Текст
ГОСУДАРСТВЕННОЕ
ИЗДАТЕЛЬСТВО
ХУДОЖЕСТВЕННОЙ
ЛИТЕРАТУРЫ
В ПЯТИ ТОМАХ
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
художественной литературы
Москва 1961
СОБРАНИЕ СОЧИНЕНИИ
ТОМ ПЕРВЫЙ
ДВЕНАДЦАТЬ СТУЛЬЕВ
СВЕТЛАЯ ЛИЧНОСТЬ
1001 ДЕНЬ,
ИЛИ
НОВАЯ ШАХЕРЕЗАДА
ГОСУДАРСТВЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО
художественной литературы
Москва 1961
Под редакцией:
А. Г. ДЕМЕНТЬЕВА, В. П. КАТАЕВА
К. М. СИМОНОВА
Вступительная статья
Д. И. ЗАСЛАВСКОГО
Примечания:
А. 3. ВУЛИСА, Б. Е. ГАЛАНОВА
Оформление художника
А. ЛЕ П ЯТ С КО ГО
ИЛЬЯ ИЛЬФ и ЕВГЕНИИ ПЕТРОВ.
ИЛЬФ И ПЕТРОВ
Судьба литературного содружества Ильфа и Петрова не-
обычна. Она трогает и волнует. Они работали вместе недолго,
всего десять лет, но в истории советской литературы оставили
глубокий, неизгладимый след. Память о них не меркнет, и лю-
бовь читателей к их книгам не слабеет.
Широкой известностью пользуются романы «Двенадцать
стульев» и «Золотой теленок». В новых исторических условиях,
на материале нашей современности, Ильф и Петров не только
возродили старый, классический жанр сатирического романа, но
и придали ему принципиально новый характер.
Мы называем прежде всего два эти романа, потому что «Две-
надцать стульев» и «Золотой теленок» действительно вершины
творчества Ильфа и Петрова. Но романы эти возвышаются над
целым литературным массивом, который составляют произве-
дения самых различных жанров. Обозревая литературное насле-
дие Ильфа и Петрова, не только произведения, написанные ими
вместе, но и каждым в отдельности, нельзя не подивиться ши-
роте творческих возможностей писателей, литературному блеску
фельетонов, очерков, комедий. Талант сатириков бил ключом. Впе-
реди перед авторами открывалась широкая дорога. Они вына-
шивали множество замыслов, планов, тем. Сатира в произведе-
ниях писателей становилась все глубже. К сожалению, конец их
содружества был трагичен. Жизнь Ильфа оборвалась слишком ра-
но. А через несколько лет, тоже в расцвете таланта, погиб Петров.
Вся их недолгая совместная литературная деятельность
тесно, неразрывно связана с первыми десятилетиями существова-
ния советской власти. Они не просто были современниками своей
5
великой эпохи, но и активными участниками социалистического
строительства, борцами на переднем крае. Смех был их литера-
турным оружием, и они не сложили это оружие до конца своих
дней.
Знакомясь с наследием Ильфа и Петрова, читатель поймет,
какой большой потерей для советской литературы была их преж-
девременная гибель.
Мы вспоминаем первые годы Великой Октябрьской социали-
стической революции. Они исполнены живого, революционного
драматизма. Народ ведет самоотверженную борьбу против всех
старых общественных сил. Героическое время рождает героиче-
ские натуры.
В эти годы народ разрушает основы капитализма и закла-
дывает фундамент социалистического строя. Буржуазия оказы-
вает бешеное сопротивление. Борьба идет во всех областях
жизни — в промышленности, в сельском хозяйстве, в культуре,
в быту. Это многосторонняя борьба. Народ творит дело рево-
люции не только с великой страстью, с энтузиазмом, с роман-
тическим подъемом, но и с бодрой энергией, со светлой надеждой.
Люди терпели тогда неимоверные лишения. Революционные
годы были и голодными годами. Однако очень часто народ пере-
носил свои страдания со смехом, с улыбками, с шутками. В этом
проявилась огромная моральная сила победителей. Дело разру-
шения гнилых стен и заборов старого социального строя — дело
приятное и веселое.
От того времени дошли до нас народные песни, частушки,
прибаутки, проникнутые подлинным юмором. Смех играл серьез-
ную роль. «Смешное убивает»,— говорят французы. Это верно.
Народ бил своих врагов горячим и холодным оружием и добивал
смехом.
Какую богатую пищу для сатиры и юмора дала, например,
фигура нэпмана. В своеобразных условиях возникла эта особая
разновидность частного собственника, приобретателя. Нэпман —
тип капиталиста без капитализма. Он не имел уже сколько-
нибудь глубоких корней в классовой почве. Это был сорняк,
кое-где разросшийся довольно буйно, но лишенный социальной
силы. Командные позиции прочно находились в руках рабочего
класса. Народ был хозяином страны. Л нэпман чувствовал, что
он гость, чужак, пришелец, выходец с того света, и он торопился,
6
жадно глотал, давясь кусками, пока не прогнали, пока не уничто-
жили. Нэпман был отвратителен, его курбеты смешны. Он сам
издевался над собой, глумился с наглостью и цинизмом.
Все это были по существу своему мелочи, детали, пыль и
сор, поднятые революционным вихрем. Это вскоре стало прохо-
дить. Многое исчезло, не оставив после себя даже следов. Но
в этом причудливом и порой комическом смешении старого и
нового, когда нелегко было разобраться, где разрушается прош-
лое, где возникает будущее, были свои характерные черты.
Советская художественная литература в точности отразила
эти процессы. В те годы создавались героические поэмы и эпопеи,
лирические произведения, проникнутые высоким революционным
пафосом, оптимистические трагедии. И вместе с тем громко зву-
чал смех. Сатирическая и юмористическая литература расцвела,
распустилась пышно и ярко, как-то сразу, словно давно дожида-
лась этого момента.
В журналах и газетах того времени были представлены са-
мые разнообразные жанры комической литературы: юмористиче-
ские стихи, басни, частушки, раешники. По-новому звучал смех
на театральных подмостках. Веселый юмор проникал в музыку.
Всякие оттенки были в этом смехе. Иные смеялись с тоской
по старому, злорадно радуясь и частным неудачам нового.
В этом смехе, двусмысленном, неискреннем, не было никакой
веры в будущее, сквозил гнилой скептицизм, смех переходил в
глумление над всем окружающим. Но скептический смешок по-
степенно замирал под напором подлинной и меткой революцион-
ной сатиры. Демьян Бедный и Маяковский задавали тон сатири-
ческой литературе того времени. Они смеялись весело и зло,
с глубокой верой в полное торжество нового общественного
строя. Это был смех, идущий от здорового и сильного револю-
ционного чувства, смех передовой, новой силы над отжившим
свое время общественным гнильем.
Маяковский и Демьян Бедный не были одиноки. В литера-
туру пришло тогда много молодых людей, искренне примкнув-
ших к революции и готовых посвятить ей всю свою жизнь.
В «Правде» появились задорные, веселые фельетоны Михаила
Кольцова. Кольцов шутил иногда добродушно, большей частью
со злой остротой. Сдержанная улыбка была в фельетонах А. Зо-
рича. Веселый смех звучал в первых сатирических опытах поэта
комсомола А. Безыменского. В центральной железнодорожной
газете «Гудок» начинали работать фельетонисты Валентин Ка-
7
таев («Старик Саббакин») и Юрий Олеша («Зубило»). Появи-
лись талантливые сатирические журналы «Крокодил», «Красный
перец», «Смехач» и другие.
Именно в эти годы, когда столица с особой силой притяги-
вала к себе талантливую молодежь из самых далеких уголков Со-
ветской страны, сюда прибыли двое молодых людей из Одессы —
Илья Ильф (псевдоним Ильи Арнольдовича Файнзильберга) и
Евгений Петров (псевдоним Евгения Петровича Катаева). Их
фельетоны и юмористические рассказы быстро обратили на себя
внимание.
Не сразу образовалось их замечательное содружество. Они
были земляками, но в первые годы своей московской жизни
не были даже знакомы. Ильф работал в «Гудке». Петрова его
старший брат Валентин Катаев привел в журнал «Красный пе-
рец», где он стал работать выпускающим. Оба они, и Ильф и
Петров, принесли в редакции неистощимые запасы смеха. Они
смеялись молодо, открыто, звонко и оживляли смехом отделы
газет и журналов, в которых сотрудничали. Когда в 1926 году
Петров пришел в «Гудок», он так же, как Ильф, выполнял чер-
новую, будничную работу, вел репортажи, набрасывал короткие
очерки, редактировал рабкоровские заметки. Все это выходило
у них легко, с литературным блеском. Фельетон большой и малой
формы стал в двадцатые годы распространенным и очень ярким
жанром публицистики. Ему отдавали свои таланты писатели из
большой художественной литературы. Привлекала боевая дей-
ственность фельетона. Он точно разил врукопашную. Его резуль-
таты сказывались немедленно, в тот же день.
Ильф и Петров тоже писали фельетоны на конкретные темы.
Но при этом охотно прибегали к художественному обобщению.
Газетная работа давала обширный и богатый материал для твор-
чества. Они знакомились с жизнью, выезжали по редакционным
командировкам. Из поездок Ильф и Петров привозили записи
фактов в своих блокнотах и множество новых планов. Газетные
столбцы становились для них тесны. Их манила даль романа^
где нашли бы для себя место многочисленные герои их фельето-
нов и рассказов, связанные единым замыслом и общей компози-
цией. Валентин Катаев подсказал им сюжет романа «Двенадцать
стульев». И со всем пылом молодости они принялись за работу.
Неизвестно, что бы вышло у каждого из них, если бы они взя-
8
лись за это в отдельности. Но произошло то, что кажется нам
чудом по той простой причине, что мы этого еще не объяснили
и, может быть, не объясним до конца. Два разных человека сли-
лись в одну творческую личность. Ильф и Петров — два разных
имени для одного автора.
Это были разные люди, разные индивидуальности, разные
характеры.
Мы не знаем, кто играл первую, а кто вторую скрипку в
их замечательном дуэте, да и было ли вообще такое деление.
Это был и не дуэт в собственном смысле слова, потому что
звучали не два голоса, а один. Их творчество неделимо. Только
детальное литературно-критическое исследование могло бы ре-
шить, что в общей работе принадлежит Ильфу, а что Петрову.
Потому ли они сошлись, что были совершенно одинаковы по ха-
рактеру своего литературного дарования или же, наоборот, один
восполнял то, чего не хватало другому? Возможно и то и другое.
Во всяком случае, это был редкий и чудесный сплав двух талан-
тов. Они не обезличились, а создали нового и оригинального
писателя.
Внешнее представительство в содружестве как бы принадле-
жало Петрову. Это был человек широкой, открытой натуры. Он
и роста был крупного, и говорил громко, и смеялся раскатисто,
заразительно, весело. Он и рассказывать умел занятно и задорно.
А Ильф всюду следовал за ним, высокий, худощавый, даже то-
щий, с узкой, впалой грудью, всегда молчаливый, сдержанный,
с застенчивой улыбкой. Он редко высказывался на собраниях, на
заседаниях редакции, словно предоставлял говорить за себя
своему старшему товарищу. А на самом деле он был старше
Петрова на шесть лет.
Ильф и Петров прежде всего обладали редким и замеча-
тельным даром подлинно веселого, умного смеха. Они не застав-
ляли себя смеяться. Смех в литературе обладает своей техникой.
Он может стать ремеслом, может иметь своих мастеров и искус-
ников. Но если за техникой нет подлинного, живого, здорового
источника веселости, нет непосредственности, нет того, что мы
называем природным даром, то не выручит, не поможет никакая
техника. Ремесленник обнаружит себя.
Вот в этом смысле оригинален и силен смех Ильфа и Пет-
рова. Конечно, они превосходно владеют и мастерством комизма.
Они подобны тем выдающимся комическим актерам, которые
заставляют зрительный зал улыбаться и смеяться при первом же
9
выходе на сцену. В подлинном и большом таланте юмора есть
свое особое обаяние, которого никакими искусственными мерами
не создашь.
Так обаятельны в своем юморе Ильф и Петров. Они заста-
вили весело рассмеяться всю читающую Советскую страну с пер-
вой же главы «Двенадцати стульев». Этот смех звучит и ныне,
когда прошло уже свыше трех десятилетий после появления ро-
мана, когда изменилась вся социально-политическая обстановка,
когда уже и читатель не тот и запросы не те.
Однако веселый смех Ильфа и Петрова в своей основе глу-
боко серьезен. Он служит задачам революционной борьбы со
всем старым, отжившим, борьбы за новый строй, за новую,
социалистическую мораль. Это глубоко осмысленный, идейный
смех. Произведения Ильфа и Петрова являются образцами совет-
ской сатиры.
Сатира обладает огромной силой. У писателя-сатирика дол-
жен быть острый взгляд, позволяющий ему глубоко проникать
в жизненные процессы и создавать обобщенные, типические
образы. Он должен обладать метким, выразительным словом,
своим собственным, оригинальным стилем.
Все это есть у нашего автора е двойным именем Ильф-Петров.
У него есть, кроме того, удивительное мастерство художествен-
ной детали. Он подмечает те «мелочи», мимо которых пройдет
обыкновенный наблюдатель. Ильф и Петров по такой «мелочи»
создают характер персонажа.
Сатира требует направленности. Ильф и Петров, выходя на
передовую линию сатирического фронта советской литературы,
избрали для себя определенный участок. Они расставили свои
орудия против злейших врагов социалистической революции:
против мещанства, косности, обывательщины.
В самый короткий срок народ уничтожил в открытой борьбе
крупнейших врагов революции — капиталистов и помещиков.
Вооруженное сопротивление этих классов было сломлено. Сабо-
таж прекращен.
Сломан был государственный аппарат, принадлежавший
прежним господствующим классам. Дело это несколько более
сложное, но и оно было завершено в относительно короткий
срок.
10
У крупной буржуазии, у дворянства, у помещиков была
своя, четко определенная и сугубо реакционная идеология, своя
старая культура, своя мораль. Разрушение этой крепости потре-
бовало немалых усилий, но и с этой задачей социалистическая
революция справилась вполне успешно. Еще более сложным ока-
залось дело уничтожения деревенской буржуазии, кулачества.
Социалистическая коллективизация покончила и с этим.
Когда уничтожены были крупные реакционные силы, враж-
дебные социализму, обнаружилось со всей очевидностью, что оста-
лась еще одна сила, на первый взгляд как будто и не столь зна-
чительная, но заключающая в себе серьезную опасность для
нового общественного строя, в особенности для воспитания в ком-
мунистическом духе нового человека, строителя коммунизма. Эта
сила — мещанство, обыватели.
С нею нельзя было покончить разом, по декрету. Ее нельзя
было ликвидировать, отняв у нее материальную основу существо-
вания. У нее нечего было отнимать. Мещанство аморфно. Оно
не выступает прямо, не стоит стеной. Оно расползается под но-
гами, обволакивает, присасывается, прилипает. Его идеология и
мораль расплывчаты. Мещанство не разрубишь мечом, его надо
выковыривать из щелей.
Оружие мещанства — пошлость. Мещанин, обыватель умеет
опошлять, принижать, выхолащивать все, к чему прикасается.
Мещанство вносит пошлость в нравы, заражает пошлостью лите-
ратуру, искусство. Его не всегда легко распознать. Пошляки пря-
чутся за громкими и возвышенными словами.
Коммунисты всегда вели борьбу против мещанства, на-
ходили и изобличали его в разных политических партиях, в
литературе. Особенно сильные удары наносил по мещанству
А. М. Горький. Одна из первых его пьес так и называется
«Мещане». Он создал художественное изображение мещанского
царства в повести «Городок Окуров», писал памфлеты о мещан-
стве.
Октябрьская революция глубоко всколыхнула болото россий-
ского мещанства. Социалистическое строительство, индустриали-
зация, коллективизация несли мещанству неминуемую гибель.
Это разжигало ненависть мещанина к социализму.
Щедрин говорил, что нет животного более страшного, чем
взбесившийся клоп. Маяковский шутливо предостерегал против
мещанской «канарейки». Он предлагал свернуть ей голову, чтобы
«коммунизм канарейками не был побит».
11
В комедиях «Клоп», «Баня» Маяковский беспощадно высмеи-
вал мещанство. Романы Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев»
и «Золотой теленок» шли по этому же пути.
Первый роман — это широко развернутое сатирическое по-
лотно с живыми юмористическими красками. Это обширная гале-
рея мелких и мельчайших людишек. Связывает их общая сюжет-
ная линия: двенадцать стульев, которые разыскивает основной
герой романа Остап Бендер. Путешествие по различным городам
дает ему возможность встретиться со множеством людей, раз-
нообразных по своему характеру, но принадлежащих к одной
среде. Это все мещане по духу, по характеру, бывшие чиновники,
торговцы, нэпманы, люди без определенных занятий — мелкие
караси-обыватели, которые на то и существуют, чтобы их живьем
глотал жулик щучьей породы — Остап Бендер.
С виду это как будто даже и добродушный народ. Многие
из них формально не враги социализма и советской власти. У них
нет никаких политических взглядов, а у Эллочки-людоедки вообще
никаких убеждений нет. Она просто двуногое млекопитающее, весь
умственный багаж которого укладывается в три-четыре фразы.
Однако на поверку она-то и есть та самая «канарейка», которой
Маяковский советовал свернуть голову.
Эллочка-людоедка, пожалуй, один из наиболее выразитель-
ных и сильных сатирических образов в романе Ильфа и Петрова.
В нем ярко представлена убогая и в то же время хищническая
натура мещанства. У других это замаскировано пышными фра-
зами, даром приспособления. Эллочка вся как на ладони. Это
совсем крохотный хищный зверек, его опаснейшая черта — живу-
честь. Она живет и поныне. Мы встречаем ее иногда среди мо-
лодежи нашего времени, среди девушек и юношей. Они назы-
ваются теперь стилягами.
Композиция романа предопределила его конец. Сюжет был
исчерпан, когда Остап Бендер нашел последний стул,— тот са-
мый, в котором были зашиты драгоценности. На суммы, выру-
ченные от их продажи, железнодорожники выстроили превосход-
ный клуб. Это была и последняя неудача героя романа. Ему не-
зачем было дальше жить, и авторы покончили с ним довольно ме-
ханическим способом. Как известно, Остапа Бендера зарезал его
сообщник, бывший предводитель дворянства Киса Воробьянинов.
Роман «Двенадцать стульев» имел чрезвычайный успех. Его
читали и перечитывали с неумолкающим веселым смехом. Ильф
и Петров написали после романа несколько новых сатирических
12
произведении. В 1928—1930 годах они активно сотрудничали в
журналах «Огонек» и «Чудак». Помимо многочисленных фелье-
тонов и рассказов, там были опубликованы сатирическая повесть
«Светлая личность», цикл новелл о городе Колоколамске и сказки
Новой Шахерезады. Обитатели фантастических городов Колоко-
ламска и Пищеслава, выдуманных Ильфом и Петровым, это
как бы жители щедринского города Глупова, прямые потомки
знаменитых пошехонцев. В них видны отвратительные черты ме-
щан-стяжателей, тот нэпманский дух, который Ильф и Петров
высмеивали в романе «Двенадцать стульев». В новых своих про-
изведениях писатели в гротесковой форме продолжили сати-
рическую линию своего первого романа. Но найденная ими
форма не удовлетворяла авторов. Как считали сами писатели,
они не смогли полностью решить в этих произведениях тех
творческих задач, которые перед собой ставили.
Через три года после опубликования романа «Двенадцать
стульев» Ильф и Петров снова вернулись к его герою. В 1931 году
вышел «Золотой теленок», в нем опять продолжаются похожде-
ния, странствия и приключения Остапа Бендера.
Зачем понадобилось авторам воскрешать зарезанного героя?
Напрашивается самое простое и легкое объяснение. Сатириче-
ский образ Остапа Бендера приобрел чрезвычайную популярность.
В нем была художественная оригинальность. По своей жизнен-
ности, по своему значению он вошел в тот ряд типических харак-
теров, которые возглавляются Хлестаковым, Чичиковым и дру-
гими замечательными сатирическими образами классической рус-
ской литературы. Конечно, масштабы Чичикова и Остапа
Бендера совершенно различны, но дело в том, что они стоят
в одном литературном ряду. Имя Остапа Бендера тоже стало
нарицательным.
Авторам жаль было расстаться со своим героем. Это можно
понять. В их резервах сохранилось еще много таких материалов,
которые можно было с успехом использовать в дальнейших по-
хождениях Бендера. К тому же в первом романе смерть Остапа
не была мотивирована ни логически, ни психологически. В шутли-
вом предисловии к «Золотому теленку» Ильф и Петров расска-
зывают, что смертный приговор герою романа был вынесен
случайно. Авторы колебались и даже пререкались о том, умерт-
вить ли Остапа или оставить его живым. Спор был решен жре-
/3
бием. Из сахарницы была вынута бумажка, на которой был
изображен череп и две куриные косточки. Но вскоре после того,
как приговор был приведен в исполнение, Ильф и Петров поняли,
что совершили ошибку. Пришлось воскресить Остапа Бендера,
оставив ему на память о преждевременной кончине шрам на шее.
Можно предположить, что, возобновляя историю похождений
уже известного героя, Ильф и Петров решили исправить и неко-
торые слабые стороны первого романа. На них указывала в свое
время доброжелательная критика.
В «Двенадцати стульях» обрисован почти исключительно
мелкий мирок мещан, обывателей, простофиль, которых так легко
и так забавно обманывает, водит за нос «великий комбинатор».
Большой мир, мир революции и социалистического строительства
как бы отсутствует. Предполагается, что советский читатель сам
все время видит перед собой этот большой мир. С его-то высоты
и осмеивается беспощадно вся человеческая мелкота, заполняю-
щая роман.
Кроме того, уж слишком мелки все персонажи «Двенадцати
стульев». Нет среди них крупных и серьезных врагов. Отсюда и
некоторый налет добродушия в романе. А Остап Бендер своим
остроумием, находчивостью даже внушает к себе некоторую сим-
патию. Он уходит со сцены неразоблаченным до конца. По-види-
мому, сами Ильф и Петров чувствовали некоторую неудовлетво-
ренность как творцы интересного сатирического образа. Быть
может, они сами говорили себе: мы тебя, Остап Бендер, породили,
мы тебя и убьем.
Именно так и заканчивается второй роман. Остап Бендер
физически не умирает. Он говорит о себе, что намерен оставить
свои плутни и переквалифицироваться в управдомы. Но он тер-
пит полное моральное банкротство. Авторы выносят ему приговор,
более жестокий и более справедливый: Остап Бендер высмеян
насмерть, убит своим же собственным оружием.
Во втором романе появляется тот широкий общественный
фон, которого явно не хватает в первом. Авторы по сути не вы-
ходят из рамок сатирического романа. Действие развивается в
малом мирке мещанских страстишек. Но время от времени мы
слышим шум настоящей большой жизни, встают картины вели-
кого социалистического строительства. Символичны и полны глу-
бокого смысла те страницы, где рассказано, как пассажиры
«Антилопы», вынужденные свернуть с шоссе, прячутся в овраге
и смотрят, как мчатся одна за другой машины настоящего авто-
14
пробега. Остап Бендер и его спутники чувствуют, что мимо них
пронеслась подлинная большая жизнь, а они безнадежно отстали,
осмеяны, выброшены.
В городе Черноморске нарисована, как бы мимоходом, кар-
тина большого и оживленного порта. Там кипит новая жизнь,
и на этом фоне жалкими выглядят похождения миллионеров Ко-
рейко и Остапа Бендера.
