Империи и этнонациональные государства в Западной Европе в Средние века и раннее Новое время - Хачатурян Н.

Автор: Хачатурян Н.

Теги: всеобщая история европа (ес, часть снг) история средних веков политическая история история европы

ISBN: 978-5-02-036714-2

Год: 2011

Похожие

Картографии царства. Земля и ее значения в России XVII века

История Центрально-Восточной Европы

Родословная абсолютистского государства

Мифы и церемонии русской монархии (Том 1)

Текст

в Средние века
НАУКА

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ им. М.В. ЛОМОНОСОВА РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИСТОРИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ ИНСТИТУТ ВСЕОБЩЕЙ ИСТОРИИ
ОБЩЕСТВО МЕДИЕВИСТОВ И ИСТОРИКОВ
РАННЕГО НОВОГО ВРЕМЕНИ
MOSCOW LOMONOSOV STATE UNIVERSITY RUSSIAN ACADEMY OF SCIENCES
FACULTY OF HISTORY INSTITUTE OF UNIVERSAL HISTORY
SOCIETY OF MEDIEVALISTS AND HISTORIANS
OF EARLY MODERN PERIOD
EMPIRES
AND ETHNONATIONAL
STATES
OF WESTERN EUROPE
in the Middle Ages
and Early Modern
ж Period
MOSCOW NAUKA 2011
ИМПЕРИИ
И ЭТНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ
MOCKRA НАУК л 2011
УДК 94(4)«653»
ББК 63.3(4)
И54
Издание осуществлено при финансовой поддержке
Z|dX Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ)
ПрЛу проект № 10-01-16010д
Редакционная коллегия:
Н.А. Хачатурян (ответственный редактор и составитель),
М.А. Бойцов, О.В. Дмитриева, Т.П. Гусарова,
И.И. Варьяш, Е.В. Калмыкова, О.С. Воскобойников,
И.Д. Вавочкина (ответственный секретарь)
Рецензенты:
доктор исторических наук Л.М. Брагина,
доктор исторических наук Е.Н. Кириллова
Империи и этнонациональные государства в Западной Ев-
ропе в Средние века и раннее Новое время / [отв. ред. и сост.
Н.А. Хачатурян] ; Ин-т всеобщей истории РАН ; МГУ им. М.В. Ло-
моносова. - М. : Наука, 2011. - 503 с. - ISBN 978-5-02-036714-2
(в пер.).
Исследование посвящено высшим формам политических образований —
империям и этнонациональным государствам. Их сопоставление в конкретно-
историческом и теоретическом плане заметно раздвинуло горизонты темы.
Новаторская историческая концепция Etat moderne отразила движение средне-
вековой государственности от патримониальной монархии к публично-право-
вому государству Нового времени. Проблема соотношения универсалистских и
централизаторских тенденций в политических процессах государственного са-
моопределения в разных регионах Западной Европы — от Англии и Испании до
Священной Римской империи и от Франции и Габсбургской монархии до Вюр-
темберга и Флоренции — исследовалась в рамках средневековой истории с апел-
ляцией к политическому и правовому наследию Римской империи.
Для историков, преподавателей, студентов вузов и всех интересующихся
политической историей.
По сети «Академкнига»
ISBN 978-5-02-036714-2 © Институт всеобщей истории РАН,
Московский государственный университет
имени М.В. Ломоносова, 2011
© Хачатурян Н.А., составление, 2011
© Коллектив авторов, 2011
© Редакционно-издательское оформление.
Издательство «Наука», 2011
ВВЕДЕНИЕ
ГОРИЗОНТЫ ТЕМЫ:
ТИПИЧНОСТЬ, ПРЕЕМСТВЕННОСТЬ
И КРЕАТИВ ПОЛИТИЧЕСКИХ ФОРМ
В ИСТОРИИ ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОГО
СРЕДНЕВЕКОВЬЯ*
Предлагаемая вниманию читателей работа является очеред-
ной, пятой по счету коллективной монографией, созданной в
рамках научных проектов кафедры истории средних веков Исто-
рического факультета МГУ и группы «Власть и общество», объ-
единяющей усилия российских специалистов в области полити-
ческой истории. Исследование посвящено основным и высшим
формам политических образований в средневековой Западной
Европе — империям и этнонациональным государствам.
Авторы попытались реализовать поставленную задачу в срав-
нительном сопоставлении этих форм, прибегнув не только к кон-
кретно-историческому, но и к теоретическому, обобщающему
анализу, что позволило заметно раздвинуть горизонты темы.
Материалы тома с традиционными для политической исто-
рии проблемами социальной и институциональной, событийной
и персональной, культурной и ментальной истории (разделы:
I. Политическая организация пространства и народов в импер-
ских образованиях: процессы интеграции и дезинтеграции; II. От
патримониальной государственности к публично-правовой: фор-
мирование средневекового суверенитета и его институционали-
зация; III. Идеологические и правовые аспекты в жизни империй
и этнонациональных государств: преемственность и обновле-
ние — затрагивают некую совокупность вопросов, отразивших
опыт западноевропейских народов эпохи Средневековья, свя-
занный, тем не менее, с «глобальными» (говоря современным
языком) или, точнее, типичными процессами политического раз-
вития в масштабах всемирной истории. В рамках своего времени
* Издание монографии осуществлено при поддержке РГНФ, исследовательский
проект № 06-01-00486а.
6
Введение
и условий существования западноевропейские народы разреша-
ли посылаемые средой вызовы, ответы на которые составили их
вклад в общий опыт человеческой истории, в частности в сфере
политической жизни.
Соблюдая эту «высокую» точку отсчета в оценке материа-
лов исследования, я позволю себе суммировать его итоги в кон-
тексте самых общих проявлений процесса развития, в котором
в качестве его констант присутствовали такие компоненты, как
типичность и всеобщность форм, их преемственность и новации.
Эти компоненты в процессах в целом или в конкретных явлени-
ях существовали не изолированно друг от друга, присутствуя там
в той или иной комбинации. Но в любом случае, воплощая свое
качество «развития», они непременно несли на себе знак обнов-
ления — в том или ином виде и степени выраженности.
Начну с разработок в томе проблемы природы традиционных
политических форм, известных с момента вступления человече-
ства на путь цивилизованного развития — т.е. государственных
образований (средневековых империй и этнонациональных го-
сударств). Их изучение убедительно демонстрирует отсутствие
тождества между традиционностью и повторяемостью в исто-
рии — особенность, которую историкам позволяют понять в том
числе новые подходы к решению вопроса.
В течение долгого времени, по крайней мере с начала оформ-
ления направления «социальной истории» в первой трети XIX в.,
ученые видели основную задачу поиска в оценке социальной
природы институциональных политических форм. Следует при-
знать, что примерно ко второй половине XX столетия историки
пришли в общих чертах к относительному согласию в этом вопро-
се. В контексте социальной эволюции средневекового общества,
с учетом факта вариативности развития, были выделены формы
варварских королевств и раннесредневековых государств перио-
да перехода от первобытнообщинного строя к обществу социаль-
ной стратификации и государственности и далее этапа генезиса
феодальных отношений; несколько форм собственно «феодаль-
ных» государств в рамках уже сложившейся и трансформирую-
щейся системы — государства периода феодальной раздроблен-
ности или полицентризма; сословные и абсолютные монархии
в условиях классического и затем позднего Средневековья (или
раннего Нового времени).
Новые импульсы в подходах к теме рождались постепенно
в трудах отдельных ученых в виде решений-находок, если и за-
Введение
7
меченных современниками, то не получавших до определенно-
го времени должного осмысления и развития. Но они смещали
акценты в исследовательском интересе к вопросам о феномене
власти в его социологическом и затем антропологическом кон-
текстах, а также роли права в функционировании механизма
государственного управления. Их итогом стала концепция Etat
moderne, оформившаяся как объект интереса общеевропейского
сообщества медиевистов в конце 80-х — начале 90-х годов про-
шлого века. Она не перечеркнула, но вобрала в себя прежние на-
учные обретения, в частности в понимании социальной природы
средневекового государства, обозначив, тем не менее, в качест-
ве основного вектора исследований большую и многозначную
тему оформления публично-правовой природы государствен-
ности и власти. Новая точка отсчета позволила выделить два
этапа в политической эволюции Средневековья: так называе-
мой «патримониальной монархии», в рамки которой оказались
включенными варварские и раннесредневековые государства,
а также образования периода политической раздробленности,
и далее — этап оформления публично-правового государства.
Его конструктивными факторами стали процессы централиза-
ции и развития позитивного государственного права, важным
импульсом которого явился в свою очередь ренессанс римско-
го права.
Сложный по содержанию процесс характеризовали в качест-
ве знаковых такие явления, как постепенная замена личностного
принципа во взаимоотношениях власти с обществом на опосредо-
ванные государством и стольжепостепенноеупрочение денежной
формы отношений в реализации общественных связей в общест-
ве в целом; усложнение аппарата управления, «материализующе-
го» притязания монарха на высшую законодательную, судебную
и исполнительную власть; радикальные сдвиги в политическом
сознании общества, в недрах которого рождался институт поддан-
ства, связанный не только с усилением центральной власти, но и
с обновлением представлений о природе монарха, в образе кото-
рого теперь превалировали черты «публичной службы» и «долга»
государя, действующего во имя «общего блага». Оставаясь «фео-
дальным» по своей социальной природе, средневековое государ-
ство на путях своей модернизации закладывало, по мнению со-
временных исследователей, основы государства Нового времени.
8
Введение
Конструктивная в научном плане концепция Etat moderne
убедительно иллюстрирует, на наш взгляд, справедливость заме-
чания известного физика XX столетия В. Гейзенберга, хотя и вы-
сказанного им применительно к естественному знанию: «то, что
мы наблюдаем, — не сама природа, но природа, открывающаяся
нашему способу задавать вопросы».
Отмеченный нами в восприятии этой концепции современ-
ными учеными знак синтеза исторических знаний и связанное
с ее новыми способами видения темы обогащение последней по-
зволяет к тому же толковать очевидную субъективность выска-
зывания В. Гейзенберга как показатель только относительности
процесса познания, но не его бессмысленности.
Материалы настоящего издания продолжают и углубляют
разработки концепции Etat moderne, заявленные и реализуемые
научной группой «Власть и Общество» в качестве одного из важ-
ных направлений исследовательского поиска еще в самом начале
нового столетия1.
Картину формирования публичной природы власти и го-
сударственности в данной монографии дополняет анализ пат-
римониального этапа в качестве точки отсчета в названном
процессе на примере уэссекского королевства Альфреда Велико-
го в IX в.
Сложности процесса модернизации государственности в
работе демонстрирует конкретная характеристика конституи-
рования таких его сущностных показателей, как превращение
в юридическую норму принципа неотчуждаемости королев-
ского домена во Франции XIV в., исключившую возможность
отношения к нему как семейному имуществу или утверждение
понятия «суверенитет» применительно к верховной власти в
содержательном наполнении этого понятия. Роль в этом про-
цессе права в качестве фактора решающего значения отражают
материалы из истории стран Пиренейского полуострова. В их
ряду анализ знаменитого памятника «7 Партид», а также пра-
вовых хитросплетений в обосновании и равно ограничении на-
следственных династических прав для женщин в Португалии и
Леоне XII в.
В материалах работы, посвященных не менее важному по-
казателю эволюции средневековой государственности — транс-
формации административного аппарата (усложнение и упо-
рядочение аппарата; новые формы «чиновной» службы и ее
Введение
9
оплаты), — хотелось бы отметить отраженные в них две особен-
ности. Во-первых, распространенность этого явления в сфере не
только светского, но и церковного управления, а также на раз-
ных территориальных уровнях — этнонациональном, общеим-
перском и локальном (к примеру, в территориальных княжествах
Священной Римской империи германской нации). Во-вторых,
приведенные данные позволяют говорить о явном отставании
общеимперского управления на путях модернизации от этно-
национальных государств, таких как Франция и Англия, и даже
по ряду показателей — от территориальных княжеств империи
(слабость общеимперских институтов, сохранение и заметное
использование принципа личностных связей во взаимодействии
верховной власти с обществом и аппаратом).
В контексте проблемы Etat moderne представляет интерес
анализ амбивалентных свойств разрабатываемой легистами и
политическими мыслителями теории «общего блага» и роли мо-
нарха в качестве его гаранта. Она не только обеспечивала необ-
ходимую для монарха мотивацию, оправдывающую реализацию
его притязаний, но предоставляла и стимулировала возможность
контроля со стороны общества.
Отмеченная ситуация подтверждает многонаправленность
эволюции средневековой политической организации на путях ее
движения к государству Нового времени, предполагая не только
победу государя над частными началами в природе его власти и
преодоление в целом полицентризма, но и зрелость общества,
его способность к гражданской активности. Достижение послед-
него показателя в свете исторического опыта выглядит заметно
более трудной задачей, чем обретение монархом «абсолютной»
власти (с учетом необходимых корректив) на закате Средне-
вековья.
В этой связи обращают на себя внимание те конкретные раз-
работки в материалах издания, которые проливают дополнитель-
ный свет, в частности, на вопрос о соотношении авторитарной и
коллективной выборной власти.
Средневековье убедительно демонстрировало преимущест-
венные позиции авторитарных форм власти, которые реализова-
ли император и монарх, объявлявший себя «императором в своем
королевстве», как, впрочем, и реализующий частный иммунитет
сеньор по отношению к своему вассалу и зависимому крестья-
нину в его вотчине, что объяснялось сущностной особенностью
10
Введение
в жизни сообщества — полицентризмом и иерархизмом его со-
циальной и политической структуры. Это не исключало, вместе
с тем, отмеченных и в данном издании фактов живучести кол-
лективных выборных форм управления, причем не только на ло-
кальном уровне — в городских коммунах и сообществах, ремес-
ленных и торговых гильдиях, ведомствах центрального аппарата
(как, например, в деятельности высшего судебного органа Фран-
ции — Парижского парламента) или в органах местного террито-
риального управления, но и на общегосударственном уровне —
в сословно-представительных собраниях. Их безусловно нельзя
рассматривать только в качестве реминесценций ушедшего «дет-
ства» западноевропейских народов. Правильнее видеть в них
проявление сущностной особенности феодального общества —
его корпоративизма. Очевидно, в контексте ретроспективного
анализа допустима их оценка в качестве неких знаков, предвос-
хищающих республиканские средства управления в государствах
Нового времени. Однако опасность подобного подхода к явле-
нию, всегда чреватого возможностью нарушения принципа исто-
ризма, требует специального внимания к тем конкретным усло-
виям, в которых это явление получает развитие. Дело не только
и не столько в том реванше, который осуществляет авторитарная
власть на этапе позднего Средневековья, что привело в целом к
свертыванию форм сословного представительства как наиболее
яркого и убедительного знака политической истории, предвос-
хищающего Новое время. Ее победа на какое-то время отражала
пока еще весьма заметную силу традиционных общественных
отношений, подтверждая (в данном случае в сфере политической
истории) очевидный факт «долгого Средневековья», по выраже-
нию Ж. Ле Гоффа, очень точно подчеркнувшего крайнюю слож-
ность общественного процесса на материале особенностей духов-
ной жизни и предупреждавшего, таким образом, исследователей
от соблазна забывать или не замечать, что на так называемом эта-
пе «раннего Нового времени» его новации, действительно возни-
кавшие во всех сферах жизни, осуществлялись в среде «позднего
Средневековья» .*
* Работы прошлых лет и современные исследования в области эконо-
мической и социальной истории подтверждают гетерогенность пере-
ходного периода, демонстрируя все еще силу мелкого производства в
городе и деревне, цеховых форм организации труда в ремесле; форм
феодальной зависимости и рентных платежей крестьян, сосуществую-
Введение
11
Формы коллективной выборной власти, тем более в эпоху
классического феодализма, несли на себе печать и действовали
в лимитах средневекового корпоративизма, который даже в выс-
ших формах своего проявления, предполагавших общегосудар-
ственный уровень, а именно, в сословиях, дробил общество на
более или менее крупные социальные группы, которые испыты-
вали на себе воздействие институционально-территориального
фактора. Отмена сословного деления, победа принципа равен-
ства всех граждан перед законом и превращение сообщества в
национальное целое, предполагали радикальную ломку общест-
венных отношений и другое историческое время.
Даже такое исключительное явление в средневековом об-
ществе, как города-республики на Апеннинском полуострове, в
своей практике отдавали дань принципу авторитаризма, обна-
руживая,такимобразом, слабость республиканскихформ — этого
варианта «правления многих». Ситуацию великолепно иллюстри-
рует опубликованный в работе конкретный материал из истории
Флоренции, где обеспечивающий военную защиту, выбранный
на должность и часто «чужак» подеста действовал в качестве
своеобразной «подпорки» республики, располагая определенны-
ми властными полномочиями. Ситуация вызывает ряд аналогий
в виде дожа в Венецианской республике, военного защитника —
князя Новгородской республики, наконец, уже в раннее Новое
время — статхаудера в республике Соединенных провинций
Нидерландов. Очевидно, не лишним будет вспомнить в этой свя-
зи об эволюции власти в ряде итальянских республик, повторив-
ших движение к режиму абсолютизма в его вариативной форме
тирании.
Попытка теоретического рассмотрения в работе имперских
и этногосударственных форм в их сравнительном сопоставлении
позволяет затронуть вопрос об их связке, которая воплощает
вневременное и, можно сказать, исходя из ситуации сегодняш-
него дня, вечное противоречивое соотношение универсалист-
ских и централизаторских тенденций в политических процессах
государственного самоопределения. Эти тенденции совпадают
на определенном отрезке времени, когда сообщество решает во-
щих с находящимися на подъеме элементами генезиса капитализма.
В отечественной литературе см. работы А.А. Сванидзе, М.В. Винокуро-
вой, Е.Н. Кирилловой.
12
Введение
прос о границах территориального самоопределения, чтобы впо-
следствии разойтись, поскольку империи всегда останутся выра-
женным гетерогенным объединением разных народов, которых
отличали специфика и уровень развития культуры, социальной
зрелости, политического статуса...
Они всегда будут отличаться от этнонациональных госу-
дарств, которые при относительной «похожести» начальной
стадии территориального образования и, в конечном счете, от-
носительности результатов преодоления и упорядочения неиз-
бежного и в последнем случае разнообразия народов, их матери-
альной и духовной культуры, в своем развитии будут воплощать
движение к внутренней консолидации с ее вектором к генера-
лизации форм жизни. Материалы тома убедительно продемонст-
рируют политическое поражение имперской государственности
в ее средневековой форме и победу этнонационального начала,
воплощавшего перспективу развития.
Вместе с тем эти же материалы содержат свидетельства не-
обычайной живучести универсалистской идеи, ее вариативности
в формах воплощения или притязаний и способности рядиться в
новые одежды, обслуживая разные задачи и вливая, так сказать,
«новое вино в старые мехи».
Естественное «перетекание» политического универсализма
в христианский начинается уже в Римской империи, приняв-
шей христианскую религию в качестве государственной. Вари-
ант «средневековой» трансформации этого процесса отражает
в публикации анализ политической мысли и деятельности папы
римского Григория IX.
Имперская идея оставалась важным средством политической
и идеологической борьбы верховной власти за решение задач
внутренней политики в своих сообществах или за влияние на ев-
ропейской арене, например в конфликтах Англии и Франции или
в дипломатических планах Бургундии.
Явно уступавшая в соперничестве с централизованными мо-
нархиями на пути модернизации государственных форм Священ-
ная Римская империя германской нации сумела сохранить себя
как политическое объединение и обеспечила выход из кризиса в
условиях потрясений реформационного движения, продемонст-
рировав силу традиционных личностных связей науровне взаимо-
отношений центра с курфюрстами и титулованным дворянством.
Введение
13
Имперская идея, как это не парадоксально, могла стать зна-
менем «национального» объединения Пиренейского полуост-
рова в политической практике Альфреда III в «империи» Леона
(IX — начало X в.) с апелляцией к прошлому вестготского коро-
левства, или в XIII в. в планах Альфонса X по объединению На-
варры, Арагона, Каталонии и Барселоны (во имя «tota Espana»).
Наконец, материалы монографии дают возможность наблю-
дать трансформированные имперские образования как знак уже
раннего Нового времени, в которых потестарный центр не про-
сто перешагнет европейские границы, но окажется оторванным
от контролируемых территорий другими континентами, морями
и океанами.
Своеобразным вариантом гетерогенных образований могли
стать композитарные монархии раннего Нового времени, объ-
единявшие (как в случае с Англией или монархией австрийских
Габсбургов) группы западноевропейских народов с давними тра-
дициями исторического своеобразия (в религии, языке, условиях
социального и политического развития) и вместе с тем извест-
ной общностью их исторического прошлого. Пережитый опыт
сторон в новых условиях, если и не снимал противоречия внутри
объединения, то заметно менял ситуацию, побуждая ведущую
в этом союзе политическую силу преодолевать барьер «импер-
ского» подчинения и искать компромисса в обретении единства.
Этот процесс, к сожалению, даже в рамках короткого времени
не был необратим. Но главное, он мог сочетаться с имперскими
планами по завоеванию заморских колоний.
В анализе средневековых политических форм, особенно в ва-
риантах, уже известных человечеству, с типичными для них каче-
ствами, которые формировала всеобщая необходимость создания
и воссоздания государственных структур, целесообразно обра-
тить внимание на проблему преемственности и фактор «влия-
ния». Речь идет в данном случае не о таинственном воздействии
«исторического времени», на витке которого вступили на путь
или совпали в своем развитии какие-то человеческие общности, а
также не о взаимных более или менее тесных контактах этих общ-
ностей, но об их глубинном взаимодействии, практически на всех
уровнях — социальном, политическом, культурном. Иными сло-
вами, я имею в виду западноевропейскую цивилизацию, которая
начала свой путь в эпоху Средневековья, но в условиях прямого
и далее «вторичного» синтеза, т.е. взаимодействия германского
14
Введение
мира с тоже преемственной государственностью Римской им-
перии.
Синтез стал знаковым явлением для западноевропейских
народов, в частности в сфере политической жизни, оказав пря-
мое и опосредованное влияние на политические формы, право-
вую мысль и политическую культуру общества. Помещенные в
монографии материалы, посвященные политической предысто-
рии западноевропейского Средневековья, убедительно иллюст-
рируют исключительное значение римской имперской модели,
в которой были объединены неизбежные принципы экспансии
с юридическим признанием права гражданства для всего сво-
бодного населения, жившего на территории сообщества. Кон-
кретная картина становления авторитарной власти в движении
империи от принципата к доминату столь же убедительно объ-
ясняет апелляцию к ее историческому опыту и правовой мысли
интеллектуалов и политиков западноевропейского общества в
разработке и реализации ими понятия и самого явления сувере-
нитета.
Отмеченное обстоятельство сообщает особый интерес «ори-
гинальному» началу в политической истории этого сообщества.
Невозможно исключить оригинальное начало, идущее от этапа
исторического развития и конкретно-исторических условий,
сообщавших своеобразие традиционным, повторяющимся, не
всегда преемственным, но испытавшим стороннее влияние поли-
тическим формам. Они могут быть оценены в качестве креатива
в политическом опыте западноевропейского Средневековья, но
нельзя не признать возможности разной меры и значимости креа-
тива. В качестве иллюстрации приведу два примера из материа-
лов, опубликованных в настоящей работе. Один из них касается
Ренессанса и рецепции римского права — этого важного фактора
процесса модернизации государственности и власти в Западной
Европе. Однако, как показывает исследовательский анализ, его
влияние было более или менее жестко в зависимости от страны,
но лимитировано и трансформировано условиями конкретного
развития и, в конечном счете, базовой ролью «обычного» права в
процессе формирования государственного права. С этим обстоя-
тельством были вынуждены считаться монархи в своей правовой
и законодательной практике, вдохновляясь при этом звонкими
максимами римского права о полноте императорской власти, но
Введение
15
используя их по преимуществу в качестве средств политической
пропаганды.
Иначе выглядит феномен уникальной государственной фор-
мы феодальной монархии с сословным представительством, —
формы, неизвестной предшествующему историческому
опыту во всемирном масштабе. Более того, в рамках Средневе-
ковья, она была обязана творчеству только европейских на-
родов.
Возникнув как результат процессов социальной и правовой
самоорганизации средневекового общества, эта форма, в свою
очередь, мобилизовала и институционализировала обществен-
ную активность, подключив к диалогу с властью на выборных
началах не только политическую элиту, но и широкие круги не-
привилегированных сословий — горожан и части крестьянства.
Новая политическая форма не просто расширила границы со-
циальных лимитов для авторитарной власти, но углубила их и
сделала более действенными, благодаря острому оружию в виде
права и закона. Этот креатив средневековых народов встанет
в ряд тех обретений, которые предвосхищали будущее и гото-
вили его.
Но масштабный знак креатива и в последнем случае не смо-
жет смягчить и тем более перечеркнуть соображение о необ-
ходимости соблюдения исследователями принципа историзма.
Рассмотрение явления в контексте процесса модернизации госу-
дарственности подчеркнет только истинность его противоречи-
вой природы, в которой новации политической жизни (расшире-
ние диалога власти с обществом за счет непривилегированного
населения; организация этого диалога на основе выборного прин-
ципа) несли на себе печать «средневековости»2.
Материалы данной публикации, естественно, не исчерпы-
вают затронутых в ней проблем, обнаруживая, вместе с тем,
актуальность и масштабность темы, связанной с историей им-
перий и этнонациональных государств, к разработке которой
после долгого перерыва приступили отечественные специа-
листы.
Каждая из работ, опубликованных в рамках группы «Власть и
Общество», традиционно объединенных центральной проблемой
(особенность, послужившая основанием считать наши издания
коллективными монографиями) обнаруживает какие-то просче-
ты в исторических знаниях, прорисовывает новые аспекты в из-
16
Введение
бранной теме. Она обрастает «боковыми сюжетами», близкими,
но другими, стимулируя, таким образом, расширение простран-
ства поиска. Авторы настоящего издания надеются именно на
такой результат своих усилий.
Н.А. Хачатурян
1 Власть, общество, индивид в Средние века и раннее Новое время / Отв.
ред. Н.А. Хачатурян. М.: Наука, 2008; Властные институты и должности
в Европе в Средние века и раннее Новое время / Отв. ред. Т.П. Гусаро-
ва. М., 2010. .
2 Хачатурян Н.А. Феномен сословного представительства в контексте
проблемы Etat moderne // Власть, общество, индивид в Средние века и
раннее Новое время. С. 34 — 43.
В.И. Уколова
РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ:
ПОИСКИ ВЫХОДА ИЗ КРИЗИСА
Тема империи в последние десятилетия выдвинулась на пер-
вый план в целом ряде социальных и гуманитарных наук, не избе-
жала этого и история. Во многом интерес к империи как системе
власти и к судьбам конкретных исторических империй вызван
внешними вызовами — радикальными геополитическими изме-
нениями конца XX в., распадом советской сверхдержавы и ре-
шительно наступающей глобализацией. Обращение к историче-
скому прошлому при «смене времен» становится необходимым
для понимания, а иногда и для оправдания современных процес-
сов. Так, например, историческая «генеалогия» империи может
стать основанием для анализа перехода «от суверенного права
национальных государств (и международного права, из него про-
исходящего) к первым контурам постсовременного глобального
имперского права», ибо «проблематика Империи определяется,
в первую очередь, одним простым фактом — это мировой поря-
док»1.
Особый интерес при таких сопоставлениях с современностью
вызывает Римская империя. Вполне распространенной оказыва-
ется аналогия между целостностью Римской империи и воссоз-
данием европейского единства. Генеральный Секретарь Совета
Европы в начале двухтысячных годов Вальтер Швиммер заметил
в своей книге «Мечты о Европе», что зарождение Pax Еигореапа
обязано имперской идее и христианству, а первоначальной мо-
делью была Римская империя, возрожденная Карлом Великим.
С ними «в политических критериях как Совета Европы, так
и Европейского сообщества можно найти параллель в виде
условия принять общие основополагающие принципы плю-
ралистической демократии, правового государства и прав
человека»2.
Широкий общественный интерес к истории империй и им-
перской идее стимулировал и пересмотр имперской тематики в
< лмой исторической науке. Остановимся на доминирующих тен-
денциях изучения ситуации в Римской империи в III —IV вв. н.э.
20
В. И. Уколова
Традиционно содержанием этого периода считалось завершение
эпохи принципата, последовавший за падением военной монар-
хии Северов кризис и выход из него с установлением системы
домината. Период с 235 по 284 г. иногда также называли «эпохой
солдатских императоров». В последние десятилетия ряд исследо-
вателей, особенно в западной историографии, отказались от по-
нятий «кризис» и «доминат».
«Кризис» применительно к III в. вытесняется понятием «пере-
ходный период», а доминат заменяется определениями «Поздняя
империя» или «Поздняя античность»3. В новом издании «Кем-
бриджской древней истории» в томе XII сохраняется название
«Кризис империи»4, однако перемены, происходившие в то вре-
мя в Римской державе, интерпретируются как трансформация.
Историки стараются избегать употребления определения «кри-
зис», усматривая в нем определенную негативную оценочность5.
Подобная тенденция обнаруживается и в материалах конфе-
ренции «Трансформационные процессы в Римском государстве
в III в. и их восприятие в современности», состоявшейся в 2005
г. в Берлине6. Более того, период от 235 до 238 г., от правления
Максимина Фракийца до избрания императором Диоклетиана
называется «эпохой перехода от позднеимперского времени к
поздней античности»7.
На 7-м ежегодно проводимом семинаре Международного
научного объединения «Impact of Empire» (2006, Нидерланды),
называвшемся «Кризисы и Римская империя», известный ис-
следователь Рима В. Либешютц поставил вопрос: «Был ли кризис
III века?»8, мотивируя отказ некоторыми исследователями от по-
нятия «кризис» опасением, что резкая оценка противоречит то-
лерантности и «мультикультурализму» современности. Однако
сам он все-таки считает возможным сохранить «кризис» не как
оценочное, но как научное понятие.
Обзорный анализ историографии проблемы кризиса дан
в работе О. Хекстер «Рим и его империя (193 — 284). Дискус-
сия и источники по древней истории». Голландская исследова-
тельница рассматривает ситуацию III в. как серию кризисов
в функционировании государства и жизни общества. Тем не
менее доминирующей становится мысль о способности Рим-
ской империи к трансформации, а не к радикальному обнов-
лению9.
В российской литературе и историографии стран СНГ при
появившейся осторожности в употреблении понятия «доминат»
сохраняется в основном определенное противопоставление
Римская империя: поиски выхода из кризиса
21
«принципата» и «домината» как имперских систем, а состояние
Римской империи от времени падения Северов до Диоклетиана
характеризуется как «кризис»10.
Следует отметить, что такое переосмысление понятий дало и
важные положительные результаты в понимании характера и до-
стижений римской цивилизации и культуры в последние три века
существования Западной Римской империи, позволив прояснить
развитие в них креативных тенденций, важных для становления
европейской цивилизации и обеспечивших культурную преем-
ственность между античностью и Средневековьем11.
Прежде чем перейти к анализу состояния Римской империи
в III в. сделаем некоторые уточнения о самом понятии «импе-
рия». Первоначально в Риме «империем» (imperium) называлась
верховная власть, полнота полномочий царя, затем магистратов.
Высшие римские магистраты (консулы, преторы, диктатор) наде-
лялись империем по решению народного собрания согласно Lex
curiata de imperio. Империем также могли наделяться выдающие-
ся полководцы, военачальники. Содержание империя составляли
высшая юрисдикция и военное командование. Империй ограни-
чивался по времени, а для наместников провинций — территори-
ей. Пожизненный империй получил и Гай Юлий Цезарь, а позже
Октавиан Август. Постепенно понятие «империй» перешло и на
территорию, на которую он распространялся. В I в. н.э. так стали
называться владения Римской державы, а затем и сама держава,
претендовавшая на всемирность своей власти. Империя предпо-
лагала мировой универсализм, доведя до предела в имперском
праве совпадение юридического и этического его обоснования,
провозглашая единство высшей власти и гарантий справедливо-
го мироустройства12.
При всей очевидности универсализма Римской империи, она
возникла и начала функционировать под знаком «восстановления
республики» при умеренном возвышении принцепса как перво-
присутствующего в сенате. Политическая система Ранней импе-
рии получила, как мы же упоминали, в историографии название
11 ринципата. Начало такой интерпретации положилТ. Моммзен13,
утверждавший, что при первом римском императоре Октавиане
Августе сложилась диархия принцепса и сената.
Эта мысль не отвергалась даже теми исследователями, кото-
рые акцентировали переход от республиканского устройства к
монархической форме правления при Августе, отмечая, по край-
ней мере, внешнее апеллирование к республиканским политиче-
ским формам в Ранней империи. Исследование принципата име-
22
В.И. Уколова
ет огромную научную традицию, освещение которой не входит в
задачи нашего исследования. Однако именно признание наличия
в режиме принципата элементов «республиканской монархии»
позволило многим исследователям, начиная с Т. Моммзена, под-
держивать гипотезу о существовании двух форм Римской импе-
рии — принципата и домината, разделенных кризисом III века.
Лишь в последние десятилетия такое противопоставление «смяг-
чилось», и стал делаться акцент на способности римской импер-
ской системы к саморазвитию и на преобладании континуитета
в этом процессе.
Остановимся на характеристике состояния Римской империи
в III в. После падения династии Северов со смертью Каракаллы им-
перия погрузилась в состояние анархии. За полвека с 235 по 284 г.
сменилось более 20 императоров, хотя бы формально поддержан-
ных сенатом. В то же время по всей стране происходили локаль-
ные узурпации, провозглашались «местные» императоры. «Ис-
тория августов» свидетельствует о появлении «30 тиранов»14, но,
вероятно, и такое число узурпаторов не составило предела. Среди
новоявленных «императоров» попадались и выдающиеся фигу-
ры, например правительница Пальмиры Зенобия. Древний кара-
ванный город при Зенобии превратился в метрополию Востока.
Пальмира стала одним из прекраснейших городов того времени,
куда стекались художники, скульпторы, поэты и ученые, образо-
вав своеобразный «сад талантов», питавшийся эллинистическими,
римскими и восточными культурными традициями. Имя Пальми-
ры как «питомника муз» стало в истории нарицательным. Конец
царствованию Зенобии был положен императором Аврелианом.
Многочисленные локальные узурпации разрывали на куски
некогда единую территорию империи. Так, Зенобия отторгла
на время от Рима часть Месопотамии, Сирию, Аравию и Египет.
В 258 г. Галлия, издавна связанная с Римом тесными узами, объ-
явила себя независимой Галльской империей, за нею последова-
ли Испания и Британия. В этих условиях Римская империя, в те-
чение двух с половиной веков проводившая экспансионистскую
политику, вынуждена была заботиться не о расширении, а о со-
хранении собственной территории.
Особенность ситуации проявилась в том, что армия стала но-
вым политическим хозяином империи. Еще Тацит отмечал в свя-
зи с началом правления Веспасиана: «...разглашенной оказалась
тайна, окутывавшая приход принцепса к власти. И выяснилось,
что им можно стать не только в Риме»15. Поддержка армии давала
главнокомандующему возможность обрести власть над империей.
Римская империя: поиски выхода из кризиса
23
Солдаты, требуя новых и новых подачек, с энтузиазмом возво-
дили на императорский трон своих ставленников и с неменьшим
рвением низвергали недавних кумиров. Большинство импера-
торов «смутного пятидесятилетия» закончили свои дни насиль-
ственной смертью.
Вскоре и сенат, призванный обуздать произвол, вмешался в
борьбу за трон и стал выдвигать своих ставленников, впрочем,
тоже опираясь на подкупленные им войска. В кровавом хороводе
сменяли друг друга солдатские и сенатские императоры. Сама
армия, внешне сохраняя традиционную римскую организацию,
изменилась по своему составу. Она состояла по преимуществу
из романизированных варваров, для которых римская доблесть и
римская дисциплина были пустыми словами. Армия максималь-
но использовала в своих интересах зависимость командующих и
императоров от нее.
Непрекращавшаяся борьба за власть порождала граждан-
ские войны, опустошавшие империю. Христианский писатель
Киприан сокрушался: «Весь мир, как бы разделенный на два про-
тивоположных лагеря, залит кровью». Но в реальности римский
мир был разъят на множество лагерей, враждовавших между со-
бой. Стоит вспомнить, что Эдикт Каракаллы 212 г., вошедший в
историю под названием «Антонианская конституция», даровал
всему свободному населению империи право римского граждан-
ства. Этот закон упразднял и традиционное различие между ле-
гионерами-гражданами и не имевшими гражданства солдатами,
установив принцип равенства и единообразия в армии. Все насе-
ление империи теперь должно было платить налоги по единому
образцу. Как считают некоторые исследователи, Эдикт Каракал-
лы констатировал окончательное превращение римских граждан
в имперских подданных16-17. Его впоследствии с успехом исполь-
зовал Диоклетиан для совершенствования фискальной политики
и системы сбора налогов.
Римские солдаты стали бичом для мирного населения про-
винций. Они грабили крестьян, насильничали, разбойничали на
дорогах. Даже богатые землевладельцы не были защищены от
солдатских посягательств. Ослабевшее государство было не в со-
стоянии обуздать армию и остановить нараставший вал преступ-
ности. Это не могло не привести к возникновению различных
форм протеста, бунтам и мятежам.
Тяжелое внутреннее положение империи усугублялось тем,
ч то римские войска уже не могли удерживать натиск врагов на ее
границы. Император Деций в середине III в. потерпел сокруши-
24
В. И. Уколова
тельное поражение от готов. Персия трижды одерживала победу
над Римом, а император Валериан попал в плен и вынужден был
подставлять свою спину персидскому шаху, когда тот садился на
коня. Постоянно нарастала германская угроза.
Даже столь краткий обзор состояния империи в III в., на наш
взгляд, позволяет говорить о всеохватывающем кризисе, а не
только о нестабильности. Согласно определению кризиса, дан-
ному одним из ведущих современных исследователей III в. Л. Де
Блуа, для кризиса характерна «эскалация проблем до состояния
неразрешимости, ситуация наличия комплексных и многосто-
ронних нарушений в функционировании существующей систе-
мы, которые неизбежно должны привести к изменениям в управ-
лении, властных отношениях и социальных структурах, а также
угрожать континуитету в образе жизни»18. Если следовать этому
определению, можно подтвердить наличие всех этих явлений в
состоянии римской империи в III в. Более сложным является во-
прос о наличии континуитета непосредственно в сфере власти,
несмотря на всю ее внешнюю нестабильность.
Прежде всего следует отметить, что начиная с Септимия Се-
вера некоторые императоры III в. пытались стабилизировать
сферу власти. Эдикт Каракаллы свидетельствует о преобразо-
вании гражданского коллектива империи. Налицо стремление
к централизации управления, усиление использования админи-
стративного ресурса, бюрократизация аппарата. Обращает на
себя внимание то, что в сущностных аспектах имперского управ-
ления императоры III в. пытались преобразовывать сообразно
с ситуацией традиционные формы и принципы, поддерживать
преемственность в существовании важнейших государственных
магистратур, хотя они и обретали уже практически формаль-
ный, «украшательский» характер, использовать традиционные
стратегии репрезентации власти. Это и дает основание ряду
исследователей констатировать наличие континуитета в сфе-
ре власти, хотя такое положение предпочтительней определить
как римский политический консерватизм, являвшийся важным
политическим и социальным стабилизатором в разные периоды
римской истории.
Было бы неверным думать, что восставала только беднейшая
часть населения. Так, вспыхнувшее в Северной Африке в период
правления императора Максимина восстание крупных землевла-
дельцев Гордианов в 238 г. привлекло и богатых людей, и ростов-
щиков, и крестьян. В нем приняли участие и рабы. Это восста-
ние имело разнообразные цели, главной из которых была замена
Римская империя: поиски выхода из кризиса
25
«бешеного» императора Максимина умеренным и «справедли-
вым» Гордианом. Восставшие также уповали на возрождение
римских законов, а крестьяне — на облегчение налогового бре-
мени и получение земли.
В правление Галлиена в Сицилии вспыхнуло восстание, ко-
торое римские историки называли «почти рабской войной».
Но самые крупные волнения начались в Галлии. Здесь сформи-
ровалось движение багаудов («мятежных»). В основном это были
крестьяне, колоны, рабы, доведенные до отчаяния притесне-
ниями землевладельцев, разбоем войск и непосильным трудом.
Историк Сальвиан не зря вопрошал, обращаясь к римлянам: «Что
иное породило багаудов, как не ваша несправедливость и бес-
честность правителей, их разбои и грабежи?» Багауды избрали
из своей среды «народных императоров». Более полутора веков
мятежники вели вооруженную борьбу против Рима.
К бедствиям, вызванным непрекращавшимися войнами, до-
бавились другие несчастья. Произошли землетрясения в ази-
атских провинциях, в Ливии и в самом Риме. Тучи пыли на не-
сколько дней затмевали солнце, а земля покрывалась мраком.
Один из римских историков сообщает: «Были слышны раскаты
грома, но это гремел не Юпитер, а грохотала земля. Во время
этих землетрясений было поглощено много строений с их оби-
тателями, многие умерли от страха (...) Во многих местах в зем-
ле образовались расщелины, причем в трещинах появилась со-
леная вода. Много городов было затоплено морями». К этому
еще добавилась эпидемия чумы, моровая язва опустошала рим-
ский мир.
Провинции, провозглашая независимость от центральной
власти, сражались из-за границ и устанавливали собственные
пограничные кордоны. Сепаратизм носил не только политиче-
ский, но и экономический характер. Прервались торговые связи
между областями провинций, более того, местные власти из-за
недостатка продуктов питания и угрозы голода даже запрещали
вывозить хлеб для торговли и обмена за пределы своих террито-
рий, устанавливали специальные таможни.
Войны, разбой, эпидемии, стихийные бедствия и голод сде-
лали свое дело. Население империи уменьшилось. Крестьяне, не
имея достаточного количества орудий труда, посевного и поса-
дочного материала и находясь под постоянной угрозой насиль-
ственной конфискации плодов своего труда, резко сократили
обрабатываемые площади. Многие земли пустовали. Голод стал
ис тинным господином в Римской империи.
26
В. И. Уколова
Богатые люди тоже не были достаточно защищены. Самым
надежным казалось вкладывать свои средства в земельную соб-
ственность, которую было труднее всего отнять. В III в. склады-
ваются крупные земельные латифундии — поместья, все больше
переходившие на натуральное хозяйство. Они стремились все
необходимое производить в своих пределах и обеспечивать себя,
почти не прибегая к помощи рынка и товарообмена. Владельцы
этих поместий все шире практиковали сдачу земли в аренду ко-
лонам, представлявшим зависимый слой сельского населения.
Колоны платили землевладельцу деньги за аренду или несли
определенные натуральные повинности, например, должны были
обрабатывать часть господской земли или отдавать определен-
ную долю урожая. Однако колонов тоже не хватало для обработ-
ки земель в латифундиях, поэтому и в крупных хозяйствах земли
нередко пустовали. Землевладельцы были заинтересованы во все
более жестком прикреплении колонов к своим поместьям и для
этого нередко применяли военную силу. Крупные собственники
окружали себя военизированными отрядами, укрепляли виллы,
возводили вокруг них массивные стены.
На местах право сменилось произволом. Больше не действо-
вали единые законы. Сила стала главным доводом в любых спо-
рах и тяжбах. Это была не только военная сила, но и сила денег.
А деньги обесценивались, поэтому их требовалось все больше и
больше. К середине III в. в монете практически не осталось сереб-
ра: медные монеты покрывались слоем серебра столь тонким, что
он оставался на пальцах подобно пыльце бабочек. Почти исчезло
из обращения золото, которое прятали в тайниках предприим-
чивые люди, чтобы воспользоваться им при стабилизации поло-
жения.
Инфляция росла быстрыми темпами. Цены взлетали все выше
и выше, делая недоступными для большинства населения импе-
рии самые простые продукты питания, одежду, предметы быта.
Нищали люди, селения и города. Почти прекратилось строитель-
ство, разрушались прославленные римские дороги. Опустели
форумы, театры и цирки, богатые жители покидали города, за
ними тянулся и плебс.
Желая поправить финансовое положение, императоры и
местные магистраты придумывали новые и новые налоги, одна-
ко это не давало положительных результатов. Многие бежали от
тяжелого налогового гнета и притеснений. По дорогам империи
бродили группы лишившихся дома оборванных людей. Беженцы
нередко сбивались в ватаги, занимавшиеся разбоем.
Римская империя: поиски выхода из кризиса
27
Никто не хотел работать — ни рабы, ни крестьяне, ни ре-
месленники. Городские магистраты и управители не выполня-
ли своих функций. Плебс бунтовал и требовал уже не столько
зрелищ, сколько хлеба. Человеческая жизнь потеряла всякую
цену, а «римская свобода» — всякие гарантии. Уже не шла речь
о гражданских доблестях, теперь главное было выжить. Некото-
рые авторы предлагали «рецепты выживания»: следовало быть
экономным, беречь силы, заботиться о здоровье, не жертвовать
тем, что имеешь, ради неведомого, не витать в облаках, а изучать
полезное ремесло, организовать свое доходное дело или заняться
перепродажей.
Некоторые из императоров III в. пытались преодолеть кри-
зисные явления в состоянии империи. Наибольшего успеха на
этом пути достиг император Аврелиан (270 — 275 гг.), которого
можно рассматривать как непосредственного предшественника
Диоклетиана. Провозглашенный солдатами дунайских легионов
императором, Аврелиан одержал победы на вандалами, сармата-
ми и готами и на время оттеснил их за дунайский лимес. Он оста-
новил нашествие алеманов.
Аврелиан первым из римских императоров со всей очевид-
ностью осознал, что варвары могут угрожать и непосредствен-
но Риму. Он приказал воздвигнуть вокруг города мощную стену.
Аврелиан предпринял героические усилия для восстановления
единства империи: он вернул Риму Сирию, Пальмиру, некоторые
восточные области и Египет; восстановил власть Рима в Галлии,
Испании и на других территориях. За это Аврелиан был награж-
ден титулом «Восстановителя империи».
Аврелиан провел ряд реформ, направленных на восстановле-
ние также внутреннего единства римского государства. Он по-
пытался отойти от системы принципата и повелел называть себя
«господином и богом», подчеркивая тем самым абсолютный и
божественный характер своей власти. На людях Аврелиан появ-
лялся в сияющем венце и роскошных восточных одеждах, упо-
доблявших его божеству. О том, что это было элементом нового
церемониала, преследующего определенные политические цели,
а не свидетельством императорской любви к роскоши, свидетель-
ствует хотя бы тот факт, что в обыденной жизни Аврелиан был
очень неприхотлив, носил простую одежду. Даже своей жене он
разрешал иметь только один шелковый плащ.
Объединению империи должна была способствовать и рели-
гиозная реформа, вводившая общий для всех культ Непобедимо-
го Солнца — божественного покровителя императора и империи.
28
В.И. Уколова
Этот культ был предназначен венчать традиционную римскую
религиозную систему, которую Аврелиан также пытался очи-
стить и восстановить.
Аврелиан, желая привести в порядок финансы империи, по-
велел остановить порчу монеты. Однако это не встретило пони-
мания у тех, кто чеканил деньги — у ремесленников, работавших
на монетном дворе. Монетарии восстали, к ним присоединился
плебс, волнения быстро распространялись. Гнев восставших об-
ратился против императорских войск, направленных на подав-
ление восстания — было убито около 7 тыс. солдат. В 275 г. об-
становка на Востоке снова осложнилась, и Аврелиан выступил в
поход, во время которого он был убит заговорщиками.
Армия, казалось, «устала» выдвигать императоров и после
гибели Аврелиана уступила это право сенату, который избрал
императором дряхлого сенатора Тацита. Через год Тацит был
убит солдатами. После него солдаты сделали императором сна-
чала Проба, а затем Кара (в 282 — 283 гг.). Проба убили солдаты, а
Кар был сражен молнией. Римляне сочли, что сам громовержец
Юпитер пресытился кровавой вакханалией и низверг карающую
молнию на голову незадачливого владыки римлян. Но и «гнев
отца богов» не прекратил борьбу за власть, разгоревшуюся после
гибели Кара с новой силой.
Улучшение наступило неожиданно для бесконечно уставших
и отчаявшихся подданных Римской империи. В Древнем Риме
философы и интеллектуалы любили порассуждать об идеальном
принцепсе, «отце отечества», императоре. Эти рассуждения не
являлись прямым продолжением утопических мечтаний Платона
об идеальном правителе-философе и государстве, управляемом
мудрецами. Может быть, потому, что Рим имел не очень удачный
опыт осуществления платоновской утопии. Добродетельнейший
и мудрейший император-мыслитель Марк Аврелий не смог пре-
одолеть кризис ни в государстве, ни в собственной семье.
И хотя еще Сенека считал, что задача правителя — служение
великой республике богов и людей, Плутарх — что правитель
должен сообразовываться с учениями мудрецов, а Дион Хрисо-
стом — что хороший царь должен чтить богов и заботиться о всех
людях, особенно выделяя наиболее достойных, для философов
римского мира было естественным утверждение, что повинове-
ние земному владыке — в природе смертных, как и поклонение
богам (на этом, в частности, настаивали герметисты)19. Достойно
принять и исполнить божественный и земной законы — это и
есть свобода.
Римская империя: поиски выхода из кризиса
29
Диоклетиан, которого в 284 г. легионы в Никомедии про-
возгласили императором, ничем не напоминал «идеального им-
ператора философов», но твердо был убежден в божественной
природе императорской власти и своем предназначении спасти
гибнущее отечество. Возведенный солдатами на трон уроженец
Далмации Гай Аврелий Валерий Диоклетиан, казалось, будет
одним из многих в череде быстро сменявших друг друга «илли-
рийских» императоров. После падения династии Северов в 235 г.
именно уроженцы обильной и золотоносной римской провинции
Иллирии, охватывавшей Адриатическое побережье, простирав-
шейся до Моравии и среднего течения Дуная, поделенной еще в
I в. на Паннонию и Далмацию (Верхняя Иллирия), были наибо-
лее удачливыми охотниками за императорским титулом. Однако
произошло то, на что уже никто не надеялся — с приходом Ди-
оклетиана появились первые признаки стабилизации, а затем и
улучшения положения в империи.
Гай Аврелий Валерий Диоклетиан родился около 245 г..
Он был сыном вольноотпущенника (но Рим давно уже не могло
удивить то, что трон цезарей доставался простолюдинам). Систе-
матического образования Диоклетиан не получил и еще в ранней
юности вступил на путь, который был проторен несколькими по-
колениями его соотечественников — стал римским легионером.
Однако личные достоинства и благосклонность фортуны позво-
лили ему постепенно подняться по военной лестнице и получить
при императоре Каре высокие посты военного правителя Мёзии,
а затем и командира личной охраны императора. Диоклетиан
не дал повода своим соратникам усомниться в том, что он дей-
ствительно справедлив, мудр в решениях, не скор на расправу,
он держал слово, был прост в общении20. Диоклетиан никогда не
старался захватить или утаить лучшую часть добычи. Он медлен-
но принимал решения, но был чрезвычайно упорен в их исполне-
нии. Словом, идущие за Диоклетианом, понимали его, и на это-
го военачальника можно было положиться21, что выглядело уже
само по себе весьма необычным в то бурное, полное предатель-
ства время. Диоклетиан старался избегать кровопролития, если
в этом не виделось необходимости. Он, быть может, интуитивно
следовал по тому же пути, что и Юлий Цезарь, провозгласивший
принципами своей политики dementia (снисходительность) и
iiHHericordia (милосердие)22. В Диоклетиане не было свирепости
и ненависти даже к своим врагам, что убедительно показывает
история с его соперником Аиром23.
30
В.И. Уколова
После потрясений III в., когда общество жаждало стабильно-
сти любой ценой, важнейшей проблемой было восстановление
реальной власти на огромной территории империи, где царили
хаос, разруха, произвол и беззаконие. В этих условиях власть
должна была стать средоточием, стягивающим к себе все жиз-
ненные силы государства и народа, обрести новую целенаправ-
ленную энергию. Император из «принцепса» — первого лица —
должен был превратиться в «господина» (dominus), верховного
повелителя и распорядителя. Отсюда и эпоха с воцарения Диок-
летиана до падения Рима в 476 г. получила название «домината»,
которое сегодня в историографии стало оспариваться.
Первые шаги нового монарха показали — он прекрасно знал,
что нужно делать для стабилизации положения. Диоклетиан не-
медленно приступил к реформе власти. Казалось бы, ее укреп-
ление требует концентрации в одних руках и в едином центре.
Диоклетиан принял парадоксальное решение — чтобы консоли-
дировать разваливающуюся власть, он разделил ее, установив
тетрархию — правление четырех.
Рим уже знал «коллективное» правление. Еще в республи-
канскую эпоху Рим имел не очень успешный опыт «правления
трех» — первый триумвират (Красс, Помпей и Цезарь) и второй
триумвират (Антоний, Лепид и Октавиан). Триумвирам не уда-
лось решить поставленные задачи «упорядочения республикан-
ского строя», эти попытки закончились установлением сильной
власти принцепса. Правители Римской империи, в которой так
и не укрепился династический принцип наследования, «усы-
новляли» своих преемников и в ряде случаев делали их соправи-
телями.
Опыт «двойного правления» мы видим на примерах Марка
Аврелия и Луция Вера, Пресценния Нигера и Клодия Альбина,
Гордиана I и Гордиана II. Став императором, Диоклетиан даже не
посчитал нужным явиться в Рим, ограничившись лишь кратким
посланием сенату, уведомлявшем об этом событии. Сенат был ос-
корблен, но в который раз снес свой позор, ибо истинно смелых
людей среди сенаторов уже давно не встречалось. Диоклетиан не
стал «советоваться» с сенатом, когда в 286 г. взял себе в сопра-
вители Максимиана, которого тоже провозгласил августом (вер-
ховным правителем). С 293 г. власть двух августов Диоклетиана
и Максимиана была подкреплена двумя цезарями Галерием и
Констанцием I Хлором. Они были провозглашены преемниками
августов и должны были заменить их через двадцать лет после
вступления Диоклетиана и Максимиана на престол. Диоклетиан
Римская империя: поиски выхода из кризиса
31
создал систему четверовластия (тетрархию), подведя под нее ле-
гитимную основу. Окончательный «пакет законов» о тетрархии
был принят к 293 г. Диоклетиан, однако, разделил властные пол-
номочия, но не ответственность. Он оставался ключевой фигу-
рой в тетрархии, верховным монархом, носившим древний титул
«отца отечества» (панегиристы называли его «родителем золото-
го века»). Ему принадлежала auctoritas — верховная власть.
Огромная территория империи, на которой то и дело вспыхи-
вали локальные войны, не могла эффективно управляться из еди-
ного центра. Она была условно разделена на четыре части: Ди-
оклетиан, кроме того что был «первым» правителем, как август
получил власть над Восточной частью Римской империи, куда
входили Египет, Ливия, Аравия и Вифиния; Максимиан — Запад
империи с Италией, Сицилией, Западной Африкой и отчасти Ис-
панией; цезарь Галерий управлял Иллирией и западной частью
римской Азии; цезарь Констанций Хлор — Галлией и Британи-
ей. Номинальной столицей империи оставался Рим, но реальные
центры управления были смещены к границам. Тетрархи прави-
ли из городов-резиденций — Никомедии, Антиохии, Медиолана,
Сирмия, Фессалоник и Трира. Это усиливало действенность соз-
данной Диоклетианом системы управления, но уже таило в себе
ядовитое зерно будущего раздела империи на Западную и Вос-
точную. Рим, Вечный Город, уже никогда не поднялся как столи-
ца великой империи, но через несколько веков стал средоточием
Западного христианского мира.
Сенат и римский народ, испытавшие на себе эксперименты
стольких безумцев и негодяев и видевшие, как легионы меняли
одного за другим ничтожных правителей, вдруг почувствова-
ли, что в империи появилась реальная власть, сделавшая жизнь
ее подданных если не более легкой, то более стабильной и спо-
койной. Появилась государственная устойчивость, по которой
так истосковались люди. Тетрархия же была воспринята как ес-
тественное продолжение фундаментальных принципов мирозда-
ния, также имевших четверное деление: четыре элемента, лежа-
щие в основе мира, четыре времени года, четыре темперамента и
т.д. В «Истории августов» тетрархи назывались «четырьмя стол-
пами Вселенной», «силами, мудростями, четырьмя светилами»,
«едиными в управлении государством»24.
Единство тетрархии подчеркивалось и изображениями тет-
рархов, в которых как бы «смазывались» индивидуальные черты.
Особенно это проявилось в групповых скульптурных изображе-
ниях. Знаменитая «круглая» скульптура соправителей, находя-
32
В.И. Уколова
щаяся ныне в Венеции, представляет их сомкнувшими объятия и
образующими единый монолит, символизирующий нерасторжи-
мое единство власти над единой, несмотря на четверное разделе-
ние, империей.
Четверовластие, конечно же, таило в себе возможность раз-
ногласий и даже жестокой борьбы. Разногласия возникали, но
тетрархия на протяжении двух десятилетий сохраняла свое един-
ство. Это делает честь мудрости необразованного крестьянина и
солдата Диоклетиана. Он весьма удачно выбрал себе соратников.
Казалось, внешний повод послужил избранию Максимиана — он
родился в тот же день, что и Диоклетиан, но пятью годами поз-
же. Тоже выходец из Иллирии, он был простым крестьянином,
затем солдатом, бесстрашным и решительным. Диоклетиан за-
метил его, еще не будучи императором, и сделал своим другом.
Что из того, что Максимиан не знал, кто такой Ганнибал, он сам
был талантливым полководцем, смелым, решительным и никогда
не предававшим Диоклетиана. В данном случае личные таланты
и личная преданность оказались гораздо важнее происхождения
и образования. Диоклетиан за двадцать лет не имел повода пожа-
леть об этом своем выборе.
Цезарь Галерий в юности был пастухом недалеко от Сердики
(современная София), смелым офицером в войсках Диоклетиа-
на, который заметил его, возвысил и усыновил, а затем выдал за
него замуж свою дочь Валерию25. Цезарь Констанций Хлор, про-
званный так за особую бледность лица, тоже родился в простой
семье в Иллирии, был храбрым воином, возвысившимся до поста
наместника Далмации, затем он был усыновлен Максимианом и
провозглашен цезарем. Первым браком он был женат на дочери
трактирщика Елене, матери будущего императора Константина
Великого. Единство тетрархии обеспечивалось не только общно-
стью государственных полномочий, личной дружбой, родствен-
ными отношениями, но и тем, что Диоклетиан придал особое
значение и особый блеск божественной природе императорской
власти26.
Для римлян, как и для других народов древности, было совер-
шенно естественным возведение родословной своих правите-
лей к богам. Начиная с Августа, обожествление императорской
власти становится обязательным и очень важным элементом го-
сударственной и религиозной системы. При Диоклетиане такое
обожествление приобретает восточную пышность и особую ри-
туальную сложность. Диоклетиан почитался как олицетворение
царя богов Юпитера (что присуще римской традиции), Максими-
Римская империя: поиски выхода из кризиса
33
ан — как Геркулий, прямое продолжение Геркулеса. В Диокле-
тиане воплощалась «божественная мудрость», providentia вер-
ховного бога, в Максимиане — героическая энергия действия.
Божественное начало действовало в concordia augustorum («со-
гласии августов») — фундаментальном основании политики
Диоклетиана, а победоносный Фатум и благосклонная Фортуна
непреложно вели императора и его соправителей по пути осуще-
ствления их целей. Диоклетиан все больше верил в свое божест-
венное предназначение и ощущал в себе зов богов и силу, даро-
ванную ему свыше, для спасения Рима27.
Официальными титулами императора стали dominus и deus
(«господин» и «бог»). Включение их в титулатуру императора
имело ряд прецедентов в римской традиции. Так велели назы-
вать себя Калигула, Домициан и Аврелиан. И даже «лучший им-
ператор» Траян, хотя и не приветствовал употребление их при-
менительно к своей особе, не препятствовал, когда к нему так
обращались. Диоклетиан же придал этому титулу особое значе-
ние. Напомним, что первоначально слово «dominus» обознача-
ло того, кто являлся господином «по поводу вещей». Поскольку
рабы приравнивались к вещам, доминус являлся господином
над рабами. Доминусом в глубокой древности также называли
отца фамилии, члены которой находились в полном его владении
(dominium). Во времена империи такое обращение к императо-
рам подчеркивало их почитание в качестве единственных господ
над подданными, в то время как «принцепс» означало первого
среди равных, правителя свободных римлян. Со времен Кара-
каллы этот титул появляется на монетах. При Диоклетиане уко-
ренением обозначения «доминус» в императорской титулатуре
августа, первого в тетрархии, утверждалась неограниченность
власти монарха, которому все — от соправителей до каждого
подданного — должны беспрекословно подчиняться.
Совершенствование управления империей требовало и из-
менения ее административного устройства, значение которого
кажется не столь уж решающе важным в спокойные периоды
истории, но может приобретать существенное значение в годину
кризисов и больших перемен. Территория империи была разде-
лена на четыре префектуры, претерпело изменение и традици-
онное деление на провинции, число которых значительно уве-
личилось за счет дробления прежних провинций. Даже Италия
потеряла свое исключительное положение, она тоже впервые
была поделена на провинции, обложенные податями. Были урав-
34
В. И. Уколова
нены в статусе все города империи, переставшие числиться му-
ниципиями, колониями и прочее и ставшие поголовно civitates.
Несколько провинций объединялись в диоцезы (их насчи-
тывалось двенадцать), управлявшиеся викариями. Такое диф-
ференцированное административное деление, с одной стороны,
упорядочивало и делало более эффективным управление импе-
рией, но с другой — породило огромную армию чиновничества.
При Диоклетиане была создана своеобразная «табель о рангах»
(notitia dignitatum), бюрократизировалось не только управление,
но и сама жизнь. Сложная система обращений, соответствующих
месту человека в системе званий и степеней, например обраще-
ния «Ваше сиятельство», «Ваше превосходительство» и так далее
укрепились во времена Диоклетиана.
Заметим, что государство не может существовать без бюро-
кратии. И Рим, в частности, был крепок не только своей арми-
ей, но и своим госаппаратом. Однако излишняя бюрократизация
государства, на первый взгляд, предназначенная служить его
укреплению, на деле и особенно в перспективе сулит большие
затруднения в действиях государственного механизма, ибо раз-
растающаяся армия неквалифицированного чиновничества пре-
пятствует осуществлению решений, искажает смысл любых госу-
дарственных начинаний. Быть может, Диоклетиан почувствовал
это и сделал попытку регламентировать государственную жизнь
законом28, кодифицировать право и реформировать систему су-
допроизводства. При нем было выпущено огромное количество
указов и постановлений, при этом Диоклетиан не избежал уча-
сти многих преобразователей. Нередко новые указы вступали
друг с другом в противоречие, вновь изданное постановление
отменяло предыдущее. Более того, само обилие указов, помно-
женное на огромное количество тех, кому надлежало «проводить
их в жизнь», порождало невозможность их исполнения. Возник
парадокс — подробная регламентация через закон, долженство-
вавшая приводить к порядку, на самом деле постепенно станови-
лась фактором дополнительной дестабилизации общества. Это с
очевидностью проявилось после ухода Диоклетиана, сдерживав-
шего этот процесс своим авторитетом и системой «наблюдения»
за чиновниками. Диоклетиан стремился искоренить коррупцию
среди должностных лиц, что достигалось решительными мерами.
Наказания провинившимся чиновникам были суровыми — от
отстранения от должности до полной конфискации имущества
и даже казни. Но подобная суровость лишь на время преумень-
шила масштабы коррупции. После смерти Диоклетиана римские
Римская империя: поиски выхода из кризиса
35
императоры уже не могли сладить с огромным бюрократическим
аппаратом, превратившимся в самостоятельную социальную
силу, противостоявшую практически всем другим слоям общест-
ва, даже самым высшим и обеспеченным, ибо и сенаторы страда-
ли от чиновников.
Любопытны сохранившиеся от IV в. (вскоре после Диокле-
тиана) записи ответов оракула на вопросы. Одним из самых рас-
пространенных был такой: «Выиграю ли я тяжбу в суде?». Ора-
кул своими «божественными» устами отвечал: «Выиграешь, если
дашь судье больше, чем тот, с кем ты судишься»29. Через полтора
столетия не только варвары, но и бюрократия и коррупция погу-
били Рим.
Важнейшей частью преобразований Диоклетиана явилась
реформа армии — главной опоры римской государственности
со времени ее возникновения. Однако в III в. она стала одним из
основных факторов ее развала, ибо императоры превратились
в игрушку в руках легионов, которые, возведя нового правите-
ля на трон, могли вскоре и убить своего ставленника. Армия и
дальше варваризировалась, в ней все меньше оставалось соб-
ственно римлян. Ранее отменно выученная, дисциплинирован-
ная, она по существу все больше превращалась в воинственную
толпу, в которой звучал разноязыкий говор германских, кельт-
ских и азиатских племен. Вместо римских орлов над легионами
поднимались штандарты с варварскими чудовищами. На смену
римской доблести и воинскому искусству, отточенным веками
служения государству, римским порядкам, пришли необуздан-
ная смелость, переходящая в ярость, неподчинение командирам,
нежелание исполнять приказы. Армия численно разрасталась,
но все больше слабела. Она оказывалась уже не в состоянии
эффективно охранять римскую границу (limes) от врагов, более
того, сама способствовала отделению провинций от Рима, ведя
местные войны. Диоклетиан не последовал первому побуждению
уменьшить армию и тем самым сократить расходы на ее содер-
жание, становившиеся непосильным бременем истерзанному
Риму. При нем армия насчитывала от полумиллиона до миллиона
солдат.
Диоклетиану — профессиональному воину, казалось бы, ес-
тественней всего осуществлять перестройку армии как таковой,
смыкаясь на собственно военных аспектах реформы. Солдат-
ский император, однако, поступил как государственный чело-
век. Дело в том что по традиции гражданская и военная власти
в Риме были слиты. Так, еще в римской республике консулы —
36
В.И. Уколова
ее высшие должностные лица — обладали правом командования
армиями. Диоклетиан лишил наместников провинций военной
власти30, что в какой-то мере уменьшило возможность узурпации
ими императорских полномочий. Сферой приложения власти
военачальников теперь оставались только собственно воинские
подразделения.
Император строго следил за тем, чтобы в армии производи-
лись регулярные выплаты жалованья. Напомним, что несвоевре-
менность этих выплат в III в. неоднократно приводила к опасным
вспышкам волнений в военной среде и даже к смене императо-
ров. Возродилось былое почтительное отношение к ветеранам,
они получили не только моральную, но и материальную под-
держку, ряд привилегий. Стал более строго соблюдаться закон о
наделении ветеранов по выходе из армии землей и орудиями ее
обработки, соответствующими выходными пособиями. Сыновья
ветеранов также пользовались определенными преимуществами
при поступлении на военную службу.
Еще при Септимии Севере была разработана стратегия двух-
эшелонированной обороны лимеса. Во времена Диоклетиана ли-
мес стал особенно уязвимым, через него на территорию империи
постоянно проникали варвары. Практика поселения варварских
племен на границах в качестве федератов, друзей империи, дале-
ко не всегда оправдывала себя. Очень часто они оказывались не
союзниками, а противниками, зарившимися на территории и бо-
гатства империи. Кроме того, варвары, стоявшие на границах, не-
редко не хотели воевать против своих собратьев, подступавших к
рубежам. Диоклетиан увеличил число военных поселений вдоль
границ империи31. Они, по существу, превращались в крепости,
а воины постоянно жили в этих крепостях как поселенцы, воюя и
работая на земле. Цепь пограничных укреплений, защищающих
римские пределы от персов, сарматов и других варварских пле-
мен, получила название «стража Диоклетиана». Также были
усовершенствованы подразделения подвижной обороны, своего
рода войска «быстрого реагирования», которые по первой необ-
ходимости перемещались вдоль границ или по территории импе-
рии и могли очень быстро в нужный момент вступить в бой.
Преобразовывалась и система воинских званий, государство
гарантировало соответствующее каждому званию материальное
обеспечение, правовой и имущественный статус, причитающие-
ся почести и привилегии. На некоторое время это послужило ро-
сту престижа военной профессии, увеличился приток римлян в
армию. Однако этот процесс имел кратковременный характер.
Римская империя: поиски выхода из кризиса
37
Неблагоприятные демографические изменения приводили к
тому, что число римлян не только в армии, но и на территории им-
перии сокращалось. Население увеличивалось за счет «романи-
зированных» народов, но «романизированные» не становились
римлянами ни с правовой точки зрения, ни тем более по своим
привычкам, социальным и религиозным ценностям.
Однако империю надо было и защитить, и накормить. И как во
все времена, ключевым здесь являлся вопрос о земле. Богатство
Рима было создано не только и даже, быть может, не столько тру-
дом рабов, сколько трудом крестьян — мелких землевладельцев и
арендаторов. При Диоклетиане развернулся активныйпроцессна-
деления крестьян землей, однако в ходе него крестьяне (колоны),
по существу, прикреплялись к земле32. Колоны, сидевшие на зем-
ле, вносились в ценз и приписывались к определенному месту —
имению, селу или общине, они не могли свободно оставлять
свой участок и покидать обрабатываемый надел. Окончательно
колоны были прикреплены к земле при императоре Константи-
не, когда было разрешено продавать не только рабов, но и коло-
нов, но обязательно с землей. Тем не менее труд колонов отли-
чался достаточной производительностью, так как их имущество
и урожаи облагались довольно щадящими налогами, что давало
возможность роста их хозяйств. В этот период отмечается уве-
личение производства зерновых, процветает виноградарство и
виноделие, снова возрождающееся во многих регионах империи
(за несколько десятилетий до этого виноградарство официально
поощрялось только в Италии).
Крестьяне, оставшиеся свободными, получили возможность
дополнительного приобретения земель. Они объединялись в
товарищества (консорции), которые, по существу, сообща вла-
дели землей (земля умершего члена такой общины переходила
в совместную собственность). Члены таких товариществ могли
совместно уплачивать налоги, выставлять определенное число
рекрутов, помогали друг другу в обработке земли и сельскохо-
зяйственных работах. При тетрархии был издан ряд эдиктов,
защищающих крестьян и колонов от насилия крупных земле-
владельцев и разбойников. Разбой и посягательство на их иму-
щество сурово карались. Крестьянам и колонам нередко списы-
вались долги, во всяком случае, запрещалось забирать у них скот
и сельскохозяйственные орудия в уплату недоимок, отвлекать их
на другие работы во время сева и жатвы. Более того, понимая,
что закон сам по себе физически не может защитить «малень-
ких людей», Диоклетиан назначал в общины, поселения и города
38
В. И. Уколова
специальных чиновников — дефензоров (защитников), которые
обязаны были организовывать оборону от насилия, а также от
чрезмерно ретивых сборщиков податей, ибо чрезмерный налог
мог сгубить не только производящие хозяйства, но и самих их
владельцев, или как минимум отбить у них охоту работать, что
было невыгодно государству.
Такая политика привела к стабилизации на некоторое вре-
мя экономического положения в государстве, перестал свиреп-
ствовать голод, пошли на спад эпидемии. В то же время богатели
крупные землевладельцы, превращавшиеся в настоящих магна-
тов, владевших обширными территориями, богатейшими вилка-
ми и угодьями. Их имения становились центрами производства
не только сельскохозяйственной, но и ремесленной продукции.
Они превращались в самообеспечивающиеся хозяйственные ор-
ганизмы, в которых уже можно угадать прообраз средневековых
феодальных владений с укрепленными замками и воинскими
дружинами. Уже вскоре после ухода Диоклетиана, стоило импе-
раторской власти ослабеть, эти укрепленные владения земель-
ной аристократии превратились в опасные очаги сепаратизма,
особенно в западной части империи.
Оживление хозяйственной жизни и торговли было невоз-
можно без регулирования налогообложения, являвшегося мощ-
ным рычагом государственного управления экономикой. Налоги
же являлись одним из главных каналов пополнения государствен-
ной казны (фиска), которая досталась тетрархам практически
пустой.
Прежде всего была упорядочена цензуальная форма налогов,
предполагавшая регулярную (раз в 15 лет) перепись всего населе-
ния с учетом имущественного и социального положения, сильно
расстроившаяся в период кризиса III века. Единицей обложения
становился «капут» (голова) — единица рабочей силы (один муж-
чина или две женщины). За сбор налогов отвечали специальные
чиновники декурионы (куриалы). Стала регулярно взиматься
особая подать, преимущественно в натуральной форме, — анно-
на, которая была весьма дифференцирована, так как учитывала
величину и качество земельного надела, его близость к водным
или торговым путям и т.п.
Налог с земли, находившейся в частной собственности, был
больше, чем с земли, взятой в аренду. Налогами обложили и ре-
месленников. Однако величина этих налогов не препятствовала
разворачиванию их деятельности. Коллегии ремесленников в го-
родах даже пользовались привилегиями, но за это должны были
Римская империя: поиски выхода из кризиса
39
в обязательном порядке выполнять работу по обслуживанию им-
ператорского двора и специальных армейских подразделений.
Членство в ремесленных коллегиях становится наследуемым и
закрепляемым соответствующими правовыми актами, что, с од-
ной стороны, стесняло свободу выбора, а с другой — повышало
социальный статус членов ремесленных корпораций и престиж
их труда в обществе. Казна пополнялась и за счет неординарных
налогов, большей частью взимавшихся с обеспеченных людей
и особенно с владетельной аристократии, как правило, золотом
или серебром.
Путь к выходу из кризиса лежал не только через администра-
тивные, военные и экономические преобразования, но и через
стабилизацию денежного обращения, которое пришло в полный
упадок. Золото стало исчезать из обращения еще при Северах,
затем пришла очередь серебра. Ходившие монеты не соответ-
ствовали своей номинальной стоимости, появилась масса фаль-
шивых и «коррумпированных», т.е. не соответствовавших своей
номинальной стоимости денег, но и они не спасали положения.
I Наличности остро не хватало. Императоры вынуждены были пе-
рейти на выплату денег войскам натурой — хлебом, одеждой, а
иногда даже наложницами.
При Диоклетиане расширилась добыча золота и серебра,
восстанавливались рудники. Были выпущены полноценные зо-
лотая и серебряная монеты, а также медные деньги новой чекан-
ки и достоинства. В целях ограничения инфляции Диоклетиан
в 301 г. издал закон33, в котором устанавливались предельные
цены на хлеб, продукты питания, товары первой жизненной
необходимости, а также на предметы роскоши. Одновременно
регламентировалась заработная плата чиновникам, всем, кто на-
ходился на государственной службе, а также людям интеллекту-
альных профессий. Однако этот эдикт оказался самым неэффек-
тивным. Из-за разницы цен в различных провинциях их никак
нельзя было уравнять, развивалась спекуляция, товары из более
дешевых областей перекачивались в более дорогие. Золотые и
серебряные деньги переплавлялись в слитки и украшения. В те-
чение многих веков в Риме самым большим богатством считались
наличные деньги, теперь больше стала цениться недвижимость,
драгоценности и благородные металлы. Начало распространять-
ся укрывательство сокровищ, которыми многим из их владельцев
гак и не удалось воспользоваться. Эти клады были открыты мно-
го веков спустя. И хотя за нарушение некоторых пунктов эдикта
устанавливались суровые наказания, в частности за торговлю на
40
В.И. Уколова
черном рынке — смертная казнь, это не останавливало предпри-
имчивых подданных империи.
При Диоклетиане регламентации подверглась и одежда
(впрочем, в Риме одежда всегда служила знаком определенно-
го социального статуса). Теперь же каждой социальной группе
предписывался свой набор одеяний. Государственные чиновники
ревностно следили и за выполнением ритуальных предписаний,
этикета, нравственных установлений, даже за правильностью и
надлежащим построением речей. Поклонение «седой древности»
входит в моду, древние писатели и моралисты снова становятся
духовными авторитетами. Наряду с этим происходит ориентали-
зация жизни империи, особенно императорского двора и высших
слоев общества. Культ императора приобретает восточные чер-
ты34, мистериальную сакральность, придворный церемониал —
чрезвычайную пышность, подчас карикатурно напоминающую
великолепие восточных мистерий. Никто из приближенных не
мог сесть в присутствии своего императора, даже государствен-
ный совет носил название Консисторий («совместного стояния»).
Эта ориентализация получила дальнейшее развитие в Восточной
Римской империи, императоры и двор которых продолжили мно-
гие традиции, заложенные Диоклетианом.
Хотя преобразования Диоклетиана интересны сами по себе
и замечательны некоей архетипичностью для «перестроечных»
периодов в истории, все же главное — это то, к чему они привели
в результате: была восстановлена Римская империя в ее преж-
них границах, возвращены Галлия, Британия, Испания, укрепи-
лась римская государственность, что привело к стабилизации
политического и экономического положения, в результате чего
население империи перестало голодать и вымирать. Произошло
своеобразное «замирение» племен и языков (к сожалению, крат-
ковременное), усмирен Египет, успешно выиграны сражения с
варварами в придунайских провинциях, отброшен от границ са-
мый страшный враг империи — Персия. Рим снова укрепил свое
влияние в дружественной Армении. Возрождались города, пере-
живали подъем искусства и ремесла. Рим отошел от бездны.
Однако существовала сила, которой боялся сам Диоклетиан,
ощущая в ней смертельный приговор империи. Это была не рим-
ская сила, не военная и не политическая, не обладавшая легиона-
ми и богатствами, но оттого не умалившая своей необоримости, —
христианство. Казалось, чем мог угрожать империи распятый
пасынок плотника из Иудеи, который, пусть и провозглашенный
его последователями Сыном Божьим, претерпел казнь раба?
Римская империя: поиски выхода из кризиса
41
Ведь принял же Рим в свой пантеон и египетского песьеголового
Анубиса, и персидского быкоубийцу Митру, и грозную фригий-
скую Кибелу. Но все эти чужие боги, требовавшие себе обиль-
ных и кровавых жертв, не препятствовали тому, чтобы поклоняв-
шиеся им оказывали божественные почести императору и Риму,
признавали владыку Вечного города «живым богом», а Рим —
венцом мира. Только идущие за Христом, проповедовавшим мир
и любовь, казавшиеся такими безропотными и смиренными,
неизменно отказывались признать кого-либо богом кроме Хри-
ста, а в Риме видели гнездо разбоя и разврата и предрекали ему
страшные наказания и гибель. В этой светлой радости, с которой
христиане шли за свои убеждения на арены амфитеатров, в этом
уповании на царство Божье, с которым они безропотно принима-
ли смерть, заключалось нечто столь непонятное римскому созна-
нию, что это внушало суеверный ужас.
Вполне естественно, что Диоклетиан как император хотел
устранить эту чуждую силу, таившую угрозу полноте его власти.
Однако, думается, дело было не только в непринесении жертв
или в поношении Рима, хотя это, естественно, не могло не вызы-
вать раздражения у обожествленного императора. Диоклетиан с
детства истово почитал римских богов и был даже не столько ре-
лигиозен, сколько суеверен. Он всеми силами своей души верил
в свое избранничество, в то, что боги ведут его к единой высо-
чайшей цели. И действительно, обстоятельства его жизни скла-
дывались так, что он не имел повода усомниться в благосклон-
ности древних богов, всегда бывших надежнейшей опорой ему
и его отечеству. Христиане уповали на то, что бедным откроется
царствие небесное, но ему, Диоклетиану, его боги дали царствие
здесь, на земле. Разве это не было для него подтверждением их
истинного могущества и бессилия христианского бога? Кроме
того, в людях, посвятивших себя служению Христу, Диоклетиан
мог видеть злой умысел «бездельников», желающих уклониться
от служения государству и выполнения своего гражданского дол-
га, стремившихся не отдавать «кесарю кесарево». И это предпо-
ложение как бы подкрепляется словами христианского теолога
Оригена, предупреждавшего: «Не следует без разбора восхва-
лять бедняков, ведь среди них немало бездельников по своей при-
роде». О том, что Диоклетиан психологически не воспринимал
христианство, свидетельствует и резкое ухудшение его отноше-
ния к жене Ириске, которую он заподозрил в симпатиях к этой
религии отверженных. Как бы то ни было, Диоклетиан при всем
гноем незаурядном государственном уме не сумел увидеть тех
42
В.И. Уколова
перспектив, которые открывались при союзе империи с новой
религией. Он не понял, что сопротивление христианства Риму
и императору уже таило в своих глубинах иное, быть может, не
вполне осознанное, стремление к слиянию, к тому, чтобы через
Рим встать над миром, мечту о пресуществлении власти, которой
было суждено реализоваться в борьбе за теократию. Вселенская
империя «перелилась» во вселенскую религию, и христианский
мир во главе с Церковью наследовал римскому миру, обретя раз-
ные формы существования на Западе и на Востоке. Эти великие
возможности слияния империи и христианства вполне осознал
талантливый воспитанник Диоклетиана Константин Великий,
провозгласивший христианство равноправной официальной ре-
лигией и признанный равноапостольным.
Особенно жестокие преследования христиан со стороны Ди-
оклетиана развернулись в начале IV в. В день римского бога Тер-
мина (бог границ) 23 февраля 303 г. был издан указ, запрещаю-
щий исповедовать христианскую веру на территории империи.
Христианские храмы подлежали разрушению, а священные кни-
ги преданию огню. Христианам запрещалось собираться вместе.
Последователи распятого бога лишались всех должностей и зва-
ний, им запрещалось обращаться в суд. Любые действия против
христиан поддерживались государством35. Преследования Диок-
летиана, во время которых были казнены тысячи поклонников
Христа, дали Церкви новых святых-мучеников, в число которых
входил и легендарный Себастьян — пораженный стрелами из лу-
ков начальник подразделения гвардии Диоклетиана.
Почти сразу после издания указа загорелся роскошный дво-
рец Диоклетиана в Никомедии. Пожар удалось потушить, но
через несколько дней он вспыхнул снова и в огне едва не погиб
император. В поджоге обвинили христиан, однако христианский
писатель Лактанций, будущий воспитатель сына Константина
Великого Криспа, считал, что дворец поджег с провокационными
целями соправитель Диоклетиана Галерий36. Любопытно то, что
если реально инспирировал гонения на христиан невежествен-
ный мужлан (но и победитель персов!) Галерий, то немало для их
«идейной» подготовки сделали рафинированные философы-нео-
платоники.
Галерий достиг своей цели. Гнев императора был ужасен.
Многих знатных людей заподозрили в симпатиях к христиан-
ской религии. Подвергся казни через усекновение головы ни-
комедийский епископ Анфим. Новые антихристианские указы
повелевали выявить всех вдохновителей злокозненной христи-
Римская империя: поиски выхода из кризиса
43
анской ереси, что проделывалось с большим усердием. Тем, кто
отказывался принести жертвоприношения древним богам и, та-
ким образом, признавал себя христианином, грозили пытки и
каторжные работы. Даже жена и дочь Диоклетиана вынуждены
были совершить публичные жертвоприношения. Христиане на-
зывали Диоклетиана Зверем Апокалипсиса, Число которого 666.
Они пророчествовали о скором наступлении конца света.
После того как было отпраздновано 20-летие правления Ди-
оклетиана, он не колеблясь выполнил условие, выдвинутое при
создании тетрархии: 1 мая 305 г., в день, посвященный матери
бога Гермеса Майе, Диоклетиан и его соправитель Максимиан
отказались от власти, почти божественной. Это событие не име-
ет аналогов в истории. Император, которого христиане называ-
ли чудовищем и тираном, который, несмотря на тетрархию, был
фактически верховным абсолютным правителем империи, не
сделал ни одного усилия, чтобы сохранить эту власть. Он был до
предела честен как перед своими соратниками, так и перед наро-
дами империи.
Уход Диоклетиана свершился с невиданным ранее велико-
лепием. Уходил государь, спасший империю, обожествленный в
качестве земного воплощения царя богов Юпитера и, казалось,
узнавший от своего небесного патрона тайны управления людь-
ми и миром. Уходил с(}лдат, не ставший философом, но превзо-
шедший многих в мудрости, постигший нечто такое, что было
выше даже божественной власти.
Диоклетиан удалился на свою родину, где в Салоне (совр.
Сплит) был построен монументальный дворец, в основе своей
планировки имеющий структуру каструма — римского военно-
го лагеря. Здесь Диоклетиан прожил еще несколько лет до самой
своей кончины37. От этого времени сохранилось почти легендар-
ное сообщение о том, что, когда его бывшие соправители при-
были в Салону, чтобы умолить Диоклетиана вернуться на трон,
но не ответил ни слова, лишь проводил их к грядке собственно-
го огорода и с гордостью показал им овощи, которые выращи-
вал. Надо понять что-то самое главное в человеческой жизни и
истории, чтобы предпочесть радости огородника божественной
власти!
После Диоклетиана ни один правитель — будь то помазанник
божий или избранник народа — не поступал подобным образом.
Диоклетиан своим поступком поразил не только современников,
но и потомков, предоставив им размышлять над своей тайной.
Ибо трудно представить себе масштаб могущества этого римско-
44
В. И. Уколова
го императора, у ног которого простиралась огромная и наиболее
цивилизованная часть тогдашнего мира, но еще трудней понять,
что побудило его от этого могущества отказаться.
Диоклетиана называют «самым значительным преобразова-
телем империи со времен Августа»38. Опираясь на римскую тра-
дицию власти и учтя результаты ее модификации в III в., он зало-
жил основы той имперской системы, которая была затем развита
и укреплена Константином Великим и еще несколько веков обес-
печивала стабильность Восточной Римской империи.
1 Хардт М., Негри А. Империя. М., 2004. С. 19.
2 Швиммер В. Мечты о Европе. М., 2003.С. 16.
3 Brown Р. The World of Late Antiquity: A.D. 150 — 170. L., 1971; Idem. The
Making of Late Aniquity. Cambridge (Mass.), 1978; Ando C. Imperial
Ideology and Provincial Loyalty in the Roman Empire. Berkeley; Los
Angeles; L., 2000; Potter D.S. The Roman Empire at Bay. A.D. 180 — 395.
L., 2004.
4 The Cambridge Ancient History. Vol. XII: The Crisis of Empire. A.D. 193 —
337. Cambridge, 2005.
5 Witschel C. Krise, Recession, Stagnation der Westen des romischen Roices
im. 3. Jahrhundert n. Chr. Frankfurt a. Main, 1999. S. 24.
&Johne К.-P., Gerhardt T., Hartmann U. Einleitung // Deleto paene
imperio Romano: Transformationsprozesse des Romischen Reiches im
3. Jahrhundert und ihre Rezeption in der Neuzeit / Hrsg. L.-P. Johne,
T. Gerhardt, U. Hartmann. Stuttgart, 2006.
7 Ibid. S. 7.
8 Crisis and the Roman Empire (Impact of Empire 7). Leiden; Boston. 2007.
P. 3-4.
9 Hekster O. Rome and Its Empire A.D. 193 — 284; Debates and Documents in
Ancient History. Edinburg, 2008.
10 Штаерман E.M. Кризис III века в Римской империи // Вопросы исто-
рии. 1977. № 5. С. 142— 156; Смышляев А.Л. Эпоха принципата // Все-
мирная история. Т. 1: Древний мир. М., 2011.
11 Сергеев И.П. Римская империя в III веке н.э.: проблемы социально-
политической истории. Харьков, 1999; Межерицкий Я.Ю. «Республи-
канская монархия»: метаморфозы идеологии и политики императора
Августа. М.; Калуга, 1994.
12 Вергилий. Энеида. I. 280 — 284.
13 Mommsen Th. Romisches Staatsrecht. Leipzig, 1887— 1888. Bd. 2. S. 748.
14 SHA. 22. 30.
15 Tac. Hist. IL 80.
16-17См. подробнее: Коптев A.B. От прав гражданства к праву колоната.
Формирование крепостного права в поздней Римской империи. Во-
логда, 1995.
Римская империя: поиски выхода из кризиса
45
18 Blois L. de. The Crisis of the Third Century. A.D. in the Roman Empire:
A Modern Myth // The Transformation of Economic Life under the Roman
Empire (Impact of Empire 2). Amsterdam, 2002. P. 217.
19 Corp. Germ. XVIII, XXIV.
20 Eutr. IX.: 26. Подробнее о Диоклетиане см. Князький И.О. Император
Диоклетиан и конец античного мира. М., 1999.
21 SHA. Carus. 13.1.
22 Aur. Viet. Caes. XXXIX. 8.
23 SHA. Carus. 13. 3.
24 SHA. Car. 18. 3.
25 О соправителях Диоклетиана см.: Aur. Viet. Caes. XXXIX. 24; Eutr. IX.
22. Oros. Vn. 25. 5.
26 Fausto M. Diocleziano. Roma. 1991. P. 38 — 39.
27 Paneg. XI (III). 11.
28 Paneg. X (II). 3, 3.
29 История Европы. M., 1988. T. l.C. 642.
30 Not. Dign. Occid. XXX, Orient. XXIX.
31 Zosim. II. 34. 1; Paneg. IX (IV). 18. 4.
32 Об экономических реформах Диоклетиана см.: Коптев А.В. Указ. соч.
33 Edictum Diocletiani De pretiis / Ed. Th. Mommsen. B., 1893.
34 В этом некоторые исследователи усматривали персидское влияние.
Против этого возражала Е.М. Штаерман. См.: Культура Древнего
Рима. М., 1985. Т. I. С. 93.
35 Eusebius. Hist. Eccl. VIII. 6, 9 sqq.; Lactantius. De mortibus pers.
36 Lactantius. De mortibus pers. 10 sq.
37 Относительно даты смерти Диоклетиана есть разные мнения (от 313
до 316 гг.).
38 Грант М. Римские императоры. М., 1998. С. 236.
С.П. Карпов
ДОКТРИНА ИМПЕРАТОРСКОЙ
ВЛАСТИ В ВИЗАНТИИ
И ЕЕ СУДЬБА ПОСЛЕ 1204 г.
О природе и способах репрезентации императорской власти в
Византии написаны тысячи страниц. Пожалуй, менее изученным
остается исследование судьбы представлений о ней в кризисную
эпоху после 1204 г. Но чтобы увидеть изменения и приспособ-
ление образца к меняющимся реалиям, сравнить византийскую
«модель» с западной, мы кратко охарактеризуем наиболее ти-
пичные, закрепленные в византийской юридической традиции и
общественной практике представления. Конечно, мне очевидны
условности вычленения неких «констант» в изменчивом мире
долгого и трудного существования Византии, приложения их к
политическим реалиям разных столетий. Потому я остановлюсь
лишь на нескольких основных кодифицированных или освящен-
ных мнением авторитетных комментаторов «стереотипах» импе-
раторской власти, опираясь при этом на уже достигнутое в науч-
ной литературе1. Оставим в стороне представления об идеальном
правителе, так называемые «княжеские зерцала»2, энкомии и
псогосы государей, сосредоточившись больше на природе и ре-
презентации самой власти.
Нигде лучше и четче, нежели в Дигестах Юстиниана, не го-
ворится об источнике права и власти василевсов. Ссылаясь на
римского юриста-экзегета рубежа II —III вв. Домиция Ульпиана,
законодатель определяет: «Что угодно принцепсу имеет силу
закона: поскольку народ посредством царского закона, относя-
щегося к его власти, вверил ему всю свою власть и силу» (Quod
principi placuit, legis habet vigorem: utpote cum lege regia, quae de
imperio eius lata est, populus ei et in eum omne suum imperium et
potestatem conferat) (D. 1.4. 1). Слово imperium, изначально озна-
чающее «власть», «повеление», постепенно обретает значение
державности. Но важна еще и ссылка на то, что сама эта власть
делегирована принцепсу народом. Общее согласие подданных с
монархом воплощалось в принципе омонии. Устанавливать же за-
Доктрина императорской власти в Византии
47
коны государь (так уже переосмысливается римский принцепс)
может путем письма и подписи (per epistulam et subscriptionem),
компетентного предписания (cognoscens decrevit), простого вы-
сказывания (de piano interlocutus) или эдикта (D. 1.4. 1. 1). След-
ствием этого является безусловное право государя награждать
или налагать наказания (D. 1.4. 1.2).
Римская традиция, унаследованная всеми императорами, на-
чиная с Константина Великого (324 — 337), рассматривала госуда-
ря как неограниченного правителя, обладателя огромного потен-
циала суверенных прав, но ни в коей мере не как собственника
всей территории государства или его подданных. В том сущест-
венное отличие Византии от монархий средневекового Востока,
типа Арабского халифата или Османской империи. Отсутствие
в Византии всеобщей государственной собственности на землю
можно считать установленным, учитывая уважавшиеся в импе-
рии нормы римского права3.
Православная традиция не допускала языческой мысли о
том, что государь может быть богом. Но она подчеркивала идею
«оббжения», «мимесиса», подражания Богу в образе и деяни-
ях государя4. Это отражалось в церемониале, включавшем и
омовение ног нищим, подобно Христу, и в почитании фигуры
василевса, именуемого не иначе как святой и изображаемого
с нимбом. Император почитался при жизни прежде всего как
носитель власти, полученной от Бога, как воплощение Логоса,
идеи и образа богохранимой империи. При помощи ниспослан-
ного ему дара божественной энергии (синергии) он правил в
сакральном пространстве империи5. Но сама его персона была
священна лишь как носительница этой власти. Диакон Агапит
писал в VI в., обращаясь к императору Юстиниану! (527 —565):
«По существу тела василевс равен всякому человеку, а по власти
же сана подобен Всевышнему Богу, и нет никого на земле выше
него»6. Если Бог почитался как Пантократор, то император — как
Космократор, повелитель обитаемого мира. Необходимые и по-
стулируемые добродетели, набор которых менялся с течением
времени7, были идеальнымобразцом,почтивсегдадалекимотвопло-
щения.
Теократическая концепция императорской власти подразу-
мевала, что государь — исполнитель Божьего промысла, правит
на благо подданных, сообразуясь с божественными установле-
ниями, обычаями и римскими законами. При этом он осознает
( вою ответственность перед Богом за свой народ, испытывает
постоянный страх Божий. Римская идея делегированности на-
48
С.П. Карпов
родом власти императору уже в Кодексе Юстиниана заменяет-
ся идеей получения власти государем непосредственно от Бога
и осуществления ее промыслом и покровительством божествен-
ной Троицы (например: CJ. I, passim). Именно этому постулату
суждено будет закрепиться в политической теории Византии.
Народ же будет рассматриваться как орудие воплощения этого
промысла.
Постепенно в правление того или иного императора подчер-
кивалась мысль о том, что царствующий автократор является
«новым Константином» или «новым Юстинианом» и обладает
особыми полномочиями не только в издании законов для государ-
ства, но также в делах веры, являясь ее блюстителем и толкова-
телем. Так считали не только осужденные позднее императоры-
иконоборцы, но и вполне православные государи, как например,
Константин IV (668 — 685).
Уже в Дигестах, со ссылкой на того же Ульпиана, указывает-
ся, что император не подвластен законам (legibus solutus est —
D. 1.3. 31)8, что, впрочем, относилось больше к его статусу, не-
жели к личности. Ведь в том же законе сказано, например, что
это исключение не распространяется на его супругу-августу.
По отношению к императору законы сохраняли свою силу, хотя
сам он по своей доброй воле подчинялся им (С. 1.14.1). Однако
рескрипт государя, противоречащий закону, следуя Василикам,
должен был быть отклонен (В. 2. 6. 9)9. Но постепенно, уже начи-
ная с Юстиниана I, декларируемая с античности идея подчинен-
ности императора закону начинает заменяться идеей, что импе-
ратор есть воплощенный закон (v6p.og ерлриход)10. Он обладает
особой привилегией, «икономией», позволяющей ему отменить
действие какого-либо юридического правила или приостановить
его исполнение во имя высших государственных интересов11.
И все же сами императоры в своих новеллах подчеркивают
правовое самоограничение, ставя, как Мануил I Комнин (1143 —
1180) или Андроник II (1282— 1328), обычай и право выше власти
василевса, пусть и не ограниченной самим законом12.
Решающий поворот от домината к автократии произошел,
как кажется, в VII в., когда император Ираклий вернулся к титу-
лу василевса и к эллинистическим истокам вообще13. Дальней-
ший путь развития, достигший пика при Македонской династии
(867—1056), вел к возрождению бюрократической администра-
тивной системы, сформировавшейся в империи в IV —VI вв., к
созданию не иерархии вассальных отношений, но иерархии чи-
нов и титулов придворной, государственной и военной служб.
Доктрина императорской власти в Византии
49
Такая же иерархия пронизывала и церковь. Византийская систе-
ма потестарных отношений противостоит в VIII — XI вв. феодаль-
ной патримонизации верховной власти, происходившей на За-
паде, борется с этой тенденцией. Покровом и основанием этого
служила идея универсализма.
Византийский универсализм достигает воистину космиче-
ских масштабов. Только одна империя — империя ромеев —
единственная законная и экуменистическая власть. Нет власти
равной власти василевса ромеев, и все другие владыки подчине-
ны ему. Поэтому договор империи с иностранным правителем
мог быть лишь жалованием, привилегией. Исключение, когда до-
говоры носили вынужденно равноправный характер, составляли
лишь некоторые великие империи Востока, как например, Ха-
лифат. Окружающий империю варварский мир — отторгнутые
за грехи ромеев или населения тех мест части целого. Называя
других государей (татарских ханов, короля франков или иных)
василевсами, византийцы подразумевали их власть над опреде-
ленными народами или территориями, но не над всей ойкуме-
ной, в идеале подвластной только василевсу ромеев. Тем более
это относилось к православным государствам, объединенным
(опять-таки в теории, в идеале) в некий союз под эгидой автокра-
тора ромеев, названный, пусть не совсем удачно, «Византийским
содружеством наций» (The Byzantine Commonwealth)14. Не очень
удачно только потому, что в этом союзе вовсе не wealth (общее
благосостояние) определяет суть, а идейное соединение в Боге,
и роль этого идеального соединения усиливалась в годы ослаб-
ления Византийского государства не авторитетом василевса, а
омофором Церкви, в частности при таком деятельном патриар-
хе, как Филофей Коккин (1353— 1354, 1364— 1376) и под воздей-
ствием исихастских представлений. Преемник Филофея патри-
арх Антоний IV (1389— 1390, 1391 — 1397) предостерегал великого
князя Московского Василия Дмитриевича, когда тот запретил
митрополиту поминать имя василевса (1393): «... Нет ничего хо-
рошего, мой сын, в том, что ты бы сказал: "У нас есть Церковь, но
нет царя", так как невозможно для христиан иметь Церковь и не
иметь царя. Ведь Империя и Церковь составляют великое един-
ство и сообщество, которые нельзя отделить одно от другого. ...
Мой могущественный и святой самодержец, по милости Божь-
ей, является православнейшим и правовернейшим, и защитни-
ком и хранителем Церкви, и невозможно, чтобы архиерей не
номинал его. Послушай же и главу апостолов Петра, говоряще-
го в первом из соборных посланий: "Бога бойтесь, царя чтите".
50
С.П. Карпов
Он не говорит "царей", для того чтобы не подразумевались те,
кто именуются там и сям царями у разных народов, а Царь, то
есть всемирный Царь»15. И это написано накануне или даже во
время блокады турками Константинополя, почти на краю могилы
империи, когда сам византийский император Мануил II Палеолог
(1391 — 1425) уже признал себя фактическим вассалом турецкого
султана. Отхода от имперской идеологии, от идей универсализма
не было до самой гибели империи16.
В послании подчеркивается неразрывная связь империи и
Церкви. При этом патриарх указывает на то, чем обеспечивается
особая роль императора в Церкви: изначально (с Константина I)
императоры утверждали и устанавливали христианское благоче-
стие во всем населяемом мире. Именно они созывали вселенские
соборы. Именно они обеспечивали выполнение канонов, регули-
рующих всю жизнь христианина, и придавали им силу закона.
Именно они воевали против ересей, вместе с синодами устанав-
ливали порядок старшинства среди архиереев и разграничение
епархий. Ни один государь не получает от Церкви такого посвя-
щения, как император.
Итак, задачей императора была защита и распространение
христианства. Императорская идея в Византии имела миссио-
нерский характер. Христианизация народов рассматривалась не
как миссия отдельных подвижников, хотя были и такие, но как
миссия и задача всего государства и всей Церкви17. Потому тезис
о слабости византийского миссионерства не кажется мне вполне
убедительным18.
Мысль об исконном единстве интересов государства, веры,
василевса и богоизбранного народа ромеев получило оформле-
ние при императоре Льве VI (886 — 912)19. А соотношение царства
и священства было четко определено еще 6-й новеллой импера-
тора Юстиниана, где сказано, что первому (sacerdotium) ввере-
но управление делами божественными, а второму (imperium) —
делами людскими (Nov. 6 рг.). Это управление осуществлялось
в единстве и согласии. В изложении Льва Диакона император
Иоанн Цимисхий (969 — 976) провозглашал: «Мне известны, одна-
ко, две власти в сей жизни, в дольнем земном пространстве: свя-
щенство и царство; одной из них создатель поручил заботиться о
душах, а другой управлять телами людей, с тем чтобы ни одна из
сторон не пострадала, но оставались они целыми и невредимы-
ми»20. Еще ранее Константин I именовал архиереев епископами
внутренних дел Церкви, а себя поставленным от Бога епископом
дел внешних21.
Доктрина императорской власти в Византии
51
От идеи о единстве светской и духовной власти путь лежал
к формулированию идеи симфонии, т.е. «созвучия» Империи и
1(еркви22, разрабатываемой уже с IV в.23 Разумеется, роль госуда-
ря в Церкви была велика и в силу того, что любой клирик, вклю-
чая и патриарха, являлся подданным василевса, который нередко
использовал свои прерогативы для смещения первосвятителя или
навязывания ему своей воли. С другой стороны, и Царь был ча-
стью Церкви, зависимым от ее канонов и нередко также от воли
ее предстоятелей. Патриарх Афанасий I (1289— 1293, 1303— 1309)
определил симфонию так, что Церковь должна во всех богоугод-
ных делах поддерживать власть императора и быть поддерживае-
мой ею24.
Стремление к гармонии, которую так трудно было обрести
н реальном мире тех лет, пронизывало миросознание византий-
це'в. Оно воплощалось в идее «таксиса», строго иерархизирован-
ного порядка, подобного небесной иерархии. «Таксис» — это
также согласованность государственной власти и православного
вероисповедания25, и здесь он переплетается с симфонией. Идея
« таксиса» находила отражение и в придворном церемониале, и в
построении литургического пространства — иеротопии26.
В представление о «таксисе» была имплицитно включена
также упоминавшаяся идея о самодержавности императора, хра-
нителя порядка и о подчиненности ему всех «чинов» империи.
Тезис о неограниченном и вселенском характере власти госуда-
ря оставался неизменным, как и идея о попечении императора
н<|Д подданными, особенно над воинами, и поддержании благо-
состояния имущих. «Имеющие состояния, да наслаждаются ими;
н(» имеющим же ты даруй», — так сказано в речи Юстина II, об-
ращенной к своему преемнику кесарю Тиверию (в изложении
Феофилакта Симокатты)27.
Но при всей высоте и необъятности власти василевса, пре-
< гол не передавался автоматически по наследству от царствую-
щего монарха его сыну или другому ближайшему родственни-
ку — василевс избирался. С догматической точки зрения это
избрание осуществлялось Богом через людей, из числа «лучших»,
жребием. Число и состав выборщиков не определялись законом.
( о времен Римской империи это право принадлежало сенату и
народу. В Византии, соответственно, синклиту и диму, но реаль-
но избрание императора определяли армия, придворная знать,
верхушка клира и иногда константинопольского дима. В разные
годы соотношение и влиятельность этих сил менялись, а провоз-
гласить имя государя и настаивать на его признании могла любая
52
С.П. Карпов
из них. Но нараставшая феодализация общества, аристократиза-
ция элиты28, представления о благородстве крови, окрепшие при
Македонской династии, победившие при Комнинах и Палеоло-
гах, привели к образованию устойчивых династий. Дополнитель-
ным основанием для воцарения являлось рождение наследника
в «порфире», в особых дворцовых палатах, занимаемых только
царствующими государями29. «Багрянородный младенец» прохо-
дил своеобразную церемонию его «усыновления» и наречения
имени высшими чинами империи30. Но все же и тогда для обес-
печения легитимной передачи власти государь короновал своего
сына или другого родственника при своей жизни, обеспечивая и
формальное соправительство, и последующее плавное наследо-
вание престола. Вероятно, в конце XII столетия, когда, казалось,
Комниновская династия уже укрепилась на троне, была сделана
попытка через синод провести закон о престолонаследии, точнее
легитимизировать присягу подданных прямым потомкам цар-
ствующего монарха. Но она осталась лишь формой присяги и
практически сразу же была нарушена, не получив оформления в
виде номоса или канона31. Закона о передаче престола от отца к
сыну, как на Западе, в Византии, как кажется, не существовало.
Избрание императора подкреплялось обрядом коронации.
Сначала это была необязательная процедура, скорее военная
демонстрация, с поднятием избранного на щите и возложением
ему на голову золотого шейного обруча или воинского пояса,
прообраза царской диадемы. Церковное венчание было дополне-
нием к этой церемонии, когда епископ сотворял молитву и воз-
лагал на уже избранного царскую хламиду и венец. Затем, с VII
в., важнейшим становится обряд священного коронования, при-
обретший литургический характер с IX в. Его важнейшим эле-
ментом с XIII в. стало миропомазание, снимавшее с коронуемого
все прежде совершенные грехи (чем отчасти и оправдывались
победившие в борьбе за трон узурпаторы). Но он не повторялся
вторично и не снимал грехи вновь совершаемые. При коронации
подразумевалось обязательное признание народа и войска, сама
она сопровождалась торжественными аккламациями и другими
церемониальными действиями32.
Смена императора происходила со смертью правителя или
с его низвержением по Божьему промыслу, пути которого не-
ведомы людскому разумению. Впрочем, политическая теория
ранней Византии предусматривала возможность и даже необ-
ходимость отречения василевса от трона при его биологическом
старении33.
Доктрина императорской власти в Византии
53
Обязательным атрибутом империи было ее нахождение в
Константинополе как богоизбранном граде, не запятнанном язы-
ческим прошлым и хранимым Богородицей. По меткому замеча-
нию исследовательницы, «Византия — и город, и империя од-
новременно»34. Константинополь почитался театром ойкумены,
оком и сердцем всей земли35. Вне его стен власть не была вполне
легитимной, и утрата его ромеями в 1204 г. привела к острому
кризису сознания и самой политической теории, о чем ниже.
* * *
Итак, несмотря на весь самодержавный характер власти
византийского василевса, гражданское или, как мы бы теперь
сказали, правовое, общество, почтение к закону существовали
в Византии. Константин I установил, что любой человек может
свободно обращаться к императору в защиту своих прав. Суды
разных инстанций — от низшего до императорского, патриар-
шего, синодального, суда «вселенских судей» — действовали на
протяжении всего существования империи, и к ним могли обра-
титься не только знатные и богатые, но и простые общинники36.
О правовой культуре Византии свидетельствуют не только ве-
ликие кодификаторские осуществления, такие как Кодекс
Феодосия, Свод гражданского права Юстиниана, «Василики»,
«11ространный Прохирон», «Шестикнижие» Константина Ар-
менопула, но и многочисленные подборки юридических источ-
ников, комментариев юристов, судебных решений и трактатов.
Апогеем канонического права стал труд фессалоникского иеро-
монаха XIV в. Матфея Властаря «Алфавитная синтагма», пере-
неденный затем (как и «Шестикнижие»), на многие славянские
м и.1ки. По отношению к славянам и иным народам византийско-
го круга империя позиционировала себя как источник всяческо-
го благочестия и учительница законов. Об этом писал Иоанн VI
Каптакузин (1347— 1354) великому князю Московскому Симео-
ну Ивановичу Гордому (1347 г.)37.
I ородской дим имел право высказывать одобрение или не-
одобрение действий властей, включая государя, путем акклама-
ции. Правда, широко распространенное в ранней Византии и
практикуемое цирковыми «партиями» на ипподроме, это право
позднее не применялось, но любое неудовольствие зачастую реа-
ли ювывалось в петициях императору и даже открытых выступ-
лен ин х, вплоть до мятежа и восстания, особенно когда василевса
оппиняли в «тирании». Легитимная власть государя и в теории
радикально отличалась от «тирании», деспотизма, произвола.
54
С.П. Карпов
Обвинение в этих грехах лишало государя легитимности, что
подчеркивали многие византийские писатели и риторы.
Разумеется, в представлениях о природе власти и объеме ее
прерогатив в византийском обществе не было полного согласия.
Закон и политическая теория далеко отстояли от повседневной
практики, и немало «богоподобных василевсов» свергалось и
обвинялось в тирании или иных преступлениях. Изменялись
в широком спектре и представления о качествах идеального
монарха (в обширной палитре искомых добродетелей, как то
филантропия, евергесия, миролюбие, добродетельность, щед-
рость, милосердие, житейская мудрость, компетентность, лю-
бовь к просвещению, воинские доблести и прочее). Но мы рас-
сматриваем здесь образец, а не воплощение, которые всегда, а в
Средние века особенно, далеко расходятся. Аристократическая
оппозиция, образованная чиновная элита, военные и динаты
подчас не только подвергали критике действия того или иного
правителя, но и по-разному относились к разным концептам им-
ператорской идеологии. И все же редко кто посягал на саму идею
универсализма, избранничества империи, полноту власти госу-
даря-автократора, его обязательную приверженность правосла-
вию и римским законам.
Трагические для Византийской империи события IV кресто-
вого похода обнажили долго развивавшиеся исподволь процессы
децентрализации некогда великого государства38. Под сомнение
была сначала поставлена вся традиционная система ценностей
империи ромеев. О вине правителей и знати, о гибели империи, о
падении Города, путеводителя православия и средоточии всякого
блага, кровью сердца пишет переживший латинское завоевание
Никита Хониат39.
Но в изменившихся условиях борьбы за выживание очень
скоро различные элементы старой имперской доктрины стали
использоваться новыми государственными образованиями (как
греческими, так и латинскими) в их борьбе за гегемонию на Бал-
канах и в Малой Азии, на островах Эгейского и Ионического
морей. Борющиеся друг с другом за византийское наследство
правители выступали под лозунгами возрождения единой уни-
версальной ойкуменистической державы. Никейские Ласкари,
трапезундские Великие Комнины, эпирские Ангелы Дуки Ком-
нины возлагали на себя венцы императоров ромеев. Но возмож-
но ли было оформление императорской власти как законной вла-
сти византийских государей без обладания царственным градом,
"театром ойкумены", сакральной столицей, которая, казалось, и
Доктрина императорской власти в Византии
55
дает монопольные права на такую власть? Сталкиваемся ли мы в
XIII в. с изменением традиционных представлений о сути и при-
роде императорской власти или же с их простым приспособле-
нием к ситуации, когда «богоспасаемый град» Константинополь
находился в латинском плену?
Немногие следы официальной идеологии греческих госу-
дарств той эпохи сохранились в источниках. Одним из таких
государств, возникших на осколках Византии в 1204 г., стала
Трапезундская империя. Ее основателями являлись прямые по-
томки старшей линии Комнинов (1081 — 1185), внуки Андрони-
ка I (1183— 1185) Алексей и Давид, захватившие при поддержке
родственницы, грузинской царицы Тамары, области Понта и
Пафлагонии40. Вероятно, еще с момента образования государ-
ства старший из братьев Алексей I (1204— 1222) принял импера-
торский титул, полностью калькировавший именование визан-
тийских василевсов: «во Христе Боге верный царь и самодержец
ромеев». Установлено, что еще до 1212 г., а возможно и до 1206 г.,
понтийские государи приняли эпоним МЕГА2 KOMNHNOS (Ве-
ликий Комнин)41. Трапезундские императоры считали себя (и не
без основания) родовитей и никейских Ааскарей (также назы-
вавших себя Комнинами), и эпирских Ангелов Дук Комнинов,
ибо восходили непосредственно к основателю комниновского
рода Алексею! (1081 — 1118), к стволу династии. Они считали
себя единственно законными наследниками этой династии, что
и подчеркивали в официальном именовании, в титуле. Позднее
идея старшинства в роде, продолжения череды византийских
государей, нашла полное воплощение в династической традиции
Великих Комнинов — вплоть до заимствования имен константи-
нопольских василевсов в определенной последовательности, в со-
ответствии с древними пророчествами и преданиями42. Идея пре-
емства воплотилась и в литературе Трапезундской империи43, и в
иконографии. На фресках, украшавших стены императорского
дворца, изображались как трапезундские василевсы (Алексей I,
Мануил!, Иоанн II, Алексей II), так и их константинопольские
предки, включая императора Андроника! и его сына севасто-
кратора Мануила, родителя основателей Понтийской державы.
Галереи императорских портретов находились и в главнейших
храмах Трапезунда44.
Прямое происхождение от византийских императоров ис-
пользовалось Великими Комнинами и на первом этапе борьбы с
11икеей за восстановление Византии в 1204— 1214 гг., и позднее,
когда оно было усвоено как обязательное условие для государя
56
С.П. Карпов
Трапезундской империи45. И не удивительно, что писатели, пред-
ставлявшие лагерь противников трапезундских императоров
(Никита Хониат, Георгий Акрополит, Николай Месарит и др.),
также используют это обстоятельство, но уже в противополож-
ных целях, попрекая Великих Комнинов родством с «тираном»
Андроником I, обвиняя их в хвастовстве и в худшем случае даже
именуя их, как Месарит, «ехидниным исчадьем»46. Более ней-
тральным, но не менее типичным, выглядит противопоставление
Димитрием Хоматианом истинного царя по доблести и по крови
(Феодора Дуки Эпирского) неистинным правителям комнинов-
ской крови (в число которых зачислялись и Великие Комнины)47.
Все эти отклики из противоположного лагеря как бы сконцентри-
рованы вокруг одного, наиболее болезненного и для никейских
Ласкарей, и для эпирских Дук обстоятельства: более высокого
происхождения и очевидной легитимности притязаний на трон
понтийских правителей.
Идея династической преемственности (победившая в Ви-
зантии с X — XII вв.) дополнялась идеей константинопольского
происхождения монаршей власти Великих Комнинов. В хронике
Михаила Панарета, отражавшей официальную версию истории
государства и династии Великих Комнинов, с первых же строк
говорится о том, что основатель империи Алексей I «вышел» (т.е.
происходил) из Константинополя, хотя и прибыл с войсками из
Ивирии48. Если после 1204 г. ромейский император не мог править
в Константинополе, то василевсом признавался все же выходец
из Царицы городов.
В Трапезундской империи стремились поддерживать при-
дворный этикет, как в столице комниновской Византии. Трапе-
зундские хрисовулы (дошедшие до нас с XIV в.), если сравнивать
их с одновременными палеологовскими, выглядили архаичнее,
следуя образцам XI —XII вв.49 Трапезундская табель о рангах
(клеторологий) с незначительными отклонениями также соот-
ветствовала византийским образцам XI —XII вв.50 Даже архитек-
тура трапезундских церквей (приверженность типу купольной
базилики) отмечена печатью нарочитого консерватизма51.
С превращением Трапезунда в столицу империи в нем возво-
дятся или реконструируются храмы, которые должны были сим-
волизировать и освящать эту империю. Особое значение прида-
вали постройке и украшению храма св. Софии. В то время как
константинопольская София находилась в руках «латинян», тра-
пезундская мыслилась ее аналогом и символом. Для нее выбрали
место на возвышенном месте недалеко от моря, храм поставили
Доктрина императорской власти в Византии
57
на высокий подиум (уникальная черта в византийской архитек-
туре), интерьер и наружные стены украшали лучшие мастера
но особой своеобразной живописной программе52. Ктитором и
строителем был император Мануил! (1238—1263), в правление
которого были достигнуты немалые внешнеполитические успехи,
раздвинуты границы империи. Местный хронист не случайно на-
звал Мануила «искуснейшим и счастливейшим полководцем»53.
Именно Мануил впервые добился признания его «Великим Ком-
нином» со стороны константинопольского патриарха54. В 1214 —
1235 гг., по данным Э. Брайера, в Трапезунде полностью пе-
рестраивается храм Богородицы Златоглавой (Хрисокефал).
Он превращается в место коронации и погребения императоров,
для чего в нем были устроены митаторий, галереи и амвон в цен-
тре храма, что позволяло служить особую литургию при корона-
ции василевса55. Широкое городское строительство, возведение
нового пояса крепостных стен, новых храмов56, — все это долж-
но было придать Трапезунду облик столицы.
Претензии Великих Комнинов на роль восстановителей Ви-
зантийской империи оставались реальностью лишь в течение
нескольких лет после падения Константинополя. Но именно в
те годы, видимо, и складываются основные элементы официаль-
ной идеологии Трапезундского государства. Усвоив именование
Великих (старших в роде) Комнинов, константинопольских по
характеру и природе власти василевсов, братья Алексей и Давид
вступают в отчаянную борьбу с Феодором I Ласкарем. Борьба
носила военный, идеологический и дипломатический характер57.
Стороны всячески пытались привлечь симпатии местного гре-
ческого населения, выдвинуть популярные лозунги. От жителей
городов, например Плусиады, в 1205 г. требовали присягу верно-
сти, брали заложников58. Но вот любопытный факт: полководец
Давид, настойчиво стремившийся в 1204—1205 гг. прорваться к
11ропонтиде, изображает на одной из своих печатей малоизвест-
ного христианского святителя Елевферия. Смысл этого кроется,
по мнению ряда исследователей, в символике имени святого —
«Освободитель». Давид, утверждавший на других своих печатях
и в надписях царственное происхождение от рода византийских
Комнинов, возможно, указывал на смысл своей деятельности:
восстановление империи59.
Очень скоро, в 1206 г., трапезундские правители были от-
брошены к Пафлагонии и даже стали союзниками Латинской
империи в борьбе с Ласкарем, но идея признания их власти как
единственно законных василевсов ромеев возникала и позднее,
58
С.П. Карпов
например в ходе борьбы против Лионской унии, когда трапе-
зундский император возглавил один из очагов сопротивления
униатству Михаила VIII Палеолога60.
Орудием этой борьбы выступал и церковный автономизм с
первоначальным отрицанием власти находившегося в Никее пат-
рирха, а затем утверждением самостоятельности трапезундской
митрополии во внутреннем управлении и в поставлении еписко-
пов61. Компромисс в церковных делах был достигнут в 1261 г.,
когда патриарх на практике признал широкую автономию трапе-
зундской митрополии. Урегулирование же межгосударственных
отношений Трапезундской империи с восстановленной Палео-
логами Византией было достигнуто еще позднее, в 1282 г., после
брака императора Иоанна II Великого Комнина и дочери Михаи-
ла VIII Палеолога. Палеолог настойчиво добивался полной отме-
ны императорского титулования Великих Комнинов, их подчи-
нения верховной власти византийских государей, царствующих
теперь уже в Константинополе. Понтийские правители не пошли
на это, но согласились изменить форму своего титула: вместо
«василевса и автократора ромеев» они стали именовать себя «ва-
силевсами и автократорами всего Востока (Анатолии), Ивирии и
Ператии»62. С универсалистской доктриной Великих Комнинов
было покончено. Но они оставались, вопреки утверждению ви-
зантийского историка Георгия Пахимера63, василевсами и по ти-
тулу, и по характеру конституирования власти, превратившись
в местную династию. Официальное признание за ними импера-
торского титула со стороны Византии произошло, вероятно, в се-
редине XIV в.64
Подведем некоторые итоги. Понтийский регионализм про-
явился еще в конце XI в. В 1204 г. он реализовался в образова-
нии независимого понтийского государства — Трапезундской
империи, правители которой включились в безуспешную для
них борьбу за восстановление Византийской империи. Она была
проиграна из-за оторванности от основных ресурсов понтийской
области, от социальной базы их власти — населения Понта, под-
держивавшего прежде всего планы создания собственного госу-
дарства, а не вхождения вновь в состав Византийской империи.
После окончательного поражения в 1214 г. Великих Комнинов в
борьбе с Никеей и сельджуками, утраты Пафлагонии и Синопа,
Трапезундская империя фактически вышла из борьбы за «визан-
тийское наследство». Однако победивший понтийский регио-
нализм воспользовался арсеналом идей и представлений, полу-
ченных из комниновской Византии. Традиционная имперская
Доктрина императорской власти в Византии
59
идеология стала основой политической системы Трапезундского
государства, равно как и Никейского. Никакого пересмотра уни-
версалистской доктрины по существу в первой половине XIII в.
не происходило. Вместо реального Константинополя, временно,
в силу обстоятельств выведенного за пределы державы ромеев,
воссоздавался его идеальный образ на иной территории. А идей-
ный кризис произошел как раз тогда, когда в византийском мире
стало возможным признание существования нескольких импе-
раторов, независимых друг от друга и правивших над ромеями,
над разными областями некогда единой Византийской империи.
Такие изменения в идеологии, произошедшие в середине — вто-
рой половине XIV в., хотя и с запозданием, отражали политиче-
ские реалии, столь противоречившие идеальным представлени-
ям об универсалистском государстве. Случайно ли, что именно в
то время усиливается влияние идей об ином, церковном универ-
сализме, объединявшем православную ойкумену?
Борясь за византийское наследие, трапезундские Комнины,
как и их никейские или эпирские соперники, поначалу исходи-
ли из прежних универсалистских представлений, опирались на
единую идейную традицию и решали одну и ту же задачу: каким
образом оформить императорскую власть, не обладая «театром
ойкумены», царственным градом, захваченным вообще неромей-
ским правителем? Они выбрали в целом один и тот же вариант:
создания «вторых» Константинополей в Никее, Трапезунде или
даже в Тырново (ибо и болгарский царь принимал участие в воз-
можной «реконкисте» и даже величал Тырново Царьградом)65.
Никейские правители вскоре смогли опереться на авторитет все-
ленского патриарха, что значительно усилило их позиции. Для
трапезундских Комнинов один из главных аргументов в борьбе
за симпатии греческого населения Малой Азии был ясен, и они
сделали ставку на него: династическое преемство по прямой
мужской линии от константинопольских Комнинов, незапятнан-
ность родством с непопулярной и ответственной за катастрофу
династией Ангелов, как Ласкари или Дуки. Как уже сказано,
принимая такой же титул, как и византийские государи («NN во
Христе Боге верный царь и автократор ромеев»), Алексей и Да-
вид добавили к эпониму Комнин слово «Великий» для обозначе-
ния старшинства своей ветви рода, своей генеалогической линии
среди других претендентов66. Аргумент оппонентов о происхож-
дении от «тирана» Андроника I не снимал легитимности династи-
ческих притязаний Алексея и Давида, коль скоро сам династиче-
ский принцип прочно укоренился в имперской идеологии.
60
С.П. Карпов
Рассмотрение феноменов Никейской и Трапезундской импе-
рий и Эпирского царства показывает один и тот же путь: исполь-
зование региональных ресурсов для консолидации государства в
кризисной обстановке. Затем, в случае удачи (Никея) — возврат
ко всему арсеналу идей императорского универсализма, а в слу-
чае поражения в конкурентной борьбе (Трапезунд) — переход от
реставраторских целей к легитимизации местной минимонар-
хии, со своим святым патроном (св. Евгением) и с использовани-
ем идейных арсеналов прошлого.
Отказ от универсализма не декларировался. Реальное изме-
нение заключалось в окончательном торжестве принципа на-
следования власти представителями единственной легитимной
династии Великих Комнинов при аристократизации правящего
класса, закреплении связи статуса его членов со службой госуда-
рю67. Признавая святость Империи, великокомниновский Трапе-
зунд и палеологовская Византия опирались на разные династиче-
ские ориентиры. В Константинополе подчеркивали родственные
связи Палеологов и с Комнинами, и с Дуками, и с Ласкарями, и
с самим Константином I. В Трапезунде искали преемство как от
императоров Македонской династии68, так и особенно от прямых
прародителей, константинопольских Комнинов. Идеи «свобод-
ного», внединастийного избрания государя в XIII —XV вв. повсю-
ду в византийском мире оказались не ко двору.
1 Основные труды, где детально рассмотрены эти проблемы: Hunger Н.
Reich der neuen Mitte. Der christliche Geist der byzantinischen Kultur.
Graz; Wien; Koln, 1965; Guillou A. La civilisation Byzantine. P., 1974 (русс,
пер.: ГийуА. Византийская цивилизация. Екатеринбург, 2005); Ahrwei-
ler H. L'ideologie politique de 1'Empire byzantin. P., 1975; Beck H.-G.
Das byzantinische Jahrtausend. Munchen, 1978; Kazhdan A., Constable G.
People and Power in Byzantium: an Introduction to Modern Byzantine Stud-
ies. Wash. (D.C.), 1982; Культура Византии IV — первой половины VII в.
М., 1984. С. 98 — 118; Культура Византии: вторая половина VII —XII в.
М., 1989. С. 59 — 88; Культура Византии: XIII — первая половина XV в.
М., 1991. С. 255 —279; Nicol D. Byzantine Political Thought // The Cam-
bridge History of Medieval Political Thought. Cambridge, 1988. P. 51 —79;
Pertusi A. Il pensiero politico bizantino / Ed. a cura di A. Carile. Bologna,
1990; Karayannopoulos I.E. H jtokiTixf] Oecdqloi tcdv Bu^avnvcbv. Thessalo-
niki, 1988; Dagron G. Empereur et pr£tre. Etudes sur le cesaropapisme by-
zantin. P., 1996 [русс, пер.: Дагрон Жильбер. Император и священник.
Этюдо византийском «цезарепапизме» / Пер. и науч. ред. А.Е. Мусина,
под общ. ред. И.П. Медведева. СПб., 2010]; Carile A. La sacralita rituale
Доктрина императорской власти в Византии
61
dei BASIAEIS bizantini // Adveniat regnum. La regalita sacra nell’Euro-
pa cristiana / A cura di F. Cardini e M. Saltarelli. Genova, 2000. P. 65 —
117; Медведев И.П. Правовая культура Византийской империи. СПб.,
2001; Сорочан С.Б. Византия. Парадигмы быта, сознания и культуры.
Харьков, 2011. С. 37 — 49.
2 Вальденберг В.Е. История византийской политической литературы
в связи с историей философских течений и законодательства. СПб.,
2008; Hunger Н. Fiirstenspiegel // Idem. Die Hochsprachliche profane Li-
teratur der Byzantiner. Munchen, 1978. Bd. 1. S. 157 — 165; Schreiner P. Das
Herrscherbild in der byzantinischen Literatur des 9. bis 11. Jahrhunderts //
Saeculum. 1984. Bd. 35. S. 132—151; Чичуров И.С. Политическая идеоло-
гия средневековья. Византия и Русь. М., 1990.
3 Упомянем уже отошедший в историю спор о природе собственности
в Византии: Острогорский Г.А. Византийские писцовые книги // BS.
1948. Т. IX/2. Р. 234 — 238; Он же. К истории иммунитета в Византии //
ВВ. 1958. Т. 13. С. 55— 106; Ostrogorsky G. Pour 1’histoire de la feodalite
byzantine. Bruxelles, 1954; Idem. Quelques problemes de la paysannerie
byzantine. Bruxelles, 1956; КажданА.П. К вопросу об особенностях фео-
дальной собственности Византии VIII —Хвв. // ВВ. 1956. Т. X. С. 48 —
65; Он же. Формы условной земельной собственности в Византии
X — XII вв. // XXV Международный конгресс востоковедов: докл. де-
легации СССР. М., 1960; Он же. Деревня и город в Византии: IX —X вв.
Очерки по истории византийского феодализма. М., 1960. С. 130, 139 —
152; Он же. О социальной природе византийского самодержавия // На-
роды Азии и Африки. 1966. №6. С. 60 —61; Он же. Социальный состав
господствующего класса Византии XI — XII вв. М., 1974. С. 228 — 235;
KazhdanA. State, Feudal and Private Economy in Byzantium // DOP. 1993.
T. 47. P. 83— 100; Сюзюмов М.Я. К вопросу об особенностях генезиса
и развития феодализма в Византии // ВВ. 1960. Т. 17. С.З— 16; Он же.
Византийские этюды. Екатеринбург, 2002. С.249 —258; Аитаврин Г.Г.
Проблема государственной собственности в Византии в X — XI вв. //
ВВ. 1973. Т. 35. С. 51—74; Он же. Византийское общество и государство
в X — XI вв. Проблемы истории одного столетия: 976—1081. М., 1977.
С. 4 — 109; Удальцова З.В., Осипова К.А. Отличительные черты феодаль-
ных отношений в Византии (Постановка проблемы) // ВВ. 1974. Т. 36.
С. 15 — 20; Хвостова К.В. Особенности аграрно-правовых отношений
в поздней Византии (XIV — XVвв.). М., 1968. С. 174 — 262; Она же. Со-
циально-экономические процессы в Византии и их понимание визан-
тийцами-современниками (XIV — XV вв.). М., 1992. С. 22 — 33; Она же.
Византийская цивилизация как историческая парадигма. СПб., 2009.
С. 20-45.
4 «Тот, кто получил великую власть, должен по возможности подражать
подателю власти»; «Получив по воле Бога царскую власть, подражай
Ему добрыми делами»; «Василеве — господин над всеми, но вместе
со всеми он раб Божий», — писал диакон Агапит в VI в. (Agapetos
Diakonos. Der Fiirstenspiegel ftir Kaiser lustinianos / Erstmals kritisch
62
С.П. Карпов
herausgegeben von Rudolf Riedinger. Athenai, 1995. 37. P. 50.1—5; 45.
P. 56.14-18; 68. P. 72.7-8.
5 Хвостова К.В. Византийская цивилизация... С. 44 — 45, 65 — 90.
6 Agapetos Diakonos. Der Fiirstenspiegel, 21. P. 38.12 — 14.
7 См.: Каждая А.П. Никита Хониат и его время. СПб., 2005. С. 111 — 114;
Чичуров И.С. Избранные труды. М., 2007. С. 65 — 129.
8 См.: Simon D. Princeps legibus solutus. Die Stellung des byzantinischen
Kaisers zum Gesetz// Gedachnisschrift fur W. Kunkel. Frankfurt, 1984.
S. 449-492.
9 Медведев И.П. Правовая культура... С. 59.
10 Steinwenter A. Nomos empsychos. Zur Geschichte einer politischen Theo-
rie// Anzeiger d. Osterreich. Ak. d. Wiss. Phil.-Hist. KI. 1946. Bd. 83.
S. 250-268.
11 Ср.: Дагрон Ж. Император и священник... С. 34.
12 Медведев И.П. Правовая культура... С. 65.
13 Rosch G. 'Ovopa paoikeiag. Studien zur offiziellen Gebrauch der Kaisertitel
in spatantiker und friihbyzantinischer Zeit. Wien, 1978. S. 37 — 38.
14 Obolensky D. The Byzantine Commonwealth. Eastern Europe 500— 1453.
L., 1971 (русс, пер.: Оболенский Д.Д. Византийское содружество наций.
Шесть византийских портретов. М., 1998).
15 MikloSich F., Muller J. Acta et diplomata graeca medii aevi sacra et profana.
Wien, 1862. (Далее: MM). T. 2, N 447. P. 188— 192; Darrouzes J. Les reges-
tes des Actes des patriarches de Constantinople. Vol. I, fasc. 6: les regestes
de 1377 a 1410. P., 1979. № 2931 (датировка сент.-окт. 1393 г.); Barker J. W.
Manuel II Palaeologus (1391 —1425). A Study in Late Byzantine Statesman-
ship. New Brunswick, 1969. P. 105— ПО. Грамота патриарха Антония к
великому князю Василию Дмитриевичу: РИБ. СПб., 1880. Т. VI, ч. 1.
С. 265 —276; ГийуА. Византийская цивилизация... С. 124—126 (дати-
ровка: 1394— 1397).
16 См.: Медведев И.П. Византийский гуманизм XIV — XV вв. СПб., 1997.
С. 146-161.
17 Оболенский Д.Д. Византийское содружество наций...
18 Иванов С.И. Византийское миссионерство. Можно ли сделать из «вар-
вара» христианина? М., 2003.
19 См.: Культура Византии. Т. 2. С. 75 — 76.
20 Leonis Diaconi Caloensis. Historiae libri decern / Rec. C.B. Hasii. Bonnae,
1828. P. 101; Лев Диакон. История / Пер. М.М. Копыленко, ст. М.Я. Сю-
зюмова, коммент. М.Я. Сюзюмова, С.А. Иванова, отв. ред. Г.Г. Литав-
рин. М., 1988. С. 55.
21 Eusebius Werke. Bd. 1: Uber das Leben des Kaisers Konstantin/ Ed.
F. Winkelmann: 2 ed. IV. 24; P. 128.21 —22; Евсевий Памфил. Жизнь бла-
женного василевса Константина: 2-е изд. М., 1998. С. 152.
22 Из моря работ по этой теме укажем некоторые, вышедшие в последнее
время: Успенский Б.А. Царь и патриарх: харизма власти в России (ви-
зантийская модель и ее русское переосмысление). М., 1998; Андрее-
ва Л.А. Сакрализация власти в истории христианской цивилизации:
Латинский Запад и православный Восток. М., 2007; Заливалова Л.Н.,
Доктрина императорской власти в Византии
63
Лебедева Г.Е. «Византийская симфония»: к истории становления кон-
цепции // Византийское государство в IV — XV вв. Центр и периферия:
тез. докл. XV Всерос. науч, сессии византинистов (Барнаул, 29 мая —
2 июня 1998 г.) Барнаул, 1998. С. 83 —91; Лебедева Г.Е., Митрофа-
нов А.Ю. Юстиниановская «симфония властей» в контексте современ-
ной историографии // Проблемы славяноведения и медиевистики.
СПб., 2009. С. 292 — 305; Ливенцева Т.В. Формирование византийской
модели церковно-государственных отношений: симфония властей //
Мир Византии: мат. Международ, науч, семинара (Белгород, 27 — 28 ок-
тября 2006г.). Белгород, 2007. С. 107—111; Синицына Н.В. Симфония
священства и царства // Мат. Международ, конф. «Христианство на
пороге нового тысячелетия» (Москва, 20 —22 июня 2000 г.). 2000. Ч. 1.
С. 64-69.
73 См.: Удальцова З.В. Церковные историки ранней Византии// ВВ.
1982. Т. 43. С. 8.
и The Correspondence of Athanasius I. Patriarch of Constantinople. Letters
to the Emperor Andronicus II, Members of the Imperial Family and the
Officials / Ed. A.-M. Talbot. Wash.,1975. N 61. P. 136.6-7.
75 Чичуров И.С. Политическая идеология... С. 61.
76 Лидов А.М. Иеротопия: Пространственные иконы и образы-парадиг-
мы в византийской культуре. М., 2009; Новые Иерусалимы: иеротопия
и иконография сакральных пространств / Под ред. А.М. Лидова. М.,
2009.
77 Theophylacti Simocattae Historiae / Ed. C. De Boor. Leipzig, 1887.
P. 133.9— 11; Феофилакт Симокатта. История. M., 1957. С. 84.
78 См.: Kazhdan A. The Aristocracy and the Imperial Ideal // The Byzantine
Aristocracy IX to XIII Centuries / Ed. by Michael Angold. Oxford, 1984.
P. 43-57.
79 Литаврин Г.Г. Как жили византийцы. М., 1997. С. 54 — 55.
30 Дагрон Ж. Император и священник... С. 69 —71.
31 См.: Pertusi А. Il pensiero politico bizantino / Ed. a cura di A. Carile. Bolo-
gna, 1990. P. 183— 185 ; Медведев И.П. Правовая культура... С. 43 — 57.
32 Острогорский Г.А. Эволюция византийского обряда коронования //
Византия, южные славяне и Древняя Русь. Западная Европа. Искус-
ство и культура: сб. ст. в честь В.Н. Лазарева. М., 1973. С. 33 — 42.
33 См.: Досталова Р. Напряженность социальной обстановки в Ви-
зантии V — VI вв. в отражении анонимного трактата «Пер! локтхцд
еяютцццд» // ВВ. 1991. Т. 51. С. 50.
34 Ahrweiler Н. L’ideologie politique... Р. 9.
35 Fenster Е. Laudes Constantinopolitanae. Munchen, 1968. S. 328; Schrei-
ner P. Costantinopoli. Metropoli da mille volti. Roma, 2009.
36 Weiss G. Hohe Richter in Konstantinopel. Eustathios Rhomaios und sei-
ne Kollegen // JOB. 1973. Bd. 22. S. 117 — 144; Липшиц Е.Э. Право и суд
в Византии в IV —VIII вв. Л., 1976; Она же. Законодательство и юрис-
пруденция в Византии в IX — XI вв. Л., 1981; Литаврин Г.Г. Византий-
ское общество и государство в X — XI вв. Проблемы истории одного
столетия: 976—1081. М., 1977. С. 187 — 193; Гаген С.Я. Императорский
64
С.П. Карпов
суд и судьи палеологовской Византии: 1261 — 1453: автореф. дисс...
канд. юр. наук. Екатеринбург, 2007.
37 ММ. 1. Р. 263; Dolger F. Regesten der Kaiserurkunden des Ostromischen
Reiches von 565— 1453. 5 Teil: Regesten von 1341 — 1453: 2. Aufl. / Bearb.
von P. Wirth. Munchen, 1965. N 2928.
38 Удальцова З.В. Центробежные и центростремительные силы в визан-
тийском мире (1071 — 1261) // XVе Congr. Int. d'Etudes Byzantines: rap-
ports et co-rapports. Athenes, 1976; Каждой А.П. Центростремительные
и центробежные силы в византийском мире (1081 — 1261 гг.) // Ibid.;
Hrochova V. Les villes byzantines aux 1 Iе — 13е siecles: phenomene centri-
fuge ou centripete dans revolution de la societe byzantine? // Ibid.; Ka-
rayannopoulos I. КЕУхрйфиуоь xat xEvxQopokoL 6uva|iELg oxov Bu^avxivo
xoopo // Ibid.; Oikonomides N. La decomposition de Г Empire Byzantin a la
veille de 1204 et les origines de 1’Empire de Nicee: a propos de la "Partitio
Romaniae" // Ibid.; Hoffmann J. Rudimente von Territorialstaaten im By-
zantinischen Reich (1071 — 1210). Munchen, 1974; Paguh P. Обласни гос-
подари у Византии KpajeM XII и у првим децщами XIII века // ЗРВИ.
Београд. 1986. Т. XXIV-XXV. С. 151-289; Sawides A.G.C. Bu^avxiva
oxaotaoxLxa xat auxovoptorixa XLvrjpaxa oxa Aco6Exavr|oa xat oxrj Mixpa
Aota 1189-C.1240 p.X. Athenai, 1987; Cheynet J.-C. Pouvoiret contestations
a Byzance (963— 1210). P., 1990; Prinzing G. Das Byzantinische Kaisertum
im Umbruch zwischen regionaler Aufspaltung und erneuter Zentrierung
in den Jahren 1204— 1282 // Legitimation und Funktion des Herrschers.
Vom agyptischen Pharao zum neuzeitlichen Diktator / Hrsg. v. R. Gund-
lach, H.Weber. Stuttgart, 1992. S. 129-183.
39 Nicetae Choniatae Historia / Rec. LA. van Dieten. B.; NY., 1975. P. 576 —
579.
40 См. подробнее: Карпов С.П. История Трапезундской империи. СПб.,
2007. С. 84-111.
41 Карпов С.П. У истоков политической идеологии Трапезундской импе-
рии (О происхождении титула METAS KOMNHNOS) // ВВ. 1981. Т. 42.
С. 101-105.
42 Shukurov R.M. AIMA: the Blood of the Grand Komnenoi // Byzantine and
Modern Greek Studies. 1995. T. 19. P. 161 — 181.
43 См., например: Papadopoulos-Kerameus A.I. AvakExxa lEQOOokupLXLxf|g
Sxaxuokoyiag. СПб., 1891. T. 1. P. 425 — 426; Av6qeou Льрабтрюй В tog xat
Epya / Ekd. O. Lampsides. Athenai, 1975. P. 106— 107, 112; О «Etg Tqojie-
£ouvxa» A6yog xou BrjooaQLCDvog / Ekd. O. Lampsides // Archeion Pontou.
1984. T. 39. P. 56-58.
44 Карпов С.П. История Трапезундской империи...С. 450 — 451.
45 См., например: Oikonomides N. The Chancery of the Grand Komnenoi:
Imperial Tradition and Political Reality// Archeion Pontou. 1978— 1979.
T. 35. P. 321-332.
46 См. подробнее: Карпов С.П. Трапезундская империя в византийской
исторической литературе XIII —XV вв. // ВВ. 1973. Т. 35. С. 154— 164.
47 См. об этом: Prinzing G. Das Byzantinische Kaisertum... S. 149—151.
Доктрина императорской власти в Византии
65
48 Мь%аг]Л tov JlavaQETov IIeql twv Meydkcov Kopvr|vd)v / Ex6. O. Lampsi-
des // Archeion Pontou. 1958. T. 22. P. 61. 1—2. Интерпретацию текста
см.: Карпов С.П. От фемы Халдия — к империи Великих Комнинов //
АДСВ. 1982. С. 56-57.
49 Oikonomides N. The Chancery... Р. 298 — 332.
50 Pseudo-Kodinos. Traite des offices / Ed. Verpeaux J. P., 1966. Арр. V.
P. 341 —349; cp.: Oikonomides N. The Chancery... P. 311 —313; Guilland R.
Recherches sur les institutions byzantines. Berlin; Amsterdam, 1967. T. 1.
P. 531, note 22.
51 Карпов С.П. Культура Трапезундской империи // Культура Византии.
XIII —первая половина XVв. М., 1991. С. 87 — 89.
52 Eastmond A. Art and Identity in Thirteenth-Century Byzantium. Hagia So-
phia and the Empire of Trebizond. Aidershot, 2004.
53 Мь%ат]Л tov navapETov... P. 61.18—19.
54 Карпов С.П. История Трапезундской империи... С. 187 — 188.
55 ВгуегA. Une eglise "a la demande du client" a Trebizonde // Proche-Orient
Chretien. 1982. T. XXXII. P. 216 — 232 [ = Idem. Peoplesand Settlement in
Anatolia and the Caucasus. L., 1988. N V.]
56 Вгуег A., Winfield D. The Byzantine Monuments and Topography of the
Pontos. Wash., 1985. T. 1. P. 178-250.
57 См.: Карпов С.П. История Трапезундской империи... С. 98 — 107.
58 Nicetae Choniatae Historia... Р. 640 — 641.
59 См. подробнее: Карпов С.П. История Трапезундской империи...
С. 108-111.
60 Там же. С. 189-193.
61 Chrysanthos. 'Н ’Exxkrjoia TpanE^ouvrog. Athenai, 1973. Р. 175— 179; Каг-
pozilos A. The Ecclesiastical Controversy between the Kingdom of Nicaea
and the Principality of Epiros (1217— 1233). Thessaloniki, 1973; Жаворон-
ков П.И. Никейско-трапезундские отношения в 1213—1223 гг. // ВО.
М., 1982. С. 183—190.; Карпов С.П. Трапезунд и Константинополь в
XIV в. // ВВ. 1974. Т. 36. С. 83-84.
62 Карпов С.П. Трапезундская империя в византийской исторической
литературе... С. 157 — 159; Oikonomides N. The Chancery... Р. 321 —330.
63 Georges Pachymeres Relations historiques / Ed. par A. Failler. P., 1984.
T. 2. P. 653-659.
64 Карпов С.П. История Трапезундской империи... С. 200.
65 См. подробнее: Карпов С.П. После 1204 г.: Трапезунд — второй Кон-
стантинополь? // Рим, Константинополь, Москва: сравнительно-ис-
торическое исследование центров идеологии и культуры до XVII в.:
VI Международ, семинар ист. исследований «От Рима к Третьему
Риму». Москва, 28 — 30 мая 1986. М., 1997. С. 135— 143; Полывянный Д.И.
Культурное своеобразие средневековой Болгарии в контексте визан-
тийско-славянской общности IX —XV вв. Иваново, 2000. С. 139— 140.
66 См.: Карпов С.П. У истоков политической идеологии...С.101 — 105.
67 См.: Карпов С.П. История Трапезундской империи...С. 166— 185.
68 Lampakis St. MaxEdovixf] duvaoiEia xai MEyakoxopvr]voi// Ейщияьхта.
1989. T. 8. S. 319-334.
5 Империи
Н.А. Хачатурян
«КОРОЛЬ - ИМПЕРАТОР
В СВОЕМ КОРОЛЕВСТВЕ»...
ПОЛИТИЧЕСКИЙ УНИВЕРСАЛИЗМ
И ЦЕНТРАЛИЗОВАННЫЕ МОНАРХИИ
Статья посвящена двум явлениям в политической организа-
ции человеческого общества, известным с момента вступления
последнего на путь цивилизационного развития.
Исторический опыт и обобщающее его историческое зна-
ние, употребляя для обозначения изучаемых явлений разные
понятия — «империя» и «государство», разводят их, несмотря
на присущую им в содержании общность назначения — быть
номинацией для высших форм политических организаций, обес-
печивающих функцию интеграции, силу протекции и принуж-
дения на народ, живущий в определенных пространственных
границах.
В данном контексте содержание терминов носит весьма от-
носительный характер, будучи, в частности, дистанцированным
от собственно истории формирования этих понятий. В долгой
эволюции человеческого общества усложнился смысл термина
imperium, первоначально означавший военную, затем политиче-
скую власть и далее политико-административную территорию.
Поздний по времени рождения абстрактный концепт «государ-
ство» (etat) имел свою предысторию, в которой ему предшество-
вали понятия «правление», «царство» (regimen, regnum). Более
того, в общеупотребительном смысле слова, призванного опре-
делить политическую организацию общества, «империя» — это
тоже государство.
Оба термина сами по себе не несут печати времени, покры-
вают разные формы правления: империя, как показывает исто-
рический опыт, могла существовать в рамках республиканско-
го устройства или авторитарных форм управления: империя в
условиях афинской демократии, республиканского Рима или
Рима эпохи домината, колониальная империя, созданная рес-
публиканской Венецией, и управляемые авторитарной властью
«Король — император в своем королевстве»
67
в ту же средневековую эпоху Византийская империя, империя
Каролингов и Священная Римская империя германской нации.
Однако в любом случае их качественную определенность харак-
теризуют или идея универсализма, воплощенная в его политиче-
ской форме, или вектор движения к формированию этнического
и позднее национального государства.
Империи, таким образом, демонстрируют более масштаб-
ную и гетерогенную структуру, включая в политический союз
многие этносы, устанавливая высшую власть одного из образо-
ваний, ставшего реальным и символическим политическим цен-
тром по отношению к другим сообществам, поглощая послед-
ние или инкорпорируя их с сохранением частичной автономии.
Прекрасная и столь органичная природе человека идея универ-
сального объединения оборачивалась в этом случае войнами,
захватами, насилием как некоей константой внешней и внут-
ренней политики на относительно продолжительном отрезке
времени.
Этнонациональные политические сообщества выглядят более
томогенными и менее масштабными образованиями, подтвер-
ждая мнение одного из современных французских историков,
Мориса Дюверже: «Империя — это весь мир, государство — это
страна»1. Справедливости ради следует заметить, что политика
территориальных захватов не была чужда и более скромным, не-
жели империи, этнонациональным государственным образова-
11 иям. Их опыт в свою очередь красноречиво демонстрировал, что
наряду с природным для человека «вкусом к общению» (appeti-
lus societatis), по выражению ГугоГроция, столь же присущей
ему являлась способность к разрушению. Не случайно француз-
ский мыслитель эпохи Просвещения Шарль Монтескье, глубоко
постигший тайны политического устройства, заметил, что люди,
причастные власти, не знают ее пределов2.
В нашей статье сделана попытка рассмотрения варианта со-
отношения имперской и государственной идеи в Западной Евро-
пе по преимуществу в хронологических рамках раннего и клас-
сического Средневековья.
В связке явлений, воплощавших эти идеи, присутствовали
противоречия, взаимодействие и взаимовлияние сторон, кото-
рые не только формировали одну из магистральных линий раз-
вития в политической истории Средневековья, но имели своим
впечатляющим результатом возникновение новых политических
форм, отличных от известных нам ранее. Ими стали этнонацио-
пальные государства, сделавшие своей знаковой формулой пра-
68
Н.А. Хачатурян
вовую максиму «Король — император в своем королевстве» и
существенно потеснившие по исторической значимости импер-
ские образования. Именно они заложили основы государства
Нового времени, в известном смысле предвосхитив гражданское
общество и парламентский режим.
Следует признать, что в начальный период раннего Средне-
вековья в соперничестве интересующих нас тенденций полити-
ческого развития и политических форм более определенными и
убедительными выглядели позиции варварских королевств, не-
смотря на очевидную слабость последних. О ней свидетельство-
вал ряд показателей: гетерогенная социальная база в условиях
преодоления прежних форм общественной жизни варварского
и римского миров и медленный постепенный процесс установле-
ния новой системы общественных отношений; патримониальная,
частная природа государства и власти с ее весьма ограниченными
принудительными и протекционистскими административными и
финансовыми возможностями: остатки прежних политических
форм «народного самоуправления»; «обычное» право, неразви-
тый административный аппарат, личностные связи во взаимо-
отношениях власти с обществом и институтами управления, по-
движные и неустойчивые границы политических образований,
часто непродолжительные по времени хронологические рамки
их существования. Несмотря на эту очевидную слабость этно-
политического начала, в исходной точке средневековой истории
оно противостояло очевидному факту гибели Западной Римской
империи, т.е. той части целого, Римской империи, которая явля-
лась наиболее ярким достижением политического развития для
своего времени и этого региона мира. Вместе с тем крушение
Западной Римской империи, которому содействовал германский
мир, не освободил завоевателей от состояния очарованности им-
перской идеей сильной власти, а также потенциалом и величием
погибшей политической организации3.
Новые государства частично апроприировали римское на-
следие (политические и административные возможности, юри-
дическую практику и правовые нормы), хотя плоды византий-
ского ренессанса римского права в деятельности юристов эпохи
Юстиниана оставались практически недоступными тогдашнему
западноевропейскому сообществу. Это не помешало правите-
лям раннесредневековых государств подкреплять свои властные
претензии привлечением атрибутов имперского достоинства,
в частности использованием в ряде случаев титула императора
Король — император в своем королевстве»
69
или определения «империя» для политического сообщества (im-
perium anglorum в X веке...).
Наконец, франкские правители в лице Каролингов пытались
воссоздать Римскую империю, хотя их опыт, с точки зрения ка-
чественных показателей политической организации, не превзо-
шел современные ему формы раннесредневековых королевств и
был, по мнению исследователей, несмотря на заметные подвиж-
ки в сфере государственного строительства, не столько новаци-
ей, сколько слабой имитацией образа. Тем не менее в контексте
обозначенной нами темы хотелось бы подчеркнуть два важных
исторических результата существования империи Каролингов.
Это, во-первых, самый факт восстановления и «материально-
го» воплощения политической универсалистской идеи в форме
имперской организации. Каролинги перехватили инициативу у
католической церкви, точнее папства, с недвусмысленными по-
пытками последнего реализовать объединение христианского
мира и не менее очевидными претензиями на роль его не толь-
ко духовного, но и политического центра и арбитра. Второй ре-
зультат был связан с процессами этнической и политической
консолидации германских народов и местного населения, кото-
рые происходили в рамках новой империи, заложив фундамент
грех западноевропейских государств — Франции, Германии и
Италии.
Названные нами итоги в истории Каролингов, в свою очередь,
и на новом витке теперь уже средневековой истории подчерк-
нули хорошо известные историческому опыту в целом связку и
дихотомию векторов политического развития — универсального
или этнонационального объединения4.
Новый подъем в процессах политической организации за-
падноевропейского общества происходит уже на этапе класси-
ческого Средневековья, отражая общий прогресс в становлении
феодальных отношений. Способствуя выравниванию уровней
развития, несмотря на разброс во времени и специфику регио-
нов, этот процесс сообщал большую гомогенность политическим
структурам. Новый этап открыл новые возможности в их ин-
ституциональном и правовом оформлении, дав выразительный
и четкий рисунок в соотношении, точнее соперничестве, двух
форм политической власти — имперской и этногосударствен-
1К)й. В нем просматриваются любопытные совпадения и расхож-
дения в условиях их существования: сотрудничество, когда они
оказываются «по одну сторону баррикад», в частности в борьбе с
папством, и конечно, противоречия, вызванные главным образом
70
Н.А. Хачатурян.
притязаниями на политическое верховенство и подчиненность
императору как «господину мира» всех остальных политических
правителей. Однако большую зрелость в этой связке структур
демонстрировали как раз этногосударственные образования —
обстоятельство, которое должно объяснить сложившуюся к кон-
цу XV в. расстановку сил отнюдь не в пользу империи.
Новая империя с названием Священная Римская империя,
возрожденная к жизни Оттоном I, контролировала большее, чем
при Каролингах, пространство, подключая к восточным частям
бывшей Франкской империи территории Апеннинского полу-
острова и Бургундию, двигаясь в северо-западные регионы Ев-
ропейского континента, балтийские земли, Польшу... Теперь она
реализовала не только в значительной мере воображаемую идею
преемственности с Римской империей, но и вполне легальную
связь с империей Каролингов. Эти обстоятельства, однако, не
могли скрыть ее внутренней слабости, к тому же общая ситуация
в Западной Европе ставила под сомнение ее претензии на роль
политического и цивилизующего центра.
