавшаго своихъ враговъ. Но эта сила, сила науки,
будетъ не воображаемой, a дѣйствительной.
Церковь за недостаткомъ реальной силы имѣла въ своемъ
распоряженіи другую, а именно: страхъ передъ адомъ, который
во времена слѣпой вѣры былъ значительной силой. Посредствомъ
этого она овладѣла варварами, которыхъ потомъ употребляла для
исполнения своихъ постановлена и изъ которыхъ она создала
себѣ такую большую силу. Но этотъ оплотъ потерялъ много въ
своей силѣ въ тотъ день, когда перестали бояться мученій ада,
точно такъ же, какъ пала сила брамина, когда перестали вѣрить въ
разрушительную силу его взгляда. Нтакъ, я вызываю иногда
ужасную мечту,—мечту о томъ, что авторитетъ сможетъ
прекрасно когда нибудь имѣть въ своемъ распоряженіи адъ, но не адъ
средневѣковья, въ существованіи котораго нельзя было бы убѣ-
диться, но адъ настоящій.
Евдоксій. Въ какомъ ужасномъ кошмарѣ вы видите эту
мечту!
Теоктиемъ. Развѣ онъ болѣе ужасенъ, нежели тотъ, что былъ
недавно на нашихъ глазахъ? Война, превращенная въ
предварительный терроръ, заложникъ, замученный не какъ виновный,
но съ цѣлью внушить страхъ населенно, помѣшать ему
защищаться,—этотъ принципъ, оставленный со временъ Лувуа, но
теперь высоко стоящій: жестокость—сила, и является болыпимъ
преимуществомъ въ человѣческихъ дѣлахъ, а потому не слѣду-
етъ лишаться его. Усовершенствованный адъ съ этой точки зрѣ-
нія стоитъ баталліоновъ, такъ какъ онъ можетъ внушить
одинаковый ужасъ. Герцогъ Альба зналъ это; зналъ это и Агаѳоклъ и
Карѳагеняне, у которыхъ жестокость была необходимой частью
стратегіи. Хорошо анализируя вещи, можно видѣть, что сила,
которой располагаютъ, не что иное, какъ страхъ, который внуша-
ютъ; этотъ страхъ можетъ перейти въ дѣйствительныя или
воображаемый угрозы. Насиліе и обманъ съ этой точки зрѣнія
эквивалентны: одно замѣняетъ другое. Гальское духовенство быстро
прекращало грабежи и убійства, совершаемыя франками, внушая
послѣднимъ страхъ передъ св. Мартиномъ. Суевѣріе, наоборотъ,
безполезно примѣнять по отношенію къ Чингисъ-Хану или
Тамерлану.
Евдоксій. Вы неправы, позволяя своей мысли заглядывать
въ эти мрачные закоулки. Развѣ вы не видите, что моральный
смыслъ, присущій человѣческому роду, отвернется всегда отъ

ТРЕТІЙ ДІАЛОГЪ. МЕЧТЫ.
163
подобныхъ невозможныхъ ужасовъ, что чудовища, о которыхъ
вы мечтаете, не найдутъ больше нужныхъ имъ орудій?
Теоктистг. Не дѣлайте изъ моихъ мнѣній крайнихъ выво-
довъ. Лучше я представлю вамъ гипотезу, которая сдѣлаетъ мой
кошмаръ возможностью. Я никогда не говорилъ, что будущее
будетъ веселымъ. Кто знаетъ, можетъ быть сама истина
окажется печальной? Власть до сихъ поръ держалась въ человѣчествѣ
только благодаря постоянной заботѣ о томъ, чтобы въ рукахъ
державной власти находилась нецивилизованная масса, которая
является слѣпымъ орудіемъ ея цѣлей. Дѣйствительные
тираны, о которыхъ мы говоримъ, очень мало стыдились бы
сохранять гдѣ нибудь въ Азіи башкирцевъ или калмыковъ, которые
являлись бы послушными машинами, не имѣющими никакихъ
нравственныхъ предразсудковъ и готовыхъ на всякія жестокости.
Замѣтьте къ тому же, что я строю гипотезу необъятнаго
прогресса человѣческаго сознанія, осуществленіе истины, справедливости,
чему до сихъ поръ не было примѣра. Я считаю (и я думаю, что
здѣсь я близокъ къ истинѣ) этотъ прогрессъ дѣломъ не всѣхъ
людей, а только небольшой части аристократіи ума, которая
является головой человѣчества и которую масса сдѣлала бы хра-
нилищемъ своего разума. Ясно, что абсолютное господство одной
части человѣчества надъ другой должно быть отвратительно, если
предположить, что господствующая партія руководится только
личнымъ эгоизмомъ или классовыми интересами; но аристокра-
тія, о которой я мечтаю, была бы воплощеніемъ разума; это
было бы папство, истинно непогрѣшимое. Могущество, находящееся
въ ея рукахъ, могло бы служить только благу и не надо было
бы его оспаривать у нея. Это была бы власть законная по
преимуществу, такъ какъ ея истинныя утвержденія опирались бы
на реальномъ ужасѣ. Враминъ никого никогда не уничтожилъ;
слѣдовательно, онъ поддерживалъ ложное ученіе посредствомъ
нѳосновательнапо страха. Но человѣкъ во всеоружіи знанія
воспользовался бы этимъ безграничнымъ страхомъ для служенія
истинѣ, Накояецъ, страхъ сдѣлался бы вскорѣ безполезнымъ.
Низшая часть человѣчества, по нашей гипотезѣ, была бы вскорѣ
побѣждена очевидностью, а сама идея возмущенія исчезла бы.
Истина сдѣлается когда нибудь силой. „Знаніе—сила",—вотъ
одинъ изъ самыхъ мудрыхъ афоризмовъ. Невѣжда увидитъ силу
науки и увѣруетъ въ нее; теорія провѣрится ея примѣненіемъ.
Теорія, создающая ужасяыя машины, покоряющая и подчиняющая
себѣ все, докажетъ свою истинность самымъ неопровержимымъ
образомъ. Силы человѣчества будутъ такимъ образомъ
сконцентрированы въ рукахъ небольшого числа людей и сдѣлаются
собственностью партіи, способной даже располагать существованіемъ
планеты, что сможетъ внушить ужасъ цѣлому міру. Дѣйстви-
тельно, въ тотъ день, когда нѣсколько представителей разума
будутъ обладать средствомъ разрушить планету, ихъ господство
будетъ создано; эти привилегированный личности
господствовали бы благодаря абсолютному страху, такъ какъ отъ нихъ за-
висѣло бы существованіе всего; можно почти сказать, что они
были бы богами и что тогда теологическая фаза, созданная во-

164
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ U ОТРЫВКИ.
ображеніемъ поэта для первобытнаго міра, сдѣлалась бы дѣйствп-
тельностью. Primus in orbe deos fecit timor.
Итакъ, можно предположить ыаступленіе такой эры, когда
сила положить основаніе царству разума, не прибѣгая къ
помощи обмана; обманъ—только оружіе слабыхъ, суррогатъ силы,
Культъ разума быль бы тогда истиной, и если бы кто нибудь
возсталъ противъ этого, т. е. не хотѣлъ бы признать власть науки,
тотъ немедленно погибъ бы.
Какое было ребячество праздновать торжество Разума, когда
Разумъ быль окруженъ невѣжественнымъ народомъ, чрезвычайно
мало вразумительнымъ и неустойчивымъ, и вооруженнымъ такими
скверными ружьями! Когда Разумъ будетъ всемогущимъ, тогда
только онъ будетъ истиннымъ божествомъ. Ему не придется тогда
говорить объ авторитетѣ: это слово имѣетъ только теперь смыслъ,
чтобы подчеркнуть силу мнѣнія, мало надежнаго; это только спо-
собъ выраженія. Тогда сила разума будетъ дѣйствительна прежде
всего, потому что всякое отрицаніе его силы будетъ наказано
немедленной смертью. Предупредительныя мѣры будутъ излишни.
Это будетъ осуществленіемъ того, что представляли себѣ когда
то, какъ месть боговъ. Но дѣйствительность будетъ далеко выше
того миѳа, такъ какъ месть боговъ была медленной, неувѣреннойг
несовершенной, и, какъ мы знаемъ теперь, лишенной правды,
тогда какъ постановленія научнаго закона будутъ неминуемы,
мгновенны и непреклонны, какъ сама природа.
Евдоксій. Изъ тысячи возражений, когорыя я могъ бы вамъ
сдѣлать, я остановлюсь на одномъ. Когда вы считаете, что наука
сама въ себѣ содержитъ источникъ своего необъятнаго расши-
ренія, вы имѣете на это право; но примѣнить то-же самое къ
мыслящему существу вы не можете. Развитіе науки и могущества,
которое вы сейчасъ набросали передъ нами, далеко превосходить
силу мозговой дѣятельности кого бы то ни было. Существуешь
непобѣдимое противорѣчіе между тѣми побѣдами разума, о кото-
рыхъ вы говорите, и интеллектуальными и физическими силами,
которыя вѣчно останутся весьма ограниченными.
Теоктисть. Я говорилъ вамъ, что тотъ порядокъ идей,
который я излагаю въ настоящій моментъ, только въ извѣстяой
мѣрѣ приложимъ къ нашей планетѣ, и нужно понимать подоб-
ныя умозрѣнія, какъ мѣтящіе выше человѣчества. Безъ сомнѣнія,
знающій и мыслящій человѣкъ будетъ вѣчно поставленъ въ
ограничивающая условія, но „знаніе и сила" неограниченны и сама
мыслящая природа, какъ отраженіе ихъ, можетъ быть сильно
расширена, не выходя за предѣлы извѣстнаго круга біологіп.
Широкое примѣненіе физіологическихъ открытій и принципа
подбора можетъ привести къ созданію высшей расы, которая имѣла
бы право господствовать не только въ силу своихъ знаній, но*
вслѣдствіе превосходства своей крови, мозга и нервовъ. Это было
бы нѣчто въ родѣ боговъ или девъ, существъ, въ десять разъ
превосходящихъ насъ, которыя могли бы жить въ искусственно
созданной средѣ. Природа сохраняетъ только то, что можетъ
существовать при обыденныхъ условіяхъ; но наука сумѣетъ
расширить границы жизнеспособности. Природа до сихъ поръ дѣ-

ТРЕТІЙ ДІАЛОГЪ. МЕЧТЫ.
165
лала только то, что она могла; самопроизвольныя силы природы
не поднимаются выше того низкаго уровня, котораго онѣ достигли.
Но наука примется за работу тамъ, гдѣ остановилась природа.
Ботаника создаетъ условія для жизни нѣкоторыхъ растеній,
который были бы обречены на гибель безъ вмѣшательства человѣка.
Предвидится время, когда созданіе девъ будетъ эквивалентно
капиталу, состоящему изъ дорогихъ приборовъ, медленныхъ дѣй-
ствій, заботливаго подбора, сложнаго воспитанія и трудности со-
храненія подобныхъ существъ отъ дѣйствія природы. Asgaarâ,
фабрики А з о в а, можетъ снова появиться въ центрѣ Азіи, а если
чувствуютъ отвращеніе къ подобнаго рода миѳамъ, то прошу
обратиться къ разсмотрѣнію того процесса, который употребляютъ
муравьи и пчелы для опредѣленія функпіи, къ которой каждая
особь можетъ быть приспособлена; пусть подумаютъ о тѣхъ сред-
ствахъ, къ которымъ прибѣгаютъ ботаники, чтобы создать какія
яибудь разновидности. Это всегда сводится къ поддержанію или
скорѣе, развитію какого нибудь одного органа на счетъ атрофіи
другого, который составляетъ секреть этихъ аномалій. Вспомните
того веддическаго врача, имя котораго по словамъ Бюрнуфа
означало ού το στυέρμα εις την κεφαλήν άνέ&η. Какъ двойной цвѣтокъ
получается гипертрофіей или трансформаціей органовъ размноже-
нія, какъ цвѣтеніе и принесете плода истощаютъ жиснеспособ-
ность особи, которая совершаетъ эти функціи, такимъ же обра-
зомъ возможно, что когда нибудь найдется средство
концентрировать всю нервную силу въ мозгу, превратить все въ мозгъ,
если можно такъ выразиться, атрофируя другой полюсъ. Раз-
витіе одной изъ этихъ функцій вызываешь ослабленіе другой;
одна развивается насчетъ другой. Само собою понятно, что я не
имѣю здѣсь въ виду то позорное унпчтоженіе органовъ, которое
дѣлаетъ человѣка неполнымъ. Я подразумѣваю то скрытое из-
мѣненіе, благодаря которому силы, данныя природой для различ-
ныхъ операцій, были бы употреблены для одной и той же цѣли.
Вѣдь допускаютъ возможность такихъ существъ (конечно,
не на нашей планетѣ), по сравненію съ которыми человѣкъ почти
такъ же жалокъ, какъ животное по сравненію съ человѣкомъ;
допускаютъ возможность наступленія такого времени, когда наука
замѣнитъ существующихъ животныхъ болѣе
усовершенствованными механизмами, подобно тому, какъ химія замѣнила цѣлыя
оеріи природныхъ тѣлъ другими, гораздо болѣе совершенными.
Подобно тому, какъ человѣческому состоянію предшествовало
животное, такъ божество можетъ имѣть своимъ псточникомъ че-
ловѣчество. Будутъ существа, которыя воспользуются услугами
человѣка, какъ человѣкъ въ настоящее время пользуется живот-
нымъ. Человѣкъ нисколько не останавливается на той мысли, что
одинъ его шагъ, одно движеніе сокрушаетъ цѣлые миріады мик-
роскопическихъ организмовъ. Но, повторяю, интеллектуальное
превосходство влечетъ за собой религіозное; на этихъ будущихъ
господъ мы должны смотрѣть, какъ на воплощеніе добра и правды;
подчиняться имъ будемъ счастіемъ.
Одинъ изъ наиболѣе отрицаемыхъ демократической школой
дринциповъ—это неравенство расъ и законность правъ, кото-

166
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГІІ II ОТРЫВКИ.
рыми пользуется привиллегированная часть расы. Далекая отъ
того, чтобы стараться поднять расу, демократія, наоборотъ, спо-
собствуетъ ея паденію; она не хочетъ великихъ людей, а если бы
здѣсь оказался демократъ и услышалъ-бы наши разговоры объ
открытіи усовершенствованныхъ способовъ для созданія группы
господъ для остального человѣчества, онъ былъ-бы немного удив-
ленъ. Дѣйствительно, нелѣпо и несправедливо желать внушить
людямъ уваженіе во имя какого то божественнаго права нѣкото·
рыхъ людей, которые ничѣмъ не стоятъ выше остальныхъ.
Французское дворянство въ настоящее время представляетъ изъ себя
довольно ничтожную величину, такъ какъ дворянское звавіе на
три четверти узурпировано, а остальная четверть (за исключеніемъ
какого нибудь десятка) является результатомъ возведенія въ
дворянство, а не завоеванія; оно не можетъ считаться
аристократией расы, какъ это было въ началѣ; но это расовое превосходство
могло-бы снова осуществиться, и тогда положеніе дворянства было
бы научно справедливымъ, а также неоспоримымъ, какъ
превосходство цивилизованнаго надъ дикаремъ, или вообще человѣка
надъ животнымъ.
Такимъ образомъ можно предвидѣть время, когда снова
можетъ наступить господство тѣхъ, которые стояли во главѣ въ
эпоху предразсудковъ и безсмысленныхъ взглядовъ; но тогда она
будетъ основано на истинѣ и реальности: боги, рай, адъ,
духовная власть, монархія, дворянство, законность, расовое
превосходство, сверхъестественная власть могутъ возродиться дѣяпіемъ
человѣка и разума. Повидимому, если такое разрѣшеніе проблемы
произойдетъ въ какой нибудь степени на землѣ, то оно
совершится черезъ Германію.
Евдоксій. Хотители вы этимъ выразить похвалу или пори-
цаніе?
Тсотштъ. Понимайте, какъ вамъ угодно, Франція клонится
къ либеральному и демократическому рѣшенію. Въ этомъ ея слава.
Счастіе людей и свобода—вотъ ея идеалъі Если сущность жизни
состоитъ въ томъ, чтобы индивидуумы наслаждались мирно сво-
нмъ маленькимъ конечнымъ счастіемъ (что, впрочемъ, возможно),
тогда либеральная Франція окажется правой; но не она достиг-
нетъ когда нибудь великой гармоніи или, если угодно, великаго
порабощенія сознанія, о которомъ мы говоримъ. Наоборотъ, если
господство разума осуществится когда нибудь, то оно кажется
болѣе свойственнымъ германскому генію, который мало заботится
о равенствѣ и даже о достоинствѣ индивидуума и который на
первомъ планѣ ставитъ увеличеніѳ интеллектуальныхъ силъ вида.
Евтифронъ. Вы забываете, что въ тѣ далекія времена, когда
будетъ возможность существованія воплощенныхъ боговъ, не
будетъ ни французовъ ни нѣмцевъ, ни славянъ; исторія не
будетъ больше помнить объ этихъ жалкихъ раздѣленіяхъ.
Теоктистъ. Я хотѣлъ только указать въ современномъ чело*
вѣчествѣ направленіе великой борьбы будущаго.
Евдоксій. Но развѣ вы не думаете, что народъ, увидѣвъ рас-
ширеніе могущества своего властелина, сдѣлается опаснымъ и
будетъ держаться на сторожѣ?