Таким образом, в «Золотом теленке» показан подлинный ис-
торический масштаб того мирка, в котором Остап Бендер счи-
тается по-своему «сильным человеком». В центре сатирического
обличения все те же мелкие люди, мещане, обыватели. Однако
среди них есть хищники иного калибра, чем в «Двенадцати
стульях»,— более крупные противники, более опасные враги
нового строя. Это жулики, расхитители общественной собствен-
ности, которые прямо или косвенно соприкасаются с уголовным
миром.
Расширяются и самые объекты обличения — огонь сатиры
писатели направляют в романе и против бюрократов и приспособ-
ленцев. Не случайно обобщенный образ «Геркулеса» приобрел
нарицательный смысл, стал воплощением бюрократизма и чинов-
ничьего равнодушия.
Самое же главное заключается в том, что из торжествующего
героя Остап Бендер превращается в неудачника, терпящего одно
поражение за другим. Великий комбинатор приобретает в конце
концов свой «миллион», но теряет веру в свои эгоистические прин-
ципы. Бледнеет его остроумие, пропадает привлекательность. Он
лишается своих сообщников и остается один. Авторы постепенно
развенчивают его и последовательно подводят к комически-дра-
матическому финалу.
Совершенно лишним, чужим, как бы ловко он ни приспособ-
лялся, выглядит Остап в поезде с советскими и иностранными
журналистами, который идет на строительство Восточной Маги-
страли (читай: Турксиб). А когда осуществляется наконец его
мечта и Остап получает вожделенный миллион, он оказывается
окончательно выброшенным из жизни. Тут и проявляется со всей
силой основная идея романа. Она в том, что богатый частный
собственник невозможен, нелеп, бессмысленен в социалистическом
обществе. Так авторы морально убивают порожденного ими ге-
роя частнособственнической наживы.
«Золотой теленок» не просто продолжение «Двенадцати
стульев», а дальнейшее развитие темы. Юмористические краски
15
во втором романе не менее ярки, чем в первом, а сатира обнару-
живает более высокую ступень политической заостренности. «Зо-
лотой теленок» свидетельствует о большей идейной и художе-
ственной зрелости авторов.
Кто же он, Остап Бендер, сатирический герой, которому
суждено было пережить свое время и остаться в художествен-
ной литературе, переходя от одного поколения читателей к дру-
гому? Мы не скажем, что этот литературный тип бессмертен. Но
не подлежит сомнению, что он долголетен.
Можно было бы сказать, что он жулик. Однако это неполное
и неточное определение.
Остап Бендер — порождение того времени, когда капитализм
ликвидирован в своих основах, но социализм еще не победил
окончательно. В период нэпа традиции хитроумного комбинатор-
ства как бы обрели временную силу и не случайно именно тогда
и возникла фигура Остапа Бендера. Он живет и временно расцве-
тает только в атмосфере комбинаций, мелочных расчетов, азарт-
ной игры, надувательства.
Остап Бендер — воинствующий мещанин. Он не хочет при-
способляться к социализму и мечтает о «Рио-де-Жанейро», о
блеске и соблазнах большого капиталистического города. Он не
хочет работать и принципиально враждебен всякому коллективу.
Он самоуверен и презирает всех, кто живет честным трудом.
Основная черта в Остапе Бендере — цинизм. Он издевается
над всеми высокими и благородными понятиями, никого не лю-
бит, кроме' самого себя. Он уважает только деньги — «миллион»,
как силу, которая может дать ему полную свободу и насытить
мещанский аппетит.
Но если бы Ильф и Петров наградили Остапа Бендера только
этими качествами, то у них вышла бы двуногая схема авантюри-
ста-приобретателя. Ее можно было бы заполнить юмористическими
эпизодами, но сатира выглядела бы бледно и неубедительно.
Авторы придали ему еще и другие черты. От этого Остап
Бендер стал живым человеком, а роман приобрел сатирическую
значительность. Великий комбинатор всегда весел, энергичен, на-
ходчив, умен. Он даже привлекает к себе некоторой, если угодно,
«широтой» своей натуры.
Ильф и Петров не побоялись того, что их отрицательный
герой сможет внушить читателям некоторую симпатию. Незауряд-
16
ность его натуры заставляет читателя жалеть, что способности
Остапа растрачиваются понапрасну. Глупый Остап Бендер не
был бы интересен и, главное, не был бы опасен.
Ильф и Петров в сатирических романах разоблачали опас-
ного врага, умного мещанина, способного замутить своим циниз-
мом чистоту новых моральных отношений. В «Золотом теленке»
несравненно меньше и советских пошехонцев, которых может
обвести вокруг пальца нахальный циник Остап Бендер. Караси-
обыватели постепенно исчезают. Новый, социалистический быт все
больше вытесняет, выкуривает мещанство из его клоповников,
что символизирует в романе и конец «Вороньей слободки».
Мы видим, как увядает, блекнет и сам Остап Бендер, видим,
как впервые ощущает растерянность этот самоуверенный человек,
когда в вагоне поезда пытается похвастать перед советской мо-
лодежью своим миллионом. Он становится жалким, и читатель
смеется над его глупостью, когда, увешанный золотыми блюдами,
с набором часов, с кольцами и брошками в карманах, он пере-
водит границу и попадает в капиталистический «рай». Последняя
комбинация «Великого комбинатора» бесславно провалилась. Бен-
дер оказался в дураках...
Мы уже говорили, что сатирические романы это как бы вер-
шины творчества Ильфа и Петрова. Они написали, кроме того,
немалое число рассказов, новелл, очерков, фельетонов, пьес, кино-
сценариев. Это словно предгорья и отроги основного литератур-
ного массива.
Они так же сверкают юмором, в них та же неистощимость
веселого смеха, богатая выдумка, меткость карикатурных харак-
теристик. И та же сатирическая направленность. Ильф и Петров
ведут борьбу против неизменных своих врагов — против мещан-
ства, пошлости, бюрократизма, равнодушия.
Следует особо отметить те фельетоны, которые, начиная
с 1932 года, Ильф и Петров печатали в «Правде»: «Веселящаяся
единица», «Безмятежная тумба», «Костяная нога», «Директивный
бантик» и другие. Интересен и значителен самый факт участия
Ильфа и Петрова в «Правде». Они пришли сюда не как писатели
«со стороны», не как случайные литераторы, для которых основ-
ная жизнь — в книге, в журнале, а газета только эпизод, только
визит от случая к случаю.
Ильф и Петров были радушно приняты редакцией руководя-
2
И. Ильф, Е. Петров, tn. I
17
щего, центрального органа советской печати. Они сотрудничали
в газете как писатели-журналисты, как активные члены редак-
ционного коллектива. Это значило,, что партия высоко и по заслу-
гам оценила сатирическое творчество Ильфа и Петрова.
«Правда» была политической школой для писателей, она по-
могала им как фельетонистам добиваться большей идейной за-
остренности своих выступлений. Работа в «Правде» расширила
их идейный кругозор. Ильф и Петров создали свой оригиналь-
ный тип художественно-сатирического газетного фельетона. Он
отличается от фельетона Михаила Кольцова, в котором при всей
художественности все же первое место принадлежит элементу
публицистичности.
Для фельетониста, так сказать, «чистой воды» частный слу-
чай является основным содержанием произведения. Автор может
и отойти от подлинного факта или явления, может иногда заме-
нить настоящие имена и адреса вымышленными, но по сути он не
уйдет далеко от частного случая. Даже самый талантливый
фельетонист пользуется средствами и приемами художественного
вымысла лишь весьма ограниченно.
Писатель в фельетоне позволяет себе несравненно большую
свободу. Конкретный случай служит для него лишь отправным
пунктом. Публицистическая действенность фельетона его интере-
сует в меньшей степени. Его влечет к созданию художественного
типического образа.
Конкретные явления вмещаются в поле зрения фельетониста
лишь в той мере, в какой они нужны для публицистической цели.
Поэтому живые люди тоже предстают в фельетоне только одной
своей стороной — функциональной, служебной. От этого у них
плоскостной вид. Они имеют как бы только одно измерение, слов-
но вырезаны из картона. Мы ничего не знаем об их жизни, кроме
того, что они совершили то или иное дело, хорошее или дурное.
Глаз писателя-художника воспринимает жизнь по-иному.
Писатель непременно хочет заглянуть и в другие стороны явле-
ния или биографии человека. Писателю нужен человек в трех
измерениях — объемный, рельефный. Только такой человек обре-
тает подлинную жизнь, становится типическим характером.
Писатель жертвует конкретностью в угоду художественной целост-
ности. Прокуроры с живым интересом хватаются за фельетон
публициста-газетчика. Им нечего делать с фельетоном писателя.
Ильф и Петров создали фельетон-новеллу, фельетон-рассказ.
Некоторые их фельетоны по литературному характеру прибли-
18
жаются к сказкам Щедрина. Они лаконичны, пронизаны юмором,
дают до предела сжатый художественно-сатирический образ вы-
смеиваемого явления.
Фельетоны Ильфа и Петрова в большинстве своем не кон-
кретные фельетоны, то есть не такие, в которых фигурируют
определенные лица со своим адресом, с подлинными именами.
Но это и не просто выдуманные или, как говорят, «высосанные
из пальца» явления и лица. В основе фельетона — наблюдение
над подлинными фактами. Авторы умеют подмечать характерные
черты и черточки и сливать их в одном обобщенном образе, ко-
торый приобретает совершенную жизненность.
Нетрудно заметить, что в. фельетонах, напечатанных в
«Правде», мишень для сатирического обстрела значительно круп-
нее, чем в «Двенадцати стульях». Ильф и Петров включаются в
общую борьбу партийной печати за воспитание коммунистических
черт в характере и поведении советского человека. Это борьба
против опошления высоких и благородных идей. С такого рода
опошлением мы встречаемся, например, в фельетоне «Веселящая-
ся единица». Сатирический смех приобретает в нем поистине убий-
ственную силу. Меткость образа такова, что он врезывается на-
долго в память.
Известны слова В. И. Ленина о том, что талантливая сатира
требует и глубокого знания жизни. Ильф и Петров непрерывно
расширяли круг своих наблюдений и все глубже всматривались
в процессы коренного общественного переустройства страны.
Сатира их становилась целенаправленней, острее. Поэтому такое
широкое общественное звучание приобрели их выступления в
«Правде».
В 1935 году Ильф и Петров побывали в США. Очерки их
путешествия составили книгу «Одноэтажная Америка». Заглавие
книги выразительно говорит о ее содержании. Америка небоскре-
бов многократно описана и, так сказать, давно открыта. Ильф
и Петров открывают новую Америку — обширную страну неболь-
ших, провинциальных городков, поселков, одиноко стоящих ферм
и бесконечных, превосходно оборудованных для дальнего путе-
шествия автострад.
Конечно, Ильф и Петров хорошо знают, что небоскребы
играют решающую роль в экономических и политических судь-
бах США. Небоскребы — это цитадели, храмы, центры могуще-
2* 19
ственных монополий, дворцы всевластного доллара. Истина аУа>
риканского империализма познается на знаменитой Пятой авеню,
в квартале миллиардеров, на Бродвее, где назойливая реклама
кричит о богатстве американской буржуазии, и в кварталах Гар-
лема, где нищета вопиет о себе грязью улиц и лохмотьями жи-
телей. Быт и нравы американских верхов и низов хорошо знакомы
миру. Они и составляют пресловутый «американский образ
жизни».
Ильфа и Петрова привлекала та Америка, которая всего мень-
ше посещалась корреспондентами и туристами. Это — Америка
«среднего американца», так называемого «простого американца».
Это характерно для Ильфа и Петрова. Они въезжали в США
как бы не с парадного подъезда, желая собственными глазами
взглянуть на ту Америку, которая не кричит о себе пронзитель-
ными голосами больших буржуазных газет, а молчит и ведет
«незаметную» жизнь. Это совсем не значит, что Ильф и Петров
уклонялись от больших и серьезных социальных проблем. Нет,
эти проблемы все время стоят перед ними, но они, верные своему
сатирическому призванию, стремились разоблачить капитализм,
начиная «с другого конца», пытаясь проникнуть в душу рядового
американца.
Ильф и Петров проехали тысячи миль по американскому
континенту. Они нигде долго не задерживались. Однако их впе-
чатления нельзя назвать мимолетными и поверхностными.
В своих очерках они открывают разительный контраст между
ушедшей далеко вперед техникой и примитивным, убогим духов-
ным миром американского обывателя. Авторы отдают должное
«сервису», удобству и комфорту домашнего быта, превосходного
обслуживания туристов. Но какой же непроходимой скукой веет
от этого стандартизованного американского уюта!
Наблюдения Ильфа и Петрова глубоки и серьезны. Они от-
мечают трудолюбие американского народа, его деловитость.
Ильф и Петров встречали на своем пути немало честных труже-
ников. Для таких людей у авторов есть хорошие, теплые слова.
Американский простой народ мог бы стать большой общественной
силой в своем государстве, но на деле он бесправен. Крупная,
империалистическая буржуазия монополизировала все: промыш-
ленность, власть, культуру, просвещение. Она в совершенстве
овладела искусством оглупления народа.
«Одноэтажная Америка» — это во многом смешная книга,
но вместе с тем и книга глубоко поучительная.
20
Американские впечатления дали Ильфу и Петрову материал
еще для одного произведения—большого рассказа «Тоня». Он
отмечен чертами, новыми в творчестве сатириков. Это рассказ
о простых советских людях, вынужденных жить в капиталисти-
ческом обществе, среди чужих и чуждых им людей. Сатира со-
седствует в этом произведении с лирикой. Образы молодой совет-
ской женщины Тони Говорковой и ее мужа Кости, как и других
членов советской колонии, написаны мягкими, акварельными
красками.
Рассказ значителен по своей теме и звучанию и отличается
высоким литературным мастерством. Простые советские люди, вос-
питанные в социалистическом обществе, не могут нормально жить
в капиталистическом мире. Им не хватает воздуха чистых челове-
ческих отношений. Они задыхаются. Им скучно, их тянет к труду,
к здоровому, осмысленному существованию. Пресловутый «амери-
канский образ жизни» не может ни соблазнить, ни испортить этих
хороших советских молодых людей. В рассказе нет нарочитой тен-
денции. Он прост, подкупает своей скромной правдивостью. А как
убедительно раскрывается в нем превосходство социалистической
морали над буржуазными нравами. Рассказ «Тоня» как бы зна-
меновал в творчестве Ильфа и Петрова пробу нового жанра.
В этом произведении авторы прямо обращаются к изображению
положительного героя, к раскрытию его духовного мира.
Литературное содружество Ильфа и Петрова продолжалось
всего десять лет. Оно оборвалось неожиданно и в полном рас-
цвете таланта двуединого автора. 13 апреля 1937 года Ильф
умер от туберкулеза. Незавершенными остались многие планы и
замыслы. О них свидетельствуют- записные книжки Ильфа, на-
броски и эскизы задуманных произведений.
Евгений Петров осиротел. Он продолжал работу, которую
они начали вместе. Памяти Ильфа он собирался посвятить боль-
шое произведение, но, к сожалению, не успел этого сделать. Со-
хранились его воспоминания о друге, опубликованные вместе
с последним произведением Ильфа «Записные книжки», и план
неосуществленной книги «Мой друг Ильф», которая обещала быть
содержательной и интересной.
Произведения, написанные Евгением Петровым после смерти
Ильфа, свидетельствуют о неистощимой плодовитости, о свер-
кающем остроумии. Их тематика становилась все более разно-
образной. Оставшись один, он как бы продолжал писать за двоих.
В сатирической комедии «Остров мира» осмеян либеральный па-
27
цифизм, вскрыты причины возникновения второй мировой войны.
Он писал киносценарии, статьи, очерки, вел значительную редак-
торскую и организаторскую работу в «Литературной газете» и
в журнале «Огонек». Им был начат большой роман о будущем.
Преждевременная смерть прервала его жизнь на фронте.
Евгений Петров погиб в 1942 году, возвращаясь из осажденного
Севастополя. Героической обороне этого города посвящены его
последние очерки,
Произведения Ильфа и Петрова живут. Их литературные
краски не поблекли от времени. Читатели нового поколения
смеются так же весело и заразительно, как смеялись их первые
читатели. Но, посмеявшись, они задумываются всерьез над
содержанием веселой и злой сатиры Ильфа и Петрова, которая
и сегодня активно помогает искоренять пережитки капитализма
в нашей стране, бороться с тунеядцами, с мещанскими навыками,
i привычками и вкусами, содействует коммунистическому воспита-
,нию трудящихся..
Д. Заславский
ДВОЙНАЯ АВТОБИОГРАФИЯ
Составить автобиографию автора «Двенадцати
стульев» довольно затруднительно. Дело в том, что
автор родился дважды: в 1897 году и в 1903 году.
В первый раз автор родился под видом Ильи Ильфа,
а во второй раз — Евгения Петрова.
Оба эти события произошли в городе Одессе.
Таким образом, уже с младенческого возраста
автор начал вести двойную жизнь. В то время как
одна половина автора барахталась в пеленках, другой
уже было шесть лет и она лазила через забор на клад-
бище, чтобы рвать сирень. Такое двойное существова-
ние продолжалось до 1925 года, когда обе половины
впервые встретились в Москве.
Илья Ильф родился в семье банковского служа-
щего и в 1913 году окончил техническую школу. С тех
пор он последовательно работал в чертежном бюро,
на телефонной станции, на авиационном заводе и на
фабрике ручных гранат. После этого был статисти-
ком, редактором юмористического журнала «Синдети-
кон», в котором писал стихи под женским псевдони-
мом, бухгалтером и членом Президиума Одесского
союза поэтов. После подведения баланса выяснилось,
что перевес оказался на литературной, а не бухгал-
терской деятельности, и в 1923 году И. Ильф приехал
в Москву, где и нашел свою, как видно окончатель-
ную, профессию — стал литератором, работал в газе-
тах и юмористических журналах.
23
Евгений Петров родился в семье преподавателя и
в 1920 году окончил классическую гимназию. В том
же году сделался корреспондентом Украинского теле-
графного агентства. После этого в течение трех лет
служил инспектором уголовного розыска. Первым его
литературным произведением был протокол осмотра
трупа неизвестного мужчины. В 1923 году Евг. Пе-
тров переехал в Москву, где продолжал образование
и занялся журналистикой. Работал в газетах и юмо-
ристических журналах. Выпустил несколько книже-
чек юмористических рассказов.
После стольких приключений разрозненным частям
удалось наконец встретиться. Прямым следствием
этого и явился роман «Двенадцать стульев», написан-
ный в 1927 году в Москве.
В таких случаях авторов обычно спрашивают, как
это они пишут вдвоем. Интересующимся можем ука-
зать на пример певцов, которые поют дуэты и чувст-
вуют себя при этом отлично.
После «Двенадцати стульев» нами выпущены в
свет — сатирическая повесть «Светлая личность» и две
серин гротескных новелл: «Необыкновенные истории
из жизни города Колоколамска» и «1001 день, или
Новая Шахерезада».
Сейчас мы пишем роман под названием «Великий
комбинатор» и работаем над повестью «Летучий
голландец». Мы входим в недавно образовавшуюся
литературную группу «Клуб чудаков».
Несмотря на такую согласованность действий, по-
ступки авторов бывают иногда глубоко индивидуаль-
ными. Так, например, Илья Ильф женился в 1924, а
Евгений Петров в 1929 году.
Илья Ильф, Евг. Петров
Сочинено 25 июля 1929 г.
Москва
ПОСВЯЩАЕТСЯ
ВАЛЕНТИНУ ПЕТРОВИЧУ
КАТАЕВУ
ДВЕНАДЦАТЬ
СТУЛЬЕВ
Рисунки художника
М. Ч Е Р Е М Н Ы X
Часть первая
СТАРГОРОДСКИЙ ЛЕВ
Глава /
БЕЗ ЕН ЧУ К И «НИМФЫ»
В уездном городе N было так много парикмахер-
ских заведений и бюро похоронных процессий, что
казалось, жители города рождаются лишь затем,
чтобы побриться, остричься, освежить голову вежета-
лем и сразу же умереть. А на самом деле в уездном
городе N люди рождались, брились и умирали доволь-
но редко. Жизнь города N была тишайшей. Весенние
вечера были упоительны, грязь под луною сверкала,
как антрацит, и вся молодежь города до такой степени
была влюблена в секретаршу месткома коммуналь-
ников, что это мешало ей собирать членские взносы.
Вопросы любви п смерти не волновали Ипполита
Матвеевича Воробьянинова, хотя этими вопросами по
роду своей службы он ведал с девяти утра до пяти
вечера ежедневно с получасовым перерывом для зав-
трака.
По утрам, выпив из морозного, с жилкой, стакана
свою порцию горячего молока, поданного Клавдией
Ивановной, он выходил из полутемного домика на
просторную, полную диковинного весеннего света
улицу имени товарища Губернского. Это была прият-
нейшая из улиц, какие встречаются в уездных городах.
По левую руку за волнистыми зеленоватыми стеклами
серебрились гробы похоронного бюро «Нимфа». Спра-
ва за маленькими, с обвалившейся замазкой окнами
27
угрюмо возлежали дубовые пыльные и скучные гробы
гробовых дел мастера Безеичука. Далее «Цирульный
мастер Пьер и Константин» обещал своим потреби-
телям «холю ногтей» и «ондулянсион на дому». Еще
дальше расположилась гостиница с парикмахерской,
а за нею на большом пустыре стоял палевый теленок
и нежно лизал поржавевшую, прислоненную к одиноко
торчащим воротам вывеску:
ПОГРЕБАЛЬНАЯ КОНТОРА
«МИЛОСТИ ПРОСИМ»
Хотя похоронных депо было множество, но клиен-
тура у них была небогатая. «Милости просим» лоп-
нуло еще за три года до того, как Ипполит Матвеевич
осел в городе N, а мастер Безенчук пил горькую и
даже однажды пытался заложить в ломбарде свой
лучший выставочный гроб.
Люди в городе N умирали редко, и Ипполит Матве-
евич знал это лучше кого бы то ни было, потому что
служил в загсе, где ведал столом регистрации смертей
и браков.
Стол, за которым работал Ипполит Матвеевич, по-
ходил на старую надгробную плиту. Левый угол его
был уничтожен крысами. Хилые его ножки тряслись
под тяжестью пухлых папок табачного цвета с запи-
сями, из которых можно было почерпнуть все сведения
о родословных жителей города N и о генеалогических
древах, произросших на скудной уездной почве.
В пятницу 15 апреля 1927 года Ипполит Матве-
евич, как обычно, проснулся в половине восьмого и
сразу же просунул нос в старомодное пенсне с золо-
той дужкой. Очков он не носил. Однажды, решив, что
носить пенсне негигиенично, Ипполит Матвеевич на-
правился к оптику и купил очки без оправы, с позоло-
ченными оглоблями. Очки с первого раза ему понра-
вились, но жена (это было незадолго до ее смерти)
нашла, что в очках он — вылитый Милюков, и он от-
дал очки дворнику. Дворник, хотя и не был близорук,
к очкам привык и носил их с удовольствием.
— Бонжур! — пропел Ипполит Матвеевич самому
себе, спуская ноги с постели. «Бонжур» указывало на
то, что Ипполит Матвеевич проснулся в добром рас-
положении. Сказанное при пробуждении «гут морген»
обычно значило, что печень пошаливает, что пятьде-
сят два года — не шутка и что погода нынче сырая.