Подобно этногосударственным объединениям, Священная
Римская империя оформляется в условиях феодальной раздроб-
ленности, легализовавшей политический иммунитет, т.е. частную
власть земельных собственников. В попытках ее преодоления
внутри страны стремления германских императоров оказались
менее успешными, чем усилия французских или английских
монархов. Иными словами, отвлекаясь от объяснения конкрет-
но-исторических причин, германские императоры не смогли
решить задачу централизации и консолидации своего объеди-
нения. Империя не смогла достичь также уровня политического
строительства или институционального оформления, характер-
ного для западноевропейских монархий того времени. Послед-
ние переживали с большим или меньшим успехом в разных сфе-
рах общественной жизни процесс изживания патримониальной
природы власти, управленческого аппарата и превращения их в
публично-правовые государства. Реализуемая монархами выс-
шая власть в законодательной, судебной, военной и налоговой
сферах должна была превратить население в «подданных» госу-
дарства, преодолевая средневековую дисперсию власти, смывая
барьеры частного или корпоративного иммунитета на местах и
делая государство способным почти целиком взять на себя функ-
ции принуждения и протекции.
В современной литературе этот процесс рассматривается в
рамках проблемы Etat moderne в качестве нового аспекта в про-
Король — император в своем королевстве»
71
цессе познания средневековой государственности, который до-
полнил традиционный «социальный» подход к последней (вар-
варское и раннесредневековое государство, государство периода
феодальной раздробленности, феодальная монархия с сослов-
ным представительством, абсолютная или «административная»
монархия). Новый подход позволил выделить параметры анали-
за, связанные со средствами властвования и объемом могущест-
ва монарха (характер права, источники власти, формирование
её публично-правовой природы, изменения в образе монарха и
восприятии обществом его функций...). Именно этот подход наи-
более убедительно обозначал вектор движения к государству Но-
вого времени.
В империи подобные процессы проходили по преимуще-
ству в рамках территориальных княжеств, на местном уровне.
Не создав централизованной административно-бюрократиче-
ской системы, империя как целое действовала главным образом
в правовом пространстве сеньориально-вассальных, личностных
контрактов, неся на себе знаки патримониального этапа разви-
тия. Имперскую власть ослаблял ее выборный характер с неболь-
шим числом выборщиков (князей-курфюрстов), лишь частично
ограниченный династическим принципом.
Наконец, Священная Римская империя не смогла сыграть
свойственную имперским образованиям «цивилизаторскую»
роль в духовной жизни контролируемого ею гетерогенного сооб-
щества, которая являлась важным компонентом универсалист-
ской идеи. У нее оставался влиятельный соперник в лице католи-
ческой церкви, заметно усилившей свои позиции по результатам
политической борьбы папства с империей в XII —XIII вв. Более
того, христианство практически безраздельно утвердилось в за-
падноевропейском мире, и любой из светских государей был со-
причастен делу защиты веры и церкви. Очевидно, не без влияния
этой причины «цивилизующая» миссия Империи была вынесена
за пределы западноевропейского мира — главным образом на
границы с мусульманским обществом.
И, наконец, последнее из условий, снижающих значение им-
перии: развитие именно этнонациональных государств разру-
шало структуры, которые в масштабах Западной Европы несли
па себе печать универсализма или космополитизма в системной
( форе общественных отношений. В их рамках особенно активно
трансформировалась иерархия феодальных связей, разрушав-
шая космополитическую корпорацию de noblesse, благодаря по-
литике власти, которая целенаправленно вытесняла личностный
12
Н.А. Хачатурян
характер общественных связей с вассалами отношениями, опо-
средованными государством (практика фьеф-ренты, ommage-
lige, регулярная армия, платная служба в управлении, обеспечен-
ная доходами казны).
Монархии способствовали формированию «национальных»
церквей и «национального» духовенства (галликанство, англи-
канская церковь). В этом же направлении и не без участия свет-
ской власти, в том числе, следует признать, и имперской, дей-
ствовали схизма и особенно соборное движение, ослаблявшие
католическую церковь и папство изнутри.
Таким образом, обе силы, претендующие на роль полити-
ческого и духовного центров на универсальном уровне, ока-
зывались несостоятельными, тогда как этнонациональные го-
сударства, напротив, убедительно демонстрировали растущий
потенциал, определяя политический облик западноевропейско-
го сообщества. В сложившихся условиях западноевропейские
монархи не могли не поставить вопроса о независимости своей
власти от внешних универсалистских сил: римских пап и им-
ператоров. Любопытно, что они не предполагали уничтожения
привычного их сознанию института империи. Очевидно, их
устраивали дополнительные возможности в политической игре,
которые обеспечивало само существование Священной Римской
империи. С ее помощью они консолидировали свои усилия в ре-
шении каких-то общих дел (крестовых походов, к примеру). Они,
наконец, воспринимали империю как явление, несущее на себе
сакральную печать преемственности и исторической памяти, бу-
дучи сами в ряде случаев не прочь занять имперский престол.
Естественный и не лишенный остроумия выход из этой не-
простой ситуации был найден в реализуемой западноевропей-
скими монархами формуле «король — император в своем коро-
левстве». В качестве правовой максимы формула заслуживает
специального внимания, отражая своей содержательной сторо-
ной эволюцию политической зрелости этнонациональных госу-
дарств. В этом контексте оказывается важным ее включенность
в процесс развития позитивного (государственного) права, кото-
рое в условиях централизации являлось едва ли не главным сред-
ством трансформации природы государственных образований
на пути их превращения в публично-правовые.
Правовая доктрина, возникшая с целью обоснования упо-
мянутой максимы и вдохновленная примером античной авто-
ритарной власти, в свою очередь, подчеркнула римские корни в
эволюции средневековых государств. Это обстоятельство не ли-
Король — император в своем королевстве.
73
шило ее содержание креативного характера, отразившего новый
этап в ренессансе римского права в Западной Европе. Начиная
примерно с XIII в. юридическая мысль, ранее являвшаяся плен-
ницей римских текстов (принцип: глосса толкует текст, жестко
соответствуя ему), теперь эмансипируется, будучи включена в
новый дискурс, отвечавший потребностям времени — в записях
обычного права, королевских ордонансах, политических тракта-
тах, документах юридической практики.
Политическая и правовая мысль этого времени, исповедуя
аристотелевский принцип естественного происхождения госу-
дарства и признавая поэтому факт вариативности политических
форм, оказывается способной критиковать слепых поборни-
ков римского права, стремившихся следовать ему независимо
от местных особенностей. Наиболее ревностных сторонников
сильной верховной власти из числа легистов («рыцарей без ору-
жия», по образному выражению одного из них — Ж. Ревиньи),
ищущих аргументов по преимуществу в римском праве, совре-
менники, опасавшиеся отклонения монарха в сторону тирании,
называли «политическими глупцами» (idiotae politic!)5.
Употребленное нами выражение «доктрина» применительно
к формуле «король-император» не предполагает наличия в запад-
ноевропейской политической мысли цельной теории и тем более
специально завершенного сочинения по этому сюжету. В статье
сделана попытка воссоздания нами основных параметров этой
доктрины, в первую очередь на основании некоторых француз-
ских материалов. Систематизируя их можно выделить сравни-
тельно ранние правовые сборники, включавшие римские тексты
и комментарии к ним. Два из них — это труды анонимных юри-
стов орлеанской школы гражданского права середины и второй
половины XIII в., ценные своими безыскусными, но весьма крас-
норечивыми (с апелляцией к римскому и каноническому праву)
свидетельствами правовых и политических притязаний, которые
формировались в сознании общества и деятельности монархов
(«Книга о правосудии и судопроизводстве», 50-е годы XIII в.;
«Установления Святого Людовика», 1273 г. (?))6.
В этой группе материалов следует особо выделить по значимо-
сти сборник обычного права — «Кутюмы Бовези», что объясня-
ется личностью автора, сумевшего создать подобное произведе-
ние. Филипп де Реми, сир де Бомануар — хорошо образованный
юрист и практик с богатым опытом крупного чиновника — бальи
графа Клермона, королевского сенешаля (в Пуату, Сэнтонже,
Вермандуа, Турени и Санлисе), знакомого с работой Парижского
74
НА. Хачатурян
парламента. Это солидный по объему и содержанию труд с вы-
раженной личностной позицией его автора, которая обнаружи-
вает себя в записях кутюм, судебных казусов и комментариях к
ним, в воспроизведенной Бомануаром картине полицентризма в
политической жизни Франции XIII в. («барон — король в своей
баронии») и процессов его преодоления в пользу верховной вла-
сти, наконец, в «теоретических» рассуждениях о назначении и
природе последней7.
Группу юридических материалов дополняют правовые до-
кументы по более позднему периоду (XIII —XIVв.), которые
содержат убедительные свидетельства нарастающего процес-
са оформления позитивного права и в целом государственного
строительства. Это регистры Парижского парламента, отразив-
шие не только притязания монарха на высшую законодательную
и судебную власть, но и их реализацию в практике главного ве-
домства управленческого аппарата8.
К парламентским регистрам примыкает один из наиболее из-
вестных сборников-дневников, отразивший хронику судебной
жизни, принадлежащий перу королевского адвоката Жана Леко-
ка, представителя династии судебных и финансовых чиновников
с длинной родословной (с XIV по XVIII в.). Почти протокольная
запись дел рисует картину соотношения обычного и римско-
го права, эволюцию судебной процедуры, в частности, созида-
тельную роль последней в оформлении государственного права
(юридический прецедент) и расширении сферы полномочий ко-
ролевского суда9.
В контексте интересующей нас темы яркий материал пре-
доставили казалось бы несоединимые по типу источники — ко-
ролевское законодательство10 и произведения политической
мысли. Однако они совпали в общей, хотя и разной по степени
эффективности и средствам выражения, способности обеспе-
чить для исследователя возможность проследить формирование
новаций в образе короля — «императора в своем королевстве» и
меняющемся облике государства.
В ряду политических сочинений объектом нашего внимания
стал перевод и комментарии к «Политике» Аристотеля, осуще-
ствленный Н. Орезмом, епископом и мыслителем, одним из
ярких участников знаменитого интеллектуального окружения
Карла V11. Политические трактаты представителя еще одной чи-
новной династии Ж. Жувеналя Дезюрсена, — мэтра Палаты рас-
следований и советника Парижского парламента, современника
и конфидента Карла VII отразили в понимании им публичного
«Король — император в своем королевстве»
75
долга критический настрой по отношению к реальности XV в. во
Франции12.
Политическая окрашенность нескольких художественных и
поэтических произведений позволили оценить эволюцию, про-
исходившую в «гражданском» сознании общества под влияни-
ем государственного строительства и тяжелых испытаний, вы-
павших на долю страны в условиях гражданских беспорядков и
войны13.
Обращение к источникам в данной статье с основной зада-
чей проблемного и обобщенного анализа будет носить инфор-
мативный по преимуществу характер. В содержании формулы
«король — император в своем королевстве», как показывает
предпринятый анализ, присутствует двуединая направленность:
против внешних сил, претендующих на ограничение независи-
мости государей, т.е. папства и империи, — и второй, более важ-
ный в интересующем нас контексте смысл, связанный с понима-
нием прерогатив власти внутри страны, от которых, в конечном
счете, зависела свобода государства и во внешних делах. Именно
этот последний аспект и станет объектом нашей оценки.
Появление формулы «король — император...» знаменовал
новый принципиально важный рубеж в процессе изменения со-
держательной части понятия «суверенитет», появившегося во
французской политической практике в XII в. Оно фиксировало в
сознании общества прежде всего вектор усиления власти монар-
ха — процесс, как известно, весьма растянутый, нелинейный и
потому трудно поддающийся формализации. Сущностный смысл
процесса, однако, заключался в вытеснении сеньориальной при-
роды власти государя, который в соответствии со сложившейся
вассальной иерархией, консолидирующей политическую эли-
ту общества (корпус земельных собственников), воспринимал-
ся не только как oint du seigneur, т.е. «помазанный, сакрали-
зованный сеньор», но сюзерен «fieffeux» — верховный сеньор с
властью, идущей от фьефа, свойственной и другим феодалам, и
воспринимаемый поэтому только как «первый среди равных».
Материальный источник власти, уподоблявший короля обладав-
шим политическим иммунитетом феодалам, сущностно, в своей
исходной основе обнажал частную природу его права на домина-
цию.
Дерзкая формула «король — император» могла быть употреб-
лена много раньше того времени, когда ее содержание получило
действительное обеспечение реальными изменениями в природе
и возможностях власти и государства. Исследователи находят ее,
76
Н.А. Хачатурян
к примеру, в произведении «Vie de Robert le Pieux», созданном
Гельгаудом де Флери, биографом и другом французского короля
Роберта Благочестивого, которое появилось уже после смерти
последнего с целью поддержки династии Капетингов в условиях
оппозиции грандов14.
Почти исходное и естественное стремление верховной вла-
сти к «абсолютизму», тем не менее, зависело в самом общем виде
от двух условий: от лимитов со стороны общества — их природы,
формы и масштабов, и от возможностей власти, которые опре-
делялись отнюдь не волей монарха. Для того чтобы понятие су-
веренитета, сформулированное Ж. Боденом в XVI в. (absolu que
rien ne lie — власть никем и ничем «не связанная»), обрело дей-
ствительно исчерпывающий самодостаточный смысл, француз-
ская монархия должна была пройти длинный путь становления
публично-правовой государственности, получив в свое распоря-
жение средства управления, необходимые для того, чтобы реа-
лизовать высшую законодательную, судебную, финансовую и
военную власть15.
Примерно параллельно усложнению содержательного смыс-
ла в понятии «суверенитет» формируется представление о прин-
ципиальном равенстве статусов короля (гех) и princeps'a — тер-
мин, который употреблялся в римском праве в эпоху принципата
и предшествовал по объему могущества понятию dominus, отра-
зившему в свое время движение римской государственности к
авторитарной власти в собственном смысле слова (эпоха поздней
империи, или домината).
Во второй половине XIII в. в дебатах ученых юристов болон-
ской и французской школ получает разработку мысль об уподоб-
лении короля императору (понятие принцепса приложимо как к
королю, так и к императору). Она звучит как альтернатива фор-
муле об исключительном праве императора, которому все долж-
ны подчиняться («solus enim dicitur iure imperator, sub que omnes
debent esse»)16.
Благоприятную среду для появления и употребления фор-
мулы «уподобления» создавали многочисленные декларации в
трудах теоретиков и юристов-практиков о полной независимо-
сти короля от какой-либо «внешней власти» — будь то папы или
императора: король не должен держать власть ни от кого», пишет
автор «Книги правосудия»..., «Король — это суверен в светских
делах, его власть только от Бога», вторит ему автор «Установ-
ления Святого Людовика». Н. Орезм лишает императора права
быть «мэтром мира»17. Автор «Songe du vergier» в ответ на пап-
«Король — император в своем королевстве»
77
ские амбиции называет французского короля императором в
своем королевстве потому, что признает в качестве суверена на
земле только Бога»18.
Очевидно, в желании смягчить радикализм новой формулы
какая-то часть юристов вводит ограничения, отмечая, в частно-
сти, что император располагает своей властью «по праву» в про-
тивовес государям-монархам, которые действуют «по факту».
В другом случае они оценивают достоинство императора как su-
perillustris в отличие от только «знаменитого достоинства коро-
лей» (illustris) по аналогии с положением римских пап и карди-
налов (юрист Baldus de Ubaldis, 1327— 1400). Однако постепенно
формула набирает обороты. Параллельно с посягательством на
титул императора, короли апроприируют его достоинство «вели-
чия» — majeste (majeste royale). Естественным следствием этого
притязания явилось оформление нового концепта в средневеко-
вой юридической практике — преступления lese-majeste, озна-
чавшего факт нарушения прав короля как частной и публичной
персоны, если не воплощавшей, то представлявшей образ Бога на
земле. Преступление рассматривалось в разряде sacrilege (грех
святотатства)19.
В теории права и практике государственного строительства,
отраженных в ордонансах и судебной деятельности, а также у
авторов, взявших на себя функцию быть рупором общественно-
го мнения, главным направлением в толковании формулы стали
сюжеты, связанные с прерогативами власти, которые демон-
стрировали ее уникальность и абсолютное превосходство. Для
обозначения такой власти считался недостаточным термин аис-
toritas, в римском праве и государственной практике он приме-
нялся в сфере административного (исполнительного) управле-
ния (власть производная — derive). Более точным представлялся
термин potestas, со смысловым оттенком полноты власти — plena
potestas. По словам Фомы Аквинского, тот, кто не располагал ple-
na potestas, мог рассматриваться только как консул или подеста,
но не король20.
Главным показателем подобной власти являлось право да-
вать закон и в этом качестве быть «живым законом» (lex viva)21.
Демонстрируя свою «всеядность», светская власть использова-
ла каноническую доктрину политических притязаний папства,
в частности для аргументации своего права законотворчества,
апеллируя к папским декреталиям и глоссам канонистов, в ко-
торых говорилось о способности пап, подобно Богу, творить «из
ничего» (de nihilo facit aliquid).
78
Н.А. Хачатурян
Основанием для обладания подобной прерогативой служила
широко внедряемая и глубоко проникшая в сознание общества к
XIV в. идея публичной природы королевской власти и ее публич-
ного предназначения, под которым подразумевалась функция
заботы о мире, справедливости и спокойствии в качестве залога
общественного мира и процветания.
Вдохновляющим примером могла опять-таки служить дея-
тельность римских императоров, которая, по словам юриста
Бальдуса, имела целью «bonam et utilitas rei publice, non private...»,
и, конечно, опыт средневековых монархов, богатый возможно-
стями демонстрировать необходимость общественной заботы в
их акциях.
В контексте проблемы соперничества имперской и этнона-
циональной потестарной идеи именно этот последний опыт пред-
ставляет специальный интерес, особенно, если мы можем отме-
тить в нем наличие новаций и связанного с ними своеобразия как
по условиям объективного развития той или иной страны, так и в
силу индивидуального «творчества» ее монархов.
Творческое начало обнаруживает себя прежде всего неоди-
наковой реакцией западноевропейских стран на рецепцию рим-
ского права и на решение проблемы суверенитета верховной
власти в каждой из них.
Проявленная странами свобода выбора в процессе рецепции
права и последующая вариативность были, естественно, продик-
тованы конкретными особенностями их развития. Приняв и дек-
ларируя формулу «король — император в своем королевстве»,
Англия, тем не менее, проявляла заметную сдержанность в от-
ношении к римскому праву. Юристы Гленвил и Брактон акцен-
тировали преимущественные позиции droit naturel anglai в его
соотношении с римским правом22. Джон Фортескью в XV в. бу-
дет критиковать Францию за гибельное, по его мнению, для этой
страны влияние римского права. Даже если признать действи-
тельно свойственное Фортескью стремление подчеркнуть нега-
тивные, с его точки зрения, формы многих явлений в обществен-
ной жизни континентального соседа (например, разорительные
размеры налогов во Франции XV в.), аргументированный иссле-
дователями факт более слабого влияния римских начал в истори-
ческом прошлом Англии в целом должен был сообщить исключи-
тельную значимость традициям обычного права.
Синтезный вариант развития Франции и жизнь ее южных
провинций по нормам так называемого «письменного права» и
сохранения выраженного римского компонента в этом регионе
«Король — император в своем королевстве»
79
могло, казалось бы, радикализировать ситуацию с рецепцией.
Тем не менее отмеченная особенность не помешала француз-
скому государству с помощью легистов-теоретиков и практиков
весьма осторожно и постепенно выстраивать политику по фор-
мированию общегосударственного права, не столько прямо от-
меняя обычай (указы с частой оговоркой «поп obstanante» обы-
чаю; практика «прецедента», сохранявшая авторитет обычая),
сколько оттесняя его и подчиняя «генеральному» обычаю.
Жизнеспособность Парламента в качестве высшего судебно-
го органа страны, могущего доказать несостоятельность устарев-
шего обычая, благодаря процедуре «доказательства обычаев»,
обнаруживает себя уже на этапе, когда была завершена первая
редакция кутюм многих провинций страны — Шампани, Бургун-
дии, Нормандии, Амьена, Бовези. Поэтому судебное дело Дени
Мишо, описанное Жаном Лекоком (qu 341), без единой сноски
на ордонансы или кутюмы и с апелляцией исключительно к рим-
скому праву, являло собой скорее уникальный и парадоксальный
пример «писанного разума» (ratio scripta) для обучения юристов,
чем свидетельство реальной правовой ситуации в стране.
Усилия монархов Карла VII (орд. 1453 г.), Людовика XI и Кар-
ла VIII по унификации права к концу классического Средневе-
ковья завершились юридическим признанием 300 кутюм, из ко-
торых только 60 являлись провинциальными. Наконец, попытка
в конце XVI —начале XVII в. создания общего кодекса оказалось
не по силам средневековому обществу23.
В контексте творческой активности средневекового опыта в
области политической жизни заслуживает, на наш взгляд, внима-
ния выраженная расширительная способность в толковании со-
держательной стороны властной функции общественной охраны.
В ней явно просматривается координация с процессом усложне-
ния государственной структуры и ростом возможностей верхов-
ной власти: это ответственность и контроль за экономическим
производством; за внутренней безопасностью и безопасностью
границ, запрещение частных войн в период королевской войны;
охрана государственного имущества; защита справедливости,
строительство оборонительных укреплений, благоустройство и
гигиена в городах, — вот неполный перечень обязанностей, от-
носящихся к королевской «службе»24. Расширение миссии обще-
ственной охраны стимулировало внимание юридической и поли-
тической мысли к концепту «необходимость» (necessitas)25.
Из трех непременных компонентов формулы, оправдываю-
щей самый факт существования верховной власти — «необходи-
80
Н.А. Хачатурян
мость» (necessitas), «полезность» (utilitas) и «общее благо» (bien
commun), — пожалуй, именно первый выглядел свободным от на-
лета декларативности, свойственной двум другим, что делало его
более убедительным аргументом для ощущения нужности этой
власти в общественном сознании. Ее «необходимость» в функ-
ции протектора и гаранта не исчерпывалась исключительными
обстоятельствами в виде войны или общественных волнений,
будучи диктуема повседневной и многообразной потребностью
членов сообщества в защите, посредничестве и справедливости.
Более того, понятие «необходимости» рационализировало фор-
мулу назначения власти в целом, поддерживая (оправдывая) кон-
цепты «полезности» и «общего блага» рациональными, очевид-
ными мотивами.
Наконец, именно мотив необходимости служил мотором про-
цесса «материализации» феномена государственности, стиму-
лируя формирование компонента «управления» (греч. — polici,
лат. — politia, policia — фр. policie), призванного реализовать
функции власти. В условиях свойственного феодализму леги-
тимного полицентризма внедрение институциональных и норма-
тивных форм в политическую жизнь имело особое значение для
успешного преодоления верховной властью преград, которые
выстраивал частный, корпоративный, локальный (провинциаль-
ный) иммунитет во взаимоотношениях монарха с обществом.
Действенность государственного механизма являлась более эф-
фективным, нежели политическая пропаганда, средством воспи-
тания новой дисциплины ума у граждан, которую будет отличать
в отношении к государству не только ощущение «осознанной не-
обходимости», но и заинтересованности в нем.
Продолжая анализ поставленной нами проблемы преемст-
венности опыта средневекового западноевропейского общест-
ва с античной государственностью и римским правом и вместе
с тем его оригинальности, целесообразно также оценить харак-
тер мотивации прав верховной власти. Поиск в этом направле-
нии может содержать материал, важный для понимания как воз-
можностей, так и лимитов авторитарной власти в средневековом
обществе. Обращение к законодательной деятельности монарха
оправдывает это утверждение, поскольку связка власти в ее выс-
шем проявлении с прерогативой законотворчества неразрывна.
Последняя легитимизирует власть, обеспечивая и санкционируя
высшую судебную функцию, право устанавливать и собирать
публичные налоги, монополизировать контроль над армией (пра-
во mani militari)26.
Король — император в своем королевстве-
81
Правовая мысль и практика, политическое общественное со-
знание должны были ощущать двусмысленность ситуации, свя-
занной с попытками толковать прерогативу верховной власти
творить закон как исключительную. К тому же, ее можно было
реализовать в крайней форме, отождествлявшей «закон» с «во-
лей» монарха, согласно принципу, сформулированному еще в
IV в. знаменитым римским юристом Ульпианом: «quod principi
placuit legis habet vigorum» (или «princeps legibus solutus»)27. Этот
принцип подкрепляла убежденность средневековых людей в ис-
тинности, надежности и подлинности «знания» (certa scientia) го-
сударем того, что необходимо обществу.
Убежденность подпитывалась соответствующей пропагандой
со стороны власти (de nostre autorite royale et de certain science).
Дополнительные аргументы для толкования исключительности
законодательной функции монарха обеспечивала еще одна уже
упомянутая нами правовая максима, зафиксированная во введе-
нии Юстиниана к новеллам в VI в. и рассматривавшая государя
как «живой закон» (lex animata)28. Вопреки побудительному им-
пульсу формулы и ее привлекательности для авторитарной вла-
сти в подобном крайнем выражении она не стала общим достоя-
нием в политике западноевропейских монархов.
Она не могла быть принята в Англии, где парламентская прак-
тика уже в XIII в. заявила о себе убедительными намерениями к
ограничению королевской власти. Примерно с тем же эффектом
действовали кортесы на Пиренейском полуострове. Во Фран-
ции, где законодательная власть короля институционально не
была ограничена, формула, уподобляющая закон воле монарха,
приобрела известную популярность, хотя в основном на уровне
деклараций и пропаганды, в частности в правовых сборниках ле-
гистов-практиков или рассчитанных на широкую аудиторию ху-
дожественных и политических произведениях29. Даже в законо-
дательных решениях французских монархов жесткие претензии
сопровождают обычно смягчающие эту жесткость оговорки, в
которых показательны и важны как природа и мера уступок, так
и просматриваемый в них импульс, идущий в конечном счете от
общества.
В контексте мотивации прав верховной власти эти оговорки
приобретают значение лимитов в деятельности последней. Они
могли носить самый общий, хотя и принципиальный характер
в виде указания на необходимость соблюдения «общего блага»
(bien commun, utilite commune), что должно было формировать
образ правителя, вызывающего почтение, но не страх, обеспечи-
6 Империи
82
Н.А. Хачатурян
вавшего защиту, вселявшего надежду и отвечавшего желаниям
своего народа. Подобная оговорка получает необычайно широ-
кое распространение в общественном сознании и становится
клише королевских ордонансов и документов судебной практи-
ки королевских служащих30.
В рассуждениях об общественной пользе подчеркивается
требование ее преимущественной позиции перед частной поль-
зой, в котором слышится эхо политических теорий Платона и
Аристотеля о назначении государства. В официальных докумен-
тах почти дежурной является фраза о необходимости жалости
и сострадания к народу, пребывающему в нищете (piti£ et com-
passion).
Тем не менее конечной интонацией в решении вопроса об
общем благе чаще всего и особенно в официальных документах
оставался государь, которому, таким образом, предоставлялась
свобода маневра.
Более радикальной выглядит позиция с постановкой вопроса
о соотношении воли принца с разумом и законом. Правда, по мыс-
ли Фомы Аквинского, последний и являлся выражением разума.
Однако апелляция к разуму способствовала привнесению пра-
вовых оснований и правового контроля в деятельность монарха,
принципиально меняя представление о ее природе: не только и
не столько сан, сколько его «служба». Подобное представление
отделяло персону короля от прерогатив короны, подчеркивая
ответственность и функцию «службы» в деятельности носите-
ля власти, таким образом, предполагая если не необходимость,
то возможность оценки ее качества и, следовательно, соответ-
ствия должности31. Любопытно, что в новом пространстве пуб-
лично-правовой жизни монарха рациональная мысль помогла
сохранить мистический образ власти. Персонификация власти
не могла гарантировать престол от «плохого правителя» и даже
тирана, но в правовой окраске спасала ее как феномен, сохраняя
качества сакральности и вечности («король умер, да здравствует
король!»)32.
Следующий, более решительный шаг в процессе оформления
лимитов для авторитарной власти в сфере правовой мысли отра-
зил факт осмысления ею разности, расхождения понятий «об-
щего блага» и «блага государства» в форме понимания его самим
монархом.
Разведение этих понятий свидетельствовало о том, что пра-
вовая и политическая мысль начала выходить за рамки интере-
са только к государю и государственному управлению, обратив
Король — император в своем королевстве-
83
внимание на общество, его права и возможности. Этот сдвиг от-
разил процесс поиска компромисса власти и общества, результа-
том которого стала новая форма государственного устройства в
виде монархии с сословным представительством. Он убедитель-
но демонстрировал зрелость средневековых этнонациональных
государств и потенциал их политического развития.
Появление сословных монархий было уникальным для того
времени явлением, возникшим только на европейском конти-
ненте и неизвестным предшествующему историческому опыту.
Новая политическая форма стала возможна благодаря социаль-
ным процессам самоорганизации общества, причем на общего-
сударственном уровне в виде сословий, который, в свою очередь,
смог развернуться только в условиях централизации. Эта форма
заметно расширила состав носителей общественной активно-
сти (акторов), придав последней институциональный характер:
к ограничительной по отношению к верховной власти деятель-
ности была подключена значительная часть свободного, но не
привилегированного населения, конституированного как «пред-
ставительный» орган, в целом на основе выборного принципа.
Политическая и правовая мысль оформила требование общества
на право «соучастия», если не в управлении государством, то в
контроле за ним, выдвинув максиму: «что касается всех, должно
быть одобрено всеми». Отвлекаясь от оценки социального каче-
ства и меры ограничительной функции сословно-представитель-
ных органов, в данном контексте важен самый факт их появле-
ния, отразивший социальную активность общественных сил.
В контексте эволюции общественного политического сознания
с толь же важен факт применения политической и правовой мыс-
лью нормы о преимуществе публичных интересов над частными
в поведении членов общества, формировавшей представление
о «гражданине» как личности, которая должна была не только
располагать правами, но и выполнять обязательства перед об-
ществами.
Пожалуй, именно эти результаты, связанные с оформлением
публично-правовой природы средневековой государственности
получили свое воплощение в особо выраженных формах в пер-
вую очередь именно в этнонациональных образованиях. Это сде-
лало их наиболее ярким достижением политической эволюции
средневекового общества, заложив базу европейских государств
11ового времени, отразив потребности процесса национального
самоопределения, а также обозначив вектор общего движения к
гражданскому обществу33.
84
Н.А. Хачатурян
Нашу попытку анализа проблемы соотношения двух принци-
пов политического развития — имперского и этнонационального
в варианте классического западноевропейского Средневековья,
хотелось бы завершить двумя соображениями. Одно из них ка-
сается роли пространственного фактора в жизни политических
структур. Перед любой из них — имперской и этнонациональ-
ной — стоит задача освоения территории, особенно на этапе воз-
никновения политического сообщества. В любом случае решение
этой задачи связано с объединительными целями, в содержании
которых нельзя не отметить двуединую направленность — дви-
жение «во вне...», т.е. рост территории сообщества в его внешних
границах, и движение, условно говоря, «во внутрь...», предпола-
гающее закрепление результатов движения. Два вектора объеди-
нительного процесса могут совпадать или расходиться благодаря
преобладанию одного из них.
Объединительный процесс, воплощавший централизаторскую
идею, развивается по преимуществу в направлении внутренней
консолидации. Поэтому его характеристика должна быть выве-
дена за пределы только пространственных параметров явления и
тем более личностных оценок его организаторов, к примеру, нали-
чия у них талантов военачальника или чувства меры и понимания,
когда следует остановиться в своем завоевательном движении.
Процесс централизации предполагает глубокую консолида-
цию общества на уровне экономического, социального, полити-
ческого и культурного единения, реализация которого зависит
от совокупности глубинных объективных конретно-историче-
ских условий и условий преходящего значения. В этом смысле он
в большей или меньшей степени противостоит универсализму.
Вместе с тем опыт средневековой истории позволяет гово-
рить о вариативности обеих политических форм и, главное, по-
движности границ между ними.
Этнонациональные государства могут на каком-то этапе стать
имперскими образованиями, как это случалось в эпоху раннего
Нового времени с Англией или Испанией. Новые империи реали-
зовали своеобразную структуру, в которой политический центр
существовал на дистанции от недавно завоеванных владений.
С другой стороны, империикакмногоэтнические и иерархические
образования чреваты отделением от них и оформлением само-
стоятельных этнонациональных государств: договор 843 г. санк-
ционировал этот факт в истории империи Каролингов. Таким об-
разом, империям могут быть не чужды процессы централизации
в рамках локальных территорий, что случилось с ведущей по-
Король — император в своем королевстве
85
литической силой Священной Римской империи — Германией.
Ситуацию отразило новое название имперского образования —
Священная Римская империя германской нации, появившееся
в XV в. Аналогичные процессы в ряду других условий готовили
гибель Византийской империи.
Наконец, средневековая история показала возможность со-
существования универсалистского и этнонационального прин-
ципов в таком варианте его воплощения, как цивилизационное
объединение. Базой формирования западноевропейской локаль-
ной цивилизации стали объективные процессы, определившие
известную близость в развитии этого региона, а также действен-
ность и потребность внутренних связей, сложившихся в межго-
сударственных отношениях и сыгравших роль важного фактора
в истории региона уже на этапе Средневековья.
1 См.: Материалы коллоквиума в Париже 9—10 декабря 1977 г. на тему:
Le concept d’Empire / Sous la dir. de H. Ahrweiler, G. Duby, M. Duverger,
E. Le Roy Ladurie. Introd, de M. Duverger. P., 1980. P. 5 — 25. См. также:
Eisenstadt S.N. The Political Systems of Empires. N.Y., 1963; Recueil de
la Societe Jean Bodin pour 1'histoire comparative des institution // Les
grandes empires / Dir. par John Gelissen. P., 1973. T. XXXI.
2 Монтескье Ш. Дух законов // Избранные произведения. М., 1955.
3 Werner K.F. L’Empire carolingien et la Saint Empire // Le concept
d’Empire... P. 157 — 158. Немецкий ученый К.Ф. Вернер в сравнительном
анализе преемственной истории трех империй, возвращая читателя в
мир событийного измерения этой истории, объявляет легендой 476 год
в качестве даты прекращения существования Римской империи, не-
смотря, по его мнению, на отсутствие последующего единства (а мо-
жет быть благодаря ему?). Как бы отвечая на наш вопрос, автор рисует
эту зыбкую нестабильную картину «встречи» двух миров, с фактами
признания Одоакром и Теодорихом императора Константина Великим;
прямого правления Юстиниана на территории Западной Европы и влия-
ния Византии вплоть до VIII в. в сердце Римской империи — Италии.
1 Бродель Ф. Грамматика цивилизации. М., 2008. Ф. Бродель считает воз-
можным назвать империю Каролингов «первой Европой», ссылаясь на
сентенции письменных документов, сближавших эти явления (Euro-
pa, vel regnum Caroli), и славословия придворных поэтов, называвших
Карла Великого «отцом Европы».
’’ Gilles de Rome. De regimine principium... II. II. 8. Cm. ct.: KrynenJ. Les
legistes «tyrans de la France». Theologie et droit dans la science politique
de ГEtat moderne. Rome, 1991. P. 171 — 198; Idem. Le temoignage de Jean
Juvenal des Ursins // L’Etat moderne: le droit, 1’espace et les formes de
I'etat / Par. N. Coulet, G. Genet. P., 1990.
86
Н.А. Хачатурян
6 Li Livre de jostice et de plet / Publ. d'apres le manuscript antique de la
Bibliotheque Nationale par Rapetti. P., 1850; Etablissement de Saint-Lou-
is // Publ. par P. Viollet. P. 1881 - 1886. T. 1 - 4.
7 Beaumanoir Ph. de Remi de «Coutumes de Clermont en Beauvaisis / Publ.
par A. Salmon: 2 vol. P., 1899— 1900. Антология мировой правовой мыс-
ли. М., 1999. Т. 2. С. 452 — 463. Перевод на русский язык Н.А. Хачатурян
раздела, посвященного теории королевской власти см.: Антология
мировой правовой мысли. М.: Мысль, 1999. Т. 2. С. 453 — 459.
8 Les Olim ou registres des arrest rendus par la cour du roy / Publ. par le
comte A. Beugnot. P., 1839— 1848. T. 1—3. Начало изучению актов в оте-
чественной медиевистике было положено в работе: Хачатурян Н.А.
Сословная монархия во Франции XIII —XV вв. М., 1989.
9 Questiones Johannis Galli / Ed. par M. Boulet. P., 1944. Материалы
«Дневника» систематизированы в рубрики в виде вопросов (ques-
tio) — отсюда его название.
10 Ordonnances des rois de France de la troisieme race: 22 Vol. P., 1723 —
1849; Isambert F.A., Jourdan A.J., Decrusy. Recueil general des anciennes
lois francaises, depuis Гап 420jusqu'a la revolution de 1789: 29 Vol. P.,
1822- 1833.
11 Maistre Nicole Oresme. Le Livre de Politique d'Aristote / Publ. par
A.D. Menut. Philadelphia, 1970. См.: Хачатурян Н.А. Аристотелевское
понятие «гражданин» в комментариях Николая Орезма и социальная
реальность Франции XIII — XIV вв. // Хачатурян Н.А. Власть и общест-
во в Западной Европе в Средние века. М., 2008. С. 139— 155.
12 Escrits politiques de Jean Juvenal des Ursins / Ed. P.S. Lewis. P., 1978, T. I;
1985. T. II.
13 Chartier A. Le Quadrilogue invectif/Ed. E. Droz. P., 1923;
Philippe de Mezieres. Le songe du Vieil Pelerin / Ed. G.W. Coopland: 2 v.
Cambridge, 1969.; Songe (Le) du Vergier/ Ed. M. Schnerb-Lievre. CNRS.
Ed., 1993. 2 vol.
14 Droits savants et pratiques francaises du pouvoire (XI —XV ss.) / Sous la
dir. de J. Krynen et A. Rigaudiere. P., 1992. P. 45 — 46 (art. E. Bournazel).
15 Боден Ж. Шесть книг о государстве: «Les six livres de la Republique» /
Ed. 1593 par G. Cartier publ. par Zibrairic Artheme Fayard. P., 1986. Пере-
вод и комментарии к разделу Н.А. Хачатурян в сб.: Антология мировой
правовой мысли. М., 1999. Т. 2. С. 313 — 340.
16 Сицилийский юрист Marinus Caramanico в 1282 г. пишет: «Quod prin-
cipis nomen est comme tam regi quam imperator». В дебатах c J. de Blan-
ot дана формула: «Rex in regno suo est imperator». Цит. по раб.: Petit-
Renaud S. «Faire loy» au royaume de France de Philippe VI a Charles V
(1328-1380). P., 2001.
17 Li Livre de jostice et de plet. L. I, XVI § 1. P. 67; «li roi ne doit tenir de
nuil»; «Etablissements de Saint-Louis». T. 2. P. 135, 369: «il est souverains
es choses temporien», «li rois ne tient de nuluy que de Dieu et de Luy»...;
N. Oresme. Op. cit. Livre V. Ch. 25. P. 291.
«Король — император в своем королевстве»
87
,н Songe du Vergier. Op. cit. T. I. Ch. XLVI. P. 285: «aucun souverain en terre
for Dieux seulement»; Ch. LXXX. P. 133..
19 le CoqJ. Questionnes Iohannis Galli; de Mezieres Ph. Le Songe du Vieil
Pelerine; Songe (Le) du Vergier.
20 Fedou R. L’Etat au Moyen Age. P., 1971. Strayer J.R. Les origines medievales
de 1'Etat moderne. P.f 1979; Krynen J. L'empire du roi. Idees et croyances
politiques en France, XIIIе —XVе siecles. P., 1993; Droits savants et pra-
tiques francaises du pouvoire (XI —XV ss.) / J. Krynen et A. Rigaudiere.
Bordeaux, 1992. Ссылка на Ф. Аквинского делается по работе: Petit-Re-
naud S. «Faire loy»... Р. 221.
21 Мотивация была дана в доктрине имперской власти, якобы разрабо-
танной четырьмя докторами права в 1159 г. на рейхстаге в Ронкале,
признавших Фридриха Барбароссу «живым законом»: «Ти lex viva
potestes dare, solvere, condere leges». Достоверность факта и его оцен-
ка вызывает споры ученых, начиная с XIX в.
22 Pollock F., Maitland F. The History of English Law before the Time of
Edward I. L.; Cambridge, 1887. T.l; Glasson E. Histoire des constitutions
politiques civiles et judiciaires de I'Angleterre: 6 vol. P., 1881. T. II. P. 49,
50; Gaudemet J. Les naissances du droit. P., 2001 (3 ed.).
23 Из 400 дел, описанных Ж. Лекоком — 50 решались с использованием
правового принципа прецедента; изменение обычая предполагало ссыл-
ку на его противоречие генеральному обычаю: «... contra commune —
princeps sententiam potest mutare». «Questiones»... qu. 374. P. 462 — 463.
См. также: Хачатурян H.A. Сословная монархия... С. 78 — 82.
24 Ведущая идея королевского законодательства утверждала право мо-
нарха на «cure totale, regime et gouvernement principal de tous ses su-
jets», во имя «repos de nos sujiez», «leur paix et tranquilite», чтобы «vivre
en paix, justice et police», «bien et utilite de la chose publique» («Ordon-
nances». T. I. P. 35, 76; XXL P. 166; XIX. P. 39, 672; XVII. P. 170; «Ques-
tionnes». qu. 205, 260, 312, 348, 349, — запрет частных войн).
25 «Necessares a la garde generale, tuition et defence de nos subjects, et a la
seurete universelle de nostedit royaume» (Recueil. T. VII. P. 194).
26 «Nul impereur ou roi ne peut avoir plus d'auctorite que avoir puissance de
faire loy». («Songe du Vergier», L. I. T. I. Ch. LXXXVI. P. 125).
2/ Codes Institutes (1. 2. 6) du Digeste (1.4. 1 pr.).
2,1 Введение к Новеллам Юстиниана — 105. 2. 4. См.: Renaissance du pou-
voir legislatif et genese de 1'Etat / Sous la dir. de A. Gouron et A. Rigaud-
iere. Montpellier, 1988; Petit-Renaud S. «Faire loy» au royaume...
29 Ж.Лекокоб исключительных правах короля. См.: Le CoqJ. Questiones...
qu 64 (P. 80 —81), qu 374; P. 462, 465; Li Livres de jostice et de plet «се que
plest au prince vaut loi». L I, III (Etablissements. § 1. P. 9); Le conseil de
Pierre de Fontaines ou traite de 1'ancienne jurisprudence francaise / Ed.
A.J. Marmier. P., 1996. Appendice IX (Des constitutions et establissements
aux prince). I. P. 447 (цит. по раб. Petit-Renaud S. «Faire loy»... P. 209: «се
qui plest au prince a force de loi».
88
Н.А. Хачатурян
?° Ордонанс 5 мая 1322 г. Карла IV о задачах правления: «еп tel maniere
| que a la loiiange de Dieu et a la pais et tranquilite des subgiez et pour le
bien et le profit commin «Ordonnances des roys de France»... T. I. P. 766.
item — p. 769 (5 октября 1322).
31 В формуле клятвы, которую дает французский монарх в процедуре
коронации, он должен признать «1а superiorite des droits et prerogatives
de la couronne de France» и дать обещание никогда их не нарушать
(«alienerai ni les cederai»). Автор «Li Livre de jostice et de plet» в качестве
носителя правового начала и вместе с тем сторонника «полной» власти
монарха вынужден поставить вопрос, отразивший противоречивость
ситуации: «Li princes n'es pas sus la loi, mes la loi sus le prince?», заме-
тив, что общественная польза не должна противоречить пользе народа
(Ibid. L. I, II. § 3. Р. 5; L. I, II. § 8. Р. 9). Ограничительное толкование вер-
ховной власти дает Ювеналь дез Юрсен, утверждая, что фискальная
политика поздней Империи не может быть примером для «свободных»
франков: «Ecrits politiques de Jean Juvenal des Ursins»; tractatus 1452 a.
«Verba mea auribus» / Ed. P.S. Lewis. P., 1985.
32 В правовой практике французского общества этот принцип воплотил-
ся в формуле «мертвый хватает живого», «король умер — да здрав-
ствует король!» «Institutes coutumieres» d'Antoine Loysel. P., 1846. Livre
I, III, 21; P. 32 — 34. См также работу Канторовича: Kantorowicz E.H. «Les
deux corps du roi: Moyen Age. Essai sur la theologie politique au Moyen
Age. P., 1989.
33 Хачатурян Н.А. Сословная монархия во Франции XIII —XV вв. М.,
1989; Она же. Европейский феномен сословного представительства. К
вопросу о предыстории «гражданского общества» // Хачатурян Н.А.
Власть и общество в Западной Европе в Средние века. М., 2008.
С. 156-227.
М.А. Бойцов
ЗОЛОТАЯ БУЛЛА 1356 г.:
ИМПЕРИЯ КАК ТЕЛО,
ВИНОГРАДНАЯ ЛОЗА
И «СВЯЩЕННОЕ ЗДАНИЕ»
Несмотря на всю свою сомнительность, излюбленное не-
мецкими историками определение Золотой буллы императора
Карла IV как «конституции» (точнее, «первой конституции Гер-
мании») может послужить хорошей отправной точкой для рекон-
струкции ряда черт политического сознания в средневековой
Европе1. Любая писаная конституция представляет собой про-
дукт воображения ее авторов, рисующих себе в соответствии с
собственными взглядами наилучшую из возможных при данных
обстоятельствах картину общества. Конституции XIX —XXI вв.
рисовали и продолжают рисовать образ общества, который яв-
ляется естественным продуктом новоевропейского политиче-
ского мышления, глубоко проникнутого юридизмом и потому
оперирующего в первую очередь категориями государственно-
го права. Однако в предшествующие столетия идею правильно
устроенного сообщества с не меньшим успехом передавали при
помощи совершенно иных интеллектуальных инструментов —
прежде всего метафор, символов и аллегорий. Так, в «старой Ев-
ропе» сложилась устойчивая традиция использования не юриди-
ческих фикций (хотя и им тоже отдавалось должное — сначала
в Италии, а затем постепенно и к северу от Альп), а характер-
ных метафорических рядов, выработанных по большей части
еще в античности. Политическое сообщество представлялось и
описывалось как человеческое тело, семья, пчелиный улей, ко-
рабль2, механизм и т.д. Простым сопоставлением такого рода
дело не ограничивалось. Каждое сравнение могло под перьями
теоретиков усложняться, детализироваться, развиваться и вооб-
ще становиться основой для далеко идущих политико-философ-
ских спекуляций3. Многие из них не утратили актуальности и
в 11овое время4.
90
М.А. Бойцов
Трем древним метафорам такого рода нашлось место и в Зо-
лотой булле. В первой из них политическое сообщество сопостав-
ляется'с телом. Избранный король Римский, которому предстоит
стать императором, прямо называется «светским главой хри-
стианского народа»5, «светским главой мира или христианско-
го народа»6, «светским главой верных»7. Кроме того, сравнение
короля с главой подразумевается между строк в главе 4 — там,
где от государя требуется сразу после коронации прежде любых
иных дел подтвердить все права и привилегии курфюрстов как
«ближайших [к нему] членов Священной империи»8. Однако в
прозаическом Прологе Золотой буллы, тот же оборот выглядит
странно. Там автор риторически обращается к Зависти с упре-
ком в том, что она «исторгла древний яд» в «имперские побеги
(palmites) и ближайшие члены» империи9. Выражение propin-
quiora eius (т.е. sacri imperii) membra построено точно так же, как
и в нижеследующем параграфе про подтверждение привилегий,
но в этой фразе начисто отсутствует объект, по отношению к ко-
торому курфюрсты оказываются «ближайшими» членами. Впо-
следствии, по мере рецепции Золотой буллы, именно такой —
синтаксически ущербный — оборот станет использоваться
постоянно — благодаря авторитетности труда Карла IV. Однако
откуда он появился в первый раз? Логика обычных органологи-
ческих построений такого рода предполагает, что высшие князья
являются «ближайшими» по отношению к «голове», т.е. в данном
случае к императору или королю Римскому. Но почему данная
деталь здесь не проговаривается? Более того, к неясности отно-
сительно «ближайших членов» добавляется еще один странный
оборот: «имперские побеги» — как понимать его?
Здесь метафора империи как тела странным образом совме-
щается с совершенно другим образом — державы как разрос-
шейся виноградной лозы. Последний появляется прежде все-
го в книге Езекииля (15: 6): «И оно [семя] выросло, и сделалось
виноградною лозою, широкою, низкою ростом, которой ветви
клонились к ней, и корни ее были под нею же, и стало виноград-
ною лозою, и дало отрасли, и пустило ветви»10. Не менее важен и
79-й (в православной традиции 80-й) псалом, где говорится: «Из
Египта перенес Ты виноградную лозу, выгнал народы и посадил
ее; очистил для нее место и утвердил корни ее, и она наполнила
землю. Горы покрылись тенью ее, и ветви ее, как кедры Божии;
она пустила ветви свои до моря и отрасли свои до реки» (8 — 11)11.
Эта цитата нередко совмещалась со стихом из псалма 71 (в пра-
вославной традиции 72) «он будет обладать от моря до моря и от
Золотая Булла 1356 г.: империя как тело...
91
реки до концов земли» (8),2. Образ лозы, разросшейся «от моря
до моря», охотно применялся средневековыми писателями по от-
ношению не только к империям и королевствам, но и к церкви, а
также к отдельным ее структурам, таким как монашеские брат-
ства, ордены или иные корпорации. Данная метафора передава-
ла идею успешной экспансии некоего праведного сообщества,
сближаемого (а то и идентифицируемого) автором с библейским
избранным народом. Экспансия же понималась не в новоевро-
пейском смысле как территориальная (присоединение целых
территорий), а вполне по-средневековому как структурная (про-
никновение отдельных людей, а вместе с ними и структур данного
сообщества в те или иные области и постепенное подчинение их
изнутри) — так что образ прорастающей лозы, дающей побеги,
подходил именно к средневековым реалиям как нельзя лучше.
Зато он никак не соотносился с ситуацией, выстраиваемой
авторами Золотой буллы. У них получилось, что Зависть, слов-
но змея, исторгла «древний яд» в имперские побеги и «ближай-
шие ее [империи] члены». Даже если допустить, что змеиный яд
оказывает пагубное воздействие на виноград, смысл метафоры
оказывается туманным. Образ виноградной лозы, как было по-
казано, связан с идеей распространения — надо ли понимать
дело так, что раздоры среди курфюрстов, по мнению составите-
лей Золотой буллы, привели к прекращению расширения импе-
рии? Конечно, императорский титул semper Augustus толковался
в Средние века как «постоянный расширитель» (империи) — в
результате общепринятой, хотя и ошибочной этимологии, вы-
водившей augustus из augeo («приумножать», «увеличивать»,
«расширять»). Однако о «приумножительной» функции госу-
даря вспоминали обычно тогда, когда он, напротив, допускал
утрату империей ее владений, чтобы попрекать его небрежени-
ем обязанностями «августа» и грозить лишением за это короны.
На протяжении же смут, закончившихся триумфом Карла IV,
тема расширения или сокращения Священной Римской импе-
рии никак не относилась к числу ведущих - ни в политике, ни в
ученой юриспруденции, ни в публицистике. Последний раз она
звучала сколько-нибудь громко, кажется, в связи с попытками
Рудольфа! Габсбурга (1273—1291) вернуть империи владения,
расхищенные ее же князьями в ходе междуцарствия.
Чтобы обнаружить хоть какую-нибудь логику в странном
наложении метафор, допущенном опытными авторами Золотой
буллы, следует допустить, что данное место содержит не абст-
рактные ламентации, а аллегорическое описание конкретного и
92
М.А. Бойцов
все еще не утратившего актуальность политического эпизода —
избрания в 1314 г. двумя партиями курфюрстов одновременно
двух соперничавших между собой кандидатов на корону — Люд-
вига Виттельсбаха и Фридриха Габсбурга. Тогда причиной имен-
но тех нестроений и стал упоминаемый в Прологе «старинный яд
зависти», поразивший как государей, так и князей. Князья назва-
ны вполне узнаваемо — «ближайшими [к королю или императо-
ру] членами тела империи». (Точный русский перевод здесь не-
избежно оказывается неуклюжим.) Но как описать в рамках этой
метафоры самих государей, если при взгляде с одной стороны их
было двое (две головы у одного тела?), но с другой — не имелось
ни одного, которого полностью признали бы в качестве государя
большинство подданных и папы? Именно для того, чтобы обойти
эти юридические трудности, сочинители, думается, и позволили
на месте естественно предполагавшейся в данной фразе «главы
империи» вдруг прорасти каким-то необычным «имперским по-
бегам». Иными словами, пойти на нарушение метафорического
ряда здесь пришлось из-за исторического содержания Пролога,
тогда как в пункте о подтверждении привилегий курфюрстов
(гл. 4) речь шла о будущих государях, с которыми никаких слож-
ностей связано, естественно, не было.
Развитие органологических идей в политической мысли
Средневековья давно уже является предметом академического
интереса и не требует здесь специального рассмотрения13. Не-
которого внимания заслуживает лишь использование в главе 24
Золотой буллы особой «органологической фикции»: признания
курфюрстов «частью тела» не империи вообще, но специально
короля14. Немецкие историки всегда считали эту главу инород-
ным элементом — и небезосновательно, поскольку она почти
дословно заимствована из римского права, так называемого Lex
Quisquis императоров Аркадия и Гонория 397 г. — закона, в кото-
ром было дано новое, расширительное, толкование понятию из-
мены, или «оскорбления величества» и введены жестокие кары,
распространявшиеся не только на самого преступника, но и на
его близких15. Впрочем, нас здесь интересует только один аспект
Lex Quisquis: Аркадий и Гонорий защищают этой нормой не
только самого императора, но также его советников и сенаторов,
«поскольку они являются частью (pars) нашего тела»16.
При всей точности цитирования Кодекса Юстиниана вряд ли
именно он был главным источником вдохновения для Карла IV:
позднеримская норма была к тому времени усвоена и перерабо-
тана прежде всего каноническим правом, настаивавшим на том,
Золотая Булла 1356 г.: империя как тело...
93
что кардиналы являются частью тела папы17. Рождение этого об-
раза приходится, вероятно, на XII в., когда одни авторы говорили
о кардиналах еще как о «членах церкви», тогда как другие (на-
пример, Оттон Фрайзингский) уже как о «членах папы». Первым
понтификом, использовавшим такой оборот, был, насколько из-
вестно, Иннокентий III в 1198 г. Уже в начале XIII в. применен-
ная им формула становится обычной у канонистов, причем сло-
во «члены» (membra) начало либо заменяться на «часть» (pars),
либо же дополняться им, в чем легко угадывается влияние Lex
Quisquis18.
«Расширение» тела государя на его приближенных, изобре-
тенное в римском гражданском праве и развитое к пользе карди-
налов в праве каноническом, на протяжении именно XIV в. стало
использоваться также в интересах королевской власти. Тон здесь
задавала, видимо, Франция, где еще во второй половине XIII в.
началось усвоение римской концепции измены («оскорбления
величества»)19. Возможно, представление о том, что королевские
приближенные являются «частью тела» короля, бытовало во
французских судах еще в 20-е годы XIV в.20, к концу же столе-
тия сомневаться в его наличии уже не приходится. Так, в 1393 г.
человек, устроивший покушение на советника Парижского Пар-
ламента, был казнен именно в качестве изменника, «потому что
господа [советники] Парламента, особенно исполняющие свою
службу, являются частью тела короля»21.
Французский опыт отнюдь не был универсальным — в Ан-
глии, например, римское право сыграло для складывания пред-
ставлений об измене несравненно меньшую роль, чем во Фран-
ции, а та часть Lex Quisquis, в которой речь шла о «части тела»
государя, похоже, вовсе не получила признания — в отличие, на-
пример, от системы наказаний, разработанной в том же законе22.
Все сказанное выше позволяет сделать вывод, хотя и не револю-
ционный, но до сих пор, кажется, никем не формулировавшийся.
Метафора «курфюрсты как части тела короля» появилась в Золо-
той булле благодаря развитию континентальных концепций из-
мены как преступления. На первый взгляд, кажется, что авторы
Золотой буллы идут вслед за французскими правоведами, смело
перенося римские нормы в современную им действительность.
Однако при ближайшем рассмотрении очевидна разница: «часть
тела» короля Римского в Золотой булле тем принципиально отли-
чается от «части тела» короля Франции, что курфюрсты избира-
ют государя, «создают» своего монарха, в полную противополож-
ность советникам Парижского Парламента. Поэтому в сознании
94
М.А. Бойцов
канцеляристов Карла IV прежде всего должна была присутство-
вать параллель не между курфюрстами и членами Парижского
Парламента, а между курфюрстами и кардиналами римской ку-
рии, так что, цитируя слова из древнего Кодекса Юстиниана, они
должны были подразумевать и куда более новые нормы канони-
ческого права, и параллелизм между двумя главами — церковной
и светской — христианского мира.
Итак, авторам Золотой буллы не было чуждо представление
о политическом сообществе, как теле. Притом внутри этого тела
может как-то особо существовать тело государя, «растягивае-
мое» на его приближенных — в данном случае курфюрстов —
прежде всего по образцу отношений между папой и кардинала-
ми. Не углубляясь далее в эту «корпоративистскую» метафору,
используемую для «описания» империи, обратимся ко второму
пласту сравнений — также весьма древнему.
* * *
Политическое сообщество рисуется воображению авторов
эдиктов, ставших частями Золотой буллы, не только в виде тела,
но и в качестве архитектурного сооружения — в пяти местах они
сравнивают курфюрстов с колоннами, однажды уточняя, что ко-
лонны эти поддерживают некое «священное здание»23. К. Цой-
мер не увидел в таких оборотах ничего кроме лести, расточав-
шейся Карлом IV курфюрстам, чтобы направить их энергию на
достижение нужных ему целей24. Настойчивое повторение ме-
тафоры колонн показывает лишь то, — пишет он, — что именно
курфюрсты находились в центре внимания императора, когда
он создавал свой сборник25. Для нас же, напротив, такая «лесть»
весьма интересна, поскольку позволяет лучше понять особенно-
сти политического воображения Карла IV и его современников,
до сих пор практически не рассматривавшиеся в литературе о
Золотой булле26.
В первый раз «колонны» упоминаются уже в Прологе —
почти точно посередине. Там приводится весь набор почетных
библейских сравнений, которым было принято описывать ка-
кое-нибудь высокопочтенное собрание из семи персон. Так,
еще каноник-августинец Герхох Райхерсбергский (1093—1169),
обращаясь к семи кардиналам, сравнивал их в «Книжечке о да-
рах святого духа» (1142 г.), с семью трубами, семью дарами духа
святого, семью колоннами и семью светильниками27. Все те же
самые метафоры, за исключением «семи труб», собраны и в
Золотая Булла 1356 г.: империя как тело...
95
одной фразе Золотой буллы. Правда, применительно к «колон-
нам» авторы производят смелую замену. Вообще-то сравнение
почтенного собрания с опорами здания основывается на стихе
из Притчей Соломоновых (9: 1): «Премудрость построила себе
дом, вытесала семь столбов его»28. Однако сотрудникам Карла IV
понадобилась в этом месте более драматическая метафора: пре-
словутая Зависть, изрыгая древний яд (в виноградные побеги и в
«ближайшие члены»), стремится в конечном счете к тому, чтобы
упали колонны и все здание (здесь оно еще не называется «свя-
щенным») рухнуло.
Мало того, что сравнение политического сообщества с телом
(отравляемым ядом) накладывается не только на «ботаническую
метафору», но и на еще один совершенно чуждый образ (империя
как разрушающаяся постройка), к тому же и цитата здесь приво-
дится необычная: выражение Золотой буллы concussis columnis
взято вовсе не из Притчей, а из того стиха Книги Судей (16: 30),
где говорится о сокрушении Самсоном то ли храма, то ли дворца
(domus) филистимлян29. Ни о каких семи колоннах в Книге Судей
речи не шло — самое большее о двух. Тем не менее канцеляристы
Карла IV представили два совершенно разных места Писания си-
нонимичными, связав их единственной ассоциативной нитью: в
обоих идет речь о «столпах».
На этом странности не кончаются. В Вульгате Самсон, сдви-
гая колонны, обрушивает domus, в Золотой булле же гибнет
edificium: по существу вопроса разницы нет никакой, но чем объ-
яснить отличие лексическое? Когда, например, Гильдасу (Гиль-
де) (ум. ок. 570) потребовалось в рассказе о разорении Британии
германцами использовать тот же эпизод, истолковав его метафо-
рически, он не только ясно упомянул о Самсоне, но и последо-
вательно воспроизвел лексику Вульгаты: у него остались и con-
cussis, и columnis, а главное — domus30. Однако с XIII в., судя по
текстам, которые удалось выявить, сочетание concussis columnis
устойчиво связывается с edificium, но не с domus. Сразу возника-
ет подозрение, что данное место Золотой буллы следует прочиты-
вать в русле некоей сложившейся традиции словоупотребления,
а возникновение таких традиций, как известно, обычно вызвано
каким-то авторитетным текстом.
Предположение о единой традиции подтверждается и тем,
что выражение concussis columnis начиная с XIII в. использует-
ся, как правило, в одном и том же контексте — когда речь идет
о несправедливом, неправомерном или просто нежелательном
(по мнению автора) судебном или ином преследовании людей
96
М.А. Бойцов
церкви —। в первую очередь высокого ранга. Так, папа Гонорий
III в гневном послании Фридриху II (начало мая 1226 г.) осуждал
его, помимо прочего, за утеснения прелатов и клириков31. Епи-
скоп Хальберштадтский Фольрад в грамоте от 8 октября 1278 г.
объявлял о наказании монахов одного монастыря, взъярившихся
против своего аббата: возводить поспешные обвинения против
аббатов (и иных прелатов) чревато сокрушением столпов, на ко-
торых держится «кормящая матерь — церковь»32. Сходно выска-
зался один испанский синод 1302 г., постановивший отлучать от
церкви тех, кто попытается привлечь к суду «действующих» епи-
скопов и каноников соборных церквей, если, конечно, не удастся
смягчить этих обвинителей соответствующим увещеванием33.
На роль исходного «образцового» текста, словно просвечи-
вающего сквозь все эти документы, претендует, видимо, посла-
ние папы Иннокентия III от 29 января 1206 г. к трем инквизито-
рам с указанием вести их следствие против епископа Новарского
со всемерной осмотрительностью. Раз уж против обычных людей
(subditis) следует действовать diligenter, то уж тем более аккурат-
но нужно обращаться с обвинениями, выдвинутыми против пре-
латов, дабы падение колонн не повело к разрушению здания34.
Вряд ли это письмо Иннокентия III сумело приобрести широ-
кую известность и его пересказывали бы с таким единодушием,
если бы оно не вошло практически целиком сначала в первый
официальный сборник права Римской церкви — «Compilatio ter-
tia» (1210 г.)35, а затем в 8-й канон IV Латеранского собора 1215 г.
Кроме того, на него же дается ссылка (хоть и без дословного
цитирования) в важнейшем памятнике канонического права —
сборнике декреталий Григория IX 1234 г., известном как «Liber
Extra»36. Тем самым, думается, мы имеем все основания счесть
приведенную формулировку из Пролога Золотой буллы никем до
сих пор не замечавшимся примером прямого воздействия кано-
нического права на текст установлений Карла IV37.
Согласно версии М. Кинтцингера, предупреждение Золотой
буллы о возможности падения «колонн» и обрушения «здания»
отсылало напрямую к ветхозаветному эпизоду с героической
гибелью Самсона. Утверждение это представляется крайне со-
мнительным: помимо формально лексического сходства трудно
найти какие бы то ни было смысловые совпадения между этими
двумя катастрофами38. Что общего между «зданием» империи
и постройкой филистимлян? И кому в XIV в. следует отвести
роль Самсона, сокрушающего курфюрстов? Основная идея всех
«имперских» архитектурных метафор состоит как раз в том, что
Золотая Булла 1356 г.: империя как тело...
97
«колонны» империи падают без внешнего вмешательства, ис-
ключительно из-за напряжения, возникшего между ними. Глав-
ное же, стоит признать, что Золотая булла цитирует здесь уже
не столько Книгу Судей, сколько «Compilatio tertia» и правило
IV Латеранского собора, а потому ассоциации, возникавшие у
читателя, вовсе необязательно должны были относиться к вет-
хозаветным персонажам. Скорее он должен был подумать о том,
что курфюрстов (и прежде всего трех архиепископов) не стоит
привлекать к ответу за все нестроения, случившиеся в империи
после их divisio в 1314 г., чтобы не допустить «падения колонн»,
а с ними и всего здания. Однако это предположение можно вы-
двигать лишь крайне осторожно: настаивать на наличии именно
такого смысла в разбираемых строках нет пока надежных осно-
ваний.
Когда П.-Й. Хайниг пишет, что сравнение князей с колонна-
ми встречается до появления Золотой буллы лишь крайне редко
(ganzlich singular), он неоправданно сгущает краски39. Материал,
приводимый отчасти даже им самим, но еще более другими ис-
ториками, позволяет в предварительном порядке набросать сле-
дующую (безусловно пока еще очень фрагментарную) картину.
Самый ранний выявленный на сегодня императорский указ с
интересующими нас «архитектурными» сравнениями относится
еще к 1167 г. В нем Фридрих I Барбаросса уподобляет колоннам
всех имперских князей40. Остальные примеры относятся уже ко
времени после «межкоролевья» 1254— 1273гг. Рудольф! Габс-
бург по меньшей мере дважды обращался к данной теме. В 1278 г.
он высказывается о князьях, как «славных колоннах, благодаря
которым крепко держится высь империи»41, а в 1282 г. он же пи-
шет, что без опоры на князей Священная империя не сможет су-
ществовать, обратившись в руины42. Три года спустя (1285 г.) гер-
цог Саксонский Альбрехт, выражая согласие с решением короля
передать в лен герцогство Каринтию, сравнивал князей со «слав-
ными колоннами» почти в тех же выражениях, что и Рудольф,
выдавая тем самым влияние на его канцелярию языка королев-
ских посланий43. В следующих двух случаях речь впервые идет
не о князьях вообще, но специально о тех, которые имеют право
избирать нового короля. В конце 1291 г. пфальцграф Рейнский
Людвиг в качестве блюстителя королевского престола требует от
короля Чешского Вацлава II (1283—1305) как князя империи при-
быть для избрания короля Римского во Франкфурт. Здесь в ка-
честве «колонн, поддерживающих империю»44, впервые тракту-
ются князья-избиратели. В 1295 г. Адольф Нассауский отозвался
7 Империи
98
М.А. Бойцов
о князьях, (избравших его королем, тоже как о «несокрушимых
колоннах империи»45.
Однако Фридрих Красивый Габсбург начинает вновь опи-
сывать всех князей безотносительно к их участию в процедуре
выборов в качестве «колонн» — как в привилегии, выданной в
1314 г. архиепископу Кёльнскому46, так и в грамоте 1326 г. соб-
ственным братьям Леопольду, Альбрехту II, Генриху и Оттону47.
Очень похожие выражения встретятся позже и в грамотах импе-
ратора Людовика IV Баварского в 1331 г.48 и в 1335 г.49 о вручении
ленов тем же Габсбургам — братьям Альбрехту II и Оттону.
Из характерных оборотов, которыми пользовались авторы
названных документов, обращает на себя внимание сочетание
существительного columnes и глагола innitor. В Вульгате эти два
слова вместе встречаются только в сцене с Самсоном. Однако
для княжеских канцелярий образцом могли быть, возможно, не
столько сами слова Писания, сколько отзвуки постановлений си-
нодов каролингского времени, таких как Парижский 829 г.50 или
Ахенский 836 г.51, а в них (как и в некоторых других сочинениях
того времени вроде послания епископов императору Людовику
829 г.52) было принято буквально воспроизводить фразу из со-
чинения «О созерцательной жизни» писателя V в. Юлиана По-
мерия. В ней автор сравнивал священнослужителей с «прочней-
шими столпами, на которых держится все множество верующих,
чья опора в Христе»53.
Все эти разрозненные наблюдения можно обобщить сле-
дующим образом. Сравнение князей с колоннами, на которых
держится империя, было известно еще Штауфенам, однако ис-
пользовалось сравнительно редко. Зато после interregnum оно,
напротив, стало довольно популярным прежде всего в канцеля-
риях королей из династии Габсбургов, начиная с Рудольфа I и за-
канчивая Фридрихом Красивым. Когда М. Менцель дает понять,
что «архитектурная метафора» Золотой буллы является очеред-
ным заимствованием Карла IV из канцелярского языка его бы-
лого соперника Людвига Баварского, он, вероятно, ошибается54.
В грамотах Людвига лишь воспроизводятся обороты из текстов,
выходивших из-под пера габсбургских канцеляристов. Поэтому
линию ретроспективной преемственности от Золотой буллы сто-
ит в данном случае тянуть вовсе не к Людвигу IV Виттельсбаху,
а к Рудольфу I Габсбургу. Впрочем, в Золотой булле «колоннами
империи» именуются не все князья вообще, а только курфюр-
сты, и в этом отношении ход мысли составителей этого памятни-
Золотая Булла 1356 г.: империя как тело...
99
ка оказывается ближе к стилю высказываний пфальцграфа Люд-
вига в 1291 г. и Адольфа Нассауского в 1295 г.
В любом случае очевидно решительное сужение сферы при-
менения метафоры «колонн»: в Золотой булле ее относят только
к семи князьям. Однако, чтобы должным образом понять широту
исходного употребления этого сравнения, необходимо вернуться
к первому отмеченному случаю ее применения в имперской кан-
целярии — при Фридрихе I Барбароссе. Тогда она была отнесена
к епископу Камбре, духовному князю отнюдь не первого ряда.
Тем не менее понятно: раз при Штауфенах бытовало сравнение
князей с колоннами, на которых держится империя, то подразу-
меваться тогда должны были в первую очередь именно князья ду-
ховные, ведь, как известно, к концу эпохи Штауфенов имперски-
ми князьями было признано около 90 епископов и аббатов, тогда
как из светских политических образований лишь 13 считались
княжествами55. В сходном направлении указывают и послания
того же Фридриха I в 1159 г., где он говорил еще не о здании им-
перии, но о здании церкви и величал кардиналов ее «несдвигае-
мыми столпами»56.
Именно в последнем обстоятельстве следует искать исто-
ки метафоры, использованной в Золотой булле. Как известно,
в христианской аллегорической традиции сравнение с колон-
нами закреплено прежде всего за апостолами57. Считается, что
впервые оно прозвучало в 140-м письме Августина, где великий
гиппонец ссылался на стих из послания апостола Павла к галатам
(2: 9) «Иаков и Кифа и Иоанн, почитаемые столпами»58. Августин
говорит, что церковь — это тело Христа. «Но кто же тогда явля-
ется опорами церкви, если не апостолы, которых в другом месте
гак и называют столпами? »59 (На одновременное сравнение Авгу-
стином апостолов с костями, «держащими» тело, обращать вни-
мание не будем — оно не прижилось.) Хотя собственно архитек-
туру Августин здесь, естественно, не подразумевал, со временем
ход его мысли легко продолжили в этом направлении, поскольку
стало обычным делом усматривать в церкви как здании образ
I (еркви как сообщества. Спустя восемьсот лет крупный литур-
гист епископ Сикард Кремонский (1155— 1215) будет рассуждать
о с имволике колонн уже в «здании» храма, используя то же са-
мое место из Послания к галатам, что и Августин60, тем более что
п<| протяжении Средних веков оно станет (вероятно, благодаря
.нггоритету епископа Гиппонского) весьма популярным.
Распространенное мнение насчет соотношения церкви как
|д<|ния и церкви как собрания верующих хорошо выразил литур-
100
М.А. Бойцов
гист Гильому\уранд (Дюран, Дуранти) (ок. 1237— 1296). Сначала
он провел чеггкое различие между церковью «материальной» —
corporalis (т.ё. зданием), состоящей из камней, и церковью «ду-
ховной» — spiritualis (т.е. сообществом верных), состоящей
из людей61. Тут же он указал и на сходство: хотя как греческое
ecclesia, так и латинское convocatio относятся к обозначению
церкви духовной (ведь «созывать» можно лишь людей, а не кам-
ни), однако в силу переноса значения «материальная церковь
обозначает церковь духовную»62. Последнее наблюдение, сде-
ланное вроде бы в сугубо филологическом плане, имело, тем не
менее, прямое отношение и к символике храмового здания, как
его понимали современники Дуранда.
Сравнение столпов храма с апостолами к его времени давно
уже станет общепринятым, хотя метафора, естественно, потре-
бует развития и модификации — ведь число колонн в церковном
здании вовсе не обязательно ограничивалось дюжиной или же
производными от нее — вроде 120 колонн в турском храме свя-
того Мартина63 или же 24 — в главном храме аббатства Монте-
кассино64. Так, если Сугерий (1081 — 1151) в полном соответствии
с традицией сравнивал 12 колонн центрального нефа в храме его
аббатства Сен-Дени именно с апостолами, то остальные колонны
в боковых нефах ему пришлось сопоставлять уже не с ученика-
ми Христа, а с пророками. Постепенно круг фигур, использовав-
шихся в таких аллегорезах, приходилось расширять все дальше,
так что у Гонория Августодунского (первая половина XII в.), Бру-
но ди Сеньи (ум. 1129 г.) и Сикарда Кремонского колонны будут
сравниваться уже прежде всего с епископами65. Это не противо-
речит исходной метафоре, а напротив, ее развивает, поскольку
апостолы (или же ученики апостолов) считались основателями
большинства епископских кафедр. В то же время понятно, что
«заказчиками» и популяризаторами именно такого толкования
выступали сами же епископы: не случайно, например, аббату
Сугерию оно совершенно не понадобилось. Можно даже допу-
стить, что «идеальным типом» храма, подразумевавшимся в дан-
ной метафоре, являлся кафедральный собор, а не всякая церковь
вообще.
Особый вариант «подсчета столпов» предложил Сикард
(за которым последовал и Дуранд) — вернее, он ловко обошел
возникшую проблему, применив место из Притч Соломоновых:
хотя колонн может быть и «много», но принято говорить о семи,
в соответствии с семью колоннами храма Премудрости, пото-
му что епископы (которых столпы и символизируют) наделены
Золотая Булла 1356 г.: империя как тело...
101
семью дарами св. Духа66. Отныне подсчитывать ради аллегории
количество еще только проектируемых или уже действительно
существующих колонн необходимости не возникло — их всегда
было семь...
Впрочем, развитие метафоры шло и в другом направлении,
которое не было столь явно связано с интересами епископата.
Образ колонн детализировался и дробился ради того, чтобы при-
дать особые значения по отдельности базам, стволам и капите-
лям, тем самым усложняя и обогащая сравнение. Так, еще в V в.
проповедник, известный под именем Евсевия Галльского, сравни-
вал серебряные базы колонн храма Соломона с пророками, сами
колонны — с апостолами, а золотые капители — с Христом67.
У Рабана Мавра (ок. 780 — 856) образ выстраивался иначе: базы —
это книги Священного писания, а стволы колонн — «апостолы и
знатоки Евангелия». У Сикарда Кремонского логика сравнения
менее прозрачна: на его взгляд, базы символизируют «апостоль-
ских мужей, поддерживающих всю махину кафолической церк-
ви», «головы» колонн означают «умы епископов» («ведь подобно
тому, как члены управляются головой, точно так же и слова наши,
и дела управляются умом»), а капители — слова Священного пи-
сания, «размышлению над коими и исполнению коих мы подчи-
нены»68. Понятно, что под «апостольскими мужами» Сикард по-
нимает «нас» — т.е. епископов.
Дуранд подробнейшим образом истолковал все детали цер-
ковного здания — от состава раствора для кладки до флюгера-
петуха на шпиле, однако относительно колонн он допустил лишь
одно отступление от авторитетного мнения Сикарда, правда,
весьма характерное. В соответствии с духом времени Дуранд
о тдал должное богословам и правоведам. Для него «колонны» —
это не только епископы, но еще и «доктора», поддерживающие
своими «доктринами» храм Божий69.
Под пером других авторов честь являться «столпами» разде-
ляли с епископами не ученые, а например, «аббаты и настояте-
ли»70. Сочетанием смирения и гордыни продиктовано, видимо,
суждение бенедиктинца Гуго Флерийского (ум. после 1118 г.):
прелаты и священники составляют базы и колонны святой церк-
ви, а монахи являются всего лишь ее служителями71. Совсем ори-
гинальную схему приводит анонимный автор Жития Альтмана,
епископа Пассауского (1156 г.). С его точки зрения, в здании
церкви, сложенном из «камней живых», золотые колонны — это
а иостолы, серебряные — их преемники, медные — «доктора»,
полезные — мученики, мраморные — епископы. Но имеются
102
М.А. Бойцов
еще и деревянные столпы — негодные прелаты, погрязшие в
плотском, — и даже столпы из тростника — симониаки72.
Возможно, именно то обстоятельство, что люди, рассуждав-
шие об аллегорическом смысле колонн, были тесно связаны с
церковными учреждениями, объясняет, почему оказалось, по
сути дела, начисто забыто суждение Исидора Севильского, со-
поставившего колонны вовсе не со священниками, а с царями:
«Цари же по той причине называются у греков басилевсами, что
они, словно колонны (bases), держат на себе народ. От того и у
колонн имеются короны [т.е. капители]»73.
Не исключено, что широко распространившаяся как на Восто-
ке, так и на Западе Европы давняя практика при построении хра-
ма или его перестройке замуровывать в колонны реликвии свя-
тых, показывает, помимо прочего (например, апотропеической
функции реликвий), наличие прямой связи в сознании верующих
между столпами, с одной стороны, и святыми — с другой. Мощи,
так сказать, окончательно персонифицировали колонну, в кото-
рую их заключали74.
Со временем в архитектуре, прежде всего готической, алле-
горический смысл храмовых колонн получит ясное визуальное
подтверждение: их начнут украшать либо пластическими, либо
живописными изображениями святых, естественно, прежде
всего апостолов75. Поэтому если бы создатели Золотой буллы
вдруг не были знакомы с учеными толкованиями литургистов, ту
же самую идею колонн как апостолов они легко могли уловить
не в книгах, а в интерьерах прекрасно знакомых им соборов и
церквей.
Зная о таком принципе построения храмового пространства,
можно лучше оценить смелость новаций французского короля
Филиппа IV Красивого (1285— 1314) при возведении им в 1299 —
1314 гг. парадного Большого зала в комплексе парижского двор-
ца Ситэ. Благодаря своей исключительности этот действительно
большой (площадью около 2000 кв. м) зал стал, по словам Б. Кар-
ке, «центральным репрезентативным и функциональным про-
странством французской монархии»76. Судя по дошедшим сви-
детельствам, это был первый случай не только в дворцовой, но и
вообще во всей светской архитектуре Франции, когда помеще-
ние было украшено большим количеством статуй. Представляли
они всех французских королей — начиная с Меровингов, про-
должая Каролингами и далее к Капетингам, и эта череда должна
была визуализировать непрерывность династической преемст-
венности и идею извечности королевской власти77. Когда Ф. Кар-
Золотая Булла 1356 г.: империя как тело...
103
ке подчеркивает, что уже сам выбор художественных приемов
оформления зала, использовавшихся ранее лишь при строитель-
стве храмов, должен был внушать мысль о сакральном характере
королевской власти, он совершенно прав. Однако даже Ф. Карке
не заметил понятной теперь нам параллели: фигуры королей, вы-
строившиеся у колонн и пилястров, оказывались в глазах зрителя
синонимичными фигурам апостолов и прочих святых, аналогич-
ным образом украшавших церковные интерьеры. В этом продол-
жалась перекличка между дворцом и храмом, между церковью
и королевством и этим же достигалась цель заставить современ-
ников воспринимать королевский дворец уже на ассоциативном
уровне как здание сакральное, а самих королей как обладающих
неким родом святости.
Авторам Золотой буллы такая «королевская» интерпретация
образа колонн оказалась чужда — «священное здание» империи
у них несут не короли, а курфюрсты (среди которых, впрочем,
имеется один король). Не заметно у них, однако, и специфиче-
ски «епископской» трактовки этого образа, что неудивительно,
поскольку им требовалось «описать» не только трех епископов,
но и четырех светских князей. Зато в одном месте (глава 12) про-
явилась готовность сочинителей к «дробному» описанию сим-
волического смысла столпов — там, где они сочли нужным на-
звать по отдельности «базы» и собственно «колонны». Впрочем,
наполнить это различие аллегорическим смыслом канцеляристы
Карла IV так и не смогли. В их изложении как базы, так и стволы
колонн в равной мере символизируют курфюрстов, причем одна
«архитектурная» метафора следует немедленно за другой: кур-
фюрсты оказываются «прочными базами империи» и тут же ее
«несдвигаемыми колоннами»78. Ощущение, что символическое
мышление сочинителей не отличалось строгостью, усиливается,
когда еще в одной главе курфюрсты сравниваются с «колоннами
и стенами» одновременно79. Возможно, здесь остался след пред-
шествовавших «поисков образа»: ведь «стен», согласно толкова-
нию Дуранда, у церкви четыре, и они символизируют основные
добродетели — справедливость, стойкость, мудрость и умерен-
ность80. Такой образ хорошо подошел бы для четырех светских
к у рфюрстов, и тогда «колонны и стены» могли бы оказаться диф-
ференцированной метафорой для всего собрания курфюрстов, в
которой светские и церковные князья получили бы свои особые
образные воплощения. Однако тогда пришлось бы пожертвовать
метафорами, относящимися к «группе из семи», что, вероятно,
оказалось неприемлемым, отчего и пришлось сравнивать со стол-
104
М.А. Бойцов
пами всех «кн/язей-избирателей», независимо от церковного или
светского статуса каждого из них.
В какую же архитектурную конструкцию «встроены» колон-
ны-курфюрсты? В главе 3 ясно говорится, что колонны эти дер-
жат «священное здание» (sacrum edificium)81. Поскольку нам уже
известен исток «архитектурной метафоры», понятно, что здесь
подразумевается храм. У авторов нет, тем самым, своих особых
понятий для описания светской политической организации: они
просто переносят на нее «параметры» (т.е. в данном случае об-
разы) организации церковной. Иными словами, в сознании (или
даже подсознании) сочинителей империя представлялась близ-
нецом церкви, только в роли апостолов (и, соответственно, их
актуального воплощения в епископах) здесь выступают курфюр-
сты. Визуальный образ империи оказывается таким же, как и в
случае с церковью, — это собор.
Если в трех местах авторы Золотой буллы подчеркивают
несокрушимость («несдвигаемость») «столпов», то еще в двух
они, напротив, опасаются падения колонн и вызванного этим
обрушения их sacrum edificium. В Прологе они предупреждают
против таких последствий возможного «разделения» среди кур-
фюрстов82, а в главе 25 — против такого же результата дробления
владений курфюрстов, если они не будут сохраняться впредь в
качестве неделимых комплексов83. Совсем новым изобретением
такое развитие сюжета не являлось, ведь еще в цитировавшейся
грамоте Фридриха! Барбароссы 1167 г. подразумевалась теоре-
тическая возможность крушения Священной империи.
Обрушением столпов здания церкви пугали своих читателей
многие средневековые авторы, и создатели Золотой буллы в оче-
редной раз приспособили к светской империи топос, относив-
шийся изначально именно к церкви. Для описания возможных
бед империи им точно так же недоставало собственных «свет-
ских» образов, как и для передачи ее величия.
Однако как можно представить себе обрушение «здания»
христианской церкви, основанной Христом и являющейся важ-
нейшей частью божественного замысла? Действительно, бого-
словы и публицисты, рассуждавшие о «падении колонн», имели в
виду, надо полагать, отнюдь не вселенскую церковь и не досроч-
ное окончание ее земного существования. Два примера хорошо
проясняют смысл метафоры в данном отношении. Бертольд, аб-
бат бенедектинского аббатства Цвифальтен, писал между 1137
и 1141 гг. о «разрушении колонн нашей церкви в том селении»,
которое, видимо, было продано местным графом в другие руки,
Золотая Булла 1356 г.: империя как тело...
105
а не передано монастырю84. Если так, то разрушение колонн и
крушение здания относится к локальному церковному сообщест-
ву, а отнюдь не к церкви вообще. Сообщество может, правда, не
ограничиваться единственным приходом или епископством. Так,
французский король Филипп IV Красивый, если верить хрони-
сту начала XIV в. Эберхарду Регенсбургскому, сравнил возмож-
ный отъезд всех архиепископов и епископов из Франции (чем
ему грозил папа Бонифаций VIII) с крушением колонн церкви
(concussis columnis ecclesie)85. Следовательно, король представ-
лял себе такое «здание» церкви, которое хотя и охватывало целое
королевство, но отнюдь не весь мир. Метафора «крушения стол-
пов в здании церкви» относилась тем самым к отдельным струк-
турам римской церкви, а не к церкви вообще. Так, знаменитое
в германской истории упразднение епископства Мерзебургско-
го в 981 г. можно было бы описать как «крушение священного
здания Мерзебургской церкви». Однако понятно, что, скажем,
церковь Французского королевства не может вечно пребывать
в руинах — рано или поздно ее восстановят — примерно так же,
как в 1004 г. восстановили Мерзебургское епископство. Отсюда
вытекает важное следствие: в метафоре «разрушения священ-
ного здания» нет ни бесповоротности, ни эсхатологического со-
держания. Поэтому даже если бы и случилось то самое крушение
«здания империи», которого опасались авторы Золотой буллы,
оно не было бы окончательным. Рано или поздно опять будут воз-
двигнуты колонны (те же самые или новые — не так важно), и
они снова понесут на себе империю.
Выше уже указывалось на столкновение и взаимопроникно-
вение в Прологе Золотой буллы двух похожих метафор, восхо-
дящих к двум разным местам Писания: Судьи 16: 30 (Самсон) и
Притчи 9: 1 (храм Премудрости с семью колоннами). Какая из
них была решающей для рождения образа курфюрстов как ко-
лонн? Иными словами, идет ли логика авторов от числа князей-
избирателей или же от того, что их роль в империи аналогична
роли прелатов в церкви? В Прологе идея «семиричности» преоб-
ладает, но в остальных четырех случаях сравнений курфюрстов
с колоннами (главы 3, 12, 25, 31) она никак не проявляется. Более
того, как показали приведенные примеры из грамот Фридриха I
Барбароссы и Габсбургов, перенесение одной из стандартных
метафор, применявшихся к епископам, на князей империи, а за-
тем специально на курфюрстов, шло постепенно, хотя и не все-
гда последовательно, а главное, имело свою логику. Если считать
пфальцграфа Рейнского (1291 г.) и Адольфа Нассауского (1295 г.)
106
М.А. Бойцов
изобретателями сравнения именно князей-избирателей с «ко-
лоннами, (поддерживающими империю», то соответствующие
обороты их грамот выдают родство тоже с Книгой Судей, но не
с Притчами.
Выходит, рождение знаменитой метафоры изначально никак
не было связано с численностью курфюрстов. Однако противо-
положный ход мысли навязывается читателю в трактате «Эко-
номика» Конрадом Мегенбергским (1309—1374) — не только
современником самой Золотой буллы, но даже, по мнению ряда
авторитетных историков, одним из кандидатов в ее авторы86.
Хотя сейчас о его авторстве речи более не идет, сходство неко-
торых пассажей «Экономики» с самой Золотой буллой велико.
Вот и здесь Конрад исходит именно из семиричности курфюр-
стов, отчего и апеллирует к стиху о храме Премудрости, сравни-
вая князей-избирателей с колоннами87. В той же логике движут-
ся и создатели Золотой буллы. Им тоже понадобилось первым
делом привести в торжественной аренге стандартный набор
комплиментов для собрания именно из семи персон, отчего они
обогатили новым смыслом уже сложившийся образ. В главах 1 и
2 речь шла о такой организации избрания короля, при которой
число участников играло большую роль. Как бы то ни было, вряд
ли есть основания видеть в использовании метафоры колонн
некие проявления политического реализма и прагматизма, как
полагает В. Дотцауэр, на том основании, что курфюрсты якобы
заменили в этой роли былых королей, «поддерживавших» ранее
империю88. Какие именно памятники имеет в виду В. Дотцауэр,
непонятно — может быть, знаменитую миниатюру из Ахенско-
го евангелия Оттона III? В любом случае он неправ, поскольку,
как было продемонстрировано выше, развитие метафоры шло
совсем иным путем.
В заключение необходимо остановиться на той роли, которая
в «архитектурной метафоре» отводилась фундаменту здания.
Направление для соответствующего толкования было задано еще
стихами из Первого послания к Коринфянам (3: 11): «Ибо никто
не может положить другого основания, кроме положенного, ко-
торое есть Иисус Христос»89, и из Послания к Ефесянам (2: 20):
«быв утверждены на основании Апостолов и пророков, имея Са-
мого Иисуса Христа краеугольным [камнем]»90. Последнее место
подкрепляется иносказательным вопросом самого Иисуса (Мф
21: 42): «Неужели вы никогда не читали в Писании: камень, кото-
рый отвергли строители, тот самый сделался главою угла? »91 Со-
ответственно все церковные теоретики, начиная самое позднее с
Золотая Булла 1356 г.: империя как тело...
107
Амалара Мецского (ок. 775/780 — ок. 850), продолжая Сикардом
и Дурандом, настаивали на том, что фундаментом и краеугольным
камнем их символических зданий является сам Христос. Со вто-
рым «фундаментом» из «апостолов и пророков» сложностей не
возникало: еще Сикард пояснил, что он «укладывается» поверх
«фундамента» Христа, остающегося «основанием оснований»92.
То, что апостолы при такой экзегезе могли оказаться и «основа-
нием», и «столпами» одновременно, не давало, похоже, повода ни
для сомнений, ни даже для ученых рассуждений. Точно так же не
вполне определено «место» Петра: с одной стороны, ему следует
«относиться» к «апостольскому основанию», но с другой — зна-
менитые слова «Super hanc petram aedificabo Ecclesiam» (Мф 16:
18) епископ, закладывающий новый храм, должен произносить
над краеугольным камнем, уже символизирующим Христа93.
Значимость различных частей здания определяется, тем са-
мым, не эффектностью их внешнего облика, а ролью в конст-
рукции, и эта значимость уменьшается по мере движения снизу
вверх: сначала Христос, затем апостолы, а над ними, в качестве
антаблемента, уже все верующие94. Однако сходно построенны-
ми оказываются и другие «политические здания», в частности им-
перия. То что в ее основании также Христос, следует из несколь-
ко туманного выражения в Прологе: «christianum imperium (...)
cuius fundamentum super christianissimo regno feliciter stabilitur».
Похоже, что здесь подразумеваются два основания: первое —
это christianissimum regnum, на которое опирается fundamentum
«христианской империи». Переводить christianissimum regnum
как «христианнейшее царство» или даже как «царство Христово»
представляется не вполне правомерным: как может ныне сущест-
вующая империя основываться на еще только грядущем Царстве
Божием? Настолько эсхатологическую трактовку Священной
Римской империи вряд ли удастся найти даже у самых радикаль-
ных теоретиков. Христианская империя должна, разумеется,
приуготовить мир к встрече Царства Христова, но для этой мыс-
ли следовало бы подыскать совсем иное образное выражение.
Зато если мы увидим в regnum не «царство», а «царскую власть»,
смысл выражения прояснится. Христос, разумеется, является
царем, что подтвердил даже Понтий Пилат своим написанием на
кресте «rex ludaeorum» (в интерпретации Вульгаты). Если так, то
основанием империи является Христос в своем качестве Царя
(а не Священника), отчего «священное здание» империи приоб-
ретает полную симметричность со «священным зданием» церк-
ви. Золотая булла не проясняет, с какой частью обрисованной в
108
М.А. Бойцов
ней постройки следует идентифицировать государя (точно так
же, Жак у литургистов остается не вполне понятным место папы).
Конечно, в качестве курфюрста — короля Чешского — Карл IV
и сагд является одним из столпов, но где искать его же в качест-
ве императора? В соответствии с теми принципами построения
«архитектурной иерархии», которые удалось выявить, остается
предположить, что он должен занять место между Христом и
курфюрстами — колоннами. Так не символизирует ли императо-
ра то самое «основание» — fundamentum, — которое «счастливо
покоится» «над» царственностью Христа, но аллегорическое тол-
кование которого сочинители Золотой буллы не посчитали нуж-
ным нам открывать?
В любом случае, проведенное здесь исследование показало,
что империя в качестве политического сообщества представля-
лась приближенным Карла IV как аналогия церкви. В их распоря-
жении нет собственной «светской» метафорики — ни теологиче-
ского, ни юридического плана. Империя представляласьим — будь
то в образе тела, собора или даже виноградного побега — в ка-
честве не монолита, но единства, состоящего из частей, у каж-
дой из которых есть не только собственное место и собственная
функция в общем здании, теле или разрастающейся лозе, но своя
легитимация и даже своя метафизическая генеалогия, согласно
которой курфюрсты оказываются «происходящими» по анало-
гии от апостолов, а император сближается с Иисусом Христом.
Список сокращений
СССМ — Corpus Christianorum Continuatio Mediaevalis.
CSEL — Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum.
FMASt — Fruhmittelalterliche Studien.
HRG — Handworterbuch zur deutschen Rechtsgeschichte.
LexMA — Lexikon des Mittelalters.
MGH — Monumenta Germaniae Historica.
AA — Auctores Antiquissimi.
Const. — Constitutiones et acta publica imperatorum et regum.
Ldl — Libelli de lite
LL — Legum (in folio)
SS — Scriptores (in folio)
SSrGNS — Scriptores rerum Germanicarum. Nova Series.
SSrM — Scriptores rerum Merovingicarum.
PL — Patrologiae cursus completus. Series Latina / J.P. Migne.
VMPIG — Veroffentlichungen des Max-Planck-Instituts fur Geschichte.
Золотая Булла 1356 г.: империя как тело...
109
1 См. о Золотой булле Карла IV прежде всего краткую справку: Wolf А.
Goldene Bulle von 1356 // LexMA. Lachen, 1999. Bd. 4. Sp. 1542- 1543.
Подробнее см.: Laufs A. Goldene Bulle// HRG. B., 1971. Bd. l.Sp. 1739 —
1764 (обновленная версия той же статьи содержится во втором томе
нового, полностью переработанного, издания данного словаря (HRG.
2. Aufl. В., 2009. Bd. 2. Sp. 448 — 457). Имеется несколько недавних ака-
демических изданий Золотой буллы, причем даже в серии MGH она
публиковалась дважды с небольшим промежутком времени: Die Gold-
ene Bulle Kaiser Karls IV. vom Jahre 1356. Text / Bearb. von W. Fritz. Wei-
mar, 1972 (MGH. Fontes juris, 11); Die Goldene Bulle vom 10. Januar und
25. Dezember 1356 — lateinisch und fruhneuhochdeutsch / Bearb. von
W. Fritz // MGH. Const. Weimar, 1988. T. 11. S. 535 — 633. Дальнейшие
ссылки приводятся по второму из указанных изданий и особо не
оговариваются. Один из самых квалифицированных переводов на
нем. яз.: Die goldene Bulle: das Reichsgesetz Kaiser Karls IV. vom Jah-
re 1356 / Deutsche Ubersetz. von W.D. Fritz. Geschichtliche Wiirdigung
von E. Muller-Mertens. Weimar, 1978. Рус. пер. (к сожалению, co мно-
гими неточностями) см. в: Леонтьевский А.В. «Золотая булла» Карла
IV Люксембурга. Волгоград, 1998. Классическим трудом, хотя и уста-
ревшим в некоторых положениях, все еще остается: Zeumer К. Die
Goldene Bulle Karls IV. Teil 1: Entstehung und Bedeutung der Goldenen
Bulle; Teil 2: Text der Goldenen Bulle und Urkunden zu ihrer Geschichte
und Erlauterung. Weimar, 1908. Подробный анализ обстоятельств соз-
дания первой, нюрнбергской, части Золотой буллы см. в: НегдетдПег
B.-U. Fiirsten, Herren und Stadte zu Nurnberg 1355/56. Die Entstehung
der «Goldenen Bulle» Karls IV. Koln; Wien, 1983 (Stadteforschung, A/13).
В основе как данного, так и последующих исследований Б.-У. Херге-
мёллера, посвященных Золотой булле, лежит его диссертация: Idem.
Der Nurnberger Reichstag von 1355/56 und die «Goldene Bulle» Karls
IV.: mittelalterliche Geschichte: Univ. Diss. Munster (Westfalen), 1978.
О принятии второй части Золотой буллы в Меце см. прежде всего:
Idem. Der Abschluss der «Goldenen Bulle» zu Metz 1356/1357 // Studia
Luxemburgensia. Festschrift Heinz Stoob zum 70. Geburtstag / Hrsg. von
Fr.B. Fahlbusch, P. Johanek. Warendorf, 1989. S. 123 — 232; Morgue M.,
Pauly M. Luxemburg, Metz und das Reich. Die Reichsstadt Metz im Ge-
sichtsfeld Karls IV // Die Goldene Bulle. Politik — Wahrnehmung — Re-
zeption / Hrsg. von U. Hohensee, M. Lawo, M. Lindner, M. Menzel, O.B.
Rader. B., 2009. Bd. 2. (Berlin-Brandenburgische Ak. d. Wiss., Berichte und
Abhandl., Sonderbande, 12). S. 869 — 915. Ряд общих проблем, связан-
ных с Золотой буллой, рассматривается в: Бойцов М.А. Золотая булла
1356 г. и королевская власть в Германии во второй половине XIV в. //
Средние века. М., 1989. Вып. 52. С. 25 — 46.
7 Предположение, что метафора политического сообщества как корабля
и правителя как кормчего родилась еще в микенскую эпоху, высказано
в раб.: Казанский Н.Н. К предыстории метафоры «государство-корабль»
по
М.А. Бойцов
в греческой культуре // Интеллектуальная элита античного мира: тез.
докл. йауч. конф. 8 — 9 ноября 1995 г. СПб., 1995. С. 14—19.
3 См. подробнее: Peil D. Untersuchungen zur Staats- und Herrschaftsme-
taphorik in literarischen Zeugnissen von der Antike bis zur Gegenwart.
Munchen, 1983 (Miinstersche Mittelalter-Schriften, 50); Struve T. Die Ent-
wicklung der organologischen Staatsauffassung im Mittelalter. Stuttgart,
1978 (Monographien zur Geschichte des Mittelalters, 16); Kleinhietpafi C.M.
Metaphern der Rechtssprache und ihre Verwendung fur Visualisierungen.
Bristol; Berlin, 2005. См. также: Лучицкая С.И. Шахматы как метафора
средневекового общества // Одиссей. Человек в истории — 2007. М.,
2007. С. 127 — 147. Сокращенный вариант той же статьи: Она же. Ме-
тафоры средневекового общества: тело, здание, шахматы // На меже
меж Голосом и Эхом: сб. ст. в честь Татьяны Владимировны Цивьян /
Сост. Л.О. Зайонц. М., 2007. С. 269 — 275.
4 См. об этом, например: Пименова Л.А. Тело, семья, машина: игра соци-
альных метафор во Франции XVIII в. // Одиссей. Человек в истории —
2007. М., 2007. С. 148-168.
5 «... temporale caput populo Christiano» (Cap. 2, 2. P. 576).
6 «... temporale caput mundo [...] seu populo Christiano» (Cap. 2, 3. P. 576).
7 «... temporale caput fidelium» (Cap. 2, 3. P. 576).
8 «Et quia de antiqua approbata et laudabili consuetudine inconvulse quod
subscribitur semper extitit hactenus observatum, ideoque et nos constitui-
mus et de imperialis decernimus plenitudine potestatis, quod is, qui modo
premisso in regem fuerit Romanorum electus, peracta statim electione
huiusmodi, priusquam in aliquibus causis aliis sive negociis virtute sacri
imperii administret, universis et singulis principibus electoribus ecclesia-
sticis et secularibus, qui propinquiora sacri imperii membra esse noscun-
tur... » (Cap. 2. P. 55). В литературе выражение propinquiora membra не
привлекло пока должного внимания: исследователи охотно использу-
ют эту метафору, но не анализируют ее. См., например: Gotthard А.
«Als furnembsten gliedern des heiligen Reichs». Uberlegungen zur Rolle
der rheinischen Kurfiirstengruppe in der Reichspolitik des 16. Jahrhun-
derts // Rheinische Vierteljahrsbatter. 1995. Bd. 59. S. 31—78.
9 «Tu quidem, Invidia, christianum imperium, a Deo ad instar sancte et indi-
vidue Trinitatis fide, spe et caritate, virtutibus theologicis, roboratum, cui-
us fundamentum super christianissimo regno feliciter stabilitur, antique
veneno, quod velut serpens in palmites imperiales et membra eius propin-
quiora impio scelere vomuisti...» (Prooemium. P. 562). Выражение palmi-
tes imperiales можно переводить и как «императорские виноградные
лозы», но дело это не проясняет.
10 В Вульгате: «cumque germinasset crevit in vineam latiorem humili statura
respicientibus ramis eius ad earn et radices eius sub ilia erunt facta est ergo
vinea et fructificavit in palmites et emisit propagines».
11 В Вульгате: «vineam de Aegypto transtulisti eiecisti gentes et plantasti
earn dux itineris fuisti in conspectu eius et plantasti radices eius et implevit
Золотая Булла 1356 г.: империя как тело...
111
terram operuit montes umbra eius et arbusta eius cedros Dei extendit pal-
mites sues usque ad mare et usque ad Flumen propagines eius» (9—12).
12 В Вульгате: «et dominabitur a mari usque ad mare et a flumine usque ad
terminos terrae» (8).
13 В качестве общего введения в проблематику см.: Kantorowicz Е.Н. The
King’s Two Bodies. A Study in Mediaeval Political Theology. Princeton,
1957.
14 «... nam et ipsi pars corporis nostri sunt...» (Cap. 24. P. 616). В старейшем
переводе Золотой буллы на немецкий язык (ок. 1365 г.) это выражение
звучало «... daz die vorgenant kurfurstin sint ein glet unsirs libis ...» (Ibid.
P. 617).
15 В Золотую буллу даже переписали требование Lex Quisquis о приме-
нении пытки к рабам, чтобы получить от них свидетельство против их
господ, заподозренных в преступлении против величества. Подроб-
нее об этом заимствовании см., например: Zeumer К. Die Goldene Bulle
Karls IV. Teil 1. S. 90; Hergemoller B.-U. Die Verfasserschaft der «Golde-
nen Bulle» Karls IV. // Bohemia. 1981. Bd. 22. S. 294 — 296, здесь — S. 208,
210. Б.-У. Хергемёлер, вероятно, прав, когда в подчеркнутой анахро-
нистичности этой статьи Золотой буллы усматривает не механическое
следование оригиналу и не ошибку невнимательного канцеляриста, а
проявление сознательного намерения Карла IV поставить себя в один
ряд с древнеримскими императорами. Когда, однако, Б.-У. Хергемё-
лер пишет, что авторы документа тем самым приравняли курфюрстов
к римским сенаторам, он, пожалуй, не вполне точен. Во-первых, Ар-
кадий и Гонорий называли здесь, помимо сенаторов, членов совета и
консистории, так что курфюрстов вполне можно было сопоставлять в
данном контексте просто с императорскими советниками. А во-вто-
рых, куда более актуальным являлось для современников, вероятно,
сопоставление с кардиналами римской курии. Б.-У. Хергемёлер сам
тут же говорит, что каноническое право оказало на текст Золотой бул-
лы существенно большее влияние, чем римское гражданское право.
В целом о нарастании влияния канонического права в Германии по-
сле пресечения династии Штауфенов и «межкоролевья» см.: Dotzauer
W. Uberlegungen zur Goldenen Bulle Kaiser Karls IV. unter besonderer
Beriicksichtigung des rechtlichen Hintergrundes // Landesgeschichte und
Reichsgeschichte. Festschrift fur Alois Gerlich zum 70. Geburtstag / Hrsg.
von W. Dotzauer, W. Kleiber, M. Matheus, K.-H. SpieB. Stuttgart, 1995
(Geschichtliche Landeskunde, 42). S. 165—193, здесь — S. 169.
16 «...virorum illustrium qui consilis et consistorio nostro intersunt, senatorum
etiam, nam et ipsi pars corporis nostri sunt» (Codex Justinianus IX. 8.5).
17 См., например, цитату из крупнейшего декреталиста Джованни Анд-
реа (ок. 1270—1348), приводимую Э. Канторовичем: «... cum ipsi [car-
dinales] cum papa constituant ecclesiam Romanam, et sint pars corporis
papae». Cm.: Kantorowicz E.H. The King’s Two Bodies. P. 208. Not. 42.
,H Подробнее об этом развитии см.: Leclerc J. Pars corporis papae: le sacre
college dans 1’ecclesiologie medievale // L’homme devant Dieu: melanges
112
МА. Бойцов
offerts au Рёге Henri de Lubac. P., 1964. Vol. 2. P. 183— 198; Paravicini Ba-
glioni A. Il Corpo del Papa. Torino, 1994 (Biblioteca di cultura storica, 204)
(раздел Pars corporis papae). Там же см. пересказ мнения выдающегося
декрёталиста Энрике Сузанского о кардиналах как «внутренностях
папы>|, из чего следует, например, что им не дозволяется лечебное кро-
вопускание без разрешения понтифика. Впрочем, больше отношения
к курфюрстам Золотой буллы могли иметь другие суждения Энрике.
Так, он обосновывает принадлежность кардиналов к телу папы, в част-
ности, тем, что они вместе с папой отправляют правосудие. (Данная
формула могла быть использована кардиналами против папы, как по-
казали высказывания оппозиционных Бонифацию VIII кардиналов из
дома Колонна.) В Золотой булле не говорится прямо о превращении
собрания курфюрстов во главе с императором в особый судебный ор-
ган, по она и не закрывала возможности развития в таком направле-
нии.
19 Си ttlerS.H. The Law of Treason and Treason Trials in Later Medieval France.
Cambridge, 1981 (Cambridge Studies in Medieval Life and Thought, Ser.
3, 16). P. 7, 120. Lex Quisquis вместе c Lex Julia maiestatis составили ос-
нову концепций французских легистов об измене. См. также: Chiffo-
leau J. Sur le crime de majeste medieval // Genese de 1'Etat moderne en
Mediterranee. Approches historiques et anthropologiques des pratiques et
des representations // Actes des tables rondes internationales tenues a Pa-
ris les 24, 25, 26 septembre 1987 et les 18 et 19 mars 1988 / Ed. H. Bresc, L.
Hurbon, B. Rosenberger, Ch. Veauvy. Rome, 1993 (Collection de 1'Ecole
Franchise de Rome, 168). P. 183 — 213; Idem. Le crime de majeste, la po-
litique et Г extraordinaire: note sur les collections erudites de proces de
lese-majeste du XVIIе siecle franqais et sur leurs exemples medievaux //
Les proces politiques (XIVе —XVIIе siecle) / Ed. Y.-M. Berce. Rome, 2007.
P. 577-665.
20 Во всяком случае, именно такое предположение высказывается на ос-
новании не вполне ясно толкуемого эпизода в: Cuttier S.H. Op. cit. Р. 46
и Not. 83.
21 «... quia domini Parlamenti, maxime exercendo suum officium, sunt pars
corporis regis». — Цит. no: Ibid. P. 46. Согласно данной исследователь-
ской логике, члены Парижского Парламента на протяжении XIV —
XV вв. постепенно «становятся» частью тела короля — по мере рецеп-
ции французскими правоведами римского права. См. противополож-
ный взгляд па ту же проблему: Цатурова С.К. «На ком платье короля?»
Королевские чиновники в торжественных въездах королей в Париж
(XIV —XV вв.) // Королевский двор в политической культуре средне-
вековой Европы: Теория. Символика. Церемониал / Под ред. Н.А. Ха-
чатурян. М., 2004. С. 216 — 248. По мнению исследовательницы, члены
Парламента изначально являлись частью тела короля, а развитие на про-
тяжении XIV — XV вв. состояло как раз в том, что они постепенно эман-
сипировались от этого тела, превращаясь в относительно автономную
корпорацию. Понятно, что, говоря о «части тела короля», она имеет в
Золотая Булла 1356 г.: империя как тело...
113
виду отнюдь не конкретную юридическую концепцию, связанную с
данным выражением, а нечто иное — вероятно, слабую институцио-
нальную дифференцированность органов королевской власти.
22 Подробнее см.: Bellamy J.G. The Law of Treason in England in the Later
Middle Ages. Cambridge, 1970.
23 «Decor et gloria sacrosancti Romani imperii et honor cesareus et reipublice
grata compendia venerabilium et illustrium principum electorum concordi
voluntate foventur, qui velut columne proceres sacrum edificium circum-
specte prudentie solerti pietate sustentant... » (Cap. 3. P. 578).
24 Zeumer K. Die Goldene Bulle Karls IV. Teil 1. S. 63.
25 Ibid. S. 109.
26 Саму метафору историки цитируют охотно, но от выяснения ее про-
исхождения уклоняются. Лишь бегло затрагивается этот вопрос на
первых страницах работы, в которой, казалось бы, его следовало ра-
зобрать досконально: Gotthard A. Saulen des Reiches. Die Kurfursten im
fruhneuzeitlichen Reichsverband. Teilbde 1—2. Husum, 1999 (Historische
Studien, 457).
27 «... tubas quoque septem, ... septem dona, septem columpnas et septem lu-
cernas...» (Ex libello de ordine donorum sancti spiritus Gerhohi praepositi
Reichersbergensis / Ed. E. Sackur // Libelli de lite imperatorum et pon-
tificum, saeculis XL et XII. conscripti. Hannover, 1897. T. 3. P. 273 — 283,
здесь - P. 273-274).
28 В Вульгате: «Sapientia aedificavit sibi domum excidit columnas septem».
29 В Синодальном переводе часть 30-го стиха «когда столпы обруши-
лись» отсутствует: «И сдвинул Самсон с места два средних столба, на
которых утвержден был дом, упершись в них, в один правою рукою
своею, а в другой левою. И сказал Самсон: умри, душа моя, с Фили-
стимлянами! И уперся [всею] силою, и обрушился дом на владельцев и
на весь народ, бывший в нем». В Вульгате же это место звучит так: «...
et adprehendens ambas columnas quibus innitebatur domus alteramque
earum dextera et alteram leva tenens ait moriatur anima mea cum Philist-
him concussisque fortiter columnis cecidit domus super omnes principes et
ceteram multitudinem quae ibi erat...»
30 Gildae Sapientis. De excidio et conqvestv Britanniae ac flebili castigatione
in reges principes et sacerdotes // Chronica minora saec. IV. V. VI. VII / Ed.
Th. Mommsen. B., 1898. Vol. 3. (MGH AA. 13). P. 1 —85, здесь — P. 66 (71).
31 «Tandem concussis columpnis ecclesie, prelatis videlicet, inferioris gradus
et ordinis clericos rigor tui gravaminis atterit, et quasi aliorum velis supple-
re defectum pretendis neglegentiam prelatorum, quamvis superioris sedis
non desit auctoritas, que crimina diligenti examinata iudicio et iudicali exa-
mine cognita tanta censura percellit, quod репе districtio culpe inderdicit
exemplum et vindicte severitas esse poterit aliis limes offensa»(Epistolae
saeculi XIII e regestis pontificum Romanorum Selectae per G.H. Pertz /
Ed. K. Rodenberg. B., 1883. T. 1. (MGH Epistolae saeculi XIII. 1). Nr. 296.
P. 216-222, здесь - P. 220).
114
М.А. Бойцов
32 «Volradus Dei gratia Halberstadensis ecclesie episcopus ad presentem et
futuram rei memoriam omnibus diocesis Halb. subditis etprelatis. cupientes
ut ianua precludatur false crimination!, que iuri canonico penitus subicitur,
et dampnis, auctoritate nostra districte precipimus et mandamus, sacrorum
canonum inherentes statutis, ne quisquam facile prosiliat ad abbatum et ad
suorum delationem prelatorum. idem sunt columpne, in quibus consistere
debet ecclesia mater alma, unde concussis columpnis necesse est ut corru-
ant edificia ecclesie sancte Dei. ideo non sunt ad omnia audiendi delatores,
quia scisma generant et magnam sepe pestilentiam in ecclesia sancta Dei.
quoniam hec mala, quod dolentes dicimus, increverunt, nos huic morbo
desiderantes pro nostris viribus celerius obviare, quod in ecclesia Huysbur-
gensi noviter actum est, nolumus conticere. nos enim, probis viris assump-
tis, scilicet Wigero decano, venerabili lohanne Lutterensi abbate et aliis
fidedignis, Huysburch capitulum intravimus: ab unoquoque monachorum,
quid in ecclesia, quid in claustro actum fuerit, quesitum est per obedien-
tiam: qui nostris provoluti...» (Urkundenbuch des Hochstifts Halberstadt
und seiner Bischofe / Hrsg. von G. Schmidt. Osnabriick, 1884. Teil 2. (Pu-
blikationen aus den koniglichen preuBischen Staatsarchiven, 21). Nr. 1278.
S. 386 — 387, здесь — S. 386.
33 «XIV De captione ecclesiarum... Ideo nos tranquillitatem & pacem in Ec-
clesia Dei servare volentes; ne concussis columnis aedificium corruere cen-
seatur; statuimus, quod si aliquis (...) diffidaverit, vel diffidatum tenet vel
tenuerit Episcopum praesentem, vel Canonicum Ecclesiae Cathedralis, aut
socium, & admonitus diffidationem non revocaverit, excommunicetur, &
denuncietur d. Archiepiscopo...» (Villanuno M de. Summa Conciliorum Hi-
spaniae: Quotquot Inveniri Potuerunt ad usque saeculum proxime praete-
ritum, Epistolarum Ad Hispanos Cum Earum Delectu, Notis, Novisque Dis-
sertationibus Adornata. Madrid, 1785. T. 3. P. 104).
34 «... et ideo sancti patres provide statuerunt, ut accusatio prelatorum non
facile admittatur, ne concussis columpnis corruat edificium, nisi diligens
adhibeatur cautela, per quam non solum false sed et maligne criminationis
ianua precludatur» (Die Register Innocenz' III. Texte und Indices / Bearb.
von A. Sommerlechner gemeinsam mit O. Hageneder, Ch. Egger, R. Mu-
raurer, H. Weigl. Bd. 9. 9. Pontifikatsjahr 1206/1207. Wien, 2004 (Publ. des
Historischen Instituts beim Osterreich. Kulturinstitut in Rom: Abt. 2, Quel-
len: Reihe 1). Nr. 41. S. 74-78, здесь - S. 75-76).
35 Любезно подсказано X. Вайглем (Вена).
36 См. X. 5. 1. 17.
37 На послание Иннокентия III как на один из источников вдохновения
для авторов Пролога Золотой буллы имеется, кажется, еще один на-
мек в его тексте: оборот aditum precludendum и по смыслу, и по форме
очень похож на выражение ianua precludatur из папской эпистолы.
38 Kintzinger М. Das inszinierte Imperium. Kaiser Karl IV. und Konig Karl V.
von Frankreich // Die Goldene Bulle. Politik — Wahrnehmung — Rezep-
tion. Bd. 1. S. 299 — 326, здесь — S. 318.
Золотая Булла 1356 г.: империя как тело...
115
39 Heinig P.-J. Solide bases imperii et columpne immobiles? Die geistlichen
Kurfursten und der Reichsepiskopat um die Mitte des 14. Jahrhunderts //
Ibid. S. 65 — 91, здесь — S. 70.
40 «Cum firmissime domus decor et firmamentum immobilibus et solidis, cum
Romani imperii superemines gloria illustrissimorum principum sustentatio-
ne fulcitur, utriusque status servatur incolumnis et difficile alicui destruc-
tion! vel ruinose calamitate poterit subiacere» (Die Urkunden der deutschen
Konige und Kaiser. Bd. 10, Teil 2. Die Urkunden Friedrichs I. 1158—1167 /
Bearb. von H. Appelt. Hannover, 1979 (MGH, Diplomata, 10/2). Nr. 539.
P. 486 — 487). Весьма сомнительным кажется предположение, будто в
приведенном высказывании содержится цитата из Апокалипсиса, где
говорится: «Побеждающего сделаю столпом в храме Бога Моего, и он
уже не выйдет вон; и напишу на нем имя Бога Моего и имя града Бога
Моего, нового Иерусалима, нисходящего с неба от Бога Моего, и имя
Мое новое». (В Вульгате «qui vicerit faciam ilium columnam in templo
Dei mei et foras non egredietur amplius et scribam super eum nomen Dei
mei et nomen civitatis Dei mei novae Hierusalem quae descendit de caelo
a Deo meo et nomen meum novum») (Откр. 3: 12). Между тем оно дела-
ется в раб.: McGrade М. О rex mundi triumphator: Hohenstaufen Politics
in a Sequence for Saint Charlemagne // Early Music History. 1998. Vol. 17.
P. 183-219, здесь - P. 210.
41 «...principes tamen velud bases egregias, quibus imperii celsitudo potenter
inititur» (MGH. Const. T. 3. Nr. 186. P. 173).
42 «... sacrum imperium sine principum fulcimento non posse subsistere, sed
minari potius confractis compaginibus ad ruinam» (Ibid. Nr. 334. P. 321).
43 «Imperii celsitudo decoris tociens pociora sue subsistencie fulcimenta re-
cipit et vires forciores assumit, quociens numerus principum, quibus idem
imperium quasi columpnis egregiis potenter innititur, adaugetur» (Ibid.
Nr. 374. P. 356).
44 «... ut principes, quibus ipsum imperium quasi quibusdam columpnis inni-
titur et quibus de iure et consuetudine competit illud idem in loco et termi-
no competentibus in unum conveniant, prefato regno de persona ydoena
provisuri» (Scheffer-Boichorst P. Die Wahlausschreibungen vom Jahre 1291
// Sitzungsber. d. philosoph.-philol. und hist. KI. d. konig. bayer. Ak. d.
Wiss. zu Munchen. Jg. 1884. S. 487 — 512). Перепечатано также в: Idem.
Zur Geschichte des XII. und XIII. Jahrhunderts: Diplomatische Forschun-
gen. B., 1897 (Historische Studien, 8). S. 338 — 353, здесь — S. 342 — 343,
особенно S. 343.
1 ’ Heinig P.-J. Solide bases imperii... S. 70.
,h «... ut sic principes nostros et sacri imperii tamquam columpnas nostras in
suis iuribus et libertatibus confoveamus...» (MGH. Const. Bd. 5. Hannover;
Leipzig, 1909-1913. Nr. 139. P. 134). (Сходно и в Nr. 140. S. 135).
,z «Sacri Romani regni regimini ordinacione deifica presidentes libenter, si-
cut tenemur ex debito, principes eiusdem regni, a quibus idem tamquam
per bases egregias et columpnas immobiles sustentatur...» (Chartularium
Sangallense / Bearb. von O.P. Clavadetscher. Sigmaringen, 1988. Vol. 5.
116
М.А. Бойцов
Nr. 3fe76. Р. 509 — 511. См. тот же текст и в изд.: MGH. Const. Т. 6, ps 1.
Hannover, 1914— 1927. Nr. 149. Р. 103).
48 «Dum sacri Imperii principum, per quos idem Imperium tamquam bases
egregias sustentatur [...] complectimur...» (MGH. Const. T. 6, ps 2. Liefer.
1. Weimar, 1989. Nr. 74. P. 47).
49 «Dum sacri imperii principum, per quos idem imperium tamquam bases
egregias sustentatur in hiis, que pertinent ad imperatoriam maiestatem...»
В данном случае имеется даже вариант на немецком языке: «...wenn
wir dez heiligen riches Kirsten, mit den daz selb rich als mit edlen gruntfes-
ten erhaben wirt... (MGH. Const. T. 6, ps 2. Liefer. 3. Hannover, 2003. Nr.
667a. P. 461).
50 Concilia. T. 2: Concilia aevi Karolini. Hannover; Leipzig, 1908. Teil 2.
(MGH Legum III. Concilia, 2/2). P. 611, 673.
51 Ibid. P. 717.
52 Cm.: Episcoporum ad Hludowicum imperatorem relatio // Capitularia
regum Francorum / Ed. A. Boretius et V. Krause. Hannover, 1897. T. 2.
Nr. 196. P. 26-51, здесь - P. 36.
53 «... ipsi columnae firmissimae quibus in Christo fundatis innititur omnis
multitudo credentium» (Juliani Pomerii. De vita contemplativa libri tres //
PL. Vol. 59. P., 1847. Col. 411-520, здесь - Col. 445 (II. 2)).
54 Menzel M. Feindliche Ubernahme. Die ludovicianischen Zuge der Goldenen
Bulle // Die Goldene Bulle: Politik — Wahrnehmung — Rezeption. Bd. 1.
S. 39 — 63, здесь — S. 61. Anm. 64.
55 Krieger K.-F. Konig, Reich und Reichsreform im Spatmittelalter. Munchen,
1992 (Enzyklopadie Deutscher Geschichte, 14). S. 38.
56 «...cardinales, qui columpnae immobiles esse videbantur, quibus sanc-
ta et universalis firmissime inniteretur aecclesia...» (Die Urkunden der
deutschen Konige und Kaiser. Bd. 10, Teil 2. Die Urkunden Friedrichs I.
1158—1167 / Bearb. von Heinrich Appelt. Hannover, 1979 (MGH, Diplo-
mata, 10/2). Nr. 284. S. 95 — 96). Повторение того же документа: MGH
SS. Hannover, 1868. T. 20. P. 476. Ср. также: MGH LL. Hannover, 1837.
T. 2. P. 118 -119.
57 Reudenbach B. Saule und Apostel. Uberlegungen zum Verhaltnis von Archi-
tektur und architekturexegetischer Literatur im Mittelalter // FMASt. 1980.
Bd. 14. S. 310 — 351, особ. S. 324 — 337; Binding G. Der fruh- und hochmit-
telalterliche Bauherr als sapiens architectus. Darmstadt, 1998. S. 382 — 418;
см. также третий раздел в: Idem. Vom dreifachen Wert der Saule im fruhen
und hohen Mittelalter. Leipzig etc., 2003 (Sitzungsber. d. Sachsischen Ak.
d. Wiss. zu Leipzig. Philol.-hist. KI., 138/2).
58 В Вульгате: «lacobus et Cephas et lohannes qui videbantur columnae
esse».
59 «Quid sunt ossa nisi corporis firmamenta? Corpus autem Christi ecclesia;
firmamenta ergo ecclesiae qui nisi apostoli, qui etiam columnae alibi appe-
lantur ?» (Sancti Augustini opera. Sect. 2: S. Aurelii Augustini Hipponen-
sis episcopi epistulae. Ps. 3: Ep. CXXIV—CLXXXIV / Ed. A. Goldbacher.
Wien, 1904 (CSEL. 44) S. 185 (CXL 14, 36).
Золотая Булла 1356 г.: империя как тело...
117
60 «Jacobus et Joannes, ut ait Apostolus, videbantur esse columnae» (Sicardi
Cremonensis episcopi Mitrale seu De officiis ecclesiasticis summa // PL. P.,
1855. Vol. 213. Col. 13 - 433, здесь - Col. 22).
61 «Notandum est igitur quod ecclesiarum alia est corporalis in qua uideli-
cet diuina officia celebrantur, alia spiritualis que est fidelium collectio,
siue populus per ministros conuocatus et in unum congregatus ab eo, qui
unanimes habitare facit in domo. Sicut enim corporalis ex congregatis la-
pidibus construitur, sic et spiritualis ex diuersis hominibus congregatur»
(Durandus G. Rationale Divinorum Officiorum / Ed. A. Davril, T.M. Thibo-
deau. Turnhout, 1995. T. 1. (CCCM. 140). P. 11. (I. 1. 1)).
62 «Ecclesia ergo grece dicitur, conuocatio latine, quia omnes ad se uocat,
quod nomen magis proprie conuenit Ecclesie spirituali quam corporali
quoniam homines non lapides conuocantur; sepe tamen nomen significati
attribuitur significant!. Ecclesia autem materialis spiritualem designat, ut
dicetur ubi de eius consecratione agetur» (Ibid. P. 11 — 12 (I. 1.2)).
63 Согласно Григорию Турскому, епископ Перпетуй возвел такой собор,
что в нем было «...in toto aedificio fenestras 52, columnes 120...» (Gregorii
episcopi Turonensis Historiarum libri X / Ed. B. Krusch // MGH. SSrM.
Hannover, 1937. T. 1, ps 1. P. 63 — 64. (II. 14). См. это место в пер. В.Д. Са-
вуковой: Григорий Турский. История франков. М., 1987. С. 42.
64 «Que videlicet basilica marmoreis basibus et columnis viginti quattuor...
habet» (Die Chronik von Montecassino / Hrsg. von H. Hoffmann. Hanno-
ver, 1980 (MGH SS, 34). P. 58).
65 «Columnae quae domum fulciunt, sunt episcopi, qui machinam Eccle-
siae verbo et vita sustentant...» (Sicardi Cremonensis episcopi Mitrale.
Col. 22).
66 «... licet sint numero plures, tamen septem esse dicuntur, juxta illud: Sa-
pientia aedificavit sibi domum, et excidit columnas septem; quia debent
esse Spiritus sancti gratia septiformi repleti. Jacobus et Joannes, ut ait Apo-
stolus, videbantur esse columnae» (Sicardi Cremonensis episcopi Mitrale.
Col. 22. Cp.: Durandus G. Op. cit. P. 21. (I. 1. 27)).
67 Binding G. Der fruh- und hochmittelalterliche Bauherr ... S. 351.
bB «Bases columnarum sunt apostolic! viri, universalem Ecclesiae machinam
supportantes. Capita columnarum sunt mentes episcoporum; sicut enim
a capite membra, sic a mente nostra verba diriguntur, et opera. Capitella
sunt verba sanctae Scripturae, quorum meditation! subdimur, et observan-
ce» (Sicardi Cremonensis episcopi Mitrale. Col. 22).
b'1 «Columpne ecclesie episcopi et doctores sunt, qui templum Dei per doc-
trinam sicut et euangeliste tronum Dei, spiritualiter sustinent (...) Bases co-
lumpnarum sunt apostolici, episcopos et uniuersalem Ecclesie machinam
supportantes. Capita columpnarum sunt mentes episcoporum et doctorum,
sicut enim capite membra, sic mente nostra uerba dirigutur et opera. Ca-
pitella quoque sunt uerba sacre Scripture quorum meditation! subdimur et
obseruantie» (Durandus G. Op. cit. P. 21. (I. 1. 27)).
118
М.А. Бойцов
70 «Quando episcopi, abbates quoque et prepositi, qui columnae ecclesiae
esse putabantur...» (Vita Chunradi archiepiscopi // MGH SS. Hannover,
1854. T. 11. P/62-77, здесь - P. 71).
71 «Porro praesules atque presbyteri bases et columpnae videntur esse san-
ctae aecclesiae et monachi eius videntur esse ministri» (Hugonis monachi
Floriacensis tractatus de regia potestate et sacerdotali dignitate / Ed. E. Sa-
ckur // MGH Ldl. Hannover, 1892. T. 2. P. 465-494, здесь - P. 480).
72 «Magna etenim domus erecta est ecclesia de vivis lapidibus constructa...
Cuius primum aureae columnae erant apostoli; deinde apostolorum suc-
cessors, castitate et eloquentia ut argentum nitentes; aereae vero colum-
nae erant doctores, doctrinae boatu dulciter ut aes sonantes. Porro ferreae
columnae erant martyres, in tribulatione patientes, omnia adversa ut fer-
rum Vincentes. Marmoreae autem columnae erant episcopi, in fide recti,
in operibus firmi (...) Ligneae vero columnae sunt carnales praelati (...) Ha-
rundineae vero columnae sunt symoniaci...» (Vita Altmanni episcopis Pa-
taviensis / Ed. W. Wattenbach// MGH SS. Hannover, 1856. T. 12. P. 226 —
243, здесь — P. 235).
73 «Reges autem ob hanc causam apud Graecos paoikelg vocantur, quod
tamquam bases populum sustinent. Unde et bases coronas habent» (Isido-
h Hispalensis episcopi Etymologiarum sive originum libri XX / Recogn.
W.M. Lindsay. Oxonii, 1911. T. 1. (IX. 3. 18)).
74 В качестве характерного примера с Запада Европы см. место в рас-
сказе Титмара Мерзебургского о том, как император Оттон I строил
храм в Магдебурге: «In omnibusque columpnarum capitibus sanctorum
reliquias diligenter includi iussit» (Thietmar von Merseburg. Chronikon /
Hrsg. von R. Holtzmann. B., 1935 (MGH SSrGNS. 9). P. 59 (II. 17)). В той же
логике следует понимать и сокрытие мощей св. Марка именно внутри
колонны храма Сан-Марко.
75 Такие статуи можно видеть и сегодня во многих западноевропейских
храмах. Характерными примерами в германских землях являются
Кёльнский кафедральный собор и приходская церковь св. Лоренца
в Нюрнберге. Особенно выразительны фигуры апостолов у колонн
собора во Фрайбурге: Schmitt О. Gotische Skulpturen des Freiburger
Munsters. Frankfurt a. M., 1926. Abb. 189 — 202. Любопытны также «про-
винциальные» варианты реализации того же принципа, например, в
архитектуре храмов Немецкого ордена в Пруссии на протяжении XIV
в.: Dygo М. Die Kultur des Deutschordenlandes PreuBen: Das Problem der
Eigentumlichkeit der Region // Mittelalterliche Kultur und Literatur im
Deutschordensstaat in PreuBen: Leben und Nachleben / Hrsg. von J. Wen-
ta, S. Hartmann, G. Vollmann-Profe. Torun, 2008 (Sacra bella septentriona-
lia, 1). S. 57- 79, здесь - S. 63.
76 Carque B. Non erat homo, nec bestia, sed imago. Vollplastische Bildwer-
ke am Hof Philipps IV. von Frankreich und die Medialitat der Gattung //
Bilder der Macht in Mittelalter und Neuzeit. Byzanz — Okzident — RuB-
land / Hrsg. von O.G. Oexle, M.A. Bojcov. Gottingen, 2007 (VMPIG. 226).
S. 187 — 241, здесь — S. 192. См. также рус. пер.: КаркеБ. «Non erat homo,
Золотая Булла 1356 г.: империя как тело...
119
пес bestia, sed imago». Монументальная пластика при дворе короля
Франции Филиппа IV и ее коммуникативные особенности // Образы
власти на Западе, в Византии и на Руси: Средние века. Новое время /
Под ред. М.А. Бойцова и О.Г. Эксле. М., 2008. С. 150 — 201, здесь —
С. 153.
77 Подробнее см.: Carque В. Non erat homo, пес bestia, sed imago. S. 187 —
241; рус. пер.: Карке Б. «Non erat homo, пес bestia, sed imago». C. 150 —
201 (с обширными библиографическими указаниями).
78 «Inter illas multiplices reipublice curas, quibus assidue mens nostra dis-
trahitur, multa consideratione necessarium fore prospexit nostra sublimi-
tas, ut sacri imperii principes electores ad tractandum de ipsius imperii or-
bisque salute frequentius solito congregentur, qui solide bases imperii et
columpne immobiles ...» (Cap. 12. P. 596).
79 «... quod electores principes, ipsius imperii columpne et latera... » (Cap.
31. P. 630).
80 «Quatuor laterales parietes sunt quatuor principales uirtutes, iustitia, for-
titude, prudentia et temperantia; hec sunt in Apocalypsi quattuor latera
ciuitatis equalia» (Durandus G. Op. cit. P. 18 (I. 1. 17)).
81 «Decor et gloria sacrosancti Romani imperii et honor cesareus et rei publice
grata compendia venerabilium et illustrium principum electorum concor-
di voluntate foventur, qui velut columpne proceres sacrum edificium cir-
cumspecte prudencie solerti pietate sustentant...» (Cap. 3. P. 578).
82 «...ut concussis columpnis totum edificium ruine subiceres...» (Prooemium.
P. 562).
83 «Si ceteros principatus congruit in sua integritate servari, ut corroboretur
iusticia et subiecti fideles pace gaudeant et quiete, multo magis magni-
fici principatus, dominia, honores et iura electorum principum debent il-
lesa servari, nam ubi maius periculum incumbit, maius debet remedium
adhiberi, ne columpnis ruentibus basis tocius edificii collidatur» (Cap. 25.
P. 620).
84 «In hac villa columnae nostrae aecclesiae sunt decisae» (Bertholdi liber de
constructione monasterii Zwivildensis / Ed. O. Abel // MGH SS. Hanno-
ver, 1852. T. 10. P. 93— 124, здесь — P. 98.
85 Eberhardi achidiaconi Ratisbonensis annales a. 1273— 1305 / Ed. Ph. Jaf-
fe // MGHSS. Hannover, 1861. T. 17. P. 591-605, здесь - P. 598; и то же
самое: Annales Sancti Rudberti Salisburgenses. Continuatio Weichardi de
Polhaim a. 1280-1307 / Ed. W. Wattenbach // MGH SS. Hannover, 1861.
T. 9. P. 810-818, здесь - P. 815.
88 О Конраде см. прежде всего: Drossbach G. Die «Yconomica» des Konrad
von Megenberg. Das «Haus» als Norm fur soziale und politische Strukturen
(Norm und Struktur im Wandel vom Spatmittelalter zur Friihen Neuzeit).
Koln; N.Y., 1997; Konrad von Megenberg und sein Werk (1309—1372).
Das Wissen der Zeit / Hrsg. von Cl. Marti, G. Drossbach, M. Kintzinger.
Munchen, 2006 (Zeitschrift fur Bayerische Landesgeschichte, Reihe B, Bei-
heft 31).
120
М.А. Бойцов
87 «Ессе hii olim electores septem imperatoriam sustentarunt fideliter maie-
statem, ut de eis posset dici: Sapiencia edificavit sibi domum advocatori-
am sacrate advocacie Christi, excidit columpnas septem deauratas, quibus
eiusdem domus serena sustentacio servaretur» (Konrad von Megenberg.
Werke. Okonomik (Buch III) / Hrsg. von S. Kruger. Stuttgart, 1984 (MGH
Staatsschriften des spateren Mittelalters, 3). S. 207. (II. 4. 13).
88 Dotzauer W Die Ankunft des Herrschers. S. 177.
89 В Вульгате: «...fundamentum enim aliud nemo potest ponere praeter id
quod positum est qui est Christus lesus».
90 В Вульгате: «... superaedificati super fundamentum apostolorum et pro-
phetarum ipso summo angular! lapide Christo lesu».
91 В Вульгате: «... numquam legistis in scripturis lapidem quern reprobaver-
unt aedificantes hie factus est in caput anguli». Об «истории смысла»
храмового камня в авраамистической традиции см.: Шукуров Ш.М. Об-
раз храма. М., 2002. С. 93 — 111.
92 «Super hoc fundamento positum est fundamentum apostolorum et prophe-
tarum, de quo Apostolus: Superaedificati supra fundamentum apostolo-
rum et prophetarum ... Est ergo Christus fundamentum fundamentorum...»
(Sicardi Cremonensis episcopi Mitrale. Col. 17). Ср. у Дуранда: «Нес est
domus Domini firmiter edificata cuius fundamentum est angularis lapis
Christus super quo fundamento positum est fundamentum apostolorum
et prophetarum sicut scriptum est: Fundamenta eius in montibus sanctis»
(Durandus G. Op. cit. P. 15 (I. 1.9)).
93 Sicardi Cremonensis episcopi Mitrale. Col. 17. Дуранд, однако, связывает
этот стих не с закладным камнем, а с каменной напрестольной доской:
Durandus G. Op. cit. Р. 92 (I. 7. 25).
94 Знаменитая марксова модель описания общества через понятия бази-
са и надстройки очень похожа на переинтерпретацию как раз такой
«архитектурной» модели церкви. Предлагаемая здесь реконструкция
«священного здания» Золотой буллы в целом ряде черт противоречит
той, что отстаивается Б.-У. Хергемёллером. Так, у него император ока-
зывается частью не «фундамента», а напротив, «антаблемента». См.:
НегдетдПег B.-U. Die Eroffnung der «Goldenen Bulle». Vorgebet und
Proklamationsdiplom von «Omne regnum» unter metaphorologischen
und exegetischen Aspekten // Hergemoller B.-U. Cogor adversum te. Drei
Studien zum literarisch-theologischen Profil Karls IV. und seiner Kanzlei.
Warendorf, 1999 (Studien zu den Luxemburgen und ihrer Zeit, 7). S. 126 —
220, esp. S. 159, 190. Подробный анализ концепции Б.-У. Хергемёллера
будет проведен в другом месте.
AJO. Прокопьев
ГАБСБУРГИ И ВЕТТИНЫ В ВЕК
РЕЛИГИОЗНОГО РАСКОЛА:
МЕХАНИЗМ СОХРАНЕНИЯ ИМПЕРСКОГО
ЕДИНСТВА
Едва ли в истории Священной Римской империи сыщет-
ся событие, столь глубоко и всесторонне затронувшее все ее
структуры, равное Реформации. Отпадение от Старой церк-
ви внушительного сообщества имперских чинов, медленный и
крайне болезненный процесс воцерковления подданных пре-
стола в лоне новых конфессий неизбежно влек кризис собст-
венно имперской организации. Спустя сто лет он вылился в
кровавую тридцатилетнюю драму. И все же в конце была ре-
ставрация. Как не парадоксально, Вестфальский мир воспроиз-
вел пусть и улучшенные, пусть и откорректированные, но все
же старые правовые основы имперской организации. 1648-й
год не стал разрывом, точкой отсчета новой «государственно-
сти», как бы не хотелось этого историкам XIX в. Империя про-
держалась еще полтора века и исчезла лишь после обретения ее
князьями монархических регалий под эгидой наполеоновской
Франции.
На примере поздней Империи явственно проступают крайно-
сти суждений в духе поисков «современной государственности».
Империя стремительно эволюционировала в сторону сообщест-
ва самостоятельных «княжеств-государств» во главе с Бранден-
бургом — таков общий пафос старой барусской историографии.
Нет, Империя не стала сообществом государств, она осталась
монархией, в которой прерогативы престола не ставились под
сомнение, а сама корона использовала, и подчас мастерски, ве-
ками отлаженный механизм правового, административного и в
широком смысле социального влияния. Были задействованы ка-
завшиеся историкам старого поколения архаичными институты
патронажа, клиентелы, ленного права и титулярной инфляции.
Иначе нам трудно объяснить, почему «неготовая» (выражаясь
словами Эрнста Шуберта) «территориальная государственность»
122
А.Ю. Прокопьев
позднего Средневековья осталась такой же сырой и неготовой к
концу XVIII в., почему даже в статьях Вестфальского мира кня-
зья не получили ни одной принципиально новой прерогативы, а
сословный статус, особенно знати, придавал колоссальное значе-
ние в общественном сознании эпохи Просвещения, несопоста-
вимый с ценностями городской буржуазной среды.
Потому, рассматривая причины устойчивости, принципиаль-
но важными представляются особенности позднесредневековой
организации. Помимо очевидной сакральной оболочки Импе-
рия со времен Оттонов — тесное сообщество, если хотите, союз
нескольких десятков породненных семейств. Династические и
связанные с ними имущественные и региональные интересы об-
разовывали тот фокус внутренней динамики, который предопре-
делил судьбы Империи на века. Отсюда и еще одна характерная
черта: Империя — не структура учреждений, а вертикаль сослов-
ной иерархии, где умение ладить с элитой выступала главным
признаком устойчивости правящей династии. К началу Рефор-
мации элита, собранная на двух первых скамьях рейхстага, —
курфюрсты и имперские князья — оставалась главной опорой
и партнером короны. Последующий кризис неизбежно должен
был решаться на поле взаимоотношений именно этих сил.
Роль саксонского дома Веттинов в судьбах Реформации, в век
конфессий хорошо изучена. Нас же будет интересовать меха-
низм взаимоотношений казалось бы совершенно разных полю-
сов — лютеранского княжеского рода и католической династии
Габсбургов. В XVI в. совершенно ясно обозначилась географи-
ческая близость наследственных земель Веттинов габсбургскому
престолу. Переход богемской короны к эрцгерцогу Фердинанду
в 1534 г. превращал курфюршество в ближайшего соседа Габс-
бургов на северо-западе. Как нельзя лучше здесь можно видеть
обоснованность методологического приема Петера Морава, по-
делившего все имперские регионы на так называемые имперско
близкие и имперско дальние в смысле близости и удаленности от
наследственных земель династии. Чем ближе к наследственно-
му ядру, тем сильнее влияние короны. Географическая близость
обрекала Веттинов быть партнерами новой имперской династии.
То же самое мы можем констатировать, например, относитель-
но Швабии, пестрый феодальный мир которой был всегда тесно
связан с престолом. Но традиция возникла много раньше возвы-
шения Габсбургов. Уже последний Люксембург остро нуждался
в поддержке майссенских маркграфов, особенно в годы гусит-
ских смут. Пытаясь вернуть контроль над отпавшей Богемией,
Габсбурги и Веттины в век религиозного раскола
123
Сигизмунд даровал в 1423 г. курфюршеское достоинство именно
Веттинам в лице Фридриха Воинственного, единственного свое-
го надежного союзника. Курфюршеские регалии уже обязывали
находиться в кругу интересов короны.
Век религиозного раскола, как не парадоксально, лишь по-
следовательно расширит сферу общих региональных интересов.
Для лютеранских курфюрстов она постоянно включала сопре-
дельные области, подконтрольные Габсбургам — Лаузиц и Силе-
зию. Разумеется, можно говорить о разнице в религиозных целях,
преследуемых здесь династиями: Веттины со времен Августа I
всегда выступали в роли защитников тамошних евангелических
общин. Но религиозная конфронтация никогда не перевешивала
согласия. Кульминацией стали события Тридцатилетней войны,
когда курфюрст Иоганн Георг I с одобрения короны сперва окку-
пировал земли Лаузица и западной Силезии для защиты от чеш-
ских кальвинистов, а в 1635 г. согласно Пражскому миру добился,
в сущности, присоединения обоих Лаузицев к наследственным
землям. Фердинанд II пошел на эти уступки, явно дорожа своим
главным союзником в Империи в борьбе со шведами. С тех пор
владения дрезденских курфюрстов обрели свои законченные
контуры, став настоящим прикрытием для Габсбургов с севера.
Это не раз будет выручать императоров позже, в XVIII в., в борь-
бе с Бранденбургом —Пруссией, в годы Силезских и Семилет-
ней войн.
В западном секторе общие интересы охватывали централь-
нонемецкие земли — Франконию и Тюрингию. Как и Габсбурги,
Веттины были заинтересованы в стабильности близ своих запад-
ных границ. Подавление восстания франконца Вильгельма фон
Грумбаха в 1567 г., действовавшего, к слову говоря, под строго
лютеранским штандартом, очень хорошо показывало размеры
общих интересов: имперским экзекутором выступал курфюрст
Август Саксонский, его же на имперском уровне прикрывал друг
детства император Максимилиан II. Общие границы обязывали к
взаимовыгодному компромиссу.
Другой стороной выступал собственно религиозный аспект.
Лютеранские воззрения на Империю, как бы их не хотели реля-
тивировать поколения историков XIX и XX вв., не претерпели
в сущности никаких изменении ни в век Реформации, ни в век
конфессий в XVII и XVIII столетиях. Все наши попытки выявить
расхождения в оценке Империи и правомочности имперских
чинов на противление императору-тирану в трудах самого Лю-
тера едва ли будут успешными. Для самого Лютера и ортодоксов
124
А.Ю. Прокопьев
конца XVI в. природа Империи мыслилась священной и никогда
не ставилась под сомнение. Даниилово пророчество истолковы-
валось вполне в духе староцерковного богословия. Право на со-
противление евангелических чинов императору-тирану всегда
выступало блеклым и размытым в текстах самого Лютера. И до
конца своих дней виттенбергский реформатор так, в сущности, и
не осмелился даровать своим единоверцам законное право на во-
оруженное сопротивление. Более того, рискнем предположить:
лишь смерть самого Лютера в феврале 1546 г. развязала руки
радикалам, возглавившим наиболее воинственную партию про-
тестантов при гессенском и веймарском дворах. С 1547 г. новые
дрезденские курфюрсты вопреки всем последующим коллизиям
строго следовали старой имперской идее: Империя священна, яв-
ляется сама по себе монархическим конструктом и то, что во гла-
ве нее стоит католик — лишь временная болезнь. С окончатель-
ным торжеством Евангелия неизбежно состоится и конверсия на
вершинах престола. При всех последующих имперских выборах
курфюрсты Саксонии без колебаний отдавали голоса Габсбур-
гам. Лишь раз в разгар Тридцатилетней войны в 1630 г. Дрезден
отказался поддерживать кандидатуру будущего Фердинанда III,
обуславливая свой голос отменой Реституционного эдикта. Впро-
чем, это лишь эпизод, связанный с исключительной, экстремаль-
ной ситуацией 1629—1630 гг., более не повторявшийся. Более
того, краткосрочный альянс курфюрста со шведской короной в
Тридцатилетней войне официальной дрезденской пропагандой
всегда выставлялся вынужденным демаршем не против импера-
тора-католика, персоны священной и неприкосновенной, а про-
тив папистской тирании Католической лиги. Лига подзаконна,
своим образом действий она оскорбляет и разрушает согласие в
Империи. Переход дрезденских Веттинов в католицизм в 1697 г.
вообще устранял проблему толкования на почве религиозной
контроверзы.
Но одновременно, и в гораздо более существенных размерах,
шло отторжение кальвинизма, решительное и последовательное.
Отрицание реформатской доктрины естественно предполагало и
отрицание реформатского взгляда ни Империю как на учрежде-
ние суверенной воли князей, общин подданных, а не богоданно-
го субстрата. В Империи кальвинизм развивался исподволь, дол-
гое время скрываясь за неясными толкованиями Аугсбургского
мира и питаясь меланхтоновским направлением в лютеранстве.
Лишь на рубеже веков мы сталкиваемся с законченной програм-
мой действий кальвинистских сословий во главе с Пфальцем с ее
Габсбурги и Веттины в век религиозного раскола
125
крайним радикализмом и резкой антигабсбургской направлен-
ностью. Но курфюрсты Саксонии, прежде всего в лице Августа I,
уже в 70-е годы XVI в. публично действуют в антикальвинистском
духе. Чистка, устроенная Августом в 1574 г., позже была под-
креплена решительным искоренением всех следов кальвинист-
ской ереси в регентство его невестки Софии Бранденбургской
на исходе века, начиная от университетских кафедр и заканчи-
вая библиотеками и книготорговлей. Краткосрочное правление
Христиана I, симпатизировавшего реформатам, стало лишь эпи-
зодом, показавшим всю степень неприятия кальвинизма в Сак-
сонии: сословия были едины в отторжении всяческих «кальвини-
анских» новаций. Реставрация строгой лютеранской ортодоксии
после кончины Христиана в 1591 г. означала и укрепление имен-
но духовного союза с Габсбургами на почве общих воззрений на
природу Империи и имперской власти. И лютеранский Дрезден,
и католическая Вена в канун Тридцатилетней войны проявили
единство в представлениях о характере Империи как монархи-
ческого здания и статусе имперских сословий как подданных
одного монарха. Кальвинистская политология, трактаты Альту-
зия и пфальцских радикалов вызывали одинаковую аллергию и
в дрезденской резиденции, и в венском Хофбурге. Более того,
богословие и правоведение в Виттенберге и Лейпциге, последо-
вательно оппонируя реформаторам, содействовали формирова-
нию единого для лютеранской и католической Германии учения
о публичном праве. В центре Империи складывалась обширная
зона не только общих интересов двух могущественных домов, но
и единой системы имперских ценностей.
Посмотрим на династические связи. Империя — прежде
всего союз породненных семейств. Фолькер Пресс в свое время
хорошо подметил: Реформация разорвала веками созидавшиеся
семейные альянсы. Различия или, напротив, общность веры влек-
ли формирование новых семейных ландшафтов. Последний раз
Веттины роднились с Габсбургами в конце XV в.: бабка Фридриха
Мудрого Маргарита была сестрой короля Альбрехта II. С того мо-
мента и до начала XVIII в. нити династических связей не тянулись
к землям католического юга. И напротив, заметен стал северный,
протестантский, крен. Дрезденские курфюрсты устраивали себе
и своим родственникам брачные партии с датским королевским
домом, с Бранденбургом, с балтийскими герцогствами, с Гессе-
ном и Вюртембергом. С конца XVI в. эти альянсы образовыва-
ли мощные семейные союзы лютеранских княжеств. Причем
поколения Веттинов XVII в. отдавали явное предпочтение дому
126
А.Ю. Прокопьев
Гогенцоллернов. Но характерно совпадение брачной стратегии
со строго лютеранской направленностью: все избранницы дрез-
денских Веттинов с середины XVI в. принадлежали к семьям,
исповедовавшим лютеранскую ортодоксию. За весь отрезок вре-
мени мы регистрируем лишь один кальвинистский брак дочери
Августа I Анны с Вильгельмом Молчаливым в 1567 г., впрочем,
быстро распавшийся в виду явно выраженного конфессиональ-
ного антагонизма. Между тем, и ландграфы Гессен-Дармштадта,
и франконские и прусские Гогенцоллерны были вполне солидар-
ны с Веттинами в аспекте лояльности Габсбургам и дружному
противостоянию радикалам-кальвинистам. В университете Гис-
сена, основанном в 1605 г. хлопотами ландграфа Людвига Гессен-
Дармштадского, сложилась школа правоведения, стоявшая на
точке зрения последовательной защиты монархического статуса
Империи и прерогатив короны. Формировалось благоприятное
для Габсбургов мнение ученой элиты.
Таким образом, Веттины выступали своеобразным проводни-
ком имперских интересов. Через брачные альянсы саксонских
курфюрстов Габсбурги получали каналы влияния во внутренних
и удаленных от наследственных земель регионах. Во второй по-
ловине XVI в. мы видим одну из таких связок. Брак наследника
Августа с Софией Бранденбургской превращал берлинских Го-
генцоллернов в династических партнеров не только Веттинов,
но и Габсбургов: отец Софии Иоганн Георг Бранденбургский,
знаменитый «Эконом», решительно поддерживал дипломатию
императора на рейхстагах. Спустя полвека в разгар Тридцати-
летней войны произойдет сближение с Гессен-Дармштадтом в
лице ландграфа Георга Ученого. С 1627 г. он — тесть курфюрста
Саксонии и одновременно один из самых последовательных за-
щитников имперских интересов. И в 1638 г. женитьба наследни-
ка курфюршеского престола на сестре франконского маркграфа
Христиана, всегда с осторожностью относившегося к радикалам
из Евангелической унии, явно усиливала партию умеренных про-
тестантов. В течении трех поколений строилась система взаимо-
выгодных имперско-династических комбинаций, игравшая на
руку короне.
Но настоящим рубежным событием мы бы все же выстави-
ли переворот 1547 г.: курфюршеские регалии были отняты им-
ператором Карлом у мятежника-курфюрста Иоганна Фридриха
и переданы родственнику его Морицу из альбертинской ветви
Веттинов, союзнику короны в Шмалькальденской войне. Карл,
очевидно, под сильным влиянием своего брата Фердинанда со-
Габсбурги и Веттины в век религиозного раскола
127
вершил мастерский ход: он пренебрег конфессиональной аль-
тернативой и жаловал регалии лютеранину Морицу, рассчитывая
теснее привязать его к престолу. И он не ошибся в долгосрочной
перспективе: поколения спустя дрезденские курфюрсты всегда
с благодарностью и теплом будут отзываться о благодеянии ко-
роны. Иоганн Георг в своем завещании 1652 г. призывал сыновей
хранить верность императору, памятуя о даровании альбертин-
ским Веттинам курфюршеских прав. Стоило только Христиану I
чуть отклониться в сторону радикалов-кальвинистов, как тотчас
после его кончины посыпались жалобы и обвинения в адрес его
советников: они-де замышляли оторвать дом Саксонии от «при-
рожденной, давней и сердечной дружбы с главой Священной им-
перии». Именно это обвинение вкупе с прочими стоило жизни
несчастному канцлеру Креллю, обезглавленному в Дрездене в
1601 г.
Но помимо религиозно-имперской проекции брачных связей
в Империи именно в век раскола в полный голос заявили о себе
личные контакты глав княжеских домов и императора. Именно
частота этих контактов, их нормированность и значение лиш-
ний раз показывает ошибочность чрезмерного подчеркивания
институционных подвижек. Будущий курфюрст Август молодым
человеком проведет несколько лет при пражском и венском дво-
рах своего сверстника будущего императора Максимилиана II.
Эразмианская, склонная к терпимости, натура наследника пре-
стола вполне уживалась с лютеранским настроем его приятеля.
Плоды давних встреч сказались в зрелые годы: Август прекрас-
но знал окружение своего императора и легко находил с ним об-
щий язык на сословных форумах. Кульминацией, несомненно,
можно рассматривать переговоры на рейхстаге в Аугсбурге в
1566 г. и визит стареющего Макса в Дрезден за год до смерти в
1574 г. В Аугсбурге путем долгих и тяжелых переговоров Август
сумел убедить императора повременить с опалой кальвинистско-
го Пфальца. Тем самым был преодолен, пожалуй, самый острый
рубеж второй половины века, рисковавший расшатать устои им-
перского здания. В Дрездене Август дал согласие на дисигнацию
наследника престола.
До нас дошло весьма любопытное описание поездки импера-
тора в Дрезден: его оставил князь Вольфганг Ангальтский в своем
письме одному высокопоставленному вельможе. Императорский
кортеж был встречен на богемской границе, пересажен на лодки
и по Эльбе плыл до Пирны. Там вновь пересели на коней и в эки-
пажи и так шествовали до Дрездена. В мельчайших деталях опи-
128
А.Ю. Прокопьев
сывается пышный церемониал встречи. Перечислены чины сви-
ты и подробно освещен каждый день пребывания Максимилиана
в резиденции курфюрста. Август предоставил своему сюзерену
весь замок — только что отстроенный, превращенный хлопотами
архитекторов и самого государя в самую пышную резиденцию
Центральной Германии. Курфюрст же с семьей и чинами двора
скромно удалился на так называемое «конюшенное подворье» —
жилой комплекс, примыкавший к замку, и там оставался все дни
пребывания венценосца. Много охотились, давались пышные
банкеты. Август явно хотел предстать образцовым вассалом, са-
мым могущественным и авторитетным в Империи. Автор письма
явно намекал на исключительность положения саксонского кня-
зя и особенно акцентировал тот высокий респект, которого он
удостоился от короны.