ТРЕТІЙ ДІАЛОГЪ. МЕЧТЫ.
І67
Теоюписть. Конечно. Если тотъ порядокъ идей, который мы
сейчасъ разсмотрѣли, хоть нѣсколько осуществится, то противъ
науки, а, въ особенности, противъ химіи и физіологіи,
поднимутся гоненія, по сравненію съ которыми преслѣдованія инквизиціи
покажутся слабыми. Невѣжественная толпа глубокимъ инстинк-
томъ почуетъ своего врага. Можетъ наступить такое время,
когда сочиненіе по химіи поставитъ собственника этой книги въ
такое же положеніе, какъ это бывало съ алхимиками въ средніе
вѣка. Возможно, что наиболѣе опасные моменты въ жизни
планеты это тѣ, когда наукѣ приходится открыто заявить о своихъ
надеждахъ. Тутъ могутъ имѣть мѣсто и терроръ, и реакціонныя
мѣры, которыя разрушаютъ умъ. Тысячи человѣческихъ поколѣ-
ній погибли, быть можетъ, въ этой тѣснинѣ, но найдется одно,
которое, выберется изъ нея, и тогда духъ будетъ торжествовать.
Впрочемъ, необходимость здѣсь служить одной изъ лучшихъ
гарантій. Человѣкъ не сможетъ больше обходиться безъ науки.
Въ мрачную эпоху среднихъ вѣковъ врачъ являлся единственной
поддеріжкой раціональной науки; больной хотѣлъ во что бы то
ни стало быть исцѣленнымъ, а нельзя никого исцѣлить, не им1*я
хоть немного знаній. Но въ настоящее время война, механика,
промышленность требуютъ науки, такъ что даже люди, наиболѣе
враждебно относящееся къ ней, вынуждены изучать математику,
физику, химію. Такимъ образомъ со всѣхъ сторонъ верховенство
науки должно быть признано даже ея врагами.
Евдоксій. Ваша гипотеза олигархическаго торжества ума
приводить васъ только къ мрачнымъ картинамъ. Почему вы не
хотите, чтобы воцареніе высшаго человечества было полезно всѣмъ,
н чтобы даже превосходство этого состоянія выражалось въ томъ,
что дары будутъ болѣе справедливо распредѣлены, нежели въ
нашемъ печальномъ мірѣ? Всѣ будутъ тогда уравнены и явятся
воплощеніемъ одного величественного образа. Но я жду съ не-
терпѣніемъ того, что вы понимаете подъ монархическимъ буду-
дущимъ вселенной. Я надѣюсь, что это будетъ утѣшительнѣй. Я
нуждаюсь въ небесномъ Отцѣ, чтобы освободиться отъ вашего ада.
Теоктистъ. Св. Павелъ выразилъ это удивительно вѣрно въ слѣ·
дующихъ словахъ: Ъа η о &εος ιζάντα εν πασιν 2). Ксеноѳанъ за 600
лѣтъ до этого высказался еще удачнѣе: Ούλος ορδ. οΖλος δε νοεί.
ούλος δε ακούει 2). Въ настоящее время подобная формула
неосуществима; но унитарное разрѣшеніе, когда вся вселенная будетъ
служить понятіямъ, чувствованіямъ, радостямъ одного существа,
не можетъ быть разсматриваемо, какъ нѣчто невозможное, если
имѣть въ виду безконечность времени. Франція временъ
Людовика ХІУ и XV представляла собой страну, исключительно
поддерживавшую блестящую жизнь короля; всѣ соціальныя функціьі
распредѣлялись такъ, чтобы могли служить славѣ и удоволь-
ствіямъ короля. Точно также можно вообразить себѣ такое міро-
вое состояніе, когда все будетъ тяготѣть къ одному сознательно-
:) I Сог. XV. 28.
2) Fragm. philos, graec, 1, стр. 101 (Didot).

168
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
му центру, когда все будетъ обращено въ одно существованіе,
когда концепція личнаго монотеизма сможетъ сдѣлаться истиной.
Всевѣдующее и всемогущее существо окажется послѣднимъ ело-
вомъ божественной эволюціи,—проявится ли оно во всѣхъ (а
также всѣ черезъ него), какъ это полагаетъ христіанская мисти-
КЯ)—будетъ ли оно постигаться какъ индивидуальность,
достигшая наивысшей силы, или же, наконецъ, какъ результатъ мил-
ліардовъ существъ, какъ гармонія, какъ отраженіе всей вселенной.
Такимъ образомъ вселенная завершилась бы въ одномъор-
ганизованномъ существѣ, безконечность котораго была бы ре-
зультатомъ децилліоновъ жизней прошлыхъ и настоящихъ. Вся
живая природа произвела бы центръ жизни, великій гимнъ мил-
ліардовъ голосовъ, подобно тому какъ животный организмъ
является результатомъ сочетанія милліардовъ клѣточекъ, а дерево—
милліардовъ вѣтокъ. Единое сознаніе было бы получено черезъ
всѣхъ, и всѣ бы въ немъ участвовали; вселенная представляла
бы изъ себя безконечный полипнякъ, гдѣ всѣ существа, когда
нибудь жившія, были бы спаяны въ своемъ основаніи и, живя
индивидуально, жили бы въ то же время и общей жизнью.
Мы уже участвуемъ въ жизни вселенной (жизни, правда,
далеко еще не совершенной), этикой, наукой и искусствомъ. Ре-
лигіи—это сокращенная и общенародная форма такого участія;
въ этомъ ихъ святость. Но природа стремится къ общенііо болѣе
интенсивному, къ общѳнію, которое достигнетъ только тогда
своей высшей точки, когда явится существо дѣйствительно
совершенное. Такого существа еще нѣтъ, такъ какъ мы имѣемъ воз-
можность констатировать вообще существованіе только троякимъ
путемъ: видя его, слыша о немъ и наблюдая его дѣйствія.
Существо же, о которомъ мы говоримъ, не можетъ познаваться ни
однимъ изъ этихъ способовъ; но можно мыслить возможность
такого состоянія въ безконечности пространства, гдѣ все жизнь.
Теперь только незначительная часть матеріи организована, но и
то очень слабо; можно допустить наступленіе такой эры, когда
вся матерія будетъ организованной, когда тысяча солнцъ спаян-
ныхъ вмѣстѣ могли бы послужить образованію одного существа
чувствующаго, наслаждающагося, поглощающаго море страсти,
которое оно затѣмъ изливаетъ въ видѣ цѣлаго потока жизни.
Эта одушевленная вселенная представитъ изъ себя такіѳ же два
полюса, какіе представляетъ вся нервная масса: полюсъ мысли π
полюсъ наслажденія. Теперь вселенная мыслитъ и наслаждается
черезъ милліоны индивидуумовъ. Но когда нибудь коллосальный
ротъ поглотитъ съ наслажденіемъ безконечное; цѣлый океанъ
восторга выльется оттуда, неизсякаемый источникъ жизни будетъ
выливаться оттуда, не зная ни отдыха ни усталости, и будетъ
бить ключемъ въ вѣчность. Чтобы спустить эту чудесную массу,
можетъ быть, нужно будетъ взять землю и растворить ее,
подобно массѣ извести, которую мы растворяемъ въ водѣ, не
заботясь о муравьяхъ или червякѣ, живущихъ въ ней. Что же дѣ-
лать? мы поступаемъ такъ же. Природа вездѣ и всегда
заботится объ одномъ: достигнуть высшаго результата, жертвуя для
этого низшими индивидуальностями. Развѣ генералъ, или предста-

ТРЕТІЙ ДІАЛОГЪ. МЕЧТЫ.
169
витель власти принимаетъ во вниманіе тѣхъ бѣдныхъ людей, ко-
торыхъ онъ ведетъ на смерть?
Единое существо, въ которомъ воплотится все наслажденіе
вселенной, безконечность отдѣльныхъ счастливыхъ существований,
споспѣшествующихъ ему, противорѣчитъ нашему поверхностному
индивидуализму. Міръ—это рядъ человѣческихъ жертвъ; онѣ
смягчаются только радостью и покорностью. Товарищи
Александра жили и восторгались только Александромъ. Бываютъ такіе
періоды въ жизни общества, когда народъ живетъ радостями
высшаго сословія въ государствѣ, восторгается своими князьями,
говоря: „наши князья"; ихъ славу онъ считаетъ своей славой.
Животныя, служащія пищей генію или добродѣтелъному человѣ-
ку, должны были бы быть довольны, если бы они понимали,
чему они служатъ. Все зависитъ отъ цѣли; если когда нибудь
понадобится вивисекція въ громадныхъ размѣрахъ съ тѣмъ, чтобы
открыть великія тайны живой природы, то я себѣ представляю
существъ, увлеченныхъ мыслью о добровольномъ мученичествѣ
и идущихъ имъ навстрѣчу, украшенныхъ цвѣтами. Безполезное
мученіе мухи достойно порицанія; тотъ, который приносится въ
жертву идеальнымъ цѣлямъ, не имѣетъ права жаловаться, и его
судьба, съ точки зрѣнія безконечнаго, достойна зависти. Сколько
людей умираетъ, не оставляя слѣда въ созданіи этой безконечной
башни! Чудовищно жертвовать однимъ живымъ существомъ
эгоизму другого; но принесете въ жертву существа для цѣли,
необходимой природѣ, вполнѣ законно. Строго говоря, человѣкъ,
руководимый исключительно эгоистическими интересами,
совершаешь жестокость, употребляя въ пищу мясо; только человѣкъ,
работающей посильно на пользу блага и истины, обладаетъ этимъ
правомъ. Жертва принесена тогда идеалу, и существо,
принесенное въ жертву, занимаетъ маленькое мѣстечко въ вѣчномъ соз-
даніи, тогда какъ другіе его не имѣютъ. Прекрасный античный
міръ вполнѣ справедливо понималъ жертвоприношеніе животна-
го, обреченнаго на съѣденіе, какъ религіозный актъ. Это убій-
ство, совершенное въ виду абсолютной необходимости, казалось,
должно было прикрываться цвѣтами и пышной церемоніей.
Большое число людей должно мыслить и наслаждаться по
довѣрію. Мнѣніе людей среднихъ вѣковъ, что люди, имѣющіе
возможность молиться, должны молиться за тѣхъ, у кого нѣтъ
времени это дѣлать, очень вѣрно. Масса работаетъ,—пусть другіе
псполняютъ за нее высшія функціи жизни. Вотъ гдѣ гуманность!
Результатомъ тяжелаго темнаго труда—тысячи крестьянъ, крѣ
постныхъ, духовенства,—былъ готическій сводъ въ прекрасной до-
линѣ, въ тѣни высокихъ тополей, куда богомольные люди
ходили шесть-восемь разъ въ день воспѣвать псалмы превѣчному
Богу. Это очень пріятный способъ служенія Богу въ особенности,
когда среди аскетовъ бывали такіе люди, какъ св. Бернардъ, Рю-
перъ де Тюи, аббатъ Іоахимъ и др. Эта аллея, эти воды, деревья
и скалы хотѣли взывать къ Богу, но не имѣли голоса; аббаты
давали имъ голосъ. У благородной греческой расы это служеніе
совершалось лучше, при помощи флейты и игръ пастуховъ.
-Когда нибудь, если физическая или химическая лабораторія замѣ-

170
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И'ОТРЫВКИ.
нитъ монастырь, это будетъ, можетъ быть, еще красивѣе. Но въ
наше время тысячи крестьянъ, бывшіе крѣпостные, а теперь
свободные, предаются, можетъ быть, грубымъ кутежамъ на средства,
которыя приносятся землями вышеупомянутаго аббатства, и не
имѣютъ ровно никакого идеала. Налогь на эти земли, можетъ
быть, сколько нибудь снимаетъ съ нихъ грѣхи, такъ какъ они
служатъ какой нибудь высшей цѣли.
Нѣсколько человѣкъ живетъ для всѣхъ. Если захотятъ измѣ-
нить этотъ порядокъ, никто не будетъ жить. Египтянинъ,
который умеръ, создавая пирамиды, больше жилъ, нежели тотъ,
который проводилъ свои дни праздно въ тѣни пальмъ. Въ этомъ
благородство народа; онъ не хочетъ другого; его никогда не
удовлетвори лъ бы эгоизмъ. Если онъ самъ не наслаждается, то онъ
хочетъ чтобы было кому наслаждаться. Онъ умираетъ охотно за
славу своего властелина, т. е. за то, что не приноситъ ему
никакой прямой пользы. Я говорю о настоящемъ народѣ, о невѣже-
ственной массѣ, подчиненной своимъ расовымъ инстинктамъ, о
черни, которая еще не дошла до того, чтобы понимать, что самая
большая глупость, какую только можно допустить, это давать
себя убивать для чего бы то ни было.
Иногда я мыслю Бота, какъ великое духовное торжество
вселенной, какъ обширное сознаніе, гдѣ все задумывается и все
выслушивается. Каждый классъ общества—это колесо, рычагъ въ
этой необъятной машинѣ. Вотъ почему всякій имѣетъ свои
добро дѣтели. Мы всѣ являемся функціями вселенной; долгъ состо-
итъ въ исполненіи функціи. Добродѣтели буржуазіи не должны
быть добродѣтелями дворянства; то, что дѣлаетъ честь
дворянину, можетъ служить въ порицаніе буржуа. Добродѣтели каждаго
установлены нуждами природы. Государство, гдѣ нѣтъ соціаль-
ныхъ классовъ, антипровиденціально. Не важно, чтобы св. Вин-
центъ де-Поль имѣлъ великій умъ. Раффаэль не былъ бы тѣмъ,
что онъ есть, если бы онъ не былъ умѣренъ въ своихъ страстяхъ.
Божественная сила, существующая повсюду, проявляется черезъ
великихъ ученыхъ, артистовъ, праведниковъ. Всякій имѣетъ свое
назначение. Гете долженъ былъ быть эгоистомъ ради своего
творчества. Высшая имморальность художника можетъ быть высшей
нравственностью, если она служитъ для достиженія той
частичной божественной миссіи, которую каждый несетъ на землѣ.
Что касается меня, то я живу жизнью всей вселенной
благодаря тому роду общаго чувства, которое дѣлаетъ насъ
веселыми тамъ, гдѣ весело, и печальными тамъ, гдѣ грустно. Такимъ
образомъ я наслаждаюсь удовольствіями человѣка, живущаго на-
слажденіями, дебошами дебошира, суетностью свѣтскаго человѣ-
ка, святостью добродѣтельнаго, созерцаніемъ ученаго, аскетиз-
момъ отшельника. По какой то тайной симпатіи я воображаю
себя ихъ сознаніемъ. Открытія ученаго составляютъ мое достоя-
ніе; торжество чужого честолюбія радуетъ меня. Мнѣ было бы
досадно, если бы чего нибудь недоставало въ мірѣ, такъ какъ
я постигаю все, что онъ долженъ въ себѣ заключать.
Единственное меня тревожитъ, чтобы этотъ вѣкъ не упалъ такъ низко, что
не будутъ умѣть больше наслаждаться жизнью. Тогда я обраща-