Ипполит Матвеевич сунул сухощавые ноги в до-
военные штучные брюки, завязал их у щиколоток
тесемками и погрузился в короткие мягкие сапоги с
узкими квадратными носами. Через пять минут на
Ипполите Матвеевиче красовался лунный жилет, усы-
панный мелкой серебряной звездой, и переливчатый
люстриновый пиджачок. Смахнув со своих седин
оставшиеся после умывания росинки, Ипполит Матве-
евич зверски пошевелил усами, в нерешительности
потрогал рукою шероховатый подбородок, провел
щеткой по коротко остриженным алюминиевым воло-
сам и, учтиво улыбаясь, двинулся навстречу входив-
шей в комнату теще — Клавдии Ивановне.
— Эпполе-эт,— прогремела она,— сегодня я видела
дурной сон.
Слово «сои» было произнесено с французским про-
нонсом.
Ипполит Матвеевич поглядел на тещу сверху вниз.
Его рост доходил до ста восьмидесяти пяти сантимет-
ров, и с такой высоты ему легко и удобно было от-
носиться к теще с некоторым пренебрежением.
Клавдия Ивановна продолжала:
— Я видела покойную Мари с распущенными во-
лосами и в золотом кушаке.
От пушечных звуков голоса Клавдии Ивановны
дрожала чугунная лампа с ядром, дробью и пыльными
стеклянными цацками.
— Я очень встревожена. Боюсь, не случилось бы
чего.
Последние слова были произнесены с такой силой,
что каре волос на голове Ипполита Матвеевича ко5
лыхнулось в разные стороны. Он сморщил лицо и
раздельно сказал:
— Ничего не будет, маман. За воду вы уже вно-
сили?
Оказывается, что не вносили. Калоши тоже не были
помыты. Ипполит Матвеевич не любил своей тещи.
Клавдия Ивановна была глупа, и ее преклонный воз-
раст не позволял надеяться на то, что она когда-
нибудь поумнеет. Скупа она была до чрезвычайности,
и только бедность Ипполита Матвеевича не давала
развернуться этому захватывающему чувству. Голос
30
у нее был такой силы и густоты, что ему позавидовал
бы Ричард Львиное Сердце, от крика которого, как
известно, приседали кони. И кроме того,— что было
самым ужасным,— Клавдия Ивановна видела сны.
Она видела их всегда. Ей снились девушки в кушаках,
лошади, обшитые желтым драгунским кантом, двор-
ники, играющие на арфах, архангелы в сторожевых
тулупах, прогуливающиеся по ночам с колотушками
в руках, и вязальные спицы, которые сами собой пры-
гали по комнате, производя огорчительный звон. Пу-
стая старуха была Клавдия Ивановна. Вдобавок ко
всему под носом у нее выросли усы, и каждый ус был
похож на кисточку для бритья.
Ипполит Матвеевич, слегка раздраженный, вышел
из дому.
У входа в свое потасканное заведение стоял, при-
слонясь к дверному косяку и скрестив руки, гробовых
дел мастер Безенчук. От систематических крахов своих
коммерческих начинаний и от долговременного упо-
требления внутрь горячительных напитков глаза ма-
стера были ярко-желтыми, как у кота, и горели неуга-
симым огнем.
— Почет дорогому гостю! — прокричал он скоро-
говоркой, завидев Ипполита Матвеевича.— С добрым
утром!
Ипполит Матвеевич вежливо приподнял запятнан-
ную касторовую шляпу.
— Как здоровье тещеньки, разрешите узнать?
— Мр-мр-мр,— неопределенно ответил Ипполит
Матвеевич и, пожав прямыми плечами, проследовал
дальше.
— Ну, дай бог здоровьичка,— с горечью сказал
Безенчук,— одних убытков сколько несем, туды его
в качель!
И снова, скрестив руки на груди, прислонился
к двери.
У врат похоронного бюро «Нимфа» Ипполита
Матвеевича снова попридержали.
Владельцев «Нимфы» было трое. Они враз покло-
нились Ипполиту Матвеевичу и хором осведомились
о здоровье тещи.
31
— Здорова, здорова,— ответил Ипполит Матвее-
вич,— что ей делается! Сегодня золотую девушку
видела, распущенную. Такое ей было видение во
сне.
Три «нимфа» переглянулись и громко вздохнули.
Все эти разговоры задержали Ипполита Матве-
евича в пути, и он, против обыкновения, пришел на
службу тогда, когда часы, висевшие над лозунгом
«Сделал свое дело— и уходи», показывали пять минут
десятого..
Ипполита Матвеевича за большой рост, а особенно
за усы, прозвали в учреждении Мацистом, хотя у на-
стоящего Мациста никаких усов не было.
Вынув из ящика стола синюю войлочную подушеч-
ку, Ипполит Матвеевич положил ее на стул, придал
усам правильное направление (параллельно линии
стола) и сел на подушечку, немного возвышаясь над
тремя своими сослуживцами. Ипполит Матвеевич не
боялся геморроя, он боялся протереть брюки и потому
пользовался синим войлоком.
За всеми манипуляциями советского служащего
застенчиво следили двое молодых людей-—мужчина
и девица. Мужчина в суконном на вате пиджаке был
совершенно подавлен служебной обстановкой, запа-
хохм ализариновых чернил, часами, которые часто и
тяжело дышали, а в особенности строгим плакатом
«Сделал свое дело — и уходи». Хотя дела своего муж-
чина в пиджаке еще и не начинал, но уйти ему уже
хотелось. Ему казалось, что дело, по которому он при-
шел, настолько незначительно, что из-за него совестно
беспокоить такого видного седого гражданина, каким
был Ипполит Матвеевич. Ипполит Матвеевич и сам
понимал, что у пришедшего дело маленькое, что оно
терпит, а потому, раскрыв скоросшиватель № 2 и
дернув щечкой, углубился в бумаги. Девица, в длин-
ном жакете, обшитом блестящей черной тесьмой,
пошепталась с мужчиной и, теплея от стыда, стала
медленно подвигаться к Ипполиту Матвеевичу.
— Товарищ,— сказала она,— где тут...
Мужчина в пиджаке радостно вздохнул и неожи-
данно для самого себя гаркнул:
32
— Сочетаться!
Ипполит Матвеевич внимательно поглядел на пе-
рильца, за которыми стояла чета.
— Рождение? Смерть?
— Сочетаться,— повторил мужчина в пиджаке и
растерянно оглянулся по сторонам.
Девица прыснула. Дело было на мази. Ипполит
Матвеевич с ловкостью фокусника принялся за ра-
боту. Записал старушечьим почерком имена новобрач-
ных в толстые книги, строго допросил свидетелей, за
которыми невеста сбегала во двор, долго и нежно
дышал на квадратные штампы и, привстав, оттиски-
вал их на потрепанных паспортах. Приняв от
молодоженов два рубля и выдав квитанцию, Иппо-
лит Матвеевич сказал, усмехнувшись: «За соверше-
ние таинства»,—и поднялся во весь свой прекрасный
рост, по привычке выкатив грудь (в свое время он
нашивал корсет). Толстые желтые лучи солнца ле-
жали на его плечах, как эполеты. Вид у него был
несколько смешной, но необыкновенно торжествен-
ный. Двояковогнутые стекла пенсне лучились белым
прожекторным светом. Молодые стояли, как ба-
рашки.
— Молодые люди,— заявил Ипполит Матвеевич
выспренно,— позвольте вас поздравить, как говарива-
лось раньше, с законным браком. Очень, оч-чень при-
ятно видеть таких молодых людей, как вы, которые,
держась за руки, идут к достижению вечных идеалов.
Очень, оч-чень приятно!
Произнесши эту тираду, Ипполит Матвеевич по-
жал новобрачным руки, сел и, весьма довольный
собою, продолжал чтение бумаг из скоросшива-
теля № 2.
За соседним столом служащие хрюкнули в чер-
нильницы.
Началось спокойное течение служебного дня. Ни-
кто не тревожил стол регистрации смертей и браков.
В окно было видно, как граждане, поеживаясь от
весеннего холодка, разбредались по своим домам.
Ровно в полдень запел петух в кооперативе «Плуг и
молот». Никто этому не удивился. Потом раздались
3 И. Ильф, Е. Петров, tn. S
33
металлическое кряканье и клекот мотора. С улицы
имени товарища Губернского выкатился плотный клуб
фиолетового дыма. Клекот усилился. Из-за дыма
вскоре появились контуры уисполкомовского автомо-
биля Гос. № 1 с крохотным радиатором и громоздким
кузовом. Автомобиль, барахтаясь в грязи, пересек
Старопанскую площадь и, колыхаясь, исчез в ядови-
том дыму. Служащие долго еще стояли у окна, ком-
ментируя происшествие и ставя его в связь с возмож-
ным сокращением штата. Через некоторое время по
деревянным мосткам осторожно прошел мастер Бе-
зенчук. Он целыми днями шатался по городу, выпы-
тывая, не умер ли кто.
Служебный день подходил к концу. На соседней
желтенькой с белым колокольне что есть мочи за-
били в колокола. Дрожали стекла. С колокольни по-
сыпались галки, помитинговали над площадью и
унеслись. Вечернее небо леденело над опустевшей
площадью.
Ипполиту Матвеевичу пора было уходить. Все, что
имело родиться в этот день, родилось и было записано
в толстые книги. Все желающие повенчаться были по-
венчаны и тоже записаны в толстые книги. И не было
лишь, к явному разорению гробовщиков, ни одного
смертного случая. Ипполит Матвеевич сложил дела,
спрятал в ящик войлочную подушечку, распушил гре-
бенкой усы и уже было, мечтая об огнедышащем супе,
собрался пойти прочь, как дверь канцелярии распах-
нулась, на пороге ее появился гробовых дел мастер
Безенчук.
— Почет дорогому гостю,— улыбнулся Ипполит
Матвеевич.— Что скажешь?
Хотя дикая рожа мастера и сияла в наступивших
сумерках, но сказать он ничего не смог.
— Иу? — спросил Ипполит Матвеевич более
строго.
— «Нимфа», туды ее в качель, разве товар
дает? — смутно молвил гробовой мастер.— Разве ж
она может покупателя удовлетворить? Гроб — он
одного лесу сколько требует...
— Чего? — спросил Ипполит Матвеевич.
34
— Да вот «Нимфа»... Их три семейства с одной
торговлишки живут. Уже у них и матерьял не тот, и
отделка похуже, и кисть жидкая, туды ее в качель.
А я — фирма старая. Основан в тысяча девятьсот
седьмом году. У меня гроб — огурчик, отборный, лю-
бительский...
— Ты что же это, с ума сошел? — кротко спросил
Ипполит Матвеевич и двинулся к выходу.— Обалде-
ешь ты среди гробов.
Безенчук предупредительно рванул дверь, пропу-
стил Ипполита Матвеевича вперед, а сам увязался за
ним, дрожа как бы от нетерпения.
— Еще когда «Милости просим» было, тогда
верно! Против ихнего глазету ни одна фирма, даже в
самой Твери, выстоять не могла, туды ее в качель.
А теперь, прямо скажу, лучше моего’товара нет. И не
ищите даже.
Ипполит Матвеевич с гневом обернулся, посмотрел
секунду на Безенчука сердито и зашагал несколько
быстрее. Хотя никаких неприятностей по службе с ним
сегодня не произошло, но почувствовал он себя до-
вольно гадостно.
Три владельца «Нимфы» стояли у своего заведе-
ния в тех же позах, в каких Ипполит Матвеевич оста-
вил их утром. Казалось, что с тех пор они не сказали
друг другу ни слова, но разительная перемена в ли-
цах, таинственная удовлетворенность, томно мерцав-
шая в их глазах, показывала, что им известно кое-что
значительное.
При виде своих коммерческих врагов Безенчук
отчаянно махнул рукой, остановился и зашептал вслед
Воробьянинову:
— Уступлю за тридцать два рублика.
Ипполит Матвеевич поморщился и ускорил шаг.
— Можно в кредит,— добавил Безенчук.
Трое же владельцев «Нимфы» ничего не говорили.
Они молча устремились вслед за Воробьяниновым,
беспрерывно снимая на ходу картузы и вежливо кла-
няясь.
Рассерженный вконец глупыми приставаниями
гробовщиков,'Ипполит Матвеевич быстрее обыкновен-
3=
35
ного взбежал на
крыльцо, раздра-
женно соскреб осту-
пеньку грязь и, ис-
пытывая сильней-
шие приступы аппе-
тита, вошел в сени.
Навстречу ему из
комнаты вышел пы-
шущий жаром свя-
щенник церкви Фро-
ла и Лавра, отец Фе-
дор. Подобрав пра-
вой рукой рясу и не
обращая внимания
на Ипполита Матве-
евича, отец Федор
пронесся к выходу.
Тут Ипполит
Матвеевич заметил
излишнюю чистоту,
новый, режущий гла-
за беспорядок в рас-
становке немного-
численной мебели
и ощутил щекотание в носу, происшедшее от сильного
лекарственного запаха. В первой комнате Ипполита
Матвеевича встретила соседка, агрономша Кузнецова.
Она зашептала и замахала руками:
— Ей хуже, она только что исповедовалась. Не сту-
чите сапогами.
— Я не стучу,— покорно ответил Ипполит Матве-
евич.— Что же случилось?
Мадам Кузнецова подобрала губы и показала ру-
кой на дверь второй комнаты:
— Сильнейший сердечный припадок.
И, повторяя явно чужие слова, понравившиеся ей
своей значительностью, добавила:
— Не исключена возможность смертельного ис-
хода. Я сегодня весь день на ногах. Прихожу утром
за мясорубкой, смотрю — дверь открыта, в кухне
36
никого, в этой комнате тоже, ну, я думаю, что Клав-
дия Ивановна пошла за мукой для куличей. Она да-
веча собиралась. Мука теперь, сами знаете, если не
купишь заранее...
Мадам Кузнецова долго еще рассказывала бы про
муку, про дороговизну и про то, как она.нашла Клав-
дию Ивановну лежащей у изразцовой печки в совер-
шенно мертвенном состоянии, но стон, раздавшийся
из соседней комнаты, больно поразил слух Ипполита
Матвеевича. Он быстро перекрестился слегка онемев-
шей рукой и прошел в комнату тещи.
Глава И
КОНЧИНА МАДАМ ПЕТУХОВОЙ
Клавдия Ивановна лежала на спине, подсунув
одну руку под голову. Голова ее была в чепце интен-
сивно абрикосового цвета, который был в какой-то
моде в каком-то году, когда дамы носили «шантеклер»
и только начинали танцевать аргентинский танец
«танго».
Лицо Клавдии Ивановны было торжественно, но
ровно ничего не выражало. Глаза смотрели в по-
толок.
— Клавдия Ивановна!—позвал Воробьянинов.
Теща быстро зашевелила губами, но, вместо при-
вычных уху Ипполита Матвеевича трубных звуков,
он услышал стон, тихий, тонкий и такой жалостный,
что сердце его дрогнуло. Блестящая слеза неожиданно
быстро выкатилась из глаза и, словно ртуть, скольз-
нула по лицу.
— Клавдия Ивановна,— повторил Воробьяни-
нов,— что с вами?
Но он снова не получил ответа. Старуха закрыла
глаза и слегка завалилась на бок.
* В комнату тихо вошла агрономша и увела его за
руку, как мальчика, которого ведут мыться.
— Она заснула. Врач не велел ее беспокоить. Вы,
голубчик, вот что — сходите в аптеку. Нате квитан-
цию и узнайте, почем пузыри для льда.
Ипполит Л^атвеевич во всем покорился мадам Куз-
нецовой, чувствуя ее неоспоримое превосходство в по-
добных делах.
До аптеки бежать было далеко. По-гимназически,
зажав в кулаке рецепт, Ипполит Л^атвеевич торопливо
вышел на улицу.
Было уже почти темно. На фоне иссякающей зари
виднелась тщедушная фигура гробовых дел мастера
Безенчука, который, прислонясь к еловым воротам, за-
кусывал хлебом и луком. Тут же рядом сидели на
корточках три «нимфа» и, облизывая ложки, ели из
чугунного горшочка гречневую кашу. При виде Иппо-
лита Матвеевича гробовщики вытянулись, как сол-
даты. Безенчук обидчиво пожал плечами и, протянув
руку в направлении конкурентов, проворчал:
— Путаются, туды их в качель, под ногами.
Посреди Старопанской площади, у бюстика поэта
Жуковского с высеченной на цоколе надписью: «Поэ-
зия есть бог в святых мечтах земли», велись оживлен-
ные разговоры, вызванные известием о тяжелой бо-
лезни Клавдии Ивановны. Общее мнение собравшихся
горожан сводилось к тому, что «все там будем» и что
«бог дал, бог и взял».
Парикмахер «Пьер и Константин», охотно отзы-
вавшийся, впрочем, на имя «Андрей Иванович», и тут
не упустил случая выказать свои познания в медицин-
ской области, почерпнутые им из московского жур-
нала «Огонек».
— Современная наука,— говорил Андрей Ивано-
вич,— дошла до невозможного. Возьмите: скажем,
у клиента прыщик на подбородке вскочил. Раньше
до заражения крови доходило, а теперь в Москве,
говорят,— не знаю, правда это или неправда,— на
каждого клиента отдельная стерилизованная кисточка
полагается.
Граждане протяжно вздохнули.
38
— Это ты, Андрей, малость перехватил...
— Где же это видано, чтоб на каждого человека
отдельная кисточка? Выдумает же!
Бывший пролетарий умственного труда, а ныне па-
латочник Прусис даже разнервничался:
— Позвольте, Андрей Иванович, в Москве, по дан-
ным последней переписи, больше двух миллионов жи-
телей? Так, значит, нужно больше двух миллионов
кисточек? Довольно оригинально.
Разговор принимал горячие формы и черт знает до
чего дошел бы, если б в конце Осыпной улицы не
показался Ипполит Матвеевич.
— Опять в аптеку побежал. Плохи дела., значит.
— Помрет старуха. Недаром Безенчук по городу
сам не свой бегает.
— А доктор что говорит?
— Что доктор! В страхкассе разве доктора? И здо-
рового залечат!
«Пьер и Константин», давно уже порывавшийся
сделать сообщение на медицинскую тему, заговорил,
опасливо оглянувшись:
— Теперь вся сила в гемоглобине.
Сказав это, «Пьер и Константин» умолк.
Замолчали и горожане, каждый по-своему раз-
мышляя о таинственных силах гемоглобина.
Когда поднялась луна и ее мятный свет озарил
миниатюрный бюстик Жуковского, на медной его
спине можно было ясно разобрать написанное мелом
краткое ругательство.
Впервые подобная надпись появилась на бюстике
15 июня 1897 года в ночь, наступившую непосредст-
венно после открытия памятника. И как представи-
тели полиции, а впоследствии милиции ни старались,
хулительная надпись аккуратно возобновлялась каж-
дый день.
В деревянных с наружными ставнями домиках
уже пели самовары. Был час ужина. Граждане не
стали понапрасну терять время и разошлись. Подул
ветер.
Между тем Клавдия Ивановна умирала. Она то
просила пить, то говорила, что ей нужно встать и
39
сходить за отданными в починку парадными штибле-
тами Ипполита Матвеевича, то жаловалась на пыл«ь,
от которой, по ее словам, можно было задохнуться,
то просила зажечь все лампы.
Ипполит Матвеевич, который уже устал волно-
ваться, ходил по комнате. В голову ему лезли непри-
ятные хозяйственные мысли. Он думал о том, как
придется брать в кассе взаимопомощи аванс, бегать
за попом п отвечать на соболезнующие письма родст-
венников. Чтобы рассеяться немного, Ипполит Матве-
евич вышел на крыльцо. В зеленом свете луны стоял
гробовых дел мастер Безенчук.
— Так как же прикажете, господин Воробьяни-
нов?— спросил мастер, прижимая к груди картуз.
— Что ж, пожалуй,— угрюмо ответил Ипполит
Матвеевич.
— А «Нимфа», туды ее в качель, разве товар
дает! — заволновался Безенчук.
— Да пошел ты к черту! Надоел!
— Я ничего. Я насчет кистей и глазета. Как сде-
лать, туды ее в качель? Первый сорт, прима? Или
как?
— Без всяких кистей и глазетов. Простой деревян-
ный гроб. Сосновый. Понял?
Безенчук приложил палец к губам, показывая
этим, что он все понимает, повернулся и, балансируя
картузом, но все же шатаясь, отправился восвояси.
Тут только ИппОлит Матвеевич заметил, что мастер
смертельно пьян.
На душе Ипполита Матвеевича снова стало не-
обыкновенно гадостно. Он не представлял себе, как
будет приходить в опустевшую, замусоренную квар-
тиру. Ему казалось, что со смертью тещи исчезнут те
маленькие удобства и привычки, которые он с уси-
лиями создал себе после революции, похитившей
у него большие удобства и широкие привычки. «Же-
ниться? — подумал Ипполит Матвеевич.— На ком? На
племяннице начальника милиции, на Варваре Степа-
новне, сестре Прусиса? Или, может быть, нанять дом-
работницу? Куда там! Затаскает по судам. Да и на-
кладно».
40
Жизнь сразу почернела в глазах Ипполита Матве-
евича. Полный негодования и отвращения ко всему на
свете, он снова вернулся в дом.
Клавдия Ивановна уже не бредила. Высоко лежа
на подушках, она посматривала на вошедшего Иппо-
лита Матвеевича вполне осмысленно и, как ему пока-
залось, даже строго.
— Ипполит,— прошептала она явственно,— сядьте
около меня. Я должна рассказать вам...
Ипполит Матвеевич с неудовольствием сел, вгля-
дываясь в похудевшее усатое лицо тещи. Он попы-
тался улыбнуться и сказать что-нибудь ободряющее.
Но улыбка получилась дикая, а ободряющих слов
совсем не нашлось. Из горла Ипполита Матвеевича
вырвалось лишь неловкое пиканье.
— Ипполит,— повторила теща,— помните вы наш
гостиный гарнитур?
— Какой? — спросил Ипполит Матвеевич с преду-
предительностью, возможной лишь к очень больным
людям.
— Тот... Обитый английским ситцем...
— Ах, это в моем доме?
— Да, в Старгороде...
— Помню, отлично помню... Диван, дюжина
стульев и круглый столик о шести ножках. Мебель
была превосходная, гамбсовская... А почему вы вспо-
мнили?
Но Клавдия Ивановна не смогла ответить. Лицо
се медленно стало покрываться купоросным цветом.
Захватило почему-то дух и у Ипполита ААатвеевича.
Он отчетливо вспомнил гостиную в своем особняке,
симметрично расставленную ореховую мебель с гну-
тыми ножками, начищенный восковой пол, старин-
ный коричневый рояль и овальные черные рамочки
с дагерротипами сановных родственников на сте-
нах.
Тут Клавдия Ивановна деревянным, равнодушным
голосом сказала:
— В сиденье стула я зашила свои брильянты.
Ипполит Матвеевич покосился на старуху.
— Какие брильянты? — спросил он машинально,
41
но тут же спохватился.— Разве их не отобрали тогда,
во время обыска?
— Я спрятала брильянты в стул,— упрямо повто-
рила старуха.
Ипполит Матвеевич вскочил и, посмотрев на осве-
щенное керосиновой лампой каменное лицо Клавдии
Ивановны, понял, что она не бредит.
— Ваши брильянты! — закричал он, пугаясь силы
своего голоса.— В стул! Кто вас надоумил? Почему
вы не дали их мне?
— Как же было дать вам брильянты, когда вы
пустили по ветру имение моей дочери? — спокойно и
зло молвила старуха.
Ипполит Матвеевич сел и сейчас же снова встал.
Сердце его с шумом рассылало потоки крови по всему
телу. В голове начало гудеть.
— Но вы их вынули оттуда? Они здесь?
Старуха отрицательно покачала головой.