Кончина курфюрста в 1586 г., видимо, может считаться пер-
вой серьезной потерей на пути к кризису XVII в. Рейхстаг не бу-
дет собираться 12 лет в правление Рудольфа II — дурной знак,
совпавший с начавшимся бойкотом протестантами-радикалами
камерального суда. \
Но в условиях системного кризиса в начале века будет вос-
становлен нормированный диалог с Веттинами. При Христиане II
персональные контакты с императором займут прежнее место,
и пражское свидание в 1608 г. станет отражением этих связей.
Именно в Праге император убедит Дрезден воздержаться от
вступления в Унию, главным образом по причине крайнего ра-
дикализма ее главы — Пфальца. Визит Христиана в Прагу — зер-
кальное отражение путешествия Максимилиана в Дрезден. Тот
же блеск приема, вереница банкетов и охотничьих утех. Позже
молодой курфюрст честно признался, что в Праге не был трез-
вым ни один день. Наследник Христиана Иоганн Георг лишь про-
должит указанную линию. Свидание с Матфеем во Франкфур-
те в 1612 г., как и позже в Дрездене в 1617 г., лишь подтвердило
неизменность Веттинов в выборе приоритетов. В начавшейся
войне при всех рассматриваемых в Тайном совете курфюрста
вариантах чешских событий Габсбурги могли быть уверены в
стратегическом курсе Дрездена, звучавшего в унисон с интере-
сами короны.
Более проблематичными выглядели контакты в рамках кур-
фюршеской коллегии: с конца XVI в. ассамблея курфюрстов все
более разваливалась под напором религиозно-династических
противоречий. Наш коллега Аксель Готтхардт справедливо кон-
статирует распад единого органа на западную, рейнскую, кон-
Габсбурги и Веттины в век религиозного раскола
129
ференцию и восточную с участием Саксонии и Бранденбурга.
Но именно восточная группа с Дрезденом во главе оказалась
самой устойчивой и надежной в диалоге с престолом. Курфюр-
сты Саксонии — непременные участники всех конференций со
времени правления Матфея, и даже очевидный триумф католи-
ческой партии в 20-е годы XVII в. и, в сущности, незаконная ин-
веститура Максимилиана Баварского на курфюршество Пфальц
без согласия коллегии не нарушили тесное общение Дрездена
на уровне конференций. Лишь разочарование Реституционным
эдиктом прервет традиционную линию, но шведско-саксонский
союз станет кратким эпизодом в ходе войны. Пражский договор
в 1635 г. вновь сблизил престол и Дрезден в едином военном бло-
ке во имя Империи. Саксония активно поддержит и возобновле-
ние работы рейхстага в 1640 г., и начало долгожданных мирных
переговоров в Вестфалии. Прямые контакты означали и прямой
канал урегулирования проблем. Как во время «домашних» разъ-
ездов по знакомым с детства саксонским землям, так и в Импе-
рии в целом конечной целью всех туров было более или менее
насыщенное персональное общение. Рейхстаг, с этой точки зре-
ния, явился настоящим апофеозом динамики. Предоставим слово
придворному календарю, фиксировавшему общение курфюрста
на франкфуртской ассамблее 1612 г.:
«12 мая курфюрсты Майнца Трира, Кельна, Пфальца и Саксонии
первый раз держали совет в ратуше.
13 мая — курфюрсты были на совете вновь. Наряду с королем в тот
день прибыла и его супруга.
18 мая — Его Курфюршеская Светлость была в гостях на обеде у
пфальцграфа.
21 мая — Его Курфюршеская Светлость была в гостях у курфюрста
Кельнского.
22 мая — Его Курфюршеская Светлость с курфюрстом Кельнским
совершали прогулку по воде.
24 мая — Его Курфюршеская Светлость была в гостях у курфюрста
Майнцского. В тот же день Его Курфюршеская Светлость купила белого
медведя за 350 рейхсталеров.
25 мая — Его Курфюршеская Светлость была в гостях у курфюрста
Трирского.
27 мая — Его Курфюршеская Светлость была в гостях у короля и
королевы.
29 мая — в гостях у Его Курфюршеской Светлости был курфюрст
Майнцский. Курфюрст Кельнский был приглашен на ужин.
9 Империи
130
А.Ю. Прокопьев
31 мая — на прощальном обеде у Его Курфюршеской Светлости
были администратор курфюршества Пфальцского и бранденбургские
посланцы.
2 июня — в гостях на обеде у Его Курфюршеской Светлости был ко-
роль, курфюрст Кельнский, администратор Пфальца».
После избрания Матфея 3 июня у Иоганна Георга в гостях
побывал родственник его Иоганн Казимир Кобургский, 7 числа
у него же вновь побывали на обеде курфюрсты Майнца и Кель-
на, а 11 июня все они были, в свою очередь, «в гостях» у короля.
Накануне венчания Матфея имперской короной 12 июня «Его
Курфюршеская Светлость наряду с курфюрстом Кельнским и
другими князьями, а также с ландграфом Людвигом отправились
на оленью охоту и вечером вернулись во Франкфурт». После же
коронации королевы 17 июня «его Курфюршеская Светлость
была на обеде у курфюрста Кельнского, также участвовала в ри-
сталище, а вечером присутствовала на танцах в ратуше». Спустя
день выехали обратно в Саксонию.
Если бы нас спросили, что такое Империя в 1612 г., мы бы от-
ветили: перечень всех тех лиц, с которыми общался курфюрст
в эти майские и июньские дни. Едва ли возможно лаконичнее
определить опорный стержень всей имперской организации!
Конечно, чрезвычайно насыщенное общение предполагало бе-
седу о материях политических, давно уже известных, о которых
недавно еще раз говорил в своей диссертации Франк Мюллер.
Но нам любопытен тот дружеский, коллективный и вместе с тем
замкнутый антураж, преподанный сообществом князей и покры-
вавший собой всю «политику». Курфюрст Саксонии никогда не
покидал элитарного пространства своей деятельности. При том
беседы и встречи совершенно не мешали и свободно совмеща-
лись с акциями, казалось бы, совсем иного рода, но на самом деле
прочно интегрированными в пространство элиты: здесь и покуп-
ка редких зверей, и охотничьи выезды, и турниры с танцами, и
прогулки в узком кругу.
Скрытым инструментом партнерства становился кадровый
материал. Главами саксонского Тайного совета и его членами на
протяжении трех поколений являлись люди, воспитанные в ис-
ключительном почтении к имперским ценностям. Иоганн Георг,
приняв бразды правления, унаследовал от брата небольшой, но
весьма слаженный рабочий коллектив. Летом 1611 г. назначение
вновь получили в качестве советников Каспар фон Шенберг, отец
и сын Кристоф и Иоахим фон Лос, а также Маркус Герстенберг,
Бернгард фон Пелльниц и Мартин Эйхманн. Перестановки ока-
Габсбурги и Веттины в век религиозного раскола
131
зались незначительными: ряды Совета покинул лишь один, хоро-
шо известный нам Исайя фон Бранденштейн, отчасти, видимо,
по причине преклонных лет, получив чин советника «по вызову»
(von Haus aus). Его место заступил Иоахим фон Лос, сын гофмар-
шала покойного курфюрста1.
Существенным фактором стабильности и вместе с тем после-
довательности в проведении определенной правительственной
линии служило постоянство кадров. На протяжении всех лет
правления Иоганна Георга служба в Совете была фактически по-
жизненной, а замены вакансий почти совпадали со сменой поко-
лений. Кончины Герстенберга, Эйхманна и Кристофа фон Лоса
произвели первые замены к началу 20-х годов. С 1619 г. тайным
советником числился Георг фон Вертерн, с 1623 г. — Вольф фон
Люттихау, с 1628—1629 гг. — Иоганн Тимеус и Никель Гебхард
фон Мильтиц. Второе поколение советников сошло со сцены
в 30-е годы XVII в.: Шенберг скончался в 1629 г., Иоахим фон
Лос — в 1633, Никель Гебхард фон Мильтиц — в 1635, Георг фон
Вертерн — в 1636 и в следующем году — Иоганн Тимеус. В кон-
це 30-х годов пришла «третья волна» советников, в большинстве
своем доживших до 1656 г.: Абрахам фон Зеботтендорф, Иоганн
Георг Опель, Габриэль Тунтцель фон Тунтцельхаузен и Давид Де-
ринг (все четверо с 1637 г.), а также Фридрих фон Меч с 1638 г.
Последние назначения пришлись на последние пять лет жизни
курфюрста. Генрих фон Фризен и Иоганн Лёйбер влились в со-
став Совета в 1651 г., Бенедикт Карпцов — в 1653, Карл фон Фри-
зен и Райнхард Дитрих фон Таубе (племянник первого гофмар-
шала Дитриха фон Таубе) — в 16562.
Посмотрим на социальный профиль советников. В глаза бро-
сается не очень большая знатность. Из 21 номинанта, прошедшего
через Совет за 45 лет правления курфюрста, шестеро формиро-
вали группу аноблированных бюргеров, один же скончался без
дворянского диплома. Среди шести членов первого состава было
два неблагородных, а среди четырех дворян лишь именитость
Шенберга не вызывала сомнений. Бернгард фон Пелльниц пред-
ставлял хотя и старую, но не богатую и по службам предков не
самую выдающуюся семью. Скепсис вызывает и семейство Лос.
М. Шатковски причисляет его на отрезке 1560—1650 гг. лишь
к числу восходящих семейств дворянского общества в Майс-
сенской марке3. Но исследовательница приняла в расчет браки
элитарного круга (Кристофа Старшего и его сына Иоахима на
представительницах семейства Шляйниц), должностной рост и
ленные держания двух главных действующих лиц — отца и сына,
132
А.Ю. Прокопьев
деликатно обойдя молчанием предшествовавшую историю. Все
три признака не вызывают возражений сами по себе, будучи ар-
гументами в дискуссии о знатности. Но они не прослеживаются
до 60-х годов XVII в., а по признанию самой М. Шатковски, —
и после середины столетия, когда Лос потеряли крупные при-
дворные должности. Корпус Мансберга относительно часто, но
фрагментарно упоминает Лос лишь с XV в.4 Судя по надгробной
проповеди на сына гофмаршала Кристофа Младшего (1620), ни
должностями, ни родовитостью и недвижимостью предки Кри-
стофа-старшего похвастаться не могли5.
Среди двух горожан по рождению Марк Герстенберг (1553 —
1613) по праву мог занимать первое место. Его родиной была Тю-
рингия, и он состоял эрнестинским подданным. Темная история
с махинациями недвижимостью вытолкнула его в начале века из
Веймара. Но к тому времени он уже вполне остепенился, служил
канцлером и потому легко нашел дорогу в родственный Веймару
Альтенбург. Оттуда он уже попал в Дрезден, где с 1608 г. числился
надворным советником. Обретение им дворянства в 1602 г. позво-
лило надеятся на вхождение в сословную элиту курфюршества6.
Самым скромным мог считаться, безусловно, Мартин Эйхманн
(или Айхманн — Aichmann, 1550—1616), окончивший жизнь без
дворянского диплома, но зато достигший высот у себя на родине
в Вюртемберге, где он дослужился до канцлера и позже был взят
на службу Фридрихом Вильгельмом Альтенбургским7.
Первый состав Совета нес в своих рядах, так сказать, оста-
точный продукт предшествовавшего времени, отражавший ком-
промисс между выдвиженцами Софии и администратора. Двое,
Герстенберг и Айхманн, были в свое время прямыми протеже
администратора Фридриха Вильгельма Веймарского и формиро-
вали своеобразную «альтенбургскую группу». Она едва ли была
близко знакома курфюрсту до 1611 г. Но он оставил ее подле себя
и отказался, как видно, производить новые назначения вплоть до
естественной смены состава — ни один из перечисленных не был
уволен до смерти — Герстенберг в 1613, Эйхманн — в 16168.
Второе поколение Совета выглядело более респектабельным.
Мильтиц, Люттихау и особенно Вертерн являли крупицы кур-
фюршеской знати, причем Вертерн возвышался над всеми даже
в сословной иерархии, будучи обладателем наследного титула
«имперских привратников» и баронов9. Пожалуй, лишь один
доктор Иоганн Тимеус, горожанин, получивший вместе с братом
дворянство и персональный палатинат в 1622 г., смотрелся «бе-
лой вороной» в этом ряду10.
Габсбурги и Веттины в век религиозного раскола
133
Новое пополнение 30-х вновь, как будто, мельчает: Опель и
Деринг обрели дворянство уже на служебном поприще. Но поми-
мо высоких постов, занимаемых к моменту назначения, были от
рождения подданными курфюрста и вовлечены в круг придвор-
ного родства. Родня Деринга вновь напоминала о близости Эрне-
стинов. Супруга его Ефросинья Эйленбек происходила из Йены.
Дядя ее, Вольфганг Ойленбек (1530—1596), служил советником
Августа Саксонского, его сына и позже вдовы Софии. Приме-
чательно, что двоюродная сестра Ефросиньи Екатерина вышла
замуж за небезызвестного нам Зигмунда Релинга, советника
матери Иоганна Георга, а по совместительству еще и настав-
ника юных принцев11. С ним будущий курфюрст, как мы пом-
ним, тесно общался с 1596 г. — с момента скандальной отставки
Элиаса Рейнхарда. Дети самого тайного советника преуспели на
собственно дрезденской ниве. Старшая дочь Мария София ста-
ла супругой коллеги Деринга Иоганна Георга Опеля, а младшая
Елизавета вышла замуж за сына надворного проповедника Гоэ
фон Гоэннегга Максимилиана Фердинанда12. Габриэль Тунтцель,
получивший дворянство и палатинат в 1622 г. и бывший ректором
Лейпцигского университета, находился в родстве со знаменитым
надворным пастором Лейзером: его дочь вышла замуж за сына
магистра Поликарпа Вильгельма. В свою очередь, Фридрих фон
Меч был женат на представительнице рода Шенбергов (линия
Максен)13. Лишь женитьба Зеботтендорфа на дальней силезской
родственнице несколько выпадала за узко саксонский круг.
Пятый и последний состав сильно напоминал четвертый, не
слишком родовитый, но прочно связанный с придворной пира-
мидой. Появление трех Фризенов — старшего Генриха в 1651 г.
и двух его сыновей, Генриха Младшего и Карла в 1656 г., — впер-
вые знаменовало семейное преемство в самом Тайном совете.
К тому времени они уже в двух поколениях (принимая в расчет
карьеру деда) состояли на дрезденской службе и являлись дав-
но своими для курфюрста. Однако браки их выдавали отнюдь не
первое место в дворянской ассамблее. Отец и сыновья пород-
нились с семьями Айнзидель, Лос и Раабен. Лос, как уже отме-
чалось, формировали придворную, но не традиционную элиту,
Раабен никогда не блистали знатностью. Женитьба же Генриха-
старшего на Екатерине фон Айнзидель, представительнице бога-
той, весьма плодовитой и более древней, чем Фризены семьи, не
должна вводить в заблуждение: для Айнзиделей связь с Фризена-
ми выглядела лишь единичным эпизодом за весь XVII в.14 В сущ-
ности, как и Лос, Фризенов можно отнести к выскочкам первой
134
А.Ю. Прокопьев
половины XVII в. Но тем примечательнее их семейный альянс:
брак Генриха-младшего на Урсуле фон Лос, дочери надворного и
племянницы тайного советника, связывал и два поколения самих
советников.
Из двух неблагородных этой последней плеяды Бенедикт
Карпцов (1595— 1666) вновь, как и Деринг, олицетворял преем-
ственность придворного родства. Отец его, выпускник и профес-
сор виттенбергского университета, служил с 1602 г. канцлером
в Кольдице при дворе вдовствующей Софии Бранденбургской,
позже стал советником при апелляционном суде, а в 1610 г. ко
всему прочему получил назначение при особе младшей сестры
Иоганна Георга Доротеи, аббатисы Кведлинбургской. По смер-
ти Софии хорошо его знавший курфюрст дал ему отставку, но
продолжал консультироваться по важнейшим административно-
правовым делам15. Не удивительно, что сын его рано оказался на
виду у власти. Первые шаги Бенедикт сделал при жизни и, воз-
можно, при покровительстве отца. Получив образование в Вит-
тенберге, Йене и Италии, он стал в 1620 г. адъюнктом шеффенов-
ской скамьи в Лейпциге, а спустя три года занял пост судебного
заседателя. Карьера его все время шла в гору. В 1636 г. он стал
советником Лейпцигского филиала надворного суда, а вслед за
обретением чина тайного советника в 1645 г. курфюрст назна-
чил его деканом юридического факультета в Лейпциге. В первом
же браке в 1627 г. он связал судьбу с дворянской дочерью Реги-
ной фон Клаусбах, отец которой был владельцем двух крупных
саксонских сеньорий — Мойзельвиц и Тибах. Уважаемый про-
фессор права и автор доброго десятка больших и малых юриди-
ческих трактатов продолжил семейную традицию, постарался
обеспечить потомство на придворной службе: отпрыск его Са-
мюэль Бенедикт стал преемником знаменитого Шпенера на по-
сту надворного проповедника16. Райнхард Дитрих фон Таубе мог
считаться, в конце концов, таким же близким, как и трое Фризе-
нов: его отец Райнхард состоял в личном хозяйстве курфюрста,
служил обершталмейстером и в 1638 г. вместе с родственникми
удостоился баронизации. И вновь весьма примечателен брак:
супругой господина Таубе была Рахель фон Фризен, дочь Сте-
фана фон Фризена, соборного пробста в Наумбурге и президен-
та администратуры в Цайтце. Ее же дедом был никто иной как
сам президент Тайного совета Генрих фон Фризен. Отец Рахель
оставил бренный мир еще в 1650 г., и понятно, что из числа род-
ни поддержка деда могла теперь быть самой значимой: старший
Фризен спустя год после смерти сына был введен в Тайный со-
Габсбурги и Веттины в век религиозного раскола
135
вет. Таубе в то время еще служил надворным и юстиц-советни-
ком. Но Фризен, конечно, хорошо знал будущую родню: еще в
1634 г. он восседал за свадебным столом Клауса фон Таубе, дяди
своего будущего родственника и, конечно же, не раз общался по
делам с его отцом17. Брак с внучкой был заключен в апреле
1656 г., а спустя несколько месяцев последовало назначение же-
ниха тайным советником и камергером18. Цепочка событий, сжа-
тых во времени, выдает взаимную заинтересованность деда не-
весты и самого Таубе. Во всяком случае, бесспорно рождение на
вершинах власти еще одного семейного альянса.
Итак, Совет не блистал знатностью, но обладал четко выра-
женной семейно-клановой структурой, роднившей его с при-
дворным сообществом. Здесь неизбежно затрагивается вопрос
о взаимовлиянии Совета и его государя. Иоганн Георг, как уже
отмечал У. Ширмер, не вносил радикальных перемен в его со-
став. Даже в кризисе военных лет (о чем будет сказано ниже) не
ощущался порыв самовластия, желание грубой волей сколотить
ареопаг политических мудрецов. Но была изначально готова поч-
ва, определявшая лицо Совета. Курфюрст был обречен выбирать
лишь из придворного аппарата, и в этом смысле уже зависел от
имевшихся кадров. Среди всех перечисленных мы не встречаем
ни одного чужака, взятого со стороны и без, пусть и короткой, но
придворной карьеры. Даже Зеботтендорф, силезец, представи-
тель весьма разветвленного дворянского клана, прежде чем по-
пасть в святыню административного аппарата, должен был отра-
ботать несколько лет в канцелярии и областном руководстве19.
Успехи на ниве предшествовавших служб были единствен-
ным объективным мерилом оценки личных талантов, на что спра-
ведливо указывают Р. Клуге и У. Ширмер. Кадры поступали из
надворного совета, финансового и судебного аппаратов, а также
канцелярии, иными словами, из верхушки управления20. Более
того, назначение в Совет не освобождало от занимаемых постов.
Во всех условно назаванных нами пяти поколениях наблюдается
комбинация служб или, выражаясь словами У. Ширмера, «муль-
тифункциональность». Помимо престижа и денежных выгод для
самих управленцев здесь проглядывал и страх курфюрста осла-
бить отдельные звенья громоздкой пирамиды.
Но «обреченность» выбора кадров определялась и могучей
первоосновой: семьи подавляющего большинства советников
были связаны придворной службой предшествовавшего поколе-
ния. Из шестерых чинов первого состава все служили при дворе
покойного брата и матери, а двое из них, Пелльниц и Лос, были
136
А.Ю. Прокопьев
вхожи в детские и взрослые апартаменты самого Иоганна Геор-
га, принадлежали к его, если и не задушевным друзьям, то, по
крайней мере, к хорошим знакомцам. Среди четверых, получив-
ших назначение в 20-е годы XVII в., лишь один Иоганн Тимеус
был взят «со стороны», будучи до назначения канцлером магде-
бургского архиепископа. Из пятерых новичков 30-х годов только
Опель и Зеботтендорф могли считаться «новыми людьми» по за-
нимаемым прежде постам у графов Ройсс и силезских Пястов и в
силу краткого пребывания в дрезденской администрации перед
назначениями. Но дальние предки их подвизались на саксонской
службе еще в правление Августа. Наконец, среди назначенцев
последней когорты мы не видим никого, кроме, пожалуй, доктора
Лейбера, кто бы не был по родству связан с миром юности нашего
курфюрста. Фризены и Карпцов особенно ярко воплощали пре-
емство и скрытую протекцию, когда в пользу номинантов играли
их покойные предки и их службы. У Карпцова связи тянулись по
линии отца ко двору матери курфюрста Софии, у Фризенов — к
Альтенбургу и к курфюрсту Христиану I. Причем Фризены оли-
цетворяли вопиющую олигархию: в год смерти государя трое из
шестерых членов Совета, т.е. половину, представляли их семью.
Разумеется, возникает и соблазн видеть акции дрезденской
дипломатии порождением олигархической группы. Напомним,
первый президент Совета Шенберг давно находился под огнем
критики протестантских историков, обвинявших его в своеко-
рыстных интересах, которые подталкивали курфюрста к друж-
бе с Веной. Несомненно, Шенберг был самым авторитетным и
влиятельным в первом составе. Ф. Мюллер еще раз доказал его
роль главного эксперта в перепитиях имперских смут вплоть до
кончины в 1629 г.21 И у Шенберга имелись тесные контакты со
старшими коллегами: он знал их с начала века, когда только полу-
чил доступ в аппарат управления. Весомую роль играли и собст-
венные дарования. В молодости Шенберг много путешествовал,
посетил средиземноморские страны, добрался даже до Мальты
и так долго был за пределами отчего дома, что родители его, по
словам надгробной проповеди, почли сына уже погибшим. Дли-
тельный вояж позволил выучить языки и к тому же сближал его
с будущим курфюрстом своим итальянским вектором интересов:
Иоганн Георг, обладая собственным опытом, был не чужд зару-
бежным странствиям своих подданных. У президента открылись
и иные дарования: подкупал дипломатический такт и способ-
ность быстро схватывать суть проблем. За пределами Саксонии
именно это ценилось в Шенберге больше всего: он получил славу
Габсбурги и Веттины в век религиозного раскола
137
опытного дипломата, прежде всего в глазах имперского двора. В
начавшейся богемской войне король, а потом и император Фер-
динанд требовали от своих уполномоченных, общавшихся с сак-
сонскими коллегами, прежде всего контактов с Шенбергом. Но
как показывает исследование Ф. Мюллера, действия Шенберга
не являлись результатом лишь его самого или его проимперски
настроенных коллег видения проблемы. «Любезный Каспар»,
как его величал курфюрст, работал всецело в нормативных рам-
ках, заданных курфюршеской волей. И именно эта воля опре-
деляла границы его влияния. Последнее решение всегда остава-
лось за Иоганном Георгом, с той лишь разницей, что в отличие от
своих предшественников наш курфюрст строго придерживался
коллегиального метода. Итоговый вердикт выносился лишь по-
сле тщательной проработки в самом Совете и при минимальном
давлении. Заметного вмешательства не прослеживалось вплоть
до начала 30-х годов XVII в.: советники принимались в аудиенц-
зале с докладами, а сам государь не присутствовал на предвари-
тельных прениях. Именно подобная процедура оставляла много
места для инициативы лидеров Совета.
Конечно, вопрос с отказом Иоганна Георга возглавить еван-
гелическое собрание рейхстага в 1653 г. можно истолковывать и
как следствие влияния нового директора Совета Фризена-стар-
шего на стареющего патриарха. К этому нас склоняет и новей-
ший биографический очерк Йенса Кунце. Идея, впрочем, не
нова; здесь угадываются портретные зарисовки либералов-на-
ционалистов XIX в., схожие с примером Шенберга. Но Фризен
в любом случае соответствовал своими советами общему складу
саксонского курфюрста: его имперская лояльность, взлелеянная
с детства, нашла воплощение в годы «Великой войны», и диссер-
тация Ф.Мюллера лишь подробно аргуменирует этот постулат на
примере событий чешского восстания. Подобные совпадения хо-
рошо известны, и нет нужды свидетельствовать их еще раз: так
было при заключении Пражского мира, так происходило в годы
тяжелейшей шведской войны и то же наблюдалось в преддверии
и на переговорах в Кетченброде в 1645 г. Имперские и в целом
лояльные Габсбургам ориетиры были свойственны всем ключе-
вым персонажам — Дерингу, Опелю, Зеботтендорфу, Мильтицу,
не говоря уже о Шенберге22. И историческая, даже вековая под-
кладка подобного рода склонностей не менее очевидна: Саксо-
ния давно свыклась с неизбежностью присутствия рядом силь-
ной имперской власти.
138
А.Ю. Прокопьев
Олигархическая структура была изначальной данностью,
но все же и в ней можно выделить группу лиц, менее и слабее
прочих связанных с престижным родством и выступавших более
выраженными креатурами самого государя. Справедливо будет
искать их в отряде юристов-горожан, на службе курфюрста полу-
чивших дворянство. Деринг, Опель и Иоганн Тимеус могут быть
отнесены к их числу. Они тоже, как мы помним, были со связя-
ми, но не идущими в сравнение со знатью. Весьма колоритная
личность Деринга представляется самой показательной. У. Шир-
мер справедливо видел в нем не только оракула, но и практика
курфюршеских интересов. В эпоху финансового кризиса, когда
казначейство разбирало последствия патриархальных воззрений
своего патрона на двор, проще говоря, пыталось что-то сделать
с огромным денежным дефицитом, Деринг служил камеральным
советником. Именно тогда он уподобился спущенному с цепи
гончему псу: курфюрст использовал его для выбивания долгов
с провинциальных амтов и провинциального же дворянства. Бу-
дущий дворянин вел себя настолько беззастенчево, присваивая,
между прочим, под шумок чужие сбережения, что дело кончи-
лось невероятным скандалом на ландтаге 1628 г. Сословия и город
Лейпциг потребовали отчета в действиях чиновника и выдвину-
ли в его адрес целый список обвинений23. Сам по себе авторитет
господина Деринга был ничтожен, но он сделал верную ставку на
княжескую милость. Его ожидал судебный процесс и неизбежная
расправа, однако волею вмешавшегося курфюрста все кончилось
прекращением исков в 1630 г.; позже последует нобилитация.
Был ли Деринг близким любимцем своего покровителя? Едва ли.
Мы не видим свидетельств особой дружбы, участия выскочки в
жизни узкого круга. До конца своих дней Деринг оставался лишь
управленцем, пусть и в высоких должностях, но не допущенным
в штаты личных слуг. Столь задушевных чувств, как к эстляндцу
Таубе, курфюрст к нему не питал.
Креатурой меньших масштабов, младшей и годами, безуслов-
но, можно считать и зятя Деринга Опеля. Пожалуй, он вообще
относился к наименее родовитым среди чинов Совета конца
30-х годов и без особых связей, разве что по матери приходил-
ся внуком несчастному канцлеру Кракову. Видимо лишь сила
обстоятельств, а именно постоянные консультации Опеля, тогда
еще советника графа Ройсса, с Дрезденом в дни первого импер-
ского вторжения 1627 г., обратила на него внимание курфюрста.
Со службы Ройссам он перешел на курфюршескую. Показатель-
но, как быстро он поторопился закрепиться при дворе в кругу
Габсбурги и Веттины в век религиозного раскола
139
пусть еще неаноблированных, но чиновных лиц: уже в ноябре
1629 г., спустя месяц после назначения в юстиц-советники, Опель
сыграл свадьбу с дочерью Деринга24.
И Деринг, и Опель, и появившийся в 1629 г. Зеботтендорф
выглядели в большей мере игрушками княжеской воли, нежели
несравненно более родовитые Фризены, Вертерн или даже Карп-
цов, который, как мы помним, остался без дворянского диплома,
но состоялся на службе еще в бытность почтенного отца. Но эти
трудяги, в поте лица прокладывавшие путь наверх, формирова-
ли ничтожную группу в общей массе людей, за которыми стояли
помимо личных способностей, род и службы предков. Четкие со-
словные ориентиры властно распределяли силы и в главном ра-
бочем органе курфюрста Саксонии.
Персональные и родственные связи были затянуты в тугой
узел, сжимавший институты власти. Пульсация жизни в ограни-
ченном пространстве придворных штатов протекала без серьез-
ных сбоев, не вызывала стрессов и не влекла серьезных сдвигов в
отношениях между полюсами, между обществом и его «отцом» —
курфюрстом Саксонии. Прочный и в очень ограниченном диапа-
зоне менявшийся баланс исключал крупномасштабные переме-
ны: фактор, весьма многое объясняющий, в том числе в вопросе
влияния духовного крыла придворного общества, к которому мы
теперь переходим.
Все три директора Тайного совета времен Иоганна Геор-
га — Каспар фон Шенберг, Георг фон Вертерн и Генрих фон
Фризен — являли социо-культурный профиль, идентичный их
патрону. Все трое воспитаны в лоне строгой ортодоксии, ярые
противники кальвинистов, все трое разделяют принципы монар-
хической этики и мир всех троих формировался географическим
пространством центральнонемецкого региона. У всех, особенно
Шенберга, давние связи с Веной, его лично знает император.
И связи не проходят бесследно: престол предлагает баронское
достоинство и Шенбергу, и Фризену, как, впрочем, и надворному
духовнику Гоэннегу ранг палатина. Радикалы видели тесные кон-
такты с Веной и отчаянно раздували миф о коррупции в курфюр-
шеском окружении. Но благодеяния престола могли состояться
лишь при встречном согласии самого курфюрста. Его непротив-
ление жесту доброй воли императора для нас лишь свидетельство
согласия с проводимым его советниками курсом.
Дворянская клиентела Веттинов оказалась тесно связанной с
наследственными землями Габсбургов. И накануне Реформации
обычным делом было двойное ленное подданство дворянских се-
140
А.Ю. Прокопьев
мейств, живших на чешском и лаузицком пограничье. С конце
XVI в. усилится миграция дворянских родов и из Лаузица, и из
Силезии. Спасались, разумеется, и от религиозных преследова-
ний. Но в основной массе в Саксонии оседали хотя и носители
строго лютеранства, но все же питавшие глубокий пиетет перед
престолом. Самый яркий пример — Абрахам фон Зеботтендорф,
силезец, лютеранин, но верный имперскому курсу, ставший
ключевой фигурой среди тайных советников курфюрста на за-
вершающим периоде Тридцатилетней войны. Именно он убеж-
дал своего патрона не оставлять императора даже после всех ка-
тастроф 1645 г.
И последнее, что хотелось бы отметить: каналы культурного
обмена между лютеранским Дрезденом и католическим миром
парадоксальным образом росли даже в самый острый период
конфессионализации. Несомненно, религиозный раскол должен
был повлечь изоляцию севера и юга. Внешне весьма блеклый ду-
ховный мир лютеранства должен был сосуществовать с умножав-
шим свой блеск со времен Ренессанса и раннего барокко миром
католической культуры. Но сословная элита Саксонии не могла
быть отторгнута от общих, веками формировавшихся средств
репрезентации. Сам дрезденский двор превращался в притяга-
тельный центр для дворянской молодежи из соседних земель, в
том числе и из габсбургских владений. Особенно ярко это про-
являлось в воспитательной сфере, когда в Дрезден направлялись
юные питомцы из Богемии и Австрии, дабы получить надлежащее
образование при лучшем княжеском дворе империи. На протя-
жении особенно последних лет наставничества Софию будут по-
стоянно бомбардировать прошениями большие и малые династы,
домогаясь разрешения допустить в классные комнаты дрезден-
ской резиденции своих чад для совершенствования познаний.
Дрезденский двор превращался в настоящий центр воспитатель-
ной работы с будущими территориальными властителями. От-
метим лишь самых значимых просителей. В 1595 г. граф Вольф
фон Гогенлоэ просил вдовствующую курфюрстину Софию, мать
будущих курфюрстов, принять своего сына Крафта и уверял в
его достоинствах25. Сам император Рудольф выступал перед вдо-
вой ходатаем за детей своих богемских и силезских подданных26.
В начале 1598 г. барон Херберштайн просил принять его сына
Ганса Кристофа, уверяя в приличном христианском воспитании
его и в годности к службам при особах наследников. За Хербер-
штайна просили правительственные чины Штирийского герцог-
ства, и София дала свое согласие27. Летом того же года в Дрезден
Габсбурги и Веттины в век религиозного раскола
141
прибыли два наследных принца Бранденбурга, сыновья кур-
фюрста Иоахима Фридриха, для учебы вместе с наследниками28.
Не всегда, впрочем, было возможно удовлетворить все прошения,
но София, безусловно, должна была испытывать удовлетворение
от столь высокой репутации собственного двора.
Поразительным образом воспитание соответствовало той
концепции имперского родства Веттинов, которая назидательно
преподносилась в огромном числе генеалогических трактатов
конца века. С каким пафосом и как подчеркнуто трактовалась им-
перская, харизматичная по родству и по древности стать Саксон-
ского дома! На рубеже веков наблюдается отчетливо выражен-
ное превращение ныне здравствующего государя в абсолютную
совокупность всех добродетелей предшественников. В издании
Альбина 1602 г. этот подход предстает вполне законченным, а
спустя четверть века — уже преобладающим. Так, например,
в духе барочной патетики вещал об Иоганне Георге Бальтазар
Ментц в сочинении 1621 г. Курфюрст являл собой совокупность
всех достоинств предков. Он уподоблен непоколебимому мону-
менту величия и собственной героичности.
На первый взгляд, может показаться странным «запаздыва-
ние» всех этих тенденций, которые в католических землях Импе-
рии, например у Габсбургов, обозначились задолго до указанного
периода. Но вопрос может быть снят в том случае, если мы уви-
дим, как тесно смыкалось осмысление статуса государя с обрете-
нием веры в землях его подданных. Историко-генеалогической
версии Веттинов пришлось проделать заново путь, уже пройден-
ный католической традицией. Лютеранский взгляд совпадал с
католическим во всех основных пунктах. Разница заключалась
только в асинхронии — лишь по мере укрепления основ конфес-
сионального единства интеллектуальная элита могла вступить в
гонку за устоявшимся в Европе стандартом. На рубеже веков в
будущем уже мало кто сомневался. И не случайно, что именно
тогда наметился поворот в сторону абсолютного триумфа.
Но нельзя обмануться и в другом: менялись формы, менялся
антураж, а мысль оставалась прежней. Эта мысль с удивитель-
ным постоянством отталкивалась от структуры «целого Дома»,
от «ойкосной» модели, уже известной Средневековью. Взгляд
по-прежнему преломлялся в категориях родства, дома, династии.
Триумфальные мотивы, обозначившиеся в XVII в., не влекли ин-
дивидуализацию образа и никоим образом не отрывали его от
династического, «домашнего» контекста. Именно тем, кто слабо
знаком с тонкостями историко-генеалогической мысли, легко
142
А.Ю. Прокопьев
поддаться искушению увидеть в этом «новом», в этой триумфаль-
ной акцептации проявление «абсолютистского» духа, высокой
державной воли. Менялась лишь форма, содержание оставалось
прежним. Преданность престолу и верное служение короне все-
гда занимали центральное место в структуре добродетелей.
Теперь же юным наследникам надлежало воочию убедиться
в признательности и свойстве самых влиятельных имперских
домов. София прекрасно осознавала значение солидарности и
единства через совместное обучение. В письме от 17 июля бра-
ту Иоахиму Фридриху она выражала удовлетворение успешным
завершением переговоров о присылке юных принцев в Дрезден,
дабы «они могли бы познакомиться и подружиться соразмер-
но молодости и родству». И в заключение: «Всемилостивейший
Господь, даруй же Свою милость и благодать, дабы посредством
этого и впредь с обеих сторон постоянно поддерживалась и уко-
ренялась добрая доверительная дружба между Домами Саксонии
и Бранденбурга»29.
Подобно тому как твердая иерархия чинов в ближнем радиу-
се связывала наследников с «большим» двором, знакомство и
дружба «по родству» с детьми соседей прививала будущим кур-
фюрстам мысль о единстве и близости имперских ландшафтов.
Разрыв по сути своей интернациональной сословной куль-
туры угрожал статусной репутации саксонского дворянства и
его патронов. Потому со второй половины XVI в. мы наблюда-
ем весьма характерное проникновение католической моды в
сферы придворного быта. Кульминацией становится использо-
вание католического художественного арсенала в перестройке
резиденций, в программе художественной отделки, наконец, в
заупокойном культе. Надгробный монумент Морицу Саксонско-
му, воздвигнутый в 1563 г., и родовая усыпальница Веттинов во
Фрайберге на исходе века весьма тонко заимствовали лучшие до-
стижения католической традиции. С правления Августа I возоб-
новляются тесные контакты с флорентийским двором Медичи,
оттуда в Дрезден попадают лучшие образцы прикладного искус-
ства. Передаточным звеном все чаще выступают дворы Габсбур-
гов, прежде всего Инсбрук и Прага. Более того, по мнению не-
которых саксонских искусствоведов именно Дрезден, впитывая
достижения позднего Ренессанса, постепенно становился пред-
метом подражания для габсбургских резиденций. Во всяком слу-
чае, формировался прочный треугольник насыщенных контак-
тов: Дрезден —Инсбрук —Прага, свидетельствовавший об общих
Габсбурги и Веттины в век религиозного раскола
143
вкусах и увлечениях. Границы двух культур оказались проницае-
мы, и это, безусловно, помогало хранить единство Империи.
Итак, целая группа факторов способствовала одолению кри-
зиса, вызванного религиозным расколом. Среди них в первую
очередь мы назвали бы особенности сословной организации,
отработанные веками «правила игры» в кругу элиты. Когда рух-
нуло религиозное единство, обнажились старые династические,
семейные, сословно-статусные скрепы вплоть до насыщенных
персональных контактов, помогавших преодолеть опасный ру-
беж. Дрезденские курфюрсты, признанные главы евангели-
ческого лагеря, последовательно использовали возможности
компромисса и обеспечили успешный диалог с католическим
престолом.
1 Schirmer U. Kursachsische Staatsfinanzen (1456—1656). Strukturen —
Verfassung — Funktionseliten. Stuttgart, 2006. S. 790.
2 Список назначений по годам см.: Ibid. S. 790 — 791.
3 Schattkowsky M. Zwischen Rittergut, Residenz und Reich. Die Lebenswelt
des kursachsishen Landadligen Christoph von LoB auf Schleinitz (1546 —
1620). Leipzig, 2007. S. 102
4 Erbarmanschaft Wettinischer Lande. Urkundliche Beitrage zur
Obersachsischen Landes — und Ortsgeschichte in Regesten vom 12. bis
Mitte des 16. Jahrhunderts / Bearb und hrsg. von R. Fihrr von Mansberg.
Bd. II. Die Mark Meissen. Dresden, 1904. S. 572 — 583. Судя по ленной
грамоте 1486 г., владения Лос вокруг Диппольдисвальде находились в
статусе амтовых и не были приписаны непосредственно к канцелярии.
Соответственно и статус самих владельцев уступал традиционной
«приписной» элите: Доссы лишались права непосредственного пред-
ставительства на ландтаге (Ibid. S. 574).
5 Суперинтендант Эгидий Штраух упоминает лишь родителей покойно-
го, т.е. одно колено, в бытность которого семья обзавелась крупными
сеньориями (Пильниц) и должностями (гофмаршал и тайный совет-
ник). Можно оправдать следование Штраухом все еще распростра-
ненному обычаю генеалогической «скромности», унаследованной
от XVI в., но в надгробных проповедях для дворянской элиты тех лет
упоминание лишь одного колена становилось редкостью. Текст над-
гробной проповеди опубликован у М. Шаттковски: Schattkowsky М.
Zwischen Rittergut, Residenz und Reich. S. 467. Лишь персоналия дочери
Кристофа-старшего Агнесс, в замужестве фон Корбиц, скончавшейся
в 1626 г., указывает на второе колено — деда Иоахима фон Лос, быв-
шего управляющим Зенфтенберга и владельцем поместья Берройт
близ Диппольдисвальде — старого родового гнезда еще с XVв.: Straach
A. Christliche Leichpredigt (Agnes von LoB). Dresden, 1626.
6 Новой биографии его до сих пор нет. О нем см.: Frank K.Fr. von.
Standeserhebungen und Gnadenakte fur das Deutsche Reich und die
144
А.Ю. Прокопьев
Osterreichischen Erblande bis 1806/ Bearb. von K.Fr. von Franke. Bd. 1—5.
Selbstverlag SchloB Senftenegg, 1969- 1974. (Далее: SGDR). 2. S. 85; Zed-
ler UL. 10. S. 1189—1190; Miiller F. Kursachsen und der Bohmische Auf-
stand 1618— 1622. Munster, 1997. S. 63. Anm. 119.
7 Zedler GroBes vollstandiges Universal-Lexicon Aller Wissenschafften und
Kiinste / Hrsg. von J.H. Zedler. Leipzig, 1732—1754. Bd. 1—64. (Далее:
Zedler UL). 1. S. 869.
8 Schirmer U. Kursachsische Staatsfinanzen... S. 790.
9 Lippert W. Werthern Georg (1581/1636) // Allgemeine Deutsche Biogra-
phie.(Далее: ADB). Bd. 42. S. 125-127.
10 SGDR. 5. S. 136.
11 Вольфганг Ойленбек приобрел известность в годы опекунства кур-
фюрста Августа над веймарскими землями, хотя состоял советником
у того еще с 1565 г. Участвовал в подготовке раздела имущества по-
койного герцога Иоганна Вильгельма в 1572 г. представлял интересы
эрнестинских наследников на рейхстагах, а по смерти Августа служил
Христиану I. В 1587 г. он хлопотал в деле возобновления династиче-
ского договора между Саксонией и Богемией. В Саксонии владел по-
местьем Госиг под Наумбургом и одновременно, судя по биографии
X. Шеттгена, с 1575 г., числился на рыцарском подданстве в Кобурге
и Веймаре. См: Meisner В. Eine christliche Leichpredigt (Wolfgang Eu-
lenbeck). Dresden, 1597 (экземпляр БРАН); Schottgen Chr. Lebens — Be-
schreibung Herrn Wollfgang Eulenbecks. Dresden, 1740. S. 4 — 8.
12 Кроме вышеупомянутого очерка У. Ширмера см.: Schmidt G. Doring
David (1577—1638) // Neue Deutsche Biographie. (Далее: NDB). Bd. 4.
S. 32. Главный источник: надгробная проповедь 1642 г. См.: Backius R.
Bonorum in terra viventium spes immata (J David Doring). Leipzig, 1642
(Экземпляр: SP).
13 Eine politische Denkschrift des kurfurstlich sachsischen Geheimen
Rathes Abraham von Sebottendorf fur Johann Georg I. vom Jahre 1639 /
Bearb. von J.O. Oppel // Neues Archiv fur sachsische Geschichte und
Alterthumskunde. (Далее: NASGA.) 1887. 8. S. 177-242. S. 197.
14 Новая биография Фризенов см.: Kunze J. 1) Friesen, Heinrich d.A. Frei-
herr von (zu Rotha) // Sachsische Biographie http://www.isgv.de/saebi/
(12.3.2009); Idem. Friesen, Heinrich d.J. Freiherr von, zu Schonfeld // SB
http://www.isgv.de/saebi/ (12.3.2009); Idem. Friesen, Carl Freiherr von (zu
Rotha) // SB. http://www.isgv.de/saebi/ (12.3.2009). Судя по числу брач-
ных партий, для Айнзиделей на протяжении XVI —XVII вв. приори-
тетным было родство с Шенбергами, Пфлугами, Энде: Genealogisches
Handbuch des Adels. Adlige Hauser A. Bd. 14. 1977. S. 83 u. folg.
15 Mather Th. Carpzov, Benedict I // ADB. 4. S. 11.
16 HoyerS. Carpzov, Benedict II // SB http://www.isgv.de/saebi/ (12.3.2009);
Dohring E. Carpzov, Benedict // NDB. 3. S. 156— 157; Mather T. Carpzov,
Benedict // ADB. 4. S. 11 - 20.
17 Списки гостей на свадьбу Клауса фон Таубе: HSTAD. Genealogica.
Taube. Vol. 1 (без пагинации).
Габсбурги и Веттины в век религиозного раскола
145
18 Биографические данные в надгробной проповеди Иоганна Херцога:
Hertzog J. Selige Ruhe — Gerechter Seelen (Rachel von Tauberin, gebor.
von Friesen). Dresden, 1657 (Экземпляр SLB).
19 Ю.О. Опель реконструирует биографию на основе надгробной про-
поведи. Зеботтендорф сумел оказаться на курфюршеской службе
лишь после породнения с саксонской ветвью своих предков и покуп-
ки саксонских сеньорий Роттвендорф, Кичвиц и Наундорф в 1627 г.
С 11 марта 1629 г. он служил надворным советником, позже занял
место и в апелляционном совете. См.: Eine politische Denkschrift des
kurftirstlich sachsischen Geheimen Rathes Abraham von Sebottendorf fur
Johann Georg I. vom Jahre 1639 / Bearb. von J. O. Oppel // NASGA. 8.
1887. S. 180-182.
20 Kluge R. Furst, Kammer und geheimer Rat. in Kursachsen von der Mitte
des 16. bis zum Beginn des 18. Jahrhunderts. Diss. MS. Leipzig, 1960. S. 70;
Schirmer U. Kursachsische Staatsfinanzen... S. 791.
21 Miiller F. Kursachsen und der Bohmische Aufstand 1618 — 1622. Munster,
1997. S. 60 — 61; Schirmer U. Kursachsische Kurstaatsfinanzen... S. 735 —
736.
22 Miiller F. Kursachsen und der Bohmische Aufstand... S. 60 — 63, 469 — 475;
Докладная записка И.Г. Оппеля курфюрсту 1639 прекрасно отражала
логику и размеры имперской лояльности: Eine politische Denkschrift...
S. 214 u. folg.
23 Рукописный фонд РНБ располагает уникальными копиями обви-
нительных актов сословий против Деринга, равно как и копией его
письма на имя курфюрста с опровержением пунктов обвинения: РНБ.
Ф. 999. Эрмитажное собрание. № 117. Nachrichtungen de Anno 1595.
Л. 23 — 29. Clagschrift contra D. Doring; A. 30 — 35: Письмо Д. Деринга
курфюрсту от 29 февраля 1628 г. Изучение текстов позволит в буду-
щем пролить свет на детали курфюршеской политики в отношении
сословий. Сжатый обзор доводов сословных чинов см.: Schirmer U.
Kursachsische Staatsfinanzen... S. 795 — 797.
24 Биография И.Г. Опеля см.: Zimmermann Chr. Christliche Leich — Pre-
digt (f Johann Georg von Oppel) (Экземпляр: SP); Eine politische Denk-
schrift... S. 193-197
25 Hauptstaatsarchiv Dresden. (Далее: HSTAD). Loc. 8017 / 12. Bl. 121: Пись-
мо графа на имя администратора от 27 февраля 1595 г.
26 HSTAD. Loc. 8017/12. Bl. 308: Прошение за сына господина фон Нича-
на «советника и надворного судьи» Богемской короны.
27 Ibid. Loc. 8017 / 12. Bl. 463 — 464: Письмо барона Херберштайна от 26
января 1598 г. администратору; В1. 466 — 467: Прошение ландесхаупт-
манна герцогства Штирии на имя администратора от 26 января 1598 г.
38 Ibid. Bl. 521—522: Письмо Софии курфюрстине Бранденбургской от
17 июля 1598 г.; В1. 523 — 524: Ответ Иоахима Фридриха курфюрста
Бранденбургского администратору от 26 июля 1598 г. с выражением
удовлетворения принятием наследников к дрезденскому двору.
29 HSTAD. Loc. 8017 / 17. Bl. 521-522.
Т.П. Гусарова
ПРОБЛЕМЫ ИНТЕГРАЦИИ
В КОМПОЗИТНЫХ МОНАРХИЯХ
РАННЕГО НОВОГО ВРЕМЕНИ
(НА ПРИМЕРЕ МОНАРХИИ
АВСТРИЙСКИХ ГАБСБУРГОВ)
В Средние века и раннее Новое время таких объединений, ко-
торые классифицируются историками как композитные монар-
хии, известно довольно много. Они различались как по составу,
так и по времени, на протяжении которого существовали. При
изучении этого исторического феномена перед исследователем
встают следующие фундаментальные проблемы: типы, характер
таких государственных образований, стадии развития и степень
централизации в них. Важным критерием, позволяющим судить
об этом, является глубина интеграции входящих в них компо-
нентов.
Монархия австрийских Габсбургов в Центральной Европе,
которую иногда называют Дунайской монархией Габсбургов,
представляет собой ярчайший пример композитарной монархии
раннего Нового времени. Она возникла из локального образо-
вания (Австрийское герцогство) и превратилась в крупнейшее
государственное объединение Европы. Особенно интересно
это явление потому, что в эпоху возвышения исторически ори-
ентированных в будущее национальных монархий, данное уни-
версалистское по своему характеру, казалось бы, обращенное в
средневековое прошлое и поэтому с точки зрения исторической
перспективы тупиковое объединение, тем не менее, просущест-
вовало до конца Первой мировой войны, только тогда уступив
место россыпи национальных государств, возникших на ее раз-
валинах. Вслед за Дж. Элиотом, мы предпочитаем рассматривать
композитные монархии, широко распространенные в раннее
Новое время, в том числе и монархию австрийских Габсбургов,
скорее как историческую норму, а не как анахронизм1.
В последние десятилетия монархия австрийских Габсбургов
попала под пристальное внимание историков, в первую очередь
Проблемы интеграции в композитных монархиях (Габсбурги)
147
тех стран, которые в нее когда-то входили, а именно из Австрии,
Венгрии, Чехии, Словакии, Хорватии и Словении. В их исследо-
ваниях особенно привлекает то обстоятельство, что они объеди-
няют свои усилия на научных конференциях, в коллективных
монографиях и сборниках научных статей, комплексно подходя
к изучению истории этого государственного образования, ста-
вя перед учеными сходные вопросы: возможности и границы
центральной власти, интеграция дворянства различных стран
в структуры венско-пражского двора Габсбургов и в систему
управления, централизация и регионализм, формирование но-
вых институтов власти, взаимоотношения центральной власти и
сословий инкорпорированных земель2.
О зарождении монархии австрийских Габсбургов можно го-
ворить с первой четверти XVI в., после того как по Вормсскому
(1521 г.) и Брюссельскому (1522 г.) договорам Фердинанд, изгнан-
ный из Испании и фактически обездоленный, при настойчивом
содействии своей тетки Маргариты получил от брата полную
власть сначала над наследственными австрийскими провинциями
(Верхней и Нижней Австрией, Штирией, Каринтией и Крайной),
потом над Тиролем, Передней Австрией и Вюртембергом3. Так
были созданы предпосылки для раздела империи Карла V и воз-
никновения двух ветвей дома Габсбургов: испанской и австрий-
ской. После трагических событий в Венгрии 1526 г. и пресечения
династии чешско-венгерских Ягеллонов к австрийским владени-
ям Фердинанда добавились страны чешской и венгерской корон,
но не как наследственные земли, а в качестве ассоциированных
королевств. Фердинанд был избран королем Венгрии и Чехии
сословиями, которые настаивали на своем праве выбирать коро-
лей, и с большим или меньшим успехом держались за него еще
в течение долгого времени. В управление этими землями Карл V
никогда не вмешивался, таким образом, Фердинанд с 1526 г. стал
общим правителем особого династического образования, состав-
ленного из стран и провинций Центральной Европы. По отноше-
нию к нему вполне применимо понятие «композитная монархия».
Австрийский исследователь Т. Винкельбауэр в своей монографии
называет его «сложносоставным государством Габсбургов в Цен-
тральной Европе («der zusammengesetze Staat der Habsburger in
Mitteleuropa»)4. Там же историк конкретизирует понимание но-
вого «государства» австрийских Габсбургов как «монархической
унии сословных унитарных государств и составного государства,
образованного из государств, представляющих комплекс разных
провинций» («eine monarchische Union monarchischer Unionen
148
Т.П. Гусарова
von Standesstaaten und aus zusammengesetzter Staat»)5. Иными
словами, речь идет об особой организации конгломерата госу-
дарств, составленных из стран корон Св. Вацлава и Св. Иштва-
на с центром, который представляли наследственные владения
Габсбургов в Австрии.
Несмотря на внешние признаки сходства, монархия австрий-
ских Габсбургов раннего Нового времени не идентична компо-
зитным монархиям, существовавшим в этом регионе в Средние
века. Действительно, и до этого времени в Центральной Европе
возникали государственные образования, основанные на дина-
стических униях. Так, венгерские короли из Анжуйской династии
одно время держали под своей властью также Польшу; Люксем-
бурга создали чешско-венгерскую унию; Габсбурги еще в XV в.
на короткий срок дали жизнь некоему подобию последующей
«Дунайской монархии» в составе тех же стран; пришедшие из
Польши Ягеллоны в течение двух поколений правили одновре-
менно как чешские и венгерские короли. Однако все эти дина-
стические унии оказались недолговечными. Мало что объединя-
ло их между собой, хотя общие интересы в Центральной Европе
у них, несомненно, имелись6.
Монархия Габсбургов в этом регионе представляла собой
очень сложную конструкцию. Помимо австрийских земель, как
уже сказано, в нее входили Чешское и Венгерское королевства со
своими композитами. В состав Венгерского королевства, в свою
очередь, в разное время и на разных условиях входили королев-
ство Хорватия и Славония7, а также Далмация. Так, Хорватско-
Славонское королевство располагало широкой автономией, име-
ло свое законодательство и пользовалось своим правом, собирало
свои сословные собрания — саборы и т.п. На саборах решались
вопросы внутренней жизни Хорватии, их посланцы представи-
тельствовали на венгерских государственных собраниях8. Во гла-
ве Хорватского королевства стоял бан, который занимал третью
позицию в ряду высших чинов Венгерского королевства9.
После смены правящей династии в 1526 г. отношения между
венгерской и хорватско-славонской коронами из-за модифика-
ции статуса самого Венгерского королевства не могли остаться
прежними перед лицом Габсбургов. Хорватские исследователи
настаивают на коренном характере изменений этих отноше-
ний. Так, в старой хорватской историографии доказывалось, что
в 1527 г. закончилась история венгерско-хорватской государ-
ственной унии и Хорватия, благодаря самостоятельному выбо-
ру (решению) хорватских сословий, независимо от Венгерского
Проблемы интеграции в композитных монархиях (Габсбурги)
149
королевства вошла в состав монархии австрийских Габсбургов и
снова объединились два «хорватских королевства»: Хорватия и
Славония10.
Отдельные современные хорватские историки рассматрива-
ют хорватско-славонскую историю после 1526 г. исключитель-
но под утлом османско-габсбургско-венецианского факторов,
и вовсе умалчивая о венгерском11. Венгерские историки, в том
числе современные, напротив, подчеркивают, что после воцаре-
ния Фердинанда I радикальных изменений в отношениях между
Хорватией, Славонией, с одной стороны, и Венгерским королев-
ством — с другой, не произошло. Габсбурги рассматривали Хор-
ватию и Славонию как попавшие под их власть через венгерскую
Святую корону и, по сути, не расценивали в качестве отдельно-
го королевства, хотя и укрепляли прямую властную вертикаль12.
В любом случае в Хорватско-Славонском королевстве наряду с
местным правом и институтами власти продолжали действовать и
венгерские, а сословно-представительные органы, саборы, функ-
ционировали в тесном взаимодействии с венгерскими Государ-
ственными собраниями13. Хорватское и славонское дворянство
успешно и беспрепятственно продвигалось по службе в венгер-
ских гражданских и военных ведомствах, интегрировалось в со-
став привилегированного сословия Венгерского королевства14. О
попытках отложиться от него ничего не известно, ибо в эту эпо-
ху значительно нужнее было единство, рассматривавшееся как
условие выживания15.
Далмация же, бывшая на протяжении столетий объектом
ожесточенной борьбы между Венгерским королевством и Вене-
цией, окончательно так и не укрепилась в составе Венгрии, чему
в немалой мере способствовала османская экспансия на Адриа-
тике и Балканах16.
В состав Венгерского королевства входили и другие, обладав-
шие широкой автономией области, в частности Трансильвания,
которая до 1526 г. имела статус воеводства со своими привилегия-
ми, законами, обычаями и сословиями. Трансильванский воевода
был четвертым по рангу сановником Венгерского королевства17.
Трансильвания имела особую сословную структуру, учитываю-
щую полиэтнический состав ее населения18. Со второй половины
XVI в. она отложилась от Венгрии, став княжеством под сюзере-
нитетом Порты, но в социально-политическом плане оба госу-
дарства оставались теснейшим образом связаны между собой19.
В конце XVII в. после освобождения Венгрии от турок Трансиль-
вания, сбросившая с себя узы вассальной зависимости от Осман-
150
Т.П. Гусарова
ской империи, перешла под власть непосредственно Габсбургов,
минуя Венгерское королевство, при сохранении определенной
автономии этого княжества, что было юридически зафиксирова-
но дипломом Леопольда I (Diploma Leopoldinum) 1691 г.20
Современная же Словакия не образовывала какой-либо фор-
мы автономии в составе королевства с самого начала его суще-
ствования вплоть до распада Австро-Венгрии и являлась его не-
отъемлемой частью, выступая в документах эпохи под названием
«Верхняя Венгрия» (Hungaria Superioris, partes superiores Regni
Hungariae)21. Современные словацкие историки, в целом изба-
вившись от стереотипов «деунгаризации» и «дебогемизации»,
характерных для «старой» словацкой исторической науки, рас-
сматривают историю своей страны в контексте исторических
реалий различных эпох, в частности, не противопоставляя вен-
герскую государственность Средних веков и раннего Нового
времени как антагонистическую, чужую для словаков22.
Чешское королевство, принявшее власть Фердинанда I
Габсбурга в 1526 г., в свою очередь, включало в себя Моравию,
Силезию и Нижние Лужицы23. Сословия инкорпорированных в
Корону Св. Вацлава земель имели свои сословные собрания и со-
храняли свои привилегии в рамках Чешского королевства.
Что касается государственного образования австрийских
Габсбургов в Центральной Европе, то оно теснейшим образом
соприкасалось с другой государственной системой — Священ-
ной Римской империей. В 1558 г. Фердинад I, к тому времени уже
давно правивший в Венгрии и Чехии, стал императором, поста-
вив рядом императорский, королевские и эрцгерцогский титулы.
Однако это обстоятельство не означало слияния этих двух обра-
зований, хотя сближения было не избежать. Связи между ними
были очень сложными, если не запутанными. Так, Чехия входила
в Священную Римскую империю, а ее король — он же император
Фердинанд I — заседал в коллегии курфюрстов. В то же время,
чешские сословия отказывались выполнять те требования мо-
нарха, которые нарушали бы законы и привилегии королевства.
Так, принуждение Фердинандом I Чехии к участию в бурных со-
бытиях жизни империи 40-х годов XVI в. послужило поводом для
Чешского восстания 1547 г.24 Несмотря на его подавление, Фер-
динанд I был вынужден считаться с сословиями королевства: на
Аугсбургском рейхстаге 1548 г. он отверг предложение герман-
ских князей, желавших включить Чехию в военно-финансовую
организацию империи и требовавших, чтобы земли Чешского
королевства платили имперский налог.
Проблемы интеграции в композитных монархиях (Габсбурги)
151
Венгерское же королевство со своими композитами и вовсе
никакого институционального отношения к империи не име-
ло. И хотя Фердинанд создал в Вене имперские управленческие
структуры, говорить об имперском управлении Венгрией и Че-
хией было бы неправомерно. Габсбурги правили ими не как
императоры, а как венгерские и чешские короли. Это прекрас-
но понимали в Стамбуле, и в течение XVI в. Порта в вопросах,
касающихся Венгрии, настойчиво адресовала свою дипломатию
Габсбургам не как императорам, а исключительно как венгер-
ским королям25. Поэтому следует очень четко разделять Импе-
рию Габсбургов и монархию австрийских Габсбургов, что, меж-
ду прочим, не всегда делается в историографии. Исследователи
применительно к XVI —XVII вв. часто говорят о наследственных
владениях австрийских Габсбургов, подразумевая под ними и
Венгрию с Чехией. Однако сословия Чешского королевства были
лишены права выбирать своих королей не в 1526 г., а после пора-
жения в битве при Белой Горе в 1621 г. По «Обновленному зем-
скому уставу» 1627 г. сословия теряли право избирать королей,
и все земли Чешского королевства превращались в наследствен-
ные владения дома Габсбургов, сужалась компетенция сеймов,
бывшие земские сословные чины превращались в назначенных
королем чиновников. Изменились и отношения между Короной
Св. Вацлава и инкорпорированными в нее Моравией и Силезией.
Моравские сословия попросили от Фердинанда II помилования,
а силезские заключили так называемый «аккорд», по которому
отказывались от сословного союза с Чехией и напрямую подчи-
нились императору26. Венгерские же сословия «добровольно»
отказались от права избирать короля только в 1686 г. в резуль-
тате освобождения Венгрии от османов, признав в этом заслугу
правящей династии. Лишь после этого Венгерское королевство
стало наследственным владением династии, что было узаконено
Государственным собранием Венгерского королевства27. Вместе
с тем, нельзя исключать влияния правительственных органов
Империи, назначаемых королями-императорами Габсбургами и
непосредственно от них зависящих, на государственную жизнь
композитов центральноевропейских владений Габсбургов, как
бы правящая политическая элита этих композитов не старалась
обозначить дистанцию с имперскими учреждениями и независи-
мость местных институтов власти от них.
В отличие от средневековых композитных монархий мо-
нархия австрийских Габсбургов просуществовала очень долго.
Согласившаяся на переход под власть чужой династии полити-
152
Т.П. Гусарова
ческая элита присоединенных стран сначала не рассчитывала
на далекие перспективы такого сосуществования. В Чехии вы-
боры прошли без особых затруднений, хотя сословиям все же
пришлось настаивать на своем праве выбора монарха. В Венгрии
приход Габсбургов на трон сопровождался жестокой борьбой
между конкурентами (Фердинандом Габсбургом и Яношем За-
полняй), за которыми стояли различные группировки магнатов
и дворянства. Были избраны оба, что привело к долгой внутрен-
ней войне, осложнившейся вмешательством османов. Обе сторо-
ны видели в турках врагов венгров и христианства. Но та часть
страны, за которой сохранилось название королевства, т.е. за-
падные и северные области тогдашней Венгрии, и которая прого-
лосовала за Фердинанда Габсбурга, т.е. за династическую унию
(в отличие от приверженцев «национального» государства, под-
держивавших бывшего трансильванского воеводу, крупнейшего
венгерского магната Запольяи), рассчитывала на силы и между-
народный вес Габсбургов в борьбе против грозящего османского
завоевания28. Эту задачу, как основную, сословия возложили на
новую династию, и каждый раз, когда между монархом и сосло-
виями возникали разногласия, — а по мере нарастания военных
неудач австрийских Габсбургов в борьбе с османами на венгер-
ском театре военных действий росли и разногласия, — сословия
ставили в вину своим королям то, что они не соблюдают данное
ими венгерской «нации» обещание изгнать турок из Венгрии.
Тем не менее по крайней мере в XVI в. турецкая опасность и ту-
рецкие завоевания воспринимались в обществе как временные,
от которых можно и нужно избавиться в обозримые сроки29.
В соответствии с этим и сама династическая уния, породившая
«Дунайскую монархию», воспринималась традиционно, как
временное явление: пока не будут изгнаны турки. Создатели это-
го государственного образования мыслили ординарно, как и их
предки: сегодня, пока есть надобность, такое объединенное уния-
ми государство существует, завтра, когда надобность исчезнет,
распадется и уния. В самом же факте образования межгосудар-
ственного объединения под властью одной династии современ-
никам никакой угрозы не виделось. Главным при этом считалось
то, чтобы новые правители ничего не меняли в присоединенном
государстве, соблюдали его законы и обычаи, а также старинные
привилегии и свободы сословий. Об этом новые монархи, всту-
пая на престол, давали клятву и капитуляционную грамоту сосло-
виям30.
Проблемы интеграции в композитных монархиях (Габсбурги)
153
Сложные и даже драматические отношения Венгерского ко-
ролевства с австрийскими Габсбургами на протяжении XVI —
XVII вв., не раз перераставшие при поддержке трансильванских
князей в вооруженную борьбу сословий с правящей династией,
венгерская историография долгое время (начиная с XIX в.) оце-
нивала как национально-освободительную борьбу, в которой
Габсбурги попадали в одну категорию с завоевателями-османа-
ми31. «Между двумя язычниками» («ket pogany kozott») — таким
сторонники этой точки зрения видели положение Венгрии той
эпохи, подразумевая под «язычниками» Габсбургов, с одной сто-
роны, и османов — с другой32. При этом Трансильванское княже-
ство представлялось историками бастионом венгерской незави-
симости, а его политика поддержки антигабсбургских движений
в Венгерском королевстве (даже с помощью османов и татар)
оценивалась как попытка взять на себя лидерство в деле воссо-
единения бывших территорий Венгерского королевства и созда-
ния национального государства33. Однако в последние десятиле-
тия все больше венгерских ученых предпочитают анализировать
события политической истории Венгрии того времени и венгер-
ско-габсбургские отношения с позиций исторических реалий,
т.е. существования династических или композитных монархий,
а не национальных государств Нового времени34. Антигабсбург-
ские же движения в Венгерском королевстве, поддерживавшие-
ся извне трансильванскими князьями, рассматриваются ими в
рамках борьбы сословий с королевской властью за сохранение
своих средневековых свобод и привилегий в обстановке крепну-
щей централизации; в конкретных исторических условиях этого
региона в ту эпоху речь не могла идти об отделении от Габсбур-
гов и создании независимого национального Венгерского коро-
левства35.
Данное положение находит подтверждение в последующей
истории стран, входивших в монархию австрийских Габсбургов,
и в частности, Венгрии. Изгнание османов из этой страны затя-
нулось почти на полтора века. Наконец, на исходе XVII в. оно со-
стоялось, а вместе с этим ушла в прошлое и непосредственная
турецкая опасность, грозившая владениям Габсбургов в Цент-
ральной Европе. Казалось бы, отпала необходимость в объеди-
нении вокруг австрийских Габсбургов, и каждая из стран могла
продолжить свой путь самостоятельно. Тем не менее этого не
произошло, и «Дунайская монархия» продолжала жить еще боль-
ше двух столетий, несмотря на имевшиеся между сословиями
стран-композитов и Габсбургами противоречия. Какие же фак-
154
Т.П. Гусарова
торы этому способствовали? Как раз здесь уместно будет сказать
об успехах интеграции, произошедшей за полтора века с начала
этого объединения. Как она проходила?
Подобно многим империям в истории сплоченные под вла-
стью австрийских Габсбургов страны Центральной Европы в
момент рождения были чрезвычайно пестрым государственным
объединением как с точки зрения политического устройства
отдельных территорий, так и в отношении их экономики, язы-
ка и т.д. Поэтому основатель монархии австрийских Габсбургов
Фердинанд I предпринимал огромные усилия, чтобы сплотить и
объединить эти разрозненные части. Он осуществил ряд жиз-
ненно важных реформ в целях модернизации государственного
управления, чтобы создать более прочные по сравнению с пре-
дыдущим периодом структуры и эффективные механизмы для
их функционирования. Сутью этих реформ была централизация
управления и власти, что, собственно, вписывалось в общий про-
цесс эволюции европейских государств позднего Средневековья
и раннего Нового времени, хотя и происходило в пространстве
композитной, а не «национальной» монархии.
В своей реформаторской деятельности Фердинанд ориенти-
ровался на начинания своего деда императора Максимилиана I
Габсбурга и сделал многое на пути вперед по сравнению с ним:
он осуществил реформы государственного аппарата, управления
армией и финансами36. Фердинандом I были учреждены новые
центральные (так называемые функциональные) правитель-
ственные органы: Придворный и Тайный советы, Придворное
казначейство, Придворная канцелярия (все в 1527 г.), а кроме
того Придворный Военный совет (1556)37. Все эти учреждения
стояли над австрийскими провинциальными сословными учреж-
дениями и были призваны сплотить в единое целое слабо связан-
ные между собой части наследственных владений австрийских
Габсбургов: Нижней и Верхней Австрии, Штирии и Каринтии,
Тироля и Форальберга. Но поскольку именно в 1526—1527 гг.
Фердинанд стал править также как король Богемии и Венгрии,
то уже на начальном этапе в его административную реформу
были вовлечены и эти инкорпорированные королевства. В 1527 г.
было учреждено Чешское казначейство (Camera Bohemica), а в
1528 г. — Венгерское казначейство (Camera Hungarica) с задачей
управления королевскими доходами. Параллельно с Придворной
канцелярией были созданы Венгерская и Чешская канцелярии.
При короле также действовали Венгерский и Чешский королев-
ский советы. Избрание Фердинанда германским императором
Проблемы интеграции в композитных монархиях (Габсбурги)
155
еще более усложнило структуру управления: в 1559 г. были соз-
даны Имперский Придворный совет и Имперская канцелярия.
Централизаторская политика Фердинанда I заключалась не
просто в создании новых центральных властных институтов.
Их аналоги — королевские советы, королевская казна и канце-
лярия и другие — существовали и раньше. В реформированных
центральных органах менялись основы, на которые они опира-
лись в своей деятельности. В первую очередь они должны были
напрямую подчиняться монарху, быть послушными его воле и
меньше зависеть от сословий. Принцип назначения на должно-
сти королем отодвигал преобладавшие ранее практики, на кото-
рые могли влиять как средневековые традиции, так и притязания
сословий на долю участия во власти. Предполагалось, что новые
центральные ведомства будут находиться при дворе монарха, ра-
ботать на постоянной основе. Все созданные в центре и на ме-
стах учреждения должны были иметь одинаковую внутреннюю
структуру, штатное расписание, жалованье чиновников, пра-
вила, на которых они функционировали. Все они строились на
коллегиальной основе. Новые органы центральной власти рас-
сматривались монархом как орудие, предназначенное для чет-
кого контроля за наиболее важными частями государственного
организма во всех инкорпорированных землях. Фердинандом I
и его преемниками периодически издавались регламенты, регу-
лирующие деятельность отдельных ведомств, а также дворцовых
служб. Зафиксированные в этих регламентах принципы вопло-
щались в жизнь очень медленно и с большим трудом, особенно в
тех случаях, когда сохранялась генетическая связь между средне-
вековыми учреждениями и теми, которые продвигали Габсбурги,
начиная с Фердинанда I.
Созданные Фердинандом Придворный, а затем Тайный со-
веты, должны были возвыситься над королевскими советами ин-
корпорированных стран. Компетенция Придворного совета еще
в середине XVII в. распространялась на все германские и авст-
рийские владения Габсбургов, хотя для последних в 1620 г. была
учреждена особая канцелярия, бравшая на себя некоторые пре-
рогативы Совета. К середине 50-х годов XVI в. Придворный совет
окончательно оформился в качестве органа правосудия. После
создания Имперского придворного совета в 50-е годы происходит
постепенное слияние этих двух ведомств (в пользу последнего),
завершившееся к середине XVII в. Функции же прежнего При-
дворного совета перешли к Тайному совету, который принимал
важнейшие решения по внешней и внутренней политике, под-
156
Т.П. Гусарова
держивающие централизаторские устремления Фердинанда I и
его преемников. Согласно первому регламенту от 1527 г., в При-
дворном совете помимо высших придворных чинов принимали
участие 19 советников, среди которых нашлось место и чешским
(5 чел.) и венгерским (2 чел.)38. В новом регламенте, составленном
десять лет спустя, о чешских и венгерских советниках речь уже
не шла. Вряд ли это правомерно рассматривать как проявление
дискриминации по отношению к инкорпорированным королев-
ствам, скорее монарх намеревался действовать в них через соз-
данные в эти годы чешское и венгерское наместничества, а так-
же через королевские советы этих стран.
Характерный для большинства стран Европы того времени
«сословный дуализм» — борьба между стремящимся к самостоя-
тельности от сословий монархом и самими этими сословиями —
никуда не исчез с приходом к власти в Чехии и Венгрии новой
династии. Однако в отличие от других стран Европы сословия
(в первую очередь дворянство) стран корон Св. Иштвана и
Св. Вацлава противостояли чужеземному правителю, из-за чего
их борьба приобретала особый «национальный» оттенок. Это от-
четливо видно на примере Королевского совета, более других ор-
ганов власти генетически восходящего к Средневековью. Как и
в королевских советах домохачской поры, членство в созданных
Фердинандом I Венгерском и Чешском советах определялось и
местом в иерархии чинов, и государевой милостью. Но в отличие
от прежних советов Королевские советы «новой формации» не
играли в государственном управлении «Дунайской монархии»
Габсбургов той роли, которая им выпала в «национальных» госу-
дарствах той поры. Эта утрата позиций произошла не сразу.
Поначалу Фердинанд прилагал немало усилий к тому, чтобы
придать королевским советам инкропорированных стран харак-
тер постоянно действующих при его особе ведомств, в частности,
установливая жалованье для советников39. Но, например, венгер-
ская знать видела в этом стремление ограничить ее свободы и вся-
чески сопротивлялась усилиям короля в этом направлении. Прав-
да, в 1588 г. венгерские сословия все же пошли на компромисс
с Рудольфом II. Статьями закона, принятого Государственным
собранием, предписывалось, чтобы при особе короля постоянно
находились одновременно несколько советников, в то время как
остальные члены Королевского совета должны были собираться
на совещания четыре раза в год40. Та статья закона, в которой
говорилось о том, что должна быть восстановлена «необходимая
и подобающая совету власть» была воспринята сословиями как
Проблемы интеграции в композитных монархиях (Габсбурги)
157
сигнал к наступлению на короля. Они попытались добиться пре-
вращения Королевского совета из совещательного органа в рас-
порядительный, что было решительно отвергнуто Рудольфом II41.
Венгерский королевский совет, в свою очередь, блокировал лю-
бые попытки Габсбургов переложить на него подготовку реше-
ний в обход Государственных собраний, в частности связанных
с установлением налогов, ссылаясь на то, что распорядительные
функции в Венгерском королевстве принадлежат сословиям,
иначе говоря, Государственному собранию. Венгерским сосло-
виям не удалось избежать и усиления влияния иностранцев на
внутренние дела Венгрии, хотя они на своих форумах неодно-
кратно требовали того, чтобы «венгерские дела» решались Вен-
герским советом, во всяком случае только венграми: все труд-
нее было отделять сугубо «венгерские дела» от так называемых
«смешанных», т.е. тех, которые затрагивали и другие композиты
монархии австрийских Габсбургов, в первую очередь военных и
финансовых. Все эти вместе взятые тенденции способствовали
уменьшению роли Венгерского королевского совета в принятии
важных государственных решений.
То важное обстоятельство, что короли из династии австрий-
ских Габсбургов не могли постоянно жить в своих королевствах,
хотя этого периодически требовали сословия и Чешского, и Вен-
герского королевств, привело к появлению института наместни-
чества. В Венгерском королевстве должность наместника воз-
никла еще при Сигизмунде Люксембурге, а законом 1485 г. она
была закреплена за надором-палатином. В Венгрии этот инсти-
тут власти возобновил свою деятельность сразу после воцарения
Фердинанда I, в Чехии — после подавления восстания 1547 г.
Первыми наместниками стали в Венгрии сестра Фердинанда и
вдова Лайоша II Мария Габсбург, а в Чехии — сын Фердинанда
эрцгерцог Фердинанд (будущий Фердинанд Тирольский). Эти на-
значения вполне соответствовали представлениям династии о
семейном правлении, при котором удавалось совместить интере-
сы династии с задачами централизации управления. Правда, Ма-
рия вскоре отказалась от этой трудной и опасной обязанности в
открытой на разграбление османам стране и, покинув Венгрию,
приняла предложение старшего брата стать наместницей Ни-
дерландов. Тем не менее наместники правили в Венгрии вплоть
до 1606 г., когда в результате победы первого сословного анти-
габсбургского движения была восстановлена должность надора-
палатина. При наместнике учреждался Наместнический совет,
который, по замыслу Фердинанда I, в создавшихся сложных
158
Т.П. Гусарова
условиях взаимоотношений центральной власти с сословиями
новых композитов, должен был хотя бы частично взять на себя
функции королевских советов. Их деятельность строилась по
образцу австрийских региональных правительств, что также в
принципе способствовало унификации управления владениями
династии. Однако если на первых порах венгерские наместники
с их советами имели возможность вмешиваться в финансовые и
военные дела королевства, сотрудничая с Венгерским казначей-
ством и высшими военными чинами королевства, то со временем
эти функции, несмотря на противодействие сословий, все боль-
ше и больше переходили в компетенцию местных специализиро-
ванных органов (в частности Венгерской казначейской палаты)
или «узурпировались» центральными, тоже профилированными
придворными ведомствами (Придворным военным советом по-
сле его создания в 1556 г.). За наместником сохранялись только
правосудие, а также право мелких земельных пожалований42.
Все это вместе взятое заметно ограничивало вмешательство вен-
герских сословий в государственное управление и вызывало их
недовольство. Поэтому они требовали — и добились в 1606 г. —
упразднения института наместника и возвращения его функций
надору-палатину, органу власти сословного характера: традици-
онно по венгерским законам надор заменял короля во время его
отсутствия в стране или при других обстоятельствах, а во второй
половине XV в. окончательно оформился как институт, представ-
лявший интересы сословий перед лицом монарха.
Деятельность наместника короля в Чехии, должность которо-
го была введена Фердинандом I после подавления чешского вос-
стания 1547 г., и первым носителем которой, как упоминалось,
стал эрцгерцог Фердинанд, полностью зависела от воли короля и
в то же время была более свободна от давления со стороны мест-
ных сословий. Наместник поддерживал лояльно настроенных к
Габсбургам чешских аристократов и дворян, которые, представ-
ляя сословия и занимая ведущие посты в центральных и регио-
нальных учреждениях страны, в то же время способствовали
проведению централизаторской политики династии в Чешском
королевстве43.
Учитывая то обстоятельство, что в руках династии австрий-
ских Габсбургов сконцентрировалась власть над территориями
разного статуса, ее представители стремились централизовать и
делопроизводство, касающееся их владений. Свои усилия в этом
направлении они осуществляли, также преодолевая сопротивле-
ния сословий: в большей степени Венгерского, в меньшей — Чеш-
Проблемы интеграции в композитных монархиях (Габсбурги)
159
ского королевства. Габсбурги, в первую очередь Фердинанд I, ре-
шили проблему следующим образом: было создано центральное
придворное ведомство, в котором получили представительство
канцелярии всех государственных образований, управляемых
Габсбургами. С 1518 г. в Придворной канцелярии действовало три
отделения (экспедиции) со своими секретарями, занимавшихся
делопроизводством Империи, Нижней и Верхней Австрии. Фер-
динанд^ 1527 г. реформировал Придворную канцелярию, разде-
лив ее на 10 экспедиций — частью по территориальному, частью
по отраслевому принципу: две из них отвечали соответственно
за документацию, касающуюся судопроизводства и сношений с
иностранными державами; две занимались испанской перепис-
кой; каждой из остальных вверялось ведение дел имперских и
верхнеавстрийских, далее бургундских, французских, чешских,
венгерских и лаузитцских (лужицких)44. Придворную канцеля-
рию возглавил Президент Тайного совета в звании верховного
канцлера или вице-кацлера.
В то же время в королевском штате сохранялись высшие
должности Венгерской и Чешской канцелярий: верховного канц-
лера, канцлера и вице-канцлера. Пребывание чинов Чешской
канцелярии при монархе удалось стабилизировать. При Ферди-
нанде I они регулярно посещали Вену, где также имели резиден-
цию со своим представителем, чешским и немецким секретаря-
ми и администратором45. Должности высших чинов канцелярии
Чешского королевства не замещались в редких случаях46. Этого
нельзя сказать о высших чинах Венгерской канцелярии. Пост
верховного канцлера полагался примасу венгерской церкви —
эстергомскому архиепископу, а канцлера — чаще всего епископу
веспремскому или дьёрскому. Поскольку доходами эстергомско-
го архиепископства и названных епископств ведало Венгерское
казначейство, они часто оставались вакантными47. В то же время,
как показывает пример наиболее известных в истории Венгер-
ского королевства XVI — XVII вв. верховных канцлеров Миклоша
Олаха (с 1553 по 1568 гг.) и Петера Пазманя (с 1616 по 1637 гг.),
даже если эти должности не пустовали, их носители были чрез-
вычайно обременены делами государственной и политической
важности, а также делами церкви в своей стране и не желали ме-
нять свою самостоятельность на регламентированное положение
придворных служащих под пристальным оком государя в Вене и
поэтому оставались дома, в Венгрии48. При короле же в Вене или
Праге постоянно находился венгерский секретарь49.
160
Т.П. Гусарова
С 1558 и вплоть до 1620 г. Имперская канцелярия вела дела
дома Габсбургов и Священной Римской империи. В 1620 г. из нее
выделилась Австрийская канцелярия, в 1624 г. Чешская экспеди-
ция оформилась в центральное бюрократическое ведомство при
венском дворе, получив в 1627 г. статус Придворной канцелярии,
глава которой назначался королем50. Венгерская канцелярия по-
добным образом «встроилась» в систему центрального бюрокра-
тического аппарата только в результате реформы 1690 г.51
Секретари канцелярий играли большую роль в делах своих
королевств. Они постоянно находились при дворе и сопровож-
дали короля во всех его поездках по стране и за границей. Через
их руки проходили все прошения к королю, поданные соотече-
ственниками, и секретари продвигали те, которые по той или
иной причине представлялись им наиболее важными. Они при-
сутствовали на заседаниях различных комиссий и советов, вели
протоколы, были в курсе происходящего при дворе, т.е. владели
стратегической информацией, которой могли пользоваться. На-
конец, они составляли протекцию многим молодым аристокра-
там и дворянам из своих стран, желавшим сделать карьеру при
дворе, покровительствовали ученым, литераторам, людям искус-
ства и студентам, занимались книгоиздательской деятельностью
и т.п.52 В конечном счете, своей как официальной, так и неофи-
циальной деятельностью секретари также способствовали про-
цессу интеграции.
Модернизация финансового управления в монархии Габсбур-
гов представляла одну из первых реформ Фердинанда I, поста-
вившего перед собой задачу централизовать финансы, внешнюю
политику и армию. Ее основы заложил Максимилиан I. Опираясь
на его начинания, Фердинанд I в 1527 — 1528 гг. начал проводить
реформу управления финансами, которая глубоко затронула и
Венгерское королевство. В Вене была учреждена Венская при-
дворная казначейская палата. Параллельно с ней в Венгрии —
Венгерская (Пожоньская) и в Чехии — Чешская казначейские
палаты. Их созданием Фердинанд I добивался установления кон-
троля над доходами короны в этих странах и изъятия их из-под
контроля сословий. Этому способствовало создание счетно-кон-
трольных, ревизионных структур, которые дисциплинировали
работавших в финансовой сфере чиновников.
Венгерская казначейская палата была единственным цен-
тральным ведомством, которое находилось на территории Вен-
герского королевства, из-за чего на нее ложилось много сложных
задач. С самого начала она подчинялась Венской придворной
Проблемы интеграции в композитных монархиях (Габсбурги)
161
казначейской палате, хотя официально и не признавала этого.
Для лучшей координации действий в 30-е годы XVI в. в штат Вен-
герского казначейства были введены немецкие казначейские
советники. В конце 30-х годов из-за большого объема работы из
Венгерского казначейства выделилось в качестве подчиненного
ей подразделения Сепешское казначейство с резиденцией в Ко-
шице (венг. Кашша). Иными словами, и в этой сфере видны серь-
езные шаги в сторону усложнения и централизации управления.
И хотя во внимание принималось мнение венгерских казначей-
ских чиновников, сфера деятельности Венгерской казначейской
палаты постоянно сужалась. Из-под ее руководства со временем
были выведены целые регионы (Славония), где под непосред-
ственным руководством Вены создавались самостоятельные
казначейские палаты. В середине XVI в. было учреждено Ниж-
неавстрийское казначейство с центром в Вене, изъявшее из ве-
дома венгерских финансовых институтов таможни на западной
границе Венгерского королевства. Понятно, венгерские сосло-
вия были этим недовольны и жаловались на нарушение их прав
и свобод. Но Фердинанд I стремился полностью взять в свои руки
управление всеми финансами, а его преемники посягнули даже
на ту их сферу, которая оставалась в ведении сословий (военный
налог устанавливало Государственное собрание). В результате
Венгерское казначейство медленно превращалось в составную
часть финансовой системы монархии Габсбургов, а это, в свою
очередь, ущемляло интересы и функции венгерской правящей
элиты.
Интеграция и централизация проявлялись и в создании ар-
мии чиновников, подготовленных, знающих свое дело профес-
сионалов, преданных династии, подчиненных центральным ор-
ганам власти и выполняющих поставленные ими задачи. Они
проходили в Вене отбор на конкурсной основе. При назначении
на должность учитывались разные качества претендентов на
должность: знание языков, образование, опыт предшествую-
щей работы, а также преданность династии и конфессиональная
принадлежность53. Габсбурги предпочитали держать на службе
католиков, хотя в документах Венского мира 1606 г., зафиксиро-
вавшего успехи антигабсбургского сословного движения Иштва-
на Бочкаи, и в законах Государственного собрания 1608 г. спе-
циально оговаривались одинаковые возможности для католиков
и протестантов при принятии на королевскую службу. В XVI в.
среди служащих встречалось много выходцев из немецкоязыч-
ного бюргерства Венгрии; в первой половине XVII в. венгерское
162
Т.П. Гусарова
дворянство добилось для себя претимуществ54. Служба в цен-
тральных и региональных ведомствах — особенно в казначей-
ствах и в канцеляриях, а также в судебных органах, предоставля-
ла прекрасные возможности для выдвижения мелкопоместным,
но грамотным дворянам и даже для выходцев из бюргерства, ибо
«чиновно-интеллигентская карьера благодаря развитию государ-
ственного управления и бюрократии именно в это время окон-
чательно превратилась в один из признанных путей карьерного
роста и аноблирования»55.
После включения Венгрии в состав владений Габсбургов пе-
ред Фердинандом со всей остротой встал вопрос об организации
обороны против османов, что предполагало с ее стороны как
финансирование (поддержание и развитие фортификационно-
го строительства, содержание войск, в том числе пограничных
и т.п.), так и руководство военными действиями. В этой сфере
Фердинанд и его преемники также провели ряд мероприятий,
нацеленных на централизацию управления военными делами.
Причем, не случайно, в обеих сферах — финансовой и воен-
ной — создавались схожие по структуре центральные органы.
Военные расходы австрийских Габсбургов были огромными,
и тем не менее, их не хватало на покрытие потребностей «фрон-
та». Ни одна из стран-композитов, ни наследственные владения
династии, как в отдельности, так и вместе взятые, не могли спра-
виться с этим бременем, хотя к концу 40-х годов XVI в. решился
вопрос о характере военной и материальной помощи Венгрии
со стороны стран, подвластных Габсбургам. Это была не разо-
вая — от случая к случаю — посылка войск или денег, а участие в
создании новой системы обороны и ее снабжении путем предо-
ставления ежегодной регулярной материальной помощи. В этом
участвовали не только чешско-моравские провинции и Австрия,
но и страны Священной Римской империи.
Значительная часть доходов Венгерского королевства шла на
содержание границы. Но в 70 —80-е годы XVI в. оно могло само-
стоятельно покрыть свои военные расходы только на 40 —55%56.
Основное финансирование осуществлялось из доходов казны,
находившихся в ведении Венгерского казначейства. Как уже
упоминалось, Габсбурги разными путями стремились подчинить
себе доходы Венгерского казначейства. Но их оказывалось явно
недостаточно для эффективного функционирования границы.
Чрезвычайный же, или военный, налог зависел от сословий, во-
тировавших его через Государственные собрания. Сословия свя-
зывали короля, ставя согласие на военную помощь в зависимость
Проблемы интеграции в композитных монархиях (Габсбурги)
163
от уступок со стороны центральной власти в тех или иных вопро-
сах. Сословия стремились установить контроль и за расходами
казны. Но в этом вопросе Габсбурги проявляли решительность.
Финансовые вопросы, как и военные, были отнесены к категории
«общих» или «смешанных дел», которыми ведало центральное
правительство, с чем сословия в конце концов были вынуждены
согласиться. В 1556 г. был создан Придворный военный совет,
который на протяжении XVI — XVIII вв. решал военные дела и во-
просы обороны и вполне отвечал требованиям и задачам эпохи.
Он действовал на постоянной основе как одно из центральных
государственных учреждений, и его компетенция распростра-
нялась на всю монархию австрийских Габсбургов, включая Вен-
герское королевство. Постоянных членов от Венгрии в Совете не
имелось, но для облегчения контактов с венгерскими военными
властями к нему был прикреплен местный переводчик. Парал-
лельно этому создавались высшие командные должности цент-
рального аппарата: главный казначей, главный провиантмейстер,
квартирмейстер и т.п. Назначения на эти должности и посты
высших военных командиров (командующих военными окру-
гами, армиями, крепостями и прочее) осуществлялись частично
Советом, частично самим монархом57. Некоторые крепости стра-
тегического значения на территории Венгерского королевства
переходили в непосредственное подчинение Вене (например,
Дьёр, Папа, Фюлек, Овар), и командование ими поручалось ино-
странным (чаще всего немецким или австрийским) офицерам.
Кроме этого при дворе и на местах появились новые должност-
ные лица: военные советники, военные комиссары (Kriegsrate,
Kriegskommissare), тоже, как правило, представленные авст-
рийскими или немецкими дворянами. Благодаря созданию этих
должностей Фердинанду удалось установить постоянную связь
венского двора с венгерским театром военных действий и все в
большей степени ставить его под контроль центра58.
Военная служба играла в ту эпоху важную роль в социаль-
ной адаптации и интеграции дворянства стран-композитов в
новую монархию. Она служила источником социального воз-
вышения — аноблирования — для значительной массы рядовых
воинов, несущих службу в пограничных королевских крепостях.
В то же время немало представителей среднего и даже мелкого
дворянства Венгрии вошли в высший эшелон знати, делая во-
енную карьеру (Пацот, Фай, Шемшей, Береньи, Хорват, Кери
и др.).
164
Т.П. Гусарова
Военные реформы Габсбургов подрывали средневековую
венгерскую военную организацию, с точки зрения как ее струк-
туры, так и значения, лишали самостоятельности, подчиняя цен-
тральным органам власти, сосредоточенным при венском (праж-
ском) дворе.
Реформирование военной сферы, ее централизация отража-
лись и на внешней политике. Она была изъята из компетенции
королевств-композитов и передана центральной власти: частью
дел, касающихся внешних сношений, занимался Придворный
военный совет, а именно тех, что были связаны с войной (напри-
мер, отношения с Османской империей), частью — Тайный со-
вет. Высшие должностные лица Венгерского королевства, напри-
мер надор-палатин Миклош Эстерхази, поддерживали тесные
связи с иностранными дипломатами, но самостоятельных реше-
ний принимать не могли59.
Сопровождавшая централизацию интеграция осуществля-
лась не только через реформы гражданского, военного и финан-
сового управления. К ней вели и другие пути, которые в данной
статье из-за ограниченного объема я могу охарактеризовать
вкратце и в самых общих чертах, опираясь на результаты новей-
ших исследований.
Важным центром интеграции выступал двор Габсбургов в
Вене (при Рудольфе II — в Праге), с которым после 1526 г. сли-
лись чешский и венгерский королевские дворы, потерявшие
свою самостоятельность. В 1558 г. туда же переместился и импе-
раторский двор. Таким образом, для всех владений Фердинанда I
сформировался общий двор, в котором раньше или позже, с
меньшими или большими трудностями обрели свое место дво-
ряне из разных стран, подвластных Габсбургам: на смену ис-
панским и нидерландским придворным60 в 40-е годы XVI в. при-
шли австрийские и немецкие дворяне, за ними аристократия из
Чехии появилась среди придворных и советников центральных
правительственных органов61. Венгерская элита труднее других
адаптировалась к новым условиям, сильно отличаясь языком,
нравами, и обычаями62, но и ее отдельные представители с сере-
дины XVI в. начинают осознавать пользу близости к венскому
двору. Все чаще венгерские аристократы посылали в Вену своих
детей учиться в школах63. Эта практика сохранилась и позже64.
Часть этой молодежи попадала ко двору и начинала служить в
качестве придворных, выполняя незначительные функции. Это
положение касается как детей аристократов, так и мелких дво-
рян — с той только разницей, что для детей из знатных фамилий
Проблемы интеграции в композитных монархиях (Габсбурги)
165
открывался путь к высшим придворным должностям, а для рядо-
вых дворян такая карьера была, как правило, закрыта.
Несмотря на общий двор, в Вене сохранялись средневеко-
вые должности венгерского и чешского королевских дворов:
камерарии, конюшие, кравчие, стольники и даже отдельные
королевские венгерские хофмейстеры и привратники, хотя но-
сители этих должностей на деле давно не выполняли прежних
функций и при дворе в Вене или Праге постоянно не состояли65.
Эти должности носили репрезентативный характер, и их обла-
датели, представители высшей знати, обычно занимали руково-
дящие посты в своих королевствах. Так, Тамаш Надашди, до того
как в 1554 г. занял пост надора и наместника (до 1562 г.), после-
довательно прошел по ступеням не только высших государствен-
ных должностей: хорватского бана (1535—1536), королевского
тезаурария (1536— 1543) и государственного судьи (1543— 1544);
этим высшим государственным постам в 1532 г. предшествова-
ло его назначение верховным хофмейстером венгерского двора
при Фердинанде66. Другой известный персонаж венгерской ис-
тории Миклош Эстерхази, попав благодаря выгодному браку в
ряды высшей знати, в 1618 г. получил должность главного хоф-
мейстера при венгерском короле, в 1622 г. он уже обрел второй
пост в королевстве — государственного судьи, а через три года
поднялся на вершину власти в Венгерском королевстве, став на-
дором-палатином67. Сохранение этих номинальных придворных
должностей должно было поддерживать хотя бы видимость су-
ществования венгерского королевского двора. Их носители по-
лучали за них щедрые пожалования от короля, немалые суммы из
казны, появлялись при венском дворе и сопровождали монарха
во время его приезда в Венгрию на Государственные собрания
и коронацию, участвуя в торжественных мероприятиях, на ко-
торых они, в качестве исключения, исполняли свои придворные
функции68. Венгерским сословиям существование этих должно-
стей гарантировало сохранение привилегий, а монархам давало
надежду на лояльность со стороны венгерской политической
элиты, в формировании которой они принимали активное уча-
стие69. Эти должности помогали венгерской аристократии интег-
рироваться при венском дворе70.
Изучая пути интеграции «национальных» элит в монархию
австрийских Габсбургов, современные исследователи обращают
внимание на формирование наднациональной аристократии. По-
всеместно заключались браки между представителями знатных
семей Австрии, Чехии и Венгрии. В итоге сложилась целая сеть
166
Т.П. Гусарова
аристократических династий космополитического характера.
Они располагали подданством в нескольких странах монархии,
Габсбургов, получали там крупные земельные пожалования от
них и занимали во всех их владениях и при венском дворе клю-
чевые должности. При этом они не только верно служили Габс-
бургам, но и удачно отстаивали свои семейные интересы. Таким
образом, их присутствие было заметно во всей монархии71.
Нельзя забывать о культурных влияниях, сближавших под-
данных разных частей монархии между собой и с правящей
династией. Придворные празднества в Вене, на которые съез-
жалась знать; коронационные торжества в странах-композитах
и тому подобные мероприятия сопровождались торжественны-
ми процессиями и увеселениями, обедами и балами, турнира-
ми, спектаклями и балетами72, поездки Габсбургов в Германию
на императорские коронации и рейхстага со свитой, представ-
ленной подданными разных стран, — все это создавало общий
культурный фон, единое культурное пространство, которые не
только укрепляли связи между определенными слоями разных
частей австрийской монархии Габсбургов, но и способствовали
их сближению.
Одним из важных проявлений углубленной интеграции
стало упрочение политических контактов между сословиями
стран-композитов не только в согласии с правящей династией,
но и самостоятельно от нее — более того, даже против нее. Это
особенно ярко проявилось в период так называемого «братского
раздора» — кризиса внутри дома австрийских Габсбургов начала
XVII в., вылившегося в открытое сопротивление, которое оказа-
ли Рудольфу II Габсбургу сословия Венгрии, Австрии и Чехии. Во
время этого противостояния сословия трех стран активно сотруд-
ничали между собой, обсуждали вопросы взаимодействия, усло-
вия примирения с правящим домом, обменивались посланиями и
посольствами, делегировали своих представителей на сословные
форумы, посылали свои войска на оговоренные операции. Так, в
разработке условий Венского мира 1606 г., подытожившего воз-
главленное Иштваном Бочкаи движение венгерских сословий
против Рудольфа II, принимали участие представители сословий
Австрии, Штирии, Чехии, Моравии, Силезии и Лужиц. На пере-
говорах речь шла не только о характере взаимоотношений каж-
дой из стран с побежденным монархом, но и об общих вопросах,
в частности о необходимости заключить мир с Портой. Когда же
выполнение условий Венского мира оказалось под угрозой, со-
словия этих стран заключили между собой просуществовавшую
Проблемы интеграции в композитных монархиях (Габсбурги)
167
с 1608 по 1609 г. конфедерацию, совместные действия которой
привели к отречению Рудольфа II от власти в 1609 г. в Венгрии,
Австрии и Моравии, а в 1611 г. — в Чехии73.
Таким образом, даже учитывая то обстоятельство, что монар-
хия австрийских Габсбургов создавалась в традиционных фор-
мах династических объединений и страны-композиты долгое
время сохраняли в ней широкую автономию (особенно Венгрия),
мы можем говорить о новом этапе существования композитной
монархии в условиях формирования государства раннего Нового
времени.
1 Elliott J.H. A Europe of Composite Monarchies // Past and Present. 1992.
117. P. 48-71.
2 Невозможно перечислить все работы, так или иначе затрагивающие
проблемы истории композитных монархий. Приведу только те наибо-
лее значительные труды последних лет, которые отражают, с одной
стороны, участие национальных школ в этих исследованиях, с дру-
гой — наиболее распространенную проблематику. Хотя вынуждена
признать, чтоиэтотсписоквесьмаобъемен. См.: Bahlcke J. Regionalismus
und Staatsintegration in Widerstreit. Die Lander der Bohmischen Krone
in ersten Jahrhundert der Habsburgerherrschaft (1526— 1619). (Schriften
des Bundesinstituts fur ostdeutsche Kultur und Geschichte 3). Munchen,
1994; Bad'urikJ. Slovensko v zapase Ferdinanda I. о uhorsku korunu
(1526— 1532). Bratislava, 1998; Buzek V. Dvur habsburskych cisaru v letech
1526—1740 a historiografie na prahu 21.stoleti// Slechta v habsburske
monarchii a cisafsky dvur (1526— 1740) / Ed. V. Buzek, P. Kral // Opere
historica. Ceske Budejovice, 2003. 10. S. 50 — 72; DuindamJ. The Court of
the Austrian Habsburgs. Locus of a Composite Heritage // Mitteilungen
der Residenzen-Kommision d. Ak. d. Wiss. zu Gottingen 8. 1998. N 2.
P. 24 —52; Ewans R.J. W. Die Habsburger. Die Dynastie als politische
Institution // Europas Furstenhofe Herrscher, Politiker und Mazene. 1400 —
1800 / Hrsg. A.G. Dickens. Graz; Wien; Koln, 1978; Gecsenyi L. Gazdasag,
tarsadalom, igazgatas. Tanulmanyok a kora ujkor tortenetebol. Gyor, 2008;
Hausenblasova J. Nationalitats-Sozialstruktur des Hofes Rudolf II. im
Prager Milieu an der Wende vom 16. zum 17. Jahrhundert // Berichte und
Beitrage des Geisteswissenschaftlichen Zentrums Geschichte und Kultur
Ostmitteleuropas e.V. 1999. Offentliche Vortrage 1998/99 (1999). S. 20-
37; Hengerer M. Kaiserhof und Adel in der Mitte des 17. Jahrhunderts. Eine
Kommunikationsgeschichte der Macht under Vormoderne (Historische
Kulturwissenschaft 3). Konstanz, 2004; Kohler A. Vom Habsburgischen
Gesamtsystem Karls V. zu den Teilsystem Philips II. und Maximilians II //
Kaiser Maximilian II. Kultur und Politik im 16. Jahrhundert / Hrsg.
F. Edelmayer, A. Kohler (Wiener Beitrage zur Geschichte der Neuzeit.
Bd. 19). Wien; Munchen, 1992; MacHardyJ.K. Staatsbildung in den
168
Т.П. Гусарова
habsburgischen Lander in der Friihen Neuzeit. Konzepte zur Uberwindung
des Absolutismusparadigmas // Die Habsburgermonarchie 1620 bis 1740.
Leistungenund Grenzendes Absolutismusparadigmas / Hrsg. von P. Mat'a,
Th. Winkelbauer (Forschungen zur Geschichte und Kultur des ostlichen
Mitteleuropa. Bd. 24). Stuttgart, 2006; Oborni T. Die Herrschaft Ferdinands I.
in Ungarn // Kaiser Ferdinand I. Aspekte eines Herrscherlebens / Hrsg.
M. Fuchs, A. Kohler (Geschichte in der Epoche Karls V. 2.). Munster,
2003. S. 17 —165; Panek J. Hofamter-Landesamter-Staatsamter zwischen
Standen und Monarchic an der Schwelle zur Neuzeit. Die bohmischen und
osterreichischen Lander in Vergleich //StandefreiheitundStaatsgestaltung
in Osteuropa. Ubernationale Gemeinsamkeiten in der politischen Kultur
vom 16. — 18. Jahrhundert / Hrsg. J. Bahlcke, H.J. Bomelburg, N. Kersken
(Forschungen zur Geschichte und Kultur des ostlichen Mitteleuropa 4).
Leipzig, 1996; Sahin-Toth P. A Difficult Appreticeship. The Integration
of Hungary into the Habsburg Monarchic in the 16th Century// The
World of Imperor Charles V / Ed.W. Blockmans, N. Mout (Koninlkijke
Nederlandse Akademie van Wettenschappen Verhandelingen, Afd.
Letterkunde. Nieuwe Reeks, deel 188). Amsterdam, 2004. P. 247 —263;
Sutter FichtnerP. The Habsburg Monarchic 1490—1848. Attributes of
Empire. Houndmills; Basingstoke; Hampshire; N.Y., 2003; Press V. The
Imperial Court of the Habsburgs. From Maximilian I. to Ferdinand III.
1493 — 1657 // Princes, Patronage and the Nobility: Court at the Beginning
of the Modern Age ca.1450— 1650 / Ed. R.G. Asch, A.M. Birke (Studies of
the German Historical Institut London). L.; Oxford, 1991; Spielman J.Ph.
The City and the Crown. Vienna and the Imperial Court 1600 — 1740. West
Lafayette, 1993.
В венгерской историографии для изучения этой проблематики
особенно много делает в настоящее время автор многочисленных тру-
дов Теза Палфи: PalffyG. A Magyar Kiralysag es a Habsburg Monarchia
a 16.szazadban. Budapest, 2010; Idem. The Kingdom of Hungary and the
Habsburg Monarchy in the Sixteenth Century. N.Y., 2009; Idem. Der Adel
und der Kaiserhof in der Fruhneuzeit (Eine Skizze) // Slechta v habsburske
monarchii a cisarsky dvur (1526 — 1740). S. 133—152; Idem. Zentralisierung
und Lokalverwaltung. Die Schwierigkeiten des Absolutismus in Ungarn
von 1526 bis zur Mitte des 17. Jahrhunderts // Die Habsburgermonarchie
1620 bis 1740. Leistungen und Grenzen des Absolutismusparadigmas /
Hrsg. P. Mat’a, Th. Winkelbauer. S. 279 — 299; Idem. A harom reszre szakadt
orszag 1526—1606. Magyarorszag tortenete 9. Budapest, 2009; Idem.
A tizenhatodik szazad tortenete. Magyar Szazadok 6. Budapest, 2000.
3 См. об этом: Kohler A. Ferdinand I. 1503— 1564. Furst, Konig und Kaiser.
Munchen, 2003. S. 60 — 72.
4 Winkelbauer T. Standefreiheit und Fiirstenmacht. Lader ubd Untertanen
des Hauses Habsburg in konfessionellen Zeitalter. Teil 1 (Osterreichische
Geschichte 1522-1699 / Hrsg. H. Wolfram). Wien, 2003. S. 25.
5 Ibid.
Проблемы интеграции в композитных монархиях (Габсбурги)
169
6 См., например, о династической политике польских, чешских и
венгерских Ягеллонов на рубеже XV —XVI вв.: Diviky A. Az 1494. evi
fejedelmi Kongresszus. Locse, 1913.
7 Хорватия co Славонией были присоединены к Венгерскому королев-
ству в конце XI — начале XII в. Венгерские историки полагают, что это
произошло в результате завоевательных походов венгерских коро-
лей Ласло I и Кальмана I (Kristo Gy. Magyarorszag tortenete 895— 1301).
Budapest, 2003. 136— 139.1.), специалисты же по истории Хорватии го-
ворят о венгерско-хорватской унии (Фрейдзон В.И. История Хорва-
тии. Краткий очерк с древнейших времен до образования республики
(1991 г.). СПб., 2001. С. 20-21).
8 См. об этом: Frakndi V. Magyar Orszaggyulesi Emlekek // Monumenta
comitilia Regni Hungariae. 1.1526—1537. Budapest, 1874. 74 — 95.1.;
Sisic F. Hrvartski saborski spisi. Acta comitilia regni Croatiae, Dalmatiae,
Slavoniae. Uredio U Zagrabu, 1912—1918. Vol. I —V.
9 Fallenbuchl Z. Magyarorszag fomeltosagai 1526 — 1848. Budapest, 1988.
74-76. 1.
10 Sisic F. Die Wahl Ferdinands I. von Osterreich zum Konig von Kroatien.
Zagreb, 1917; Klaic V. Povijest Hrvata. Od najstarijih vremena de svrSetka
XIX stoljeca Knjiga peta. Ctverto doba: Vladenje kraljeva iz porodice
Habsburga (1527-1740). Zagreb, 1985. 81-88.
11 Roksandic D. Historiografija о hrvatskom ranom novom vijeku u Europskom
kontextu // Historijski Zbornik. 1999. 52. S. 171 — 177.
12 Varga Sz. Az 1527.evi horvat-szlavon kettos «kiralyvalasztas» tortenete //
Szazadok. 2008. 142. evf. 5. sz. 1133.1.
13 PdIffy G. Horvatorszag es Szlavonia a XVI —XVII. szazadi Magyarki-
r&lysagban // Fons (Forraskutatas es Torteneti Segedtudomanyok) IX. evf.
2002. l-3.sz. 107-121.1.
14 Один из наиболее ярких примеров такой интеграции в венгерскую
политическую элиту представляет хорватский род Зрини, многочис-
ленные представители которого играли заметную роль в политиче-
ской жизни королевства, дали стране выдающихся полководцев и го-
сударственных деятелей. См. об этом: A Zrinyiek a magyar es a horvat
historiaban / Szerk. Bene S., Hausner G. Budapest, 2007.
15 Pdlffy G. Horvatorszag es Szlavonia. 120.1.
16 О долгих и сложных перипетиях борьбы между Венгерским королев-
ством и Венецией за Далмацию см.: Jdszay М. Velence es Magyarorszag.
Еду szomszedsag kuzdelmes tortenete. Budapest, 1990; Sestan E. La
conquista veneziana della Dalmacia. (Storia della civilta veneziana). Firen-
ze, 1999; Engel P. Beilleszkedes Europaban a kezdetektol 1440-ig (Magyarok
Europaban I). Budapest, 1990; KosdryD. A magyar kulpolitika Mohacs
elott // Kosary D. A magyar es europai politika tortenetebol. Tanulmanyok.
Budapest, 2001. 9—129.1.
17 Ibid. 77-79.1.
170
Т.П. Гусарова
18 См. об этом, например: Kdlnoky N. Les constitutions et privileges de la
noble nation sicule. Acculturation et maintien d'un systeme coutumier
dans la Transylvanie medievale. Budapest; Paris; Szeged, 2004.
19 См. об этом: Erdely tortenete // Foszerk. Kopeczy В. I — II. kot. Budapest,
1986; Barta G. Az erdelyi fejedelemseg sziiletese. Budapest, 1979; Racz L.
Fohatalom es kormanyzas az Erdelyi Fejedelemsegben. Budapest, 1992.
20 Чизмадиа А., Ковач К., Асталош А. История венгерского государства и
права: пер. с венг. М., 1986. С. 183.
21 Следует принимать во внимание то обстоятельство, что современная
Словакия и так называемая «Верхняя Венгрия» не совпадают в гра-
ницах, так как последняя включает в себя и северные комитаты сего-
дняшней Венгрии.
22 История Словакии / Пер. со словац. и англ. М., 2003.
23 Моравия в 1029 г. стала частью владений Пржемысловичей, а в 1197 г.,
уже будучи самостоятельным маркграфством, подчинилось чешскому
королю как князю Священной Римской империи. Включение Силезии
в состав Чешского королевства произошло в результате заключения в
1335 г. Вишеградского мирного договора, завершившего войну между
польским королем Яном Казимиром и чешским королем Яном Люк-
сембургом, в качестве компенсации за отказ последнего от притяза-
ний на польский престол.
24 Мельников Г.П. Чешское восстание 1547 г. и Сикст из (Эттерсдорфа
как его хронист // Сикст из (Эттерсдорфа. Хроника событий, свер-
шившихся в Чехии в бурный 1547 г. / Отв. ред. Б.Н. Флоря. М., 1989.
С. 7-10.
25 Barta G. Bevezetes // Ket targyalas Sztambulban. Hieronimus Laski
targylasa a tordknel Janos kiraly neveben. Habardanecz Janos jelentese
1528. nyari sztambuli targylasairol (Regi Magyar Konyvtar. Forrasok 5).
Budapest, 1999. 57 — 60.1.
26 Любавский М.К. История западных славян. M., 2004. С. 250.
27 Corpus Juris Hungarici. Magyar Tdrvenytar.Vol. IV: 1657—1740. evi
torv£nycikkek. Budapest, 1900. P. 328 (Закон 1687/Ст. 1).
28 Bdrdossy L. Magyar politika a Mohacsi vesz utan. Budapest, 1943 (Penp.).
7-33.1.
29 Peter K. Zrinyi Miklos terve II. Rakoczy Gyorgy magyar kiralysagrol //
Szazadok. 1972. 3. sz. 653 — 666.1.
30 Гусарова Т.П. Светская коронационная клятва и коронационная гра-
мота в Венгерском королевстве при ранних Габсбургах как диалог ко-
ролевской власти и сословий // Право в средневековом мире: сб. ст. /
Под ред. И.И. Варьяш и Г.А. Поповой. М., 2009. С. 8 — 20.
31 См. об этом: Pdlffy G. А 16—17. szazadi Habsburg-magyar kapcsolatok
megitelese a magyar tortenetirasban // Protihabsburske stavovske povstania
a ich vplyv na vyvoj pohranicnych regionov Slovenska a Mad'arska v 17.
storoci. Habsburg-ellenes rendi felkel^sek es ezek hatasa Szlovakia es
Magyarorszag hatarmenti tersegenek fejlodesere a 17. szazadban. Presov,
2008. S. 15-29.
Проблемы интеграции в композитных монархиях (Габсбурги)
171
32 Varkonyi A.R. Ket pogdny kozott. A Rdkoczy-szabadsagharc tortdnete. 4.
kiad. Budapest, 1979.
33 Pa Iffy G. A 16—17. szazadi Habsburg-magyar kapcsolatok megitelese.
18. 22.1.
34 Наиболее отчетливо эта позиция отражена в работах Й. Сюча, Ф. Са-
кая, Г. Палфи. См.: SziicsJ. Die drei historischen regionen Europas: 2 Aufl.
Frankfurt a. M., 1994. S. 82 — 83; SzakalyF. A mohdcsi csata. Budapest, 1975
(Sorsdonto Torttenelmi napok 2). 126.1.; Palffy G. The Kingdom of Hungary
and the Habsburg Monarchy in the Sixteenth Century. N.Y., 2009).
35 Palffy G. Szabadsagharc volt-e Bocskai Istvan mozgalma? // Publicationes
universitatis Miscolciensis. Sectio philisophica. T. XIII. Fasc. 2. Miscolc,
2008. 187-205. 1.
36 О реформах Максимилиана I см.: Wiesflecker H. Maximilian I. Die
Fundamente des habsburgischen Weltreiches. Wien; Miinchen, 1991.
37 Fellner Th., Kretschmayr H. Die osterreichische Zentralverwaltung. Abt. I:
Von Maximilian I. bis zur Vereinigung der Osterreichischen und Bohmischen
Hofkanzlei (1749). Bd. 1: Geschichtliche Ubersicht (Veroffenlichungen der
Kommission fur neuere Geschichte Osterreichs 5). Wien, 1907. S. 33.
38 Ibid. S. 218-233.
39 Ember Gy. Az ujkori magyar kozigazgatas tortenete Mohacstol a
torok kiuzesdig (Magyar Orszagos Leveltar kiadvanyai III. Hatosag- es
hivataltortdnet). Budapest, 1946. 77.1.
40 Статьи 3, 4, 9 закона Государственного собрания 1588 г. См.: Corpus
Juris Hungarici. Magyar Torvenytar. 1526—1608. evi torveniczikkek.
Budapest, 1899. P. 706-711.
41 Magyar Orszaggyulesi Emlekek. Monumenta comitilia Regni Hungariae /
Ed. Fraknoi V. VII. kot. Budapest, 1883. P. 263.
42 Ember Gy. Op. cit. 97 — 98.1.
43 Buzek V., PalffyG. Integrating the Nobility from the Bohemian and Hungarian
Lands at the Court of Ferdinand // Historica. Historical Sciences in the
Czeh Republic. Series Nova. Prague, 2003. 10. P. 67.
44 Hintze O. Die Entstehung der modernen Staatsministerien // Historische
Zeitschrift. 1908. Bd. 100.
45 Buzek V., Palffy G. Integrating the Nobility. P. 61.
46 Об этом свидетельствуют описи придворных штатов Максимилиа-
на II (последнего года правления, 1574 г.) и Рудольфа II (1576, 1580,
1584, 1589, 1601, 1612 гг.), опубликованные чешской исследователь-
ницей Я. Хаузенблазовой (Der Hof Kaiser Rudolfs II. Eine Edition des
Hofstaatsverzeichnisse 176—1612 / Hrsg. J. Hausenbiasova (Fontes
Historiae Artium IX). Prague, 2002. S. 132.
47 Ibid.; Ember Gy. Op. cit. 113 — 114.1.
48 См. о них: Гусарова Т.П. Миклош Олах — венгерский государствен-
ный деятель и гуманист // Культура Возрождения и власть / Отв. ред.
Л.М. Брагина. М., 1999. С. 204-212.
49 Der Hof Kaiser Rudolfs II. S. 132.
172
Т.П. Гусарова
50 Mraz G. Das Palais der Ungarischen Hofkanzlei 1747—1848 // Das
ungarische Palais in Wien. Der Botschaft der Republik Ungarn / Aufsatze
von R. Perger, G. Mraz, L. Gecsenyi. Gyor, 1994. S. 41.
51 Ember Gy. Op. cit. 113 — 114.1.
52 См. об одном таком королевском секретаре: Гусарова Т.П. Хобби коро-
левского секретаря при венском дворе. Лёринц Ференцфи и его кни-
гоиздательское дело в XVII в. // Книга в культуре Возрождения. М.,
2002. С. 260-268.
53 Gecsenyi L., Guszarova Т. A Szepesi Kamara vezeto tisztviseloi 1646— 1672
kozott// Szazadok. 137. evf. 3. sz. 2003. 652 — 672. 1; Гусарова Т.П. «Не-
потопляемый» Эбецкий. История одной карьеры // Казус. Индивиду-
альное и уникальное в истории. 2005 / Под ред. М. Бойцова и И. Дани-
левского. М., 2006. С. 213 — 233; Она же. Конкурсные дела венгерских
чиновников в венском Придворном казначействе во второй половине
XVII в. // Искусство власти: сб. в честь проф. Н.А.Хачатурян. СПб.,
2007. С. 352-373.
54 Fallenbuchl Z. A Magyar Kamara tisztviseloi a XVII.szazadban // Leveltari
Kozlemenyek. 1968. 2. sz. 233 — 268.1.
55 Palffy G. A Magyar Kiralysag a 16.szazadi Habsburg Monarchiaban//
Szazadok (141. evf.), 2007, 5. sz. 1091. 1.
56 Palffy G. A torokellenes hatarvedelmi rendszer fenntartasanak koltsegei a 16.
szazad masodik feleben // Vegvar es ellatas / Szerk. Petercsak T., Bercz M.
Eger, 2001.199.1.
57 Ember Gy. Op. cit. 71.72.1.
58 Palffy G. A Magyar Kiralysag a 16.szazadi Habsburg Monarchiaban.
1103.1.
59 См. об этом: Hiller I. Palatin Nikolaus Esterhazy. Die ungarische Rolle in
der Habsburgerdiplomatie 1625 bis 1645.Wien; Koln; Weimar, 1992.
60 Mitis O. Vom burgundischen Hof Ferdinands I. in Osterreich. Eine
Verrechnung des Generalschatzmeisters aus dem Jahre 1522 // Jahrbuch
fur Landeskunde von Niederosterreich. Neue Folge. 1928. 21. S. 153 —
163; Kohler A. Die spanisch-osterreichische Begegnung in der erste
Halfte des 16. Jhs. Ein Mentalitatgeschichtlicher Versuch // Spanien und
Osterreich in der Renaissance: Akten des fiinften spanisch-osterreichischen
Symposions, 21—25. September 1987 in Wien / Hrsg. W. Kromer. Innsbruck
1989. S. 43-55.
61 Skybova A. Ferdinand I. der Habsburger und die Anfange seiner Regierung
in bohmischen Staat // Europaische Herrscher. Ihre Rolle bei der Gestaltung
von Politik und Geschichte vom 16. bis zum 18. Jahrhundert / Hrsg. Vogler
G. Weimar, 1988. S. 71-84.
62 Palffy G. Der wiener Hof und die ungarischen Stande im 16. Jh.//
Mitteilungen des Instituts fur Osterreichische Geschichtsforschung 109,
2001. S. 346-381.
63 По подсчетам венгерского историка Л. Гечени в Нижнеавстрийской
провинциальной школе, открытой Фердинандом I в Вене в между 1560
и 1565 г., учащиеся из Венгрии по численности далеко опережали че-
Проблемы интеграции в композитных монархиях (Габсбурги)
173
хов и уступали место только немцам. См.: Gecsenyi L. Magyar diakok
a becsi tartomanyi iskolaban a 16. szazad masodik feleben// Tortenelmi
Szemle. 1992. 34. evf. 1 —2. sz. 95— 106.1.
64 Хаванова О.В. Заслуги отцов и таланты сыновей. Венгерские дворяне в
учебных заведениях монархии Габсбургов 1746— 1784. СПб., 2006.
65 Hausenblasova J. Nationalitats-Sozialstruktur des Hofes Rudolf II. im
Prager Milieu an der Wende vom 16. zum 17. Jahrhundert.
66 Fallenbiichl Z. Magyarorszag fomeltosagai 1526—1848. Budapest, 1988.
69-85.1.
67 Гусарова Т.П. Цепа выбора: политическая карьера надора Миклоша
Эстерхази // Человек XVII в. / Под ред. А.А. Сванидзе, В.А. Ведюшки-
на. М., 2005. Ч. 1. С. 106-121.
68 Palffy G. Koronazasi lakomak а 15—17. szazadi Magyarorszagon. Az onallo
magyar kiralyi udvar aztali ceremoniarendjenek kora ujkori tovabbeleserol
es a politikai elit hatalmi reprezentaciojarol // Szazadok. 138. evf. 2004. 5.
szam. 1005-1101.1.
69 Palffy G. Utak a Magyar Kiralysag elere. Karrierlehetosegek a magyar
arisztokraciaban a 16— 17. szazad fordulojan // Historia. XXXII. evf. 2010.
3. sz. 29-32.1.
70 Palffy G. Der Aufstieg der Familie Esterhazy in die ungarische Aristokratie.
Die Karriermoglichkeiten der ungarischen Aristokratie — ein Forsc
hungsdesiderat // Wissenschaftliche Arbeiten aus dem Burgenland.
Eisenstadt 2009. Bd. 128; fdem. Pozsony megyebol a Magyar Kiralysag
elere. Karrierlehetosegek a magyar arisztokraciaban a 16—17. szazadban
(Az Esterhazy, a Palffy es az Illeshazy csalad felemelkedese) // Szazadok.
2009 (143. evf.) 4. sz. 853-883. 1.
71 Buzek V. Zum tshechisch-deutschen Bilinguismus in den bohmischen und
osterreichischen Landern in den friihen Neuzeit // Osterreichische Osthefte.
1993. N 35. S. 577 — 592; Panek J. Posledni Rozmberkove — velmozi ceske
renesance. Praha, 1989. P. 35 —39; Palffy G. Utak az arisztokraciaba—
baroi cimszerzok a 16. szazadi Magyar Kiralysagban. Bevezetes: a magyar
arisztokracia 1526 utan // Arisztokrata eletpalyak es eletviszonyok / Szerk.
Papp K., Puski L. Debrecen, 2009. 9 — 23. 1.; fdem. A Magyar Kiralysag es
a Habsburg Monarchia. 129—135. 1.; Buzek V., Palffy G. Integrating the
Nobility. P. 71 —75.
72 Wir sind Helden. Habsburgische Feste in der Renaissance.
Aussstellungskatalog des Kunsthistorischen Museums Wien / Hrsg.
W. Seigel. Wien, 2005.
73 Медведева K.T. Австрийские Габсбурги и сословия в начале XVII века.
М., 2004. С. 208-214, 255.
С.А. Прокопенко
СОВРЕМЕННЫЕ ДИСКУССИИ
О СОДЕРЖАНИИ
И ЭТАПАХ ЭВОЛЮЦИИ
ИСПАНСКОГО АБСОЛЮТИЗМА
В РАННЕЕ НОВОЕ ВРЕМЯ
В 1920—1930 гг. в университетской среде Европы достаточ-
но активно обсуждалась проблематика так называемого «Нового
государства» в контексте развития позднего феодализма (XVI —
XVII вв.)1. В Испании тон тогда задавали представители институцио-
нально-юридического подхода во главе с Э. де Инохоса-и-Наверо-
сом. Однако Цюрихский Международный конгресс исторических
наук (1938) и полемика на страницах «Bulletin of the International
Comittee of Historical Sciences» показали неудачу попыток по-
строить типологию абсолютизма и периодизацию эволюции его
форм на основе идеологических и политических критериев2.
Новый этап изучения вопроса в Испании начинается в
50-е годы XX в. Галисийская исследовательница М. Лопес Диас3
связывает это обновление с именем видного каталонского исто-
рика X. Висенса Вивеса (1910— 1960) и влиянием X Международ-
ного конгресса исторических наук (МКИН) (1955, Рим), где был
представлен известный доклад Р. Мунье и Ф. Хартунга. X. Висенс
в своей последней работе, подготовленной для XI МКИН (1960,
Стокгольм), применил идеи Р. Мунье к характеристике испан-
ской монархии4. В докладе развивалась мысль француза о том,
что абсолютизм вырос из практических потребностей управ-
ления государством в новых условиях, а упор в исследовании
предлагалось сделать на анализе бюрократического аппарата5.
Отдавая дань вкладу X. Висенса в обновление испанской исто-
риографии, кажется, что Лопес Диас в этом случае пала жертвой
«висенсомании», если воспользоваться словами Х.М. Ховера
Саморы. Нужно учитывать то, что именно в середине 50-х годов
X. Висенс, самый яркий пропагандист французских «Анналов»
в Испании, а также представители его школы резко поменяли
исследовательские приоритеты. Разделив известное отношение
Дискуссии о содержании испанского абсолютизма
175
Ф. Броделя к политической истории, они переключились на со-
циально-экономическую и демографическую историю Испании
XIX —XX вв. Поэтому представляется, что переходный характер
историографии абсолютизма в 1950—1960-е годы лучше всего
отразили труды М. Артолы Гальего, в известной мере Х.А. Мара-
баля, Ф. Томаса-и-Вальенте, М. Клаберо и португальца А.М. Эш-
паньи.
Во второй половине XX столетия дискуссии об абсолютиз-
ме в Испании определяли споры в международной новистике.
«Законодателями мод» выступали французы и британцы. Влия-
ние французов было масштабнее, но противоречивее: всё же
Р. Мунье и его последователям приходилось обосновывать под-
ходы и оттачивать аргументацию в жесткой полемике с предста-
вителями школы «Анналов» и марксистами. Нужно подчеркнуть,
что это не было движением в одном направлении. Испанская
историография абсолютизма явно выигрывала в сравнении с
французской, благодаря постоянному интересу к праву в широ-
ком смысле этого слова6. Если говорить о вкладе британцев, то
они привнесли в анализ проблематики категорию «социального
дисциплинирования» как одну из решающих функций организа-
ции власти7 и концепцию композитарной монархии. Позитивное
влияние также оказал акцент британцев «на не-абсолютистских
элементах» политической системы Нового времени. В 1970 —
1980-е годы итальянцы на материалах «итальянской Испании»
успешно развивали традиции собственной современной испа-
нистики, заложенные Ф. Шабо. К числу наиболее плодотворных
разработок можно отнести идеи дихотомии публичного — част-
ного (включая проблему широкого повседневного социального
сопротивления снизу как источника создания «Нового государ-
ства») и центра —периферии (вплоть до утверждения о «концен-
трированной периферии»).
Было бы неверно конструировать эволюцию историографии
абсолютизма в Испании как последовательную смену определен-
ных подходов. Правильнее говорить о динамичном сосущество-
вании в испанской исторической науке второй половины XX сто-
летия нескольких направлений: институционального, который
со временем все больше тяготел к так называемой «новой поли-
тической истории»; марксистского и социокультурологического
(или социокультурного). Причем зачастую конкретные историки
в своем творчестве совмещали методологический инструмента-
рий и ракурс исследования, присущие разным направлениям.
«Обновленная» или «новая политическая история» начинает
складываться в Испании в 60-е годы. Как отмечает Ф. де Паула
176
С.А. Прокопенко
Каньяс Гальвес, «переход от "старой политической истории" к
"новой" не был легким, а напротив, длительной и сложной эво-
люцией, в которую вмешивались факторы разного рода и зна-
чимости»8. Опираясь на богатые традиции историзации права,
прежде всего на наработки юридической и социо-юридической
истории, это направление также учитывало особенности социо-
культурного анализа и уделяло особое внимание институтам, ин-
струментам воздействия верхов на низы, способам коммуника-
ций короля и подданных, а также комплексу вопросов, связанных
с понятием «неформальная власть». Одним из первых примеров
реализации новых подходов стала опубликованная в 1963 г. мо-
нография Томаса-и-Вальенте (1932—1996) «Фавориты в Испан-
ской монархии XVII в. Институциональное исследование». В по-
следующем этот подход для разных хронологических отрезков и
сюжетов продолжали применять М. Фернандес Альварес, П. Мо-
лас Рибальта, А. Ферос и многие другие. В 1980—1990-е годы
наиболее заметный вклад в развитие данного направления внес-
ла группа историков из Автономного университета Мадрида во
главе с X. Мартинесом Мильяном, которые изучали придворные
фракции и политические клиентелы. Как отметил С. Фернандес
Конти, подготовивший докторскую диссертацию под руковод-
ством последнего, «персональная артикуляция власти над инсти-
туциональной», проделанная в том числе и им самим на материа-
ле взаимоотношений членов Совета войны и Государственного
совета, позволяла лучше осмыслить столкновение конкретной
политики со сложной институциональной системой9. Однако
просопографический метод, активно применявшийся в британ-
ской и французской историографиях, стал использоваться ис-
панскими историками для изучения конкретных сюжетов власт-
ных отношений только в последнее десятилетие10.
Часть исследователей взяла за основу концепцию двойствен-
ной природы монархии Э. Канторовича. Первые дебаты вокруг
этой концепции в Испании открыли Х.А. Марабаль, Т. Руис и
Х.М. Ньето Сория. Один из наиболее удачных и последних при-
меров — монография А. Бетами о королеве Хуане11. Для лучшего
понимания «безумия» Хуаны, а точнее особой логики ее вынуж-
денного политического поведения, эта исследовательница обога-
тила концепцию «двух тел короля» (т.е. контроля и управления
со стороны монарха как физического лица и как представителя
корпорации — династии) гендерным анализом.
На рубеже 1980—1990-х годов под влиянием британских и
итальянских историков в фокусе внимания испанцев оказыва-
Дискуссии о содержании испанского абсолютизма
177
ется Двор — пространство, где на практике функционировал
центр власти Старого режима. Как отмечает П. Васкес Хесталь,
ранее национальная историография XIX —XX вв. игнорировала
эту тему, ограничиваясь ламентациями морального толка12. Ис-
тория Двора очень скоро приобретает самодовлеющее значение
и изучается с социологической, политико-институциональной,
антропологической и историко-культурной точек зрения13.
Но охватывая разные стороны повседневной и политической
жизни Двора, его композицию (Королевский дом/дома — Сове-
ты и Трибуналы — придворные), современные испанисты все-та-
ки концентрируются на вопросах церемониала, как воплощения
властно-иерархических отношений14.
Популярность марксизма в 1960 — 1970-е годы в испанском об-
ществе, и особенно в университетской среде, обусловила поворот
к изучению социально-экономической природы абсолютизма.
Отношение марксистов к концепции «Нового государства» чет-
че всего сформулировал П. Фернандес Альбаладехо — на сегодня
самый авторитетный специалист в области истории испанского
абсолютизма: «Это прекрасная историографическая конструк-
ция, созданная для нужд легитимации европейской буржуазии,
не всегда революционной, но всегда националистической», и
чреватая угрозой методологического презентизма. Опора на
категории права Нового и Новейшего времени приводит, по его
мнению, к появлению искусственного континуитета, в котором
политический порядок прошлого фактически превращается в
простого предшественника современности. Однако «...нельзя
понять предгосударственный политический порядок, существо-
вавший тогда с точки зрения самих этих категорий, рассматри-
вая культурную матрицу, в которой они воспроизводились, и в
которой они действовали»15.
В марксистской историографии сложились два подхода в во-
просе оценки сущности испанского абсолютизма. Первоначаль-
но тон в этих спорах задавали французские испанисты (П. Вилар,
Н. Саломон) и каталонские историки. Одни считали, что природа
абсолютизма была феодальной, другие делали упор на его пере-
ходном характере, подчеркивая относительную независимость
королевской власти от основных социальных групп. Нельзя не за-
метить воспроизведение в этих спорах более широкой полемики
о сущности «Нового государства» между Р. Мунье, с одной сто-
роны, и Ж. Лефевром, А. Собулем — с другой. По мнению Н. Са-
ломона, специалиста по истории Кастилии XVI столетия, «с Фи-
липпа II в Испании складывается сеньориально-монархическое
178
С.А. Прокопенко
государство. Оно соответствует начавшемуся обуржуазиванию
феодализма, но который при этом не изменил своей феодальной
сути... Данная форма власти не была абсолютным выражением
равновесия между аристократией и буржуазией, а неоспоримым
превосходством класса светских и церковных землевладельцев,
во многом урбанизированных, но живущих на доходы земле-
дельцев, пастухов, и сохранивших различные формы террито-
риальной ренты»16. Эту позицию фактически поддержал и круп-
нейший специалист по экономической истории Кастилии XVI в.
академик Ф. Руис Мартин, который много занимался вопросами
социальной опоры абсолютизма17. Даже вне рамок марксистско-
го направления становится распространенным представление о
том, что разгром комунерос привел к триумфу сеньориального
строя18. Противостоял этому мейнстриму автор фундаменталь-
ных исследований по истории Каталонии П. Вилар, согласно ко-
торому «господство торгового капитала соответствовало в Запад-
ной Европе [и в Испании] новой структуре государства»19.
Со временем в испанистике эталоном марксистской интер-
претации становится версия британца П. Андерсона. Как считал
он, хотя «абсолютизм в Западной Европе был предназначен для
защиты собственности и привилегий аристократии, эти средства
защиты одновременно укрепляли базовые интересы нарождав-
шихся торговых и мануфактурных классов». Однако в целом аб-
солютизм, по его мнению, носил феодальный характер. Испания
являла собой пример композитарного государства: асимметрич-
ного и контрастного союза Кастильской и Арагонской корон. Но
раннее возникновение и доминирующее положение Испании в
Западной Европе придали испанскому абсолютизму ряд специ-
фических особенностей20. Тем не менее уже в конце 80-х годов
XX в. Р. Гарсиа Карсель констатировал, может быть, с излишней
категоричностью: «Отправной пункт книги П. Андерсона, во вся-
ком случае, по испанской проблематике [о радикальном разли-
чии абсолютизма Габсбургов и Бурбонов] очень и очень отстал»,
не менее слабы, по мнению критика, и выводы, к которым при-
шел британский историк21.
С конца 70-х годов в Испании все больше ощущается влия-
ние социокультурного подхода. В целом это соответствовало
ситуации гегемонии социальной истории в испанской историо-
графии, сложившейся в 80-е годы22. Правда, десинхронизация
развития испанской историографии и передовых школ Западной
Европы в теоретико-методологической области привела к тому,
что «новая социальная история» — эти «штаны пастуха, отделан-
Дискуссии о содержании испанского абсолютизма
179
ные парчой»23, — не успела укорениться в Испании. В отличие
от истории права, которая ставила в центр внимания государство
(причем понимаемого в усеченном виде), представители социо-
культурного направления включили в сферу анализа вертикаль-
ные и горизонтальные «неформальные образования»: например,
семью, домашнее управление и прочее24. Вместе с тем последо-
вательное проведение этой линии вело к отрицанию самой кон-
цепции «Нового государства» на том основании, что Испания до
XVIII столетия не являлась национальным государством из-за
специфической организации Арагонской короны. Она не толь-
ко сама имела конституционный строй, но и внутри этой короны
королевства обладали определенной политико-культурной ав-
тономией. Потому трансформация в духе Нового времени была
свойственна якобы только Кастилии25.
Не умерла в современной Испании и эрудитская традиция
изучения по трактатам как оттенков доктрин и представлений
о монаршей и императорской власти, так и ее истоков. Но она
обогатилась за счет целого пласта методологических установок и
техник исследования, связанных с проблематикой ментальности.
Лидером направления долгое время оставался Х.А. Марабаль. Как
свидетельствовал сам академик, «я не мог принять того, что соз-
дание Нового государства в период Возрождения, согласно вели-
кому итальянскому историку и одному французскому [К. Шабо
и Р. Мунье соответственно], сводится к истории формирования
бюрократии»26.
Известный британский испанист Дж. Эллиотт считает, что
наиболее перспективными в общей дискуссии этих десятилетий
оказались три вопроса: идея и практика «композитарной мо-
нархии»; теории империи и универсальной монархии; королев-
ский двор как центр политической и имущественной матрицы27.
К данному перечню тем следует добавить споры вокруг пробле-
мы сущности абсолютизма, а именно о причинах генезиса испан-
ского (кастильского) абсолютизма; его типологии и эволюции.
Промежуточные итоги международной дискуссии по сход-
ным вопросам, хотя и в чрезвычайно полемичной форме, подвел,
как известно, Н. Хеншел28. Поход за развенчание самого понятия
«абсолютизм» в испанистике возглавили Б. Клаверо, А. Эшпанья
и П. Фернандес Альбаладехо. Они обратили, в частности, внима-
ние на то, что ранее историки недооценивали влияние местных
олигархий и институтов, которые, между тем, представляли со-
бой эффективный противовес центральной власти. В Испании
наиболее масштабные дебаты о характере, функциях и границах
180
С.А. Прокопенко
«Нового государства» развернулись на конгрессе в Саламанке
(1987), посвященном истории Кастильских кортесов, а также
на коллоквиуме в Сарагосе (1994). Неминуемо это обсуждение
затронуло категориальный аппарат, что выглядело особенно
важным в свете распространявшегося постмодернистского ре-
лятивизма. В результате дискуссий «Новое государство» стало
пониматься как «конкретный исторический концепт», характе-
ризующий политическую власть, начавшую формироваться в
Европе с конца XV в. Это концепт, «детерминированный во вре-
мени и в пространстве, определяющий сущность более высокого
уровня юридически-публичной природы, сконцентрированной в
личности монарха с титулом абсолютной королевской власти»29.
Однако и после такой масштабной ревизии содержания понятия
в Испании наряду с термином «Новое государство» продолжают
использовать и термин «абсолютизм». Об этом свидетельствуют
как материалы, собранные в сборнике «Абсолютизм. Миф?»30,
так и материалы ведущих исторических журналов31, хотя в юри-
дической литературе существует тенденция более узкого тол-
кования категории «абсолютизм» — как первой стадии «Ново-
го государства», что хронологически соответствует, по мнению
юристов, XVII столетию32.
Для характеристики Испании раннего Нового времени ис-
пользуют разные термины: Monarquia de Espana33, Monarquia
espanola, Monarquia hispanica или просто La Monarquia, Estado
monarquico, Monarquia universal, Monarquia catolica, Monarquia
preeminencial (привилегированная), Monarquia particular. Все их
можно упрощенно свести к двум типам: термины, интерпрети-
рующие характер синтеза испанского государства, и термины,
отражающие особенности «Нового государства» в Испании на
разных этапах его эволюции.
Понятие Hispanica подчеркивает римское начало испанской
государственности, тогда как Espanola и Espana — «христиан-
ское». Такая современная интерпретация основывается на устой-
чивой традиции, сформировавшейся в начале Нового времени,
когда в кастильской историографии возникла тенденция отож-
дествлять Espanya с христианской эпохой и с Кастилией. До это-
го термин Espanya применяли к римской эпохе, а слово Hispania
(Hispaniae) использовали, как полагают многие специалисты,
в качестве географического понятия34. Правда, «La Chronica
naiarensis», составленная в предпоследнее десятилетие XII в. из
историографических текстов вестготской эпохи, показывает не
только пространственную вариативность термина Hispania, но
Дискуссии о содержании испанского абсолютизма
181
и политико-идеологическую коннотацию понятия как для готов,
так и для христианских суверенов после 711 г. Анализ хроники
выявил следующие частотные вариации термина: Hispania — 56
упоминаний, Hispaniae — 22, а также трижды встречается слово
Hispani (для характеристики жителей) и шесть раз — прилага-
тельное Hispanus35. Считается, что у истоков традиции иденти-
фикации «Regnum gothorum» и Spania (Hispania) стояли Исидор
Севильский и Юлиан Толедский36.
Стремление государей средневековых иберийских монар-
хий к полноте власти породило теорию, которую современный
историк В. Франк назвал «imperio particular», а Х.А. Марабаль —
«параллельной империей». Согласно этой теории, Иберия пред-
ставляла собой империю подобно Священной Римской империи
германской нации и теоретически была независима от послед-
ней. Но ввиду того, что «император» рассматривался все-таки
как выборное лицо, усилиями сторонников сильной королевской
власти самой употребительной формой обозначения государя
становится слово «монарх».
Задачу примирить реалии раздробленной Испании и импер-
ской теории стала решать «готская концепция». В соответствии
с ней Иберия позднего Средневековья рассматривалась как на-
следница Испании вестготов, должная реализовать идеал вос-
становленной целостности. По мнению Х.А. Марабаля, схему
«готской пирамидальной истории» в кастильской историогра-
фии сформулировали в первой половине XIII в. епископ Лукас
из Туя (El Tudense) и толедский архиепископ Р. Хименес де Рада
(El Toledano). Как отмечает М. Бирсак из Регенсбургского уни-
верситета, эта концепция в известной мере противостояла италь-
янской гуманистической линии на возвеличивание античного
Рима и критику его могильщиков — готов. Оборотной стороной
такой позиции гуманистов было умаление наций, строящих свою
идентичность на готском наследии. Поэтому, в частности, в ибе-
рийской трактовке варварами, т.е. теми, кто разорвал континуи-
тет, выступили арабы37. В XV в. актуализируется и кристаллизу-
ется кастильская версия «неоготской концепции», по которой
подлинным наследником вестготских королей и настоящим Rex
I lispaniae провозглашается кастильский государь. «Обосновал»
прямые генеалогические связи между вестготскими и кастиль-
скими королями епископ из Бургоса А. Гарсиа де Санта Мария.
11олитическое верховенство Кастилии он также объяснял ее ро-
лью в руководстве Реконкистой и божественным покровитель-
ством38. При Католических королях произошла качественная
182
С.А. Прокопенко
трансформация концепции «Hispania» иллюстрирующая, по мне-
нию М.А. Ладеро, возникновение «политической Испании Ново-
го времени»39. Складывается в целом однозначное представле-
ние о географии понятия (в границах Иберийского полуострова)
и воссоздается римско-испанский континуитет40.
Осмыслению закономерностей развития испанского абсолю-
тизма препятствуют два обстоятельства. Во-первых, современное
представление о государственности «радикально отличается» от
тех, что исповедовали теоретики и правоведы XVI —XVII вв. Как
явствует из этих трактатов, государство тогда было организова-
но в виде пирамиды сословий (estados), и «королевское» было
только частью властной пирамиды41. Во-вторых, Испанская мо-
нархия и без бургундского наследства или имперского приобре-
тения Карла V являлась чрезвычайно сложным образованием.
Ядро государства составлял амбивалентный и динамичный союз
двух Корон, каждая из них представляла собой конгломерат ква-
зигосударств, обладающих разной степенью суверенитета42. Так,
в более централизованной Кастильской короне королевство На-
варра до 1841 г. сохраняло высокий уровень автономии, ярким
выражением чего при Габсбургах было постоянное местополо-
жение Совета Наварры в Памплоне. Но Западные Индии входили
в состав Кастильской короны уже как простые провинции с пол-
ной юридической инкорпорацией. Ядро Арагонской короны и, в
известной мере, Сицилия напоминали союз более или менее рав-
ноправных королевств. Их статус можно охарактеризовать как
«королевства, вошедшие в Монархию на условиях пакта» (Reyno
pactionado), а не просто «пространства централизованного тер-
риториального администрирования» (espacio de la administracion
territorial)43. Майорка, Руссильон и Сардиния находились в под-
чинении субъектов ядра Арагонской короны и соответственно
имели иное положение относительно центра Испанской монар-
хии. Ховер Самора, пытаясь упорядочить эту сложную реаль-
ность, зафиксировал для Испании следующую градацию по
нисходящей субъектов композитарного государства: монархия,
корона, королевства, сеньории. Однако эта градация, как заме-
тил французский испанист Дж. Перес, была не юридической, а
фактической44.
Тем не менее исследователи, используя презентистские
установки и ретроспективные методы, пришли к консенсусу по
вопросам особенностей испанского абсолютизма и этапов его
эволюции. При всем разнообразии существующих типологий,
в испанистике французский абсолютизм никогда не рассматри-
Дискуссии о содержании испанского абсолютизма
183
вался как типичный. Предельно четко эту мысль выразил испа-
нист Ж.-Ф. Шоб: «Французский пример — плохой инструмент
для прочтения других европейских историй»45. Вместе с тем,
Э. Беленгер Себрия отметил, что развитие парламентов Арагон-
ской короны в Новое время пошло не по английскому, а по фран-
цузскому варианту (если взять классификацию Тревор-Ропера),
т. е. по пути сокращения их судебных компетенций46.
В целом испанский абсолютизм характеризуется как «зрелый
пример» «Нового государства», занимающий особое место между
французским и английским полюсами47. Парадигматической для
испанского абсолютизма считается такая черта «Нового государ-
ства», как стремление к территориальной экспансии. Но все же
важнейшей особенностью испанского абсолютизма является так
называемая полисинодия. Под полисинодией, которая возникла
в конце XV в. и просуществовала примерно три столетия, пони-
мается «совокупность органов, известных как Советы (Consejos),
которые короли Дома Габсбургов рассматривали в качестве ядра
бюрократической структуры управления своими многочислен-
ными и сложными владениями»48. В XVII в. Советы были допол-
нены институтом фаворитов и институтом хунт. Правда, Ф. То-
мас-и-Вальенте поставил под сомнение тезис о полисинодии как
системе из-за спонтанного характера формирования Советов и
отсутствия большой координации в их работе49. Но его критика
была непоследовательной, отражая, в конечном счете, противо-
речивость развития самого объекта исследования.
Некоторые Советы являлись модифицированными средневе-
ковыми институтами, однако по большей части они возникли в
XVI в. Все Советы были органами коллегиального типа. Первона-
чально они являлись консультативными институтами, но потом
монарх делегировал им ряд административных и юридических
компетенций, что повлекло превращение некоторых из них в
высшие трибуналы и последние апелляционные инстанции в со-
ответствующих сферах компетенции. В связи с тем, что монарх
обладал разной степенью власти из-за юридическо-политических
особенностей государственных институтов каждой территории,
возникли Советы трех видов: универсальные, территориальные
и со специальными функциями.
Наиболее подробную характеристику этапов эволюции «Но-
вого государства» в Испании дал Х.А. Эскудеро — автор фун-
даментального четырехтомного труда о государственных сек-
ретарях эпохи Габсбургов. X. Домингес Нафриа, суммировав
материалы его «Курса по истории права»50, выделил три крупных
184
С.А. Прокопенко
периода: возникновение «Нового государства» (правление коро-
лей-Католиков); «проблемное развитие» (Габсбурги); консолида-
ция (Бурбоны). В свою очередь, специалисты в рамках второго
периода различают следующие этапы: империя Карла, «Католи-
ческая монархия» Филиппа II, «этап фаворитизма» (Филипп III и
Филипп IV) и этап правления Карла II. Во многом эта схема по-
вторяет периодизацию историков XIX в., но она наполнена но-
вым содержанием.
Одна из важнейших особенностей современного историогра-
фического процесса в вопросах истории государственности —
усиление позиций сторонников континуитета. Это наблюдается
применительно как ко всему периоду испанского раннего Нового
времени относительно предшествующего (позднего Средневеко-
вья) и последующего (Испания Бурбонов), так и к его отдельным
этапам: этапу Католических королей и Карла V, Карла V — Фи-
липпа II и «младших Габсбургов», или Филиппа III — Филиппа IV и
Карла II. Данный процесс хорошо вписывается в международный
контекст. Речь идет не только о хрестоматийном примере бри-
танской историографии, но и о несомненном влиянии категории
«longue duree». Характерна в этой связи формула, отчеканенная
в «Истории Франции» Р. Десимоном и А. Гери, авторами раздела
«Государство в Новое время?»: «Политическая модернизация в
Новое время? Несомненно, нет»51.
Испанию на этапе правления Католиков в политическом
плане характеризуют как «авторитарную монархию», как «пер-
сональную монархию» («возрожденческую») или как «предго-
сударство» (по отношению к «Новому государству»). О квази-
государственной природе Испании в то время говорят Б. Клабе-
ро, П. Фернандес Альбаладехо, М. Ортега и другие. Н. Салес и
А.Л. Кортес Пенья справедливо уточняют то, что Испания Като-
ликов была даже не династическим, а персональным союзом двух
монархов52. Один из крупнейших специалистов в данной области
Л. Суарес Фернандес подчеркивает, что в специфических усло-
виях персонального союза властная формула «е! геу у la reina»
первоначально означала не демонстрацию единого суверенитета
двух монархов, а напротив, указывала на то, что Ферран (Ферди-
нанд) не был королем-консортом Кастилии, а Изабелла не явля-
лась его соправительницей в Арагонской короне53. Это объясняет
серьезные юридические коллизии, возникшие после трагической
смерти Изабеллы, которые поставили страну на грань развала.
Впрочем, эти сюжеты достаточно известны. Интереснее другое.
Как утверждает А. Серьо, смерть Филиппа I Красивого не приве-
Дискуссии о содержании испанского абсолютизма
185
ла к завершению кризиса. После брака с Ж. де Фуа и договора в
Блуа (1513 г.) Фердинанд стал выстраивать собственные незави-
симые клиентские и политические сети, поддерживая видимость
союза Кастилии и Арагонской короны. Приоритетной задачей
для него становится полное включение Неаполя в Арагонскую
корону, тогда как отношения с Кастилией отошли на второй
план54. Тем не менее, даже если принять утверждения о том, что
юридически и фактически Испания как целое при Католиках и
Габсбургах еще не существовала55, прав все-таки, видимо, Мара-
баль: единая Испания была, по крайней мере, в умах. Доказатель-
ства тому названия владений в Индиях, завоеванных Колумбом и
Кортесом: Espanola (Гаити) и Nueva Espana (Мексика).
Известный медиевист М.А. Ладеро Кесада полагает, что ад-
министративный аппарат испанских королевств сформировался
примерно к 1400 г. и после этогоне модифицировался до XVIII в.56
Но, несомненно, справедливо к заслугам Католиков относят соз-
дание контуров централизованного аппарата, нормализацию
финансов, завершение Реконкисты и начало американской коло-
низации. Качественный разрыв с прошлым лучше всего заметен
по процессу формирования бюрократии. Ставка Католиков на
грамотных чиновников, выходцев из низших слоев благородного
сословия (летрадос), — хорошо известный факт. Политической
платформой союза короны и городов стала петиция прокурадо-
ров провинциальных столиц от 6 февраля 1480 г., где были сфор-
мулированы пожелания монархам о целях и методах управления
государством. Эта программа защиты целостности королевских
земель стала развитием закона-пакта 1442 — «первой формулы
соглашения» между монархом и городами57. В том же 1480 г. в
города Кастилии были назначены коррехидоры как постоян-
ные представители королевской власти58. С толедских кортесов
1480 г. регламентируется средневековая практика королевских
инспекций. Инспекторы распределялись по провинциям или
округам с целью контроля за коррехидорами, губернаторами и
другими чиновниками. Особое внимание уделялось состоянию
мостов, дорог и крепостей, поддержанию политического и соци-
ального мира59.
Однако уже с 60-х годов XX в. усилиями А. Домингеса Ортиса
и кубинца М. Ульоа60 корректируется тезис о том, что городская
олигархия являлась главной социальной опорой Католиков. Кро-
потливое изучение документов показало, что даже в Кастильской
короне монархи постоянно опирались на титулованную аристо-
кратию, а та сохранила гегемонию во всех секторах общества.
186
С.А. Прокопенко
Более того, хотя при Католиках существенно сократились воз-
можности злоупотреблений для территориальной аристократии
(«средняя знать» по классификации Э. Сории Месы), предста-
вители титулованной аристократии («высшая знать»), например
графы де Агиляр, продолжали открыто нарушать прерогативы
короны вплоть до времени комунерос61. Л. Суарес Фернандес,
проанализировав внутреннюю политику короны, абсолютизиро-
вал эту историографическую тенденцию: «Монархия Католиче-
ских королей не опиралась на силу городов и не демонстриро-
вала озабоченность другим способом уважения их автономии»,
кроме как ущемляя права евреев62. В Арагонской короне пози-
ции аристократии были еще прочнее. В Арагоне она имела пред-
ставительство двух своих страт (brazos) в местных кортесах.
Арагонские сеньоры с 1380 и по 1707 г. обладали полнотой вла-
сти над вассалами (ius maltratandi). Ограничения на право коро-
левского судопроизводства распространялись даже на горожан
Сарагосы63. Эти обстоятельства позволили С. Даублдэю заявить,
может с излишней категоричностью, что в Западной Европе не
было такого аристократического, по существу, государства, как
Испания, и якобы только здесь «потерпело поражение желание
абсолютизма сломить корпоративное сопротивление аристокра-
тии»64. Поэтому при конфликтах городов с аристократией по-
зиция Католиков была неоднозначной. Следовательно, пробле-
матична спецификация кастильского абсолютизма как режима,
при котором города монополизировали власть в королевстве.
Считается, что в 90-е годы XV в. Изабелла и Фердинанд осо-
знали необходимость постоянного союза. Примером унифика-
ции государственных органов монархии стало создание в 1494 г.