ТРЕТІІІ ДІАЛОГЪ. МЕЧТЫ.
171
юсь къ прошлому, къ ХУІ и ХУІІ вѣкамъ, къ класпческой
древности; все, что было благородно, прекрасно, справедливо, пріятно,
мнѣ кажется раемъ. Съ этимъ я не боюсь и несчастія, которое
меня можетъ постигнуть: я несу съ собой чудесный цвѣтникъ
изъ моихъ разнообразныхъ мыслей.
Филалетъ. Вы старались показать, въ какихъ формахъ можно
мыслить сознаніе вселенной, --сознаніе, болѣе совершенное, нежели
то, выразителемъ котораго является человѣчество. Мнѣ даже
говорили, что вы обладаете какимъ-то чуднымъ средствомъ дать
возможность постигнуть безсмертіе индивидуумовъ.
Теоктистъ. Скажите лучше—воскресеніе индивидуумовъ. Въ
этомъ отношеніи я устраняюсь отъ чудесныхъ, впрочемъ, поэти-
ческихъ и идеальныхъ концепций, надъ которыми поднимался
греческій геній. Платонъ не правъ, по моему мпѣнію, когда онъ
допускаетъ, что смерть—благо, созерцательное состояніе по
преимуществу. Не вѣрно также, когда онъ говорить въ своемъ діа-
логѣ Phedon, что совершенство достигается наиболѣе полнымъ
отдѣленіемъ матеріи отъ духа. Душа безъ тѣла—это химера;
ничто никогда не указало намъ на подобную форму бытія.
Да, я допускаю возможность воскресенія и часто говорю
себѣ, какъ Іовъ: Reposita est haec spes in sinu meo. Въ концѣ непре-
рывныхъ эволюцій, если вселенная была-бы когда-нибудь
приведена къ одному абсолютному бытію, это существо будетъ воплощеніемъ
совершенной жизни всѣхъ; оно возродить въ ней жизнь исчез-
нувшпхъ существованій или, лучше говоря, на ея груди снова ожи-
вутъ всѣ тѣ, которые были. Когда Богъ будетъ одновременно совер-
шеннымъ и всемогущимъ, т. е. когда всемогущество знанія будетъ
находиться въ рукахъ справедливая и добраго существа, тогда
это существо захочетъ воскресить прошедшее, чтобы исправить
безконечное число прошлыхъ несправедливостей. Идея Бога
будетъ все болѣе и болѣе совершенствоваться, и чѣмъ дальше, тѣмъ
она будетъ справедливѣе. Наконецъ, она осуществится во всей
силѣ своей справедливости, въ тотъ день, когда тотъ, кто рабо-
талъ бы надъ божественнымъ созданіемъ, почувствуетъ его закон-
ченнымъ и увидитъ ту долю, которую онъ въ немъ имѣлъ. Тогда
вѣчное неравенство существъ скроется навсегда. Тотъ, кто не лри-
несъ викакой жертвы добру, найдетъ въ этотъ день точный эк·
вивалентъ своего вклада, т. е. ничто. Не приходится прибавлять,
что вознагражденіе, которое, быть можетъ, явится только черезъ
милліарды лѣтъ, отъ этого не теряетъ своей цѣнности. Сонъ,
продолжаю щійся милліарды лѣтъ или только одинъ часъ,- -одно и то
же, и если воздаяніе о которомъ я мечтаю, осуществится когда-
нибудь, то оно покажется какъ бы слѣдующимъ непосредственно
за нашей смертью. Beatam resurrectionem exspectans,
вотъ настоящая формула, соотвѣтствующая могильной надписи
для такого идеалиста, какъ христіанинъ.
Міръ безъ Бога ужасенъ. Нашъ міръ именно таковъ въ
настоящее время; но онъ не будетъ всегда таковымъ. За ужасными
антрактами жестокости ц все ростущаго эгоизма человѣка послѣ-
дуетъ, можетъ быть, осуществленіе релпгіозной мечты деистовъ,
воцареніе высшей совѣсти, которая отдастъ справедливость бѣд-

172
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
няку, отомстить за добродѣтель. „Это должно быть,—слѣдовательно,
это и есть", говорить деистъ. Мы же скажемъ: „слѣдовательно
это будетъ",—и такое разсужденіе имѣетъ законное основаніе, такъ
какъ мы видѣли, что мечты моральнаго сознанія имѣютъ
возможность осуществиться: такъ мыслить сознаніе, которое содержитъ
въ себѣ всѣ остальныя, даже прошедшія, и которое ихъ охваты-
ваетъ настолько, насколько они работали надъ достиженіемъ
блага и абсолюта. Въ этой пирамидЬ блага, созданной послѣдова-
тельными усиліями слѣдующихъ другъ за другомъ поколѣній,
всякій камень принимается въ счетъ. Египтянинъ временъ Кеф-
рема, о которомъ мы говорили сейчасъ, существуетъ еще
благодаря положенному камню; то же самое будетъ съ человѣкомъ,
который помогалъ творчеству вѣчности. Мы живемъ пропорціо-
нально тому, насколько мы помогали созиданію идеала. Трудъ
человѣчества направленъ къ созданію блага; тѣ, которые
способствовали торжеству блага, fulgebunt sicut stellae. Если
даже земля когда-нибудь послужить только бутовымъ камнемъ
при постройкѣ зданія будущаго, то мы будемъ то же, что
геологическая скорлупа въ какой-нибудь глыбѣ, назначенной для
постройки храма. Этотъ бѣдный трилобитъ, слѣдъ котораго
находится въ толщѣ нашихъ стѣнъ, живетъ еще тамъ сколько-нибудь
и является хоть ничтожной, но все-таки частью нашего дома.
Евдоксій. Безсмертіе, о которомъ вы говорите, только
кажущееся; оно не идетъ дальше вѣчности поступка, но оно не
содержитъ въ себѣ вѣчности индивидуума. Іисусъ продолжаетъ теперь
еще больше вліять на человѣчество, нежели въ свое время въ
Галилеѣ; но однако онъ уже не живетъ.
Теоктгістъ. Онъ живетъ еще. Его отличность существуетъ по-
нынѣ и даже выросла. Человѣкъ живетъ тамъ, гдѣ онъ дѣй-
ствуетъ. Эта жизнь намъ дороже, нежели жизнь матеріи, такъ
какъ мы охотно приносимъ въ жертву жизнь тѣла жизни духа.
Замѣтьте, я не говорю только о томъ, что человѣкъ живетъ
въ мнѣніи, репутаціи и памяти другихъ людей. Подобная жизнь
была бы недостаточна; въ этой памяти слишкомъ много неспра-
ведливаго. Лучше всѣхъ тѣ, которые избѣгли ея. Тамерланъ
знаменное какого нибудь неизвѣстнаго праведника. Маркъ Авре-
лій извѣстенъ только потому, что онъ былъ императоромъ и запи-
сывалъ свои мысли. Истинное вліяніе—это вліяніе скрытое. Это
не мнѣніе исторіи, которое и не живетъ вѣчно, и въ общемъ очень
ложно; оно грѣшитъ слишкомъ въ своихъ размѣрахъ. Какой-нибудь
неизвестный міру человѣкъ, быть можетъ, былъ болѣе великъ,
нежели Алѳксандръ; какое-нибудь женское сердце, которое не
высказалось ни единымъ словомъ, можетъ быть, выше чувствовало,
нежели самый великій поэтъ.—Я говорю о жизни, действующей
черезъ вліяніе или, по выраженію мистиковъ, о жизни въ Богѣ.
Человѣческая жизнь своей моральной стороной, подобно стрѣлкѣ
компаса, проводить маленькую бороздку на груди безконечнаго.
Эта дуга круга, начертаннаго Богомъ, не имѣетъ другого конца,
кромѣ Бога. Люди безсмертны въ памяти Бога. Понятіе, которое
имѣетъ о немъ абсолютное сознаніе, память, которую оно хранить
о немъ, есть истинная жизнь праведника, и эта жизнь вѣчна.

ТРЕТІЙ ДІАЛОГЪ. МЕЧТЫ.
173
Безъ сомнѣнія, это антропоморфизмъ предполагать въ Богѣ со-
знаніе, подобное нашему; но употребленіе выраженій, свойствен-
ныхъ антропоморфизму, въ теологіи неизбѣжно, и не представ
ляетъ больше неудобствъ, нежели употребленіе образныхъ или
метафорическихъ выраженій. Было бы невозможно говорить, если-
бы желать до крайности довести здѣсь точность языка.
Евдоксій. Это понятно. Но вы намъ не объяснили, какъ
можно говорить о реальномъ существованіи, не имѣющемъ со-
знанія.
Теоктисть. Сознаніе, можетъ быть, есть вторичная форма су-
ществованія. Такое слово можетъ потерять смыслъ, если захотѣть
его примѣнить ко всему,—къ вселенной, къ Богу. Сознаніе пред-
полагаетъ границу, противоположность между „яа и „не-яа,
которая сама по себѣ отрицаніе безконечнаго. Вѣчна только идея.
Матерія—вещь всецѣло относительная: она не есть дѣйствительно
то, что она представляетъ; она—краска для рисованія, мраморъ
для скульптора, шерсть для вышиванія. Возможность заставить
вновь существовать то, что уже существовало, снова вызвать то,
что было раньше реально, нельзя отрицать. Поспѣшимъ
прибавить, что всякое подобное утвержденіе—это актъ вѣры; но кто го-
воритъ: актъ вѣры, говорить тѣмъ-же—актъ, выходящій за предѣ-
лы опыта (здѣсь нѣтъ противорѣчія). Является-ли наша надежда
послѣ всего сказаннаго самонадѣянной? Будетъ-ли наша молитва
своекорыстна? Конечно, нѣтъ! Мы не просимъ награды; мы просимъ
бытія, хотимъ знать больше, хотимъ узнать міровую тайну, которую
мы искали такъ жадно; мы хотимъ знать будущность человѣчества,
которое насъ такъ страстно волновало. Я надѣюсь, что это
позволительно. Тѣ, которые видятъ въ существованіи долгъ, а не на-
слажденіе, имѣютъ на это право. Что касается меня, то я не
требую безсмертія, но я хотѣлъ бы только двухъ вещей: во первыхъ,
не приносить ничтожеству и суетности жертвъ, которыя я бы могъ
приносить добру и истинѣ: я не желаю за это вознагражденія, но
я хочу, чтобы это послужило чему нибудь; во вторыхъ, то малое
что я сдѣлалъ, я быль бы очень радъ, если бы кто-нибудь зналъ
объ этомъ; я хочу уваженія Бога и ничего болѣе. Это не слишкомъ
требовательно! какъ вы думаете? Развѣ можно упрекнуть умираю ·
щаго солдата въ томъ, что онъ интересуется исходомъ сраженія
и хочетъ знать, доволенъ ли имъ его начальникъ?
Ощущеніе исчезаетъ вмѣстѣ съ органомъ этого ощущенія;
дѣйствіе—вмѣстѣ съ причиной, которая его вызываетъ. Мозгъ
разрушается, и нѣтъ никакого сознанія (въ обычномъ смыслѣ
этого слова), которое могло-бы противостоять этому разрушенію.
Но жизнь человѣка въ цѣломъ, то мѣсто, которое онъ занимаетъ
въ немъ, его участіе въ общемъ сознаніи,—вотъ что не имѣетъ
никакой связи съ жизнью организма, и вотъ что вѣчно! Созна-
ніе связано съ пространствомъ, не потому, что оно пребьгоаетъ
въ одной точкѣ, но оно и чувствуетъ въ опредѣленномъ про-
странствѣ. Идея не имѣетъ пространства, она не матеріальна: ни
время, ни смерть не могутъ вліять на нее. Одинъ идеалъ
вѣченъ; ничто не вѣчно, кромѣ него и того, что ему служить.
Утѣшимся мы, бѣдныя жертвы: наши слезы создадутъ БогаІ

174
ФИЛОСОФСКЕЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
Евтифронъ. У позитивистовъ будетъ всегда капитальное
возраженіе противъ того, о чемъ вы говорили, а также противъ
многихъ взглядовъ, которые намъ развили Филалетъ и Теофрастъ.
Вы приписываете вселенной и идеалу волю, поступки, которые
до сихъ поръ наблюдались только у организованныхъ существъ.
Но ничто не даетъ намъ права видѣть во вселенной
организованное существо, даже въ духѣ послѣдняго зоофита. Гдѣ его
нервы? гдѣ его мозгъ? А безъ нервовъ, безъ мозга, или, лучше
говоря, безъ организованной матеріи мы не знаемъ ни сознанія,
ни чувства въ какой-бы то ни было степени.
Теоктистг. Ваше возраженіе имѣлобы силу, ѳсли-бы оно
было направлено противъ представленія о существованіи отдѣль-
ныхъ душъ π ангеловъ, но оно теряетъ свой смыслъ, когда
относится къ гипотезѣ существованія тайной пружины міра. Этотъ
пнстинктъ, импульсъ есть нѣчто sui generis, первичный принципъ,
какъ само движете. Только метафорически мы могли мыслить
міръ, какіі животный организмъ. Животное предполагаетъ видъ,
множественность индивидуумовъ; слѣдовательно, должно было
быть множество вселенныхъ! Но безконечное цѣлое порождаетъ
всеобщій эксудатъ, который, мы, за неимѣніемъ лучшаго, а также
вслѣдствіе неизбѣжнаго антропоморфизма, называемъ сознаніемъ,
и на что указываютъ, кажется, общія явленія природы. Все въ
природѣ приводится въ движеніе. Да, конечно. Но движеніе
имѣетъ причину и цѣль: идеалъ—причина, a цѣль—сознаніе.
Филалетъ. Я часто думаю, что если бы цѣль міра состояла
въ наивозможно быстрой погонѣ за наукой, какъ вы
предполагаете, тогда не было-бы ни цвѣтовъ, ни чудныхъ птицъ, ни
радости, ни весны. Все это предполагаетъ Бога, менѣе озабоченнаго
дѣлами, нежели вы считаете: Бога уже сущаго, который
веселится и радуется достигнутому состоянію совершенства.
Евдоксій. Я пойду еще дальше васъ и поставлю въ центрѣ
вселенной immotum quid, причину идеи, какъ того хотѣлъ Маль-
браншъ. Постоянно возвращаешься къ формуламъ этого великаго
мыслителя, когда хочешь отдать себѣ отчетъ объ отношеніи Бога,
вселенной, индивидуума къ безконечному. Повѣрьте:
Богъ—абсолютная необходимость. Богъ есть и будетъ. Какъ реальное, онъ
будетъ; какъ идеалъ—онъ есть: Deus est simul in esse et in fieri.
Только то, что уже есть, можетъ развиваться. Кромѣ того, какъ
можно себѣ представить развитіе того, что имѣетъ точкой отправ-
лѳнія ничто? Первоначальная бездна осталась-бы навсегда въ та-
комъ состояніи, если-бы превѣчный Богъ не оплодотворилъ ее.
Но рядомъ съ fieri нужно сохранить esse; рядомъ съ движе-
ніемъ двигателя въ центрѣ колеса—неподвижную ступицу. Те-
октистъ намъ ясно указалъ, что одна монотеистическая гипотеза
согласуется съ реализацией нашихъ идей, наиболѣе связанныхъ
съ необходимостью высшей справедливости для человѣка и че-
ловѣчества. Добавимъ, что, если движеніе существовало испоконъ
вѣка, то нельзя думать, чтобы міръ не достигъ покоя, единооб-
разія и совершенства. Также не легко объяснить, почему не
установилось еще равновѣсіе, какъ и не легко объяснить, какимъ
образомъ было нарушено это равновѣсіе. Если стрѣлокъ, о ко-

