г  тоста  в
 фАОБЕр
 СОБРАНИЕ  СОЧИНЕНИИ
В  ПЯТИ  ТО  МАХ
 том
 4
 БИБЛИОТЕКА  „ОГОНЕК"
 'Издательство  Правда*
Москва  1956

Собрание  сочинений
осуществляется  под  наблюдением
А.  Ф.  Иващенко.

атть
 Комедия  в  четырех  действиях
 V

ДЕЙСТВУЮЩИЕ  ЛИЦА
 Руслен,  бывший  банкир.
 М  ю  р  е  л  ь.  директор  фабрики.
 Г  рюше,  буржуа.
 Жюльен  Дюпра,  редактор  газеты  «Беспристрастный  наблюдатель»
Граф  де  Б  у  в  и  н  ь  и.
 Онэзим,  его  сын.
 Д  о  д  а  р,  нотариус.
 Г-жа  Руслен,  жена  Руслена
Луиза,  дочь  Руслена.
 Мисс  Арабелла,  гувернантка.
 Марше,  хозяин  бакалейной  лавки.
 Э  рте  л  о,  сапожник.
 Л  е  д  р  ю,  капитан  в  отставке.
 О  м  б  у  р  г,  содержатель  постоялого  двора  и  гужевого  транспорта.
 В  у  э  н  ш  е,  владелец  плодового  питомника.
 Бомениль,  человек  без  определенных  занятий.
 Пьер,  слуга  Руслена.
 Фелиситэ,  кухарка  Грюше.
 Сельский  стражник.
 Председатель  предвыборного  собрания.
 Гарсон  из  кафе  «Флора».
 Нищий.
 Крестьяне,  мастеровые,  рабочие.
 Действие  происходит  во  французской  провинции.
 5

ДЕЙСТВИЕ  ПЕРВОЕ
 У  г-на  Руслека.  Сад.  Направо  беседка.  Всю  левую  сторону  сцены
занимает  забор.
 ЯВЛЕНИЕ  ПЕРВОЕ
•Мюрель,  слуга  Пьер.
 Пьер,  стоя,  читает  газету.  Входит  Мюрель  с  огромным  букетом,
который  он  передает  Пьеру.
 Мюрель.  Пьер,  где  г-н  Руслен?
 Пьер.  У  себя  в  кабинете,  г-н  Мюрель;  дамы  в  саду  с
англичанкой  и  г-ном  Онэзимом...  де  Бувиньи.
 Мюрель.  А!  Это  чучело,  фатишка  из  породы  ханжей.
Подожду,  когда  он  уйдет,  не  нравится  мне  его  рожа..г
 Пьер.  А  уж  мне-то!
 Мюрель.  И  тебе?  Почему  же?
 Пьер.  Хлыщ!  Скряга!  К  тому  же,  мне  кажется,  он  ходит
к  нам...  (таинственно)  ради  барышни.
 Мюрель  (вполголоса).  Луизы?
 Пьер.  Ей-ей!  А  то  Бувиньи,  чистокровные  дворяне,  не
стали  бы  так  расшаркиваться  перед  нашими  буржуа.
 Мюрель  (в  сторону).  Ага!  Примем  к  сведению.  (Вслух.)
К  твоему  барину  придет  сейчас  кое-кто  для  деловой  беседы,
несколько  господ,  не  забудь  меня  об  этом  уведомить.
 Пьер.  Несколько  господ?  Уж  это  не  насчет  ли...  выборов...
Поговаривают...
 Мюрель.  Ладно!  Послушай-ка,  сделай  мне  одолжение,
сходи  к  сапожнику  Эртело  и  попроси  его  от  моего  имени...
 Пьер.  Как,  г-н  Мюрель,  вы...  просите...  его?
 Мюрель.  Пустяки!  Скажи  ему,  чтобы  ничего  не  забыл.
 Пьер.  Понятно.
 Мюрель.  И  чтобы  пришел  точно  во-время.  Пусть  приве¬
дет  с  собой  всю  свою  братию.
 Пьер.  Слушаюсь,  сударь.  Бегу.  (Выходит.)
 ЯВЛЕНИЕ  ВТОРОЕ
Мюрель,  Грюше.
 Мюрель.  А,  г-н  Грюше,  если  не  ошибаюсь.
 Г  рюше.  Собственной  персоной,  Пьер-Антуан,  к  вашим
услугам.
 Мюрель.  Вы  здесь  такой  редкий  гость.
 6

Г  р  ю  ш  е.  Что  поделаешь!  У  Русленов  все  стало  по-
новому.  С  тех  пор,  как  они  завели  знакомство  с  семейством
Бувиньи,—  вот  тоже  хорош  гусь,—  важности  у  них  хоть
отбавляй...
 М  ю  р  е  л  ь.  Как  так?
 Г  р  ю  ш  е.  Вы  разве  не  заметили,  что  их  слуга  ходит  теперь
в  гетрах?  Барыня  выезжает  только  на  паре,  а  на  званых  обе¬
дах,  которые  они  задают,—  так  по  крайней  мере  мне  сказала
моя  служанка  Фелиситэ,—  у  них  к  каждому  блюду  меняют
приборы.
 М  ю  р  е  л  ь.  Это  не  мешает  Руслену  быть  щедрым,  услуж¬
ливым...
 Г  р  ю  ш  е.  О,  не  спорю.  Человек  он  щедрый,  хоть  и  глуп.
И  что  всего  смешнее  —  претендует  на  звание  депутата.  Когда
он  остается  один  в  комнате,  то  декламирует  перед  зеркальным
шифоньером,  а  ночью,  во  сне,  произносит  речи,  точно  в  пар¬
ламенте.
 М  ю  р  е  л  ь  (смеясь).  В  самом  деле?
 Г  рюше.  Ах,  ведь  звание  «депутат»  звучит  так  краси¬
во...  Когда  докладывают:  «г-н  такой-то,  депутат»,—  все  по¬
чтительно  отвешивают  поклон...  А  как  ласкает  взор  слово  «де¬
путат»,  напечатанное  на  визитной  карточке  после  фамилии.
Ну,  а  если  во  время  путешествия,  в  театре,  где  бы  то  ни  бы¬
ло,  разгорится  спор,  либо  попадется  какой-либо  нахал,  или
просто  полицейский  схватит  вас  за  шиворот:  «вам  верно,  су¬
дарь,  неизвестно,  что  я  депутат»...
 Мюрель  (в  сторону).  Ты  и  сам  бы  не  прочь,  милейший.
 Г  р  ю  ш  е.  К  тому  же  дело  нехитрое.  Достаточно  иметь  дом
на  широкую  ногу,  несколько  друзей  да  сметку  —  в  общем
быть  интриганом.
 Мюрель.  Эх,  чорт  возьми!  Вот  бы  выбрали  Руслена!
 Г  р  ю  ш  е.  Постойте!  Если  его  выберут,  он  может  быть
только  кандидатом  центра.
 Мюрель  (в  сторону).  Как  знать?
 Г  р  ю  ш  е.  Ну,  нет,  дорогой  мой,  нам  не  подобает...  ведь
мы,  как-никак,  либералы;  вы  благодаря  своему  положению,
несомненно,  пользуетесь  влиянием  среди  рабочих!..  О,  вы  даже
оказываете  им  немалые  услуги!  Я  и  сам  за  народ,  только  не
в  такой  мере,  как  вы...  Нет...  нет!..
 Мюрель.  Короче  говоря,  предположим,  что  Руслен  вы¬
ставит  свою  кандидатуру?..
 Г  р  ю  ш  е.  Я  буду  обязательно  голосовать  против.
 Мюрель  (в  сторону).  Ага!  Хорошо,  что  я  не  проговорил¬
ся.  (Громко.)  Но  зачем  же  вы  пришли  к  нему,  раз  питаете  к
нему  такие  чувства?
 7

Г  рюше.  Чтобы  оказать  услугу  одному  юноше...  Жюль-
ену...
 М  ю  р  е  л  ь.  Редактору  «Беспристрастного  наблюдателя»?..
Вы  —  в  дружбе  с  поэтом...
 Грюше.  Мы  не  друзья.  Но  я  иногда  встречаюсь  с  ним  в
клубе,  вот  он  и  попросил  меня  ввести  его  к  Руслену.
 М  ю  р  е  л  ь.  Вместо  того,  чтобы  обратиться  ко  мне,  акцио¬
неру  газеты?  Почему?
 Грюше.  Не  знаю!
 М  ю  р  е  л  ь  (про  себя).  Странно!  (Громко.)  Ну,  дорогой
мой,  напрасный  труд.
 Грюше.  А  почему?
 Мюрель  (про  себя).  Что  это  Пьер  не  идет.  Боюсь,  как
бы...  (Громко.)  Почему?  Да  потому,  что  Руслен  ненавидит
богему.
 Грюше.  Однако  этот...
 Мюрель.  Этого  в  особенности.  И  даже  за  последнюю
неделю...  (Вынимает  часы.)
 Г  рюше.  Скажите,  что  это  вам  не  сидится?  Вы  как  будто
встревожены?
 Мюрель.  Именно.
 Грюше.  Неприятности,  а?
 Мюрель.  Ну.  да,  неприятности.
 Грюше.  Ага!  Я  так  и  знал!  Неудивительно...
 Мюрель.  Пойдут  теперь  нравоучения!
 Грюше.  А  как  же,  чорт  возьми;  подумайте  сами  —  вер¬
ховые  лошади,  кабриолеты,  охота,  пикники,  кто  его  знает,  что
еще!  Ей-богу!  Когда  ты  только  представитель  компании,
нельзя  жить  так,  будто  вся  касса  у  тебя  в  кармане.
 Мюрель.  Э,  я  со  всеми  расплачусь.
 Грюше.  Почему  же  не  занять  пока  у  Руслена,  раз  вы
сейчас  стеснены  в  деньгах?
 Мюрель.  Невозможно.
 Грюше.  Ведь  занимали  вы  у  меня,  а  я  не  так  богат.
 Мюрель.  Ах,  он  другое  дело.
 Грюше.  Отчего  же  другое?!  Такой  великодушный,  обяза¬
тельный  человек!  Вы,  милейший,  заинтересованы  в  том,  чтобы
не  уронить  себя  в  этом  доме.
 Мюрель.  Почему?
 Грюше.  Вы  ухаживаете  за  молодой  девицей  в  надежде,
что  выгодный  брак...
 Мюрель.  Вы  сущий  дьявол...  Да,  я  обожаю  ее.  Тише,
госпожа  Руслен!  Ради  бога,  ни  намека!
 Грюше  (про  себя).  Ох,  уж  и  обожаешь...  Я  полагаю,  что
больше  всего  ты  обожаешь  ее  приданое.
 8

ЯВЛЕНИЕ  ТРЕТЬЕ
 Мюрель,  Грюше,  г-жа  Руслен,  Онэзим,  Луиза,  мисс  Арабелла
с  книгой  в  руке.
 Мюрель  (преподносит  г-же  Руслен  букет).  Разрешите,
сударыня,  преподнести...
 Г-жа  Руслен  (бросает  букет  на  столик  налево).  Благо¬
дарю  вас,  сударь.
 Мисс  Арабелла.  О,  какие  роскошные  гардении!  Где
можно  достать  столь  редкие  цветы?
 Мюрель.  У  меня,  мисс  Арабелла,  в  моей  оранжерее.
 Онэзим  (нагло).  У  вас  имеется  оранжерея,  сударь?
 Мюрель.Да,  сударь,  оранжерея.
 Луиза.  И  он  всем  готов  пожертвовать,  чтобы  сделать
приятное  своим  друзьям.
 Г-жа  Руслен.  Всем,  за  исключением  разве  своих  поли¬
тических  симпатий.
 Мюрель  (вполголоса  Луизе).  Ваша  мамаша  нынче  так
холодна...
 Луиза  (так  же,  как  бы  успокаивая  его).  О!
 Г-жа  Руслен  (садится  направо  за  столик).  Сюда,  по¬
ближе  ко  мне,  дорогой  виконт.  Подойдите,  г-н  Грюше.  Ну,  как,
нашли,  наконец,  кандидата?  Что  говорят?
 Грюше.  Кучу  вещей,  сударыня.  Одни...
 Онэзим  (прерывает  его).  Мой  отец  утверждает,  что
стоит  г-ну  Руслену  выставить  свою  кандидатуру,  как...
 Г-жа  Руслен  (подхватывает).  Право?  Он  такого
мнения?
 Онэзим.  Безусловно!  И  все  наши  крестьяне,  зная,  что  их
интересы  несомненно  совпадают  с  его  образом  мыслей...
 Грюше.  Они,  однако,  несколько  отличаются  от  принци¬
пов  89  года.
 Онэзим  (хохочет).  Ха,  ха,  ха!  Бессмертные  принципы
89  года!
 Г  рюше.  Чему  вы  смеетесь?
 Онэзим.  Мой  отец  всегда  смеется,  когда  при  нем  кто-
нибудь  произносит  эти  слова.
 Г  рюше.  Э!  Не  будь  89  года,  не  было  бы  и  депутатов!
 Мисс  Арабелла.  Вы  правы,  г-н  Грюше,  что  защищае¬
те  парламент.  Джентльмен  может  сделать  много  добра,  буду¬
чи  его  членом.
 Грюше.  Первым  делом  проводишь  зиму  в  Париже.
 Г-ж  а  Руслен.  А  это  уже  кое-что!  Подойди  же,  Луиза.
Ведь  жизнь  в  провинции  надоедает  в  конце  концов,  не  правда
ли,  г-н  Мюрель?
 9

Мюрель  (с  живостью).  Да,  сударыня.  (Тихо  Луизе.)
В  ней  можно,  однако,  найти  счастье.
 Г  р  ю  ш  е.  Как  будто  в  этой  бедной  провинции  живут  одни
дураки!!!
 Мисс  Арабелла  (восторженно).  О  нет,  нет!  Под
сенью  наших  старых  дубрав  бьются  благородные  сердца;  рав¬
нины  навевают  мечты;  в  безвестных  уголках,  быть  может,
скрываются  таланты,  таится  гений,  который  воссияет  над  на¬
ми!  (Садится.)
 Г-жа  Руслен.  Что  за  тирада,  моя  милая?  Вы  нынче
более  чем  когда-либо  поэтически  настроены.
 О  н  э  з  и  м.  Мадмуазель  действительно,  если  не  считать
легкий  акцент,  превосходно  передала  нам  «Озеро»  г-на  Ла¬
мартина.
 Г-ж  а  Русле  н.  А  вам  знакомо  это  произведение?
 Оназим.  Мне  еще  не  разрешили  читать  автора  этих
стихов.
 Г-ж  а  Р  у  с  л  е  н.  Понимаю.  Серьезное  воспитание...  (Наде¬
вает  ему  на  руки  шерсть  для  разматывания.)  Не  будете  ли
вы  так  любезны?..  Вытяните  руки!  Очень  хорошо.
 О  н  э  з  и  м.  О,  я  умею!  Я  даже  помогал  вышивать  из  бисе¬
ра  тот  пейзаж,  что  вам  подарила  моя  сестра  Елизавета!..
 Г-жа  Руслен.  Прелестная  вещица;  она  висит  в  моей
комнате.  Луиза,  когда  же  ты  кончишь  рассматривать  «Иллю¬
страцию»?
 Мюрель  (про  себя).  Мне  явно  не  доверяют.
 Г-жа  Руслен.  Я  любовалась  талантом  других  ваших
сестер,  когда  мы  в  последний  раз  посетили  замок  Бувиньи.
 О  н  э  з  и  м.  Маменька  ожидает  на  днях  приезда  в  наш  за¬
мок  моего  внучатого  дядюшки,  епископа  де  Сен-Жиро.
 Г-жа  Руслен.  Его  преосвященство  де  Сен-Жиро  ваш
дядя?
 О  н  э  з  и  м.  Да!  Он  крестный  моего  отца.
 Г-ж  а  Руслен.  Дорогой  граф  совсем  нас  забыл,  небла¬
годарный!
 О  н  э  з  и  м.  О  нет,  он  как  раз  просил  г-на  Руслена  назна¬
чить  ему  нынче  свидание.
 Г-жа  Руслен  (с  довольным  видом).  А!
 О  н  э  з  и  м.  Он  хочет  с  ним  кой  о  чем  побеседовать...  А  вот,
кажется,  нотариус  Додар,  он  только  что  вошел.
 Мюрель  (в  сторону).  Нотариус.  Разве  уже...
 Мисс  Арабелла.  А,  в  самом  деле.  А  за  ним  во¬
шли  бакалейщик  Марше,  г-н  Бондуа,  г-н  Льежар  и  еще
другие.
 Мюрель  (в  сторону).  Чорт  возьми!  Что  это  значит?
 Ю

ЯВЛЕНИЕ  ЧЕТВЕРТОЕ
Те  же  и  г-н  Руслен.
 Луиза.  Ах,  папа!
 Руслен  (улыбаясь).  Гляди  на  него,  дитя  мое.  Ты  можешь
им  гордиться.  (Целуя  оюену)  Здравствуй,  душенька.
 Г-жа  Руслен.  Что  случилось?  У  тебя  такой  сияющий
вид?..
 Руслен  (замечая  Мюреля).  И  вы  здесь,  добрейший  Мю-
рель!  Вы  уже  знаете...  и  захотели  быть  первым?
 М  ю  р  е  л  ь.  В  чем  дело?
 Руслен  (замечая  Грюше).  И  вы,  Грюше!  Ах,  друзья
мои!  Как  хорошо!  Я  тронут!  Право,  все  мои  сограждане...
Грюше.  Мы  ничего  не  знаем!
 М  ю  р  е  л  ь.  Мы  совершенно  не  понимаем!..
 Руслен.  Но  они  здесь...  Они  настаивают!..
 Все.  Да  кто  же?
 Руслен.  Целый  комитет  из  сторонников  министерства,
они  предлагают  мне  выставить  свою  кандидатуру  от  округа.
Мюрель  (в  сторону).  Дьявол!  Меня  опередили!
 Г-жа  Руслен.  Какое  счастье!
 Грюше.  И  вы,  чего  доброго,  согласитесь?
 Руслен.  Почему  же  нет?  Ведь  я  консерватор.
 Г-жа  Руслен.  Ты  согласился?
 Руслен.  Нет  еще.  Я  хотел  посоветоваться  с  тобой...
Г-жа  Руслен.  Соглашайся!
 Луиза.  Безусловно!
 Руслен.  Итак,  вы  не  видите  никаких  препятствий?
 Все.  Никаких!  Напротив!  Что  ты!
 Руслен.  Значит,  вы  действительно  считаете,  что  я  по¬
ступлю  правильно?
 Г-жа  Руслен.  Да!  Да!
 Руслен.  По  крайней  мере  я  могу  сказать,  что  меня  при¬
нудили.  (Хочет  уйти.)
 Мюрель  (останавливает  его).  Постойте!  Будьте  осто¬
рожны.
 Руслен  (поражен).  Почему?
 Мюрель.  Такая  кандидатура  несерьезна.
 Руслен.  Как  так?
 ЯВЛЕНИЕ  ПЯТОЕ
 Те  же  и  Марше,  потом  нотариус  Додар.
 Марше.  Всей  честной  компании.  Ваш  покорный  слуга!
Извините,  сударыня.  Господа,  что  находятся  там,  послали  ме¬
ня  узнать,  что  делает  г-н  Руслен,  и  чтобы  он  пришел.  И  чтобы
соглашался...
 П

Р  у  с  л  е  н.  Понятно!
 Марше.  Потому,  вы  человек  деятельный  и  будете  хоро¬
шим  депутатом!
 Рус  лен  (в  упоении).  Депутатом!
 Д  о  д  а  р  (входя).  Э,  мой  дорогой,  мы  теряем  терпение.
 Г  р  ю  ш  е  (в  сторону).  Додар!  Вот  еще  старый  ханжа.
 Додар  (Онэзиму).  Ваш  уважаемый  папаша  во  дворе
и  желает  с  вами  поговорить.
 М  ю  р  е  л  ь.  А,  его  отец  здесь!
 Г  р  ю  ш  е  (Мюрелю).  Он  пришел  с  остальными.  Будьте  на¬
чеку,  Мюрель!
 Мюрель.  Прошу  прощения,  мэтр  Додар.  (Руслену.)  При¬
думайте  какой-нибудь  предлог...  (Марше.)  Передайте,  что  г-н
Руслен  плохо  себя  чувствует  и  даст  ответ  позднее.  Живо!
(Марше  выходит.)
 Руслен.  Ну,  это  уж  слишком!
 Мюрель.  Э!  Нельзя  же  так  необдуманно  соглашаться
на  кандидатуру.
 Руслен.  Да  я  три  года  только  и  мечтаю...
 Мюрель.  Вы  совершаете  оплошность.  Спросите  у  мэтра
Додара,  он  человек  мудрый  и  знает  местную  публику  —  может
ли  он  отвечать  за  ваше  избрание?
 Додар.  Отвечать  —  нет.  Я,  однако,  полагаю...  Впрочем,
в  таких  делах  нельзя  быть  ни  в  чем  уверенным.  Тем  более,  что
мы  не  знаем,  как  наши  противники...
 Г  р  ю  ш  е.  А  противников  много.
 Руслен.  Много?
 Мюрель.  Чудовищно  много.  (Додару.)  Итак,  вы  извини¬
те  нашего  друга,  он  хочет  обдумать...  (Руслену.)  А  если  вы
желаете  всем  рисковать...
 Руслен.  Пожалуй,  он  прав.  (Додару.)  Да,  попросите  их
подождать.
 Додар.  Ну,  что  ж,  г-н  Онэзим.  Пойдем.
 Мюрель.  Пойдем,  надо  слушаться  папашу.
 Руслен  (Мюрелю).  Как,  и  вы  уходите?  Почему?
 Мюрель.  Это  моя  тайна.  Будьте  покойны.  Увидите!
 ЯВЛЕНИЕ  ШЕСТОЕ
 Руслен,  г-жа  Руслен,  мисс  Арабелла,  Грюше.
 Руслен.  Что  он  собирается  делать?
 Грюше.  Не  знаю.
 Г-жа  Руслен.  Наверное,  придумал  какое-нибудь  сума¬
сбродство!
 Грюше.  Несомненно,  ведь  он  странный  молодой  человек.
Я  пришел  просить  разрешения  представить  вам  другого.
 12

Руслен.  Приведите  его!
 Г  р  ю  ш  е.  О,  может  статься,  он  вам  и  не  подойдет.  У  вас
бывают  иногда  предубеждения...  Короче  говоря  —  его  зовут
Жюльен  Дюпра.
 Р  у  с  л  е  и.  Ах,  нет,  нет.
 Г  р  ю  ш  е.  Что  вы?
 Р  у  с  л  е  н.  И  не  говорите  мне  о  нем,  слышите?  (Замечает
на  столике  газету.)  Я  ведь  запретил  держать  в  моем  доме  этот
листок.  Видно,  я  здесь  больше  не  хозяин!  (Рассматривает  ли¬
сток.)  Понятно!  Опять  стихи.
 Г  р  ю  ш  е.  Чорт  возьми,  ведь  он  поэт.
 Русле  н.  Ая  не  люблю  поэтов,  этих  шалопаев!..
 Мисс  Арабелла.  Уверяю  вас,  сударь,  я  однажды  раз¬
говаривала  с  ним...  в  аллее,  под  платанами...  он...  весьма  при¬
личен.
 Г  р  ю  ш  е.  Отчего  бы  вам  его  не  принять?
 Руслен.  Ни  за  что!  (Луизе.)  Ни  за  что,  дочь  моя.
 Луиза.  О,  я  его  не  защищаю.
 Руслен.  Надеюсь...  этакий  негодяй!
 Мисс  Арабелла  (порывисто).  Ах!
 Г  р  ю  ш  е.  Но  почему  же?
 Руслен.  Потому...  Извините,  мисс  Арабелла.  (Указывает
жене  на  Луизу.)  Да  уведи  ее.  Мне  надо  поговорить  с  Грюше.
 ЯВЛЕНИЕ  СЕДЬМОЕ
Руслен,  Грюше.
 Грюше  (сидит  на  скамье,  слева).  Я  вас  слушаю.
 Руслен  (берет  газету).  Фельетон  озаглавлен  «Снова  к
Ней».
 И  сфинксы  древние  из  камня
Стонали  бы  от  муки  тяжкой,
 Когда  бы...
 Плевать  я  хочу  на  твоих  сфинксов.
 Грюше.  Ия  тоже;  но  я  не  понимаю...
 Руслен.  Это  продолжение  переписки...
 Г  р  ю  ш  е.  Не  объяснитесь  ли  вы  яснее?
 Руслен.  Вообразите,  во  вторник,  как  раз  неделю  тому
назад,  прогуливаясь  рано  утром  по  саду,—  я  в  таком  волнении,
что  лишился  сна,—  итак,  я  увидел  у  ограды  в  беседке...
 Грюше.  Мужчину?
 Руслен.  Нет,  письмо,  большой  конверт;  похоже  было  на
прошение,  а  вместо  адреса  написано:  «К  Ней».  Я  вскрыл  его,
разумеется,  и  прочел...  объяснение  в  любви,  написанное  сти¬
хами,  мой  друг.  Такое  пылкое,  все,  что  может  излить  страсть...
 13

Г  р  ю  ш  е.  И,  конечно,  без  подписи.  Никакого  указания.
 Р  у  с  л  е  н.  Позвольте!  Прежде  всего  надо  было  узнать,  к
кому  относится  этот  бред,  а  так  как  сия  особа  была  описана
в  стихах,  ибо  там  говорилось  о  черных  волосах,  мое  подозре¬
ние  прежде  всего  пало  на  Арабеллу,  нашу  учительницу,  тем
более...
 Г  р  ю  ш  е.  Да  ведь  она  блондинка.
 Р  у  с  л  е  н.  Что  из  того?  В  стихах  иногда  ради  рифмы  за¬
меняют  одно  слово  другим.  Однако,  вы  понимаете...  из  дели¬
катности...  она  все-таки  англичанка...  я  не  осмелился  у  нее
спросить.
 Г  р  ю  ш  е.  А  ваша  жена?
 Р  у  с  л  е  н.  Она  пожала  плечами  и  сказала:  «Брось  ты
этим  заниматься».
 Г  р  ю  ш  е.  А  при  чем  тут  Жюльен?
 Р  у  с  л  е  н.  Вот  мы  и  добрались  до  сути:  прошу  вас  заме¬
тить,  что  вышеупомянутое  стихотворение  начиналось  словами:
«Лишь  мелькнет  твое  платье  средь  дерев  апельсинных».  А  у
меня  как  раз  два  апельсинных  дерева,  по  одному  с  каждой
стороны  забора,—  других  поблизости  нет,—  значит,  объяснение
в  любви  написано  кому-то,  кто  живет  здесь  в  доме.  Кому?
Очевидно,  моей  дочке,  Луизе.  Кем?  Единственным  человеком
в.  городе,  который  сочиняет  стихи,  Жюльеном.  Притом,  если
сличить  почерк,  каким  написаны  стихи,  с  почерком  на  банде¬
роли  получаемой  нами  ежедневной  газеты,  то  легко  увидеть,
что  писала  та  же  рука.
 Г  р  ю  ш  е  (в  сторону).  Экой  неловкий!
 Р  у  с  л  е  н.  Вот  за  кого  вы  хлопочете!  Чего  он  хочет?  Со¬
блазнить  мадмуазель  Руслен?
 Г  р  ю  ш  е.  Что  вы!
 Руслен.  Быть  может,  жениться  на  ней?
 Г  р  ю  ш  е.  Это,  пожалуй,  лучше.
 Руслен.  Я  думаю!  В  наше  время,  честное  слово,  никого
не  уважают.  Нахал!  Разве  я  чего-нибудь  прошу  у  него?  Разве
вмешиваюсь  в  его  дела?  Пусть  его  пишет  свои  статейки!  Пусть
Еозмущает  против  нас  народ!  Пусть  превозносит  подобных  ему
проходимцев!  Нечего  ему,  жалкому  писаке,  бегать  за  богаты¬
ми  наследницами.
 Грюше.  Есть  и  другие,  не  журналисты;  они  ухаживают
за  вашей  дочерью  ради  ее  денег.
 Руслен.  А?  Гм...
 Грюше.  Ведь  это  же  бросается  в  глаза.  Живут  люди  в
деревне,  сами  из  экономии  обрабатывают  землю  своих  пред¬
ков,  к  тому  же  очень  скверно.  Впрочем,  земля  плохая  и  обре¬
менена  долгами.  Восемь  душ  детей,  из  них  пять  дочек  —  одна
горбунья,  остальные  всю  неделю  прячутся  дома  из-за  отсут-
 14

ствия  нарядов.  Старший  сын,  вздумавший  спекулировать  ле¬
сом,  спивается  абсентом  в  Мостеганеме  и  частенько  нуждается
в  деньгах.  Младший  сын,  слава  богу,  пошел  в  священники:  с
последним  вы  знакомы,—  он  занимается  вышиванием.  Так  что
жизнь  в  замке  невеселая,  там  сквозь  дыры  в  потолке  на  голо¬
ву  льет  дождь.  Но  это  не  мешает  строить  планы;  время  от  вре¬
мени,  в  счастливые  денечки,  всем  семейством  набиваются  как
сельди  в  бочке  в  разлаженный  фамильный  рыдван,  которым
правит  сам  папаша,  и  отправляются  подкрепить  силы  превос¬
ходным  обедом  к  добрейшему  г-ну  Руслену,  осчастливленному
таким  знакомством.
 Р  у  с  л  е  н.  Ну,  вы  уж  слишком  далеко  заходите:  вы  злоб¬
ствуете.
 Г  р  ю  ш  е.  Суть  в  том,  что  я  не  понимаю,  откуда  такая
почтительность  к  ним,  разве  только  прежняя  зависимость...
 Руслен  (горестно).  Ни  слова  об  этом,  Грюше,  ни  слова,
мой  друг;  это  воспоминание  так  тягостно...
 Грюше.  Не  бойтесь,  ничего;  они  не  станут  болтать,  и
на  то  есть  причина.
 Руслен.  В  чем  же  дело?
 Грюше.  Да  разве  вы  не  видите,  что  эти  люди  нас  прези¬
рают  за  то,  что  мы  плебеи,  выскочки!  А  вам  они  завидуют  от¬
того,  что  вы  богаты!  Предложенная  нам  кандидатура,  которой,
я  не  сомневаюсь,  вы  обязаны  хлопотам  Бувиньи,—  не  думай¬
те,  он  будет  немало  чваниться  этим,—  приманка,  чтобы  вы¬
удить  приданое  вашей  дочери.  А  так  как  вас  могут  и  не  из¬
брать...
 Руслен.  Не  избрать?
 Грюше.  Разумеется!  Она  тем  временем  станет  женой
идиота,  который  будет  краснеть  за  своего  тестя.
 Руслен.  Нет!  Я  верю  в  их  чувства!..
 Грюше.  Ну,  а  если  я  вам  докажу,  что  они  уже  насме¬
хаются  над  вами?
 Руслен.  Кто  вам  оказал?
 Грюше.  Фелиситэ,  моя  служанка.  Слуги,  как  вы  знаете,
рассказывают  друг  другу,  о  чем  говорят  их  господа.
 Руслен.  О  чем  же  они  говорят?
 Грюше.  Их  кухарка  слышала,  как  они  таинственно  раз¬
говаривали  об  этом  браке;  графиня  выражала  опасения,  а
граф  ей  ответил,  имея  в  виду  вас:  «Ба,  для  него  это  слишком
большая  честь».
 Руслен.  Ах,  вот  как  они  меня  почитают?
 Грюше.  Они  считают,  что  дело  почти  на  мази.
 Руслен.  Ну,  нет,  слава  богу!
 Грюше.  Они  даже  настолько  уверены,  что  Онэзим  сейчас
только  держал  себя  с  вашими  дамами  весьма  самонадеянно.
 15

Р  у  с  л  е  н.  Скажите  пожалуйста!
 Г  рюше.  Еще  немного  —  и  я  подумал,  что  он  перейдет  с
вашей  дочерью  на  ты.
 Пьер  (объявляет).  Граф  де  Бувиньи.
 Г  рюше.  Ага!  Ну,  я  удаляюсь.  Прощайте,  Руслен.  Не  за¬
будьте,  о  чем  я  говорил.  (Проходит  мимо  Бувиньи,  не  снимая
шляпы,  потом  показывает  ему  за  спиной  кулак.)  Уж  тебя-то
я  угощу  по-свойски!
 ЯВЛЕНИЕ  ВОСЬМОЕ
Руслен,  граф  де  Бувиньи.
 Бувиньи  (развязным  тоном).  Разговор,  который  я  хо¬
тел  иметь  с  вами,  дорогой  господин  Руслен,  касается...
 Руслен  (жестом  приглашает  его  сесть).  Граф...
 Бувиньи  (садится).  Между  нами,  надеюсь,  церемонии
излишни.  Итак,  я  являюсь,  заранее  почти  уверенный  в  успехе,
просить  руки  вашей  дочери  Луизы  для  моего  сына,  виконта
Онэзима-Гаспара  Оливье  де  Бувиньи.  (Руслен  молчит.)  А?
Что  вы  сказали?
 Руслен.  Пока  ничего,  сударь.
 Бувиньи  (с  живостью).  Чуть  было  не  забыл.  Мы  пита¬
ем  большие  надежды,  правда...  не  по  прямой  линии...  А  в  ка¬
честве  приданого...  пенсия...  Впрочем,  мэтр  Додар,  у  которого
находятся  все  документы,  (тише)  не  замедлит...  (То  же  молча¬
ние.)  Я  жду...
 Руслен.  Я  чревычайно  польщен,  сударь,  но...
 Бувиньи.  Как?  Разве  имеются  но?
 Руслен.  Вы  могли  получить  преувеличенные  сведения  о
моем  состоянии,  граф.
 Бувиньи.  Неужели  вы  думаете,  что  подобный  расчет...
И  что  Бувиньи...
 Руслен.  Я  далек  от  подобной  мысли.  Но  я  не  так  богат,
как  полагают.
 Бувиньи  (любезно).  Тем  меньше  будет  несоответствия.
 Руслен.  Однако,  несмотря  на...  умеренные,  правда,  до¬
ходы,  мы  живем,  не  стесняя  себя  ни  в  чем.  У  моей  жены  изы¬
сканный  вкус.  Сам  я  люблю  принимать,  люблю  сеять  вокруг
себя  довольство.  Я  исправил  за  свой  счет  дорогу  из  Бюге  в
Фавервиль,  построил  школу  и  учредил  в  больнице  палату  на
четыре  койки,  которая  будет  носить  мое  имя.
 Бувиньи.  Это  всем  известно,  всем.
 Руслен.  Я  это  говорю  затем,  чтобы  убедить  вас,  что
хоть  я  и  сын  банкира,  и  сам  бывший  банкир,  тем  не  менее  я
 16

отнюдь  не  денежный  туз,  как  говорится.  Положение  г-на  Онэ-
зима,  разумеется,  не  может  служить  препятствием,  есть  дру¬
гое.  Ваш  сын  не  знает  никакого  ремесла.
 Б  у  в  и  н  ь  и  (гордо).  Сударь,  дворянину  подобает  знать
лишь  одно  ремесло  —  военное.
 Р  у  с  л  е  н.  Однако,  он  не  военный.
 Б  у  в  и  н  ь  и.  Он  ждет  смены  правительства,  тогда  он  будет
служить  своей  родине.
 Р  у  с  л  е  н.  А  пока...
 Б  у  в  и  н  ь  и.  Он  будет  жить  в  своем  имении,  как  я,  сударь.
 Р  у  с  л  е  н.  И  изнашивать  охотничьи  ботфорты.  Прекрасно!
Но  я,  милостивый  государь,  предпочитаю  выдать  свою  дочь
за  человека,  у  которого,  извините,  состояние  будет  еще
меньше.
 Б  у  в  и  н  ь  и.  Состояние  моего  сына  обеспечено.
 Р  у  с  л  е  н.  Даже  за  такого,  у  которого  совсем  ничего  нет,
лишь  бы...
 Б  у  в  и  н  ь  и.  Ого!  Совсем  ничего...
 Руслен  (встает).  Да,  милостивый  государь,  за  простого
труженика,  пролетария.
 Б  у  в  и  н  ь  и  (встает).  Вы,  значит,  пренебрегаете  знатно¬
стью  рода?
 Руслен.  Пусть  так.  Я  —  дитя  революции.
 Б  у  в  и  н  ь  и.  Вы  доказали  это  своим  обхождением,  сударь.
 Руслен.  И  меня  не  прельщает  блеск  титула.
 Б  у  виньи.  Так  же,  как  меня  блеск  золота...  поверьте.
 Руслен.  Слава  богу,  теперь  не  приходится  гнуть  спину
перед  господами,  как  бывало.
 Бувиньи.  В  самом  деле,  ваш  дед  ведь  был  слугой  в
моем  доме!
 Руслен.  А,  вы  хотите  меня  унизить?  Ступайте  вон,  су¬
дарь!  Нынче  всеобщее  уважение  достигается  личными  заслу¬
гами,  моя  же  личность  —  выше  вашей  клеветы!  Взять  хотя  бы
именитых  граждан,  что  сию  минуту  предлагали  мне  кандида¬
туру...
 Бувиньи.  Ее  так  же  точно  могли  предложить  и  мне.  Я
отказался  только  из  уважения  к  вам.  Но  ввиду  такой  вашей
грубости,  когда  вы  излагали  свои  принципы,  и  поскольку  вы
демократ,  столп  анархии...
 Руслен.  Ничего  подобного.
 Бувиньи.  Орудие  беспорядка!  В  таком  случае  я  также
выставляю  свою  кандидатуру.  Я  —  кандидат  консервативной
партии,  слышите?  И  мы  увидим,  кто  из  нас  двоих  победит...
Не  скрою,  я  даже  знаком  с  вновь  назначенным  префектом,  и
он  меня  поддержит.  Прощайте.  (Выходит.)
 2.  Г.  Флобер.  Т.  4.
 17

ЯВЛЕНИЕ  ДЕВЯТОЕ
Руслен  один.
 Р  у  с  л  е  н.  Он  так  взбешен,  что  способен,  пожалуй,  настро¬
ить  против  меня  общественное  мнение,  ославить  якобинцем.
Я,  кажется,  напрасно  его  оскорбил.  Но,  принимая  во  внимание
денежные  дела  Бувиньи,  невозможно  же  было...  Все-таки  не¬
приятно.  Мне  сдается,  Мюрель  и  Грюше  не  очень-то  уверены
в  себе;  да,  надо  бы  найти  способ  убедить  консерваторов...  что
я...  самый  консервативный  человек  в  мире...  гм...  это  что?
 ЯВЛЕНИЕ  ДЕСЯТОЕ
 Руслен,  Мюрель  с  толпой  избирателей,  Эртело,  Бомениль,  Вуэнше,
Омбург,  Ледрю,  затем  Грюше.
 Мюрель.  Дорогой  согражданин,  от  имени  присутствую¬
щих  здесь  избирателей  прошу  вас  выставить  свою  кандидату¬
ру  от  партии  либералов  нашего  округа.
 Руслен.  Господа...  Но...
 Мюрель.  За  вас,  безусловно,  будет  голосовать  Фавер-
вильская  коммуна,  Арольская,  Лагуссейская,  Санневасская,
Бонневальская,  Ототская  и  Сент-Матьесская.
 Руслен.  Ах!  ах!
 Мюрель.  Ракру,  Манервиль,  Кудретт.  Словом,  мы  рас¬
считываем  на  большинство  в  полторы  тысячи  голосов.  Ваше
избрание  обеспечено.
 Руслен.  Ах,  граждане!  (Тихо  Мюрелю.)  Не  знаю,  что
сказать.
 Мюрель.  Разрешите  представить  вам  ваших  политических
друзей.  Прежде  всего  самого  пламенного,  истого  патриота
г-на  Эртело...  фабриканта...
 Эртело.  Скажите  попросту  сапожника,  я  не  обижусь.
 Мюрель.  Г-н  Омбург,  содержатель  гостиницы  «Золотого
льва»  и  хозяин  гужевого  транспорта,  г-н  Вуэнше,  владелец
плодового  питомника,  г-н  Бомениль,  он  человек...  без  профес¬
сии,  храбрый  отставной  капитан  Ледрю.
 Руслен  (в  восторге).  Ах!  Представитель  нашей  славной
армии!
 Мюрель.  Мы  все  убеждены,  что  вы  выполните  вашу  бла¬
городную  миссию  и  будете  на  высоте  призвания.  (Тихо  Русле-
ну.)  Да  говорите  же.
 Руслен.  Господа...  Нет,  граждане!  Мои  принципы  —  это
ваши  принципы.  И...  несомненно...  я  —  дитя  своей  родины,  как
и  вы.  Никто  никогда  не  слышал,  чтобы  я  плохо  отзывался  о
свободе.  Напротив!  Вы  найдете  во  мне...  преданного  вашим  ин¬
тересам  представителя...  защитника...  оплот  против  наступле¬
ния  власти.
 18

Мюрель  (берет  его  за  руку).  Очень  хорошо,  мой  друг,
прекрасно!  Не  сомневайтесь  в  результатах  вашей  кандидату¬
ры.  Прежде  всего  ее  поддержат...  «Беспристрастный  наблюда¬
тель».
 Р  у  с  л  е  н.  «Беспристрастный  наблюдатель»  за  меня!
 Г  рюше  (выходя  из  толпы).  Всецело.  Я  прямо  из  ре¬
дакции.  Жюльен  проявляет  истинный  пыл.  (Тихо  Мюрелю,
удивленному  его  приходом.)  Он  сказал  мне  причину,  я  вам  по¬
сле  объясню.  (Руслену.)  Вы  позволите?  Ну  теперь-то  хоть
можно  его  привести?
 Р  у  с  л  е  н.  Кого?  Извините.  У  меня  голова  идет  кругом...
 Г  р  ю  ш  е.  Можно  привести  Жюльена?  Он  хочет  прийти.
 Руслен.  А  это...  действительно  нужно?
 Г  р  ю  ш  е.  О,  необходимо!
 Руслен.  В  таком  случае  хорошо...  как  вам  будет  угодно.
(Грюше  уходит.)
 Э  р  т  е  л  о.  Это  все  пустое,  гражданин.  В  первую  очередь,
когда  будете  там,  вы  должны  похлопотать,  чтобы  отменили  на¬
лог  на  спиртное.
 Руслен.  Спиртные  напитки...  Разумеется!
 Э  р  т  е  л  о.  Другие  только  обещают  и  с  плеч  долой.  А  вы,
сдается  мне,  молодец;  вашу  руку.  (Подает  ему  руку.)
 Руслен  (нерешительно).  Охотно,  гражданин,  охотно.
 Эр  тел  о.  В  час  добрый!  Надо  с  этим  покончить,  слишком
уж  долго  мы  терпели.
 О  м  б  у  р  г.  Чорт  возьми!  Никто  не  похлопочет  за  извозный
промысел.  Овес  вздорожал  чрезвычайно.
 Руслен.  Верно.  Агрикультура...
 О  м  б  у  р  г.  Я  не  об  агрикультуре  говорю,  а  об  извозном
промысле.
 Мюрель.  В  том-то  и  сила.  Но  благодаря  ему  правитель¬
ство...
 Л  е  д  р  ю.  А,  правительство!  Оно  награждает  орденами  вся¬
ких  пустомелей.
 В  у  э  н  ш  е.  А  намеченный  ими  план  железнодорожного  пу¬
ти  через  Сен-Матьё—там  как  раз  находится  мой  питомник,—
это  же  глупость...
 Б  о  м  е  н  и  л  ь.  Невозможно  стало  воспитывать  детей.
 Руслен.  Обещаю  вам...
 О  м  б  у  р  г.  Прежде  всего  —  почтовый  сбор...
 Руслен.  О,  конечно.
 Л  е  д  р  ю.  Хотя  бы  в  интересах  дисциплины!
 Руслен.  Еще  бы!
 В  у  э  н  ш  е.  Между  тем,  если  бы  провели  дорогу  через  Бон-
неваль...
 19

Р  у  с  л  е  н.  Несомненно.
 Бомениль.  У  моего  сына  склонность...
 Р  у  с  л  е  н.  Верю.
 £  О  м  б  у  р  г.  Чтобы  нанять  кабриолет...
 11Л  е  д  р  ю.  Я  ничего  не  прошу,  однако...
и  IВ  у  э  н  ш  е.  Мое  имение  находится...
 Бомениль.  Ибо,  если  существуют  коллежи...
 Мюрель  (возвышает  голос).  Виноват,  граждане,  разре¬
шите  одно  только  слово!  Граждане,  я  счастлив  выступать  по¬
средником  между  вами  и  нашим  дорогим  соотечественником,
который  при  подобных  обстоятельствах,  с  простотой  речи,
осмелюсь  сказать,  поистине  классической,  столь  укрепил  наши
надежды...  и  чтобы  отпраздновать  это  событие,  из  коего  воз¬
никнут  для  нашего  кантона,  а  может  быть,  и  для  всей  Фран¬
ции  новые  судьбы,  разрешите  пригласить  вас  в  будущий  по¬
недельник  на  стакан  пунша  ко  мне  на  фабрику.
 Избиратели.  В  понедельник?  Ладно,  пусть  будет  в  по¬
недельник.
 М  ю  р  е  л  ь.  Я  думаю,  мы  можем  уйти.
 Все  (уходя).  Прощайте,  господин  Руслен.  До  скорого  сви¬
дания,  дело  пойдет  на  лад,  вот  увидите!
 Руслен  (пожимая  всем  руки).  Друзья  мои,  верьте,  я  тро¬
нут!  Прощайте!  Весь  к  вашим  услугам.  (Избиратели  уходят.)
 Мюрель  (Руслену).  Поухаживайте  за  Эртело,  ведь  это
он  всех  их  собрал.  (Догоняет  избирателей  )
 Руслен  (зовет).  Эртело.
 Эртело.  Чего?
 Руслен.  Не  можете  ли  вы  сделать  мне  пятнадцать  пар
ботинок?
 Эртело.  Пятнадцать  пар?
 Руслен.  Да,  и  столько  же  пар  туфель.  Я,  правда,  не  со¬
бираюсь  путешествовать,  но  люблю,  чтобы  у  меня  был  боль¬
шой  запас  обуви.
 Эртело.  Тотчас  же  примусь,  засажу  всех  подмастерьев,
сударь.  К  вашим  услугам.  (Догоняет  избирателей.)
 Ом  бур  г.  Господин  Руслен,  я  раздобыл  случайно  на  днях
такую  парочку  гнедых,—  просто  прелесть  как  подойдут  к  ва¬
шей  коляске.  Не  хотите  ли  взглянуть?
 Руслен.  Обязательно,  в  ближайшие  дни.
 В  у  э  н  ш  е.  Я  подам  вам  докладную  записку  относительно
нового  железнодорожного  пути,  а  то  они  хотят  провести  ли¬
нию  как  раз  по  середине  моего  владения...
 Руслен.  Очень  хорошо!
 Бомениль.  Я  приведу  к  вам  моего  сына,  и  вы  согласи¬
тесь  со  мною,  что  просто  грех  оставить  такого  ребенка  без  об¬
разования.
 20

Р  у  с  л  е  н.  К  началу  школьных  занятий  будьте  уверены...
 Э  р  т  е  л  о.  Вот  это  человек!  Да  здравствует  Руслен!
 Все.  Да  здравствует  Руслен!  (Избиратели  уходят.)
 ЯВЛЕНИЕ  ОДИННАДЦАТОЕ
Руслен,  Мюрель.
 Руслен  (бросается  к  Мюрелю  и  обнимает  его).  А,  мой
друг!  Мой  друг!  Мой  друг!
 Мюрель.  Ну,  как  вы  находите,  здорово  дело  слажено?
 Руслен.  То  есть  и  выразить  не  могу...
 Мюрель.  Сознайтесь,  ведь  вам  очень  хочется?
 Руслен.  До  смерти!  Через  год  после  того,  как  я  поселил¬
ся  здесь,  в  провинции,  меня  стала  снедать  тоска.  Я  стал  тяжел
на  подъем,  засыпал  вечером  после  обеда,  и  доктор  сказал
моей  жене:  «Ваш  муж  должен  чем-нибудь  заняться».  Тогда
я  стал  придумывать,  что  бы  я  мог  делать.
 Мюрель.  И  придумали  стать  депутатом.
 Руслен.  Конечно.  Впрочем,  и  по  возрасту  мне  пора.  Итак,
я  купил  себе  книжный  шкаф  и  подписался  на  несколько  газет
и  журналов.
 Мюрель.  Словом,  взялись  за  работу.
 Руслен.  Прежде  всего  добился  принятия  в  археологиче¬
ское  общество  и  стал  получать  по  почте  брошюры,  затем  сде¬
лался  членом  городского  и  окружного  советов  и,  наконец,  чле¬
ном  государственного  совета,  и  всякий  раз,  как  поднимался
серьезный  вопрос,  улыбался...  чтобы  не  опростоволоситься!  Да!
Улыбка  иногда  —  такая  сила.
 Мюрель.  Но  широкая  публика  не  была  твердо  осведом¬
лена  о  ваших  принципах,  вы,  быть  может,  не  знаете,  что  необ¬
ходимость  требовала...
 Руслен.  Знаю!  Только  вы...  вы  один.
 Мюрель.  Нет,  вы  не  знаете.
 Руслен.  Да  знаю  же!  Ну  какой  же  вы  дипломат!
 Мюрель  (в  сторону).  Клюет.  (Громко.)  Рабочие  моей
фабрики  отнеслись  вначале  недоброжелательно.  Люди  опас¬
ные,  друг  мой.  А  теперь  —  все  в  наших  руках.
 Руслен.  Вас  надо  ценить  на  вес  золота.
 Мюрель  (в  сторону).  Я  и  не  прошу  так  много.
 Руслен  (глядит  на  него).  Вы  мне...  больше  чем  брат...  Вы
мне  дороже  сына,  так-то.
 Мюрель  (с  расстановкой).  Но...  я  бы  мог...  быть  им...
 Руслен.  Несомненно.  Будь  я  постарше.
 Мюрель  (с  натянутым  смехом).  Или  же...  сделайся  я  ва¬
шим  зятем...  Вы  бы  не  согласились!
 21

Руслен  (с  таким  оке  смехом).  Шутник...  Вы  сами  не  за¬
хотите.
 Мюрель.  Ей-богу,  хочу.
 Руслен.  Бросьте!  С  вашими  парижскими  привычками...
 Мюрель.  Я  живу  в  провинции.
 Руслен.  Э!  В  ваши  годы  не  женятся.
 Мюрель.  Тридцать  четыре  года,  самое  время.
 Руслен.  Когда  человека  ждет  такая  карьера...
 Мюрель.  Ну,  моя  карьера,  без  сомнения,  сложится  пре¬
красно.
 Руслен.  Подождите,  вы  просто-напросто  директор  пря¬
дильной  фабрики  Бюньо,  представителя  фламандской  компа¬
нии.  Жалованья  двадцать  тысяч.
 Мюрель.  Плюс  —  значительная  доля  участия  в  прибылях.
 Руслен.  Ну,  а  когда  их  нет?  К  тому  же  вас  могут  и  вы¬
ставить.
 Мюрель.  Я  найду  другое...
 Руслен.  Но  у  вас  долги!  Векселя!  Вас  теребят  со  всех
сторон!
 Мюрель.  А  мое  собственное  состояние?  Не  считая,  что  в
будущем...
 Руслен.  Уж  не  толкуете  ли  вы  о  наследстве  после  тетки?
Вы  и  сами  на  него  не  рассчитываете.  Она  живет  в  двухстах
милях  отсюда,  и  вы  с  ней  к  тому  же  в  ссоре.
 Мюрель  (в  сторону).  Все  знает,  скотина.
 Руслен.  Короче  говоря,  милейший,  хоть  я  и  не  сомнева¬
юсь  ни  в  вашем  уме,  ни  в  вашей  предприимчивости,  я  пред¬
почитаю  выдать  свою  дочь...  за  человека...
 Мюрель.  У  которого  ничего  нет  и  к  тому  же  дурака.
 Руслен.  Нет.  За  того,  кто  имеет  хоть  маленькое  состоя¬
ние,  зато  верное.
 Мюрель.  Ах,  вот  как?
 Руслен.  Да,  за  скромного  рантье,  небогатого  помещика.
 Мюрель.  Вот  как  вы  относитесь  к  труду?
 Руслен.  Послушайте!  Промышленность  —  дело  сомни¬
тельное,  а  хороший  отец  должен  глядеть  в  оба.
 Мюрель.  Короче  говоря,  вы  отказываетесь  отдать  за  меня
свою  дочь?
 Руслен.  Поневоле.  И  по  чести  говоря,  в  этом  не  виноват.
Ну,  не  будем  ссориться,  не  так  ли?  (Зовет.)  Пьер,  бювар  и  чер¬
нильницу.  Садитесь-ка  вот  сюда  и  подготовьте  мне  декларацию
для  избирателей.  (Пьер  приносит  требуемое  и  ставит  на  столик
направо.)
 Мюрель.  Да  я-то  тут  при  чем?
 Руслен.  Мы  ее  после  вместе  пересмотрим.  Составьте  пока
начало.  Полагаюсь  на  ваше  вдохновение.  Да,  вы  только  что
 22

здорово  поддержали  меня.  Я  в  долгу  перед  вами.  Ну-с,  а  те¬
перь  я  вас  покину.  Пойду  по  своим  делишкам.  Что-нибудь  воз¬
вышенное,  а?  С  огоньком.  (Выходит.)
 ЯВЛЕНИЕ  ДВЕНАДЦАТОЕ
Мюрель  один.
 М  ю  р  е  л  ь.  Болван!  Многого  добился.  (В  сторону  кулис.)
Эх  ты,  старая  бестия,  ни  в  жизнь  тебе  не  найти  человека,  кото¬
рый  любил  бы  ее  так,  как  люблю  я.  Но  как  ему  отомстить?  Или,
быть  может,  лучше  припугнуть?  Этот  человек  всем  пожертвует
ради  того,  чтобы  стать  депутатом.  Значит,  надо  найти  конку¬
рента.  Но  кого?  (Входит  Грюше.)  Ага!
 ЯВЛЕНИЕ  ТРИНАДЦАТОЕ
Мюрель,  Грюше.
 Грюше.  Что  с  вами?
 Мюрель.  Меня  мучат  угрызения  совести.  Я  сделал  глу¬
пость,  и  вы  также.
 Грюше.  Какую?
 Мюрель.  Вы  были  только  что  здесь  вместе  с  теми,  кто
выставляет  кандидатуру  Руслена...  Вы  видели,  что  он  собой
представляет?
 Грюше.  Я  даже  сходил  за  Жюльеном,  он  сейчас  придет.
 Мюрель.  Дело  не  в  нем,  а  в  Руслене.  Этот  Руслен  —  осел.
Не  умеет  связать  двух  слов.  У  нас  будет  самый  жалкий  де¬
путат.
 Г  р  ю  ш  е.  Да  ведь  это  не  моя  инициатива.
 Мюрель.  Он  всегда  был  ничтожеством!
 Грюше.  Несомненно!
 Мюрель.  Это  не  мешает  ему  пользоваться  всеобщим  ува¬
жением.  Между  тем,  как  вы...
 Грюше  (со  злобой).  Ну  что  я?
 М  ю  р  е  л  ь.  Не  в  обиду  будь  вам  сказано,  вы  не  сумели  со¬
здать  себе  в  наших  краях  такого  ореола,  какой  окружает  дом
Руслена.
 Грюше.  Ну,  если  бы  я  захотел...  (Молчание.)
 Мюрель  (глядя  на  него  в  упор).  Грюше,  способны  вы
пойти  на  крупный  расход?
 Грюше.  Это  не  совсем  в  моем  характере,  но...
 Мюрель.  Если  бы  вам  сказали:  «За  несколько  тысяч
франков  ты  займешь  его  место  и  станешь  депутатом».
 Грюше.  Я,  де...
 Мюрель.  Подумайте,  там,  в  Париже,  вы  окажетесь  в  гу¬
ще  дел.  Познакомитесь  с  кучей  людей.  Будете  посещать  мини-
 23

стров!  Всякого  рода  поставки,  премии  вновь  возникающих  об¬
ществ,  постройки,  биржа  —  все  в  ваших  руках!  Какое  влияние,
друг  мой,  сколько  благоприятных  обстоятельств!
 Г  р  ю  ш  е.  Как  же  этого  добиться?  Руслен  почти  что  избран.
 М  ю  р  е  л  ь.  Нет  еще.  Он  был  неискренен,  излагая  свои
принципы,  поэтому  нетрудно  его  сковырнуть.  Некоторые  изби¬
ратели  недовольны.  Эртело  ворчал.
 Г  р  ю  ш  е.  Сапожник?  Я  послезавтра  должен  как  раз  описы¬
вать  его  имущество.
 М  ю  р  е  л  ь.  Не  делайте  этого;  он  пользуется  влиянием.  Ну,
а  насчет  других,  увидим.  Я  устрою,  чтобы  сперва  за  дело  взя¬
лись  рабочие  моей  фабрики...  Затем,  если  надо  будет  высту¬
пить  в  вашу  пользу,  я  выступлю  сам  и  заявлю,  что  у  г-на  Рус-
лена  нет  должного  патриотизма;  я  вынужден  буду  это  при¬
знать,  да  я  уже  и  признаю  это,  он  просто  тупица.
 Г  рюше  (мечтательно).  Да,  вот  так  штука.
 М  ю  р  е  л  ь.  Что  вас  останавливает?  Вы  —  левый.  Ну,  вот
вас  и  протолкнут  в  Палату  с  этой  самой  стороны;  а  даже  если
вы  и  не  попадете,  ваша  кандидатура  разобьет  голоса  и  поме¬
шает  Руслену  войти  в  Палату.
 Г  рюше.  Вот  будет  ему  досадно!
 М  ю  р  е  л  ь.  Попытка  не  пытка;  разве  только  придется  по¬
тратить  сотню-другую  франков  в  кабаках.
 Г  р  ю  ш  е  (с  живостью).  Не  больше?  Как  вы  думаете?
 М  ю  р  е  л  ь.  Я  подниму  весь  округ,  и  вас  изберут,  а  Руслена
прокатят  на  вороных.  И  многие  из  тех,  кто  делает  вид,  будто
вас  не  знает,  будут  низко  кланяться  вам,  говоря:  «Честь  имею
засвидетельствовать  вам  свое  почтение,  г-н  депутат».
 ЯВЛЕНИЕ  ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
Те  же,  Жюльен.
 М  ю  р  е  л  ь.  Милейший  Дюпра,  вам  не  придется  увидеть
г-на  Руслена.
 Жюльен.  Не  придется  увидеть...
 М  ю  р  е  л  ь.  Нет,  мы  поссорились  с  ним...  разошлись  во
взглядах.
 Жюльен.  Не  понимаю!  Недавно  вы  пришли  ко  мне  и  ста¬
ли  доказывать,  что  надо  поддержать  г-на  Руслена,  вы  приво¬
дили  тысячу  доводов,  которые  я  и  сообщил  г-ну  Грюше.  Он  тот¬
час  же  с  ними  согласился,  тем  более,  что  желает...
 Грюше.  Это  между  нами,  дорогой  мой,  это  вопрос  иной,
и  вовсе  не  касается  Руслена.
 Жюльен.  Почему  же  его  больше  не  хотят?
 Мюрель.  Повторяю,  он  человек  не  нашей  партии.
 Грюше  (самодовольно).  Найдется  другой.
 24

М  юр  ель.  Вы  узнаете,  кто.  Пойдем  отсюда.  Нельзя  зани¬
маться  заговорами  в  доме  врага.
 Жюльен.  Враг?  Руслен?
 М  ю  р  е  л  ь.  Несомненно;  и  вы  будьте  любезны  жестоко  на¬
пасть  на  него  в  вашей  газете.
 Жюльен.  Это  зачем?  Я  не  знаю,  что  можно  сказать  о  нем
плохого.
 Г  р  ю  ш  е.  Найдете  при  помощи  воображения.
 Жюльен.  Я  на  такие  дела  не  способен!
 Г  р  ю  ш  е.  Послушайте!  Вы  ведь  первый  пришли  ко  мне  и
предложили  свои  услуги;  зная,  что  я  знаком  с  Русленом,  вы
попросили  меня,—  да,  именно  попросили,—  ввести  вас  к  нему
в  дом.
 Жюльен.  Не  успел  я  войти,  как  вы  меня  тащите  вон
отсюда.
 Г  р  ю  ш  е.  Не  моя  вина,  что  дела  неожиданно  приняли  дру¬
гой  оборот.
 Жюльен.  Уж  не  моя  ли?
 Г  р  ю  ш  е.  Между  нами  было  условлено,  что  вы  поднимете
в  печати  кампанию  против  торговой  фирмы  Турбьер  де  Грюме-
нильдезарбуа  под  председательством  графа  де  Бувиньи  и  дока¬
жете  полную  финансовую  несостоятельность  вышеупомянутого
господина,—  великолепное  дело,  из  которого  меня  просто  вы¬
пер  этот  негодяй  Додар.
 М  ю  р  е  л  ь  (в  сторону).  Ах,  вот  причина  их  союза!
 Г  рюш  е.  Однако,  до  сих  пор  вы  ничего  не  сделали;  поэто¬
му  придется  вам  на  этот  раз  принести  себя  в  жертву.  Впрочем,
то,  что  требуется  от  вас,  не  столь  уж  затруднительно...
 Жюльен.  Все  равно.  Я  отказываюсь.
 М  ю  р  е  л  ь.  Жюльен,  вы  забываете,  что  в  наши  условия
входило...
 Жюльен.  Знаю.  Вы  пригласили  меня,  чтобы  я  делал  вы¬
резки  из  газет,  описывая  всякие  происшествия:  о  сбежавших
собаках,  утопленниках,  пожарах,  несчастных  случаях,  и  сокра¬
щал  бы  в  доступном  для  местных  умов  виде  статьи  наших  па¬
рижских  собратьев,  излагая  их  пошлым  стилем;  это  большое
требование,  ибо  каждая  метафора  может  стоить  вам  подписчи¬
ка.  Я  должен  собирать  информацию,  выслушивать  протесты,
принимать  всех  посетителей,  исполнять  каторжную  работу,
жить,  как  идиот,  и  ни  в  чем  не  проявлять  инициативу.  Ну  так
вот,  на  сей  раз  я  прошу  избавить  меня...
 М  ю  р  е  л  ь.  Тем  хуже  для  вас.
 Г  р  ю  ш  е.  Зачем  же  было  поступать  на  такую  должность?
 Жюльен.  Если  бы  я  мог  получить  другую!
 Г  р  ю  ш  е.  Когда  не  на  что  жить,  тогда  и  это  совсем  неплохо.
 Жюльен  (уходя).  Да,  нищета,  нищета!
 25

Мюрель.  Пусть  его  дуется.  Давайте  сядем,  я  напишу  ва¬
ше  политическое  кредо.
 Г  р  ю  ш  е.  Охотно.  (Садятся.)
 Жюльен  (показывается  в  глубине).  Я  убежал  бы  отсюда
без  оглядки,  если  б  не  ты,  моя  любовь.  (Осматривает  дом  Рус-
лена.)  О,  я  не  хочу,  чтобы  твоего  дома  коснулось  из-за  меня
малейшее  горе.  Да  будут  благословенны  стены,  укрывающие
тебя.  Но...  мне  кажется,  под  акациями  мелькнуло  платье.  Ис¬
чезло!  Ничего!  Прощай.  (Уходит.)
 Грюше  (зовет  его).  Погодите,  нам  надо  кое-что  вам  по¬
казать.
 Жюльен.  Ах,  хватит  с  меня  ваших  грязных  дел.  (Вы¬
ходит.)
 Мюрель  (протягивая  Грюше  бумагу).  Как  вы  находите?
 Грюше.  Очень  хорошо,  спасибо...  Но...
 Мюрель.  Что  с  вами?
 Г  рюше.  Меня  беспокоит  Руслен...
 Мюрель.  Какое  он  имеет  значение?
 Грюше.  Эх,  вы  не  знаете,  на  что  он  способен.  К  тому  же
этот  молокосос  Дюпра  не  очень-то  податлив.
 Мюрель.  Несомненно,  что  какая-нибудь  причина  застав-
ляет  его  с  таким  упорством  щадить  Руслена.
 Г  р  ю  ш  е.  Э,  да  он  влюблен  в  Луизу.
 Мюрель.  Кто  вам  сказал?
 Грюше.  Сам  Руслен.
 Мюрель  (в  сторону).  Еще  один  соперник!  Ерунда!  Я  раз¬
делался  и  с  более  солидными!  Послушайте:  я  пойду,  уговорю
его,  а  вы  тем  временем  дайте  отпечатать  ваше  кредо;  повидай¬
тесь  со  всеми  друзьями  и  будьте  здесь  через  два  часа.
 Г  рюше.  Ладно.  Договорились.  (Уходит.)
 Мюрель.  А  теперь,  господин  Руслен,  вы  сами  предложите
мне  руку  вашей  дочери.  (Выходит.)
 ДЕЙСТВИЕ  ВТОРОЕ
 Сцена  представляет  собою  обсаженную  деревьями  аллею  для  прогулки.
Налево,  в  глубине,—  «Французское  кафе»;  направо  —  забор  русленовского
дома.  При  поднятии  занавеса  расклейщик  афиш  собирается  наклеить  на
стенах  дома  Руслена  три  предвыборных  объявления.
 ЯВЛЕНИЕ  ПЕРВОЕ
 Эртело,  Марше,  сельский  стражник,  народ.
 Сельский  стражник  (обращаясь  к  толпе).  Проходи¬
те!  Проходите!  Дайте  наклеить  афиши.
 Толпа.  Правильно,  клейте.
 Эртело.  А!  Политические  взгляды  Бувиньи.
 26

Марше.  Чорт  возьми,  а  вдруг  он  будет  избран!
 Э  р  т  е  л  о.  Избран  будет  Г  рюше.  Почитайте-ка  его  афишу.
 Марше.  Как,  мне  читать...
 Э  р  т  е  л  о.  Ну,  понятно.
 Марше.  Читайте  сами,  а  мы  послушаем.  (В  сторону.)  Он
ведь  неграмотный.  (Громко.)  Ну!
 Э  р  т  е  л  о.  А  вы?
 Марше.  Я...
 Эр  те  л  о  (в  сторону).  Он  и  по  слогам-то  читать  не  умеет.
(Громко.)  Ну...
 Сельский  стражник.  А  еще  голосуют.  Давайте  я
прочитаю  за  вас.  Сперва  прочтем  афишу  графа  де  Бувиньи:
«Друзья  мои,  уступая  вашим  упорным  настояниям,  я  счел  сво¬
им  долгом  выставить  свою  кандидатуру...»
 Эр  тел  о.  Знаем!  Дальше!  Перейдем  к  Грюше.
 Сельский  стражник.  «Граждане,  повинуясь  воле  не¬
скольких  друзей,  я  выставил...»
 Марше.  Ерунда  какая!  Хватит.
 Сельский  стражник.  Тогда  я  перейду  к  Руслену:
«Дорогие  соотечественники,  если  бы  некоторые  из  вас  не  проси¬
ли  меня  с  такой  настойчивостью,  я  не  осмелился  бы...»
 Эр  те  л  о.  Ну  его,  надоел!  Порвать  его  афишу  и  кончено.
 Марше.  Конечно,  ведь  это  сплошное  вранье.
 Сельский  стражник  (становится  между  ними).  Вы
не  имеете  права.
 Марше.  Смотрите-ка,  тоже  поддерживает  порядок...
 Э  р  т  е  л  о.  Ну,  а  где  же  свобода?
 Сельский  стражник.  Не  трогайте  афиши,  а  не  то  я
вас  обоих  посажу  в  кутузку.
 Э  р  т  е  л  о.  Подумаешь,  начальство!  Только  и  знает,  что
озлоблять  нас.
 Марше.  Ничего  не  поделаешь.
 ЯВЛЕНИЕ  ВТОРОЕ
Те  же,  Мюрель  и  Г  рюше.
 Мюрель  (обращаясь  к  Эртело).  Верен  и  на  своем  посту.
Прекрасно.  Берите  их  всех  с  собой  и  угостите  вином.
Эртело.  О,  что  до  этого,  то  с  удовольствием.
 Мюрель  (избирателям).  Входите  сюда!  Без  церемоний!
Я  распорядился,  Грюше  угощает.
 Грюше.  До  известного  предела,  однако.
 Мюрель  (обращаясь  к  Грюше).  Будет  вам!
Избиратели.  Да  здравствует  Грюше!  Вот  этот  хорош.
Сразу  видно,  что  солиден!  Патриот!  (Входят  в  кафе.)
 27

ЯВЛЕНИЕ  ТРЕТЬЕ
Мюрель,  мисс  Арабелла.
 М  ю  р  е  л  ь  (направляясь  к  дому  Руслена).  Необходимо  все-
гаки  попытаться  увидеть  Луизу.
 МиссАрабелла  (выходя  из  калитки).  Мне  надо  с  вами
поговорить,  сударь.
 М  ю  р  е  л  ь.  Тем  лучше,  тем  лучше,  мисс  Арабелла.  Скажи¬
те  мне,  а  что  Луиза  дома  или...
 Мисс  Арабелла.  Вы  ведь  с  кем-то  говорили?
 М  ю  р  е  л  ь.  Да.
 Мисс  Арабелла.  Кажется,  с  господином  Жюльеном?
 М  ю  р  е  л  ь.  Нет,  с  Грюше.
 Мисс  Арабелла.  Г  рюше!  Ах,  он  очень  плохой  человек.
Его  кандидатура...  Как  это  гадко!
 М  ю  р  е  л  ь.  Почему  же,  мисс  Арабелла?
 Мисс  Арабелла.  Господин  Руслен  одолжил  ему  когда-
то  деньги,  а  он  их  не  вернул.  Я  видела  расписку.
 Мюрель  (в  сторону).  Вот  почему  Грюше  боится  Руслена.
 Мисс  Арабелла.  Но  господин  Руслен  из  деликатно¬
сти,  как  джентльмен,  не  станет  его  преследовать.  Он  очень  доб¬
рый.  Только  иногда  у  него  бывают  причуды,  хотя  бы  то,  что  он
неизвестно  почему  сердит  на  господина  Жюльена...
 М  ю  р  е  л  ь.  А  Луиза,  мисс  Арабелла?
 Мисс  Арабелла.  О,  когда  она  узнала,  что  брак  с
вами  невозможен,  она  горько  плакала.
 Мюрель  (радостно).  Правда?
 Мисс  Арабелла.  Да,  бедняжка!  Госпожа  Руслен  очень
с  ней  сурова.
 М  ю  р  е  л  ь.  А  отец?
 Мисс  Арабелла.  Он  очень  сердился.
 М  ю  р  е  л  ь.  Что  же  он,  жалеет?..
 Мисс  Арабелла.  О  нет,  он  вас  боится.
 Мюрель.  Надеюсь!
 Мисс  Арабелла.  Из-за  рабочих  и  «Беспристрастного
наблюдателя»;  он  говорит,  что  вы  владелец  этой  газеты.
 Мюрель  (смеется).  Ха!  Ха!
 Мисс  Арабелла.  Не  правда  ли,  это  не  так,  ведь  владе¬
лец  г-н  Жюльен?
 Мюрель.  Продолжайте,  мисс  Арабелла.
 Мисс  Арабелла.  О,  мне  очень  грустно,  очень!  Я  хотела
бы,  чтобы  вы  помирились.
 Мюрель.  Мне  кажется,  это  теперь  трудно.
 Мисс  Арабелла.  О,  нет.  Господин  Руслен  очень  хочет
помириться,  я  уверена.  Постарайтесь,  прошу  вас.
 Мюрель  (в  сторону).  Смешная  она.
 28

Мисс  Арабелла.  Это  в  ваших  интересах  из-за  Луизы.
Надо,  чтобы  все  были  довольны:  она,  вы,  я,  г-н  Жюльен.
 Мюрель  (в  сторону).  Опять  Жюльен!  Какой  же  я  дурак,
все  дело  в  учительнице  —  муза  и  поэт!  Превосходно!  (Громко.)
Я  сделаю  все,  что  от  меня  зависит.  До  свидания,  мадмуазель.
 Мисс  Арабелла.  Good  afternoon,  sirЧ  (Замечает  ста¬
руху,  которая  знаком  подзывает  ее.)  Ах,  Фелиситэ!  (Уходит
с  ней.)
 ЯВЛЕНИЕ  ЧЕТВЕРТОЕ
Мюрель,  Руслен.
 Руслен  (входя).  Невероятно,  честное  слово.
 Мюрель  (в  сторону).  Руслен!
 Руслен.  Г  рюше,  какой-то  Г  рюше  становится  мне  поперек
дороги.  Ничтожество!  Я  облагодетельствовал  его,  кормил,  и  он
хвастает,  что  вы  его  поддерживаете.
 Мюрель.  Но...
 Руслен.  И  какого  чорта  ему  пришла  в  голову  мысль  вы¬
ставить  свою  кандидатуру?
 Мюрель.  Ничего  не  знаю.  Он  влетел  ко  мне  как  сума¬
сшедший,  стал  меня  укорять  за  то,  что  я  отрекаюсь  от  своих
принципов.
 Руслен.  Это  потому,  что  я  умеренный.  Я  одинаково  про¬
тестую  как  против  бурь  демагогии,  которых  жаждет  повеса
Грюше,  так  и  против  ига  абсолютизма,  гнусным  столпом  кото¬
рого  является  Бувиньи,  этот  символ  средневековья.  Словом,
верный  традициям  старого  французского  духа,  я  требую  пре¬
жде  всего,  чтобы  царил  закон,  чтобы  страной  управляло  народ¬
ное  правительство,  уважающее  частную  собственность.  О,  что
касается  этого...
 Мюрель.  Вот  именно.  Считают,  что  вы  недостаточно  вы¬
ражаете  республиканские  взгляды.
 Руслен.  Повторяю,  я  больше  республиканец,  чем  Грюше.
Ибо  я  высказываюсь,—  если  хотите  готов  даже  это  опублико¬
вать,—  за  упразднение  таможенных  и  городских  пошлин.
 Мюрель.  Браво!
 Руслен.  Я  требую  освобождения  муниципальной  власти,
улучшения  состава  суда,  свободы  печати,  отмены  всяких  при¬
вилегий  и  дворянских  титулов...
 Мюрель.  Отлично!
 Руслен.  И  строгого  применения  всеобщего  избиратель¬
ного  права.  Вы  удивлены?  Уж  такой  я  человек.  Я  написал  на¬
шему  новому  префекту,  стороннику  реакции,  три  письма  с
предупреждением.  Да,  сударь.  Я  готов  оскорбить  его,  сказать
 1  До  свидания,  сударь!  (англ.)
 29

ему  в  глаза,  что  мне  на  него  наплевать.  Можете  передать  это
рабочим.
 М  юр  ель  (в  сторону).  Неужели  он  говорит  всерьез?
 Руслен.  Как  видите,  предпочитая  мне  Грюше...  ибо,  по¬
вторяю,  он  хвастает,  что  вы  его  поддерживаете,  он  трубит  об
этом  на  весь  город.
 М  ю  р  е  л  ь.  Откуда  вы  можете  знать,  что  я  буду  голосовать
за  него?
 Руслен.  Что?
 М  ю  р  е  л  ь.  В  политике  самое  главное  для  меня  —  идея,  а
его  идеи  кажутся  мне  менее  прогрессивными,  чем  ваши.  Ми¬
нутку.  Не  все  еще  кончено.
 Руслен.  Нет!  Не  все  еще  кончено.  Никто  не  знает,  как
далеко  я  способен  зайти,  чтобы  угодить  избирателям.  Поэтому-
то  меня  и  удивляет,  как  вы,  такой  умный  человек,  могли  во
мне  ошибиться.
 М  ю  р  е  л  ь.  Вы  льстите  мне  сверх  меры.
 Руслен.  Я  не  сомневаюсь  в  вашей  будущности.
 М  ю  р  е  л  ь.  В  таком  случае...
 Руслен.  Что?
 М  ю  р  е  л  ь.  Откровенность  за  откровенность,  я  должен  кое
в  чем  вам  сознаться:  я  прислушался  к  Грюше  под  влиянием
гнева,  после  вашего  отказа.
 Руслен.  Тем  лучше,  это  доказывает  чувствительность  ва¬
шего  сердца.
 М  ю  р  е  л  ь.  Я  обожаю  вашу  дочь,  поэтому  ненавидел  вас.
 Руслен.  Дорогой  друг!  Ах,  ваше  отступничество  так  огор¬
чило  меня!
 М  ю  р  е  л  ь.  Серьезно,  я  умру  от  горя,  если  она  не  будет
моей.
 Руслен.  Зачем  же  умирать!
 М  ю  р  е  л  ь.  Вы  подаете  мне  надежду?
 Руслен.  Э-эх!  По  зрелом  размышлении  ваше  личное  по¬
ложение  кажется  мне  не  таким  уж  плохим.
 Мюрель  (с  удивлением).  Не  таким  плохим?
 Руслен.  Да,  ведь  не  считая  тридцати  тысяч  фунтов  жа¬
лованья.^
 Мюрель  (робко).  Двадцати  тысяч.
 Руслен.  Тридцати  тысяч.  Надо  добавить  участие  в  при¬
былях  компании;  а  затем  ваша  тетка...
 Мюрель.  Вдова  Мюрель  де  Монтелимар.
 Руслен.  Поскольку  вы  являетесь  наследником...
 Мюрель.  Имеется  еще  один  племянник,  военный.
 Руслен.  В  таком  случае,  есть  шансы...  (Делает  жест,  как
будто  стреляет  из  ружья.)  Бедуины...  (Смеется.)
 Мюрель  (смеется).  Да,  да,  вы  правы.  Женщины,  даже
 30

старые,  переменчивы;  и  тетка  очень  капризна.  Короче  говоря,
дорогой  господин  Руслен,  у  меня  имеются  все  данные  предпо¬
лагать,  что  тетушка  иногда  думает  обо  мне.
 Руслен  (в  сторону).  А  что,  если  это  правда?  (Громко.)
Словом,  милый  мой,  постарайтесь  нынче  вечером,  после  обеда,
быть  здесь,  возле  моего  дома,  только  не  подавайте  вида,  что
вы  ищете  меня.  (Уходит.)
 ЯВЛЕНИЕ  ПЯТОЕ
Мюрель  один.
 М  ю  р  е  л  ь.  Свидание  на  сегодняшний  вечер!  Да  ведь  это
аванс,  в  некотором  роде  согласие;  Арабелла  сказала  правду.
 ЯВЛЕНИЕ  ШЕСТОЕ
 Мюрель,  Грюше,  потом  Омбург,  потом  Фелиситэ.
 Г  р  ю  ш  е.  Вот  и  я!  Времени  не  терял!  Что  нового,  скажите?
 Мюрель.  Г  рюше,  вы  обдумали,  в  какое  впутались  дело?
 Грюше.  А?
 Мюрель.  Это  не  шутки,  быть  депутатом.
 Г  рюше.  Разумеется.
 Мюрель.  Всякие  попрошайки  будут  сидеть  на  вашей  шее.
 Грюше.  Ну,  милый  мой,  я  привык  выпроваживать  докуч¬
ных  людишек.
 Мюрель.  Все  же  они  здорово  будут  отвлекать  вас  от  ра¬
боты.
 Грюше.  Ни  в  коей  мере.
 Мюрель.  К  тому  же  придется  жить  в  Париже.  Это
расход.
 Г  рюше.  Что  ж!  Буду  жить  в  Париже!  Потрачусь,  вот
и  все!
 Мюрель.  По  правде  сказать,  я  не  вижу  в  этом  большой
выгоды.
 Грюше.  Воля  ваша...  А  я  вижу.
 Мюрель.  Впрочем,  вы  можете  потерпеть  неудачу.
 Г  рюше.  Как,  вы  что-нибудь  знаете?
 Мюрель.  Ничего  особенного.  Однако,  Руслен,  ха,  ха...
Руслен  растет  в  общественном  мнении.
 Грюше.  Вы  раньше  говорили,  что  он  болван.
 Мюрель.  Это  не  мешает  ему  преуспевать.
 Г  рюше.  Значит,  вы  советуете  мне  отступить?
 Мюрель.  Нет!  Все  же  досадно  иметь  своим  конкурентом
человека,  пользующегося  таким  значением,  как  Руслен.
 Грюше.  Подумаешь,  зна-че-ние!
 Мюрель.  У  него  много  друзей,  человек  он  обходительный,
 31

словом,  он  нравится  людям;  и,  живя  в  ладах  с  консерваторами,
он  строит  из  себя  республиканца.
 Г  р  ю  ш  е.  Его  хорошо  знают!
 М  ю  р  е  л  ь.  А,  если  вы  рассчитываете  на  здравый  смысл  из¬
бирателей...
 Грюше.  Но  почему  вы  стараетесь  внушить  мне  опасения,
когда  все  идет  на  лад.  Послушайте:  я  буду  знать  через  свою
служанку  Фелиситэ  обо  всем,  что  творится  у  него  в  доме,  и
никто  даже  не  догадается  об  этом.
 М  ю  р  е  л  ь.  Это  не  очень-то  деликатно  с  вашей  стороны.
 Грюше.  Почему?
 М  ю  р  е  л  ь.  И  даже  неосторожно;  говорят,  будто  вы  когда-
то  заняли  у  него  некоторую  сумму...
 Г  рюше.  Говорят.  Ну  и  что  же?
 М  ю  р  е  л  ь.  Надо  прежде  всего  вернуть  ему  деньги...
 Грюше.  Для  этого  вам  самому  следовало  бы  сначала  от¬
дать  мне  долг!  Будем  справедливы.
 Мюрель.  А,  вот  какие  у  вас  мысли  в  тот  самый  момент,
когда  я  со  всею  преданностью  и  совершенно  бескорыстно  даю
вам  прекрасные  советы.  Да  ведь  не  будь  меня,  милейший,  вас
в  жизни  никогда  бы  не  избрали;  я  из  сил  выбиваюсь,  без  вся¬
кой  для  себя  выгоды...
 Грюше.  Как  знать?  По  правде  говоря,  я  ничего  не  пони¬
маю;  то  вы  сами  побуждаете  меня  выставить  свою  кандидату¬
ру,  то  удерживаете.  Я  занял  деньги  у  Руслена?  Пришлось,  по
правде,  влезть  в  долги,  надо  со  всеми  расплачиваться,  а  я  не
бездонная  бочка.  Ведь  и  хозяин  кафе  представит  ужасающий
счет:  эти  дьяволы  пьют  и  пьют  без  конца.  Вы  полагаете,  я  не
задумываюсь  над  этим?  Кандидатура  —  ведь  это  настоящая
пропасть.  (Входящему  Омбургу.)  Омбург!  Что  еще?
 О  м  б  у  р  г.  Дома  хозяин?
 Г  р  ю  ш  е.  Не  знаю.
 Омбург.  Постойте;  у  меня  есть  чудо  —  верховая  лошадь,
и  я  с  вас  недорого  возьму,  а  вам  пригодится  —  объезжать  из¬
бирателей.
 Г  р  ю  ш  е.  Да  я  пешком,  спасибо.
 Омбург.  Ведь  случай,  г-н  Г  рюше.
 Грюше.  Такой  случай  и  в  другой  раз  подвернется.
 Омбург.  Не  думаю.
 Грюше.  Сейчас  никак  не  могу.
 Омбург.  Как  угодно.  (Входит  к  Руслену.)
 Мюрель.  Вы  думаете,  Руслен  поступил  бы  таким  обра¬
зом?  Этот  человек  —  содержатель  постоялого  двора;  да  он  вас
уничтожит  в  глазах  своих  посетителей;  вы  потеряли  только  что
по  меньшей  мере  полсотни  голосов.  Мне  надоело  с  вами  во¬
зиться.
 32

Г  р  ю  ш  е.  Успокойтесь.  Я  был  неправ.  Допустим,  что  я  ни¬
чего  не  сказал.  Вы  сами  обозлили  меня  этой  историей  с  Рус-
леном,  в  которой,  может  быть,  нет  ни  слова  правды.  Откуда
вы  ее  взяли?  Разве  что  он  сам...  А!  это,  верно,  шутка  вашего
изобретения,  чтобы  меня  испытать.  (Шум  за  кулисами.)
 М  ю  р  е  л  ь.  Слушайте,  слушайте.
 Г  рюше.  Слышу.
 М  ю  р  е  л  ь.  Шум  приближается.
 Голоса  (за  сценой):  Г  рюше!  Г  рюше!
 Фелиситэ  (появляется  слева).  Барин,  вас  ищут.
 Г  рюше.  Меня?
 Фелиситэ.  Да,  идите  скорей.
 Г  рюше.  Иду.  (Быстро  уходит  за  нею.  Шум  усиливается.)
 Мюрель  (направляясь  налево).  Что  означает  этот  шум?
(Выходит.)
 ЯВЛЕНИЕ  СЕДЬМОЕ
Руслен,  потом  Омбург.
 Р  у  с  л  е  н  (выходит  из  своего  дома).  Ага!  Наконец-то  народ
всколыхнулся.  Только  бы  не  против  меня.
 Все  (кричат  в  кафе).  Попались,  господа!
 Руслен.  Что-то  страшновато.
 Г  р  ю  ш  е  (проходит  в  глубине  сцены,  пытаясь  уклониться
от  овации).  Друзья  мои,  оставьте.  Нет!  Право!
 Все.  Грюше!  Да  здравствует  Грюше!  Наш  депутат!
 Руслен.  Как  депутат?
 Омбург  (выходя  из  дома  Рублена).  Чорт  возьми!  Да  ведь
Бувиньи-то  снимает  свою  кандидатуру.
 Толпа  расходится.
 Руслен.  Не  может  быть!
 Омбург.  Ну  да,  произошла  смена  министерства.  Префект
подал  в  отставку  и  написал  Бувиньи,  предлагая  ему  поступить
так  же,  снять  свою  кандидатуру.  (Уходит  вслед  за  толпой.)
 Руслен.  Значит,  остается  только  один...  (Прикладывает
руку  к  груди,  как  бы  указывая  на  себя.)  Ах,  нет!  Еще  есть
Грюше!  (Задумывается.)  Грюше.  (Замечает  входящего  До-
дара.)  Что  вам  угодно?
 ЯВЛЕНИЕ  ВОСЬМОЕ
Руслен,  Додар.
 Д  о  д  а  р.  Я  пришел  оказать  вам  услугу.
 Руслен.  Со  стороны  человека,  столь  преданного  господи¬
ну  графу,  это  несколько  странно.
 3. 	Г.  Флобер.  Т.  4.
 33

Д  о  д  а  р.  Вы  оцените  мой  поступок  позднее.  Ввиду  того,
что  г-н  Бувиньи  снял  свою  кандидатуру...
 Р  у  с  л  е  н.  Снял  свою  кандидатуру?  (Живо.)  Это  верно?
 Додар.  Да...  по  причинам...
 Р  у  с  л  е  н.  Личного  характера.
 Додар.  Как?!.
 Р  у  с  л  е  н.  Я  сказал:  у  него  были  на  это  причины,  вот  и  все.
 Додар.  Совершенно  верно;  и  позвольте  мне  сообщить  вам
весьма  важную  вещь.  Все,  кто  интересуется  вами,—  не  сомне¬
вайтесь,  что  и  я  в  том  числе,—  начинают  опасаться  буйства
ваших  противников.
 Р  у  с  л  е  н.  В  чем  оно  выражается?
 Додар.  Разве  вы  не  слыхали  мятежных  криков  банды
Грюше?  Этого  сельского  Каталины...
 Руслен  (в  сторону).  Сельский  Каталина.  Хорошее  выра¬
жение.  Надо  запомнить.
 Додар.  Он  способен,  сударь...  способен  на  все.  И  прежде
всего,  благодаря  глупости  народа,  он,  пожалуй,  станет  три¬
буном.
 Руслен  (в  сторону).  Этого  следует  опасаться.
 Додар.  Но,  поверьте,  консерваторы  не  отказались  от  борь¬
бы,  их  голоса  заранее  принадлежат  честному  человеку,  который
гарантирует  им...  (Двизюение  Ру  слепа.)  О!  От  него  вовсе  не
требуется  стать  ретроградом;  только  несколько  уступок...  самых
незначительных.
 Руслен.  А  этот  дьявол  Мюрель...
 Додар.  К  несчастью,  дело  сделано!
 Руслен  (задумчиво).  Да.
 Додар.  В  качестве  нотариуса  и  гражданина  я  скор¬
блю.  Ах,  как  прекрасна  была  мечта  о  союзе  буржуазии  и
дворянства,  прочно  скрепленном  обоими  вашими  семей¬
ствами;  и  вот  только  что  граф  говорил  мне  —  да  вы  не
поверите...
 Руслен.  Простите!  Я  преисполнен  доверия.
 Додар.  Он  говорил  столь  характерным  для  него
рыцарским  тоном:  «Я  нисколько  не  сержусь  на  г-на  Ру-
слена...»
 Руслен.  Да  и  я  также,  бог  мой.
 Додар.  И  ничего  не  имел  бы  против,  если  он  найдет  удоб¬
ным...
 Руслен.  Да  что  ж  тут  неудобного?
 Додар.  Не  имел  бы  ничего  против  того,  чтобы  перегово¬
рить  с  ним  в  интересах  кантона  и  политической  морали.
 Руслен.  Ну,  что  же,  я  с  радостью.
 Додар.  Он  здесь.  (В  кулису.)  Тсс...  сюда...
 34

ЯВЛЕНИЕ  ДЕВЯТОЕ
Те  же,  граф  де  Бувиньи.
 Б  у  в  и  н  ь  и  (кланяясь).  Сударь.
 Руслен  (оглядываясь  по  сторонам).  Я  смотрю,  нет  ли...
 Бувиньи.  Никто  меня  не  видел.  Будьте  покойны.  И  при¬
мите  мои  сожаления...
 Руслен.  Нет  ничего  плохого  в  том...
 Додар  (усмехаясь).  Чтобы  признать  свои  ошибки,  не
так  ли?
 Бувиньи.  Что  поделаешь,  любовь,  быть  может,  несколь¬
ко  преувеличенная,  к  некоторым  принципам...  К  тому  же  бо¬
лезнь  моего  сына.
 Руслен.  Он  не  болен,  давеча  на  этом  самом  месте...
 Додар.  О,  ему  сильно  нездоровится.  Но  у  него  хватает
энергии  скрывать  свою  боль.  Бедное  дитя!  Нервы.  Он  так  чув¬
ствителен.
 Руслен  (в  сторону).  Ага,  понимаю,  на  чем  ты  играешь;
ну,  а  я  на  тебе  отыграюсь.  (Громко.)  В  самом  деле,  после  того
как  ему  улыбнулась  надежда...
 Бувиньи.  О!  Разумеется.
 Руслен.  Он,  должно  быть,  сильно  огорчился...
 Бувиньи.  Просто  впал  в  отчаянье,  сударь!
 Руслен.  Когда  вы  так  внезапно  сняли  свою  кандидатуру...
 Додар  (в  сторону).  Он  над  нами  смеется!
 Руслен.  Получив  уже  некоторое  количество  голосов...
 Бувиньи.  Их  было  много.
 Руслен  (улыбаясь).  Однако  не  все.
 Додар.  Среди  рабочих,  возможно,—  но  в  деревнях  пора¬
зительно  много.
 Руслен.  Ах,  если  считать...
 Бувиньи.  Позвольте.  Прежде  всего,  моя  резиденция,
коммуна  Бувиньи,  не  так  ли?  А  также  деревни  —  Сен-Леонард,
Валенкур,  Лакудрет.
 Руслен  (с  живостью).  Но  уж  не  это!
 Бувиньи.  Почему  же?
 Руслен  (смущенно).  Я  думал...  (В  сторону.)  Неужели
Мюрель  меня  надул?
 Бувиньи.  Я  уверен  также  в  Грюмениле,  Имремниле,
Арбуа.
 Додар  (вынимает  из  портфеля  список  и  читает).  Шатиль-
он,  Коланж,  Эрто,  Ленневаль,  Багюр,  Сенфилель,  Гран-Шен,
Рош-Обер,  Фортине.
 Руслен  (в  сторону).  Ужасно!
 Додар.  Маника,  Део,  Шамперьер,  Сен-Никез,  Вьезвиль,
Сирвен,  Шато-Ренье,  Лашапель,  Лебарруа,  Мон-Сюло.
 35

Руслен  (в  сторону).  Оказывается,  я.  не  знаю  географии
своего  округа.
 Б  у  в  и  н  ь  и.  Не  считая  моих  многочисленных  друзей  в  ком¬
мунах...
 Руслен  (подавлен).  О,  я  верю  вам,  сударь.
 Б  у  в  и  н  ь  и.  Эти  славные  люди  не  знают,  что  им  те¬
перь  делать.  Впрочем,  они  и  сейчас  находятся  в  моем  рас¬
поряжении  и  повинуются  мне  все  как  один!  И  если  бы  я
сказал  им:  голосуйте  за...  безразлично  за  кого...  напри¬
мер,  за  вас...
 Руслен.  Бог  мой!  Я  ведь  не  такой  уж  оппозиционер...
 Б  у  в  и  н  ь  и.  Э,  оппозиция  иногда  полезна...
 Руслен.  Как  орудие  борьбы,  пожалуй.  Но  ведь  надо  не
разрушать,  а  созидать.
 Д  о  д  а  р.  Несомненно,  мы  должны  созидать.
 Руслен.  Вот  потому-то  я  и  ненавижу  все  эти  утопии  и
разрушительные  доктрины...  Скажите  на  милость,  разве  не  со¬
бираются  восстановить  развод?  А  пресса,  надо  сознаться,  по¬
зволяет  себе  много  лишнего...
 Д  о  д  а  р.  Ужасно!
 Б  у  в  и  н  ь  и.  Наших  крестьян  растлевают  уймой  книг!
 Руслен.  Ими  некому  руководить.  Ах,  много  хорошего  бы¬
ло  у  дворянства;  в  этом  отношении  я  разделяю  некоторые  пуб¬
лицистические  идеи  Англии.
 Б  у  в  и  н  ь  и.  Ваши  слова  действуют  на  меня,  как  живитель¬
ный  ветерок;  и  если  бы  мы  могли  надеяться...
 Руслен.  СловохМ,  граф  (таинственно),  демократия  меня
пугает.  Не  знаю,  что  за  безумие,  что  за  преступное  увле¬
чение.
 Б  у  в  и  н  ь  и.  Ну,  это  уж  вы  слишком...
 Руслен.  Нет.  Я  —  преступник;  ибо  я  консерватор,  поверь¬
те,  и,  быть  может,  лишь  некоторый  оттенок...
 Д  о  д  а  р.  На  то  и  существуют  честные  люди,  чтобы  стол¬
коваться.
 Руслен  (пожимая  руку  Бувиньи).  Несомненно,  граф,  не¬
сомненно.
 ЯВЛЕНИЕ  ДЕСЯТОЕ
 Те  же,  Мюрель,  Ледрю,  Онэзим,  рабочие.
 Мюрель.  Слава  богу,  я  застаю  вас  без  ваших  избирате¬
лей,  дорогой  Руслен.
 Бувиньи  (в  сторону).  Я  думал,  они  в  ссоре.
 Мюрель.  А  вот  другие.  Я  доказал  им,  что  взгляды  Грю-
ше  не  соответствуют  более  нуждам  нашего  времени;  и,  судя
 36

по  тому,  что  вы  говорили  мне  нынче  утром,  эти  люди  нас
лучше  поймут  —  они  не  только  республиканцы,  они  со¬
циалисты.
 Б  у  в  и  н  ь  и  (отскакивая  в  сторону).  Как,  социалисты!
 Р  у  с  л  е  н.  Он  привел  социалистов!
 Д  о  д  а  р.  Социалисты!  Моей  особе  не  подобает...  (Незамет¬
но  скрывается.)
 Р  у  с  л  е  н  (запинаясь).  Но...
 Л  е  д  р  ю.  Да,  гражданин,  мы  социалисты.
 Р  у  с  л  е  н.  Не  вижу  в  этом  ничего  плохого.
 Б  у  в  и  н  ь  и.  Но  ведь  вы  только  что  разражались  против
этих  гнусностей?
 Р  у  с  л  е  н.  Позвольте.  Можно  рассматривать  с  различных
точек  зрения...
 Онэзим  (появляясь).  Без  сомнения,  с  различных  точек
зрения...
 Б  у  виньи  (возмущен).  И  мой  сын  туда  же.
 М  ю  р  е  л  ь.  Вы-то  зачем  здесь?
 Онэзим.  Я  услыхал,  что  собираются  итти  к  Руслену,  и
хотел  уверить  его  в  том,  что  разделяю...  до  некоторой  степени...
его  систему.
 М  ю  р  е  л  ь  (вполголоса).  Ах  ты,  интриганишка!
 Б  у  в  и  н  ь  и.  Не  ожидал,  сын  мой,  что  вы  в  присутствии
родителя  вашего  отступитесь  от  веры  своих  предков.
 Р  у  с  л  е  н.  Прекрасно.
 Ледрю.  Что  прекрасного-то?  Что  этот  господин  —  граф.
(Мюрелю,  указывая  на  Руслена.)  А  если  верить  вам,  он  тре¬
бует  уничтожения  титулов...
 Р  у  с  л  е  н.  Разумеется!
 Б  у  в  и  н  ь  и.  Как,  он  требует...
 Ледрю.  Ну  да.
 Б  у  в  и  н  ь  и..  А!  Хватит.
 Руслен  (удерживая  его).  Не  могу  же  я  так  резко  по¬
рвать.  Многие  лишь  заблуждаются,  надо  их  щадить.
 Б  у  виньи  (очень  громко).  Никакой  пощады,  сударь.
Нельзя  мириться  с  беспорядком;  объявляю  вам  коротко
и  ясно:  я  больше  не  за  вас.  Идем,  Онэзим.  (Уходит,  сын  идет
за  ним.)
 Ледрю.  Он  был  за  вас.  Теперь  нам  все  понятно.  Слуга
покорный.
 Руслен.  Во  имя  своих  убеждений  я  пожертвовал  вам
тридцатилетней  дружбой.
 Ледрю.  Нам  жертвы  не  нужны.  Только  вы  виляете  —  го¬
ворите  то  одно,  то  другое,  и  мне  сдается,  что  вы  настоящий...
 37

обманщик.  Пошли,  ребята,  вернемся  к  Грюше.  Идете,  Мю-
рель?
 М  ю  р  е  л  ь.  Сейчас.
 ЯВЛЕНИЕ  ОДИННАДЦАТОЕ
Руслен,  Мюрель.
 М  ю  р  е  л  ь.  Надо  сознаться,  дорогой  мой,  вы  поставили
меня  в  затруднительное  положение.
 Руслен.  А  мне,  вы  думаете,  лучше?
 Мюрель.  Чорт  возьми,  надо,  однако,  решиться.  Либо
одно,  либо  другое.  Но  надо  с  этим  покончить.
 Руслен.  Почему  у  вас  всегда  такая  потребность  язвить,
преувеличивать?  Разве  нельзя  найти  что-нибудь  хорошее  в  лю¬
бой  партии?
 Мюрель.  Разумеется  —  голоса.
 Руслен.  Вы  остроумны,  честное  слово.  Этакая  тонкость
ума...  Неудивительно,  что  вас  любят.
 Мюрель.  Меня?  Кто  же?
 Руслен.  Наивный!  Некая  девица,  именуемая  Луизой.
 Мюрель.  Какое  счастье!  Спасибо!  Спасибо!  Теперь  я  зай¬
мусь  вами  от  всей  души,  по-настоящему.  Буду  утверждать,  что
вас  не  поняли.  Словесный  спор,  ошибка.  Что  касается  «Беспри¬
страстного  наблюдателя»...
 Руслен.  Там  вы  хозяин.
 Мюрель.  Не  совсем.  Мы  подчиняемся  распоряжениям  из
Парижа  и  должны  были  даже  вас  разнести.
 Руслен.  Отмените  разнос.
 Мюрель.  Разумеется!  Но  как  же  внушить  Жюльену  об¬
ратное  тому,  что  ему  говорили?
 Руслен.  Что  же  делать?
 Мюрель.  Подождите.  У  вас  в  доме  есть  кто-то,  чье  влия¬
ние...
 Руслен.  Кто  же?
 Мюрель.  Мисс  Арабелла.  По  некоторым  ее  словам  я
имею  полное  основание  заключить,  что  молодой  поэт  ее  инте¬
ресует...
 Руслен  {смеясь).  Значит,  стихи  написаны  в  честь  англи¬
чанки?
 Мюрель.  Я  не  знаю  стихов,  но  думаю,  что  они  любят
друг  друга.
 Руслен.  Я  был  в  этом  уверен.  Я  никогда  в  жизни  не
ошибался.  Раз  моя  дочь  ни  при  чем,  я  ничем  не  рискую;  и
плевать  мне,  если...  надо  поговорить  с  женой.  Она  должна
быть  дома.
 38

Мюрель.  А  я  тем  временем  постараюсь  вернуть  тех,  кого
ваше  философское  равнодушие  немного  расхолодило.
 Р  у  с  л  е  н.  Не  заходите,  однако,  слишком  далеко,  а  то  как
бы  Бувиньи  с  одной  стороны...
 Мюрель.  Ведь  надо  же  перекрасить  ваш  патриотизм.
(Уходит.)
 Руслен  (один).  Постараюсь  быть  проницательным,  лов¬
ким,  глубоким.
 ЯВЛЕНИЕ  ДВЕНАДЦАТОЕ
Руслен,  г-жа  Руслен,  мисс  Арабелла.
 Руслен  (Арабелле).  Милое  дитя  мое,—  моя  чисто  отече¬
ская  любовь  к  вам  позволяет  мне  вас  так  называть,—  я  жду
от  вас  большой  услуги;  дело  в  том,  что  нужно  переговорить  с
г-ном  Жюльеном.
 Арабелла  (живо).  Это  я  могу.
 Г-жа  Руслен  (свысока).  А!  Каким  же  образом?
 Арабелла.  Он  каждый  вечер  приходит  сюда  на  прогул¬
ку.  Нет  ничего  проще  как  подойти  к  нему,  когда  он  курит
сигару.
 Г-жа  Руслен.  Приличнее  будет,  если  это  сделаю  я.
 Руслен.  В  самом  деле,  это  больше  подобает  замужней
женщине.
 Арабелла.  Но  яс  удовольствием...
 Г-жа  Руслен.  Я  запрещаю  вам,  мадмуазель.
 Арабелла.  Слушаюсь,  мадам.  (В  сторону,  возвращаясь
домой.)  Что  это  ей  вздумалось  мне  мешать...  Подождем.  (Ис¬
чезает.)
 Г-жа  Руслен.  У  тебя,  мой  друг,  бывают  странные  идеи;
поручать  компаньонке  подобную  вещь.  Ведь  это,  полагаю,  ка¬
сается  твоей  кандидатуры?
 Руслен.  Разумеется!  А  я  было  думал,  что  именно  мисс
Арабелла,  благодаря  своей  влюбленности,  в  которой  я  больше
не  сомневаюсь,  могла  бы...
 Г-жа  Руслен.  Ах,  ты  ее  не  знаешь.  Это  особа  несдер¬
жанная  и  неискренняя;  она  скрывает  под  романтической  ма¬
ской  душу  отнюдь  не  романтическую;  я  чувствую,  что  ей  нель¬
зя  доверять...
 Руслен.  Ты,  пожалуй,  права.  Вот  и  Жюльен.  Ты  пони¬
маешь,  о  чем  надо  с  ним  говорить,  не  правда  ли?
 Г-жа  Руслен.  О,  я  сумею  за  это  взяться.
 Руслен.  Полагаюсь  на  тебя.  (Руслен  уходит,  раскланяв¬
шись  с  Жюльеном.  Наступает  темнота.)
 39

ЯВЛЕНИЕ  ТРИНАДЦАТОЕ
Г-жа  Руслен,  Жюльен.
 Жюльен  (увидев  г-жу  Руслен).  Она  (бросает  сигару)
одна!  Как  быть?  (Кланяется.)  Сударыня...
 Г-ж  а  Руслен.  Г-н  Дюпра,  кажется.
 Жюльен.  Да,  сударыня,  увы.
 Г-жа  Руслен.  Почему  увы?
 Жюльен.  К  несчастью,  я  пишу  в  газете,  которая  не  мо¬
жет  быть  вам  по  вкусу.
 Г-жа  Руслен.  Только  своей  политической  окраской.
 Жюльен  Если  б  вы  знали,  как  я  презираю  вопросы,  ко¬
торыми  вынужден  заниматься.
 Г-жа  Р  у  с  л  е  н.  О,  избранные  души  умеют  приспособлять¬
ся  к  чему  угодно,  не  роняя  своего  достоинства.  Правда,  в  ва¬
шем  презрении  нет  ничего  удивительного.  Тот,  кто  пишет  та¬
кие...  замечательные  стихи...
 Жюльен.  С  вашей  стороны  нехорошо  так  поступать,  су¬
дарыня.  Зачем  насмехаться?
 Г-жа  Руслен.  Нисколько.  Быть  может,  я  профан,  но
мне  кажется,  что  вас  ожидает  блестящее  будущее.
 Жюльен.  Оно  закрыто  для  меня  благодаря  той  среде,  с
которой  я  тщетно  борюсь.  Искусство  плохо  произрастает  на
провинциальной  почве.  Поэт,  вынужденный  жить  в  провинции,
поэт,  которого  бедность  заставляет  выполнять  бог  весть  какую
работу,  подобен  человеку,  вздумавшему  ходить  по  трясине.
Отвратительная  тяжесть,  прилипающая  к  ногам,  не  пускает
его;  и  чем  больше  делает  он  попыток  вырваться,  тем  сильнее
его  затягивает.  А  между  тем  какая-то  непреодолимая  сила
протестует  и  кричит  внутри  вас.  Единственным  утешением  в
необходимости  поступать  не  так,  как  хочется,  служат  гордели¬
вые  мечты  о  том,  что  сделаешь  в  будущем,  а  там  проходит
месяц  за  месяцем,  понемногу  примиряешься  с  окружающей  по¬
шлостью,  в  тебе  вырабатывается  покорность  судьбе,  своего
рода  спокойное  отчаяние.
 Г-ж  а  Руслен.  Я  понимаю  вас  и  сочувствую.
 Жюльен.  Как  сладостно  мне  ваше  сочувствие,  судары¬
ня,  хотя  оно  и  усугубляет  мою  печаль.
 Г-ж  а  Руслен.  Мужайтесь.  Успех  явится  позднее.
 Жюльен.  Возможно  ли  это  в  моем  одиночестве?
 Г-ж  а  Руслен.  Не  бегите  от  общества,  идите  к  людям.
Их  язык  отличен  от  вашего,  изучайте  его.  Подчинитесь  тре¬
бованиям  света.  Репутация  и  власть  достигаются  путем  обще¬
ния,  и  поскольку  борьба  является  естественным  состоянием
общества,  станьте  в  ряды  сильных  мира  сего,  будьте  на  сто¬
роне  богатых,  счастливых.  А  сокровенные  свои  мысли  из  чув-
 40

ства  собственного  достоинства  и  осторожности  храните  про
себя.  Через  некоторое  время,  когда  вы  будете  жить  в  Париже,
как  и  мы...
 Жюльен.  Но  у  меня  нет  средств  на  то,  чтобы  жить  там.
 Г-жа  Руслен.  Как  знать?  С  вашим  талантом  и  гибко¬
стью  нетрудно  всего  добиться;  употребите  их  на  пользу  людей,
которые  сумеют  вас  за  это  отблагодарить.  Но  поздно;  до  при¬
ятного  свидания,  сударь.  (Хочет  уйти.)
 Жюльен.  Нет.  Останьтесь,  молю  вас,  ради  бога.  Я  так
давно  ждал  этого  случая.  Напрасно  я  пытался  всяческими
ухищрениями  проникнуть  к  вам.  К  тому  же  я  не  совсем  понял
ваши  последние  слова.  Вы  как  будто  ждете  чего-то  от  меня...
Что  это,  приказание?  Скажите!  Я  повинуюсь!
 Г-жа  Русле  н.  Какая  самоотверженность!
 Жюльен.  Но  ведь  я  живу  вами!  Когда  мне  хочется
вздохнуть  вольнее  и  я  поднимаюсь  на  пригорок,  мой  взор
невольно  ищет  среди  других  домов  милый  моему  сердцу  до¬
мик,  белеющий  среди  зелени  сада.  Даже  вид  дворца  не  вызвал
бы  во  мне  столько  желаний.  Иногда  вы  появляетесь  на  улице;
ослепленный,  я  останавливаюсь,  а  потом  бегу  следом  за  вашей
вуалеткой,  развевающейся  сзади,  подобно  голубому  облаку.  Ча¬
сто  я  подходил  к  этой  изгороди,  чтобы  увидеть  вас,  услышать
шелест  вашего  платья,  когда  вы  идете  по  дорожке,  окаймлен¬
ной  фиалками.  Каждое  произнесенное  вами  громкое  слово,
самая  обыкновенная  фраза  казалась  мне  полной  значения,
непонятного  для  других,  и  я  радостно  уносил  ее,  словно  сокро¬
вище!  Не  гоните  меня!  Простите!  Я  осмелился  послать  вам
стихи.  Они  затеряны,  как  те  цветы,  что  я  срываю  в  поле  и  не
могу  вам  поднести,  как  слова,  с  которыми  я  обращаюсь  к  вам
ночью,  но  вы  их  не  слышите.  Вы  —  мое  вдохновение,  моя  муза,
идеальный  образ,  восторг  мой  и  мученье.
 Г-ж  а  Р  у  с  л  е  н.  Успокойтесь,  такие  преувеличенные  чув¬
ства...
 Жюльен.  Все  дело  в  том,  что  я  —  человек  тридцатых
годов.  Первой  книгой,  которую  я  прочел,  была  «Эрнани»  Гюго,
я  хотел  бы  быть  героем  Байрона,  Лара.  Я  ненавижу  современ¬
ную  пошлость,  обывательское  существование,  позор  доступных
любовных  утех.  Мое  сердце  полно  любви,  воспетой  великими
мастерами.  В  мыслях  своих  я  не  отделял  вас  от  самого  пре¬
красного,  что  только,  есть  на  свете;  остальной  мир,  кажется
мне,  существует  лишь  в  связи  с  вашей  особой.  Эти  деревья
созданы  на  то,  чтобы  качаться  над  вашей  головой,  ночь  —  что¬
бы  сокрыть  вас,  звезды,  тихо  мерцающие,  как  ваши  глаза,
чтобы  глядеть  на  вас.
 Г-ж  а  Р  у  с  л  е  н.  Вас  увлекает  литература,  сударь.  Как  мо¬
жет  женщина  довериться  человеку,  не  умеющему  совладать  с
 41

метафорами  или  с  собственной  страстью?  Мне,  правда,  она
кажется  искренней.  Но  вы  молоды  и  не  знаете  еще,  что  такое
неизбежность.  Другие  на  моем  месте  сочли  бы  оскорбительным
такую  горячность  чувств.  Следовало  бы  по  крайней  мере  обе¬
щать...
 Ж  ю  л  ь  е  н.  Ах,  и  вас  объял  трепет!  Я  это  знал.  Нельзя
оттолкнуть  такую  любовь.
 Г-жа  Русле  н.  Люди  здесь  злые,  малейшая  неосторож¬
ность  может  нас  погубить...  Скандал...
 Жюльен.  Не  бойтесь  ничего.  Мои  уста  будут  сомкнуты,
взоры  отвернутся,  я  буду  казаться  равнодушным  и,  если  я
явлюсь  к  вам...
 Г-жа  Руслен.  Но  мой  муж,  сударь...-
 Жюльен.  Не  говорите  мне  об  этом  человеке.
 Г-жа  Руслен.  Я  обязана  его  защищать.
 Жюльен.  Я  так  и  поступил  —  из  любви  к  вам.
 Г-жа  Руслен.  Он  об  этом  узнает,  и  вам  не  придется
раскаиваться  в  своем  великодушии.
 Жюльен.  Позвольте  мне  встать  перед  вами  на  колени,
чтобы  любоваться  вами  вблизи.  Я  исполню  все,  что  вы  захо¬
тите,  сударыня.  Исполню  достойно,  не  сомневайтесь,  я  чув¬
ствую  в  себе  такую  силу.  Я  хотел  бы  излить  на  вас  все  земные
услады,  все  чары  искусства,  все  небесные  благословения...
 Мисс  Арабелла  (прячется  за  дверью).  Так  я  и  знала.
 Г-жа  Руслен.  Я  жду  от  вас  немедленно  доказательств
расположения  и  любви.
 Жюльен.  Да!  Да!
 ЯВЛЕНИЕ  ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ
 Те  же,  мисс  Арабелла,  затем  Мюрель  и  Грюше,  потом  Руслен.
 Г-жа  Руслен  (направляясь  к  дому).  Сюда  идут.  Я  дол¬
жна  уйти.
 Жюльен.  Нет  еще.
 Грюше  (в  глубине  сцены,  преследуя  Мюреля).  В  таком
случае  верните  мои  деньги.
 Мюрель  (продолжая  итти).  Вы  мне  надоели.
 Грюше.  Негодяй!
 Мюрель  (дает  ему  пощечину).  Вор!
 Руслен  (входит,  услышав  звук  пощечины).  Что  здесь
происходит?
 Жюльен  (г-же  Руслен).  О,  только  это.  (Звонко  целует
ей  руку.)
 Мисс  Арабелла  (узнав  Руслена).  Ах!
 Руслен.  Что  случилось?  (Замечает  мисс  Арабеллу,  та
убегает.)  Арабелла!  Завтра  же  выгоню  ее  вон.
 42

ДЕЙСТВИЕ  ТРЕТЬЕ
 Кафе  «Флора».  Обстановка  кабачка.  Всю  заднюю  часть  сцены  занимает
эстрада  для  оркестра.  В  левом  углу  контрабас.  На  стене  —  музыкальные
инструменты,  в  центре  несколько  трехцветных  флагов.  На  эстраде  —  стол
и  стул;  два  других  стола  по  бокам.  Перед  первой  эстрадой  в  центре
пониже  другая,  маленькая  эстрада;  на  ней  рядами  стоят  стулья.  На
определенной  высоте  галерея,  где  можно  ходить.
 ЯВЛЕНИЕ  ПЕРВОЕ
 Руслен  один  на  авансцене,  затем  гарсон  из  кафе.
 Р  у  с  л  е  н.  Не  сравнить  ли  анархию  со  змеей,  чтобы  не
употреблять  слова  «гидра»?  А  власть...  с  вампиром?  Пожалуй,
претенциозно!  А  ведь  не  мешает  вставить  несколько  эффект¬
ных  фраз,  что-нибудь  этакое  зажигательное...  К  примеру:  «За¬
вершить  эру  революций,  камарилья,  исконные  права,  прови-
зорно»  —  и  побольше  слов  на  «изм»:  «парламентаризм,  обску¬
рантизм»...
 Ну-с,  спокойствие  прежде  всего!  Больше  порядка!  Избира¬
тели  сейчас  явятся  сюда,  все  готово;  вчера  вечером  составили
избирательный  комитет.  Вот  он!  Здесь  будет  сидеть  председа¬
тель  (показывает  на  стол  в  центре.);  по  бокам  —  секретари,
а  я  —  посредине,  лицом  к  публике!..  На  что  же  мне  опираться?
Хорошо  бы  трибуну!  Ну,  трибуну-то  мы  достанем!  А  пока...
(Берет  стул  и  ставит  его  перед  собой  на  маленькой  эстраде.)
Прекрасно!  И  стакан  воды,  а  то  меня  уже  начинает  мучить  не¬
выносимая  жажда,—  стакан  воды  поставим  сюда!  (Берет  со
стола  председателя  стакан  с  водой  и  ставит  на  стул,  изобража¬
ющий  трибуну.)  Хватит  ли  сахару?  (Смотрит  на  полную  сахар¬
ницу.)  Хватит!
 Все  расселись.  Председатель  открывает  собрание,  и  кто-ни¬
будь  берет  слово;  обращается  ко  мне...  спрашивает...  ну,  напри¬
мер...  Позвольте,  кто  же,  однако,  обращается?  Где  этот  чело¬
век?  Предположим,  справа!  Тут  я  резко  оборачиваюсь!..  Нет,  он
должен  быть  ближе!  (Переставляет  стул,  затем  снова  подни¬
мается  на  эстраду.)  Сохраняю  полное  спокойствие,  засовываю
руку  за  жилет...  Может  быть,  надеть  фрак?  Пожалуй,  удобнее
для  руки!  Нет,  сюртук  лучше,  как-то  проще.  Хотя,  что  бы  там
ни  говорили,  а  народ  любит  лоск,  роскошь.  А  ну-ка,  как  у  ме¬
ня  галстук?  (Смотрится  в  маленькое  ручное  зеркальце,  кото¬
рое  вытаскивает  из  кармана.)  Воротничок  чуть  пониже,  а  то  я
похож  на  эстрадного  певца!  Идет!  Мюрель  вставит  словечко  —
другое,  чтобы,  так  сказать,  подбодрить  меня!  И  все-таки  страш¬
новато...  и  под  ложечкой  вот  уже...  (Пьет  воду.)  Чепуха!  Все
великие  ораторы  в  первый  раз  испытывали  то  же  самое!  Ну,  не
распускаться,  чорт  возьми!  Чем  один  человек  хуже  другого,  а
 43

я  стою  многих!  Вот  уже  словно  какие-то  пары  вдохновения  оку¬
тывают  меня.  И  даю  слово,  я  чувствую  в  себе  бездну  нахаль¬
ства!
 «Ужели  это  относится  ко  мне,  сударь!»  Этот,  напротив:  вот
здесь.  (Переставляет  стул  на  середину.)  «Ко  мне,  ко  мне!»
Обе  руки  прижать  к  груди,  а  корпус  слегка  наклонить  вперед.
«Ко  мне,  кто  вот  уже  сорок  лет...  ко  мне,  чей  патриотизм...  Ко
мне,  кто...  ко  мне,  для  кого»...  Потом  сразу:  «Ах,  вы  сами  не
верите  в  то,  что  говорите,  сударь!»  Все  молчат!  Он  возражает.
«Доказательств!  Я  требую  доказательств!  Берегитесь!  С  обще¬
ственным  доверием  не  шутят!»  Он  не  находит  слов.  «Вы  мол¬
чите!  Значит,  вы  неправы!  Примем  к  сведенью!»  —  Теперь  не
мешает  подпустить  немножко  иронии!  С  презрительным  смехом
бросаю  словцо  поядовитее:  «Ха,  ха,  ха!»  Попробуем,  как  звучит
презрительный  смех:  «Ха,  ха,  ха!  Право,  я  признаю  себя  побеж¬
денным!  Превосходно!»  Тут  двое  других  —  я  их  узнаю  —  кри¬
чат,  что  я  восстаю  против  существующих  законов  или  еще  что-
нибудь...  Тогда  я  гневно  восклицаю:  «Но  вы  отрицаете  про¬
гресс!»  Развиваю  слово  «прогресс»:  «От  астронома,  вооружен¬
ного  телескопом,  от  смелого  мореплавателя...  до  скромного  по¬
селянина,  трудящегося  в  поте  лица  своего...  пролетария  наших
городов,  художника,  чье  вдохновенье».  И  так  вплоть  до  фра¬
зы,  в  которую  постараюсь  вставить  слово  «буржуазия».  Непо¬
средственно  за  этим  хвала  буржуазии,  третье  сословие,  наказы
депутатам,  89-й  год,  торговля,  государственные  доходы,  рост
благосостояния  по  мере  дальнейшего  подъема  средних  слоев.
Вдруг  какой-то  рабочий:  «А  народ-то!  О  народе  забыли?»
И  тут  я  разражаюсь:  «Народ!  Он  велик!»  Буквально  рассы¬
паюсь  в  льстивых  фразах,  все  уши  им  прожужжу!  Превозношу
Жан-Жака  Руссо,  который  был  слугой,  ткача  —  изобретателя
Жаккара,  генерала  Марсо,  бывшего  портным;  все  ткачи,  все
слуги,  все  портные  польщены!  А  потом,  обрушившись  на  раз¬
врат  богачей,  воскликну:  «Что  ставят  в  укор  народу?  Его  бед¬
ность!»  Рисую  раздирающую  картину  нищеты.  «Браво!»  Ах,
как  приятна  миссия  человека,  призванного  стать  ходатаем  за
народ,  особенно  того,  кому  известна  его  добродетель.  И  всякий
раз,  когда  я  чувствую  в  своей  руке  мозолистую  руку  рабочего,
благородная  гордость  объемлет  меня.  Его  пожатие,  пусть  не¬
сколько  грубое,  ничуть  от  того  не  менее  приятно!  Ведь  все  раз¬
личия  между  классами,  чинами,  состояниями  —  благодарение
богу  —  отжили,  и  ничто  не  может  сравниться  с  привязанностью
человека  душевного!..  Тут  я  ударяю  себя  в  грудь.  «Браво,  бра¬
во,  браво!»
 Гарсон  из  кафе.  Г-н  Руслен,  идут!
 Р  у  с  л  е  н.  Ухожу,  а  то  все  еще  подумают...  Успею  ли  я  пе¬
реодеться?  Да!  Только  бегом!
 44

ЯВЛЕНИЕ  ВТОРОЕ
 Входят  все  избиратели,  Вуэнше,  Марше,  Омбург,  Эртело,  Онэзим,
сельский  стражник,  Бомениль,  Ледрю,  председатель,  затем  Руслен,
 затем  Мюрель.
 Вуэнше.  Эге,  да  нас  тут  много!  Пожалуй,  забавно  будет!
 Ледрю.  Уж  не  могли  для  политического  собрания  местеч¬
ко  выбрать  попристойнее,  чем  этот  кабак.
 Бомениль.  Что  поделаешь,  коли  во  всей  округе  другого
нет!  За  кого  будете  голосовать,  г-н  Марше?
 Марше.  Да  за  Руслена,  как-никак  он...
 Ледрю.  Ну,  а  я  решил  разгромить  его  в  пух  и  прах.
 Вуэнше.  Глядите-ка!  Сынок  графа  Бувиньи  явился!
 Бомениль.  Папаша  хитер,  сам  не  пришел.
 Председатель.  Занимайте  места!
 Сельский  стражник.  Занимайте  места!
 Председатель.  Господа!  Нам  предстоит  обсудить  за¬
слуги  наших  двух  кандидатов  перед  выборами,  которые  со¬
стоятся  в  воскресенье.  Сегодня  мы  обсудим  кандидатуру  ува¬
жаемого  господина  Руслена,  а  завтра  вечером  —  уважаемого
г-на  Грюше.  Считаю  собрание  открытым!  (Руслен  во  фраке
выходит  из  маленькой  двери,  позади  стола  председателя.  Рас¬
кланивается,  стоя  посреди  эстрады.)
 Вуэнше.  Я  прошу  кандидата  высказать  свое  мнение  о
железных  дорогах!
 Руслен  (кашляет,  пьет  воду).  Если  бы  во  времена  Карла
Великого  или  даже  Людовика  XIV  кто-нибудь  сказал,  что
придет  день,  когда  за  три  часа  можно  будет  доехать...
 Вуэнше.  Не  то!  Как  по-вашему,  что  лучше:  получить  ас¬
сигнование  на  постройку  железной  дороги  через  Сен-Матьё
или  же  на  проведение  другой  линии,  которая  пересечет  Бонне-
валь,—  план  во  стократ  удачнее.
 Избиратель.  Сен-Матьё  куда  выгоднее  для  населения!
Высказывайтесь  за  Сен-Матьё,  г-н  Руслен!
 Руслен.  Ужели  я  могу  быть  против  развития  столь  ги¬
гантских  предприятий!  Они  увеличивают  капиталооборот,  до¬
казывают,  сколь  велик  человеческий  гений,  приносят  благосо¬
стояние  народам!
 Омбург.  Ложь!  Они  их  разоряют!
 Руслен.  Вы,  значит,  отрицаете  прогресс,  сударь!  Про¬
гресс,  который  от  астронома...
 Омбург.  А  путешественники?
 Руслен.  Вооруженного  телескопом...
 Омбург.  Ну,  коль  вы  прерывать  будете...
 Председатель.  Слово  принадлежит  сделавшему  за¬
прос.
 45

О  м  б  у  р  г.  Путешественники  не  будут  больше  останавли¬
ваться  в  наших  краях.
 В  у  э  н  ш  е.  Ведь  он  постоялый  двор  держит!
 Ом  бур  г.  А  чем  же  плох  мой  постоялый  двор!
 Все.  Довольно!  Довольно!
 Председатель.  Потише,  потише,  господа!
 Сельский  стражник.  Тише!
 О  м  б  у  р  г.  Вот  как  вы  блюдете  наши  интересы!
 Руслен.  Я  утверждаю!..
 О  м  б  у  р  г.  Вы  губите  гужевой  транспорт!
 Избиратель.  Он  за  свободный  товарообмен!
 Руслен.  Ну,  разумеется!  Придет  день,  когда  благодаря
свободному  обмену  товаров  братство  народов...
 Избиратель.  Надо  ввозить  английскую  шерсть!  Тре¬
буйте  свободного  ввоза  вязаных  изделий!
 Руслен.  Беспошлинный  ввоз  всех  товаров!
 Избиратели.  (Правая  сторона.)  Правильно!  Правиль¬
но!  (Левая,)  Долой!  Долой!
 Руслен.  Да  будет  угодно  небу,  чтобы  мы  могли  в  изоби¬
лии  получать  зерно  и  скот!
 Крестьянин  (в  блузе).  Нечего  сказать,  удружил  сель¬
скому  хозяйству!..
 Руслен.  Извольте,  сейчас  я  выскажу  свой  взгляд  на  сель¬
ское  хозяйство.  (Наливает  стакан  воды.  Молчание.)
 Эртело  (показываясь  наверху  на  галерее).  Скажите,  ка¬
ковы  будут  ваши  соображения  относительно  майских  жуков?
 Все  (смеются).  Ха!  Ха!  Ха!
 Председатель.  Нельзя  ли  немного  посерьезнее,
господа!
 Сельский  стражник.  К  порядку!  Именем  закона
прошу  всех  сесть.
 Марше.  Г-н  Руслен,  нам  хотелось  бы  узнать  ваше  мнение
насчет  налогов.
 Руслен.  Налоги,  бог  мой...  Они,  конечно,  обременитель¬
ны...  но  необходимы...  Это,  если  можно  так  выразиться,  насос,
который  выкачивает  из  земных  недр  все  их  творческие  соки,
чтобы  оплодотворить  ими  почву.  Вопрос  в  том,  достигает  ли
средство  цели  и  не  приводит  ли  порой...  излишнее  усердие  к
исчерпанию...
 Председатель  (наклоняясь  к  Руслену).  Восхититель¬
ное  сравнение!
 В  у  э  н  ш  е.  Землевладельцы  перегружены  налогами!
 Эртело.  За  литр  коньяку  приходится  платить  более  три¬
дцати  су  акциза!
 Л  е  д  р  ю.  Флот  буквально  съедает  нас!
 Бомениль.  Кому,  скажите,  нужен  ботанический  сад?
 46

Р  у  с  л  е  н.  Разумеется,  разумеется,  разумеется!  Нужна  са¬
мая  жесткая,  самая  строжайшая  экономия!
 Все.  Прекрасно!
 Р  у  с  л  е  н.  С  другой  стороны,  государство  скаредничает,
тогда  как  оно  должно...
 Бомениль.  Бесплатно  обучать  детей!
 Марше.  Покровительствовать  торговле!
 Земледелец.  Поощрять  сельское  хозяйство!
 Р  у  с  л  е  н.  Разумеется!
 Бомениль.  Бесплатно  снабжать  жилища  водой  и  све¬
том!
 Р  у  с  л  е  н.  Ну,  что  ж,  пожалуй,  и  так!
 О  м  б  у  р  г.  Вы  забыли  о  гужевом  транспорте!
 Руслен.  Нисколько,  нисколько!  И  позвольте  мне  резюми¬
ровать  все  ваши  пожелания,  взять,  так  сказать,  в  совокуп¬
ности...
 Л  е  д  р  ю.  Да  ну,  знаем  мы  ваш  обычай  морочить  народ!
Вот  если  бы  тут  был  Грюше...
 Руслен.  И  это  со  мной  вы  сравниваете  Грюше!  Со  мной...
Кто  вот  уже  сорок  лет...  со  мной,  чей  патриотизм!..  А,  вы  сами
тому  не  верите,  сударь!
 Ледрю.  Да,  я  сравниваю  с  вами  Грюше!
 Руслен.  Меня  с  этим  сельским  Катилиной!
 Эр  те  л  о  (с  галереи).  Это  еще  кто,  ваш  Каталина?
 Руслен.  Это  был  знаменитый  заговорщик,  он  в  Риме...
 Ледрю.  Но  Г  рюше  вовсе  не  заговорщик!
 Э  р  т  е  л  о.  Уж  не  служите  ли  вы  в  полиции?
 р  /Все.  (Справа.)  Ну,  да  он  служит  в  полиции!
е  е  {  В  с  е.  (Слева.)  Нет,  неправда!
 Руслен.  Граждане!  Сделайте  милость!  Граждане,  умоляю
вас,  выслушайте  меня!
 Марше.  Мы  слушаем!  (Руслен  тщетно  пытается  что-ни¬
будь  сказать,  но  ничего  не  приходит  ему  в  голову.  Молчание.
Толпа  хохочет.)
 Все  (смеются).  Ха!  Ха!  Ха!
 Сельский  стражник.  Тише!
 Э  р  т  е  л  о.  Пусть  кандидат  выскажется  насчет  права  на
труд.
 Все.  Да!  Да!  О  праве  на  труд!
 Руслен.  По  этому  поводу  написаны  груды  книг.  (Слуша¬
тели  шепчутся.)  Итак,  вы  признаете,  что  по  этому  вопросу  су¬
ществует  обширная  литература.  Скажите,  знакомы  вам  эти
труды?
 Э  р  т  е  л  о.  Нет!
 Руслен.  Я  знаю  их  наизусть!  И  если  бы  вы,  подобно  мне,
 47

ночи  проводили  за  письменным  столом,  в  безмолвии  кабинета,
над...
 Э  р  т  е  л  о.  Хватит  о  себе!  О  праве  на  труд!
 Все.  Да,  да!  О  праве  на  труд!
 Р  у  с  л  е  и.  Разумеется,  трудиться  необходимо!
 Э  р  т  е  л  о.  И  предоставлять  работу!
 Марше.  А  коли  она  никому  не  нужна?
 Руслен.  Все  равно!
 Марше.  Вы,  значит,  против  собственности!
 Руслен.  А  хотя  бы  и  так?!
 Марше  (устремляясь  на  эстраду).  Нет,  больше  я  терпеть
не  стану.  Вы  вывели  меня  из  терпения!
 Избиратели.  (Справа.)  Долой!  Долой!
 Избиратели.  (Слева.)  Нет,  пусть  остается!
 Руслен.  Да,  пусть  остается!  Я  готов  выслушать  любое
возражение!  Я  за  свободу!  (Аплодисменты  справа,  ропот  сле¬
ва.  Руслен  поворачивается  к  Марше.)  Это  слово  вам  неприятно
режет  слух,  сударь?  Суть  в  том,  что  вы  не  понимаете  ни  эко¬
номического  смысла  этого  слова,  ни  его,  так  сказать,  гумани¬
тарной  ценности!  Печать,  однако,  немало  потрудилась  над  осве¬
щением  этого  вопроса!  А  печать,  вспомним,  граждане,  печать  —
это  факел,  часовой,  который...
 Бомениль.  Ближе  к  делу!
 Марше.  Да,  да,  насчет  собственности!
 Руслен.  Ну,  что  же!  Я  уважаю  ее  ничуть  не  меньше
вас  —  я  сам  собственник!  Вот,  видите,  и  договорились!
 Марше  (в  замешательстве).  Однако...  мда...  Однако...
 Л  е  д  р  ю.  Ай  да  лавочник!  (Все  хохочут.)
 Руслен.  Еше  одно  слово  —  и  он  окончательно  согласит¬
ся.  (К  Марше.)  Необходимо,  не  правда  ли,  елико  возможно,
демократизировать  деньги,  республиканизировать  звонкую  мо¬
нету;  чем  больше  денег  в  обращении,  тем  больше  их  попадает
в  карманы  народа,  а  тем  самым  и  в  ваш  карман.  Вот  тут-то
и  поиходит  на  помощь  кредит.
 Марше.  Ну,  очень-то  с  кредитом  усердствовать  не  стоит!
 Руслен.  Прекрасно!  Превосходно!
 Л  е  д  р  ю.  Как  это  не  нужно  кредитов?
 Руслен.  Вы  правы,  если  уничтожить  кредит  —  не  будет  и
денег!  А,  с  другой  стороны,  деньги—основа  кредита;  между  эти¬
ми  терминами  существует  тесная  взаимосвязь.  (Сильно  трясет
Марше.)  Понимаете,  взаимосвязь!  Вы  молчите  —  значит,  вы  не¬
правы.  Ваше  молчание  вас  осуждает,  примем  это  к  сведению!
 Все.  Довольно!  Довольно!
 Марше  садится  на  место.
 Руслен.  Вот  как,  граждане,  разрешается  величайшая
проблехма  труда.  Нет  собственности  —  нет  и  работы!  Вы  даете
 48

работу,  потому  что  вы  богаты,  а  без  работы  —  не  может  быть
и  собственности.  Вы  работаете  не  только  для  того,  чтобы
стать  собственником,  но  и  потому,  что  вы  им  уже  являетесь!
Продукты  вашего  труда  —  это  ваш  капитал,  вы  все  капи¬
талисты!
 Земледелец.  Нечего  сказать,  капиталисты!
 Марше.  И  все  вы  только  путаете!
 Ледрю.  Попросту  издевается  над  народом!
 Все.  Правильно!  Пора  кончать!  Долой!  Закрывайте  со¬
брание!
 Председатель.  Это  наконец  нестерпимо!  Нельзя...
 Сельский  стражник.  Я  попрошу  очистить  поме¬
щение!
 Руслен  (в  сторону,  замечая  появившегося  Мюреля).
Мюрель!
 Л  е  д  р  ю.  Пусть-ка  кандидат  объяснит,  почему  он  в  моем
присутствии  так  превозносил  некоего  Бувиньи  за  его  убе¬
ждения?  (Обращаясь  к  рабочим.)  Вы  ведь  тоже  были  при
этом?
 Руслен.  Но...  я...  я...
 Л  е  д  р  ю.  Увяз!
 Э  р  т  е  л  о.  Таши  багор!
 В  у  э  н  ш  е.  Доктора!  (Общий  смех.)
 Мюрель.  Я  также  был  при  этом!  Уважаемый  господин
Руслен  как  будто  готов  был  снисходительно  отнестись  к  взгля¬
дам  Бувиньи!  Он  и  не  скрывает  этого!  Он  этим  гордится!
 Руслен  (гордо).  Ага!
 Мюрель.  Именно  потому,  что  его  окружали  избиратели,
он  хотел  как  бы  подчеркнуть,  до  какой  степени  может  дойти
в  некоторых  умах  ..
 Руслен.  Обскурантизм!
 Мюрель.  Совершенно  верно!  Это  был  своего  рода  пар¬
ламентский  трюк,  тактический  ход...—  да,  вполне  законный,—
для  того,  чтобы,  извините  за  выражение,  посадить  графа  в
лужу.
 Э  р  т  е  л  о.  Ох,  что-то  больно  хитро.
 Л  е  д  р  ю.  Значит,  он  ломал  комедию?
 Мюрель.  Но  я...
 Э  р  т  е  л  о.  Ни  к  чему  его  защищать.
 Л  е  д  р  ю.  И  этот  человек  хвастался,  что  покажет  префекту,
где  раки  зимуют!
 Руслен.  А  почему  бы  и  нет?
 Сельский  стражник  (слегка  ударив  Руслена  по
плечу).  Полегче,  господин  Руслен!
 Все.  Довольно!  Хватит!  Пора  кончать!  Закрывайте  со¬
брание!
 4. 	Г.  Флобер.  Т.  4.
 49

Все  поднимаются.  Руслен  делает  отчаянный  жест,  потом  поворачивается
к  председателю,  который  уходит.
 Председатель.  Не  совсем  удачное  собрание  для  вас,
господин  Руслен,  будем  надеяться,  что  в  следующий  раз...
 Руслен  (обращается  к  Марше,  который  проходит  мимо
него).  Марше!  Ах,  как  дурно  с  вашей  стороны!  Как  дурно!
Марше.  Ну,  знаете,  с  вашими  взглядами!..  (Уходит.)
 ЯВЛЕНИЕ  ТРЕТЬЕ
Руслен,  Онэзим,  гарсон  из  кафе.
 Руслен  (возвращаясь  на  авансцену).  О,  мои  мечты...
Мне  остается  только  бежать  или  утопиться.  Я  буду  посмеши¬
щем  для  всех.  (Разглядывая  стулья.)  Они  были  здесь...  Да...
И  вместо  беснующейся  толпы,  чьи  одобрительные  возгласы  я
уже  заранее  слышал...  (Входит  гарсон  и  ставит  стулья  по  ме¬
стам.)  Ах,  роковое  честолюбие,  столь  же  пагубное  для  королей,
как  и  для  простых  смертных.  И  никакой  возможности  попра¬
вить  дело!  Ни  одного  удачного  слова!  Как  мне  больно,  как
больно!  (Гарсону.)  Да,  можете  их  убрать.  Они  мне  больше  не
нужны.  (В  сторону.)  Один  вид  их  действует  мне  сейчас  на
нервы.
 Г  а  р  с  о  н  (Онэзиму,  который  прячется  на  эстраде  за  кон¬
трабасом).  Вы  еще  здесь?
 Онэзим  (робко).  Г-н  Руслен.
 Руслен.  А,  Онэзим.
 Онэзим  (подходя).  Я  хотел  бы  придумать  подходящие
слова...  чтобы  выразить,  как  я  сочувствую  вам...  неприятности...
 Руслен.  Спасибо,  спасибо.  Ведь  все  меня  покинули...
Даже  Мюрель.
 Онэзим.  Он  только  что  вышел  вместе  с  клерком
г-на  Додара.
 Руслен.  Как  бы  его  найти?  (Выглядывает  на  улицу.)
Слишком  много  народу  на  площади;  они  способны  на  меня
наброситься...
 Онэзим.  Не  думаю.
 Руслен.  Это  бывало.  Они  могут  оскорбить,  разорвать  ме¬
ня  на  части...  Да!  Чернь!  Как  я  понимаю  Нерона!
 Онэзим.  Когда  отец  получил  от  префекта  письмо,  отняв¬
шее  у  него  последнюю  надежду,  он  был  так  же  опечален,  как
вы.  Однако  он  преодолел  печаль,  отнесшись  к  делу  фило¬
софски.
 Руслен.  Послушайте,  вы  хоть  не  обманите  меня,  вы  та¬
кой  превосходный  молодой  человек!
 Онэзим.  О!
 50

Руслен.  Скажите,  разве  за  вашего  отца...  (Повернувшись
к  гарсону,  который  расставлял  стулья.)  Меня  раздражает  этот
гарсон.  Оставьте  нас  в  покое.  (Гарсон  уходит.)  Разве  за  ваше¬
го  отца  действительно  было  столько  голосов,  как  говорят?  Он
прочел  мне  целый  список  коммун...
 О  н  э  з  и  м.  Он,  безусловно,  уверен  в  шестидесяти  четырех
коммунах,  я  сам  читал  их  названия.
 Руслен  (в  сторону).  Это  цифра!
 О  н  э  з  и  м.  Но...  у  меня  к  вам  поручение.  Когда  я  шел  на  за¬
седание,  какая-то  незнакомая  старушка  догнала  меня  и  сказа¬
ла:  «Сделайте  одолжение,  передайте  эту  записку  г-ну  Руслену».
(Передает  ему  записку.)
 Руслен.  Странное  письмо.  Ну-ка,  посмотрим.  (Читает.)
«Интересующаяся  вами  особа  считает  своим  долгом  предупре¬
дить  вас,  что  г-жа  Руслен...»  (Останавливается  потрясенный.)
 О  н  э  з  и  м.  Ответ  можете  передать  через  меня.
 Руслен  (конвульсивно  смеется).  От...  от...  ответ?..
 О  н  э  з  и  м.  Да!  Какой  же  ответ?
 Руслен  (злобно).  Пинка  в  зад  болвану,  который  берется
за  подобные  поручения.  (Онэзим  убегает.)  Анонимное  пись¬
мо  —  глупо  в  конце  концов  расстраиваться.  (Комкает  и  бро¬
сает  письмо.)  Ненависть  моих  врагов  не  имеет,  видно,  границ.
Но  эта  махинация  превосходит  все  прочее.  Чтобы  отвлечь  ме¬
ня  от  политики,  помешать  моей  кандидатуре,  они  затрагивают
даже  мою  честь.  Эта  гнусность  исходит,  вероятно,  от  Грюше...
Недаром  его  кухарка  вечно  рыщет  возле  моего  дома...  (Подни¬
мает  письмо  и  читает.)  «...что  у  вашей  жены  любовник».  У  мо¬
ей  жены  не  может  быть  любовника.  Откуда  возьмется  у  нее
любовник?
 Как  глупо...  Однако  в  тот  вечер  я  сам  слышал  под  деревья¬
ми  звук  пощечины  и  почти  тотчас  же  звук  поцелуя.  Я  видел
собственными  глазами  мисс  Арабеллу.  Она  была,  конечно,  не
одна,  ибо,  с  другой  стороны  —  пощечина...  Неужели  какой-ни¬
будь  нахал  позволил  себе  в  отношении  г-жи...  Ну!  Она  бы  мне
сказала.  Да,  и  в  таком  случае  поцелуй  предшествовал  бы  по¬
щечине,  а  я  прекрасно  слышал  сперва  звук  пощечины,  а  затем
поцелуй.  Ах!  Не  буду  больше  думать  об  этом.  У  меня  другие
заботы.  Нет,  нет,  дело  прежде  всего.  (Намеревается  уйти.)
 ЯВЛЕНИЕ  ЧЕТВЕРТОЕ
Руслен,  Грюше.
 Грюше.  Мюреля  здесь  нет?
 Руслен.  Вы  что  же,  пришли  издеваться  надо  мной?  Пора¬
доваться  моему  поражению?  Высмеять?
 Грюше.  Нет,  вовсе  нет.
 51

Р  у  с  л  е  н.  По  крайней  мере  следовало  бы  выбрать  более
честный  способ  борьбы,  сударь.
 Г  р  ю  ш  е.  Право  на  моей  стороне.
 Р  у  с  л  е  н.  Я  знаю,  что  в  политике...
 Г  р  ю  ш  е.  Мной  руководит  не  политика,  а  гораздо  более
скромные  интересы.  Мюрель...
 Р  у  с  л  е  н.  Плевать  мне  на  Мюреля.
 Г  р  ю  ш  е.  Вот  уже  неделя,  как  он  избегает  меня,  несмотря
на  свои  обещания.  Он  ведет  себя  возмутительно.  Не  доволь¬
ствуясь  насилием  надо  мной,—  я  ведь  мог  бы  привлечь  его  к
суду;  но  я  не  сделал  этого  из  уважения  к  обществу  и  промыш¬
ленности.
 Р  у  с  л  е  н.  Пожалуйста,  покороче.
 Грюше.  Г-н  Мюрель,  приехав  сюда,  занялся  биржевыми
операциями;  вначале  игра  была  настолько  счастливой,  что  я...
в  первый  раз...  одолжил  ему  десять  тысяч  франков.  Он  мне
вернул  их,  даже  с  барышом.  Через  два  месяца  новый  заем  в
пять  тысяч.  Но  счастье  изменило  ему.  В  третий  раз...
 Р  у  с  л  е  н.  Какое  мне  до  этого  дело?
 Грюше.  Короче  говоря,  он  должен  мне  в  настоящее  время
тридцать  тысяч  двести  двадцать  шесть  франков  и  пятнадцать
сантимов.
 Р  у  с  л  е  н  (в  сторону).  Ага!  Примем  к  сведению.
 Грюше.  Этот  молодой  человек  воспользовался  моей  до¬
бротой.  Он  прельстил  меня  блестящей  перспективой  —  выгод¬
ное  дело,  богатый  брак...
 Р  у  с  л  е  н  (в  сторону).  Мошенник!
 Грюше.  По  его  вине  я  остался  без  денег.  Я  столько  из¬
расходовал  за  последнее  время.  (Вздыхает.)  Вы  его  друг,  уго¬
ворите  его  вернуть  то,  что  мне  следует  получить.
 Р  у  с  л  е  н.  Вы,  мой  противник,  обращаетесь  ко  мне  с  подоб¬
ной  просьбой?
 Г  р  ю  ш  е.  Я  не  давал  зарока  быть  всегда  вашим  противни¬
ком.  Я  человек  благородный,  г-н  Руслен,  и  умею  ценить  услуги.
 Р  у  с  л  е  н.  Как?  Да  ведь  у  меня  есть  расписка  на  шесть  ты¬
сяч  франков,  которые  я  дал  вам  взаймы,  когда  вы  открыли  свое
дело;  а  теперь  вместе  с  процентами  они  составляют  сумму  в
двадцать  тысяч.
 Г  рюше.  Вот  об  этом-то  именно  я  и  хотел  поговорить:  за
даяние  нужно  воздаяние.
 Руслен.  Ничего  не  понимаю.
 Грюше.  Имейте  в  виду,  что  я  держу  в  своих  руках  немало
людей  и  пользуюсь  немалым  влиянием,  хотя  и  не  подаю  вида.
Если  бы  вы  отдали  мне  документ,  о  котором  идет  речь,  можно
было  бы  столковаться.
 Руслен.  О  чем?
 52

Г  р  ю  ш  е.  Я  отступился  бы  от  избирателей.
 Р  у  с  л  е  н.  А  если  меня  не  изберут...  Я  потеряю  деньги..·
 Г  рюше.  Вы  слишком  скромны.
 Р  у  с  л  е  н.  Гм...
 Г  р  ю  ш  е.  Как  угодно.  Время  терпит...  можно  ждать  до  по¬
следней  минуты.  Но,  повторяю,  вы  неправы.  (Направляется  в
левую  сторону.)
 Р  у  с  л  е  н.  Куда  вы?
 Г  р  ю  ш  е.  В  эту  комнату,  здесь  работает  мой  друг  Жюльен,
он,  вероятно,  пишет  сейчас  протокол  заседания.  А  вы  все-таки
неправы,  уверяю  вас.  (Уходит.)
 ЯВЛЕНИЕ  ПЯТОЕ
Руслен,  потом  Мюрель.
 Р  у  с  л  е  н.  Что  это  —  ловушка  или  правда?  А  Мюрель,  —
вот  так  переметная  сума!  —  он  просто-напросто  спекулирует.
Но  я  об  этом  догадывался.  А  теперь  мне  нечего  с  ним  стес¬
няться;  народ  ему  больше  не  верит,  и  я,  честное  слово...
 Мюрель  (входит  радостно).  Простите,  что  я  так  быстро
вас  покинул.  Я  от  Додара.  Какое  событие,  дорогой  мой!  Какое
счастье...
 Р  у  с  л  е  н.  Хороши  вы,  нечего  сказать!  Мне  приходится  при¬
нимать  ваших  кредиторов.  Грюше  требует  тридцать  тысяч
франков.
 Мюрель.  Он  их  получит  на  будущей  неделе.
 Руслен.  Какая  самоуверенность!  Опять  бахвальство.  Вот
и  насчет  моей  кандидатуры  тоже...  Нельзя  быть  более  беспеч¬
ным.  Вам  следовало...
 Мюрель.  Поддержать  Грюше,  не  так  ли?
 Руслен.  Вы  именно  это  и  сделали.  «Беспристрастный  на¬
блюдатель»  ничего  не  поместил  за  целую  неделю.
 Мюрель.  Я  уезжал;  и  вернулся,  даже  не  дождавшись...
 Руслен.  Слабое  извинение.
 Мюрель.  Выступление  против  Грюше  —  месть.  Я  гублю
себя  ради  вас;  к  счастью...
 Руслен.  Что  еще?
 Мюрель.  Вы  в  некотором  роде  обещали  мне  руку  вашей
дочери.
 Руслен.  Ну,  об  этом  надо  столковаться.
 Мюрель.  Да  ведь  вы  не  знаете,  что  я  получил  наследство.
 Руслен.  Уж  не  от  тетушки  ли?
 Мюрель.  Именно.
 Руслен.  Старая  шутка.
 Мюрель.  Клянусь  вам,  что  тетушка  умерла·
 53

Р  у  с  л  е  н.  Ну  и  похороните  ее,  только  не  морочьте  мне  го¬
лову  вашими  баснями  о  наследстве.
 М  ю  р  е  л  ь.  Да  это  истинная  правда.  Но  ввиду  того,  что  бед¬
ная  женщина  скончалась  после  моего  отъезда,  ищут  —  нет  ли
другого  завещания...
 Р  у  с  л  е  н.  А,  значит,  имеется  «но».  Ну,  так  вот,  милей¬
ший  мой,  я  люблю  людей,  уверенных  в  своих  словах  и  по¬
ступках.
 М  юр  ель.  Г-н  Руслен,  вы  забываете,  что  я  могу  для  вас
сделать.
 Руслен.  Не  больно  много.  Рабочие  вас  не  слушают.
 М  ю  р  е  л  ь.  Право?  Может  быть,  и  найдутся  пять  —  шесть
горлопанов,  которых  я  выгнал  с  фабрики...  Но  зато
остальные...
 Руслен.  А  почему  они  не  пришли?
 Мюрель.  Как  же  я  мог  их  привести,  раз  я  был  в  отсут¬
ствии.
 Руслен  (в  сторону).  Пожалуй,  он  прав.
 Мюрель.  Вы  не  знаете  их  настроения;  а  я  держу  пари,
что  до  будущего  воскресенья  —  достаточный  срок,  и  если  бы  я
захотел...  Но  нет,  я  больше  не  желаю  вмешиваться...  и...  выстав¬
ляю  кандидатуру  Грюше.
 Руслен  (в  сторону).  Он  угрожает...  Неужели  есть  еще  на¬
дежда?  (Громко.)  Так  вы  думаете...  что  последствия  собрания...
не  так  уж  плохи?
 Мюрель.  Вы  оскорбили  народ.
 Руслен.  Но  я  сам  из  народа.  Мой  отец  был  скромным
тружеником.  Вот  что  надо  им  сказать,  милый  Мюрель,  и  что  я
пострадал  ради  них,  потому  что  правительство  наложило  на
меня  свою  руку;  это  надо  сделать  тотчас  же.  Идите  обратно
на  фабрику.
 Мюрель.  Да  послушайте  же...  Я  привез...  Ждут  только
свидетельство  о  смерти  моего  двоюродного  брата...
 Руслен.  Внушите  им...
 Мюрель.  Прежде  всего  —  ферма.
 ЯВЛЕНИЕ  ШЕСТОЕ
Те  же,  г-жа  Руслен,  Луиза.
 Г-жа  Руслен  (за  кулисами).  Идем,  Луиза.  Чего  ты  смот¬
ришь  по  сторонам.  (Обращается  к  мужу.)  Ах,  наконец-то  я  те¬
бя  нашла,  я  ведь  так  беспокоилась.  Ну,  есть  ли  смысл..,
Руслен.  Я  не  мог...
 Луиза  (увидев  Мюреля).  Мой  друг.
 Мюрель.  Луиза!
 54

Г-жа  Руслен  (негодующе).  Что  это  значит?  Разве  можно
себя  так  вести  молодой  девице?  А  вы  сами,  милостивый  госу¬
дарь,  что  за  фамильярность...
 Мюрель.  Мой  бог,  сударыня,  г-н  Руслен  может  вам  ска¬
зать...
 Г-жа  Руслен.  В  самом  деле  интересно  знать,  на  каком
основании  моя  дочь...
 Руслен.  Душенька,  прежде  всего  ты  должна  понять...
 Луиза  (тихо  Мюрелю).  Я  сама  побудила  мать  прийти;  я
знала,  что  вы  здесь,  другого  способа  не  было...
 Мюрель  (так  же).  Надо  итти  напролом,  я  вам  скажу,  по¬
чему.  (Подходит  к  г-же  Руслен.)  Сударыня,  хотя  обычно  в  та¬
ких  случаях  прибегают  к  посредникам,  я  вынужден  обойтись
без  них  и  прошу  вас  согласиться  на  мой  брак  с  м-ль  Луизой.
 Г-жа  Руслен.  Но,  милостивый  государь,  нельзя  же  лю¬
дей...
 Мюрель  (поспешно).  Мое  новое  материальное  положе¬
ние  позволяет  мне...
 Г-н  Р  у  с  л  е  н.  А!  Надо  подумать.
 Г-жа  Руслен.  Это  настолько  выходит  из  рамок  обыч¬
ного...
 Луиза  (улыбаясь).  О,  мама!
 Г-жа  Руслен.  И  так  неприлично,  в  общественном  месте...
(Жюльен  выходит  из  левой  двери.)
 ЯВЛЕНИЕ  СЕДЬМОЕ
Те  же,  Жюльен.
 Жюльен  (Руслену).  Я  явился,  чтобы  отдать  себя  в  ваше
распоряжение,  милостивый  государь.
 Руслен.  Вы?
 Жюльен.  Да,  я.
 Мюрель  (в  сторону).  Откуда  его  принесло?
 Жюльен.  Ввиду  того,  что  моя  газета  издавна  пользуется
авторитетом  в  крае,  я  могу  быть  вам  полезен.
 Руслен  (озадачен).  А  Мюрель?
 Жюльен.  Я  слышал  через  эту  перегородку  все,  что  про¬
исходило  на  заседании,  и  мне  нетрудно  дать  благоприятный  от¬
зыв  (указывает  на  Мюреля),  разумеется,  с  разрешения  моего
патрона.
 Мюрель.  Чорт  возьми...  Да  я  давно...
 Руслен.  Как  выразить...
 Г-жа  Руслен  (тихо  мужу).  Видишь,  мне  удалось,  а?
(Тихо  Жюльену.)  Благодарю  вас.
 Жюльен  (так  же).  Ваши  глаза  вдохновляли  меня.  Все
исполнено.
 55