Совета Арагона по кастильскому образцу и аудиенсий в пери-
ферийных королевствах. Аудиенсии (суды, обладавшие в том
числе функцией высшей апелляционной инстанции) также вы-
ступали главными проводниками политики королевской власти
на местах и одновременно, как считает известный специалист по
истории Арагонской короны Э. Беленгер Себрия, являлись про-
тивовесом вице-королям65. Доказательством тому является ауди-
енсия, созданная в Каталонии в 1493 г. В противоположность ис-
ториографическим штампам, согласно которым, эта аудиенсия
рассматривалась как развитие старого института, Ж.Л. Палое
Пеньяройя связал появление данного органа именно с кастиль-
ской политической традицией. Образцом, по его мнению, по-
служила Канцелярия Вальядолида66. Стратегия опоры центра на
органы судебной власти, возможно, объяснялась представления-
Дискуссии о содержании испанского абсолютизма
187
ми монархов о своей исключительной прерогативе на судебную
власть. Как подметил К. Баррос, в реальности существовало пра-
вило: «Управлять — значит отправлять правосудие»67. Аудиенсии
в периферийных королевствах и территориях превратились в
потенциально мощные орудия наступления центра на юрисдик-
ции местных и сеньориальных судов. Но все-таки фундамент по-
литической системы составлял баланс интересов Кастильской и
Арагонской корон, который можно трактовать как федеральный
баланс.
Другим важнейшим инструментом монархии являлась уч-
режденная в 1478 — 1480 гг. так называемая «Новая инквизиция».
В 1970— 1980-е годы произошел серьезный прорыв в изучении ее
истории. Если ранее главной причиной создания Святой канце-
лярии считали борьбу с ересью иудействующих (Г.Ч. Ли, 1901;
М. Санчес Мойя, 1958; А. Кастро, 1948; А.Х. и Х.Э. Катлеры, 1986;
М. Альперт, 2001) или с иудеями (И. Баер, 1929, 1936; С. Роз, 1959),
то в настоящее время акцент делается на универсально-государ-
ственной природе инквизиции68. Главное, чем привлекала госу-
дарство Святая канцелярия, — ее централизация, беспрецедент-
ная для той эпохи. Споры среди современных историков идут по
вопросу степени контроля над трибуналом со стороны монархии.
Большинство, вслед за Б. Беннассаром (1981), рассматривает ин-
квизицию как чисто государственный трибунал; меньшинство
указывает на ее зависимость от Рима (Л. Сала-Молинс, 1981);
о смешанном характере говорили и говорят В. Паласио Атард
(1954), Ф. Томас-и-Вальенте (1978), Р. Лопес Вела (1990), М. Аль-
перт (2001). В 1970— 1980-е годы X. Мартинес Мильян и Т. Санчес
Ривилья показали, что главным элементом Святой канцелярии
являлся Совет инквизиции, а не Генеральная инквизиция.
В эволюции испанской государственности империя Карла V
всегда рассматривалась как период отклонения от магистральной
линии развития и образец средневековой империи. Достаточно
вспомнить тот факт, что Карл стал последним императором, ко-
ронованным папой. Один из новейших примеров добросовест-
ного обзора аргументов в пользу такого видения в германо- и
англоязычной историографии — монография Ю.Е. Ивонина69.
К этому добавлю вывод из доклада Дж. Переса на конгрессе,
посвященном 500-летию рождения Карла: мировоззрение им-
ператора формировалось под влиянием «средневекового идеа-
ла»70. Однако в этой связи уместно привести мнение академи-
ка А. Домингеса Ортиса: «Попытка расположить Карла между
Средневековьем и Новым временем очень рискованна, потому
188
С.А. Прокопенко
что речь идет о концепциях плохо определяемых...» и добавлю —
спорных71.
С одной стороны, избрание Карла императором действитель-
но актуализировало средневековые концепции «империи» и при-
вело к острым теоретико-идеологическим коллизиям в XVI сто-
летии. Классик испанистики Р. Менендес Пидаль (1869—1968)
вслед за К. Бранди, защитившим в 1933 г. в Геттингене диссерта-
цию «Карл и его канцлер», полагал, что при бургундском дворе
исповедовали концепцию, противоположную античной. Бургунд-
ское окружение Карла считало, что не центр должен был под-
держивать провинции, как якобы было принято в Риме со вре-
мен Августа, а провинции должны были финансировать центр.
Но дальше Менедес Пидаль решительно расходился с немецким
специалистом, утверждая, что император в данном вопросе не
разделял взгляды своего канцлера и действовал в рамках испан-
ской традиции72. Современные историки в этом споре поддержа-
ли скорее Бранди, не преувеличивая момент персональных раз-
личий и, таким образом, атавизма империи Карла. Считается, что
под влиянием северо-итальянской юридической и политической
мысли, носителем которой выступал канцлер М.А. ди Гаттинара,
а также ввиду испанских реалий (главным образом, американ-
ской конкисты) произошла модификация концепции традици-
онной империи. Ее озвучил в 1520 г. доверенное лицо Карла на
кортесах в Ла Корунье епископ бадахосский П. Руис де ла Мота.
Главное отличие этой реанимированной версии «партикулярной
империи» заключалось в том, что теперь Испания «не посылала
императоров» (Траян и т.д.), а «императора искали в Испании».
Иначе говоря, значение Испании не просто вырастало, а она ста-
вилась в центр новой империи73. Хотя хорошо известно, что даже
в самой испанской империи процесс перемещения политическо-
го центра в Испанию (Кастилию) из Фландрии завершился толь-
ко в 40-е годы XVI в.74
С другой стороны, сотрудник Парижской школы высших
исследований А. Тененти справедливо указал на то, что многие
положения политической доктрины, которые рассматриваются
как предмодерные, появились в Средневековье (идея У. Оккама
о plenitudo potestatis императора и договорная теория Томаса
Аквинского). Первой и единственной формой собственно «Но-
вого государства», возникшей и просуществовавшей в Европе
до конца XVII в., была, как ни парадоксально это звучит, Нидер-
ландская республика. Концептуальной основой государственно-
сти модерна стала полемика лютеран и особенно кальвинистов с
Дискуссии о содержании испанского абсолютизма
189
Н. Макиавелли, а также фискальная и оборонная практика госу-
дарственного строительства75. В результате уже в 80-е годы XX в.
в германской историографии (Г. Лутц) и англоязычной испани-
стике (Дж.М. Хидли) империя Карла стала рассматриваться как
«жизнеспособный стабильный ответ» на вызовы времени и как
переходная форма «Нового государства», подобно Франции пе-
риода правления Франциска I.
Вместе с тем, было бы ошибкой отрицать качественное свое-
образие имперского этапа в истории Испании. Наибольший ин-
терес для понимания сути и места этого периода представляет
концепция композитарной монархии. Пальму первенства в ав-
торстве самого термина composite передают друг другу извест-
ные британские испанисты Г. Кёнигсбергер (инаугурационная
лекция 1975 г.) и Дж. Эллиотт — оба ученики Баттерфильда.
Хотя, видимо, прав Эллиотт, говоря о том, что в действительно-
сти термин не изобрели ни тот, ни другой. До них саму концеп-
цию «составной (multiple) монархии» применил к Англии XVII в.
К. Рассел, а выражение «мозаичное государство» использовал
в исследовании Франции позднего Средневековья и раннего
Нового времени Дж. Стрэйер76. Но несомненно, что Кёнигсбер-
гер сыграл ключевую роль в принятии и распространении терми-
на «композитарная монархия» в европейской историографии, а
Дж. Эллиотт внедрил термин и саму концепцию в Испании77.
В основу рассматриваемой концепции были положены пред-
ставления юристов XVII в. (X. де Солбрсано Перейра) о способах
образования крупных государств. Те, что возникали путем при-
соединения новых территорий с сохранением их законов и при-
вилегий (способ aeque principaliter), и являлись композитарны-
ми государствами. Король в них рассматривался не как государь
единого целого, а как суверен каждой составной части монархии.
Испания, по классификации Кёнигсбергера, относилась к типу
композитарных государств с территориально отделенными ча-
стями. Второй тип составляли так называемые компактные ком-
позитарные государства. Важнейшей причиной того, что компо-
зитарные монархии преобладали в Европе того времени, стало
понимание монархами и элитами несоизмеримости затрат вы-
годам от полной интеграции приобретенных территорий. В ре-
зультате главным способом приращения территорий стали ди-
настические браки. Эти международные династические игры
при сохранении законов, институтов, налогов и статуса местных
элит проходили сравнительно безболезненно78. В целом такая,
казалось, анахроничная форма государственности при всех ее
190
С.А. Прокопенко
серьезных недостатках обеспечивала лояльность подданных пе-
риферийных королевств и, в конечном счете, устойчивость Ис-
панской монархии. Очевидно, что при таком подходе империя
Карла выступает в качестве предела (эталона), а Испанская мо-
нархия как пример, близкий к типичному образцу на шкале кон-
кретно-исторической типологии.
Тезис о том, что этап империи не привел к значительному
отклонению от общей траектории развития испанской государ-
ственности, подтверждается результатами исследования ряда
конкретно-исторических вопросов. Назову среди них разработ-
ку теории так называемой «параллельной империи» и тенденцию
противопоставления концепций «универсальная монархия» и
«христианское государство» (Карл в роли сторонника последней
по А. Домингесу Ортису); анализ функционирования государ-
ственных институтов с учетом процессов вертикальной мобиль-
ности и обратной связи; пересмотр оценки характера движения
комунерос и представлений о резком уменьшении политической
значимости городов после подавления движения; характеристи-
ку экономической политики Карла как непоследовательно мер-
кантилистской (создание «валютной империи» на базе дуката,
системы государственного долга)79.
Развитие полисинодии при Карле выразилось в резком увели-
чении количества Советов (особенно в 20-е годы XVI в.), в рефор-
ме уже существовавших Советов и в четком разграничении их
функций. Тем не менее между Советами продолжала идти упор-
ная борьба по вопросам компетенций80, в том числе и потому, что
эти органы управления выступали носителями части монаршей
власти, делегированной им государем. Координация в работе
Советов достигалась путем перекрестного представительства их
членов. Порой использовали другой способ: общие собрания «со-
ветников». В Государственном совете и Совете войны председа-
тельствовал сам монарх, что определило главенство этих органов
внутри всей системы. Жесткий процедурный протокол работы
Советов (придворный этикет) подтверждает такой вывод. Все бо-
лее важную роль в решении вопросов координации начинают
играть королевские секретари. Они из технических сотрудни-
ков именно при Карле превращаются в политические фигуры.
Во многом это стало ответом на требования Гаттинары увеличить
оперативность и координацию в работе органов управления.
Хотя в результате сам канцлер (и канцелярия) неожиданно полу-
чил мощную оппозицию, особенно в лице Ф. де лос Кобоса. Сек-
ретари обрастают своими клиентелами («bando», по выражению
Дискуссии о содержании испанского абсолютизма
191
Карла). Для предотвращения угрозы злоупотребления со сто-
роны особо доверенного секретаря император сформулировал
для сына и повторил в тайных инструкциях правило: «Не вручай
[власть] одному, даже самому неутомимому». На практике этот
тезис воплотился при жизни императора в фактический триум-
вират X. Пардо де Тавера, Ф. де лос Кобоса и Ф. де Вальдеса, а при
Филиппе II — первоначально принца Эболи (Р. Гомес де Сильва),
герцога Альбы (Ф. Альварес де Толедо) и А. Переса, а позднее
X. де Суньиги, М. Васкеса, X. де Идиакеса и т.д. В свете изло-
женного оценка Г. Кёнигсбергером результатов усилий Карла по
централизации выглядит излишне суровой: «Это была не столько
имперская система созидательного управления из центра, сколь-
ко система контроля и равновесия полуавтономных сил»81.
В середине XVI в. исчезло «средневековое чувство» comunitas
Christiana — эмоционально-идеологической основы традицион-
ной империи82. И уже во времена Филиппа II «партикулярная им-
перия», как считают некоторые историки (П. Фернандес Альба-
ладехо, Э. Беленгер Себрия), превращается в Sacro Imperio. Под
этим термином, как и под определением «Католическая монар-
хия», в настоящее время понимаются не столько процессы пре-
вращения Испании в главного защитника католической веры,
сколько специфическая форма централизации: воцерковление
государства. Замечу, что К. Гомес-Сентурион Хименес сделал
обобщение для всей Западной и Центральной Европы, назвав
государственные формы эпохи религиозных конфликтов 1520 —
1640-х годов «конфессиональным абсолютизмом»83.
В Испании абсолютистская экспансия светской власти в
сферах компетенции церкви сопровождается также сакрализа-
цией фигуры монарха и власти — тенденция, нашедшая полное
завершение уже при Филиппе III. Недоступность короля стала
восприниматься современниками ключевым элементом прак-
тики управления. Хотя подобный разрыв со средневековыми
традициями неограниченного доступа к монарху во Дворце, что
зафиксировано в Las Siete Partidos, не был одномоментным. Уже
Католики ужесточили порядок подачи петиций (только через
специально созданные палаты), а введенные императором Мак-
симилианом в 1515 г. «бургундский» этикет и строгая придвор-
ная иерархия при дворе Карла I существенно усложнили доступ
к королю84.
Централизация управления во времена Филиппа II вырази-
лась в росте числа Советов (до 14) и в интенсификации их ра-
боты. Если в 60-е годы XVI в. Совет войны, например, собирался
192
С.А. Прокопенко
два — три раза в год, то в 90-е годы XVI в. — ежегодно более 30 раз.
Но с другой стороны, Советы превращаются в корпоративные
организации, закрытые от внешнего вмешательства. Несменяе-
мость советников, право некоторых Советов предоставлять су-
верену списки кандидатов при выборе новых членов создают
проблемы даже королю. Для нейтрализации угрозы чрезмерной
самостоятельности Советов и для повышения оперативности
управления Филипп пошел по пути создания неформальных ка-
налов влияния. С одной стороны, он приближал к себе отдельных
советников, а с другой — формировал неофициальные институ-
ты из доверенных лиц (Junta de Tres в конце 70-х годов XVI в. и
Junta de Gobierno или Junta de Noche в 1585 г.). Важнейшим ново-
введением в стиле управления стало предписание Советам, вице-
королям и прочим направлять всю информацию королю через
«Ночную хунту».
Особый и важный пласт проблем составляет политика Фи-
липпа в отношении парламентов и форальных королевств. При
всей сложности отношений короля с кастильскими кортесами
следует отметить возрастание их значимости в связи с «сервисьо
де мильонес». С конца XVI в. провинциальные столицы, имев-
шие привилегию голоса в кортесах, также увеличили свою роль
фискальных территориальных центров (cabezas de partido): им
были переданы инспекторские функции85. В Арагоне, который
выделялся большой степенью автономии сеньоров, институтов
и университетов в области юстиции (например, в Сарагосе су-
ществовало 14 судебных органов), основные столкновения раз-
ворачивались по вопросам юридических компетенций. При от-
сутствии аудиенсии главными представителями центра здесь
являлись инквизиция и Высший совет Арагона (при сохранении
им функций арбитра). Кульминацией кризиса между Арагоном
и центром стали события вокруг «дела А. Переса» — опального
секретаря Филиппа II. Как считает М. Ортега Лопес, после подав-
ления арагонского восстания тарасонские кортесы (1592) были
вынуждены признать резкое сокращение привилегий королев-
ства и конец «пактистской» идеологии. Непосредственной при-
чиной налогового давления на каталонские кортесы («Корте»)
стали затраты на оборону принципата, когда в 1597 г. разразилась
война с Францией. Но началась фискально-финансовая реформа
уже при новом короле в 1599 г.86 Вместе с тем Ф. Руис Мартин
считал, что королевствам Арагонской короны все-таки удалось
сохранить автономию финансовых систем, что позволило им, в
частности, смягчить негативное воздействие инфляции веллона
Дискуссии о содержании испанского абсолютизма
193
(кастильской медной монеты) и получить лучшие экономические
перспективы в XVII и XVIII вв.87
Этап «фаворитизма» долгое время оценивался в качестве
упадка королевской власти. А. Ферос связывает начало этой ис-
ториографической традиции с английским историком П. Уиль-
ямсом. Новый поворот полемике придал известный британский
испанист Г. Кэмен, который связал ослабление королевской вла-
сти с давлением политических элит на базе «конституционной»
идеологии, в результате чего произошло якобы возвращение к
прежней сбалансированной системе правления88. Однако замечу,
что уже X. Висенс Вивес предложил рассматривать возрастание
роли фаворитов (valido или favorito, privado) в качестве противо-
веса попыткам ограничить власть монарха с помощью традици-
онных институтов89. Этот тезис обосновали и развили в рамках
институционального подхода Ф. Томас-и-Вальенте, Дж. Эллиотт,
Дж.М. Бойден и др. Но они увязывали данный процесс только
с фигурой фаворита Филиппа IV графом-герцогом Оливаресом
(Г. де Гусман-и-Пиментель). Реформы Оливареса по централиза-
ции управления и унификации налогового режима, а также обо-
ронного вклада всех частей Испании хорошо известны благодаря
работам Эллиотта. Он же доказал необоснованность обвинений
графа-герцога в кастилизации Арагонской короны90, что сегодня
признано даже в Каталонии. Как считают каталонские историки,
«представление об агрессивном манипулировании центра в борь-
бе с периферийными институтами и провинциальными элитами
должны быть заменены образом хрупкого управленческого орга-
низма, над которыми доминировали мощные официальные силы,
как при дворе, так и в провинциях, глубоко врезаясь в данный
аппарат и само равновесие, а также модифицируя его цели»91.
Идеалом для Оливареса было слияние элит разных королевств, а
примером института такого рода стал Совет Италии.
В отличие от других специалистов А. Ферос вполне аргумен-
тированно показал, что модификация системы власти (включая
идеологическое обеспечение) произошла уже при фаворите Фи-
липпа III — герцоге Лерме (Ф. Гомес де Сандоваль-и-Рохас). Более
того, он усилил тезис Томаса-и-Вальенте, заявив, что фавориты
сыграли активную роль в повышении независимости монархов,
а сам Филипп III отнюдь не был «слабым королем при слабом фа-
ворите». Сакрализация монарха проявилась в полном отказе от
принципа публичности короля. В рамках пересмотренного при-
дворного этикета даже гранды, не имевшие придворных должно-
стей, с 1599 г. потеряли право свободного входа в личные покои
194
С.А. Прокопенко
монарха. Важнейшая новинка в управлении при Филиппе III — пе-
реход к системе одного фаворита. Причем «валидо» официально
даровали прерогативы посредника между монархом и органами
управления. Лерма становится alter ego монарха, представляя его
в публичных церемониях. В этой связи достаточно вспомнить це-
ремонию въезда в Мадрид 24 октября 1599 г. супруги Филиппа III
Маргариты Австрийской в сопровождении не мужа, а именно
всесильного герцога. Любопытно, что новая ситуация нашла от-
ражение и в живописи. Картина П.П. Рубенса «Герцог Лерма вер-
хом на лошади» стала в Европе первым портретом некоронован-
ной особы, изображенной в таком виде. Еще более поразительны
два индивидуальных портрета кисти X. Пантохи де ла Круса, где
фаворит предстает копией своего короля, повторяя его облик
в одежде, позе, антураже и в деталях92. Реформы 1600— 1602 гг.
ослабили позиции Советов, передав де-факто вопросы назна-
чения советников в руки ставленников Филиппа III. Внедрение
Лермой членов своей клиентелы в Советы, на посты вице-коро-
лей и в аудиенсии усилили централизацию. Оборотной стороной
этих процессов стал рост бюрократии (не говоря уже о корруп-
ции) и снижение эффективности государственного аппарата.
Так, штат Совета Индий за период между смертью Филиппа II
и Филиппа IV вырос в три раза, тогда как время между запросом
колониальных органов власти и ответом метрополии увеличи-
лось примерно в два раза93.
Представление о последней трети XVII в. как о классической
модели декаданса Испанской монархии возникло уже под пером
наследников арбитристов при первых Бурбонах, но стало все-
общим и ортодоксальным во многом благодаря либералам в XIX
столетии. В 1980— 1990-е годы вышла серия работ, в которых был
начат демонтаж ряда мифов о последних годах правления Фи-
липпа IV и, особенно, о Карле II (Г. Кэмен, П. Молас Рибальта,
К. Сторрс). Так, отмечается, что с 1658 г. стали осуществляться
нововведения в области финансовой политики. Суть их сводилась
к повышению роли Совета финансов в сборе налогов (М. Гарсон
Пареха, 1980; Х.Л. Кастельяно, 1990; Х.И. Андрес Усендо, 1999)
и оптимизации численности Совета (Х.А. Санчес Белен, 1996).
После смерти в ноябре 1661 г. так называемого «скрытого вали-
до» дона Луиса де Аро король сосредоточил в своих руках всю
полноту власти, серьезно укрепив Государственный совет94.
В период регентства и при совершеннолетнем Карле под влия-
нием углубляющегося кризиса также продолжаются, по выраже-
нию Х.Д. Муньоса Родригеса, «конъюнктурные адаптационные
Дискуссии о содержании испанского абсолютизма
195
движения»95. Институт фаворитизма, получивший последнее
воплощение в лице Ф. де Валенсуэлы, в 80-е годы XVII в. оконча-
тельно модифицируется в институт первого министра. Место Со-
ветов пытаются занять разнообразные хунты — более компакт-
ные и лучше контролируемые короной органы управления.
Хунты появились еще в XVI в., но именно в последней трети
XVII столетия (особенно при герцоге Мединачели — Х.Ф. Томас
де ла Серда-и-Энрикес) они возникают систематически. Боль-
шинство из этих учреждений создавались для решения конкрет-
ных проблем, многие занимались нуждами обороны. Наиболее
значимую роль играла Хунта управления (фактически регентский
совет, просуществовавший с 1665 по 1676 г.) и Хунта торговли и
монеты. Помимо традиционных причин ослабления влияния Со-
ветов, видимо, отчуждению между Советами и короной способ-
ствовало относительное замещение ими функций кортесов как
института защиты интересов городских и провинциальных элит.
Напомню, что с 1665 г. кортесы Кастильской короны не созыва-
лись. В это же время трансформируется институт коррехидоров,
которые расширяют свои прерогативы (прежде всего в налого-
вой сфере и оборонно-правоохранительной), превращаясь в эф-
фективных представителей центра на местах. С конца 80-х годов
XVII в. создается своего рода провинциальная интендантская и
административная структура — процесс, который ранее связы-
вали лишь с именем Филиппа V Бурбона96.
X. Катала Санс, развивая метафору Эллиотта, охарактеризо-
вал систему испанского правления в XVI —XVII вв. не как мену-
эт, где местная и центральная власти вращались вокруг короны,
а как «сложный танец [по меньшей мере] четырех партнеров,
с участием правящих классов различных “провинций", без ми-
нимального согласия участников, танец невразумительный,
хаотичный, невозможный, тем более что корона настаивала на
определенном ритме и направлении»97. Приведенный историо-
графический и конкретно-исторический материал, как кажется,
опровергает вердикт Х.А. Катала Санса. Но несомненно, что цен-
трализация системы управления в Испании не подкреплялась в
должной мере реформами судебной власти и тем более предста-
вительных органов.
1 См.: Hispania. 1994. № 1. Р. 358.
2 Carreras Ares J.J. Categorias historiograficas у periodificacion historica //
Once ensayos sobre la historia. Fundacion Juan March. Madrid, 1976.
P. 54.
196
С.А. Прокопенко
3 Lopez Diaz М. Senorio у Municipalidad. Concurencia у conflict© depoderes
en la ciudad de Santiago (siglos XVI —XVII). Santiago de Compostela,
1997. P. 26.
4 См.: Литаврина Э.Э. J. Vicens Vives. Estructura administrativa estatal en
los siglos XVI у XVII // Средние века. M., 1961. Вып. XX. С. 303 — 308.
5 Обзор основных вех дальнейшего изучения темы бюрократии см.:
Gonzalez Martinez R.M. Una perspectiva sobre la configuracion social
de la burocracia espanola moderna // Investigaciones historicas: Epoca
moderna у contemporahea. 2004. N 24. P. 11 — 12.
6 Cm.: Antropologia у microhistoria: conversacion con Giovanne Levi//
Manuscrits. 1993. N 11. P. 21; Krynen J. La souverainete royale// Les
tendances actuelles de 1'histoire du Moyen Age en France et en Allemagne
/ Sous la dir. de J.-C. Schmitt et O.G. Oexle. P., 2003. P. 300 — 301.
7 Более широкую историографическую панораму, с учетом влияния
вклада Gerhard Oestreich в проблематику социального дисциплини-
рования, предложил Ф. Паломо. См.: Palomo F. «Disciplina Christiana»:
Apuntes historiograficos en torno a la disciplina у el disciplinamiento
social сото categories de la historia religiosa de la alta edad moderna //
Cuadernos de Historia Moderna. 1997. N 18. P. 119- 120.
8 Paula Canas Galvez F. de. La evolucion politica en Castilla durante el siglo
XV: de Juan II a los Reyes Catolicos. Perspectiva bibliografica de la nueva
historia politica у sus aplicaciones metodologicas // eHumanista: Journal
of Iberian Studies. 2008. Vol. 10. P. 31.
9 Fernandez Conti S. Los Consejos de Estado у Guerra de la Monarquia
Hispana durante el reinado de Felipe II (1548 — 1598). Madrid, 1996. P. 299.
Реж. доступа: http://digitooluam.greendata.es/
10 См., например: Paula Canas Galvez F. de. La burocracia regia durante el
reinado de Juan II de Castilla: Estudio prosopografico e itinerario: tesis
doctoral inedita. Madrid: Universidad Complutense, 2005; Villarroel
Gonzalez O. La prosopografia сото metodo de investigacion sobre la Edad
Media. Zaragoza: Universidad de Zaragoza, 2006.
11 Bethany A. La reina Juana: gobierno, piedad у dinastia. Madrid, 2001.
12 Vazquez Gestal P. La corte en la historiografia modernista espanola. Estado
de la cuestion у bibliografia // Cuadernos de Historia Moderna. Anejos.
2003. N 2. P. 275 — 280. (Теме «Монархия и Двор» посвящен весь второй
номер ежегодника Cuadernos de Historia Moderna).
13 Martinez Millan J. La corte de la monarquia hispanica // Studia historica.
Historia moderna. 2006. N 28. P. 19 — 24.
14 См., например: Elliott J.H. Philip IV of Spain. Prisioner of Ceremony//
The Courts of Europe. Politics, Patronage and Royalty, 1400-1800 /
Ed. A.G. Dickens. L., 1977. P. 169—189; Gomez-Centurion Jimenez C. La
Herencia de Borgona: el ceremonial real у las casas reales en la Espana
de los Austrias (1548— 1700) // Las sociedades ibericas у el mar a finales
del siglo XVI. Tomo I: La Corte. Centro e imagen del poder / Coord. L.
Ribot Garcia у E. Belenguer Cebria. Madrid, 1998. P. 11—32; Fernandez de
Cordova MirallesA. La Corte de Isabel I: ritos у ceremonias de una reina
(1474-1504). Madrid, 2002.
Дискуссии о содержании испанского абсолютизма
197
15 Fernandez Albaladejo Р. Fragmentos de monarquia. Trabajos de historia
poli'tica. Madrid, 1992. P. 2, 13— 15, 86.
16 Salomon N. La vida rural castellana en tiempos de Felipe II. Barcelona,
1973. P. 230.
17 Cm.: [Garcia Sanz. A.] Acto de investidura сото doctor «honoris causa»:
Excmo. Sr. D. Felipe Ruiz Martin. Valladolid, 1986. P. 20.
18 Cm.: Luxan Melendez S. La revolucion comunera en las sintesis generales
de historia de Espana (1950 — 1989) // ispania. 1990. N3.P. 1151 — 1153.
19 VilarP. La transition du feodalisme au capitalisme // Les Cahiers du Centre
d'Etudes et de recherches marxistes. P., 1968. N 59. P. 29.
20 Anderson P. Lineages of the Absolutist State. L., 1974. P. 40 —41, 49, 60,
62-64.
21 Garcia Cdrcel R. у otros. Debat final. Manuscrits. 1987. N 4 —5. P. 125.
22 Cm.: San Martin I. Nuevas tendencias en la historiografia espanola//
Cuadernos de estudios Gallegos. 2007. T. 54, N 120. P. 309.
23 Oldbarri Gortdzar I. El peso de la historiografia espanola en el conjunto de
la historiografia occidental (1945— 1989) // Hispania. 1990. N 2. P. 432.
24 Schaub J.-F. La crise hispanique de 1640. La modele des «revolutions
peripheriques» en question (note critique) // Annales: H.S.S. 1994. N 1.
P. 225, 238-239.
25 Cm.: Pietschmann H. El problema del «nacionalismo» en Espana en la
Edad Moderna. La resistencia de Castilla contra el Emperador Carlos V //
Hispania. 1992. N 1. P. 93.
Maravall J.A. El concepto de Espana en la Edad Media: Madrid, 1994
(2 ed., 1963). P. 9. Благотворное влияние так называемых лингвисти-
ческих концептуалистов на изучение истории идей в Испании прак-
тически не прослеживается. Хотя известная монография Э. Пэгдена
вопреки своему названию посвящена анализу ситуации в колониаль-
ных частях империи. См.: Pagden A. Lords of all the World: Ideologies of
Empire in Spain, Britain and France. New Haven, 1995.
27 Elliott J. Monarquia compuesta у monarquia universal en la epoca de
Carlos V // Carlos V. Europeismo у universalidad: Congreso Internacional.
Vol. V / Coords. J.L. Castellano Castellano, F. Sanchez-Montes Gonzalez.
Madrid, 2001. P. 702.
27 ХеншеллН. Миф абсолютизма. Перемены и преемственность в развитии
западноевропейской монархии раннего Нового времени. СПб., 2003.
29 Lopez Rodriguez С. Aristocracia i origens de 1'Estat modern: i el poder
politic de la noblesa del Regne de Valencia (1410— 1446) // Butlleti de la
Societat Catalana d'Estudis Histories. 2002. N 13. P. 159.
30 Cm.: El Absolutism© /,Un mito? Revision de un concepto hustoriografico
clave // Eds. R.G. Asch, H. Duchardt. Barcelona, 2000. Esp. P. 43— 107.
31 В немалой степени эта двойственная ситуация связана со скептиче-
ским отношением многих историков и к понятию «Новое государ-
ство». Б. Клаберо считает более адекватным термин «супергосудар-
ство». См.: Clavero В. Institucion politicay derecho: acerca del concepto
historiografico de «Estado moderno» // Revista de Estudios Politicos. 1981.
Vol. 19. P. 43 — 57; Clavero B. Tantas personas сото estados. Madrid, 1986.
P. 18.
198
С.А. Прокопенко
22 Jarillo Gomez J.L. El estado absolute сото primer estadio del estado
moderno // Saberes. Revista de estudios juridicos, economicos у sociales.
2005. Vol. 3. [Art. Separata]. P. 3.
33 Как считает Артола, это самый употребительный термин в политиче-
ской литературе того времени. Видимо, впервые термин ввел в оборот
Г. Лопес Мадера (1597). См.: Artola М. La Monarquia de Espana. Madrid,
1999. P. 31.
34 Ср., например: Maravall J.A. El concepto de Espana en la Edad Media.
Madrid, 1997 (1 ed. 1954). P. 318 у ss.; Castro A. Sobreel nombre у el quidn
de los espanoles. Madrid, 1973. P. 13 — 20, 32, 197— 198; Pietschmann H. El
problema del «nacionalismo» en Espana. P. 84 — 88.
35 Sirantoine H. L'Hispania dans la Chronica naiarensis // E-Spania: Revue
electronique d’etudes hispaniques medievales. 2009. N 7. Ap. 1,6 — 7.
36 См. подробнее: Bronisch A.P. El concepto de Espana en la historiografia
visigoda у asturiana// Norba. Revista de Historia. 2006. N19. P. 10 —21.
37 Biersack M. Los Reyes Catolicos у la tradicion imperial romana //
eHumanista. 2009. 12. P. 33 — 34.
38 Tate R.B. Ensayos sobre la historiografia peninsular del siglo XV. Madrid,
1970. P. 56, 72.
39 Ladero Quesada M.A. Lecturas sobre la Espana historica. Madrid, 1998.
P. 62.
40 Nieto Soria J.M. Conceptos de Espafta en tiempos de los Reyes Catolicos //
Norba. Revista de Historia. 2006. N 19. P. 106— 114.
41 Fernandez Albaladejo P. Fragmentos de monarquia. P. 87. В трактатах
эпохи термин «estado» в смысле «государство» не использовался. По-
этому К. Лопес Родригес считает, что для характеристики начальных
фаз или истоков «Нового государства» лучше употреблять термины
«корона» или «монархия».
42 Некоторые специалисты (академик М. Артола) рассматривают Ис-
панию как союз трех и даже четырех частей, имея в виду Сицилию
и Неаполитанское королевство в качестве третьей части и Западные
Индии — четвертой.
43 Fernandez Albaladejo Р. Fragmentos de monarquia. P. 156.
44 См.: Perez J. Castilla, Cataluna у la Monarquia hispanica // Manuscrits.
1997. N 15. P. 159.
45 Schaub J.-F. La crise hispanique de 1640. La modele des «revolutions
peripheriques»enquestion (notecritique) //Annales: H.S.S. 1994. N l.P. 219.
46 Belenguer Cebria E. La monarquia hispanica vista desde la Corona de
Aragon // Estudis 20. En torno al XVII Hispanico. Revista de Historia
Moderna. [Valencia], 1994. P. 76.
47 Fernandez Albaladejo P. Fragmentos de monarquia. P. 242 — 243.
48 Dominguez Nafria J. C. Carlos V у los origenes de la polisinodia hispanica //
De la union de coronas al Imperio de Carlos V. Vol. I / Coord. E. Belenguer
Cebria. Madrid, 2001. P. 497, 501.
49 Historia de Espana / Dir. рог M. Menendez Pidal. Madrid, 1982. T. XXV.
P. 126- 128.
Дискуссии о содержании испанского абсолютизма
199
50 Escudero J.A. Curso de Historia del Derecho. Fuentes e Instituciones
Politico-Administrativas: 2 ed. revis. Madrid, 1995.
51 Histoire de la France. La Longe Dur£e de 1’Etat / Sous la dir. de A. Burguiere
et J. Revel. P., 1989. P. 211.
52 Sales N. Com d'un estat? I on rau 1'estatalitat, en les monarquies
compostes? // Manuscrits. 1997. N 15. P. 24.
53 Suarez Fernandez L. Los Reyes Catolicos. Fundamentos de la Monarquia.
Madrid, 1989. P. 15-17.
54 Serio A. Una representacion de la crisis de la union dinastica: los cargos
diplomaticos en Roma de Francisco de Rojas у Antonio de Acuna (1501 —
1507) // Cuadernos de historia moderna. 2007. N 32. P. 22, 25 — 26.
55 Например, M. Артола, опираясь на данные сфрагистики, отмечает, что
понятие «Испания» в титуле государей появляется только с Карла I
(Hispaniarum). Еще в иллюстрированной «Gross Europisch Kriegs-Balet/
getantzet durch die Konige und Patentate (Fursten und Republicken)» (1645)
испанский монарх фигурирует как «Король Кастилии». Даже учиты-
вая сецессии 1640-х годов, последний пример тем более интересен,
если иметь в виду действие механизма самоидентификации («они» —
«мы»). См.: Artola М. Op. cit. Р. 255; Manzano Baenza L. La imagen de la
Monarquia Hispana en la propaganda europea (s. XVI — XVII) // Espacio,
Tiempo у Forma. Serie IV. Historia Moderna. 2001. T. 14. P. 203.
56 Ladero Quesada M.A. La genese de 1’etat dans les royaumes hispaniques
medievaux (1250— 1450) // Le premier age de 1'etat en Espagne (1450 —
1700) / Coord. Ch. Hermann. P., 1989. P. 65.
57 Fernandez Albaladejo P. Fragmentos de monarquia. P. 24 — 25.
58 Cm.: O'Callaghan J.F. A History of Medieval Spain. Ithaca; L., 1975. P. 661.
59 Barrios Aguilera M.r Birriel Salcedo M.M. La repoblacion del Reino de
Granada despues de la expulsion de los moriscos: fuentos у bibliografia
para su estudio. Estado de la cuestion. Granada, 1986. P. 91.
60 Cm.: Colds Latorre G. у Serrano Martin E. La nobleza en Espana en la Edad
Moderna: Lineas de estudio a partir de la «Sociedad espaftola del siglo
XVII» de don Antonio Dominguez Ortiz // Manuscrits. 1995. N 14. P. 17,
22-23; Ulloa M. La Hacienda Real de Castilla en el reinado de Felipe II.
Roma, 1963. P. 24.
61 Cm.: Diago Hernando M. Caballeros у ganaderos. Evolucion del perfil
socioeconomico de la oligarquia soriana en los siglos XV у XVI // Hispania.
1993. N 2. P. 474.
62 Suarez Fernandez L. La population juive a la veille de 1492. Causes et
mecanismes de 1'expulsion // Les Juifs d'Espagne: histoire d'une diaspora
1492- 1992 / Dir. H. Mdchoulan. [Sin lug.], 1992. P. 40.
63 Ortega Lopez M. El Consejo Supremo de Aragon у la supervision de la
justicia del reino aragones durante el siglo XVII. Manuscrits. 1990. N 8.
P. 140.
64 Doubleday S. Aristocracia у monarquia en los Reinos de Castilla у Leon: el
caso de la familia Lara // Hispania. 2001. N 3. P. 1015.
65 Belenguer Cebria E. La monarquia hispanica vista desde la Corona de
Aragon. P. 69.
200
С.А. Прокопенко
66 См.: Palos PenarroyaJ.L. <,Е1 estado contra Cataluna? Estrategias de control
у limitaciones del poder real en los siglos XVI —XVII // Manuscrits. 1995.
N 13. P. 145; Cortes Pena A.L. La degradacion del sistema de los Austrias.
Algunas reflexiones // Manuscrits. 1998. N 16. P. 211.
67 Цит. no: Lorenzana de la Puente F. Jueces у pleitos. La administracion de la
justicia en la Baja Extremadura en el Antiguo Regimen // Hispania. 2003.
N 1. P. 31-32.
68 См. подробнее об этом в материалах ежегодника «Revista de la
Inquisicion: (intolerancia у derechos humanos)» за 1991 —2001 и 2005 гг.,
а также в монографическом номере ежегодника: Clio & Crimen: Revista
del Centro de Historia del Crimen de Durango. 2005. N 2.
69 Ивонин Ю.Е. Универсализм и территориализм. Старая империя и тер-
риториальные государства Германии в раннее Новое время. 1495 —
1806. М.; Смоленск, 2007. Т. 2, ч. 1. С. 9- 15.
70 Perez J. La idea imperial de Carlos V // Carlos V. Europeismo у
Universalidad. Vol. I: La figura de Carlos V. Madrid, 2001. P. 250.
71 Dominguez Ortiz A. Carlos V, entre el Medioevo у la Modernidad //
Carlos V. Europeismo у Universalidad. Vol. V: Religion, cultura у
mentalidad. Madrid, 2001. P. 696.
72 Menendez Pidal R. Idea Imperial de Carlos V. Madrid, 1971. P. 11 — 12.
73 См. подробнее в том числе о концепции «христианской империи»
Ф. де Кастильи: Fernandez Albaladejо Р. Fragmentos de monarquia. Р. 61 —
69; Maravall J.A. Carlos V у el pensamiento politico del Renacimiento.
Madrid, 1999. P. 67; Rivero Rodriguez M. Gattinara: Carlos V у el sueno del
Imperio. Madrid, 2005; Garcia Hernan E. La Espana de los cronistas reales en
los siglos XVI у XVII // Norba. Revista de historia. 2006. N 19. P. 125— 150.
74 Cm.: Chaunu P. L'Espagne de Charles Quint. P., 1973. Vol. I. P. 19 — 22.
75 Tenenti A. Estado у Razon de Estado: el ejemplo de los Paises Bajos //
Manuscrits. 1995. N 13. P. 63 — 65.
76 Strayer J. Le Origini della Stato Moderno. Milano, 1975. P. 99. Также в спе-
циальной литературе используются как синонимы термины la civitas
composita, The Commonwealth of Nations, la monarquia pluriestatal или
multinacional.
77 Cm.: Elliott J.H. A Europe of Composite Monarchies// Past & Present.
1992. N 137. P. 48 —71; Idem. Catalunya dins d'una Europa de monarquies
compostes// Pedrabies. 1993 (Vol. 13). N 1. P. 11—23; Conferencia de
clausura u Conversa amb John H. Elliott // Manuscrits. 1997. N 15. P. 177
у 186; Кёнигсбергер Г. Европа раннего Нового времени. 1500— 1789. М.,
2006. С. 50-53.
78 Elliott J.H. A Europe of Composite Monarchies. P. 52 — 53.
79 Перекликаются с последним новейшие попытки рассмотреть в рамках
«мир-системного анализа» и «глобальной истории» испанскую импе-
рию как один из институциональных центров глобальной экономи-
ческой динамики. См.: Kamen Н. EMPIRE. How Spain Became a World
Power, 1492-1763. N.Y., 2003.
80 См., например, о конфликте между Советом Палаты Кастилии и Со-
ветом Наварры по вопросам королевских Мерседес: Ostolaza Eliso-
Дискуссии о содержании испанского абсолютизма
201
ndo M.L La venta de jurisdicciones у oficios publicos en Navarra durante
los siglos XVI -XVII // Principe de Viana. 2006. N 237. P. 118 - 119.
81 Koenigsberger H.G. La practica del Imperio. Madrid, 1989. P. 202.
82 Roura LI. Carlos V у la idea de Imperio en el pensamiento moderno //
Carlos V. Vol. I. P. 254.
83 Gomez-Centurion Jimenez C. Introduccion // Cuadernos de Historia
Moderna. Anejos. 2003. N 2. P. 6.
84 Feros A. Kingship and Favoritism in the Spain of Philip III 1598—1621.
Cambride, 2006. P. 81—84. He надо путать принятие «бургундского
этикета» при дворе Максимилиана и при дворе Карла. Карл V сделал
это только незадолго до триумфа в Мюльберге (1547 г.), в основном с
целью подготовить введение Филиппа в наследование бургундскими и
германскими землями. См.: Noel Ch.С. La etiqueta borgonona en la corte
de Espafta (1547-1800) // Manuscrits. 2004. N 22. P. 142-143.
85 Munoz Rodriguez J.D. Consenso e imposicion en la conservacion de la
Monarquia: la practica politica en un territorio de la periferia castellana: el
reino de Murcia (1682— 1700) // Hispania. 2003. N 2. P. 976.
86 Hernandez B. Un assaig de reforma del sistema fisco-financer de la
monarquia a Catalunya: 1'impost del quint sobre les imposicions locals,
1580—1640// Manuscrits. 1996. N 14. P. 299; Fernandez de Pinedo у
Fernandez E. La participacion fiscal catalana en la monarquia hispanica
(1599— 1640) // Manuscrits. 1997. N 15. P. 68 у sigs.
87 Ruiz Martin F. El problema del vellon: su incidencia en la distinta evolucion
economica de Castilla у de la Corona de Aragon en el siglo XVII //
Manuscrits. 1997. N 15. P. 103-104.
88 Kamen H. Philip of Spain. New Haven, 1997. P. 319 — 320.
89 Vicens Vives J. Coyuntura economica у reformismo burgues. Barcelona,
1969. P. 124.
90 Elliott J.H. The Count-Duke of Olivares. New Haven, 1986. P. 197.
91 Cm.: Palos Penarroya J.LI. /,E1 estado contra Cataluna? P. 15— 153; Molas
Ribalta P. Va haver-hi una fusio de les elits a la Catalunya dels Austries? //
Manuscrits. 1997. N 15. P. 41.
92 Cm.: Feros A. Op. cit. P. 105-106.
93 Parry J.H. The Spanish Seaborne Empire. Middlesex, 1973. P. 188.
94 Hermosa Espeso C. Ministros у ministerio de Felipe IV (1661 — 1665): una
aproximacion a su estudio // Investigaciones historicas: Epoca moderna у
contemporanea. 2007. N 27. P. 48 — 49.
95 Munoz Rodriguez J.D. Consenso e imposicion en la conservacion de la
Monarquia. P. 974.
96 Cm.: Storrs Ch. The Residence of the Spanish Monarchy 1665—1700.
Oxford, 2006. P. 176- 178, 182-188.
97 Catala Sanz J.A. Valencia nobiliaria у orden publico en Valencia durante
el reinado de Felipe III. Una reflexion sobre el poder de la nobleza у la
autoridad de la monarquia// Estudis 20: Revista de historia Moderna.
1994. P. 105.
С.Е. Федоров
«RESTORED ТО THE WHOLE EMPIRE
& NAME OF GREAT BRITEIGNE»:
КОМПОЗИТАРНАЯ МОНАРХИЯ
И ЕЕ ГРАНИЦЫ ПРИ ПЕРВЫХ СТЮАРТАХ*
Формирование раннестюартовской композитарной монар-
хии1 стало результатом длительных процессов, характеризо-
вавших историю Британских островов на протяжении почти
тысячелетия. Берущее свои истоки в политических коллизиях
англосаксонских королевств, в период правления Нормандской
династии, в имперских амбициях XIII —XV столетий2, с одной
стороны, и в затяжном англо-шотландском противостоянии — с
другой, составное британское государство обретает свои оконча-
тельные границы с воцарением Стюартов. Именно тогда неотъ-
емлемой частью британского государства становится Шотландия,
территориальное соперничество двух соседствующих компози-
тарных монархий теряет былой смысл, а некогда непримиримые
имперские притязания унифицируются. Складывается тот тип
государственного объединения, о котором мечтала еще тюдоров-
ская пропаганда3. Раннестюартовская композитарная монархия4
была, таким образом, прямым воплощением популярной со вре-
мен Генриха VIII гальфридианской идеи, а ее территориально-ад-
министративное устройство напрямую реализовывало контуры
восходящего к XII столетию мифа5.
* * *
Интерпретируя гальфридианскую версию создания «британ-
ской» империи тюдоровская пропаганда исходила из того, что
после смерти ее основателя, легендарного Брута, она превраща-
ется в подобие составной монархии, оставаясь разделенной меж-
ду его тремя сыновьями. Старший из них — Локрин, управляя
* Статья написана при финансовой поддержке РГНФ (грант 09-01 -00316а).
«Restored to the Whole Empire...» ...при Стюартах
203
Англией (Лоегрией), достиг невероятных успехов, при этом его
младшие братья Альбанакт и Камбр, получившие по наследству
Шотландию (Альбанию) и Уэльс (Валлию) соответственно, при-
знавая его достижения, принесли ему оммаж и тем самым при-
знали главенство английского трона. В дальнейшей перспективе
состав уже пост-брутских модификаций композитарной монар-
хии неоднократно изменялся, но при этом отношения между ее
отдельными композитами каждый раз повторяли подпитанную
идеями старшинства исходную схему: Англии либо принадле-
жала инициатива нового образования, либо заново объединяю-
щиеся территории, так или иначе, признавали ее политическое
верховенство.
Тюдоровская версия британского составного государства
была, как известно, зафиксирована в тексте Ограничительного
акта 1533 г. Во главе такой монархии — своеобразного «полити-
ческого тела», состоявшего из людей различного положения и до-
стоинства, стоял второй после самого Господа владыка, облачен-
ный имперским титулом и короной государь6. Акт не содержал
указаний на составную организацию самой британской держа-
вы7, но при этом характеризовал подпитывающие имперское со-
знание Тюдоров элементы8 и определял тем самым потенциально
возможные ассоциации, ставшие предметом уже современных
исследований9.
Среди таких ассоциаций наиболее вероятными, т.е. сугу-
бо «британскими», считались известные параллели с римской
практикой государственного церковного строительства, кото-
рая предполагала особую форму подчинения духовной сферы
светской власти10. Отождествление монархии с «политическим
телом» вызывало, ставшие благодаря Э. Канторовичу парными,
ассоциации с ее «мистическим» телом, что способствовало, как
известно, ее более последовательной сакрализации11. Верные, с
точки зрения бытовавших при Тюдорах предпочтений, такие па-
раллели все-таки не раскрывали всего спектра даже сугубо «бри-
танских» ассоциаций.
Процесс «конструирования» нового образа британской го-
сударственности опирался на куда более обширную традицию,
формировавшуюся не только под влиянием имперских дебатов
предшествовавших столетий, но и под воздействием в целом но-
вой для XVI в. полемики. Речь идет о том, что со временем про-
тиворечия, заложенные в представлениях о границах светской и
духовной власти, определили девальвацию христианского учения
о государстве. Обусловленное этим распадом постепенное сбли-
204
С.Е. Федоров
жение имперского и монархического дискурсов обеспечивало
закономерную концептуализацию идеи светского государства во
всех ее мыслимых вариантах: универсалистском, национальном
и, наконец, в интересующем нас — композитарном.
* * *
В этом смысле начавшаяся еще при Тюдорах материализа-
ция гальфридианской идеи определялась не только сближением
этих двух дискурсов, но и вполне объяснимой коллизией между
имперским12 и монархическим концептами. При этом осознание
возможных перспектив государственного развития ограничива-
лось «техническими» ресурсами и инструментальной базой тех
интеллектуальных групп, которые, как представляется, были на-
целены на преодоление этой коллизии.
Коллизия между имперским и монархическим дискурсом
во многом зависела от того, что с момента, когда за понятием
monarchia закрепилось значение справедливого единоличного
правления, основанная на таком понимании этого термина тра-
диция отказалась от использования понятия regnum в качестве
его основного синонима13. Помимо очевидных для такого разгра-
ничения оснований, легитимный монархический строй воспри-
нимался не столько как форма организация верховной власти,
сколько как присущая этой форме пространственная «протяжен-
ность» или своеобразная «экстенсивность» власти. При этом, ис-
толковывая основной смысл понятия imperium, та же традиция
выдвигала на первый план идеи, подчеркивавшие его статус как
особого достоинства, трансформируемого не столько на межлич-
ностном, сколько на трансперсональном уровне. В этом смысле
доминировало представление об отсутствовавшей в первом ва-
рианте своеобразной «интенсивности» верховной власти.
Трансперсональный характер такого значения imperium со-
четался в представлениях современников, как правило, с опре-
деленной миссией, которой наделенный таким особым досто-
инством народ облачал, помимо прочих обязанностей, своих
государей. Так, имперское достоинство, изменяя в очередной
раз своего носителя, персонифицировалось. Реализация особой
миссии предполагала экспансионистский элемент во внешней
политике такого политического образования. При этом степень
самой экспансии оправдывалась характером данной миссии и за-
висела от восприятия этнополитической, религиозной и культур-
ной специфики ее объекта. Осваиваемые территории, расширяя
«Restored to the Whole Empire...» ...при Стюартах
205
исходные границы соответствующего государства, видоизменя-
ли пространственную «протяженность» верховной власти пра-
вителя.
Особое достоинство, которым наделялся опять-таки особый
народ, предполагало наличие других, менее исключительных по
своим качествам и отличающихся между собой народов. Сте-
пень этнополитических, религиозных и культурных различий
обусловливала формы их ассимиляции в рамках расширяюще-
гося государства. В том варианте, когда новые земли и народы,
включаясь в состав такого политического образования, теряли
свою территориальную самостоятельность, «протяженность»
верховной власти завоевателя расширялась. Когда же граница
между основной и приобретаемой таким способом территорией
оставалась неподвижной, очевидно, происходила «интенсифика-
ция» верховной власти, усиливавшая в очередной раз исходное
исключительное достоинство завоевателей.
Переплетение имперского и монархического концептов в
обосновании политических процессов, протекавших на Британ-
ских островах на исходе Средневековья, обусловливало отсут-
ствие, в конечном счете, четкого разграничения между тем, чем
следовало руководствоваться при определении этих двух форм
политических образований. Попытки некоторых исследователей
увидеть в теоретических конструкциях авторов XIV—XVII вв.
подобие современного представления, разграничивающего два
элемента политической системы — форму правления (монархия)
и форму государственного устройства (империя), навряд ли мо-
гут оказаться оправданными14. Хотя стремление разделять сумму
определений, обозначавших «интенсивность» верховной власти
и ее «протяженность», несомненно, приближали европейскую
мысль этого времени к открытию их современных значений.
Ограниченность инструментальной базы подобных построе-
ний определялась не только отсутствием оригинальных решений,
сближающим тем самым аргументацию позднесредневековых
авторов с античной (греко-римской), но и отношением к самому
предмету полемики. Речь идет о том, что в подавляющем всякую
вариативность рассуждений контексте политическая организа-
ция западноевропейских обществ по-прежнему отождествлялась
современниками со спецификой организации верховной власти.
При этом позднесредневековых интеллектуалов, не выделявших
еще собственно институциональной природы любого типа поли-
тических образований, прежде всего интересовали этические, а
затем правовые аспекты функционирования властных отноше-
206
С.Е. Федоров
ний. В этом смысле предметом многочисленных спекуляций ока-
зывались персонифицированные в личности правителя доброде-
тели (позитивный аспект полемики) и недостатки (негативный
аспект полемики), а также рассуждения вокруг легитимности
самого правления.
Этическая природа верховной власти подразумевала наличие
или отсутствие трансформированных христианством, но уже из-
вестных греко-римской культуре добродетелей и достоинств. Ле-
гитимность правления напрямую увязывалась либо с античной
политической традицией15, либо с ее уже средневековыми пре-
емниками; определенное значение сохраняли сугубо династиче-
ские связи. Используемые доказательства как этического, так и
правового характера в своих исходных значениях, повторяя ци-
цероновские, а позднее — аристотелевские формулы и опреде-
ления, оказывались насквозь имперскими.
Очевидно, что вплоть до появления знаменитых сочинений
Данте («О монархии» и «Пир») интеллектуальные ресурсы им-
перской тематики, оставаясь первичными, превосходили потен-
циал монархической полемики. Под влиянием идей Данте мо-
нархический дискурс постепенно начинает осваивать систему
доказательств имперской полемики, а их значение в политиче-
ских дискуссиях XIV — XVI, а затем и XVII веков сначала медлен-
но выравнивается, а затем наблюдается повторная, но отличная
от позднесредневековой, дифференциация каждого из понятий.
На этапе сближения двух полемических дискурсов проис-
ходит своеобразный обмен базовыми концептами. Имперский
дискурс, сохраняя свои исходные контуры, активно впитывает
в себя характерную для монархического дискурса идею «протя-
женности» верховной власти16, а монархическая тематика осваи-
вает «интенсифицирующие» королевскую власть компоненты.
На этом фоне возникают, как представляется, два взаимосвязан-
ных феномена.
С одной стороны, постепенно оформляются представления о
существовании оснований для возрождения своеобразного по-
литического гегемона — всемирной светской монархии, претен-
дующей на исключительный статус и миссию не только в извест-
ном к тому времени «круге земель», но и на вновь открываемых
территориях17. Именно таким образом монархический концепт
начинает осваивать прежнее имперское «пространство»18. С
другой — окончательно укореняются идеи о существовании
иного рода самодостаточных политических образований, главы
которых в пределах собственных территорий по определению
«Restored to the Whole Empire...» ...при Стюартах
207
обладают достаточными основаниями для реализации властных
полномочий. Именно таким образом имперский концепт начи-
нает осваивать прежнее «пространство» западноевропейских
монархий.
Формирующееся противостояние универсалистских и (услов-
но) «национальных» тенденций в политическом развитии запад-
ноевропейских государств начинает оказывать стимулирующее
воздействие на процесс оформления правовой базы, сначала
ограничивающей, а затем и регулирующей внешнюю политику
династий в пределах известных к тому времени морских путей.
Впоследствии международное морское право закладывает осно-
вы для постепенно расширяющегося представления о границах
географического пространства, в пределах которого реализуется
вся полнота верховной власти того или иного суверена.
«Обновленные» пространства уже не совпадали ни с широко
известными пределами «римского мира», на преемственность
с которыми претендовал универсалистский вариант монархии,
ни с исторически известными границами отделившихся от него
в свое время частей и провинций, континуитет с которыми
оставался желательным для всех остальных территориальных
монархий. Основанная на таких формах преемственности иден-
тичность переставала быть достаточной. Во многих своих про-
явлениях она продолжала питать самосознание западноевро-
пейских государственных образований XVI —XVII вв., но уже в
совокупности с иными концептами.
* * *
Легитимация имперской идентичности Тюдоров, а затем и
первых Стюартов19 аккумулировала и, очевидно, развивала вос-
ходящие еще к эпохе классического Средневековья представле-
ния о верховной власти территориальных государей, которые во
многом зависели от отношения писавших на эту тему юристов, к
природе сначала папского20, а затем и имперского верховенства.
В том случае, когда универсалистские претензии германских им-
ператоров полностью отрицались, вся перспектива возможных
построений ограничивалась формулой «гех qui superiorem non
recognoscit», очевидно, восходившей к декреталии Иннокентия III
«Per Venerabilem»21. Когда же права на «всемирное» господство
«римских» императоров не оспаривались, аналогичную функ-
цию выполняла формула «гех in regno suo est imperator regni sui»,
впервые использованная Ацо22. Несмотря на безусловное разли-
208
С.Е. Федоров
чие в исходных тезисах, лежавшие в основе обеих формул до-
казательства, в конечном счете, оправдывали характерную для
средневековой Западной Европы территориальную дисперсию
властных отношений23, открывая перспективы для последующих
модификаций теории властного суверенитета.
По мере ослабления империи, уже в конфессиональную эпоху,
конструктивная сторона каждой из формул, заметно усиливаясь,
давала почву для появления культурно-исторических вариантов,
характеризовавших «национальную» идентификацию террито-
риальных государственных объединений. Формула «гех in regno
suo est imperator regni sui», как представляется, составила основу
для теорий верховенства в землях, которые никогда не входили
в состав имперских владений. Другая же: «гех qui superiorem
non recognoscit» — использовалась, как правило, государями,
которые когда-либо реально соприкасались с территориальной
юрисдикцией германских императоров. Очевидно, что только
политический опыт Франции и итальянских городов-республик
мог претендовать в такой перспективе на исключительную связь
с последствиями применения обеих формул24.
Каждая из двух формул интенсифицировала поиск возмож-
ных аргументов, доказывающих изначально иной, отличный от
отдающего приоритет имперскому порядок. Оказывается, что,
с точки зрения естественного права — весьма популярного и
чтимого среди юристов основания, — территориальные государ-
ства (собственно королевства или царства) предшествовали об-
разованиям имперского типа25. В этой связи терялся исходный
смыл универсалистских претензий римского народа, а самое
главное — лишались легитимных оснований все декларируемые
с ним формы преемства.
Поскольку естественный порядок ограничивал начальные
формы политических объединений исключительно террито-
риальными королевствами, империя могла возникнуть лишь в
результате завоевания и насильственного объединения неко-
гда независимых государств. Такая форма «неестественного»
фактического господства противопоставлялась покоявшейся на
легитимных началах власти территориальных государей. Рим-
ский император, таким образом, лишался de iure оснований на
мировое господство, а римский народ оказывался неспособным
трансформировать производное от этого права достоинство сво-
им государям26. Любая последующая «трансляция» римского ва-
рианта имперской идеи по умолчанию превращалась в безосно-
вательную и нелегитимную.
«Restored to the Whole Empire...» ...при Стюартах
209
Для той части юристов, которые в той или иной степени при-
знавали универсалистский характер имперской власти, другая
формула: «гех in regno suo est imperator regni sui» — означала, что
любой монарх, подобно императору, имеет все необходимые ос-
нования для верховенства в подвластных ему территориях. При
этом весь известный к тому времени мир состоял из свободных
королевств, среди которых империя, являя собой пример лишь
наиболее крупного по своим размерам территориального обра-
зования, была лишена каких бы то ни было первенствующих по-
зиций, а ее доминирование воспринималось в качестве времен-
ного, случайного и, безусловно, преодолеваемого состояния27.
В любом случае разделявшие эту позицию юристы отдавали
должное потенциально возможным переменам: «политическая»
картина мира могла изменяться в сторону как появления новых
территориальных государств, так и образования неизвестных
ранее государственных объединений. Наличие «старой» им-
перии среди такого рода образований не исключало возникно-
вения иной территориальной доминанты и связанной с нею
обновленной имперской идентичности. Подобного рода иден-
тичности во многом определяли размежевание политических
сил на исходе Средневековья.
* * *
Территориальные «имперские» идентичности в каждом из
описанных выше вариантов могли усиливаться благодаря широ-
ко распространенной и популярной среди европейских интел-
лектуалов корпоративной теории28. Связь с этой теорией была
наиболее принципиальной, поскольку скрытые в ней возмож-
ности облегчали восприятие постоянно меняющих свою направ-
ленность процессов самоорганизации средневекового общества
и государства29.
Известно, что первоначально корпорация (universitas) отож-
дествлялась с формирующими соответствующую общность
людьми30. Затем, по мере усложнения исходных представлений,
складывались предпосылки для постепенного разграничения вхо-
дящих в подобные объединения физических лиц и собственно
самой формы корпоративной организации. Последняя, очевид-
но, приобретая черты универсальной формы самоорганизации
общества, осмысляется как обобщающая этот опыт самодоста-
точная абстракция. Постигаемая исключительно посредством
человеческого разума, она выводится за рамки бренного суще-
ствования в сферу категорий естественного права и наделяется
210
С.Е. Федоров
правосубъектностью. Как юридическое лицо корпорация затем
повторно материализуется в коллективном лице составляющих
ее членов, но при этом остается независимой от них, т.е. само-
управляемой организацией31.
Первоначально корпоративным статусом наделялись италь-
янские города-республики32, регулирующие свою внутреннюю
жизнь при помощи обычного и статуарного права, источники
которого определялись коллективным согласием живущих на
их территории народов. При этом покоящиеся на всеобщем во-
леизъявлении обычаи и статуты не требовали иных высочайших
санкций23. Функционирующая в таких городах-корпорациях из-
бираемая или назначаемая народом верховная власть приобре-
тала самодостаточный и фактически независимый от внешних
авторитетов характер34.
Влияние корпоративной теории не ограничивалось представ-
лениями о формах самоорганизации итальянских городских рес-
публик. Оно подпитывало куда более общие рассуждения юри-
стов о генезисе и природе территориальных государственных
объединений35. Солидаризирующими позицию этих юристов
моментами являлись, с одной стороны, признание «очевидной
реальности» универсалистского характера верховной власти
«римского» императора, с другой — осознание «очевидной услов-
ности» ее территориальных пределов. Меняющиеся размеры и
границы имперских владений (от римлян к грекам и от греков
к германцам) способствовали появлению de facto самостоятель-
ных государств. Такие государства могли признавать верховную
юрисдикцию «римских» императоров, и в этом случае баланс сил
и авторитетов сохранялся. Когда образовавшиеся государства
оспаривали верховенство имперской власти, она, de iure сохра-
няя свои полномочия, уже de facto обретала конкурентов.
Такие конкурирующие с империей государства в силу сло-
жившейся практики и обычаев могли избирать верховных пра-
вителей и превращались в фактически самостоятельные полити-
ческие образования, во многом напоминавшие самоуправляемые
городские корпорации. Фактическая самостоятельность и пра-
вовая самодостаточность подобных корпораций подразумева-
ли физически отсутствовавшего среди ее членов «римского»
императора. В этом смысле такая корпорация, затем городская
коммуна и, наконец, территориальное государство, компенси-
руя недостающее звено в иерархическом единстве, либо как бы
«замещала» принцепса (vice principis), либо, возлагая на себя его
полномочия, становилась таковым (sibi princeps): грань между
«Restored to the Whole Empire...» ...при Стюартах
211
границами de facto и de lure заметно ослабевала. Формирующая-
ся на этом фоне иерархия властей могла формально сохранять
приоритет имперского верховенства, но при этом, скорее, тяго-
тела к тому, чтобы стать иерархией самостоятельных территори-
альных государственных образований.
Среди таких самостоятельных территориальных государ-
ственных образований британская композитарная держава как
в ее тюдоровском, так и в ее раннестюартовском варианте, по-
зиционируя себя в качестве империи, очевидно, «интенсифици-
ровала», таким образом, достоинство своих династов, которые в
лице потомков Генриха VII и Якова I могли в той или иной сте-
пени претендовать на британские корни своего политического
верховенства. «Экстенсивность» властных полномочий и Тюдо-
ров, и Стюартов была предопределена их происхождением, но
осложнялась неразрешенностью ирландского вопроса. В этом
смысле суверенное британское государство было лишено воз-
можности развиваться в направлении основанного на унитарных
началах территориального объединения: единственно возмож-
ной формой сосуществования разнородных по этнокультурному
и религиозному признакам народов была составная, или компо-
зитарная государственность, напоминающая в своих исходных
характеристиках современные федерации.
* * *
Конфигурация «политического тела» английской компози-
тарной монархии определялась наличием трех этнотерритори-
альных моделей. Первая модель воплощала отношения, которые
складывались между Англией и Уэльсом, была унитарной и в силу
своей специфики не создавала видимых проблем для правящей
династии. Эти отношения характеризовались единой правовой
системой, одним парламентом, одной церковью, одним Тайным
советом и единой судебной системой. Все, на что Уэльс мог в ре-
альности претендовать, оставляя в памяти англичан свое некогда
независимое существование, был учрежденный при Генрихе VIII
Совет по делам Уэльса, не столько регулировавший культурно-
историческую автономию этой части британской государствен-
ности, сколько осуществлявший фискально-административную
и военную централизацию образованных в то же время валлий-
ских графств.
Вторая модель определяла отношения между Англией и Ир-
ландией36. Положение «Зеленого острова» в этой связке, как уже
212
С.Е. Федоров
отмечалось, было специфичным, поскольку он далеко не сразу
стал восприниматься англичанами как их собственная террито-
рия, но и тогда, когда это произошло, отношения усложнялись
наличием автономных ирландских институтов, таких как Тайный
совет, парламент, правовая и законодательные системы. Несмот-
ря на то что Ирландия в этих отношениях занимала явно подчи-
ненное по отношению к Англии положение, она все-таки остава-
лась на практике автономным образованием. Кстати, накануне
заключения англо-шотландской унии 1603 г. соотечественники
Якова I опасались того, что именно такая модель может стать
образцовой для взаимодействия между Англией и ее северным
соседом. При этом их заботило то, что Шотландия, отношения
которой с Англией определяли контуры третьей модели37 терри-
ториально-политического объединения, может лишиться своего
главного преимущества. Шотландия сохраняла практически не-
зависимую судебно-административную систему и законодатель-
ство, а шотландская церковь была на деле более близкой к ре-
формационным идеалам и, следовательно, лучшей в сравнении с
английской. Соотечественники Якова I, тем не менее, оставались
реалистами, понимая, что униатские отношения между Лондо-
ном и Эдинбургом будут складываться именно под эгидой Анг-
лии, поскольку Шотландия уступала ей и в территориальном, и в
материально-экономическом плане.
Если к концу XVI в. англо-британский вариант подчинения
Шотландии оставался нереализованным, то отношения Англии и
Ирландии в рамках композитарной монархии превратились в ре-
альность. Многое из того, что лежало в основе этих отношений,
обладало своей спецификой, хотя и обнаруживающей известные
параллели с проектом англо-шотландского объединения.
В начале XVII в. контакты между обоими композитами
по-прежнему регулировались двумя актами, история появления
которых уходит своими корнями еще в тюдоровское законода-
тельство. В 1541 г. Генрих VIII был вынужден изменить статус Ир-
ландии, отказавшись от титула «лорд» в пользу монаршего сана.
Согласно этому акту, король Англии получал «... титул и досто-
инство короля Ирландии». Это означало, что никто другой, кро-
ме английского монарха, не может быть королем Ирландии. Два
композита объявлялись равными в том смысле, что новый титул
приносил вместе с собой «все прерогативы, достоинства и другие
возможные обстоятельства, связанные с титулом короля как им-
ператорским...»38 Ирландская корона, подобно английской, объ-
«Restored to the Whole Empire...» ...при Стюартах
213
являлась имперской, но только с той разницей, что подразумева-
ла объединение с короной английской.
Вторым важнейшим актом, определявшим политическое
устройство и статус Ирландии как имперского композита, был
закон Пойнингса (1494 г.)39. Учитывая расстояние, разделявшее
два острова, закон признавал необходимым организацию на ост-
рове отдельной системы исполнительных институтов, действие
которых, однако, не оспаривало несомненного превосходства
монарха во всех вопросах местной внутренней и внешней поли-
тики. Акт напрямую не касался законодательного процесса, но
при этом содержал ограничения, налагавшиеся на местную ис-
полнительную власть в плане ее возможного влияния на законо-
дательный процесс и подразумевавшие почти неограниченный
контроль со стороны короля над всей законотворческой деятель-
ностью на острове. Исполнительная власть в Ирландии получала
право созывать парламент только при условии наличия разре-
шения со стороны монарха. При этом все подлежавшие обсуж-
дению в парламенте законопроекты должны были иметь пред-
варительное одобрение со стороны короля и его, естественно,
английского совета, а на завершающей фазе заверены Большой
королевской печатью.
В 1557 г. закон Пойнингса был существенно изменен, после
чего английский Тайный совет был фактически отстранен от
участия в процессе одобрения законопроектов. При этом монарх
по-прежнему скреплял принятый ирландским парламентом акт
Большой королевской печатью. В таком виде закон подчеркивал
неразрывную связь двух композитов и восходящий еще к акту
1541 г. принцип инкорпорации двух регионов под эгидой англо-
ирландской короны. При этом весьма существенным оставалась
связь, которая предоставляла право ирландским подданным об-
ращаться за правосудием непосредственно к самому королю, ко-
торый, в свою очередь, осуществляя правосудие, мог консульти-
роваться с членами Тайного совета и английскими судьями40.
Судя по всему, преобразования в административно-судебной
системе «Зеленого острова» 1497— 1557 гг. способствовали фор-
мированию среди местного населения (главным образом англо-
ирландской знати) весьма положительного отношения к полити-
ке, проводимой короной в отношении ее островного композита.
Несмотря на то что с 1543 по 1613 г. ирландский парламент соби-
рался всего четыре раза, его решений хватало для того, чтобы ре-
гулировать должным образом внутреннее положение острова. В
том случае, если исполнительная власть в Ирландии испытывала
214
С.Е. Федоров
необходимость в принятии новых дополнительных решений, Тю-
доры относились к этому с пониманием и снисхождением. Так
или иначе, но эта сторона преобразований оставалась в рамках,
очевидно, одобряемых местным населением.
Часть намеченной программы имела негативные для англо-
ирландских отношений последствия. Это касалось в первую оче-
редь «кадровой» политики короны и инициированной лордом Со-
мерсетом кампании по распространению протестантизма среди
местного населения. Подобные преобразования не только прово-
цировали конфликты между местной исполнительной властью и
главами католических кланов и семейств, но и разжигали вражду
между различными частями ирландского общества и даже, как
полагают исследователи, определяли флуктуацию групповых
идентичностей. Даже с учетом того, что елизаветинское прави-
тельство изменило акценты, сместив прежний исключительно
вероисповедный принцип, заменив его идеей разносторонней
цивилизаторской политики, где внедрение протестантизма сре-
ди местного населения считалось одним из ее аспектов — кон-
фессионализация острова к концу XVI в. была значительной.
При этом лояльность к базовым принципам англо-ирландской
монархии все же оставалась незыблемой.
В этом плане весьма показательны требования католической
оппозиции, сформулированные графом Тироном в 1599 г. Напом-
ню, что, не подвергая сомнению установленные Генрихом VIII
принципы государственного устройства, он, тем не менее, по-
лагал, что ирландские католики должны подчиняться непосред-
ственно папе, а принадлежавшие им земли, конфискованные во
время Реформации в пользу англичан, следует вернуть обратно.
Определяя этнический состав высших должностных лиц Ирлан-
дии, он настаивал на том, что все они, за исключением прямого
представителя монарха, должны быть ирландцами, но при этом
не обязательно католиками41.
Известно, что программа, выдвинутая Тироном, имела еще
один важный аспект, связанный с этнокультурной перспективой
«Зеленого острова». Уже тогда, даже на фоне проводимой Тюдо-
рами «цивилизаторской» политики, среди разнородного и в эт-
ническом, и в конфессиональном отношении населения Ирлан-
дии просматривались весьма определенного рода предпочтения,
определяющие этнокультурную идентичность островитян. При
всем при том, что конфессиональные размежевания местного
населения строились по принципу традиционного противостоя-
ния католиков и протестантов, религиозный аспект терял свою
«Restored to the Whole Empire...» ...при Стюартах
215
исходную актуальность в том случае, если английская сторона
не подвергала сомнению политическую автономию Ирландии в
том варианте, в котором она сложилась с конца XV по середину
XVI в. Тогда над шкалой, демонстрирующей традиционные рели-
гиозные предпочтения ирландцев, очевидно, выстраивалась до-
полнительная система координат, объединявшая в единое целое
предпочтения англичан (так называемых «старых англичан»),
заселивших остров в конце XII в., англо-ирландцев, франко-ир-
ландцев, шотландцев и даже в некоторых случаях гаэльскую часть
населения острова. Такая композиция этнокультурных групп не
исключала распространение среди них не только собственно ан-
глийской или, точнее, англоговорящей идентичности, но и став-
шей впоследствии особенно актуальной британской лояльности.
Поскольку политическая автономия острова при Тюдорах по-
стоянно подвергалась испытанию, главным образом из-за угро-
зы внешнего вторжения, устойчивость подобной системы иден-
тичности и лояльности оказывалась подвижной. В этом смысле
решение Тюдоров приступить к повторной колонизации острова
диктовалось в основном реальностью внешней угрозы.
Превратившись в объект очередной колонизации уже при
Стюартах, Ирландия продолжала сохранять за собой уникальный
статус, но, оставаясь частью империи, британским композитом,
она приобретала статус колонии. Обозначая ее как колонию, ан-
гличане, тем не менее, подчеркивали ее существенное отличие от
своих североамериканских владений42. Она не являлась заново
открытой землей, и процесс земельных трансформаций проте-
кал в ней иначе, чем в американских колониях. В большинстве
случаев передача земли осуществлялась согласно актам ирланд-
ского парламента, и следовательно, во внимание принималась в
основном региональная перспектива.
При этом основой вторичного земельного рынка, как прави-
ло, служили земли, конфискованные у местных лидеров после
принятия билля об измене все тем же ирландским парламентом.
Многие из тех, кто получили новые земли, были ирландцами. Ста-
тус джентри имел достаточное распространение среди местного
населения, в то время как коренные жители североамериканско-
го континента были лишены подобных возможностей. Точно так
же как и в Англии одни владельцы сменяли других, в Ирландии
одни колонисты получали земли за счет других. На практике
это обстоятельство имело один неконструктивный элемент: как
правило, процесс земельного перераспределения сопровождал-
ся вытеснением католически настроенных владельцев, имевших
216
С.Е. Федоров
староанглийские корни, протестантами. При этом обретшие но-
вые земли англичане и шотландцы становились, в свою очередь,
жертвами колонизаторской политики как Тюдоров, так и Стюар-
тов. Так, например, когда Томас Уэнтворт пытался осуществить
план по устройству Коннота, то среди жертв новой политики на-
местника оказались Ричард Бойл, граф Корк, пожалуй, один из
самых успешных английских колонистов, а также его ближай-
ший приятель сэр Хардресс Уоллер. Уоллер, известный пурита-
нин, кстати, один из немногих подписавших смертный приговор
Карлу, пытался противостоять планам Уэнтворта, объединив-
шись с соседями-католиками. Тем не менее все они оставались
лояльными подданными вплоть до того времени, как восстание
1641 г. неизбежно поляризовало общество.
Шотландия к моменту объединения корон уже была состав-
ной монархией, границы которой, тем не менее, оставались по-
движными вплоть до 20-х годов XVII в.43 Западные острова, или
Внешние Гибриды перешли во владение шотландской короны
от норвежской монархии в 1266 г. Там, по существу, сложилось
унитарное государство во главе с лордами Островов Мак-Дона-
льдами, передававшими власть внутри рода от отца к старшему
сыну уже к концу XIII столетия. Наличие на северо-западной пе-
риферии сильного и независимого наследника всегда волновало
шотландскую корону, но политика полного подчинения островов
увенчалась первым значительным успехом только в 1493 г., когда
Мак-Дональды, по существу, признали вассалитет в отношении
шотландского королевского дома. Хотя корона и распространила
свое влияние на территорию островов, сопротивление со сторо-
ны местных островных кланов, лишившихся былой опоры, было
окончательно сломлено лишь в 1545 г. Яков IV всего дважды, в
1493 и в 1495 гг., снаряжал для борьбы с повстанцами военные
экспедиции, но без особого успеха. Только после военных рейдов
графов Аргайла и Хантли 1504 и 1506 гг. соответственно ситуацию
на островах удалось нормализовать. При Якове V очередная во-
енная экспедиция на острова (1540) помимо общих задач по усми-
рению местного населения выполняла ставшую впоследствии
весьма показательной для имперской политики шотландской ко-
роны цивилизаторскую функцию «по усмирению непокорного
духа островитян с тем, чтобы они подчинялись законам». Расши-
рение и укрепление границ владений шотландской короны через
цивилизаторскую политику на фоне более или менее регулярно
организуемых военных рейдов, возглавляемых самим монархом,
превратилось в форму традиционного для самой короны утвер-
«Restored to the Whole Empire...» ...при Стюартах
217
ждения территориальных пределов своего империя. Только
Яков VI, несмотря на свои многократные намерения (1596, 1598,
1600), стал первым шотландским королем, отказавшимся от не-
посредственного присутствия на островах. При этом он весьма
последовательно проводил цивилизаторскую политику, желая
тем самым снизить напряженность среди самого гаэльского
(гэльского) населения островов и в отношении к ним со сторо-
ны шотландцев. Уже в конце XVI в. он активно отстаивал идею
создания своеобразной этнокультурной параллели, которая, по
его мнению, могла противостоять гаэльским союзам не только на
территории шотландской монархии-империи, но и даже в самой
Ирландии.
Он полагал, что такой альтернативой могла бы стать некая
новая общность, именуемая им британской44, основу которой
должны составить английский язык, протестантская церковь и
лояльность идеям шотландско-британской короны. Любопытно,
что первые несанкционированные миграции шотландцев в ир-
ландский Ольстер также оправдывались подобными благими на-
мерениями шотландской короны. Известно, что Яков VI, настав-
ляя своего наследника «в делах праведных», внушал ему, что тот,
«организуя колонии среди островитян посредством послушных
подданных, в кратчайшие сроки сможет изменить и воспитать
наиболее достойных из них, искореняя или выселяя наиболее
строптивых и упрямых, развивая культуру в их жилищах». Две
известные попытки (1598—1600 и 1605—1606 гг.) колонизации
острова Льюиса жителями южных областей Шотландии прова-
лились, и только тогда корона приступила к более решительным
действиям. В 1608—1609гг. две экспедиции, одна под руковод-
ством Эндрью Стюарта, лорда Очилтри, другая — Эндрью Нокса,
епископа Островов, завершились уже более успешно. Очилтри,
как известно, пленил вождей кланов и заменил их эмиссарами,
в обязанности которых входила организация цивилизаторской
политики в отношении местного населения.
Иколмкиллские статуты (1609) распространили влияние про-
тестантской церкви, поощряли гостеприимство среди местных
жителей, осуждали идолопоклонство, бродяжничество, пьян-
ство, запрещали держать огнестрельное оружие. При этом в
отличие от англичан Яков I никогда не запрещал браки между
англоговорящими шотландцами и гаэльской частью населения,
полагая, что смешанные браки будут благоприятствовать повсе-
местному распространению протестантски ориентированной
культуры.
218
С.Е. Федоров
Уния корон между Англией и Шотландией (1603) вдохнула
новые силы в политику «окультуривания» гаэльского населения
Шотландии и Ирландии. Яков I Стюарт с еще большим старани-
ям приступил к внутренней колонизации территорий и более чем
кто-либо из его предшественников настаивал на необходимости
формировать новую британскую общность как на островах, так
и в подвластной Ирландии. В этом смысле его политика по миг-
рации как шотландского, так и английского населения в пределы
Ольстера была тому весомым подтверждением.
Известно, что Яков выступал даже с идеей формирования на
территории Британских островов унитарного по своей сути госу-
дарства, населенного новой британской нацией. Его намерения
определили широкий резонанс во всех британских композитах.
В ходе этих дебатов известный шотландский математик Роберт
Понт, приветствуя «подчинение нашей Великой Британии, Ир-
ландии и прилегающих Британских островов власти единого
императора», утверждал, что результатом этого объединения
станет «приручение диких и необузданных ирландцев из анг-
лийского доминиона и тех, кто населяет шотландские Гибриды».
Гаэльское население Ирландии и Шотландии, провоцируя и без
того многочисленные проблемы, превратились после унии ко-
рон в одну из основных проблем Британской монархии, которую
она напрямую связывала со своей собственной безопасностью
и политикой по «воспитанию» населявших ее территорию «вар-
варов». Судя по всему, проект нового устройства Великой Бри-
тании предполагал наряду с сохранением политической автоно-
мии трех ее основных композитов, их постепенное объединение
на основе формирования британской идентичности. За первую
треть XVII в. успехи в этом направлении были значительны, а тот
факт, что основным строительным материалом новой общности
оказывались англоговорящие шотландцы, подчеркивает извест-
ное преобладание не английского, а именно шотландского вари-
анта государственного строительства.
Карл, как известно, испортил все, нарушив изначально на-
меченные его предшественником государственные принципы.
Идея Великой Британии дала трещину, когда он отказался рас-
сматривать три имперских композита как политически автоном-
ные образования. На этом фоне обострились религиозные раз-
ногласия, вылившиеся, как известно, в движение конфедератов
в Ирландии и в ковенантерское движение в Шотландии. Начав-
шая гражданская война была войной трех королевств45, исход ко-
торой предполагал два возможных решения. Один вариант озна-
«Restored to the Whole Empire...» ...при Стюартах
219
чал возвращение к политике прежнего равновесия между тремя
композитами, другой, наименее желательный, стал реальностью
и определил динамику последующего государственного строи-
тельства.
1 О понятии «композит» и «композитарная монархия» см: Elliott J.
A Europe of Composite Monarchies// Past &Present. 1992. N 137.
P. 48-71.
2 Maden A. 1066, 1776 and All That: The Relevance of English Medieval
Experience of «Empire» to Later Imperial Constitutional Issues //
Perspectives of Empire: Essays Presented to Gerald S. Graham / Ed. by
J. Flint & G. Williams. L., 1973. P. 9-26.
3 Известно, что сначала Генрих VIII, а затем и лорд-протектор Сомер-
сет усматривали в подчинении Шотландии основу усиления анг-
лийских позиций на Британских островах и залог успешного рас-
пространения протестантизма. При этом Сомерсет настаивал на
том, что подобные усилия не приведут к созданию новой монархии
на островах, но всего лишь восстановят в прежних пределах древ-
нюю — называвшуюся некогда «Великой Британией». Сторонники
Сомерсета в англо-шотландских войнах 1543—1546 и 1547—1550гг.
усматривали истоки британской (имперской) идеи в раннем Сред-
невековье, причем в том его виде, в каком этот период британской
истории был изложен Гальфридом Монмутским. См.: Head D. Henry
VIII's Scottish Policy: A Reassessment// Scottish Historical Review.
1982. Vol. 61. P. 2; Marriman M. War and Propaganda during the «Rough
Wooing» //Scottish Tradition. 1979—1980. Vol. 9/10. P. 20 — 30; Mason R.
The Scottish Reformation and the Origins of Anglo-British Imperialism //
Scots and Britons: Scottish Political Thought and the Union of 1603 / Ed.
byR. Mason. Cambridge, 1994. P. 168 — 178.
4 Russell C. The Fall of the British Monarchies, 1637— 1642. Oxford, 1991;
The New British History: Founding a Modern State, 1603— 1715 / Ed. by
G. Burgess. L., 1999.
5 Mason R. Scotching the Brute: Politics, History and National Myth
in Sixteenth-Century Britain // Scotland and England, 1286—1815.
Edinburgh, 1987. P. 113-138.
6 «Where by divers sundrie old auntentike histories and chronicles it is
manifestly declared and expressed that this Realm of Englond is an Impire,
and so hath ben accepted in the worlde, governed by oon supreme heede
and King having dignitie and roiall estate of the Imperiall Crowne of the
same, unto whom a Body politike, compacte of all sortes and degrees of
people...ben bounded and owen to bere next to God a naturall and humble
obedience». An Acte that the Appeles in suche cases as have ben used to
be persuit to the See of Rome shall not be from hensforth had ne used but
220
С.Е. Федоров
within this Realme (1533: 24 Henry VIII, c. 12) // Statutes of the Realm. L.,
1817. Vol. III. P. 427.
7 Обстоятельство, вполне закономерное не только в силу отсутствия в
словарном запасе англичан XVI в. самого термина «композитарный»,
сколько в силу того, что британская империя превращается в компо-
зитарную только после 1541 г., когда Генрих VIII коренным образом
изменяет статус Ирландии в составе обновленной таким образом
британской государственности. При этом оставшийся неизменным
статус Уэльса по-прежнему воспринимался как статус территории,
влившейся в состав Британии на правах части королевского домена:
Тюдоры никогда не забывали о своих валлийских корнях.
8 Ullmann W. This Realm of England is an Empire // Journal of Ecclesiastical
History. 1979. Vol. 30, N 2. P. 175-203.
9 Yates F. Astrea: The Imperial Theme in the Sexteenth Century. L., 1977;
Ohlmeyer J. Seventeenth Century Ireland and the New British and Atlantic
Histories // The American Historical Review. 1999. Vol. 104, N 2. P. 446 —
462; Percival-Maxwell M. Ireland and the Monarchy in the Early Stuart
Multiple Kingdom // The Historical Journal. 1991. Vol. 34, N 2. P. 279 —
295; Kingdom United? Great Britain and Ireland since 1500: Integration
and Diversity / Ed. by S. Connolly. Dublin, 1999.
10 Более подробно об этом см.: Ullmann W. This Realm of England is an
Empire. P. 175 — 203.
11 Kantorowicz E. The Kings Two Bodies: a Study in Medieval Political
Theology. Princeton, 1957.
12 На исходе Средневековья представления об имперской власти
по-прежнему ограничивались характером и объемом ее верховной
юрисдикции. Используемые для этих целей определения и оценки, по
большей части, восходили к наследию глоссаторов XI —XII вв. и, оста-
ваясь явлением достаточно поздним, были лишены последовательной
систематизации. Исходными в определении объема имперской юрис-
дикции, как правило, считались две фразы Ульпиана (Dig. 1. IV. 1;
1. III. 31), обраставшие в последующих комментариях многочисленны-
ми смысловыми интерполяциями и уточнениями. Одна из них: «то, что
решил принцепс, имеет силу закона», характеризуя роль императора
в созидании потенциально возможной системы права, вызывала ассо-
циации с более поздним пониманием фундаментальной власти (снача-
ла imperium, а затем auctoritas). Другая: «принцепс свободен от соблю-
дения законов», конкретизируя его положение в уже действующей
системе законодательства, увязывалась с обычно парным и в поздней-
ших комментариях менее значительным по компетенциям определе-
нием potestas. Отталкиваясь от подобных ассоциаций средневековые
глоссаторы (Плацентии и в особенности Аккурсий) с самого начала
модифицируют свойственные римскому праву представления о вер-
ховной власти императора (об этом более подробно: Tierney В. «The
Prince is not Bound by the Laws»: Accursius and the Origins of the Modern
State // Comparative Studies in Society and History. 1963. Vol. 5. P. 378 —
«Restored to the Whole Empire...» ...при Стюартах
221
400). Продолжая разделять характерное для римских юристов мнение
о делегированной природе имперских полномочий, они минимизи-
руют возможные условия их отзыва до чрезвычайных. Соглашаясь с
римской идеей превосходства имперского суверенитета над властью
территориальных государей, они, тем не менее, проявляют завидный
интерес к ограничивающим его моделям. Наконец, не возражая про-
тив сакрализирующих имперскую власть концептов, они не без влия-
ния теории «двух мечей» ограничивают природу светской власти вто-
ричными по отношению к духовной признаками (Gilmore М. Argument
from Roman Law in Political Thought, 1200—1600. Cambridge (Mass.),
1941. P. 34 — 56). Модификация классических римских представлений
о верховенстве императорской власти, представленная глоссаторами,
на деле оборачивалась ее более или менее последовательной лимита-
цией. При этом соседствовавшая с глоссаторами школа канонического
права, инкорпорируя взгляды римских юристов в рамки церковного
учения о государстве, напротив, активно способствовала расширению
представлений о верховенстве папства в духовных и светских вопро-
сах. Оставаясь на протяжении XII —XIII вв. практически автономной
сферой, каноническое право активно использовало наследие глосса-
торов, особенно в тех случаях, когда духовная власть последовательно
противопоставлялась светским авторитетам. И в этом смысле вплоть
до начала XIV в. теория папского верховенства по своим интеллекту-
альным ресурсам во многом превосходила своего основного контр-
агента (Tierney В. The Continuity of Papal Political Thought in the 13th
Century//Medieval Studies. 1963. Vol. 27. P. 227 —248). Затем не без
влияния известных политических процессов диалог между легиста-
ми и канонистами приобрел не только конструктивный оттенок, но и
взаимообогащающий характер. Куда более разнообразные формулы
и определения, используемые для характеристики всеобщего вер-
ховенства пап, стали активно осваиваться и для демонстрации соот-
ветствующих компетенций императорской власти (Muldoon J. «Extra
ecclesiam non est imperium». Canonists and the Legitimacy of Secular
Power // Studia Gratiana. 1966. Vol. 9. P. 551 —580).
13 Об этом более подробно см.: Bosbach F. The European Debate on Universal
Monarchy// Theories of Empire, 1450—1800 / Ed. by D. Armitage.
Ashgate, 2001. P. 81-85.
14 Eisenstadt S. The Political Systems of Empires. L., 1993.
15 Поломарчук А.А., Федоров C.E. Прошлое крупным планом: темпораль-
ные измерения в антикварном дискурсе // Образы времени и истори-
ческие представления: Россия — Восток — Запад / Под ред. Л.П. Репи-
ной. М., 2010. С. 226-245.
16 «Quis enim rex, quis princeps qui praeter sanguinis cognationem atque
necessitudinem non multis nominibus si genus, si potentiam, si legitimam
electionem et deorum et hominum consensum spectemus, et amicum
et emperatorem regemque suum salutem. Itaque cum is Carolus iure sit
monarcha, velint et eundem esse, agnoscere nec usquam quod sine gravi
222
С.Е. Федоров
piaculo fiery non potest, a dei iudicio alio provocare». (Sailroman us
(Sauermann) Georgius. HispaniaeConsolatio. Louvain, 1520 (penp.: Madrid,
1977). Sig. C2r). «Quando alegremente fue elegido para el regimiento de
altissima e mayor prefectura del mundo que es la monarchia del imperio
romana» (Guitierres de Torres Alvaro. El sumario de las mara villosas у
espantables cosas que en el mundo han acontescido. Toledo, 1524 (penp.:
Madrid, 1954). P. 89).
17 Bosbach F. The European Debate on Universal Monarchy... P. 85 — 99.
18 Право на «мировое» господство начинают последовательно оспари-
вать сначала Священная империя (очень непродолжительный период
при Карле V), затем испанская (при Филиппе II и его преемниках) и
только потом французская монархия (наиболее последовательно при
Людовике XIV).
19 Bosbach F. Monarchia Universalis. Ein Politischer Leitbergriff der Fruhen
Neuzeit. Hamburg, 1988.
20 Очевидная тенденция к своеобразному наращиванию определений
папского верховенства далеко не всегда отражала действительность и
соответствовала реальным политическим процессам. Прямое вмеша-
тельство пап во внутренние дела светских государей носило по боль-
шей части эпизодический характер, оставаясь конкретным ситуативно
обусловленным явлением. В свою очередь, критика «Константинова
дара» с ее выраженной направленностью на сокращение территори-
альных пределов папской юрисдикции и растущими опасениями по
поводу незаконности переданных папскому престолу земель форми-
ровала основу для на деле ограничивающих полноту верховной власти
моделей. При таком стечении обстоятельств окончательная материа-
лизация идеи о всеобщем верховенстве римских понтификов могла
состояться исключительно в пределах Папского государства.
21 Позиция Иннокентия III в отношении территориальной верховной
власти была еще далека от более жестких и открытых для универсаль-
ного использования формулировок ее последующих комментаторов,
расширявших содержавшиеся в папской декреталии положения о
политической автономии французской монархии до ее суверенного,
приравненного к имперскому статуса. См.: Pennington К. Pope Innocent
Ill's View on Church and State: A Gloss to Per Venerabilem // Law, Church
and Society: Essays in Honor of Stephen Kuttner / Ed. by K. Pennington,
C. Somerville. Philadelphia, 1977. P. 49 — 67.
22 Post G. Studies in Medieval Legal Thought: Public Law and the State.
1100-1322. Princeton, 1964. P. 453-493.
23 Более подробно о явлениях дисперсии: Хачатурян Н.А. Полицентризм
и структуры в политической жизни средневекового общества // Хача-
турян Н.А. Власть и общество в Западной Европе в Средние века. М.,
2008. С. 8-13.
24 Calasso F. Origini italiane della formola «гех in regno suo est imperator» //
Revista di storia del diritto italiano. 1930. Vol. 3. P. 213 — 259. Уже Ольд-
рад из Понте, отстаивая претензии Роберта Мудрого на верховен-
«Restored to the Whole Empire...» ...при Стюартах
223
ство в подвластных ему территориях, использовал формулу «гех qui
superiorem non recognoscit» для полного отрицания универсалистско-
го характера имперской власти. См.: Oldradus da Ponte. Consilia. Lyon,
1550. Consilium No. 69. Sig. 21r-S26v. Согласно его утверждениям, Си-
цилийское королевство всегда располагалось за пределами империи
и, являясь фьефом римских пап, подразумевало иной тип политиче-
ской субординации. При этом такой тип вассалитета не отражался на
светских прерогативах ни предшественников, ни преемников Роберта
Мудрого, поскольку их обязательства перед папством носили исклю-
чительно духовный характер и предполагали только вероучительный
примат римского престола над сицилийским.
25 Наиболее ранний вариант такого подхода: «Longe ante imperium et
romanorum genus ex antique, scilicet iure gentium quod cum ipso humano
genere proditum est, fuerunt regna cognita, condita». Фраза принадле-
жит Марину из Караманико (ум. 1288). Цит по: Calasso F. I glossatori е
la teoria della sovranita. Milano, 1957. P. 196.
26 Наиболее раннее упоминание этого обстоятельства принадлежит
тому же Ольдраду из Понте: «Videndum est ergo qualiter [imperator]
acquisivit dominium. Et ipse allegat quod habet causam a populo qui ei
concessit, et in eum transtulit omnem imperii potestatem...Respondetur
sic quod populous non potuit plus iuris conferre in eum quam habuit...sed
populus non habuit de iure dominium super alias nations, ergo nec ipse»
(Oldradus da Ponte. Consilia...Consilium No. 69. Sig. 24v).
27 Наиболее ранний вариант рассуждений на эту тему принадлежит
Андреасу из Исернии (ум. 1316): «Cum causa rex alius poterit in regno
suo quod imperator potest in terra imperii... primi domini fuerunt reges,
ut dicit Sallustius...pedditae ergo sunt provinciae (quae regem habent)
formae pristinae habendi reges, quod facile fit...Liberi reges tantum habent
in regnis suis quanum imperator in imperio». (Andreas de Isernia. In usus
feodorum commentaria. Lyon, 1579. Sig. 286r).
28 Canning J. Law, Sovereignty and Corporation Theory // Cambridge History
of Medieval Political Thought. 350— 1450. Cambridge, 1987. P. 473 — 477.
29 Хачатурян H.A. Средневековый корпоративизм и процессы самоорга-
низации в обществе. Взгляд историка-медиевиста на проблему коллек-
тивного субъекта // Хачатурян Н.А. Власть и общество... С. 31 — 46.
30 «Universitas nil aliud est nisi hominess qui ibi sunt» (Accursius. Glossa
Ordinaria // Corpus Juris Civilis. Venice, 1497. Sig. 63v (Ad Dig. 3.4.7.)).
31 Об этом подробнее: Canning J. The Corporation in the Political Thought
of the Italian Jurists of the Thirteenth and Fourteenth Centuries // History
of Political Thought. 1980. Vol. I. P. 15 — 24; Wilks M. The Problem of
Sovereignty in the Late Middle Ages. Cambridge, 1963. P. 24.
32 Wolf C. Bartolus of Sassoferrato: His Position in the History of Medieval
Political Thought. Cambridge, 1913. P. 156—159.
33 Формула «civitas quae superiorem non recognoscit», определявшая су-
веренный город-республику, а затем и любое территориальное госу-
224
С.Е. Федоров
дарство как «sibi princeps» или «vice principis». См.: Baldus de Ubaldis.
Consilia. Brescia, 1490— 1491. I —V (penp.: Roma, 1894) II. No. 49.
34 Baldus de Ubaldis. Lectura super prima et secunda parte digesti veteris.
Lyon, 1498 (penp.: Turin, 1987). Ad Dig. I. I. 9. Sig. 9r.
35 Meijers E. Etudes d'histoire du droit: 4 vols. Leiden, 1956— 1973. Vol. III.
P. 156-198.
36 Ohlmeyer J. Seventeenth Century Ireland and the New British and Atlantic
Histories // The American Historical Review. 1999. Vol. 104, N 2. P. 446 —
462; Percival-Maxwell M. Ireland and the Monarchy in the Early Stuart
Multiple Kingdom // The Historical Journal. 1991. Vol. 34, N 2. P. 279 —
295; Kingdom United? Great Britain and Ireland since 1500...
37 Wormaid J. The Creation of British Multiple Kingdoms or Core and
Colonies // Transactions of Royal Historical Society: 6th ser. 1992. Vol. 2.
P. 175-194.
38 The Statutes at Large, Passed in the Parliament held in Ireland... 1301 to
1800. Dublin, 1786. Vol. 1. P. 176.
39 Edwards R., Moody T. The History of Poynings Law: Pt I, 1494— 1615 //
Irish Historical Studies. 1940- 1941. Vol. II. P. 415-416.
40 The Statutes at Large...Vol. I. P. 44.
41 Casway J. Owen Roe O'Neill and the Struggle for Catholic Ireland.
Philadelphia, 1984. P. 33-34.
42 Canny N. The Ideology of English Colonization: From Ireland to America //
William and Mary Quarterly. 3d Ser. 1973. Vol. 30. P. 575 — 598.
43 Armitage D. Making the Empire British: Scotland in the Atlantic World,
1542-1707 // Past & Present. 1997. N 155. P. 34-63.
44 Mason R. Scotching the Brut... P.l 15— 117.
45 Russell C. The British Problem and the Civil War// History. 1987.
Vol. LXXII. P. 395-415.
О.В. Дмитриева
ФЕНОМЕН
ТРАНСАТЛАНТИЧЕСКОЙ ИМПЕРИИ
И БРИТАНСКИЕ КОЛОНИАЛЬНЫЕ
ПРЕДПРИЯТИЯ В СЕВЕРНОЙ АМЕРИКЕ
ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ
XVI - НАЧАЛЕ XVII ВЕКА
За последние десятилетия в англоязычной научной литера-
туре прочно утвердилось понятие «атлантической» истории. Ее
отправной точкой является признание особой значимости того
факта, что в эпоху Великих географических открытий Европа
стала экспортировать себя, осуществляя беспрецедентную по
масштабам экспансию за океаны и воспроизводя свои социаль-
но-политические институты, культуру и нормы поведения на
иных континентах — в Азии, Африке и в Новом Свете.
Экспансия в Новый Свет привлекает особое внимание иссле-
дователей в силу того, что европейские завоевания в Америке
оказались не только самыми долговечными, но и наиболее важ-
ными с точки зрения утверждения европейского образа жизни
и доминирования ценностей, сложившихся в Старом Свете, в
остальном мире, поскольку здесь, в отличие от Азии и Африки,
они благополучно пережили крушение колониальной системы,
имевшее место в XX в. Широкие контакты и симбиоз автохтон-
ного и пришлого населения способствовали постепенному скла-
дыванию здесь северо- и латиноамериканской цивилизаций, в
основе которых лежал значительный европейский субстрат. На
протяжении XVI — XVII вв. Атлантический океан превратился, по
сути, во «внутреннее море» западной цивилизации. Ряд крупных
европейских держав — Испания, Португалия, Англия, Голлан-
дия, Франция и Россия — преуспели в создании доминионов в
Америке. Всестороннее исследование этого процесса и особен-
ностей государственного строительства, осуществлявшегося че-
рез океан, и стали предметом «атлантической» истории, которая
в 90-х годах XX в. выделилась в самостоятельное и весьма плодо-
творное направление в исторической науке1.
226
О.В. Дмитриева
Один из наиболее авторитетных его представителей Дэвид
Армитадж выделяет три основных подхода в рамках «атлантиче-
ской» истории. Первый он именует «циркум-атлантическим». В
данном случае предметом интереса является океан как таковой,
т.е. гигантский водный бассейн, отдельные сегменты которого
осваивались разными европейскими народами. Это наднацио-
нальная история того, как эти сегменты постепенно оказывались
связанными между собой в результате торгово-экономической
деятельности, миграций населения, культурного экспорта, обме-
на идеями и навыками и т.д. Данный подход открывает неогра-
ниченное поле для исследователей экономики, социальной исто-
рии, истории экономических и правовых воззрений, культуры.
Другой подход можно определить как «трансатлантический».
По образному выражению Д. Армитаджа, это «история, пристав-
шая к берегу», предполагающая сравнительное исследование
опыта отдельных европейских стран и народов, обосновавших-
ся в Новом Свете, а также специфики возникших здесь госу-
дарственных образований, институтов, форм социальной орга-
низации, типов поселения и хозяйственных моделей. Наконец,
«циз-атлантическая» история занимается региональными сюже-
тами в атлантическом контексте: историей того или иного круп-
ного портового города (например, Бристоля, Севильи или Лисса-
бона) или региона (Ирландии, Шотландии, входивших в XVII в. в
состав триединого королевства Великобритании)2.
В силу самого выбора предмета исследования «атлантиче-
ская» история неизбежно связана с периодом раннего Нового
времени. Какие возможности она открывает, с точки зрения об-
щей темы, вынесенной в заглавие данного издания? Позволяет
ли она по-новому взглянуть на проблемы развития государствен-
ности в эпоху, для которой было характерно сосуществование
самых разных унаследованных от Средневековья форм государ-
ственно-политических образований и которая стала свидетель-
ницей складывания нового типа держав — обширных трансоке-
анских колониальных империй Испании и Португалии, а также
более скромных по масштабам поселений англичан, голландцев
и французов на восточном побережье Атлантики, наличие кото-
рых, тем не менее, меняло юридический статус стран-метропо-
лий, превращая их в империи на том основании, что они обза-
водились заморскими доминионами. С точки зрения изучения
этих процессов, «трансатлантический» подход представляется
особенно многообещающим.
Феномен трансатлантической, империи...
227
В отечественной исторической науке проблемы освоения
европейцами Нового Света изучены достаточно хорошо, одна-
ко по традиции акцент в них делается либо на изучении хода
Великих географических открытий, либо на том, как в дальней-
шем развивались захваченные европейцами земли в Латинской
или в Северной Америке. Что же касается обратного влияния
самого факта обладания заморскими территориями на природу
государственности европейских стран, то оно редко становит-
ся предметом комплексного осмысления. Между тем, мы, без-
условно, имеем дело с новым типом европейской «композитной»
монархии, появление которого заслуживает всестороннего тео-
ретического изучения. Очевидно, что ответы на большинство во-
просов о характере государственного строительства, носившего
«трансконтинентальный» характер, могут быть получены только
при условии объединения усилий специалистов по истории ос-
новных европейских стран и в рамках компаративного подхода.
На их рассмотрение можно было бы вынести ряд вопросов.
Первый касается динамики и основных этапов освоения Ново-
го Света, а также степени реального участия в этом процессе
европейских государств. Каковы были побудительные мотивы,
подталкивавшие некоторых монархов к колониальным пред-
приятиям (и по каким причинам другие европейские государи
не считали проекты освоения заокеанских земель привлекатель-
ными) ? Какими финансовыми возможностями для организации
подобных предприятий они в действительности обладали и где
были пределы таких возможностей?
Второй комплекс вопросов касается освоения европейскими
монархами открывавшегося перед ними нового пространства
власти. Каковы были общетеоретические и правовые основания
легитимизации власти конкретного правителя, династии или дер-
жавы над заморскими доминионами? Что происходило в новых
условиях со староевропейской «имперской идеей»? Как влияло
приобретение новых доминионов на имперский дискурс в метро-
полии и теоретическое осмысление ее статуса среди других дер-
жав? Каким виделся правовой статус доминионов? Каковы были
символические формы утверждения суверенитета того или ино-
го европейского правителя над землями Нового Света? (С этой
точки зрения, на наш взгляд, большой интерес представляет «то-
понимика власти» — появление на картах заморских земель то-
понимов, восходивших к именам монархов и утверждавших здесь
их незримое присутствие и власть.) Обретение европейскими
монархиями новых подданных — аборигенов Америки — требо-
228
О.В. Дмитриева
вало правового осмысления их статуса. Как его интерпретации
соотносились с традиционным видением собственной «политии»
в метрополии, с европейскими теориями подданства или граж-
данства?
Наши представления о государстве раннего Нового времени
неполны без учета властных структур, формировавшихся в коло-
ниях. В какой мере принципы их построения в метрополиях и за-
морских доминионах совпадали или, напротив, отличались? Как
распределялись властные полномочия между центром и перифе-
рией? Совпадали ли воззрения на это распределение в метропо-
лиях и колониях? Несомненный интерес представляет собой ход
«бюрократического» освоения новых пространств (создание си-
стемы коммуникаций и контроля над ними, официальное карто-
графирование новых владений европейских государей, развитие
печати и осуществление цензуры, введение документов на въезд
и выезд из колоний и т.д.).
Наконец, при характеристике государственности раннего
Нового времени необходимо учитывать и «обратное» влияние об-
ладания заморскими доминионами на административную струк-
туру самой метрополии, на ее финансовую и военную системы, а
также появление органов, регулировавших экономические связи
с колониями.
Не претендуя на то, чтобы раскрыть в рамках данной статьи
все эти вопросы, автор попытается хотя бы бегло коснуться не-
которых из них применительно к Англии во второй половине
XVI - начале XVII в.
Как известно, англичане приступили к практической органи-
зации поселений в Новом Свете в конце 70-х — начале 80-х го-
дов XVI в. У истоков этого начинания стояла группа энтузиастов,
объединенных тесными родственными и дружескими связями,
отношениями патроната, опытом совместной военной и госу-
дарственной службы, групповыми меркантильными интересами,
и не в последнюю очередь — неподдельным интересом к науч-
ным открытиям. Это были семейства Джилбертов и Рэли, Дэви-
сов, Сидни и Хаклюйтов, которые обосновывали и лоббировали
проекты колониальной экспансии в Новый Свет, добивались
поддержки королевы или на собственные средства снаряжали
экспедиции первых поселенцев3. Что касается короны, то у нее
практически не имелось ресурсов для эффективного финанси-
рования подобных предприятий, и она всецело отдавала их на от-
куп энтузиастам. Не ожидая быстрой прибыли от их прожектов,
королева и Тайный совет, тем не менее, следили за тем, чтобы от-
Феномен трансатлантической, империи...
229
крытия новых земель в Северной Америке и устройство поселе-
ний были должным образом юридически оформлены и над ними
установлен суверенитет английской короны. Права организато-
ров английской экспансии в Новом Свете оформлялись патент-
ными письмами, издававшимися королевской канцелярией.
На первом этапе освоения Северной Америки англичанами
доминирующей фигурой в деле основания поселений являлся сэр
Хэмфри Джилберт, получивший от королевы Елизаветы патент,
вице-королевские полномочия и снарядивший две экспедиции в
Америку: в 1578 (она провалилась, практически не успев начать-
ся) и в 1583 г. Последняя стала кульминацией всех его усилий, но
закончилась гибелью Джилберта во время бури4.
После трагической смерти Джилберта (и истечения срока
его патента) инициатива в деле организации поселений всецело
перешла к У. Рэли, который получил лицензию на управление
территориями к югу от Ньюфаундленда и основание поселений
английских колонистов. В результате его усилий на землях, на-
званных им Виргинией в честь королевы, чье символическое при-
сутствие в Америке было обозначено таким образом, появились
одно за другим два поселения, оказавшиеся, впрочем, недолго-
вечными из-за начавшихся конфликтов с местным населением5.
Многие поселенцы погибли в стычках, остальные покинули Аме-
рику при первой же возможности, оставив часть соотечествен-
ников на произвол судьбы и неминуемую гибель. Таким образом,
завершающий этап елизаветинского освоения Америки оказал-
ся драматичным и закончился полным фиаско, подтвердив тем
самым резонные опасения властей относительно потенциальной
выгоды подобного рода предприятий.
Тем не менее, несмотря на оправданную сдержанность, они
не собирались упускать возможности утвердить свой суверени-
тет над новообретенными территориями. Каким образом под-
данным английской короны следовало символически оформлять
ее права на заморские доминионы? Самая ранняя попытка была
связана с именем сэра Хэмфри Джилберта, получившего патент
на управление от имени Елизаветы I территориями в районе
Ньюфаундленда, а также самим этим островом с прилегающими
к нему отмелями, сделавшимися к тому времени районом ожив-
ленного рыболовного промысла для многих европейцев. Регуляр-
но с апреля по июль здесь собиралось более сотни португальских,
французских, английских и голландских торговых и рыболовец-
ких судов. В 1583 г. Джилберт прибыл на Ньюфаундленд с не-
большой эскадрой из четырех военных кораблей, наделенный
230
О.В. Дмитриева
полномочиями «вступить во владение этими землями от имени
английской короны и ради распространения христианской рели-
гии в этих языческих областях», о чем он немедленно известил
капитанов кораблей, находившихся в то время близ острова. Не-
смотря на то что совокупная мощь его эскадры была не слишком
велика, она оказалась достаточной, чтобы не только английские,
но и иностранные купцы «охотно» признали за Джилбертом это
право.
Согласно отчету, составленному Эдуардом Хейзом, 5 авгу-
ста 1583 г. Джилберт «после того, как был установлен его ша-
тер, окруженный сподвижниками, собрал купцов и кормщиков
(masters), как англичан, так и иностранцев, чтобы они присут-
ствовали при его вступлении во владение этими землями. Полу-
ченное им распоряжение было публично оглашено перед ними.
Властью данного распоряжения он вступал во владение бухтой
Св. Иоанна и территорией на расстоянии в 200 лиг от нее во всех
направлениях; Ее королевское Величество инвестировалась со-
ответствующим титулом и достоинством и, в соответствии с анг-
лийским обычаем, ему вручались жезл и кусок дерна из этой зем-
ли, знаменуя также введение во владение на вечные времена его
самого, его наследников и тех, кого он назначит. И он объявил
всем, что с этого времени им следует считать эту территорию
принадлежащей королеве Англии, а также ему, уполномоченно-
му вслед за Ее Величеством владеть и пользоваться ею». В финале
церемонии он декларировал введение на данной территории анг-
лийских законов и англиканского вероисповедания. Устное про-
возглашение английского суверенитета, принятие жезла и гор-
сти земли с травой были подкреплены еще одной символической
церемонией — установлением «неподалеку от этого места герба
Англии, выгравированного на свинцовой пластине, укрепленной
на деревянном столбе»6.
Будучи должным образом введен в права владения Ньюфа-
ундлендом, Джилберт немедленно стал сдавать береговую линию
в субаренду за уплату необременительной фиксированной ренты
(fee-farm). Благодаря этому официально упорядочивались юриди-
ческие права тех, кто вел здесь промысел, и их наследников. Тра-
диционный символический язык феодальной инвеституры (как и
водружение королевского герба) был понятен присутствующим
представителям всех европейских наций. Что же касается мест-
ного индейского населения, его, по-видимому, не принимали в
расчет, поскольку, по словам Э. Хейза, с появлением европейцев
местные жители практически покинули южную часть острова, а
Феномен трансатлантической империи...
231
его северная часть была слабо заселена. Таким образом, в данном
случае церемония была адресована преимущественно носителям
европейской культуры и не предполагала вступления в межциви-
лизационный диалог с аборигенами.
К сожалению, о последующих церемониях принятия англи-
чанами земель в Новом Свете под власть английской короны не
сохранилось сколько-нибудь подробных сведений. Есть все ос-
нования полагать, что в ходе экспедиции к югу от Ньюфаундлен-
да, предпринятой в 1584 г. на средства Уолтера Рэли, результатом
которых стало основание поселений на острове Роанок и начало
истории елизаветинской Виргинии, служившие ему капитаны
Ф. Амадас и А. Барлоу должны были прибегать к какой-то цере-
монии, сходной с вышеописанной, поскольку эти земли лежа-
ли за пределами юрисдикции X. Джилберта и его наследников.
У. Рэли получил от королевы собственный патент, и хотя он не
появлялся в Виргинии лично, его агенты должны были в букваль-
ном смысле слова «застолбить» для него эту территорию. Одна-
ко, крайне скупо упоминая о том, что Барлоу и Амадас приняли
исследованные ими земли под юрисдикцию английской короле-
вы, источники практически ничего не сообщают о каких бы то ни
было ритуалах, сопровождавших этот акт.
Зато известно, что по инициативе Рэли его люди первыми
стали принимать оммаж предводителей индейских племен ему
как ставленнику английской королевы. В 1585— 1586 гг. в пери-
од обустройства в Виргинии колонистов, прибывших во главе с
Ральфом Лейном, последний пленил главу большого племенного
объединения Менатонона, который получил свободу в обмен на
заложничество сына. Находясь в сложных обстоятельствах, он
повелел одному из своих союзных вождей Окиско присягнуть
Лейну «в качестве слуги и человека, принесшему оммаж великой
вероансе Англии, а после нее — сэру Уолтеру Рэли»7.
Первым прецедентом, связанным с переносом на американ-
скую почву отношений феодального вассалитета было и назначе-
ние Уолтером Рэли своим представителем на Роаноке крещеного
индейца Монтео (одного из первых местных жителей этого ост-
рова, вступившего в контакт с европейцами, затем побывавшего
в Лондоне, обучавшегося английскому языку у Т. Хэриота и став-
шего переводчиком), который был провозглашен лордом Роано-
ка и земли Дасемункепеук. Публичную церемонию возведения
его в это достоинство осуществил 13 августа 1587 г. губернатор
Дж. Уайт, который, будучи художником, создал для Монтео герб
по всем правилам европейской геральдики8. Однако, к сожале-
232
О.В. Дмитриева
нию, подробных сведений о том, как именно происходила инве-
ститура лорда Монтео, не сохранилось.
Другим интересным прецедентом, связанным с символиче-
скими церемониями утверждения английского суверенитета в
Новом Свете, была так называемая коронация Фрэнсиса Дрейка
как верховного правителя земли, окрещенной им Новым Альбио-
ном, неожиданно предложенная ему аборигенами. В ходе своего
знаменитого пиратского рейда, который вылился в кругосвет-
ное путешествие 1577—1580 гг., миновав Магелланов пролив и
оказавшись в Тихом океане, Дрейк поднялся до сорок третьего
градуса северной широты и высадился на берег на северо-западе
от современной Калифорнии. Англичане встретили здесь дру-
желюбно настроенных индейцев, которые пытались приносить
им жертвы, приняв за богов. В ходе первых контактов и обменов
дарами к Дрейку пожаловал местный верховный вождь, именуе-
мый в английском отчете «королем». Его появление было обстав-
лено с большой торжественностью, изобличая наличие у индей-
цев собственной репрезентационной традиции.
Прежде чем этот «хорошо сложенный человек приятной на-
ружности», окруженный отрядом рослых воинов, вступил в ла-
герь англичан, к ним были высланы послы, объявившие о прибли-
жении правителя, при этом их речь длилась не менее получаса.
Они также дали понять, что Дрейк должен послать ему навстречу
какой-то дар, символизирующий его мирные намерения и госте-
приимство. После того как это условие было выполнено, вождь
направился к европейцам «с царственным величием» под не-
престанные крики людей своего племени. Порядок шествия был
следующим: «Впереди шел человек красивой наружности и нес
перед королем скипетр или булаву, на который были надеты две
короны — одна меньше, другая больше — с тремя на удивление
длинными цепями. Короны были плетеными (made of knitwork) и
искусно покрыты разноцветными перьями. Цепи были сделаны
из какой-то кости, и только немногим из них было дозволено их
носить... Вслед за тем, кто нес скипетр, шел сам король со свои-
ми телохранителями, одетыми в одежды из кроличьих шкурок и
шкур других животных». За ними следовали их нагие соплемен-
ники, женщины и дети с расписанными разноцветными краска-
ми лицами. Вступив в английский лагерь, человек со скипетром
затянул песню и начал танцевать в такт; за ним, соблюдая «ве-
личественную манеру», в танец пустились сам король, его вои-
ны, а потом и все остальные. После продолжительного танца они
«сделали знак нашему генералу, чтобы он сел, и король, а также
Феномен трансатлантической империи...
233
некоторые другие обратились к нему с речами или скорее уве-
щеваниями, чтобы он взял их провинцию и королевство в свои
руки и стал их королем, давая понять знаками, что они передадут
ему их право и титул над всей землей и станут его подданными.
И чтобы убедить нас в этом, король и остальные единодушно и с
большим почтением возложили ему на голову корону, украсили
его выю всеми своими цепями и преподнесли ему много других
вещей, славя его, называя именем Хиох и сопровождая все это,
как казалось, знаками, выражающими торжество. Наш генерал
счел неподобающим отвергнуть все это, так как не знал, какой
почет и выгода могут воспоследовать из этого для нашей страны.
Посему от имени Ее Величества и на благо ей он принял скипетр,
корону и достоинство вышеупомянутой страны в свои руки...»9
Тем не менее спустя несколько дней англичане решили под-
крепить свое право на новые земли и уже ставшей у них традици-
онной символической процедурой, описанной в отчете: «Покидая
эти места, наш генерал воздвиг памятник нашему пребыванию
там, а также правам на эту землю и титулу Ее Величества, а имен-
но, крепкий высокий столб, на котором были вырезаны имя Ее
Величества, дата и год нашего прибытия туда, а также запись о
добровольной передаче этой провинции и народа в руки Ее Ве-
личества вместе с изображением Ее Величества и ее герба в виде
шестипенсовой монеты, имеющей ныне хождение в Англии, при-
крепленным под этой табличкой; а еще ниже было также написа-
но имя нашего генерала». Из дальнейшего комментария автора
отчета следует, что установление столба должно было стать зна-
ком для испанцев, которые еще не появлялись в этих широтах,
что территория уже занята их соперниками-англичанами10.
Следующей насущной проблемой после того, как новые тер-
ритории были должным образом «застолблены», был вопрос
о сосуществовании с аборигенами и о принципах, на которых
они должны были войти в число подданных английской короны.
Практически все инициаторы колониальной экспансии в ели-
заветинский период имели за плечами определенный практи-
ческий опыт организации английских поселений в Ирландии11,
которая представляла для колонистов иноконфессиональную
и в целом враждебную среду. Теоретическое осмысление ими
перспектив устройства подобных поселений в Северной Аме-
рике неизбежно предполагало учет ирландского опыта, ошибок
и неудач в ходе колонизации ближайшего соседа. Уже к нача-
лу 80-х годов XVI в. наметились две точки зрения на принципы
взаимодействия переселенцев с аборигенами (будь то католики-
234
О.В. Дмитриева
ирландцы или язычники-индейцы). Первый подход предполагал,
что англичанам удастся установить союзнические отношения с
главами местных кланов, добиться от них вассальной присяги и
в дальнейшем с их помощью осуществлять контроль над осталь-
ным населением, которое со временем будет обращено в истин-
ную веру и цивилизуется, что обеспечит его безболезненную ас-
симиляцию со вновь прибывшими. Поскольку конечной целью
этим теоретикам, к числу которых принадлежали придворные
X. Джилберт, Ф. Сидни, известный ученый математик Т. Хэриот
и историк-любитель Р. Хаклюйт, виделось создание в Америке
смешанного общества, устроенного на разумных гражданских
началах (X. Джилберт, например, воображал его как сообщест-
во граждан, пользующихся равными правами, где не будет столь
явно выраженного социального неравенства, как в Старом Све-
те), то правовым аспектам, в особенности добровольному и осо-
знанному признанию аборигенами суверенитета английской ко-
роны, придавалось особое значение.
Однако наряду с этим высказывались и более скептические
взгляды относительно возможности мирного сосуществования
представителей разных рас, в большей мере присущие профес-
сиональным военным и ветеранам ирландской кампании, снис-
кавшим недобрую славу своей жестокостью. К их числу можно
отнести и У. Рэли, и его капитанов Р. Грэнвилла и Р. Лейна, пола-
гавших, что в Америке колонистам придется жить во враждебном
окружении, а посему их поселения должны быть превращены в
укрепленные и находящиеся на самообеспечении военные лаге-
ря, подобные римским, а диалог с местным населением следует
вести с позиции силы.
Двум возможным сценариям развития событий в Новом
Свете соответствовали и разные оценки аборигенов Америки:
более мягкая, исполненная оптимизма, рассматривающая ин-
дейцев как наделенный всяческими достоинствами дружелюб-
ный народ, живущий по законам «золотого века»; и негативная,
исходящая из того, что индейцы коварны, вероломны и опасны
для европейцев12.Следует, впрочем, заметить, что эти полярные
воззрения отнюдь не были догмой для их носителей. У сторонни-
ков «жесткой» модели колонизации, в частности у Рэли, можно
встретить пассажи о том, что индейцы воспримут благотворные
для них достижения цивилизации и обратятся в англиканскую
веру, и наоборот, в зависимости от того, как в действительности
развивались события в Новом Свете, в пропагандистских тек-
стах даже самых благожелательных к индейцам авторов можно
Феномен трансатлантической империи...
235
расслышать угрожающие обертоны. Показательна в этом отно-
шении позиция Томаса Хэриота, чей вклад в развитие межкуль-
турного диалога в Америке невозможно переоценить (он был
составителем первого словаря индейских наречий Виргинии,
заинтересованным исследователем образа жизни аборигенов,
его оценки их способностей и нрава всегда были непредвзятыми
и исполненными симпатии). После кровавых столкновений ин-
дейцев с колонистами в 1585/86 г., которым он был свидетелем,
ученый писал в своем «Кратком и правдивом отчете о недавно
открытой земле Виргинии», опубликованном в 1588 г.: «Весьма
вероятно, что они будут искать нашей дружбы и любви и до-
бьются большего расположения, выказывая стремление удовле-
творять нас и подчиняться... Есть надежда, что их можно будет
посредством справедливого отношения и управления привести
к принятию истины и, как следствие, к тому, что они будут по-
читать, подчиняться, бояться и любить нас»13. С одной стороны,
он понимал, что не стоит сгущать краски, поскольку это может
отпугнуть потенциальных переселенцев, с другой — осознавал,
что без репрессивных мер будет невозможно добиться «страха
и любви» аборигенов. Сходную эволюцию умонастроений мож-
но подметить и у Р. Хаклюйта, который опубликовал по горячим
следам в своем знаменитом труде «Основные плавания, путеше-
ствия и открытия английской нации» ряд отчетов об экспедици-
ях в Новый Свет и, будучи активным пропагандистом колониза-
ционной экспансии, тем не менее, не мог умолчать о возможных
опасностях, которые сулили поселенцам конфликты с местными
обитателями14. Действительность, с которой столкнулись англий-
ские колонисты в Америке, подтвердила ожидания пессимистов:
тяготы и лишения, а также враждебность коренного населения
привели к тому, что елизаветинский этап колонизации Северной
Америки закончился безрезультатно, ни одно из основанных по-
селений не оказалось долговечным.
В стюартовскую эпоху история английской колонизации, по
сути, начиналась с чистого листа. Однако в отличие от Елизаве-
ты, поддерживавшей трансатлантические проекты своих при-
дворных, Яков I Стюарт не питал особого интереса к призрачным
заморским доминионам, более того, он перенес свою нелюбовь к
У. Рэли и на Виргинию. Новый монарх испытывал стойкую идио-
синкразию ко всему, чем привлекал Новый Свет его подданных:
откровенно опасался экзотических индейцев, появлявшихся при
английском дворе15, и не терпел табака, против употребления ко-
торого он лично написал трактат. Тем не менее антипатия коро-
236
О.В. Дмитриева
ля не могла охладить энтузиазма английских предпринимателей,
полагавших, что освоение Северной Америки сулит блестящие
перспективы. Среди них выделялись группы влиятельного лон-
донского купечества, инвестировавшего средства в Виргинию
еще при Рэли, и купцов Бристоля, также издавна участвовавших
в колониальных проектах. Сильное лобби сложилось в Плимуте,
его представляли сыновья и наследники X. Джилберта, сэр Джон
Попэм и губернатор этого порта Ф. Горджес. Кроме того, заин-
тересованность в трансатлантических предприятиях стали про-
являть английские католики, вынашивавшие идею основания в
Новом Свете колонии их единоверцев-эмигрантов. Сторонников
экспансии по-прежнему вдохновляли те, кто выступал пропаган-
дистами этой идеи еще в елизаветинское время — Р. Хаклюйт,
планировавший отправиться в Виргинию в 1607 г. в качестве рек-
тора, чему помешал лишь его преклонный возраст; Т. Хэриот и
даже У. Рэли, который утратил прежнее влияние и был вынуж-
ден возвратить свой патент короне, но все еще вынашивал планы
восстановления погибших поселений на острове Роанок.
В ответ на настойчивые петиции сторонников продолже-
ния британского имперского проекта в Америке Яков учредил в
1606 г. Виргинскую компанию, первейшей целью которой про-
возглашалось богоугодное дело приведения «неверных и дика-
рей, живущих в тех землях, к человеческой цивилизованности и
упорядоченному мирному управлению»16. В том же году компа-
ния направила в Северную Америку экспедицию под командова-
нием капитана Кристофера Ньюпорта. В 1607 г. ее участники ос-
новали в елизаветинской Виргинии поселение, названное в честь
нового британского монарха Джеймстауном. Предполагалось,
что колонией будет руководить правление во главе с президен-
том, которым стал Эдуард Уингфилд. Однако уже довольно ско-
ро он был смещен, уступив свой пост опытному и решительному
профессиональному военному сэру Джону Смиту17.
Как и их предшественники, колонисты столкнулись со мно-
жеством проблем, первейшей из которых был голод. Им пред-
стояло пережить еще несколько десятилетий, прежде чем они
стали получать стабильные урожаи, достаточные ддя воспроиз-
водства колонии. Пока же англичане практически во всем зави-
сели от закупок продовольствия у местного населения. Взаимоот-
ношения с ним превратились в вопрос о выживании поселенцев.
Эти отношения, существенно омраченные еще в елизаветинский
период, были далеко не безоблачными, их отягощали взаимная
подозрительность и периодические кровавые стычки (спрово-
Феномен трансатлантической империи...
237
цированные, как правило, чрезмерными требованиями европей-
цев, связанными с поставками маиса и других продуктов), пере-
межавшиеся с периодами «вооруженного мира», которые, тем не
менее, делали возможным торговый обмен. Контрагентом Смита
в его взаимоотношениях с аборигенами был шестидесятилетний
вождь по имени Пауатан (Паухатан), стоявший во главе конфеде-
рации местных индейских племен и пользовавшийся у них боль-
шим авторитетом. О его политическом влиянии свидетельство-
вал титул «вероанса», который англичане интерпретировали как
«великий король» или «император». Пауатан был известен суро-
вым нравом и жестокими расправами над нелояльными вождя-
ми и соплеменниками. Джон Смит едва не пополнил список его
жертв, попав в плен к Пауатану в ходе одной из периодических
стычек и побывав на волосок от гибели: связанного, его положи-
ли головой на камень, и индейский воин уже готовился по при-
казу Пауатана размозжить ему голову. Смита спасло внезапное
заступничество дочери Пауатана Покахонтес, которая проявляла
интерес и симпатию к европейцам.
В непростых для колонистов обстоятельствах в 1608 г. из
метрополии прибыл один из руководителей Виргинской компа-
нии Кристофер Ньюпорт, облеченный совершенно невероятной
миссией — организовать коронацию Пауатана как вассального
правителя, который должен получить власть из рук «верховно-
го вероансы» Британии Якова I. Ньюпорт привез с собой все не-
обходимые для церемонии коронации атрибуты — «регалии» и
дары: медную корону, пурпурную мантию, лохань и кувшин для
омовения рук (достаточно распространенные предметы среди
традиционных английских посольских даров), а также большую
резную деревянную кровать.
Поскольку история первой коронации индейского вождя в
качестве вассального правителя короля Британии уже была по-
дробно рассмотрена нами в другом месте18, упомянем здесь лишь
основные факты, связанные с ней. В ходе чрезвычайно трудных
трехдневных переговоров европейцам удалось убедить Пауатана
короноваться. По словам англичанина Ральфа Хомора, наблю-
давшего коронацию вождя, «когда все было готово ко дню ко-
ронации, дары доставлены, его лохань, кувшин, ложе и прочая
мебель размещены, на него под громкие крики надели его пур-
пурный плащ и одеяние, поскольку Намонтак убедил его, что
они не причинят ему вреда. Но каких тяжких усилий стоило за-
ставить его опуститься на колени, чтобы принять его корону, —
ибо он не знал ни величия, ни значения короны, ни преклонения
238
О.В. Дмитриева
колена; для этого пришлось так долго убеждать его, показывать
пример и наставлять, что все они пришли в изнеможение. В кон-
це концов, благодаря тому, что они налегли ему на плечи, он не-
много наклонился, и Ньюпорт возложил корону ему на голову»19.
Благополучный исход церемонии был встречен изъявлениями
радости и криками англичан «Да здравствует король!». В каче-
стве знака своего расположения к Ньюпорту и в виде ответно-
го ритуального дара Пауатан подарил ему свои старые туфли
и мантию20.
На данном этапе миссия Ньюпорта была успешно заверше-
на за исключением того, что коронованный язычник Пауатан
остался в совершенном неведении о том, что, принимая медный
обруч и новый плащ (за который он должным образом «отдарил-
ся» в соответствии с обычаями, бытующими у многих народов),
он признал свое подданство королю Британии. В свою очередь,
руководители Виргинской компании в Лондоне также не подо-
зревали, что вопрос о британском суверенитете остался не до
конца проясненным. Истинное положение дел обнаружилось,
когда в Виргинию прибыл с инспекцией из метрополии лорд де
ла Вэр, новый глава правления. Узнав, что у индейцев Пауатана
есть некоторое количество огнестрельного оружия (частично
полученного в качестве выкупа за жизнь Смита), де ла Вэр ре-
шительно потребовал сдать его, а когда вождь отказался, призвал
его к порядку, ссылаясь на то, что тот перед лицом Господа при-
нес оммаж королю Якову, его нынешнему суверену. Это вызвало
возмущение Пауатана, заявившего, что он всегда был и остается
властителем собственных земель, которыми владеет по воле сво-
их богов, и никогда не присягал на верность англичанам, с кото-
рыми лишь вел торговлю. Обнаружение той печальной для анг-
личан истины, что их правовые отношения с аборигенами далеко
не урегулированы, стало началом заката карьеры Джона Смита,
который был смещен со своего поста. Тем временем конфликт
между Пауатаном и новым руководством колонии разрастался,
вооруженные столкновения возникали все чаще. Англичане ста-
ли осознавать, что, поскольку Пауатана не удалось склонить к
более тесному союзу «ритуально-политическими» средствами,
его, по-видимому, придется подчинить силой или уничтожить.
Как известно, кризис разрешился совершенно неожиданно: в
ходе переговоров о разоружении дочь Пауатана Покахонтес, не-
смотря на ее симпатии к европейцам, была взята в заложники.
Во время плена эта неординарная женщина, хорошо владевшая
к тому времени английским языком, приняла христианство и об-
Феномен трансатлантической империи...
239
ручилась с одним из колонистов, Джоном Ролфом, впоследствии
процветающим владельцем табачных плантаций. В 1614 г. они
объявили о предстоящей свадьбе, празднование которой и оста-
новило, казалось бы, неминуемое кровопролитие. Неожиданное
примирение сторон обеспечило несколько лет спокойствия, но
не сгладило глубинных противоречий между аборигенами и пе-
реселенцами. В 1622 г. индейцы напали на Джеймстаун, устроив
резню, и хотя со временем поселение было восстановлено, эти
события подорвали веру англичан в идею мирного сосущество-
вания с коренными жителями, популярность колонизационных
проектов резко упала, что привело к финансовому краху и пре-
кращению деятельности Виргинской компании.
Несмотря не то что механически перенесенный на чуждую
почву ритуал коронации выродился в пародию и не достиг желае-
мой цели, к нему следует относиться как к политической акции,
задуманной со всей серьезностью, рассматривая ее в контексте
важного этапа государственного становления, который в это
время переживала Британия, превратившаяся благодаря унии
Англии и Шотландии, а также успехам в деле колонизации Ир-
ландии, в триединое королевство. Стюартам предстояло освоить
принципиально новое пространство власти как на Британских
островах, так и за их пределами. В обоих случаях требовалось
привлечь местные элиты к сотрудничеству, выстроить новую
систему властных отношений, оформив их как «по горизонтали»
(структурируя отношения между аборигенами и колонистами),
так и «по вертикали» (выстраивая новую иерархию подчине-
ния между властями метрополии и доминионов)21. Создаваемую
«вертикаль власти» предстояло утверждать всеми доступными
средствами, в том числе и символическими. С этой точки зрения,
идея коронации вассального правителя выглядела вполне оправ-
данной.
Нетрудно заметить, что коронация 1608 г. знаменовала опре-
деленный сдвиг в политической практике англичан в Новом Све-
те, связанный с изменением характера символической церемо-
нии, с помощью которой утверждалась власть метрополии и ее
правителя. Если до этого подобные ритуалы были направлены
на то, чтобы визуализировать «присутствие» здесь королевы
Англии (с помощью распространения изображений Елизаветы,
пусть даже в виде шестипенсовика) и маркировать ареал распро-
странения ее власти с помощью гербов, столпов и топонимов, в
то время как непосредственные отношения господства и подчи-
нения с индейцами устанавливали, прибегая к процедуре омма-
240
О.В. Дмитриева
жа, держатели королевских патентов, обладавшие практически
неограниченными полномочиями, то в правление Якова статус
подобной церемонии был повышен до коронации вассального
правителя от имени британского монарха.
Следует заметить, что сама по себе идея коронации того, кого
англичане именовали «королем», т.е. другим светским властите-
лем, очевидно, могла родиться лишь в контексте политической
теории, трактующей Британию как империю (во всех смыслах,
которые вобрало в себя это понятие со времени реформации
Генриха VIII и возникновения учения об «имперской короне Ан-
глии»22, затем на протяжении царствия Елизаветы, при которой
страна обзавелась заморскими доминионами, и в период прав-
ления Якова, когда сложилось триединое королевство, которое
вкупе с Виргинией, бесспорно, образовало империю в политико-
географическом смысле). Суверенный правитель такой державы
уже вполне мог помыслить о короновании своего вассала или
федерата. И несмотря на то что в случае с Пауатаном речь шла
о язычнике, присвоение Яковом права короновать его было, без
сомнения, следствием теократического характера власти проте-
стантского государя как главы церкви.
На наш взгляд, переход к новому типу церемонии в стюар-
товской Виргинии отражал закономерности, проявившиеся в
ходе освоения Америки в период раннего Нового времени23.
На раннем его этапе вследствие недостатка средств у европей-
ских монархов покорение Нового Света и создание здесь поселе-
ний осуществлялось преимущественно силами частных лиц или
привилегированных корпораций под эгидой короны. Именно
они, выражаясь языком современного исследователя24, создава-
ли новые «арены» для власти и властных отношений и выстраи-
вали квази-феодальные связи с местным населением, находясь
в положении реальных правителей новоприобретенных земель.
Однако на следующем этапе существования европейских транс-
атлантических держав усилились централизаторские тенден-
ции. Власти метрополий выступили на подготовленную для них
«арену», стремясь к установлению более действенного контроля
как над своими доминионами, так и над теми, чьими руками осу-
ществлялась колонизация. Коронация Пауатана, устранявшая
промежуточные звенья в цепи, связывающей Якова и его новых
подданных, была шагом в том же направлении. (Заметим, одна-
ко, что в нашем случае это была пока не более чем тенденция.
Поскольку с одной стороны, английские колонии оказались не
столь прибыльными для короны, чтобы всерьез заниматься их
Феномен трансатлантической империи...
241
делами, а с другой — у Стюартов по-прежнему не было доста-
точных средств для осуществления эффективного контроля над
Виргинией, и на протяжении еще почти целого столетия Бри-
тания была вынуждена полагаться на различные корпорации и
инициативу частных лиц в деле освоения Нового Света.) И тем
не менее нововведения Якова послужили началом того процесса,
который в конечном итоге привел в 1670 — 1680 гг. к отзыву коро-
ной всех хартий и патентов, составлявших правовую базу для ос-
нователей ранних английских колоний в Америке25. Уже на ста-
дии 1608 г., хотя юридические права Виргинской компании и не
были поколеблены, в политическом плане сама она практически
исключалась из конструируемой Яковом «вертикали» власти. А
в 1624 г. восстановленное после резни поселение в Джеймстауне
было объявлено королевским владением, и его губернатора стал
назначать сам монарх.
Тем не менее в конкретных условиях 1608 г. устремления
короны едва ли воспринимались компанией как потенциальная
угроза ее перспективам. Их тактические интересы совпадали,
поскольку компания была чрезвычайно заинтересована в ста-
бильности, утверждении «законного и справедливого правле-
ния» и поддержании мира любыми средствами. В начале XVII в.
была реанимирована модель «мягкой» колонизации и актуализи-
ровались все те идеи, которые, казалось, были окончательно по-
хоронены, не выдержав проверки суровой реальностью. В про-
пагандистских памфлетах и популярной литературе неожиданно
значительно поправилась репутация индейцев26, капелланы Вир-
гинской компании в своих проповедях рассуждали о братстве с
аборигенами, которые буквально жаждут прибытия колонистов,
и о смешанных браках27. Краеугольным камнем в этой кампании
наряду с идеей миссионерства и просвещения дикарей была идея
законности, установления официального подданства индейцев
британской короне. Превратив их в подданных Якова I и объеди-
нив переселенцев с аборигенами в едином сообществе, можно
было найти юридическое оправдание тому, что европейцы селят-
ся на американских землях и претендуют на них. В дальнейшем,
разумное управление предполагало, с точки зрения англичан, с
их стороны уплату индейцам «справедливой цены» за земли, а со
стороны индейцев — поддержание мира и порядка силами лояль-
ных вождей, подобных Пауатану.
Не получив от Виргинии ощутимых материальных выгод, Ели-
завета и Яков все же увеличили с ее помощью свой политический
капитал. Упоминание Виргинии наряду с королевствами Англии,
242
О.В. Дмитриева
Франции и Ирландии вошло в титулатуру Елизаветы (здесь мож-
но сослаться, в частности, на посвящение ей в «Королеве фей» Э.
Спенсера как «великолепной императрице» и «божьей милостью
королеве Англии, Франции и Ирландии, а также Виргинии»)28.
На наш взгляд, это свидетельствовало об осознании обществом
ценности заморских владений, добавляющих блеска «импер-
ской короне» государыни. Однако, пожалуй, наиболее яркое
свидетельство того, как тема Виргинии обыгрывалась в придвор-
ной политической культуре в связи с прославлением статуса и
неограниченной власти монарха, можно найти в тексте так на-
зываемой «Памятной маски», поставленной в 1613 г. юристами
из Мидл-Темпла и Линкольз-Инна по сценарию Дж. Чепмена29.
В ходе представления на сцене появлялось несколько десятков
джентльменов, одетых виргинскими жрецами-огнепоклонника-
ми, факелоносцами и индейскими «королями». Одежды и короны
последних были щедро украшены солярными знаками. Кульми-
национной сценой маски был отказ виргинских королей от суе-
верного поклонения заходящему небесному светилу и решение
поклоняться истинному и незакатному Солнцу — «Фебу Брит-
тов», королю Якову, наделенному всеми возможными добродете-
лями и христианским милосердием, которому они приносят ом-
маж. Таким образом, поклонение и верность вассалов-виргинцев
становится одной из важных составляющих образа британского
короля-Солнца и новым мотивом в английском имперском дис-
курсе XVI — XVII веков.
1 Его достижения суммированы в ряде трудов, содержащих обширную
библиографию по данной теме, в частности: The British Atlantic World,
1500— 1800 / Ed. by D. Armitage, M. J. Braddick N.Y., 2002; Negotiated
Empires Centers and Peripheries in the Americas, 1500 — 1820 / Ed. by Dan-
iels C., Kennedy. N.Y.; L., 2002; Armitage D. Greater Britain, 1516— 1776:
Essays in Atlantic History. Aidershot, 2004.
2 The British Atlantic World, 1500-1800. P. 13-29.
3 Этой теме посвящена обширная литература. См. в частности: Rowse A. L.
The Expansion of Elizabethan England. L., 1955; Idem. The Elizabethans
and America L.; N.Y., 1955; Quinn D.B. New American World: A Documen-
tary History of North America to 1612: 5 vols. N.Y., 1972; Idem. England
and the Discovery of America 1481 — 1620. N.Y., 1974; Quinn D.B., Cum-
ming W.P. The Discovery of North America. N.Y., 1972; Morison S.E. The
European Discovery of America. The Northern Voyages A.D. 500—1600.
N.Y., 1971; Foss M. Undreamed Shores. England's Wasted Empire in Amer-
ica. L., 1974; Milton G. Big Chief Elizabeth. How England's Adventurers
Gambled and Won the New World. L., 2000; The British Atlantic World,
Феномен трансатлантической империи...
243
1500—1800 / Ed. by D. Armitage, M.J. Braddick N.Y., 2002; Armitage D.
Greater Britain...; Мижуев П. История колониальной империи и колони-
альной политики Англии. СПб., 1909; Самойло А.С. Английские коло-
нии в Северной Америке в XVII в. М., 1963.
4 Источники, относящиеся к проектам Джилберта, опубликованы Д. Ку-
инном. См.: Voyages and Colonising Enterprises of Sir Humphrey Gilbert /
Ed. by D.B. Quinn. L., 1940 (Hakluyt Society: 2nd ser. Vols. 83, 84). Cm.
также его биографию: Gosling G. Life of Sir Humphrey Gilbert. L., 1911.
5 Патент У. Рэли опубликован в: The Roanoke Voyages 1584— 1590 / Ed.
by D.B. Quinn: 2 vols. L., 1955. Vol. 2. P. 82 — 89. См. также: Idem. Ralegh
and the British Empire: 2nd ed. N.Y., 1962; Adamson J.H., Folland H.F.
The Shepherd of the Ocean. Sir Walter Ralegh and his Times. Boston, 1969;
Lacey R. Sir Walter Ralegh. L., 1973.
G A Report of the Voyage and Success thereof, Attempted in the Year of Our
Lord 1583 by Sir Humphrey Gilbert... Written by M. Edward Hayes... //
Hakluyt R. The Principal Navigations, Voyages, and Discoveries of the
English Nation. Cambridge UP., 1965. (A photo-lithographic facsimile: L.,
1589). Vol. 2. P. 687.
' Hakluyt R. The Principal Navigations...Vol. 2. P. 743.
” Ibid. P. 768.
4 The Course which Sir Francis Drake Held from the Haven of Guatulco in
the South Sea on the Back Side of Nueva Espanna... // Hakluyt R. The Prin-
cipal Navigations... Vol. 2. P. 693.
10 Ibid. P. 640.
11 О параллелях в осмыслении моделей английской колонизации и
в их воплощении в Ирландии и в Новом Свете см.: Quinn D.В. The
Elizabethans and the Irish. N.Y., 1966; The Westward Enterprise. Eng-
lish Activities in Ireland, the Atlantic and America 1480— 1650 / Ed. by
K.R. Andrews, N.P. Conny, P.E.H. Hair. Liverpool, 1978.
17 Geer C.M. English Colonization Ideas in the Reign of Elizabeth. Danvers,
1895; Pennington L.E. The Amerindian in English Promotional Literature
1575—1625 / The Westward Enterprise... P. 175 — 194.
1 * Hariot Th. A Brief and True Report of the New Found Land of Virginia //
Virginia Voyages from Hakluyt / Ed. by D.B. Quinn., A.M. Quinn. L., 1973.
P. 68, 73.
11 Первым из пропагандистских изданий Хаклюйта, связанных с пер-
спективами освоения Америки, была посвященная Ф. Сидни книга
«Несколько путешествий, относящихся к открытию Америки» (Divers
Voyages Touching the Discovery of America) (1582). В 1584 г. после удач-
ной экспедиции А. Барлоу и Ф. Амадаса Хаклюйт издал в поддержку
предприятий, финансируемых У. Рэли, «Рассуждение относительно
западных поселений» (A Discourse Concerning Western Planting, 1584),
в котором весьма оптимистически оценивал перспективы обращения
индейцев в протестантскую веру, а также многочисленные политиче-
ские и коммерческие выгоды, которые должны были воспоследовать
после основания английских колоний в Новом Свете. В конце 80-х —
244
О.В. Дмитриева
начале 90-х годов XVI в. он опубликовал несколько отчетов о путе-
шествиях и основании североамериканских поселений в различных
изданиях своих «Основных плаваниях, путешествиях и открытиях...
английской нации» (1589, 1590, 1598— 1600), которые содержали среди
прочего сведения о стычках с индейцами колонистов Р. Лейна и вы-
нужденной эвакуации переселенцев в июне 1586 г., что существенно
корректировало идеализированный образ местных жителей. В 1609 г.
в трактате «Virginia reachly valued» он уже с угрозой говорил об анг-
лийских солдатах, как о «молотобойцах и камнетесах», которые в слу-
чае неповиновения индейцев сумеют их «обтесать» и передать в руки
протестантских проповедников.
15 В 1604 г. после возвращения корабля С. Мэйса из Виргинии привезен-
ные им индейцы жили в доме самого государственного секретаря Ро-
берта Сесила.
16 Purchas S. Hakluytes Posthums... Glasgow, 1905. Vol. 18. P. 399 — 400; Cm.
также: The Jamestown Voyages under the First Charter 1606— 1609 / Ed.
by Ph. Barbour: 2vols. L., 1969.
17 Смит был сторонником «жесткой» модели колонизации, неуклонно
проводил эту линию в своей политике, а позднее выступал с ее аполо-
гией в мемуарах: Smith J. A True Relation of Such Occurrences and Ac-
cidents of Noate as Hath Hapned in Virginia since the First Planting of the
Colony. L., 1608; Idem. The Generali Historie of Virginia, New England
and Summer Isles. L., 1624. Некоторые из его текстов воспроизведены
в кн.: Bradley А.С. The Travels and Works of Capt. John Smith: 2 vols.
Edinburgh, 1910.
О взглядах T. Смита на перспективы использования Северной
Америки см. также: Мосолкина Т.В. Пропаганда колониальной экс-
пансии в Англии начала XVII в. (Памфлет Дж. Смита «Описание Но-
вой Англии») // Средневековый город. Саратов. 1983 Вып. 7; Она
же. Дж. Смит о колонизации как средстве разрешения социальных
противоречий Англии начала XVII в. // Новая и новейшая история.
Саратов, 1983. С. 137 — 145. В памяти англичан Смит остался реши-
тельным человеком, в заслугу которому ставились как «прекрасные
открытия» (Faire-Discoveries), так и «жестокие удары, нанесенные
дикарям» (Fowle-Overthrowes of Salvages), которых при этом счита-
ли «изрядно цивилизовавшимися», благодаря ему (Much civilliz'd by
thee) — так утверждала подпись под его портретом, выгравированном
С. ван де Пассе в верхнем углу карты Виргинии (изданной в 1616 г.).
См.: Hind М. Engraving in England in the Sixteenth and Seventeenth Cen-
turies: a Descriptive Catalogue with Introductions: 3 vols. L., 1955. Vol. 2,
N 63. P. 268. В эпитафии Смита, текст которой цитировал историк-ан-
тикварий Томас Фуллер, включивший его в число самых выдающихся
людей Англии, он именовался «завоевателем королей» («Неге Lies one
conquer'd that hath conquer'd kings!»). Cm.: Fuller Th. The History of the
Worthies of England, Endeavored by Thomas Fuller, D. D. L., 1662.
Феномен трансатлантической империи...
245
™ Дмитриева О.В. Яков I — вождь краснокожих? Британский импер-
ский проект и церемонии символического утверждения суверенитета
англичан в Новом Свете // Власть и образ. Очерки потестарной има-
гологии. СПб., 2010. С. 295 —315.
19 North American Discovery circa 1000— 1612 / Ed. by D. B. Quinn. N.Y.,
1971. P. 304.
20 Последний жест Пауатана заслуживает особого упоминания, посколь-
ку эта мантия сохранилась и находится в настоящее время в составе
коллекции Эшмолеанского музея в Оксфорде. Она является самым
ценным предметом в собрании североамериканских экспонатов, при-
надлежавшем когда-то английскому ученому-ботанику Джону Тра-
десканту. Его кабинет редкостей был завещан видному антикварию
Э. Эшмолу, основателю первого в Англии публичного музея. Уже в
1638 г. она выставлялась на всеобщее обозрение как «одеяние коро-
ля Виргинии» и значилась в каталоге как «облачение Поатана, короля
Виргинии, расшитое раковинами». Мантия была скроена из четырех
оленьих шкур, скрепленных между собой жилами. Ее украшал узор
из раковин, изображающий человека в полный рост, по бокам кото-
рого располагались олень и, возможно, какой-то крупный представи-
тель семейства кошачьих; свободное пространство было заполнено
многочисленными спиралями из мелких раковин. Подробнее об этом
этнографическом экспонате см.: Ovenell R.F. The Ashmolean Museum
1683— 1894. L., 1986; MacGregor A. Ark to Ashmolean. L., 1983; Trades-
cant's Rarities / Ed. by A. MacGregor. L., 1983.
21 Braddick M.J. State Formation in Early Modern Europe, c. 1550—1700.
Cambridge, 2000. P. 397-419.
22 О начале использования английскими монархами «имперской» коро-
ны и о развитии доктрины имперской короны английского королев-
ства см.: Hoak D. The Iconography of the Crown Imperial // Tudor Politi-
cal Culture / Ed. D. Hoak. Cambridge, 1995. P. 54— 103.
23 На эту тему см. подробнее: Braddick M.J. State Formation...; Negotiat-
ed Empires. Centers and Peripheries in the Americas, 1500— 1820 / Ed. by
Chr. Daniels, M.V. Kennedy. N.Y.; L., 2002; Bauer R. The Cultural Geog-
raphy of Colonial American Literatures: Empire, Travel, Modernity. Cam-
bridge, 2003.
24 Greene J. Transatlantic Colonization and the Redefinition of Empire in the
Early Modern Era. The British-American Experience // Negotiated Em-
pires... P. 269.
25 Имеется в виду инкорпорирование всех английских колоний, сложив-
шихся к тому времени в Северной Америке, в единый Доминион Но-
вая Англия в 1680 г., сопровождавшееся существенным ограничением
их самостоятельности.
26 Сведения об изданиях, пропагандировавших новый образ индейца в
1610— 1620 гг., обобщены в кн.: Pennington L.E. The Amerindian in Eng-
lish Promotional Literature 1575—1625 // The Westward Enterprise...
246
О.В. Дмитриева
Р. 175— 194. См. также: White, Red and Black: the Seventeenth Century
Virginian. Charlottesville, 1971.
27 Оптимистические ожидания англичан в этой сфере отразились, в
частности, в популярной пьесе «На Восток!» (Eastward Ное) (1605), в
которой колонисты женятся на индеанках.
28 Spenser Е. The Faerie Queene // The Works of Edmund Spenser. Ware
(Hertfordshire), 1995. P. 2.
29 Chapman G. The Memorable Masque // Court Masques. Jacobean and
Caroline Entertainments 1605— 1640. Oxford, 1998. P. 74 — 91.
Плакетка с изображениями Филиппа Красивого, Максимилиана I,
Карла V и Фердинанда V Габсбургов, цветное стекло.
Первая половина XVI в. Нюрнберг. Германский музей
Доска для игры в крик-крак с изображением королей Альбрехта II
и Филиппа I, а также императоров Фридриха III и Максимилиана I
Габсбургов. Дерево. Ок. середины XVI в. Вена.
Музей истории искусств
От патримониальной
государственности
к публично-правовой:
формирование
средневекового
суверенитета
и его
институционализация
А.Г. Глебов
ЦЕНТРАЛЬНЫЕ И МЕСТНЫЕ ОРГАНЫ
ВЛАСТИ В АНГЛИИ В ЭПОХУ
АЛЬФРЕДА ВЕЛИКОГО
В период правления уэссекского короля Альфреда Великого
(871 — 899) в развитии ранней англосаксонской государственно-
сти происходят серьезные перемены, отражавшие эволюцию со-
циально-экономического строя в направлении усиления тенден-
ций феодализации и означавшие значительное укрепление всего
комплекса государственно-политических институтов, включая
органы центральной и местной администрации.
Источники позволяют говорить о том, что в эпоху Альфреда
Великого важнейшим элементом управления, с помощью кото-
рого англосаксонские короли осуществляли свои властные пол-
номочия, продолжал оставаться королевский двор. В биографии
Альфреда, составленной епископом Ассером, мы находим неко-
торые указания на его внутреннее устройство и участие в реше-
нии государственных дел. По сообщению Ассера, Альфред не
только приглашал к себе ученых людей со всей Англии и из-за ру-
бежа, привлекая их помимо образовательной к государственной
деятельности, но и впервые сделал службу при дворе постоянной
обязанностью знати. С этой целью он разделил своих прибли-
женных на три группы, каждая из которых должна была неот-
лучно находиться на службе в течение месяца, два последующих
отдыхая дома1.