ТРЕТІЙ ДІАЛОГЪ. МЕЧТЫ.
175
торомъ мы вчера говорили, цѣлится съ начала вѣчности, то
онъ долженъ былъ давно попасть въ цѣль.
Евтифронъ. Мы здѣсь касаемся антиномій Канта, тѣхъ пучинъ
человѣческаго ума, гдѣ переходишь отъ одного препятствия къ
другому. Дойдя до этого предѣла, нужно остановиться. Разумъ
и языкъ примѣняются только къ конечному. Перейти съ ними
къ пониманію и выраженію безконечнаго—тоже,что желать измѣ-
рить тепловую энергію солнца или центра земли обыкновеннымъ
термометромъ. Частное развитіе которое мы наблюдаемъ, есть
только исторія атома; мы хотимъ ее сдѣлать исторіей абсолюта,
и примѣняемъ къ ней мѣру частнаго плана, расположеннаго въ
безконечномъ. Мы перемѣшиваемъ планы пейзажа; мы совершаемъ
ту же ошибку, которую ученые вынуждены были дѣлать при
разборѣ папирусовъ Геркуланума. Различные листы перемѣши-
ваются другъ съ другомъ, и потому ученые относятъ къ одной
страницѣ отрывки, которые должны слѣдовать десятью страницами
дальше.
Евдоксій. Поблагодаримъ Теоктиста, который изложилъ намъ
свои мечты. „Это почти то, что говорятъ священники, но только
въ другихъ выраженіяхъ". Только одни поверхностные умы из·
бѣгаютъ этихъ навязчивыхъ проблемъ; они запираются въ
погреби и отрицаютъ существованіе неба. Эти люди могли-бы
сказать Колумбу, глядящему на морской горизонтъ по направленію
къ западу: „Несчастный безумецъ! ты прекрасно видишь, что
ничто не скрывается за нимъа.
Филалетъ, Нѣсколько лѣтъ спустя, если мы будемъ жить и
если что либо будетъ существовать, мы сможемъ снова поднять
эти вопросы и посмотрѣть, въ чемъ измѣнилось наше пони-
маніе природы. Какъ жаль, что мы не можемъ, какъ это описано,
въ легендѣ Томаса де-Кантимпре, увидѣться съ тѣми, кототорые
умрутъ, чтобы они могли дать намъ отчетъ о дѣйствительномъ
положеніи вещей въ другомъ мірѣ!
ЕвдоксіЯ. Я думаю, что въ такихъ вопросахъ показанія
умершихъ очень мало значатъ. Какъ говоритъ притча: Ne que
si quis mortuorum resurrexerit credent. Въ дѣлѣ
добродѣтели всякій находитъ увѣренность въ собственномъ сердцѣ.

Метафизика и ея будущее.
Январь 1860 г.
Однимъ изъ самыхъ важныхъ въ умственной области фак-
товъ, отмѣтившихъ послѣдніе тридцать лѣтъ, было внезапное
прекращеніе всѣхъ великихъ философскихъ спекуляцій. Не
думаю, чтобы, начиная съ среднихъ вѣковъ, случилось это же яв-
леніе съ столь удивительными свойствами. Въ первой половинѣ
ХУІІ вѣка Декартъ слѣдовалъ за движеніемъ, отличающимся не-
вѣроятной дѣятельностью, недостатокъ котораго заключался ско-
рѣе въ самонадѣянности, чѣмъ въ воздержаніи. Картезіанская фн~
лософія, Лейбницъ, Локкъ и французская школа наполняютъ ко-
нецъ XVII вѣка и весь ХѴШ вѣкъ. при чемъ не появляется ни
какого унынія въ этой постоянной смѣнѣ соперничающихъ
между собой системъ. Когда послѣднія слѣдствія картезіанской фи-
лософіи и сенсуализма были извлечены, и скептицызмъ Юма
одно время, казалось, занималъ первое мѣсто, Шотландія, съ своей
честной прямотой, и Германія, съ своей умственной глубиной и
проницательностью, поднимаютъ усталую мысль Европы и ста-
вятъ для нея новую точку отправленія. Извѣстна блестящая эво ·
люція, которую Германія, въ продолженіе почти полу-столѣтія,
выполняла передъ цѣлымъ міромъ, удивленнымъ столькими
новыми дарованіями, удивительнымъ и очаровывающимъ языкомъ
и той могущественной оригинальностью, которая заставила
возродиться подъ туманнымъ небомъ Сѣвера прекрасные дни
Сократа, Аристотеля и Платона. Франція съ своей стороны не
оставалась въ бездѣйствіи. Съ неизвѣстнымъ до тѣхъ поръ въ фи-
лософіи краснорѣчіемъ, Кузенъ положилъ начало эклектическимъ
теоріямъ, приноровленнымъ къ нашему времени, тогда какъ
другая паралельныя школы скромно продолжали свои труды, не
желая отречься отъ своихъ мыслей. Можно сказать, что до 1830
года философская мысль Европы ни на минуту не засыпала, и что
съ той минуты, какъ она отбросила философію схоластиковъ, она
ни разу не задумалась надъ законностью своей попытки и
своими шансами на будущее.
Напротивъ, если мы разсмотримъ послѣдніе двадцать пять
или тридцать лѣтъ, насъ поразитъ странный застой, въ которомъ
пребывала все это время философія. Гегель умеръ, оставивъ свое
наслѣдство ученикамъ, которые, кажется, хотятъ четвертовать
своего учителя и разбросать его члены по вѣтру во всѣ страны свѣта.

МЕТАФИЗИКА И ЕЯ БУДУЩЕЕ.
177
Шеллингъ пережилъ самого себя, обѣщая безпрестанно новую
философію; желая исполнить свое обѣщаніе, онъ достигъ только
бѳзсильныхъ повтореній, гдѣ болѣе чѣмъ когда нибудь
обнаружились слабыя стороны его природы, болѣе поэтической, чѣмъ
научной. Кузенъ считаѳтъ свой трудъ законченнымъ, такъ какъ
считаетъ возможнымъ для себя показывать, что можетъ сдѣлать
его несравненный умъ въ другихъ отрасляхъ мысли.
Шотландская школа теряетъ время на тонкій анализъ словъ, гдѣ исчеза-
етъ забота о великихъ задачахъ. Остается одна только школа,
дѣятельная, полная надеждъ, приписывающая себѣ будущее,
такъ называемая позитивная; но она тоже не составляѳтъ
исключенія изъ закона, о которомъ я говорю, потому что са-
мымъ главнымъ ея принципомъ является именно отрицаніѳ
всякой метафизики, и, она заставить насъ присутствовать на
похоронахъ абстрактной теоріи, если ея желанія и предсказанія
исполнятся.
Важнѣе всего то, что этому тридцатилѣтнему сну не
предвидится пока конца. Камень, который лежитъ на философіи,
кажется такъ хорошо пришлифованнымъ, что можно сказать о немъ
то же, что Петрарка сказалъ объ Италіи: „Dormira sempre е
non fia с hi la svegli". Въ самомъ дѣлѣ, откуда явится новая
система, способная увлечь еще умы и объединить убѣжденныхъ
учениковъ? Не появится-ли она въ Германіи? Я знаю, что Герма-
нія пострадала менѣе, чѣмъ остальныя страны Европы, отъ
умственной реакціи, отмѣтившей средину нашего столѣтія. Эта ре-
акція, которая у насъ съ успѣхомъ продолжится еще (въ очень
различныхъ формахъ) лѣтъ пятнадцать, двадцать, въ Пруссіи
уже закончилась пораженіемъ малосерьезной партіи
последователей Сталь и Генгстенберга. Германія, освободившись отъ этого
кратковременнаго помраченія, возобновить прежнюю жизнь,
учения размышленія и исправленную религію; но начнетъ ли она
создавать такія системы, какъ тѣ, которыя расцвѣли въ началѣ
этого вѣка? Не думаю 1). Молодые адепты, которыхъ насчитываетъ
еще философія въ собственномъ смыслѣ этого слова, стремятся
совсѣмъ не къ оригинальности. Странное дѣло! Они стремятся
къ французской философіи, или къ матѳріализму послѣдняго
вѣка, или къ его эклектической философіи.—Не приготовляютъ-ли
намъ Англія и Шотландія какого нибудь сюрприза въ области
философіи? Тоже нѣтъ. Гамильтонъ закончилъ своей критикой
крайне оригинальное развитіе школъ Эдинбурга и Глазго.
Англія находится на пути къ умственному прогрессу: черезъ
двадцать пять лѣтъ Оксфордъ, преобразованный по образцу нѣ-
мецкихъ университетовъ, будетъ самымъ блестящимъ въ мірѣ
разсадникомъ германской культуры; но не къ абстрактой теоріи
будетъ обращено это движеніе.—Что касается Франціи, то
самая снисходительная критика, которую можно себѣ позволить
относительно ея нынѣшняго положенія, приводить къ тому
а) См. объ этомъ очень интересную статью Юргѳнъ Бона Мейера въ
„Journal de philosophie", 1859, стр. 286 и слѣд.

178
ФШІОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
заключенію, что въ ней далеко не замѣтно рожденія новыхъ
системъ г).
Серьезные умы тамъ заняты другимъ, и что касается меня,
то я жалѣлъ-бы того, кому суждено было бы основать новую
школу среди насъ. Счастливь былъ Сократъ, живя въ такое
время, когда мыслитель долженъ былъ бояться только цикуты.
Такимъ образомъ неспособность философіи настоящаго
времени кажется доказанной, съ какой-бы стороны ее ни разсматри-
вать. Я вижу будущее историческихъ наукъ: оно велико, и если
эти великія науки одержать верхъ надъ пренятствіями, которыя
мѣшаютъ ихъ процвѣтанію, то мы дойдемъ когда нибудь до
того, что будемъ знать человѣчество съ величайшей точностью.
Я вижу будущее естественныхъ наукъ: оно неизмѣримо, и если
эти нрекрасныя науки не будутъ остановлены узкимъ духомъ
примѣненія, который хочетъ ими завладѣть, то мы въ одинъ
прекрасный день будемъ имѣть относительно матеріи и жизни
безгранично большія познанія и власть; но я не вижу будущаго
философіи въ древнемъ смыслѣ этого слова. Гегель, Гамильтонъ
и Кузенъ положили, каждый по своему и всѣ блестящимъ
образомъ, фатальный предѣлъ, послѣ котораго метафизической теоріи
остается только успокоиться. Это не такіе основатели, какъ Де-
картъ, Тамасъ Ридъ или Кантъ: это люди, когорымъ суждено
сказать послѣднее слово огромной работы мысли. Послѣ нихъ
говорятъ еще, часто талантливо, иногда глубоко; но больше не
создаютъ, потому что плодоносными мыслями являются только
тѣ, которыя расцвѣтаютъ и не достигли еще той степени
точности, послѣ которой остается только сухое изложеніе школы и
формялизмъ традиціоннаго обученія.
Можно предположить, что это вырожденіе метафизики не
есть простая временная потеря, какь бываетъ въ исторіи всѣхъ
наукъ; на эту мысль наводить то, что другія науки какъ будто наслѣ-
дуютъ ей и дѣлятъ между собой ея бренные останки. Религіоз·
пыя науки, на которыя философія въ буквальномъ смыслѣ этого
слова смотритъ всегда съ нѣкоторымъ пренебреженіемъ, потому
что не видитъ ихъ силы, получили лѣтъ десять тому назадъ
неожиданный интересъ. Съ другой стороны, положительный науки пріоб-
рѣли много умовъ, которые въ другія эпохи пріобрѣла-бы, вѣроят-
но, абстрактная философія. Истинные философы сдѣлались
филологами, химиками, физіологами; индивидуальную душу перестали
считать непосредственнымъ объектомъ положительной науки.
Увидѣли, что начало жизни состоитъ въ силѣ и движеніи, а ея
*) Было-бы несправедливо, конечно, не признать достоинства нѣкото-
рыхъ новыхъ философскихъ сочиненій, которыя обнаруживаюсь замѣчатель-
ную силу анализа. Въ видѣ примѣровъ приведу „Jntroduction à
l'Esthétique" Ноэль Сегена(Парижъ 1859г.), трудъ очень оригиналънаго
мыслителя, умъ котораго имѣетъ странное сходство съ умомъ Гегеля;
„Essais de critique générale" Карла Ренувье (Парижъ, т. 1-ый 1854, т. 2-ой
1859),—книга суровая, достойная обдумыванья; прекрасные труды Вера о
философіи Гегеля. Но одиночество и несправедливое забвеніе, въ которомъ
находятся эти труды, служатъ лучшимъ подтвержденіемъ факта, о которомъ
я здѣсь говорю.

