Текст
'К 200706! ' . 1 • > i I 1 1 598
' 1 X. КАУТСКИЙ
ОБЩЕСТВЕННЫЕ ИНСТИНКТЫ
В МИРЕ ЖИВОТНЫХ
И У ЛЮДЕЙ
КОММУНИСТИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ ЗИНОВЬЕВА
ПЕТРОГРАД-1922
Тираж 5000.
Военная Типография Штаба P.-К. К. А. (Плот. Урицкого, 10).
Общественные инстинкты
в мире животных.
I.
„Большинство людей признает, что человек есть
животное общественное"... Но что значит опреде-
ление: „общественные животные"? Как возникла у
них общественность? Какие свойства обусловливают
ее? Все эти вопросы величайшей важности: они
имеют решающее значение для психологии, социо-
логии, может-быть, даже и для этики.
Невидимому, ответить на первый из этих вопросов
очень легко: общественными животными назы-
ваются те, которые живут обществами. Но эта лишь
простая игра слов; она, конечно, нам ровно ничего
не раз'ясняет. Ведь не найдется ни одного живот-
ного, которое бы, по крайней мере, временно, не
жило в обществе себе подобных. Самыми неужив-
чивыми из всех животных считаются пауки—отсюда
и немецкое слово: spinnenfemd (неуживчивый, не-
примиримый),— но и у этих „исчадий тьмы", как
называет их Брэм, всесильная любовь побеждает
упорное отвращение, которое они питают к обще-
ству, и во время спариванья можно видеть, как
самец и самка играют друг с другом по целым ча-
сам; конечно, самец, как меньший по размерам,
соблюдает при этом надлежащую осторожность,
чтобы „дама сердца", которая всегда может ока-
заться Мессалиной, как-нибудь ненароком не рас-
терзала его. С другой стороны, молодые пауки
одного и того же выводка остаются вместе около
6
восьми дней от выхода из яиц до первой перемены
кожи. Тем не менее, мы не станем утверждать, что
пауки—общественные животные. Прямую противо-
положность паукам представляют те кораллы, ко-
торые живут вместе на общих стволах. У них между
отдельными индивидами существует не только ду-
ховная—насколько вообще можно говорить о ка-
ком бы то ни было духе у кораллов,—но иоргани-
ческа я’связь. „ Каждый из них, —говорит Брэм в сво-
ей „Жизни животных":—сообщается со своими сосе-
дями; каждый, хотя он, конечно, заботится прежде
всего и больше всего о себе, уделяет также посред-
ством целой сети сосудов, идущих от полипа к по-
липу, часть от своих избытков и своим товарищам
по стволу. Таким образом, члены сложного ствола жи-
вут в полном коммунизме. Сообщение между отдель-
ными индивидами поддерживается посредством осо-
бой, органической, т.-е. принимающей участие
в обмене вещества, массы, остается ли эта масса
мягкой или затвердевает вследствие отложения
извести. В эту промежуточную массу проходят пи-
щеводные каналы от соседних индивидов: эти-то
жилки и обеспечивают за всем сложным полипняком
до известной степени общий рост. Целая группа
индивидов превращается здесь в один физиологи-
ческий индивид. Пища, поглощаемая каждым по-
липом, да и сам полип, идут на пользу всего обще-
ства; излишек же работы каждого индивида упо-
требляется на выработку общественных сооружений.
К этим последним относятся ветви и стволы: те
части полипняка, в которых нет ни одного полипа,
рост и увеличение размеров которых были бы нам
совершенно непонятны, если бы мы не видели пи-
щеводных каналов, проходящих по ним". Мы еде-
7
лали бы большую ошибку, если бы мы такой по-
липняк стали называть обществом. Но если мы
прилагаем к нему это название,--мы должны на-
зывать обществом также и каждого червяка, по-
тому что каждый из них состоит из многих частей,
которые все могут вести отдельную и совершенно
самостоятельную жизнь и поэтому могут быть рас-
сматриваемы, как индивиды.
Эспинас так действительно и сделал в своей
книге о „социальной жизни животных". Он разли-
чает два рода обществ: общества, служащие для
добывания пищи, и общества, служащие для про-
должения рода. К первым он причисляет различных
инфузорий, полипов, моллюсков и червей. Но, при-
няв эту терминологию, мы—если мы хотим оста-
ваться последовательными—должны называть обще-
ством также и каждую беременную самку млеко-
питающих животных, потому что органическая связь
между отдельными индивидами у полипов или у
червей оказывается такой же, как и органическая
связь между матерью и плодом, который она носит.
Сходство здесь еще более увеличивается от того,
что у некоторых глистов, как, на пр., у ленточного
глиста, отдельные части действительно стоят на
различных ступенях развития. „Члены" ленточного
глиста являются только потомством его „головы".
Отдельные индивиды кораллового полипняка явля-
ются также только потомками одного коралла,
с которым они и не теряют своей связи. Ко второму
роду обществ Эспинас причисляет брак. Мы счи-
таем это также неудачным, как и признание обще-
ствами червей и т. п. Если мы действительно хотим
придти к каким-нибудь результатам в наших ис-
следованиях относительно обществ животных,—
8
к результатам, которые не были бы одной лишь
игрой слов, мы должны также и с данным словом
постоянно соединять одно и то же понятие, а не
называть самые различные понятия одним и тем же
словом. Но между такими конгломератами, как
группа существ, неразрывно связанных друг с дру-
гом, или брак и всякими иными соединениями ин-
дивидов одного и того же рода, есть существенное
различие. Первые основываются на физиологической '
связи, вторые—на связи психологической; первые
вызывают физиологические изменения в строении
соответствующих индивидов, вторые таких измене-
ний не вызывают. Первые являются результатами
особых условий, подчиняются особым законам, при-
водят к особым результатам: эти условия, законы
и результаты не имеют никакого отношения ко всем
иным соединениям индивидов, и, обозначая эти две
совершенно различные категории одним и тем же
названием, мы можем вызвать только путаницу*
понятий.
Поэтому мы будем называть обществами лишь
такие соединения органически самостоятельных
индивидов, которые не вызывают у них никаких
физиологических изменений в строении тела. К об-
щественным же животным мы будем причислять
только таких животных, которые образуют обще-
ства более или менее прочные, существующие более
или менее продолжительное время. Если бы мы не
сделали этих ограничений, мы, в конце концов,
пришли бы к тому, что должны, были бы всякое
животное считать общественным, хотя на самом
деле общественные и необщественные животные
очень резко отличаются друг от друга. Этим мы
вовсе не говорим, будто мы можем прямо сказать
4
9
о каждом животном, общественное ли оно, или нет.
Всякие схемы существуют только в нашем вообра-
жении, как вспомогательные средства нашей па-
мяти. Природа не знает никаких резких разграни-
чений: повсюду мы находим в ней массу промежу-
точных звеньев и незаметных переходов. Так и между
решительно общественными и решительно необ-
щественными животными мы находим целый ряд
промежуточных звеньев, которые систематика мо-
гут привести в отчаяние; для сторонника же теории
развития в высшей степени отрадно видеть эти
переходы, так как они об'ясняют ему возникнове-
ние социальных привычек. Конечно, об'яснить воз-
никновение этих привычек—дело далеко не легкое.
Величайший и добросовестнейший из всех новей-
ших естествоиспытателей, Дарвин, и тот обнаружи-
вает нерешительное колебание, лишь только он
вступает в область социальных инстинктов. „Часто
принимают,—говорит он:—что животные сразу стали
общественными, и что вследствие этого они чувство-
вовали себя нехорошо, если их разлучали, и хорошо
тогда, когда они были вместе. Но гораздо правдо-
подобнее тот взгляд, что эти чувства должны были
развиться раньше для того, чтобы те животные,
которым жизнь в обществе была полезной, стали
жить вместе, подобно тому, как чувство голода и
удовольствие, доставляемое едой, появились, без
сомнения, раньше, чем животные стали есть". Как
первый из этих взглядов, так и второй, кажутся нам
одинаково бесплодными, потому что оба они, в конце
концов, сводятся к вопросу: что раньше появилось:
курица или яйцо? Действительно, что раньше су-
ществовало: голод или привычка есть? По нашему,
это—безусловно праздный вопрос. Во всяком слу-
— 10 —
чае, принятие пищи было первоначально совершенно
непроизвольным процессом, как у растений: оно
состояло в простом всасывании питательных веществ,
находившихся в окружавшей организм среде. С этим,
конечно, могло уже быть связано некоторое чувство
удовольствия или неудовольствия, смотря по тому,—
было ли в данном месте достаточно необходимых
веществ, или нет. С развитием сознательности, по
мере того, как принятие пищи становится произ-
вольным актом, неприятное чувство, испытываемое
организмом вследствие недостаточного питания, все
определеннее и определеннее будет выступать, как
желание есть, как чувство голода. Процесс еды и
удовольствие, доставляемое им, во всяком случае
развивались одновременно, а не появились у живот-
ного сразу в совершенно законченной форме.
Столь же праздным кажется нам и спор о том, что
появилось раньше: общество или удовольствие, до-
ставляемое им? Ни одно из них совершенно немы-
слимо без другого: они взаимно обусловливают друг
друга. И уж, конечно, оба они развивались одно-
временно и взаимно содействовали своему развитию.
Мы должны оставить эти старые и слишком уж
удобные попытки об'яснить происхождение обще-
ства. Нам нечего спрашивать, что возникло раньше:
общество или стремление к нему? Нам нужно вы-
яснить причины, вызвавшие появление как того,
так и другого. Нам нужно прежде всего исследо-
вать обстоятельства, сводившие животных вместе,
и затем причины, вследствие которых собиравшиеся
вместе животные стали находить в обществе удо-
вольствие.
Первой и ближайшей причиной совместного пре-
бывания животных является общность того места,
— 11 —
где они одновременно впервые увидели Божий
свет. Почти все животные, даже самые неуживчи-
вые, первое время своей молодости мирно живут
вместе со своими братьями и сестрами одного
с ними возраста. Вспомним приведенный нами вы-
ше пример пауков. Общительность молодых су-
ществ поразительнее всего у рыб. Здесь каждая
самка кладет все свои яйца вместе; из них на том
же самом месте выходят молодые рыбы и все остаются
в первое время неразлучными, образуя иногда стаи
в несколько тысяч индивидов. Другой причиной
вследствие которой животные сходятся вместо,
являются переселения, вызываются ли эти пересе-
ления инстинктом продолжения рода, недостатком
ли пищи, или, наконец, переменой времен года.
Здесь все индивиды стремятся к одной и той же
цели, выступают в путь в одно и то же время, и
идут одними и теми же дорогами, в чем нет реши-
тельно ничего удивительного, так как у всех дей-
ствуют одни и;те же причины,—и вполне естественно,
что во время этих передвижений сходится вмест-
громадная масса индивидов, совершенно не нужда-
ясь в том, чтобы их свело какое-то таинственное
влечение к обществу. Так, напр., краббы-стран-
ники в Вест-Индии с февраля по апрель переселя-
ются огромными толпами из внутренних частей
страны к морю для метания икры. При громадной
численности их, при одинаковости их целей и вре-
мени переселения они не могут двигаться иначе,
как обществами. Инстинкт продолжения рода при-
водит также лосось в одно и то же время в одни
и те же места, когда она для метания икры на-
правляется из моря в реки. Естественно, что здесь
она должна сходиться большими массами. Совер-
— 12 —
шенно иного рода переселения, вызываемые голодом.
Такие переселения бывают, например, у леммин-
гов и антилоп довольно часто, именно, в без-
дождные годы. Однако, мы думаем, что эти пе-
редвижения скорее похожи на беспорядочное бег-
ство от голода, куда глаза глядят, чем на пра-
вильные переселения с определенной целью. Жи-
вотные, обитающие в какой-нибудь местности, по-
раженной голодом, направляются в более счастли-
вые страны, опустошают их и вынуждают обита-
телей этих стран переселяться вместе с собой из
опустошенной территории в смежные, более пло-
дородные местности. И мало-по-малу стада их воз-
растают таким образом до невероятных размеров.
В противоположность этим беспорядочным пере-
движениям, переселения, вызываемые переменой
времен года, имеют всегда сознательную цель:
общеизвестный пример таких переселений пред-
ставляют наши перелетные птицы. Эти правильные
путешествия, предпринимаемые ежегодно и по боль-
шей части одними и теми же индивидами, больше
всех должны способствовать развитию общитель-
ности у животных. Такие переселения, как у лем-
мингов, слишком неправильны, чтобы иметь какое-
нибудь влияние на привычки этих животных. К то-
му же большинство индивидов, принимающих уча-
стие в них, чаще всего при этом погибает. В таких же
переселениях, какие предпринимает лосось, инди-
виды, приходящие в соприкосновение друг с дру-
гом, слишком часто переменяются для того, чтобы
эти переселения могли действовать на привычки
животных в такой степени, как это бывает у пе-
релетных птиц. Наконец,—и это нам кажется самым
важным моментом—развитию общительности живот-
— 13 —
ных, невидимому, сильно способствует общность
того места, на котором они добывают себе пищу
Известна пословица: слетаются как вороньё на па-
даль—wo das А аз ist sammeln sich die Geier. И дей-
ствительно, животные, питающиеся падалью, как
коршуны и вороны, гиены и шакалы, гораздо об-
щительнее большей части тех хищников, которые
питаются живой добычей и поэтому нуждаются
в большом просторе для своих охот, как львы и
тигры, орлы и соколы. Для животных, питающихся
растительными веществами, пища тоже часто слу-
жит причиной, вследствие которой они собираются
большими массами в известных местах, как-то: на
тучных пастбищах, на деревьях, обильно увешан-
ных плодами, и т. д.
Но как бы пи часто повторялись эти встречи,
одних их все-таки недостаточно для того, чтобы
об'яснить нам возникновение обществ животных.
Для того, чтобы животные, собравшиеся вследствие
самых разнообразных условий, и оставались вместе,
чтобы они теснее примкнули друг к другу,—для
этого необходимо, чтобы у них еще развилось чув-
ство удовольствия, доставляемое обществом. Это
чувство удовольствия может развиться двумя путями:
сознательно и бессознательно. Оно развивается
сознательно в том случае, если животные понимают
преимущества совместной жизни и вследствие этого
примыкают к обществу. Но в действительности
этот путь мог иметь место лишь в чрезвычайно
редких случаях, потому что, с одной стороны, для
этого необходимо было бы такое высокое развитие
интеллекта, какое мы далеко не всегда можем встре-
тить даже у людей; с другой стороны, выгоды, до-
ставляемые обществом, вырабатывались, конечно,
— 14 —
лишь крайне медленно, так что в начале едва ли
их можно было и заметить. Поэтому надо думать,
что влечение к обществу развивалось, главным
образом, бессознательно. Путь этого развития был
таков. Между группами животных были более проч-
ные и менее прочные. Если только общество до-
ставляло животным какие-нибудь выгоды, то, по-
пятно, те из животных, которые чувствовали боль-
шее влечение к обществу, могли скорее уцелеть в борь-
бе за существование и передать свое влечение потом-
ству. Передаваясь по наследству в продолжение
длинного ряда поколений, это влечение все более
и более усиливалось, пока оно не стало, наконец,
инстинктом, удовлетворение которого доставляло
удовольствие, а неудовлетворение вызывало неудо-
вольствие. Таким образом, одновременно с обще-
ством развивалось и влечение к нему.
Если это предположение верно, то оно требует,
чтобы общество было действительно полезно для
животных, чтобы оно давало им новое оружие
в борьбе за существование. У тех видов, для ко-
торых соединение в общества вредно, потому ли,
что они затрудняют им добывание пищи, например,
в тех случаях, когда нужно подкрадываться к до-
быче, или потому, что они могут скорее привлечь
к ним внимание врагов,—-это соединение, как бы
часто ни повторялось оно, не может вызвать ни-
какого тяготения к обществу; потому что именно
те индивиды, у которых бы появились задатки
общительности, погибали бы скорее всех остальных
и поэтому имели бы меньше всего шансов передать
свои задатки потомству. Так, львы очень часто
встречаются друг с другом при водопоях, но из
этого не выработалось у них никакой общительно-
— 15 —
сти, никакой совместной жизни. У животных, для
которых соединение в общества безразлично, ко-
торым оно не приносит ни пользы, ни вреда, тоже
вряд ли могут развиться сильные общественные
инстинкты, хотя привычка к совместной жизни
и может создать некоторое предрасположение к ним.