Руслен  (жене).  Он  очень  мил.  Иметь  защитника  в  лице
вас,  полемиста...
 М  юр  ель.  Большой  художественный  талант,  гибкий,  яс¬
ный.
 Руслен.  Я  думаю.
 М  юр  ель.  И  полон  страстности,  когда  захочет.  (Тихо
Жюльену.)  Скажите,  что  инициатива  исходит  от  меня,  вы  ме¬
ня  обяжете.
 Ж  ю  л  ь  е  н.  Несмотря  на  доводы  вашего  друга  Мюреля  —
ибо  он  с  жаром  хвалит  вас...  я  продолжал  упорствовать.
(Смотрит  на  г-жу  Руслен.)  Но  вдруг,  словно  озаренный  све¬
том,  повинуясь  какому-то  голосу,  я  прозрел,  я  все  понял.
 Руслен.  Милостивый  государь,  я  преисполнен  глубокой
благодарности.
 Ж  ю  л  ь  е  н  (тихо  г-же  Руслен).  Когда  мы  снова  увидимся?
 Г-жа  Руслен  (так  же).  Я  извещу  вас.
 Руслен  (Жюльену).  Но  я,  право,  не  знаю,  как  вы  возь¬
метесь...
 Ж  ю  л  ь  е  н  (весело).  А  уж  это  мое  дело...
 Руслен  (жене).  Проси  же  г-на  Жюльена  сегодня  к  нам
запросто  отобедать.
 Г-жа  Руслен  (делает  реверанс).  Конечно,  с  величай¬
шим  удовольствием.
 Ж  ю  л  ь  е  н  (кланяясь).  Сударыня...
 ДЕЙСТВИЕ  ЧЕТВЕРТОЕ
 Кабинет  Руслена.  В  глубине  большое  окно,  на  горизонте  видны  поля.
 Несколько  дверей.  Налево  письменный  стол,  на  нем  часы.
 ЯВЛЕНИЕ  ПЕРВОЕ
 Пьер,  затем  сельский  стражник,  позже  Фелиситэ.
 Пьер  (говорит  очень  громко  в  кулису).  Франсуа,  вам
надо  съездить  в  Сен-Леонар  и  захватить  оттуда  в  шарабане
восемь  человек  господ.  Не  запирайте  ворота,  Елизавета  долж¬
на  отнести  еще  несколько  бюллетеней.  Не  забудьте  на  обрат¬
ном  пути  про  визитную  карточку.
 Входит  рассыльный,  задыхаясь  под  тяжестью  пачки  газет.
 Тяжеленько,  а?  Ну-ка,  любезный...  Положите  это  сюда;
ладно.  (Рассыльный  кладет  пачку  на  пол,  рядом  с  другой,  еще
более  объемистой.)  Спуститесь  на  кухню  освежиться,  вас  уго¬
стят  шампанским,  у  нас  его  распивают  в  банке  из-под  варенья;
 56

ради  такого  случая  ничего  не  жаль.  Нынче  вечером  выборы,  а
на  будущей  неделе  —  Париж.  Давно  уже  я  мечтаю  там  по¬
жить,  главным  образом,  из-за  устриц  и  балов  в  опере.  (Раз¬
глядывая  обе  пачки  газет.)  Опять  статья  г-на  Жюльена.  Кому
раздать?  У  всех  имеется,  не  преувеличивая,  по  три  экземпля¬
ра.  И  у  нас  еще  осталось...  Ну,  ничего.  За  работу.  (Расклады¬
вает  газеты  маленькими  пачками,  входит  стражник.)  А!  Дя¬
дюшка  Морен!  Вы  нынче  запоздали.
 Сельский  стражник.  Да,  вот  дело-то  какое!  У  г-на
Мюреля  был  вроде  как  бы  бунт:  рабочие  сейчас  против  него;
поговаривают  даже,  что  вызовут  войска.  Ах,  плохо  дело,  плохо.
(Помогает  Пьеру.  Входит  Фелиситэ.)
 Пьер.  Гляди-ка!  Фелиситэ.  Здравствуйте,  г-жа  Грюше.
 Фелиситэ.  Бесстыдник!
 Пьер.  Я  думал,  что  вы  с  нами  в  ссоре  с  тех  пор,  как  ваш
барин  сделался  нашим  конкурентом.
 Фелиситэ  (сухо).  Меня  это  не  касается...  У  меня  пору¬
чение  к  вашему  барину.
 Пьер.  Его  нет  дома.
 Фелиситэ.  Но  к  завтраку  он  вернется?
 Пьер.  Да  разве  наши  господа  завтракают?  Как  же,  есть
у  них  на  это  время.  Барин  с  утра  до  вечера  гоняет  как  заве¬
денная  машина.  Барыня  благотворительствует  по  домам.  А  ба¬
рышня,  надев  большой  передник,  кормит  бедняков  супом.
 Фелиситэ.  А  гувернантка?
 Пьер.  Ох,  та  настоящая  рохля.  (Стражнику.)  Нет.  Бот
так.  (Складывает  газету.)  Это  меня  барин  научил,  чтобы  сразу
видна  была  статья.
 Сельский  стражник.  Она  весь  округ  взбаламутила...
 Пьер.  Да,  ловко  написано,  что  и  говорить.
 Фелиситэ.  Нельзя  ли  пока  сказать  словечко  вашей
англичанке?
 Пьер  (указывая  на  дверь  налево).  Ее  комната  там,  в
конке  коридора  направо.
 Фелиситэ.  Да,  я  знаю.  (Направляется  к  двери.)
 Пьер.  Барин.
 ЯВЛЕНИЕ  ВТОРОЕ
Те  же,  Руслен.
 Руслен  (с  жаром  пожимает  руку  Пьеру).  Мой  друг...
Пьер  (удивленно).  Барин,  но...
 Руслен.  Верно,  я  очень  рассеян.  Что  поделаешь...  при¬
вык  пожимать  руку  первому  встречному,  даже  ладонь  рас¬
пухла...  (Сторожу.)  А!  Прекрасно!  (Тайком  сует  ему  деньги.)
Спасибо...  и...  не  бойтесь...  если  когда-либо  вам  понадобится...
 57

Сельский  стражник  (жестом  успокаивая  его).  Ну!
(Выходит  с  Пьером,  который  помогает  ему  нести  газеты.)
 Р  у  с  л  е  н.  Статья  устраняет  все  возражения,  она  ясно  до¬
казывает,  что  глупо  придерживаться  каких-либо  определен¬
ных  взглядов  и  поэтому  поведение  мое  лойяльное  и  мудрое.
Она  превозносит  мои  административные  способности,  там  даже
сказано,  будто  я  имею  юридическое  образование  —  я  сдал  пер¬
вый  экзамен,—  и  все  в  таком  стиле.  Однако  я  обязан  этим
жене.
 Фелиситэ  (подходит  и  дает  ему  письмо).  От  г-на  Грюше.
 Руслен.  А!  (Читает.)  «Верните  расписку  —  и  я  отступ¬
люсь.  Можете  доверить  ее  посланной».  Чорт!  Вот  что  значит
пристать  с  ножом  к  горлу.  Но  если  он  отступится,  у  меня  не
будет  других  конкурентов,  и  я  буду  избран.  Ну,  конечно,  бог
мой!  Ясно!  Сумма,  правда,  немалая,  и  я  не  буду  уже  держать
его  в  руках...  А  что  я  выиграю,  если  его  изберут?  Эти  шесть
тысяч,  про  которые  я  и  думать  позабыл...  На  что  они  мне?  Эх!
Без  жертвы  все  равно  ничего  не  добьешься.  (Открывает  пись¬
менный  стол.)  Вот!  (Передает  Фелиситэ  записку.)  Поторопи¬
тесь!  Ваш  барин  ждет.
 Фелиситэ.  Благодарю  вас,  сударь.  (Выходит.)
 Руслен.  Ас  отставкой  он  запоздал.  Ну,  да  ладно.  Голо¬
сование  только  начинается,  и  если  я  потеряю  несколько  го¬
лосов...
 ЯВЛЕНИЕ  ТРЕТЬЕ
Руслен,  Мюрель,  Додар.
 М  ю  р  е  л  ь.  Ну,  теперь-то  вы  мне  поверите.  Я  привел  нота¬
риуса,  у  него  все  доказательства.
 Додар.  Вот  акты  гражданского  состояния,  а  также  из¬
влечение  из  описи  имущества,  утверждающие  моего  клиента  в
правах  наследства  после  смерти  его  тетки,  вдовы  Мюрель  де
Монтелимар.
 Руслен.  Поздравляю.
 Мюрель.  Так  ничего  больше  не  препятствует...’
 Руслен.  Что?  Что  такое?
 Мюрель.  Моей  женитьбе.
 Руслен.  Да  как  же  вы  хотите,  чтобы  в  такой  день...
 Мюрель.  Само  собою.  Однако,  ничего  не  предрешая,
можно  было  бы.
 Руслен.  Вы  знаете  что-нибудь  новое?  Не  слыхали  ли  вы
случайно,  что  Грюше...
 Мюрель.  Мне  кажется,  дражайший,  что  вы  могли  бы
уделить  больше  внимания...
 58

Р  у  с  л  е  н.  Нет,  будет  болтать.  Вы  бы  лучше  остались  со
своими  людьми...  а  то  поговаривают  даже,  что  они  намерены...
Мюрель.  Но  ведь  я  нарочно  привел  Додара.
 Р  у  с  л  е  н.  Убирайтесь.  Я  поговорю  с  ним  о  вашем  деле.
Мюрель.  Значит,  вы  согласны?  Наверное?
 Р  у  с  л  е  н.  Да!  Только  не  теряйте  время.
 Мюрель  (быстро  выходит).  А!  Рассчитывайте  на  меня.
Если  бы  даже  мне  надо  было  добавить  им  из  собственного
кармана...
 ЯВЛЕНИЕ  ЧЕТВЕРТОЕ
 Руслен,  Додар,  потом  Марше,  Пьер  и  Арабелла.
 Р  у  с  л  е  н.  Хороший  парень  этот  Мюрель.
 Додар.  Тем  не  менее  он  ошибается.  Рабочим  сейчас  на¬
плевать  на  него.  Что  же  касается  его  богатства,  то  и  тут...
 Марше.  Слуга  покорный.  Г-н  Бувиньи  послал  меня  к  вам
за  ответом.
 Руслен.  Что?
 Марше.  За  ответом  по  поводу  того,  что  сообщил  вам
г-н  Додар.
 Додар  (ударив  себя  по  лбу).  Какая  рассеянность!  По¬
жалуй,  в  первый  раз  за  всю  бытность  мою  нотариусом...
 Марше  (Руслену).  Он  просит  дать  писыменный  ответ.
 Руслен.  Но...
 Додар  (Руслену).  Я  вам  сейчас  объясню.  (Марше,)  По¬
дождите  несколько  минут  на  дворе,  хорошо?  (Марше  выходит.)
Так  вот,  г-н  де  Бувиньи  был  у  меня  три  дня  тому  назад  и  еще
раз  подтвердил  свое  желание  соединиться  с  вами  узами  род¬
ства...
 Руслен.  Знаю.
 Додар.  И  если  бы  вы  захотели...  ей-богу,  ведь  приходит¬
ся  пользоваться  средствами,  какие  имеешь,  пускать  в  ход  ору¬
жие,  каким  владеешь.  Это,  быть  может,  не  всегда  хорошо...  но...
 Руслен.  Знаете,  вы  как-то  странно  выражаетесь.
 Додар.  Если  бы  не  дело  Мюреля,  которое  упало  на  меня
как  снег  на  голову,  заняв  все  мое  время,  я  бы  давно  прибежал
к  вам.
 Руслен.  Прошу  вас,  ближе  к  делу.
 Додар.  Если  вы  согласитесь  отдать  свою  дочь  за  его  сы¬
на,  он  уверен,  слышите  ли,  граф  сказал,  что  он  уверен  в  ва¬
шем  избрании:  ему  достаточно  для  этого  привести  к  урнам
хотя  бы  свои  шестьдесят  четыре  коммуны.
 Руслен.  Значит,  приход  Марше  —  это  вроде  как  требо¬
вание?
 Додар.  Безусловно.
 59

Р  у  с  л  е  н.  Ну,  а  как  же  Мюрель...
 Д  о  д  а  р.  Правда,  ведь  вы  ему  обещали.
 Р  у  с  л  е  н.  Да  разве  я  ему  обещал?
 Д  о  д  а  р.  Ну,  только  слегка.
 Руслен.  Можно  сказать  —  почти  что  нет...  Однако...  что
вы  мне  посоветуете?
 Д  о  д  а  р.  Это  —  серьезно.  Очень  серьезно.  Узы  дружбы,  де¬
ловые  отношения  связывают  меня  с  г-ном  де  Бувиньи,  и  мне
лично  было  бы  чрезвычайно  лестно...  С  другой  стороны,  нечего
скрывать,  что  г-н  Мюрель  в  настоящее  время...  (В  сторону.)
дело  в  брачном  контракте.  (Громко.)  Вам  нужно  все  обду¬
мать,  рассмотреть,  взвесить  обстоятельства.  С  одной  сторо¬
ны  —  имя,  с  другой  —  богатство.  Несомненно,  Мюрель  стано¬
вится  хорошей  партией;  тем  не  менее  молодой  Онэзим...
 Руслен.  Как  быть?..  Э,  да  я  и  забыл  про  жену.  Впрочем,
я  не  могу  решать  помимо  ее  желания.  (Звонит.)  Что  такое,
умерли  они  все  там  сегодня,  что  ли?  (Кричит.)  Жена!  Пьер!
(Входит  Пьер.)  Скажите  барыне,  что  она  мне  нужна.
 Пьер.  Барыни  нет  дома.
 Руслен.  Посмотрите  в  саду.  (Пьер  уходит.)  Она  найдет
выход;  у  нее  иногда  бывает  чутье...
 Д  о  д  а  р.  В  некоторых  случаях  я  также  советуюсь  с  супру¬
гой;  и  должен  отдать  ей  справедливость...
 Пьер  (возвращается).  Барин,  я  не  нашел  барыню.
 Руслен.  Это  меня  не  касается.  Разыщите  ее.
 Пьер.  Кухарка  говорит,  что  барыня  давно  ушла.
 Руслен.  Куда?
 Пьер.  Она  не  сказалась.
 Руслен.  Вы  уверены?
 Пьер.  Конечно!  (Выходит.)
 Руслен.  Удивительно!  Никогда  в  жизни  она...
 Мисс  Арабе  лла  (входит  в  большом  волнении).  Су¬
дарь!  Сударь!  Я  должна  вам  сказать!  Выслушайте  меня!  Это
важно,  сударь,  это  очень  серьезно!
 Д  о  д  а  р.  Прикажете  мне  уйти,  барышня?  (Арабелла  утвер¬
дительно  кивает  головой,  он  выходит.)
 ЯВЛЕНИЕ  ПЯТОЕ
Руслен,  мисс  Арабелла.
 Руслен.  Что  вам  от  меня  надо?  Скорее
Мисс  Арабелла.  Бог  мой,  простите  меня,  сударь,  если
я  осмелюсь...  это  в  ваших  же  интересах.  Вы  как  будто  недо¬
вольны...  отсутствием  вашей  супруги...  Мне  кажется,  я  могу...
Руслен.  А  вы  разве  случайно...
 60

Мисс  Арабелла.  Да,  сударь,  именно  случайно.  Ваша
жена  с  г-ном  Жюльеном.
 Р  у  с  л  е  н  (опешив).  Как...  (Затем  вдруг.)  Ну,  понятно.
Это  же  по  поводу  моего  избрания.
 Мисс  Арабелла.  Не  думаю.  Я  встретила  их  у  Синего
креста,  когда  они  входили  в  маленький  домик  —  знаете,  охот¬
ничий  домик,  и  я  услышала  фразу,  сказанную  г-ном  Жюлье¬
ном.  Я,  быть  может,  не  поняла  ее  смысла,  несмотря  на  то,  что
г-н  Прюше,  с  которым  я  только  что  говорила,  пытался  объяс¬
нить  мне,  в  чем  дело;  он,  повидимому,  понял  лучше,  чем  я:
«я  выйду  первым  и  помахаю  платком  в  знак  того,  что  вы  мо¬
жете  спокойно  возвращаться  домой».
 Р  у  с  л  е  н.  Невозможно...  Я  требую  доказательств,  мисс
Арабелла,  доказательств!
 ЯВЛЕНИЕ  ШЕСТОЕ
Те  же,  Додар,  потом  Луиза.
 Додар  (быстро  входит).  Марше  не  хочет  больше  ждать.
Он,  кажется,  увидел  сверху,  из  виноградника  в  вашем  пар¬
ке,  графа  де  Бувиньи  —  граф,  окруженный  большой  толпой,
спускается  с  холма.
 Р  у  с  л  е  н.  Шестьдесят  четыре  коммуны!
 Додар.  Граф  может  уговорить  их  голосовать  за  Грюше.
 Руслен.  Нет,  нет.  Ведь  Грюше...  хотя,  кто  его  знает...
Этот  негодяй...
 Додар.  Или  положить  белые  шары.
 Руслен.  Этого  достаточно,  чтобы  меня  погубить!
 Додар.  А  время  идет.
 Руслен  (взглянув  на  часы).  К  счастью,  они  на  четверть
часа  впереди  против  часов  мэрии.  Пусть  Марше  пойдет  к  гра¬
фу  и  умолит  его  дать  мне  хотя  бы...  где  Луиза?  Мисс  Арабел¬
ла,  позовите  Луизу.  (Арабелла  выходит.)  Как  ее  убедить?
 Додар.  Если  вы  полагаете,  что  мое  вмешательство...
 Руслен.  Нет.  Это  ее  оскорбит.  Подождите  внизу,  как
только  она  даст  согласие...  Но  ведь  Бувиньи  требует  письмен¬
ного  обещания.  Разве  я  успею?..
 Додар.  Достаточно  честного  слова.  Потом  я  приду  вам
сказать...  Я  живо.
 Руслен.  Эх,  с  вашей  медлительностью...
 Додар.  В  случае  успеха  я  издали  подам  вам  знак.
 Руслен.  Прекрасно...
 Луиза  (входя).  Ты  меня  звал?
 Руслен.  Да,  дитя  мое.  (Додару.)  Скорей,  идите,  мой
Друг.
 61

Д  о  д  а  р  (указывая  на  Луизу).  Должен  же  я  дождаться  ре¬
шения  барышни.
 Р  у  с  л  е  н.  Верно.  (Додар  выходит.)
 ЯВЛЕНИЕ  СЕДЬМОЕ
Руслен,  Луиза.
 Руслен.  Ты  ведь  любишь  своего  папу,  Луиза?
 Луиза.  О,  что  за  вопрос?
 Руслен.  И  сделаешь  ради  него...
 Луиза.  Все,  что  захочешь...
 Руслен.  Так  вот,  выслушай  меня.  Самое  спокойное  суще¬
ствование  временами  нарушается  катастрофами.  Честнейший
человек  порой  впадает  в  заблуждения.  Представь,  например,—
это  не  более  как  предположение,—  представь  себе,  что  я  совер¬
шил  преступление,  и  чтобы  спасти  меня...
 Луиза.  Вы  меня  пугаете.
 Руслен.  Не  бойся,  душенька.  Это  не  так  серьезно.  Сло¬
вом,  если  бы  у  тебя  попросили  жертвы,  ты  бы  согласилась?
Я  не  жертвы  прошу,  а  только  уступки.  Это  тебе  нетрудно.
Ваши  отношения  возникли  так  недавно.  Итак,  милочка,  не
надо  больше  думать  о  Мюреле.
 Л  у  и  з  а.  Но  я  люблю  его.
 Руслен.  Как!  Тебя  не  пугают  его  манеры,  его  сумбур¬
ное  поведение?
 Луиза.  Меня!  Я  нахожу,  что  он  очень  воспитан.
 Руслен.  К  тому  же,  я  не  могу  посвящать  тебя  в  подроб¬
ности,—  между  нами  говоря,  его  образ  жизни...
 Луиза.  Неправда.
 Руслен.  Кругом  в  долгах.  Он  удерет  в  первый  же  день
после  свадьбы.
 Луиза.  Почему?  Он  теперь  богат.
 Руслен.  Ну,  если  ты  гонишься  за  деньгами,  то  мне  не  о
чем  говорить.  Я  думал,  что  тобой  руководит  более  благород¬
ное  чувство.
 Луиза.  Но  ведь  я  полюбила  его  с  первого  взгляда.
 Руслен.  Ну,  да  ведь  и  ты  не  лишена  честолюбия,  сознай¬
ся.  Ты  неравнодушна  к  побрякушкам,  блеску,  титулам,  и  не
прочь  была  бы  —  когда  я  стану  депутатом  —  вращаться  в  па¬
рижском  великосветском  обществе,  бывать  в  Сен-Жерменском
предместье...  Хочешь  стать  графиней?
 Л  у  и  з  а.  Я?
 Руслен.  Да,  если  выйдешь  замуж  за  Онэзима.
 Луиза.  Ни  за  что.  За  этого  дурака!  Ведь  он  только  и
умеет,  что  любоваться  носками  своих  ботинок.  В  лакеи  и  то
 62

не  годится!  Двух  слов  связать  не  может!  Притом  же  —  каких
очаровательных  я  приобрету  золовок,—  они  и  грамоте  не  зна¬
ют,  а  тестюшка  похож  на  фермера.  А  уж  чванливы!  Одевают¬
ся  бог  знает  как,  носят  нитяные  перчатки.
 Руслен.  Ты  несправедлива.  Онэзим  в  сущности  гораздо
образованнее,  чем  ты  думаешь.  Его  воспитателем  было  видное
духовное  лицо,  а  род  их  ведет  свое  начало  с  XII  столетия.
У  них  в  передней  изображено  генеалогическое  древо.  Конеч¬
но,  дамы  в  их  семье  не  бог  весть  какие  львицы...  но  в  конце
концов...  А  что  касается  г-на  Бувиньи,  то  нельзя  быть  благо¬
роднее  и...
 Л  у  и  з  а.  Да  ведь  вы  готовы  были  разорвать  его  с  тех  пор,
как  началась  история  с  кандидатурой,  и  он  платил  вам  тем  же.
Не  то,  что  Мюрель.  Тот  и  сейчас  о  вас  хлопочет.  А  вы  при¬
казываете  мне  забыть  о  нем.  Ничего  я  не  понимаю.  Что  слу¬
чилось?
 Руслен.  Я  не  могу  тебе  объяснить;  но  разве  я  не  хочу
твоего  счастья?  Разве  ты  сомневаешься  в  моей  любви,  здра¬
вом  смысле,  уме?  Я  знаю  свет,  знаю,  что  тебе  подходит.  Ты
не  покинешь  нас,  вы  будете  жить  вместе  с  нами.  Ничего  не  из¬
менится.  Прошу  тебя,  Луиза,  душенька  моя!  Попробуй.
 Луиза.  Ах,  вы  меня  пугаете.
 Руслен.  Это  не  приказание,  а  просьба...  (Становится  на
колени.)  Спаси  меня.
 Луиза  (прижимая  руку  к  сердцу).  Нет,  не  могу.
 Руслен  (в  отчаянии).  Ты  скоро  раскаешься,  ведь  ты
убьешь  своего  отца.
 Луиза  (вставая).  Ах,  боже  мой,  делайте,  что  хотите.
(Выходит.)
 Руслен  (бежит  в  глубину  сцены).  Додар!  Даю  честное
слово.  Скорей.  (Возвращается.)  Как  все  это  тяжело.  Бедня-
жечка!  А  впрочем,  почему  бы  ей  и  не  полюбить  Онэзима!  Не
все  ли  равно?  Она,  пожалуй,  скорей  скрутит  его,  чем  Мюреля.
Нет,  я  неплохо  сделал,  все  будут  довольны,  потому  что  он
нравится  и  моей  жене.  Жена!  Да,  вот  еще!  А  все  эта  змея
Арабелла  со  своими  выдумками...  Поневоле  я...
 ЯВЛЕНИЕ  ВОСЬМОЕ
 Руслен,  затем  последовательно  —  Вуэнше,  Омбург,  Бомениль,  Ледрю.
 Руслен  (замечая  Вуэнше).  Разве  вы  не  голосуете?
Вуэнше.  Сейчас.  Нас  пятнадцать  человек  из  Бонневаля
собирается  во  «Французском  кафе»,  оттуда  мы  все  вместе  пой¬
дем  в  мэрию.
 63

Русле  н  (любезно).  Чем  могу  быть  вам  полезен?
 В  у  э  н  ш  е.  Я  только  что  узнал  от  инженера,  что  железная
дорога  окончательно  пройдет  через  Сен-Матьё.  Но  ведь  я  спе¬
циально  купил  участок  земли,  и,  чтобы  получить  больше  при¬
были,  завел  даже  питомник.  Теперь  я  оказался  в  затруднитель¬
ном  положении.  Я  хочу  переменить  промысел,  а  как  же  мне
сразу  отделаться  от  пятисот  бергамотов,  восьми  сотен  коль-
маров,  трехсот  китайских  императоров,  более  ста  пятидесяти
голубей?
 Р  у  с  л  е  н.  Ничем  не  могу  помочь.
 В  у  э  н  ш  е.  Виноват.  Позади  вашего  парка  имеется  превос¬
ходный  участок  —  сплошной  чернозем,  и  если  вы  согласны
уплатить  мне  по  тридцать  су  на  круг,  я  с  охотой  уступлю
вам...
 Руслен  (выпроваживая  его).  Ладно,  ладно.  Посмотрим.
 В  у  э  и  ш  е.  Итак,  по  рукам.  Завтра  вы  получите  первую
партию.  Дело  пойдет  на  лад!  Пойду,  догоню  своих  друзей.
(Выходит  в  дверь  в  глубине  сцены.)
 Ом  бург  (входит  слева).  Нечего  рассуждать,  г-н  Руслен.
Вы  должны  приобрести  у  меня...
 Руслен.  Но  я  же  купил  ваших  гнедых  лошадок.  Уже
три  дня  как  они  стоят  у  меня  в  конюшне.
 Ом  бур  г.  Там  им  и  место.  А  вот  Бувиньи  (этого-то  вы
несомненно  побьете)  отказался  купить  у  меня  замечательную
кобылу  для  полевых  работ  и  перевозки  тяжестей,  а  она  и
стоит-то  пустяки,  каких-нибудь  сорок  пистолей.
 Руслен.  И  вы  хотите,  чтобы  я  ее  купил?
 О  м  б  у  р  г.  Вы  доставили  бы  мне  большое  удоволь¬
ствие.
 Руслен.  Ну,  уж  ладно.
 О  м  б  у  р  г.  Прошу  прощения,  г-н  Руслен...  не  сочтите  за
дерзость...  уважьте  просьбу,  дайте  задаток  за  лошадок,  либо  за
остальное,  как  вам  заблагорассудится...
 Руслен.  Отчего  же  нет?  (Открывает  письменный  стол  и
выдвигает  один  из  ящиков.)  А  как  наши  дела  в  мэрии?
 О  м  б  у  р  г.  Все  идет  отлично.
 Руслен.  Вы  там  были?
 О  м  б  у  р  г.  А  как  же?
 Руслен  (в  сторону,  задвигая  ящик).  В  таком  случае  спе¬
шить  некуда.
 О  м  б  у  р  г  (заметив  его  движение).  То  есть  я  ходил  туда...
за  бюллетенем.  У  меня  только-только  хватит  времени.  (Руслен
снова  открывает  ящик  и  дает  ему  деньги.)  Благодарю  вас  за
любезность.  (Делает  вид,  что  уходит.)  Вам  следовало  бы  кста¬
ти  воспользоваться  случаем,  г-н  Руслен,  у  меня  есть  кошская
лошадка...
 64

Руслен.  Нет,  довольно.
 О  м  б  у  р  г.  Ее  бы  только  подсвежить  и  будет  вроде  пони
для  барышни.
 Руслен  (в  сторону).  Бедная  Луиза!
 О  м  б  у  р  г.  Этакое  кокетливое,  словом,  развлечение.
 Руслен  (вздыхая).  Хорошо.  Покупаю  пони.  (Омбург  вы¬
ходит  налево.)
 Бомениль  (появляется  из  правой  двери).  Только  два
слова,  я  привел  к  вам  своего  сына.
 Руслен.  Зачем?
 Бомениль.  Он  играет  во  дворе  с  собакой.  Хотите
на  него  взглянуть?  Это  тот  самый,  о  котором  я  вам  гово¬
рил  в  связи  со  школой.  Мы  надеемся  в  самом  скором  вре¬
мени...
 Руслен.  Разумеется,  я  сделаю  все,  что  возможно.
 Бомениль.  Эти  малыши  так  дорого  обходятся!  А  у  меня
их  семь  штук,  сударь,  и  здоровы  они  как  турки.
 Руслен  (в  сторону).  Ох!
 Бомениль.  В  доказательство  скажу,  что  учитель  пансио¬
на  требует  с  меня  плату  за  два  триместра...  и  хоть  такой  шаг
и  унизителен...  я  должен  просить...  не  можете  ли  вы  одол¬
жить...
 Руслен  (открывая  ящик).  Сколько?
 Бомениль  (извлекая  длинный  документ).  Вот.  (Протя¬
гивает  другой.)  Тут  еще  кой-какие  школьные  принадлеж¬
ности.  (Руслен  дает  деньги.)  Побегу  скорей  домой  сообщить
хорошие  вести!  Скажу  откровенно,  я  нарочно  за  этим  и
пришел.
 Руслен.  Как!  А  выборы?
 Бомениль.  Я  думал,  что  они  завтра!  Я  живу  так  за¬
мкнуто  в  кругу  своей  семьи!  Но  я  сейчас  же  пойду  выполнить
свой  долг,  сию  минуту,  сию  минуту.  (Уходит  направо.)
 Ледрю  (входит  в  дверь  в  глубине).  Замечательно!  Как
будто  вы  уже  избраны.
 Руслен.  Да  ну!
 Ледрю.  Г  рюше  снимает  свою  кандидатуру.  Об  этом  стало
известно  два  часа  тому  назад.  Он  прав,  это  осторожно.  По
правде  говоря,  я  уже  постарался  подставить  ему  ножку,  испод¬
тишка,  разумеется;  так  что  вам  следовало  бы  в  знак  вашего
расположения  постараться  добыть  мне...  (Показывает  на  пет¬
личку.)
 Руслен  (тихо).  Орден?
 Ледрю  (очень  громко).  Если  бы  я  его  не  заслуживал,
тогда  другое  дело.  Но,  чорт  возьми...  Г-н  Руслен,  я  нахожу,
что  вы  слишком  хладнокровны.
 Руслен.  Но,  милый  друг,  ведь  я  еще  не  министр.
 5. 	Г.  Флобер.  Т.  4.
 65

Л  е  д  р  ю.  Ничего  не  значит.  За  мною  двадцать  пять  молод¬
цов  во  главе  с  Эртело  и  рабочие  Мюреля,  они  сейчас  на  Ры¬
ночной  площади  играют  в  лапту.  Я  сказал  им,  что  иду  к  вам
договариваться,  они  ждут  меня,  чтобы  принять  окончательное
решение.  Так  вот,  предупреждаю,  если  вы  не  дадите  мне  сло¬
ва,  что  добудете  для  меня  орден...
 Руслен.  Э!  Я  куплю  вам  четыре  иностранных.
 Л  ед  р  ю.  В  таком  случае  бегу.  (Быстро  выходит.)
 ЯВЛЕНИЕ  ДЕВЯТОЕ
Руслен  один.
 Руслен  (один,  смотрит  вглубь  сцены).  Времени  у  него
хватит.  Осталось  еще  пять  минут.  Через  пять  минут  выборы
окончатся  и  тогда...  Значит,  это  не  сон...  Это  правда.  Я  могу
стать  депутатом.  Ходить  по  канцеляриям,  называться  чле¬
ном  какой-нибудь  комиссии,  быть  избранным  иногда  в  качестве
докладчика,  только  и  говорить,  что  о  бюджете,  поправках  и
изменениях  в  законопроектах,  принимать  участие  в  целой  куче
дел...  бесконечной  важности.  И  каждый  день  видеть  свое  имя  в
газетах,  даже  в  таких,  которые  печатаются  на  незнакомом
мне  языке.  Игра!  Охота!  Женщины!  Что  может  сравниться  с
этим?  Да,  я  готов,  чтобы  добиться  своего,  отдать  все  свое  со¬
стояние,  свою  кровь,  все.  Да!  Я  уже  пожертвовал  своей  до¬
черью.  Бедная  девочка!  (Плачет.)  У  меня  теперь  угрызения
совести,  ибо  я  никогда  не  узнаю,  сдержал  ли  Бувиньи  свое  сло¬
во.  Под  избирательными  бланками  не  подписываются.  (Бьет
четыре  часа.)  Кончено.  Теперь  подсчитывают  голоса;  это  сде¬
лают  быстро.  Чем  заняться  пока?  Следовало  бы  некоторым
близким  друзьям,  будь  то  хотя  бы  Мюрель,—  он  такой  деятель¬
ный,—  находиться  здесь,  чтобы  сообщить  мне  о  первых  бюл¬
летенях.
 О,  люди!  Вот  и  распинайтесь  за  них.  Если  страна  не  вы¬
берет  меня...  Ну,  что  ж,  тем  хуже.  Пусть  поищут  других.  Я  бы
выполнял  свой  долг.  (Топает  ногой.)  Да  идите  же,  наконец,
сюда,  идите.  Негодяи,  они  все  против  меня!  Хоть  ложись  да
помирай!  У  меня  голова  в  огне,  я  больше  не  могу.  Я  сейчас
начну  ломать  стулья.
 ЯВЛЕНИЕ  ДЕСЯТОЕ
 Руслен,  слепой  нищий,  играющий  на  шарманке.
 Руслен.  А,  это  не  избиратель.  Его  можно  и  выставить.
Кто  вам  позволил?..
 Нищий.  Двери  открыты,  а  мне  сказали,  что  здесь
всем  помогают,  дорогой  г-н  Руслен,  благодетель  мой.  О  вас
 66

все  говорят.  Подайте  милостыньку.  Это  принесет  вам
счастье.
 Руслен  (про  себя).  Это  принесет  мне  счастье.  (Кладет
два  пальца  в  жилетный  карман,  задумчиво.)  Быть  может  ми¬
лостыня,  поданная  в  исключительных  обстоятельствах,  обла¬
дает  неведомой  силой.  Следует,  пожалуй,  пойти  утром  в  цер¬
ковь.
 Нищий  (начинает  играть).  Подайте  милостыньку...
 Руслен  (ощупав  карман).  Эх!  У  меня  больше  нет  ме¬
лочи.
 Нищий  (продолжает  играть).  Подайте  милостыньку...
 Руслен  (шарит  в  ящиках  стола).  Ничего.  Ни  единого  су.
Ни  одного  лиара.  Я  столько  роздал  нынче  утром.  Этот  инстру¬
мент  меня  раздражает.  Неужели  я  не  найду  какой-нибудь  за¬
валявшейся  монеты?
 Нищий.  Подайте  милостыньку.  Говорят  вы  такой  богач!
На  кусочек  хлеба.  Ах,  как  я  слаб.  (Чуть  не  падает,  держится
за  дверь.)
 Руслен  (в  отчаянии).  Не  могу  же  я  ударить  слепого.
 Нищий.  Дайте  хоть  что-нибудь!  Я  буду  за  вас  молиться
господу  богу.
 Руслен  (вынимает  из  жилетного  кармана  часы).  Нате,
возьмите.  Небо,  наверное,  сжалится  надо  мной.  (Нищий  быстро
уходит.  Руслен  смотрит  на  стенные  часы.)  Никто  не  идет.  Что-
нибудь  случилось.  Они  боятся  мне  сказать...  Я  бы  сам  пошел,
да  ноги  подкашиваются...  Нет,  это  слишком...  Кружится  голо¬
ва!  Я  сейчас  упаду  в  обморок.  (Бессильно  опускается  на  ди¬
ван.)
 ЯВЛЕНИЕ  ОДИННАДЦАТОЕ
Руслен,  мисс  Арабелла.
 Мисс  Арабелла  (трогает  его  за  плечо).  Смотрите.
(Указывает  пальцем  вдаль.  Руслен  наклоняется  и  смотрит.)
Внизу  на  тропинке,  напротив  школы,  над  изгородью.
Руслен.  Там  машут  чем-то  белым.
 Мисс  Арабелла.  Платком...
 Руслен.  Но...  я  ничего  не  могу  различить...  (Вдруг  вскри¬
кивает).  Какой  же  я  дурак.  Это  Додар!  Победа!  Да,  моя  ми¬
лая  Арабелла!  Конечно!  Смотрите,  сюда  бегут.
 Мисс  Ар  а  б  е  л  л  а.  Народ  у  дверей.  Народ  с  ружьями.
(Выстрелы.)
 Руслен.  Это  они  меня  чествуют.  Как  хорошо.  Еще!  Еще!
Пиф!  Паф!  (Молчание.)  Слушайте  же,  господи!  (Быстрые
шаги.)
 67

ЯВЛЕНИЕ  ДВЕНАДЦАТОЕ
Те  же,  Грюше.  потом  остальные.
 Руслен  (бросаясь  к  Грюше).  Ну,  что,  Грюше?  Говорите!
Ну  же!  Да?  Я?
 Грюше  (оглядывает  его  с  ног  до  головы,  потом  начинает
хохотать).  Могу  поручиться.
 Все  (входят  сразу  из  всех  дверей).  Да  здравствует  наш
депутат!  Да  здравствует  наш  депутат!

ЛегенЬа
о  св.  Юлиане
Странноприимце
 4

I
 Отец  и  мать  Юлиана  обитали  в  замке  среди  лесов,  на
склоне  холма.
 Четыре  угловые  башни  заканчивались  островерхими  крыша¬
ми,  покрытыми  свинцовыми  черепицами,  а  цоколь  стен  опирал¬
ся  на  глыбы  скал,  обрывавшихся  до  самой  глубины  рвов.
 Двор  был  вымощен  обтесанными  камнями,  как  церковный
пол.  Желоба,  изображавшие  драконов  пастью  вниз,  извергали
дождевую  воду  в  цистерны;  а  на  подоконниках  всех  этажей  в
расписных  глиняных  горшках  цвели  душистые  васильки  и
гелиотропы.
 Вторая  ограда,  образуемая  частоколом,  включала  прежде
всего  плодовый  сад,  а  затем  цветник,  в  котором  сочетания  цве¬
тов  чертили  вензеля;  далее  —  виноградные  шпалеры  с  прохлад¬
ными  беседками,  наконец  —  особое  место,  где  пажи  развлека¬
лись  игрою  в  шары.  С  другой  же  стороны  находились  псарня,
конюшни,  пекарня,  винодельня  и  амбары.  Вокруг  рассти¬
лался  зеленый  выгон,  также  замкнутый  густой  колючей  из¬
городью.
 Мир  длился  так  давно,  что  подъемная  решетка  ворот  уже
не  опускалась,  рвы  были  полны  водой,  ласточки  вили  гнезда  в
трещинах  бойниц;  и  лучник,  который  весь  день  ходил  по  кре¬
постному  валу,  едва  солнце  начинало  припекать,  возвращался
на  сторожевую  вышку  и  засыпал  сном  праведника.
 Внутри  повсюду  блестели  железные  оковки,  тканые  ковры
 71

по  стенам  защищали  от  холода,  шкафы  были  переполнены  по¬
лотном,  в  подвалах  громоздились  бочки  вина,  дубовые  рундуки
ломились  под  тяжестью  мешков  серебра.
 В  оружейной  палате  между  знаменами  и  мордами  диких
зверей  висело  оружие  всех  времен  и  народов,  начиная  с  пра¬
щей  амалекитян  и  копий  гарамантов  и  кончая  короткими  меча¬
ми  сарацин  и  кольчугами  норманнов.
 На  главном  вертеле  кухни  можно  было  зажарить  целого
быка;  часовня  не  уступала  пышностью  королевской  молельне.
В  отдаленном  конце  двора  была  даже  римская  баня,  но  добрый
сеньор  не  пользовался  ею,  не  желая  следовать  языческим  обы¬
чаям.
 Всегда  закутанный  в  лисьи  меха,  он  обходил  свои  владения,
творил  суд  над  вассалами,  разрешал  споры  соседей.  Зимой
глядел  он  на  хлопья  падающего  снега  или  заставлял  читать
себе  разные  повести.  С  первыми  весенними  днями  он  выезжал
на  своем  муле  по  малым  тропинкам  вдоль  зеленеющих  нив,
беседовал  с  вилланами,  давал  им  советы.  После  многих  при¬
ключений  он  взял  себе  в  жены  девицу  знатного  рода.
 Она  была  очень  бела  телом,  степенна  и  немного  высокомер¬
на.  Рога  ее  головного  убора  касались  притолоки,  шлейф  сукон¬
ного  платья  влачился  на  три  шага  позади  нее.  Домашний  рас¬
порядок  был  установлен  строгий,  как  в  монастыре;  каждое
утро  она  распределяла  работы  между  служанками,  присматри¬
вала  за  вареньями  и  благовонными  мазями,  сама  пряла  или  вы¬
шивала  напрестольные  пелены.  По  неотступным  ее  молитвам
бог  даровал  ей  сына.
 Тогда  настали  великие  торжества,  и  трапеза  длилась  три
дня  и  четыре  ночи  при  свете  факелов,  под  звуки  арф;  полы
были  усыпаны  зелеными  ветвями;  подавались  самые  редкие
пряности  и  куры  величиной  с  ягненка;  ради  забавы,  из  пирога
выскочил  карлик.  А  так  как  посуды  не  хватало,  потому  что
гости  все  прибывали,  приходилось  пить  из  рогов  слоновой  кости
и  из  шлемов.
 Роженица  на  празднестве  не  присутствовала.  Она  спокойно
лежала  в  постели.  Раз  вечером,  проснувшись,  она  увидала  в
лунном  луче,  падавшем  через  окно,  какую-то  движущуюся  тень.
То  был  старец  в  грубой  монашеской  рясе,  с  четками  у  пояса  и
сумой  через  плечо,  по  всем  признакам  —  отшельник.  Он  при¬
близился  к  ее  изголовью  и  сказал,  не  разжимая  губ:
 —  Возрадуйся,  о  мать!  Сын  твой  будет  святым!
 Она  хотела  закричать,  но,  скользнув  по  лунному  лучу,  он
тихо  поднялся  в  воздухе  и  исчез.  Застольные  песни  раздавались
все  громче.  Ей  послышались  голоса  ангелов,  и  голова  ее  упала
на  подушку,  над  которой,  в  оправе  из  карбункулов,  висела
кость  великомученика.
 72

На  следующее  утро  все  опрошенные  слуги  сказали,  что  ни¬
какого  отшельника  не  видели.  Наяву  это  произошло  или  во
сне,  но,  несомненно,  то  было  откровение  свыше;  однако  она
никому  ничего  не  сказала,  боясь,  что  ее  обвинят  в  гордости.
 На  рассвете  гости  разошлись,  и  отец  Юлиана,  проводив  по¬
следнего  и  находясь  за  потайной  дверью  вне  стен  замка,  уви¬
дал  вдруг  нищего,  представшего  перед  ним  в  тумане.  Это  был
цыган  с  заплетенной  косичками  бородой,  с  серебряными  запя¬
стьями  на  обеих  руках,  с  горящими  зрачками.  С  вдохновенным
видом  он  бормотал,  запинаясь,  несвязные  слова:
 —  A-а...  Сын  твой...  Много  крови!..  Много  славы!..  Во  всем
счастье!  Сродни  императору!
 И,  наклонившись,  чтобы  поднять  милостыню,  он  изник  в
траве,  сгинул.
 Добрый  хозяин  замка  глядел  направо,  налево  и  громко  звал.
Никого!  Свистел  ветер,  расходились  утренние  туманы.
 Он  приписал  это  видение  усталости,  так  как  спал  слишком
мало.  «Если  я  расскажу,  надо  мною  будут  смеяться»,—  поду¬
мал  он.  Тем  не  менее  он  был  ослеплен  блестящей  судьбой  сво¬
его  сына,  хотя  обещания  и  не  были  очень  ясны,  и  он  сомневался
даже,  действительно  ли  все  это  слышал.
 Супруги  скрывали  свою  тайну  друг  от  друга,  но  оба  любили
ребенка  одинаковой  любовью,  благоговели  перед  ним,  как  пред
богом  отмеченным,  и  окружали  его  бесконечными  заботами.
Его  постелька  была  набита  самым  тонким  пухом;  над  нею  теп¬
лилась  неугасимая  лампадка  в  виде  голубя.  Три  кормилицы  хо¬
дили  за  ним.  Крепко  запеленатый,  розовый,  синеглазый,  в  пар-
чевой  мантии  и  в  чепчике,  шитом  жемчугом,  он  походил  на  мла¬
денца  Иисуса.  Когда  у  него  прорезывались  зубы,  он  ни  разу
не  плакал.
 Семи  лет  мать  научила  его  петь,  а  отец,  чтобы  сделать  его
мужественным,  посадил  на  рослую  лошадь.  Ребенок  улыбался
от  радости  и  скоро  уже  знал  все,  что  касается  боевых  коней.
 Старый,  очень  ученый  монах  обучил  его  священному  писа¬
нию,  арабскому  счислению,  латинской  грамоте  и  искусству
делать  малые  раскрашенные  рисунки  на  пергаменте.  Они  ра¬
ботали  вдвоем,  вдали  от  шумной  суеты,  на  самом  верху  башни.
 После  урока  они  спускались  в  сад  и,  прогуливаясь,  изучали
цветы.
 Иногда  в  глубине  долины  появлялся  караван  вьючных  жи¬
вотных  с  погонщиком  в  восточной  одежде.  Хозяин  замка,  уви¬
дев,  что  это  купец,  посылал  за  ним  слугу.  Чужестранец  довер¬
чиво  сворачивал  с  пути;  введенный  в  приемную,  выкладывал
из  своих  ларей  куски  бархата  и  шелка,  золотые  и  серебряные
изделия,  благовония,  диковинные  предметы  неизвестного
употребления;  и  под  конец  уходил  с  большой  прибылью,  не
 73

потерпев  никакого  насилия.  Иной  раз  у  дверей  стучалась  толпа
паломников.  Их  мокрая  одежда  дымилась  перед  очагом.  Насы¬
тившись,  они  рассказывали  о  своих  странствиях:  о  блужданиях
кораблей  по  вспененному  морю,  о  переходах  по  раскаленным
пескам,  о  свирепости  язычников,  о  сирийских  пещерах,  яслях  и
гробе  господнем;  потом  они  дарили  молодому  господину  рако¬
вины  со  своих  плащей.
 Часто  хозяин  замка  чествовал  своих  старых  товарищей  по
оружию.  За  кубком  вина  они  вспоминали  о  войнах,  о  штурмах
крепостей,  об  осадных  машинах,  о  необычайных  ранах.  Юлиан,
слушая  их,  иногда  вскрикивал,  и  тогда  отец  его  не  сомневался,
что  он  будет  воителем.  Но  по  вечерам,  при  выходе  от  вечерни
между  преклоненных  нищих,  он  с  таким  достоинством  и  скром¬
ностью  подавал  милостыню  из  своего  кошеля,  что  мать  надея¬
лась  в  свое  время  увидеть  его  архиепископом.
 В  капелле  его  место  было  рядом  с  родителями;  и  как  бы  ни
продолжительна  была  служба,  он  оставался  коленопреклонен¬
ным  на  своей  молитвенной  скамеечке,  со  сложенными  руками,
а  шапочка  его  лежала  рядом,  на  полу.
 Однажды  во  время  обедни,  подняв  голову,  он  заметил  бе¬
лую  мышку,  которая  вышла  из  норки  в  стене.  Она  просеменила
по  ступеньке  алтаря  два-три  раза  направо  и  налево  и  верну¬
лась  в  ту  же  скважину.  В  следующее  воскресенье  его  смутила
мысль,  что  он  снова  может  ее  увидеть.  Она  вернулась.  И  каж¬
дое  воскресенье  он  ожидал  ее  с  раздражением,  ненавидел  и  ре¬
шил  избавиться  от  нее.
 Закрыв  дверь  и  накрошив  хлебца  на  ступеньки,  он  встал
против  норки  с  палочкой  в  руке.
 После  долгого  ожидания  показалась  розовая  мордочка,
а  потом  и  вся  мышка.  Он  ударил  ее  совсем  легко  и  оцепенел
при  виде  маленького  недвижного  тельца.  Капля  крови  запятна¬
ла  камень.  Он  быстро  стер  ее  рукавом,  выбросил  мышь  и  ни¬
кому  об  этом  не  сказал.
 Разные  птички  клевали  зерна  в  саду.  Он  придумал  класть
горошины  в  трубку  тростника.  Услышав  щебет  на  дереве,  он
подкрадывался,  подымал  тростинку,  надувал  щеки  —  и  пичуж¬
ки  сыпались  ему  на  плечи  в  таком  изобилии,  что  он  не  мог
удержаться  от  смеха,  счастливый  своей  злой  выдумкой.
 Однажды  утром,  возвращаясь  домой  по  куртине,  он  увидел
на  гребне  стены  большого  голубя,  который  красовался  на
солнце.  Юлиан  остановился  посмотреть  на  него.  Стена  в  этом
месте  была  пробита,  и  осколок  камня  подвернулся  ему  под  ру¬
ку.  Он  размахнулся  —  и  камень  полетел  в  птицу,  которая  пока¬
тилась  чурбанчиком  в  крепостной  ров.
 Проворнее  молодого  пса  он  кинулся  вниз,  повсюду  шаря  и
царапаясь  о  кустарники.
 74

Голубь  с  перебитым  крылом  трепетал,  запутавшись  в  ветвях
бирючины.  Это  упорство  жизни  раздражало  ребенка.  Он  начал
его  душить.  От  судорог  птицы  сердце  его  стало  биться  и  пере¬
полнилось  диким  и  бурным  упоением.  При  последнем  содрога¬
нии  голубя  он  почувствовал,  что  силы  оставляют  его...
 Вечером  за  ужином  отец  объявил,  что  в  его  годы  пора
учиться  псовой  охоте,  и  пошел  за  старой  тетрадью  записей,  где
в  вопросах  и  ответах  были  изложены  все  тонкости  ловитвы.
Учитель  раскрывал  в  ней  ученику  искусство  дрессировать  со¬
бак,  вынашивать  соколов,  расставлять  западни;  как  распозна¬
вать  оленей  по  помету,  лисиц  —  по  следам,  волков  —  по  оскалу;
какой  лучший  способ  различать  их  тропы,  высматривать  логова
и  подымать  их  оттуда;  какие  ветры  самые  благоприятные;  пе¬
речислял  охотничьи  крики  и  правила  травли.
 Когда  Юлиан  знал  наизусть  все  эти  вещи,  отец  подобрал
для  него  хорошую  стаю  собак.
 Она  состояла  из  двадцати  четырех  берберийских  борзых,
более  резвых,  чем  серны,  совершенно  неудержимых;  семна¬
дцати  пар  бретонских  собак,  краснопегих,  надежных,  горла¬
стых,  с  сильной  грудью;  сорока  гриффонов,  мохнатых,  как  мед¬
веди,—  для  охоты  за  кабанами  и  опасных  забежек.  Татарские
псы  огненного  цвета,  величиной  с  осла,  с  широкими  спинами  и
прямыми  ногами,  натасканы  были  на  зубров.  Черная  шерсть
испанок  отливала,  как  атлас.  Заливчатое  тявканье  тальботов
не  уступало  певучему  лаю  английских  гончих.  На  отдельном
дворе  рычали,  потрясая  цепью  и  вращая  зрачками,  восемь
аланских  догов  —  страшных  животных,  которые  впивались  в
тело  всадников  и  не  боялись  даже  львов.
 Всех  собак  кормили  пшеничным  хлебом,  лакали  они  из  ка¬
менных  корыт,  и  клички  у  них  были  звонкие.
 Но  соколиный  двор,  пожалуй,  превосходил  псарню.  Добрый
сеньор  за  дорогую  цену  достал  кавказских  беркутов,  вавилон¬
ских  сероголовых  подорликов,  германских  ястребов  и  перелет¬
ных  соколов,  пойманных  на  береговых  утесах  холодных  морей
в  дальних  странах.  Все  они  помещались  под  навесом,  крытым
соломой;  а  у  нашеста,  к  которому  они  были  привязаны  соответ¬
ственно  росту,  перед  каждой  из  птиц  было  положено  по  кому
дерна,  на  который  их  время  от  времени  спускали  размяться.
 Всевозможные  ловушки  —  и  тенета,  и  силки,  и  железные
капканы  —  были  заготовлены  в  изобилии.
 Легавых  собак  часто  водили  в  поле,  где  они  тотчас  делали
стойку.  Доезжачие,  подкравшись,  с  осторожностью  расстилали
огромную  сеть  над  их  неподвижными  телами,  и  по  приказу  псы
поднимали  лай.  Перепела  взвивались.  Тогда  окрестные  дамы,
приглашенные  вместе  с  мужьями,  детьми  и  служанками,—  все
кидались  на  них  и  легко  ловили  руками.
 75

В  другой  раз  били  в  барабан,  чтобы  поднять  зайцев;  лисицы
падали  в  ямы,  а  развернувшаяся  пружина  хватала  волка  за
ногу.
 Но  Юлиан  презирал  эти  удобства  и  хитрости.  Он  предпочи¬
тал  охотиться  вдали  от  всех,  один  на  своем  коне,  с  любимым
соколом.  Это  был  почти  всегда  большой  скифский  кречет,  бе¬
лый,  как  снег.  На  его  кожаном  клобучке  развевался  султанчик,
золотые  бубенчики  звенели  на  синеватых  лапах.  Он  крепко  дер¬
жался  на  руке  господина,  в  то  время  как  конь  шел  галопом  и
равнины  все  развертывались.  Юлиан,  развязав  путы,  спускал
его  неожиданно.  Смелая  птица  взвивалась  в  небо,  как  стрела,
и  можно  было  рассмотреть  две  неравные  точки,—  они  кружи¬
лись,  соединялись  и  исчезали  в  лазури.  Кречет  вскоре  возвра¬
щался,  терзая  добычу,  и,  трепеща  крыльями,  садился  на  пер¬
чатку  к  хозяину.
 Так  Юлиан  травил  цапель,  коршунов,  ястребов  и  воронов.
 Он  любил,  трубя  в  рог,  следовать  за  псами,  которые  мча¬
лись  по  склонам  холмов,  прыгали  через  ручьи,  подымались
в  леса.  А  когда  олень  начинал  стонать  от  укусов,  он  убивал  его
быстрым  ударом,  а  после  наслаждался  бешенством  псов,  пожи¬
равших  куски  туши  на  дымящейся  шкуре.
 В  туманные  дни  он  забирался  в  болото  и  выслеживал  диких
гусей,  уток  или  выдр.
 Три  конюха  с  рассвета  ожидали  его  у  крыльца;  а  старый
монах,  высунувшись  из  слухового  окна,  напрасно  делал  ему
призывные  знаки,—  Юлиан  не  оборачивался.  Он  уходил  в  сол¬
нечный  зной,  в  дождь,  в  бурю,  пил  пригоршней  воду  из  ключей,
ел  на  скаку  дикие  яблоки,  усталый  —  отдыхал  под  дубом.  Воз¬
вращался  он  поздней  ночью,  весь  в  крови  и  в  грязи,  с  колючка¬
ми  в  волосах;  от  него  пахло  диким  зверем.  Он  стал  таким,  как
они.  Когда  мать  его  целовала,  он  принимал  ее  ласки  холодно
й,  казалось,  мечтал  о  другом  —  о  важных  вещах.
 Он  убивал  медведей  ножом,  быков  топором,  кабанов  рога¬
тиной;  и  ему  случалось  одной  палкой  отбиваться  от  стаи  вол¬
ков,  глодавших  трупы  под  виселицей.
 Однажды  зимним  утром  он  выехал  еще  до  восхода  солнца,
хорошо  вооруженный,  с  арбалетом  за  плечами  и  колчаном
стрел  у  седельной  луки.
 Земля  ровно  звенела  под  копытами  датского  жеребца,  за  ко¬
торым  бежали  две  барсучьих  таксы.  Дул  резкий  ветер,  и  капли
дождя  леденели  на  его  плаще.  Часть  горизонта  просветлела,  и
в  белесоватых  сумерках  он  увидел  кроликов,  прыгавших  около
своих  нор.  Обе  таксы  тотчас  на  них  кинулись  и,  хватая  их,  пере¬
грызали  спинные  хребты.
 76

Вскоре  он  углубился  в  лес.  На  конце  ветви,  отяжелев  от  хо¬
лода  и  подвернув  голову  под  крыло,  спал  тетерев.  Юлиан  ме¬
чом  наотмашь  отсек  ему  обе  лапы  и,  не  подобрав,  продолжал
путь.
 Три  часа  спустя  он  очутился  на  вершине  горы,  такой  высо¬
кой,  что  небо  казалось  почти  черным.  Прямо  перед  ним  скала,
похожая  на  длинную  стену,  нависала  над  бездной.  На  краю  ее
два  диких  козла  глядели  в  пропасть.  Не  имея  стрел  (конь  его
остался  внизу),  Юлиан  задумал  спуститься  к  животным.  Боси¬
ком,  скорчившись,  добрался  он  до  первого  и  вонзил  ему  нож
под  ребра.  Второй  в  ужасе  прыгнул  в  пустоту.  Юлиан  кинулся
его  ударить,  но,  поскользнувшись  правой  ногой,  упал  на  труп
убитого  животного,  раскинув  руки,  лицом  над  самой  бездной.
 Спустившись  снова  на  равнину,  он  пошел  вдоль  ив,  окайм¬
лявших  реку.  Низко  летевшие  журавли  время  от  времени  про¬
носились  над  его  головой.  Юлиан  без  промаха  убивал  их  бичом.
 Между  тем  в  воздухе  стало  теплее,  иней  растаял,  поплыли
тяжелые  туманы,  показалось  солнце.  Вдали  засверкало  застыв¬
шее  свинцовое  озеро.  Посреди  озера  сидел  зверь,  какого  Юлиан
не  видал  никогда,—  бобр  с  черной  мордочкой.  Он  убил  его  стре¬
лой,  несмотря  на  расстояние,  и  было  досадно,  что  нельзя  унести
его  шкуру.
 Затем  Юлиан  вошел  в  аллею  больших  деревьев,  вершины
которых  образовали  при  входе  в  лес  подобие  триумфальной
арки.  Дикая  коза  выскочила  из  чащи,  на  перекрестке  попался
олень,  барсук  вылез  из  норы,  на  зеленой  траве  павлин  рас¬
пустил  свой  хвост.  А  когда  он  их  всех  умертвил,  появились
другие  козы,  лани,  другие  барсуки  и  павлины,  а  там  —  дрозды,
сойки,  хорьки,  лисицы,  ежи,  рыси  —  бесконечное  множество
животных,  и  с  каждым  шагом  все  больше  и  больше.  Трепещу¬
щие,  они  кружились  вокруг  него  и  глядели  умоляющими  и
кроткими  взорами.  Но  Юлиан  не  уставал  убивать:  то  натяги¬
вал  арбалет,  то  обнажал  меч,  то  ударял  ножом,  ни  о  чем  не  ду¬
мая,  ничего  не  помня.  Он  охотился  в  какой-то  неведомой  стра¬
не,  с  незапамятных  времен,  и  все  совершалось  бессознательно,
с  той  легкостью,  какую  испытываешь  во  сне.  Его  остановило
необычайное  зрелище:  стадо  оленей  заполняло  долину,  имев¬
шую  форму  цирка;  скученные,  один  подле  другого,  они
отогревались  собственным  дыханием,  которое  дымилось  в
тумане.
 Мечта  о  необычайной  бойне  на  несколько  мгновений  захва¬
тила  у  Юлиана  дух  острым  наслаждением.  Он  слез  с  коня,
засучил  рукава  и  начал  стрелять.
 При  свисте  первой  стрелы  все  олени  разом  повернули  голо¬
вы.  В  их  сплошной  массе  образовались  впадины.  Раздались
стоны,  и  стадо  заколыхалось.
 77

Края  долины  были  слишком  круты.  Олени  метались  в  есте¬
ственной  ограде,  ища  выхода.  Юлиан  целился  и  стрелял;  стре¬
лы  падали,  как  дождь  во  время  грозы.  Олени,  обезумев,  дра¬
лись,  взвивались  на  дыбы,  карабкались  друг  на  друга,  их  тела
с  перепутанными  рогами  воздвигались  широким  холмом,  кото¬
рый  рушился  и  передвигался.  Колыханье  их  боков  постепенно
замирало,  и  наконец  все  они  околели,  лежа  на  песке,  с  пеной
у  ноздрей  и  с  вывалившимися  внутренностями.
 Все  стихло.
 Наступала  ночь,  и  за  лесом,  между  ветвями,  небо  было  крас¬
ное,  как  кровавая  завеса.
 Юлиан  прислонился  к  дереву.  Расширенными  глазами  он
созерцал  небывалую  бойню,  не  понимая,  как  он  мог  это
сделать.
 С  другой  стороны  долины,  на  опушке  леса  он  увидал  оленя,
лань  и  ее  детеныша.
 Олень  был  черный,  чудовищного  роста,  с  шестнадцатью  от¬
ростками  на  рогах  и  белой  бородой.  Лань,  палевая,  как  осен¬
ний  лист,  щипала  траву,  а  пегий  детеныш  на  ходу  сосал  ее
вымя.
 Арбалет  зажужжал  еще  раз.  Олененок  был  убит  тут  же.
Тогда  мать,  глядя  в  небо,  заголосила  воем  глубоким,  раздира¬
ющим,  человеческим.  Юлиан  в  раздражении  выстрелом  в  грудь
положил  ее  на  землю.  Большой  олень  видел  это  и  сделал  ска¬
чок.  Юлиан  послал  ему  свою  последнюю  стрелу.  Она  вонзи¬
лась  ему  в  лоб  и  там  осталась.
 Старый  олень  будто  и  не  почувствовал:  шагая  через  трупы,
он  шел  на  него,  готовый  ринуться  и  поднять  на  рога.  Юлиан  по¬
пятился  в  невыразимом  ужасе.  Чудесный  зверь  остановился  и,
сверкая  глазами,  торжественный,  как  патриарх,  как  судия,
между  тем  как  вдали  звенел  колокол,  повторил  три  раза:
 —  Будь  проклят!  Проклят!  Проклят!  Настанет  день,  и  ты
убьешь  отца  и  мать,  свирепая  душа!
 Он  преклонил  колени,  тихо  закрыл  глаза  и  испустил  дух.
 Юлиан  был  ошеломлен,  затем  подавлен  внезапной  уста¬
лостью.  Отвращение  и  огромная  тоска  переполнили  его.  За¬
крыв  лицо  руками,  он  долго  плакал.
 Коня  он  потерял,  собаки  его  оставили.  Окружавшее  его  оди¬
ночество,  казалось,  грозило  бесчисленными  бедами.  Тогда,
охваченный  страхом,  он  побежал  через  поля  по  первой  попав¬
шейся  тропинке  и  вскоре  очутился  у  ворот  замка.
 Ночью  он  не  спал.  При  мерцании  висячего  светильника  он
все  время  видел  большого  черного  оленя.  Пророчество  не  дава¬
ло  ему  покоя,  и  он  боролся  с  ним.  «Нет!  Нет!  Нет!  Я  не  могу  их
убить!»  А  потом  подумал:  «А  если  бы  я  вдруг  захотел...»  И  он
боялся,  что  дьявол  внушит  ему  нечестивые  помыслы.
 78

Три  месяца  мать  в  тревоге  молилась  у  изголовья  его  кро¬
вати,  а  отец,  вздыхая,  бродил  по  коридорам.  Он  призвал  самых
знаменитых  лекарей,  которые  прописали  много  снадобий.
Недуг  Юлиана,  утверждали  они,  причинклся  либо  от  зловред¬
ного  ветра,  либо  от  любовного  томления.  Но  юноша  на  все  во¬
просы  отрицательно  качал  головой.
 Силы  возвращались  к  нему;  его  водили  гулять  во  двор;
старый  монах  и  добрый  сеньор  поддерживали  его  под  руки.
Вполне  оправившись,  он  упорно  отказывался  от  охоты.
 Отец,  желая  развлечь  Юлиана,  подарил  ему  большой  сара¬
цинский  меч.
 Он  висел  в  арматуре  на  верху  колонны.  Понадобилась  лест¬
ница,  чтобы  достать  его.  Меч  был  так  тяжел,  что  выскользнул
у  него  из  рук  и,  падая,  так  близко  задел  доброго  сеньора,  что
разрезал  его  плащ.  Юлиан  подумал,  что  убил  отца,  и  лишился
чувств.
 С  тех  пор  он  стал  бояться  оружия.  При  виде  обнаженной
стали  бледнел.  Эта  слабость  приводила  семью  в  отчаяние.
 Наконец  старый  монах,  во  имя  господа,  чести  и  предков,
приказал  ему  возвратиться  к  занятиям,  подобающим  дворя¬
нину.
 Конюхи  целыми  днями  занимались  метанием  копья.  Юлиан
быстро  достиг  совершенства  в  этом  искусстве.  Он  попадал  в
горлышки  бутылей,  сбивал  зубцы  флюгеров,  на  расстоянии  ста
шагов  вонзал  копье  в  дверные  гвозди.
 Однажды  летним  вечером,  когда  предметы  в  сумерках  ста¬
новятся  смутными,  стоя  под  виноградным  наметом,  он  заметил
вдали  два  белых  крыла,  трепетавших  на  высоте  виноградных
шпалер.  Не  сомневаясь,  что  это  аист,  он  метнул  копье.
 Раздался  пронзительный  крик.
 Это  была  его  мать;  лопасти  ее  чепца  были  пригвождены
к  стене.
 Юлиан  бежал  из  замка  и  не  вернулся.
 II
 Он  вступил  в  шайку  искателей  приключений,  проходивших
мимо.
 Он  узнал  голод,  жажду,  лихорадку  и  вшей,  приучил  себя  к
грохоту  стычек  и  к  виду  умирающих.  Кожа  его  обветрилась,
тело  огрубело  от  доспехов.  Будучи  очень  сильным,  мужествен¬
ным,  воздержанным  и  дальновидным,  он  без  труда  достиг
командования  отрядом.
 Вступая  в  битву,  Юлиан  увлекал  за  собою  своих  воинов
широким  взмахом  меча.  По  узловатой  веревке  взбирался  он
 79

ночью  на  стены  крепостей;  ураган  раскачивал  его,  искры  грече¬
ского  огня  приставали  к  латам,  кипящая  смола  и  расплавлен¬
ный  свинец  струились  из  бойниц.  Часто  удар  камня  раздроблял
его  щит.  Мосты,  обремененные  людьми,  проваливались.  Дей¬
ствуя  одной  палицей,  он  одолел  однажды  четырнадцать  всад¬
ников.  На  поединках  он  побеждал  всех  охотников.  Более  два¬
дцати  раз  его  считали  убитым.
 Божьей  милостью  Юлиан  всегда  выходил  невредимым,  по¬
тому  что  он  защищал  духовных  лиц,  сирот,  вдов  и  особенно  ста¬
риков.  Когда  ему  случалось  видеть  впереди  себя  старика,  он
его  окликал,  чтобы  взглянуть  ему  в  лицо,  точно  боялся  убить
по  ошибке.
 Беглые  рабы,  мятежные  крестьяне,  лишенные  состояния
незаконнорожденные,  всякие  смельчаки  стекались  под  его  зна¬
мена,  и  у  него  составилось  целое  войско.
 Оно  росло,  он  стал  знаменит,  союза  с  ним  искали.
 Юлиан  оказывал  помощь  поочередно  —  то  французскому
дофину,  то  английскому  королю,  то  иерусалимским  храмовни¬
кам,  то  парфянскому  сюрене,  то  абиссинскому  негусу,  то  каль¬
куттскому  императору.  Он  сражался  со  скандинавами,  покры¬
тыми  рыбьей  чешуей,  с  неграми,  ехавшими  с  круглыми  щитами
из  бегемотовой  кожи  верхом  на  рыжих  ослах,  с  золотисты¬
ми  индусами,  потрясавшими  над  своими  диадемами  широкими
саблями,  отполированными,  как  зеркало.  Он  побеждал  трогло¬
дитов  и  антропофагов.  Он  пересекал  области  столь  знойные,
что  волосы  от  солнечного  жара  сами  вспыхивали,  как  факелы,
другие  —  столь  холодные,  что  руки  отделялись  от  туловища  и
падали,  на  землю,  и,  наконец,  страну  таких  туманов,  что  люди
шли,  окруженные  призраками.
 Республики  в  затруднительных  случаях  обращались  к
Юлиану  за  советом.  При  переговорах  с  послами  он  добивался
неожиданно  выгодных  условий.  Если  какой-нибудь  царь  вел
себя  дурно,  то  он  являлся  внезапно  и  усовещивал  его.  Он  осво¬
бождал  народы  и  отворял  темницы  королевам,  заключенным
в  башнях.  Не  кто  иной,  как  он,  убил  медиоланского  змия  и  дра¬
кона  из  Обербирбаха.
 Император  Окситании,  победив  испанских  мусульман,  взял
себе  в  наложницы  сестру  кордовского  калифа;  с  нею  он  при¬
жил  дочь,  которую  воспитал  по-христиански.  Калиф,  делая
вид,  что  он  тоже  хочет  принять  христианскую  веру,  явился  к
нему  якобы  в  гости  в  сопровождении  огромной  свиты,  перебил
весь  гарнизон,  а  его  самого  бросил  в  подземную  темницу  и  об¬
ращался  с  ним  жестоко,  чтобы  силой  вырвать  у  него  сокро¬
вища.
 Юлиан  поспешил  ему  на  помощь,  разбил  войско  неверных,
обложил  город,  убил  калифа,  отрубил  ему  голову  и  переки-
 80

нул  ее,  как  мяч,  на  ту  сторону  укреплений.  Потом  он  вывел
императора  из  темницы  и  вновь  возвел  его  на  трон  в  присут¬
ствии  всего  двора.
 Император  за  такую  услугу  предложил  ему  много  корзин  с
деньгами.  Юлиан  отказался.  Думая,  что  он  хочет  еще  боль¬
ше,  император  предложил  ему  три  четверти  своих  сокровищ.
Новый  отказ.  Затем  —  разделить  между  ними  царство.  Юлиан
поблагодарил,  не  принимая.  Тогда  император  заплакал  от  до¬
сады,  не  зная,  каким  образом  выразить  свою  благодарность,
но  вдруг  ударил  себя  по  лбу  и  шепнул  несколько  слов  на  ухо
приближенному.  Тут  ковровая  завеса  поднялась,  и  появилась
девушка.
 Большие  черные  глаза  ее  светились  кротко,  как  две  лампа¬
ды;  чарующая  улыбка  приоткрывала  уста;  локоны  волос  цеп¬
лялись  за  драгоценные  каменья  открытого  платья.  Под  про¬
зрачной  туникой  угадывалась  юность  ее  тела.  Вся  она  была
нежной,  пухленькой,  стройной.
 Юлиан  был  ослеплен  любовью,  тем  более  что  до  сих  пор
он  был  целомудрен.
 И  вот  он  женился  на  дочери  императора  и  взял  за  нею  за¬
мок,  доставшийся  от  матери.  Когда  свадьба  была  окончена,
после  взаимного  обмена  бесконечными  любезностями  они  рас¬
стались  с  отцом.
 Жили  они  во  дворце  белого  мрамора  на  мавританский  лад,
построенном  на  мысу,  среди  апельсиновой  рощи.  Цветочные
террасы  спускались  до  самого  берега  залива,  где  розовые  ра¬
ковины  хрустели  под  ногами.  За  замком  расстилался  веером
лес.  Небо  было  неизменно  синим,  а  деревья  склонялись  попе¬
ременно  то  под  морским  бризом,  то  под  ветром  с  гор,  окайм¬
лявших  горизонт.
 Комнаты,  полные  сумрака,  озарялись  окладкою  светлого
мрамора  стен.  Высокие  колонки,  тонкие  как  тростники,  под¬
держивали  своды  куполов,  украшенных  рельефами,  наподобие
сталактитовых  гротов.
 В  залах  били  фонтаны,  мозаика  выстилала  полы,  сквозили
резные  перегородки,—  тысячи  архитектурных  изяществ,  и  всю¬
ду  такая  тишина,  что  ухо  различало  шуршание  шарфа  и  эхо
вздоха.
 Юлиан  больше  не  воевал.  Он  отдыхал,  окруженный  мир¬
ным  народом.  Каждый  день  перед  ним  проходили  толпы,  пре¬
клоняя  колени  и  по-восточному  целуя  руку.
 Одетый  в  пурпур,  пребывал  он,  облокотившись,  в  амбразу¬
ре  окна  и  вспоминал  свои  прежние  охоты.  Ему  бы  хотелось
преследовать  в  пустыне  газелей  и  страусов,  скрываться  в  бам¬
буковой  роще,  подстерегая  леопардов,  пересекать  леса,  киша¬
щие  носорогами,  восходить  на  вершины  неприступных  гор,  что-
 6. 	Г.  Флобер.  Т.  4.
 &1

бы  оттуда  вернее  метить  в  орлов,  или  на  морских  льдинах
сражаться  с  белыми  медведями.
 Иногда  во  сне  он  видел  себя  праотцом  Адамом  в  раю,  по¬
среди  всех  зверей.  Простирая  руку,  он  их  убивал.  Или  они
проходили  перед  ним  попарно,  согласно  росту,  начиная  со
слона  и  льва,  кончая  горностаями  и  утками,  как  в  тот  день,
когда  они  вступали  в  Ноев  ковчег.  Из  глубины  пещеры  он  ме¬
тал  в  них  неотвратимые  копья.  Но  появлялись  другие  звери  —
и  так  без  конца.
 Он  просыпался,  дико  вращая  глазами.
 Друзья  Юлиана,  принцы,  приглашали  его  на  охоту.  Он
всегда  отказывался,  надеясь  подобной  епитимьей  предотвра¬
тить  несчастье,  потому  что  ему  казалось,  что  судьба  его  роди¬
телей  зависит  от  умерщвления  животных.  Но  он  страдал,  что
не  может  видеть  отца  и  мать,  а  его  охотничья  страсть  стано¬
вилась  нестерпимой.
 Чтобы  развлечь  Юлиана,  жена  его  приглашала  жонглеров
и  танцовщиц.
 Она  прогуливалась  с  ним  в  открытых  носилках.  В  иные
дни,  возлежа  у  края  ладьи,  они  смотрели  на  рыб,  блуждающих
в  глубинах  вод,  ясных,  как  небо.  Часто  она  бросала  ему  в  ли¬
цо  цветы;  прижавшись  к  его  ногам,  играла  на  трехструнной
мандолине;  затем,  положив  руки  на  его  плечи,  робко  спраши¬
вала:
 — 	Что  же  с  вами,  мой  повелитель?
 Он  не  отвечал  или  разражался  рыданиями.  Наконец  одна¬
жды  он  признался  в  своих  ужасных  мыслях.
 Она  стала  оспаривать  их  очень  рассудительно:  отец  и  мать
его,  вероятно,  уже  умерли;  но  если  бы  он  их  и  увидел,  то  ка¬
кими  судьбами,  чего  ради  совершит  он  столь  гнусный  посту¬
пок?  Значит,  его  страх  не  имеет  оснований,  и  он  снова  должен
'приняться  за  охоту.
 Юлиан  с  улыбкой  слушал  ее  и  все-таки  не  решался  удо¬
влетворить  свою  страсть.
 Однажды  августовским  вечером  они  были  в  опочивальне.
Жена  его  только  что  легла,  а  он  стал  на  колени  для  молитвы,
когда  услыхал  брех  лисицы  и  легкие  шаги  под.  окном;  ему  по¬
мерещились  в  сумраке  тени  животных.  Соблазн  был  слишком
велик.  Он  снял  свой  колчан.
 Жена  его  удивилась.
 — 	Я  тебе  повинуюсь!  —  сказал  он.—  К  восходу  солнца  я
вернусь.
 Тем  не  менее  она  опасалась,  что  с  ним  приключится  что-то
недоброе.  Он  успокоил  ее  и  ушел,  дивясь  переменчивости  ее
нрава.
 82

Немного  спустя  паж  доложил,  что  двое  незнакомцев,  за  от¬
сутствием  господина,  желают  тотчас  же  видеть  госпожу.
 Затем  в  комнату  вошли  старик  и  старуха,  сгорбленные,  за¬
пыленные,  в  холщовой  одежде,  опираясь  на  палки.
 Приободрившись,  они  заявили,  что  принесли  Юлиану  ве¬
сти  о  его  родителях.
 Она  приподнялась,  чтобы  их  выслушать.
 Но,  обменявшись  взглядами,  они  спросили,  любит  ли  он  их
еще  и  говорит  ли  о  них  иногда.
 — 	О,  да!  —  ответила  она.
 Тогда  они  воскликнули:
 — 	Ну,  так  это  мы!  —  и  сели,  потому  что  были  слабы  и  раз¬
биты  усталостью.
 Но  ничто  не  доказывало  молодой  женщине,  что  ее  муж  был
действительно  их  сын.
 Они  ей  представили  доказательства,  описав  особые  знаки,
которые  он  имел  на  теле.
 Она  соскочила  с  постели,  позвала  пажа,  и  родителям  Юлиа¬
на  подали  ужин.
 Хотя  они  были  очень  голодны,  но  ничего  не  могли  есть,  а
она  наблюдала  в  стороне,  как  дрожали  их  костлявые  руки,
когда  они  брали  кубки.
 Они  задавали  тысячи  вопросов  о  Юлиане.  Жена  его  отве¬
чала  на  каждый,  умалчивая  о  тех  мрачных  мыслях,  которые
касались  их  самих.
 Видя,  что  он  не  возвращается,  они  покинули  свой  замок.
Они  странствовали  уже  много  лет  по  смутным  указаниям,
не  теряя  надежды.  Понадобилось  столько  денег  на  речные  пе¬
реправы,  монастырские  гостиницы,  королевские  пошлины  и
чтобы  удовлетворить  требования  грабителей,  что  кошель  их
был  пуст,  и  они  жили  теперь  подаянием.  Что  за  беда,  раз  они
скоро  обнимут  своего  сына!  Они  радовались  его  счастью,  что
у  него  такая  милая  жена;  не  могли  на  нее  наглядеться  и  наце¬
ловаться  с  нею.
 Богатство  покоев  очень  их  изумило,  и  старик,  осмотрев  сте¬
ны,  спросил,  почему  здесь  находится  герб  императора  Окси-
тании.
 Она  отвечала:
 — 	Это  мой  отец.
 Тогда  он  вздрогнул,  вспомнив  предсказание  цыгана,  а  ста¬
руха  подумала  о  словах  отшельника.  Несомненно,  что  сла¬
ва  ее  сына  только  заря  небесной  лучезарности.  И  оба  они
сидели  ошеломленные,  в  сиянии  канделябра,  освещавшего
стол.
 Они,  должно  быть,  были  очень  красивы  в  молодости.  У  ма¬
тери  еще  сохранились  все  ее  волосы;  их  тонкие  завитки,
 83

белые,  как  снег,  спускались  на  щеки.  А  отец  своим  высоким
ростом  и  длинной  бородой  напоминал  церковную  статую.
 Жена  Юлиана  предложила  им  не  дожидаться  его.  Она  са¬
ма  уложила  их  в  свою  постель,  закрыла  окно,  и  они  заснули.
 Наступал  день,  и  за  цветной  оконницей  уже  начинали  ще¬
бетать  птички.
 Юлиан  пересек  парк.  Сильной  поступью  шел  он  через  лес,
наслаждаясь  мягкостью  травы  и  сладостью  воздуха.
 Тени  деревьев  тянулись  по  мхам.  Местами  луна  бросала  на
лужайки  бледные  пятна,  и  он  не  решался  ступить,  принимая
их  за  лужи  воды  или  за  поверхность  стоячего  болота,  сливав¬
шуюся  с  цветом  травы.  Всюду  была  тишина,  и  он  не  находил
ни  одного  из  зверей,  которые  недавно  бродили  вокруг  его
замка.
 Лес  сгущался,  тьма  стала  глубже.  Проносились  порывы
теплого  ветра,  полные  расслабляющих  ароматов.  Он  увяз  в
груде  сухих  листьев  и  прислонился  к  дубу,  чтобы  перевести
дух.
 Вдруг  из-за  его  спины  прыгнула  темная  масса  —  кабан.
Юлиан  не  успел  схватить  свой  лук,  и  это  его  огорчило,  как
несчастье.
 Выйдя  из  леса,  он  заметил  волка,  пробиравшегося  вдоль
изгороди.  Юлиан  пустил  в  него  стрелу.  Волк  остановился,  по¬
вернул  голову,  взглянул  на  него  и  продолжал  свой  бег.  Он
трусил,  соблюдая  то  же  расстояние,  временами  останавливал¬
ся  и,  как  только  Юлиан  прицеливался,  снова  начинал  бежать.
 Юлиан  прошел  таким  образом  бесконечную  равнину,  потом
песчаные  холмики  и  наконец  очутился  на  плоскогорье,  которое
господствовало  над  большими  просторами  земли.  Между  по¬
луразрушенными  склепами  были  разбросаны  могильные  пли¬
ты.  Он  спотыкался  о  кости  покойников.  Кое-где  сиротливо  на¬
клонялись  сгнившие  кресты.  Но  в  неясной  тени  могил  шеве¬
лились  какие-то  призраки.  Это  были  гиены,  перепуганные  и
дрожащие.  Стуча  по  плитам  когтями,  они  подошли  его  обню¬
хать  и,  зевая,  обнажали  десны.  Юлиан  выхватил  саблю.  Они
разом  бросились  врассыпную,  и  долго  длился  их  торопливый
и  хромой  галоп,  пока  они  не  исчезли  вдали  в  клубах  пыли.
 Час  спустя  Юлиан  встретил  в  овраге  разъяренного  быка;
наклонив  рога,  он  рыл  копытом  песок.  Юлиан  направил  копье
в  отвислые  складки  подгрудка.  Копье  разлетелось  вдребезги,
как  будто  животное  было  из  бронзы.  Юлиан  закрыл  глаза,
ожидая  смерти.  Когда  он  их  открыл  —  бык  исчез.
 Тогда  его  душа  сжалась  от  стыда.  Высшая  воля  разруша¬
ла  его  силу.  Он  снова  пошел  в  лес,  чтобы  вернуться  домой.
 84

Лес  был  перепутан  лианами;  он  их  рубил  саблей;
вдруг  куница  скользнула  у  него  между  ног,  пантера  перепрыг¬
нула  через  его  плечо,  змея  спиралями  поползла  вверх  по
ясеню.
 В  листве  сидела  чудовищная  галка  и  глядела  на  Юлиана.
Здесь  и  там  между  ветвями  появлялось  множество  искр,  точ¬
но  небосвод  пролился  на  лес  всеми  своими  звездами.  Это  бы¬
ли  глаза  животных  —  диких  кошек,  белок,  сов,  попугаев,
обезьян.
 Юлиан  пустил  против  них  свои  стрелы;  оперенные  стрелы
садились  на  листву  словно  белые  бабочки.  Он  стал  швырять
камнями;  камни,  никого  не  задевая,  падали  на  землю.  Тогда
он  начал  проклинать  себя,  рвался  в  бой,  рычал  неистовые  сло¬
ва,  задыхался  от  бешенства.
 И  все  животные,  которых  он  когда-либо  преследовал,  те¬
перь  появились  и  образовали  вокруг  него  тесное  кольцо.  Одни
сидели  на  задних  лапах,  другие  дыбились  во  весь  рост.  Он
стоял  посредине,  оледенев  от  ужаса,  не  в  силах  шевельнуться.
Последним  усилием  воли  он  сделал  шаг;  те,  что  находились
на  деревьях,  развернули  крылья,  сидевшие  на  земле  передви¬
нулись,  все  его  сопровождали.
 Гиены  шли  впереди  него,  кабан  и  волк  —  сзади;  справа
бык  мотал  головой,  а  слева  змея  извивалась  в  траве,  между
тем  как  пантера,  выгибая  спину,  подвигалась  мягкими  ша¬
гами  и  огромными  прыжками.  Он  шел  как  можно  медлен¬
нее,  чтобы  не  раздражать  зверей,  и  видел,  как  из  чащи  ку¬
старника  выходят  дикобразы,  лисицы,  гадюки,  шакалы  и  мед¬
веди.
 Юлиан  бросился  бежать,  и  они  побежали.  Змея  свистела,
зловонные  звери  источали  слюну.  Кабан  касался  клыками  его
каблуков,  волк  ерзал  мохнатою  мордой  по  его  ладони.  Обезья¬
ны  гримасничали  и  щипались,  куница  свертывалась  в  клубок
под  его  ногами.  Медведь  сбил  с  него  шляпу  тыльной  стороной
лапы,  пантера  с  презреньем  уронила  стрелу,  которую  несла  в
пасти.
 В  мрачных  ухватках  зверей  сквозила  насмешка.  Наблюдая
его  уголком  зрачков,  они,  казалось,  обдумывали  план  мести.
Оглушенный  жужжанием  насекомых  и  ударами  птичьих  хво¬
стов,  задыхаясь  от  всех  этих  запахов,  он  шел,  как  слепой,  с
закрытыми  глазами  и  вытянутыми  руками,  не  имея  даже  сил
молить  о  пощаде.
 Крик  петуха  задрожал  в  воздухе,  другие  откликнулись.  На¬
ступил  день.  По  ту  сторону  апельсинных  деревьев  он  узнал
конек  на  кровле  своего  дворца.
 На  краю  поля,  в  трех  шагах  от  себя  Юлиан  увидел  крас¬
ных  куропаток,  порхавших  по  жнивью.  Он  расстегнул  плащ  и
 85

бросил  на  них,  как  сетку.  Когда  он  его  приподнял,  то  увидел
только  одну  куропатку,  давно  уже  мертвую  и  сгнившую.
 Это  наваждение  привело  его  в  раздражение  еще  большее,
чем  прежние.  Жажда  бойни  вновь  охватила  его.  За  отсут¬
ствием  зверей  он  готов  был  убивать  людей.
 Он  пробежал  три  террасы,  кулаком  выбил  дверь,  но  внизу
лестницы  мысль  о  любимой  жене  смягчила  его  сердце.  Она,
конечно,  спит,  он  застанет  ее  врасплох.
 Сняв  сандалии,  он  тихо  повернул  затвор  двери  и  вошел.
 Свинцовая  оправа  оконниц  темнила  бледную  зарю.  Юлиан
запутался  в  платье,  брошенном  на  полу;  дальше  он  наткнул¬
ся  на  стол,  еще  заставленный  посудой.  «Должно  быть,  ужи¬
нала»,—  сказал  он  про  себя  и  направился  к  кровати,  стоявшей
в  темноте  в  самой  глубине  комнаты.  Подойдя  к  изголовью,
чтобы  поцеловать  жену,  он  нагнулся  к  подушке,  на  которой,
одна  рядом  с  другой,  покоились  две  головы.  И  он  почувство¬
вал  на  губах  прикосновение  бороды.
 Юлиан  отступил,  думая,  что  сходит  с  ума;  но  он  снова  вер¬
нулся  к  кровати  и,  шаря  пальцами,  наткнулся  на  очень  длин¬
ные  волосы.  Чтобы  удостовериться  в  своей  ошибке,  он  медлен¬
но  провел  рукой  по  подушке.  Это  действительно  была  борода
мужчины!  Мужчины,  спавшего  с  его  женой!
 Разразившись  безмерным  гневом,  он  обрушился  на  них  с
кинжалом.  С  воем  дикого  зверя,  с  пеной  у  рта  он  топал  нога¬
ми.  Затем  остановился.
 Мертвые,  пораженные  в  самое  сердце,  даже  не  шевельну¬
лись.  Юлиан  внимательно  прислушивался  к  их  двойному,  поч¬
ти  совпадающему  хрипу,  и  по  мере  того  как  он  ослабевал,
другой  голос  издалека  продолжал  его.  Сначала  еле  внятный,
этот  жалобный  и  долгий  стон  приблизился,  вырос  и  стал  жесто¬
ким.  С  ужасом  узнал  Юлиан  крик  большого  черного  оленя.
 Он  обернулся,  и  ему  показалось,  что  в  обрамлении  двери
стоит  призрак  его  жены  со  светильником  в  руке.
 Гомон  бойни  ее  разбудил.  Одним  широким  взглядом  она
поняла  все  и,  убегая  в  страхе,  уронила  светильник.
 Юлиан  его  поднял.
 Его  отец  и  мать  лежали  перед  ним  на  спине,  с  зияющими
ранами  на  груди.  Их  лица  были  величественны  и  кротки  и,  ка¬
залось,  хранили  вечную  тайну.  Брызги  и  пятна  крови  ярко  вы¬
делялись  на  их  белой  коже,  на  простынях  кровати,  на  полу  и
на  распятьи  из  слоновой  кости,  висевшем  в  алькове.  Багря¬
ный  отблеск  оконницы,  через  которую  било  солнце,  освещал
эти  красные  пятна  и  еще  много  других  разбрасывал  по  всей
комнате.
 Юлиан  подошел  к  убитым,  говоря  себе,  желая  убедить  се¬
бя,  что  это  невозможно,  что  он  ошибся,  что  бывает  же  иногда
 86

сходство  необъяснимое.  Наконец  он  слегка  наклонился,  чтобы
рассмотреть  старика  поближе;  тогда  он  заметил  между  не
вполне  прикрытыми  веками  потухший  зрачок,  который  обжег
его  огнем.  Затем  он  направился  к  другой  стороне  ложа,  где
лежало  другое  тело,  седые  волосы  которого  прикрывали  часть
лица.  Юлиан,  пальцами  отстранив  начесы,  приподнял  голову.
Он  рассматривал  ее,  придерживая  вытянутой  онемевшей  ру¬
кой,  а  другою  держа  светильник.  Капли  крови,  сочившейся  с
тюфяка,  одна  за  другой  падали  на  пол.
 Вечером  того  же  дня  он  явился  к  жене  и  не  своим  голосом
приказал  прежде  всего  ему  не  отвечать,  не  приближаться  к  не¬
му  и  даже  не  смотреть  на  него;  потом  ей  надлежало,  под
страхом  вечного  осуждения,  исполнить  все  его  приказания,
которые  ненарушимы.
 Похороны  следовало  устроить  согласно  письменному  рас¬
писанию,  оставленному  им  на  аналое  в  комнате  убиенных.
Ей  он  оставлял  свой  дворец,  своих  вассалов  и  все  свое  достоя¬
ние,  не  унося  с  собою  даже  той  одежды,  что  была  на  нем,  и
сандалий,  которые  надо  было  взять  на  верху  лестницы.
 Она  повиновалась  воле  божьей,  ставши  причиной  его  пре¬
ступления,  и  должна  молиться  о  его  душе,  так  как  с  этого  дня
его  больше  не  существует.
 Усопших  похоронили  с  пышностью  в  монастырской  церк¬
ви,  в  трех  днях  пути  от  дворца.  Монах  с  опущенным  капю¬
шоном  следовал  за  процессией  вдали  ото  всех,  и  никто  не  дер¬
зал  заговорить  с  ним.
 Во  время  литургии  он  лежал  ниц,  крестом,  не  подымая
лба  от  праха,  посредине  главного  входа.
 После  погребения  видели,  как  он  направился  по  дороге,
что  вела  в  горы.  Он  много  раз  оборачивался  и  наконец  исчез.
 III
 Юлиан  пошел  по-миру,  питаясь  подаянием.
 Он  протягивал  руку  всадникам  на  дорогах,  приближался,
преклоняя  колена,  к  жнецам  или  стоял  недвижно  у  изгороди
дворов,  и  лицо  его  было  так  печально,  что  никто  ему  не  отка¬
зывал  в  подаянии.
 Из  самоуничижения  он  рассказывал  свою  повесть,  и  все  раз¬
бегались,  осеняя  себя  крестным  знамением.  Как  только  его
узнавали  в  деревнях,  где  он  побывал  однажды,—  запирались
двери,  ему  кричали  угрозы,  в  него  швыряли  камнями.  Самые
сострадательные  ставили  ему  миску  на  краю  окна  и  опускали
навес,  чтобы  его  не  видеть.
 87

Отвергнутый  повсюду,  он  стал  избегать  людей,  питался  ко¬
реньями,  падалицей,  растениями  и  ракушками,  которые  соби¬
рал  по  отмелям.
 Иногда  с  высокого  косогора  он  видел  множество  скучен¬
ных  крыш  с  каменными  стрелками,  мосты,  башни,  черные
перекрестки  улиц,  откуда  доходил  до  него  непрерывный  гам.
 Потребность  принять  участие  в  жизни  других  заставляла
его  спускаться  в  город.  Но  зверское  выражение  лиц,  шум
станков,  безразличие  речей  леденили  его  сердце.
 В  праздничные  дни,  когда  соборный  колокол  с  рассвета
приводил  в  ликование  весь  народ,  он  смотрел  на  жителей,  вы¬
ходивших  из  домов,  на  пляски  посреди  площадей,  на  фонтаны
браги  на  перекрестках,  на  дамасские  ткани  перед  княжескими
дворцами;  а  когда  наступал  вечер,  смотрел  сквозь  окна  ниж-.
них  этажей  на  длинные  семейные  столы,  где  прадеды  держали
на  коленях  маленьких  детей.  Рыдания  душили  его,  и  он  воз¬
вращался  в  поля.
 Он  созерцал  с  любовным  порывом  жеребят  на  лугах,  птиц
в  их  гнездах,  насекомых  на  цветах.  Все  при  его  приближении
убегали  подальше,  либо  прятались  с  испугом,  либо  торопливо
улетали.
 Он  искал  уединения.  Но  ветер  доносил  до  его  слуха  как
бы  предсмертные  хрипы;  капли  росы,  падая  на  землю,  напо¬
минали  ему  другие  капли,  более  тяжелые.  Солнце  каждый  ве¬
чер  окрашивало  облака  кровью,  и  каждую  ночь  в  сновидении
повторялось  его  отцеубийство.
 Он  сделал  себе  власяницу,  усеянную  железными  шипами.
На  коленях  поднимался  он  на  холмы,  где  стояли  часовни.
Но  беспощадная  мысль  омрачала  великолепие  всех  дарохра¬
нительниц  и  терзала  его,  несмотря  на  покаянное  изнурение
плоти.
 Юлиан  не  роптал  на  бога  за  то,  что  он  осудил  его  на  такой
поступок,  однако  приходил  в  отчаяние  при  мысли,  что  мог
его  совершить.
 Его  собственная  личность  внушала  ему  такое  отвращение,
что,  в  надежде  на  избавление,  он  подвергал  себя  риску  всех
опасностей.  Из  охваченных  огнем  домов  он  вытаскивал  пара¬
личных,  со  дна  пропастей  доставал  упавших  детей.  Но  бездна
извергала  его,  и  пламя  не  трогало.
 Время  не  успокаивало  его  страданий.  Они  стали  непере¬
носимы.  Он  решил  умереть.
 Однажды,  стоя  на  краю  колодца,  он  заглянул  в  него,  что¬
бы  узнать  глубину  воды,  и  увидел  перед  собою  худого  стари¬
ка  с  седой  бородой,  столь  жалкого  на  вид,  что  он  не  мог  удер¬
жаться  от  слез.  Тот  тоже  заплакал.  Не  узнавая  своего  ото¬
бражения,  Юлиан  смутно  припомнил  похожее  лицо.  И  вдруг
 83

воскликнул:  «Да  ведь  это  отец!»  После  того  он  не  думал  уже
о  самоубийстве.
 Таким  образом,  неся  на  себе  все  бремя  воспоминаний,  он
прошел  через  много  стран  и  наконец  подошел  к  реке,  пере¬
права  через  которую  была  очень  опасна,  благодаря  силе  тече¬
ния  и  вязкому  илу  по  берегам.  Давно  уже  никто  не  отваживал¬
ся  переправляться  через  эту  реку.
 Старая  лодка,  погруженная  кормой,  поднимала  свой  нос
над  тростниками.  Юлиан,  осмотрев  ее,  нашел  пару  весел,  и
ему  явилась  в  голову  мысль  посвятить  свою  жизнь  на  служе¬
ние  людям.
 Он  начал  с  того,  что  устроил  по  вязким  берегам  насыпи,
по  которым  можно  было  бы  пройти  до  самой  воды.  Он  об¬
ломал  себе  все  ногти,  выворачивая  огромные  камни,  которые
он  перетаскивал  с  места  на  место,  прижимая  к  животу;  он
скользил,  увязал  в  иле  и  много  раз  был  на  волосок  от  гибели.
Починив  лодку  корабельными  обломками,  Юлиан  построил
себе  хижину  из  глины  и  древесных  стволов.
 Как  только  стало  известно,  что  переправа  открыта,  яви¬
лись  и  путники.  Они  призывали  Юлиана  с  другого  берега,
махая  флажками;  он  тотчас  вскакивал  в  лодку.  Она  была
очень  тяжела;  ее  перегружали  поклажей  и  разными  тяжестя¬
ми,  не  считая  вьючных  животных,  которые,  брыкаясь  от  стра¬
ха,  увеличивали  тесноту.  За  труд  он  не  брал  ничего;  но  неко¬
торые  давали  ему  остатки  съестных  припасов,  вынимая  их  из
своих  мешков,  или  ненужную,  изношенную  одежду.  Грубые
люди  богохульствовали.  Юлиан  кротко  их  уговаривал,  они
отвечали  ругательствами;  он  довольствовался  тем,  что  благо¬
словлял  их.
 Маленький  столик,  скамья,  ложе  из  сухих  листьев,  три
глиняных  чашки  —  это  была  вся  его  обстановка.  Два  отверстия
в  стене  заменяли  окна.  С  одной  стороны  простиралась  бес¬
плодная  равнина,  усеянная  здесь  и  там  белесоватыми  лужица¬
ми,  с  другой  —  большая  река  катила  свои  мутно-зеленые
воды.
 Весною  сырая  земля  издавала  запах  гнили.  Потом  беспо¬
койный  ветер  подымал  пыль  и  закручивал  вихри.  Она  про¬
никала  всюду,  загрязняла  воду,  скрипела  на  зубах.  Позже
поднимались  облака  москитов,  их  жужжание  и  укусы  не  пре¬
кращались  ни  днем,  ни  ночью.  А  затем  наступали  жестокие
холода,  придававшие  всем  предметам  жесткость  камня
и  возбуждавшие  в  людях  неистовую  потребность  съесть  мяса
 Целыми  месяцами  Юлиан  не  видал  никого.  Часто  он  за¬
крывал  глаза,  пытаясь  памятью  вернуться  к  дням  своей  моло¬
дости.  Он  видел  двор  замка,  с  борзыми  на  крыльце,  со  слуга¬
ми  в  оружейном  зале,  а  в  виноградной  беседке  —  белокурого
 89

отрока  между  стариком  в  меховой  одежде  и  дамой  в  высоком
головном  уборе.  Вдруг  все  исчезало  —  и  оставались  два  трупа.
Тогда  он  кидался  ничком  на  свое  ложе  и  повторял,  рыдая:
«Ах,  бедный  отец!  Бедная,  бедная  мать!»  —  и  впадал  в  за¬
бытье,  преследуемый  загробными  видениями.
 Однажды  ночью,  во  сне,  ему  почудилось,  что  его  кто-то  зо¬
вет.  Он  насторожился  и  различил  только  рев  волн.
 Но  тот  же  голос  повторил:
 — 	Юлиан!
 Он  доносился  с  того  берега,  и  это  показалось  Юлиану  не¬
обычным,  ввиду  ширины  реки.
 И  в  третий  раз  кто-то  позвал:
 — 	Юлиан!
 Голос  был  громкий  и  звенел,  как  церковный  колокол.
 Засветив  фонарь,  он  вышел  из  хижины.  Бешеный  ураган
переполнял  ночь.  Мрак  был  глубок,  и  то  здесь,  то  там  метав¬
шиеся  волны  белизной  своей  разрезали  мглу.
 После  минутного  колебания  Юлиан  отвязал  канат.  Река
тотчас  же  стихла,  лодка  скользнула  по  ней  и  причалила  к  про¬
тивоположному  берегу,  где  ожидал  человек.
 Он  был  закутан  в  рваную  холстину,  лицо  его  походило  на
гипсовую  маску,  а  глаза  были  краснее  угольев.  Приблизив
к  нему  фонарь,  Юлиан  заметил,  что  его  покрывала  отврати¬
тельная  проказа.  Между  тем  в  его  осанке  было  что-то,  напо¬
минавшее  величие  короля.
 Когда  он  вошел  в  лодку,  она  необычайно  погрузилась  в  во¬
ду  под  тяжестью  его;  сильный  толчок  привел  ее  в  равновесие:
Юлиан  принялся  грести.
 При  каждом  взмахе  весел  прибой  волн  поднимал  нос  лод¬
ки.  Вода,  чернее  чернил,  с  бешенством  неслась  по  оба  борта.
Она  взрывала  пропасти,  выгибалась  горами,  и  ладья  прыгала
вверх  и  ныряла  в  глубину,  где  кружилась,  носимая  ветром.
 Юлиан  наклонялся  вперед,  развертывал  руки  и,  упираясь
в  дно  ногами,  откидывался  назад,  выгибая  поясницу,  чтобы
придать  себе  больше  силы.  Град  хлестал  его  пясти,  дождь
стекал  по  спине,  ярость  ветра  его  душила.  Он  остановился.
Тогда  лодку  понесло  вниз  по  течению.  Но,  понимая,  что  дело
шло  о  вещах  очень  важных,  о  приказе,  которого  он  не  смел
ослушаться,  Юлиан  снова  взялся  за  весла,  и  щелканье  уклю¬
чин  опять  перебило  рев  бури.
 Маленький  фонарик  горел  перед  ним.  Птицы,  пролетая,
то  и  дело  закрывали  его,  но  Юлиан  все  время  видел  зрачки
прокаженного,  который  стоял  на  корме  неподвижно,  как  столб.
 И  это  длилось  долго,  очень  долго!
 90

Когда  они  вошли  в  хижину,  Юлиан  запер  дверь  и  увидал,
что  прокаженный  сидит  на  лавке.  Род  савана  прикрывал  его,
спускаясь  по  пояс;  и  плечи,  и  грудь,  и  худые  руки  путника
исчезали  под  чешуей  гнойных  прыщей.  Глубокие  морщины  бо¬
роздили  его  лоб.  Подобно  скелету,  у  него  была  дыра  вместо
носа;  из  синеватых  губ  выходило  дыхание,  густое  и  удушли¬
вое,  как  туман.
 — 	Я  голоден!  —  сказал  он.
 Юлиан  подал  ему,  что  имел:  кусок  старого  сала  и  корку
черного  хлеба.
 Когда  он  все  это  поглотил,  на  столе,  на  миске,  на  черенке
ножа  проступили  те  же  пятна,  которыми  было  покрыто  его
тело.
 Затем  он  сказал:
 — 	Я  жажду!
 Юлиан  достал  кувшин,  и  когда  брал  его,  оттуда  поднялся
аромат,  от  которого  раскрылись  его  сердце  и  ноздри.  Это  было
вино.  Какая  находка!  Но  прокаженный  протянул  руку  и  зал¬
пом  выпил  весь  кувшин.
 После  этого  он  сказал:
 — 	Мне  холодно!
 Юлиан  зажег  свечой  связку  папоротников  посреди  хижины.
 Прокаженный  подошел  греться;  присев  на  корточки,  он
дрожал  всем  телом  и,  видимо,  ослабевал;  его  глаза  уже  боль¬
ше  не  горели,  язвы  кровоточили,  и  почти  угасшим  голосом  он
прошептал:
 — 	На  твою  постель...
 Юлиан  с  нежностью  помог  ему  добраться  до  постели  и  на¬
крыл  парусом  своей  лодки.
 Прокаженный  стонал.  Приподнятые  углы  рта  открывали
его  зубы,  хрипы  потрясали  грудь,  а  живот  при  каждом  вздохе
подводило  до  позвонков.
 Он  закрыл  веки.
 — 	Точно  лед  в  моих  костях!  Ляг  со  мною!
 Юлиан  приподнял  парус  и  лег  на  сухие  листья  рядом
с  ним,  бок  о  бок.
 Прокаженный  повернул  голову.
 — 	Разденься,  чтобы  я  почувствовал  теплоту  твоего  тела!
 Юлиан  снял  одежду  и  нагой,  как  в  день  рождения,  снова
 лег  в  постель;  бедрами  он  чувствовал  прикосновение  про¬
каженного,  холодного,  как  змея,  и  шершавого,  как  на¬
пильник.
 Юлиан  пытался  его  ободрить,  тот  же  отвечал,  задыхаясь:
 — 	Ах,  я  умираю!..  Приблизься  еще,  отогрей  меня!  Нет,  не
руками!  Нет!  Всем  телом!
 Юлиан  лег  на  него  совсем,  уста  к  устам,  грудью  на  грудь.
 91

Тогда  прокаженный  сжал  Юлиана  в  своих  объятиях;  гла¬
за  его  вдруг  засветились  светом  звезд;  волосы  протянулись,
как  солнечные  лучи;  дыхание  его  ноздрей  стало  сладостнее
благоухания  роз.  Клубы  ладана  поднялись  из  очага,  волны  его
запели.
 Между  тем  неизъяснимое  упоение,  сверхчеловеческая  ра¬
дость  затопила  душу  млевшего  Юлиана;  а  тот,  чьи  руки  про¬
должали  его  обнимать,  все  вырастал  и  вырастал,  касаясь  стен
хижины  головой  и  ногами.  Крыша  взвилась,  звездный  свод
развернулся,  и  Юлиан  вознесся  в  лазурное  пространство,  ли¬
цом  к  лицу  с  господом  нашим  Иисусом,  уносившим  его  на
небо.
 Вот  и  легенда  о  святом  Юлиане  Странноприимце,—  почти
так  же  она  изображена  на  расписной  оконнице  в  одной  из
церквей  моей  родины.

I
 В  продолжение  целого  полувека  служанка  г-жи  Обен,  Фе-
лиситэ,  была  предметом  зависти  пон-л’эвекских  дам.
 За  сто  франков  в  год  она  стряпала,  убирала  комнаты,  шила,
стирала,  гладила;  она  умела  запрягать  лошадь,  откармливать
птицу,  сбивать  масло  и  оставалась  верна  своей  хозяйке,  хотя
та  была  особа  не  из  приятных.
 Муж  г-жи  Обен,  красивый,  но  бедный  малый,  умер  в  начале
1809  года,  оставив  ей  двух  маленьких  детей  и  множество  дол¬
гов.  Она  продала  свои  поместья,  кроме  тукской  и  жефосской
ферм,  которые  давали  всего-навсего  пять  тысяч  франков  дохо¬
да,  и  переселилась  из  своего  дома  на  улице  Сен-Мелен  в  дру¬
гой,  требовавший  меньших  расходов.  Он  издавна  принадлежал
семье  г-жи  Обен  и  находился  за  рынком.
 Дом  этот,  крытый  черепицей,  был  расположен  между  про¬
ездом  и  уличкой,  выходившей  на  реку.  Полы  в  одной  комнате
были  ниже,  чем  в  другой,  отчего  все  спотыкались.  Узкие  сени
отделяли  кухню  от  залы,  где  г-жа  Обен  по  целым  дням  сидела
у  окна  в  соломенном  кресле.  Вдоль  выбеленной  стены  стояло
восемь  стульев  красного  дерева.  На  старом  фортепиано,  под
барометром,  возвышалась  пирамида  коробочек  и  папок.  По
бокам  желтого  мраморного  камина  в  стиле  Людовика  XV  ви¬
сели  гобелены  с  двумя  пастушками.  Посредине  стояли  часы,
изображавшие  храм  Весты.  В  комнате  слегка  пахло  плесенью:
пол  ее  был  ниже  уровня  сада.
 Во  втором  этаже  находилась  прежде  всего  большая  комната
 95

«барыни»,  оклеенная  обоями  с  бледными  цветами;  в  ней  висел
портрет  «барина»  в  щегольском  костюме.  Дверь  из  нее  вела
в  комнату  меньших  размеров,  где  стояли  две  детские  кровати
без  тюфяков.  Дальше  была  всегда  запертая  гостиная,  устав¬
ленная  мебелью  в  чехлах.  Из  коридора  попадали  в  кабинет.
Книги  и  вороха  исписанной  бумаги  наполняли  полки,  окружав¬
шие  с  трех  сторон  широкий  письменный  стол  черного  дерева.
Два  панно  на  шарнирах,  сплошь  покрытые  рисунками  пером,
пейзажами,  сделанными  гуашью,  и  гравюрами  Одрана,  напо¬
минали  о  лучших  временах  и  о  былой  роскоши.  Слуховое  окно
в  третьем  этаже  освещало  комнату  Фелиситэ,  выходившую  на
луга.
 Она  вставала  с  зарей,  чтобы  не  пропустить  ранней  обедни,
и  работала  до  вечера  без  отдыха.  После  обеда,  убрав  посуду
и  плотно  закрыв  дверь,  она  зарывала  в  золу  головешку  и  дре¬
мала  у  очага,  с  четками  в  руках.  Никто  не  умел  так  торговать¬
ся,  как  она.  Что  касается  чистоты,  то  блеск  ее  кастрюль  приво¬
дил  в  отчаяние  других  служанок.  Она  была  бережлива  и  ела
медленно,  подбирая  со  стола  крошки  хлеба;  она  пекла  для
себя  ковригу  в  двенадцать  фунтов,  и  ее  хватало  на  двадцать
дней.
 Во  всякое  время  года  Фелиситэ  носила  ситцевый  платок,
приколотый  сзади  булавкой,  чепец,  скрывавший  волосы,  серые
чулки,  красную  юбку  и  фартук  с  нагрудником,  как  больничная
сиделка.
 У  нее  было  худощавое  лицо  и  пронзительный  голос.  Когда
ей  минуло  двадцать  пять  лет,  ей  давали  сорок,  а  после  того
как  ей  исполнилось  пятьдесят,  уже  никто  не  мог  определить  ее
возраста;  всегда  молчаливая,  с  прямым  станом  и  размеренными
жестами,  она  была  похожа  на  автомат.
 II
 И  у  нее  была  своя  любовная  история.
 Отец  ее,  каменщик,  разбился  насмерть,  сорвавшись  с  лесов.
Потом  умерла  мать,  сестры  разбрелись  в  разные  стороны.  Один
фермер  дал  ей  у  себя  пристанище  и,  хотя  она  была  совсем
маленькая,  заставлял  ее  пасти  в  поле  коров.  Она  дрогла  в  лох¬
мотьях  от  стужи,  пила,  лежа  плашмя  на  земле,  болотную  воду.
Ее  били  за  всякий  пустяк  и,  наконец,  прогнали  за  кражу  три¬
дцати  су,  которой  она  не  совершила.  Она  поступила  скотницей
на  другую  ферму,  и  так  как  хозяева  любили  ее,  приятели  ей
завидовали.
 Однажды  в  августовский  вечер  (ей  было  тогда  восемна¬
дцать  лет)  они  взяли  ее  с  собой  на  бал  в  Кольвиль.  Визг  скри-
 96

Худ.  О.  Леру.  1913.
 «Простая  душа»  (стр.  96).

Худ.  О.  Леру.  1913.
 «Простая  душа»  (стр.  109)·

пок,  фонарики  на  деревьях,  пестрые  костюмы,  кружева,  золо¬
тые  крестики,  толпа  танцующих,  подпрыгивавших  в  такт,—
все  это  с  первой  же  минуты  ошеломило  ее;  у  нее  закружилась
голова.  Она  скромно  стояла  в  стороне,  как  вдруг  к  ней  подо¬
шел  щеголеватый  молодой  человек,  который  курил  трубку,
облокотись  на  ручку  корзины,  и  пригласил  ее  танцевать.  Он
угостил  ее  сидром,  кофе,  лепешками,  подарил  ей  шелковый
платок  и,  полагая,  что  она  догадывается  о  его  намерениях,
вызвался  ее  проводить.  На  краю  засеянного  овсом  поля
он  грубо  повалил  ее.  Она  испугалась  и  стала  кричать.
Он  ушел.
 Другой  раз,  вечером,  на  бомонской  дороге,  она  хотела  обо¬
гнать  большой  воз  сена,  который  медленно  двигался  впереди,
и,  поровнявшись  с  ним,  узнала  Теодора.
 Он  подошел  к  ней  как  ни  в  чем  не  бывало,  говоря,  что  она
должна  ему  все  простить,  так  как  тогда  «в  голове  у  него
шумело».
 Она  не  знала,  что  ответить,  и  хотела  убежать.
 Но  он  заговорил  об  урожае  и  о  наиболее  видных  лицах
округи;  его  отец  переселился  из  Кольвиля  на  ферму  в  Эко,  так
что  они  теперь  соседи.
 — 	А!  —  сказала  она.
 Он  прибавил,  что  родные  желают,  чтобы  он  обзавелся  сво¬
им  хозяйством.  Впрочем,  его  не  торопят,  и  он  хочет  раньше
найти  себе  жену  по  вкусу.  Она  опустила  голову.  Тогда  он
спросил,  думает  ли  она  о  замужестве.  Она  ответила,  улыбаясь,
что  нехорошо  смеяться  над  ней.
 — 	Да  нет  же,  ей-богу,  нет!  —:и  он  обнял  ее  левой  рукой  за
талию.
 Она  шла,  поддерживаемая  его  объятием;  они  замедлили
шаг.  Дул  теплый  ветер,  звезды  блистали,  огромный  воз  сена
колыхался  перед  ними,  и  четверка  лошадей,  лениво  переступая,
поднимала  пыль.  Затем  лошади  сами  повернули  направо.  Он
еще  раз  обнял  ее.  Она  исчезла  в  темноте.
 На  следующей  неделе  Теодор  добился  от  Фелиситэ  сви¬
дания.
 Они  встречались  в  укромных  местах  во  дворе,  за  какой-
нибудь  стеной,  под  одиноким  деревом.  Она  не  была
наивна,  как  барышни,—  животные  научили  ее  многому,—
но  здравый  смысл  и  врожденная  порядочность  помешали
ей  пасть.
 Это  сопротивление  разожгло  страсть  Теодора,  и  чтобы
удовлетворить  ее  (а  может  быть,  он  и  сам  верил  тому,
что  говорил),  он  предложил  Фелиситэ  выйти  за  него  за¬
муж.  Она  не  знала,  верить  ему  или  нет.  Он  клялся  всеми
святыми.
 7. 	Г.  Флобер.  Т.  4.
 97

Вскоре  Теодор  сообщил  ей  нечто  весьма  неприятное:  в  про¬
шлом  году  родители  поставили  за  него  рекрута,  но  со  дня  на
день  его  могли  снова  призвать;  мысль  о  военной  службе  при¬
водила  его  в  ужас.  Эта  боязнь  была  для  Фелиситэ  доказа¬
тельством  его  любви,  и  она  еще  больше  полюбила  его.  Она
потихоньку  пришла  к  нему  ночью.  Явившись  на  свидание,
Теодор  долго  мучил  ее  своими  опасениями  и  неотступными
просьбами.
 Наконец  он  объявил,  что  сам  пойдет  в  префектуру  за  справ¬
ками  и  сообщит  все,  что  узнает,  в  следующее  воскресенье,  ме¬
жду  одиннадцатью  часами  вечера  и  полуночью.
 В  назначенный  час  она  прибежала  к  своему  возлюбленному.
 Вместо  него  она  застала  его  приятеля.
 Тот  сказал,  что  ей  больше  нельзя  видеть  Теодора.  Чтобы
избавиться  от  солдатчины,  он  женился  на  очень  богатой  ста¬
рухе,  г-же  Легуссэ  из  Тука.
 Горю  Фелиситэ  не  было  границ.  Она  бросилась  на  землю,
кричала,  призывала  бога  и  стонала  до  восхода  солнца  одна  в
поле.  Затем  она  вернулась  на  ферму,  объявила  о  своем  наме¬
рении  уйти  и,  получив  в  конце  месяца  расчет,  завязала  все  свои
пожитки*  в  платок  и  отправилась  в  Пон-л’Эвек.
 У  входа  в  гостиницу  она  разговорилась  с  дамой  во  вдовьем
чепце,  которой  как  раз  была  нужна  кухарка.  Дезушка  мало
понимала  в  кулинарном  искусстве,  но  с  такой  готовностью
соглашалась  на  все  и  была  так  нетребовательна,  что  г-жа  Обен
сказала  в  конце  концов:
 —  Ладно,  я  вас  беру!
 Через  четверть  часа  Фелиситэ  водворилась  у  нее  в  доме.
 На  первых  порах  ее  приводили  в  трепет  «этикет  дома»  и
память  о  «барине»,  царившие  над  всем.  Поль  и  Виргиния,—
первому  было  семь  лет,  а  второй  едва  минуло  четыре,—  каза¬
лись  ей  сделанными  из  драгоценного  материала;  она  таскала
их  на  спине,  как  лошадь,  но  г-жа  Обен  запретила  ей  целовать
их  каждую  минуту,  что  поразило  ее  в  самое  сердце.  Тем  не
менее  Фелиситэ  чувствовала  себя  счастливой.  Ее  печаль  рас¬
таяла  в  этом  тихом  уголке.
 По  четвергам  приходили  друзья  сыграть  партию  в  бостон.
Фелиситэ  заранее  приготовляла  карты  и  грелки.  Гости  являлись
ровно  в  восемь  часов  и  расходились  около  одиннадцати.
 Каждый  понедельник  торговец  случайными  вещами,  лавочка
которого  находилась  в  проезде,  с  раннего  утра  раскладывал  на
земле  железный  лом.  Затем  город  наполнялся  гулом  голосов,  к
нему  примешивались  ржанье  лошадей,  блеянье  ягнят,  хрюканье
свиней  и  стук  телег,  катившихся  по  улице.  Около  полудня,  в  са¬
мый  разгар  базара,  на  пороге  появлялся  старый  высокий  кресть¬
янин  с  крючковатым  носом,  с  фуражкой  на  затылке  —  жефос-

ский  фермер  Роблен,  а  вскоре  после  него  —  Льебар,  фермер  из
Тука,  толстяк,  маленького  роста,  с  красным  лицом,  носивший
серую  куртку  и  кожаные  гетры  со  шпорами.
 Оба  предлагали  своей  помещице  кур  или  сыр.  Фелиситэ  не¬
изменно  разоблачала  их  плутни,  и  они  удалялись,  преисполнен¬
ные  уважения  к  ней.
 С  давних  пор  г-жу  Обен  навещал  ее  дядя,  маркиз  Греман-
виль,  промотавший  все  свое  состояние  и  проживавший  в  Фалезе
на  последнем  клочке  своих  земель.  Он  всегда  являлся  к  завтра¬
ку  с  ужасным  пуделем,  пачкавшим  лапами  мебель.  Несмотря  на
старания  казаться  чистокровным  аристократом,—  он  даже
приподнимал  шляпу  всякий  раз,  когда  говорил:  «Мой  по¬
койный  отец»,—  укоренившиеся  привычки  брали  свое:  он  пил
стакан  за  стаканом  и  отпускал  двусмысленные  остроты.  Фели¬
ситэ  вежливо  выпроваживала  его,  говоря:  «Довольно,  госпо¬
дин  Греманвиль!  До  свидания!»  —  и  запирала  за  ним
дверь.
 Она  с  удовольствием  отворяла  ее  старому  стряпчему,  г-ну
Бурэ.  Его  белый  галстук  и  плешь,  жабо,  широкий  коричневый
редингот,  манера  нюхать  табак,  округляя  руку,—  все  его  суще¬
ство  вызывало  в  ней  то  смущение,  в  какое  повергает  нас  вид
необыкновенных  людей.
 Бурэ  управлял  поместьями  «барыни»  и  целыми  часами  про¬
сиживал  с  ней,  запершись  в  кабинете  «барина»;  он  больше  всего
боялся  уронить  свое  достоинство,  был  проникнут  безграничным
уважением  к  судейскому  сословию  и  любил  ввернуть  в  разговор
латинские  ¿лова.
 Чтобы  сделать  уроки  занимательными,  он  подарил  детям
географию  в  картинках.  Они  изображали  сцены  в  различных
частях  света:  каннибалов  с  перьями  на  голове,  обезьяну,  похи¬
щающую  девушку,  бедуинов  в  пустыне,  охоту  с  гарпуном  на
китов  и  т.  п.
 Поль  объяснил  содержание  этих  картинок  Фелиситэ.  Этим  и
ограничилось  все  ее  образование.
 Детей  обучал  Гюйо  —  бедняк,  служивший  в  мэрии;  он  сла¬
вился  своим  почерком  и  имел  обыкновение  оттачивать  перочин¬
ный  нож  на  сапоге.
 В  ясную  погоду  отправлялись  рано  утром  на  жефосскую
ферму.
 Двор  фермы  был  расположен  на  склоне  холма;  дом  стоял
посредине;  море,  видневшееся  вдали,  было  похоже  на  серое
пятно.
 Фелиситэ  доставала  из  корзинки  ломтики  холодного  мяса,  и
все  завтракали  в  комнате,  примыкавшей  к  чулану  для  хранения
молока.  Одна  лишь  эта  комната  осталась  от  былых  времен,
когда  дом  служил  дачей.  Ветер  шевелил  обрывками  обоев.
 99

Г-жа  Обен  сидела  с  поникшей,  головой,  подавленная  воспоми¬
наниями;  дети  не  осмеливались  даже  разговаривать.  «Играй¬
те  же,  играйте!»  —  говорила  она,  и  они  убегали.
 Поль  забирался  в  овин,  ловил  птиц,  швырял  в  лужи  камни,
отчего  по  воде  расходились  круги,  или  барабанил  палкой  по
огромным  бочкам  для  вина.
 Виргиния  кормила  кроликов,  носилась  по  полю,  собирая
васильки,  и  ее  кружевные  панталончики  мелькали  на  бегу.
 Как-то  раз  осенью  семья  возвращалась  вечером  лугами.
 Молодой  месяц  освещал  часть  неба,  и,  точно  шарф,  развевае¬
мый  ветром,  носился  туман  над  излучинами  Тука.  Лежавшие
среди  луга  быки  спокойно  глядели  на  четыре  двигавшиеся  фи¬
гуры.  На  третьегл  лугу  несколько  быков  встали  и  окружили  их.
«Не  бойтесь!»  —  сказала  Фелиситэ  и,  что-то  приговаривая,  по¬
гладила  по  спине  быка,  который  стоял  к  ним  ближе  всех;  тот
отскочил  назад;  другие  последовали  за  ним.  Но  когда  они  пере¬
секали  следующий  луг,  вдруг  раздался  ужасный  рев.  То  был
бык,  которого  скрывал  туман.  Он  двинулся  к  ним  навстречу.
Г-жа  Обен  хотела  бежать.
 «Нет,  нет,  не  бегите!»  —  говорила  Фелиситэ.  Однако  они
ускорили  шаг;  за  их  спиной  все  ближе  и  ближе  раздавалось
громкое  сопение  быка.  Стук  его  копыт  по  траве  был  похож  на
удары  молота.  Вот  он  пустился  вскачь.  Фелиситэ  обернулась,
вырвала  обеими  руками  пласт  земли  и  стала  бросать  ее  быку
в  глаза.  Он  страшно  заревел  и  нагнул  голову,  потрясая  рогами
и  дрожа  от  ярости.  Г-жа  Обен,  растерявшись,  пыталась  пере¬
лезть  со  своими  малютками  через  высокую  ограду  на  краю  луга.
Фелиситэ  шаг  за  шагом  отступала  перед  быком,  продолжая  бро¬
сать  ослеплявшие  его  комья  дерна,  и  кричала:  «Скорее!  Ско¬
рее!»
 Г-жа  Обен  спустилась  в  ров,  подтолкнула  Виргинию,
затем  Поля.  Несколько  раз  она  падала,  стараясь  взобраться
на  откос,  и,  наконец,  с  величайшим  трудом  вскарабкалась
туда.
 Бык  прижал  Фелиситэ  к  самой  изгороди,  брызгая  пеной  ей
в  лицо;  еще  мгновение—  и  он  поднял  бы  ее  на  рога.  Она  успела
проскользнуть  между  двумя  перекладинами,  и  огромное  живот¬
ное  в  недоумении  остановилось.
 В  продолжение  многих  лет  это  событие  служило  в  Пон-
лЭвеке  темой  для  разговоров.  Фелиситэ  нисколько  не  гор¬
дилась  своим  поступком,  не  подозревая  даже,  что  проявила
героизм.
 Все  ее  помыслы  сосредоточились  на  Виргинии;  девочка  за¬
болела  от  испуга,  и  доктор,  г-н  Пупар,  рекомендовал  ей  морские
купанья  в  Трувиле.
 В  те  времена  они  мало  посещались.  Г-жа  Обен  навела  справ-
 100

ки,  обратилась  за  советом  к  Бурэ  и  стала  готовиться  в  путь  так,
как  будто  ей  предстояло  дальнее  путешествие.
 Чемоданы  были  отправлены  накануне  в  двуколке  Льебара.
На  следующий  день  он  привел  двух  лошадей;  на  одной  из  них
было  дамское  седло  с  бархатной  спинкой,  на  крупе  другой
устроено  сиденье  из  свернутого  плаща.  Г-жа  Обен  поместилась
позади  Льебара;  Фелиситэ  посадила  с  собой  Виргинию,  а
Поль  сел  верхом  на  осла,  которого  одолжил  г-н  Лешаптуа,  с
условием  беречь  его,  как  зеницу  ока.
 Дорога  была  отвратительная;  восемь  километров  ехали  два
часа.  Лошади  увязали  в  грязи  по  самые  бабки,  делая  судорож¬
ные  движения,  чтобы  вылезть  из  нее,  или  спотыкались,  попадая
в  колею,  а  иногда  им  приходилось  прыгать."  В  некоторых  местах
кобыла  Льебара  вдруг  останавливалась.  Льебар  терпеливо
ждал,  когда  она  сноза  тронется,  и  рассказывал  разные  истории
о  владельцах  земель,  прилегавших  к  дороге,  дополняя  их  рас¬
суждениями  морального  свойства.  Так,  посреди  Тука,  когда  они
проезжали  мимо  окон  с  настурциями,  он  сказал,  пожимая  пле¬
чами:
 —  Вот  некая  госпожа  Легуссэ.  Вместо  того  чтобы  взять  мо¬
лодого  парня...
 Фелиситэ  не  слышала  остального.  Лошади  побежали  ры¬
сью,  осел  поскакал.  Все  пустились  по  тропинке,  обогнули
плетень.  Появились  два  мальчика,  и  наши  путешественники
сошли,  перешагнув  через  навозную  жижу,  прямо  на  по¬
рог  двери.
 Увидя  хозяйку,  старуха  Льебар  не  знала,  как  выразить  свою
радость.  Она  подала  завтрак.  За  жарким  из  филе  следовали
рубцы,  кровяная  колбаса,  фрикасе  из  цыпленка,  пенистый  сидр,
фруктовый  торт  и  сливы,  настоенные  на  водке;  все  это  приправ¬
лялось  комплиментами  по  адресу  барыни,  у  которой  «такой  пре¬
красный  вид»,  барышни,  которая  стала  «красавицей»,  и  г-на
Поля,  который  «выглядит  молодцом».  Она  не  забыла  упомянуть
об  их  покойных  дедушке  и  бабушке,  которых  Льебары  знали,
так  как  служили  нескольким  поколениям  Обенов.
 Ферма  была  так  же  стара,  как  и  они.  Черви  источили  балки
потолка,  стены  почернели  от  дыма,  пол  стал  серым  от  пыли.
В  дубовом  поставце  хранились  всевозможные  инструменты  и
посуда:  жбаны,  тарелки,  оловянные  миски,  волчьи  капканы,
ножницы  для  стрижки  баранов.  Огромная  клистирная  трубка
вызвала  смех  детей.
 На  трех  дворах  фермы  не  было  ни  одного  дерева,  у  корней
которого  не  росли  бы  грибы,  а  на  сучьях  не  торчали  бы  пучки
омелы.  Некоторые  из  них  сорвал  ветер.  Они  принялись  снова
и  гнулись  под  тяжестью  покрывавших  их  ягод.  Неровные  соло¬
менные  крыши,  похожие  на  коричневый  бархат,  выдержали
 101

самые  сильные  бури.  Но  каретный  сарай  почти  развалился.
Г-жа  Обен  сказала,  что  подумает  об  этом,  и  велела  седлать
лошадей.
 До  Трувиля  ехали  еще  полчаса.  Маленький  караван  спешил¬
ся,  чтобы  перейти  через  Экор,  скалу,  нависшую  над  судами.
Через  несколько  минут  они  въехали  во  двор  «Золотого  ягнен¬
ка»  —  гостиницы  тетки  Давид,  в  конце  набережной.
 С  первых  же  дней  Виргиния  стала  чувствовать  себя  лучше
благодаря  перемене  климата  и  морским  купаньям.  За  неимени¬
ем  особого-костюма,  она  купалась  в  рубашке;  няня  одевала  ее
в  домике  таможенных  надсмотрщиков,  которым  пользовались
купальщики.
 После  обеда,  захватив  с  собою  ослика,  отправлялись  за  Чер¬
ные  скалы,  по  направлению  к  Эннеквилю.  Сначала  тропинка
поднималась  по  пересеченной  местности,  похожей  на  лужайку
парка,  а  потом  шла  по  плоскогорью,  где  пашни  чередовались  с
пастбищами.  Среди  буйно  разросшихся  вдоль  дороги  кустов
ежевики  возвышался  остролистник;  там  и  сям  сучья  боль¬
шого  засохшего  дерева  зигзагами  вырисовывались  в  голубом
воздухе.
 Почти  всегда  отдыхали  на  лугу  между  Довилем,  лежавшим
слева,  и  Гавром  —  справа.  Впереди  расстилалось  открытое  мо¬
ре.  Оно  блестело  на  солнце,  гладкое,  как  зеркало,  настолько  ти¬
хое,  что  едва  можно  было  уловить  его  рокот.  Где-то  чирикали
воробьи.  И  все  покрывал  необъятный  свод  неба.  Г-жа  Обен,
сидя,  шила  что-нибудь;  около  нее  Виргиния  плела  камыши;  Фе-
лиситэ  рвала  цветы  лаванды;  Поль  скучал,—  ему  хотелось  до¬
мой.
 Иногда,  переехав  в  лодке  Тук,  собирали  раковины.  После  от¬
лива  на  берегу  оставались  морские  ежи,  водоросли,  медузы,  и
дети  бегали,  стараясь  поймать  хлопья  пены,  которые  уносил
ветер.  Сонные  волны  набегали  на  песок  и  развертывались  вдоль
бесконечного  плоского  берега,  терявшегося  вдали;  с  суши  гра¬
ницей  были  дюны,  отделявшие  взморье  от  Болота  —  широ¬
кого  луга,  имевшего  форму  конского  ристалища.  Когда  они
возвращались  по  этому  лугу,  Трувиль  с  каждым  шагом  вы¬
растал  перед  ними  на  склоне  холма,  раскидываясь  все  шире
и  шире,  со  всеми  своими  рассыпавшимися  в  веселом  беспо¬
рядке  домиками.
 В  слишком  знойные  дни  они  не  выходили  из  комнаты.  Осле¬
пительно  сверкавшее  солнце  бросало  полосы  света  через  планки
жалюзи.  В  деревне  —  ни  звука.  Внизу  на  тротуаре—ни  души.
Царившая  повсюду  тишина  подчеркивала  спокойствие,  которым
дышало  все  кругом.  Издалека  доносились  удары  молота  коно¬
патчиков,  заклепывавших  подводную  часть  судов,  и  тяжелый
морской  ветер  приносил  с  собою  запах  смолы.
 102

Любимым  развлечением  было  наблюдать  возвращение  бар¬
касов.  Миновав  буи,  они  начинали  лавировать.  Паруса  спуска¬
лись  с  мачт  на  две  трети;  нижний  парус  фок-мачты  надувался,
как  шар,,  и  баркасы  скользили  среди  плеска  волн,  пока  не  до¬
стигали  средины  порта,  где  внезапно  падал  якорь.  Затем  они
причаливали  к  набережной.  Матросы  выбрасывали  через  борт
трепещущую  рыбу.  Вереница  тележек  ожидала  их,  и  женщины
в  ситцевых  чепцах  кидались  за  корзинами  и  обнимали  мужей.
 Как-то  раз  одна  из  них  заговорила  с  Фелиситэ,  и  та  вскоре,
сияя,  вошла  в  комнату.  Она  встретила  свою  сестру.  Появилась
Настази  Баретт,  жена  Леру,  с  грудным  младенцем;  правой
рукой  она  держала  другого  ребенка,  а  слева,  рядом  с  нею,
шел,  подбоченясь,  маленький  юнга  в  матросской  шапке  на¬
бекрень.
 Спустя  четверть  часа  г-жа  Обен  выпроводила  ее.  Их  по¬
стоянно  встречали  у  порога  кухни  или  во  время  прогулок.  Муж
не  показывался.
 Фелиситэ  приняла  в  них  участие.  Она  купила  им  одеяло,
белья  и  печку;  они  явно  ее  эксплоатировали.  Эта  слабость  раз¬
дражала  г-жу  Обен,  которой  к  тому  же  не  нравилось,  что  пле¬
мянник  Фелиситэ  вел  себя  запанибрата  с  ее  сыном:  он  говорил
ему  «ты»;  и  так  как  Виргиния  начала  кашлять,  а  погода  испор¬
тилась,  г-жа  Обен  вернулась  в  Пон-л’Эвек.
 Г-н  Бурэ  помог  ей  выбрать  коллеж  н  указал  на  канский,
считавшийся  лучшим.  Поля  отправили  туда,  и  он  простился  без
слез,  радуясь,  что  ему  предстоит  жить  в  доме,  где  у  него  будут
товарищи.
 Г-жа  Обен  решилась  на  разлуку  с  сыном,  потому  что  это
было  необходимо.  Виргиния  стала  мало-помалу  забывать  брата.
Фелиситэ  с  сожалением  вспоминала  беготню  Поля.  Но  у  нее
явилось  занятие,  которое  развлекало  ее:  начиная  с  рождества
она  ежедневно  водила  девочку  на  уроки  закона  божия.
 III
 Фелиситэ  преклоняла  в  дверях  колени,  а  затем  проходила
между  двумя  рядами  стульев  под  высокими  сводами  храма,
опускала  скамью  г-жи  Обен,  садилась  и  оглядывала  все
вокруг.
 Справа  мальчики,  слева  девочки  заполняли  места  на  хорах;
кюре  стоял  у  аналоя.  На  одном  из  расписных  окон  абсиды
святой  дух  парил  над  девой  Марией;  на  другом  она  была
изображена  коленопреклоненной  перед  младенцем  Иисусом;
а  за  престолом  виднелось  деревянное  изваяние  —  архангел
Михаил,  поражающий  дракона.
 юз

Сначала  кюре  читал  отрывки  из  священного  писания.
Фелиситэ  казалось,  что  она  видит  рай,  потоп,  вавилонскую
башню,  города,  объятые  пламенем,  погибающие  народы,  нис¬
провергнутых  идолов.  От  этих  ослепительных  видений  в  ее
душе  оставалось  благоговение  перед  всевышним  и  страх  перед
его  гневом.  Она  плакала,  слушая  о  страстях  господних.  За  что
они  распяли  его?  Он  так  любил  детей,  насыщал  толпы  народа,
исцелял  слепых  и,  по  милосердию  своему,  пожелал  родиться
среди  бедняков,  в  хлеву,  на  соломе.  Посевы,  жатвы,  давильни
для  винограда  —  все  эти  предметы  повседневной  жизни,  о  кото¬
рых  говорит  евангелие,  были  так  хорошо  знакомы  ей;  бог  освя¬
тил  их  своим  присутствием.  И  она  стала  нежнее  любить  ягнят,
из  любви  к  агнцу,  и  голубей,—  потому  что  дух  святой  принял
образ  голубя.
 У  Фелиситэ  было  очень  смутное  представление  о  нем,  ибо
он  был  не  только  птицей,  но  и  огнем,  а  иногда  дуновением.
Быть  может,  свет,  блуждающий  ночью  на  краю  болот,  исходит
от  него,  его  дыхание  гонит  тучи,  от  его  голоса  становится  гар¬
моничным  звон  колоколов?..  И  она  пребывала  в  состоянии
экстаза,  наслаждаясь  веявшей  от  стен  прохладой  и  спокойст¬
вием  храма.
 Что  касается  догматов,  то  она  ничего  в  них  не  понимала
и  даже  не  старалась  понять.  Кюре  объяснял,  дети  отвечали.
Она  в  конце  концов  начинала  дремать,—  и  вдруг  просыпалась,
когда  они,  уходя,  стучали  своими  деревянными  башмаками
по  каменным  плитам.
 Слушая,  Фелиситэ  познакомилась  с  законом  божиим,—
ее  религиозное  воспитание  было  заброшено  в  молодости,—  и
с  тех  пор  она  во  всем  подражала  Виргинии:  постилась  и  испо-
ведывалась  вместе  с  нею.  В  праздник  тела  господня  обе  они
соорудили  алтарь  на  пути  церковной  процессии.
 Немало  тревог  пережила  Фелиситэ  перед  первым  прича¬
стием.  Она  волновалась  из-за  ботинок,  четок,  молитвенника,
перчаток.  С  каким  трепетом  помогала  она  матери  одевать
Виргинию!
 В  продолжение  всей  обедни  Фелиситэ  томилась  ожиданием.
Г-н  Бурэ  заслонял  от  нее  одну  сторону  хоров;  но  прямо  на¬
против  нее  видна  была  толпа  девушек  в  белых  венках  и  опу¬
щенных  вуалях,  походившая  на  снежное  поле,  и  она  узнала
издали  свою  дорогую  крошку  с  ее  тоненькой  шейкой,  всецело
ушедшую  в  молитву.  Зазвенел  колокольчик.  Головы  склони¬
лись;  воцарилось  молчание.  Вдруг  раздались  громовые  звуки
органа,  певчие  и  все  присутствующие  запели  «Agnus  Dei»  l;
 1  «Агнец  божий»  —  католическая  молитва  (лат.).
 104

затем  началось  шествие  мальчиков;  вслед  за  ними  поднялись
девочки.  Сложив  руки,  они  шаг  за  шагом  подвигались  к  алта¬
рю,  который  весь  горел  огнями,  становились  на  колени  на  пер¬
вую  ступень,  причащались  одна  за  другой  и  в  том  же  порядке
возвращались  на  свои  места.  Когда  очередь  дошла  до  Вирги¬
нии,  Фелиситэ  нагнулась,  чтобы  видеть  ее,  и,  с  той  силой  вооб¬
ражения,  какую  дает  истинная  любовь,  перенеслась  в  этого
ребенка:  лицо  Виргинии  сделалось  ее  лицом;  на  ней  было  на¬
дето  ее  платье;  в  груди  билось  ее  сердце,  и  когда  та,  закрыв
глаза,  открыла  рот,  Фелиситэ  едва  не  лишилась  чувств.
 На  другой  день  рано  утром  она  тоже  предстала  перед  риз¬
ницей,  чтобы  принять  из  рук  г-на  кюре  причастие.  Она  при¬
няла  его  с  благоговением,  но  не  испытала  такого  восторга,
как  накануне.
 Г-жа  Обен  хотела,  чтобы  ее  дочь  получила  образцовое  вос¬
питание,  и  так  как  Гюйо  не  мог  давать  ей  уроков  английского
языка  и  музыки,  то  она  решила  поместить  Виргинию  в  пансион
урсулинок  в  Гонфлере.
 Девочка  не  противилась.  Фелиситэ  вздыхала,  находя  ба¬
рыню  бесчувственной.  Потом  она  стала  думать,  что  ее  хозяйка,
может  быть,  поступает  правильно;  не  ее  дело  судить  о  таких
вещах.
 И  вот  однажды  у  крыльца  остановилась  старая  повозка,
из  которой  вышла  монахиня,  приехавшая  за  барышней.  Фели¬
ситэ  разместила  вещи  наверху,  дала  наставление  кучеру  и  по¬
ложила  в  кузов  шесть  банок  варенья,  десяток  груш  и  букет
фиалок.
 В  последний  момент  Виргиния  зарыдала;  она  обняла  мать,
которая  поцеловала  ее  в  лоб,  повторяя:  «Ну  не  плачь  же!  Не.
плачь!»
 Подножка  поднялась,  повозка  тронулась.
 Г-жа  Обен  совсем  расстроилась,  и  все  ее  друзья,—  семейст¬
во  Лормо,  г-жа  Лешаптуа,  барышни  Рошфейль,  г-н  де  Гуппе-
виль  и  Бурэ,—  явились  вечером  утешать  ее.
 Разлука  с  дочерью  сначала  очень  удручала  г-жу  Обен;  но
она  три  раза  в  неделю  получала  от  нее  письма,  в  остальные  дни
писала  ей  сама,  гуляла  в  саду,  читала  понемногу  и  таким
образом  коротала  время.
 Фелиситэ  по  привычке  входила  по  утрам  в  комнату  Вир¬
гинии  и  окидывала  взглядом  стены.  Она  скучала,  так  как  не
могла  больше  причесывать  ей  волосы,  зашнуровывать  ботинки,
укладывать  ее  в  постель,  постоянно  видеть  ее  милое  лицо  и
держать  за  руку,  выходя,  из  дому.  Не  зная,  куда  девать  время,
она  попробовала  вязать  кружева;  ее  огрубевшие  пальцы  рва¬
ли  нитки;  она  стала  ко  всему  равнодушна,  потеряла  сон;  по  ее
словам,  ее  «заела  тоска».
 105

Чтобы  «рассеяться»,  она  попросила  позволения  приглашать
своего  племянника  Виктора.
 Он  являлся  в  воскресенье  после  обедни,  краснощекий,  с  го¬
лой  грудью,  и  приносил  с  собой  запах  полей.  Фелиситэ  тотчас
же  накрывала  на  стол.  Они  завтракали,  сидя  друг  против  друга.
Сама  она,  чтобы  не  было  лишнего  расхода,  ела  как  можно
меньше,  но  зато  угощала  Виктора  так  усердно,  что  он  в  конце
концов  засыпал.  Как  только  звонили  к  вечерне,  она  будила  его,
чистила  ему  брюки,  завязывала  галстук  и  отправлялась  в  цер¬
ковь,  с  материнской  гордостью  опираясь  на  его  руку.
 Родители  всегда  поручали  Виктору  что-нибудь  выпросить
у  нее:  сахарного  песку,  мыла,  водки,  а  иногда  и  денег.  Он  при¬
носил  ей  для  починки  всякое  старье,  и  она  охотно  бралась  за
работу,  радуясь  тому,  что  он  лишний  раз  навестит  ее.
 В  конце  августа  отец  взял  его  в  береговое  плавание.
 Это  как  раз  совпало  с  временем  каникул.  Приезд  детей
утешил  Фелиситэ.  Но  Поль  сделался  капризным,  а  Виргиния
так  выросла,  что  было  неудобно  говорить  ей  «ты».  Между  ними
стала  стена,  непринужденность  отношений  исчезла.
 Виктор  побывал  в  Морле,  Дюнкерке,  Брайтоне  и  всегда
возвращался  с  каким-нибудь  подарком.  В  первый  раз  он  при¬
вез  Фелиситэ  шкатулку  из  раковин,  во  второй  —  чашку  для
кофе,  в  третий  —  пряничную  фигурку.  Он  похорошел,  очень
вырос,  у  него  начинали  пробиваться  усы;  глаза  были  добрые,
честные,  и  он  носил  маленькую  кожаную  шапочку,  заломив  ее
назад,  как  лоцман.  Он  забавлял  ее  рассказами,  в  которые
вставлял  морские  термины.
 В  понедельник,  14  июля  1819  года  (она  не  забыла  этой
даты),  Виктор  сообщил,  что  отправляется  в  дальнее  плавание
и  едет  послезавтра  в  ночь  на  пакетботе  из  Гонфлера  в  Гавр,
на  свою  шхуну,  которая  должна  вскоре  отчалить.  Он  про¬
плавает,  может  быть,  два  года.
 Перспектива  такой  долгой  разлуки  привела  Фелиситэ  в  от¬
чаяние,  и  вот,  в  среду,  после  обеда  барыни,  она  надела  баш¬
маки  на  деревянной  подошве  и  отмахала  четыре  льё  от
Пон-л’Эвека  до  Гонфлера,  чтобы  сказать  ему  последнее
«прости».
 Когда  она  подошла  к  Голгофе,  то,  вместо  того  чтобы  по¬
вернуть  налево,  пошла  направо,  заблудилась  в  верфях  и  вер¬
нулась  назад.  Люди,  к  которым  она  обращалась,  совеговали  ей
торопиться.  Натыкаясь  на  канаты,  она  обогнула  док,  полный
судов;  затем  начался  спуск.  Замелькали  огни,  и  она  подумала,
что  сходит  с  ума,  увидя  в  небе  коней;  другие  ржали  на  краю
набережной,  пугаясь  моря.  Их  поднимали  на  блоках  и  спускали
в  судно,  где  пассажиры  толкались  между  бочками  сидра,  кор-^
зинами  сыра,  мешками  зерна.  Слышно  было  кудахтанье  кур.
 Юб

Ругался  капитан.  А  на  носу,  облокотись  на  крон-балку,  стоял
юнга,  не  обращая  на  все  это  никакого  внимания.  Фелиситэ,  сна¬
чала  не  узнавшая  его,  крикнула:  «Виктор!»  Он  поднял  голову;
она  бросилась  к  нему;  но  в  эту  минуту  убрали  сходни.
 Пакетбот,  который  женщины  тянули  с  песнями  бечевой,  вы¬
шел  из  порта.  Он  скрипел;  тяжелые  волны  хлестали  об  его
нос.  Паруса  были  спущены,  на  судне  никого  не  было  видно;
оно  черным  пятном  выделялось  на  море,  посеребренном  лу¬
ной,  постепенно  тускнело,  погружаясь  во  мглу,  и,  наконец«,
исчезло.
 Когда  Фелиситэ  проходила  мимо  Голгофы,  ей  захотелось
попросить  бога,  чтобы  он  не  оставил  того,  кто  был  ей  дороже
всего,  и  она  долго  молилась,  простояв  на  одном  месте;  лицо
ее  было  мокро  от  слез,  а  глаза  устремлены  на  облака.
 Город  спал;  таможенные  надсмотрщики  расхаживали  по
берегу;  несмолкаемый  шум  воды,  падавшей  через  шлюзы,  по¬
ходил  на  грохот  грома.  Пробило  два  часа.
 В  приемную  монастыря  пускали  лишь  днем.  Если  бы  она
опоздала,  то  барыня,  конечно,  была  бы  недовольна;  и  Фели¬
ситэ  побрела  домой,  несмотря  на  желание  обнять  другого  ре¬
бенка.  Служанки  гостиницы  только  что  начинали  вставать,  ко¬
гда  она  входила  в  Пон-л’Эвек.
 Бедный  мальчуган!  Сколько  месяцев  он  будет  носиться  по
волнам!  Его  прошлые  путешествия  не  пугали  Фелиситэ;  из
Англии  и  Бретани  возвращаются;  но  Америка  и  колонии,
острова  —  это  неведомые  страны  на  краю  света,  где  пропадают
без  вести.
 С  тех  пор  Фелиситэ  думала  исключительно  о  племяннике.
В  солнечные  дни  ее  мучила  мысль,  что  он  изнемогает  от  жаж¬
ды;  в  грозу  она  боялась,  что  его  убьет  молния;  когда  ветер
завывал  в  трубе  и  срывал  черепицы,  ей  представлялось,  что  эта
же  буря  мечет  Виктора,  и  он,  скрывшись  под  пеленой  пены
и  опрокинувшись  назад,  держится  за  верхушку  сломанной
мачты.  Или  же  —  воспоминания  из  географии  в  картинках  —
его  пожирали  дикари,  похищали  в  лесу  обезьяны,  он  умирал
на  пустынном  морском  берегу.  Но  она  никогда  не  говорила
о  своем  беспокойстве.
 А  г-жа  Обен  тревожилась  за  дочь.
 Монахини  находили,  что  девочка  очень  ласкова,  но  слишком
хрупкого  здоровья.  Малейшее  волнение  вызывало  у  нее  упадок
сил.  Ей  пришлось  оставить  игру  на  фортепиано.
 Мать  требовала  регулярной  корреспонденции  из  монастыря.
Как-то  раз  утром  почтальон  не  пришел.  Г-жа  Обен  в  тревоге
ходила  взад  и  вперед  по  залу.  Четыре  дня  нет  вестей!  Чтобы
утешить  ее,  Фелиситэ  привела  в  пример  себя:
 —  А  я,  барыня,  вот  уже  пол  года  не  получаю  писем...
 107

— 	От  кого  это?
 Служанка  кротко  ответила:
 — 	Да...  от  моего  племянника.
 — 	А,  от  вашего  племянника!
 И,  пожав  плечами,  г-жа  Обен  стала  снова  ходить  по  ком¬
нате;  она  точно  хотела  сказать:  «А  мне  это  и  в  голову  не  при¬
ходило.  Да  и  какое  мне  дело  до  него?  Какой-то  юнга,  ни¬
щий,  ничтожество!..  Тогда  как  моя  дочь...  Вы  только  поду¬
майте!..»
 Фелиситэ  возмутилась,  хотя  с  самого  детства  не  видела
ничего,  кроме  суровости;  потом  она  все  забыла.
 Ей  казалось  вполне  естественным  потерять  голову  из-за
малютки.
 Оба  ребенка  были  одинаково  дороги  ей;  одни  и  те  же  нити
связывали  их  с  ее  сердцем;  и  их  ждала  одинаковая  судьба.
 Фелиситэ  узнала  от  аптекаря,  что  судно  Виктора  прибыло
в  Гаванну.  Он  прочел  об  этом  в  газете.
 Благодаря  своим  сигарам  Гаванна  представлялась  Фели¬
ситэ  страной,  где  все  только  и  делают,  что  курят;  и  Виктор
расхаживает  там  среди  негров  в  облаках  дыма.  Можно  ли
«в  случае  надобности»  вернуться  оттуда  сухим  путем?  Далеко
ли  Гаванна  от  Пон-л’Эвека?  Она  обратилась  к  г-ну  Бурэ  с
просьбой  объяснить  ей  это.
 Он  достал  атлас  и  пустился  в  объяснения  относительно  дол¬
гот,  с  улыбкой  педанта  поглядывая  на  Фелиситэ,  которая
только  хлопала  глазами.
 — 	Вот!  —  сказал  он  наконец,  указывая  карандашом  на
чуть  заметную  черную  точку  в  вырезе  овального  пятна.
 Фелиситэ  наклонилась  над  картой;  она  глядела  на  сеть
разноцветных  линий  и  ничего  не  могла  разобрать;  у  нее  заря¬
било  в  глазах,  и  когда  Бурэ  спросил  ее,  что  ее  смущает,  она
попросила  его  показать  дом,  где  живет  Виктор.  Бурэ  развел
руками,  чихнул  и  принялся  хохотать,  как  сумасшедший;  такое
простодушие  привело  его  в  восторг.  Фелиситэ  не  понима¬
ла  причины  его  смеха;  она,  может  быть,  ожидала  даже
увидеть  портрет  своего  племянника,—  так  ограниченна  бы¬
ла  она.
 Две  недели  спустя,  в  базарный  день,  Льебар  вошел,  по
обыкновению,  в  кухню  и  подал  ей  письмо;  оно  было  от  ее
зятя.  Оба  были  неграмотны,  и  Фелиситэ  обратилась  за  по¬
мощью  к  хозяйке.
 Г-жа  Обен  считала  петли  вязанья.  Положив  около  себя
работу,  она  распечатала  письмо,  вздрогнула  и  с  затуманившим¬
ся  взором  чуть  слышно  произнесла:
 — 	Вас  извещают  о  несчастье...  Ваш  племянник...
 Он  умер.  Больше  ничего  не  говорилось  о  нем.
 108

Фелиситэ  упала  на  стул,  прислонившись  головой  к  перего¬
родке,  и  закрыла  веки,  которые  внезапно  порозовели.
 — 	Бедный  мальчик!  Бедный  мальчик!  —  повторяла  она  с
поникшей  головой,  с  бессильно  повисшими  руками,  с  устрем¬
ленными  в  одну  точку  глазами.
 Льебар  вздыхал,  глядя  на  нее.  Г-жу  Обен  слегка  трясло.
 Она  предложила  Фелиситэ  пойти  в  Трувиль,  повидаться
с  сестрой.
 Фелиситэ  ответила  жестом,  что  это  лишнее.
 Наступило  молчание.  Добряк  Льебар  счел  за  лучшее  уда¬
литься.
 Тогда  она  сказала:
 — 	Им  это  все  равно!
 Ее  голова  снова  упала  на  грудь,  и  она  стала  машиналь¬
но  перебирать  вязальные  спицы,  лежавшие  на  рабочем
столе.
 Во  дворе  женщины  пронесли  шест  с  бельем,  с  которого
капала  вода.
 Увидя  их  из  окна,  Фелиситэ  вспомнила  о  стирке:  она  сти¬
рала  накануне,  сегодня  надо  было  полоскать,—  и  она  вышла  из
комнаты.
 Ее  мостки  и  бочка  находились  на  берегу  Тука.  Она  бросила
на  откос  кучу  рубашек,  засучила  рукава,  взяла  валек,  и  звон¬
кие  удары  огласили  соседние  сады.  Луга  были  пусты;  ветер
поднял  на  реке  зыбь;  высокие  травы  вдали  гнулись,  как  во¬
лосы  трупов,  плывущих  в  воде.  Она  крепилась  и  бодрилась  до
самого  вечера,  но  у  себя  в  комнате,  лежа  ничком  на  постели,
отдалась  горю,  уткнувшись  лицом  в  подушку  и  сжав  кулаками
виски.
 Много  времени  спустя  она  узнала  от  самого  капитана  Вик¬
тора  подробности  об  его  кончине.  Он  заболел  желтой  лихорад¬
кой,  и  ему  сделали  в  больнице  слишком  сильное  кровопуска¬
ние.  Его  держали  четыре  доктора  сразу.  Он  умер  тотчас  же,
и  старший  врач  сказал:
 — 	Ладно.  Еще  один!
 Родители  всегда  обращались  с  Виктором  варварски.  Фели¬
ситэ  предпочла  не  видеться  с  ними  более.  А  они  не  давали
о  себе  знать  по  забывчивости  или  из  черствости  задавленных
нуждой  людей.
 Виргиния  хирела.
 Удушье,  кашель,  постоянная  лихорадка  и  пятна  на  щеках
указывали  на  какую-то  болезнь.  Г-н  Пупар  посоветовал  везти
ее  в  Прованс.  Г-жа  Обен  решила  ехать  туда  и  взяла  бы  дочь
домой  немедленно,  если  бы  не  климат  Пон-л’Эвека.
 Г-жа  Обен  договорилась  с  извозчиком,  и  он  возил  ее  по
вторникам  в  монастырь.
 109

В  саду  была  площадка,  откуда  открывался  вид  на  Сену.
Виргиния  гуляла  там  по  опавшим  виноградным  листьям  под
руку  с  матерью.  Щурясь  от  солнца,  которое  по  временам  про¬
низывало  облака,  она  глядела  на  белевшие  вдали  паруса  и  на
небосклон,  раскинувшийся  от  Танкарвильского  замка  до  мая¬
ков  Гавра.  После  прогулки  отдыхали  в  беседке.  Мать  достала
бочонок  превосходной  малаги.  Виргинию  забавляла  мысль,
что  она  будет  пьяной,  и  она  отпивала  из  стакана  два  глотка,
не  больше.
 Силы  вернулись  к  ней.  Осень  прошла  спокойно.  Фелиситэ
ободряла  г-жу  Обен.  Но  однажды  вечером,  возвращаясь  из
окрестностей,  куда  она  ходила  по  делу,  Фелиситэ  увидела  у
подъезда  кабриолет  г-на  Пупара;  сам  он  стоял  в  сенях;
г-жа  Обен  завязывала  ленты  шляпы.
 — 	Дайте  грелку,  кошелек,  перчатки.  Скорее!  Виргиния  за¬
болела  воспалением  легких,  и,  может  быть,  положение  ее  без¬
надежно.
 — 	Пока  еще  нет,—  сказал  доктор.
 Их  осыпали  кружившиеся  хлопья  снега,  оба  сели  в  экипаж.
Наступала  ночь.  Стало  очень  холодно.
 Фелиситэ  бросилась  в  церковь,  чтобы  поставить  свечу.
Затем  она  побежала  за  кабриолетом,  догнала  его  через  час;
легко  вскочила  на  него  сзади,  держась  за  шнуры,  но  тут  у  нее
мелькнула  мысль:
 «Ворота  остались  открытыми!  Как  бы  не  залезли  воры!»
И  она  соскочила.
 На  другой  день,  едва  занялась  заря,  Фелиситэ  явилась  к
доктору.  Он  вернулся,  но  снова  отправился  в  деревню.  Она
осталась  в  гостинице,  ожидая  письма,  которое,  казалось  ей,
кто-то  должен  был  принести.
 Наконец  на  рассвете  она  села  в  дилижанс,  ходивший  в
Ливье.
 Монастырь  находился  в  конце  переулка,  поднимавшегося
в  гору.  Дойдя  до  середины  его,  Фелиситэ  услышала  странные
звуки  —  погребальный  звон.  «Умер  кто-нибудь  другой!»  —  по¬
думала  она  и  стала  неистово  стучать  молотком.
 Через  несколько  минут  раздалось  шлепанье  стоптанных
туфель,  дверь  приотворилась,  и  показалась  монахиня.  Она
с  сокрушенным  видом  сказала,  что  «барышня  только  что  скон¬
чалась».  Звон  колокола  св.  Леонарда  раздался  громче  преж¬
него.
 Фелиситэ  поднялась  на  третий  этаж.
 С  порога  комнаты  она  увидела  Виргинию,  распростертую
на  спине,  со  сложенными  руками,  открытым  ртом  и  запроки¬
нутой  назад  головой;  под  черным  распятием,  между  неподвиж¬
ными  занавесями,  ее  лицо  могло  поспорить  с  ними  белизной.
 по