— Я не успела. Вы помните, как быстро и неожи-
данно нам пришлось бежать. Они остались в стуле,
который стоял между терракотовой лампой и ка-
мином.
— Но ведь это же безумие! Как вы похожи на
свою дочь! — закричал Ипполит Матвеевич полным
голосом.
И, уже не стесняясь тем, что находится у постели
умирающей, с грохотом отодвинул стул и засеменил
по комнате. Старуха безучастно следила за дейст-
виями Ипполита Матвеевича.
— Но вы хотя бы представляете себе, куда эти
стулья могли попасть? Или вы думаете, быть может,
что они смирнехонько стоят в гостиной моего дома и
ждут, покуда вы придете забрать ваши р-регалии?
Старуха ничего не ответила.
У делопроизводителя загса от злобы свалилось
с носа пенсне и, мелькнув у колен золотой дужкой,
грянулось об пол.
— Как? Засадить в стул брильянтов на семьдесят
тысяч! В стул, на котором неизвестно кто сидит!..
Тут Клавдия Ивановна всхлипнула и подалась
всем корпусом к краю кровати. Рука ее, описав полу-
42
круг, пыталась ухватить Ипполита Матвеевича, но
тотчас же упала на стеганое фиолетовое одеяло.
Ипполит Матвеевич, повизгивая от страха, бро-
сился к соседке.
— Умирает, кажется!
Агрономша деловито перекрестилась и, не скрывая
своего любопытства, вместе с мужем, бородатым
агрономом, побежала в дом Ипполита Матвеевича.
Сам Воробьянинов ошеломленно забрел в городской
сад.
Покуда чета агрономов со своей прислугой при-
бирала в комнате покойной, Ипполит Матвеевич
бродил по саду, натыкаясь на скамьи и принимая
окоченевшие от ранней весенней любви парочки за
кусты.
В голове Ипполита Матвеевича творилось черт
знает что. Звучали цыганские хоры, грудастые дам-
ские оркестры беспрерывно исполняли «танго-амапа»,
представлялись ему московская зима и черный длин-
ный рысак, презрительно хрюкающий на пешеходов.
Многое представлялось Ипполиту Матвеевичу: и оран-
жевые упоительно дорогие кальсоны, и лакейская пре-
данность, и возможная поездка в Канны.
Ипполит Матвеевич зашагал медленнее и вдруг
споткнулся о тело гробовых дел мастера Безенчука.
Мастер спал, лежа в тулупе поперек садовой дорожки.
От толчка он проснулся, чихнул и живо встал.
— Не извольте беспокоиться, господин Воробьяни-
нов,— сказал он горячо, как бы продолжая начатый
давеча разговор.— Гроб — он работу любит.
— Умерла Клавдия Ивановна,— сообщил за-
казчик.
— Ну, царствие небесное,— согласился Безен-
чук.— Преставилась, значит, старушка... Старушки,
они всегда проставляются... Или богу душу отдают,—
это смотря какая старушка. Ваша, например, малень-
кая и в теле,— значит, преставилась. А например, ко-
торая покрупнее да похудее — та, считается, богу
душу отдает...
— То есть как это считается? У кого это счи-
тается?
43
— У нас и считается. У мастеров. Вот вы, напри-
мер, мужчина видный, возвышенного роста, хотя и
худой. Вы, считается, ежели, не дай бог, помрете, что
в ящик сыграли. А который человек торговый, бывшей
купеческой гильдии, тот, значит, приказал долго жить.
А если кто чином поменьше, дворник, например, или
кто из крестьян, про того говорят: перекинулся или
ноги протянул. Но самые могучие когда помирают,
железнодорожные кондуктора или из начальства кто,
то считается, что дуба дают. Так про них и говорят:
«А наш-то, слышали, дуба дал».
Потрясенный этой странной классификацией чело-
веческих смертей, Ипполит Матвеевич спросил:
— Ну, а когда ты помрешь, как про тебя мастера
окажут?
— Я— человек маленький. Скажут: «гигнулся Бе-
зенчук». А больше ничего не скажут,— и строго доба-
вил:— Мне дуба дать или сыграть в ящик — невоз-
можно: у меня комплекция мелкая... А с гробом как,
господин Воробьянинов? Неужто без кистей и глазету
ставить будете?
Но Ипполит Матвеевич, снова потонув в ослепи-
тельных мечтах, ничего не ответил и двинулся вперед.
Безенчук последовал за ним, подсчитывая что-то на
пальцах и, по обыкновению, бормоча.
Луна давно сгинула. Было по-зимнему холодно.
Лужи снова затянуло ломким вафельным льдом. На
улице имени товарища Губернского, куда вышли спут-
ники, ветер дрался с вывесками. Со стороны Старо-'
панской площади, со звуками опускаемой шторы, вы-
ехал пожарный обоз на тощих лошадях.
Пожарные, свесив парусиновые ноги с площадки,
мотали головами в касках и пели нарочито против-
ными голосами:
Нашему брандмейстеру слава,
Нашему дорогому товарищу Насосову сла-ава!..
— На свадьбе у Кольки, брандмейстерова сына,
гуляли,— равнодушно сказал Безенчук и почесал под
тулупом грудь.— Так неужто без глазету и без всего
делать?
44
Как раз к этому времени Ипполит Матвеевич уже
решил все. «Поеду,— решил он,— найду. А там по-
смотрим». И в брильянтовых мечтах даже покойница
теща показалась ему милее, чем была. Он повернулся
к Безенчуку:
— Черт с тобой! Делай! Глазетовый! С кистями!
Глава III
«ЗЕРЦАЛО ГРЕШНОГО»
Исповедав умирающую Клавдию Ивановну, свя-
щенник церкви Фрола и Лавра, отец Федор Востри-
ков, вышел из дома Воробьянинова в полном ажио-
таже и всю дорогу до своей квартиры прошел, рас-
сеянно глядя по сторонам и смущенно улыбаясь.
К концу дороги рассеянность его дошла до такой сте-
пени, что он чуть было не угодил под уисполкомовский
автомобиль Гос. № 1. Выбравшись из фиолетового
тумана, напущенного адской машиной, отец Востриков
пришел в совершенное расстройство и, несмотря на
почтенный сан и средние годы, проделал остаток пути
фривольным полугалопом.
Матушка Катерина Александровна накрывала к
ужину. Отец Федор в свободные от всенощной дни
любил ужинать рано. Но сейчас, сняв шляпу и теплую,
на ватине, рясу, батюшка быстро проскочил в спальню,
к удивлению матушки, заперся там и глухим голосом
стал напевать «Достойно есть».
Матушка присела на стул и боязливо зашеп-
тала:
— Новое дело затеял...
Порывистая душа отца Федора не знала покоя. Не
знала она его никогда. Ни тогда, когда он был вос-
питанником духовного училища, Федей, ни когда он
был усатым семинаристом, Федор Иванычем. Перейдя
из семинарии в университет и проучившись на юриди-
ческом факультете три года, Востриков в 1915 году
45
убоялся возможной мобилизации и снова пошел по
духовной. Сперва был рукоположен в диаконы, а по-
том посвящен в сан священника и назначен в уездный
город N. И всегда, во всех этапах духовной и граж-
данской карьеры, отец Федор оставался стяжа-
телем.
Мечтал отец Востриков о собственном свечном за-
воде. Терзаемый видением больших заводских бараба-
нов, наматывающих толстые восковые канаты, отец
Федор изобретал различные проекты, осуществление
которых должно было доставить ему основной и обо-
ротный капиталы для покупки давно присмотренного
в Самаре заводика.
Идеи осеняли отца Федора неожиданно, и он сей-
час же принимался за работу. Отец Федор начинал
варить мраморное стирочное мыло; наваривал его
пуды, но мыло, хотя и заключало в себе огромный
процент жиров, не мылилось и вдобавок стоило втрое
дороже, чем «плуг-и-молотовское». Мыло долго потом
мокло и разлагалось в сенях, так что Катерина Але-
ксандровна, проходя мимо него, даже всплаки-
вала. А еще потом мыло выбрасывали в выгребную
яму.
Прочитав в каком-то животноводческом журнале,
что мясо кроликов нежно, как у цыпленка, что пло-
дятся они во множестве и что разведение их может
принести рачительному хозяину немалые барыши, отец
Федор немедленно обзавелся полдюжиной произво-
дителей, и уже через два месяца собака Нерка, испу-
ганная неимоверным количеством ушастых сущесъв,
заполнивших двор и дом, сбежала неизвестно куда.
Проклятые обыватели города N оказались чрезвы-
чайно консервативными и с редким единодушием не
покупали востриковских кроликов. Тогда отец Федор,
переговорив с попадьей, решил украсить свое меню
кроликами, мясо которых превосходит по вкусу мясо
цыплят. Из кроликов приготовляли жаркое, битки,
пожарские котлеты; кроликов варили в супе, пода-
вали к ужину в холодном виде и запекали в бабки.
Это не привело ни к чему. Отец Федор подсчитал,
что при переходе исключительно на кроличий паек
46
семья сможет съесть за месяц не больше сорока жи-
вотных, в то время как ежемесячный приплод соста-
вляет девяносто штук, причем число это с каждым
месяцем будет увеличиваться в геометрической про-
грессии.
Тогда Востриковы решили давать домашние обеды.
Отец Федор весь вечер писал химическим каранда-
шом’ на аккуратно нарезанных листках арифметиче-
ской бумаги объявления о даче вкусных домашних
обедов, приготовляемых исключительно на свежем
коровьем масле. Объявление начиналось словами:
«Дешево и вкусно». Попадья наполнила эмалирован-
ную мисочку мучным клейстером, и отец Федор поздно
вечером налепил объявления на всех телеграфных
столбах и поблизости советских учреждений.
Новая затея имела большой успех. В первый же
день явилось семь человек, в том числе делопроизво-
дитель военкомата Бендин и заведующий подотделом
благоустройства Козлов, тщанием которого недавно
был снесен единственный в городе па-мятник ста-
рины— Триумфальная арка елисаветинских времен,
мешавшая, по его словам, уличному движению. Всем
им обед очень понравился. На другой день явилось
четырнадцать человек. С кроликов не успевали сди-
рать шкурки. Целую неделю дело шло великолепно,
и отец Федор уже подумывал об открытии неболь-
шого скорняжного производства, без мотора, когда
произошел совершенно непредвиденный случай.
Кооператив «Плуг и молот», который был заперт
уже три недели по случаю переучета товаров, от-
крылся, и работники прилавка, пыхтя от усилий, вы-
катили на задний двор, общий с двором отца Федора,
бочку гнилой капусты, которую и свалили в выгреб-
ную яму. Привлеченные пикантным запахом, кролики
сбежались к яме, и уже на другое утро среди нежных
грызунов начался мор. Свирепствовал он всего только
Три часа, но уложил двести сорок производителей и не
поддающийся учету приплод.
Ошеломленный отец Федор притих на целых два
месяца и взыграл духом только теперь, возвратясь
из дома Воробьянинова и запершись, к удивлению
47
матушки, в спальне. Все указывало на то, что отец
Федор озарен новой идеей, захватившей всю его душу.
Катерина Александровна косточкой согнутого
пальца постучала в дверь спальни. Ответа не было,
только усилилось пение. Через минуту дверь приот-
крылась, и в щели показалось лицо отца Федора, на
котором играл девичий румянец.
— Дай мне, мать, ножницы поскорее,— быстро
проговорил отец Федор.
— А ужин как же?
— Ладно. Потом.
Отец Федор схватил ножницы, снова заперся и по-
дошел к стенном} зеркалу в поцарапанной черной
раме.
Рядом с зеркалом висела старинная народная кар-
тинка «Зерцало грешного», печатанная с медной доски
и приятно раскрашенная рукой. Особенно утешило
отца Федора «Зерцало грешного» после неудачи с кро-
ликами. Лубок ясно показывал бренность всего зем-
ного. По верхнему его ряду шли четыре рисунка, под-
писанные славянской вязью, значительные и умиро-
творяющие душу: «Сим молитву деет, Хам пшеницу
сеет, Яфет власть имеет. Смерть всем владеет».
Смерть была с косою и песочными часами с крыль-
ями. Она была сделана как бы из протезов и орто-
педических частей и стояла, широко расставив ноги,
на пустой холмистой земле. Вид ее ясно говорил, что
неудача с кроликами —-дело пустое.
Сейчас отцу Федору больше понравилась картинка
«Яфет власть имеет». Тучный богатый человек с боро-
дою сидел в маленьком зальце на троне.
Отец Федор улыбнулся и, внимательно глядя на
себя в зеркало, начал подстригать свою благообраз-
ную бороду. Волосы сыпались на пол, ножницы скри-
пели, и через пять минут отец Федор убедился, что
подстригать бороду он совершенно не умеет. Борода
его оказалась скошенной на один бок, неприличной и
даже подозрительной.
Помаячив у зеркала еще немного, отец Федор обо-
злился, позвал жену и, протягивая ей ножницы, раз-
драженно сказал:
48
— Помоги мне хоть ты, матушка. Никак не могу
вот с волосищами своими справиться.
Матушка от удивления даже руки назад отвела.
— Что же ты над собой сделал? — вымолвила она
наконец.
— Ничего не сделал. Подстригаюсь. Помоги, по-
жалуйста. Вот здесь как будто скособочилось...
— Господи,— сказала матушка, посягая на ло»
коны отца Федора,— неужели, Феденька, ты к обнов-
ленцам перейти собрался?
Такому направлению разговора отец Федор обра-
довался.
— А почему, мать, не перейти мне к обновленцам?
А обновленцы что — не люди?
— Люди, конечно люди,— согласилась матушка
ядовито,— как же: по иллюзионам ходят, алименты
платят...
— Ну, и я по иллюзионам буду бегать.
— Бегай, пожалуйста.
— И буду бегать.
. — Добегаешься. Ты в зеркало на себя посмотри.
И действительно, из зеркала на отца Федора гля-
нула бойкая черноглазая физиономия с небольшой ди-
кой бородкой и нелепо длинными усами.
Стали подстригать усы, доводя их до пропорцио-
нальных размеров.
Дальнейшее еще более поразило матушку. Отец Фе-
дор заявил, что этим же вечером должен выехать по де-,
лу, и потребовал, чтобы Катерина Александровна сбега-
ла к брату-булочнику и взяла у него на неделю пальто с
барашковым воротником и коричневый утиный картуз.
— Никуда не пойду! — заявила матушка и за-
плакала.
Полчаса шагал отец Федор по комнате и, пугая
жену изменившимся своим лицом, молол чепуху. Ма-
тушка поняла только одно: отец Федор ни с того ни
с сего остригся, хочет в дурацком картузе ехать неиз-
вестно куда, а ее бросает.
— Не бросаю,— твердил отец Федор,— не бросаю,
через неделю буду назад. Ведь может же быть у че-
ловека дело. Может или не может?
4 И. Ильф, Е. Петров, т. 1
49
— Не может,— говорила попадья.
Отцу Федору, человеку в обращении с ближними
кроткому, пришлось даже постучать кулаком пО столу.
Хотя стучал он осторожно и неумело, так как никогда
этого раньше не делал, попадья все же очень испуга-
лась и, накинув платок, побежала к брату за штат-
ской одеждой.
Оставшись один, отец Федор с минуту подумал,
сказал: «Женщинам тоже тяжело»,— и вытянул из-под
кровати сундучок, обитый жестью. Такие сундучки
встречаются по большей части у красноармейцев.
Оклеены они полосатыми обоями, поверх которых
красуется портрет Буденного или картонка от папи-
росной коробки «Пляж» с тремя красавицами, лежа-
щими на усыпанном галькой батумском берегу. Сун-
дучок Востриковых, к неудовольствию отца Федора,
также был оклеен картинками, но не было там ни
Буденного, ни батумских красоток. Попадья залепила
все нутро сундучка фотографиями, вырезанными из
журнала «Летопись войны 1914 года». Тут было и
«Взятие Перемышля», и «Раздача теплых вещей ниж-
ним чинам на позициях», и мало ли что еще там
было.
Выложив на пол лежавшие сверху книги: комплект
журнала «Русский паломник» за 1903 год, толстен-
нейшую «Историю раскола» и брошюрку «Русский в
Италии», на обложке которой отпечатан был куря-
щийся Везувий, отец Федор запустил руку на самое
дно сундучка и вытащил старый, обтерханный женин
капор. Зажмурившись от запаха нафталина, который
внезапно ударил из сундучка, отец Федор, разрывая
кружевца и прошвы, вынул из капора тяжелую полот-
няную колбаску. Колбаска содержала в себе двадцать
золотых десяток — все, что осталось от коммерческих
авантюр отца Федора.
Он привычным движением руки приподнял полу
рясы и засунул колбаску в карман полосатых брюк.
Потом подошел к комоду и вынул из конфетной ко-
робки пятьдесят рублей трехрублевками и пятируб-
левками. В коробке оставалось еще двадцать рублей.
— На хозяйство хватит,— решил он.
50
Глава IV
МУЗА ДАЛЬНИХ СТРАНСТВИЙ
За час до прихода вечернего почтового поезда отец
Федор, в коротеньком, чуть ниже колен пальто и с
плетеной корзинкой, стоял в очереди у кассы и бояз-
ливо поглядывал на входные двери. Он боялся, что
матушка, противно его настоянию, прибежит на вок-
зал провожать, и тогда палаточник Прусис, сидевший
в буфете и угощавший пивом финагента, сразу его
узнает. Отец Федор с удивлением и стыдом посматри-
вал на свои открытые взорам всех мирян полосатые
брюки.
Посадка в бесплацкартный поезд носила обычный
скандальный характер. Пассажиры, согнувшись под
тяжестью преогромных мешков, бегали от головы
поезда к хвосту и от хвоста к голове. Отец Федор оше-
ломленно бегал со всеми. Он так же, как и все, гово-
рил с проводниками искательным голосом, так же, как
и все, боялся, что кассир дал ему «неправильный»
билет, и только впущенный наконец в вагон вернулся
к обычному спокойствию и даже повеселел.
Паровоз закричал полным голосом, и поезд тро-
нулся, увозя с собой отца Федора в неизвестную даль
по делу загадочному, но сулящему, как видно, боль-
шие выгоды.
Интересная штука — полоса отчуждения. Самый
обыкновенный гражданин, попав в нее, чувствует в
себе некоторую хлопотливость и быстро превращается
либо в пассажира, либо в грузополучателя, либо про-
сто в безбилетного забулдыгу, омрачающего жизнь и
служебную деятельность кондукторских бригад и пер-
ронных контролеров.
С той минуты, когда гражданин вступает в полосу
отчуждения, которую он по-дилетантски называет вок-
залом или станцией, жизнь его резко меняется. Сейчас
же к нему подскакивают Ермаки Тимофеевичи в бе-
лых передниках с никелированными бляхами на
сердце и услужливо подхватывают багаж. С этой ми-
4*
51
KAC&Aj
нуты гражданин уже
не принадлежит само-
му себе. Он — пасса-
жир и начинает испол-
нять все обязанности
пассажира. Обязанно-
сти эти многосложны,
но приятны.
Пассажир очень мно-
го ест. Простые смерт-
ные по ночам не едят,
но пассажир ест и но*
чью. Ест он жареного
цыпленка, который для
него дорог, крутые яй-
ца, вредные для желуд-
ка, и маслины. Когда
поезд прорезает стрел-
ку, на полках бряцают многочисленные чайники и
подпрыгивают завернутые в газетные кульки цы-
плята, лишенные ножек, с корнем вырванных пасса-
жирами.
Но пассажиры ничего этого не замечают. Они рас-
сказывают анекдоты. Регулярно через каждые три
минуты весь вагон надсаживается от смеха. Затем
наступает тишина, и бархатный голос докладывает
следующий анекдот:
— Умирает старый еврей. Тут жена стоит, дети.
«А Моня здесь?» — еврей спрашивает еле-еле.
«Здесь».— «А тетя Брана пришла?» — «Пришла».—
«А где бабушка? Я ее не вижу».— «Вот она стоит».—
«А Исак?» — «Исак тут».— «А дети?» — «Вот все
дети».— «Кто же в лавке остался?!»
Сию же секунду чайники начинают бряцать, и цып-
лята летают на верхних полках, потревоженные гро-
мовым смехом. Но пассажиры этого не замечают.
У каждого на сердце лежит заветный анекдот, кото-
рый, трепыхаясь, дожидается своей очереди. Новый
исполнитель, толкая локтем соседей и умоляюще
крича: «А вот мне рассказывали!» — с трудом завла-
девает вниманием и начинает:
52
— Один еврей приходит домой и ложится спать ря-
дом со своей женой. Вдруг он слышит —* под кроватью
кто-то скребется. Еврей опустил под кровать руку и
спрашивает: «Это ты, Джек?» А Джек лизнул руку
и отвечает: «Это я».
Пассажиры умирают от смеха, темная ночь закры-
вает поля, из пароц>зной трубы вылетают вертлявые
искры, и тонкие семафоры в светящихся.зеленых очках
щепетильно проносятся мимо, глядя поверх поезда.
Интересная штука — полоса отчуждения! Во все
концы страны бегут длинные тяжелые поезда дальнего
следования. Всюду открыта дорога. Везде горит зеле-
ный огонь — путь свободен. Полярный экспресс поды-
мается к Мурманску. Согнувшись и сгорбясь на
стрелке, с Курского вокзала выскакивает «Пер-
вый— К», прокладывая путь на Тифлис. Дальне-
восточный курьер огибает Байкал, полным ходом при-
ближаясь к Тихому океану.
Муза дальних странствий манит человека. Уже вы-
рвала она отца Федора из тихой уездной обители и
бросила невесть в какую губернию. Уже и бывший
предводитель дворянства, а ныне делопроизводитель
загса Ипполит Матвеевич Воробьянинов потревожен в
самом нутре своем и задумал черт знает что такое.
Носит людей по стране. Один за десять тысяч кило-
метров от места службы находит себе сияющую не-
весту. Другой в погоне за сокровищами бросает почто-
во-телеграфное отделение и, как школьник, бежит на
Алдан. А третий так и сидит себе дома, любовно по-
глаживая созревшую грыжу и читая сочинения графа
Салиаса, купленные вместо рубля за пять копеек.
На второй день после похорон, управление кото-
рыми любезно взял на себя гробовой мастер Безенчук,
Ипполит Матвеевич отправился на службу и, испол-
няя возложенные на него обязанности, зарегистриро-
вал собственноручно кончину Клавдии Ивановны Пе-
туховой, пятидесяти девяти лет, домашней хозяйки,
беспартийной, жительство имевшей в уездном го-
роде N и родом происходившей из дворян Старго-
53
родской губернии. Затем Ипполит Матвеевич испро-
сил себе узаконенный двухнедельный отпуск, полу-
чил сорок один рубль отпускных и, распрощавшись
с сослуживцами, отправился домой. По дороге он за-
вернул в аптеку.
Провизор Леопольд Григорьевич, которого домаш-
ние и друзья называли Липа, сто^л за красным лаки-
рованным прилавком, окруженный молочными бан-
ками с ядом, и с нервностью продавал свояченице
брандмейстера «крем Анго, против загара и веснушек,
придает исключительную белизну коже». Свояченица
брандмейстера, однако, требовала «пудру Рашель зо-
лотистого цвета, придает телу ровный, не достижимый
в природе загар». Но в аптеке был только крем Анго
против загара, и борьба столь противоположных про-
дуктов парфюмерии длилась полчаса. Победил все-
таки Липа, продавший свояченице брандмейстера губ-
ную помаду и клоповар— прибор, построенный по
принципу самовара, но имеющий внешний вид лейки.
— Что вы хотели?
— Средство для волос.