Кайман, например, живет в Луизиане во всех реках,
озерах и болотах иногда целыми стаями в не-
сколько сот штук, но эта совместная жизнь
не выработала до сих пор у кайманов ничего похо-
жего на общественные инстинкты. Если мы будем
смотреть на общественные инстинкты, как на ору-
дие в борьбе за существование, которое развивается
так же, как и все остальные свойства животных,
способствующие сохранению рода, мы должны бу-
дем принять, что выгоды, доставляемые обществом,
сказываются в двух направлениях: во-первых, в де-
ле защиты от врагов и, во-вторых, в сравнительной
легкости добывания пищи.
Собственно защита потомства от врагов должна
быть одним из сильнейших факторов развития об-
щительности у млекопитающих животных, тогда
как у птиц, напротив, именно высиживание яиц
очень часто совершенно прекращает всякие сноше-
ния с обществом. У млекопитающих беременные
самки так же, как и молодые животные, гораздо
беспомощнее и поэтому гораздо больше нуждаются
в защите, чем взрослые самцы. Они в большинстве
случаев также и гораздо уживчивее, чем эти по-
следние. Поэтому можно принять, что у большей
части видов общительность развилась сперва у са-
мок и прежде всего имела целью—насколько вообще
можно говорить о'цели в бессознательном процес-
се—защиту потомства. Прекрасный пример обществ
— 16 —
такого рода представляют серны, которые живут
стадами, доходящими иногда до 30, даже до 40
штук: стада эти состоят исключительно из самок,
маленьких детенышей и молодых самцов—не старше
двух лет. Взрослые же самцы, напротив, совершен-
но необщительны: они живут в одиночку и при-
соединяются к стадам только на время спариванья.
Ясно, что такие общества служат, главным образом,
для защиты потомства, потому что, если бы они
доставляли сернам еще какие-нибудь существенные
выгоды, в них, несомненно, принимали бы участие
и взрослые самцы. Значительный прогресс пред-
ставляют те общества, в которых к самкам при-
соединяется уже и один самец, но которые дер-
жатся особняком от всех остальных самцов. .
Образование таких обществ бросает н'
свет на возникновение полигамии у живот!
меры обществ этого рода так многочм
общеизвестны—мы можем указать здесь
дей, быков, оленей, кур и т. п.,—что наг
добности останавливаться на них дольш
всех, наконец, стоят те общества, которые служат
для защиты не только самок и детенышей, но. и
самцов. Защита, представляемая обществом, состоит
в усилении способности к сопротивлению и боль-
шей бдительности. До какой высокой степени об-
щество увеличивает способность животных к со-
противлению, можно видеть из следующего при-
мера из жизни чрезвычайно общительных обезьян-
мартышек. Брэм был очевидцем следующего слу-
чая, в котором стадо этих зверей отстояло себя
от нападения орла, одного из самых смелых хищ-
ников тех стран. „Однажды, —рассказывает Брэм:—-
охотясь в девственном лесу, я внезапно услыхал
— 17 —
шум полета одного из этих хищников и через мгнове-
ние раздался страшный крик обезьян. Орел бросился
на одну молодую, но уже довольно самостоятель-
ную обезьяну, очевидно, желая унести ее подальше,
чтобы там полакомиться ею. Но это ему не удалось.
Обезьяна ухватилась руками и ногами за ветвь де-
рева так крепко, что он не мог оторвать ее, и
стала страшно кричать. Стадо обезьян заволнова-
лось, и во мгновение ока орел был окружен де-
сятком сильных обезьян, которые с пронзительным
криком и угрожающими жестами бросились па него
и схватили его со всех сторон. Теперь разбойнику
нечего было и думать о добыче, ему оставалось
позаботиться о том, чтобы, по крайней мерс, са-
мому унести ноги. Но сделать это было не так-то
легко. Обезьяны крепко держали его; они бы его
задушили, если бы ему не удалось освободиться
и поскорее обратиться в бегство. В воздухе кру-
жились перья из его крыльев и спины: было видно,
что свобода досталась ему не даром. И уж,
несомненно, этот орел не осмелится больше напа-
дать на обезьян!" Сплоченность павианов-плаще-
носцев дает им такую силу, что на их стада не
смеют нападать ни леопард, ни лев. Общества пред-
ставляют животным, принадлежащим к ним, еще
особый род защиты, в виде усиленной бдительно-
сти. Многие из общественных животных выставляют
стражу, когда они отыскивают себе пищу или от-
дыхают, и почти все предостерегают друг друга
от опасностей. Образцом общественной бдительно-
сти животных могут служить журавли. Они не толь-
ко выставляют правильную стражу, но и высылают
во время своих перелетов передовых разведчиков,
которые впоследствии возвращаются и сообщают
ОБЩЕСТВЕННЫЕ инстинкты. 2
— 18 —
соответствующие сведения; затем высылаются для
контроля вторые разведчики и только после
тщательного обсуждения дела и одобрения со
стороны более пожилых и опытных членов общества
стая следует за ними. Для изолированного животного
такие меры предосторожности, конечно, невозможны.
Совершенно иного рода те общества, которые
облегчают животным добывание пищи. Исключи-
тельно с этой целью собираются в общества волки—
животные, занимающие переходную ступень от
полной изолированности к общественности. Весной
и летом, когда в лесах можно найти пищу в изо-
билии, волки живут в одиночку или парами. Но
чем ближе подходит зима, чем меньше и труднее
становится добыча, тем в большие стаи собираются
они, чтобы сообща управиться с тем, что одному
было бы не по силам. Эти стаи охотятся сообща
и по известному плану: между тем, как одна часть
преследует добычу, другая старается перерезать
ей дорогу и привести ее в замешательство. Всякое
животное, как бы оно ни было сильно, каким бы
быстрым бегом ни обладало оно, — погибло, раз
оно попалось стае волков. Эта стая легко может
управиться даже с медведем. И только тесно спло-
ченные стада лошадей, быков и свиней в состоя-
нии внушить ей некоторое почтение к себе.
Понятно, что общества, имеющие целью защиту,
и общества, служащие для добывания пищи, да-
леко не всегда можно резко отграничить друг от
друга; в большинстве случаев общество служит
одновременно обоим этим целям. Стада обезьян .
не только защищаются от хищных зверей и вы-
ставляют стражу, они предпринимают также сообща
набеги на сады и поля. Мало того, Альварец рас-
— 19 —
сказывает даже такие факты относительно павианов-
плащеносцев, питающихся личинками, которые они
добывают из-под камней: „Если они берутся за
такой камень, которого не могут перевернуть вдвоем
или втроем, то вокруг него становится столько
обезьян, сколько может поместиться: они перевора-
чивают камень общими силами и достают из-под
него свою любимую пищу“. Здесь мы находим
такую же работу сообща, как у стаи волков.
Общества, которые в течение долгого времени
служат обоим этим целям, представляют собой
высшую форму общественности. Человеческие об-
щества отличаются от стад обезьян в сущности
только способом, средствами, которые они упо-
требляют для достижения этих целей; цели же
остаются неизменными. Для человека общество
тоже служит только оружием—и притом самым
главным оружием—в борьбе за существование.
Переносить борьбу за существование в самое об-
щество—значит лишать человека лучшего оружия
именно в этой борьбе. И в какие бы естественно-
научные мантии ни драпировались господа мапче-
стерианцы, сколько бы в руку им не трубили даже
знаменитые естествоиспытатели, будто война всех
против всех имеет свое основание в самой природе,
будто устранение ее остановило бы дальнейшее
развитие человечества; с каким бы пренебреже-
нием они ни относились ко всяким попыткам устра-
нить войну всех против всех, называя их „санти-
ментальностями11,—они этим только доказывают, как
ограниченно, как поверхностно поняли они учение
о борьбе за существование.
Если прогресс в развитии каждого вида живот-
ных состоит в усовершенствовании его орудий борь-
— 20 —
бы за существование, то у общественных животных
он должен выразиться в усовершенствовании их
общественной организации, в усилении борьбы всех
за всех. Тем более это должно иметь место у чело-
века, для которого общество является самым силь-
ным, самым лучшим и почти единственным орудием
в борьбе за существование. Правда, человек отли-
чается от остальных животных умственным разви-
тием, но оно также есть только плод обществен-
ной жизни: человек, изолированный от общества,
тупеет и глупеет. Во всех других отношениях чело-
век в деле борьбы за существование стоит гораздо
ниже животных. У него нет таких орудий для нападе-
ния, как у хищных зверей; его не защищают размеры,
как слона, гиппопотама и носорога. Он не распола-
гает быстротою белки или серны; он не мог бы даже
вознаградить своих потерь особенно большой плодо-
витостью. И если, вопреки всему этому, ему удалось
не только защититься от своих врагов, но и стать
господином их и всей природы, то он обязан этим
исключительно тому, что он сумел довести лучшее
и почти единственное свое орудие в борьбе за су-
ществование,—общество, до неизвестного животным
совершенства. Только в обществе и посред-
ством общества человек поднялся до теперешней
своей высоты; только в нем и посредством него он
может развиваться дальше. Кто расчленяет общество,
старается ослабить общественные узы, кто вводит
в общество борьбу всех против всех, тот лишает чело-
века самого сильного оружия в борьбе за существо-
вание и готовит гибель всей человеческой культуре.
Таковы истины, которые общественная наука
должна извлечь из того факта, что человек есть
животное общественное.
— 21 —
II.
Несомненно, что изучение общественных живот-
ных имеет громадное значение для общественных
наук. Но не меньшее значение оно имеет также и
для психологии и этики.
Естественно, что борьба за существование выра-
батывает у изолированных животных психические
свойства, совершенно отличные от психических
свойств общественных животных. Самые выда-
ющиеся особенности необщественных животных—
неуживчивость и эгоизм. Примером таких живот-
ных могут служить пауки. Типичны в этом отно-
шении также южно-американские гарпии, у которых
самцы, за исключением времени спаривания, никогда
не живут вместе с самками. Если вы посадите две
гарпии в одну клетку, между ними сейчас же начнется
борьба на жизнь и смерть. Совершенно иначе у
общественных животных. Вполне понятно, что лю-
бовь к обществу является отличительной чертой их
характера. Для общественного животного не может
быть большего наказания, как лишение общества.
Полудикие быки южной Африки не могут выносить
даже самой короткой разлуки со своим стадом.
Мы это поймем, если обратим внимание на то,
что львы постоянно подкарауливают и истребляют
тех из этих животных, которые удаляются от стада.
Таким образом, возможность продолжения рода
имеют почти исключительно только те индивиды,
которые постоянно держатся стада.
Но удовольствие, доставляемое обществом, рас-
пространяется не на всех животных одного и того
же рода, а—по крайней мере, в свободном состоя-
нии—только на членов данного общества. Исклю-
— 22 —
чение составляют лишь такие животные, которые
не надолго остаются в обществе, как волки или
нанду (страус пампасов). Последние во время выси-
живания яиц живут семьями; по окончании же этого
периода они собираются в стада, штук в 60 и более;
но стада эти очень непостоянны. Совершенно слу-
чайные обстоятельства отделяют от них целые
толпы нанду, которые затем присоединяются к со-
седним стадам. Ноу животных строго-общественных
влечение к своему собственному обществу может
стать настолько сильным, что оно переходит во
враждебное чувство ко всем животным, не принад-
лежащим к этому обществу. Общеизвестный при-
мер таких животных представляют муравьи. Га-
ковы и бездомные собаки-парии на востоке. Каждая
улица имеет своих собственных собак: они почти
никогда не оставляют ее, и горе той из них, кото-
рая осмелится забраться в чужие пределы. „Я часто
видел,—рассказывает Гакклендер:—как на такую
несчастную нападали все уличные собаки: они раз-
рывали ее в клочья, если ей не удавалось спастись
бегством". Подобные же отношения мы можем на-
блюдать и у наших дворовых собак. У слонов
стадо—состоит ли оно из десяти, или тысячи го-
лов—всегда представляет замкнутое общество. „Ни
один посторонний слон не имет доступа в стадо, и
тот из них, который имел несчастье отделиться от
своего стада, отстать или уклониться в сторону от
него, осужден на полное одиночество... Если он
осмелится пристать к какому-нибудь чужому стаду,
на него сыпятся удары со всех сторон; даже безо-
бидная самка—и та бьет его своим хоботом" (Брем,
„Жизнь животных"). Такие же основания имеет и
племенная ненависть у людей.
— 23 —
В близком родстве с влечением к обществу на-
ходится также симпатия, сочувствие, свойственное
исключительно общественным животным. Если я
живу только в обществе и благодаря обществу,—
само собою разумеется, что я не могу оставаться
равнодушным к настроению, господствующему в
нем. Всякий ущерб, всякая выгода, получаемая об-
ществом, распространяется также и на меня. Благо-
состояние членов моего общества способствует также
и моему благосостоянию; их несчастия отзываются
также и на мне. Вследствие борьбы за существо-
вание симпатия особенно сильно должна разви-
ваться в тех обществах, которые служат взаимной
защите. Но ее можно встретить также в тех обще-
ствах, которые служат исключительно для приобре-
тения пищи. Известны такие примеры, что волки
кормят своих инвалидов, имеющих плохие зубы.
Такие же случаи рассказывают относительно собак,
крыс и лошадей. Капитан Стэнсбери нашел на Со-
ляном Озере, в Утахе, старого и совершенно сле-
пого пеликана: он был очень жирен,—его по всей
вероятности в течение долгого времени кормили и
притом прекрасно кормили, товарищи. В деле вза-
имной помощи в несчастных случаях особенно за-
мечательны вороны и ласточки. Бюхнер приводит
в своей книге: „Liebe und Liebesleben in der Thier-
welt“, столь трогательные примеры этого рода, что
читатели, вероятно, простят нам, если мы приведем
здесь пекторые из этих рассказов. „Несколько лет
тому назад,—говорит Брэм („Hausfreund*, 1874, стр.
715, цитир. у Бюхнера: „Liebe und Liebesleben“ и проч.,
стр. 188),—я увидел стаю грачей, с большим оживле-
нием летавших у корней одного дерева, на кото-
ром была их колония. Я стал присматриваться и
— 24 —
заметил в углублении между корнями дерева ста-
рого грача, у которого были перебиты выстрелом
из ружья крылья и одна нога. Раны этого инвалида
почти совершенно затянулись рубцами: это пока-
зывает, что другие грачи кормили своего раненого
товарища уже несколько недель". „Они,—рассказы-
вает дальше Бюхнер о воронах:—никогда не оста-
вят своей раненой товарки, даже в том случае, если
она ранена выстрелом из ружья, чего никак нельзя
было бы «ожидать, судя по тому, как они боятся
ружейного выстрела; они летают, прыгают вокруг
раненой и всячески стараются помочь ей. Если у
нее перебиты только крылья, и она еще может
двигаться, они ободряют ее своим криком, летают
перед нею и стараются заставить ее подняться
вверх". Гиртанер видел даже, как однажды стая
пролетавших мимо диких галок опустилась вниз на
крик одной галки, у которой были перебиты оба
крыла; они с большой настойчивостью пытались
взять ее с собой, опускаясь к ней и стараясь при-
поднять ее клювами за крылья, и оставили ее лини»
тогда, когда убедились в совершенной бесполезно-
сти своих усилий. Jesse рассказывает, что раз, когда
один из его рабочих держал в руках подстрелен-
ную им ворону, другая ворона все время кружи-
лась над ним, опускаясь так низко, что почти при-
касалась к рабочему, надеясь, может-быть, помочь
своей несчастной товарке. Даже тогда, когда
ворона, уже мертвая, была повешена на шесте
в поле, к ней слетались и осматривали ее прежние
товарки. Но когда они убедились в полной безна-
дежности несчастной, они все вместе улетели с поля.
Это тем более замечательно, что, как известно, во-
роны всегда разлетаются, лишь только они издали
— 25 —
заметят человека с ружьем". О чувстве солидарно-
сти ласточек люди, вполне заслуживающие до-
верия, сообщают бесчисленное множество фактов.
Мы приведем здесь лишь один рассказ о „париж-
ской ласточке, запутавшейся ногами в длинной нитке
на карнизе College des Quatre Nations. Когда ее силы
истощились, она с жалобным криком повисла на
нитке и лишь время-от-времени делала тщетные
попытки освободиться от нее. Все ласточки обшир-
ной территории от Тюльерийского моста до Pont-
Neuf, может - быть, даже и из более отдаленных
местностей целыми сотнями собрались вокруг нее,
выражая своим криком сильное возбуждение и со-
чувствие. После долгой возни и крика одна из них,
повидимому, нашла средство освободить несчастную
и сообщила об этом своим товаркам. Они выстрои-
лись в ряд, и каждая из них, пролетая над ниткой,
ударяла ее клювом, стараясь по возможности по-
пасть в одно и то же место, что, понятно, причи-
няло немалые страдания пленнице. Таким образом,
в сравнительно короткое время нитка соединенными
силами была разорвана, и пленница освобождена.