Г-жа  Обен  судорожно  рыдала,  ухватившись  руками  за  спинку
кровати.  Направо  стояла  настоятельница.  Три  свечи  на  комоде
бросали  красные  отблески,  а  окна  казались  белыми  от  тумана.
Монахини  увели  г-жу  Обен.
 В  продолжение  двух  ночей  Фелиситэ  не  отходила  от  умер¬
шей.  Она  повторяла  одни  и  те  же  молитвы,  кропила  святой  во¬
дой  простыни,  снова  садилась  и  пристально  смотрела
на  нее.
 После  первой  ночи  ока  заметила,  что  лицо  Виргинии  по¬
желтело,  губы  посинели,  нос  заострился,  глаза  впали.  Она  не¬
сколько  раз  поцеловала  их  и  не  была  бы  особенно  удивлена,
если  бы  Виргиния  их  открыла:  для  .таких,  как  Фелиситэ,
сверхъестественное  кажется  самой  обыкновенной  вещью.  Она
убрала  умершую,  завернула  в  саван,  опустила  в  гроб,  возло¬
жила  на  нее  венок,  расплела  косы.  Они  были  белокурые  и  не¬
обычайной  для  возраста  девочки  длины.  Фелиситэ  отрезала
большую  прядь  и  спрятала  часть  у  себя  на  груди,  чтобы  ни¬
когда  не  расставаться  с  нею.
 По  настоянию  г-жи  Обен,  тело  было  перевезено  в  Пон-
л'Эвек;  она  следовала  за  погребальной  колесницей  в  карете.
После  заупокойной  обедни  пришлось  итти  еще  три  четверти
часа  до  кладбища.  Поль,  рыдая,  шагал  впереди.  Сзади  шли
г-н  Бурэ,  городская  знать,  женщины  в  черном  и  Фелиситэ.  Фе¬
лиситэ  думала  о  своем  племяннике:  она  не  могла  отдать  ему
последний  долг  и  чувствовала,  что  ее  горе  растет,  как  будто
она  хоронила  его  вместе  с  Виргинией.
 Отчаяние  г-жи  Обен  было  беспредельно.
 Сначала  она  возроптала  на  бога,  находя  несправедливым,
что  он  отнял  у  нее  дочь:  ведь  она  никому  не  сделала  зла,  и
совесть  ее  была  чиста,  как  кристалл.  Нет!  Она  должна  была
увезти  дочь  на  юг.  Другие  доктора  спасли  бы  ее.  Г-жа  Обен
обвиняла  себя,  хотела  соединиться  с  нею,  в  тоске  кричала
во  сне;  ее  мучили  копшары.  Особенно  часто  снился  ей
один  сон:  ее  муж,  одетый  матросом,  возвращался  из  дале¬
кого  путешествия  и  со  слезами  говорил  ей,  что  ему  прика¬
зано  взять  с  собой  Виргинию,  и  они  обдумывали,  где  бы  ее
укрыть.
 Однажды  г-жа  Обен  вернулась  из  сада  потрясенная.  Муж
и  дочь  только  что  явились  к  ней  вместе  (она  показывала,  где).
Они  ничего  не  делали,—  они  только  смотрели  на  нее.
 В  течение  нескольких  месяцев  она  не  выходила  из  своей
комнаты:  ею  овладела  апатия.  Фелиситэ  нежно  уговаривала
ее  не  падать  духом  и  поберечь  себя  для  сына  и  для  дорогого
уголка  в  память  «о  ней».
 —  В  память  о  ней?  —  повторила  г-жа  Обен,  как  бы  про¬
буждаясь.—  Ах,  да,  да!..  Вы  о  ней  не  забываете!
 111

Это  был  намек  на  могилу,  посещать  которую  г-же  Обен
было  строго  запрещено.
 Фелиситэ  ежедневно  ходила  туда.
 Ровно  в  четыре  часа  она  огибала  дом,  поднималась  на
холм,  открывала  калитку  кладбища  и  шла  к  могиле  Вирги¬
нии.  Над  могильной  плитой  возвышалась  небольшая  колонка
из  розового  мрамора.  Разбитый  около  нее  цветник  был  окру¬
жен  цепью.  Клумбы  утопали  в  цветах.  Фелиситэ  поливала  их,
насыпала  свежего  песку;  стоя  на  коленях,  она  разрыхляла
землю.  Когда  г-жа  Обен  смогла  притти  туда,  она  испытала
облегчение  и  как  будто  утешилась.
 Потянулись  годы,  похожие  один  на  другой;  лишь  большие
праздники  —  пасха,  успение,  день  всех  святых  —  нарушали  их
однообразие.  События  домашней  жизни  служили  датами,  на
которые  после  ссылались.
 Так,  в  1825  году  двое  маляров  выкрасили  сени;  в  1827-ом
на  двор  упала  часть  крыши  и  едва  не  задавила  человека;  ле¬
том  1828  года  барыня  раздавала  просфоры.  Спустя  некоторое
время  таинственно  исчез  Бурэ,  и  г-жа  Обен  мало-помалу  по¬
теряла  своих  старых  знакомых  —  Гюйо,  Льебара,  г-жу  Ле-
шаптуа,  Роблена,  дядюшку  Греманвиля,  уже  давно  разбито¬
го  параличом.
 Однажды  ночью  кондуктор  мальпоста  привез  в  Пон-л’Эвек
весть  об  Июльской  революции.  Через  несколько  дней  был  на¬
значен  новый  супрефект,  барон  де  Ларсоньер,  бывший  раньше
консулом  в  Америке.  Он  был  женат,  и.  у  него  жила  своячени¬
ца  с  тремя  уже  довольно  взрослыми  дочерьми.  Их  часто  виде¬
ли  на  лужайке  перед  домом  в  развевающихся  блузках.  У  них
были  негр  и  попугай.  Они  явились  с  визитом  к  г-же  Обен;  та
не  замедлила  его  отдать.  Завидя  их  издали,  Фелиситэ  бежала
предупредить  барыню.  Но  ничто  не  могло  вывести  ее  из  апатии,
кроме  писем  сына.
 Он  бездельничал,  проводя  целые  дни  в  кафе.  Мать  плати¬
ла  его  долги;  сын  делал  новые.  И  вздохи  г-жи  Обен,  вязав¬
шей  у  окна,  долетали  до  Фелиситэ,  которая  вертела  в  кухне
колесо  прялки.
 Они  гуляли  вдвоем  по  винограднику  и  всегда  говорили  о
Виргинии  —  что  бы  она  могла  сказать  в  том  или  ином  случае
и  что  ей  понравилось  бы.
 Все  ее  вещи  занимали  стенной  шкаф  в  комнате  с  двумя
кроватками.  Г-жа  Обен  избегала  смотреть  на  них.  Од¬
нажды  летом  она  решилась  взглянуть  —  и  моль  вылетела  из
шкафа.
 Платья  Виргинии  висели  одно  возле  другого,  под  полкой,
где  были  три  куклы,  серсо,  посуда  и  тазик.  Они  вынули  также
юбки,  чулки,  платки  и,  прежде  чем  убрать,  разложили  их  на
 112

кроватках.  Солнце  освещало  эти  жалкие  предметы:  хорошо
были  видны  пятна,  складки,  которые  оставили  после  себя  из¬
гибы  ее  тела.  Было  ясно  и  тепло,  трещал  дрозд,  все  кругом,
казалось,  тихо  наслаждалось  жизнью.  Нашлась  и  маленькая
коричневая  шапочка  из  мохнатого  плюша,  но  вся  она  была
изъедена  молью.  Фелиситэ  попросила  ее  себе.  Они  взглянули
друг  на  друга.  Их  глаза  наполнились  слезами.  Тогда  хозяйка
открыла  служанке  объятия;  та  бросилась  к  ней,  и  они  обня¬
лись,  давая  исход  своему  горю  в  поцелуе,  который  их  уравни¬
вал.  Раньше  этого  никогда  не  бывало:  г-жа  Обен  не
отличалась  экспансивностью.  Фелиситэ  была  ей  благодарна
за  этот  поцелуй,  как  будто  та  ее  облагодетельствовала,  и
с  тех  пор  боготворила  свою  госпожу  и  была  ей  предана,
как  собака.
 Сердце  Фелиситэ  раскрылось  для  добра.
 Заслышав  на  улице  барабанный  бой  проходящего  в  поход¬
ном  порядке  полка,  она  становилась  у  дверей  с  кувшином
сидра  и  угощала  солдат.  Она  ухаживала  за  больными  холе¬
рой,  помогала  полякам;  один  из  них  хотел  даже  жениться  на
ней.  Но  они  не  поладили:  однажды  утром,  возвратясь  от  заут-
рени,  она  застала  его  на  кухне  за  винегретом,  который  он  сам
приготовил  и  преспокойно  ел.
 После  поляков  предметом  ее  попечений  стал  дедушка
Кольмиш,  слывший  участником  ужасов  93-го  года.  Он  жил  на
берегу  реки  в  развалившемся  свином  хлеву.  Уличные  маль¬
чишки  заглядывали  в  щели  стен  и  бросали  в  старика  булыж¬
ники;  которые  падали  на  убогую  кровать,  где  он  лежал,  по¬
стоянно  сотрясаясь  от  кашля;  у  него  были  очень  длинные  во¬
лосы,  воспаленные  веки  и  опухоль  на  руке  —  огромная,  боль¬
ше  его  головы.  Фелиситэ  раздобыла  старику  белье,  старалась
вычистить  его  конуру,  мечтала  о  том,  чтобы  устроить  его  в
пекарне,  где  он  не  мешал  бы  барыне.  Когда  у  Кольмиша  от¬
крылся  рак,  она  ежедневно  обмывала  его,  иногда  приносила
ему  лепешку,  укладывала  его  на  солнце  на  солому.  И  бедный
старик,  дрожа  и  брызгая  слюной,  благодарил  ее  угасшим
голосом,  боялся  ее  утратить,  простирал  к  ней  руки,  когда
она  уходила.  Он  умер.  Она  заказала  обедню  за  упокой
его  души.
 В  тот  день  Фелиситэ  ожидало  большое  счастье:  во  время
обеда  явился  негр  г-жи  де  Ларсоньер  с  попугаем  в  клетке,  с
жердочкой,  цепочкой  и  висячим  замком.  Баронесса  извещала
г-жу  Обен,  что  ее  муж  назначен  префектом  и  что  они  вечером
уезжают.  В  знак  своего  уважения  она  просила  ее  взять  себе
на  память  эту  птицу.
 Попугай  уже  давно  занимал  воображение  Фелиситэ,  ведь
он  прибыл  из  Америки,  а  это  слово  напоминало  ей  Виктора,  и
 8. 	Г.  Флобер.  Т.  4.
 113

она  часто  справлялась  о  птице  у  негра.  Как-то  раз  она  даже
сказала:  «Барыня  была  бы  очень  рада,  если  бы  у  нее  был  та¬
кой  попугай!»
 Негр  передал  эти  слова  своей  госпоже,  которая  не  могла
взять  с  собой  попугая  и  отделалась  от  него  таким  образом.
 IV
 Его  звали  Лулу.  У  него  было  зеленое  туловище,  кончики
крыльев  розовые,  голубой  лоб  и  золотистая  шейка.
 Но  он  отличался  надоедливой  привычкой  —  кусать  жер¬
дочку,  вырывать  у  себя  перья,  разбрасывать  нечистоты,  раз¬
ливать  воду  из  корытца;  он  наскучил  г-же  Обен,  и  она  отдала
его  навсегда  Фелиситэ.
 Та  принялась  его  учить.  Вскоре  он  повторял:  «Милый
мальчик!  Ваш  покорный  слуга!  Здравствуйте,  Мари!»  Фелиси¬
тэ  поместила  его  у  дверей,  и  некоторые  удивлялись,  что  он  не
отвечает,  когда  его  зовут  Жако,  так  как  все  попугаи  носят
эту  кличку.  Его  сравнивали  с  индюшкой,  с  бревном,—  для  Фе¬
лиситэ  это  было  словно  нож  в  сердце.  Когда  на  Лулу  глядели,
то  —  странное  дело!  —  он  всегда  упорно  молчал.
 Тем  не  менее  он  искал  общества.  По  воскресеньям,  когда
барышни  Рошфейль,  маркиз  де  Гуппевиль  и  новые  знакомые  —
аптекарь  Онфруа,  г-н  Варен  и  капитан  Матье  —  играли  в  кар¬
ты,  попугай  начинал  биться  крыльями  в  стекла  и  так  неистов¬
ствовал,  что  заглушал  все  голоса.
 Наружность  Бурэ,  без  сомнения,  казалась  ему  очень  смеш¬
ной.  Увидя  его,  попугай  начинал  хохотать,  хохотать  до  упаду.
Раскаты  его  смеха  оглашали  двор,  их  повторяло  эхо.  Соседи
выглядывали  из  окон  и  также  смеялись.  Надвинув  шляпу  на
лоб,  чтобы  попугай  его  не  видел,  Бурэ  крался  вдоль  стены,
пробирался  к  реке  и  затем  входил  через  садовую  калитку,  и
нельзя  было  сказать,  чтобы  взгляды,  которые  он  бросал  на
птицу,  отличались  нежностью.
 Мальчишка  из  мясной  дал  Лулу  щелчок  за  то,  что  тот  су¬
нул  голову  в  его  корзину;  с  тех  пор  попугай  всегда  старался
ущипнуть  его  сквозь  рубашку.  Фабю  угрожал  свернуть  птице
шею,  хотя  он  не  был  жесток,  несмотря  на  татуировку  на  руках
и  большие  бакенбарды.  Напротив,  он  чувствовал  к  по¬
пугаю  скорее  симпатию  и  хотел  даже  для  потехи  выучить  его
ругаться.  Фелиситэ  пришла  в  ужас  и  водворила  Лулу  на
кухне.  Цепочка  с  него  была  снята,  и  он  разгуливал  по  всему
дому.
 114

Спускаясь  по  лестнице,  он  упирался  в  ступеньки  кривым
клювом,  поднимал  одну  лапу  за  другой,  и  Фелиситэ  боялась,
как  бы  у  него  не  закружилась  голова  от  такой  гимнастики.
 Однажды  попугай  заболел,  ничего  не  ел  и  не  говорил.  Под
языком  у  него  образовался  нарост,  какой  бывает  иногда  у
кур.  Фелиситэ  вырвала  его  ногтями  —  и  Лулу  выздоровел.
Как-то  раз  Поль  имел  неосторожность  пустить  ему  в  клюв
клуб  табачного  дыма;  в  другой  раз  г-жа  Лормо  раздраз¬
нила  его  зонтиком,  и  он  схватил  наконечник.  Наконец  он
пропал.
 Фелиситэ  пустила  его  на  траву,  чтобы  он  подышал  свежим
воздухом,  и  отлучилась  на  минуту.  Когда  она  вернулась,  по¬
пугай  исчез.  Сначала  она  искала  его  в  кустах,  на  берегу  и  на
крышах,  не  слушая  хозяйки,  которая  кричала:  «Осторожнее!
Вы  с  ума  сошли!»  Затем  она  осмотрела  все  сады  в  Пон-л’Эве-
ке  и  стала  останавливать  прохожих:  «Не  видали  вы  случайно
моего  попугая?»  Тем,  кто  не  знал  Лулу,  она  описывала  его
приметы.  Вдруг  ей  почудилось,  что  за  мельницами,  у  подно¬
жия  холма,  летает  что-то  зеленое.  Но  там  ничего  не  оказа¬
лось.  Разносчик  утверждал,  что  сию  минуту  видел  попугая  в
Сен-Мелене,  в  лавке  тетки  Симон.  Фелиситэ  побежала  туда.
Там  ее  не  поняли.  Наконец  она  вернулась  домой  в  изнеможе¬
нии,  изорвав  башмаки,  со  смертельной  тоской  в  душе.  Сев  на
скамью  около  барыни,  она  рассказывала  о  всех  своих  при¬
ключениях,  как  вдруг  что-то  упало  ей  на  плечо.  Лулу!  Что  он
делал,  плутишка?  Может  быть,  прогуливался  по  окрестно¬
стям?
 Фелиситэ  едва  оправилась  от  этого  потрясения,—  вернее,
никогда  не  могла  оправиться  от  него  вполне.
 Она  простудилась  и  захворала  жабой;  немного  спустя  за¬
болели  уши.  Через  три  года  она  оглохла  и  стала  говорить
очень  громко,  даже  в  церкви.  Хотя  об  ее  грехах  могли  бы
знать  во  всех  углах  прихода,  и  это  не  бросило  бы  на  нее  тени
и  никого  не  ввело  бы  в  соблазн,—  кюре  находил  удобным  ис¬
поведовать  ее  лишь  в  ризнице.
 Шум  в  ушах  окончательно  сбивал  ее  с  толку.  Часто  хозяй¬
ка  говорила  ей:  «Боже  мой,  как  вы  глупы!»  Она  отвеча¬
ла:  «Да,  барыня»,—  и  начинала  искать  что-нибудь  вокруг
себя.
 И  без  того  тесный  круг  ее  представлений  еще  более  сузил¬
ся:  перезвон  колоколов  и  мычанье  быков  перестали  для  нее
существовать;  все  живые  существа  двигались  молча,  как
призраки;  она  уже  не  слышала  теперь  ничего,  кроме  голоса
попугая.
 Как  бы  для  того  чтобы  развлечь  ее,  он  воспроизводил  шум
вертела,  пронзительный  крик  торговца  рыбой,  визг  пилы  сто-
 115

ляра,  жившего  напротив,  и,  подражая  г-же  Обен,  когда  раз¬
давался  звонок,  кричал:  «Фелиситэ!  Дверь!  Дверь!»
 Они  вели  между  собой  разговоры:  он  повторял  несчетное
число  раз  три  фразы  своего  репертуара,  она  отвечала  ему  та¬
кими  же  бессвязными  словами,  в  которых  изливала  свою  душу.
В  своем  одиночестве  она  полюбила  Лулу,  почти  как  сына,
как  возлюбленного.  Он  влезал  ей  на  пальцы,  кусал  ее  губы,
взбирался  на  косынку;  и  когда  она  наклонялась,  покачивая
головой,  как  это  делают  кормилицы,  края  ее  чепца  и  крылья
птицы  трепетали  одновременно.
 Когда  собирались  тучи  и  гремел  гром,  попугай  испускал
крики,  может  быть,  вспоминая  ливни  родных  лесов.  Журча¬
нье  воды  приводило  его  в  безумный  восторг;  он  метался,  под¬
нимался  к  потолку,  все  опрокидывал  и  вылетал  через  окно  в
сад  барахтаться  в  лужах;  но  вскоре  возвращался,  садился  на
решетку  камина  и,  подпрыгивая,  отряхивал  воду,  поднимая
уо  хвост,  то  клюв.
 Однажды  утром,  в  ужасную  зиму  1837  года,  Фелиситэ  на¬
шла  Лулу  мертвым  в  клетке,  которую  поставила  перед  ка¬
мином,  чтобы  спасти  его  от  холода;  голова  у  него  повисла,
когти  вцепились  в  железные  прутья;  он,  должно  быть,  умер
от  прилива  крови.  Она  подумала,  что  его  отравили  пет¬
рушкой,  и,  несмотря  на  полное  отсутствие  улик,  заподозри¬
ла  Фабю.
 Она  так  плакала,  что  хозяйка  сказала  ей:
 —  Ну,  полно!  Закажите  из  него  чучело.
 Фелиситэ  посоветовалась  с  аптекарем,  который  всегда  хо¬
рошо  относился  к  попугаю.  Тот  написал  в  Гавр.  Некий  Фел-
лаше  взялся  исполнить  заказ.  Но  так  как  дилижанс  терял
иногда  поклажу,  то  Фелиситэ  решила  сама  отнести  Лулу  в
Гонфлер.
 Вдоль  дороги  тянулись  яблони  с  обнаженными  ветвями.
Канавы  покрылись  льдом.  Вокруг  ферм  лаяли  собаки.  И  Фе¬
лиситэ  поспешно  шла  по  середине  шоссе  в  маленьких  черных
сабо,  с  корзинкой,  спрятав  руки  под  плащом.
 Она  пересекла  лес,  миновала  О-Шен,  достигла  Сен-
Гатьена.
 Сзади  нее,  в  облаках  пыли,  как  ураган  мчался  под  гору
мальпост.  Увидя  женщину,  которая  не  сворачивала  с  доро¬
ги,  кондуктор  выглянул  из-за  верха  экипажа,  а  кучер  стал
кричать,  и  четверка  лошадей,  которых  он  не  мог  сдержать,
понеслась  еще  быстрее.  Пара  передних  задела  Фелиситэ.
Кучер  отбросил  их  на  край  шоссе,  сильно  дернув  вожжа¬
ми,  поднял  в  бешенстве  руку  и  со  всего  размаха  стегнул  Фе¬
лиситэ  большим  кнутом  поперек  тела  так,  что  та  упала  на
спину.
 116

Когда  она  очнулась,  первым  ее  движением  было  открыть
корзинку.  К  счастью,  Лулу  был  цел.  Она  почувствовала,  что
ей  жжет  правую  щеку;  поднесла  к  щеке  руки:  они  стали  крас¬
ными,—  текла  кровь.
 Фелиситэ  села  на  кучу  булыжника,  прикладывая  к  лицу
платок,  потом  съела  краюшку  хлеба,  которую  на  всякий  слу¬
чай  положила  в  корзинку,  и  забыла  о  своей  ране,  заглядев¬
шись  на  птицу.
 Достигнув  вершины  Экмовиля,  Фелиситэ  увидела  огни
Гонфлера,  мерцавшие  в  темноте,  как  множество  звезд;  дальше
расстилалось  окутанное  сумраком  море.  Она  почувствовала
слабость  и  остановилась.  Горькое  детство,  обманутая  первая
любовь,  отъезд  племянника,  смерть  Виргинии  —  все  эти  вос¬
поминания  нахлынули  на  нее,  как  волны  прибоя,  слезы  под¬
ступили  ей  к  горлу,  рыдания  душили  ее.
 Она  решила  обратиться  к  капитану  судна  и  дала  ему  необ¬
ходимые  указания,  не  говоря  ни  слова  о  том,  что  посылает.
 Феллаше  долго  держал  у  себя  попугая.  Он  всякий  раз  обе¬
щал  прислать  его  на  следующей  неделе.  Через  полгода  он  со¬
общил  об  отправке  ящика  и  умолк.  Можно  было  предполо¬
жить,  что  Лулу  никогда  не  вернется.
 «Они  его  украли»,—  думала  Фелиситэ.
 Наконец  попугай  прибыл.  Он  был  великолепен;  сидя  на
ветке,  водруженной  на  подставке  из  красного  дерева,  он  дер¬
жал  лапку  в  воздухе,  наклонив  голову  набок  и  кусая  орех,
который  набивальщик  чучел  позолотил  из  любви  к  гран¬
диозному.
 Фелиситэ  заперла  Лулу  в  своей  комнате.
 Это  место,  куда  она  пускала  немногих,  имело  вид  часовни
и  базара  одновременно:  столько  было  там  предметов  рели¬
гиозного  культа  и  всякой  всячины.
 Большой  шкаф  мешал  отворять  дверь.  Против  окна  в  сад
было  круглое  окошко,  выходившее  во  двор.  На  столе,  около
складной  кровати,  стоял  кувшин  с  водой,  лежали  два  гребня
и  кусок  голубого  мыла  на  тарелке  с  зазубренными  краями.
На  стенах  висели  четки,  медали,  несколько  мадонн,  кропиль¬
ница  из  кокосового  ореха.  На  комоде,  покрытом  сукном,  как
алтарь,  стоял  ящичек  из  раковин,  подаренный  Виктором;  там
же  находилась  лейка  и  большой  мяч,  тетради,  география  в
картинках,  пара  башмаков,  а  на  гвозде  у  зеркала  висела  на
лентах  маленькая  плюшевая  шапочка.  Свою  страсть  к  релик¬
виям  Фелиситэ  довела  до  того,  что  хранила  даже  один  из  ре¬
динготов  барина.  Она  брала  к  себе  в  комнату  все  старье,  не
нужное  г-же  Обен;  там  на  краю  комода  можно  было  найти  ис¬
кусственные  цветы,  а  в  углублении  слухового  окна  —  портрет
графа  д’Артуа.
 117

Лулу,  прикрепленный  к  дощечке,  был  поставлен  на  остове
печной  трубы,  выходившей  в  комнату.  Фелиситэ  видела  его
каждое  утро,  просыпаясь  при  свете  зари,  и,  исполненная
спокойствия,  без  скорби  вспоминала  минувшие  дни.  Перед
ней  во  всех  подробностях  воскресали  самые  незначитель¬
ные  события.
 Ни  с  кем  не  общаясь,  она  жила  в  состоянии  оцепенения,
точно  лунатик.  Процессии  в  праздник  тела  господня  оживляли
ее.  Она  обходила  соседей,  собирая  свечи  и  цыновки,  чтобы
украсить  алтарь,  который  воздвигался  на  улице.
 В  церкви  она  всегда  созерцала  святого  духа  и  заметила,
что  он  немного  похож  на  попугая.  Сходство  это  еще  больше
бросалось  в  глаза  на  лубочной  картинке,  изображавшей  кре¬
щение  спасителя.  Святой  дух  —  с  пурпуровыми  крыльями  и
изумрудным  туловищем  —  был  настоящим  портретом  Лулу.
 Она  купила  эту  картинку  и  повесила  ее  на  том  месте,  где
раньше  висел  граф  д’Артуа,  так  что  видела  одновременно  и
Лулу  и  святого  духа.  Они  слились  в  ее  уме  в  одно  целое;  сход¬
ство  со  святым  духом  освящало  попугая,  а  святой  дух  стал  для
нее  более  живым  и  понятным.  Бог-отец  не  мог  избрать  голубя
для  изъявления  своей  воли,  ибо  эти  птицы  не  умеют  говорить;
он  скорее  должен  был  остановиться  на  одном  из  праотцев  Лу¬
лу.  И  Фелиситэ  молилась,  глядя  на  образ,  но  время  от  време-
ни  поглядывала  на  птицу.
 Она  намеревалась  постричься  в  монахини.  Г-жа  Обен  отго¬
ворила  ее.
 Произошло  важное  событие.  Поль  женился.
 Сначала  он  был  клерком  у  нотариуса,  затем  служил  в  тор¬
говом  предприятии,  на  таможне,  в  податном  ведомстве  и  даже
начал  хлопотать  о  месте  в  департаменте  по  охране  вод  и  лесов,
как  вдруг,  по  наитию  свыше,  в  тридцать  шесть  лет  нашел  свое
призвание  —  служить  в  управлении  косвенными  налогами  —
и  обнаружил  здесь  такие  способности,  что  контролер  выдал
за  него  дочь  и  обещал  оказать  протекцию.
 Поль  остепенился  и  приехал  к  матери  с  женой.
 Она  издевалась  над  обычаями  Пон-л’Эвека,  держала  себя
как  принцесса,  оскорбляла  Фелиситэ.  После  ее  отъезда  г-жа
Обен  вздохнула  с  облегчением.
 На  следующей  неделе  было  получено  известие  о  смерти  г-на
Бурэ  в  гостинице,  в  Нижней  Бретани.  Слух,  что  он  покончил  са¬
моубийством,  подтвердился.  Возникли  подозрения  относительно
его  честности.  Г-жа  Обен  проверила  состояние  своих  счетов  и
обнаружила  ряд  мошенничеств:  растрату  арендной  платы,  тай¬
ную  продажу  лесов,  поддельные  расписки  и  т.  п.  Мало  того,  у
Бурэ  оказался  незаконнорожденный  ребенок:  он  «был  в  связи
с  какой-то  особой  из  Дозюле».

Г-жа  Обен  была  удручена  всеми  этими  мерзостями.  В  марте
1853  года  у  нее  заболела  грудь,  язык  покрылся  налетом;
пиявки  не  помогли,  и  на  девятый  вечер  она  скончалась,  семи¬
десяти  двух  лет  от  роду.
 Она  казалась  моложе  благодаря  темным  волосам,  пряди  ко¬
торых  обрамляли  ее  бледное,  изрытое  оспой  лицо.  Немно¬
гие  пожалели  о  ней:  она  отличалась  отталкивающей  надмен¬
ностью.
 Фелиситэ  оплакивала  свою  госпожу  так,  как  оплакивают  хо¬
зяев.  Она  не  могла  примириться  с  мыслью,  что  барыня  умерла
раньше  ее,—  это  казалось  ей  чем-то  неестественным,  недопусти¬
мым,  чудовищным.
 Через  десять  дней  (столько  времени  требовала  дорога  от
Безансона)  явились  наследники.  Невестка  перерыла  ящики,
отобрала  часть  мебели,  продала  остальную.  Затем  они  верну¬
лись  в  свое  управление.
 Кресло  барыни,  ее  столик,  грелка,  восемь  стульев  —  все  ис¬
чезло!  Места  гравюр  вырисовывались  желтыми  квадратами  на
перегородках..  Наследники  увезли  обе  кроватки  с  тюфяками,  а
в  стенном  шкафу  ничего  не  осталось  из  вещей  Виргинии!  Фели¬
ситэ  обошла  дом,  шатаясь  от  горя.
 На  следующий  день  на  дверях  появилось  объявление;  апте¬
карь  прокричал  Фелиситэ  на  ухо,  что  дом  продается.
 Она  пошатнулась  и  вынуждена  была  сесть.
 Больше  всего  удручало  Фелиситэ,  что  ей  придется  покинуть
свою  комнату,  где  было  так  хорошо  бедняжке  Лулу.  Бросая  на
него  взгляды,  полные  тоски,  она  обращалась  с  мольбой  к  свя¬
тому  духу,—  у  нее  выработалась  привычка  молиться,  стоя  на
коленях  перед  попугаем,  как  перед  идолом.  Солнце,  проникая
через  слуховое  окно,  ударяло  иногда  в  его  стеклянный  глаз,  от
него  исходили  искрящиеся  лучи,—  и  это  приводило  Фелиситэ  в
экстаз.
 Она  получала  пенсию  в  триста  восемьдесят  франков,  заве¬
щанную  ей  хозяйкой.  Огород  доставлял  ей  овощи;  что  касается
одежды,  то  у  нее  было  во  что  одеться  до  конца  жизни.  Она  ни¬
чего  не  тратила  на  освещение,  ложась  спать  с  наступлением  су¬
мерек.
 Фелиситэ  почти  не  выходила,  избегая  лавку  торговца  слу¬
чайными  вещами,  где  было  выставлено  кое-что  из  их  старой  ме¬
бели.  Она  волочила  ногу  с  тех  пор,  как  ее  сшиб  кучер  дилижан¬
са.  Ее  силы  падали,  и  тетка  Симон,  одряхлевшая  в  своей  лав¬
ке,  ежедневно  приходила  к  ней  по  утрам  —  наколоть  дрова
и  накачать  воду.
 Ее  глаза  ослабели.  Ставни  окон  не  открывались  более.  Про¬
шло  много  лет,  но  никто  не  нанимал  и  не  покупал  дома.
 119

Боясь,  как  бы  ее  не  выпроводили,  Фелиситэ  ни  разу  не  про¬
сила  о  ремонте.  Решетины  на  крыше  гнили;  в  продолжение  всей
зимы  изголовье  было  мокро.  После  пасхи  она  начала  харкать
кровью.
 Тогда  тетка  Симон  обратилась  к  доктору.
 Фелиситэ  захотела  узнать,  что  с  ней,  но  была  так  глу¬
ха,  что  разобрала  только  слова:  «Воспаление  легких!»  Они
были  ей  знакомы,  и  она  кротко  ответила:  «А!  Как  у  барыни»,
находя  вполне  естественным  последовать  за  своей  гос¬
пожой.
 Приближался  день,  когда  на  улицах  сооружали  алтари.
 Первый  алтарь  всегда  воздвигался  у  подножия  холма,  вто¬
рой  —  перед  почтой,  третий  —  пройдя  пол-улицы.  По  поводу
третьего  возникли  споры;  прихожанки  избрали,  наконец,  двор
г-жи  Обен.
 Лихорадка  и  удушье  у  Фелиситэ  усилились.  Она  горевала,
что  ей  не  удастся  участвовать  в  сооружении  алтаря.  Если  бы
она  могла  по  крайней  мере  возложить  на  него  что-нибудь!  То¬
гда  она  подумала  о  попугае.  Соседки  были  против,  находя  это
неуместным,  но  кюре  разрешил,  и  она  была  так  счастлива,  что
попросила  его  взять  себе  после  ее  смерти  Лулу,  единственное
ее  сокровище.
 Со  вторника  до  субботы,  кануна  праздника  тела  господня,
Фелиситэ  кашляла  особенно  часто.  Вечером  ее  лицо  сморщи¬
лось,  губы  прилипли  к  деснам,  появилась  рвота,  и  на  другой
день,  на  рассвете,  чувствуя  себя  очень  плохо,  она  велела  по¬
звать  священника.
 При  соборовании  присутствовали  три  старушки.  Затем  она
заявила,  что  ей  надо  поговорить  с  Фабю.
 Он  пришел  в  воскресном  костюме;  ему  было  не  по  себе  в
этой  зловещей  атмосфере.
 — 	Простите  меня,—  сказала  она,  с  усилием  протягивая  ру¬
ку,—  я  думала,  вы  его  убили.
 Что  за  галиматья!  Подозревать  в  убийстве  такого  человека,
как  он!  Фабю  выходил  из  себя  и  готов  был  затеять,  целую
историю.
 — 	Вы  сами  видите,  что  она  выжила  из  ума!
 У 	Фелиситэ  начались  галлюцинации.  Старухи  ушли.  Симон
позавтракала.
 Через  некоторое  время  она  взяла  Лулу,  поднесла  его  к  Фе¬
лиситэ  и  сказала:
 — 	Проститесь  с  ним.
 Хотя  он  не  был  трупом,  но  его  пожирали  черви:  одно  из
крыльев  было  сломано,  из  живота  вылезла  пакля.  Но  Фелиситэ,
слепая  теперь,  поцеловала  его  в  лоб  и  прижала  к  щеке.  Симон
взяла  попугая,  чтобы  положить  его  на  алтарь.
 120

V
 От  трав  веяло  ароматом  лета,  жужжали  мухи;  река  блесте¬
ла  на  солнце,  черепицы  раскалились.
 Вернувшись  в  комнату,  тетка  Симон  задремала.  Ее  разбудил
колокольный  звон,—  кончилась  вечерня.  Бред  Фелиситэ  утих.
Она  думала  о  процессии  и  представляла  ее  себе  так  живо,  как
будто  сама  следовала  за  нею.
 Все  школьники,  певчие  и  пожарные  шли  по  тротуарам,  а  по¬
среди  улицы  выступали  привратник,  вооруженный  алебардой,
пономарь  с  большим  крестом,  учитель,  наблюдавший  за  мальчи¬
ками,  монахиня,  беспокоившаяся  о  своих  девочках:  три,  самые
маленькие,  завитые,  как  херувимы,  бросали  кверху  лепестки
роз.  Дьякон,  расставив  руки,  управлял  хором  и  музыкантами;
два  церковнослужителя  с  кадилами  оборачивались  на  каждом
шагу  к  святым  дарам;  их  нес  одетый  в  великолепную  ризу  кюре,
под  балдахином  из  пунцового  бархата,  который  держали  че¬
тыре  церковных  старосты.  Волна  народа  катилась  сзади,  между
белыми  стенами  домов.  Наконец  прибыли  к  подножию  холма.
 Холодный  пот  выступил  на  висках  Фелиситэ.  Симон  вытерла
ее  полотенцем,  говоря  себе,  что  когда-нибудь  ей  также  при¬
дется  испытать  это.
 Гул  толпы  усилился,  стал  оглушительным,  потом  начал
удаляться.
 Стекла  окон  задрожали  от  ружейной  пальбы:  почтари  при¬
ветствовали  чашу  со  святыми  дарами.  Фелиситэ  повернула  гла¬
за  и,  беспокоясь  о  попугае,  сказала  шопотом:
 —  Хорошо  ли  ему?
 Началась  агония.  Фелиситэ  хрипела  все  чаще  и  чаще,  грудь
ее  высоко  поднималась,  в  углах  рта  выступила  пена.  Она  дро¬
жала  всем  телом.
 Вскоре  послышалось  гудение  волторн,  звонкие  голоса  детей,
басы  мужчин.  По  временам  все  умолкало,  и  стук  шагов,  заглу¬
шенный  цветами,  напоминал  топот  стада  на  лугу.
 Во  дворе  появился  церковный  причт.  Симон  вскарабкалась
на  стул  к  слуховому  окну  и  очутилась  над  самым  алтарем.
 Он  был  украшен  оборкой  из  английских  кружев,  зеленые
гирлянды  свешивались  с  него.  Посредине  стояла  небольшая
рака  с  мощами,  по  углам  —  два  апельсинных  дерева,  а  вдоль
всего  алтаря  —  серебряные  подсвечники  и  фарфоровые  вазы,  из
которых  устремлялись  вверх  подсолнечники,  лилии,  пионы,  на¬
перстянки,  пучки  гортензий.  Эта  сверкавшая  яркими  красками
горка  от  второго  этажа  спускалась  наискось  к  ковру,  разост¬
ланному  на  мостовой.  Привлекали  взор  разные  редкости:  позо¬
лоченная  сахарница,  увенчанная  фиалками,  подвески  из  алан-
сонских  камней,  блестевшие  на  мху,  две  китайские  ширмы
 121

с  пейзажами.  Розы  покрывали  Лулу,  и  виден  был  только  его
голубой  лоб,  похожий  на  пластинку  из  ляпис-лазури.
 Церковные  старосты,  певчие,,  дети  стали  рядами  с  трех  сто¬
рон  двора.  Священник  медленно  взошел  на  ступени  и  поставил
на  кружева  золотую  дароносицу,  блиставшую  на  солнце.  Все
преклонили  колени.  Воцарилось  молчание.  Кадила  высоко  взле¬
тали  на  цепочках.
 Голубые  волны  поднялись  в  комнату  Фелиситэ.  С  упоением,
в  экстазе,  она  вдыхала  их,  потом  закрыла  веки.  Ее  губы  улы¬
бались,  а  сердце  билось  все  медленнее,  все  тише,  и  незаметнее,
как  иссякающий  фонтан,  как  замирающее  эхо.  И  когда  она
испускала  последнее  дыхание,  ей  казалось,  что  она  видит  в
разверстых  небесах  гигантского  попугая,  парящего  над  ее  го¬
ловой.

flhoduaècu

I
 Махэрузская  цитадель  высилась  к  востоку  от  Мертвого  мо¬
ря,  на  базальтовой  скале,  имевшей  форму  конуса.  Ее  окружали
четыре  глубоких  долины  —  две  по  бокам,  одна  спереди  и
одна  сзади.  У  подножия  ее  теснились  дома,  обнесенные  ка¬
менным  валом,  который  то  поднимался,  то  уходил  вниз,  следуя
неровностям  почвы;  дорога,  высеченная  в  скале,  извиваясь,
шла  из  крепости  в  город,  и  на  стенах  крепости,  в  сто  двадцать
локтей  вышиною,  со  множеством  выступов  и  бойниц,  были  тут
и  там  башни,  подобные  завиткам  в  этом  каменном  венце,  на¬
висшем  над  бездной.
 Внутри  цитадели  находился  дворец,  украшенный  портика¬
ми,  с  террасой  на  плоской  кровле,  охваченной  со  всех  сторон
балюстрадой  из  сикоморового  дерева;  вокруг  установлены  были
мачты,  на  которые  натягивался  велариум.
 Однажды  перед  восходом  солнца  тетрарх  Ирод-Антипа  вы¬
шел  на  террасу  и,  облокотись  на  перила,  стал  глядеть  вдаль.
 Прямо  перед  ним  начинали  постепенно  открываться  гребни
гор,  но  весь  их  массив,  до  самого  дна  ущелий,  еще  окутан  был
мраком.  Стелился  туман.  Внезапно  он  разорвался  —  и  показа¬
лись  очертания  Мертвого  моря.  Позади  Махэруза  занималась
заря,  уже  разливались  ее  красноватые  отблески.  Вскоре  она
осветила  прибрежные  пески,  холмы,  пустыню  и  шершавые  се¬
рые  склоны  гор  Иудеи  вдали.  Посредине  черной  полосой  прочер¬
тилось  Энгедди;  в  глубине  круглился  купол  Хеврона;  Эсхол
был  покрыт  гранатовыми  рощами,  Сорек  —  виноградниками,
 125

Кармел  —  полями,  засеянными  сезамом,  а  над  Иерусалимом
возвышалась  кубическая  громада  Антониевой  башни.  Тетрарх
перевел  свой  взор  направо  и  стал  созерцать  иерихонские  паль¬
мы;  ему  вспомнились  другие  города  его  Галилеи  —  Капернаум,
Эндор,  Назарет  и  Тивериада,  куда,  быть  может,  он  никогда  бо¬
лее  не  вернется.  Иордан  протекал  по  бесплодной  равнине,  осле¬
пительно  белой,  точно  снежная  пелена.  Озеро  стало  теперь  похо¬
же  на  лазоревый  камень,  и  на  южной  его  оконечности,  со  сторо¬
ны  Йемена,  Антипа  разглядел  то,  что  он  страшился  увидеть.
Там  были  разбросаны  бурые  палатки;  люди,  вооруженные
копьями,  двигались  взад  и  вперед  среди  лошадей;  вровень  с
землей  искорками  переливались  потухающие  огни.
 Это  было  войско  аравийского  царя;  с  дочерью  его  Антипа
развелся,  чтобы  взять  в  жены  Иродиаду,  которая  была  заму¬
жем  за  одним  из  его  братьев;  тот  жил  в  Италии,  не  предъявляя
никаких  притязаний  на  власть.
 Тетрарх  ожидал  помощи  от  римлян;  но  Вителлий,  правитель
Сирии,  медлил  с  прибытием,  и  Антипа  терзался  беспокойством.
 Наверно,  Агриппа  оговорил  его  перед  императором!  Третий
брат  его,  Филипп,  властитель  Ватанеи,  тайно  вооружался.
Иудеи  не  желали  более  терпеть  языческих  обычаев  тетрарха,  а
другие  народы  тяготились  его  владычеством.  Вот  почему  Анти¬
па  колебался  между  двумя  намерениями:  либо  умилостивить
аравитян,  либо  вступить  в  союз  с  парфянами.  И  под  предлогом,
что  он  празднует  день  своего  рождения,  тетрарх  пригласил  на
великое  пиршество  своих  военачальников,  управителей  имений
и  знатных  лиц  Галилеи.
 Зорким  взглядом  обшарил  он  все  дороги,—  они  были  пу¬
стынны.  Над  его  головой  парили  орлы;  вдоль  крепостного  вала,
прислонясь  к  стене,  спали  воины;  во  дворце  ничто  не  нарушало
покоя.
 Вдруг,  словно  из  недр  земли,  донесся  далекий  голос.  Тетрарх
побледнел.  Он  наклонился,  чтобы  прислушаться;  но  голос  затих.
Потом  он  послышался  вновь,  и  тетрарх,  хлопнув  в  ладоши,
крикнул:  «Маннэи!  Маннэи!»
 Появился  человек,  обнаженный  до  пояса,  подобно  массажи¬
стам  в  банях.  Он  был  очень  высокого  роста,  старый  и  худой;
на  бедре  у  него  висел  тесак  в  бронзовых  ножнах.  Волосы,  под¬
нятые  гребнем,  непомерно  удлиняли  его  лоб.  Какая-то  сонли¬
вость  застилала  его  глаза;  но  зубы  его  блестели,  а  ноги  легко
ступали  по  плитам  пола;  тело  его  было  гибко,  как  у  обезьяны,
лицо  —  бесстрастно,  точно  у  мумии.
 — 	Где  он?  —  спросил  тетрарх.
 — 	Там  же;  попрежкему!  —  ответил  Маннэи,  указав  боль¬
шим  пальцем  позади  себя.
 — 	Мне  послышался  его  голос!
 126

И  Антипа,  глубоко  вздохнув,  осведомился  об  Иоканане,  том
самом,  которого  латиняне  именуют  святым  Иоанном  Крестите¬
лем.  Разве  снова  видели  тех  двух  людей,  которые  прошлый  ме¬
сяц  из  снисхождения  допущены  были  к  нему  в  темницу?  Или
стало  известно,  зачем  они  явились?
 Маннэи  ответил:
 — 	Они  обменялись  с  ним  таинственными  словами,  точно
воры  в  ночи  на  перекрестке  больших  дорог.  Потом  они  ушли
по  направлению  к  Верхней  Галилее,  объявив,  что  возвратятся  с
великою  вестью.
 Антипа  опустил  голову,  затем  испуганно  воскликнул:
 — 	Стереги  его!  Стереги!  И  никого  к  нему  не  пускай!  Запри
накрепко  затворы!  Прикрой  яму!  Пусть  никто  даже  не  подозре¬
вает,  что  он  жив!
 Маннэи  и  до  приказаний  тетрарха  уже  их  исполнял;  ведь
Иоканан  был  иудей,  а  он  питал  ненависть  к  иудеям,  как  все
самаритяне.
 Гаризимский  их  храм,  предназначенный  Моисеем  быть  сре¬
доточием  Израиля,  перестал  существовать  со  времен  царя  Гир-
кана,  а  поэтому  Храм  иерусалимский  приводил  их  в  ярость  и
оскорблял,  как  вечная  к  ним  несправедливость.  Однажды  Ман¬
нэи  проник  туда,  чтобы  осквернить  алтарь  костями  мертвецов.
Его  менее  проворные  сообщники  были  обезглавлены.
 И  вот  Маннэи  увидел  этот  храм  в  просвете  между  двумя
холмами.  Ярко  сверкали  на  солнце  его  белые  мраморные  стены
и  золотые  листы  кровли.  Он  был  как  лучезарная  гора,  как  не¬
что  сверхчеловеческое,  подавляющее  все  вокруг  своим  вели¬
чием  и  гордыней.
 Тогда  Маннэи  простер  руки  к  Сиону  и,  выпрямившись,  за¬
кинув  назад  голову,  сжав  кулаки,  бросил  ему  проклятие:  он  ве¬
рил,  что  слова  имеют  действенную  силу.
 Антипа  слушал,  нисколько  не  возмущаясь.
 — 	По  временам  он  приходит  в  волнение,  хочет  бежать,  на¬
деется  на  освобождение,—  добавил  самаритянин.—  Иной  раз
он  тих,  как  больное  животное.  А  то  видно,  как  он  ходит  в  тем¬
ноте,  повторяя:  «Нужды  нет!  Я  должен  умалиться,  дабы  воз¬
величился  он!»
 Антипа  и  Маннэи  обменялись  взглядами.  Но  тетрарх  устал
от  дум.
 Все  эти  горы  вокруг  него,  похожие  на  гребни  огромных
окаменевших  волн,  черные  расселины  между  утесами,  необъ¬
ятность  синего  неба,  яркий  дневной  свет,  бездонные  пропасти
волновали  его.  Глубокое  уныние  овладевало  им  при  виде  пу¬
стыни,  изрытой  подземными  сотрясениями  и  представлявшей
зрелище  разрушенных  дворцов  и  амфитеатров.  Знойный  ветер
доносил  запах  серы,  в  котором  чудились  испарения  проклятых
 127

городов,  погребенных  в  глубинах  Мертвого  моря,  под  его  тя¬
желыми  водами.  Эти  знаки  божьего  гнева  пугали  мысль  тет¬
рарха;  он  не  двигался,  облокотись  на  перила,  с  остановившим¬
ся  взором,  сжав  обеими  руками  виски.
 Кто-то  дотронулся  до  него.  Он  обернулся.  Перед  ним  была
Иродиада.
 Легкая  пурпуровая  симара  облекала  ее  до  самых  сандалий.
Иродиада  так  поспешно  покинула  свою  опочивальню,  что  не
успела  надеть  ни  ожерелий,  ни  серег.  Черная  коса  падала  ей
на  руку,  и  конец  ее  терялся  в  углублении  между  грудями.  Рез¬
ко  приподнятые  ноздри  трепетали,  радость  торжества  озаряла
ее  лицо,  и,  ободряя  оцепеневшего  тетрарха,  она  громко  восклик¬
нула.
 — 	Цезарь  к  нам  благоволит!  Агриппа  уже  в  тюрьме!
 — 	Кто  тебе  сказал?
 — 	Я  это  знаю.
 Она  добавила:
 — 	Его  заключили  в  тюрьму  за  то,  что  он  пожелал  Кайю
быть  императором.
 Живя  их  подачками,  Агриппа  старался  всяческими  происка¬
ми  добыть  себе  царское  звание,  которого  и  они  домогались.
Но  теперь  им  нечего  больше  бояться!
 — 	Не  легко  открываются  темницы  Тиверия,  да  и  за  самую
жизнь  подчас  нельзя  быть  там  спокойным.
 Антипа  понял  ее,  и,  несмотря  на  то,  что  Иродиада  приходи¬
лась  Агриппе  сестрой,  он  даже  оправдывал  ее  жестокий  умы¬
сел.  Такие  убийства  были  в  порядке  вещей,  роковой  неизбеж¬
ностью  для  каждого  царствующего  дома.  В  роду  Иродовом
им  уже  потеряли  счет.
 Затем  она  поведала  ему  свой  образ  действий:  как  под¬
купала  клиентов,  вскрывала  письма,  расставляла  у  всех  две¬
рей  соглядатаев  и  как  ей  удалось  сманить  доносчика
Евтихия.
 — 	Я  ничего  не  жалела!  Ради  тебя  разве  не  решилась  я  на
большее?..  Я  отреклась  от  своей  дочери!
 После  развода  Иродиада  оставила  ребенка  в  Риме,  надеясь
иметь  детей  от  тетрарха.  Она  никогда  не  говорила  об  этом.
И  тетрарх  задал  себе  вопрос:  что  означает  такой  прилив  неж¬
ности?
 Слуги  быстро  натянули  велариум  и  принесли  большие  по¬
душки.  Иродиада  бессильно  опустилась  на  них  и  заплакала,
повернувшись  спиною  к  тетрарху.  Затем  она  провела  ладонью
по  векам.  Она  не  хочет  больше  ни  о  чем  думать!  Она  так  сча¬
стлива!  И  стала  вспоминать  их  былые  беседы  там,  в  атриуме,
встречи  в  термах,  прогулки  по  Священной  улице  и  вечера  в  об¬
ширных  виллах,  под  журчание  водометов,  среди  арок  из  цве-
 128

Худ.  Г.  В  ю  с  ь  е  р.  1913.
 Иродиада»  (стр.  133).

Худ.  Г.  Б  ю  с  ь  е  р.  1913.
 «Иродиада»  (стр.  147).

тов,  в  окрестностях  Рима.  Она  заглядывала  ему  в  глаза,  как
когда-то,  и,  ласкаясь,  приникала  всем  телом  к  его  груди.
 Но  тетрарх  оттолкнул  ее.  Любовь,  которую  она  пыталась
воскресить,  была  теперь  так  далека.  Эта  любовь  явилась  при¬
чиной  всех  его  несчастий.  Ведь  уже  скоро  двенадцать  лет,  как
длилась  война.  Она  состарила  тетрарха.  Плечи  его  сутулились
под  темной  тогой  с  фиолетовой  каймой,  в  бороде  мелькала
седина;  солнце,  проникая  сквозь  ткань  велариума,  заливало
ярким  светом  его  нахмуренное  чело.  У  Иродиады  на  лбу  так¬
же  появились  складки,  и  супруги  враждебно  и  угрюмо  смотре¬
ли  друг  на  друга.
 На  горных  дорогах  становилось  оживленней.  Пастухи  по¬
гоняли  стрекалом  волов,  конюхи  вели  лошадей,  дети  тянули
за  собою  ослов.  Те,  что  спускались  с  высот  по  ту  сторону  Ма-
хэруза,  исчезали  позади  дворца,  другие  взбирались  по  откосу
и,  добравшись  до  города,  выгружали  свою  поклажу  во  дворах.
Это  были  поставщики  тетрарха  и  слуги  приглашенных  на  пир,
посланные  вперед.
 Но  вот  на  противоположном  конце  террасы,  с  левой  сторо¬
ны,  появился  ессей  —  в  белом  одеянии,  босой,  бесстрастный  с
виду.  Маннэи  устремился  ,к  нему  навстречу,  подняв  тесак.
 — 	Убей  его!  —  крикнула  Иродиада.
 — 	Подожди!  —  проговорил  тетрарх.
 Маннэи  остановился;  тот  —  также.
 Потом  они  удалились  в  разные  стороны,  но  не  теряя
друг  друга  из  виду.
 — 	Я  его  знаю,—  сказала  Иродиада.—  Его  зовут  Фануил.
Он  пытается  увидеться  с  Иокананом,  коль  скоро  ты  безрассуд¬
но  оставляешь  его  в  живых!
 Антипа  стал  утверждать,  что  Иоканан  может  оказать  им
услугу.  Его  нападки  на  Иерусалим  привлекают  на  их  сторону
остальных  иудеев.
 — 	Нет!  —  возразила  она.—  Иудеи  покоряются  любому
властителю  и  неспособны  создать  себе  отчизну!  Ну,  а  того,  кто
-смущает  народ,  поддерживая  в  нем  надежды,  сохранившиеся
со  времен  Неемии,  осмотрительнее  всего  —  устранить.
 По  мнению  тетрарха,  это  было  не  к  спеху.  Бояться  Иокана-
на?  Пустое!  Он  притворно  засмеялся.
 — 	Замолчи!
 И  она  вновь  рассказала,  какое  пришлось  ей  однажды  ис¬
пытать  унижение,  когда  она  направлялась  в  Галаад  для  сбо¬
ра  бальзама.
 — 	Какие-то  нагие  люди  на  берегу  реки  надевали  одежды,
а  рядом  на  пригорке  стоял  человек  и  держал  к  ним  речь.  Он
был  опоясан  верблюжьей  шкурой,  голова  его  похожа  была  на
голову  льва.  Завидев  меня,  он  стал  изрыгать  на  меня  все  про-
 9. 	Г.  Флобер.  Т.  4.
 129

клятия  пророков.  Глаза  его  метали  молнии,  он  рычал  и  взды¬
мал  руки,  точно  призывая  громы  небесные.  Бежать  было  не¬
мыслимо!  Колесница  моя  увязла  в  песке  по  самые  ступицы,  и
я  медленно  удалялась,  покрывшись  плащом  и  леденея  от
оскорблений,  которые  падали,  как  ливень...
 Иоканан  мешал  ей  жить.  Когда  его  схватили  и  связали  ве¬
ревками,  воинам  было  приказано  заколоть  его,  если  он  будет
сопротивляться;  но  он  выказал  смирение.  В  темницу  к  нему
напустили  змей  —  они  околели.
 Иродиаду  раздражала  тщетность  всех  ее  козней.  И  чем
вызвана  его  вражда?  Что  руководит  им?  Его  речи,  обращенные
к  толпе,  распространялись  по  всей  стране,  передавались  из
уст  в  уста;  Иродиада  слышала  их  всюду,  ими  полон  был  воз¬
дух.  Она  бы  не  дрогнула  перед  легионами.  Но  эта  сила,  более
губительная,  чем  лезвие  меча,  и  неуловимая,  приводила  ее  в
изумление.  И  она  металась  по  террасе,  побледнев  от  гнева,  не
в  силах  высказать  то,  что  ее  душило.
 Она  думала  и  о  том,  как  бы  тетрарх,  уступая  молве,  не
вздумал  развестись  с  нею.  Тогда  все  погибнет!  С  малых  лет
лелеяла  она  мечту  о  великом  царстве.  Чтобы  осуществить  ее,
она  покинула  своего  первого  мужа  и  сочеталась  с  этим  челове¬
ком,  который,  как  ей  казалось,  обманул  ее.
 — 	Хорошую  я  нашла  опору,  вступив  в  твою  семью!
 — 	Моя  семья  не  хуже  твоей!  —  только  и  ответил  тетрарх.
 Кровь  прадедов,  первосвященников  и  царей,  так  и  закипела
 в  жилах  Иродиады.
 — 	Да  ведь  твой  дед  подметал  храм  в  Аскалоне!  Другие
родичи  твои  были  пастухами,  разбойниками,  водителями  кара¬
ванов,—  сброд,  плативший  дань  Иудее  со  времен  царя  Дави¬
да!  Мои  предки  всегда  побивали  твоих!  Первый  из  Макка¬
веев  выгнал  вас  из  Хеврона,  Гиркан  заставил  сделать  обре¬
зание!
 И,  преисполненная  презрения  патрицианки  к  плебею,  нена¬
висти  рода  Иакова  к  роду  Эдома,  она  стала  укорять  его  в  рав¬
нодушии  к  оскорблениям,  в  уступчивости  предателям  фари¬
сеям,  в  трусости  перед  народом,  который  ее  проклинал.
 — 	Ты  не  лучше  их,  признайся!  И  жалеешь,  что  бросил  дев-
ку-аравитянку,  которая  пляшет  вокруг  камней.  Возвращайся
к  ней!  Ступай  и  живи  с  нею  в  ее  холщовом  жилище!  Жри  ее
хлеб,  выпеченный  в  золе!  Глотай  кислое  молоко  от  ее  овец!
Целуй  ее  синие  щеки!  А  меня  забудь!
 Тетрарх  более  не  слушал  ее.  Он  устремил  взор  на  плоскую
кровлю  одного  из  домов.  Там  он  увидел  юную  девушку;  рядом
с  нею  старуха-прислужница  держала  зонт  с  камышовой  ру¬
коятью,  длинной,  как  удилище  рыбака.  На  ковре  стоял  рас¬
крытый  дорожный  короб;  через  края  его  свешивались  в  бес-
 130

порядке  пояса,  покрывала,  золотые  подвески.  Девушка  время
от  времени  нагибалась,  перебирала  вещи  и  встряхивала  их.
Она  была  одета,  по  обычаю  римлянок,  в  волнистую  тунику  и
в  пеплум  с  изумрудными  застежками;  голубые  ремешки  стя¬
гивали  ее  волосы,  видимо  слишком  тяжелые,  потому  что  де¬
вушка  то  и  дело  поправляла  их  рукою.  Тень  от  зонта  падала
на  нее,  иногда  скрывая  наполовину.  Раза  два-три  перед  Анти-
пой  мелькнули  ее  нежная  шея,  уголок  глаза,  краешек  малень¬
кого  рта,  и  он  видел  весь  ее  стан,  от  бедер  до  затылка,  когда
ока  наклонялась  и  выпрямлялась.  Он  подстерегал  это  движе¬
ние,  дыхание  его  учащалось,  в  глазах  зажигались  огоньки.
Иродиада  наблюдала  за  ним.
 — 	Кто  это?  —  спросил  тетрарх.
 Она  ответила,  что  не  знает,  и  удалилась,  неожиданно  при¬
тихнув.
 Тетрарха  ожидали  под  портиками  галилеяне  —  старший
писец,  главный  смотритель  пастбищ,  управитель  солеварен  и
еврей  из  Вавилона,  начальник  его  конницы.  Все  приветство¬
вали  его  восклицаниями.  Затем  он  удалился  во  внутренние
покои.
 На  повороте  одного  иа  переходов  перед  ним  предстал
Фануил.
 — 	Ты  опять  здесь?  И,  конечно,  явился  из-за  Иоканана?
 — 	И  к  тебе.  Я  должен  сообщить  важную  весть.
 Не  отставая  от  Антипы,  он  проник  следом  за  ним  в  темный
покой.
 Свет  падал  через  решетчатое  отверстие,  расстилаясь  вдоль
карниза.  Стены  были  выкрашены  гранатовой,  почти  черной
краской.  В  глубине  возвышалось  эбеновое  ложе  с  ремнями  из
бычьей  кожи.  Золотой  щит  сиял  над  ним,  как  солнце.
 Антипа  прошел  через  всю  опочивальню  и  лег  на  ложе.
 Фануил,  стоя  перед  ним,  поднял  руку  и  вдохновенно  про¬
изнес:
 — 	Всевышний  время  от  времени  ниспосылает  на  зехмлю  од¬
но  из  чад  своих.  Иоканан  —  его  чадо.  Если  ты  будешь  угне¬
тать  его,  тебя  постигнет  кара.
 — 	Это  он  преследует  меня!  —  воскликнул  Антипа.—  Он  по¬
требовал  от  меня  невыполнимого.  С  тех  пор  он  чернит  меня.
А  сперва  я  не  был  строг!  Он  даже  послал  из  Махэруза  людей,
которые  сеют  смуту  в  моих  провинциях.  Горе  ему!  Раз  он  на
меня  нападает  —  я  защищаюсь!
 — 	Иоканан  слишком  неистов  в  гневе,—  возразил  Фануил.—
Что  делать!  Его  надо  освободить.
 — 	Нельзя  выпускать  на  свободу  разъяренных  зверей,—
сказал  тетрарх.
 Ессей  ответил:
 131

— 	Оставь  тревогу!  Он  направит  свой  путь  к  аравитянам,
к  галлам,  к  скифам.  Деяния  его  должны  достигнуть  края
земли!
 Антипа,  казалось,  погрузился  в  видения.
 — 	Велика  его  власть!  Против  воли  своей,  я  его  люблю.
 — 	Тогда  освободи  его!
 Тетрарх  покачал  головой.  Он  боялся  Иродиады,  Маннэи,
страшился  неведомого.
 Фануил  пытался  его  убедить;  порукой  правдивости  его  на¬
мерений  служила  покорность  ессеев  царям.  Народ  почитал
этих  бедных  людей,  одетых  в  льняные  ткани,  узнававших  бу¬
дущее  по  звездам,—  людей,  которых  никакие  казни  не  могли
смирить.
 Антипе  припомнилось  одно  его  слово,  сказанное  недавно.
 — 	О  каком  важном  деле  хотел  ты  мне  сообщить?
 Появился  негр.  Тело  его  побелело  от  пыли.  Он  хрипел  и  мог
 произнести  только  одно  слово:
 — 	Вителлий!
 — 	Как!  Он  близко?
 — 	Я  видел  его.  Часа  через  три  он  будет  здесь!
 Занавеси  галерей  заколыхались,  словно  от  ветра;  весь  дво¬
рец  наполнился  гулом,  топотом  бегущих  людей,  шумом  пере¬
двигаемой  мебели,  грохотом  серебряной  утвари;  а  с  высоты
башен  звенели  букцины,  призывая  отлучившихся  рабов.
 II
 На  крепостном  валу  толпился  народ,  когда  во  двор  вступил
Вителлий,  опираясь  на  руку  своего  толмача.  Он  был  в  консуль¬
ской  тоге,  с  латиклавом  и  в  сапожках.  За  ним  несли  носилки,
обитые  красной  тканыо,  разукрашенные  зеркалами  и  султана¬
ми  из  перьев.  Его  сопровождали  ликторы.
 Они  водрузили  перед  входом  во  дворец  свои  двенадцать
фасций  —  прутьев,  перевязанных  ремнем,  с  секирой  посредине.
И  толпа  затрепетала  перед  величием  римского  народа.
 Носилки,  которые  передвигались  с  помощью  восьми  чело¬
век,  остановились.  Оттуда  вышел  угреватый  юноша  с  толстым
животом;  его  пальцы  были  унизаны  жемчугами.  Ему  поднесли
кубок,  наполненный  вином  и  ароматическими  пряностями.  Он
выпил  и  потребовал  еще.
 Тетрарх  упал  к  ногам  проконсула,  печалясь,  по  его  сло¬
вам,  о  том,  что  заранее  не  знал  о  милостивом  его  прибытии.
А  не  то  он  приказал  бы  заготовить  на  пути  его  все  необходимое
для  Вителлиев.  Они  вели  происхождение  от  богини  Вителлии.
Дорога  от  Яникула  к  морю  еще  носит  их  имя.  В  роду  их  счета
 132

не  было  квестурам  и  консульствам.  Что  же  касается  Люция,
ныне  его  гостя,  то  все  ему  обязаны  благодарностью  как  побе¬
дителю  клитов  и  отцу  того  юного  Авла,  который,  казалось,  вер¬
нулся  в  свои  владения,  ибо  Восток  —  родина  богов.  Все  эти
гиперболы  произнесены  были  тетрархом  по-латыни.  Вителлий
принимал  их  равнодушно.
 Он  ответил,  что  великий  Ирод  одной  своей  особой  может
прославить  целый  народ.  Афиняне  доверили  ему  надзор  за
олимпийскими  играми.  Он  воздвигнул  храмы  в  честь  Августа
и  отличался  терпением,  находчивостью,  был  грозен  и  всегда
верен  цезарям.
 Между  колонн  с  бронзовыми  капителями  показалась  Иро-
диада.  Она  выступала  словно  императрица,  величественно,  в
окружении  женщин  и  евнухов,  которые  несли  на  золоченых
подносах  курящиеся  благовония.
 Проконсул  сделал  три  шага  ей  навстречу.  Слегка  наклонив
голову  в  знак  приветствия,  она  воскликнула:
 — 	Какое  счастье,  что  отныне  Агриппа,  враг  Тиверия,  ли¬
шен  возможности  ему  вредить!
 Вителлий  не  знал  об  этом  событии;  Иродиада  показалась
ему  опасной.  Но  Антипа  клятвенно  уверял  в  своей  готовности
все  сделать  для  императора,  и  проконсул  добавил:  «Хотя  бы
в  ущерб  другим?»
 Когда-то  он  добился  от  парфянского  царя  заложников;  но
император  не  помнил  за  ним  этой  заслуги,  так  как  присутство¬
вавший  во  время  переговоров  Антипа,  желая  отличиться,  пер¬
вый  послал  о  том  весть.  Вот  почему  Вителлий  глубоко  ненави¬
дел  тетрарха  и  не  спешил  оказать  ему  помощь.
 Тетрарх  что-то  пробормотал.  Но  тут  Авл  сказал  со  смехом:
 — 	Не  тревожься,  я  беру  тебя  под  свою  защиту!
 Проконсул  притворился,  будто  он  этого  не  слышит.  Сча¬
стье  отца  зависело  от  бесчестия  сына,  и  его  сын,  цветок,  воз¬
росший  на  грязи  Капреи,  доставлял  столь  значительные  выго¬
ды,  что  он  оказывал  ему  всяческое  внимание,  хотя  и  не  дове¬
рял,  ибо  цветок  был  ядовит.
 У  ворот  поднялся  шум.  Одного  за  другим  вели  белых  му¬
лов,  на  которых  сидели  верхом  люди  в  священнических  одеяни¬
ях.  Это  были  саддукеи  и  фарисеи.  Всех  толкало  в  Махэруз  че¬
столюбивое  стремление,  но  саддукеи  добивались  для  себя  пра¬
ва  жертвоприношений,  а  фарисеи  хотели  его  сохранить.  Лица
их  были  угрюмы,  особенно  у  фарисеев,  врагов  Рима  и  тетрар¬
ха.  Полы  хламид  мешали  их  движению  в  толпе,  и  тиары  их
качались  над  пергаментными  перевязками,  на  которых  начер¬
таны  были  священные  тексты.
 Почти  одновременно  прибыли  воины  римского  авангарда.
Они  спрятали  свои  щиты  в  чехлы,  предохраняя  их  ог  пыли.
 133

А  за  ними  следовал  Маркел,  наместник  проконсула,  в  сопро¬
вождении  мытарей,  державших  подмышкой  деревянные  до¬
щечки  для  записи.
 Антипа  поименно  назвал  проконсулу  главных  своих  при¬
ближенных:  Толмаи,  Кантера,  Сехона,  Аммония  из  Алексан¬
дрии,  который  закупал  для  него  смолу,  Наамана  —  началь¬
ника  его  легкой  пехоты,  Иасима-Вавилонца.
 Вителлий  еще  раньше  обратил  внимание  на  Маннэи.
 —  А  это  кто?
 Тетрарх  жестом  дал  понять,  что  это  палач.  Затем  предста¬
вил  проконсулу  саддукеев.
 Ионатан,  небольшого  роста,  развязный,  говоривший  по-
гречески,  начал  умолять  господина  почтить  их  своим  посеще¬
нием  в  Иерусалиме.  Он,  вероятно,  отправится  туда.
 Элеазар,  человек  с  крючковатым  носом  и  длинной  бородой,
потребовал  от  имени  фарисеев  облачение  первосвященника,
удержанное  гражданскими  властями  в  Антониевой  башне.
 Затем  галилеяне  сделали  донос  на  Понтия  Пилата.  Под
предлогом,  что  какой-то  безумец  разыскивал  в  пещере  близ
Самарии  золотые  сосуды  Давидовы,  он  произвел  избиение  жи¬
телей.  И  все  говорили  разом,  Макнэи  громче  других.  Вителлий
заверил  их,  что  виновные  понесут  наказание.
 У  одного  из  портиков,  где  воины  повесили  свои  щиты,  по¬
слышались  гневные  крики.  На  умбоне  щитов,  с  которых  сняли
чехлы,  виднелось  изображение  иезаря.  Иудеи  усмотрели  в  этом
идолопоклонство.  Антипа  обратился  к  ним  с  речью,  дабы  усо¬
вестить  их,  а  Вителлий,  расположившись  на  высоком  сидении
позади  колонн,  изумлялся  их  ярости.  Прав  был  Тиверий,  что
сослал  четыреста  иудеев  в  Сардинию.  Но  у  себя  они  сильны.
И  он  приказал  унести  щиты.
 Тут  народ  окружил  проконсула,  взывая  о  справедливости,
добиваясь  кто  привилегий,  а  кто  просто  подаяния.  Люди  дави¬
ли  друг  друга,  рвали  на  себе  одежду,  и  рабы,  расчищая  место,
били  их  палками  направо  и  налево.  Те,  что  были  ближе  к  во¬
ротам,  спускались  на  дорогу,  другие  поднимались  по  ней,
оттесняя  их  обратно.  Образовалось  два  встречных  людских
потока,  и  вся  эта  масса  колыхалась,  сдавленная  оградою
стен.
 Вителлий  спросил,  что  означает  такое  множество  народа,
Антипа  объяснил  причину:  он  празднует  день  своего  рожде¬
ния,  и  указал  проконсулу  на  слуг.  Свесившись  с  бойниц,  они
поднимали  на  веревках  огромные  корзины  с  мясом,  плодами  и
овощами;  тут  были  антилопы  и  аисты,  большие  рыбы,  отли¬
вавшие  лазурью,  виноград,  арбузы,  пирамиды  гранатов.  Авл  не
вытерпел  и  бросился  в  кухни,  увлеченный  обжорством,  которое
должно  было  удивить  весь  мир.
 134

Проходя  мимо  погреба,  он  увидел  котлы,  напоминавшие
латы.  Вителлий  подошел  взглянуть  на  них  и  потребовал,  чтобы
ему  открыли  подземелья  крепости.
 Подвалы  эти  были  высечены  в  скале,  и  высокие  своды  их
подпирались  столбами.  В  первом  находилось  старое,  вышед¬
шее  из  употребления  оружие,  а  второй  вмещал  целый  лес  пик,
острия  которых  торчали  из  пучков  перьев.  Третий  казался  точ¬
но  обитым  цыновками,—  так  густо  были  утыканы  стены  его
тонкими  стрелами.  На  стенах  четвертого  вплотную  висели  кри¬
вые  сабли.  Посредине  пятого  —  ряды  шлемов  с  гребнями  были
похожи  на  легионы  красных  змей.  В  шестом  видны  были  одни
лишь  колчаны;  в  седьмом  —  одни  кнемиды;  в  восьмом  —  по¬
ручни  для  лат;  в  остальных  —  вилы,  крюки,  лестницы,  канаты,
даже  шесты  для  катапульт  и  бубенчики  нагрудных  ремней  для
верблюдов!  А  так  как  гора  расширялась  к  основанию,  вся  про¬
буравленная  внутри,  точно  улей,  то  под  этими  подвалами  на¬
ходились  еще  другие,  более  многочисленные  и  глубокие.
 Вителлий,  его  толмач  Финеес  и  старшина  мытарей  Сизенна
осматривали  подземелья  при  свете  факелов,  которые  держали
трое  евнухов.
 В  полутьме  можно  было  разглядеть  отвратительные  орудия,
придуманные  варварами:  палицы  с  набитыми  гвоздями,  отрав¬
ленные  дротики,  заражающие  раны,  клещи,  похожие  на  челюсти
крокодила,—  словом,  у  тетрарха  в  Махэрузе  были  запасы
военного  снаряжения  на  сорок  тысяч  человек.
 Он  собрал  их  в  предвидении  союза  своих  врагов.  Но  прокон¬
сул  мог  подумать  или  сказать,  что  тетрарх  намеревается  бороть¬
ся  против  римлян,  и  Антипа  старался  найти  объяснения:  не  ему
принадлежит  вооружение;  многое  служит  защитой  от  разбойни¬
ков;  к  тому  же  оружие  необходимо  для  борьбы  с  аравитянами;
да  и  все  это  получено  им  от  отца.  И  вместо  того  чтобы  следовать
за  проконсулом,  тетрарх  быстрыми  шагами  шел  впереди.  Вдруг
он  отступил  к  стене  и,  расставив  локти,  закрыл  ее  своею  тогой.
Но  над  головой  его  виднелась  верхняя  часть  двери.  Вителлий
заметил  ее  и  пожелал  узнать,  что  находилось  за  нею.
 Открыть  ее  мог  только  Вавилонец.
 —  Позвать  Вавилонца!
 Подождали,  пока  тот  пришел.
 Отец  его  прибыл  с  берегов  Евфрата  с  пятьюстами  всадни¬
ков.  Он  предложил  Ироду  Великому  защищать  его  восточные
границы.  После  раздела  царства  Иасим  остался  у  Филиппа  и
теперь  служил  Антипе.
 Он  явился  с  луком  на  плече,  с  бичом  в  руках.  Пестрая  тесьма
туго  обтягивала  его  кривые  ноги;  туника  без  рукавов  оставляла
обнаженными  толстые  руки;  меховая  шапка  бросала  тень  на
лицо;  борода  завита  была  колечками.
 135

Сначала  он  сделал  вид,  будто  не  понимает  толмача.  Но  Ви-
теллий  бросил  взгляд  на  Антипу,  и  тот  поспешил  повторить  его
приказание.  Тогда  Иасим  приложил  к  двери  обе  руки,  и  она
скользнула  в  стену.
 Из  мрака  повеяло  струей  теплого  воздуха.  Вниз  спускался
извилистый  коридор.  Они  направились  по  этому  коридору  и
остановились  у  входа  в  пещеру,  более  просторную,  чем  другие
подземелья.
 В  глубине  зияло  отверстие  арки  над  самой  кручей,  защищав¬
шей  крепость  по  сю  сторону.  Дикая  жимолость  вилась  по  сво¬
дам,  в  ярком  свете  выступали  гроздья  ее  цветов.  У  самой  земли
журчала  тонкая  струйка  ключевой  воды.
 Здесь  стояли  белые  кони;  их  было  около  сотни;  они  ели  яч¬
мень  с  доски,  укрепленной  вровень  с  их  мордами.  Гривы  у  них
были  выкрашены  в  синий  цвет,  копыта  обернуты  плетенками,
чолки  на  лбу  подстрижены  хохолком  в  виде  паричков.  Длинны¬
ми  хвостами  они  мягко  похлопывали  себя  по  ногам.
 Проконсул  замер  от  изумления.
 То  были  чудесные  животные,  гибкие,  как  змеи,  легкие,  как
птицы.  Они  неслись,  не  отставая  от  стрелы  всадника,  сбивали  с
ног  людей,  кусая  их  в  живот;  мигом  пробирались  среди  нагро¬
можденных  скал,  перескакивали  через  пропасти  и  день-день¬
ской  безустали  мчались  бешеным  галопом  по  равнинам;  по
первому  слову  они  останавливали  свой  бег.
 Едва  Иасим  вошел,  они  побежали  к  нему,  точно  овцы,  зави¬
девшие  своего  пастуха,  и,  вытянув  шеи,  тревожно  смотрели  на
него  своими  невинными  глазами.  По  обыкновению,  он  крикнул
хриплым  гортанным  голосом,  и  от  этого  зова  они  сразу  повесе¬
лели.  Они  поднимались  на  дыбы,  томимые  жаждой  простора,
тоскуя  о  скачке.
 Антипа  из  опасения,  как  бы  Вителлий  не  отнял  лошадей,
велел  запереть  их  сюда,—  в  особое  помещение  для  животных
на  случай  осады.
 —  Плохая  у  тебя  конюшня,—  сказал  проконсул.—  Ты  ри¬
скуешь  погубить  коней...  Внеси  их  в  инвентарь,  Сизенна!
 Мытарь  вынул  из-за  пояса  дощечку,  сосчитал  лошадей  и  за¬
писал.
 Сборщики  податных  товариществ  подкупали  правителей,
чтобы  грабить  провинции.  И  этот  Сизенна,  с  пронырливой  мор¬
дочкой  и  моргающими  веками,  всюду  совал  свой  нос.
 Наконец  все  возвратились  во  двор  крепости.
 Местами,  на  каменной  настилке  двора,  водоемы  были  при¬
крыты  круглыми  бронзовыми  щитками.  Сизенна  обратил  вни¬
мание  на  один  из  таких  щитков,  побольше  других  и  не  так  гул¬
ко,  как  остальные,  звеневший  под  ногами.  Он  по  очереди  посту¬
чал  по  ним  и  вдруг  неистово  завопил  и  затопал  ногами:
 136

— 	Вот  они!  Вот  они  где.  Иродовы  сокровища!
 Разыскивать  эти  сокровища  было  особой  страстью  римлян.
 — 	Никаких  сокровищ  здесь  нет  и  не  было!  —  клялся
тетрарх.
 — 	А  что  же  там?
 — 	Ничего!  Так...  один  человек,  узник.
 — 	Покажи  его!  —  сказал  Вителлий.
 Тетрарх  ослушался:  иудеи  могли  узнать  его  тайну.  Нежела¬
ние  открыть  щиток  выводило  Вителлия  из  терпения.
 — 	Выломить!  —  крикнул  он  ликторам.
 Маниэи  угадал  их  намерения.  Но  увидев  секиру,  он  подумал,
что  они  хотят  обезглавить  Иоканана.  Он  остановил  ликтора  при
первом  же  взмахе  секиры,  просунул  между  бронзовым  щитком
и  камнями  нечто  вроде  крюка,  затем,  вытянув  худые  длинные
руки,  слегка  приподнял  щиток;  тот  отвалился.  Все  удивились
силе  этого  старика.  Под  крышкой  с  деревянной  обшивкой  нахо¬
дился  трап  одинаковых  с  нею  размеров.  Маннэи  ударил  кула¬
ком,  и  трап  распался  на  две  створки.  Тогда  увидели  дыру,
огромную  яму,  куда  спускалась  лестница  без  перил;  и  те,  кото¬
рые  нагнулись,  различили  на  дне  ее  что-то  неясное  и  страшное.
 На  земле  распростерлось  человеческое  существо;  длинные
волосы  перепутались  с  шерстью  шкуры,  покрывавшей  его  спину.
Человек  поднялся.  Лбом  он  касался  решетки,  горизонтально
вделанной  в  яму,  и  время  от  времени  исчезал  в  глубине  своей
норы.
 Солнце  играло  на  верхушках  тиар,  рукоятках  мечей,  нака¬
ляло  каменные  плиты;  над  двором,  вспархивая  с  фризов,  кру¬
жили  голуби,—  в  этот  час  Маннэи  обычно  кормил  их  зерном.  Он
сидел  на  корточках  перед  тетрархом,  который  стоял  рядом
с  проконсулом.  Сзади  них  галилеяне,  священнослужители,
воины  образовали  круг.  Все  молчали  в  тревоге  перед  тем,  что
случится.
 Сначала  донесся  глубокий,  замогильный  вздох.
 Иродиада  услыхала  его  на  другой  стороне  дворца.  Как  за¬
вороженная,  прошла  она  сквозь'толпу;  и  она  внимала  ему,  по¬
ложив  руку  на  плечо  Маннэи,  склонив  стан.
 Раздался  голос:
 — 	Горе  вам,  фарисеи  и  саддукеи,  порождение  ехидны,
мехи  надутые,  кимвалы  звучащие!
 Все  узнали  Иоканана.  Имя  его  переходило  из  уст  в  уста.
Подбежали  еще  люди.
 — 	Горе  тебе,  о  народ!  Горе  вам,  предатели  иудейские,
пьяные  ефраимиты,  вы,  жители  тучных  долин,  шатающиеся  от
винного  дурмана!  Да  иссякнут  они,  как  вода,  пролитая  на  зем¬
лю,  расточатся,  как  слизень  пресмыкающийся,  как  недоносок
женщины,  которому  никогда  не  увидеть  солнца!..  Придется
 137

тебе,  Моав,  прятаться  подобно  воробью  в  ветвях  кипарисов,
укрываться  в  пещерах  подобно  тушканчику.  И  будут  сокрушены
врата  крепостей  легче  ореховой  скорлупы,  стены  низвергнутся,
города  пожрет  огонь;  и  не  перестанет  разить  бич  предвечного.
В  собственной  крови  вываляет  он  члены  твои,  как  шерсть  в
чану  красильщика.  Как  новой  бороной,  раздерет  твою  плоть  и
разбросает  куски  ее  по  горам!
 О  каком  завоевателе  говорил  он?  Может  быть,  о  Вителлин?
Одни  лишь  римляне  могли  произвести  такое  истребление.
И  раздавались  жалобы:
 — 	Довольно,  довольно!  Пусть  замолчит!
 Он  продолжал  еще  грохмче:
 — 	Малые  дети  будут  ползать  возле  трупов  своих  матерей,
лежащих  во  прахе.  Ночью,  надеясь  на  свой  меч,  люди  пойдут
добывать  хлеб  среди  развалин.  На  городских  площадях,  где  вве¬
черу  вели  беседу  старики,  шакалы  будут  вырывать  один  у  дру¬
гого  кости.  Девы  твои,  глотая  слезы,  игрою  на  кифаре  будут
увеселять  пирующих  чужеземцев.  Храбрейшие  сыны  твои  со¬
гнут  спину  под  тяжестью  непосильного  бремени!
 Народ  вновь  видел  перед  собой  дни  изгнания,  все  бедствия
прошедших  времен.  То  были  слова  древних  пророков.  Бросая
их  одно  за  другим,  Иоканан  словно  наносил  удары.
 Но  вот  голос  его  стал  нежным,  сладостным,  певучим.  Он  воз¬
вещал  освобождение:  воссияют  небеса,  и  младенец  протянет
руку  к  логову  дракона;  вместо  глиняных  сосудов  будут  золотые,
пустыня  расцветет,  как  роза.
 — 	Что  стоит  сейчас  шестьдесят  киккар,  станет  дешевле  обо¬
ла.  Из  скал  заструится  молоко,  и  люди  в  давильнях  отойдут  ко
сну  с  переполненною  утробою!..  Когда  же  придешь  ты,  тот,  кого
я  ожидаю?  Заранее  склоняют  колени  все  народы,  и  царствию
твоему  не  будет  конца,  сын  Давида!
 Тетрарх  отпрянул;  существование  сына  Давидова  оскорбля¬
ло  его,  как  угроза.
 Иоканан  стал  поносить  его  владычество:  «Нет  иного  влады¬
ки,  кроме  предвечного!»  Он  поносил  сады  его,  статуи  его,  мебель
из  слоновой  кости.  Он  поносил  его,  как  нечестивого  Ахава!
 Антипа  оборвал  на  груди  шнурок  с  печаткой  и  кинул  ее  в
яму,  приказывая  Иоканану  замолчать.
 Голос  ответил:
 — 	Я  буду  рычать,  как  медведь,  как  онагр,  как  женщина
рожающая!  Бог  уже  покарал  тебя  за  кровосмесительство.  Тебя
постигло  бесплодие  мула!
 Послышался  смех,  подобный  плеску  волн.
 Вителлий  упорно  продолжал  стоять  на  месте.  Толмач  с  не¬
возмутимым  видом  переводил  на  язык  римлян  все  бранные  сло¬
ва,  которые  гневно  выкрикивал  Иоканан.  Тетрарх  и  Иродиада
 138

вынуждены  были  выслушивать  их  дважды.  Он  задыхался;  она,
в  изумлении,  не  отрываясь,  смотрела  на  дно  ямы.
 Страшный  человек  откинул  голову  и,  ухватившись  за  решет¬
ку,  приник  к  ней  волосатым  лицом,  похожим  на  густой  кустар¬
ник,  в  котором  сверкали  два  уголька.
 — 	А,  это  ты,  Иезавель!..  Скрипом  сандалий  своих  пленила
ты  сердце  его.  Как  кобылица,  ржала  ты  от  похоти!  На  вершине
горы  ставила  ты  ложе  свое  и  там  приносила  жертвы!..  Сорвет
господь  с  тебя  твои  серьги,  твои  пурпуровые  одежды  и  льня¬
ные  покрывала,  запястья  с  рук  твоих,  и  кольца  с  твоих  ног,  и
золотые  украшения,  что  покрывают  чело  твое.  И  отнимет  он  у
тебя  серебряные  зеркала  и  опахала  из  перьев  страусовых,  пер¬
ламутровые  подошвы,  что  возвышают  рост  твой,  и  гордость
твою  —  алмазы,  благовония  волос,  краску  ногтей  и  все  ухищре¬
ния  неги!  Мало  камнями  побить  тебя,  блудница!
 Иродиада  озиралась  вокруг,  точно  искала  защиты.  Фарисеи
лицемерно  опускали  глаза.  Саддукеи  отворачивались  из  опасе¬
ния  оскорбить  проконсула.  Антипа  был  похож  на  мертвеца.
 А  голос  становился  все  сильнее,  все  возвышался,  грохотал
подобно  раскатам  грома  и,  повторенный  много  раз  горным
эхом,  обрушивался  на  Махэруз.
 — 	Пресмыкайся  в  пыли,  дщерь  Вавилона!  Мели  муку!  Сни¬
ми  пояс,  развяжи  сандалии,  подбери  подол,  переходи  вброд
реки!  Откроется  срам  твой,  и  позор  твой  увидят  все  люди!  И  бу¬
дешь  ты  скрежетать  зубами  от  рыданий!  Предвечному  отврат¬
но  зловоние  преступлений  твоих!  Будь  ты  проклята!  Будь  ты
проклята!  Издыхай,  как  псица!
 Затвор  замкнулся,  крышка  захлопнулась.  Маннэи  чуть  не  за¬
душил  Иоканана.
 Иродиада  исчезла.  Фарисеи  возмущались.  Антипа,  стоя  сре¬
ди  них,  оправдывался.
 — 	Конечно,  следует  вступать  в  брак  с  женою  брата,—  заме¬
тил  Элеазар,—  но  ведь  Иродиада  не  была  вдовою  и  к  тому  же
имела  ребенка,—  вот  в  чем  мерзость!
 — 	Неверно!  Это  заблуждение!  —  возразил  саддукей  Иона-
тан.
 — 	По  закону  такие  браки  осуждены,  но  не  запрещены
безусловно.
 — 	Что  из  того!  Ко  мне  очень  несправедливы!  —  говорил
Антипа.—  Ведь  сочетался  Авессалом  с  женами  своего  отца,
Иуда  —  с  невесткой,  Аммон  —  с  сестрою,  Лот  —  с  собственны¬
ми  дочерьми.
 В  это  время  снова  появился  Авл,  который  уже  успел  соснуть.
Узнав,  в  чем  дело,  он  одобрил  тетрарха.  Стоит  ли  беспокоиться
из-за  подобных  глупостей!  И  он  очень  смеялся  над  упреками
священников  и  злобой  Иоканана
 139

Иродиада  с  крыльца  обернулась  к  нему.
 — 	Ты  ошибаешься,  господин  мой!  Он  побуждает  народ  отка¬
зываться  от  уплаты  налогов.
 — 	Это  правда?  —  не  замедлил  спросить  мытарь.  Все  под¬
твердили.  Тетрарх  поддержал  их.
 Вителлий  подумал,  что  узник  может  бежать;  а  так  как  пове¬
дение  Антипы  казалось  ему  подозрительным,  он  приказал  по¬
ставить  стражу  у  ворот,  вдоль  стен  и  во  дворе.
 Затем  он  направился  в  отведенные  ему  покои.  За  ним  после¬
довали  выборные  от  священников.
 Не  касаясь  вопроса  о  жертвоприношениях,  каждый  предъ¬
являл  свои  жалобы.
 Все  досаждали  ему.  Он  их  отпустил.
 Ионатан,  уходя,  заметил  у  одной  из  бойниц  Антипу,  беседо¬
вавшего  с  длинноволосым  человеком  в  белой  одежде,  с  ессеем;
и  он  пожалел,  что  принял  сторону  тетрарха.
 Одно  соображение  служило  тетрарху  утешением:  Иоканан
не  был  больше  в  его  власти,  о  нем  позаботятся  римляне.  Какое
облегчение!
 В  тот  час  мимо  дозора  проходил  Фануил.
 Антипа  окликнул  его  и,  указывая  на  воинов,  сказал:
 — 	Сила  на  их  стороне!  Я  не  могу  освободить  его!  Не  моя  в
том  вина!
 Двор  опустел.  Рабы  отдыхали.  На  горизонте,  полыхавшем
заревом,  малейшие  отвесные  предметы  выделялись  черными  си¬
луэтами.  Антипа  различил  по  ту  сторону  Мертвого  моря  соле¬
варни.  Палаток  больше  не  было  видно,—  должно  быть,  арави¬
тяне  уже  снялись.  Поднималась  луна.  На  сердце  тетрарха
снизошло  успокоение.
 Фануил,  удрученный,  опустил  голову  на  грудь.  Наконец  он
открыл  то,  что  должен  был  высказать.
 С  начала  месяца  он  изучал  небо  перед  утренней  зарей,  когда
созвездие  Персея  в  зените.  Агала  едва  показывалась,  Алгол  по¬
тускнел,  Мира-Цети  исчезла.  Все  предвещало  смерть  видного
человека  в  Махэрузе  в  эту  самую  ночь.
 Кто  же  это?  Вителлия  охраняют  превосходно.  Иоканана  не
собираются  казнить.  «Значит  —  я!»  —  подумал  тетрарх.
 Не  вернутся  ли  аравитяне?  Может  быть,  проконсул  про¬
ведает  о  его  сношениях  с  парфянами?  Священников  сопрово¬
ждали  тайные  убийцы,  фанатики  иерусалимские;  под  одеждой
у  них  были  кинжалы.  И  познания  Фануила  не  вызывали  в
тетрархе  сомнений.
 Ему  пришла  в  голову  мысль  искать  прибежища  у  Иродиады.
Правда,  он  ее  ненавидел.  Но  она  вдохнет  в  него  мужество.  Еще
не  порвались  все  узы  ее  чар,  которые  он  в  былое  время  испытал.
 Когда  он  вошел  к  ней  в  опочивальню,  в  порфировой  чаше
 140

курился  киннамон,  и  всюду  были  разбросаны  благовонные  по¬
рошки,  притирания,  воздушные,  точно  облако,  ткани,  легкие,
как  перо,  вышивки.
 Антипа  ии  словом  не  упомянул  ни  о  предсказании  Фануила,
ни  о  страхе  своем  перед  иудеями  и  аравитянами,—  она  обвини¬
ла  бы  его  в  трусости.  Он  сказал  только  о  римлянах;  Вителлий
ничего  не  сообщил  ему  о  своих  военных  планах;  он  предпола¬
гает,  что  проконсул  в  дружбе  с  Кайем,  которого  часто  посещал
Агриппа;  очевидно,  его  самого  отправят  в  ссылку,  а  быть  мо¬
жет,  и  убьют.
 Иродиада  с  пренебрежением  и  снисходительностью  стара¬
лась  его  успокоить.  Наконец,  она  вынула  из  маленького  ларца
причудливую  медаль,  на  которой  была  изображена  голова  Тиве¬
рия  в  профиль.  Одного  ее  вида  было  достаточно,  чтобы  ликторы
побледнели  и  все  обвинения  рухнули.
 Растроганный,  благодарный  Антипа  спросил,  откуда  у  нее
эта  медаль.
 — 	Мне  ее  подарили,—  ответила  она.
 Из-под  завесы  у  входа,  напротив,  протянулась  обнаженная
рука,  прелестная  юная  рука,  точно  выточенная  из  слоновой  ко¬
сти  Поликлетом.  Неловкими,  но  грациозными  движениями  в
воздухе  она  пыталась  схватить  тунику,  позабытую  на  скамеечке
возле  стены.
 Старуха-прислужница,  раздвинув  занавес,  осторожно  пере¬
дала  тунику.
 Тетрарх  что-то  смутно  припомнил.
 — 	Это  твоя  рабыня?
 — 	Тебя  это  не  касается!  —  ответила  Иродиада.
 III
 Гости  наполняли  пиршественный  зал.
 В  нем  было  три  нефа,  как  в  храме,  и  они  отделялись  один  от
другого  колоннами  из  альгуминового  дерева  с  литыми  бронзо¬
выми  капителями.  Колоннами  этими  поддерживались  две  ре¬
шетчатые  галереи,  а  третья,  из  золотой  филиграни,  в  глубине,
выдавалась  далеко  вперед  и  приходилась  как  раз  напротив
огромной  арки,  зиявшей  на  другом  конце  зала.
 На  столах,  стоявших  рядами  во  всю  длину  зала,  среди  рас¬
цвеченных  глиняных  чаш,  медных  блюд,  сосудов  со  снегом,  груд
винограда,  горели  светильники,  возвышаясь  подобно  пылаю¬
щим  кустам;  но  красноватый  свет  их  огней  постепенно  терялся  в
высоких  сводах;  словно  звезды  ночью  сквозь  ветви  дерев,  свер¬
кали  яркие  огненные  точки.  Через  широкий  пролет  выхода  вид-
 141

иы  были  факелы  на  террасах  домов.  Антипа  угощал  своих  дру¬
зей,  народ,  всех,  кто  явился  на  празднество.
 Проворные  рабы  в  войлочных  сандалиях  сновали  быстрее
псов,  разнося  подносы.
 Проконсульский  стол  занимал  место  на  помосте  ив  сикомора,
под  золочеными  хорами.  Вавилонские  ковры  замыкали  его  со
всех  сторон  наподобие  шатра.
 Три  ложа  из  слоновой  кости,  одно  посредине  и  два-  по  бокам,
предназначались  для  Вителлия,  его  сына  и  Антипы.  Проконсул
возлежал  по  левую  руку,  около  двери,  Авл  —  по  правую,  тет¬
рарх  —  посредине.
 На  нем  была  тяжелая  черная  мантия,  ткань  которой  исчеза¬
ла  под  цветным  шитьем.  Щеки  тетрарха  были  нарумянены,  бо¬
рода  расчесана  веером,  волосы,  стянутые  диадемой  из  драгоцен¬
ных  каменьев,  посыпаны  лазоревого  цвета  порошком.  Вителлий,
как  всегда,  носил  пурпуровую  перевязь,  надетую  через  плечо  на
тогу  из  льняной  ткани.  У  Авла  были  завязаны  за  спиной  рукава
фиолетовой  шелковой  одежды,  затканной  серебром.  Его  завитые
спиралью  локоны  спускались  ступенями,  сапфировое  ожерелье
сверкало  на  груди,  полной  и  белой,  как  у  женщины.  Возле  него,
на  цыновке,  скрестив  ноги,  сидел  ребенок  замечательной  красо¬
ты;  улыбка  не  сходила  с  его  лица.  Авл  увидел  мальчика  на  кух¬
не  и  не  мог  более  без  него  обойтись;  ему  трудно  было  запомнить
халдейское  имя,  поэтому  он  называл  его  просто  Азиатом.  Время
от  времени  Авл  ложился  навзничь  на  ложе,—  тогда  голые  ноги
его  высились  над  всем  собранием.
 По  одну  сторону  находились  священнослужители  и  воена¬
чальники  Антипы,  жители  Иерусалима,  знать  греческих  городов.
А  рядом  с  проконсулом,  ниже  его,—  Маркел  с  мытарями,  друзья
тетрарха,  важные  лица  из  Каны,  Птолемаиды,  Иерихона;  затем,
вперемешку,  горцы  с  Ливана  и  старые  воины  Ирода:  двенадцать
фракийцев,  галл,  два  германца,  охотники  на  газелей,  идумей¬
ские  пастухи,  султан  из  Пальмиры,  эзионгаберские  моряки.
Перед  каждым  лежала  лепешка  из  мякиша*  чтобы  вытирать
пальцы,  и  руки  протягивались,  как  шеи  грифов,  за  оливками,
фисташками,  миндалем.  Все  были  увенчаны  цветами,  лица
сияли.
 Фарисеи  не  захотели  надеть  венки,,  считая  непристойным
этот  римский  обычай.  Они  содрогнулись*  когда  их  окропили  ла¬
даном  и  гальбаиом,—  смесью,  предназначенной  для  священных
обрядов  в  Храме.
 Авл  натер  ею  подмышками,  и  Антипа  пообещал  ему  целый
груз  этого  благовония  и  еще  три  корзины  того  натурального
бальзама,  нз-за  которого  Клеопатра  так  жаждала  овладеть
Палестиной.
 142

Один  из  вновь  прибывших  начальников  тивериадского  гарни¬
зона  стал  позади  Антипы,  чтобы  известить  его  о  необычайных
происшествиях.  Но  внимание  тетрарха  было  занято  проконсу¬
лом  и  тем,  что  говорилось  за  соседними  столами.
 Там  речь  шла  об  Иокаыане  и  о  таких  же,  как  он,  людях.  Си¬
меон  из  Гитои  очищал  от  грехов  огнем.  Некий  Иисус...
 — 	Этот  еще  хуже  других!  —  воскликнул  Элеазар.—Гнусный
фигляр!
 За  спиной  тетрарха  поднялся  человек,  бледный,  как  кайма
его  хламиды.  Он  спустился  с  помоста  и,  обращаясь  к  фарисеям,
крикнул:
 — 	Ложь!  Иисус  творит  чудеса!
 Антипа  пожелал  это  увидеть.
 — 	Тебе  следовало  его  привести!  Расскажи  о  нем.
 И  человек,  назвавшийся  Иаковом,  сообщил,  что  его  дочь
была  больна;  он  отправился  в  Капернаум  слезно  просить  учите¬
ля  нспелитьее.  Учитель  ответил:  «Вернись  в  дом  свой,  она  исце¬
лилась!»  И  он  встретил  ее  на  пороге;  когда  она  встала  с  ложа
своего,  гномон  во  дворце  указывал  третий  час,—  время  его  бе¬
седы  с  Иисуеом.
 Разумеется,  возразили  фарисеи,  существуют  разные  поверья,
целебные  травы!  В  самом  Махэрузе  не  раз  находили  корень
баарас,  от  которого  человек  становится  неуязвимым;  но  исце¬
лить,  не  видя  и  не  коснувшись  больного,—  вещь  немыслимая!
Если  только  Иисус  не  прибегнул  к  помощи  злых  духов.
 И  друзья  Антипы,  галилейская  знать,  твердили,  качая  голо¬
вой:  «Конечно,  злых  духов!»
 Иаков,  стоявший  между  их  столом  и  столом  священнослужи¬
телей,  молчал  с  надменной  кротостью.
 Они  понуждали  его  говорить:
 — 	Докажи  нам  его  могущество!
 Он  склонился  и  тихим  голосом,  медленно,  точно  пугаясь  соб¬
ственных  слов,  сказал:
 — 	Разве  не  знаете  вы,  что  он  —  мессия?
 Священнослужители  переглянулись,  а  Вителлий  потребовал,
 чтобы  ему  объяснили  значение  этого  слова.  Толмач  не  сразу
ответил.
 Так  называют  иудеи  освободителя,  который  принесет  им  все
блага,  а  также  господство  над  всеми  народами.  Некоторые  да¬
же  утверждают,  что  нужно  ждать  двух  освободителей.  Одного
победят  Гог  и  Магог,  демоны  севера,  но  другой  уничтожит  Са¬
тану.  И  вот  они  веками  ждут  пришествия  мессии.
 Священнослужители  посовещались,  и  с  речью  выступил
Элеазар.
 Прежде  всего  мессия  должен  быть  сыном  Давида,  а  не  како¬
го-то  плотника.  Он  утвердит  законы.  Этот  же  назареянин  пре-
 143

ступает  их,—  и  в  качестве  наиболее  веского  довода  Элеазар
указал  на  то,  что  мессии  должно  предшествовать  явление  Илии.
 — 	Но  ведь  Илия  уже  явился!  —  возразил  Иаков.
 — 	Илия!  Илия!  —  повторила  толпа  по  всему  залу.
 Всем  мысленно  представился  старец  и  стая  воронов  над  ним,
огонь  небесный,  сжигающий  алтарь,  жрецы-идолопоклонники,
низвергнутые  в  бурлящий  поток.  А  женщины  на  хорах  вспоми¬
нали  сарептскую  вдовицу.
 Иаков  неустанно  повторял,  что  знает  его.  Он  видел  его!  И  на¬
род  его  видел!
 — 	Имя  его?
 Тогда  он  закричал  изо  всех  сил:
 — 	Иоканан!
 Антипа  откинулся  назад,  точно  пораженный  в  самое  сердце.
Саддукеи  бросились  на  Иакова.  Элеазар  продолжал  ораторство¬
вать,  чтобы  привлечь  к  себе  внимание.
 Когда  снова  водворилась  тишина,  он  накинул  свой  плащ  и,
как  судья,  стал  задавать  вопросы:
 — 	Коль  скоро  пророк  умер...
 Ропот  прервал  его  слова.  Считали,  что  Илия  только  исчез.
 Элеазар  гневно  прикрикнул  на  толпу,  продолжая  допрос:
 — 	Ты  полагаешь,  что  он  воскрес?
 — 	Почему  бы  и  не  так?  —  сказал  Иаков.
 Саддукеи  пожимали  плечами.  Ионатан,  тараща  маленькие
глазки,  старался  смеяться,  словно  он  был  шутом.  Что  может
быть  глупее  притязания  тела  на  бессмертие!  И  он  продеклами¬
ровал,  нарочно,  для  проконсула,  стих  современного  поэта.
 — 	Nec  crescit,  пес  post  mortem  durare  videtur1.
 Между  тем  Авл,  позеленев,  с  выступившим  на  лбу  холодным
потом,  схватился  руками  за  живот  и  перегнулся  через  край
триклиния.
 Саддукеи  сделали  вид,  будто  чрезвычайно  этим  обеспокое¬
ны,—  на  другой  же  день  им  было  предоставлено  право  жертво¬
приношения.  Антипа  обнаруживал  отчаяние.  Вителлий  оставал¬
ся  безучастным;  тем  не  менее  тревога  его  была  сильна,—  с  утра¬
той  сына  рушилось  все  его  благополучие.
 Не  успела  еще  прекратиться  у  Авла  вызванная  им  рвота,  как
он  снова  хотел  приняться  за  еду.
 — 	Пусть  мне  подадут  мраморный  порошок,  наксосский  сла¬
нец,  морской  воды,  чего-нибудь!  Не  принять  ли  мне  ванну?
 Он  стал  с  жадностью  глотать  снег,  затем,  после  некоторого
колебания,  взять  ли  ему  коммагеиский  паштет  или  розовых
 1  «Ни  расти,  ни  продолжать  существование  после  смерти  не  могут»
(лат.;.
 144

дроздов,  остановил  свой  выбор  на  тыкве  с  медом.  Азиат  не  спу¬
скал  с  него  глаз;  этот  человек,  с  такой  легкостью  поглощавший
столько  пищи,  казался  ему  каким-то  высшим  существом,  почти
чудом.
 Подали  бычьи  почки,  белок,  соловьев,  рубленое  мясо  в  вино¬
градных  листьях.  А  священнослужители  спорили  по  поводу  вос¬
кресения  из  мертвых.  Аммоний,  ученик  платоника  Филона,  счи¬
тал  их  глупцами  и  сообщил  свое  мнение  грекам,  издевавшимся
над  пророчествами.  Маркел  и  Иаков  приблизились  друг  к  другу.
Маркел  рассказывал,  какое  блаженство  он  испытал  от  таинств
/Литры,  а  Иаков  стал  убеждать  его  последовать  Иисусу.  Вино
пальмовое  и  тамарисковое,  сафетские  и  библосские  вина  лились
из  амфор  в  кубки,  из  кубков  в  чаши,  из  чаш  —  в  глотки.  Языки
развязались,  гости  изливали  друг  другу  свои  души.  Иасим,  не¬
взирая  на  то,  что  был  евреем,  уже  не  скрывал  своего  поклонения
планетам.  Купец  из  Афаки  привел  в  изумление  кочевников,  рас¬
писав  им  чудеса  храма  в  Гиераполисе,  и  они  даже  полюбопыт¬
ствовали,  во  что  обойдется  паломничество.  Другие  держались
веры  отцов.  Один  германец,  полуслепой,  пел  гимн  во  славу  того
мыса  в  Скандинавии,  где  являют  свой  лик  лучезарные  боги.
А  жители  Сихема  не  прикоснулись  к  жареным  голубям  из  поч¬
тительности  к  священной  горлице  Азиме.
 Многие  беседовали,  стоя  посреди  зала,  и  пар  от  дыха¬
ния,  смешиваясь  с  дымом  светильников,  образовал  в  воздухе
туман.
 Вдоль  стены  пробирался  Фануил.  Он  снова  внимательно  из¬
учил  небесный  свод,  но  близко  подойти  к  тетрарху  не  решался,
опасаясь  масляных  пятен,  что  считалось  у  ессеев  большим
осквернением.
 Раздался  стук  в  ворота  крепости.
 Народ  узнал,  что  там  заключен  Иоканан.  Люди  с  факелами
взбирались  по  тропинкам;  черная  масса  их  кишела  в  овраге;
по  временам  они  завывали:  «Иоканан!  Иоканан!»
 — 	Он  все  нарушает!  —  сказал  Ионатан.
 — 	Все  обнищают,  если  он  будет  продолжать  свое,—  добави¬
ли  фарисеи.
 Со  всех  сторон  раздавались  нарекания:
 — 	Защити  нас!
 — 	Надо  с  ним  покончить!
 — 	Ты  отрекаешься  от  веры!
 — 	Нечестивец,  как  и  все  в  роду  Иродовом!
 — 	Уж  не  такой,  как  вы!  —  возразил  Антипа.—  Ведь  это  мой
отец  воздвиг  ваш  храм!
 Тут  фарисеи,  сыны  изгнанников,  сторонники  Матафии,  ста¬
ли  обвинять  тетрарха  в  преступлениях,  совершенных  его
родом.
 10. 	Г.  Флобер.  Т.  4.
 145

У  одних  священников  были  остроконечные  черепа,  щетини¬
стые  бороды,  слабые  злые  руки;  другие  были  курносы,  с  боль¬
шими  круглыми  глазами,  точно  бульдоги.  Человек  десять  книж¬
ников  и  священнических  прислужников,  питавшихся  остатками
от  жертвоприношений,  кинулись  к  помосту,  угрожая  Антипе  но¬
жами;  тетрарх  увещевал  их,  в  то  время  как  саддукеи  слабо  Ъго
защищали.  Заметив  Маинэи,  он  знаком  велел  ему  удалиться,
потому  что  Вителлий  всем  своим  видом  показывал,  что  проис¬
ходящее  его  не  касается.
 Фарисеи,  продолжавшие  возлежать  на  своих  триклиниях,
пришли  в  неистовство,  точно  ими  овладели  злые  духи.  Они  раз¬
били  стоявшие  перед  ними  блюда:  им  подали  любимое  пряное
кушанье  Мецената,  из  мяса  дикого  осла,  которое  считалось  у
них  нечистым.
 Авл  издевался  над  тем,  что  они,  по  слухам,  поклонялись
ослиной  голове;  он  осыпал  их  язвительными  насмешками  и  за
их  отвращение  к  свинине.  Должно  быть^  они  ненавидят  свинью
оттого,  что  это  дородное  животное  убило  их  Вакха;  зато  они
очень  любят  вино,—  недаром  в  Храме  нашли  виноградную  лозу
из  золота.
 Священнослужители  не  понимали  его  слов.  Финеес,  галилея¬
нин  родом,  отказывался  их  переводить.  Тогда  Авл  непомерно
разгневался,  тем  более  что  Азиат,  объятый  страхом,  исчез.  И  все
пиршество  ему  не  нравилось:  кушанья  были  грубые,  недоста¬
точно  пряные!  Он  успокоился  лишь  тогда,  когда  подали  блюдо
из  курдюков  сирийских  овец,  настоящих  комков  сала.
 Характер  иудеев  казался  Вителлию  отвратительным.  Пожа¬
луй,  их  богом  мог  быть  тот  самый  Молох,  чьи  капища  он  встре¬
чал  по  дороге;  ему  припомнились  жертвоприношения  детей  и
рассказ  про  человека,  которого  эти  иудеи  тайно  откармливали.
Его  сердце  латинянина  исполнено  было  отвращения  к  их  не¬
терпимости,  их  яростному  иконоборчеству,  их  зверскому  упор-
ству.
 'Проконсул  хотел  удалиться.  Авл  отказался  уйти.
 Со  спущенной  по  пояс  одеждой,  он  возлежал  перед  грудой
снеди,  слишком  сытый,  чтобы  есть,  но  упорно  не  желал  со  всем
этим  расстаться.
 Возбуждение  толпы  росло.  Люди  предавались  мечтам  о  неза¬
висимости.  Стали  вспоминать  о  славе  Израиля.  Всех  завоевате¬
лей  постигла  кара:  Антигона,  Вара,  Красен...
 —  Негодяи!  —  воскликнул  проконсул;  он  понимал  по-сирий¬
ски,  и  толмач  служил  ему  лишь  для  того,  чтобы  выиграть  время
для  ответа.
 Антипа  поспешно  вынул  медаль  императора  и.  с  трепетом
взирая  на  нее,  стал  показывать  ее  толпе  со  стороны  изображе¬
ния.
 146

Вдруг  створки  золотой  галереи  раздвинулись  и,  окружен¬
ная  рабынями,  в  ярком  сиянии  светильников,  среди  гирлянд  из
анемонов,  появилась  Иродиада;  на  голове  у  нее  была  ассирий¬
ская  митра,  скрепленная  подбородником;  локоны  ее  ниспадали
на  пунцовый  пеплум,,  с  разрезами  во  всю  длину  рукавов.  Точно
Цибела,  сопровождаемая  львами,  стояла  она  в  дверях,  по  обе
стороны  которых  возвышались  два  каменных  чудовища,  подоб¬
ные  тем,  что  стерегут  сокровища  Атридов,  и  с  высоты  балюстра¬
ды,  над  головой  тетрарха*  держа  в  руке  чашу,  она  крикнула:
 —  Многие  лета  цезарю!
 Вителлий,  Антипа  и  священнослужители  подхватили  привет¬
ствие.
 Но  в  это  мгновение  по  залу  от  самого  конца  пронесся  гул
восторженного  изумления.  Вошла  юная  девушка.
 Сквозь  голубоватое  покрывало,  которое  спускалось  с  го¬
ловы  на  грудь,  просвечивали  дуги  ее  бровей,  халцедоновые
серьги,  белизна  кожи.  Квадратный  кусок  переливчатого  шелка,
накинутый  на  ее  плечи,  был  перехвачен  на  бедрах  золотым
узорчатым  поясом.  Черные  шальвары  были  густо  вышиты  цве¬
тами  мандрагоры.  Она  шла,  лениво  постукивая  туфельками  из
пуха  колибри.
 Девушка  поднялась  на  помост,  сбросила  покрывало.  То
была  Иродиада*  как  в  былое  время,  в  молодости.  Затем  она
начала  танцевать.
 Ноги  ее  переступали  одна  перед  другой  под  ритм  флейты  и
кроталов..  Округленными  движениями  рук  она  кого-то  манила,
кто  все  убегал  от  нее.  Она  гналась  за  ним  легче  мотылька,  как
любопытная  Психея,  как  блуждающая  душа,  и  казалось  вот-
вот  улетит.
 Кроталы  сменились  скорбными  звуками  гингры.  Вслед  за
надеждой  пришло  уныние.  Телодвижения  танцовщицы  выра¬
жали  как  бы  вздохи,  и  все  ее  существо  —  такое  томление,  что
нельзя  было  сказать,  оплакивает  ли  она  бога,  или  замирает  от
его  ласк.  Полузакрыв  веки,  она  извивала  свой  стан;  живот
ее  колыхался  подобно  морской  волне,  груди  трепетали,  но
лицо  оставалось  бесстрастным,  а  ноги  были  все  время  в  дви¬
жении.
 Вителлий  сравнил  ее  с  мимом  Мнестером.  Авла  все  еще
рвало.  Тетрарх  забылся  в  грезах  и  больше  не  думал  об  Иро-
диаде.  Ему  показалось,  что  она  подошла  к  саддукеям.  Виде¬
ние  исчезло.
 То  не  было  видение.  Иродиада  отдала  в  обучение  вдали  от
Махэруза  дочь  свою  Саломею  в  надежде,  что  она  полюбится
тетрарху.  Замысел  был  неплох,—  теперь  она  в  этом  убедилась!
 Танец  снова  изменился..  Теперь  это  был  страстный  порыв
любви,  жаждущей  удовлетворения.  Девушка  плясала,  как  ин*
 147

дийские  жрицы,  как  нубиянки,  живущие  у  водопадов,  как  ли¬
дийские  вакханки.  Она  склонялась  во  все  стороны  точно  цве¬
ток,  колеблемый  бурей.  Драгоценные  камни  в  ее  ушах  под¬
прыгивали,  ткань  на  спине  отливала  разными  красками;  от  ее
рук,  от  ее  ног,  от  ее  одежды  исходили  невидимые  искры,  кото¬
рые  воспламеняли  мужчин.  Запела  арфа;  в  ответ  раздались
приветственные  возгласы  толпы.  Расставив  ноги  и  не  сгибая
колен,  девушка  вся  изогнулась  так,  что  подбородком  косну¬
лась  пола;  и  кочевники,  привыкшие  к  воздержанию,  римские
воины,  искушенные  в  разврате,  скупые  мытари,  старые  священ¬
ники,  раздраженные  учеными  спорами,—  все,  раздувая  ноздри,
трепетали  от  вожделения.
 Потом  она  стала  бешено  кружиться  перед  столом  Антипы
словно  волшебный  волчок,  а  он  голосом,  прерывающимся  от
сладострастных  рыданий,  говорил  ей:
 — 	Приди  ко  мне!  Приди!
 Она  продолжала  кружиться,  тимпаны  оглушительно  зве¬
нели,  толпа  ревела.  Но  тетрарх  взывал  еще  громче:
 — 	Приди  ко  мне!  Приди!  Я  отдам  тебе  Капернаум!  От¬
дам  долину  Тивериады!  Мои  крепости!  Полцарства  моего
отдам!
 Она  упала  на  руки,  пятками  вверх,  прошлась  так  по
помосту,  точно  огромный  скарабей,  и  сразу  застыла.
 Ее  затылок  и  спина  образовали  прямой  угол.  Пестрая  ткань,
облекавшая  ее  ноги,  перекинулась  ей  через  плечи,  точно  раду¬
га  обрамляя  лицо  на  локоть  от  пола.  У  нее  были  накрашенные
губы,  очень  черные  брови,  почти  страшные  глаза,  а  капельки
пота  на  лбу  казались  росой  на  белом  мраморе.
 Она  молчала.  Они  глядели  друг  на  друга.
 На  хорах  кто-то  щелкнул  пальцами.  Она  поднялась  туда,
сейчас  же  вернулась  и,  слегка  шепелявя,  как  ребенок,  произ¬
несла:
 — 	Я  хочу,  чтобы  ты  дал  мне  на  блюде  голову...—  она
забыла  имя,  но  тут  же  добавила  с  улыбкой:—голову  Иока-
нана!
 Тетрарх  весь  поник,  подавленный.
 Он  был  связан  словом.  Народ  ждал.  Но,  быть  может,
смерть,  предсказанная  ему,  обратившись  на  другого,  отвратится
от  него  самого?  Если  Иоканан  действительно  пророк  Илия,  он
сумеет  избегнуть  ее;  а  если  это  не  так,  убийство  не  имеет  осо¬
бого  значения.
 Маннэи,  стоявший  поблизости,  угадал  его  намерение.
 Вителлий  подозвал  его  к  себе,  чтобы  передать  ему  пароль,
так  как  яму  охраняла  стража.
 Все  почувствовали  облегчение.  Еще  минута,  и  все  кончится!
 А  между  тем  Маннэи  замешкался.
 148

Он  вернулся  потрясенный.
 Сорок  лет  исполнял  он  обязанности  палача.  Это  он  утопил
Аристовула,  задушил  Александра,  сжег  заживо  Матафию,
обезглавил  Зосиму,  Паппуса,  Иосифа  и  Антипатра,—  а  сейчас
он  не  осмелился  умертвить  Иоканана!  Зубы  у  него  стучали,
он  дрожал  всем  телом.
 У  самой  ямы  перед  ним  предстал  великий  ангел  самаритян,
весь  покрытый  глазахми,  потрясавший  огромным  мечом,  крас¬
ным  и  зубчатым,  точно  пламя.  Маннэи  привел  двух  воинов,  ко¬
торые  могли  подтвердить  его  слова.
 Но  они  никого  не  видели,  кроме  одного  иудейского  воена¬
чальника,  который  бросился  на  них  и  которого  теперь  уже  не
было  в  живых.
 Бешенство  Иродиады  излилось  потоком  низменной  и  кро¬
вожадной  брани.  Она  обломала  себе  ногти  о  решетку  галереи,
и  два  изваяния  львов,  казалось,  грызли  ей  плечи  и  рычали  так
же,  как  она.
 Антипа  последовал  ее  примеру.  Священнослужители,  вои¬
ны,  фарисеи  —  все  взывали  к  отмщению;  другие  негодовали
на  то,  что  медлят  доставить  им  развлечение.
 Маннэи  вышел,  закрыв  лицо  руками.
 Гостям  казалось,  что  время  тянется  еще  дольше,  чем  в  пер¬
вый  раз.  Им  это  наскучило.
 Вдруг  послышались  гулкие  шаги  по  перехода.м.  Тревога
стала  нестерпимой.
 Показалась  голова,—  Маннэи  держал  ее  за  волосы,  вытя¬
нув  руку,  гордясь  рукоплесканиями.
 Положив  голову  на  блюдо,  он  подал  ее  Саломее.
 Она  быстро  поднялась  на  хоры.  Несколько  минут  спустя
голову  принесла  обратно  та  сахмая  старуха-прислужница,  кото¬
рую  тетрарх  уже  захметил  утром  на  плоской  кровле  дома,  а  по-
тохМ  —  в  опочивальне  Иродиады.
 Он  отвернулся,  чтобы  не  видеть  головы.  Вителлий  бросил
на  нее  равнодушный  взгляд.
 Маннэи  сошел  с  помоста  и  показал  голову  римским  воена¬
чальникам  и  тем,  кто  пировал  на  этой  стороне.
 Все  внимательно  оглядели  ее.
 Острое  лезвие  меча,  скользнув  сверху  вниз,  задело  челюсть.
Углы  рта  судорожно  перекосились.  Кровь,  уже  запекшаяся,
пятнила  бороду.  Закрытые  веки  были  бледны,  точно  раковины.
От  светильников  падали  вокруг  лучи  света.
 Голову  передали  на  стол  священников.  Один  фарисей  из
любопытства  перевернул  ее;  Маннэи  снова  поставил  ее  пряхмо
и  поднес  Авлу,  который  от  этого  проснулся.  Сквозь  прорезь
ресниц  мертвые  зрачки  и  зрачки  потухшие  словно  сказали  что-
то  друг  другу.
 149

Затем  Маннэи  предъявил  голову  Антипе.  По  щекам  тетрар¬
ха  потекли  слезы.
 Огни  гасли.  Гости  разошлись.  Антипа  остался  один.  Прижи¬
мая  руки  к  вискам,  он  не  спускал  глаз  с  отрубленной  головы,  а
Фануил,  стоя  посредине  огромного  нефа,  воздев  руки,  шептал
молитвы.
 На  восходе  солнца  явились  те  двое  людей,  которых  когда-
то  послал  Иоканан,  и  принесли  долгожданную  весть.
 Они  поведали  ее  Фануилу,  и  тот  возрадовался.
 Затем  он  показал  им  скорбный  предмет,  лежавший  на  блю¬
де  среди  остатков  пиршества.  Один  из  прибывших  промолвил:
 —  Утешься!  Он  сошел  к  мертвым,  дабы  возвестить  о  Хри¬
сте.
 Теперь  лишь  понял  ессей  слова:  «Я  должен  умалиться,  да¬
бы  возвеличился  он».
 И  все  трое,  взяв  голову  Иоканана,  направились  по  дороге
в  сторону  Галилеи.
 Голова  была  очень  тяжелая;  поэтому  они  несли  ее  по  оче¬
реди.

I
 Жара  достигала  тридцати  трех  градусов,  и  бульвар  Бур¬
дон  был  совершенно  безлюден.
 Пониже  вытянулся  в  прямую  линию  замкнутый  двумя  шлю¬
зами  канал  Сен-Мартен  с  водою  чернильного  цвета.  Посре¬
дине  стояла  груженная  дровами  баржа,  и  на  береговом  отко¬
се  выстроились  два  ряда  бочек.
 По  ту  сторону  канала,  между  домами,  где  расположены
лесные  склады,  широкое  чистое  небо  вырисовывалось  лазур¬
ными  квадратами,  и  в  лучах  солнца  белые  фасады,  черепич¬
ные  кровли,  гранитные  набережные  слепили  глаза.  Смутный
отдаленный  гул  стоял  в  теплом  воздухе;  и  все  словно  оцепе¬
нело  от  воскресной  праздности  и  грусти,  свойственной  летним
дням.
 Показались  двое  прохожих.
 Один  держал  путь  от  Бастильи,  другой  —  от  Ботаническо¬
го  сада.  Тот,  что  был  выше,  в  парусиновом  костюме,  со  шля¬
пою  на  затылке,  шагал,  расстегнув  жилет  и  неся  галстук  в  ру¬
ке.  Другой,  поменьше  ростом,  весь  уйдя  в  коричневый  сюр¬
тук,  шел,  понурив  голову  под  остроконечным  козырьком
картуза.
 Дойдя  до  середины  бульвара,  они  уселись  одновременно  на
одну  и  ту  же  скамью.
 Чтобы  вытереть  лоб,  каждый  из  них  снял  свой  головной
убор  и  положил  его  рядом  с  собою;  и  низенький  человек  заме¬
тил  в  шляпе  соседа  надпись  «Бувар»,  а  тот  без  труда  разобрал
 153

слово  «Пекюше»  на  подкладке  картуза  у  одетого  в  сюртук
мужчины.
 —  Смотрите-ка,—  сказал  он,—  мы  с  вами  одно  и  то  же
придумали:  написать  свою  фамилию  на  шляпах.
 — 	Да,  что  поделаешь,  мою  могли  бы  обменять  в  конторе.
 — 	Вот  и  у  меня  то  же  самое;  я  —  служащий.
 Тут  они  взглянули  друг  на  друга.
 Пекюше  был  сразу  пленен  приятной  внешностью  Бувара.
Его  голубые,  всегда  полузакрытые  глаза  улыбались  на  румя¬
ном  лице.  Панталоны  с  широким  гульфом  сморщились  на  вой¬
лочных  башмаках  и  обтягивали  живот,  вздувая  рубашку  над
поясом;  а  белокурые  волосы,  вившиеся  легкими  кольцами,  при¬
давали  нечто  детское  его  чертам.  Губами  он,  не  переставая,
как  бы  насвистывал.
 Бувара  поразил  серьезный  вид  Пекюше.
 Его  волосы  можно  было  принять  за  парик,—  такие  гладкие
и  черные  пряди  украшали  высокий  череп.  Лицо  казалось  про¬
филем  со  всех  сторон,  потому  что  нос  опускался  очень  низко.
Ноги  в  натянутых  глянцевитых  брюках  были  по  длине  непро¬
порциональны  туловищу;  говорил  он  голосом  зычным,  глухим.
У  него  вырвалось  восклицание:
 — 	Как  хорошо  теперь  в  деревне!
 Но  Бувар  возразил,  что  пригород  невыносим  из-за  кабац¬
кого  шума.  Пекюше  был  того  же  мнения.  Однако  столичная
жизнь  начинала  его  утомлять,  Бувара  —  тоже.
 И  глаза  их  блуждали  по  грудам  тесаных  камней,  по  отвра¬
тительной  воде,  где  плавала  охапка  соломы,  по  торчавшей  на
горизонте  фабричной  трубе;  миазмы  поднимались  от  сточных
вод.  Они  повернулись  в  другую  сторону:  перед  ними  выросли
стены  хлебных  амбаров.
 Положительно  (и  Пекюше  был  этим  озадачен)  на  улице
зной  еще  сильнее,  чем  дома.  Бувар  посоветовал  ему  снять  сюр¬
тук.  Сам  он  плюет  на  приличия.
 Вдруг  по  тротуару  прошел,  выписывая  кренделя,  пьяный;
они  заговорили  о  рабочих,  потом  о  политике.  Взгляды  у  них
оказались  общие,  хотя  Бувар,  пожалуй,  был  либеральнее.
 На  мостовой,  в  вихре  пыли,  раздалось  громыхание  желе¬
за:  три  наемные  кареты  направлялись  в  Берси.  Они  везли  не¬
весту  с  букетом,  мещан  в  белых  галстуках,  нескольких  дам,
утопавших  в  юбках,  двух-трех  девочек,  школьника.  Зрелище
свадебного  поезда  навело  Бувара  и  Пекюше  на  разговор  о  жен¬
щинах,  которых  они  обвинили  в  легкомыслии,  сварливости,
упрямстве.  Все  же  они  часто  лучше  мужчин;  а  то  бывают  и
хуже.  Словом,  умнее  жить  без  них;  потому  Пекюше  и  остался
холостяком.
 — 	А  я  вдовец,—  сказал  Бувар,—  и  бездетен.
 154

— 	Эта,  пожалуй,  счастье  для  вас?  Но  одиночество  в  конце
концов  грустная  вещь.
 На  набережной  показались  уличная  девица  и  солдат.
С  бледным  и  рябым  лицом,  черноволосая,  она  опиралась  на  ру¬
ку  военного,  шлепая  туфлями  и  покачивая  бедрами.
 Когда  она  прошла  мимо,  Бувар  позволил  себе  непристой¬
ное  замечание.  Пекюше  густо  покраснел  и,  желая,  повидимо-
му,  уклониться  от  ответа,  показал  ему  глазами  на  приближав¬
шегося  священника.
 Служитель  церкви  медленно  шел  по  аллее  тощих  вязов,
торчавших  вехами  вдоль  тротуара,  и  Бувар,  лишь  только  тре¬
уголка  скрылась  из  виду,  заявил,  что  чувствует  облегчение,
ибо  терпеть  не  может  иезуитов.  Пекюше,  не  оправдывая  их,
обнаружил  к  религии  некоторое  уважение.
 Между  тем  надвигались  сумерки,  и  в  противоположном  до¬
ме  приподнялись  ставни.  Число  прохожих  увеличилось.  Про¬
било  семь  часов.
 Беседа  их  текла  и  не  иссякала,  анекдоты  сменялись  заме¬
чаниями,  личные  взгляды  —  философскими  обобщениями.  Они
раскритиковали  корпус  инженеров  путей  сообщения,  табачную
монополию,  купеческий  мир,  театры,  отечественный  флот  и
весь  род  человеческий,  словно  были  людьми,  перенесшими
большие  неприятности.  Каждый  из  них,  слушая  другого,  на¬
ходил  в  нем  свои  собственные  забытые  черты.  И  хотя  они  вы¬
шли  из  возраста  простодушных  волнений,  но  испытывали  но¬
вое  удовольствие,  своего  рода  расцвет,  прелесть  зарождаю¬
щейся  нежности.
 Раз  двадцать  они  вставали  с  места,  снова  садились  и  хо¬
дили  по  бульвару  от  переднего  шлюза  до  заднего,  все  соби¬
раясь  уйти,  но  не  имея  сил  расстаться,  как  бы  завороженные.
 Однако  они  уже  прощались  и  держали  друг  друга  за  ру¬
ки,  как  вдруг  Бувар  неожиданно  сказал:
 — 	А  не  пообедать  ли  нам  вместе?
 — 	И  у  меня  была  эта  мысль,—  ответил  Пекюше,—  но  я  не
решался  высказать  ее.
 И  он  согласился  зайти  в  маленький  ресторан,  против  ра¬
туши,  где  было  неплохо.
 Бувар  заказал  обед.
 Пекюше  боялся  пряностей,  они  горячат  кровь.  Это  послу¬
жило  предметом  медицинского  спора.  Затем  они  стали  вос¬
хвалять  преимущества  наук:  сколько  вещей  можно  узнать,
сколько  исследовать...  если  иметь  время!  Увы,  оно  уходило
на  добывание  хлеба.  И  они  подняли  от  удивления  руки,  они
чуть  было  не  обнялись  над  столом,  когда  оказалось,  что
оба  —  писцы.  Бувар  —  в  одном  торговом  доме,  Пекюше  —  в
морском  министерстве,  что  не  мешало  ему  каждый  вечер
 155

посвящать  немного  времени  изысканиям.  Он  нашел  ряд  оши¬
бок  в  сочинениях  господина  Тьера  и  с  величайшим  уважением
отзывался  о  некоем  профессоре  Дюмушеле.
 Бувар  превосходил  его  в  других  отношениях.  По  его  сде¬
ланной  из  волос  часовой  цепочке  и  по  манере,  с  какою  он  сби¬
вал  соус,  в  нем  угадывался  человек  бывалый,  и  за  едою,  дер¬
жа  конец  салфетки  подмышкой,  он  рассказывал  вещи,  сме¬
шившие  Пекюше.  Это  был  своеобразный  смех,  на  одной  очень
низкой  ноте,  все  на  той  же,  и  раздавался  он  с  большими  про¬
межутками.  Бувар  смеялся  сдержанно,  звучно,  скаля  зубы,
подбрасывая  плечи,  и  посетители  при  выходе  оглядывались  на
него.
 Пообедав,  они  отправились  пить  кофе  в  другое  заведение.
Пекюше,  разглядывая  газовые  рожки*  посетовал  на  излише¬
ства  роскоши,  затем  презрительным  жестом  отодвинул  газеты.
Бувар  относился  к  ним  снисходительно.  Он  любил  всех  писа¬
телей  вообще,  а  в  молодости  обнаруживал  актерские  задатки.
 Взяв  бильярдный  кий  и  два  шара  слоновой  кости,  он  хо¬
тел  показать  фокусы  эквилибоистики,  которые  проделывал  один
из  его  приятелей,  Барберу.  Шары  неизменно  падали  и,  катаясь
по  полу  между  ногами  посетителей,  исчезали  в  дальних  углах.
Официант  каждый  раз  доставал  их  из-под  скамеек,  ползая  на
четвереньках,  и  наконец  возроптал.  Пекюше  вступил  с  ним  в
спор.  Явился  хозяин,  он  не  принял  его  извинений  и  даже  стал
придираться  к  тому,  что  им  подавали.
 Затем  Пекюше  предложил  мирно  закончить  вечер  у  него  в
квартире;  она  находилась  в  двух  шагах,  на  улице  Сен-Мартен.
 Как  только  они  пришли,  он  напялил  на  себя  нечто  вроде
кофты  из  миткаля  и  показал  гостю  свою  обитель.
 Письменный  стол  соснового  дерева  стоял  как  раз  посере¬
дине,  и  трудно  было  обходить  его  углы.  Повсюду  вокруг,  на
полках,  на  трех  стульях,  на  старом  кресле  и  по  углам  в  кучу
набросано  было  несколько  томов  «Энциклопедии»  Pope,  руко¬
водство  для  магнетизеров,  Фенелон  и  другие  книжки,  впере¬
мешку  с  ворохом  бумаг,  два  кокосовых  ореха,  различные  ме¬
дали,  турецкий  колпак  и  раковины,  привезенные  Дюмушелем
из  Гавра.  Слой  пыли  покрывал  точно  бархатом  стены,  некогда
выкрашенные  в  желтый  цвет.  Сапожная  щетка  валялась  подле
кровати,  с  которой  свисали  простыни.  На  потолке  копоть  от
лампы  образовала  большое  черное  пятно.
 Бувар  попросил  позволения  открыть  окно,  повидимому,  не¬
довольный  запахом.
 —  Бумаги  разлетятся!  —  воскликнул  Пекюше,  боявшийся
к  тому  же  сквозняков.
 Однако  он  задыхался  в  этой  комнатушке,  с  утра  накаляег
мой  черепицами  кровли.
 156

Бувар  сказал  ему:
 — 	На  вашем  месте  я  снял  бы  фуфайку.
 — 	Что  вы!
 И  Пекюше  понурил  голову  в  испуге,  представив  себе,  как
он  останется  без  своего  гигиенического  жилета.
 — 	Проводите  меня  домой,—  продолжал  Бувар,—  на  воль¬
ном  воздухе  вы  освежитесь.
 Пекюше  опять  натянул  сапоги,  бормоча:
 — 	Вы  меня  околдовали,  честное  слово!
 И,  несмотря  на  расстояние,  проводил  его  домой,  на  угол
улицы  Бетюн,  что  против  моста  Турнель.
 Комната  Бувара  с  хорошо  навощенным  полом,  ситцевыми
занавесками  и  мебелью  красного  дерева  имела  балкон,  выхо¬
дивший  на  реку.  Главными  ее  украшениями  были  поставец
для  ликеров  по  середине  комода  и  дагерротипы  вдоль  зерка¬
ла,  изображавшие  его  приятелей.  В  алькове  помещался  порт¬
рет  масляными  красками.
 — 	Это  мой  дядя,—  сказал  Бувар.
 И  свеча  в  его  руке  осветила  фигуру  мужчины.
 Рыжие  баки  полнили  лицо,  увенчанное  прядью  волос  с  за¬
витком.  Шею  сжимали  высокий  галстук  и  три  воротника:  со¬
рочки,  бархатного  жилета  и  черного  фрака.  На  жабо  предпо¬
лагались  брильянтовые  запонки.  Глаза  оттянуты  морщинами
к  щекам.  Рот  насмешливо  улыбался.
 Пекюше  не  удержался  и  сказал:
 — 	Его  легче  принять  за  вашего  отца.
 — 	Это  мой  крестный,—  небрежно  ответил  Бувар,  тут  же
сообщив,  что  его  нарекли  при  крещении  Франсуа-Дени-Бар-
толоме.
 Пекюше  звали  Жюст-Ромен-Сирил,  и  они  были  одного  воз¬
раста:  сорока  семи  лет.  Это  совпадение  обрадовало  их,  но  по¬
разило,  потому  что  они  казались  один  другому  гораздо  стар¬
ше,  Затем  они  стали  дивиться  провидению,  чьи  пути  подчас
бывают  чудесны.
 — 	В  самом  деле,  если  бы  мы  сегодня  не  вышли  прогулять¬
ся,  то  могли  бы  умереть,  не  познакомившись.
 И  сообщив  друг  другу  свои  служебные  адреса,  они  обме¬
нялись  пожеланиями  доброй  ночи.
 — 	Смотрите,  не  загляните  к  девицам,—  крикнул  Бувар  с
площадки  лестницы.
 Пекюше  сошел  по  ступенькам,  не  ответив  на  эту  вольную
шутку.
 На  следующий  день  во  дворе  торгового  дома  братьев
Декамбо:  Эльзасские  ткани,  улица  Отфейль,  92,—  раздался
крик:
 — 	Бувар!  Г-н  Бувар!
 157

Тот  высунул  в  окно  голову  и  увидел  Пекюше,  который  про¬
изнес  еще  громче:
 — 	Я  не  болен!  Я  ее  снял.
 — 	Что?
 — 	Ее,—  сказал  Пекюше,  показывая  на  грудь.
 Впечатления  прошедшего  дня,  духота  в  комнате  и  усилен¬
ное  пищеварение  помешали  ему  спать,  так  что  он  не  выдержал
и  сбросил  фланелевую  фуфайку.  Наутро  он  вспомнил  о
своем  поступке,  не  имевшем,  к  счастью,  последствий,  и  пошел
сообщить  о  нем  Бувару,  которого  этот  случай  поднял  в  его
мнении  на  огромную  высоту.
 Пекюше  был  сыном  мелкого  торговца  и  не  знал  своей  мате¬
ри,  умершей  в  очень  молодом  возрасте.  Его  взяли  из  пансиона,
когда  ему  было  пятнадцать  лет,  и  определили  на  службу  к  су¬
дебному  приставу.  Туда  явились  жандармы,  и  хозяин  его  был
сослан  на  галеры.  Это  была  жуткая  история,  приводившая  его
в  ужас  еще  и  теперь.  Затем  он  перепробовал  ¿много  профессий:
аптекарского  ученика,  гувернера,  счетовода  на  пакетботе
Верхней  Сены.  Наконец  один  начальник  отделения,  прель·*
щенный  его  почерком,  пригласил  его  писцом.  Умственные  за¬
просы,  вызванные  сознанием  недостаточности  его  образова¬
ния,  будили  в  нем  раздражение.  Жил  он  совершенно  одино¬
ко,  без  родни,  без  любовницы.  Воскресным  его  развлечением
было  наблюдать  за  общественными  работами.
 Самые  отдаленные  воспоминания  Бувара  переносили  его
на  берега  Луары,  во  двор  одной  фермы.  Человек,  приходи¬
вшийся  ему  дядей,  повез  его  в  Париж,  чтобы  обучить  торгово¬
му  делу.  Достигнув  совершеннолетия,  он  получил  в  дар
несколько  тысяч  франков.  Тогда  он  женился  и  открыл  кон¬
дитерскую.  Через  полгода  супруга  исчезла,  захватив  с  собою
кассу.  Друзья,  хороший  стол,  а  главное  —  лень,  быстро  довер¬
шили  разорение.  Но  его  осенила  мысль  извлечь  пользу  из  своего
красивого  почерка;  и  в  течение  двенадцати  лет  он  сидел  на
одном  и  том  же  месте  у  братьев  Декамбо:  Эльзасские  ткани,
улица  Отфейль,  92.  Что  касается  дяди,  пославшего  ему  когда-
то  на  память  знаменитый  портрет,  то  Бувар  даже  не  знал  его
местопребывания  и  ничего  от  него  больше  не  ждал.  Полторы
тысячи  ливров  дохода  и  жалованье  переписчика  позволяли
ему  каждый  вечер  немного  подремать  в  кофейне.
 Таким  образом,  встреча  их  имела  значение  события.  Они
сразу  же  привязались  друг  к  другу  таинственными  нитями.  И
в  самом  деле,  чем  объяснить  симпатии?  Отчего  такая-то  особен¬
ность,  такое-то  несовершенство,  безразличные  или  противные  в
одном  человеке,  привлекательны  в  другом?  То,  что  называется
взрывом,  наблюдается  во  всех  страстях.  Не  прошло  и  недели,
как  они  уже  были  на  ты.
 158

Часто  приходили  они  друг  за  другом  на  службу.  Лишь  толь¬
ко  появлялся  один,  другой  запирал  свою  конторку,  и  они  вместе
отправлялись  бродить  по  улицам.  Бувар  делал  большие  шаги,
между  тем  как  Пекюше,  семеня  в  своем  сюртуке,  шлепавшем
его  по  пяткам,  словно  скользил  на  колесиках.  Так  же  гармони¬
ровали  между  собою  их  личные  вкусы.  Бувар  курил  трубку,
любил  сыр,  клал  сахар  в  чашку.  Пекюше  нюхал  табак,  за
десертом  ел  только  варенье  и  пил  кофе  вприкуску.  Один  был
доверчив,  легкомыслен,  щедр;  другой  —  скрытен,  раздумчив,
бережлив.
 Желая  доставить  удовольствие  Пекюше,  Бувар  познакомил
его  с  Барберу,  бывшим  коммивояжером,  ныне  —  биржевиком.
Это  был  очень  славный  малый,  патриот,  дамский  угодник,  лю¬
битель  простонародных  словечек.  Пекюше  остался  им  недово¬
лен  и  повел  Бувара  к  Дюмушелю.  Этот  писатель  (он  напеча¬
тал  небольшой  курс  мнемоники)  преподавал  словесность  в
пансионе  для  молодых  девиц,  придерживался  ортодоксальных
взглядов  и  был  серьезного  поведения.  Он  показался  Бувару
скучным.
 Ни  один  из  них  не  скрыл  своего  мнения.  Каждый  признал
правоту  другого.  Изменив  привычкам,  они  покинули  свои  до¬
машние  пансионы  и  стали  в  конце  концов  ежедневно  обедать
вместе.
 Они  рассуждали  о  модных  театральных  пьесах,  правитель¬
стве,  дороговизне  продуктов,  мошеннических  проделках  купцов.
Время  от  времени  возвращались  в  своих  беседах  к  истории
с  ожерельем  или  процессу  Фюальдеса;  а  затем  доискивались
причины  Революции.
 Они  бродили  мимо  лавок  со  старым  хламом,  посетили  Музей
искусств  и  ремесел,  Сен-Дени,  фабрику  гобеленов,  Дом  инва¬
лидов  и  все  открытые  для  публики  хранилища  коллекций.  Когда
у  них  требовали  пропуск,  они  делали  вид,  будто  потеряли  его,
и  выдавали  себя  за  двух  иностранцев,  за  англичан.
 В  галереях  Музея  они  с  изумлением  созерцали  чучела  чет¬
вероногих,  разглядывали  бабочек  с  удовольствием,  металлы  —
с  равнодушием;  ископаемые  навевали  на  них  мечты,  конхиоло¬
гия  была  им  скучна.  Они  рассматривали  теплицы  сквозь  стекла
и  дрожали  при  мысли,  что  вся  эта  листва  источает  яды.  Кедр
поразил  их  особенно  тем,  что  был,  по  слухам,  привезен
в  шляпе.
 В  Лувре  они  старались  притти  в  восторг  от  Рафаэля.  В  боль¬
шой  библиотеке  пожелали  узнать  точное  число  томов.
 Однажды  они  попали  в  университет  на  лекцию  арабского
языка,  и  профессор  был  удивлен,  заметив  двух  незнакомцев,  пы¬
тавшихся  делать  записи.  Благодаря  Барберу  они  проникли  за
кулисы  маленького  театра.  Дюмушель  раздобыл  для  них
 159

билеты  на  заседание  Академии.  Они  осведомлялись  об  открыти¬
ях,  просматривали  каталоги,  и  это  любопытство  развивало  их
мыслительные  способности.  На  горизонте,  расширявшемся  с
каждым  днем,  они  различали  вещи  туманные  и  вместе  с  тем
чудесные.
 Любуясь  старой  мебелью,  они  жалели  о  том,  что  не  жили
в  ту  эпоху,  когда  она  была  в  моде,  хотя  решительно  ничего  не
знали  об  этой  эпохе.  По  некоторым  названиям  они  рисовали
себе  страны  тем  более  прекрасные,  что  никакого  точного  пред¬
ставления  не  могли  себе  составить  о  них.  Книги  с  непостижимы¬
ми  заглавиями  казались  им  содержащими  некую  тайну.
 А  вместе  с  идеями  у  них  прибавилось  и  страдания.  Когда
им  встречалась  на  улице  почтовая  карета,  они  чувствовали
потребность  уехать  в  ней.  Цветочная  набережная  вселяла  в  них
тоску  по  сельской  природе.
 Однажды  в  воскресенье  они  пустились  в  дорогу  с  раннего
утра  и,  пройдя  Медон,  Бельвю,  Сюрен,  Отейль,  весь  день  скита¬
лись  между  виноградниками,  срывали  дикий  мак  на  полях,  спа¬
ли  на  траве,  пили  молоко,  ели  под  акациями  загородных  кабач¬
ков  и  возвратились  домой  очень  поздно,  в  пыли,  без  сил,  полные
восхищения.  Они  стали  часто  повторять  такие  прогулки.  Но
в  конце  концов  отказались  от  них,  так  как  на  следующий  день
всякий  раз  грустили.
 Конторское  однообразие  становилось  им  ненавистно.  Вечно
скоблильный  ножик  и  резинка,  все  та  же  чернильница,  те  же
перья  и  те  же  сослуживцы.  Считая  их  дураками,  Бувар  и  Пекю-
ше  все  реже  разговаривали  с  ними.  Поэтому  те  стали  их  зади¬
рать.  Каждый  день  они  опаздывали  и  получали  выговоры.
 Когда-то  они  чувствовали  себя  почти  счастливыми;  но  с  тех
пор  как  выросли  в  собственных  глазах,  служба  начала  казаться
им  унизительной,  и  они  поддерживали  в  этом  отвращении,  воз¬
буждали,  портили  друг  друга.  Пекюше  позаимствовал  резкость
у  Бувара,  Бувар  перенял  некоторую  суровость  у  Пекюше.
 — 	Я  готов  быть  акробатом  в  балаганах!  —  говорил  один.
 — 	Хотя  бы  тряпичником!  —  восклицал  другой.
 Какое  отвратительное  положение!  И  никакой  возможности
выйти  из  него!  Даже  никакой  надежды!
 Однажды  (это  было  20  января  1839  года)  Бувар  получил  на
службе  письмо,  доставленное  почтальоном.
 Руки  у  него  поднялись,  голова  медленно  запрокинулась,  и  он
упал  на  пол  без  чувств.
 Конторщики  бросились  к  нему,  развязали  галстук,  послали
за  врачом.  Бувар  открыл  глаза,  затем  в  ответ  на  обращенные
к  нему  вопросы  произнес:
 — 	Ах...  дело  в  том,  что...  в  том,  что...  мне  легче  станет  на
воздухе.  Нет!  Оставьте  хУ-еня!  Позвольте!
 160

И  несмотря  на  полноту,  он  добежал,  не  переводя  дыхания,
до  морского  министерства,  проводя  рукою  по  лбу,  думая,  что
сходит  с  ума,  стараясь  успокоиться.
 Он  вызвал  Пекюше.
 Пекюще  явился.
 — 	Мой  дядя  умер!  Я  наследник!
 — 	Не  может  быть!
 Бувар  показал  следующие  строки:
 Контора
 нотариуса  Тардивеля.  Савиньи  в  Септене,  14  января  1839  г.
 Милостивый  государь!
 Благоволите  пожаловать  в  мою  контору  для  ознакомления
с  завещанием  вашего  отца,  г-на  Франсуа-Дени-Бартоломе  Бу-
вара,  бывшего  нантского  негоцианта,  умершего  в  нашей  ком¬
муне  10-го  сего  месяца.  В  означенном  завещании  содержится
весьма  важное  распоряжение  в  вашу  пользу.
 Примите,  милостивый  государь,  уверение  в  моем  уважении.
 Тардивель,  нотариус.
 Пекюше  вынужден  был  опуститься  на  тумбу  во  дворе.  За¬
тем  он  возвратил  бумагу  и  медленно  произнес:
 — 	Лишь  бы...  это  не  было...  какой-нибудь  шуткой.
 — 	Ты  думаешь,  это  шутка?  —  сказал  Бувар  сдавленным
голосом,  похожим  на  предсмертный  хрип.
 Но  почтовый  штемпель,  печатный  бланк  конторы,  подпись
нотариуса  —  все  доказывало  подлинность  известия.  Они  по¬
смотрели  друг  на  друга,  и  губы  их  дрожали,  а  в  неподвижных
глазах  застыли  слезы.
 Им  не  хватало  пространства.  Они  дошли  до  Триумфальной
арки,  возвратились  по  набережным,  миновали  собор  Нотр-Дам.
У  Бувара  горело  лицо.  Он  ударял  Пекюше  кулаком  по  спине  и
в  течение  пяти  минут  нес  совершенный  вздор.
 Невольно  они  захихикали.  Наследство,  несомненно,  состав¬
ляет  не  меньше...
 — 	Ах!  Это  было  бы  слишком  хорошо!  Перестанем  говорить.
 Но  они  опять  заговорили.  Ничто  не  мешало  немедленно
 попросить  объяснений.  Бувар  написал  нотариусу.
 Тот  прислал  копию  завещания,  кончавшегося  так:
 «А  посему  я  завещаю  Франсуа-Дени-Бартоломе  Бувару,
моему  незаконнорожденному  признанному  сыну,  часть  моего
имущества,  полагающуюся  ему  по  закону».
 В  молодости  у  г-на  Бувара  родился  этот  сын,  но  он  его  тща¬
тельно  держал  в  отдалении,  выдавая  за  племянника;  и  племян¬
ник  всегда  называл  его  дядей,  хотя  и  понимал,  в  чем  дело.  Лет
под  сорок  г-н  Бувар  женился,  затем  овдовел.  Когда  оба  закон-
 11. 	Г.  Флобер.  Т.  4.
 161

ных  сына  повели  себя  не  так,  как  ему  хотелось,  он  стал  рас¬
каиваться  в  том,  что  его  незаконное  дитя  оставалось  забытым
столько  лет.  Он  даже  поселил  бы  его  у  себя,  если  бы  не  нахо¬
дился  под  влиянием  своей  кухарки.  Та  покинула  его,  благодаря
проискам  родни,  и  в  одиночестве,  приближаясь  к  смерти,  он
пожелал  искупить  вину,  завещав  плоду  своей  первой  любви
все,  что  мог  ему  отказать  из  состояния.  Оно  доходило  до  полу¬
миллиона.  И  это  давало  переписчику  двести  пятьдесят  тысяч
франков.  Старший  из  братьев,  Этьен,  заявил,  что  против  заве¬
щания  спорить  не  будет.
 Бувар  впал  в  какое-то  оцепенение.  Он  шопотом  повторял,
улыбаясь  безмятежной  улыбкой  пьяниц:
 — 	Пятнадцать  тысяч  ливров  ренты!
 Да  и  Пекюше,  хотя  голова  у  него  была  все  же  крепче,  не  мог
притти  в  себя.
 Их  внезапно  встряхнуло  новое  письмо  Тардивеля.  Другой
сын,  Александр,  заявил,  что  намерен  все  установить  в  судебном
порядке  и  даже  оспорить,  если  удастся,  действительность  заве¬
щания,  требуя  наложения  печатей,  описи,  назначения  секвестра
и  пр.  У  Бувара  от  этого  сделалась  болезнь  печени.  Едва  опра¬
вившись,  он  поехал  на  пароходе  в  Савиньи,  откуда  возвратился
без  какого-либо  решения,  сокрушаясь  о  путевых  издержках.
 Затем  начались  бессонные  ночи,  чередующиеся  приступы
гнева  и  надежды,  восторга  и  уныния.  Наконец,  на  исходе  ше¬
стого  месяца,  Александр  успокоился,  и  Бувар  вступил  во  вла¬
дение  наследством.
 Его  первым  возгласом  было:
 — 	Мы  удалимся  в  деревню.
 И  фраза  эта,  приобщившая  к  его  счастью  Пекюше,  показа¬
лась  вполне  естественной  его  другу.  Ибо  союз  этих  двух  людей
был  полный  и  глубокий.
 Но,  не  желая  жить  на  счет  Бувара,  Пекюше  заявил,  что
не  уедет,  не  дослужившись  до  пенсии.  Еще  два  года,  это  пустя¬
ки!  Он  был  непоколебим  и  настоял  на  своем.
 Обсуждая  вопрос,  где  бы  им  обосноваться,  они  перебрали
все  провинции.  Север  плодороден,  но  слишком  прохладен;  юг
прельщал  их  своим  климатом,  но  его  недостатком  были  моски¬
ты,  а  центральная  область,  по  правде  говоря,  не  представляла
ничего  любопытного.  Бретань  подошла  бы  им,  если  бы  не  хан¬
жеский  характер  населения.  Что  же  до  восточных  окраин,  то
из-за  немецкого  языка  о  них  не  приходилось  и  думать.  Но  были
еще  и  другие  края.  Например,  что  такое  Форе,  Бюже,  Румуа?
Географические  карты  о  них  умалчивали.  Впрочем,  в  том  ли,
в  другом  ли  месте  будет  у  них  дом  —  лишь  бы  он  был!
 Они  уже  рисовали  себе,  как  стоят  с  засученными  рукавами
перед  цветником,  подрезая  розовые  кусты,  копая,  перепахивая,
 162

перекидывая  землю,  пересаживая  тюльпаны;  как  просыпаются
под  пение  жаворонка,  идут  за  плугом,  отправляются  с  корзин¬
кою  собирать  яблоки,  присутствуют  при  сбивании  масла,  мо¬
лотьбе,  стрижке  овец,  уходе  за  пчельником  и  наслаждаются
мычаньем  коров  и  запахом  скошенного  сена.  Нет  больше  пере¬
писки!  Нет  начальства!  Даже  нет  сроков  квартирной  платы!
Ибо  у  них  будет  собственное  жилище.  И  станут  они  есть  кур  со
своего  птичьего  двора,  овощи  —  своего  огорода,  и  не  придется
им  стаптывать  обувь,  чтобы  пообедать.
 — 	Мы  будем  делать  все,  что  захочется!  Мы  отрастим  себе
бороды.
 Они  купили  садовые  инструменты,  затем  —  множество
вещей,  «которые  могут  оказаться  полезными»,  как,  например,
инструментальный  ящик  (он  всегда  нужен  в  хозяйстве),  да¬
лее  —  весы,  землемерную  цепь,  ванну  на  случай  болезни,  тер¬
мометр  и  даже  барометр  «системы  Гэ-Люссака»  для  физических
опытов,  если  появится  у  них  такая  фантазия.  Недурно  было  бы
также  (потому  что  нельзя  постоянно  работать  на  свежем  воз¬
духе)  запастись  несколькими  хорошими  литературными  произ¬
ведениями;  и  они  стали  их  искать,  весьма  затрудняясь  иногда
вопросом,  действительно  ли  та  или  иная  книга  является
«библиотечной  книгой».  Бувар  задачу  решал  с  плеча:
 — 	Пустяки!  Нам  не  понадобится  библиотека.
 — 	К  тому  же  она  у  меня  есть,—  говорил  Пекюше.
 Они  устраивались  заранее.  Бувар  увезет  свою  мебель,  Пе¬
кюше  —  свой  большой  черный  стол;  пригодятся  и  занавески,
а  если  захватить  еще  немного  кухонной  утвари,  то  этого  будет
вполне  достаточно.
 Они  поклялись  друг  другу  ничего  не  разглашать,  но  лица
у  них  сияли.  Это  потешало  их  сослуживцев.  Бувар,  лежа  грудью
на  конторке  и  раздвинув  локти,  чтобы  лучше  закруглять  косые
буквы,  насвистывал  по  привычке  и  все  время  лукаво  подмиги¬
вал  тяжелыми  веками.  Пекюше,  взобравшись  на  высокий  соло¬
менный  табурет,  с  неизменной  старательностью  выводил  прямые
черточки  своим  размашистым  почерком  и,  раздувая  ноздри,
кусал  себе  губы,  как  будто  боялся  проговориться.
 Полтора  года  провели  они  в  поисках,  но  ничего  не  нашли.
Разъезжали  по  всем  окрестностям  Парижа,  а  также  от  Амьена
до  Эвре  и  от  Фонтенебло  до  Гавра.  Искали  такого  имения,  кото¬
рое  бы  действительно  было  имением,  не  настаивая  непременно
на  живописной  местности,  но  и  приходя  в  уныние  от  бедных
пейзажей.
 Они  избегали  соседства  населенных  пунктов  и  в  то  же  вре¬
мя  боялись  одиночества.
 Порою  они  уже  принимали  решение,  затем,  боясь  впослед¬
ствии  раскаяться,  отменяли  его  под  тем  предлогом,  что  место
 163