МЕТАФИЗИКА И ЕЯ БУДУЩЕЕ.
179
конечная равнодѣйствующая—въ человѣчествѣ. Вмѣсто того, чтобы
заключать себя въ узкій міръ психологіи, они витали до и послѣ
ея; вмѣсто того, чтобы разбирать душу по ея дарованіямъ, они
искали корней, которые она пускаетъ въ землю, и вѣтвей,
которыми она касается неба. Они поняли, что человѣчество—не такая
простая вещь, какъ раньше думали, что оно состоитъ, какъ и
планета, на которой оно находится, изъ останковъ исчезнувшихъ
міровъ. За старыми попытками объясненія міра послѣдовали
серіи терпѣливыхъ изслѣдиваній природы и исторіи. Фило-
софія, такимъ образомъ, какъ будто стремится сдѣлаться тѣмъ·
же, чѣмъ она была въ началѣ своего существованія:
универсальной наукой; но вмѣсто того, чтобы пытаться разрѣшить задачу
міра смѣлыми интуиціями, оказалось нужнымъ сперва
анализировать элементы, изъ которыхъ состоитъ міръ, и построить науку
обо всемъ на основаніи наукп о частяхъ. Что-же дѣлается съ
метафизикой вовремя этого обширнаго движенія, съ храбростью
продолжаемаго горячими умами среди столь трудныхъ условій.
Остается-ли для нея мѣсто въ новой классификации наукъ, къ
которой, повидимому, стремится нашъ вѣкъ? Существу етъ-л и
наука первыхъ нстинъ, данницами которой являются всѣ
остальные, или, можетъ быть, метафизика является только общимъ
слѣдствіемъ всѣхъ наукъ, и не будетъли днемъ ея величай-
шаго торжества тотъ день, когда она исчезнетъ изъ числа от-
дѣльныхъ наукъ? Эта задача ежедневно приходитъ на умъ
каждому развитому человѣку, π безъ рѣшенія ея нельзя себѣ
представить будущность, предназначенную для спекуляцій человѣче-
скаго разума.
I.
Одинъ изъ самыхъ испытанньтхъ въ философскихъ размышле-
ніяхъ умовъ нашего времени, мыслитель, полный благородства и
силы, Вашро, взялъ эту задачу предметомъ своего замѣчатель-
наго труда, имѣющаго нѣсколько названій х). Легкость, ясность и
утонченность разсужденія дѣлаютъ изъ книги Вашро цѣлое событіе
въ исторіи современной философіи. Мы давно отвыкли отъ
такого свобод наго и живого слога, отъ этой безграничной
преданности истинѣ, которая не отступаетъ ни передъ какимъ сомнѣ-
ніемъ, и отъ этой глубокой добросовѣстности, такъ отличающейся
отъ поверхностной, которая достаточна для того, чтобы сдѣлать
человѣка чествымъ, но недостаточна, чтобы сдѣлать изъ него
философа. Но принятіе Вашро въ великую семью мыслителей
состоялось не со времени труда, о которомъ мы говоримъ. При-
помнимъ, что третьей книгой своей прекрасной „Histoire de Гесоіѳ
d'Alexandrie14 опъ ясно отошелъ отъ оффиціальной науки. При-
помнимъ также, съ какой храбростью онъ перенесъ послѣдствія
этого отдѣленія. Когда Вашро издалъ свое главное сочине-
ніе, онъ былъ директоромъ Нормальной Школы. Вь Германіи ди-
1 ) La Métaphysique et la Science, ou Principes de
Métaphysique positive, Этьенъ Вашро. 2 тома, 1858 г.

180
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
ректора семинарій, профессора и пасторы преподавали много
разъ ученія такія же свободныя, какъ тѣ, которыя заключаются
въ упомянутой книгѣ; если не считать къ счастью прекратившейся
реакціи послѣднихъ лѣтъ, то никогда не думали даже за это от-
рѣшать ихъ отъ должностей. Только во Франціи явилась мысль,,
что профессоръ, который обучаетъ, есть само обучающее
государство. Явнымъ поелѣдствіемъ такой системы явилось то, что
государство, т. е. въ данномъ случаѣ министръ народнаго просвѣще-
нія, имѣло философію и науку и предписывало ихъ своимъ
чиновниками Невозможно допустить, въ самомъ дѣлѣ, чтобы
профессоръ одолживалъ государству свою философію, и если
государство отвѣчаетъ за все, что говорится съ каѳедръ, то
правительственный порядокъ будетъ хорошимъ только тогда, когда
будутъ обучать присутственныя мѣста, т. е. когда они будутъ
посылать профессорамъ готовыя тетрадки, по которымъ они должны
будутъ произносить рѣчи. Наши дѣти увидятъ, навѣрно, эти
прекрасные дни. Пока безъ труда можно замѣтить, насколько
подобная попытка управлять фйлософіей будетъ уничтоженіемъ свободы,,
и какъ она приговариваетъ философское обученіе къ
посредственности, такъ какъ только посредственность способна принять та-
кія условія и исполнить ихъ, не ослабевая. Вашро подвергся
удару этой ложной идеи, которая столь тяжкимъ гнетомъ ляжетъ
на судьбу нашего отечества. Онъ промѣнялъ право учить безо-
биднымъ пошлостямъ на право думать. Онъ купилъ жертвой
своей службы право существовать. Благодаря этому онъ занялъ
мѣсто среди тѣхъ, сужденіе которыхъ считается сужденіемъ людей,
которые не хотятъ походить на звучную мѣдь и не желаютъ
ради удобствъ жизни терять ея побудительныя причины: propter
vitam vivendi perdere causas.
Въ первый періодъ своей философской дѣятельности
Вашро является послѣдователемъ той философіи, которую привыкли
приписывать Кузену, хотя она далеко не представляетъ всѣхъ размѣ-
ровъ этого замѣчательнаго ума. Все плодоносное изобилуетъ
войнами, и слава Кузена заключается въ томъ, что онъ могъ
удержать на своемъ лонѣ столь различные элементы, которымъ
суждено было потомъ раздѣлиться. Съ одной стороны—догматикъ,,
съ другой—критикъ, этотъ великій человѣкъ, который будетъ съ
каждымъ днемъ все возвышаться подъ тѣмъ условіемъ, чтобы его
славѣ дали то мѣсто, которое ей принадлежитъ на самомъ дѣлѣѵ
не въ твореніи философской школы, но въ пробужденіи умовъ,
которымъ онъ предшествовалъ, положилъ основаніе двумъ очень
различнымъ направленіямъ, изъ которыхъ одно—великая исторія
человѣческаго ума, а другое—практическая организація филосо-
фіи. Первое и въ то же время самое возвышенное направленіе не
могло быть создано для послѣдователей. Великая мысль, которая
господствовала въ продолженіи 1826 и 1829 годовъ, не могла
послужить основаніемъ для оффиціальной школы. Для этой послѣд-
ней цѣли необходимъ былъ своего рода катихизисъ, способный
однихъ сдерживать, а другихъ ободрять; но такія границы, не-
обходимыя для робкихъ умовъ, должны были показаться слиш-
комъ узкими для дѣятельныхъ. Благодаря этому начались не-

МЕТАФИЗИКА И ЕЯ БУДУЩЕЕ.
181
избѣжныя* междоусобныя несогласія, отстранившія отъ учителя
тѣхъ изъ его учениковъ, которые, нарушивши половину его
программы, выполнили другую, болѣе серьезную половину.
Если бы я былъ рожденъ для того, чтобы быть начальникомъ
школы, то у меня была бы удивительная странность: я любилъ
бы только тѣхъ изъ моихъ учениковъ, которые бросили бы меня.
Иногда можно подумать, что, не смотря на нѣкоторыя необхо-
димыя строгости, Кузенъ также имѣлъ слабость къ непокорнымъ
ученикамъ, которые лучше всего выясняютъ сторону его великой
задачи. Достовѣрно извѣстно, что его истинная слава меньше
заключается въ основаніи философскаго направленія, чѣмъ въ под·
нятіи движенія, благодаря которому многія изъ положенныхъ
имъ основъ были подорваны. Наиболѣе почитаютъ его тѣ изъ
его учениковъ, которыхъ онъ научилъ трудиться,—тѣ изъ нихъ,
конечно, которые не забыли, чѣмъ они обязаны своему учителю,
потому что можно быть невѣрнымъ, но нельзя ни въ коемъ слу-
чаѣ быть неблагодарнымъ. Хоть немного дѣятельная школа не
можетъ ограничить свою дѣятельность вѣчной передѣлкой одной
и той же книги о духовности души и о существованіи
Бога. Это вещи или настолько ясныя, что не нужно ихъ объяснять,
или, когда ихъ анализировать, настолько темныя, что не могутъ
быть растолкованы. Догматы этого рода (Кантъ понялъ это съ
удивительной проницательностью), нечувствительные къ умозри-
тельнымъ доказательствамъ, но очевидные по другимъ причи-
намъ, нисколько не подвигаются, пока они не обращены въ
чувство. Заключающаяся въ нихъ школа произведетъ на евѣтъ
только серію монотонныхъ рукописей, для однихъ—безполезныхъ, для
другихъ—недостаточныхъ, и никого не обращающихъ въ свою вѣ-
ру. „Современная французская философія,—очень хорошо
говорить Вашро:—а въ особенности эклектическая школа, отличилась
въ критикѣ ложныхъ метафизическихъ идей, узкихъ и грубыхъ,
которыми ХѴШ вѣкъ думалъ рѣшительно замѣнитъ прекрасныя,
но немного химерическія абстракціи прежней философіи. Она,
такимъ образомъ, подготовила почву, на которой сможетъ
основаться новая наука, истинная метафизика XIX столѣтія; но она
заблуждается, если думаетъ, что сдѣлала еще что нибудь. Ея
догматически трудъ, за исключеніемъ рѣдкихъ и очень
недостаточныхъ попытокъ, ограничивается возстановленіемъ древней
метафизики на развалинахъ философіи ощущенія. Почти на полномъ
ея иждивеніи находятся Платонъ, Декартъ, Мальбраншъ, Боссюе,
Фенелонъ, Лейбницъ и Кларкъ. Нѣтъ ничего новаго въ метафи-
зикѣ нашего времени: ни методовъ, ни принциповъ, ни идей, ни
аргументовъ. Это тѣ же элементы, исправленные и
скомбинированные съ болыпимъ искусствомъ, и высказанные болѣе простымъ
и научнымъ языкомъ. Эта метафизика можетъ легко обмануть
неопытные умы, которые не знаютъ, что критика Канта и его
школы разрушили ее до основанія. Но всѣ тѣ во Франціи, которые
только не остались въ сторонѣ отъ философскаго движенія въ
Германіи, отъ Канта до Гегеля, не могутъ обмануться этимъ. Ее
одобряютъ, ею восхищаются, какъ исторіей, но на нее не смот-
рятъ серьезно, какъ на науку. На ея счетъ придерживаются за-

182
ФИЛОСОФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
ключеній философской критики. Такимъ образомъ,—по крайней
мѣрѣ, во Франціи,—метафизика болѣе новая наука, чѣмъ ка^кется.
Все, что намъ предлагаютъ теперь подъ этимъ названіемъ,
относится, по крайней мѣрѣ, къ ХѴП столѣтію; если есть что
нибудь новое, то только форма. Вотъ почему наука и критика
интересуются ею только, какъ исторіей".
Сохрани меня Боже унижать попытку, которая, безъ сомнѣнія,
имѣетъ свою хорошую сторону, хотя она и не можетъ занять вид-
наго мѣста въ исторіи человѣческаго ума! Дать философіи
такую форму, которая позволила бы ей занять мѣсто въ публич-
ныхъ школахъ, щадя узкія идеи, которыя составили себѣ во
Франция объ отвѣтственности государства, и ничуть не оскорбляя ни
одной изъ вѣръ, которыя государство обязано почитать,—было
бы, безъ сомнѣнія, честной и либеральной идеей. Сдѣлать изъ
Нормальной Школы разсадникъ ортодоксальной философіи было
плодотворной мыслью, которой не хватало для производства плодовъ
только того, чего не хватаетъ у всѣхъ твореній государства въ
революціонной странѣ: времени. Но, какъ всегда бываетъ въ че-
ловѣческихъ дѣлахъ, принимая столь важное рѣшеніе, въ то же
время объявляли битву будущему; оказывая, съ одной стороны>
услугу философіи, съ другой—ей приносили страшный вредъ. Я
смѣю утверждать, что лучше было бы, чтобы Нормальная Школа
не имѣла философскаго обученія, чѣмъ видѣть только хорошія
стороны науки. Такое обученіе придаетъ молодымъ умамъ
преувеличенную увѣренность и пріучаетъ ихъ къ тому заблужденію,
что естественныя философія и богословіе могутъ быть введены
въ программы и распределены на экзаменаціонные вопросы. Оно
даетъ имъ право думать, что можно сразу достигнуть общихъ
рѣшеній, не занимаясь частными деталями; оно отклоняетъ ихъ
отъ науки въ буквальномъ смыслѣ этого слова. Вотъ какимъ
образомъ Нормальная Школа сдѣлала, съ одной стороны, болѣе, а съ
другой—менѣе, чѣмъ она должна была сдѣлать. Она создала
писателей, публицистовъ, людей съ серддемъ и талантомъ. Не
говоря даже о ея героическомъ возрастѣ, когда,—какъ всѣ новыя
учрежденія, не связанныя еще правилами и стремящіяся
создавать,—она дала плоды, которые несправедливо было бы требовать
при такомъ ея возрастѣ съ мнимыми улучшеніями и
искусственной педагогіей,—развѣ можемъ мы забыть, что изъ ея груди,
правда, благодаря разладамъ, которые можно найти при появлѳ-
ніи на свѣтъ почти всѣхъ естественныхъ теченій, появилось
столько людей, которые своими различными заслугами привлекли къ
себѣ въ высшей степени вниманіе публики? Съ другой стороны,
развѣ можемъ мы забыть, что ѳтотъ блестящій разсадникъ не
создалъ ничего так'ого, чего можно ожидать отъ школы, что онъ
не создалъ ни одного эллиниста, ни одного оріенталиста, ни
одного географа, ни одного эпиграфиста, и до Аѳішской школы ни
одного археолога. Педантичная, но не обладавшая ученостью,
эта школа хотѣла создать то, что не можетъ быть создано,—ис-
ториковъ и философовъ, не принимая во вниманіе, что филосо-
фія есть искусство, секрету котораго нельзя научить, тогда какъ
свѣдѣнія, служащія для того, чтобы питать и возбуждать ее, мо-

МЕТАФИЗИКА II ЕЯ БУДУЩЕЕ.
183
гутъ быть пріобрѣтены. Такимъ образомъ, не смотря на столько
серьезныхъ услугъ (а, право, когда я подумаю о нѣкоторыхъ учи-
теляхъ и ученикахъ, которыхъ она имѣетъ право приписать се-
бѣ, мнѣ хочется вычеркнуть написанную мною только что
страницу), Нормальная Школа осталась почти безплодной по отноше-
нію къ прогрессу великой науки. Со своей исторіей изъ вторыхъ
рукъ и философіей, которую нужно принимать на вѣру, она
создала очень мало такихъ трудолюбивыхъ людей, которые
становятся во главѣ движенія, чтобы его продолжать. Предпочитая
законченную науку ея основаніямъ, тѣ, которыхъ она создала,
рѣдко были настолько храбрыми, чтобы предпочесть легкимъ ус-
пѣхамъ таланта самоотверженіе искателя, который осуждаетъ
себя на незнаніе для того, чтобы знали послѣ него.
Не умаляя цѣны того почета, которымъ пользуется въ наши
дни философское обученіе, нужно, однако, признать, что оно ско-
рѣе вредило, чѣмъ приносило пользу истинному успѣху мышленія.
Пріучая умы удовлетворяться формулами, имѣющими цѣну
только тогда, когда извѣстны детали, которымъ онѣ соотвѣтствуютъ,
оно уменьшило любопытство, охладило усердіе къ оригинальнымъ
изслѣдованіямъ, уменьшило склонность къ дѣламъ, которыя
только и могутъ служить основаніемъ для общихъ взглядовъ,
произвело эту недопустимую претензію философа, желающаго по-
велѣвать всѣми науками и имѣющаго намѣреніе подчинить своимъ
формуламъ всемірный законъ вещей. Нѣтъ ничего опаснѣе для
основательной культуры ума тѣхъ способовъ, которыми человѣкъ
убѣждаетъ себя, что знаетъ то, чего на самомъ дѣлѣ онъ не
энаетъ. Презрѣніе философа ко всякой другой наукѣ, кромѣ его
собственной, вполнѣ законно, если только философія есть наука
наукъ, и если есть дѣйствительно другой способъ познать
истину, какъ не терпѣливымъ и внимательнымъ изученіемъ. Если, на-
противъ, философъ поступаетъ такъ же, какъ знатоки естествен-
ныхъ и историческихъ наукъ, но безъ спеціальныхъ знаній, то
чѣмъ же онъ такъ кичится? Какъ говорить о мірѣ и человѣкѣ,
не исчерпавши всего, что могутъ намъ объяснить методы изслѣ-
дованія объ устройствѣ міра и о скрытыхъ силахъ человѣчества?
Сухость и малая нравственная сила философскихъ книгъ
заключаются именно въ этомъ. Развѣ не получается иногда
тягостное литературное впечатлѣніе отъ этихъ книгъ потому, что
философы убиваютъ курицу, несущую золотыя яйца, и, подчиняя
все абстрактнымъ формуламъ, дѣлаютъ искусство невозможнымъ?
Ловкость писателя заключается въ томъ, чтобы обладать фило-
софскимъ умомъ, но скрывать его; публика должна видѣть ручьи,
которые текутъ изъ рая, но не источники, изъ которыхъ они берутъ
свое начало; она должна слышать звукъ, не видя инструмента,
который издаетъ его. Философъ, напротивъ, какъ и теологъ, какъ
юристъ, какъ вообще схоластики, желаетъ сказать все безъ зад-
нихъ мыслей; всякая философская книга, если бы только была
выполнена ея программа, исчерпала бы безконечность.
Прочитавши труды этого рода, хочется спросить себя: что будетъ дѣ-
лать впредь писатель, сказавши свое послѣднее слово? Истинная
наука не даетъ себя узнать сразу: она всегда относится къ чему