Ласточки оставались еще несколько времени вместе,
но их крик выражал уже не горе, а радость".
Но симпатия так же мало может получить все-
общее, безграничное распространение, как и вле-
чение к обществу. Она ограничивается интересами
общества, которые являются высшим законом для
общественных животных. Salus rei publicac—suprema
lex esto имеет такое же значение для животных, как
и для людей. Требования общественного блага (salus
rei publicae) применяются не только к индивидам,
стоящим вне общества, но и к членам его, если
только обществу грозит с их стороны какая-нибудь
— 26 —
опасность. Если раненые или больные животные
грозят привлечь к стаду хищных зверей, то их из-
гоняют из общества или просто убивают. Buxton
видел случай такого убийства у каролинских по-
пугаев. То же самое и вследствие подобных же при-
чин делают еще теперь дикари. И еще во времена
Тацита германцы убивали своих стариков и инва-
лидов.
Если симпатия разовьется до чрезвычайно высо-
кой степени, она вызывает дух самопожертвования,
который выражается в готовности подвергнуться
значительным неприятностям и даже пожертвовать
собственной жизнью, лишь бы оказать помощь ближ-
нему. Известны бесчисленные рассказы о самопо-
жертвовании собак, этих замечательно обществен-
ных животных. Мы видели уже пример самопо-
жертвования ворон. Но то же самое находим мы у
большей части общественных животных, даже у
моржей и кашалотов. Ближе всего в этом отноше-
нии к нам, людям, стоят, конечно, обезьяны. Брэм
встретил однажды в Абиссинии стадо павианов-
нлащеносцев, переходивших через долину. Некото-
рые из них успели уже перейти через нее, но не-
которые были еще в долине. На этих последних на-
пали собаки, но старые самцы-павианы сошли с уте-
сов вниз и стали так страшно рычать, что собаки
с испуга разбежались. Затем, собак снова натравили
на обезьян, но большая часть их успела уже пе-
рейти долину и взобраться на высокие утесы. Внизу
оставалось еще лишь несколько обезьян и между
ними одна молодая—не старше шести месяцев. „Лишь
только она увидала собак,—рассказывает Брэм:—
она громко закричала и быстро вскочила на камень;
здесь ее и атаковали наши собаки. Мы уже льстили
— 27 —
себя надеждой захватить эту обезьяну, но вышло
нечто совершенно неожиданное. На противополож-
ном склоне показался один из самых сильных сам-
цов: он гордо, с сознанием собственного достоин-
ства и не обращая на нас ни малейшего внимания,
спустился впиз и бесстрашно направился на собак,
бросая на них устрашающие взгляды; одних этих
взглядов было достаточно, чтобы держать их на
приличном расстоянии. Самец медленно взобрался
на камень к молодой обезьяне, поласкал ее и на-
правился вместе с нею обратно, прямо мимо собак,
которые были настолько поражены, что совершенно
спокойно пропустили старика с его протеже".
Причин, вследствие которых чувство симпатии
развилось до столь замечательного самопожертво-
вания, конечно, надо искать прежде всего в борьбе
за существование. Правда, Дарвин полагает, что
самые храбрые и самоотверженные члены стада
должны постоянно подвергаться гораздо большим
опасностям, чем более эгоистичные и робкие, что
поэтому они имеют гораздо меньше шансов в деле
продолжения рода, чем эти последние. Но мы не
можем согласиться с этим мнением. Понятно, что
стада, в которых самоотверженные индивиды явля-
ются лишь в виде исключений, скоро теряют их;
они теряют вместе с тем и способность отстаивать
себя в борьбе за существование. Но в тех случаях,
когда храбрость и самоотвержение становятся обще-
распространенными добродетелями, каждый член
общества пользуется достаточной защитой; такие об-
щества имеют полную возможность продолжения
рода и их общественные добродетели могут переда-
ваться по наследству в следующие поколения. Не
надо забывать, что при первобытном равенстве
— 28 —
в воспитании и условиях жизни исключения как
в хорошую, так и в дурную сторону чрезвычайно
редки, что поэтому храбрость или свойственна
в одинаковой степени всем членам общества, или
у всех одинаково отсутствует. А в общественной
борьбе за существование одерживают верх не те
общества, в которых есть самые храбрые члены, а
те, в которых больше храбрых вообще.
Мы вполне согласны с Дарвином, что в разви-
тии общественной храбрости играет некоторую роль
честолюбие и то особенное влияние, которое ока-
зывает общество на каждого своего члена. Это вли-
яние, собственно говоря, всем известно, нов социо-
логию и психологию, как нам кажется, оно впервые
было введено Эспинасом. В своем сочинении, о
котором мы уже упоминали выше, он указывает
на то, как сильно возрастают страсти животных и
людей в обществе. Один и тот же оратор гораздо
скорее и сильнее воодушевит многочисленное со-
брание, чем немногочисленное; первое, с своей сто-
роны, также и на оратора подействует гораздо- бо-
лее воодушевляющим образом, чем второе. То же
самое замечаем мы и у животных. „Храбрость каж-
дого муравья одного и того же рода,—говорит Фо-
рель:—увеличивается в прямой пропорции к числу
его товарищей, которые находятся по близости, и
уменьшается по мере того, как он удаляется от них.
Каждый обитатель густо населенного муравейника
гораздо смелее, чем соответствующий ему во всех
остальных отношениях муравей из слабого муравей-
ника. Тот же самый рабочий муравей, который де-
сять раз позволит себя убить, если он находится
среди своих товарищей, становится чрезвычайно
трусливым и уходит при малейшей опасности, усту-
- 29 —
пает гораздо более слабому муравью, если он чув-
ствует себя одиноким, если он удалится метров на
двадцать от своего муравейника. Замечено также,
что шершни тем раздражительнее, чем их больше.
Эту особенность в более или менее сильной сте-
пени мы находим у всех общественных животных;
несомненно, она должна чрезвычайно способство-
вать увеличению храбрости, которую, однако, не
следует смешивать с хищнической кровожадностью
или неуживчивостью необщественных животных.
Дальнейшей причиной усиления храбрости должно
служить, конечно, честолюбие. Этот вопрос до сих
пор еще мало разработан. Но мы знаем, что те из
наших домашних животных, которые жили раньше
обществами и стоят на столь высокой степени и ум-
ственного развития, что они понимают нас, очень
восприимчивы к похвале и порицанию; таковы: со-
баки, лошади, слон,—между тем, как необществен-
ная кошка, хотя она и не уступает им по уму, к по-
хвале и порицанию восприимчива лишь в крайне
незначительной степени. Брэм в своей „Жизни жи-
вотных" говорит о лошадях: „Страстность их бега,
вместе с их благородством или гордостью, произ-
водит на римском корсо почти невероятные вещи.
По данному знаку все лошади готовы начать бег:
они радостно ржут и бьют копытами о землю от
нетерпения. На них нет седоков, никто не гонит,
никто им не дает понять, в чем дело: они сами пре-
красно понимают, что нужно делать. Каждая из
них возбуждается сама и возбуждает остальных. И
та, которая первой достигла цели, выражает свое
удовольствие и с радостью принимает похвалы. Ло-
шадь очень чувствительна к ним, но у нее совер-
шенно не заметно зависти или враждебного чув-
— 30 —
ства к победителю. Ее честолюбие иногда может
даже повредить ей самой, потому что она всегда
хочет быть впереди и загнала бы самое себя до
смерти, если бы ее не останавливали... До какой
высокой степени развито чувство чести у англий-
ской скаковой лошади! А как рисуется лошадь ге-
нерала. Она понимает свое превосходство, она чув-
ствует, что она должна быть замечательной лоша-
дью, если ей оказали такую честь“.
Мы видим, как много благородных инстинктов
порождает общество: безусловную преданность об-
ществу, сочувствие, самопожертвование, храбрость,
честолюбие, т.-е. те именно качества, которые у
греков и римлян, а вместе с ними и у всех народов
в естественном состоянии считались самыми высо-
кими гражданскими доблестями. Да и теперь еще они
пользуются у нас гораздо большим уважением, чем
добродетели, выработавшиеся позже, как-то: цело-
мудрие, умеренность, благочестие и т. п. Они именно
коренятся в нашей природе; мы считаем их хорошими,
потому что они составляют самую интимную часть
нашего существа, подобно тому, как мы считаем дур-
ными паши противообщественные свойства: эгоизм,
беспощадность, неуживчивость, трусость и т. п.
Но если мы находим у животных даже добро-
детели, то здесь падает уже последняя грань, от-
деляющая человека от животных. Обыкновенно
думают, что между животными и человеком суще-
ствует громадное сходство в строении тела и ум-
ственной деятельности, но при этом воображают,
будто нравственность, мораль свойственны исклю-
чительно человеку. Приведенные нами примеры
показывают, что в мире животных есть явления,
имеющие полнейшую аналогию с моралью народов
— 31
в естественном состоянии, даже таких высококуль-
турных народов, как греки и римляне. Павиан,
спасавший с опасностью собственной жизни своего
молодого товарища, не ниже какого-нибудь Горация
Коклеса. Ворона, спускавшаяся к самому ружью,
чтобы приблизиться к своей мертвой подруге, со-
вершала тот же подвиг, который вызывает у нас
такое изумление в Антигоне; даже тот бык, который
убивает больную корову, чтобы она не навлекла
опасности на все стадо, поступает вполне согласно
с античной моралью; поступок его, по меньшей
мере, не хуже поступка победоносного Горация,
который умертвил свою сестру за то, что она опла-
кивала убитого им врага. Таким образом, область
моральных явлений не есть нечто свойственное
исключительно человеку: эти явления существуют
и у общественных животных и служат лишь вы-
ражением общественных инстинктов.
С признанием этого факта для этики откры-
вается новая эпоха. До сих пор вся этика состояла
из проповедей и нравственных требований: слово
„должно" играло в ней громадную роль; она была
лишь частью теологии. Теперешняя же этика яв-
ляется плодом дарвинизма; на ряду с Дарвином
выработке ее много способствовали: Г. Спенсер,
Тэйлор, Лёббок, М. Ленан и др. Она исследует не
то, что должно быть, а то, что есть, что было
и старается во втором найти об'яснсние для пер-
вого. Всякие нравственные законы и требования
она выводит из соответствующих общественных
форм и общественных инстинктов, унаследованных
нами от наших предков.
Учение об общественных инстинктах имеет не
емнее решающее значение для психологии, чем и
— 32 —
для этики. До сих пор симпатия, сочувствие были
совершенно необ'яснимы. Одни говорили, что они
вытекают из эгоизма: я, дескать, помогаю своему
ближнему за тем, чтобы и он мне помог в подобном
же случае. Но если бы это было верно, то мужчина,
напр., никогда бы не мог проникнуться сочувствием
к родильнипе, так как он никогда не может очу-
титься в ее положении. Другие же—и между ними
даже очень видные мыслители—об'ясняют сочув-
ствие тем, что сочувствующий ставит самого себя
в положение страждущего и, таким образом, сам
испытывает’ его страдания. По этому взгляду со-
чувствие является до некоторой степени делом
воображения. Но если я вижу утопающего,—не-
ужели раньше, чем броситься спасать его, я еще
стану вызывать длинный ряд представлений о тех
страданиях, которые он испытывает? Конечно, нет.
В подобных случаях мы никогда не рассуждаем, а
поступаем совершенно инстинктивно. Но еще
важнее то соображение, что у многих народов сим-
патия и сочувствие распространяются не на всех
людей вообще, а только на их единоплеменников.
Сочувствие всем людям, таким образом, не есть
нечто свойственное всему человечеству: оно является
продуктом лишь известных исторических условий.
Если бы уже один только вид страданий вызывал
у меня рефлективный отклик их, то это должно
бы иметь место относительно страданий каждого
человека. Но мы знаем, что те же самые римляне,
которые, не задумываясь, жертвовали собственной
жизнью для спасенья своих соотечественников,
могли хладнокровно смотреть, как тысячи гладиато-
ров убивали друг друга на арене для их развле-
чения. Все это такие затруднения, из которых
— 33 —
никак не могут выйти господствовавшие до сих
пор взгляды относительно возникновения симпатии,
так что даже Шопенгауер, чтобы выбраться из
этого лабиринта, вынужден был об'явить возник-
новение • симпатии „тайной" (Mistcrium). Эти за-
труднения совершенно устраняются дарвинисти-
ческой теорией общественных инстинктов. По этой
теории симпатия не есть плод деятельности рас-
судка или воображения: она есть инстинкт, кото-
рому человек повинуется вполне безотчетно, совер-
шенно так же, как перелетные птицы в своих пере-
селениях повинуются одному лишь инстинкту, ни-
сколько не понимая его значения.
До сих пор дарвинизм одну из главнейших
своих задач видел в том, чтобы для уменьшения
пропасти, отделяющей животных от человека, воз-
можно больше ограничить роль инстинкта у жи-
вотных и доказать, что значительная часть поступков
животных определяется рассудком. Мы полагаем,
что уменьшение этой пропасти можно начать и
с другого конца и исследовать ту роль, которую
играют инстинкты в жизни человека. Несомненно,
что роль рассудка у животных гораздо больше,
чем обыкновенно думают, но несомненно также и
то, что и инстинкт у человека играет
роль, гораздо большую той, которую
ему обыкновенно приписывают. Осо-
бенно же важное и решающее значение для людей
имеют общественные инстинкты; честолюбие, сим-
патия, влияние окружающей их среды или, как
обыкновенно говорят, влияние „общественного
мнения".
Мы зашли бы слишком далеко, если бы захотели
здесь подробно рассматривать значение и выражение
ОБЩЕСТВЕННЫЕ инстинкты,.
3
- 34 -
общественных инстинктов в жизни людей. Мы по-
святим этому вопросу особый очерк. Но и из ска-
занного нами выше достаточно ясно видно, какое
громадное значение для различных областей знания
имеет учение об общественных инстинктах. Теория
развития Дарвина производит переворот не только
в естественных науках: действие ее простирается
и на самые отдаленные области знания; она не
только дает нам новые сведения относительно
духовной жизни человека, но и бросает новый свет
на учение политической экономии,—даже на явле-
ния и законы нашей нравственной жизни.
Общественные инстинкты
у людей.
С появлением и развитием первых проблесков
социальных наук, естественно, должен был все
более и более выступать на первый план, все
более и более занимать мыслителей и вопрос о
возникновении государства и общества! Так же
естественен и ответ, который должны были дать
тогда на этот вопрос. Ответ этот давался в век
нарождения индивидуализма и индустриальной
борьбы всех против всех. Мало того,—тогда едва
только стихла борьба всех против всех с ору-
жием в руках, едва прекратилась феодальная
анархия. Неудивительно, что при недостаточности
исторических и этнографических знаний того вре-
мени, в этой анархии видели не продукт много-
векового исторического развития, а первобытное
состояние рода человеческого. А так как совре-
менное государство возникло из договоров, которые
заключали между собой горожане и государи для
защиты от притязаний хищного дворянства, то
совершенно естественно, что тогда думали, будто
государство и общество имели своим основанием
тоже договор, заключенный первобытными людьми
для устранения борьбы всех против всех и угне-
тения слабых сильными. По этому предположению
общественная, совместная жизнь людей не есть
нечто первичное,—а лишь продукт деятельности
рассудка, понявшего и взвесившего ее выгоды.
— 38 —
Такое воззрение господствовало в XVII и XVIII
вв.; его не менее ревностно отстаивали сторонники
абсолютизма,—например, Гоббс, чем и защитники
демократии, — как, например, Руссо. Совершенно
неосновательно приписывают учение об обществен-
ном договоре исключительно Руссо: он разделял его
с своими современниками. Ему принадлежат собст-
венно только выводы, сделанные им из этого учения.
И наш век имеет еще очень мало права иронически
пожимать плечами, вспоминая о Руссо: и мы еще не
далеко ушли от него. Один из самых видных социоло-
гов нашего времени, Герберт Спенсер, еще и теперь
в вопросе о возникновении общества стоит в сущ-
ности на той же почве, на которой стоял и Руссо; толь-
ко взгляды его, вследствие дарвинистических влия-
ний, приняли несколько более современную окраску.
Мы видим в этом не умаление значения Спен-
сера, а лишь новое доказательство громадного
значения Руссо.
Спенсер так убежден в том, будто человек
„в первобытном состоянии действовал в одиночку'1,
что почти не считает нужным обосновывать это
изречение. Так же мало, по его мнению, нуждается
н доказательствах и то, будто „та совместная дея-
тельность, которая об'единяет поступки индивидов
в одной цели, имеющей непосредственное отно-
шение ко всему обществу,—есть деятельность со-
знательная". „Социальная жизнь, — говорит он
в другом месте:—есть'совместно-деятельная жизнь;
поэтому она предполагает не только эмоционные
свойства, необходимые для совместной деятельности,
но и такое развитие ума, при котором выгоды этой
деятельности уже могут быть поняты и поступки
могут быть надлежащим образом регулированы для
— 39 —
достижения этих выгод". Мы видим, что Спенсер
не далеко ушел от Contrat social! ,
Но почему же такое умственное развитие необ-
ходимо для возникновения человеческих обществ, .