казалось  им  нездоровым,  или  подверженным  ветру  с  моря,  или
расположенным  слишком  близко  к  фабрике,  или  с  плохим  сооб¬
щением.
 Их  выручил  Барберу.
 Он  знал,  о  чем  они  мечтали,  и  в  один  прекрасный  день  при¬
шел  с  известием,  что  слышал  о  продающемся  поместье  в  Ша-
виньоле,  между  Каном  и  Фалезом.  Оно  представляло  собою
ферму  площадью  в  тридцать  восемь  гектаров  со  своего  рода
замком  и  садом,  который  приносил  много  плодов.
 Они  отправились  в  Кальвадос  и  пришли  в  восхищение.  Но
только  с  них  запросили  за  ферму  вместе  с  домом  (порознь  они
не  продавались)  сто  сорок  три  тысячи  франков.  Бувар  согласен
был  заплатить  всего  сто  двадцать  тысяч.
 Пекюше  старался  сломить  его  упорство,  просил  его  усту¬
пить,  наконец  заявил,  что  разницу  берет  на  себя.  Это  было  все
его  состояние,  сложившееся  из  материнского  наследия  и  сбере¬
жений.  Никогда  он  о  нем  не  заикался,  приберегая  этот  капитал
для  чрезвычайных  обстоятельств.
 Уплата  была  произведена  полностью  в  конце  1840  года,  за
шесть  месяцев  до  его  отставки.
 Бувар  уже  не  был  переписчиком.  Вначале  он  продолжал
служить,  неуверенный  в  будущем.  Но  оставил  службу,  лишь
только  успокоился  в  отношении  наследства.  Однако  он  охотно
наведывался  к  братьям  Декамбо  и  накануне  отъезда  угостил
пуншем  всю  контору.
 Пекюше,  напротив,  обошелся  с  сослуживцами  сурово  и,  ухо¬
дя  в  последний  день,  грубо  хлопнул  дверью.
 Ему  предстояло  наблюдать  за  упаковкой,  исполнить  множе¬
ство  поручений,  сделать  новые  покупки  и  попрощаться  с  Дю-
мушелем.
 Профессор  предложил  ему  переписываться,  обещая  держать
его  в  курсе  литературных  событий,  и,  еще  раз  поздравив,  по¬
желал  ему  доброго  здоровья.
 Барберу  обнаружил  больше  чувствительности,  прощаясь  с
Буваром.  Он  бросил  партию  в  домино,  дал  слово  погостить  у
него  в  деревне,  заказал  две  рюмки  анисовой,  и  они  расцело¬
вались.
 Вернувшись  домой,  Бувар  на  балконе  вздохнул  полной
грудью,  говоря  себе:  «Наконец-то!»  Огни  набережных  дрожали
на  воде,  шум  омнибусов  затихал  вдали.  Ему  вспомнились  сча¬
стливые  дни,  проведенные  в  этом  большом  городе,  пирушки  в
ресторане,  вечера  в  театре,  сплетни  привратницы,  все  его  при¬
вычки,  и  он  почувствовал  сердечную  слабость,  грусть,  в  которой
не  решался  самому  себе  признаться.
 Пекюше  до  двух  часов  ночи  расхаживал  по  своей  комнате.
Он  больше  не  вернется  сюда;  тем  лучше!  Но  все  же,  чтобы  оста-
 164

вить  по  себе  какую-нибудь  память,  он  нацарапал  свое  имя  на
штукатурке  камина.
 Главную  часть  багажа  увезли  накануне.  Садовые  орудия,
кровати,  матрацы,  столы,  стулья,  жаровня,  ванна  и  три  бочки
бургундского  отправлены  были  по  Сене  через  Гавр  в  Кан,  где
Бувару  предстояло  их  дождаться  и  доставить  в  Шавиньоль.
 Но  портрет  его  отца,  кресла,  запас  ликеров,  книжки,  стен¬
ные  часы,  все  ценные  вещи  были  погружены  в  фургон,  путь  ко¬
торого  лежал  через  Нонанкур,  Вернейль  и  Фалез.  Пекюше  по¬
желал  его  сопровождать.
 Он  уселся  рядом  с  проводником  на  скамейке  и,  надев  свой
самый  старый  сюртук,  кашне  и  рукавицы,  прикрыв  ковриком
ноги,  в  воскресенье  20  марта  выехал  на  рассвете  из  столицы.
 Движение  и  новизна  путевых  впечатлений  развлекали  его
в  течение  первых  часов.  Затем  лошади  замедлили  шаг,  что  вы¬
звало  перебранку  между  проводником  и  возчиком.  Они  выби¬
рали  отвратительные  постоялые  дворы,  и  Пекюше  из  чрезмерной
осторожности  ночевал  вместе  с  ними,  хотя  они  за  все  отвечали.
 На  следующий  день,  чуть  свет,  они  двигались  дальше;  и  до¬
рога,  все  та  же,  тянулась  до  края  горизонта,  поднимаясь  в  гору.
Столбы  из  булыжника  сменяли  друг  друга,  рвы  наполнены  были
водою,  равнина  расстилалась  большими  пространствами  одно¬
образного  и  холодного  зеленого  цвета,  облака  бежали  по  небу,
временами  шел  дождь.  На  третий  день  поднялся  сильный  вихрь.
Плохо  привязанный  брезент  повозки  хлопал  на  ветру,  как  парус
корабля.  Пекюше  прятал  лицо  под  козырек  картуза  и  каждый
раз,  когда  открывал  табакерку,  должен  был  поворачиваться  к
лошадям  спиной,  чтобы  не  засорить  глаза.  При  толчках  он  слы¬
шал,  как  трясется  позади  весь  багаж,  и  расточал  наставления.
Видя,  что  они  ни  к  чему  не  ведут,  он  переменил  тактику:  при¬
кинулся  добрым  малым,  стал  любезен;  на  крутых  подъемах
вместе  с  людьми  толкал  повозку,  даже  до  того  дошел,  что  уго¬
стил  их  за  обедом  кофе  с  коньяком.  После  этого  они  поехали
проворнее,  вследствие  чего  в  окрестностях  Гобюржа  поломалась
ось,  и  повозка,  накренившись,  остановилась.  Пекюше  немедлен¬
но  обследовал  состояние  багажа;  фарфоровые  чашки  оказались
разбитыми  вдребезги.  Он  поднял  руки,  скрежеща  зубами,  про¬
клиная  обоих  дураков.  А  следующий  день  был  потерян  по  вине
возчика,  который  напился;  но  Пекюше  не  имел  сил  жаловать¬
ся,—  чаша  горечи  была  полна.
 Бувар  покинул  Париж  только  на  третий  день,  чтобы  еще  раз
пообедать  с  Барберу.  На  почтовую  станцию  он  прибежал  в  по¬
следнюю  минуту,  затем  проснулся  перед  Руанским  собором:  он
ошибся  дилижансом.
 Вечером  не  оказалось  свободных  мест  до  Кана;  не  зная,  что
предпринять,  он  пошел  в  театр  и,  улыбаясь,  сообщал  соседям,
 165

что  перед  ними  —  бывший  коммерсант,  недавно  купивший
усадьбу  в  окрестностях.  Когда  он  в  пятницу  приехал  в  Кан,  ба¬
гажа  там  не  оказалось.  Получил  он  его  в  воскресенье  и  отпра¬
вил  на  тележке,  предупредив  фермера,  что  прибудет  вслед  за
вещами  через  несколько  часов.
 В  Фалезе,  на  девятый  день  путешествия,  Пекюше  нанял  при¬
стяжную,  и  до  заката  солнца  они  передвигались  хорошим  ходом.
Миновав  Бретвиль,  он  свернул  с  большой  дороги  и  направился
по  проселочной,  каждую  минуту  ожидая,  что  увидит  конек
шавиньольской  кровли.  Между  тем  колеи  сглаживались,  нако¬
нец  исчезли  —  и  путники  очутились  посреди  вспаханного  поля.
Надвигалась  ночь.  Что  делать?  Наконец  Пекюше  бросил  повоз¬
ку  и,  шлепая  по  грязи,  пошел  вперед  на  разведку.  Когда  он  под¬
ходил  к  фермам,  раздавался  лай  собак.  Он  кричал  изо  всех  сил,
чтобы  спросить  у  кого-нибудь  дорогу.  Никто  не  откликался.
Ему  становилось  страшно,  и  он  давал  тягу.  Внезапно  сверкну¬
ли  два  фонаря.  Пекюше  заметил  кабриолет,  бросился  его  дого¬
нять.  В  нем  сидел  Бувар.
 Но  где  же  фургон?  Целый  час  они  его  окликали  в  потемках.
Наконец  он  отыскался,  и  они  прибыли  в  Шавиньоль.
 Хворост  и  еловые  шишки  горели  в  зале  ярким  огнем.  Там
приготовлены  были  два  прибора.  Мебель,  доставленная  на  те¬
лежке,  загромождала  сени.  Все  было  на  месте.  Они  сели  за
стол.
 Им  подали  суп  с  луком,  цыпленка,  сало  и  крутые  яйца.  По¬
жилая  стряпуха  время  от  времени  приходила  справляться  об  их
вкусах.  Они  отвечали:  «О,  прекрасно,  прекрасно»  —  и  большой
хлеб,  который  трудно  было  резать,  сливки,  орехй,—  все  радо¬
вало  их.  Пол  был  щелистый,  стены  отсырели.  Однако  они  удов¬
летворенно  озирались  по  сторонам,  ужиная  за  маленьким  сто¬
ликом,  на  котором  горела  свеча.  Лица  у  них  были  обветрены.
Они  выставляли  вперед  животы,  откидывались  на  спинки
стульев,  так  что  дерево  трещало,  и  повторяли  друг  другу:
 — 	Вот  мы  и  приехали!  Какое  счастье!  Мне  кажется,  что
это  сон!
 Хотя  была  уже  полночь,  Пекюше  пришло  в  голову  пройтись
по  саду.  Бувар  не  возражал.  Они  взяли  свечу  и,  прикрывая  ее
старой  газетой,  прогулялись  вдоль  грядок.  Им  приятно  было
громко  называть  овощи:
 — 	Смотри-ка,  морковь!  А,  капуста!
 Затем  они  осмотрели  шпалерники.  Пекюше  старался  найти
почки.  Иногда  по  стене  внезапно  пробегал  паук,  а  их  тени  выри¬
совывались  на  ней  в  увеличенном  размере,  повторяя  их  движе¬
ния.  На  травинках  висели  капли  росы.  Стояла  совершенно  чер¬
ная  ночь,  и  все  было  неподвижно  в  великом  молчании,  в  вели¬
ком  покое.  Вдали  пропел  петух.
 166

Обе  их  комнаты  сообщались  маленькой  заклеенной  обоями
дверью.  Когда  к  ней  придвинули  комод,  створки  сорвались  с
петель,  и  теперь  она  зияла.  Это  было  для  них  неожиданностью.
 Раздевшись  и  лежа  в  постелях,  они  еще  немного  болтали,
потом  заснули:  Бувар  —  на  спине,  разинув  рот,  с  непокрытой
головою;  Пекюше  —  на  правом  боку,  прижав  колени  к  животу,
в  ситцевом  колпаке,—  и  оба  храпели  в  лунном  свете,  проникав¬
шем  сквозь  окна.
 II
 Как  радостно  было  пробуждение  на  следующий  день!  Бу¬
вар  выкурил  трубку,  а  Пекюше  заложил  в  нос  понюшку,  и  они
объявили,  что  никогда  еще  в  жизни  им  не  был  так  приятен
табак.  Затем  они  стали  у  окна,  чтобы  поглядеть  на  пейзаж.
 Прямо  перед  ними  были  поля,  справа  —  рига  и  церковная
колокольня,  а  слева  —  завеса  из  тополей.
 Две  главные  аллеи,  проложенные  крестом,  делили  сад  на
четыре  части.  Овощи  росли  на  грядках,  где  торчали  там  и  сям
карликовые  кипарисы  и  малорослые  деревца.  С  одной  стороны
примыкала  к  винограднику  беседка;  с  другой  —  стена  подпи¬
рала  шпалерные  деревья;  калитка  в  глубине  вела  в  открытое
поле.  По  ту  сторону  стены  был  фруктовый  сад,  далее  —  буковая
аллея,  боскет.  За  калиткой  —  дорожка.
 Когда  они  созерцали  эту  общую  картину,  по  тропинке  про¬
шел  человек  с  проседью,  в  черном  пальто,  постукивая  палкою
по  всем  жердям  изгороди.  Старая  служанка  сообщила  им,  что
это  г-н  Вокорбей,  знаменитый  в  округе  врач.
 Прочими  видными  людьми  были:  граф  де  Фаверж,  бывший
депутат,  славившийся  своим  скотным  двором,  местный  мэр
Фуро,  торговавший  дровами,  известью,  всякой  всячиной,  нота¬
риус  Мареско,  аббат  Жефруа  и  г-жа  Борден,  вдова,  жившая
на  свои  доходы.  Служанку  же  звали  Жерменой,  по  имени  ее
покойного  мужа,  Жермена.  Она  была  поденщицей,  но  хотела
бы  служить  у  новых  господ.  Они  наняли  ее  и  пошли  осмотреть
ферму,  расположенную  на  расстоянии  километра.
 Когда  они  появились  во  дворе,  фермер,  дядюшка  Гуи,  рас¬
пекал  какого-то  мальчика,  а  фермерша  сидела  на  табуретке  и
откармливала  мучными  шариками  индюшку,  зажав  ее  между
ногами.  У  мужа  были  мощные  плечи,  низкий  череп,  тонкий
нос  и  взгляд  исподлобья.  Жена  была  светлая  блондинка  с  вес¬
нушками  на  скулах,  с  простодушным  выражением  лица,  как
у  крестьян,  изображаемых  на  цветных  стеклах  церковных  окон.
 В  кухне  свисали  бунты  пеньки  с  потолка.  Три  старых  ружья
расставлены  были  на  камине.  Поставец  с  фаянсовой  посудою
 167

в  цветочках  занимал  середину  стены;  и  от  вставленного  в  окна
бутылочного  стекла  падали  тусклые  отсветы  на  утварь  из  же¬
сти  и  красной  меди.
 Оба  парижанина  пожелали  обозреть  свое  имение,  которое
бегло  видели  один  только  раз.  Дядюшка  Гуи  с  женою  прово¬
жал  их,  и  начался  длинный  ряд  жалоб.
 Все  строения,  начиная  от  тележного  сарая  и  кончая  вино¬
курней,  нуждались  в  ремонте.  Следовало  бы  построить  еще
одну  сыроварню,  обить  наново  железом  ограды,  выше  поднять
насыпи,  выкопать  яму  для  стока  воды  и  пересадить  изрядное
количество  яблонь  в  трех  дворах.
 Затем  они  осмотрели  посевы:  дядюшка  Гуи  был  о  них  пло¬
хого  мнения.  Чересчур  много  нужно  навоза,  нанимать  подводы
дорого,  от  камней  никак  не  избавиться;  сорные  травы  губят
луга;  такое  умаление  его  земли  портило  удовольствие,  которое
испытывал  Бувар,  шагая  по  ней.
 Они  пошли  обратно  ухабистой  дорогою,  обсаженной  бука¬
ми.  Отсюда  дом  был  виден  со  стороны  парадного  крыльца  и
фасада.
 Он  был  выбелен  и  украшен  желтыми  орнаментами.  Навес
для  телег  и  кладовая,  пекарня  и  дровяной  сарай  примыкали
к  нему  двумя  флигелями  пониже.  Из  кухни  дверь  вела  в  ма¬
ленькую  залу.  Далее  следовали  прихожая,  вторая  зала  поболь¬
ше  и  гостиная.  Двери  четырех  комнат  второго  этажа  вели  в  ко¬
ридор,  выходивший  во  двор.  Пекюше  занял  одну  из  них  для
своих  коллекций;  последняя  предназначалась  для  библиотеки.
И  отпирая  шкафы,  они  нашли  разные  книжки,  но  не  полюбо¬
пытствовали  прочитать  заглавия.  Прежде  всего  нужно  было
заняться  садом.
 Бувар,  проходя  по  буковой  аллее,  обнаружил  в  листве
гипсовую  женщину.  Двумя  пальцами  она  приподнимала  юбку,
сжав  колени,  склонив  голову  на  плечо,  словно  боялась,  что  ее
увидят.
 —  Ах!  Виноват,  не  беспокойтесь!
 И  эта  шутка  так  развеселила  их,  что  они  чуть  ли  не  месяц
повторяли  ее  раз  двадцать  на  день.
 Между  тем  шавиньольские  жители  пожелали  с  ними  позна¬
комиться  и  стали  подсматривать  через  калитку.  Бувар  и  Пекю¬
ше  заложили  отверстия  досками.  Население  вознегодовало.
 Для  защиты  от  солнца  Бувар  носил  на  голове  платок  в  ви¬
де  чалмы,  Пекюше  —  картуз;  на  нем  также  был  большой
фартук  с  карманом  спереди,  где  болтались  садовые  ножни¬
цы,  табакерка  и  платок.  Бок  о  бок,  засучив  рукава,  они  копа¬
ли,  пололи,  подрезали,  пачкались,  наспех  ели;  но  кофе  пить
отправлялись  в  стоявшую  на  пригорке  виноградную  беседку,
чтобы  наслаждаться  пейзажем.
 168

Когда  им  попадалась  на  глаза  улитка,  они  приближались,
растаптывали  ее  и  кривили  рот,  словно  щелкали  орех.  Не  вы¬
ходили  из  дому  без  мотыги  и  рассекали  пополам  белых  червей
с  такой  силой,  что  железный  наконечник  инструмента  уходил
в  землю  на  три  дюйма.
 Чтобы  избавиться  от  гусениц,  они  бешено,  изо  всех  сил  ко¬
лотили  жердью  по  деревьям.
 Посреди  газона  Бувар  посадил  пион,  а  по  сводам  беседки
томаты,  чтобы  они  свисали  в  виде  люстры.
 Пекюше  распорядился  вырыть  перед  кухней  широкую  яму
и  устроил  в  ней  три  отделения,  где  собирался  изготовлять  ком-
посты  для  выращивания  множества  злаков,  продукты  разло¬
жения  которых  должны  были  способствовать  новому  урожаю,
сулящему  новые  удобрения,  и  так  без  конца,—  и  он  предавал¬
ся  мечтам,  стоя  над  ямою,  предвкушая  в  будущем  горы  фрук¬
тов,  разливы  цветов,  лавины  овощей.  Но  в  лошадином  навозе,
столь  полезном  для  почвы,  был  недостаток.  Сельские  хозяева
его  не  продавали,  содержатели  постоялых  дворов  не  уступали
его.  Наконец,  после  долгих  поисков,  как  ни  отговаривал  его
Бувар,  Пекюше  откинул  всякую  стыдливость  и  принял  реше¬
ние  самолично  «ходить  по  навоз!»
 За  этою-то  работою  и  застала  его  однажды  на  большой
дороге  г-жа  Борден.  После  приветствий  она  справилась  о  его
друге.  Черные,  очень  блестящие,  хотя  и  маленькие,  глаза  этой
особы,  яркий  цвет  лица  и  апломб  (у  нее  даже  пробивались  уси¬
ки)  внушили  Пекюше  робость.  Он  ответил  коротко  и  повер¬
нулся  к  ней  спиною.  Такую  невежливость  Бувар  осудил.
 Затем  наступили  скверные  дни  со  снегом,  со  стужей.  Дру¬
зья  устроились  в  кухне  и  занимались  плетением  или  же  ходили
по  комнатам,  беседовали  у  огня,  смотрели  на  дождь.  Начиная
с  середины  поста,  они  стали  поджидать  весну  и  повторяли  ка¬
ждое  утро:  «Все  проходит!»  Но  зима  стояла  долго,  и  они  успо¬
каивали  свое  нетерпение  словами:  «Все  пройдет!»
 Наконец  зацвел  у  них  на  глазах  зеленый  горошек,  спаржа
сильно  поднялась,  виноград  обещал  быть  хорошим.
 Зная  толк  в  садоводстве,  они  рассчитывали  преуспеть  и  в
земледелии.  Ими  овладело  честолюбивое  желание  обработать
землю  на  ферме.  Здравый  смысл  и  усердие  должны  были  вы¬
ручить  их  —  сомневаться  в  этом  не  приходилось.
 Для  начала  следовало  посмотреть,  как  это  делается  у  дру¬
гих;  и  они  составили  письмо,  прося  г-на  де  Фавержа  о  лестном
разрешении  посетить  его  экономию.  Граф  тогчас  же  послал
им  приглашение..
 После  часа  ходьбы  они  подошли  к  склону  холма,  господ¬
ствующего  над  Орнской  долиной.  Река,  извиваясь,  текла,  в  глу¬
бине.  Там  и  сям  виднелись  глыбы  красного  песчаника,  и  пла-
 169

сты  покрупнее  сложились  вдали  как  бы  в  утес  над  покрытою
зрелыми  хлебами  равниной.  Впереди,  на  другом  косогоре,  зе¬
лень  была  так  обильна,  что  скрывала  дома.  Деревья  делили
ее  на  неравные  квадраты,  вырисовываясь  более  темными  ли¬
ниями  среди  трав.
 Общий  вид  на  поместье  открылся  сразу.  По  черепичным
крышам  угадывалась  ферма.  Замок  с  белым  фасадом  стоял
справа  на  фоне  леса;  и  лужок  спускался  к  реке,  в  которой
чинары  купали  свои  отражения.
 Оба  приятеля  вышли  в  поле,  где  сушилась  люцерна.  Жен¬
щины  в  соломенных  шляпах,  ситцевых  чепцах  и  бумажных
колпаках  ворошили  граблями  сено,  а  на  другом  конце  поля,
возле  стогов,  снопы  проворно  грузились  на  длинную  телегу,  за¬
пряженную  тремя  лошадьми.  Граф  приблизился  в  сопрово¬
ждении  управляющего.
 В  канифасовом  костюме,  с  баками  в  форме  котлеток,  он
держался  прямо,  имея  одновременно  вид  щеголя  и  чиновника.
 После  взаимных  приветствий  граф  изложил  свою  систему
сбора  кормовых  трав;  ряды  надо  перекидывать,  не  разбрасывая
их.  Стогам  следует  придавать  коническую  форму,  а  снопы  де¬
лать  немедленно,  на  месте,  собирая  их  затем  в  копны  десятками.
Что  касается  английских  граблей,  то  для  подобного  орудия
почва  представляется  слишком  неровной.
 Девочка,  в  туфлях  на  босу  ногу,  в  дырявом,  обнажавшем
тело  платье,  наливала  сидр  из  кувшина,  который  упирала  в
бедро,  и  давала  женщинам  пить.  Граф  спросил,  откуда  этот
ребенок;  никто  не  мог  ответить.  Грабелыцицы  взяли  ее  для
услуг  на  время  страды.  Он  пожал  плечами  и,  удаляясь,  про¬
изнес  несколько  слов  сожаления  по  поводу  деревенской  без¬
нравственности.
 Бувар  похвалил  его  люцерну.
 — 	Да,  она  недурна,  несмотря  на  вред,  причиняемый  пови¬
ликою.
 Будущие  агрономы  открыли  широко  глаза  при  слове  повили¬
ка.  У  графа  было  много  скота,  поэтому  он  особенно  заботился
об  искусственных  лугах.  Это,  впрочем,  оказывает  хорошее  влия¬
ние  на  урожай  других  злаков,  что  не  всегда  наблюдается  в  от¬
ношении  кормовых  растений.
 — 	На  мой,  по  крайней  мере,  взгляд  —  это  бесспорно.
 Бувар  и  Пекюше  подхватили  разом:
 — 	О,  бесспорно!
 Они  стояли  на  границе  тщательно  разрыхленного  поля.  Ло¬
шадь,  которую  вели  под  уздцы,  тащила  за  собою  просторный
ящик  на  трех  колесах.  Семь  лемехов  прокладывали  параллель¬
ные  тонкие  борозды,  куда  падало  зерно  через  трубки,  спускав¬
шиеся  до  земли.
 170

—  Здесь  я  сею  турнепс,—  сказал  граф.—  Турнепс  —  основа
моего  четырехпольного  севооборота.
 И  он  приступил  к  демонстрации  сеялки.  Но  за  ним  пришел
слуга.  Его  присутствие  было  необходимо  в  замке.
 Его  заменил  управляющий,  человек  с  худощавым  лицом  и
подобострастными  манерами.
 Он  повел  «господ»  на  другое  поле,  где  четырнадцать  жнецов,
с  обнаженной  грудью,  расставив  ноги,  косили  рожь.  Сталь  свис¬
тала  по  колосьям,  ложившимся  вправо.  Каждый  описывал  пе¬
ред  собою  широкий  полукруг,  и  все,  выстроившись  в  ряд,  под¬
вигались  вперед  одновременно.  Оба  парижанина  залюбовались
их  мышцами  и  почувствовали  почти  религиозное  благоговение
перед  плодородием  земли.
 Они  прошли  затем  вдоль  многих  вспаханных  участков.
Спускались  сумерки,  вороны  садились  на  борозды.
 Потом  они  повстречали  стадо.  Бараны  паслись  там  и  сям,  и
слышно  было,  как  они  непрерывно  щипали  траву.  Пастух,  си¬
девший  на  пне,  вязал  шерстяной  чулок,  собака  лежала  рядом.
 Управляющий  помог  Бувару  и  Пекюше  перелезть  через  пле¬
тень,  и  они  прошли  задними  дворами,  где  под  яблонями  жевали
жвачку  коровы.
 Все  постройки  фермы  примыкали  друг  к  другу,  обступая
двор  с  трех  сторон.  Работа  производилась  тут  механически,  по¬
средством  водяного  колеса,  для  чего  отвели  русло  ручья.  Ко¬
жаные  привода  бежали  с  крыши  на  крышу,  и  посреди  навоза
работал  железный  насос.
 Управляющий  показал  им  в  овчарнях  маленькие  отверстия
на  уровне  земли,  а  в  клетках  свинарника  —  хитроумные  двери
с  самодействующим  запором.
 Рига  была  сводчатая,  как  собор,  с  кирпичными  арками  на
каменных  стенах.  Чтобы  развлечь  господ,  служанка  бросила
курам  несколько  пригоршней  овса.
 Вал  в  давильне  показался  им  исполинским,  и  они  взобрались
на  вышку.  Молочный  погреб  особенно  их  восхитил.  Краны
по  углам  доставляли  воду  для  поливки  каменного  пола,  и  при
входе  охватывала  свежесть  воздуха.  Темные  кувшины,  стояв¬
шие  рядами  на  полках,  наполнены  были  до  краев  молоком.
В  горшках  пониже  были  сливки.  Куски  масла  громоздились,
как  обломки  медной  колонны,  и  пена  переливалась  через  же¬
стяные  подойники,  только  что  поставленные  на  землю.  Но  луч¬
шим  украшением  фермы  был  хлев  для  волов.  Деревянные  пе¬
рекладины  на  столбиках  делили  его  по  всей  длине  на  два
отделения:  одно  для  скота,  другое  для  обслуживания.  В  нем
трудно  было  что-нибудь  разглядеть,  так  как  все  амбразуры
были  закрыты.  Волы  жевали,  привязанные  к  цепочкам,  и  от  их
тел  исходило  тепло,  отражаемое  низким  потолком.  Но  кто-то
 171

впустил  свет,  струя  воды  вдруг  разлилась  по  желобу,  прикреп¬
ленному  к  яслям.  Раздалось  мычание.  Рога  застучали  друг  о
друга,  как  палки.  Все  волы  протянули  морды  сквозь  решетки  и
стали  медленно  пить.
 Большие  телеги  вкатились  во  двор,  и  жеребцы  заржали.
В  первом  этаже  зажглись  два-три  фонаря,  потом  исчезли.  Про¬
шли  работники,  волоча  по  булыжникам  свои  деревянные  баш¬
маки,  и  зазвонил  к  обеду  колокол.
 Оба  посетителя  пошли  домой.
 Они  были  очарованы  всем  виденным:  их  решение  определи¬
лось.  В  тот  же  вечер  они  достали  из  своей  библиотеки  четыре
тома  «Деревенской  усадьбы»,  выписали  курс  Гаспарена  и  под¬
писались  на  сельскохозяйственную  газету.
 Чтобы  удобнее  было  ездить  на  ярмарки,  они  купили  одно¬
колку,  которою  правил  Бувар.
 В  синих  блузах,  широкополых  шляпах,  гетрах  до  колен  и  с
палками,  какие  бывают  у  маклаков,  они  бродили  вокруг  скота,
расспрашивали  земледельцев  и  не  пропускали  ни  одного  агро¬
номического  съезда.
 Вскоре  они  утомили  дядюшку  Гуи  своими  советами,  особен¬
но  негодуя  на  его  систему  оставлять  землю  под  паром.  Но  фер¬
мер  держался  старых  навыков.  Он  попросил  об  отсрочке  пла¬
тежа,  ссылаясь  на  выпавший  град.  Что  до  поземельной  подати,
то  он  ее  вовсе  не  вносил.  На  самые  справедливые  требования
его  жена  отвечала  визгом.  Наконец  Бувар  заявил,  что  не  наме¬
рен  возобновлять  арендный  договор.
 С  этого  времени  дядюшка  Гуи  стал  беречь  удобрения,  дал
вырасти  сорной  траве,  растратил  запасы  и  удалился  с  озлоблен¬
ным  видом,  говорившим  о  замышляемой  мести.
 Бувар  полагал,  что  двадцати  тысяч  франков,  иначе  говоря,
суммы,  в  четыре  раза  превышавшей  арендную  плату,  достаточно
для  начала.  Ему  прислал  эти  деньги  парижский  нотариус.  Их
имение  состояло  из  пятнадцати  гектаров  под  лугами  и  дворами,
двадцати  трех  —  под  пахотной  землей  и  пяти  —  под  паром,  рас¬
положенным  на  каменистом  пригорке,  который  назывался  Хол¬
миком.
 Они  обзавелись  всеми  необходимыми  орудиями,  четырьмя  ло¬
шадьми,  двенадцатью  коровами,  шестью  свиньями,  ста  шестью¬
десятью  баранами,  а  в  качестве  работников  наняли  двух  паха¬
рей,  двух  женщин,  пастуха;  кроме  того,  купили  большую  собаку.
 Чтобы  сразу  же  иметь  деньги,  они  продали  свои  кормовые
травы.  Платеж  был  произведен  у  них  на  дому.  Золото  наполеон¬
доров,  отсчитанных  на  ящике  для  овса,  показалось  им  ярче
всякого  другого,  необыкновенным  и  лучшего  качества.
 В  ноябре  они  готовили  сидр.  Бувар  погонял  кнутом  лошадь,
а  Пекюше  залез  в  чан  и  перемешивал  выжимки  лопатой.
 172

Они  сопели,  зажимая  винт,  черпали  половником  из  корыта,
регулировали  заслонки,  ходили  в  тяжелых  сабо,  забавлялись
чрезвычайно.
 Следуя  тому  принципу,  что  чем  больше  зерна,  тем  лучше,
они  упразднили  около  половины  своих  искусственных  лугов;  и
так  как  удобрений  у  них  не  было,  то  воспользовались  жмыхами,
закопав  их  и  не  раздробив  предварительно,  так  что  урожай  по¬
лучился  плачевный.
 На  следующий  год  они  засеяли  поля  очень  густо.  Начались
грозы  и  побили  колосья.
 Тем  не  менее  они  рьяно  возделывали  пшеницу  и  предпри¬
няли  очистку  Холмика  от  камней.  Булыжники  увозились  в  те¬
лежке.  Весь  год,  с  утра  до  вечера,  в  дождливые,  в  солнечные
дни  можно  было  видеть  эту  вечную  тележку  с  тем  же  челове¬
ком,  с  той  же  лошадью,  которая  то  взбиралась  на  маленький
пригорок,  то  спускалась,  то  вновь  поднималась.  Иногда  Бувар
шел  позади,  останавливаясь  на  полусклоне,  чтобы  вытереть  лоб.
 Ни  на  кого  не  полагаясь,  они  сами  ухаживали  за  скотом,
поили  слабительным,  ставили  клистиры.
 Произошли  большие  неприятности.  Забеременела  птич¬
ница.  Они  наняли  семейных  людей.  Расплодились  дети,  двою¬
родные  братья,  сестры,  дядья  и  невестки:  целая  орда  жила  на
их  счет,  и  они  решили  поочередно  ночевать  на  ферме.
 Но  по  вечерам  они  скучали.  Неопрятность  комнаты  раз¬
дражала  их,  и  Жермена,  приносившая  еду,  каждый  раз  вор¬
чала.  Их  обманывали  на  все  лады.  Молотильщики  набивали
зерном  свои  кувшины.  Одного  из  них  Пекюше  поймал  и
воскликнул,  выталкивая  его  в  спину:
 —  Презренный!  Ты  позоришь  село,  в  котором  родился  на
свет.
 Его  особа  не  внушала  людям  никакого  почтения.  К  тому  же
Пекюше  беспокоил  сад.  Где  взять  время,  чтобы  поддерживать
его  в  хорошем  состоянии?  Фермой  пусть  занимается  Бувар.
Так  и  порешили  они,  обсудив  этот  вопрос.
 Первым  делом  надо  было  устроить  хорошие  парники.
Пекюше  велел  выстроить  парник  из  кирпича.  Сам  выкрасил
раму  и,  опасаясь  влияния  зноя,  замазал  мелом  все  стекла.
 Из  предосторожности  он  снимал  с  черенков  концы  вместе
с  листьями.  Затем  пристрастился  к  отводкам.  Испробовал
несколько  способов  прививки,—  прививку  дудкой,  венчиком,
щитком,  травянистую,  английскую.  С  какой  тщательностью
прилаживал  он  оба  лубка!  Как  стягивал  бандажи!  Сколько
перевел  обмазки!
 По  два  раза  в  день  брал  он  лейку  и  раскачивал  ею  над
растениями,  словно  кадилом.  По  мере  того  как  зелень  их
 173

становилась  ярче  под  падавшей  мелким  дождиком  водою,  он
как  будто  сам  утолял  свою  жажду  и  возрождался.  Затем,  усту¬
пая  опьянению,  срывал  наконечник  с  лейки  и  лил  прямо  из  гор¬
лышка,  обильно.
 В  конце  буковой  аллеи,  возле  гипсовой  дамы  возвышался
своего  рода  шалаш  из  круглых  бревен.  Там  Пекюше  запирал
инструменты  и  проводил  блаженные  часы,  очищая  семена,  над¬
писывая  ярлыки,  приводя  в  порядок  свои  горшочки.  Чтобы
отдохнуть,  он  усаживался  перед  дверью,  на  ящике  и  размыш¬
лял  над  улучшениями.
 У  крыльца  он  насадил  на  двух  клумбах  герань,  между  кипа¬
рисами  и  низкорослыми  деревцами  вырастил  подсолнечники,
и  когда  грядки  покрылись  золотыми  почками,  а  все  аллеи  посы¬
паны  были  чистым  песком,  то  сад  стал  ослеплять  их  изоби¬
лием  желтых  красок.
 Но  парники  кишели  личинками;  хотя  для  удобрения  были
применены  опавшие  листья,  под  выкрашенными  рамами  и  за¬
мазанными  стеклами  росли  одни  лишь  рахитичные  злаки.
Черенки  не  принимались,  прививки  отлипали,  сок  отводков
остановился;  от  сеянцев  можно  было  притти  в  отчаяние.  Ветер
забавлялся  тем,  что  опрокидывал  тычинки  фасоли.  Обилие
навоза  повредило  клубнике,  недостаточное  пасынкование  —
томатам.
 Не  удались  Пекюше  кудрявая  капуста,  демьянка,  брюква
и  родниковый  кресс,  который  он  хотел  вырастить  в  лохани.
После  оттепели  погибли  все  артишоки.  Утешила  его  капуста.
Особенные  надежды  подавал  один  кочан.  Он  расцветал,  разра¬
стался,  стал  наконец  чудовищным  и  совершенно  несъедобным.
Все  равно  Пекюше  радовался,  что  владеет  чудом  природы.
 Тогда  он  решился  на  дело,  которое  казалось  ему  верхом
искусства:  на  выращивание  дынь.
 Он  посадил  семена  различных  сортов  в  тарелки  с  чернозе¬
мом  и  закопал  их  в  парнике.  Затем  соорудил  второй  парник;
и  когда  земля  прогрелась,  пересадил  в  него  самые  красивые
ростки,  прикрыв  их  стеклами.  Он  сделал  все  обрезки  по  прави¬
лам  хорошего  садовника,  не  тронул  цветов,  дал  завязаться  пло¬
дам,  выбрал  по  одному  на  каждой  плети,  уничтожив  осталь¬
ные,  и  лишь  только  они  достигли  величины  ореха,  просунул
под  них  дощечку,  чтобы  не  дать  им  прогнить  от  соприкоснове¬
ния  с  навозом.  Он  их  поливал,  проветривал,  стирал  влагу  со
стекол  носовым  платком  и,  едва  показывались  тучи,  живо
приносил  рогожу.
 По  ночам  он  не  спал.  Несколько  раз  он  даже  вставал  с
постели  и,  натянув  на  босу  ногу  сапоги,  в  сорочке,  стуча  зуба¬
ми,  пробегал  через  весь  сад,  чтобы  накрыть  парники  своим
одеялом.
 174

Канталупы  созрели.  Отведав  первую,  Бувар  состроил  гри¬
масу.  Вторая  была  не  лучше,  третья  тоже.  Пекюше  находил
для  каждой  особое  оправдание,  вплоть  до  последней,  которую
он  выбросил  за  окно,  объявив,  что  ничего  не  может  понять.
 В  самом  деле,  так  как  он  выращивал  рядом  различные
сорта,  то  сахарные  дыни  смешались  с  огородными,  большая
португальская  с  большой  монгольской,  соседство  томатов  усу¬
губило  анархию,  и  в  итоге  получились  отвратительные  ублюд¬
ки,  напоминавшие  вкусом  тыкву.
 Тогда  Пекюше  занялся  цветами.  Он  выписал  от  Дюмушеля
растения  с  семенами,  запасся  вересковой  землею  и  решительно
приступил  к  делу.
 Но  пассифлоры  он  посадил  в  тени,  анютины  глазки  —  на
солнце,  покрыл  навозом  гиацинты,  полил  лилии  после  цвете¬
ния,  загубил  рододендроны  чрезмерным  подрезыванием,  поощ¬
рил  рост  фуксии  столярным  клеем  и  зажарил  гранатовое  де¬
ревцо,  подвергнув  его  в  кухне  действию  огня.
 Когда  наступили  холода,  он  прикрыл  шиповник  колпаками
из  толстой  бумаги,  обмазав  ее  сальною  свечой;  это  имело  вид
сахарных  голов,  державшихся  в  воздухе  на  палках.  У  далий
были  огромные  подпорки.  И  между  этими  прямыми  линиями
виднелись  искривленные  ветви  японской  софоры,  которая  оста¬
валась  неизменной,  не  увядала  и  не  цвела.
 Однако  самые  редкостные  деревья  процветают  в  столичных
садах,  должны  же  они  привиться  и  в  Шавиньоле;  и  Пекюше
обзавелся  индийской  лилией,  китайской  розой  и  эвкалиптом,
который  был  тогда  на  заре  своей  славы.  Все  его  опыты
не  имели  успеха.  Пекюше  с  каждым  разом  все  больше  недо¬
умевал.
 Бувар  тоже  наталкивался  на  затруднения.  Друзья  совето¬
вались,  открывали  одну  книгу,  переходили  к  другой,  затем  не
знали,  на  что  решиться  ввиду  противоречивых  указаний.
 Так,  например,  Пювис  рекомендует  мергель,  руководство
Pope  отвергает  его.
 Что  до  извести,  то,  несмотря  на  пример  Франклина,  Рьефель
и  Риго  от  нее  как  будто  не  в  восторге.
 Держать  землю  под  паром  Бувар  считал  средневековым
предрассудком.  Между  тем  Леклерк  указывает  случаи,  когда
это  почти  необходимо.  Гаспарен  ссылается  на  некоего  лионца,
который  в  течение  полувека  выращивал  хлебные  злаки  на
одном  и  том  же  поле:  это  опрокидывает  теорию  севооборота.
Тюль  восхваляет  обработку  земли  в  ущерб  удобрению;  но  вот
появляется  майор  Битсон  и  отменяет  удобрение  вместе  с  обра¬
боткой  земли!
 Чтобы  предугадывать  погоду  по  приметам,  они  согласно
классификации  Лек-Говарда  изучили  облака,—  те,  что  разве-
 175

ваются  подобно  гривам,  те,  что  похожи  на  острова,  те,  которые
можно  принять  за  снежные  горы,—  стараясь  отличать  серые
тучи  от  перистых,  слоистые  от  кучевых.  Формы  изменялись,
прежде  чем  они  успевали  подобрать  название.
 Барометр  их  обманывал,  термометр  не  давал  никаких  ука¬
заний.  Но  они  прибегли  к  фокусу,  придуманному  при  Людо¬
вике  XV  некоим  турским  священником.  Помещенная  в  банку
пиявка  должна  была  подниматься  в  случае  дождя,  держаться
на  дне  при  устойчивой  ясной  погоде,  извиваться,  когда  грозила
буря.  Атмосфера  почти  всегда  противоречила  пиявке.  Они
поместили  вместе  с  нею  еще  трех.  Все  четыре  вели  себя  раз¬
лично.
 После  долгих  размышлений  Бувар  пришел  к  убеждению,
что  заблуждался.  Его  поместье  требовало  крупной  культуры,
интенсивной  системы,  и  он  рискнул  всем  своим  свободным  ка¬
питалом:  тридцатью  тысячами  франков.
 Подстрекаемый  своим  друпш,  он  помешался  на  удобре¬
ниях.  Яму  для  компостов  он  заполнил  ветками,  кровью,  киш¬
ками,  перьями,  всем,  что  мог  найти.  Применял  фекальную
жидкость,  бельгийскую,  швейцарскую,  щелок,  копченую  сельдь,
водоросли,  тряпки,  выписывал  гуано,  попытался  его  изготов¬
лять  и,  проводя  до  конца  свои  принципы,  не  допускал,  чтобы
зря  пропадала  моча:  он  уничтожил  отхожие  места.  К  нему
во  двор  приносили  трупы  животных,  и  он  унавоживал  ими
землю.  Кусками  падали  усеяны  были  все  поля.  Бувар  улы¬
бался  посреди  этой  заразы.  Установленный  на  телеге  насос
обдавал  навозною  жижею  всходы.  Тем,  чьи  лица  выражали
отвращение,  он  говорил:
 — 	Да  ведь  это  золото,  золото!
 И  жалел,  что  у  них  нет  еще  больше  навоза.  Счастливы  жи¬
тели  стран,  где  можно  видеть  естественные  гроты,  наполнен¬
ные  экскрементами  птиц!
 Рапс  уродился  жалкий,  овес  —  средний,  а  зерно  имело
такой  запах,  что  с  трудом  нашло  сбыт.  Странно  было  то,  что
Холмик,  очищенный  наконец  от  камней,  приносил  меньше  уро¬
жая.  чем  раньше.
 Бувар  счел  полезным  обновить  инвентарь.  Купил  скарифи¬
катор  Гильома,  экстирпатор  Валькура,  английскую  сеялку  и
большой  плуг  Матье  де  Домбаля,  но  работник  ее  раскри¬
тиковал.
 — 	Научись  пользоваться  ею!
 — 	Что  ж,  покажите.
 Он  пытался  показать,  ошибался,  и  крестьяне  зубоскалили.
 Никак  не  мог  он  приучить  их  слушаться  колокола.  Беспре¬
станно  их  окликал,  перебегал  с  места  на  место,  записывая  свои
замечания  в  памятную  книжку,  назначал  свидания,  забывал
 176

о  них,  и  голова  у  него  пылала  от  хозяйственных  замыслов.  Он
дал  себе  слово  посеять  мак,  имея  в  виду  опиум,  а  главное  —
астрагал,  собираясь  продавать  его  под  названием  «семейного
кофе».
 С  целью  откормить  как  можно  скорее  волов  он  пускал  им
кровь  каждые  две  недели.
 Он  не  заколол  ни  одной  свиньи  и  закармливал  их  соленым
овсом.  Вскоре  свинарник  стал  для  них  слишком  тесен.  Они
мешали  ходить  по  двору,  ломали  заборы,  кусали  людей.
 Когда  наступили  знойные  дни,  двадцать  пять  баранов  за¬
кружились  на  месте  и  спустя  немного  времени  околели.
 На  той  же  неделе  издохло  три  быка,  что  было  следствием
кровопусканий  Бувара.
 В  намерении  уничтожить  личинки  майских  жуков  он  рас¬
порядился,  чтобы  два  человека  тащили  клетку  на  колесиках,
куда  посадили  несколько  кур,  у  которых  от  этого  переломались
лапки.
 Он  наварил  пива  из  листьев  дубровника  и  напоил  им  вместо
сидра  жнецов.  Начались  желудочные  заболевания.  Дети  пла¬
кали,  женщины  охали,  мужчины  рассвирепели.  Они  грозили
общим  уходом,  и  Бувар  им  уступил.
 Однако,  чтобы  доказать  безвредность  своего  напитка,  он
в  их  присутствии  выпил  несколько  бутылок  сам,  почувствовал
себя  дурно,  но  скрыл  колики,  изобразив  на  лице  удовольствие.
Он  даже  велел  отнести  снадобье  к  себе  домой.  Вечером  он  пил
его  с  Пекюше,  и  оба  они  старались  признать  его  вкусным.
Впрочем,  не  пропадать  же  ему  было!
 Но  у  Бувара  слишком  разболелся  живот,  и  Жермена  пошла
за  доктором.
 Он  оказался  человеком  серьезным,  с  выпуклым  лбом,  и  на¬
чал  с  того,  что  запугал  больного.  Очевидно,  эта  холерина  вы¬
звана  тем  самым  пивом,  о  котором  говорят  в  окрестностях.  Он
пожелал  узнать  его  состав  и  весьма  отрицательно  отозвался
о  нем,  пользуясь  научными  терминами,  пожимая  плечами.
Пекюше,  раздобывший  рецепт,  был  уничтожен.
 Несмотря  на  вредоносное  удобрение  известью,  сбережение
труда  на  перепашку  и  несвоевременное  выпалывание  чертопо¬
лоха,  следующий  год  одарил  Бувара  превосходным  урожаем
пшеницы.  Он  задумал  высушить  ее  посредством  брожения,  по
голландской  системе  Клап-Мейера;  иначе  говоря,  распорядился
скосить  ее  всю  сразу  и  сложить  в  скирды  с  тем,  чтобы  их  рас¬
кидать,  лишь  только  начнется  газообразование,  а  затем  дать
колосьям  проветриться.  Сделав  это,  Бувар  ушел,  нимало  не
беспокоясь.
 На  следующий  день,  за  обедом,  он  услышал  треск  барабана
под  сенью  буков.  Жермена  вышла  поглядеть,  что  случилось,  но
 12. 	Г.  Флобер.  Т.  4.
 177

человек  уже  был  далеко.  Почти  в  ту  же  минуту  громко  зазво¬
нил  церковный  колокол.
 Бувара  и  Пекюше  охватила  тревога.  Они  поднялись  и  в  не¬
терпеливой  жажде  сведений  пошли  в  сторону  Шавиньоля.
 Мимо  проходила  старуха.  Она  ничего  не  знала.  Они  остано¬
вили  какого-то  мальчика,  тот  ответил:
 — 	Кажется,  где-то  горит.
 А  барабан  продолжал  трещать,  колокол  гудел  сильнее.
Наконец  они  дошли  до  первых  изб  деревни.  Лавочник  издали
крикнул  им:
 — 	У  вас  горит!
 Пекюше  быстро  двинулся  вперед  и  говорил  Бувару,  бежав¬
шему  с  такою  же  скоростью  рядом:
 — 	Раз,  два!  Раз,  два!  В  ногу,  как  венсенские  стрелки!
 Дорога,  по  которой  они  направились,  все  время  поднима¬
лась  в  гору;  крутизна  скрывала  от  них  горизонт.  Они  достиг¬
ли  вершины  возле  Холмика,  и  сразу  им  представилась  картина
бедствия.
 Все  скирды  пылали  отдельными  вулканами,  посреди  обна¬
женной  равнины,  в  вечерней  тишине.
 Около  самого  большого  собралось  человек  триста;  и  под
руководством  г-на  Фуро,  мэра  в  трехцветном  шарфе,  несколь¬
ко  молодцов  шестами  и  крючьями  стаскивали  верхние  снопы,
чтобы  спасти  остальные.
 Бувар  впопыхах  чуть  было  не  сшиб  с  ног  г-жу  Борден,  на¬
ходившуюся  там  же.  Потом,  увидев  одного  из  своих  работни¬
ков,  изругал  его  за  то,  что  тот  к  нему  не  прибежал.  Работник,
наоборот,  в  избытке  рвения  помчался  сначала  домой,  потом  в
церковь,  затем  к  хозяину  и  вернулся  другой  дорогой.
 Бувар  потерял  голову.  Слуги  его  окружили,  говорили  все
разом,  а  он  запрещал  раскидывать  скирды,  умоляя  о  помощи,
требовал  воды,  настаивал  на  вызове  пожарных.
 — 	Да  разве  они  у  нас  есть?  —  крикнул  мэр.
 — 	Это  ваша  вина!  —  возразил  Бувар.
 Он  выходил  из  себя,  говорил  неподобающие  вещи,  и  все
удивлялись  терпению  г-на  Фуро,  человека,  вообще  говоря,  гру¬
бого,  о  чем  свидетельствовали  его  толстые  губы  и  челюсть
бульдога.
 Жар  так  усилился,  что  к  скирдам  уже  нельзя  было  прибли¬
зиться.  В  пожирающем  пламени  колосья  извивались  и  треща¬
ли,  а  зерна  хлестали  по  лицу,  как  дробинки.  Затем  скирд  об¬
рушивался  в  виде  широкого,  сыпавшегося  искрами  костра;  и
волнистым  лоском  отливала,  играя  красками,  багровая  масса,
местами  розовая,  как  киноварь,  местами  коричневая,  как  за¬
пекшаяся  кровь.  Наступила  ночь,  подул  ветер,  клубы  дыма  за¬
волокли  толпу.  Искры  проносились  по  черному  небу.
 178

Бувар  смотрел  на  пожар  и  тихо  плакал.  Глаза  у  него  ис¬
чезли  под  вздувшимися  веками,  и  все  лицо  словно  распухло
от  страдания.  Г-жа  Борден,  играя  бахромою  зеленой  шали,
называла  его  «бедный  г-н  Бувар»,  старалась  успокоить.  Делу
ведь  все  равно  не  поможешь,  нужно  примириться!
 Пекюше  не  плакал.  Очень  бледный,  или,  вернее,  посерев¬
ший,  с  открытым  ртом  и  слипшимися  от  холодного  пота  воло¬
сами,  он  стоял  поодаль,  погруженный  в  раздумье.  Внезапно
появившийся  кюре  пробормотал  вкрадчивым  голосом:
 — 	Ах,  в  самом  деле,  какое  несчастье;  это  очень  обидно!
Поверьте,  что  я  вам  сочувствую.
 Прочие  не  обнаруживали  никакого  огорчения.  Беседовали,
улыбались,  указывали  рукою  на  пламя.  Один  старик  подобрал
горевшие  колосья,  чтобы  раскурить  трубку.  Дети  пустились  в
пляс.  Какой-то  бездельник  даже  крикнул,  что  это  очень  весело.
 — 	Да,  уж  веселье,  нечего  сказать!  —  откликнулся  Пекю¬
ше,  услышав  эти  слова.
 Огонь  утих,  кучи  уменьшились,  и  через  час  остался  один
только  пепел,  образуя  на  равнине  круглые  и  черные  следы.
Тогда  толпа  разошлась.
 Г-жа  Борден  и  аббат  Жефруа  проводили  домой  Бувара  и
Пекюше.
 По  пути  вдова  ласково  попрекнула  соседа  за  то,  что  он
такой  дичок,  а  священник  выразил  крайнее  свое  изумление,
что  до  сих  пор  не  имел  случая  познакомиться  с  одним  из  сво¬
их  прихожан,  личностью  столь  достойной.
 Оставшись  наедине,  они  стали  размышлять  о  причине  по¬
жара,  и  вместо  того,  чтобы  вместе  со  всеми  объяснить  его  са¬
мовозгоранием  сырой  соломы,  заподозрили  месть.  Она,  несо¬
мненно,  исходила  от  дядюшки  Гуи  или,  быть  может,  от  истре¬
бителя  кротов.  За  полгода  до  того  Бувар  отказался  от  его
услуг  и  даже  утверждал  в  кругу  кое-каких  слушателей,  что
это  ремесло  постыдно,  что  правительству  надлежало  бы  его
запретить.  С  тех  пор  этот  человек  бродил  по  окрестностям.  Он
не  брил  бороды  и  казался  им  страшным,  особенно  по  вечерам,
когда  появлялся  у  ворот,  раскачивая  длинным  шестом  с  висев¬
шими  на  нем  кротами.
 Убыток  был  значительный,  и  чтобы  разобраться  в  положе¬
нии,  Пекюше  целую  неделю  просидел  над  книгами  Бувара,
которые  показались  ему  «настоящим  лабиринтом».  Сличив  пе¬
реписку  и  приходо-расходные  книги  с  карандашными  помет¬
ками  и  ссылками,  он  установил  истину:  никакого  товара  для
продажи,  ни  одной  предстоящей  получки,  а  в  кассе  —  нуль.
Капитал  выражался  дефицитом  в  тридцать  три  тысячи  фран¬
ков.
 179

Бувар  ни  за  что  не  хотел  этому  поверить,  и  больше  двадца¬
ти  раз  начинали  они  считать  наново.  Каждый  раз  они  приходи¬
ли  к  тому  же  выводу.  Еще  два  года  подобной  агрономической
деятельности  —  и  она  поглотит  их  состояние.  Единственным
исходом  было  все  продать.
 Во  всяком  случае  нужно  было  посоветоваться  с  нотариу¬
сом.  Шаг  был  слишком  тягостен.  Пекюше  взял  это  на  себя.
 По  мнению  нотариуса,  г-на  Мареско,  лучше  было  не  де¬
лать  объявлений.  Он  обещал  поговорить  о  ферме  с  серьезны¬
ми  клиентами  и  сообщить  их  предложения.
 — 	Прекрасно,—  сказал  Бувар,—  время  терпит.
 Он  пригласит  фермера,  а  затем  дело  выяснится.
 — 	Нам  не  будет  хуже,  чем  раньше;  но  только  теперь  мы
должны  быть  бережливы.
 Это  было  не  по  вкусу  Пекюше  в  связи  с  его  садоводством,
и  спустя  несколько  дней  он  сказал:
 — 	Нам  следовало  бы  заняться  исключительно  фруктовым
садом,  не  для  развлечения,  а  ради  выгоды.  Груша,  которая
обходится  в  три  су,  продается  иногда  в  столице  чуть  ли  не  за
пять  или  шесть  франков!  Садоводы  создают  себе  на  абрикосах
ренту  в  двадцать  пять  тысяч  ливров!  В  Санкт-Петербурге
зимою  платят  по  наполеондору  за  кисть  винограда!  Согла¬
сись,  что  это  выгодное  дело.  А  что  для  него  требуется?  Уход,
навоз  да  хорошо  наточенный  садовый  нож.
 Он  так  распалил  воображение  Бувара,  что  они  немедлен¬
но  принялись  искать  в  своих  книгах  номенклатуру  саженцев,
какие  следовало  купить,  и,  выбрав  названия,  казавшиеся  им
чудесными,  обратились  к  владельцу  питомника  в  Фалезе,  ко¬
торый  поспешил  доставить  им  триста  ростков,  не  находивших
сбыта.
 Они  пригласили  слесаря  для  подпорок,  скобяника  для
поддержек,  плотника  для  подставок.  Формы  деревьев  были
нарисованы  заранее.  Куски  досок  на  стене  изображали  кан¬
делябры.  К  двум  столбам,  поставленным  по  обе  стороны  гря¬
док,  подвешены  были  железные  проволоки;  а  во  фруктовом
саду  обручи  служили  моделями  для  ваз,  конусы  из  палок  —
для  пирамид,  так  что  приходившие  к  ним  думали,  что  это
части  какого-то  неизвестного  механизма  или  остов  фейер¬
верка.
 Когда  ямы  были  вырыты,  они  обрезали  концы  всех  корней,
и  хороших  и  плохих,  и  воткнули  их  в  компост.  Спустя  полго¬
да  ростки  погибли.
 Последовали  новые  заказы  владельцу  питомника  и  новые
насаждения  в  ямах  еще  большей  глубины.  Но  земля  разбух¬
ла  от  дождей,  прививки  погрузились  в  нее  от  собственного
веса,  и  деревья  отделились  от  корней.
 180

С  наступлением  весны  Пекюше  принялся  за  стрижку  гру¬
шевых  деревьев.  Он  не  срубил  отвесных  побегов,  пощадил
молодые  отрасли  и,  упорствуя  в  желании  расположить  дю¬
шесы  прямоугольно,  так,  чтобы  они  образовали  односторонние
кордоны,  неизменно  ломал  их  или  вырывал.  Что  касается
персиковых  деревьев,  то  он  запутался  в  том,  какие  ветки  —
побочные  верхние,  побочные  нижние,  и  какие  —  вторичные
побочные  нижние,  и  ему  никак  не  удавалось  расположить
шпалерник  таким  правильным  прямоугольником,  с  шестью
ветвями  справа  и  шестью  слева,  не  считая  двух  главных,  чтобы
они  напоминали  в  своей  совокупности  красивую  рыбью  кость.
 Бувар  попытался  направлять  рост  абрикосовых  деревьев;
они  его  не  слушались.  Он  подрубил  их  стволы  в  уровень  с
почвой;  ни  одно  не  выросло  вновь.  Вишневые  деревья,  на  ко¬
торых  он  сделал  насечки,  пустили  клей.
 Сначала  они  делали  насечки  очень  длинные,  чем  погубили
почки  при  основании;  затем  —  слишком  короткие,  что  повлекло
за  собою  чрезмерную  ветвистость;  и  часто  колебались,  не  умея
отличить  древесные  глазки  от  цветочных.  Сначала  они  радова¬
лись  цветам,  но,  убедившись  в  своем  заблуждении,  срывали
три  четверти  их,  чтобы  укрепить  остальные.
 Все  время  они  толковали  о  соках  и  камбии,  о  привязывании
деревьев,  надламывании,  обрывании  почек.  В  столовой  на  стене
они  повесили  в  рамке  список  своих  питомцев  за  номерами,  вос¬
произведенными  в  саду  на  маленьких  деревянных  дощечках.
 Вставая  на  рассвете,  они  работали  до  позднего  вечера.  Во
время  весенних  заморозков,  по  утрам,  Бувар  носил  под  блу¬
зой  фуфайку,  Пекюше  под  передником  —  старый  сюртук,  и
люди,  проходившие  мимо  калитки,  слышали  в  тумане  их  ка¬
шель.
 Иногда  Пекюше  вынимал  из  кармана  свое  руководство,
изучал  какой-нибудь  параграф  стоя,  придерживая  рукою  лопа¬
ту,  в  позе  садовника,  чье  изображение  украшало  заглавный
лист  книги.  Это  сходство  даже  весьма  ему  льстило.  Он  проник¬
ся  большим  уважением  к  автору.
 Бувар  не  сходил  с  высокой  лестницы  перед  пирамидами.  Од¬
нажды  он  почувствовал  головокружение  и,  уже  не  решаясь
слезть,  крикнул  Пекюше,  чтобы  тот  ему  помог.
 Наконец  появились  груши;  в  саду  были  также  сливы.  Тогда
они  применили  все  рекомендуемые  средства  против  птиц.  Но
зеркальные  осколки  сверкали  так,  что  можно  было  ослепнуть,
трещотка  ветряной  мельницы  будила  их  по  ночам.  На  чучело
садились  воробьи.  Они  сделали  второе,  затем  третье,  изменяя
их  наряды,—  безуспешно.
 Однако  было  основание  рассчитывать  на  некоторый  доход.
Не  успел  Пекюше  поделиться  этой  вестью  с  Буваром,  как  вдруг
 181

послышался  гром  и  полил  дождь,  сильный  и  тяжелый.  Ветер
порывами  сотрясал  всю  поверхность  шпалерника,  подпорки  па¬
дали  одна  за  другою,  и  несчастные  деревца,  раскачиваясь,  уда¬
рялись  грушами  друг  о  друга.
 Пекюше  укрылся  от  ливня  в  шалаше,  Бувар  находился  в
кухне.  Пред  ними  вихрем  кружились  щепки,  сучья,  черепицы.
И  у  жен  моряков,  смотревших  с  берега  на  море,  в  десяти  милях
оттуда,  не  печальнее  были  глаза,  чем  у  них,  и  сердца  не  силь¬
нее  сжимались.  Вдруг  подставки  и  шесты  шпалерных  деревьев
рухнули  вместе  с  трельяжем  на  грядки.
 Какая  картина  представилась  им  при  осмотре!  Сливы  и  виш¬
ни  усеяли  траву  между  таявшими  градинами.  Паскольмары  по¬
гибли,  заодно  с  другими  сортами:  «бези-ветераны»  и  «триумф
жордуаня».  Из  яблок  уцелело  только  несколько  «бон-папа»;  а
двенадцать  «венериных  грудей»  и  все  персики  валялись  в  лу¬
жах  подле  вывороченных  с  корнями  самшитов.
 После  обеда,  за  которым  они  мало  ели,  Пекюше  сказал
мягко:
 — 	Нам  следовало  бы  отправиться  на  ферму,  посмотреть,
не  случилось  ли  чего-нибудь  и  там.
 — 	Вот  еще!  Искать  новых  поводов  для  огорчения!
 — 	Возможно!  Нам  и  вправду  совсем  не  везет.
 И  они  стали  сетовать  на  провидение  и  природу.
 Бувар,  облокотившись  о  стол,  тихо  посвистывал,  как  всегда,
и  так  как  все  скорби  памятны,  то  ему  припомнились  его  преж¬
ние  сельскохозяйственные  планы,  в  частности  —  крахмальная
фабрика  и  новый  сорт  сыра.
 Пекюше  тяжело  вздыхал  и,  забивая  себе  ноздри  понюшка¬
ми  табаку,  думал,  что  если  бы  судьба  захотела,  он  был  бы  уже
членом  какого-нибудь  агрономического  общества,  блистал  бы
на  выставках,  его  имя  упоминалось  бы  в  газетах.
 Бувар  печально  озирался  по  сторонам.
 — 	Ей-богу!  Меня  берет  охота  со  всем  этим  развязаться  и
устроиться  где-нибудь  в  другом  месте.
 — 	Как  хочешь,—  сказал  Пекюше.
 И,  помолчав,  продолжал:
 — 	Авторы  советуют  нам  устранять  все  прямые  каналы.  Они
мешают  сокам  и  наносят  дереву  неизбежный  вред.  Чтобы  чув¬
ствовать  себя  хорошо,  дерево  должно  было  бы  совсем  не  иметь
плодов.  Между  тем  их  дают  и  те  деревья,  которых  никогда  не
подрезают  и  не  унавоживают,—  не  такие,  правда,  большие  пло¬
ды,  но  более  сочные.  Я  требую,  чтобы  мне  это  объяснили.  И  не
только  каждый  сорт,  но  и  каждый  экземпляр  нуждается  в  осо¬
бом  уходе,  смотря  по  климату,  температуре  и  многому  другому.
К  чему  же  в  таком  случае  сводится  правило?  И  в  чем  наша  на¬
дежда  на  какой-либо  успех  или  барыш?
 182

Бувар  ответил:
 — 	Ты  прочтешь  у  Гаспарена,  что  барыш  не  должен  пре¬
восходить  одной  десятой  капитала.  Стало  быть,  выгоднее  поме¬
стить  этот  капитал  в  банкирскую  контору.  Через  пятнадцать
лет  его  можно  удвоить  сложными  процентами,  не  испортив  себе
крови.
 Пекюше  понурил  голову.
 — 	Возможно,  что  плодоводство  —  чушь!
 — 	Как  и  агрономия!  —  ответил  Бувар.
 Затем  они  стали  упрекать  себя  в  чрезмерном  честолюбии  и
порешили  впредь  беречь  свои  труды  и  деньги.  Очищать  и  под¬
резать  ветки  по  временам  будет  достаточно  для  фруктового  са¬
да.  Шпалеры  подверглись  изгнанию,  и  постановлено  было  мерт¬
вые  или  поваленные  деревья  новыми  не  заменять.  Но  ведь  тогда
образуются  очень  безобразные  промежутки,  если  только  не
снести  все  остальные  устоявшие  насаждения?  Как  тут  по¬
ступить?
 Пекюше  начертил  несколько  планов,  пользуясь  готовальней.
Бувар  помогал  ему  советами.  Ничего  хорошего  у  них  не  получи¬
лось.  По  счастью,  они  набрели  в  библиотеке  на  труд  Буатара
под  заглавием  «Садовая  архитектура».
 Автор  подразделяет  сады  на  множество  типов.  Есть  прежде
всего  тип  «меланхолико-романтический»,  определяемый  иммор¬
телями,  руинами,  гробницами  и  «изображениями  богоматери,
указывающими  то  место,  где  какой-либо  вельможа  погиб  от
руки  убийцы».  «Жестокий»  тип  образуют  нависшие  скалы,  рас¬
щепленные  деревья,  обгорелые  шалаши;  тип  «экзотический»
дается  насаждением  индейских  смоковниц,  «дабы  навевать  вос¬
поминания  на  переселенца  или  путешественника».  «Торжествен¬
ный»  тип  должен,  подобно  Эрменонвилю,  неизменно  иметь  храм
философии.  Триумфальные  арки  и  обелиски  характеризуют
«величественный»  тип;  мох  и  гроты  —  тип  «таинственный»;  озе¬
ро  —  «мечтательный»  тип.  Существует  даже  тип  «фантастиче¬
ский»,  прекраснейший  образец  которого  недавно  можно  было
созерцать  в  одном  вюртембергском  саду:  там  посетитель  видел
посменно  кабана,  отшельника,  несколько  склепов  и,  на¬
конец,  лодку,  которая  отплывала  сама  от  берега  и  доставляла
его  в  будуар,  где  струи  воды  обдавали  его,  когда  он  садился
на  диван.
 Перспектива  таких  чудес  ослепила  Бувара  и  Пекюше.  Тип
фантастический  показался  им  предназначенным  исключительно
для  государей.  Храм  философии  был  слишком  громоздким.  Об¬
раз  мадонны  не  имел  бы  смысла  за  отсутствием  убийц;  и,  к
несчастью  переселенцев  и  путешественников,  американские  ра¬
стения  стоили  слишком  дорого.  Но  скалы  были  осуществимы,  а
также  расщепленные  деревья  и  мох,  и,  все  более  вдохновляясь,
 183

после  многих  проб,  с  помощью  одного  только  слуги  и  при  ни¬
чтожных  издержках  они  устроили  себе  резиденцию,  с  которой
ничто  не  могло  сравниться  во  всем  департаменте.
 Буковая  аллея,  там  и  сям  расступаясь,  открывала  вид  на
своего  рода  лабиринт  извилистых  дорожек,  прорезавших  боскег.
В  стене  шпалерника  они  задумали  проделать  нишу,  сквозь  ко¬
торую  можно  было  бы  любоваться  перспективой.  Так  как  пере¬
мычка  не  могла  держаться  на  весу,  то  получилась  огромная
брешь  с  валявшимися  на  земле  обломками.
 Они  пожертвовали  спаржей  для  сооружения  на  этом  месте
этрусской  гробницы,  то  есть  черного  гипсового  четырехгранника
высотою  в  шесть  футов,  похожего  на  собачью  конуру.  Четыре
канадские  ели  стояли  по  углам  этого  памятника,  который  они
собирались  увенчать  урною  и  украсить  надписью.
 В  другой  части  огорода  нечто  в  роде  моста  Риальто  переки¬
нуто  было  через  бассейн,  и  по  краям  его  виднелись  инкрустиро¬
ванные  ракушки.  Почва  поглощала  воду,—  не  беда!  Образует¬
ся  слой  гончарной  глины,  который  будет  удерживать  ее.
 Шалаш  был  превращен  в  деревенскую  хижину  при  помощи
цветных  стекол.
 На  пригорке  с  виноградною  беседкою  шесть  обтесанных  де¬
ревьев  поддерживали  жестяной  колпак  с  загнутыми  углами,  и
все  это  означало  китайскую  пагоду.
 На  берегу  Орны  они  выбирали  гранитные  глыбы,  раскалы¬
вали,  нумеровали,  привозили  сами  домой  на  тележке,  а  затем
скрепляли  обломки  цементом,  громоздя  их  друг  на  друга;  и  по¬
среди  дерна  вырос  утес,  напоминавший  гигантскую  картофе¬
лину.
 Чего-то  еще  недоставало  для  совершенной  гармонии.  Они
срубили  самую  большую  липу  в  аллее  (на  три  четверти,  впро¬
чем,  засохшую)  и  уложили  ее  поперек  всего  сада,  так  что  мож¬
но  было  подумать,  будто  ее  занес  поток  или  повалила  гроза.
 Окончив  работу,  Бувар,  стоявший  на  крыльце,  крикнул  из¬
дали:
 — 	Сюда!  Отсюда  лучше  видно!
 ...Видно!  —  повторялось  в  воздухе.
 Пекюше  ответил:
 — 	Я  иду!
 ...Иду!
 — 	Слышишь,  эхо!
 ...Эхо!
 До  этого  времени  звучать  ему  мешала  липа,  а  теперь  спо¬
собствовала  пагода,  оказавшись  против  риги,  которая  своим
коньком  возвышалась  над  буками.
 Испытывая  эхо,  они  забавлялись  тем,  что  кричали  смешные
словечки.  Бувар  выкрикивал  слова  игривые,  неприличные.
 184

Он  ходил  несколько  раз  в  Фалез,  будто  бы  за  деньгами,  все¬
гда  возвращался  оттуда  с  маленькими  свертками  и  запирал  их
в  комод.  Пекюше  однажды  утром  отправился  в  Бретвиль  и,
придя  домой  очень  поздно  с  корзинкой,  спрятал  ее  под  кровать.
 На  следующее  утро,  проснувшись,  Бувар  был  поражен.  Два
передних  тисовых  дерева  большой  аллеи,  еще  накануне  шаро¬
образные,  имели  форму  павлинов;  рожок  и  две  фарфоровые
пуговицы  изображали  клюв  и  глаза.  Пекюше  поднялся  на  рас¬
свете  и,  дрожа  от  страха,  что  будет  застигнут  Буваром,  под¬
стриг  оба  дерева  по  шаблонам,  полученным  от  Дюмушеля.
 За  последние  полгода  другим  деревьям,  позади  этих  двух,
придано  было  более  или  менее  отдаленное  сходство  с  пирамида¬
ми,  кубами,  цилиндрами,  оленями  или  креслами,  но  ничто  не
могло  сравниться  с  павлинами.  Бувар  признал  это,  рассыпаясь
в  похвалах.
 Он  увлек  своего  приятеля  в  лабиринт  под  тем  предлогом,
будто  забыл  там  лопату;  воспользовавшись  отлучкой  Пекюше,
он  тоже  сотворил  нечто  великое.
 Он  покрыл  слоем  штукатурки  выходившую  в  поле  калитку
и  в  стройном  порядке  разместил  на  ней  пятьсот  курительных
трубок,  изображавших  Абд-Эль-Кадеров,  голых  женщин,  нег¬
ров,  лошадиные  ноги  и  черепа.
 — 	Понимаешь  ты  мое  нетерпение?
 — 	Еще  бы!
 И,  взволнованные,  они  обнялись.
 Как  все  художники,  они  почувствовали  потребность  в  ова¬
циях,  и  Бувар  задумал  устроить  званый  обед.
 — 	Берегись!—сказал  Пекюше.—  Ты  увлечешься  гостепри¬
имством.  Это  пучина!
 Решение  все-таки  было  принято.
 Со  времени  своего  приезда  они  чуждались  общества.  Желая
с  ними  познакомиться,  все  приняли  их  приглашение,  за  исклю¬
чением  графа  де  Фавержа,  вызванного  в  столицу  по  делам.  Они
удовольствовались  его  фактотумом,  г-ном  Гюрелем.
 Бельжамбу,  содержателю  постоялого  двора,  бывшему  стар¬
шему  повару  в  Лизье,  заказаны  были  различные  блюда.  Жер¬
мена  взяла  себе  в  помощь  птичницу.  Служанка  г-жи  Борден,
Марианна,  тоже  обещала  притти.  Уже  с  четырех  часов  дня  во¬
рота  были  открыты  настежь,  и  оба  помещика  с  нетерпением
ждали  своих  гостей.
 Гюрель,  остановившись  под  сенью  буков,  облачился  в  сюр¬
тук.  Затем  появился  кюре  в  новой  сутане,  а  мгновением  позже
г-н  Фуро  в  бархатном  жилете.  Доктор  вел  под  руку  свою  жену,
которая  с  трудом  передвигалась,  прячась  под  зонтиком.  Волна
розовых  лент  колыхалась  позади  нее;  это  был  чепчик  г-жи  Бор¬
ден,  одетой  в  красивое  шелковое  платье  переливчатого  цвета.
 185

Золотая  цепочка  от  часов  подпрыгивала  у  нее  на  груди,  и  коль¬
ца  сверкали  на  обеих  руках  в  черных  митенках.  Наконец  по¬
явился  нотариус  Мареско  в  панамской  шляпе,  с  моноклем  в
глазу,  ибо  должностное  лицо  не  убивало  в  нем  светского  чело¬
века.
 Пол  в  гостиной  был  так  навощен,  что  на  нем  нельзя  было
устоять.  Восемь  плисовых  кресел  были  спинками  прислонены  к
стене;  на  круглом  столе  посредине  стоял  погребец  с  ликерами,
а  над  камином  красовался  портрет  Бувара-отца.  От  тусклых
бликов,  которые  свет  бросал  с  противоположной  стороны,  рот
передергивался  гримасою,  глаза  косили,  и  небольшая  плесень
на  скулах  усиливала  иллюзию  бакенбард.  Гости  нашли  в  нем
сходство  с  сыном,  а  г-жа  Борден  прибавила,  глядя  на  Бувара,
что  отец,  вероятно,  был  очень  красивый  мужчина.
 После  часа  ожидания  Пекюше  объявил,  что  можно  перейти
в  залу.
 Белые  коленкоровые  занавески  с  красной  каймою  совершен¬
но  закрывали  окна,  как  и  в  гостиной,  и  солнце,  проникая  сквозь
ткань,  роняло  желтоватый  свет  на  деревянную  обшивку  стен,
единственным  украшением  которых  был  барометр.
 Бувар  усадил  обеих  дам  рядом  с  собою.  Пекюше  сидел  меж¬
ду  мэром  и  кюре,  и  обедающие  начали  с  устриц.  Они  пахли
тиной.  Бувар  был  в  отчаянии,  рассыпался  в  извинениях,  а  Пе¬
кюше  встал  и  пошел  на  кухню  распушить  Бельжамба.
 Во  время  всей  первой  смены  блюд,  состоявшей  из  камбалы,
слоеного  пирога  и  голубей  в  компоте,  беседа  вращалась  вокруг
способов  приготовлять  сидр.
 Затем  разговор  перешел  на  кушанья  удобо-  и  неудобовари¬
мые.  Разумеется,  стали  расспрашивать  доктора.  Он  высказывал
скептические  суждения,  как  человек,  постигший  глубины  науки,
но  все  же  не  терпел  ни  малейшего  противоречия.
 Одновременно  с  филе  было  подано  бургундское.  Оно  было
мутно.  Бувар,  приписав  этот  несчастный  случай  изъянам  бу¬
тылки,  велел  откупорить  три  другие,  также  безуспешно,  затем
розлил  по  стаканам  Сен-Жюльен,  явно  не  отстоявшийся,  и  все
гости  приумолкли.  У  Гюреля  не  сходила  усмешка  с  лица;  тя¬
желые  шаги  лакея  гудели  на  половицах.
 Г-жа  Вокорбей,  брюзгливая  на  вид  коротышка  (она,  впро¬
чем,  была  в  последнем  периоде  беременности),  за  все  время  не
произнесла  ни  слова.  Бувар,  не  зная,  чем  ее  занять,  стал  ей
рассказывать  о  канском  театре.
 — 	Моя  жена  никогда  не  посещает  зрелищ,—заметил  доктор.
 Г-н  Мареско,  когда  жил  в  Париже,  бывал  только  у  Италь¬
янцев.
 — 	А  я,—  сказал  Бувар,—  хаживал  в  партер  «Водевиля»  по¬
слушать  фарс.
 186

Фуро  спросил  г-жу  Борден,  любит  ли  она  фарсы.
 — 	Смотря  по  тому,  какие,—  сказала  она.
 Мэр  ее  дразнил.  Она  отражала  его  шутки.  Затем  сообщила
способ  приготовления  корнишонов.  Впрочем,  ее  хозяйственные
таланты  были  известны,  и  у  нее  была  маленькая,  превосходно
поставленная  ферма.
 Фуро  обратился  к  Бувару:
 — 	А  свою  ферму  вы  не  собираетесь  продать?
 — 	Право  же,  я  до  сих  пор  и  сам  не  знаю...
 — 	Как!  Вы  не  продадите  даже  маленькой  Экальской  мы¬
зы?  —  спросил  нотариус.—  Вот  это  бы  вам  подошло,  г-жа
Борден.
 Вдова  ответила,  жеманясь:
 — 	Притязания  г-на  Бувара  были  бы  слишком  велики.
 — 	Его  удалось  бы,  пожалуй,  смягчить.
 — 	Я  не  сделаю  такой  попытки.
 — 	Ба!  Если  бы  вы  его  поцеловали?
 — 	Все  же  попытаемся,—  сказал  Бувар.
 И  он  облобызал  ее  в  обе  щеки  при  рукоплесканиях  обще¬
ства.
 Почти  в  тот  же  миг  откупорили  шампанское,  и  хлопанье
пробок  удвоило  веселье.  Пекюше  сделал  знак,  занавеси  подня¬
лись,  и  взорам  предстал  сад.
 В  сумеречном  освещении  это  было  нечто  ужасающее.  Утес
высился  над  газоном,  как  гора,  гробница  лежала  кубом  среди
шпината,  венецианский  мост  сгорбился  над  фасолью,  а  хижи¬
на  издали  казалась  большим  черным  пятном:  чтобы  сделать  ее
более  поэтичной,  приятели  спалили  ее  соломенную  крышу.  Ти¬
совые  деревья  в  форме  оленей  или  кресел  следовали  друг  за
другом  до  сраженной  молнией  липы,  протянувшейся  в  попереч¬
ном  направлении  от  буковой  аллеи  до  беседки,  где  томаты  ви¬
сели,  как  сталактиты.  Подсолнечники  там  и  сям  показывали
свои  желтые  диски.  Красная  китайская  пагода  на  пригорке
имела  вид  маяка.  Освещенные  солнцем  клювы  павлинов  бро¬
сали  яркие  отблески  друг  на  друга,  а  за  изгородью,  освобо¬
жденной  от  досок,  совершенно  гладкая  равнина  замыкала
горизонт.
 Удивление  гостей  доставило  Бувару  и  Пекюше  истинное  на¬
слаждение.
 Г-жа  Борден  особенно  восторгалась  павлинами;  но  гробница
осталась  непонятой,  как  и  обгорелая  хижина,  и  стена  в  разва¬
линах.  Затем  каждый  по  очереди  прошел  по  мостику.  Чтобы
наполнить  бассейн,  Бувар  и  Пекюше  все  утро  подвозили  воду.
Она  просачивалась  между  плохо  пригнанными  камнями  дна,
и  они  покрылись  илом.
 187

Прогуливаясь,  приглашенные  позволяли  себе  критические
замечания:
 — 	На  вашем  месте  я  сделал  бы  то-то.
 — 	Горох  запоздал.
 — 	Этот  угол,  по  правде  говоря,  неопрятен.
 — 	При  такой  подрезке  у  вас  никогда  не  будет  фруктов.
 Бувару  пришлось  ответить,  что  ему  наплевать  на  фрукты.
 Когда  проходили  по  буковой  аллее,  он  лукаво  сказал:
 — 	А  вот  особа,  которую  мы  стесняем.  Простите,  пожа¬
луйста!
 Шутка  не  встретила  отклика.  Всем  была  знакома  гипсовая
дама.
 Наконец,  пройдя  по  многим  извилинам  лабиринта,  гости
очутились  перед  калиткою  с  трубками  и  обменялись  изумлен¬
ными  взглядами.  Бувар  следил  за  лицами  гостей  и,  горя  нетер¬
пением  узнать  их  мнение,  спросил:
 — 	Что  вы  на  это  скажете?
 Г-жа  Борден  расхохоталась.  Все  последовали  ее  примеру.
Г-н  кюре  издавал  похожие  на  квохтанье  звуки.  Гюрель  кашлял,
доктор  смеялся  до  слез,  у  его  жены  сделались  нервные  спазмы,
а  Фуро,  человек  беззастенчивый,  выломал  одного  Абд-Эль-Ка-
дера  и  сунул  его  на  память  в  карман.
 Выходя  из  аллеи,  Бувар  в  намерении  удивить  посетителей
эффектами  эхо  крикнул  изо  всех  сил:
 — 	К  вашим  услугам!  Милостивые  государыни!
 Ничего!  Никакого  эхо!  Это  объяснялось  тем,  что  с  риги
убрали  крышу  с  коньком.
 Кофе  был  подан  на  пригорке,  и  мужчины  собирались  при¬
ступить  к  партии  в  шары,  когда  увидели  перед  собою,  за  изго¬
родью,  смотревшего  на  них  человека.
 Он  был  худой,  загорелый,  в  красных  рваных  штанах,  в  си¬
ней  блузе,  без  рубахи,  с  черною  щетинистой  бородою  и  произ¬
нес  хриплым  голосом:
 — 	Дайте  стаканчик  вина!
 Мэр  и  аббат  Жефруа  сразу  его  узнали.  Он  раньше  был
столяром  в  Шавиньоле.
 — 	С  богом,  Горжю!  Ступай!  —  сказал  г-н  Фуро.—  Нищен¬
ствовать  нельзя.
 — 	Нищенствовать!  —  крикнул  тот  вне  себя.—  Я  семь  лет
был  в  Африке  на  войне.  Я  вышел  из  лазарета.  Работы  нет!
Разбойничать  мне,  что  ли?  Проклятье!
 Ярость  его  улеглась  сама  собою,  и  он,  подбоченившись,  гля¬
дел  на  буржуа  с  меланхолическим  и  насмешливым  видом.
 Изнурение  от  лагерной  жизни,  водка,  лихорадка,  нищен¬
ское,  грязное  существование  читались  в  его  мутных  глазах.
Бледные  губы  вздрагивали,  обнажая  десны.  Широкое,  окра-
 188

шенное  багрянцем  небо  обдавало  его  кровавыми  лучами,  и
как-то  жутко  становилось  от  того,  что  он  упрямо  не  двигался
с  места.
 Бувар,  чтобы  отделаться  от  него,  достал  бутылку,  где  на
дне  осталось  вино.  Бродяга  жадно  вылакал  его,  затем  исчез  в
овсах,  размахивая  руками.
 Гости  выразили  порицание  г-ну  Бувару.  Подобная  уступ¬
чивость  поощряет  бесчинства.  Но  Бувар,  раздраженный  неуспе¬
хом  своего  сада,  стал  на  защиту  народа.  Все  заговорили  разом.
 Фуро  хвалил  правительство.  Гюрель  признавал  на  свете
одних  лишь  земельных  собственников.  Аббат  Жефруа  сетовал
на  то,  что  власти  не  покровительствуют  религии,  Пекюше  на¬
падал  на  подати.  Г-жа  Борден  восклицала:
 — 	Я  прежде  всего  ненавижу  республику.
 А  доктор  высказался  за  прогресс:
 — 	Ибо  в  конце  концов,  господа,  нам  нужны  реформы.
 — 	Возможно!  —  ответил  Фуро.—  Но  все  эти  идеи  вредят
делам.
 — 	Наплевать  мне  на  дела!  —  воскликнул  Пекюше.
 Вокорбей  продолжал:
 — 	По  крайней  мере,  введите  в  состав  правительства  дель¬
ных  людей.
 Бувар  так  далеко  не  заходил  в  своих  требованиях.
 — 	Таково  ваше  убежденье?  —  сказал  доктор.—  Это  вас  ха¬
рактеризует.  Будьте  здоровы!  И  желаю  вам  потопа,  чтобы  вы
могли  плавать  в  своем  бассейне.
 — 	Я  тоже  ухожу,—  произнес  минуту  спустя  господин  Фуро.
 И  показал  на  свой  карман,  где  находилась  трубка  с  Абд-
 Эль-Кадером:
 — 	Если  мне  понадобится  еще  одна,  я  к  вам  наведаюсь.
 Кюре,  прежде  чем  уйти,  робко  обратился  к  Пекюше  с  ука¬
занием,  что  находит  неприличным  это  подобие  гробницы  посре¬
ди  овощей.  Гюрель,  прощаясь,  отвесил  обществу  очень  низкий
поклон.  Г-н  Мареско  исчез  после  десерта.
 Г-жа  Борден  снова  распространилась  насчет  корнишонов,
обещала  сообщить  другой  рецепт,  для  пьяных  слив,  и  прогуля¬
лась  еще  три  раза  по  большой  аллее,  но,  проходя  мимо  липы,
зацепилась  за  нее.  подолом  платья,  и  друзья  услышали,  как
она  пробормотала:
 — 	Боже  мой!  Какое  нелепое  дерево!
 До  полуночи  оба  амфитриона  делились  в  беседке  своим  не¬
годованием.
 Конечно,  обед  не  совсем  удался,  однако  гости  нажрались,
как  свиньи,  стало  быть,  не  так  уж  он  был  плох.  Что  касается
сада,  то  подобная  злостная  критика  объясняется  самою  черною
завистью;  и  разгорячившись,  оба  они  говорили:
 189

— 	Вот  как?  Воды  не  хватает  в  бассейне?  Погодите,  запла¬
вают  в  нем  еще  и  лебеди  и  рыбы!
 — 	Они  едва  ли  даже  заметили  пагоду.
 — 	Утверждать,  что  наши  руины  неопрятны,  может  только
дурак.
 — 	А  гробница  неприлична!  Почему  неприлична?  Разве  че¬
ловек  не  имеет  права  воздвигнуть  ее  на  своей  земле?  Я  даже
хочу,  чтобы  меня  там  похоронили!
 — 	Не  говори  таких  вещей!  —  сказал  Пекюше.
 Затем  они  стали  перебирать  гостей:
 — 	Врач,  по-моему,  изрядный  кривляка.
 — 	Заметил  ты,  как  хихикал  Мареско  перед  портретом?
 — 	Что  за  мужлан  этот  мэр!  Когда  обедаешь  в  чужом  доме,
чорт  возьми,  то  надо  с  уважением  относиться  к  его  достопри¬
мечательностям.
 — 	А  г-жа  Борден?  —  спросил  Бувар.
 — 	Ну,  это  интриганка,  не  говори  мне  о  ней.
 Пресыщенные  светом,  они  решили  ни  с  кем  больше  не  встре¬
чаться,  жить  исключительно  дома,  только  для  себя.
 И  они  по  целым  дням  сидели  в  погребе,  очищая  бутылки
от  винного  камня,  наново  покрыли  лаком  всю  мебель,  расписа¬
ли  восковыми  красками  стены;  каждый  вечер,  глядя  на  горев¬
шие  дрова,  они  обсуждали  вопрос  о  наилучшей  системе  отопле¬
ния.
 В  целях  бережливости  они  попробовали  сами  коптить  око¬
рока,  обдавать  белье  кипятком  при  стирке.  Жермена,  которой
они  мешали,  пожимала  плечами.  Когда  пришло  время  варить
варенье,  она  рассердилась,  и  они  устроились  в  пекарне.  Раньше
она  служила  прачечной,  и  в  ней  находился  прикрытый  веника¬
ми  большой,  кирпичом  обмурованный  чан,  который  вполне  со¬
ответствовал  их  планам,  ибо  у  них  возник  честолюбивый  за¬
мысел  изготовлять  консервы.
 Наполнив  четырнадцать  банок  зеленым  горошком  и  тома¬
тами,  они  залепили  пробки  негашеной  известью  и  сыром,  при¬
вязали  к  краям  холщовые  ленточки  и  погрузили  банки  в  кипя¬
ток.  Он  испарялся;  они  подлили  холодной  воды.  От  разницы  в
температуре  банки  лопнули.  Уцелели  только  три.
 Тогда  они  раздобыли  старые  коробки  из-под  сардин,  поло¬
жили  в  них  куски  телятины  и  опустили  в  водяную  ванну.  Ко¬
робки  вышли  оттуда  круглые,  как  шары;  охлаждение  их  сплю¬
щило.  Продолжая  опыты,  они  поместили  в  другие  банки  яйца,
цикорий,  омара,  рыбное  кушанье,  суп.  И  гордились  тем,  что,
подобно  г-ну  Апперу,  «сделали  неподвижными  времена  года»;
такие  открытия,  по  словам  Пекюше,  выше  подвигов  завоева¬
телей.
 190

Они  усовершенствовали  способы  г-жи  Борден,  прибавив  к
уксусу  перец,  и  пьяные  сливы  у  них  получились  гораздо  лучше¬
го  качества.  Посредством  вытяжки  приготовили  малиновую  на¬
стойку  на  водке.  При  помощи  меда  и  дягиля  вознамерились
делать  малагу  и  предприняли  также  производство  шампанско¬
го.  Из  бутылок  разбавленного  суслом  шабли  пробки  вылетели
сами  собою.  Тогда  они  перестали  сомневаться  в  успехе.
 По  мере  того  как  область  их  исследований  расширялась,  они
стали  подозревать  фальсификацию  во  всех  питательных  веще¬
ствах.
 Придирались  к  булочнику  за  цвет  его  хлеба.  Нажили  себе
врага  в  лице  бакалейщика,  обвиняя  его  в  подделке  шоколада.
Съездили  в  Фалез  купить  грудной  ягоды  и  на  глазах  у  апте¬
каря  подвергли  массу  испытанию  водой.  Она  приобрела  вид
свиной  кожи,  что  указывало  на  присутствие  желатина.
 После  этого  триумфа  их  гордость  возросла  чрезвычайно.  Они
купили  инвентарь  у  одного  обанкротившегося  винокура,  и  вско¬
ре  появились  в  доме  сита,  бочки,  воронки,  шумовки,  весы,  це¬
дилки,  не  говоря  уже  о  кадке  с  ядром  и  перегонном  кубе,  для
которого  потребовалась  отражательная  печь  с  колпаком.
 Они  изучили  очистку  сахара  и  различные  способы  его  варки.
Но  им  не  терпелось  привести  в  действие  перегонный  куб;  и  они
принялись  за  тонкие  ликеры,  начав  с  анисовки.  Жидкость  почти
всегда  увлекала  за  собою  вещества,  или  же  они  прилипали  ко
дну;  а  то,  случалось,  происходили  ошибки  в  дозировке.  Вокруг
поблескивали  большие  медные  лохани,  колбы  простирали  свои
длинные  носы,  котелки  висели  по  стенам.  Зачастую  один  сорти¬
ровал  на  столе  травы,  а  другой  раскачивал  пушечное  ядро  в
подвешенной  кадке;  они  размешивали,  пробовали  составы.
 Бувар,  всегда  в  поту,  носил  только  рубашку  и  штаны,  при¬
поднятые  до  середины  живота  короткими  подтяжками.  Но,  вет¬
реный  как  птица,  он  забывал  о  диафрагме  куба  или  разводил
слишком  сильный  огонь.
 Пекюше  бормотал  сквозь  зубы  вычисления,  не  шевелясь,  в
своей  длинной  блузе,  напоминавшей  детский  передник  с  рука¬
вами;  и  они  считали  себя  людьми  очень  серьезными,  занятыми
полезным  делом.
 Наконец  они  придумали  ликер,  который  должен  был  вытес¬
нить  все  остальные.  Они  собирались  подмешать  в  него  карианд-
ра,  как  в  кюммель,  вишневой  водки,  как  в  мараскин,  иссопу,
как  в  шартрез,  абельмоша,  как  в  веспетро,  calamus  aromaticus,
как  в  крамбамбули,  и  сандалом  придать  ему  красный  цвет.  Но
под  каким  именем  предложить  его  рынку?  Ведь  нужно  было
название,  легко  запоминаемое  и  все  же  оригинальное.  После
долгих  размышлений  они  решили  назвать  его  «буварином».
 Поздней  осенью  на  банках  с  консервами  появились  пятна.
 191

Томаты  и  зеленый  горошек  сгнили.  Причиною,  повидимому,
была  несовершенная  герметичность.  Тогда  их  стала  терзать  эта
задача.  Испробовать  средства  не  позволял  им  недостаток  денег.
Ферма  их  разоряла.
 Неоднократно  предлагали  своя  услуги  арендаторы,  Бувар
на  это  не  шел.  Но  старший  работник  руководил  хозяйством  по
его  указаниям  с  угрожающей  бережливостью,  так  что  урожай
уменьшался,  все  погибало.  И  когда  они  однажды  беседовали  о
своих  затруднениях,  в  лабораторию  вошел  дядюшка  Гуи  в  со¬
провождении  своей  жены,  прятавшейся  робко  за  его  спиною.
 Так  как  земля  стала  плодородней  благодаря  различным
способам,  к  ней  примененным,  то  он  изъявил  готовность  снова
заарендовать  ферму,  но  продолжал  умалять  ее  достоинства.
Несмотря  на  все  их  труды,  говорил  он,  доход  зависит  от  счастья,
словом,  если  он  ее  хочет  снять,  то  из  привязанности  к  месту
и  сочувствия  к  таким  хорошим  хозяевам.  Они  его  холодно  вы¬
проводили.  Он  вновь  явился  в  тот  же  вечер.
 Пегаоше  тем  временем  переубедил  Бувара;  они  готовы  были
сдаться.  Гуи  попросил  понизить  арендную  плату;  и  когда  они
возмутились,  он  не  столько  заговорил,  сколько  зарычал,  при¬
зывая  господа  бога  в  свидетели,  перечисляя  свои  тяготы,  пре¬
вознося  свои  заслуги.  Когда  ему  предложили  назвать  цену,  он
понурил  голову  вместо  ответа,  а  жена  его,  сидевшая  у  двери  с
большой  корзиной  на  коленях,  тоже  начала  плакаться,  визжа
тонким  голоском,  как  раненая  курица.
 Наконец  арендная  плата  была  установлена  в  три  тысячи
франков,  на  треть  ниже,  чем  раньше.
 Тут  же  дядюшка  Гуи  предложил  купить  инвентарь,  и  диалог
возобновился.
 Оценка  предметов  продолжалась  две  недели.  Бувар  до  смер¬
ти  устал.  Он  спустил  все  за  такую  смехотворную  сумму,  что
Гуи  сначала  вытаращил  глаза,  а  потом  крикнул  «согласен»  —
и  они  ударили  по  рукам.
 После  этого  помещики,  согласно  обычаю,  предложили  го¬
стям  запросто  с  ними  откушать,  и  Пекюше  откупорил  бутылку
своей  малаги,  не  столько  из  щедрости,  сколько  в  надежде  за¬
служить  похвалу.
 Но  земледелец  сказал,  поморщившись:
 —  Это  вроде  лакричной  настойки.
 А  жена  его,  чтобы  «запить  ее  вкус»,  попросила  рюмку
водки.
 Вещь  более  важная  их  занимала.  Все  составные  части  «бу-
варина»  были,  наконец,  собраны.
 Они  наполнили  ими  вместе  со  спиртом  перегонный  куб,  за¬
жгли  огонь  и  стали  ждать.  Между  тем  Пекюше.  которого  му¬
чила  неудача  с  малагой,  вынул  из  шкафа  жестяные  коробки,
 192

вскрыл  первую,  затем  вторую,  третью.  С  яростью  их  отшвыр¬
нув,  он  подозвал  к  себе  Бувара.
 Бувар  закрыл  кран  змеевика  и  бросился  к  консервам.  Разо¬
чарование  было  полное.  Ломтики  телятины  напоминали  сварен¬
ные  подошвы.  Омар  превратился  в  грязную  жидкость.  Рыбного
кушанья  нельзя  было  узнать.  На  супе  выросли  грибы,  и  невы¬
носимый  запах  отравлял  воздух  в  лаборатории.
 Вдруг  раздался  треск  как  бы  лопнувшего  снаряда.  Это  разо¬
рвался  перегонный  куб,  и  осколки  взлетели  до  потолка,  ломая
котлы,  сплющивая  шумовки,  выбивая  стекла;  уголь  расшвыря¬
ло,  печь  обвалилась,  и  на  следующий  день  Жермена  нашла
одну  лопаточку  во  дворе.
 От  силы  пара  прибор  взорвался,  в  частности  потому,  что
шлем  скреплен  был  болтами  с  кубом.
 Пекюше  сразу  же  присел  на  корточки  за  чаном,  а  Бувар
повалился  на  табурет.  Десять  минут  оставались  они  в  этих  по¬
зах,  не  смея  пошевельнуться,  бледные  от  страха,  посреди  оскол¬
ков.  Когда  к  ним  вернулся  дар  слова,  они  спросили  себя,  в  чем
причина  столь  многих  неудач,  особенно  последней?  И  ничего
не  понимали  кроме  того,  что  чуть  было  не  погибли.  Пекюше
сказал  в  заключение  такую  фразу:
 —  Может  быть,  это  происходит  оттого,  что  мы  не  знаем
химии.
 III
 Для  изучения  химии  они  раздобыли  курс  Реньо  и  прежде
всего  узнали,  что  «тела  простые,  быть  может,  сложны».
 Их  делят  на  металлоиды  и  металлы;  это  различие  «отнюдь
не  абсолютно»,  говорит  автор.  То  же  относится  к  основаниям
и  кислотам,  потому  что  «одно  и  то  же  тело  может  вести  себя
и  как  кислота  и  как  основание,  смотря  по  обстоятельствам».
 Это  замечание  показалось  им  странным.  Кратные  отноше¬
ния  смутили  Пекюше.
 — 	Если  молекула  тела  А,  допустим,  соединяется  с  несколь¬
кими  частями  В,  то  мне  кажется,  что  эта  молекула  должна
делиться  на  столько  же  частей;  но  если  она  делится,  то  пере¬
стает  быть  единой,  первоначальной  молекулой.  Словом,  я  не
понимаю.
 — 	Я  тоже,—  говорил  Бувар.
 И  они  прибегли  к  более  легкому  сочинению  Жирардена,  из
которого  почерпнули  уверенность,  что  десять  литров  воздуха
весят  сто  граммов,  что  в  состав  карандашей  не  входит  свинец,
что  алмаз  не  что  иное,  как  углерод.
 Больше  всего  поразило  их  то,  что  земля,  как  элемент,  не
существует.
 13. 	Г.  Флобер.  Т  4.
 193

Они  прочитали  кое-что  о  паяльной  трубке,  золоте,  серебре,  о
щелоке  для  стирки  и  о  лужении  кастрюль.  Затем  без  всяких
колебаний  Бувар  и  Пеюоше  окунулись  в  органическую  химию.
 Какое  чудо!  В  живых  существах  обнаруживаются  те  же  ве¬
щества,  из  каких  состоят  минералы!  Тем  не  менее  они  почувст¬
вовали  своего  рода  унижение  от  сознания,  что  в  их  телах
содержится  фосфор,  как  в  спичках,  альбумин,  как  в  яичных
белках,  и  водород,  как  в  фонарях.
 После  красок  и  жиров  речь  пошла  о  брожении.
 Оно  послужило  переходом  к  кислотам.  Тут  их  опять  смутил
закон  эквивалентов.  Они  постарались  осмыслить  его  посредст¬
вом  атомной  теории  —  и  окончательно  запутались.
 Чтобы  все  это  постичь,  надо  бы,  по  мнению  Бувара,  иметь
приборы.  Расход  был  бы  значителен,  а  они  и  так  уж  слишком
поиздержались.
 Но  доктор  Вокорбей,  несомненно,  был  в  состоянии  их  про¬
светить.
 Они  появились  во  время  приема.
 —  Господа,  я  вас  слушаю!  Чем  вы  больны?
 Пекюше  ответил,  что  они  здоровы,  и,  объяснив  цель  визита,
сказал:
 — 	Мы  хотим,  во-первых,  понять  высшую  атомность.
 Врач  густо  покраснел,  затем  осудил  их  желание  изучать
 химию.
 — 	Я  не  отрицаю  ее  значения,  поверьте!  Но  в  наше  время
ее  суют  повсюду!  Она  оказывает  на  медицину  плачевное  влия¬
ние.
 И  зрелище  окружающих  предметов  подтверждало  вескость
его  слов.
 На  камине  валялись  бинты  и  пластыри.  Ящик  с  хирургиче¬
скими  инструментами  стоял  посреди  письменного  стола,  таз  в
углу  был  наполнен  зондами,  а  у  стены  находилась  модель  че¬
ловека  без  кожных  покровов.
 Пекюше  поздравил  доктора  с  ее  обладанием.
 — 	Анатомия,  должно  быть,  прекрасное  занятие?
 Г-н  Вокорбей  стал  рассказывать,  какое  удовольствие  полу¬
чал  он  в  прежнее  время  от  вскрытий;  и  Бувар  его  спросил,
каковы  соотношения  между  внутренностями  женщины  и  муж¬
чины.
 Желая  их  удовлетворить,  врач  вынул  из  библиотеки  анато¬
мический  атлас.
 — 	Возьмите  его  с  собою!  Вам  дома  будет  удобнее  рассмот¬
реть.
 Скелет  удивил  их  выступающей  челюстью,  глазницами,
ужасающей  длиною  рук.  Им  не  хватало  пояснительного  текста;
они  снова  пошли  к  Вокорбею  и  по  руководству  Александра
 194

Лота  изучили  строение  костяка,  поражаясь  спинному  хребту,
который,  как  сказано  там,  в  шестнадцать  раз  крепче,  чем  если
бы  творец  создал  его  прямым.
 Почему  именно  в  шестнадцать  раз?
 Запястные  мускулы  привели  в  уныние  Бувара;  а  Пекюше,
ревностно  изучая  череп,  упал  духом  перед  клинообраз¬
ной  костью,  несмотря  на  то,  что  она  похожа  на  «турецкое
седло».
 Что  до  сочленений,  то  их  скрывало  чрезмерное  количество
связок,  и  они  занялись  мышцами.
 Но  прикрепления  было  неудобно  находить,  и,  дойдя  до
позвоночных  отростков,  они  бросили  читать  дальше.
 Пекюше  сказал  тогда:
 — 	А  не  взяться  ли  нам  снова  за  химию,  хотя  бы  только
для  того,  чтобы  употребить  на  пользу  лабораторию?
 Бувар  запротестовал,  и  ему  как  будто  припомнилось,  что
в  качестве  учебных  пособий  для  жарких  стран  фабрикуются
искусственные  трупы.
 Он  написал  Барберу,  и  тот  снабдил  его  нужными  сведе¬
ниями.  За  десять  франков  в  месяц  можно  было  иметь  одну
из  моделей  г-на  Озу,  и  через  неделю  почтальон  из  Фалеза  вы¬
грузил  перед  их  воротами  продолговатый  ящик.
 Взволнованные,  они  перенесли  его  в  пекарню.  Когда  доски
были  сняты,  выпала  солома,  соскользнула  папиросная  бумага,
появилась  модель.
 Она  была  кирпичного  цвета,  без  волос,  без  кожи,  и  пестри¬
ла  бесчисленными  жилками,  синими,  красными  и  белыми.  Это
совсем  не  было  похоже  на  труп,  а  скорее  на  весьма  безобраз¬
ную,  очень  чистую  и  пахнущую  лаком  игрушку.
 Они  сняли  грудную  клетку  и  увидели  легкие,  напоминав¬
шие  две  губки;  немного  в  стороне  —  сердце  вроде  большого
яйца,  грудобрюшную  преграду,  почки,  весь  кишечник.
 — 	За  работу!  —  сказал  Пекюше.
 Весь  день  и  вечер  ушли  на  это.
 Они  оделись  в  халаты,  как  студенты  в  анатомических  теат¬
рах,  и  при  свете  трех  свечей  разнимали  картонные  части.
Вдруг  раздался  удар  кулаком  в  дверь.  «Отворите!»
 Это  был  г-н  Фуро  в  сопровождении  стражника.
 Хозяева  доставили  себе  удовольствие  показать  Жермене
покойничка.  Она  тотчас  же  побежала  с  этой  новостью  к  бака¬
лейному  торговцу,  и  все  село  решило,  что  они  укрывают  в  сво¬
ем  доме  настоящего  мертвеца.  Фуро,  уступая  народному  вол¬
нению,  явился  удостовериться  в  происшедшем.  Любопытные
собрались  во  дворе.  Когда  Фуро  вошел,  модель  лежала  на  бо¬
ку,  мышцы  лица  были  вынуты,  и  чудовищно  выпуклый  глаз
производил  жуткое  впечатление.
 195

— 	Что  вас  привело  сюда?  —  спросил  Пекюше.
 Фуро  пробормотал:
 — 	Ничего,  решительно  ничего.
 И,  взяв  одну  часть  со  стола,  спросил:
 — 	Что  это  такое?
 — 	Мышца  трубачей,—  ответил  Бувар.
 Фуро  промолчал,  но  насмешливо  улыбался,  завидуя  тому,
что  они  развлекаются  по  способу,  находящемуся  вне  его  ком¬
петенции.
 Оба  анатома  сделали  вид,  будто  продолжают  свои  исследо¬
вания.  Люди,  скучавшие  за  порогом,  проникли  в  пекарню,  и
так  как  произошла  небольшая  давка,  то  стол  задрожал.
 — 	Это  уж  слишком!  —  крикнул  Пекюше.—  Освободите  нас
от  публики!
 Стражник  выпроводил  любопытных.
 — 	Прекрасно,—  сказал  Бувар,—  нам  никого  не  нужно.
 Фуро  понял  намек  и  спросил,  имеют  ли  они  право,  не  буду¬
чи  врачами,  владеть  подобным  предметом.  Впрочем,  он  снесет¬
ся  с  префектом.
 — 	Что  за  страна!  Нигде  не  найти  таких  дураков,  дикарей  и
ретроградов,  как  здесь.
 Сопоставив  самих  себя  с  другими,  они  утешились;  они  че¬
столюбиво  мечтали  пострадать  за  науку.
 Доктор  тоже  их  навестил.  Он  раскритиковал  модель  за
чрезмерное  отступление  от  природы,  но  воспользовался  слу¬
чаем,  чтобы  прочесть  лекцию.
 Бувар  и  Пекюше  были  очарованы,  и  по  их  просьбе  господин
Вокорбей  дал  им  на  время  несколько  томов  из  своей  библиоте¬
ки,  утверждая,  впрочем,  что  они  всего  этого  не  одолеют.
 В  «Словаре  медицинских  знаний»  они  заинтересовались
примерами  ненормальных  родов,  долговечности,  тучности  и  за¬
поров.  Отчего  не  довелось  им  видеть  знаменитого  канадца
Бомона,  обжор  Тарара  и  Бижу,  больную  водянкой  из  Эрского
департамента,  пьемонтца,  у  которого  желудок  действовал
через  каждые.  три  недели,  Симона  де  Мирпуа,  умершего  от
окостенения,  и  того  ангулемского  мэра,  чей  нос  весил  три
фунта!
 Мозг  навел  их  на  философские  размышления.  Они  очень  хо¬
рошо  различали  внутри  прозрачную  перегородку,  состоящую
из  двух  пластинок,  и  шишкообразную  железу,  похожую  на
красную  горошину;  но  были  там  еще  ножки  и  желудочки,  дуги,
столбы,  бугры,  узлы  и  всевозможные  волокна,  и  foramen  Па-
киони,  и  тело  Паччини,  словом  —  непролазная  куча  вещей,  на
изучение  которых  не  хватило  бы  их  жизни.
 Иногда,  увлекшись,  они  совершенно  разнимали  труп,  и  за¬
тем  не  знали,  как  собрать  его  части.
 196

Это  была  трудная  задача,  особенно  после  завтрака,  и  они
вскоре  засыпали,  Бувар  —  клюя  носом,  выпятив  живот,  Пекю-
ше  —  опустив  голову  на  руки,  положив  локти  на  стол.
 Часто  в  эту  минуту  господин  Вокорбей,  заканчивая  свои
первые  визиты,  приоткрывал  дверь.
 — 	Ну,  почтенные  собратья,  как  подвигается  анатомия?
 — 	Превосходно,—  отвечали  они.
 Он  задавал  им  вопросы,  и  ему  было  приятно  сбивать  их  с
толку.
 Когда  им  надоедал  какой-нибудь  орган,  они  переходили  к
другому,  и  таким  образом  забросили  поочередно  сердце,  желу¬
док,  ухо,  кишки,  потому  что  покойник  им  опротивел,  как  ни
старались  они  заинтересоваться  им.  Наконец  доктор  застал  их
в  ту  минуту,  когда  они  его  укладывали  обратно  в  ящик.
 — 	Браво!  Я  этого  ждал.
 В  их  возрасте  нельзя  браться  за  такие  занятия.  Улыбка,
сопровождавшая  эти  слова,  глубоко  их  задела.
 По  какому  праву  считает  он  их  неспособными  к  науке?  Раз¬
ве  знание  принадлежит  этому  господину?  Можно  подумать,  что
сам  он  стоит  гораздо  выше  их!  Приняв  его  вызов,  они  ездили  за
книгами  даже  в  Байе.
 Недоставало  им  физиологии,  и  один  букинист  раздобыл  для
них  знаменитые  в  ту  пору  сочинения  Ришерана  и  Аделона.
 Все  общие  места  относительно  возрастов,  полов  и  темпе¬
раментов  показались  им  чрезвычайно  значительными.  Им  очень
приятно  было  узнать,  что  в  зубном  камне  есть  три  вида  ми¬
кроскопических  животных,  что  центром  для  вкуса  служит  язык,
а  для  ощущения  голода  —  желудок.
 Они  жалели,  что  лишены  способности  жевать  жвачку,  как
это  умели  делать  Монтегр,  г-н  Госс  и  брат  Берара,—  тогда  бы
они  лучше  поняли  пищеварительный  процесс.  Пищу  они  пере¬
жевывали  медленно,  размельчали  ее,  пропитывали  слюною,
мысленно  сопутствуя  пищевому  комку  на  его  пути  во  внутрен¬
ние  органы,  и  следовали  за  ним  даже  до  его  конечных  резуль¬
татов,  исполненные  методической  добросовестности,  почти  бла¬
гоговейного  внимания.
 В  намерении  вызвать  искусственное  пищеварение,  они  поло¬
жили  кусок  мяса  в  склянку  с  желудочным  соком  утки  и  две
недели  носили  эту  бутыль  подмышкой,  чем  достигли  только
того,  что  от  них  стало  дурно  пахнуть.
 На  глазах  соседей  они  бегали  по  большой  дороге  в  мокрой
одежде,  на  солнцепеке.  Этим  способом  они  проверяли,  умень¬
шается  ли  жажда  при  увлажнении  кожи.  Домой  они  возврати¬
лись  задыхаясь  и  оба  —  с  насморком.
 Они  живо  разделались  со  слухом,  голосом,  зрением,  но  Бу¬
вар  приналег  на  органы  размножения.
 197

Его  всегда  поражала  сдержанность  Пекюше  по  этой  части.
Неведение  приятеля  в  этой  области  было  столь  поразительно,
что  Бувар  вызвал  его  на  откровенность,  и  Пекюше,  краснея,
сделал  ему  наконец  такое  признание.
 Шутники  затащили  его  некогда  в  дурной  дом,  но  он  оттуда
бежал,  сохраняя  себя  для  женщины,  которую  ему  предстояло
полюбить.  Благоприятный  случай  ни  разу  не  представлялся,
так  что  из-за  ложной  стыдливости,  денежных  затруднений,
страха  перед  болезнями,  упрямства,  привычки  —  он  в  пятьдесят
два  года  и  несмотря  на  жизнь  в  столице  еще  не  утратил  цело¬
мудрия.
 Бувар  насилу  этому  поверил,  затем  расхохотался,  как  по¬
лоумный,  но  перестал  смеяться,  заметив  слезы  в  глазах  у  Пе¬
кюше,  ибо  у  того  все  же  бывали  увлечения:  он  был  влюблен
поочередно  в  некую  канатную  плясунью,  в  невестку  одного
архитектора,  в  какую-то  конторщицу  и,  наконец,  в  молодень¬
кую  прачку,  на  которой  уже  собрался  жениться,  когда  вдруг
узнал,  что  она  беременна  от  другого.
 Бувар  сказал  ему:
 —  Можно  еще  вознаградить  себя  за  потерянное  время.  Не
огорчайся.  Я  беру  это  на  себя...  если  хочешь.
 Пекюше  ответил  со  вздохом,  что  об  этом  больше  не  прихо¬
дится  думать,  и  они  снова  принялись  за  физиологию.
 Правда  ли,  что  покровы  нашего  тела  непрерывно  испускают
тонкий  пар?  Это  доказывается  тем,  что  вес  человека  понижает¬
ся  с  каждой  минутой.  Если  ежедневно  пополнять  убыль  и  уда¬
лять  избыток,  то  здоровье  будет  поддерживаться  в  совершен¬
ном  равновесии.  Санкториус,  изобретатель  этого  закона,  упо¬
требил  полвека  на  каждодневное  взвешивание  своей  пищи  и
своих  выделений  и  взвешивал  сам  себя,  отдыхая  только  тогда,
когда  записывал  свои  вычисления.
 Они  попытались  последовать  примеру  Санкториуса.  Но  так
как  оба  не  могли  уместиться  на  весах,  то  начал  опыт  Пекюше.
 Он  разделся,  чтобы  дать  свободу  испарениям,  и  стоял  на
площадке  совершенно  голый,  обнажив,  несмотря  на  стыдли¬
вость,  свое  очень  длинное  смуглое  туловище  цилиндрической
формы  и  короткие  ноги  с  плоскими  ступнями.  Сидя  на  стуле
подле  него,  Бувар  читал  вслух.
 Ученые  утверждают,  что  животная  теплота  выделяется
вследствие  сокращения  мышц  и  что  можно  повысить  в  теплова¬
той  ванне  температуру  воды,  двигая  грудною  клеткой  и  тазовы¬
ми  частями.
 Бувар  пошел  за  ванною,,  и,  когда  все  было  приготовлено,
погрузился  в  нее,  запасшись  градусником.
 Обломки  винокуренных  принадлежностей,  выметенные  в
дальний  угол  комнаты,  вырисовывались  в  сумраке  темною  гор-
 198

кой.  По  временам  скреблись  мыши.  В  воздухе  держался  засто¬
ялый  запах  ароматических  трав,  и,  чувствуя  себя  тут  очень
уютно,  друзья  благодушно  беседовали.
 Однако  Бувару  стало  немного  свежо.
 — 	Пошевелись!  —  сказал  Пекюше.
 Он  начал  шевелиться,  нимало  этим  не  повлияв  на  термо¬
метр.
 — 	Мне  положительно  холодно.
 — 	И  мне  не  жарко,—  ответил  Пекюше,  тоже  чувствуя
озноб.—  Но  шевели  тазовыми  частями,  шевели.
 Бувар  изгибал  бедра,  раздвигал  ноги,  покачивал  животом,
сопел,  как  кашалот,  затем  смотрел  на  градусник:  ртуть  опуска¬
лась  все  ниже.
 — 	Ничего  не  понимаю.  Я  все-таки  двигаюсь.
 — 	Мало.
 И  он  снова  принимался  за  гимнастику.
 Она  продолжалась  три  часа,  после  чего  он  опять  схватил¬
ся  за  градусник.
 — 	Как!  Двадцать  градусов?  До  свиданья!  Я  вылезаю.
 Вошла  собака,  помесь  ищейки  и  дога,  с  рыжей  шерстью,  с
 отвислым  языком,  шелудивая.
 Что  делать?  Колокольчика  не  было.  Их  прислуга  была  глу¬
ха.  Они  стучали  зубами,  но  не  смели  шевельнуться  из  боязни,
что  собака  их  укусит.
 Пекюше  придумал  выкрикивать  угрозы,  делая  страшные
глаза.
 Тогда  собака  залаяла  и  принялась  прыгать  вокруг  весов,  а
Пекюше,  ухватившись  за  веревки  и  согнув  ноги,  старался  под¬
няться  как  можно  выше.
 — 	Ты  не  то  делаешь,—  сказал  Бувар.
 И  он  начал  посылать  собаке  улыбочки,  произнося  ласковые
слова.
 Собака  несомненно  их  поняла.  Она  старалась  приласкать¬
ся,  положив  ему  лапы  на  плечи,  царапая  его  когтями.
 — 	Вот  тебе  и  на!  Она  утащила  мои  штаны.
 Собака  легла  на  них  и  замерла.
 Наконец  с  величайшими  предосторожностями  друзья  реши¬
лись:  один  —  сойти  с  площадки,  другой  —  вылезть  из  ванны.
И  когда  Пекюше  был  снова  одет,  у  него  вырвалось  такое
восклицание:
 — 	Ты,  душа  моя,  будешь  нам  полезна  для  опытов!
 — 	Для  каких  опытов?
 Можно  было  впрыснуть  ей  фосфор,  а  затем  запереть  в  по¬
греб,  чтобы  посмотреть,  пойдет  ли  у  нее  огонь  из  ноздрей.  Но
как  впрыснуть?  И  к  тому  же  им  бы  не  продали  фосфора.
 199

Они  раздумывали,  не  дать  ли  ей  подышать  газом,  не  по¬
местить  ли  ее  под  воздушный  колокол,  не  напоить  ли  ядами.
Все  это,  пожалуй,  не  так  уж  смешно.  Наконец  они  останови¬
лись  на  намагничивании  стали  посредством  контакта  со  спин¬
ным  мозгом.
 Бувар,  преодолев  волнение,  подавал  на  тарелке  иголки  Пе-
кюше,  а  тот  втыкал  их  в  позвонки.
 Иголки  ломались,  выскальзывали,  падали  на  землю.  Он
брал  другие  и  вонзал  их  быстро,  наудачу.  Собака  разорвала
свои  путы,  как  бомба  вылетела  в  окно,  пронеслась  через  двор,
сени  —  и  появилась  в  кухне.
 Жермена  закричала,  увидев  ее  всю  в  крови,  с  веревками  на
лапах.
 В  ту  же  минуту  вошли  погнавшиеся  за  собакой  хозяева.-Она
исчезла  в  один  прыжок.
 Старая  служанка  их  разбранила:
 —-  Опять  дурь  на  вас  нашла!  И  хороша  моя  кухня,  не¬
чего  сказать!  Собака  может  от  этого  взбеситься!  В  тюрьму  са¬
жают  людей,  которым  до  вас  далеко.
 Они  вернулись  в  лабораторию,  чтобы  испытать  иголки.
 Ни  одна  не  притягивала  даже  мельчайших  металлических
опилок.
 Потом  их  начало  тревожить  предположение  Жермены.  Со¬
бака  могла  впасть  в  бешенство,  неожиданно  вернуться,  бро¬
ситься  на  них.  На  следующий  день  они  отправились  наводить
повсюду  справки  и  затем,  в  течение  нескольких  лет,  сворачи¬
вали  с  дороги  в  поле,  чуть  только  появлялась  собака,  похожая
на  ту.
 Остальные  опыты  не  удались.  Вопреки  авторам,  голуби,  ко¬
торым  они  пускали  кровь  при  наполненном  и  при  пустом  же¬
лудке,  издыхали  в  одинаковый  срок.  Котята,  погруженные  в
воду,  погибли  через  пять  минут.  А  гусь,  которого  они  напичка¬
ли  мареною,  сохранил  совершенно  белые  надкостные  пленки..
 Их  мучил  вопрос  о  питании.
 Чем  объяснить,  что  из  одного  и  того  же  сока  получаются
кости,  кровь,  лимфа  и  вещества  испражняемые?
 Но  нет  возможности  проследить  превращения  питательного
вещества.  Человек,  употребляющий  всегда  одну  и  ту  же  пищу,
не  отличается  в  химическом  отношении  от  того,  кто  ее  разно¬
образит.  Воклен  подсчитал  все  содержание  извести  в  овсе,  ко¬
торый  клевала  курица,  и  нашел  большее  количество  в  скорлупе
ее  яиц.
 Следовательно,  происходит  созидание  вещества.  Каким  об¬
разом?  Это  совершенно  неизвестно.
 Неизвестно  даже,  какова  сила  сердца.  Борелли  считает  ее
равною  той,  какая  требуется  для  подъема  ста  восьмидесяти
 200

тысяч  фунтов,  а  Киэль  определяет  ее  приблизительно  в  восемь
унций,  из  чего  они  заключили,  что  физиология  (согласно  одно¬
му  старому  изречению)  —  это  медицинский  роман.  Оказавшись
не  в  силах  ее  понять,  они  в  нее  не  поверили.
 Месяц  прошел  в  праздности.  Затем  они  вспомнили  о  своем
саде.
 Лежавшее  посредине  засохшее  дерево  мешало  им.  Они  его
обтесали.  Это  упражнение  их  утомило.  Бувару  очень  часто
приходилось  отдавать  кузнецу  инструменты  в  починку.
 Однажды,  когда  он  шел  туда,  его  остановил  человек  с  хол¬
щовым  мешком  на  спине  и  предложил  ему  альманахи,  книги
духовного  содержания,  образки,  а  также  «Спутник  здоровья»
Франсуа  Распайля.
 Эта  брошюра  так  понравилась  Бувару,  что  он  обратился  к
Барберу  с  просьбой  доставить  ему  капитальный  труд  того  же
автора.  Барберу  его  прислал  и  указал  в  своем  письме  аптеку,
откуда  следовало  выписывать  лекарства.
 Ясность  учения  их  увлекла.  Все  болезни  происходят  от  чер¬
вей.  Они  портят  зубы,  гложут  легкие,  расширяют  печень,  раз¬
рушают  кишки  и  производят  в  них  шум.  Лучшее  средство  изба¬
виться  от  них  —  камфора.  Бувар  и  Пекюше  ее  облюбовали.
Они  нюхали,  жевали  ее  и  раздавали  в  виде  папирос,  болеутоля¬
ющей  воды  в  склянках  и  пилюль.  Даже  взялись  излечить  од¬
ного  горбуна.
 Это  был  ребенок,  повстречавшийся  им  однажды  на  ярмар¬
ке.  Мать-нищенка  приводила  его  каждое  утро.  Они  натирали
горб  камфарной  мазью,  прикладывали  на  двадцать  минут  гор¬
чичник,  затем  покрывали  мягчительным  пластырем  *1,  чтобы  не
потерять  пациента,  угощали  его  завтраком.
 Как  раз  в  то  время,  когда  мысли  у  них  были  направлены
в  сторону  глистов,  Пекюше  заметил  на  щеке  у  г-жи  Борден
странное  пятно.  Доктор  давно  уже  лечил  его  горькими  мик¬
стурами;  круглое  вначале,  как  монета  в  двадцать  су,  оно  рас¬
ширялось,  образуя  розовый  ободок.  Бувар  и  Пекюше  изъяви¬
ли  желание  вывести  его.  Г-жа  Борден  согласилась,  но  потребо¬
вала,  чтобы  смазывания  производил  Бувар.  Становилась  пе¬
ред  окном,  расстегивала  верхние  пуговицы  на  лифе  и  подстав¬
ляла  щеку,  глядя  на  Бувара  взором,  который  был  бы  опасен,
не  присутствуй  при  этом  Пекюше.  Несмотря  на  страх  перед
ртутью,  они  пользовали  ее  каломелем,  применяя  его  в  допу¬
стимых  дозах.  Через  месяц  г-жа  Борден  была  исцелена.
 Она  принялась  их  рекламировать,  и  управляющий  налога¬
ми,  секретарь  городской  управы,  сам  мэр,  все  жители  Шавинь-
оля  начали  сосать  камфору.
 Однако  горбун  не  выпрямлялся.  Управляющий  выбросил
папиросу  —  она  усилила  его  припадки  удушья.  Фуро  стал  жа-
 201

ловаться  на  пилюли,  от  которых  у  него  разыгрался  геморрой;
у  Бувара  появились  желудочные  боли,  а  у  Пекюше  —  жесто¬
кие  мигрени.  Они  утратили  веру  в  Распайля,  но  заботливо
это  скрывали,  чтобы  не  потерять  престижа.
 Большое  усердие  обнаружили  они  также  в  оспопривива¬
нии,  научившись  делать  надрезы  на  капустных  листьях;  при¬
обрели  даже  пару  ланцетов.
 Они  вместе  с  врачом  навещали  больных,  затем  наводили
справки  в  книгах.
 Авторы  указывали  не  те  симптомы,  которые  они  только
что  наблюдали.  Названия  же  болезней  —  латинские,  грече¬
ские,  французские  —  это  какая-то  мешанина  из  всех  языков.
 Их  насчитывается  тысячи,  и  Линнеева  классификация  с
ее  родами  и  видами  очень  удобна,  но  как  устанавливать  виды?
Тут  они  увязли  в  философии  медицины.
 Они  раздумывали  над  археем  Ван  Бельмонта,  витализмом,
броунизмом,  органицизмом;  спрашивали  у  доктора,  отчего
происходит  золотуха,  где  гнездится  заразный  миазм  и  как  от¬
личить  во  всех  болезненных  явлениях  причину  от  ее  след¬
ствий.
 —  Причина  и  следствие  перепутаны,—  отвечал  Вокорбей.
 Его  нелогичность  им  надоела,  и  они  стали  посещать  боль¬
ных  совсем  одни,  проникая  в  дома  под  предлогом  человеко¬
любия.
 В  глубине  комнат,  на  грязных  тюфяках  лежали  люди,  од¬
ни  —  с  перекошенными  лицами,  другие  —  с  опухшими,  ярко-
красными  и  желтыми,  как  лимон,  или  же  лиловыми;  с  ущем¬
ленными  ноздрями,  дрожащим  ртом;  с  хрипами,  икотой,  по¬
том,  запахом  кожи  и  старого  сыра.
 Бувар  и  Пекюше  читали  рецепты  их  врачей  и  очень  пора¬
жались  тому,  что  средства  успокоительные  бывают  подчас  воз¬
будительными,  рвотные  —  слабительными,  что  одно  и  то  же
лекарство  подходит  для  различных  болезней  и  что  недуг  ис¬
чезает  под  влиянием  противоположных  способов  лечения.
 Тем  не  менее  они  давали  советы,  ободряли  больных,  имели
смелость  пользоваться  стетоскопом.
 Воображение  у  них  работало.  Они  написали  королю,  что  в
Кальвадосе  надо  учредить  институт  сиделок,  где  намерева¬
лись  вести  преподавание.
 Отправились  в  Байе  к  аптекарю  (фалезский  продолжал
на  них  сердиться  за  грудную  ягоду)  и  предложили  ему  сфаб¬
риковать  по  примеру  древних  pila  purgatoria,  т.  е.  лекарствен¬
ные  шарики,  которые,  при  растирании  руками,  проникают  в
тело.
 Следуя  тому  рассуждению,  что  понижение  температуры
препятствует  воспалениям,  они  подвесили  в  кресле  к  балкам
 202

на  потолке  женщину,  пораженную  менингитом,  и  раскачивали
ее  руками,  пока  не  появился  ее  муж  и  не  выбросил  их  за
дверь.
 Наконец,  к  великому  смущению  г-на  кюре,  они  применили
новый  способ  вставлять  градусник  —  в  задний  проход.
 В  окрестностях  распространился  тиф.  Бувар  заявил,  что
не  будет  в  это  вмешиваться.  Но  жена  фермера  Гуи  явилась
к  ним  плача:  муж  ее  уже  две  недели  хворает,  а  г-н  Вокорбей
запустил  болезнь.
 Пекюше  предоставил  себя  в  ее  распоряжение.
 Чечевицеобразные  пятна  на  груди,  боль  в  сочленениях,
вздутый  живот,  красный  язык  —  налицо  все  признаки  язвен¬
ного  энтерита.  Вспомнив  указание  Распайля,  что  лихорадку
можно  пресечь,  отменив  диэту,  он  предписал  бульон  и  немного
мяса.  Внезапно  появился  доктор.
 Его  пациент  в  это  время  собирался  есть,  поддерживаемый
фермершей  и  Пекюше,  с  двумя  подушками  за  спиною.
 Подойдя  к  постели,  врач  выбросил  тарелку  за  окно  и  вос¬
кликнул:
 — 	Это  настоящее  убийство!
 — 	Отчего?
 — 	Так  можно  вызвать  прободение  кишки,  потому  что
тиф  —  это  фолликулярное  поражение  ее  оболочки.
 — 	Не  всегда.
 И  завязался  диспут  о  природе  тифа.  Пекюше  верил  в  его
самостоятельную  сущность.  Вокорбей  ставил  его  в  зависи¬
мость  от  органов.
 — 	Поэтому  я  устраняю  все,  что  может  их  раздражать.
 — 	Но  диэта  ослабляет  жизненное  начало.
 — 	Да  что  вы  мне  толкуете  про  какое-то  жизненное  нача¬
ло?  Что  оно  такое?  Кто  его  видел?
 Пекюше  опешил.
 — 	К  тому  же,—  говорил  врач,—  Гуи  не  хочет  есть.
 Больной  утвердительно  кивнул  головою  в  ситцевом  кол¬
паке.
 — 	Все  равно!  Ему  нужно  питание.
 — 	Ничуть.  У  него  пульс  —  девяносто  восемь.
 — 	Пульс  ничего  не  значит.
 И  Пекюше  сослался  на  свои  авторитеты.
 — 	Бросим  говорить  о  системе!  —  сказал  врач.
 Пекюше  скрестил  руки.
 — 	В  таком  случае  вы  эмпирик?
 — 	Нимало!  Но  мои  наблюдения...
 — 	А  если  наблюдения  плохи?
 Вокорбей  услышал  в  этих  словах  намек  на  лишай
 203

г-жи  Борден,  о  котором  протрубила  вдова.  Это  воспоминанье
его  раздражало.
 — 	Прежде  всего  нужно  иметь  опыт.
 — 	Люди,  совершившие  переворот  в  науке,  не  практико¬
вали!  Ван  Гельмонт,  Боерав,  сам  Бруссе!
 Вокорбей  не  ответил,  а  наклонился  к  фермеру  и  сказал,
повысив  голос:
 — 	Кого  из  нас  обоих  выбираете  вы  своим  врачом?
 Больной,  в  дремоте,  увидел  два  гневных  лица  и  распла¬
кался.
 Жена  его  тоже  не  знала,  что  ответить:  один  был  искусен,
но  другой,  быть  может,  владел  секретом.
 — 	Прекрасно!  —  сказал  Вокорбей.—  Если  вы  колебле¬
тесь  между  человеком,  получившим  диплом...
 Пекюше  хихикнул.
 — 	Вы  чего  смеетесь?
 — 	Да  ведь  диплом  не  всегда  служит  доказательством!
 Доктор  был  задет  в  своих  профессиональных  интересах,
 преимуществах,  общественном  значении.
 — 	Это  мы  увидим,  когда  вы  будете  привлечены  к  суду  за
недозволенное  врачевание!
 Затем  он  обратился  к  фермерше:
 — 	Можете  позволять  этому  господину  убивать  вашего
мужа  сколько  угодно,  и  пусть  меня  повесят,  если  я  еще  когда-
нибудь  буду  в  вашем  доме.
 Й  он  углубился  в  буковую  аллею,  размахивая  палкой.
 Когда  Пекюше  пришел  домой,  Бувар  был  тоже  в  большом
волнении.
 От  него  только  что  ушел  Фуро,  выведенный  из  себя  гемор¬
роидальными  шишками.  Тщетно  доказывал  Бувар,  что  они
предохраняют  от  всех  болезней.  Фуро  не  внимал  никаким  сло¬
вам,  грозил  ему  иском  о  проторях  и  убытках.  У  Бувара  от  это¬
го  голова  шла  кругом.
 Пекюше  рассказал  ему  о  своем  приключении,  которое  счи¬
тал  более  важным,  и  его  слегка  покоробило  равнодушие
Бувара.
 На  следующий  день  у  Гуи  разболелся  живот.  Это  могло
быть  вызвано  несварением  пищи.  Вокорбей,  пожалуй,  не  оши¬
бался.  Должен  же  врач  знать  в  этом  толк.  И  совесть  начала
мучить  Пекюше.  Он  боялся  оказаться  человекоубийцей.
 Из  осторожности  они  услали  прочь  горбуна.  Но,  лишив¬
шись  завтраков,  мать  подняла  шум.  Зря  таскали  ее  каждый
день  из  Бариеваля  в  Шавиньоль!
 Фуро  успокоился,  а  Гуи  стал  поправляться.  Теперь  уже
была  уверенность  в  исцелении:  такой  успех  придал  смелости
Пекюше.
 204

— 	Не  поработать  ли  нам  над  акушерством,  при  помощи
одного  из  манекенов...
 — 	Не  нужно  больше  манекенов!
 — 	Это  половинки  туловища  из  кожи,  изобретенные  для
обучения  повивальных  бабок.  Мне  кажется,  я  сумел  бы  по¬
ворачивать  плод!
 Но  Бувар  устал  от  медицины.
 — 	Пружины  жизни  сокрыты  от  нас,  болезни  чересчур  мно¬
гочисленны,  средства  сомнительны,  и  в  книгах  нельзя  найти
ни  одного  разумного  определения  здоровья,  недуга,  диатеза,
ни  даже  гноя.
 От  всего  этого  чтения  у  них  помутилось  в  мозгу.
 Бувар,  схватив  насморк,  вообразил,  что  у  него  начинается
воспаление  легких.  Когда  пьявки  не  ослабили  фокуса  в  боку,
он  поставил  себе  мушку,  действие  которой  сказалось  на  поч¬
ках.  Тогда  он  подумал,  что  у  него  камни.
 Обрезка  грабов  очень  утомила  Пекюше,  и  после  обеда  у
него  случилась  рвота,  очень  его  испугавшая.  Заметив  у  себя
к  тому  же  некоторую  желтизну  лица,  он  заподозрил  болезнь
печени,  задавался  вопросом:
 — 	Больно  ли  мне?
 И  в  конце  концов  почувствовал  боль.
 Рассматривая  друг  друга,  они  смотрели  язык,  щупали
пульс  один  у  другого,  пили  разные  минеральные  воды,  при¬
нимали  слабительные  и  боялись  холода,  жары,  ветра,  дождя,
мух,  а  главное  —  сквозняков.
 Пекюше  решил,  что  нюханье  табака  губительно.  К  тому
же  чихание  вызывает  иногда  разрыв  аневризмы,—  и  он  рас¬
стался  с  табакеркой.  По  привычке  он  запускал  в  нее  пальцы,
затем  вдруг  вспоминал  о  своей  неосмотрительности.
 Так  как  черный  кофе  возбуждает  нервы,  то  Бувар  решил
отказаться  от  своей  получашки;  но  после  обеда  он  засыпал  и,
проснувшись,  испытывал  страх,  ибо  продолжительный  сон
угрожает  апоплексией.
 Их  идеалом  был  Корнаро,  тот  венецианский  дворянин,  ко¬
торый  благодаря  особому  режиму  дожил  до  крайней  старо¬
сти.  Не  во  всем  подражая  ему,  можно  соблюдать  те  же  меры
предосторожности,—  и  Пекюше  извлек  из  своей  библиотеки
руководство  по  гигиене  доктора  Морена.
 Как  объяснить,  что  до  сих  пор  они  живы?  Кушанья,  которые
они  любили,  запрещены  в  этой  книге.  Жермена,  растерявшись,
уж  и  не  знала,  что  им  готовить.
 Все  мясные  блюда  имеют  недостатки.  Кровяная  колбаса  и
свинина,  копченые  сельди,  омары  и  дичь  —  «неподатливы».  Чем
крупнее  рыба,  тем  больше  содержит  она  желатина  и,  следова¬
тельно,  тем  она  тяжелее.  От  овощей  развиваются  кислоты,
 205

макароны  влекут  за  собой  сновидения,  сыры,  «вообще  говоря,
неудобоваримы».  Стакан  воды  утром  «опасен».  Каждый  напи¬
ток  или  снедь  сопровождаются  таким  предупреждением  или
словами:  «Вредно!  Остерегайтесь  злоупотреблять.  Не  все  пере¬
носят».  Почему  вредно?  В  чем  злоупотребление?  Как  знать,
перенесешь  ли  то  или  иное?
 Какая  сложная  задача  —  завтрак!  Они  перестали  пить  кофе
с  молоком  ввиду  его  отвратительной  репутации,  а  затем  —  шо¬
колад,  ибо  это  —  «смесь  несваримых  веществ».  Оставался,  та¬
ким  образом,  чай.  Но  «нервные  особы  должны  от  него  совершен¬
но  отказаться».  Однако  Декер  в  XVII  столетии  предписывал  его
в  количестве  двадцати  декалитров  ежедневно,  чтобы  очищать
область  поджелудочной  железы.
 Эта  справка  пошатнула  их  уважение  к  Морену,  тем  более,
что  он  осуждал  все  головные  уборы,  шляпы,  картузы  и  колпаки,
возмутив  такою  критикой  Пекюше.
 Тогда  они  купили  трактат  Бекереля,  из  которого  узнали,  что
свинина  сама  по  себе  «хорошее  пищевое  вещество»,  табак  совер¬
шенно  безвреден,  а  кофе  «необходимо  военным».
 Доселе  они  уверены  были  в  том,  что  сырые  местности  нездо¬
ровы.  Ничуть  не  бывало!  Каспер  заявляет,  что  они  не  так  смер¬
тоносны,  как  сухие.  Нельзя  купаться  в  море,  не  освежив  пред¬
варительно  кожи;  Бежен  советует  бросаться  в  воду  не  остынув.
Чистое  вино  после  супа  считается  весьма  полезным  для  желуд¬
ка;  Леви  считает,  что  оно  разрушительно  действует  на  зубы.
Наконец,  фланелевый  нагрудник,  этот  страж,  этот  блюститель
здоровья,  любимый  Буваром  и  неотделимый  от  Пекюше,  не¬
которыми  авторами,  без  обиняков  и  страха  перед  обществен¬
ным  мнением,  признается  вредным  для  людей  полнокровных
и  сангвинических-
 Что  же  такое  гигиена?
 — 	«Истина  по  сю  сторону  Пиренеев,  заблуждение  по  ту
сторону»,—  утверждает  Леви,  а  Бекерель  прибавляет,  что  это
не  наука.
 Тогда  они  заказали  себе  на  обед  устриц,  утку,  свинину  с
капустой,  крем,  понлевекский  пирог  и  бутылку  бургундского.
Это  было  освобождение,  почти  месть,  и  они  смеялись  над  Кор-
наро.  Каким  нужно  быть  дураком,  чтобы  так  себя  терзать!  Ка¬
кая  низость  вечно  думать  о  продлении  своего  существования!
Жизнь  только  тогда  хороша,  когда  наслаждаешься  ею.
 — 	Еще  кусок?
 — 	С  удовольствием.
 — 	Ия  тоже.
 — 	За  твое  здоровье!
 — 	И  за  твое.
 — 	И  плевать  нам  на  всех  и  на  все!
 206

Очи  разгорячились.
 Бувар  объявил,  что  выпьет  три  чашки  кофе,  хоть  он  и  не
военный.  Пекюше,  надвинув  картуз  на  уши,  закладывал  в  нос
понюшку  за  понюшкой,  чихал  бесстрашно;  и,  чувствуя  потреб¬
ность  выпить  немного  шампанского,  они  велели  Жермене  не¬
медленно  пойти  в  кабачок  и  купить  им  бутылку.  Деревня  была
слишком  далеко.  Она  отказалась.  Пекюше  был  возмущен.
 — 	Я  приказываю  вам,  слышите  ли?  Приказываю  туда
сбегать.
 Она  послушалась,  но  ворчала  и  дала  себе  слово  бросить
хозяев,—  так  они  были  непостижимы  и  сумасбродны.
 Затем  они  отправились,  как  бывало,  пить  кофе  с  коньяком
на  пригорок  в  беседку.
 Хлеб  недавно  был  сжат,  и  скирды  посреди  полей  вырисовы¬
вались  черными  массами  на  голубом  и  мягком  фоне'  ночи.  На
фермах  все  было  тихо.  Не  слышно  было  даже  кузнечиков.  Вся
равнина  спала.  Они  переваривали  пищу,  вдыхая  ветерок,  осве¬
жавший  им  щеки.
 Очень  высокое  небо  усеяли  звезды;  одни  горели  группами,
другие  в  виде  нитей,  или  порознь,  на  большом  расстоянии  одна
от  другой.  Полоса  светящейся  пыли,  протянувшись  от  севера  к
югу,  раздваивалась  у  них  над  головами.  Между  этими  светлы¬
ми  областями  залегли  большие  пустые  пространства,  и  небо¬
свод  казался  морем  лазури  с  архипелагами  и  островками.
 — 	Как  их  много!  —  воскликнул  Бувар.
 — 	Мы  всего  -не  видим!  —  ответил  Пекюше.  —  Позади  Млеч¬
ного  Пути  находятся  туманности;  за  туманностями  —  опять
звезды:  самая  близкая  отдалена  от  нас  тремястами  биллио¬
нами  мириаметров.
 Он  часто  смотрел  в  телескоп  на  Вандомской  площади  и  по¬
мнил  цифры.
 — 	Солнце  в  миллион  раз  больше  Земли,  Сириус  в  двена¬
дцать  раз  больше  Солнца,  кометы  измеряются  тридцатью  че¬
тырьмя  миллионами  миль.
 — 	С  ума  сойти  можно,—  сказал  Бувар.
 Он  пожалел  о  своем  невежестве  и  даже  о  том,  что  в  молодо¬
сти  не  учился  в  Политехнической  школе.
 Тут  Пекюше,  повернув  его  к  Большой  Медведице,  показал
ему  Полярную  звезду,  затем  Кассиопею,  созвездие  которой  об¬
разует  букву  У,  ярко  сверкавшую  Вегу  Лиры  и,  на  краю  го¬
ризонта,—  красный  Альдебаран.
 Бувар,  запрокинув  голову,  с  трудом  следил  за  трех-,  четы¬
рех-  и  пятиугольниками,  которые  нужно  представлять  себе,  что¬
бы  ориентироваться  в  небе.
 Пекюше  продолжал:
 — 	Скорость  света  равна  восьмидесяти  тысячам  миль  в  се-
 207

кунду.  Лучу  Млечного  Пути  нужно  шесть  столетий,  чтобы  к
нам  дойти.  Таким  образом,  звезда,  когда  мы  ее  наблюдаем,
быть  может,  уже  исчезла.  Многие  перемежаются,  иные  не  воз-
вращаются  никогда;  и  они  меняют  свое  положение;  все  дви¬
жется,  все  проходит.
 — 	Солнце,  однако,  неподвижно!
 — 	Так  думали  раньше.  Но  теперь  ученые  сообщают,  что  оно
несется  к  созвездию  Геркулеса.
 Это  противоречило  представлениям  Бувара,  и  после  минут¬
ного  размышления  он  произнес:
 — 	Наука  построена  на  данных,  почерпнутых  из  одного  угол¬
ка  пространства.  Быть  может,  она  не  подходит  ко  всей  осталь¬
ной,  невидимой  нами  части,  гораздо  большей  и  непостижимой.
 Так  они  говорили,  стоя  на  пригорке  при  свете  звезд,  и  по
временам  надолго  умолкали.
 Наконец  они  задались  вопросом,  живут  ли  люди  на  звездах.
Отчего  бы  им  там  не  жить?  И  так  как  мироздание  гармонично,
то  обитатели  Сириуса  должны  быть  огромного  роста,  Марса  —
среднего,  а  Венеры  —  маленького,  если  только  они  не  одинако¬
вы  повсюду.  Там,  наверху,  существуют  коммерсанты,  жандар¬
мы,  там  торгуют,  дерутся,  низвергают  королей.
 Внезапно  пронеслось  несколько  падающих  звезд,  описав  на
небе  как  бы  параболы  чудовищных  ракет.
 — 	Смотри,—  сказал  Бувар,—  вот  исчезающие  миры.
 Пекюше  ответил:
 — 	Если  бы  наш  мир,  в  свою  очередь,  полетел  кувырком,
обитатели  звезд  были  бы  не  больше  взволнованы,  чем  мы  в  на¬
стоящую  минуту.  Подобные  мысли  отшибают  всякую  гордость.
 — 	Какая  цель  у  всего  этого?
 — 	Быть  может,  цели  нет  никакой.
 — 	Однако...
 И  Пекюше  повторил  два  или  три  раза  «однако»,  не  зная,
что  еще  сказать.
 — 	Все  равно,  мне  очень  хотелось  бы  знать,  как  создался
мир.
 — 	Это,  должно  быть,  есть  у  Бюффона,—  ответил  Бувар;
у  него  слипались  глаза.—  Я  больше  не  могу,  пойду  спать.
 Книга  «Эпохи  природы»  разъясняла  им,  что  некая  комета,
ударившись  о  солнце,  отколола  кусок,  ставший  землею.  Снача¬
ла  охладились  полюсы.  Вся  вода  окутывала  шар  земной;  она
ушла  в  пещеры.  Затем  разделились  материки,  появились  жи¬
вотные  и  человек.
 Величие  вселенной  приводило  их  в  изумление,  беспредель¬
ное,  как  она  сама.
 Кругозор  у  них  расширился.  Они  гордились,  что  размышля¬
ют  над  столь  возвышенными  вещами.
 208

Минералы  вскоре  их  утомили,  и  они  прибегли,  чтобы  раз¬
влечься,  к  «Гармониям»  Бернардена  де  Сен-Пьера.
 Гармонии  растительного  царства  и  земные,  воздушные,  во¬
дяные,  человеческие,  братские  и  даже  супружеские  —  все  про¬
шло  перед  их  глазами,  не  исключая  воззваний  к  Венере,  Зефи¬
рам  и  Амурам.  Они  удивлялись,  что  у  рыб  есть  плавники,  у
птиц  —  крылья,  у  семян  —  оболочки,  исполнившись  той  фило¬
софии,  которая  открывает  в  природе  добродетельные  намере¬
ния  и  смотрит  на  нее,  как  на  своего  рода  св.  Винцента  де  Поля,
всегда  занятого  благодеяниями.
 Они  дивились  далее  ее  поразительным  явлениям,  ураганам,
вулканам,  девственным  лесам,  и  купили  сочинение  г-на  Деппин-
га  о  «Чудесах  и  красотах  природы  во  Франции».  В  Кантале  —
три  чуда,  в  Горо  —  пять,  в  Бургундии  —  два,  не  больше,  между
тем  как  в  одной  области  Дофине  насчитывается  около  пятна¬
дцати  чудес.  Но  скоро  их  не  будет.  Замуровываются  сталакти¬
товые  гроты,  гаснут  огнедышащие  горы,  тают  естественные  лед¬
ники,  а  старые  деревья,  в  дуплах  которых  совершались  богослу¬
жения,  падают  под  топором  нивелировщиков  или  постепенно
умирают.
 Затем  их  любопытство  обратилось  в  сторону  зверей.
 Они  снова  открыли  Бюффона  и  пришли  в  восторг  от  стран¬
ных  вкусов  некоторых  животных.
 Но  так  как  все  книги,  вместе  взятые,  не  стоят  одного  лично¬
го  наблюдения,  то  они  ходили  по  дворам  и  спрашивали  кресть¬
ян,  случалось  ли  им  видеть,  чтобы  с  кобылами  спаривались
быки,  свиньи  вожделели  к  коровам,  а  самцы  куропаток  произ¬
водили  друг  над  другом  бесстыдные  действия.
 —  Никогда  в  жизни.
 Такие  вопросы  казались  даже  несколько  смешными  в  устах
господ  их  возраста.
 Они  пожелали  сделать  опыт  неестественной  случки.
 Наименее  трудной  была  случка  козла  с  овцой.  У  их  фермера
козла  не  было,  одна  из  соседок  дала  им  на  время  своего,  и  ко¬
гда  пришло  время  течки,  они  заперли  обоих  животных  в  да¬
вильню,  спрятавшись  за  бочками,  чтобы  дать  событию  спокой¬
но  совершиться.
 Сначала  обе  скотинки  съели  свои  маленькие  охапки  сена,
затем  стали  жевать  жвачку;  овца  легла  и  блеяла  не  переставая,
а  козел,  утвердившись  на  кривых  ногах,  бородатый  и  вис¬
лоухий,  уставил  на  приятелей  поблескивавшие  в  темноте
зрачки.
 Наконец,  к  вечеру  третьего  дня,  они  сочли  разумным  оказать
природе  содействие;  но  козел,  повернувшись  к  Пекюше,  ударил
его  рогами  в  нижнюю  часть  живота.  Овца,  охваченная  страхом,
пустилась  кружиться  по  давильне,  как  по  манежу.  Бувар  побе-
 14. 	Г.  Флобер.  Т:  4.
 209

жал  за  ней,  бросился  ее  удерживать  и  упал  на  землю  с  двумя
клочьями  шерсти  в  обеих  руках.
 Они  возобновили  свои  опыты  над  курицами  и  селезнем,  над
догом  и  свиньей,  надеясь  произвести  на  свет  уродов,  ничего  не
понимая  в  проблеме  видов.
 Этим  словом  обозначаются  группы  особей,  отпрыски  кото¬
рых  воспроизводятся;  но  одни  животные,  отнесенные  к  различ¬
ным  видам,  обладают  способностью  воспроизводиться,  а  другие
ее  утратили,  хотя  принадлежат  к  общему  виду.
 Они  понадеялись  получить  об  этом  ясное  представление,
изучив  развитие  зародышей,  и  Пекюше  написал  Дюмушелю,
чтобы  тот  выслал  им  микроскоп.
 Поочередно  они  клали  на  стеклянную  пластинку  волосы,  та¬
бак,  ногти,  лапку  мухи,  но  забывали  о  необходимой  капле  воды,
а  иногда  о  покровном  стеклышке,  толкали  друг  друга,  портили
прибор;  затем,  видя  один  лишь  туман,  обвинили  оптика.  Они
даже  начали  сомневаться  в  значении  микроскопа.  Открытия,
которые  ему  приписывают,  не  так  уж,  пожалуй,  достоверны.
 Дюмушель,  посылая  им  счет,  попросил  их  собрать  для  него
аммониты  и  морских  ежей.  Он  был  любителем  этих  редкостей,
которыми  богат  их  край.  Чтобы  возбудить  в  них  вкус  к  геоло¬
гии,  он  прислал  им  «Письма»  Бертрана  и  «Рассуждения»  Кювье
о  переворотах  на  земном  шаре.
 Прочитав  эти  два  сочинения,  они  нарисовали  себе  такую
картину.
 Сначала  —  огромная  водная  поверхность,  откуда  выступали
поросшие  лишаями  мысы,  и  ни  одного  живого  существа,  ни  од¬
ного  крика.  Неподвижный,  молчаливый,  голый  мир;  затем  длин¬
ные  растения  начали  раскачиваться  в  тумане,  похожем  на  бан¬
ный  пар.  Совершенно  красное  солнце  перегревало  влажную
атмосферу.  Тогда  вспыхнули  вулканы,  вулканические  каменные
породы  вырвались  из  гор,  и  жидкая  масса  порфира  и  базальта
застыла.  Третья  картина:  в  морях,  не  очень  глубоких,  возникли
коралловые  острова;  над  ними  возвышаются  пальмовые  рощи.
Есть  там  раковины,  величиною  с  тяжелое  колесо,  черепахи  в
три  метра,  ящерицы  в  шестьдесят  футов;  амфибии  вытягивают
между  тростниками  свои  страусовые  шеи  и  крокодиловые  челю¬
сти;  летают  крылатые  змеи.  Наконец,  на  больших  материках
появились  крупные  млекопитающие  с  бесформенными  членами,
напоминавшими  плохо  обтесанные  куски  дерева,  с  кожею  тол¬
ще  бронзовых  плит,  или  же  волосатые,  губастые,  с  гривами,  с
изогнутыми  клыками.  Стада  мамонтов  паслись  на  равнинах,
ставших  впоследствии  Атлантическим  океаном;  палеотерий  —
полуконь,  полутапир  —  опрокидывал  своим  рылом  муравейники
Монмартра,  а  гигантский  олень  вздрагивал  под  каштановыми
деревьями  от  рева  пещерного  медведя,  на  который  из  своей
 210