184
ФИЛОСОФСКШ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
ннбудь, всегда неполна и всегда можетъ быть усовершенствована.
Наука наукъ, дѣлающая остальныя науки безполезными, была бы
могилой человѣческаго ума и имѣла бы тѣ же послѣдствія, что
и откровеніе; давая намъ абсолютный догматъ, она прервала бы
всякое движеніе ума, всякое изслѣдованіе. Скуку схоластиковъ
пожалуй можно было бы сравнить со скукой праздныхъ
созерцателей истины безъ прикрасъ, которая, не ими найденная,
не будетъ ими любима и которой никто не будетъ имѣть право
дать отпечатокъ своей индивидуальности.
Разсѣетъ ли книга Вашро предубѣжденіе, которое начали
питать въ наше время многіе чувствительные и научные умы
противъ метафизики? Я сомнѣваюсь въ этомъ, и совершенно внѣш-
няя причина внушаетъ мнѣ прежде всего какое-то предубѣждѳніе.
Два толстыхъ тома остроумнаго мыслителя посвящены доказа-
тельствамъ существованія метафизики. Такъ не поступаютъ естес-
твенныя и историческія науки. Первые геологи не писали книгъ
для доказательства сущѳствованія геологіи; они просто основывали
геологію. Основатели сравнительной филологіи не писали для
доказательства, что этотъ взглядъ на языки составляетъ настоящую
науку; они просто образовывали сравнительную филологію. Если
бы метафизика была наукой, какъ, кажется, думаетъ Вашро, то
въ продолженіе восемнадцати мѣсяцевъ, которые прошли со дня
изданія его книги, она основалась бы, была бы принята и
организована. Черезъ два года послѣ перваго манифеста Воппа
сравнительная филологія была на общемъ основаніи во всѣхъ науч-
ныхъ школахъ. Спустя два года послѣ первыхъ сочиненій Кювье
сравнительная анатомія насчитывала многочисленныхъ адептовъ.
Это различіе влечетъ за собой массу слѣдствій. Метафизика слиш-
комъ похожа на буддійскія сутры, обширныя предупрежденія и
безконечныя вступленія, гдѣ все происходитъ такъ, какъ будто
будетъ полное откровеніе. Пятьдесятъ страницъ теоріи скорѣе
доказали бы действительность метафизики, чѣмъ тысяча двѣсти
страницъ книги Вашро,—страницъ прекрасныхъ, полныхъ прелести
и истинной основательности, но достоинство которыхъ заключается
гораздо менѣе въ ученіи, которое онѣ основываютъ, чѣмъвъ
критики, которую онѣ въ себѣ заключаютъ,—въ критикѣ, которой
авторъ, пренебрегая тѣмъ, что составляетъ его величайшую
заслугу, придаетъ, кажется, къ сожалѣнію, очень мало значенія.
Съ одной стороны, я вполнѣ согласенъ съ Вашро. Если
понимать метафизику, какъ право и возможность человѣка
возвышаться надъ обстоятельствами, понимать ихъ законы, гармонію,
поѳзію и красоту (все это вещи въ нѣкоторомъ смыслѣ
существенно метафизическія); если желать сказать, что нѣтъ границъ
для человѣческаго ума, и что онъ будетъ все выше подниматься
по лѣстницѣ умозрѣнія (а я думаю, что нѣтъ въ мірѣ ума выше
человѣческаго, изъ чего можно заключить, что величайшимъ ге-
ніемъ нашей планеты является на самомъ дѣлѣ жрецъ міра, такъ
какъ онъ обладаетъ наивысшимъ мышленіемъ); если, наконецъ,
наука, которую противопоставляютъ метафизикѣ, есть лишь
вульгарный эмпиризмъ, довольствующійся своей посредственностью
и отрицающій всякую философію,—то въ такомъ случаѣ я при-

МЕТАФИЗИКА И ЕЯ БУДУЩЕЕ.
185
знаю, что есть метафизика: нѣтъ ничего выше человѣка, и
старая поговорка „Quae supra nos, quid ad nos?" не имѣетъ смысла.
Но если желаютъ сказать, что существуешь первая наука,
содержащая принципы всѣхъ остальныхъ,—наука, которая сама и при
томъ посредствомъ абстрактныхъ комбинацій можетъ довести насъ
до познанія Бога, міра и человѣка,—то я не вижу необходимости
въ такомъ отдѣлѣ человѣческой учености. Эта наука обнимаетъ
или все, или ничего; она или все, или ничто. Нѣтъ истины, не
имѣющей своего начала въ научныхъ опытахъ, которыя не
происходили бы прямо или косвенно изъ лабораторіи или библіотѳки,
потому что всѣ наши знанія мы пріобрѣтаемъ изученіѳмъ
природы и исторіи. Безъ сомнѣнія, естественныя и историческія
науки не могли бы существовать безъ главныхъ формулъ разума;
мы не могли бы понять міровой поэзіи, если бы не носили въ
себѣ очага свѣта и поэзіи. Слова—без конечность, абсолютъ, суб-
станція и вселенная—не химеры, какъ считаютъ ихъ
ограниченные умы. Все это даетъ совокупность необходимыхъ
понятий для прекрасной дисциплины ума, которую можно назвать
логикой или критикой человѣческаго ума; но все это не метафизика.
Великій въ нынѣшнія времена двигатель этой критики человѣ-
ческаго ума, Кантъ, протестуетъ противъ того, что онъ метафи-
зикъ. Аристотель, который въ древности создалъ метафизику,
старался построить науку только изученіемъ фактовъ и разсматрива-
ніемъ деталей.
Вашро соглашается съ существенной разницей метафизики
и другихъ отраслей человѣческаго познанія. „Метафизика, гово-
ритъ онъ, еще не наука"; „но,—прибавляетъ онъ въ другомъ мѣ-
стѣ,—недавно еще естественная философія была въ такомъ же
положеніи, такъ же неувѣренная въ своихъ принципахъ, какъ
и въ теоріяхъ. Въ теченіе двухъ вѣковъ она наверстала
потерянное на гипотезы время, и при видѣ великолѣпяыхъ результа-
товъ и замѣчательныхъ ея успѣховъ, можно подумать, что она
существуетъ, начиная съ самыхъ древнихъ временъ. Почему не
будетъ того же самого и съ метафизикой? Она опоздала только
на два столѣтія". Эта мысль сквозйтъ въ каждой страницѣ его
книги, но я не могу принять ее безъ оговорокъ. Метафизика
паука не молодая: она родилась раньше всѣхъ наукъ и старше
ихъ всѣхъ. Остальныя науки имѣли свой младенческій періодъ и
свой прогрессъ; метафизика и логика сразу были совершенными,
какъ все то, что не плодотворно. Онѣ чувствительны къ прогрессу
въ изложеніи, но не оставляюсь болѣе мѣста для истинныхъ
открытий. Можно было бы объяснить теорію силлогизма болѣе удобнымъ
способомъ, чѣмъ это сдѣлалъ Аристотель, но врядъ ли кто
нибудь въ состояніи былъ бы улучшить ее или пополнить. Разъ
.навсегда созданныя, эти теоріи остаются, какъ установленные
логарифмы, но не какъ науки, способныя совершенствоваться.
Похожая въ этомъ на бѳзконечное, о которомъ она трактуетъ,
философія имѣетъ ту странность, что о ней съ одинаковымъ
правомъ можно сказать, что она существуетъ и не существуетъ.
Отрицать ее—значитъ развѣпчивать человѣческій умъ; допускать
ее, какъ отдельную науку,—значитъ противорѣчить общему на-

186
ФИЛОС0ФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
правленію ученій нашего времени. По моему, остается только
одно средство, чтобы извлечь философію изъ этого неопредѣлен-
наго положенія, а именно признать, что она скорѣе одна сторона
всѣхъ наукъ, чѣмъ наука. Пусть простятъ мнѣ вульгарное срав-
неніе: философія—это приправа, безъ которой всѣ блюда кажутся
безвкусными, но которая сама по себѣ не годится для пищи. Нѳ
съ частными науками, какъ химія и физика, ее нужно сравнивать;
правильнее будетъ поставить слово философія на-ряду со
словами искусство и поэзія. Какъ самый скромный, такъ
и самый великій умъ, каждый по своему, понимаютъ міръ.
Каждая мыслящая голова по своему была отраженіемъ міра; каждый
живой человѣкъ имѣлъ мечту, которая очаровала, возвысила и
утѣшила его; величественная или скудная, низкая или высокая,
эта мечта во всякомъ случаѣ была его философіей. Вотъ почему
исторія философіи совершенно не похожа на исторію другихъ
наукъ. Она не имѣетъ правильнаго развитія и не идетъ путемъ
послѣдовательныхъ пріобрѣтеній. Въ ней отражается
индивидуальность каждаго мыслителя. Возьмите Annales de physique
et de chimie: вы найдете тамъ сочиненія, которыя показываютъ
большую или меньшую способность автора; но ни одного сочине-
нія вы не найдете такого, которое бы указывало вамъ какъ
нибудь на нравственный характеръ автора. Не такова философія.
Философія—это самъ человѣкъ; каждый рождается со своей фи-
лософіей, какъ со своимъ стилемъ. Это настолько вѣрно, что
личная оригинальность въ философіи—самое необходимое
качество, тогда какъ въ положительныхъ наукахъ обращаютъ вниманіе
только на правильность рѣшеній.
Съ философіей будутъ всегда поступать такъ-же, какъ и съ
поэзіей. Но насколько я боюсь за будущее вѣкоторыхъ видовъ
поэзіи, не боясь за будущее самой поэзіи, настолько-же я мало
вѣрю въ будущее философіи, если смотрѣть на нее, какъ на
специальную науку, ни на минуту не переставая вѣрить въ вѣчную
устойчивость философскаго чувства. Можетъ быть, придетъ когда
нибудь день, когда будутъ дѣлать все поэтически и философски,
не создавая именно поэзіи и философіи. Кто является въ наше
время толкователемъ великой поэзіи, той поэзіи, которая
исходить отъ природы и души, какъ вѣчная жалоба и божественный
стонъ? Какіе-нибудь поэты, вѣрные еще философскимъ или рели-
гіознымъ традяціямъ; но въ особенности ученые и критики,
теперь уже не вѣрятъ ни системамъ, ни вымысламъ. Мы при-
знаемъ возможность новой философской гипотезы не болѣе,
чѣмъ возможность эпической поэмы. Критика надолго заставила
замолчать эти великія произведенія, которыя предполагаясь
некоторую наивную самопроизвольность. Никто не волнуется
при видѣ пронзенной насквозь декораціи, обнаруживающей, та-
кимъ образомъ, свой механизмъ. Мы заранѣе смѣемся надъ уси-
ліями, которыя приложить поэтъ для того, чтобы насъ обмануть;
мы заранѣе знаемъ, что система которую намъ предложатъ, не
болѣе обезпечена отъ фатальнаго закона тлѣнности, чѣмъ и ея
предшественницы. Такая мысль достаточна, чтобы остановить
всякій порывъ. Нужно было-бы сдѣлаться опять грубымъ, чтобы не

МЕТАФИЗИКА И ЕЯ БУДУЩЕЕ.
187
обращать вниманія на нее, такъ какъ только тупоумный человѣкъ
можетъ не знать, что всѣ формулы крайне неполны, что фило-
софскія претензіи не болѣе доказаны, чѣмъ богословскія, и что
она граничитъ съ столь невозможнымъ догматизмомъ. Можетъ
быть, когда мы состаримся и потеряемъ способность понимать, мы
дойдемъ до того, что забудемъ объ опытахъ трехъ тысячъ лѣтъ
исторіи и о нашихъ собственныхъ; но пока у насъ будетъ достаточно
силы и бодрости, чтобы не пожертвовать одной половиной истины
для другой, мы никогда добровольно не поетавимъ передъ
нашими глазами экрана, никогда не воздвигнемъ вокругъ себя
крѣпостныхъ етѣнъ и никогда не будемъ себѣ присвоивать дара
непогрѣшимости, зная хорошо, что будущее откажется
подтвердить это.
II.
Такимъ образомъ, не отрицаютъ философію, но возвышаютъ
и облагораживаютъ ее, если считаютъ ее не отдѣльной наукой,
а общимъ результатомъ всѣхъ наукъ,—звукомъ, свѣтомъ и коле-
баніемъ, которые проистекаютъ отъ божественнаго эѳира,
заключающая въ себѣ все. Собственно говоря, такова была мысль ве-
ликихъ философовъ. Аристотель—энциклопедистъ своего
времени. Рожеръ Бэконъ, истинный начальникъ мысли среднихъ вѣ-
ковъ, былъ по своему позитивистомъ; Декартъ понималъ все, за
исключеніемъ историческихъ наукъ, важности которыхъ онъ не
признавалъ; Лейбницъ былъ моремъ безъ береговъ: онъ погло-
щалъ всякую науку, даже такую, какъ хпмерическую,
схоластическую, алхимію. Кантъ зналъ все, что зналъ его вѣкъ. Всѣ
велите философы были великими учеными, и тѣ моменты, когда
философія была специальностью, были моментами паденія. Таковъ
былъ второй періодъ картезіанской философіи, пред ставите лемъ ко-
тораго явился Мальбраншъ. Такова была въ высшей степени без-
плодная схоластика конца среднихъ вѣковъ. Въ наши дни само-
стоятельныя попытки Шеллинга и Гегеля также скорѣе
повредили, чѣмъ послужили на пользу прогрессу нашихъ знаній,
отвлекая молодыхъ людей отъ спеціальныхъ изслѣдованій и
побуждая ихъ умы удовлетворяться малымъ и вѣрить, что можно
думать по формуламъ. Вертящійся крестъ Раймунда Люллія,
долженствующей служить для нахожденія всякой истины и отклоне-
нія всякаго заблужденія, не имѣлъ бы болѣе опустошите л ьныхъ
послѣдствій, чѣмъ эта мнимая логика, при помощи которой
думали обойтись безъ ученія и терпѣливой работы. Въ концѣ кон-
цовъ, философствовать—значитъ познавать весь міръ. Вселенная
состоитъ изъ двухъ міровъ: міра физическаго и міра нравствен-
наго, изъ природы и человѣчества. Такимъ образомъ, изученіѳ
природы и человѣчества составляетъ всю фйлософію.
По большей части, изученіемъ природы до сихъ поръ
доходили до философіи; но мнѣ кажется, я не ошибусь, сказавъ,
что отнынѣ будутъ искать въ наукахъ второй группы, въ нау-
кахъ о человѣчествѣ, элементовъ самыхъ высокихъ спекуля-
цій. Психологія исходитъ изъ гипотезы о совершенно одно-