когда в нем не оказалось никакой надобности при
появлении обществ животных, возникших бессозна-
тельным путем? (Ср.: „Общественные инстинкты
в мире животных"). Мы тем меньшее основание
имеем делать какое-либо различие в этом отно-
шении между человеком и животными, что сам же
Спенсер представляет разительные примеры того,
как мало невежественные дикари в состоянии
понять и оценить выгоды совместной дея-
тельности. И уж, конечно, мы поступим в большем
согласии с духом современного естествознания, если
мы человека в естественном состоянии приравняем
к другим общественным животным вместо того,
чтобы приписывать ему такое умственное развитие,
до которого еще и теперь не возвысились столь
многие знаменитые профессора, все еще усматрива-
ющие в замене борьбы всех против всех созна-
тельною совместною деятельностью нс споспе-
шествование культурному развитию, а гибель всей
культуры. Правда, Спенсер, в подтверждение своих
взглядов, приводит тот неоспоримый факт, что
дикари, стоящие на самой низшей ступени развития,
отличаются от остальных племен полным отсут-
ствием социального единения. Таковы диджер-ин-
дейцы в Сиерра-Неваде, чеко-индейцы в Южной
Америке, шерарат-бедуины и др. Но у самого
Спенсера при характеристике чеко-индейцев сорва-
лось слово „опустились"; то же самое, несомненно,
нужно сказать и о шераоат-бедуинах, так как ведь
бедуинов нельзя уже отнести к первобытным на-
— 40 —
родам в естественном состоянии; „опустились" также
и все остальные племена, на которые он указывает.
Они не отстали, а именно регрессировали,
потеряли социальное единение, которым они
уже обладали, потому что более сильные пле-
мена оттеснили их в пустыни, где они могли влачить
лишь жалкое существование. Достаточно уже из-
вестен тот факт, что преследование и вытеснение
с подходящих мест жительства так же, как и огра-
ничение области, удобной для добывания пищи,
могут не только ослабить социальное единение обще-
ственных животных, но и совершенно уничтожить
его. Мы это ясно видим на европейском бобре, кото-
рый еще задолго до своего окончательного истребле-
ния перестал быть общественным животным. Соот-
ветственно этому и относительно племен, указанных
Спенсером, можно принять, что они потеряли
социальное единение, которое у них раньше было.
Если бы социальное единение было плодом
развития цивилизации, как полагает Спенсер, то
общественные инстинкты у народов европейской
культуры были бы гораздо сильнее, чем у народов
в естественном состоянии. Спенсер это и утвер-
ждает ’)• Но в действительности мы находим нечто
прямо противоположное.
II.
Для правильного понимания истории, даже для
правильного понимания современных общественных
течений, в высшей степени важен вопрос, развива-
лись ли общественные инстинкты у человека только
') „The PrniiV'iples of Sociology*. London. 187C>, т. 1 стр. 7D.
— 41 —
по мере развития культуры, или человек по самой
природе своей животное общественное—zoon politi-
kon, как его называл Аристотель. Чтобы ответить
на этот вопрос, мы должны ближе присмотреться
к взглядам и обычаям так называемых „дикарей".
К сожалению, это отнюдь не такое легкое дело,
как можно было бы думать. Правда, всевозможных
„Путешествий" у нас есть масса—имя им легион;
но сведения, какие мы можем извлечь из них,
крайне скудны. „Путешественникам прежде всего
бросается в глаза внешность, для ознакомления
с которой не требуется кропотливого изучения,
поэтому они охотнее всего и знакомят нас с нею.
О татуировке, о военных танцах и много-много—
если уж путешественник какой-нибудь „муж на-
уким—о форме черепов, об измерениях тела, о го-
ловных уборах дикарей,—обо всем этом они обы-
кновенно дают нам довольно обстоятельные све-
дения. Относительно же их общественного строя
путешественники, напротив, слишком часто оста-
вляют нас во мраке неизвестности. Да и то немногое,
что они дают в этом отношении, часто не может
раз'яснить нам ровно ничего. Из кого состоит боль-
шинство путешественников? Прежде всего — из
миссионеров, людей, которые во всем „языческом"
видят лишь орудие диавола, чувствуют в себе
нарочитое призвание представлять жизнь „языч-
ников" в самом невыгодном свете, которые поэтому,
за немногими из'ятиями, совершенно неспособны
к объективной оценке и описанию ее. Затем идут
торговцы; эти уже видят в дикарях только об'ект
для извлечения барышей. Но и из научных иссле-
дователей-путешественников далеко не все оказы-
ваются надлежащим образом подготовленными
— 42 —
к этому делу: иной из них мало чем отличается от
обыкновенного туриста, который смотрит на путе-
шествие как на своего рода спорт, для которого
главное—проехать в день столько-то верст. Что
ему до сравнительной социологии, до ее задач?!
А как часто, наконец, внимательный, серьезный
путешественник смотрит на все с своей точки зре-
ния, сквозь европейские очки, не умеет вдуматься в
воззрения этих детей природы, столь отличные от его
собственных воззрений, и понимает их превратно—
тем легче, чем менее он в состоянии преодолеть не-
доверие дикарей. Лишь редко встречается такое сча-
стливое стечение обстоятельств, что человек, столь
симпатичный, чуткий, наблюдательный, так высоко
образованный и совершенно подготовленный к сво-
ему делу, как, напр., Норденшёльд, оказывается вы-
нужденным прожить несколько месяцев в сердечных
и непринужденных отношениях с каким-нибудь пле-
менем дикарей и основательно ознакомиться с ним.
Тем, конечно, ценнее результаты таких исследований.
Если мы соберем, наконец, с великим трудом
интересующий нас, разрозненный материал, мы на-
талкиваемся на новые затруднения: материал этот
совершенно не упорядочен, не обработан. Наши
этнологи, невидимому, придерживаются того мнения,
что все народы, не признанные нашей „всемирной"
историей „культурными", непременно должны быть
„дикарями". Лишь немногие могут возвыситься до
понимания того, что самый грубый из народов
в естественном состоянии имеет за собой тысяче-
летнюю историю, представляющую многие и разно-
образные ступени развития. Да и можно ли ожи-
дать этого понимания от исследователе^, которые,
в качестве примера народов в естественном состоя-
— 43 —
нии, указывают такие высококультурные народы,
как древние египтяне, мексиканцы, перуанцы1). Со-
брать в этой области все, что относится к делу, и
отбросить все посторонее — задача чрезвычайно
трудная; онц тем труднее, что здесь приходится
руководится исключительно собственным тактом,
ибо никаких неоспоримых критериев для классифика-
ции народов в естественном состоянии не имеется.
Затем остается преодолеть еще одно затрудне-
ние. Нет ни одного народа, как бы он ни был
груб и исолирован, развитие которого шло бы со-
вершенно самостоятельным путем, не подвергаясь
никаким влияниям извне. Каждый народ за время
своего существования сходился с другими народами,
стоявшими на иных ступенях развития, и перени-
мал их взгляды и обычаи, которые не всегда со-
ответствовали ходу его внутреннего развития. Чтобы
не далеко ходить за примером, укажем на евреев:
они подвергались влиянием со стороны египтян,ва-
вилонян, но они, с своей стороны, оказали, посред-
ством христианства, глубочайшее влияние на гер-
манский мир. Поэтому было бы большой ошибкой
на все учреждения, какие мы находим у герман-
цев-христиан, налр., готов или франков, смотреть
как на первобытные учреждения этих народов. Если
мы хотим избежать, по крайней мере, особенно
крупных промахов, мы должны тщательно отделить
все, внесенное в жизнь извне, от того, что является
самобытным продуктом этой жизни.
') Спенсер причисляет к народам в естественном состо-
янии мексиканцев и дагомейцев. Эти последние занимаются
промышленностью, земледелием и торговлею; у них есть столица
приблизительно с 30,000 жителей, постоянная армия 30,000 че-
ловек, организованная полиция и дипломатия)
44 —
Все это крайне осложняет обработку нашего
материала и очень неблагоприятно отзывается на
результатах исследования. Тем не менее, многие из
этих результатов мы можем считать уже совершенно
бесспорными.
III.
Когда мы наблюдаем социальную жизнь народов
в естественном состоянии,—нас прежде всего пора-
жает ихширокийкоммунизм В нас эгоизм уко-
ренился так глубоко, что даже иные социалисты хо-
тят па нем основать общественный строй, к кото-
рому они стремятся, потому что эгоизм кажется им
самым сильным и глубоким инстинктом человека;
первобытный же человек, напротив, совсем не может
разобраться в наших понятиях: мое и твое. Комму-
низм первобытного человека должен иметь тем бо-
лее глубокие корни, что мы еще и теперь встре-
чаем его у многих, диких племен, несмотря на то,
что европеец повсюду, где бы он ни появился, за-
носит с собой понятие частной собственности, везде
старается возбудить эгоизм, своекорыстие и уни-
чтожает коммунизм—даже насильственно, если это
ему окажется нужным.
Мы можем привести бесчисленные примеры
первобытного коммунизма. Самый красноречивый
пример этого коммунизма мы находим на островах
Самоа, которым, как известно, недавно пришлось
стать немецкой колонией. „Обитатели островов
Самоа,—говорит г. Везенберг:—живут в известном
смысле лучше иных слоев населения цивилизован-
ного мира с его массой потребностей, потому что
они живут согласно с природой, не знают тех тре-
— 45 —
бований, какие пред'являют к жизни цивилизован-
ные люди; роскошная природа островов избавила
их, по крайней мере, отчасти от забот о приобре-
тении средств к существованию... Без всякого со-
мнения, если бы они хотели работать, они легко
могли бы стать очень зажиточными, но они не
чувствуют в этом ни малейшей надобности, по-
тому что, с одной стороны, им неизвестны куль-
турные потребности, и, с другой, у них в силу их
традиционных обычаев господствуют чрезвычайно
оригильные социальные отношения, которые де-
лают, невидимому, труд и приобретение совершенно
излишними. А именно: у обитателей островов Самоа
существует коммунизм в очень широких рвзмерах.
Каждый из них, соответственно со своими потреб-
ностями и желаниями, имеет известное право на
имущество всего своего рода (Sippschaft) или клана,
к которому он принадлежит по происхождению или
вследствие брака. Он без всяких околичностей бе-
рет у другого хлеб, различные орудия, платье,
деньги, если они ему понадобятся, но понятно, он
и с своей стороны должен по обычаю давать дру-
гим также все, в чем они нуждаются. Если у кого-
нибудь сгорит хижина, или ему просто захочется
пожить в другом месте, он без всякого стеснения
поселяется у своих друзей, т. е. у лиц, принадле-
жащих к одному с ним клану, и остается у них,
сколько ему заблагорассудится, пользуясь их жи-
лищем, пищей и платьем. Как бы это ни было не-
приятно и обременительно для хозяев, они не
смеют сказать ни слова, потому что здесь нет боль-
шего позора, как прослыть необходительным или
скрягой: это вызвало бы презрение всей деревни.
Поэтому каждый дает и делает все, что у него по-
— 46 —
просят или изворачивается ложью, заявляя, будто
у пего нет соответствующего предмета, или он
обещал его кому-нибудь другому; отказать же прямо
никто не решится. Но при таких обстоятельствах
никто не может считать себя в убытке, так как то,
чего у него требуют, что он отдает, он, с своей сто-
роны, может потребовать и взять у другого. Понятно,
что при таком коммунизме о частной собственности
не может быть и речи, так как все, чем владеет ка-
ждый, принадлежит всем, и все, чем владеют все,
принадлежит каждому... Нужно, однако, сознаться,
что именно этот коммунизм предупреждает, не одно
зло не одно бедствие, которые могли бы возникнуть
при других обстоятельствах. Правда, у них нет зажи-
точных людей, но зато нет также и бедных. Больные,
старики, слепые, хромые всегда могут иметь кровь
и очаг, пищу и платье, когда им понадобится то или
иное. Если вы посмотрите на канаков (kanakas),
на их имущество, вы увидите, что все, чем они рас-
полагают, гораздо меньше того, что у нас самый
бедный человек считает своей собственностью, и
все-таки ни один из жителей Самоа не знает, что
такое бедность: это понятие совершенно чуждо ему.
Он даже представить себе не может того, что есть
на свете бедные, у которых нет ни пищи, ни платья,
ни жилища. „Как это возможно?—говорит он:—каж-
дый же где-нибудь да родился, есть, значит, у него
родное племя, друзья: отчего же они не возьмут
его в свои дома, не дадут ему пищи и платья?
Неужели у этих людей нет любви друг к другу" ’)•
') W е в е n b е г g, .Die Samoainseln* („Globus", т. XXXII, № 8,
стр. 127. С крайне своеобразным „остроумием“ описывает ком-
мунизм жителей островов Самоа Г. Целлер. См. П. Zoller.
,,Rund um die Erdo* (Кб1п 1881, т. 1, стр. 113).
— 47 —
Недавно русский путешественник, д-р Н. Мик-
луха-Маклай—исследователь очень добросовестный,
потративший двенадцать лет на изучение папуа-
сов и родственного им населения Малайского архи-
пелага и близлежащих стран, посетил негритосов
на Филиппинских островах. Отчет о результатах
ого исследований имеется в журнале „Ausland". Там,
между прочим, говорится: „Один несомненно пре-
красный обычай (у негритосов) состоит в том, что
каждый негритос обязан перед едой громко про-
кричать несколько раз приглашение, чтобы всякий,
кто случайно окажется поблизости и, может-быть,
нуждается в пище, мог разделить с ним трапезу.
Обычай этот соблюдается так строго, что наруше-
ние его влечет за собой смертную казнь" ’).
То же самое, что мы видели под экватором, мы
находим и у северного полюса. „Один из самых
интересных предметов для изучения,—рассказывает
Ключак об э к с и м о с а х,—представляют их общие
обеды. В хижине, сделанной из снега, или в палатке
одного из старших членов племени, хозяйка гото-
вит очень обильный по количеству обед; лишь
только он поспеет, сейчас же раздается крик: ujuk!
(вареное мясо) и разносит эту новость по всему
поселку. И взрослые, и дети—все сходятся, воору-
женные острыми ножами, и становятся в круг
или, летом, усаживаются на земле; хозяин дает
ближайшему кусок мяса, тот отрезывает себе из-
рядный кус и передает остальное своему соседу.
Если готовилось оленье или вообще какое-нибудь
тощее мясо, то за ним следует кусок свежего ры-
бьего жира и, наконец, —сосуд с мясным отваром.
l) „Ausland*; т. 56, 13 авг. 1883 г., стр. 646,
— 48 —
Все это передается кругом до тех пор, пока ничего
не останется... Как обед, так и вообще все, что
только имеется в поселении эксимосов по части
провианта и запасов,—все это составляет обще-
ственную собственность. Пока есть в запасе хоть
кусок мяса, до тех пор на него имеют право все,
и все принимаются в рассчет при дележе, в особен-
ности же бездетные вдовы и больные" ’).
Приведем еще один пример с южного полюса.
Дарвин жалуется на обитателей Огненной Земли,
что они деляг между собой все: англичанину это
действительно, должно казаться чем-то ужасным.
„Даже куска сукна—и тот разрывается на полосы,
делятся, и ни один из них не получит больше, чем
другой"3).
Целые томы можно было бы наполнить описа-
нием симпатичных проявлений первобытного ком-
мунизма, которые мы находим в рассказах о жизни
дикарей. Но мы полагаем, что и сказанного уже
нами совершенно достаточно для характеристики
этого коммунизма. Мы приведем еще только один
отзыв об общином духе негров. Тот же коммунизм,
который мы видели в Азстралии, Азии, Америке,
господствует также и в Африке. Замечательно, что
кафр ы-а м а к о з а называют вором того, кто не при-
гласит своих соплеменников к убитому им животно-
му3). Г. Гюббе-Шлейден следующим образом поте-
шается над этим коммунизмом: „Эфиоп прекрасно
’) К 1 u t s с h a k, „Als Eskimo unter den Eskimos". Wien, 1881,
стр. 232.
*) Ч. Дарвин, «Путешествие на корабле Бигль”. Изд.
Ю. Левковского. Том II.
’) Waitz, .Anthropologic dor NaturTfilker”. Leipzig. I860,
11 том, стр. 402.