норы  откликалась  лаем  собака  Божанси,  втрое  превышавшая
ростом  волка.
 Все  эти  эпохи  отделены  одна  от  другой  переворотами,  из  ко¬
торых  последним  был  наш  потоп.  То  была  как  бы  феерия  в  не¬
скольких  действиях,  с  человеком  в  виде  апофеоза.
 Они  были  поражены,  узнав,  что  на  камнях  есть  отпечатки
насекомых,  птичьих  лапок,  и,  перелистав  одно  из  руководств
Pope,  начали  собирать  ископаемые.
 Однажды  после  обеда,  когда  они  выворачивали  кремни  на
большой  дороге,  мимо  проходил  г-н  кюре  и  вкрадчиво  загово¬
рил  с  ними.
 — 	Вы  занимаетесь  геологией?  Прекрасно.
 Он  уважал  эту  науку.  Она  подтверждает  авторитет  святого
писания,  доказывая,  что  потоп  совершился.
 Бувар  повел  речь  о  копролитах,  представляющих  собою  ока¬
менелые  испражнения  животных.
 Аббат  Жефруа  был,  повидимому,  изумлен  таким  явлением;
впрочем,  если  оно  произошло,  то  это  лишний  повод  прекло¬
ниться  перед  провидением.
 Пекюше  сознался,  что  их  поиски  до  сих  пор  были  не  осо¬
бенно  плодотворны;  а  между  тем  фалезские  окрестности,  как
и  все  юрские  отложения,  должны  изобиловать  остатками  жи¬
вотных.
 —  Я  слышал,—  ответил  аббат  Жефруа,—  будто  в  Виллере
когда-то  нашли  челюсть  слона.
 Впрочем,  один  из  его  друзей,  г-н  Ларсонер,  адвокат  при  су¬
де  в  Лизье  и  археолог,  мог  бы  снабдить  их  сведениями.  Он  со¬
ставил  историю  Портанбессена,  где  рассказано  про  находку
крокодила.
 Бувар  и  Пекюше  обменялись  взглядом.  Одна  и  та  же  на¬
дежда  возникла  у  обоих,  и,  несмотря  на  зной,  они  долго  про¬
стояли,  расспрашивая  священника,  который  прятался  под  синим
ситцевым  зонтиком.  Нижняя  часть  лица  у  него  была  немного
тяжеловесна,  нос  заострен;  он  непрестанно  улыбался  или  на¬
клонял  голову,  опуская  веки.
 Зазвонил  колокол  в  церкви.
 — 	До  свидания,  господа!  Разрешите  откланяться.
 Получив  его  рекомендацию,  Бувар  и  Пекюше  три  недели
 ждали  письма  от  Ларсонера.  Наконец  ответ  пришел.
 Виллерского  жителя,  откопавшего  зуб  мастодонта,  зовут
Луи  Блош;  подробности  неизвестны.  Что  касается  истории  этого
животного,  то  ей  посвящен  один  из  томов  Академии  в  Лизье,
своего  же  экземпляра  он  не  может  дать  на  прочтение,  боясь
разрознить  библиотеку.  Что  до  аллигатора,  то  найден  он  был
в  ноябре  1825  года  под  скалою  Гашет  в  Сент-Онорине,  близ
Портанбессена  в  округе  Байе.
 211

Следовали  свидетельства  в  уважении.
 Туман,  окутавший  мастодонта,  раздразнил  желание  Пекю-
ше.  Он  был  бы  не  прочь  немедленно  отправиться  в  Виллер.
 Бувар  возразил,  что,  во  избежание  поездки,  быть  может,  бес¬
полезной  и  во  всяком  случае  дорого  стоящей,  следует  навести
справки;  и  они  письмом  запросили  мэра  этой  местности,  что
случилось  с  некиим  Луи  Блошем.  Если  он  умер,  то  не  могут  ли
его  наследники  по  прямой  или  боковой  линии  сообщить  им  све¬
дения  касательно  его  ценного  открытия?  Когда  он  его  сделал,
в  каком  месте  коммуны  пребывает  это  свидетельство  первобыт¬
ных  времен?  Есть  ли  надежда  найти  подобные  ему  экземпляры?
Во  что  обойдутся  в  день  работник  и  тележка?
 Но  сколько  ни  обращались  они  к  помощнику  мэра,  а  затем
к  муниципальному  советнику,  они  не  получили  из  Виллера  ни¬
каких  вестей.  Несомненно,  жители  относились  ревниво  к  своим
ископаемым.  А  возможно  и  то,  что  они  запродали  их  англича¬
нам.  Решено  было  ехать  в  Гашет.
 Бувар  и  Пекюше  отправились  в  дилижансе  из  Фалеза  в  Кан.
Затем  коляска  доставила  их  из  Кана  в  Байе;  оттуда  они  дошли
пешком  до  Портанбессена.
 Их  не  обманули.  Откосы  Гашет  усеяны  были  странными
булыжниками.  По  указаниям  содержателя  постоялого  двора
они  достигли  песчаного  побережья.
 Был  отлив,  он  обнажал  все  гальки  со  степью  водорослей,
простиравшейся  до  самой  линии  волн.
 Поросшие  травой  ложбинки  пересекали  скалу,  сложившую¬
ся  из  мягкой  бурой  породы,  которая,  в  нижних  своих  пластах,
отвердевая,  переходила  в  серую  каменистую  стену.  Струйки  во¬
ды  непрерывно  стекали  с  нее,  а  вдали  ревело  море.  По  време¬
нам  оно  словно  приостанавливало  свое  биение;  и  тогда  слышен
был  только  тихий  шум  ручьев.
 Приятели  спотыкались  на  цепких  травах,  кое-где  им  прихо¬
дилось  перепрыгивать  через  ямы.  Бувар  уселся  на  берегу  и  стал
глядеть  на  волны,  ни  о  чем  не  думая,  завороженный,  безволь¬
ный.  Пекюше  повел  его  к  откосу,  чтобы  показать  аммонит,  ин¬
крустированный  в  утесе,  как  алмаз  в  жильной  породе.  Они  об¬
ломали  себе  ногти,  без  инструментов  нельзя  было  обойтись,  к
тому  же  надвигалась  ночь.  Небо  на  западе  было  окрашено  баг¬
рянцем,  и  весь  берег  окутан  сумраком.  Посреди  казавшихся
черными  водорослей  простирались  лужи  воды.  Море  набегало
на  них.  Пора  было  возвращаться.
 На  следующее  утро  они  атаковали  киркою  и  ломом  ископае¬
мое,  и  у  него  треснула  оболочка.  Это  был  так  называемый  am¬
monites  nodosus,  изглоданный  по  краям,  но  весом  добрых  шест¬
надцати  фунтов.  Пекюше  в  восторге  крикнул:
 —  Мы  должны  преподнести  его  Дюмушелю!
 212

Затем  попадались  им  губки,.теребратулы,  настоящие  касат¬
ки,  только  не  крокодил!  За  его  отсутствием  они  принялись  ис¬
кать  позвоночник  гиппопотама  или  ихтиозавра,  какую  бы  то  ни
было  кость  времен  потопа,  и  вдруг  заметили  на  высоте  челове¬
ческого  роста,  у  скалы,  очертания,  представлявшие  остов  ги¬
гантской  рыбы.
 Стали  обсуждать,  как  бы  достать  его.
 Решено  было,  что  Бувар  будет  высвобождать  его  сверху,
между  тем  как  Пекюше  начнет  разбивать  скалу,  чтобы  дать  ему
опуститься  плавно  и  в  сохранности.
 Переводя  дыхание,  они  увидели  у  себя  над  головой,  в  поле,
таможенного  надсмотрщика  в  плаще.  Он  повелительно  махнул
им  рукой.
 — 	Ну,  чего  тебе?  Убирайся  к  чорту!
 И  они  продолжали  трудиться.  Бувар,  подымаясь  на  носки,
колотил  мотыгою,  Пекюше,  перегнувшись,  долбил  ломом.
 Но  надсмотрщик  вновь  появился  ниже,  в  ложбине,  сигнали¬
зируя  энергичнее.  Они  не  обращали  на  него  никакого  внима¬
ния!  Овальное  тело  выпирало  из-под  уменьшившегося  слоя
земли  и  наклонялось,  готовое  покатиться  вниз.
 Вдруг  показался  другой  человек,  с  саблей.
 — 	Ваши  паспорта?
 Это  был  стражник  на  дозоре.  В  ту  же  минуту  подоспел  та¬
моженный  надсмотрщик,  пробежавший  по  оврагу.
 — 	Хватайте  их,  дядя  Морен!  А  не  то  обрушится  скала.
 — 	У  нас  научная  цель,—  ответил  Пекюше.
 Тут  глыба,  сорвавшись,  пронеслась  на  таком  близком  от  них
расстоянии,  что  еще  немного  —  и  погибли  бы  все  четверо.
 Когда  пыль  рассеялась,  они  различили  корабельную  мач¬
ту,—  она  рассыпалась  в  прах  под  сапогом  надсмотрщика.  Бу¬
вар  сказал,  вздыхая:
 — 	Мы  ничего  худого  не  делали.
 — 	Ничего  нельзя  делать  на  территории  Инженерного  ве¬
домства!  —  возразил  стражник.—  Прежде  всего  скажите,  кто
вы  такие,  чтобы  я  мог  составить  протокол.
 Пекюше  заупрямился,  заговорил  о  несправедливости.
 — 	Не  рассуждать!  Следуйте  за  мною.
 Как  только  они  пришли  в  гавань,  за  ними  побежала  толпа
мальчишек.  Бувар,  красный,  как  мак,  напустил  на  себя  выра¬
жение  достоинства;  Пекюше,  очень  бледный,  метал  вокруг
яростные  взгляды;  и  оба  эти  незнакомца,  с  камешками  в  носо¬
вых  платках,  имели  вид  подозрительный.  Предварительно  их
поместили  на  постоялом  дворе,  хозяин  которого,  стоя  на  пороге,
преграждал  толпе  вход.  Затем  каменщик  потребовал  обратно
свои  инструменты.  Они  заплатили  за  них,—  опять  убытки!  А
стражник  все  не  возвращался.  Почему?  Наконец  какой-то
 213

господин  с  крестом  Почетного  легиона  на  груди  отпустил  их.
И  они  ушли,  назвав  свои  имена,  фамилии  и  место  жительства,
обещав  быть  впредь  осмотрительнее.
 Кроме  паспортов,  им  недоставало  многих  еще  вещей,  и  пре¬
жде  чем  предпринять  новые  изыскания,  они  навели  справки  в
«Спутнике  путешественника-геолога»,  сочинении  Боне.  Во-пер¬
вых,  нужно  иметь  хороший  солдатский  ранец,  далее  —  земле¬
мерную  цепь,  напильник,  щипцы,  буссоль,  три  молотка  за  поя¬
сом,  и  прикрывать  их  сюртуком,  ибо  он  «предохранит  вас  от  той
бросающейся  в  глаза  внешности,  которой  следует  избегать  в
пути».  Палкою  послужила  Пекюше  обыкновенная  туристская
палка  в  шесть  футов,  с  длинным  железным  наконечником.  Бу-
вар  предпочел  трость  с  зонтиком  или  зонтик-полибранш,  у  ко¬
торого  набалдашник  снимается,  после  чего  можно  пристегнуть
шелк,  содержащийся  отдельно  в  мешочке.  Они  не  забыли  креп¬
ких  башмаков  с  гетрами,  двух  пар  подтяжек  для  каждого,
«имея  в  виду  испарину»,  и  хотя  нельзя  «всюду  появляться  в
картузе»,  все  же  отказались  от  расхода  на  «одну  из  тех  шляп,
которые  складываются  и  носят  имя  их  изобретателя  —  шапоч¬
ного  фабриканта  Жибюса».
 То  же  сочинение  сообщает  правила  поведения:  «Знать  язык
страны,  которую  вы  собираетесь  посетить»,—  они  его  знали.
«Скромно  держать  себя»  —  это  у  них  было  в  обычае.  «Не  иметь
при  себе  слишком  много  денег»  —  ничего  не  может  быть  легче.
Наконец,  чтобы  оградить  себя  от  всякого  рода  затруднений,
полезно  присвоить  себе  «звание  инженера».
 —  Что  ж!  Присвоим!
 После  всех  этих  приготовлений  они  приступили  к  экскурси¬
ям,  отлучались  иногда  на  неделю,  проводили  жизнь  на  откры¬
том  воздухе.
 То  на  берегах  Орны  они  в  расщелине  замечали  бока  утесов,
косые  ребра  которых  высились  между  тополями  и  вереском,  то
приходили  в  уныние,  встречая  вдоль  дороги  одни  лишь  пласты
глины.  Находясь  перед  каким-нибудь  пейзажем,  они  любова¬
лись  не  рядом  плоскостей,  не  глубиною  далей,  не  волнистыми
перекатами  зелени,  а  тем,  что  было  невидимо,  что  было  внизу—
землею.  И  каждый  холм  был  для  них  новым  доказательством
потопа.  За  манией  потопа  последовало  увлечение  эрратически¬
ми  валунами.  Большие  камни,  одиноко  лежавшие  в  полях,  дол¬
жны  происходить  от  исчезнувших  ледников,  и  они  разыскивали
морены  и  раковистые  известняки.
 Неоднократно  их  принимали  за  разносчиков,  основываясь
на  их  нарядах.  И  когда  им  случалось  заявлять,  что  они  «инже¬
неры»,  ими  овладевала  боязнь:  присвоение  подобного  звания
могло  навлечь  на  них  неприятности.
 К  концу  дня  они  задыхались  под  тяжестью  образцов,  но
 214

бестрепетно  приносили  их  домой.  Ими  усеяны  были  ступени
лестницы,  комната,  зала,  кухня,  и  Жермена  жаловалась  на
обилие  пыли.
 Не  легкая  была  задача  —  находить  названия  горных  пород,
прежде  чем  наклеивать  на  них  ярлыки.  Разнообразие  окрасок
и  строения  вело  к  тому,  что  глину  они  смешивали  с  мергелем,
гранит  с  гнейсом,  кварц  с  известняком.
 И  кроме  того  их  раздражала  номенклатура.  К  чему  эти  де¬
вонские,  кембрийские,  юрские  формации,  как  будто  почвы,  обо¬
значаемые  этими  словами,  находятся  только  в  Девоншире,  близ
Кембриджа  и  в  Юре?  Невозможно  в  них  разобраться;  то,  что
для  одних  система,  то  для  других  ярус,  для  третьих  —  просто
слой.  Напластования  перемешиваются,  перепутываются;  но
Омалий  д’Алуа  предупреждает,  что  не  следует  доверять  геоло¬
гической  классификации.
 Это  заявление  их  успокоило,  и,  насмотревшись  на  известня¬
ки  с  полипняком  в  Канской  равнине,  на  глинистые  сланцы  з
Баллеруа,  на  каолин  в  Сен-Блезе,  на  оолит  повсюду  и  поискав
каменного  угля  в  Картиньи  и  ртути  в  Шапель-ан-Жюже,  близ
Сен-Ло,—  они  предприняли  более  далекую  экскурсию,  поездку
в  Гавр,  чтобы  изучить  лидит  и  киммериджскую  глину.
 Сойдя  с  парохода  на  берег,  они  сейчас  же  спросили,  какая
дорога  ведет  к  маякам;  она,  как  оказалось,  загромождена  обва¬
лами,  по  ней  опасно  ходить.
 К  ним  подошел  владелец  каретного  заведения  и  предложил
прокатиться  в  окрестности:  в  Ингувиль,  Октевиль,  Фекан,  Лиль-
бон,  «хотя  бы  в  Рим,  если  угодно».
 Цены  он  заламывал  несуразные,  но  название  Фекан  их  по¬
разило.  Взяв  немного  в  сторону,  можно  было  повидать  Этрета,
и  они  сели  в  дилижанс,  чтобы  для  начала  посетить  самый  отда¬
ленный  пункт  —  Фекан.
 В  дилижансе  Бувар  и  Пекюше  завязали  разговор  с  тремя
крестьянами,  двумя  старушками,  семинаристом  и  без  колеба¬
ний  назвали  себя  инженерами.
 Вышли  перед  бассейном.  Достигли  береговой  скалы  и  спу¬
стя  пять  минут  стали  осторожно  пробираться  вдоль  нее,  избегая
большой  лужи,  вдававшейся  в  берег  наподобие  залива.  Затем
увидели  свод,  который  вел  в  глубокую  пещеру.  Он  был  гулким,
очень  светлым,  напоминал  церковь  своими  колоннами  во  всю
высоту  и  ковром  из  водорослей,  покрывшим  все  плиты.
 Это  сооружение  природы  удивило  приятелей,  и,  продолжая
свой  путь,  собирая  раковины,  они  возвысились  до  рассуждений
о  происхождении  мира.  Бувар  склонялся  к  нептунизму,  Пекю¬
ше,  напротив,  был  плутонистом.
 Центральный  огонь  взорвал  кору  земного  шара,  приподнял
почву,  произвел  трещины.  Внутри  находится  как  бы  бурлящее
 215

море  со  своими  приливами  и  отливами,  со  своими  бурями;  тон¬
кая  пленка  отделяет  нас  от  него.  Можно  сон  потерять,  если  ду¬
мать  обо  всем,  что  у  нас  под  ногами.  Однако  центральный  огонь
ослабевает  и  солнце  гаснет,  так  что  земля  когда-нибудь  погиб¬
нет  от  охлаждения.  Она  станет  бесплодной;  дерево  и  уголь  пре¬
вратятся  в  углекислоту,  и  ни  одно  живое  существо  не  сможет
выжить.
 — 	Мы  еще  до  этого  не  дошли,—  сказал  Бувар.
 — 	Будем  надеяться,—  ответил  Пекюше.
 Все  равно,  этот  конец  мира,  как  бы  ни  был  он  далек,  при¬
вел  их  в  уныние,  и  они  молча  шли  рядом  по  голышам.
 Скалистый  берег,  отвесный,  весь  белый,  пересеченный  там  и
сям  черными  кремнистыми  полосами,  уходил  к  горизонту,  слов¬
но  выгнутая  крепостная  стена  в  пять  миль  длиною.  Дул  восточ¬
ный  ветер,  холодный  и  резкий.  Небо  было  серо,  море  зеленовато
и  точно  вздуто.  Со  скал  слетали  птицы,  кружились,  возвраща¬
лись  быстро  в  свои  расщелины.  По  временам  какой-нибудь
сорвавшийся  камень  скакал  с  места  на  место,  прежде  чем  ска¬
титься  к  ним.
 Пекюше  продолжал  размышлять  вслух:
 — 	Разве  что  земля  будет  уничтожена  какой-нибудь  ката¬
строфой!  Длина  нашего  периода  неизвестна.  Центральному  ог¬
ню  нужно  только  прорваться.
 — 	Все-таки  он  ослабевает.
 — 	Это  не  помешало  его  взрывам  образовать  остров  Юлию,
Монте-Нуово  и  много  еще  других.
 Бувар  вспомнил,  что  читал  эти  подробности  у  Бертрана.
 — 	Но  в  Европе  подобных  переворотов  не  происходит.
 — 	Извини,  пожалуйста,  свидетельство  тому  —  Лиссабон.
Что  касается  наших  краев,  то  залежи  каменного  угля  и  желези¬
стого  пирита  здесь  многочисленны  и,  разлагаясь,  прекрасно
могут  образовать  вулканические  отверстия.  Извержения  вулка¬
нов  к  тому  же  всегда  происходят  поблизости  от  моря.
 Бувар  окинул  взглядом  волны,  и  ему  показалось,  будто  вда¬
ли  поднимается  к  небу  дым.
 — 	Если  остров  Юлия  исчез,—  продолжал  Пекюше,—  то  ма¬
терики,  сложившиеся  по  тем  же  причинам,  идут,  быть  может,
навстречу  той  же  судьбе.  Островок  Архипелага  имеет  такое  же
значение,  как  Нормандия  и  даже  Европа.
 Бувар  вообразил  себе,  как  Европа  низвергается  в  бездну.
 — 	Допусти,—  сказал  Пекюше,  —  что  землетрясение  про¬
изойдет  в  Ламанше;  воды  ринутся  тогда  в  Атлантический  оке¬
ан;  берега  Франции  и  Англии,  пошатнувшись  на  своих  основах*
соединятся,  и  —  крах!  —  вся  середка  раздавлена.
 Не  отвечая,  Бувар  пустился  вперед  так  быстро,  что  скоро
шагов  на  сто  опередил  Пекюше.  Очутившись  в  одиночестве,  он
 216

пришел  в  смятение  от  мысли  о  катастрофе.  Он  с  утра  не  ел,  в
висках  у  него  шумело.  Вдруг  ему  показалось,  что  земля  дрожит
и  вершина  скалы  над  его  головой  накренилась.  В  это  мгнове¬
ние  дождь  гравия  покатился  сверху.
 Пекюше  увидел  его  стремительное  бегство,  понял  его  страх,
крикнул  издали:
 — 	Остановись!  Остановись!  Период  не  завершен.
 И  чтобы  догнать  его,  проделывал  огромные  прыжки,  разма¬
хивая  палкой  туриста,  не  переставая  вопить:
 — 	Период  не  завершен!  Период  не  завершен!
 Бувар,  обезумев,  продолжал  бежать.  Зонтик  полибранш
упал,  полы  сюртука  развевались,  ранец  подпрыгивал  у  него  на
спине,—  словно  крылатая  черепаха  скакала  среди  утесов.  За
одним  из  самых  больших  он  скрылся.
 Пекюше  прибежал  туда  же  задыхаясь,  не  нашел  его,  затем
возвратился  обратно,  чтобы  выйти  в  поле  по  «ложбинке»,  на
которую,  повидимому,  свернул  Бувар.
 Этот  узкий  коридор  прорезал  скалу  большими  ступенями,
где  могли  уместиться  двое  стоящих  рядом  людей,  и  поблески¬
вал,  как  полированный  алебастр.
 Поднявшись  на  пятьдесят  футов,  Пекюше  захотел  спустить¬
ся,  но  прибой  был  силен,  и  он  снова  принялся  карабкаться
вверх.
 На  втором  повороте,  увидев  бездну,  он  похолодел  от  страха.
По  мере  того  как  он  приближался  к  третьему,  ноги  у  него  все
больше  подкашивались.  Воздушные  течения  дрожали  вокруг
него,  судорога  схватывала  живот.  Он  сел  на  землю,  закрыв
глаза,  ничего  не  ощущая,  кроме  душившего  его  сердцебиения,
затем  отшвырнул  палку  туриста  и  на  четвереньках  продолжал
восхождение.  Но  три  заткнутые  за  пояс  молотка  врезались  ему
в  тело;  гальки,  которыми  набиты  были  карманы,  хлопали  его
по  бедрам;  козырек  фуражки  лез  на  глаза,  ветер  усиливался.
Наконец  он  взобрался  на  площадку,  где  нашел  Бувара,  кото¬
рый  поднялся  выше  по  менее  трудной  тропинке.
 Их  подобрала  какая-то  повозка.  Они  забыли  об  Этрета.
 На  следующий  вечер,  в  Гавре,  поджидая  пароход,  они  уви¬
дели  в  газете  фельетон,  озаглавленный:  «О  преподавании
геологии».
 Статья,  пересыпанная  фактами,  излагала  вопрос  так,  как
его  понимали  в  то  время.
 Никогда  на  земном  шаре  не  происходило  полной  катастро¬
фы,  но  один  и  тот  же  вид  не  всегда  одинаково  долговечен  и  в
одном  месте  угасает  скорее,  чем  в  другом.  В  формациях  одного
и  того  же  возраста  содержатся  различные  ископаемые,  а  наря¬
ду  с  этим  находятся  одинаковые  в  весьма  отдаленных  друг  от
друга  отложениях.  Папоротники  былых  времен  были  такими
 217

же,  как  ныне.  Много  современных  зоофитов  обнаружено  в  древ¬
нейших  слоях.  Словом,  в  нынешних  изменениях  заключается
объяснение  былых  переворотов.  Те  же  причины  действуют  все¬
гда.  Природа  не  делает  скачков,  и  периоды,  как  утверждает
Броньар,  по  существу  всего  лишь  абстракции.
 Кювье  являлся  им  доселе  в  озарении  ореола,  на  вершине
неоспоримого  учения.  Оно  было  подорвано.  Строй  мироздания
оказался  другим,  и  уважение  приятелей  к  этому  великому  че¬
ловеку  поколебалось.
 Из  биографий  и  кратких  изложений  они  кое-что  узнали  о
доктринах  Ламарка  и  Жоффруа  Сент-Илера.
 Все  это  противоречило  воспринятым  представлениям,  авто¬
ритету  церкви.
 Бувар  испытал  при  этом  облегчение,  точно  сбросил  ярмо.
 — 	Хотел  бы  я  теперь  послушать,  что  скажет  мне  гражда¬
нин  Жефруа  насчет  потопа!
 Друзья  застали  его  в  садике,  где  он  поджидал  членов  цер¬
ковного  совета  на  совещание  по  вопросу  о  приобретении  ризы.
 — 	Что  вам  угодно,  господа?
 — 	Просить  вас  об  одном  разъяснении.
 И  Бувар  начал:
 — 	Что  значит  в  «Бытии»  «бездна,  которая  разверзлась»
и  «хляби  небесные»?  Ведь  бездна  не  разверзается  и  в  небе  нет·
хлябей.
 Аббат  закрыл  веки,  затем  ответил,  что  всегда  следует  отли¬
чать  Схмысл  от  буквы.  Вещи,  коробящие  нас  вначале,  становят¬
ся  закономерными,  если  в  них  углубиться.
 — 	Прекрасно.  Но  как  объяснить  дождь,  которым  покрылись
самые  высокие  горы,  измеряемые  двумя  милями!  Подумайте
только:  две  мили!  Слой  воды,  толщиною  в  две  мили!
 А  мэр,  подошедший  в  эту  минуту,  добавил:
 — 	Чорт  возьми,  какая  ванна!
 — 	Согласитесь,—  сказал  Бувар,—  что  Моисей  чертовски
преувеличивает.
 Священник,  читавший  когда-то  Бональда,  ответил:
 — 	Не  знаю,  что  им  руководило;  по  всей  вероятности,  жела¬
ние  внушить  спасительный  страх  народу,  которым  он  управлял!
 — 	Наконец  эта  масса  воды  —  откуда  она  взялась?
 — 	Почем  я  знаю?  Воздух  превратился  в  дождь,  как  это
случается  каждый  день.
 В  садовую  калитку  вошел  г-н  Жирбаль,  управляющий  нало¬
гами,  с  помещиком,  капитаном  Герто.  Содержатель  постоялого
двора  Бельжамб  шел  под  руку  с  бакалейным  торговцем  Ланг-
луа,  который  плелся  с  трудом,  страдая  катаром.
 Пекюше  заговорил,  не  обращая  на  них  внимания:
 — 	Простите,  г-н  Жефруа.  Вес  атмосферы,  как  показывает
 218

наука,  равен  весу  такой  массы  воды,  которая  бы  образовала
вокруг  земного  шара  оболочку  толщиною  в  десять  метров.
Следовательно,  если  бы  весь  сгустившийся  воздух  упал  на  нее
в  жидком  состоянии,  то  весьма  мало  увеличил  бы  массу  суще¬
ствующих  вод.
 А  члены  церковного  совета  слушали,  вытаращив  на  него
глаза.
 Кюре  потерял  терпение.
 — 	Не  станете  же  вы  отрицать,  что  на  горах  случалось  на¬
ходить  раковины.  Кто  же  их  туда  нагнал,  если  не  потоп?  У  них,
кажется,  нет  обыкновения  самостоятельно  расти  из  земли,  по¬
добно  моркови...
 И  рассмешив  такими  словами  собрание,  он  прибавил,  под¬
жимая  губы:
 — 	Если  только  это  не  является  еще  одним,  новым  откры¬
тием  науки.
 Бувар  возразил,  что  горы  поднялись  из  воды,  согласно  тео¬
рии  Эли  де  Бомона.
 — 	Не  знаю  его,—  ответил  аббат.
 Фуро  поспешил  сказать:
 — 	Он  родом  из  Кана!  Я  как-то  видел  его  в  префектуре.
 — 	Но  если  бы  ваш  потоп  нагнал  в  своем  течении  ра¬
кушки,—  продолжал  Бувар,—  их  находили  бы  разбитыми
на  поверхности,  а  не  на  глубине,  достигающей  подчас  трехсот
метров.
 Священник  сослался  на  достоверность  ветхого  завета,  пре¬
дания  человеческого  рода  и  животных,  найденных  во  льдах,  в
Сибири.
 Из  этого  не  следовало,  что  человек  жил  в  одно  время  с  ни¬
ми!  Земля,  утверждал  Пекюше,  значительно  старше.
 — 	Дельта  Миссисипи  насчитывает  десятки  тысяч  лет.  Со¬
временная  эпоха  длится  сто  тысяч  лет  по  меньшей  мере.  Списки
Манетона...
 Подошел  граф  де  Фаверж.
 Все  замолчали  при  его  приближении.
 — 	Продолжайте,  пожалуйста.  Вы  о  чем  говорили?
 — 	Эти  господа  со  мною  спорят,—  ответил  аббат.
 — 	По  поводу  чего?
 — 	О  святом  писании,  граф.
 Бувар  тут  же  заявил,  что  в  качестве  геологов  они  вправе
оспаривать  религию.
 — 	Берегитесь,—  сказал  граф,—  вам  знакомо  изречение,
уважаемый:  мало  знающий  удаляется  от  нее,  знающий  много
возвращается  к  ней.
 И  он  прибавил  тоном  высокомерным  и  покровительствен-
нььм:
 219

—-  Поверьте  мне,  вы  к  ней  вернетесь,  вы  вернетесь.
 — 	Возможно!  Но  как  прикажете  относиться  к  книге,  утвер¬
ждающей,  что  свет  был  сотворен  прежде,  чем  солнце,  словно
солнце  не  было  единственным  источником  света.
 — 	Вы  забываете  о  северном  сиянии,—  сказал  священник.
 Бувар,  оставив  это  возражение  без  ответа,  стал  отрицать
 возможность  того,  чтобы  свет  был  с  одной  стороны,  а  тьма  с
другой;  чтобы  могли  быть  вечер  и  утро,  когда  не  существовало
светил,  и  чтобы  животные  появились  внезапно,  а  не  образова¬
лись  путем  кристаллизаций.
 Так  как  дорожки  были  слишком  узки,  то  спорщики,  разма¬
хивая  руками,  шагали  по  грядкам.  Ланглуа  раскашлялся.  Ка¬
питан  кричал:
 — 	Вы  революционеры!
 Жирбаль:
 — 	Утихомирьтесь!  Утихомирьтесь!
 Священник:
 — 	Что  за  материализм!
 Фуро:
 — 	Займемся  лучше  нашей  ризой.
 — 	Нет!  Дайте  мне  сказать!
 И  разгорячившись,  Бувар  дошел  до  утверждения,  что
человек  происходит  от  обезьяны!
 Все  члены  церковного  совета  переглянулись  в  чрезвычайном
изумлении  и  как  бы  желая  убедиться,  что  они  не  обезьяны.
 Бувар  продолжал:
 — 	Сравнивая  плод  женщины,  собаки,  птицы,  лягушки...
 — 	Довольно!
 — 	Я  иду  дальше!  —  воскликнул  Пекюше:  —  Человек  про¬
исходит  от  рыбы!
 Раздался  хохот.  Но  он  не  смутился:
 — 	Теллиамед!  Арабская  книга!
 — 	Ну,  господа,  за  дело!
 И  собравшиеся  вошли  в  ризницу.
 Оба  приятеля  не  разделали  аббата  Жефруа  так,  как  на¬
деялись;  поэтому  Пекюше  нашел  в  нем  «нечто  иезуитское».
 Северное  сияние  все-таки  обеспокоило  их;  они  стали  его
искать  в  руководстве  д’Орбиньи.
 Есть  гипотеза,  объясняющая  сходство  ископаемых  расте¬
ний  Баффинова  залива  с  экваториальною  флорой.  На  месте
солнца  предполагается  большой  источник  света,  ныне  исчез¬
нувший,  и  северное  сияние,  быть  может,  является  только
следом  его.
 Затем  у  приятелей  возникли  сомнения  относительно  проис¬
хождения  человека,  и  в  своем  затруднении  они  вспомнили  про
Вокорбея.
 220

Его  угрозы  не  имели  последствий.  Он,  как  и  раньше,  про¬
ходил  по  утрам  мимо  их  изгороди  и  постукивал  палкой  по  всем
ее  жердям,  ни  одной  не  пропуская.
 Бувар  его  подкараулил  и,  остановив,  сказал,  что  хотел  бы
ему  задать  один  любопытный  антропологический  вопрос:
 — 	Верите  ли  вы,  что  человеческий  род  происходит  от  рыб?
 — 	Какая  чепуха!
 — 	Скорее  от  обезьян,  не  правда  ли?
 — 	Непосредственно  ни  в  коем  случае!
 Кому  поверить?  Ведь  доктор,  в  конце  концов,  не  католик.
 Они  продолжали  свои  занятия,  но  без  увлечения,  устав  от
эоцена  и  миоцена,  от  острова  Юлии,  от  сибирских  мамонтов  и
от  ископаемых,  неизменно  сравниваемых  авторами  с  «медаля¬
ми,  которые  представляют  собою  достоверные  свидетельства»,
так  что  Бувар  однажды  бросил  свой  ранец  на  землю,  заявив,
что  дальше  не  пойдет.
 Геология  слишком  несовершенна!  Сколько-нибудь  обследо¬
ваны  только  некоторые  местности  в  Европе.  Все  же  остальное,
включая  дно  океана,  останется  навсегда  неизвестным.
 Наконец,  когда  Пекюше  упомянул  о  минеральном  царстве,
он  ответил:
 — 	Не  верю  я  в  минеральное  царство!  Ведь  органические
вещества  принимали  участие  в  образовании  кремня,  мела,  зо¬
лота,  быть  может.  Разве  алмаз  —  не  уголь?  А  каменный  уголь
разве  не  состоит  из  растений?  Нагрев  его  до  известного  коли¬
чества  градусов,  мы  получаем  древесную  пыль,  так  что  все
проходит,  все  разрушается,  все  преобразуется.  Мир  создан
струящимся  и  быстротечным.  Лучше  бы  нам  заняться  чем-ни¬
будь  другим!
 Он  лег  на  спину  и  задремал,  между  тем  как  Пекюше,  опус¬
тив  голову  и  обхватив  руками  колено,  предался  размышлениям.
 Дорога  окаймлена  была  мхом,  окутана  тенью  ясеней,  и  лег¬
кие  верхушки  их  трепетали.  Дягиль,  мята,  лаванда  распростра¬
няли  душный,  пряный  запах;  воздух  был  тяжелый.  Пекюше,
погруженный  в  своего  рода  забытье,  грезил  о  бесчисленных,
рассеянных  вокруг  него  существованиях,  о  жужжавших  насе¬
комых,  о  прятавшихся  под  муравою  источниках,  о  соке  расте¬
ний,  о  птицах  в  гнездах,  о  ветре,  облаках,  о  всей  природе,  не
пытаясь  проникнуть  в  ее  тайны,  увлеченный  ее  мощью,  подав¬
ленный  ее  величием.
 — 	Пить  хочу!  —  сказал  Бувар,  просыпаясь.
 — 	Я  тоже  охотно  выпил  бы  чего-нибудь!
 — 	Это  сделать  нетрудно,—  подхватил  проходивший  мимо
человек  в  безрукавке,  с  доской  на  спине.
 И  они  узнали  того  бродягу,  которого  Бувар  когда-то  угостил
стаканом  вина.  Он,  казалось,  помолодел  лет  на  десять,  волосы
 221

у  него  вились,  усы  были  обильно  напомажены,  и  он  раскачивал¬
ся  на  парижский  манер.
 Пройдя  с  ними  шагов  сто,  он  открыл  калитку  одного  двора,
доску  свою  приставил  к  стене  и  ввел  их  в  высокую  кухню.
 — 	Мели!  Где  ты  там,  Мели?
 Появилась  девушка;  по  его  приказу  она  пошла  за  питьем
и  вернулась  к  столу,  чтобы  прислужить  господам.
 Ее  гладкие,  желтые,  как  колосья,  волосы  выбивались  из-под
серого  полотняного  чепчика.  Вся  ее  бедная  одежда  ниспадала
вдоль  тела  без  единой  складки,  и  в  лице  ее  с  прямым  носом,
с  голубыми  глазами  было  что-то  тонкое,  деревенское  и  наивное.
 — 	Мила,  не  правда  ли?  —  сказал  столяр,  пока  она  подава¬
ла  стаканы.—  Разве  нельзя  ее  принять  за  барышню,  переоде¬
тую  крестьянкой?  А  работать  горазда!  Ах  ты,  моя  душечка!
Когда  я  разбогатею,  то  женюсь  на  тебе.
 — 	Вы  всегда  говорите  глупости,  г-н  Горжю,—  ответила  она
приятным  голосом,  растягивая  слова.
 Вошел  конюх  взять  овса  из  старого  сундука  и  так  сильно
захлопнул  крышку,  что  отскочил  кусок  дерева.
 Горжю  обрушился  на  неуклюжесть  всех  этих  «деревенщин»
и,  став  на  колени,  стал  искать  поврежденное  место.  Пекюше,
желая  ему  помочь,  разглядел  под  слоем  пыли  человеческие  фи¬
гуры.
 Это  был  баул  времен  Возрождения  с  витыми  украшениями
внизу,  с  виноградными  лозами  по  углам;  а  лицевая  сторона  де¬
лилась  колонками  на  пять  частей.  Посередине  видна  была  Ве-
нера-Анадиомена  на  раковине,  затем  Геракл  и  Омфала,  Сам¬
сон  и  Далила,  Цирцея  и  ее  свиньи,  дочери  Лота,  опаивающие
своего  отца;  все  это  было  потрескано,  изъедено  молью,  и  даже
недоставало  правого  панно.  Горжю  взял  свечу,  чтобы  Пекюше
мог  лучше  разглядеть  левое,  изображавшее  Адама  и  Еву  под
райским  деревом  в  крайне  непристойной  позе.
 Бувар  тоже  залюбовался  баулом.
 — 	Если  он  вам  нравится,  его  уступили  бы  вам  за  неболь¬
шие  деньги.
 Их  смущала  необходимость  ремонта.
 Горжю  готов  был  взяться  за  него,  будучи  по  специальности
краснодеревцем.
 — 	Пойдемте-ка!
 И  он  повел  Пекюше  в  сарай,  где  хозяйка,  г-жа  Кастильон,
развешивала  белье.
 Мели,  вымыв  руки,  взяла  с  подоконника  кружевное  руко¬
делье,  уселась  к  свету  и  принялась  за  работу.
 Переплет  двери  служил  ей  рамой.  Коклюшки  распутывались
под  ее  пальцами  с  треском  кастаньет.  Профиль  был  все  время
наклонен.
 222

Бувар  стал  ее  расспрашивать,  кто  ее  родители,  откуда  она
родом,  сколько  жалованья  получает.
 Она  была  сирота  из  Уинстрегама,  зарабатывала  в  месяц  пи¬
столь;  словом,  она  ему  так  понравилась,  что  ему  захотелось
взять  ее  на  службу  в  помощь  старой  Жермене.
 Пекюше  вернулся  с  фермершей,  и,  между  тем  как  они  про¬
должали  торговаться,  Бувар  спросил  шопотом  Горжю,  согла¬
силась  ли  бы  эта  девушка  поступить  к  нему  в  служанки.
 — 	Конечно!
 — 	Во  всяком  случае,—  сказал  Бувар,—  я  должен  посове¬
товаться  со  своим  другом.
 — 	Ладно,  а  я  это  устрою;  но  теперь  молчок!  Чтобы  не
услышала  хозяйка.
 Баул  был  куплен  за  тридцать  пять  франков.  О  ремонте
предстояло  договориться  особо.
 Не  успели  они  выйти  во  двор,  как  Бувар  изложил  свое  на¬
мерение  касательно  Мели.
 Пекюше  остановился,  чтобы  лучше  подумать,  открыл
табакерку,  заложил  в  нос  понюшку  и,  высморкавшись,  от¬
ветил:
 — 	В  самом  деле,  это  мысль!  Господи,  конечно!  Какие  же
могут  быть  препятствия?  К  тому  же,  ты  хозяин.
 Минут  десять  спустя  Горжю  показался  на  краю  оврага  и
окликнул  их:
 — 	Когда  вам  сундук  принести?
 — 	Завтра.
 — 	А  другое  дело  вы  порешили?
 — 	Решено!  —  ответил  Пекюше.
 IV
 Через  полгода  они  уже  были  археологами,  и  дом  их  напо¬
минал  музей.
 Старая  деревянная  балка  торчала  в  сенях.  Геологические
образцы  загромождали  лестницу,  и  огромная  цепь  тянулась
по  полу  вдоль  всего  коридора.
 Они  сняли  дверь  между  двумя  комнатами,  в  которых  не
спали,  и  заложили  снаружи  вход  во  вторую,  чтобы  из  двух  по¬
мещений  сделать  одно.
 Переступив  порог,  посетитель  спотыкался  о  каменную  бадью
(галло-римский  саркофаг),  затем  взор  его  поражали  металли¬
ческие  изделия.
 На  противоположной  стене  висела  медная  грелка  над  двумя
каминными  таганами  и  плитою,  которая  изображала  ласкаю¬
щего  пастушку  монаха.  На  полках  виднелись  повсюду  вокруг
 223

светильники,  замки,  болты,  гайки.  Пол  сплошь  был  усеян  об¬
ломками  красных  черепиц.  Стол  посередине  заняли  наиболее
достопримечательные  экспонаты:  каркас  женского  чепчика  из
Ко,  две  глиняные  урны,  медали,  бутылка  опалового  стекла.
Спинка  коврового  кресла  была  покрыта  гипюром  в  форме  тре¬
угольника.  Правую  стенку  украшал  кусок  кольчуги,  а  под  ним,
в  горизонтальном  положении,  на  гвоздях,  покоился  уникум  —
алебарда.
 Во  второй  комнате,  куда  вели  две  ступеньки  вниз,  храни¬
лись  вывезенные  из  Парижа  старинные  книги  вместе  с  теми,  что
найдены  были  Буваром  и  Пекюше  по  приезде  в  одном  из  шка¬
фов.  Его  створки  были  сняты.  Он  назывался  библиотекой.
 Родословное  древо  семейства  Круамар  занимало  одно  весь
дверной  простенок.  На  смежном  панно  писанный  пастелью
портрет  дамы  в  костюме  эпохи  Людовика  XV  был  под  пару
Бувару-отцу.  Для  подзеркальника  служили  украшением  чер¬
ное  фетровое  сомбреро  и  громадный  башмак  на  деревянной
подошве,  а  в  нем  листья  —  остатки  гнезда.
 Между  двумя  кокосовыми  орехами,  которыми  смолоду  вла¬
дел  Пекюше,  на  камине  помещался  фаянсовый  бочонок,  с  усев¬
шейся  верхом  на  него  фигуркой  поселянина.  Рядом  в  корзине
хранилась  монетка  децима,  которую  однажды  изрыгнула  утка.
 Перед  библиотекой  горделиво  стоял  комод,  инкрустирован¬
ный  ракушками,  с  плюшевыми  украшениями.  На  нем  кошка
с  мышью  в  зубах,  сент-аллирская  окаменелость,  и  шкатулка
для  рукоделья,  сложенная  из  ракушек,  а  на  шкатулке  —  гра¬
фин  с  водою,  в  котором  находилась  груша  бонкретьен.
 Но  лучше  всего  была  статуя  св.  Петра  в  оконной  нише!
Его  правая  рука  в  перчатке  сжимала  ключ  от  рая,  цвета  не¬
зрелого  яблока.  Расписанная  лилиями  риза  была  небесно-голу¬
бая,  а  яркожелтая  тиара  —  остроконечна,  как  пагода.  У  него
были  нарумяненные  щеки,  большие  круглые  глаза,  разинутый
рот  и  кривой  с  раструбом  нос.  Над  ним  висел  балдахин  из  ста¬
рого  ковра,  на  котором  можно  было  различить  двух  амуров
в  венце  из  роз,  а  у  ног  его,  как  колонна,  торчал  горшок  для
масла  с  надписью  белыми  буквами  по  шоколадному  фону:
«Исполнено  в  присутствии  Е.  К.  В.  Герцога  Ангулемского,
в  Нороне,  3  октября  1817  года».
 Когда  Пекюше  лежал  в  постели,  все  это  являлось  ему  в  ви¬
де  амфилады,  а  иногда  он  уходил  даже  в  комнату  Бувара,
чтобы  удлинить  перспективу.
 Одно  место,  перед  кольчугой,  оставалось  свободным:  оно
предназначалось  для  баула  времен  Возрождения.
 Он  не  был  готов,  Горжю  все  еще  работал  над  ним  в  пе¬
карне,  подгоняя  друг  к  другу  отдельные  панно,  собирая  их  и
вновь  разнимая.
 224

Худ.  Б.  Н  о  д  э  н.  1923.
 «Бувар  и  Пеюоше»  (стр.  153).

4*
 Худ.  Б.  Нод  эн.  1923.
 «Бувар  и  Пекюше»  (стр.  238).

В  одиннадцать  часов  он  завтракал,  затем  болтал  с  Мели
и  часто  после  этого  пропадал  на  весь  день.
 Чтобы  подобрать  вещи  в  стиле  баула,  Бувар  и  Пекюше
рыскали  по  окрестностям.  То,  что  они  привозили,  оказывалось
неподходящим.  Но  они  набрели  на  множество  любопытных
предметов.  Они  пристрастились  к  безделушкам,  затем  появи¬
лось  увлечение  средневековьем.
 Начали  они  с  посещения  соборов;  и  высокие  нефы,  отра¬
жавшиеся  в  воде  кропильниц,  стекла,  сверкавшие,  как  драго¬
ценные  камни,  гробницы  в  глубине  часовен,  тусклое  освеще¬
ние  в  склепах,—  все,  вплоть  до  сырости  стен,  вызывало  в  них
трепет  удовольствия,  благоговейное  волнение.
 Вскоре  они  научились  разбираться  в  эпохах  и,  не  нуждаясь
в  услугах  пономарей,  говорили:
 —  А,  романский  свод...  Это  XII  столетие.  Мы  попадаем
в  готику  —  пламенеющий  период.
 Они  старались  понять  символы,  высеченные  на  капителях,
например  —  двух  гриффонов  в  Мариньи,  клюющих  цветущее
дерево.  В  певчих  со  странными  челюстями,  изображенных  на
концах  поясков  в  Фежероли,  Пекюше  усмотрел  сатиру.  А  по
поводу  слишком  уж  непристойной  фигуры  на  одной  из  оконниц
в  Герувиле  Бувар  заметил,  что  это  свидетельствует  о  пристра¬
стии  наших  предков  к  сальностям.
 Они  дошли  до  нетерпимого  отношения  к  мельчайшим  при¬
знакам  упадка.  Повсюду  был  упадок,  и  они  скорбели  о  ванда¬
лизме,  возмущались  окраскою  стен.
 Но  стиль  памятника  не  всегда  согласуется  с  предполага¬
емым  временем  его  возникновения.  Полукруглая  дуга  XIII  сто¬
летия  еще  господствует  в  Провансе.  Стрельчатый  свод,  быть
может,  очень  древен.  И  не  все  авторы  согласны  с  тем,  что  ро¬
манский  свод  старше  готического.  Это  отсутствие  достовер¬
ности  сердило  их.
 Вслед  за  церквами  они  приступили  к  изучению  феодальных
крепостей,  Домфронских  и  Фалезских.  Под  воротами  они  восхи¬
щались  желобками  подъемной  решетки,  а  взобравшись  на
вышку,  видели  сначала  всю  равнину,  затем  крыши  города,
перекрестки  улиц,  повозки  на  площади,  женщин,  полощущих
белье.  Стена  спускалась  отвесно  до  кустарников  крепостного
рва,  и  они  бледнели  при  мысли,  что  люди,  вися  на  лестницах,
карабкались  на  нее.  Они  решились  бы  заглянуть  и  в  подзе¬
мелье,  но  Бувару  служил  препятствием  его  живот,  а  Пекюше  —
страх  перед  змеями.
 Им  захотелось  познакомиться  со  старыми  замками,  вроде
Кюрси,  Бюлли,  Фонтеней,  Лемармион,  Аргуж.  Иногда  там,  где-
нибудь  в  углу,  за  навозною  кучей,  торчит  Каролингская  башня.
Кухня,  уставленная  каменными  скамьями,  навевает  воспомина-
 15. 	Г.  Флобер.  Т.  4.
 225

ния  о  пиршествах  феодалов.  Другим  замкам  придают  необык¬
новенно  грозный  вид  различимые  еще  и  ныне  три  пояса  стен,
бойницы  под  лестницей,  высокие  острогранные  башенки.  За¬
тем  попадаешь  в  покои,  куда  лучи  солнца  проникают  сквозь
окно  времен  Валуа  с  выточенным,  словно  из  слоновой  кости,
переплетом  и  нагревают  рассыпанные  по  паркету  зерна  рап¬
са.  Аббатства  служат  ригами.  Надписи  на  надгробных  кам¬
нях  стерлись.  Посреди  поля  возвышается  устоявшая  часть
здания,  сверху  донизу  покрытая  колеблемым  от  ветра  плю¬
шем.
 Множество  вещей  вызывало  в  них  вожделение:  какой-
нибудь  оловянный  горшок,  стразовая  пряжка,  ситец  с  широ¬
кими  разводами.  Недостаток  денег  сдерживал  их.
 По  счастливой  случайности  они  откопали  в  Баллеруа  у  лу¬
дильщика  готическую  оконницу  таких  размеров,  что  ее  оказа¬
лось  возможным  вставить  в  правую  половину  оконной  рамы
возле  кресла.  Колокольня  Шавиньоля  виднелась  вдали,  про¬
изводя  поразительное  впечатление.
 Горжю  сделал  налой  из  нижней  части  одного  шкафика  и
поместил  его  под  оконницей,  поощряя  их  манию.  Она  была  так
сильна,  что  их  искушали  памятники,  о  которых  неизвестно  ре¬
шительно  ничего,  как,  например,  загородный  дом  сезских  епис¬
копов
 В  Байе,  по  словам  г-на  де  Комона,  когда-то  был  театр.  Они
безуспешно  разыскивали  это  место.
 В  селе  Монреси  есть  луг,  знаменитый  тем,  что  некогда  на
нем  найдены  были  медали.  Они  рассчитывали  там  на  крупную
поживу.  Сторож  их  туда  не  пустил.
 Также  неудачны  были  их  поиски  канала,  соединявшего
в  былое  время  Фалезский  водоем  с  предместьем  Кана.  Утки,
которых  пустили  в  него,  появились  в  Воселе  с  квохтаньем:
«Кан,  кан,  кан»,  откуда  произошло  названье  города.
 Никакие  хлопоты  их  не  останавливали,  никакая  жертва.
 На  постоялом  дворе  в  Мениль-Виллемане  позавтракал
в  1816  году  г-н  Галерон  и  заплатил  четыре  су.  Они  заказали
там  те  же  кушанья  и  с  удивлением  удостоверились,  что  цены
с  тех  пор  изменились!
 Кто  был  основателем  аббатства  св.  Анны?  Существует  ли
родство  между  моряком  Онфруа,  который  импортировал
в  XII  столетии  новый  сорт  картофеля,  и  Онфруа  —  губернато¬
ром  Гастингса  в  эпоху  Завоевания?  Как  раздобыть  «Коварную
пифию»,  комедию  в  стихах  некоего  Дютрезора,  сочиненную
в  Байе  и  представляющую  ныне  одну  из  величайших  редко¬
стей?  Во  времена  Людовика  XIV  Герамбер  Дюпати,  или  Дюпа-
стис  Герамбер,  написал  сочинение,  никогда  не  появлявшееся
в  свет,  пересыпанное  анекдотами  об  Аржантане;  необходимо
 226

было  найти  эти  анекдоты.  Куда  делись  собственноручные  ме¬
муары  г-жи  Дюбуа  де  ла  Пьер,  которыми  пользовался  Луи
Дапре,  викарный  священник  Сен-Мартена  при  составлении
неизданной  истории  Легля?  Все  это  были  проблемы,  факты,
которые  любопытно  было  выяснить.
 Но  часто  какое-нибудь  беглое  указание  приводит  к  откры¬
тию  безмерного  значения.
 И  опять  надев  свои  блузы,  чтобы  не  возбуждать  подозрений,
они  под  видом  разносчиков  стали  ходить  по  домам,  скупая
макулатуру.  Им  ее  продавали  кипами.  Это  были  ученические
тетради,  счета,  старые  газеты,—  ничего  полезного.
 Наконец  Бувар  и  Пекюше  обратились  к  Ларсонеру.
 Он  поглощен  был  кельтскими  древностями  и  отвечал  на  их
вопросы  кратко,  задавая  им  другие.
 Наблюдали  ли  они  в  своей  местности  следы  поклонения
псу,  какие  встречаются  в  Монтаржи?  И  нет  ли  особых  черт
в  праздновании  Ивановой  ночи,  в  брачных  обрядах,  народ¬
ных  решениях  и  т.  п.  Он  даже  просил  их  собрать  для  него  не¬
сколько  кремневых  топориков,  называвшихся  сеКае  и  упо¬
треблявшихся  друидами  «при  их  преступных  жертвоприно¬
шениях».
 С  помощью  Горжю  они  раздобыли  дюжину  таких  топори¬
ков,  послали  ему  самый  маленький,  а  остальными  обогатили
свой  музей.
 Они  прогуливались  в  нем  любовно,  сами  его  подметали,
рассказывали  о  нем  своим  знакомым.
 Однажды  днем  г-жа  Борден  и  г-н  Мареско  явились  его  обо¬
зреть.
 Их  принял  Бувар  и  для  начала  показал  им  сени.
 Балка  была  не  что  иное,  как  старая  фалезская  виселица,
согласно  утверждению  продавшего  ее  плотника,  которому  об
этом  сообщил  его  дед.
 Большая  цепь  в  коридоре  происходила  из  подземных  тем¬
ниц  Тортевальского  замка.  Нотариус  заметил,  что  такие  цепи
висят  на  тумбах  перед  парадными  подъездами,  но  Бувар  был
убежден,  что  ею  когда-то  сковывали  узников,  он  распахнул
дверь  в  первую  комнату.
 — 	К  чему  все  эти  черепки?  —  воскликнула  г-жа  Борден.
 — 	Чтобы  нагревать  бани;  но  разрешите  соблюдать  некото¬
рый  порядок.  Здесь  перед  вами  гробница,  открытая  на  постоя¬
лом  дворе,  где  она  служила  для  водопоя.
 Затем  Бувар  взял  в  руки  обе  урны  с  землею,  которая  была
человеческим  прахом,  и  приблизил  к  своим  глазам  бутылку,
чтобы  показать,  каким  образом  римляне  проливали  в  нее
слезы.
 — 	Но  у  вас  тут  одни  только  мрачные  вещи!
 227

Действительно,  это  было  слишком,  пожалуй,  серьезно  для
дамы,  и  он  вынул  из  ящичка  несколько  медных  монет  и  одно
серебряное  денье.
 Г-жа  Борден  спросила  нотариуса,  какую  сумму  могло  бы
это  составить  в  настоящее  время.
 Кольчуга,  которую  рассматривал  Мареско,  выскользнула
у  него  из  рук.  Бувар  скрыл  свое  неудовольствие.
 Он  даже  любезно  снял  алебарду  и,  нагибаясь,  поднимая
руки,  стуча  каблуками,  делал  вид,  будто  рассекает  коню  под¬
жилки,  колет  как  штыком,  убивает  неприятеля.  Вдове  он  пока¬
зался  силачом.
 Она  пришла  в  восторг  от  комода  с  ракушками.  Сенталлир-
ская  кошка  очень  ее  изумила,  груша  в  графине  —  несколько
меньше.  Затем,  подойдя  к  камину,  она  сказала:
 — 	Ах,  эту  шляпу  следовало  бы  отдать  в  починку.
 — 	Три  пули  продырявили  ее  поля.  Она  принадлежала
атаману  разбойников  Давиду  де  Ла  Базоку,  изменнически
выданному  и  убитому  на  месте  в  эпоху  Директории.
 — 	Тем  лучше,—  хорошо  сделали,—  сказала  г-жа  Борден.
 Мареско  презрительно  посмеивался,  глядя  на  редкости.  Он
 не  оценил  башмака  на  деревянной  подошве,  который  был  не¬
когда  вывеской  у  торговца  обувью,  и  не  понял,  к  чему  нужен
фаянсовый  бочонок,  простая  посудина  для  сидра;  а  св.  Петр,
откровенно  говоря,  производил  жалкое  впечатление  —  у  него
был  вид  пьяницы.
 Г-жа  Борден  заметила:
 — 	Вам  он,  однако,  должен  был  обойтись  недешево.
 — 	О,  не  так  уж  дорого.  Один  кровельщик  отдал  его  за  пят¬
надцать  франков.
 Затем  она  выразила  неодобрение  даме  в  пудренном  парике
за  неприличное  декольте.
 — 	Ну,  это  не  беда,—  возразил  Бувар,—  было  бы  оно  только
красиво.
 И  прибавил,  понизив  голос:
 — 	Как  у  вас,  например.
 Нотариус  стоял  к  ним  спиною,  разглядывая  ветви  семейного
дерева  Круамар.  Она  ничего  не  ответила,  но  стала  играть
своею  длинною  цепочкой  от  часов.  Груди  ее  вздували  черный
шелк  корсажа,  и,  слегка  прищурив  глаза,  она  опускала  под¬
бородок,  как  пыжащийся  голубь,  затем  спросила  с  простодуш¬
ным  видом:
 — 	Как  звали  эту  даму?
 — 	Неизвестно.  Она  была  любовницей  регента,—  знаете,  то¬
го,  что  так  напроказил.
 — 	Я  думаю,  скрижали  времен...
 И  нотариус,  не  докончив  фразы,  выразил  сожаление  по  по-
 228

воду  примера,  который  был  подан  в  пылу  страстей  главою  го¬
сударства.
 — 	Но  вы  все  таковы!
 Мужчины  запротестовали.  Последовал  диалог  о  женщинах,
о  любви.  Мареско  утверждал,  что  существует  много  счастли¬
вых  союзов;  иногда  человек  даже  не  подозревает,  что  счастье
у  него  под  рукою.  Намек  был  прозрачен.  Щеки  у  вдовы  зарде¬
лись,  но,  почти  немедленно  оправившись,  она  сказала:
 — 	Мы  вышли  из  возраста,  когда  делают  глупости,  не  прав¬
да  ли,  г-н  Бувар?
 — 	Хе,  хе,  я  этого  не  скажу  про  себя.
 И  предложив  ей  руку,  он  повел  ее  в  другую  комнату.
 — 	Осторожно,  здесь  ступеньки.  Вот  так.  Теперь  взгляните
на  оконницу.
 На  ней  можно  было  рассмотреть  алый  плащ  и  два  крыла
у  ангела.  Все  остальное  терялось  под  слоем  свинца,  скрепляв¬
шего  многочисленные  трещины  на  сгекле.  Вечерело,  тени  удли¬
нились,  г-жа  Борден  сделалась  чинной.
 Бувар  вышел  и  вернулся  закутанный  в  шерстяное  одеяло,
затем  опустился  на  колени  перед  налоем,  раздвинул  локти,
закрыл  руками  лицо,  подставив  солнечным  лучам  свою
плешь.  И  он  был  уверен  в  произведенном  впечатлении,  потому
что  сказал:
 — 	Разве  не  похож  я  на  средневекового  монаха?
 Затем  он  поднял  голову,  взор  у  него  затуманился,  и  лицо
приняло  мистическое  выражение.  В  коридоре  раздался  тор¬
жественный  голос  Пекюше:
 — 	Не  бойся,  это  я.
 И  он  вошел  с  каской  на  голове:  это  был  железный  горшок
с  остроконечными  ушками.
 Бувар  был  все  еще  коленопреклонен.  Оба  гостя  продолжа¬
ли  стоять.  Минута  прошла  в  оцепенении.
 Пекюше  показалось,  что  г-жа  Борден  недостаточно  очаро¬
вана.  Он  спросил,  все  ли  она  видела.
 — 	Кажется,  все.
 Показав  на  стену,  он  сказал  еще:
 — 	Виноват,  здесь  у  нас  будет  вещь,  которая  в  настоящее
время  реставрируется.
 Вдова  и  Мареско  удалились.
 Оба  друга  придумали  игру  в  соревнование.  Они  порознь
совершали  экскурсии,  и  один  старался  перещеголять  другого
в  приобретениях.  Пекюше  только  чго  раздобыл  каску.
 Бувар  поздравил  его  с  нею  и  выслушал  похвалу  за  одеяло,
которое  Мели,  при  помощи  шнурков,  превратила  в  монашеское
облачение.  Они  его  надевали  поочередно,  когда  принимали  го¬
стей.
 229

У 	них  побывали  Жирбаль,  Фуро,  капитан  Герто,  затем  осо¬
бы  менее  видные:  Ланглуа,  Бельжамб,  фермеры  и  даже  сосед¬
ские  служанки.  И  каждый  раз  друзья  повторяли  свои  объяс¬
нения,  показывали  место,  где  поставлен  будет  баул,  напускали
на  себя  скромность,  просили  не  пенять  на  загроможденность
помещения.
 Пекюше  в  такие  дни  носил  феску  зуава,  купленную  им  ко¬
гда-то  в  Париже,  считая  ее  более  соответствующей  художе¬
ственной  обстановке.  В  определенный  момент  он  надевал  каску
и  сдвигал  ее  на  затылок,  чтобы  открыть  лицо.  Бувар  не  забы¬
вал  манипуляций  с  алебардой;  под  конец  они  спрашивали  друг
друга  глазами,  достоин  ли  посетитель  того,  чтобы  ему  показа¬
ли  «средневекового  монаха».
 Какое  они  почувствовали  волнение,  когда  перед  их  ворота¬
ми  остановилась  коляска  г-на  де  Фавержа!  Ему  нужно  было
сказать  им  только  два  слова,  а  именно:
 Гюрель,  его  поверенный  в  делах,  сообщил  ему,  что,  повсюду
разыскивая  документы,  они  купили  старые  бумаги  на  ферме
Обри.
 — 	Совершенно  верно.
 Не  нашли  ли  они  писем  гостившего  в  Обри  барона  де  Гон-
неваля,  бывшего  адъютанта  герцога  Ангулемского?  Некоторые
лица  хотели  бы  иметь  эту  корреспонденцию  по  семейным  со¬
ображениям.
 Ее  у  них  не  было,  но  они  располагали  вещью,  которая  его
заинтересовала  бы,  если  бы  он  соблаговолил  последовать  за
ними  в  библиотеку.
 Ни  разу  еще  не  скрипели  в  коридоре  такие  лакированные
сапоги.  Граф  споткнулся  о  саркофаг,  чуть  было  не  растоптал
несколько  черепиц,  обошел  кресло,  спустился  по  двум  ступень¬
кам.  Войдя  во  вторую  комнату,  они  ему  показали  под  балдахи¬
ном,  перед  св.  Петром,  горшок  для  масла,  изготовленный  в
Нороне.
 Бувар  и  Пекюше  полагали,  что  дата  подчас  может  оказать
услугу.
 Граф  из  вежливости  осмотрел  их  музей.  Он  повторял:  «Ми¬
ло!  Очень  хорошо!»,  все  время  похлопывая  себя  по  губам  на¬
балдашником  трости,  и,  со  своей  стороны,  поблагодарил  их  за
то,  что  они  спасли  от  гибели  эти  обломки  средневековья,  эпохи,
когда  процветали  религиозная  вера  и  рыцарская  самоотвер¬
женность.  Он  любил  прогресс  и  предался  бы,  как  и  они,  этим
интересным  занятиям,  но  политика,  государственный  совет,
сельское  хозяйство  —  настоящий  водоворот  —  поглощали  его.
 — 	Впрочем,  после  вас  останутся  только  объедки,  ибо  скоро
вы  захватите  в  свои  руки  все  достопримечательности  депар¬
тамента.
 230

— 	Без  похвальбы,  мы  на  это  надеемся,—  сказал  Пекюше.
 Тем  не  менее  кое-что  можно  еще  открыть  в  Шавиньоле,  на¬
пример:  в  углу  кладбищенской  стены  с  незапамятных  времен
лежит  кропильница,  зарытая  в  землю.
 Они  были  весьма  обрадованы  этим  сообщением,  затем  об¬
менялись  взглядом,  означавшим:  «Стоит  ли?»,  но  граф  уже
открыл  дверь.
 Мели,  прятавшаяся  за  нею,  вдруг  убежала.
 Проходя  по  двору,  г-н  де  Фаверж  заметил  Горжю.  Тот  ку¬
рил  трубку,  скрестив  руки.
 — 	У  вас  служит  этот  малый?  Гм!  В  дни  волнений  я  бы  на
него  не  положился.
 И  гость  сел  в  свой  кабриолет.
 Отчего  служанка  испугалась  его?
 Расспросив  ее,  они  узнали,  что  она  служила  у  него  на  фер¬
ме.  Это  была  та  самая  девочка,  которая  при  первом  их  посеще¬
нии  два  года  тому  назад  давала  пить  жнецам.
 Ее  взяли  прислуживать  в  замке  и  рассчитали  «вследствие
ложных  доносов».
 Что  до  Горжю,  то  в  чем  его  можно  упрекнуть?  Он  был  очень
ловок  и  относился  к  ним  с  чрезвычайным  уважением.
 На  следующий  день  они  чуть  свет  отправились  на  клад¬
бище.
 Бувар  начал  палкою  исследовать  указанное  место.  Зазву¬
чало  твердое  тело.  Они  вырвали  немного  сорной  травы  и  об¬
наружили  каменную  чашу,  купель  для  крещения,  в  которой
росли  растения.
 Однако  нет  такого  обыкновения  —  зарывать  в  землю  купе¬
ли  вне  церковных  стен.
 Пекюше  зарисовал  ее,  Бувар  —  описал,  и  все  это  они  по¬
слали  Ларсонеру.
 Ответ  от  него  пришел  немедленно:
 «Победа,  дорогие  собратья!  Это  бесспорно  друидическая
чаша!»
 Во  всяком  случае  он  призывал  их  к  осторожности.  Топорик
был  сомнителен,  и,,  как  в  своих,  так  и  в  их  интересах,  он  указы¬
вал  им  ряд  сочинений,  в  которых  надлежало  справиться.
 В  роБ^зспритГе  Ларсонер  признавался  им  в,  желании
взглянуть  на  чашу,  и  притом  в  ближайшие  дни,  в  связи  с  путе¬
шествием  по  Бретани.
 Тогда  Бувар  и  Пекюше  погрузились  в  кельтскую  архе¬
ологию.
 Согласно  этой  науке  древние  галлы,  предки  французов,  по¬
клонялись  Кирку  и  Крону,  Таранису  Эзусу,  Неталемнии,  небу
и  земле,  ветру,  водам,  и  превыше  всего  —  великому  Тевтатесу,
являвшемуся  Сатурном  для  язычников,  ибо  Сатурн,  когда  он
 231

царствовал  в  Финикии,  взял  в  жены  нимфу  по  имени  Анобрет,
от  которой  имел  сына  Иеуда;  у  Анобрет  же  есть  сходство  с
Саррой:  Иеуд  был  принесен  в  жертву  (или  был  к  тому  близок)
подобно  Исааку;  таким  образом,  Сатурн  —  это  Авраам,  а  от¬
сюда  следует,  что  религия  галлов  имеет  общее  происхождение
с  иудейской.
 Общество  предков  было  устроено  очень  хорошо.  К  первому
классу  принадлежали  народ,  знать  и  царь,  ко  второму  —  зако¬
новеды,  а  к  третьему,  самому  высшему,  согласно  утверждению
Тайепье  —  «различного  рода  философы»,  то  есть  друиды  или
сарониды,  в  свою  очередь  делившиеся  на  эвбагов,  бардов  и  ве¬
щателей.
 Одни  пророчили,  другие  воспевали,  третьи  преподавали
ботанику,  медицину,  историю  и  литературу,  словом  «все  совре¬
менные  им  искусства».  Пифагор  и  Платон  были  их  учениками.
Они  научили  греков  метафизике,  персов  —  колдовству,  этру¬
сков  —  утробогаданию,  а  римлян  —  лужению  меди  и  приготов¬
лению  окороков.
 Но  от  этого  народа,  господствовавшего  над  древним  миром,
остались  только  камни,  из  которых  одни  лежат  в  одиночку  или
группами  по  три,  а  другие  расположены  в  виде  галереи  или
стены.
 Бувар  и  Пекюше,  исполнившись  пыла,  изучили  один  за  дру¬
гим  камень  Поста  в  Юсси,  сдвоенный  камень  в  Гесте,  камень
Дарье  близ  Легля  и  всякие  другие.
 Все  эти  глыбы,  одинаково  неинтересные,  быстро  им  наску¬
чили;  и  однажды,  обозрев  каменный  столб,  они  собирались  уже
вернуться  домой,  когда  проводник  повел  их  в  буковый  лесок,
заваленный  гранитными  глыбами,  похожими  на  пьедесталы
или  на  чудовищных  размеров  черепах.
 Самая  большая  из  них  выдолблена  как  таз.  Один  край  при¬
поднят,  и  две  выемки,  начинаясь  в  днище,  идут  до  земли;  они
предназначались  для  стока  крови,  в  этом  нельзя  сомневаться.
Случай  таких  вещей  не  порождает.
 Корни  деревьев  переплетались  вокруг  этих  обломанных  цо¬
колей.  Моросил  дождь,  вдали,  как  большие  призраки,  подни¬
мались  клочья  тумана.  Легко  было  представить  себе  жрецов
под  листвою  в  золотых  тиарах  и  белых  одеяниях,  приносимых
в  жертву  людей  со  связанными  на  спине  руками  и  наклонив¬
шуюся  над  чашей  друидессу,  наблюдающую  за  красным  ручь¬
ем,  между  тем  как  вокруг  ревет  толпа  под  гром  кимвалов  и
труб,  сделанных  из  рогов  зубра.
 У  них  сразу  сложилось  решение.
 Однажды  в  лунную  ночь  они  пошли  на  кладбище,  краду¬
чись,  как  воры,  в  тени  домов.  Ставни  были  заперты,  и  лачуги
спокойны;  ни  одна  собака  не  лаяла.
 232

Горжю  был  с  ними.  Они  принялись  за  работу.  Слышен  был
только  хруст  камешков,  когда  на  них  натыкалась  лопата,  по¬
гружаясь  в  дерн.
 Соседство  мертвецов  было  им  неприятно;  башенные  часы
все  время  хрипели,  и  розетка  на  фронтоне  церкви  была  словно
глаз,  следивший  за  святотатцами.  Наконец  они  унесли  чашу.
 На  следующий  день  они  снова  посетили  кладбище,  чтобы
взглянуть  на  следы  своего  предприятия.
 Аббат,  вышедший  подышать  свежим  воздухом,  попросил
их  оказать  ему  честь  —  зайти  к  нему  и,  введя  их  к  себе  в  ма¬
ленький  зал,  посмотрел  на  них  странным  взглядом.
 Посреди  поставца  для  посуды,  между  тарелками,  стояла
суповая  миска,  расписанная  желтыми  букетами.
 Пекюше  похвалил  ее,  не  зная,  что  сказать.
 — 	Это  старый  руанский  фаянс,—  ответил  кюре,—  семейная
драгоценность.
 Знатоки  ее  ценят,  особенно  г-н  Мареско.  Он  же  сам  не  пи¬
тает  страсти  к  редкостям.
 И  так  как  они,  казалось,  не  понимали,  то  он  им  объявил,
что  видел  собственными  глазами,  как  они  похитили  купель  для
крещения.
 Оба  археолога  были  очень  сконфужены,  что-то  пролепетали.
Ведь  этот  предмет  лежал  без  употребления.
 Все  равно!  Они  обязаны  его  возвратить.
 Конечно!  Но  пусть  им  предоставят,  по  крайней  мере,  воз¬
можность  пригласить  художника,  чтобы  срисовать  чашу.
 — 	Пусть  будет  по-вашему,  господа.
 — 	Это  останется  между  нами,  не  правда  ли?  —  сказал  Бу-
вар.—  Как  на  исповеди!
 Священник  улыбнулся  и  жестом  успокоил  их.
 Они  не  его  боялись,  а  скорее  Ларсонера.  Когда  он  будет
проездом  в  Шавиньоле,  то  позарится  на  чашу,  и  его  болтовня
дойдет  до  слуха  правительства.  Из  осторожности  они  ее  упря¬
тали  в  пекарню,  затем  в  беседку,  в  шалаш,  в  один  из  шкафов.
Горжю  устал  ее  перетаскивать.
 Владение  таким  предметом  пристрастило  их  к  кельтским
древностям  Нормандии.
 Их  происхождение  —  египетское.  Сез,  в  департаменте  Ор-
ны,  пишется  иногда  Саис,  как  город  Дельты.  Галлы  клялись
буйволом,—  заимствование  быка  Аписа.  Латинское  прозвище
жителей  Байе  —  Беллокасты  —  ведет  начало  от  Beli  casa,  жи¬
лища,  святилища  Бэла.  Бэл  и  Озирис  —  одно  и  то  же  божество.
«Нет  ничего  невероятного  в  том,—  говорит  Мангу  де  ла  Лонд,—
что  близ  Байе  существовали  друидические  памятники».  «Этот
край,—  прибавляет  г-н  Руссель,—  сходен  с  тем,  где  египтяне
воздвигли  храм  Юпитеру-Аммону».  Итак  существовал  храм,
 233

и  в  нем  были  сокровища.  Все  кельтские  памятники  обладают
ими.
 В  1715  году,—  докладывает  дон  Мартен,—  некто  Герибель
откопал  в  окрестностях  Байе  несколько  глиняных  сосудов  с
костями  и  решил,  согласно  преданию  и  забытым  авторитетам,
что  это  место,  некрополь,  было  горою  Фаунусом,  где  погребен
Золотой  телец.
 Между  тем  Золотой  телец  был  предан  сожжению,  если
только  библия  не  заблуждается!
 Прежде  всего,  где  находится  гора  Фаунус?  Авторы  этого
не  указывают.  Местные  жители  ничего  об  этом  не  знают.
Следовало  бы  предпринять  раскопки,  и  с  этим  намерением
приятели  отправили  г-ну  префекту  петицию,  оставшуюся  без
ответа.
 Возможно,  что  гора  Фаунус  исчезла  и  что  это  был  не  холм,
а  курган.  Что  означали  курганы?
 Многие  из  них  содержат  скелеты,  лежащие  в  том  же  поло¬
жении,  какое  плод  принимает  в  материнской  утробе.  Это  зна¬
чит,  что  гробница  была  для  них  как  бы  второю  маткою,  подго¬
товлявшею  их  к  другой  жизни.  Итак,  курган  символизирует
женский  орган,  подобно  тому,  как  воздвигнутый  камень  яв¬
ляется  органом  мужским.
 В  самом  деле,  повсюду,  где  сохранились  камни  друидов,
удержался  непристойный  культ.  Об  этом  свидетельствует  то,
что  происходило  в  Геранде,  Шишбуше,  Круазике,  Ливаро.
В  былое  время  башни,  пирамиды,  свечи,  придорожные  столбы
и  даже  деревья  означали  фаллос,  и  для  Бувара  и  Пекюше  все
сделалось  фаллосом.  Они  собирали  вальки  от  карет,  ножки
кресел,  засовы,  аптекарские  пестики.  Посетителей  своих  они
спрашивали:
 — 	Это,  по-вашему,  на  что  похоже?
 Затем  открывали  тайну,  и  если  им  отказывались  верить,
они  жалостливо  пожимали  плечами.
 Однажды  вечером,  когда  они  размышляли  об  учениях  друи¬
дов,  к  ним  пришел  аббат,  храня  смиренный  вид.
 Немедленно  они  принялись  показывать  ему  музей,  начав
с  оконницы;  но  им  не  терпелось  перейти  к  новому  отделению  —
фаллосов.  Священник  остановил  их,  считая  эту  выставку  не¬
приличной.  Он  пришел  потребовать  обратно  купель.
 Бувар  и  Пекюше  стали  умолять  еще  о  двух  неделях,  чтобы
иметь  время  сделать  отливку.
 — 	Лучше  не  откладывать,—  сказал  аббат.
 Затем  он  заговорил  о  других  вещах.
 Пекюше,  отлучившийся  на  минуту,  сунул  ему  в  руку  напо¬
леондор.
 Кюре  шарахнулся  от  него.
 234

— 	Ах!  Для  ваших  бедных!
 И  г-н  Жефруа,  покраснев,  запрятал  червонец  в  сутану.
 Отдать  чашу,  чашу  для  жертвоприношений!  Ни  за  что  в
жизни!  Они  даже  хотели  научиться  древнееврейскому  языку,
который  был  родоначальником  кельтского,  если  только  сам  от
него  не  произошел.  И  они  собирались  отправиться  в  путеше¬
ствие  по  Бретани,  начав  с  Ренна,  где  у  них  назначено  было
свидание  с  Ларсонером,  для  изучения  урны,  упоминаемой  в
мемуарах  Кельтской  академии  и  содержавшей,  повидимому,
прах  царицы  Артемизы;  но  тут  вошел  мэр,  не  снимая  шляпы,
бесцеремонно,  как  этого  можно  было  ждать  от  такого  грубого
человека.
 — 	Это  не  дело,  господа  хорошие!  Нужно  ее  отдать.
 — 	Что?
 — 	Шутники!  Я  знаю,  что  вы  ее  скрываете.
 Кто-то  предал  их.
 Они  возразили,  что  она  у  них  сохраняется  с  разрешения
г-на  кюре.
 — 	Это  мы  узнаем.
 И  Фуро  удалился.
 Он  вернулся  через  час.
 — 	Кюре  отрицает  это!  Объяснитесь.
 Они  уперлись  на  своем.
 Прежде  всего,  никому  не  нужна  эта  кропильница,  так  как
она  не  кропильница.  Они  могут  это  доказать  множеством  науч¬
ных  доводов.  Затем  они  предложили  признать  в  своем  завеща¬
нии,  что  она  принадлежит  общине.
 Они  даже  готовы  были  купить  ее.
 — 	И  к  тому  же  это  моя  вещь!  —  повторял  Пекюше.
 Двадцать  франков,  принятые  г-ном  Жефруа,  служили  до¬
казательством  сделки,  а  если  бы  пришлось  держать  ответ  перед
мировым  судьею,—  тем  хуже,  он  принесет  ложную  присягу!
 Во  время  этих  споров  он  несколько  раз  вспоминал  про  супо¬
вую  миску,  и  в  душе  его  пробудилось  желание,  жажда  обла¬
дать  этим  фаянсом.  Пусть  ее  отдадут  ему,  тогда  он  возвратит
купель.  В  противном  случае  —  ни  за  что.
 От  усталости  или  боясь  скандала,  г-н  Жефруа  уступил  ми¬
ску.  Она  заняла  место  в  их  коллекции  рядом  с  чепчиком  из  Ко.
Купель  украсила  собою  церковную  паперть,  и,  утратив  ее,  они
утешились  мыслью,  что  народ  в  Шавиньоле  не  знает  ее  цен¬
ности.
 Но  суповая  миска  внушила  им  вкус  к  фаянсам:  новый  пред¬
мет  для  изучения  и  для  разведок  в  окрестностях.
 В  ту  пору  люди  со  вкусом  охотились  за  старыми  руанскими
подносами.  У  нотариуса  их  было  несколько  штук,  и  это  сни¬
скало  ему  как  бы  репутацию  художника,  предосудительную
 235

при  его  профессии,  но  искупаемую  серьезными  сторонами  его
характера.
 Узнав,  что  Бувар  и  Пекюше  приобрели  суповую  миску,  он
пришел  предложить  им  какую-нибудь  мену.
 Пекюше  отказался.
 — 	Ну  что  ж,  не  надо.
 И  Мареско  осмотрел  их  керамику.
 Все  предметы,  развешанные  по  стенам,  были  синего  цвета
с  грязновато-белым  фоном,  только  рога  изобилия  отливали
зелеными  и  алыми  оттенками.  Были  там  бритвенные  тазы,  та¬
релки  и  подстаканники,—  вещи,  которые  они  долго  высматри¬
вали  и  уносили  домой,  прижихмая  к  сердцу,  пряча  под  полой
сюртука.
 Мареско  похвалил  коллекцию,  заговорил  о  других  сортах
фаянса,  испано-арабском,  голландском,  английском,  итальян¬
ском  и,  ослепив  их  своей  эрудицией,  сказал:
 — 	Можно  мне  еще  разок  взглянуть  на  вашу  суповую
миску?
 Он  щелкнул  по  ней  пальцем,  затем  присмотрелся  к  двум
нарисованным  на  крышке  буквам  С.
 — 	Руанская  марка!  —  сказал  Пекюше.
 — 	О-о!  У  Руана,  собственно  говоря,  не  было  марки.  Когда
неизвестен  был  Мутье,  все  французские  фаянсовые  изделия
были  из  Невера.  То  же  и  с  РуанохМ  теперь!  К  тому  же  его  в
совершенстве  имитируют  в  Эльбефе.
 — 	Не  может  быть!
 — 	Майолики  отлично  поддаются  имитации.  Ваш  экземпляр
не  представляет  никакой  ценности,  и  я  собирался  сделать  по¬
рядочную  глупость!
 Когда  нотариус  ушел,  Пекюше  без  сил  свалился  в  кресло.
 — 	Не  нужно  было  возвращать  кропильницу,—  сказал  Бу¬
вар,—  но  ты  увлекаешься!  Ты  всегда  готов  зарваться!
 — 	Да,  я  увлекаюсь!
 И  схватив  суповую  миску,  Пекюше  швырнул  ее  так,  что  она
отлетела  к  саркофагу.
 Бувар,  более  спокойный,  подобрал  осколки,  один  за  другим;
немного  спустя  у  него  появилась  такая  мысль:
 — 	Мареско  из  зависти  мог  подшутить  над  нахми!
 — 	Как?
 — 	Я  совсем  не  считаю  доказанным,  что  суповая  миска  —
подделка.  Возможно,  что  поддельны  другие  предметы,  которы¬
ми  он,  судя  по  его  виду,  восхищался.
 И  конец  дня  прошел  в  колебаниях,  сожалениях.
 Из-за  этого  все  же  не  приходилось  отменять  поездку  в  Бре¬
тань.  Они  даже  собирались  взять  с  собою  Горжю,  чтобы  он
помогал  им  при  раскопках.
 236

С  некоторого  времени  он  ночевал  у  них  в  доме,  чтобы  поско¬
рее  закончить  ремонт  баула.  Перспективою  отъезда  он  был
недоволен  и  однажды  сказал  им,  когда  они  говорили  о  менги¬
рах  и  курганах,  которые  надеялись  увидеть:
 — 	Я  знаю  места  получше;  на  юге  Алжира,  близ  источников
Бу-Мурсуга,  их  можно  найти  множество.
 Он  даже  описал  одну  гробницу,  случайно  открытую  в  его
присутствии  и  содержавшую  скелет,  который  сидел  на  корточ¬
ках,  как  обезьяна,  обхватив  руками  колени.
 Ларсонер,  когда  они  сообщили  ему  об  этом  факте,  не  при¬
дал  ему  никакой  веры.
 Бувар  его  раздразнил,  углубив  тему.
 Как  объяснить  бесформенность  галльских  памятников,  коль
скоро  эти  самые  галлы  были  во  времена  Юлия  Цезаря  цивили¬
зованными  людьми?  Очевидно,  это  произведения  более  древ¬
него  народа.
 Такая  гипотеза,  по  мнению  Ларсонера,  грешила  недостат¬
ком  патриотизма.
 Безразлично.  Нет  никаких  доказательств,  что  эти  памят¬
ники  созданы  галлами.  «Укажите  нам  какой-нибудь  текст!»
 Академик  рассердился,  перестал  отвечать,  и  они  были  это¬
му  очень  рады,  до  того  им  надоели  друиды.
 Их  неумение  разбираться  в  керамике  и  в  кельтских  древ¬
ностях  объяснялось  незнанием  истории,  в  частности  —  истории
Франции.
 У  них  в  библиотеке  имелось  сочинение  Анкетиля,  но  ряд
королей-ленивцев  весьма  мало  их  позабавил.  Подлость  двор¬
цовых  сенешалов  нисколько  их  не  возмутила,  и  они  бросили
Анкетиля,  раздраженные  его  глупыми  рассуждениями.
 Тогда  они  запросили  Дюмушеля:  «Какая  история  Франции
самая  лучшая?»
 Дюмушель  от  их  имени  взял  абонемент  в  кабинете  для
чтения  и  выслал  им  письма  Огюстена  Тьерри  и  два  тома
Женуда.
 По  мнению  этого  писателя,  королевская  власть,  религия  и
национальные  собрания  —  вот  «основы»  французской  нации,
восходящие  ко  времени  Меровингов.  Каролинги  отступили  от
них.  Капетинги,  в  согласии  с  народом,  старались  их  сохранить.
При  Людовике  XIII  была  установлена  абсолютная  власть,  да¬
бы  победить  протестантизм,  последнее  усилие  феодализма,  а
89-й  год  является  возвращением  к  конституции  предков.
 Пекюше  был  восхищен  идеями  автора.
 Бувар,  сначала  прочитавший  Огюстена  Тьерри,  отнесся  к
ним  с  презрением.
 — 	Что  ты  мелешь  там  про  свою  французскую  нацию,  если
не  существовало  ни  Франции,  ни  Национальных  собраний!
 237

И  Каролинги  решительно  ничего  не  узурпировали!  А  короли
не  освободили  коммун!  Читай  сам!
 Пекюше  согласился  с  очевидностью  и  вскоре  превзошел  Бу-
вара  в  научной  строгости.  Он  счел  бы  для  себя  позором  произ¬
нести  «Шарлемань»  вместо  «Карл  Великий»  и  «Кловис»  вместо
«Хлодвиг».
 Тем  не  менее  он  был  увлечен  Женудом,  считая  ловким  та¬
кое  соединение  двух  кондов  французской  истории,  при  котором
середина  является  пустою  вставкой.  И  желая  исчерпать  все
вопросы,  они  обратились  к  сборникам  Бюше  и  Ру.
 Но  пафос  предисловий,—  это  смесь  социализма  с  католи¬
цизмом,—  вызывал  в  них  отвращение;  слишком  многочислен¬
ные  подробности  мешали  видеть  общую  картину.
 Они  прибегли  к  помощи  Тьера.
 Это  было  летом  1845  года,  в  садовой  беседке.  Пекюше,  под¬
ставив  под  ноги  скамеечку,  читал  вслух  своим  замогильным
голосом,  не  утомляясь,  останавливаясь  только  для  того,  чтобы
запустить  пальцы  в  табакерку.  Бувар  слушал  его  с  трубкою
во  рту,  раздвинув  колени,  расстегнув  верхние  пуговицы  пан¬
талон.
 От  стариков  доводилось  им  слышать  о  93-м  годе;  и  чуть  ли
не  личные  воспоминания  оживляли  скучное  повествование  ав¬
тора.  В  те  времена  большие  дороги  полны  были  солдат,  распе¬
вавших  Марсельезу.  Женщины,  сидя  у  ворот,  сшивали  полот¬
нища  для  палаток.  Иногда  проносился  поток  людей  в  красных
колпаках,  и  на  конце  пики  торчала  бледная  голова  со  свисав¬
шими  волосами.  Облако  пыли  окружало  высокую  трибуну  в
Конвенте,  где  люди  с  яростными  лицами  призывали  к  убий¬
ствам.  Проходя  среди  белого  дня  мимо  Тюильрийского  бассей¬
на,  можно  было  слышать  стук  гильотины,  похожий  на  удары
копра.
 А  ветерок  шевелил  гроздьями  беседки,  колыхался  спелый
ячмень,  посвистывал  дрозд.  Оглядываясь  вокруг,  они  насла¬
ждались  этим  спокойствием.
 Какая  жалость,  что  не  удалось  поладить  с  самого  начала!
Ведь  если  бы  роялисты  мыслили,  как  патриоты,  если  бы  двор
обнаружил  побольше  откровенности,  а  противники  его  —  по¬
меньше  свирепости,  не  случилось  бы  многих  несчастий.
 Болтая  на  эту  тему,  они  увлекались.  Свободомыслящий
и  чувствительный  Бувар  был  приверженцем  конституции,
Жиронды,  героев  термидора.  Желчный  Пекюше,  сторонник
сильной  власти,  объявил  себя  санкюлотом  и  даже  робеспье-
ристом.
 Он  одобрял  казнь  короля,  самые  свирепые  декреты,  культ
Верховного  существа.  Бувар  предпочитал  поклонение  природе.
Он  бы  с  удовольствием  приветствовал  образ  толстой  женщины,
 238

изливающей  на  поклонников  из  сосцов  своих  не  воду,  а  шам-
бертен.
 Желая  в  своих  доводах  опираться  на  большее  количество
фактов,  они  раздобыли  другие  сочинения:  Монгаяра,  Прюдома,
Галлуа,  Лякретеля  и  пр.,  и  противоречивость  этих  книг  их  ни¬
чуть  не  смущала.  Каждый  брал  из  них  то,  что  могло  послужить
в  защиту  его  взглядов.
 Так,  например,  Бувар  не  сомневался,  что  Дантон  за  сто
тысяч  экю  согласился  вносить  гибельные  для  Республики  зако¬
нопроекты,  а  Пекюше  утверждал  будто  Верньо  потребовал  за
это  шесть  тысяч  франков  в  месяц.
 — 	Никогда  в  жизни!  Объясни-ка  мне  лучше,  за  что  сестра
Робеспьера  получала  пенсию  от  Людовика  XVIII?
 — 	Совсем  не  от  него,  а  от  Бонапарта,  и  если  ты  о  нем  тако¬
го  мнения,  то  кто  была  особа,  имевшая  тайное  свидание  с
Эгалитэ  незадолго  до  его  казни?  Я  требую,  чтобы  в  мемуарах
г-жи  Кампан  восстановлены  были  выброшенные  абзацы!
Смерть  дофина  представляется  мне  подозрительной.  Пороховой
погреб  в  Гренеле,  взорвавшись,  убил  две  тысячи  человек!  При¬
чина,  говорят,  неизвестна  —  какой  вздор!
 Пекюше  ведь  о  ней  догадывался  и  все  преступления  объяс¬
нял  махинациями  аристократов,  иноземным  золотом.
 В  представлениях  Бувара  «вознеситесь  на  небо,  сыновья
св.  Людовика»,  верденские  девы  и  панталоны  из  человеческой
кожи  были  неоспоримы.  Он  соглашался  со  списками  Прюдома:
ровно  один  миллион  жертв.
 Но  Луара,  побагровевшая  от  крови,  начиная  от  Сомюра  и
до  Нанта,  на  протяжении  восемнадцати  миль,  поселила  в  нем
сомнения.  Возымел  их  также  Пекюше,  и  они  стали  с  недоверием
относиться  к  историкам.
 Революция  в  глазах  одних  историков  является  делом  сата¬
ны.  Другие  считают  ее  величественной  аномалией.  Жертвы  с
обеих  сторон,  конечно,  мученики.
 Тьерри,  говоря  о  варварах,  показывает,  как  глупо  доиски¬
ваться,  был  ли  тот  или  иной  правитель  плох  или  хорош.  Отче¬
го  не  следовать  тому  же  методу  при  изучении  более  близких
нам  эпох?  Но  история  должна  быть  мстительницей  за  мораль.
Тациту  мы  обязаны  благодарностью  за  то,  что  он  умалил
Тиберия.  В  конце  концов  имела  ли  королева  любовников,
замышлял  ли  Дюмурье  измену  уже  при  Вальми,  кто  на¬
чал  первый  в  прериале  —  Гора  или  Жиронда,  а  в  термидо¬
ре  —  якобинцы  или  Равнина,—  какое  значение  имеет  это  для
Революции,  причины  которой  глубоки,  а  следствия  неисчи¬
слимы?
 Конечно,  должно  было  произойти  то,  что  произошло;  но
предположите,  что  королю  удалось  бежать  без  помехи,  что
 239

Робеспьер  скрылся  или  что  Бонапарт  убит,—  а  такие  случайно¬
сти  Зависели  от  добросовестности  какого-нибудь  хозяина  гости¬
ницы,  от  незапертой  двери,  от  уснувшего  караульного,—  и  ход
истории  был  бы  иной.
 У  приятелей  не  осталось  ни  одной  ясной  идеи  относительно
людей  и  событий  этой  эпохи.
 Чтобы  судить  о  ней  беспристрастно,  нужно  было  бы  про¬
честь  все  исторические  книги,  все  мемуары,  все  газеты  и  все
рукописные  документы,  ибо  малейший  пропуск  может  поро¬
дить  ошибку,  которая  повлечет  за  собою  другие,  и  так  без  кон¬
ца.  Они  от  этого  отказались.
 Но  у  них  появился  вкус  к  истории,  потребность  в  самодо¬
влеющей  истине.
 Быть  может,  ее  легче  обнаружить  в  древних  веках.  Писа¬
тели,  более  далекие  от  событий,  должны  говорить  о  них  бес¬
страстно.  И  они  начали  с  добряка  Роллена.
 — 	Что  за  нагромождение  вздора!  —  воскликнул  Бувар  по¬
сле  первой  же  главы.
 — 	Погоди  немного,—  сказал  Пекюше,  роясь  в  нижней  ча¬
сти  книжного  шкафа,  где  стояли  книги  бывшего  владельца
усадьбы,  старого  юриста,  маниака  и  остроумца.
 И  перебрав  много  романов  и  театральных  произведений,
вместе  с  томом  Монтескье  и  переводами  из  Горация,  он  нашел
то,  что  искал:  сочинения  Бофора  по  римской  истории.
 Тит-Ливий  считает  Ромула  основателем  Рима,  Саллюстий
оказывает  эту  честь  троянцам  Энея.  Кориолан  умер  в  изгна¬
нии,  по  сообщению  Фабия  Пиктора,  вследствие  козней  Аттия
Тулла,  если  верить  Дионисию;  Сенека  утверждает,  что  Гора¬
ций  Коклес  вернулся  победителем,  Дион  что  он  был  ранен
в  ногу.  А  Ла  Мот  ле  Вайе  высказывает  подобные  же  сомнения,
говоря  о  других  народах.
 Нет  единогласия  во  взглядах  на  древность  халдеев,  на  век
Гомера,  на  существование  Зороастра  и  двух  ассирийских
царств.  Квинт  Курций  сочинял  басни.  Плутарх  опровергает
Геродота.  О  Цезаре  у  нас  было  бы  иное  представление,  будь
Верцингеторикс  автором  его  комментариев.
 Древняя  история  туманна  из-за  скудости  источников,  новая
изобилует  ими;  и  Бувар  с  Пекюше  вернулись  к  Франции,  при¬
нялись  за  Сисмонди.
 Смена  во  времени  такого  множества  людей  внушила  им
желание  познакомиться  с  ними  поближе,  вмешаться  в  дело.
Им  хотелось  прочитать  в  подлиннике  Григория  Турского,  Мон-
стреле,  Коммина,  всех,  чьи  имена  звучали  странно  или  при¬
ятно.
 Но  события  перепутывались  у  них  в  голове,  так  как  они  не
знали  хронологии.
 240

По  счастью  у  них  была  мнемоника  Дюмушеля,  книжка
in  12°  в  папке,  с  таким  эпиграфом:  «Учи  забавляя!»
 В  ней  сочетались  три  системы  —  Аллеви,  Пари  и  Фе-
негля.
 Аллеви  преобразует  цифры  в  фигуры,  причем  1  изображает¬
ся  башней,  2  —  птицей,  3  —  верблюдом  и  так  далее.  Пари  по¬
ражает  воображение  ребусами:  кресло,  украшенное  гвоздями
(clous)  с  винтиками  (vis),  дает:  clou,  vis  —  Кловис,  и  так  как
масло  на  огне  издает  «рик,  рик»,  то  мерланы  на  сковородке
напомнят  Хильперика.  Фенегль  делит  вселенную  на  дома  с
комнатами,  из  которых  в  каждой  четыре  стены,  в  каждой  стене
девять  простенков  и  на  каждом  простенке  —  по  эмблеме.  Та¬
ким  образом,  первый  король  первой  династии  займет  в  первой
комнате  первый  простенок,  маяк  (phare)  на  горе  (mont)  ука¬
жет,  что  его  звали  «Pharamond»  —  Фарамунд,  по  системе  Па¬
ри,  а  если,  по  совету  Аллеви,  поместить  сверху  зеркало,  озна¬
чающее  4,  птицу  —  2  и  обруч  —  0,  то  получается  420,  год  воца¬
рения  этого  короля.
 Для  большей  ясности  они  приняли  за  мнемоническую  основу
собственный  свой  дом,  свое  обиталище,  связав  с  каждой  из  его
частей  особое  событие,  и  двор,  сад,  окрестности,  весь  край
имели  для  них  отныне  только  тот  смысл,  что  способствовали
памяти.  Межевые  столбы  на  полях  ограничивали  определен¬
ные  эпохи,  яблони  были  родословными  древами,  кусты  —  сра¬
жениями,  мир  стал  символом.  На  стенах  они  отыскивали  мно¬
жество  отсутствующих  вещей,  начинали  видеть  их  в  конце
концов,  но  уже  не  знали  годов,  означаемых  ими.
 К  тому  же  хронология  не  всегда  достоверна.  Из  школьного
учебника  они  узнали,  что  Иисус  родился  на  пять  лет  раньше,
чем  принято  думать,  что  у  греков  было  три  способа  исчислять
Олимпиады,  а  у  латинян  —  восемь  способов  для  установления
начала  года.  Столько  же,  стало  быть,  источников  для  ошибок,
помимо  тех,  к  которым  ведут  зодиаки,  эры  и  различные  ка¬
лендари.
 И  начав  с  беспечного  отношения  к  годам,  они  кончили  пре¬
зрительным  отношением  к  фактам.
 Вот  философия  истории  действительно  существенна!
 Бувар  не  мог  дочитать  до  конца  знаменитой  речи  Бос-
сюэта.
 —  Орел  из  Mo  шутник!  Он  забывает  про  Китай,  Индию  и
Америку!  Но  заботливо  нам  сообщает,  что  Феодосий  был  «ра¬
достью  вселенной»,  что  Авраам  «стоял  наравне  с  царями»  и  что
философия  греков  ведет  свое  начало  от  евреев.  Его  интерес  к
евреям  меня  раздражает.
 Пекюше  согласился  с  этим  мнением  и  посоветовал  Бувару
читать  Вико.
 16. 	Г.  Флобер.  Т.  4.
 241

— 	Можно  ли  допустить,—  возражал  Бувар,—  чтобы  басни
были  правдивее,  чем  истины  историков?
 Пекюше  попытался  толковать  мифы,  увязнув  в  Scienza
Nuova.
 — 	Не  станешь  же  ты  отрицать,  что  у  провидения  есть  план?
 — 	Я  его  не  знаю,—  сказал  Бувар.
 И  они  решили  положиться  в  этом  отношении  на  Дюму-
шеля.
 Профессор  признался,  что  теперь  он  в  области  истории  сбит
с  толку.
 — 	Она  меняется  что  ни  день.  Сомнению  подвергаются  рим¬
ские  цари  и  странствия  Пифагора.  Производятся  нападки  на
Велизария,  Вильгельма  Телля  и  даже  на  Сида,  оказавшегося,
благодаря  последним  открытиям,  простым  разбойником.  При¬
ходится  пожелать,  чтобы  больше  не  делалось  открытий,  а  Ин¬
ституту  надлежало  бы  даже  установить  своего  рода  канон,
который  предписал  бы,  чему  надо  верить.
 В  post-scriptum’e  он  привел  правила  критики,  заимствован¬
ные  им  из  курса  Дону:
 «Ссылка,  в  виде  доказательства,  на  свидетельство  масс  —
плохое  доказательство;  массы  не  для  того  существуют,  чтобы
свидетельствовать.
 «Следует  отвергать  невозможные  вещи,  например,  утвер¬
ждение,  будто  Павзаний  видел  камень,  проглоченный  Са¬
турном.
 «Архитектура  способна  лгать,  тому  пример  —  арка  на  фору¬
ме,  где  Тит  назван  первым  покорителем  Иерусалима,  который
до  него  был  взят  Помпеем.
 «Медали  вводят  иногда  в  заблуждение.  При  Карле  IX  были
выбиты  монеты  с  чеканом  Генриха  II.
 «Надобно  считаться  с  ловкостью  подделывателей  и  пристра¬
стием  защитников  и  клеветников».
 Мало  кто  из  историков  работал  согласно  этим  правилам,  все
руководствовались  интересами  религии,  нации,  партии,  доктри¬
ны.  или  желанием  бранить  королей,  поучать  народ,  показы¬
вать  примеры  нравственного  поведения.
 Не  лучше  их  и  другие,  притязающие  только  на  роль  пове¬
ствователей,  потохму  что  всего  нельзя  рассказать,  нужно  выби¬
рать.  Но  выбор  документов  будет  всегда  определяться  извест¬
ным  направлением,  и  так  как  оно  различно  в  зависимости  от
положения  писателя,  то  никогда  история  не  будет  иметь  твер¬
дого  основания.
 «Это  печально»,—  думали  друзья.
 Однако  можно  было  взять  какой-нибудь  сюжет,  исчерпать
источники,  надлежащим  образом  их  исследовать,  затем  сгу¬
стить  в  рассказе,  который  был  бы  своего  рода  сводкою,  отра-
 242

жающей  истину  во  всем  ее  объеме.  Подобный  труд  представ¬
лялся  Пекюше  исполнимым.
 — 	Хочешь,  попробуем  составить  какую-нибудь  историю?
 — 	С  превеликим  удовольствием!  Но  какую?
 — 	В  самом  деле,  какую?
 Бувар  уселся,  Пекюше  расхаживал  взад  и  вперед  по  музею.
Когда  горшок  для  масла  попался  ему  на  глаза,  он  вдруг  оста¬
новился.
 — 	Не  написать  ли  нам  биографию  герцога  Ангулемского?
 — 	Да  ведь  это  был  дурак!  —  возразил  Бувар.
 — 	Ничего  не  значит!  Второстепенные  личности  оказывают
подчас  огромное  влияние,  и  в  руках  этого  человека  были,  мо¬
жет  быть,  пружины  событий.
 Они  могли  бы  почерпнуть  сведения  из  книг;  г-н  де  Фаверж,
наверное,  тоже  ими  располагает,—  как  собственными,  так  и
полученными  от  старых  дворян  из  числа  его  друзей.
 Они  обдумали  этот  проект,  обсудили  и  порешили,  наконец,
провести  две  недели  в  муниципальной  библиотеке  Кана,  чтобы
собрать  материал.
 Библиотекарь  предоставил  в  их  распоряжение  книги  по  об¬
щей  истории,  брошюры  и  раскрашенную  литографию,  изобра¬
жавшую  герцога  Ангулемского  в  полупрофиль.
 Синее  сукно  его  мундира  еле  проглядывало  из-под  эполет,
орденов  и  широкой  красной  ленты  Почетного  легиона.  Необык¬
новенно  высокий  воротник  обхватывал  длинную  шею.  Груше¬
видную  голову  обрамляли  завитки  прически  и  узкие  баки,  а
тяжелые  веки,  очень  крупный  нос  и  толстые  губы  придавали
лицу  выражение  незначительное,  но  доброе.
 Сделав  выписки,  друзья  составили  план.
 Рождение  и  детство  представляют  мало  любопытного.  Один
из  гувернеров  герцога  —  аббат  Гене,  враг  Вольтера.  В  Турине
он  изучает  походы  Карла  VIII  и  отливает  пушку.  Поэтому,  не¬
смотря  на  молодость,  его  назначают  командиром  полка  гард-
ноблей.
 1797.  Его  женитьба.
 1814. 	Англичане  берут  Бордо.  Он  устремляется  туда  вслед
за  ними  и  показывает  свою  особу  населению.  Описание  его
наружности.
 1815. 	Бонапарт  нападаеъ  на  него  врасплох.  Он  призывает
немедленно  испанского  короля,  а  Тулон,  без  Массена,  предает¬
ся  англичанам.
 Операции  на  юге.  Он  разбит,  но  отпущен  под  условием  воз¬
вращения  алмазов  из  короны,  захваченных  ускакавшим  во  всю
прыть  королем,  его  дядей.
 После  Ста  Дней  он  возвращается  со  своими  родителями  и
живет  спокойно.  Проходит  несколько  лег.
 243

Испанская  война.  Лишь  только  он  перешел  Пиренеи,  побе¬
да  повсюду  сопутствует  потомку  Генриха  IV.  Он  берет  Трока-
деро,  достигает  Геркулесовых  столпов,  подавляет  заговоры,
обнимает  Фердинанда  и  возвращается.
 Триумфальные  арки,  цветы,  преподносимые  молодыми  де¬
вицами,  обеды  в  префектурах,  молебны  в  соборах.  Парижане
опьянены  восторгом.  Город  устраивает  в  его  честь  банкет.
В  театрах  песни  намекают  на  героя.
 Энтузиазм  ослабевает,  судя  по  тому,  что  в  1827  году,  в
Шербурге,  организованный  по  подписке  бал  не  удается.
 В  качестве  главного  адмирала  Франции  он  делает  смотр
флоту,  отправляющемуся  в  Алжир.
 Июль  1830  года.  Мармон  знакомит  герцога  с  положением
дел.  Он  приходит  в  такую  ярость,  что  рани  г  себе  руку  о  шпагу
генерала.
 Король  возлагает  на  него  командование  всеми  силами.
 В  Булонском  лесу  ему  встречаются  три  армейские  части,  но,
пытаясь  обратиться  к  ним  с  речью,  он  не  может  связать  двух
слов.
 Из  Сен-Клу  он  мчится  к  Севрскому  мосту.  Холодное  отно¬
шение  войск.  Это  его  не  смущает.  Семейство  короля  покидает
Трианон.  Он  усаживается  под  дубом,  разворачивает  карту,
размышляет,  снова  вскакивает  на  коня,  проезжает  перед  Сен-
Сиром  и  ободряет  воспитанников  несколькими  словами.
 В  Рамбулье  лейб-гвардейцы  прощаются  с  ним.  Он  садится
на  корабль  и  во  время  всего  плавания  хворает.  Конец  карьеры.
 Необходимо  в  этом  труде  подчеркнуть  значение  мостов.
Сначала  герцог  бесцельно  подвергает  себя  опасности  на  Мин¬
ском  мосту;  берет  мост  Сент-Эспри  и  мост  Лориоль;  в  Лионе
оба  моста  оказываются  для  него  роковыми,  и  перед  Севрским
мостом  его  счастье  закатывается.
 Очерк  его  доблестей.  Излишне  хвалить  его  храбрость,  с  ко¬
торою  он  сочетал  большое  политическое  искусство,  ибо  предло¬
жил  каждому  солдату  по  шестидесяти  франков  за  измену  им¬
ператору,  а  в  Испании  старался  подкупить  деньгами  конститу¬
ционалистов.
 Его  уступчивость  была  так  велика,  что  он  согласился  на
предполагавшийся  брак  его  отца  с  королевой  Этрурии,  на  обра¬
зование  нового  кабинета  после  ордоннансов,  на  отречение  в
п  эльзу  Шамбора,  на  все,  что  требовали  от  него.
 Однако  в  твердости  у  него  недостатка  не  было.  В  Анжере
он  разжаловал  пехоту,  которая  из  ревности  к  кавалерии  реши¬
ла  его  эскортировать,  так  что  его  высочество  оказался  затертым
среди  пехотинцев,  и  колени  у  него  были  стиснуты.  Но  кавале¬
рии,  виновнице  беспорядка,  он  выразил  порицание  и  простил
инфантерию;  настоящий  суд  Соломона.
 244

Его  благочестие  выразилось  во  множестве  добрых  дел,  а
милосердие  —  в  том,  что  по  его  ходатайству  был  помилован
генерал  Дебель,  поднявший  против  него  оружие.
 Интимные  подробности,  черты  характера.
 В  детские  годы  он  с  братом  своим  забавлялся  рытьем  ко¬
лодца,  который  можно  видеть  и  ныне  в  замке  Борегар.  Одна¬
жды  он  посетил  егерскую  казарму,  попросил  стакан  вина  и  вы¬
пил  за  здоровье  короля.
 На  прогулках,  отбивая  шаг,  он  повторял  про  себя:  «Раз,
два!  раз,  два!  раз,  два!»
 Сохранились  некоторые  его  изречения.
 По  адресу  одной  депутации  из  Бордо:  «Пребывание  среди
вас  служит  мне  утешением  в  том,  что  я  не  нахожусь  в  Бордо».
 По  адресу  протестантов  из  Нима:  «Я  добрый  католик,  но
никогда  не  забуду,  что  знаменитейший  из  предков  моих  был
протестантом».
 По  адресу  воспитанников  Сен-Сира,  когда  все  было  потеря¬
но:  «Все  хорошо,  друзья  мои!  Добрые  вести!  Дело  идет  на  лад!
Все  прекрасно!»
 После  отречения  Карла  X:  «Если  я  им  не  нужен,  пусть
устраиваются  сами».
 А  в  1814  году  по  всякому  поводу,  в  каждой  деревушке:  «Нет
больше  войны,  нет  наборов,  нет  косвенных  налогов».
 Стиль  у  него  стоял  на  уровне  красноречия.  Его  проклама¬
ции  —  верх  совершенства.  '
 Первая,  от  имени  графа  д’Артуа,  начиналась  так:  «Фран¬
цузы,  брат  вашего  короля  прибыл!»
 Следующая,  от  имени  герцога:  «Я  прибыл.  Я  сын  ваших  ко¬
ролей!  Вы  французы!»
 Приказ,  отданный  в  Байонне:  «Солдаты!  Я  прибыл».
 Другой,  во  время  полного  разгрома:  «Продолжайте  с  до¬
блестью,  достойною  французского  солдата,  вести  начатую  вами
борьбу.  Франция  ждет  ее  от  вас!»
 Последняя,  в  Рамбулье:  «Король  вступил  в  соглашение  с
правительством,  образовавшимся  в  Париже,  и,  судя  по  всему,
соглашение  это  должно  с  минуты  на  минуту  состояться».
 «Судя  по  всему»  было  великолепно.
 —  Одно  меня  беспокоит,—  сказал  Бувар,—  то,  что  нигде
не  упоминается  об  его  сердечных  делах.
 И  они  пометили  на  полях:  «Обследовать  любовные  похо¬
ждения  герцога».
 Когда  они  уже  собирались  уходить,  библиотекарь  вспомнил
еще  об  одном  портрете  герцога  Ангулемского.
 На  нем  он  представлен  был  в  профиль,  в  форме  кирасир¬
ского  полковника,  глаз  был  еще  меньше,  рот  раскрыт,  волосы
гладкие,  развевающиеся.
 245

Как  примирить  эти  два  портрета?  Гладкие  были  у  него  во¬
лосы  или  вьющиеся,  если  только  он  не  доводил  своего  кокет¬
ства  до  того,  что  завивался?
 Пекюше  полагал,  что  это  важный  вопрос,  ибо  волосы  свиде¬
тельствуют  о  темпераменте,  а  темперамент  —  о  характере.
 Бувар  считал,  что  ничего  не  знаешь  о  человеке,  покуда  не¬
известны  его  страсти;  и  чтобы  выяснить  эти  два  вопроса,  они
отправились  в  замок  Фавержа.  Графа  не  было  дома,  это  задер¬
живало  их  работу.  Они  вернулись  раздосадованные.
 Входная  дверь  была  настежь  раскрыта,  в  кухне  —  ни¬
кого.  Они  поднялись  по  лестнице  и  посреди  комнаты  Бувара
увидели  —  кого  же?  —  г-жу  Борден,  смотревшую  по  сто¬
ронам.
 — 	Простите,—  сказала  она,  стараясь  улыбнуться,—  я  уже
целый  час  ищу  вашу  кухарку.  Мне  надо  с  нею  поговорить  о
варенье.
 Жермену  они  нашли  в  дровяном  сарае  на  стуле:  она  спа¬
ла  глубоким  сном.  Ее  растолкали.  Она  открыла  глаза.
 — 	Что  еще?  Опять  вы  меня  будете  донимать  своими  во¬
просами!
 Ясно  было,  что  в  их  отсутствие  г-жа  Борден  расспрашива¬
ла  ее.
 Жермена  вышла  из  оцепенения  и  заявила,  что  у  нее  рас¬
стройство  желудка.
 — 	Я  остаюсь  и  буду  за  вами  ухаживать,—сказала  вдова.
 Тут  они  заметили  во  дворе  большой  чепчик  с  колыхавши¬
мися  кружевами.  То  была  фермерша,  г-жа  Кастильон.  Она
кричала:
 — 	Горжю!  Горжю!
 А  с  чердака  молоденькая  их  служанка  ответила  громко:
 — 	Его  нет  дома!
 Через  пять  минут  она  сошла  вниз,  взволнованная,  с  крас¬
ными  щеками.  Бувар  и  Пекюше  упрекнули  ее  в  медлительно¬
сти.  Она  безропотно  расстегнула  им  гетры.
 Затем  они  пошли  взглянуть  на  баул.
 Отдельные  его  части  разбросаны  были  по  пекарне;  резьба  —
повреждена,  створки  —  сломаны.
 При  этом  зрелище,  при  этом  новом  разочаровании  Бувар
сдержал  слезы,  а  Пекюше  бросило  в  дрожь.
 Горжю,  появившийся  почти  тотчас  же,  объяснил  дело  так:
он  вынес  баул  во  двор,  чтобы  покрыть  его  лаком,  а  заблудшая
корова  его  опрокинула.
 — 	Чья  корова?  —  спросил  Пекюше,
 — 	Не  знаю.
 — 	А,  у  вас  опять  ворота  настежь!  Это  ваша  вина!
 Впрочем,  они  ставят  на  этом  крест:  слишком  долго  водит  он
 246

кх  за  нос,  и  не  хотят  они  больше  видеть  ни  его  самого,  ни  его
работы.
 Напрасно.  Беда  не  так  велика.  И  трех  недель  не  пройдет,
как  все  будет  готово.  И  Горжю  проводил  их  до  кухни,  куда
приплелась  Жермена  стряпать  обед.
 Они  заметили  на  столе  бутылку  кальвадоса,  на  три  четвер¬
ти  пустую.
 — 	Наверное,  это  вы!  —  обратился  Пекюше  к  Горжю.
 — 	Я?  Боже  упаси!
 Бувар  возразил:
 — 	Вы  были  единственный  мужчина  в  доме.
 — 	Ну,  а  женщины-то  что?  —  ответил  мастеровой,  искоса
взглянув  на  Жермену.
 Та  его  перебила:
 — 	Скажите  уж  прямо,  что  это  я!
 — 	Конечно,  вы!
 — 	Может  быть,  я  и  комод  разбила?
 Горжю  сделал  пируэт.
 — 	Разве  вы  не  видите,  что  она  пьяна!
 Тут  началась  между  ними  бурная  перебранка.  Он  был  бле¬
ден,  насмешлив,  а  она  раскраснелась  и  вырывала  клочья  се¬
дых  волос  из-под  своего  ситцевого  чепчика.  Г-жа  Борден  защи¬
щала  Жермену,  Мели  —  Горжю.
 Старуха  вышла  из  себя.
 — 	Разве  не  мерзость,  что  вы  вместе  целые  дни  проводите
в  роще,  не  считая  ночей!  Ах  ты,  парижское  отродье,  сердцеед!
Приходит  к  нашим  хозяевам  и  рассказывает  им  басни!
 Зрачки  у  Бувара  расширились.
 — 	Какие  басни?
 — 	Я  говорю,  что  над  вами  потешаются.
 — 	Я  не  позволю  над  собой  потешаться!  —  воскликнул  Пе¬
кюше.
 И  возмущенный  ее  дерзостью,  выведенный  из  себя  неприят¬
ностями,  он  выгнал  ее.  Пусть  убирается.  Бувар  не  возражал
против  такого  решения,  и  они  ушли,  оставив  в  кухне  рыдавшую
Жермену  и  старавшуюся  ее  утешить  г-жу  Борден.
 Вечером,  успокоившись,  они  снова  поразмыслили  над  этими
происшествиями,  спросили  себя,  кто  выпил  кальвадос,  каким
образом  сломался  ларь,  что  нужно  было  г-же  Кастильон,  звав¬
шей  Горжю,  и  обесчестил  ли  он  Мели?
 — 	Мы  не  знаем  того,  что  происходит  в  нашем  доме,—  ска¬
зал  Бувар,—  а  собираемся  открыть,  какие  волосы  и  какие
любовницы  были  у  герцога  Ангулемского!
 Пекюше  прибавил:
 — 	Сколько  значительных  по-иному  вопросов,  и  еще  более
трудных!
 247

Из  этого  они  заключили,  что  внешние  факты  —  не  все.  Их
нужно  восполнить  психологией.  Без  воображения  история  не¬
совершенна.
 —  Выпишем  несколько  исторических  романов!
 V
 Они  прочитали  сначала  Вальтер  Скотта.
 Перед  ними  словно  открылся  новый  мир.
 Люди  прошедших  времен,  раньше  бывшие  для  них  только
призраками  или  именами,  ожили,  превратились  в  королей,  вол¬
шебников,  принцев,  слуг,  лесничих,  монахов,  цыган,  купцов  и
солдат,  которые  спорят,  сражаются,  путешествуют,  торгуют,
едят  и  пьют,  поют  и  молятся,  в  оружейных  залах  замков,  на
черных  скамьях  постоялых  дворов,  на  извилистых  улицах  го¬
рода,  под  навесами  ларьков,  за  монастырскими  стенами.
Художественно  подобранные  пейзажи  окружают  сцены,  как
театральные  декорации.  Следишь  глазами  за  всадником,  скачу¬
щим  вдоль  песчаного  берега.  Вдыхаешь  свежесть  ветра  посреди
дрока.  Луна  озаряет  озера,  по  которым  скользит  ладья,  солнце
поблескивает  на  бронях,  льется  дождь  на  листву  шалашей.  Не
зная  подлинников,  они  находили  с  ними  сходство  у  этой  живо¬
писи,  иллюзия  была  полная.  За  таким  чтением  они  провели
всю  зиму.
 После  завтрака  они  усаживались  в  маленькой  зале,  по  обе
стороны  камина;  и  друг  против  друга,  с  книгой  в  руках,  молча
читали.  Когда  смеркалось,  они  совершали  прогулку  по  боль¬
шой  дороге,  наспех  обедали  и  продолжали  читать  до  ночи.  Для
предохранения  глаз  от  света  лампы  Бувар  носил  синие  очки,
Пекюше  надвигал  на  лоб  козырек  своего  картуза.
 Жермена  от  них  не  ушла,  а  Горжю  время  от  времени  при¬
ходил  копать  землю  в  саду,  потому  что  они  махнули  на  них
рукою,  не  радея,  забывая  о  материальных  интересах.
 После  Вальтер  Скотта  Александр  Дюма  развлек  их  точно
волшебный  фонарь.  Его  герои,  проворные  как  обезьяны,  силь¬
ные  как  быки,  веселые  как  зяб  шки,  порывисто  входят  и  гово¬
рят,  прыгают  с  крыши  на  мостовую,  получают  страшные  раны,
от  которых  вылечиваются,  пропадают  без  вести  и  снова  появ¬
ляются.  Там  и  трапы  под  полами,  и  противоядия,  и  переоде¬
вания,  и  все  переплетается,  мчится  и  распутывается,  не  давая
ни  минуты  на  размышление.  Любовь  сохраняет  благопристой¬
ность,  фанатизм  —  весел,  резня  вызывает  улыбку.
 Став  привередливыми  после  знакомства  с  этими  мастерами,
они  не  смогли  вынести  пустословия  Велизария,  глупости  Нумы
Помпилия,  сочинений  Маршанжи,  виконта  д  Арленкура.
 248

Краски  Фредерика  Сулье  (как  и  библиофила  Жакоба)  по¬
казались  им  недостаточно  яркими,  а  Вильмен  привел  их  в  не¬
годование,  представив  на  странице  85-й  своего  «Ласкариса»
испанку,  которая  в  середине  XV  столетия  курит  трубку,  «длин¬
ную  арабскую  трубку».
 Пекюше  справлялся  во  «Всеобщей  биографии»  и  решил  пе¬
ресмотреть  Дюма  с  научной  точки  зрения.
 В  «Двух  Дианах»  автор  ошибается  в  числах.  Венчание  до¬
фина  Франсуа  состоялось  15  октября  1548  года,  а  не  20  марта
1549.  Откуда  он  знает  (см.  «Паж  герцога  Савойского»),  что
Екатерина  Медичи  после  смерти  своего  супруга  хотела  возоб¬
новить  войну?  Мало  вероятно,  чтобы  герцога  Анжуйского
короновали  ночью  в  церкви,  каковым  эпизодом  украшена
«Дама  Монсоро».  «Королева  Марго»  особенно  кишит  ошибка¬
ми.  Герцог  Неверский  не  был  в  отсутствии.  Он  голосовал
в  совете  перед  Варфоломеевской  ночью,  и  Генрих  Наваррский
не  следовал  за  процессией  четырьмя  днями  позже.  Генрих  III
не  вернулся  из  Польши  так  скоро.  Кроме  того,  сколько  ба¬
нальностей:  чудо  с  боярышником,  балкон  Карла  IX,  отравлен¬
ные  перчатки  Жанны  д’Альбре!  Пекюше  потерял  доверие
к  Дюма.
 Он  утратил  даже  всякое  уважение  к  Вальтер  Скотту  из-за
промахов,  допущенных  им  в  «Квентине  Дорварде».  Убийство
льежского  епископа  произошло  в  действительности  пятна¬
дцатью  годами  позже.  Женою  Роберта  Ламарка  была  Жанна
д’Аршель,  а  не  Гамелина  де  Круа.  Совсем  он  не  был  убит  сол¬
датом,  а  казнен  Максимилианом,  и  лицо  Бесстрашного,  когда
нашли  его  труп,  не  выражало  никакой  угрозы,  потому  что  вол¬
ки  его  наполовину  сожрали.
 Бувар  тем  не  менее  продолжал  читать  Вальтер  Скотта,  но
ему  в  конце  концов  наскучило  повторение  все  тех  же  эффектов.
Героиня  обыкновенно  живет  в  деревне  со  своим  отцом,  а  лю¬
бовник,  в  детстве  похищенный,  добивается  восстановления  в
правах  и  торжествует  над  своими  соперниками.  Всегда  там
есть  какой-нибудь  нищенствующий  философ,  угрюмый  феодал,
чистая  девушка,  балагуры-слуги  и  бесконечные  диалоги,  глу¬
пая  чопорность,  полное  отсутствие  глубины.
 Возненавидев  старый  хлам,  Бувар  взялся  за  Жорж  Санд.
 Его  привели  в  восторг  прекрасные  прелюбодейки  и  благо¬
родные  любовники,  ему  хотелось  быть  Жаком,  Симоном,  Бене¬
диктом,  Лелио  и  жить  в  Венеции!  Он  вздыхал,  не  знал,  что  с
ним  происходит,  сам  в  себе  находил  перемену.
 Пекюше,  работая  над  исторической  литературой,  изучал
драматические  произведения.
 Он  проглотил  двух  Фарамундов,  трех  Кловисов,  четырех
Карлов  Великих,  нескольких  Филиппов  Августов,  кучу  Орлеан-
 249

ских  Дев  и  множество  маркиз  Помпадур  и  заговоров  Селла-
маре.
 Почти  все  драмы  показались  ему  еще  глупее  романов,  ибо
для  театра  существует  условная  история,  которую  ничто  не  спо¬
собно  поколебать.  Людовик  XI  будет  неизменно  преклонять
колени  перед  образками  на  своей  шляпе,  Генрих  IV  всегда  ве¬
сел,  Мария  Стюарт  слезлива,  Ришелье  жесток,  словом,  пред¬
ставлены  одной  чертою,  из  любви  к  простым  идеям  и  уважения
к  невежеству,  так  что  драматург  не  только  не  возвышает,  но
принижает  зрителя,  не  поучает,  а  притупляет  его.
 Так  как  Бувар  расхвалил  Жорж  Санд,  то  Пекюше  принял¬
ся  читать  «Консуэло»,  «Opaca»,  «Мопра»  и  был  увлечен  защи¬
тою  угнетенных,  общественною  и  республиканскою  тенденцией.
 Бувар  находил,  что  она  вредит  вымыслу,  и  выписал  из  ка¬
бинета  для  чтения  любовные  романы.
 Вслух  и  поочередно  они  прочитали  друг  другу  «Новую  Эло-
изу»,  «Дельфину»,  «Адольфа»,  «Урику».  Но  читавший  заражал¬
ся  зевотою  у  слушавшего  и  вскоре  ронял  книгу  на  пол.
 Эти  писатели  вызвали  их  неодобрение  тем,  что  ничего  не
говорили  о  среде,  эпохе,  костюмах  действующих  лиц;  об  одном
лишь  сердце  речь,  только  о  чувстве!  Как  будто  в  мире  не  су¬
ществует  ничего  другого.
 Затем  они  пробовали  читать  юмористические  романы,  как
то  —  «Путешествие  вокруг  моей  комнаты»  Ксавье  де  Местра,
«Под  липами»  Альфонса  Карра.  В  книгах  этого  рода  полагает¬
ся  прерывать  повествование,  чтобы  поговорить  о  своей  собаке,
туфлях  или  любовнице.  Такая  непринужденность  очаровала  их
сначала,  затем  показалась  глупой,  ибо  автор  выдвигает  свою
личность  в  ущерб  творчеству.
 Тяготея  к  драматическим  положениям,  они  погрузились  в
романы  приключений;  интрига  увлекала  их  тем  сильнее,  чем
более  была  запутана  и  невероятна.  Они  старались  предугадать
развязку,  достигли  в  этом  отношении  большого  совершенства,
но  пресытились  забавой,  недостойной  серьезных  умов.
 Творение  Бальзака  поразило  их,  точно  оно  было  одновре¬
менно  и  Вавилоном  и  пылинкою  под  микроскопом.  Самые  пош¬
лые  вещи  представлялись  в  новом  освещении.  Они  не  подозре¬
вали  в  современной  жизни  подобной  глубины.
 — 	Какой  наблюдатель!  —  восклицал  Бувар.
 — 	А  я  нахожу  его  фантастом,—  сказал  в  конце  концов  Пе¬
кюше.—  Он  верит  в  тайные  науки,  в  монархию,  в  дворянство,
ослеплен  мошенниками,  распоряжается  миллионами,  как  сан¬
тимами,  и  его  буржуа  —  не  буржуа,  а  колоссы.  К  чему  разду¬
вать  пошлость  и  описывать  столько  нелепостей!  Один  роман
он  посвятил  химии,  другой  —  банкам,  третий  —  типографским
машинам,  подобно  некоему  Рикару,  сочинившему  «кучера»,
 250

«водоноса»,  «торговца  лакричной  настойкой».  Этак  у  нас  по¬
явятся  повести  о  всех  промыслах  и  всех  провинциях,  затем  —  о
всех  городах  и  этажах  в  каждом  доме,  и  о  каждом  человеке,
что  будет  уже  не  литературой,  а  статистикой  или  этнографией.
 Бувара  мало  интересовали  приемы  письма.  Он  желал  про¬
светиться,  глубже  познакомиться  с  нравами.  Он  перечитал
Поль  де  Кока,  перелистал  старых  Отшельников  с  Шоссе
д’Антен.
 — 	Как  можно  тратить  время  на  такие  бессмыслицы!  —  го¬
ворил  Пекюше.
 — 	Но  для  потомков  они  явятся  прелюбопытными  докумен¬
тами.
 — 	Убирайся  ты  со  своими  документами!  Я  жажду  чего-ни¬
будь  такого,  что  бы  меня  восхитило,  вознесло  над  юдолью
земной.
 И  Пекюше,  устремленный  в  сторону  идеалов,  постепенно
пристрастил  Бувара  к  трагедии.
 Отдаленное  время  действия,  борющиеся  в  ней  интересы  и
положение  ее  героев  производили  на  них  впечатление  какого-то
величия.
 Однажды  Бувар  взял  «Аталию»  и  так  хорошо  продеклами¬
ровал  «сон»,  что  и  Пекюше  пожелал  испробовать  себя  в  этом
искусстве.  С  первой  же  фразы  его  голос  перешел  в  своего  рода
жужжание.  Он  у  него  был  монотонный  и  тусклый,  хотя  и
сильный.
 Бувар,  весьма  опытный  чтец,  посоветовал  ему,  для  придания
голосу  гибкости,  повышать  его,  от  самого  низкого  до  самого
высокого  тона,  и  снова  понижать,  издавая  две  гаммы,  одну
восходящую,  другую  —  нисходящую;  и  сам  он  предавался  та¬
кому  упражнению  по  утрам,  в  постели,  лежа  на  спине,  соглас¬
но  предписанию  эллинов.  Пекюше  в  это  время  работал  по  тому
же  способу.  Дверь  между  их  комнатами  была  закрыта,  и  они
горланили  порознь.
 Больше  всего  нравились  им  в  трагедии  пафос,  политические
тирады,  проповедь  порока.
 Они  выучили  наизусть  самые  знаменитые  диалоги  Расина
и  Вольтера  и  декламировали  их  в  коридоре.  Бувар  шагал,  как
актеры  во  Французском  театре,  положив  руку  на  плечо  Пекю¬
ше,  останавливался  по  временам  и,  поводя  глазами,  раздвигая
руки,  ополчался  на  судьбу.  Ему  очень  удавались  страдальче¬
ские  крики  в  «Филоктете»  Лагарпа,  икота  в  «Габриель  де  Вер-
жи»,  а  когда  он  изображал  Дионисия,  тирана  Сиракузского,  то
взгляд,  который  он  устремлял  на  своего  сына,  произнося:  «Чу¬
довище,  достойное  меня»,—  был  в  самом  деле  страшен.  Пекю¬
ше  даже  забывал  свою  роль.  Ему  недоставало  данных,  но  не
доброй  воли.
 251

Однажды  в  «Клеопатре»  Мармонтеля  он  задумал  воспро¬
извести  шипение  аспида,  которое  должен  был  испускать  авто¬
мат,  специально  изобретенный  Вокансоном.  Над  этим  неудав-
шимся  эффектом  они  смеялись  до  вечера.  Трагедия  много  по¬
теряла  в  их  глазах.
 Бувару  она  прискучила  первому,  и  он  откровенно  стал  до¬
казывать,  как  она  искусственна  и  рахитична,  как  бессмыслен¬
ны  ее  приемы  и  нелепы  наперсники.
 Они  принялись  за  комедию,  которая  является  школою  от¬
тенков.  Полагается  расчленять  фразу,  подчеркивать  слова,
взвешивать  слоги.  Пекюше  не  мог  с  этим  справиться  и  окон¬
чательно  провалился  в  роли  Селимены.
 Впрочем,  по  его  мнению,  любовники  слишком  холодны,  ре¬
зонеры  —  убийственно  скучны,  слуги  —  несносны,  Клитандр  и
Сганарель  так  же  неестественны,  как  Эгист  и  Агамемнон.
 Оставалась  серьезная  комедия  или  мещанская  трагедия,  та,
что  изображает  несчастных  отцов  семейств,  слуг,  спасающих
господ,  богачей,  жертвующих  состоянием,  невинных  швеек  и
бесчестных  совратителей;  этот  род  литературы  тянется  от  Дид¬
ро  до  Пиксерекура.  Все  эти  пьесы,  проповедующие  добродетель,
оттолкнули  их  своею  тривиальностью.
 Драма  1830  года  пленила  их  движением,  красочностью,  мо¬
лодостью.
 Они  не  делали  никакого  различия  между  Виктором  Гюго,
Дюма  или  Бушарди,  декламация  здесь  должна  быть  уже  не
торжественной  или  изысканной,  а  лирической,  беспорядочной.
 Однажды,  когда  Бувар  старался  показать  Пекюше  игру
Фредерика  Леметра,  неожиданно  появилась  г-жа  Борден  в  зе¬
леной  своей  шали  и  с  томом  Пиго-Лебрена  в  руках.  Она  пришла
возвратить  книгу.  Они  были  так  добры,  что  иногда  давали  ей
почитать  романы.
 — 	Да  продолжайте!
 Как  оказалось,  она  простояла  несколько  минут  за  дверью
и  слушала  их  с  удовольствием.
 Они  отнекивались.  Она  настаивала.
 — 	Ну,  что  ж!  —  сказал  Бувар.—  Пожалуй!..
 Пекюше  заявил,  из  ложной  стыдливости,  что  они  не  могут
играть  экспромтом,  без  костюмов.
 — 	В  самом  деле!  Нам  бы  следовало  переодеться.
 И  Бувар  стал  искать  каких-нибудь  вещей,  но  нашел  только
феску  и  взял  ее.
 Коридор  был  недостаточно  широк,  они  перешли  в  гостиную.
 По  стенам  бегали  пауки,  и  усеявшие  пол  геологические  об¬
разцы  побелили  своею  пылью  бархат  мебели.  На  кресло,  за¬
пачканное  меньше  других,  положили  кусок  материи,  чтобы
г-жа  Борден  могла  сесть.
 252

Нужно  было  попотчевать  ее  чем-нибудь  хорошим.  Бувар
высказался  в  пользу  «Нельской  башни».  Но  Пекюше  боялся
ролей,  требующих  слишком  много  действия.
 — 	Ей  больше  будет  по  вкусу  что-нибудь  классическое!
«Федра»,  например.
 — 	Ладно.
 Бувар  изложил  сюжет:
 — 	Это  царица,  у  мужа  которой  есть  сын  от  другой  жены.
Она  без  ума  от  юноши.  Поняли?  Начинаем.
 Да,  государь,  горю,  томлюсь  я  по  Тезею,
 Люблю  его!
 И  обращаясь  к  профилю  Пекюше,  он  восхищался  его  осан¬
кой,  лицом,  «прекрасной  головою»,  сокрушался,  что  не  встре¬
тил  его  на  кораблях  греков,  готов  был  погибнуть  с  ним  в  ла¬
биринте.
 Кисточка  красной  фески  любовно  покачивалась,  дрожащий
голос  и  доброе  лицо  заклинали  жестокого  проникнуться  жа¬
лостью  к  его  страсти.  Пекюше,  отворачиваясь,  тяжело  дышал,
чтобы  выразить  волнение.
 Г-жа  Борден  сидела  неподвижно,  широко  раскрыв  глаза,
точно  перед  ней  были  фокусники;  Мели  подслушивала  за
дверыо.  Горжю  в  безрукавке  смотрел  на  них  в  окно.
 Бувар  приступил  ко  второй  тираде.  Игрой  своей  он  пере¬
давал  безумство  страсти,  угрызения  совести,  отчаянье.  И  он
бросился  на  воображаемый  меч  Пекюше  с  таким  порывом,  что,
споткнувшись  о  булыжники,  чуть  было  не  свалился  на  пол.
 — 	Не  беспокойтесь!  Затем  появляется  Тезей,  и  она  при¬
нимает  яд.
 — 	Бедная  женщина!  —  сказала  г-жа  Борден.
 После  этого  они  попросили  ее  выбрать  пьесу.
 Выбор  затруднил  ее.  Она  видела  только  три  пьесы:  «Робер¬
та  Дьявола»  в  столице,  «Молодого  супруга»  в  Руане  и  еще
одну  в  Фалезе,  очень  забавную,  под  названием:  «Тележка  для
уксуса».
 Наконец  Бувар  предложил  ей  прослушать  большую  сцену
из  третьего  действия  «Тартюфа».
 Пекюше  счел  необходимым  предпослать  объяснение.
 — 	Надо  знать,  что  Тартюф...
 Г-жа  Борден  его  перебила:
 — 	Да  уж  известно,  что  такое  Тартюф!
 Бувару  нужно  было  для  одного  места  женское  платье.
 — 	У  нас  есть  только  монашеское,—  сказал  Пекюше.
 — 	Это  неважно!  Надень  его.
 Тот  вернулся  в  платье  и  с  Мольером.
 253

Начало  прошло  со  средним  успехом.  Но  когда  Тартюф  по¬
гладил  по  коленям  Эльмиру,  Пекюше  заговорил  тоном  жан¬
дарма:
 - 	Нельзя  ли  руку  снять?
 Бувар  немедленно  подал  слащавым  голосом  реплику:
 — 	Я  платье  щупаю,  как  ткань  его  приятна!
 И  он  поблескивал  зрачками,  вытягивал  губы,  принюхивал¬
ся,  принял  вид  чрезвычайно  похотливый,  подконец  даже  начал
обращаться  к  г-же  Борден.
 Взгляды  этого  человека  ее  смущали,  и  когда  он  умолк,  сми¬
ренный  и  трепетный,  она  чуть  ли  не  подыскивала  ответ.
 Пекюше  посмотрел  в  книгу:
 —  Вполне,  любовное  признание  я  слышу.
 — 	О  да,—  воскликнула  она,—  это  опасный  обольститель!
 —  Не  правда  ли?—  гордо  подхватил  Бувар.—  Но  вот  еще
одно,  более  современное.
 И  расстегнув  сюртук,  он  присел  на  один  из  камней  и  начал
декламировать,  запрокинув  голову:
 Огни  твоих  очей  мне  заливают  веки,
 Спой  песню,  как  в  ночи  певала  ты  не  раз,
 И  слезы  искрились  во  взгляде  черных  глаз.
 «Это  на  меня  похоже»,—  подумала  она.
 Блаженно  будем  пить!  Ведь  чаша  налита,
 Ведь  этот  час  —  он  каш!  Все  прочее  —  мечта!
 — 	Какой  вы  потешный!
 И  она  засмеялась  тихим  смешком,  от  которого  у  нее  взды¬
малась  грудь  и  обнажались  зубы.
 Не  сладостно  ль,  скажи,  любить  и  быть  любимой!..
 Он  стал  на  колени.
 — 	Перестаньте  же!
 Дай  спать  и  видеть  сны  на  персях  у  тебя,
 Любовь  моя,  краса...
 — 	Здесь  раздаются  колокола,  какой-то  горец  прерывает  их
объяснение.
 — 	И  славу  богу!  Иначе...
 И  г-жа  Борден  улыбнулась,  не  договорив  фразы.  Смерка¬
лось.  Она  встала.
 254

Незадолго  до  того  шел  дождь,  и  дорога  через  бу¬
ковый  лесок  была  нелегкая,  лучше  было  пойти  домой  полем.
Бувар  проводил  г-жу  Борден  в  сад,  чтобы  открыть  ка¬
литку.
 Сначала  они  молча  шли  вдоль  карликовых  деревьев.  Он  еще
был  взволнован  своей  декламацией,  а  она  в  глубине  души  была
как-то  изумлена,  овеяна  чарами  литературы.  Искусство  при
известных  обстоятельствах  потрясает  посредственные  души,  и
самое  неуклюжее  толкование  способно  раскрыть  перед  ними
целые  миры.
 Солнце  снова  появилось,  поблескивало  на  листве,  там  и  сям
бросало  светлые  пятна  на  кустарник.  Три  воробья  с  легким
чириканьем  прыгали  по  пню  старой  срубленной  липы.  Тернов¬
ник  в  цвету  распустил  свои  розовые  букеты,  отяжелевшие  вет¬
ки  сирени  склонялись  к  земле.
 — 	Ах!  Хорошо!  —  сказал  Бувар,  вдыхая  воздух  полной
грудью.
 — 	Ну  и  мучаете  же  вы  себя!
 — 	Не  скажу,  чтобы  у  меня  был  талант,  но  темперамент  у
меня  нельзя  отнять.
 — 	Видно...—  промолвила  она  с  расстановкой,—  что  вы...
любили...  когда-то.
 — 	Вы  полагаете,  только  когда-то?
 Она  остановилась.
 — 	Не  знаю.
 «Что  она  хочет  сказать?»
 И  Бувар  чувствовал,  как  у  него  стучит  сердце.
 Посредине,  на  песке,  была  лужа,  так  что  им  пришлось  пойти
в  обход,  через  буковую  аллею.
 Заговорили  о  представлении.
 — 	Как  называется  ваш  последний  отрывок?
 — 	Это  из  драмы  «Эрнани».
 — 	А!
 Затем  она  произнесла  медленно,  говоря  сама  с  собою:
 — 	Очень,  должно  быть,  приятно  на  самом  деле  слышать  та¬
кие  вещи  от  какого-нибудь  господина.
 — 	Як  вашим  услугам,—  ответил  Бувар.
 — 	Вы?
 — 	Да,  я!
 — 	Что  за  шутки!
 — 	Ни  в  малейшей  степени.
 И  оглянувшись  по  сторонам,  он  взял  ее  за  талию  сзади  и
крепко  поцеловал  в  затылок.
 Она  страшно  побледнела,  словно  близка  была  к  обмороку,
и  рукою  схватилась  за  дерево;  затем  подняла  веки  и  покачала
головою.
 255

— 	Уже  прошло.
 Он  оторопело  смотрел  на  нее.
 Открыв  калитку,  она  остановилась  на  пороге.  По  ту  сторо¬
ну,  в  канаве,  текла  вода.  Г-жа  Борден  подобрала  все  оборки
подола  и  стояла  на  краю  в  нерешительности.
 — 	Не  помочь  ли  вам?
 — 	Не  нужно.
 — 	Отчего?
 — 	Ах,  вы  слишком  опасны!
 И  при  прыжке  через  канаву  мелькнул  ее  белый  чулок.
 Бувар  упрекнул  себя  в  том,  что  упустил  случай.  Э,  подвер¬
нется  другой,  и  кроме  того  женщины  не  все  одинаковы:  одних
нужно  брать  врасплох,  с  другими  смелость  пагубна.  В  общем
он  был  собою  доволен  и  если  не  поделился  своей  надеждою
с  Пекюше,  то  из  боязни  замечаний,  а  никак  не  из  щепетиль¬
ности.
 Начиная  с  этого  дня,  они  начали  декламировать  перед  Гор-
жю  и  Мели,  сожалея,  что  у  них  нет  домашнего  театра.
 Молоденькая  служанка  хоть  и  не  понимала  ничего,  а  за¬
бавлялась,  ошеломленная  языком,  завороженная  журчанием
стиха.  Горжю  рукоплескал  философским  тирадам  в  трагедиях
и  всему  тому,  что  льстило  народу  в  мелодрамах;  очарованные
его  вкусом,  друзья  порешили  давать  ему  уроки,  в  намерении
сделать  из  него  впоследствии  актера.  Эта  перспектива  ослепля¬
ла  мастерового.
 Слух  об  их  занятиях  распространился.  Вокорбей  говорил  с
ними  об  этом  в  насмешливом  тоне.  Вообще  к  ним  относились
презрительно.
 Тем  больше  они  выросли  в  собственных  глазах.  Посвятили
себя  в  артисты.  Пекюше  стал  носить  усы,  а  Бувар  не  нашел  ни¬
чего  лучшего,  как  отпустить  волосы  а  1а  Беранже  в  придачу
к  своей  круглой  физиономии  и  плеши.
 Наконец  они  решили  сочинить  пьесу.
 Трудную  сторону  составлял  сюжет.
 Они  его  изобретали  за  завтраком  и  пили  кофе  —  напиток,
необходимый  для  творчества,  затем  пропускали  две-три  рюмоч¬
ки.  Ложились  в  постель  соснуть,  после  чего  спускались  во
фруктовый  сад,  гуляли  там,  наконец  выходили  за  ворота,  что¬
бы  обрести  вдохновение  в  полях,  блуждали  рядом  и  возвраща¬
лись  измученные.
 Или  же  они  запирались  на  ключ.  Бувар  разгружал  стол,
клал  перед  собою  бумагу,  обмакивал  перо  и  замирал,  уставив¬
шись  глазами  в  потолок,  между  тем  как  Пекюше  размышлял
в  кпесле,  вытянув  ноги  и  поникнув  головой.
 Иногда  они  чувствовали  трепет  и  как  бы  дуновение  идеи;
уже  готовились  ее  схватить,  но  она  ускользала.
 256

Худ.  Б.  Н  о  д  э  н.  1923.
 «Бувар  и  Пекюше»  (стр.  339).

Худ.  Б.  Нод  эн.  1923.
 «Бувар  и  Пеюоше»  (стр.  388).