— Для ращения, уничтожения, окраски?
— Какое там ращение! — сказал Ипполит Матвее-
вич.— Для окраски.
— Для окраски есть замечательное средство «Ти-
таник». Получено с таможни. Контрабандный товар.
Не смывается ни холодной, ни горячей водой, ни мыль-
ной пеной, ни керосином.
Радикальный черный цвет.
Флакон на полгода стоит
три рубля двенадцать ко-
пеек. Рекомендую как хо-
рошему знакомому.
Ипполит Матвеевич по-
вертел в руках квадратный
флакон «Титаника», со
вздохом посмотрел на эти-
кетку и выложил деньги на
прилавок.
Ипполит Матвеевич воз-
вратился домой и с омерзе-
54
нием стал поливать голову и усы «Титаником». По
квартире распространилось зловоние.
После обеда вонь убавилась, усы обсохли, слип-
лись, и расчесать их можно было только с большим
трудом. Радикальный черный цвет оказался с не-
сколько зеленоватым отливом, но вторично красить
уже было некогда.
Ипполит Матвеевич вынул из тещиной шкатулки
найденный им накануне список драгоценностей, пе-
ресчитал все наличные деньги, запер квартиру,
спрятал ключи в задний карман, сел в ускоренный
№ 7 и уехал в Старгород.
Глава F
ВЕЛИКИЙ КОМБИНАТОР
В половине двенадцатого с северо-запада, со сто-
роны деревни Чмаровки, в Старгород вошел молодой
человек лет двадцати восьми. За ним бежал беспри-
зорный.
— Дядя,— весело кричал он,— дай десять ко-
пеек!
Молодой человек вынул из кармана нагретое яб-
локо и подал его беспризорному, но тот не отставал.
Тогда пешеход остановился, иронически посмотрел на
мальчика и тихо сказал:
— Может быть, тебе дать еще ключ от квартиры,
где деньги лежат?
Зарвавшийся беспризорный понял всю беспочвен-
ность своих претензий и отстал.
Молодой человек солгал: у него не было ни денег,
ни квартиры, где они могли бы лежать, ни ключа,
которым можно было бы квартиру отпереть. У него
не было даже пальто. В город молодой человек вошел
в зеленом в талию костюме. Его могучая шея была
несколько раз обернута старым шерстяным шарфом,
ноги были в лаковых штиблетах с замшевым верхом
55
апельсинного цвета. Носков подштиб-
летами не было. В руке молодой чело-
век держал астролябию.
«О баядерка, ти-ри-рим, ти-ри-
Ра!»— запел он, подходя к привозно-
МУ рынку.
Тут для него нашлось много дела.
Он втиснулся в шеренгу продавцов, торговавших на
развале, выставил вперед астролябию и серьезным
голосом стал кричать:
— Кому астролябию? Дешево продается астроля-
бия! Для делегаций и женотделов скидка.
Неожиданное предложение долгое время не рож;
дало спроса. Делегации домашних хозяек больше ин-
тересовались дефицитными товарами и толпились у
мануфактурных палаток. Мимо продавца астролябии
уже два раза прошел агент Старгуброзыска. Но так
как астролябия ни в какой мере не походила на укра-
денную вчера из канцелярии Маслоцентра пишущую
машинку, агент перестал магнетизировать молодого
человека глазами и ушел.
К обеду астролябия была продана слесарю за три
рубля.
— Сама меряет,— сказал молодой человек, переда-
вая астролябию покупателю,-— было бы что мерять.
Освободившись от хитрого инструмента, веселый
молодой человек пообедал в столовой «Уголок вкуса»
и пошел осматривать город. Он прошел Советскую
улицу, вышел на Красноармейскую (бывшая Большая
Пушкинская), пересек Кооперативную и снова очу-
тился на Советской. Но это была уже не та Советская,
которую он прошел: в городе было две Советских
улицы. Немало подивившись этому обстоятельству,
молодой человек очутился на улице Ленских событий
(бывшей Денисовской). Подле красивого двухэтаж-
ного особняка № 28 с вывеской
СССР. РСфСР
2-Й ДОМ СОЦИАЛЬНОГО ОБЕСПЕЧЕНИЯ
СТАРГУБСТРАХА
56
молодой человек остановился, чтобы прикурить у двор-
ника, который сидел на каменной скамеечке при во-
ротах.
— А что, отец,— спросил молодой человек, затя-
нувшись,— невесты у вас в городе есть?
Старик дворник ничуть не удивился.
— Кому и кобыла невеста,— ответил он, охотно
ввязываясь в разговор.
— Больше вопросов не имею,— быстро проговорил
молодой человек.
И сейчас же задал новый вопрос:
— В таком доме да без невест?
— Наших невест,— возразил дворник,— давно на
том свете с фонарями ищут. У нас тут государ-
ственная богадельня: старухи живут на полном пен-
сионе.
— Понимаю. Это которые еще до исторического
материализма родились?
— Уж это верно. Когда родились, тогда и роди-
лись.
— Ав этом доме что было до исторического мате-
риализма?
— Когда было?
— Да тогда, при старом режиме.
— А, при старом режиме барин мой жил.
— Буржуй?
— Сам ты буржуй! Сказано тебе — предводитель
дворянства.
— Пролетарий, значит?
— Сам ты пролетарий! Сказано тебе — предводи-
тель.
Разговор с умным дворником, слабо разбирав-
шимся в классовой структуре общества, продолжался
бы еще бог знает сколько времени, если бы молодой
человек не взялся за дело решительно.
— Вот что, дедушка,— молвил он,— неплохо бы
вина выпить.
— Ну, угости.
На час оба исчезли, а когда вернулись назад,
дворник был уже вернейшим другом молодого чело-
века.
57
— Так я у тебя переночую,— говорил новый друг.
— По мне хоть всю жизнь живи, раз хороший че-
ловек.
Добившись так быстро своей цели, гость проворно
спустился в дворницкую, снял апельсинные штиблеты
и растянулся на скамейке, обдумывая план действий
на завтра.
Звали молодого человека Остап Бендер. Из своей
биографии он обычно сообщал только одну подроб-
ность: «Мой папа,— говорил он,— был турецко-под-
данный». Сын турецко-подданного за свою жизнь
переменил много занятий. Живость характера, ме-
шавшая ему посвятить себя какому-нибудь делу, по-
стоянно кидала его в разные концы страны и теперь
привела в Старгород без носков, без ключа, без квар-
тиры и без денег.
Лежа в теплой до вонючести дворницкой, Остап
Бендер отшлифовывал в мыслях два возможных ва-
рианта своей карьеры.
Можно было сделаться многоженцем и спокойно
переезжать из города в город, таская за собой новый
чемодан с захваченными у дежурной жены ценными
вещами.
А можно было завтра же пойти в Стардеткомис-
сию и предложить им взять на себя распространение
еще не написанной, но гениально задуманной кар-
тины: «Большевики пишут письмо Чемберлену», по
популярной картине художника Репина: «Запорожцы
пишут письмо султану». В случае удачи этот вариант
мог бы принести рублей четыреста.
Оба варианта были задуманы Остапом во время
его последнего пребывания в Москве. Вариант с мно-
гоженством родился под влиянием вычитанного в ве-
черней газете судебного отчета, где ясно указывалось,
что некий многоженец получил всего два года без
строгой изоляции. Вариант № 2 родился в голове Бен-
дера, когда он по контрамарке обозревал выставку
АХРР 1.
1 АХРР — Ассоциация художников революционной России.
(Ред.)
58
Однако оба проекта имели свои недостатки. Начать
карьеру многоженца без дивного, серого в яблоках
костюма было невозможно. К тому же нужно было
иметь хотя бы десять рублей для представительства и
обольщения. Можно было, конечно, жениться и в по-
ходном зеленом костюме, потому что мужская сила и
красота Бендера были совершенно неотразимы для
провинциальных Маргарит на выданье, но это
было бы, как говорил Остап: «Низкий сорт, нечистая
работа». С картиной тоже не все обстояло гладко:
могли встретиться чисто технические затруднения.
Удобно ли будет рисовать т. Калинина в папахе и бе-
лой бурке, а т. Чичерина — голым по пояс? В случае
чего можно, конечно, нарисовать всех персонажей в
обычных костюмах, но это уже не то.
— Не будет того эффекта! — произнес Остап вслух.
Тут он заметил, что дворник уже давно о чем-то
горячо говорит. Оказывается, дворник предался воспо-
минаниям о бывшем владельце дома:
— Полицмейстер ему честь отдавал... Приходишь
к нему, положим, буду говорить, на Новый год с позд-
равлением— трешку дает... На пасху, положим, буду
говорить, еще трешку. Да, положим, в день ангела
ихнего поздравляешь... Ну, вот одних поздравительных
за год рублей пятнадцать и набежит... Медаль даже
обещался мне представить. «Я, говорит, хочу, чтобы
дворник у меня с медалью был». Так и говорил: «Ты,
Тихон, считай себя уже с медалью...»
— Ну и что, дали?
— Ты погоди... «Мне, говорит, дворника без медали
не нужно». В Санкт-Петербург поехал за медалью.
Ну, в первый раз, буду говорить, не вышло. Господа
чиновники не захотели. «Царь, говорят, в загра-
ницу уехал, сейчас невозможно». Приказал мне ба-
рин ждать. «Ты, говорит, Тихон, жди, без медали не
будешь».
— А твоего барина что, шлепнули?—неожиданно
спросил Остап.
— Никто не шлепал. Сам уехал. Что ему тут было
с солдатней сидеть... А теперь медали за дворницкую
службу дают?
59
— Дают. Могу тебе
выхлопотать.
Дворник с уваже-
нием посмотрел на Бен-
дера.
— Мне без медали
нельзя. У меня служба
такая.
— Куда ж твой ба-
рин уехал?
— А кто его знает!
Люди говорили, в Па-
риж уехал.
— А!.. Белой ака-
ции, цветы эмиграции... Он, значит, эмигрант?
— Сам ты эмигрант... В Париж, люди говорят,
уехал. А дом под старух забрали’... Их хоть каждый
день поздравляй—гривенника не1 получишь!.. Эх!
Барин был!..
В этот момент над дверью задергался ржавый зво-
нок. Дворник, кряхтя, поплелся к двери, открыл ее и
в сильнейшем замешательстве отступил.
На верхней ступеньке стоял Ипполит Матвеевич
Воробьянинов, черноусый и черноволосый. Глаза его
сияли под пенсне довоенным блеском.
— Барин!—страстно замычал Тихон.— Из Па-
рижа!
Ипполит Матвеевич, смущенный присутствием в
дворницкой постороннего, голые фиолетовые ступни
которого только сейчас увидел из-за края стола, сму-
тился и хотел было бежать, но Остап Бендер живо'
вскочил и низко склонился перед Ипполитом
Матвеевичем.
— У нас хотя и не Париж, но милости просим
к нашему шалашу.
— Здравствуй, Тихон,— вынужден был сказать
Ипполит Матвеевич,— я вовсе не из Парижа. Чего тебе
это взбрело в голову?
Но Остап Бендер, длинный благородный нос кото-
рого явственно чуял запах жареного, не дал дворнику
и пикнуть.
60
— Отлично,— сказал он, кося глазом,— вы не из
Парижа. Конечно, вы приехали из Кологрива наве-
стить свою покойную бабушку.
Говоря так, он нежно обнял очумевшего дворника
и выставил его за дверь прежде, чем тот понял, что
случилось, а когда опомнился, то мог сообразить лишь
то, что из Парижа приехал барин, что его, Тихона,
выставили из дворницкой и что в левой руке его зажат
бумажный рубль.
Тщательно заперев за дворником дверь, Бендер
обернулся к все еще стоявшему среди комнаты Во-
робьянинову и сказал:
— Спокойно, все в порядке. Моя фамилия Бендер!
Может, слыхали?
— Не слышал,— нервно ответил Ипполит Матвее-
вич.
— Ну, да откуда же в Париже может быть из-
вестно имя Остапа Бендера? Тепло теперь в Париже?
Хороший город. У меня там двоюродная сестра заму-
жем. Недавно прислала мне шелковый платок в за-
казном письме...
— Что за чепуха! — воскликнул Ипполит Матве-
евич.— Какие платки? Я приехал не из Парижа, а из...
— Чудно, чудно! Из Моршанска.
Ипполит Матвеевич никогда еще не имел дела с
таким темпераментным молодым человеком, как Бен-
дер, и почувствовал себя плохо.
— Ну, знаете, я пойду,— сказал он.
— Куда же вы пойдете? Вам некуда торопиться.
ГПУ к вам само придет.
Ипполиг Матвеевич не нашелся, что ответить, рас-
стегнул пальто с осыпавшимся бархатным воротником
и сел на лавку, недружелюбно глядя на Бендера.
— Я вас не понимаю,— сказал он упавшим го-
лосом.
— Это не страшно. Сейчас поймете. Одну мину-
точку.
Остап надел на голые ноги апельсинные штиблеты,
прошелся по комнате и начал:
— Вы через какую границу? Польскую? Финлянд-
скую? Румынскую? Должно быть, дорогое удоволь-
61
ствие. Один мой знакомый переходил недавно границу,
он живет в Славуте, с нашей стороны, а родители его
жены — с той стороны. По семейному делу поссорился
он с женой, а она из обидчивой фамилии. Плюнула
ему в рожу и удрала через границу к родителям. Этот
знакомый посидел дня три один и видит — дело плохо:
обеда нет, в комнате грязно, и решил помириться. Вы-
шел ночью и пошел через границу к тестю. Тут его
пограничники и взяли, пришили дело, посадили на
шесть месяцев, а потом исключили из профсоюза.
Теперь, говорят, жена прибежала назад, дура, а муж
в допре сидит. Она ему передачу носит... А вы тоже
через польскую границу переходили?
—• Честное слово,— вымолвил Ипполит Матвеевич,
чувствуя неожиданную зависимость от разговорчивого
молодого человека, ставшего на его дороге к бриль-
янтам,— честное слово, я подданный РСФСР. В конце
концов я могу показать паспорт...
— При современном развитии печатного дела на
Западе напечатать советский паспорт — это такой пу-
стяк, что об этом смешно говорить... Один мой знако-
мый доходил до того, что печатал даже доллары. А вы
знаете, как трудно подделать американские доллары?
Там бумага с такими, знаете, разноцветными воло-
сками. Нужно большое знание техники. Он удачно
сплавлял их на московской черной бирже; потом ока-
залось, что его дедушка, известный валютчик, покупал
их в Киеве и совершенно разорился, потому что дол-
лары были, все-таки фальшивые. Так что вы со своим
паспортом тоже можете прогадать.
Ипполит Матвеевич, рассерженный тем, что вместо
энергичных поисков брильянтов он сидит в вонючей
дворницкой и слушает трескотню молодого нахала
о темных делах его знакомых, все же никак не ре-
шался уйти. Он чувствовал сильную робость при
мысли о том, что неизвестный молодой человек разбол-
тает по всему городу, что приехал бывший предводи-
тель. Тогда — всему конец, а может быть, еще посадят.
— Вы все-таки никому не говорите, что меня ви-
дели,—просительно сказал Ипполит Матвеевич,—
могут и впрямь подумать, что я эмигрант.
62
— Вот! Вот! Это конгениально! Прежде всего
актив: имеется эмигрант, вернувшийся в родной город.
Пассив: он боится, что его заберут в ГПУ.
— Да ведь я же вам тысячу раз говорил, что я
не эмигрант.
— А кто вы такой? Зачем вы сюда приехали?
— Ну, приехал из города N по делу.
— По какому делу?
'— Ну, по личному делу.
— И после этого вы говорите, что вы не эми-
грант?.. Один мой знакомый тоже приехал...
Тут Ипполит Матвеевич, доведенный до отчаяния
историями о знакомых Бендера и видя, что его не
собьешь с позиции, покорился.
— Хорошо,— сказал он,— я вам все объясню.
«В конце концов без помощника трудно,— подумал
Ипполит Матвеевич,— а жулик он, кажется, большой.
Такой может быть полезен».
Глава V!
БРИЛЬЯНТОВЫЙ ДЫМ
Ипполит Матвеевич снял с головы пятнистую касто-
ровую шляпу, расчесал усы, из которых, при прикос-
новении гребешка, вылетела дружная стайка электри-
ческих искр, и, решительно откашлявшись, рассказал
Остапу Бендеру, первому встреченному им прохо-
димцу, все, что ему было известно о брильянтах со
слов умирающей тещи.
В продолжение рассказа Остап несколько раз вска-
кивал и, обращаясь к железной печке, восторженно
вскрикивал:
— Лед тронулся, господа присяжные заседатели!
Лед тронулся.
А уже через час оба сидели за шатким столиком
и, упираясь друг в друга головами, читали длинный
список драгоценностей, некогда украшавших тещины
63
пальцы, шею, уши, грудь и волосы. Ипполит Матве-
евич, поминутно поправляя колебавшееся на носу
пенсне, с ударением произносил:
— Три нитки жемчуга... Хорошо помню. Две по
сорок бусин, а одна большая — в сто десять. Брильян-
товый кулон... Клавдия Ивановна говорила, что четыре
тысячи стоит, старинной работы...
Дальше шли кольца: не обручальные кольца, тол-
стые, глупые и дешевые, а тонкие, легкие, с впаянными
в них чистыми, умытыми брильянтами; тяжелые, осле-
пительные подвески, кидающие на маленькое женское
ухо разноцветный огонь; браслеты в виде змей с изум-
рудной чешуей; фермуар, на который ушел урожай
с пятисот десятин; жемчужное колье, которое было бы
по плечу только знаменитой опереточчой примадонне;
венцом всему была сорокатысячная диадема.
Ипполит Матвеевич оглянулся. По темным углам
зачумленной дворницкой вспыхивал* и дрожал изу-
мрудный весенний свет. Брильянтовый дым держался
под потолком. Жемчужные бусы катились по столу
и прыгали по полу. Драгоценный мираж потрясал
комнату.
Взволнованный Ипполит ^Матвеевич очнулся только
от звука голоса Остапа.
— Выбор неплохой. Камни, я вижу, подобраны со
вкусом. Сколько вся эта музыка стоила?
— Тысяч семьдесят — семьдесят пять.
— Мгу... Теперь, значит, стоит полтораста тысяч.
— Неужели так много? — обрадованно спросил
Воробьянинов.
— Не меньше. Только вы, дорогой товарищ из Па-
рижа, плюньте на все это.
— Как плюнуть?
— Слюной,— ответил Остап,— как плевали до
эпохи исторического материализма. Ничего не вый-
дет.
— Как же так?
— А вот как. Сколько было стульев?
— Дюжина. Гостиный гарнитур.
— Давно, наверно, сгорел ваш гостиный гарнитур
в печках.
64
Воробьянийов так испугался, что даже встал с
места.
— Спокойно, спокойно. За дело берусь я. Заседа-
ние продолжается. Кстати, нам с вами нужно заклю-
чить небольшой договорчик.
Тяжело дышавший Ипполит Матвеевич кивком го-
ловы выразил свое согласие. Тогда Остап Бендер на-
чал вырабатывать условия.
— В случае реализации клада я, как непосредст-
венный участник концессии и технический руководи-
тель дела, получаю шестьдесят процентов, а соцстрах
можете за меня не платить. Это мне все равно.
Ипполит Матвеевич посерел.
— Это грабеж среди бела дня.
— А сколько же вы думали мне предложить?
— Н-н-ну, пять процентов, ну, десять, наконец. Вы
поймите, ведь это же пятнадцать тысяч рублей!
— Больше вы ничего не хотите?
— Н-нет.
— А может быть, вы хотите, чтобы я работал да-
ром, да еще дал вам ключ от квартиры, где деньги
лежат?
— В таком случае простите,^-сказал Воробьяни-
нов в нос.— У меня есть все основания думать, что я
и один справлюсь со своим делом.
— Ага! В таком случае, простите,— возразил вели-
колепный Остап,— у меня есть не меньше основания,
как говорил Энди Таккер, предполагать, что и я один
могу справиться с вашим делом.
— Мошенник! — закричал Ипполит Матвеевич, за-
дрожав.
Остап был холоден.
— Слушайте, господин из Парижа, а знаете ли вы,
что ваши брильянты почти что у меня в кармане! И вы
меня интересуете лишь постольку, поскольку я хочу
обеспечить вашу старость.
Тут только Ипполит Матвеевич понял, какие же-
лезные лапы схватили его за горло.
— Двадцать процентов,— сказал он угрюмо.
— И мои харчи? — насмешливо спросил Остап.
— Двадцать пять.
5
И. Ильф, Е. Петров, т. 1
65
— И ключ от квартиры?
— Да ведь это тридцать
семь с половиной тысяч!
— К чему такая точно-
сть? Ну, так и быть — пять-
десят процентов. Полови-
на — ваша, половина — моя.
Торг продолжался. Остап
уступил еще. Он, из уваже-
ния к личности Воробьяни-
нова, соглашался работать из сорока процентов.
— Шестьдесят тысяч! — кричал Воробьянинов.
— Вы довольно пошлый человек,— возражал Бен-
дер,— вы любите деньги больше, чем надо.
— А вы не любите денег? — взвыл Ипполит Мат-
веевич голосом флейты.
— Не люблю.
— Зачем же вам шестьдесят тысяч?
— Из принципа!
Ипполит Матвеевич только дух перевел.
— Ну что, тронулся лед? — добивал Остап.
Воробьянинов запыхтел и покорно сказал:
— Тронулся.
— Ну, по рукам, уездный предводитель команчей?
Лед тронулся! Лед тронулся, господа присяжные за-
седатели!
После того как Ипполит Матвеевич, обидевшись
па прозвище «предводителя команчей», потребовал из-
винения и Остап, произнося извинительную речь, на-
звал его фельдмаршалом, приступили к выработке
диспозиции.
В полночь дворник Тихон, хватаясь руками за все
попутные палисадники и надолго приникая к стол-
бам, тащился в свой подвал. На его несчастье было
новолуние.
— А! Пролетарий умственного труда! Работник
метлы! — воскликнул Остап, завидя согнутого в ко-
лесо дворника.
Дворник замычал низким и страстным голосом,
каким иногда среди ночной тишины вдруг горячо и
хлопотливо начинает бормотать унитаз.
66
— Это конгениально,— сообщил Остап Ипполиту
Матвеевичу,— а ваш дворник довольно-таки большой
пошляк. Разве можно так напиваться на рубль?
— М-можно,— сказал дворник неожиданно.
-— Послушай, Тихон,— начал Ипполит Матвее-
вич,— не знаешь ли ты, дружок, что с моей мебелью?
Остап осторожно поддерживал Тихона, чтобы речь
могла свободно литься из его широко открытого рта.
Ипполит Матвеевич в напряжении ждал. Но из двор-
ницкого рта, в котором зубы росли не подряд, а через
один, вырвался оглушительный крик:
— Бывывывали дни вессселые...
Дворницкая наполнилась громом и звоном. Двор-
ник трудолюбиво и старательно исполнял песню, не
пропуская ни единого слова. Он ревел, двигаясь
по комнате, то бессознательно ныряя под стол, то уда-
ряясь картузом о медную цилиндрическую гирю «хо-
диков», то становясь на одно колено. Ему было страш-
но весело.
Ипполит Матвеевич совсем потерялся.
— Придется отложить опрос свидетелей до утра,—
сказал Остап.— Будем спать.
Дворника, тяжелого во сне, как комод, перенесли
на скамью.
Воробьянинов и Остап решили лечь вдвоем на
дворницкую кровать. У Остапа под пиджаком оказа-
лась рубашка «ковбой» в черную и красную клетку.