О большинстве из примерно 60 приближенных Альфреда,
свидетельствовавших его грамоты, мы не знаем ничего, кроме
их имен. Тем интереснее предоставляемая отдельными дипло-
мами возможность ближе познакомиться с личностями некото-
рых из них. Одним из ближайших к королю людей на протяже-
нии 80 — 90-х годов IX в. был Деормод, занимавший важнейшую
при дворе должность управляющего королевским хозяйством
(cellerarius). Его обязанности, видимо, не ограничивались только
продовольственным и иным материальным обеспечением короля
и его ближайшего окружения. Его подпись как свидетеля земель-
250
А.Г. Глебов
ных трансфертов встречается по крайней мере в шести грамо-
тах, исходящих от самого Альфреда Великого и его сына Эду-
арда; очевидно также, что он был достаточно влиятелен, чтобы
наряду с королем и его наследником свидетельствовать грамоту
некой Этельфриты2. Другим видным приближенным Альфреда
был хранитель его гардероба и по совместительству королевской
казны (thesaurarius, hraeglthegn), по имени Элфрик3. К ним мы
можем добавить королевского конюшего (horsethegn) Экгвуль-
фа, гибель которого в 896 г. специально зафиксирована в «Ан-
глосаксонской хронике»; упоминается он и в завещании Альф-
реда Великого, где ему была доверена опека над несколькими
королевскими поместьями4. Его должностные обязанности сво-
дились не только к непосредственному контролю за лошадьми,
но и, возможно, вообще к обеспечению транспортом короля и
его двора5.
Для уха нашего современника титулы перечисленных людей
могут показаться лакейскими и, несомненно, каждый из них дей-
ствительно был личным королевским слугой. Однако именно их
близость к персоне короля и наделяла их властью и престижем.
Один из таких слуг, королевский тэн старшего брата Альфреда
Этельберта по имени Эастмунд свидетельствует относящуюся к
858 г. грамоту с титулом pedesecus. Несмотря на то что в класси-
ческой латыни это слово (pedisequus) имело несколько пренеб-
режительный оттенок, обозначая находящегося в личном услу-
жении человека, англосаксы, очевидно, более высоко ставили
владельца этого звания, поскольку подпись Эастмунда появляет-
ся в грамоте третьей после подписей короля и элдормена Этель-
мода6. Показательно и то, что спустя десять лет тот же Эастмунд
свидетельствует диплом короля Этельреда уже в качестве элдор-
мена Кента7. Этот пример подтверждает, что члены королевского
двора, в том числе и личные слуги, вполне могли рассчитывать на
карьеру государственного служащего высокого ранга или даже
на то, чтобы породниться с королевской семьей. Вспомним, что
сам Альфред Великий по материнской линии был внуком Ослака,
«знаменитого кравчего (princerna) короля Этельвульфа»8.
Эти ближайшие сподвижники дополнялись личной дру-
жиной Альфреда, которая постоянно находилась при дворе и в
драматические годы борьбы со скандинавской агрессией играла
заметную роль не только на полях сражений, но и в «мирной»
жизни. Их функции не ограничивались, как можно подумать,
ролью простых «орудий», которые используют по мере необхо-
димости. Они также составляли непосредственное окружение
Центральные и местные органы власти в Англии
251
короля, представители которого проживали в его покоях, пиро-
вали за его столом, сопровождали Альфреда на охоте и последо-
вали за своим господином в болота Сомерсета зимой 878 г., когда
норманны заняли большую часть Уэссекса9. Ассер, видимо, под
влиянием своего знакомства с франкской практикой именует
этих людей «вассалами» (faseli)10, что также подчеркивает их осо-
бенную близость к королю. Faseli принимали активное участие
в делах гражданского управления, выступая в качестве королев-
ских вестников и эмиссаров (faestingmen)11 и служа своеобраз-
ным связующим звеном между центральным государственным
аппаратом и местной администрацией12. Альфред Великий щед-
ро вознаграждал своих приближенных, зарезервировав для это-
го шестую часть своих доходов и оставив им по завещанию 200
фунтов, которые должны были быть распределены между ними
согласно тому, «как это было сделано на последней Пасхальной
неделе»13.
Наряду со светским элементом неотъемлемую часть двора
Альфреда составляли представители англосаксонского клира,
которых его биограф Ассер называет «капелланами» (capellani)14.
В дополнение к религиозным функциям «капелланы» выполня-
ли обязанности писцов, в задачу которых входило оформление
королевских грамот, а также другой документации, необходимой
для правительственных нужд. Как явствует из альфредовского
перевода «Монологов» Августина, обычным их занятием было
составление неких «запечатанных писем» (aerendgewrit ond hys
insegel), которые использовались для созыва на советы королев-
ских должностных лиц и с целью определенного контроля за их
деятельностью15. Как справедливо предположила еще Ф. Хар-
мер, в этих «запечатанных письмах» следует видеть прообраз
так называемых «королевских предписаний» (writs), которые в
поздний англосаксонский период превращаются в важнейший
инструмент управления16. Предписание представляло собой не-
большое по объему послание, в котором указывался отправитель,
чаще всего король, и получатель, обычно правительственный чи-
новник в той или иной местности, а также в достаточно форма-
лизованной манере излагалось существо королевского распоря-
жения. Для удостоверения подлинности к нему прикладывалась
королевская печать, известная англосаксам по крайней мере с
конца VIII в.17 В дальнейшем оформление и рассылка на места
этих writs, несомненно, все больше становились важнейшей
функцией королевских писцов-капелланов. На основании этих
фактов вполне можно говорить о том, что к концу царствования
252
А. Г. Глебов
Альфреда при короле существовал какой-то аналог канцелярии,
хотя сам термин и не употреблялся18.
Важнейшую роль при дворе Альфреда играли высшие цер-
ковные иерархи — архиепископы и епископы, дававшие королю
советы, читавшие ему латинскую литературу и помогавшие в ее
переводах на древнеанглийский. Ассер, Уэрферт, Плегмунд, Эал-
стан, Свитвульф, Эалхерд и другие англосаксонские прелаты на-
ходились в числе самых видных придворных Альфреда Великого,
хотя их государственные обязанности и полномочия в силу со-
стояния источников менее отчетливы, нежели светских прибли-
женных короля. Ясно, что, как напоминал им сам Альфред в пе-
реводе «Обязанностей пастыря», их основным долгом являлось
«духовное» служение своему королю: вознесение молитв за него
и его близких, укрепление религиозной дисциплины и поддержа-
ние церковного и гражданского мира в стране19. Очевидно также
их значение в функционировании судебно-юридической систе-
мы в обществе, где грань между преступлением и грехом была
еще весьма неопределенной и зыбкой. Грамоты и завещания с
их христианскими инвокациями и заключительными анафема-
ми нарушителям воли жалователя также могут рассматриваться
не только как юридические, но и как религиозные документы.
Не случайно Альфред в своем кодексе предписывал рассмотре-
ние тяжб по поводу земель на праве бокленда только в присут-
ствии епископа и отдавал ему прерогативу в наказании клятво-
преступника, заключенного в королевскую тюрьму.
Однако в источниках наиболее четко фиксируется военно-по-
литическая роль англосаксонских епископов эпохи Альфреда Ве-
ликого. Например, в «Англосаксонской хронике» подвиги на по-
лях сражений епископа Шерборна Эалстана или его преемника
Хеамунда, как это ни странно, отражены гораздо полнее, нежели
их религиозная деятельность21. Согласно грамоте, выпущенной
элдорменом англосаксонской Мерсии Этельредом и его женой
Этельфлед в 90-е годы IX в., строительство бурга в Вустере нача-
лось по их приказанию вследствие просьбы «их друга, епископа
Уэрферта». В ответ на нее «в присутствии короля Альфреда и всех
уитанов Мерсии» они «даровали епископу половину тех приви-
легий, которые [принадлежали] им по праву на рынке и на улице,
как внутри бурга, так и вне его, с тем чтобы укрепление поддер-
живалось в должном состоянии»22. Не вполне ясно, идет ли в дан-
ном случае речь о том, что епископ получал возможность сбора
торговых штрафов и пошлин. Но то, что один из высших церков-
ных иерархов, очень близких ко двору Альфреда, принимал ак-
Центральные и местные органы власти в Англии
253
тивное участие в создании задуманной королем системы бургов,
вряд ли подлежит сомнению. Сходным образом тот же Уэрферт
и архиепископ Кентерберийский Плегмунд в 898 — 899 гг. вместе
с королем планировали «восстановление» (instauratio) Лондона23.
Причина такой «военно-строительной» активности англосаксон-
ских прелатов достаточно прозрачна. Как справедливо заметил
Н. Брукс, «если епископы хотели сохранить в целости свои церк-
ви в преддверии новых нападений викингов, у них были веские
основания оказать Альфреду всю возможную помощь в органи-
зации эффективной системы укреплений-бургов»24.
По свидетельству Ассера, еще одним ключевым мероприя-
тием, проведенным Альфредом в области центрального государ-
ственного управления, являлась реорганизация королевских фи-
нансов. Все доходы королевского двора были разделены на две
части, одна из которых шла на нужды церкви, а вторая, в свою
очередь, делилась на три части. Первая из них выделялась для со-
держания тех, кто находится на дворцовой службе, вторая шла на
оплату слуг, третья предназначалась для подарков прибывающих
ко двору иноземцев25. Это разделение показывает, что доходы ко-
роля при Альфреде Великом рассматривались как нечто единое;
можно предположить также, что при дворе должен был суще-
ствовать специальный орган, занимавшийся государственными
финансами. Косвенно в пользу такого предположения свиде-
тельствует и необходимость сбора и уплаты дани скандинавам.
Рассматривая становление системы центральной админист-
рации в интересующее нас время, следует иметь в виду, что выде-
ление специализированных органов внутри королевского двора
по-прежнему происходило довольно медленно. И «канцелярия»,
и «казначейство», и другие дворцовые ведомства во многом оста-
вались скорее личными королевскими, нежели правительствен-
ными учреждениями, и их функционирование очень зависело от
конкретных лиц, составлявших собственное окружение короля.
Вплоть до X столетия не существовало, видимо, и сколько-ни-
будь разветвленной и структурированной чиновничьей системы.
Только в завещании Альфреда содержатся некоторые намеки на
различия между должностными лицами его двора, однако их со-
подчиненность совершенно не ясна26. Несколько более содержа-
тельно в этом плане завещание его внука Эадреда (946 —955 гг.).
Сделав распоряжения относительно даров архиепископу, епи-
скопам и элдорменам, Эадред оставляет некоторые суммы денег
сенешалям, постельничим и кравчим, а также священникам, ко-
торые отвечали за его реликварий, и другим должностным лицам
254
А. Г. Глебов
своего двора27. Однако и в этом случае мы лишены возможности
однозначно определить их дифференциацию в структуре цент-
ральной администрации.
Общее значение членов королевского двора в государствен-
ных делах в период правления Альфреда хорошо видно из про-
странной записи «Англосаксонской хроники» под 896 г. Заметив,
что «по милости Господа язычники в этом году не доставляли
особых бедствий англичанам (Engliscmon)», ее составитель, тем
не менее, указывает, что за предыдущие три года таких бедствий
случалось немало, называя среди важнейших из них гибель луч-
ших приближенных короля: «Из них один был Свитвульф, епи-
скоп Рочестера; и Кеолмунд, элдормен Кента; и Беортвульф,
элдормен Эссекса; и Вульфред, элдормен Гэмпшира; и Эалхерд,
епископ Дорчестера; и Эадвульф, королевский тэн из Суссекса;
и Беорнвульф, герефа Винчестера; и Экгвульф, конюший короля,
и многие другие, хотя я назвал самых достойных»28. Независимо
от того, были ли они людьми церковными или светскими, очевид-
но, именно на них опирался Альфред в повседневном управле-
нии страной.
Ясно и то, что, как и в VII —VIII вв., именно эти лица состав-
ляли тот круг советников короля, который образовывал его коро-
левский совет, или «уитенагемот». В эпоху Альфреда слово witan
по-прежнему означало скорее статус лица, которое было достой-
но давать рекомендации своему государю, нежели должность, со-
гласно которой оно имело право заседать в королевском совете29.
Несмотря на свою недостаточную информативность, источники
в известной мере позволяют подвергнуть рассмотрению как его
персональный состав и формы проведения уитенагемотов Альф-
реда Великого, так и их роль в решении отдельных вопросов жиз-
ни государства, которая во многом определялась конкретными
внутри- или внешнеполитическим обстоятельствами.
Первое, что обращает на себя внимание, это серьезное уси-
ление по сравнению с предшествующим периодом веса средней
служилой знати в составе королевского совета. Наметившаяся
еще в начале IX столетия, эта тенденция особенно отчетливо про-
явила себя к концу первой трети следующего века, когда коли-
чество тэнов, принимающих участие в заседаниях уитенагемота,
начинает заметно превышать число не только церковнослужите-
лей, но и элдорменов. Например, из 100 уитанов собрания 931 г.
представителей духовенства насчитывалось 24, элдорменов — 15,
а тэнов — 59. Уитенагемот 932 г., собравший 69 человек, включал
47 тэнов, а из 90 участников совета 934 г. к их числу относилось
Центральные и местные органы власти в Англии
255
5230. Основные причины этого явления уже выяснялись нами31.
К сказанному можно добавить, что значительные изменения в
персональном составе уитанов Альфреда Великого были связаны
также с непосредственными последствиями череды непрерыв-
ных войн со скандинавами. Семеро из 12 элдорменов, свидетель-
ствовавших его грамоты до начала крупномасштабного наступле-
ния норманнов Гутрума на Уэссекс в 879 г., после этого навсегда
исчезают из списков свидетелей, замещаясь, по большей части,
уитанами из числа тэнов32. Главным фактором здесь, разумеется,
выступала их физическая гибель на поле боя — но не только.
Скандинавская угроза, приведшая Уэссекс 70 —80-х годов
IX в. на грань гибели, а некоторые англосаксонские королевства
вообще стершая с исторической карты, поставила старую англо-
саксонскую знать перед нелегким политико-психологическим
выбором: склониться перед завоевателями, сохранив тем самым
свое состояние и саму жизнь, искать спасения в бегстве или,
продемонстрировав лояльность своему господину и покровите-
лю, геройски погибнуть в сражении. Для определенного числа
англосаксонских нобилей как Нортумбрии и Мерсии, так и Уэс-
секса последний вариант представлялся, судя по всему, наиме-
нее заманчивым, и немалое число из них предпочло подчиниться
«данам». Например, «Англосаксонская хроника» сообщает, что
«вражеская армия (...) изгнала многих за море и покорила, и под-
чинила многих других»33. Сохранившаяся грамота Эдуарда Стар-
шего, датируемая 901 г., показывает, что среди них встречались и
представители высшей англосаксонской знати. В грамоте упомя-
нут элдормен (по-видимому, Уилтшира) Вульфхере, служивший
еще королю Этельвульфу и одновременно названный «уитаном»
Альфреда Великого. Он был «лишен (forwircan) своей должности
и всего имущества», поскольку, «несмотря на клятву, данную
королю и всем его уитанам, без позволения покинул своего гла-
форда, короля Альфреда, и свою страну». Примечательно, что
это решение было принято «по приговору всех уитанов Уэссекса
(Gewisse) и Мерсии»34.
Судя по уже приводившемуся сообщению «Англосаксонской
хроники», все перечисленные в записи под 896 г. люди в глазах
ее составителя являлись «королевскими тэнами»35 и как таковые
не только сражались за своего господина на поле боя, но и вы-
полняли другие обязанности, круг которых, по-видимому, также
несколько расширился по сравнению с VII —VIII вв. Так, более
очевидной становится к этому времени роль членов королевско-
го совета в подготовке и принятии законодательства. В прологе к
256
А. Г. Глебов
кодексу Альфреда однозначно указывается, что они участвовали
как в его разработке, так и в издании, «с радостью» согласившись
соблюдать принятые законы36. Члены уитенагемота англосаксон-
ской Мерсии, как нам уже известно, наряду с Альфредом Вели-
ким присутствовали при выработке мероприятий по строитель-
ству укреплений в Вустере, задуманных элдорменом Этельредом
и его женой Этельфлед, и дали на них свое согласие37. Несколько
активизируется, по сравнению с предшествующим периодом, и
участие уитанов в решении внешнеполитических вопросов. На-
пример, мы встречаем «всех уитанов английского народа», сви-
детельствующих договор Альфреда с Гутрумом в 886 г.38
Подобного рода уитенагемоты, собиравшие «всех уитанов»
королевства, во второй половине IX столетия происходили, ве-
роятно, не слишком часто. Во всяком случае лишь два из сохра-
нившихся четырнадцати дипломов, изданных непосредственно
Альфредом Великим, аттестованы более чем двумя епископами и
тремя элдорменами39. Если указания сохранившихся грамот до-
стоверны, то следует думать, что обычно заседания королевских
советников были менее многолюдны и посвящены решению
более частных и локальных вопросов: разрешению запутанных
судебных тяжб, как в случае с тэном Хельмстаном40, или оформ-
лению земельных пожалований, свидетельствование которых
по-прежнему оставалось важной функцией членов уитена-
гемота.
Тем не менее, видимо, в целом значение королевского совета
знати в период правления Альфреда Великого возрастает, при-
чиной чего были как внешние, так и внутренние бедствия, пе-
реживавшиеся Уэссексом. Более того, до определенной степени
уитенагемот в это время мог даже выступать своеобразным вы-
разителем «общественного мнения» или того, что считалось та-
ковым в англосаксонском обществе конца IX в. Наглядным при-
мером этого служит занятный эпизод из жизни самого Альфреда
Великого, относящийся к середине 80-х годов IX в., в котором
уитаны выступили в качестве своеобразных третейских судей в
споре короля с представителями его собственной семьи.
В его основе лежали особенности существовавшего в англо-
саксонский период порядка престолонаследия, когда стабиль-
ность государства в решающей степени зависела от военных
успехов его правителя и способности в случае необходимости
удержать за собой власть силой оружия. Казалось бы, Альфред
Великий в этом смысле мог быть вполне спокоен. Однако дело
состояло в том, что все его победы над скандинавами, создавшие
Центральные и местные органы власти в Англии
257
ему небывалый престиж и солидные материальные преимуще-
ства, нисколько не изменили фундаментальных для англосак-
сов представлений о королевской власти как о достоянии всего
рода, а не отдельной личности. Любой этелинг по-прежнему имел
формальное право заявить свои претензии на трон41, и Альфре-
ду просто повезло, что при кончине его брата Этельреда дети
последнего оказались слишком малы для того, чтобы поколебать
решимость знати провозгласить королем именно его.
Тем не менее в 80-е годы IX в. двое сыновей Этельреда (Этель-
хельм и Этельвольд), имевшие, очевидно, определенную поддерж-
ку в среде знати, обвинили Альфреда в том, что он незаслуженно
обидел их при разделе наследства короля Этельвульфа. Чтобы
погасить возможный конфликт, ответить на упреки племянни-
ков и подтвердить свои права на спорные владения, Альфред
собрал уэссекских уитанов на совет в Лонгандене (Langanden).
Все, что мы знаем об этом уитенагемоте, содержится в завеща-
нии Альфреда Великого42, которое, вероятно, составлялось не
только с целью зафиксировать распоряжения короля в отноше-
нии его собственности на случай смерти, но и для демонстрации
уэссекскому «общественному мнению» того, что он обошелся со
своими племянниками-этелингами совершенно справедливо и
законно, с подобающим их званию уважением. Несмотря на то
что к моменту проведения уитенагемота43 Этельхельм и Этель-
вольд были, вероятно, подростками и не могли представлять
настоящей угрозы правлению Альфреда, их обвинения имели
вполне реальную государственно-политическую составляющую.
На карту была поставлена не только честь правящего короля, но и
его возможность распоряжаться движимой и недвижимой собст-
венностью, что в обстановке продолжающихся столкновений со
скандинавами было еще важнее. Судя по всему, юные этелинги
дожидались неизбежной схватки за трон с сыновьями Альфреда
в случае его внезапной смерти (на поле боя или от болезни, кото-
рой он с детства страдал). Поэтому их расчет, видимо, сводился
к тому, чтобы, пристыдив короля, заставить его отдать спорные
земли, которые можно было бы использовать для привлечения к
себе новых сторонников, лишив одновременно такой возможно-
сти своих двоюродных братьев.
Ответом Альфреда Великого и стал уитенагемот в Лонганде-
не, который призван был послужить демонстрацией как правоты
самого короля, так и лояльности его подданных. После того как
собранию было зачитано завещание короля Этельвульфа, Альф-
ред обратился к уитанам с просьбой разрешить его спор с род-
258
А. Г. Глебов
ственниками, дав клятву не таить зла на тех, кто скажет правду.
«Никто не должен колебаться, — изрек король, — из любви ко
мне, или из страха передо мной, объявить, кто является в этом
деле правым по обычаю (folcriht), чтобы ни один человек [впо-
следствии] не мог утверждать, что я был несправедлив по отно-
шению к моим родичам, старшему или младшему». Члены уите-
нагемота после короткого размышления «все как один должным
образом объявили и постановили, что они не могли, даже если бы
захотели, найти никакой несправедливости ни в деяниях короля,
ни таковых же в завещании (короля Этельвульфа. — А.Г.)». По-
сле этого «все уитаны», присутствовавшие на собрании, дали в
этом клятву, заверив ее своими подписями44.
Безусловно, обращение Альфреда к советникам с призывом
свободно, невзирая на возможные последствия, высказывать
свое мнение выглядит чуть искусственно, слегка напоминая
официальную преамбулу последовавшего публичного спектак-
ля. С этой точки зрения, вся процедура собрания в Лонгандене,
вероятно, была продиктована не столько желанием короля дей-
ствительно выслушать совет уитанов или засвидетельствовать
их постановлением законность предпринятых действий, сколько
получить от приближенных и соратников функциональный эк-
вивалент современного «вотума доверия». Весь рассмотренный
эпизод, как представляется, подтверждает тезис о возрастании
государственно-политического значения англосаксонского уите-
нагемота конца IX — начала Хв., с мнением которого должны
были сообразовывать свои решения даже такие могущественные
короли, как Альфред Великий.
Наиболее важным моментом местной административной ис-
тории Англии в рассматриваемое время было постепенное рас-
пространение возникшей еще в конце VIII в. в Уэссексе системы
«широв» на остальную территорию страны. К рубежу X —XI вв.
вся Англия, за исключением некоторых регионов Восточной Анг-
лии, Кента и Эссекса, была поделена на «ширы», которые, в свою
очередь, делились на более мелкие структурные элементы: «сот-
ни» и так называемые «округа» (wapentac), получившие распро-
странение, главным образом, в Области датского права45.
Следует заметить, что природа сотенной организации рас-
сматриваемого времени получила неоднозначную трактовку в
исследовательской литературе. Некоторые специалисты, фак-
тически отказывая ей в историческом развитии, рассматрива-
ли сотню исключительно как продукт государственной инициа-
тивы уэссекских королей, предназначавшийся для облегчения
Центральные и местные органы власти в Англии
259
управления населением. По их мнению, в их задачу входили как
полицейская и фискальная деятельность, так и организация ис-
полнения воинской повинности ее членами46. Другая же группа
историков обнаруживает корни системы местного управления
складывающегося единого государства в традиционной для ан-
глосаксов общинной организации, которая была использована
королевской властью в качестве проводника своего влияния для
сохранения общественной безопасности и упорядочения сбора
налогов47.
Как представляется, эти выводы не до конца учитывают как
роль сотни в общественно-политическом развитии англосаксов
на рубеже IX —X вв., так и (самое главное) специфику политики
королевской власти по отношению к сотенной организации в это
время. Действительно, точно так же как и в случае с центральной
администрацией, управленческие функции местных органов вла-
сти, т.е. собраний сотен и широв, во второй половине IX столетия
по-прежнему оставались весьма расплывчаты и нерасчленены по
отраслям, обнимая самые разнообразные сферы. Не вызывает
сомнений и то, что по мере укрепления королевской власти она в
лице короля или его агентов должна была осуществлять все более
действенный контроль за состоянием дел на местах. Однако, из-
учая законодательные памятники конца IX — начала X в., нельзя
не прийти к выводу, что, контролируя сотенные собрания, ко-
рона одновременно в известной мере покровительствовала им
и предпринимала меры, направленные на активизацию их дея-
тельности48. Уже в законодательном кодексе Альфреда Великого
заметно повышенное внимание королевской власти к нормаль-
ному осуществлению правосудия и стремление повысить авто-
ритет региональных собраний в общей административной систе-
ме. Например, нарушение мира в сотенном собрании каралось
огромным штрафом в 120 шиллингов; компенсация увеличива-
лась вдвое, если виновный был вооружен49.
В дальнейшем короли уэссекской династии продолжают эту
традицию50, пока в середине X в. не появляется первый специаль-
ный сборник законоположений о сотне, изданный королем Эдга-
ром, в котором были сконцентрированы все постановления эпохи
Альфреда Великого о местном управлении51. В нем сотня высту-
пает прежде всего как полицейская организация, обращенная на
борьбу с посягательствами на чужую собственность и пресече-
ние воровства. Девять титулов кодекса подробно расписывают
порядок преследования предполагаемого преступника, его по-
имку и характер судопроизводства, включая даже определение о
260
А.Г. Глебов
том, что вес железа для «тройной ордалии» должен составлять не
менее трех фунтов52. Собрание сотни должно было происходить
не реже одного раза в месяц, а в случае срочной необходимости
осуществить правосудие и чаще. Возможный правонарушитель
преследовался не только на территории, подконтрольной данной
сотне, но и на соседних, пока не будет пойман и не предстанет пе-
ред судом, который в назначенный день осуществит правосудие
«по народному праву». На нарушителей данного постановления
налагались денежные штрафы от 30 пенни до объявления вне за-
кона и конфискации имущества53.
С другой стороны, начиная с 20-х годов X в. королевские
судебники фиксируют «своеволие могущественных домов», ко-
торые препятствуют нормальному осуществлению правосудия,
укрывая своих членов от преследования со стороны закона54.
Более поздние юридические памятники также отмечают нару-
шения аристократией порядка судебной процедуры, что застав-
ляет законодателей включать в кодексы предписания против
самоуправства знати в сотенных собраниях. В сборнике Кнута
Великого 1020 г., например, отмечалось: «Многие могуществен-
ные люди хотят, когда они находят возможным и осмеливаются
это сделать, выставлять своих людей [в суде], то в качестве зави-
симых, то в качестве свободных, исходя из того, что им кажет-
ся более выгодным, но мы не желаем терпеть подобной неспра-
ведливости»55. Поскольку такие злоупотребления были, судя по
всему, нередки, в закон было включено категорическое требо-
вание: «Если кто-нибудь в судебном собрании будет защищать
себя самого или своего человека неправедным путем, пусть от-
ветит перед истцом так, как это признает правильным сотня»56.
Подобное отношение королевской власти к региональным орга-
нам управления и судопроизводства, основные принципы кото-
рого были заложены еще при Альфреде Великом, объясняется,
на наш взгляд, не только ее стремлением полнее использовать их
как орудие своего политического контроля, но и попытками соз-
дать в региональной администрации определенный противовес
растущим амбициям феодализирующейся верхушки общества и
сгладить конфликты, возникающие вследствие злоупотреблений
нобилей в системе местного управления.
Центральной фигурой этой системы в эпоху Альфреда Вели-
кого продолжал оставаться элдормен, хотя по сравнению с пред-
шествующим периодом в существе и объеме его властных полно-
мочий произошли некоторые изменения, свидетельствующие об
упрочении государственной власти.
Центральные и местные органы власти в Англии
261
К моменту вступления на престол короля Альфреда, в 871 г.,
в Уэссексе одновременно отправляли свою должность 11 элдор-
менов: двое в Кенте, сохранявшем традиционное деление на вос-
точный и западный, и по одному в каждом из девяти остальных
тиров, на которые административно делилась страна57. Всего же
за период его правления известно 25 человек, носивших этот ти-
тул58: весьма высокий уровень ротации отчасти отражал военно-
политические реалии того времени.
Будучи высшими государственными чиновниками на местах
и пользуясь значительной управленческой свободой, все элдор-
мены, тем не менее, считались «людьми короля» (comites)59 и как
таковые были в не меньшей степени связаны с ним узами личной
верности, нежели служилые люди-тэны. Более того, многие эл-
дормены Альфреда Великого и начали свою карьеру при дворе
как «королевские тэны». К таким людям, например, принадле-
жал уже упоминавшийся Этельмод, бывший одним из элдорме-
нов Кента еще при отце и братьях Альфреда, а до этого носивший
титул тэна и управляющего королевским хозяйством (cellararius)
в Кенте60. Аналогично складывалась карьера Кеолмунда, другого
элдормена Кента, и Вульфреда, элдормена Гэмпшира, которые
выдвинулись, будучи тэнами при королевском дворе61. По су-
ществующим оценкам из 25 элдорменов, действовавших в эпоху
Альфреда Великого, не менее 15 происходило из тэнов62. Склады-
вается впечатление, что назначение королевских министериалов
на высокий пост элдормена, отмечавшееся уже в VII — VIII вв., в
изучаемое время становится обычной практикой.
В то же время, на протяжении второй половины IX — начала
X в. англосаксонские элдормены, видимо, постепенно становят-
ся хорошо сплоченной группой, связанной между собой и с ко-
ролевской фамилией узами родства, брака и товарищества, хотя
недостаточность документальных данных заставляет выдвигать
данный тезис лишь в качестве предположения. К примеру, уже
некий Ордлаф, ставший элдорменом Уилтшира в последние годы
царствования Альфреда Великого, был внуком элдормена Сомер-
сета Эанвульфа, служившего королям Этельвульфу и Этельбаль-
ду. Двое кентских элдорменов 903 г., бывший кравчий (princerna)
Альфреда Сигевульф и некий Сигехельм, возможно, были кров-
ными родственниками, поскольку семьи англосаксонской знати
обычно старались сохранять важнейший элемент родового име-
ни63. Одновременно Сигевульф, несомненно, являлся родствен-
ником элдормена Суррея Альфреда, ибо упомянут в завещании
последнего, а Сигехельм породнился с будущим королем Эдуар-
262
А. Г. Глебов
дом Старшим, женившимся на его дочери Эадгифу, и стал, тем
самым, сватом Альфреда Великого64. Женившись на дочери эл-
дормена, Эдуард шел по стопам своего отца: сам Альфред был
зятем одного мерсийского элдормена, шурином другого, а выдав
свою дочь Этельфлед за Этельреда, стал тестем третьего. В име-
нах практически всех представителей его материнской родни
встречается элемент «Ос-»: мать звали Осбурх, деда — Ослак, дя-
дья носили имена Осферт и Освальд; поэтому, вполне возможно,
Осрик, служивший его отцу Этельвульфу в качестве элдормена
Гэмпшира или Дорсета в 40 — 50-е годы IX в., также приходился
ему родней65.
Не удивительно в связи с этим, что в интересующее нас время
элдормены пользовались значительно более высоким статусом,
нежели другие представители знати, включая иногда даже пря-
мых королевских потомков. В отдельных грамотах, например,
подписи элдорменов предшествуют подписям этелингов-сыновей
короля66. Не случайно законодательство защищало жизнь, честь
и достоинство высшего государственного служащего чрезвычай-
но высоким вергельдом и иными штрафными санкциями. При
этом по сравнению с VII —VIII вв. эти санкции в целом несколь-
ко возрастают, отражая, вероятно, рост значения элдорменов
в складывающейся административной системе. Юридический
кодекс Альфреда Великого приравнял социально-политический
статус элдормена к статусу епископа: штраф за вторжение в бург
и того и другого составлял 60 шиллингов, что было лишь в два
раза меньше штрафа за вторжение в королевский бург, но зато
в два раза превышало компенсацию за аналогичное преступле-
ние в отношении королевского тэна и в двенадцать раз — штраф
за вторжение в домохозяйство свободного простолюдина-кэр-
ла. Нарушение поручительства, предоставленного элдорменом,
как и епископом, каралось уплатой двух фунтов пенни «чисто-
го серебра»; 100 шиллингов уплачивал преступник, затеявший
драку или обнаживший оружие в доме элдормена67. «Двойной»
вергельд элдормена, существование которого в отношении VII —
VIII вв. можно лишь предполагать, к концу IX столетия не только
становится юридической нормой, но и находит отражение в ак-
товом материале68.
Функции и полномочия элдорменов интересующего нас вре-
мени были весьма разнообразны, охватывая различные стороны
государственного управления. Как и ранее, важнейшим и, пожа-
луй, главным их долгом были сбор и руководство вооруженны-
ми силами своего шира. Приводившиеся выше многочисленные
Центральные и местные органы власти в Англии
263
примеры говорят о том, что элдормены эпохи Альфреда Велико-
го в своем большинстве проявили себя способными и отважны-
ми военачальниками, многие из которых отличились в схватках
со скандинавами. Более того, в своеобразных условиях боевых
действий середины IX — начала X столетий их активность и са-
мостоятельность в военной области неизбежно должны были
возрастать, ибо зачастую центральная администрация была не в
состоянии оказать быструю и действенную помощь подвергше-
муся нападению норманнов ширу.
В сфере гражданского управления обязанности элдормена по
сравнению с предшествующим периодом также несколько рас-
ширились. Он был высшим королевским представителем в шире,
а начиная с правления Эдуарда Старшего, в нескольких ширах69,
и, как таковой, занимался самыми многообразными делами. Он
отправлял королевское правосудие, председательствуя в судеб-
ном собрании шира (scirgemot), контролировал передвижение
людей от одного господина к другому, надзирал за соблюдени-
ем закона, выполняя полицейские функции по розыску и поим-
ке вора70. Материалы земельных грамот второй половины IX в.
позволяют несколько конкретизировать должностные обязанно-
сти элдормена. Содержащиеся в некоторых из них иммунитет-
ные клаузулы указывают на то, что они включали также более
прозаические занятия: сбор королевских податей, наложение
штрафов и пеней, контроль за исполнением государственных
повинностей, поддержание порядка и общественной безопасно-
сти на вверенной ему территории. На плечах элдормена лежала
и ответственность за исполнение населением шира «тройной по-
винности»71. В дополнение к указанным обязанностям элдорме-
ны осуществляли также общий надзор за торгово-ремесленной
деятельностью в городских поселениях72.
Одним из новых моментов в деятельности элдорменов эпохи
Альфреда Великого стало совершенно неизвестное до середины
IX в. участие их во внешнеполитической жизни англосаксон-
ских королевств. Как явствует из нескольких сообщений «Анг-
лосаксонской хроники», элдормены довольно часто использо-
вались короной в качестве специальных эмиссаров в контактах
с заграницей. Так, в 887 г. элдормен Этельхельм, а в следующем
году элдормен Беокка были посланы королем Альфредом в Рим
со щедрым пожертвованием папскому престолу73. В 894 г. одно-
му из ближайших королевских сподвижников, пережившему с
Альфредом все перипетии борьбы с «данами», элдормену Сомер-
сета Этельноту, была поручена военно-дипломатическая миссия
264
А. Г. Глебов
в Йорк, подвергшийся очередной атаке викингов74. Надо думать,
однако, что подобного рода поручения, учитывая необходимость
личного повседневного присутствия элдормена в своем шире,
были не слишком часты.
К концу рассматриваемого времени экономическое и соци-
ально-политическое могущество англосаксонских элдорменов,
по-видимому, значительно возрастает. Одним из наиболее ярких
показателей этого было изменение обозначавшей эту категорию
людей терминологии. Постепенно термин «элдормен» (ealdorman,
dux, comes) начинает уступать место в источниках скандинавско-
му титулу «эрл» (eorl), обозначавшему уже не столько высшего
королевского чиновника, сколько могущественного местного
магната, лишь номинально подчиняющегося центру75.
Одним из таких людей еще в период правления Альфреда
Великого, несомненно, являлся его зять, элдормен оставшейся
под контролем англосаксов западной части Мерсии, Этельред,
который занимал уникальное положение среди высших госу-
дарственных служащих второй половины IX — начала X в.76 На
первый взгляд, его карьера была типична для англосаксонских
элдорменов второй половины IX в. Судя по первому элементу
его имени, он происходил из семьи, имевшей родственные связи
с королевской фамилией и некоторыми другими элдорменами
Мерсии, возможно, включая тестя Альфреда Великого Этельре-
да «Мусела» и его зятя, Этельвульфа77. Его выдвижение началось
между 866 и 872 гг. в качестве королевского тэна мерсийского ко-
роля Бургреда, на что указывает появление его имени с титулом
minister в числе лиц, свидетельствующих грамоты самого Бургре-
да и епископа Вустерского Уэрферта78.
В то же время, возвышение Этельреда оказалось неимовер-
но стремительным. Когда он стал элдорменом, нам неизвест-
но. Однако уже в 879/880 г., когда после смерти (или смещения
с мерсийского трона?) марионеточного короля Кеолвульфа
уитаны западной части Мерсии не смогли избрать его преемни-
ка, верховная власть (но не титул короля!) была вручена именно
ему79. Особое, «полукоролевское» положение Этельреда нашло
отражение как в практике исходящих от его имени земельных
пожалований (чего никогда не позволяли себе никакие другие
элдормены), так и в используемой при этом терминологии. Судя
по всему, необычность ситуации представляла определенную
сложность для мерсийских писцов, оформлявших его грамоты,
вынуждая их к многословным иносказаниям при определении
реальной сущности статуса и полномочий Этельреда. В одной из
Центральные и местные органы власти в Англии
265
хартий, к примеру, он титулован как «элдормен (dux) Этельред,
милостью Господа одаренный и наделенный частью королевства
мерсийцев»80; для другого писца он был «элдормен (princeps)
Этельред, Божьей милостью возвышенный до управления и гос-
подства (principatu et dominio) над народом Мерсии»81; третий
называет его «Этельред, элдормен и патриций (dux et patricius)
Мерсии»82. Этот язык чрезвычайно напоминает терминологию,
характеризующую королевские права и привилегии; недоста-
ет только самого титула гех. Неудивительно, что более поздние
хронисты (в частности писавший в конце X в. Этельверд), явно
дополняя свои источники, награждают Этельреда королевским
званием83.
И все же настоящим королем он так и не стал. Действитель-
ные причины этого, наверное, навсегда останутся загадкой, но
определенные предположения по этому поводу вполне допусти-
мы. Почему к «межкоролевью» склонялась мерсийская знать, не
вполне ясно, хотя догадываться можно. Не имея военно-полити-
ческой возможности возвести на престол Этельредау она не была
еще готова и к тому, чтобы провозгласить своим королем пред-
ставителя исконно враждебной Мерсии уэссекской династии.
Что же касается Альфреда Великого, то даже если его власть и
престиж после триумфальных побед над скандинавами на рубе-
же 70 — 80-х годов IX в. были не столь основательны, чтобы пря-
мо объявить себя королем западной части Мерсии, их с лихвой
хватало на то, чтобы не допустить на ее престол другого претен-
дента. Такое равновесие продолжалось примерно до 883 г., ко-
гда Этельред формально признал Альфреда своим господином
и покровителем84. Возможно, мерсийский элдормен искал это-
го покровительства еще с 881 г., когда англосаксонская Мерсия
подверглась опустошительному набегу армии уэльсского коро-
левства Гвинедд85. В результате заключенного соглашения Альф-
ред пришел на помощь и заставил Гвинедд признать свое господ-
ство. Епископ Ассер по этому поводу замечает, что уэльсский
король «со всеми своими людьми подчинился королю Альфреду
на условии повиноваться ему в той же степени, как Этельред и
мерсийцы»86.
В теории поставив себя и своих подданных в полную зависи-
мость от Альфреда Великого, Этельред на практике продолжал
достаточно самостоятельно править Мерсией. О том, что этот
факт признавался самим Альфредом, свидетельствует чрезвы-
чайно почетная для могущественного мерсийского элдормена
свадьба со старшей дочерью короля87. Даже после того, как в
266
А.Г. Глебов
886 г. Альфред Великий захватил принадлежавший Мерсии Лон-
дон и отпраздновал это событие принятием присяги от «всех ан-
глосаксов, которые не были в подчинении у данов»88, он передал
город обратно в управление Этельреду89, что лишний раз подчер-
кивает то, что и в зените своей славы он рассчитывал на своего
ближайшего элдормена и в проведении своей региональной по-
литики нуждался в его поддержке.
Хотя, в конечном счете, представителем особы короля в каж-
дом шире считался элдормен, управленческая рутина на местах,
как и в VII —VIII вв., лежала на плечах королевских управляю-
щих-гереф, которые и выступали от имени короля в повседнев-
ных отношениях со средней и мелкой региональной знатью и
простолюдинами. По сравнению с VII —VIII вв., сведения наших
источников об этой категории представителей государственного
аппарата становятся более подробными, но все же недостаточ-
ными, чтобы полностью прояснить как их социальные происхож-
дение и статус, так и место в развивающейся структуре местного
управления.
Особенно сложна проблема социальной принадлежности
герефы. Применительно ко второй половине IX — началу X в.
определенные возможности ее разрешения открывает изуче-
ние списков свидетелей, аттестовавших земельные грамоты, и
анализ того, каким образом совмещаются в источниках термин
«герефа» (gerefa) и другие понятия, обозначающие представи-
телей различных социальных групп англосаксонского общества
этого времени. Учтенные нами 70 грамот, относящиеся к сере-
дине и второй половине IX в., позволяют сопоставить, с какими
титулами и в каком контексте они встречаются в списках сви-
детелей, в текстах самих грамот и в «Англосаксонской хрони-
ке»90. В последней управляющие перечисляются «среди славных
королевских тэнов»; некоторые из названных гереф, например
викгерефа Винчестера Беорнвульф, или wealhgerefa91 Вулфрик,
свидетельствуют грамоты с титулом minister, т.е. в качестве мини-
стериалов92. Еще один пример. В «Хронике» содержится запись о
смерти королевского управляющего (wicgerefa) в Бате (графство
Сомерсетшир) Альфреда, имя которого мы неоднократно встре-
чаем в списках свидетелей грамот, исходящих из Сомерсета и
Беркшира, с тем же титулом minister93. О том, что подобные сов-
падения не явились новацией времен короля Альфреда, говорят
и данные более ранних грамот. Так, в хартии, которая датируется
845 г. и фиксирует земельную сделку между епископом Уэрфер-
том и неким Уэренбертом, последний титулуется «minister regis
Центральные и местные органы власти в Англии
267
ас praefectus», что является таким же латинским эквивалентом
древнеанглийского «gerefa», как и praepositus, exactor, villicus94. В
842 г. король Уэссекса Этельвульф пожаловал своему «fidelissimo
praefecto» Кеолмунду участок земли в 1 сулунг (aratrum) близ Ро-
честера в Кенте95; тот же Кеолмунд в 844 — 875 гг. свидетельству-
ет по меньшей мере шесть как королевских, так и частных грамот
с титулом minister96.
Как представляется, рассмотренный материал указывает на
то, что выявленные нами королевские управляющие — это ми-
нистериалы, ставшие должностными лицами региональной ад-
министрации. Из этого тезиса отнюдь не следует, что по своему
социальному происхождению все без исключения герефы эпо-
хи Альфреда Великого были связаны с министериалитетом: для
такого заключения мы имеем слишком мало документальных
оснований. Однако, если допустить правомерность отождествле-
ния перечисленных англосаксонских гереф середины и второй
половины IX в. с тэнами, то резонно предположить параллель-
ное, если не взаимозаменяемое употребление терминов gerefa и
minister (др.-англ, thegn). Видимо, в рассматриваемый период эти
категории становятся в известной мере равнозначны: герефа —
это министериал (тэн), занявший пост в системе местного управ-
ления и получивший в связи с этим дополнительные властные
полномочия97.
Не меньшие сложности вызывает и вопрос об этих послед-
них. Можно думать, что в течение IX столетия они так же, как
и управленческие функции элдорменов, претерпевали извест-
ную эволюцию, связанную, по всей вероятности, с постепенным
расширением их административных прерогатив. К сожалению,
как и в предыдущем случае, состояние источников не позволяет
абсолютно достоверно ни подтвердить, ни опровергнуть нашу
гипотезу. Главной их заботой оставался, по всей вероятности,
сбор королевской «фирмы» и своевременное препровождение
ее своему господину. А вот вполне определенно говорить об осу-
ществлении герефой полицейско-административного контроля
за соблюдением порядка и закона на порученной территории мы
можем не ранее конца IX в., поскольку данное положение было
впервые юридически зафиксировано в сборнике Альфреда Вели-
кого; здесь же герефе поручался надзор над преступником, взя-
тым под стражу королем в его поместье98. Эдуард Старший также
уделял повышенное внимание деятельности своих управляющих,
фактически адресовав им первый сборник своих постановлений,
li прологе к этому кодексу указывалось: «Король Эдуард при-
268
А. Г. Глебов
казывает всем своим герефам, чтобы они принимали наиболее
справедливые судебные постановления в соответствии с запи-
санными законами". Каждый судебный случай должен получить
свое разрешение в назначенный срок»100. В шестом же кодексе
его сына, короля Этельстана, судебно-административные задачи
гереф (наряду с епископами, элдорменами и тэнами) подчерки-
ваются специально. При этом, если эти обязанности нерадиво
исполняли элдормен или тэн, они лишь выплачивали денежный
штраф, а герефа к тому же лишался и своей должности101. По-
лицейские функции герефы X в. были довольно разнообразны:
он наблюдал за соблюдением законов во вверенном ему районе,
возглавлял местное население при задержании подозреваемого в
краже и разыскании похищенного имущества. Он имел и значи-
тельные судебные полномочия, возглавляя собрание сотни. Круг
исков, подконтрольных герефе, скорее всего с течением времени
расширялся, включив в себя даже земельные тяжбы по поводу
фолкленда102.
Не вполне ясен вопрос о военной роли королевских гереф
эпохи Альфреда Великого. Так, можно достаточно уверенно
предполагать ее повышение, что было связано с необходимостью
включить находящиеся под их контролем коронные земли в об-
щую систему обороны Уэссекса против скандинавской опасно-
сти. И действительно, среди имен англосаксонских военачаль-
ников, проявивших себя в борьбе с «данами», «Англосаксонская
хроника» несколько раз упоминает гереф Беорнвульфа и Вул-
фрика, гибель которых от рук язычников оплакивал составитель
«Хроники» под 896 г., а также Бата Альфреда, смерть которого
зафиксирована под 906 г.103 Но в то же время, следует признать,
что прямых свидетельств участия королевских управляющих
в боевых действиях мы почти не имеем; надо думать, что они
были более «гражданскими», нежели элдормены, чиновниками.
Об этом говорит и то, что наряду с «сельскими» герефами в X в.
вполне определенно заявляют о себе герефы, распоряжающиеся
всей торгово-ремесленной деятельностью в городах (portgerefa,
wicgerefa, burhgerefa). Они свидетельствовали куплю-продажу
и следили за соблюдением правил торговли, отвечали за свое-
временное поступление королю таможенных пошлин и сборов,
судебных штрафов и даже церковной десятины104. Примерно в
это же время с развитием института широв и укрупнением ад-
министративных единиц, находящихся в подчинении элдорме-
нов, герефы становятся их представителями в отдельных граф-
ствах — ширгерефами, или шерифами, что еще более упрочивает
Центральные и местные органы власти в Англии
269
их социально-политический статус, хотя в деталях проследить
этот процесс пока невозможно ввиду дефицита документальных
свидетельств.
Таким образом, с одной стороны, в эпоху Альфреда Великого
в Англии происходит значительное укрепление важнейших госу-
дарственных институтов, включая центральные и местные орга-
ны власти; складывается разветвленная и действенная судебная
система105. Главными элементами складывающейся организации
центральной и местной администрации продолжают оставать-
ся королевский двор и королевский совет-уитенагемот, но по
сравнению с VII —VIII вв. их значение заметно возрастает; про-
исходят изменения как в социальном составе, так и в функциях
центральных и местных королевских должностных лиц. И то и
другое, на наш взгляд, было связано прежде всего с усилением
тенденций феодального развития и, во-вторых, с воздействием
внешнего фактора скандинавского военного натиска.
С другой стороны, незавершенность процессов складывания
феодального землевладения и основных социальных страт фео-
дального общества привела к тому, что оформляющаяся ранне-
феодальная государственность также имела некоторые черты
незавершенности. К важнейшей из них, видимо, следует отнести
известную консервацию непосредственной связи основной мас-
сы населения с королевской властью. Об этом же говорит и из-
учение системы центральной и региональной администрации в
интересующее нас время. В этом отношении являются характер-
ными два момента: нерасчлененность органов управления в цен-
тре и на местах по отраслям, а также то обстоятельство, что они
во многом оставались скорее личными королевскими, нежели
безличными государственными учреждениями. Функционирова-
ние «канцелярии», уитенагемота или совета шира во многом за-
висело как от конкретных субъектов, составлявших ближайшее
окружение того или иного короля, так и от личности тех местных
влиятельных лиц, которые находились на королевской службе.
1 Alfred the Great: Asser's «Life of king Alfred» and other Contemporary
Sources. Harmondsworth, 1983. Ch. 77, 78, 88.
2 Cartularium Saxonicum: a Collection of Charters Relating to Anglo-Saxon
History / Ed. by W. de Birch. L., 1885. Vol. 1. N 549, 550, 568, 581, 591, 595,
740; Abels R.P. Alfred the Great: War, Kingship, and Culture in Anglo-Saxon
England. N.Y., 1998. P. 264, Note.19.
3 Cartularium Saxonicum... N 591, 740.
270
А. Г. Глебов
4 The Anglo-Saxon Chronicle. Cambridge, 1986. Vol. 3. Ms.A, a.896;
Cartularium Saxonicum... N 553, 555.
5 Королевские конюшие (наряду с ловчими) упоминаются в мерсийской
грамоте 822 г. как имеющие право на «гостеприимство» со стороны
местных землевладельцев во время поездок по королевским надобно-
стям. См.: Cartularium Saxonicum... N 370.
6 Ibid. N 496. Ср.: Beowulf. Paderborn, 1958. T. 1. LI. 499 — 500, где Унферт
«сидит у ног» короля Хротгара.
7 Cartularium Saxonicum... N 526.
8 Alfred the Great: Asser's «Life of king Alfred»... Ch. 2.
9 The Anglo-Saxon Chronicle, a. 878.
10 Alfred the Great: Asser's «Life of king Alfred»... Ch. 101.
11 Cartularium Saxonicum... N 496, 517, 568.
12 Cm.: Keynes S. Royal Government and the Written Word in Late Anglo-
Saxon England // The Uses of Literacy in Early Medieval Europe.
Cambridge, 1990. P. 244 — 245.
13 Alfred the Great: Asser's «Life of king Alfred»... Ch. 101; Cartularium
Saxonicum... N 555.
14 Alfred the Great: Asser's «Life of king Alfred»... Ch. 100.
15 King Alfred's Old English Version of Saint Augustine's Soliloquies. N.Y.,
1902. P. 62.
16 Anglo-Saxon Writs. Cambridge, 1952. P. 1—3.
17 Cm.: Kirby D.P. The Making of Early England. L., 1967. P. 172.
18 Cm.: Keynes S. Royal Government and the Written Word... P. 246.
19 King Alfred's West-Saxon Version of Gregory's Pastoral Care. L., 1930.
Pt. 1. P. 24.
20 Aelfred. 42; 1. § 2 // Die Gesetze der Angelsachsen / Hrsg. F. Liebermann.
Halle, 1903. Bd. 1.
21 The Anglo-Saxon Chronicle, a. 845, 871.
22 Cartularium Saxonicum... N 579.
23 Sawyer P.H. Anglo-Saxon Charters: an Annotated List and Bibliography. L.,
1968. N 1628.
24 Brooks N.P. The Early History of the Church of Canterbury: Christ Church
from 597 to 1066. Leicester, 1984. P. 154.
25 Alfred the Great: Asser's «Life of king Alfred»... Ch. 100.
26 Cartularium Saxonicum... N 553 — 555.
27 Ibid. N 912.
28 The Anglo-Saxon Chronicle, a. 896.
29 Интересно отметить, что переводчик «Семи книг истории против
язычников» Орозия использовал латинское senatus для обозначения
римского сената, но древнеанглийские wita/witan для характеристики
отдельных сенаторов или (в двух случаях) группы сенаторов. См.: Old
English Orosius. L., 1980. P. 338, 404.
30 Cartularium Saxonicum... N N 667, 689, 702.
31 См.: Глебов А.Г. К проблеме формирования органов публичной власти
у англосаксов в VII — IX вв.: королевский совет (I) // Средние века. М.,
2001. Вып. 62. С. 5 — 11; Он же. К проблеме формирования органов пуб-
Центральные и местные органы власти в Англии
271
личной власти у англосаксов в VII —IX вв.: королевский совет (II) //
Средние века. М., 2002. Вып. 63. С. 4— 10.
32 Подсчитано по: Whitelock D. Some Charters in the Name of King Alfred //
Saints, Scholars and Heroes: Studies in Medieval Culture in Honour of
Charles W. Collegeville, 1979. Vol. 1. P. 94, Not. 3.
33 The Anglo-Saxon Chronicle, a. 878.
34 Cartularium Saxonicum... N 595.
35 The Anglo-Saxon Chronicle, a. 896.
36 Aelfred. Prol. 49, §9—10.
37 Cartularium Saxonicum... N 579.
38 The Laws of the Earliest English Kings. Cambridge, 1922. P. 98.
39 Whitelock D. Some Charters in the Name of King Alfred... P. 99.
40 См.: Глебов AT. Англосаксонское судопроизводство и Альфред Вели-
кий: дело о поместье в Фонтхилле // Исторические записки: тр. ист.
ф-та В ГУ. 2000. Вып. 5. С. 119-128.
41 См.: Dumville D. The Aetheling: a Study of Anglo-Saxon Constitutional
History // Anglo-Saxon England. 1979. Vol. 8. P. 1 —35.
42 Cartularium Saxonicum... N 553 — 555.
43 Ни место проведения, ни дата уитенагемота в Langanden точно неиз-
вестны. Что касается последней, то она ориентировочно устанавлива-
ется упоминанием в альфредовском завещании Уэрферта, который
стал епископом Вустерским около 872 г., и архиепископа Кентербе-
рийского Этельреда, умершего 30 июня 888 г. По мнению С. Кейнса
и М. Лапиджа, уитенагемот происходил в конце 80-х годов. См.: Alfred
the Great: Asser's «Life of king Alfred»... P. 313.
44 Cartularium Saxonicum... N 553, 555.
45 Cm.: Harding A. The Law Courts of Medieval England. L., 1973. P. 13 — 31.
46 Cm.: Barlow F. A Feudal Kingdom of England. 1042 — 1216: 2nd ed. L., 1961.
P. 43; Cam H.M. Local Government in Francia and England: A Comparison
of the Local Administration and Jurisdiction of the Carolingian Empire
with that of the West Saxon Kingdom. L., 1912. P. 44 ff.; Duckett E.S. Alfred
the Great and His England. L., 1957. P. 91 —92.
47 Harding A. Op. cit. P.17; Loyn H.R. Anglo-Saxon England and the Norman
Conquest. L., 1970. P. 212 ff.; Sawyer P.H. From Roman Britain to Norman
England. L., 1978. P. 197-199.
48 Впервые на это обстоятельство было справедливо обращено внимание
в исследованиях К.Ф. Савело. См., например: Савело К.Ф. Раннефео-
дальная Англия. Л., 1977. С. 88 — 89.
49 Aelfred. 38; 38, §1.
501 Eadweard. 1. § 1 — 4; II Aethelstan. 20; III Edmund. 2.
51 I Eadgar.
52 Ibid. 9.
53 Ibid., 1-2; 3; 3, § 1; 5; 5. § 1; 7; 7. § 1.
54 III Aethelstan. 6.
55II Cnut. 20. § 1.
56 Ibid. 27.
272
А. Г. Глебов
57 Об административном устройстве Корнуолла в интересующий нас пе-
риод, к сожалению, ничего неизвестно.
58 Подсчитано по «Англосаксонской хронике» и «Ап atlas of Attestations
in Anglo-Saxon Charters». C. 670— 1066, table 12 // http://www. trin.cam.
ac.uk/users/sdkl3/chartwww/Attestationsl.html
59 Нередко в грамотах один и тот же человек может быть назван как эл-
дорменом (dux, princeps), так и comes’oM. См., например: Cartularium
Saxonicum... N 510, 531 —532.
60 Cartularium Saxonicum... N 442 (cellararius), 496 (ealdorman).
61 The Anglo-Saxon Chronicle, a. 896.
62 Abels R.P. Alfred the Great... P. 271.
63 Сына Сигевульфа звали Сигеберт. См.: The Anglo-Saxon Chronicle,
a.903. См. также: Hart C. Aethelstan «Half-king» and His Family // Anglo-
Saxon England. 1973. Vol. 2. P. 115—144; Holt J.C. Feudal Society and
the Family in Early Medieval England: IV: The Heiress and the Alien //
Transactions of the Royal Historical Society. 5th ser. 1985. Vol. 35. P. 1 — 28.
64 Cartularium Saxonicum... N 564, 576.
65 Cm.: Nelson J. Reconstructing the Royal Family: Reflections on Alfred, from
Asser, ch. 2 // People and Places in Northern Europe 500— 1600: Essays in
Honour of P.H. Sawyer. Woodbridge, 1991. P. 47-66.
66 Cartularium Saxonicum... N 467, 567.
67 Aelfred. 3; 15; 38-40.
68 1200 шиллингов выплачивалось за принадлежность к высшей знати и
столько же за должность. См.: Aelfred. 39, §2; Cartularium Saxonicum...
N558.
69 См.: Loyn H.R. The Governance of Anglo-Saxon England, 500— 1087. L.,
1984. P. 75.
70 Aelfred. 37; VI Aethelstan. 11; III Eadgar. 5, § 2; II Cnut. 18, § 1.
71 Cartularium Saxonicum... N 496. О «тройной повинности» см.:
Dempsey G.T. Legal Terminology in Anglo-Saxon England: the «Trinoda
Necessitas» Charter//Speculum. 1982. Vol. 57, N 4.P. 843 — 849; Hooper N.
Anglo-Saxon Warfare on the Eve of the Conquest: a Brief Survey //
Anglo-Norman Studies. 1979. Vol. 1. P. 84 — 93; Stevenson W.H. «Trinoda
Necessitas» // English Historical Review. 1914. Vol. 29. P. 689 — 702.
72 Ibid. N 579.
73 The Anglo-Saxon Chronicle, a.887, 888. Этельхельм, названный, правда,
«тэном» (comes) короля Альфреда, являлся в 892 г. получателем 10 гайд
(manentes) земли в Норт-Ньютон, графство Уилтшир. См.: Cartularium
Saxonicum... N 567.
74 The Anglo-Saxon Chronicle, a. 894; The Chronicle of Aethelweard. L.,
1962. P. 19.
75 Cm.: Loyn H.R. Anglo-Saxon England and the Norman Conquest... P. 315 —
316.
76 Достаточно сказать, что он специально выделен среди всех элдорме-
нов Альфреда в его завещании, по которому ему в наследство доста-
вался меч короля стоимостью 100 золотых манкузов (или 12,5 фунтов
золота!). См.: Cartilarium Saxonicum... N 553, 555.
Центральные и местные органы власти в Англии
273
77 Ibid. N 552, 557, 575.
78 Ibid. N 513, 524, 534.
79 John of Worcester. The Chronicle of John of Worcester. Oxford; N.Y., 1995.
Vol. 2: The Annals from 450 to 1066. P. 168.
80 Cartularium Saxonicum... N 551.
81 Ibid. N 552.
82 Ibid. N 547.
83 The Chronicle of Aethelweard... P. 29.
84 Cm.: Cartularium Saxonicum... N551: «Ic do mid Aefredes cyninges
leafe».
85 Nennius. British History and the Welsh Annals. L.; Chichester, 1980. P. 90.
86 Alfred the Great: Asser's «Life of king Alfred»... Ch. 80.
87 Поскольку сам Альфред женился в 868 г., его дочь Этельфлед вряд ли
могла выйти замуж ранее 882/883 г. Скорее всего, свадьба состоялась
в промежутке от 883 до 888 г., когда имя Этельфлед впервые появляет-
ся в жалованной грамоте наряду с именем ее мужа. См.: Cartularium
Saxonicum... N 557.
88 The Anglo-Saxon Chronicle, a. 886.
89 Alfred the Great: Asser's «Life of king Alfred»... Ch. 81.
90 Речь идет о грамотах, исходящих от Альфреда Великого и представите-
лей его семьи: отца Этельвульфа и братьев — Этельбальда, Этельберта
и Этельреда. Следует заметить, что особую сложность в данном случае
представляет, разумеется, идентификация имен собственных: отож-
дествление лиц одноименных, встречающихся в разных источниках,
полагалось допустимым лишь при условии совпадения с определенны-
ми географическими пунктами и хронологическими рамками.
91 Что означает термин wealhgerefa, неизвестно.
92 См.: The Anglo-Saxon Chronicle, а. 896; Cartularium Saxonicum... N 568,
569, 581.
93 См.: Ibid, a. 906; Cartularium Saxonicum... N 549, 581.
94 Cartularium Saxonicum... N 448.
95 Cartularium Saxonicum... N 439.
96 Ibid. N 467, 486, 502, 529, 539, 558.
97 Несколько иначе см.: Савело К.Ф. Об источниках и методике исследо-
вания структуры знати в раннее средневековье // Проблемы социаль-
ной структуры и идеологии средневекового общества. Л., 1974. Вып. 1.
С. 113.
98Aelfred. 1. § 3; 34.
99 Речь, вероятно, идет о законах Альфреда Великого.
100 I Eadweard. Prol.
101 VI Aethelstan. 11.
102 I Eadweard. Prol.; 2; II Eadweard. 2, 8; V Aethelstan. 1. § 1; VI Aethelstan.
8. §4.
103 The Anglo-Saxon Chronicle, a. 896, 906.
1041 Eadweard. 1. § 1; II Aethelstan. 10, 12; VI Aethelstan, И; II Eadgar. 3. § 1.
105 Золотарев А.Ю. Государство и суд в раннесредневековой Англии
(VII —XI вв.): дисс. ... канд. ист. наук. Воронеж, 2005. С. 142— 196.
18 Империи
Анхель Г. Гордо Молина
УРРАКА I ЛЕОНСКАЯ
И ТЕРЕЗА ПОРТУГАЛЬСКАЯ:
ИМПЕРИЯ, ПРОБЛЕМА ЮРИСДИКЦИИ
И ПРАВЯЩАЯ ДИНАСТИЯ
В ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XII ВЕКА
Во второй половине XII в. на Пиренейском полуострове
власть женщины не считалась чем-то из ряда вон выходящим.
Леонское королевство рано оставило вестготский принцип вы-
борной монархии, предпочтя монархию наследственную, при
которой правление женщин изначально играло решающую роль
в деле поддержания находившейся у власти династии. Благодаря
этому уже в XI в. в этом регионе смог утвердиться принцип на-
следственной монархии. Наследование по женской линии стало
юридически возможно и допустимо в целом со времен правления
Фернандо I, который получил все свои наследственные права на
управление королевством через женщин: в Кастилии — от своей
матери доньи Мунии, а в Леоне — благодаря браку с доньей Сан-
чей1. Разумеется, мы встречаемся здесь с классической фигурой
королевы, т.е. со знатной дамой, связанной с государем и завися-
щей от него, что, однако, не лишает ее активности2. Следует под-
черкнуть, что леонский закон предусматривал право женщины
наследовать и, более того, владеть тем имуществом, что она пере-
давала мужу. Всё означенное выше указывает на то, что власть и
верховное управление королевством Леон существовали в рамках
наследственных владений, патримониев, каковые женщина могла
передавать своему супругу. Именно в этом смысле был составлен
«брачный контракт» при скреплении союза леонской королевы
доньи Урраки (1081 — 1126) и Альфонсо I, по которому арагонско-
му правителю передавались не только земли ее отца и те, что бу-
дут завоеваны им в будущем, но и королевство в целом, включая
власть и признание всех прав юрисдикции по отношению к под-
данным3. Женщина, в свою очередь, наследовала престол через
принадлежность к правящему роду или семейной группе, благо-
даря кровным узам. Эти же кровные узы позволяли женщине пе-
Уррака I Леонская и Тереза Португальская
275
редавать4 полученные ею самой политические полномочия и пра-
ва юрисдикции собственным сыновьям или братьям. В конечном
счете, женщина обладала юридической способностью отправ-
лять королевскую власть во всех ее формах и в полном объеме5.
После того как у реки Тахо погиб наследник Альфонсо VI, его
дочь донья Уррака стала для старого завоевателя Толедо един-
ственной возможностью сохранить власть над королевством за
своей родовой группой. Из одного этого явствует, что она стала
королевой (regina) в силу обычной нормы. Источники и доку-
менты, составлявшиеся при королевской курии, позволяют гово-
рить о том, что знать и духовенство одобрили приход к власти
женщины. Наследственные права инфанты и ее происхождение
не могли быть оставлены без внимания, а именно они и давали
право считаться государем. Однако после того как донья Уррака
овдовела (со смертью графа Раймунда Бургундского) и, остава-
ясь «госпожой Галисии» (gallecia domina), взошла на Леонский
престол, леонская знать решила, что необходимо устроить так,
чтобы она не управляла королевством в одиночку. Самым под-
ходящим вариантом представлялся ее союз с королем Арагона
и Памплоны. Если возможно говорить об устойчивом факторе,
сопровождавшем успешное правление Урраки, то к таковым от-
носился постоянный придающий законность характер статуса
королевы, проявлявшийся в тех или иных ситуациях, в которых
она оказывалась не в качестве супруги короля, но в качестве са-
мого короля (т.е. государя. — И.В.). Правительница Леона долж-
на была в любой момент ясно демонстрировать легитимность
своей власти и законные права реально осуществлять управле-
ние королевством. В большинстве случаев в королеве не могли и
не хотели видеть воплощение собственно власти и только; напро-
тив, внимание фиксировалось исключительно на половой при-
надлежности государыни6. Во времена Урраки I, если женщина
принимала на себя ответственность и занималась политической
деятельностью и даже если ее решение тех или иных проблем
оценивалось как верное, соответствующее поступку мужчины,
причины успешности такого предприятия приписывались не ее
работе, а внешним факторам7.
Подобным же настроением обусловлены и данные о короле-
ве, зафиксированные в «Компостельской истории» и в «Хрони-
ке Саагунского анонима»8. Здесь запечатлены представления о
женщине, характерные для церковных кругов. Оба источника
рисуют портрет королевы и одновременно создают историогра-
фический миф9 об Урраке. Дошедший до нас «портрет» Урраки I
276
Анхель Г. Гордо Молина
искажен людьми, не сумевшими разглядеть успехи королевы, ко-
торые они приписывали ее советникам, но сумевшими заметить
в ее правлении неудачи и поступки «строптивой» и «безрассуд-
ной» женщины. Речь идет об ошибках и слабостях, которые, воз-
можно, были характерны исключительно для доньи Урраки, но
вполне приложимы к любому политическому персонажу первой
половины XII в. Несмотря на то что она была дочерью и матерью
императоров и сама титуловалась «императрицей» (Imperatrix),
Урраке I посвящено мало монографических исследований10, а ее
роль невысоко оценивается в обобщающих трудах и учебниках
по истории — миф действительно творит историю.
Иначе обстоит дело с доньей Терезой (ок. 1070— ИЗО), свод-
ной сестрой Урраки I, графиней Португалии. Донья Тереза не
стала объектом пристального изучения в историографии, напро-
тив, она оказалась наказана глубочайшим равнодушием, что в то
же время освободило ее от клишированного восприятия в отли-
чие от леонской государыни11. Однако не вызывает сомнений то
обстоятельство, что, изучая деятельность доньи Терезы как пра-
вительницы, вполне можно обнаружить многое из того, что было
присуще политике доньи Урраки12. Так же как и ее сводная сест-
ра, донья Тереза была направлена своим отцом королем Альфон-
со VI править совместно с мужем графом Энрике Бургундским в
качестве представительницы Леонского дома с принадлежавшим
ему правом юрисдикции. Тереза, бастарда Альфонсо VI, вышла
замуж, как и инфанта Уррака, за одного из племянников Берен-
гелы Бургундской. Обе женщины овдовели и в этом статусе про-
должали обладать властью. Разница заключалась лишь в том, что
титул доньи Терезы был признан ее сводной сестрой, а затем пле-
мянником, но не ее отцом, как в случае доньи Урраки. К тому же,
обе женщины оставались верными хранительницами имперской
традиции Леона, которую они передали своим сыновьям: «импе-
ратору всей Испании» (ImperatorTotiusHispanie) Альфонсо VIIAe-
онскому и «королю Португальскому» (гех portugalense) Афонсу I.
Связи между венценосными дамами имели одновременно и
политический, и семейный характер. В связи с географическим
положением их отношения касались прежде всего определения
границ и затем — установления порядка юрисдикции. Что ка-
сается проблемы так называемой «внутренней границы»13, т.е.
пограничной зоны между Лузитанским графством и Леонским
королевством, то по этому вопросу между Урракой и Терезой
были составлены договоры. Отношения между правительницами
состояли, прежде всего, в осуществлении и поддержании прав
Уррака I Леоне кая и Тереза Португальская
277
политической юрисдикции, в связи с чем западные границы не-
безосновательно оставались подвижными14.
Полагаю, что фундаментальным для оценки политического
режима Урраки является понимание того типа связей, которые
имперская доктрина предусматривала по отношению к коро-
левствам Иберийского полуострова. Именно опосредованное
управление государями различных земель, подчиненных вла-
сти леонского монарха, является ключом, например, к понима-
нию ситуации с Португалией, Галисией или даже с верховной
властью, вверенной инфанту Альфонсо в долине реки Тахо, что
никогда не служило признаком ни ослабления власти, ни отсут-
ствия связей, ни тем более отделения королевств и территорий,
подчиненных в теории гегемонии Леона, ни результатом дурного
управления. Скорее, это был способ объединения особой общ-
ности испанских территорий, подчиненных «леонскому королю-
императору» (rex imperator legionense), при помощи понятия тех
magnus, точнее regina magna. Правительственные соглашения и
гарантии касательно португальских и леонских территорий пре-
доставленные государыней сперва португальской графской су-
пружеской чете, а затем сводной сестре Терезе, показывают, что
обретение самостоятельности этой частью королевства вплоть
до независимости (в действительности произойдет во времена
Альфонсо VII) является следствием достаточно действенной фор-
мы удержания данного региона в сфере влияния Леона, основы-
вавшейся на имперской теории, с целью концентрации усилий
и внимания на восточных землях, где многие важные террито-
рии были присоединены и заняты войсками Альфонсо I Арагон-
ского.
Многие пассажи из «Компостельской истории» описывают
призывы королевы к своим верным вассалам и подданным из
Астурии, Тьерра-де-Кампос, Кастилии и земель Эстремадуры
помочь ей в возвращении родных областей, принадлежавших ей
в качестве патримония. Данное обстоятельство свидетельствует
одновременно и о том, что правление Урраки было эффектив-
ным, и о том, что ее статус и титул были широко признаваемы и
почитаемы15. Если принять это во внимание, становится понят-
на подоплека тех событий, о которых повествуют источники, —
касательно сложной общественной и политической ситуации,
с которой королева должна была справиться. С одной стороны,
наследница Альфонсо VI столкнулась с сопротивлением внут-
ри королевства в лице светских и церковных сил ее намерению
упрочить собственную власть и настоять на правах юрисдикции
278
Анхель Г. Гордо Молина
над определенными областями и городами. С другой — террито-
риальные претензии португальских графов, захват кастильских
и леонских земель арагонцами, периодическое давление со сто-
роны папы можно назвать в ряду внешних факторов, которым
королева должна была противостоять и которые должна была
стремиться разрешить в течение своего правления. Все это, не
говоря уже о тех проблемах личного свойства, которые имели ме-
сто между Урракой I и ее ближайшим окружением, о ее личной
жизни как жены и матери, о ее неудачном, сложном, бесплодном
браке с королем Арагона, о трениях, которые возникли между
нею и ее сыном Альфонсо Раймундесом, которым умело мани-
пулировали, заставив пойти против матери, — все это вместе не
могло не мучить ее в той же или даже большей степени, чем про-
блемы, связанные собственно с управлением королевством16.
В родственных отношениях двух инфант разобраться сложно,
мы почти ничего не знаем о них в детстве17, не намного больше
известно об их отношениях в качестве консорт-графинь: их му-
жья, безусловно, главные действующие лица, а сами они нечасто
встречаются на страницах документов и хроник. Естественно, до-
нья Уррака стала играть главную роль, оказавшись единственной
наследницей Леона и после своей коронации в 1109 г., несмотря
на то что, как уже упоминалось, она была вдовствующей графи-
ней Галисии. Вплоть до смерти своего супруга, графа Энрике, в
1112 г. донья Тереза не обладала значительным политическим ве-
сом. Обе женщины, воплощая власть, проводили в жизнь согла-
шения и поддерживали отношения, характерные для общества с
сеньориальным укладом, прежде всего в дипломатической и во-
енной сферах, будь то действия совместные или направленные
друг против друга, будь то осады и стычки или земельные пожа-
лования леонской королевой португальской графине. В целом,
они налаживали отношения, которые ставили их во взаимную
зависимость от помощи и поддержки друг друга, столь характер-
ные для иерархического устройства, в данном случае выражав-
шегося в варианте «королева» под «императрицей» (regina под
Imperatrix). Это неизбежно превращалось в игры за власть между
знатью и монархией с целью поддержать, сохранить и преумно-
жить права юрисдикции. До 1126 г. отношения сестер сводились
к войнам, не выполнявшимся договорам, угрозам, сменяющимся
союзам и пожалованиям18.
После расторжения брака с Альфонсо I Уррака немедленно
занялась укреплением своей власти над теми землями, что были
наиболее уязвимы перед скорым вторжением арагонских сил.
Уррака I Леонская и Тереза Португальская
279
В ноябре —декабре 1110 г. Уррака заключила договор о дружбе
с графиней Португалии. Королева Леона оговаривала в согла-
шении сохранение в сфере своего влияния владений в Саморе,
Саламанке, Авиле, Аревало, Торо, Медине-дель-Кампо, Касересе
и Симанкасе, некоторые из которых были упомянуты специаль-
но, несмотря на то что они переходили под прямое управление
ее сводной сестры. Тереза, со своей стороны, как добрая сест-
ра, обязывалась защищать данные земли от врагов своей сестры
Урраки, госпожи Леона, т.е. от мавров и христиан19. Опосредо-
ванное управление столь важными областями, находившимися в
самом сердце королевства, позволило донье Урраке полнее скон-
центрироваться на военных планах, призванных искоренить
арагонское присутствие на леонских землях.
В «Хронике Саагунского анонима» хорошо представлены
первые договоры противной стороны, нацеленные на завоевание
позиций внутри или за счет королевства Леон. Первый союз был
заключен между Альфонсо I и графом Португальским Энрике и
был активно направлен против леонской королевы с тем, «чтобы
все, что будет в королевстве королевы завоевано, было бы поде-
лено пополам между нами двумя» («Que todo aquello que del reino
de la reina ganasen, fuese partido por la meitad entre amos a dos»)20.
Объединенные военные силы Арагона и Португалии одержали в
октябре 1111 г. победу над леонцами в сражениях при Кандеспи-
не, Сепульведе и Саагуне21. Самора и крепость Сеа22 стали пор-
тугальскими. В такой ситуации королева придерживалась стра-
тегии, предполагавшей две вещи: во-первых, она привлекла на
свою сторону португальцев, во-вторых, постаралась окружить
Альфонсо Воителя в каком-нибудь городе23. Неоценимую по-
мощь в военных кампаниях против Леона оказали португальцы
вследствие заключения нового союза24. В его рамках, согласно
договору, граф Энрике получил право вернуть и взять крепость
Сеа и город Самора. Однако наступление Альфонсо I позволило
ему приблизиться и затем занять королевский город Леон.
Королева, опасаясь плена, к тому времени уже бежала в Гали-
сию, где находились ее сын и сторонники; Португалия и Арагон,
каждый собственными силами, укрепляли свои позиции в коро-
левстве25. Из Асторги Уррака I отправила гонцов, прося помощи у
знати Астурии, Тьерра-де-Кампос, Кастилии и Эстремадуры, что-
бы выстоять против мужа у Бургоса26. Магнаты явились, соблю-
дая связывавшую их с королевой вассальную присягу. Королева
в это время «... лично готовила войско, набирала людей, вместе со
своими войсками ездила верхом по враждебным дорогам, жила в
280
Анхель Г. Гордо Молина
палатках, а не в замках или городах, и готовила сражение со сво-
им мужем и его последующее преследование»27. Имеющиеся в
наличии документы, впрочем, не убеждают нас в том, что короле-
ва была стратегом, эта функция, скорее всего, оставалась в руках
магнатов-мужчин, военачальников28. «Компостельская история»
повествует, что с тех пор и в дальнейшем королева «...iam поп
in castellis seu ciuitatibus morabatur sed in tabernaculis habitabat,
et congregauit exercitum magnum ualde et fortem et persecute est
crudelem regulum Aragonensem; castra sua et tentoria suumque
exercitum circumponenes eum Carrione obsedit obsessumque
diuturno tempore tenuit»29. В это время королева, безусловно,
выступила в качестве предводителя военной кампании; именно
она лично возглавила осаду Воителя в Каррионе. Приостановка
активных военных действий в результате этой осады облегчила
возобновление дипломатических сношений между леонцами и
арагонцами. Б. Рэйли полагает, что именно королева Уррака вы-
ступила инициатором сближения с Альфонсо I, поскольку хотела
избавиться от союза с португальскими графом и графиней, ко-
торый мог дорого ей обойтись, особенно после кончины графа,
учитывая стремление графини продолжать политику экспансии
и независимости от центральной власти Леона30.
В конце концов, графиня удержала за собой Самору, Сала-
манку и Асторгу и, по всей видимости, не была расположена от-
казываться ни от этих территорий, ни от прав юрисдикции над
ними. Что же касается позиций, занятых Португалией, факты
не совсем ясны. «Хроника Саагунского анонима» рассказыва-
ет, что португальские войска окружили королеву и короля Ара-
гона в Каррионе. Причиной этого столкновения был «великий
гнев из-за клятвенного соглашения, что королева с названным
графом имела, а потом разорвала»31. Представляется, что пере-
говоры между королевой и королем, несомненно, должны были
поставить под удар территории и владения, которые графиня ста-
ралась удержать; данный союз в сложившихся обстоятельствах
всегда был бы в ущерб стабильной независимости португальских
земель. Однако вскоре осада была снята, поскольку португальцы
значительно уступали в численном отношении, что препятство-
вало проведению активных и эффективных военных действий32.
Уррака знала, что для поддержания существующих союзов
она должна вести переговоры непрерывно; укреплять их, расши-
рять или разрывать — все это представило для нее возможность
лавировать, сохраняя баланс в свою пользу. Если бы какой-либо
из соперничающих группировок удалось сблизиться с противной
Уррака I Леонская и Тереза Португальская
281
стороной, могущество Урраки очень быстро могло бы оказаться
подорванным, и королева лишилась бы реальной власти, сохра-
нение которой обходилось ей так дорого. Король с королевой
снова объединились в конце 1112 г.33 Надо сказать, что вдобавок
ко взаимному недоверию между королем и королевой и к их во-
енными стратегиям, которые обеим сторонам надлежало осуще-
ствлять для укрепления своих военных и политических позиций,
португальский фактор также должен был немало способствовать
эфемерности этого союза. Именно графине Терезе удалось со-
общить Альфонсо I, что королева хочет покончить с ним путем
отравления. Хронист из Саагуна также передает, что графиня
перечислила королю имена тех магнатов, что состояли с короле-
вой в заговоре. Той пришлось бежать из города и укрыться в Лео-
не34. В это время Альфонсо I заключил договор о взаимопомощи
с графиней Португальской Терезой. С этого момента главными
союзниками Урраки стали галисийцы и архиепископ Сантьяго
Диего Хельмирес, всегда сохранявшие верность королеве и ко-
ролевской дипломатической линии.
Союз Альфонсо I с Терезой Португальской опирался на владе-
ние различными землями, завоеванными арагонцами и распола-
гавшимися в сердце королевства, в том числе на Толедо с 1111 г., и
на регионы западной части Пиренейского полуострова, которые
находились под властью португальской графини. Королева отда-
вала себе отчет в том, что впервые ее власть могла превратить-
ся в номинальную и что в деле возвращения обширных и важ-
ных земель она могла рассчитывать на одних только галисийцев.
Лето 1121 г. — события развиваются в рамках военной кампа-
нии в Португалии, которую предпринимает Уррака против своей
сестры Терезы. Архиепископ Диего Хельмирес лично по прось-
бе королевы участвует со своим войском в походе, который был
начат ради освобождения Туя и его округи. Военное предприя-
тие оказывается успешным: леонско-галисийские военные силы
доходят до Браги, рядом с которой в замке Ланьозу находится
сама Тереза, и овладевают значительной частью Португалии35.
И снова в действие пускаются интриги и злонамеренно распус-
кавшиеся слухи и сплетни. Их инициатором является Тереза Пор-
тугальская, которая предупреждает Диего Хельмиреса, чтобы тот
проявил предусмотрительность, так как сводная сестра Терезы
собирается схватить его, как только он пересечет реку Миньо.
Она даже готова была предоставить ему собственные замки, где
архиепископ мог бы укрыться, или собственные корабли, чтобы
доставить его обратно в Сантьяго. Источник сообщает, что прелат
282
Анхель Г. Гордо Молина
закрыл свои уши и сердце для подобных безосновательных спле-
тен. Ни одному предостережению доньи Терезы архиепископ не
поверил, оставшись уверенным в том слове, что было дано коро-
левой и ее свидетелями, светскими и духовными. По мнению ар-
хиепископа, если бы королева взяла в плен священника, она бы
совершила грех Иуды Искариота — противопоставила бы себя
самому Богу и тем, кто его любит — людям церкви и другим чле-
нам христианского сообщества, а если бы королева упорствовала
в своих намерениях, она превратилась бы в новую Иезавель36.
В течение всего периода упрочения власти Урраки положение
графства Португальского оставалось типичным для того времени:
это было, по существу, королевство, подчиненное высшей власти
Леонской империи. Донья Тереза, титуловавшаяся в документах
«королевой Португальской» (Portugalensis regina), вела себя как
истинная правительница, обладавшая всеми полномочиями та-
кого статуса: она даровала обширные привилегии епископским
кафедрам, устанавливала границы монастырских владений, со-
вершала пожалования аристократии, клиру и городским общи-
нам. Все эти акты, составлявшиеся при дворе правительницы,
были защищены той легитимностью, что брала начало непосред-
ственно во власти «королевства-империи» (regnum-Imperium)
Урраки I. Приведем в качестве примера определение прерогатив
португальской епископии и ее главы в августе 1120 г.37, отразив-
шееся в соответствующем документе, составленном в тех же са-
мых выражениях, что были использованы королевой Леона дву-
мя месяцами ранее38. Центральное управление и политическая
власть, так же как и право юрисдикции, воплощались в королеве
Урраке39, наделенной, согласно леонской теории власти над тер-
риторией, правом собственности и наследования. Это обретало
законную силу в глазах всех слоев испанского общества, под-
чиненного власти Леона — potestas legionenese. В отношениях
между Леоном и Португалией проводилась официальная поли-
тическая линия, сводившаяся к концепции испанской империи.
Государи Португалии, несомненно, могли именоваться «короля-
ми», что знаменовало их господство над определенной террито-
рией, и данный титул никоим образом не противоречил сущест-
вовавшему над этими же землями праву юрисдикции монарха
Леона. Таков был характер и политической, и дипломатической
линии леонской королевы, которая, собственно, и решала при-
ближать или отдалять португальских государей от полномочий
центральной власти. Альфонсо VII (1126—1157) подобно своей
матери должен был неизменно проводить ту же линию посред-
Уррака 1 Леонская и Тереза Португальская
283
ством непродолжительных союзов, на первых порах поддержи-
вая верность своей тетке, затем — своего кузена, чтобы уделять
внимание таким внутренними заботам, как северо-восточные
границы. Притязания на большую независимость, со стороны
как доньи Терезы, так и ее сына, без сомнения, обязаны своим
появлением процессу структурной перестройки общественных
и территориальных институтов власти, который шел параллель-
но и сказался на отношениях правящего Португальского дома с
соседним королевством. Таким образом, действия власти, выра-
зившиеся во вторжениях на земли Галисии, совершались ради
той выгоды, что могла приобрести придворная аристократия по-
средством крупных пожалований со стороны леонского монарха
при том, что правитель Португалии мог по своему усмотрению
распоряжаться на своих землях и со своей знатью. Так, со време-
ни восшествия на престол Альфонсо VII стали очевидными пол-
номочия его тетки Терезы, которая заняла города и крепости в
областях неподалеку от Туя40. Подобным же образом Афонсу Эн-
рикеш, кузен Альфонсо VII, был назван в хронике Альфонсо «ко-
ролем Португалии» («Adefonsus гех Portugalensium»)41, поскольку
он действительно им являлся, как говорит хроника, после смер-
ти своей матери, тоже королевы. Эти двое — представители той
власти, что находилась в руках мужчин, были многим обязаны
своим матерям, передавшим им наследие Леона.
Пер. с исп. И.И. Варьяш
1 Gomez М. La mujer у la sucesion al trono. Nuevas perspectivas sobre la
mujer //1. Aetas de las primeras jornadas de Invistigacidn Interdisciplinarias
organizados рог el Seminario de estudios de la mujer de la Universidad
Autonoma de Madrid. Madrid, 1982. P. 129. См. также: Fuente M. 4 Reina
la reina? Mujeres en la cuspide del poder en los reinos hispanicos de la
edad media (siglos VI — XIII) // Espacio, Tiempo у Forma. Serie III, Historia
Medieval. UNED. Madrid, 2003. Tomo 16.
2 Cm.: Cerrada A. Tres generaciones de mujeres en el poder: Urraca de
Zamora, Urraca de Castilla, Teresa de Portugal у Dona Sancha. Las mujeres
en la costruccidn de las monarqias feudales hispanicas // Las mujeres у el
Poder. Representaciones у Practicas de Vida / Cerrada A.I., Segura C. Al
Mudayana. Madrid: AEIHM, 2000.
3 Andres R. El matrimonio de Urraca I de Leon-Castilla con Alfonso I de
Aragon у Pamplona. La carta de arras premonitora del fracaso conyugal //
Intus Legere. Historia. Vina del Mar, 2008. Vol. 2, N 1. P. 1 — 9.
4 Права передачи и принятия обширных полномочий и прав юрис-
дикции были исследованы Паулиной Стаффорд на примере коро-
лев Англии и территорий, входивших в орбиту влияния королевства
284
Анхель Г. Гордо Молина
(Ютландия, Зеландия и север Франции). См.: Stafford Р. Queen Emma
and Queen Edith. Queenship and Women’s Power in Eleventh-Century
England. Oxford: Blackwell Publishers, 2001. Также тема освещает-
ся исследовательницей в ст.: Idem. Emma: The Power of the Queen in
Eleventh-Century // Queen and Queenship in Medieval Europe / Ed.
A. Duggan. L., 1997. В свою очередь, Кристина Сегура исследовала от-
ношения женщин с властью в вестготскую эпоху и наследственные
права женщин в королевстве Арагон: Segura С. Derechos sucesorios al
trono de las mujeres en la Corona de Aragon. Mayorca: Universidad de les
Illes Balears, 1989. См. также: Idem. Las mujeres у el poder en la Espana
visigoda. Murcia: Universidad de Murcia, 1987.
5 «Семичастник», или «Семь Партид» короля Альфонсо X собрал воеди-
но обычаи и традиции королевства, среди прочего касаясь и вопроса
о наследовании короны. «Семичастник» или отводил женщине тре-
тье место в очереди на право занять престол, либо не упоминал о ней.
Королева наследовала и распоряжалась властью тогда, когда у почив-
шего короля не было взрослого сына, дабы обеспечить права внуков
почившего короля, т.е., наследников старшего сына-преемника, ко-
торые пережили бы его, и прежде чем права на корону перешли бы
при отсутствии потомков мужского или женского пола к ближайшему
родственнику умершего монарха. См.: La Ley 2, titulo XV, Partida II.
Alfonso X el Sabio // Las Siete Partidas. El Libro del Fuero de las Leyes /
Ed. Jose Sanchez-Arcilla Bernal. Madrid; Reus, 2004.
6 Потомки Евы унаследовали все хитрости, уловки и приемы обольще-
ния, присущие женщинам; она первой из них испробовала искушение
змея. Оба они, оказались навечно связаны и разделили между собой
среди прочего развращенность, коварство, непостоянство и склон-
ность нарушать правила. Женский пол, с этой точки зрения, неиз-
бежно склонен к пороку: «...с точки зрения коллективного сознания
внутреннему состоянию женщин свойственны две черты: лживость и
болтливость». Обман Евы выступает в качестве прецедента в «Семича-
стнике» короля Альфонсо X. Король запрещает принимать свидетель-
ские показания женщин. Только в «женских делах», менее важных,
принималось показание женщины, но только если не имелось свиде-
теля мужчины, в каковом случае свидетельство женщины аннулиро-
валось. См.: Pallares М. A vida das mulleres па Galicia medieval. 1100 —
1500. Universidad de Santiago de Compostella, 1993. P. 15— 18. См. также:
Thomasset C. La naturaleza de la mujer // Historia de las mujeres. 2: La
Edad Media / Ed. Duby G. Perrot M. Taurus. Madrid, 1992. P. 122— 146. В
книге Woman Defamed and Woman Defended and Anthology of Medieval
Texts (Ed. Blarimes A. Oxford: Clarendon Press, 1992.) ясно прослежи-
вается, что корни этой традиции уходят в глубь веков к мыслителям-
классикам, таким как Овидий, Ювенал, Аристотель и Гален, на чьи
идеи опирались Отцы церкви для создания антифеминистской тради-
ции (Р. 17 — 99). В том же ключе см.: Archer R. Misoginia у defensa de las
mujeres. Antologiia de los textos medievales. Madrid: Ed. Catedra, 2001.
Уррака I Леонская и Тереза Португальская
285
1 Дюби знакомит нас с казусом графини Адели де Блуа. Ее супруг, граф,
находился в заморских странах, участвуя в крестовом походе, в свя-
зи с чем патримонием мужа распоряжалась Адель, стоявшая во главе
графства. Женщина хорошо управляла вверенными ей территориями,
к тому же с усердием и разумно, за что ее восхвалял в своем письме
епископ Гильдеберт. Однако похвала прелата состояла не в том, что
женщина хорошо вела дела: епископ превозносит графиню за умение
превозмочь свой пол и, по крайней мере в том, что касается полити-
ки, уподобиться мужчине, смирив упрямую женскую натуру. По сути,
речь шла о триумфе графини над своим женским началом, ибо: «Такая
доблесть в женщине приходит по милости, а не благодаря природе...
Без особой помощи Всемогущего ты не смогла бы достичь победы над
своим полом». См.: Duby G. Damas del siglo XII. 3. Eva у los sacerdotes.
Alianza Editorial. Madrid, 1998. P. 87.
8 Falque E. Historia Compostellana // Corpvs Christianorvm. LXX.
Contivatio Medievalis. Brepols: Tvrnholti Typographi Brepols Editores
Pomtificii. 1988 (Далее. НС.); Cro'nicas Andnimas de Sahagun / Ed. Ubieto
A. Anubar. Zaragoza, 1987. Важно подчеркнуть, что высказывания от-
носились к женщине как таковой, абстрактно. Составители «Компо-
стельской истории», служившие Диего Хельмиресу, предпочитали
остерегаться и нападали на женский род в целом, не касаясь лично
Урраки I. Это позволило им высказываться резче и определеннее.
9 Gordo A. El reinado de la «indomable» reina Urraca de Leon. El mito que
hace historia. Fuentes, soberania, prejuicios у religion // XIII Coloquio
Internacional de AEIHM. La Historia de las mujeres: Perspectivas Actuates.
19 — 21 Octubre 2006. Facultat de Geografia i Historia. Universidad de
Barcelona. Barcelona, 2009. (В печати.)
10 Последние исследования по этому вопросу в порядке появления: Gor-
do A. La reina Urraca I (1109 — 1126). La practica del concepto de Imperium
Legionense en la primera mitad del siglo XII // Institute de Estudios
Zamoranos Florian de Ocampo. Excma. Diputacion de Zamora. Zamora.
(В печати); Paralles M., Portela E. La reina Urraca. Nerea; Donostia, 2006;
Martin T. Queen as King. Politics and Architectural Propaganda in Twelfth
Century Spain. Bril; N.Y., 2006.
11 Специальных работ о Терезе Португальской не существует. Она так-
же не позиционируется как самостоятельная государыня после смер-
ти своего супруга. Мы можем узнать о ее деятельности в качестве
правительницы только из документальных источников: из «Historia
Compostellana», которая упоминает о ней от случая к случаю, и из ис-
точников, помещенных в классические издания: Documentos rdgios и
Portugaliae Monumenta Historica.
12 Мы предполагаем сконцентрировать внимание на изучении женских
архетипов во власти в XII в. на Пиренейском полуострове, поэтому
здесь не будем подробно останавливаться на донье Терезе.
13 Reilly В. The Kingdom of Leon-Castilla under Queen Urraca. 1109— 1126.
Princeton Univ. Press (New Jersey), 1982. P. 279 bf. См. также: Pallares M.,
Portela E. Op.cit. P. 88 у ss.
286
Анхель Г. Гордо Молина
14 Morales P.F.J. Repoblacion, organizacidn у fronteras en el suroeste
mirobrigense (siglos XII — XIII) // Trabajo de Grado de Salamanca.
Departamento de Historia Medieval, Moderna у Contemporanea.
Universidad de Salamanca, 2003. P. 305 — 309. (Неиздано).
15 Gordo A. Las intitulaciones у expresiones de la Potestas de la reina Urraca
I de Leon. Trasfondo у significado de los vocativos Regina e Imperatrix; en
la primera mitad del siglo XII // Intus-Legere. Revista de Flosofia, Historia
у Letras. Facultad de humanidades. Universidad Adolfo Ibdnez. 2006. N 9,
Vol. 1. P. 77-92.
16 Даная тематика рассматривается в нашей монографии: La reina Urraca I
(1109-1126).
17 Lobato E. Urraca I. La corte castellano-leonesa en el siglo XII. Diputacion
de Palencia. Palencia, 2000. См. также: Pallares M. Urraca de Leon у su
familia. La parentela сото obstaculo politico // Mujeres, Familia у Linaje
en la Edad Media. Granada: Universidad de Granada, 2004. P. 76 — 97.
18 Таков же был основной тон отношений, установившихся между госпо-
жой Португалии и ее племянником Альфонсо VII Леонским.
19 «...ad anparar et defender contra mauros et Cristianos per fe sine malo
engano et herma et populate, quomodo bona germana ad bona germana,
et que non colia suo uasallo cum sua honore aut aleiuoso qui noluerit
exconduzer cum iuditio directo». Cm.: Ruiz Albi I. La reina dona Urraca
(1109—1126). Cancilleria e collecio'n diplomatica// Coleccio'n Fuentes
у Estudios de Historia Leonesa (Centro de Estudios e Investigacidn «San
Isidoro»). Leon, 2003. Doc. 12 (9 de noviembre de 1110 — 23 de decimbre
de 1110).
20 Cronicas Ano'nimas de Sahagiin... P. 39.
21 Reilly B. Op. cit. P. 74 —75; Lacarra J. Vida de Alfonso el Batallador.
Publicaciones de la Caja de Ahorros у monte de piedad de Zaragoza.
Zaragoza, 1971. P. 50.
22 Cronicas Andnimas de Sahagiin... P. 42; Recuero M. El reino de Leo'n
durante la primera mitad del siglo XII // El reino de Leon en la Alta Edad
Media. T. IV: La Monarquia (1109— 1230) // Coleccidn Fuentes у Estudios
de Historia Leonesa (Centro de Estudios e Investigacidn «San Isidoro»).
Leon, 1993. P. 20.
23 По всей вероятности, Альфонсо Воитель не выполнил своего обещания
разделить с графом Энрике те земли, которые были отвоеваны у коро-
левы Урраки. Посланники королевы помогли португальским графам
понять, что союз с ней будет выгоднее («Cronicas Andnimas de Sahagun.
P. 40»). Стратегия посланцев Урраки I, направленная на то, чтобы вбить
клин между графом Португалии и Альфонсо I Арагонским, состояла,
вероятно, в первую очередь в том, чтобы продемонстрировать, что,
хотя они и являются приближенными королевы, они также являются
друзьями Энрике и ищут союза с ним, чтобы нейтрализовать королеву
и собранные ею силы, чтобы в конечном итоге разделить королевство
на части. Кроме того, Энрике было обещано, что он встанет во гла-
ве войска. Несомненно, это была удачная стратегия, использовавшая
тщеславие графа Португалии и посеявшая раздор между ним и коро-
Уррака I Леонская и Тереза Португальская
287
лем Арагона. Как только два главных врага доньи Урраки поссорились,
граф, естественно, был вынужден искать защиты у королевы — в ко-
нечном счете она была вторым могущественным сеньором в этой си-
туации и единственной, кто мог защитить графа от гнева «Воителя».
24 Со своей стороны, анонимный саагунский хронист приписывает
ключевую роль и роль катализатора в возобновлении вышеназван-
ного договора донье Терезе, поскольку графиня, даже не выезжая
из Коимбры, упрекала своего мужа в том, что его использовали, что
он растратил все свои силы на то, чтобы сохранить и преумножить
владения Арагона, ничего не получив взамен. Также автор — совре-
менник событий не упускает возможность показать свое отношение
к женской натуре и к естественным трениям и зависти, существовав-
шим между двумя женщинами-сестрами, но прежде всего в отноше-
нии Урраки. Это представлено следующим образом: «Enter estas cosas,
сото es costumbre de las lenguas lisonjeras, la dicha muger del conde era
Ila yamada reina de los sus domesticos e cavalleros, lo cual oyendolo la
reina (Hurraca) mucho mal le savia; mayormente сото se viese destraida,
у desenparada del solaz varonil, e a su hermana berla con el ayuntamiento
de varon sobresalir» (Crdnicas Anonimas de Sahagdn. P. 41).
25 Документы Саагунского монастыря конца 1111 г. описывают власть
Альфонсо I и графа Энрике в следующих терминах: «Regnante гех
Adefonsus in Legione, in Carrione, simul in Aragone... Henricus comes in
Alcamora et in Astorice, simul in Portogal». Cm.: Fernandez F.J. Collecion
diplomatica del monasterio de Sahagun (857 — 1300) IV (Centro de Estudios
e Investigacion «San Isidoro»). Ledn, 1991. Doc. 1185 (21 de deciembre de
1111).
26 HC. Libro I. Cap. LXXIII. P. 113.
27 Pastor R. Mujeres у la guerra feudal: Reinas, senoras у villanas. Ledn,
Galicia, Castilla (siglos XII у XIII) // M. Nash, S. Tavera (ed.). Las Mujeres
у las Guerras. El papel de las mujeres en las guerras desde la Edad Antigua
a la Contemporanea. Icaria. Barcelona, 2003: «preparaba personalmente
el ejdrcito, reclutaba gente, cabalgaba por caminos junto a sus huestes,
habitaba en pabellones у no en castillos о ciudades у preparaba la batalla
contra su marido у su persecucidn posterior».
28 Для того чтобы получить лучшее представление о полководцах данной
эпохи, целесообразно ознакомиться с превосходной, скрупулезной и
увлекательной работой: Torres Sevilla-Quidnes de Ledn M. El Cid у otros
senores de la guerra. Ledn: Ediciones Universidad de Ledn, 2000.
29 HC. Libro I. Cap. LXXIII. P. 114.
30 Reilly B. Op. cit. P. 82.
31 Crdnicas Anonimas de Sahagdn. P. 49: «abeyendo gran yra por juramento
que la reina con el dicho conde avia avido e despuds quebranto». А. Убье-
to уточняет, что осада Карриона должна была состояться раньше
февраля 1111 г., когда король Арагона находился в городе и прини-
мал документ. Однако более вероятным кажется, что подходящий к
случаю документ в ряду договоров и прочих дипломатических актов
был составлен обоими монархами и кроме того при участии Терезы
288
Анхель Г. Гордо Молина
Португальской. Документ, о котором мы говорим, относится к 22 мая
1112 г. В нем короли подтверждают совершенное доньей Терезой по-
жалование. См.: Lema J. Collecion diplomatica de Alfonso I de Aragon у
Pamplona (1104—1134). San Sebastian: Editorial Eusko Ikaskuntza, 1990.
Doc. 53 (22 mayo de 1112). P. 75.
32 Crdnicas Ano'nimas de Sahagun. P. 49 у ss.
33 Lema J. Op. cit. Doc. 53 (22 mayo de 1112). P. 75.
34 Crdnicas Ano'nimas de Sahagun. P. 62 — 63.
35 «Post haec non modica parte a Portugaliae uendicata archiepiscopus et
regina obsederunt ipsam Portugallie reginam in castro nomine Laniosio...»
(HC. Libro II. Cap. XLII. P. 286).
36 Об этом персонаже и о сравнении его с королевой см.: Pallares М. Ор.
cit. Р. 962.
37 «Quod primitus soror mea Regina Vrraca dederat et cum omnibus
regalibus hereditatibus que infra ipsum cautum continentur»: Pintor de
Azevedo R. Documentos Medievais Portugueses. Documentos Regios. Vol.
1: Documentos dos condes portugalenses e de D. Alfonso Henriques. A.D.
1095— 1185 // Academia Portuguesa de Historia. Lisboa, 1856. Doc. 53.
38 Ruiz Albi I. Op. cit. Doc. 114 (17 de junio de 1120).
39 «Впрочем, мы говорим о решениях, которые касались имущества пуб-
личного фиска, нисколько не умаляя права и функции по приданию
законности, которые королева Уррака по-прежнему оставляла за со-
бой». См.: Pallares М., Portela Е. Op. cit. Р. 90.
40 Впрочем, в хронике из Сантьяго сам факт завоевания террито-
рий не акцентируется: «Ша enim fastu superbie elata terminus iustitie
egrediebatur et nullum seruitium de regno, quod ab illo tenere debebat,
exhibere dignabatur...» (HC. Libro II. Cap. LXXXV. P. 395). Зависимость
Терезы de jure от матери нового монарха, посредством принесенной
ей вассальной присяги, недостаточность признания прав юрисдикции
и верховной власти над самой доньей Терезой и ее людьми — все это
влияло на суждения хрониста о государыне с ее линией на неподчине-
ние власти Леона. Неповиновение Терезы повлекло за собой большой
ущерб ее землям, предел которому был положен, как только родствен-
ники пришли к согласию.
41 «Adefonsus rex Portugalensium, filius comitis Enrrici et Tarasie regine. Ipsa
autem Tarasia erat filia regis domni Adefonsi, sed de non ligitima, ualde
tamen a rege dilecta, nomine Xemena Munionis, quam rex dilectionis et
honoris causa dedit maratatam Enricco comiti et dotauit earn magnifice
dans Portugalensem terram iurre hereditario. Mortuo autem comite
Enrrico, Portugalenses uocauerunt earn reginam; qua defuncta, filium
suum regem, sicut et postea fuit, ad honorem nominis sui dixerunt». Cm.:
Maya Sanchez A. Chronica Adefonsi Imperatoris // Corpus Christianorum.
LXXI. Chronica Hispana Saecvli XII. Ps. I. Brepols: Turnholti Typographi
Brepols Editores Pontificii, 1990.1. 73.
И.А. Краснова
ПОДЕСТА И ПРИОРАТ: ОБРАЗЫ
ВОСПРИЯТИЯ ВЕРХОВНОЙ ВЛАСТИ
В ОБЩЕСТВЕ ФЛОРЕНЦИИ
КОНЦА XIII - XIV ВЕКА
Изучение ментальных образов восприятия власти в комму-
нальном обществе Флоренции для указанного периода оправда-
но невозможностью обращения к трудам идеологов и политиков.
Почти целое столетие в городе на р. Арно царил в основном праг-
матический подход к проблемам власти, о чем свидетельствует
отсутствие собственных сочинений, содержащих политические
теории, в которых бы систематизировалась и обобщалась прак-
тика управления городом-государством1. В хорошо известных
политических трактатах мыслителей XIII —XIV вв. — Толомео
да Лукка, Эджидио Колонна, Данте Алигьери, Марсилия Паду-
анского, Бартоло Сассоферрато, — в большей степени рассмат-
ривались вопросы универсальных монархий, соотношение свет-
ской и церковной власти, в духе идей Аристотеля проводились
сопоставления между монархией, тиранией и законно установ-
ленной синьорией.
Между тем, в XIV в. в сознании флорентийских горожан со-
вершался важный перелом: в основу представлений о полити-
ческом суверенитете закладывались новые образы верховной
власти, главными носителями которой выступали уже не чуже-
земные должностные лица — подеста и капитан народа, а выбор-
ные органы самоуправления — Приорат во главе с гонфалонье-
ром справедливости2.
В XIII в. усиление экономического значения пополанства со-
четалось с возрастанием его организованности и сплоченности,
что выразилось в появлении первых общественно-политических
ассоциаций народа, которые противостояли знати. В то же вре-
мя, внутри сословия грандов все более давали о себе знать пар-
тийные разделения на гвельфов и гибеллинов, обусловившие
ослабление нобилитета и вызвавшие кризис режима аристокра-
тической коалиции. Усложнение социальной структуры комму-
290
И.А. Краснова
нального общества и обострение противоречий потребовало из-
менений в организации власти, поскольку правление консулов,
представляющих лишь интересы грандов, более не обеспечивало
целостности и стабильности коммунального общества. Возник-
ла нужда в беспристрастных арбитрах, судьях и миротворцах. К
1280 г. сложился аппарат из трех главных должностных лиц — чу-
жеземцев: подеста, капитана народа, и экзекутора справедливо-
сти. Должность иноземного правителя — подеста (urn. potesta —
власть, лат. rettore civitatis), как арбитра и гаранта политического
равновесия в борьбе между грандами и пополанами, гвельфами
и гибеллинами, была введена во Флоренции с 1207 г. Согласно
статутам 1323— 1325 гг. подеста являлся в город со своей «фами-
лией» — свитой, в которую входили 7 судей, 1 нотариус и 24 була-
воносца. Иноземным должностным лицам, избранным подеста,
принадлежали исполнительные и контролирующие полномочия,
а также судебная власть, которая в последующем, начиная со
второй половины XIV в., сосредотачивалась главным образом в
сфере гражданской юстиции. Их функции должны были осуще-
ствляться в рамках действующего автономного коммунального
законодательства. В XIII в. властные прерогативы подеста были
широкими и точно неопределенными: они надзирали за всеми
городскими магистратурами, администрировали гражданскую,
карательную и фискальную юстицию, контролировали распре-
деление налогов, поддерживали общественный порядок, часто
предводительствовали коммунальным войском. Полномочия
подеста ограничивались и контролировались избираемым горо-
жанами Советом подеста, позже названном Советом Коммуны.
По завершении срока полномочий деятельность подеста подвер-
галась строгой ревизии со стороны коммуны.
Образ подеста как главного носителя городской власти
предстает в особых сочинениях, распространившихся в XIII в.,
которые являлись подобием «учебников для подеста»3. К таким
пособиям можно отнести труд флорентийца Брунетто Латини
«Сокровище», написанный скорее всего между 1262 и 1264 гг.
Филиппо Виллани в своих «Жизнеописаниях» сообщал об авто-
ре следующее: Латини — ритор и философ по профессии, член
цеха судей и нотариусов, вынужден был покинуть город в весьма
преклонном возрасте и отправиться в добровольное изгнание во
Францию. Биограф характеризовал трактат Латини как «крас-
норечивую, прекраснейшую и полезную книгу... труд воистину
изящнейший и преисполненный городского красноречия, кото-
рый очень ценился у французов»4.
Подеста и Приорат ... во Флоренции
291
Последняя, девятая книга этого труда озаглавлена «Об управ-
лении городами» (Dou government des cites)5. Текст этого раздела
по содержанию мало оригинален, поскольку в значительной мере
представляет сокращенную и систематизированную компиля-
цию трактата Джованни да Витербо «Liber de regimine civitatum»
(около 1240)6. В начале указанной книги Брунетто Латини обра-
щался к неведомому другу, которому он «пообещал написать о
политике или управлении городами — самом благородном по-
прище по определению Аристотеля»7. Труд Латини был создан во
Франции, но автора не интересовали проблемы монархической
власти; оставаясь по духу членом коммунального сообщества, он
повествовал лишь об организации управления в городах Италии,
а именно о полномочиях и функциях подеста8.
Флорентийский нотариус считал лучшей формой власти
правление многих, которое он идентифицировал с итальянскими
коммунами. Следуя «Никомаховой этике» Аристотеля и схола-
стической традиции, сер Брунетто Латини приводил 12 доброде-
телей, согласно которым лицо могло быть избранным Подеста:
возрастной ценз, определяющий опытность; благородство пове-
дения, не исключая знатности рода; справедливость; ум и образо-
ванность; отвага; отсутствие алчности и своекорыстия, но также
и расточительности; красноречие; сдержанность, «ибо гнев по-
добен удару молнии, ... и лишает способности к трезвомыслию»;
богатство, «как залог его неподкупности»; отправление только
одной синьории; но самое главное — истинная вера в Бога. Осо-
бый раздел он посвящал тем порокам, которых следовало остере-
гаться благоразумному подеста: пьянство, спесь, гневливость и
раздражительность, скупость, зависть, распутство, болтливость,
лесть, но пуще всего Латини советовал избегать грехов взяточни-
чества и пристрастности9.
Далее подробнейшим образом определялось, как следует из-
бирать подеста, который должен привести с собой «фамилию»,
вплоть до рекомендуемых образцов писем и обращений с пригла-
шением на должность10. Детально описывался весь ритуал пове-
дения синьора, призванного на пост подеста, включая процеду-
ру въезда в город и выезда из него, а также способы воздания
уважения предшественнику, примерные тексты присяг, клятв
и речей перед городскими магистратами. Брунетто наставлял,
как следует обращаться с городским законодательством, в каких
случаях собирать совет всего города, каким образом принимать
иностранных послов и отправлять посольства в другие города и
страны, как выслушивать и расследовать судебные дела, приго-
292
И.А. Краснова
варивать и карать преступников, «имея при этом всегда намере-
ние несколько смягчить наказание», оправдывать невиновных11.
В компетенцию подеста входили, по его мнению, такие функции,
как хранение имущества коммуны, предполагающее частые ре-
визии счетов казначея и его штата, а также руководство военны-
ми действиями12. При этом новоявленный правитель должен был
обязательно советоваться с наиболее мудрыми людьми в горо-
де13, опираться не только на страх горожан, но и на их любовь и
уважение к подеста, «ибо более всего беспомощен тот, кого все
ненавидят», а «самым большим украшением этого мира является
искренняя любовь сограждан»14.
Сочинение Брунетто Латини в значительной степени сохра-
няло средневековые черты: характер его не столько политиче-
ский, сколько морально-дидактический, но в рассматриваемой
книге авторитетами для писателя служили не столько богословы,
сколько античные мыслители, которых он часто упоминал при
прямом цитировании — Аристотель, Цицерон, Сенека. Посколь-
ку предложенная им нормативно-риторическая модель была
тесно увязана с политикой, трактат Латини получил очень ши-
рокое распространение15. Впрочем, некоторыми исследователя-
ми высказывается суждение об «относительном предгуманизме»
трактата Брунетто Латини16. Оговоримся, что предвосхищающие
гуманизм идеи характерны скорее для книг «Сокровища», посвя-
щенных вопросам морали.
Если обратиться к установкам, бытующим в сознании граж-
дан республики на Арно в первой половине XIV в., то можно за-
метить, что именно чужеземные исполнители, наделенные вы-
сокими властными полномочиями, в первую очередь считались
носителями власти. Сравнительный анализ текстов позволяет
выявить, что правление того или иного подеста становилось точ-
кой отсчета определенного временного этапа. В «Хронике» Джо-
ванни Виллани в качестве главного властителя города для XII в.
упоминаются консулы17, но начиная с 1207 г., когда впервые
была введена должность подеста, историк именно их указывал
как основных носителей власти в городе18. Ситуация не измени-
лась и при описании событий, случившихся после 1250 г., когда
было учреждено Первое народное правление (Primo popolo):
многие главы Виллани начинал или заканчивал именем подеста,
находящегося тогда во Флоренции, практически не упоминая из-
бираемых народом лиц, исключая заправил гвельфской и гибел-
линской партий19. В период после основания Приората (1282) и
принятия «Установлений справедливости» (1293) роль подеста в
Подеста и Приорат ...во Флоренции
293
аннотациях хрониста ощутимо отступает на второй план20. Види-
мо, в данном случае сказалось ослабление их власти в условиях
обострения внутригражданских противоречий. Это подтвержда-
ется фактом постоянной передачи власти другим правителям,
наделенным чрезвычайными полномочиями — монархам или
синьорам из Губбио. С 1321 г., после того как Флоренция вышла
из-под власти короля Роберта Анжуйского, полномочия подеста в
некоторой степени восстановилась21. Но, отметив этот факт, Вил-
лани при описывании современных ему событий, уже не придает
фигуре подеста того значения, какое она обретала в записях, от-
носящихся к XIII в.
В «Книге» флорентийского торговца зерном Доменико Лен-
ци, жившего в первой половине XIV в., можно заметить, что из
тех, кто был облечен властью в его городе, он упоминал подеста,
сроками их полномочий размечая повествование о событиях в
городе22. Его младший современник Донато Веллути упоминал
чужеземных администраторов, главным образом, в начале сво-
ей «Домашней хроники», лишь в аннотациях, посвященных рас-
сказу о родовых вендеттах. Сообщая о второй вендетте, Донато
подчеркивал роль «ректора», который решительно покончил с
войной между родами, приказав подвергнуть аресту зачинщиков
с обеих сторон и вынудив арбитров вынести сентенцию. После
того как одна из враждующих семей заплатила штраф в 1 тыс.
флоринов, «закончили таким образом они свои распри»23. Дей-
ствительно, вмешательство от имени государства в дела кров-
ной мести, функции примирения фамилий и наказания тех, кто
вершил вендетту, вменялись в обязанности чужеземным испол-
нителям. Но после этого эпизода Веллути не упоминал больше о
подеста. Джованни Виллани, Доменико Ленци и Донато Веллу-
ти, живя в первой половине XIV в., в эпоху правления Синьории
после принятия «Установлений справедливости», не приводили
в своих текстах списков очередного состава приората, в отличие
от более поздних хронистов, начиная с Маркьонне Стефани.
«Установления справедливости» 1293 г. официально утверди-
ли в качестве верховной власти Синьорию — выборную структу-
ру, основу которой составлял Приорат (с 1282 г.) — коллегия из
восьми приоров цехов во главе и гонфалоньером справедливости
(с 1293 г.)24. В Синьорию, ставшую по сути дела правительством
республики, входили помимо Приората, еще два выборных ма-
гистрата, без которых не принималось важных решений: шест-
надцать гонфалоньеров компании (с начала XIV в.) и двенадцать
«добрых мужей» (с 1321 г.). При этом должности иноземных
294
И.А. Краснова
подеста и капитана народа сохранялись. В их ведении остались
важные функции судебно-исполнительной власти. Однако изме-
нения в коммунальном законодательстве на протяжении XIV в.
показывают, что полномочия чужеземных должностных лиц все
более четко определяются, что само по себе означало сужение
сферы власти. В статутах 1415 г. прерогативы подеста сводятся
лишь к осуществлению гражданской юрисдикции, а права капи-
тана народа распространяются на исполнение уголовного зако-
нодательства25.
Являлась ли Синьория в действительности верховной вла-
стью? При попытке ответить на этот вопрос, следует констатиро-
вать, что в течение почти всей первой половины XIV в., до 1343 г.,
складывающаяся система республиканского правления при со-
хранении власти подеста, капитана народа и других чужеземных
должностных лиц, постоянно нуждалась в дополнительных внеш-
них опорах, что побуждало передавать чрезвычайные полномо-
чия иноземным правителям различного ранга. С 1301 по 1343 г.
призываемые коммуной иностранные властители и монархи поч-
ти непрерывно сменяли один другого. Герцог Карл Валуа, неапо-
литанский король Роберт Анжуйский, правивший городом через
посредство наместников, «свирепые палачи» синьоры Губбио с
диктаторскими полномочиями, герцог Карл Калабрийский, нако-
нец Готье де Бриенн, герцог Афинский, — таков неполный пере-
чень череды коронованных властителей и диктаторов, которым
коммуна вручала прерогативы чрезвычайной власти26.
Как в таких условиях воспринималось правление недавно
созданного Приората? В качестве подробного свидетельства оче-
видца можно привлечь « Хронику» Дино Компании (1255 — 1260 —
26. 2. 1324). Он происходил из гвельфской пополанской фамилии,
являлся членом цеха по производству шелка и активно вклады-
вал деньги в различные торговые предприятия. Его политиче-
ская карьера началась успешно: в 1289 г. был избран приором, в
1293 г. — гонфалоньером справедливости, являясь в то же время
сторонником «Установлений справедливости» и авторитетным
советником Джано делла Белла, после изгнания которого из
Флоренции Дино пережил судебный процесс, но был оправдан.
В роковой для него 1301 г. он вторично стал приором, но после
победы партии «Черных гвельфов» оставил должность, однако
благодаря действию закона, избавляющего от изгнания тех, кто
заседал в Синьории за год до триумфа «Черных», Компании не
был выслан и продолжал обособленно проживать во Флоренции
до своей смерти27.
Подеста и Приорат ...во Флоренции
295
Описывая первые Приораты, начиная с 15 августа 1282 г.,
хронист одобрял их как автономную коммунальную власть, «вос-
пламененную вольными речами граждан, говоривших о своей
свободе...», установившую «добрые законы», но оговаривал-
ся при этом: «Других больших дел не совершили, но для начала
сделали достаточно...»28 Вместе с тем Дино фиксировал слабость
исполнительных функций новой власти, не имеющей силы вос-
препятствовать гражданам нарушать законы и несведущей в во-
енных делах, которыми должны заниматься «благородные люди
(gentiluomini), привычные к войне»29. Более того, «добрые зако-
ны», принятые изначально, извращались самими приорами, ко-
торые освобождали от наказания своих родственников и друзей,
присваивали имущество коммуны, роднились с грандами и ока-
зывали им покровительство, не избегая греха коррупции30.
Став вторично приором, «белый гвельф» Компаньи живопи-
сал беспомощность Приората, выступающего в роли правитель-
ства республики, раздираемой борьбой между политическими
фракциями. С досадой он сетовал на «упущенное время», ибо
в течение двух первых недель вновь избранные приоры дава-
ли непрекращающуюся аудиенцию гражданам, приходившим
с поздравлениями и приветствиями, во время которой многие
произносили «красивые, но лживые речи»31. Далее он заявлял о
«неразумной воодушевленности», проистекающей вследствие
упований на очередного венценосного властителя, в качестве ко-
торого выступал Карл Валуа, граф Алансон, сын короля Филип-
па III, прозванный Безземельным32. Приоры, не желая брать на
себя ответственность за принятие окончательного решения, со-
зывали представительные совещания, в частности генеральный
Совет, собрание «призванных» и «мудрых легистов». Затем по-
следовали надежды на «предсказания брата Бенедетто, человека
святой жизни, большого воздержания и великой славы», устрой-
ство по его указу религиозной процессии во главе с епископом,
хотя «многие насмехались над нами, говоря, что лучше бы мы то-
чили оружие». В конце концов пошли по традиционному пути —
предоставили чрезвычайные полномочия подеста и капитану
(a rettori) в отношении зачинщиков беспорядков и мятежей33.
Когда эта мера оказалась неэффективной, «приоры из любви к
городу просили заступы у многих могущественных пополанов».
Стоит ли удивляться, что ни Карл Валуа, ни представители пар-
тии «Черных гвельфов» практически не считались с главной
властной структурой коммуны. 8 ноября 1301 г. приоры оставили
296
И.А. Краснова
свою должность, а в Палаццо вступило новое правительство, со-
ставленное представителями партии «Черных гвельфов»34.
Разумеется, суждение с точки зрения современного здравого
смысла относительно таких методов управления, как следование
пророчествам и небесным знамениям, религиозные процессии
вместо энергичных действий, бесконечные советы с гражданами,
предоставление особых полномочий иноземным должностным
лицам или французскому принцу Карлу Валуа, вряд ли можно
считать правомерным. Но Компаньи, передающий персональ-
ный опыт, сам осознавал слабость власти Приората, в котором
был задействован, и в определенной степени отмечал даже уни-
зительность его положения.
Деятельность Донато Веллути (1313—1370), дипломата и по-
литика, избираемого во многие коммунальные магистраты, при-
ходилась на более благополучный период — с момента изгнания
герцога Афинского (1343) до конца 60-х годов, т.е. на время, ко-
гда борьба партий и политических группировок в городе не пе-
рерастала в открытую войну. Политическое сознание Веллути
представляло устойчивую картину слитности гражданина с его
городом-коммуной и полного восприятия системы ценностей по-
поланской республики: он гордится тем, что постоянно затребо-
ван своим государством и до конца 50-х годов XIV в. был убежден
в неоспоримом превосходстве коммунального государственного
устройства над другими режимами. Нельзя упускать из виду, что
Донато действовал после свержения герцога Афинского, когда в
городском сообществе девальвировалась идея единоличной вла-
сти иноземного синьора или монарха и возросли антитираниче-
ские настроения.
В марте 1351 г. Веллути был избран на пост гонфалоньера
справедливости, которого он очень желал35. Ценность его свиде-
тельства обусловлена тем, что на высшую должность главы рес-
публики, граждане, как правило, выбирались один —два раза в
жизни, трижды — очень редко, поэтому нечасто повествовали об
этом в своих памятных записках. Кроме того за двухмесячный
срок своего пребывания на посту они не всегда успевали совер-
шить не только великие, но порой и самые неотложные дела.
Повествование Веллути о том, как он возглавлял Синьорию, не
только лишено упований на чужеземных монархов и властите-
лей с чрезвычайными полномочиями, в нем даже не упомина-
ются подеста и капитан народа, а Приорат действует как полно-
стью автономная правительственная коллегия. Перед ней стояла
сложная внешнеполитическая задача — создание союза против
Подеста и Приорат ...во Флоренции
297
миланских Висконти. Во время безуспешных попыток склонить
па свою сторону Пистойю, тяготеющую к лиге с Миланом36, у
нескольких приоров и гонфалоньера справедливости созрел за-
мысел захвата Пистойи и включения ее в состав флорентийско-
го доминиона. План заключался в том, чтобы направить в город
кондотьера, который в нужный момент открыл бы ворота города
флорентийским войскам. Несмотря на многочисленные хлопоты
и мучительные усилия сохранения тайны в условиях коллеги-
ального правления, цель не была достигнута. Причины неудачи
прослеживаются в рассказе Веллути: коллективная безответ-
ственность приоров, передающих поручения один другому, бес-
контрольность лиц, являющихся главными пружинами заговора
против Пистойи, медлительность и дефицит исполнительной вла-
сти. Например, нотариус кондотты Пьеро Мучини, который дол-
жен был сыграть основную координирующую роль, вместо того
чтобы готовить исполнение заговора в Пистойе, был застигнут
капитанами флорентийских войск на постоялом дворе в Прато
за обильным ужином, «закусывающим пирогом с жирными уг-
рями». «Его хотели убить», но почему-то снова ему поверили и
отправили в Пистойю. В итоге, когда войско республики на Арно
подошло к ее стенам, граждане уже пребывали во всеоружии, и
захватить город не удалось37. Последствия осложнились тем, что
жители Пистойи в ответ на эту авантюру грозили перейти в под-
данство Милана. Пришлось, как всегда в таких случаях, исправ-
лять ситуацию плетением сложнейшего кружева дипломатиче-
ских переговоров с капитанами и кондотьерами, держащими
маленькие крепости в горах, а также с анцианами Пистойи через
посредничество Сиены, которые завершились тем, что Флорен-
ция получила лишь одно укрепление без права юрисдикции38.
Донато Веллути очень хотелось выставить это неудачное дело
в выгодном для своей Синьории свете, подчеркнуть его полезные
для государства результаты. Он упоминал столь радующий его
душу факт «излития желчи у Архиепископа [Миланского]», пла-
ны которого на союз с Пистойей все же удалось сорвать, и то, что
во Флоренцию вернулись «многие полезные городу граждане»,
бывшие изгнанники, добровольно оказавшие помощь флорен-
тийскому войску39. Но все же бывший гонфалоньер признавал,
что его двухмесячный путь на посту главы флорентийской Синь-
ории не был усыпан розами: «Мы слышали порицания и укоры,
которые люди посылали нам в спину; ибо они не знали секрета,
и говорили о том, что мы делаем с Пистойей; и этот ропот часто
бросали в спину и мне, и другим; тем не менее, ради того, что-
298
И.А. Краснова
бы завершить дело с честью, мы не думали ни об усилиях, ни о
получаемом ущербе»40. Кстати, никакого секрета во всей этой
истории не было: в условиях коллегиального правления почти
невозможно сохранить государственную тайну. Еще один совре-
менник событий хронист Маттео Виллани выражал полную осве-
домленность во всех тонкостях замысла приоров, весьма осуж-
дая их за неразумный подход к делу. Маттео Виллани передавал
критические настроения в отношение Приората, называя пред-
приятие с Пистойей «безумным и несостоятельным». Его глав-
ный упрек сводился к тому, что приоры сделали ставку не на тех
людей. В частности, сера Пьеро Мучини, выступавшего доверен-
ным лицом приората и главным инструментом в осуществлении
замысла, Маттео Виллани представлял как «Сера Пьеро Гуччи,
прозванного Мучини, нотариуса кондотты, криводушного, ве-
личественного с виду, но мало правдивого на деле»41. В повест-
вовании Веллути флорентийская Синьория, невзирая на явные
недостатки правления, предстает как единственная верховная
власть.
На протяжении всего XIV в. Синьория не могла обеспечить в
республике на Арно стабильной социально-политической ситуа-
ции, примирить и уравнять враждующие политические группи-
ровки и соперничающие кланы. В 60 — 70-е годы приоры не выра-
ботали гарантий прав граждан, попираемых засильем гвельфской
партии, подвергающей жителей города произвольным аммони-
циям, лишающим их доступа к коммунальному правлению. Синь-
ория в очередной раз продемонстрировала свою беспомощность
летом 1378 г., во время восстания чомпи. Это правительство с
трудом справлялось с решением внешнеполитических проблем,
особенно если для этого требовались военные действия.
И тем не менее приходится признать, что после 1343 г. диле-
тантское двухмесячное правление воспринималось сознанием
граждан как высшая властная структура. Обращение к простран-
ной хронике Маркьонне ди Коппо Стефани, составленной, по
всей вероятности, во второй половине 70-х — начале 80-х годов
XIV в., показывает, что основными носителями власти автор счи-
тал членов флорентийской Синьории, списки которых Стефани
помещал уже начиная с 1282 г.; тогда как более ранние хронисты
не приводили их вообще. Он довольно точно воспроизводил по-
именно каждые два месяца состав вновь избранного Приората42, а
о правлении подеста упоминал лишь на первых страницах своего
труда43. В хронике его современника (1378), возможно, Аламанно
Аччайуоли, также фиксировались списки составов Приората44,
Подеста и Приорат ... во Флоренции
299
как и на страницах анонимного дневника45, охватывающего со-
бытия с 1380 г. до начала XV в. То же самое можно сказать о вос-
поминаниях Джованни ди Якопо Морелли (1385— 1437)46. Имена
чужеземных должностных лиц упоминались в хрониках этого
периода только в тех случаях, если были связаны с чрезвычайны-
ми происшествиями или необычными обстоятельствами. Авторы
хроник, мемуаров и дневников второй половины XIV — первой
трети XV в. стремились увековечить имена гонфалоньеров спра-
ведливости и приоров, а также членов других выборных коллегий
в качестве главных носителей верховной власти. Этот процесс
совпадал с сокращением полномочий чужеземных должностных
лиц в коммунальном законодательстве.
В семейных архивах флорентийских горожан с XIV в. появ-
ляются записи, относящиеся к публичной деятельности авторов
и их предков. От исполнения высших государственных долж-
ностей, как правило, не ожидали особой экономической выго-
ды. Но избраниями представителей фамилии на высокие посты
обозначалось повышение ее социального статуса, возрастание
престижа в обществе, приобретался «символический капитал»,
часто позволяющий именитым и авторитетным гражданам удер-
живаться в рядах правящей элиты независимо от того, как в дан-
ный момент складывалась экономическая конъюнктура данного
лица или всего рода. В аннотациях семейных книг перечислялись
посты, на которые избирались члены семьи, и выражалась гор-
дость их участием в коммунальных магистратах47.
Эта традиция сохранялась даже тогда, когда во Флоренции
уже не существовала республика. Более чем через 150 лет после
того, как Донато Веллути написал «Домашнюю хронику», один
из его прямых потомков, разбирая семейные архивы, сделал про-
странное добавление к записям своего предка, тщательно отме-
чая, кто из представителей рода избирался на высшие посты в
государстве. Он писал: «В Синьории заседали: Микеле ди Донато
в 1283 и 1288 гг.; Филиппо ди Донато в 1289 и 1295 гг.; Дьетайути
ди Донато в 1299 г.; Пьеро ди Герардино (двоюродный дядя авто-
ра "Домашней хроники") в 1324, 1349 и 1354 гг.; Донато ди Лам-
берто (автор "Домашней хроники") в 1342, 1351, 1356, 1370 гг.» и
так далее48. То же самое желание сохранить память о высоком по-
ложении семьи заметно в мемуарах Корсини49, Бальдовинетти50,
Грегорио Дати51, Луки да Панцано Фиридольфи52 и др.
В XIV в. уже не составлялись «учебники подеста», но в различ-
ных записях граждан появились дидактические предписания мо-
рально-политического содержания, диктующие комплекс норм,
300
И.А. Краснова
определяющих отношение к государственной службе. Они фик-
сируются в трактате Паоло да Чертальдо, написанном, возможно
в 60 — 70-е годы XIV в.: «Если тебе случится быть судьей или уча-
ствовать в гражданских делах, то избегай двух вещей, которые
при этом непозволительны, — поспешности и гнева. Особенно
следи, чтобы гнев не овладел тобой в трибунале, где идет суд,
потому что наказать по заслугам может только беспристрастный
судья. Не позволяй себе проявления враждебности, даже если
судишь того, кто нанес тебе обиду...», и также: «Если станешь
судьей, то будь милостивым, и где можно добиться результата
словами, не прибегай к пыткам, а если в них нужда, то применяй
их с промежутками и без жестокости...»53 Аналогичные советы
имеются и в мемориях Джованни Морелли, указывающего, что
все отклонения от перечисленных выше правил опасны, и «много
раз обернутся против тебя же»54. Эти наставления заключали в
себе социально-созидательный смысл, в определенной степени
способствуя стабильному функционированию государственных
структур.
Источником назиданий, адресованных будущему должност-
ному лицу, иногда служили проповеди членов нищенствующих
орденов, тесно связанных с городской средой. Джованни ди Яко-
по Морелли включил в свою хронику конспект проповеди одного
из популярных монахов-доминиканцев, поучающего паству тому,
как следует выполнять дипломатические поручения. Хронист от-
мечал: «29 марта 1435 г. проповедовал знаменитый Брат в Сан-
та Мария дель Фьоре, и говорил о качествах, которые требуется
иметь тому, кто идет послом или легатом... "Первое дело — быть
мудрым..., ибо мудрый не поддастся гневу из-за несправедливо-
сти...; Второе качество в том, что он должен быть красноречивым
в выступлениях...; Третье качество — всегда соблюдать верность
тому, кто его послал, быть благовоспитанным, честным и добрым,
совестливым, умеренным и скромным во всех поступках; Четвер-
тое — стараться передвигаться быстро, не задерживаясь ни по
каким причинам...; не заниматься торговлей или какими-то соб-
ственными делами, не выпрашивать благодарностей, подарков,
выгод для себя, или своих друзей и родственников"»55. Воспита-
ние моральных норм, регулирующих поведение государственно-
го мужа, является одной из тем трактата Джованни Доминичи,
составленного в начале XV в. и являющегося непосредственным
откликом на запросы граждан56.
На импульсы, исходящие от социально-политической практи-
ки, должны были реагировать идеологи и творцы светской куль-
Подеста и Приорат ... во Флоренции
301
туры, в русле которой стал формироваться идеальный образ пра-
вителя государства-коммуны, как выборного должностного лица,
облеченного властными полномочиями и озабоченного достиже-
нием общественного блага в большей степени, нежели собствен-
ных выгод. Именно лица, управляющие государством, выступают
в качестве главных героев жизнеописаний конца XIV — первой
половины XV в. Во второй половине XIV в. Филиппо Виллани (ок.
1425 — ок. 1405) в первую очередь выделял у своих персонажей
такие качества, как образованность, знание риторики, начитан-
ность в схоластической философии, научное или литературное
творчество. Его героями также становились рыцари, отличаю-
щиеся полководческими талантами57. Для биографа Веспасиано
да Бистиччи (1421 — 1498) главными становятся гражданские доб-
родетели и выдающиеся заслуги на политическом поприще, если
речь идет о знаменитых горожанах. Его героями являлись пред-
ставители флорентийской правящей элиты конца XIV — первой
трети XV в. В качестве идеального государственного деятеля
прославлялся Аньоло ди Филиппо Пандольфини, один из пред-
ставителей «золотого века флорентийской олигархии», который
«пользовался величайшим авторитетом в республике»58. О Пье-
ро де Пацци биограф заявлял: «мессер Пьеро был отмечен всеми
республиканскими почестями..., находился на первых должно-
стях и демонстрировал там свои превосходные качества..., снис-
кал доброе мнение о себе как гонфалоньер справедливости»59. Те
же самые доблести подчеркнуты и выдвинуты на первый план в
жизнеописаниях Бартоломео Фортини60, Палла ди Нофри Строц-
ци61, Бернардо Джуньи62, Аньоло Аччайуоли63. Биограф стремит-
ся приписать своим героям набор традиционных добродетелей,
известный еще с XIII в.: честность, беспристрастность, принци-
пиальность и великодушие при исполнении государственных
должностей. Как образцового государственного деятеля, жерт-
вующего личным ради общественного блага, биограф Лука делла
Роббиа представил Бартоломео Валори64.
Со второй половины XIV в. в обыденном сознании появлялись
топосы о «ненасытных аппетитах» к исполнению коммунальных
должностей. Хронист Маркьонне ди Коппо Стефани неумерен-
ную жажду попасть в списки на должности, заседать в Синьории
и коллегиях, одним словом, руководить, считал основной пред-
посылкой всяких бед, переживаемых флорентийскими гражда-
нами в 50 — 80-е годы XIV в. В аннотации, датированной 1324 г.,
он утверждал, что эта страсть приводит к политическим новше-
ствам: «Ранее мы говорили об опьянении должностями, ибо ведь
302
И.А. Краснова
это не что иное как опьянение во вред душе и телу, потому что
амбиции и страсть к этим должностям разрушали город и людей
повсюду, а особенно во Флоренции»65. Указывая в качестве од-
ной из причин засилья гвельфской партии готовность флорен-
тийских граждан идти на поводу у капитанов партии, он замечал:
«Ведь все происходило из-за наших порочных амбиций и вели-
кого желания занимать государственные должности»66. Этим же
обстоятельством он обосновывал и заговор Бордони: «Как мы
говорили во многих местах, амбиции и опьянение проклятыми
должностями порождали во Флоренции много зла...»67 В первой
половине XV в. Грегорио Дати сам себя уличал в непреодолимом
желании стоять у кормила государственного управления: «Я не
хотел ничего, как только бы не оставаться неблагодарным за
оказанную мне честь и не выказывать ненасытного аппетита».
Из дальнейшего следует, сколь великие искушения приходилось
преодолевать из-за «ненасытного аппетита» к общественной
деятельности. Пытаясь избавиться от соблазнов, Дати заключил
сам с собой контракт на всю оставшуюся жизнь: «Если Господь
предоставит мне должность в Коммуне или цехе, то я подчинюсь,
не стану избегать никакого трудного дела, буду исполнять долж-
ность настолько хорошо, насколько смогу, питая отвращение к
пороку гордыни, постараюсь не впадать в самонадеянность, оста-
ваться свободным и никому не служить по просьбе». Но, види-
мо, соблазн воспользоваться служебным положением для собст-
венной выгоды, а также помощи родственникам и друзьям был
столь велик, что Грегорио назначил сам себе достаточно высокий
штраф: «Если я пойду против этого, то каждый раз я должен осу-
дить самого себя на 2 золотых флорина и подать их в этом месяце
в качестве милостыни»68.
Можно утверждать, что в XIV в. в сознании граждан города-
коммуны происходила смена ментально-культурных парадигм,
используемых для оценок государственного устройства. Образы
монархов или чужеземных властителей с особыми полномочиями
как основных носителей власти вытеснялись представлениями
о том, что верховные полномочия должны принадлежать самим
гражданам Флорентийской республики, избранным на должно-
сти в коллегиальные структуры. Складывался соответствующий
комплекс установок, выражающихся в определенных менталь-
но-культурных формах. В домашних хрониках и семейных кни-
гах немало страниц отводилось фиксации должностей, которые
исполняли предки и родственники авторов записей, равно как и
они сами, в системе управления государством. Участие в общест-
Подеста и Приорат ... во Флоренции
303
венной жизни и политике становилось показателем высокого по-
ложения семьи в обществе, социального возвышения, основным
маркером принадлежности к новой городской знати. В анналах
и хрониках, составленных светскими авторами, членение вре-
менных периодов по именам того или иного подеста заменялось
указаниями на сроки полномочий Синьории в данном составе,
складывалась тенденция приводить поименные списки каждого
Приората даже в тех случаях, если правление этих лиц не выделя-
лось ничем примечательным. В различных источниках появлялся
дидактический комплекс, постулирующий качества и доброде-
тели, необходимые для успешного исполнения коммунальных
должностей. В ответ на запросы, формирующиеся в обыденном
сознании горожан, церковные и светские идеологи конструиро-
вали идеал гражданина, управляющего своим государством.
В республике на Арно формировалось особое поле напря-
женности, составленное совокупностью интеллектуальных и
волевых потенциалов многих граждан, которые ощущали себя
реальными носителями государственной власти и стремились
реализовать свои способности в сфере управления. Мобилиза-
ция сил для исполнения властных полномочий у представителей
значительной части городского социума создавала плодотворную
и богатую альтернативными решениями среду, что позволяло во
многом компенсировать слабости коллегиального правления.
1 Rubinstein N. The Beginnings and Political Thought in Florence //
Journal of the Warburg and Courtauld Institutes. 1942. V. P. 198; Bruc-
ker G.A. Florentine Politics and Society (1343—1378). Princeton, 1962.
P. 72. Американский исследователь Брукер отмечал: «Между трудом
Данте ''Монархия" и сочинениями Салютати, Бруни, Ринуччини, на-
писанными около 1400 г., флорентийцами буквально не оставлено
никаких произведений, из которых можно было бы узнать об их по-
литических идеях». По мнению итальянского историка М.С. Сапеньо,
подобная ситуация была характерна вообще для итальянских городов-
коммун указанного периода: «В итальянской ситуации, характери-
зующейся экстраординарной живучестью и богатством политическо-
го опыта коммун, продуцировалось поразительно мало с точки зрения
политической рефлексии...». См.: Sapegno M.S. Il trattato politico e
utopico. Retorica e cronaca // Letteratura italiana / A cura di Asor Rosa.
Torino, 1982. Vol. Ill, pt II: Le forme del testo. La prosa. P. 951.
2 См., например: Sassoferrato Bartolo da. De tyranno; De regimine civitatis /
A cura di D. Quaglioni // Politica e diritto nel Trecento italiano. Firenze,
1983.
3 Sapegno M.S. Il trattato politico e utopico. Retorica e cronaca. P. 951.
304
И.А. Краснова
4 Villani F. Le vite d'uomini illustri fiorentini scritte de Filippo Villani colic
annotazioni del conte Giammaria Mazzuchelli. Firenze, 1826. P. 30.
5 Latini B. Li livres dou Tresor de Brunetto Latini. Barkeley; Los Angeles,
1948.
6 Giovanni da Viterbo. Liber de regimine civitatum / Acura di G. Salvemini //
Bibliotheca juridica medii aevi / A cura di A. Gaudenzi. Bologna, 1901. III.
P. 215 — 280. В этом трактате Да Витербо не только давал наставления
правителю, но обращался и к гражданам, чтобы они могли использо-
вать его труд для определения критериев оценок, на которые должен
ориентироваться их выбор. Автор приводил образцы эпистол с при-
глашениями на должность, ответов на них, формулы клятв, перечис-
лял пороки и доблести правителя, обозначал наиболее важные задачи.
Его аргументация основывалась на авторитете античных писателей,
особенно на трудах Цицерона, Юстиниана, Сенеки, а также средневе-
ковых текстах, в частности на трактате Иннокентия III «О презрении
к миру».
7 Latini В. Op. cit. LXXIII. 1. Р. 391.
8 Ibid. LXXIII. 6. Р. 392.
9 Ibid. LXXXV. 1 - 14. Р. 393-395; LXXXXVIII. Р. 417-418.
10 Ibid. LXXVI — LXXVII. P. 395-397.
11 LXXXI. P. 401 - 402; LXXXIII. P. 405 - 406; LXXXVII. P. 408 - 409;
LXXXVIII — LXXXIX. P. 409-410; LXXXX-LXXXXL P. 410-412;
LXXXXII. P. 412-413.
12 Ibid. LXXXXIII. P. 413; С. P. 419-420.
13 Ibid. LXXXXV. P. 414.
14 Ibid. LXXXXVL P.414-416.
15 Написанный на французском языке, труд Латини был сразу же пере-
веден на итальянский, и до нас дошло 70 манускриптов этого сочине-
ния, в том числе на кастильском, каталанском и латинском языках. См.
след, примеч.
16 Sapegno M.S. Il trattato politico e utopico. Retorica e cronaca. P. 953.
17 Виллани Джованни. Новая хроника или история Флоренции / Пер.,
ст. и примеч. М.А. Юсима. М., 1997. V. 22. С. 122; 26. С. 123; 30-31.
С. 125.
18 Там же. V. 32. С. 125-126. V. 36. С. 129; 42. С. 132; VI. 4-5. С. 135; 8.
С. 137; 26. С. 150.
19 Там же. VI. 42-43. С. 160-161; 48-49. С. 165-166. 54-55. С. 168 —
169; VII. 14. С. 209 и т.д.
20 Тем не менее список должностных лиц, принимающих присягу от
Карла Валуа в сентябре 1301 г., он начал с подеста (VIII. 49. С. 239).
Кроме того, подеста Пьеро делла Бранка да Губбио упомянут во главе
властей, выдвинувших обвинение против Корсо Донати в 1308 г. (VIII.
96. С. 257-258).
21 Виллани Д. Новая хроника. IX. 219. С. 281 —282. Подеста Манно делла
Бранка де Губбио устанавливал специальные законы в 1323 г., когда
изгнанники попытались произвести заговор и переворот.
Подеста и Приорат ... во Флоренции
305
1 Lenzi D. Il Libro del Biadaiolo // Pinto G. Il libro del Biadaiolo: Carestie e
annona a Firenze della meta dal’ 200 al 1348. Firenze, 1978. P. 174, 179, 185,
195, 219. 232, 255.
1 Velluti D. La cronica domestica scritta tra il 1367 e il 1370 / A cura di I. del
Lungo, C. Volpi. Firenze, 1914. P. 88. Cm.: Commento di I. Del Lungo. Nota
2. P. 88.
1 Guidi G. Il governo della citta-Republica di Firenze del primo quattrocento.
Firenze, 1981. T. II: Gli istituti «Di Dentro», che componevano il governo di
Firenze nel 1415. P. 3 — 48.
Ibid. P. 158-161.
'Виллани Д. Новая хроника. IX. 56. С. 266; IX. 76. С. 268 — 269; IX. 333.
С. 294-295; IX. 356. С. 295-296; X. 60. С. 302-303; XI. 118. С. 382-
385.
Il Trecento. Dalia crisi dell’eta comunale all’ umanesimo / Ed. C. Muscetta,
A. Tartaro. Bari, 1972. Vol. II, t. 2. P. 370-371.
! Compagni D. Cronica delle cose occorentini ne’tempi suoi / Con prefazione
di I. Del Lungo. Milano, 1913.1. 4. P. 35 — 36. См. также: Джованни Вилла-
на. Новая хроника. VII. 79. С. 216 — 217.
' Ibid. I. 10. Р. 45. Несостоятельность в военных делах отмечалась в связи
с неумением воспользоваться плодами победы Флоренции в 1289 г. в
битве при Кампальдино.
Ibid. I. 5. Р. 36-37.
Ibid. II. 5. С. 83-84.
Ibid. II. 6. Р. 86-87.
Ibid. II. 13. Р. 97-99.
Ibid. II. 19. Р. 108-109.
Velluti D. La cronica domestica... P. 197.
Ibid. P. 199. Начиная с середины сентября 1350 г., в Пистойе находи-
лось «блестящее» флорентийское посольство, состоящее из Джован-
ни Ковони, Карло Строцци, и еще семи граждан. О длительности и
сложности этих переговоров см.: Marzi D. La cancelleria della republica
fiorentina. Rocca S. Casciano, 1910. P. 688, 689, 695, 696, 700 — 703.
Velluti D. La cronica domestica P. 203.
Ibid. P. 204 — 205. 6 мая 1351 г. соглашение между Флоренцией и Пи-
стойей было подписано. См.: Stefani М. Cronaca. Rubr. 644.
Velluti D. La cronica domestica. P. 206.
Ibid. P. 207.
Villani M. Cronica // Croniche storiche di Giovanni, Matteo e Filippo
Villani. Prefazione del Michele Sartorio. Milano, 1848. Vol V. I. XCVI,
XCVII. P. 114-118.
Cronaca fiorentina di Marchionne di Coppo Stefani / A cura di
N. Rodolico // Rerum italicarum scriptores. Citta di Castello. 1903— 1913.
T. XXX. Rubr. 157. P. 57.
Ibid. Rubr. 687. P. 258 —259. Здесь приводились списки Приоратов за
1360 год. За 1363 год — Rubr. 693. Р. 261 — 262; За 1373 год — Rubr. 724.
Р. 275 — 276, и так далее.
20 Империи
306
И.А. Краснова
44 Acciaiuoli A. Cronaca// Rerum italicarum scriptores. T. XVIII, Pt III:
Storici italiani dal cinquecento al mille cinquecento. Bologna, 1917. P. 13,
16-17, 33, 34.
45 Diario di Anonimo fiorentino // Alle bocche della piazza: Diario di Anonimo
fiorentino (1382-1401). Firenze, 1986. P. 18; P. 31-32; (1382). Этот ав-
тор не всегда указывал состав Приората, зато часто приводит списки
коллегий Синьории — «12 добрых мужей — Р. 125—126 (1391), соста-
вы чрезвычайных комиссий, Балии, — Р. 78 (1388), и других структур,
олицетворяющих для него верховную власть.
46 Ricordi fatti in Firenze per Giovanni di lacopo Moregli, cittadino di
quello// Delizie degli Eruditi Toscani. Firenze, 1785. T. XIX. P. 18 — 24
(1412) и так далее.
47 Velluti D. Op. cit. P. 37, P. 44, P. 75. P. 126, где говорится, что Леонардо
ди Биндо был приором в 1360 г., в 1366 г. — гонфалоньером справедли-
вости, в 1370 г. — приором (Р. 126— 127, 259).
48 Velluti Р. Addizioni (1555—1560)// Velluti D. La cronica domestica.
P. 319-320.
49 Petrucci A. I Corsini XIVе XV secolo. P. X - XI, XXV // Il libro di ricordanze
dei Corsini (1362— 1457). Roma, 1965.; Хроника Стефани подтверждает
аннотации Корсини: Stefani М. Cronaca. Rubr. 813. Р. 342; Rubr. 814.
Р. 343.
50 Le ricordanze trecentesche di Francesco e di Alessio Baldovinetti / A cura
di G. Corti // Archivio storico italiano. Firenze, 1854.1. P. 111 — 112.
51 Dati G. Il libro segreto / A cura di A. Gargiolli. Bologna, 1869. P. 71 — 72.
52 Luca da Panzano. Ricordanze // Carnesecchi C. Un fiorentino del secolo
XV e le sue ricordanze domestichi. Frammenti della cronaca di messer
Luca di Totto da Panzano dei Firidolfi // Archivio storico italiano. Firenze,
1889. IV. P. 154-155.
53 Da Certaldo P. Il libro di buoni costumi (Documento di vita trecentesca
fiorentina) / A cura di A. Schiaffini. Firenze, 1945. P. 201 —209; 323.
54 Morelli G. Ricordi / A cura di V. Branca. Firenze, 1956. P. 353.
55 Morelli Giovanni di Jacopo. Ricordi fatti in Firenze // Delizie degli eruditi
toscani. Firenze, 1785. XIX. P. 126—127.
56 Например, см.: Dominici G. Regola del governo di cura familiari / A cura
di D. Salvi. Firenze, 1860. P. 179.
57 Villani F. Vite d'illustri fiorentini // Croniche di Giovanni, Matteo e
Filippo Villani. Firenze, 1858. См.: Жизнеописания сера Брунетто Лати-
ни (Р. 440 — 442), Бруно Казини (Р. 443), Арриго да Сеттимелло (Р. 443),
Гвидо Гверра (Р. 452), Джованни и Маттео Виллани (Р. 453 — 454).
58 Bisticci V. Vite di uomini illustri del secolo XV. Firenze, 1859. P. 291.
59 Bisticci V. Commentario della vita di messer Piero de Pazzi // ASI. 1843.
IV. P. 364 - 365.
60 Ibid. P. 374 — 378;
61 Ibid. P. 271 -289.
62 Ibid. P. 322-328.
63 Ibid. P. 351-361.
Подеста и Приорат ...во Флоренции
307
hl Luca della Robbia. Vita di messer di Bartolommeo di Niccolo di Taldo di
Valore Rustichelli // Archivio storico italiano. Firenze, 1843. IV. P. 250 —
252.
Stefani M. Cronaca. Rubr. 377. P. 137. Текст Джованни Виллани, пове-
ствующий об этих реформах, не содержит приводимой Стефани мо-
тивации. Виллани объяснял так: «Мы рассказали об этих преобразо-
ваниях для того, чтобы показать будущим поколениям, сколь тщетно
надеяться на незыблемость власти и государственных порядков, осо-
бенно во Флоренции, ибо они подвержены постоянным переменам».
См.: Виллани Д. Новая Хроника. IX. 271. С. 285.
Stefani М. Cronaca. Rubr. 775. Р. 307 - 308.
h/ Stefani М. Cronaca. Rubr. 382. P. 139.
Dati G. Il libro segreto. P. 72 - 73.
С.К. Цатурова
НОМИНАЦИЯ ВЕДОМСТВ И СЛУЖБ
КАК СТРАТЕГИЯ ФОРМИРОВАНИЯ
СУВЕРЕНИТЕТА КОРОЛЕВСКОЙ ВЛАСТИ
ВО ФРАНЦИИ XIII-XV ВЕКОВ*
Процесс формирования Etat moderne во Франции принято
начинать с исследования легитимирующих теорий легистов —
этих «тиранов Франции», по выражению Ж. Мишле, которые
извлекли из римского права и навязали обществу идеи о сильной
королевской власти и главную среди них: «король — император
в своем королевстве». Она явилась основой формирования су-
веренитета королевской власти, давая право издавать законы и
собирать налоги. При всей значимости этих идей открытым ос-
тается вопрос о механизмах реализации подобных, вначале из-
лишне амбициозных, деклараций. Ведь очевидно, что мало про-
сто провозгласить максиму в ученом трактате, который прочтет
узкий круг интеллектуалов, или использовать ее в речи канцлера
на открытии собрания депутатов трех сословий. Ее необходимо
реализовать и закрепить в каждодневной и разнообразной прак-
тике королевской администрации. Эту важнейшую «работу» по
реализации широкомасштабных претензий на верховенство ко-
ролевской власти призваны были осуществлять верховные ве-
домства и службы короны Франции.
Формирующиеся на основе делегированных королем частей
своих полномочий верховные ведомства и службы короны Фран-
ции опирались в своем развитии не только на «физический ка-
питал» (институциональное оформление и рост численности чи-
новников) и не только на «политический капитал» (расширение
компетенции и прерогатив) — органичной составляющей этого
процесса являлся также и «капитал символический», выражен-
ный в номинации ведомств и служб Французской короны. Без
*Статья подготовлена в рамках программы фундаментальных исследова-
ний РАН «Власть и общество» и при содействии Дома наук о человеке
(FMSH, Франция).
Номинация ведомств и служб... во Франции XIII—XVвеков
309
этого, до сих пор еще слабо изученного, аспекта1 невозможно
представить себе полную картину того мощного и агрессивного
процесса «преобразования умов», по выражению П. Бурдьё, ко-
торый потребовался для возникновения, становления и внедре-
ния в сознание человека позднего Средневековья новых идей и
форм власти монарха.