188
ФИЛОСОФСКГЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
родномъ человѣчествѣ, которое было бы всегда такимъ же, ка-
кимъ мы его видимъ, и въ этой гипотезѣ есть доля истины, такъ
какъ есть, на самомъ дѣлѣ, общіе символы человѣческой породы,
которые устанавливаютъ ея единство. Но въ ней заключается так
жѳ тяжкое заблужденіе, или, скорѣе, она не признаетъ основной
истины, открытой исторіей, а именно, что человѣчѳство—тѣло не
простое, и что нельзя считать его таковымъ. Человѣкъ,
одаренный десятью или двѣнадцатью способностями, которыя
различаете психологъ,—вымыселъ. На самомъ дѣлѣ, каждый—болѣе или
менѣе человѣкъ, болѣе или менѣе сынъ Божій. Каждый
заключаешь въ себѣ божескаго и истиннаго настолько, насколько онъ
способенъ и насколько онъ этого заслуживаете Я не вижу
повода къ тому, чтобы папуасецъ былъ безсмертнымъ. Вмѣсто того,
чтобы смотрѣть на человѣческую природу, какъ смотрѣли на нее
Томасъ Ридъ и Дюгальдъ Стюартъ, т. е. какъ на сразу
написанное откровеніе, какъ на библію, внушенную и совершенную съ
перваго же дня, начали замѣчать въ ней поправки и послѣдо-
вательныя прибавленія. Цивилизованные міры предшествовали
нашему, и мы живемъ ихъ остатками. Наука о человѣчествѣ
выдержала такимъ образомъ такую же революцію, какъ и геологія.
Планета, образованіе которой объяснялось нѣкогда въ двухъ сло-
вахъ: „Вогъ создалъ небо и землюu—сдѣлалась совокупностью
наложенныхъ другъ на друга рядовъ и послѣдовательныхъ слоевъ.
Я знаю, что роль, которую я приписываю здѣсь историче-
скимъ наукамъ, покажется нѣкоторымъ отрицаніемъ самой фило-
софіи. Книга Вашро предназначена протестовать, во имя
метафизики, противъ этого всемірнаго насильнаго захвата исто-
ріи, и нѣкоторыя изъ лучшихъ страницъ его книги 2)
посвящены критикѣ направленія, на которое я только что указалъ.
Сознаюсь, что, при нынѣшнемъ состояніи историческихъ и фило-
софскихъ наукъ, прѳтензіи, которыя я къ нимъ предъявляю, мо-
гутъ показаться преувеличенными. Физическія пауки поняты уже
почти двѣсти лѣтъ; знанія о человѣчествѣ находятся еще въ мла-
денчествѣ, и очень немногіе понимаютъ ихъ цѣль и единство.
Чтобы указать на связь работъ, когорыя ихъ составляютъ, не
находясь другого слова, какъ эрудиція, что у насъ является почти
синонимомъ забавныхъ добавлеяій и пріятнаго времяпрепровожде-
нія. Люди понимаютъ физиковъ и химикозъ, понимаютъ артистовъ
и поэтовъ, но эрудитъ въ глазахъ простого народа и въ глазахъ
болѣе тонкихъ умовъ только безполезная мебель, нѣчто
аналогичное ученымъ аббатамъ, которые составляли принадлежность
дворца такъ же, какъ библіотека. Охотно представляютъ себѣ,
что ученый ищетъ и истолковываетъ чужіе труды, благодаря
тому, что самъ не въ состояніи создавать. Неопредѣленность
всѣхъ этихъ ученій, почти неопредѣленная область, которая со-
держитъ подъ однимъ и тѣмъ же названіемъ столь
различные изслѣдованія, заставляютъ думать, что есть только одинъ
любитель, живущій разнообразіемъ своихъ работъ и дѣлающій
изслѣдованія въ прошломъ почти такъ же, какъ извѣстныя
1) Томъ I, стр. 301 и слѣдующія.

МЕТАФИЗИКА И ЕЯ БУДУЩЕЕ.
189
животныя изъ породы роющихъ роютъ подземелья только изъ
удовольствия рыть.
Здѣсь кроется громадная ошибка, поддерживаемая разсѣян-
ностью публики, а также, надо сознаться, учеными, которые слиш-
комъ часто видятъ въ своихъ сочиненіяхъ только плодъ довольно
пустой любознательности. Конечно осуждать ее не слѣдуетъ. Она
составляетъ главный элементъ человѣческой организаціи и
половину радостей жизни. Любопытный и любитель могутъ принести
наукѣ огромныя услуги, но они не представляютъ изъ себя ни
ученыхъ, ни философовъ. Наука, въ самомъ дѣлѣ, имѣетъ только
одинъ предметъ, достойный ея: разрѣшать загадку вещей,
выяснять человѣку смыслъ міра и его собственной участи. Между всѣми
феноменами, которые поддаются нашему изученію, самымъ уди-
вительнымъ является существованіе и развитіѳ человѣчества. Но
какъ узнать человѣчество, если не по тѣмъ же даннымъ, по ко-
торымъ мы узнаемъ природу, т. е., я хочу сказать, разыскивая
слѣды, которые остались отъ лослѣдовательныхъ волненій?
История можетъ существовать только благодаря непосредственному
изученію памятниковъ, а эти памятники не могутъ быть
доступными безъ спеціальныхъ изслѣдованій филолога или антикварія.
Всякая форма прошлаго достаточна, чтобы наполнить
трудолюбивое существованіе. Древній языкъ, часто наполовину неизвѣ-
стный, специальная палеографія, археологія и, съ трудомъ
разбираемая, исторія,—вотъ болѣе, чѣмъ нужно, для того, чтобы
поглотить всѣ старанія самаго терпѣливаго изслѣдователя, если только
скромные труженики не посвятили долгихъ трудовъ, чтобы
извлечь изъ забвенія и соединить вмѣстѣ матеріалы, изъ которыхъ
онъ долженъ будеть воздвигнуть памятникъ прошлаго. Развѣ
литературная революція, которая съ 1820 года измѣнила харак-
теръ историческихъ наукъ, или, лучше сказать, создала исто-
рію среди насъ, была бы возможна безъ огромныхъ коллекцій
XVII и XVIII вѣковъ? Мабильонъ, Муратори, Балюзъ и Дюканжъ
не были ни великими философами, ни великими писателями, и
все-таки они больше сдѣлали для истинной философіи, чѣмъ
столько систематическихъ умовъ, которые хотѣли своимъ вообра-
женіемъ построить зданіе вещей, и которые ничего не оставятъ
послѣ себя среди окончательныхъ пріобрѣтеній человѣческаго ума.
Такимъ образомъ, роль историка и филолога почти строго
параллельна роли физика, натуралиста, химика. Соединеніе фи-
лологіи съ философіей, эрудиціи съ мышленіемъ, должно было бы
быть достоинствомъ умственной работы нашей эпохи. Мыслитель
предполагаетъ эрудита, и хотя бы только въ виду строгой
дисциплины ума, нужно было-бы обращать мало вниманія на философа,
который ни разу въ жизни не занимался выясненіемъ
какого-нибудь спеціальнаго отдѣла науки. Безъ сомнѣнія, обѣ роли
могутъ разделиться, и часто такое раздѣленіе даже желательно;
но необходимо было-бы, по крайней мѣрѣ, чтобы установилась
интимная общность между ихъ различными функціями. Чтобы
оцѣнить значеніѳ историческихъ наукъ, не нужно спрашивать
себя, насколько важна какая-нибудь неясная диссертація, или
монография, подлежащая забвенію, послѣ принесенія своего плода.

190
ФІІЛ0С0ФСКІЕ ДІАЛОГИ И ОТРЫВКИ.
Должно взять въ ея цѣломъ революцію, произведенную филологіей,
разсмотрѣть, какимъ былъ человѣческій умъ до филологической
культуры, какимъ онъ сдѣлался послѣ нея, или какія измѣненія
внесло критическое знаніе старины во взгляды писателей новыхъ
временъ. Но внимательная исторія человѣческаго ума съ ХУ-го
столѣтія показала бы, мнѣ кажется, что самыя важныя волненія
новѣйшей мысли были вызваны прямо и косвенно
филологическими завоеваніями. Возрожденіе и реформа произошли,
благодаря филологической революции. Хотя ХѴІП-й вѣкъ былъ по-
верхностшлмъ въ отношеніи эрудиціи, однако онъ достигъ своихъ
выводовъ гораздо болѣе благодаря критикѣ, исторіи или
положительной наукѣ, чѣмъ благодаря метафизичоскимъ абстракціямъ.
Универсальная критика есть единственное свойство, которое можно
приписать чувствительному, бѣглому и непостижимому мышленію
ХІХ-го столѣтія. Люди, смѣющіеся надъ критикой, сами умѣютъ
только критиковать; ихъ книги имѣютъ значеніе только
благодаря этому. Охватить свойства вещей—вотъ въ чемъ состоитъ
вся философія, и тотъ былъ бы къ ней ближе всего, который
могъ бы параллельно вести нѣсколько существованій, чтобы
лучше изслѣдовать всѣ развѣтвленія мысли. Чего не можетъ сдѣ-
лать одинъ идивидуумъ, сдѣлаетъ человѣческій умъ, потому что
онъ не умираетъ, и всѣ работаютъ для него. Развѣ вы не
назовете людей, которые содействовали этой работѣ, которые
отшлифовали одну изъ сторонъ алмаза и сняли частицу шлака, скры-
вавшаго его природный блескъ, педантами, праздными и
тяжелыми умами, которые, чуждые міру живыхъ, ищутъ убѣжища въ
мірѣ мумій и подземныхъ кладбищъ?
Итакъ, то, что называютъ „эрудиціей", не простая выдумка,
какъ это часто думаютъ: это серьезная наука, имѣющая
возвышенную философскую цѣль: это наука о произведеніяхъ человѣче-
скаго ума. Съ такой точки зрѣнія, самыя чуждыя нашимъ вку-
самъ литературный произведенія, тѣ, которыя уносятъ насъ какъ
можно дальше отъ нынѣшняго положенія, являются именно
самыми необходимыми. Сравнительная анатомія получила больше
результатовъ отъ наблюденія низшихъ животныхъ, чѣмъ отъ
изученія высшихъ видовъ. Кювье могъ бы, въ продолженіе всей
своей жизни, разбирать домашнихъ животныхъ, не подозрѣвая
высокихъ задачъ, которыя открыли ему моллюски и кольчатые
черви. Точно также, самыя незначительныя по виду произведе-
нія часто бываютъ самыми драгоцѣнными въ глазахъ критика:
такъ живо представляютъ они черты, которыя въ разсудительныхъ
произвѳденіяхъ имѣютъ менѣе наглядности и оригинальности.
Самая скромная изъ первобытныхъ литературъ больше даетъ
намъ знаній о человѣческомъ умѣ, чѣмъ изученіе образцовыхъ
произведеній современныхъ писателей. Въ этомъ смыслѣ, даже
сумасшествіе имѣетъ свой пнтересъ и свою цѣну. Легче изучать
нѣкоторые характеры въ моменты кризиса, чѣмъ въ естественномъ
состояніи, когда правильность жизни выставляетъ на видъ только
спокойную и однообразную привычку. Напротивъ, во время та-
кихъ вспышекъ всѣ интимныя тайны выходятъ наружу и сами
поддаются наблюденію.

МЕТАФИЗИКА И ЕЯ БУДУЩЕЕ.
191
Поспѣшимъ сказать, что несправедливо было бы всегда
требовать отъ ученаго непосредственнаго сознанія цѣли его
работы. Развѣ необходимо рабочему, извлекающему камни изъ кучи,
знать, для какого памятника они предназначены? Изучая про-
исхожденіѳ каждой науки, можно замѣтить, что первые шаги дѣ-
лаются почти всегда безъ опредѣленнаго взгляда на предметъ,
котораго хотятъ достигнуть, и, въ частности, что филологическія
науки должны питать огромную благодарность къ умѣреннымъ
умамъ, которые первыми поставили ихъ матеріальныя условія.
Есть даже такія кропотливыя изслѣдованія, заниматься которыми
очень трудно принудить себя людямъ, увлеченнымъ слишкомъ
требовательными философскими потребностями. Мало есть такихъ фи-
лософовъ, которые имѣли бы храбрость и необходимое самоотвер-
женіе, чтобы предаться скромному труду составителя словаря, а
между тѣмъ самая лучшая книга по общимъ вопросамъ не имѣла
на науку такого большого вліянія, какъ словарь, очень мало имѣю-
щій общаго съ философіей, благодаря которому Вильсонъ сдѣ-
лалъ возможнымъ въ Европѣ изученіе санскритскихъ наукъ.
Научныя специальности—огромный скандалъ для свѣтскихъ
людей, какъ общія ученія—скандалъ для ученыхъ. По моему мнѣ-
нію,· истина заключается въ томъ, что частныя науки не имѣютъ
смысла безъ общихъ, но что и общія науки въ свою очередь
не могутъ существовать безъ самыхъ кропотливыхъ ученій.
Люди, посвятившіе себя спеціальнымъ изслѣдованіямъ, часто
неправы, думая, что ихъ труды закончатся вмѣстѣ съ ними; такимъ
образомъ, ихъ спеціальность дѣлается міркомъ, гдѣ они упрямо
и презрительно запираются; всякая обширная комбинація пугаетъ
ихъ и кажется имъ малозначущей. Конечно, если-бы они
ограничились борьбой съ неосновательными общими мѣстами и
поверхностными краткими обозрѣніями, то можно было-бы только
радоваться ихъ строгости. Я прекрасно понимаю, что счастливо
возобновленная дата, найденная подробность важнаго дѣла и
объясненная темная исторія имѣютъ больше значенія, чѣмъ цѣлыя
книги въ родѣ тѣхъ, которыя имѣютъ часто названіе „философіи
исторіи"; но не сами по себѣ имѣютъ значеніе эти открытія.
Истиное значеніе филологіи нужно искать въ философіи. Тамъ
находится достоинство всякаго частнаго изслѣдованія и послѣд-
пихъ деталей эрудиціи, которыя не имѣютъ смысла для поверх·
ностныхъ и легкихъ умовъ. Не бываетъ безполезныхъ и пустыхъ
изслѣдованій; не бываетъ также работъ, какъ бы ничтоженъ не
казался ихъ предметъ, которыя не пролили бы свѣта на всеобщую
науку, на истинную философію дѣйствительности. Общіе результаты,
которые не опираются на знаніе деталей, по большей части являются
пустыми и искусственными, тогда какъ спеціальныя изслѣдованія,
даже лишенный философскаго духа, могутъ имѣть величайшее зна-
ченіе, когда они точны и построены по строгой системѣ. Душой
науки является духовная общность, связывающая между собой
эрудита и мыслителя, дающая каждому изъ нихъ заслуженную
славу и приводящая къ одной цѣли ихъ различныя роли.
Монографіи по всѣмъ отраслямъ науки должны были-бы быть
дѣломъ XIX столѣтія; такого рода труды тягостны, скромны, трѳ-