Существуют,  однако,  способы  находить  сюжеты.  Берешь
наудачу  какое-нибудь  заглавие,  а  из  него  вытекает  фабула;
разрабатываешь  пословицу,  соединяешь  несколько  происше¬
ствий  в  одно.  Ии  один  из  этих  способов  не  привел  к  цели.  Они
безуспешно  перелистали  сборники  анекдотов,  несколько  томов
знаменитых  процессов,  множество  исторических  книг.
 И  мечтали  о  постановке  своей  пьесы  в  «Одеоне»,  вспомина¬
ли  театры,  тосковали  по  Парижу.
 — 	Я  был  рожден  для  поприща  писателя,  а  не  для  того,
чтобы  зарыться  в  глуши!  —  говорил  Бувар.
 — 	Я  тоже,—  отвечал  Пекюше.
 Их  озарила  мысль:  они  мучатся  так  потому,  что  не  зна¬
комы  с  правилами.
 Изучать  их  они  принялись  по  книге  д’Обиньяка  «Практика
театра»  и  некоторым  менее  устаревшим  сочинениям.
 В  них  рассматриваются  важные  вопросы:  можно  ли  писать
комедию  стихами;  не  преступает  ли  трагедия  своих  границ,
заимствуя  фабулу  из  современной  истории;  должны  ли  герои
быть  добродетельны;  какого  рода  негодяев  она  допускает;
до  каких  пределов  могут  в  ней  доходить  ужасы;  подробности
должны  содействовать  общей  цели,  интерес  повышаться,  а  ко¬
нец  соответствовать  началу  —  это  несомненно!
 Чтобы  привлечь  меня,  изобретай  пружины,—
говорит  Буало.
 Как  же  изобретать  пружины?
 Пусть  чувство,  что  во  всех  твоих  словах  бушует,
 Находит  путь  к  сердцам,  их  греет  и  волнует.
 Как  согревать  сердца?
 Итак,  правил  недостаточно.  Сверх  того  нужен  талант.
 И  таланта  недостаточно.  Корнель,  согласно  утверждению
Французской  академии,  ничего  не  понимает  в  театре.  Жоффруа
разбранил  Вольтера.  Расина  осмеял  Сюблиньи.  Лагарп  рычал
при  имени  Шекспира.
 Испытав  отвращение  к  старой  критике,  они  пожелали  озна¬
комиться  с  новою  и  выписали  газетные  отчеты  о  пьесах.
 Какой  апломб!  Какое  упрямство!  Какая  нечестность!  Брань
по  адресу  шедевров,  похвала  пошлостям!  И  тупоумие  тех,  кто
слывет  знатоками,  и  глупость  общепризнанных  остроумцев!
 Не  на  публику  ли  нужно  в  этом  отношении  положиться?
 Но  имевшие  успех  произведения  им  иногда  не  нравились,
а  в  освистанных  было  кое-что  приятно.
 Таким  образом,  мнения  людей  со  вкусом  обманчивы,  а  при¬
говоры  толпы  непостижимы.
 17. 	Г.  Флобер.  Т.  4.
 257

Бувар  поставил  эту  дилемму  перед  Барберу;  Пекюше,  со
своей  стороны,  написал  Дюмушелю.
 Бывший  коммивояжер  удивился  притупляющему  влиянию
провинции;  его  старый  Бувар  зарапортовался,  коротко  гово¬
ря  —  «выдохся  окончательно».
 Театр  —  это  кушанье,  как  всякое  другое.  Он  принадлежит
к  числу  парижских  удовольствий.  Туда  ходишь  развлекаться.
Хорошо  то,  что  забавно.
 — 	Но,  дурак  ты  этакий,—  воскликнул  Пекюше,—  то,  что
забавно  тебе,  меня  не  забавляет,  а  позже  наскучит  и  другим
и  тебе  самому.  Если  пьесы  пишутся  непременно  для  постановки
их  на  сцене,  то  почему  самые  лучшие  из  них  постоянно  чи¬
таются?
 И  он  стал  ждать  ответа  от  Дюмушеля.
 По  мнению  профессора,  непосредственная  судьба  пьесы  ни¬
чего  не  доказывает.  «Мизантроп»  и  «Аталия»  провалились.
«Заира»  теперь  уже  непонятна.  Кто  ныне  говорит  о  Дюканже
и  Пикаре?  И  ссылаясь  на  все  нашумевшие  произведения  совре¬
менности,  начиная  с  «Шарманщицы  Фаншон»  и  кончая  «Рыба¬
ком  Гаспардо»,  он  сокрушался  об  упадке  нашего  театра.  При¬
чина  —  презрение  к  литературе,  или,  вернее,  к  стилю.
 Тогда  они  спросили  себя,  в  чем,  собственно  говоря,  заклю¬
чается  стиль?  И  узнали  из  указанных  Дюмушелем  сочинений
секрет  всех  родов  литературы.
 Как  добиться  стиля  величественного,  сдержанного,  наивно¬
го,  благородных  выражений  или  низменных  слов.  Псы  облаго¬
раживаются  добавлением  лютые.  Изрыгать  —  употреб¬
ляется  лишь  в  переносном  смысле.  Лихорадка  обозначает
страсти.  Мужество  —  прекрасно  в  стихах.
 — 	Не  взяться  ли  нам  за  стихи  ?—  сказал  Пекюше.
 — 	Позднее!  Займемся  сперва  прозой.
 Рекомендуется  избрать  для  образца  одного  из  классиков;
однако  все  они  чем-нибудь  опасны,  ибо  грешили  не  только  про¬
тив  стиля,  но  и  против  языка.
 Такое  утверждение  смутило  Бувара  и  Пекюше,  и  они  при¬
нялись  изучать  грамматику.
 Имеется  ли  во  французской  речи  такой  же  определенный
и  неопределенный  член,  как  в  латинской?  Одни  думают  —  да,
другие  —  нет.  Они  не  посмели  решить  этот  вопрос.
 Существительное  всегда  согласуется  с  глаголом,  за  исклю¬
чением  тех  случаев,  когда  не  согласуется.
 Прежде  не  было  никакого  различия  между  отглагольным
прилагательным  и  причастием;  но  академия  указывает  на  это
различие,  хотя  понять  его  затруднительно.
 Составители  грамматик  не  согласны  между  собой.  Одни
видят  красоту  в  том,  что  другие  считают  ошибкой.  Соглашают-
 258

ся  с  принципами,  отвергая  следствие,  допускают  следствие,
отрицая  принципы,  опираются  на  традицию,  отбрасывают  ма¬
стеров  и  пускаются  в  необыкновенные  тонкости.  Литре  доконал
Бувара  и  Пекюше  своим  утверждением,  что  орфография  ни¬
когда  не  была  и  не  будет  неоспоримой.
 Из  этого  они  заключили,  что  синтаксис  —  фантазия,  а
грамматика  —  иллюзия.
 В  то  время,  впрочем,  один  новый  учебник  риторики  объ¬
явил,  что  нужно  писать,  как  говоришь,  и  все  пойдет  хорошо,  если
только  иметь  запас  чувств,  наблюдений.
 Так  как  чувства  они  испытали,  да  и  наблюдениями  как
будто  запаслись,  то  сочли  себя  способными  писать:  пьеса  стес¬
няет  узостью  рамок,  но  роман  представляет  больше  свободы.
И  в  намерении  сочинить  роман  они  стали  перебирать  свои  вос¬
поминания.
 Пекюше  вспомнил  об  одном  своем  начальнике,  весьма  про¬
тивном  субъекте,  и  честолюбиво  собирался  отомстить  ему  в
книге.
 Бувар  знавал  в  кабачке  старого  учителя  чистописания,  жал¬
кого  пьяницу.  Забавнее  этой  фигуры  ничего  и  не  придумать.
 Неделю  спустя  они  решили  слить  оба  эти  лица  в  одно  и  пе¬
рейти  к  следующим;  перебрали:  женщину,  которая  вносит
несчастье  в  семью;  женщину,  мужа  ее  и  любовника;  женщину,
которая  остается  добродетельной  благодаря  физическим  недо¬
статкам;  честолюбца,  дурного  священника.
 С  этими  туманными  замыслами  они  старались  связать  мате¬
риал,  доставленный  памятью,  кое-что  отбрасывали,  прибавляли.
 Пекюше  высказывался  за  идею  и  чувство,  Бувар  —  за  образ¬
ность  и  колорит,  и  они  переставали  понимать  друг  друга,  при¬
чем  каждый  из  них  удивлялся  ограниченности  другого.
 Быть  может  наука,  именуемая  эстетикой,  способна  разре¬
шить  все  несогласия.  Один  из  приятелей  Дюмушеля,  профессор
философии,  прислал  им  список  сочинений  по  этому  предмету.
Они  работали  отдельно  и  делились  своими  соображениями.
 Прежде  всего,  что  такое  прекрасное?
 Для  Шеллинга  это  —  выражение  бесконечного  в  конечном;
для  Рида  —  таинственное  качество;  для  Жуффруа  —  неразло¬
жимое  явление;  для  де  Местра  —  то,  что  приятно  добродетели;
для  о.  Андре  —  то,  что  соответствует  разуму.
 Существуют  различные  виды  прекрасного:  прекрасное  в
науках  —  геометрия  прекрасна;  прекрасное  в  нравственности,—
нельзя  отрицать,  что  смерть  Сократа  была  прекрасна.  Прекрас¬
ное  в  животном  царстве:  красота  собаки  заключается  в  ее
нюхе.  Свинья  не  может  быть  прекрасна  ввиду  ее  гнусных  при¬
вычек;  змея  —  тоже,  ибо  она  будит  в  нас  представление
о  низости.
 259

Цветы,  мотыльки,  птицы  могут  быть  прекрасны.  Наконец,
первое  условие  прекрасного  —  это  единство  в  разнообразии,
таков  принцип.
 — 	Однако,—  сказал  Бувар,—  два  раскосых  глаза  разно¬
образнее  двух  прямых,  а  производят  обыкновенно  менее  прият¬
ное  впечатление.
 Они  приступили  к  проблеме  возвышенного.
 Некоторые  предметы  возвышенны  сами  по  себе:  рев  пото¬
ка,  густой  сумрак,  вырванное  бурей  дерево.  Характер  прекра¬
сен,  когда  торжествует,  и  возвышен,  когда  борется.
 — 	Я  понимаю,—  сказал  Бувар,—  прекрасное  —  это  пре¬
красное,  а  возвышенное  —  это  весьма  прекрасное.  Как  их
отличить?
 — 	Чутьем.
 — 	А  чутье  откуда?
 — 	От  вкуса.
 — 	Что  такое  вкус?
 — 	Его  определяют:  особая  способность  распознавания,  бы¬
строта  суждений,  умение  различать  известные  отношения.
 — 	Словом,  вкус  —  это  вкус,  но  все  названное  не  учит  им
обладать.
 Нужно  соблюдать  меру,  но  мера  изменчива;  и  как  бы  ни
было  совершенно  произведение,  оно  никогда  не  будет  безупреч¬
но.  Существует,  однако,  красота  незыблемая,  законы  ее  нам
неведомы,  ибо  ее  происхождение  таинственно.
 Так  как  идею  нельзя  передать  посредством  любой  формы,
то  необходимо  разграничить  искусства  и  в  каждом  искусстве
различать  несколько  родов;  но  возникают  сочетания,  при  кото¬
рых  один  род  должен  переходить  в  другой,  чтобы  не  отклонить¬
ся  от  цели,  не  перестать  быть  правдивым.
 Слишком  точное  соблюдение  правды  вредит  красоте,  а  чрез¬
мерная  забота  о  красоте  мешает  правде;  между  тем  без  идеали¬
зации  не  существует  правды;  вот  почему  типы  представляют
собою  реальность  более  устойчивую,  чем  портреты.  Искусство,
впрочем,  преследует  только  правдоподобие,  но  правдоподобие  —
вещь  относительная,  преходящая  и  зависит  от  наблюдателя.
 Так  они  терялись  в  рассуждениях.  Бувар  все  больше  утра¬
чивал  веру  в  эстетику.
 — 	Если  она  не  вздор,  то  ее  правильность  должна  оправ¬
даться  на  примерах.  А  между  тем  —  послушай.
 И  он  прочитал  заметку,  для  которой  ему  пришлось  произ¬
вести  много  изысканий:
 «Бугур  обвиняет  Тацита  в  отсутствии  той  простоты,  какой
требует  история.
 Г-н  профессор  Дро  порицает  Шекспира  за  смешение
серьезного  и  шутовского  элементов.  Низар,  другой  профессор,
 260

находит,  что  Андрэ  Шенье,  как  поэт,  стоит  ниже  XVII  столетия.
Англичанин  Блер  бранит  Вергилия  за  сцену  с  гарпиями.  Мар-
монтель  стонет  по  поводу  вольностей  у  Гомера.  Ламот  отнюдь
не  допускает,  чтобы  герои  «Илиады»  были  бессмертны.  Вида
возмущается  сравнениями  в  «Одиссее».  Словом,  все  сочинители
риторик,  поэтик  и  эстетик  представляются  мне  болванами».
 — 	Ты  преувеличиваешь!  —  сказал  Пекюше.
 Сомнения  одолевали  его,  ибо  если  посредственные  умы  (по
замечанию  Лонгина)  неспособны  к  ошибкам,  то  ошибаться
свойственно  мастерам,  и  тогда  ошибками  надо  восхищаться!
Это  уж  чересчур!  Однако  мастера  остаются  мастерами.  Ему
хотелось  бы  примирить  доктрины  с  произведениями,  критиков
с  поэтами,  уловить  сущность  прекрасного,  и  эти  вопросы  так
его  терзали,  что  у  него  разболелась  печень  и  сделалась
желтуха.
 Болезнь  его  была  в  самом  остром  периоде,  когда  кухарка
г-жи  Борден  Марианна  пришла  к  Бувару  с  просьбою  назначить
ее  хозяйке  свидание.
 Вдова  не  появлялась  у  них  со  времени  драматического  пред¬
ставления.  Был  ли  это  с  ее  стороны  первый  шаг?  Но  к  чему
посредничество  Марианны?  И  всю  ночь  воображение  Бувара
терялось  в  догадках.
 На  следующий  день,  во  втором  часу,  он  прогуливался  по  ко¬
ридору  и  время  от  времени  поглядывал  в  окно.  Раздался  звонок.
Это  был  нотариус.
 Он  прошел  по  двору,  взошел  по  лестнице,  сел  в  кресло,
поздоровался  и  сказал,  что,  не  дождавшись  г-жи  Борден,  опе¬
редил  ее.  Она  собиралась  купить  Экальскую  ферму.
 Бувар  почувствовал  как  бы  охлаждение  и  пошел  в  комнату
Пекюше.
 Пекюше  не  знал,  что  сказать.  Он  был  озабочен,  так  как
ждал  Вокорбея.
 Наконец,  появилась  г-жа  Борден.  Ее  опоздание  объяснялось
сложностью  туалета:  кашемировая  шаль,  шляпа,  лайковые  пер¬
чатки  —  костюм,  уместный  при  важных  обстоятельствах.
 После  разного  рода  обиняков  она  спросила,  достаточно  ли
будет  тысячи  экю.
 — 	За  акр?  Тысяча  экю?  Никогда!
 Она  сощурила  глаза.
 — 	Ах!  для  меня!
 И  все  трое  промолчали.  Вошел  граф  де  Фаверж.  Он  держал
подмышкою,  как  адвокат,  сафьяновый  портфель  и  сказал,  по¬
ложив  его  на  стол:
 — 	Это  брошюры!  Они  касаются  Реформы,  жгучего  вопро¬
са;  но  вот  вещь,  несомненно  принадлежащая  вам!
 И  он  протянул  Бувару  второй  том  «Записок  Дьявола».
 261

Мели  только  что  их  читала  в  кухне,,  и  так  как  нужно  следить
за  нравами  челяди,  то  он  счел  правильным  конфисковать  эту
книгу.
 Бувар  дал  ее  своей  служанке  на  прочтение.  Заговорили
о  романах.
 Г-жа  Борден  любила  их,  но  только  не  мрачные.
 — 	Писатели,—  сказал  г-н  де  Фаверж,—  рисуют  нам  жизнь
в  лестных  красках!
 — 	Нужно  срисовывать!  —  возразил  Бувар.
 — 	Стало  быть,  надо  лишь  придерживаться  образцов?
 — 	Дело  не  в  образцах!
 — 	Согласитесь,  по  крайней  мере,  что  они  могут  попасть  в
руки  к  юной  девушке.  У  меня  есть  дочь.
 — 	Очаровательная!  —  сказал  нотариус,  придавая  лицу
своему  выражение,  какое  у  него  бывало  при  заключении  брач¬
ных  договоров.
 — 	Ия  ради  нее  или,  вернее,  ради  лиц,  ее  окружающих,  не
допускаю  их  в  свой  дом,  ибо  народ,  любезный  сосед...
 — 	Что  сделал  народ?  —  произнес  Вокорбей,  неожиданно
появляясь  на  пороге.
 Пекюше,  узнав  его  голос,  присоединился  к  обществу.
 — 	Я  утверждаю,—  продолжал  граф,—  что  его  нужно
предохранять  от  некоторых  книг.
 Вокорбей  возразил:
 — 	Значит,  вы  не  стоите  за  просвещение?
 — 	Как  можно!  Позвольте!
 — 	Но  ведь  каждый  день  производятся  нападки  на  прави¬
тельство,—  сказал  Мареско.
 — 	Что  за  беда!
 И  граф  и  врач  принялись  бранить  Луи-Филиппа,  ссылаясь
на  дело  Притчарда,  на  сентябрьские  законы  против  свободы
печати.
 — 	И  свободы  драматических  представлений!  —  прибавил
Пекюше.
 Мареско  не  мог  сдержаться:
 — 	Ваши  драматурги  слишком  далеко  заходят!
 — 	В  этом  я  согласен  с  вами,—  сказал  граф.—  Пьесы,  вос¬
хваляющие  убийство!
 — 	Самоубийство  прекрасно,  сошлюсь  на  Катона,—  возра¬
зил  Пекюше.
 Не  отвечая  на  этот  довод,  г-н  де  Фаверж  стал  клеймить
произведения,  в  которых  высмеиваются  самые  священные  ин¬
ституты  —  семья,  собственность,  брак.
 — 	А  как  же  Мольер?  —  спросил  Бувар.
 Мареско,  человек  со  вкусом*  ответил,  что  Мольер  не  идет
больше  в  счет  к  к  тому  же  слава  его  немного  раздута.
 262

— 	Словом,—  сказал  граф,—  со  стороны  Виктора  Гюго  было
безжалостно,  да,  безжалостно  по  отношению  к  Марии-Анту¬
анетте  вытащить  на  сцену  королеву  в  лице  Марии  Тюдор.
 — 	Как!  —  воскликнул  Бувар.—  Я,  автор,  не  имею  права...
 — 	Нет,  сударь,  вы  не  имеете  права  показывать  нам  пре¬
ступление,  не  делая  к  нему  поправок,  не  преподавая  нам
урока.
 Вокорбей  тоже  считал,  что  искусство  должно  преследовать
цель:  стремиться  к  совершенствованию  масс.
 — 	Воспевайте  нам  науку,  наши  открытия,  патриотизм!
 И  он  восхищался  Казимиром  Делавинем.
 Г-жа  Борден  похвалила  маркиза  де  Фудра.  Нотариус  за¬
метил:
 — 	Но  язык,  обратили  вы  на  него  внимание?
 — 	Как  язык?
 — 	Вам  говорят  о  стиле!  —  крикнул  Пекюше.—  Находите  лк
вы,  что  его  произведения  хорошо  написаны?
 — 	Конечно,  они  очень  интересны.
 Он  пожал  плечами,  она  покраснела  от  такой  дерзости.
 Несколько  раз  г-жа  Борден  пыталась  вернуться  к  своему
делу.  Было  уже  слишком  поздно,  чтобы  его  порешить.  Она
ушла  под  руку  с  Мареско.
 Граф  роздал  брошюры,  советуя  их  распространить.
 Вокорбей  собирался  уже  уходить,  когда  его  остановил
Пекюше.
 — 	Вы  обо  мне  забыли,  доктор.
 Его  желтая  физиономия  производила  жалкое  впечатление,
которое  усугубляли  усы  и  черные  волосы,  свисавшие  из-под
небрежно  повязанного  платка.
 — 	Примите  слабительное,—  сказал  врач.
 И  дав  ему  два  шлепка,  как  ребенку,  прибавил:
 — 	Чрезмерная  нервность,  слишком  художественная  натура!
 Эта  фамильярность  доставила  ему  удовольствие.  Она  его
 успокоила,  и  лишь  только  приятели  остались  наедине,  он
спросил:
 — 	Ты  думаешь,  это  не  серьезно?
 — 	Конечно  же,  нет.
 Они  подвели  итог  тому,  что  только  что  услышали.  Нрав¬
ственный  смысл  искусства  для  каждого  заключается  в  потака¬
нии  его  интересам.  Литература  не  пользуется  любовью.
 Затем  они  перелистали  печатные  брошюрки  графа.  Все  они
требовали  всеобщего  голосования.
 — 	Мне  кажется,—  сказал  Пекюше,—  что  скоро  произойдет
потасовка.
 Ему  все  представлялось  в  мрачном  свете,  может  быть  вслед¬
ствие  желтухи.
 263

VI
 Утром  25  февраля  1848  года  в  Шавиньоле  узнали  от  одного
человека,  приезжавшего  из  Фалеза,  что  Париж  покрыт  барри¬
кадами,  а  на  следующий  день  появилась  на  стене  ратуши  афи¬
ша  о  провозглашении  Республики.
 Это  великое  событие  ошеломило  обывателей.
 Но  когда  пришло  известие,  что  кассационная  палата,  апел¬
ляционная  палата,  контрольная  палата,  коммерческий  суд,  со¬
брание  нотариусов,  сословие  адвокатов,  государственный  совет,
университет,  генералитет  и  сам  г-н  де  ла  Рошжаклен  стали  на
сторону  временного  правительства,  то  люди  облегченно  вздох¬
нули;  а  так  как  в  Париже  сажали  деревья  свободы,  то  муни¬
ципальный  совет  решил,  что  они  нужны  и  в  Шавиньоле.
 Бувар  пожертвовал  одно  дерево,  ибо  как  патриот  радовался
победе  народа.  Что  касается  Пекюше,  то  падение  королевской
власти  настолько  оправдало  его  предсказания,  что  он  не  мог
не  быть  доволен.
 Горжю,  ревностно  исполняя  их  приказания,  выкопал  один
из  тополей,  окаймлявших  луг  над  Холмиком,  и  отнес  его  в  на¬
значенное  место  близ  въезда  в  село.
 Еще  до  начала  торжества  они  втроем  поджидали  шествие.
 Раздался  треск  барабана,  показался  серебряный  крест,  за¬
тем  —  два  светильника  в  руках  у  певчих  и  г-н  кюре  в  епитра¬
хили,  стихаре,  мантии  и  баррете.  Четыре  клирошанина  состав¬
ляли  его  свиту,  пятый  нес  ведро  со  святою  водой,  а  за  ними  шел
пономарь.
 Священник  взошел  на  обочину  ямы,  куда  был  посажен
украшенный  трехцветными  лентами  тополь.  Против  него  стояли
мэр  и  два  его  помощника,  Бельжамб  и  Мареско,  затем  почетные
липа:  г-н  де  Фаверж,  Вокорбей  и  мировой  судья  Кулон,  стари¬
чок  с  сонной  физиономией.  Герто  был  в  полицейской  шапочке,
а  новый  учитель,  Александр  Пти,  оделся  в  сюртук,  жалкий  зе¬
леный  сюртук,  воскресный  свой  наряд.  Пожарные,  которыми
с  саблею  наголо  командовал  Жирбаль,  выстроены  были  в  одну
шеренгуг  по  другую  сторону  поблескивали  белые  бляхи  на  не¬
скольких  старых  киверах  времен  Лафайета.  Их  было  пять  или
шесть,  не  больше,  так  как  национальная  гвардия  повывелась
в  Шавиньоле.  Крестьяне  и  жены  их,  рабочие  близлежащих
фабрик  и  мальчишки  толпились  позади;  а  Плакеван,  страж¬
ник  ростом  в  пять  футов  и  восемь  дюймов,  сдерживал  их
взглядом,  прогуливаясь  взад  и  вперед  со  скрещенными  руками.
 Кюре  сказал  слово,  какое  говорили  при  тех  же  обстоятель¬
ствах  и  другие  священники.
 Разгромив  королей,  он  восславил  Республику.  Разве  не
говорится:  республика  слова,  христианская  республика?  Что
 264

может  быть  прекраснее  первой  и  безгрешнее  второй?  Иисус
Христос  преподал  нам  возвышенный  девиз:  древо  народа  —
это  древо  креста.  Чтобы  религия  давала  плоды,  она  нуждается
в  милосердии,  и  во  имя  милосердия  служитель  церкви  закли¬
нал  своих  братьев  не  учинять  никакого  беспорядка  и  мирно
разойтись  по  домам.
 Затем  он  окропил  деревцо,  призывая  на  него  благослове¬
ние  божие.
 — 	Да  растет  оно  и  да  напоминает  нам  освобождение  от  вся¬
кого  рабства  и  то  братство,  которое  благодатнее  тени  его  вет¬
вей!  Аминь!
 Несколько  голосов  повторили  «аминь»,  и  после  барабанного
боя  клир,  запев  Те  Бейт,  направился  в  обратный  путь.
 Участие  церкви  произвело  превосходное  впечатление.
Простые  люди  увидели  в  нем  залог  благоденствия,  патриоты,—
честь,  оказанную  их  взглядам.
 Бувар  и  Пекюше  находили,  что  следовало  бы  их  поблаго¬
дарить  за  подарок,  по  крайней  мере  намекнуть  на  него;  и  они
открылись  в  этом  Фавержу  и  доктору.
 Какое  значение  имеют  подобные  мелочи!  Вокорбей  был  в
восторге  от  революции,  граф  —  тоже.  Он  терпеть  не  мог  Орлеа-
нов.  Больше  их  не  будет;  счастливого  пути!  Отныне  —  все  для
народа!  И  в  сопровождении  Гюреля,  своего  фактотума,  он  по¬
шел  догонять  г-на  кюре.
 Фуро  шел,  понурив  голову,  между  нотариусом  и  содержа¬
телем  гостиницы,  раздраженный  церемонией,  опасаясь  беспо¬
рядков,  и  оглядывался  невольно  на  стражника,  который  вместе
с  капитаном  сокрушался  о  том,  что  одного  Жирбаля  мало  и  что
у  его  людей  дурная  выправка.
 По  дороге  прошли  рабочие,  распевая  Марсельезу.  Посреди
толпы  размахивал  палкой  Горжю.  За  ним  следовал  Пти  с  го¬
рящими  глазами.
 — 	Этого  я  не  люблю!  —  сказал  Мареско.—  Люди  горланят,
возбуждают  себя.
 — 	О  господи,—  возразил  Кулон,—  пусть  молодежь  забав¬
ляется.
 Фуро  вздохнул:
 — 	Странная  забава!  Она  кончается  гильотиной.
 Ему  мерещился  эшафот,  он  ждал  всяких  ужасов.
 Шавиньолю  передались  парижские  волнения.  Жители  стали
 выписывать  газеты.  По  утрам  на  почте  происходила  давка,  и
заведующая  не  управилась  бы  с  делом,  если  бы  ей  не  помогал
иногда  капитан.  Затем  люди  проводили  время  на  площади  в
разговорах.
 Первый  бурный  спор  возник  из-за  Польши.
 Герто  и  Бувар  требовали  ее  освобождения.
 265

Граф  де  Фаверж  думал  иначе.
 — 	По  какому  праву  двинемся  мы  туда?  Это  значило  бы
восстановить  против  себя  Европу!  Будем  осторожны!
 Все  его  поддержали,  и  оба  поляка  умолкли.
 В  другой  раз  Вокорбей  стал  защищать  циркуляры  Ледрю-
Роллена.
 Фуро  возразил  ссылкою  на  сорок  пять  сантимов.
 —  Но  правительство,—  сказал  Пекюше,—  упразднило  раб¬
ство.
 — 	Какое  мне  дело  до  рабства!
 — 	А  отмена  смертной  казни  за  политические  преступления?
 — 	Право  же,—  продолжал  Фуро,—  теперь  хотят  все  отме¬
нить.  Однако,  как  знать?  Арендаторы  уже  обнаруживают  такую
требовательность...
 Так  и  следует!  Землевладельцы,  по  мнению  Пекюше,  поль¬
зуются  привилегиями.  Тот,  кто  владеет  недвижимостью...
 Фуро  и  Мареско  прервали  его,  закричав,  что  он  коммунист.
 — 	Я?  коммунист?
 И  все  заговорили  разом.  Когда  Пекюше  предложил  осно¬
вать  клуб,  Фуро  имел  смелость  ответить,  что  никогда  клубам
не  бывать  в  Шавиньоле.
 Затем  Горжю  потребовал  ружей  для  национальной  гвардии,
так  как  он  намечен  был  обществом  в  инструкторы.
 Только  у  пожарных  были  ружья.  Жирбаль  не  хотел  их  от¬
давать.  Фуро  же  об  этом  и  не  думал.
 Горжю  взглянул  на  него:
 — 	Однако  люди  находят,  что  я  умею  с  ними  обращаться.
 Ибо  ко  всем  его  промыслам  еще  присоединялось  браконьер¬
ство,  и  часто  г-н  мэр  и  содержатель  гостиницы  покупали  у  него
зайца  или  кролика.
 — 	Что  ж,  берите,—  сказал  Фуро.
 В  тот  же  вечер  начались  упражнения.
 Они  происходили  на  лужайке,  перед  церковью.  Горжю  в
синей  куртке,  с  шарфом  на  бедрах,  проделывал  приемы  как
автомат.  Голос  его,  когда  он  командовал,  звучал  грубо.
 — 	Подтяни  живот!
 И  Бувар,  задерживая  дыхание,  немедленно  втягивал  свое
брюшко,  выдвигая  зад.
 — 	Вас  не  просят  изгибаться  дугой,  чорт  возьми!
 Пекюше  перепутывал  ряды  и  шеренги,  полуоборот  направо,
 полуоборот  налево.  Но  особенно  жалок  был  учитель:  хилый,
щуплый,  со  светлой  бородою,  он  шатался  под  тяжестью  ружья,
штыком  стеснявшего  соседей.
 На  обучавшихся  были  панталоны  всех  цветов,  грязные  пор¬
тупеи,  старые,  слишком  короткие  мундиры,  из-под  которых  на
боках  виднелась  рубашка,—  и  каждый  уверял,  что  у  него  «нет
 266

средств  получше  одеться».  Открыта  была  подписка  на  обмун¬
дирование  для  беднейших.  Фуро  обнаружил  скупость,  но  жен¬
щины  отличились.  Г-жа  Борден  пожертвовала  пять  франков,
несмотря  на  свою  ненависть  к  Республике.  Граф  де  Фаверж
экипировал  двенадцать  человек  и  не  пропускал  учений.  Затем
он  сидел  в  бакалейной  лавке  и  угощал  рюмкою  всякого,  кто
бы  ни  подвернулся.
 В  ту  пору  влиятельные  лица  заискивали  у  низших  классов.
Рабочие  были  на  первом  плане.  Люди  домогались  счастья  к
ним  принадлежать.  Они  становились  знатью.
 В  самом  кантоне  жили  преимущественно  ткачи;  другие  ра¬
ботали  на  ситценабивных  мануфактурах  и  на  недавно  построен¬
ной  бумагоделательной  фабрике.
 Горжю  обольщал  их  своею  бойкою  речью,  учил  игре  в
башмак,  водил  приятелей  пить  к  г-же  Кастильон.
 Но  крестьян  было  больше,  и  в  базарные  дни  граф  де  Фа¬
верж,  прогуливаясь  по  площади,  справлялся  об  их  нуж¬
дах,  старался  обращать  их  в  свою  веру.  Они  слушали  и  не  от¬
вечали,  совсем  как  дядюшка  Гуи,  готовый  принять  любое  пра¬
вительство,  лишь  бы  понижены  были  налоги.
 Своим  краснобайством  Горжю  создал  себе  имя.  Могло
случиться,  что  его  выберут  в  Собрание.
 Граф  де  Фаверж  тоже  об  этом  подумывал,  стараясь,  однако,
не  скомпрометировать  себя.  Консерваторы  колебались  между
Фуро  и  Мареско.  Но  так  как  нотариус  не  хотел  расстаться  со
своею  конторой,  то  избран  был  Фуро:  мужлан,  кретин.  Доктор
был  возмущен.  Худосочный  продукт  конкурсов  —  он  тосковал
по  Парижу,  и  его  угрюмый  вид  объяснялся  тем,  что  он  считал
себя  неудачником.  Более  широкое  поприще  открывалось  перед
ним.  Как  бы  он  вознаградил  себя!  Он  составил  свое  credo  и
пришел  прочесть  его  г-дам  Бувару  и  Пекюше.
 Они  выразили  одобрение:  у  них  взгляды  были  те  же.
Однако  они  писали  лучше,  знали  историю,  могли  не  хуже  его
фигурировать  в  Палате.  Отчего  не  попытаться?  Но  кому  из  них
выдвинуть  кандидатуру?  И  началось  состязание  в  деликат¬
ности.
 Пекюше  предпочитал  своего  друга  самому  себе.
 — 	Нет,  это  больше  тебе  подходит,  ты  представительнее.
 — 	Пожалуй,—  ответил  Бувар,—  но  ты  смелее.
 Не  разрешив  этого  затруднения,  они  наметили  план  дей¬
ствий.
 Это  стремление  к  депутатскому  креслу  охватило  и  других.
Мечтал  о  нем,  покуривая  трубку,  капитан,  украшенный  поли¬
цейской  шапочкой,  и  учитель  в  школе,  и  кюре  в  промежутке
между  двумя  молитвами,  так  что  иногда  он  ловил  себя  на  том,
как,  подняв  к  небу  глаза,  говорил:
 267

—  Сделай,  о  господи,  так,  чтобы  я  стал  депутатом!
 Доктор,  кое-кем  поощренный,  отправился  к  Герто  и  расска¬
зал  ему  о  шансах,  какие  имел.
 Капитан  откровенно  высказал  свое  мнение.  Вокорбей  был,
конечно,  человек  известный,  но  мало  популярный  среди  своих
собратьев  и,  в  частности,  среди  аптекарей.  Против  него  восстали
бы  все,  народ  не  желал  никого  из  господ;  лучшие  пациенты
покинули  бы  его;  и  взвесив  эти  доводы,  врач  пожалел  о  своем
увлечении.
 Лишь  только  он  ушел,  Герто  отправился  к  Плакевану.  Ста¬
рые  служаки  ведь  не  подводят  друг  друга.  Но  стражник,  все¬
цело  преданный  Фуро,  наотрез  отказался  его  поддержать.
 Кюре  доказал  графу  де  Фавержу,  что  час  еще  не  пробил:
нужно  дать  Республике  время  истощить  свои  силы.
 Бувар  и  Пекюше  разъяснили  Горжю,  что  никогда  он  не  бу¬
дет  в  состоянии  одолеть  коалицию  крестьян  и  буржуа,  про¬
питали  его  сомнениями,  лишили  всякой  уверенности.
 Пти,  из  гордости,  не  скрыл  своих  стремлений.  Бельжамб
его  предупредил,  что  в  случае  провала  он  неминуемо  лишится
места.
 Наконец  епископ  приказал  священнику  успокоиться.
 Итак,  оставался  один  Фуро.
 Бувар  и  Пекюше  повели  против  него  борьбу,  напоминая  о
его  недобросовестности  в  деле  с  ружьями,  о  противодействии
учреждению  клуба,  о  скупости,  и  даже  убедили  Гуи,  что  Фуро
стремится  к  восстановлению  старого  строя.
 Как  ни  неясно  было  это  понятие  для  крестьянина,  он  питал
к  нему  отвращение,  веками  накопившееся  в  душе  предков,  и
настроил  против  Фуро  всех  своих  и  жениных  родственников,
зятьев,  двоюродных  братьев,  внучатных  племянников,  целую
орду.
 Горжю,  Вокорбей  и  Пти  довершили  развенчание  мэра,
и  когда  таким  образом  поле  оказалось  расчищенным,  Бу¬
вар  и  Пекюше,  против  всяких  ожиданий,  получили  шансы  на
успех.
 Они  кинули  жребий,  чтобы  решить,  кому  из  них  быть  кан¬
дидатом.  Жребий  ничего  не  определил,  и  они  пошли  посовето¬
ваться  к  доктору.
 Он  сообщил  им  новость:  кандидатом  является  Флакарду,
редактор  «Кальвадоса».  Велико  было  разочарование  обоих
друзей.  Каждый  из  них  страдал  не  только  за  себя,  но  и  за  дру¬
гого.  Однако  политика  их  разгорячила.  В  день  выборов  они
наблюдали  за  урнами.  Флакарду  победил.
 Граф  перенес  свои  надежды  на  национальную  гвардию,  но
эполет  командира  не  получил.  Шавиньольские  жители  остано¬
вили  свой  выбор  на  Бельжамбе.
 268

Эта  странная  и  неожиданная  благосклонность  общества
ошеломила  Герто.  Правда,  он  пренебрегал  своими  обязанностя¬
ми  и  ограничивался  тем,  что  по  временам  наблюдал  за  учением
и  делал  замечания.  Но  все  равно!  Ему  казалось  чудовищным,
что  содержателя  гостиницы  предпочли  отставному  капитану
Империи,  и  после  вторжения  в  Палату  15  мая  он  сказал:
 — 	Если  так  раздаются  военные  чины  в  столице,  то  я  пере¬
стаю  удивляться  происходящему.
 Начиналась  реакция.
 Люди  верили  в  ананасные  пюре  Луи  Блана,  в  золотую  кро¬
вать  Флакона,  в  царственные  оргии  Ледрю-Роллена,  и  так  как
провинциалы  имеют  притязание  на  полную  осведомленность
относительно  парижских  дел,  то  шавиньольские  обыватели  не
сомневались  в  их  намерениях  и  считали  правдоподобными  са¬
мые  нелепые  слухи.
 Де  Фаверж  пришел  однажды  вечером  к  священнику  и  сооб¬
щил  ему  о  приезде  в  Нормандию  графа  Шамбора.  Жуанвиль,
по  словам  Фуро,  готовился  со  своими  моряками  приструнить
социалистов.  Герто  утверждал,  что  в  скором  времени  Луи  Бо¬
напарт  станет  консулом.
 Фабрики  стояли.  Неимущие  многочисленными  толпами  блу¬
ждали  по  стране.
 Как-то  в  воскресенье  (это  было  в  первых  числах  июня)
один  жандарм  внезапно  поскакал  в  Фалез.  На  Шавиньоль
шли  рабочие  из  Аквиля,  Лиффара,  Пьерпона  и  Сен-Реми.
 Ставни  стали  закрываться,  собрался  муниципальный  совет
и  решил,  в  предотвращение  несчастий,  не  оказывать  никакого
сопротивления.  Жандармерии  было  даже  запрещено  отлучаться
из  казарм  и  показываться  на  улицу.
 Вскоре  послышалось  как  бы  приближение  бури.  Затем
стекла  задребезжали  от  песни  жирондистов,  и  на  Канской
дороге,  держась  под  руки,  показались  люди,  запыленные,  пот¬
ные,  в  лохмотьях.  Они  запрудили  площадь.  Поднялся  силь¬
ный  гул.
 Горжю  и  двое  из  его  товарищей  вошли  в  залу.  Один  был
тощий  с  худощавым  лицом,  в  вязаном  жилете,  на  котором  рас¬
пустились  тесемки.  Другой,  черный  от  угля,  должно  быть  ме¬
ханик,  с  щетинистыми  волосами,  с  густыми  бровями,  был  в
матерчатых  туфлях.  У  Горжю,  как  у  гусара,  куртка  болталась
на  одном  плече.
 Все  трое  оставались  на  ногах,  а  члены  совета,  сидя  вокруг
покрытого  синим  сукном  стола,  глядели  на  них  бледные  от
волнения.
 — 	Граждане!  —  сказал  Горжю.—  Мы  требуем  работы.
 Мэр  дрожал,  ему  изменил  голос.
 Мареско  ответил  за  него,  что  совет  немедленно  обсудит  во-
 269

прос.  И  по  уходе  товарищей  рассмотрению  подверглось  не¬
сколько  предложений.
 Одни  предлагали  разбивать  щебень.
 Чтобы  употребить  его  в  дело,  Жирбаль  подал  мысль  проло¬
жить  дорогу  между  Аиглевилем  и  Турнебю.
 Та,  что  лежала  на  Байе,  отвечала  совершенно  тому  же  на¬
значению.
 Можно  было  вычистить  пруд!  Этой  работы  было  недоста¬
точно.  Или  же  вырыть  второй  пруд!  Но  на  каком  месте?
 Ланглуа  был  за  устройство  насыпи  вдоль  Мортена  на  слу¬
чай  наводнения.  Лучше  уж  было,  по  мнению  Бельжамба,  рас¬
пахать  поросшие  вереском  земли.  Невозможно  было  притти  к
какому-нибудь  решению...  Чтобы  успокоить  толпу,  Кулон  вы¬
шел  на  крыльцо  и  объявил,  что  собрание  разрабатывает  план
благотворительных  мастерских.
 — 	Благотворительных?  Спасибо!  —  крикнул  Горжю.—  До¬
лой  аристократишек!  Мы  требуем  права  на  труд!
 Это  был  злободневный  вопрос,  Горжю  строил  на  нем  свою
славу.  Раздались  рукоплескания.
 Повернувшись,  он  столкнулся  с  Буваром,  которого  Пекюше
увлек  в  толпу,  и  у  них  завязался  разговор.  Дело  не  к  спеху...
Здание  окружено  со  всех  сторон...  Совету  от  них  не  уйти...
 — 	Где  взять  денег?  —  говорил  Бувар.
 — 	У  богатых!  К  тому  же  правительство  прикажет  органи¬
зовать  работы.
 — 	А  если  работ  не  нужно?
 — 	Можно  их  исполнить  впрок.
 — 	Но  заработная  плата  понизится,—  возразил  Пекюше.—
Если  на  труд  нет  спроса,  значит  в  продуктах  есть  избыток,  а
вы  требуете,  чтобы  их  еще  больше  выпускали!
 Горжю  покусывал  усы.
 — 	Однако...  при  организации  труда...
 — 	Тогда  хозяином  станет  правительство!
 Вокруг  несколько  человек  заворчало:
 — 	Нет!  Нет!  Не  хотим  больше  хозяев!
 Горжю  рассердился.
 — 	Все  равно.  Трудящихся  нужно  снабдить  капиталом  или
же  установить  кредит!
 — 	Каким  образом?
 — 	Да  уж  не  знаю!  Но  нужно  установить  кредит!
 — 	Довольно,  ждали!  —  сказал  механик.—  Нас  бесят  эти
плуты.
 И  он  взошел  на  крыльцо,  заявив,  что  взломает  дверь.
 Там  его  встретил  Плакеван,  утвердившись  на  правой  ноге,
сжав  кулаки.
 — 	Подойди-ка  поближе!
 270

Механик  попятился.
 Рев  толпы  проник  в  залу.  Все  встали,  хотели  бежать.  Под¬
крепление  из  Фалеза  не  приходило!  Жалели  об  отсутствии
графа.  Мареско  гнул  в  руках  перо,  старик  Кулон  стонал.  Герто
закричал,  чтобы  вызвали  жандармов.
 — 	Примите  на  себя  командование!  —  сказал  Фуро.
 — 	У  меня  нет  полномочий!
 Между  тем  шум  усилился.  Площадь  была  полна  народу,  и
все  смотрели  на  второй  этаж  ратуши,  как  вдруг  в  среднем  окне,
под  часами,  появился  Пекюше.
 Он  ловко  пробрался  туда  по  черной  лестнице  и,  взяв  пример
с  Ламартина,  обратился  к  народу  с  речью:
 — 	Граждане!
 Но  его  картуз,  его  нос,  его  сюртук,  вся  его  фигура  не  вну¬
шали  толпе  уважения.
 Его  окликнул  человек  в  трико:
 — 	Вы  —  рабочий?
 — 	Нет.
 — 	Значит,  хозяин?
 — 	Тоже  нет.
 — 	Ну  так  убирайтесь!
 — 	Отчего?  —  надменно  спросил  Пекюше.
 И  мгновенно  исчез  в  амбразуре,—  его  стащил  механик.
 Горжю  кинулся  к  нему  на  выручку:
 — 	Пусти  его,  он  славный  малый!
 Они  схватились  друг  с  другом.
 Дверь  отворилась,  и  Мареско,  стоя  на  пороге,  объявил  ре¬
шение  муниципалитета.  Идея  принадлежала  Гюрелю.
 Дорога  из  Турнебю  будет  ответвлена  в  сторону  Англевиля  и
проложена  к  замку  Фавержа.  Это  была  жертва,  на  которую
шла  коммуна  в  интересах  трудящихся.
 Толпа  рассеялась.
 Когда  Бувар  и  Пекюше  возвращались  домой,  их  слух  по¬
трясли  женские  крики.  Вопили  служанки  и  г-жа  Борден.  Вдова
визжала  особенно  громко  и,  увидев  их,  воскликнула:
 — 	Ах,  слава  богу,  уже  три  часа  я  вас  дожидаюсь.  Бедный
мой  сад,  ни  одного  тюльпана  не  осталось!  Повсюду  на  дерне
нечистоты.  И  никак  его  не  спровадить.
 — 	Кого?
 — 	Дядюшку  Гуи.
 Он  привез  к  ней  в  тележке  навоз  и  вывалил  его  прямо  на
траву.
 — 	Теперь  он  вспахивает  землю.  Поскорее  остановите  его!
 — 	Идемте!  —  сказал  Бувар.
 У  ступеней  наружной  лестницы  запряженная  в  телегу  ло¬
шадь  пощипывала  кусты  олеандров.  Колеса,  накатившись  на
 271

грядки,  придавили  самшиты,  поломали  рододендрон,  вырвали
далии,  а  кучки  черного  навоза,  точно  кротовины,  покрывали
горбиками  дерн.  Гуи  ревностно  копался  в  нем  лопатой.
 Однажды  г-жа  Борден  заметила  вскользь,  что  хотела  бы
это  место  перепахать.  Он  принялся  за  работу  и  не  бросал  ее,
несмотря  на  противодействие  вдовы.  Так  понимал  он  право  на
труд,  у  него  голова  пошла  кругом  от  речей  Горжю.  Ушел  он
только  после  того,  как  Бувар  гневно  ему  пригрозил.
 Г-жа  Борден  не  заплатила  ему  за  работу,  а  навоз  оставила
себе  в  возмещение  убытков.  Она  была  женщина  рассудитель¬
ная,  ее  уважали  жена  доктора  и  даже  жена  нотариуса,  хотя
дамы  эти  занимали  более  высокое  положение.
 Благотворительные  мастерские  просуществовали  неделю.
Никаких  волнений  не  произошло.  Горжю  куда-то  исчез.
 Между  тем  национальная  гвардия  все  еще  была  под  ружьем:
по  воскресеньям  смотры,  иногда  маршировка  и  каждую  ночь
дозоры,  беспокоившие  село.
 Дозорные  ради  потехи  дергали  за  колокольчики  у  дверей,
врывались  в  комнаты,  где  супруги  храпели  на  общей  перине;
при  этом  отпускались  вольные  шутки,  а  муж  вставал,  чтобы
угостить  молодцов  рюмочкой.  Затем  возвращались  в  кордегар¬
дию  сыграть  сотню  в  домино,  пили  сидр,  ели  сыр,  а  карауль¬
ный,  скучавший  у  дверей,  приоткрывал  ее  каждую  минуту.
 Из-за  мягкости  Бельжамба  не  было  никакой  дисциплины.
 Когда  разразились  июньские  дни,  все  были  единодушны
в  желании  «броситься  на  помощь  Парижу»;  но  Фуро  не  мог
покинуть  ратушу,  Мареско  —  контору,  доктор  —  пациентов,
Жирбаль  —  пожарных,  г-н  де  Фаверж  был  в  Шербурге,  Бель-
жамб  слег  в  постель.  Капитан  ворчал:
 — 	Меня  не  пожелали,  тем  хуже  для  них.
 И  Бувар  был  настолько  благоразумен,  что  удержал  Пе-
кюше.
 Район  разведок  по  окрестностям  расширился.
 Паника  возникала  по  причине  какой-нибудь  падавшей  от
стога  тени  или  причудливой  формы  ветвей;  однажды  все  нацио¬
нальные  гвардейцы  обратились  в  бегство:  при  свете  луны  они
заметили  на  яблоне  человека  с  ружьем,  который  целился  в  них.
 В  другой  раз,  темною  ночью,  патруль,  остановившись  в  бу¬
ковой  роще,  услышал  впереди  чьи-то  шаги.
 — 	Кто  идет?
 Ответа  не  последовало.
 Человеку  дали  продолжать  свой  путь,  следуя  за  ним  на  из¬
вестном  расстоянии,  потому  что  у  него  мог  быть  пистолет  или
кастет.  Но  придя  в  деревню,  где  поблизости  было  подкрепле¬
ние,  двенадцать  человек  из  отряда  разом  бросились  на  него,
крича:
 272

— 	Ваши  бумаги!
 Его  оттрепали,  осыпали  бранью.  Из  кордегардии  выбежали
люди.  В  нее  поволокли  арестованного  и  при  свете  горевшей  на
печке  свечи  узнали  наконец  Горжю.
 Дешевое  люстриновое  пальтишко  трещало  у  него  на  плечах.
Из  дырявых  сапог  торчали  пальцы.  Лицо  кровоточило  от  цара·
пин  и  ударов.  Он  страшно  исхудал  и,  как  волк,  поводил  гла¬
зами.
 Фуро,  быстро  прибежав,  спросил  его,  как  он  очутился  в  бу¬
ковой  роще,  зачем  возвратился  в  Шавиньоль,  что  делал  послед¬
ние  шесть  недель.
 Это  никого  не  касается  —  он  человек  свободный.
 Плакеван  его  обыскал,  рассчитывая  найти  патроны.  Реше¬
но  было  подвергнуть  его  предварительному  заключению.
 Бувар  вмешался.
 — 	Ник  чему!  —  возразил  мэр.—  Ваши  взгляды  известны.
 — 	Однако...
 — 	Будьте  поосторожней,  предупреждаю  вас,  будьте  поосто¬
рожней.
 Бувар  перестал  настаивать.
 Горжю  обратился  тогда  к  Пекюше:
 — 	А  вы,  хозяин,  ничего  не  скажете?
 Пекюше  опустил  голову,  как  будто  сомневался  в  его  неви¬
новности.
 Бедняга  горько  улыбнулся.
 — 	А  я  ведь  вас  защищал!
 На  рассвете  два  жандарма  отвели  его  в  Фалез.
 Он  не  был  предан  военному  суду,  но  приговорен  испра¬
вительной  полицией  к  трехмесячному  заключению  за  мя¬
тежные  речи,  клонившиеся  к  ниспровержению  общественного
строя.
 Из  Фалеза  он  написал  своим  бывшим  хозяевам,  чтобы  они
поскорее  прислали  ему  удостоверение  о  хорошем  поведении  и
добронравии;  их  подпись  должен  был  засвидетельствовать  мэр
или  его  помощник,  и  они  предпочли  обратиться  за  этой  малень¬
кой  услугой  к  Мареско.
 Их  ввели  в  столовую,  украшенную  старинными  фаянсовыми
блюдами.  Часы  Буля  занимали  самый  узкий  простенок.  На  сто¬
ле  красного  дерева,  без  скатерти,  приготовлены  были  две  сал¬
фетки,  чайник,  две  чашки.  Г-жа  Мареско  прошла  через  ком¬
нату  в  синем  кашемировом  пеньюаре.  Это  была  парижанка,
скучавшая  в  деревне.  Затем  появился  нотариус,  держа  в  одной
руке  берет,  в  другой  —  газету,  и  тотчас  же  с  любезным  видом
приложил  печать,  несмотря  на  то,  что  их  протеже  —  человек
опасный.
 — 	Помилуйте,—  сказал  Бувар,—  из-за  нескольких  слов...
 18. 	Г.  Флобер.  Т.  4.
 273

— 	Когда  слово  влечет  за  собою  преступления,  дорогой  со¬
сед,  то  уж  позвольте!
 — 	Однако,—  возразил  Пекюше,—  как  отличить  фразу  не¬
винную  от  преступной?  Что  сегодня  запрещено,  то  завтра  вы¬
зывает  овации.
 И  он  осудил  жестокую  расправу  с  инсургентами.
 Мареско  сослался,  разумеется,  на  защиту  общества,  на  благо
государства,  высший  закон.
 — 	Извините,—  сказал  Пекюше,—  право  одного  человека
нужно  так  же  уважать,  как  и  право  всех,  и  вы  ничего  не  може¬
те  ему  противопоставить  кроме  силы,  если  он  обратит  эту  аксио¬
му  против  вас.
 Мареско  вместо  ответа  пренебрежительно  приподнял  брови.
Только  бы  он  продолжал  составлять  акты  и  жить  среди  своих
тарелок,  в  уютной  комфортабельной  обстановке,  а  там  пусть
совершаются  какие  угодно  несправедливости,  они  его  не  тре¬
вожат.  Его  ждали  дела.  Он  извинился.
 Теория  государственного  блага  привела  их  в  негодование.
Консерваторы  заговорили  теперь,  как  Робеспьер.
 Появился  новый  повод  для  изумления:  слава  Кавеньяка  шла
на  убыль.  Национальная  гвардия  становилась  подозрительной.
Ледрю-Роллен  пал  даже  в  глазах  Вокорбея.  Прения  о  консти¬
туции  никого  не  интересовали,  и  10  декабря  все  обитатели
Шавиньоля  голосовали  за  Бонапарта.
 Шесть  миллионов  голосов  охладили  отношение  Пекюше  к
народу,  он  и  Бувар  занялись  изучением  вопроса  о  всеобщем
голосовании.
 Исходя  от  всех,  оно  не  может  быть  разумным.  Честолюбец
всегда  будет  руководить  или  поведет  за  собою  других,  как  по¬
слушное  стадо,—  ведь  избиратели  даже  не  обязаны  уметь  чи¬
тать:  вот  почему,  по  мнению  Пекюше,  столько  было  подлогов
при  выборах  президента.
 — 	Никаких  подлогов,—  возразил  Бувар,—  суть,  мне  кажет¬
ся,  в  глупости  народа.  Вспомни  обо  всех  тех,  кто  покупает  це¬
лительный  бальзам,  помаду  Дюпюитрена,  воду  кастелянш  и  пр.
Эти  простофили  образуют  массу  избирателей,  и  мы  подчиняем¬
ся  их  воле.  Почему  нельзя  иметь  от  кроликов  три  тысячи  лив¬
ров  годового  дохода?  Потому  что  слишком  большое  скопление
их  является  причиною  смерти.  Подобным  же  образом  содер¬
жащиеся  в  толпе  зародыши  глупости  развиваются  благодаря
самому  факту  ее  существования,  а  отсюда  вытекают  неисчисли¬
мые  последствия.
 — 	Твой  скептицизм  ужасает  меня!  —  сказал  Пекюше.
 Позже,  весною,  они  встретили  графа  де  Фавержа,  который
 поделился  с  ними  вестью  о  Римской  экспедиции.  Франция  не
собирается  нападать  на  итальянцев,  но  ей  нужны  гарантии.
 274

В  противном  случае  было  бы  подорвано  ее  влияние.  Ничего
не  может  быть  законнее  такого  вмешательства.
 Бувар  вытаращил  глаза.
 — 	Когда  речь  шла  о  Польше,  вы  отстаивали  противополож¬
ный  взгляд.
 — 	Обстоятельства  теперь  уже  не  те.
 В  настоящее  время  дело  касается  папы.
 И  г-н  де  Фаверж,  говоря:  «Мы  хотим,  мы  это  сделаем,  мы
твердо  надеемся»,—  представлял  собою  группу.
 Бувар  и  Пекюше  прониклись  отвращением  и  к  меньшинству
и  к  большинству.  В  общем  чернь  стоила  аристократии.
 Право  вмешательства  казалось  им  сомнительным.  Они  ис¬
кали  его  принципов  у  Кальво,  Мартенса,  Вателя;  и  Бувар  сде¬
лал  такое  заключение:
 — 	Вмешательство  предпринимается  с  целью  вернуть  пре¬
стол  государю  для  освобождения  какого-нибудь  народа  или  из
предосторожности  ввиду  какой-либо  угрозы.  Во  всех  случаях  —
это  покушение  на  чужое  право,  злоупотребление  силою,  лице¬
мерное  принуждение.
 — 	Однако,—  сказал  Пекюше,—  между  народами,  как  и  ме¬
жду  людьми,  существует  солидарность.
 — 	Возможно!
 И  Бувар  призадумался.
 Вскоре  началась  Римская  экспедиция.
 Внутри  страны,  из  ненависти  к  разрушительным  идеям,  цвет
парижской  буржуазии  разгромил  две  типографии.  Образова¬
лась  могущественная  партия  порядка.
 В  округе  ее  вождями  были  граф,  Фуро,  Мареско,  кюре.  Ка¬
ждый  день,  около  четырех  часов  дня,  они  прогуливались  по
площади  из  конца  в  конец  и  беседовали  о  событиях.  Главным
их  делом  было  распространение  брошюр.  Заглавия  не  лишены
были  сочности:  «По  воле  божьей»,  «Сторонник  раздела  земли»,
«Очнемся  от  дурмана»,  «Куда  мы  идем?»  Лучше  всего  были  в
них  диалоги,  написанные  деревенским  языком,  с  ругательства¬
ми  и  грамматическими  ошибками,—  так  предполагалось  повы¬
сить  нравственность  среди  крестьян.  Согласно  новому  закону,
торговля  вразнос  подчинена  была  префектам,  а  Прудона  только
что  заключили  в  Сент-Пелажи:  огромная  победа!
 Деревья  свободы  были  повсюду  срублены.  Шавиньоль  под¬
чинился  приказу.  Бувар  собственными  глазами  видел  обрубки
своего  тополя  на  тачке.  Они  послужили  топливом  для  жандар¬
мов,  пень  был  преподнесен  господину  кюре,  а  ведь  как-никак  он
освятил  его!  Какое  издевательство!
 Учитель  не  скрывал  своего  образа  мыслей.
 Бувар  и  Пекюше  выразили  ему  по  этому  поводу  симпатию,
когда  однажды  проходили  мимо  его  дверей.
 275

На  следующий  день  он  явился  к  ним.  В  конце  недели  они
отдали  ему  визит.
 Смеркалось,  школьники  только  что  разошлись,  наставник,
засучив  рукава,  подметал  двор.  Жена  его,  повязав  голову  плат¬
ком,  кормила  грудью  младенца.  Маленькая  девочка  пряталась
за  ее  юбкой,  уродливый  мальчуган  играл  на  земле  у  ее  ног;
мыльная  вода  от  стирки,  которою  она  занималась  в  кухне,  об¬
разовала  лужу  около  дома.
 — 	Видите,—  сказал  учитель,—  как  содержит  нас  прави¬
тельство.
 И  тут  же  он  ополчился  на  проклятый  капитал.  Нужно  его
демократизировать,  освободить  производительные  силы.
 — 	Совершенно  согласен!  —  сказал  Пекюше.
 Следовало  бы  признать,  по  крайней  мере,  право  на  обще¬
ственную  помощь.
 — 	Еше  одно  право!  —  сказал  Бувар.
 Все  равно.  Временное  правительство  обнаружило  мягкоте¬
лость,  когда  не  декретировало  братства.
 — 	Попытайтесь-ка  его  установить!
 Сумерки  сгущались,  и  Пти  грубо  приказал  жене  принести  в
его  кабинет  свечу.
 На  выбеленных  стенах  булавками  приколоты  были  лито¬
графированные  портреты  ораторов  левой.  Шкафчик  с  кни¬
гами  висел  над  письменным  столом  елового  дерева.  Сиденьями
служили  стул,  табурет  и  старый  ящик  из-под  мыла.  Учитель
делал  вид,  будто  этим  пренебрегает.  Но  нищета  отбросила
свою  тень  на  его  щеки,  а  узкие  виски  говорили  об  упрям¬
стве  барана,  о  неприступной  гордости.  Никогда  он  не  под¬
дастся.
 — 	Впрочем,  меня  вот  что  поддерживает.
 То  была  кипа  газет  на  полке.  И  он  в  лихорадочных  сло¬
вах  изложил  свой  символ  веры:  разоружение  войск,  упразд¬
нение  магистратуры,  уравнение  заработной  платы,  средний
уровень,  благодаря  которому  воцарится  золотой  век  в  форме
республики  с  диктатором  во  главе.  Такой  человек  круто  пове¬
дет  дело!
 Затем  учитель  достал  бутылку  анисовой  и  три  рюмки,  что¬
бы  провозгласить  тост  за  героя,  за  бессмертную  жертву,  вели¬
кого  Максимилиана!
 На  пороге  появилась  черная  сутана  кюре.
 Кивнув  собравшимся  головой,  он  подошел  к  учителю  и  ска¬
зал  ему  почти  шопотом:
 — 	В  каком  положении  наше  дело  со  св.  Иосифом?
 — 	Они  ничего  не  дали,—  ответил  тот.
 — 	Это  ваша  вина.
 — 	Я  сделал,  что  мог.
 276

— 	Ах,  вот  как?
 Бувар  и  Пекюше  встали,  чтобы  не  мешать.  Пти  усадил  их
снова  и  обратился  к  кюре:
 — 	Это  все?
 Аббат  Жефруа  был  в  нерешительности;  затем,  подсластив
улыбкою  выговор,  заметил:
 — 	Люди  находят,  что  вы  немного  пренебрегаете  священной
историей.
 — 	О,  священной  историей!  —  откликнулся  Бувар.
 — 	Что  вам,  сударь,  не  нравится  в  ней?
 — 	Мне  —  ничего.  Но  только  есть,  пожалуй,  вещи  более  по¬
лезные,  чем  израильские  цари  и  анекдот  про  Иону!
 — 	Вы  вольны  думать  что  хотите!  —  ответил  сухо  священник.
 И,  не  обращая  внимания  на  посторонних  или  ввиду  их  при¬
сутствия,  продолжал:
 — 	Катехизису  уделено  слишком  мало  времени.
 Пти  пожал  плечами.
 — 	Имейте  это  в  виду.  Вы  потеряете  пансионеров!
 Десять  франков,  которые  платили  эти  ученики  ежемесячно,
были  самой  доходной  статьей  его  должности.  Но  сутана  выво¬
дила  его  из  себя.
 — 	Ну  и  ладно,  можете  мстить!
 — 	Кто  облечен  моим  саном,  тот  не  мстит,—  сказал  священ¬
ник,  не  теряя  спокойствия.—  Я  только  напоминаю  вам,  что  за¬
кон  15-го  марта  возлагает  на  нас  наблюдение  за  первоначаль¬
ным  обучением.
 — 	Ах,  я  отлично  это  знаю!  —  воскликнул  учитель.—  Оно
также  возложено  на  жандармских  полковников!  Жаль,  что  не
на  стражника!  Для  полноты!
 И  он  опустился  на  табурет,  кусая  кулак,  сдерживая  ярость,
задыхаясь  от  чувства  бессилия.
 Аббат  тронул  его  легонько  за  плечо.
 — 	Я  не  хотел  огорчить  вас,  мой  друг!  Успокойтесь.  Не¬
много  благоразумия!..  Приближается  пасха:  я  надеюсь,  что
вы  покажете  пример,  явившись  к  причастию  вместе  с  осталь¬
ными.
 — 	Ах,  это  уже  слишком!  Мне!  Мне  подчиняться  подобной
нелепости!
 От  такого  кощунства  кюре  побледнел.  Его  зрачки  метали
молнии.  Челюсть  дрожала.
 — 	Замолчите,  несчастный!  Замолчите!..  А  еще  жена  его
стирает  церковное  белье!
 — 	Так  что  же?  Что  она  сделала?
 — 	Она  никогда  не  бывает  в  церкви!  Так  же,  впрочем,  как
и  вы!
 — 	Ну,  из-за  этого  учителей  не  увольняют!
 277

— 	Их  можно  перевести!
 Священник  умолк.  Он  стоял  в  глубине  комнаты,  в  тени.
Пти,  склонив  голову  на  грудь,  задумался.
 Если  б  они  перебрались  даже  на  другой  конец  Франции,
истратив  на  путешествие  последние  гроши,  то  и  там  нашли  бы,
под  другими  именами,  того  же  кюре,  того  же  ректора,  того  же
префекта:  все,  вплоть  до  министра,  были  словно  звенья  одной
тяжелой  цепи.  Он  уже  получил  одно  предупреждение,  нужно
было  ждать  других.  А  потом?  И  как  в  галлюцинации  ему  пред¬
ставилось,  что  он  шагает  по  большой  дороге,  с  мешком  на
спине,  рядом  с  теми,  кого  он  любил,  протягивая  руку  в  сторону
почтовой  кареты.
 В  это  мгновение  жена  его  в  кухне  раскашлялась;  младенец
запищал,  малыш  плакал.
 — 	Бедные  дети!  —  сказал  священник  сладким  голосом.
 Тут  и  отец  разрыдался.
 — 	Да!  Да!  Я  согласен  на  все,  что  от  меня  потребуют!
 — 	Буду  на  это  рассчитывать,—  ответил  кюре  и,  низко  по¬
клонившись,  сказал:  —  Будьте  здоровы,  господа.
 Учитель  продолжал  сидеть,  закрыв  лицо  руками.  Он  оттолк¬
нул  Бувара.
 — 	Нет!  Оставьте  меня!  Хоть  бы  мне  околеть  поскорее!  Пре¬
зренный  я  человек!
 Оба  друга  вернулись  домой,  благодаря  судьбу  за  свое
независимое  положение.  Могущество  духовенства  устраша¬
ло  их.
 В  ту  пору  его  применяли  для  укрепления  правопорядка.
Республика  была  накануне  гибели.
 Три  миллиона  избирателей  оказались  отстраненными  от  все¬
общего  голосования.  Залоги  для  повременной  печати  были  по¬
вышены,  цензура  восстановлена.  Ее  требовали  даже  для  ро¬
манов-фельетонов.  Классическая  философия  считалась  опас¬
ною.  Буржуа  проповедовали  догму  материальных  интересов,
а  народ,  казалось,  был  доволен.
 Деревенский  люд  возвращался  к  прежним  своим  господам.
 Граф  де  Фаверж,  владевший  землями  в  Эре,  был  выбран
в  Законодательное  собрание,  и  его  переизбрание  в  главный  со¬
вет  Кальвадоса  было  предрешено.
 Он  счел  уместным  пригласить  на  завтрак  видных  в  крае
особ.
 Вестибюль,  где  их  встречали  три  лакея,  чтобы  снять  с  них
верхнее  платье,  бильярдная  и  две  гостиные  в  виде  анфилады,
растения  в  китайских  вазах,  бронза  на  каминах,  золотые  ба¬
геты  на  панелях,  плотные  занавеси,  широкие  кресла,—  вся  эта
роскошь  сразу  же  поразила  гостей,  словно  оказанная  им  любез¬
ность;  а  при  входе  в  столовую,  при  виде  стола,  уставленного
 278

жаркими  на  серебряных  блюдах  с  батареей  рюмок  перед  ка¬
ждой  тарелкою,  с  закусками  в  разных  углах  и  лососиною  посе¬
редине,—  все  лица  расцвели.
 Приглашенных  было  семнадцать  человек,  в  том  числе  два
крупных  землевладельца,  супрефект  из  Байе  и  приезжий  из
Шербурга.  Граф  де  Фаверж  извинился  перед  гостями  за  гра¬
финю,  которой  помешала  присутствовать  мигрень,  и  после
похвал  по  адресу  груш  и  винограда,  наполнявших  четыре  кор¬
зины  по  углам  стола,  речь  зашла  о  важной  новости:  о  проекте
высадки  в  Англии  войск  Шангарнье.
 Герто  приветствовал  ее  как  патриот,  кюре  —  из  ненависти  к
протестантам,  Фуро  —  в  интересах  торговли.
 — 	Вы  выражаете  средневековые  чувства!—сказал  Пе-
кюше.
 — 	Средние  века  были  кое-чем  хороши!  —  возразил  Марес-
ко.—  Так,  например,  наши  соборы!..
 — 	Однако,  сударь,  злоупотребления!..
 — 	Это  не  важно,  не  было  бы  революции!..
 — 	Ах,  революция,  вот  в  чем  горе!  —  сказал  священник
вздыхая.
 — 	Но  ей  способствовали  все!  И  (простите  меня,  граф)  —
даже  аристократия  своим  союзом  с  философами!
 — 	Что  поделаешь!  Людовик  XVIII  узаконил  грабеж!  С  того
времени  парламентский  режим  подрывает  основы!..
 Появился  ростбиф,  и  в  течение  нескольких  минут  слышен
был  только  стук  вилок  и  челюстей  да  шаги  лакеев  по  паркету
и  два  повторяющихся  слова:  «Мадера!  Сотерн!»
 Новый  толчок  беседе  дал  приезжий  из  Шербурга.  Как  оста¬
новиться,  катясь  в  пропасть?
 — 	У  афинян,—  сказал  Мареско,—  у  афинян,  с  которыми  у
нас  есть  общие  черты,  Солон  обуздал  демократов,  повысив
избирательный  ценз.
 — 	Лучше  было  бы  упразднить  Палату,—  сказал  Гюрель,—
весь  беспорядок  исходит  из  Парижа.
 — 	Нужна  децентрализация!—сказал  нотариус.
 -—  Широкая!  —  прибавил  граф.
 По  мнению  Фуро,  община  должна  обладать  всей  полнотою
власти,  вплоть  до  права  закрывать  для  проезжающих  свои
дороги,  если  найдет  это  нужным.
 И  между  тем  как  одно  блюдо  сменяло  другое,—  курица  в
соку,  раки,  шампиньоны,  салат  из  овощей,  жареные  жаворон¬
ки,—  гости  перебрали  много  предметов:  наилучшую  систему
обложения,  преимущества  большой  культуры,  отмену  смерт¬
ной  казни.  Супрефект  не  забыл  привести  прелестную  фразу
одного  остроумного  человека:  «Пусть  положат  начало  господа
убийцы!»
 279

Бувара  поразил  контраст  между  окружавшими  его  вещами
и  тем,  что  говорилось,  так  как  нам  всегда  кажется,  будто  слова
должны  соответствовать  обстановке  и  будто  высокие  потолки
созданы  для  великих  мыслей.  Тем  не  менее  лицо  у  него  рас¬
краснелось  за  десертом,  и  своих  собутыльников  он  видел  сквозь
туман.
 Отпили  бордо,  бургундского  и  малаги...  Граф  де  Фаверж,
зная,  с  кем  имеет  дело,  приказал  откупорить  шампанское.
Гости,  чокаясь,  выпили  за  успех  выборов,  и  шел  уже  четвертый
час,  когда  они  перешли  в  курительную,  чтобы  откушать  кофе.
 На  консоли  среди  номеров  «Универ»  валялась  карикатура
из  «Шаривари»;  она  изображала  гражданина,  у  которого  из-
под  фалд  сюртука  высовывался  хвост  с  глазом  на  кончике.  Ма-
реско  объяснил  ее  смысл.  Она  вызвала  много  смеха.
 Гости  пили  ликеры,  и  пепел  от  сигар  падал  на  шелк  мебели.
Аббат  в  споре  с  Жирбалем  напал  на  Вольтера.  Кулон  уснул.
Граф  де  Фаверж  заявил  о  своей  преданности  Шамбору.
 — 	Ульи  говорят  в  пользу  монархии.
 — 	Но  муравейники  —  в  пользу  республики.
 Впрочем,  врач  ею  больше  не  дорожил.
 — 	Вы  правы!  —  сказал  супрефект.—  Дело  не  в  форме  прав¬
ления.
 — 	Если  обеспечена  свобода!  —  возразил  Пекюше.
 — 	Честному  человеку  она  не^  нужна,—  ответил  Фуро.—
Я  до  речей  не  охотник!  Я  не  журналист!  Но  я  утверждаю,  что
Франция  нуждается  в  железной  руке!
 Все  стали  призывать  спасителя.
 И,  уходя,  Бувар  и  Пекюше  слышали,  как  г-н  де  Фаверж
говорил  аббату  Жефруа:
 — 	Нужно  восстановить  повиновение.  Власть  гибнет,  когда
подвергается  критике.  Спасение  только  в  божественном  праве.
 — 	Совершенно  верно,  граф.
 Бледные  лучи  октябрьского  солнца  тянулись  позади  леса,
дул  сырой  ветер.  И  шагая  по  опавшим  листьям,  друзья  дыша¬
ли  так,  словно  вырвались  на  свободу.
 Все,  чего  они  не  могли  высказать,  излилось  в  восклица¬
ниях.
 — 	Что  за  идиоты!  Какая  низость!  Можно  ли  себе  пред¬
ставить  такую  закоснелость!  Прежде  всего,  что  значит  боже¬
ственное  право?
 Приятель  Дюмушеля,  тот  самый  профессор,  который  про¬
светил  их  по  части  эстетики,  ответил  на  их  вопрос  в  ученом
письме.
 Теория  божественного  права  была  формулирована  при
Карле  II  англичанином  Фильмером.
 Вот  она:
 280

«Создатель  даровал  первому  человеку  господство  над  ми¬
ром.  Оно  перешло  к  его  потомству,  и  власть  короля  исходит
от  бога:  «он  его  образ»,  пишет  Боссюэт.  Родительская  власть
учит  повиноваться  одному  человеку.  Короли  созданы  по  образ¬
цу  отцов.
 «Локк  отверг  эту  доктрину.  Есть  различие  между  родитель¬
ской  властью  и  монархической,  так  как  по  отношению  к  соб¬
ственным  детям  любой  подданный  и  монарх  наделены  одина¬
ковыми  правами.  Королевская  власть  существует  только  на
основе  народного  избрания;  о  том  же  напоминал  и  обряд  ми¬
ропомазания,  во  время  которого  два  епископа,  показывая  ко¬
роля,  спрашивали  знать  и  простой  народ,  признают  ли  они
его.
 «Итак,  власть  исходит  от  народа.  Он  имеет  право  «делать
все,  что  желает»,  говорит  Гельвеций,  «изменять  свою  консти¬
туцию»,  говорит  Ватель,  восставать  против  несправедливости,
как  утверждают  Глафей,  Отман,  Мабли  и  пр.!  А  св.  Фома  Ак¬
винский  разрешает  ему  освобождать  себя  от  тиранов.  Он  даже
свободен,—  заявляет  Жюрье,—  от  обязанности  быть  правым».
 Удивленные  такою  аксиомой,  Бувар  и  Пекюше  взялись  за
«Общественный  договор»  Руссо.
 Пекюше  дочитал  до  конца;  затем,  закрыв  глаза  и  запроки¬
нув  голову,  стал  его  разбирать.
 Предполагается  соглашение,  в  силу  которого  личность  от¬
казалась  от  своей  свободы.
 Народ  в  то  же  время  обязался  защищать  личность  от  не¬
справедливостей  природы  и  передал  ей  в  собственность  то,
чем  располагает.
 Где  доказательство  существования  договора?
 Нигде!  И  общество  не  дает  гарантий.  Граждане  будут  за¬
ниматься  исключительно  политикой.  Но  так  как  нужны  ремес¬
ленники,  то  Руссо  рекомендует  рабство.  Науки  погубили  чело¬
веческий  род.  Театр  действует  развращающе,  деньги  пагубны,
и  государство  должно  ввести  известную  религию  под  страхом
смертной  казни.
 «Как!  —  сказали  они  себе.—  Вот  он  каков,  верховный  жрец
демократии!»
 Все  реформаторы  подражали  ему;  и  они  раздобыли  «Ис¬
следование  социализма»  Морана.
 Первая  глава  излагает  доктрину  сен-симонизма.
 Во  главе  —  Отец,  совмещающий  в  себе  папу  и  императора.
Право  наследования  отменяется,  все  имущества,  движимые  и
недвижимые,  образуют  общественный  фонд,  и  пользование  им
будет  происходить  иерархически.  Промышленники  станут
управлять  народным  богатством.  Но  опасаться  чего-либо  не
приходится,—  главою  будет  тот,  кто  «больше  всех  любит».
 281

Недостает  одного  —  женщины.  От  появления  женщины  за¬
висит  спасение  мира.
 — 	Я  не  понимаю.
 — 	Я  тоже.
 И  они  взялись  за  фурьеризм.
 Все  бедствия  происходят  от  принуждения.  Пусть  притяже¬
ние  станет  свободным  —  и  установится  гармония.
 Душа  наша  содержит  двенадцать  главных  страстей:  пять
эгоистических,  четыре  анимических,  три  распределяющих.  Они
стремятся:  первые  —  к  личности,  вторые  —  к  группам,  третьи  —
к  группам  групп  или  сериям,  совокупность  которых  образует
фалангу,  общество  из  тысячи  восьмисот  человек,  живущих  во
дворце.  Каждое  утро  кареты  увозят  работников  на  поля  и  ве¬
чером  доставляют  их  обратно.  Они  ходят  со  знаменами,  устра¬
ивают  празднества,  едят  пирожные.  Каждая  женщина,  если
это  ей  желательно,  имеет  трех  мужчин:  супруга,  любовника  и
производителя.  Для  холостяков  устанавливается  институт  бая¬
дерок.
 — 	Это  мне  подходит!  —  сказал  Бувар,
 И  он  погрузился  в  мечты  о  гармоническом  мире.
 Благодаря  улучшению  климатических  условий  земля  станет
прекраснее;  скрещивание  рас  удлинит  человеческую  жизнь.
Люди  будут  управлять  облаками,  как  теперь  умеют  вызывать
молнию;  по  ночам  над  городами  будет  проливаться  дождь,
чтобы  их  обмывать.  Корабли  станут  пересекать  полярные  мо¬
ря,  которые  оттают  под  влиянием  северного  сияния.  Ибо  все
происходит  от  сочетания  двух  брызжущих  из  полюсов  флюи¬
дов,  мужского  и  женского,  и  северное  сияние  —  это  симптом
течки  планеты,  оплодотворяющее  истечение.
 — 	Это  выше  моего  понимания,—  сказал  Пекюше.
 После  Сен-Симона  и  Фурье  проблема  свелась  к  вопросам
заработной  платы.
 Луи  Блан,  в  интересах  рабочих,  требует  упразднения  внеш¬
ней  торговли;  Лафарель  —  введения  машин;  еще  кто-то  —
уменьшения  акциза  на  напитки,  или  преобразования  корпора¬
ций,  или  раздачи  супов.  Прудон  изобретает  однообразный  та¬
риф  и  требует  для  государства  сахарной  монополии.
 — 	Эти  социалисты,—  говорил  Бувар,—  всегда  хотят  ти¬
рании.
 — 	Да  нет  же!
 — 	Уверяю  тебя!
 — 	Ты  глуп!
 — 	А  ты  меня  возмущаешь!
 Приятели  выписали  эти  сочинения,  после  того  как  познако¬
мились  с  ними  в  пересказе.  Бувар  отметил  несколько  мест  и,
показывая  их,  сказал:
 282

— 	Читай  сам!  Они  нам  приводят  в  пример  ессеев,  морав¬
ских  братьев,  иезуитов  в  Парагвае  и  чуть  ли  не  тюремный  ре¬
жим.  У  икарийцев  на  завтрак  полагается  двадцать  минут,
женщины  рожают  в  больнице;  что  касается  книг,  то  их  запре¬
щено  печатать  без  разрешения  Республики.
 — 	Но  Кабэ  идиот!
 — 	А  вот  тебе  из  Сен-Симона:  публицисты  будут  представ¬
лять  свои  произведения  на  рассмотрение  комитета  промыш¬
ленников.  А  вот  из  Пьера  Леру:  закон  будет  принуждать  гра¬
ждан  выслушивать  оратора.  Из  Огюста  Конта:  священники
будут  воспитывать  юношество,  направлять  всю  умственную
работу  и  побуждать  власть  к  регулированию  деторождения.
 Эти  документы  опечалили  Пекюше.  Вечером,  за  обедом,  он
ответил:
 — 	Что  в  сочинениях  утопистов  попадаются  смешные  ве*
щи  —  с  этим  я  согласен;  тем  не  менее  они  заслуживают  нашей
любви.  Уродство  мира  приводило  их  в  отчаяние,  и,  чтобы  сде¬
лать  его  прекраснее,  они  все  претерпели.  Вспомни  обезглав¬
ленного  Мора,  Кампанеллу,  которого  семь  раз  пытали,  Буона-
ротти  с  цепью  на  шее,  Сен-Симона,  умершего  от  нищеты,  и
многих  других.  Они  могли  бы  жить  спокойно:  но  нет!  Они  шли
своей  дорогой,  глядя  в  небо,  как  герои.
 — 	Не  думаешь  же  ты,—  возразил  Бувар,—  что  теории  ка¬
кого-нибудь  господина  могут  изменить  мир?
 — 	Не  все  ли  равно!  —  сказал  Пекюше.—  Довольно  нам
коснеть  в  эгоизме!  Поищем  наилучшей  системы!
 — 	Стало  быть,  ты  надеешься  ее  найти?
 — 	Конечно!
 — 	Ты?
 И  у  Бувара  от  хохота  живот  и  плечи  подпрыгивали  одно¬
временно.  Краснее  варенья,  с  салфеткою  подмышкой,  он  раз¬
дражающим  образом  повторял:
 — 	Ха!  Ха!  Ха!
 Пекюше  вышел  из  комнаты,  хлопнув  дверью.
 Жермена  ходила  по  всему  дому  и  звала  его.  Он  оказался
в  своей  комнате,  где  сидел  впотьмах,  забившись  в  кресло  и
сдвинув  на  брови  картуз.  Он  не  был  болен,  но  предавался
размышлениям.
 Когда  ссора  миновала,  Бувар  и  Пекюше  пришли  к  заклю¬
чению,  что  их  исследованиям  недоставало  одной  основы:  поли¬
тической  экономии.
 Они  занялись  предложением  и  спросом,  капиталом  и  аренд¬
ной  платой,  импортом,  запретительной  системой.
 Однажды  ночью  скрип  сапог  в  коридоре  разбудил  Пекюше.
Накануне  он  по  привычке  сам  задвинул  все  засовы  и  теперь
окликнул  Бувара,  спавшего  глубоким  сном.
 283

Они  замерли  в  неподвижности  под  одеялами.  Шум  не  по¬
вторился.  Служанки  отвечали  на  вопросы,  что  ничего  не  слы¬
шали.
 Но,  прогуливаясь  по  саду,  Бувар  и  Пекюше  заметили  отпе¬
чаток  подошвы  посреди  грядки  возле  забора,  и  две  планки  в
нем  были  поломаны.  Очевидно,  кто-то  через  него  перелезал.
 Нужно  было  предупредить  стражника.
 Не  застав  его  в  ратуше,  Пекюше  отправился  к  бакалейно¬
му  торговцу.
 Кого  же  увидел  он  в  заднем  помещении,  рядом  с  Плакева-
ном,  среди  пивших?  Горжю!  Горжю,  расфранченного,  как  бур¬
жуа,  и  угощавшего  всю  компанию.
 Этой  встрече  Бувар  и  Пекюше  не  придали  особого  зна¬
чения.
 Вскоре  они  перешли  к  вопросу  о  прогрессе.
 Бувар  не  оспаривал  его  в  области  научной.  Но  в  литерату¬
ре  прогресс  менее  очевиден,  и  пусть  даже  благосостояние  по¬
вышается,  зато  блеск  жизни  угас.
 Чтобы  убедить  Бувара,  Пекюше  взял  лист  бумаги.
 — 	Я  провожу  наискось  волнистую  линию.  Тот,  кто  мог  бы
следовать  по  ней,  не  видел  бы  горизонта  при  каждом  ее  по¬
нижении.  Однако  она  поднимается,  и,  несмотря  на  повороты,
вершина  будет  достигнута.  Такова  картина  прогресса.
 Вошла  г-жа  Борден.
 Это  было  3  декабря  1851  года.  Она  принесла  газету.
 Они  быстро  прочитали,  стоя  рядом,  воззвание  к  народу,
извещение  о  роспуске  Палаты,  об  аресте  депутатов.
 Пекюше  побледнел.  Бувар  глядел  на  вдову.
 — 	Как?  Вы  ничего  не  говорите?
 — 	Что  же  мне,  по-вашему,  делать?
 Они  забыли  предложить  ей  стул.
 — 	А  я-то  пришла  в  надежде  доставить  вам  удовольствие!
Ах,  сегодня  вы  совсем  не  любезны!
 И  она  удалилась,  задетая  их  неучтивостью.
 От  неожиданности  они  онемели.  Затем  отправились  в  де¬
ревню  излить  свое  негодование.
 Мареско,  принявший  их  в  разгаре  работы,  думал  иначе.
Парламентская  болтовня  кончилась,  и  слава  богу!  Отныне  нач¬
нется  деловая  политика.
 Бельжамб  не  слыхал  об  этих  событиях,  а  впрочем,  ему  на
них  наплевать.
 На  рынке  они  встретили  Вокорбея.
 Врач  от  этого  всего  уже  отошел.
 — 	Вы  совершенно  напрасно  портите  себе  кровь!
 Фуро  прошел  мимо  них,  насмешливо  говоря:
 — 	Провалились  демократы!
 284

А  капитан,  под  руку  с  Жирбалем,  издали  крикнул:
 — 	Да  здравствует  император!
 Но  Пти  должен  их  понять,  и  когда  Бувар  постучал  в  окош¬
ко,  учитель  вышел  из  класса.
 Ему  показалось  весьма  забавным,  что  Тьер  сидит  в  тюрь¬
ме.  Народ  отомщен.
 — 	А,  господа  депутаты,  теперь  ваш  черед!
 Расстрелы  на  бульварах  заслужили  одобрение  жителей
Шавиньоля.  Никакой  пощады  побежденным,  никакой  жалости
к  жертвам!  Кто  мятежник,—  тот  негодяй!
 — 	Возблагодарим  провидение,—  говорил  кюре,—  а  после
него  —  Луи  Бонапарта!  Он  окружает  себя  самыми  почтенны¬
ми  людьми!  Граф  де  Фаверж  станет  сенатором.
 На  следующий  день  к  ним  явился  Плакеван.
 Их  благородия  много  разговаривают.  Он  предложил  им  по¬
малкивать.
 — 	Хочешь  знать  мое  мнение?  —  сказал  Пекюше.—  Так  как
буржуа  свирепы,  а  рабочие  завистливы,  священники  угодливы,
а  народ,  в  конце  концов,  принимает  всех  тиранов,  лишь  бы
ему  дали  уткнуться  мордою  в  кормушку,  то  Наполеон  посту¬
пил  правильно!  Пускай  он  им  зажимает  рты,  топчет  их  и
убивает!  Этого  еще  мало  за  их  ненависть  к  праву,  низость,  ту¬
пость,  слепоту!
 Бувар  размышлял:
 — 	Ну,  ну,  прогресс!  Какие  враки!
 Он  прибавил:
 — 	А  политика?  Что  за  грязь!
 — 	Это  не  наука,—  отозвался  Пекюше.—  Военное  искус¬
ство  интереснее,  оно  позволяет  предвидеть  события,  нам  сле¬
довало  бы  им  заняться.
 — 	Ну  нет,  спасибо,—  ответил  Бувар.—  Мне  все  противно.
Продадим  лучше  наш  домишко  и  отправимся  к  дикарям.
 — 	Как  хочешь!
 Мели  во  дворе  накачивала  воду.
 На  деревянном  насосе  был  длинный  рычаг.  Опуская  его,
она  нагибалась,  и  тогда  видны  были  ее  синие  чулки  до  икр.
Затем  она  быстрым  движением  подымала  правую  руку,  немно¬
го  поворачивая  голову,  и  Пекюше,  глядя  на  нее,  испытывал
какое-то  совершенно  новое  чувство,  очарование,  бесконечное
удовольствие.
 VII
 Наступили  печальные  дни.
 Бувар  и  Пекюше  прекратили  свои  занятия  из  боязни  разо¬
чарований;  жители  Шавиньоля  от  них  сторонились,  из  разре-
 285

шенных  газет  ничего  нельзя  было  узнать,  и  жили  они  в  глу¬
боком  одиночестве,  в  полной  праздности.
 Иногда  они  раскрывали  книгу  и  захлопывали  ее:  к  чему
читать?  Случалось,  им  приходило  на  ум  очистить  сад,  через
четверть  часа  их  одолевала  усталость;  или  взглянуть  на  свою
ферму,—  они  возвращались  домой  удрученные;  или  заняться
хозяйством,—  Жермена  испускала  вопли;  они  отказались  от
этой  затеи.
 Бувар  вздумал  составить  каталог  музея  и  объявил,  что  их
безделушки  нелепы.
 Пекюше  занял  у  Ланглуа  ружье,  чтобы  стрелять  жаворон¬
ков;  взорвавшись  от  первого  же  выстрела,  оно  чуть  было  его
не  убило.
 Так  и  протекала  их  жизнь  в  этой  деревенской  скуке,  такой
тягостной,  когда  серое  небо  одноцветностью  своей  нежит  серд¬
це,  лишенное  надежд.  Прислушиваешься  к  шагам  человека,
ступающего  в  деревянных  башмаках  вдоль  стены,  или  к  дож¬
девым  каплям,  падающим  с  крыши  на  землю.  По  временам
прошуршит  по  стеклу  опавший  лист,  закружит  в  воздухе  и
улетит.  Ветер  доносит  неясные  отзвуки  похоронного  звона.
В  хлеву  мычит  корова.
 Они  зевали,  сидя  друг  против  друга,  поглядывали  на  ка¬
лендарь,  смотрели  на  часы,  ждали  обеда;  горизонт  был  все
тот  же:  впереди  —  поля,  справа  —  церковь,  слева  —  завеса  то¬
полей;  их  верхушки  покачивались  в  тумане,  безостановочно,  с
жалким  видом.
 Привычки,  раньше  терпимые,  причиняли  им.  теперь  страда¬
ния.  Пекюше  становился  неприятен  своею  манерою  класть  на
скатерть  носовой  платок,  Бувар  не  расставался  с  трубкою  и,
разговаривая,  раскачивался  из  стороны  в  сторону.  Споры  воз¬
никали  из-за  блюд,  из-за  качества  масла.  Сидя  вместе,  они  ду¬
мали  о  разном.
 Одно  происшествие  потрясло  Пекюше.
 Спустя  два  дня  после  мятежа  в  Шавиньоле.  он  вышел  по¬
гулять,  желая  отвлечься  от  политических  огорчений,  и  на  об¬
саженной  ветвистыми  вязами  дороге  услышал  за  собою  голос,
кричавший:
 — 	Постой!
 Это  была  г-жа  Кастильон.  Она  бежала  с  другой  стороны,
не  замечая  его.  Тот,  кого  она  догоняла,  обернулся.  Это  был
Горжю;  и  они  сошлись  на  расстоянии  сажени  от  Пекюше,
скрытого  за  деревьями.
 — 	Это  правда?  —  сказала  она.—  Ты  будешь  драться?
 Пекюше  притаился  во  рву,  чтобы  слышать.
 — 	Ну  да,  верно,—ответил  Горжю,—  я  буду  драться!  А
тебе-то  что?
 286

— 	Он  еще  спрашивает!  —  воскликнула  она,  заламывая  ру¬
ки.—  А  если  тебя  убьют,  любовь  моя!  Ах,  останься!
 Ее  голубые  глаза  умоляли  его  еще  сильнее  слов.
 — 	Оставь  меня  в  покое!  Я  должен  ехать!
 Она  злобно  усмехнулась.
 — 	Другая,  видно,  позволила!
 — 	О  ней  молчи!
 Он  поднял  сжатый  кулак.
 — 	Нет,  дорогой!  Нет!  Я  молчу,  ничего  не  говорю.
 Крупные  слезы  стекали  у  нее  по  щекам  в  рюши  косынки.
 Был  полдень.  Солнце  сверкало  над  покрытой  желтыми  ко¬
лосьями  равниной.  На  самом  горизонте  медленно  передвигал¬
ся  верх  повозки.  В  воздухе  стояло  оцепенение:  ни  птичьего
крика,  ни  жужжания  насекомых.  Горжю  срезал  себе  прут  и
скоблил  на  нем  кору.  Г-жа  Кастильон  не  поднимала  головы.
 Бедная  женщина  думала  о  своих  бесплодных  жертвах,
о  долгах,  которые  заплатила,  о  том,  что  ждет  ее  впереди,
о  своем  позоре.  Она  не  стала  плакаться,  а  напомнила  ему
о  первом  времени  их  любви,  когда  каждую  ночь  приходила
к  нему  на  свидание  в  ригу,  так  что  ее  мужу  однажды  помере¬
щились  воры  и  он  выстрелил  в  окно  из  пистолета.  Пуля  и  до
сих  пор  сидит  в  стене.
 — 	С  той  минуты,  как  я  тебя  увидала,  ты  мне  казался  пре¬
красным  как  принц.  Я  люблю  твои  глаза,  твою  походку,  твой
запах.
 Она  прибавила  тише:
 — 	Я  без  ума  от  тебя!
 Он  улыбался,  польщенный.
 Она  взяла  его  обеими  руками  за  талию  и,  запрокинув  голо¬
ву,  точно  в  молитве,  продолжала:
 — 	Сердце  мое!  Любовь  моя!  Моя  душа!  Моя  жизнь!  По¬
слушай,  говори,  чего  ты  хочешь!  Может  быть,  денег?  Они  най¬
дутся.  Я  виновата,  я  тебя  донимала!  Прости  меня!  И  закажи
себе  платье  у  портного,  пей  шампанское,  кути,  я  тебе  позволю
все,  все.
 Она  прошептала,  собрав  все  свои  силы:
 — 	Даже  ее!..  Только  вернись  ко  мне.
 Он  наклонился  к  ее  губам,  одной  рукой  обхватив  ее  стан,
чтобы  не  дать  ей  упасть,  а  она  бормотала:
 — 	Мое  сердце!  Моя  любовь!  Как  ты  красив!  Господи,  как
ты  красив!
 Край  рва  был  на  одном  уровне  с  подбородком  Пекюше.  Он
глядел  на  них  не  шевелясь,  тяжело  дыша.
 — 	Брось  нюнить!  —  сказал  Горжю.—  Так  я  могу  и  дили¬
жанс  пропустить.  Готовится  лихой  удар!  Я  в  нем  участвую!
Дай  мне  десять  су,  я  угощу  кондуктора.
 287

Она  вынула  из  кошелька  пять  франков.
 — 	Ты  мне  скоро  их  отдашь.  Потерпи  немного!  С  тех  пор
как  он  лежит  в  параличе!..  Ты  подумай!  И  если  хочешь,  мы
пойдем  в  часовню  Круа-Жанваль,  и  там  я,  любовь  моя,  при¬
несу  обет  Пресвятой  деве  выйти  за  тебя  замуж,  лишь  только
он  умрет!
 — 	Э,  да  твой  муж  никогда  не  умрет!
 Горжю  пошел  от  нее  прочь.  Она  его  догнала,  уцепилась  за
его  плечи.
 — 	Возьми  меня  с  собою!  Я  буду  твоей  служанкой!  Тебе
нужен  кто-нибудь.  Но  не  уезжай!  Не  покидай  меня!  Лучше
смерть!  Убей  меня!
 Она  валялась  у  него  в  ногах,  стараясь  поймать  и  поцело¬
вать  его  руки;  чепчик  у  нее  свалился,  за  ним  и  гребень,  корот¬
кие  волосы  распустились.  Они  были  седые  ниже  ушей,  она
снизу  вверх  глядела  на  него,  захлебываясь  от  слез,  с  красны¬
ми  веками  и  опухшими  губами,  и  ужас  охватил  его,  он  ее  от¬
толкнул:
 — 	Пошла  прочь,  старуха!  Прощай!
 Поднявшись  на  ноги,  она  сорвала  с  шеи  золотой  крестик  и
швырнула  им  в  него:
 — 	Вот  тебе,  мерзавец!
 Горжю  удалялся,  похлопывая  тросточкой  по  листьям  де¬
ревьев.
 Г-жа  Кастильон  не  плакала.  С  отвислою  челюстью  и  по¬
тухшими  зрачками  она  стояла  не  шевелясь,  окаменелая  в  своем
отчаянье;  казалось,  это  было  не  живое  существо,  а  разрушен¬
ная  вещь.
 То,  что  подсмотрел  Пекюше,  было  для  него  как  бы  откро¬
вением,  целым  миром,  где  он  увидал  особый,  ослепительный
свет,  беспорядочное  цветение,  океаны,  бури,  сокровища,  пучи¬
ны  бесконечной  глубины;  ужасом  веяло  от  него,—  не  беда!  Он
грезил  о  любви,  честолюбиво  мечтал  гореть  в  ней,  как  она,
внушать  ее,  как  он.
 А  между  .тем  он  ненавидел  Горжю  и  когда-то  в  кордегар¬
дии  с  трудом  удержался  от  того,  чтобы  не  предать  его.
 Любовник  г-жи  Кастильон  унижал  его  своею  стройной  та¬
лией,  ровными  локонами,  пушистой  бородою,  видом  победи¬
теля;  ведь  у  него  самого  волосы  прилегали  к  черепу,  как  смо¬
ченный  парик;  облаченное  в  балахон  туловище  похоже  было
на  валик,  двух  зубов  недоставало,  и  физиономия  была  угрю¬
ма.  Он  считал,  что  небо  к  нему  несправедливо,  чувствовал
себя  как  бы  лишенным  наследства,  да  и  друг  его  не  выказы¬
вал  ему  больше  любви.
 Бувар  покидал  его  каждый  вечер.  После  смерти  первой
жены  ничто  не  мешало  ему  найти  себе  вторую,  которая  бы  те-
 288

перь  его  холила,  следила  за  хозяйством.  Слишком  стар  был
он,  чтобы  думать  об  этом.
 Но  Бувар  погляделся  в  зеркало.  Щеки  у  него  сохранили
румянец,  волосы  вились,  как  в  былое  время,  все  зубы  уцелели,
и  при  мысли,  что  он  может  нравиться,  к  нему  вернулась  моло¬
дость.  Он  вспомнил  г-жу  Борден.  Она  с  ним  неоднократно  за¬
игрывала:  в  первый  раз  —  после  пожара  в  поле,  во  второй  —
у  них  на  обеде,  затем  в  музее,  когда  он  декламировал,  а  за
последнее  время  она,  забыв  обиду,  приходила  три  воскресенья
сряду.  Он  навестил  ее,  потом  к  ней  зачастил,  задавшись  целью
ее  увлечь.
 Начиная  с  того  дня,  как  Пекюше  наблюдал  за  молоденькой
служанкой,  накачивавшей  воду,  он  заговаривал  с  нею  чаще;
подметала  ли  она  коридор,  развешивала  ли  белье,  чистила  ли
кастрюли,  он  не  мог  вдосталь  наглядеться  на  нее  и  сам,  как
в  отрочестве,  изумлялся  своим  чувствам,  испытывая  то  же  то¬
мление  и  зной.  Воспоминание  о  том,  как  обнимала  Горжю
г-жа  Кастильон,  преследовало  его.
 Бувара  он  спрашивал,  какими  приемами  пользуются  рас¬
путники,  чтобы  иметь  женщин.
 — 	Они  делают  им  подарки,  угощают  в  ресторанах.
 — 	Прекрасно!  А  что  потом?
 — 	Иные  дамы  притворяются,  будто  падают  в  обморок,
чтобы  их  отнесли  на  диван;  другие  роняют  на  землю  носовой
платок.  Лучше  всех  те,  что  просто  назначают  тебе  свидание.
 И  Бувар  пустился  в  описания,  воспламенившие  воображе¬
ние  Пекюше,  как  непристойные  гравюры.
 — 	Первое  правило  —  не  верить  тому,  что  они  говорят.  Я
знавал  таких,  которые  с  виду  были  святыми,  а  на  деле  настоя¬
щими  Мессалинами.  Прежде  всего  нужно  быть  смелым!
 Но  смелость  не  является  по  заказу.  Пекюше  со  дня  на  день
откладывал  решение,  да  и  присутствие  Жермены  внушало  ему
робость.
 В  надежде,  что  она  попросит  расчета,  он  взваливал  на  нее
больше  работы,  записывал,  сколько  раз  она  была  пьяна,  делал
ей  выговоры  за  неопрятность,  за  лень,  и  так  ловко  повел  дело,
что  ее  уволили.
 Тогда  Пекюше  стал  свободен!
 С  каким  нетерпением  ждал  он  ухода  Бувара!  Как  стучало
у  него  сердце,  когда  запиралась  дверь!
 Мели  работала  за  столиком  у  окна,  при  свече.  Время  от
времени  она  откусывала  зубами  нитку,  а  затем,  прищурив
глаз,  вдевала  ее  в  ушко  иголки.
 Для  начала  он  пожелал  узнать,  какие  мужчины  ей  нравят¬
ся;  вроде  ли,  например,  Бувара?  Нимало:  она  предпочитала
худых.  Он  решился  спросить  ее,  были  ли  у  нее  дружки?
 19. 	Г.  Флобер.  Т.  4.
 289

—  Никогда!
 Затем,  подойдя  поближе,  он  стал  рассматривать  ее  тонкий
нос,  узкий  рот,  очертания  лица.  Отпустил  несколько  компли¬
ментов  и  посоветовал  ей  быть  осторожной.
 Наклоняясь  над  нею,  он  видел  под  корсажем  белые  формы;
от  них  исходило  теплое,  согревавшее  ему  щеку  благоухание.
Однажды  вечером  он  коснулся  губами  волос  на  ее  затылке,  и
при  этом  его  пронизал  трепет  до  мозга  костей.  В  другой  раз
он  поцеловал  ее  в  подбородок,  сдержав  себя,  чтобы  не  уку¬
сить  ее  кожу,  так  была  она  вкусна.  Мели  вернула  ему  поцелуй.
Комната  завертелась  перед  ним.  Он  ослеп.
 Он  подарил  ей  пару  ботинок  и  часто  угошал  ее  рюмкою
анисовки...  Оберегал  ее  от  работы,  вставал  рано  утром,  колол
дрова,  разводил  огонь,  доходил  в  своем  внимании  до  того,  что
чистил  обувь  Бувара.
 Мели  в  обморок  не  упала,  не  уронила  платка,  и  Пекюше  не
знал,  на  что  решиться,  а  желание  росло  от  боязни  его  утолить.
 Бувар  усердно  ухаживал  за  г-жою  Борден.
 Она  принимала  его,  немного  не  в  меру  затянутая  в  платье
переливчатого  цвета,  скрипевшее,  как  лошадиная  сбруя,  и  не
переставила.,  важности  ради,  играть  своею  длинною  золотою
цепочкой.
 Их  разговоры  вращались  вокруг  обитателей  Шавиньоля
или  «покойного  ее  мужа»,  судебного  пристава  в  Ливаро.
 Затем  она  осведомилась  о  прошлом  Бувара,  обнаружив
любопытство  к  «шалостям  молодого  человека»,  к  его  состоя¬
нию  попутно  и  к  тому,  какие  интересы  связывали  его  с  Пе¬
кюше.
 Он  восхищен  был  ее  хозяйством,  а  когда  обедал  у  нее  —
чистотою  сервировки,  превосходною  кухней.  Ряд  замечательно
вкусных  блюд,  прерываемых  в  равных  промежутках  старым
помаром,  приводил  их  к  десерту,  за  которым  они  очень  долго
пили  кофе,  и  г-жа  Борден,  раздувая  ноздри,  окунала  в  чашку
свою  толстую  губу,  слегка  оттененную  черным  пушком.
 Однажды  она  появилась  декольтированная.  Ее  плечи  обво¬
рожили  Бувара.  Сидя  перед  нею  на  низком  стуле,  он  принялся
проводить  обеими  ладонями  вдоль  ее  рук.  Вдова  рассердилась.
Он  не  возобновлял  попыток,  но  стал  рисовать  себе  округлые
формы  необычайной  полноты  и  упругости.
 Как-то  вечером,  недовольный  стряпнею  Мели,  он  испы¬
тал  радость,  войдя  в  гостиную  г-жи  Борден.  Вот  где  надо  бы
жить!
 Колпак  лампы,  прикрытый  розовою  бумагою,  распростра¬
нял  спокойный  свет.  Г-жа  Борден  сидела  у  огня,  и  нога
ее  выступала  из-под  юбки.  С  первых  же  слов  беседа  обо¬
рвалась.
 290

Между  тем  она  смотрела  на  него,  полусмежив  ресницы,
томно  и  неотступно.
 Бувар  уже  не  мог  сдержаться.  И,  опустившись  на  колени,
пробормотал:
 — 	Я  вас  люблю!  Поженимся!
 У  г-жи  Борден  участилось  дыхание,  затем  она  простодуш¬
ным  тоном  сказала,  что  он  шутит;  право  же,  люди  стали  бы
смеяться,  это  неразумно.  Он  ошеломил  ее  этим  признанием.
 Бувар  возразил,  что  они  ни  в  чьем  согласии  не  нуждаются.
 — 	Что  вас  останавливает?  Не  приданое  ли?  На  белье  у
нас  одинаковая  метка  Б!  Мы  соединим  наши  прописные  буквы.
 Этот  довод  ей  понравился.  Но  дело  крайней  важности  ме¬
шало  ей  принять  решение  до  конца  месяца.  И  у  Бувара  вы¬
рвался  стон.
 Она  была  так  внимательна,  что  проводила  его  домой  вместе
с  Марианной,  несшей  фонарь.
 Оба  приятеля  скрывали  друг  от  друга  свои  увлечения.
 Пекюше  рассчитывал  утаить  навсегда  свою  интригу  со  слу¬
жанкой.  Если  бы  Бувар  оказал  противодействие,  он  увез  бы  ее
в  другие  края,  хотя  бы  в  Алжир,  где  жизнь  недорога.  Но  редко
строил  он  такие  планы,  будучи  поглощен  своей  любовью,  не
думая  о  последствиях.
 Бувар  собирался  превратить  музей  в  супружескую  спаль¬
ню,  а  если  бы  этому  воспротивился  Пекюше,  то  поселиться
в  доме  своей  супруги.
 Спустя  несколько  дней  он  был  у  нее  под  вечер  в  саду.
Почки  начинали  распускаться,  и  между  облаками  расстила¬
лись  большие  синие  пространства;  она  нагнулась,  чтобы  на¬
рвать  фиалок,  и  сказала,  протягивая  их:
 — 	Поздравьте  г-жу  Бувар!
 — 	Как!  Неужели  правда?
 — 	Совершенная  правда.
 Он  хотел  схватить  ее  в  объятия,  она  его  оттолкнула.
 — 	Что  за  человек!
 Затем,  приняв  серьезный  вид,  предупредила  его,  что  скоро
попросит  его  об  одной  жертве.
 — 	Я  вам  приношу  ее!
 Они  назначили  заключение  брачного  контракта  на  следую¬
щий  четверг.
 Никто  до  последнего  момента  не  должен  был  ничего  знать!
 — 	Согласен!
 И  он  вышел,  подняв  глаза  к  небу,  легкий,  как  олень.
 Пекюше  в  утро  того  же  дня  дал  себе  слово  умереть,  если
ему  не  удастся  снискать  благосклонность  служанки,  и  он  про¬
водил  ее  в  погреб,  надеясь,  что  потемки  придадут  ему  сме¬
лости.
 291

Несколько  раз  она  собиралась  уйти,  но  он  ее  удерживал,
пересчитывая  с  нею  бутылки,  выбирая  планки  или  осматривая
дно  бочек,—  это  длилось  долго.
 Освещенная  проникавшими  сквозь  отдушину  лучами,  она
стояла  перед  ним,  стройная,  опустив  веки,  приподняв  немного
уголки  рта.
 — 	Любишь  ты  меня?  —  сказал  вдруг  Пекюше.
 — 	Да!  Я  вас  люблю.
 — 	Ну,  так  докажи  мне  это!
 И  обхватив  ее  левой  рукою,  он  начал  правою  расстегивать
ее  лиф.
 — 	Вы  мне  сделаете  больно?
 — 	Нет!  Ангелок  мой!  Не  бойся!
 — 	А  если  г-н  Бувар...
 — 	Я  ему  ничего  не  скажу!  Будь  спокойна!
 Позади  лежали  вязанки  хворосту.  Она  упала  на  них,  за¬
прокинув  голову,  груди  ее  выскользнули  из  рубашки;  затем
она  закрыла  лицо  рукавом,  и  всякий  другой  понял  бы,  что  она
не  так  уж  неопытна.
 Вскоре  Бувар  вернулся  к  обеду.
 Они  ели  молча,  так  как  оба  боялись  выдать  себя.  Мели
прислуживала  им,  невозмутимая,  как  всегда.  Пекюше  от¬
водил  глаза  в  сторону,  чтобы  не  встретиться  с  нею  взглядами,
между  тем  как  Бувар,  осматривая  стены,  размышлял  о  ре¬
монте.
 Спустя  неделю,  в  четверг,  он  вернулся  домой  вне  себя.
 — 	Проклятая  баба!
 — 	Кто  это?
 — 	Г-жа  Борден.
 И  он  рассказал,  что  в  безумии  своем  чуть  было  не  женился
на  ней,  но  все  пошло  прахом  четверть  часа  тому  назад  у  Ма-
реско.
 Она  предъявила  притязание  в  виде  свадебного  дара  на
Экальскую  мызу,  которою  он  распоряжаться  не  мог,  потому
что  заплатил  за  нее,  как  и  за  ферму,  отчасти  чужими  деньгами.
 — 	Это  верно!  —  сказал  Пекюше.
 — 	А  я-то  еще  имел  глупость  обещать  ей  жертву  по  ее  вы¬
бору!  Эту  она  и  хотела!  Я  заупрямился.  Если  бы  она  меня
любила,  то  уступила  бы  мне!
 Вдова,  наоборот,  договорилась  до  бранных  слов,  раскрити¬
ковала  его  наружность,  его  пузо.
 — 	Мое  пузо!  Ты  подумай  только!
 Пекюше  в  это  время  несколько  раз  выходил,  шагал,  раз¬
двинув  ноги.
 — 	Ты  нездоров?—спросил  Бувар.
 — 	Ох!  Да!  Я  нездоров.
 292

И,  закрыв  дверь,  Пекюше,  после  долгих  колебаний,  при¬
знался,  что  только  что  обнаружил  у  себя  секретную  болезнь,
 — 	Ты?
 — 	Да,  я.
 — 	Ах  ты  бедняга!  Кто  ж  тебя  ею  наградил?
 Он  еще  больше  покраснел  и  сказал  еще  тише:
 — 	Это  могла  быть  только  Мели.
 Бувар  остолбенел  от  этих  слов.
 Первым  делом  они  уволили  эту  молодую  особу.
 Она  с  невинным  видом  запротестовала.
 Болезнь  Пекюше  была,  однако,  серьезна;  но  стыдясь  своего
позора,  он  не  решался  показаться  врачу.
 Бувару  пришло  в  голову  обратиться  к  Барберу.
 Они  сообщили  ему  подробности  недуга,  чтобы  тот  показал
письмо  доктору  для  лечения  путем  переписки.  Барберу  отнесся
к  поручению  с  усердием,  уверенный,  что  дело  касается  Бувара,
и  назвал  его  старым  развратником,  не  преминув  его,  впрочем,
поздравить.
 — 	В  моем  возрасте!  —  говорил  Пекюше.—  Разве  это  не
ужасно?  Но  за  что  она  меня  так  подвела?
 — 	Ты  ей  нравился.
 — 	Она  должна  была  меня  предупредить.
 — 	Разве  любовь  рассуждает?
 А  Бувар  жаловался  на  г-жу  Борден.
 Ему  часто  случалось  видеть,  как  она  останавливалась  в  об¬
ществе  Мареско  перед  Экальской  мызой  и  беседовала  с  Жер-
меной.  Столько  махинаций  из-за  клочка  земли!
 — 	Она  жадная!  Этим  все  объясняется!
 Так  они  размышляли  о  своих  обманутых  надеждах  в  ма¬
леньком  зале  перед  камином,—  Пекюше,  глотая  лекарства,  Бу¬
вар,  покуривая  трубку,—  и  рассуждали  о  женщинах.
 — 	Странная  потребность,—  и  потребность  ли  это?  Они  тол¬
кают  на  преступления,  на  подвиги  и  на  скотство.  Ад  в  юбке,
рай  в  поцелуе,  воркованье  горлицы,  змеиные  извивы,  кошачьи
когти,  коварство  моря,  непостоянство  луны.
 Они  повторяли  все  те  общие  места,  которые  вошли  в  обиход
благодаря  женщинам.
 Влечение  к  ним  нанесло  их  дружбе  урон.  Они  почувствова¬
ли  раскаянье.
 — 	Покончено  с  женщинами,  не  правда  ли?  Будем  жить
без  них!
 И,  растроганные,  они  обнялись.
 Нужно  было  противодействие,  и  Бувар,  после  выздоровле¬
ния  Пекюше,  решил,  что  им  полезно  будет  водолечение.
 Жермена,  вернувшаяся  к  ним  после  ухода  Мели,  каждое
утро  вкатывала  в  коридор  ванну.
 293

И  оба  они,  голые,  как  дикари,  плескали  друг  в  друга  водою
из  больших  ведер,  затем  бежали  в  свои  комнаты.  Их  видели
сквозь  плетень,  и  некоторые  лида  негодовали.
 VIII
 Удовлетворенные  таким  режимом,  они  пожелали  гимнасти¬
кой  улучшить  свое  физическое  состояние.
 Взяв  руководство  Амороса,  они  просмотрели  атласс
 Все  эти  юноши,  которые  приседают,  лежат  на  спине,  стоят,
сгибают  ноги,  раздвигают  руки,  показывают  кулак,  поднимают
гири,  сидят  верхом  на  перекладине,  карабкаются  по  лестницам,
кувыркаются  на  трапециях,—  все  это  проявление  силы  и  лов¬
кости  возбудило  в  них  зависть.
 Однако  их  опечалило  великолепие  гимнастического  инсти¬
тута,  описанного  в  предисловии,  потому  что  никогда  они  не
смогли  бы  устроить  у  себя  вестибюль  для  экипажей,  ипподром
для  скачек,  бассейн  для  плавания,  или  «гору  славы»,  искусст¬
венный  холм  высотою  в  тридцать  два  метра.
 Деревянная  лошадь  для  вольтижирования,  с  волосяной  на¬
бивкой,  обошлась  бы  слишком  дорого,  пришлось  от  нее  отка¬
заться;  срубленная  липа  в  саду  послужила  им  горизонтальной
мачтой;  и  когда  они  наловчились  пробегать  по  ней  из  конца  в
конец,  то  в  виде  вертикального  столба  водрузили  на  прежнем
месте  одну  из  жердей  шпалерника.  Пекюше  взобрался  на  са¬
мый  верх.  Бувар  скользил,  падал  каждый  раз  и  наконец  мах¬
нул  на  это  дело  рукою.
 «Ортосомегрические  шесты»  понравились  ему  больше,—  это
были  две  палки  от  метел,  связанные  двумя  веревками,  из  ко¬
торых  одна  проходит  подмышками,  а  другая  по  запястьям  рук;
и  целыми  часами  он  носил  этот  прибор,  приподняв  подбородок,
выдвинув  грудь,  прижав  локти  к  туловищу.
 Вместо  гирь  тележник  выточил  из  ясеня  четыре  колодки,
похожие  на  сахарные  головы,  с  ручками  вроде  горлышек  у  бу¬
тылок.  Эти  дубинки  нужно  выбрасывать  вправо,  влево,  вперед,
назад;  но,  слишком  тяжелые,  они  выскальзывали  у  них  из
пальцев,  грозя  раздробить  ноги.  Тем  не  менее  они  страстно
увлекались  «персидскими  палицами»  и  даже  натирали  их  каж¬
дый  вечер  воском  и  суконною  тряпкой,  предохраняя  от  трещин.
 Затем  они  стали  разыскивать  рвы.  Найдя  подходящий,  они
упирали  в  середину  длинный  шест  и,  оттолкнувшись  левой  но¬
гой,  перескакивали  на  другую  сторону,  затем  —  обратно.  Рав¬
нина  была  пологая,  их  видно  было  издали,  и  крестьяне  недо¬
умевали:  что  за  странные  два  предмета  подпрыгивают  на  го¬
ризонте?
 294

С  наступлением  осени  они  занялись  комнатной  гимнастикой,
она  им  наскучила.  Отчего  не  было  у  них  качалки  или  почтово¬
го  кресла,  придуманного  аббатом  Сен-Пьер  при  Людовике  XIV?
Как  было  оно  устроено,  где  бы  справиться  об  этом?  Дюмушель
даже  не  удостоил  их  ответа.,
 Тогда  они  устроили  в  пекарне  ручные  качели.  По  двум  бло¬
кам,  ввинченным  в  потолок,  проходила  веревка  с  поперечной
палкой  на  каждом  конце.  Схватившись  за  нее,  один  отталки¬
вался  от  пола  ногами,  другой  опускал  руки  до  земли;  первый
своею  тяжестью  подтягивал  второго,  и  тот,  отпуская  немного
веревку,  в  свою  очередь  подымался;  не  проходило  и  пяти  минут,
как  их  тела  покрывались  испариной.
 Следуя  предписаниям  руководства,  они  постарались  на¬
учиться  одинаково  владеть  обеими  руками  и  кончили  тем,  что
временно  разучились  пользоваться  правой  рукою.  Они  сделали
больше  того:  Аморос  указывает  стихотворные  отрывки,  кото¬
рые  нужно  петь  во  время  упражнений;  Бувар  и  Пекюше,  мар¬
шируя,  повторяли  гимн  №  9:
 Король,  справедливый  король  —  это  благо.
 Ударяя  себя  в  грудь:
 Друзья,  и  корона,  и  слава,  и  т.  д.
 Во  время  бега:
 Мы  в  стремя  ногу  вденем!
 Помчимся  за  быстрым  оленем!
 Да!  Мы  победим!
 Бежим!  Бежим!  Бежим!
 И  дыша  тяжелее  запыхавшихся  собак,  они  воодушевляли
друг  друга  звуками  своих  голосов.
 Одна  сторона  гимнастики  их  восхищала:  ее  применение  для
спасения  погибающих.
 Но  нужно  бы  иметь  детей,  чтобы  научиться  носить  их  в  меш¬
ках,  и  они  попросили  учителя  достать  им  несколько  ребяг.
Пти  возразил,  что  родители  рассердятся.  Они  ограничились  по¬
мощью  раненым.  Один  прикидывался  лишившимся  чувств,  а
другой  со  всевозможными  предосторожностями  вез  его  на
тачке.
 Что  касается  военных  штурмов,  то  автор  хвалит  лестницу
Буа-Розе,  названную  так  по  имени  полководца,  который  взял
когда-то  приступом  Фекан,  вскарабкавшись  по  скале.
 Руководясь  приведенной  в  книге  картинкой,  они  снабдили
короткими  палками  канат  и  привязали  его  к  сараю.  Сев  на
первую  палку  и  ухватившись  за  третью,  нужно  немедленно
подбросить  ноги  вверх,  чтобы  вторая  палка,  только  что  бывшая
 295

на  уровне  груди,  оказалась  как  раз  под  ляжками.  Тогда  надо
выпрямиться,  ухватиться  за  четвертую  и  так  далее.  Как  они  ни
раскорячивались,  им  не  удавалось  добраться  и  до  второй  сту¬
пеньки.
 Быть  может,  легче  цепляться  руками  за  камни,  как  это  де¬
лали  солдаты  Бонапарта,  атакуя  форт  Шамбре?  Для  обучения
этому  примеру  Аморос  в  своем  институте  располагает  особой
башней.
 Ее  могла  заменить  развалившаяся  стена.  Они  попробовали
взять  ее  приступом.
 Но  Бувар,  слишком  поспешно  высвободив  ногу  из  щели,
испугался  и  почувствовал  головокружение.
 Пекюше  объяснил  это  несовершенством  их  метода:  они  пре¬
небрегали  указаниями,  относящимися  к  суставам,  так  что  им
следовало  снова  обратиться  к  принципам.
 Увещевания  были  тщетны;  из  гордости  и  самонадеянности
он  взялся  за  ходули.
 Для  них  он  был,  казалось,  предназначен  природою,  потому
что  сразу  же  воспользовался  большой  моделью  с  подставками
на  высоте  четырех  футов  от  земли  и,  сохраняя  равновесие,  ша¬
гал  по  саду,  словно  гигантский  аист  на  прогулке.
 Бувар  увидел  из  окна,  как  он  зашатался,  а  потом  грохнулся
на  фасоль,  причем  подпорки  ослабили  силу  падения.  Когда
его  подняли,  он  весь  был  измазан  компостом,  из  носу  шла
кровь,  лицо  посинело,  и  он  думал,  что  надорвался.
 Очевидно,  гимнастика  не  подходила  людям  их  возраста.  Они
ее  забросили,  не  решаясь  больше  двигаться  из  боязни  несчаст¬
ных  случаев,  и  целые  дни  просиживали  в  музее,  придумывая
другие  занятия.
 Эта  перемена  режима  повлияла  на  здоровье  Бувара.  Он
очень  отяжелел,  дышал  после  еды  как  кашалот,  захотел  поху¬
деть,  стал  меньше  есть  и  ослабел.
 Пекюше  тоже  чувствовал  себя  «подточенным»,  кожа  у  него
зудела,  а  в  горле  образовались  налеты.
 —  Плохи  дела,—  говорили  они,—  плохи.
 Бувар  надумал  пойти  в  трактир  и  выбрать  там  несколько
бутылок  испанского  вина,  чтобы  починить  свою  машину.
 Когда  он  выходил  оттуда,  писец  от  Мареско  и  еще  три  че¬
ловека  несли  большой  стол  орехового  дерева  к  Бельжамбу,
которого  им  поручено  было  очень  поблагодарить  от  имени  но¬
тариуса.  Стол  вел  себя  превосходно.
 Так  Бувар  узнал  о  новой  моде  —  столоверчении.  Он  посме¬
ялся  над  писцом.
 Однако  по  всей  Европе,  в  Америке,  в  Австралии  и  в  Индии
миллионы  смертных  проводили  жизнь  свою  в  том,  что  верте¬
ли  столы  и  открывали  способы  пользоваться  чижами,  как  поо-
 296

рицателями,  давать  концерты  без  инструментов,  переписываться
при  посредстве  улиток.  Печать,  в  серьезном  тоне  преподнося
публике  эти  враки,  служила  опорой  ее  легковерию.
 Стучащие  духи  поселились  в  замке  Фавержа,  оттуда  рас¬
пространились  по  деревне,  и  особенно  много  вопросов  задавал
им  нотариус.
 Задетый  скептицизмом  Бувара,  он  пригласил  обоих  при¬
ятелей  на  вечеринку  с  вертящимися  столами.
 Не  ловушка  ли  это?  Там  будет,  вероятно,  г-жа  Борден.  Пе-
юоше  отправился  туда  один.
 На  вечере  присутствовали  мэр,  управляющий  налогами,  ка¬
питан,  еще  несколько  местных  жителей  со  своими  женами,  г-жа
Вокорбей,  г-жа  Борден,  как  и  надо  было  ожидать;  далее,  быв¬
шая  учительница  г-жи  Мареско,  мадмуазель  Лаверьер,  особа
немного  косоглазая,  чьи  седые  волосы  падали  на  плечи  спира¬
лями,  по  моде  1830  года.  В  кресле  сидел  родственник  хозяина,
приехавший  из  Парижа,  в  синем  фраке  и  с  дерзким  выраже¬
нием  лица.
 Две  бронзовые  лампы,  этажерка  с  редкими  вещицами,  ро¬
мансы  с  виньетками  на  фортепиано  и  крошечные  акварели  в
непомерно  больших  рамах  всегда  вызывали  удивление  в  Ша-
виньоле.  Но  в  этот  вечер  все  взоры  устремлены  были  на  стол
красного  дерева.  Его  собирались  испытать  сейчас  же,  и  он  имел
значительный  вид,  как  все,  что  скрывает  в  себе  тайну.
 Двенадцать  гостей  расселись  вокруг  него,  раздвинув  паль¬
цы,  так  что  касались  друг  друга  мизинцами.  Слышно  было
только  тиканье  часов.  Лица  выражали  напряженное  внимание.
 Через  десять  минут  несколько  человек  начали  жаловаться,
что  у  них  по  рукам  бегают  мурашки.  Пекюше  чувствовал  себя
неважно.
 — 	Вы  толкаете!  —  обратился  капитан  к  Фуро.
 — 	Ничуть!
 — 	Право  же!
 — 	Что  вы,  сударь!
 Мареско  их  успокоил.
 Напрягая  слух,  некоторые  услышали  как  бы  потрескиванье
дерева.  Иллюзия!  Ничто  не  шелохнулось.
 В  прошлый  раз,  когда  из  Лизье  приезжали  Оберы  и  Лормо
и  когда  нарочно  заняли  стол  у  Бельжамба,  все  шло  так  хоро¬
шо!  А  сегодня  стол  упрямился...  Почему?
 Очевидно,  ему  мешал  ковер,  и  общество  перешло  в  сто¬
ловую.
 Выбор  пал  на  широкий  столик  с  одной  ножкой;  за  ним  раз¬
местились  Пекюше,  Жирбаль,  г-жа  Мареско  и  ее  кузен,  г-н
Альфред.
 Столик  был  на  колесиках,  он  откатился  вправо;  участники
 297

сеанса,  не  разрывая  цепи,  последовали  за  ним,  и  он  автомати¬
чески  совершил  еще  два  поворота.  Все  были  поражены.
 Тут  г-н  Альфред  произнес  громким  голосом:
 — 	Дух,  как  тебе  нравится  моя  кузина?
 Столик,  медленно  покачиваясь,  стукнул  девять  раз.
 Согласно  панкарте,  переводившей  число  ударов  на  буквы,
это  означало:  «Прелестна».  Раздались  крики  браво.
 Затем,  поддразнивая  г-жу  Борден,  Мареско  предложил
духу  объявить  ее  точный  возраст.
 Ножка  столика  упала  пять  раз  подряд.
 — 	Как?  Пять  лет?  —  воскликнул  Жирбаль.
 — 	Десятки  не  в  счет,—  возразил  Фуро.
 Вдова  улыбнулась,  хотя  и  злилась  в  душе.
 На  другие  вопросы  ответов  не  последовало,  настолько
сложен  был  алфавит.  Лучше  было  бы  пользоваться  дощечкою,
быстрым  способом,  который  применяла  даже  г-жа  Лаверьер,
записывая  в  альбом  свои  непосредственные  сношения  с  Людо¬
виком  XII,  Клемане  Изор,  Франклином,  Жан  Жаком  Руссо
и  пр.  Эти  механические  дощечки  продавались  на  улице  Омаль.
Г-н  Альфред  пообещал  достать  одну  штуку,  затем  обратился
к  учительнице:
 — 	А  недурно  бы  четверть  часика  помузицировать?  Мазур¬
ку  бы!
 Зазвучали  два  резких  аккорда.  Он  взял  свою  кузину  за  та¬
лию,  исчез  с  нею,  вернулся.  Пахнуло  ветром  от  платья,  задевав¬
шего  двери  на  лету.  Она  откинула  голову  назад,  он  дугою  вы¬
гнул  руку.  Все  любовались  грацией  дамы,  молодцеватым  ви¬
дом  кавалера;  и  не  ожидая  пирожных,  Пекюше  ушел,  ошелом¬
ленный  вечером.
 Сколько  ни  повторял  он:  «Да  ведь  я  видел!  Я  видел!»,  Бу-
вар  отрицал  факты  и  все  же  согласился  проделать  опыт  само¬
лично.
 В  течение  двух  недель  они  проводили  послеобеденное  вре¬
мя  сидя  друг  против  друга,  положив  руки  на  стол,  затем  на
шляпу,  на  корзину,  на  тарелки.  Все  эти  предметы  оставались
неподвижны.
 Явление  вертящихся  столов  тем  не  менее  достоверно.  Про¬
фаны  приписывают  его  духам,  Фарадей  —  продолжению  нерв¬
ной  деятельности,  Шеврель  —  бессознательному  напряжению,
или,  быть  может,  как  предполагает  Сегуен,  от  собрания  людей
исходит  импульс,  магнетический  ток?
 Эта  гипотеза  заинтересовала  Пекюше.  Он  нашел  в  своей
библиотеке  «Руководство  для  магнетизера»  Монтакабера,  вни¬
мательно  перечитал  и  посвятил  в  его  теорию  Бувара.
 Все  одушевленные  тела  находятся  под  влиянием  звезд  и
передают  его.  Свойство  это  подобно  действию  магнита.  На-
 298

правляя  эту  силу,  можно  исцелять  больных,—  таков  принцип.
Со  времени  Месмера  наука  развилась,  но  главное  —  это  все-
гда  изливать  флюид  и  делать  пассы,  которые  прежде  всего
должны  усыплять.
 — 	Ну,  хорошо!  Усыпи  меня!  —  сказал  Бувар.
 — 	Это  невозможно,—  ответил  Пекюше.—  Чтобы  испыты¬
вать  на  себе  магнетическое  действие  и  передавать  его,  необхо¬
димо  верить.
 Затем,  поглядев  на  Бувара,  он  воскликнул:
 — 	Ах,  как  жаль!
 — 	Что?
 — 	Да,  при  желании,  поупражнявшись  немного,  ты  сделал¬
ся  бы  таким  магнетизером,  что  лучшего  и  не  сыскать.
 И  вправду,  он  обладал  всем,  что  требуется:  приятным  об¬
хождением,  мощным  физическим  и  крепким  духовным  складом.
 Бувару  лестно  было  услышать  о  такой  внезапно  у  него  от¬
крывшейся  способности.  Он  исподтишка  углубился  в  Монта-
кабера.
 Затем,  так  как  Жермена  жаловалась  на  оглушавший  ее
шум  в  ушах,  он  сказал  однажды  вечером  небрежным  тоном:
 — 	Не  испытать  ли  на  ней  магнетизм?
 Она  от  этого  не  отказалась.  Он  сел  против  нее,  взял  в  руки
оба  ее  больших  пальца  и  стал  на  нее  пристально  смотреть,  как
будто  только  это  и  делал  всю  свою  жизнь.
 Сперва  у  старухи,  поставившей  ноги  на  грелку,  поникла  го¬
лова,  глаза  у  нее  закрылись,  и  мало-помалу  она  захрапела.
 После  того  как  они  целый  час  на  нее  глядели,  Пекюше  ска¬
зал  шопотом:
 — 	Что  вы  чувствуете?
 Она  проснулась.
 Позже  несомненно  обнаружилось  бы  ясновиденье.
 Этот  успех  придал  им  смелости,  и,  уверенно  взявшись  опять
за  врачевание,  они  стали  лечить  от  межреберных  болей  цер¬
ковного  сторожа  Шамберлана,  страдавшего  неврозом  желуд¬
ка  каменщика  Мигрена;  старуху  Варен,  у  которой  мозговик
под  ключицей  требовал  для  своего  питания  мясных  пласты¬
рей;  больного  водянкою  старика  Лемуана,  валявшегося  перед
дверями  кабаков;  одного  чахоточного,  одного  паралитика  и
еще  многих  других.  Пользовали  они  также  от  насморка  и  от¬
морожения.
 Исследовав  болезнь,  они  взглядом  спрашивали  друг  друга,
какие  пассы  пустить  в  ход,  на  большой  или  на  малый  ток,  вос¬
ходящие  или  нисходящие,  продольные,  поперечные,  двух¬
перстные,  трехперстные  или  даже  пятиперстные.  Когда  один
утомлялся,  другой  его  заменял.  Затем,  вернувшись  домой,  они
заносили  свои  наблюдения  в  лечебный  дневник.
 299

Их  мягкие  приемы  пленили  публику.  Все  же  она  оказывала
предпочтение  Бувару,  и  слава  его  дошла  до  Фалеза,  когда  он
вылечил  дочку  старика  Барбея,  отставного  капитана  дальнего
плавания.
 Она  ощущала  как  бы  гвоздь  в  затылке,  говорила  хрипло,
часто  по  нескольку  дней  оставалась  без  еды,  затем  пожирала
известь  или  уголь.  Нервные  припадки  начинались  у  нее  всхли¬
пыванием,  а  кончались  потоками  слез.  И  на  ней  перепробова¬
ли  все  средства,  от  микстур  до  прижиганий,  так  что  от  устало¬
сти  она  согласилась  на  услуги  Бувара.
 Услав  служанку  и  закрыв  двери  на  ключ,  он  принялся  рас¬
тирать  ей  живот,  нажимая  на  место  яичников.  Приятное  само¬
чувствие  выразилось  в  слезах  и  зевоте.  Он  приложил  ей  палец
к  переносице  между  бровями:  она  вдруг  сделалась  инертной.
Когда  ей  поднимали  руки,  она  их  роняла;  голова  у  нее  за¬
мирала  в  положениях,  какие  он  ей  придавал,  а  из-под  полу¬
опущенных  спазматически  дрожавших  век  виднелись  глазные
яблоки,  которые  медленно  перекатывались  и  останавливались
конвульсивно  в  углах  орбит.
 Бувар  спросил  ее,  больно  ли  ей,  она  ответила  отрицатель¬
но;  на  вопрос,  что  она  чувствует  в  это  мгновение,  она  сказала
то.  что  делается  внутри  тела.
 — 	Что  вы  там  видите?
 — 	Червяка.
 — 	Что  нужно  сделать,  чтобы  его  убить?
 Лоб  у  нее  сложился  в  складки:
 — 	Я  придумываю...  я  не  могу,  не  могу.
 На  втором  сеансе  она  предписала  себе  бульон  из  крапивы,
на  третьем  —  кошачью  мяту.  Припадки  ослабели,  исчезли.
Это  было  в  самом  деле  словно  чудо.
 Прикладывание  пальца  к  переносице  в  других  случаях  со¬
всем  не  имело  успеха,  и  чтобы  вызывать  сомнамбулизм,  они
решили  построить  месмеров  чан.  Пекюше  уже  было  собрал
опилки  и  вычистил  двадцать  бутылок,  когда  его  остановило
одно  сомнение:  среди  больных  могли  быть  особы  женского
пола.
 — 	А  что  мы  станем  делать,  если  у  них  начнутся  припадки
эротического  бешенства?
 Это  не  удержало  бы  Бувара;  но  ввиду  возможности  пере¬
судов  и  шантажа  лучше  было  от  этой  мысли  отказаться.  Они
удовольствовались  гармоникой  и  ходили  с  нею  по  домам,  чем
веселили  ребятишек.
 Однажды  они  прибегли  к  ней,  когда  Мигрену  стало  хуже.
Кристаллические  звуки  вывели  его  из  себя;  но  Делез  пред¬
писывает  не  пугаться  жалоб;  музыка  продолжалась.
 — 	Довольно!  Довольно!  —  кричал  он.
 300

— 	Немного  терпения,—  повторял  Бувар.
 Пекюше  начал  быстрее  перебирать  стеклянные  пластинки,
инструмент  звучал,  пациент  вопил,—  и  в  это  время  появился
врач,  привлеченный  шумом.
 — 	Как,  опять  вы?  —  воскликнул  он  в  ярости  от  того,  что
постоянно  сталкивался  с  ними  у  своих  больных.
 Они  объяснили,  в  чем  состоит  их  магнетический  способ.  То¬
гда  он  обрушился  на  магнетизм,  называя  его  шарлатанством
и  объясняя  его  действие  воображением.
 Однако  магнетизируют  животных,  Монтакабер  это  под¬
тверждает,  а  г-ну  Фонтену  удалось  магнетизировать  львицу.
У  них  не  было  львицы,  но  случай  предоставил  в  их  распоряже¬
ние  другое  животное.
 На  следующее  утро,  в  шесть  часов,  работник  пришел  им
сказать,  что  их  приглашают  на  ферму  для  лечения  взбесив¬
шейся  коровы.
 Они  поспешили  туда.
 Яблони  стояли  в  цвету,  и  над  травою  во  дворе  подымался
под  восходящим  солнцем  пар.  На  берегу  пруда,  полуприкрытая
куском  сукна,  мычала  корова,  дрожа  от  воды,  которою  ее
окачивали  из  ведер;  непомерно  раздувшаяся,  она  похожа  бы¬
ла  на  бегемота.
 Должно  быть,  она  наелась  «отравы»,  когда  паслась  на
поросшем  кашкою  поле.  Гуи  и  жена  его  были  в  отчаянье,  так
как  ветеринар  не  мог  притти,  а  тележник,  знавший  заговор  от
вздутия,  не  хотел  тратить  время;  но  господа  помещики,  кото¬
рые  славились  своею  библиотекой,  наверное  владеют  се¬
кретом.
 Засучив  рукава,  они  стояли  один  перед  рогами,  другой  пе¬
ред  крупом  и  с  большим  душевным  напряжением,  неистово
жестикулируя,  растопыривали  пальцы,  чтобы  изливать  на
скотину  потоки  флюида,  между  тем  как  фермер,  жена  его,
работник  и  соседи  чуть  ли  не  с  ужасом  глядели  на  них.
 Бурчанье,  раздававшееся  в  чреве  коровы,  отдавалось  буль¬
канием  в  глубине  кишок.  Она  пустила  газы.  Пекюше  сказал
тогда:
 — 	Это  врата,  открытые  надежде,  исход,  быть  может!
 Исход  совершился,  надежда  вырвалась,  точно  лопнув¬
ший  снаряд,  комом  желтого  вещества.  Кожа  опала,  корова
приняла  обычные  размеры.  Через  час  ничего  не  было  за¬
метно.
 Это  уж,  очевидно,  не  было  следствием  воображения.  Итак,
флюид  обладает  особою  силой.  Ее  можно  внедрить  в  предме¬
ты  и,  не  ослабляя,  заимствовать  у  них.  Подобное  средство
делает  излишним  всякое  передвижение.  Они  воспользовались
этим  и  стали  посылать  своим  пациентам  магнетизированные
 301

жетоны,  магнетизированные  носовые  платки,  магнетизирован¬
ную  воду,  магнетизированный  хлеб.
 Затем,  продолжая  исследования,  они  отвергли  пассы  ради
системы  Пюисегюра,  который  применяет  вместо  магнетизера
старое  дерево  с  обвитым  веревкою  стволом.
 Грушевое  дерево,  росшее  у  них  среди  развалин,  как  нельзя
более  подходило  для  этой  цели.  Они  его  подготовили  тем,  что
крепко,  несколько  раз  подряд,  сжимали  в  объятиях.  Под  ним
поставили  скамью.  На  ней  рядком  разместили  своих  больных
и  достигли  столь  поразительных  результатов,  что  с  намере¬
нием  осрамить  Вокорбейя  пригласили  его  и  местную  знать  на
сеанс.
 Явились  все  приглашенные
 Жермена  принимала  их  в  маленькой  зале,  прося  извинить
«господ»,  которые  сейчас  придут.
 Время  от  времени  звякал  колокольчик.  Это  были  стражду¬
щие,  которых  она  уводила  в  другое  место.  Гости  показывали
друг  другу  глазами  на  запыленные  окна,  на  покрывавшие  сте¬
ны  пятна,  на  облупленную  краску;  и  сад  производил  жалкое
впечатление.  Повсюду  засохшие  деревья.  Две  палки  перед
проломом  в  стене  загораживали  вход  во  фруктовый  сад.
 Появился  Пекюше.
 —  К  вашим  услугам,  господа!
 И  они  увидели  вдали,  под  грушевым  деревом  Эдуена,  не¬
сколько  сидевших  людей.
 Шамберлан,  бритый  как  священник,  в  шерстяном  подряс¬
нике  и  кожаной  скуфье,  передергивался  от  своих  межребер¬
ных  болей;  рядом  с  ним  корчил  гримасы  все  еще  страдав¬
ший  желудком  Мигрен;  старуха  Варен,  чтобы  скрыть  свою
опухоль,  обмотала  шаль  вокруг  себя  несколько  раз;  старик
Лемуан,  в  туфлях  на  босу  ногу,  подложил  под  себя  свои
костыли,  а  принаряженная  дочь  Барбея  была  необычайно
бледна.
 По  другую  сторону  дерева  сидели  остальные  болящие:
женщина  с  лицом  альбиноса  отирала  гноившиеся  язвы  на  шее;
у  одной  маленькой  девочки  синие  очки  наполовину  закрывали
лицо;  старик  с  искривленным  контрактурой  позвоночником
непроизвольными  своими  подергиваниями  толкал  идиота  Мар¬
селя,  одетого  в  рваную  блузу  и  заплатанные  штаны.  Его  плохо
пришитая  заячья  губа  обнажала  передние  зубы,  а  щека,  раз¬
дутая  чудовищным  флюсом,  была  обвязана  тряпками.
 Все  они  держались  за  веревку,  свисавшую  с  дерева;  а  пти¬
цы  пели,  в  воздухе  стоял  запах  разогретого  дерна.  Сквозь
листву  проникали  лучи  солнца.  Гости  шагали  по  мху.
 Испытуемые,  однако,  широко  раскрывали  веки,  вместо  того
чтобы  спать.
 302

— 	Ничего  забавного  я  покамест  не  вижу,—  сказал  Фуро.—
Начинайте,  я  удалюсь  на  минутку.
 И  он  вернулся,  куря  из  Абд-Эль-Кадера,  последней  релик¬
вии  калитки  с  трубками.
 Пекюше  вспомнил  об  одном  превосходном  способе  магне¬
тизирования.  Он  стал  совать  себе  в  рот  носы  всех  больных
и  втягивать  их  дыхание,  чтобы  привлечь  к  себе  электричество,
а  Бувар  в  то  же  время  сжимал  дерево,  с  целью  усилить  исте¬
чение  флюида.
 Каменщик  перестал  икать,  церковный  сторож  начал  меньше
дергаться,  человек  с  контрактурой  не  двигался  больше.  Теперь
можно  было  к  ним  приблизиться,  подвергнуть  их  всевозмож¬
ным  испытаниям.
 Врач  кольнул  Шамберлана  ланцетом  пониже  уха,  и  тот
слегка  задрожал.  У  других  чувствительность  была  очевидна;
больной  водянкой  вскрикнул.  Дочка  же  Барбея  улыбалась,  как
во  сне,  и  струйка  крови  текла  у  нее  по  подбородку.  Фуро  хотел
сам  произвести  опыт  и  взять  ланцет,  но  так  как  доктор  его  не
дал,  то  он  сильно  ущипнул  больную.  Капитан  пощекотал  ей
ноздри  перышком,  управляющий  налогами  собирался  воткнуть
ей  булавку  под  кожу.
 —  Оставьте  ее,—  сказал  Вокорбей,—  тут  удивляться  не¬
чему,  собственно  говоря!  Истеричка!  Здесь  сам  чорт  себе  ногу
сломит!
 — 	Вот  эта  женщина  —  врач,—  сказал  Пекюше,  указывая
на  страдавшую  золотухой  Викторию.—  Она  распознает  болез¬
ни  и  назначает  лекарства.
 Ланглуа  горел  желанием  посоветоваться  с  нею  насчет  сво¬
его  катара,  но  не  посмел;  зато  Кулон  был  храбрее  и  попросил
чего-нибудь  от  ревматизма.
 Пекюше  вложил  его  правую  руку  в  левую  руку  Виктории,
и  ясновидящая,  все  еще  не  открывая  глаз,  с  немного  красными
щеками,  с  дрожащими  губами,  сначала  несла  вздор,  а  затем
предписала  valum  becum.
 Она  служила  когда-то  в  Байе  у  аптекаря.  Вокорбей  из
этого  заключил,  что  она  хотела  сказать  album  graecum,  слово,
может  быть,  попавшееся  ей  на  глаза  в  аптеке.
 Затем  он  подошел  к  старику  Лемуану,  который,  по  словам
Бувара,  видел  вещи  сквозь  непрозрачные  покровы.
 Это  был  спившийся  школьный  учитель.  Седые  волосы  раз¬
вевались  вокруг  лица,  и,  прислонившись  к  дереву,  повернув
руки  ладонями  кверху,  он  спал  с  величественным  видом,  хотя
солнце  било  ему  прямо  в  глаза.
 Врач  приложил  к  его  ресницам  двойной  галстук,  а  Бувар
поднес  газету  и  сказал  повелительно:
 — 	Читайте!
 303

Он  опустил  лоб,  пошевелил  мышцами  лица,  потом  запро¬
кинул  голову  и  наконец  прочитал  по  слогам:
 — 	Кон-сти-ту-цио-налист.
 — 	Но  при  некоторой  ловкости  всякая  повязка  может  со¬
скользнуть!
 Недоверие  врача  возмутило  Пекюше,  и  он  пошел  даже  на
такой  риск,  что  заявил,  будто  дочь  Барбея  может  описать,  что
в  данную  минуту  происходит  у  самого  доктора  в  доме.
 — 	Хорошо,—  сказал  тот.
 И,  вынув  часы,  спросил:
 — 	Чем  занята  моя  жена?
 Дочь  Барбея  долго  колебалась,  затем  угрюмо  произнесла:
 — 	Как?  Что?  А,  я  знаю!  Она  пришивает  ленты  к  соломен¬
ной  шляпе.
 Вокорбей  вырвал  листок  из  памятной  книжки  и  написал
записку,  которую  взялся  отнести  усердный  писец  нотариуса.
 Сеанс  был  окончен.  Больные  разошлись.
 Бувару  и  Пекюше  в  общем  не  посчастливилось.  Это  про¬
изошло  из-за  температуры  или  табачного  дыма  или  же  зонтика
аббата  Жефруа  с  медною  отделкой:  этот  металл  препятствует
истечению  флюида.
 Вокорбей  пожал  плечами.
 Тем  не  менее  не  станет  же  он  оспаривать  добросовестность
гг.  Делеза,  Бертрана,  Морена,  Жюля  Клоке.  А  эти  ученые
утверждают,  что  сомнамбулы  предсказывали  события,  безболез¬
ненно  выносили  мучительные  операции.
 Аббат  сообщил  более  удивительные  истории.  Один  мис¬
сионер  видел  браминов,  бегавших  по  дороге  вниз  головой.
Великий  Лама  в  Тибете  вспарывает  себе  кишки,  чтобы  про¬
рочествовать.
 — 	Вы  шутите?  —  спросил  врач.
 — 	Ничуть!
 -—  Да  бросьте!  Что  за  басни!
 И  уклонившись  в  сторону  от  проблемы,  все  стали  расска¬
зывать  анекдоты.
 — 	У  меня,—  сказал  бакалейный  торговец,—  была  собака,
которая  всегда  хворала,  когда  месяц  начинался  с  пятницы.
 — 	Нас  было  четырнадцать  детей,—  подхватил  мировой
судья.—  Я  родился  четырнадцатого  числа,  женился  четырна¬
дцатого,  и  мои  именины  приходятся  на  четырнадцатое  число.
Объясните-ка  мне  эту  штуку.
 Бельжамб  несколько  раз  видел  во  сне  число  постояльцев,
которое  у  него  будет  на  следующий  день  в  гостинице,  а  Пти
рассказал  об  ужине  Каэотта.
 Тут  кюре  привел  такое  соображение:
 — 	Почему  бы  не  видеть  в  этом  просто-напросто...
 204

— 	Чертей,  не  правда  ли?  —  сказал  Вокорбей.
 Аббат  вместо  ответа  качнул  головою.
 Мареско  заговорил  о  дельфийской  пифии.
 ■—  Это,  несомненно,  объяснялось  миазмами.
 — 	Ах,  теперь  уж  миазмами!
 — 	А  я  допускаю  существование  флюида,—  возразил  Бу-
вар.
 — 	Неврозно-астрального,—  прибавил  Пекюше.
 — 	Но  докажите  его  присутствие.  Покажите-ка  нам  ваш
флюид.  И  к  тому  же  флюиды  вышли  из  моды,  поверьте  мне.
 Вокорбей  отошел  подальше  в  тень.  За  ним  последовали
гости.
 — 	Когда  вы  говорите  ребенку:  «Я  —  волк,  я  тебя  съем»,
он  представляет  себе,  что  вы  волк,  и  боится;  следовательно,
это  —  сновидение,  вызванное  словами.  Подобным  же  образом
погруженный  в  сомнамбулизм  принимает  какие  угодно  фан¬
тазии.  У  него  действует  память  и  спит  воображение,  он  всегда
повинуется  и,  думая,  что  мыслит,  испытывает  одни  лишь  ощу¬
щения.  По  этому  способу  можно  внушать  преступные  замыслы;
добропорядочные  люди  могут  оказаться  дикими  зверями  и  пре¬
вратиться  невольно  в  людоедов.
 Взоры  обратились  на  Бувара  и  Пекюше.  Их  наука  была
опасна  для  общества.
 Писец  нотариуса  появился  в  саду,  размахивая  письмом  от
г-жи  Вокорбей.
 Доктор  его  распечатал,  побледнел  и  наконец  прочитал  сле¬
дующее:
 «Я  пришиваю  ленты  к  соломенной  шляпе».
 От  изумления  смех  замер  на  губах.
 — 	Простое  совпадение.  Это  ничего  не  доказывает.
 И  так  как  у  обоих  магнетизеров  был  торжествующий  вид,
то  в  дверях  он  обернулся  и  сказал  им:
 — 	Не  продолжайте  этой  опасной  забавы.
 Кюре,  уводя  с  собою  церковного  сторожа,  основательно  его
распек.
 — 	С  ума  вы,  что  ли,  сошли?  Без  позволения!  Запрещенные
церковью  занятия!
 Все  разошлись.  Бувар  и  Пекюше  беседовали  на  пригорке
с  учителем,  когда  из  фруктового  сада,  сняв  повязки,  вышел
Марсель;  он  бормотал:
 — 	Выздоровел!  Выздоровел!  Добрые  господа!
 — 	Ладно!  Довольно!  Оставьте  нас  в  покое!
 — 	Ах,  добрые  господа,  я  вас  люблю!  Ваш  слуга!
 Пти,  человек,  мыслящий  прогрессивно,  находил  объяснение
врача  пошлым  и  мещанским.  Наука  монополизирована  иму¬
щими.  Она  недоступна  народу;  старому  анализу  средневековья
 20. 	Г.  Флобер.  Т.  4.
 305

пора  отойти  в  сторону  перед  широким  и  решительным  синте¬
зом.  Истину  нужно  открывать  сердцем,—  и,  объявив  себя  спи¬
ритом,  он  указал  им  несколько  сочинений,  не  лишенных,  ко¬
нечно,  погрешностей,  но  являющихся  признаком  просветления.
 Они  выписали  эти  книги.
 Спиритизм  считает  непреложным  совершенствование  на¬
шего  рода.  Земля  когда-нибудь  превратится  в  небо,—  вот  что
увлекало  учителя  в  этой  доктрине.  Не  будучи  католической,
она,  по  признанию  сторонников  ее,  ведет  начало  от  св.  Авгу¬
стина  и  св.  Людовика.  Аллан  Кардек  публикует  даже  про¬
диктованные  ими  отрывки,  стоящие  на  уровне  современных
воззрений.  Она  действенна,  благодетельна  и,  подобно  теле¬
скопу,  открывает  нам  высшие  миры,  куда  после  смерти  в  экста¬
тическом  состоянии  переносятся  духи.  Но  иногда  они  спускают¬
ся  на  нашу  планету,  где  стучат  мебелью,  принимают  участие
в  наших  развлечениях,  наслаждаются  красотами  природы  и
художественными  радостями.
 При  этом  многие  из  нас  обладают  аромальной  трубою,
то  есть  длинною  трубкою  позади  черепа,  восходящею  от  наших
волос  к  планетам  и  дающею  нам  возможность  беседовать  с
духами  Сатурна.  Даже  вещи  неосязаемые  представляют  собою
реальность,  и  между  землею  и  звездами  происходит  общение,
передача,  непрерывный  обмен.
 Тут  душа  Пекюше  исполнилась  необузданных  стремлений,
и,  когда  наступила  ночь,  Бувар  застал  его  у  окна  созерцающим
эти  светящиеся,  населенные  духами  пространства.
 Сведенборг  совершил  по  ним  большие  путешествия.  Мень¬
ше  чем  в  год  он  побывал  на  Венере,  Марсе,  Сатурне  и  два¬
дцать  три  раза  на  Юпитере.  Сверх  того  в  Лондоне  он  видел
Иисуса  Христа,  видел  св.  Павла,  видел  св.  Иоанна,  видел
Моисея,  а  в  1736  году  видел  даже  Страшный  суд.
 Он  же  дает  нам  описание  неба.
 Там  есть  цветы,  дворцы,  рынки  и  церкви,  совершенно  как
и  у  нас.
 Ангелы,  бывшие  когда-то  людьми,  излагают  свои  мысли
на  бумаге,  обсуждают  хозяйственные  дела  или  же  духовные
предметы,  а  священнические  должности  заняты  теми,  кто  во
время  земной  своей  жизни  изучал  священное  писание.
 Что  касается  ада,  то  он  пропитан  смрадом,  усеян  хижи¬
нами,  кучею  нечистот,  расщелинами,  и  бродят  там  дурно  оде¬
тые  личности.
 И  Пекюше  ломал  себе  голову  над  вопросом,  что  находят
люди  прекрасного  в  этих  откровениях.  Бувару  они  показались
бредом  дурака.  Все  это  выходит  за  пределы  естества,  которые,
впрочем,  никому  не  известны.  И  они  предались  таким  рассужде¬
ниям:
 306

Фокусники  способны  дурачить  толпу;  человек,  обладающий
сильными  страстями,  заражает  ими  других  людей;  но  как
может  одна  только  воля  воздействовать  на  инертную  материю?
Какой-то  баварец,  говорят,  заставил  виноград  созреть;  г-н
Жерве  оживил  увядший  гелиотроп;  некий  житель  Тулузы,
еще  более  могущественный,  разгоняет  тучи.
 Нужно  ли  допустить  существование  посредствующего  веще¬
ства  между  миром  и  нами?  Не  является  ли  таким  именно
агентом  новое  невесомое  —  од,  особый  вид  электричества?  Его
излучениями  объясняется  свет,  который  видят  магнетизируемые,
а  также  блуждающие  огни  на  кладбищах  и  призрачные
видения.
 В  таком  случае  образы  эти  не  иллюзорны,  и  сверхъестест¬
венные  способности  одержимых  и  лунатиков  имеют  под  собою
физическое  основание?
 Каково  бы  ни  было  ее  происхождение,  есть  некая  сущ¬
ность  —  таинственная  и  всеобщая  действующая  сила.  Если  бы
нам  удалось  ею  овладеть,  то  не  было  бы  надобности  в  иной
силе,  в  длительности.  То,  что  требует  веков,  развивалось  бы
в  одну  минуту;  всякое  чудо  было  бы  осуществимо,  и  вселенная
была  бы  в  нашем  распоряжении.
 Магия  возникла  из  этой  вечной  жажды  человеческого
духа.  Ее  значение,  несомненно,  было  преувеличено,  но  она
не  ложна.  Знакомые  с  нею  жители  востока  совершают  чуде¬
са.  Это  заявляют  все  путешественники,  а  в  Пале-Рояль
г-н  Дюпоте  пальцем  выводит  из  состояния  покоя  магнитную
стрелку.
 Каким  образом  сделаться  магом?  Эта  мысль  показалась
им  сначала  безумною,  но  она  стала  к  ним  возвращаться,  му¬
чить  их,  и  они  уступили,  притворяясь,  впрочем,  что  над  нею
смеются.
 Необходим  был  подготовительный  режим.
 Желая  довести  себя  поскорее  до  экзальтации,  они  бодрство¬
вали  по  ночам,  постились  и,  чтобы  сделать  Жермену  более  чут¬
ким  медиумом,  начали  хуже  ее  кормить.  Она  вознаграждала
себя  питьем  и  стала  поглощать  столько  водки,  что  вскоре  окон¬
чательно  спилась.  Их  прогулки  по  коридорам  будили  ее.  Звуки
шагов  она  смешивала  с  шумом  в  ушах  и  с  воображаемыми  го¬
лосами,  которые,  как  ей  чудилось,  доносились  из  стен.  Одна¬
жды  утром,  поставив  камбалу  в  погреб,  она  испугалась,  увидев
ее  всю  в  огне,  почувствовала  себя  с  тех  пор  хуже  и  в  конце
концов  решила,  что  хозяева  ее  сглазили.
 В  надежде,  что  их  посетят  видения,  они  сжимали  друг  другу
затылок,  приготовили  себе  ладанку  с  белладонной,  наконец
прибегли  к  магической  коробке:  маленькой  коробке,  откуда
выступает  унизанный  гвоздями  гриб  и  которую  надо  носить  на
 307

сердце  при  помощи  ленты,  привязанной  к  груди.  Все  было
безуспешно;  но  им  еще  оставалось  применить  круг  Дюпоте.
 Пекюше  начертил  углем  на  земле  черный  кружок,  чтобы  за¬
точить  в  него  животных  духов,  которым  должны  были  помогать
окружающие  духи,  и,  радуясь  власти  своей  над  Буваром,  сказал
ему  с  видом  жреца:
 — 	Я  запрещаю  тебе  переступать  его!
 Бувар  посмотрел  на  это  круглое  место.  Вскоре  сердце  у  него
учащенно  забилось,  в  глазах  потемнело.
 — 	Ах,  довольно!
 И  он  перескочил  через  круг,  чтобы  спастись  от  неизъясни¬
мой  жути.
 Пекюше,  чья  экзальтация  все  повышалась,  пожелал  вызвать
какого-нибудь  мертвеца.
 Во  времена  Директории  один  человек  на  улице  Эшикье  по¬
казывал  жертвы  Террора.  Примеров  появления  выходцев  с  того
света  существует  бесчисленное  множество.  Пусть  это  только
видимость  —  безразлично!  Нужно  ее  осуществить.
 Чем  ближе  нам  покойник,  тем  охотнее  он  является  на  наш
зов.  Но  у  Пекюше  не  было  ни  одной  семейной  реликвии:  ни
перстня,  ни  миниатюры,  ни  каких-нибудь  волос,  между  тем  как
Бувар  имел  возможность  вызвать  своего  отца;  но  эта  затея  от¬
талкивала  его,  и  Пекюше  спросил:
 — 	Чего  ты  боишься?
 — 	Я?  О,  решительно  ничего!  Делай  что  хочешь.
 Они  подкупили  Шамберлана,  и  тот  доставил  им  тайком  ста¬
рый  череп.  Нашли  портного,  который  сшил  им  два  черных  бала¬
хона  с  капюшонами,  как  у  монахов.  Дилижанс  доставил  им  из
Фалеза  длинный  свиток  в  обертке.  Затем  они  принялись  за  де¬
ло,  один  —  любопытствуя,  что  из  этого  выйдет,  другой  —  боясь
поверить.
 Музей  они  обтянули  черным  сукном,  точно  катафалк.  Три
светильника  горели  по  краям  стола  под  портретом  Бувара-отца,
над  которым  висела  мертвая  голова.  Они  даже  поместили  свечу
внутри  черепа,  и  лучи  проникали  наружу  сквозь  его  глазные
впадины.
 Посреди  комнаты  на  грелке  дымился  ладан.  Бувар  стоял
позади,  а  Пекюше,  повернувшись  к  нему  спиною,  бросал  в  ка¬
мин  пригоршни  серы.
 Прежде  чем  вызвать  мертвеца,  нужно  получить  на  это  раз¬
решение  у  демонов.  Но  этот  день  был  пятницей,  днем,  принад¬
лежащим  Бехету.  Нужно  было  прежде  всего  заняться  Бехетом.
Бувар,  отвесив  поклоны  в  правую  и  в  левую  стороны,  наклонив
подбородок  и  подняв  руки,  начал:
 — 	Именем  Эфаниила,  Анацина,  Исхироса...
 Он  забыл  остальное.
 308

Пекюше  стал  быстро  подсказывать  слова,  записанные  на
куске  картона:
 — 	Исхироса,  Атанатоса,  Адонаи,  Садаи,  Элигия,  Мессиаса
(список  был  длинный),  заклинаю  тебя,  внимаю  тебе,  повелеваю
тебе,  о  Бехет!
 Затем,  понизив  голос:
 — 	Где  ты,  Бехет?  Бехет!  Бехет!  Бехет!
 Бувар  упал  в  кресло  и  был  очень  рад,  что  не  видит  Бехета,
инстинктивно  упрекая  себя  в  этой  попытке,  как  в  кощунстве.
Где  находится  душа  его  отца?  Может  ли  она  его  услышать?
А  вдруг  она  сейчас  появится?
 Занавеси  медленно  шевелились  от  ветра,  дувшего  сквозь
разбитое  окно,  и  свечи  отбрасывали  тени  на  череп  мертвеца  и
на  покрытое  землистым  налетом  лицо  портрета.  Щеки  выцвели,
глаза  не  светились,  но  вверху  горел  огонь  сквозь  дыры  пустой
головы.  Иногда  казалось,  что  она  опускается  на  место  другой,
покоится  на  воротнике  сюртука,  обрастает  баками,  и  наполови¬
ну  сорвавшееся  с  гвоздей  полотно  колыхалось,  трепетало.
 Мало-помалу  они  стали  ощущать  словно  чье-то  дыхание,
приближение  неосязаемого  существа.  У  Пекюше  на  лбу  высту¬
пили  капли  пота,  и  у  Бувара  вдруг  застучали  зубы,  судорожно
сжалось  под  ложечкой;  пол,  точно  волна,  стал  ускользать  у  не¬
го  из-под  ног;  горевшая  в  камине  сера  оседала  большими  хло¬
пьями;  в  то  же  время  закружились  летучие  мыши;  раздался
крик;  кто  это  был?
 И  лица  у  них  так  исказились  под  капюшонами,  что  страх  от
этого  возрос  вдвое;  они  не  смели  ни  пошевельнуться,  ни  даже
заговорить,  и  вдруг  услышали  за  дверью  вопли,  словно  стена¬
ния  чьей-то  страждущей  души.
 Наконец  они  собрались  с  духом.
 Это  их  старая  служанка  подглядывала  сквозь  щель  пере¬
городки;  ей  привиделся  дьявол,  и,  упав  на  колени  в  коридоре,
она  неустанно  крестилась.
 Все  увещевания  ни  к  чему  не  привели.  Она  ушла  от  них  в
тот  же  вечер,  не  желая  больше  служить  у  таких  людей.
 Жермена  все  разболтала.  Шамберлан  потерял  должность,  и
против  них.  составился  глухой  заговор,  поддерживаемый  абба¬
том  Жефруа,  г-жею  Борден  и  Фуро.
 Их  необычайный  образ  жизни  вызывал  в  обществе  неудо¬
вольствие.  Они  внушали  людям  подозрения  и  даже  смутный
страх.
 Особенно  повредил  им  в  общественном  мнении  выбор  слуги.
Не  найдя  никого  другого,  они  наняли  Марселя.
 Своею  заячьей  губою,  безобразием  и  невнятной  речью  он
всех  отталкивал  от  себя.  Брошенный  на  произвол  судьбы  ребен¬
ком,  он  вырос  без  присмотра  в  поле,  и  от  долгой  нищенской
 309

жизни  у  него  сохранился  неутолимый  голод.  Издохшие  от  бо¬
лезни  животные,  тухлое  сало,  раздавленная  собака,—  ничем  он
не  брезговал,  лишь  бы  был  крупный  кусок;  и  кроток  он  был  как
ягненок,  но  совершенный  идиот.
 Чувство  благодарности  побудило  его  предложить  свои  услу¬
ги  г-дам  Бувару  и  Пекюше;  кроме  того,  считая  их  волшебника¬
ми,  он  рассчитывал  на  чрезвычайные  выгоды.
 В  первые  же  дни  он  поведал  им  тайну.  В  Полиньи,  среди
вереска,  один  человек  нашел  когда-то  золотой  слиток.  Этот
анекдот  записан  фалезскими  историками.  Но  они  не  знали  про¬
должения:  двенадцать  братьев,  собираясь  в  путь,  закопали  две¬
надцать  одинаковых  слитков  вдоль  дороги  между  Шавиньолем
и  Бретвилем,  и  Марсель  умолял  своих  господ  снова  взяться  за
розыски.  Эти  слитки,—  подумали  они,—  быть  может,  схоронены
были  в  пору  эмиграции.
 Тут  уместно  было  применить  гадательный  прут.  Его  свой¬
ства  сомнительны.  Тем  не  менее  они  вопрос  изучили,  причем
узнали,  что  некто  Пьер  Гарнье  приводит  в  его  защиту  научные
доводы:  источники  и  металлы  испускают  из  себя  частицы,
имеющие  с  деревом  сродство.
 Это  совершенно  невероятно.  А  впрочем,  как  знать?  Попро¬
буем!
 Они  выстругали  вилку  из  орешины  и  однажды  утром  отпра¬
вились  на  поиски  клада.
 — 	Нужно  будет  его  отдать,—  сказал  Бувар.
 — 	Ну  нет,  уж  извините!
 После  трех  часов  ходьбы  их  остановило  одно  соображение:
дорога  из  Шавиньоля  в  Бретвиль!  Старая  или  новая?  Навер¬
ное  —  старая.
 Они  пошли  обратно  и  стали  кружить  по  окрестностям  науда¬
чу,  так  как  следы  старой  дороги  не  легко  было  разыскать.
 Марсель,  кидался  вправо  и  влево,  точно  ищейка  на  охоте.
Каждые  пять  минут  Бувару  приходилось  его  окликать.  Пекюше
подвигался  вперед  шаг  за  шагом,  держа  жезл  за  оба  разветвле¬
ния,  концом  вверх.  Часто  ему  казалось,  будто  какая-то  сила
тянет  прут  к  земле  словно  крюком,  и  Марсель  живо  делал  на¬
сечки  на  соседних  деревьях,  чтобы  позже  отыскать  эти  места.
 Пекюше  между  тем  замедлил  шаг.  Рот  у  него  открылся,
зрачки  сузились.  Бувар  его  окликнул,  потряс  за  плечи:  он  не
шевелился  и  оставался  безжизнен,  совсем  как  дочь  Барбея.
 Затем  он  рассказал,  что  почувствовал,  как  у  него  словно
что-то  оборвалось  в  области  сердца,  и  это  странное  состояние,
очевидно,  вызвано  было  прутом;  больше  он  к  нему  не  хотел
прикасаться.
 На  следующий  день  они  вернулись  к  отмеченным  деревьям.
Марсель  лопатою  рыл  ямы.  Раскопки  ни  к  чему  не  приводили,
 310