Эта проблема органично вписывается в актуальную для со-
временной потестологии тему формирующегося «языка власти»,
властного дискурса как формы осмысления, описания и артику-
ляции идейных основ королевской власти2. Вместе с кардиналь-
ным изменением традиционной политической истории, обра-
тившейся от изучения государства и его институтов к изучению
форм власти, пришло понимание значения риторики власти,
формирующей собственный символический капитал3. В настоя-
щее время феномен власти исследуется по преимуществу через
призму образов власти, ритуалов и церемоний, стратегий пропа-
ганды и легитимирующих теорий. Однако сфера символическо-
го капитала не исчерпывается этим кругом вопросов. Как часть
гемы репрезентации власти проблема символического капитала
требует использования особых методик исследования, продикто-
ванных так называемым лингвистическим поворотом с его вни-
манием к терминологии, к контексту и к «кочующим» сюжетам
и цитатам. В русле нашей темы хотелось бы обратить внимание
на фактор общего культурно-политического фона и общего язы-
ка, который отличал все создаваемые в определенную эпоху по-
литические тексты, будь то законодательный акт, написанный
образованным писцом Канцелярии, или трактат — наставление
государю, принадлежащий служителю власти или университет-
скому интеллектуалу. Дело здесь не только в объединяющей всех
образованных людей университетской культуре, но и в харак-
терном для каждой эпохи общем культурно-политическом кон-
тексте. Именно это обстоятельство позволяет нам исследовать
на равных формулы и стратегии символического капитала, ис-
пользуемые как в законодательных актах, так и в политических
трактатах.
Стержнем символического капитала являлись те властные
полномочия, которыми были наделены от персоны монарха его
служители. Представляя персону монарха и его власть, королев-
ские служители осуществляли от его имени делегированные ко-
ролем полномочия. Но завоевание ими авторитета и положения
в обществе было бы не полным без наделения их и частью симво-
лического капитала власти монарха. Именно поэтому изучение
310
С. К. Цатурова
формул и выражений, используемых при номинации королев-
ских ведомств и их служителей, призвано обнаружить этот весь-
ма значимый рычаг воздействия королевской власти на сознание
подданных с целью утверждения властных полномочий ведомств
и служб короны Франции, от которого напрямую зависела и
власть самого монарха.
В этом контексте единственным источником номинации при-
знавался король, а сама даруемая им официальная номинация,
таким образом, являлась составной частью суверенных прав мо-
нарха. Впрямую об этом исключительном праве короля сказано в
трактате выдающегося юриста и знатока кутюмов Франции XV в.
Жака д’Аблейжа: «Надо заметить, что король посредством свое-
го суверенитета может давать своим служителям наименования
отличные, как то канцлер, президент, мэтр счетов и другие им
подобные, чего иные сеньоры не могут делать, ибо не подобает
им показывать себя равными их суверенному сеньору»4.
Изучение королевского законодательства и администра-
тивной практики показало значение, придаваемое соблюдению
четкой номенклатуры должностей. Именно это обстоятельство,
обнаруженное в источниках, а не навязанное им исследователь-
ским интересом, стимулировало меня пристально проанализи-
ровать данную проблему. Итак, в фундаментальном ордонансе о
статусе Парламента от 8 апреля 1342 г. особо оговариваривается,
что «отныне сенешали, бальи и другие служители (officiers) на-
ших сенешальств и бальяжей не должны называться губернато-
рами (gouverneurs), но только сенешалями и бальи»5. О том, что
сами королевские служители усматривали в номинации служб
форму выражения своего статуса и прерогатив, указывает и кон-
фликт Парламента с нотариусами Канцелярии и Казначейства в
начале XV в. В составленных ими письмах они именовали себя
greffiers, как назывались секретари, ведущие протоколы и всю
документацию в Парламенте. Последний усмотрел в этом пося-
гательство на авторитет верховного суда, «палату столь знатную,
что номинация ее служителей должна отличаться от всех прочих
ведомств»6.
Конфликт проливает свет на значимую этимологию названий
должностей. Так, в номинации одной и той же службы в разных
ведомствах существовала весьма существенная и красноречивая
разница. Речь идет о службе писцов, ведущих документацию и
составляющих различные акты. В Парламенте они именовались
greffier — oTgreffe — «приемная» и «хранилище» архива верхов-
ного суда, который являлся фундаментом политической и сим-
Номинация ведомств и служб... во Франции XIII—XVвеков
311
волической власти данного ведомства, призванного проверять
все королевские указы на предмет их законности и соответствия
предыдущим нормам, а также хранить «историческую память»
государства и каждого его подданного в отдельности. В Канце-
лярии же те, кто составлял письма и указы, именовались двоя-
ко. Самые ответственные из них назывались secretaire от слова
secret — «секретные письма», запечатываемые секретной печа-
тью короля, что символизировало причастность этих служителей
к секретам и тайнам власти; менее значимые работы выполняли
notaire — нотариусы. Некоторые служители Канцелярии соче-
тали обе функции и именовались «нотариусами-секретарями».
Наконец, в Палате счетов и в остальных ведомствах такие же ра-
боты выполняли те, кого именовали clerc — «клерки-писцы», чье
наименование свидетельствовало об их грамотности и владении
бюрократическим пером.
Таким образом, этот частный конфликт проливает свет на
символическую значимость номинации ведомств и служб коро-
ны Франции, которая осознавалась в должной мере как самой
верховной властью, так и ее служителями.
Переходя к анализу номинации ведомств и служб короны
Франции, как она отражена и зафиксирована прежде всего в
королевском законодательстве, следует напомнить о двух цен-
тральных идеях, лежащих в основании властных полномочий
служителей короны Франции, которые помогут нам при анализе
понять статус ведомств и служб: это идея «совета» как главной
функции королевских служителей и идея «правосудия» как глав-
ного инструмента верховной светской власти.
Значимость Совета при персоне монарха в качестве наибо-
лее универсального института законного правления7 выразилась
в номинации королевских служителей всех ведомств и служб
«советниками короля» вне зависимости от их принадлежности к
конкретному органу управления. В ряде королевских указов, от-
носящихся ко всему корпусу королевских служителей, они име-
нуются «советниками» на всем протяжении исследуемого перио-
да: «наш канцлер, люди наших счетов и казначеи и все остальные
советники, кто бы они ни были»; «люди Парламента и счетов,
казначеи и все другие люди нашего Совета»; «все люди нашего
Парламента... сенешали, бальи, виконты, мэтры Вод и Лесов»...
В ордонансе 28 мая 1359 г., восстановившем в должностях всех
смещенных в ходе восстания 1356— 1358 гг. чиновников верхов-
ных ведомств: канцлера, служителей Палаты счетов, Парламента,
312
С. К. Цатурова
Казначейства и Дома короля, — которых «изгнали из всех сове-
тов», им возвращено право быть призванными на Совет короля8.
В регистре Парламента, где содержится запись о ходе выбо-
ров канцлера Пьера д'Оржемона в 1373 г. на Большом королев-
ском совете, упоминаются наряду с прелатами, принцами крови
и баронами королевские чиновники, названные в протоколе «со-
ветниками короля»9. Не только все скопом, но и каждый в отдель-
ности королевские чиновники именуются в указах советниками,
будь то сенешали и бальи, служители Канцелярии или Казначей-
ства10. Первым советником короля из числа его чиновников яв-
лялся, естественно, канцлер как глава всей гражданской админи-
страции. В силу этого он состоял членом Королевского совета ех
officio11.
И разумеется, выделившиеся из Королевской курии судебное
и финансовое ведомства сохранили в своей номинации эту ге-
нетическую престижную генеалогию. Прежде всего, до оконча-
тельного оформления их в автономные ведомства и даже неред-
ко после этого они продолжают именоваться «Советом короля в
Парламенте» и «Советом короля в счетах». Если в фундаменталь-
ном ордонансе о преобразовании королевства от 23 марта 1302 г.
Парламент приравнивался к Совету, то очередное подтвержде-
ние ордонанса в мае 1355 г. происходит на Совете, заседающем
в Парламенте с участием его служителей12. И такие заседания
«Совета короля в Парламенте» происходили регулярно13. Подчас
и в вынесенных на таких заседаниях приговорах фигурирует но-
минация Парламента как Королевского совета14.
Такое уподобление Парламента Королевскому совету, по-ви-
димому, было глубоко укоренено в политических представлениях
исследуемой эпохи. Не случайно в трактате Филиппа де Мезьера
(одного из идеологов «мармузетов») можно встретить прямые
аналогии между Парламентом и Советом короля. Так, описывая
судебную систему Милана в качестве образца для подражания,
он указывает, что там можно апеллировать на приговор «в Боль-
шой совет сеньора, как во Франции это делается в Парламенте»,
а сам Парламент он именует «Большим советом Парламента»15.
Наконец, сами служители Парламента постоянно именуются
в королевских указах в качестве советников: «наши любимые и
верные советники, назначенные в Палату Парламента в Пари-
же»; «наши любимые и верные советники, люди, держащие наш
Парламент»; «наши любимые и верные советники нашего Пар-
ламента и Королевского совета, назначенные и приставленные
в Суд»16. Показательно, что такая же номинация будет позднее
Номинация ведомств и служб... во Франции XIII—XVвеков
313
распространена и на Парламенты, возникающие со второй поло-
вины XV в. в других областях королевства17.
Восприятие служителей Парламента в качестве королевских
советников, тем не менее, не делало верховный суд частью Ко-
ролевского совета, как и не ставило в подчинение. Напротив,
Королевский совет существовал как автономный институт, в
работе которого могут участвовать также члены Парламента,
если, как и все прочие, они будут туда позваны самим королем18.
При этом верховная судебная палата воспринималась в качестве
истинного Совета короля, ибо осуществляла его главную функ-
цию — судебную, на основании которой она претендовала и на
важнейшие политические прерогативы. В силу этого Парламент
был, фактически, равен по статусу Королевскому совету, а под-
час и претендовал на превосходство над ним. Об этой амбиции
Парламента свидетельствует конфликт, произошедший 13 июня
1499 г.: Парламент представил королю ремонстрацию на очеред-
ной королевский указ, в котором верховный суд упоминался по-
сле Королевского совета, что, по его мнению, являлось ошибкой
и якобы всегда, если в «открытых письмах» Парламент упоми-
нался после Совета, их в прошлом переделывали19.
В этой связи заслуживает внимания явное несовпадение сим-
волической номинации служителей Парламента в королевских
указах с «реальной» номинацией их в протоколах самого вер-
ховного суда. Дело в том, что наименование служб в Парламенте
формально не имело квалификации «советников». Об этом сви-
детельствуют списки членов верховного суда, которые вписыва-
лись в регистр при открытии каждой новой сессии (после фик-
сации периодичности — 12 ноября каждого года). В этом списке
все члены трех палат, кроме президентов, именовались «мэтра-
ми», «магистрами» каждой палаты20. Такая номинация подчер-
кивала профессиональную квалификацию служителей (образо-
вание и ученые степени), ставшую со временем обязательным
критерием отбора парламентариев и основой их социальной
идентификации. Однако слово «советник» выражало в политиче-
ских представлениях эпохи суть их службы, и потому не только в
королевских указах, но и в самоидентификации парламентарии
настаивали именно на данной номинации. На основе анализа
протоколов Парламента в первой трети XV в. можно констатиро-
вать глубокую приверженность парламентариев именной ей, ибо
она выражала политические амбиции членов верховного суда и
самооценку института. При всем разнообразии используемых
314
С.К. Цатурова
формул в этих протоколах превалирует квалификация парламен-
тариев как советников21.
Аналогичную картину мы обнаруживаем и в другом выделив-
шемся из Королевской курии ведомстве — в Палате счетов. Ее
заседания также именуются «Советом короля», но «в счетах», а
заседания Королевского совета проводятся часто в помещении
самой палаты и с участием ее чиновников22. Служители Палаты
счетов также именуются в королевских указах советниками:
«наши любимые и верные советники люди счетов в Париже»;
«наши советники и мэтры счетов»; «наш любимый и верный со-
ветник президент и мэтры нашей Палаты счетов»23. И хотя слу-
жители этой палаты формально в протоколах именовались, как
и в Парламенте, президентами и мэтрами, но можно с большой
долей уверенности предположить, что номинация в качестве со-
ветников короля была им дорога не менее, чем парламентариям.
В целом же, такая номинация, повышая статус ведомств и, следо-
вательно, самооценку их служителей, не только являлась страте-
гией получения «символической прибыли», но и мощным оружи-
ем завоевания нового пространства для королевской власти.
По мере становления и развития ведомств и служб короны
Франции роль Королевского совета, восходящего к сеньориаль-
ному принципу властвования, не только не ослабевала, но, напро-
тив, постоянно возрастала. При этом, однако, меняется его при-
рода: из Совета принцев крови, ближайших к королю сеньоров
и прямых вассалов Королевский совет и выделившиеся из него
ведомства превращаются в Советы профессионалов, ответствен-
ных за принятые ими решения. Это повышало значение коллеги-
ального принципа управления, сочетающегося с монархическим,
авторитарным принципом. И появление в номинации верховных
ведомств и служб понятий «совет» и «советник» призвано было
подчеркнуть этот новый принцип властвования, благодаря кото-
рому принимаемые королем решения в Совете, в Парламенте и
в Палате счетов по делам законодательства и управления, суда и
финансов получают дополнительную легитимность.
Однако у каждого ведомства существовала своя номенкла-
тура номинации, которая не менее важна с точки зрения приоб-
ретения королевскими служителями символического капитала
власти. И тут, в отличие от идеи «совета», выступает больше раз-
личий, чем сходства, и обозначается иерархия ведомств и служб,
которая выражалась не только во властной компетенции, но и
в номинации каждого звена в структуре королевской админи-
страции.
Номинация ведомств и служб... во Франции XIII—XVвеков
315
Эта номинация включала как конкретное название ведомст-
ва или службы, так и ее статус и предназначение в структуре вла-
сти короля Франции. Поэтому в дальнейшем анализе продуктив-
нее рассматривать каждую службу в отдельности и следовать от
низшего звена к высшему, исходя из складывающейся иерархии
ведомств и служб. Главным критерием статуса ведомств и служб
короны являлось присутствие двух компонентов в номинации —
правосудия и суверенитета.
Итак, обратимся к первому звену в иерархии ведомств и
служб короны Франции — к представителям короля на местах. В
ряде ранних ордонансов, уточняющих их службу, они еще не име-
ют четкого названия: «сенешали, бальи, прево, судьи, министры,
служители (officiales) и слуги (servientes nostri)» или «сенешали и
другие служители (officiales) и министры (ministri nostri)»24. Од-
нако в этих самых общих названиях служб проступает в качест-
ве главенствующей судебная функция королевских служителей
на местах. В более четкой форме она фигурирует в ряде фунда-
ментальных ордонансов — прежде всего в ордонансе от 23 марта
1302 г. о «преобразовании королевства», ставшем, наряду с ор-
донансами 1254— 1256 гг., основой всей новой структуры управ-
ления в королевстве. В этом ордонансе местные представители
короля названы «сенешалями, бальи и иными судьями (judex)»,
«сенешалями, бальи, прево и другими судейскими (justiciarii)»25.
В ордонансе о реформе местного королевского аппарата, издан-
ном в правление «мармузетов», эти служители также отнесены к
сфере королевского правосудия: «губернаторы, сенешали, бальи
и другие судьи округов»26. Точно так же к сфере правосудия были
причислены представители короля на местах и в кабошьенском
ордонансе27.
Параллельно с судебными функциями королевские чиновни-
ки на местах исполняли и другие обязанности, в том числе фи-
нансовые, отчитываясь перед Палатой счетов и Казначейством
за поступления от королевского домена. Однако эта их обязан-
ность в законодательных актах появляется лишь эпизодически
применительно к сфере номинации: в ордонансе 1318 — 1319 гг.,
регулирующем управление Домом (Hotel) короля, королевские
служители на местах названы «сенешалями, бальи и прочими
сборщиками»28.
Высокий статус королевских служителей на местах как пред-
ставителей персоны монарха обозначился лишь к концу XIV в.,
поскольку только с того времени он содержал в номинации глав-
ный компонент — слово «суверенитет» в форме прилагательного.
316
С. К. Цатурова
В ордонансе от 28 октября 1394 г., где уточнялись компетенция и
дисциплинарные нормы службы сенешалей, бальи и губернато-
ров, их власть «охранять, править и управлять» названа «суве-
ренной без посредников после нас и нашей курии Парламента»29.
В этой новой номинации содержится очень значимая трансфор-
мация статуса королевских служителей на местах. Во-первых,
власть сенешалей, бальи и губернаторов квалифицируется как
идущая непосредственно (без посредников) от короля, объявляя
их на уровне номинации представителями самого короля. Во-вто-
рых, эта власть содержит в себе главный и высший концепт ко-
ролевской власти — суверенитет, т.е. неподвластность никакой
иной власти (будь то светские сеньоры, церковь и т.д.). Однако
суверенитет власти сенешалей, бальи и губернаторов иерархи-
чески пропорционально меньше, чем у двух его главных носи-
телей — у самого короля и у верховного суда (Парламента). Эта
иерархия суверенитета ставит королевских представителей на
местах в очень престижный ряд, являющий собой центральное
звено в построении суверенной королевской власти.
Таким образом, представители короля Франции на местах,
соединяющие в своих руках все звенья власти — судебную, ад-
министративную, финансовую и военную, предстают в иссле-
дуемый период больше как судьи, а все прочие их функции либо
еще не получили должного развития (например, финансовые,
отдаваемые, по большей части, на откуп), либо зависели от кон-
кретной политической ситуации в королевстве, например от
хода Столетней войны. Но это была и самая важная среди всех
функций королевской власти: суд как главный инструмент фор-
мирования, укрепления и расширения власти монарха наделял
представителей короля на местах (в бальяжах и сенешальствах)
высшим атрибутом верховной власти — суверенитетом, хотя и
ставил их в иерархии на третье место после короля и Парламен-
та. И это престижное место было вполне заслужено этой армией
самых активных, целеустремленных и последовательных защит-
ников королевского суверенитета задолго до оформления идеи
суверенитета на уровне теории верховной светской власти30.
Значение номинации полномочных служителей короля на
местах еще более возрастает в сравнении с другими королевски-
ми службами. Так, домениальная служба хранителей вод и лесов,
при всей ее важности для сохранности домена и доходов с него,
так и не получила в исследуемый период статуса суверенной.
Чиновники этого ведомства на всем протяжении изучаемого
периода именовались исключительно «мэтрами Вод и Лесов»31.
Номинация ведомств и служб... во Франции XIII—XVвеков
317
Статуса суверенного ведомства не получило и Казначейство: на
всем протяжении исследуемого периода это верховное ведомст-
во неизменно именуется просто «Казна» (Tresor), а его служи-
тели — «казначеями» (tresoriers)32. Такая же ситуация наблюда-
ется в отношении Монетной палаты: ее служители именуются
«генералами—мэтрами наших монет» (Generaux-Mestres de noz
Monnoyes), а сама палата стабильно — просто «Палатой монет»
(Chambre des Monnoies)33.
На этом фоне эволюция номинации налогового ведомства
красноречиво свидетельствует о возрастании значимости для
становления королевской власти именно этого нового источника
пополнения казны. Еще до оформления данной службы в отдель-
ную палату ее служители упоминаются в фундаментальном для
королевства ордонансе Карла V Мудрого о порядке престолона-
следия (о совершеннолетии короля в 14 лет и о регентстве при
малолетнем монархе) от августа—октября 1374 г. В нем служите-
ли налогового ведомства включены в состав регентского совета
и названы «генералами — советниками по делам наших налогов»
(generaux-conseillers sur le fait de noz Aides)34. Содержащаяся c
самого начала в их номинации квалификация в качестве совет-
ников короля уже свидетельствует о придании этой службе из-
начально высокого статуса. И он во многом связан был с харак-
тером компетенции служителей налогового ведомства, основой
которой являлись важнейшие полномочия в сфере правосудия.
Эта компетенция в сфере суда по налоговым спорам в даль-
нейшем уточнялась и подтверждалась серией ордонансов, где
служители ведомства именовались неизменно «генералами —
советниками по делам налогов», а судебные функции у них со-
четались с финансовыми, до тех пор пока внутри ведомства не
возник собственно Налоговый суд35. Соответствующее разделе-
ние было зафиксировано ордонансом от 11 марта 1391 г., ив нем
генералы-советники отныне делились на тех, кто отвечает «за
дела финансов от налогов», и на тех, кто отвечает за дела «суда в
налогах»36. Статус обоих ведомств неуклонно растет соразмерно
с увеличением налоговых поступлений в казну и с ростом рас-
ходов на военные и административные нужды. Так, в ордонан-
се от 5 августа 1399 г. решения генералов-советников по делам
финансов от налогов на войну приравниваются к королевским и
парламентским, т.е., по сути, получают «суверенный» характер37.
Наконец, функции Налоговой палаты приобретают важный в
символическом плане капитал: в ордонансе от 7 января 1401 г.,
фиксирующем и уточняющем компетенцию служителей этого
318
С. К. Цатурова
ведомства, в преамбуле их служба названа «общественной служ-
бой (offices publiques) нашего королевства Франции в финансах,
без коих великие дела нашего королевства, что ежедневно свер-
шаются, не могли бы быть осуществлены и поддержаны (conduiz
et soustenez»)38. А в ордонансе от 28 апреля 1407 г. важность этого
ведомства в структуре королевской власти артикулирована как
«благо, выгода и польза для нас и общего интереса нашего коро-
левства»39.
Эволюция номинации Налогового суда оказалась еще бо-
лее престижной: служба генералов—советников по делам суда
налогов, возникнув в самом конце XIV в., получила уже в нача-
ле XV в. статус суверенной40. Этот статус был официально за-
креплен ордонансом от 26 февраля 1414 г., где сказано: «Пала-
та суда по делам налогов, которая является суверенной в делах
этих налогов и где все дела и споры получают разрешение, ана-
логично нашей Курии Парламента»41. Показательно, что тот же
«суверенный» статус получали с первых же указов и созданные
в провинциях королевства по типу Парижа налоговые суды42.
И этот статус ставил Палату по делам налогового суда в ранг но-
сителей, хранителей и проводников королевского суверенитета,
что выделяло ее в общей структуре налоговых служб. Важное
свидетельство на этот счет содержится в наставлении королю
Карлу VII, написанном Жаном Жувеналем в 1452 г., где упоми-
нается и Налоговый суд. Говоря о нем, автор помещает его в ряд
«других судей по делам налогов, среди которых генералы суда по
делам налогов являются суверенными, и на них нельзя апеллиро-
вать в другой суд, и даже в Парламент»43. Неподчиненность этой
судебной палаты компетенции Парламента являлась основой для
ее оформления в дальнейшем в особый Налоговый суд, чей суве-
ренный статус обозначится позднее в наименовании «Налоговая
курия» (Cour des Aides). Однако важно обратить внимание на тот
факт, что несмотря на повышение статуса этого ведомства, оно
в исследуемый период не добилось еще такого четкого наимено-
вания—«Налоговая курия», а ее служители по-прежнему имену-
ются на всем протяжении исследуемого периода генералами —
советниками по делам налогового суда (conseillers sur le fait de la
Justice des Aides).
Главным финансовым судом во Франции изначально явля-
лась Палата счетов. Однако эволюция ее наименования, как и
символическое обоснование ее статуса и функций в управлении
королевством предстает как прототип Налоговой палаты. С са-
мого начала и вплоть до своего упразднения ведомство именова-
Номинация ведомств и служб... во Франции XIII—XVвеков
319
лось Палатой счетов, и это было весьма символично. Дело в том,
что изначально служители этого верховного ведомства, контро-
лирующего доходы и расходы королевской казны, должны были
размещаться в непосредственной близости от персоны монарха
и его покоев, так чтобы он мог в любое время получить представ-
ление о состоянии своих финансовых средств.
Именно поэтому помещение, отведенное этим служителям
в расширенном Людовиком IX Святым, а затем реконструиро-
ванном Филиппом IV Красивым королевском дворце в Ситэ,
находилось в комнате рядом с покоями короля. И поэтому оно
именовалось Палатой (комнатой) счетов, как и некоторые другие
дворцовые службы. Служители этого ведомства в самом первом
королевском указе об учреждении ведомства и вплоть до конца
исследуемого периода именовались «людьми наших счетов (les
gens de nos Comptes)»44. По своему статусу и политическим пре-
рогативам формально Палата счетов приравнивалась к Парла-
менту, поскольку оба они регистрировали все сколько-нибудь
значимые указы и таким образом контролировали королевское
законодательство, а также следили за работой всех звеньев адми-
нистрации, от назначений до смещений королевских должност-
ных лиц. Вместе с тем, служители Палаты счетов также именова-
лись «мэтрами» и считались королевскими советниками.
Однако получение Палатой счетов статуса суверенного
суда произошло достаточно поздно и не без проблем, поскольку
столкнулось с претензией служителей Парламента на монопо-
лию в сфере королевского правосудия. Абстрагируясь от перипе-
тий этого противостояния, обратим внимание на символическое
определение статуса Палаты счетов. Прежде всего, она изначаль-
но являлась главной, наравне с Парламентом, хранительницей
королевского домена и прав короны Франции. Однако впервые
она названа суверенным судом лишь в указе Карла VII от 12 ап-
реля 1460 г., где сказано, что «люди наших счетов являются суве-
ренными судьями в таких и подобных им делах ординарных фи-
нансов, зависящих от домена и дел счетов»45. Обратим внимание
на то, что суверенная власть Палаты счетов в данном указе все
же ограничена сферой дел вокруг поступлений в казну от домена
и других регальных прав короны Франции. Этот ограниченный
суверенитет, по сути, был подтвержден в ордонансе, изданном
Карлом VII в декабре того же 1460 г. в ситуации конфликта с Пар-
ламентом, в ходе которого был узаконен важнейший принцип
суверенитета суда Палаты счетов — запрет апеллировать на ее
приговоры в Парламент. Но даже здесь окончательная формула
320
С. К. Цатурова
суверенной власти Палаты счетов существенно лимитирована.
В ордонансе сказано, что она «подчинена Нам (королю. — С.Ц.)
непосредственно и не (находится) никак в компетенции нашего
Парламента, ни у других»46. Таким образом, Палата счетов выво-
дилась из подчинения Парламенту, однако все же подчинялась
напрямую королю. Эта тонкая, но существенная разница в ста-
тусах двух ведомств опиралась на разницу в символическом ста-
тусе между правосудием и финансами. Последние, хоть и завое-
вывают со временем все больший вес как инструменты и опора
королевской власти, но еще по своей символической значимости
уступают правосудию как главному raison d'etre верховной свет-
ской власти. Эта разница восприятий нашла отражение в указе
Людовика от 7 сентября 1461 г., которым новый король при вос-
шествии на престол переназначил всех служителей Палаты сче-
тов. В нем эта разница между статусом правосудия и финансов
выражена так: о правосудии сказано: «суд, посредством которого
короли правят»; а о финансах — что они «поддерживают и защи-
щают общий интерес»47.
В ходе долгого конфликта Палаты счетов с Парламентом
1461 —1465 гг. за разграничение компетенций символический
статус верховного финансового суда был существенно уточнен
и оформлен. Прежде всего Палата счетов была формально урав-
нена с Парламентом, поскольку с середины XV в. признается, что
управление королевством состоит «главным образом в правосу-
дии и в финансах». Именно с этой целью, как сказано в указе,
были «издавна созданы две суверенные курии, раздельные и от-
деленные одна от другой». Высокий статус Палаты счетов выра-
жается и в том, что она провозглашается «среди наших главных
палат особая хранительница и защитница наших прав и доменов,
и среди наших курий и палат единственная особая [подчиненная]
нам... опора и хранительница титулов и знаний о наших правах,
долгах, доменах, финансах, счетах, и принципов их расходова-
ния»48.
Таким образом, к середине XV в. Палата счетов добивается
статуса суверенного суда, равного в рамках своей компетен-
ции верховному суду королевства, а ее функции приобретают
важнейший публично-правовой характер охраны королевского
домена и прав короны Франции. Однако нельзя не видеть и су-
щественной разницы в символическом статусе Палаты счетов и
Парламента, связанной с несоразмерностью значения королев-
ского правосудия и защиты финансов короны, еще только завое-
Номинация ведомств и служб... во Франции XIII—XVвеков
321
Бывающих себе в исследуемый период пространство среди инст-
рументов властвования монарха49.
Статус верховной судебной палаты королевства — Парла-
мента, выраженный в номинации, прочно опирался на место
правосудия в структуре и идейном обосновании монархической
власти50. Будучи изначально единственным оправданием и ме-
ханизмом усиления верховной светской власти и оставаясь ее
главным инструментом, правосудие в той или иной степени при-
сутствовало в функциях королевских служителей всех звеньев
администрации. Более того, объем судебных полномочий прямо
влиял на статус службы: чем шире у нее была судебная компетен-
ция, тем выше статус. Исходя из этого исключительного места
правосудия в структуре верховной светской власти, формиро-
вался и статус верховной судебной палаты королевства, выра-
женный в ее номинации.
Прежде всего, Парламент был единственным в исследуемый
период ведомством, в названии которого присутствовало слово
«Двор / Курия/ Суд». Хотя и другие ведомства, выделившиеся из
Королевской курии, так или иначе поддерживали эту свою гене-
тическую связь, лишь Парламент четко и неизменно именовал-
ся «Двором Парламента» (Cour de Parlement / Curia Parlamenti),
что ставило его на вершину иерархии ведомств и служб короны
Франции51. В сочетании с функцией Совета, выраженной в на-
именовании служителей Парламента советниками, неизменно
присутствовавшими в его номинации наряду с «министрами /
мэтрами суда», Парламент получает самый авторитетный и мак-
симально престижный символический капитал.
В начальный период Парламент нередко именовался даже
собственно «Двором», без всяких добавлений и уточнений —
«наш Парижский Двор», «Двор Франции» и просто «Двор», а
в конце исследуемого периода в связи с передачей (указом от
13 октября 1463 г.) в его ведение судебных споров пэров Фран-
ции — «Двор пэров»52.
Эта особая, исключительная номинация Парламента проис-
текала из полноты компетенции верховного суда, являющегося
высшей инстанцией и последним прибежищем для апелляций
подданных короны на решения королевских судов всех уров-
ней и всех иных судов в королевстве. Исполняя, таким образом,
главную миссию короля — верховного судии, Парламент на-
деляется наивысшим символическим капиталом, какой только
мог заполучить институт королевской власти — представлять
без посредников персону монарха. Вынося приговоры «именем
322
С. К. Цатурова
короля», Парламент, по сути, олицетворял короля Франции в
сфере правосудия. Но эта сущность прерогатив верховного суда
получила важнейшее символическое подкрепление в номинации
ведомства. Парламент достаточно рано был объявлен в королев-
ских указах прямо и недвусмысленно «представляющим персо-
ну монарха»: впервые это определение появляется в ордонансе
о Парламенте от 17 ноября 1318 г., где членам верховного суда
предписывалось пресекать оскорбительные выпады адвокатов,
ибо «честь короля, чью персону они представляют, держа Пар-
ламент, не должна этого терпеть»53. Хотя и такая номинация ста-
вила Парламент в привилегированное положение, в дальнейшем
он был объявлен представляющим не только «честь короля», но
буквально его персону. Впервые такую номинацию получил гла-
ва Парламента — президент, в тексте приговора, вынесенного
в 1331 г.54 Вскоре, однако, этот символический капитал власти
получили все члены Парламента и таким образом сам верхов-
ный суд.
Парламент в целом и его служители в отдельности к середине
XIV в. объявляются «представляющими без посредников персо-
ну монарха»55. Такая номинация ставила служителей верховного
суда в особое, исключительное положение вершины корпуса ко-
ролевских чиновников и потому была им чрезвычайно дорога56.
Показательно, что эта максима фигурирует в сборнике казусов,
составленном знаменитым королевским адвокатом второй поло-
вины XIV в. Жаном Ле Коком: «Двор Парламента представляет
короля и сам король вещает в актах Двора»57. Однако здесь куда
важнее обратить внимание на контекст, в который эта максима
включена, поскольку он показывает существенные изменения е
понимании природы институтов королевской власти. В данном
случае речь шла об отказе Парламента принять адресованное
ему королевское письмо, как и всем прочим «судейским коро-
левства», на том основании, что Парламент якобы и есть король
а потому он не может сам себе адресовать письмо. Казус име/
место в 1384 г., и он явно обозначил новое качество, приобре
тенное верховным судом: Парламент начинает претендовать нг
символическое равенство с персоной монарха в рамках своег
компетенции.
Эта претензия отразила процесс развития публично-право
вого характера институтов королевской власти в контексте тео
рии «двух тел короля», выразившегося на определенном этапе i
в том, что Парламент объявляется представляющим не столькс
персону монарха, сколько его власть. Впервые такая символиче
Номинация ведомств и служб... во Франции XIII—XVвеков
323
ская претензия появляется в указе Иоанна II Доброго от 7 апреля
1361 г., а затем закрепляется в указе Карла V Мудрого от 28 ап-
реля 1364 г., когда, взойдя на престол, он первым из королей пе-
реназначил весь прежний состав Парламента. В преамбуле указа
говорится, что «Курия Парламента представляет образ нашего
Величества»58. Подобная формулировка адекватно отразила про-
цесс автономизации властных полномочий королевских служи-
телей от персоны конкретного монарха.
Признание этого нового статуса Парламента нашло отра-
жение и в политических произведениях эпохи. Так, Филипп де
Мезьер в «Сновидении старого паломника» писал о Парламенте
как представляющем не только персону монарха, но и его власть,
а Жан Жерсон в своих речах, обращенных к членам Парламента,
напоминал им, что они «представляют короля, если не как персо-
ну, то, по меньшей мере, как власть»59.
Таким образом, по мере укрепления публично-правовых ос-
нов королевской власти и автономизации ведомств и служб от
персоны монарха служители главного ведомства короны — вер-
ховного суда — наделяются новым качеством символического
капитала: они представляют не только персону монарха, но и,
главным образом, его власть.
Однако в этой функции репрезентации «персоны монарха»
был заложен глубокий конфликт, который со всей остротой про-
являлся в кризисные периоды. Функция репрезентации порожда-
ла у парламентариев претензии на равный королевскому статус
и власть в рамках своей компетенции. Право представлять персо-
ну монарха трактуется ими как право заменять его. В кризисные
годы, например в правление Карла VI, эта претензия парламента-
риев являлась благом для защиты интересов государства, так как
на ее основе Парламент защищал законы королевства, порядок
и стабильность в обществе. Но после преодоления кризиса мо-
нархам пришлось употребить немало усилий для обуздания свое-
волия парламентариев. Однако в исследуемый период функция
«представлять персону монарха» сыграла существенную роль в
становлении королевской власти и ее институтов, поскольку да-
вала в руки служителям короны мощный рычаг воздействия на
подданных, внушая им уважение к королевским чиновникам,
действующим от имени короля и в рамках делегированных им
полномочий.
Статус Парламента как главного ведомства короны Франции
выразился, как мы показали, в сфере номинации в форме ана-
логии с Королевской курией и в форме репрезентации персоны
324
С. К. Цатурова
монарха и его власти. Наконец, верховный суд короны Франции
приобрел и свою специфическую номинацию, в которой был
зафиксирован статус Парламента как главного хранителя коро-
левского суверенитета — «главная и суверенная Курия» (Court
capitale et souveraine).
Впервые эта характерная номинация Парламента появилась
в краеугольном для института ордонансе от 11 марта 1345 г.: он
назван «главным судом короля» (justice capitale du Roy)60. И эта
первая составляющая окончательной формулы номинации Пар-
ламента — «главная палата» — знаменует уникальный статус
верховного суда королевства. Этот статус получил более развер-
нутое определение в указе регента Карла. Опираясь на содей-
ствие Парламента для преодоления кризиса 1356— 1358 гг., в до-
статочно ординарном указе от 18 октября 1358 г., разрешающем
части членов Парламента работать в перерыве между сессиями,
преамбула содержит несколько неадекватное восхваление вер-
ховного суда. В ней сказано, что «Парламент до сего дня и всегда
был, есть и будет, при содействии и посредничестве Христа все-
могущего, светочем и красой правосудия и главным судом всего
королевства»61. Наконец, в ордонансе от 19 марта 1360 г. впервые
и окончательно за Парламентом закрепляется номинация «глав-
ного и суверенного суда всего королевства Франции»62.
Этот второй компонент номинации Парламента — сувере-
нитет — в сочетании с первым закрепил главенствующее ме-
сто верховной судебной палаты в складывающейся структуре
институтов королевской власти во Франции, соответствующее
месту правосудия в легитимации властных полномочий монарха.
Однако следует в должной мере оценить роль этого компонен-
та в оформлении и утверждении самого принципа суверенитета
королевской власти, еще далеко не столь очевидного и общепри-
нятого. Номинация главной судебной палаты как «суверенного
суда» сыграла в этом процессе одну из ключевых ролей, утвер-
ждая понятие суверенитета в политической теории и политиче-
ских представлениях современников. Благодаря такой номина-
ции Парламент превращается в главного хранителя и защитника
королевского суверенитета во Франции. Когда в середине XV в.
Карл VII упразднил судебную автономию Парижского универси-
тета, передав его дела в ведение Парламента, в указе от 26 марта
1446 г. говорилось, что «наша курия Парламента есть суверенная
и главная от нас во всем королевстве, и ей ответствуют и подчи-
няются все наши родичи, пэры, герцоги, графы и другие знатные
сеньоры нашего королевства, как нам и нашему суверенному
Номинация ведомств и служб... во Франции XIII—XVвеков
325
суду, подданными какового являются все в нашем королевстве»63.
Так, в итоге суверенная власть Парламента уравнялась к середи-
не XV в. с суверенной властью короля Франции.
Надо заметить, что формулы этой номинации от указа к указу
могли варьироваться, но они неизменно содержали в себе эти два
краеугольных компонента. Приведем ряд примеров в хронологи-
ческом порядке: «наш суверенный Двор и главный Суд»; «наш
главный Двор Парламента»; «Двор Парламента, кто есть главный
и суверенный Двор нашего королевства»; «наш главный Двор
Парламента»; «наш главный и суверенный суд»; «резиденция
суверенного суда»; «резиденция, главный и суверенный Двор
королевства»64. Важно обратить внимание в этом контексте, что
при создании аналогичных курий в провинциях Франции им из-
начально давалась та же номинация, которую имел Парламент в
Париже, что сразу же уравнивало их в статусе65.
В этой номинации Парламента, выделявшей его из всех иных
ведомств и служб короны Франции, фиксация статуса главной
палаты содержала в себе две важные символические функции.
Во-первых, она апеллировала к функции столицы королевства.
Нахождение главной судебной палаты, Парламента, в Париже
укрепляло столичный статус последнего, что, по сути, формирова-
ло новое политическое качество главного города королевства. Об
этой функции не раз особо говорится в королевских указах, где
сам факт нахождения Парламента в Париже превращает город
в подлинную политическую столицу королевства. Так, передача
всех судебных дел о земельных владениях церкви Нотр-Дам-де-
Пари в ведение Парламента объяснялось в указе от июня 1390 г.
тем, что он находится «в лучшем и самом почтенном городе на-
шего королевства, в каковом помещается резиденция и главный
суверенный суд»66. В других указах также говорится, что «Париж
есть самый главный город королевства, где наши предки короли
с давнего и древнего времени определили свое местопребывание
и где находится суверенная резиденция правосудия нашего ко-
ролевства»67.
Эти новые политические функции столицы Французского
королевства, выраженные в номинации Парламента, прочно
утвердились в политических представлениях современников и
нашли отражение в ряде произведений. Однако они, так же как
и определение Парламента в качестве «главного и суверенного
суда», содержали зёрна будущего конфликта монарха с верхов-
ным судом, ибо уравнивали резиденцию короля с резиденцией
верховного суда, где вершится суд короля без прямого участия
326
С. К. Цатурова
конкретного монарха, чаще всего находящегося за пределами
Парижа.
С другой стороны, нельзя не заметить, что и все остальные
верховные ведомства также находились в Париже, в столице ко-
ролевства, но это никак не отражалось в их номинации. Таким
образом, в номинации Парламента был выражен его особый ста-
тус, ставящий верховный суд во главе всей иерархии верховных
ведомств и служб короны Франции. И это монопольное положе-
ние, превосходство Парламента, прямо и недвусмысленно про-
писанное в королевских указах, опиралось на ценностные уста-
новки юристов-теоретиков и практиков судебной власти короля
Франции68. Этот высший статус Парламента закреплялся в указах
и тем, что он назывался «примером для всех остальных», «приме-
ром и зеркалом всех остальных судов нашего королевства», в том
числе и для Шатле, который «привык всегда точнейшим образом
следовать во всем стилю верховного суда и поступать так, как это
делается в Парламенте»69. Парламент объявляется в королевских
указах стоящим над всеми прочими судами, которые обязаны
ему подчиняться: «вы есть суверенные судьи над всеми другими
судами и юрисдикциями королевства Франции», «истинный све-
точ и пример всем остальным»70. Эта иерархия, на вершине кото-
рой стоял Парламент, соблюдалась даже в отношении связанной
с ним Палатой прошений Дома короля, о которой в королевском
указе было сказано, что она «одна из самых почтенных орди-
нарных юрисдикций нашего королевства, после нашего Двора и
Парламента»71. Символическое превосходство Парламента над
всеми остальными верховными ведомствами короны Франции
выразилось в предписываемой королевскими указами ориента-
ции на его стиль и распорядок работы72.
Надо сказать, что это символическое превосходство Парла-
мента с трудом и неохотно признавалось остальными верховны-
ми ведомствами, претендовавшими на приобретение аналогично-
го статуса73. Но даже не признавая долгое время за Парламентом
статуса главного ведомства короны и главы иерархии королев-
ских служб, королевские чиновники иных ведомств ориентиро-
вались на символический капитал верховного суда как на вожде-
ленную цель, тем самым способствуя закреплению и упрочению
status quo. В исследуемый период ряд ведомств и служб добились,
как мы выше наблюдали, статуса суверенных, а Палата счетов
почти уравнялась с Парламентом с точки зрения символического
капитала номинации. В дальнейшем по этому пути прошли и про-
Номинация ведомств и служб... во Франции XIII—XVвеков
327
чие ведомства короны Франции. Но Парламент так и остался на
вершине иерархии.
Наконец, еще одной важнейшей составляющей символиче-
ского капитала Парламента являлось провозглашение его «ис-
током правосудия» наравне с королем Франции (Princeps fons
iustitie). Впервые эта номинация появилась в ордонансе 28 апреля
1364 г., где Парламент назван «источником суда», и эта формула
повторялась не раз, видоизменяясь, но сохраняя эту сущностную
характеристику верховного суда как суверенного источника
правосудия: «Парламент всего правосудия нашего королевства
зерцало и исток», «источник и начало правосудия всего королев-
ства»74.
Номинация Парламента в королевском законодательстве,
таким образом, не только отражала место правосудия и верхов-
ной судебной палаты королевства в складывающейся структуре
королевской администрации, но и наделяла его важнейшим сим-
волическим капиталом, который поставил его на вершину иерар-
хии ведомств и служб короны Франции и обеспечил ему симво-
лическое превосходство.
Для изучения вопроса о том, как отражался процесс форми-
рования структуры ведомств и служб короны Франции в вос-
приятии современников, следует выявить, как официальная но-
минация отразилась в других трудах, вне стен Канцелярии, где
составлялись королевские указы с использованием устоявшихся
и меняющихся формул.
Первое, что бросается в глаза при чтении большого количест-
ва трактатов, зерцал и наставлений, это преимущественное вни-
мание авторов к верховному суду королевства — к Парламенту.
Если общественной критике подвергались служители всех ве-
домств, особенно налоговых и финансовых, то как институт ко-
ролевской власти в восприятии свидетелей процесса превалиру-
ет именно Парламент. И это, учитывая статус верховного суда,
выглядит вполне адекватным. Анри Бод даже ставил в заслугу
Карлу VII уравнение в статусе и прерогативах Парламента и Ко-
ролевского совета75.
Переходя к конкретным номинациям Парламента в произ-
ведениях современников, можно констатировать, что все ис-
пользуемые королевской Канцелярией формулы были известны
и приняты в политическом обществе. Так, важнейшая номина-
ция Парламента как «истока правосудия» встречается и в речах
канцлера Парижского университета Жана Жерсона, и в «Хрони-
ке монаха Сен-Дени»76.
328
С. К. Цатурова
В восприятии современников четко высвечивается главная
составляющая официальной номинации Парламента: его функ-
ция хранителя королевского суверенитета77. Выраженный еще в
«Поликратике» Иоанна Солсберийского образ «трона правосу-
дия», на котором восседает король, идущий от библейской сак-
ральной концепции власти, глубоко укоренился во французской
политической культуре78. Но важно, что этим «троном правосу-
дия» признается собственно Парламент, который исполняет эту
главную священную миссию короля-судии. Именно поэтому, об-
ращаясь за справедливостью к Парламенту, Жерсон прибегает к
этой самой престижной номинации: «к его высокому трону пра-
восудия, где восседает и покоится его королевская власть. А кто
есть этот трон правосудия? Нет нужды мне это называть; каждый
это знает. Это почтеннейший двор Парламента... мистический
трон»79. Эта последняя составляющая формулы номинации име-
ет особое значение.
Восприятие Парламента как главного хранителя власти ко-
роля, его основной общественной функции — устанавливать
справедливость, имело своим последствием перенесение на вер-
ховный суд формирующегося культа королевской власти, так
называемого королевского культа (religion royale). Так, в ходе су-
дебного процесса в 1383 г. истец заявлял, что обращает свое про-
шение в Курию «как к благородной службе короля», уравнивая
персону монарха и его Парламент80. Это благородство королев-
ской миссии, таким образом, переносится на сам верховный суд,
который в стихах Марциала из Оверни назван позднее «благо-
родным Парламентом»81.
Священный характер миссии короля-судии выразился и в
еще одной характерной номинации верховного суда королев-
ства: в своем трактате Филипп де Мезьер именует его «святым
Парламентом Парижа», в котором «права короля без пристра-
стия свято охраняются»82. Сакральная концепция правосудия
отражалась в обращении к парламентариям как к «священству»,
а к Парламенту как к «святой коллегии»83. Вытекающий из этой
номинации статус и авторитет верховного суда проявился и в
формулах завещаний королевских служителей на рубеже XIV —
XV вв., в которых Парламент именуется ими «почтенной и благо-
родной курией»84.
По мере развития сакральной концепции королевской вла-
сти и закрепления за королем Франции номинации «христиан-
нейшего короля», как и концепции двух тел короля, Парламент
начинает претендовать на номинацию воплощения «мистиче-
Номинация ведомств и служб... во Франции XIII—XVвеков
329
ского тела» государства. Уже в речи Жерсона мы встречаем эту
аллюзию («мистический трон правосудия»), и она в дальнейшем
только «разверстывается». Хотя Парламент осмелился назвать
себя «мистическим телом» (corps mystique) лишь к концу XV в.,
но уже и в исследуемый период этот образ заявляет о себе в ри-
торике парламентариев85.
Таким образом, официальная номинация Парламента в коро-
левском законодательстве эффективно внедрялась в политиче-
ское сознание, что служило упрочению власти и авторитета вер-
ховного суда как главного хранителя королевского суверенитета
и высшей инстанции королевской администрации.
Подводя итоги сделанному анализу становления и эволюции
номинации верховных ведомств и служб короны Франции, мож-
но констатировать следующие основные ее параметры. Во-пер-
вых, официальная номинация ведомств и служб в королевском
законодательстве являлась важнейшей составной частью укреп-
ления их власти и авторитета. Она подкрепляла символическим
капиталом те властные полномочия, которые король Франции
делегировал своим служителям. Во-вторых, официальная номи-
нация четко отражала иерархию ведомств и служб, на верши-
не которой безраздельно господствовала верховная судебная
палата королевства — Курия Парламента. В-третьих, сама эта
номинация в значительной степени формировала новый язык
власти, призванный отразить нарождающиеся концепты строя-
щегося государства, главным среди которых являлся суверенитет.
Таким образом, включение понятия суверенитета в официаль-
ную номинацию верховных ведомств и служб короны Франции
само по себе способствовало утверждению этого основополагаю-
щего принципа Etat moderne задолго до появления теории Жана
Бодена86. Наконец, номинация верховных ведомств и служб и ее
постепенная трансформация адекватно отражала процесс авто-
номизации институтов королевской власти от персоны монар-
ха, разделение корон и короля, когда королевские служители
становятся хранителями суверенитета не личности короля, а его
власти. Появление в конце исследуемого периода понятия «ми-
стического тела» применительно к Парламенту ясно обозначает
тенденцию формирования «неумирающего тела государства»,
наделенного сакральными атрибутами, которые на основе прин-
ципа представительства делегировались королем своим должно-
стным лицам.
В этом символическом капитале, в этом идейном обоснова-
нии статуса верховных ведомств и служб короны Франции выра-
330
С. К. Цатурова
зилось существенное новое качество, приобретенное верховной
властью: ее обезличенность и подчиненность законам королев-
ства, ее суверенный и публично-правовой характер. Использова-
ние концепта «суверенитета» в качестве выражения наивысшего
авторитета, к которому стремились все верховные ведомства ко-
роны, раскрывает глубокую преемственность институтов, прин-
ципов и идей в становлении Etat moderne.
1 На этот аспект и его значение для становления институтов королев-
ской власти во Франции обратил внимание выдающийся французский
социолог П. Бурдьё. См. статьи, вошедшие в сб.: Бурдьё П. Социология
социального пространства / Пер. с фр.; отв. ред. пер. Н.А. Шматко. М.;
СПб., 2007. Хотя предложенный автором термин — «символический
капитал» — отнесён им к сфере восприятия формирующейся верхов-
ной светской власти, мне представляется уместным использовать его
применительно к области риторики власти. Единственным исследова-
телем, кто бегло обратил внимание на исследуемый в данной статье
аспект, была только Ф. Отран, автор фундаментального труда о рож-
дении корпуса служителей Парижского парламента. См.: Autrand Fr.
Le concept de souverainete dans la construction de Г Etat en France //
Axes et m£thodes de 1’histoire politique / Sous la dir. De S. Berstein et
P. Milza. P., 1998. P. 160—161; Eadem. Naissance d’un grand corps de Г Etat:
Les gens du Parlement de Paris, 1345—1454. P., 1981. P. 136, 144—145.
2 О новых подходах в современной историографии средневековой по-
тестологии, в том числе в исследовании механизмов и принципов вла-
ствования, способов манипулирования массами и форм пропаганды
см.: Хачатурян Н.А. Современная историография о проблеме коро-
левской власти в средневековом обществе // Средние века. М., 1995.
Вып. 58. С. 144-149.
3 Новаторской и потому не оцененной в должной мере современниками
работой явилась статья Бабо о преамбулах королевских ордонансов
как важном источнике королевской пропаганды и формы диалога вла-
сти и общества. См.: Babeau A. Les pr£ambules des ordonnances royales
et Г opinion publique // S£ances et travaux de 1’Academie des sciences
morales et politique. P., 1896. N 146. P. 797 — 858.
4 «II est a noter que le roy par sa souverainete peult a ses officiers donner
nom excellent comme chancelier, pr£sident, maistre des comptes et
aultres semblables, ce que les aultres seigneurs ne peuvent faire pour ce
qu’il n‘est pas convenable qu’ils se demonstrent pareils a leurs souverain
seigneurs». Cm.: Ableiges J.D'. Le Grand coutumier de France / Ed. E. La-
boulaye, R. Dareste. P., 1868. P. 94 (Цит. no: Autrand Fr. Le concept de
souverainete. P. 154—155). Ф. Отран связывает появление этого рас-
суждения во второй половине XV в. с борьбой Людовика XI против
претензий герцога Бургундского на суверенную власть, в том числе и
в номинации своих верховных ведомств и служб.
Номинация ведомств и служб... во Франции XIII—XVвеков
331
5 Ordonnances des rois de France de la troisieme race / 6d. E. Lauriere, D.
Secousse, L. De Vilevault et autres: 22 vols. P., 1723— 1849. (Далее: ORF,
том, стр.) II. 175 N 10. Как очень важное положение, эта норма была
повторена в ордонансе от 5 февраля 1389 г. (ORF. XII. 162 N 2).
6 См. подробнее исследование этого конфликта: Цатурова С.К. Офице-
ры власти. Парижский парламент в первой трети XV в. М., 2002. С. 193;
Journal de Nicolas de Baye, greffier de Parlement de Paris. 1400— 1417 /
Ed A. Tuetey: 2 vols. P., 1885, 1888. T. I. P. 142- 143 (21 нояб. 1405 г.).
7 На важную политическую, символическую и идеологическую роль
«совета» первым обратил должное внимание Ю.П. Малинин. См.:
Малинин Ю.П. Франция в эпоху позднего Средневековья. СПб., 2008
(особ. С. 52-69).
8 Ордонансы 2 октября 1345, 28 мая 1359 и 7 января 1408 г. (ORF. II. 235 —
236; III. 346; IX. 288).
9 «des seigneurs de Parlement, des requestes de son Hostel, des comptes,
et autres conseillers». Cm.: Morel O. La grande chancellerie royale et
Г expedition des lettres royaux de I'avenement de Philippe de Valois a la
fin du XIVе siecle (1328-1400). P., 1900. P. 546. N 37.
10 «...наш любимый и верный рыцарь и советник мессир Жан Бернье, се-
нешаль Бокера» (письмо дофина Карла от 25 января 1358 г.); «наши лю-
бимые и верные советники, вершащие дело нашей Канцелярии» (указ
Карла VI от 7 января 1389 г.) «служба советника в деле суда в Казне»
(назначение Гийома де ла Э (de la Haye) 4 августа 1463 г.) (ORF. III. 309;
XII. 167; XVI. 53).
11 Не случайно Жан Жувеналь, обращаясь к брату, ставшему канцлером
в 1445 г., напоминает, что он «первый и главный из советников». См.:
Juvenal des Ursins J. Ecrits politiques / Ed. P.S. Lewis. 3 vols. P., 1978,
1985, 1992. T. I. P. 445.
12 «ad Curiam nostram, seu Parlamentum» (ORF. I. 358 —359); «de nostra
Curia, seu nostro communi Consilio» (ORF. III. 2 — 3).
13 «Conseil du Roy etant en Parlement» (ORF. VII. 94, 283, 786).
14 Например, в приговоре 1385 г. сказано: «Comparentibus Coram nobis
et nostro Consilio in nostra Parlamenti Curia». Таких формулировок
достаточно много. См.: Archives Nationales. Serie U Extraits, copies et
memoires interessant diverses juridictions, procedures et pieces deposees
aux greffes. Collection Le Nain. (Далее: AN U). U 508. Autorite de
Parlement. Fol. 85 — 89.
15 Mezieres Ph. de. Songe du viel pelerin / Ed. G.W. Coopland: 2 vols.
Cambridge, 1969. T. I. P. 488-489, 504.
16 Ордонансы 19 марта 1360, 28 мая 1373, 14 марта 1398, 13 февраля 1399,
23 декабря 1409, 16 февраля 1419 гг. (ORF. IV. 725; V. 613; VIII. 184,315-
316; IX. 487; X. 437).
17 См. формуляр указа, в котором члены Парламента в Тулузе также
названы «noz amez et feaulx conseillers les gens tenans et qui tiendront
nostre Parlement de Toulouse». Cm.: Le Formulaire d'Odart Morchesne
332
' С.К. Цатурова
dans la version du mss BNF fr. 5024 / Ed. O. Gutotjeannin, S. Lusignan. P.,
2005. P. 193 Ch. 6.6.8.
18 Участие чиновников Парламента в работе Королевского совета как
одна из их основных функций четко зафиксировано в кабошьенском
ордонансе 1413 г., в статье, осуждающей их за чрезмерное пристрастие
к разъездам в комиссии по расследованиям (Ordonnance cabochienne
(26-27 mai 1413) / Ed. A. Coville. P., 1891. P. 91-92. N 157).
19 AN U 508. Fol. 296.
20 О важности, с точки зрения оформления корпорации, формы пере-
числения членов Парламента, в частности о замене около 1390 г. «со-
циальной» иерархии (сначала рыцари, затем неблагородные служите-
ли) на иерархию бюрократическую (в строгом порядке выслуги лет)
см.: Autrand Fr. Naissance d'un grand corps de 1'Etat. P. 182— 184.
21 См. подробнее: Цатурова С.К. Офицеры власти. С. 191 — 192; 258 —
262.
22 «per consilium in Camera compotorum» (AN U 540. Ce qui concerne la
Chambre des comptes. Fol. 48 (1407 r.), Fol. 343 (1330 r.).
23 AN U 540. Fol. 425 (7 января 1401 г.); указы от 28 декабря 1385, 18 авгу-
ста 1408, 23 декабря 1454 гг. (ORF. VII. 140; IX. 127; XIV. 341).
24 ORF. I. 386, 391, 696. N 9 (ордонансы от 1303 и 1319 гг.).
25 ORF. I. 360-361. N 18, 21.
26 ORF. XII. 162: «ayans gouvernement de Seneschausse, Bailliage ou autre
Judicature... Seneschaux, Baillis et autres Juges » (ордонанс 5 февраля
1389 г.).
27 «les sieges de Prevostez, Senechaussd et autres notables offices de
judicature » (Ordonnance cabochienne. P. 98. N 165).
28 «et autres manieres de Receveurs» (ORF. I. 658 N 6).
29 «comme souverains sans moyen, apres Nous et nostre Court de Parlement»
(ORF. VII. 681). Такая номинация издавна являлась пределом их мечта-
ний, о чем свидетельствует выдающийся правовед Филипп де Боману-
ар, писавший еще в конце XIII в.: «il est en office de baillie, represente la
personne son seigneur». Cm.: Beaumanoir Ph. de. Coutumes de Clermont
en Beauvaisis / Publ. par A. Salmon: 2 vols. P.r 1899—1900. T. I. P. 19.
N 15).
30 Об этом ставшем нарицательным рвении см. в частности: Dupont-
Ferrier G. Oii dtait la formation de Г unite fran^aise aux XV et XVI siecles //
Journal des savants. 1941. N 1. P. 10 —24; 54 — 64; 106—109 (особ. P. 117).
31 См. например, ордонанс от 22 августа 1375 г., уточняющий компетен-
цию и статус служителей этого ведомства, или большой ордонанс от 7
января 1408 г. обо всем корпусе королевской администрации. Во всех
случаях они именуются «Maistres des Eaux et Forests» (ORF. VI. 141 —
142; IX. 285 N 18).
32 См. например, ордонанс от 1 июня 1331 г. или от 7 января 1408 г. (ORF.
II. 67-68; IX. 285 N 16).
33 См. например, ордонанс 28 июня 1337 г. и 7 января 1408 г. (ORF. VI.
ij-iij; IX. 285 N 19).
Номинация ведомств и служб... во Франции XIII—XVвеков
333
34 ORF. VI. 52.
35 Ордонансы от 28 января 1383 г., 28 февраля 1389 г. и 11 апреля 1390 г.
(ORF. VI. 705; VII. 228, 336).
36 «sur le fait de Finances des Aides... sur le fait de Justice des Aides» (ORF.
VII. 404 — 405).
37 ORF. VIII. 345-348.
38 ORF. VIII. 409-411.
39 «au bien, prouffit et utilite de Nous et de la chose publique de nostre
Reaume» (ORF. IX. 201—202).
40 Впервые упомянуто в указе от 28 октября 1410 г., где сказано: «de
gendral, qui est souveraine en chef sur ledict fait» (ORF. IX. 550).
41 «Chambre de la Justice des dictes Aides, qui est souveraine quant au
faict des dictes aydes, et en laquelle tous proces et questions prennent fin
comme en nostre Cour de Parlement» (ORF. X. 198). Статус подтвержден
в ордонансе от 18 сентября 1460 г. (ORF. XIV. 496).
42 Как пример, приведем статус Налогового суда в Лангедоке. См. ордо-
нанс об учреждении ведомства от 21 июля 1444 г. и его восстановле-
нии после временного упразднения от 12 сентября 1467 г.: (ORF. XIII.
407; XVII. 10-11).
43 Juvenal des Ursins J. Ecrits. T. II. P. 342 — 343.
44 См. например ордонанс от 18 июля 1318 — 10 июля 1319, 27 сентября
1361, 7 января 1408 гг. (ORF. I. 656-658; III. 523-524; IX. 285).
45 «les gens de noz Comptes sont juges souverains en telles et semblables
matieres de finances ordinaires deppendans du Domaine et des faiz des
Comptes» (ORF. XIV. 489-490).
46 «estre a Nous subgectz sans moyen, et sans ressort aucun en nostredit
Parlement ne ailleurs» (XIV. 511).
47 «justice, par laquelle les rois regnent... la conservation de noz droits
royaux, domaines et autres deniers par lesquels ladite chose publique est
maintenue et deffendu» (ORF. XV. 11).
48 См. ордонансы от 23 ноября 1461 и 26 февраля 1465 гг. (ORF. XV. 191 —
192; XVI. 297 — 299): «dictinctes et separdes Tune de Г autre... estre entre nos
principales chambres, conservacion et deffence singulier de noz droictz et
Demaines... entre noz cours et chambres seule singuliere a Nous... 1'arche
et le repositoire de noz titles».
49 Отголоски этой разницы между правосудием и финансами слышны и
значительно позднее. Так, в трактате выдающегося правоведа XVI в.
Шарля Луазо зримо выражена разница между судебными и финансо-
выми функциями: три цветка лилии в гербе Франции, согласно авто-
ру, означают три власти — управление, правосудие и финансы; при-
чем оружие и суд, как две главные, расположены на одном высоком
уровне, а финансы чуть ниже, «не будучи столь же благородны», как
две первые. См.: Loyseau Ch. Cinq livres du droit des offices. P., 1701.
P. 8-9.
334
С.К. Цатурова
50 Цатурова С.К. Священная миссия короля-судии, ее вершители и их
статус во Франции XIV — XV вв. // Священное тело короля: Ритуалы и
мифология власти / Отв. ред. Н.А. Хачатурян. М., 2006. С. 78 — 95.
51 Анализ номинации Парламента в протоколах первой трети XV в. см.:
Цатурова С.К. Офицеры власти. С. 190—191.
52 «Curia franciae Domini Regis» (1283); «nostrae Curiae Parisiis» (1307);
«Cour de France» (1318); «Court»; «Court des peres» (AN U 508. Fol. 33;
ORF. XII. 367; I. 675; II. 225, 450-456; XVI. 87-88).
53 «car 1’honeur du Roy, de qui ils representent la personne tenant le
Parlement, ne le doit mie souffrir» (ORF. I. 676 N 19). Норма дословно
повторена в краеугольном для парламентской корпорации ордонансе
от 11 марта 1345 г. (ORF. II. 228 N 17).
54 «illi qui de Consilio nostro praesident in Parlamento personam nos tram
representant in hac parte» (AN U 508. Fol. 24).
55 Приведем ряд примеров такой номинации: «qui sunt in Parlamento
nostro, hi personam nostram representant» (AN U 508. Fol. 24); «immediate
personam nostram representant... representans Regem immediate»; «qui
representoit le Roy» (AN U 502. Ce qui regarde les premiers presidents.
Fol. 91); «representant sanz moyen la personne de mondit seigneur» (ORF.
IV. 725).
56 Члены Парламента не уставали о ней напоминать, особенно в кри-
зисные моменты. См. протокол заседания Совета Парламента от 17
февраля 1413г., на котором вновь упоминается, что Парламент пред-
ставляет без посредников (sans moien) персону монарха. См.: Цату-
рова С.К. Офицеры власти. С. 248 — 249. В составленном гражданским
секретарем Парламента в 1422 г. «Церемониале похорон короля» ме-
сто членов Парламента у катафалка обосновывается тем же символи-
ческим капиталом: «ilz qui en parlement represent la personne du roy...
soient au plus pres du corps du roi». Cm.: Ceremonial de 1'inhumation de
Charles VI // Giesey R. Le roi ne meurt jamais. Les obseques royales dans
la France de la Renaissance. P., 1987. P. 301.
57 «Curia Parlamenti representat regem et loquitur rex in factis curie» (Le
CoqJ. Questiones / Ed. M. Boulet. P., 1944. P. 16. Qu. 18). В его сборнике
судебных казусов сходную номинацию имеет канцлер, явно в связи с
его статусом главы Парламента: «dominus cancellarius est pars domini
nostri regis, ymo ipsius personam representat» (Ibid. P. 467. Qu. 376).
58 «proprie representat in populo celsitudinis nostre Majestatem»; «nostre
Majestatis ymaginem representat» (ORF. III. 482; IV. 418).
59 Mezieres Ph. de. Songe. T. I. P. 473; 503; «representent le roy, et se non
quant a personne au moins quant a auctoritd... ou repose et est represent
1’auctoritd royalle de France». Cm.: Gerson J. Oeuvres completes / Ed.
Glorieux: 10 vols. P., 1960. T. 7: L’oeuvre fran^aise. P. 328, 598.
60 ORF. III. 220. В ордонансе 7 апреля 1361 г. эта формула несколько рас-
ширяется, сохранив суть: «sedis nostri Parlamenti. universalis et capitalis
Justicie Regni nostri» (ORF. III. 482).
Номинация ведомств и служб... во Франции XIII—XVвеков
335
61 «Parlamentum quod hactenus hucusque, semper fuit, est et erit adjutorio
Christi omnipotentes interviente et mediante, lux et splendor Justicie, ac
capitalis Justicia tocius dicti Regni» (ORF. IV. 724).
62 «la Justice capital et souveraine de toute Royaume de France» (ORF. IV.
725).
63 «nostre court de Parlement est souveraine et capital de par nous de tout
nostredit Royaume, et у respondent et obdissent touz noz Parens, les Peres,
Dues, Contes et autres grans Seigneurs de nostre Royaume, comme a Nous
et nostre Justice souveraine a laquelle tons ceulx de nostredit Royaume
sont subgets» (ORF. XIII. 457 —458).
64«nostre Court souveraine et Justice capitate» (ORF. IV. 513: ордонанс 16
декабря 1364 г.); «nostre Court capital de Parlement» (Ibid. VII. 331: ор-
донанс 28 января 1390 г.); «Court de Parlement qui est Court capital et
souveraine de nostre Royaume» (Ibid. 584: ордонанс 19 ноября 1393 г.);
«nostre capitalle Court de Parlement» (Ibid. 770: указ февраля 1389 г.);
«nostre Justice capital et souveraine» (Ibid. VIII. 574: указ 24 марта 1403 г.);
«le Siege souveraine de la justice» (Ibid. IX. 5: указ 26 мая 1404 г.); «Siege
de la Court capitalle et souveraine dudit Royaume» (Ibid. 437: указ от 16
февраля 1418 г.). Формулы из протоколов Парламента см.: Цатуро-
ва С.К. Офицеры власти. С. 248 — 249.
65 Парламент в Тулузе назван «резиденцией главного суда», «главной и су-
веренной курией» («1е siege de la Justice», «Cour capitate et souveraine»)
(указы от марта 1420 и 6 ноября 1421 гг.: ORF. XI. 59 — 60, 138). Эдикт
от 12 июня 1462 г. об учреждении Парламента в Бордо передавал
ему те же функции, что и у Парижского парламента: «nostra suprema
Parlamenti curia Parisiensi... Chambre de Parlement ou cour souveraine»,
а сам он назван «суверенной курией» (ORF. XV. 500 —502).
66 «est assise en la meilleur et plus notable ville de nostre Royaume, en laquelle
est nostre Siege et Court principal et souveraine» (ORF. VII. 348 — 349).
67 Указ от 30 марта 1402 г., формула дословно повторена в указе от 24
марта 1403 г.: «Nostre ville de Paris qui est la plus principalle ville de
nostre Royaume et en laquelle nos predecesseurs Roys ont accoutume de
tres-long et ancien terns faire leur residence, et si у est le siege souverain
de la Justice de nostredit Royaume» (ORF. XII. 211; VIII. 574).
68 Как это характерно для развития политических идей, эта максима
впервые возникает в речах адвокатов — самого боевого авангарда
строителей монархического государства. Так, уже в ходе судебного
слушания в 1348 г. адвокат назвал Парламент «Curia Superior Caeteria
temporalibus Curiis Regni» (AN U 508. Fol. 35). Об этой важной роли
адвокатов см.: Autrand Fr. L’image de la noblesse en France a la fin du
Moyen Дде. Tradition et nouvaute // Comptes rendus de 1’Academie des
Inscriptions et Belles-Lettres. 1979. P. 340 — 354.
69 Указы от 17 января 1368, 19 ноября 1393 и 8 июня 1408 гг.: «exemple
des autres», «doit estre exemple et mirouir de toutes les autres cours»,
«superioris Curie status et preeminencie» (ORF. VII. 584, 705; IX. 328).
336
С. К. Цатурова
70 Указы от мая 1425, 28 октября 1446, ордонанс 1454 гг.: «les Juges
souveraines de toutes les autres cours et juridictions de Royaume de
France», «qui у sont subjects», «vraie lumiere & exemple a toutes les
autres», «qui est sur toutes les autres et qui est et doit estre exemple et
lumiere des autres» (ORF. XIII. 88, 471-472; XIV. 311).
71 «une des plus notables Juridictions ordinaires de nostre Royaume, apres
nostre Court de Parlement» (ORF. IX. 138).
72 Так, в кабошьенском ордонансе Палате счетов предписывалось «ис-
править их календарь по календарю Парламента, ориентируясь на его
распорядок работы в праздничные и выходные дни». См.: Ordonnance
cabochienne. Р. 81. N 143).
73 Целый ряд казусов конфронтации Парламента с иными верховными
ведомствами выявлен нами в протоколах верховного суда первой тре-
ти XV в. См.: Цатурова С.К. Офицеры власти. С. 232.
74 Указы от 28 апреля 1364, 15 августа 1389, 13 ноября 1403 гг.: «tons
Justitie», «tocius Justicie dicti Regni nostri speculum et origo», «Fons
eciam et origo Justicie tocius Regni nostri» (ORF. IV. 418; VII. 290; VIII.
617).
75 «et equipoloit on son coseil a une cour de Parlement pour les notables
et grans gens qu’il у tenoi». Cm.: Baade H. Eloge ou portrait de la
Charles VII // Chartier J. Chronique de Charles VII roi de France / Publ.
par Vallet de Viriville: 3 vols. P., 1858. T. 3. P. 132.
76 Монах из Сен-Дени, описывая реформы «мармузетов» в Парламен-
те, называл его «fontem justicie» (Religieux de Saint-Denis. Chroniques
contenant le regne de Charles VI / 6d. Et trad. L.F. Bellarguet. 6 vols. P.,
1839— 1855. T. I. P. 571); в речи Жерсона по иску против Карла Савой-
ского он обращался за справедливостью к Парламенту как к «fontaine
de justice royalle» (Gerson J. Oeuvres. T. 7. P. 331).
77 Характерно, что канцлер Университета Жерсон также был сторонни-
ком представления о Парламенте как о хранителе королевского суве-
ренитета и считал правильным иметь в королевстве всего одну суверен-
ную судебную палату, подобно тому, как у тела всего одна голова, дабы
спасти королевство от смут и распада. См.: Gerson J. Oeuvres. Т. 7. Р. 1117.
78 «Le Roy qui siet en siege de jugement si dissipe et destruit par son regart
tout mal». Cm.: Foulechat D. Tyrans, princes et pretres: Jean de Salisbury.
Policratique, IV et VII / Ed. Ch. Brucker // Moyen Fran^ais. N 21. Montrdal,
1987. P. 77. Этот образ идет от Библии: Царь, сидящий на престоле суда,
разгоняет очами своими всё злое (Притч. 20: 8).
79 «а son hault throne de justice ou siet et se repose son autorite; chascun
le scet; c'est par excellence cette cour tres honnorable de Parlement... le
throne mystique... ceste court et ce throne de justice» (Gerson J. Oeuvres.
T. 7. P. 327, 340).
80 «a la cour comme au noble office du Roy» (AN U 508. Fol. 25).
81 «Que leur cas fust subzmisau jugement/De la Justice, et noble Parlement».
Cm.: Martial de Paris dit d'Auvergne. Les vigiles de Charles VII et sos
Poesies / Ed. Coustelier. P., 1724. P. 182.
Номинация ведомств и служб... во Франции XIII—XVвеков
337
82 «saint Parlement de Paris ou quel les droiz royaulx. sans faveur, sont
sainctement maintenuz» (Mezieres Ph. de. Songe. T. I. P. 80; T. II. P. 353).
83 Именно так обратился к парламентариям папский легат. См.: Цатуро-
ва С.К. Священная миссия короля-судии. С. 86; «Le Parlement estoit la
Cour capitale de toute le Royaume en Justice qui represente nuement le
Roy, et peut estre appelld le Saint College» (AN U 508. Fol. 27/ AN U 2224.
Fol. 204v).
84 «Venerabilis Curie Parlamenti», «Noble court de Parlement». Cm.:
Bibliotheque Nationale de France. Collection Moreau. 1161. Copies
de testaments enregistres au Parlement. Fol. 14 v, 465; 1162. Copies de
testaments enregistres au Parlement. Fol. 548 v.
85 Впервые это выражено в ремонстрации Парламента к Карлу VIII в
июне 1489 г. по поводу отмены Прагматической санкции. См.: Maugis Е.
Histoire du Parlement de Paris. Dds avenement des rois Valois a la mort
d'Henri IV. 3 vols. P., 1913- 1916. T. I. P. 373-375.
86 Сделанный анализ лишний раз подтверждает, на наш взгляд, право-
мерность использования концептов «государства» и «суверенитета» до
их оформления в политическом словаре, поскольку свидетельствует в
пользу заложенных в основании строящегося государственного аппа-
рата механизмов развития. Об этих сомнениях и своей позиции сторон-
ника концепции большой длительности см. статью крупнейшего спе-
циалиста по политической культуре Франции позднего Средневековья
Ж. Кринена: Кгупеп souverainete royale // Les tendances actuelles
de 1'histoire du Moyen Aje en France et en Allemagne: Actes du colloques
de Sdvres (1997) et Gottingen (1998) organisds par le CNRS et le Max-
Plank-Institut fur Geschichte /Sousladir. de J.-Cl. Schmitt, O. G. Oexle. P.,
2002. P. 299-302.
Т.Н. Таценко
РАЗВИТИЕ ЦЕНТРАЛЬНЫХ ОРГАНОВ
УПРАВЛЕНИЯ В НЕМЕЦКИХ
ТЕРРИТОРИАЛЬНЫХ ГОСУДАРСТВАХ XVI в.
ГЕРЦОГСТВО ВЮРТЕМБЕРГСКОЕ
Развитие немецкой государственности в конце Средневеко-
вья — начале Нового времени происходило в рамках территори-
альных княжеств. К этому времени среди них уже выделялись
наиболее крупные, например герцогство Баварское, курфюрше-
ство и герцогство Саксонские, курфюршество Бранденбургское.
К этому ряду территориальных государств принадлежал и Вюр-
темберг.
Его владетельным государям, известным с XII в. как графы
Вюртембергские, путем укрепления власти и последовательного
расширения своих земель удалось к концу XV в. стать самым боль-
шим и сильным территориальным княжеством на крайнем юго-
западе Германских земель. Наряду с крупной замкнутой терри-
торией в Швабии с центрами в Штутгарте и Урахе Вюртембергу
принадлежали несколько отдельных владений по другую сторо-
ну Рейна: графство Мёмпельгарт (Mompelgart, фр. Montb£liard),
примыкавшее к графству Бургундия с его северо-восточной
окраины, а также небольшие земли в Эльзасе: графство Хорбург
(Horburg) и владение Рейхенвейер (Reichenweier).
В 1482 г. при участии сословий был заключен так называемый
Мюнзингенский договор о неделимости страны. В нем увенча-
лись успехом усилия графа Эбергарда Бородатого (1482—1496)
по консолидации территориальных владений: по договору в бу-
дущем запрещались болезненные разделы земель между наслед-
никами, как это бывало прежде. Эбергарду Бородатому в 1495 г.
удалось добиться и повышения правового статуса страны: Вюр-
темберг стал герцогством. Таким образом, император Максими-
лиан I признал всю территорию Вюртемберга в качестве единого
имперского лена. При этом был подтвержден принцип недели-
мости страны и обязательность наследования всей территории
Вюртемберга старшим сыном (Primogenitur).
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
339
Внешнее окружение и особенности
сословного устройства
Герцогство Вюртембергское обладало бблыпим своеобра-
зием по сравнению с другими крупными территориальными
государствами XVI в., такими, например, как курфюршества
Бранденбургское и Саксонское. Вюртемберг располагался в том
регионе, где власть империи проявлялась сильнее, чем где бы то
ни было в Германских землях. Концентрация здесь малых владе-
ний, их сильная раздробленность заставляла сословия — города
и рыцарство — из страха потерять свой правовой статус и не-
зависимость искать опору и защиту в империи и ее институтах.
Этим объясняется особенная многочисленность на юго-западе
Германских земель имперского рыцарства и имперских городов.
Здесь располагались 90 из примерно 130 свободных и имперских
городов в Германии1.
В юго-западном регионе находилось и большинство импер-
ских институтов, например имперское правление (Reichsregi-
ment) в Эсслингене и Шпейере, имперский суд в Шпейере, импер-
ский земский суд в Ротвейле. В городах этого же региона предпо-
читали проводить и собрания имперских сословий — рейхстага
(Аугсбург, Шпейер, Вормс).
Фактором ощутимого присутствия империи на юго-западе
Германских земель были имперские округа, заново организован-
ные в 1500 г. в процессе имперской реформы: Верхнерейнский,
Швабский, Франконский и Австрийский. В их задачи входили
сохранение и поддержание мира в регионе, обеспечение испол-
нения решений имперских органов, взимание налога для войны
с османами, принятие и проведение в жизнь хозяйственных и
полицейских установлений. Герцоги Вюртембергские, как госу-
дари самого крупного территориального государства в регионе,
являлись наряду с епископами Констанцскими руководителями
Швабского округа.
Присутствие императорского и австрийского дома Габсбур-
гов в юго-западном регионе, в непосредственной близости от
герцогства Вюртембергского, определялось и наличием здесь
значительного массива земель австрийских Габсбургов, а имен-
но в Верхней Швабии, на Боденском озере, в Шварцвальде и
Верхнем Эльзасе. Эти земли имели для Габсбургов стратегиче-
ское значение, так как служили своеобразным мостом между их
наследственными землями в Тироле и их же владениями в граф-
стве Бургундия.
340
Т.Н. Таценко
Инструментом власти Габсбургов в регионе служил создан-
ный еще в 1488 г. по инициативе императора и под его главен-
ством Швабский союз, куда входили все крупные территориаль-
ные государства юга и запада Германии, в том числе курфюрше-
ство Майнцское, франконские епископства, Пфальц, Бавария,
Вюртемберг и Австрия. Швабский союз был серьезной силой —
он сыграл главную роль в подавлении крестьянских восстаний
1525 г. в Южной Германии.
Особенности внешнего окружения герцогства Вюртемберг-
ского сказывались и на его внутриполитической ситуации. В пер-
вую очередь, это касалось своеобразия вюртембергских земских
сословий: здесь не сложилась классическая форма сословной
организации: дворянство / рыцарство, клир и бюргерство. Боль-
шая часть дворянства уже в XIV в. приобрела статус имперского,
чтобы, став держателями ленов от императора, пользоваться его
защитой. Остатки земского дворянства, представители которого
в XV в. еще участвовали в качестве небольшой рыцарской курии
в сословных собраниях — ландтагах, вышли из-под вюртемберг-
ской юрисдикции во время правления герцога Ульриха (1503 —
1519, 1534— 1550) из-за его непредсказуемой политики, особенно
недружественной в отношении рыцарства.
Сословия в Вюртемберге представляло, в первую очередь,
бюргерство, так называемое «простое сословие» (Gemeine
Landschaft). Города делегировали на ландтаги своих бургомист-
ров или видных представителей патрициата. Политику вюртем-
бергских сословий контролировала довольно замкнутая группа
из патрициата земских городов, состоявшая к 1500 г. примерно
из 60 семей, и носившая в Вюртемберге название «Ehrbarkeit»2,
что можно перевести как «почтенность», «честность». Эти «по-
чтенные люди», или «честной народ» владели всеми руководя-
щими должностями в вюртембергских городах и одновременно
являлись управляющими княжеских органов локального управ-
ления. В управлении страной вюртембергские государи издавно
опирались именно на города, поэтому здесь и сложилась такая
система местного управления, в которой административными
центрами округов почти исключительно выступали города.
С конца XV в. в сословном движении Вюртемберга активизи-
руется и церковное сословие прелатов, представленное аббата-
ми и пробстами 14 крупных монастырей страны. Его положение
укрепляется в процессе Реформации и создания евангелической,
независимой от Рима, церкви. Сословие прелатов в течение
XVI в. приобретает теснейшие связи, в том числе родственные,
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
341
с городским сословием, включая его элиту — ведущую группу
«почтенных людей». Характерно, что вюртембергский ландтаг
был однопалатным, где обе составляющие его курии городов и
церкви заседали совместно.
Организация центрального управления к концу XV в.
Герцог Ульрих
Развитие органов управления в Вюртемберге, как и в других
немецких территориальных государствах, происходило в рамках
княжеского двора, который находился в Штутгарте, определив-
шейся уже к концу XV в. столице герцогства. Высшим должно-
стным лицом и главой всего управления княжества был ланд-
гофмейстер — неизменно представитель знатного дворянства.
Название самой должности - на первых порах просто гофмей-
стер — выдает ее изначальную функцию — управление госуда-
ревым двором. Должность гофмейстера появилась в Вюртембер-
ге во второй половине XIV в., оттеснив прежде доминировавшую
традиционную должность маршала. В течение следующего столе-
тия задачи гофмейстера значительно расширяются и выходят за
пределы ведомства двора. Именно поэтому должность разделяет-
ся на две: управлением двора продолжает заниматься так назы-
ваемый «домовый гофмейстер» (Haushofmeister), а ландгофмей-
стер несет ответственность за состояние дел на всей территории
княжества. Прежде всего, он следит за ведением хозяйства в по-
местьях княжеского домена и округах местного управления и за
соблюдением прерогатив власти государя. Об этом выразитель-
но сообщается в Придворном уставе 1478 г.: «Ландгофмейстеру
надлежит объезжать и осматривать все амты. И если в большом
ли, малом ли амте, управляющий окажется отнюдь не усердным
и рачительным, то следует его уволить и заменить подходящим и
достойным. Также должно поступать и в отношении сборщиков
таможенных пошлин. А если выяснится, что служащих — чрез-
мерное количество, то необходимо принять меры»3.
Важную часть аппарата составляла канцелярия. Согласно
Уставу правления Вюртемберга («Die Ordnung und furgenommen
Regiment des furstenthumbs Wirtemberg») от 14 июня 1498 г., в ней
служили два секретаря, шесть писцов, два регистратора, один из
которых также был таксатором, взимавшим плату за оформление
документов. Канцелярия располагала восемью конными ипешими
гонцами4. К тому же ведомству относился и так называемый зем-
ский писец или кассир (landtschriber), ведший кассу княжества.
342
Т.Н. Таценко
Касса также входила в состав канцелярии, где несколько со-
трудников во главе с земским кассиром проверяли поступления
средств и счета из административных округов — амтов. Профес-
сиональные качества и умения, востребованные в канцелярии,
не относились к числу достоинств дворянского сословия, поэто-
му в ней обыкновенно служили либо клирики, либо горожане.
Руководство канцелярией осуществил канцлер. Свое проис-
хождение он вел от главного писца канцелярии (protonotarius),
и действительно, до конца XV в. этот пост в Вюртемберге зани-
мали способные выдвиженцы из писцов канцелярии. Только в
1481 г. канцлером впервые назначается ученый юрист, доктор
канонического и римского права Людвиг Фергенганс (Dr. Ludwig
Vergenhans). Он учился в Париже, Павии и Ферраре и принадле-
жал к духовному сословию. Его преемник с 1496 г. Грегор Лам-
партер (Dr. Gregorius Lamparter) служил канцлером по 1516 г.
Он был первым светским ученым юристом, прошел обучение в
Базеле и основанном в 1477 г. земском университете в Тюбинге-
не, ставшем кузницей кадров для служащих Вюртембергского
территориального государства. Подобно Лампартеру, почти все
последующие канцлеры в XVI в. в герцогстве принадлежали к
ученым юристам бюргерского происхождения. Благодаря своей
комптенции они возвысились до правовых советников государя
и наряду с ландгофмейстером стали играть важную роль в при-
нятии решений, заняв ключевое положение во всем управлении.
Повышение статуса канцлера объективно отражало усложнение
процессов управления и делопризводства, а также служило по-
вышению статуса самого учреждения.
В канцелярию тянулись все нити управления, ведь там про-
исходило письменное оформление принятых решений и осуще-
ствлялся надзор за финансами. В Уставе правления Вюртемберга
от 14 июня 1498 г. отмечается, что «в канцелярии совершаются
наиболее важные, крупные и значительные дела» (dann by der
Canzly die hochste groste vnd dapferlichst vBrichtung geschieht)5.
Примечательно, что, co временем понятие канцелярия (Kanzlei) в
Вюртемберге приобретает расширительное значение и понима-
ется как орган или группа органов всего центрального управле-
ния. Соответствующие нормативные акты в XVI в. соединяются
под общим названием «Устав канцелярии» (Kanzlei-Ordnung) и
охватывают все сферы центрального управления.
Территориальный государь правил с помощью советников,
институт которых корнями уходит в глубокое Средневековье, ко-
гда князь пользовался услугами советников из числа придворных
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
343
или специально приглашенных ко двору влиятельных представи-
телей знатного дворянства. В Придворном уставе 1478 г. вместе с
ландгофмейстером упоминаются четыре советника, без ведома
которых канцелярские служащие не имеют права ни написать,
ни скрепить печатью, ни отослать любой важный документ6. Раз-
личались две категории советников: постоянно служившие при
дворе, а также «советники по случаю» (Rate von Haus aus), вре-
менно, для консультации или поручений по особо важным делам
призывавшиеся ко двору; в роли последних нередко выступали
не только лица из влиятельного дворянства, но и профессора Тю-
бингенского университета.
Править для территориального государя XV—XVI вв. означа-
ло прежде всего осуществление судебной власти в качестве выс-
шей судебной инстанции в отношении собственных подданных,
разрешение судебных споров между городами, монастырями
и частными лицами. Помимо этого авторитетных князей часто
призывали на роль третейских судей в спорах между другими
князьями. К числу таких особо уважаемых государей относился
граф, а затем герцог Вюртембергский Эбергард Бородатый. Кро-
ме того, герцоги Вюртембергские сами непрерывно участвовали
в судебных процессах в качестве одной из сторон. Неудивитель-
но, что они особенно нуждались в услугах ученых советников-
юристов, многие из которых постоянно пребывали в разъездах
по судебным делам, сопровождая государя или отправляясь в
путь по его поручению.
В 1485—1486 гг. с комиссиями по поручению вюртемберг-
ского князя отправились в поездки 109 советников, из которых
69 были учеными юристами, в большинстве своем бюргерского
происхождения. Исследователи отмечают, что их роль при дворе
уже во второй половине XV в. была так велика, как ни в каком
другом территориальном государстве7.
Важные сведения о роли советников в центральном управле-
нии герцогства на пороге XVI в. содержатся в Уставе правления
Вюртемберга от 14 июня 1498 г., который был составлен в виде
инструкции для регентского правления сословий при несовер-
шеннолетнем герцоге Ульрихе. Регентское правительство со-
стояло из 12 так называемых назначенных советников (geordnete
Rate) от трех сословий: прелатов, рыцарства и городов, во главе
с ландгофмейстером. Наряду с ними были назначены 14 слу-
жащих — «советников, служивых и придворных должностных
лиц» (die Ratt, diener vnd alle ampter am hoff) для осуществления
текущих дел управления (zu taglicher vBrichtung), которые долж-
344
Т.Н. Таценко
ны были постоянно находиться при дворе (sollen stets am hof
gehalten werden)8. В источниках они называются «повседнев-
ные» (tagliche) советники. В их число входили пять ученых юри-
стов; девять из четырнадцати повседневных советников были
бюргергского происхождения; среди постоянно находящихся
при дворе советников встречались и некоторые члены регент-
ского правительства. Постоянно пребывали при дворе маршал(
гофмейстеры двора, государыни и принца, канцлер и секретари
канцелярии. Повседневные советники работали в определенные
часы и принимали решения по судебным спорам и рутинным, не-
принципиальным делам управления, тогда как члены регентско-
го правительства призывались ко двору по необходимости для
решения серьезных вопросов: «важных, значительных судебных
дел, сделок и вопросов, касающихся владений, земли и людей,
вопросов войны, династических браков, союзов, продажи месте-
чек, замков и деревень»9.
Решения от имени ландгофмейстера и регентского прави-
тельства письменно оформляли в канцелярии, после чего текст
прочитывали советникам, а затем документы подписывали ланд-
гофмейстер и канцлер. Вводились три печати: для скрепления
значительных документов из компетенции регентского прави-
тельства, для текущих документов и для судебных дел; доступ ко
всем трем печатям был строго ограничен.
Несмотря на большое количество советников и активность
сословий, к концу XV в. в герцогстве еще не оформились чет-
кие, дифференцированные структуры органов центрального
управления. Инструкции из Устава правления 1498 г. были соз-
даны только в связи с конкретным случаем: необходимостью
дать определенные временные правила действий регентскому
правительству при несовершеннолетнем наследнике престола.
В 1503 г. после пятилетнего регентского правления в Вюртем-
берге император Максимилиан I объявил шестнадцатилетнего
герцога Ульриха совершеннолетним, и тот вступил в правление
страной. Молодой герцог обладал дикой, необузданной натурой,
властностью и упрямством. Радуясь, что избавился от стесни-
тельной власти регентского правительства, он с безоглядностью
отдался рыцарским турнирам, дорогостоящим развлечениям,
расширил свой двор, придав ему черты роскоши и излишеств.
Ульрих мало интересовался вопросами управления и не утруждал
себя вниманием к мнению советников, оставив в своем окруже-
нии лишь минимальный административный персонал: канцлера,
маршала и земского кассира10. Бесхозяйственность и расточи-
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
345
тельный образ жизни молодого герцога увеличили долговое бре-
мя страны и привели к непереносимому налоговому гнету, лег-
шему на плечи подданных. Ответом послужило разгоревшееся в
1514 г. в Вюртемберге крестьянское восстание, известное под на-
званием «Бедный Конрад», которое с трудом удалось подавить.
Нестабильность ситуации в стране усилило убийство, совер-
шенное герцогом Ульрихом. Он воспылал ненавистью к своему
придворному рыцарю Гансу фон Гуттену, который резко пресек
притязания герцога на честь красавицы-жены. Уязвленный гер-
цог во время охоты 8 мая 1515 г. насмерть поразил копьем лег-
ковооруженного Ганса фон Гуттена. Это вероломное убийство
получило большую огласку в Германских землях. Многие ры-
цари, демонстративно покинули службу при дворе вюртемберг-
ского герцога, против Ульриха был начат процесс в имперском
суде, а родственник убитого знаменитый гуманист и поэт Уль-
рих фон Гуттен заклеймил Ульриха как подлеца и тирана в сво-
их острых диалогах и речах, разошедшихся по всей Германии.
Император Максимилиан I попытался принудить Ульриха
Вюртембергского отречься на длительный период от власти и пе-
редать правление регентскому совету, назначенному императо-
ром и сословиями. Герцог не внял этим требованиям, тогда над
ним была объявлена имперская опала. В бешенстве и безумии
герцог Ульрих расправлялся со своими противниками, терро-
ризируя Вюртемберг и соседние территории. Когда, наконец, в
январе 1519 г. он под надуманным предлогом напал на вольный
имперский город Рейтлинген и овладел им, в дело вмешался
Швабский союз: его войска оккупировали Вюртемберг и изгна-
ли герцога из страны. Она была отдана в управление незадолго
до того избранному императору Карлу V Габсбургу, который, в
свою очередь, в 1522 г. передал герцогство Вюртембергское как
лен своему брату Фердинанду, эрцгерцогу Австрийскому.
Создание центральных органов управления
в период австрийского господства (1520— 1534 гг.)
Ставший территориальным государем герцогства Вюртем-
бергского эрцгерцог Фердинанд своей первейшей задачей считал
восстановление порядка в стране, прежде всего путем устрой-
ства здесь системы административного и финансового управле-
ния. Проходившие в 20-е годы XVI в. в самой Австрии серьезные
реформы центральных органов управления естественным обра-
346
Т.Н. Таценко
зом оказывали влияние на усилия австрийской администрации в
Вюртемберге.
Во главе герцогства был поставлен штатгальтер из видней-
ших служащих в окружении Габсбургов; в первой половине 20-х
годов эту должность занимал испанец Габриэль де Саламанка,
канцлер, секретарь и казначей эрцгерцога Фердинанда. Вместе с
приданными ему советниками штатгальтер составлял централь-
ный орган управления Вюртемберга, названный по австрийско-
му образцу «правительством» (Regierung). Количество и состав
этих советников определялись по согласованию с сословиями
герцогства. Соответствующие консультации на ландтагах про-
ходили нелегко, ибо при этом сталкивались различные обычаи
и традиции. В эрцгерцогстве Австрийском привыкли к тому, что
должности в структурах центрального управления замещаются
почти исключительно лицами из числа дворянства. В Вюртем-
берге же, где после 1514 г. сословия были представлены куриями
лишь городов и духовенства, ведущую роль в аппарате управле-
ния играли юристы бюргерского происхождения.
После заключенных в 20-е годы нескольких временных со-
глашений по составу правительства, в которых вюртембергские
сословия добивались восстановления должностей канцлера и
юристов, 20 октября 1531 г., наконец, была издана Инструкция
эрцгерцога Фердинанда «Как и каким образом должно править в
Вюртемберге»11. Этот нормативный акт был составлен по образ-
цу габсбургских уставов правительственных органов в Нижней
Австрии и Верхнем Эльзасе в 20-е годы12.
Согласно инструкции, эрцгерцог Фердинанд, часто отсут-
ствовавший в Вюртемберге, закреплял за правительством всю
полноту власти и полномочия править в герцогстве «вместо него
и от его имени, как от полноправного господина и территориаль-
ного государя» (alien unsern volkomen macht und gwalt gegeben,
an unser stat von unsern wegen in unserm namen als rechten herrn
und landsfiirsten...zu regieren). Правительство состояло из девя-
ти членов: штатгальтера — Филиппа, пфальцграфа Рейнского
(1503— 1548), и восьми советников, или регентов13. К последним
относились пять дворянских советников, два ученых юриста
(один из дворян, другой из бюргеров) и канцлер, выходец из го-
родского сословия.
В компетенцию правительства входило поддержание право-
судия и мира, а также осуществление верховенства территори-
альной власти («justicia, auch frid und recht zu halten, unser oberkait
und gerechtigkait zu handhaben»). Особое внимание предлагалось
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
347
уделять борьбе с разбоем на дорогах, действуя в отношении на-
рушителей «невзирая на лица, будут это дворяне или люди более
низкого сословия» (on underschaid der personen, sy sei von adel
Oder wenigern geschlechts). Как реакция на реформационное дви-
жение в Германских землях в инструкции появляется требование
противодействовать «чуждым нехристианским и зловредным
сектам» (fremd unchristlich und роВ secten) и налагать штрафы на
их сторонников14.
Хотя правительству было дано право пожалования и подтвер-
ждения ленов от Вюртемберга, оно распространялось только
на светские лены. Советникам и сословиям не удалось добить-
ся возможности распоряжаться ленами духовными. Эрцгерцог
Фердинанд оставил это право за собой, принимая во внимание,
по-видимому, распространение идей Реформации и желая таким
образом непосредственно контролировать вопросы церковной
политики, чтобы защищать при необходимости права католи-
ческой церкви. Правительству было разрешено распоряжаться
лишь пребендами с доходом до 20 гульденов в год. Также оно
могло назначать служащих на самые низшие должности вроде
писцов. Все остальные назначения эрцгерцог оставлял за собой.
Советники смогли, правда, добиться принятия традиционных для
Вюртемберга положений о возмещении возможного ущерба во
время служебных поездок с посольствами, а также об отпуске до
трех месяцев в году, который обычно использовали для сезонных
хозяйственных дел в собственных имениях, например во время
сбора урожая15.
В инструкции четко определялись временные рамки работы
членов правительства: ежедневно, кроме воскресенья и праздни-
ков с 6 до 9 часов утра летом и с 7 до 10 часов утра зимой. Затем
следовал перерыв, после которого работа возобновлялась в час
дня и длилась до 4 часов пополудни. При необходимости советни-
ков имели право задержать на работе на время до четверти часа
или немного дольше. Советники были обязаны постоянно нахо-
диться в резиденции правительства в Штутгарте, отлучаясь лишь
с разрешения штатгальтера16. Правительство являлось коллеги-
альным органом, где обсуждение дел проходило по установлен-
ной процедуре, а решения принимались большинством голосов.
Положения инструкции предостерегают членов правительства
от соблазнов получать подарки и услуги от заинтересованных
сторон17.
К устройству финансового управления австрийская админи-
страция приступила сразу же после передачи ей Вюртемберга,
348
Т.Н. Таценко
что объяснялось полным хаосом в сфере финансов в стране после
изгнания герцога Ульриха. Громадное бремя долгов герцогства
заставило Габсбургов пойти здесь на особые меры. Управление
финансами целиком передавалось в руки сословий, без помощи
которых решить финансовые проблемы было в любом случае не-
возможно, ибо сословия несли ответственность за сбор налогов
и управление налоговыми средствами.
До передачи Вюртемберга Габсбургам в стране не имелось
центрального органа управления финансами. При канцелярии
существовала лишь земская касса, в которой собирались сред-
ства, поступавшие от поместий княжеского домена и регальных
сборов. Надзирал за кассой кассир, так называемый земский
писец, который вместе с некоторыми сотрудниками канцелярии
проверял счета местных органов — амтов. Даже жалованье гер-
цогские служащие зачастую получали не в кассе, а прямо в амтах
из их доходов по запискам вышестоящих чиновников.
Уже 15 декабря 1520 г. император КарлУ издал инструкцию
по финансовому управлению. В соответствии с ней сословиям
предлагалось выбрать трех представителей городов и одного
прелата, которые вместе с назначенным императором рентмей-
стером (Rentmeister) должны были взять в свои руки контроль
и управление всеми доходами и расходами страны, в том числе
составление бюджета расходов, а также поиск постоянно недо-
стающих средств18. Принимая во внимание крайне острую фи-
нансовую ситуацию, император передавал им 20 тыс. гульденов
причитавшегося ему земского налога Вюртемберга за пять лет.
Этим актом он хотел также снискать симпатии у вюртембергских
сословий и политически крепче привязать к себе страну. После
долгих совещаний на ландтаге в конце мая 1521 г. сословия при-
няли предложенный план19.
С этого времени управление финансами в Вюртемберге на-
ходилось в руках сословий, а именно бюргеров, ибо от участия
представителя церковного сословия вскоре отказались. По авст-
рийскому образцу новый финансовый орган получил название
Казначейской палаты (Kammer, Raitkammer), а его члены, перво-
начально называвшиеся «назначенцами сословий» (Verordnete
der Landschaft) стали именоваться камермейстерами. Казначей-
ская палата работала независимо от правительства, отчитываясь
только перед штатгальтером и двумя членами правительства. По-
мимо рентмейстера, ставленника Габсбургов, и трех камермей-
стеров от сословий, в Казначейской палате работали секретарь,
два писца и организатор курьерской службы (Botenmeister). Она
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
349
была коллегиальным органом: камермейстеры в своих действиях
руководствовались разрешением рентмейстера, последний же, в
свою очередь, ничего не предпринимал, не ставя об этом в из-
вестность камермейстеров. Главными задачами палаты являлось
аккумулирование всех доходов территориальных имений, на-
логов и регальных сборов, при этом особое внимание уделялось
проверке счетов в амтах. Выплаты совершались согласно заранее
принятому бюджету. В случае экстраординарных расходов, ска-
жем, для военных действий, при Казначейской палате создава-
лись специальные комиссии из представителей сословий.
Период австрийского господства в герцогстве Вюртемберг-
ском (1520—1534) имел положительное значение для развития
двух органов центрального управления. Можно считать, что
именно тогда были впервые созданы Правительство и Казначей-
ская палата. Это были коллегиальные, работающие на постоян-
ной основе управленческие структуры с определенным составом
членов и четко обозначенными компетенциями и правилами.
В управленческую практику был привнесен передовой опыт го-
сударственного строительства габсбургских земель, служивший
образцом и для других немецких территориальных государств.
При этом австрийской администрации в Вюртемберге пришлось
учесть местный опыт и традиции управления, касавшиеся преж-
де всего значительной здесь роли городского сословия.
От периода австрийского владычества в Вюртемберге так-
же выгадало бюргерское сословие, а точнее патрициат — так
называемые «почтенные люди», или «честной народ», которые
укрепили свое положение и играли существенную роль в управ-
лении страной. Легко себе представить, что более широкие слои
населения, на которых лежал основной налоговый гнет, ничего
не приобрели, особенно, принимая во внимание Крестьянскую
войну 1524— 1525 гг., с особой силой прокатившуюся как раз по
юго-западу Германских земель. В Вюртемберге войско восстав-
ших крестьян в апреле 1525 г. даже заняло столицу Штутгарт, а
австрийской администрации пришлось срочно бежать в Тюбин-
ген и месяц оставаться там, пока соединения Швабского союза
не разгромили крестьян.
350
Т.Н. Таценко
Второй период правления герцога Ульриха
(1534-1550 гг.)
Изгнанный в конце 1519 г. из своей страны герцог Ульрих
нашел прибежище в принадлежавшем Вюртембергу графстве
Мёмпельгард на противоположном берегу Рейна. В 1523 г. он ста-
новится на сторону Реформации и проводит церковную реформу
в графстве. Между тем реформационные идеи распространяют-
ся и в самом Вюртемберге, где находят множество сторонников.
Постепенно в народных представлениях изгнанный герцог на-
чинает восприниматься как защитник евангелической веры и ее
сторонников, преследовавшихся австрийскими католическими
властями. Симпатии к герцогу Ульриху растут, и он даже пыта-
ется, правда безуспешно, снова завоевать Вюртемберг на гребне
крестьянского восстания весной 1525 г.
Герцог Ульрих находит сочувствующих и среди присоединив-
шихся к Реформации князей, которых беспокоит усиление пози-
ций католических Габсбургов на юго-западе Германских земель.
У одного из них, Филиппа, ландграфа Гессенского, изгнанный
герцог в 1526 г. находит приют. Политическая напряженность в
Германии вследствие Реформации и формирования двух религи-
озно-политических союзов растет. Под действием этих противо-
речий в 1534 г. распадается Швабский союз, служивший полицей-
ской силой на юго-западе страны под руководством Габсбургов.
Этот момент используют ландграф Филипп Гессенский и герцог
Ульрих, чтобы с набранным на французские деньги двадцати-
тысячным войском попытаться свергнуть австрийскую власть в
Вюртемберге. 13 мая 1534 г. австрийское войско было разбито
под Лауффеном, и вскоре весь Вюртемберг снова оказался в ру-
ках герцога Ульриха.
29 июня 1534 г. между Фердинандом, эрцгерцогом Австрий-
ским и Ульрихом Вюртембергским был заключен примиритель-
ный договор в Каадене в Судетах. В соответствии с ним герцога
Ульриха снова признавали правителем Вюртемберга, однако им-
перский лен был подтвержден не в качестве прямого лена от им-
ператора, как прежде, а как субфеод, так назывемый Afterlehen,
через посредство Австрии. Эрцгерцог Австрийский оставался
прямым ленником императора, сохраняя титул герцога Вюртем-
бергского, и передавал Вюртемберг Ульриху как субфеод. Кроме
унизительного, подчиненного Австрии положения, для последне-
го договор имел и серьезные правовые последствия. Возможная
в будущем антиавстрийская политика герцогов Вюртембергских,
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
351
нарушающая верность вассала суверену, могла бы в перспективе
повлечь за собой утрату лена и потерю страны. Также Вюртем-
бергу грозила передача Австрии в случае вымирания мужского
потомства правящего рода.
Вернувшись к власти, герцог Ульрих показал себя энергич-
ным правителем. Прежде всего, он лишил сословия контроля
над финансовым управлением страны, заменив собственны-
ми советниками ключевых сотрудников Казначейской палаты.
При этом он сохранил и ее, и всю ее прежнюю форму устрой-
ства. Лишь австрийские названия были изменены на более ес-
тественные для Вюртемберга: Казначейская палата стала на-
зываться «Rentkammer», а ее советники — «Kammerrate» или
«Rentkammerrate» вместо прежних «Kammermeister».
Казначейская палата была численно увеличена, а функции
ее служащих более дифференцированы. Это было связано с
возросшими задачами финансового управления, возникшими
вследствие реформы церкви, к которой герцог Ульрих приступил
сразу же после своего возвращения в Вюртемберг. Такая реши-
тельность объяснялась обещаниями, которые он дал поддержи-
вавшим его в изгнании Филиппу Гессенскому и цвинглианским
городам Швейцарского союза. Главное внимание герцог Ульрих
уделил секуляризации церковных земель и имущества, сущест-
вено увеличив за их счет владений княжеского домена. Земли и
имущество церкви были вверены надзору тех княжеских амтов,
в округах которых они территориально находились. Сотрудники
Казначейской палаты были разделены на две группы: советники,
ведущие текущие дела, и советники, занятые исключительно ин-
спектированием амтов и проверкой их счетов. Последние, в свою
очередь, разделялись на две «счетные скамьи», каждая по три за-
седателя с письмоводителем (Buchhalter)20.
Значение, которое герцог Ульрих придавал органам управле-
ния, выразилось в том, что в 40-е годы XVI в. по его приказу в
Штутгарте было выстроено новое трехэтажное здание для цент-
ральных органов управления — так называемое здание канцеля-
рии или просто «канцелярия» (Kanzlei). Основным аргументом для
оправдания больших расходов на строительство здания с нижним
каменным этажом и массивными сводами послужила теснота, в
которой работала Казначейская палата, и отсутствие должной
безопасности для хранилища монеты и драгоценностей, а также
архивасфинансовойи имущественно-правовой документацией21.
Как и в случае с Казначейской палатой, герцог Ульрих со-
хранил устройство и центрального административного органа
352
Т.Н. Таценко
управления, заменив только его австрийское название «Прави-
тельство» на прежнее вюртембергское: «Совет при канцелярии
(Rat an der Kanzlei)». Герцог оставил и часть прежнего персонала,
а именно ученых консультантов-юристов, так называемых «адво-
катов», которые остались в Штутгарте после бегства австрийско-
го штатгальтера и других значимых советников из Вюртемберга.
«Совет при канцелярии» герцога Ульриха первоначально состо-
ял из семи дворянских советников, канцлера бюргерского про-
исхождения, одного советника — юриста с докторской степенью
из горожан и пяти также бюргерских адвокатов. В число вновь
назначенных членов совета входили и прибывшие из Гессена
вместе с герцогом Ульрихом юристы, прежде всего канцлер Ни-
колаус Мюллер по прозванию Майер (Dr. Nic. Muller gen. Maier).
Во главе совета по вюртембергскому обычаю стоял ландгофмей-
стер. Позже число ученых юристов бюргерского происхождения
в совете неуклонно росло за счет уменьшения удельного веса
дворянских советников22.
Советники должны были служить ежедневно с 6 или 7 часов
утра до 4 или 5 часов пополудни с перерывом на обед соответ-
ственно с 9 или 10 до 12 или 13 часов. В круг их деятельности вхо-
дили «правовые и примирительные дела, прошения подданных и
запросы управляющих амтами по поводу дел о причинении ущер-
ба» и др. (die rechtlichen und giitlichen Sachen, die Supplikationen
der Untertanen und die Anfragen der Amtleute in Malefiz — und
andern Amtssachen). Речь идет о рутинных «обычных каждоднев-
ных делах», о том, что в источниках XVI в. называется «ordinari
tagliche Kanzleigeschafte».
Нетрудно представить, что дела правления этим не исчер-
пывались. Ведь 30 —40-е годы XVI в. — бурная эпоха для вюр-
тембергской политики, обусловленная главным образом про-
ведением Реформации в герцогстве и его активным участием в
Шмалькальденском союзе протестантских территориальных го-
сударей и городов, созданном для защиты евангелической веры.
Вюртемберг вступил в этот союз в 1536 г. Стратегическое поло-
жение герцогства — сравнительная близость к владениям Габс-
бургов и потому расположение на «переднем крае» евангеличе-
ского фронта, а также неуемный темперамент герцога Ульриха
предопределяли активность вюртембергской политики в Шмаль-
кальденском союзе. Несомненно, детали этой политики постоян-
но служили предметом обсуждений герцога и его советников. Из
Устава 1549 г. очевидно, однако, что это происходило не в «Сове-
те при канцелярии».
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
353
Действительно, помимо группы «обычных советников» (rate
ordinari) в Совете при канцелярии, о которых идет речь в выше-
приведенном уставе, вокруг герцога Ульриха формируется не-
формальная группа доверительных советников, которых герцог
приглашает для консультаций по особо важным конфиденциаль-
ным делам, касающимся прежде всего религиозных вопросов и
внешней политики. В нее входили видные советники и, подчас,
некоторые из оберфогтов — руководителей амтов. Этот круг
собирался в княжеском замке, местопребывании герцога и дво-
ра, либо вместе с двором сопровождал герцога в путешествиях,
поэтому его членов стали называть придворными советниками
(Hofrate), в отличие от членов совета при канцелярии — канце-
лярских советников (Kanzleirate).
Среди первых наиболее влиятельными были маршал Ганс
Конрад фон Тумб (Hans Conrat v. Thumb), каммермейстер, гла-
ва Казначейской палаты Йорг фон Ов (Jorg v. Ow), канцлер д-р
Иоганн Кнодер (Dr. Johann Cnoder), Бальтазар фон Гюльтлинген
(Balthasar v. Gultlingen)23. Придворные советники часто исполь-
зовались для важных миссий и переговоров. Их имена получа-
ли известность далеко за пределами Вюртемберга. Например,
упомянутый Бальтазар фон Гюльтлинген играл видную роль в
Шмалькальденской войне (1546— 1547 гг.), служа военным совет-
ником Шмалькальденского союза24. При герцоге Ульрихе При-
дворный совет имел больший вес, нежели Совет при канцелярии.
Благодаря близости к государю, он обладал значительной гибко-
стью и динамичностью в работе, оперативно принимая решения
по важным политическим вопросам. В Придворном совете мож-
но увидеть праобраз позднейшего Тайного совета.
Поскольку компетенции Совета при канцелярии и Придвор-
ного совета не были четко определены и разграничены, между
двумя институтами нередко возникали путаница и несогласован-
ность действий, по одному и тому же вопросу одновременно при-
нимались противоположные решения, прохождение дел засто-
поривалось. Множились жалобы и взаимные упреки. Ситуация
особенно обострилась после Шмалькальденской войны, в кото-
рой евангелические княжества и города потерпели поражение
от войск императора. В крайне неприятном положении оказался
Вюртемберг, ибо австрийский эрцгерцог Фердинанд, как непо-
средственный сюзерен герцога Ульриха, возбудил против него
в имперском суде процесс о вероломстве вассала, нарушившего
клятву верности (процесс о фелонии), и угрожал отчуждением
вюртембергского лена. Больной и старый герцог Ульрих стоял
23 Империи
354
Т.Н. Таценко
перед реальной угрозой снова потерять страну. Жестоко страдая
от депрессии, он редко созывал заседания придворных советни-
ков, избегал общения с ними25.
В этих условиях в кругу придворных советников была состав-
лена записка «О том, как улучшить прохождение дел при дворе
и в канцелярии» (Bedenken, welcher Gestalt die Expedition zu Hof
und in der Kanzlei verbessert werden konnte) от 11 декабря 1548 г.
В записке предлагается упразднить параллелизм и вместо двух
советов создать один из числа «самых проворных, способных и
верных советников», которые сами по справедливости решают
спорные и правовые дела и советуют государю в тех делах, кото-
рые он решает сам, а именно, касающихся его персоны, страны и
людей. В председатели совета авторы записки рекомендовали на-
значить сына и наследника Ульриха молодого герцога Кристофа26.
По-видимому и герцог Ульрих сделал некоторые шаги с це-
лью упразднить Придворный совет и сосредоточить всех членов в
Совете при канцелярии. Это можно понять из Устава канцелярии
от 4 марта 1549 г., который к числу обязанностей советников при
канцелярии относит и обсуждение «собственных дел» государя,
и притом, в первую очередь: «Гофмейстер, канцлер и обычные
советники ... всякое утро должны прежде всего, по крайней мере,
в течение часа заниматься нашими собственными делами, о ко-
торых мы повелели дать совет, или пересланными делами наших
амтманов, или любыми другими, касающимися нас делами. Затем
[они должны] взяться за примирительные дела, между ними — за
разбор судебных дел и рассмотрение прошений наших поддан-
ных; и все это решать честно и по-справедливости...27
До своей кончины 6 ноября 1550 г., герцогу, однако, не уда-
лось осуществить какие бы то ни было существенные меры по
улучшению управления. Они выпали на долю его сыну, герцогу
Кристофу.
Создание системы органов центрального управления
при герцоге Кристофе (1550 —1568 гг.)
Родившийся в 1515 г., герцог Кристоф после изгнания его
отца из Вюртемберга был передан в начале 1520 г. на воспитание
императору Карлу V и вырос при дворах Габсбургов в Инсбру-
ке, Вене и других местах в Австрии. С 1530 г. он входил в свиту
императора в качестве пажа и сопровождал его во многих пере-
ездах и походах. Не желая, однако, следовать за императором в
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
355
далекую Испанию, герцог Кристоф в 1532 г. самовольно оставил
двор и вернулся на родину, где встретил весьма прохладный при-
ем у отца. Герцог Ульрих не испытывал симпатии к молодому,
тогда еще католическому, принцу, которого считал соперником
на Вюртембергский престол, и вскоре пристроил сына на служ-
бу при дворе французского короля Франциска I. Только в 1542 г.
герцог Кристоф вернулся в Вюртемберг и получил от отца в
управление графство Мёмпельгард. Молодой герцог, хотя и вос-
питанный при католическом дворе, все больше и больше скло-
нялся к лютеранской вере.
Судя по тому, что советники герцога Ульриха в 1548 г. реко-
мендовали слабеющему герцогу назначить сына председателем
Совета при канцелярии, Кристоф производил на них впечатление
способного к правлению наследника. Эти впечатления вполне
оправдались, когда в ноябре 1550 г. после смерти отца Кристоф
стал правящим герцогом Вюртембергским. Путем многократных
усилий ему удалось отстоять свою власть в герцогстве перед ли-
цом австрийских притязаний: весной 1553 г. герцог Кристоф за
выплату 250 тыс. гульденов сумел добиться от эрцгерцога Фер-
динанда отказа от процесса о вероломстве против Вюртемберга
в имперском суде. Правда, статус герцогства как австрийского
субфеода сохранялся, его аннулирования удалось добиться, так-
же за значительный выкуп, только в 1599 г.
Вполне способности герцога Кристофа раскрылись во внут-
ренней политике. При нем было завершено создание и оконча-
тельное оформление системы органов центрального управления
в Вюртемберге с ее тремя институтами: судебно-административ-
ным, финансовым и церковным28.
Верховный совет. В начале 50-х годов XVI в. «Советом при
канцелярии» прочно закрепилось название «Верхний / Верхов-
ный совет (Oberrat)». Оно возникло по чисто внешнему призна-
ку: в новом здании для управленческих учреждений, так назы-
ваемой «Канцелярии», помещение совета находилось в верхнем
этаже.
Когда герцог Кристоф пришел к власти, то, по-видимому,
уже хорошо был знаком с текущими трудностями в управлении.
Только этим можно объяснить, что его первый «Устав канцеля-
рии» (Besetzung des Cannzlei-Rats, und Ordnung, des Staats, auch
Expedition desselbigen) появился уже через десять дней после
смерти отца — 17 ноября 1550 г. Устав начинается с описания жа-
лоб подданных на путаницу и параллелизм в принятии решений,
медленное решение вопросов, а затем объявлялась воля госуда-
356
Т.Н. Таценко
ря «упразднить многие советы и создать из них один» (vielerlay
Rathe abzuschaffen, und auss denselbigen ainen Rathe zuordnen).
Таким образом был распущен Придворный совет, чтобы все со-
ветники работали в едином Совете при канцелярии. При этом со-
хранялась кадровая преемственность: молодой герцог оставил на
службе всех значимых советников покойного отца, прежде все-
го Бальтазара фон Гюльтлингена, который стал ландгофмейсте-
ром и председателем совета, каммермейстера Йорга фон Ова и
канцлера Иоганна Кнодера. Общая численность совета по Уставу
1550 г. достигала 19 членов. В него входили семь дворян и 12 лиц
бюргерского происхождения. Восемь бюргерских советников
обладали ученой степенью29. Для XVI в. характерно постоянное
увеличение удельного веса ученых юристов бюргерского проис-
хождения в совете. В дальнейшем при герцоге Кристофе совет
расширился до 23 членов, насчитывая 13 ученых юристов30.
Поспешность в издании «Устава канцелярии» 1550 г., вероят-
но, обусловила его несовершенство. Понадобилось время, чтобы
собрать практический опыт и продумать детали. В полной мере
идеи герцога Кристофа и его сподвижников по устройству цен-
трального управлении выразились в следующем Уставе органов
управления, изданном 26 мая 1553 г. подзаголовком «Новыйустав
канцелярии, Казначейской палаты и Визитаций (Newe Cantzley,
Renntt Chamer, und Visitacion Ordnung)»31. Из названия видно,
что Устав охватывает все сферы центрального управления: адми-
нистративно-судебную, финансовую и церковную.
Административно-судебный совет выступает в Уставе под
различными названиями: «Верховный совет» (Obern Rath), «Про-
стой / Обычный совет» (Gemainer Rath), «Ординарный совет»
(Ordinarj Rath). Последние два названия употребляются, вероят-
но, чтобы в уставе не возникло путаницы с «Советом Казначей-
ской палаты» (Cammer-Rath / Rendt Chammer-Rath) или с «Сове-
том по делам церкви» (Visitation-Rath).
Руководителями Совета были ландгофмейстер и канцлер.
Председательствовавший на заседаниях ландгофмейстер непре-
менно принадлежал к родовитому дворянству. Он должен был
обладать авторитетом, опытом в процедурных вопросах, знани-
ем канцелярского и придворного стиля, вюртембергских обыча-
ев и придворного этикета. Его деятельность, впрочем, отнюдь не
сводилась к представительским функциям: начиная с середины
XVI в., все ландгофмейстеры имели университетское юридиче-
ское образование. Таковыми были и оба ландгофмейстера герцо-
га Кристофа: Бальтазар фон Гюльтлинген (1550 — 1556) и Ганс Дит-
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
357
рих фон Плиенинген (1556— 1570). Первый учился в Ингольштадте
и Фрейбурге, второй — в Тюбингене и Виттенберге. Ключевую
роль в деятельности Верховного совета играл канцлер — ученый
юрист неизменно бюргерского происхождения, он хорошо раз-
бирался в имперской политике, знал все тонкости управления, в
высшей степени было востребовано его красноречие для ведения
переговоров в посольствах, а также внутри страны, прежде всего
на переговорах с сословиями. Именно к таковым относился канц-
лер д-р Иоганн Фесслер (Dr. Johannes FeBler,1550— 1568).
Большое число профессиональных специалистов-правоведов
в Верховном совете объяснялось тем, что этот орган наряду с ад-
министративными вопросами очень много занимался судебными
делами. Совет надзирал за соблюдением законов во всем гер-
цогстве, считался его высшей судебной инстанцией. При этом,
большую часть судебных дел вели местные городские и сельские
суды, а также основанный в 1474 г. земский суд Вюртемберга в
Тюбингене. Верховный совет принимал к рассмотрению только
правовые споры между земскими городами, между городами и
частными лицами, иски к стране или к ее государю, а также су-
дебные споры между княжескими служащими. В ведении совета
лежало также замещение должностей земского суда в Тюбинге-
не. Значительная часть работы совета состояла в разборе проше-
ний подданных, а также их жалоб на представителей территори-
альной власти на местах32.
Помимо текущих, рутинных существовала большая группа
дел, устное или письменное мнение по которым государь запра-
шивал у совета, но решение по которым принимал лично, резер-
вируя их за собой. Отсюда и название таких дел — «резерват-
ные дела» (Reservatsachen). К ним относилось все, что касалось
государя, его семьи и династической политики, сословий, госу-
дарственных имений и финансов, изменения или принятия но-
вых законов, назначения, увольнения или наказания служащих,
пограничных споров, пожалований, расследований, вопросов
войны и военных союзов, имперских дел, дел имперского суда и
имперских округов. Рассмотрение резерватных дел и подготовка
предложений по их решению относились к приоритетам для чле-
нов Верховного совета. Устав канцелярии 1553 г. требует обра-
щаться к делам государя в первую очередь прямо с утра и только
потом переходить к текущим, рутинным вопросам управления и
судебных споров33.
Объем и сложность работы в Верховном совете в течение
XVI в. постоянно росли, и это «неизбежно вело к усилению спе-
358
Т.Н. Таценко
циализации внутри него. Одно из положений Устава канцелярии
1553 г. содержит рекомендации, как успевать справляться с не-
уклонно множащимися делами: «Когда в совете присутствуют
много членов, и дел большое количество, то для обработки по-
следних следует делить совет на две части, чтобы в одном месте
рассматривали прошения, а в другом — иные дела совета»34.
Уже ко времени правления герцога Кристофа выработа-
лась специализация в занятиях советников. Например, канцлер
д-р Иоганн Фесслер и вице-канцлер д-р Иероним Герхард (Dr.
Hieronymus Gerhardt) занимались имперскими делами и делами
имперских округов. Канцлер Фесслер, доктор римского и кано-
нического права, находился на вюртембергской службе более 50
лет до глубокой старости. Он участвовал во множестве посольств
и переговоров по правовым и политическим делам в пределах
Германских земель и за границей как в спокойные времена, так
и в критические периоды войн. Когда в 1571 г. он запросился на
покой, то советники не рекомендовали правящему герцогу Люд-
вигу отпускать его. «Хотя д-р Фесслер находится в преклонном
возрасте и за его плечами большая и опасная служба на благо
Вюртемберга», — гласила служебная записка, — «он еще облада-
ет прекрасной памятью. Его способности праведно вершить суд
нисколько не ослабли. Он в состоянии давать мудрые, полные и
четкие сведения о свободах, владениях и правах Вюртемберга, о
всех делах и договорах, обо всем, что касается его земли и людей,
так, что его можно было бы назвать амбарной книгой канцеля-
рии (Legerbuch der Kanzlei)»35.
Яркой фигурой среди вюртембергских советников был
д-р Георг Гаднер (Dr. Georg Gadner), служивший в Верховном со-
вете около 50 лет (с 1558 по 1605 г.). Гаднер курировал в совете
лесное и горнорудное дело, а также правовые споры по погра-
ничным вопросам. Гаднер также происходил из бюргерской се-
мьи и притом из Баварии, учился и стал доктором прав в универ-
ситете Ингольштадта. Можно предполагать, что, когда в 1555 г. он
покинул Баварию, то сделал это вынужденно как приверженец
евангелической веры, отказавшись вернуться в католицизм. За
время долгой службы в Вюртемберге он вдоль и поперек изъез-
дил страну по делам лесных заготовок, судебных разбирательств
о несанкционированных порубках, незаконной охоте и погра-
ничных спорах, и составил карты герцогства с обозначенными
на них лесами и административными округами (амтами). Гаднер
написал также несколько сочинений по истории Вюртемберга36.
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
359
Изданные современным немецким архивистом Вальтером
Бернгардом краткие биографии служащих Вюртемберга 1520 —
1629 гг. свидетельствуют о том, что члены Верховного совета
были во многих случаях не только специалистами высокого клас-
са с дипломами немецких, итальянских или французских уни-
верситетов, но и яркими личностями, нередко имевшими опыт
работы в имперских учреждениях и структурах управления дру-
гих территориальных государей, прежде чем попасть на вюртем-
бергскую службу37.
Устав канцелярии 1553 г. помогает нам представить, как про-
ходили заседания Верховного совета Вюртемберга. Председа-
тельствовал на них ландгофмейстер, державший в руках судей-
ский жезл. Все поступившие в совет письма, приказы, прошения,
распоряжения секретарь должен был распечатывать прилюдно
на заседании и прочитывать всему совету. Простые или юриди-
чески бесспорные дела решались тут же. Сложные и значитель-
ные дела, в противоположность этому, передавались для изуче-
ния референтам, ученым советникам—юристам, определялся
срок их доклада.
В Уставе канцелярии по этому поводу даются четкие и подроб-
ные указания: «А когда наш гофмейстер или канцлер поручает
одному из наших ученых советников дать отзыв или составить
записку о правовом или другом деле, то следует в зависимости
от характера дела назначить и записать срок или определенный
день, когда в присутствии всех наших советников надлежит ему
доложить или прочесть письменное или устное отношение или
записку»38. В особенно трудных случаях назначался содокладчик.
Протокол каждого заседания вели два секретаря. Соблюдалась
очередность прохождения дел на заседании39.
Во время докладов все присутствующие советники обязаны
были внимательно слушать, отложив все прочие занятия. В сле-
довавшем за докладом обсуждении первым полагалось выступать
и сообщать свое мнение канцлеру. Затем в соответствии с чина-
ми и званиями высказывались остальные члены совета; сидели
на заседании они также строго в иерархическом порядке. Итог
обсуждению подводил ландгофмейстер. Выступления должны
были быть короткими и относиться только к делу. Во время дис-
куссии советникам запрещалось покидать заседание, особенно,
если мнения по обсуждаемому делу были спорными. Решения
принимались большинством голосов. Советники не имели права
принимать участие в обсуждениях дел родственников или близ-
ких40.
360
Т.Н. Таценко
В Уставе мы находим формализованные правила, которые
станут привычными и само собой разумеющимися для работы
учреждений в Новое время, например: требования соблюдать
график работы и не отлучаться с рабочего места, хранить дела
в положенных местах, не заглядывать в бумаги коллег, не допус-
кать посторонних в служебные помещения, не брать подарков у
клиентов. Однако для княжеской канцелярии середины XVI в.
эти установления знаменовали новый этап в развитии упра-
вления.
То, что не все правила в должной мере исполнялись, свиде-
тельствовали продолжавшиеся нарекания на работу централь-
ного управления, например, в 1565 г. стали опять множиться
жалобы на медленное прохождение дел в совете. Тогда герцог
Кристоф ввел правило, в соответствии с которым одному из сек-
ретарей надлежало каждое воскресенье передавать ему список
проведенных и законченных в совете дел, а также перечень дел,
предстоящих на следующей неделе41.
Казначейская палата. В Уставе канцелярии 1553 г. большое
внимание уделяется и Казначейской палате (Renthchammer).
Как никогда прежде подробно и четко описываются ее функции,
компетенция и условия деятельности сотрудников. Эти сведения
представляют всю палитру хозяйственной жизни герцогства.
В состав центрального органа управления финансами — со-
вета Казначейской палаты (Rentchammer Rath) входили: глава
Казначейской палаты — камермейстер, четверо (позже — пять)
казначейских советников (Kammerrate), ученый советник-юрист
(Kammerprokurator). В Казначейскую палату также входили две
счетные скамьи (Rechenbanke) со специальными советниками,
касса княжества (Landschreiberei) с двумя управляющими, а так-
же целая группа бухгалтеров, секретарей, писцов и посыльных.
К задачам Казначейской палаты относились: проверка сче-
тов управляющих амтами (Amtmann, Obervogte, Vogte), сборщи-
ков различных податей (Keller), сборщиков таможенных пошлин
(Zollner), продажа вина и плодов поместий княжеского домена,
дров из подведомственного леса, надзор за запасами провианта
в крепостях, обеспечение герцогского двора в Штутгарте, содер-
жание запасов шерсти, льняных и шерстяных тканей, контроль
над выплатами за право пользования земельными участками гер-
цогского домена (Giilten), разбор прошений и жалоб подданных
по хозяйственным вопросам, принятие решений о выкупе кре-
стьян из крепостной зависимости42. И в Казначейской палате
существовала категория «резерватных дел», которые могли ре-
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
361
шаться только государем или с его ведома. Имеются в виду об-
суждение и принятие мер для повышения доходов и сокращения
расходов, изменения в хозяйственном законодательстве, имуще-
ственные споры с соседними владетелями, покупка и продажа
пЪместий и имущественных прав, оплата долговых обязательств,
утверждение экстраординарных расходов, например, военных,
пожалования и дарения43.
В «Уставе канцелярии» 1553 г. герцог четко разделяет ком-
петенции различных органов управления, делая Казначейскую
палату независимой от Верховного совета: ландгофмейстер,
канцлер и советники не должны браться за дела, «которые мы
повелели [исполнять] назначенным советникам Казначейской
палаты»44.
Должность возглавлявшего Казначейскую палату камермей-
стера традиционно замещалась лицом дворянского достоинства,
остальные сотрудники все были бюргерского происхождения.
Каммермейстер надзирал за деятельностью этого органа управ-
ления, председательствовал на заседаниях, следил за соблюдени-
ем дисциплины и порядка.
Камерпрокуратор, единственный ученый юрист в палате,
сопровождал в качестве адвоката все судебные процессы, касав-
шиеся имений и имущественных прав княжеского домена. Это
было нелегким делом. Например, д-р Мартин Хиллер (Martin
Hiller), служивший камерпрокуратором в 1559—1568 гг., приоб-
рел себе много недоброжелателей среди влиятельного дворян-
ства, представляя в судах интересы вюртембергских имуществ,
и поэтому неоднократно за годы своей службы тщетно просился
в отставку, опасаясь актов мести45.
Все советники Казначейской палаты ранее служили в мест-
ных органах территориальной власти. Они обладали большим
практическим опытом хозяйственной деятельности и прекрас-
ным знанием страны, ее обычаев, права, городов, местечек,
деревень, хозяйственных угодий и лесов. Немалую часть их
деятельности составляли служебные поездки для разбора иму-
щественных споров, продаж и покупок имущества казны, реви-
зий и материального снабжения войск. Одним из таких совет-
ников, например, являлся Александр Демлер (Alexander Dernier)
из Марбаха, служивший в Казначейской палате с 1535 по 1553 г.
Особую известность он получил благодаря тому, что обеспечивал
провиантом войска протестантских членов Шмалькальденского
союза в 1546 г. во время войны с императором и католическими
чинами империи46.
362
Т.Н. Таценко
Деятельность служащих Казначейской палаты к середине
XVI в. была уже достаточно дифференцирована. Большая важ-
ность придавалась ревизиям хозяйственной деятельности амтов
и различных служб, проверкам их счетов для контроля, а также
оптимизации расходов и доходов. Поэтому в Казначейской па-
лате существовали две счетных скамьи с особыми советниками.
Методы их работы включали специальные техники и приемы.
Хозяйственная деятельность на местах регулярно проверя-
лась посланными из центра советниками. От глав амтов — фог-
тов или амтманов — в Счетную палату регулярно поступали отче-
ты. Письменные счета всех амтов и служб герцогства поочередно
проверялись счетными скамьями в Штутгарте, «слушание сче-
тов» шло по определенному графику непрерывно круглый год.
При этом на слушание вызывался соответствующий фогт или
амтман, который, правда, оставался за дверьми Счетной пала-
ты и приглашался только для ответа на возникавшие вопросы.
В каждую счетную скамью входили бухгалтер, два или три счет-
ных советника, так называемый контролирующий писец, или
писец от противного (Gegenschreiber, Gegenrechner), и главный
бухгалтер Казначейской палаты. Счетные советники проверя-
ли правильность подсчетов, контролирующий писец сверял со-
ответствие данных прежним счетам и финансовым распоряже-
ниям. Главный бухгалтер просматривал все квитанции, вносил
цифры в главную бухгалтерскую книгу, проверял соответствие
деятельности амтов земским законам. Бухгалтер подготавливал
выписки о всех поступлениях, расходах и остатках. Он же вел
протокол обсуждения итогов проверки, тщательно фиксируя в
заключительном документе все недочеты, а также протесты, ука-
зания, советы.
В «Уставе канцелярии» 1553 г. об этом говорится следующим
образом: «Итак, наши советники Казначейской палаты по край-
ней мере раз в год усердно и по правилам должны прослушать,
засвидетельствовать и утвердить счета от всех наших служивых
людей на местах: фогтов, сборщиков податей и таможенных вы-
плат, управляющих лесными хозяйствами, писца кухни [при гер-
цогском дворе] и всех других, которые уполномочены взимать и
выдавать от нашего имени. И если не откроются при этом особые
упущения, которые могут быть поставлены им в вину, то, завер-
шив дело, [советники должны] выдать им утверждение отчета и
отпускную. Необходимо также ежегодно сверять данные прове-
рок в контролирующих придворных органах»47.
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
363
Если в работе проверяемого амта или одной из служб обна-
руживались серьезные нарушения и злоупотребления, то о них
докладывали Верховному совету и герцогу. Последний принимал
решение о наказании или дальнейшем расследовании. В любом
случае допустивший нарушения должен был возмещать ущерб
из собственных средств. Именно поэтому на должность руково-
дителей амтов назначали, главным образом, людей состоятель-
ных, имевших возможность страховать служебные потери лич-
ным имуществом48.
Каждый амт подвергался проверке ежегодно, сборщики та-
моженных выплат и посыльные — один раз в квартал, особенно
же объемные и многообразные счета герцогского двора в Штут-
гарте, например счета кухни, проверялись еженедельно по поне-
дельникам.
Казначейская палата пыталась противодействовать корруп-
ции и злоупотреблениям при проверках. Так, строго запрещалось
сообщать приезжавшим на слушание счетов амтманам, какие
именно советники осуществляют слушание их счетов. Прове-
рявшие и проверяемые не имели права состоять в родственных
или дружеских связях, а также в деловых отношениях. Имеются,
правда, свидетельства, что подобные требования нередко игно-
рировались. Неведомым образом амтманы все же узнавали, кто
именно из советников проверял счета и документацию их окру-
га. Притчей во языцех стал обычай угощать инспектирующих со-
ветников, который, бывало, приводил к ежедневным попойкам
даже в стенах присутственных мест. Корни коррупции лежали
в тесных родственных, дружеских и деловых связях в верхнем
слое вюртембергского бюргерства, в группе уже приснопамят-
ной «почтенности» или «честного народа», к которой принадле-
жали как советники Казначейской палаты, так и управляющие
амтами. Это злоупотребление, как и скептицизм относительно
возможности ее полного искоренения, ярко выражены в декре-
те 1588 г. герцога Людвига, сына и преемника герцога Кристофа:
«Фамильярное братство между советниками счетной скамьи и
амтманами носит исключительно подлый и непотребный ха-
рактер. Из-за этого рушится и позорится авторитет советников.
Многочисленные пирушки, на которые амтманы приглашают
служащих счетных скамей во время слушания счетов, вовсе не
способствуют сохранению серьезного отношения к службе и
уважения к советникам. При всей трудности искоренения этого
злоупотребления, советники все же обязаны вести себя в отно-
шении амтманов не столь безобразно»49.
364
Т.Н. Таценко
При Казначейской палате находилась Земская касса Вюр-
темберга (Landschreiberei), которой с 1553 г. ведали два управ-
ляющих, по вюртембергскому обычаю называвшихся «земскими
писцами» (Landschreiber). Земская касса обладала определенной
автономией в отношении Казначейской палаты. Прежде всего,
ее управляющие как никто другой располагали сведениями о
полной картине состояния финансов в стране, поэтому их при-
глашали на все обсуждения важнейших политических вопросов.
Управляющие Земской кассой не имели права сообщать кому бы
то ни было конфиденциальную информацию о доходах и расхо-
дах главного денежного хранилища, все выплаты, за исключе-
нием постоянных и уже установленных выдач жалованья, они
обязаны были совершать только по личному указанию герцога.
Канцелярский устав 1553 г. содержит по этому поводу совер-
шенно недвусмысленное положение: «Повелеваем, чтобы наши
управляющие Земской кассой никому, кто бы он ни был, ... не
выдавали ни малой, ни большой суммы денег, но только в том
случае, если заранее им будет доставлен и передан приказ, под-
писанный нашей собственной рукой!»50.
Служба управляющих Земской кассой была очень ответ-
ственной и напряженной. Прежде всего, они вели всю сложную
и многообразную документацию по приему и выдаче денежных
средств и раз в год предоставляли полный отчет о движении
средств. Слушание счетов Земской кассы всегда происходило в
присутствии герцога.
Вюртемберг, как и другие территориальные государства
XVI в., развивался в условиях постоянного денежного дефицита,
когда в руководстве финансами неизменно требовалось кризис-
ное управление. Именно управляющие Земской кассой несли от-
ветственность за то, чтобы в случае срочной надобности быстро
суметь занять крупную сумму денег, главным образом в городах
Швейцарского союза или в богатых имперских городах юга Гер-
мании.
Управляющие Земской кассой отвечали и за транспортиров-
ку денег. Они находились в постоянных разъездах, сопровождая
мешки или сундуки с монетой либо для совершения платежей,
либо в процессе получения денежных сборов. Николаус Фелей-
зен (Nikolaus Feleisen, 1526— 1590) служил управляющим Земской
кассой 10 лет, начиная с 1558 г. В 1568 г. он попросился в отставку
и перешел в счетные советники Казначейской палаты. Причиной
послужило то, что врачи запретили ему верховую езду, подъем и
перенос тяжелых мешков и сундуков с деньгами. Примечательна
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
365
профессиональная карьера Фелейзена. Он происходил из Унте-
рензингена, небольшого городка в Швабии, с 19 лет начал слу-
жить простым писцом в Казначейской палате и, последовательно
работая помощником секретаря, секретарем и счетным советни-
кЪм, дошел до значительнейшего поста упраляющего Земской
кассой51. Высокий профессионализм, без которого уже не мыс-
лилась служба в Казначейской палате, он приобрел в течение не-
прерывной 45-летней службы.
Представление об управлении финансами герцогства Вюр-
тембергского будет неполным, если не упомянуть о распоряже-
нии налоговыми средствами. В XVI в. финансирование бурно ра-
стущих государственных расходов территориальных государств
уже не могло обойтись без использования налоговых поступле-
ний. Как и во многих других немецких княжествах, право утвер-
ждения налогов, их сбор и распоряжение ими находились в гер-
цогстве Вюртембергском в руках сословий. Эта привилегия была
зафиксирована Тюбингенским договором 1514 г. между сосло-
виями — тогда уже только городами и прелатами — и герцогом
Ульрихом. Сословия утверждали налоги, испрашивавшиеся гер-
цогом для покрытия государственных долгов, делали разверстку
налога по стране, собирали денежные средства в специальную
кассу сословий (Landschaftskasse), из которой сами же сословия
оплачивали принятые к оплате долги. Налоговая касса сословий
была совершенно независима от государственной Земской кас-
сы и Казначейской палаты. Ею управляли два сословных упол-
номоченных (Landschaftseinnehmer), которые ежегодно предо-
ставляли отчет особой комиссии сословий, заслушивавшийся в
присутствии также герцога и его советников52.
Роль герцога в управлении. При герцоге Кристофе нашло
свое завершение складывание центральных органов админи-
стративно-судебного и финансового управления Вюртемберга.
Верховный совет и Казначейская палата стали коллегиальными,
регулярно работающими учреждениями, функции которых были
достаточно дифференцированы, а служащие — профессиональ-
но подготовлены. Исследователи справедливо усматривают в
этом большое значение для развитии территориальной государ-
ственности53.
Вместе с тем, некоторые историки предостерегают от пере-
оценки значения отмеченных структур управления в системе
власти территориального государства XVI в. Ханс-Мартин Мау-
рер, например, отмечает, что, «хотя эти учреждения самостоя-
тельно выполняли большое количество каждодневной управлен-
366
Т.Н. Таценко
ческой рутинной работы, все же вне их компетенции оставались
все крупные вопросы: законодательство, основополагающая
финансовая политика, принципиальные решения церковной по-
литики и прежде всего вся внешняя политика. По всем этим де-
лам, которые по терминологии того времени назывались "тайны-
ми" или "резерватными" делами, герцог принимал решения сам
лично»54.
Такие вопросы, как упоминалось выше, уже герцог Ульрих
обсуждал в кругу доверенных советников (Придворного совета),
которые составили конкуренцию официально конституирован-
ному Совету при канцелярии и внесли путаницу в дела. Во избе-
жание неразберихи Придворный совет был распущен герцогом
Кристофом. Однако и он нуждался для обсуждения резерватных
дел в компетентных и надежных советниках, которых находил в
руководителях своих центральных ведомств: ландгофмейстере,
канцлере, вице-канцлере и камермейстере. Таким образом, ему
удавалось избегать параллелизма в принятии решений и путани-
цы. Формировалась оптимальная модель управления, когда свя-
зующим звеном между герцогом и центральными структурами
управления выступали руководители последних. И хотя ведущих
служащих, приглашавшихся на обсуждение резерватных дел
к герцогу, и называли «тайными советниками» (Geheime Rate),
тайный совет как орган не получил устойчивых рамок и не был
институционализирован.
Для работы над резерватными делами, а также для приватной
переписки герцог обладал собственной канцелярией (Hofkanzlei),
которую возглавлял его личный секретарь — камерсекретарь.
Несмотря на внешнее сходство, название этой должности никак
не связано с Казначейской палатой. С древних времен понятие
«Kammer» обозначало также и личные покои князя, включавшие
в себя и его кабинет.
Под началом камерсекретаря работали два секретаря и не-
сколько писцов. Многолетним камерсекретарем герцога Кри-
стофа был Франц Курц. Он происходил из бюргерской среды и
находился на секретарской работе у герцогов Вюртембергских с
1541 по 1572 г. Его роль в управлении была чрезвычайно высока,
он всегда находился при государе, получал для него документы и
письма и по его указаниям готовил проекты решений, которые
затем в качестве писем, указов, декретов оформлялись здесь же
писцами Придворной канцелярии.
Франц Курц не слишком злоупотреблял своим служебным
положением, отчасти это могло быть связано и с выдающимися
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
367
способностями герцога Кристофа к делам правления, который
сам вникал во все детали работы административных учреждений
страны. Иначе складывались дела при его сыне и преемнике гер-
цоге Людвиге (1568— 1593). Камерсекретарь последнего Мельхи-
ор Егер (Melchior Jager), служивший в этой должности с 1572 по
1593 г., приобрел недобрую славу тем, что оттеснил советников,
поначалу приглашавшихся для обсуждения резерватных дел,
и стал единственным посредническим звеном между герцогом
Людвигом и центральными органами управления, оказывая при
этом значительное влияние на принятие решений государя. Так,
7 августа 1588 г. герцог возмутился поведением служащих Вер-
ховного совета и Казначейской палаты, которые назвали декре-
ты государя «старой песнью и делом рук Егера»55.
Подобный способ правления из собственной канцелярии че-
рез посредство каммерсекретаря известный немецкий историк
Герхард Эстрейх назвал «личным правлением (das personliche
Regiment) немецких князей» и считал его типичной формой вла-
сти в XVI в., когда в немецких территориальных государствах
при наличии там коллегиальных центральных органов управле-
ния, исполнявших рутинную работу, решения по главным поли-
тическим вопросам все же оставались за государем56.
Квалификация, оплата труда, социальное возвышение. По Ус-
тавам канцелярии должности в органах управления предписы-
валось замещать «усердными и способными мужами», в первую
очередь, уроженцами Вюртемберга. К середине XVI в. требова-
ния к членам Верховного совета были уже довольно высоки: от
советников дворянского происхождения ожидались учеба на
юридическом факультете университета, пусть даже и незакон-
ченная, знание латинского или французского языков, знаком-
ство с придворной службой или с деятельностью в одном из ло-
кальных органов власти какого-либо территориального государя.
Ученым советникам бюргерского происхождения надлежало
иметь степень доктора римского и канонического права, прак-
тику работы в земском суде в Тюбингене или Имперском суде в
Шпейере. Свою деятельность в Верховном совете они начинали,
как правило, с должности адвоката при канцелярии и только по-
том уже получали назначение в советники.
Университетское образование не требовалось от советников
Казначейской палаты, однако для них были необходимы опыт хо-
зяйственного управления и ведения счетов, хорошие знания осо-
бенностей и обычаев Вюртемберга. На службу в Казначейскую
368
Т.Н. Таценко
палату попадали, как правило, чиновники, выдвинувшиеся в дея-
тельности писцов и управляющих в амтах. У писцов централь-
ных ведомств ценились красивый разборчивый почерк, умение
писать на пергамене, желательно также было знание латинского
и французского языков57. На должность секретаря выдвигались
обычно те писцы, которые учились праву, выделялись хорошим
канцелярским стилем и умением быстро составлять проекты до-
кументов.
Решения о приеме на службу по письменному представлению
советников принимал сам герцог. Наибольшие шансы имели те
кандидаты, которые обладали не только высокой квалификаци-
ей, но и родственными или дружескими связями при дворе. Так,
герцог Кристоф в своем декрете от 30 августа 1558 г. высказыва-
ется в пользу назначения Мельхиора фон Шауенбурга (Melchior
von Schauenburg) советником в Верховный совет, ссылаясь на ре-
комендацию его родственника, придворного фогта замка в Штут-
гарте58.
Для значимых служащих центральных органов управления
назначение оформлялось письменным договором (Bestallung),
где оговаривались все обязанности, права назначаемого, условия
и срок службы (два —четыре года, либо пожизненно), а также
размер жалования. Перед вступлением в должность такой на-
значенец совершал клятвенную присягу, которая происходила
в присутствии герцога с высшими служащими и заключалась в
воздевании кверху руки с простертыми пальцами с произнесе-
нием клятвы исполнять свои обязанности усердно и с неизмен-
ной верностью, хранить служебные тайны «до гроба» и не брать
подношений.
Нарушение клятвы было уголовно наказуемым и каралось от-
сечением клятвенно поднимавшихся во время присяги пальцев
(Schwurfinger)59. После принятия в 1577 г. в Вюртемберге важ-
нейшего вероисповедального документа Лютеранской церкви,
Формулы согласия (Konkordienformel), поступавшие на службу
также подписывали и этот документ, подтверждая свою обяза-
тельную принадлежность к евангелической конфессии.
Служащим органов центрального управления (Kanzleiver-
wandte) назначалось годовое жалованье в деньгах и выдачах на-
турой в виде зерна, фруктов, вина и дров, которые они получа-
ли раз в год, обычно в день св. Георгия 23 апреля. Чиновникам
Верховного совета и Казначейской палаты выплачивали деньги
в Земской кассе.
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
369
Зарплаты наличными деньгами в герцогстве Вюртембергском
были заметно ниже, чем во многих других территориальных го-
сударствах. Под тяжестью долгового бремени герцог Кристоф, а
потом и его преемники избегали их повышения. Например, жа-
лованье канцлера в третьей четверти XVI в. составляло в Вюртем-
берге 200 гульденов в год, тогда как в курфюршестве Бранден-
бургском — 300 гульденов, а в герцогстве Баварском доходило до
1000 гульденов. Советники Верховного совета получали в Вюр-
темберге 100 гульденов, а их коллеги в Берлине и Мюнхене —
соответственно 200 и 300 гульденов. Несмотря на это, только не-
многие советники в Вюртемберге позволяли переманить себя на
службу в другие территориальные государства. Это было связано
не только с патриотизмом и ответственностью перед родствен-
ным кланом. Очень важно иметь в виду, что вознаграждение за
службу не ограничивалось наличными деньгами, а включало в
себя еще целый ряд выгод.
Если жалованье служащих наличными деньгами не увеличи-
валось, то стоимость натуральных выплат в результате роста цен
к концу XVI в. поднялась в два —три раза, притом что она изна-
чально была выше, чем жалованье наличными. Например, если
в 1556 г. канцлер ежегодно получал выдачи натурой стоимостью
366 гульденов, то к 1626 г. это же количество выдач оценивалось
уже в 1026 гульденов. Данное соотношение составляло у совет-
ников 150 и 362 гульдена, у главы Казначейской палаты — 188
и 423 гульдена60. Служащие канцелярии традиционно получали
еще и небольшие прибавки из сборов и такс за оформление до-
кументов (Kanzleigefalle). Для скромных сотрудников, например
писцов, которые получали 10 — 20 гульденов в год, это являлось
важной прибавкой.
Всякий служащий в центральном управлении и при дво-
ре ежегодно получал зимнее и летнее платье в соответствии со
своим значением и социальным положением. Кроме этого, всем
полагалось питание при дворе. Поскольку придворные трапезы
для сотен придворных, служащих и слуг обходились очень до-
рого из-за бесхозяйственности и процветавшего воровства, то в
XVI в. в Вюртемберге, как и при многих других немецких дворах,
для советников вводились денежные выплаты взамен участия в
них. Во времена герцога Кристофа они составляли 26 гульденов в
год на одно лицо, а в 1572 г. были увеличены до 34,4 гульдена61.
Хотя по всем уставам и указам брать подарки (Verehrungen)
служащим категорически запрещалось, на практике на подоб-
ные случаи зачастую закрывали глаза. Такие подношения, как
24 Империи
370
Т.Н. Таценко
рыба из монастырских садков, мед, сыр или пряники к Рожде-
ству даже вошли в обычай. Более крупные подарки советникам
случалось получать при замирении соседних владетельных го-
сударей, новых замещениях должностей управляющих амтами,
собирателей податей и т.п.
Особенно значительных, высококвалифицированных
служащих герцоги поощряли субсидиями и пожалованиями
(Begnadigungen). Нередко они принимали форму поддержки уче-
бы сыновей. Так, например, 16 октября 1552 г. герцог Кристоф
даровал канцлеру Иоганну Фесслеру субсидию в виде пребенды
от капитула Бакнанг (Backnang) для обеспечения обучения сына
Фесслера Иова во французских университетах62. В качестве по-
жалований практиковались крупные суммы денег, превышавшие
годовой оклад, поместья в наследственное ленное держание, доли
от различных сборов и выплат. Так, ландгофмейстер Ганс Дитрих
фон Плиенинген (Hans Dietrich von Plieningen) получил 20 сен-
тября 1559 г. в виде изъявления герцогской милости (zu Gnaden)
поместье Варт под Клейнаспахом63. Д-р Каспар Беер (Dr. Kaspar
Beer), защищавший Вюртемберг в имперском суде по иницииро-
ванному Габсбургами процессу о вероломстве в 1549—1553 гг.,
получил в 1553 г. третью часть десятины у Альтдорфа в Шёнбухе,
двенадцатую часть большой десятины зерном и девятую часть
большой десятины пшеницей в Мёнсхейме64.
В Вюртемберге XVI в. существовал обычай поддерживать
служащих в случае болезни или старости. При этом, высокопо-
ставленные или заслуженные чиновники продолжали получать
свою зарплату или большую ее часть, формально числясь на
службе. Так, например, вице-канцлер Иероним Герхардт, поки-
нув в 1570 г. этот пост по болезни, продолжал оставаться советни-
ком «по мере сил» (nach Leibesvermogen), сохраняя жалованье до
конца жизни65. В некоторых других случаях назначалась пенсия
(Leibgeding). Иоганн Кристоф Луц (Johann Christoph Lutz), совет-
ник счетной скамьи Церковного совета, уволенный в 1595 г., по-
лучал ежегодную пенсию в 32 гульдена, не считая натуральных
выдач66. Иногда пенсию давали и женам служащих. Так, когда
в 1572 г. умер секретарь Верховного совета Пауль Гульденрейх
(Paulus Huldenreich), его жене Марии была назначена пенсия
20 гульденов в год67.
Служащие территориального государя на время службы об-
ладали судебными и налоговыми льготами. Они были неподсуд-
ны местным судам, находясь в юрисдикции Верховного совета,
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
371
а также не платили местные налоги, ограничиваясь только обще-
территориальным поземельным налогом.
Состоять на службе у государя было престижно и почетно.
Влиятельный пост в сфере управления укреплял положение не
только семьи его носителя, но и целого родственного клана в
^Вюртемберге. Как уже отмечалось, все посты в управлении здесь
контролировала так называемая «почтенность (Ehrbarkeit)»,
высший слой бюргерства, основного земского сословия в гер-
цогстве. «Почтенность» обладала необыкновенно развитым чув-
ством самосознания и достоинства, который не уступал высокой
сословной самооценке дворянства. Характерно, что многие про-
исходившие из вюртембергской «почтенности» доктора права,
аноблированные императором и получившие дворянство, не
стремились вести дворянский образ жизни и предпочитали но-
сить в своем имени не дворянский титул, а по-прежнему назы-
ваться только званием доктора права68.
Заключение
Создание и институциональное оформление центральных
органов управления в Вюртемберге XVI в. явилось важнейшим
элементом укрепления его территориальной государственности.
Сословно организованная группа советников эпохи Средневеко-
вья сменяется подотчетными только государю органами управ-
ления, в организации и деятельности которых можно проследить
ряд новых принципов, характерных для институтов управления
Нового времени и свидетельствующих о началах бюрократиза-
ции управления.
Верховный совет, Казначейская палата и государственные
органы управления церковью69 функционировали регулярно и
на постоянной основе, в специально построенном для них здании
(Kanzlei) в резиденции территориального государя — Штутгар-
те. Они были коллегиальными органами управления и работали
с определенным составом советников и служащих по законода-
тельно утвержденным Уставам и по установленной процедуре.
Центральные органы были специализированными институ-
тами управления. Процесс дифференциации функций управле-
ния, углубляясь, затронул и структуру каждого из этих институ-
тов, что проявилось в образовании их внутренних подразделений,
например отдела Счетных скамей в Казначейской палате и др.
312
Т.Н. Таценко
Служба в органах управления становится профессией и спо-
собом приобретения средств к существованию. Как на высших
постах (ученые советники-юристы), так и на более низких долж-
ностях (секретари, писцы) она требует специального образова-
ния и опыта практической деятельности.