Под ковбойкой не было уже больше ничего. Зато у
Ипполита Матвеевича под известным читателю лун-
ным жилетом оказался еще один — гарусный, ярко-
голубой.
— Жилет прямо на продажу,— завистливо сказал
Бендер,— он мне как раз подойдет. Продайте.
Ипполиту Матвеевичу неудобно было отказывать
своему новому компаньону и непосредственному уча-
стнику концессии.
Он, морщась, согласился продать жилет за свою
цену — восемь рублей.
— Деньги — после реализации нашего клада,— за-
явил Бендер, принимая от Воробьянинова теплый еще
жилет.
5* 67
— Нет, я так не могу,— сказал Ипполит Матвее-
вич, краснея.— Позвольте жилет обратно.
Деликатная натура Остапа возмутилась.
— Но ведь это же лавочничество! — закричал
он.— Начинать полуторастотысячное дело и ссориться
из-за восьми рублей! Учитесь жить широко!
Ипполит Матвеевич покраснел еще больше, вынул
маленький блокнотик и каллиграфически записал:
251IV-27 г.
Выдано т. Бендеру Р.— 8
Остап заглянул в книжечку.
— Ого! Если вы уже открываете мне лицевой счет,
то хоть ведите его правильно. Заведите дебет, заве-
дите кредит. В дебет не забудьте внести шестьдесят
тысяч рублей, которые вы мне должны, а в кредит —
жилет. Сальдо в мою пользу. Пятьдесят девять ты-
сяч девятьсот девяносто два рубля. Еще можно жить.
После этого Остап заснул беззвучным детским
сном. А Ипполит Матвеевич снял с себя шерстяные
напульсники, баронские сапоги и, оставшись в зашто-
панном егерском белье, посапывая, полез под одеяло.
Ему было очень неудобно. С внешней стороны, где не
хватало одеяла, было холодно, а с другой стороны его
жгло молодое, полное трепетных идей тело великого
комбинатора.
Всем троим снились сны.
Воробьянинову привиделись сны черные: микробы,
угрозыск, бархатные толстовки и гробовых дел мастер
Безенчук в смокинге, но небритый.
Остап видел вулкан Фудзияму, заведующего Ма-
слотрестом и Тараса Бульбу, продающего открытки
с видами Днепростроя.
А дворнику снилось, что из конюшни ушла лошадь.
Во сне он искал ее до самого утра и, не найдя, про-
снулся разбитый и мрачный. Долго, с удивлением,
смотрел он на спящих в его постели людей. Ничего не
поняв, он взял метлу и направился на улицу испол-
нять свои прямые обязанности: подбирать конские
яблоки и кричать на богаделок.
68
Глава VII
СЛЕДЫ «ТИТАНИКА»
Ипполит Матвеевич проснулся по привычке в по-
ловине восьмого, пророкотал «гут морген» и напра-
вился к умывальнику. Он умывался с наслаждением:
отплевывался, причитал и тряс головой, чтобы изба-
виться от воды, набежавшей в уши. Вытираться было
приятно, но, отняв от лица полотенце, Ипполит Мат-
веевич увидел, что оно испачкано тем радикальным
черным цветом, которым с позавчерашнего дня были
окрашены его горизонтальные усы. Сердце Ипполита
Матвеевича потухло. Он бросился к своему карман-
ному зеркальцу. В зеркальце отразились большой нос
и зеленый, как молодая травка, левый ус. Ипполит
Матвеевич поспешно передвинул зеркальце направо.
Правый ус был того же омерзительного цвета. На-
гнув голову, 'Словно желая забодать зеркальце, не-
счастный увидел, что радикальный черный цвет еще
господствовал в центре каре, но по краям был обса-
жен тою же травянистой каймой.
Все существо Ипполита Матвеевича издало такой
громкий стон, что Остап Бендер открыл глаза.
— Вы с ума сошли! — воскликнул Бендер и сей-
час же сомкнул сонные вежды.
— Товарищ Бендер,— умоляюще зашептала жер-
тва «Титаника».
Остап проснулся после многих толчков и уговоров.
Он внимательно посмотрел на Ипполита Матвеевича
и радостно засмеялся. Отвернувшись от директора-уч-
редителя концессии, главный руководитель работ и
технический директор содрогался, хватался за спинку
кровати, кричал: «Не могу!» — и снова бушевал.
— С вашей стороны это нехорошо, товарищ Бен-
дер,— сказал Ипполит Матвеевич, с дрожью шевеля
зелеными усами.
Это придало новые силы изнемогшему было Оста-
пу. Чистосердечный его смех продолжался еще минут
69
десять. Отдышавшись, он сразу
сделался очень серьезным.
— Что вы на меня смотрите та-
кими злыми глазами, как солдат на
вошь? Вы на себя посмотрите!
— Но ведь мне аптекарь говорил,
что это будет радикально черный
цвет. Не смывается ни холодной, ни
горячей водой, ни мыльной пеной, ни
керосином... Контрабандный товар!
— Контрабандный? Всю контра-
банду делают в Одессе, на Малой
Арнаутской улице. Покажите фла-
кон... И потом посмотрите. Вы читали это?
— Читал.
— А вот это — маленькими буквами? Тут ясно ска-
зано, что после мытья горячей и холодной водой или
мыльной пеной и керосином волосы надо отнюдь не
вытирать, а сушить на солнце или у примуса... Почему
вы не сушили? Куда вы теперь пойдете с этой зеленой
«липой»?
Ипполит Матвеевич был подавлен. Вошел Тихон.
Увидя барина в зеленых усах, он перекрестился и по-
просил опохмелиться.
— Выдайте рубль герою труда,— предложил
Остап,— и, пожалуйста, не записывайте на мой счет.
Это ваше интимное дело с бывшим сослуживцем... По-
дожди, отец, не уходи, дельце есть.
Остап завел с дворником беседу о мебели, и уже
через пять минут концессионеры знали все. Всю ме-
бель в 1919 году увезли в жилотдел, за исключением
одного гостиного стула, который сперва находился во
владении Тихона, а потом был забран у него завхо-
зом 2-го дома соцобеса.
— Так он что, здесь в доме?
— Здесь и стоит.
— А скажи, дружок,— замирая, спросил Воробь-
янинов,— когда стул был у тебя, ты его... не чинил?
— Чинить его невозможно. В старое время работа
была хорошая. Еще тридцать лет такой стул может
выстоять.
70
'«Лед тронулся»,—
к усам Ипполита
Давайте деньги —
— Ну, иди, дружок, возьми еще рубль,,да смотри
не говори, что я приехал.
— Могила, гражданин Воробьянинов.
Услав дворника и прокричав: ”
Остап Бендер снова обратился
Матвеевича:
— Придется красить снова.
пойду в аптеку. Ваш «Титаник» ни к черту не годится,
только собак красить... Вот в старое время была кра-
сочка!.. Мне один беговой профессор рассказал вол-
нующую историю. Вы интересовались бегами? Нет?
Жалко. Волнующая вещь. Так вот... Был та^ой зна-
менитый комбинатор, граф Друцкий. Он проиграл на
бегах пятьсот тысяч. Король проигрыша! И вот, когда
у него уже, кроме долгов, ничего не было и граф по-
думывал о самоубийстве, один жучок дал ему за пять-
десят рублей замечательный совет. Граф уехал и че-
рез год вернулся с орловским рысаком-трехлеткой.
После этого граф не только вернул свои деньги, но
даже выиграл еще тысяч триста. Его орловец «Мак-
лер» с отличным аттестатом всегда приходил первым.
На дерби он на целый корпус обошел «Мак-Магона».
Гром!.. Но тут Курочкин (слышали?) замечает, что все .
орловцы начинают менять масть — один только «Мак-
лер», как дуся, не меняет цвета. Скандал был неслыхан-
ный! Графу дали три года. Оказалось, что «Маклер»
не орловец, а перекрашенный метис, а метисы гораз-
до резвее орловцев, и их к ним на версту не подпуска-
ют. Каково?.. Вот это красочка! Не то что ваши усы!..
— Но аттестат? У него ведь был отличный атте-
стат?
— Такой же, как этикетка на вашем «Титанике»,
фальшивый! Давайте деньги на краску.
Остап вернулся с но-
вой микстурой.
— «Наяда». Возмож-
но, что лучше вашего «Ти-
таника». Снимайте пид-
жак!
Начался обряд пере-
краски. Но «изумитель-
ный каштановый цвет, придающий волосам нежность
и пушистость», смешавшись с зеленью «Титаника», не-
ожиданно окрасил голову и усы Ипполита Матвеевича
в краски солнечного спектра.
Ничего еще не евший с утра Воробьянинов злобно
ругал все парфюмерные заводы как государствен-
ные, так и подпольные, находящиеся в Одессе, на
Малой Арнаутской улице.
' — Таких усов, должно быт’ь, нет даже у Аристида
Бриана,— бодро заметил Остап,— но жить с такими
ультрафиолетовыми волосами в Советской России
не рекомендуется. Придется сбрить.
— Я не могу,— скорбно ответил Ипполит Матвее-
вич,— это невозможно.
— Что, усы дороги вам как память?
— Не могу,— повторил Воробьянинов, тюнуря го-
лову.
— Тогда вы всю жизнь сидите в дворницкой, а я
пойду за стульями. Кстати, первый стул над нашей
головой.
— Брейте!
Разыскав ножницы, Бендер мигом отхватил усы,
они бесшумно свалились на пол. Покончив со стриж-
кой, технический директор достал из кармана пожел-
тевшую бритву «Жиллет», а из бумажника — запасное
лезвие и стал брить почти плачущего Ипполита Мат-
веевича.
— Последний ножик на вас трачу. Не забудьте
записать на мой дебет два рубля за бритье и
стрижку.
Содрогаясь от горя, Ипполит Матвеевич все-таки
спросил:
— Почему же так дорого? Везде стоит сорок ко-
пеек!
— За конспирацию, товарищ фельдмаршал,— бы-
стро ответил Бендер.
Страдания человека, которому бреют голову безо-
пасной бритвой, невероятны. Это Ипполит Матвеевич
понял с самого начала операции.
Но конец, который бывает всему, пришел.
72
— Готово. Заседание продолжается! Нервных про-
сят не смотреть! Теперь вы похожи на Боборыкина,
известного автора-куплетиста.
Ипполит Матвеевич отряхнул с себя мерзкие
клочья, бывшие так недавно красивыми сединами,
умылся и, ощущая на всей голове сильное жжение,
в сотый раз сегодня уставился в зеркало. То, что он
увидел, ему неожиданно понравилось. На него смот-
рело искаженное страданиями, но довольно юное лицо
актера без ангажемента.
— Ну, марш вперед, труба зовет! — закричал Ос-
тап.— Я — по следам в жилотдел, или, вернее в тот дом,
в котором когда-то был жилотдел, а вы — к старухам!
— Я не могу,— сказал Ипполит Матвеевич,— мне
очень тяжело будет войти в собственный дом.
— Ах, да!.. Волнующая история! Барон-изгнанник!
Ладно. Идите в жилотдел, а здесь поработаю я. Сбор-
ный пункт — в дворницкой. Парад—алле!
Глава VIII
ГОЛУБОЙ ВОРИШКА
Завхоз 2-го дома Старсобеса был застенчивый во-
рюга. Все существо его протестовало против краж, но
не красть он не мог. Он крал, и ему было стыдно.
Крал он постоянно, постоянно стыдился, и поэтому
его хорошо бритые щечки всегда горели румянцем
смущения, стыдливости, застенчивости и конфуза. Зав-
хоза звали Александром Яковлевичем, а жену его —
Александрой Яковлевной. Он называл ее Сашхен, она
звала его Альхен. Свет не видывал еще такого голу-
бого воришки, как Александр Яковлевич.
Он был не только завхозом, но и вообще заведую-
щим. Прежнего за грубое обращение с воспитанни-
цами сняли с работы и назначили капельмейстером
симфонического оркестра. Альхен ничем не напоми-
нал своего невоспитанного начальника. В порядке уп-
73
лотненного рабочего дня он принял на себя управле-
ние домом и с пенсионерками обращался отменно
вежливо, проводя в доме важные реформы и ново-
введения.
Остап Бендер потянул тяжелую дубовую дверь во-
робьян*иновского особняка и очутился в вестибюле.
Здесь пахло подгоревшей кашей. Из верхних помеще-
ний неслась разноголосица, похожая на отдаленное
«ура» в цепи. Никого не было, и никто не появился.
Вверх двумя маршами вела дубовая лестница с ла-
ковыми некогда ступенями. Теперь в ней торчали
только кольца, а медных прутьев, прижимавших ког-
да-то ковер к ступенькам, не было.
«Предводитель команчей жил, однако, в пошлой
роскоши»,— думал Остап, поднимаясь наверх.
В первой же комнате, светлой и просторной, си-
дели в кружок десятка полтора седеньких старушек в
платьях из наидешёвейшего туальденора мышиного
цвета. Напряженно вытянув шеи и глядя на стояв-
шего в центре цветущего мужчину, старухи пели:
Слышен звон бубенцов издалека.
Это тройки знакомый разбег...
А вдали простирался широ-о-ко
Белым саваном искристый снег!..
Предводитель хора, в серой толстовке из того же
туальденора и в туальденоровых брюках, отбивал такт
обеими руками и, вертясь, покрикивал:
— Дисканты, тише! Кокушкина, слабее!
Он увидел Остапа, но, не в силах удержать движе-
ния своих рук, только недоброжелательно посмотрел
на вошедшего и продолжал дирижировать. Хор с уси-
лием загремел, как сквозь подушку:
Та-та-та, та-та-та, та-та-та,
То-ро-ром, ту-ру-рум, ту-ру-рум...
— Скажите, где здесь можно видеть товарища зав-
хоза?— вымолвил Остап, прорвавшись в первую же
паузу.
— Ав чем дело, товарищ?
Остап подал дирижеру руку и дружелюбно спро-
сил:
74
в комнате стояли:
две садовые ска-
на железных но-
— Песни народностей? Очень интересно. Я ин-
спектор пожарной охраны.
Завхоз застыдился.
— Да, да,— сказал он, конфузясь,— это как раз
кстати. Я даже доклад собирался писать.
— Вам нечего беспокоиться,— великодушно заявил
Остап,— я сам напишу доклад. Ну, давайте смотреть
помещение.
Альхен мановением
руки распустил хор, и
старухи удалились мел-
кими радостными шаж-
ками.
— Пожалуйте за
мной,— пригласил завхоз.
Прежде чем пройти
дальше, Остап уставился
на мебель первой ком-
наты,
стол,
мейки
гах (на спинке одной из
них было глубоко выре-
зано имя «Коля») и ры-
жая фисгармония.
— В этой комнате примусов не зажигают? Времен-
ные печи и тому подобное?
— Нет, нет. Здесь у нас занимаются кружки: хоро-
вой, драматический, изобразительных искусств и музы-
кальный...
Дойдя до слова «музыкальный», Александр Яков-
левич покраснел. Сначала запылал подбородок, по-
том лоб и щеки. Альхену было очень стыдно. Он давно
уже продал все инструменты духовой капеллы. Сла-
бые легкие старух все равно выдували из них только
щенячий визг. Было смешно видеть эту громаду ме-
талла в таком беспомощном положении. Альхен не
мог не украсть капеллу. И теперь ему было очень
стыдно.
На стене, простершись от окна до окна, висел
75
лозунг, написанный белыми буквами на куске туальде-
нора мышиного цвета:
«Духовой оркестр — путь к коллективному твор-
честву».
— Очень хорошо,— сказал Остап,— комната для
кружковых занятий никакой опасности в пожарном
отношении не представляет. Перейдем дальше.
Пройдя фасадные комнаты воробьяниновского
особняка быстрым аллюром, Остап нигде не заметил
орехового стула с гнутыми ножками, обитого светлым
английским ситцем в цветочках. По стенам утюжен-
ного мрамора были наклеены приказы по дому № 2
Старсобеса. Остап читал их, время от времени энер-
гично спрашивая: «Дымоходы прочищаются регу-
лярно? Печи в порядке?» И, получая исчерпывающие
ответы, двигался дальше.
Инспектор пожарной охраны усердно искал в доме
хотя бы один уголок, представляющий опасность в по-
жарном отношении, ио в этом отношении все было
благополучно. Зато розыски были безуспешны. Остап
входил в спальни. Старухи при его появлении вста-
вали и низко кланялись. Здесь стояли койки, устлан-
ные ворсистыми, как собачья шерсть, одеялами, с од-
ной стороны которых фабричным способом было вы-
ткано слово «Ноги». Под кроватями стояли сундучки,
выдвинутые по инициативе Александра Яковлевича, лю-
бившего военную постановку дела, ровно на одну треть.
Все в доме № 2 поражало глаз своей чрезмерной
скромностью: и меблировка, состоявшая исключи-
тельно из садовых скамеек, привезенных с Алексан-
дровского, ныне имени Пролетарских субботников,
бульвара, и базарные керосиновые лампочки, и самые
одеяла с пугающим словом «Ноги». Но одно лишь в
доме было сделано крепко и пышно: это были двер-
ные пружины.
Дверные приборы были страстью Александра Яков-
левича. Положив великие труды, он снабдил все без
исключения двери пружинами самых разнообразных
систем и фасонов. Здесь были простейшие пружины в
виде железной штанги. Были духовые пружины с мед-
ными цилиндрическими насосами. Были приборы на
76
блоках со спускающимися увесистыми дробовыми ме-
шочками. Были еще пружины конструкций таких
сложных, что собесовский слесарь только удивленно
качал головой. Все эти цилиндры, пружины и проти-
вовесы обладали могучей силой. Двери захлопыва-
лись с такою же стремительностью, как дверцы мыше-
ловок. От работы механизмов дрожал весь дом. Ста-
рухи с печальным писком спасались от набрасывав-
шихся на них дверей, но убежать удавалось не всегда.
Двери настигали беглянок и толкали их в спину, а
сверху с глухим карканьем уже спускался противовес,
пролетая мимо виска, как ядро.
Когда Бендер с завхозом проходили по дому, двери
салютовали страшными ударами.
За всем этим крепостным великолепием ничего не
скрывалось — стула не было. В поисках пожарной
опасности инспектор попал в кухню. Там, в большом
бельевом котле, варилась каша, запах которой вели-
кий комбинатор учуял еще в вестибюле. Остап покру-
тил носом и сказал:
— Это что, на машинном масле?
— Ей-богу, на чистом сливочном! — сказал Аль-
хен, краснея до слез.— Мы на ферме покупаем.
Ему было очень стыдно.
— Впрочем, это пожарной опасности не представ-
ляет,— заметил Остап.
В кухне стула тоже не было. Была только табу-
ретка, на которой сидел повар в переднике и колпаке
из туальденора.
— Почему это у вас все наряды серого цвета, да и
кисейка такая, что ею только окна вытирать?
Застенчивый Альхен потупился еще больше.
— Кредитов отпускают в недостаточном количе-
стве.
Он был противен самому себе.
Остап сомнительно посмотрел на него и сказал:
— К пожарной охране, которую я в настоящий мо-
мент представляю, это не относится.
Альхен испугался.
— Против пожара,— заявил он,— у нас все меры
приняты. Есть даже пеногон-огнетушитель «Эклер».
77
Инспектор, заглядывая по дороге в чуланчики, не-
охотно проследовал к огнетушителю. Красный жестя-
ной конус, хотя и являлся единственным в доме пред-
метом, имеющим отношение к пожарной охране, вы-
звал в инспекторе особое раздражение.
— На толкучке покупали?
И, не дождавшись ответа как громом пораженного
Александра Яковлевича, снял «Эклер» со ржавого
гвоздя, без предупреждения разбил капсулю и быстро
повернул конус кверху. Но вместо ожидаемой пенной
струи конус выбросил из себя тонкое шипение, напо-
минавшее старинную мелодию «Коль славен наш гос-
подь в Сионе».
— Конечно, на толкучке,— подтвердил Остап свое
первоначальное мнение и повесил продолжавший петь
огнетушитель на прежнее место.
Провожаемые шипением, они пошли дальше.
«Где он может быть? — думал Остап.— Это мне
начинает не нравиться». И он решил не покидать
туальденорового чертога до тех пор, пока не узнает
все.
За то время, покуда инспектор и завхоз лазали по
чердакам, входя во все детали противопожарной ох-
раны и расположения дымоходов, 2-й дом Старсобеса
жил обыденной своей жизнью.
Обед был готов. Запах подгоревшей каши заметно
усилился и перебил все остальные кислые запахи, оби-
тавшие в доме. В коридорах зашелестело. Старухи,
неся впереди себя в обеих руках жестяные мисочки с
кашей, осторожно выходили из кухни и садились обе-
дать за общий стол, стараясь не глядеть на развешан-
ные в столовой лозунги, сочиненные лично Александ-
ром Яковлевичем и художественно выполненные Алек-
сандрой Яковлевной. Лозунги были такие:
«ПИЩА — ИСТОЧНИК ЗДОРОВЬЯ»
«ОДНО ЯЙЦО СОДЕРЖИТ СТОЛЬКО ЖЕ ЖИРОВ,
СКОЛЬКО 72 ФУНТА МЯСА»
«ТЩАТЕЛЬНО ПЕРЕЖЕВЫВАЯ ПИЩУ, ТЫ ПОМОГАЕШЬ ОБЩЕСТВУ»
И
«МЯСО — ВРЕДНО»)
78
Все эти святые слова будили в старухах воспо-
минания об исчезнувших еще до революции зубах,
о яйцах, пропавших приблизительно в ту же пору,
о мясе, уступающем в смысле жиров яйцам, а мо-
жет быть, и об обществе, которому они были ли-
шены возможности помогать, тщательно пережевы-
вая пищу.
Кроме старух, за столом сидели Исидор Яковлевич,
Афанасий Яковлевич, Кирилл Яковлевич, Олег Яков-
левич и Паша Эмильевич. Ни возрастом, ни полом
эти молодые люди не гармонировали с задачами со-
циального обеспечения, зато четыре Яковлевича были
юными братьями Альхена, а Паша Эмильевич — двою-
родным племянником Александры Яковлевны. Моло-
дые люди, самым старшим из которых был тридцати-
двухлетний Паша Эмильевич, не считали свою жизнь
в доме собеса чем-либо ненормальным. Они жили в
доме на старушечьих правах, у них тоже были казен-
ные постели с одеялами, на которых было написано
«Ноги», облачены они были, как и старухи, в мыши-
ный туальденор, но благодаря молодости и силе они
питались лучше воспитанниц. Они крали в доме все,
что не успевал украсть Альхен. Паша Эмильевич
мог слопать в один присест два килограмма тюльки,
что он однажды и сделал, оставив весь дом без
обеда.
Не успели старухи основательно распробовать
кашу, как Яковлевичи вместе с Эмильевичем, про-
глотив свои порции и отрыгиваясь, встали из-за
стола и пошли в кухню на поиски чего-либо удобо-
варимого.
Обед продолжался. Старушки загомонили:
— Сейчас нажрутся, станут песни орать!
— А Паша Эмильевич сегодня утром стул из крас-
ного уголка продал. С черного хода вынес перекуп-
щику.
— Посмотрите, пьяный сегодня придет...
В эту минуту разговор воспитанниц был прерван
трубным сморканьем, заглушившим даже все про-
должающееся пение огнетушителя, и коровий голос
начал:
79
— ...бретение...
Старухи, пригнувшись и не оборачиваясь на сто-
явший в углу на мытом паркете громкоговоритель,
продолжали есть, надеясь, что их минет чаша сия. Но
громкоговоритель бодро продолжал:
— Евокрррахххх видусоб... ценное изобретение.