— 49 —
умеет приобретать деньги, но сберечь их, распоря-
диться ими—этого он вовсе не понимает, да и редко
стремится к этому... Благодетельствовать, раздавать--
это лежит в самой натуре утонченного (!) негра, и
для него нет ничего отвратительнее скупости,но он со-
вершенно не принимает в рассчет отношения радости
или выгоды, доставляемой его благодеяниями дру-
гим, к его собственным потерям. Сила, которую при-
носит человеку обладание деньгами или имуществом,
состоит для негра не в том, что он может дать
их другим, а только (!) в том, что он дейст-
вительно дает. Это и есть именно то, чтоРошер
гак удачно назвал ребячеством и разгильдяйством" ’).
Коммунизм дикарей отчетливее всего выражается
в потреблении, но он сказывается также и в про-
изводстве. Конечно, там, где нужно подкрадываться
к дичи исподтишка, где, следовательно, присутствие
большого числа охотников могло бы только повре-
дить делу, — там общая, совместная охота сама по
себе становится невозможной. Но облавы постоянно
производятся или, по крайней мере, устраиваются
всем племенем. Особенно же отчетливо выступает
коммунизм в производстве там, где племена до-
стигли уже более высокой степени технического
развития, если у них при этом еще не развилась
частная собственность. В Сиерра-Леоне, на Фернандо-
По, на западном берегу Африки, где люди обходятся
еще без платья, но уже занимаются земледелием,
обработка полей производится сообща. То же самое
находим мы у и о л о ф о в; такая же обработка полей
существовала раньше и на Золотом берегу, но она уже
уничтожена там европейцами. Такой же порядок мы
') HQbbc-Schleiden, u Etiopien. Hamburg. 1879, стр. 162.
ОБЩЕСТВЕННЫЕ ИНСТИНКТЫ.
4
— 50 —
встречаем в Южной Америке у тупи, тарани и
ото ма ков ив Сев. Америке у н а т х е ц о в; у этих
последних работают даже воины без всяких исклю-
чений, тогда как у большинства остальных индейских
племен обработка полей производится женщинами1).
У иидейпев же мы находим и дальнейшую ком-
мунистическую особенность, именно общие дома.
„Примитивный дом из древесной коры у ирокезов
занимал обыкновенно 40—60 футов в длину и 15—
18 футов в ширину; он разделялся на равные от-
деления, но имел посередине общий коридор и но
одной двери в каждом конце; двери эти предста-
вляли собой единственные входы в дом. В каждом
доме посередине, на коридоре, устраивалось 6—10
очагов, так что на каждое отделение приходился
один очаг. Одним очагом пользовались два семей-
ства, каждое с своей стороны. В доме с десятью
очагами помещались двадцать семейств. Идея, вы-
разившаяся в устройстве общих домов ирокезов,
господствует и во всей индейской архитектуре" ’-).
Эти общие дома мы встречаем по всей Северной
Америке, от земли эскимосов до Мексики; в Ме-
ксике они часто очень обширны, устраиваются в не-
сколько этажей и дают помещение сотням людей.
Деревня Taos в Новой Мексике вся состоит из двух
таких домов, построенных из кирпича: один из них
имеет 260 футов длины, 100 футов ширины и со-
стоит из пяти этажей; другой—140 футов длины,
220 футов ширины и состоит из 6 этажей. В каж-
дом доме помещается по 400 человек. В других
домах помещается гораздо больше народа. Дома
’) W a it/., „Anthropologic'' 11, 84; 111, 84, 428.
*) Morgan: .Systems of consanguinity", стр. 183.
эти составляют общественную собственность, и в
постройке их принимает участие все племя.
Что земля у „дикарей11 является тоже обществен-
ной собственностью — это само собою разумеется.
Человек в естественном состоянии совершенно не
может понять, как это можно продавать землю, и
если он иногда продает ее европейцам, то это об‘-
ясняется недоразумением или обманом со стороны
последних. Дикарь не знает, что он делает, про-
давая землю; он не обращает никакого внимания
на запродажные записи, которых он совершенно
не понимает, и только тогда может уразуметь по-
следствия продажи, когда tro силой прогоняют с
районов охоты отцов. Громадная часть кровавых
столкновений имеет своим основанием полную не-
возможность для дикаря понять право частной
собственности на землю. Текумзе, вождь ша ва-
нов, по словам Вайтца, главным образом настаи-
вал на том, что земля индейцев—их общая соб-
ственность, поэтому отдельные лица вовсе не мо-
гут продавать ее по частям; мало того: отечествен-
ной земле нет эквивалента; она неоценима, следо-
вательно, и пе продажна. „Продавать землю!—
воскликнул он:—отчего же не продавать воздуха,
облаков, широкого моря так же, как и землю?! Разве
Великий Дух создал ее нс для всех своих детей ?!“ ’).
IV.
Первобытный коммунизм есть одно из прояв-
лений общественных инстинктов, по далеко не един-
ственное проявление их. Рядом с ним, обусловли-
’) W a i t z: „Die Indianer Norihmcrilci’s'. Leipzig. 1865,
стр. 55.
4”
— 52 —
пая его, и, в свою очередь, обусловливаемая им
борьба за существование, воспитала у человека об-
щительность, чувство солидарности, честолюбие ')•
Приведем несколько примеров. Ключак говорит
об эскимосах: „Единственное удовольствие он и
находят в непринужденной жизни среди соплемен-
ников. Они очень любят общество и всегда селятся
возможно большими группами, если только сред-
ства к существованию позволяют им сделать это“ 2).
Особенно характерично следующее сообщение Cat-
lin‘a об индейцах: „Среди ложных мнений, к кото-
рым приходят относительно индейцев вследствие
вышеупомянутых трудностей, нет, конечно, более
распространенного, более неверного и, вместе с
тем, нет ни одного, которое было бы легче опро-
вергнуть, чем то, будто индеец угрюмое, раздра-
жительное, замкнутое и молчаливое существо. Он
далеко не всегда таков. Во время моих странство-
ваний среди индейцев и особенно среди непритя-
зательных манда нов я всегда замечал, что они
гораздо разговорчивее и болтливее цивилизованных
народов. Это мнение, может-быть, найдут стран-
ным,—тем не менее оно верно. Кто хоть раз загля-
нул в их вигвамы или видел группы индейцев, тот
не мог не убедиться, что главная их страсть — бол-
товня, разговоры, рассказы. Если вы проходите или
проезжаете по их деревушке и посмотрите на их
бесчисленные игры и развлечения, сопровождаемые
неумолкаемым радостным криком, или, если вы вой-
дете в вигвамы и увидите, как они группами си-
дят вокруг огня, где рассказываются шутки, анек-
') Ср. ст.: .Общественные инстинкты в мире жисотных*.
К I u t s с li a k, „Als Eskimo" и т. а., стр. 130.
— 53 —
доты, раздается веселый смех,—вы убедитесь, что
смех и веселье врождсны им“ ’)•
Всем известны как общительны негры.
Но коммунистическая борьба за существование
вырабатывает свойства еще иного рода, которые
гораздо значительнее и глубже общительности. Здесь,
прежде всего, нужно назвать высоко развитое чув-
ство солидарности. Все за каждого и каждый за
всех—такова основная черта характера человека в
естественном состоянии. Он живет и умирает для
своего племени, он выносит ради него самые страш-
ные муки. И отнюдь не исключение, а, напротив,
самый заурядный факт — случай, рассказываемый
Дарвином о трех индейцах, взятых в плен во время
одной из многочисленных экспедиций, снаряжен-
ных диктатором Аргентинской республики, генера-
лом Розасом, против индейцев. Они были послами
при других индейских племенах и, понятно, распо-
лагала очень важными сведениями. Чтобы добыть
у них эти сведения, их выстроили в ряд. Когда
первые два на предложенные им вопросы отвечали:
..no se“ (не знаю), их одного за другим расстреляли.
Третий гоже ответил: „по8ё“ и затем прибавил:„стре-
ляйте,--я мужчина и сумею умереть"! Они не из-
дали ни одного звука, который мог бы повредить
общему делу их родины" 2). Не менее типично и
поведение гауграфов (старейшин) с у г а м б о в. Они
явились к Августу для переговоров о мире, но
император задержал их, с целью воспользоваться
ими в качестве заложников. Чтобы помешать этому
') G. Catlin, ..Die Indianor Nordninerika’s". Briissel und
Leipzig, стр. 62.
‘) 4. Дарвин, „Путешествие на корабле Бигль*. Изд.
Ю. Левковского. Том II.
- 54 —
и освободить своих соплеменников от необходи-
мости делать ради них какие-либо уступки, гау-
графы прибегли к самоубийству.
Школа Спенсера отрицает именно чувство со-
лидарности у людей в естественном состоянии, по-
этому мы позволим себе привести еще несколько
свидетельств по этому предмету: обсудить этот
вопрос подробно и обстоятельно мы, конечно, не
можем, уже вследствие размеров настоящей статьи.
Шлейден говорит о неграх: „Нужно упомянуть
здесь еще об одной отличительной особенности,
которая в большей или меньшей степени существует
и у всех остальных негрских племен. Мы имеем
в виду ту дружелюбность, с которой каждый из
них готов помочь другому, защитить его и даже
скорее пострадать за него, чем выдать его. На это
уже и другие часто указывали, между прочим, и
Бухгольц. Этот факт резко бросается в глаза вся-
кому, кто только приходит в более близкое сопри-
косновение с к у ю н г а м и“ ').
У людей в естественном состоянии чувство со-
_ лидарности так сильно, что перед ним совершенно
исчезает ответственность индивида. Дикарь не знает
индивидуальной виновности одного лица. За все,
что сделает один человек,—ответственно все его
племя. Этот взгляд дикарей объясняет столь частые
и, повидимому, ничем не мотивированные кровавые
расправы индейцев. За проступок одного белого
ответственность падает на всех белых.
Но племя также обязано карать за все оскор-
бления, нанесенные его членам: при первобытном
строе на нем лежит обязанность кровавой мести.
') 11 0 h h е - S eh 1 с i <1 о n, „ Etiopcn“, стр. 185.
55 —
Замечательно дальше, что, по воззрениям пародов
в естественном состоянии, боги карают за грехи не
согрешившего, а все его племя. Прекрасно говорит
об этом Бэджгот: „В позднейшие времена и в куль-
турных странах каждый ответственен только за
свои собственные поступки и никому даже в голову
не придет, что он может отвечать за провинности
других. Виновность у нас—личное пятно, результат
известного акта воли, и она распространяется только
на лицо, причастное этому акту. В древности же,
напротив, проступок одного индивида считался при-
знаком безбожности всего его племени, оскорбле-
нием его богов, навлекающим небесную кару на
все племя. Среди политических понятий тех времен
нет „ограниченной ответственности*... Кто забывает
эти воззрения древнего мира, тот не поймет даже
истории афинян, хотя Афины, в сравнении с дру-
гими, были государством просвещенным, скептиче-
ским, восприимчивым к новым взглядам и свобод-
ным от устарелых предрассудков. Когда были изу-
родованы статуи Гермеса, стрдх и негодование
охватили всех афинян. Они верили, что они все
должны погибнуть, потому что один из них
изуродовал изображение божества и этим оскор-
бил его" ’)•
Тот взгляд, что все должны нести ответствен-
ность за каждого, принимает у некоторых негрских
племен очень комическое выражение: у них все при-
тензии, какие кто-либо имеет к постороннему лицу,
не принадлежащему к их племени, можно пред'яв-
лять не только к этому лицу, но и ко всем его
') В. Б с д ж г о т, „Естествознание н политика". Спб. 1874 г.,
стр. 156.
— 56 —
соплеменникам. Таким образом, кредитор, не по-
лучивший обратно своих денег, может требовать
их с любого из соплеменников должника. Но это
распространяется только на людей чужих, не при-
надлежащих к данному племени. Внутри же самого
племени, при господстве коммунизма, нет ни долж-
ников, ни кредиторов, и даже позже, когда уже
появляются начала частной собственности, должник
все еще занимает выгодное положение относительно
своего кредитора в силу того принципа, что л и но-
вы шс вещи, что, следовательно, лицо не может
подвергаться стеснениям из-за вещи. Мунцингер
сообщает нам очень интересные наблюдения по
этому предмету относительно племен б а р е а и
кунама в Абиссинии, к которым ислам занес уже
частную собственность, но еще не вполне уничто-
жил их общественные инстинкты. „Свобода,—гово-
рит он:—для них выше всяких денег и имущества.
Поэтому должник у них поставлен в чрезвычайно
выгодное положение относительно кредитора. Так,
кредитор не может силою принудить должника
к платежу, преследовать, задержать его, не может
даже говорить об этом публично; если ему кто-
нибудь нс отдает долга, он приглашает через третье
лицо должника к старейшинам общины и требует
уплаты; если же должник не может или не хочет
удовлетворить его требование, община дает креди-
тору кулачное право, т.-е. он может украсть у
своего должника вещь, равную по стоимости сумме
долга. Он берет у него, напр., копье, но ни в коем
случае не может вырвать его прямо из рук... Во-
ровством называется похищение чужой собствен-
ности на территории племени (Gau), но оно не счи-
тается преступлением; если воровство будет дока-
— 57 —
зано, то на украденную вещь смотрят просто, как
на взятую в долг. Здесь особенно ясно видно, как
высоко у этих народов стоит личность. Никто не
смеет убить пойманного вора или ранить, или даже
задержать его в виде наказания: самое большее,
что ему дают несколько полновесных ударов, отни-
мают украденную вещь и отпускают его на все
четыре стороны. Об аресте, выкупе или обращении
пойманного вора в рабство нет и речи. Вор, пре-
следуемый своими земляками, никогда не вступает
в драку; он бросает свою добычу и уходит; пре-
следующие боятся ранить его, потому что проли-
тая кровь вора требует мести... Часто случается,
что вор, впоследствии разживется или ему просто
придет охота покончить счеты с кредитором,—если
можно так назвать обворованного; тогда он при-
глашает деревенских стариков и отправляется с ними
к обворованному; этот последний чувствует себя
польщенным столь высоким посещением и с ра-
достью принимает, в качестве полного вознагра-
ждения за украденную вещь, самый ничтожный по-
дарок,—даже козу, хотя бы этот подарок равнялся
только одному проценту потерянной им стоимости" ’).
То же самое рассказывают и об индейцах, даже
тех, у которых, вследствие европейских влияний,
уже развились первые зачатки частной собствен-
ности. „За исключением уголовных преступлений,
у них нет никаких наказаний, ни физических, ни
нравственных, и все они, от вождя до самого бед-
ного члена племени пользуются совершенно оди-
наковыми правами, которых у них никто не мрй^ст
-------------- / Ч
') Werner М u и z i n g е г, „(Mafrikaiiische Studien" . &:liaff
hausen 1864, стр. 493. z •* ч
/
г
— 58
отнять". Вождь племени ciy (Sioux) спросил однажды
у Catlin’a: „Мне говорили, будто белые вешают
своих преступников за шею,—точно собак, вешают
даже людей, принадлежащих к их же племени"?—
„Да".—„Говорили,—будто белых, которые не могут
уплатить долга, сажают в тюрьмы и держат их там
большую часть жизни"? „Когда я, прибавлят Catlin:—
и на этот вопрос ответил утвердительно,—мой ответ
вызвал изумление и смех даже среди женщин".
Что скажут на это не только фанатики смерт-
ной казни, но даже наши филантропы?
Кто считает порядки нашего цивилизованного
мира установленными самой природой, тот, понятно,
не может себе представить безнаказанности воров-
ства иначе, как в соединении с самой полной не-
обеспеченностью имущества и жизни. Но у народов
в естественном состоянии мы наблюдаем нечто,
прямо противоположное.
Нигде собственность так не обеспечена, как у
них—и при этом как общественная, так и частная
собственность, насколько эта последняя уже разви-
лась,—и из-за имущества у них ничья жизнь не
подвергается опасности. Catlin, которого мы только-
что цитировали, пишет о тех же индейцах: „В те-
чение семи или восьми лет я в разное время посе-
тил от трёх до четырех сот тысяч этого народа^
при самых разнообразных обстоятельствах: многоЛ<
численные и совершенно добровольные проявлениям^
их радушия обязывают меня сказать, что они—
миролюбивый и крайне гостеприимный народ. В их
стране я всегда был желанным гостем, они всегда
принимали меня, как можно лучше, угощали всем,
что только было у них, и никогда не брали за это
платы. Часто они с опасностью собственной жизни
— 59 —
провожали меня через землю своих врагов, помо-
гали мне при переправах моих тяжелых тюков че-
рез горы и реки и при всех этих обстоятельствах,
когда я был совершенно в их руках, ни один
индеец ни разу не изменил мне, ни один
никогда не обращался со мной дурно и
никто не присвоил себе ни малейшей
мелочи из моих вещей. Все это очень красно-
речиво говорит в пользу добродетелей этого на-
рода и, если только читатель верит мне, может
служить их достаточным доказательством, в осо-
бенности, если мы вспомним,—а это всегда нужно
иметь в виду,—что в их стране нет никаких зако-
нов против воровства, что им совершенно неиз-
вестны ни замки, ни запоры, что они не знают
заповедей Моисея и что вору них не может подверг-
нуться никакому наказанию, кроме презрения, ко-
торое опозорит в глазах его соплеменников41 ’).