Перечисленные принципы работы характерны для институ-
тов центрального управления всех немецких территориальных
государств XVI в. Вместе с тем, каждое из них обладало своими
особенностями. Своеобразие органов центрального управления
Вюртемберга состояло в следующем:
1. Герцогство Вюртембергское в наибольшей степени испы-
тало влияние имперских институтов управления и передового
опыта административных органов эрцгерцогства Австрийского.
Основы организации управления были заложены австрийской
администрацией во время оккупации Вюртемберга Габсбургами
с 1519 по 1534 г., что изначально внесло в управленческую сфе-
ру элементы особой отрегулированности, четкости в разделении
функций и правило привлекать профессионалов.
2. Особенность сословной организации герцогства Вюртем-
бергского, в которой отсутствовало сословие дворянства, опре-
делило необыкновенно большую роль в институтах управления
бюргерства, точнее его высшего слоя (Ehrbarkeit). Это обусло-
вило не только большее, чем где бы то ни было участие ученых
советников-юристов в органах управления (две трети), но и зна-
чительное влияние вюртембергского патрициата на замещение
должностей служащих.
Система органов центрального управления, сложившаяся в
герцогстве Вюртембергском в середине XVI в., в основе своей
просуществовала до XIX в.
1 Wolgast Е. Reformationszeit und Gegenreformation (1500—1648)//
Handb. d. Baden-Wiirttembergischen Geschichte / Hrsg. M. Schaab,
H. Schwarzmaier in Verbindung mit G. Taddey. Klett; Cotta, 2000, Bd. 2,
T. 1. S. 154.
2 Ibid. S. 175.
3 [11] «Item. Das der lannthofmaister Ryte und in alle ampter sehe. Und wie
ein ampt groB Oder klein sy, och, wie er die amptlut nit from Oder togenlich
erfund, den Oder die abzusetzen und mit fromen und togenlichen zu
besetzen. DeBgleichen och die Zoller. Und wa der Amptlut zuvil weren,
das es ouch geendert werd». (Hofordnung 1478) // Hof acker H. Kanzlei
und Regiment in Wurttemberg im spaten Mittelalter: Diss. Tubingen, 1989.
S. 225.
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
373
4
5
6
7
8
9
10
И
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
27
Vollstaendige, historisch und kritisch bearbeitete Sammlung der
wuerttembergischen Gesetze / Hrsg. A.L. Reyscher. Stuttgart; Tubingen,
1829. Bd. II. S. 29-30.
Ibid. S. 29.
[10] «Waran gelegen ist, Es syg umb Schulden, hingaub, fryhaiten, Oder
ander groB henndel, das dar inn nichtzit werd vollendet, versigelt, Oder
uBgangen an Rat des lanthofmaisters und vier Rete...» (Hofordnung 1478.
S. 225).
Kothe I. Der fiirstliche Rat in Wurttemberg im 15. und 16. Jahrhundert.
Stuttgart, 1938. S. 28, 40.
Vollstaendige, historisch und kritisch bearbeitete Sammlung der
wuerttembergischen Gesetze / Hrsg. A.L. Reyscher. Stuttgart, 1829. Bd. II.
S. 27-28.
«...dapfer und merklich hendel, gescheft und sachen die herschaft land
und liit kriegslof, hyrat, ainungen, stett, schloB Oder dorfer zu verkouffen,
betreffende». (Ibid. S. 28 — 29).
Kothe I. Der fiirstliche Rat in Wurttemberg ... S. 34 — 35.
«Instruktion, wie und wolcher gestalt geregiert werden soil». Опубл.:
Kothel. Die Instruktion fur die erzherzogliche Regierung in Ensisheim
und die Regentschaft in Wurttemberg 1523 und 1531 // Archiv fur
Urkundenforschung. 1938. XV. H. 3. S. 455 — 471.
Kothe I. Die Instruktion ... S. 449 —455.
«Instruktion, wie und wolcher gestalt geregieret werden soil». S. 457.
Ibid. S. 466-467.
Ibid. S. 463-465.
Ibid. S. 459.
Ibid. S. 466.
Grube W. Der Stuttgarter Landtag 1457— 1957. Stuttgart, 1957. S. 119.
Ibid. S. 119-124.
Bernhardt W. Die Zentralbehorden des Herzogstums Wurttemberg und
ihre Beamten, 1520— 1629. Stuttgart, 1972. Bd. 1. S. 33.
Ibid. S. 4.
Kothe I. Der fiirstliche Rat in Wurttemberg ... S. 59.
Ibid.
Ulrich I. (Herzog von Wurttemberg): Allgemeine Deutsche Biographie /
Hrsg. von der Historischen Kommission bei der Bayerischen Ak. d. Wiss.
1895. B. 39. S. 243.
Bernhardt W. Die Zentralbehorden des Herzogstums Wurttemberg ... S. 8,
10.
Heyd L.F. Ulrich, Herzog zu Wurttemberg. 1841. Bd. III. S. 562 — 564.
«...es sollen hofmeister, kanzler und rate ordinari ... allweg morgens
zuvorderst zum wenigsten ein stund unsere eigene geschaft so wir zu
bedenken befohlen haben, Oder von unsern amtleuten xiberschickt
werden Oder uns sonst belangend und darnach die giietlichen sachen
und dazwischen die rechtliche handlungen auch supplicationes unserer
unterthanen fur hand genommen und sollichs alles dem rechten erbar-
374
Т.Н. Таценко
auch billicheit gemes erlediget werden...» // Wintterlin Fr. Geschichte der
Behordenorganisation in Wurttemberg. Bd. I. S. 25.
28 Из-за ограниченности объема материал об органах государственного
управления церковью в герцогстве Вюртембергском XVI в. остался
за пределами настоящей статьи. Его предполагается опубликовать в
сборнике «Средние века».
29 «Besetzung des Cannzlei-Rats, vnnd Ordnung, des Staats, auch Expedition
desselbigen» // Vollstaendige, historisch und kritisch bearbeitete
Sammlung der wuerttembergischen Gesetze / Hrsg. A.L. Reyscher.
Stuttgart, 1841. Bd. XII. S. 174-175.
30 Kothe I. Der fiirstliche Rat in Wurttemberg ... S. 63.
31 «NeweCantzley,RennttChamer,vndVisitacionOrdnung» //Vollstaendige,
historisch und kritisch bearbeitete Sammlung der wuerttembergischen
Gesetze. Bd. XII. S. 242-256.
32 «Newe Cantzley, Renntt Chamer, vnd Visitacion Ordnung» ... S. 245.
33 Ibid. S. 243.
34 «Wa auch viel Personen Im rath, unnd die geschaft auch Inn groBeranzahl
vorhanden seien. So soil zur fiirderung derselbigen der Rath Inn zween tail
geteilt, unnd an ainem Ortt die Supplicationen, auch sonst Im Ordinarj Rath,
die andere obliegende gescheffte verricht werden» // «Newe Cantzley,
Renntt Chamer, vnd Visitacion Ordnung» ... S. 244).
35 Bernhardt W. Die Zentralbehorden des Herzogstums Wurttemberg ...
S. 293.
36 Ibid. S. 304-307.
37 Bernhardt W. Die Zentralbehorden des Herzogstums Wurttemberg und
ihre Beamten, 1520— 1629. Stuttgart, 1972. Bd. 1 — 2. S. 121 —741.
38 «Und wa unser hofmeister auch canzler einem unserer gelehrten rate
rechtliche auch andere sachen zu refererirn Oder ein bedenken darauf zu
stellen behandigen werden, so solle ihme auch nach gestalt der handlung
ein termin Oder tag bestimmt auch aufgezeichnet werden, auf welchen so
schriftliche Oder mundliche relation Oder bedenken in gegenwurtigkeit
aller anheimeischer Rath bescheen Oder abgelesen werden solle» // «Newe
Cantzley, Renntt Chamer, vnd Visitacion Ordnung» ... S. 244.
39 Ibid. S. 243-246.
40 Ibid.
41 Kothe I. Der fiirstliche Rat in Wurttemberg ... S. 65.
42 «Newe Cantzley, Renntt Chamer, vnd Visitacion Ordnung» ... S. 251 —
252.
43 Ibid. 253 - 255.
44 Ibid. S. 245.
45 Bernhardt W. Die Zentralbehorden des Herzogstums Wurttemberg ...
S. 376.
46 Ibid. S. 272-273.
47 «Vnnd sollen also vnsere Renth-Chammer-Rath, vonn alien vnnnsern
verrechnenden Ambtleutten, es seien Vogt, Keller, Zoller, Vorstmeister ...
Kuchenmaister ... vnnd all anndere, die von vnnsern wegen einzunehmen,
Развитие ... органов управления: герцогство Вюртембергское
375
Oder auszugeben haben, zum wenigsten alle Jar ain Rechnung mitt vieis
vnd gutter Ordnung anhoren, belegen vnd Emffahen; Vnnd so sie nitt ettwa
sennndere mengell darynn erfinden, die Jnen beschwarlich sein wolltten,
auszurichten, mitt Jnen beschliessen, Jhre Recessen vnd Abschied dariiber
geben, auch mit den verrechnenden HofEmptern obgemelt jahrlichs
gegenrechnung halltten» // «Newe Cantzley, Renntt Chamer, vnd
Visitacion Ordnung» ... S. 249.
48 Ibid. S. 250.
49 «Die Dautzbruderschaft zwischen den Raten der Rechenbank und den
Amtieuten ist gar gemein und xibelstandig, dardurch dann der Rate
Autoritat geringt und verschimpft, wie auch die vielfaltigen Gastereien,
dazu die Verordneten der Rechenbanke von den Amtieuten in wahrender
Abhorung der Rechnungen berueft werden, zur Erhaltung notwendigen
Ernsts und Ansehens gegen den Amtieuten nit dienlich ist. Welches, ob
es wohl nit gar abzueschaffen, so sollen doch sie die Rate sich gegen den
Amtieuten nit gar gemein machen» // Bernhardt W. Die Zentralbehorden
des Herzogstums Wurttemberg ... S. 43.
50 «Wir wollen auch, das vnnsere Lanndschreiberey-Verwaiter...niemand wer
der sey ... kein gelltt, weder wenig Oder viel reichen noch geben, Es werde
Jnen dann zuuor ain beuehlich, mitt vnnsern hannden vnterzeichnet,
zugestelltt vnnd vberanttworttet» // «Newe Cantzley, Renntt Chamer, vnd
Visitacion Ordnung» ... S. 255.
51 Bernhardt W. Die Zentralbehorden des Herzogstums Wurttemberg ...
S. 285-286.
52 Wintterlin Fr. Geschichte der Behordenorganisation in Wurttemberg ...
S. 40.
53 См., например: Wolgast E. Reformationszeit und Gegenreformation ...
S. 168.
54 Maurer H.-M. Herzog Christoph als Landesherr// Blatter fur
Wurttembergische Kirchengeschichte. 1968/1969. 68/69. S. 116.
55 Bernhardt W. Die Zentralbehorden des Herzogstums Wurttemberg ...
S. 405.
56 Oestreich G. Das personliche Regiment der deutschen Fiirsten am Beginn
der Neuzeit // Oestreich G. Geist und Gestalt des friihmodernen Staates.
B., 1969. S. 201-234.
57 «Besetzung des Cannzlei-Rats, unnd Ordnung, des Staats, auch
Expeditiondesselbigen ... vom 17. November 1550» // Vollstaendige,
historisch und kritisch bearbeitete Sammlung der wuerttembergischen
Gesetze. Bd. XII. S. 178.
58 Wintterlin Fr. Geschichte der Behordenorganisation in Wurttemberg.
S. 46.
59 Bernhardt W. Die Zentralbehorden des Herzogstums Wurttemberg ...
S. 84.
60 Ibid. S. 97.
61 Ibid. S. 100.
62 Ibid. S. 292.
376
Т.Н. Таценко
63 Ibid. S. 540.
64 Ibid. S. 148.
65 Ibid. S. 314.
66 Ibid. S. 479.
67 Ibid. S. 397.
68 В качестве примера В. Бернгард приводит следующие имена: Dr. Martin
Aichmann (1550—1616), Dr. Leonhardt Breitschwerdt (1519—1593), Dr.
Balthasar Eisengrein (1547—1611), Dr. Johann Moser (1548 — 1590). Cm.:
Bernhardt W. Die Zentralbehorden des Herzogstums Wurttemberg ...
S. 83.
69 Развитие органов управления церковью происходило по аналогии с
процессами, имевшими место в сферах светских институтов власти.
Материал об этом предполагается опубликовать в сборнике «Средние
века».
Идеологические
и правовые аспекты
в жизни империй
и этнонациональных
государств:
преемственность
и обновление
П.П. Шкаренков
ИМПЕРИЯ И КОРОЛЕВСКАЯ ВЛАСТЬ
В КОНЦЕПЦИИ ХРИСТИАНСКОГО
МИРОПОРЯДКА ГРИГОРИЯ ВЕЛИКОГО
С Григория Великого и его ученика Исидора Севильского
начинается новый этап в истории представлений о сущности и
роли королевской власти в государствах, возникших на терри-
тории Западной Римской империи. Именно в это время после
разнообразных опытов и теоретических построений концепция
христианской королевской власти обретает законченную форму,
которая, конечно же, еще будет уточняться и развиваться в тече-
ние всего Средневековья, но ее основные положения и контуры
останутся уже неизменными1.
На самом деле, ничто не предвещало, что именно Григорий
Великий сыграет в этом процессе одну из ключевых ролей. Рим-
лянин по крови и по месту рождения, он всю свою жизнь про-
вел на земле империи. Верный подданный императора, он только
издалека видел, что происходит в королевствах Запада. Не ис-
пытывая на себе давление королевской власти, он оценивал ее
как сторонний наблюдатель, можно сказать заинтересованный
исследователь. Нет у него и тех сложных чувств, соединяющих
в себе восхищение, ненависть и презрение, которые так часто
испытывало население Галлии и Испании по отношению к сво-
им новым хозяевам. Его суждения по поводу Герменегильда по-
казывают, до какой степени ему остаются чуждыми взгляды и
помыслы испано-римлян. Он даже не может себе представить,
чтобы в государствах франков или вестготов представители раз-
ных народов могли бы объединиться вокруг своих правителей,
на основе чувства сплачивающей их солидарности. В глазах Гри-
гория империя остается идеальной и единственно возможной
формой политической организации. У нас нет никаких данных,
позволявших хотя бы предположить, что он видел будущее за на-
циональной королевской властью, призванной прийти на смену
универсалистской монархии. В этом отношении точка зрения
Григория Великого существенно расходится с взглядами Григо-
380
П.П. Шкаренков
рия Турского или Исидора Севильского. Показательно, с каким
ожесточением Григорий Великий боролся против утвержде-
ния в Италии королевства лангобардов. Не менее показатель-
но и то, что из всего долгого периода остготского господства он
вспоминает только безнадежные битвы, относящиеся к послед-
ним дням остготской монархии в Италии. Иными словами, Гри-
горий, родившийся около 540 г., как раз в момент капитуляции
Витигиса и обнародования Прагматической санкции, очень со-
чувственно относился к стремлению Юстиниана утвердиться
в Италии.
Однако епископу Рима, патриарху Запада было слишком
сложно не замечать тех суровых реалий окружающей жизни,
среди которых проходила его повседневная деятельность. Поэто-
му, если уж не из симпатии, то по необходимости Григорий был
вынужден проявлять интерес к окружающим романо-варварским
королевствам и их правителям. Очевидная слабость империи в
Италии, ее неспособность прийти на помощь против лангобар-
дов вынуждали Григория искать иные пути спасения. В Галлии
и в Испании христианская церковь была вынуждена считаться
с королевской властью. Правители этих королевств могли поме-
шать или, напротив, способствовать распространению истин-
ного, католического христианства. Ну и, наконец, в целях хри-
стианизации англов, великого дела, задуманного папой, нельзя
было пренебрегать необходимой помощью, которую франкские
правители могли оказать миссионерам, проезжающим через их
королевство, чтобы добраться до островов. В сборнике писем
Григория Великого сохранилось несколько посланий на эту тему,
адресованных франкскому и вестготскому дворам. В этих посла-
ниях Григорий касается почти исключительно церковных вопро-
сов2. И все же эти письма представляют значительный интерес,
прежде всего своим настроем и тональностью, а также тем об-
разом идеального христианского правителя, который создается
в них посредством советов и рекомендаций сугубо морально-эти-
ческого характера.
Тем не менее нельзя отрицать, что Григорий часто оказывал-
ся при королях в качестве духовного наставника. Этим, однако,
его влияние на развитие собственно политических идей не огра-
ничивалось. Именно сочинения Григория Великого, взятые в
их совокупности, сформировали тот образ мысли и способ вос-
приятия окружающего мира, на которые ориентировалось все
Средневековье и которые оказали существеннейшее влияние на
все сферы духовной и общественной жизни, включая политиче-
Империя и королевская власть в концепции Григория Великого
381
скую. До сих пор в центре нашего внимания находились разные
типы королевской власти, сложившиеся в том или ином романо-
варварском королевстве. Заслуга же Григория Великого состоя-
ла в том, что он сумел подняться над конкретными, исторически
обусловленными условиями и предложить своим современникам
целостную концепцию человека и мира, основанную на принци-
пах и ценностях христианства, в которой в силу в том числе и его
личного опыта, размышления над природой, сущностью и функ-
циями власти занимали важное место3. Разные формы королев-
ской власти, которые до этого времени искали себе идеальный
образец для подражания в своем собственном прошлом, — не
случайно поэтому Теодорих или Хлодвиг назывались auctor, —
оказываются с этого момента соединенными воедино, выступая
вариантами одной модели, важной деталью общего миропоряд-
ка, за правильное функционирование которого они несут ответ-
ственность.
Сопутствующие обстоятельства, впрочем, способствовав-
шие формированию подобных новых идей и тем, складывались
так, что Григорий стал не только сторонним наблюдателем, но и
активным участником перехода к новому уже средневековому
этапу истории королевской власти. Григорий Великий и его тезка
епископ Григорий Турский являются современниками, разница
между ними не превышает два —три года. Григорий Турский ра-
достно приветствовал избрание Григория Великого римским па-
пой4. Однако годы понтификата Григория Великого, совпавшие с
годами его максимальной творческой активности, проходят уже
после смерти Григория Турского5. При этом пропасть, проле-
гающая между этими авторами, становится очевидной с первого
взгляда. Является ли это явное различие всего лишь следствием
глубокой трансформации западного мира, происшедшей в тече-
ние сравнительно недолгого понтификата Григория Великого?
Конечно, принятие королями Толедо католического варианта
христианства, обращение в него же англов, окрепшие надежды
на формирование у лангобардов христианской королевской вла-
сти — все это яркие факты, свидетельствующие о наступлении
новой эпохи6. В то же время эти же факты говорят об укреплении
самой королевской власти. Принятие Реккаредом католического
варианта христианства является настолько же политическим ак-
том, насколько и религиозным, так как способствует укреплению
единства Иберийского полуострова, к чему неустанно стремился
еще Лиувигильд. Кроме того, в Галлии, где Брунгильда правила
в качестве регентши от имени двух своих малолетних внуков,
382
П.П. Шкаренков
мы можем говорить фактически о победе идей централизации
и об утверждении представлений о наследственном характере
королевской власти: ребенок признается королем на основании
своего права, а не благодаря своей utilitas7. В Италии лангобарды
фактически безнаказанно угрожают землям империи, демонст-
рируя тем самым ее слабость. И все же, все эти факты, характе-
ризующие общую динамичность политических процессов на За-
паде в этот период, сами по себе революционными не являются.
Они даже не все произошли во время понтификата Григория Ве-
ликого. Например, обращение Реккареда датируется 589 г., и его
последствия были уже вполне представимы. Конечно, Григорий
Турский скорее всего воспринимал этот факт сам по себе, но его
незаинтересованность, практически безразличие, в этом вопро-
се все равно вызывает удивление. Это тем более непонятно, что
историк Хлодвига даже и не думает сопоставить произошедшие
события с теми, что случились в Галлии. Перед нами еще одно
доказательство того, что епископ Тура так и не сумел подойти к
идее единой христианской королевской власти, которая выходи-
ла бы за пределы границ отдельных королевств. Его взгляд оста-
навливался на частных явлениях и не стремился к обобщению, к
охвату целого.
Таким образом, папа Григорий Великий оказался лучшим, го-
раздо более наблюдательным и внимательным свидетелем своего
времени, нежели Григорий Турский. Взгляд Григория Великого
охватывает происходящие процессы в целом, он как бы парит
над ними, окидывая взором с высоты птичьего полета, чему, без-
условно, способствовало и его существенно лучшее образование,
чем у Григория Турского, и укорененность в римской культурной
традиции — их природные способности, по всей видимости, были
вполне сопоставимы, — да и социальные и политические процес-
сы в последние годы VI в. стали развиваться стремительнее; ну,
и к тому же Рим и папский престол в качестве наблюдательных
пунктов значительно отличались от Тура8. По своему значению,
по тем функциям, которые ему приходилось исполнять, по реаль-
ной ситуации в Риме Григорий Великий оказался в самом центре
пересечения основных силовых линий того времени, фактически
опять в центре мира, причем де-факто обладая также и светской
властью9. Конечно, с точки зрения буквы закона епископ Рима
в конце VI в., бесспорно, является еще подданным императора.
Однако «благодаря» лангобардам и в силу географического фак-
тора — Рим находится довольно далеко от Равенны и еще дальше
Империя и королевская власть в концепции Григория Великого
383
от Константинополя — Григорий фактически являлся сувереном
в своем городе10.
И пусть он был лишен каких бы то ни было амбиций отно-
сительно светской власти, кажется, так оно и было, и конечно,
он предпочел бы неизменно чувствовать присутствие империи и
пользоваться защитой ее оружия. Но все же нельзя не обратить
внимания на то, что в отличие от всех ранее рассмотренных нами
авторов, он единственный мог смотреть на окружавших его носи-
телей королевской власти относительно свободно. Он мог вести
себя с королями как равный с равными. Он им ничем не обязан
и ничего от них не ждет. Прирожденный римлянин, происходя-
щий из знатной семьи11, он не испытывает на себе влияния тех
противоречивых идей и чувств, которые в Галлии или в Испании
побуждали Григория Турского или Исидора Севильского в том
числе искать в королевской власти, которая возникла в резуль-
тате вторжения и завоевания, поддержку их провинциальной са-
мобытности. Конечно, когда читаешь переписку папы, отдаешь
себе явный отчет в том, что правители Запада, когда речь идет о
делах пастырских или миссионерских, фактически играют роль
ни в чем не уступающую роли императора, их значение, их влия-
ние на ход реальных событий ничуть не меньше, а может быть
и больше, чем у него. При этом мы не имеем в виду письма, соз-
данные исключительно по соображениям этикета. Из писем пе-
ред нами вырастает образ папы Григория Великого, внимательно
изучающего королевскую власть, стремящегося определить ее
этические основы, ее телеологический смысл. Таким образом,
Григорий Великий, волею судеб оказавшийся в точке пересече-
ния империи и королевской власти, оказывается исключительно
чутким и беспристрастным свидетелем продолжающегося состя-
зания между этими двумя типами и формами власти12.
Корреспонденции Григория Великого присущи все недо-
статки и все особенности официальной переписки. При этом
порой мы сталкиваемся в некоторых посланиях с очень личны-
ми фрагментами, порой доходящими до грани откровенности.
Впрочем, целью нашего исследования не является подробное
комментирования повседневных жизненных обстоятельств
Григория13. Дипломатический этикет соблюдается в посланиях
чрезвычайно скрупулезно, и мы не встретим там, как например,
в «Variae», тех пикантных несоответствий между письмами, ад-
ресованными константинопольскому двору, и письмами, соз-
данными для внутреннего употребления. Письма к франкскому
или вестготскому дворам никогда не содержат тех протокольных
384
П.П. Шкаренков
«оплошностей», порой слишком нарочитых, чтобы быть случай-
ными, в которых Кассиодор, как мы не раз видели, был большой
мастер и которые в один миг могли превратить короля в подобие
императора14.
Подобное отсутствие фантазии и риторической изобрета-
тельности возможно связано с общим консерватизмом понти-
фикальной канцелярии. Однако этот консерватизм прекрасно
соответствует настроению самого Григория, слишком серьез-
но относящегося к истине и к простоте, чтобы верить, будто бы
риторические изыски сами собой могли бы изменить текущую
реальность. Если, как мы стремимся показать, целью Григория
Великого было определение места королевской власти в общем
порядке мироздания, то он не рассчитывал достичь этого лишь
при помощи одних только слов, цена будет более высокой. Общая
же строгость стиля только еще лучше подчеркивает те редкие мо-
менты, где он считает возможным и нужным от нее отойти.
В употреблении титулатуры мы также не наблюдаем никакой
фантазии. При этом Григорий в целом не стремится к разнооб-
разию титулов. Pietas и piissimus, serenitas и serenissimus закреп-
лены почти исключительно за императором. Правители коро-
левств на Западе могут рассчитывать только на excellentia или на
excellentissimus filius. Употребление последнего обращения еще
раз подчеркивает огромную разницу между императором и ко-
ролем. Для Григория император еще, безусловно, dominus. Тем
не менее, используя указанную титулатуру, Григорий акценти-
рует внимание на той духовной власти, которой он пользуется в
западных королевствах. Это позволяет предположить, что между
папой и королями уже сложилась система довольно тесных взаи-
моотношений. Отношения с императором регулируются тща-
тельно разработанным этикетом, унаследованным еще от эпохи
домината. И в этих отношениях церковь и империя выступают
вовсе не равноправными партнерами; неравенство постоянно
порождает недоверие друг к другу, и все это проистекает отто-
го, что П. Аркари очень изящно назвал «1'incontro di una religione
troppo giovane con uno stato troppo vecchio»15.
Несмотря на все усилия Евсевия, Амвросия и Августина, им-
перия продолжала оставаться «старшим братом» церкви. И вот
перед лицом восточного константинопольского колосса, леги-
тимность власти которого восходит к Августу, вдруг появились на
Западе reges, ставшие сынами апостольского престола. И вопрос
здесь не только в протоколе. Еще совсем недавно папы Симмах
и Иоанн уж никак не могли видеть в арианине Теодорихе своего
Империя и королевская власть в концепции Григория Великого
385
духовного сына. Григорий же стал первым римским епископом,
который мог обращаться сразу к Хлотарю Нейстразийскому, к
правителям Австразии и Бургундии, к Реккареду Вестготскому
и к Этельберту Кентскому, не говоря уже о наследном принце
лангобардов Адалоальде, называя их всех своими «сыновьями»16.
Кроме того, прошло еще слишком мало времени, чтобы этот по-
четный титул успел обесцениться. И если отвлечься от римской
традиции, не противопоставлял ли сам Христос в Евангелии тер-
мины dominus и filius?17 Безусловно, Григорий не мог не задумы-
ваться о контрасте, возникающем между императором, которо-
го он должен трактовать в терминах ушедшей эпохи, и новыми
владыками Запада, к которым он обращается словами, взятыми
из Нового Завета. Конечно, указанные особенности словоупо-
требления имеют существенное значение, однако их недоста-
точно для окончательного решения, требующего подтверждения
(как мы увидим) и с другой стороны. Хотя ту проблему, которую
вынужден был решать Григорий на протяжении всего своего
понтификата, они высвечивают достаточно четко. Все время
пребывания его римским епископом ему постоянно приходилось
балансировать между верностью старому порядку и осознанием
необходимости перехода к новому мироустройству, между Запа-
дом и Востоком. Его карьера строилась между этими двумя полю-
сами. Он мечтал стать миссионером и нести на далекие острова
свет истинной веры, а был послан Пелагием II в Константино-
поль, но в конце своего понтификата он смог в каком-то смысле
осуществить свою мечту, посвятив в сан епископа англов своего
ученика Августина. Неужели это только символ? Пожалуй, нет, и
христианизация англов, одно из важнейших его деяний, действи-
тельно воспринималась им как реванш за все обиды и неприятно-
сти, которые ему пришлось испытать в отношениях с империей.
В наши задачи не входит, разумеется, изложение во всех
подробностях и деталях истории взаимоотношений Григория
и императора Маврикия. Это повлекло бы за собой подробный
рассказ о деятельности Григория перед лицом угрозы со сторо-
ны лангобардов18. Для нас вполне достаточно будет напомнить в
самых общих чертах основные эпизоды этой, в общем-то, печаль-
ной истории. Печальной для обоих действующих лиц, печальной
для Италии, однако, может быть, в долгосрочной перспективе
сослужившей западному миру в целом хорошую службу, поспо-
собствовав окончательному избавлению от имперских иллюзий,
и надежд на имперское могущество.
25 Империи
386
П.П. Шкаренков
Григорий Великий и Маврикий не были совершенно посто-
ронними друг другу, и их взаимоотношения начались задолго до
того, как оба они достигли вершин власти. Они познакомились
в то время, когда Григорий Великий представлял Пелагия II при
константинопольском дворе, а Маврикий еще и не помышлял об
императорской короне. Будущий папа римский стал крестным
отцом сына будущего императора, Феодосия. Однако спокойны-
ми и безоблачными отношения Рима и КоАстантинополя оста-
вались недолго. Причины разногласий были многочисленны и
разнообразны. Хотя сама по себе ни одна из них, особенно учи-
тывая постоянный примирительный настрой папы, не стала бы
поводом для разрыва. Скорее именно череда ошибок, допущен-
ных Маврикием, и привела к тому, что его образ в душе Григория
заметно потускнел. С другой стороны, несмотря на постоянное
стремление Григория к компромиссу, к сбалансированному уче-
ту мнений обеих сторон, к проникновению в самую суть вещей,
его действия на каждом этапе конфликта, может быть, были
чрезмерными, хотя и очень показательными. Таким образом, для
нас самыми интересными являются не факты сами по себе, а те
комментарии, которыми он их снабдил в «Registrum».
Пяти лет оказалось достаточно, чтобы папа и император на-
прочь поссорились друг с другом. Первые осложнения в их доб-
ром согласии произошли, когда Маврикий захотел запретить
солдатам и чиновникам постригаться в монахи. Григорий должен
был огласить текст императорского послания, что он и сделал, со-
проводив его своими оговорками19. Это, конечно, был уже вопрос
принципа. В то же время Григорий Великий видел, как день ото
дня нарастает угроза со стороны лангобардов20. Речь шла уже о
том, готовы ли папа, клирики и монахи лично взяться за оружие,
чтобы помочь отразить надвигающуюся опасность. Григорию
пришлось взять на себя заботы о защите Рима, и, учитывая более
чем скромные успехи императорского экзарха Романа, он ока-
зался вынужден, дабы избежать кровопролития и фактической
бойни, вступить в непосредственный контакт с Агилульфом21.
Узнав об этом, экзарх пожаловался императору. Маврикий напи-
сал Григорию не самое учтивое послание, насколько мы можем
реконструировать его по ответу Григория, в котором он был вы-
нужден, в том числе, защищаться от упрека в simplicitas, который
не преминул ему бросить император22. Таким образом, в споре
своего старого друга и экзарха император принял сторону экзар-
ха. Причем, как кажется, этот самый экзарх Роман испытывал по
отношению к папе Григорию какую-то слепую ненависть. За не-
Империя и королевская власть в концепции Григория Великого
387
сколько месяцев до описываемых событий, когда папу обвинили
фактически в государственной измене, Роман заставил посвя-
тить в сан епископа Салоны с нарушениями принятого порядка
некоего Максима. Григорий сообщает об этом деле диакону Са-
биниену в письме, датируемом сентябрем или октябрем 594 г.23
В том же самом письме Григорий сообщает нам также, что рас-
пространяются слухи, будто бы он велел убить епископа Далма-
ции по имени Мальхус. Папа объясняет, специально для Маври-
кия, что если бы он хотел кого-нибудь убить, то он смог бы этим
заняться с большей пользой: «У лангобардов больше не было бы
ни короля, ни герцогов, ни комитов»24.
К этим животрепещущим делам прибавилось и обострение
старых споров, острейший из которых был связан с правом на ти-
тул вселенского патриарха, которым провозгласил себя епископ
Константинополя Иоанн Постник, чье добродетельное прозвище
скрывало неутолимое честолюбие25. Действительно, с давних пор
епископы urbs regia26 выдвигали разнообразные претензии, при-
званные увеличить их значение и принизить Рим, те самые пре-
тензии, которые, в конечном счете, приведут к схизме 1054 г.27
Конфликт, связанный с правом обладания этим вселенским титу-
лом, начался при папе Пелагии II и неоднократно вспыхивал с но-
вой силой во время понтификата Григория Великого, в том числе
и когда новый патриарх Кириак пришел на смену Иоанну. Самое
примечательное, что папа вновь вынужден вмешаться в это дело
в том же самом июне 595 г., когда ему пришлось оправдываться
за проведение независимой политики в Италии с лангобардами28.
Такое соположение показывает, что эти вопросы в сознании
папы были взаимосвязаны, пусть и не напрямую. Всякое оспари-
вание его духовной власти казалось ему равным образом пося-
гательством на его политические позиции в Италии29. Впрочем,
религиозные проблемы в этот период практически неотделимы
от политических. Одновременно император Маврикий поддер-
живает направленную против Григория схизму епископов Вене-
ции и Истрии, поводом для которой стали споры о Трех главах30.
Поскольку к этому же самому моменту папа должен был успоко-
ить опасения Теодолинды, связанные с Тремя главами31, отнюдь
не невозможным кажется предположение, что теологические со-
мнения королевы были спровоцированы командой экзарха, обес-
покоенного сближением между папой и этой влиятельной персо-
ной. Как бы там ни было, кризис между Маврикием и Григорием
Великим завершился в июне 595 г. полным разрывом отношений:
папский нунций, диакон Сабиен, был отозван в Рим.
388
П.П. Шкаренков
К счастью, вскоре экзарх умер32. Его преемник Каллиник
проявил себя понимающим человеком и по-другому отнесся к
сложившейся ситуации, дав согласие на начало переговоров
с лангобардами33. О. Бертолини прекрасно проанализировал
двойственность того положения, в которое попал Григорий, ока-
завшийся вопреки своему собственному желанию фактически
арбитром между экзархом и Агилульфом34. Кроме того, вместо
ожидаемого мира папа сумел добиться от лангобардов толь-
ко согласия на заключение перемирия, которое должно было
продлиться до марта 601 г. Сразу по истечении срока переми-
рия война возобновилась с новой силой. Тем не менее общие
угрозы и опасность вторжения не смогли сплотить Маврикия и
Григория.
Отношения между папой и империей более или менее норма-
лизовались лишь при Фоке, сменившем Маврикия на император-
ском престоле. Маврикий был низложен и убит вместе со своей
семьей — среди них погиб и крестник Григория (23 ноября 602 г.).
Радость, с которой Григорий Великий приветствовал кровавый
приход к власти одного из самых мрачных тиранов в византий-
ской истории, торжественная встреча, которую он велел устро-
ить присланным из Константинополя портретам императора и
его супруги, не имеют другого рационального объяснения, кроме
той странной ненависти и ожесточения, с которыми Маврикий
преследовал Григория в последние годы своего царствования35.
В Равенну был назначен новый экзарх Смарагд, который уже за-
нимал этот пост при Пелагии II. Новое перемирие с Агилульфом
было заключено в 603 г. В конце того же года Григорий пишет
письмо Теодолинде, в котором приносит ей свои поздравления
по случаю крещения ее сына Адалоальда36. 12 марта 604 г. Григо-
рий Великий умирает.
Конфликт, разразившийся между императором Маврикием
и папой Григорием, имеет очень глубокие корни, причины его ле-
жат отнюдь не на поверхности, да и сам он, по сути дела, является
частным случаем в долгой истории противостояния и соперниче-
ства Востока и Запада. Дружеские узы, много лет связывавшие
Маврикия и Григория, дают основания полагать, что конфликт
между ними не является личной ссорой. Их дружба прервалась
только начиная с того момента, когда каждый из них был вынуж-
ден нести груз огромной ответственности и принимать решения,
которые из-за всей предшествующей истории и текущего по-
рядка вещей не могли не входить в противоречия друг с другом.
Империя и королевская власть в концепции Григория Великого
389
С высоты времени и не впадая в анахронизм, можно предполо-
жить, что первопричина конфликта заключается в том, что они
придерживались разных концепций империи. Маврикий был
верным и последовательным продолжателем дела Юстиниана и
его политики отвоевания территорий у варварских королевств.
Г. Острогорский настаивает, что Маврикий рассматривал земли
бывшей Западной Римской империи как неотъемлемую часть
единой державы. Исследователь напоминает, что в завещании,
составленном во время болезни в 597 г., Маврикий предусматри-
вал даже возвращение к прежней системе управления: его стар-
ший сын Феодосий должен был царствовать в Константинополе,
а младший, Тиберий, в Риме и над Италией37. Григорий, без со-
мнения, считал эту политику мало реалистичной. Он полностью
отдавал себе отчет, что с лангобардами, прочно обосновавшимися
в Северной Италии, неизбежно развернется ожесточенная вой-
на, расходы на которую придется оплачивать населению Италии.
Кроме того, он ежедневно являлся свидетелем многочисленных
злоупотреблений императорских judices, и от его понимания не
ускользало, что сама империя уже давно стала скорее восточной,
нежели Римской38. Окончательная реставрация империи в Ита-
лии обещала обернуться господством греков над римлянами39.
А сам Григорий прежде всего — римлянин по духу и сердцу,
родным его языком является латинский. Одной знатной рим-
ской даме Рустициане, которая жила при императорском дворе
в Константинополе, где пользовалась определенным влиянием,
Григорий настоятельно советует вернуться в Рим40. В другом слу-
чае он с гордостью сообщает, что не ответил на письмо некоей
Доминики, поскольку она, чей родной язык латинский, написала
ему по-гречески41. Аргументы и формулировки Григория в этом
случае чрезвычайно интересны и показательны: он не говорит,
что Доминика римлянка, италийка или жительница западной ча-
сти империи; она latina, т.е. принадлежит миру латинского язы-
ка, что оказывается понятием более широким. Напиши он рим-
лянка или италийка, и это означало бы всего лишь проявление
провинциального партикуляризма внутри империи, но он пишет
latina и таким образом противопоставляет весь латинский, т.е.
западный, мир миру восточному, т.е. греческому; оппозиция, ко-
торую он создает, является оппозицией лингвистического, или,
точнее, лингвокультурного порядка. Не стоит также забывать и
сугубо патриотический настрой «Диалогов», написанных как раз
в самый разгар войны с лангобардами. Это произведение можно
рассматривать как проявление веры в особую судьбу Италии, ко-
390
П.П. Шкаренков
торая тоже способна порождать собственных святых. В то же са-
мое время Григорий преподает урок и империи, напоминая, что
в эпоху готов св. Бенедикт в одиночку оказывал сопротивление
Тотиле42. Святость восторжествовала над тем, кто оказывал со-
противление оружию Юстиниана. Не побуждает ли этот рассказ
читателя провести параллель с лангобардами?
Перед лицом этой империи, в которой он явно чувствовал
себя неуютно, Григорий видит подъем западны^ королевств и
понимает, что должен выстраивать с ними отношения, должен
развернуться к ним — именно к новым королевствам и их прави-
телям, а не к варварам. Григорий является слишком римлянином,
он слишком пронизан идеями и традициями римской государ-
ственности, чтобы позволить себе впасть в наивную апологию по
образцу Сальвиана. Он обращается к королям и королевам, на-
деется и рассчитывает на их сотрудничество и поддержку, чтобы
через них оказывать влияние на духовенство и народ. Новизна
такого типа отношений, новаторство самого подхода Григория к
сотрудничеству с правителями варварских королевств, как ка-
жется, недостаточно отмечена исследователями. Действительно,
хорошие отношения, налаженные Григорием с правителями Ав-
стразии, с королевским двором в Толедо, с Теодолиндой и Этель-
бертом могут показаться нам всего лишь сообразующимися с
естественным ходом вещей. С другой стороны, существует влия-
тельная тенденция видеть в Григории суверена, папу в средне-
вековом смысле этого слова, а не епископа Рима. Но не рискуем
ли мы в этом случае перепутать причины и следствия? Как раз
потому, что Григорий распространяет свое влияние на всю Ев-
ропу, организует духовное завоевание англов, переписывается с
королями ради церковного блага, он, в конечном счете, достигает
положения духовного владыки Запада, а не наоборот.
Но, в первую очередь, политика, выстраиваемая Григорием
на западном направлении, является его реакцией на разочарова-
ние империей. Это можно ясно проследить по хронологии. Его
«Registrum» до 595 г. не содержит никаких писем, адресованных
королям, за исключением двух посланий к Теодолинде. Напом-
ним, что в июне 595 г. начинается конфликт с Маврикием по по-
воду переговоров с лангобардами. 12 августа Григорий рассылает
энциклику всем епископам королевства Хильдеберта, чтобы объ-
явить им, что «согласно древнему обычаю» он назначает «своим
викарием нашего брата Вергилия, епископа города Арля»43. Тон
письма тверд и безапелляционен: епископ Арля будет пользовать-
ся всеми властными полномочиями и авторитетом полноправ-
Империя и королевская власть в концепции Григория Великого
391
ного представителя Рима, на чем папа настаивает: «auctoritatis
suae vigore, vicibus nempe sedis apostolicae functus...»44 После того
как отношения с Константинополем резко испортились — при-
чем как с императором, так и с патриархом, — Григорий твердо
берет в свои руки галльское духовенство. Он очень точно под-
тверждает и закрепляет официальную доктрину церкви, поло-
жения которой содержались в решениях четырех вселенских
соборов45. Эта жесткость и определенность, которые могли бы
показаться избыточными, лишь подчеркивают полемический ха-
рактер подобной декларации: речь идет о том, чтобы отказаться
от решений Константинопольского собора 553 г., впрочем, в свое
время вызвавших сильное неодобрение галльского духовенства
и, в частности, архиепископа Арля Аврелиана46. Через несколь-
ко дней папа уведомляет Хильдеберта II о решении, которое он
принял, опираясь, правда, на просьбу самого короля47. В течение
следующего месяца мы находим еще два письма, адресованные
Хильдеберту II и его матери Брунгильде48.
В 596 г. состоялась миссионерская поездка Августина к ан-
глам49. Многие письма содержат рекомендации посланца папы
Брунгильде и ее внукам. Обращает на себя внимание, что Гри-
горий обращается не только к епископам Галлии, но и непосред-
ственно к самим королям, как бы побуждая их таким образом
принять участие в святой миссии христианизации. В итоге, соз-
дается впечатление, что дело получает политическое значение.
Церковь не действует и не хочет действовать в обход правите-
лей: сами же правители должны всячески содействовать пропо-
веди Евангелия50. Григорий торжественно отмечает в «Moralia»
это достижение Христом пределов обитаемого мира. Л. Пинго
упоминает в связи с этим видение св. Бенедикта, одним взглядом
охватывающего мир под божественным светом51. О. Бертолини
особо отмечает символическую важность описываемого собы-
тия: завоевание под знаком креста островов, которые шесть ве-
ков назад видели армии языческого Рима52. Предпринятые дей-
ствия кажутся столь значительными, что нам представляется,
будто бы мечты императора Клавдия воплотились в жизнь. Одна-
ко более прозаические соображения также не должны воспри-
ниматься как оскорбление памяти святого папы. Действительно,
англы, для которых Царство Божие оставалось закрытым, стали
предметом миссионерских раздумий Григория задолго до избра-
ния его римским епископом. И тем не менее, случаен ли тот факт,
что воплощение этих благих замыслов началось только в 596 г.?
Не станем произносить кощунственных слов, не будем превра-
392
П.П. Шкаренков
щать великого мистика в политика, который, потерпев неудачу
на Востоке, стремится ее компенсировать территориальными
приобретениями на Западе. Вполне возможно предположить и
другое: Григорий, имея дело с императором, которого перепол-
няют земные страсти, и с константинопольским патриархом, так-
же больше заботящимся о мирском, нежели о духовном, решил
вернуться к осуществлению планов своей молодости. Не отдавая
себе в этом отчета, он руководствовался в своирс действиях тем
расчетом, который удостоился похвал Христа, говорившего о не-
верном управителе. Моральный авторитет sanctissima Respublica,
как говорил Григорий, теперь подкреплялся полностью хри-
стианизированным Западом, подконтрольным в делах духовных
апостольскому престолу. В сложившемся раскладе короли ро-
мано-варварских королевств Запада начинают играть далеко не
последнюю роль. Григорий стремится их просвещать, давать им
советы, а при случае не забывает и польстить. На фоне империи
он не просто наблюдает, но активно участвует в становлении но-
вого единого христианского мира, включающего в себя прежде
абсолютно разрозненные королевства. Империя — это огромный
механизм, очень старый, не склонный к сомнениям, а уж тем бо-
лее к покаянию, все помыслы которого связаны исключительно
с этим миром, что всегда приводит к неизбежным конфликтам с
Богом или его служителями. Королевская же власть — институт
молодой, формирующийся, легче поддающийся влиянию. При
этом, например, королевская власть у вестготов непосредствен-
но освящена кровью мученика.
История взаимоотношений Григория с Реккаредом показы-
вает, что римский епископ очень обдуманно и осторожно прини-
мал решение войти в непосредственный контакт с королями. Об-
ращение вестготского короля датируется 589-м годом. Конечно,
существует в корреспонденции Григория одно письмо, датируе-
мое П. Эвальдом и В. Хартманном временем между 596—599 гг.,
в котором король вестготов объясняет папе (надо заметить в
очень туманных выражениях), почему к нему раньше не прибыл
курьер от королевского двора в Толедо. Аутентичность этого по-
слания не раз ставилась под сомнение, так что мы, для большей
объективности, не будем принимать его во внимание53. При этом
следующее письмо Григория к Реккареду не вызывает уже ни-
каких сомнений. Оно точно датируется августом 599 г. Папа по
прошествии десяти лет вдруг спохватывается и с удивлением
вспоминает, что неплохо было бы поздравить короля вестготов с
обращением в истинную веру, и он использует этот повод, чтобы
Империя и королевская власть в концепции Григория Великого
393
нарисовать перед королем целую картину его обязанностей. Без-
условно, какими бы медленными ни были способы коммуникации
между Римом и Толедо в то время, мы твердо и доказательно зна-
ем, что Григорий был в курсе обращения вестготского короля по
крайней мере с апреля 591 г.54 В своем письме к королю Григорий
говорит об обращении готов, а в письме к Леандру — об обраще-
нии короля. Отметим все же определенную эволюцию: через год
после своего избрания на папский престол Григорий выражает
свое удовлетворение столь важным событием, как обращение в
истинную веру короля вестготов, в письме к своему другу, колле-
ге и брату по епископскому служению, епископу Севильи. Через
восемь лет после обращения он пишет непосредственно коро-
лю. Во временном промежутке между этими письмами он сочи-
няет «Диалоги», где отнюдь не обходит своим вниманием Гер-
менегильда, брата Реккареда, мученика за христианскую веру.
И затем (мы никак не можем уйти от данного сюжета) в 595 г.
против Григория императором было выдвинуто очень серьезное
обвинение, за которым последовал серьезный конфликт между
Римом и Константинополем.
Итак, мы можем сделать некоторые промежуточные выводы
по данному сюжету. Внимательно проанализировав имеющие-
ся в нашем распоряжении источники, опираясь на данные из
«Registrum» в его нынешнем варианте55, мы обнаруживаем, что
политика папы Григория была довольно осторожной и отлича-
лась продуманной последовательностью. Налаживание тесных
отношений с королями романо-варварских королевств Запада
активно начинается только после серьезного кризиса между Ри-
мом и Константинополем. Если послания к Брунгильде, Хильде-
берту и Реккареду были всего лишь формально протокольными,
почему мы не видим до этих событий даже их следов? Почему,
например, в сборнике отсутствуют письма папы, сообщающего
королям о своей интронизации? К этому можно добавить еще
один аргумент от противного: если мы рассмотрим в комплексе
все письма, адресованные будущему епископу Кентерберийско-
му Августину, то увидим, что все они затрагивают одну важную
тему. Во всех этих письмах речь идет о симонии, о нравах, ца-
рящих в среде духовенства и нуждающихся в исправлении. Все
описанные пороки галльской церкви нельзя, как мы знаем, да-
тировать именно 595-м годом! Констатируя, таким образом, воз-
никновение конфликта с Константинополем и следующую за ним
интенсификацию дипломатической и миссионерской деятель-
ности Григория на Западе, мы могли бы в этом случае сказать:
394
П.П. Шкаренков
post hoc ergo propter hoc. Однако мы должны особо отметить, что
интерес, проявленный Григорием к установлению тесных кон-
тактов с правителями новых королевств на Западе, сам по себе
совершенно еще не означает, что Григорий когда-либо отказы-
вался считать империю предпочтительной и наиболее достойной
формой политической организации.
Говоря о том, что представляла собой идея империи для Гри-
гория Великого, нам прежде всего нужно понять, сохранялось ли
у него предубеждение, что империя представляет собой более
зрелую форму политической власти, нежели та власть, которая
складывалась в королевствах Запада. Мы уже говорили о том, что
в практической жизни Григорий перестал надеяться на импера-
тора и потерял, может быть, даже вопреки самому себе какую
бы то ни было веру в империю как в реальную силу, способную
защитить Рим и Италию. Тем не менее остается знаменитая фра-
за Григория, которую часто приводят в качестве доказательства
того, что он никогда не переставал осознавать превосходство им-
перии над regna. Речь идет, как легко догадаться, о формуле, в ко-
торой Григорий четко противопоставляет reges gentium, которые
являются domini servorum, императору — dominus liberorum. Это
еще один тип манихейской максимы, делящий мир на две части56.
Поэтому можно предположить, что она не совсем точно отражает
мысль Григория, во всяком случае, не передает всех ее нюансов.
Прежде чем попытаться уточнить ее содержание, постараемся,
анализируя другие тексты, в целом представить себе, чем была
империя для Григория.
Уже сам язык, который Григорий обычно использует в рас-
суждениях об империи, служит безусловным доказательством
того, что эта тема для него чрезвычайно важна, а империя занима-
ет исключительное положение в его теоретических построениях.
Он определяет ее такими словами, как: sancta, pia или Christiana
respublica, christianissimum imperium57. Империи, по крайней мере
в теории, присуще качество всемирности, универсальности: Гри-
горий пишет императрице Константине, жене Маврикия, что Бог
определил для нее и ее мужа «возглавлять весь мир» и, несколь-
кими строчками ниже, он говорит о мире, который им доверен58.
По любопытной ассоциации Григорий соединяет христианское
понимание империи с образом, непосредственно восходящим к
языческим ритуалам, когда речь идет о правителе, одержавшем
триумф над своими врагами и попирающем их головы своими но-
гами59. Наиболее репрезентативные тексты относятся к октябрю
596 г., когда только что произошло назначение Кириака новым
Империя и королевская власть в концепции Григория Великого
395
Константинопольским патриархом, и Григорий надеется в связи
с этим (он быстро перестанет заблуждаться), — что новый патри-
арх не будет следовать по стопам своего предшественника. Таким
образом, на некоторое время напряжение между папой и импе-
ратором ослабло, чем и объясняется эмфаза некоторых формул
в письмах Григория. «Нужно беспрестанно молиться, — пишет
Григорий, — за жизнь наших светлейших повелителей, чтобы
всемогущий Бог склонил к их ногам варварские народы, чтобы
он даровал им царствование долгое и счастливое, чтобы через
христианскую империю воцарилась бы вера Христова»60.
Об этом же говорится и в другом письме, адресованном уже
Антиохийскому патриарху Анастасию, которое вряд ли должно
было попасться на глаза императору Маврикию, и в котором, та-
ким образом, лесть была бы бесполезна61. Тем не менее Григорий
настоятельно советует молиться за императора, «ибо его жизнь
необходима миру»62. Важность выражения mundo necessaria оче-
видна. С одной стороны, сами по себе призывы Григория молить-
ся за императора вполне естественны и нередко встречаются в
его переписке, он действительно считает, и по-другому это вряд
ли могло бы быть, жизнь императора ценной для республики,
для его подданных, для церкви. С другой — представляется со-
мнительным, что Григорий имеет в виду здесь именно импера-
тора Маврикия, этот конкретный персонаж не более ценен, чем
любой другой, скорее речь идет об императоре как воплощении
высшей власти и идеи империи. Трудно предположить, чтобы в
июне 597 г. Григорий мог, принимая во внимание их отношения
в этот период, называть Маврикия «редкой жемчужиной», по-
сланной Провидением, которой практически невозможно найти
замену. Очевидно, что речь идет о роли, месте и функциях им-
ператора, а не о конкретном человеке, в котором они временно
воплощаются. Таким образом, по представлениям Григория, фи-
гура императора необходима для существования этого мира, для
нормального функционирования всего универсума63.
Отметим, что подобным образом высказанная точка зрения
существенно отличается от прямого утверждения об универ-
сальном характере империи, в котором на первый план выходит
историческая составляющая: империя универсальна, потому
что такова ее природа, ее назначение. А вот если речь заходит
о том, что император «необходим миру», то к идее универсаль-
ности добавляется еще идея необходимости, т.е. меняется сам
угол зрения: мы переходим из сферы истории в сферу метафи-
зики64. Император оказывается одним из столпов правильного
396
П.П. Шкаренков
миропорядка, в политической сфере он являет собой зримое во-
площение вечной потребности в гармоничном единстве, которое
предполагается самим этимологическим значением слова «мир».
По мнению Григория, существуют две опоры, два принципа, га-
рантирующие сохранение универсального характера единого
мира: церковь и император.
Именно в этом коренится причина того негодования, которое
Григорий выражает в связи с попыткой узурпации в Констан-
тинополе титула вселенского патриарха. Среди тех аргументов,
которые он приводит, решительно осуждая подобные претензии,
имеется один, которой прямо относится к тому, о чем мы толь-
ко что говорили. Григорий пишет Маврикию в июне 595 г.: «Ваш
долг — укротить человека, наносящего ущерб святой вселенской
Церкви, который исполнился гордыни, который жаждет обла-
дать титулом, выделяющим его из всех остальных, который воз-
носит себя и попирает честь вашей империи, присваивая себе это
имя»65. На первый взгляд, было бы очень соблазнительно видеть
в этих словах тонкий ход, цель которого представить вопреки
всякой правдоподобности что претензии Иоанна являются ос-
корбительными и представляющими реальную опасность для
императорской власти. Но, конечно, если рассмотреть аргумен-
ты Григория в более широком контексте, ничего подобного мы
не обнаружим. Согласно концепции Григория, универсализм яв-
ляется неотъемлемым атрибутом церкви, и ни один патриарх не
может претендовать на то, чтобы быть единственным воплоще-
нием этого атрибута66. Ведь, в конечном счете, Иоанн Константи-
нопольский стремится именно к тому, чтобы, используя в свою
пользу этот универсализм церкви, основать для себя духовную
империю. Если ему позволить это сделать, то у императора по-
явится конкурент. Чрезвычайно показательно, что Григорий Ве-
ликий выступает в этом вопросе с позиций, как бы заранее воз-
ражающих против претензий на универсальный суверенитет в
духовных делах, на который будут претендовать его собственные
преемники, что и приведет, в конечном итоге к хорошо известно-
му противостоянию между империей и западным патриархатом,
более известным как папство. Так что тезис о том, что Григорий
скорее является последним папой античности, нежели первым
папой Средневековья, получает весомое подтверждение.
Подробно рассмотрев, какое место в представлениях Григо-
рия отводится империи, императору и их роли в миропорядке,
нам следует вернуться к уже упоминавшейся оппозиции между
imperator dominus liberorum и reges gentium domini servorum. Если
Империя и королевская власть в концепции Григория Великого
397
истолковывать ее буквально, то не возникает сомнений в том, что
Григорий отдает империи моральное преимущество перед гедпа:
в империи основополагающим принципом организации является
свобода, в гедпа — рабство. Григорий — подданный империи и
горд этим. Как кажется, он должен был бы испытывать некоторое
презрение к гедпа, расцветающим на Западе. Однако не будем
спешить с выводами и постараемся более пристально вглядеться
в исследуемые тексты.
Интересующая нас формула в письмах Григория появляется
дважды. В первый раз в письме, датируемом сентябрем 600 г.:
Григорий упрекает бывшего консула Леонтия в том, что тот при-
казал высечь за финансовые злоупотребления некоего Либерти-
на. Папа заявляет, что подобными действиями Леонтий наносит
ущерб собственной репутации, оскорбляет Бога и, особенно, бро-
сает тень на славу императора: «Ибо между королями народов
и императором римлян имеется та разница, что короли народов
являются повелителями рабов, тогда как император римлян —
повелитель свободных людей»67. Через три года, поздравляя им-
ператора Фоку со вступлением на престол, Григорий напоминает
о некоторых изменениях, необходимых после тирании импера-
тора Маврикия: «Чтобы все вновь могли спокойно владеть сво-
им имуществом, без страха радоваться тому, что приобретено
достойным путем. Чтобы каждый вновь обрел свою свободу под
ярмом вашего благословенного правления. Ибо между королями
народов и императорами республики разница в том, что короли
являются правителями рабов, тогда как императоры республики
являются повелителями свободных людей»68.
Повторение одной и той же идеи почти одними и теми же
словами (только imperator Romanorum меняется на imperatores
reipublicae) подсказывает, что перед нами не просто хорошо про-
думанный политический принцип, но мы уже имеем дело фак-
тически с общим местом. В обоих случаях речь идет о том, что-
бы напоминанием о должном образе действий вызвать чувство
стыда за поведение, не соответствующее римской системе цен-
ностей и римским политическим принципам. В письме к импе-
ратору Фоке Григорий также стремится убедить нового импера-
тора воздержаться от повторения столь прискорбного примера,
как пример его предшественника. Впрочем, Григорий добавляет:
«Однако мы произносим это скорее как просьбу, нежели как со-
вет. Пусть всемогущий Господь держит ваше сердце в своих ру-
ках»69. Таким образом, Григорий защищает себя от обвинений во
вмешательстве в дела императора: он не предлагает ему никакой
398
П.П. Шкаренков
программы действий, но ограничивается обещанием вступиться
за него перед Богом — прием и хитроумный, и тонкий. Главное
остается: Григорий Великий считает империю политической ор-
ганизацией, призванной защищать libertas своих граждан и дово-
дит это свое мнение до императора70. Конечно, это идеал. В обо-
их случаях, которые мы рассматривали, Григорий совершенно
справедливо констатирует, что этот идеал далек от воплощения
в реальной жизни. Он не говорит, что на самом деле мир разде-
лен между идиллической Respublica и варварскими тираниями.
Григорий отмечает, что тирания носц^т всеобщий характер, и что
между imperator и reges больше нет разницы. В этом отношении
интересно сопоставить письмо к Леонтию с другим письмом Гри-
гория, адресованном Иоанну Константинопольскому и написан-
ном через семь лет, когда папа узнал, что суровый патриарх велел
избить священника. Григорий настолько ошеломлен, что все его
послание сводится фактически к одной мольбе: напишите мне
скорее, что это клевета71. Таким образом, папа не питал никаких
иллюзий относительно того, как обходятся с libertas подданных
святейшего императора. Вполне возможно, что и император
Фока не внушал ему чрезмерного доверия.
Кроме того, не лишним было бы понять, кто эти reges gentium,
которые имеются в виду в приведенных выше письмах. Слово
gentes часто появляется в посланиях к правителям франков и,
безусловно, не имеет никакого пейоративного значения72. В этом
значении gentes совершенно не является синонимом barbari, но
просто означает «независимые народы». Как объясняет Исидор
Севильский, gentes происходят из различия языков73. Государ-
ствам, разделяемым этническими различиями, противопостав-
ляется империя, которая теоретически основывается на праве и
объединяется тем, что Григорий называет reipublicae disciplina74.
С другой стороны, выражение reges gentium появляется в Свя-
щенном писании в качестве оппозиции Царству Божию, т.е., в
конечном итоге, как вариант mundus, согласно святому Иоанну75.
Сам Григорий, комментируя хронологические указания Луки, от-
носящиеся к Иоанну Крестителю («в пятнадцатый год правления
Тиберия...» (Lc.: 3. 1), отмечает, что евангелист приводит даты per
regem gentium et principes Judaeorum)76. И вот уже Тиберий ста-
новится rex gentium, т.е. в данном случае правителем язычников.
Именно изощренность, с которой Григорий использует это выра-
жение, чрезвычайно, на наш взгляд, затрудняет точное понима-
ние того, что скрывается за reges gentium в тех письмах, где им
противопоставляется imperator. Представляется сомнительным,
Империя и королевская власть в концепции Григория Великого
399
чтобы Григорий хотел таким способом бросить некоторую тень
на правителей королевств Запада. Это предполагало бы, что мож-
но внести в формулу следующее изменение: между Маврикием
и Реккаредом разница заключается в том, что... учитывая общий
контекст сочинений Григория, абсурдность подобного предполо-
жения не нуждается в комментариях. Действительно, Григорий
не касается частностей, он рассуждает в самом общем плане и
стремится показать, что императору, учитывая его положение в
общем миропорядке, а также принимая во внимание антично-
римские истоки его власти, не подобает вести себя как какому-
нибудь другому правителю (князьку). Во Франции эпохи старого
порядка в подобном случае сказали бы «как Турку», имея в виду
султана. Однако сарказм Мольера или Вольтера не мешал коро-
лям Франции поддерживать традиционно хорошие отношения с
Блистательной Портой.
Таким образом, Григорий стремится утвердить свою веру
в универсальную империю — прекрасную теорию, хрупкость
коей на практике он прекрасно понимает. Он полностью отдает
себе отчет в том, что здание рушится, по крайней мере на Западе.
Император-триумфатор, попирающий ногами побежденные на-
роды, гарант свободы личности и имущества, не стал ли уже ис-
торией? Историческому порядку, основанному на антично-рим-
ской традиции, пришло время уступить место новому порядку,
основанному на Священном Писании. Император обладает вла-
стью как наследник цезарей. Григорий ищет новое основание и
опору его власти, и создаваемая им теория уже не ограничивает-
ся только государственной сферой: всякая власть, светская или
церковная, императорская или королевская может ей воспользо-
ваться к вящей своей выгоде. Обращаясь к творениям Блажен-
ного Августина, обращаясь к Библии, Григорий возводит новое
здание77. При этом он старается все объяснить. Вначале все люди
были равными. Каким образом появляется власть? Чем оправда-
но ее появление? Кто достоин ею обладать? В конечном счете,
Григорий творит новый образ политического сообщества. И если
в этой новой конструкции империя продолжает существовать, то
уже не как историческое наследие прошлого, но как (и мы это
уже видели) необходимость, проистекающая из общего миропо-
рядка. Основанный на морально-этических нормах идеал гех бу-
дет центром этой концепции. Для последующей эпохи Григорий
намечает и открывает великий путь новой королевской власти,
куда включаются и император, и reges gentium, причем эта ко-
ролевская власть в земном мире оказывается только предтечей
400
П.П. Шкаренков
вечной королевской власти78. Конечно, Григорий не является
первопроходцем или первооткрывателем. Многие темы, которые
мы вскоре у него увидим, имеют самые разные источники. Но за-
слуга Григория Великого в том, что он вновь актуализировал мно-
гие из них, причем сделал это в подходящий момент. Империя
пребывает в тяжелом положении, иллюзии, возникшие после от-
срочки, данной ей в результате войн Юстиниана, рассеиваются.
Мы находимся в той временной точке, когда после веков ожи-
дания и обманутых надежд христианство уже в состоянии вдох-
новить новую политическую теорию. Григорий Великий не был
сухим прагматиком, сумевшим уловить веяния времени и угадать
политические потребности. Напротив, достойно удивления, что
его видение королевской власти прекрасно гармонирует с его
концепцией мироздания. В политической теории Григория ко-
роль становится одним из важнейших, и даже необходимых, на-
ряду с епископом, элементов мироустройства. Григорий, таким
образом, начал прокладывать путь, которому суждено было стать
магистральным и по которому в наступающем Средневековье
пойдут и во Франции, и в Англии, и в Испании — путь разума, без
крайностей и крутых виражей, путь, который в итоге приведет к
национальным государствам. И рядом с ним Каролинги предло-
жат иной путь, по которому папа и император должны будут идти
рука об руку, чтобы сообща править миром. Хорошо известно,
что из этого получилось...
1 Из работ, посвященных Григорию Великому, центральными остаются
монографии Роберта Маркуса (Markus R.A. Gregory the Great and His
World. Cambridge, 1997), Джеффри Ричардса (Richards J. Consul of God:
The Life and Times of Gregory the Great. L., 1980) и Эмилио Гандольфо
(Gandolfo E. Gregorio Magno. Servo Dei Servi di Dio. Milan, 1980). He по-
теряло своего значения и фундаментальное двухтомное исследование
Ф.Х. Даддена (Dudden F.H. Gregory the Great, His Place in History and in
Thought: 2 vols. L.; N.Y.; Bombay, 1905). Из более частных исследований
заслуживают внимания книги П. Батиффоля (Batiffol Р. Saint Gregoire
le Grand. P., 1928) и P. Манселли (Manselli R. Gregorio Magno. Turin,
1967). Также следует отметить важную вступительную статью Р. Жийе
к выполненному им переводу двух первых книг «Моралий» (Moralia //
SC. Р., 1975. 32. Р. 7 — 113) и его же статью о Григории (Gillet R. Gregoire
le Grand // Dictionnaire de Spiritualite. 1967. Fasc. XLII —XLIIL Col.
872 — 910). О месте Григория Великого в истории западного христиан-
ства идет речь в монографиях К. Дажена (Dagens С. Saint Grdgoire le
Grand, culture et experience chretienne. P., 1977), Г. Эванса (Evans G.R.
The Thought of Gregory the Great. Cambridge, 1986) и К. Строу (Straw С.
Империя и королевская власть в концепции Григория Великого
401
Gregory the Great. Perfection in Imperfection. Berkeley; Los Angeles; L.,
1988). Политические взгляды Григория явились предметом специ-
ального рассмотрения в работе Е.Х. Фишера (Fischer Е.Н. Gregor der
Grosse und Byzanz. Ein Beitrag zur Geschichte der papstlichen Politik //
Zeitschrift der Savigny-Stiftung. 1950. 67. S. 15— 144), который приходит
к выводу, что Григорий Великий оставался преданным идеи импе-
рии и не выступал сторонником теории двух властей. Из общих ра-
бот, где много внимания уделяется личности и сочинениям Григория,
особо следует выделить монографии Х.К. Аркийера (Arquilliere Н.-Х.
L'Augustinisme politique, essai sur la formation des thdories politiques du
Moyen Age. P., 1934) и П.М. Аркари (Arcari P.M. Idee e sentiment! politi-
ci dell'Alto Medioevo. Milan, 1968). Наконец, детальное изложение со-
бытий, непосредственным участником которых являлся Григорий Ве-
ликий, содержится в книге О. Бертолини (Bertolini О. Roma di fronte а
Bisanzio ed ai Longobardi. Bologne, 1941). В русской дореволюционной
историографии интересующая нас тема лишь косвенно затрагивается
в работах Л. Карсавина (Карсавин Л.П. Григорий I Великий // Новый
энциклопедический словарь Брокгауза — Ефрона. Т. 15. Стб. 7 — 8),
В. Певницкого (Певницкий В. Св. Григорий Двоеслов — его пропове-
ди и гомилетические правила. Киев, 1871), А. Пономарева (Понома-
рев А. Собеседования св. Григория Великого о загробной жизни в их
церковном и историко-литературном значении: Опыт исследования
памятника христианской агиологии и эсхатологии. СПб., 1889), М. Ко-
релина (Корелин М.С. Важнейшие моменты в истории средневекового
папства. СПб., 1901), Ф. Успенского (Успенский Ф.И. Церковно-поли-
тическая деятельность папы Григория I — Двоеслова. Казань, 1901),
П. Копко (Копко П.М. Исследование о языке «Бесед на Евангелия»,
памятника южнорусского XII века. Львов, 1909), А. Садова (Садов А.И.
Обзор языка папы Григория I (по его письмам). Пг., 1916). Все они еди-
ны в констатации негативного отношения Григория Великого к антич-
ной культуре и к мирскому знанию. Одна из центральных проблем,
возникающих при исследовании творчества Григория Великого, —
его отношение к античному наследию — подробно и во всех аспектах
рассматривается в главе «Церковь и античное наследие» фундамен-
тальной монографии В.И. Уколовой (Уколова В.И. Античное наследие
и культура раннего средневековья (конец V — середина VII века). М.,
1989. С. 145—195). Общий обзор литературного творчества Григория
Великого дается в книге И.Н. Голенищева-Кутузова (Голенищев-Ку-
тузов И.Н. Средневековая латинская литература Италии. М., 1972.
С. 136—147). Миссионерская деятельность Григория Великого весь-
ма подробно рассматривается в работах М.А. Тимофеева (Тимофеев
М.А. Церковно-миссионерская деятельность папы Григория Великого
(590 — 604 гг.): автореф. дис... к.и.н. М., 1996; Он же. Григорий Великий
и нехристианские верования средневековой Европы // Средневеко-
вая Европа. Проблемы идеологии и политики: сб. ст. М., 2000. С. 42 —
79). В настоящей работе мы будем пользоваться изданием писем
402
П.П. Шкаренков
Григория Великого, подготовленным П. Эвальдом и В. Хартманном
в серии «Monumenta Germaniae Historica»: Gregorii Magni Registrum
epistolarum / Rec. P. Ewald, L. Hartmann // MGH. Epistulae Merowingici
et Karolini aevi. Berolini: Apud Weidmannos, 1891 — 1893. T. IV; II; «Диа-
логами» — по изданию У. Морикка (Gregorii Magni Dialog! Libri IV /
Ed. U. Moricca. Rome, 1924) и другими сочинениями — по «Патрологии
Миня».
2 Совет, который он дает Реккареду, жить в мире с империей (Greg. Mag.
Ер. IX. 229) представляет собой почти исключительный случай, когда в
посланиях затрагивается сугубо политический вопрос.
3 Уколова В.И. Указ. соч. С. 192— 195; Evdhs G.R. Op. cit. Р. 214 —221.
4 Greg. Tur. HF. X. 1. Подлинность этого фрагмента подтверждается в ис-
следовании О. Чедвика. См.: Chadwick О. Gregory of Tours and Gregory
the Great // Journal of Theological Studies. 1949. N 3. P. 38 — 49.
5 Понтификат Григория Великого длился с 590 по 604 г., а Григорий Тур-
ский умер в 595 г. Некоторые сочинения Григория Великого (Гомилии
на Езекииля, Моралии на Иова) были начаты еще до избрания папой,
но завершены и опубликованы уже в период понтификата. См.: Gillet
R. Introduction // SC. 32. 1952. Р. X. Это наглядно свидетельствует, что
для Григория писательская деятельность являлась составной и важной
частью его епископского служения. Григорий также включен в спи-
сок тех viri illustres, которые соединяли служебную деятельность с
литературной активностью (Isid. Vir. XXVII). Об отношении Григория
Великого к культуре см.: Rich6 Р. Education et culture dans Г Occident
barbare. VI—VIIIе siecles. P., 1962. P. 194. Он считает, на основании ана-
лиза знаменитого письма Григория Дидье Вьеннскому, что Григорий
Великий довольно настороженно относился к светской литературе.
В.И. Уколова полагает, что Григорий Великий, «как никто больше из
западных Отцов церкви (кроме, пожалуй, Августина), не только по-
нимал огромное значение единой идеологии и единой культуры для
сплочения масс вокруг церкви, но и всеми силами старался достичь
их на практике» (Уколова В.И. Указ. соч. С. 181 — 193). См. также: Маг-
rouH.-I., Danielou J. Nouvelle histoire de I'Eglise. Vol. I: Des origins a
Saint Grdgoire le Grand. P., 1963. P. 496; Dagens C. Grdgoire le Grand et
la culture, de la Sapientia hujus mundi a la docta ignorantia // Revue des
Etudes Augustiniennes. 1968. XIV. P. 17 — 26. На фоне этих вполне уме-
ренных взглядов своей суровостью и жесткостью выделяется точка
зрения X. Данненбауэра: Dannenbauer Н. Die Entstehung Europas. Von
der Spatantike zum Mittelalter. Bd. II: Die Anfange der abendlandischen
Welt. Stuttgart, 1962. S. 73 - 79.
6 Marrou H.-I. La place du haut Moyen Aje dans 1'histoire du christian-
isme // Settimane di studio del Centro italiano di studi sull’alto Medioevo.
1961. IX. P. 595-630.
7 О Брунгильде см.: Kurth G. Etudes franques. P.; Bruxelles, 1919. Vol. I.
P. 265.
Империя и королевская власть в концепции Григория Великого
403
8 В целях удобства изложения нам часто придется использовать в тексте
слово «папство». Особо отметим, что мы употребляем его в значении,
существенно отличном от того, какое оно приобретет позднее в Сред-
ние века. К. Дажен совершенно справедливо пишет, что Григорий Ве-
ликий «не является сознательным творцом христианского Запада, т.е.
новой империи, центром которой был бы Рим, а главой — папа». См.:
Dagens С. La fin des temps et 1'Eglise selon Saint Grdgoire le Grand // Re-
cherches de Science Religieuse. 58. 2. 1970. P. 282. См. также: Richards J.
The Popes and the Papacy in the Early Middle Ages, 472 — 752. L., 1979.
9 Marrou H.-I., Dantelou J. Op. cit. P. 494; History of the Church. Vol. II:
The Imperial Church from Constantine to the Early Middle Ages / Ed. H.
Jedin, J. Dolan. N.Y., 1980. P. 467-472.
10 History of the Church. Vol. II. P. 487.
11 Правда, его принадлежность к знатному роду Анициев все же нель-
зя считать абсолютно доказанной: Dudden Н. Gregory the Great... Р. 4;
Momigliano A. Gli Anicii e la storiografia Latina del Vie sec. d.C. // Entre-
tiens de la Fondation Hardt. 1956. IV. P. 256; Ferrua A. Gli antenati di San
Gregorio Magno // Civiltd cattolica. 1964. Vol. CXV, N 4. P. 238-246.
12 Peterson J. «Homo omnino Latinus»? The Theological and Cultural Back-
grounds of Pope Gregory the Great // Speculum. 1987. 62. P. 529-551.
13 Об особенностях сборника писем Григория Великого см.: Aigrain R.,
BrGhier L. Grdgoire le Grand. Les Etats barbares et la conquete arabe
(590 — 756) // Histoire de 1'Eglise depuis des origins jusqu'a nos jours. P.,
1938. Vol. V. P. 35 — 51; FlicheA., Martin V. Histoire de 1'Eglise depuis des
origins jusqu'a nos jours. Vol. IV: De la mort de Thdodose a Г election de
Grdgoire le Grand (395 — 590). P., 1948. P. 517 — 532; Ermini F. Storia della
letteratura latina medievale. Spoleto, 1960. P. 363 — 384; Richards J. The
Popes and the Papacy... P. 9 — 27; History of the Church. Vol. II. P. 490 —
492; Noble Th.F.H. Literacy and the Papal Government in Late Antiquity
and the Early Middle Ages // The Uses of Literacy in Early Medieval Eu-
rope / Ed. R. McKitterick. Cambridge, 1998. P. 82— 108.
14 Одно из редких отклонений в протоколе, которое мы можем отметить,
содержится в послании к Анастасию Антиохийскому (Greg. Mag. Reg.
VII. 24), в котором Григорий называет Маврикия piissimus dominus fil-
ius noster. Никогда и нигде в других посланиях слово filius не применя-
лось для обозначения императора Восточной Римской империи. При
этом для обозначения королей Запада оно употребляется регулярно.
Поэтому мы не можем согласиться с Дж. де Панжем, который относит
первое подобное словоупотребление к 739 г. (Pange J. de. Le roi tres
chrdtien. P., 1949. P. 141).
15 Arcari P.M. Op. cit. P. 53.
16 Уже одно только перечисление тех правителей, с которыми поддер-
живает отношения Григорий Великий, наглядно свидетельствует, на-
сколько более масштабная картина была доступна его взору, чем, на-
пример, взору Григория Турского, для которого королева Берта, дочь
Хильдеберта, вышла замуж за «regis cujusdam filius in Cantia», т.е. on
404
П.П. Шкаренков
не имеет ни малейшего представления об Этельберте (Greg. Tur. HF.
IX. 26). В другом фрагменте «Истории франков» речь идет только о
«in Cantia virum» (Greg. Tur. HF. IV. 26). А уж если говорить об Англии,
то для нее Григорий Великий является настоящим Христофором Ко-
лумбом. См.: Bertolini О. I papi е le mission! fino alia meta del sec. VIII //
Settimane di studio del Centro italiano di studi sull’alto Medioevo. 1967.
XIV. P. 327-364.
17 Mtt.: 22. 45; Me.: 12. 37; Lc.: 20. 44.
18 Bertolini O. Roma di fronte a Bisanzio ed ai Longobardi. P. 231.
19 Greg. Mag. Ep. III. 61 (август 593 г.).
20 Агилульф наследовал Отари, став в сентября 590 г. королем лангобар-
дов и женившись на Теоделинде, вдове своего предшественника.
21 Bertolini О. Roma di fronte a Bisanzio ed ai Longobardi. Bologne, 1941.
P. 250. Ранее он уже вел переговоры с Арнульфом, герцогом Сполето.
22 Greg. Mag. Ер. V. 36 (июнь 595 г.).
23 Greg. Mag. Ер. V. 6.
24 Ibid. 22: «Pervenit vero ad me quia transmisit nescio quem clericum qui
diceret quia Malchus episcopus in custodia pro solidis occisus sit. De qua
re unum est q uod breviter suggeras serenissimis domnis nostris, quia
si ego servus eorum in morte vel Langobardorum me miscere voluissem,
hodie Langobardorum gens nec regem, nec duces, nec comites haberet
atque in summa confusione esset divisa».
25 См. подробнее: Tuilier A. Grdgoire le Grand et le titre de patriarche
oecumdnique // Gregoire le Grand: Colloques Internationaux du Centre
National de la Recherche Scientifique. Chantilly, 15—19 September 1982.
P., 1986. P. 69-82.
26 Этот термин Григорий часто употребляет, применяя его только к Кон-
стантинополю. Примечательно, однако, что это определение, при-
знающее Константинополь имперской столицей, не играет никакой
роли в споре по поводу титула Константинопольского патриарха.
27 Подробнее об этой стороне дела см. блестящую работу Ф. Дворника:
Dvornik F. Byzance et la promaute romaine. P., 1964. Вопросы, касающие-
ся Григория Великого, специально обсуждаются на с. 70 — 81.
28 Greg. Mag. Ер. V. 37.
29 По поводу власти, которой Григорий Великий обладал в Италии, см.:
Greg. Mag. Ер. V. 34: Агилульф предлагает папе заключить сепарат-
ный мир, от чего, впрочем, Григорий отказывается. Подробнее об
этом письме см.: Bertolini О. Roma di fronte a Bisanzio ed ai Longobar-
di. P. 253. Претензия епископа Константинополя воспринимается на
Западе как оскорбление, как отказ взять на себя часть тягот и угроз,
которым подвергается Италия, ср.: Greg. Mag. Ер. V. 37: «Ессе cuncta
in Europae partibus barbarorum juri sunt tradita, destructae urbes, eversa
castra, depopulatae provinciae, nullus terram cultor inhabiat; saeviunt et
dominantur cotidie in nece fidelium cultures idolorum et tamen sacerdotes
qui in pavimento et cinere flentes jacere debuerunt, vanitatis sibi nomina
expetunt et novis ac profanes vocabulis gloriantur». Выражение Europae
Империя и королевская власть в концепции Григория Великого
405
partes выступает одновременно и верноподданническим, и сепара-
тистским. Речь идет об Италии, которая выступает как pars Occidentis,
однако, говоря о Европе, Григорий, как кажется, помещает Италию в
более широкое объединение, которое имплицитно противопоставля-
ется Азии. Таким образом, partes звучит верноподданнически, a Eu-
ropa — сепаратистки.
30 О схизме в Аквилеесм.: Duchesne L. L'Egliseau VIesiecle. Р., 1925. Р. 219;
о Григории см. Р. 245.
31 Greg. Mag. Ер. IV. 4 (сентябрь 593 г.).
32 Это произошло в начале 596 г., см.: Bertolini О. Roma di fronte a Bisanzio
ed ai Longobardi. P. 256; Goubert P. Byzance avant 1'Islam. Vol. II: Byz-
ance et 1'Occident sous les successeurs de Justinien. Pt. 2: Rome, Byzance
et Carthage. P., 1965. P. 104—105. П. Губер не так уверен в точности
указанной даты смерти экзарха Романа.
33 Brown T.S. Gentlemen and Officers: Imperial Administration and Aristo-
cratic Power in Byzantine Italy A.D. 554 — 800. Rome, 1984. P. 137— 139.
34 Bertolini O. Roma di fronte a Bisanzio ed ai Longobardi. P. 258.
35 Greg. Mag. Ер. XIII. 34. О новом экзархе см.: Goubert Р. Byzance avant
1’Islam. Vol. II: Byzance et 1'Occident sous les successeurs de Justinien.
P. 2: Rome, Byzance et Carthage. P., 1965. P. 78. Ф. Лот возмущается тем
комплиментам, которые Григорий расточает в адрес Фоки (Lot F. La fin
du monde antique et les debuts du Moyen Age. P., 1951. P. 346). П. Бат-
тиффоль оценивает действия Григория более сдержанно (Batiffol Р.
Saint Gregoire le Grand. P., 1928. P. 211—212). Г. Острогорский подчер-
кивает, что Рим «был единственным местом в империи, где приход к
власти Фоки встретили с радостью» (Ostrogorsky G. Histoire de ГEtat
byzantin. P., 1956. P. 113— 114). Материальным символом этой радости
по случаю начала нового царствования стала колонна, которая была
воздвигнута в честь Фоки на римском форуме.
36 Bertolini О. Roma di fronte a Bisanzio ed ai Longobardi. P. 261. С этого вре-
мени Григорий начинает называть Адалоальда королем, тогда как про-
возглашен он им будет только в июле 604 г., через четыре месяца после
смерти самого папы. См.: Schneider R. Konigswahl und Konigserhebung
im Friimittelalter. Untersuchungen zur Herrschaftsnachfolge bei den Lan-
gobarden und Merowingern. Stuttgart, 1972. S. 33 — 34; Arcari P.M. Op. cit.
P. 560.
37 Ostrogorsky G. Op. cit. P. 110—111.
38 Fischer E.H. Op. cit. S. 53 - 71.
39 Brown T.S. Op. cit. P. 142.
40 Greg. Mag. Ер. VIII. 22: «Et quae tanta sit Constantinopolitanae civitatis
delectation quaeve Romanae urbis oblivio, ignoro». Письмо датируется
маем 598 г. В апреле 592 г. Григорий уже состоял с ней в переписке,
но еще не призывал вернуться. Может быть, в 592 г. он еще надеялся
воспользоваться влиянием этой дамы на императора, тогда как шесть
лет спустя он уже больше ни па что не надеялся и ничего не ожидал от
Маврикия. Как бы то ни было в феврале 603 г., уже в правление Фоки,
406
П.П. Шкаренков
Григорий пишет ей снова, чтобы просить ее остаться при императоре.
См.: Greg. Mag. Ер. XIII. 26. О Григории и его подруге и корреспондент-
ке Рустициане см.: Batiffol Р. Saint Grdgoire le Grand. Р. 42 — 47. Автор
приводит переводы значительных фрагментов из писем, адресован-
ных Григорием этой даме.
41 Greg. Mag. Ер. III. 63 (август 593 г.): «Domnae Dominicae salutes meas
dicite, cui minime respondi, quia, cum sit latina, graece mihi scripsit».
Григорий, несмотря на свое довольно длительное пребывание в Кон-
стантинополе, греческого языка не знал, он жалуется на то, что в Риме
сложно найти квалифицированного переводчика, см.: Courcelle Р. Les
lettres grecques en Occident de Macro^e a Cassiodore. P., 1948. P. 390 —
391. Но не это является причиной того, что он не ответил Доминике:
Григорий не говорит, что не понял ее письма, или что он не может от-
ветить ей по-гречески. Его отказ основывается, как кажется, на прин-
ципе «cum sit latina».
42 Greg. Mag. Dial. II. 14. Об этом и нескольких подобных же эпизодах см.
ниже.
43 Greg. Mag. Ер. V. 59: «... secundum antiquam consuetudinem fratri nos-
tro Vergilio Arelatensis civitatis episcopo vices nostras tribuere...» Отме-
тим, что Григорий действует не авторитарно, но лишь удовлетворяет
просьбу Хильдеберта II (см.: Greg. Mag. Ер. V. 60). Желание короля,
скорее всего, заключалась в том, что поддержать личный престиж
христианского правителя. При этом следует заметить, что Григорий
не предоставляет, как кажется, Вергилию власть над всей Галлией,
поскольку письмо, объявляющее о его назначении папским викарием,
адресовано «episcopis Galliarum qui sub regno Childeberti sunt». О са-
мом институте апостольского викария см.: Maccarrone М. La dottrina
del primate papale dal IV aH'VIII secolo nelle relazioni con le Chiese oc-
cidental! // Settimane di studio del Centro italiano di studi sull'alto Me-
dioevo. VII. 1960. P. 722. О Вергилии Арльском см.: Duchesne L. Pastes
episcopaux de Гancienne Gaule. P., 1907. Vol. I. P. 259 — 260 и P. 139—141
об Арльском викариате.
44 Greg. Mag. Ер. V, 59.
45 Ibid.: «... quatenus et catholicae fidei integritas, id est sanctarum quattuor
synodorum, Deo protegente, sollicita devotione servetur...»
46 Duchesne L. L'Eglise au VIе siecle. P. 191. Однако в письме, написанном
в феврале 591 г. и адресованном восточным патриархам (Greg. Mag.
Ер. I. 24), Григорий подтверждает свою верность положениям четырех
Соборов, как четырем Евангелиям, прежде чем добавляет: «quantum
quoque concilium pariter veneror». В этом деле о пятом Соборе Григо-
рий должен был обнаружить известные дипломатические способно-
сти, дабы не обострять ситуацию, сложившуюся после схизмы в Акви-
лее. К тому же Теодолинда, заинтересовавшаяся этим теологическим
спором, высказала недовольство епископом Милана, потому что тот
не отказался от решений пятого Собора. Ср. с письмом из четвертой
книги (Greg. Mag. Ер. IV. 37), в котором папа благодарит Констанса
Империя и королевская власть в концепции Григория Великого
407
Миланского за то, что он не передал одно из его писем королеве «рго
ео quod in еа quinta synodus nominabatur». Таким образом, королева
Теодолинда оказывается большим папой, чем сам папа. Подробнее об
этом деле см.: Bertolini О. I papi е le missioni fino alia meta del sec. VIII.
P. 327-364.
47 Greg. Mag. Ер. V. 60 (15 августа 595 г.).
48 Greg. Mag. Ер. VI, 5; 6.
49 Marrou H.-L, Dantelou J. Nouvelle histoire de 1’Eglise. P. 511.
50 Данная идея особенно подчеркивается в письме к Реккареду (Greg.
Mag. Ер. IX. 228: «... quando in animarum congregationibus pro lucro cae-
lestis patriae reges elaborant»).
51 Pingaud L. La politique de Saint Grdgoire le Grand. P., 1872. P. 80. О виде-
нии святого Бенедикта специально см.: Courcelle Р. La vision cosmique
de saint Benoit// Revue des Etudes Augustiniennes. 1967. XIII. P. 97 —
117.
52 Bertolini O. Roma di fronte a Bisanzio ed ai Longobardi. P. 280.
53 Greg. Mag. Ер. I. 227a. Отметим только, что своим напыщенным стилем
это письмо напоминает стиль кодекса Рекесвинты. Чтобы объяснить,
что курьер не мог приехать, король просто пишет: «... nullatenus ad reg-
ni nostril solium valuit peraccedere». Кроме того, в тексте письма автор
обращается к папе словами «Gloria tua», что также делает это письмо,
по нашему мнению, по меньшей мере сомнительным.
54 Greg. Mag. Ер. I. 41 (к Леандру): «Explere autem loquendo nullatenus va-
leo gaudium meum, quod communem filium gloriosissimum Reccaredum
regem ad catholicam fidem integerrima agnovi devotione conversum».
Письмо Григория к Реккареду (Greg. Mag. Ер. IX. 228) также начина-
ется тем же самым оборотом: «Explere verbis, excellentissimi fili, non
valeo...» Дж. Хиллгарт полагает, что Реккаред не торопился сообщить
папе о своем обращении в истинную веру, поскольку с подозрением
относился к тесным контактам Рима и Константинополя. См.: Hillgarth
J. Coins and Chronicles. Propaganda in Sixth-Century Spain and the Byz-
antine Background // Historia. 1966. XV. S. 486.
55 Как всякий продукт сознательного отбора, «Registrum» не включает
в себя все письма Григория. Однако можно предположить, что автор
сборника все же не исключал письма, адресованные королям, и осо-
бенно то письмо, если оно существовало, в котором Григорий поздрав-
ляет Реккареда по случаю его обращения.
56 П. Аркари полагает, что этим утверждением Григорий «restava nella
piu рига tradizione latina» (Arcari P.M. Op. cit. P. 75). Это развитие все
той же темы libertas romana, представленной уже у Цицерона, как
справедливо замечает Г. Телленбах: Tellenbach G. Romischer und Christ -
licher Reichsgedanke in der Liturgie des friihen Mittelalters. Heidelberg,
1934. S. 14.
57 Greg. Mag. Ер. I. 73; II. 34: sancta respublica; Ер. V. 38: pia respublica; Ep.
VI. 61: Christiana respublica; Ер. V. 37: christianissimum imperium.
408
П.П. Шкаренков
58 Greg. Mag. Ер. V. 39: «Vestra itaque pietas quam omnipotens Deus cum
serenissimo domino universo mundo praeesse constituit, ille per favorem
justitiae suum famulatum reddat, a quo jus tantae potestatis accepit, ut
quanto verius in executione veritatis auctori omnium servit, tanto securius
commisso sibi mundo dominetur».
59 На любопытные примеры христианизации темы императорской побе-
ды указывает П. Курсель. См.: Courcelle Р. Le serpent a face humaine
dans la numismatique imperial du Vе siecle // Mel. A. Pigagnol. P., 1966.
Vol. I. P. 343.
60 Greg. Mag. Ер. VII. 5: «Sed inter haec sciendum est quia, ut nobis liceat
rectam fidem libere fateri et cuncta quae agenda sunt concorditer in pace
disponere, pro serenissimorum dom^norum vita, propria quoque subole in-
cessanter orandum est, ut omnipotens Deus eorum pedibus barbaras nations
subiciat, longa eis et Felicia tempora concedat, quatenus per christianum
imperium ea quae in Christo est fides regnet». В следующем письме гово-
рится еще более определенно: «Omnipotens Deus qui pietatem vestram
pacis ecclesiasticae fecit esse custodem, ipsa vos fide servat, quam vos in
sacerdotali unitate servatis, cumque supernae pietatis jugo cor humiliter
subditis, caelesti gratia agitur ut hostes vestros pede fortitudinis prematis»
(Greg. Mag. Ер. VII. 6). Конечно, мы вовсе не считаем, что в этих три-
умфальных формулах содержится предложение продолжить отвоева-
ние Запада. Чрезвычайно сомнительно, чтобы выражения barbaras па-
tiones и hostes vestros указывали бы на западные королевства.
61 Goubert Р. Patriarchies d'Antioche et d'Aldxandrie contemporains de Saint
Grdgoire le Grand. Notes de prosopographie Byzantine // Revue des
Etudes Byzantines. 1967. XXV. P. 65 — 76.
62 Greg. Mag. Ер. VII. 24: «Pro serenissimo autem domno imperatore studiose
et ferventer orate, quia valde est vita ejus mundo necessaria».
63 Слово mundus не песет в себе здесь религиозное значение. Речь в дан-
ном случае не идет о тонком обыгрывании темы «епископа-правите-
ля» в соответствии с той моделью, где mundus противопоставлялся бы
ecclesia. Ср.: «... gens Anglorum in mundi angulo posita». В том же са-
мом письме Григорий говорит, что Августин послан им «ad praedictam
gentem in finem mundi» (Greg. Mag. Ер. VIII. 29). С непоколебимой уве-
ренностью в том, что предпринятое им дело представляет огромную
важность для всего христианского мира, он почтительно представляет
его результаты, сообщая александрийскому патриарху об обращении
англов: «... ut cognoscatis... quid in mundi finibus agitis orando».
64 Вариант этой темы встречается в переписке Авита Вьеннского. Похо-
жая идея излагается и у Тертуллиана: «Sed et Caesares credidissent su-
per Christo, si aut Caesares non essent necessarii saeculo aut si et Chris-
tian! potuissent esse Caesares» (Tert. Apol. XXI. 24).
65 Greg. Mag. Ер. V. 37: «Ille coercendus est qui sanctae universal! ecclesiae
injuriam facit, qui corde tumet, qui gaudere de nomine singularitatis ap-
petite, qui honor! quoque vestry imperii se per privatum vocabulum super-
ponit».
Империя и королевская власть в концепции Григория Великого
409
66 Fischer Е.Н. Op. cit. 67. S. 89.
67 Greg. Mag. Ер. XI. 4: «Нос enim inter reges gentium et impcratorem Ro-
manorum distat quia reges gentium domini servorum sunt, imperator vero
Romanorum dominus liberorum».
68 Greg. Mag. Ер. XIII. 34: «Redeat cunctis in rebus propriis secura possession,
ut sine timore habere se gaudeant quae non sunt ab cis fraudibus adquisita.
Reformetur iam singulis sub jugo pii imperii libertas sua. Hoc namque inter
reges et reipublicac imperatores distat, quod reges gentium domini servo-
rum sunt, imperatores vero reipublicae domini liberorum».
69 Ibid.: «Sed melius haec orando quam suggerendo dicimus. Omnipotcns
Deus in cuncta cogitatione et opere cor vestrae pietatis suae gratiae manu
teneat...».
70 Ср. окончание письма: «... florere cum libertatc justitia» (Greg. Mag. Ер. I.
59).
71 Greg. Mag. Ep. III. 52 (июнь 593 года).
72 Ср.: Greg. Mag. Ер. IX. 212: «... dum turbas gentium laudabiliter guberna-
tis» (Письмо к Брунгильде, июль 599 года).
73 Isid. Etym. IX. 1. Об эволюции значения слова gentes см.: Buchner R.
Kulturelle und politische Zusammengehorigkeitsgcfuhle im europaischcn
Fruhmittelalter // Historischc Zcitschrift. 1968. 207. S. 568.
74 Greg. Mag. Ер. I. 59.
75 Lc.: 22. 25.
76 Greg. Mag. Hom. in evang. I. 20 // PL. 76. Col. 1100.
77 Как тут не вспомнить стихи Максимилиана Волошина:
Орлиная разжалась лапа,
И выпал мир. И принял Папа
Державу, и престол воздвиг.
И новый Рим процвел — велик,
И необъятен, как стихия.
78 Тема соотносимости царствия земного и Царствия Небесного, без-
условно, не является открытием Григория Великого, но именно в его
концепции она приобретает особую важность.
И.И. Варьяш
ИМПЕРСКАЯ ИДЕЯ
НА ПИРЕНЕЙСКОМ ПОЛУОСТРОВЕ
И КОНЦЕПЦИЯ ИМПЕРАТОРСКОЙ ВЛАСТИ
В СЕМИ ПАРТИДАХ АЛЬФОНСО МУДРОГО
Императоры и короли —
самые знатные люди и люди
чести и власти, чем все прочие...
Siete Partidas. Р. II. Т. I.
Несколько лет назад с легкой руки Нины Александровны Ха-
чатурян, предложившей обсудить проблемы сакральности коро-
левской власти, я обратилась к одному из самых известных — и
заслуженно — правовых памятников средневековой Испании —
Семи Партидам. Тогда мне представлялось более обещающим
обращение не к литературному, а к правовому источнику, кото-
рый, безусловно, будучи отмечен все той же традиционностью
в трактовке узловых вопросов, тем не менее вынужден был бы
говорить о сакральности короля и его власти другим языком и с
другой точки зрения.
К моим услугам были королевские зерцала, преамбулы к фуэ-
ро и законам, в том числе принимавшимся в ответ на прошения
кортесов. Но появление всех этих текстов было обусловлено сию-
минутными целями и сопровождалось насущными политически-
ми обстоятельствами. Мне же хотелось найти такой источник,
который, будучи правовым, в то же время не ориентировался бы
на разрешение некоей определенной юридической ситуации или
политической проблемы, а имел бы более широкое применение
и значение. А еще хотелось отыскать среди пиренейских право-
вых материалов такой, который хотя бы в некоторой степени был
способен продемонстрировать позицию самой королевской вла-
сти по данному вопросу. Так я пришла к Семи Партидам, как из-
вестно, создававшимся под руководством кастильского монарха
Альфонсо X Мудрого. Работа была очень интересной, ее резуль-
таты оформились в большую статью, но за ее пределами остался
Имперская идея на Пиренейском полуострове ... в Семи Партидах 411
весь материал, посвященный императорской власти. Поэтому я с
радостью вернулась к изучению Семичастника. На этот раз я ви-
дела свою задачу в том, чтобы сопоставить статус, функции и воз-
можности короля и императора, в трактовке Семи Партид, а кро-
ме того, выделить вопрос о сакральности императорской власти.
Семь Партид были составлены в середине — второй полови-
не XIII в. Благодаря этому тексту мы можем изучать имперскую
идею, отразившуюся в правовой мысли классического Средневе-
ковья, освободившейся от раннесредневековых мечтаний о рим-
ском наследстве, но еще далекой от национально-колониальной
риторики более позднего времени. Это была, пожалуй, первая
пиренейская попытка создать королевский свод законов. Семь
Партид открываются Прологом, написанным от лица короля, пе-
ред каждой Частью также помещается Пролог; затем следуют Ти-
тулы, на которые делится Часть и которые в свою очередь состо-
ят из Законов. Таким образом, перед нами — внушительный труд
(в издании Григорио Лопеса он уместился в четыре объемистых
тома), претендующий на последнее слово в юридической науке.
Семь Партид оперируют устойчивым и отработанным понятий-
ным аппаратом, который затем стал своего рода эталоном для
юридических текстов. До XIV в. этот объемный труд носил назва-
ние «Книги законов» (Libro de las leyes). В 1491 г. он был впервые
отпечатан в Севилье и затем переиздавался восемь раз. В 1555 г.
было осуществлено новое издание, с глоссами Григорио Лопеса,
которое пережило 15 переизданий. В следующий раз Семь Пар-
тид были изданы Королевской академией истории уже в 1807 г.
Семь Партид интересны не только своим новаторским для
XIII в. содержанием, но и тем, что они создавались под непосред-
ственным руководством и при авторском участии самого Аль-
фонсо Мудрого. Они были его любимым детищем, так же как и
«Книга игр» и «Cantigas», написанные этим удивительным и ода-
ренным государем. Безусловно, король работал над Семичаст-
ником не один, а с целой группой знатоков права. Свод законов
должен был учитывать местные обычаи и уметь найти компро-
мисс, дать взвешенное решение той или иной уже запутанной в
традиции проблемы, что требовало работы разъездных правове-
дов, собирателей и толкователей старинных и местных обычаев.
Однако достаточно прочитать Пролог, чтобы убедиться в присут-
ствии яркой индивидуальности Альфонсо X на страницах Семи-
частника, в его личной заинтересованности в этом труде.
Альфонсо Мудрый был очень образованным и начитанным
человеком, что, конечно, не могло не наложить отпечаток на его
412
14.14. Варьяill
произведение: Семичастник во многих своих проявлениях — и в
структуре, и в терминологии, и в трактовках — весьма традицио-
нен. Более того, он часто (особенно во вводных разделах) повто-
ряет принятые в то время клише. Это утверждение в полной мере
относится и ко Второй Части, посвященной «Императорам, Ко-
ролям и прочим великим Сеньорам земли...» В то же время при-
мечателен сам факт появления такого раздела в своде законов,
в чем видится, безусловно, королевская позиция и заинтересо-
ванность. Именно здесь Альфонсо Мудрый говорит о происхож-
дении и назначении верховной власти, рассуждает о том, каким
должен быть добрый государь.
Первое, что бросается в глазр при обращении к Семи Парти-
дам, это тот факт, что в величании короля Альфонсо нет титула
императора: «Мы, дон Альфонсо, Божьей милостью король Ка-
стилии, и Толедо, и Леона, и Галисии, и Севильи, и Кордовы, и
Мурсии, и Хаэна, и Алгарве...»1 Перед нами обычное для Сред-
невековья титулование с перечислением всех земель, которыми
владел (хотя бы и номинально, как в случае с Алгарве, входившей
в состав португальских земель) государь.
Между тем, известно, что традиция принятия император-
ского титула существовала на Пиренейском полуострове уже в
эпоху ранней Леонской монархии2. В документах и хрониках ле-
онского периода встречаются такие термины, как imperator, гех
magnus, princeps magnus, basileus, прилагавшиеся к королям. С их
помощью монархи обозначали своих предков и самих себя. Сле-
дует, однако, обратить внимание на один важный момент: ни
разу подобные титулы не были использованы в intitulatio или
suscriptio грамоты, никогда не стояли внутри формулы, прида-
вавшей документу законную силу.
Принято считать, что первым леонским королем, при-
своившим себе титул императора был Альфонсо III (848 — 910),
поскольку сохранилось три диплома Ордоньо II (871 —924), в ко-
торых он именуется «сыном Альфонсо императора». Известно,
кроме того, что Альфонсо подписал одну из своих грамот как
король Испании — Hispaniae гех. Подтверждения находим и в
хронистике: например, в «Компостельской хронике» на первых
же страницах встречается упоминание о господине Альфонсо,
sanctissimi imperatoris.
Иа этом этапе политического и государственного развития
использование императорского титула свидетельствовало о пре-
тензии леонских королей на верховную власть в регионе, поли-
тическое господство среди прочих государственных образований
Имперская идея па Пиренейском полуострове ... в Семи Партидах 413
христиан на Пиренейском полуострове, о военно-политическом
лидерстве в Реконкисте. Зародившись при Альфонсо III, идея, по
всей видимости, просуществовала до середины XII в. Учитывая
это обстоятельство, Санчес Кандейра, создавший фундаменталь-
ный труд о Леонском королевстве, предпочитал оперировать со-
ставным, специально введенным им понятием королевства-им-
перии для обозначения Леонской монархии.
Титул императора применялся в то время очень широко: и
граф Кастильский, и граф Галисийский, и правители округов
именовали себя как imperatores terrae. Леонские короли, дабы
подчеркнуть особый статус своего императорства, сопровож-
дали основной термин различными определениями — magnus,
gloriossisimus, serenissimus и др. Таким образом, термин напол-
нялся совершенно разным смыслом, что вполне осознавалось но-
сителями раннесредневековой политической культуры. Понятие
imperator прилагалось и к правителю, управлявшему землями, и
к верховному властителю — королю, положение которого, без-
условно, позиционировалось как исключительное, с «отсылкой»
к вестготскому наследию.
В начале XIII в. для Западной Европы в ее французской, си-
цилийской и испанской традициях было характерно появление
идеи королевской власти, которая была бы равной император-
ской, как попытки преодолеть политическое давление со сторо-
ны Священной Римской империи и папства. Около 1208 г. Алан
Льежский полагал, рассматривая «divisio regnorum», основывав-
шуюся на ius gentium и подтвержденную папой, что всякий ко-
роль или независимый князь «unuscuisque enim tantum iuris habet
in regno suo quantum imperator in imperio»3. К началу XIII в. идея о
«равенстве» королей императору уже установилась, и в следую-
щем столетии ее ожидала дальнейшая разработка.
Стремление выйти из-под политического давления Священ-
ной Римской империи и папства породило знаменитый лозунг
«гех est imperator in regno suo». Именно таким смыслом наполне-
на и знаменитая фраза из Хроники 1344 г. и «Песни о моем Сиде»,
к данным которых прибегают в поиске подтверждения притя-
заний Фернандо! (1010/1012—1065) на императорский титул:
«...добрый король дон Фернандо равным был императору...»4.
Хотя нередко историки склонны именно в Фернандо Ка-
стильском видеть первого пиренейского короля, принявшего ти-
тул императора, кроме как на сведения указанных нарративных
текстов опереться в этом вопросе не на что. Известно, правда,
что его сын в своих грамотах упоминал о доне Фернандо, при-
414
14.14. Варьяш
бегая к титулам imperator, imperator magnus, magnus et gloriosus
imperator5. По всей видимости, АльфонсоVI (1040—1109) это
опробовалось в качестве подготовки почвы для принятия высо-
кого титула. Сохранилось несколько грамот от тех времен, когда
права Альфонсо на леонский престол были шаткими, где обозна-
чен статус короля. Так, два документа подписаны: «гех Sancio
Castella regnante, Adefonso Legione imperante», в частной грамо-
те о пожаловании имущества от 1068 г. упоминается: «regnante
principe nostro domno Adefonso... nobilissimi imperatoris», еще
в двух текстах 1071 г. встречаем: «regnum et imperii Adefonso
principis in Legione», наконец, в том же году король подписывает-
ся: «legionensis imperii rex et magrjificus triunfator»6.
Вступив на престол, Альфонсо сразу стал именовать себя ко-
ролем Испании: «ego Adefonsus princeps et rex Hispaniae», — a
к 1077 г. относится первая дошедшая до нас знаменитая грамо-
та, где в corroboratio читаем: «divina misericordia imperator totius
Hispanie». Именно Альфонсо VI принадлежит честь быть первым
леонским королем, который сам, от первого лица, величал себя
императором. Важно отметить, что в отличие от предыдущей
эпохи, в данном случае перед нами титулатура официального по-
рядка, прописанная в corroboratio или subscriptio, что свидетель-
ствует о новом осмыслении термина. Во многом этому процессу
способствовало настойчивое стремление папы Григория VII об-
основать верховные права собственности на испанские земли,
якобы закрепленные за папским престолом некими установ-
лениями. Притязания Рима были недвусмысленно выражены в
двух буллах от 1073 и 1077 гг.7 К 1077 г. заботами Альфонсо VI к
Леону отошли земли Риохи, а также Алава, Биская и часть Гипус -
коа, регулярно поступала дань от гранадского эмира Абд Аллаха,
что много способствовало в глазах короля его праву принять им-
ператорский титул.
Однако следует иметь в виду, что устойчивого формуля-
ра в это время не существовало, и наряду с упомянутым ви-
дом королевской подписи встречаются и другие, в которых
не упоминается ни Испания, ни императорское достоинство:
«Adefonsus rex in Toleto», «imperante rex domno Adefonso in Toleto
et in Legione», «regnante rex Adefonso in Toleto et in Legione»,
«regnante rex Adefonso in Legionense civitas et in Toletola» и т.п.8
Впрочем с точки зрения политической культуры того време-
ни, здесь не существовало никакого противоречия, ибо всякий
император продолжал быть королем. Именно поэтому в грамотах
оба титула часто располагаются рядом: «nutu Dei rex et imperator
Имперская идея на Пиренейском полуострове... в Семи Партидах 415
totius Ispanie», «гех et totius Hispaniae imperator»9. Альфонсо VI
подкрепил идею императорской власти и существования самой
империи блестящей геополитической победой — приобретени-
ем Толедо. Претензии леонского короля на господство над всем
регионом имели в основе не только умело использовавшуюся
историческую традицию, но и реальную власть, распростра-
нявшуюся на древнюю столицу, что позволяло апеллировать к
вестготскому наследию. Не случайно Испания и Толедо присут-
ствуют в документах практически синонимично: «ego Adefonsus
Dei gratia totius Ispanie imperator», «Adefonsus Dei gratia imperii
Toletani rex».
После взятия Толедо величания в королевских документах
становятся еще более пышными: «constitutus imperator super
omnes Spanie nationes», «Ego enim Adefonsus gratia Dei imperator
constitutus super omnes Hyspanie nationes», «Serenissimus et tocius
Hispanie imperator Toletanus dominus Adefonsus rex et magnificus
princeps», «Dei gratia Toletani imperii rex et magnificus triunfator»10.
Испания в политической мысли XI в. представляла собой Толед-
скую империю. Такая постановка вопроса имела еще и то пре-
имущество, что Толедо представлял собой символ тех времен,
когда на полуострове существовало политическое единство. Им-
перия Альфонсо, благодаря этому, также предполагала наличие
некоего общеиспанского пространства, испанской общности,
вверенной королю, что нашло отражение в формуле imperator
super omnes Hispaniae nationes. По сути, эта формула представ-
ляла собой ничто иное, как старый общеевропейский принцип
princeps diversarum gentium, приложенный к конкретно-исто-
рическим условиям Пиренейского полуострова с его Реконки-
стой и идеей преемственности Вестготскому государству. Стоит
только добавить, что в нем отразилось, скорее, влияние север-
ных соседей — так называемой каролингской традиции, неже-
ли римско-церковной. В отличие от вестготов, опиравшихся на
церковь, испанский король отстаивал независимость своих вла-
дений от папского престола, ради чего во многом и подписывался
«Adefonsus imperator Spaniarum regni», подчеркивая единство на-
родов, населявших его владения.
Эта концепция не была исключительно «политической фра-
зой», отливавшейся в канцелярские формулы, но нашла отраже-
ние и в уже упоминавшейся Компостельской хронике: «Был же
король Альфонсо мужем знатным и великой силы, почти... анге-
лом, правоверным, который мудростью и решительностью своей
покорил своему праву всё королевство Испании»11.
416
И.И. Варьяш
Впрочем, претензии Леонской монархии не торопились при-
знавать за пределами Иберийского полуострова, в том числе и в
Риме. Только стремление Григория VII вовлечь испанские земли
в орбиту своего влияния и распространить на них масштабную
церковную реформу, чему Альфонсо готов был способствовать,
даже невзирая на недовольство местной знати, дабы избежать
тяжелого политического конфликта, заставило папу признать
леонского короля главой испанских земель, поставив его рядом
с германским императором и королем Франции: «...Heinrico
imperante Romanis, Philippo Francis, Aldefonso Hispanis»12.
После кончины Альфонсо VI, пережившего гибель сына, пре-
стол перешел к дочери императора Урраке (1081—1126), которая
была выдана замуж за графа Галисии и имела в этом браке сына,
будущего императора Альфонсо VII. Овдовев вскоре после вос-
шествия на леонский престол, Уррака стала супругой арагонско-
го короля Альфонсо I Воителя (1073—1134). Таким образом были
объединены обширные земли нескольких королевств. Хотя в
историографии устойчиво бытует мнение о неудачности этого
брачного союза и столкновении политических интересов разных
группировок, с точки зрения эволюции идеи общеиспанского
пространства, подобная уния была весьма плодотворной.
Уррака, подчеркивавшая свои наследственные права и пози-
ционировавшая себя полной преемницей отца, продолжала ис-
пользовать в грамотах титул королевы Испании и императрицы.
В 1110 г., ведя войско на помощь мужу, осаждавшему Сарагосу,
она велела составить грамоту, в которой значилось: «Ego Urraca.
Domini dispensatione tocius Ispanie imperatrix», и подписалась
«tocius Ispanie Regina»13. Для ее документации характерно преж-
де всего частое упоминание Испании и использование титула
королевы, однако система управления, принятая при Урраке I,
опиралась на сложившуюся к тому времени имперскую доктри-
ну, согласно которой государи различных земель признавали
верховную власть монарха Леона. Например, в рамках принятой
в то время иерархии королева Португалии Тереза, сестра Урра-
ки, считалась с волей императрицы как своего сюзерена. Даже
принятие графом Португальским Афонсу (сыном Терезы) титула
короля совершенно не противоречило установившемуся поряд-
ку и осуществлению прав юрисдикции леонского государя над
португальскими территориями14.
С другой стороны, супруг Урраки, брак с которым по пре-
данию был задуман Альфонсо VI, не выступал по отношению к
Леону и Кастилии в качестве консорта, но распоряжался ими
Имперская идея на Пиренейском полуострове ...в Семи Партидах 417
как патримонием, осуществляя действительную власть. В грамо-
тах Альфонсо Воителя титулы короля и императора встречаются
одинаково часто (несколько меняется соотношение на протяже-
нии его жизни, но общая тенденция остается стабильной). Что же
касается географических обозначений, то они становятся очень
разнообразными, что, по всей видимости, следует связывать и со
статусом того или иного документа. Наряду с уже традиционны-
ми упоминаниями Hispaniae и totius Ispaniae встречаются форму-
лировки с конкретизацией и более узким, следовательно, пони-
манием самого термина imperator: «imperator Castelle necnon rex
Aragonieet Navarre», «imperatorinCastellaet AragoneetPampilona
in Superarbi et Ripacurga», «regnante imperatore Anfurso in Aragone
et in Pampilonia et Castella». Термин встречается в еще более уз-
ком смысле, когда дипломы называют Альфонсо «императором
Сарагосы», «императором Сарагосы, Туделы и всей Эстремаду-
ры» и т.д. По мнению Х.А. Мараваля, именно при Альфонсо Вои-
теле произошла окончательная «испанизация» императорского
титула на полуострове. Кроме того, поскольку он использовался
наравне с королевским, актуализировалось и понятие королев-
ство Испания, которое теперь, в отличие от предыдущего перио-
да, не прилагалось исключительно к землям, принадлежавшим
леоно-кастильской короне.
Например, барселонский граф Рамон Беренгер III, современ-
ник Альфонсо VI, зять знаменитого Сида и тесть Альфонсо VII,
величался: «Raimundus Dei gratia Barchinonense et Hispaniarum
marchio». Здесь ни в коем случае речь не идет ни об Испанской
марке, ни о пограничных землях, ни о Каталонии, которой в
тот момент вовсе не существовало на политической карте ре-
гиона. За указанием на испанские владения стояло стремление
обозначить себя и свою власть в общеиспанском пространстве.
Подобное желание только усилилось во время правления Рамо-
на Беренгера IV, противостоявшего «империи» Альфонсо VII.
Но барселонский государь не мог сделать этого, присвоив себе
титул официально, de jure, и потому обходился обтекаемыми
формулировками de honoris: «gloriossisimi nitoris Ispanie».
Императорское достоинство более не было связано с леоно-
кастильской традицией — на высокий титул мог претендовать
всякий властитель из любой части Испании, кто обладал реаль-
ной властью над регионом. И наоборот, при Альфонсо Воителе
появилось представление о том, что леоно-кастильские короли,
в силу того, что они не осуществляли управления Испанией, не
могли считаться императорами. В дипломе от 1110 г. можно про-
418
И.И. Варьяш
честь удивительную по новизне и емкости формулу, в которой
отразились и притязании Альфонсо на власть над общеиспан-
ским пространством, и представления о необходимости власти
действенной: «Adefonsus, totus Hiberiae monarchia tenens...»15
Следует отметить, что Альфонсо I Арагонский, управлявший
Леоном и Кастилией, продолжал величаться императором и по-
сле того, как подрос сын Урраки Альфонсо. Документы величают
Альфонсо Воителя императором на протяжении всей его жиз-
ни, в том числе и после того, как на Леоно-Кастильский престол
взошел Альфонсо VII, хотя в хрониках можно встретить ремарку
о желании арагонца ограничиваться титулом «короля Арагона,
Памплоны и Наварры» — явный политический жест в пользу ка-
стильца. '
Противостояние Альфонсо VII (1105—1157) Альфонсо Воите-
лю, стремление расширить свою власть заставляло юного короля
также использовать титул императора. В его грамотах он встре-
чается очень рано. Иногда это выглядит приблизительно так же,
как и в случае его предшественников: титул императора сопро-
вождался громоздким перечислением земель, порядок упоми-
нания которых не был фиксированным. По-прежнему Альфон-
со величали то королем, то императором, то ставили оба титула
рядом. Характерна, например, такая формулировка: «regnante
me Dei Gracia imperator in Leone et in Toleto et in Qaragoqa». Но-
вовведением, пожалуй, было довольно частое обращение к Га-
лисии (например, «regnante Ildefonso imperatore in Galissia et in
Cesar Augusta»), что легко объясняется — эти земли достались
Альфонсо от матери, Урраки, и представляли собой его основ-
ной политический капитал. Кроме того, известны документы, в
которых Альфонсо именовался королем (гех) или королем-импе-
ратором (гех imperator) вовсе без указаний на земли. При Аль-
фонсо VII в королевской канцелярии стали нередко обращаться
к божественной природе императорской власти, что тоже мож-
но считать знамением времени, используя формулы «Dei gracia
Hyspanie imperator», «Dei misericordia imperator Hispanie» и им
подобные16.
Альфонсо VII намного чаще своих венценосных предшест-
венников использовал титул императора Испании. Иногда, как и
раньше, Испания упоминалась наряду с землями, но по большей
части фигурировала одна. Да и титул императора встречается
здесь гораздо чаще, чем титул короля или короля и императора.
Формулировка «Dei gracia Ispanie imperator» становится при Аль-
фонсо VII типичной. Достаточно будет сказать, что важнейшие
Имперская идея на Пиренейском полуострове ... в Семи Партидах 419
с точки зрения расстановки сил внутри испано-христианского
мира соглашения Альфонсо с государями наваррских, арагон-
ских, каталонских и барселонских земель подписывались им как
императором Испании. Более того, они составлялись таким об-
разом, что и этим властителям также приходилось обращаться к
Альфонсо как к императору: «Ego Garsias Ramirez rex Pampilinie
facio homenesco vobis imperator Hispania... Et ego rex Garsias de
gronio dabo vobis imperator cavaleros ad servicium vestrum quantum
nobis imperatori et mihi regi Garsie videbitur conveniens». На это
Альфонсо «отвечал»: «Ego Adefonsus imperator recipio uso regem
Garsiam in hominiscum...»17.
Заданная Альфонсо Воителем высокая политическая планка в
интерпретации императорского титула практически лишила его
преемников возможности претендовать на это достоинство. Ис-
ключение составлял Альфонсо VII, которому удалось объединить
под своей рукой практически все христианские земли Пиреней-
ского полуострова: граф Барселонский, короли Наварры и Ара-
гона, граф Урхеля и эмир Мурсии18 признали себя вассалами им-
ператора. Авторитет и действительное могущество Альфонсо VII
на политической сцене были столь велики, что после его смерти
и в хрониках, и в документах его называли просто императором,
не упоминая имени. Документы более раннего времени хорошо
знакомы с обозначением короля через указание на его родство
и преемственность: сын императора Альфонсо, сын императора
Фернандо и т.д. В грамотах Санчо III, наследника Альфонсо VII,
формула выглядит лаконичней: «гех Sancius filius imperatoris».
Примечательно то обстоятельство, что некастильские хроники
(создававшиеся, например, в Португалии и Арагоне) величали
его императором Испании. (В то же время высокий титул Аль-
фонсо никогда не был признан Римом, который видел в леонском
короле наиболее могущественного владыку на Пиренейском по-
луострове, но императорский титул, разумеется, оставлял за гер-
манскими императорами.)
Императорский статус Альфонсо VII во многом отличался от
статуса его предшественников. Прежде всего, он был публично
оформлен и освящен церемонией имперской коронации, которая
произошла в Леоне в 1135 г. Хроники отмечают, что современни-
ки отнеслись к этому событию как к особому, да и обставлено оно
было гораздо торжественней королевской коронации. Альфонсо
был коронован «secundum legem Dei et consuetudinem regnum
priorum». «Латинская хроника» подчеркивает: «per universum
orbem nominatus est imperator». На церемонии присутствовали
420
И.И. Варьят
король Наварры, графы Барселонский, Тулузский, гасконские
и французские сеньоры, эмиры союзных мусульманских госу-
дарств (например, Сафадола). «Хроника Альфонсо императора»
об этом торжественном событии сообщает: «Et induto rege сара
optima miro opera contexta, imposuerunt super caput Regis coronam
ex auro mundo et lapidibus pretiosis, et misso sceptro in manibu^ius,
rege Garsia tenente eum ad brachium dextrum et Arriano episcopo
Legionensi sinistrum, una cum episcopis et abbatibus deduxerunt
eum ante altare sancta Marie cantantes Те Deum laudamus usque
ad finem et dicentes vivat Adefonsus imperator!»19. He менее любо-
пытны данные «Компостельской хроники», которая рассказыва-
ет, что Альфонсо VII был посвящен в каноники кафедрального
собора св. Иакова. Х.А. ^араваль усматривает здесь параллель,
причем осознанную современниками события и самим королем,
с обычаем германских императоров, апеллируя, хотя и вполне не
официально, к формуле «гех et sacerdos», исполнять диаконское
служение, облачаясь в диаконские одежды.
Стремление соответствовать европейским стандартам заста-
вило Альфонсо VII первым из всех пиренейских правителей ис-
пользовать титул «majestas», прилагавшийся поначалу только к
императорам Священной Римской империи20. Так, в договоре с
Рамоном Беренгером IV говорится: «... et quiaplacuit excellentisimi
maiestati domini imperatoris». В этом можно усмотреть еще одно
радикальное отличие в восприятии титула императора и в отно-
шении к имперской идее в политическом пространстве Испании
середины XII в. Впрочем, очевидно, что речь шла об узком или
«национальном» понимании императорского титула, однако его
появление весьма симптоматично и свидетельствует о стремле-
нии королевской власти повысить престиж кастильской короны,
усилить ее политические позиции на полуострове.
Не менее выразительной была и династическая политика Аль-
фонсо VII — вторым браком он был женат на Ричильде (в испан-
ской традиции — Рика), дочери польского короля Дадислава и
Агнессы Бамбергской, по женской линии приходившейся правнуч-
кой императору Генриху IV. Этот союз позволил кастильскому го-
сударю породниться с могущественными королевскими домами
Европы и войти в политическое пространство Священной Рим-
ской империи. Кастильско-имперские отношения будут активно
поддерживаться монархами на протяжении XII и XIII столетий —
в форме династических союзов, что сыграет решающую роль, как
будет видно ниже, в политической судьбе Альфонсо Мудрого21.
Пока же хотелось бы подчеркнуть, что развитие государ-
ственности и перемены в политической жизни полуострова в
Имперская идея на Пиренейском полуострове ... в Семи Партидах 421
первой половине XII в. привели к существенным изменениям в
плане реального воплощения доминирующей и объединяющей
императорской власти. «Испанская империя» времен Альфон-
со VII представляла собой ту фазу развития государства, которая
предшествовала здесь национальному королевству. В основе ее
лежали исключительно феодальные отношения вассалитета, ис-
пользовавшиеся «сверху», властью. Связь императора с его вас-
салами — королями, графами и другими сеньорами Испании — и
политическая зависимость оных от сеньора наполняли импера-
торскую власть реальной политической силой (очевидней всего
превращение вассальных связей в инструмент установления по-
литического господства просматривается в случае с Наваррой и
Каталонией). Империя превратилась в некую политическую над-
стройку, высившуюся над целой сетью вассальных отношений,
которые связывали пиренейских государей друг с другом.
Идея империи не была забыта и продолжала существовать в
течение следующих столетий, но ни один король после Альфонсо
VII не считал себя в праве претендовать на императорский титул,
несмотря даже на то, что представления об общеиспанском по-
литическом пространстве оставались востребованными на всем
протяжении Реконкисты. Об этом, в частности, говорит появ-
ление в «Деяниях Барселонских графов» общей формулы «все
короли Испании». Титул императора исчезает из политической
реальности Испании XII в. — ни документы, ни хроники не наде-
ляют им иберийских властителей и никто из государей не стре-
мится присвоить его себе.
После смерти Альфонсо VII, разделившего (абсолютно в пат-
римониальном, а не имперском духе) королевство между детьми,
о титуле императора долго не вспоминали. Даже Фернандо III
Святой, который в 1230 г. вновь объединил Леон и Кастилию и
покорил обширные мусульманские земли на юге, не обращался
к нему. Известно любопытное свидетельство Альфонсо Мудрого,
согласно которому его отец отказывался принимать титул импе-
ратора, считая, «что делать это было не ко времени»22.
Совсем иначе выглядит личная позиция и политическая ли-
ния Альфонсо X (1221 — 1284). Этот король, прозванный Муд-
рым, был сыном Фернандо Святого и Элизабет Гогенштауфен,
приходившейся дочерью Филиппу Швабскому. Таким образом,
по материнской линии Альфонсо принадлежал к герцогскому
швабскому дому, что послужило основанием для притязаний на
имперскую корону23. Альфонсо стал королем в 1252 г. и вложил
немало средств в имперский проект. Успех кастильца облегчал-
ся и тем политическим кризисом, в котором пребывала империя
422
И.И. Варьяш
после кончины в 1250 г. императора Фридриха II, а затем ухода
в лучший мир в 1254 г. папы Иннокентия IV. Опираясь на пра-
во наследования, Альфонсо X в 1254 г. после смерти Конрада IV
предъявил права на герцогство Швабское, рассматривая этот шаг
в качестве подготовки к приобретению имперской короны. 1 ап-
реля 1257 г. часть избирателей, решавших судьбу императорского
трона, провозгласила его императором. Событие это произошло
в Пизе, известной своими традиционно гиббелинскими настрое-
ниями. Однако достичь окончательных и легитимных выборов
так и не удалось. Альфонсо соперничал в борьбе за титул и власть
с Генрихом III Английским, который был коронован в Ахене архи-
епископом Кельнским 17 мая 1257 г. В октябре следующего года
большинство курфюрстов («...a maiori et saniori parte principium
Alemanie»24) избрали своим королем Альфонсо, и тот формально
принял избрание и даже учредил императорский двор25. В 1272 г.
скончался Генрих Английский, но к этому времени кастильский
монарх столкнулся с гораздо более серьезным противником в ин-
тересовавшем его регионе: в 1269 г. папой стал Григорий X, не жа-
ловавший испанца и по политическим соображениям, и в связи с
его сомнительным увлечением астрономией. Григорий X поддер-
жал кандидатуру Рудольфа Габсбурга, на чем в 1275 г. спор и за-
кончился. Альфонсо, правда, пытался сделать последнюю попыт-
ку и силой настоять на своих правах, присвоив себе знаки и титул
императора, но отступился перед угрозой отлучения от церкви.
Будучи весьма образованным монархом и лично заинтере-
сованным в этом вопросе лицом, Альфонсо хорошо представлял
себе и доктринальное основание Священной Римской империи
германской нации, и пиренейскую традицию, в рамках которой
еще его отец Фернандо III размышлял о возможности коронации
императором.
В 1264 г. Альфонсо написал письмо епископу Куэнки, в кото-
ром рассказывал о своих переговорах с эмиром Гранады (послед-
ний в системе кастильских рангов считался и величался королем).
Кастилец обсуждал с вассалом вопрос о целесообразности своих
претензий на имперскую корону, на что эмир отвечал готовно-
стью помочь и поддержать, «ибо, — писал Альфонсо, — мы име-
ли много более великую и лучшую империю, чем эта»26. По всей
вероятности, король подразумевал под великой империей свои
земли, обогащенные присоединенной Сеутой и североафрикан-
скими территориями. В таком случае для него императором был
тот, кто владел огромными территориями, являлся повелителем
королей. Не случайно и хронист отмечает в «Общей Хронике»:
«этот король дон Альфонсо желал вассалами иметь королей».
Имперская идея на Пиренейском полуострове ...в Семи Партидах 423
С одной стороны, как кастильский правовед король считал
императорской исключительно корону Священной Римской им-
перии и, будучи политиком, добивался ее. С другой — он рассмат-
ривал возможность позиционировать свои испанские владения
в качестве империи. Наилучшим подтверждением того, что он
сам воспринимал подвластные ему земли как единый политиче-
ский организм, служит составленный под его руководством Се-
мичастник — первый в Западной Европе общекоролевский свод
законов. В этом обширном и фундаментальном труде, любимом
детище короля, сплав его личных амбиций, государственных ин-
тересов и политико-правовых представлений того времени был
отлит в юридические формы, что придало до той поры расплыв-
чатым декларациям законченность и стройность, за которыми
угадывается продуманная концепция.
Открывая Вторую часть Семи Партид, читаем развернутое
заглавие: «Следует Вторая часть этой книги, которая говорит об
Императорах, и о Королях, и о прочих великих Сеньорах земли,
которые должны ее поддерживать в справедливости и истине»27.
Далее от лица короля дона Альфонсо утверждается главная зада-
ча великих правителей: «Господь наш Бог установил еще прехо-
дящую власть — на земле, которой исполняется вот что: ... спра-
ведливость, которая, хотел, чтобы совершалась на земле, рукой
императоров и королей»28.
Вторая часть Партид содержит тридцать один титул и только
первый из них посвящен императору и его власти и то не цели-
ком: лишь открывающие титул четыре закона — «Что есть импе-
рия и почему так называется, и почему следует, чтобы была, и
какое место занимает», «Какой властью обладает Император и
как должен использовать власть», «Какой властью обладает Им-
ператор на деле»29. Остальные законы говорят исключительно о
короле, но поскольку здесь тоже встречаются упоминания им-
ператора — дабы с большей очевидностью продемонстрировать
природу и суть монаршей власти, их материал заслуживает не
меньшего внимания.
Император признается стоящим на самой верхней ступеньке
власти: законы, трактующие вопросы, связанные с его властью,
первые во Второй части. Правда эта формальность несколько
корректируется тем, что составители законов нередко уже внут-
ри той или иной нормы ставят короля перед императором. Напри-
мер: «Власть (imperio) — великая судьба, знатная и почетная надо
всеми прочими, каковые люди могут иметь в этом преходящем
мире. Такой Сеньор, которому бог дарует подобную честь — Ко-
роль и Император...»30 Любопытно, что приведенная цитата взя-
424
И.И. Варьяш
та из закона «Что есть власть/империя (imperio)...». Сам термин
imperio может трактоваться двояко: и как власть, и как империя.
В законе используются оба значения — сначала в более общем
плане, в приложении к королю, затем — в более узком понима-
нии — только к императору.
Заявленное в Прологе соседство императора и короля, кото-
рые полагаются в тексте рядом, не случайно. По мере чтения за-
конов все больше проступает подспудное стремление законода-
теля сопоставлять статус, полномочия и задачи властителей двух
уровней. В этом смысле тексту свойственна даже не столько диа-
логичность, сколько полемичность.
При определении типа власти императора Семичастник
утверждает, что тот является повелителем своих подданных. Вы-
ражено это следующим образом: «И ему принадлежит ...справед-
ливость, управлять и поддерживать империю в справедливости.
И потому называется Императором, что таким образом хотят ска-
зать — как повелитель (mandador), ибо его повелению должны по-
виноваться все в империи... И он не обязан повиноваться никому
кроме папы — в духовных делах». Иначе трактуется власть коро-
ля, который предстает не повелителем, а наделенным всей полно-
той власти над определенной территорией управителем, в испан-
ской традиции — рехидором: «Король, т.е. такой как рехидор;
так, бесспорно ему принадлежит управление королевством»31.
Характерное для Семи Партид и для пиренейского королев-
ского права в целом положение о божественной природе власти
государя находит свое выражение и применительно к императо-
рам: «Викарии Бога короли каждый в своем королевстве... — по-
добно тому, как император в империи...»32 Впрочем, в другом за-
коне встречается в высшей степени важная оговорка: «И также...
император — викарий Бога в империи дабы совершать справед-
ливость в преходящем, подобно тому, как папа — в духовном»33.
Таким образом, императорская власть оказывается ограниченной
мирскими делами, ибо духовные дела находятся в компетенции
папы. Король же наделяется всей полнотой власти: «И согласно
тому, что говорили древние мудрецы и особенно Аристотель в
книге, которая называется «политика», во времена язычников,
Король был не только предводителем и вождем войска, и судьей
цадо всеми в королевстве, он был еще сеньором в духовном, что
тогда совершалось через благоговение и почитание богов, в кото-
рых они верили. И потому их называют Королями, что правят как
в преходящем, так и в духовном»34. Рассуждая о королевской вла-
сти, Семичастник апеллирует к христианской традиции, прежде
всего к Евангелию, писаниям святых отцов, и к Аристотелю, что
Имперская идея на Пиренейском полуострове ...в Семи Партидах 425
особенно важно, поскольку древнегреческий философ был бо-
лее древним, а потому считался более авторитетным источником,
нежели римляне, к эпохе которых относили появление импера-
торов. Далее в законах читаем: «Полных и истинных оснований,
показанных древними мудрецами, почему следует, чтобы был
король, больше, чем тех, что мы назвали выше для императора.
И хотя мы вперед сказали об империи, а не о короле, в древности,
сначала были короли, а не императоры...»35 В этом отрывке осо-
бенно заметно стремление аргументировать норму, рожденную
политическими надобностями, используя характерный для сред-
невекового права авторитет древности.
Семичастник возводит императорскую власть к римской тра-
диции, рассказывая довольно подробно о происхождении импе-
раторов: «Римляне в древности достигнув своей властью господ-
ства над миром, создали императора и ему вручили всю власть
и все господство, что имели над людьми, дабы поддерживать и
защищать справедливо его как общее для всех, со всем тем, не
было такого понимания, чтобы сделать его господином чего-то,
что [принадлежит] каждому, так, что он мог бы брать это по сво-
ей воле... И эту власть имеет сеньор, после того как выбран все-
ми теми, кто имеет власть его выбирать или большей их частью,
будучи королем.., в том месте, где издревле обычно выбирались
те, кто был выбран императорами»36. Здесь отчетливо видна
эрудиция составителей законов, подводивших историко-юри-
дическую базу политическим притязаниям королевской власти.
В этом плане традиционная, уходящая корнями в римскую эпоху,
выборность императоров противопоставлялась наследственному
принципу национальных монархий: «И король обладает местом
Бога, дабы вершить справедливость и право в королевстве, в ко-
тором он господин, подобно тому, как мы выше сказали, что им
обладает император в империи. И еще более, ибо король облада-
ет им по наследству, а император посредством выборов»37. Любо-
пытно, что принадлежность к правящему дому по крови одновре-
менно способствовала более полному обладанию «местом Бога».
Выборность императора неминуемо сказывалась на полноте его
власти и реальных возможностях, в чем он, согласно Семи Пар-
тидам, безусловно, уступал королям: «...Король обладает теми
же видами власти, что и император... и еще большими»38. В отли-
чие от императоров короли наделены правом передавать свою
власть по наследству. Императоры, в отличие от королей, не мо-
гут распоряжаться ресурсами империи: «Какая бы беда ни при-
шла, никогда не могут принуждать никого из подданных импе-
рии давать больше, чем те обычно давали другим императорам»39.
426
И.И. Варьяш
Короли, согласно Семи Партидам, относятся к королевству как к
подвластному им имуществу.
В то же время в памятнике немало места уделено задачам,
которые стоят перед императорами и ради решения которых су-
ществует императорская власть. По мнению составителей Семи-
частника, такая власть бывает двух видов: de derecho и de fecho40.
Та власть, которой император обладает в связи с правом (segund
derecho), заключается в следующем, он «может создавать новый
закон и фуэро и менять старый»; прояснять «затемненный за-
кон», может «пресечь использующийся обычай, когда поймет,
что он был вреден, и сделать новый, который будет добрым».
На первом месте, как видно из текста, стоит законотворчество
государя. Далее следуют судебные функции: «И еще имеет власть
вершить правосудие и наказание во всех землях». Только после
этого перечисляются полномочия императора по управлению
землями: «он имеет власть накладывать по^тазго и назначать
ярмарки», «по его повелению... должна... чеканиться монета»,
«он один... властен разделить пределы провинций и городов», он
«должен разбирать,., когда случится столкновение из-за приви-
легий», «ему одному принадлежит власть назначать аделантадо
и судей в земли», «взимать... подати, и налоги, и цензы», «по его
повелению должны совершаться война, перемирие и мир».
В следующем за этим Законе рассматривается второй вид
власти императора: de fecho — «Император должен быть могу-
щественным на деле: таким образом, чтобы его власть была столь
полной и также повелевающей, что мог бы больше, чем другие, в
его владениях, дабы принудить тех, кто не захочет повиновать-
ся»41. «Чтобы иметь такую власть», указывается в Семи Парти-
дах, император «нуждается в том, чтобы владел кавалерией», что-
бы имел любящих и преданных ему военачальников, был «силен
замками и крепостями и воротами империи», «чтобы в его власти
была бы вся жизнь, входы и выходы империи». «И также должен
иметь людей мудрых, и разумеющих, и преданных, и верных,
чтобы помогали ему и служили ему на деле в том, что необходи-
мо: для его совета и для совершения справедливости и права на-
роду». Этими же функциями свод законов наделяет и королей.
Кроме того, XII закон говорит о том, что императоры и короли
должны отправлять правосудие на подвластных им землях, а в
XIII законе упоминаются привилегии, которые жалуются импе-
раторами и королями.
Я бы хотела обратить внимание на следующее: когда Семи-
частник переходит от теоретических построений к описанию за-
дач и повседневных забот самых знатных и властных сеньоров,
Имперская идея на Пиренейском полуострове ... в Семи Партидах 427
он практически не делает разницы между императорами и ко-
ролями. Император не может распоряжаться землями империи,
но, оказывается, может совершать пожалования. Еще интерес-
нее, что императоры обладают всей полнотой законодательной,
законотворческой и судебной власти. А надо сказать, что Семь
Партид очень последовательно проводят мысль о сакральности
этой главной функции государя42. Трактовка наследственной бо-
жественной власти короля, являющегося в силу своей природы
источником закона и местоблюстителем Бога, здесь в самой су-
щественной точке совпадает с пониманием власти императора,
избираемого повелителя.
Этот юридический парадокс может быть разрешен в право-
вом пространстве только одним способом: божественность импе-
раторской власти проистекает не из его происхождения, а из его
статуса. Это, по существу, очень средневековая идея о том, что
человек принимает на себя свойства того места, на которое он
поставлен. Таким образом Семичастник подходит к пониманию
отделенности власти от государя и к пониманию божественности
власти, по отношению к которой божественность самого импе-
ратора вторична.
Дон Альфонсо, незадачливый претендент на имперскую ко-
рону, блестящий правовед и шахматист, астроном и поэт, так
и не решился принять титул императора Испании. И не только
потому, что идея империи, как принято считать и как наглядно
продемонстрировал материал Семи Партид, в это время уже
была крепко связана с германским политическим феноменом,
но и потому, что полагал свою власть недостаточной для этого.
В XIII в. на карте Пиренейского полуострова, кроме Кастилии, су-
ществовало сильное и обширное королевство Арагон. Альфонсо
не только не мог соперничать со своим тестем Жауме I Завоева-
телем, но и во многом зависел от его поддержки. Все это побуди-
ло кастильца разрабатывать тему общеиспанского пространства.
Х.А. Мараваль полагает, что именно Альфонсо Мудрому принад-
лежит честь внедрения в политическую мысль и общественные
представления понятия единой Испании43, которое просущест-
вовало до конца XV столетия.
Идея империи на пиренейской почве не исчезает, но пере-
ходит, скорее, в латентное состояние. Ее питало кроме прочего
устойчивое, постоянно востребованное благодаря Реконкисте,
представление о существовании общего испанского простран-
ства, общих интересов для всех иберийских королевств. Понятие
Испании, нередко прилагавшееся в XIII и XIV вв. кастильскими
хронистами к Леоно-Кастильской монархии, на остальных тер-
428
И.И. Варьяш
риториях воспринималось как объединяющее все земли полу-
острова, включая Португалию и Арагон.
В процессе складывания национального государства и при
оформлении представлений о национальной идентичности в
XIV— XV вв. концепция империи уступила ведущие позиции
концепции единой Испании. Во многом такое положение дел
диктовалось теми существенными изменениями, которые про-
изошли в расстановке политических сил. Вестготское наслед-
ство, неизменно присутствовавшее во всякой риторике связан-
ной с испанской империей, вкупе с памятью о достижениях и
величии императора Альфонсо VII абсолютно не отвечали за-
просам, например, Арагонской короны или Наваррского коро-
левства.
Национальная идея на Пиренейском полуострове одно-
временно воплощалась в двух формах — испанской, где при-
надлежность к христианскому ибериускому сообществу была
определяющей, и в более локальных вариантах — кастильской,
арагонской, наваррской и т.д. Даже значительно позже, после
династической унии Изабеллы Кастильской и Фернандо Арагон-
ского, когда, казалось бы, были все основания для возрождения
имперской идеи, такая двойственность оставалось реальностью.
Замечательное свидетельство тому — одно из писем советни-
ков Фернандо Католика, в котором король величался «molt alt
е poderds princip геу serior nuestro e Senor emperador de Espana»
(«великий и могущественный государь король, господин наш и
Господин император Испании»).
Впрочем, хотя уния и способствовала объединению земель,
однако сами монархи понимали, что владеют далеко не всеми
испанскими территориями — до поры до времени не была поко-
рена Гранада и присоединена Наварра, относительно самостоя-
тельным статусом обладал Руссильон, не говоря уж о Португалии.
Это обстоятельство, вполне осозновавшееся современниками
и Католическими королями, требовало традиционной и длин-
ной титулатуры с перечислением всех земель, и здесь упоми-
нания о «toda Espana» или об императорском титуле были не-
уместны.
Имперская идея возникает снова и активно эксплуатируется
в XVI в. Основанием ее, однако, служит не средневековая испан-
ская традиция, а, с одной стороны, очень далекая от нее концеп-
ция Священной империи, возрожденная трудами глоссаторов, а
с другой — обновленный гуманистами интерес к римскому на-
следию.
Имперская идея на Пиренейском полуострове ... в Семи Партидах
429
1 Las Siete Partidas. Parte I. Prologo. P. 3. (Далее: Pr.). Madrid, 1999.
2 Фундаментальные труды о раннем периоде леонской монархии и им-
перской идее: Menendez Pidal R. El imperio hispanico у los cinco reinos.
Dos dpocas en la estructura politica de Espana. Madrid, 1950; Garcia Gallo A.
El imperio medieval espanol. Arbor, septiembre-octubre, 1945. N 11, t. IV;
Sanchez Candeira A. El «Regnum-Imperium» leones hasta 1037. Madrid,
1951. См. также: Idem. El reino de Leon en la alta Edad Media. Leon, 1995.
3 Цит. no: Maravall J.A. El concepto de Espana en la Edad Media. Madrid,
1954. P. 436.
4 Ibid. P. 435. Нарративный текст передает понятие «равенства» через вы-
ражение par de emperador. Любопытно, что та же конструкция исполь-
зовалась во времена Филиппа Красивого во французской «Quaestio in
utramque partem» (1302 г.): «par imperatori quantum ad libertatem suae
iurisdiccionis», «rege Franciae qui imperator est in regno suo».
5 Gambra A. Alfonso VI. Cancilleria, curia e imperio. Coleccidn diplomatica.
Ledn, 1998.
6 Maravall J.A. Op. cit. P. 437.
7 Подробнее об отношениях испанских королей и пап см.: Gordo
Molina A.G. Papado у monarquia en el reino Ledn. Las relaciones politico-
religiosas de Gregorio VII у Alfonso VI en el contexto del Imperium
Legionense у de la implantacidn de la reforma pontifical en la Peninsula
Iberica // Studi medievali. 2008.
8 Maravall J.A. Op. cit. P. 437 — 439.
9 Ibid. P. 439.
10 Gambra A. Op. cit.
11 Espana Sagrada. XXIII. P. 528.
12 Hispania Sacra. XLVI. 235. N 7.
13 Цит. no: Maravall J.A. Op. cit. P. 444.
14 Подробнее об этом см.: Gordo Molina A.G. Urraca I de Ledn у Teresa de
Portugal. Las relaciones de fronteras у el ejercicio de la potestad femenina
en la primer mitad del siglo XII. Jurisdiccidn, imperium у linaje // Intus-
Legere. Historia. 2008. № 1, vol. 2.
15 Цит. no: Maravall J.A. Op. cit. P. 448.
16 Gordo Molina A.G. Alfonso VII, sucesidn e imperium. El principe cristiano
en la Chronica Adefonsi Imperatoris у el diplomatario regio сото modelo
de virtud. Fuentes cronisticas e imagen del soberano de Ledn // Tiempo у
espacio. Chile, 2007. N 18. P. 137.
17 Grassotti H. Homenaje de Garcia Ramirez a Alfonso VII. Dos documentos
indditos. Principe de Viana. Pamplona, 1964. N 94—95. P. 57—66.
18 Например, императорские пожалования Толедскому кафедральному
собору подписывались: «Vasalli imperatoris comes Barchinonensis, rex
Navarre, rex Murcie sunt et allii quorum nomina hie subscribuntur» //
Gordo Molina A G. Alfonso VII... P. 143.
19 Chronica Adefonsi Imperatoris. Corpvs Christianorvm. Series latina. Обра-
щает на себя внимание тот факт, что хронист в описании церемонии
следовал принятым и в Священной Римской империи традициям. Ср.:
430
И. И. Варьяш
Бойцов М.А. Величие и смирение. Очерки политического символизма
в средневековой Европе. М., 2009.
20 Maravall J.A. Op. cit. Р. 454—546.
21 Diago Hernando M. La Monarquia castellana у los Staufer. Contactos
politicos у diplomdticos en los siglos XII у XIII // Espacio, Tiempo у
Forma. Serie III. Historia Medieval. Madrid, 1995. T. 8. P. 51—83; Meyer By
El desarollo de las relaciones politicas entre Castilla у el Imperio en los
tiempos de los Staufer // La Espana Medieval Madrid, 1998. N 21. P. 29—48.
22 Setenario / Ed. de Vanderford. Buenos-Aires, 1945. P. 22.
23 См. об этом, например: Socarras G.J. Alfonso X of Castile. A Study on
Imperialistic Frustration. Barcelona, 1976; Estepa C. La politica Imperial
de Alfonso X: Esbozo de una possible ideologalez politica alfonsina // La
Historia en el contexto de las Ciencias Humanas у Sociales. Homenaje a
Marcelo Vigil Pascual. Salamanca, 1989; Gonzalez M. Alfonso X el Sabio.
1252—1284. Corona de Espana I. Reyes de Castilla у Leon. Burgos, 1993.
24 Winkelmann E. Acta Imperii inedita Saeculi XIII et XIV. Urkunden und
Briefe zur Geschichte des Kaiserreichs und des Konigreichs in Sizilien in
den Jahren 1198 bis 1400. Innsbruck, 1964 (1880). Vol. I. Doc. 579.
25 O'Callaghan J. El rey Sabio. El reinado de Alfonso X de Castilla. Sevilla,
1999. P. 248.
26 Ballesteros A. Alfonso X, emperador electo de Alemania / Discurso de
recepcion en la R.A.H. Madrid, 1918. I
27 Las Siete Partidas. Parte I. Pr.
28 Pr.
29 Las Siete Partidas. Parte II. T. I. L. 1 — 4.
30 Ibid. T. I. L. I.
31 Ibid. T. I. L. VI.
32 Ibid. T. I. L. V.
33 Ibid. T. I. L. I.
34 Ibid.
35 Ibid. T. I. L. VII.
36 Ibid. T. I. L. II.
37 Ibid. T. I. L. VII.
38 Ibid. T. I. L. II.
39 Ibid. T. I. L. VIII.
40 Ibid. T. I. L. II.
41 Ibid. T. I. L. III.
42 Об этом см.: Варьяш И.И. Священное право короля творить право //
Священное тело короля: ритуалы и мифология власти. М., 2006.
43 Maravall J.A. Op. cit. P. 471.
И.Я. Эльфонд
ПРОБЛЕМА ИМПЕРИИ
В ПОЛИТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ
ФЛОРЕНТИЙСКОГО ГУМАНИСТА
ЛЕОНАРДО БРУНИ
Флорентийский историк Леонардо Бруни, выдающийся пред-
ставитель направления, вошедшего в историю Ренессанса под
именем «гражданского гуманизма», был одним из выдающихся
политических теоретиков XV в. и пламенным апологетом Фло-
рентийской республики. Как историк он обратился прежде всего
к опыту политического развития Флоренции. Гвельфская Фло-
ренция, как известно, традиционно выступала против империи,
и ее политическая ориентация неизбежно приводила историков
коммунальной республики к постановке вопроса об оценке роли
Священной Римской империи германской нации в истории Ита-
лии. Кроме того, разработанная Бруни теория государства вклю-
чала в качестве одной из важнейших составных частей учение
о единовластии. Таким образом, проблема империи оказалась
неразрывно связанной как с исторической концепцией Бруни,
так и с его политической теорией. Гуманист неоднократно обра-
щался в своих трудах к анализу исторически сложившихся форм
единовластия и достаточно подробно изложил свое представле-
ние об империи в ряде сочинений.
Во многом решение проблемы определялось его общими
представлениями об идеальном и реальном государстве, посколь-
ку оценки гуманиста чаще всего связаны с тем, насколько соот-
ветствует конкретная форма политической организации обще-
ства требованиям к идеальному государству. Уже его понимание
государства выдвигало определенные критерии для оценки его
форм, поскольку Бруни полагал в соответствии с нормами антич-
ной политической науки, что государство является доброволь-
ным объединением людей и в силу этого направлено на достиже-
ние их благоденствия. Государство предстает как средство «для
достижения совершенства и доброй жизни»1. Целью его, таким
образом, провозглашалось достижение гармонии и реализация
этического идеала, что, разумеется, накладывало определенные
432
И.Я. Эльфонд
обязательства на реальных правителей независимо от формы го-
сударства. Его пенитенциарные функции, разумеется, сохраня-
лись, ибо в представлении Бруни оно имело силу, направленную
на «поддержание порядка ради пользы людей»2. Тем не менее
даже использование карательных функций предлагалось в каче-
стве вынужденного способа достижения общего блага. /
Определение государства, данное Бруни, наглядно демонст-
рирует, что гуманист первой и основной его задачей ставил вос-
питание и совершенствование граждан, трактуя государство как
верховную силу в обществе, стоящую над отдельными людьми,
организующую и направляющую развитие этого общества; «го-
сударство является повелителем и явлением, совершенствую-
щим человечество в целом и всех людей (по отдельности)»3.
В понимании Бруни «общество и государство необходимо людям
для того, чтобы то, чего не в состоянии достичь живущие по от-
дельности, они получали благодаря новой товарищеской помощи
от множества людей». Эта характеристика весьма показательна.
Бруни подчеркивает необходимость товарищества и взаимопомо-
щи в обществе. Это — определяющие условия его идеала государ-
ства: только «такое сообщество людей, образованное для общего
устройства жизни, — замечает он, — греки называли jrokig, наши
же (римляне) — государством (civitas)»4. Итак, Бруни развивает
античное понимание государства и резко разграничивает совре-
менную ему реальность и идеальную форму. Государство, как уже
сказано, понимается двояко: как форма общественной связи меж-
ду людьми, регулирующая отношения между ними в этическом
плане, и как аппарат власти, который регулирует отношения в
обществе с помощью принуждения, препятствует нарушению об-
щественного порядка и стоит на страже сложившихся политиче-
ских традиций. Подобное толкование государства ставило вопрос
о характере власти в нем и о тех требованиях, которые накладыва-
ются на носителей власти. Поэтому к проблеме форм государства
и в особенности единовластия гуманист обращался неоднократно
и трактовал на разных этапах своей деятельности различно. Вооб-
ще он не делал различия между античными и современными ему
государствами и очень легко черпал примеры из античности для
доказательства общих постулатов теории власти.
В целом он воспринял и развивал эту проблему, основыва-
ясь на типологии государственных форм, данных в «Политике»
Аристотеля. Бруни, переводчик этого сочинения, неоднократ-
но говорит о «законных» и «незаконных» формах правления.
Он признавал только такие формы политической организации
Проблема империи ... в теории гуманиста Леонардо Бруни
433
общества, которые соответствуют изложенным выше принци-
пам; власть допустима только в одном случае: «всякая законная
форма правления (gubernatio) учреждена для пользы тех, кто под-
чиняется власти, и ради истинной чести и славы тех, кто правит»5.
С точки зрения гуманиста, несмотря на его республиканские
убеждения, допустима любая форма политической организации,
которая соответствует этим требованиям и принципам. Поэтому
в письме к императору Сигизмунду (1413) он в качестве закон-
ных форм государства называет монархию, аристократическую
и демократическую республики. Тем самым отношение к самому
принципу единовластия нейтрально, но при этом он подчеркива-
ет главный недостаток монархии: она, по его убеждению, легко
переходит в тиранию.
Принципиальное различие между тем или иным правителем
он усматривает в конечной цели их власти: «чью пользу пресле-
дует правитель — собственную или подданных»6. Вероятно, на
его точку зрения оказало и учение Бартоло о тирании, поскольку
речь у Бруни идет о превращении законного правителя в tyrannus
quod exercitum в случае, если его власть «не направлена на поль-
зу тех людей, которые ей подчиняются, [она] переходит в тира-
нию»7. И собственно проблему империи как формы государства
он рассматривает и решает в контексте проблемы тирании.
Учение о единовластии у Бруни изначально оказывается до-
статочно сложным, поскольку он устанавливает еще один кри-
терий для определения легитимности и допустимости монархии.
Он также, подобно Бартоло, различает власть по характеру при-
хода к ней. Уже на раннем этапе своего творчества гуманист раз-
граничивает формы единовластия, противопоставляя царскую
власть (примером ее является власть Тарквиния, который «полу-
чил царство от своих предков и был царем в то время, когда право
разрешало им быть») узурпированной тиранической власти, но-
сителем которой оказывался Цезарь, «захвативший государство
силой оружия»8. Это противопоставление почерпнуто из исто-
рии Древнего Рима, а поскольку именно Цезарь считался основа-
телем империи, то, по сути своей, Бруни не только ставит вопрос
о разграничении царской и императорской власти, но и впервые
квалифицирует власть императоров как тираническую.