Дорожный мастер Мурманской железной дороги то-
варищ Сокуцкий,— Самара, Орел, Клеопатра, Устинья,
Царицын, Клементий, Ифигения, Йорк,— Со-куц-
кий...
Труба с хрипом втянула в себя воздух и насмороч-
ным голосом возобновила передачу:
— ...изобрел световую сигнализацию на снегоочи-
стителях. Изобретение одобрено Доризулом,— Дарья,
Онега, Раймонд...
Старушки серыми утицами поплыли в свои ком-
наты. Труба, подпрыгивая от собственной мощи, про-
должала бушевать в пустой комнате:
— ...А теперь прослушайте новгородские ча-
стушки...
Далеко-далеко, в самом центре земли, кто-то тро-
нул балалаечные струны, и черноземный Баттистини
запел:
На стене клопы сидели
И на солнце щурились,
Фининспектора узрели —
Сразу окочурились...
В центре земли эти частушки вызвали бурную дея-
тельность. В трубе послышался страшный рокот. Не
то это были громовые аплодисменты, не то начали ра-
ботать подземные вулканы.
Между тем помрачневший инспектор пожарной
охраны спустился задом по чердачной лестнице и,
снова очутившись в кухне, увидел пятерых граждан,
которые прямо руками выкапывали из бочки кислую
капусту и обжирались ею. Ели они в молчании. Один
только Паша Эмильевич по-гурмански крутил голо-
вой и, снимая с усов капустные водоросли, с трудом
говорил:
— Такую капусту грешно есть помимо водки.
80
— Новая партия старушек? — спросил Остап.
. — Это сироты,— ответил Альхен, выжимая плечом
инспектора из кухни и исподволь грозя сиротам ку-
лаком.
— Дети Поволжья?
Альхен замялся.
— Тяжелое наследие царского режима?
Альхен развел руками: мол, ничего не поделаешь,
раз такое наследие.
— Совместное воспитание обоих полов по ком-
плексному методу?
. Застенчивый Александр Яковлевич тут же, без про-
медления, пригласил пожарного инспектора отобедать
чем бог послал.
В этот день бог послал Александру Яковлевичу на
обед бутылку зубровки, домашние грибки, форшмак
из селедки, украинский борщ с мясом первого сорта,
курицу с рисом и компот из сушеных яблок.
— Сашхен,— сказал Александр Яковлевич,— по-
знакомься с товарищем из губпожара.
Остап артистически раскланялся с хозяйкой дома
и объявил ей такой длиннющий и двусмысленный
комплимент, что даже не смог довести его до конца.
Сашхен — рослая дама, миловидность которой
была несколько обезображена николаевскими полу-
бакенбардами, тихо засмеялась и выпила с муж-
чинами.
— Пью за ваше коммунальное хозяйство! — вос-
кликнул Остап.
Обед прошел весело, и только за компотом Остап
вспомнил о цели своего посещения.
— Отчего,— спросил он,— в вашем кефирном за-
ведении такой скудный инвентарь?
— Как же,— заволновался Альхен,— а фисгармо-
ния?
— Знаю, знаю, воке гуманум. Но посидеть у вас
со вкусом абсолютно не на чем. Одни садовые ло-
ханки.
— В красном уголке есть стул,— обиделся Аль-
хен,— английский стул. Говорят, еще от старой об-
становки остался.
6 И. Ильфу Е. Петров, т. I
81
— А я, кстати, не видел вашего красного уголка.
Как он в смысле пожарной охраны? Не подкачает?
Придется посмотреть.
— Милости просим.
Остап поблагодарил хозяйку за обед и тронулся.
В красном уголке примусов не разводили, времен-
ных печей не было, дымоходы были в исправности и
прочищались регулярно, но стула, к непомерному
удивлению Альхена, не было. Бросились искать стул.
Заглядывали под кровати и под скамейки, отодвинули
для чего-то фисгармонию; допытывались у старушек,
которые опасливо поглядывали на Пашу Эмильевича,
но стула так и не нашли. Паша Эмильевич проявил
в розыске стула большое усердие. Все уже успокои-
лись, а Паша Эмильевич все еще бродил по комна-
там, заглядывал под графины, передвигал чайные
жестяные кружки и бормотал:
— Где же он может быть? Сегодня он был, я видел
его собственными глазами! Смешно даже.
— Грустно, девицы,— ледяным голосом сказал
Остап.
— Это просто смешно! — нагло повторял Паша
Эмильевич.
Но тут певший все время пеногон-огнетушитель
«Эклер» взял самое верхнее фа, на что способна одна
лишь народная артистка республики Нежданова,
смолк на секунду и с криком выпустил первую пен-
ную струю, залившую потолок и сбившую с головы
повара туальденоровый колпак. За первой струей пе-
ногон-огнетушитель выпустил вторую струю туальде-
норового цвета, повалившую несовершеннолетнего
Исидора Яковлевича. После этого работа «Эклера»
стала бесперебойной.
К месту происшествия ринулись Паша Эмильевич,
Альхен и все уцелевшие Яковлевичи.
— Чистая работа! — сказал Остап.— Идиотская
выдумка!
Старухи, оставшись с Остапом наедине, без на-
чальства, сейчас же стали заявлять претензии:
— Брательников в доме поселил. Обжираются.
— Поросят молоком кормит, а нам кашу сует.
82
— Все из дому повыносил.
— Спокойно, девицы,— сказал Остап, отступая,—
это к вам из инспекции труда придут. Меня сенат не
уполномочил.
Старухи не слушали.
— А Пашка-то Мелентьевич, этот стул он сегодня
унес и продал. Сама видела.
— Кому? — закричал Остап.
— Продал — и все. Мое одеяло продать хотел.
В коридоре шла ожесточенная борьба с огнетуши-
телем. Наконец человеческий гений победил, и пено-
гон, растоптанный железными ногами Паши Эмиль-
евича, выпустил последнюю вялую струю и затих на-
всегда.
Старух послали мыть пол. Инспектор пожарной
охраны пригнул голову и, слегка покачивая бедрами,
подошел к Паше Эмильевичу.
— Один мой знакомый,— сказал Остап веско,—
тоже продавал государственную мебель. Теперь он
пошел в монахи — сидит в допре.
— Мне ваши беспочвенные обвинения странны,—
заметил Паша Эмильевич, от которого шел сильный
запах пенных струй.
— Ты кому продал стул? — спросил Остап позва-
нивающим шепотом.
Здесь Паша Эмильевич, обладавший сверхъесте-
ственным чутьем, понял, что сейчас его будут бить,
может быть даже ногами.
— Перекупщику,— ответил он.
— Адрес?
— Я его первый раз в жизни видел.
— Первый раз в жизни?
— Ей-богу.
— Набил бы я тебе рыло,— мечтательно сообщил
Остап,— только Заратустра не позволяет. Ну, пошел
к чертовой матери.
Паша Эмильевич искательно улыбнулся и стал от-
ходить.
— Ну ты, жертва аборта,— высокомерно сказал
Остап,— отдай концы, не отчаливай. Перекупщик что,
блондин, брюнет?
6
83
Паша Эмильевич стал подробно объяснять. Остап
внимательно его выслушал и окончил интервью сло-
вами:
Это, безусловно, к пожарной охране не отно-
сится.
В коридоре к уходящему Бендеру подошел застен-
чивый Альхен и дал ему червонец.
— Это сто четырнадцатая статья Уголовного ко-
декса,— сказал Остап,— дача взятки должностному
лицу при исполнении служебных обязанностей.
Но деньги взял и, не попрощавшись с Александром
Яковлевичем, направился к выходу. Дверь, снабжен-
ная могучим прибором, с натугой растворилась и дала
Остапу под зад толчок в полторы тонны весом.
— Удар состоялся,— сказал Остап, потирая ушиб-
ленное место,— заседание продолжается!
Глава IX
ГДЕ ВАШИ ЛОКОНЫ?
В то время, как Остап осматривал 2-й дом Стар-
собеса, Ипполит Матвеевич, выйдя из дворницкой и
чувствуя холод в бритой голове, двинулся по улицам
родного города.
По мостовой бежала светлая весенняя вода. Стоял
непрерывный треск и цокот от падающих с крыш
брильянтовых капель. Воробьи охотились за навозом.
Солнце сидело на всех крышах. Золотые битюги
нарочито громко гремели копытами по обнаженной
мостовой и, склонив уши долу, с удовольствием
прислушивались к собственному стуку. На сырых
телеграфных столбах ежились мокрые объявления с
расплывшимися буквами: «Обучаю игре на гитаре
по цифровой системе» и «Даю уроки обществове-
дения для готовящихся в народную консерваторию».
Взвод красноармейцев в зимних шлемах пересекал
лужу, начинавшуюся у магазина Старгико и тянув-
84
шуюся вплоть до здания губплана, фронтон кото-
рого был увенчан гипсовыми тиграми, победами и
кобрами.
Ипполит Матвеевич шел, с интересом посматривая
на встречных и поперечных прохожих. Он, который
прожил в России всю жизнь и революцию, видел, как
ломался, перелицовывался и менялся быт. Он привык
к этому, но оказалось, что привык он только в одной
точке земного шара — в уездном городе N. Приехав
в родной город, он увидел, что ничего не понимает.
Ему было неловко и странно, как если бы он и впрямь
был эмигрантом и сейчас только приехал из Парижа.
В прежнее время, проезжая по городу в экипаже, он
обязательно встречал знакомых или же известных ему
с лица людей. Сейчас он прошел уже четыре квартала
по улице Ленских событий, но знакомые не встреча-
лись. Они исчезли, а может быть, постарели так, что
их нельзя было узнать, а может быть, сделались не-
узнаваемыми, потому что носили другую одежду, дру-
гие шляпы. Может быть, они переменили походку. Во
всяком случае, их не было.
Ипполит Матвеевич шел бледный, холодный, поте-
рянный. Он совсем забыл, что ему нужно разыскивать
жилотдел. Он переходил с тротуара на тротуар и сво-
рачивал в переулки, где распустившиеся битюги
совсем уже нарочно стучали копытами. В переулках
было больше зимы и кое-где попадался загнивший
лед. Весь город был другого цвета. Синие дома стали
зелеными, желтые — серыми, с каланчи исчезли
бомбы, по ней не ходил больше пожарный, и на ули-
цах было гораздо шумнее, чем это помнилось Иппо-
литу Матвеевичу.
На Большой Пушкинской Ипполита Матвеевича
удивили никогда не виданные им в Старгороде рельсы
и трамвайные столбы с проводами. Ипполит Матвее-
вич не читал газет и не знал, что к Первому мая в
Старгороде собираются открыть две трамвайные ли-
нии: Вокзальную и Привозную. То Ипполиту Матвее-
вичу казалось, что он никогда не покидал Старго-
рода, то Старгород представлялся ему местом совер-
шенно незнакомым.
85
В таких мыслях он дошел до улицы Маркса и Эн-
гельса. В этом месте к нему вернулось детское ощуще-
ние, что вот сейчас из-за угла двухэтажного дома с
длинным балконом обязательно должен выйти знако-
мый. Ипполит Матвеевич даже приостановился в ожи-
дании. Но знакомый не вышел. Сначала из-за угла
показался стекольщик с ящиком бемшсого стекла и бу-
ханкой замазки медного цвета. Выдвинулся из-за угла
франт в замшевой кепке с кожаным желтым козырь-
ком. За ним выбежали дети, школьники первой сту-
пени, с книжками в ремешках.
Вдруг Ипполит Матвеевич почувствовал жар в ла-
донях и прохладу в животе. Прямо на него шел незна-
комый гражданин с добрым лицом, держа на весу,
как виолончель, стул. Ипполит Матвеевич, которым
неожиданно овладела икота, всмотрелся и сразу узнал
свой стул.
Да! Это был гамбсовский стул., обитый потемнев-
шим в революционных бурях английским ситцем в
цветочках, это был ореховый стул с гнутыми ножками.
Ипполит Матвеевич почувствовал себя так, как будто
бы ему выпалили в ухо.
— Точить ножи, ножницы, бритвы править! — за-
кричал вблизи баритональный бас.
И сейчас же донеслось тонкое эхо:
— Паять, пачинять!..
— Московская гайзета «Звестие», журнал «Сме-
хач», «Красная нива»!..
Где-то наверху со звоном высадили стекло. Потря-
сая город, проехал грузовик Мельстроя. Засвистел ми-
лиционер. Жизнь кипела и переливалась через край.
Времени терять было нечего.
Ипполит Матвеевич леопардовым скоком прибли-
зился к возмутительному незнакомцу и молча дернул
стул к себе. Незнакомец дернул стул обратно. Тогда
Ипполит Матвеевич, держась левой рукой за ножку,
стал с силой отрывать толстые пальцы незнакомца
от стула.
— Грабят,— шепотом сказал незнакомец, еще
крепче держась за стул.
86
— Позвольте, позвольте,— лепетал Ипполит Мат-
веевич, продолжая отклеивать пальцы незнакомца.
Стала собираться толпа. Человека три уже стояло
поблизости, с живейшим интересом следя за разви-
тием конфликта.
Тогда оба опасливо оглянулись и, не глядя друг
на друга, но не выпуская стула из цепких рук, быстро
пошли вперед, как будто бы ничего и не было.
«Что же это такое?» — отчаянно думал Ипполит
Матвеевич.
Что думал незнакомец, нельзя было понять, но по-
ходка у него была самая решительная.
Они шли все быстрее и, завидя в глухом переулке
пустырь, засыпанный щебнем и строительными мате-
риалами, как по команде, повернули туда. Здесь силы
Ипполита Матвеевича учетверились.
— Позвольте же! — закричал он, не стесняясь.
— Ка-ра-ул! — еле слышно воскликнул незнако-
мец.
И так как руки у обоих были заняты стулом, они
стали пинать друг друга ногами. Сапоги незнакомца
были с подковами, и Ипполиту Матвеевичу сначала
пришлось довольно плохо. Но он быстро приспосо-
бился и, прыгая то направо, то налево, как будто тан-
цевал краковяк, увертывался от ударов противника и
старался поразить врага в живот. В живот ему по-
пасть не удалось, потому что мешал стул, но зато он
угодил в коленную чашечку противника, после чего
тот смог лягаться только левой ногой.
— О господи! — зашептал незнакомец.
И тут Ипполит Матвеевич увидел, что незнакомец,
возмутительнейшим образом похитивший его стул, не
кто иной, как священник церкви Фрола и Лавра —
отец Федор Востриков.
Ипполит Матвеевич опешил.
— Батюшка! — воскликнул он, в удивлении сни-
мая руки со стула.
Отец Востриков полиловел и разжал наконец
пальцы. Стул, никем не поддерживаемый, свалился на
битый кирпич.
— Где же ваши усы, уважаемый Ипполит Матвее-
вич? — с наивозможной язвительностью спросила ду-
ховная особа.
— А ваши локоны где? У вас ведь были ло-
коны?
Невыносимое презрение слышалось в словах Иппо-
лита Матвеевича. Он окатил отца Федора взглядом
необыкновенного благородства и, взяв под мышку
стул, повернулся, чтобы уйти. Но отец Федор, уже
оправившийся от смущения, не дал Воробьянинову
такой легкой победы. С криком: «Нет, прошу вас», он
снова ухватился за стул. Была восстановлена первая
позиция. Противники стояли, вцепившись в ножки,
как коты или боксеры, мерили друг друга взглядами,
похаживая из стороны в сторону.
Хватающая за сердце пауза длилась целую ми-
нуту.
— Так это вы, святой отец,— проскрежетал Иппо-
лит ЛЛатвеевич,— охотитесь за моим имуществом?
С этими словами Ипполит Матвеевич лягнул свя-
того отца ногой в бедро.
Отец Федор изловчился и злобно пнул предводи-
теля в пах так, что тот согнулся.
— Это не ваше имущество.
— А чье же?
— Не ваше.
— А чье же?
88
— Не ваше, не ваше.
— А чье же, чье?
— Не ваше.
Шипя так, они неистово лягались.
— А чье же это имущество? — возопил предводи-
тель, погружая ногу в живот святого отца.
Преодолевая боль, святой отец твердо сказал:
— Это национализированное имущество.
— Национализированное?
— Да-с, да-с, национализированное.
Говорили они с такой необыкновенной быстротой,
что слова сливались.
— Кем национализировано?
— Советской властью! Советской Вхчастыо!
— Какой властью?
— Властью трудящихся.
— А-а-а!..— сказал Ипполит Матвеевич, леде-
нея.— Властью рабочих и крестьян?
— Да-а-а-с!
— М-м-м!.. Так, может быть, вы,, святой отец, пар-
тийный?
— М-может быть!
Тут Ипполит Матвеевич не выдержал и с воплем
«может быть?» смачно плюнул в доброе лицо отца
Федора. Отец Федор немедленно плюнул в лицо Ип-
полита Матвеевича и тоже попал. Стереть слюну было
нечем: руки были за-
няты стулом. Иппо-
лит Матвеевич издал
звук открываемой
двери и изо всей мо-
чи толкнул врага
стулом. Враг упал,
увлекая за собой за-
дыхающегося Воро-
бьянинова. Борьба
продолжалась в пар-
тере.
Вдруг раздался
треск, отломились
сразу обе передние
ножки. Забыв друг о друге, противники принялись тер-
зать ореховое кладохранилище. С печальным криком
чайки разодрался английский ситец в цветочках. Спин-
ка отлетела, отброшенная могучим порывом. Кладоис-
катели рванули рогожу вместе с медными пуговичками
и, ранясь о пружины, погрузили пальцы в шерстяную
набивку. Потревоженные пружины пели. Через пять
минут стул был обглодан. От него остались рожки да
ножки. Во все стороны катились пружины. Ветер но-
сил гнилую шерсть по пустырю. Гнутые ножки лежали
в яме. Брильянтов не было.
— Ну что, нашли? — спросил Ипполит Матвеевич
задыхаясь.
Отец Федор, весь покрытый клочками шерсти, от-
дувался и молчал.
— Вы аферист! — крикнул Ипполит Матвеевич.—
Я вам морду побью, отец Федор!
— Руки коротки,— ответил батюшка.
— Куда же вы пойдете весь в пуху?
— А вам какое дело?
— Стыдно, батюшка! Вы просто — вор!
— Я у вас ничего не украл!
— Как же вы узнали об этом? Использовали в
своих интересах тайну исповеди? Очень хорошо! Очень
красиво!
Ипполит Матвеевич с негодующим «пфуй» по-
кинул пустырь' и, чистя на ходу рукава пальто, на-
правился домой. На углу улицы Ленских событий и
Ерофеевского переулка Воробьянинов увидел сво-
его компаньона. Технический директор и главный
руководитель концессии стоял вполоборота, припод-
няв левую ногу,— ему чистили замшевый верх ботинок
канареечным кремом. Ипполит Матвеевич подбежал
к нему. Директор беззаботно мурлыкал «Шимми»:
Раньше это делали верблюды,
Раньше так плясали ба-та-ку-ды,
А теперь уже танцует шимми це-лый мир...
— Ну, как жилотдел? — спросил он деловито и
сейчас же добавил: — Подождите, не рассказывайте,
вы слишком взволнованы, прохладитесь.
90
Выдав чистильщику семь копеек, Остап взял Во-
робьянинова под руку и повлек его по улице. Все, что
рассказал взволнованный Ипполит Матвеевич, Остап
выслушал с большим вниманием.
— Ага! Небольшая черная бородка? Правильно!
Пальто с барашковым воротником? Понимаю. Это
стул из богадельни. Куплен сегодня утром за три
рубля.
— Да вы погодите...
И Ипполит Матвеевич сообщил главному концес-
сионеру обо всех подлостях отца Федора.
Остап омрачился.
— Кислое дело,— сказал он,— пещера Лейхт-
вейса. Таинственный соперник. Его нужно опередить,
а морду ему мы всегда успеем пощупать.
Пока друзья закусывали в пивной «Стенька Ра-
зин» и Остап разузнавал, в каком доме находился
раньше жилотдел и какое учреждение находится в
нем теперь, день кончился.
Золотые битюги снова стали коричневыми. Бриль-
янтовые капли холодели на лету и плюхались оземь.
В пивных и ресторане «Феникс» пиво поднялось в
цене: наступил вечер. На Большой Пушкинской за-
жглись электрические лампы, и, возвращаясь домой с
первой весенней прогулки, с барабанным топаньем
прошел отряд пионеров.
Тигры, победы и кобры губплана таинственно све-
тились под входящей в город луной.
Идя домой с замолчавшим вдруг Остапом, Ип-
полит Матвеевич посмотрел на губплановских тиг-
ров и кобр. В его время здесь помещалась губерн-
ская земская управа, и граждане очень гордились
кобрами, считая их старгородской достопримеча-
тельностью.
«Найду»,— подумал Ипполит Матвеевич, вгляды-
ваясь в гипсовую победу.
Тигры ласково размахивали хвостами, кобры радо-
стно сокращались, и душа Ипполита Матвеевича на-
полнилась уверенностью.
Глава X
СЛЕСАРЬ, ПОПУГАЙ И ГАДАЛКА
Дом № 7 по Нерелешинскому переулку не принад-
лежал к лучшим зданиям Старгорода. Два его этажа,
построенные в стиле Второй империи, были украшены
побитыми львиными мордами, необыкновенно похо-
жими на лицо известного в свое время писателя Арцы-
башева. Арцыбашевских ликов было ровно восемь,
по числу окон, выходящих в переулок. Помещались
эти львиные хари в оконных ключах.
Были на доме еще два украшения, но уже чисто
коммерческого характера. С одной стороны висела
лазурная вывеска:
ОДЕССКАЯ
БУБЛИЧНАЯ АРТЕЛЬ
МОСКОВСКИЕ БАРАНКИ
На вывеске был изображен молодой человек в гал-
стуке ц коротких французских брюках. Он держал в
одной вывернутой руке сказочный рог изобилия, из
которого лавиной валили охряные московские ба-
ранки, выдававшиеся по нужде и за одесские
бублики. При этом молодой человек сладострастно
улыбался. С другой стороны упаковочная контора
«Быстроупак» извещала о себе уважаемых граждан-
заказчиков черной вывеской с круглыми золотыми
буквами.
Несмотря на ощутительную разницу в вывесках и
величине оборотного капитала, оба эти разнородные
предприятия занимались одним и тем же делом: спе-
кулировали мануфактурой всех видов — грубошерст-
ной, тонкошерстной, хлопчатобумажной, а если попа-
дался шелк хороших цветов и рисунков, то и шелком.
92
Пройдя ворота, залитые туннельным мраком и
водой, и свернув направо, во двор с цементным колод-
цем, можно было увидеть две двери без крылец, выхо-
дящие прямо на острые камни двора. Дощечка туск-
лой меди с вырезанной на ней писанными буквами
фамилией помещалась на правой двери:
I В. М. ПОЛЕСОВ |
Левая была снабжена беленькой жестянкой:
| моды и шляпы |
Это тоже была одна видимость.
Внутри модной и шляпной мастерской не было ни
спартри, ни отделки, ни безголовых манекенов с офи-
церской выправкой, ни головатых болванок для изящ-
ных дамских шляп. Вместо всей этой мишуры в трех-
комнатной квартире жил непорочно белый попугай
в красных подштанниках. По-
пугая одолевали блохи, но
пожаловаться он никому не
мог, потому что не говорил че-
ловеческим голосом. По це-
лым дням попугай грыз се-
мечки и сплевывал шелуху на
ковер сквозь прутья башенной
клетки. Ему не хватало толь-
ко гармоники и новых свистя1
щих калош, чтобы походить
на подгулявшего кустаря-оди-
ночку. На окнах колыхались
темные коричневые занавеси с блямбами. В квартире
преобладали темно-коричневые тона. Над пианино
висела репродукция с картины Беклина «Остров мерт-
вых» в раме фантази темно-зеленого полированного
дуба, под стеклом. Один угол стекла давно вылетел,
и обнаженная часть картины была так отделана муха-
ми, что совершенно сливалась с рамой. Что творилось
в этой части острова мертвых — узнать было уже
невозможно.