Сравните с этими словами то, что НорденшОльд
говорит о чукчах. Судно, на котором он совер-
шал свое плавание вокруг Азии и Европы,—„Вега*,
замерзло около Берингова пролива, и Норденшельд
вместе со своим экипажем должен был провести
зиму близ одной чукотской деревни. Провиант,
оружие, амуницию и т. п.,—словом, весь запас для
30 человек на 100 дней пришлось сложить на бе-
регу. „Припасы были сложены на берегу без всяких
замков и запоров,—-их только накрыли парусами,—
даже караула около них не было. Их не коснулся
никто из чукчей, как живших вблизи, так и из тех,
которые ежедневно проезжали мимо из самых отда-
ленных местностей, несмотря па то, что у туземцев
') Catlin, ..Die Indianer", стр. 9,
— 60 —
был тогда большой недостаток в провианте. При
этом все знали, что лежит там под парусами: они
думали, что там хранятся редкие драгоценности и
с'естные припасы в таком количестве, что их хва-
тило бы на целый год для всего населения чукотского
полуострова. Все посещавшие нас могли свободно
ходить по палубе, битком набитой нашими вещами.
Тем не менее мы пн разу не могли пожаловаться
на пропажу даже самой ничтожной мелочи. Чест-
ность здесь так же распространена, как и в гаммах
(палатки) лапландцев-оленоводов" ').
Норденшёльд упоминает о лапландцах-оле-
пе водах. Последнее описание их представил нам
Поль де Шалью в своей книге: „В стране полунощ-
ного солнца" 2). В этой книге между прочим, гово-
рится: „Предубеждение крестьян против этих бро-
дячих сынов гор (лапландцев) так велико, что при
моем возвращении в прибрежные округа, мне со
всех сторон выражали величайшее изумление, как
это я рискнул проходить по уединенным горным
местностям в их обществе? Но, во всяком случае,
эти бедные номады гораздо лучше той славы, ко-
торой они пользуются. Никогда я не имел ни ма-
лейшего повода жаловачься на них—даже напротив,
честность их так велика, что никому и в голову
не придет принимать какие бы то ни было меры
для предупреждения возможных краж. Палатка со
всем находящимся в ней платьем, серебряными
вещами, со всеми запасами кофе, сахару и осталь-
') N о г <1 о n s k j б I д: „Uniseghing Asions und Europas auf
tier Wega“, Leipzig, Broekhaus, 1883, I, стр. 4Я1, 445.
*) Irn Lande der ,Mitternachtsonne* frei tthersetzt von
A. Helms. Leipzig, 1883.
— 61 —
иого провианта, остается совершенно без всякого
надзора,—тем не менее поводы для каких-либо жа-
лоб встречаются крайне редко,—напротив, палатка
считается у них почти неприкосновенной святыней.
Конечно, олени не вполне безопасны от них: иску-
шению угнать из беспризорного стада несколько
оленей большею частью подпадают лапландцы-
рыболовы или крещеные лапландцы; но те же
самые люди ни в коем случае не польстятся на
какой-либо иной предмет. Мне, напр., во время од-
ного из моих путешествий рекомендовали, в каче-
стве проводников, двух человек, один из которых
сидел раньше в тюрьме за кражу оленей: меня
уверяли при этом, что во всех остальных отноше-
ниях он человек безусловно надежный. И действи-
тельно, я проходил с этим человеком по самым
пустынным, уединенным местам и никогда не имел
ни малейшего основания в чем бы то ни было
жаловаться на него".
Крещеных лапландцев уже нельзя отнести
к первобытным народам в естественном состоянии.
Шведы превратили их в наемных рабочих и самых
жалких пролетариев; следовательно, они стоят уже
под влиянием современной „цивилизации".
V.
Мы видели, что у народов в естественном со-
стоянии коммунизм, общительность, чувство соли-
дарности и честность развиты до такой высокой
степени, в какой у культурных народов они встре-
чаются не в качестве обыденных и заурядных явле-
ний, а лишь в качестве редких, поражающих исклю-
чений. Этим, собственно говоря, уже доказано, что
— 62 —
общественные инстинкты человека — не продукт
культурного развития, а нечто первобытное. Но
мы последуем дальше за Спенсером.
Страх, по мнению Спенсера, был первым соци-
альным фактором,—страх перед живыми и мерт-
выми, страх перед сильным вождем, который сумел
об‘единить разрозненных людей и подчинить их
своей власти 1)... И не один только Спенсер является
представителем этого взгляда. Подавляющее боль-
шинство современных исследователей—от Дарвина
до Бэджгота и Мэна—вполне согласны с ним, что
повиновение вождю было одной из первых соци-
альных добродетелей.
Этот взгляд далеко не нов: он тоже восходит
к прошлому веку, и хотя он, по нашему мнению,
стоит в противоречии с теорией общественного до-
говора,—тем не менее он шел рука-об-руку с нею.
Сперва, говорят, была семья, а над этой семьей
глава ее пользовался деспотической властью; затем
семья разрослась b племя, но деспотическая власть
отца осталась: отец стал теперь главой и неогра-
ниченным повелителем племени, и если племя пре-
вращалось в государство, то он, наконец, стано-
вился султаном.
Нет, если мы присмотримся ближе к жизни лю-
дей в естественном состоянии, то найдем у них
вместе с полной деятельностью общественных
инстинктов и именно, благодаря ее влиянию, также
и полное равенство, и полное отсутствие какой бы
то ни было власти. Устройство первобытного пле-
мени похоже па устройство современных полити-
ческих партий. Частным лицам, благодаря их спо-
') Г. Спенсер, „Основания социологии*. СПБ. 1898 г.
— 63 —
собпостям, талантам, заслугам, удастся приобрести
влияние на массы,—таковы вожди политических
партий, таковы, и вожди племен. И здесь, и там
влияние это чисто личное и власть непостоянная.
Мало того, можно даже сказать, что теперь вождь
политической партии может приобрести гораздо
большую власть, чем это возможно для вождя
племени, потому что теперь образование и богат-
ство могут доставить некоторым людям такое вли-
яние, какое совершенно немыслимо при системе
первобытного коммунизма, когда и духовные и ма-
териальные блага распределены гораздо равномер-
нее. Только при известных обстоятельствах, когда
необходимо единство действия, быстрота исполне-
ния и надлежащие сведения, вождь племени обле-
кается неограниченной властью, становится дик
гатором; но он пользуется этой властью, только до
тех пор, пока продолжается та деятельность, кото-
рой он должен руководить. В остальное же время
у „дикарей" господствует полная анархия. Но мы
впали бы в большую ошибку, если бы стали искать
в этой анархии идеал наших современных анар-
хистов. Напротив, нигде нет более сильной дисци-
плины, чем у людей в естественном состоянии;
даже в самых сплоченных политических партиях
нашего времени она не достигает такой высоты.
В исполнении решений, даже желаний племени
здесь видят не право, а обязанность; к испол-
нению их побуждает людей сила обществен-
ного мнения, честолюбие. Честолюбие у ди-
карей развито до такой высокой степени, которая
нам, индивидуалистам, кажется непонятной. Оно
у них так же сильно, как и чувство солидарности
ради похвалы и одобрения племени дикарь готов
— 64 —
на все; он с радостью подвергается всем опасно-
стям и лишениям; самые страшные муки он выно-
сит со стоическим спокойствием; для него нет ни-
чего более страшного, как быть смешным или
опозоренным.
Иллюстрируем это несколькими примерами.
Банкрофт сообщает о различных племенах се-
веро-американских индейцев, что воюющие стороны
у них строго повинуются вождям, но в мирное
время эти вожди не пользуются никакой властью.
Племена, занимающиеся рыболовством, выбирают
на время рыбного сезона особого начальника, обле-
ченного большою властью, который и управляет
ловлею лососи. У ново-мексиканских индейцев тоже
нет никакого правительства, за исключением воен-
ных начальников, которые избираются советом во-
инов и подчиняются ему. В вожди избираются
люди, отличившиеся на войне и охоте, и по окон-
чании войны вождь может быть сменен. Иногда
власть вождя переходит по наследству в течение
нескольких поколений, но и тогда она основы-
вается на личных достоинствах. В мирное время
вождь не имеет никакой власти, но на войне все
ему подчиняются. Часто власть вождя прекращается
с окончанием военного похода. У команчей про-
исходят правильные народные собрания через опре-
деленные промежутки времени; на этих собраниях
обсуждаются общественные дела, издаются законы,
производится суд над преступниками, наказываются
провинившиеся и решаются тяжбы х). О южно-
американских ботокудах Чуди говорит: „Семьи (?)
') Bancroft, „The Native Races of the Pacifies States of
North-Amerika“. London. 187o, I, стр. 209, 275, 507.
— 65 —
живут вместе, ордами. У каждой из этих орд есть
свой предводитель. Это самый храбрый и сильный
человек из всей орды (tribus); но нет никаких за-
конов или предписаний, которые бы обязывали
остальных членов его орды повиноваться ему,
власть его чисто номинальная, и она поддержи-
вается молчаливым признанием орды: он не может
ни от кого требовать повиновения. Общие нужды,
общие опасности об'единяют всех членов орды и,
так как само собой предполагается, что предводи-
тель знает все лучшие места для охоты, что в бою
он храбрее всех, то все остальные и следуют за
ним, хотя их никакое общественное постановление
не обязывает к этому. Тут каждый поступает по
своей доброй воле" ’). В качестве примера из
Африки может служить следующее сообщение
Рольфса: у табу в Сахаре ксултан—только вер-
ховный судья во внутренних делах и полководец во
время войн с внешними врагами. Он не может
облагать своих подданных (?) налогами и не имеет
над ними права жизни и смерти". „Султаны изби-
раются из класса м а й н а. Власть их основывается
исключительно на их личных достоинствах, они нс
могут иметь богатств".'„Буддум а (на озере Чад)
представляют собой народ корабельщиков и рыбо-
ловов приблизительно в 20.000 душ, над которым
в военное время начальствует качелла (воена-
чальник). В мирное время качелла располагает
лишь ничтожной властью" 2).
*)Tchudie, ,Reisen dutch SOdamerika*. Leipzig. 1866,
стр. 284.
s) R о h 1 f s, „Qucr dutch Afrika". Lepzig, 1874. I, стр. 246,
269, 333.
овшсстмяяы« инстинкты. Б
— 66 —
Чтобы не слишком утомлять читателя, мы при-
ведем еще только два примера из жизни нико-
баров и чукчей. У первых из них нет ничего,
что можно было бы сравнить с какой-нибудь опре-
деленной формой правления, с каким-нибудь за-
конным разграничением общественных дел, само-
управлением и т. д. Они уважают семью и соб-
ственность, но власть начальника или вождя, кото-
рый имеется у каждой деревни, и которого они
называют mail или и ш i Mi а (старик), ограничи-
вается только тем, что он первый начинает сноше-
ния и меновую торговлю с купеческими судами,
пристающими к острову. Вообще кажется, что
институт начальников, хотя он пользуется большой
любовью туземцев,—не туземного происхождения и
существует только с того времени, когда английские
торговые суда начали правильно посещать эту
группу островов *)• Лы убедились,—говорит Нор-
деншёльд:—что у чукчей, живущих вдоль морского
берега, в настоящее время нет общепризнаваемых
начальников, нет также и следа какого бы то ни
было общественного устройства. Может-быть,
прежде, в военный период жизни этого народа,
было иначе, но теперь здесь господствует полная
анархия, если только этим именем можно назвать
такое состояние, в котором преступления и нака-
зания неизвестны или, по крайней мере, очень
редки... Среди прибрежного населения господ-
ствует полное равенство; здесь нельзя заметить ни
малейшего следа того, чтобы человек пользовался
хоть какой-нибудь властью вне своей семьи, вне
') „Reise der «isterreichiBhen Fregatte Novara um die Erde“.
Wien, 1861, стр. 81).
— 67 —
своей палатки. Из вышеизложенного следует, что
прибрежные чукчи обходятся без религии, кото-
рая бы заслуживала это название, без граждан-
ского устройства и верховного главы. Если бы зна-
комство с народами Полярной Америки не пока-
зало нам лучших примеров, можно было бы думать
что среди этой, в полном смысле слова, „анархи-
ческой и безбожной черни“ личность и собствен-
ность нисколько не обеспечены, безнравственность
не знает никаких границ, что слабый здесь вполне
беззащитен перед сильным. Но это так далеко от
действительности, что здесь даже статистика пре-
ступлений была бы невозможна за полным отсут-
ствием их,—по крайней мере, если не считать
преступлениями насилия, совершенные в пьяном
виде" ’).
Этих фактов, сообщаемых нам о племенах чрез-
вычайно общественных, конечно, совершенно до-
статочно для убеждения наших читателей в том,
что предположение, будто в первобытном состоянии
существовала патриархальная форма правления, ни
в коем случае не может быть допущено, также
как и то предположение, будто повиновение одному
лицу, вождю, было первой социальной доброде-
телью. • а.
VI.
Спенсер—против предположения, что общест-
венные инстинкты или „альтруизм", как он их на-
зывает, у человека в естественном состоянии сильны,
выдвигает тот факт, что жегшины у „дикарей0
‘) Nordenskjeld, „L»ie Umwgehng' и вр. И, стр. 128,186
и*
— 68 —
лишены всех человеческих прав, и с ними обра-
щаются самым возмутительным образом ’)• Факта
этого нельзя отрицать. Спрашивается только, все ли
дикари плохо обращаются с женщинами, и те, отно-
сительно которых придется ответить на этот во-
прос утвердительно, действительно ли стоят на
самой низшей ступени развития?
Этот взгляд, будто женщина с самых отдален-
нейших времен была рабыней, вьючным животным
мужчины, укоренился еще глубже, чем тот, будто
первой формой правления человеческих обществ
был патриархат. Он утвердился так прочно, что счи-
тается чуть ли не аксиомой, не нуждающейся ни
в каких дальнейших доказательствах. Посмотрим,
насколько он мирится с действительными фактами.
Веддов (Veddas), древнейших обитателей,
Цейлона, нужно причислить к народам, стоящим
на самой низшей ступени развития. Они ходят со-
вершенно голые, живут не в хижинах, а в пещерах
или в логовищах из древесных ветвей, как чело-
векообразные обезьяны; они не умеют считать, не
имеют собственных имен, и употребление глиняной
посуды им совершенно неизвестно. Леббок гово-
рит о них: „По мнению Mr. Baileys’a, нельзя найти
еще менее цивилизованный народ, чем они". Дэви
утверждает даже, что у них нет собственных имен,
что они не погребают мертвых. Но у них есть одно
замечательное свойство, которого не следует оста-
влять без внимания. Они обращаются со своими
женами чрезвычайно мягко и любовно, всегда
верны им и с отвращением смотрят на полигамию;
у них есть пословица: „разлучить мужа с женой
') 8р onset, .Principles of Sociology', 1, стр. 78.
— 69 —
может только смерть" 1). Такие же лестные отзывы
дают о raincopies на Андаманских островах, о
нежности и любви, господствующих у них в отно-
шениях между супругами и особенно в отношениях
между родителями и детьми. О первобытных мела-
незийцах на Малайском полуострове, о р а и г - с а-
каях, русский путешественник Миклуха-Маклай
говорит: „Оранг-сакаи обращаются с своими же-
нами и дочерями чрезвычайно мягко, поэтому не-
чего особенно удивляться тому, что сап раджи (на
их языке па те на) в известных случаях переходит
у них также и на жен и дочерей" 2).
Французский лейтенант флота, Амедей Готье,
посетил в 1882 г. дикий народец мои, живущий
на границе французской Кохинхины. Отчет о его
путешествии напечатан в журнале „Clobus" (т. XLIV,
№ 4 и 5). В этом отчете говорится между прочим:
„Что касается семьи, то, конечно, было бы слиш-
ком много, если бы сказать, что женщина мои—
глава семьи и господствует над мужем. Дома и
муж, и жена имеют свои особые занятия; каждый
из них—полный хозяин своей маленькой области
и каждый работает для общей пользы. Нигде
женщина не пользуется большим вниманием и
уважением; но она также нигде и не заслужи-
вает этого в большей степени, чем здесь. Прелю-
бодеяние умой совершенно неизвестно. Настоящим
господином в доме является ребенок, окруженный
любовью и заботами: нужно видеть, с какой гор-
') Lubbock, „Die vorges4ncbtliclie Zeit“. Jena. 1874, II,
стр. 139.