и  они  каждый  раз  чувствовали  крайнее  смущение.  Пекюше
уселся  на  краю  канавы.  В  раздумье  вытянув  голову,  стараясь
услышать  голос  духов  своею  аромальной  трубою  и  задавшись
вопросом,  есть  ли  она  у  него,  он  уставился  глазами  в  козырек
своего  картуза.  Как  и  накануне,  им  снова  овладел  экстаз.  Он
длился  долго,  сделался  ужасным.
 Над  овсами  показалась  на  тропинке  фетровая  шляпа:  это
был  г-н  Вокорбей,  трусивший  на  своей  лошадке.  Бувар  и  Мар¬
сель  подозвали  его.
 Когда  врач  подъехал,  припадок  близился  к  концу.  Чтобы
лучше  исследовать  Пекюше,  он  приподнял  картуз  и,  заметив
на  лбу  пятна  медного  цвета,  сказал:
 — 	Ага!  Fructus  belli!  Это  сифилитическая  сыпь,  дружище.
Лечитесь,  чорт  возьми!  С  любовью  не  надо  шутить!
 Пристыженный  Пекюше  опять  надел  свой  картуз,  род  бере¬
та,  вздувшегося  над  козырьком  в  виде  полумесяца,—  этот  фасон
он  позаимствовал  в  атласе  Амороса.
 Слова  доктора  его  ошеломили.  Он  раздумывал  над  ними,
блуждая  глазами  в  пространстве,  и  вдруг  опять  с  ним  сделался
припадок.
 Вокорбей  наблюдал,  затем  сбросил  с  него  щелчком  картуз.
 Пекюше  пришел  в  себя.
 — 	Я  так  и  думал,—  сказал  врач,—  лакированный  козырек
вас  гипнотизирует  как  зеркало,  и  явление  это  наблюдается  не¬
редко  у  субъектов,  слишком  внимательно  созерцающих  блестя¬
щий  предмет.
 Он  объяснил,  как  проделать  этот  опыт  над  курами,  сел  на
свою  лошадку  и  уехал.
 Пройдя  дальше  с  полмили,  они  заметили  предмет  пирами¬
дальной  формы,  торчавший  на  горизонте,  во  дворе  чьей-то  фер¬
мы.  Его  можно  было  принять  за  чудовищную  кисть  черного
винограда,  там  и  сям  усеянную  красными  точками.  Это  был
длинный  шест  с  перекладинами,  каких  немало  в  Нормандии,
служивший  насестом  для  пыжившихся  на  солнце  индюшек.
 — 	Войдем!
 Пекюше  заговорил  с  фермером,  и  тот  согласился  на  их
просьбу.
 Они  белилами  провели  черту  посреди  давильни,  связали
лапы  индюку,  затем  растянули  его  плашмя,  так  что  клювом  он
уткнулся  в  полоску.  Птица  закрыла  глаза  и  вскоре  застыла,
точно  мертвая.  То  же  повторилось  и  с  остальными.  Бувар  их
живо  передавал  Пекюше,  а  тот  их  клал  в  сторону  рядком,  лишь
только  они  лишались  чувств.  Обитатели  фермы  обнаружили  бес¬
покойство.  Хозяйка  кричала,  маленькая  девочка  заплакала.
 Бувар  развязал  всех  птиц.  Они  мало-помалу  оживали,  но
каких  ожидать  последствий  —  этого  никто  не  знал.  В  ответ
 311

на  одно  несколько  резкое  возражение  Пекюше,  фермер  схватил¬
ся  за  вилы.
 — 	Убирайтесь  ко  всем  чертям,  а  не  то  я  распорю  вам
животы!
 Они  удрали.
 Это  неважно!  Задача  была  решена:  экстаз  зависит  от  ма¬
териальной  причины.
 Что  же  такое  материя?  Что  такое  дух?  Чем  обусловлено  их
взаимное  влияние?
 Чтобы  дать  себе  в  этом  отчет,  они  начали  рыться  у  Воль¬
тера,  у  Боссюэта,  у  Фенелона  и  даже  возобновили  абонемент
в  кабинете  для  чтения.
 Старые  сочинения  были  недоступны  вследствие  большого
объема  или  трудности  языка.  Но  Жуффруа  и  Дамирон  посвятили
их  в  современную  философию  и  у  них  были  произведения
авторов,  излагавших  учения  минувшего  века.
 Бувар  заимствовал  свои  аргументы  у  Ламетри,  у  Локка,  у
Гельвеция;  Пекюше  —  у  г-на  Кузена,  Томаса  Рида  и  Жерандо.
Первый  пристрастился  к  опыту,  для  второго  все  сводилось  к
идеалу.  На  одном  почил  дух  Аристотеля,  на  другом  —  Платона,
и  они  спорили.
 — 	Душа  нематериальна!  —  говорил  один.
 — 	Неправда!  —  говорил  другой.—  Безумие,  хлороформ,  кро¬
вопускание  вызывают  в  ней  потрясения,  и  так  как  она  не  всегда
мыслит,  то  никак  не  может  быть  такою  субстанцией,  которая
только  мыслит.
 — 	Однако,—  возразил  Пекюше,—  во  мне  самом  есть
нечто  более  высокое,  чем  мое  тело,  и  подчас  противореча¬
щее  ему.
 — 	Существо  в  существе?  Homo  duplex!1  Брось  ты  это!
Различные  склонности  вызывают  противоположные  побужде¬
ния.  Вот  и  все.
 — 	Но  это  нечто,  эта  душа,  сохраняет  тождество  при  про¬
исходящих  извне  изменениях!  Значит,  она  проста,  неделима  и,
следовательно,  духовна!
 — 	Если  бы  душа  была  проста,—  ответил  Бувар,—  то  ново¬
рожденный  так  же  владел  бы  памятью,  воображением,  как
взрослый.  Наоборот,  мышление  в  своем  развитии  следует  за
мозгом.  Что  же  касается  неделимого  существа,  то  запах  розы
или  аппетит  волка  так  же  не  поддаются  делению,  как  любое
проявление  воли  или  утверждение.
 — 	Это  ничего  не  значит!  —  сказал  Пекюше.—  Душа  лише¬
на  свойств  материи.
 — 	Допускаешь  ли  ты  тяготение?  —  продолжал  Бувар.—  Но
 1  Двойственный  человек.
 312

если  материя  может  падать,  то  она  также  может  мыслить.  Имея
начало,  душа  наша  должна  быть  конечной,  и,  находясь  в  зави¬
симости  от  органов,  исчезнуть  вместе  с  ними.
 — 	А  я  ее  считаю  бессмертной!  Не  может  бог  хотеть...
 — 	А  если  бога  не  существует?
 — 	Как?
 И  Пекюше  выложил  три  картезианских  доказательства:
 — 	Во-первых,  бог  содержится  в  нашем  понятии  о  нем;  во-
вторых,  существование  для  него  возможно;  в-третьих,  будучи
конечным,  как  мог  бы  я  иметь  понятие  о  бесконечности?  А  раз
мы  имеем  это  понятие,  то  оно  исходит  от  бога,  следовательно
бог  существует!
 Он  перешел  к  свидетельству  сознания,  к  преданиям  народов,
к  необходимости  творца.
 — 	Когда  я  вижу  часы...
 — 	Да!  Да!  Это  мы  знаем!  Но  где  отец  часовщика?
 — 	Ведь  должна  быть  причина!
 Бувар  сомневался  в  существовании  причин.
 — 	Из  того,  что  одно  явление  следует  за  другим,  делается
заключение,  будто  второе  происходит  от  первого.  Докажите
это!
 — 	Но  картина  вселенной  обнаруживает  некое  намерение,
план!
 — 	Отчего?  Зло  так  же  хорошо  организовано,  как  и  добро.
Червяк,  развивающийся  в  голове  барана  и  убивающий  его,  рав¬
ноценен,  с  точки  зрения  анатомии,  самому  барану.  Уродства
численно  превышают  нормальные  функции.  Человеческое  тело
могло  бы  лучше  быть  построено.  Три  четверти  земного  шара
бесплодны.  Луна,  этот  осветитель,  показывается  не  всегда!  Не¬
ужели  ты  полагаешь,  что  океан  предназначен  для  кораблей,  а
деревья  —  для  отопления  наших  домов?
 Пекюше  ответил:
 — 	Однако  желудок  создан  для  пищеварения,  ноги  для
ходьбы,  глаза  для  зрения,  хотя  случаются  желудочные  рас¬
стройства,  поломки  костей  и  помутнения  хрусталика.  Все  устро¬
ено  с  какою-нибудь  целью.  Действие  происходит  немедленно
или  обнаруживается  впоследствии.  Все  зависит  от  законов.  Сле¬
довательно,  существуют  конечные  причины.
 Бувар  предположил,  что  его  может  снабдить  аргументами
Спиноза,  и  написал  Дюмушелю,  чтобы  тот  ему  выслал  перевод
Сессэ.
 Дюмушель  прислал  ему  экземпляр,  принадлежавший  его
другу,  профессору  Варело,  сосланному  после  2  декабря.
 Этика  испугала  их  своими  аксиомами,  своими  следствиями.
Они  прочитали  только  места,  отмеченные  карандашом,  и  поня¬
ли  следующее:
 313

«Субстанция  есть  то,  что  существует  само  собою,  благодаря
себе,  без  причины,  без  происхождения.  Эта  субстанция  —  бог.
 Он  один  —  протяженность,  а  протяженность  не  имеет  гра¬
ниц.  Чем  ее  можно  ограничить?
 Но  хотя  она  бесконечна,  она  не  абсолютно  бесконечна,  ибо
содержит  только  один  род  совершенства,  между  тем  как  абсо¬
лют  содержит  их  все».
 Они  часто  останавливались,  чтобы  как  следует  вдуматься.
Пекюше  нюхал  табак,  а  Бувар  краснел  от  внимания.
 — 	Это  тебя  забавляет?
 — 	Да!  Конечно!  Валяй  дальше!
 «Бог  развивается  в  бесконечность  атрибутов,  которые  выра¬
жают,  каждый  по-своему,  бесконечность  его  существа.  Из  них
нам  известны  только  два:  протяженность  и  мышление.
 Из  мышления  и  протяженности  вытекают  бесчисленные  мо¬
дусы,  в  которых  содержатся  другие.
 Тот,  кто  мог  бы  разом  охватить  всю  протяженность  и  все
мышление,  не  увидел  бы  в  них  никакой  относительности,  ничего
случайного,  а  лишь  геометрический  ряд  членов,  связанных
между  собою  необходимыми  законами».
 — 	Ах!  Это  было  бы  хорошо!  —  сказал  Пекюше.
 «Итак,  не  существует  свободы  ни  для  человека,  ни  для  бога».
 — 	Ты  слышишь?  —  воскликнул  Бувар.
 «Если  бы  бог  имел  какую-нибудь  волю,  цель,  если  бы  он
действовал  ради  чего-нибудь,  значит  он  имел  бы  какую-нибудь
потребность  и,  следовательно,  был  бы  лишен  одного  из  совер¬
шенств.  Он  не  был  бы  богом.
 Таким  образохМ,  наш  мир  есть  только  точка  в  совокупности
вещей,  а  вселенная,  непроницаемая  для  нашего  познания,  есть
только  часть  бесконечности  вселенных,  от  которых  наряду  с
нашею  исходят  бесконечные  модификации.  Протяженность  объ-
емлет  нашу  вселенную,  но  ее  объемлет  бог,  который  содержит
в  своехМ  мышлении  все  возможные  вселенные,  а  само  его  мыш¬
ление  объемлется  его  субстанцией».
 Им  казалось,  что  они  находятся  на  воздушном  шаре,  ночью,
среди  ледяной  стужи,  и  влекомы  беспредельным  течением  з
бездонную  пучину,  а  вокруг  нет  ничего  кроме  неосязаемого  не¬
подвижного  вечного.  Это  было  выше  их  сил.  Они  бросили
книгу.
 И  желая  отведать  чего-нибудь  менее  крепкого,  они  купили
курс  философии  Генье  для  школьного  обучения.
 Автор  задается  вопросом,  какой  метод  заслуживает  пред¬
почтения,  онтологический  или  психологический.
 Первый  подходил  к  младенчеству  народов,  когда  человек
направлял  свое  внимание  на  внешний  мир.  Но  в  настоящее
время,  когда  он  обратил  его  на  самого  себя,  «мы  считаехМ  вто-
 314

рой  метод  более  научным»,  и  Бувар  с  Пекюше  остановились  на
нем.
 Цель  психологии  —  изучать  явления,  происходящие  «внутри
моего  я».  Их  открывают  путем  наблюдения.
 — 	Давай  наблюдать!
 И  в  течение  двух  недель,  обыкновенно  после  завтрака,  они
рылись  в  собственном  сознании,  наудачу,  надеясь  на  великие
открытия,  но  не  сделали  ни  одного,  чем  были  весьма  изумлены.
 Одно  явление  занимает  мое  я,  а  именно  идея.  Какова  ее
природа?  Было  высказано  предположение,  что  предметы  от¬
ражаются  в  мозгу  и  что  мозг  отсылает  эти  образы  нашему
духу,  благодаря  которому  мы  их  познаем.
 Но  если  идея  духовна,  то  как  представить  себе  материю?
Отсюда  скептическое  отношение  к  внешним  восприятиям.  Если
же  она  материальна,  то  духовные  предметы  нельзя  было  бы  се¬
бе  представлять.  Отсюда  скептическое  отношение  к  внутренним
понятиям.
 Впрочем,  тут  рекомендуется  осторожность.  Эта  гипотеза  вз¬
дет  нас  к  атеизму.
 Ибо,  если  образ  есть  вещь  конечная,  то  он  не  в  состоянии
представлять  бесконечность.
 — 	Однако,—  возразил  Бувар,—  когда  я  думаю  о  каком-ни¬
будь  лесе,  человеке,  собаке,  то  я  вижу  этот  лес,  этого  человека,
эту  собаку.  Значит,  идеи  представляют  их.
 И  они  занялись  вопросом  о  происхождении  идей.
 По  мнению  Локка,  их  существует  две:  ощущение,  мышле¬
ние,—  а  Кондильяк  все  сводит  к  ощущению.
 Но  тогда  мышлению  будет  недоставать  основы.  Оно  ну¬
ждается  в  субъекте,  в  чувствующем  существе,  и  не  способно
снабдить  нас  великими  основными  истинами:  идеями  бога,  доб¬
ра  и  зла,  справедливости,  красоты  и  пр.,  понятиями  всеобщими
и  прирожденными,  то  есть  предшествующими  явлениям
и  опыту.
 — 	Будь  они  всеобщими,  мы  обладали  бы  ими  с  самого
рождения.
 — 	Под  этим  словом  надо  понимать  склонность  к  облада¬
нию  ими,  и  Декарт...
 — 	Твой  Декарт  завирается!  Он  утверждает,  что  ими  наде¬
лен  зародыш,  а  в  другом  месте  сознается,  что  они  подразумева¬
ются.
 Пекюше  был  удивлен.
 — 	Где  ты  это  нашел?
 — 	У  Жерандо!
 И  Бувар  похлопал  его  по  животу.
 — 	Перестань!  —  сказал  Пекюше.
 Затем  перешел  к  Кондильяку:
 315

—  Наши  мысли  не  являются  метаморфозами  ощущения.
Оно  их  вызывает,  приводит  в  действие.  Чтобы  приводить  их
в  действие,  нужен  двигатель.  Ибо  материя  сама  по  себе  не  мо¬
жет  вызывать  движения...  И  я  нашел  это  у  твоего  Вольтера,—
прибавил  Пекюше,  отвешивая  ему  низкий  поклон.
 Так  они  повторяли  все  те  же  аргументы,  и  каждый  отно¬
сился  с  презрением  к  взглядам  другого,  не  убеждая  его  в  своих.
 Но  благодаря  философии  они  выросли  в  собственных  гла¬
зах.  Жалкими  казались  им  теперь  их  прежние  занятия  сель¬
ским  хозяйством,  политикой.
 Музей  внушал  им  теперь  отвращение.  Они  были  бы  чрезвы¬
чайно  рады  продать  эти  безделушки,  и  перешли  ко  второй  гла¬
ве:  к  душевным  способностям.
 Их  насчитывается  три,  не  больше!  Чувство,  познание,  воля.
 В  способности  чувствовать  следует  различать  чувствитель¬
ность  физическую  и  чувствительность  моральную.
 Физические  ощущения  естественно  подразделяются  на  пять
видов,  будучи  обусловлены  пятью  органами  чувств.
 Явления  моральной  чувствительности,  наоборот,  нимало  не
зависят  от  тела.  «Что  общего  между  удовольствием  Архимеда,
открывающего  законы  тяжести,  и  отвратительным  наслажде¬
нием  Апиция,  пожирающего  кабанью  голову!»
 Моральная  чувствительность  бывает  четырех  родов,  и  вто¬
рой  ее  род  —  «моральные  желания»  —  делится  на  пять  видов,
среди  которых  находится  любовь  к  самому  себе,  «склонность,
несомненно,  законная,  но  которой,  когда  она  преувеличена,
дается  название  эгоизм».
 В  способности  познавать  содержатся  восприятия  разума,
среди  которых  мы  находим  два  главных  движения  и  четыре
степени.
 Абстракция  может  представлять  затруднения  для  своеобраз¬
ных  умов.
 Память  устанавливает  связь  с  прошедшим,  как  предвиде¬
ние  —  с  будущим.
 Воображение  —  это  скорее  всего  особое  свойство,  sui
generis.
 Вся  эта  путаная  аргументация  в  защиту  общих  мест,  пе¬
дантичный  тон  автора,  однообразие  оборотов:  «мы  готовы  при¬
знать  —  мы  далеки  от  мысли,—  спросим  наше  сознание»,  не¬
престанное  восхваление  Дегальда-Стюарта  —  словом,  все  это
пустословие  вызвало  в  них  такую  тошноту,  что  они  перескочили
через  способность  воли  и  вступили  в  область  логики.
 Она  им  сообщила,  что  такое  анализ,  синтез,  индукция,  де¬
дукция  и  каковы  главные  причины  наших  ошибок.
 Почти  все  они  происходят  от  неправильного  словоупотреб¬
ления.
 316

«Солнце  заходит,—  погода  становится  пасмурной,—  зима
приближается»  —  все  это  неверные  речения,  которые  наводят
на  мысль  о  персональных  сущностях,  между  тем  как  дело  ка¬
сается  только  весьма  простых  явлений.  «Я  вспоминаю  такой-то
предмет,  такую-то  аксиому,  такую-то  истину»  —  это  самообман!
Во  «мне»  остаются  идеи,  а  вовсе  не  вещи,  и,  строго  говоря,  надо
бы  сказать:  «Я  вспоминаю  такой-то  акт  моего  разума,  благода¬
ря  которому  я  воспринял  этот  предмет,  вывел  эту  аксиому,  до¬
пустил  эту  истину».
 Так  как  термин,  обозначающий  какое-либо  случайное  явле¬
ние,  не  охватывает  его  во  всех  модусах,  то  Бувар  и  Пекюше
старались  употреблять  одни  лишь  отвлеченные  слова,  так  что
вместо  выражений:  «прогуляемся,—  пора  обедать,—  живот  бо¬
лит»,—  они  произносили  фразы:  «прогулка  была  бы  благотвор¬
на,—  наступил  час  поглощения  пищи,—  я  испытываю  потреб¬
ность  в  испражнении».
 Овладев  логикой,  они  ознакомились  с  различными  критери¬
ями  и  прежде  всего  остановились  на  здравом  смысле.
 Если  индивид  ничего  не  может  знать,  то  как  могут  все  ин¬
дивиды  знать  больше?  Заблуждение,  пусть  оно  даже  продер¬
жится  сто  тысяч  лет,  не  может  заключать  в  себе  истины,  в  си¬
лу  одной  своей  давности.  Толпа  неизменно  следует  рутине.  На¬
против,  незначительное  меньшинство  содействует  прогрессу.
 Надежнее  ли  полагаться  на  свидетельство  чувств?  Они  об¬
манывают  нас  подчас  и  осведомляют  всегда  об  одной  лишь
видимости.  Сущность  ускользает  от  них.
 Разум  предоставляет  больше  гарантий,  ибо  он  неподвижен
и  безличен;  но  чтобы  обнаружиться,  он  нуждается  в  воплоще¬
нии.  Тогда  разум  становится  моим  разумом,  правило  имеет
мало  значения,  если  оно  ошибочно.  Нет  никаких  доказательств,
что  такое-то  правило  верно.
 Рекомендуется  проверять  разум  ощущениями;  но  они  спо¬
собны  сгустить  потемки.  Из  смутного  ощущения  может  про¬
истечь  ложный  закон,  который  впоследствии  помешает  ясно
видеть  вещи.
 Остается  мораль.  Это  значило  бы  низвести  бога  до  уровня
полезного,  как  будто  наши  потребности  служат  мерою  абсо¬
лютного.
 Что  касается  очевидности,  одними  отрицаемой,  другими
утверждаемой,  то  она  сама  является  собственным  мерилом.  Это
доказал  Кузен.
 —  По-моему,  остается  одно  лишь  откровение,—  сказал  Бу¬
вар,—  но  чтобы  в  него  поверить,  нужно  допустить  два  предва¬
рительных  знания:  знание  чувствующего  тела,  знание  воспри¬
нявшего  интеллекта,  то  есть  допустить  чувство  и  разум,  свиде¬
тельства  человеческие  и,  следовательно,  подозрительные.
 317

Пекюше  задумался,  скрестив  руки.
 — 	Но  мы  очутимся  в  ужасающей  бездне  скептицизма.
 По  мнению  Бувара,  скептицизм  может  ужаснуть  только  сла¬
бые  умы.
 — 	Спасибо  за  комплимент,—  ответил  Пекюше.—  Тем  не  ме¬
нее  существуют  неоспоримые  факты.  Истина  достижима  в  из¬
вестных  пределах.
 — 	В  каких?  Разве  дважды  два  не  всегда  четыре?  Разве  со¬
держимое  меньше  содержащего  только  в  известном  смысле?
Что  значит  вообще  истина  до  известной  степени,  частица  боже¬
ства,  часть  неделимой  вещи?
 — 	Ах,  ты  просто  софист!
 И,  рассердившись,  Пекюше  дулся  на  него  три  дня.
 Они  употребили  это  время  на  просмотр  оглавлений  многих
томов.  По  временам  Бувар  улыбался,  затем  возобновил  беседу:
 — 	Дело  в  том,  что  трудно  не  сомневаться.  Так,  например,
доказательства  существования  бога  у  Декарта,  Канта  и  Лейб¬
ница  различны  и  друг  друга  уничтожают.  Сотворение  мира,  из
атомов  ли,  или  духовной  сущности,  остается  непостижимым.
 Я  чувствую  себя  одновременно  материей  и  мыслью,  хотя  и
не  знаю  ничего  ни  о  той,  ни  о  другой.
 Непроницаемость,  твердость,  сила  тяжести  представляются
мне  тайнами,  такими  же,  как  моя  душа,  тем  большая  тайна  —
связь  души  с  телом.
 Чтобы  истолковать  эту  связь,  Лейбниц  придумал  гармонию,
Мальбранш  —  содействие  божье,  Кедворт  —  посредника,  а  Бос-
сюэт  видит  в  ней  непрерывное  чудо,  но  это  нелепость:  непре¬
рывное  чудо  перестает  быть  чудом.
 — 	Правильно!  —  сказал  Пекюше.
 И  оба  они  признались  друг  другу,  что  им  надоели  филосо¬
фы.  Во  всех  этих  системах  легко  запутаться.  Метафизика  ни  к
чему  не  нужна.  Прожить  можно  и  без  нее.
 К  тому  же  их  денежные  затруднения  возрастали.  Они  долж¬
ны  были  Бельжамбу  за  три  бочки  вина,  Ланглуа  —  за  двена¬
дцать  килограммов  сахару,  сто  двадцать  франков  портному,
шестьдесят  сапожнику.  Издержки  продолжались,  а  дядюшка
Гуи  не  платил.
 Они  пошли  к  Мареско,  чтобы  тот  раздобыл  им  денег,  будь
то  путем  продажи  Экальской  мызы,  или  под  заклад  их  фер¬
мы,  или  же  посредством  отчуждения  их  дома  с  уплатою  за  не¬
го  пожизненной  ренты  и  с  сохранением  права  пользоваться  им.
Это  средство,  сказал  Мареско,  неприменимо,  но  наклевывает¬
ся  дело  получше,  о  нем  они  будут  своевременно  уведомлены.
 Затем  они  вспомнили  про  бедный  свой  сад.  Бувар  взялся
за  очистку  буковой  аллеи,  Пекюше  —  за  обрезку  шпалерных
деревьев.  Марселю  поручено  было  копать  грядки.
 318

Через  четверть  часа  они  остановились,  один  сложил  свой
садовый  нож,  другой  отложил  в  сторону  ножницы,  и  они  на¬
чали  медленно  прогуливаться:  Бувар—под  сенью  лип,  без
жилета,  выставив  грудь  вперед,  с  обнаженными  руками;  Пе-
кюше  —  все  время  вдоль  стены,  опустив  голову,  заложив  руки
за  спину,  из  предосторожности  сдвинув  на  шею  козырек  кар¬
туза,  и  так  они  шагали  параллельно,  даже  не  замечая  Марсе¬
ля,  который  на  пороге  шалаша  жевал  завалявшуюся  краюху
хлеба.
 Раздумье  наводило  их  на  мысли:  боясь  их  потерять,  они  за¬
говаривали  друг  с  другом,  и  снова  начиналась  метафизика.
 Она  возникала  по  поводу  дождя  и  солнца,  попавшей  в
башмак  песчинки,  цветка  среди  дерна,  по  поводу  всего.
 Глядя,  как  горит  свеча,  они  спрашивали  себя,  заключает¬
ся  ли  свет  в  объекте  или  в  нашем  органе  зрения.  Так  как
звезды,  быть  может,  уже  исчезли,  когда  до  нас  доходит  их
сияние,  то  возможно,  что  мы  любуемся  несуществующими
вещами.
 Найдя  в  подкладке  жилета  сигаретку  Распайля,  они  ее
искрошили  над  водою,  и  камфора  завертелась.
 Вот  оно,  движение  в  материи!  Более  высокая  степень  дви¬
жения  ведет  к  возникновению  жизни.
 Но  если  бы  для  созидания  существ  достаточно  было  при¬
шедшей  в  движение  материи,  то  они  не  были  бы  так  разнооб¬
разны,  ибо  вначале  не  существовало  ни  земли,  ни  воды,  ни
людей,  ни  растений.  Какова  же  эта  первоначальная  материя,
которой  никто  не  видел,  которой  нет  среди  всего  существую¬
щего  в  этом  мире,  но  которая  все  произвела?
 Иногда  им  требовалась  какая-нибудь  книга.  Дюмушелю
надоело  быть  их  поставщиком,  и  он  перестал  им  отвечать,  а
они  были  увлечены  проблемою,  особенно  Пекюше.
 Его  стремление  к  истине  превратилось  в  жгучую  жажду.
 Взволнованный  речами  Бувара,  он  забросил  спиритуализм,
вскоре  опять  за  него  взялся,  затем  снова  бросил  и  восклицал,
обхватив  голову  руками:
 —  О,  сомнение,  сомнение!  Я  предпочел  бы  небытие!
 Бувар  видел  несостоятельность  материализма,  но  старался
держаться  его,  заявляя,  впрочем,  что  у  него  от  этого  голова
идет  кругом.
 Они  начали  строить  рассуждения  на  прочной  основе;  она
рушилась;  и  идея  сразу  исчезала,  как  улетает  муха,  когда  го¬
товишься  ее  поймать.
 В  зимние  вечера  они  беседовали  в  музее  перед  камином,
глядя  на  уголья.  От  гудевшего  в  коридоре  ветра  дрожали
оконные  стекла,  черные  массы  деревьев  колыхались,  и  ночная
грусть  усугубляла  значительность  их  мыслей.
 319

Время  от  времени  Бувар  уходил  в  глубь  комнаты  и  воз¬
вращался.  Светильники  и  лохани  вдоль  стен  роняли  на  пол
косые  тени;  а  св.  Петр,  повернутый  в  профиль,  отбрасывал  на
потолок  силуэт  своего  носа,  напоминавший  чудовищных  раз¬
меров  охотничий  рог.
 Трудно  было  передвигаться  среди  наставленных  вещей,  и
Бувар  часто  натыкался  по  неосторожности  на  статую.  Больше¬
глазая,  с  отвислой  губой  и  с  видом  пьянчуги,  она  стесняла  и
Пекюше.  Они  уже  давно  собирались  от  нее  отделаться,  но  по
небрежности  откладывали  это  со  дня  на  день.
 Однажды  вечером,  посреди  спора  о  монаде,  Бувар  ушиб
себе  палец  на  ноге  о  большой  палец  св.  Петра  и,  обратив  на
него  свое  раздражение,  крикнул:
 — 	Меня  давно  бесит  этот  болван:  выбросим  его  вон!
 Трудно  было  стащить  его  по  лестнице.  Они  открыли  окно
 и  медленно  наклонили  фигуру.  Пекюше,  стоя  на  коленях,  ста¬
рался  приподнять  ее  за  пятки,  Бувар  налегал  на  плечи.  Ка¬
менный  старикан  не  двигался  с  места;  им  пришлось  восполь¬
зоваться  алебардой  в  качестве  рычага,  чтобы  опрокинуть  его.
Затем,  качнувшись,  он  полетел  в  пространство,  тиарою  впе¬
ред;  раздался  глухой  стук,  и  на  следующий  день  они  его  на¬
шли  разбитым  на  несколько  кусков  в  бывшей  яме  для  компо-
стов.
 Спустя  час  нотариус  явился  с  приятным  известием.  Одна
особа  из  числа  местных  жителей  предлагала  тысячу  экю  под
заклад  их  фермы,  и  когда  они  обрадовались,  он  прибавил:
 — 	Виноват,  она  ставит  при  этом  одно  условие:  чтобы  вы
продали  ей  Экальскую  мызу  за  тысячу  пятьсот  франков.  Ссуда
может  быть  получена  сегодня  же.  Деньги  находятся  в  моей
конторе.
 Они  оба  готовы  были  согласиться.  Бувар  наконец  ответил:
 — 	Да  уж...  ладно!
 — 	По  рукам!  —  сказал  Мареско.
 И  он  им  сообщил  имя  этой  особы:  ею  оказалась  г-жа
Борден.
 — 	Я  так  и  думал!  —  воскликнул  Пекюше.
 Бувар  был  унижен  и  молчал.
 Она  ли,  другой  ли  —  какая  разница?  Главное  —  выйти  из
трудного  положения.
 Получив  деньги  (уплата  за  Экальскую  мызу  была  отсроче¬
на),  они  немедленно  заплатили  по  всем  счетам  и  возвраща¬
лись  домой,  когда  на  повороте  к  рынку  их  остановил  дядюшка
Гун.
 Он  шел  к  ним,  чтобы  сообщить  о  беде.  В  прошедшую  ночь
ветер  повалил  двадцать  яблонь  во  дворе,  разрушил  винокур¬
ню,  снес  крышу  с  риги.  Остаток  дня  ушел  у  них  на  осмотр
 320

повреждений,  а  следующий  день  —  на  подсчет  убытков  со¬
вместно  с  плотником,  каменщиком  и  кровельщиком.  Ремонт
должен  был  обойтись  в  тысячу  восемьсот  франков,  не  меньше.
 Вечером  пришел  Гуи.  Марианна  только  что  сама  ему  рас¬
сказала  о  продаже  Экальской  мызы.  Это  лучший  участок  на
ферме,  приносящий  великолепные  доходы,  вполне  ему  подхо¬
дящий  и  почти  не  нуждающийся  в  обработке!  Он  потребовал
понижения  арендной  платы.
 Они  ему  отказали.  Дело  было  направлено  к  мировому
судье,  и  тот  решил  его  в  пользу  фермера.  Потеря  Экальской
мызы,  акр  которой  оценен  был  в  две  тысячи  франков,  влекла
за  собою  ежегодный  убыток  для  него  в  семьдесят  франков,
и  он  несомненно  выиграл  бы  дело  в  высших  инстанциях.
 Их  состояние  убавилось.  Как  быть?  А  в  ближайшем  буду¬
щем  —  как  жить?
 Они  сели  в  унынии  за  стол.  Марсель  ничего  не  понимал  в
кухне;  на  этот  раз  его  обед  был  особенно  плох.  Суп  напоми¬
нал  помои,  от  кролика  дурно  пахло,  горошек  —  недоварен,  та¬
релки  —  грязны,  и  за  десертом  Бувар  вспылил,  пригрозив  раз¬
бить  их  об  его  голову.
 — 	Будем  философами,—  сказал  Пекюше,—  немного  мень¬
ше  денег,  интриги  женщины,  неловкость  слуги,—  что  значит
все  это?  Ты  слишком  увяз  в  материи!
 — 	Но  если  она  причиняет  мне  неудобства?  —  сказал  Бувар.
 — 	А  я  ее  не  приемлю!  —  возразил  Пекюше.
 Он  только  что  прочитал  анализ  Беркли  и  прибавил:
 — 	Я  отрицаю  протяженность,  время,  пространство,  то  есть
субстанцию!  Ибо  подлинная  субстанция  —  это  дух,  постигаю¬
щий  качества.
 — 	Прекрасно,—  сказал  Бувар,—  но  если  упразднить  мир,
то  исчезнут  и  доказательства  бытия  бога.
 Пекюше  возмутился  и  долго  кричал,  несмотря  на  причинен¬
ный  ему  йодистым  калием  насморк,  а  непрекращавшаяся  ли¬
хорадка  усиливала  его  возбуждение.  Бувар  встревожился  и
пригласил  врача.
 Вокорбей  прописал  апельсинный  сироп  с  йодистым  препа¬
ратом,  а  затем  —  ванны  с  киноварью.
 — 	К  чему  это?  —  продолжал  Пекюше.—  Рано  или  поздно
форма  исчезнет.  Сущность  же  не  гибнет!
 — 	Конечно,—  сказал  врач,—  материя  неразрушима!  Од¬
нако...
 — 	Да  нет  же!  Нет!  Неразрушимо-то  именно  существо!  Вот
это  тело,  находящееся  передо  мною,  ваше  тело,  доктор,  ме¬
шает  мне  узнать  вашу  личность,  является,  так  сказать,  всего
лишь  одеянием,  или,  вернее,  маскою.
 Вокорбей  подумал,  что  он  сошел  с  ума.
 21  Г.  Флобер  Т  4.
 321

— 	До  свиданья!  Берегите  свою  маску.
 Пекюше  не  угомонился.  Он  раздобыл  введение  в  гегельян¬
скую  философию  и  пожелал  растолковать  ее  Бувару.
 — 	Все,  что  разумно,—  реально.  Мало  того,  нет  ничего  ре¬
ального,  кроме  идеи.  Законы  духа  суть  законы  вселенной,  ра¬
зум  человека  подобен  разуму  бога.
 Бувар  притворялся,  будто  понимает.
 — 	Итак,  абсолют  —  это  одновременно  субъект  и  объект,
единство,  в  котором  сливаются  все  различия.  Таким  образом,
противоречия  разрешены.  Тень  делает  возможным  свет,  холод,
смешанный  с  теплом,  производит  температуру,  организм  под¬
держивает  себя  лишь  посредством  разрушения  организма,  по¬
всюду  —  начало  разобщающее,  начало  сцепляющее.
 Они  находились  на  пригорке.  Вдоль  изгороди  шел  кюре  с
молитвенником  в  руках.
 Пекюше  пригласил  его  войти,  чтобы  в  его  присутствии  до¬
кончить  изложение  Гегеля  и  послушать,  что  тот  скажет.
 Человек  в  сутане  уселся  подле  них,  и  Пекюше  заговорил  о
христианстве.
 — 	Ни  одна  религия  не  установила  с  такою  ясностью  эту
истину:  «Природа  —  лишь  момент  идеи».
 — 	Момент  идеи!  —  пробормотал  озадаченный  священник.
 — 	Конечно!  Бог,  приняв  видимую  оболочку,  обнаружил
свой  единосущный  с  нею  союз.
 — 	С  природою?  Ну,  ну!
 — 	Своею  кончиною  он  засвидетельствовал  сущность  смер¬
ти;  следовательно,  смерть  была  в  нем,  составляла,  составляет
часть  бога.
 Аббат  нахмурился.
 — 	Не  нужно  кощунствовать!  Он  ради  спасения  рода  чело¬
веческого  принял  муки.
 — 	Заблуждение!  Смерть  рассматривают  применительно  к
индивидууму,  для  которого  она,  конечно,  является  злом,  но  по
отношению  к  вещам  дело  обстоит  иначе.  Не  отделяйте  духа
от  материи!
 — 	Однако,  сударь,  до  сотворения  мира...
 — 	Не  было  сотворения  мира!  Он  всегда  существовал.  В  про¬
тивном  случае  это  было  бы  новое  существо,  присоединившееся
к  божественной  мысли,  что  является  нелепостью.
 Священник  встал,  у  него  были  спешные  дела.
 — 	Мне  приятно  было  утереть  ему  нос!—сказал  Пекюше.—
Еще  одно  слово!  Так  как  существование  мира  есть  лишь  по¬
стоянный  переход  от  жизни  к  смерти  и  от  смерти  к  жизни,  то
вопреки  мнению,  будто  все  есть,  надо  признать,  что  нет  ничего.
Но  все  становится,  понимаешь  ты  меня?
 — 	Да,  понимаю,  или,  вернее,—  нет.
 322

В  конце  концов  идеализм  вывел  из  себя  Бувара.
 — 	Не  желаю  я  его  больше,  знаменитое  cogito  1  раздражает
меня.  Идеи  вещей  принимаются  за  самые  вещи.  Для  объясне¬
ния  смутных  понятий  придуманы  совершенно  непонятные  сло¬
ва.  Субстанция,  протяженность,  сила,  материя  и  душа!  Все  это
абстракции,  выдумки!  Что  касается  бога,  то  невозможно  знать,
каков  он  и  есть  ли  он  вообще.  Некогда  он  порождал  ветер,
молнию,  перевороты!  Теперь  он  сокращает  свою  деятельность.
К  тому  же  мне  неясно,  какой  от  него  толк.
 — 	А  мораль  во  всем  этом?
 — 	Тем  хуже!
 «Она  и  вправду  лишена  основания»,—  подумал  Пекюше.
 И  он  умолк,  упершись  в  тупик,  который  был  следствием
его  же  предпосылок.  Это  было  неожиданно  и  подавило  его.
 Бувар  даже  не  верил  больше  в  материю.
 Убеждение,  что  ничего  не  существует  (как  оно  ни  плачев¬
но),  остается  все  же  убеждением.  Мало  кто  способен  им  про¬
никнуться.  Они  возгордились  от  такого  превосходства,  поже¬
лали  похвастаться  им,  и  случай  представился.
 Однажды  утром,  отправившись  купить  табаку,  они  увидели
перед  дверями  Ланглуа  кучку  людей,  обступивших  фалезский
дилижанс.  Разговор  шел  о  каторжнике  Туаше,  который  бродил
по  окрестностям.  Кондуктор  встретил  его  в  сопровождении
двух  жандармов  у  Зеленого  креста,  и  шавиньольские  жители
облегченно  вздохнули.
 На  площади  стояли  Жирбаль  и  капитан.  Любопытствуя
узнать  подробности,  подошли  мировой  судья  и  г-н  Мареско  в
бархатном  берете  и  сафьяновых  туфлях.
 Ланглуа  пригласил  их  почтить  своим  присутствием  его  лав¬
ку,  там  им  будет  удобнее.  И,  не  обращая  внимания  на  покупа¬
телей  и  позвякивание  колокольчика,  они  продолжали  обсу¬
ждать  преступления  Туаша.
 — 	Господи,  у  него  были  дурные  инстинкты  —  вот  и  все,—
сказал  Бувар.
 — 	Их  можно  преодолеть  силою  добродетели,—  сказал  но¬
тариус.
 — 	Но  если  у  человека  нет  добродетели?
 И  Бувар  категорически  отверг  свободу  воли.
 — 	Однако,—  сказал  капитан,—  я  могу  делать  что  хочу!
Я,  например,  свободен  пошевелить  ногою.
 — 	Нет,  сударь,  у  вас  есть  побуждение  ею  пошевелить!
 Капитан  стал  искать  возражения  и  не  нашел  его.  Но  Жир¬
баль  отпустил  такую  остроту:
 1  Я  мыслю  (лат.).
 323

— 	Республиканец,  выступающий  против  свободы!  Это  за¬
бавно!
 — 	Потешная  история!  —  сказал  Ланглуа.
 Бувар  спросил  его:
 — 	Отчего  не  отдаете  вы  своего  имущества  бедным?
 Бакалейщик  окинул  беспокойным  взглядом  всю  свою  лавку.
 — 	Нашли  дурака!  Я  сохраняю  его  для  себя!
 — 	Будь  вы  св.  Винцентом  де  Полем,  вы  поступили  бы  ина¬
че,  ибо  у  вас  был  бы  его  характер.  Вы  же  подчиняетесь  своему.
Следовательно,  вы  не  свободны.
 — 	Это  крючкотворство,—  ответило  хором  собрание.
 Бувар  не  опешил  и,  показывая  на  весы,  стоявшие  на  при¬
лавке,  продолжал:
 — 	Они  не  шевельнутся,  покуда  одна  из  чашек  останется
пустою.  Так  же  и  воля;  качание  весов  между  двумя  тяжестя¬
ми,  которые  кажутся  равными,  рисует  работу  нашего  мозга,
когда  он  обсуждает  мотивы,  пока  более  сильный  не  увлечет
его,  не  определит  решения.
 — 	Все  это  нимало  не  говорит  в  пользу  Туаша  и  не  мешает
ему  быть  большим  негодяем,—  сказал  Жирбаль.
 Пекюше  взял  слово:
 — 	Пороки  суть  свойства  природы,  подобно  наводнениям,
бурям.
 Нотариус  перебил  его  и,  при  каждом  слове  поднимаясь  на
носки,  заявил:
 — 	Я  нахожу  вашу  теорию  совершенно  безнравственной.
Она  дает  волю  всем  развратным  наклонностям,  оправдывает
преступления,  извиняет  виновных.
 — 	Совершенно  верно,—  сказал  Бувар.—  Несчастный  чело¬
век,  следующий  своим  влечениям,  так  же  прав,  как  человек
честный,  внимающий  доводам  разума.
 — 	Не  защищайте  уродов!
 — 	Отчего  уродов?  Когда  рождается  слепой,  идиот,  убий¬
ца,  то  нам  это  кажется  беспорядком,  как  будто  порядок  нам
известен  и.  словно  природа  действует  сообразно  какой-либо
цели!
 — 	Вы,  стало  быть,  оспариваете  провидение?
 — 	Да,  я  его  оспариваю,
 — 	Обратитесь  лучше  к  истории!  —  воскликнул  Пекюше.—
Припомните  убийства  королей,  истребления  народов,  раздоры,
в  семействах,  личные  горести.
 — 	А  в  то  же  время,—  прибавил.  Бувар,  так  как  они  воз¬
буждали  друг  друга,—  это  же  провидение  заботится  о  птич¬
ках  и  дает  отрастать  клешням  раков.  О,  если  вы  понимаете
под  провидением  закон,  который  всем  управляет,  то  я  с  вами
согласен,  я  даже  иду  дальше!
 324

— 	Однако,  сударь,—  сказал  нотариус,—  существуют  прин¬
ципы!
 — 	Что  вы  мне  басни  рассказываете!  Наука,  по  словам  Кон¬
дильяка,  тем  совершеннее,  чем  меньше  в  них  нуждается!  Они
только  сводят  воедино  приобретенные  познания  и  отсылают
нас  именно  к  тем  понятиям,  которые  спорны.
 — 	Занимались  ли  вы,  подобно  нам,—  продолжал  Пекю-
ше,—  исследованием,  разработкою  метафизических  тайн?
 — 	Это  верно,  господа,  это  верно!
 И  общество  разошлось.
 Но  Кулон  отвел  их  в  сторону  и  отеческим  тоном  сказал,  что
и  он,  конечно,  не  набожен  и  даже  терпеть  не  может  иезуитов.
Однако  он  не  заходит  так  далеко,  как  они!  О  нет!  Что  и  гово¬
рить!  А  в  конце  площади  они  прошли  мимо  капитана,  который
раскуривал  трубку,  ворча:
 — 	Все-таки  я  делаю,  что  хочу,  чорт  побери!
 Бувар  и  Пекюше  стали  провозглашать  свои  отвратитель¬
ные  парадоксы  и  в  других  случаях.  Они  подвергали  сомнению
честность  мужчин,  целомудрие  женщин,  рассудительность  пра¬
вительства,  здравый  смысл  народа  —  словом,  подрывали
основы.
 Фуро  взволновался  и  пригрозил  их  арестовать,  если  они  бу¬
дут  продолжать  вести  такие  речи.
 Очевидность  их  превосходства  была  оскорбительна.  Раз  они
защищали  безнравственные  положения,  то  были,  повидимому,
сами  безнравственны;  пущена  была  в  ход  клевета.
 Тогда  у  них  развилась  прескверная  способность  замечать
глупость  и  не  переносить  ее  больше.
 Их  огорчали  различные  мелочи:  газетные  рекламы,  профиль
какого-нибудь  обывателя,  дурацкое  рассуждение,  случайно  ими
подслушанное.
 Думая  о  том,  что  говорилось  в  деревне,  представляя  себе,
что  даже  у  антиподов  есть  свои  Кулоны,  свои  Мареско,  свои
Фуро,  они  чувствовали,  как  над  ними  словно  тяготеет  бремя
всей  земли.
 Они  перестали  выходить  из  дому,  никого  не  принимали.
 Однажды  после  обеда  завязался  во  дворе  диалог  между
Марселем  и  господином  в  широкополой  шляпе  и  черных  оч¬
ках.  Это  был  академик  Ларсонер.  От  него  не  ускользнуло,  что
одна  занавеска  приоткрылась,  что  кто-то  запер  двери.  Его
приход  был  попыткою  к  примирению,  и  он  ушел  в  ярости,
поручив  слуге  сказать  своим  хозяевам,  что  он  считает  их
невежами.
 Бувар  и  Пекюше  остались  к  этому  равнодушны.  Мир  для
них  утратил  значение;  они  видели  его  словно  сквозь  облако,
опустившееся  у  них  с  мозга  на  зрачки.
 21  *  т.  4.
 325

Да  и  вправду,  не  иллюзия  ли  это,  не  дурной  ли  сон?  Быть
может,  благоденствие  и  горести  в  итоге  уравновешиваются!  Но
благо  рода  не  утешает  индивида.
 — 	И  какое  мне  дело  до  остальных!  —  говорил  Пекюше.
 Его  уныние  огорчало  Бувара,  который  думал,  что  сам  довел
 до  этого  своего  друга,  а  упадок  дома  обострял  их  скорбь  повсе¬
дневными  раздражениями.
 Чтобы  приободриться,  они  успокаивали  себя  рассуждения¬
ми,  задавали  себе  работу,  но  скоро  впадали  в  еще  большую
лень,  в  глубокую  безнадежность.
 После  еды  они  продолжали  сидеть  за  столом,  положив  на
него  локти,  и  вздыхали  с  мрачным  видом.  Марсель  пучил  на
них  глаза,  затем  возвращался  в  кухню,  где  объедался  в  одино¬
честве.
 В  середине  лета  они  получили  карточку,  извещавшую  их  о
бракосочетании  Дюмушеля  с  вдовою  Олимпией-Зульмой  Пуле.
 — 	Да  благословит  их  бог!
 И  они  вспомнили  время,  когда  были  счастливы.
 Отчего  не  ходят  они  больше  следом  за  жнецами?  Где  те
дни,  когда  они  посещали  фермы,  разыскивая  повсюду  древно¬
сти?  Никакой  бы  им  утехи  не  доставили  теперь  эти  столь  сла¬
достные  часы,  которые  посвящены  были  виноделию  или  лите¬
ратуре.  Бездною  были  они  отделены  от  них.  Произошло  нечто
непоправимое.
 Им  захотелось,  как  бывало,  совершить  прогулку  по  полям,
они  ушли  очень  далеко,  заблудились.  Маленькие  облака  бараш¬
ками  блуждали  по  небу,  ветер  колебал  овсы,  вдоль  луга  жур¬
чал  ручеек,  но  вдруг  их  остановило  зловоние,  и  они  увидели  на
камнях,  посреди  терновника,  дохлую  собаку.
 Четыре  конечности  ее  одеревенели.  Разверстая  пасть  обна¬
жила  под  синеватыми  губами  белые  клыки.  На  месте  живота
была  какая-то  куча  землистого  цвета,  и  она  словно  трепетала
от  копошившихся  в  ней  червей.  Она  шевелилась  под  лучами
солнца,  в  жужжании  мух,  среди  невыносимого,  жестокого  и
как  бы  прожорливого  смрада.
 Бувар  нахмурил  лоб,  и  слезы  увлажнили  его  глаза.
 Пекюше  сказал  стоически:
 — 	Когда-нибудь  и  мы  будем  таковы!
 Мысль  о  смерти  охватила  их.  Они  беседовали  о  ней  на  об¬
ратном  пути.
 В  сущности,  смерти  не  существует.  Превращаешься  в  росу,
в  ветерок,  в  звезды.  Становишься  какою-то  частицею  древесно¬
го  сока,  блеска  драгоценных  камней,  оперения  птиц.  Возвра¬
щаешь  Природе  то,  что  ты  занял  у  нее,  и  Небытие,  предстоя¬
щее  нам,  ничуть  не  страшнее,  чем  Небытие,  находящееся  по¬
зади.
 326

Они  старались  представить  его  себе  в  виде  черной  ночи,
бездонной  ямы,  непрекрахцающегося  обморока;  все  что  угодно
лучше  этого  существования,  однообразного,  нелепого  и  безна¬
дежного.
 Они  перебрали  в  памяти  свои  неудовлетворенные  потребно¬
сти.  Бувар  всегда  мечтал  иметь  лошадей,  экипажи,  лучшие
марки  бургундского  и  ласковых  красавиц  в  великолепных  па¬
латах.  Мечтою  Пекюше  было  философское  знание.  Но  самая
великая  проблема,  та,  что  заключает  в  себе  остальные,  может
быть  решена  в  одну  минуту.  Когда  же  придет  развязка?
 — 	Лучше  сейчас  же  покончить  с  жизнью.
 — 	Как  хочешь,—  сказал  Бувар.
 И  они  рассмотрели  вопрос  о  самоубийстве.
 Почему  бы  не  сбросить  гнетущее  нас  бремя?  Не  совершить
поступка,  никому  не  приносящего  вреда?  Если  бы  он  был  не-·
угоден  богу,  разве  обладали  бы  мы  этой  властью?  Это  не  мало¬
душие,  что  бы  там  ни  говорили,  и  прекрасно  дерзание  —  осме¬
ять,  даже  ценою  своей  гибели,  то,  чему  люди  придают  особенно
большое  значение.
 Они  стали  обсуждать  способы  смерти.
 Яд  причиняет  страдания.  Чтобы  зарезаться,  нужно  слишком
много  мужества.  С  угаром  часто  происходят  неудачи.
 Наконец  Пекюше  отнес  на  чердак  два  гимнастических  ка¬
ната.  Затем,  привязав  их  к  одной  и  той  же  перекладине  крыши,
устроил  свисающие  мертвые  петли  и  поставил  под  ними  два
стула,  чтобы  можно  было  дотянуться  до  веревок.
 На  этом  способе  они  остановились.
 Они  спрашивали  себя,  какое  впечатление  произведет  их
самоубийство  в  округе,  в  чьи  руки  попадут  их  библиотека,  их
бумаги,  их  коллекции.  Мысль  о  смерти  вызвала  у  них  жа¬
лость  к  самим  себе.  Однако  они  не  бросили  своей  затеи  и,  раз¬
говаривая,  привыкли  к  ней.
 В  сочельник  в  одиннадцатом  часу  вечера  они  предава¬
лись  размышлениям,  сидя  в  музее,  по-разному  одетые.  На
Буваре  была  блуза  поверх  вязаного  жилета;  а  Пекюше  из  бе¬
режливости  уже  три  месяца  не  расставался  с  монашеским
одеянием.
 Так  как  они  сильно  проголодались  (Марсель,  уйдя  на  рас¬
свете  из  дому,  не  возвращался),  то  Бувар  счел  гигиеничным
выпить  графин  водки,  а  Пекюше  —  чаю.
 Поднимая  чайник,  он  пролил  воду  на  паркет.
 — 	Разиня!  —  крикнул  Бувар.
 Затем,  находя  настой  слабым,  он  решил  подбавить  еще  две
ложки.
 — 	Получится  гадость,—  сказал  Пекюше.
 — 	Ничуть!
 327

Каждый  стал  тянуть  коробку  к  себе,  поднос  упал;  одна
чашка  разбилась,—  последняя,  которая  еще  оставалась  от
красивого  фарфорового  сервиза.
 Бувар  побледнел.
 — 	Продолжай!  Громи!  Не  стесняйся!
 — 	Подумаешь,  великое  несчастье!
 — 	Да!  Несчастье!  Она  мне  досталась  от  моего  отца!
 — 	Незаконного!  —  прибавил  Пекюше,  хихикнув.
 — 	А,  ты  меня  оскорбляешь?
 — 	Нет,  но  я  тебе  надоел!  Я  это  вижу!  Признайся!
 И  Пекюше  охватила  ярость,  или,  вернее,  безумие.  Бувара
тоже.  Они  оба  кричали  разом:  один  —  раздраженный  голодом,
другой  —  алкоголем.
 — 	Это  ад,  а  не  жизнь!  Лучше  смерть.  Прощай,
 Пекюше  взял  подсвечник,  повернулся,  хлопнул  дверью.
 Бувар  в  потемках  с  трудом  ее  открыл,  побежал  за  ним,
 взобрался  на  чердак.
 Свеча  стояла  на  полу,  а  Пекюше  —  на  одном  из  стульев,
с  веревкой  в  руке.
 Дух  подражания  увлек  Бувара.
 — 	Подожди  меня.
 И  он  уже  влезал  на  другой  стул,  но  вдруг  остановился.
 — 	Но...  мы  не  составили  завещания.
 — 	А  ведь  верно!
 Грудь  у  них  сжалась  от  тоски.  Они  подошли  к  слуховому
окну,  чтобы  подышать.
 Воздух  был  морозный,  и  много  звезд  сияло  в  темном,  как
чернила,  небе.
 Белизна  снега,  покрывавшего  землю,  растворялась  в  тума¬
нах  на  горизонте.
 Они  заметили  на  уровне  земли  огоньки,  которые,  все  уве¬
личиваясь,  приближались,  направляясь  в  сторону  церкви.
 Любопытство  подтолкнуло  их  пойти  туда.
 Служили  всенощную.  Огоньки  оказались  фонариками
пастухов;  несколько  прихожан  на  паперти  отряхали  свои
плащи.
 Хрипел  змеевик,  дымился  ладан.  Плошки,  подвешенные  во
всю  длину  нефа,  составляли  три  венца  многоцветных  огней,  а
в  конце  перспективы,  по  обеим  сторонам  скинии,  гигантские
свечи  горели  красным  пламенем.  Над  головами  толпы  и  шляп¬
ками  женщин,  за  певчими,  был  виден  священник  в  золотом
облачении;  его  резкому  голосу  вторили  низкие  голоса  запру¬
дивших  амвон  мужчин,  и  деревянный  свод  дрожал  на  камен¬
ных  своих  карнизах.  Стены  украшала  живопись,  изображав¬
шая  крестный  путь.  Посреди  хора,  перед  алтарем,  лежал  ягне¬
нок,  подвернув  ноги  под  себя,  выпрямив  ушки.
 328

От  теплого  воздуха  им  стало  необыкновенно  хорошо,  и  мыс¬
ли,  только  что  такие  бурные,  становились  кроткими,  как  ути¬
хающие  волны.
 Они  прослушали  Евангелие  и  Credo  !,  следили  за  движения¬
ми  священника.  Между  тем  старики,  юноши,  нищие  в  лохмоть¬
ях,  фермерши  в  высоких  чепцах,  крепкие  парни  с  белокурыми
баками  —  все  молились,  погруженные  в  общую  глубокую  ра¬
дость,  и  видели  на  соломе  в  яслях  светящееся  как  солнце  тело
бога-младенца.  Эта  вера  других  людей  умиляла  Бувара  во¬
преки  его  рассудку,  а  Пекюше  —  несмотря  на  его  жестоко¬
сердие.
 Воцарилась  тишина:  все  спины  согнулись,  и  при  звоне  ко¬
локольчика  ягненок  проблеял.
 Священник  показал  святые  дары,  подняв  руки  вверх  как
только  мог  высоко.  Тут  зазвучала  песнь  веселья,  зовущая  мир
к  стопам  царя  ангелов.  Бувар  и  Пекюше  невольно  стали  под¬
тягивать  и  чувствовали,  что  в  душе  у  них  словно  восходит  ка¬
кая-то  заря.
 IX
 Марсель  вернулся  домой  на  следующий  день  в  три  часа,
с  позеленевшим  лицом,  красными  глазами,  шишкой  на  лбу,
в  порванных  штанах;  от  него  несло  водкой,  он  был  ужасен.
 Канун  рождества  он  провел,  как  всегда,  у  одного  приятеля,
в  шести  милях  от  дома,  близ  Икевиля.  И  заикаясь  больше
обыкновенного,  плача,  готовый  поколотить  себя,  он  умолял
о  прощении,  как  будто  совершил  тяжкий  грех.  Господа  прости¬
ли  его.  Какое-то  особое  спокойствие  располагало  их  к  сни¬
сходительности.
 Снег  внезапно  растаял,  и  они  прогуливались  по  своему  са¬
ду,  вдыхая  прохладный  воздух,  радуясь  жизни.
 Только  ли  случай  спас  их  от  смерти?  Бувар  испытывал
умиление.  Пекюше  вспомнил,  как  первый  раз  ходил  к  прича¬
стию;  и  полные  признательности  к  силе,  к  причине,  от  которой
они  зависели,  они  набрели  на  мысль  заняться  душеспаситель¬
ным  чтением.
 Евангелие  облегчило  им  душу,  ослепило  их  точно  солнце.
Они  видели  перед  собой  Иисуса,  стоящего  на  горе,  с  возде¬
тою  рукой  перед  внемлющей  ему  снизу  толпой;  или  же  на  бе¬
регу  озера,  в  кругу  тянущих  сети  апостолов;  затем  на  ослице,
среди  возгласов  «аллилуия»,  с  развевающимися  от  колебания
пальмовых  ветвей  волосами;  наконец,  с  упавшей  на  грудь  го¬
ловой  на  вершине  креста,  откуда  вечно  проливается  на  мир
роса.  Более  всего  их  покорили  и  услаждали  нежность  к  сми-
 1  Символ  веры  (лат.).
 329

ренным,  защита  бедных,  возвышение  угнетенных.  И  в  книге
этой,  где  открывается  небо,  нет  ничего  богословского  среди  та¬
кого  множества  поучений,  ни  одного  догмата,  ни  одного  требо¬
вания,  кроме  чистоты  сердца.
 Что  касается  чудес,  то  их  рассудок  не  был  ими  озадачен;
с  детских  лет  они  были  с  ними  знакомы.  Возвышенный  слог
св.  Иоанна  пленил  Пекюше  и  позволил  ему  лучше  понять
«Подражание  Иисусу  Христу».
 Здесь  нет  уже  притч,  и  цветов,  и  птиц,  но  жалобы,  само¬
углубление  души.  Бувар  был  опечален,  перелистывая  эти
страницы,  которые  словно  написаны  в  туманную  погоду,  в  ти¬
ши  монастыря,  между  колокольнею  и  гробницей.  Наша  брен¬
ная  жизнь  представлена  там  в  столь  плачевном  виде,  что
нужно,  забывая  ее,  обратиться  к  богу;  и  оба  они,  после  всех
своих  разочарований,  чувствовали  потребность  опроститься,
что-нибудь  полюбить,  дать  отдых  разуму.
 Они  приступили  к  Екклезиасту,  Исайе,  Иеремии.
 Но  Библия  их  устрашила  своими  пророками,  рыкающими,
как  львы,  раскатами  грома  среди  туч,  всеми  этими  воплями
геенны  и  богом  своим,  рассеивающим  царства,  как  ветер  —
облака.
 Они  читали  Библию  по  воскресеньям,  в  час,  когда  колокол
звонил  к  вечерне.
 Однажды  они  пошли  слушать  мессу,  затем  еще  раз  при¬
шли.  Это  было  для  них  развлечением  в  конце  недели.  Граф  и
графиня  де  Фаверж  издали  поклонились  им,  что  было  замече¬
но.  Мировой  судья  сказал  им,  подмигнув:
 — 	Прекрасно.  Одобряю  вас.
 Все  прихожанки  теперь  посылали  им  просфоры.
 Аббат  Жефруа  их  навестил;  они  отдали  ему  визит,  ста¬
ли  бывать  друг  у  друга,  и  священник  не  заговаривал  о  ре¬
лигии.
 Они  были  удивлены  этой  сдержанностью,  так  что  Пекюше
с  равнодушным  видом  спросил  его,  что  нужно  сделать,  чтобы
стать  верующим.
 — 	Сначала  исполняйте  обряды.
 Они  принялись  их  исполнять,  один  —  с  надеждою  в  душе,
другой  —  с  вызовом,  причем  Бувар  был  убежден,  что  набож¬
ным  никогда  не  станет.  В  течение  месяца  он  не  пропускал  ни
одной  службы,  но,  в  противоположность  Пекюше,  не  пожелал
соблюдать  посты.
 Что  это?  Гигиеническая  мера?  Но  ведь  известно,  чего  стоит
гигиена!  Условность?  Долой  условности!  Символ  подчинения
церкви?  На  это  ему  тоже  плевать!  Словом,  он  считал  это
правило  нелепым,  фарисейским  и  противоречащим  духу  Еван¬
гелия.
 330

В  предыдущие  годы  они  ели  в  святой  четверг  то,  что  им
подавала  Жермена.
 На  этот  раз,  однако,  Бувар  заказал  себе  бифштекс.  Он
сел,  разрезал  мясо,  и  Марсель  глядел  на  него  с  негодованием,
между  тем  как  Пекюше  торжественно  счищал  чешую  со  свое¬
го  куска  трески.
 Бувар  замер  с  вилкою  в  одной  руке,  с  ножом  в  другой.  На¬
конец,  решившись,  он  поднес  кусок  к  губахМ.  Вдруг  у  него  руки
задрожали,  толстое  лицо  побледнело,  голова  запрокинулась.
 — 	Ты  себя  плохо  чувствуешь?
 — 	Нет!  Но...
 И  он  признался,  что  по  вине  своего  воспитания  (это  было
выше  его  сил)  не  может  в  этот  день  есть  скоромное  из  боязни
умереть.
 Пекюше,  не  злоупотребляя  такой  победой,  воспользовался
ею,  чтобы  устроить  жизнь  по-своему.
 Однажды  вечером  он  вернулся  домой  с  просветленным  ра¬
достью  лицом  и  проговорился,  что  только  что  был  у  исповеди.
 Тут  у  них  завязался  спор  об  ее  значении.
 Бувар  понимал  исповедь  первых  христиан,  совершавшуюся
открыто;  современная  обставлена  чересчур  легко.  Впрочем,  он
не  отрицал,  что  подобный,  учиняемый  себе  самому  допрос  яв¬
ляется  элементом  прогресса,  дрожжами  нравственности.
 Пекюше,  стремясь  к  совершенству,  выискивал  у  себя  поро¬
ки:  порывы  гордости  давно  исчезли;  свойственная  ему  любовь
к  труду  освобождала  его  от  греха  праздности;  что  до  чрево¬
угодия,  то  скромнее  его  не  найти  человека.
 Иногда  с  ним  случались  припадки  ярости.  Он  дал  себе  сло¬
во  больше  не  поддаваться  ей.
 Затем  нужно  было  приобрести  добродетели,  прежде  все¬
го—  смирение,  то  есть  считать  себя  не  способным  на  что-либо
хорошее,  не  достойным  ни  малейшей  награды,  заклать  свой
разум  и  так  себя  принизить,  чтобы  тебя  топтали  ногами,  как
дорожную  грязь.  Он  был  еще  далек  от  подобных  качеств.
 Недоставало  ему  и  другой  добродетели  —  чистоты,  ибо  в  ду¬
ше  он  тосковал  по  Мели,  а  пастель  дамы  в  платье  времен  Лю¬
довика  XV  смущала  его  своим  декольте.
 Он  запер  ее  в  шкаф,  довел  свою  стыдливость  до  того,  что
стал  бояться  смотреть  на  самого  себя  и  спал  в  кальсонах.
 Окруженная  такими  заботами  похоть  у  него  разгорелась.
Особенно  по  утрам  ему  приходилось  выдерживать  сильную
борьбу,  подобную  той,  какую  испытали  св.  Павел,  св.  Бене¬
дикт  и  св.  Иероним  в  весьма  преклонном  возрасте.  Они  поэтому
прибегали  к  неистовому  покаянию.  Боль  есть  искупление,  ле¬
карство  и  средство,  дань  поклонения  Иисусу  Христу.  Всякая
любовь  требует  жертв,  а  какая  жертва  тягостнее  плотской?
 331

Для  умерщвления  плоти  своей  Пекюше  отменил  после¬
обеденную  рюмочку,  сократил  потребление  табака  до  четы¬
рех  понюшек  в  день,  в  самую  морозную  погоду  не  надевал
картуза.
 Однажды  Бувар,  подвязывая  виноградные  лозы,  приставил
лестницу  к  стене  террасы  возле  дома  и  случайно  заглянул
в  комнату  Пекюше.
 Друг  его,  оголенный  до  живота,  легонько  бил  себя  по  пле¬
чам  плетью  для  выколачиванья  платьев;  затем,  возбудившись,
снял  штаны,  хлестнул  себя  по  ягодицам  и  упал  на  стул  зады¬
хаясь.
 Бувар  был  смущен,  как  будто  открыл  запретную  тайну.
 За  последнее  время  он  начал  замечать,  что  полы  стали
чище,  в  салфетках  поубавилось  дыр,  пища  улучшилась;  пере¬
мены  эти  вызваны  были  участием,  какое  приняла  в  них  Реги¬
на,  служанка  кюре.
 Радея  о  церкви,  как  и  о  кухне  своей,  сильная,  как  погон¬
щик  волов,  и  участливая,  хотя  и  непочтительная,  женщина  эта
вмешивалась  в  домашние  дела  соседей,  давала  советы,  стано¬
вилась  хозяйкой.  Пекюше  полагался  на  ее  опытность.
 Однажды  она  привела  к  нему  пухлого  человечка  с  узкими,
как  у  китайца,  глазками  и  ястребиным  носом.  Это  был  г-н  Гут¬
ман,  торговец  предметами  религиозного  культа.  Он  показал
им  под  навесом  несколько  образчиков,  вынув  их  из  коробок,—
кресты,  иконки,  четки  всевозможных  размеров,  канделябры
для  молелен,  переносные  алтари,  мишурные  букеты,  синие
картонные  сердца  Иисусовы,  фигурки  рыжебородого  св.  Иоси¬
фа,  фарфоровые  холмики  с  распятием.  У  Пекюше  глаза  разго¬
релись.  Его  останавливала  только  цена.
 Гутман  денег  не  просил.  Он  предпочитал  мену  и,  будучи
приглашен  в  музей,  за  старинные  изделия  из  железа  и  все
свинцовые  вещи  предложил  свои  товары  оптом.
 Бувару  они  показались  безобразными.  Но  взгляды  Пекю¬
ше,  уговоры  Регины  и  бойкая  речь  торговца  в  конце  концов
убедили  его.  Увидев,  как  он  податлив,  Гутман  потребовал  еще
и  алебарду;  Бувар,  которому  надоело  демонстрировать  при¬
емы  с  нею,  уступил  и  ее.  Когда  все  было  расценено,  то  выясни¬
лось,  что  господа  помещики  должны  еще  деньгами  сто  фран¬
ков.  Вопрос  уладили  выдачей  четырех  вексе^й  сроком  на  три
месяца,  и  они  радовались  дешевой  покупке.
 Приобретенные  вещи  были  расставлены  по  всем  комнатам.
Ясли  с  сеном  и  сделанный  из  пробковой  коры  собор  украсили
собою  музей.
 На  камине  у  Пекюше  стоял  св.  Иоанн  Креститель  из  воска;
вдоль  коридора  висели  епископские  венцы,  а  на  нижней  пло¬
щадке  лестницы,  под  лампадой  на  цепочках,  водружена  была
 332

статуя  богородицы  в  лазурной  мантии,  в  короне  из  звезд.  Мар¬
сель,  стирая  пыль  с  этого  великолепия,  думал,  что  ничего
прекраснее  нет  и  в  раю.
 Как  обидно,  что  св.  Петр  разбит  и  как  бы  ему  подошло
стоять  в  сенях!  Пекюше  иногда  останавливался  перед  бывшею
ямою  для  компостов,  где  виднелись  тиара,  одна  сандалия,  кон¬
чик  носа,  вздыхал,  затем  продолжал  возиться  в  саду;  теперь
он  соединял  ручной  труд  с  религиозными  упражнениями  и
копал  землю  в  монашеском  одеянии,  сравнивая  себя  со
св.  Бруно.  Однако,  не  кощунственно  ли  такое  переодевание?
Он  его  оставил.
 Но  у  него  появились  священнические  повадки,  несомненно,
благодаря  общению  с  кюре.  Он  перенял  у  него  улыбку,  голос
и  зябко  засовывал  в  рукава  кисти  рук  до  запястий.  Наступил
день,  когда  пение  петуха  показалось  ему  несносным,  розы  —
отвратительными;  он  перестал  выходить  из  дому  или  бросал
на  поля  сердитые  взгляды.
 Бувар  согласился  итти  на  майский  праздник  богородицы.
Дети,  распевавшие  гимны,  букеты  лилий,  венки  из  зелени  на¬
веяли  на  него  словно  чувство  нетленной  молодости.  Бог  откры¬
вался  его  душе  в  форме  гнезд,  в  прозрачности  ручейков,  в
благодатном  солнечном  свете,  и  набожность  его  друга  каза¬
лась  ему  чудачеством,  скукой.
 — 	Отчего  ты  стонешь  за  обедом?
 — 	Мы  должны  есть  воздыхая,—  ответил  Пекюше,—  ибо
этим  путем  человек  утратил  свою  невинность,—  эту  фразу
он  вычитал  в  «Руководстве  для  семинариста»,  двухтомном
сочинении  т  12°,  которое  взял  на  прочтение  у  г-на  Жеф-
руа,  и  он  пил  воду  из  Салетты,  предавался  при  закрытых  две¬
рях  усердным  молитвам,  надеялся  войти  в  братство  св.  Фран¬
циска.
 Чтобы  обрести  дар  постоянства,  он  решил  совершить  па¬
ломничество  к  пресвятой  деве.
 Его  смутил  выбор  местности.  Пойти  ли  к  фурвиерской  бо¬
гоматери,  к  шартрской,  или  в  Амбрен,  в  Марсель,  в  Орэ?  Дели-
вранская  божья  матерь  была  ближе  и  годилась  для  этой  цели
не  меньше.
 — 	Ты  отправишься  со  мною!
 — 	У  меня  будет  дурацкий  вид!  —  сказал  Бувар.
 Все  же  была  надежда,  что  он  вернется  оттуда  верующим.
Она  его  не  пугала,  и  он  уступил  в  угоду  другу.
 Паломничества  нужно  совершать  пешком.  Но  сорок  три
километра  пройти  очень  трудно,  и  так  как  дилижансы  не  бла¬
гоприятствуют  созерцательности,  то  они  наняли  старый  кабрио¬
лет,  который  после  двенадцатичасовой  езды  доставил  их  на
постоялый  двор.
 333

Они  получили  комнату  с  двумя  постелями,  с  двумя  комо¬
дами,  на  которых  стояли  в  маленьких  овальных  мисках  два  кув¬
шина  с  водою,  и  хозяин  им  сообщил,  что  это  «комната  ка¬
пуцинов»  во  времена  Террора.  В  ней  была  спрятана  Деливран-
ская  божья  матерь  с  такими  предосторожностями,  что  отцам
монахам  удавалось  втайне  служить  здесь  мессы.
 Это  доставило  Пекюше  удовольствие,  и  он  вслух  прочел
о  часовне  заметку,  которую  достал  в  кухне,  внизу.
 Часовня  основана  была  в  начале  II  века  св.  Регнобертом,
первым  епископом  в  Лизье,  или  св.  Рагнебертом,  жившим  в
VII  столетии,  или  же  Робертом  Великолепным,  в  середине
XI  столетия.
 Датчане,  норманны,  а  особенно  протестанты  сжигали  ее  и.
разоряли  в  различные  эпохи.
 Около  1112  года  первоначальная  статуя  была  открыта  ба¬
раном,  который,  стукнув  ногою  посреди  заросшего  травою  лу¬
га,  указал  ее  местонахождение,  и  здесь  граф  Бодуен  построил
храм.
 Чудеса  ее  неисчислимы.  Купец  из  Байе,  взятый  в  плен  са¬
рацинами,  молит  ее  о  спасении  —  оковы  с  него  спадают,  и  он
убегает.  Скопидом  находит  у  себя  на  чердаке  полчище  крыс  и
взывает  к  ней  о  помощи  —  крысы  удаляются.  Прикосновение
к  образку,  поднесенному  к  ее  лику,  побудило  на  одре  смерти
раскаяться  одного  старого  материалиста  в  Версале.  Она  воз¬
вратила  дар  слова  некоему  Аделину,  пораженному  немотою  за
богохульство;  и  благодаря  ее  покровительству  супруги  Беке-
виль  нашли  в  себе  силу  жить  целомудренно  в  браке.
 Среди  лиц,  исцеленных  ею  от  неизлечимых  болезней,  назы¬
вают  девицу  де  Пальфрен,  Анну  Лирне,  Марию  Дюшемен,
Франсуа  Дюфе  и  г-жу  де  Жюыильяк,  урожденную  д’Оссевиль.
 Ее  посещали  видные  особы:  Людовик  XI,  Людовик  XIII,  две
дочери  Гастона  Орлеанского,  кардинал  Виземан,  Самирри,  пат¬
риарх  Антиохийский,  монсиньор  Вероль,  апостолический  вика¬
рий  Манджурии,  и  архиепископ  де  Келен  приезжал  благода¬
рить  ее  за  обращение  князя  Талейрана  на  путь  истины.
 —  Она  сможет  обратить  и  тебя,—  сказал  Пекюше.
 Бувар,  уже  лежавший  в  постели,  что-то  пробурчал  и  заснул.
 На  следующее  утро  в  шесть  часов  они  вошли  в  часовню.
 Она  перестраивалась;  полотна  и  доски  загромождали  неф,
и  весь  ее  стиль  рококо  не  понравился  Бувару,  особенно  алтарь
из  красного  мрамора  с  коринфскими  колонками.
 Чудотворная  статуя  в  нише,  слева  от  хоров,  облачена  была
в  платье  с  блестками.  Появился  церковный  сторож  и  дал  им
обоим  по  свече.  Он  воткнул  их  в  большой  подсвечник  для
трех  свечей  над  балюстрадою,  попросил  три  франка,  покло¬
нился  и  исчез.
 334

Затем  они  осмотрели  приношения.
 Надписи  на  дощечках  свидетельствуют  о  благодарности
верующих.  Достопримечательностями  являются  две  крестооб¬
разно  сложенные  шпаги,  пожертвованные  бывшим  студентом
Политехнической  школы,  букеты  новобрачных,  военные  меда¬
ли,  серебряные  сердца  и  в  углу,  на  полу,  целый  лес  костылей.
 Из  ризницы  вышел  священник  с  дароносицей.
 Простояв  несколько  минут  у  подножия  алтаря,  он  взошел
на  него  по  трем  ступеням,  произнес  Oremus,  Introitus,
Kyrie1;  стоявший  на  коленях  клирошанин  прочитал  их,  не
переводя  дыхания.
 Молящихся  было  мало  —  двенадцать  или  пятнадцать  ста-
рух.  Слышно  было,  как  они  перебирали  четки,  и  раздавался
стук  молотка  о  камень.  Пекюше,  склонившись  над  своим  на¬
лоем,  вторил  возгласам  Amen.  Во  время  возношения  даров  он
молил  богородицу  ниспослать  ему  постоянную  и  непоколеби¬
мую  веру.
 Бувар,  сидя  в  кресле  рядом  с  ним,  взял  у  него  молитво¬
слов  и  остановился  на  литании  божьей  матери.
 «Пречистая,  пренепорочная,  достохвальная,  ласковая,  мо¬
гущественная,  милосердная,  башня  слоновой  кости,  золотая
обитель,  врата  рассвета».
 Эти  слова  поклонения,  эти  гиперболы,  вознесли  его  мысли
к  той,  которую  возвеличивают  в  столь  многих  славословиях.
 Он  представлял  ее  себе,  какою  она  изображена  в  церковной
живописи,  стоящею  на  облаках,  с  херувимами  у  ног,  с  младен-
цем-богом  на  руках,  матерью  утешений,  в  которых  нуждаются
все  скорбящие  на  земле;  идеалом  женщины,  вознесенной  на
небо;  ибо  вышедший  из  ее  лона  человек  превозносит  ее  любовь
и  мечтает  лишь  о  том,  чтобы  отдохнуть  у  нее  на  груди.
 После  богослужения  они  прошлись  вдоль  лавчонок,  вы¬
строившихся  у  стены  на  площади.  Там  продавались  образа,  кро¬
пильницы,  урны  с  золотыми  разводами,  фигурки  Иисуса  Хри¬
ста  в  кокосовых  орехах,  четки  из  слоновой  кости;  и  солнце,
сверкая  на  стеклах  рам,  ослепляло,  подчеркивало  грубость  жи¬
вописи,  безобразие  рисунков.  Бувар,  который  у  себя  дома
смотрел  на  эти  вещи  с  отвращением,  отнесся  к  ним  тут  снисхо¬
дительно.  Он  купил  маленькую  богородицу  из  синей  массы.
Пекюше  удовольствовался  четками  на  память.
 Торговцы  кричали:
 —  Пожалуйте!  Пожалуйте!  За  пять  франков,  за  три  фран¬
ка,  за  шестьдесят  сантимов,  за  два  су,  не  отказывайтесь  от  бо¬
городицы!
 Оба  паломника  бродили,  ничего  не  выбирая.  Послышались
обидные  замечания.
 1  «Господу  помолимся»,  молитва  в  начале  обедни,  «Господи  помилуй».
 335

— 	Чего  этим  птицам  надо?
 — 	Они,  может  быть,  турки!
 — 	Скорее  протестанты!
 Какая-то  рослая  девка  потянула  Пекюше  за  сюртук;  ста¬
рик  в  очках  положил  ему  на  плечо  руку;  все  горланили  разом;
затем,  бросив  свои  ларьки,  торговцы  их  окружили,  приставания
и  ругань  усилились.
 Бувар  не  выдержал  больше.
 — 	Оставьте  нас  в  покое,  чорт  вас  возьми!
 Толпа  рассеялась.
 Но  одна  толстая  женщина  некоторое  время  шла  за  ними
следом  по  площади  и  кричала,  что  они  раскаются.
 Вернувшись  в  гостиницу,  они  застали  в  кафе  Гутмана.  Он
по  делам  своей  торговли  бывал  в  этих  краях  и  беседовал  с
одним  из  посетителей,  который  просматривал  лежавшие  на
столе  перед  ними  счета.
 Человек  этот  был  в  кожаном  картузе,  в  очень  широких  пан¬
талонах,  лицо  у  него  было  красное,  а  телосложение  стройное,
несмотря  на  седые  волосы;  вид  он  имел  не  то  отставного
офицера,  не  то  старого  актера.
 Время  от  времени  у.  него  вырывалось  ругательство,  а  за¬
тем,  лишь  только  Гутман  произносил,  понизив  голос,  несколько
слов,  он  сразу  утихал  и  переходил  к  другой  бумаге.
 Бувар,  понаблюдав  за  ними  с  четверть  часа,  подошел  к
нему.
 — 	Кажется,  Барберу?
 — 	Бувар!  —  воскликнул  человек  в  картузе.
 И  они  обнялись.
 Барберу  за  последние  двадцать  лет  перенес  всевозможные
превратности  судьбы.
 Был  он  редактором  газеты,  страховым  агентом,  заведовал
садком  для  устриц.
 Наконец,  вернувшись  к  первоначальной  своей  профессии,
стал  разъезжать  по  делам  одной  фирмы  в  Бордо,  и  Гутман
пристраивал  его  вина  у  духовных  лиц.
 — 	Но  позвольте,  через  минуту  я  буду  к  вашим  услугам.
 Он  снова  взялся  за  счета  и  вдруг  подскочил  на  скамейке:
 — 	Как,  две  тысячи?
 — 	Конечно!
 — 	Ну,  это  уж  чорт  знает  что  такое!
 — 	Что  вы  хотите  этим  сказать?
 — 	Я  хочу  сказать,  что  видел  Герамбера  сам,—  ответил
Барберу  в  бешенстве.—  Счет  на  четыре  тысячи!  Прошу  со  мной
не  шутить!
 Торговец  ничуть  не  потерял  самообладания.
 — 	Ну  что  ж;  это  для  вас  документ!  Что  дальше?
 336

Барберу  встал,  и  по  лицу  его,  сначала  бледному,  а  потом
фиолетовому,  Бувар  и  Пекюше  заключили,  что  сейчас  он  за¬
душит  Гутмана.
 Он  снова  сел,  скрестил  руки.
 — 	Вы  большой  прохвост,  согласитесь  с  этим!
 — 	Не  ругайтесь,  г-н  Барберу,  тут  есть  свидетели...  Поосто¬
рожнее!
 — 	Я  на  вас  в  суд  подам!
 — 	Та,  та,  та!
 Затем,  застегнув  портфель,  Гутман  приподнял  борт  своей
шляпы.
 — 	Имею  честь  кланяться!
 И  он  вышел.
 Барберу  изложил  им  обстоятельства  дела.  Против  векселя
в  тысячу  франков,  сумма  которого  благодаря  ростовщическим
уловкам  удвоилась,  он  отпустил  Гутману  вина  на  три  тысячи
франков,  чем  оплатил  бы  свой  долг  с  барышом  в  тысячу  фран¬
ков;  но,  наоборот,  оказался  должен  три  тысячи.  Хозяева  его
рассчитают,  он  подвергнется  преследованию!
 — 	Мерзавец!  Разбойник!  Поганый  жид!  И  он  еще  обедает
в  священнических  домах.  Впрочем,  все,  что  соприкасается  с
этим  миром...
 Он  принялся  громить  духовенство  и  стучал  с  такою  силой
по  столу,  что  статуэтка  чуть  было  не  свалилась.
 — 	Осторожней!  —  сказал  Бувар.
 — 	Смотри-ка!  Это  что  такое?
 И  Барберу  развернул  маленькую  богородицу.
 — 	Безделушка  для  паломников!  Ваша?
 Бувар  вместо  ответа  двусмысленно  улыбнулся.
 — 	Моя!  —  сказал  Пекюше.
 — 	Вы  меня  огорчаете,—  продолжал  Барберу,—  но  я  вас
на  этот  счет  берусь  просветить,  не  беспокойтесь!
 И  так  как  нужно  быть  философом,  а  грустью  делу  не  по¬
можешь,  то  он  предложил  им  вместе  позавтракать.
 Они  сели  втроем  за  стол.
 Барберу  был  любезен,  вспомнил  старые  времена,  обнял
служанку  за  талию,  пожелал  измерить  Бувару  живот.  Он  обе¬
щал  скоро  их  навестить  и  привезти  с  собой  забавную  книжку.
 Мысль  об  этом  посещении  не  слишком  их  радовала.  Они
говорили  о  нем  в  экипаже  в  течение  часа  под  стук  копыт.  За¬
тем  Пекюше  закрыл  глаза.  Бувар  тоже  умолк.  В  душе  он
склонялся  в  сторону  религии.
 Г-н  Мареско  приходил  к  ним  накануне,  чтобы  сообщить
важную  вещь.  Больше  Марсель  ничего  не  мог  объяснить.
 Только  через  три  дня  удалось  нотариусу  их  принять,  и  он
сейчас  же  им  рассказал,  в  чем  заключалось  дело.  Г-жа  Борден
 22.  Г.  Флобер.  Т.  4.
 337

предлагала  г-ну  Бувару  продать  ей  ферму  за  семь  с  половиною
тысяч  франков  ренты.
 Она  зарилась  на  нее  с  юных  лет,  знала  все  ее  достоинства
и  недостатки,  и  это  желание  точило  ее,  как  рак.  Ибо  добрая
эта  женщина,  истая  нормандка,  больше  всего  ценила  и  м  е-
н  и  е,  не  столько  как  надежное  помещение  капитала,  сколько
ради  удовольствия  ходить  по  собственной  земле.  В  надежде
на  эту  землю  она  собирала  справки,  неотступно  за  нею  сле¬
дила,  долго  копила  деньги  и  ждала  с  нетерпением  ответа  от
Бувара.
 Он  был  в  нерешительности,  не  желая,  чтобы  Пекюше  когда-
нибудь  оказался  вдруг  без  средств;  но  надо  было  ухватиться
за  случай,  который  был  следствием  их  паломничества:  прови¬
дение  во  второй  раз  обнаружило  к  ним  благосклонность.
 Они  предложили  следующие  условия:  рента  не  в  семь  с  по¬
ловиною  тысяч,  а  в  шесть  тысяч  франков  должна  перейти  к  пе¬
режившему.  Мареско  указал  г-же  Борден,  что  из  них  один
слабого  здоровья,  а  другой  по  телосложению  своему  предрас¬
положен  к  апоплексии,  и  она,  увлеченная  страстью,  подписала
договор.
 Бувар  опечалился.  Было  лицо,  желавшее  ему  смерти,  и
это  соображение  навеяло  на  него  серьезные  мысли,  идеи  о  боге
и  вечности.
 Тремя  днями  позже  г-н  Жефруа  пригласил  их  на  торже¬
ственный  обед,  который  давал  раз  в  год  своим  собратьям.
 Трапеза  началась  около  двух  часов  пополудни  и  закончи¬
лась  в  одиннадцать  часов  вечера.
 Пили  грушевую  наливку,  отпускали  каламбуры.  Аббат
Прюно  сочинил,  не  сходя  с  места,  акростих,  г-н  Бугон  показал
фокусы  с  картами,  а  Серпе,  молодой  викарий,  пропел  малень¬
кий  романс,  чуть  ли  не  любовный.  Такое  общество  развлекло
Бувара.  На  следующий  день  он  был  не  так  мрачен.
 К  нему  часто  стал  приходить  кюре.  Он  рисовал  религию
в  приятных  красках.  К  тому  же  ничем  ведь  не  рискуешь!  И  Бу¬
вар  вскоре  согласился  причаститься.  Пекюше  предстояло  вме¬
сте  с  ним  приобщиться  таинства.
 Торжественный  день  наступил.
 Церковь  была  переполнена  ввиду  первого  причастия.  Бур¬
жуа  и  жены  их  занимали  скамьи,  а  простой  народ  стоял  по¬
зади  и  на  хорах,  над  вратами.
 «То,  что  должно  сейчас  произойти,  необъяснимо,—  думал
Бувар,—  но  разума  недостаточно  для  понимания  некоторых
вещей.  Были  очень  великие  люди,  верившие  в  это.  Отчего  не
поступить  подобно  им?»  И  в  каком-то  оцепенении  он  созерцал
алтарь,  кадило,  светильники,  чувствуя  ог  голода  некоторую
пустоту  в  голове  и  странную  слабость.
 338

Пекюше,  размышляя  о  страстях  господних,  возбуждал  себя
к  порывам  любви.  Ему  хотелось  отдать  Иисусу  Христу  свою
душу,  души  других,  и  восторги,  увлечения,  озарения  святых,
все  живое,  всю  вселенную.  Хотя  он  молился  горячо,  все  же  не¬
которые  части  богослужения  показались  ему  немного  длин¬
ными.
 Наконец  мальчики  преклонили  колени  на  первой  ступени
алтаря,  образовав  своими  одеждами  черную  ленту,  над  кото¬
рой  выступали  неровными  пятнами  белокурые  и  темные  го¬
ловы.  Их  сменили  девочки  в  венках,  из-под  которых  опуска¬
лись  вуали.  Издали  их  можно  было  принять  за  ряд  белых  об¬
лаков  среди  хора.
 Затем  наступила  очередь  взрослых.
 Первым  в  ряду  был  Пекюше,  но,  повидимому,  от  чрезмер¬
ного  волнения  голова  у  него  качалась  вправо  и  влево.  Священ¬
ник  с  трудом  сунул  ему  в  рот  причастие,  и  он  его  принял,
закатив  зрачки.
 Бувар,  наоборот,  так  широко  раздвинул  челюсти,  что  язык
у  него  свисал  с  губы,  как  флаг.  Подымаясь,  он  задел  локтем
г-жу  Борден.  Их  взгляды  встретились.  Она  улыбнулась.  Сам
не  зная  почему,  он  покраснел.
 После  г-жи  Борден  причастились  графиня  де  Фаверж,  ее
дочь,  их  компаньонка  и  один  господин,  которого  не  знали  в
Шавиньоле.
 Последними  были  Плакеван  и  учитель  Пги.  Но  вдруг  по¬
явился  Горжю.  Он  уже  не  носил  эспаньолки  и  вернулся  к  сво¬
ему  месту,  сложив  руки  крестом  на  груди,  с  видом  весьма
назидательным.
 Кюре  обратился  с  речью  к  мальчикам.  Да  остерегутся  они
в  будущем  поступить,  как  Иуда,  который  предал  бога  своего,
и  да  сохранят  навсегда  свою  одежду  невинности.  Пекюше
вздохнул,  вспомнив  о  себе.  Но  стулья  задвигались.  Матери  то¬
ропились  расцеловать  своих  детей.
 Прихожане,  выходя  из  церкви,  обменивались  поздравления¬
ми.  Некоторые  плакали.  Г-жа  де  Фаверж  в  ожидании  кареты
повернулась  к  Бувару  и  Пекюше  и  представила  им  своего
будущего  зятя:
 — 	Барон  де  Магюро,  инженер!
 Граф  выразил  сожаление,  что  их  давно  не  видно.  Он  со¬
бирался  вернуться  на  следующей  неделе.
 — 	Запомните,  пожалуйста.
 Карета  была  подана,  дамы  из  замка  уехали,  и  толпа  рас¬
сеялась.
 Они  нашли  у  себя  во  дворе  посреди  травы  пакет.  Почталь¬
он  бросил  его  через  забор,  так  как  дом  был  заперт.  Это  была
книга,  которую  обещал  им  Барберу:  «Исследование  христиан-
 339

ства»  Луи  Эрвье,  бывшего  воспитанника  Нормальной  школы.
Пекюше  ее  оттолкнул.  Бувар  не  желал  ее  знать.
 Ему  не  раз  говорили,  что  таинство  причастия  преобразит
его:  в  течение  нескольких  дней  он  подстерегал  новое  цветение
в  своем  сознании.  Оставался  он,  однако,  все  таким  же,  и  его
охватило  болезненное  изумление.
 Как!  Тело  господне  примешивается  к  нашей  плоти  и  не  ока¬
зывает  на  нее  никакого  действия?  Мысль,  управляющая  ми¬
рами,  не  озаряет  нашего  разума?  Высшая  власть  обрекает  нас
на  бессилие?
 Г-н  Жефруа,  укрепляя  его  веру,  предписал  ему  «Катехи¬
зис»  аббата  Гома.
 Благочестие  Пекюше,  напротив,  возросло.  Ему  хотелось,  бы
причаститься  под  обоими  видами,  он  распевал  псалмы,  расха¬
живая  по  коридору,  останавливал  шавиньольских  жителей,  за¬
тевал  с  ними  споры  и  обращал  их  на  путь  истины.  Вокорбей
рассмеялся  ему  прямо  в  лицо,  Жирбаль  пожал  плечами,  а  ка¬
питан  обозвал  его  Тартюфом.
 Люди  теперь  находили,  что  они  заходят  слишком  да¬
леко.
 Превосходная  привычка  —  видеть  во  всем  символы.  Если
гром  гремит  —  представляйте  себе  страшный  суд;  когда  перед
вами  безоблачное  небо,  пусть  припомнится  вам  обитель  бла¬
женных;  на  прогулке  говорите  себе,  что  каждый  шаг  прибли¬
жает  вас  к  могиле.  Пекюше  последовал  этому  методу.  Оде¬
ваясь,  он  размышлял  о  телесной  оболочке,  которую  приняло
второе  лицо  троицы;  тиканье  часов  напоминало  ему  про  биение
сердца  его,  булавочный  укол  —  про  гвозди  распятия;  но  сколь¬
ко  ни  стоял  он  целыми  часами  на  коленях,  сколько  ни  постил¬
ся  и  ни  напрягал  воображения,  отрешиться  от  самого  себя
ему  не  удавалось;  невозможно  было  достигнуть  совершенного
созерцания.
 Он  прибег  к  помощи  писателей-мистиков:  св.  Терезы,  Жана
Крестового,  Людовика  Гренадского,  Симполи,  а  из  современ¬
ных  —  монсиньора  Шальо.  Вместо  возвышенных  идей,  кото¬
рых  он  ждал,  нашел  он  одни  лишь  пошлости,  весьма  жалкий
слог,  безжизненные  образы  и  множество  сравнений,  заимство¬
ванных  в  лавке  надгробных  памятников.
 Впрочем,  он  узнал,  что  существует  очищение  активное  и
очищение  пассивное,  зрение  внутреннее  и  зрение  внешнее,  че¬
тыре  вида  молитвы,  в  любви  —  девять  превосходств,  а  в  сми¬
рении  шесть  ступеней,  и  что  оскорбление  души  почти  равно¬
сильно  духовной  краже.
 Были  пункты,  его  смущавшие:
 —  Если  плоть  проклята,  то  почему  нужно  благодарить  бога
за  дарованную  нам  жизнь?  Какую  меру  соблюдать  в  страхе,
 340

необходимом  для  спасения,  и  в  уповании,  которое  для  него  не
менее  нужно?  В  чем  знамение  благодати?  и  пр.
 Ответы  г-н  Жефруа  давал  простые.
 — 	Не  терзайте  себя!  В  стремлении  углубить  всякий  вопрос
человек  попадает  на  опасный  путь.
 «Катехизис  постоянства»  Гома  вызвал  в  Буваре  такую  тош¬
ноту,  что  он  взялся  за  книгу  Луи  Эрвье.  Это  был  запрещенный
правительством  краткий  курс  новейшей  экзегетики.  Барберу
купил  его  в  качестве  республиканца.
 Он  вызвал  сомнения  в  уме  Бувара,  и  прежде  всего  в  отно¬
шении  первородного  греха.
 — 	Если  бог  создал  человека  греховным,  то  не  должен  был
его  покарать,  и  зло  существовало  до  грехопадения,  так  как
уже  тогда  были  вулканы,  дикие  звери.  Словом,  это  учение  рас¬
шатывает  мои  понятия  о  справедливости.
 — 	Что  прикажете  делать?  —  говорил  кюре.—  Это  одна  из
тех  истин,  насчет  которых  все  согласны,  хотя  и  нельзя  их  до¬
казать;  и  мы  же  сами  вымещаем  на  детях  грехи  отцов.  Таким
образом  нравы  и  законы  подтверждают  эту  волю  провидения,
обнаруживаемую  и  в  природе.
 Бувар  покачал  головою.  Он  сомневался  также  в  существо¬
вании  ада:
 — 	Ибо  всякая  кара  должна  ставить  себе  целью  исправле¬
ние  виновного,,  что  невозможно  при  вечных  муках.  И  сколько
людей  на  них  обречено!  Подумайте  только,  все  древние,  евреи,*
мусульмане,  язычники,  еретики  и  умершие  некрещеными  де¬
ти,—  дети,  сотворенные  богом,—  и  с  какою  целью?  Чтобы  нака¬
зать  их  за  грех,  которого  они  не  совершали!
 — 	Таково  мнение  блаженного  Августина,—  заметил  кю¬
ре,—  а  св.  Фульгенций  распространяет  осуждение  даже  ни  за¬
родыш.  Церковь,  правда,  не  вынесла  никакого  решения  по
этому  вопросу.  Впрочем,  одно  замечание:  не  бог  осуждает
грешника,  а  грешник  самого  себя,  и  так  как  оскорбление  бес¬
конечно,  ибо  бог  бесконечен,  то  и  наказание  должно  быть  бес¬
конечно.  Это  все,  что  вы  хотели,  сударь,  знать?
 — 	Объясните  мне  триединство,—  сказал·  Бувар.
 — 	С  удовольствием.  Возьмем  сравнение:  три  стороны  тре¬
угольника  или  же  нашу  душу,  которая  содержит  бытие,  созна¬
ние,  волю.  То,  что  называется  способностью  у  человека,  являет¬
ся  лицом  у  бога.  Вот  в  чем  тайна.
 — 	Но  три  стороны  треугольника  порознь  треугольника  не
составляют;  эти  три  способности  души  не  образуют  трех  душ,
и  ваши  три  лица  троицы  суть  три  бога.
 — 	Это  кощунство!
 ·—  Стало  быть,  есть  только  одно  лицо,  один  бог,  определен¬
ный  с  трех  сторон,
 341

— 	Будем  верить,  не  понимая,—  сказал  кюре.
 — 	Ладно,—  сказал  Бувар.
 Он  боялся  прослыть  нечестивцем,  заслужить  неодобрение  в
замке.
 Туда  они  ходили  теперь  по  три  раза  в  неделю,  к  пяти  часам
дня  зимою,  и  согревались  чашкою  чая.  Граф  своими  манерами
«напоминал  блеск  бывшего  двора»;  графиня,  благодушная  и
толстая,  во  всем  обнаруживала  большую  разборчивость.  М-ль
Иоланда,  дочь  ее,  олицетворяла  «тип  молоденькой  девушки»,
ангела  из  кипсеков,  а  г-жа  де  Ноар,  их  компаньонка,  похожа
была  на  Пекюше  своим  заостренным  носом.
 В  первый  раз,  когда  они  входили  в  гостиную,  она  кого-то
защищала.
 — 	Уверяю  вас,  он  изменился!  Эго  доказывает  его  подарок.
 Этот  кто-то  был  Горжю.  Он  поднес  недавно  будущим  супру¬
гам  готический  налой.  Его  принесли.  Гербы  обоих  родов  были
на  нем  написаны  красками  в  рельеф.  Г-ну  де  Магюро  подарок,
невидимому,  понравился,  и  г-жа  де  Ноар  ему  сказала:
 — 	Вы  не  забудете  моего  протеже?
 Затем  она  привела  двух  детей,  мальчугана  лет  двена¬
дцати  и  его  сестру,  которой  было  на  вид  около  десяти.  Сквозь
дыры  лохмотьев  виднелось  голое,  красное  от  холода  тело.
Мальчик  был  в  старых  туфлях,  девочка  —  в  одном  только
деревянном  башмаке.  Под  копнами  волос  не  видно  было  лба,
и  они  водили  по  сторонам  горящими  зрачками,  как  испуган¬
ные  волчата.
 Г-жа  де  Ноар  рассказала,  что  встретила  их  утром  на  боль¬
шой  дороге.  Плакеван  не  знал  никаких  подробностей.
 Спросили  у  них,  как  их  зовут.
 — 	Виктор,  Викторина.
 — 	Где  ваш  отец?
 — 	В  тюрьме.
 — 	А  что  делал  раньше?
 — 	Ничего.
 — 	Откуда  вы?
 — 	Из  Сен-Пьера.
 — 	Но  из  которого  Сен-Пьера?
 Дети  не  отвечали,  а  только  говорили,  фыркая:
 — 	Не  знаю,  не  знаю.
 Мать  у  них  умерла,  и  они  нищенствовали.
 Г-жа  де  Ноар  разъяснила,  сколь  опасно  было  бы  покинуть
их;  она  растрогала  графиню,  задела  за  живое  честь  графа,
встретила  поддержку  в  дочери,  настаивала  —  и  преуспела.  Ре¬
шено  было,  что  позже  им  подыщут  работу,  и  так  как  они
не  умели  ни  читать,  ни  писать,  то  г-жа  де  Ноар  сама  взялась
их  обучать,  чтобы  подготовить  к  урокам  катехизиса-

Когда  г-н  Жефруа  приходил  в  замок,  за  детьми  посылали.
Он  их  экзаменовал,  затем  произносил  поучение,  не  лишенное
претензий  ввиду  аудитории.
 Однажды,  после  его  разглагольствований  о  Библии,  Бувар*
возвращавшийся  домой  вместе  с  ним  и  с  Пекюше,  стал  сильно
разносить  патриархов.
 Иаков  отличался  плутнями,  Давид  —  злодействами,  Со¬
ломон  —  своею  разгульной  жизнью.
 Аббат  ему  ответил,  что  нужно  смотреть  на  них  с  высшей
точки  зрения.  Жертвоприношение  Авраама  есть  образ  страстей
господних;  Иаков  —  мессия  в  ином  виде,  подобно  Иосифу,  по¬
добно  медному  змию,  подобно  Моисею.
 — 	Полагаете  ли  вы,—  сказал  Бувар,—  что  Пятикнижие  на¬
писано  им?
 — 	Да,  конечно!
 — 	А  между  тем  оно  же  повествует  о  его  смерти.  То  же  надо
сказать  об  Иисусе  Навине,  а  что  до  Книги  Царств,  то  автор  нас
предупреждает,  что  во  времена,  о  которых  он  рассказывает,
Израиль  еще  не  имел  царей.  Она,  стало  быть,  составлялась  при
царях.  Пророки  тоже  меня  удивляют.
 — 	Вот  уж  вы  и  пророков  станете  отрицать!
 — 	Нимало!  Но  их  воспаленное  воображение  представляет
Иегову  в  различных  формах:  в  форме  огня,  кустарника,  старца,
голубя,  и  они  не  уверены  в  откровении,  потому  что  всегда  про¬
сят  о  знамении.
 — 	Вот  как!  А  где  вы  нашли  такие  милые  вещи?
 — 	У  Спинозы.
 При  этом  слове  кюре  подскочил.
 — 	Вы  его  читали?
 — 	Сохрани  меня  бог!
 — 	Однако,  господин  аббат,  наука...
 — 	Сударь  мой,  нельзя  быть  ученым,  не  будучи  христиани¬
ном.
 Наука  настраивала  его  саркастически.
 — 	Может  ли  она  хоть  один  колос  хлебный  произвести  на
свет?  Что  мы  знаем?  —  говорил  он.
 Однако  он  знал,  что  мир  сотворен  для  нас;  он  знал,  что
архангелы  поставлены  над  ангелами;  он  знал,  что  тело  челове¬
ческое  воскреснет  таким,  каким  оно  было  на  тридцатый  день.
 Его  священническая  самоуверенность  раздражала  Бувара,
и  он,  не  доверяя  Луи  Эрвье,  обратился  с  письмом  к  Варло,  а
Пекюше,  осведомленный  лучше,  попросил  у  г-на  Жефруа  не¬
которых  объяснений  по  поводу  святого  писания.
 Под  шестью  днями  Книги  Бытия  следует  понимать  шесть
великих  эпох.  Под  драгоценными  сосудами,  которые  евреи
похитили  у  египтян,—  духовные  богатства,  искусства,  тайну
 343

коих  они  выведали.  Исайя  не  разделся  донага,  так  как  nudus
по-латыни  значит  обнаженный  до  пояса;  так  и  Вергилий  сове¬
тует  обнажаться,  чтобы  пахать,  а  этот  писатель  не  стал  бы
предписывать  чего-либо  непристойного!  Езекииль,  пожирающий
книгу,  не  представляет  собою  ничего  необычайного;  говорим
же  мы  —  пожирать  брошюру,  газету?
 Но  если  во  всем  видеть  метафоры,  то  что  станется  с  фак¬
тами?  Аббат,  между  тем,  защищал  их  подлинность.
 Подобный  способ  понимания  показался  Пекюше  необосно¬
ванным.  Он  продолжал  свои  исследования  и  принес  с  собою
заметку,  посвященную  противоречиям  в  Библии.
 Исход  нас  учит,  что  в  течение  сорока  лет  приносились
жертвы  в  пустыне,  а  согласно  Амосу  и  Иеремии  не  принесено
было  ни  одной.  Книги  Паралипоменон  и  Ездры  не  сходятся
между  собою  в  исчислении  народа.  Во  Второзаконии  Моисей
видит  господа  лицом  к  лицу;  если  же  верить  Исходу,  то  ни¬
как  он  его  видеть  не  мог.  Где  в  таком  случае  боговдохновлен-
ность?
 —  Это  лишний  довод  в  ее  пользу,—  отвечал,  улыбаясь,
г-н  Жефруа.—  Сговариваться  друг  с  другом  нужно  лгунам,
люди  правдивые  об  этом  не  думают!  Смущаясь  душою,  будем
искать  прибежища  в  Церкви.  Она  всегда  непогрешима.
 Кому  присуща  непогрешимость?
 Базельский  и  Констанцский  соборы  приписывают  ее  собо¬
рам.  Но  часто  соборы  раскалываются,  о  чем  свидетельствует  их
отношение  к  Афанасию  и  Арию.  Флорентинский  и  Латеранский
соборы  наделяют  ею  папу.  Но  Адриан  VI  объявляет,  что  папа,
как  и  всякий  другой,  может  ошибаться.
 Крючкотворство!  Все  это  нимало  не  влияет  на  устойчивость
догматов.
 Луи  Эрвье  в  своем  сочинении  указывает,  как  они  видоизме¬
няются:  крещение  некогда  было  привилегией  взрослых,  соборо¬
вание  стало  таинством  только  в  IX  столетии;  пресуществление
декретировано  было  в  VIII  веке,  очищение  признано  в  XV  ве¬
ке,  непорочное  зачатие  —  совсем  недавно.
 И  Пекюше  дошел  в  конце  концов  до  того,  что  уж  не  знал,
как  ему  смотреть  на  Иисуса.  Три  евангелия  рисуют  его  чело¬
веком;  в  одном  месте  у  св.  Иоанна  он  как  будто  равняет  себя
с  богом,  в  другом  —  признает  себя  ниже  его.
 Аббат,  возражая,  ссылался  на  послание  царя  Абгара,  дей¬
ствия  Пилата  и  пророчества  Сивилл,  «которые  в  основе  истин¬
ны».  Он  находил  деву  у  галлов,  предвозвещение  искупителя  в
Китае,  троицу  —  повсюду,  крест—на  головном  уборе  далай-
ламы,  в  Египте  —  на  кулаке  богов;  и  показал  даже  гравюру,
изображающую  ниломер,  который  был  фаллосом  по  мнению
Пекюше.
 344

Г-н  Жефруа  потихоньку  советовался  с  другом  своим  Прю-
но,  который  выискивал  для  него  доказательства  в  кни¬
гах.  Возгорелось  состязание  в  эрудиции;  и  подхлестываемый
самолюбием,  Пекюше  сделался  трансцендентальным  ми¬
фологом.
 Он  уподоблял  богородицу  Изиде,  евхаристию  —  персидско¬
му  Ьоша,  Вакха  —  Моисею,  Ноев  ковчег  —  кораблю  Кситура;
эти  черты  сходства,  по  его  мнению,  доказывали  тождество
религий.
 Но  не  может  существовать  нескольких  религий,  так  как  есть
один  только  бог;  и  когда  у  человека  в  сутане  иссякали  аргу¬
менты,  он  восклицал:
 — 	Это  —  тайна!
 Что  значит  это  слово?  Недостаток  знания:  очень  хорошо!
Но  если  оно  означает  некое  понятие,  в  определении  которого
кроется  противоречие,  то  это  бессмыслица;  и  Пекюше  уже  не
отставал  от  Жефруа.  Он  его  ловил  в  саду,  поджидал  перед
исповедальней,  отыскивал  в  ризнице.
 Священник  прибегал  к  уловкам,  спасаясь  от  него.
 Однажды,  когда  он  отправился  в  Сассето  напутствовать
кого-то,  Пекюше  пошел  ему  навстречу  по  той  же  дороге,  чем
сделал  беседу  неизбежной.
 Это  было  вечером,  в  конце  августа.  Багровое  небо  потем¬
нело,  и  образовалась  большая  туча,  правильной  формы  в  ниж¬
ней  своей  части,  с  завитками  в  верхней.
 Пекюше  заговорил  сначала  о  вещах  посторонних,  затем,
ввернув  слово  «мученик»,  спросил:
 — 	Сколько  их  было,  по-вашему?
 — 	Миллионов  двадцать,  не  меньше.
 — 	Число  их  не  так  велико,  говорит  Ориген.
 — 	Ориген,  знаете  ли,  подозрителен!
 Пронесся  сильный  порыв  ветра,  пригнув  к  земле  траву  в
оврагах  и  оба  ряда  вязов  до  самого  горизонта.
 Пекюше  продолжал:
 — 	К  мученикам  причисляют  много  галльских  епископов,
убитых  при  оказании  сопротивления  варварам,  что  не  относит¬
ся  к  делу.
 — 	Не  собираетесь  ли  вы  защищать  императоров?
 По  мнению  Пекюше,  их  оклеветали.
 — 	История  Фиванского  легиона  —  басня.  Я  считаю  также
вымышленными  Симфороса  и  его  семь  сыновей,  Фелицитату
и  ее  семь  дочерей,  и  семь  ансирских  дев,  изнасилованных,
несмотря  на  семидесятилетний  свой  возраст,  и  одиннадцать
тысяч  дев  св.  Урсулы,  из  которых  одна  называлась  именем,
принятым  за  число,  ипс!есетШа,  и  уж  подавно  —  десять  але¬
ксандрийских  мучеников!
 22*.  Т.  4.
 345

— 	Однако!..  Однако  о  них  упоминают  авторы,  заслуживаю¬
щие  доверия.
 Стали  падать  дождевые  капли.  Священник  раскрыл  зонтик,
и  Пекюше,  спрятавшись  под  ним,  осмелился  высказать  мысль,
что  католики  наплодили  больше  мучеников  среди  евреев,  му¬
сульман,  протестантов  и  вольнодумцев,  чем  все  древние  рим¬
ляне.
 Служитель  церкви  возмутился:
 — 	Но  ведь  насчитывается  десять  гонений  со  времени  Неро¬
на  и  до  Цезаря  Гальбы.
 — 	Так  что  же!  А  избиения  альбигойцев?  А  Варфоломеев¬
ская  ночь?  А  отмена  Нантского  эдикта?
 — 	Это,  конечно,  плачевные  эксцессы,  но  не  станете  же  вы
сравнивать  этих  людей  со  св.  Стефаном,  св.  Лаврентием,
Киприаном,  Поликарпом,  множеством  миссионеров.
 — 	Простите!  Я  напомню  вам  Ипатию,  Иеронима  праж¬
ского,  Яна  Гуса,  Бруно,  Ванини,  Анна  Дюбур!
 Дождь  усиливался,  и  его  стрелы  били  так  сильно,  что  отска¬
кивали  от  земли  в  виде  маленьких  белых  ракет.  Пекюше  и
г-н  Жефруа  медленно  шли,  прижавшись  друг  к  другу,  и  кюре
говорил:
 — 	После  ужасных  пыток  их  бросали  в  котлы!
 — 	Инквизиция  также  применяла  пытку  и  отличнейшим  об¬
разом  сжигала  людей.
 — 	Благороднейших  женщин  выставляли  в  лупанарах!
 — 	А  драгуны  Людовика  XIV  вели  себя,  по-вашему,  при¬
лично?
 — 	И  заметьте,  что  христиане  не  злоумышляли  против  го¬
сударства!
 — 	Г  угеноты  —  тоже!
 Ветер  гнал,  метал  дождь  по  воздуху.  Ливень  хлестал  по
листьям,  струился  ручьями  по  краям  дороги,  и  мутное  небо
сливалось  с  оголенными  после  жатвы  полями.  Никакого  жилья.
Только  вдали  виднелся  шалаш  пастуха.
 Плохонькое  пальтишко  Пекюше  промокло  насквозь.  Вода
стекала  у  него  по  спине,  проникала  в  сапоги,  в  уши,  в  глаза,
несмотря  на  козырек  Аморосова  картуза;  кюре  одной  рукою
приподымал  подол  сутаны  над  ногами,  а  концы  его  треуголки
обливали  ему  плечи  водою,  как  жолоба  на  соборе.
 Пришлось  остановиться,  и,  повернувшись  спиной  к  буре,  они
стояли  нос  к  носу,  живот  к  животу,  и  четырьмя  руками  удер¬
живали  трепыхавшийся  зонтик.
 Г-н  Жефруа  не  прервал  своей  защиты  католиков:
 — 	Разве  распинали  они  ваших  протестантов,  как  распят
был  св.  Симеон?  Разве  бросали  человека  на  съедение  двум
тиграм,  как  это  случилось  со  св.  Игнатием?
 346

— 	А,  по-вашему,  ничего  не  значит  разлучать  стольких  жен»
щин  с  их  мужьями,  вырывать  младенцев  из  рук  матерей!  А  бед»
няки,  подвергнутые  изгнанию,  блуждающие  среди  снегов  и
оврагов!  Тюрьмы  были  переполнены  ими;  не  успевали  они
умереть,  как  их  уже  вон  волокли.
 Аббат  захихикал:
 — 	Позвольте  мне  ничему  этому  не  верить!  Наши  же  муче¬
ники  менее  сомнительны.  Св.  Бландина  была  голая  брошена  в
сетке  бешеной  корове.  Св.  Юлия  погибла  от  побоев.  Св.  Тара»
ку,  св.  Пробу  и  св.  Андронику  выбили  зубы  молотком,  желез»
ными  гребнями  разодрали  бока,  пронзили  руки  раскаленными
гвоздями,  содрали  кожу  с  черепов.
 — 	Вы  преувеличиваете,—  сказал  Пекюше.—  Смерть  муче¬
ников  была  в  ту  пору  предметом  риторических  гипербол.
 — 	Как  риторических?
 — 	Конечно!  Я  же,  сударь,  рассказываю  вам  исторические
факты.  Католики  в  Ирландии  вспарывали  животы  беременным
женщинам,  чтобы  отнять  у  них  младенцев...
 — 	Никогда!
 — 	И  отдавали  их  свиньям  на  съедение.
 — 	Бросьте  же!
 — 	В  Бельгии  они  живьем  закапывали  их  в  землю.
 — 	Что  за  вздор!
 — 	Имена  их  известны.
 — 	А  если  это  даже  верно,—  возразил  священник,  в  гневе
размахивая  зонтиком,—  их  все  же  нельзя  называть  мученика¬
ми.  Вне  церкви  нет  мучеников.
 — 	Одно  слово  еще.  Если  мученику  придает  вес  вероучение,
то  как  может  оно  на  него  же  опираться  для  доказательства
своего  превосходства?
 Дождь  утихал.  До  самой  деревни  они  не  говорили  больше*
но  на  пороге  священнического  дома  аббат  сказал:
 — 	Мне  жаль  вас!  Право  же,  мне  вас  жаль!
 Пекюше  тотчас  же  рассказал  Бувару  об  этом  восстановив»
шем  его  против  религии  споре,  и  часом  позже,  сидя  перед  ка»
мином,  где  горел  хворост,  они  читали  «Кюре  Мелье».  Эти
тяжеловесные  отрицания  покоробили  Пекюше;  затем  он  стал
рыться  в  «Биографии»,  просматривая  жития  самых  прослав¬
ленных  мучеников,  упрекая  себя  в  том,  что,  быть  может,  отка¬
зал  в  признании  героям.
 Как  ревела  толпа  при  выходе  их  на  арену!  А  когда  львы  и
ягуары  были  слишком  смирны,  страдальцы  жестами  и  голо¬
сами  подзывали  их  к  себе!  Залитые  кровью,  они  продолжали  с
улыбкой  держаться  на  ногах,  воздев  очи  к  небу;  св.  Перпетуя
принялась  заплетать  себе  косы,  чтобы  не  казаться  удрученной.
 Пекюше  предался  размышлениям.  Окно  было  открыто*
 347

ночь  —  тиха,  сияло  много  звезд.  Вероятно,  в  душах  жертв  про¬
исходило  нечто  такое,  о  чем  мы  не  имеем  представления,—  ра¬
дость,  божественное  содрогание!  И  Пекюше,  замечтавшись  об
этом,  сказал,  что  он  понимает  эти  чувства,  что  поступил  бы
так  же.
 — 	Ты?
 — 	Конечно.
 — 	Брось  шутить!  Веришь  ли  ты?  Да  или  нет?
 — 	Не  знаю.
 Он  зажег  свечу;  затем  взгляд  его  упал  на  распятие  в  аль¬
кове:
 — 	Сколько  несчастных  искало  в  нем  прибежища!
 И,  помолчав,  он  прибавил:
 — 	Его  учение  извратили!  Это  вина  Рима:  политика  Вати¬
кана!
 Но  Бувара  восхищала  церковь  своей  пышностью,  и  ему  бы
хотелось  быть  средневековым  кардиналом.
 — 	Мне  бы  очень  пристала  пурпуровая  мантия,  согласись!
 Лежавший  перед  огнем  картуз  Пекюше  еще  не  просох.
 Растягивая  его,  он  что-то  нащупал  в  подкладке:  из  нее  выпал
образок  св.  Иосифа.  Они  пришли  в  смущение,  явление  это  по¬
казалось  им  необъяснимым.
 Г-жа  де  Ноар  стала  выведывать  у  Пекюше,  не  почувство¬
вал  ли  он  в  себе  какой-то  перемены,  блаженного  чувства,  и
выдала  себя  этими  расспросами:  однажды,  пока  он  играл  на
бильярде,  она  ему  зашила  в  картуз  образок.
 Очевидно,  она  его  любила,  они  могли  бы  пожениться:  она
была  вдова,  и  он  не  угадал  этой  любви,  в  которой,  пожалуй,
нашел  бы  свое  счастье.
 Именно  его,  хотя  он  был  религиознее  Бувара,  препоручила
она  св.  Иосифу,  чья  помощь  весьма  полезна  при  обращении
неверующих.
 Ей  были  известны,  как  никому,  всевозможные  молитвы  и
связанные  с  ними  отпущения  грехов,  действия  реликвий,  силы
святых  источников.  Часы  у  нее  висели  на  цепочке,  прикасав¬
шейся  к  узам  св.  Петра.
 Среди  брелоков  поблескивала  жемчужина  в  золотой  опра¬
ве  —  копия  той,  что  хранит  слезу  спасителя  в  Аллуанской  церк¬
ви;  кольцо  на  ее  мизинце  заключало  в  себе  волосы  Арского
кюре,  и  так  как  она  собирала  лекарственные  травы  для  бедных,
то  комната  ее  напоминала  не  то  ризницу,  не  то  аптеку.
 Время  она  проводила  в  том,  что  писала  письма,  навещала
бедных,  расторгала  незаконные  связи,  распространяла  фотогра¬
фии  сердца  Иисусова.  Один  господин  обещал  ей  прислать
«тесто  мучеников»,  смесь  из  воска  пасхальных  свечей  и  взятого
в  катакомбах  человеческого  праха,  которая  применяется  в  без-
 348

надежных  случаях  в  виде  мушек  или  пилюль.  Она  обещала
дать  это  Пекюше.
 Его,  повидимому,  оттолкнул  такой  материализм.
 Вечером  лакей  из  замка  принес  ему  полную  корзину  бро¬
шюрок,  в  которых  приводились  благочестивые  изречения  ве¬
ликого  Наполеона,  меткие  словечки  кюре,  произнесенные  на
постоялых  дворах,  рассказы  о  страшной  смерти,  постигшей
нечестивцев.  Г-жа  де  Ноар  знала  все  это  наизусть,  и  еще  бес¬
конечное  множество  чудес.
 Она  рассказывала  и  о  бессмысленных  чудесах,  таких  бес¬
цельных,  словно  бог  творил  их  только  для  того,  чтобы  озада¬
чить  людей.  Ее  собственная  бабушка  спрятала  как-то  в  шкаф
среди  белья  сливы  и  когда,  спустя  год,  открыла  шкаф,  то  уви¬
дела  на  скатерти  тринадцать  слив,  расположенных  в  форме
креста.
 — 	Не  угодно  ли  это  объяснить?
 Так  заканчивала  она  все  свои  истории,  настаивая  на  их
достоверности  с  упрямством  ослицы,  но,  впрочем,  была  жен¬
щиной  доброй  и  веселого  нрава.
 Однако  случилось  ей  как-то  «изменить  своему  характеру».
Бувар  стал  опровергать  чудо  в  Пецилле:  сосуд,  в  котором  спря¬
тали  во  время  Революции  евхаристию,  сам  собою,  без  всякой
помощи,  покрылся  позолотой.
 — 	Может  быть,  он  немного  пожелтел  на  дне  от  сырости?
 — 	Да  нет  же,  повторяю  вам!  Позолота  была  вызвана
прикосновением  к  святым  дарам.
 И  она,  в  виде  доказательства,  сослалась  на  свидетельство
епископов.
 — 	Они  говорят,  что  это  как  бы  щит,  как  бы...  палладиум
над  Перпиньянским  приходом.  Вот  спросите-ка  г-на  Жефруа!
 Бувар  не  выдержал  и,  перечитав  Луи  Эрвье,  повел  с  собою
Пекюше.
 Священник  сидел  за  обедом.  Регина  предложила  гостям
стулья  и  по  его  знаку,  достав  две  рюмки,  налила  р  о  з  о  л  и  о.
 Затем  Бувар  изложил  цель  своего  прихода.
 Аббат  не  ответил  прямо
 — 	Господь  все  может,  и  чудеса  суть  доказательства  ре¬
лигии.
 — 	Однако  существуют  законы.
 — 	Это  ничего  не  значит.  Он  их  нарушает,  чтобы  поучать,
исправлять.
 — 	Откуда  вы  знаете,  что  он  их  нарушает?  —  возразил  Бу¬
вар.—  Покуда  природа  следует  рутине,  о  ней  не  размышляешь;
но  в  необычайном  явлении  мы  видим  руку  бога.
 —  И  правильно,—  сказал  служитель  церкви,—  а  что,  когда
событие  удостоверено  свидетелями?
 349

— 	Свидетели  всему  верят,  бывают  ведь  и  ложные  чудеса!
 Священник  покраснел.
 — 	Конечно...  иногда.
 — 	Как  отличить  их  от  истинных?  А  если  истинные  чудеса,
приводимые  в  доказательство,  сами  нуждаются  в  доказатель¬
ствах,  то  зачем  на  них  ссылаться?
 Регина  вмешалась  в  разговор  и,  проповедуя  подобно  своему
хозяину,  сказала,  что  необходимо  послушание.
 — 	Жизнь  преходяща,  но  смерть  вечна!
 — 	Словом,—  прибавил  Бувар,  попивая  р  о  з  о  л  и  о,—  бы¬
лые  чудеса  не  лучше  доказаны,  чем  нынешние:  одинаковые
доводы  защищают  христианские  и  языческие  мифы.
 Кюре  бросил  вилку  на  стол.
 — 	Те  были  вымышлены,  еще  раз  повторяю!  Вне  церкви  нет
чудес.
 «Смотри-ка,—  подумал  Пекюше.—  Тот  же  аргумент,  что
для  мучеников:  вероучение  опирается  на  факты,  а  факты  —
на  вероучение».
 Г-н  Жефруа,  выпив  стакан  воды,  продолжал:
 — 	Как  бы  вы  их  ни  отрицали,  вы  в  них  верите.  Мир,  обра¬
щенный  в  истинную  веру  двенадцатью  рыбаками,  вот,  по-мо¬
ему,  прекрасное  чудо!
 — 	Ничуть!
 Пекюше  объяснял  это  иным  образом.
 — 	Монотеизм  происходит  от  евреев,  троица  —  от  индусов,
логос  —  от  Платона,  дева-мать  —  из  Азии.
 Это  не  имеет  значения!  Г-н  Жефруа  был  приверженцем
сверхъестественного,  не  допускал,  чтобы  христианское  учение
имело  под  собою  какое  бы  то  ни  было  человеческое  основание,
хотя  и  видел  у  всех  народов  его  предпосылки  или  же  искаже¬
ния.  Насмешливых  нечестивцев  XVIII  века  он  бы  еще  перенес;
но  современная  критика,  с  ее  вежливостью,  выводила  его  из
себя
 — 	Кощунствующего  атеиста  я  предпочитаю  скептику,  ко¬
торый  все  оспаривает!
 Затем  он  взглянул  на  них  с  вызывающим  видом,  как  бы  для
того,  чтобы  они  ушли.
 Пекюше  вернулся  домой  опечаленный.  Он  надеялся  при¬
мирить  веру  с  разумом.
 Бувар  дал  ему  прочитать  следующее  место  у  Луи  Эрвье:
 «Чтобы  познать  разделяющую  их  пропасть,  противо¬
поставьте  друг  другу  их  аксиомы:
 «Разум  говорит  вам:  целое  включает  в  себе  часть,  а  вера
вам  отвечает:  посредством  пресуществления  Иисус,  сообщаясь
со  своими  апостолами,  тело  свое  держал  в  руке,  а  голову
во  рту.
 350

«Разум  вам  говорит:  человек  не  ответствен  за  грехи  других
людей,  а  вера  вам  отвечает:  ответствен  в  силу  первородного
греха.
 «Разум  говорит  вам:  три  это  три,  а  вера  объявляет,  что
три  —  единица».
 Они  перестали  навещать  аббата.
 Это  было  во  время  итальянской  войны.
 Благочестивые  люди  дрожали  за  папу.  Эммануила  прокли¬
нали.  Г-жа  де  Ноар  дошла  до  того,  что  желала  ему  смерти.
 Бувар  и  Пекюше  только  робко  протестовали.  Когда  дверь
гостиной  открывалась  перед  ними  и  они.  проходя  мимо  высоких
зеркал,  видели  в  них  свои  отражения,  а  через  окна  —  аллеи,
где  на  зелени  красным  пятном  выделялся  жилет  лакея,—  они
испытывали  удовольствие,  и  роскошь  обстановки  делала  их
снисходительными  к  произносившимся  здесь  речам.
 Граф  дал  им  почитать  все  сочинения  г-на  де  Местра.  Он
излагал  его  принципы  в  тесном  кругу:  Гюреля,  кюре,  мирового
судьи,  нотариуса  и  барона,  будущего  своего  зятя,  который  по
временам  приезжал  на  денек  в  замок.
 — 	Отвратительнее  всего  дух  89-го  года!  —  говорил  граф.
 — 	Сначала  люди  оспаривают  бытие  бога,  затем  критикуют
правительство,  далее  появляется  свобода.  Свобода  оскорбле¬
ний,  бунта,  наслаждений  или,  вернее,  грабежа,  а  поэтому  рели¬
гия  и  власть  должны  подвергать  гонению  вольнодумцев,  ерети¬
ков.  Подымется,  конечно,  шум  против  преследований,  как  будто
палачи  преследуют  преступников.  Резюмирую:  нет  государства
без  бога,  ибо  закон  может  пользоваться  уважением  тогда  лишь,
когда  исходит  свыше,  и  в  настоящее  время  дело  не  в  итальян¬
цах,  а  в  том,  кто  победит,  революция  или  папа,  сатана  или
Иисус  Христос.
 Г-н  Жефруа  выражал  одобрение  односложными  словами,
Гюрель  —  улыбкою,  мировой  судья  —  покачиванием  головы.
Бувар  и  Пекюше  смотрели  в  потолок.  Г-жа  де  Ноар,  графиня
и  Иоланда  занимались  рукоделием  для  бедных,  а  г-н  де  Магю-
ро  перелистывал  подле  своей  невесты  книгу.
 Затем  наступило  молчание,  и  каждый,  казалось,  погружен
был  в  исследование  какой-то  проблемы.  Наполеон  III  уже  не
был  спасителем,  больше  того  —  подавал  дурной  пример,  позво¬
лив  каменщикам  работать  в  Тюильри  по  воскресеньям.
 «Этого  не  следовало  допускать»,—  такова  была  обычная
фраза  графа.
 Политическая  экономия,  изящные  искусства,  литература,
история,  научные  теории,—  обо  всем  он  высказывал  решитель¬
ные  суждения,  в  качестве  христианина  и  отца  семейства;  и  дай
бог,  чтобы  правительство  в  этом  отношении  обнаруживало  та¬
кую  же  строгость,  какую  он  завел  в  своем  доме!  Одна  лишь
 351

власть  способна  судить  об  опасностях  науки;  при  слишком
широком  распространении  она  внушает  народу  роковые  стрем¬
ления.  Он  был  счастливее,  этот  бедный  народ,  когда  сеньоры
и  епископы  умеряли  абсолютизм  короля.  Теперь  его  эксплуа¬
тируют  промышленники.  Он  накануне  рабства.
 И  все  жалели  о  старом  строе:  Гюрель  —  из  душевной  ни¬
зости,  Кулон  —  по  невежеству,  Мареско  —  как  художник.
 Бувар,  вернувшись  домой,  спешил  освежиться  сочинениями
Ламетри,  Гольбаха  и  др.;  Пекюше  тоже  отошел  от  религии,
ставшей  средством  управления.  Г-н  де  Магюро  ходил  к  при¬
частию  в  угоду  дамам,  а  обряды  исполнял  ради  слуг.
 Математик  и  дилетант,  исполнитель  вальсов  на  фортепиано
и  поклонник  Топфера,  он  отличался  скептицизмом  хорошего
тона.  То,  что  рассказывается  о  злоупотреблениях  феодалов,  об
инквизиции  или  об  иезуитах,—  предрассудки;  и  он  расхваливал
прогресс,  хотя  презирал  всякого,  кто  не  был  дворянином  или
не  окончил  Политехнической  школы.
 Г-н  Жефруа  тоже  им  не  нравился.  Он  верил  в  колдовство,
шутил  насчет  идолов,  утверждал,  что  все  языки  происходят
от  древнееврейского,  его  красноречию  недоставало  элемента
неожиданности;  вечно  у  него  повторялись  затравленные  олени,
мед  и  водка,  золото  и  свинец,  ароматы,  урны  и  уподобление
христианской  души  солдату,  который  перед  лицом  греха  дол¬
жен  сказать:  «Нет  прохода!»
 Избегая  его  поучений,  они  приходили  в  замок  как  можно
позже.
 Однажды  они  все-таки  встретили  его  там.
 Он  уже  целый  час  ждал  своих  двух  учеников.  Вдруг  появи¬
лась  г-жа  де  Ноар.
 — 	Девочка  скрылась.  Я  привела  Виктора.  Ах,  он  несчаст¬
ный!
 Она  нашла  у  него  в  кармане  серебряный  наперсток,  исчез¬
нувший  три  дня  тому  назад.  Затем,  всхлипывая,  продолжала:
 — 	Это  еще  не  все!  Это  не  все!  Когда  я  стала  его  бранить»
он  показал  мне  свой  зад.
 И  прежде  чем  граф  и  графиня  успели  что-нибудь  сказать»
воскликнула:
 — 	Впрочем,  это  моя  вина,  простите  меня!
 Она  скрыла  от  них,  что  сироты  —  дети  Туаша,  сосланного
на  каторгу.
 Как  поступить?
 Если  граф  их  прогонит,  они  погибнут,  и  его  великодушный
поступок  сочтут  капризом.
 Г-н  Жефруа  не  удивился.  Человек  греховен  по  своей  при¬
роде,  и  его  нужно  исправлять  карами.
 Бувар  запротестовал.  Мягкость  приносит  лучшие  плоды.
 352

Но  граф  еще  раз  распространился  насчет  железной  руки,
в  которой  дети  нуждаются  так  же,  как  народы.  Эти  подростки
исполнены  пороков:  девочка  —  лгунья,  мальчик  —  грубиян.
Кражу  им  еще  можно  было  бы  извинить,  дерзость  —  ни  в  коем
случае,  ибо  воспитание  должно  быть  школою  почтительности.
 А  поэтому  решено  было,  что  лесник  Сорель  немедленно
даст  молодому  человеку  хорошую  порцию  розог.
 Г-н  Магюро,  которому  нужно  было  поговорить  о  чем-то  с
лесником,  принял  на  себя  и  это  поручение.  Он  взял  в  передней
ружье  и  позвал  Виктора,  который,  понурив  голову,  стоял
посреди  двора.
 — 	Иди  за  мною!  —  сказал  барон.
 Так  как  дорога  к  лесному  сторожу  проходила  недалеко  от
Шавиньоля,  то  г-н  Жефруа,  Бувар  и  Пекюше  пошли  вместе
с  ними.
 В  ста  шагах  от  замка  он  попросил  их  не  разговаривать,  по¬
куда  он  будет  итти  вдоль  леса.
 Почва  спускалась  к  берегу  реки,  где  торчали  большие  ска¬
листые  глыбы.  Вода  золотыми  пятнами  поблескивала  в  свете
солнечного  заката.  Впереди  зелень  холмов  окутывалась  тенями.
Дул  резкий  ветер.
 Кролики  выходили  из  своих  нор  и  пощипывали  траву.
 Раздался  выстрел,  второй,  третий,  и  кролики  вскакивали,
стремглав  убегали.  Виктор  бросался  следом,  ловил  их  и  тяже¬
ло  дышал,  запарившись.
 — 	На  кого  ты  похож!  —  сказал  барон.
 Рваная  блуза  на  мальчике  была  окровавлена.
 Вид  крови  внушал  Бувару  отвращение.  Он  не  допускал  кро¬
вопролития.
 Г-н  Жефруа  возразил:
 — 	Обстоятельства  иногда  принуждают  к  тому.  Если  вино¬
ватый  не  отдает  своей,  то  нужна  кровь  другого;  этой  истине
учит  нас  искупление.
 По  мнению  Бувара,  оно  ни  к  чему  не  привело,  так  как  все
почти  люди  осуждены  на  вечные  муки,  несмотря  на  жертву
спасителя.
 — 	Но  каждодневно  он  ее  возобновляет  в  евхаристии.
 —  И  чудо,—  сказал  Пекюше,—  совершается  посредством
слов,  каким  бы  ни  был  недостойным  человеком  священник.
 — 	В  этом-то  и  тайна,  сударь.
 Между  тем  Виктор  не  сводил  глаз  с  ружья,  старался  даже
к  нему  прикоснуться.
 — 	Лапы  прочь!
 И  г-н  де  Магюро  пошел  по  лесной  тропинке.
 Пекюше  шел  по  одну,  Бувар  —  по  другую  сторону  священ¬
ника,  который  сказал  ему:
 23.  Г.  Флобер.  Т.  4.
 353

— 	Осторожнее,  вы  знаете  ОеЬеЫг  риепэ  1
 Бувар  уверил  его,  что  преклоняется  перед  творцом,  но  воз¬
мущен  тем,  что  из  него  сделали  человека.  Люди  боятся  его
мести,  трудятся  во  славу  его,  он  наделен  всеми  добродетелями,
у  него  есть  длань,  око,  своя  политика,  свое  жилище.  Отец  наш,
сущий  на  небесах,—  что  это  значит?
 А  Пекюше  прибавил:
 — 	Мир  расширился,  земля  уже  не  является  его  центром.
Она  мчится  среди  бесконечного  множества  подобных  ей  планет.
Многие  из  них  превосходят  ее  по  величине,  и  это  умаление  ша¬
ра  земного  дает  нам  о  боге  более  возвышенное  представление.
А  поэтому  религию  следует  изменить.  Рай  с  его  блаженными
обитателями,  вечно  созерцающими,  вечно  поющими  и  сверху
взирающими  на  муки  осужденных,—  ребячество.  Подумать
только,  что  в  основании  христианства  лежит  яблоко!
 Кюре  рассердился.
 — 	Отвергните  лучше  откровение,  это  будет  проще.
 — 	Как  вы  себе  представляете,  что  господь  мог  загово¬
рить?  —  спросил  Бувар.
 — 	Докажите,  что  он  не  заговорил!  —  ответил  Жефруа.
 — 	Еще  раз  спрашиваю,  кто  это  утверждает?
 — 	Церковь!
 — 	Ну  и  свидетель!
 Их  спор  надоел  г-ну  Магюро,  и  он,  шагая,  сказал:
 — 	Слушайтесь  кюре,  он  по  этой  части  знает  больше  ва¬
шего.
 Бувар  и  Пекюше  перемигнулись,  чтобы  свернуть  на  другую
дорогу,  затем  у  Зеленого  креста  откланялись.
 — 	Будьте  здоровы!
 — 	Ваш  слуга!  —  сказал  барон.
 Все  это,  очевидно,  должно  было  дойти  до  г-на  де  Фавержа
и,  пожалуй,  повлечь  за  собою  разрыв.  Тем  лучше!  Они  чувство¬
вали  на  себе  презрение  этих  аристократов.  Их  никогда  не  при¬
глашали  обедать,  а  г-жа  де  Ноар  с  постоянными  своими  нота¬
циями  надоела  им.
 Но  не  могли  же  они  присвоить  себе  сочинения  де  Местра,
и  через  две  недели  Бувар  и  Пекюше  снова  отправились  в  за¬
мок,  полагая,  что  не  будут  приняты.
 Их  приняли.
 Все  семейство  находилось  в  будуаре,  а  также  Гюрель  и,  в
виде  исключения,  Фуро
 Исправление  совсем  не  исправило  Виктора.  Он  отказывался
учить  катехизис,  а  Викторина  произносила  грязные  слова.  Сло-
 1  Должное  —  юношам  (лат.).
 354

вом,  мальчика  надо  послать  в  приют  для  малолетних  преступ¬
ников,  девочку  —  в  монастырь.
 Фуро  взялся  это  устроить.  Он  уже  уходил,  когда  его  оклик»
нула  графиня.
 Ждали  г-на  Жефруа,  чтобы  сообща  назначить  день  брако¬
сочетания.
 Оно  должно  было  состояться  в  ратуше  за  много  часов
до  церковного  в  знак  того,  что  они  осуждают  гражданский
брак.
 Фуро  постарался  его  защитить  от  нападок  графа  и  Гюреля.
Что  представляет  собою  муниципальная  должность  по  сравне¬
нию  со  священническим  служением?  Барон  тоже  не  считал  бы
себя  повенчанным,  если  бы  это  произошло  только  перед  трех»
цветным  шарфом.
 — 	Браво!  —  сказал,  входя,  Жефруа.—  Брак,  будучи  уста¬
новлен  Иисусом...
 Пекюше  его  остановил:
 — 	В  каком  Евангелии?  В  апостольские  времена  он  столь
мало  пользовался  уважением,  что  Тертуллиан  сравнивает  его  с
прелюбодеянием.
 — 	Ну,  положим!
 — 	Конечно  же!  И  это  не  таинство.  Таинство  нуждается  в
знаменьи.  Покажите  мне  знаменье  в  браке.
 Тщетно  кюре  указывал,  что  брак  знаменует  союз  бога  с
церковью.
 — 	Вы  перестали  понимать  христианскую  религию!  А  за»
кон...
 — 	Она  отразилась  на  законе,—  сказал  граф.—  Иначе  он
разрешал  бы  многобрачие!
 Послышался  голос:
 — 	Чем  бы  это  было  плохо?
 Это  сказал  полускрытый  занавескою  Бувар.
 — 	Можно  иметь  несколько  жен,  по  примеру  патриархов,
мормонов,  мусульман,  и  все  же  оставаться  порядочным  чело¬
веком!
 — 	Никогда!  —  воскликнул  священник.—  Порядочность  со¬
стоит  в  том,  чтобы  воздавать  должное.  Мы  должны  воздавать
уважение  господу.  Поэтому,  кто  не  христианин,  тот  не  порядоч¬
ный  человек.
 — 	Не  менее  чем  всякий  другой,—  сказал  Бувар.
 Граф  увидел  в  такой  реплике  покушение  на  религию  и  стал
ее  превозносить.  Она  освободила  рабов.
 Бувар  привел  цитаты,  доказывающие  противное.
 Св.  Павел  советует  рабам  повиноваться  господам  своим,  как
Иисусу.  Св.  Амвросий  называет  рабство  божьим  даром.
 — 	Книга  Левит,  Исход  и  Соборы  его  санкционировали.  Бос-
 355

сюэт  относит  его  к  праву  народов.  А  монсиньор  Бувье  одо¬
бряет.
 Граф  возразил,  что  христианство  все  же  содействовало  ци¬
вилизации.
 — 	И  лени,  потому  что  из  бедности  оно  сделало  доброде¬
тель.
 — 	Однако,  сударь,  нравственное  учение  Евангелия...
 — 	Ну,  ну,  не  так  уж  оно  нравственно!  Работники  послед¬
него  часа  получают  столько  же  за  труд,  сколько  работники
первого.  Имущему  дается,  у  неимущего  отнимается.  Что  до
предписания  получать  пощечины,  не  возвращая  их,  и  давать
себя  обкрадывать,  то  оно  поощряет  наглецов,  трусов  и  него¬
дяев.
 Скандал  принял  еще  большие  размеры,  когда  Пекюше  объ¬
явил,  что  ему  не  меньше  нравится  буддизм.
 Священник  разразился  хохотом.
 — 	Ха-ха-ха!  Буддизм!
 Г-жа  де  Ноар  всплеснула  руками:
 — 	Буддизм!
 — 	Как...  буддизм?  —  повторял  граф.
 — 	Вы  с  ним  знакомы?  —  обратился  Пекюше  к  г-ну  Жеф-
руа,  и  тот  опешил.
 — 	Так  знайте  же!  Лучше  и  раньше,  чем  христианство,  он
признал  ничтожество  земных  вещей.  Его  обряды  величествен¬
ны,  приверженцы  его  многочисленнее  христиан,  а  что  касается
воплощений,  то  у  Вишну  их  не  одно,  а  девять!  Судите  сами!
 — 	Выдумки  путешественников,—  сказала  г-жа  де  Ноар.
 — 	Поддерживаемые  франкмасонами,—  прибавил  кюре.
 И  все  заговорили  разом.
 — 	Что  ж,  продолжайте!
 — 	Очень  мило!
 — 	По-моему,  это  забавно!
 — 	Да  что  вы!
 Тут  Пекюше  вышел  из  себя  и  заявил,  что  перейдет  в  буд¬
дизм
 — 	Вы  оскорбляете  христианок!  —  сказал  барон.
 Г-жа  де  Ноар  упала  в  кресло.  Графиня  и  Иоланда  молча¬
ли.  Граф  сверкал  глазами.  Гюрель  ждал  распоряжений.  Аббат,
сдерживая  себя,  читал  молитвенник.
 Это  зрелище  успокоило  г-на  де  Фавержа,  и,  созерцая  обоих
друзей,  он  сказал:
 — 	Когда  на  прошлом  есть  пятна,  то  прежде,  чем  хулить
Евангелие,  не  мешало  бы  их  смыть...
 — 	Смыть?
 — 	Пятна?
 — 	Довольно,  господа!  Вы  должны  меня  понять.
 356

Затем  он  обратился  к  Фуро.
 — 	Сорелю  все  уже  сказано!  Пойдите  к  нему!
 Бувар  и  Пекюше  ушли,  не  поклонившись.
 В  конце  аллеи  все  трое  начали  изливать  свое  негодо¬
вание:
 — 	Со  мной  обращаются,  как  с  лакеем,—  ворчал  Фуро.
 И  так  как  оба  спутника  его  поддержали,  то,  несмотря  на
воспоминание  о  геморроидальных  шишках,  он  к  ним  почув¬
ствовал  как  бы  симпатию.
 В  поле  производились  шоссейные  работы.  Человек,  руково¬
дивший  ими,  приблизился;  это  был  Горжю.  Они  разговорились.
Он  надзирал  за  мощением  дороги,  предпринятым  в  1848  году,
и  место  это  дал  ему  г-н  инженер  Магюро.
 — 	Тот,  который  собирается  жениться  на  дочери  графа  де
Фавержа.  Вы,  должно  быть,  от  них  идете?
 — 	В  последний  раз!  —  грубо  сказал  Пекюше.
 Горжю  принял  простодушный  вид.
 — 	Поссорились?  Вот  как!
 И  если  бы  они  могли  видеть  его  физиономию,  когда  ото¬
шли  от  него,  то  поняли  бы,  что  он  догадывается  о  причине
ссоры.
 Немного  подальше  они  остановились  перед  изгородью,  за
которой  видны  были  собачьи  будки  и  крытый  красными  чере¬
пицами  домик.
 На  пороге  стояла  Викторина.  Раздался  лай.  Появилась  же¬
на  лесного  сторожа.
 Она  знала,  зачем  пришел  мэр,  и  позвала  Виктора.
 Все  было  приготовлено  заранее,  и  скарб  их  увязан  в  два  за¬
колотых  булавками  платка.
 — 	Счастливого  пути!  —  сказала  она  им.—  Как  я  рада  изба¬
виться  от  этой  пакости!
 Виноваты  ли  они,  что  родились  от  каторжника?  Напротив,
они  были  с  виду  очень  смирные  дети  и  даже  не  интересовались,
куда  их  ведут.
 Бувар  и  Пекюше  смотрели,  как  они  шли  впереди.
 Викторина  что-то  невнятно  напевала,  с  узелком  в  руке,  как
модистка  с  картонкой.  Иногда  она  оборачивалась,  и,  глядя  на
ее  белокурые  локоны  и  милую  фигурку,  Пекюше  жалел,  что  у
него  нет  такой  дочери.  Будь  она  воспитана  в  иных  условиях,  из
нее  выросла  бы  прелестная  девушка:  какою  было  бы  радостью
наблюдать,  как  она  подрастает,  слышать  каждый  день  ее  пти¬
чий  щебет,  целовать  ее,  когда  вздумается;  и  умиление  подня¬
лось  у  него  от  сердца  к  губам,  увлажнило  ему  веки,  привело  его
в  некоторое  уныние.
 Виктор,  как  солдат,  нес  багаж  на  спине.  Он  посвистывал,
бросал  камнями  в  сидевших  на  бороздах  ворон,  срезал  себе
 357

прутики  с  деревьев.  Фуро  его  подозвал.  Бувар  взял  его  за  руку
и  наслаждался,  ощущая  в  своей  ладони  крепкие  и  сильные  дет¬
ские  пальчики.  Бедному  малышу  надо  только  дать  свободно  ра¬
сти,  как  цветку  на  вольном  воздухе!  А  ему  суждено  увянуть  в
четырех  стенах  под  гнетом  ученья,  розог  и  кучи  других  глупо¬
стей!  Бувара  охватили  возмущение,  жалость,  негодование  про¬
тив  судьбы,—  один  из  тех  припадков  ярости,  когда  хочется  нис¬
провергнуть  правительство.
 — 	Прыгай,—  сказал  он,—  веселись!  Наслаждайся  послед¬
ним  днем  свободы!
 Мальчишка  ускакал.
 Ему  предстояло  переночевать  с  сестрою  на  постоялом
дворе.  Фалезский  почтальон  взялся  на  рассвете  свезти  Вик¬
тора  в  Бобурский  исправительный  дом,  а  за  Викториною
должна  была  приехать  монахиня  из  сиротского  приюта  в  Гран-
кане.
 Фуро,  сообщив  эти  подробности,  опять  углубился  в  свои
мысли.  Но  Бувар  пожелал  узнать,  сколько  может  стоить  со¬
держание  двух  детей.
 — 	Ба...что-то  около  трехсот  франков!  Граф  дал  мне  два¬
дцать  пять  франков  на  первые  расходы!  Вот  сквалыга!
 И  больно  ощущая  в  душе  нанесенное  его  шарфу  оскорбле¬
ние,  Фуро  молча  ускорил  шаг.
 Бувар  пробормотал:
 — 	Мне  их  жаль.  Я  бы  охотно  взял  на  себя  попечение  о
них.
 — 	Я  тоже,—  сказал  Пекюше,  так  как  у  них  возникла  одна
и  та  же  мысль.
 — 	Вероятно,  к  этому  есть  какие-нибудь  препятствия?
 — 	Никаких!  —  ответил  Фуро.
 К  тому  же  он  в  качестве  мэра  имеет  право  доверить  поки¬
нутых  детей  кому  захочет.  И  после  долгих  колебаний  он  ска¬
зал:
 — 	Ну  ладно!  Берите  их!  Это  его  разозлит!
 Бувар  и  Пекюше  увели  их  к  себе.
 Вернувшись  домой,  они  застали  возле  лестницы,  под  ма¬
донною,  коленопреклоненного,  горячо  молившегося  Марселя.
Запрокинув  голову,  полузакрыв  глаза  и  распустив  свою  заячью
губу,  он  похож  был  на  исступленного  факира.
 — 	Какое  животное!  —  сказал  Бувар.
 — 	Отчего  же?  Он  созерцает,  быть  может,  такие  вещи,  что
и  ты  бы  ему  позавидовал,  если  бы  мог  их  увидеть.  Разве  не
существуют  два  совершенно  различных  мира?  Предмет  рас¬
суждения  не  так  важен,  как  способ  рассуждения.  Какую  цену
имеет  верование?  Главное  —  верить.
 Таковы  были  возражения  Пекюше  на  замечание  Бувара.
 358

X
 Они  приобрели  несколько  книг,  посвященных  воспитанию,
и  остановились  на  определенной  системе.  Надо  было  изгнать
все  метафизические  идеи  и,  следуя  экспериментальному  методу,
наблюдать  за  развитием  природных  свойств.  Спешить  было  не
к  чему,  так  как  следовало  дать  обоим  воспитанникам  забыть  то,
чему  они  раньше  учились.
 Хотя  дети  были  крепкого  здоровья,  Пекюше,  как  спарта¬
нец,  хотел  закалить  их  еще  больше,  приучить  к  жажде,  голо¬
ду,  непогоде  и  даже  к  ношению  дырявой  обуви,  в  предупрежде¬
ние  насморков.  Бувар  против  этого  восстал.
 Темный  чулан  в  глубине  коридора  стал  детскою.  Ее  мебли¬
ровку  составляли  две  простые  кровати,  две  кушетки,  жбан;
круглое  окно  находилось  над  изголовьями;  пауки  бегали  по
штукатурке.
 Часто  вспоминалась  им  обстановка  хижины,  где  происходи¬
ли  драки.
 Однажды  ночью  отец  их  вернулся  домой  с  окровавленными
руками.  Немного  времени  спустя  явились  жандармы.  Затем  они
жили  в  лесу.  Люди,  занимавшиеся  выделкой  деревянных  баш¬
маков,  ласкали  их  мать.  Она  умерла,  их  увезли  на  тележке.  Их
больно  били,  они  сбежали.  Затем  они  вспоминали  лесного  сто¬
рожа,  г-жу  де  Ноар,  Сореля  и,  не  отдавая  себе  в  том  отчета,
чувствовали  себя  в  этом  новом  доме  счастливыми.  Поэтому  они
были  тягостно  изумлены,  когда  через  восемь  месяцев  начались
опять  уроки.  Бувар  взялся  учить  девочку,  Пекюше  —  мальчу¬
гана.
 Виктор  буквы  различал,  но  составлять  слоги  ему  не  удава¬
лось.  Он  запинался,  останавливался  вдруг  и  делал  идиотское
лицо.  Викторина  задавала  вопросы.  Почему  в  иных  случаях
надо  соединять  гласные,  в  других  разъединять?  Все  это  непра¬
вильно.  Она  возмущалась.
 Преподаватели  давали  уроки  одновременно,  в  двух  своих
смежных  комнатах,  и  так  как  перегородка  была  тонкая,  то
четыре  голоса,  один  низкий,  один  звонкий  и  два  пронзительных,
создавали  отвратительную  какофонию.  Чтобы  прекратить  ее  и
поощрить  детей  к  соревнованию,  они  решили  засадить  их  за
совместную  работу  в  музее  и  начали  там  учить  их  писать.
 Сидя  за  столом  друг  против  друга,  оба  воспитанника  пере¬
писывали  пример;  но  положение  тела  было  неправильное.  При¬
ходилось  их  выпрямлять,  бумага  у  них  падала  на  пол,  перья
ломались,  чернила  проливались.
 Викторина,  в  иные  дни,  работала  минуты  три  хорошо,  затем
начинала  пачкать  бумагу  и  в  унынии  замирала,  глядя  в  пото¬
лок.  Виктор  вскоре  засыпал,  развалившись  посреди  стола.
 359

Может  быть,  это  для  них  мучительно?  Слишком  сильное  на¬
пряжение  вредно  для  юного  мозга.
 — 	Остановимся,—  сказал  Бувар.
 Нет  ничего  глупее,  как  заставлять  что-нибудь  заучивать  на¬
изусть;  однако,  если  не  упражнять  памяти,  ей  грозит  атрофия,
и  они  вдолбили  им  первые  басни  Лафонтена.  Дети  одобряли  за¬
пасливого  муравья,  волка,  съевшего  ягненка,  льва,  который  бе¬
рет  себе  все  доли.
 Осмелев,  они  начали  опустошать  сад.  Но  какое  им  предо¬
ставить  развлечение?
 Жан-Жак  в  «Эмиле»  советует  воспитателю  обучать  питом¬
ца  собственноручно  делать  себе  игрушки,  немного  ему  помогая.
Бувару  не  удалось  изготовить  серсо,  а  Пекюше  —  сшить  мяч.
Они  перешли  к  поучительным  играм,  например,  вырезыванию
фигур;  Пекюше  показал  им  микроскоп.  Бувар  при  зажженной
свече  изображал  на  стене  тенями  пальцев  профиль  зайца  или
свиньи.  Зрителям  это  наскучило.
 Авторы  хвалят  в  качестве  развлечения  завтрак  на  лоне  при¬
роды,  прогулку  в  лодке.  Действительно  ли  это  хорошо?  А  Фе-
нелон  рекомендует  время  от  времени  «невинную  беседу».  Не¬
возможно  было  придумать  ни  одной!
 Они  вернулись  к  урокам;  кубики,  полоски,  разрезная  азбу¬
ка  —  все  оказалось  безуспешным.  Тогда  они  прибегли  к  хит¬
рости.
 Так  как  Виктор  был  склонен  к  чревоугодию,  то  ему  показы¬
вали  название  какого-нибудь  кушанья;  он  вскоре  научился  бег¬
ло  читать  Поваренную  книгу.  Викторина  была  кокет¬
лива,—  ей  обещали  платье,  если  она  сама  напишет  о  нем  швее.
Не  прошло  и  трех  недель,  как  она  совершила  это  чудо.  Это  зна¬
чило  поощрять  их  недостатки,  прибегать  к  вредному  приему,
но  он  достиг  цели.
 Теперь,  когда  они  умели  читать  и  писать,  то  чему  их  учить?
Опять  недоумение.
 Девочкам  не  нужно  быть  такими  учеными,  как  мальчикам.
Однако  их  воспитывают  обыкновенно  в  совершенном  невеже¬
стве,  и  весь  их  умственный  багаж  ограничивается  мистическими
глупостями.
 Следует  ли  обучать  их  языкам?  «Испанский  и  итальян¬
ский,—  утверждает  Синь  де  Камбрэ,—  служат  лишь  для  чте¬
ния  опасных  книг».  Такой  довод  показался  им  глупым.  Впро¬
чем,  Викторине  незачем  было  их  знать,  английский  более  упо¬
требителен.  Пекюше  стал  изучать  правила,  показывал  с  серь¬
езным  видом,  как  нужно  произносить  Ш.
 — 	Слышишь,  вот  так:  д  з  и,  д  з  и,  д  з  и!
 Но  прежде  чем  обучать  ребенка,  нужно  знать  его  склонно¬
сти.  Их  можно  определить  посредством  френологии.  Они  по-
 360