Его позиция достаточно ясна: он высоко ставит царскую (а для
более поздних времен и королевскую) власть как легитимную по
своему происхождению и характеру. Эта позиция встречается
во многих его произведениях: «царское же достоинство является
высочайшим изо всех человеческих достоинств». Монарх может
434
И.Я. Эльфонд
являть своим примером образец для подданных и совершать са-
мые разнообразные великие деяния как в дни далекого прошло-
го, так и в современную гуманисту эпоху. Отсюда и его оценка
царского периода истории Рима: «Первый царь и первый консул,
и все цари и консулы после них... делали все, что было в их силах
в военных походах против этрусков и заслуживают величайших
восхвалений». Но и современные государи могут заслуживать
похвалу: примером он считает Альфонса Арагонского, «выдаю-
щегося государя, прославленного как в делах войны, так и в мир-
ных искусствах». Но при этом подразумевается очень серьезный
вопрос: насколько вообще допустимо считать императорскую
власть властью монарха?
При обращении гуманиста к проблеме императорской власти
в принципе можно отметить наличие иных подходов, что связано
не только с анализом форм единовластия, но и с политическим
опытом самой Флорентийской республики, а также отношением
гуманиста к императорам, империи вообще и Священной Рим-
ской империи в частности. Прежде всего он ставит вопрос о про-
исхождении императорской власти и ее характере еще во време-
на республиканского Рима. В скоем письме к Чириаку д'Анкона
гуманист подробно разбирает и сопоставляет существовавшие в
Древнем Риме законные формы единовластия, т.е. власть царя,
диктатора и императора. При их рассмотрении Бруни приходит
к выводу о том, что наиболее высокой является царская власть,
поскольку она не ограничена во времени и пространстве, унасле-
дована, и статус носителя этой власти по праву ставит его выше
остального общества. По убеждению гуманиста, «царь (гех) по-
лучил свою власть от предков, выше всех в государстве, и нико-
го нет в нем, кто был бы выше царя»9. Этот тезис он доказывал
любопытной ссылкой: «потому-то поэты Юпитера именуют не
императором, но царем, величая бога тем именем, которое среди
людей является и величайшим и высочайшим». Тем самым уже
четко выражено суждение гуманиста: царская власть выше вла-
сти императора.
Гораздо ниже царской Бруни считал власть диктатора (отно-
ся ее только ко временам республики), поскольку, хотя диктатор
и владел неограниченными полномочиями, эта власть предостав-
лялась сенатом (т.е. высшим органом республики) и имела огра-
ничения во времени. Власть диктатора гуманист почти не разби-
рает и рассматривает ее в основном для доказательства того, что
власть императора (данная народным собранием) является даже
ниже той, которая давалась сенатом.
Проблема империи ... в теории гуманиста Леонардо Бруни
435
Следует, правда, отметить, что Бруни в данном письме огра-
ничивает свой анализ царской власти и обеих республиканских
магистратур на хронологическом отрезке истории Древнего
Рима до гражданских войн и делает обобщающий вывод о том,
что юридически «императорская власть была самой низкой
(inferioris)»10. В этом контексте встает вопрос, почему все-таки
гуманист ограничил временные рамки своего анализа? Бруни
рассматривал в этом письме только законные формы власти, и
период, когда обе исключительные магистратуры являлись леги-
тимными. Но от анализа магистратур римской республики гума-
нист внезапно переходит к современной ему политической жиз-
ни, и отправным моментом для этих рассуждений является как
раз сформулированный ранее тезис о том, что императорская
власть в эпоху Римской республики была не слишком легитим-
ной и не слишком почетной. Данный вывод предоставляет гума-
нисту возможность для принижения средневековой и современ-
ной Бруни императорской власти. Гуманист делает резкий выпад
в адрес Священной Римской империи, отмечая, что ему неясно,
почему «современные правители предпочитают именоваться им-
ператорами, а не царями»11. По его убеждению, любой государь в
Европе имеет право считать себя выше императора, «поскольку
он является царем (гех)»12.
От этих утверждений (кстати, популярных у позднейших
французских политических теоретиков) Бруни переходит непо-
средственно к оценкам современной ему власти императоров и
довольно ядовито замечает, что если прежде императорами оста-
новились действительно могущественные люди, то «теперь тор-
жественно коронуют какого-нибудь обладателя четырех югеров
земли»13. Намек на политику германских курфюрстов, которые
действительно со времени падения Гогенштауфенов предпочи-
тали видеть императором кого-либо из мелких князей (Адольфа
Нассауского, Руперта Пфальцского, Генриха Люксембургского)
и доказывали свою позицию неоднократно, был очевиден. Воз-
можно, при этом имелась в виду и критика принципа электораль-
ное™. Тем самым оценки императорской власти в Риме эпохи
республики прямо используются для доказательства незначи-
тельности современного ее состояния.
Однако из этого с полной отчетливостью вытекает, что для
Бруни проблема империи, во-первых, несомненно, является по-
литически актуальной, а во-вторых, что ее трактовка и тем бо-
лее оценки определяются целым рядом факторов. Прежде всего,
проблема империи является не только политической, но и исто-
436
И.Я. Эльфонд
рической, и в поле зрения его попадают, по сути, две империи —
собственно Римская и Священная Римская империя германской
нации. Отношение к последней неразрывно основывается на
анализе политических судеб Римской империи. Письмо весьма
отчетливо демонстрирует и политические позиции гуманиста,
и в какой-то степени специфику его обращения к античности.
Очевидно, что само понятие «империя» для него не являете,/од-
нозначным: он принимает античное расширение объема понятия
«империй», но при этом иногда подразумевается и собственно
(imperium), т.е. вся полнота власти, переданной должностному
лицу народом. Кроме того, он понимает под империей и терри-
ториально-государственное образование (Римская империя для
него была создана в республиканскую эпоху), и наконец, форму
правления, политическую организацию общества при едино-
властии.
История прошлого служит гуманисту для доказательства
справедливости оценок современности и шире — для апологии
политической истории Флорентийской республики. Поэтому
гуманиста мало интересует вопрод о трансформациях, проис-
ходивших с конкретно-историческими понятиями с течением
времени. Его позиция отчетливо проявилась еще в первых по
времени сочинениях. И в «Восхвалении города Флоренции», и в
«Диалогах к Петру Павлу Гистрию» высказана недвусмысленная
оценка деятельности римских императоров периода принципата
и домината, равно как и суждения о создателях принципата —
Цезаре и Августе.
Особенно привлекает гуманиста процесс перехода Рима к
единовластию. Следует отметить, что Бруни возлагал ответствен-
ность за гибель республики на конкретных лиц. Поэтому во всех
его сочинениях, где поднимаются проблемы истории, большое
место уделяется рассказам о политических лидерах этого перио-
да и их деятельности. Его волнуют два вопроса: моральный облик
каждого из них и последствия перехода республики к единовла-
стию. Отсюда и двойственная оценка первых императоров. Гу-
манист стремился, с одной стороны, дать моральную оценку кон-
кретных личностей, точнее выразить свое осуждение их нравов
и характеров, а с другой — на основании этих оценок доказать
губительность императорской власти для государства. Поэтому
он и подчеркивал нелегитимность власти императоров и в то же
время — извращенность и жестокость их поступков. К римским
императорам в изображении Бруни можно применить оба опре-
Проблема империи ... в теории гуманиста Леонардо Бруни
437
деления тиранов Бартоло — они приходили к власти путем узур-
пации или убийств, а правили как жесточайшие тираны.
Так, Бруни пришлось выступить против уже сложившейся
историографической традиции в отношении Цезаря. Он утвер-
ждал, что «Цезарь силой оружия захватил республику, уничто-
жил свободу своей родины, убил честных граждан»14. Гуманист
не только решительно осуждает действия Цезаря, но и порицает
Данте за осуждение убийц Цезаря Юния Брута и Кассия, так как
полагал уничтожение тирана справедливым делом. Цезарь же в
«Диалогах к Петру Павлу Гистрию» характеризуется как тиран,
мало чем отличающийся от Нерона и ему подобных.
В энкомии «Восхваление города Флоренции» отношение
Бруни и к Цезарю, и к Августу не столь категорично, так как гу-
манист, тщательно перечислив свои обвинения в их моральном
разложении и политических преступлениях, все же делал вывод
о том, что их власть представляла зло относительное, поскольку
«если даже велики были их пороки, они покрывались многими и
великими добродетелями»15. Их историческая вина, по мнению
Бруни, заключается в другом: Цезарь и Август не просто устано-
вили единовластие, сконцентрировав в своих руках республикан-
ские магистратуры и расправившись с защитниками республики,
но обусловили переход власти к своим наследникам, абсолютно
лишенным государственных способностей и человеческих доб-
родетелей. Он декларировал: «у тех же чудовищей, которым вы
передали власть, не имелось никаких добродетелей, сглаживаю-
щих пороки, если, конечно, не считать за добродетель то, что они
всеми усилиями стремились уничтожить республику, а также не
избегать никакой мерзости, сколь великой она бы ни была»16.
Поэтому-то Бруни, для которого роль отдельной личности в
истории не просто являлась важной, но и определяла ход исто-
рии, подчеркивает контраст между основателями принципата
и их преемниками, инкриминируя Цезарю и Августу, что «они
открыли путь всем злодеям и всему дурному»17. Достоинства от-
дельной личности не оправдывают главного: установления импе-
рии в республиканском Риме. Следует отметить, что в отличие от
Виллани, который упоминал о многих «столкновениях в борьбе
граждан за власть, а также из-за распрей пополанов и грандов»18,
Бруни не обронил ни слова о кризисе римской республики, о том,
что от республиканских добродетелей оставалось уже только
воспоминание. Зато, идеализируя республиканский период и его
героев (по сути уже мифологизированных образов), гуманист не
скупится на краски, подчеркивая пороки и преступления пред-
438
И.Я. Эльфонд
ставителей династии Юлиев — Клавдиев и всех последующих им-
ператоров.
Моральное осуждение выражается не только в отношении
личностных пристрастий и поступков (хотя здесь перечислены
все омерзительные деяния и склонности принцепсов), но и в под-
черкивании их глубочайшего равнодушия или даже ненависти к
народу. Именно это для Бруни важнее всего и, широко цитируя
Светония, он рисует страшные образы избиений, фактически
утверждает, что императоры воевали с римлянами; в е^о изобра-
жении они «стремились к истреблению граждан Рима, используя
любые жестокости, словно получили бы высшую награду, если
бы в этом городе не осталось никакого благородства, никакого
разума». Наитипичнейшими он считает именно этих императо-
ров: Тиберия, относительно которого трудно «услыхать что-ли-
бо более ужасное или же более постыдное», Калигулу, который
«присоединил к этой ужасающей жестокости также и чудовищ-
ные мерзости, такие, которые даже нельзя назвать обычными, но
для любого времени неслыханные». Нерона, Вителлия, Домициа-
на и Гелиогабала он провозглашал их вполне достойными преем-
никами. Бруни не скупится на эпитеты («подонки», «чудовища»,
«отвратительнейшие люди») и делает недвусмысленный вывод,
«если бы республика оставалась могучей, то они были бы послед-
ними из отбросов общества»19.
Тем самым установление империи и излишества император-
ской власти он связывает с ослаблением республиканского Рима,
но объясняет упадок республики опять-таки исключительно раз-
рушительной деятельностью основателей принципата: именно
они, «Цезари, Антонии, Тиберии, Нероны — чума и погибель
республики», «уничтожили свободу». А по этим причинам им и
удалось произвести государственный переворот и установить
империю. Римская республика этого периода в изображении
Бруни идеализирована, в ней даже и в более ранний период во-
преки его утверждениям не «процветала святая и незыблемая
свобода», которая «была уничтожена злейшими разбойника-
ми». Но переход к империи, установление принципата привело к
тому, что «власть попала в распоряжение Калигулы и такого же
рода бесчеловечных и жестоких тиранов, у которых не было ни-
какого сопротивления порокам, никакой добродетели»20. Таким
образом, типологическим признаком империи Бруни полагает
отсутствие или уничтожение политической свободы.
Тем самым Бруни уже в первых своих сочинениях трактует
сам факт возникновения Римской империи как результат узур-
Проблема империи ... в теории гуманиста Леонардо Бруни
439
пации власти и ее насильственного захвата, ликвидации респуб-
ликанской свободы и утверждения тиранической власти путем
кровавого насилия. Следствием оказался упадок свободы, уни-
чтожение талантливых людей и, в конечном счете, деградация
Рима. Поэтому гуманист цитирует Тацита: «после того как рес-
публика была приведена под власть одного, прекрасные таланты
исчезли».
Эта концепция упадка и гибели Рима как результата дея-
тельности врагов республики и установления империи была еще
более последовательно развита в его историческом сочинении
«История флорентийского народа». Прежде всего он здесь чет-
ко разграничивает два понятия: римскую империю как террито-
риальное государственное образование, которое он связывает с
политической деятельностью эпохи республики, и империю как
форму единовластия. Это доказывается тем, что сам факт пре-
вращения полиса в империю он связывает с эпохой республики.
По его убеждению, «римская империя была основана и создана
римским народом». С другой стороны, речь последовательно идет
об изменениях в государственном строе, переходе власти в руки
императоров и политических результатах этого процесса. Бруни
развивает свои положения и утверждает, что изначально импе-
раторская власть была связана с чисто военными функциями:
«само слово "император” означало оружие и военный лагерь»,
хотя, несомненно, он знал, что термин «империй» подразумевал
полноту военной и гражданской власти, переданную народным
собранием носителю высшей магистратуры (обычно консулу) по
закону. Он признавал, что для конца республиканского периода
de jure «понятие "император" все еще продолжало обозначать
законную власть», но при этом de facto «утвердилось господство
(dominatio)»21. Именно в это время, по его мнению, и происходит
трансформация сущности власти.
В этом сочинении Бруни акцентировал свое внимание не
столько на демонстрации безобразий, творимых императорами,
их разгула и жестокости, сколько на насильственной сущности
императорской власти и ее фактической нелегитимности. От-
сюда и более последовательная оценка империи как государства
тиранического. Показательно, что Бруни подчеркивал не только
насильственную сущность этой власти, но и постоянное исполь-
зование ею грубой силы: «граждан, окруженных толпами вои-
нов, принуждали покоряться угрозами». По этой причине роль
императора Августа подверглась переоценке в связи с тем, что
ему инкриминировалось жесточайшее проведение проскрипций.
440
И.Я. Эльфонд
Бруни полагал, что они были вызваны не государственной необ-
ходимостью, а его произволом и стремлением запугать римлян.
Гуманист также утверждал, что прекращение «убийств и резни»
произошло не благодаря широко прославленному античными ав-
торами милосердию, а вследствие того, что последний «утомился
от жестокости»22.
Эпоха правления римских императоров в «Истории Флорен-
ции», как и в «Восхвалении», предстает в виде непрерывной цепи
убийств и насилия, результата гражданской войны: «...народ, не
покорившийся внешним врагам, был подавлен внутренними раз-
дорами и гражданской войной », результатом чего было изменение
самого смысла понятия: «само слово император...стало означать
разрушительные гражданские войны внутри городских стен»23.
Бруни особенно подчеркивал, что все эти репрессии (которые он
называет «гражданской войной») предпринимались по отноше-
нию не к врагам, а к согражданам, поскольку «для них было бо-
лее приемлемым бороться с гражданами [Рима], чем с врагом»24.
В «Истории Флоренции» Бруни интерпретировал мысль Тацита о
связи между формой правления в государстве и его процветании
в несколько ином аспекте: «начало упадка Римской империи сле-
дует относить примерно к тому времени, когда Рим, утратив сво-
боду, начал рабски покорствовать императорам»25. Логика про-
ста — республика неразрывно связана со свободой, империя — с
рабской покорностью.
Характерна психологическая мотивация, которую дает Бруни
действиям императоров: он полагает, что все они вызывались спе-
цифическими эмоциями: «страшились они всех тех, в ком было
заметно, что они хоть в чем-то их превосходят; всех же, кого они
страшились, они люто ненавидели, а тех, которых ненавидели,
уничтожали мечом. А в том случае если ненависть их побеждала
страх, то они также свободно приканчивали и друг друга». Мысль
о том, что беззаконие императоров влекло к гибели и их самих,
проиллюстрирована на многих последовательных примерах.
Установление единовластия он прямо связывал с ликвидацией
в Риме былой доблести. Это, по его мнению, приводило к ослаб-
лению государственной власти: «римская власть начала разру-
шаться, когда имя Цезарей подобно бедствию, начало охранять-
ся государством. Ведь свобода отступила перед императорским
титулом, а вслед за ней исчезла и доблесть»26. Прогрессирующий
упадок власти он связывал также и с изменением состава маги-
стратов, поскольку, по его глубокому убеждению, императоры
не проявляли заинтересованность в организации управления,
Проблема империи ... в теории гуманиста Леонардо Бруни
441
ибо страшились одаренных и опытных людей. Именно по этой
причине «императорская власть до такой степени поддерживала
вместо отважных людей — бездеятельных, вместо опытных —
льстецов, что руководство делами было препоручено худшим и
постепенно превращалось в руину власти»27.
По мнению Леонардо Бруни, вред, приносимый подробным
управлением, неизбежно вел к деградации власти, т.е. ее «ослаб-
лению и прекращению». Результат оказался катастрофическим
в эпоху домината, когда происходил упадок империи, причем в
результате не столько варварских вторжений, сколько реоргани-
зации властных институтов: «римское могущество разрушалось
изнутри».
Кризис формы правления в трактовке гуманиста не исчер-
пывался социально-политическими изменениями внутри самого
Рима. Бруни возлагает на императорскую власть также вину за
упомянутые вторжения варваров, варваризацию римского об-
щества и в итоге за падение Рима, поскольку в результате импер-
ской политики «уже испытывался недостаток в своих гражданах,
большая часть власти римлян перешла в руки чужестранцев»28.
Пренебрежение интересами Италии в итоге привело к последо-
вательным нападениям варваров и гибели империи. Именно по-
литика ориентации на восточные провинции и перенесение сто-
лицы из Рима, в трактовке Бруни, и обусловили то, что «Италия
оказалась в пренебрежении и открытой для вторжения варваров
и тиранов».
Может быть, самым любопытным в концепции империи
Бруни было то, что гуманист изложил в ней идею единства двух
империй и подчеркнул определенную преемственность в поли-
тическом развитии Западной Европы. Он, правда, считал, что
Римская империя прекратила свое существование на триста
лет господства варварских королевств, но полагал при этом,
что коронация Карла Великого императором — доказательство
того, что последний «восстановил забытое имя и достоинство
империи»29. Вместе с тем, гуманист утверждал, что эта империя
локализована в иных территориальных границах. Уже ее пере-
мещение на другие земли определило в большей степени иное
отношение к римской традиции, отсюда-то и борьба с церковью.
Обострение общеевропейской политической ситуации было вы-
звано тем, что «империя переместилась в Германию и оказалась
в руках таких наследников (по большей части), что казалось, буд-
то они родились исключительно для того, чтобы преследовать и
ниспровергать римских пап»30. Таким образом, происхождение
442
И.Я. Эльфонд
Священной Римской империи связывается им с походами Карла
Великого и созданием тем патримониума св. Петра, и он относит
ее появление к этой эпохе, а не к X в. Показательно, что он игно-
рирует даже имя самого Оттона Великого, создателя Священной
Римской империи.
Вместе с тем, он упоминает об изменениях в принципах пе-
рехода короны и императорского титула («Новым стал и поря-
док, по которому приобретался статус императора»). Хотя и
применительно к Римской империи трудно было говорить о на-
следственной передаче власти (после окончания династий Юли-
ев-Клавдиев власть переходила по наследству от силы на два
поколения — Флавии, Северы, Антонины, и то по усыновлению),
Бруни полагает, что именно такой порядок преемственности осу-
ществлялся по наследству и соответствует праву: «должен сохра-
няться старый род императоров и соблюдаться старая система
наследования». Совершенно нелегитимным он считал участие в
выборах императора не только римского народа, но и папы, тем
более незаконна ситуация, когда «сам папа безо всяких решений
римского народа провозглашал императора». Подобные рас-
суждения Бруни сопроводил очень существенным замечанием:
«право избрания императоров принадлежало в эпоху древности
только одной власти, и не было более высокой власти, чем власть
самого римского народа». Тем самым гуманист снова подчерки-
вает, что императорская власть является делегированной, пере-
данной народом по своей воле, и власть народа в конечном счете
должна быть решающей при определении императора. Он слов-
но забывает о собственных доводах: императорская власть — ти-
раническая, захвачена силой оружия, является узурпацией и т.д.
Если уж речь идет о каких-то правовых ее основах, то они восхо-
дят исключительно к волеизъявлению народа, к эпохе существо-
вания Римской республики.
В его трактовке истории Священной Римской империи на пе-
редний план выдвигается новый мотив, до этого только случайно
упоминавшийся: конфликт с варварами, а для позднейших вре-
мен и противостояние разных этносов — римляне (а затем италь-
янцы) отчаянно сопротивляются германским варварам. История
варварских вторжений, описание зверств готов и лангобардов
рассматривается через призму итальянских событий. Иными
словами, речь идет исключительно о том, что какой-то правитель
«причинил множество неприятностей Италии». Главное для Бру-
ни — это вопрос о восстановлении былой римской свободы, и он
с горечью констатирует, что пришельцы не оправдали их робких
Проблема империи ... в теории гуманиста Леонардо Бруни
443
надежд: «итальянские народы не свободу получили от них, но
лишь приобрели новое, еще более тяжкое рабство». Даже Теодо-
рих Великий «наложил более тяжелое ярмо рабства, чем когда-
либо прежде». Готы, лангобарды, гунны — для Бруни одинаково
варварские и чужие народы. Возможно, эти эпизоды развернуты
детально только для обоснования справедливости сопротивле-
ния жителей Италии всем последующим вторжениям варваров
и противопоставления итальянцев германским «варварам» эпохи
борьбы императоров с папством.
Главным в его критических оценках Священной Римской им-
перии становится уже не мотив гражданской войны и жестокий
произвол правления императоров, но конфликт империи с цер-
ковью, поскольку «империя стремилась присвоить себе древние
права церкви». Но на передний план выходит принципиально но-
вый момент — противостояние варваров и итальянцев: «герман-
цы и варвары незаконно правят Италией под прикрытием рим-
ского имени империи»31.
Именно по этим причинам Бруни решительно осуждает и по-
литику Священной Римской империи. Начало этой позиции так-
же восходит к первому произведению гуманиста «Восхваление
города Флоренции». В нем Бруни упоминает Манфреда, «из-за
надменности которого папа призвал в Италию галльского вож-
дя (Карла Анжуйского)»32, а также Генриха Люксембургского,
который «бесновался под стенами Флоренции и собирался при-
нести огонь и гибель для всего города»33. Даже эти краткие ха-
рактеристики показывают неодобрительное отношение Бруни к
властителям Священной Римской империи. При этом Бруни ни-
чего не пишет о столкновениях папства с императорами Саличе-
ской династии, зато большое внимание в «Истории Флоренции»
он уделяет истории гвельфско-гибеллинской борьбы и особое
место отводит политике династии Гогенштауфенов.
В его изображении обострением этой борьбы воспользо-
вались императоры в своих целях: «борьба партий, которые в
течение длительного времени приводили к возрастанию граж-
данских раздоров и презрению к правам граждан в городах
Этрурии, теперь вследствие неистовства Фридриха, завершились
убийствами и кровопролитием, изгнанием граждан и прочими
разрушениями»34. Гуманист выражает свое резко негативное от-
ношение ко всем представителям династии, участвовавшим в по-
литической борьбе внутри Италии. «Фридрих Барбаросса — не
римский император, но скорее новый Ганнибал; другой Фридрих
444
И.Я. Эльфонд
повторил за ним наследственные злодейства; Генрих же добавил
к их злодействам высшую неблагодарность»35.
Основное возмущение гуманиста вызывали действия Фрид-
риха II, «подлинного создателя бедствий». Оценка Гогенштауфе-
нов у Бруни могла быть традиционной: эта династия, последова-
тельным врагом которой искони выступала Флоренция, никогда
не пользовалась популярностью во флорентийской историогра-
фии, и Бруни, собственно, здесь следует за традицией, восходя-
щей к «Хронике» Виллани36.
Однако следует учесть, что и к другим императорам и претен-
дентам на имперскую власть (за исключением ^арла Великого)
Бруни относился не лучше. Выше уже цитировалась его общая
оценка императоров-современников. Характеристика же Бруни
конкретных исторических лиц, современных ему конкурентов
в борьбе за имперскую корону (Венцеслава Люксембургского и
Руперта Пфальцского) дана, пожалуй, в еще более мрачном свете.
Бруни осуждал политику Гогенштауфенов и их личные ка-
чества, но не отрицал их государственных способностей. Совре-
менные же ему правители империи в его изображении и оценках
настолько ничтожны как личности, что просто не соответствуют
своему положению. Относительно Венцеслава Люксембургско-
го, который утратил свою корану из-за непригодности править,
Бруни отмечает, что он «совершенно не проявил себя как чело-
век, достойный короны»37. С точки зрения Бруни, это вырази-
лось в двух моментах: он «не появился в Италии, и не принял на
себя ничего из той ответственности, которую налагает импера-
торская корона». Взамен он преуспел в противоположном, «пол-
ностью предался погоне за наслаждениями и стремился к накоп-
лению денег». Подобные цели определили и его поведение: «он
пренебрегал всеми делами и жил ленивой и распущенной жиз-
нью». Итог оказался прост: он был низложен, поскольку «имя и
могущество Римской империи из-за него ослабились»38. Таким
образом, Бруни высказывает очень важное положение, словно
предвосхищающее тираноборчество: легитимность низложения
непригодных к правлению императоров. Он, правда, аргументи-
рует это характером императорской власти: по его убеждению,
сам электоральный принцип уже является аргументом в пользу
возможности лишения избранного императора короны.
Осуждение Венцеслава легко понять, учитывая его политиче-
скую позицию; этот император поддерживал врага Флоренции —
Джан-Галеаццо Висконти. Но и Руперт Пфальцский в изобра-
жении Бруни выглядел не лучше и его характеристика столь же
Проблема империи ... в теории гуманиста Леонардо Бруни
445
резка: туманист упрекает его в жадности к деньгам. Флорентий-
цы могли обвинять его и в трусости, и Бруни своеобразно объяс-
няет его нерешительность, поскольку он несколько раз обещал
прибыть своим союзникам и все откладывал приезд: «Он не был
отважен, и не мог быть уверен в себе». В довершение всего слиш-
ком большие требования денег со стороны Руперта Бруни считал
доказательством того, что «сам император не собирался вклады-
вать свои ресурсы в поход, и все должно было делаться за счет
флорентийцев»39. Бруни детально описывает длительный торг с
императором из-за денег и конечный итог этих споров: разрыв
переговоров и возвращение императора в Германию.
Таким образом, концепция империи и императорской вла-
сти у Бруни во многом определялась политической традицией
Флоренции, которая всегда «по справедливости поддерживает
партии, враждебные императорам», и республиканизмом само-
го автора. Империя предстает образованием, которое по своей
сущности не меняется. Священная Римская империя в трактов-
ке Бруни является только восстановлением прежней Римской, и
сущность сохраняется все та же. Как сама империя, так и импе-
раторы всегда действуют против принципа свободы, государство
в форме империи является узурпацией власти народа и объек-
тивно ведет народ к упадку государства. Носители власти (импе-
раторы) развращены своей безграничной властью и склонны в
силу этого к распутству и жестокости. Колоритные образы им-
ператоров доказывают недопустимость существования империи
и правомерность борьбы с ней. Любые попытки добиться с ними
соглашения обречены на поражение. Само же государство при
императорской власти медленно и неизбежно движется к своей
гибели. Все эта мрачная картина обусловлена незаконностью им-
перии и приходом к власти императоров, их стремлением устра-
нить способных людей и предаться развлечениям. Поэтому, со-
гласно Бруни, имена лишь немногих императоров как Римской
империи, так и Священной Римской, достойны того, чтобы со-
храниться в истории.
Именно государство в форме империи в его изображении и
предстает воплощением принципа тирании. Немаловажно, что
оба государства он рассматривает в качестве единого целого,
полагая, что последнее было только восстановлением первого.
Вместе с тем, Священная Римская империя для него связана с
варварским (германским) владычеством в Италии. Кроме того,
Бруни доказывает несостоятельность империи и императорского
титула и с точки зрения политической теории, утверждая, что из
446
И.Я. Эльфонд
форм единовластия наиболее легитимной, полезной для своего
народа является законная наследственная царская власть и гех
всегда выше императора.
Сама концепция империи в политической теории Бруни
представляла собой оправдание и апологию политической линии
Флорентийской республики, которая в его изображении посто-
янно боролась с тиранией, находившей свое выражение как раз
в действиях императоров.
1 Bruni L. De militia // Bayley G. War and Society in Renaissance Florence.
Toronto, 1961. P. 370.
2 Ibid. I
3 Ibid. /
4 Ibid. P. 374.
5 Bruni L. Ер. I. Lib. IX // Bruni L. Epistolarum libri VIII. Florentiae, 1741.
Vol. II. P. 133.
6 Bruni L. Epistola ad imperatorem // Baron H. Humanistic and Political
Literature in Florence, Milan and Venice in Early Quattrocento. Cambridge,
1955. P. 182.
7 Ibid.
8 Bruni L. Dialogi ad Petrum Paulum Gistrium // Prosatori latini del
Quattrocento / A cura di E. Garin. Milai\o, 1952. P. 70.
9 Bruni L. Ер. IX. Lib. VI // Bruni L. Epistolarum libri VIII. Florentiae, 1741.
Vol. II. P. 58.
10 Ibid.
11 Ibid. P. 60.
12 Ibid.
13 Ibid. P. 61.
14 Bruni L. Dialogi ad Petrum Paulum Gistrium // Prosatori latini del
Quattrocento / A cura di E. Garin. Milano, 1952. P. 70.
15 Bruni L. Laudatio florentinae urbis // Baron H. From Petrarch to Leonardo
Bruni. Chicago, 1968. P. 247.
16 Ibid.
17 Ibid. P. 247.
18 Виллани. Хроника. M., 1997. С. 25.
19 Bruni L. Laudation florentinae urbus. P. 247.
20 Ibid. P. 246
21 Ibid.
22 Bruni L. Historiarum florentini libri XII// Rerum italicarum scriptores.
Citta di Castello, 1926. Vol. XIX. P. 16.
23 Ibid.
24 Ibid.
25 Ibid. P. 14.
26 Ibid.
Проблема империи ... в теории гуманиста Леонардо Бруни 447
27 Ibid.
28 Ibid.
29 Ibid.
30 Ibid.
31 Ibid. P. 23.
32Bruni L. Laudatio florentinae urbis. P. 261.
33 Ibid. P. 254.
34 Bruni L. Historiarum florentini libri XII. P. 26.
35 Ibid. P. 36.
36 Следует отметить, что у Виллани отсутствует рассмотрение истории
Древнего Рима эпохи империи и уж безусловно он не занимался срав-
нением принципата со Священной Римской империей, хотя и излагает
раннюю историю последней. Бруни же сразу от коронования Карла
Великого и общих рассуждений по поводу империи переходит к прав-
лению Гогенштауфенов.
37 Ibid. Р. 281.
38 Ibid.
39 Ibid. Р. 282.
Е.В. Калмыкова
НУЖНА ЛИ
АНГЛИЙСКОМУ КОРОЛЮ КОРОНА
СВЯЩЕННОЙ РИМСКОЙ ИМПЕРИИ?
Столетняя война, являвшаяся крупнейшим международным
конфликтом эпохи Средневековья, в котором так или иначе
принимали участия практически все страны Западной Европы,
ни на одном из этапов не сводилась к противостоянию Англии
и Франции. Некоторые из многочисленных заключенных в этот
период политических союзов продержались совсем недолго, дру-
гие же выдержали испытание временем. В основе одних лежали
меркантильные интересы и поиск собственной выгоды, иные же
зиждились на долге и представлениях о справедливости. Союз-
нические обязательства нередко приводили к серьезным послед-
ствиям, провоцируя новые военные конфликты, но могли и оста-
ваться лишь фикцией.
Данная статья посвящена TpeU эпизодам из истории англо-
германских отношений в XIV в., связанным с выдвижением кан-
дидатур английских королей на престол Священной Римской им-
перии. Один из этих эпизодов, а именно история предоставления
Людвигом Баварским титула викария империи Эдуарду III, неод-
нократно становился предметом исследовательского интереса1.
Истории же о предложениях принять имперскую корону, полу-
ченных от германских князей тем же королем Эдуардом в 1348 г.2
и его внуком Ричардом II в 1397 г.3, оказались куда менее изучен-
ными. Обращаясь к данной теме, мне хотелось бы сосредоточить-
ся не столько на реальных обстоятельствах англо-имперских от-
ношений, сколько на «общественном мнении». Опираясь прежде
всего на нарративные источники, я попытаюсь представить
ключевые отличия в трактовке перечисленных выше эпизодов
в трудах хронистов из разных регионов. В контексте изучения
конструирования образов идеального государя и тирана особый
интерес вызывает принципиально разная реакция английских
историографов на предложения курфюрстов, сделанные Эдуар-
ду III и Ричарду II. Рассматриваемый сюжет также любопытен с
точки зрения ритуалов власти и соотношения между дипломати-
Нужна ли английскому королю корона... империи?
449
ческой риторикой и реальной политической мотивацией заинте-
ресованных сторон. Таким образом, предлагаемое исследование,
построенное на анализе локальных свидетельств, оказывается
связанным с более глобальными проблемами исторической и по-
литической культуры XIV—XV вв.
Еще на стадии подготовки к большой войне, задолго до начала
боевых действий, Филипп VI и Эдуард III постарались заручить-
ся как можно большим числом союзников, использовав при этом
весьма широкий арсенал средств от апелляции к вассальному
долгу и родственным чувствам до игры на экономических связях
между регионами. В мае—июне 1337 г. послы английского короля
во главе с епископом Линкольнским Уильямом Монтегю и Уилья-
мом Клинтоном заключили соглашения с герцогом Брабантским,
доводившимся Эдуарду III кузеном, с отцом английской короле-
вы Филиппы графом Эно и его братом, с графом Гельдернским,
маркграфом Юлихским и рядом других сеньоров Нидерландов и
Германии. Союзники не только пообещали позволить английско-
му королю проходить с войсками по их территориям, но также
посулили лично выступить против Филиппа Валуа и предоставить
в распоряжение Эдуарда определенное число воинов в обмен на
оговоренную в каждом договоре конкретную сумму денег4.
Французский король Филипп VI в свою очередь подтвердил
союз с Иоанном II Богемским и с изгнанным из своего королев-
ства Дэвидом II Шотландским. Ряд могущественных вассалов
французской короны, в частности граф Фландрии Людовик Дам-
пьер, заранее поспешили заверить сеньора в своей безусловной
преданности5. Оставаясь формально вассалом империи, епископ
Льежский Адольф де ла Марк воспользовался тем, что папа не
признавал власть Людвига Баварского и открыто выступил на
стороне короля Франции6. Не имея возможности воздействовать
на связанного с французским королем тесными родственными
узами Иоанна Богемского, Эдуард III даже не стал посылать к
нему посольство, а вот епископ Льежский и граф Фландрии сами
предпочли уклониться от переговоров с английскими послами7.
Умело сыграв на зависимости нидерландских сукноделов от ан-
глийской шерсти, король Эдуард подписал союзный договор с
лидером восставших против власти графа горожан Гента Якобом
ван Артевельде, ставшим с середины 1338 г. фактическим прави-
телем всей Фландрии8.
Как свидетельствуют источники, помощь союзников обходи-
лась английскому королю весьма недешево: в своих отчетах анг-
лийских послы не только рапортовали об успешно заключенных
450
Е.В. Калмыкова
договорах, но и регулярно просили выслать им побольше денег,
поскольку помимо щедрых обещаний на будущее им приходи-
лось делать богатые подарки и предоставлять авансы. Льежский
каноник Жан Ле Бель, прекрасно осведомленный обо всех об-
стоятельствах высокой политики благодаря службе у Жана Бо-
мона, брата графа Эно, прямо именовал германских союзников
англичан людьми, «весьма жадными до денег»9. Однако даже по-
лученные по соглашениям предоплаты не могли стимулировать
германских сеньоров, тянувших со сборами и откладывавших
начало большой кампании. Более того, в Англии стало известно,
что уже после подписания договора с английскими послами кузен
короля Эдуарда герцог Брабантский, на которого другие сеньоры
Нидерландов смотрели как на лидера проанглийской партии в ре-
гионе, стал вести переговоры с французским королем^ уверяя его
в своей лояльности. В сложившейся ситуации Эдуард III принял
решение лично прибыть в Антверпен. Туда же между Троицы-
ным днем и днем Святого Иоанна 1338 г. должны были съехаться
все его союзники. Согласно версии все того же Жана Ле Беля и
других историографов, во время очной встречи с королем Анг-
лии сеньоров Нидерландов и Германии стало понятно, что никто
из них не готов выступить против короля Франции без должного
повода. Жан Ле Бель привел слова, якобы сказанные сеньорами
Германии королю Эдуарду: «Мы не можем подыскать повода,
чтобы вместе с вами отправить вызар королю, если только вы не
заручитесь согласием императора, который по праву может нам
приказать, чтобы мы от его имени объявили войну королю Фран-
ции»10.
Говоря о причинах конфликта Филиппа VI с императором
Людвигом Баварским, хронисты, как правило, называют разно-
гласия из-за замков Кревкер, Арле и Камбрейского кастелянства
(переданных французскому королю вдовой Жана Кревкерского
в мае 1337 г.11) — земель, некогда входивших в состав Бургунд-
ского королевства и ряда территорий в Нидерландах. Помимо
спорных территорий другим основанием для недовольства им-
ператора являлось покровительство, которое авиньонские папы
неизменно оказывали французским королям. Здесь необходимо
отметить, что император Людвиг Баварский переживал в тот пе-
риод определенные трудности, если не сказать больше. Попытки
Людвига ограничить властные притязания папства в империи
привели к серьезному конфликту со святым престолом. Восполь-
зовавшись тем, что избрание Людвига не было санкционирова-
но Климентом V, Иоанн XXII объявил императорский престол
Нужна ли английскому королю корона... империи?
451
вакантным, а империю перешедшей под папское управление12,
и в 1324 г. отлучил Людвига от церкви. В 1327— 1330 гг. Людвиг
предпринял военный поход в Италию, где в свою очередь про-
возгласил папу низложенным, а после утверждения в мае 1328 г.
на престоле св. Петра преданного ему антипапы Николая V был
коронован императорским венцом. Впрочем, уже в апреле 1329 г.
Николай V был низложен Иоанном XXII, после чего покаялся в
грехах и получил прощение от законного понтифика. Отлучение
Людвига от церкви и его конфликт со святым престолом также
были на руку французским королям. Как уже отмечалось, один
из верных сторонников Филиппа VI Адольф де Ла Марк, епископ
Льежский, оставаясь формально вассалом империи, мог откры-
то поддерживать войсками французского короля и не исполнять
приказы «лже-императора».
Во все времена прочнейшим основанием любого политиче-
ского союза являлось наличие общего врага, а посему неудиви-
тельно, что рано или поздно английский король попытался бы
заключить военный договор с императором. Предварительное
соглашение между двумя государями было подписано еписко-
пом Линкольнским и другими английскими послами еще 23 июля
1337 г. По его условиям, в обмен на обещание Эдуарда III защи-
щать права Людвига и земли империи от французских вторжений,
император гарантировал свое участие в грядущей войне против
Филиппа Валуа: во главе войска в две тысячи латников он в нояб-
ре того же года должен был присоединиться к армии английского
короля. Все расходы на эту экспедицию, так же как и в случае с
другими союзниками, полностью принимал на себя король Эду-
ард, обязавшийся выплатить дорогому родственнику13 400 тыс.
флоринов (300 тыс. должны были быть уплачены 29 сентября, а
оставшаяся сумма — 2 февраля 1338 г.)14. Примечательно, что за
три дня до подписания этого договора Бенедикт XII попробовал
нанести превентивный удар, издав буллу, запрещающую данный
союз15. Однако, несмотря на запрет, 26 августа, т.е. сразу после
возвращения своих послов, Эдуард III ратифицировал заключен-
ный ими договор16.
Как уже упоминалось, недовольный промедлением герман-
ских союзников, Эдуард III лично явился для встречи с ними в
Антверпен, после которой предпринял путешествие в Кобленц,
чтобы увидеться с императором и принять участие в заседании
рейхстага. Открывая это заседание 5 сентября 1338 г. Людвиг
Баварский в присутствии практически всех курфюрстов вы-
разил желание провозгласить английского короля своим вика-
452
Е.В. Калмыкова
риемг после чего призвал всех вассалов сплотиться вокруг него
для защиты чести, обычаев и права империи. Тогда же или, как
считает ряд авторитетных исследователей, десятью днями позже
15 сентября 1338 г. во Франкфурте император провел торжест-
венную церемонию инвеституры, возможно, вручив новому ви-
карию золотой жезл или какие-то другие инсигнии17. По мнению
немецкого историка Г. Шведлера, торжественное провозглаше-
ние английского короля имперским викарием все же произошло
5 сентября в Кобленце, тогда как 15 сентября во Франкфурте
была составлена грамота, подтверждающая это назначение18.
Определяя статус и полномочия короля Эдуарда в империи ар-
хиепископ Трира от имени всех курфюрстов заявил: «викарий
империи обладает всей полнотой власти, что и император»19.
Сопоставление этой грамоты с аналогичными документами, на
первый взгляд, свидетельствует об исключительно широких пол-
номочиях, полученных Эдуардом III. Однако на самом деле все
заинтересованные лица прекрасно осознавали формальный ха-
рактер данного назначения. Уже 16 сентября, т.е. на следующий
день после подписания хартии о назначении Эдуарда викарием,
император Людвиг в специальном письме заявил о своем праве
назначить (в случае отъезда из империи, например, для военного
похода против Франции) другого викария, который принял бы на
себя обязанности по управлению Германией20.
Столь важное событие, затрагивающее интересы многих
европейских государей, не осталось незамеченным историогра-
фами. Несколько авторов попыталась максимально подробно
описать пышную церемонию посвящения, обращая внимание на
мельчайшие детали одеяний главных действующих лиц, а также
на их слова и полные глубокого символизма жесты. Однако лю-
бая попытка реконструировать процедуру, опираясь исключи-
тельно на сообщения хронистов^ неизбежно обречена на провал,
ибо, при всей банальности этого вывода, приходится признать,
что, расцвечивая факты подробностями, средневековые авторы
чаще обращались к своей фантазии и собственному представле-
нию о должном, а не к документам или свидетельствам очевид-
цев21. Например, анонимный житель Сент-Омера, составивший
где-то после 1342 г. труд под названием «Древние хроники Флан-
дрии»22, полагавший, что церемония состоялась во Франкфурте,
где по традиции курфюрсты избирали римского короля, отметил,
что император был в парадном пурпурном одеянии, расшитых
золотом сапогах и короне. По обеим сторонам престола стояли
герцог Баварский и герцог Гельдернский с обнаженными меча-
Нужна ли английскому королю корона... империи?
453
ми. Облаченные в парадные одежды архиепископ Кельнский с
епископами своей провинции ввели в палату короля Англии, оде-
того в дорогую златотканую котту и сопровождаемого 300 рыца-
рями. Любопытно, что аноним не упомянул ни о венце Эдуарда,
ни о предназначенном для английского короля троне, возможно,
желая тем самым подчеркнуть разницу в статусе короля и им-
ператора. Подведенному к императорскому престолу Эдуарду
Людвиг вручил золотой жезл, утверждая, таким образом, его в
звании викария империи23. В середине XV в. это красочное опи-
сание церемонии со всеми деталями было скопировано мона-
хом Сен-Дени, составившим сочинение «Chronographia Regum
Francorum»24. Однако даже формальный анализ этого пассажа
ставит под сомнение достоверность описания. Во-первых, ни
герцог Брабантский, ни архиепископ Кельнский не присутство-
вали на этом мероприятии25. А во-вторых, обычно при наделении
викариатом жезл не вручался26. В пользу того, что анонимный
фламандский автор описал процедуру, ориентируясь на собст-
венное представление о том, как она должна была происходить,
также косвенно свидетельствует полное отсутствие упоминаний
о жезле в других источниках.
Еще более подробным и более точным в деталях является рас-
сказ Жана Фруассара из «Валансьенского манускрипта». В боль-
шинстве списков хроники Фруассар, следуя сочинению своего
предшественника Жана Ле Беля, вообще не сообщает о торжест-
ве в Кобленце, о котором каноник из Льежа, похоже, ничего не
знал. По версии Ле Беля, видя затруднения английского короля
и нерешительность его союзников, маркграф Юлихский и граф
Гельдернский прибыли в Нюрнберг, где в то время находился
император, и уговорили Людвига Баварского (поддержав хода-
тайство значительной суммой из английских денег) о предостав-
лении Эдуарду имперского викариата27. Согласившись на эту
просьбу, император поручил членам своего совета — четырем
рыцарям и трем знатным клирикам, сведущим в праве, «назна-
чить короля Эдуарда викарием всей империи и даровал ему раз-
решение чеканить золотую и серебряную монету с его именем и
повелел, чтобы все его подданные повиновались викарию как ему
самому»28. В отличие от этого краткого сообщения, интересного
прежде всего упоминанием о комиссии, которая, видимо, долж-
на была подготовить официальные грамоты, оформленные в пол-
ном соответствии с имперскими законами и обычаями, «Валансь-
енский манускрипт» имеет вставку, составленную с учетом этих
самых официальных хартий. Здесь историограф, так же как и ав-
454
Е.В. Калмыкова
тор «Древних хроник Фландрии», уделил пристальное внимание
облику императора, сделав акцент на элементах в его облачении,
схожих с теми, что носят священники: орарь на руке, покрытая
гербами империи епитрахиль на груди, круглая митра под коро-
ной. При этом нет упоминаний о пурпуре и сапожках. Хронист
также указал на то, что первоначально Людвиг держал в правой
руке золотую державу с алым крестом, а в левой — скипетр,
во время же церемонии государь передал державу маркграфу
Мейссенскому, а скипетр — маркграфу Юлихскому, сидевшим
соответственно справа и слева от императора. Особый статус
императора подчеркивало не только его одеяние, но и поднятый
на двенадцать ступеней престол. Что касается провозглашенного
викария, то он, одетый в наряд из алой парчи (так же как аноним
из Сент-Омера, Фруассар не упомянул о короне на голове анг-
лийского монарха), сидел возле маркграфа Мейссенского на од-
ном уровне с императором, в то время как курфюрсты располага-
лись двумя ступенями ниже29. Сама процедура провозглашения
Эдуарда викарием также описана Фруассаром иначе, чем ано-
нимным хронистом: по версии автора из Валансьена, Людвиг не
вручал викарию никаких инсигний, но лишь призвал секретарей
и велел им внести его распоряжение в свод имперских указов,
после чего наделил английского короля правом чеканить монету
на территории империи и повелел всем подданным повиновать-
ся викарию, как самому императору. В завершении церемонии
император «назначил несколько полномочных представителей,
дабы они полностью ввели короля Эдуарда в новую должность
и усадили его на престол императорского наместника»30. Совер-
шенно очевидно, что, повествуя о посвящении Эдуарда в викарии
империи, оба автора стремились не только сообщить о факте на-
значения, но и реконструировать церемонию, сосредоточив при
этом внимание на символах исключительной власти императора,
возвышающей его не только над князьями империи, но и над ан-
глийским королем.
Совсем иначе преподносят историю о викариате Эдуарда III
английские авторы, весьма щепетильные в вопросе международ-
ного престижа своих государей. Одна из рукописей хроники при-
ближенного ко двору архиепископа Кентерберийского извест-
ного правоведа Адама Маримута, датируемая серединой XIV в.,
содержит более пространную версию истории о назначении Эду-
арда III викарием империи, чем все остальные списки этого сочи-
нения. Скорее всего, в распоряжении Адама Маримута, имевше-
го прочные связи не только с Кентерберийской кафедрой, но и с
Нужна ли английскому королю корона... империи?
455
королевским двором, имелись какие-то официальные документы,
возможно, упомянутая выше грамота от 15 сентября (именно этим
числом хронист датирует церемонию, состоявшуюся на городской
площади Кобленца). Подобно Фруассару, Адам Маримут неодно-
кратно исполнял различные дипломатические миссии (главным
образом при папском дворе в Авиньоне), а посему неудивительно,
что в своем рассказе он также обратил самое пристальное внима-
ние на церемониал и внешние атрибуты власти. Описывая облик
императора, хронист выделил такие важные элементы облачения,
как орарь, диадему и корону на голове, а также скипетр. Импера-
тор сидел на специально установленном для него посреди площади
троне, за которым стоял представлявший герцога Брабантского
Отто Кейк с обнаженным мечом. Рядом же с троном императора
располагался трон английского короля. И хотя Адам Маримут не
дал описания одеяний Эдуарда, это еще не означает, что, по мне-
нию историографа, английский король не был фигурой равной
Людвигу — не случайно он расположил обоих государей, сидящи-
ми на одном уровне перед духовными и светскими сеньорами и
прочими лицами, собравшимися на площади31.
Точно такую же мизансцену изобразил английский хронист
второй половины XIV в. Генрих Найтон, использовавший сочи-
нение Адама в качестве источника. Из оригинальных деталей, до-
бавленных Найтоном к тексту Адама Маримута, стоит отметить
указание на общую численность собравшихся: 17 тысяч человек.
Говоря о дарованном Эдуарду викариате, Найтон ограничил его
округой Кёльна. Что же до принесенных клятв и обязательств, то
каноник из Лестера упомянул лишь о том, что сам император и
все сеньоры поклялись королю Англии помогать ему против ко-
роля Франции, «жить и умереть вместе с ним в ближайшие семь
лет, если война между этими королями продолжится так долго»32.
Примечательно, что оба английских историографа ничего не сооб-
щают о денежных обязательствах английского короля, представ-
ляя помощь союзников в качестве бескорыстного благородного
порыва. Аналогичную трактовку можно найти в написанной на
французском хронике Лондона. Более того, анонимный горожа-
нин фактически превратил Эдуарда III в господина присягнувших
ему на верность жителей Фландрии, Брабанта, Геннегау и Герма-
нии, заметив, что государь «согласился быть их сеньором (liege
lord), чтобы жить и умереть вместе с ними и чтобы защищать и
поддерживать их во все времена против всех людей на свете»'5'5.
Напротив, весьма лаконичный в описании церемонии не-
мецкий хронист середины XIV в. Матиас из Нойнбурга, знаток
456
Е.В. Калмыкова.
канонического нрава и приближенный епископа Страсбурга,
предпочел не увлекаться фантазиями на тему императорского
облачения, но зато счел необходимым подчеркнуть финансовые
обязательства английского короля, а также вассальную зависи-
мость викария от императора. По мнению хрониста, став викари-
ем, король Эдуард принес императору оммаж, признав его власть
над собой34. Развивая тему зависимости Эдуарда от Людвига, Ма-
тиас из Нойнбурга отметил, что, посылая Филиппу Валуа вызов,
император потребовал, чтобы тот отказался от захваченных про-
тив права имперских земель, а также «признал вассала империи
(fideli imperii), Эдуарда, короля Англиц, своим господином» и
осуществил в его пользу правосудие перед лицом императора35.
Совершенно очевидно, что рассказ об оммаже важен для Матиа-
са из Нойнбурга не только потому, что хронист желал подчерк-
нуть зависимость викария от назначившего его на эту должность
императора, но и в контексте притязаний последнего на право
осуществлять третейский суд над другими государями и шире —
на верховенство императора над остальными правителями.
Не только Матиас из Нойнбурга, но и ряд других историогра-
фов середины XIV в., в частности уже упомянутый Адам Мари-
мут, английский рыцарь сэр Томас Грей, а также аббад* цистер-
цианского монастыря Виктринг Иоанн, приближенный герцогов
Каринтии и Австрии, представили собрание в Кобленце в качест-
ве судебного заседания;, на котором император вынес приговор,
осуждающий Филиппа Валуа, незаконно присвоившего наслед-
ные земли Эдуарда III и корону Франции36. В хронике Генриха
Найтона Людвиг хотя и не является беспристрастным третей-
ским судьей, поскольку выступает в качестве не только судьи,
но и истца, тем не менее, не просто осуждает несправедливые
действия французского короля, но выносит решение о правовом
статусе его самого и его сторонников: «И перед собравшимся на-
родом император показал и разъяснил всем порочность и непо-
слушание, а также бесстыдство корол^ Франции по отношению
к нему, и там же он отказался признавать его королем Франции и
объявил его самого и его приверженцев вне закона»37.
Завершая разговор о восприятии средневековыми хрониста-
ми истории о назначении Эдуарда III имперским викарием, хо-
чется специально остановиться на любопытном пассаже из хро-
ники Томаса Уолсингема. Самый авторитетный из английских
историографов первой половины XV в., глава Сент-Олбанского
скриптория, используя труды предшественников, неизменно да-
вал событиям прошлого собственную оценку. Дойдя до расска-
Нужна ли английскому королю корона... империи?
457
за о встречи Эдуарда III с Людвигом Баварским, Уолсингем под-
черкнул, что английский государь, отказался преклонить колени
и поцеловать ступню императора, как это полагалось по обычаю
империи, сославшись на то, что он помазанник Божий и не мо-
жет подчиниться никому38. Эта история о том, как Эдуард III не
уронил достоинство своего сана и подчеркнул равенство собст-
венного статуса со статусом императора, была не только скопи-
рована хронистами позднего Средневековья, но сохранилась и в
современной британской популярной исторической традиции39.
Говоря о дарованном Эдуарду Людвигом Баварским титуле,
чрезвычайно важно отметить, что английский король, в отличие
от предшественников (например, того же Иоанна Богемского,
исполнявшего обязанности викария Германии, пока его отец Ген-
рих VII находился в Италии40), провозглашался викарием «всей
Германии и Галлии, со всеми их провинциями и регионами» («рег
Allemanniam et Galliam et universas earum provincias sive partes»)41.
При этом под Галлией подразумевались не только имперские зем-
ли к западу от Рейна, но и все Французское королевство. В вы-
данной Эдуарду хартии специально подчеркивалось, что титул
викария империи будет сохраняться за ним до тех пор, пока все
королевство Франция или большая его часть не будет завоевана42.
Здесь хочется подчеркнуть, что упоминание о Галлии прежде все-
го должно было разрешить сомнения сеньоров, державших земли
как от императора, так и от французского короля, относительно
их долга перед викарием. Как свидетельствуют документы, на пер-
вом этапе войны некоторые из них (в частности граф Эно и граф
Намюрский) пообещали Филиппу VI служить в войске английско-
го короля лишь на территории Германии, не пересекая границу
Франции43. Впрочем, не стоит игнорировать стремление импера-
тора вернуть при поддержке английских союзников утраченный
суверенитет над северо-восточной частью Фландрии, Бургунди-
ей, Камбрейским кастелянством, замками Кревкер и Арле, а воз-
можно, и установить власть над рядом других французских тер-
риторий. Желание Людвига Баварского использовать грядущую
англо-французскую войну с максимальной выгодой для собст-
венной державы весьма понятно, но был ли готов Эдуард III, пре-
тендовавший на титул французского короля, хотя бы формально
включиться в борьбу за отторжение от Франции и возвращение
под вассалитет империи некогда входивших в нее земель?
Получив права викария империи, Эдуард III совершил не-
сколько акций, носивших в первую очередь ритуально-симво-
лический характер. Демонстративно подчеркивая свои права и
458
Е.В. Калмыкова
полномочия, он отдал приказ отчеканить в Антверпене партию
золотых и серебряных монет с именем императора на аверсе и
германским орлом на реверсе, провел несколько заседаний суда,
разбирая тяжбы между немцами, а также издал закон о вызове,
который каждый сеньор должен посылать противнику за три дня
до нападения на него. И хотя повествующий об этом Жан Ле Бель
охарактеризовал данный указ как весьма разумный, он также до-
бавил, что не может судить о том, везде ли он соблюдался44.
Между тем, главный смысл всей авантюры с викариатом за-
ключался в участии имперских князей в войне Эдуарда против
Филиппа Валуа. Следуя этой главной цели, 18 сентября, т.е. через
три дня после получения хартии о признании его викарием импе-
рии, ЭдуардсобралнасоветвМалинегерцогаБрабантского, графа
Геннегау, графа Гельдерского и ряд других сеньоров, потребовав
от них выполнения союзных и вассальных обязательств45. Даже
граф Фландрии Людовик Неверский, державший от империи не-
сколько фьефов за Шельдой, прислал в Малин своих представи-
телей, «которые объявили, что граф готов исполнить свой долг в
отношении императора, его викария и империи»46. Следующая
встреча, а точнее военный сбор был назначен на день Святого
Мартина (12 октября) в Херке. Лежащий на землях Льежского
епископства Херк был избран местом встречи не только из-за
удобства для основных союзников английского короля. Рассы-
лая вассалам империи приглашения, Эдуард III подчеркивал, что
уклонение от явки грозило лишением имперских ленов47. Однако
епископ Льежский Адольф де Ла Марк не явился ни на первую
встречу, ни на последующие — не помогло даже личное вмеша-
тельство Людвига Баварского, не признаваемого строптивым
прелатом в качества императора48. Также отсутствовал Людовик
Неверский, обещавший ранее явиться лично для принесения
оммажа викарию и участия в походе для отвоевания Камбре49.
Остальные сеньоры Нижнего Рейна, как и обещали, прибыли на
смотр. По свидетельству Жана Ле Беля, городок Херк оказал-
ся переполнен сеньорами, рыцарями и оруженосцами. Местом
для торжественной церемонии была избрана главная рыночная
площадь, разукрашенная дорогими тканями, будто королевский
покой. Основанием для трона Эдуарда, располагавшегося футом
выше, чем места остальных сеньоров, послужила скамья, на ко-
торой некий мясник резал и продавал мясо50. После оглашения
императорских грамот каждый из прибывших сеньоров присяг-
нул на верность викарию и поклялся через три недели после дня
Святого Иоанна (24 июня) присоединиться к английской армии
Нужна ли английскому королю корона... империи?
459
для осады Камбре. Затем Эдуард, желавший подчеркнуть свои
полномочия, провел заседание суда, разбирая различные тяжбы
жителей Херка51.
20 ноября Эдуард отправил Жану Брабантскому, Вильгельму
Голландскому и Геннегау, Ренальду Гельдерскому, Вильгельму
Юлихскому, Адольфу, графу Мерка, а также ряду других сень-
оров приказ явиться за неделю до Рождества вооруженными на
смотр в Бинше (Эно)52. И на этот раз единственным из вассаль-
ных империи сеньоров Нидерландов, манкировавшим этим вы-
зовом, оказался епископ Льежский. Впоследствии, когда в 1339 г.
Эдуард уже вел в Камбре военные действия, папа осудил его за
то, что вред, причиняемый церкви и графству, творился по неза-
конно присвоенному праву викария империи53.
Созывая под свои знамена вассалов империи, новый викарий
призывал их сражаться против Филиппа Валуа для отвоевания
некогда принадлежавшего империи, но «узурпированного фран-
цузскими королями суверенитета над Фландрией, Камбре и Бур-
гундией»54. В подтверждение серьезности договора с Эдуардом
сам Людвиг Баварский в марте 1339 г. адресовал письмо горожа-
нам Ипра, также именуя их «вассалами империи» и требуя от них
на этом основании оказания военной помощи викарию, ведуще-
му войну против Филиппа Валуа55. Говоря об этих и аналогичных
документах, следует отметить, что, издавая их, император и его
викарий прямо противоречили той политике, которую сам Эду-
ард III вел в отношении Фландрии с середины 1338 г.
Еще до формального получения титула викария, летом 1338 г.
в Антверпене английский король заручился поддержкой Якова
ван Артевельде и других предводителей мятежных фламандцев.
При этом восставшие против власти графа горожане намерива-
лись хотя бы формально сохранить свою верность французской
короне и обезопасить себя от угрозы интердикта. Как отметил
Жан ле Бель, «...в конце концов, они решили, что если король Ан-
глии соизволит назвать себя в своих грамотах королем Франции,
они поклонятся ему как королю Франции и будут повиноваться
ему как верховному сеньору, от которого графство Фландрское
должно держаться в качестве вассального владения, и помогут
ему всеми силами завоевать его королевство»56. В Антверпене
фламандцы принесли королю Эдуарду «оммаж и клятвы верно-
сти, покорившись ему, как их сюзерену, королю Франции»57.
Согласно версии цистерцианца Томаса Бертона, сами фламанд-
цы обратились к Эдуарду с просьбой принять титул короля Фран-
ции, законным наследником которого он являлся, и «защитить от
460
Е.В. Калмыкова
всех врагов, пообещав ему господство над их землями»58. 14 хотя
формальное принятие титула французского короля произошло
лишь 26 января 1340 г., на следующий день после начала отсчета
четырнадцатого года его правления в Англии, однако уже в доку-
ментах 1338 г. Эдуард III именовал своего французского кузена
«благородным мужем, сеньором Филиппом де Валуа, который
выдает себя за короля Франции»59.
Таким образом, очевидно, что в «германской» пропаганде ан-
глийский король противоречил сам себе, обещая отвоевать для
империи земли, на суверенитет над которыми он претендовал по
праву французского короля. Декларируя свои законные притя-
зания, Эдуард III в письме к «сэру Филиппу де Валуа», провозгла-
шал, что он, «Божьей милостью король Франции и Англии и лорд
Ирландии», для защиты своих прав «вторгся во Фландрию как ее
сюзерен»60.
Говоря о причудливом сочетании предлогов, избираемых Эду-
ардом III для обоснования войны против Филиппа Валуа, следует
признать, что отстаивание имперских интересов недолго пропа-
гандировалось английским королем. Уже в январе 1341 г. Людвиг
Баварский заключил союз с Филиппом Валуа, а три месяца спустя
отобрал у Эдуарда титул викария61. Эта перемена объяснялась не
только обещанием Филиппа поддержать кандидатуру Людвига в
Авиньоне, но и тем, что английский король совершенно не справ-
лялся со своими финансовыми обязательствами в отношении им-
перских войск62. Однако непостоянство императора не означало
закрытие имперской темы для английского короля. Тем более что
даже недолгий срок обладания титулом викария породил множе-
ство интересных слухов не только в Англии и Германии, но и при
дворах враждебных Эдуарду сеньоров...
* * *
Незадолго до битвы при Креси (26 августа 1346 г.) папа Кли-
мент VI, воспользовавшись очередными ^разногласиями между
императором и курфюрстами, снова объявил о низложении Люд-
вига Баварского, после чего санкционировал новые выборы гер-
манского короля (И июля 1346 г.), на которых победа досталась
сыну погибшего короля Богемии Иоанна Слепого Карлу Люк-
сембургу. За Карла проголосовало пятеро из семи курфюрстов:
архиепископ Трирский Балдуин, архиепископ Кельнский Волрам,
архиепископ Майнцский Герлах, Иоанн Богемский и Рудольф
Саксонский. Однако целых три обстоятельства позволяли сомне-
Нужна ли английскому королю корона... империи?
461
ваться в полной легитимности выборов. Во-первых, вопреки тра-
диции процедура голосования была проведена не во Франкфур-
те-на-Майне, а в Рензе, а коронация из Аахена была перенесена
в Бонн. Во-вторых, права на Майнцскую кафедру оспаривали
двое иерархов. Дело в том, что незадолго до выборов германского
короля папа лишил сана поддерживающего Людвига Баварского
Генриха Вирнеберга и назначил архиепископом молодого Герла-
ха Нассау, однако сам Генрих и его сторонники не смирились с
приговором понтифика, продолжив борьбу за архиепископство.
Наконец, в-третьих, право Виттенбергской ветви саксонского
герцогского рода (в данном случае Рудольфа Саксен-Виттенбер-
га) на участие в выборах постоянно оспаривалось Лауэнбургской
ветвью63. Таким образом, за Карла Люксембурга проголосовало
лишь трое курфюрстов, права которых были безусловны. В сло-
жившейся ситуации, несмотря на разногласия с рядом князей им-
перии, Людвиг Баварский вплоть до своей неожиданной гибели
во время охоты 11 октября 1347 г. довольно успешно противосто-
ял молодому конкуренту. Несчастье с Людвигом, ставшее истин-
ным подарком судьбы для Карла Люксембурга, вынудило партию
Виттельсбахов, опасавшихся, что папский ставленник аннулирует
все пожалования своего предшественника, искать другую достой-
ную кандидатуру на германский престол.
Уже в декабре 1347 г. оппозиционеры, в числе которых были
и Людвиг Бранденбургский, и низложенный Климентом VI архи-
епископ Генрих Вирнеберг, обратились к Эдуарду III с предло-
жением выдвинуть его кандидатуру на трон Священной Римской
империи, посулив поддержку большинства курфюрстов. Делая
это неожиданное предложение, противники Люксембургского
дома, скорее нсего, просто надеялись выторговать у Карла IV не-
которые уступки, однако многие из далеких от большой полити-
ки людей вполне могли счесть его весьма перспективным. В кон-
це концов, однажды, в 1257 г., английский принц — младший сын
Иоанна Безземельного Ричард Корнуоллский — был не только
избран германским королем, но даже смог «поуправлять» импе-
рией, издав несколько законов против разбойников.
Необходимо также подчеркнуть, что еще за десять лет до этих
событий предоставление английскому королю титула викария в
условиях весьма нестабильного положения самого императора
рождало как в Англии, так и на континенте разговоры и домыслы
о возможных притязаниях Эдуарда на титул германского короля.
Судя по тексту заключенного в июле 1337 г. договора с Вильгель-
мом Голландским, даже сам Эдуард III не исключал такой возмож-
462
Е.В. Калмыкова
ности (или же надеялся использовать к своей выгоде слухи на эту
тему), а посему употребил выражение «еп cas... ke nous fussiens
Roys d'Allemagne ouvicaires del Empereur...»64 Уже в ноябре 1337 г.
слухи о том, что Людвиг хочет передать титул императора65 анг-
лийскому королю, сохранив за собой титул германского короля, а
может быть даже предложить Эдуарду оба титула, достигли пап-
ской курии, о чем Бенедикт XII сразу же предупредил Филиппа
VI66. В историографии существует также предположение о том,
что герцог Жан III Брабантский в августе 1337 г. присягнул на
верность Эдуарду III как будущему императору67.
В январе 1348 г. посол английского короля Иво де Клинтон
встретился для секретных переговоров в Обергершафте с тай-
ными представителями Людвига Бранденбургского, графа-пала-
тина Рудольфа II Пфальцского (племянника Людвига Баварско-
го), Генриха Вирнеберга, архиепископа Майнцского, и Эрика
Саксен-Лауэнберга68. Посланцы четырех курфюрстов смогли
убедить английскую сторону в том, что во время новых выборов
те проголосуют за кандидатуру Эдуарда. Рассказывая об этих со-
бытиях, Генрих Найтон сначала сообщил о том, как папа само-
лично, без выборов, назначил Карла Люксембурга императором
и приказал архиепископу Кельнскому помазать его на царство.
Сразу после этого английский хронист переходит к сюжету об
избрании Эдуарда: «многие сеньоры Империи с общего согла-
сия отправили послов в Англию к королю Эдуарду, желая сде-
лать его императором как самого достойного, деятельного и со-
вершенного рыцаря во всем христианском мире»69. Однако чуть
ниже, повествуя о самом посольстве, Найтон представил выборы
уже свершившимися: послы официально извещали английского
короля об избрании императором70. Медля с ответом, мудрый
государь отправил в Германию своего кузена графа Норгем-
тонского, который, разведав все обстоятельства этой истории,
выяснил, что уловка с выборами была придумана противника-
ми Эдуарда III, желавшими, чтобы он ввязался в войну против
Карла Люксембурга и прекратил войну во Франции. Разоблачив
коварные замыслы врагов английского короля и поведав читате-
лям о перипетиях высокой политики, Найтон все же решил до-
бавить, что «немцы действительно полагали, что король Эдуард
является самым лучшим христианским государем»71. Получив
отказ от английского короля, заявившего, что он предпочитает
воевать за то, что причитается ему по праву, маркграф Юлих-
ский, «который очень надеялся, что король примет его предло-
Нужна ли английскому королю корона... империи?
463
жение, вернулся в Германию весьма опечаленным, ибо не достиг
своей цели»72.
Версия Генриха Найтона является, пожалуй, самой интерес-
ной, поскольку историографу пришлось решать непростую задачу,
представляя избрание Эдуарда одновременно и вражеской хитро-
стью, и великой честью. Большинство же английских хронистов
куда более лаконичны, сообщая либо о готовности курфюрстов
избрать английского короля императором73, либо об уже состояв-
шемся избрании74. В обоих случаях Эдуард отказывается от этой
чести, ибо желает получить лишь свое французское королевство.
Рассказывая о ходе переговоров английских послов с предста-
вителями немецкой стороны, современник этих событий немец-
кий историограф Матиас из Нойнбурга утверждал, что Эдуард III
дал согласие на предложение курфюрстов75. Однако в мае того же
1348 г. английский король неожиданно свернул все переговоры с
Виттельсбахами и перестал интересоваться императорскими вы-
борами76. Совершенно очевидно, что Эдуард никогда всерьез не
воспринимал идею своего избрания на трон Германской импе-
рии. Однако эта история помогла ему заключить выгодный дого-
вор с Карлом IV Люксембургом. В обмен на подтверждение титу-
ла викария и право свободно набирать наемников в германских
землях Эдуард отказался от имперских притязаний77. Карл IV
также обещал не поддерживать войсками Филиппа Валуа. Судя
по слухам, император также мог пообещать Эдуарду «справед-
ливый» раздел отошедших к империи после смерти Вильгельма
Эно и Голландии земель, на часть которых претендовала жена ан-
глийского короля Филиппа78. По версии английских историогра-
фов, король Эдуард принял это решение, поскольку считал своим
долгом перед Богом воевать лишь за то, что ему причитается по
праву. Что до призрачной императорской короны, то обладание
ею не воспринималось английскими историографами и правове-
дами (продолжавшими разрабатывать ставшую популярной еще
в раннее Средневековье тему имперского характера власти ко-
роля в своем королевстве) как нечто более почетное, по сравне-
нию с королевским венцом.
* * *
История с избранием короля Англии на престол Священной
Римской империи получила своеобразное трагикомическое про-
должение в конце XIV в. Не вдаваясь в излишние подробности, хо-
чется заметить, что в этот период, а точнее с середины 90-х годов,
464
Е.В. Калмыкова
и в Англии, и в империи наблюдалось очевидное противостояние
государей и крупнейших магнатов. Свергнутый с германского
трона после заключения непопулярного соглашения с Францией
и продажи в 1395 г. Милана Джану-Галеаццо Висконти, Вацлав IV
был вынужден оставить Германию и вернуться в родную Боге-
мию, где он также вызвал недовольство знати и высшего духо-
венства, вылившееся в вооруженное столкновение с оппозицио-
нерами под предводительством Йобста Моравского. Последний
не только смог на время пленить Вацлава, но и получил титул ре-
гента Богемии. Бывший шурин императора79 Ричард II также вел
борьбу со своими противниками из числа знатнейших лиц коро-
левства, недовольными как внутренней, так и внешней полити-
кой короля. Очевидное желание Ричарда заключить мир с Фран-
цией, подкрепленное в 1396 г. браком с семилетней французской
принцессой, его готовность на территориальные уступки ради
поддержания дружеских отношений с тестем вызывали возму-
щение не только при дворе, но и в народе. В довершение всего
разработанный Ричардом и Карлом VI в ходе встречи в Кале план
окончания схизмы, согласно которому оба папы, и Бенедикт XIII,
и Бонифаций IX, должны были отказаться от титула великого
понтифика, в противном же случае короли Англии и Франции
намеревались отречься от принесенных ими ранее клятв верно-
сти80, не был одобрен архиепископом Кентерберийским Томасом
Эранделом, ставшим одним из лидеров антикоролевской партии.
»Тем не менее в апреле 1397 г. совместное англо-французское по-
сольство отправилось из Парижа в Авиньон и Рим. И вот именно
в этот сложный момент, когда отношения короля и оппозицион-
ных лордов достигли максимального накала, в Англию прибыл
декан Кельнского собора с уверениями в том, что курфюрсты
империи готовы избрать Ричарда императором81.
Скорее всего, решившиеся на такую авантюру противники
Вацлава просто намеревались использовать слухи о выдвижении
новой кандидатуры на германскую корону, 4тобы сделать импе-
ратора более сговорчивым и вынудить его пойти на уступки. Ре-
акцию английского короля на столь неожиданное предложение
оценить гораздо сложнее. Впрочем, имеются некоторые свиде-
тельства в пользу того, что Ричард всерьез включился в борьбу за
германскую корону и даже попытался подкупить выборщиков.
Отправленные в мае 1397 г. во Франкфурт английские послы
не только постарались представить своего государя в наиболее
выгодном свете, но и передали архиепископу Кельнскому и Руп-
Нужна ли английскому королю корона... империи?
465
рехту Баварскому, пфальцграфу Рейнскому, хартии на пожало-
ванные им ренты в размере тысячи ливров, за которые оба кур-
фюрста принесли Ричарду оммаж и клятву верности. Не были
оставлены королевским вниманием и архидьякон Кельнского со-
бора, получивший годовую ренту в размере ста ливров, и другие
приближенные архиепископа82. Переговоры об избрании Ричар-
да германским королем продолжились в октябре того же года в
Виндзоре. Возглавлявшие посольство четверо германских рыца-
рей принесли оммаж и присягнули Ричарду на верность за ан-
глийские ренты83. К Рождеству двое вышеупомянутых курфюр-
стов, а также ряд их родственников (в числе последних важное
место занимал декан Кельнского собора, доводившийся братом
архиепископу Кельнскому) и придворных и, что особенно важ-
но, архиепископ Трирский и герцог Саксонский, поддержка ко-
торых, видимо, была обещана королю, получили богатые дары из
Англии на общую сумму 405 фунтов84.
Еще одним косвенным свидетельством в пользу серьезно-
го отношения Ричарда II к немецкому предложению является
датируемое 8 декабря 1397 г. и адресованное непосредственно
Джану-Галеаццо Висконти письмо его посла при папском дворе в
Риме Джерардо Альдигьери, в котором тот поведал о своей при-
ватной беседе с Бонифацием IX. По свидетельству Альдигьери,
прекрасно осведомленного об имперских амбициях английского
короля, папа решил сыграть на них, чтобы сохранить лояльность
Ричарда. И хотя, по утверждению посла, непосредственно ци-
тировавшего слова самого папы, Бонифаций IX не считал, что у
английского короля есть реальные шансы выиграть выборы, тем
не менее, понтифик был уверен, что ради германской короны Ри-
чард пожертвует даже дружеским расположением своего тестя
короля Франции. Более того, папа объяснил Альдигьери возмож-
ный расклад голосования курфюрстов. По мнению Бонифация, у
Ричарда имелось лишь «два голоса» — архиепископа Кельнского
и Йобста, маркграфа Моравского и Бранденбургского. Однако
сам Бонифаций был уверен в абсолютной лояльности еще двух
выборщиков — архиепископа Трирского и Руперта Баварского,
следовательно, при поддержке святого престола Ричард все же
мог получить большинство голосов85.
Как известно, из имперской авантюры Ричарда II ничего не
вышло. После осеннего посольства в Лондон английская карта
перестала разыгрываться даже архиепископом Кельнским. А вот
сын Рупрехта, маркграфа Рейнского, унаследовавший в декабре
1398 г. от отца английскую ренту86, не только отказался в даль-
466
Е.В. Калмыкова
нейшем поддерживать кандидатуру Ричарда, но решил сам стать
императором. История с выдвижением Ричарда II в германские
короли имела лишь одно продолжение — именно с ней общест-
венное мнение странным образом связало расправу, учиненную
государем над лордами-аппелянтами.
Рассказывая об этих событиях, английские хронисты указы-
вают на то, что честолюбивое желание Ричарда II добиться импе-
раторской короны стало причиной королевской тирании и источ-
ником бед для Англии. Сразу хочется подчеркнуть, что в отличие
от популярного сюжета об избрании императором короля Эдуар-
да о стремлении Ричарда стать императором рассказывает только
Томас Уолсингем и писавшие после него авторы. Согласно их вер-
сии, послы из Германии прибыли к Ричарду в 1397 г. с обещанием
сделать его императором, поскольку «знали легкомыслие и често-
любие короля». Однако вернувшиеся из поездки в Германию ан-
глийские послы из числа лиц, особо приближенных к королю, со-
общили, что князья отказались голосовать за Ричарда, поскольку
тот не может навести порядок в собственном королевстве. «И это
они измыслили для того, чтобы спровоцировать королевский гнев
против герцога Глостерского, графа Эрандела и графа Уорика, или
же они передали истинный ответ, неизвестно; одно известно до-
подлинно, что с этого времени он (король. — Е.К.) начал тиранить,
сомневаться в народе, занимать большие суммы денег, так что ни
один прелат, ни одна крепость, ни один заметно богатый город /в
Англии не мог себя укрепить, и даже было необходимо из своих
денег давать королю в долг»87. Об ужесточении вымогательств со
стороны короля после распространения слухов о его избрании
императором упоминает и Джон Капгрейв88.
В английской историографической традиции ланкастерского
периода образ Ричарда II являл полную противоположность об-
разу его прославленного деда Эдуарда III, именно поэтому Уол-
сингем не смог проигнорировать маргинальный для английской
внешней политики эпизод с германской короной Ричарда. Вме-
сте того чтобы, как и подобает истинному государю, воевать за
свое законное наследство и заботиться о благосостоянии поддан-
ных, Ричард, по мнению хрониста из Сент-Олбанса, был ослеп-
лен жаждой имперской короны. Если Эдуард III отвергал то, что
ему не причиталось по праву, то Ричард отказался выполнять
свой монарший долг, зарясь на имперскую власть. Сама история
с короной выполняет в обоих случаях принципиально разную
функцию. В контексте избрания Эдуарда она является знаком
уважения, всеобщего признания несомненных достоинств ве-
Нужна ли английскому королю корона... империи?
467
дикого короля — «самого лучшего во всем христианском мире».
Более того, эта история не только позволяет историографам
лишний раз похвалить государя, но и выводит их на разговор о
справедливости и истинном праве на корону Франции. В эпизоде
с Ричардом корона, напротив, символизирует пустые амбиции
короля, подчеркивая его тщеславие, неразумность, жестокость и
другие недостатки.
Победа Ричарда II в 1397 г. принесла ему сомнительный ус-
пех, еще больше спровоцировав недовольство подданных. Через
два года, воспользовавшись отъездом короля в Ирландию, из-
гнанные из королевства архиепископ Томас Эрандел и его пле-
мянник Генрих Болингброк вернулись в Англию, чтобы навсегда
покончить с правлением Ричарда, именуемого оппозиционерами
не иначе как тираном. Любопытно, но низложение Ричарда ока-
зало влияние на историю империи. Вдохновленные английским
тираноборческим примером, германские князья в 1400 г. оконча-
тельно низложили Вацлава IV, избрав вместо него пфальцграфа
Рупрехта Рейнского, получившего за два года до этого ренту от
Ричарда II.
1 Lettenhove К. de. Du vicariate imperial convere a Edouard III roi
d'Angleterre // Annales de la 5ос1ё1ё d’Emulation de Bruges, Deuxieme
зёпе, 13 (1851/1854). P. 338—353; Deprez E. Les preliminaires de la guerre
de Cent ans. La Papautd, la France et 1'Angleterre, 1328—1342. P., 1902.
P. 170—175; Offler H.S. England and Germany at the Beginning of the
Hundred Years' War// The English Historical Review. 1939. Vol. LIV.
P. 608 — 632; Das deutsch-englische Btindnis von 1335— 1342 / Hrsg. von
F. Bock. Munchen, 1956; Trautz F. Die Konige von England und das Reich
1272—1377. Heidelberg, 1961. S. 268 —305; Allmand C.T. The Hundred
Years War. England and France at War. C. 1300— 1450. Cambridge, 1988.
P. 7—12; Heckmann M.-L. Das Reichsvekariat Eduards III. von England
«per Alemanniam et Galliam» (1338—1341) - Eine Neuinterpretation//
Regionen Europas — Europa der Regionen: Festschrift fur Kurt-Ulrich
Jaschke zum 65. Geburtstag / Hrsg. von P. Thorau et al. Koln; Weimar; Wien,
2003. S. 167—188; Schwedler G. Herrschertreffen des Spatmittelalters.
Osfieldern, 2008. S. 37-72.
2 Offler H.S. England and Germany ... P. 627—631; Trautz F. Die Konige von
England und das Reich... S. 344—351.
3 Perroy E. L'Angleterre et le Grand Schisme d'occident: Etude sur la
politique religieuse de I'Angleterre sous Richard II. P., 1933; Mesqui-
ta B. de. The Foreign Policy of Richard II in 1397: Some Italian Letters // The
English Historical Review. 1941. Vol. LVI. P. 628—636; Harvey J. Richard II
and York // The Reign of Richard II: Essays in Honour of Mary McKisack /
468
Е.В. Калмыкова
Ed. F.R.H. Du Boulay, C.M. Barron. L., 1971. P. 213—214; Saul N. Richard II.
L., 1997. P. 366—367; Bennett M.J. Richard II and the Wider Realm//
Richard II: The Art of Kingship / Ed. A. Goodman, J. Gollespie. Oxford,
1999. P. 197.
4 Foedera, conventiones, litterae, et cujuscunque generis acta publica inter
reges Angliae et alios quosvis imperatores, reges, pontifices, principes,
vel communitates / Ed. Th. Rymer. Hagae, 1739—1745. Vol. II, pt II. P. 966,
970—973 ; Le Bel Jean. Chronique: 2 vols. / Ed. J. Viard, E. Deprez (Societe
de Гhistoire de France). P., 1904—1905. Vol. I. P. 121 — 124; Trautz F. Die
Konige von England und das Reich ... S. 234—239.
5 Oeuvres de Froissart: Chroniques: 25 vols. / Publ. avec les variantes des
divers manuscrits par M. le baron Kervyn de Lettenhove. Osnabriick, 1967.
Vol. XVIII. P. 45-47.
6 Ibid. P. 42- 44.
7 Le Bel Jean. Chronique. P. 127.
8 Oeuvres de Froissart. Vol. XVIII. P. 56—62.
9 Le Bel Jean. Chronique. Vol. I. P. 123.
10 Ibid. P. 140-141.
11 Ibid. P. 141, Note 2.
12 Frotscher G. Die Anschauungen von Papst Johann XXII. uber Kirche und
Staat. Jena; Frommann, 1933. S. 99—107; OfflerH.S. England and Germany...
P. 609.
13 Оба государя были женаты на дочерях графа Эно.
14 Trautz F. Die Konige von England und das Reich... S. 239—240.
15 Deprez E. Les preliminaires de la guerre de Cent ans... P. 415—417.
16 Foedera. Vol. II, pt. II. P. 991.
17 Это предположение сделано на основании ряда нарративных источ-
ников, а также грамоты о вручении Эдуарду III имперского викариата,
датируемой 15 сентября (Das deutsch-englische Btindnis... N 530, 531.
S. 120, 121); Offler H.S. England and Germany... P. 611; Heckmann M.-L.
Das Reichsvekariat Eduards III... P. 177— 179; SchwedlerG. Herrschertreffen
des Spatmittelalters... S. 45.
18 Frotscher G. Die Anschauungen von Papst Johann XXII... S. 60.
19 Oeuvres de Froissart. Vol. II. P. 548.
20 Das deutsch-englische Btindnis... N 532. S. 122.
21 Старательная попытка воссоздать, насколько это возможно, сце-
ну встречи императора Людвига Баварского и короля Эдуарда III
5 сентября 1338 г. в Кобленце была совсем недавно предпринята не-
мецким исследователем Г. Шведлером. Подробнее см.: Schwedler G.
Herrschertreffen des Spatmittelalters... S. 50—60.
22 Во второй половине XIV в. «Древние хроники Фландрии» были пере-
работаны и дополнены другим анонимным автором, продолжившим
повествование с 1342 по 1383 г. Итоговый труд известен под названием
«История и хроники Фландрии». См.: Istore et croniques de Flandres /
Ed. K. de Lettenhove. Bruxelles, 1879. Vol. I. |
23 «Puis ordena li Baviers le confermer le roy d'Engleterre vicaire de
I'empereur, et a faire le conte de Guelre due, et le marquis de Jullers conte,
Нужна ли английскому королю корона... империи?
469
et vous dirons le maniere du faire. On avoit fait en la sale un siede, pour le
Bavier, moult riche et noble, et la Г assist-on vestu de draps de pourpre, et
avoit ses pies en solers d’or, et avoit le diademe en la teste. Et a un bout
de sa cayere fu lid us de Brabant, tenant une espee toute nue en sa main,
et а Г autre les fu lid us de Guelre, tout en telle maniere. Li archevesques
de Couloingne et tout li evesque de la province vinrent tout revestu et
amenerent le roy d'Engleterre, en une cote de drap d’or moult riche, et
avoit bien avoec luy trios cens chevaliers qui tout le convoyoient. Puis le
menerent devant le Vavier, qui se faisoit empereur, et luy bailla une verge
d’or en sa main, et la fu affermes vicaire» (Istore et croniques de Flandres.
Vol. I. P. 373).
24 «...dedit ' ei virgam auream in manu, fuitque confirmatus vicarious
imperatoris» (Chronographia Regum Francorum (1328— 1380)/ Ed.
Moranvilld. 3 vols. P., 1891 — 1897. Vol. II. P. 65).
25 Schwedler G. Herrschertreffen des Spatmittelalters... S. 61.
26 Единственным подтвержденным эпизодом инвеституры жезлом
имперского викария считается введение в эту должность Каструч-
чо Кастракани в январе 1328 г. (MGH. Constitutiones et Acta publica
imperatorum et regum inde ad a. MCCCXXV usque ad a. MCCCXXX /
Hrsg. von J. Schwalm. Hannover, 1914—1927. Bd. VI, 1. N. 462. S. 379 —
381; Heckmann M-L. Stellvertreter, Mit- und Ersatzherrscher. Regenten,
Generelstatthalter, Kurfiirsen und Reichsvikare in Regnum und Imperium
vom 13. bis zum 15. Jahrhundert: 2 Bd. Warendorf, 2002 (Studien zu den
Luxemburgern und ihrer Zeit 9). S. 464; Schwedler G. Herrschertreffen des
Spatmittelalters... S. 60—61.
27 На самом деле переговоры о назначении Эдуарда III викарием импе-
рии велись английскими послами еще летом 1337 г. См.: Nijhoff I.A.
Gedekwaardigheden uit de Deschiedenis van Gelderland. Arnhem, 1830.
Vol. I. P. 317; Offler H.S. England and Germany... P. 610.
28 «Et aussy Гempereur donna commission a iiii chevaliers et a ii nobles clercs
de droit, qui estoient de son conseil, de faire le roy Edowart son vicaire per
tout I’Empire, et grace de pouoir faire monnoyer d’or et d'argent ou nom de
luy, et commandement que chascun de ses subgentz obeist a luy comme a
vicaire et a luy mesmes» (Le Bel Jean. Chronique. P. 143).
29 «Еп Гап dessus dit, le samedi devant le Nostre-Dame en septembre, comme
empereur de Romme, Loys de Baiviere, en cel jour assis en Convelence en
siege imperial, sur ung escafaut de douze pies, de hault, vestis de drap de
soie cangant, par dessus ses draps d'un daumatique, en ses bras phanons,
et estolle devant croisie, a maniere de prestre, tout estoffe des armes de
I’Empire; et avoit ses pies d'otel drap comme le corps, et avoit sos chief
atourne de mitre reonde; et sur celle mitre il avoit couronne d’or moult
riche; en ses mains avoit deux blanc swans de soie, et en ses dois aneaux
moult riches. Si tenoit en sa main destre une pomme d’or, une crois
vermeille dessus. En 1'autre main tenoit-il le septre. Dales 1'empereur bailla
a tenir la pomme d’or; et assez pres seoit le roy d'Engleterre vestis d'un
drap vermeil d'esquerlatte, a ung chastel de broudure en le poitrine; et au
senestre de 1'empereur seoit le marquis de Jullers, a qui 1'empereur vailla
470
Е.В. Калмыкова
a tenir le septre; et environ deux degrees plus bas de 1’empereur sdoient
li esliseur, et deseur de I'empereur seoit le sire de Cuk, ou lieu du due de
Brabant, en preseance de tons, en se main une espee toute nue...» (Oeuvres
de Froissart: Vol. IL P. 464-465).
30 Ibid. P. 465—466. В отчете графа Гельдерского о посольстве к графу
Фландрскому, к которому он ездил по поручению Людвига Баварского
и Эдуарда III в марте 1339 г., упоминается, что назначение английско-
го короля викарием было осуществлено с одобрения князей империи.
См.: Heckmann M.-L. Das Reichsvikariat Eduards III... S. 177; Schwedler G.
Herrschertreffen des Spatmittelalters... S. 63—64.
31 «Et contra horam diei tertiam venit imperator et sedit in sede praedicta, pout
moris est imperatoribus is summis judiciis exercendis, tunicula revestitus,
stolam contra collum ejus, fanonem in brachio ejusdextro, diadema et
coronam in capite ejus, et sceptrum habens in manu; domino de Cuyke
gladium nudum retro imperatorem in manu tenente; et juxta ilium, ilia
vice, rege Angliae sedente...» (Murimuth Adae Continuatio Chronicarum /
Ed. M. Thompson. L., 1889. P. 84-85).
32 «Ubi imperator sedebat et rex Edwardus iuxtra eum. Et assistebant eis .iiij.
duces, tres archiepiscopi, et .vj. episcope et .xxxvij. comites, de baronibus
et baronettis etmilitibus et aliis aduenientibus, bene ad extimacionem
dez heroudes .xvij. milia. Imperator tenuit in manu sua dextra septrum
imperiale, et in sinistra manu pilam auream rotundam que tocius mundi
denotat gubernaculums. Quidam miles ultra capud suum unum gladium
euaginatum... tarn imperator et omnes ceteri magnates regi Anglie, quod
ipsum iuuarent et manutenerent contra regem Francie, ad uiuere et
mori, per .vij. annos proxime integraliter sequentes si guarra inter dictos
reges tanto tempore duraret» (Knighton Henry. Chronicle 1337—1396//
Ed. G.H. Martin. Oxford, 1995. P. 8-10). '
33 The French Chronicle of London // Chronicles of the Mayors and Sheriffs
of London / Ed. H.T. Riley. L., 1863. P. 273.
34 «Et ecce rex Anglie cum reverencia accedens principem in villa Rens super
Renum, sibi facto homagio se colligavit eidem. Princeps vero ipsum regem
datis sibi super eo litteris imperialibus generalem vicarium imperii per
Germaniam et Theutoniam deputavit» (Mathias von Neuenburg. Chronik /
Hrsg. von A. Hofmeister. B., 1924-1940. (MGHSSrer. Germ. NS 4.) Bd. II.
Cap. 56. S. 151).
35 Ibid.
36 Murimuth Adae Continuatio Chronicarum. P. 84 — 85; Gray Thomas of He-
ton. Scalacronica / Ed. J. Stevenson. Edinburgh, 1836. P. 106; Johannes
von Viktring. Liber certarum historiarum / Hrsg. von F.Schneider. (MGH
SSrer. Germ. 36): 2 Bd. Hannover; Leipzig, 1909—1910. Bd. 2. S. 210—212.
37 «Et ibidem imperator coram omni populo congregato ostendit et notificauit
omnibus innaturalitatem et inobedienciam ac improbitatem quam rex
Francie ei fecerat, et ibidem regem Francie diffidebat, et in forisfactura
ipsum ey omnes suos adherents promulgauit» (Knighton. P. 8—10).
38 «Interea cum nunciatum fuisset duci Bavariae, qui se appellavit
imperatorem, quod rex Angliae advenisset, accersiri eum iussit, et circa
Нужна ли английскому королю корона... империи?
471
calendas augusti occurrit sibi juxta Coloniam, ubi cum maximo apparatu et
Gloria se invicem salutarunt. Quidam autem ferebant quod Bavarus indigne
ferebat quod rex Angliae non se submisit ad oscula pedum suorum. Cui
responsum fuit quod rex Angliae erat inunctus et habet vitam et membrum
in potestate sua; et idciro non debet se submittere tantum sicut re alius non
iunctus» (Walsingham Thomas. Historia Anglicana. Chronica MonasteriiS.
Albani: 2 vols. / Ed. H. Rily. L., 1863-1864. Vol. I. P. 223).
39 Capgrave John. The Chronicle of England / Ed. F. Ch. Hingeston. L., 1858.
P. 207; Barnes J. History of that Most Victorious Monarch Edward III. King
of England and France, and Lord of Ireland, and first Founder of the Most
Noble Order of the Garter. Cambridge, 1688. P. 122— 124; Раске M. King
Edward III. L., 1983. Подробнее см.: Schwedler G. Herrschertreffen des
Spatmittelalters... S. 68—72.
40 Acta Vicariatus Generalis per Alemanniam // MGH. Constitutiones et
acta publica inperatorum et regum inde ab a. MCCXCVIII usque ad a.
MCCCXIII / Hrsg. von J. Schwalm. Hannover, 1906. Bd. IV, II. Арр. II.
S. 1104, 1117—1120, 1132—1133. О викариях Карла IV cm: Huttebraiiker L.
Die Vekare Karls IV in Deutschaland // Festchrift Albert Brackmann
dargebrachtvon freunden, kokkegen und schiilern / Hrsg. von L. Santifaller.
Weimar, 1931. S. 546-568.
41 Das deutsch-englishe Btindnis... N 530. S. 120.
42 Ibid. N 531. S. 121: «Quam primum et regnum Francie vel potenciorem sive
maiorem partem eiusdem regni fueris assecutus vel adeptus...»
43 Рассказывая о причинах неудачи союзников под Камбре, Жан Фру-
ассар красочно описал, как граф Эно, участвовавший в походе Эдуар-
да III, отказался пересекать реку Л’Эско, отмечавшую границу между
имперскими и французскими владениями, исполнив свой долг в отно-
шении зятя и императорского викария на территории империи, граф
собирался столь же честно послужить во Франции в войске своего дяди
Филиппа VI (Oeuvres de Froissart: Vol. III. P. 18). Подобное отношение
к вассальной верности и родственному долгу, вызывающее одобрение
у хрониста, весьма показательно в контексте изучения средневековой
ментальности.
44 Le Bel Jean. Chronique. Vol. I. P. 150.
45 Knighton. P. 10.
46 Oeuvres de Froissart. Vol. II. P. 548—551.
47Actes et documents interessant la Belgique conserves aux Archives de
1’Etat a Vienne / Ed. H. Laurent. Bruxelles, 1933. P. 83.
48 Knighton P. 10-12.
49 Oeuvres de Froissart. Vol. II. P. 549.
50 Учитывая амбивалентное отношение средневекового общества к мяс-
никам, можно предположить, что в словах Жана Ле Беля скрывает-
ся определенная насмешка над торжественным собранием в Херке.
Однако против подобной гипотезы свидетельствует особая симпатия
и почтение историографа к Эдуарду III, нашедшие отражение в его
труде.
51 Le Bel, Jean. Chronique. Vol. I. P. 149.
472
Е.В. Калмыкова
52 Actes et documents interessant la Belgique... P. 84.
53 Offler H.S. England and Germany... P. 613.
54 Lettenhove K. de. Du vicariat Imperial confere a Edouard III // Annales de la
Societe a Evulation pour Г etude de 1’histoire et des antiauites de la Flandre.
IX. 2е serie. P. 338—353 ; Offler H.S. England and Germany... P. 611—618.
55 Acta imperii selecta. Urkunden Deutscher Konige und Kaiser mit einem
Anchange von Reichssachen / Hrsg. von J.F. Bohmer. Innsbuck, 1870.
S. 788.
56 Le Be Jean. Chronique. Vol. I. P. 166 — 167.
57 Gray. P. 170. См. также: Le Baker Galfridi de Swynebroke. Chronicon / Ed.
E.M. Thompson. Oxford, 1889. P. 66; Fabyan Robert. The New Chronicle of
England and France by Robert Fabyan, Named by Himself the Concordance
of Histories / Ed. H. Ellis. L., 1811. P. 449; Walsingham. Vol. I. P. 220;
Knighton. P. 22; Kirkstall Abbey Chronicles / Ed. J. Taylor // (Thoresby
Society. Vol. XLII). Leeds, 1952. P. 88.
58 Burton Thomas. Chronica Monasterii de Melsa, a Fundatione usque ad
Annum 1396: 3 vols. / Ed. E. A. Bond. L., 1866-1888. Vol. III. P. 42.
59 См., например, Oeuvres de Froissart: Vol. XVIII. P. 60.
60 The Great Chronicle of London / Ed. A.H. Thomas, I.D. Thornley. L., 1938.
P. 35-36.
61 Acta imprerii inedita. Urkunden und Briefe zur Geschichte des Kaiserreichs
und des Konigreichs Sicilen / Hrsg. von Ed. Winkelmenn: 2 Bd. Innsburck,
1880—1885. Bd. II. S. 626—627, 629; Stengel E.E. Nova Alamanniae. B., 1921.
S. 669.
62 Offler H.S. England and Germany... P. 620.
63 Род герцогов Саксонских разделился на две ветви еще в 1295 г. В 1308 г.
в выборах участвовал пред став итель рода Саксен-Виттенбергов, после
чего Саксен-Лауэнбурги выдвинули протест. В 1314 г. Виттенберги
поддержали Фридриха Красивого, герцога Австрийского, а Лауэнбур-
ги — Людвига Баварского. В 1346 г. Лауэпбурги снова оспорили леги-
тимность участия их соперников в выборах.
64 Foedera. Vol. II, pt. II. Р. 984.
65 Здесь необходимо отметить, что, говоря о титулах императора и коро-
ля Германии, я следую за терминологией источников, ибо именно она
важна в контексте тематики моей работы. Соответствие же этих тер-
минов реальной организации политического строя Священной Рим-
ской империи XIV в. (соотношение титулов императора и римского
короля) выносится за скобки.
66 «...ut Ludovico de Bavaria iuro Romani imperii per eum usurpato cedente
sibique regum Alamannie retinente dataque sibi propterea magne
pecunie quantitate, per electors seculars non modicis pecuniarum summis
mediante, rex Anglie in regem Romanorum primovendum in imperatorem
eligatur» (Benoit XII Lettres closes, patentes, et curiales se rapportant a la
France / Ed. G. Daumet. P. 1920. P. 374). См. также: Offler H.S. England
and Germany... P. 611; Trautz F. Die Konige von England und das Reich...
S. 246; Schwedler G. Herrschertreffen des Spatmittelalters... S. 47.
Нужна ли английскому королю корона... империи?
473
67 Foedera. Vol. II, pt. II. Р. 989; SturlerJ. de. Une demarche politique inconnue
de Jean III, due de Brabant // Revue Beige de Philologie et d'Histoire.
T. XIV. P. 319-327.
68 Mathias von Neuenburg. S. 248.
69 «Quam ob causam plures magnates de imperio ex comuni assensu miserunt
nuncios in Angliam ad regem Edwardum, et ipsum promouere cupiebant
in imperatorem uelut dignissimum, strenuissium, et ualidissimum militem
sub Cristianissimo» (Knighton. P. 88—90).
70 «Eodem tempore Almannici elegerunt regem Edwardum in imperatorem,
et miserunt solemnes nuncios in Angliam ad regem» (Knighton. P. 89).
71 «Verumtamen Almannici concionati sunt regem Edwardum meliorem
principem sub Cristianissimo» (Knighton. P. 90).
72 Ibid.
73 Gray. P. 301-302.
74 Le Baker. P. 97.
75 Mathias von Neuenburg. S. 248.
76 MGH. Constitutiones et acta publica imperatorum et regum inde ab a.
MCCCXLV usque ad a. MCCCXLVIII / Hrsg. von K. Zeumer, R. Salomon.
Hannover, 1910—1926. Bd. VIII. S. 575. После этого «предательства» Вит-
тельсбахи перенесли свои чаянья на кандидатуру Фридриха, пфальц-
графа Мейссепского.
77 Ibid. Bd. VIII. S. 569.
78 Mathias von Neuenburg. S. 259.
79 Ричард II женился на сестре Вацлава IV Анне Богемской на Рождество
1382 г. Бездетная королева Анна умерла в 1394 г., через два года по-
сле ее смерти Ричард женился на семилетней французской принцессе
Изабелле, дочери Карла VI.
80 Perroy Е. L'Angleterre et le Grand Schisme... P. 414—415.
81 «Circa festum Sancti Johannis Bapristae, venerunt nuncii de Alemannia,
praepositus Coloniensis et alii, qui Regis levitatem et ambitionem
cognoscentes, suggesserunt ei quod electus, vel certe eligendus, erat in
Imperatorem» (Annales Ricardi Secundi et Henrici Quarti // Johannis
de Trokelowe, et Henrici de Blaneforde monachorum S. Albani necnon
quorundam anonymorum, Chronica et Annales / Ed. H. T. Riley. L., 1866.
P. 199).
82 Foedera. Vol. VII. P. 854—856; Vol. VIII. P. 2—6. См. также: Perroy E.
L'Angleterre et le Grand Schisme... P. 342.
83 Foedera. Vol. VIII. P. 21-24.
84 Public Record Office: Issue Rolls, no 556 (21 Ric. II, Michaelmas);
Mesquta M.D.B. de. Foreign Policy of Richard II in 1397... P. 632.
85 Carteggio degli Anziani (aa. 1333 — 1400). Regesti lucchesi. Vol. II, pt. 1—2 //
Archivio di Stato di Lucca / L. Fumi. Lucca, 1903. P. 475 — 478. N 2156.
86 Public Record Office: Issue Rolls, no 561 (22 Ric. II, Michaelmas):
Mesquta M.D.B. de. Foreign Policy of Richard II in 1397... P. 636.
87 Annales Ricardi Secundi et Henrici Quarti. P. 199 — 200; Walsingham.
Vol. II. P. 222-223.
88 Capgrave. P. 264.
31 Империи
А.А. Паламарчук
НАЦИОНАЛЬНЫЙ ДУХ ИЛИ
АНГЛОЦЕНТРИЧНАЯ ИМПЕРИЯ:
ОСОБЕННОСТИ АНТИКВАРНОГО ДИСКУРСА
В БРИТАНСКИХ КОМПОЗИТАХ XVII ВЕКА
Раннестюартовская монархия, объединившая под скипетром
шотландской династии четыре национальных композита, обла-
давших собственными государственно-правовыми, религиоз-
ными и культурными традициями, неизбежно нуждалась в кон-
струировании и обосновании принципов новой идентичности,
которые позволили бы придать дополнительную основу сложно-
му государственному образованию, образовавшемуся на основе
династической унии.
Такой идеей для интеллектуалов начала XVII в. становится,
с одной стороны, поиск «британскости», т.е. тех общих явлений
в прошлом и настоящем англичан, шотландцев, ирландцев и вал-
лийцев, которые подтверждали бы неизбежность и закономер-
ность взаимовыгодного сосуществования композитов в границах
единой монархий. С другой — получает новый виток развития
традиционная для английской правовой и политической мысли
идея империи. Однако если до рубежа XVI — XVII вв. английские
теоретики сосредоточивали внимание на «империи» как на явле-
нии, соотнесенном с абсолютной властью английских монархов,
то теперь оно приобретает новое измерение. Если обратиться
к наследию антикварной школы, в рамках которой обсуждение
английской имперской тематики традиционно занимало важное
место, то можно увидеть, как исторические и методологические
достижения лондонских эрудитов к середине XVII столетия рас-
пространяются, адаптируются и творчески переосмысливаются
антиквариями Ирландии и Шотландии. За пределами Англии
эрудиты продолжают придерживаться выработанных английски-
ми предшественниками методов изложения материала, подбора
и критики источников, во многих случаях сохраняют тематиче-
скую преемственность, однако возникают и очевидные отличия,
прежде всего в групповом составе антиквариев. Основу Лон-
Национальный дух или англоцентричная империя
475
донского общества составляли практикующие юристы Общего
права, тогда как ирландские и шотландские антикварии пред-
ставлены в подавляющем большинстве духовенством. Последнее
определило и большую конфессиональную ангажированность
последних, а следовательно, перенесение акцентов в область ис-
тории церкви и духовной культуры. Что же касается разработки
имперской проблематики, то мысли, высказывавшиеся истори-
ками национальных композитов представляли собой своего рода
полемику с теориями, высказанными английскими антиквария-
ми. В центре дискуссии оказывался вопрос о структуре Британ-
ской империи, о соотношении исторического вклада каждого из
композитов в ее развитие; на основе подробного рассмотрения
этого вклада делались выводы о принципах взаимодействия ком-
позитов в настоящем.
Для лондонских антиквариев ключевое место в процессе
осмысления социальных и государственных реалий прошлого и
современности занимала идея права. Английское Общее право
представало в их глазах основой и стержнем развития английской
истории. Представления антиквариев об эволюции права ста-
новились отправной точкой для более пристального рассмотре-
ния форм государственности и общества, присущих сменявшим
друг друга эпохам. Основополагающим тезисом для английских
теоретиков служило представление об эволюции английского
права и основанных на нем форм государственности как движе-
нии от хаоса к порядку, от крайне несовершенного выражения
богоданных основ английского государства к их совершенным
формам.
Право, безусловно, являлось для англичан системообразую-
щим фактором, определявшим национальную самобытность и
превосходство английской конституции и, более того, гаранти-
ровавшим существование всей английской государственности
как независимого и целостного организма. При этом право не
считалось фактором первичным и тем более независимым, внеш-
ним по отношению к породившему и непрерывно питающему его
обществу. Более того, власть, обеспечивающая его реализацию и
совершенствующая формы его выражения, оказывалась на фоне
антикварных построений явлением, которое усиливало креатив-
ную функцию действующего подобным образом социума.
В характерной для рубежа XV—XVII вв. интеллектуальной
ситуации, когда сфера политического и активно формировав-
шаяся и обособлявшаяся сфера социального1 не достигли окон-
чательного размежевания, именно рассмотрение явлений в пра-
476
А.А. Паламарчук
вовом ракурсе давало возможность улавливать в логике развития
государства и общества многовариантные подобия и параллели.
Кроме того, именно правовые практики и концепции давали ан-
тиквариям те методы работы с фактологическим материалом, ко-
торые оказывались одинаково действенными и при исследовании
развития государственных институтов, и при анализе истории и
современности социальных явлений. Таким образом, благодаря
проецированию, с одной стороны, правовых концепций, с дру-
гой — правовых методов, государство и общество в концепциях
антиквариев предстают явлениями во многом аналогичными и
однопорядковыми.
Общее право противопоставлялось праву римскому, «ци-
вильному», с одной стороны (ибо оно в сознании англичан XVI —
XVII в. имело как минимум две отрицательных коннотации:
ассоциировалось с римским «универсализмом» в противовес на-
циональному), а также с католицизмом вообще и клерикальными
привилегиями в частности2, и континентальным традициям — с
другой. Поэтому Общее право воспринималось образованными
англичанами тюдоро-стюартовской эпохи как один из главных,
наряду с монархией, элементов «национальности», «английско-
сти», и в определенном смысле играло в их глазах роль стержня
национальной и культурной идентичности.
Разумеется, причастность теоретиков к юридическому об-
разованию и юридической профессии обеспечивало пишущим
на историческую тему доскональное знакомство с предметом, а
сами они вполне осознавали важность миссии, исполняемой тео-
ретиками права. Профессия юриста, таким образом, представля-
лась не просто социально престижной и материально выгодной,
но еще и связанной с поддержанием национального единства.
Еще в Средневековье, поясняет Сэлден,, упоминая о возникнове-
нии юридических «иннов» как аналогов университетов, «образо-
вался круг лиц (юристы Общего права. — А.П.), который, посвя-
тив себя целиком изучению законов страны и более не полагая
это простой низшей наукой, годной только для развлечения на
досуге, вскоре довел названные законы ... до совершенства»3.
Неоспоримая беспристрастность подхода и незамутненная
национальной спесью трезвость взгляда историков-юристов в
прошлое неизбежно должна была привести их к мысли о превос-
ходстве, совершенстве, древности и крайней эффективности ан-
глийских правовых норм и практик4. Осмысление национальной
исключительности англичан, коренившееся в размышлениях
о процессе формирования и роли права в британской истории,
Национальный дух или англоцентричная империя
477
подталкивало писавших на исторические темы авторов, к соз-
данию национально ориентированных историй. Даже если рас-
сматривать, на первый взгляд, экуменический труд Дж. Сэлдена
«О титулах достоинств», окажется, что, несмотря на бесспорную
научность и содержательную ценность глав, повествующих об
истории знати континентальной Европы, древней и новой, все
европейские сюжеты в конечном счете подчинены главной цели:
через них читатель лучше понимает норму, образцовость и пре-
восходство всего английского: монархии, социальной иерархии,
критериев знатности и даже нравов. И, с точки зрения англий-
ских интеллектуалов, оттачивание английской «нормы» проис-
ходило благодаря «благодатному» действию системы английских
законов и обычаев королевства и их постоянного соблюдения.
«Единственное предпочтение, которое выказывала наша на-
ция, — пишет Сэлден, — было предпочтение закону "страны",
называемому Общим правом, и это засвидетельствовано стату-
тами и исками короны... Доказательства тому можно увидеть в
трудах Хоудена и Матфея Парижского, равно как и в писаниях
известных в то время юристов, однако особенно — во всевоз-
можных публичных актах»5.
Что же касается видения антиквариями места английских за-
конов в ряду европейских конституций, то, как правило, им было
легче говорить о специфике стран и находить различия террито-
риальные, нежели временные: английская монархия с момента ее
основания отличалась от остальных европейских стран прежде
всего тем, что любые характеристики государства применитель-
но к Англии приобретали возвышенную степень. К примеру, Ро-
берт Коттон главными критериями превосходства Британии на-
зывает: древность установления королевской власти, древность
принятия христианства британцами (из рук Иосифа Аримафей-
ского) и абсолютность королевской власти в политических и цер-
ковных делах; сюда же следует добавить совершенство правовой
системы и иерархии общества. Специфика истории и современ-
ного состояния других стран континента служит лишь для того,
чтобы оттенить гармонию английских обычаев. Так, в истории
Германии английские антикварии подвергают скептическому
разбору получение имперской короны из рук папы, а также рас-
средоточение власти между светскими и духовными князьями
империи; во Франции — критерии аноблирования и сложную
систему субинфеодации и пр. Более взвешенную и менее про-
пагандистскую позицию здесь занимает Сэлден, очень подробно
рассмотревший законы наиболее влиятельных стран континен-
478
А.А. Поломарчук
та. Хотя он и не объявляет о сущностном превосходстве англий-
ского права над континентальными, прежде всего французски-
ми, законами, он, несомненно, убежден в наличии неповторимой
специфики основ и функционирования британской системы.
Одним из первых и достаточно часто декларировавшихся
британскими антиквариями принципов их деятельности и напи-
сания ученых трудов являлось невмешательство в религиозные
и церковные дела: ни во внутрицерковные дискуссии, ни в воз-
можные конфликты между церковью и властью. В 1614 г. Уильям
Кемден и Генри Спелман, составившие для Якова I предложение
инкорпорировать лондонское Антикварное общество в форме
«Национальной Академии и Библиотеки Древностей», преду-
смотрительно указали, что «не будут затрагивать ни вопросы,
связанные с государством, ни проблемы религии»6. Подобная дек-
ларация, казалось бы, подразумевала минимальное привлечение
сюжетов и «прецедентов», заимствованных из церковной исто-
рии как при освещении современных антиквариям сюжетов, так
и при реконструкции весьма отдаленных во времени событий.
Тем не менее, как и в случае с другими, не менее громкими и
внушающими доверие любому читателю декларациями антиква-
риев, из установленного правила, касавшегося невмешательства
в религиозную тематику, нашлось немало исключений. В под-
тверждение сказанного стоит упомянуть, что двое из наиболее
значительных фигур в кругу антиквариев второго поколения с
головой окунулись в околоцерковную полемику: в 1618 г. Джон
Сэлден опубликовал «Историю церковной десятины»7, а Генри
Спелман в 1632 г. завершил рукопись трактата «История и судьба
святотатства» (опубл. 1698)8. Впрочем, в сочинениях лондонских
антиквариев все же преобладала подчеркнуто светская темати-
ка, а возникавшие сакральные сюжеты привлекались преимуще-
ственно для выстраивания идеологии власти. \
Тем не менее, как уже было сказано выше, распространение
влияния антикварной школы в национальных композитах и от-
личие социального статуса шотландских и ирландских антиква-
риев от их английских коллег сделали возможным в рамках ан-
тикварного движения появление работ, где уже апробированные
лондонскими историками специфические критические методы,
способы организации исторического исследования, техноло-
гии воздействия на аудиторию и ценностные установки были
использованы для написания подчеркнуто церковных историй.
Так же как и в исследованиях «светских» эрудитов, внимание ан-
тиквариев, писавших на церковную тему, было в значительной
Национальный дух или англоцентричная империя
479
мере обращено к перспективам (основанным, в свою очередь,
на глубокой ретроспекции) поиска основы, стержня «британ-
ское™» — источника, способного питать и объединять стюар-
товскую монархию, явленную в соединении этнополитических
композитов. Лондонским антиквариям второго поколения таким
стержнем виделось английское Общее право, общество, генери-
рующее данный вид права, и власть английских монархов, обес-
печивающая реализацию права. Следовательно, эти специфиче-
ски английские феномены определялись как явления, намного
превосходящие правовые, социальные и властные традиции на-
циональных композитов, а значит, призванные упорядочивать и
совершенствовать эти традиции в соответствии с английским об-
разцом. В такой перспективе Англия неизбежно представлялась
авторам и читателям бесспорным политическим центром компо-
зитарного государства, а английская история — стержнем исто-
рии Британских островов, относительно и в неизбежной связи с
которой развивалась история Шотландии, Ирландии и Уэльса.
Альтернатива описанной концепции могла располагаться
в нескольких плоскостях: во-первых, она могла заключаться
в отказе от жанра «правовой истории» например в пользу (как
уже сказано выше) истории «церковной»; во-вторых, в поиске
альтернативы английскому Общему праву на роль системооб-
разующего фактора и, наконец, в отказе от англоцентричности
при построении единой истории Британского архипелага. В лю-
бом случае смещение акцентов влекло за собой иную трактовку
динамики истории Британии, определяло своеобразное видение
исторического времени, прошлого и настоящего, традиции и но-
вации.
Далее речь пойдет о сочинениях трех авторов, тесно связан-
ных с антикварным движением и в то же время предложивших
оригинальное видение рождения, развития и перспектив Бри-
тании и «британскости» в островном пространстве/времени.
Оригинальность их взгляда по сравнению с антиквариями анг-
лийскими определялась и иным социальным статусом — принад-
лежностью к церковной иерархии, и не английским происхож-
дением.
Джеймс Ашер (1581 —1656), архиепископ Арма и примас Ир-
ландии в 1625—1656 гг., с начала правления Якова! был тесно
связан с лондонским антикварным обществом и его главными
вдохновителями — У. Кемденом, Р. Коттоном и Дж. Сэлденом9.
В обширнейшем наследии Ашера, интересы которого, как и
многих эрудитов антикварного круга, охватывали самые разно-
480
А.А. Паламарчук
образные области знаний, начиная, разумеется, с богословия и
истории и заканчивая филологией, гебраистикой и хронологией,
в контексте настоящего сюжета выделяется опубликованный в
1622 г. трактат «Рассуждение о религии, которой издревле при-
держиваются ирландцы и британцы»10. «Британская» проблема-
тика, как следует уже из названия, занимает автора не меньше,
чем антикатолическая полемика. Джон Споттисвуд (1656— 1639),
архиепископ Сент-Эндрюса и примас Шотландии, с 1635 г.
лорд-канцлер Шотландии, излагает собственное видение исто-
рии страны в пространном сочинении «История шотландской
Церкви»11 (1655). Наконец, Дэвид Калдервуд (1575—1650), один
из лидеров шотландских персвитериан в царствование Якова I и
Карла I, также озаглавил свой восьмитомный труд «История шот-
ландской Церкви» (1646)12.
Сочинения Ашера, Споттисвуда и Калдервуда, с одной сторо-
ны, тесно примыкают к освященной веками традиции «церков-
ных историй», где жизненный путь отдельной личности, народа
и всего человечества неизбежно церковен; с другой — нельзя не
заметить, что сюжеты церковной истории церкви и собственно
христианства служат для разрешения вопросов, ставившихся в
«светских» антикварных штудиях. В обширных нарративах цер-
ковных историков сосуществуют два смысловых пласта: один, на-
ходящийся в очевидной теснейшей связи с современной авторам
религиозно-политической ситуацией, посвящен непосредствен-
но изложению событий Реформации в Шотландии и религиозно-
го противостояния в Ирландии. Характерно, что максимальная
насыщенность повествования действующими лицами и фактами
здесь компенсируется типичным для антикварного дискурса от-
сутствием авторских суждений и однозначных выводов относи-
тельно событий недавнего прошлого. Как и их английские колле-
ги-антикварии, Ашер, Калдервуд и Споттисвуд имели достаточно
поводов и возможностей для обсуждения насущных политиче-
ских и религиозных дел королевства вне страниц своих ученых
трудов, соблюдая, таким образом, видимость объективного под-
хода к истории. Возможность концептуального осмысления су-
деб народов, населяющих Британские острова, открывается
благодаря присутствию на страницах «церковных историй» по-
вествований о прошлом, о «первоначальных временах» каждого
из народов и его церкви. Однако повествование о «древностях»
не только и не столько позволяет антиквариям обрести большую
свободу в суждениях. Если для лондонских эрудитов прошлому
придается безусловная ценность в силу того, что оно закладывает
Национальный дух или англоцентричная империя
481
основы для последующей динамики институтов власти и общест-
ва, т.е. ценность источника, определяющего направление эволю-
ции, то историографы, пишущие на периферии, стремятся уви-
деть в прошлом прежде всего образец, модель построения нацио-
нальной идентичности, а также церкви и власти, модель, которую
можно реконструировать в ее незамутненной простоте и чистоте
и на которую можно и нужно ориентироваться в политических
перипетиях современности. Прошлое становится, таким обра-
зом, зеркалом, к которому следует обращаться, чтобы распознать
в вихре противостояний и компромиссов дня сегодняшнего не-
изменно повторяющуюся схему развития событий.
При первом же знакомстве с текстами достопочтенных епи-
скопов становится очевидно, что оба активно эксплуатируют за-
крепленную и традицией, и не менее успешно подтвержденную
авторитетными современниками тему избранного народа в ис-
тории. Идея избранничества, безусловно, тяготела и над антик-
вариями Англии, в трудах которых, однако, избранность англий-
ской нации оказывалась лишь залогом гораздо более рельефно
обозначенного политического и социального процветания госу-
дарства и совершенной реализации всех возможных достоинств
англичан во внерелигиозной области. В то время как ирландец
Ашер и шотландцы Калдервуд и Споттисвуд воспринимали мо-
мент избранничества в качестве самостоятельной ценности, от-
носящейся к непреходящей, неизменной и — что немаловажно —
духовной реальности. В понимании шотландских и ирландских
антиквариев основание национальной идентичности крылось в
особых отношениях народа с Богом и лежало во вневременной
области, не определялось временной динамикой социальных или
правовых институтов.
Одновременно напрашивается вывод о том, что само по себе
политическое превосходство или отсутствие такового не было
для них достаточным свидетельством избранности или оставлен-
ности народа: они настаивают на том, что шотландцы и ирландцы
по сей день сохранили христианскую веру и обычай более со-
вершенным образом, нежели их южные соседи, но при этом ни
один из них не оспаривает политического первенства англичан в
данный момент истории. Для авторов рассматриваемых «церков-
ных историй» политическое превосходство не представляется
безусловной ценностью: как нередко случается в подобных си-
туациях, второстепенное положение Шотландии и Ирландии на
британской политической сцене компенсировалось в их сочине-
ниях риторикой на тему единства кельтского мира, его богатой
482
А.А. Паламарчук
духовности и нравственной чистоты, свойственной кельтскому
миру. (Скажем, первые шотландские короли в сочинении Кал-
дервуда выглядят ужасными варварами, но варварами, бесспор-
но, честными.)
Разумеется, шотландские и ирландский авторы не вполне схо-
дятся во мнениях относительно того, какой же народ (или наро-
ды) играет ключевую роль в счастливом жребии общеостровного
избранничества. Споттисвуд более резко отстаивает первенство
скоттов (имея в виду население современной ему Шотландии) и
пиктов, предлагая читателю не только реконструкцию фактов
христианизации этих народов, но и свидетельства континенталь-
ных авторов начиная с раннего Средневековья, в которых недву-
смысленно говорится о жителях севера Британии как antiquiores
Christianos; Споттисвуду важно подчеркнуть, что и колонизация
и христианизация, распространение истинного благочестия и
неповрежденного обычая были направлены из Шотландии в Ир-
ландию и Англию.
Ашер, действовавший и писавший в иных условиях, придер-
живается более умеренной позиции. Отдавая пальму первенства
в истории избранничества скоттам (подразумевая население со-
временной Ирландии), второе место почтительно отдает «мень-
шим скоттам», «народу Альбы», т.е. шотландцам, чей этноним дал
именование всему острову Альбион. «Ученым людям известно,
что именование “скотты" в те древние времена было общим для
населявших большую и малую Шотландию, то есть Ирландию и
знаменитую колонию, выведенную в Альбион. Вера же, испове-
дуемая в обеих странах, была одинаковой и едва, или вовсе, не
отличалась от той, что исповедовали их соседи бритты»13. Ашер
элегантно называет отношения скоттов и «народа Альбы» отно-
шениями матери и дочери, а остальные соседи по архипелагу
(в числе коих одновременно перечислены «англичане, бритты,
пикты и латиняне»)14 образуют «семью», где родственные отли-
чия заметны при проявлении должной «проницательности».
Калдервуд предпочитает расширить перспективу «кельтско-
го мира», акцентируя внимание читателей на языковой и куль-
турной общности скоттов-шотландцев, пиктов и бриттов с пле-
менами, населявшими Галлию и Испанию15. Однако дальнейшая
история кельтского мира обрисована им как история утраты
первоначального единства под влиянием внешних разлагающих
факторов. Первыми забывают о своих кельтских корнях брит-
ты, не устоявшие перед соблазном римской цивилизации, а впо-
следствии и «римской» веры; пикты, в которых слишком легко
Национальный дух или англоцентричная империя
483
узнать современных ирландцев, «наказаны» Калдервудом утра-
той национальной идентичности и полным рассеянием за повто-
рявшиеся альянсы с бриттами и предательства по отношению к
скоттам. «Auld alliance» с Францией, восходящий к галлам, через
союз с Пипином Коротким и Карлом Великим — вовсе не кин-
жал, нацеленный в спину Англии, а бережно хранимая память об
их национальных корнях.
И Калдервуд, и Споттисвуд, и Ашер сходятся в том, что не-
смотря на заявления англичан о том, что их народ никогда не под-
чинялся чужеземным завоевателям16, на самом деле южная часть
острова Британия все же была подчинена римлянами, в то время
как Шотландия и Ирландия обладали истинной независимостью
от зловещей империи. Это утверждение дает авторам «кельтоцен-
тричных» историй немало поводов упрекнуть раннесредневеко-
вых английских авторов в умышленной фальсификации фактов
и распространении лживых легенд (Калдервуд) или, по крайней
мере, в описании событий ранней ирландской истории согласно
модели, использовавшейся для повествования об истории англо-
саксонских королевств (Ашер, Споттисвуд).
Видение истории распространения, принятия и утверждения
христианства на британских территориях, а также дальнейшей
судьбы церкви и духовной культуры в этнических композитах
определяло восприятие ирландским и шотландским антиквари-
ем границ прошлого и настоящего. Первые века христианства в
Шотландии и Ирландии оказываются «сакральным», священным
периодом, чистым и совершенным образцом истории народа, в
котором государство и общество развиваются в лоне не иска-
женной внешними посредниками апостольской христианской
традиции. Стоит сравнить такое представление о прошлом с кон-
цепциями английских антиквариев, для которых реалии «перво-
начальной истории» хотя и заключали в себе сущностную основу
для развития последующих социальных, административных и
правовых институтов, но нуждались в упорядочении и совершен-
ствовании, осуществлявшихся лишь с течением времени. Разви-
тие для английских эрудитов, таким образом, было направлено
от прошлого к настоящему, в котором все явления проявились
наиболее совершенным образом. Споттисвуд и Ашер представ-
ляют своеобразным «золотым веком» именно прошлое, где соб-
ственная традиция «противостояла иноземному учению, привне-
сенному позднее последователями епископа города Рима». При
этом Ашер намекает, что современное состояние церковных дел
в Британии как будто бы говорит о начале возрождения славного
484
А.А. Паламарчук
прошлого: «Я заявляю, что религия, исповедовавшаяся епископа-
ми, священниками, монахами и всемихристианами этой земли по
сути была та же, что сейчас поддерживается светской властью».
Споттисвуд, рассуждая о прошлом, выстраивает своеобраз-
ную «риторику апостольской церкви», подчеркивая, что христи-
анское учение было принесено в Шотландию, минуя какое-либо
промежуточное (прежде всего римское) звено между апостолами
и верующими Британских островов. Избирая в качестве достой-
нейших свидетелей византийских писателей, начиная с Иоанна
Златоуста, Евсевия и Никифора, Споттисвуд сначала предлагает
версию о том, что Симон Зилот проповедовал и был распят в Бри-
тании, а затем называет и другой вариант: первыми проповедни-
ками новой религии на шотландских землях были ученики Иоан-
на Богослова еще при жизни апостола. Особенно эмоционально
шотландский епископ высказывается об истории принятия хри-
стианства шотландцами. «Наиболее распространенное мнение
состоит в том, будто Папа Виктор (понтификат 189—199гг. —
А.77.) по просьбе короля Доналда отправил сюда несколько пропо-
ведников, и мол, они-то и совершили наше обращение. Но этого
не может быть....»17 Одним из самых веских объяснений, почему
именно несостоятельна «папская» версия крещения, Споттис-
вуд считает то, что «если наше обращение произошло благодаря
Папе Виктору, как же вышло, что наша Церковь совершенно не
походит на Римскую в обрядах, а ведь Папа Виктор радел о них
настолько, что подверг отлучению все восточные Церкви, расхо-
дившиеся с Римской по этим вопросам»18. Поэтому для Споттис-
вуда не подлежит сомнению то, что «на протяжении веков наша
Церковь придерживалась обычая, отличного от Рима, и большую
смуту принесло принятие их обычаев и обрядов»19.
Наиболее радикальную позицию занимает Дэвид Калдервуд,
который, намереваясь, как и другие два автора, написать церков-
ную историю, предпосылает истории церкви обширную вводную
часть — историю народа, историю королей и их войн, как внеш-
них, так и междоусобных, историю, в которой духовное измере-
ние исчерпывается чувством национальной гордости и превос-
ходства равно над врагами и союзниками.
«Этноисторический» очерк Калдервуда ставит своей целью
продемонстрировать примат национального в шотландской исто-
рии — будь то история шотландской церкви или светского госу-
дарства. Именно народ, формируя свою национальную идентич-
ность прежде всего как идентичность, основанную на отрицании,
рождающуюся в противостоянии своих и чужих, порождает спе-
Национальный дух или англоцентричная империя
485
цифическую форму власти и, наконец, порождает церковь. По-
этому если для Ашера и Споттисвуда очевидна связь истоков на-
циональной церкви с первоначальной кафолической церковью,
для Калдервуда церковь — это the Kirk of Scotland, церковь стра-
ны, родившаяся не в момент принятия христианской веры коро-
левским семейством и окружением, но установившаяся только в
процессе обращения всего народа скоттов.
Со своей стороны Ашер старается поразить читателя порт-
ретами первых ирландских святых и миссионеров, а также опре-
делить, в чем состояло своеобразие духовной жизни обитателей
Ирландии в первые века после обращения в христианство. «Ты
мог никогда не бывать за океаном и на островах, называемых
Британскими, — цитирует епископ "Sermone de utilitate lectionis
Scripturae" Иоанна Златоуста, — но должен был слышать, что
люди там постоянно размышляют над предметами из Писания»20.
Почти то же самое говорится в тексте, приписываемом св. Патри-
ку: весь народ Ирландии занят «постоянным размышлением над
Писанием»21. Таким образом, заключает Ашер, любовь к чтению
Писания (в древнееврейском и греческом оригинале — для уче-
ных мужей, в переводе с неповрежденного вульгарной латынью
оригинала на родной язык — для простых верующих) и умение
размышлять над словами Завета — главное небесное сокровище,
кое «доблестно отстаивали» древние ирландцы и шотландцы22,
те, «которых Бог избрал Своим орудием»23.
Собственно же «история» начинается с того момента, когда
эта гармония начинает разрушаться прежде всего из-за внешне-
го давления, политического, но прежде всего интеллектуального,
из-за «лживых легенд, которыми их [римские] монахи и пропо-
ведники исказили религию и жития наших древних святых»24;
история в ее динамике — это своего рода постоянная борьба за
сохранение национальной самобытности, основанной на духов-
ной культуре народа.
Можно с уверенностью предположить, что вопрос о восприя-
тии наследия и символики Римской империи, и более всего об
отношении к модели римской имперской власти, неизбежно по-
падал в поле зрения британских историописателей. Для проте-
стантских авторов «церковных историй» имперская тема неиз-
бежно дополнялась вынесением суждений о зловещем детище
империи — Римской церкви.
Шотландские историографы использовали совершенно яс-
ную для читателя идею: уже в древнейший период истории на-
родов, населявших и населяющих по сей день Британских ар-
486
А.А. Паламарчук
хипелаг, между ними складываются такие модели отношений,
которые, несмотря на искажения, привнесенные течением веков,
должны в идеале определять взаимодействие национальных ком-
позитов и в настоящем времени. Здесь снова можно увидеть тя-
готение Споттисвуда и в еще большей мере Калдервуда к мысли
о том, что все подлинно национальные явления в истории неиз-
менны, их всегда можно различить за декорациями той или иной
эпохи. Именно не-динамичность, вне-временность национально-
го позволяют народу не только сохранять свою идентичность, но
и видеть в прошлом образец, позволяющий понять собственное
место и роль на современной политической и этнической арене.
В описаниях Споттисвуда Рим, империя имеет совершен-
но иной образ, нежели в текстах антиквариев лондонских. Рим
Споттисвуда — это не славная языческая империя, воплощение
величия власти и могущества монарха, вечный и непревзойден-
ный образец, одно сопоставление с которым придает дополни-
тельный авторитет и легитимность современным институтам
или нормам. Рим Споттисвуда олицетворяет власть, несущую
насилие вовне и разложение изнутри. В немалой степени имен-
но на антиримском пафосе построена первая глава сочинения
Споттисвуда, повествующая о «сакральном времени» — первых
веках христианства в Шотландии. Причем речь идет не только
о действиях римского епископа (обличать которые вполне есте-
ственно для честного протестантского историка), но и о модели
империи, имперской власти, олицетворяемой Римом. Многочис-
ленные и яркие инвективы Споттисвуда сводятся к тому, что им-
перия в ее «светском» измерении и тем более Римская церковь
изначально следовали порочным путем подавления многообра-
зия составляющих ее «композитов» ради единства великого це-
лого. В изображении шотландского епископа Рим, как правило,
выдвигает определенную модель власти (чаще всего речь идет об
упорядочении церковной иерархии) или образец действий (на-
пример, литургические тексты или трактовка таинств) и стре-
мится любыми способами навязать предлагаемый вариант как
единственно возможный.
Подробно рассматривая историю спора о дате празднования
Пасхи между кельтской и Римской церквями, Споттисвуд пояс-
няет, что неправота представителей римской стороны, возможно,
даже не в том, что Рим занимает ложную позицию относительно
даты праздника: на самом деле, по мнению епископа, вопрос не
может быть разрешен однозначно и окончательно. Порочность
римской политики состоит в том, что она навязывает «чуждый»,
Национальный дух или англоцентричная империя
487
«иноземный», внешний обычай народу, чей собственный «обы-
чай» складывался независимо благодаря особенным, неповтори-
мым отношениям с Богом. После прочтения краткого экскурса,
посвященного друидам, складывается впечатление, что Споттис-
вуд проводит аналогию если и не с ветхозаветными пророками,
то по крайней мере с греческими мудрецами, обладавшими ве-
рой в неведомого, но единого Бога, были «сведущи в натуральной
философии, и вовсе не были темными и суеверными, как прочие
языческие жрецы»25, а кроме того, управляли церковными дела-
ми мудро, над собой имели избираемого «президента» и решали
вопросы церковной политики на ежегодной «церковной ассамб-
лее» на острове Мэн.
Порочность римской политики — в стремлении подавить и
унифицировать национальное своеобразие, имеющее основу в
надвременной плоскости. Даже рассуждая о таком исключитель-
но важном вопросе, как существование епископата в шотланд-
ской церкви, Споттисвуд не отрицает легитимность епископата
как такового, однако отмечает, что «шотландцы и ирландцы были
наставлены в христианской вере монахами и священниками,
а вовсе не епископами»26. «Законным правом земли» называет
Споттисвуд право народа придерживаться исконных традиций и
отстаивать их, даже если в этих обычаях существует некое про-
тиворечие с истинным положением вещей.
1 Согомонов А., Уваров П. Открытие социального: парадокс XVI века //
Одиссей. Человек в истории. 2001. С. 199—216.
2 Lancaster С. Learned, Judicious and Laborious Gentlemen: Collectors of
Genealogies and Gentry Histories in Later Seventeenth-Century England //
LIMINA. 1999. Vol. 5. P. 76-92.
3 Selden J. Dissertation of John Selden annexed to Fleta. L., 1771. P. 243.
4 Coke E. The Institutes of the Laws of England, Concerning the Jurisdiction
of Courts. L., 1644.
5 Selden J. Dissertation of John Selden annexed to Fleta. P. 242.
6 Spehnan H. Preface to Discourse of the four Law Terms. Цит. no:
Johnson G.W. Op. cit. P. 43.
7 Selden J. The History of Tithes. L., 1618.
8 Spehnan H. The History and Fate of Sacrilege... L., 1698.
9 Подробнее о архиепископе Ашере см.: Knox R.B. James Ussher,
Archbishop of Armagh. Cardiff, 1967; Ford A. James Ussher and the Godly
Prince in Early Seventeenth-Century Ireland // Political Ideology in
Ireland, 1541 - 1641 / Ed. H. Morgan. Dublin, 1999. P. 203-228.
10 Usher J. A Discourse of the Religion Anciently Professed by the Irish and
British / Archbishop Usher' s Answer to a Jesuit with Other Tracts of Popery.
Cambridge, 1835.
488
А.А. Паламарчук
11 Spottiswoode John. History of the Church of Scotland. Edinburgh, 1847.
12 Calderwood David. The History of the Kirk of Scotland. Edinburgh,
1842-1849. Vol. 1-8.
13 Usher J. A Discourse.. P. 518.
14 Ibid.
15 Calderwood D. The History of the Kirk of Scotland. Edinburgh, 1842. Vol. 1.
P. 30-36.
16 См., например, авторитетный и популярный трактат антиквария и ге-
рольда Уильяма Сегара.: Segar W. Of Honor, Military and Civil. L., 1602.
P. 231-233.
17 Spottiswoode J. History... P. 2—3.
18 Ibid. P. 3.
19 Ibid.
20 Usher J. A Discourse... P. 522.
21 Ibid. P. 523.
22 Ibid.
23 Spottiswoode J. History... P. 2.
24 Usher J. A Discourse... P. 517.
25 Spottiswoode J. History... P. 10.
26 Ibid. P. 13.
r£sum£s
N.A. Khachaturyan
INTRODUCTION:
Horizons of the Theme: Typical Nature,
Continuity and Creativity of the Political Forms
in Medieval Europe's History
This book is the fifth regular collective monography published
by the Department of Medieval history (Moscow State University)
and the Center «Power and Society». The projects carried out by
the Center combine the efforts of Russian specialists in the field of
Medieval Western Europe political history.
This latest volume deals with the comparative analysis of empires
and ethno-national states as the superior forms of political order. The
generally accepted political-institutional approach is realized within
the frames of the contemporary concept of Etat Moderne in order
to demonstrate the evolution of patrimonial state towards public
legal one.
The theoretical aspects of the theme under consideration are
represented in the articles dedicated to the problems of continuity
and creativity of medieval political forms, complicated correlations
between universalistic and centralizing tendencies in the process
of state self-determination, the variability of political forms based
on imperial idea (medieval empires, Early Modernity's empires,
compositarian monarchies).
The cultural historical investigations deal with the political
thought and social consciousness, potestarian imagology and
symbolic language of the state power.
32 Империи
490
R£sum£s
V.I. Ukolova
The Roman Empire:
In Search for a Way out of Crisis
The article examines the state of the Roman Empire in the 3rd
century AD. In the light of the| present-day debate in historiography,
the author concludes that the Empire's state can be defined as critical
and not jist unstable. The article identifies complex and many-sided
abnormalities in the functioning of the political system, social life
and society's spiritual condition. The author analyses the empire's
transformation by Diocletian's reforms, their positive results and
errors, revealing the contradictions of temporary stabilization and the
archetype nature of such transformations in «restructuring» periods
in history.
S.P. Karpov
Byzantine Imperial Theory and its Destiny
after 1204
The author analyzed official representation of Imperial Power in
the Byzantine Empire, outlines its main principals and their surviving
and transformation after the fall of Constantinople to the Crusaders
in 1204. An example of the newly established Empire of Trebizond is
taken into consideration.
N.A. Khachaturyan
«King as the Emperor in His Kingdom».
Imperial Universalism and Centralized Monarchies
The paper deals with the analysis of the specific correlations
between political universalism and ethno national state in Medieval
Western Europe (5—15th centuries) taking into account the
complicated role of spatial factor.
Any society aiming at the development of its territory realizes one
in two «extra» and «intro» movement. In this case we can see not only
R£sum£s
491
the variability and divergence of imperial and ethno national political
structures but at the same time the flexibility of their boundaries
and the possibility of coexistence of universalistic and centralized
principles in every form.
While analyzing the development of the given two political
tendencies the author underlines the factor of inner consolidation,
the degree of political structures institutionalization (emergence of
Etat Moderne), the facts of the destruction of some universalistic
structures.
The special attention was paid to the formula «King as the
emperor in his kingdom» represented the specific appropriation of
the imperial idea based on Roman law by European monarchs. The
profound analysis of French original sources allows to reveal the
content of this formula.
M.A. Bojcov
The Golden Bull of 1356:
Empire as Body, Vine and «Sacred Building»
The study deals with history and meaning of three main metaphors
used in the text of the Golden Bull of the emperor Charles IV. It
demonstrates, that the Charles' councilors did not have at their
disposal any specific «secular» stock of political metaphors, neither of
theological, nor of legal sort, for describing the Holy Roman Empire,
but were utterly dependant on the long-standing metaphoric images
created for the Christian church. So they used to imagine the Empire
just in the same forms as the Church as a sort of unity consisting of
different parts, each of them having its own place and proper function
in the common body, spreading plant or building. The well-known
comparison of the German princes-electors with columns of the
empire descends from the ancient idea of apostles but also bishops
as columns of the church. The use of this metaphor at least since the
12th century for all princes without any difference was restrained in
the late 13th and 14th centuries and reserved now only for the group
of seven princes-electors.
492
R£sum£s
A.Yu. Prokopiev
Habsburgs and Wettins in the Age of Religious Split:
a Mechanism of Imperial Unity
The article deals with the different aspects of relations between
Habsburg crown and German estates from the Piece of Augsburg
1555 to the begin of the Thirty Years War. Evangelic electors from
the House of Wettin were the most important partners for Habsburgs.
The territorial, personal, dynastic and court connections are in the
focus of this study.
T.P. Gussarova
Problems of Integration in Composite Monarchies
of the Early Modern Period
(Based on the Example of the Austrian Habsburgs)
The article centers on the problem of integration in the composite
monarchies of the 16— 17th centuries, drawing on the vivid example
of the Austrian Habsburgs. Following in the footsteps of G. Eliot,
the author studies this phenomenon (which was common for many
European lands of the Early Modern period) as a historical norm,
rather than an anachronism.
The degree of integrity of the various components is an important
criterion that allows drawing the difference between state unions,
based on the medieval dynastic unions of the Anjou, Luxembourg, and
Jagellon, and the 'mixed' monarchy of the Austrian Habsburgs. The
author places a particular emphasis on the study of the governmental
institutions as one of the key spheres of the integration of the 16 —
17th centuries, and demonstrates the success of centralization,
unification and professionalization in the fields of administration,
finance, war and defense. This integration was carried out alongside
with the establishment of the absolute monarchy through the
long-term fight with the local estates, who opposed it. All these
factors contributed to the durability of the state created by the
Habsburgs in Central Europe, which existed until the end of the First
World War.
R6sum6s
493
S.A. Prokopenko
Actual Discussions about the Essence and Stages of Evolution
of the Absolutism during Early Modern Spain
In the article Marxist, socio-cultural, erudite, legal and institutional
approaches to the analysis of the problems of Absolutism («the
Modern State») in Spain of the 15— 17th centuries are characterized.
The basic stages of evolution of so-called polisinodia and theoretical
concepts such as «empire» and «monarchy» are considered by the
author.
S.E. Fyodorov
«Restored to the Whole Empire & Name
of Great Briteigne»: the Composite Monarchy
and Its Borders under the Early Stuarts
Advancing the claim that there is a need to contextualize the
term «composite monarchy», and reinvest it meaning, for reason at
least relative to the maintenance of a number of historically based
identities, the article reconstructs a European, almost medieval
in its sense, intellectual background for exploring the dynamics
of state formation under the Early Stuarts. The first part is seeking
to unravel the skeins of argument, distinguishing two processes
associated with so called imperial and territorial discourses;
the middle section of the article is suggesting a model for their
thteraction within different «national» consciousness and the final
is offering some applications of this model for the Early Stuart
monarchy.
O.V. Dmitrieva
Phenomenon of Trans-Atlantic and British Colonial Projects
in North America in the Second Half
of 16th - Beginning of 17th Century
Early Modern period witnessed the emergence of a new type of
composite state — trans-Atlantic empires of the European nations.
The article deals with the question to what extend possession of
498
R£sum£s
I.Y. El fond
The Problem of Empire in Political Theory
of Florentine Humanist Leonardo Bruni
The paper deals with political views of famous Italian humanist
and historian Leonardo Bruni. The author attempts to present the
Bruni's concept of empire in the context of political theory of civic
humanism. Analysis of Bruni's theoretical works shows first of all
Bruni's identification of emperor's power with tyranny. Bruni asserted
insignificancy and illegacy of the imperial power. His concept of
empire includes the theses of unity of Roman Empire and Holy
Roman Empire due to actions of Charlemagne, not Otton the Great.
The humanist focuses on the methods and ways of ruling and stated
that Roman Empire as well as Holy Roman Empire was based on the
perish of political libertas and cruelty. So the whole concept serves to
glorification of Florentine republic as the most convinced enemy of
any tyrant.
E, V. Kalmykova
Does the King of England Need the Crown
of the Holy Roman Empire?
This article aims to examine fourteenth-century English kings'
claims to the throne of the Holy Roman Empire. While one of the
relevant episodes, i.e. the grant of the title of the imperial vicar by
Louis the Bavarian to Edward III, has been already studied, two other
cases, that are the German princes' offers of the imperial crown to
Edward III in 1348 and Richard II in 1397, have not yet received due
consideration. The focal point of the analysis is the perception of
these episodes in the «public opinion» in England as reflected in
the chronicles of the time. Authors' reaction towards the imperial
projects of Edward III and Richard II was absolutely opposite. The
chroniclers used the story of Edward’s imperial games to emphasise
the king's greatness and the successfulness of his foreign policy.
Fairly similar politics of Richard II was, on the contrary, assessed by
the contemporaries as an example of his tyrannical intentions and
neglect towards the «true» interests of the English crown.
R£sum£s
499
A.A. Palamarchuk
National Pride or Anglocentric Empire? Antiquarian Discourse
in British Composites in the 17th century
Early Stuart monarchy in the beginning of the 17th century
embraced four national composites — England, Scotland, Wales and
Ireland, each of them having its own ancient traditions of culture,
religion, law and state. In this special situation a necessity to construct
a new model of national identity became one of the primary goals both
for the monarch himself and for British intellectual community. Much
of the efforts hi this process was made by English, Scottish and Irish
antiquarians. The very antiquarian movement with its typical method
of historical research and writing originally developed in England
and was closely connected to the Common law milieu. Taking the
English law as a key organizing principle, English antiquaries
created an anglocentric model for all Stuart monarchy. But when the
antiquarian movement spread into Scotland and Ireland, completely
different patterns were created. Alternate principles — such as a true
Christian religion or an authentic «Celtic» idea of national identity
was proposed. These principles led to another way of distribution
of cultural importance between principal composites in the Stuart
monarchy. These intellectual trends could be clearly traced in
writingsof key British antiquarians of the epoch — Selden hi England,
Spottiswood and Calderwood in Scotland, and Usher hi Ireland.
Оформление книги
На первой сторонке переплета:
Бог коронует Оттона II и Феофано. Слоновая кость. Конец X в. Париж.
Музей Клюни
На четвертой сторонке переплета:
Статуя императора Валентина (?). Середина IV в. Барлетта
На титуле:
«Кафедра св. Петра» для коронации пап римских в X —XIII вв. Подарок
Карла Лысого Иоанну VIII в 875 г. (?) Ватикан
На контртитуле:
Триумфальная арка, созданная по заказу Эйнхарда. Начало IX в. Рекон-
струкуция
СОДЕРЖАНИЕ
Введение. Горизонты темы: типичность, преемственность и креа-
тив политических форм в истории западноевропейского средне-
вековья (Хачатурян Н.А.).................................... 5
I. Политическая организация пространства и народов в импер-
ских образованиях: процессы интеграции и дезинтеграции... 17
В.И. Уколова (НИУ Высшая школа экономики, МГИМО)
Римская империя: поиски выхода из кризиса.................. 19
С.П. Карпов (МГУ)
Доктрина императорской власти в Византии и ее судьба после 1204 г. 46
Н.А. Хачатурян (МГУ)
«Король — император в своем королевстве»... Политический
универсализм и централизованные монархии................... 66
М.А. Бойцов (НИУ Высшая школа экономики, МГУ)
Золотая Булла 1356 г.: империя как тело, виноградная лоза
и «священное здание»....................................... 89
А.Ю. Прокопьев (СПбГУ)
Габсбурги и Веттины в век религиозного раскола: механизм сохра-
нения имперского единства................................. 121
Т.П. Гусарова (МГУ)
Проблемы интеграции в композитных монархиях раннего Нового
времени (на примере монархии австрийских Габсбургов)...... 146
С.А. Прокопенко (Ульяновский гос. пед. ун-т)
Современные дискуссии о содержании и этапах эволюции испан-
ского абсолютизма в раннее Новое время.................... 174
С.Е. Федоров (СПбГУ)
«Restored to the Whole Empire & Name of Great Briteigne»: компози-
тарная монархия и ее границы при первых Стюартах.......... 202
О.В. Дмитриева (МГУ)
Феномен трансатлантической империи и британские колониаль-
ные предприятия в Северной Америке во второй половине XVI —
начале XVII века.......................................... 225
Содержание
501
II. От патримониальной государственности к публично-право-
вой: формирование средневекового суверенитета и его институ-
ционализация............................................. 247
А.Г. Глебов (Воронежский гос. ун-т)
Центральные и местные органы власти в Англии в эпоху Альфреда
Великого................................................. 249
Анхель Г. Гордо Молина (Университет христианского гуманизма,
Чили)
Уррака I Леонская и Тереза Португальская: империя, проблема
юрисдикции и правящая династия в первой половине XII века
(Пер. с исп. И.И. Варьяш)................................ 274
И.А. Краснова (Ставропольский гос. ун-т)
Подеста и Приорат: образы восприятия верховной власти
в обществе Флоренции конца XIII — XIV века............... 289
С.К. Цатурова (ИВИ РАН)
Номинация ведомств и служб как стратегия формирования суве-
ренитета королевской власти во Франции XIII — XV веков... 308
Т.Н. Таценко (СПб ИИ РАН)
Развитие центральных органов управления в немецких террито-
риальных государствах XVI в. Герцогство Вюртембергское... 338
III. Идеологические и правовые аспекты в жизни империй и этно-
национальных государств: преемственность и обновление.... 377
П.П. Шкаренков (РГГУ)
Империя и королевская власть в концепции христианского миро-
порядка Григория Великого................................ 379
И.И. Варьяш (МГУ)
Имперская идея на Пиренейском полуострове и концепция импе-
раторской власти в Семи Партидах Альфонсо Мудрого........ 410
И.Я. Эльфонд (Саратовский гос. ун-т)
Проблема империи в политической теории флорентийского гума-
ниста Леонардо Бруни..................................... 431
Е.В. Калмыкова (МГУ)
Нужна ли английскому королю корона Священной Римской импе-
рии?..................................................... 448
А.А. Паламарчук (СПбГУ)
Национальный дух или англоцентричная империя: особенности
антикварного дискурса в британских композитах XVII века.. 474
Resumes.................................................. 489
CONTENTS
Introduction. Horizons of the theme: typical nature, continuity
and creativity of the political forms in Medieval Europe's history
(N.A. Khachaturyan).................................................... 5
I. The Political Organisation of Space and Peoples in the Imperial
Structures: Processes of Integration and Disintegration............... 17
V.L. Ukolova (HSE-University, MGIMO)
The Roman Empire: In search for a way out of crisis................... 19
S.P. Karpov (Moscow State University)
Byzantine imperial theory and its destiny after 1204.................. 46
N.A. Khatchaturyan (Moscow State University)
«King as the emperor in his kingdom». Imperial universalism and
centralized monarchies................................................ 66
M.A. Bojcov (HSE-University, Moscow State University)
The Golden Bull of 1356: Empire as body, vine and «Sacred building» 89
A.Yu. Prokopiev (University of St. Petersburg)
Habsburgs and Wettins in the age of religious split: a mechanism
of imperial unity.................................................... 121
T.P. Gusarova (Moscow State University)
Problems of integration in composite monarchies of the early Modern
period (based on the example of the Austrian Habsburgs).............. 146
S.A. Prokopenko (Ulyanovsk State Pedagogic University)
Actual discussions about the essence and stages of evolution of the
absolutism during early Modern Spain................................. 174
S.E. Fyodorov (University of St. Petersburg)
«Restored to the Whole Empire & Name of Great Briteigne»: the compo-
site monarchy and its borders under the Early Stuarts................ 202
О. V. Dmitrieva (Moscow State University)
Phenomenon of trans-Atlantic and British colonial projects in North
America in the second half of 16 — beginning of 17th century........ 225
II. From Patrimonial to Public Statehood: Formation and
Unstitutionalization of the Medieval Sovereignty..................... 247
A.G. Glebov (University of Voronezh)
Central and local authorities in England at the age of Alfred the Great 249
Contents 503
Angel G. Gordo Molina (Universidad Academia de Humanismo
Cristiano Chile)
Urraca I de Ledn and Teresa de Portugal. Imperium, jurisdiction
and lineage in the first half of 12th century (Transl. from Spanish
by I. Variash)..................................................... 274
LA. Krasnova (University of Stavropol)
The Podestd and the Priorato: Images of recognition of the supreme
authority in a society of Florence at end of 13 — 14th century..... 289
S.K. Tsaturova ^Russian Academy of Sciences)
Departments and offices nomination in the strategy of sovereign
royal power in France (13—15th centuries).......................... 308
T.N. Tatsenko (Russian Academy of Sciences)
Formation of the central administration in the German territorial states
of the 16th century. Duchy of Wurttemberg.......................... 338
III. Ideological and Legal Aspects in the Life of Empires and Ethno-
National States: Continuity and Renovation......................... 377
P.P. Shkarenkov (Russian State Humanitarian University)
Empire and regal power in Gregory the Great’s concept of Christian
world order........................................................ 379
LI. Variash (Moscow State University)
Imperial idea in the Iberian peninsula and the concept of imperialp
power in «Siete Partidas» of Alfonso X............................. 410
I.Y. Elfond (University of Saratov)
The problem of empire in political theory of Florentine humanist
Leonardo Bruni..................................................... 431
E.V. Kalmykova (Moscow State University)
Does the king of England need the crown of the Holy Roman
Empire?............................................................ 448
Polomarchuk A.A. (University of St. Petersburg)
National pride or anglocentric empire? Antiquarian dicscourse in
british composites in the 17th century............................. 474
Resumes............................................................ 489
Научное издание
ИМПЕРИИ
И ЭТНОНАЦИОНАЛЬНЫЕ
ГОСУДАРСТВА
В ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЕ
В СРЕДНИЕ ВЕКА
И РАННЕЕ НОВОЕ ВРЕМЯ
Утверждено к печати
Ученым советом Института
всеобщей истории
Российской академии наук
Заведующая редакцией Н.А. Петрова
Редактор В.Н. Токмаков
Художник В.Ю. Яковлев
Художественный редактор Ю.И. Духовская
Технический редактор Т.А. Резникова
Корректоры Г.В. Дубовицкая, Е.А. Желнова,
Т.И. Шеповалова
Подписано к печати 12.10.2011
Формат 60 х 88 ’/i6. Гарнитура Балтика
Печать офсетная
Усл.печ.л. 31,0. Усл. кр.-отт. 31,8. Уч.-изд.л. 30,6
Тираж 800 экз. (РГНФ — 300 экз.). Тип. зак. 4022
Издательство "Наука"
117997, Москва, Профсоюзная ул., 90
E-mail: secret@naukaran.ru
www.naukaran.ru
Отпечатано в ГУП "Типография "Наука"
199034, Санкт-Петербург, 9-линия, 12

in the Middle Ages
у and Early Modern
f Perioc.
9 785020 367142