192
ФИЛ0С0ФСК1Е ДІАЛ0ГИ И ОТРЫВКИ.
буютъ большого прилежанія и самой безкорыстной преданности,
но крѣпки, продолжительны и сверхъ того страшно возвышены
величіемъ конечной цѣли. Конечно, было-бы болѣе пріятно и лестно
для тщеславія съ перваго взгляда схватить то, что созрѣетъ только
въ далекомъ будущемъ. Необходима очень глубокая, научная
добродетель для того, чтобы остановиться на этой покатой
плоскости и запретить себѣ поспѣшность, когда вся человѣческая
природа требуетъ окончательная рѣшенія. Героями науки являются
тѣ люди, которые, будучи способны понять все самое возвышенное,
могли запретить себѣ всѣ преждевременныя общія заключенія и
заставить себя, благодаря научной добродѣтели, быть только
скромными тружениками. Для многихъ это очень легкая жертва. По
истинѣ достойными являются тѣ, которые, очень хорошо
понимая высшую цѣль, предаются тяжелой подготовительной работѣ и
осуждаютъ себя на то, чтобы видѣть только борозду, ими-же
вскопанную. Повидимому, эти изслѣдователи напрасно теряютъ
свое время и свой трудъ. Для нихъ нѣтъ публики; ихъ
произведет! читаются двумя-тремя людьми, иногда только тѣмъ,
который возьмется за эту-же работу. А все-таки монографіи представ -
ляютъ изъ себя лучшее, что еще существуете Книга общихъвы-
водовъ непремѣнно оказывается отсталой послѣ десяти лѣтъ; мо-
нографія-же, составляя событіе въ наукѣ, будучи камнемъ, поло-
жѳннымъ въ памятникъ, имѣетъ вѣчный смыслъ въ своихъ ре-
зультатахъ. Люди смогутъ оставить безъ вниманія имя автора, мо«
гутъ забыть и самую монографію, но результаты, достиженію ко-
торыхъ она содѣйствовала, остаются. Историки XVII и ХУПІ
столѣтій, которые пытались писать и заставить читать свои
произведенія,—Мезерай, Даніель, Велли,—теперь совершенно
забыты. Труды-же бенедиктинцевъ, которые стремились только къ
собранію матеріаловъ, въ настоящее время, хотя могутъ еще
улучшаться, однако такъ же новы, какъ и въ день ихъ появленія.
Даже малые результаты, которые получаютъ нѣкоторыя
отрасли филологическихъ наукъ, не могутъ служить возраженіемъ
противъ нихъ. Дѣйствительно, наука представляется всегда
человеку невѣдомой страной. Первые мореплаватели, открывшіе Аме ·
рику, не могли даже подозрѣвать точныхъ формъ и истинной
связи частей этого новаго міра. Притяженіе янтаря было въ гла-
захъ древнихъ физиковъ только любопытнымъ явленіемъ, пока
на одномъ этомъ фактѣ не построилась цѣлая наука. Не
нужно требовать отъ научныхъ изслѣдованій строгаго логичнаго
порядка, такъ-же, какъ и у путешественника нельзя заранѣе
спрашивать плана его открытій, а у копающаго шахту—количества
будущихъ богатствъ. Наука—вѣковое сооруженіе, которое смо-
жетъ подняться только при накопленіи огромныхъ массъ.
Трудолюбивая жизнь будетъ неизвѣстнымъ камнемъ и безъ имени въ
этихъ громадныхъ сооруженіяхъ. Не важно! Каждый будетъ имѣть
свое мѣсто въ храмѣ, каждый содѣйствовалъ крѣпости его усто·
евъ. На памятникахъ Персеполиса находятся различныя, платя-
щія дань королю персидскому, націи, представленныя каждая
одной фигурой, носящей одежду своей страны и держащей въ ру*
кахъ плоды своей провинціи, чтобы принести ихъ, какъ поддан-

МЕТАФИЗИКА И ЕЯ БУДУЩЕЕ.
193
ническій долгъ, своему владыкѣ. Таково человѣчество: каждая
нація, каждая умственная, религіозная и нравственная форма
оставляетъ послѣ себя краткое выраженіе, которое служитъ какъ-
бы ея сокращеннымъ и выразительнымъ типомъ и которое
остается, чтобы представлять собой милліоны навсегда забытыхъ
людей, которые жили и умерли, столпившись въ группу вокругъ
нея. Наука, какъ и всѣ отрасли человѣческой дѣятельности,
должна быть набросана именно такими общими чертами. Научные
результаты не должны оставаться безплодными и одинокими; на-
противъ, послѣдній результатъ, который останется въ человѣче-
скомъ умѣ, долженъ быть извлеченъ отъ обширнаго запаса от-
дѣльныхъ истинъ. Такъ -лее, какъ нѣтъ безполезнаго человѣка въ
человѣчествѣ, такъ нѣтъ безполезнаго работника на поприщѣ
науки. Развѣ изъ того, что лѣса принимаются послѣ окончанія
постройки, слѣдуетъ, что тѣ, которые ихъ строили, занимались
пустымъ и преходящимъ дѣломъ?
Каждый, такимъ образомъ, имѣетъ свое мѣсто въ великомъ
дѣлѣ, которое цѣлыя столѣтія преслѣдуетъ человѣческій умъ.
Мыслитель ничего не можетъ сдѣлать безъ ученаго, а ученый,
въ свою очередь, не имѣетъ никакого значенія безъ мыслителя.
И тотъ, и другой, выражаясь математическимъ слогомъ, φ у н к-
ціи болѣе обширнаго цѣлаго: полнаго развитія сознанія міра
благодаря человечеству. Прекрасное чувство равносильно
хорошему намѣренію, хорошее намѣреніе—прекрасному поступку,
научная жизнь—добродетельной. Совершеннымъ человѣкомъ былъ бы
тотъ, который могъ-бы быть одновременно поэтомъ, филосо-
фомъ, ученымъ, добродѣтельнымъ, и все это не временами
(потому что онъ былъ-бы въ такомъ случ.аѣ вездѣ только
посредственным^, но съ искренней проницательностью во всѣ моменты
своей жизни,—который былъ-бы одновременно поэтомъ и фило-
софомъ, философомъ и ученымъ, у котораго, однимъ словомъ,
всѣ элементы человѣчества соединились бы въ полной гармоніи,
какъ въ самомъ человѣчествѣ. Дѣйствительно, образцомъ
совершенства является для насъ человѣческая природа. А она въ
одно и то же время—ученая, любознательная, поэтическая и
страстная.
Если метафизикъ является поэтомъ, представляющимъ умъ
и жизнь всего этого, то я допускаю его и восхищаюсь имъ; но
если онъ только замѣняетъ жизнь отвлеченіями, то я предпочту
ученаго, который объясняетъ мнѣ природу и исторію, потому что
въ нихъ я вижу гораздо болѣе божественнаго, чѣмъ въ абстракт-
ныхъ формулахъ искусственой теологіи и онтологіи, не имѣю-
щей отношенія къ фактамъ. Абсолютность справедливости и
разума проявляется только въ человѣчествѣ: разсматриваемая от-
дѣльно отъ человѣчества, эта абсолютность является только аб-
стракціей; разсматриваемая же вмѣстѣ съ человѣчествомъ, она
является реальностью. Не говорите, что форма, которую она
принимаешь въ рукахъ человѣка, оскверняетъ и унижаетъ ее. Нѣтъ,
съ этимъ я никогда не соглашусь: безконечное существуетъ
только тогда, когда принимаетъ конечную форму. Богъ видимъ
только въ своихъ воплощеніяхъ. Критика, умѣющая найти суть

194
ФИЛОСОФСКІЕ ДТАЛОГП И ОТРЫВКИ.
всякаго дѣла, является, такимъ образомъ, условіемъ существова-
нія религіи и исправленной философіей,—по моему мнѣнію, еще
и условіемъ всякой сильной и просвѣщенной нравственности.
Все, что возвышаетъ человѣка, можетъ только улучшить его.
„Критическая философія, говоритъ Вашро, не любитъ фанатиковъ,
мало понимаетъ мучениковъ, и совсѣмъ не думаетъ вдохновлять
героевъа. Что вы знаете объ этомъ? Нравственная сила не есть
плодъ силлогизма. Понять все не значить еще все разрѣшить;
критическая школа находится еще въ ожиданіи, что ее уличатъ
именно въ слабости. Ея догматъ есть вѣра въ божественное и въ
великое сопричастіе съ нимъ человѣка. Ея нравственность
опирается на чувство благородства человѣчества и еще на болѣе
вѣрное основаніе. Мораль не должна зависѣть ни отъ одной
системы. Довѣряйтесь тому, кто содержитъ ее во всѣхъ по-
требностяхъ своей натуры, такъ какъ, если-бы даже упадокъ
вѣка уменыпилъ хорошее мнѣніе, которое онъ имѣетъ о "Я lid "
чествахъ, то его собственное сознаніе было-бы достаточно для
того, чтобы внушить ему уваженіе къ самому себѣ, для того,
чтобы онъ не обращалъ вниманія на улыбки тѣхъ людей,
которые всегда считаютъ добродѣтель за чванство и обманъ.
Конечно, если-бы тѣ, которые осуждаютъ насъ, говоря, что
мы только секретари человѣческаго ума, принесли совершенную
истину съ ея очевидными признаками, то намъ оставалось бы
только упасть на колѣни и отбросить на второй планъ наши
скромныя изслѣдованія. Но долгій опытъ научилъ насъ, что ра-
зумъ самъ не создаетъ истины. Мальбранша, проповѣдующаго,
что человѣкъ долженъ замкнуться, чтобы найти въ себѣ голосъ,
который ему все откроетъ, больше не будутъ слушать. Человѣкъ,
совершенно замкнувшійся, найдетъ въ себѣ только мечту. Если
бы, вмѣсто того, чтобы пренебрегать исторіей человѣческаго ума,
какъ ничтожнымъ отраженіемъ всего того, что думали другіе люди,
гордый ораторіанецъ захотѣлъ бы посмотрѣть на міръ и че-
ловѣчество, то какъ бы расширился его горизонтъ! отъ сколь-
кихъ предразсудковъ онъ бы избавился! Онъ увидѣлъ бы без-
граничныя области легенды и исторіи; онъ увидѣлъ бы безко-
нечную нить божественныхъ твореній, и если бы при взглядѣ на
это онъ потерялъ свою узкую вѣру, онъ пріобрѣлъ бы смыслъ
истиннаго богословія, которое есть наука о мірѣ и человѣчествѣ,
наука всемірнаго будущаго, примыкающая, какъ культъ, къ по-
эзіи и искусству, а, въ особенности, къ нравственности. Изучайте
же, говоримъ мы тѣмъ, которыхъ еще возбуждаетъ благородная
любознательность, изучайте, какъ философы, химію, физіологію и
исторію. Разсматривайте каждую жизнь, анализируйте всякое су-
шествованіе, изучайте каждый языкъ и сравнивайте между собой
всѣ литературы; пусть каждое слово прошлаго откроетъ намъ все,
что оно содержитъ въ себѣ, пусть каждый уголокъ земли отдастъ
намъ остатки, которые онъ содержитъ! Разсказывайте о
древней Финикіи, ибо неизвѣстно, что находится въ этой землѣ;
изслѣдуйте, какъ геологи, плоскогорія Азіи, которыя раньше
населяли люди; раскапывайте Сузы, Іеменъ, Вавилонъ. Что такое
Эдемъ? Что такое Саба? Что такое Офиръ? Скажите мнѣ, ру-

МЕТАФИЗИКА И ЕЯ БУДУЩЕЕ.
195
шится ли въ свою очередь наше человѣчество послѣ разрушенія
столькихъ человѣчествъ, могутъ ли умные люди надѣяться
немного управлять имъ, или это роковой законъ—искупать
утонченность слабостью. Скажите мнѣ секреть рожденія и смерти, секреть
камня и металла, секреть послѣднихъ клѣтокъ, гдѣ рождается
жизнь. Кто знаетъ, такъ ли обширно невѣдомое, какъ его счита-
ютъ? И кто знаетъ, ускользнетъ ли отъ насъ великій законъ,
который даетъ намъ власть надъ атомомъ (замѣтьте, что когда мы
будемъ его знать, мы будемъ владыками вселенной)?....
к он ε ц ъ.

ОГЛАВЛЕНІЕ.
СТР
Ι. Ρ ѣ ч и.
Рѣчь по поводу принятія во французскую Академію . . 5
Письмо къ одному другу изъ Германіи по поводу
предыдущей рѣчи 24
Отвѣтъ на рѣчь Пастера по поводу его принятія въ Ака-
демію 31
Отвѣтъ на рѣчь Шербюлье по поводу его принятія въ
Академію 45
Отвѣтъ на рѣчь Лессепса по поводу его принятія въАка·
демію · 59
окладъ о наградахъ за добродѣтель 74
Рѣчь при раздачѣ наградъ въ лицеѣ Людовика Великаго . 88
Рѣчь, произнесенная въ Трегье 93
Рѣчь, произнесенная въ Кэмпэ 96
Рѣчь на конференціи Scientia 100
Рѣчь въ ассоціаціи студентовъ 102
Прощальное слово Тургеневу 106
Рѣчь въ Collège de France по поводу освященія медали
въ память Мишле, Кинэ и Мицкевича 108
Рѣчь на похоронахъ Станислава Гюйара 111
Рѣчь на похоронахъ Вильмена 114
II. Философскіе діалоги и отрывки.
Посвященіе Марселену Вертело -.119
Предисловіе 121
Первый діалогъ. Достовѣрность . 126
Второй діалогъ. Вероятность 142
Третій діалогъ. Мечты 155
Метафизика и ея будущее 176

ОПЕЧАТКИ.
Отранпца.
7
8
9
—
10
11
12
15
39
51
52
55
62
—
77
81
110
124
132
136
147
160
170
172
Строка.
1 снизу
11 »
12 сверху
13 »
15 „
5 „
12 ,
б „
14 »
16 снизу
5 сверху
20 „
3 „
5 „
19 „
20 снизу
22 „
8 „
17 сверху
14 снизу
20 сверху
13 снизу
6 сверху
24 снизу
Напечатано:
геніи
Д'Аламберъ
Кондорсэ
Кондорсэ
остается
дАламберъ
Джіорждано
врага
здоровье,
учитгль
двацдать
Мы
а
судть
высохши
Мантіоно векую
Арнольда-де-Бресса
созданнаго
дорбу
тому уговлриванію
положлъ
и
они
отлично сть
Слѣдуетъ читать:
геніѣ.
Даламберъ.
Кондорсе
Кондорсе
останется
Даламбѳръ
Дясіордано
врача.
здоровье
учитель
двадцать
Вы
и
судить.
высохла
Монтіоновскую
Арнольда ивъ Брешіи
созданный
добру
уговариванію
положилъ
а,
онѣ
личность