*) P e s c h e I, „Vfllkerknn<ie“. Leipzig 1875, стр. 151. „Ansland4,
56 т., стр 648.
— 70 —
достью и нежностью мои берет это крошечное
существо на руки и говорит: „Кие ei“ (сын мой).
В течение целых четырех месяцев своих сношений
с этим народом, Готье ни разу не видел, чтобы
муж с женой или два мои между собой когда-
нибудь ссорились. Бить детей или хоть подумать
об этом мои считает чем-то чудовищным.
То же самое в этом отношении, что мы видим
под экватором, мы находим и на далеком севере.
Об э к с и м о с а х, живущих в северо-западной
части Америки, Норденшельд рассказывает: „Когда
исчезло первое недоверие, туземцы были любезны,
предупредительны и честны, хотя и склонны к по-
прошайству и очень прижимисты в меновой тор-
говле. У них, невидимому, нет никакого началь-
ника; среди них господствует полное равенство, и
женщина здесь, повидимому, нисколько не подчи-
нена мужчине. Дети у них таковы, что их в Европе
назвали бы „благовоспитанными*4, хотя они и не
получили никакого воспитания. Все они—язычники".
О чукчах он же говорит: „Здесь (в Иркайпие)
так же, как и во всех чукотских деревнях, которые
мы посетили впоследствии, господствовала полная
анархия. Тем не менее, в этой безначальной общине
царило полное согласие. Дети здесь здоровы и
сильны; туземцы относятся к ним с большою неж-
ностью; детей очень много. Достаточно сказать
ребенку ласковее слово—и для вас обеспечен самый
радушный прием в палатке. Мужчины смотрят на
женщин, как на равных, и муж, когда нужно сде-
лать какую-нибудь важную мену, всегда спраши-
вает совета у жены, и иногда для того, чтобы мена
состоялась, нужно предварительно подкупить эту
советницу каким-нибудь пестрым платком". Нако-
— 71 —
нец, г. Серебреников сообщил Норденшельду о
самоедах следующее: „Мужчины смотрят на
женщин, как на лиц равноправных и соответственно
с этим обращаются с ними" ’)•
Как мил „дикарь" по всем этим отзывам! Как
он не похож на того „варвара", каким его обыкно
венно изображают! Женщина у пего равноправна
с мужчиной; он относится к ней с любовью и ува-
жением. Она для него—не рабыня и не кукла, а
товарищ в труде и удовольствиях. О каком бы то
ни было угнетении слабых сильными—нет и речи!
Читатели, вероятно, простят нам, если мы позволим
себе—даже с опасностью выйти из пределов пре-
доставленного нам места—дополнить еще несколь-
кими штрихами эту картину первобытных, милых
отношений. Особенно привлекательно отношение
человека в естественном состоянии к детям, о кото-
ром мы уже говорили выше. Предоставим опять
слово Норденшельду; к сожалению, мало таких
людей, которые бы так глубоко заглянули в душу
дикаря, как он. Лишь тот, кто сам обладает боль-
шими достоинствами, может открыть достоинства
в других.
„У чукчей,—говорит Норденшельд,—детей не
бранят и не наказывают, а тем не менее это самые
учтивые дети, каких я когда-либо видел. Они ведут
себя в палатке совершенно так же, как самые бла-
говоспитанные европейские дети в гостиной. Они,
может-быть, не так резвы, как паши дети, но увле-
каются приблизительно теми же самыми играми,
какие распространены и у нас по деревням. В ка.
*) N о г d е n a k j в I d, „Dio Um3egelungu н проч. 1, стр. 70
410; 11, стр. 228.
— 72 -
чествс игрушек употребляются куклы, луки, дву-
крылые мельницы и т. п. Если родители достанут
какое-нибудь лакомство, они делят его между
детьми, и при этом никогда не возникает никаких
ссор из-за размеров полученной каждой доли. Полу-
чит тот или иной из толпы ребят кусочек сахару,—
он пускает его в круговую между всеми, изо-рта
в рот. Дитя дает также матери или отцу попробо-
вать полученный им кусок сахару или хлеба". Эти
сообщения дополняются рассказом лейтенанта Bove,
одного из участников экспедиции на судне „Вега".
„Любовь между супругами так же, как и между
родителями и детьми очень велика. Я видел, как
отцы целуют и ласкают своих детей раньше, чем
эти последние уйдут спать; особенно замечательным
мне показалось то, что дети никогда не злоупо-
требляют этим мягким обращением. Всем, что вы
им ни дадите, они прежде всего делятся с роди-
телями. В этом, да и в некоторых других отноше-
ниях, они стоят гораздо выше многих европейских
детей" ’)•
Подобное же наблюдение сделал Эбере на Си-
найском полуострове. „Мужчины (араб ы), говорит
он: относятся с трогательной нежностью к маль-
чикам" 2). То же самое находим мы и у индей-
цев. „В деле воспитания индейцы относятся с боль-
шой снисходительностью к детям. Они лишь в край-
них случаях прибегают к наказаниям,—обливают,
напр., холодной водой ребенка, когда он поздно
встает. Бить детей они считают почти преступле-
нием, жестокостью. В этом отношении нет никакого
') N о г <1 е n 8 k j б 1 d, „Die TJmsegelung** и проч. II,
стр. 31, 139.
*) Е Ъ о г 8, , Dur ch Gosen «пт Sinai1*. Leipzig. 1872.
— 73 —
различия между Северной]} рАмерикой и Юж-
ной" ').
Для полноты представленной нами характери-
стики человека в естественном состоянии прибавим
к ней еще одно указание на его счастливую, без-
заботную жизнь. „Если можно судить по их сча-
стливым, сияющим радостью липам,—говорит Cat-
lin:—то я думаю, что жизнь их гораздо счастливее
нашей, если, конечно, выражение „счастье'1 можно
применить к людям, еще не просвещенным светом
христианской религии. Я долго и критически всмат-
ривался в лица этих сынов леса, которых заботы
никогда не покрывали морщинами, на которые
нищета никогда не накладывала своей печати.
Я наблюдал смелую, неустрашимую походку, гор-
дые и полные достоинства манеры этих детей при-
роды, которые в своей неограниченной свободе,
еще не тронутой язвой пошлых удовольствий, под-
чиняются только законам и власти божества. Так
как все они совместно владеют землей, то они—
все богаты и относительная бедность ни у кого из
них не может отнять законных прав на славу. Кто
может,—спрашиваю я,—без изумления видеть обще-
ство, в котором господствуют мир и согласие,
в котором процветает добродетель, строго соблю-
дается право, наказывается бесправие" 2).
VII.
Мы попытались изобразить общественные ин-
стинкты, как они проявляются у человека в есте-
ственном состоянии,—изобразить его общитель-
') Waitz, „Din Indianer1* *, стр. 101. Сравп. также: Bair
croft „Gescliichte der Vereinigtcn Staaten von Nord-Amcrikau’
Dentsch von Kretzschmar. Leipzig. 1875, III, стр. 231.
•) Catlin, „Die Indianer4, стр. 43.
— 74 —
ность и любезность, откровенность и честность,
щедрость и радушие, преданность и самоотвержен'
ность, его гордость перед сильными и нежное вни-
мание к слабым. С недоверием и неохотой будет
следовать за ними иной читатель, вспоминая, может
быть, не один вполне правдивый рассказ о живот-
ной неумеренности, скотстве и коварстве, тупоумии
и пошлости дикарей.
К сожалению, мы не можем назвать ложью эти
рассказы. Многие из сообщений о недостойном и
жалком состоянии большинства дикарей, к сожа-
лению, слишком правдивы. Конечно, еще больше
между ними таких, которые просто вымышлены;
другие об'ясняются враждебными отношениями,
установившимися между лицом, делающим данные
сообщения, и об'ектом этих сообщений. Обществен-
ные инстинкты именно у людей в естественном
состоянии проявляются только в их сношениях
‘ с соплеменниками и друзьями их племени. Отно-
сительно врагов племени у них все позволительно:
ложь и измена, кража, грабеж и убийство. Мы
часто указывали на чукчей в качестве примера
сильного развития общественных инстинктов. Нор-
деншельд не нахвалится ими. Совсем иначе звучат
отзывы о них русских, которые явились к ним,
как враги, с целью порабощения их. Георгий
(Georgii) писал о чукчах в 1770 г. в своем „Ве-
с s 11 г е i b u u g а 11 о г N a t. i о и е n des russischon
Reiches" (II, стр. 350): „Они свирепее, грубее,
кичливее, необузданнее, вороватее и мстительнее
бродячих коряков. Они столь же зловредны и
опасны, как тунгузы добродушны". Русские обви-
няли чукчей даже в людоедстве. Эта беспощад-
ность к врагу об‘ясняет также, почему у народов,
— 75 —
стоящих на низшей ступени развития, женщина
находится на положении рабыни. Это результат
хищнического брака, обычая похищать жен у враж-
дебных племен; но этот обычай не есть нечто свой-
свенное первобытной племенной жизни: он разви-
вается гораздо позже.
Беспощадность к врагу, несомненно, может об‘-
яснить нс один неблагоприятный отзыв о людях
в естественном состоянии—тем более, что чувство
племенной солидарности, .как мы говорили выше,
проявляется относительно врагов совершенно осо-
бенным образом: тут за проступок одного евро-
пейца являются ответственными все европейцы,
даже такие, которые прибыли к дикарям с самыми
лучшими намерениями. Но этим об'ясняется далеко
не все. Есть дикари, так низко опустившиеся в нрав-
ственном отношении, что для об'яснения этого
факта приведенные нами мотивы недостаточны. Но
и тут не трудно найти подлежащие об'яснения,
если мы только добросовестно отнесемся к делу.
Вся поверхность суши населена людьми настолько
густо, насколько лишь это позволяют им техниче-
ские средства для приобретения пищи. Нам, с нашей
широко-развитой техникой, огромные территории
дикарей кажутся почти совершенно не заселенными,
но они в действительности населены настолько густо,
насколько это возможно для некультурных охот-
ничьих народов. Европеец и не замечает этого:
фанатик собственности, раз дело коснется его вла-
дений, он не обращает никакого внимания на соб-
ственность дикарей. Во всех дебатах о колонизации
и переселениях одного лишь пункта никогда не
касаются, именно: права туземцев на их же землю.
Для того, чтобы колонизация совершалась без
— 76 —
вреда для туземцев, прежде всего необходимо под-
нять их самих на высшую ступень технического
развития,—чтобы они имели возможность приобре-
тать средства к существованию с меньшего участка
земли, чем прежде. Где только руководились этим
взглядом, там всегда, почти без исключений, дости-
гали благоприятных результатов.
Обитатели Новой Каледонии, напр., так-жс как
и южно-американские индейцы, пользуются самой
дурной репутацией. Но где лишь давали себе хоть
сколько-нибудь труда познакомить их с приобре-
тениями нашей культуры, они с благодарностью
принимали их. „Человечностью, кротостью и снисхо-
дительностью можно управлять этим народом (ново-
каледонцами) и воспитывать его, как это, напр.,
показал Паддон; ему стоило только выразить какое-
нибудь желание, и туземцы, его воспитанники и
друзья, сейчас же с радостью исполняли это же-
лание; подобные случаи повторяются и теперь,
конечно, в меньших размерах, но с теми же резуль-
татам^ ’). Чуди рассказывает об одном иезуите,
Jose d’Anchieta, который в конце XVI столетия со-
брал вокруг себя, в Беневенте (провинции Эспириту
Санто, в Бразилии), до 6000 диких индейцев с целью
приучить их к оседлой жизни. Он хорошо обра-
щался с индейцами, и его усилия увенчались успехом.
Но преемники его стали эксплоатировать силы ту-
земцев в свою пользу, и туземцы снова ушли в свои
леса. Известно, каких успехов достигли в Парагвае
иезуиты. Замечателен, наконец, следующий случай:
„В лесах верхней Урупуки (в Бразилии), каких ни-
') A. L о г t s с h, ,,Neu - Kaledonien**. „Globus*1. 44 т,
(1883 г.), 9.
— 11 —
будь тридцать лет тому назад, поселились два брата:
Томас и Фелициано Пего, — темные мулаты, но
трезвые, трудолюбивые и спокойные люди. Они
расчистили лес и устроили большие плантации.
Своей предупредительностью, внушающей доверие,
они сумели скоро привлечь к себе симпатии бро-
дячих индейцев до такой степени, что эти послед-
ние охотно селились с ними и помогали им в по-
левых работах. Когда их хозяйство (года) пришло
в хорошее состояние, они с барышем продали его
и ушли вместе с индейцами дальше в глубь лесов,
чтобы там снова приняться за ту же работу.
Устроив, таким образом, и выгодно продав не-
сколько года, они решили, наконец, основать хозяй-
ство для себя и принялись за устройство большого
поместья (fazenda) по имени Suruby. Индейцы, как
и всегда, охотно помогали им. Они вместе с обоими
братьями составляли, так сказать, одну семью и
относились к ним с трогательным почтением. Одного
из братьев они называли „шеи рау“ (отец), а дру-
гого: „шеи padinho" (крестный отец). Затем, 1848 году
к ним прибыл капуцин, брат Бернардино; он обесче-
стил двух дочерей одной индеянки, бежал и донес
на братьев Пего, будто они занимаются револю-
ционной крамолой и подстрекают индейцев к бунту.
Братьев Пего арестовали, а капуцин завладел 1'а-
zend’oft под предлогом обращения индейцев. Индейцы
прогнали его; но когда братья Пего не вернулись,
они ушли в леса. Капуцин снова завладел fazend’oft,
основал здесь с несколькими распутницами „жен-
ский монастырь' и развратничал с ними, пока,
наконец fazenda не погибла" ’).
*) Techudi, ,Reisen“. 11, стр. 221; Ш, стр. 50.
— 78 —
Это относительно способности дикарей к куль-
туре. К сожалению, привить им культуру пытались
лишь в редких случаях, и никогда эти попытки не
были продолжительны. Расхищение земель, изгна-
ние туземцев в лучшем случае и обращение их
в рабство в худшем — вот центр, вокруг которого
вращается колониальная политика. История каждой
колонии представляет слишком много примеров
самого гнусного обращения с исконными собствен-
никами ее земель. Мы ограничимся только Брази-
лией и Новой Каледонией, обитатели которых, как
мы видели, при надлежащем обращении с ними
оказались очень способными к культуре.
„Отношение между португальскими завоевате-
лями и индейцами, начиная с XVI в., были очень
печальны. Колонисты, как известно, всеми силами
старались воспользоватся туземцами для земледель-
ческих работ и горного дела. Туземцы же, в общем,
находили слишком мало удовольствия в этих заня-
тиях, столь противоречивших их природным наклон-
ностям, и меньше всего хотели становиться в слу-
жебную зависимость от завоевателей. Настоятельная
нужда в рабочей силе, мало-по-малу, привела пор-
тугальцев к тому, что они стали насильственно
захватывать индейцев и принуждать их к безвоз-
мездным работам. Скоро появились индейцы-рабы,
и возникла бойкая торговля людьми. Банды смелых
искателей приключений отправлялись в девственные
леса, устраивали облавы на людей и, по возвра-
щении, продавали добычу крупным землевладельцам,
которые всегда охотно покупали ее. Королевские
предписания дали этим действиям до некоторой
степени законную санкцию и гонимые туземцы лишь
в членах Общества Иисуса находили защитников
— 79 —
ипокровителей. Массовый ввоз рабов из Африки,
в связи с'несколько более гуманным законодатель-
ством, уменьшил, особенно в XVIII столетии, стрем-
ление обратить индейцев в рабство; но он же,
вместе с тем, возбудил на -многих пограничных
пунктах цивилизации настоящую истребительную
войну между португальцами и индейцами. Превос-
ходство в средствах нападения и защиты обеспе-
чивало за первыми полный успех. Голые индейцы,
со своими, чаще всего даже неотравленными стре-
лами, могли сравнительно мало причинить вреда
португальским солдатам, одетым в кольчуги или
толстые хлопчатобумажные куртки и такие же
шлемы и вооруженным длинными заряженными ру-
бленым свинцом, trabucos, производившими часто
страшные опустошения.