грузились  в  нее;  затем  пожелали  проверить  ее  данные  на  себе
самих.  У  Бувара  оказались  шишки  благожелательности,  вооб¬
ражения,  почтительности,  а  также  любовной  энергии:  vulgo  —
эротизма.
 На  висках  у  Пекюше  нащупывались  шишки  философии  и
восторженности  в  соединении  с  хитростью.
 Действительно,  таковы  были  их  свойства.  Еще  больше  бы¬
ли  они  поражены,  обнаружив  друг  у  друга  склонность  к  друж¬
бе,  и,  очарованные  этим  открытием,  они  умиленно  обнялись.
 Затем  исследованию  подвергся  Марсель.  Его  главнейшим
недостатком,  не  составлявшим  тайны  для  них,  был  необычай¬
ный  аппетит.  Тем  не  менее  Бувар  и  Пекюше  испугались,  найдя
у  него  над  ушною  раковиной,  на  высоте  глаза,  орган  обжор¬
ства.  С  годами  слуга  их,  пожалуй,  станет  похож  на  ту  женщи¬
ну  в  Сальпетриере,  которая  съедала  в  день  восемь  фунтов  хле¬
ба,  проглотила  однажды  четырнадцать  порций  супа,  а  в  другой
раз  —  шестьдесят  кружек  кофе.  На  это  у  них  не  хватило  бы
средств.
 Черепа  их  питомцев  оказались  ничем  не  замечательными.
Они,  должно  быть,  не  умели  еще  хорошо  исследовать  их.  Но
прибегали  к  весьма  простому  способу,  чтобы  наловчиться.
 В  ярмарочные  дни  они  толкались  на  площади  в  толпе  кре¬
стьян,  посреди  мешков  с  овсом,  корзин  с  сыром,  волов,  лоша¬
дей,  не  обращая  внимания  на  пинки,  и  когда  встречали  какого-
нибудь  мальчика,  то  просили  у  отца  позволения  пощупать  ему
череп  с  научной  целью.
 В  большинстве  случаев  им  даже  не  отвечали;  иногда,  думая,
что  речь  идет  о  помаде  для  окраски  волос,  отказывали  серди¬
то;  но  попадались  и  люди  безразличные,  которые  соглашались
пойти  на  церковную  паперть,  где  можно  было  спокойнее  за¬
няться  делом.
 Однажды,  когда  Бувар  и  Пекюше  принялись  там  за  свои
манипуляции,  внезапно  появился  кюре  и,  увидев,  чем  они  за¬
няты,  обрушился  на  френологию  за  то,  что  она  ведет  к  мате¬
риализму  и  фатализму.
 — 	Всякий  вор,  убийца,  прелюбодей  может  теперь  в  свое
оправдание  сослаться  на  шишки.
 Бувар  возразил,  что  орган  предрасполагает  к  деянию,  но
не  принуждает  к  нему.  Из  того,  что  у  человека  есть  порочные
задатки,  вовсе  не  следует,  что  он  будет  порочным.
 — 	Впрочем,  удивляюсь  я  правоверным  людям;  они  отстаи¬
вают  прирожденные  идеи  и  отвергают  склонности.  Какое  про¬
тиворечие!
 Но  френология,  по  словам  г-на  Жефруа,  отрицает  всемогу¬
щество  божье,  и  неприлично  заниматься  ею  под  сенью  святого
места,  перед  самым  алтарем.
 361

— 	Уходите,  говорю  вам,  уходите!
 Они  устроились  у  цирюльника  Гано.  Чтобы  устранить  вся¬
кие  колебания,  Бувар  и  Пекюше  угощали  родителей  бритьем
или  завивкою  волос.
 Однажды  после  обеда  зашел  туда  постричься  доктор.  Усев¬
шись  в  кресло,  он  увидел  в  зеркале  обоих  френологов,  водив¬
ших  пальцами  по  детским  головенкам.
 — 	Теперь  вы  к  этой  чепухе  перешли?  —  сказал  он.
 — 	Почему  же  —  чепухе?
 Вокорбей  презрительно  усмехнулся.  Затем  высказал  утвер¬
ждение,  что  в  мозгу  нет  различных  органов.
 Так,  например,  один  человек  переваривает  пищу,  которой
не  переваривает  другой!  Нужно  ли  предположить  в  желудке
столько  желудков,  сколько  есть  различных  вкусов?  Однако
за  одной  работою  отдыхаешь  от  другой,  умственное  усилие  не
напрягает  разом  всех  способностей,  у  каждой  из  них  есть  свое
определенное  место.
 — 	Анатомы  его  не  встречали,—  сказал  Вокорбей.
 — 	Потому  что  они  плохо  анатомируют,—  ответил  Пекюше.
 — 	Чем  плохо?
 — 	Конечно  же!  Они  режут  слои,  не  обращая  внимания  на
соединение  частей,—  он  запомнил  эту  фразу  из  одной  книги.
 — 	Что  за  нелепость!  —  воскликнул  врач.—  Череп  не  отли¬
вается  по  форме  мозга,  наружно  —  по  внутреннему.
 Галь  ошибается.  Не  угодно  ли  вам  доказать  его  ученье  на
трех,  случайно  выбранных  в  этой  лавке  субъектах?
 Первою  была  крестьянка  с  большими  голубыми  глазами.
 Пекюше  сказал,  исследовав  ее:
 — 	У  нее  крепкая  память.
 Ее  муж  подтвердил  это  обстоятельство  и  предложил  себя
самого  для  осмотра.
 — 	О,  с  вами,  милейший,  справиться  не  легко.
 Другие  подтвердили,  что  такого  упрямца  на  всем  свете  не
найти.
 Третье  испытание  произведено  было  на  мальчишке,  при¬
шедшем  со  своею  бабушкой.
 Пекюше  объявил,  что  он,  должно  быть,  любит  музыку.
 — 	Верно,—  сказала  старушка,—  покажи-ка  господам  свое
искусство.
 Он  достал  из-за  блузы  варган  и  начал  в  него  дуть.
 Раздался  стук.  Это  хлопнул  сильно  дверью  уходивший
доктор.
 Они  перестали  сомневаться  в  себе  и,  подозвав  обоих  пи¬
томцев,  снова  приступили  к  изучению  их  черепных  коробок.
 У  Викторины  она  была  в  общем  слитная,  что  свидетель¬
ствовало  об  уравновешенности,  но  у  брата  ее  был  плачевный
 362

череп:  резкие  выступы  в  сосцевидных  углах  теменных  ко¬
стей  указывали  на  орган  склонности  к  разрушению,  убийству,
а  выпуклость  пониже  служила  признаком  алчности,  во-
роватости.  Бувар  и  Пекюше  грустили  по  этому  поводу  целую
неделю.
 Но  нужно  понимать  слова  в  их  точном  смысле.  То,  что  на¬
зывается  драчливостью,  предполагает  презрение  к  смерти.  Кто
способен  на  человекоубийство,  тот  может  также  спасать  по¬
гибающих.  Любостяжание  объемлет  собою  как  сметливость
мошенников,  так  и  пыл  коммерсантов.  Непочтительность  есть
свойство,  параллельное  критическому  духу,  хитрость  —  осмо¬
трительности.  В  каждом  инстинкте  замечается  раздвоенность
в  сторону  хорошего  и  дурного.  Второе  можно  подавить,  разви¬
вая  первое,  и  благодаря  такому  методу  смелый  ребенок  не
только  не  сделается  разбойником,  но  станет  генералом.  Трус
будет  обнаруживать  всего  лишь  осторожность,  скряга  —  бе¬
режливость,  расточитель  —  щедрость.
 Они  увлеклись  чудесной  мечтой:  если  им  удастся  воспитать
своих  питомцев,  они  впоследствии  учредят  заведение,  имеющее
целью  выправлять  умственные  качества,  укрощать  характеры,
облагораживать  сердца.  Они  уже  говорили  о  подписке  и  о  по¬
стройке.
 Триумф  у  Гано  прославил  их,  и  к  ним  приходили  совето¬
ваться  разные  люди,  желая  узнать,  суждена  ли  им  удача.
 Проходили  перед  ними  всевозможные  черепа:  шаровидные,
грушевидные,  похожие  на  сахарную  голову,  квадратные,  удли¬
ненные,  суженные,  приплюснутые,  с  бычьими  челюстями,  с
птичьими  лицами,  со  свиными  глазками;  но  такое  множество
людей  мешало  цирюльнику  работать.  Локтями  они  задевали
стеклянный  шкаф  с  парфюмерными  товарами,  разбрасывали
гребни,  сломали  умывальник,  и  он  выгнал  вон  всех  любителей
френологии,  предложив  Бувару  и  Пекюше  последовать  за  ни¬
ми.  Они  приняли  этот  ультиматум  безропотно,  сами  немного
утомленные  черепословием.
 На  следующий  день,  проходя  мимо  садика  капитана,  они
увидели  беседовавшего  с  Жирбалем  и  Кулоном  стражника  и
его  младшего  сына  Зефирена,  одетого  клирошанином.  На  нем
было  совсем  новое  платье;  он  прогуливался  в  нем,  прежде  чем
сдать  его  в  ризницу,  и  его  поздравляли.
 Плакеван  попросил  господ  похмещиков  пощупать  молодого
человека,  любопытствуя  узнать  их  мнение  о  нем.
 Кожа  на  лбу  была  как  бы  натянута.  Тонкий  нос,  весьма
хрящеватый  на  кончике,  косо  спускался  на  сжатые  губы;  под¬
бородок  был  заостренный,  глаза  шмыгающие,  правое  плечо
слишком  приподнято.
 —  Сними  скуфью,—  сказал  ему  отец.
 363

Бувар  погрузил  пальцы  в  волосы  соломенного  цвета,  затем
то  же  сделал  Пекюше,  и  они  стали  шопотом  делиться  своими
наблюдениями.
 — 	Выраженная  биофилия.  Ага!  Аппробатив-
ность!  Совестливость  отсутствует!  Никакого  поло¬
вого  побуждения!
 — 	Ну  что?  —  сказал  стражник.
 Пекюше  открыл  табакерку  и  понюхал  табаку.
 — 	Признаться,—  ответил  Бувар,—  похвастать  тут  нечем.
 Плакеван  покраснел  от  унижения.
 — 	Все-таки  он  будет  исполнять  мою  волю.
 — 	О-хо!
 — 	Но  ведь  я  отец  ему,  чорт  подери!  И  я  имею  право...
 — 	В  известной  мере,—  перебил  Пекюше.
 Жирбаль  вмешался  в  разговор:
 — 	Родительский  авторитет  неоспорим.
 — 	А  если  отец  идиот?
 — 	Все  равно,—  сказал  капитан,—  власть  его  тем  не  менее
остается  неограниченной.
 — 	В  интересах  детей,—  прибавил  Кулон.
 Бувар  и  Пекюше  заявили,  что  дети  ничем  не  обязаны  тем,
кто  их  произвел  на  свет,  и,  наоборот,  родители  обязаны  их  кор¬
мить,  обучать,  беречь  —  словом,  делать  все  для  них.
 Буржуа  возмутились  таким  безнравственным  взглядом.
Плакевана  он  задел  как  личное  оскорбление.
 — 	Если  так,  то  хороши  же  будут  те,  кого  вы  подобрали  на
большой  дороге.  Далеко  они  пойдут!  Берегитесь!
 — 	Чего  нам  беречься?  —  резко  сказал  Пекюше.
 — 	О,  я  вас  не  боюсь!
 — 	Ия  вас  тоже!
 Кулон  вмешался  в  ссору,  успокоил  стражника  и  выпрово¬
дил  его.
 Несколько  минут  продолжалось  молчание.  Затем  речь  за¬
шла  о  далиях  капитана,  и  только  показав  их  все,  одну  за  дру¬
гою,  он  отпустил  своих  гостей.
 Бувар  и  Пекюше  пошли  домой  и  увидели  впереди,  в  ста
шагах  от  себя,  Плакевана  и  шедшего  рядом  с  ним  Зефирена,
который,  как  щитом,  закрывался  локтем  от  оплеух.
 То,  что  им  пришлось  услышать,  выражало,  в  иной  форме,
образ  мыслей  графа;  но  они  на  примере  своих  воспитанников
покажут,  насколько  свобода  выше  принуждения.  Некоторая
дисциплина,  однако,  необходима.
 Пекюше  прибил  к  стене  в  музее  грифельную  доску.  Решено
было  вести  дневник,  записывать  в  нем  вечером  поступки  детей
и  перечитывать  их  на  следующий  день.  Все  будет  происходить
по  звонку.  Подобно  Дюпону  де  Немуру,  сначала  они  будут
 364

прибегать  к  родительскому  приказу,  затем  к  военному  приказу,
а  обращение  на  ты  было  запрещено.
 Бувар  старался  научить  Викторину  считать.  Иногда  они
запутывались  в  действиях  и  оба  смеялись;  затем,  поцеловав
его  в  шею,  в  то  место,  где  не  растет  борода,  она  просила  позво¬
ления  убежать.  Он  ее  отпускал.
 Пекюше,  в  часы  уроков,  напрасно  звонил  в  колокол  и  кри¬
чал  в  окно  военный  приказ,  мальчишка  не  появлялся.  Носки
у  него  всегда  сползали  на  лодыжки;  даже  за  столом  он  совал
пальцы  в  нос  и  не  удерживал  газов.  Бруссэ  запрещает  наказы¬
вать  за  это,  ибо  «следует  подчиняться  требованиям  охрани¬
тельного  инстинкта».
 Викторина  и  он  употребляли  ужасные  выражения;  но  так
как  грамматика  недоступна  детскому  пониманию,  а  усвоить  ее
легко,  если  слышать  правильную  речь,  то  оба  приятеля  так
строго  следили  за  чистотою  своего  языка,  что  даже  утомля¬
лись.
 Они  разошлись  во  взглядах  на  географию.  Логичнее  было
начать,  по  мнению  Бувара,  с  описания  их  коммуны,  по  мнению
Пекюше  —  с  общего  взгляда  на  вселенную.
 При  помощи  песка  и  лейки  он  хотел  показать,  что  такое  ре¬
ка,  остров,  залив,  и  даже  пожертвовал  тремя  грядками  ради
трех  материков;  но  страны  света  никак  не  умещались  в  голове
у  Виктора.
 Однажды  в  январскую  ночь  Пекюше  повел  его  в  открытое
поле.  На  ходу  он  расхваливал  астрономию:  мореплаватели
пользуются  ею  в  путешествиях;  не  будь  ее,  Христофор  Колумб
не  сделал  бы  своего  открытия;  мы  обязаны  благодарностью
Копернику,  Галилею  и  Ньютону.
 Стоял  сильный  мороз,  и  на  темной  синеве  неба  мерцали
бесчисленные  огоньки.  Пекюше  поднял  вверх  глаза.
 — 	Как,  Большой  Медведицы  нет!
 Когда  он  видел  ее  в  последний  раз,  она  обращена  была
в  другую  сторону.  Наконец  он  ее  разыскал,  затем  показал  По¬
лярную  звезду,  которая  всегда  на  севере  и  по  которой  мы  ори¬
ентируемся.
 На  следующий  день  он  поставил  посреди  гостиной  кресло
и  пустился  вальсировать  вокруг  него.
 — 	Представь  себе,  что  это  кресло  —  солнце,  а  я  —  земля;
она  движется  вот  так.
 Виктор  смотрел  на  него  ошеломленный.
 Потом  он  взял  апельсин,  проткнул  его  палочкой,  обозна¬
чившей  полюсы,  провел  углем  ободок,  чтобы  отметить  экватор,
и  стал  перемещать  апельсин  вокруг  свечи,  обращая  внимание
Виктора  на  то,  что  не  все  точки  поверхности  освещены  одно¬
временно,  чем  обусловлено  различие  климатов;  а  чтобы  пока-
 365

зать  различие  времен  года,  он  наклонил  апельсин,  ибо  земля
не  держится  прямо,  что  влечет  за  собою  равноденствия  и  солн¬
цестояния.
 Виктор  ничего  не  понял.  Он  подумал,  что  земля  вертится
на  длинной  игле  и  что  экватор  —  кольцо,  которое  сжимает  ее
по  окружности.
 При  помощи  атласа  Пекюше  описал  ему  Европу.  Но  маль¬
чика  ослепило  такое  множество  линий  и  красок,  и  он  забывал
названия.  Котловины  и  горы  были  несогласованы  с  государ¬
ствами,  политический  строй  перепутывался  с  физическим.  Быть
может,  все  это  уяснится  при  изучении  истории.
 Было  бы  разумнее  начать  с  деревни,  затем  перейти  к  окру¬
гу,  департаменту,  провинции,  но  так  как  Шавиньоль  не  имел
своих  анналов,  то  приходилось  придерживаться  всеобщей
истории.
 Ее  содержание  столь  обильно,  что  следует  брать  из  нее
только  ее  красоты.
 В  греческой  истории:  «мы  будем  сражаться  в  тени»;  завист¬
ник,  осуждающий  Аристида  на  изгнание,  и  доверие  Александра
к  его  врачу.  В  римской:  капитолийские  гуси,  треножник  Сце-
волы,  бочонок  Регула.  Ложе  из  роз  Гватимоцина  существенно
для  Америки.  Что  касается  Франции,  то  у  нее  есть  суассонская
ваза,  дуб  св.  Людовика,  смерть  Жанны  д‘Арк,  Беарнец  и  его
суп  из  курицы.  Материала  сколько  угодно,  не  считая  «Ко  мне,
Овернь!»  и  гибели  «Мстителя».
 Виктор  перепутывал  людей,  века  и  страны.  Однако  Пекю¬
ше  не  собирался  окунуть  его  в  тонкие  рассуждения,  а  масса
фактов  —  настоящий  лабиринт.
 Он  ограничился  перечнем  королей  Франции.  Виктор  их  за¬
бывал,  потому  что  не  знал  хронологии.  Но  если  даже  им  не
принесла  пользы  мнемоника  Дюмушеля,  то  чем  она  поможет
ему?  Вывод:  изучить  историю  можно  только  много  читая.  Он
заставит  их  читать.
 Рисование  полезно  при  очень  многих  обстоятельствах;  и  вот
Пекюше  смело  взялся  сам  за  его  преподавание,  с  натуры,  сра¬
зу  же  начав  с  пейзажа.
 Книготорговец  из  Байе  прислал  ему  бумагу,  резинку,  две
папки  и  карандаши  для  произведений,  которые  в  рамках  и  под
стеклом  должны  были  украсить  музей.
 Поднявшись  на  рассвете,  они  отправлялись  в  путь  с  лом¬
тем  хлеба  в  кармане,  и  много  времени  уходило  на  выбор  ме¬
стоположения.  Пекюше  хотел  разом  воспроизвести  то,  что  у  не¬
го  было  под  ногами,  отдаленнейшие  горизонты  и  облака,  но
дали  Есегда  подавляли  собою  первый  план;  река  сбегала  с  не¬
ба,  пастух  шагал  по  стадам,  заснувшая  собака  имела  вид  бе¬
гущей.  Сам  он  бросил  рисовать,  вспомнив  когда-то  им  прочи-
 366

танное  определение  —  рисунок  состоит  из  трех  вещей:  линии,
растушовки,  штриховки  и,  сверх  того,—  выразительной  черты.
Но  выразительную  черту  может  провести  только  мастер.  Он
исправлял  линию,  принимал  участие  в  растушовке,  наблюдал
за  штриховкой  —  и  ждал  случая  провести  выразительную  чер¬
ту.  Но  случай  этот  ни  разу  не  представлялся,—  настолько  пей¬
заж  его  ученика  был  непостижим.
 Его  сестра,  такая  же  ленивая,  зевала  над  таблицей  умно¬
жения.  У  Регины  она  училась  рукоделию  и  так  мило  подыма¬
ла  пальцы,  когда  метила  белье,  что  Бувар  после  этого  не  имел
мужества  терзать  ее  уроками  арифметики.  Как-нибудь  они
займутся  ею,  в  ближайшие  дни.  Конечно,  счет  и  рукоделие  необ¬
ходимы  в  хозяйстве,  но  жестоко,—  возражал  Пекюше,—  во¬
спитывать  девочек  исключительно  для  будущего  супруга.  Не
всем  суждено  замужество.  Чтобы  дать  им  возможность  обхо¬
диться  в  будущем  без  мужчин,  нужно  учить  их  многим  вещам.
 Можно  знакомить  их  с  самыми  обычными  предметами;  рас¬
сказать,  например,  из  чего  состоит  вино;  и  выслушав  объясне¬
ние,  Виктор  и  Викторина  должны  были  его  повторить.  Так  же
поступил  он  с  конфетами,  с  мебелью,  с  освещением.  Но  свет
представляла  для  них  лампа,  и  она  не  имела  ничего  общего
с  искрою  от  кремня,  с  пламенем  свечи,  с  лунным  сиянием.
 Однажды  Викторина  спросила:
 — 	Отчего  горят  дрова?
 Ее  учителя  оторопело  посмотрели  друг  на  друга,  так  как
теория  горения  была  им  незнакома.
 В  другой  раз  Бувар,  начав  свою  речь  за  супом  и  кончив  ее
за  сыром,  говорил  о  питательных  элементах  и  ошеломил  детей
фибрином,  казеином,  жирами  и  клейковиной.
 Затем  Пекюше  пожелал  им  объяснить,  как  обновляется
кровь,  и  запутался  в  ее  циркуляции.
 Дилемма  нелегкая:  если  исходить  из  фактов,  то  самый  про¬
стой  среди  них  требует  слишком  сложных  объяснений,  а  уста¬
навливая  прежде  всего  принципы,  приходится  начинать  с  аб¬
солюта,  с  веры.
 На  чем  остановиться?  Сочетать  оба  преподавания  —  ра¬
циональное  и  эмпирическое?  Но  двойной  способ,  ведущий  к
одной  цели,—  это  метод  наизнанку.  Ах!  Ну  и  пусть!
 Чтобы  посвятить  детей  в  естественную  историю,  Бувар  и
Пекюше  попробовали  совершить  несколько  научных  прогулок.
 — 	Видишь,—  говорили  они,  показывая  на  осла,  лошадь,
быка,—  животные  на  четырех  ногах  называются  четвероноги¬
ми.  Вообще  говоря,  у  птиц  —  перья,  у  пресмыкающихся  —  че¬
шуя,  а  бабочки  принадлежат  к  классу  насекомых.
 У  них  была  сетка  для  ловли  бабочек,  и  Пекюше,  осторожно
держа  в  пальцах  мотылька,  обращал  их  внимание  на  четыре
 367

крылышка,  шесть  ножек,  два  сяжка  и  хоботок,  который  вды¬
хает  цветочный  нектар.
 Он  собирал  целебные  травы  по  краям  оврагов,  сообщал  их
названия,  а  когда  не  знал  их,  то  выдумывал,  дабы  поддержать
свой  авторитет.  Впрочем,  номенклатура  —  наименее  важная
вещь  в  ботанике.
 Он  написал  на  доске  такую  аксиому:  у  всякого  растения
есть  листья,  чашечка  и  венчик,  где  находится  завязь  или  около¬
плодник.  Затем  он  приказал  своим  питомцам  собирать  растения
в  полях,  срывать  первые  попавшиеся.
 Виктор  принес  ему  лютиков,  а  Викторина  пучок  землянич¬
ника;  тщетно  разыскивал  он  у  них  околоплодник.
 Бувар,  сомневавшийся  в  своих  знаниях,  перерыл  всю  биб¬
лиотеку  и  нашел  в  «Дамских  страхах»  рисунок  ириса,  где  за¬
вязь  была  расположена  не  в  венчике,  а  под  лепестками,  в
стебле.
 У  них  в  саду  росли  смолки,  ландыши;  у  этих  мареновидных
не  было  чашечки;  таким  образом  принцип,  изложенный  на  до¬
ске,  оказывался  ложным.
 — 	Это  исключение,—  сказал  Пекюше.
 Но  случаю  угодно  было,  чтобы  они  заметили  в  траве  ше-
рардию,  и  у  нее  чашечка  была.
 — 	Вот  тебе  на!  Если  самые  исключения  неправильны,  то
на  кого  положиться?
 Однажды,  во  время  прогулки,  они  услышали  крики  павли¬
нов,  поглядели  через  забор  и  в  первое  мгновение  не  могли  уз-
нать  своей  фермы.  Рига  была  под  черепичною  кровлей,  изго¬
роди—  новые,  дорожки  —  мощеные.  Появился  дядюшка  Гуи:
 — 	Вас  ли  я  вижу!
 Чего  только  не  произошло  за  эти  три  года,  помимо  кончи¬
ны  его  жены.  Сам  же  он  попрежнему  здоров,  как  дуб.
 — 	Зайдите  же  на  минутку.
 Было  начало  апреля,  и  цветущие  яблони  выстроились  в
трех  дворах  рядами  белых  и  розовых  букетов.  Небо,  цвета  го¬
лубого  атласа,  было  совершенно  безоблачно.  На  протянутых
веревках  висели  скатерти,  простыни,  салфетки,  прикрепленные
деревянными  зажимами.  Дядюшка  Гуи  стал  их  приподымать,
чтобы  пройти,  и  вдруг  они  увидели  г-жу  Борден,  простоволо¬
сую,  в  кофте,  и  Марианну,  передававшую  ей  большими  охап¬
ками  белье.
 — 	Очень  рада,  господа.  Будьте  как  дома!  А  я  сяду.  Я  за¬
мучилась.
 Фермер  предложил  выпить  всем  по  стаканчику.
 — 	Не  теперь,—  сказала  она,—  мне  слишком  жарко.
 Пекюше  не  отказался  и  скрылся  в  погребе  с  дядюшкой  Гуи,
 Марианной  и  Виктором.
 368

Бувар  опустился  на  землю,  подле  г-жи  Борден.
 Он  исправно  получал  ренту,  не  мог  ни  на  что  пожаловаться
и  уже  не  сердился  на  вдову.
 Яркое  солнце  освещало  ее  профиль;  одна  из  черных  пря¬
дей  спускалась  чересчур  низко,  и  мелкие  завитки  на  затылке
липли  к  янтарной,  влажной  от  испарины  коже.  При
каждом  вздохе  поднимались  обе  груди.  Благоухание  трав
примешивалось  к  приятному  запаху  ее  крепкого  тела,  и  Бу¬
вар  почувствовал  вспышку  страсти,  от  которой  преисполнил¬
ся  радостью.  Тогда  он  сделал  ей  комплимент  по  поводу  ее  по¬
местья.
 Она  была  крайне  польщена  и  заговорила  о  своих  планах.
 Чтобы  расширить  двор,  она  имела  намерение  срыть  насыпь.
 Викторина  в  это  время  карабкалась  по  откосу  и  собирала
примулы,  гиацинты  и  фиалки,  не  боясь  старой  лошади,  кото¬
рая  пощипывала  внизу  траву.
 — 	Не  правда  ли,  она  мила?  —  сказал  Бувар.
 — 	Да,  маленькие  девочки  —  милое  зрелище!
 И  вдова  испустила  вздох,  выражавший,  казалось,  застаре¬
лую  боль.
 — 	У  вас  они  могли  бы  быть.
 Она  опустила  голову.
 — 	Это  зависело  только  от  вас.
 — 	Каким  образом?
 Он  так  взглянул,  что  она  вся  зарделась,  точно  при  ощуще¬
нии  грубой  ласки,  но  тотчас  же,  обмахиваясь  носовым  платком,
сказала:
 — 	Вы  упустили  случай,  милый  мой.
 — 	Я  не  понимаю.
 И,  не  вставая  с  земли,  он  стал  приближаться.
 Она  долго  смотрела  на  него  сверху  вниз,  затем,  улыбаясь
и  глядя  влажными  глазами,  произнесла:
 — 	Это  ваша  вина.
 Простыни,  висевшие  вокруг,  закрывали  их  как  занавески
постели.
 Он  нагнулся,  облокотившись,  касаясь  лицом  ее  колен.
 — 	Почему?  А?  Почему?
 И  так  как  она  молчала,  а  он  был  в  том  состоянии,  когда
клятвы  ничего  не  стоят,  то  постарался  оправдаться,  стал  об-
винять  себя  в  безумии,  в  гордости.
 — 	Простите!  Вернемся  к  прежнему!  Хорошо?
 И  он  взял  ее  за  руку;  она  ее  не  отнимала.
 Внезапный  порыв  ветра  приподнял  простыни,  и  они  увиде¬
ли  павлина  и  цесарку.  Цесарка  стояла  неподвижно,  согнув
ноги,  приподняв  зад.  Самец  ходил  вокруг  нее,  распустив  ве¬
ером  хвост,  пыжился,  квохтал,  затем  вскочил  на  нее,  пригнул
 24.  Г.  Флобер.  Т.  4.
 369

перья,  которые  покрыли  ее  как  беседка,  и  две  большие  птицы
затрепетали  общею  дрожью.
 Бувар  ощутил  эту  дрожь  в  ладони  г-жи  Борден.  Она  бы¬
стро  ее  высвободила.  Перед  ними  стоял,  разинув  рот  и  остол¬
бенев,  юный  Виктор  и  смотрел  на  них;  немного  подальше  Вик¬
торина,  лежа  на  спине,  на  самом  солнцепеке,  вдыхала  запау
собранных  ею  цветов.
 Старая  лошадь,  испуганная  павлином,  порвала,  вздыбив¬
шись,  одну  из  веревок,  запуталась  в  ней  и,  скача  галопом  по
трем  дворам,  волокла  за  собою  белье.
 На  неистовые  крики  г-жи  Борден  прибежала  Марианна.
Дядюшка  Гуи  бранил  лошадь:  «Подлая  кляча!  Мерзавка!
Разбойница!»,  бил  ее  ногою  по  животу,  хлестал  ручкой  кнута
по  ушам.
 Бувара  возмутило  истязание  животного.
 Крестьянин  ответил:
 — 	Это  мое  право:  она  мне  принадлежит!
 Странный  довод!
 А  Пекюше,  появившийся  в  это  время,  прибавил,  что  и  у  ло¬
шадей  есть  свои  права,  потому  что  у  них  имеется  душа,  как
и  у  нас,  если,  впрочем,  наша  существует!
 — 	Вы  нечестивец!  —  воскликнула  г-жа  Борден.
 Три  вещи  выводили  ее  из  себя:  необходимость  наново  вы¬
стирать  белье,  оскорбление  ее  верований  и  страх,  что  ее  толь¬
ко  что  застали  в  подозрительной  позе.
 — 	Я  был  о  вас  лучшего  мнения,—  сказал  Бувар.
 Она  ответила  наставительно:
 — 	Я  не  люблю  вертопрахов.
 А  Гуи  обрушился  на  них  за  порчу  лошади,  у  которой  кро¬
воточили  ноздри.  Он  ворчал  про  себя:
 — 	Всегда  приносят  несчастье,  проклятые!
 Приятели  удалились,  пожимая  плечами.
 Виктор  спросил  их,  за  что  они  рассердились  на  Гуи.
 — 	Он  злоупотребляет  своей  силою,  а  это  дурно.
 — 	Почему  это  дурно?
 Неужели  у  детей  нет  никакого  представления  о  справедли¬
вости?  Может  быть.
 И  в  тот  же  вечер  Пекюше,  имея  по  правую  от  себя  руку
Бувара,  а  прямо  перед  собою  —  обоих  воспитанников,  присту¬
пил,  заглядывая  в  заметки,  к  курсу  нравственности.
 Эта  наука  учит  нас  управлять  своими  поступками.
 Есть  два  мотива  поведения:  удовольствие,  выгода  и  третий,
более  властный:  долг.
 Долг  бывает  двух  родов:
 1)  Долг  по  отношению  к  самому  себе,  состоящий  в  заботе
 370

о  своем  теле,  в  ограждении  его  от  всякого  урона.  Это  они
понимали  прекрасно.
 2)  Долг  по  отношению  к  другим,  повелевающий  буть  все¬
гда  честным,  кротким  и  даже  испытывать  братские  чувства,
ибо  человеческий  род  —  одна  общая  семья.  Нас  часто  радует
вещь,  вредящая  нам  подобным;  выгода  отличается  от  добра,
ибо  добро  довлеет  само  себе.  Дети  не  понимали.  Он  отложил
на  следующий  раз  вопрос  о  санкции  долга.
 Бувар  указал  ему,  что  во  всем  этом  он  не  дал  определения
добра.
 —  Как  его,  по-твоему,  определить?  Оно  чувствуется.
 В  таком  случае  уроки  нравственности  подходят  только
нравственным  людям,  и  курс  Пекюше  на  этом  оборвался.
 Он  дал  читать  своим  питомцам  нравоучительные  сказки.
Они  усыпили  Виктора.
 Чтобы  поразить  его  воображение,  Пекюше  повесил  на  сте¬
нах  в  его  комнате  картины,  изображающие  жизнь  хорошего
мальчика  и  дурного  мальчика.
 Первый,  Адольф,  целовал  свою  мать,  учился  немецкому
языку,  водил  слепого  человека  и  был  принят  в  Политехниче¬
скую  школу.
 Дурной,  Эжен,  не  слушался  отца,  затевал  драки  в  кафе,
бил  жену,  падал  на  землю  мертвецки  пьяный,  взламывал
шкаф,  и  последняя  картинка  изображала  ею  на  каторге,  где
какой-то  господин  говорил  своему  мальчику,  показывая  на
него:
 «Ты  видишь,  сын  мой,  как  опасно  дурное  поведение».
 Но  для  детей  не  существует  будущего.  Как  их  ни  пичкали
положением:  «Трудиться  почетно,  и  богачи  бывают  иногда
несчастны»,—  они  знавали  тружеников,  никакого  почета  не
снискавших,  и  вспоминали  замок,  где  люди  жили  как  будто
хорошо.
 Муки  совести  преподносились  им  в  таком  преувеличенном
виде,  что  они  чутьем  угадывали  выдумку  и  не  доверяли  всему
остальному.
 Попробовали  воздействовать  на  их  чувство  достоинства,  на
понятие  общественного  мнения  и  на  честолюбие,  расхваливая
великих  людей,  а  особенно  людей  полезных,  таких,  как  Бель-
зенс,  Франклин,  Жаккар!  Виктор  не  обнаружил  никакого  жела¬
ния  быть  на  них  похожим.
 Однажды,  когда  он  сделал  безошибочно  сложение,  Бувар
пришил  ему  к  блузе  ленточку  в  знак  награждения  орденом.
Он  гордо  с  нею  расхаживал;  но  когда  он  забыл,  как  умер  Ген¬
рих  IV,  Пекюше  нахлобучил  на  него  ослиный  колпак.  Виктор
принялся  реветь  по-ослиному  так  громко  и  долго,  что  пришлось
картонные  уши  с  него  снять.
 371

Сестра  его,  как  и  он,  гордилась  похвалами  и  была  равно¬
душна  к  порицаниям.
 С  целью  развить  в  них  чувствительность,  им  подарили  чер¬
ную  кошку,  за  которой  они  должны  были  ухаживать,  и  отсчи¬
тали  несколько  су,  чтобы  они  дали  милостыню  нищим.  Такое
требование  они  нашли  несправедливым,  так  как  деньги  эти
принадлежали  им.
 Согласно  желанию  своих  педагогов  они  звали  Бувара  «дя¬
дей»,  а  Пекюше  «добрым  другом»,  но  говорили  им  «ты»,  и
во  время  уроков  половина  времени  обыкновенно  уходила  на
споры.
 Викторина  злоупотребляла  добродушием  Марселя,  сади¬
лась  к  нему  на  спину,  таскала  за  волосы;  смеясь  над  его  за¬
ячьей  губою,  гнусавила,  как  он,  и  бедняга  не  смел  жаловать¬
ся,—  он  очень  любил  девочку.  Однажды  вечером  его  сиплый  го¬
лос  зазвучал  необычайно  громко.  Бувар  и  Пекюше  спустились
в  кухню.  Оба  питомца  наблюдали  за  печью,  а  Марсель,  сло¬
жив  руки,  кричал:
 — 	Выньте  ее!  Довольно!  Довольно!
 Крышка  котла  подскочила  как  взорвавшаяся  бомба.  Серо¬
ватая  масса  прянула  до  потолка,  затем  бешено  завертелась  на
одном  месте,  испуская  отвратительный  визг.
 Бувар  и  Пекюше  узнали  кошку,  страшно  тощую,  без  шер¬
сти,  с  похожим  на  веревку  хвостом,  огромные  глаза  выскаки¬
вали  из  орбит;  они  были  молочного  цвета,  словно  опустошен¬
ные,  и  все  же  смотрели.
 Омерзительное  животное  продолжало  визжать,  бросилось
в  очаг,  исчезло,  затем  упало  замертво  посреди  золы.
 Эту  жестокость  совершил  Виктор,  и  оба  друга  попятились
перед  ним,  бледные  от  изумления  и  ужаса.  На  обращенные
к  нему  упреки  он  ответил,  как  стражник  о  своем  сыне,  ка£
фермер  о  своей  лошади,—  без  смущения,  простодушно,  со  спо¬
койствием  удовлетворенного  инстинкта:
 — 	Так  что  же?  Ведь  она  моя!
 Кипяток  из  котла  пролился  на  пол;  плиты  усеяны  были
кастрюлями,  щипцами,  подсвечниками.
 Марсель  некоторое  время  занят  был  уборкою  кухни,  затем
хозяева  и  он  похоронили  бедную  кошку  в  саду,  под  пагодой.
 Бувар  и  Пекюше  долго  говорили  о  Викторе.  Отцовская
кровь  давала  себя  знать.  Как  поступить?  Отдать  его  г-ну
де  Фавержу  или  доверить  другим  лицам  —  значило  бы  при¬
знаться  в  бессилии.  Может  быть,  он  исправится.
 Все  равно!  Надежда  была  слаба,  нежность  исчезла.  А  все-
таки,  как  радостно  было  бы  иметь  подле  себя  юношу,  которо¬
му  близки  твои  интересы,  чьи  успехи  ты  наблюдаешь  и  кото¬
рый  позже  становится  братом  тебе;  но  Виктору  недоставало
 372

способностей,  сердца  —  и  подавно!  И  Пекюше  вздыхал,  обняв
руками  колено.
 — 	Сестра  его  не  лучше,—  сказал  Бувар.
 Он  рисовал  себе  девушку  лет  пятнадцати,  с  чуткой  душою,
с  веселым  нравом,  украшающую  дом  изяществом  и  моло¬
достью;  и  словно  он  был  отцом,  а  она  только  что  умерла,
добряк  заплакал.
 Затем,  стараясь  оправдать  Виктора,  он  привел  мнение  Рус¬
со:  «Ребенок  безответствен  и  не  может  быть  ни  нравственным,
ни  безнравственным».
 Но  эти  дети,  по  словам  Пекюше,  были  уже  сознательны,  и
друзья  занялись  изучением  исправительных  мер.  Наказание
тогда  хорошо,  говорит  Бентам,  когда  соразмерено  с  виною,
являясь  естественным  ее  следствием.  Если  ребенок  разбил
стекло,  не  вставляйте  другого:  пусть  страдает  от  холода;  если,
не  испытывая  голода,  просит  еще  поесть,  уступите  ему:  рас¬
стройство  желудка  быстро  приведет  его  к  раскаянию.  Если  он
ленив,  пусть  остается  без  работы:  безделие  скоро  наскучит
ему,  и  он  опять  возьмется  за  нее.
 Но  Виктор  не  страдал  бы  от  холода,  его  организму  изли¬
шества  не  были  бы  опасны,  а  безделие  пришлось  бы  ему  по
душе.
 Они  остановились  на  обратной  системе,  на  целебных  нака¬
заниях;  стали  ему  задавать  лишние  уроки,—  он  сделался  еще
ленивее;  лишали  его  варенья,—  он  стал  еще  большим  сласте¬
ной.  Не  будет  ли  иметь  успех  ирония?  Однажды,  когда  он  при¬
шел  завтракать,  не  вымыв  рук,  Бувар  его  высмеял,  назвав
красавчиком,  щеголем  в  желтых  перчатках.  Виктор  слу¬
шал,  понурившись,  вдруг  побледнел  и  швырнул  тарелкою
в  голову  Бувару;  затем,  в  ярости  от  того,  что  промахнулся,
сам  ринулся  на  него.  Трое  мужчин  насилу  с  ним  справились.
Он  катался  по  полу,  кусался.  Пекюше  издали  окатил  его  во¬
дою  из  графина.  Он  сразу  же  успокоился,  но  на  два  дня  охрип.
Средство  оказалось  неудачным.
 Они  прибегли  к  другому:  при  малейшем  признаке  гнева,
относясь  к  нему,  как  к  больному,  укладывали  его  в  постель.
Виктор  чувствовал  там  себя  прекрасно  и  распевал.  Как-то
в  библиотеке  он  разыскал  старый  кокосовый  орех  и  уже  при¬
нялся  его  разбивать,  когда  появился  Пекюше.
 — 	Мой  орех!
 Он  получил  его  на  память  от  Дюмушеля,  привез  из  Пари¬
жа  в  Шавиньоль!  В  негодовании  он  поднял  руки.  Виктор  за-
хохотал.  «Добрый  друг»  не  сдержался  и  дал  ему  такую  затре¬
щину,  что  мальчик  покатился  в  угол  комнаты.  Затем,  дрожа  от
волнения,  Пекюше  пошел  жаловаться  Бувару.
 Бувар  его  разбранил.
 373

— 	И  глуп  же  ты  со  своим  орехом!  От  побоев  дети  тупеют,
страх  расстраивает  им  нервы.  Ты  сам  себя  унижаешь!
 Пекюше  возразил,  что  телесные  наказания  иногда  необхо¬
димы.  Их  применял  Песталоцци,  а  знаменитый  Мелаихтон  при¬
знается,  что  без  них  ничему  бы  не  научился.  Но  жестокие  ка¬
ры  иногда  доводили  детей  до  самоубийства,  такие  примеры
приводятся  в  книгах.  Виктор  забаррикадировался  в  своей  ком¬
нате.  Бувар  вошел  с  ним  в  переговоры  через  дверь  и  за  со¬
гласие  открыть  ее  пообещал  ему  пирог  со  сливами.
 С  тех  пор  он  повел  себя  еще  хуже.
 Оставалось  средство,  рекомендуемое  монсиньором  Дюпан-
лу:  «строгий  взгляд».  Они  старались  придавать  своим  лица*м
страшное  выражение  и  не  производили  никакого  впечатления.
 — 	Остается  испробовать  только  религию,—  сказал  Бувар.
 Пекюше  запротестовал.  Они  ее  изгнали  из  своей  про¬
граммы.
 Но  разума  недостаточно  для  всех  потребностей.  У  сердца  и
воображения  есть  иные  запросы.  Сверхъестественный  элемент
для  многих  душ  необходим,  и  они  решили  посылать  детей  на
уроки  катехизиса.
 Регина  предложила  их  сопровождать.  Она  снова  стала
к  ним  приходить  и  расположила  к  себе  детей  ласковым  обхо¬
ждением.
 Викторина  сразу  изменилась,  стала  сдержанной,  медото¬
чивой,  опускалась  на  колени  перед  мадонной,  восхищалась
жертвоприношением  Авраама  и  презрительно  фыркала  при
слове  протестант.
 Она  заявила,  что  ей  велено  поститься;  они  справились,—
оказалось,  что  это  неправда.  В  праздник  Тела  Христова
с  одной  клумбы  исчезли  ночные  фиалки  и  украсили  собою  ал¬
тарь;  она  дерзко  отрицала,  что  срезала  их.  В  другой  раз  она
стащила  у  Бувара  двадцать  су  и  положила  их,  во  время  ве¬
черней  службы,  на  блюдо  ключаря.
 Из  этого  они  заключили,  что  нравственность  расходится
с  религией;  ее  значение  второстепенно,  когда  у  нее  нет  друго¬
го  основания.
 Однажды  вечером,  когда  они  сидели  за  обедом,  вошел
г-н  Мареско.  Виктор  тотчас  же  убежал.
 Нотариус,  отказавшись  присесть,  объяснил  причину  визи¬
та:  молодой  Туаш  поколотил,  едва  не  убил  его  сына.
 Так  как  происхождение  Виктора  было  мальчикам  извест¬
но,  и  он  не  пользовался  их  симпатиями,  то  они  называли  его
каторжником;  и  только  что  он  дерзко  избил  г-на  Арнольда
Мареско.  У  дорогого  Арнольда  остались  следы  на  теле.
 — 	Его  мать  в  отчаянии,  костюм  изорван,  здоровье  постра¬
дало!  К  чему  это  приведет?
 374

Нотариус  требовал,  чтобы  Виктор  был  строго  наказан  и
перестал  вместе  с  другими  посещать  уроки  катехизиса  в
предупреждение  новых  столкновений.
 Бувар  и  Пекюше,  хотя  и  были  задеты  его  высокомерным
тоном,  обещали  все,  что  он  хотел,  со  всем  согласились.
 Чувство  ли  чести  руководило  Виктором,  или  мститель-
ность?  Во  всяком  случае  он  не  был  трусом.
 Но  его  грубость  их  ужасала;  музыка  смягчает  нравы;  Пе¬
кюше  набрел  на  мысль  преподавать  ему  сольфеджо.
 Виктор  с  большим  трудом  научился  бегло  читать  ноты  и
не  смешивать  терхминов  adagio,  presto  и  sforzando.
 Его  учитель  силился  объяснить  ему  гамму  диатоническую,
хроматическую,  совершенный  аккорд,  оба  рода  интервалов,
так  называемые  мажор  и  минор.
 Он  заставлял  его  сидеть  совершенно  прямо,  грудью  вперед,
держа  плечи  ровно,  широко  раскрыв  рот,  и  чтобы  учить  его  на
примере,  фальшиво  пел;  голос  Виктора  с  трудом  вырывался
из  гортани,  так  он  сжимал  ее.  Когда  счет  начинался  с  четверт¬
ной  паузы,  он  вступал  сразу  или  слишком  поздно.
 Пекюше  тем  не  менее  приступил  к  двухголосному  пению,,
Он  взял  палочку,  которая  ему  заменяла  смычок,  и  настави¬
тельно  размахивал  рукою,  точно  позади  него  был  оркестр;
но  занятый  двумя  делами  одновременно,  он  ошибался  в  темпе,
вслед  за  ним  путался  ученик,  и,  морща  лоб,  напрягая  шейные
мускулы,  они  продолжали  петь  наудачу,  до  конца  страницы»
 Наконец  Пекюше  сказал  Виктору:
 —  Ты  далек  от  того,  чтобы  блистать  в  певческих  капеллах»
 И  он  бросил  преподавание  музыки.
 К  тому  же  Локк,  пожалуй,  прав:  «Она  вовлекает  в  столь
разношерстное  общество,  что  лучше  заниматься  чем-нибудь
другим».
 Хорошо  бы  Виктору  уметь  набросать  письмо  даже  без  на¬
мерения  стать  писателем.  Их  остановило  одно  соображение:
эпистолярному  стилю  нельзя  научиться,  ибо  он  свойствен
исключительно  женщинам.
 Затем  им  пришло  на  ум  внедрить  в  его  память  несколько
литературных  отрывков,  и,  затрудняясь  выбором,  они  загляну¬
ли  в  сочинение  г-жи  Кампан.  Она  рекомендует  сцену  Элиасе-
на,  хоры  из  «Эсфири»,  Жан  Батиста  Руссо  целиком.
 Это  немного  старо.  Что  до  рохманов,  то  она  запрещает  их
чтение,  так  как  они  рисуют  мир  в  слишком  выгодном  осве¬
щении.
 Однако  она  допускает  «Клариссу  Гарлоу»  и  «Отца  Семей¬
ства»  мисс  Опи.  Кто  такая  мисс  Опи?
 В  «Биографии»  Мишо  они  ее  не  нашли.  Оставались  вол¬
шебные  сказки.
 375

— 	Они  станут  мечтать  об  алмазных  дворцах,—  сказал
Пекюше.—  Литература  развивает  ум,  но  возбуждает
страсти.
 За  такие  страсти  Викторину  прогнали  с  уроков  катехизиса.
Она  была  застигнута  в  ту  минуту,  когда  целовала  сына  нота¬
риуса,  и  Регина  не  шутила:  лицо  ее  глядело  сурово  из-под  чеп¬
чика  с  толстыми  складками.
 Можно  ли  после  такого  скандала  держать  в  своем  доме
столь  испорченную  девочку?
 Бувар  и  Пекюше  обозвали  кюре  старым  болваном.  Слу¬
жанка  его  защищала,  ворча:
 — 	Да  уж  известно,  какие  вы  люди!
 Они  не  остались  в  долгу,  и  она  ушла,  страшно  сверкая  гла¬
зами.
 Викторина  в  самом  деле  воспылала  нежностью  к  Арноль¬
ду,—  таким  он  казался  ей  хорошеньким  в  бархатной  курточке
с  вышитым  воротником;  волосы  у  него  хорошо  пахли,  и  она
ему  приносила  букеты  до  самого  того  дня,  когда  ее  выдал  Зе¬
фирен.
 Какая  чушь  все  это  происшествие,  ведь  оба  ребенка  совер¬
шенно  невинны!
 Не  посвятить  ли  их  в  тайну  деторождения?
 — 	Я  бы  не  видел  в  этом  ничего  дурного,—  сказал  Бувар.—
Философ  Базедов  излагал  ее  своим  ученикам,  подробно  рас¬
сматривая,  впрочем,  только  беременность  и  роды.
 Пекюше  думал  иначе.  Виктор  начинал  его  беспокоить.
 Он  подозревал  его  в  дурной  привычке.  Что  в  этом  невероят¬
ного?  Бывают  серьезные  люди,  не  изменяющие  ей  всю  жизнь,
и,  по  слухам,  ей  предавался  герцог  Ангулемский.
 Он  стал  допрашивать  своего  воспитанника  так  удачно,  что
просветил  его  и  немного  времени  спустя  совершенно  утвер¬
дился  в  своей  догадке.
 Тогда  он  его  назвал  преступником  и  хотел  в  виде  лечения
дать  ему  прочитать  Тиссо.  Этот  шедевр,  по  мнению  Бувара,
приносит  больше  вреда,  чем  пользы.  Лучше  внушить  ему  по¬
этические  чувства;  Эме  Мартен  рассказывает,  что  одна  мать,
при  подобных  же  обстоятельствах,  дала  читать  своему  сыну
«Новую  Элоизу»,  и  молодой  человек,  чтобы  стать  достойным
любви,  обратился  на  путь  добродетели.
 Но  Виктор  не  был  способен  мечтать  о  какой-нибудь  Софи.
 — 	А  не  лучше  ли  нам  повести  его  к  девицам?
 Пекюше  выразил  свое  отвращение  к  публичным  женщинам.
 Бувар  считал  такое  чувство  идиотским  и  даже  заговорил
о  специальной  поездке  в  Гавр.
 — 	В  уме  ли  ты?  Люди  видели  бы,  как  мы  входим  туда.
 — 	В  таком  случае  купи  ему  прибор.
 376

— 	Но  бандажист  подумает,  что  это  для  меня,—  сказал
Пекюше.
 Полезны  были  бы  ему  волнующие  удовольствия  вроде
охоты,  но  она  сопряжена  с  издержками  на  ружье,  на  собаку;
они  предпочли  его  утомлять  и  затеяли  ряд  прогулок  по  окрест¬
ностям.
 Мальчишка  от  них  удирал,  хотя  они  сменялись.  Замучив¬
шись,  они  по  вечерам  не  имели  сил  держать  в  руках  газету.
 Поджидая  Виктора,  они  беседовали  с  прохожими  и  в  педа¬
гогическом  рвении  своем  старались  посвятить  их  в  гигиену,  со¬
крушались  о  расточительном  обращении  с  водою,  с  навозом,
ополчались  на  суеверия  вроде  чучела  дрозда  на  гумне,  освя¬
щенной  ветки  самшита  в  хлеву,  мешка  с  червями,  приклады¬
ваемого  к  пальцам  ног  при  лихорадке.
 Они  дошли  до  того,  что  стали  следить  за  кормилицами  и
возмущались  режимом  грудных  младенцев:  одни  закармлива¬
ют  их  кашей,  и  те  гибнут  поэтому  от  слабости;  другие  пичкают
их  мясом,  когда  им  еще  не  исполнилось  полугода,  и  дети  мрут
от  несварения  желудка;  некоторые  моют  их  собственной  слю¬
ной;  все  обращаются  с  ними  грубо.
 Когда  они  замечали  где-нибудь  на  воротах  распятую  сову,
то  входили  к  фермерам  и  говорили:
 — 	Вы  поступаете  неправильно,  эти  птицы  питаются  крыса¬
ми,  полевками;  в  желудке  у  одного  сыча  найдено  было  множе¬
ство  гусеничных  личинок.
 Жителям  села  они  были  хорошо  знакомы  с  тех  пор,  как
занимались  медициною,  затем  —  разыскиванием  старинной
утвари,  затем  —  собиранием  камешков,  и  они  слышали  в  ответ:
 — 	Ступайте  с  богом,  шутники  вы  этакие!  Полно  вам  нас
учить!
 Их  убеждение  пошатнулось:  воробьи  очищают  огороды,  но
поедают  вишни,  совы  пожирают  насекомых,  но  также  и  полез¬
ных  летучих  мышей,  и  если  кроты  едят  слизней,  то  зато  раз¬
рывают  землю.  В  одном  только  были  они  уверены:  нужно  уни¬
чтожить  всю  дичь,  вредоносную  для  земледелия.
 Однажды  вечером,  проходя  по  роще  Фавержа,  они  подо¬
шли  к  дому  Сореля  и  увидели  его  на  краю  дороги  в  обществе
трех  человек.
 Один  из  мужчин  был  сапожник  Дофен,  маленький,  худо¬
щавый,  с  угрюмой  физиономией;  второй  —  дядя  Обен,  сель¬
ский  комиссионер,  одетый  в  старый  желтый  сюртук  и  синие
тиковые  панталоны;  третий  —  Эжен,  лакей  г-на  Мареско,  об¬
ращавший  на  себя  внимание  подстриженной,  как  у  судей,  бо¬
родою.
 Сорель,  жестикулируя,  показывал  им  петлю  из  медной  про¬
волоки,  на  шелковом  шнурке,  с  кирпичом  на  конце,—  так  на-
 24*.  т.  4.
 377

зываемый  силок;  сапожник  был  пойман  в  тот  момент,  как  рас¬
ставлял  его.
 — 	Вы  свидетели,  не  правда  ли?
 Эжен  опустил  подбородок  в  знак  согласия,  а  дядя  Обен
откликнулся:
 — 	Коли  вы  говорите...
 Особенно  сердило  Сореля,  что  этот  мошенник  осмелился
поставить  западню  так  близко  от  его  дома,  воображая,  что
никому  не  придет  в  голову  заподозрить  ее  тут.
 Дофен  заговорил  плаксивым  тоном:
 — 	Я  на  нее  наступил,  я  даже  старался  ее  сломать,
 Всегда  его  обвиняют,  его  не  любят,  он  несчастный  человек.
 Сорель,  не  отвечая  ему,  достал  из  кармана  записную  книж¬
ку,  перо  и  чернила,  чтобы  составить  протокол.
 — 	О,  не  надо!  —  сказал  Пекюше.
 Бувар  прибавил::
 — 	Отпустите  его,  он  славный  человек.
 — 	Он-то?  Браконьер!
 — 	Ну,  а  если  даже  так?
 И  они  стали  защищать  браконьерство:  прежде  всего  извест¬
но,  что  кролики  грызут  молодые  побеги,  зайцы  губят  колосья,
только  еще  бекас,  пожалуй,..
 — 	Оставьте  же  меня  в  покое!
 И  сторож  продолжал  писать,  стиснув  зубы.
 — 	Что  за  упрямство!  —  проворчал  Бувар.
 — 	Еще  одно  слово,  и  я  позову  жандармов!
 — 	Вы  невежа1  —  сказал  Пекюше.
 — 	А  вы  прощелыги!  —  ответил  Сорель.
 Бувар,  забывшись,  обозвал  его  олухом,  долговязым  болва¬
ном.  А  Эжен  повторял:
 — 	Тише!  Тише!  Побольше  уважения  к  закону!
 Между  тем  дядя  Обен  сидел  в  трех  шагах  от  них  на  булыж¬
ной  тумбе  и  стонал.
 На  их  голоса  вся  свора  псов  выбежала  из  своих  будок,
сквозь  решетку  виднелись  их  горящие  зрачки,  их  черные  мор¬
ды,  и,  бегая  взад  и  вперед,  они  подняли  страшный  лай.
 — 	Не  выводите  меня  из  терпения!  —  крикнул  хозяин.—  А  не
то  я  всех  их  натравлю  на  ваши  штаны!
 Оба  приятеля  удалились,  все  же  довольные  тем,  что  защи¬
тили  прогресс,  цивилизацию.
 На  следующий  же  день  они  получили  вызов  в  суд  по  делу
о  нарушении  закона  —  оскорблении  сторожа  и  для  выслуша-
ния  приговора  об  уплате  ста  франков  проторей  и  убытков  «по¬
мимо  штрафа  в  порядке  прокурорского  надзора  за  совершен¬
ное  ими  правонарушение.  Стоимость  повестки  6  франков
75  сантимов.  Судебный  пристав  Тьерселен».
 378

При  чем  тут  прокурорский  надзор?  У  них  от  этого  годова
пошла  кругом,  затем,  успокоившись,  они  приготовились  к  за¬
щите.
 В  назначенный  день  Бувар  н  Пекюше  явились  в  ратушу
часом  раньше.  Никого  там  не  было;  вокруг  покрытого  сукном
овального  стола  стояли  стулья  и  три  кресла,  в  стене  была  сде¬
лана  ниша  для  печки,  а  на  подставке  высился  надо  всем  бюст
императора.
 Они  обошли  все  помещения  вплоть  до  чердака,  где  увидели
пожарный  насос,  несколько  знамен,  а  в  углу,  на  полу,  другие
гипсовые  бюсты:  великого  Наполеона  без  венца,  Людови¬
ка  XVIII  с  эполетами  на  фраке,  Карла  X,  которого  можно
было  узнать  по  отвислой  губе,  Луи-Филиппа  с  дугооб¬
разными  бровями  и  прической  в  виде  пирамиды.  Затылком  он
упирался  в  скат  крыши,—  и  все  они  были  запачканы  мухами
и  пылью.  Это  зрелище  повлияло  деморализующим  образом  на
Бувара  и  Пекюше.  Когда  они  вернулись  в  большую  залу,  то
проникнуты  были  презрением  к  правительствам.
 Там  они  застали  Сореля  с  бляхой  на  рукаве  и  сельского
стражника  в  кепи.  Человек  десять  вели  между  собою  беседу.
Они  привлекались  по  делам  о  неопрятном  содержании  дворов,
о  бродячих  собаках,  об  отсутствии  фонарей  на  повозках  или  о
торговле  спиртными  напитками  во  время  богослужения.
 Наконец  появился  Кулон  в  одеянии  из  черной  саржи  и  в
круглом  берете  с  бархатным  донышком.  Письмоводитель  сел
слева  от  него,  мэр  с  шарфом  —  справа,  и  вскоре  началось  слу¬
шанием  дело  Сореля  против  Бувара  и  Пекюше.
 Луи-Марсиал-Эжен  Ленепвер,  камердинер  из  Шавиньоля
(Кальвадос),  воспользовался  своим  положением  свидетеля  и
рассказал  все,  что  ему  было  известно  по  поводу  множества  ве¬
щей,  не  имевших  касательства  к  предмету  обвинения.
 Николя-Жюст  Обен,  ремесленник,  боялся  навлечь  на  себя
неудовольствие  Сореля  и  повредить  господам  помещикам:  он
слышал  оскорбительные  выражения,  однако  и  сомневался  в
этом;  ссылался  на  свою  глухоту.
 Мировой  судья  предложил  ему  сесть,  затем  обратился  к
сторожу:
 — 	Вы  настаиваете  на  своих  заявлениях?
 — 	Конечно!
 Тогда  Кулон  спросил  обоих  обвиняемых,  что  могут  они
сказать  в  свое  оправдание.
 Бувар  заявил,  что  не  оскорблял  Сореля,  но,  став  на  сторо¬
ну  браконьера,  защищал  интересы  нашего  сельского  населения;
он  напомнил  о  феодальных  злоупотреблениях,  опустошитель¬
ных  охотах  крупных  землевладельцев.
 — 	Это  к  делу  не  относится.  Правонарушение...
 379

— 	Позвольте  вас  остановить!  —  крикнул  Пекюше.—  Слова:
правонарушение,  преступление  и  проступок  —  ничего  не  стоят.
Классифицировать  таким  образом  наказуемые  деяния  значит
избрать  произвольное  основание.  Это  все  равно,  что  сказать
гражданам:  «Не  задумывайтесь  о  значении  ваших  поступков,
оно  определяется  исключительно  карою,  налагаемой  властями».
Уголовный  кодекс  к  тому  же  представляется  мне  произведени¬
ем  нелепым,  лишенным  принципов.
 — 	Возможно!  —  ответил  Кулон.
 И  он  собирался  огласить  приговор,  но  встал  Фуро,  пред¬
ставитель  государственного  обвинения.  Сторож  был  оскорблен
при  исполнении  служебных  обязанностей.  Если  земельная
собственность  не  будет  пользоваться  уважением,  то  все  по¬
гибло.
 — 	Словом,  я  прошу  г-на  мирового  судью  применить  выс¬
шую  меру  наказания.
 Это  составило  десять  франков,  в  форме  уплаты  Сорелю  про¬
торей  и  убытков.
 — 	Браво!  —  воскликнул  Бувар.
 Кулон  еще  не  кончил.
 — 	Приговариваются,  сверх  того,  к  штрафу  в  пять  франков
в  порядке  прокурорского  надзора.
 Пекюше  обратился  к  аудитории:
 — 	Штраф  —  безделица  для  богатого,  но  разорение  для  бед¬
ного.  Для  меня  же  он  ничего  не  значит.
 И  он  имел  такой  вид,  словно  издевается  над  судом.
 — 	Право  же,—  сказал  Кулон,—  я  удивляюсь,  как  люди  с
умом...
 — 	Закон  освобождает  вас  от  необходимости  им  обла¬
дать!  —  ответил  Пекюше.—  Мировой  судья  назначается  на  не¬
определенный  срок,  между  тем  как  член  суда  высшей  инстан¬
ции  считается  способным  отправлять  свою  должность  до  семи¬
десяти  пяти  лет,  а  судья  первой  инстанции  только  до  семиде¬
сяти.
 Но,  по  знаку  Фуро,  к  ним  приблизился  Плакеван.  Они  за¬
протестовали.
 — 	Вот  если  бы  вы  назначались  по  конкурсу!
 — 	Или  государственным  советом!
 — 	Или  комиссией  из  хозяев  и  рабочих,  после  серьезного
обсуждения  списка!
 Плакеван  принялся  их  выталкивать.  Они  вышли  под  свист
других  обвиняемых,  которые  надеялись  такою  низостью  рас¬
положить  в  свою  пользу  судью.
 Чтобы  излить  свое  негодование,  они  вечером  пошли  к  Бель-
жамбу.  Его  кафе  было  уже  пусто,  так  как  видные  особы  обык¬
новенно  уходили  оттуда  к  десяти  часам.
 380

Огонь  в  кинкете  был  приспущен,  стены  и  буфет  виднелись
сквозь  туман.  Подошла  женщина.  Эта  была  Мели.
 Она,  казалось,  нисколько  не  смутилась  и  с  улыбкой  налила
им  две  кружки  пива.  Пекюше  было  не  по  себе,  и  он  быстро
покинул  заведение.
 Бувар  вновь  отправился  туда  один,  распотешил  нескольких
обывателей  саркастическими  нападками  на  мэра  и  с  тех  пор
зачастил  в  кабачок.
 Дофен,  через  шесть  недель,  был  оправдан  за  отсутствием
улик.  Какой  позор!  Заподозрены  были  те  самые  свидетели,  ко¬
торым  поверили,  когда  они  показывали  против  Бувара  и  Пе¬
кюше.
 И  гнев  их  стал  беспределен,  когда  управление  сбором  на¬
логов  предупредило  их  о  необходимости  уплатить  штраф.  Бу¬
вар  обрушился  на  налоги,  как  на  вредное  для  земельной  соб¬
ственности  установление.
 — 	Вы  ошибаетесь!  —  сказал  сборщик.
 — 	Полноте!  Они  составляют  треть  государственных  повин¬
ностей.
 Способы  взимания  налогов  следовало  бы  сделать  менее
стеснительными,  улучшить  кадастр,  изменить  ипотечную  систе¬
му  и  упразднить  Государственный  банк,  пользующийся  приви¬
легией  ростовщичества.
 Жирбаль  не  знал,  что  ответить,  упал  в  общественном  мне¬
нии  и  больше  не  показывался.
 Между  тем  содержателю  гостиницы  Бувар  нравился:  он
привлекал  посетителей  и  в  ожидании  завсегдатаев  беседовал
по-приятельски  со  служанкой.
 Он  высказывал  забавные  мысли  о  начальном  обучении.
Окончившие  школу  должны  уметь  ухаживать  за  больными,  по¬
нимать  научные  открытия,  интересоваться  искусствами.  Из-за
своей  программы  он  рассорился  с  Пти  и  обидел  капитана
утверждением,  что  солдатам  лучше  было  бы  выращивать  ово¬
щи,  чем  зря  тратить  время  на  ученье.
 Когда  поднят  был  вопрос  о  свободе  торговли,  он  привел
с  собою  Пекюше.  И  в  течение  всей  зимы  посетители  кафе  об¬
менивались  яростными  взглядами,  презрительными  ужимками,
бранью  и  криками,  так  стуча  кулаками  по  столу,  что  подскаки¬
вали  пивные  кружки.
 Ланглуа  и  другие  торговцы  защищали  национальную  ком¬
мерцию,  прядильный  мастер  Удо  и  ювелир  Матье  —  нацио¬
нальную  промышленность,  землевладельцы  и  фермеры—нацио¬
нальное  сельское  хозяйство,  причем  каждый  требовал  для
себя  привилегий  в  ущерб  большинству.  Бувар  и  Пекюше  своими
речами  сеяли  волнение.
 381

Так  как  их  обвиняли  в  незнакомстве  с  практикой,  в
стремлении  к  нивелировке  и  в  безнравственности,  то  они  раз¬
вили  следующие  три  проекта:  заменить  фамильное  прозвище
номером  по  матрикулу;  подчинить  французов  чиноначалию,
причем  для  сохранения  чина  нужно  время  от  времени  подвер¬
гаться  экзамену;  отменить  наказания,  отменить  награды,  но
ввести  во  всех  деревнях  индивидуальную  хронику,  которая  бу¬
дет  переходить  к  потомству.
 К  их  системе  отнеслись  презрительно.  Они  написали  о  ней
статью  для  газеты  в  Байе,  составили  записку  для  префекта,
петицию  для  Палат  и  доклад  на  имя  императора.
 Газета  не  поместила  их  статьи.
 Префект  не  удостоил  их  ответом.
 Палаты  хранили  молчание,  и  они  долго  ждали  пакета  из
Тюильри.
 Чем  же  занят  император,—  женщинами,  должно  быть?
 Фуро  от  имени  супрефекта  рекомендовал  им  вести  себя  по¬
скромнее.
 Плевать  им  было  на  супрефекта,  на  префекта,  на  советни¬
ков  префектуры,  даже  на  Государственный  совет.  Администра¬
тивная  юстиция  —  уродство,  ибо  администрация  посредством
милостей  и  угроз  несправедливо  управляет  своими  чиновника¬
ми.  Короче  говоря,  они  стали  стеснительны,  и  видные  особы
предписали  Бельжамбу  не  принимать  у  себя  больше  этих  двух
субъектов.
 Тогда  Бувар  и  Пекюше  воспылали  жаждою  отличиться  де¬
лом,  которое  бы  поразило  их  сограждан,  и  не  нашли  ничего
лучшего,  как  задумать  работы  по  украшению  Шавиньоля.
 Три  четверти  всех  домов  они  предполагали  снести,  по¬
средине  поселка  устроить  монументальную  площадь,  воз¬
двигнуть  богадельню  со  стороны  Фалеза,  бойни  на  дороге
в  Кан,  а  в  Паделаваке  —  многоцветную  церковь  романского
стиля.
 Пекюше  начертил  тушью  план,  не  преминув  раскрасить
леса  в  желтый  цвет,  строения  —  в  красный,  луга  —  в  зеленый,
и  картины  идеального  Шавиньоля  преследовали  его  во  сне,  он
метался  на  своей  постели.
 Однажды  ночью  он  разбудил  Бувара.
 — 	Ты  болен?
 Пекюше  пробормотал:
 — 	Мне  Гаусман  спать  не  дает.
 Как  раз  в  это  время  он  получил  письмо  от  Дюмушеля
с  просьбою  сообщить,  во  сколько  обходятся  морские  купания
на  нормандском  побережье.
 — 	Пусть  убирается  к  чорту  со  своим  купаньем!  Разве  у  нао
есть  время  писать?
 382

И  когда  они  обзавелись  землемерною  цепью,  угломером,  ни¬
велиром  и  бусолью,,  то  начались  другие  исследования.
 Они  устраивали  набеги  на  усадьбы.  Зачастую  обыватели  с
изумлением  видели,  как  эти  два  человека  расставляют  вехи.
 Бувар  и  Пекюше  спокойным  тоном  рассказывали,  в  чем
состоят  их  замыслы  и  что  из  этого  получится.
 Жители  встревожились,  ибо  власти  в  конце  концов  могли
одобрить  эту  затею.
 Иногда  их  грубо  выпроваживали.
 Виктор  взбирался  на  стены  и  влезал  на  кровли  в  качестве
сигнальщика,  выказывая  усердие  и  даже  известный  пыл.
 Викториною  они  тоже  довольны  были  больше,  чем  прежде.
 Когда  она  гладила  белье,  то  напевала  нежным  голосом,
водя  утюгом  по  доске;  интересовалась  хозяйством;  сшила  Бу-
вару  ермолку;  а  стегаными  своими  вышивками  заслужила  по¬
хвалу  Ромиша.
 Это  был  один  из  тех  портных,  что  ходят  по  фермам  и  чинят
платье.  Он  прожил  у  них  в  доме  две  недели.
 Горбун,  с  красными  глазами,  он  искупал  свои  физические
недостатки  шутливым  нравом.  В  отсутствие  хозяев  он  забав¬
лял  Марселя  и  Викторину  смешными  рассказами,  высовывал
язык  до  подбородка,  передразнивал  кукушку,  изображал  чре¬
вовещателя,  а  вечером,  сберегая  расходы  на  постоялый  двор,
отправлялся  спать  в  пекарню.
 Но  как-то  утром,  очень  рано,  Бувар  озяб  и  пошел  туда  за
щепками,  чтобы  затопить  печку.
 Он  остолбенел  от  того,  что  увидел.
 За  обломками  баула,  на  рогоже,  Ромиш  и  Викторина  спа¬
ли  вместе.
 Он  обхватил  ее  стан  одною  рукой,  а  другою,  длинной,  как
у  обезьяны,  держал  ее  за  колено;  веки  ее  были  полузакрыты,
лицо  еще  подернуто  судорогой  наслаждения.  Она  улыбалась,
лежа  на  спине.  Распахнувшаяся  кофта  обнажала  ее  детскую
грудь,  на  которой  остались  красные  пятна  от  ласк  горбуна,  бе¬
локурые  волосы  растрепались,  и  лучи  восходящего  солнца  оку¬
тывали  обоих  тусклым  светом.
 Бувар,  в  первое  мгновенье,  чувствовал  себя  так,  точно  ему
нанесен  удар  прямо  в  сердце.  Затем  стыд  помешал  ему  сдви¬
нуться  с  места,  мучительные  мысли  нахлынули  на  него.
 — 	Так  молода!  И  погибла!  Погибла!
 Потом  он  разбудил  Пекюше  и  сразу  ему  все  рассказал.
 — 	Ах!  Негодяй!
 — 	Делу  не  поможешь!  Успокойся!
 И  они  долго  вздыхали  друг  перед  другом:  Бувар,  без  сюр¬
тука,  скрестив  руки,  Пекюше,  присев  на  краю  постели,  босоно¬
гий,  в  ситцевом  колпаке.
 383

Ромиш  должен  был  в  тот  день  уйти,  так  как  окончил  ра¬
боту.  Они  с  ним  рассчитались  высокомерно,  молчаливо.
 Но  провидение  обратилось  против  них.
 Марсель  повел  их,  немного  времени  спустя,  в  комнату
Виктора  и  показал  спрятанную  в  глубине  комода  двадцати¬
франковую  монету.  Мальчишка  поручил  ему  разменять  ее  на
мелочь.
 Откуда  она?  Очевидно  —  украдена!  Во  время  их  инженер¬
ных  экскурсий!  Но  чтобы  ее  отдать,  нужно  знать  пострадавше¬
го,  и  если  ее  потребуют,  то  они  будут  иметь  вид  сообщников.
 Наконец,  позвав  Виктора,  они  приказали  ему  открыть
ящик;  наполеондора  там  уже  не  было.  Он  прикинулся,  будто
ничего  не  понимает.
 Однако  только  что  они  эту  монету  видели,  а  Марсель  был
не  способен  лгать.  Эта  история  так  его  потрясла,  что  он  все
утро  проносил  в  кармане  письмо  для  Бувара.
 «Милостивый  государь!
 «Опасаясь,  что  г-н  Пекюше  нездоров,  я  прибегаю  к  Вашей
любезности...»
 — 	Чья  это  подпись?
 «Олимпия  Дюмушель,  урожденная  Шарпо».
 Она  и  супруг  ее  спрашивали,  на  каких  морских  купаниях,
в  Курселе  ли,  в  Лангрюне  или  в  Люкке,  собирается  самое
лучшее  общество,  наименее  шумное,  а  также  каковы  пути  со¬
общения,  цены  в  прачечных  и  пр.  и  пр.
 За  такую  надоедливость  они  обозлились  на  Дюмушеля;  за¬
тем  от  усталости  погрузились  в  более  тяжкое  уныние.
 Они  перебрали  в  памяти  все  свои  труды:  столько  уроков,
мер  предосторожности,  мучений!
 — 	И  подумать  только,—  говорили  они,—  что  мы  собира¬
лись  когда-то  сделать  из  нее  учительницу!  А  из  него,  недавно,
дорожного  мастера!
 — 	Ах!  Какое  разочарование!
 — 	Если  она  порочна,  то  не  чтение  этому  виною.
 — 	Я,  чтобы  сделать  его  честным  человеком,  сообщил  ему
биографию  Картуша.
 — 	Быть  может,  им  недоставало  семьи,  материнских  забот.
 — 	Я  был  для  них  матерью!  —  возразил  Бувар.
 — 	Увы,—  продолжал  Пекюше,—  существуют  натуры,  ли¬
шенные  нравственного  чувства,  и  воспитание  тогда  бессильно.
 — 	Ах!  Уж  это  мне  воспитание!
 Так  как  сироты  не  знали  никакого  ремесла,  то  решено  было
приискать  им  места  домашних  слуг,  а  затем  —  с  богом  на  все
четыре  стороны!  Они  больше  их  знать  не  хотят.
 И  в  тот  же  день  «дядя»  и  «добрый  друг»  послали  их  обе¬
дать  на  кухню.
 384

Но  скоро  им  стало  скучно,  уму  нужна  была  работа,  суще¬
ствованию  —  цель.
 К  тому  же,  разве  неудача  что-нибудь  доказывает?  Что  не
удалось  с  детьми,  то  может  иметь  успех  у  взрослых.  И  они
затеяли  устроить  лекции  для  совершеннолетних.
 Нужно  было  созвать  собрание,  на  котором  они  изложили
бы  свои  взгляды.  Большая  зала  в  гостинице  вполне  для  этого
подойдет.
 Бельжамб  в  качестве  помощника  мэра  побоялся  себя  ском¬
прометировать,  отказал  сначала,  но  потом,  сообразив,  что  ему
это  может  быть  выгодно,  переменил  свое  мнение  и  послал  слу¬
жанку  сообщить  им  об  этом.
 Бувар  в  приливе  радости  расцеловал  ее  в  обе  щеки.
 Мэр  был  в  отлучке;  другой  его  помощник,  Мареско,  всецело
поглощенный  своею  конторой,  мало  мог  интересоваться  собра¬
нием.  Итак,  оно  состоится!  Его  назначили  на  следующее  во¬
скресенье  в  три  часа  дня,  о  чем  возвещено  было  барабанным
боем.
 Только  накануне  подумали  они  о  своих  нарядах.
 У  Пекюше,  по  счастью,  сохранился  старый  парадный  фрак
с  бархатным  воротником,  два  белых  галстука  и  черные  перчат¬
ки.  Бувар  надел  синий  сюртук,  нанковый  жилет,  касторовые
башмаки;  и  они  очень  волновались,  когда  шли  деревнею  к  гос¬
тинице  «Золотой  Крест».
 [На  этом  кончается  рукопись  Гюстава  Флобера.]
 РУКОПИСНЫЙ  ПЛАН  ФЛОБЕРА,  ИЗЛАГАЮЩИЙ  КОНЕЦ  РОМАНА
 Собрание
 Гостиница  «Золотого  Креста»,  две  боковые  деревянные  галереи  с  вы¬
ступающим  балконом,  жилой  корпус  в  глубине,  кафе  в  первом  этаже,  сто¬
ловая,  бильярдная,  двери  и  окна  открыты.
 Толпа:  именитые  граждане,  народ.
 Бувар:  «Прежде  всего  необходимо  обосновать  полезность  нашего
проекта,  труды  наши  дают  нам  право  говорить».
 Речь  Пекюше,  в  докторальном  тоне.
 Глупые  меры  правительства  и  администрации,—  чересчур  много  нало¬
гов,  экономия  нужна  в  двух  направлениях:  отмена  церковного  и  военного
бюджетов.
 Его  обвиняют  в  безбожии.
 «Напротив;  но  необходимо  религиозное  обновление».
 Является  Фуро  и  хочет  распустить  собрание.
 Бувар  вызывает  в  аудитории  смех,  направленный  против  мэра,  на¬
помнив  об  его  дурацких  премиях  за  уничтожение  сов.  —  Возражение.
 25.  Г.  Флобер.  Т.  4.
 385

«Если  нужно  уничтожать  животных,  вредных  для  растений,  то  сле¬
довало  бы  также  уничтожать  скот,  который  ест  траву».
 Фуро  удаляется.
 Речь  Б  у  в  а  р  а,  в  развязном  токе.
 Предрассудки:  безбрачие  священников,  ничтожное  значение  прелю¬
бодеяния,  эмансипация  женщины
 «Серьги  —  знак  ее  былого  рабства»»
 Мужчины  —  оплодотворители.
 Бувара  и  Пекюше  упрекают  за  дурное  поведение  их  воспитанников.
К  чему  нужно  было  призревать  детей  каторжника?
 Теория  реабилитации.  Они  готовы  обедать  вместе  с  Туашем.
 Фуро  возвращается  и  в  отместку  Бувару  читает  петицию,  которую
тот  подал  в  Муниципальный  совет,  об  учреждении  в  Шавиньоле  публич¬
ного  дома.—  (Доводы  Робена.)
 Собрание  закрывается  среди  страшного  шума.
 Возвращаясь  домой,  Бувар  и  Пекюше  замечают  слугу  Фуро,  скачу¬
щего  во  весь  опор  по  фалезской  дороге.
 Они  ложатся  спать  очень  утомленные,  не  подозревая  всех  козней,
против  них  замышляемых;  объяснить  мотивы  враждебного  к  ним  отноше¬
ния  со  стороны  кюре,  врача,  мэра*  Мареско,  народа,—  всех  решительно.
 На  следующий  день,  за  завтраком,  они  в  беседе  возвращаются  к
собранию.
 Пекюше  видит  будущее  человечества  в  мрачном  свете:
 Современный  человек  измельчал  и  обратился  в  машину.
 Конечная  анархия  человеческого  рода  (Бюхнер,  I.  II).
 Неосуществимость  мира  (1(1).
 Варварство,  как  следствие  чрезмерного  индивидуализма,  и  безумие
науки.
 Три  гипотезы:  1.  Пантеистический  радикализм  порвет  всякую  связь
с  прошлым,  и  в  итоге  возникнет  бесчеловечный  деспотизм.  2.  Если  востор¬
жествует  теистический  абсолютизм,  то  падет  либерализм,  которым  чело¬
вечество  проникалось  со  времен  Реформации,  все  рухнет.  3.  Если  без  кон¬
ца  будут  продолжаться  судороги,  потрясающие  нас  с  89  года,  колеблясь
между  двумя  исходами,  то  эти  колебания  сметут  нас  собственными  своими
силами.  Не  будет  больше  идеала,  религии,  нравственности.
 Америка  завоюет  землю.
 Будущее  литературы.
 Всеобщее  хамство.  Все  превратится  в  большую  попойку  рабочих.
 Конец  света  вследствие  истощения  тепловой  энергии.
 Бувар  видит  будущее  человечества  в  розовом  свете.  Современный  че¬
ловек  прогрессирует.
 Европа  будет  возрождена  Азией.  Таков  исторический  закон,  что  ци¬
вилизация  идет  с  востока  на  запад;  роль  Китая,  обе  части  человечества
наконец  сольются.
 Будущие  изобретения;  способы  путешествия.  Воздушные  шары.  Под¬
водные  лодки  с  окнами,  в  постоянно  спокойной  воде,  так  как  море  вол¬
нуется  только  на  поверхности.  Можно  будет  видеть  рыб  и  пейзажи  на  дне
океана.  Укрощенные  животные  Всевозможные  виды  растительности.
 Будущее  литературы  (расцвет  литературы  промышленной).  Будущие
науки.  Регулировать  магнитную  силу.
 Париж  станет  зимним  садом;  шпалеры  плодовых  деревьев  на  буль¬
варах.  Сена,  фильтрованная  и  теплая.  Изобилие  искусственных  драгоцен-
 386

ных  камней,  расточительное  применение  позолоты.  Освещение  домов;  осве¬
щением  будут  запасаться,  ибо  есть  тела,  обладающие  этим  свойством,  ка¬
ковы  сахар,  тела  некоторых  моллюсков  и  болонский  фосфор.  Приказано
будет  окрашивать  фасады  домов  фосфоресцирующим  веществом,  они  бу¬
дут  освещать  улицы  своим  излучением.
 Исчезновение  зла  вследствие  исчезновения  потребностей.  Философия
станет  религией.
 Общение  всех  народов.  Народные  празднества.
 Можно  будет  путешествовать  на  небесные  тела,  и,  когда  земля  исто¬
щится,  человечество  переселится  на  звезды.
 Не  успел  он  кончить,  как  прибывают  жандармы.  Появление
жандармов.
 Испуг  детей  при  виде  их,  под  влиянием  воспоминаний.
 Отчаянье  Марселя.
 Волнение  Бувара  и  Пекюше.  Не  хотят  ли  они  арестовать  Виктора?
 Жандармы  предъявляют  приказ  об  их  задержании.
 Причина  —  собрание.  Их  обвиняют  в  покушении  на  религию,  на  по¬
рядок,  в  подстрекательстве  к  возмущению  и  т.  д.
 Внезапное  прибытие  супругов  Дюмушелей  с  багажом;  они  приехали
на  морские  купанья.  Дюмушель  не  изменился,  его  жена  носит  очки  и  со¬
чиняет  басни.  Их  изумление.
 Появляется  мэр,  зная  о  том,  что  у  Бувара  и  Пекюше  жандармы;  он
набрался  храбрости  ввиду  их  присутствия.
 Горжю,  видя,  что  власти  и  общественное  обвинение  против  них,  ре¬
шил  этим  воспользоваться  и  сопровождает  Фуро.  Предполагая,  что  из  них
обоих  Бувар  богаче,  он  обвиняет  его  в  том,  что  некогда  тот  совратил
Мели.
 «Я,—  никоим  образом!»
 А  Пекюше  трепещет.
 «И  даже  заразил  ее!»
 Бувар  протестует.
 «Пусть  он  ей  по  крайней  мере  назначит  пенсию  для  ребенка,  который
скоро  родится,  потому  что  она  беременна».
 Это  второе  обвинение  основано  на  вольностях  Бувара  в  кафе.
 Мало-помалу  толпа  наполняет  весь  дом.
 Прибывший  в  эти  края  по  делам  своей  торговли  Барберу  только  что
узнал  в  гостинице  о  происходящем  и  тоже  появляется.
 Он  считает  Бувара  виновным,  отводит  его  в  сторону  и  убеждает
уступить,  назначить  пенсию.
 Приходят  врач,  граф,  Регина,  г-жа  Борден,  г-жа  Мареско  с  зонтиком
и  прочие  видные  лица.  Деревенские  мальчишки  за  забором  кричат,  швы¬
ряют  камнями  в  сад.  (Он  теперь  содержится  в  порядке,  и  это  вызывает  в
населении  зависть.)
 Фуро  хочет  потащить  Бувара  и  Пекюше  в  тюрьму.
 Барберу  выступает  защитником,  и  его  из  обидной  жалости  поддержи¬
вают  Мареско,  граф  и  врач.
 Объяснить  приказ  об  аресте.  Супрефект,  получив  письмо  Фуро,  по¬
слал  этот  приказ,  чтобы  их  запугать,  но  написал  одновременно  Мареско
и  Фавержу,  предлагая  оставить  их  в  покое,  если  они  обнаружат
раскаянье.
 Вокорбей  также  старается  их  защитить.
 «Их  правильнее  было  бы  отвести  в  дом  умалишенных;  это  маклаки;
я  напишу  об  этом  префекту».
 387

Все  успокаивается.
 Бувар  будет  платить  Мели  пенсию.
 В  их  руках  нельзя  оставить  детей.  Они  противятся;  но  так  как  они
не  усыновили  законным  образом  сирот,  то  мэр  берет  их  обратно.
 Дети  обнаруживают  возмутительное  равнодушие.  Бувар  и  Пекюше
при  виде  этого  плачут.
 Супруги  Дюмушель  удаляются.
 Таким  образом  они  всего  лишились.
 У  них  нет  больше  в  жизни  никаких  интересов.
 Хорошая  мысль,  втайне  каждым  из  них  взлелеянная.  Они  скрывают
ее  один  от  другого.  Время  от  времени  они  улыбаются,  когда  она  рисует¬
ся  им;  затем,  наконец,  одновременно  друг  другу  ее  сообщают:
 Переписывать,  как  в  былое  время.
 Изготовление  конторки  с  двумя  пюпитрами.  С  этой  целью  они  обра¬
щаются  к  столяру.  Горжю,  услышав  об  их  затее,  предлагает  исполнить
работу.  Напомнить  про  баул.
 Покупка  книг  и  принадлежностей,  резинок,  скоблильных  ножей  и  пр.
 Они  принимаются  за  дело.

«КАНДИДАТ»
 Свою  пьесу  «Кандидат»  Флобер  назвал  «большой  политической  коме¬
дией».  В  июле  1873  года  он  набросал  план  комедии,  в  декабре  того  же
года  он  уже  читал  ее  труппе  театра  «Водевиль».
 По  поводу  задуманной  пьесы  Флобер  писал  аналогичное  тому,  что  он
некогда  говорил  о  романе  «Воспитание  чувств»:  «Если  когда-нибудь  я  на¬
пишу  ее  и  она  появится  на  сцене,  то  я  не  сомневаюсь  в  том,  что  буду  избит
народом,  сослан  правительством,  проклят  духовенством  и  тому  подоб¬
ное».
 В  комедии  «Кандидат»  явно  сказывается  скепсис  писателя  в  отноше¬
нии  к  народу  и,  еще  более  того,  его  откровенная  ненависть  к  беспринцип¬
ному  буржуазному  политиканству  людей  типа  Руслена.  Буржуа  Руслен
притязает  на  то,  чтобы  руководить  народом,  в  действительности  же  руко¬
водствуется  лишь  соображениями  личной  карьеры,  не  брезгает  обманом,
демагогией,  подобно  флюгеру,  меняет  свои  «убеждения»,  готов  поступить¬
ся  счастьем  дочери  и  собственной  честью...
 Первое  представление  «Кандидата»  состоялось  11  марта  1874  года
в  театре  «Водевиль».  Пьеса  успеха  не  имела;  после  четырех  представле¬
ний  (11,  12,  13,  14  марта)  она  была  снята  с  репертуара.
 На  другой  день  после  премьеры  Флобер  с  горечью  сообщал  Жорж
Санд  о  провале  «Кандидата»:  «...публика  в  зале  была  отвратительная,
одни  щеголи  да  биржевики,  которые  даже  не  понимают  истинного  смысла
слов.  Поэтические  образы  были  восприняты  как  шутки...»  Он  приводил
далее  и  другие  соображения,  способные,  на  его  взгляд,  объяснить  неудачу
постановки:  ее  сценические  недостатки,  недовольство  различных  партий
(«Консерваторы  рассердились  на  то,  что  я  не  задел  республиканцев,  а
коммунарам  хотелось  бы,  чтобы  я  выругал  легитимистов»).
 В  1907  году  режиссер  Антуан  поставил  «Кандидата»  на  сцене  театра
«Одеон».
 «ТРИ  ПОВЕСТИ»
 В  1872—1873  годах  Флобер  перемежает  сбор  материалов  для  романа
«Бувар  и  Пекюше»  работой  над  пьесами  «Слабый  пол»  и  «Кандидат».
После  провала  пьесы  «Кандидат»  и  безуспешной  попытки  предложить
театрам  пьесу  «Слабый  пол»  Флобер  вернулся  к  напряженным  занятиям
над  «Буваром  и  Пекюше».  В  1875—1877  годы  в  порядке  отдыха,  как  вы¬
ражается  писатель,  он  отвлекается  для  работы  над  тремя  произведениями:
 389

«Легенда  о  св.  Юлиане  Странноприимце»  (сентябрь  1875  —  февраль  1876);
«Простая  душа»  (февраль  1876  —  август  1876);  «Иродиада»  (август  1876—<
февраль  1877).
 И.  С.  Тургенев  перевел  на  русский  язык  «Легенду  о  св.  Юлиане»
и  «Иродиаду»;  эти  переводы  были  напечатаны  в  апрельской  и  майской
книжках  «Вестника  Европы»  за  1877  год.
 В  апреле  1877  года  «Три  повести»  Флобера  вышли  в  свет  в  изда¬
тельстве  Шарпантье.
 «БУВАР  И  ПЕКЮШЕ»
 Флобер  был  занят  работой  над  последним  своим  романом  с  июля
1872  года  и  до  последнего  дня  своей  жизни.  Писатель  сообщал,  что  заду¬
мал  историю  двух  стариков-переписчиков,  «своего  рода  критическую  энцик¬
лопедию  в  юмористическом  виде»,  что  в  новом  произведении  он  хочет
излить  свое  негодование  («Я  изрыгну  на  современников  отвращение,  кото¬
рое  они  мне  внушают...»).
 По  своей  идейной  направленности  «Бувар  и  Пекюше»  —  явление
весьма  сложное.  Флобер  заставляет  героев  книги  —  двух  мелких  чинов¬
ников  —  последовательно  перебрать  серию  занятий  (земледелие,  химию,
медицину,  философию  и  т.  д.).  История  научных  исканий  Бувара  и  Пе¬
кюше  заключает  в  себе  многосторонний  смысл..  «Два  Фауста»  совершают
различные  нелепые  поступки  и  многократно  разочаровываются  в  резуль¬
татах  в-  силу  недостаточности  своих  познаний;  они  люди  невежественные
в  науке.  Но  разочарования  героев  в  естественных  и  гуманитарных  науках
объясняются,  по  мысли  писателя,  и  недостатками  самого  научного  метода,
торжеством  субъективизма  и  эмпиризма.  Отшатнувшись  в  страхе  от  Ком¬
муны  и  осудив  ее,  Флобер  с  отвращением  всматривался  в  лицо  новой,
Третьей  республики.  Где  же  выход,  в  чем  истина?—с  отчаянием  спраши¬
вал  он  себя.  «Бувар  и  Пекюше»  отражает  настроение  неверия  Флобера
в  будущее  научного  и  социального  прогресса.  В  действительности  речь
могла  идти  о  кризисе  не  культуры  вообще,  но  культуры  господствующих
классов,  некоторые  симптомы  упадка  которой  зорко  подмечал  Флобер.
 Смерть  прервала  работу  Флобера  над  «Вуваром  и  Пекюше».  В  даль¬
нейшем  читатель  должен  был  увидеть  Бувара  и  Пекюше,  которые,  разоча¬
ровавшись  в  своих  научных  исканиях,  возвращаются  к  переписыванию
бумаг.  Флобер  пишет  для  себя:  «В  заключение  показать  обоих  старичков,,
которые  переписывают  бумаги,  склонившись  над  пюпитрами».  Примеча¬
тельно,  что  у  писателя  в  70-е  годы  заметно  противоречивое  отношение  к
судьбам  науки  и  общественного  прогресса:  по  временам  он  возвращается
к  мысли,  что  руководство  обществом  должно  быть  доверено  ученым,  пра¬
вительство  должно  было  бы  стать  одной  из  секций  Академии  наук;  вера
в  силы  и  возможности  науки  противоречиво  сосуществует  с  неверием,  в
прогресс  науки  и  общества,  обнажая  глубокую  духовную  драму  «отшель¬
ника  из  Круассе».  В  ноябре  1872  года  он  писал  принцессе  Матильде:
«Одиночество,  литературные  разочарования,,  отвращение  к  современникам,
натянутые  донельзя  нервы,  тревога  за  будущее  и  стукнувшие  пятьдесят
лет  —  вот  итог  моей  жизни».  В  такой  обстановке  создается  последний  ро¬
ман  Флобера.
 Письма  Флобера  переполнены  жалобами  на  колоссальный  труд,  кото¬
рый,  подобно  трясине,  все  глубже  затягивал  его  в  свою  пучину.  Много
времени,  в  силу  особенностей  сюжета,  занял  сбор  материалов.  «Вот  уже  два
месяца,—  сообщает  он,—  как  я  не  написал  ни  единой  строчки,  но  я  читал,
читал  до  потери  зрения.  ...Считайте  в  среднем  два  тома  в.  день...»
В  данном  случае  писатель  готовил  материалы  для  раздела  книги,  который
должен  был  занять  не  более  десяти  страниц.  Он  признавался,  что  работает
в  пропорциях,  которые  называет  «гигантскими»;  он  вынужден  отклонять
 390

просьбы  молодых  писателей  прочитать  их  произведения,  так  как  «у  меня
нехватает  ни  зрения,  ни  времени»,—  пишет  он  за  три  месяца  до  кон¬
чины.
 Для  своей  книги  Флоберу  пришлось  погрузиться  в  изучение  множества
незнакомых  предметов:  химии,  медицины,  анатомии,  физиологии,  агроно¬
мии,  геологии...  Он  знакомился  с  трудами  по  гигиене,  ботанике,  католи¬
цизму,  эстетике,  философии,  истории.  Его  письма  пестрят  ссылками  на
штудируемые  им  книги  самого  различного  характера,  среди  которых^упо¬
минаются,  например:  «Стрижка  садовых  деревьев»  Грессена,  «Свойства
души»  Гарнье,  «История  медицины»  Даремберга;  он  изучает  «Историю
лечебных  теорий»,  «Трактаты  по  воспитанию»,  и  т.  д.,  и  т.  п.
 Флобер  совершает  поездки  в  поисках  местности,  в  которой  мог  бы
поселить  «двух  старичков»;  он  обращается  к  знакомым,  запрашивая  у  них
всевозможные  сведения  для  «Бувара  и  Пекюше»;  так,  например,  25  апреля
1880  года  он  обращается  с  просьбой  к  Мопассану,  прося  его  собрать  неко¬
торые  факты  из  области  ботаники.  Флобер  указывает  в  одном  из  писем,
что  ему  пришлось  проглотить  «ради...  двух  старичков»  более  1  500  томов.
 И.  С.  Тургенев  с  восторгом  отозвался  о  некоторых  главах  романа,
прочитанных  ему  Флобером.
 Во  французской  критике  посмертный  роман  Флобера  был  встречен
отрицательно.  И.  Тэн,  например,  говорил  о  «Буваре  и  Пекюше»  как  весьма
ученом,  но  совершенно  неинтересном  романе,  что  вовсе  не  является  тра¬
вильной  оценкой  последнего  крупного  произведения  Флобера.

ПРИМЕЧАНИЯ
 Абд-эль-Кадер  (1808—1883)  —  вождь  национально-освободительной
войны  алжирского  народа  против  французов;  после  ряда  побед  его  армия
потерпела  поражение,  и  он  в  1847  году  был  захвачен  в  плен  и  отправлен
во  Францию.  Последние  годы  жизни  провел  в  Дамаске.  Широко  известным
именем  Абд-эль-Кадера  одно  время  называли  во  Франции  всех  арабов.
 Абеляр  Пьер  (1079—1142)  —  средневековый  французский  философ  и
богослов.  В  своем  сочинении  «Да  и  нет»  (около  1122)  указывал  на  про¬
тиворечивость  утверждений  различных  церковных  авторитетов;  он  выступал
также  против  религиозного  истолкования  основ  нравственности.  Взгляды
Абеляра  были  осуждены  церковью  как  еретические.  Известно  его  авто¬
биографическое  произведение  «История  моих  бедствий»,  раскрывающее  фа¬
натизм  и  нетерпимость  католической  церкви.
 Августин, 	прозванный  католической  церковью  «Блаженным»
 (354—430)—епископ  из  Гиппона  (Северная  Африка),  проповедник  воин¬
ствующего  религиозного  мракобесия;  в  произведении  своем  «О  граде
божьем»  развивал  мысль  о  подчинении  светского  государства  церкви,  оправ¬
дывал  систему  рабства  и  социального  неравенства.
 Агриппа  —  брат  Иродиады,  внук  царя  Иудеи  Ирода.
 «Адольф»—  повесть  французского  писателя  Бенжамена  Констана
(1816),  посвященная  судьбе  молодого  человека,  истории  его  разочаро¬
ваний.
 Александр,  Аристовул,  Антипатр  —  имена  сыновей  иудейского  царя
Ирода,  казненных  в  разное  время  по  приказу  отца  за  участие  в  заговоре
против  его  жизни.
 Альбигойцы  —  религиозная  секта  на  юге  Франции  в  XII—XIII  веках.
Название  получила  по  городу  Альби  в  Лангедоке  —  одному  из  крупней¬
ших  центров  движения.  Альбигойцы  отрицали  католические  таинства,
троичность  божества  и  т.  п.  Для  борьбы  с  ересью  папа  и  король  организо¬
вали  крестовый  поход  (Альбигойские  войны);  войны  привели  к  опусто¬
шению  богатых  южных  областей  страны.
 Аморос  Франциско  (1769—1848)—испанский  офицер  и  политический
деятель;  эмигрировал  во  Францию.  Стал  известен  как  деятель  в  области
физического  воспитания  юношества.  Его  перу  принадлежит  «Новое  руко¬
водство  по  физическому,  гимнастическому  и  моральному  воспитанию,  с
атласом»  (1839).
 Ангулемский,  герцог  (1775—1844)  —сын  графа  д’Артуа,  позднее  коро¬
ля  Карла  X.
 392

Анкетиль  Луи  Пьер  (1723—1806)  —французский  историк,  автор  «Исто¬
рии  Франции»  и  других  трудов.
 Антигон  —  иудейский  царь;  во  время  его  царствования  Ирод  покорил
Иудею,  опираясь  на  помощь  Рима.  Антигон  был  казнен  в  37  году  до  н.  э.
 Апиций  —  римский  гурман,  живший  в  период  правления  Тиберия
(I  век  н.  э.);  ему  приписывают  сочинение  римской  поваренной  книги.
 Аппер  Франсуа  (ум.  1840)  —  французский  повар  и  кондитер,  изобрел
способ  консервирования  и  хранения  съестных  припасов  («апперовы  кон¬
сервы»)  ;  автор  книги  «Искусство  сохранять  животные  и  растительные
продукты»  (1810).
 Арий  (ум.  336)  —  священник  из  Александрии,  вождь  арианства  —  тече¬
ния  в  христианстве,  отвергавшего  учение  о  единой  сущности  троицы:  «сын
божий  не  подобен  богу-отцу».  Никейский  собор  при  поддержке  императо¬
ра  Константина  объявил  арианство  ересью  (325),  а  его  последователи
подверглись  жестоким  гонениям.
 Аристарх  Самофракийский  (ок.  217—145  до  н.  э.)  —  александрийский
филолог,  грамматик  и  критик,  родом  из  Самофракии.  Занимался  изданием
и  комментированием  Гесиода,  Архилоха,  Пиндара,  Эсхила,  Аристофана,
Гомера.
 Аристид  (540—467  до  н.  э.)  —  афинский  политический  деятель  и  пол¬
ководец,  один  из  десяти  афинских  стратегов,  отличившийся  во  время  вой¬
ны  с  Персией  в  Марафонском  сражении.  Был  избран  архонтом  —  высшим
должностным  лицом  —  в  Афинах,  затем  подвергнут  остракизму  (изгна¬
нию).  После  падения  его  противника  Фемистокла  вновь  вернулся  к  поли¬
тической  деятельности.  Аристиду  было  присвоено  прозвище  Справедливого.
 Аристотель  (384—322  до  н.  э.)  —  великий  древнегреческий  философ,
идеолог  античного  рабовладельческого  общества.  Философское  образование
получил  в  Академии  Платона.  Его  сочинения  охватывают  все  области  зна¬
ния  того  времени:  естествознание,  политику,  историю,  эстетику  и  т.  д.;
автор  трудов  «Политика»,  «Метеорология»,  «Поэтика»  и  др.,  в  которых
видна  противоречивая  основа  философских  воззрений  Аристотеля,  его  ко¬
лебания  между  материализмом  и  идеализмом.
 Арленкур  Шарль-Виктор-Прево,  виконт  (1789—1856)  —  французский
писатель,  автор  романов,  выдержанных  в  реакционно-аристократическом
духе:  «Чужестранка»,  «Отшельник»,  «Ренегат»  и  др.
 Аскалон  —  один  из  пяти  сЬилистимлянских  главных  городов  в  Палести¬
не;  центр  культа  Деркето  (Астарты).
 Атриум  —  в  древнеримских  домах  закрытый  внутренний  двор.
 Афанасий  (ок.  295—373)  —  деятель  христианской  церкви,  епископ
Александрии,  автор  многих  религиозных  сочинений,  боролся  на  Никейском
соборе  с  арианской  «ересью».
 Ахав  (917—895  до  н.  э.)  —  иудейский  царь;  ввел  культ  Ваала-
Астарты,  вел  несколько  войн  с  сирийским  царем  Бенгададом  И,  во  вре¬
мя  последней  из  них  был  убит.
 Базедов  Иоганн  Бернгард  (1723—1790)—немецкий  педагог  и  рефор¬
матор  школьного  дела;  его  педагогические  воззрения  сложились  под  силь¬
ным  влиянием  Жан  Жака  Руссо.  Базедов  пытался  организовать  учебное
заведение  на  основе  руссоистской  системы  воспитания  (1774),  но  потерпел
неудачу  в  своем  начинании.
 Бартоло  да  Сассоферрато  (1314—1357)—весьма  известный  в  средние
века  итальянский  юрист,  автор  трудов  по  римскому  праву.
 Бентам  Иеремия  (1748—1832)  —английский  философ  и  правовед,  про¬
поведник  теории  утилитаризма,  основывающей  нравственность  на  прин¬
ципе  пользы.  Его  тезис  о  «наибольшем  счастье  наибольшего  числа  людей»
прикрывал  защиту  эксплуатации  большинства  общества  привилегирован¬
ным  меньшинством  собственников,  буржуа.
 Беркли  Джордж  (1684—1753)  —  реакционный  английский  философ,
 393

епископ,  субъективный  идеалист,  враг  материализма;  отрицал  объективное
существование  мира,  объявлял  реально  существующим  лишь  субъективное
ощущение  человеческого  «я»,  его  восприятие  внешнего  мира.
 Бернарден  де  Сен-Пьер  Жак  Анри  (1737—1814)  —французский  писа¬
тель  и  естествоиспытатель;  он  известен  как  автор  сентиментально  идилли¬
ческого  романа  «Поль  и  Виргиния»  (1787),  рисующего  любовь  молодых
людей,  удалившихся  от  общества.  В  своих  «Этюдах  о  природе»  (1784)
развивал  мыель  о  преимуществах  возвращения  к  естественному  состоянию
и  о  пагубности  для  человека  пороков  цивилизации,  разделяя  здесь  взгляды
руссоизма,  но  без  его  революционно-критических  моментов.
 Бертран  Александр  (1785—1831)  —  французский  врач,  автор  оочинения
«Животный  магнетизм».
 Библиофил  Жакоб  (псевдоним  Поля  Лакруа,  1806—1884)  —  француз¬
ский  писатель  и  книговед.
 Блан  Луи  (1811—1882)—представитель  французского  утопического
социализма,  журналист  и  историк,  член  временного  правительства  в
1848  году;  своей  соглашательской  тактикой  и  беспринципными  компромис¬
сами  наносил  большой  вред  делу  рабочего  класса.  В  1871  году  отказался
примкнуть  к  Парижской  Коммуне,  остался  с  версальцами.
 Блер  Гуго  (1718—1800)  —шотландский  профессор,  автор  «Курса  лите¬
ратуры»,  в  котором  рассматриваются  принципы  построения  художествен¬
ных  произведений.
 Боерав  Герман  (1668—1738)—голландский  ученый,  медик  и  химик.
 Бональд  Луи  де  (1753—1840)—реакционный  французский  политиче¬
ский  деятель  и  публицист,  один  из  идеологов  реакции  периода  Реставрации
Бурбонов,  защитник  принципов  неограниченной  монархии,  автор  сочине¬
ний  «Теория  политической  и  религиозной  власти»,  «Первичное  законода¬
тельство»  и  др.
 Брийя-Саварен  (1755—1826)  —французский  писатель,  автор  сочинения
«Физиология  вкуса»  (1825).
 Броньар  Александр  (1770—1847)—французский  минералог  и  геолог;
горный  инженер,  затем  профессор  при  парижском  естественно-историче¬
ском  музее,  автор  трудов  по  минералогии.
 Броунизм  —  теория  шотландского  медика  Джона  Броуна  (1735—1788)»
согласно  которой  все  органические  тела  в  отличие  от  неорганических  наде¬
лены  свойством  возбуждаемости;  нарушение  нормы,  степени  возбуждения
(его  усиление  или  ослабление)  ведет  к  болезни.  Вокруг  взглядов  Броуна
разгорелись  споры  среди  медиков  в  конце  XVIII  века.
 Бруссэ  Франсуа-Жозеф-Виктор  (17^2—1838)  —французский  врач,
создатель  медицинской  теории,  согласно  которой  жизнь  организма  под¬
держивается  только  возбуждением;  теория  имела  последователей  во  Фран¬
ции  («физиологическая  школа»).
 Буало  Никола  (1636—1711)  —  французский  поэт,  теоретик  классициз¬
ма.  Нормы  классицистской  поэтики  изложил  в  поэме  «Поэтическое  искус¬
ство»  (1674).
 Буонаротти  Филипп  (1761—1837)—видный  деятель  революционного
движения  во  Франции  конца  XVIII—начала  XIX  века,  коммунист-утопист;
вместе  с  Бабефом  состоял  в  организации  «Заговора  равных»,  входил  в
состав  бабувистской  «Тайной  директории»,  автор  известной  в  свое  время
среди  революционных  рабочих  книги  «Заговор  во  имя  равенства,  именуе*
мый  заговором  Бабефа»  (1828).
 Букцин  —  духовой  инструмент  (труба)  у  древних;  употреблялся  как
пастуший  рожок,  а  также  для  сигналов  во  время  сторожевой  службы  и
для  созыва  народных  собраний.
 Бушарди  Жозеф  (1810—1870)  —французский  драматург,  автор  попу¬
лярных  в  свое  время  мелодрам  «Рыбак  Гаепардо»  (1837),  «Звонарь  собора
св.  Павла»  (1838)  и  др.
 394

Бюше  Филипп  (1796—1865)—французский  писатель  и  общественный
деятель,  буржуазный  республиканец,  представитель  так  называемого  хри¬
стианского  социализма,  выдвинул  план  создания  производительных  това¬
риществ  рабочих,  опекаемых  государством;  издал  вместе  с  теологом  Ру
40-томную  «Парламентскую*  историю  французской  революции»
(1833—1838)  —собрание  материалов  по  истории  революции  конца
XVIII  века,  освещаемых  с  буржуазно-либеральных  позиций.
 Вагнер  Рихард  (1813—1883)—знаменитый  немецкий  композитор,  со¬
здатель  музыкальной  драмы  (цикл  «Кольцо  Нибелунга»  и  др.).
 Ван  Гельмонт  (1577—1644)  —бельгийский  врач,  занимался  исследова¬
ниями  в  области  химии.
 Ванини  Лючилио  (1585—1619)—итальянский  философ;  был  обвинен
католической  церковью  в  безбожии  и  сожжен  в  Тулузе  на  костре.
 Велизарий  (около  505—565)  —  византийский  полководец,  один  из  спо¬
движников  императора  Юстиниана.  Существует  легенда,  будто  полководец
был  ослеплен  по  приказу  императора  и  умер  в  нищете;  она  послужила
сюжетом  для  произведений,  выполненных  в  различных  жанрах  (Мармон-
тель,  Доницетти,  Жерар).
 Верньо  Пьер  (1758—1793)—политический  деятель  французской  бур¬
жуазной  революции  конца  ХУНГ  века,  жирондист.  Стремился  сохранить
королевскую  власть,  был  против  казни  Людовика  XVI;  был  гильотиниро¬
ван  якобинцами.
 Верцингеторикс  —  вождь  галлов  в  их  борьбе  с  Римом  за  независи¬
мость;  потерпел  поражение  от  римлян,  был  взят  в  плен,  умер  в  46  году
до  н.  а.
 Вида  Марк  Жером  (1490—1556)—епископ,  поэт,  автор  сочинения
«Поэтическое  искусство»,  написанного  на  латинском  языке.
 Вико  Джамбаттиста  (1668—1744)—итальянский  философ,  социолог,
юрист;  в  своей  философии  истории  выдвинул  некоторые  рациональные
моменты  (понятие  об  объективных  законах,  присущих  развитию  челове¬
ческого  общества),  вместе  с  тем  явился  автором  реакционной  теории  кру¬
говорота,  изображающей  ход  истории  в  виде  некоего  замкнутого  круга.
 Вильгельм  Телль  —  швейцарский  легендарный  народный  герой.
В  Швейцарии  уже  в  XIV  веке  сложилась  сага  об  искусном  стрелке  из
лука  Вильгельме  Телле,  с  именем  которого  народ  связывал  свое  освобо¬
ждение  от  австрийского  гнета.
 Вильмен  Франсуа  (1790—1870)  —  французский  писатель,  профессор,
автор  «Курса  французской  литературы».
 Вишну  —  одно  из  важнейших  индийских  божеств,  глава  и  повелитель
мира.  В  индийских  легендах  повествуется  о  девяти  превращениях  Вишну
в  животных  и  человека  во  имя  конечного  утверждения  э-похи  добра  и  со¬
вершенства,  наступление  которой  будет  знаменовать  его  десятое,  последнее
превращение.
 Воклен  Луи  Никола  (1763—1829)  —  французский  химик;  занимался
вопросами,  касавшимися  точного  определения  состава  различных  веществ,
в  частности  состава  минералов.
 «Габриэль  де  Вержи»  —  трагедия  Беллуа  (1727—1775))  ш  эпохи  фран¬
цузского  средневековья.
 Галилей  Галилео  (1564—1642)  —великий  итальянский  физик,  механик
и  астроном,  один  из  основателей  точного  естествознания  и  ярких  вырази¬
телей  передовых  стремлений  эпохи  Возрождения;  его  блестящие  способ¬
ности  сказались  не  только  в  области  науки:  он  был  также  музыкантом,
художником  и  литератором.  В  1638  году  в  Голландии  было  издано  одно
из  важнейших  его  сочинений  —  «Беседы  и  математические  доказательства,
касающиеся  двух  новых  отраслей  науки...»
 Галь  Франц  Иосиф  (1758—1828)—немецкий  анатом  и  френолог,  за-
 395

нимался  вопросами  анатомии  и  физиологии  мозга;  ошибочно  полагал,  что
по  форме  черепа  можно  судить  о  наклонностях  человека.
 Гальба  Сервий  Сульпиций  —  римский  император  в  течение  нескольких
месяцев  (68—69  н.  э.);  убит  солдатами.
 Гаспарен  Адриан-Этьенн-Пьер 	(1783—1862)—политический  деятель
 и  агроном,  автор  «Путеводителя  землевладельца»  и  других  трудов  по
сельскому  хозяйству.
 Гаусман  Жорж  Эжен,  барон  (1809—1891)—префект  департамента
Сены  при  Наполеоне  III;  по  приказу  правительства  руководил  работой  по
переустройству  Парижа.
 Гватимоцин  —  последний  индейский  император  Мексики;  во  время
захвата  Мексики  Кортесом  попал  в  плен  (1521);  несмотря  на  пытки,  не
указал  место,  где  находились  его  сокровища,  и  был  казнен  Кортесом.
 Гельвеций  Клод  Адриан  (1715—1771)—выдающийся  французский
философ-материалист,  входил  в  кружок,  группировавшийся  вокруг  Дидро
и  Гольбаха  и  развернувший  идеологическую  борьбу  против  основ  феодаль¬
ного  миропорядка.  Перу  Гельвеция  принадлежат  книги:  «Об  уме»  (1758),
«О  человеке,  его  умственных  способностях  и  его  воспитании»  (1773),  на¬
правленные  против  феодально-религиозного  мировоззрения.
 Геракл  —  герой  древнегреческих  сказаний,  сын  Зевса  и  Алкмены;  с  его
именем  связывали  двенадцать  легендарных  подвигов;  образ  Геракла
получил  популярность  далеко  за  пределами  древней  Греции.
 Гиппократ  (ок.  460—377  до  н.  э.)—выдающийся  врач  древней  Гре¬
ции,  один  из  родоначальников  античной  медицины.
 Глафей  Адам  Фридрих  (1692—1753)—немецкий  ученый,  автор  сочи¬
нений  «Естественное  право  и  право  людей»,  «Полная  история  естественного
права»  и  др.
 Гномон  —  древний  астрономический  инструмент,  состоит  из  вертикаль¬
ного  шеста,  укрепленного  на  горизонтальной  плоскости;  предназначен  для
определения  по  тени  момента  полдня  и  направления  полуденной  линии
(меридиана).
 Гом  Жан  Жозеф  (1802—1879)  —аббат,  французский  католический  пи¬
сатель.
 Гораций  Флакк,  Квинт  (65—8  годы  до  н.  э.)  —  римский  поэт;  в  ранней
поэзии  разрабатывал  республиканские  мотивы,  затем  стал  идеологом  по¬
литики  императора  Августа;  в  своей  лирике  воспевал  наслаждение  жизнью,
природой  в  духе  гедонистически-эпикурейской  этики.
 Григорий  Турский  (ок.  540—594)  —  епископ,  теолог  и  историк,  автор
«Истории  франков»  —  истории  франкского  общества  периода  Меро-
вингов.
 Гугеноты  —  сторонники  кальвинистской  (протестантской)  религии  во
Франции  в  XVI—XVIII  веках;  преследовались  католической  церковью.
 Дамирон  Жан  Филиберт  (1794—1862)  —французский  философ,  эклек¬
тик,  близок  школе  Кузена,  автор  книг  «Опыт  по  истории  философии  во
Франции  в  XIX  веке»,  «Полный  курс  философии».
 Дантон  Жорж  Жак  (1759—1794)—деятель  французской  буржуазной
революции  конца  XVIII  века;  был  министром  юстиции  в  правительстве
жирондистов;  один  из  организаторов  борьбы  против  интервенции,  руково¬
дил  внешней  политикой  Франции;  по  мере  углубления  революции  стал
проявлять  колебания  и  неустойчивость,  пытался  примирить  якобинцев  с
жирондистами  и  т.  п.  В  1794  году  был  казнен.
 Дегальд  Стюарт  (1753—1828)—шотландский  философ,  автор  «Очер¬
ков  нравственной  философии».
 Делавинь  Казимир  (1793—1843)—французский  поэт  и  драматург,
автор  трагедии  «Марино  Фальери»  (1829),  «Людовик  XI»  (1832),  был  одно
время  популярен  как  создатель  патриотических  поэм.
 Делез  Жан-Филипп-Франсуа  (1753—1835)—французский  натуралист,
 396

приверженец  теории  животного  магнетизма,  автор  «Практического  руко¬
водства  по  животному  магнетизму»  и  др.
 «Дельфина»  —  роман  французской  писательницы  де  Сталь  (1802).
 Демосфен  (384—322  до  н.  э.)  —  афинский  оратор  и  выдающийся  поли¬
тический  деятель  в  Афинах.  В  страстных  речах,  направленных  против  ма¬
кедонского  царя  Филиппа  («Филиппинах»),  обвинял  его  в  покушении  на
независимость  Греции.  Он  неустанно  работал  над  совершенствованием
своей  речи.  После  победы  Македонии  в  «Ламийсксй  войне»,  преследуемый
врагами,  принял  яд.
 Денье  —  старинная  французская  разменная  монета.
 Деппинг  Жорж  Бернард  (1784—1853)—уроженец  Вестфалии,  пере¬
селился  во  Францию,  где  был  учителем  в  различных  учебных  заведениях;
написал  ряд  сочинений  по  географии  и  истории  Франции,  занимался  также
историей  и  литературой  Испании.
 «Деревенская  усадьба»  —  коллективный  труд  о  ведении  сельского  хо¬
зяйства  (1837).
 Децима  —  старинная  французская  монета  в  11ю  часть  франка.
 Дидро  Дени  (1713—1784)—великий  французский  просветитель,
философ-материалист,  писатель  (романист  и  драматург)  и  теоретик  искус¬
ства,  основатель  и  редактор  «Энциклопедии»,  бывшей  могучим  средством
идеологической  борьбы  с  феодально-церковным  миропорядком.
 Дион  Кассий  (около  155  —  около  235)  —  римский  историк;  написал  на
греческом  языке  «Римскую  историю».
 Дионисий  Галикарнасский  (I  в.  до  н.  э.  —  I  в.  н.  э.)  —древнегреческий
историк;  его  основной  труд  —  «Римская  археология»
 Директория  —  руководящий  орган  власти  во  Франции  с  октября
1795  года  по  ноябрь  1799  года.  Государственный  переворот  18  брюмера
(9  ноября  1799  года)  поставил  на  место  Директории  консульство  во  главе
с  генералом  Наполеоном  Бонапартом.
 Дольмены  —  гробницы  каменного  века,  состоящие  из  огромного  раз¬
мера  камней,  прикрытых  сверху  каменной  плитой.
 Домбаль  Матьё  (1777—1843)—французский  агроном,  основал  в  про¬
винции  высшую  сельскохозяйственную  школу,  ферму  и  мастерскую  при
ней;  популяризировал  новые  методы  обработки  почвы  и  усовершенствован¬
ные  сельскохозяйственные  орудия;  автор  трудов  по  агрономии.
 Дону  Пьер  (1761—1840)  —французский  ученый,  публицист  и  политиче¬
ский  деятель  (член  Конвента);  главный  его  труд  —«Курс  исторических
этюдов»,  в  котором  затрагиваются  вопросы  изучения  источников,  мето¬
дики  исторической  науки  и  т.  п.
 Драгонады  —  особый  вид  преследований,  которым  в  царствование
Людовика  XIV  подвергались  протестанты  (гугеноты)  со  стороны  драгун,
размещенных  в  их  домах.
 Друиды  —  жрецы  у  древних  кельтов  Галлии,  Британии  и  Ирландии;
жрецы  совершали  жертвоприношения  в  священных  местах,  считались  про¬
рицателями,  выполняли  судебные  функции,  занимались  врачеванием,  игра¬
ли  значительную  роль  в  политической  жизни  кельтов.
 Дюканж  Виктор  Анри  (1783—1833)—французский  драматург  и  ро¬
манист;  приобрел  в  свое  время  известность  драмами  «Тридцать  лет,  или
жизнь  беспечного  человека»,  «Полковник  и  солдат»  и  др.
 Дюмурье  Шарль  Франсуа  (1739—1823)—французский  генерал  и  по¬
литический  деятель;  в  период  революции  конца  XVIII  века  готовил  планы
разгона  Конвента  и  восстановления  монархии;  после  провала  попытки
открыть  фронт  врагам  Республики  и  организовать  поход  на  революцион¬
ный  Париж  перебежал  к  австрийцам.
 Дюпанлу  Феликс  Антуан  (1802—1878)—французский  проповедник,
активный  сотрудник  клерикальных  газет,  враг  светской  школы,  автор  ста¬
тей  на  богословские  и  педагогические  темы.
 397

Дюпоте,  барон  (р.  1796)  —  французский  писатель,  автор  трудов  о  ле¬
чении  магнетизмом  «Публичные  опыты  по  лечению  магнетизмом»,  «Курс
магнетизма»  и  др.
 Ессеи  —  древнееврейские  сектанты  в  Палестине  (со  II  века  до  н.  э.),
принадлежали  в  большинстве  к  неимущим  слоям  населения.
 Жаккар  Жозеф  Мари  (1752—1834)—французский  ткач  и  механик,
изобретатель  станка  для  производства  крупноузорчатых  тканей.
 Жарнак  —  придворный  французского  короля  Генриха  II;  убил  про¬
тивника  на  дуэли  внезапным  и  ловким  ударом.
 Женуд  Антуан  Эжен  (1792—1849)  —  французский  публицист,  сторон¬
ник  католицизма  и  Бурбонов,  редактировал  реакционную  «Французскую
газету»,  автор  монархической  «Истории  Франции»  и  многих  политических
брошюр.
 Жерандо  Жозеф  Мари  (1772—1842)  —французский  философ-эклектик,
автор  «Истории  философии».
 Жерве  Поль  (1816—1879)—французский  естествоиспытатель.
 Жорж  Санд  (псевдоним  Авроры  Дюдеван;  1804—1876)  —  выдающаяся
французская  писательница,  представляла  демократическое  направление  в
романтизме;  автор  многих  популярных  романов:  «Грех  господина  Антуана»,
«Консуэло»,  «Мельник  из  А-нжибо»  и  др.
 Жоффруа  Жюльен  Луи  (1743—1814)  —  французский  журналист  и
театральный  критик,  сотрудничал  в  «Дебатах»;  в  передовых  кругах  его
обвиняли  в  раболепии  перед  властями  и  в  продажности;  собрание  его  кри¬
тических  статей  вышло  в  1825  году.
 Жоффруа  Сент-Илер,  Этьенн  (1772—1844)—французский  ученый,  ра¬
ботавший  в  области  зоологии  и  сравнительной  анатомии;  пытался  обосно¬
вать  всеобщий  закон  о  «едином  плане  строения»  животного  мира;  занимал¬
ся  вопросами  эмбриологии  и  тератологии  —  науки  о  врожденных  урод¬
ствах.
 Жуанвилъ,  принц  де  (1818—1900)—один  из  сыновей  Луи-Филиппа,
морской  офицер,  неодобрительно  относился  к  королю,  что  создало  ему
некоторую  популярность  в  либерально-буржуазных  кругах.
 Ж  у  фру  а  Теодор  Симон  (1796—1842)  —  философ  психологической  шко¬
лы,  идеалист,  последователь  Кузена.
 Жюрье  Пьер  (1637—1713)—французский  богослов-кальвинист,  вел
полемику  с  католиками,  автор  «Трактата  о  благочестии».
 «Заира»  —  трагедия  Вольтера  (1732).
 Зоофиты  —  «животнорастения»  —  старинное  название  группы  беспозво¬
ночных  животных  (современные  губки,  кишечнополостные  и  часть  игло¬
кожих),  которые  считались  промежуточными  формами  между  растениями
и  животными;  в  настоящее  время  это  название  не  употребляется.
 Иероним  Пражский  {70-е  годы  XIV  в.—  1416)  —друг  и  единомышлен¬
ник  Яна  Гуса,  обвинен  в  ереси,  сожжен  на  костре.
 Икарийцы—последователи  утописта  Кабэ,  создававшего  вместе  со
своими  приверженцами  коммунистические  общины  в  Северной  Америке»
 Ирод  {73—4  до  н.  э.)  —  царь  Иудеи,  добился  власти  при  помощи  рим¬
лян;  отличался  крайней  жестокостью,  о  которой  сохранились  легенды
(в  евангелии  от  Матфея  содержится  рассказ  об  «избиении  младенцев»,
учиненном  Иродом).  Флобер  в  «Иродиаде»  упоминает  сыновей  Ирода:
Филиппа,  Александра,  Антипатра,  убитых  по  приказу  отца,  а  также  Ирода,
лишенного  отцом  наследства  и  жившего  в  Италии.
 Ирод-Аитипа  —  один  из  сыновей  Ирода;  унаследовал  от  него  звание
тетрарха  (правителя)  Галилеи  и  Переи;  был  лишен  власти  наместника
и  изгнан  римским  императором  Калигулой.
 Иродиада  —  дочь  Аристовула,  одного  из  сыновей  Ирода;  была  выдана
замуж  за  своего  дядю  И  рода-младшего,  находившегося  в  опале;  бросив
 398

первого  мужа,  вторична  вышла  замуж  за  брата  своего  мужа  —  Нрода-
Антипу.  После  изгнания  Калигулой  Ирода-Антилы  последовала  за  ним  в
изгнание.
 Июньские  дни  —  восстание  парижского  пролетариата  23—26  июня
1848  года,  направленное  против  буржуазного  строя;  восстание  было-  подав¬
лено  войсками  и  отрядами  Национальной  гвардии  под  командованием
генерала  Кавеньяка;  подавление  восстания  сопровождалась  зверской  рас¬
правой  с  рабочими.
 Кабэ  Этьен  (1788—1856)  —французский  коммунист-утопист,  автор
книги  «Путешествие  в  Икарию»  (1840),  посвященной  изображению,  ком¬
мунистического  общества.
 Кавеньяк  Луи  Эжен  (1802—1857)  —французский  генерал;  будучи,  во¬
енным  диктатором,  жестоко  подавил  июньское  восстание  парижского  про¬
летариата.
 Казотт  Жак  (1719—1792)—французский  писатель,  автор  фантастиче¬
ской  повести  «Влюбленный  дьявол»;  был  гильотинирован.  Лагарп  расска¬
зывает  в  «Курсе  литературы»,  будто  бы  в  одном  собрании,  еще  в  1788  году,
Казотт  предсказал  ход  революционных  событий  и  грядущую  гибель  неко¬
торых  лиц,  присутствовавших  при  этом.
 Кай  Жан  Франсуа  (1804—1871)—французский  промышленник,  за¬
нимался  виноградарством  и  свеклосахарным  производством.
 Кампан  Жанна  Луиза  (1752—1822)—руководительница  воспитатель¬
ных  учреждений  при  Людовике  XVI  к  Наполеоне  I;  написала  «Ме¬
муары».
 Кампанелла  Томмазо  (1568—1639)—итальянский  мыслитель,  один  из
ранних  представителей  утопического  коммунизма;  активный  участник  борь¬
бы  за  освобождение  Южной  Италии  от  гнета  испанской  монархии;  по
обвинению  в  заговоре  был  приговорен  к  тюремному  заключению,  в  котором
провел  27  лет;  в  тюрьме  написал  «Город  солнца»  —  картину  коммунисти¬
ческого  общественного  строя.
 Капетинги  (родоначальник  —  король  Гуго  Капет)—французская  ди¬
настия,  члены  которой  по  прямой  линии  занимали  престол  с  987  до
1328  года.  Младшими  линиями  династии  были  Валуа  и  Бурбоны.
 Карро  Альфонс  (1808'—1890)  —французский  писатель,  автор  памфлетов
«Осы».
 Каролинги  —  франкская  королевская  династия  (название  происходит
от  имени  Карла  Великого);  после  распада  империи  Карла  Великого  члены
династии  продолжали  править  в  различных  королевствах  (в  Италии,  Гер¬
мании,  Франции).
 Картезианцы  —  последователи  философа  Рене  Декарта.
 Картуш  (подлинное  имя  —  Луи  Доминик;  1693—1721)  —  главарь
большой  разбойничьей  шайки;  казнен  на  Гревской  площади  в  Париже.
 Катон  Младший,  Марк  Порций  Утический  (95—46  до  н.  э.)  —  госу¬
дарственный  деятель  древнего  Рима;  принимал  участие  в  подавлении  вос¬
стания  Спартака;  боролся  против  самовластия  Цезаря,  после  военного  по¬
ражения  покончил  с  собой.
 Квесторы  —  должностные  лица  в  древнем  Риме,  избиравшиеся  в  на¬
родных  собраниях  и  выполнявшие  различные  государственно-администра¬
тивные  функции  (охрана  казны,  наблюдение  за  приходами  и  расходами
государства,  надзор  за  государственным  архивом  и  т.  д.).
 «Кларисса  Гарлоу»,  или  «История  молодой  леди»  —  роман  в  письмах
английского  писателя  Самюэля  Ричардсона  (1689—1761).
 Клеопатра  (69—30  до  н.  э.)  —  последняя  царица  Египта  из  династии
Птолемеев;  удерживала  власть  и  пыталась  расширить  свои  владения,
используя  поддержку  Цезаря  и  Антония.  В  войне  с  Октавианом  Антоний
и  Клеопатра  потерпели  поражение  и  покончили  с  собой;  Египет  был  при¬
соединен  к  Риму.
 399

Клиенты  —  общественная  прослойка  в  древнем  Риме;  неполноправные
граждане,  находились  в  личной  зависимости  от  своих  патронов  (патри¬
циев)  .
 Кнемиды  —  ножные  латы.
 Кок  Поль  де  (1794—1871)—французский  писатель,  автор  многочис¬
ленных  романов,  отличающихся  усложненной  интригой,  обилием  бытовых
зарисовок  и  фривольных  ситуаций  («Мой  сосед  Раймонд»,  «Жоржетта»
и  др.)·
 Колье  —  имеется  в  виду  история  с  пропажей  дорогого  колье,  куплен¬
ного  кардиналом  де  Роганом  в  подарок  Марии  Антуанетте.
 Конвент  —  Национальное  собрание,  высший  представительный  орган
в  период  французской  буржуазной  революции  конца  XVIII  века;  в  истории
деятельности  Конвента  отразились  различные  этапы  революции  от  1792  до
1795  года  —  со  дня  уничтожения  королевской  власти  во  Франции  до
периода  торжества  термидорианской  контрреволюции.
 Кондильяк  Этьенгн  Бонно  де  (1715—1780)  —французский  просветитель,
философ-сенсуалист,  автор  «Трактата  об  ощущениях»  (1754).
 Конт  Огюст  (1798—1857)—французский  философ  и  социолог,  осно¬
ватель  позитивизма  реакционной  философии,  претендовавший  стать  выше
материализма  и  идеализма,  в  действительности  же  служившего  интересам
реакции  и  идеализма.
 Кориолан  —  по  древней  римской  легенде,  патриций,  изменивший  сво¬
ему  народу,  перейдя  на  сторону  вольсков.  По  преданию,  осадил  во  гла¬
ве  вольсков  Рим,  но  снял  осаду  по  просьбе  матери.
 Корнель  Пьер  (1606—1684)  —  выдающийся  французский  драматург,
один  из  создателей  классицизма  во  французской  литературе,  автор  траге¬
дий  «Сид»,  «Цинна»,  «Горации»  и  др.
 Красе  Марк  Лициний  (ок.  115—53  до  н.  э.)—консул  Римской  рес¬
публики,  член  триумвирата,  усмиритель  восстания  Спартака.
 Кювье  УКорж  (1769—1832)  —сЬранцузский  естествоиспытатель,  известен
трудами  в  области  сравнительной  анатомии,  палеонтологии,  систематики
животных.
 Ламарк  Жан  Батист  (1744—1829)—французский  естествоиспытатель,
отверг  учение  о  постоянстве  видов  и  создал  теорию  исторического  раз¬
вития  живой  природы,  предшественник  Дарвина;  помимо  работ  по  бота¬
нике  и  зоологии,  написал  много  статей  по  вопросам  геологии  и  метеоро¬
логии.
 Ламетри  Жюльен  (1709—1751)—выдающийся  французский  философ-
материалист,  врач;  вел  борьбу  против  идеализма  и  религиозной  схоласти¬
ки,  отстаивая  принципы  материалистического  мировоззрения;  в  ряде  мо¬
ментов  его  материализм  оставался  механистическим:  уподобление  чело¬
века  машине  и  т.  п.
 Лафонтен  Жан  де  (1621—1695)—выдающийся  французский  поэт-
баснописец.
 Леметр  Фредерик  (1800—1876)—крупнейший  французский  актер,
выступал  во  многих  романтических  драмах;  особую  известность  получил
созданный  им  образ  беглого  каторжника,  проходимца  Робера  Макэра  из
пьесы  «Постоялый  двор  в  Андре».
 Линней  Карл  (1707—1778)—выдающийся  шведский  естествоиспыта¬
тель  и  врач;  создал  систему  классификации  растительного  и  животного
мира.
 Литтре  Эмиль  (1801—1881)—французский  филолог  и  философ-пози¬
тивист,  автор  «Словаря  французского  языка».
 Лонгин  Кассий  (213—273)—греческий  ритор,  автор  «Трактата  о  воз¬
вышенном».
 Луи  Гренадский  (1505—1588)  —  испанец,  монах,  автор  проникнутых
мистицизмом  трактатов.
 400

Луи-Филипп  (1773—1850)  —  французский  король  в  1830—1848  годы;
был  свергнут  Февральской  революцией  1848  года.
 Маккавеи  (или  хасмонеи)  —  иудейский  жреческий  род;  одно  время
(в  142—40  до  н.  э.)  —  правящая  династия  в  Иудее.  В  37  году  до  н.  э.
последний  Маккавей  —  Антигон  —  был  свергнут  Иродом,  провозгласившим
себя  еще  в  40  году  до  н.  э.  при  поддержке  римлян  царем  Иудеи.
 Мальбранш  Никола  (1638—1715)—французский  философ-идеалист.
 Мармон  Огюст  (1774—1852)—французский  маршал,  автор  «Ме¬
муаров».
 Мармонтель  Жан  Франсуа  (1723—1799)—французский  писатель;
получил  известность  «Нравоучительными  рассказами»,  создал  произведе¬
ния,  направленные  в  защиту  веротерпимости:  «Велизарий»,  «Инки»;  автор
статей  по  вопросам  литературы  в  «Энциклопедии»  французских  просве¬
тителей.
 Маршанжи  Луи  (1782—1826)  —  французский  писатель,  автор  «Поэти¬
ческой  Галлии».
 Массена  Андрэ  (1756—1817)—французский  военный  деятель,  мар¬
шал;  с  1792  года  служил  в  революционной  армии,  затем  в  армии  Напо¬
леона  Бонапарта;  в  1814  году  перешел  на  сторону  Бурбонов.
 Махэруз  —  крепость  на  границе  Пллестины  и  Аравии,  была  укреплена
Иродом  для  обороны  Иудеи.
 Медичи  Екатерина  (1519—1589)—французская  королева.
 Меланхтон  Филипп  (1497—1560)—немецкий  протестантский  богослов
и  педагог,  сподвижник  Лютера,  стал  после  его  смерти  (в  1546  году)  во
главе  лютеранства  в  Германии.
 Мелье  Жан  (1664—1729)—французский  утопический  коммунист  и
философ-материалист;  был  священником  сельского  прихода.  Мелье  —  автор
«Завещания»,  сочинения,  выдержанного  в  революционно-демократическом
духе,  отразившего  интересы  и  чаяния  крестьянской  бедноты.
 Менгиры  —  большие  продолговатые  неотесанные  камни,  поставленные
вертикально;  встречаются  в  Бретани  (Франция)  и  в  других  местах;  пови-
димому,  они  имели  культовое  значение,  связаны  с  культом  мертвых.
 Меровинги  —  первая  королевская  династия  во  франкском  государстве
в  конце  V  —  середине  VIII  века;  основатель  династии  —  Хлодвиг;  Меро-
вингов  сменила  новая  династия  —  Каролингов.
 Месмер  Франц  Антон  (1733—1815)—австрийский  врач,  отстаивал
антинаучные  представления  о  «животном  магнетизме»  (известные  под  на¬
званием  «месмеризма»).
 Мессалина  Валерия  —  жена  римского  императора  Клавдия;  отличалась
жестокостью,  властолюбием  и  крайним  распутством.
 Местр  Ксавье  де  (1763—1852)—французский  писатель,  автор  произ¬
ведения  «Путешествие  вокруг  моей  комнаты».
 Митра  —  бог  света,  чистоты  и  правды  в  религии  древней  Персии;
был  широко  распространен  в  Малой  Азии,  а  с  I  века  до  н.  э.—  в  Римской
империи.
 Монтескье  Шарль  Луи  (1689—1755)—выдающийся  французский  мыс¬
литель  XVIII  века,  автор  «Персидских  писем»  —  сатиры  на  нравы  аристо¬
кратической  верхушки  общества,  а  также  книг  «Рассуждение  о  причинах
величия  и  падения  римлян»  (1734),  «О  духе  законов»  (1748).
 Мор  Томас  (1478—1535)—выдающийся  английский  мыслитель-
гуманист;  автор  «Золотой  книги,  столь  же  полезной,  как  забавной,  о  наи¬
лучшем  устройстве  государства  и  о  новом  острове  Утопии»  (1516),  кри¬
тикующей  порядки  общества,  основанного  на  частной  собственности,  я
содержащей  картину  коммунистического  общества.
 Моравские  братья  («Богемские  братья»,  «Чешские  братья»)—члены
чешской  религиозной  секты,  возникшей  в  середине  XV  века;  первоначально
 401

отрицали  государство,  сословность,  имущественное  неравенство,  проповедо¬
вали  вместе  с  тем  идею  «непротивления  злу».
 Мормоны  —  члены  религиозной  организации,  появившейся  в  США  в
30-х  годах  прошлого  века;  признают  наряду  с  христианским  богом  и  дру¬
гих  богов;  с  1890  года  формально  у  мормонов  было  отменено  много¬
женство.
 Нантский  эдикт  —  был  издан  французским  королем  Генрихом  IV  в
1598  году,  которым  протестантам  (гугенотам)  предоставлялись  политиче¬
ские  права  наравне  с  католиками  и  свобода  вероисповедания.
 Нептунизм  (от  слова  Нептун  —  в  римской  мифологии  бог  морей  и  во¬
доемов)—  направление  в  геологии  в  конце  XVIII  —начале  XIX  века,
разрабатывавшее  положение  о  происхождении  горных  пород  путем  оса¬
ждения  из  воды;  наибольшее  завершение  нептунизм  получил  в  трудах
геолога  Вернера.
 Нерон  Клавдий  Цезарь  (37—68)  —  римский  император,  отличался  же¬
стокостью,  деспотизмом  и  расточительностью;  будучи  низложенным  и  объ¬
явленным  вне  закона,  бежал  из  Рима  и  покончил  в  дороге  жизнь  само¬
убийством
 Низар  Дезире  (1806—1888)  —  французский  критик,  автор  «Истории
французской  литературы».
 Обиньяк  Франсуа  Эделен  де,  аббат  (1604—1676)—французский  пи¬
сатель  и  критик,  автор  трактата  по  теории  классицистской  драмы  «Прак¬
тика  театра».
 Обол  —  мелкая  серебряная  монета  у  древних  греков.
 Овидий  (Публий  Овидий  Назон;  43  до  н.  э.—  17  н.  э.)  —  римский  поэт;
его  «Метаморфозы»  представляют  собой  поэтическую  обработку  греко¬
римских  мифов  о  превращениях.
 Олимпиада  —  у  древних  греков  четырехлетний  период  между  двумя
празднованиями  олимпийских  игр;  периодичность  олимпийских  игр  побу¬
дила  некоторых  древних  историков  вести  счет  времени  по  олимпиадам.
 Омалий  д’Алуа  (1783—1875)—бельгийский  геолог,  автор  «Геологи¬
ческого  описания  стран,  расположенных  между  Па-де-Кале  и  Рейном».
 Омфала  —  в  греческой  мифологии  лидийская  царица;  согласно  мифу,
Геракл  был  продан  на  три  года  в  рабство  Омфале,  отдав  ей  на  это  время
свою  боевую  палицу  и  львиную  шкуру.  Геракл  исполнял  по  приказанию
царицы  женские  работы.
 Ориген  из  Александрии  (ок.  185—254)  —  христианский  богослов  и  фи¬
лософ,  автор  многочисленных  богословских  и  философских  работ;  его  по¬
пытки  сочетать  христианство  с  античной  философией  вызвали  недоволь¬
ство  церковников;  многие  взгляды  Оригена  были  объявлены  еретиче¬
скими.
 Орлеаны  —  младшие  ветви  французских  королевских  династий  Валуа
и  Бурбонов;  к  Орлеанам  принадлежал  Луи-Филипп  —  французский  король
в  годы  1830—1848.
 Отман  Франсуа  (1524—1590)—французский  гугенотский  публицист
и  правовед;  выступал  против  королевского  абсолютизма,  в  защиту  фео¬
дально-аристократической  средневековой  сословной  монархии.
 Отшельник  с  шоссе  д'Антен  —  псевдоним  писателя  Жуй  (1764—1846),
автора  сборников  бытовых  очерков.
 Павзаний  —  древнегреческий  писатель  II  века,  автор  «Описания
Эллады»  —  описания  городов  и  поселений  Греции.
 Пальмира  —  древний  город  в  Сирии,  возник  в  первом  тысячелетии
до  н.  э.;  в  273  году  был  разрушен  римлянами.
 Паппус  —  военачальник  у  иудейского  царя  Антигона;  был  обезглавлен
Иродом.
 Начини  Филиппо  (1812—1883)—итальянский  анатом.
 402

Пеплум  —  в  древней  Греции  и  Риме  женская  верхняя  одежда,  надевав¬
шаяся  поверх  туники.
 Песталоцци  Иоганн  Генрих  (1746—1827)—выдающийся  швейцарский
педагог-демократ;  практиковал  в  созданном  им  приюте  для  сирот  и  бес¬
призорных  детей  методы  соединения  обучения  с  производительным  трудом;
автор  педагогического  романа  «Лингард  и  Гертруда»  и  других  книг.
 Пиго  Лебрен  (1753—1835)—французский  писатель,  автор  романов
«Гусары»,  «Испанское  безумие»  и  др.
 Пикар  Луи  Франсуа  (1769—1828)—французский  драматург,  автор
бытовых  комедий.
 Пиксерекур  Гильбер  де  (1773—1844)—французский  драматург,  автор
большого  числа  мелодрам.
 Пистоль  —  старинная  золотая  монета,  имела  хождение  в  Испании,
Франции  и  других  странах;  вышла  из  употребления  в  конце  XVIII  века.
 Пифагор  (ок.  580—500  до  н.  э.)—древнегреческий  математик  и
философ-идеалист;  рассматривал  Вселенную  как  гармоническую  систему
чисел  и  их  отношений.
 Платон  (427—347  до  н.  э.)—древнегреческий  философ-объективный
идеалист;  изменчивому  миру  чувственных  вещей  противопоставлял  вечный
мир  «идей»;  противник  демократии,  он  создал  учение  о  государстве,  управ¬
ляемом  философами.
 Плутонизм  —  направление  в  геологии  в  конце  XVIII  века,  основанное
на  теории  о  происхождении  всех  горных  пород  под  действием  «подзем¬
ного  жара».
 Поликлет  —  великий  древнегреческий  скульптор  и  теоретик  искусства;
имел  многочисленных  учеников  и  последователей.
 Помпей  Гней  (106—48  до  н.  э)  —  римский  полководец  и  политиче¬
ский  деятель,  член  триумвирата  (вместе  с  Цезарем  и  Крассом);  в  борьбе
с  Цезарем  потерпел  поражение,  бежал  в  Египет  и  был  убит  приближен¬
ными  египетского  царя.
 Прудон  Пьер  Жозеф  (1809—1865)  —  французский  мелкобуржуазный
социолог,  публицист,  вульгарный  экономист,  один  из  основоположников
анархизма.
 Прюдом  Луи  Мари  (1742—1830)—французский  публицист,  после  ре¬
волюции  (в  1796  году)  выпустил  «Всеобщую  и  беспристрастную  историю
заблуждений,  ошибок  и  преступлений,  совершенных  во  время  революции»,
направленную  против  демократии.
 Психея  —  у  древних  греков  олицетворение  человеческой  души,  изобра¬
жалась  в  виде  девушки;  позднее  миф  о  любви  Психеи  к  Эроту  (К!гбидо¬
ну)  был  использован  во  многих  поэтических  произведениях.
 Пювис  Мари  Антуан  (1776—1851)  —французский  агроном.
 Распайль  Франсуа  Венсан  (1794—1878)—французский  врач,  публи¬
цист,  левый  республиканец,  активный  участник  революций  1830  и  1848  го¬
дов;  в  дальнейшем  стал  левым  радикалом.
 Регентство  (1715—1723)—правление  Филиппа  Орлеанского  в  период
несовершеннолетия  короля  Людовика  XV.
 Риальто  —  название  моста  на  Большом  канале  в  Венеции.
 Рид  Томас  (1710—1796)—шотландский  философ-идеалист,  глава
Шотландской  школы,  так  называемой  философии  здравого  смысла;  защи¬
щал  религию  ссылкой  на  якобы  врожденный  человеку  «здравый  смысл»,
«инстинкт»  и  т.  п.
 Риефель  Жюль  (1806—1853)—французский  агроном,  автор  «Руко¬
водства  для  землевладельцев».
 Римская  экспедиция  (1849)  была  предпринята  Францией  и  другими
странами  против  Римской  республики;  в  результате  интервенции  была  вос¬
становлена  власть  папы,  свергнутого  революцией.
 403

Ришелье  Арман  Жан  дю  Плесси  (1585—1642)—кардинал,  француз¬
ский  государственный  деятель,  министр  при  Людовике  XIII;  боролся  за
укрепление  королевского  абсолютизма  и  централизацию  страны;  способ¬
ствовал  основанию  Французской  академии.
 Роллен  Шарль  (1661—1741)—французский  гуманист,  историк,  автор
«Римской  истории».
 Ронсар  Пьер  де  (1524—1585)—французский  поэт  эпохи  Возрожде¬
ния,  оказал  большое  влияние  на  развитие  национальной  французской
поэзии
 Роре  Никола  Эдмон  (1797—1860)—французский  издатель  различных
«Руководств»  по  наукам  и  искусствам  и  «Энциклопедии».
 Саддукеи  —  представители  религиозно-политического  течения  в  древ¬
ней  Иудее,  выражали  интересы  иудейской  рабовладельческой  знати,  выс¬
ших  иерусалимских  жрецов  и  чиновников.
 Саломея  —  дочь  Иродиады  и  ее  первого  мужа  Ирода.  По  библейской
легенде,  потребовала  у  тетрарха  Ирода-Антипы  голову  Иоанна  Кре¬
стителя.
 Саллюстий  Гай  Крисп  (86—35  до  н.  э.)—римский  историк,  автор
сочинений  «О  заговоре  Каталины»,  «Югуртинская  война»  и  других.
 Сальпетриер  —  в  данном  случае  филантропическое  заведение,  убежище
для  престарелых  женщин,  больница.
 Самсон  —  древнееврейский  мифический  герой,  наделенный  сверхъ¬
естественной  силой  и  отвагой;  согласно  библейской  легенде,  был  предан
филистимлянам  его  возлюбленной  Далилой,  остригшей  ему  во  сне  волосы,
в  которых  заключалась  его  непреодолимая  сила.
 Санкюлоты  (фр.  sans-culottes,  буквально:  без  коротких  штанов)  —
прозвище,  данное  аристократами  революционерам,  носившим  длинные
брюки,  в  отличие  от  дворян,  которые  носили  короткие,  отороченные  кру¬
жевами  штаны;  в  конце  XVIII  века  во  Франции  название  это  относилось
к  революционным  массам.
 Сведенборг  Эммануил  (1688—1772)  —шведский  натуралист  и  философ-
мистик;  занимался  естественными  и  точными  науками,  затем  впал  в  ми¬
стику,  объявив  себя  «духовидцем»,  написал  сочинение  «Небесные  тайны»,
представляющее  собой  аллегорический  комментарий  к  библии.
 Сокровища  Атридов  —  в  древнегреческих  легендах  Атриды  —  потомки
Атрея,  который  имел  барана  с  золотым  руном;  этот  источник  власти  и
богатства  был  похищен  членами  его  семьи,  совершившими  тяжкие  зло¬
деяния.
 Селламаре  Антоний  (1657—1733)—испанский  посол  во  Франции  в
период  регентства  Филиппа  Орлеанского,  участвовал  в  заговоре  против
него.
 Сен-Сир  —  пансион  для  благородных  девиц,  открытый  Людовиком  XIV
и  госпожей  де  Ментенон;  позднее  —  привилегированная  военная  школа
близ  Парижа.
 Сивиллы  —  у  древних  греков  и  римлян  полулегендарные  прорицатель¬
ницы.  «Оракулы  Сивиллы»,  содержащие  предсказания,  написаны  были
греческими  стихами.
 Сид  Родриго  Диас  де  Бивар  (род.  ок.  1040,  ум.  1099)  —  испанский
рыцарь,  прославившийся  своими  подвигами  в  отвоевании  Пиренейского
полуострова  у  мавров;  герой  средневековой  «Песни  о  моем  Сиде»,  «Хро¬
ника  о  Сиде»  и  многих  романсов.
 Сисмонди  Жан-Шарль-Леонар  (1773—1842)—буржуазный  экономист
и  историк,  которого  К.  Маркс  относит  к  экономистам  классической  школы
политической  экономии  во  Франции.  Автор  работ  «История  французов»,
«История  итальянских  республик  в  средние  века»,  «Новые  начала  полити¬
ческой  экономии,  или  о  богатстве  в  его  отношении  к  народонаселению»
 404

и  других,  в  которых  подвергал  критике  капитализм  в  интересах  мелкой
буржуазии,  требовал  борьбы  с  концентрацией  капитала.
 Солон  (640—558  до  н.  э.)  —  афинский  законодатель,  отражавший
интересы  торговых  слоев.
 Спиноза  Барух  (Бенедикт,  1632—1677)  —  род.  в  Голландии,  выдаю»
щийся  философ-материалист  и  атеист,  автор  трудов  «Трактат  об  усовер¬
шенствовании  интеллекта»,  «Этика».
 Сюблиньи  —  французский  писатель  и  критик  XVII  века.
 Тайепье  Ноэль  (1540—1589)—французский  историк.
 Талейран  Шарль  Морис  (1754—1838)—французский  политический
деятель  и  дипломат,  представлял  Францию  на  Венском  конгрессе.
 Тартюф  —  герой  одноименной  комедии  знаменитого  французского  пи¬
сателя  Мольера  (1622—1673);  образ  Тартюфа  является  воплощением  хан¬
жества  и  лицемерия.
 Термы  —  общественные  бани  в  древнем  Риме;  имели  целый  комплекс
назначений:  там  были  места  для  прогулок,  библиотеки,  там  давались
театральные  представления,  выступали  поэты  и  ораторы.  Термы  зани¬
мали  видное  место  в  общественной  жизни  античного  города.
 Тертуллиан  (160—240)—христианский  богослов.
 Тиберий  (Тиверий)  —  римский  император  (14—37  н.  э.);  отличался  же*
стокостью.
 Тивериада  —  город  на  берегу  Генисаретского  озера,  основанный  Иро-
дом-Антипой  и  ставший  его  резиденцией;  назван  в  честь  императора  Тибе¬
рия  (Тиверия).
 Тит  —  римский  император  (79—81  н.  э.).
 Тит  Ливий  (59  до  н.  э.—  17  н.  э.)—знаменитый  римский  историк,
изложил  историю  древнего  Рима  в  142  книгах;  все  сочинение  принято  бы¬
ло  делить  на  декады,  по  десяти  книг  в  каждой,  сохранилось  35  книг.
 «Универ»  —  католическая  газета,  защищавшая  неограниченную  духов¬
ную  и  светскую  власть  пап.
 Фарадей  Микаэль  (1791—1867)  —  знаменитый  английский  физик  и  хи¬
мик,  открыл  ряд  научных  законов  (об  индуктивных  токах,  электромагне¬
тизме  и  т.  д.)
 Фабий  Пиктор,  Квинт  (конец  III  в.  до  н.  э.)  —древнейший  римский
историк,  положил  начало  римской  историографии;  в  его  сочинении  «Ле¬
топись»  использованы  были  греческие  и  латинские  источники,  устные  пре¬
дания,  частные  архивы.
 Фарисеи  —  религиозная  секта  в  древней  Иудее,  представлявшая  инте¬
ресы  зажиточных  слоев  городского  населения,  отличавшаяся  фанатизмом
и  лицемерным  исполнением  правил  внешнего  благочестия.
 Фенелон  Франсуа  (1651—1715)—французский  аббат,  писатель,  автор
романа  «Похождения  Телемака,  сына  Улисса»,  содержащего  тираноборче¬
ские  тенденции,  и  книги  «О  воспитании  девиц».
 Фома  Аквинский  (1225—1274)—итальянский  богослов,  представитель
католической  ортодоксии.
 Цирцея  —  в  древнегреческой  мифологии  волшебница,  владевшая  остро¬
вом,  куда  был  занесен  Одиссей;  чтобы  удержать  его  на  острове,  обра¬
тила  его  спутников  в  свиней.
 Шеллинг  Фридрих  Вильгельм  (1775—1854)  —видный  представитель  не¬
мецкой  идеалистической  философии;  основное  его  сочинение  —  «Система
трансцендентального  идеализма»  (1800).
 Шенье  Андрэ  (1762—1794)—французский  поэт  и  публицист,  автор
элегий  и  политических  ямбов;  был  сторонником  жирондистов,  гильотини¬
рован  за  выступления  против  якобинской  диктатуры.
 Эгист  и  Агамемнон  —  герои  трагедии  Эсхила  «Агамемнон»,  входящей
в  состав  трилогии  «Орестея».
 405

Эме  Мартен  (1786—1847)  —  французский  писатель.
 Эней  —  герой  поэмы  Вергилия  «Энеида»,  троянский  вождь,  бежав¬
ший  после  гибели  Трои  в  Лациум  (Италия),  где  основал  новое  госу¬
дарство.
 Эпикур  (342—270  до  н.  э.)  —  выдающийся  философ-материалист  и
атеист  эпохи  эллинизма,  отрицал  вмешательство  богов  в  дела  мира  и
исходил  из  признания  вечности  материи,  обладающей  внутренним  истоп¬
ником  движения,  по  выражению  Маркса,  был  «радикальным  просветителем
древности».
 «Эсфирь»  и  «Аталия»  («Гофолия»)—трагедии  знаменитого  француз¬
ского  драматурга  Жана  Расина  (1639—1699).
 Ян  Гус  (1369—1415)—великий  чешский  патриот,  вождь  реформации
в  Чехии,  вдохновитель  чешского  национально-освободительного  движения;
боролся  против  католического  духовенства,  немецкого  засилия  в  стране;
как  «нераскаявшийся  еретик»  был  сожжен  на  костре.
 На  258  и  259  стр.  романа  «Бувар  и  Пекюше»
пропущены  23  строки  французского  текста  с
лингвистическими  примерами,  непереводимыми
на  русский  язык.

ПЕРЕЧЕНЬ  ИЛЛЮСТРАЦИЙ
 Сто  96  1
 97  [  «Простая  душа».  Художник  О.  Леру  1913.
 Стр  128}
 ^  129  }  «Иродиада».  Художник  Г.  Бюсьер.  1913.
 Стр.  224}
 225
 256 	]  «Бувар  и  Пекюше».  Художник  Б.  Нодэн.  1923.
 257

СОДЕРЖАНИЕ
 Кандидат.  Перев.  Т.  Ириновой 	 5
 Легенда  о  св.  Юлиане  Странноприимце.  Перев.  М.  Волошина  .  . 	71
 Простая  душа.  Перев.  Н.  Соболевского 	 95
 Иродиада.  Перев.  М.  Эйхенгольца 	125
 Бувар  и  Пекюше.  Перев.  И.  Мандельштама 	153
 «¡Кандидат»,  «Три  повести»,  «Бувар  и  Пекюше».  А.  Иващенко  .  .  . 	389
 Примечания 	392
 Перечень  иллюстраций 	о  407
 ГЮСТАВ  ФЛОБЕР.
 Собрание  сочинений
в  пяти  томах.  Том  4.
 Оформление  художника
Е.  И.  Когана.
 Технический  редактор  А.  Ефимова.
 +  4  вклейки  (0,5  п.  л.).  Уч.-изд.  л.  25,67.
 Ордена  Ленина  типография  газеты  «Правда»  имени  И.  В.  Сталина.
Москва,  улица  «Правды»,  24.