„Дикие, кровожадные собаки, выдрессированные
специально и исключительно для охоты на индей-
цев, помогали не менее кровожадным охотникам
за людьми отыскивать жилища врагов. Офицеры
соперничали друг с другом в приобретении самых
хищных собак, а некий лейтенант (Alferes), Антонио
Перейра, даже кормил своих собак мясом индейцев,
чтобы их чутье было всегда в надлежащей исправ-
ности. С ввозом более выносливых негров, индейцы
потеряли почти всякую цену и в этих экспедициях
дело шло уже не о том, чтобы захватить как можно
больше людей, а лишь о том, чтобы возможно
больше истребить их. С целью истребления индей-
цев в широких размерах, португальцы прибегали
к самым позорным средствам. Они р а с к л’а д ы-
вали в лесах платье лиц, умерших от
оспы или скарлатины, с тем расчетом,
что индейцы возьмут его, и всле’дстви’е
— 80 —
этого среди них возникнут эпидемии и
произведут громадные опустошения.
И этот адский эксперимент им часто удавался.
Испанцы, находившиеся также во враждебных отно-
шениях с дикими индейцами на юге и на западном
берегу Южной Америки, никогда не прибегали
к таким низким, бесчестным, позорным средствам
уничтожения врагов, как португальцы и их бра-
зильские потомки. Ни одна (?) из образованных
европейских наций никогда так не унижала себя,
не позорила так своего имени, своей чести, как они.
В pendant с этими мерзостями можно поставить
только выкуривания пещер, которые проводил
в Алжире знаменитый французский маршал Пе-
лиссье.
„Вопреки прекрасной, но, к сожалению, плохо
исполняемой, бразильской конституции, истреби-
тельная война с индейцами провинции Минос про-
должается еще до самого последнего
времени. Еще и теперь там есть люди,
которые находят самое высшее удо-
вольствие в охоте за индейцами, дрес-
сируют собак для этой цели. Еще немного
времени прошло с тех пор, как один бразильский
военный комендант, в виде наказания за убийство,
совершенное индейцами, напал на одну индейскую
альдею и привез с собой в качестве трофеев,
триста ушей индейцев, беспощадно убитых в по-
селках St. Mathens, к югу от Мукури. Даже импе-
раторский комиссар, Jos6 Ctmdido Gomes, посетивший,
как мы говорили, в 1861 году колонии по Мукури,
с целью принятия их в ведение правительства, —
и тот в своем отчете склоняется больше к средствам
истребления индейцев, чем к тому, чтобы человечным
.. .J - ..
обращением подчинить их цивилизации. И не уди-
вительно: чем ограниченнее человек, тем больше
склонен он отдавать предпочтение грубой силе
перед влиянием духовного превосходства.
„Оттони приводит в своем интересном трактате
несколько примеров того, что истребительная война
с индейцами велась еще в новейшее время. Театром
этих позорных деяний была область истоков Му-
кури, и отчасти истоков Icquitinhoha. Главными
руководителями этих разбойничьих экспедиций
были два индейских солдата, Сто и Crahy, к кото-
рым присоединился третий достойный товарищ,
некий Лидоро. Но они действовали лишь но выс-
шему военному приказу. „Уничтожить альдею"
(matar uma aldea)—было их лозунгом, очаровывав-
шим и фантазировавшим их на эту работу палачей.
С помощью императорско-бразильских
солдат и „любителей" (принадлежавших
часто к высшим слоям общества), они
окружали ночью обреченную на гибель альдею и
еще до рассвета бросались на нее, так что восхо-
дящее солнце освещало уже только окровавленные
и страшно обезображенные трупы. Добродушным
индейцам обыкновенно и в голову не приходило,
какое несчастье угрожает им; их чаще всего заста-
вали среди глубокого сна. Солдаты прежде всего
захватывали сложенные в углу луки и стрелы,
чтобы безопаснее перебить безоружных индейцев.
Щадили только детей: они были военной добычей!
Один такой ребенок продавался обыкновенно за
сто мильрейсов. Даже в последнее время барыш,
получаемый от продажи захваченных детей, бывал
единственным мотивом для разрушения какой-ни-
будь альдеи. Вот, как обращаются в конститупион-
•ВШЕСТВЕННЫК ИНСТИНКТЫ.
6
— 82 —
ной Бразилии с исконными обитателями этой
страны!" ’)•
Не менее назидательны и порядки, господствую-
щие в Новой Каледонии. „Отношения между ту-
земцами и колониальным правительством самые
тяжелые. Политика правительства состоит в том,
чтобы подавить туземцев силой и страхом прину-
дить их к повиновению. С этой целью не раз
устраивались кровавые расправы для примера; но
и теперь самый ничтожный проступок все еще
влечет за собой жестокую кару. Непослушание
считается здесь одним из величайших преступлений
и следующий, к сожалению, далеко не единственный
пример может дать некоторое представление о тех
насилиях, какие здесь совершаются в виде наказаний.
Различные племена, живущие в области, должны
доставлять людей для работ при общественных
сооружениях. Каждый из этих людей, кроме содер-
жания, состоящего только из риса, получает десять
франков в месяц. По истечении месяца им дозво-
ляется вернуться домой, но лишь под тем условием,
чтобы каждый представил вместо себя заместителя.
Раз вышло так, что туземцы ушли домой, не испол-
нив этого требования. В этом случае посылается
начальнику племени приказ немедленно выслать
заместителей; если же он не выполнит этого при-
каза не позже, как в течение нескольких дней, то
будет послана военная команда, чтобы показать
ему, как французы наказывают непослушание: сол-
даты нападают на деревню, стреляют во всякого,
кто им попадется; преследуют туземцев, вырубают
их кокосовые пальмы и фруктовые деревья, опусто-
') Tscliudi, „Reisen*. II, стр. 261.
- 83 —
шают плантации, разрушают хижины и выжигают
все, оставляя за собою пустыню в полном смысле
слова... Я понять не могу, как это столь разумные
и образованные французы могут терпеть и даже защи-
щать такой деспотизм, в чем я часто имел случай
лично убедиться в Новой Каледонии. Еще в самое
последнее время один французский писатель (?)
говорил: „Как это, повидимому, ни странно, но
с известной точки зрения большое счастье, что
туземцы выкидывают иногда такие глупости, потому
что земля, которую у них можно конфисковать
вследствие этого, служит для увеличения общего
богатства и наделения колонистов; не будь этого,
тогда нужно было бы поступать с большей жесто-
костью и — скажем прямо — с большей откровен-
ностью, поставив туземцев в безвыходное поло-
жение, как это сделали англичане в Австралии и
на Вандименовой Земле4* ').
Если кто-нибудь подумает, что на такие мер-
зости способны только народы романского пле-
мени, тот пусть прочтет, как Цёллера, еще в 1880 году,
один английский полицейский офицер в Куктоуне
(Куинсленд) приглашал на охоту за черными, устраи-
ваемую для развлечения как северо-амери-
канцы отравляли стрихнином колодцы в утахских
пустынях, посещаемые краснокожими 3); как англий-
ские колонисты в Тасмании убивали туземцев, когда
у них не было под руками лучшего корма для со-
бак 4); как чувствительные англичанки в Австралии
’) ,G 1 о b u s“, 14 т., .V 9.
s) Z б 11 е г, ..Rund inn die Erde“, стр. 280.
') В 11 r t о n, .The city of the Saints*. London, 1862 г., стр. 576.
l) Bon wick, „The last of the Tasmanians* 1*. London, 1870 r.,
стр. 58.
6’
— 84 —
подмешивали во время голода к муке мышьяк и
раздавали эту муку туземцам, просившим мило-
стыню, чтобы окончательно стереть это племя
с лица земли... ’).
Удивительно ли, что дикари при таком „куль-
турном воздействии44 на них — жестоки, коварны,
преступны? Разве это „воздействие44 не должно
было неизбежно уничтожить их гордость, их силу?
Европеец приближается к ним, вооруженный всеми
приобретениями цивилизации не затем, чтобы по-
делиться с ними этими приобретениями, а лишь
затем, чтобы истребить их посредством своей циви-
лизации. Культура является к дикарям только для
их гибели. Могут ли они любить эту культуру?
Каждый шаг европейца в их территории равняется
уменьшению области, доставляющей им средства
к существованию. Она быстро суживается, их
земли быстро уменьшаются и беднеют дичью. По-
давляющая сила цивилизации наваливается на людей
в естественном состоянии со всех сторон. Тут евро-
пейский земледелец распахивает земли, на которых
они раньше занимались охотой; там европейский
капиталист заставляет их работать на плантациях,
устроенных на землях, у них же отнятых. А куда
эти цивилизаторы еще не проникли, где дикарь
еще чувствовал себя спокойным, — туда является
истасканная европейская „золотая молодежь44 для
возбуждения своих притупленных нервов массовыми
истреблениями диких зверей. Охота на слонов, на
буйволов—это самый модный спорт пашей аристо-
кратии, которая совершенно бесцельно, только для
препровождения времени, в один день уничтожает
) Eyre, .Central Australia*. London. 1375 г., II, стр. 175.
— 85 —
средства к существованию сотен семейств дикарей.
Особенно велики в этих подвигах англичане. Но
действие этих подвигов совершенно исчезает перед
не столь шумным, ио несравненно боле значитель-
ным уменьшением территории дикарей посредством
колонизации. Способ нашей колонизации осуждает
дикарей на медленную голодную смерть. Вымирание
от голода и сознание его неизбежности, невозмож-
ности устоять против всесокрушающей европейской
культуры—вот причины, вследствие которых дикарь
сплошь-и-рядом совершенно не таков, каким мы
его изобразили. Наша характеристика относится
к первобытному человеку в естественном состоянии,
силы которого еще не надломлены: скоро можно
будет сказать, что таких дикарей уже нет. Повсюду
дикарь падает под тяжестью давящей его со всех
сторон культуры, повсюду он вынужден уходить
в бесплодные пустыни, не привлекающие уже ничьей
жадности, чтобы там медленно умирать голодной
смертью. С голоду, вследствие нищеты этот дикарь
до бесчувствия напивается водкой, как скотина.
Это и есть тот дикарь, которого турист встречает
в виде пресмыкающегося, приниженного и во всех
отношениях презренного нищего, который дает ему
повод благодарить судьбу за то, что культура
подняла европейца из такого „первобытного со-
стояния". Но видеть в этом дикаре прототип чело-
века в естественном состоянии столь же умно, как
и указывать на любого из многочисленных, к сожа-
лению, европейских бродяг в качестве типа евро-
пейца.
Конечно, у дикарей, опустившихся так низко,
общественные инстинкты почти совершенно исчезли;
но напрасно школа Спенсера выводит из этого,
— 86 —
будто эти инстинкты — продукт культуры, продукт
умственного развития. Так же, как и у обществен-
ных животных, общественные инстинкты у человека
выработались механически, без всякого участия
идеи. Рост культурный до сих пор не только не
содействовал развитию общественных инстинктов
человека, но и все влияние его, в этом отношении,
состояло, напротив,в разложении их.
Мы говорили выше, что общественные инстинкты
проявлялись только внутри племени; между отдель-
ными племенами, напротив, часто господствовало
военное положение, особенно во время голода,
когда одно племя, под гнетом нужды, нарушало
область другого. При первобытном общественном
строе не было ни малейшей возможности щадить
лиц, захваченных в плен во время таких войн: они
были бы только бесполезными едоками, поэтому
они должны были умереть. Но с дальнейшим разви-
тием техники настало, наконец, такое время, когда
пленный стал не только едоком, когда им уже
можно было воспользоваться в качестве рабочего.
Женщины, не участвовавшие в битвах, а потому и
не вызывавшие против себя особенной ярости по-
бедителей, были первыми пленницами, которым
оставлялась жизнь, которые становились собствен-
ностью победившего племени. Женщина стала пер-
вой рабыней, первым вьючным животным; но, как
мы видели, она не была таковой вначале. Лишь
с тех пор, как у многих племен укоренился обычай
похищать жен у иноплеменников, лишь со времени
появления хищнического брака датируется то угне-
тенное положение женщины, которое считают пер-
вичным и первобытным. Хищнический брак огра-
ничил распространение общественных инстинктов
— 87 —
только мужчинами: женщины с этих пор стали вне
круга их действия.
Дальнейшее ограничение действия общественных
инстинктов последовало тогда, когда вошло в обы-
чай оставлять жизнь также и военно-пленным муж-
чинам и обращать их в рабство. Рабство и кре-
постная зависимость (Horigkeit) развивались, и на
рабов и крепостных действие общественных инстин-
ктов уже не распространялось. Таким образом, по
мере развития культуры, все более и более разру-
шались прочные устои племени; гармония, господ-
ствовавшая в нем раньше, исчезла, уступая свое
место борьбе интересов. Возникли противоречия
интересов мужчины и женщины, господ и рабов,
производителей и потребителей и т. д., и т. д.,
чтобы, в конце концов, привести к идеалу совре-
менного индивидуализма, к борьбе всех против всех.
Но, достигнув высшего пункта своего развития,
индивидуализм превращается в свою противопо-
ложность. Форма борьбы за существование челове-
ческих племен, державшаяся сотни тысячелетий,
так глубоко запечатлела общественные инстинкты
в душе человека, что их уже не могло совершенно
подавить сравнительно короткое историческое раз-
витие других форм производства. И именно у мо-
лодежи, еще не развращенной современной формой
борьбы за существование, они и теперь проявляются
часто во всей своей силе. Увлечение всем разумным
добрым, вечным, идеализм — не философский, ко-
нечно, а, так сказать, душевный идеализм—все это
не приобретения нашей культуры, а лишь совре-
менные проявления общественных инстинктов, уна-
следованных нами от наших предков. Конечно, все
наше воспитание, в особенности же экономическая
— 88 —
борьба всех против всех как-будто нарочно при-
думаны для ослабления их. И не один из тех, у
которых эти инстинкты были в юности особенно
сильны, теряет их в этой борьбе и впоследствии,
„умудренный опытом", лишь с иронией вспоминает
о своих увлечениях юных дней. Но нужен лишь
ничтожный толчек, чтобы тлеющие в душе чело-
века общественные инстинкты снова вспыхнули
с прежней силой. И этот толчек дает им
наше социальное и техническое раз-
витие.
Сила современной борьбы интересов снова за-
ставляет людей об'единяться и подчинять индиви-
дуальные интересы общественным. До какой степени
здесь пробуждаются общественные инстинкты, это
мы можем видеть в рабочих организациях. Чув-
ство солидарности, самопожертвование, сочувствие
и преданность редко в мирное время дости-
гают такой высоты, как, например, во время
стачки.
С другой стороны, крупное производство посте-
пенно охватывает все' отрасли труда; стремление
его к всеобщему и исключительному господству
гоже ведет к подчинению индивида к обществу
и этим путем также усиливает общественные ин-
стинкты.
Таким образом, мы приближаемся к тому вре-
мени, когда общественные инстинкты снова станут
проявляться без всяких стеснений, и господствую-
щий теперь способ производства содействует
этому.
На предыдущих страницах мы изобразили только
светлые стороны жизни людей в естественном со-
стоянии. Но она имеет также и свои темные сто-
— 89 —
роны. Это именно, — ограничение действия обще-
ственных инстинктов только данным племенем, и
вечная война племен между собой с одной стороны,
а с другой,—голод, так часто постигающий дикарей,
которые, за отсутствием всех высших орудий про-
изводства, являются лишь рабами природы, пре-
даются излишествам, если она богата, и терпят
страшную нужду, если она скудна. Этих темных
сторон не существует для грядущего проявления
общественных инстинктов. Развитие культуры, хотя
оно ослабляло и разлагало эти последние, стре-
мились, с другой стороны, к распространению их
на все большие и большие социальные единицы.
Племенное самосознание заменилось теперь само-
сознанием национальным, но в настоящее время
и это последнее начинает уже во многих отноше-
ниях уступать место—интернациональному. Затем
наши технические средства теперь таковы, что
современное общество, как целое, не может сму-
щаться заботами о существовании. Человек теперь
не раб, а повелитель природы: он заставляет ее
работать на себя, повелевает ею и природа по-
слушно исполняет его требования. Поэтому дей-
ствие общественных инстинктов в будущем, вслед-
ствие указанных нами причин, не будет нарушаться
войной и голодом, как это было в естественном
состоянии.
Древние греческие и римские писатели искали
золотого века в прошлом. И действительно, мы
видели, как прелестен, полон сознания собственного
достоинства, какое уважение внушает к себе че-
ловек в естественном состоянии; мы видели, какое
счастье, какая гармония господствуют внутри перво-
бытного племени. Но эта привлекательная картина
— 90 —
прошлого есть только слабая тень лучшего буду-
щего. Мы изучаем прошедшее не затем, чтобы
мечтать, вместе с Руссо, о возвращении первобыт-
ного состояния, а затем, чтобы убедиться, что
наши стремления — не утопии, что они имеют
столь же глубокое основание в самой природе че-
ловека, как и во всем ходе исторического развития...