93
В спальне на кровати сидела сама хозяйка и, опи-
раясь локтями на восьмиугольный столик, покрытый
нечистой скатертью ришелье, раскладывала карты.
Перед нею сидела вдова Грицацуева в пушистой
шали.
— Должна вас предупредить, девушка, что я за
сеанс меньше пятидесяти копеек не беру,— сказала
хозяйка.
Вдова, не знавшая преград в стремлении оты-
скать нового мужа, согласилась платить установлен-
ную цену.
— Только вы, пожалуйста, и будущее,— жалобно
попросила она.
— Вас надо гадать на даму треф.
Вдова возразила:
— Я всегда была червонная дама.
Хозяйка равнодушно согласилась и начала комби-
нировать карты. Черновое определение вдовьей судьбы
было дано уже через несколько минут. Вдову ждали
большие и мелкие неприятности, а на сердце у нее
лежал трефовый король, с которым дружила бубно-
вая дама.
Набело гадали по руке. Линии руки вдовы Грица-
цуевой были чисты, мощны и безукоризненны. Линия
94
жизни простиралась так далеко, что конец ее заехал
в пульс, и если линия говорила правду, вдова должна
была бы дожить до Страшного суда. Линия ума в
искусства давали право надеяться, что вдова бросит
торговлю бакалеей и подарит человечеству непревзой-
денные шедевры в какой угодно области искусства,
науки или обществоведения. Бугры Венеры у вдовы
походили на маньчжурские сопки и обнаруживали
чудесные запасы любви и нежности.
Все это гадалка объяснила вдове, употребляя
слова и термины, принятые в среде графологов, хиро-
мантов и лошадиных барышников.
— Вот спасибо вам, мадамочка,— сказала вдова,—
уж я теперь знаю, кто трефовый король. И бубновая
дама мне тоже очень известна. А король-то марьяжный?
— Марьяжный, девушка.
Окрыленная вдова зашагала домой. А гадалка,
сбросив карты в ящик, зевнула, показав пасть пяти-
десятилетией женщины, и пошла в кухню. Там она
повозилась с обедом, гревшимся на керосинке «Грец»,
по-кухарочьи вытерла руки о передник, взяла ведро
с отколовшейся местами эмалью и вышла во двор
за водой.
Она шла по двору, тяжело передвигаясь на пло-
ских ступнях. Ее полуразвалившийся бюст вяло пры-
гал в перекрашенной кофточке. На голове рос вени-
чек седеющих волос. Она была старухой, была гряз-
новата, смотрела на всех подозрительно и любила
сладкое. Если бы Ипполит Матвеевич увидел ее
сейчас, то никогда не узнал бы Елены Боур, старой
своей возлюбленной, о которой секретарь суда когда-то
сказал стихами, что она «к поцелуям зовущая, вся
такая воздушная». У колодца мадам Боур была при-
ветствована соседом Виктором Михайловичем Поле-
совым, слесарем-интеллигентом, который набирал
воду в бидон из-под бензина. У Полесова было лицо
оперного дьявола, которого тщательно мазали сажей,
перед тем как выпустить на сцену.
Обменявшись приветствиями, соседи заговорили о
деле, занимавшем весь Старгород.
— До чего дожились,— иронически сказал Поле-
25
сов,— вчера весь город обегал, плашек три восьмых
дюйма достать не мог. Нету. Нет! А трамвай соби-
раются пускать. ......
Елена Станиславовна, имевшая о плашках в. три
восьмых дюйма такое же представление, какое имеет
о сельском хозяйстве слушательница хореографиче-
ских курсов имени Леонардо да Винчи, предполагаю-
щая, что творог добывается из вареников, все же
посочувствовала:
— Какие теперь магазины! Теперь только очереди,
а магазинов нет. И названия у этих магазинов самые
ужасные. Старгико!..
— Нет, знаете, Елена Станиславовна, это еще что!
У них четыре мотора «Всеобщей Электрической Ком-
пании» остались. Ну, эти кое-как пойдут, хотя кузова
та-акой хлам!.. Стекла не на резинах. Я сам видел.
Дребезжать все будет... Мрак! А остальные мото-
ры— харьковская работа. Сплошной госпромцветмет.
Версты не протянут. Я на них смотрел...
Слесарь раздраженно замолк. Его черное лицо
блестело на солнце. Белки глаз были желтоваты.
Среди кустарей с мотором, которыми изобиловал
Старгород, Виктор Михайлович Полесов был самым
непроворным и чаще других попадавшим впросак.
Причиной этого служила его чрезмерно кипучая нату-
ра. Это был кипучий лентяй. Он постоянно пенился.
В собственной его мастерской, помещавшейся во вто-
ром дворе дома № 7 по. Перелешинскому переулку,
застать его было невозможно. Потухший переносный
горн сиротливо стоял посреди каменного сарая, по
углам которого были навалены проколотые камеры,
рваные протекторы «Треугольник», рыжие, замки —
такие огромные, что ими можно было запирать горо-
да,— мягкие баки для горючего с надписями «Indian»
и «Wanderer», детская рессорная колясочка, навеки
заглохшая динамка, гнилые сыромятные ремни, про-
масленная пакля, стертая наждачная бумага, австрий-
ский штык и множество рваной, гнутой -и давленой
дряни. Заказчики не находили Виктора Михайловича.
Виктор Михайлович уже где-то распоряжался. Ему
было не до работы. Он не мог спокойно видеть въез-
96
жающего в свой или чужой двор ломовика с кладью.
Полесов сейчас же выходил во двор и, сложив руки
за спиной, презрительно наблюдал за действиями воз-
тика. Наконец сердце его не выдерживало.
— Кто же так заезжает?—• кричал он, ужасаясь.—
Заворачивай!
Испуганный возчик заворачивал.
— Куда же ты заворачиваешь, морда? — страдал
Виктор Михайлович, налетая на лошадь.— Надавали
бы тебе в старое время пощечин, тогда бы заворачивал.
Покомандовавши так с полчаса, Полесов соби-
рался было уже возвратиться в мастерскую, где ждал
его непочиненный велосипедный насос, но тут спокой-
ная жизнь города обычно вновь нарушалась каким-
нибудь недоразумением. То на улице сцеплялись
осями телеги, и Виктор Михайлович указывал, как
лучше всего и быстрее их расцепить, то меняли теле-
графный столб, и Полесов проверял его перпендику-
лярность к земле собственным, специально вынесен-
ным из мастерской отвесом; то, наконец, проезжал по-
жарный обоз, и Полесов, взволнованный звуками
трубы и испепеляемый огнем беспокойства, бежал за
колесницами.
Однако временами Виктора Михайловича насти-
гала стихия реального действия. На несколько дней
он скрывался в мастерскую и молча работал. Дети
свободно бегали по двору и кричали что хотели, ло-
мовики описывали во дворе какие угодно кривые,
телеги на улице вообще переставали сцепляться, и
пожарные колесницы и катафалки в одиночестве ка-
тили на пожар — Виктор Михайлович работал. Од-
нажды, после одного такого запоя, он вывел во двор,
как барана за рога, мотоцикл, составленный из ку-
сочков автомобилей, огнетушителей, велосипедов и
пишущих машинок. Мотор в полторы силы был ван-
дереровский, колеса давидсоновские, а другие сущест-
венные части уже давно потеряли фирму. С седла сви-
сал на шпагатике картонный плакат «Проба». Собра-
лась толпа. Не глядя ни на кого, Виктор Михайлович
закрутил рукой педаль. Искры не было минут десять.
Затем раздалось железное чавканье, прибор задрожал
7
И. Ил(ф, Е. Петров т. I
97
и окутался грязным дымом. Виктор Михайлович ки-
нулся в седло, и мотоцикл, забрав безумную скорость,
в-ынес его через туннель на середину мостовой и сразу
остановился, словно срезанный пулей. Виктор Михай-
лович собрался было уже слезть и обревизовать свою
загадочную машину, но она дала вдруг задний ход и,
пронеся своего создателя через тот же туннель, оста-
новилась на месте отправления — посреди двора, ворч-
ливо ахнула и взорвалась. Виктор Михайлович уцелел
чудом и из обломков мотоцикла в следующий запой-
ный период устроил стационарный двигатель, который
был очень похож на настоящий, ио не работал.
Венцом академической деятельности слесаря-ин-
теллигента была эпопея с воротами соседнего
дома № 5. Жилтоварищество этого дома заключило
с Виктором Михайловичем договор, по которому По-
лесов обязывался привести железные ворота дома в
полный порядок и выкрасить их в какой-нибудь эко-
номический цвет, по своему усмотрению. С другой
стороны, жилтоварищество обязывалось уплатить
В. М. Полесову, по приеме работы специальной ко-
миссией, двадцать один рубль семьдесят пять копеек.
Гербовые марки были отнесены за счет исполнителя
работы.
Виктор Михайлович
утащил ворота, как Сам-
сон. В мастерской он с
энтузиазмом взялся за
работу. Два дня ушло
на расклепку ворот. Они
были разобраны на со-
ставные части. Чугунные
завитушки лежали в детской колясочке; железные
штанги и копья были сложены под верстак. Еще не-
сколько дней пошло на осмотр повреждений. А потом
в городе произошла большая неприятность: на
Дровяной лопнула магистральная водопроводная
труба, и Виктор Михайло-
вич остаток недели провел
на месте аварии, ирониче-
ски улыбаясь, крича на ра-
бочих и поминутно загля-
дывая в провал.
Когда организаторский
пыл Виктора Михайловича
несколько утих, он снова
подступил к воротам, но
было поздно: дворовые дети уже играли чугунными
завитушками и копьями ворот дома № 5. Увидав раз-
гневанного слесаря, дети в испуге побросали цацки
и убежали. Половины завитушек не хватало, и найти
их не удалось. После этого Виктор Михайлович совер-
шенно охладел к воротам.
А в доме № 5, раскрытом
настежь, происходили ужас-
ные события. С чердаков кра-
ли мокрое белье и однажды
вечером унесли даже закипа-
ющий во дворе самовар. Вик-
тор Михайлович лично при-
нимал участие в погоне за во-
ром, но вор, хотя и нес в вы-
тянутых вперед руках кипя-
щий самовар, из жестяной
трубы которого било пламя,
99
бежал очень резво
и, оборачиваясь на-
зад, хулил держа-
щегося впереди всех
Виктора Михайло-
вича нечистыми сло-
вами. Но больше всех
пострадал дворник
дома № 5. Он поте-
рял еженощный заработок: ворот не было, нечего было
открывать, и загулявшим жильцам не за что было от-
давать свои гривенники. Сперва дворник приходил
справляться, скоро ли будут собраны ворота, потом
молил Христом богом, а под конец стал произносить
неопределенные угрозы. Жилтоварищество посылало
Виктору Михайловичу письменные напоминания. Дело
пахло судом. Положение напрягалось все больше и
больше.
Стоя у колодца, гадалка и слесарь-энтузиаст про-
должали беседу.
— При наличии .отсутствия пропитанных шпал,—
кричал Виктор Михайлович на весь двор,— это будет
не трамвай, а одно горе!
— Когда же все это кончится! — сказала Елена
Станиславовна.— Живем как дикари.
— Конца этому нет... Да! Знаете, кого я сегодня
видел? Воробьянинова.
Елена Станиславовна прислонилась к колодцу,
в изумлении продолжая держать на весу полное ведро
с водой.
— Прихожу я в коммунхоз продлить договор на
аренду мастерской, иду по коридору. Вдруг подходят
ко мне двое. Я смотрю—что-то знакомое. Как будто
воробьяниновское лицо. И спрашивают: «Скажите,
что здесь за учреждение раньше было в этом здании?»
Я говорю, что раньше была здесь женская гимназия, а
потом жилотдел. «А вам зачем?» — спрашиваю. А они
говорят «спасибо» и пошли дальше. Тут я ясно увидел,
что это сам Воробьянинов, только без усов. Откуда
ему здесь взяться? И тот, другой, с ним был — красавец
мужчина. Явно бывший офицер. И тут я подумал...
100
•V
у
В эту минуту Виктор Ми-
хайлович заметил нечто не-
приятное. Прервав речь, он
схватил свой бидон и быстро
спрятался за мусорный
ящик. Во двор медленно во-
шел дворник дома № 5, ос-
тановился подле колодца и
стал озирать дворовые по-
стройки. Не заметив нигде Виктора Михайловича, он
загрустил.
— Витьки-слесаря опять нету? — спросил он у
Елены Станиславовны.
— Ах, ничего я не знаю,— сказала гадалка,— ни-
чего я не знаю.
И в необыкновенном волнении, выплескивая воду
из ведра, торопливо ушла к себе.
Дворник погладил цементный бок колодца и пошел
к мастерской. Через два шага после вывески:
Ход в слесарную мастерскую
красовалась вывеска:
Слесарная мастерская
починка примусов
под которой висел тяжелый замок. Дворник ударил
ногой в замок и с ненавистью сказал:
— У, гангрена!
Дворник стоял у мастерской еще минуты три, на-
ливаясь самыми ядовитыми чувствами, потом с гро-
хотом отодрал вывеску, понес ее на середину двора,
к колодцу, и, став на нее обеими ногами, начал скан-
далить.
— Ворюги у вас в доме номер семь живут! — вопил
дворник.— Сволота всякая! Гадюка семибатюшная?
Среднее образование имеет!.. Я не посмотрю на сред-
нее образование!.. Гангрена проклятая!..
101
В это время семибатюшная гадюка со средним
образованием сидела за мусорным ящиком на бидоне
н тосковала.
С треском распахивались рамы, и из окон выгля-
дывали веселые жильцы. С улицы во двор не спеша
входили любопытные. При виде аудитории дворник
разжегся еще больше.
— Слесарь-механик! — вскрикивал дворник. —
Аристократ собачий!
Парламентарные выражения дворник богато пере-
межал нецензурными словами, которым отдавал пред-
почтение. Слабое женское сословие, густо облепившее
подоконники, очень негодовало на дворника, но от
окон не отходило.
— Харю разворочу! — неистовствовал дворник.—
Образованный!
Когда скандал был в зените, явился милиционер
и молча стал тащить скандалиста в район. Милицио-
неру помогали молодцы из «Быстроупака».
Дворник покорно обнял милиционера за шею и
заплакал.
Опасность миновала.
Тогда из-за мусорного ящика выскочил истомив-
шийся Виктор Михайлович. Аудитория зашумела.
— Хам! — закричал Виктор Михайлович вслед ше-
ствию.— Хам! Я тебе покажу! Мерзавец!
Горько рыдавший дворник ничего этого не услы-
шал. Его несли на руках в отделение. Туда же, в ка-
честве вещественного доказательства, потащили вы-
веску «Слесарная мастерская и починка приму-
сов».
Виктор Михайлович еще долго хорохорился.
— Сукины сыны,— говорил он, обращаясь к зри-
телям,— возомнили о себе! Хамы!
— Будет вам, Виктор Михайлович! — крикнула из
окна Елена Станиславовна.— Зайдите ко мне на ми-
нуточку.
Она поставила перед Виктором: Михайловичем блю-
дечко компота и, расхаживая по комнате, принялась
расспрашивать.
— Да говорю же вам, что это он, без усов, но он,—
102
по обыкновению, кричал Виктор Михайлович,— ну вот,
знаю я его отлично! Воробьянинов, как вылитый!
— Тише вы, господи! Зачем он приехал, как вы
думаете?
На черном лице Виктора Михайловича определи-
лась ироническая улыбка.
— Ну, а вы как думаете?
Он усмехнулся с еще большей иронией.
— Уж во всяком случае не договоры с большеви-
ками подписывать.
— Вы думаете, что он подвергается опасности?
Запасы иронии, накопленные Виктором Михайлови-
чем за десять лет революции, были неистощимы. На ли-
це его заиграли серии улыбок различной силы и скепсиса.
— Кто в Советской России не подвергается опас-
ности, тем более человек в таком положении, как
Воробьянинов? Усы, Елена Станиславовна, даром
не сбривают.
— Он послан из-за границы? — спросила Елена
Станиславовна, чуть не задохнувшись.
— Безусловно,— ответил гениальный слесарь.
— С какой же целью он здесь?
— Не будьте ребенком.
— Все равно. Мне надо его видеть.
— А вы знаете, чем рискуете?
— Ах, все равно! После десяти лет разлуки я не
могу не увидеться с Ипполитом Матвеевичем.
Ей и на самом деле показалось, что судьба разлу-
чила их в ту пору, когда они любили друг друга.
103
— Умоляю вас, найдите его! Узнайте, где он! Вы
всюду бываете! Вам будет нетрудно! Передайте, что я
хочу его видеть. Слышите?
Попугай в красных подштанниках, дремавший на
жердочке, испугался шумного разговора, перевернулся
вниз головой и в таком виде замер.
— Елена Станиславовна,— сказал слесарь-меха-
ник, приподнимаясь и прижимая руки к груди,— я
найду его и свяжусь с ним.
— Может быть, вы хотите еще компоту? — растро-
галась гадалка.
Виктор Михайлович съел компот, прочел злобную
лекцию о неправильном устройстве попугайской клет-
ки и попрощался с Еленой Станиславовной, пореко-
мендовав ей держать все в строжайшем секрете.
Глава XI
Л ПФ А В И Т «ЗЕРКАЛО ЖИЗНИ»
На второй день компаньоны убедились,' что жить
в дворницкой больше неудобно. Бурчал Тихон, совер-
шенно обалдевший после того, как увидел барина
сначала черноусым, потом зеленоусым, а под конец и
совсем без усов. Спать было не на чем. В дворницкой
стоял запах гниющего навоза, распространяемый но-
выми валенками Тихона. Старые валенки стояли в
углу и воздуха тоже не озонировали.
— Считаю вечер воспоминаний закрытым,— сказал
Остап,—нужно переезжать в гостиницу.
Ипполит Матвеевич дрогнул.
— Этого нельзя.
— Почему-с?
— Там придется прописаться.
— Паспорт не в порядке?
— Да нет, паспорт в порядке, но в городе мою
фамилию хорошо знают. Пойдут толки.
Концессионеры в раздумье помолчали.
— А фамилия Михельсон вам нравится? — неожи-
данно спросил великолепный Остап.
104
— Какой Михельсон? Сенатор?
— Нет. Член союза совторгслужащих.
— Я вас не пойму,
— Это от отсутствия технических навыков. Не
будьте божьей коровой.
Бендер вынул из зеленого пиджака профсоюзную
книжку и передал Ипполиту Матвеевичу.
— Конрад Карлович Михельсон, сорока восьми
лет, беспартийный, холост, член союза с тысяча де-
вятьсот двадцать первого года, в высшей степени
нравственная личность, мой хороший знакомый, ка-
жется друг детей... Но вы можете не дружить с деть-
ми: этого от вас милиция не потребует.
Ипполит Матвеевич зарделся.
— Но удобно ли?
— По сравнению с нашей концессией это деяние,
хотя и предусмотренное Уголовным кодексом, все же
имеет невинный вид детской игры в крысу.
Воробьянинов все-таки запнулся.
— Вы идеалист, Конрад Карлович.: Вам еще по-
везло, а то, вообразите, вам вдруг пришлось бы стать
каким-нибудь Папа-Христозопуло или Зловуновым.
Последовало быстрое согласие, и концессионеры, не
попрощавшись с Тихоном, выбрались на улицу.
Остановились они в меблированных комнатах «Сор-
бонна». Остап переполошил весь небольшой штат
отельной прислуги. Сначала он обозревал семирубле-
вые номера, но остался недоволен их меблировкой.
Убранство пятирублевых номеров понравилось ему
больше, но ковры были какие-то облезшие и возму-
щал запах. В трехрублевых номерах было все хорошо
за исключением картин.
— Я не могу жить в одной комнате с пейзажами,—
сказал Остап.
Пришлось поселиться в номере за рубль восемь-
десят. Там не было пейзажей, не было ковров, а меб-
лировка была строго выдержана: две кровати и ноч-
ной столик.
— Стиль каменного века,— заметил Остап с одоб-
105
рением.— А доисторические животные в матрацах не
водятся?
— Смотря по Сезону,— ответил лукавый коридор-
ный,— если, например, губернский съезд какой-нибудь,
то, конечно, нету, потому что пассажиров бывает много
и перед ними чистка происходит большая. А в прочее
время действительно случается, что и набегают. Из со-
седних номеров «Ливадия».
В тот же день концессионеры побывали в Старком-
хозе, где получили все необходимые сведения. Оказа-
лось, что жилотдел был расформирован в 1921 году и
что обширный его архив слит с архивом Старкомхоза.
За дело взялся великий комбинатор. К вечеру ком-
паньоны уже знали домашний адрес заведующего ар-
хивом Варфоломея Коробейникова, бывшего чинов-
ника канцелярии градоначальства, ныне работника
конторского труда.
Остап облачился в гарусный жилет, выбил о спин-
ку кровати пиджак, вытребовал у Ипполита Матве-
евича рубль двадцать копеек на представительство и
отправился с визитом к архивариусу. Ипполит Матве-
евич остался в «Сорбонне» и в волнении стал проха-
живаться в ущелье между двумя кроватями. В этот
вечер, зеленый и холодный, решалась судьба всего
предприятия. Если удастся достать копии ордеров, по
которым распределялась изъятая из воробьянинов-
ского особняка мебель, дело можно считать наполо-
вину удавшимся. Дальше предстояли трудности, ко-
нечно, невообразимые, но нить была бы уже в руках.
— Только бы ордера достать,— прошептал Ипполит
Матвеевич, валясь на постель,— только бы ордера!..
Пружины разбитого матраца кусали его, как блохи.
Он не чувствовал этого. Он еще Неясно представлял
себе, что последует вслед за получением ордеров, но
был уверен, что тогда все пойдет как по маслу:
«А маслом,— почему-то вертелось у него в голове,—
каши не испортишь».
Между тем каша заваривалась большая. Обуянный
розовой мечтою, Ипполит Матвеевич переваливался на
кровати с боку на бок. Пружины под ним блеяли.
Остапу пришлось пересечь весь город. Коробейни-
106
ков жил на Гусище — окра-
ине Старгорода.
Там жили преимущест-
венно железнодорожники.
Иногда над домами, по на-
сыпи, огороженной бетон-
ным тонкостенным забором,
проходил задним ходом со-
пящий паровоз. Крыши до-
мов на секунду освещались
полыхающим огнем паровозной топки. Иногда кати-
лись порожние вагоны, иногда взрывались петарды.
Среди халуп и временных бараков тянулись длинные
кирпичные корпуса сырых еще кооперативных домов.
Остап миновал светящийся остров — железнодо-
рожный клуб, по бумажке проверил адрес и остано-
вился у домика архивариуса. Он крутнул звонок с вы-
пуклыми буквами «прошу крутить».
После длительных расспросов, «к кому» да «за-
чем», ему открыли, и он очутился в темной, заставлен-
ной шкафами передней. В темноте кто-то дышал на
Остапа, но ничего не говорил.
— Где здесь гражданин Коробейников? — спросил
Бендер.
Дышащий человек взял Остапа за руку и ввел в
освещенную висячей керосиновой лампой столовую.
Остап увидел перед собою маленького старичка — чи-
стюлю с необыкновенно гибкой спиной. Не было сом-
нений в том, что старик этот — сам гражданин Коро-
бейников. Остап без приглашения придвинул стул и сел.
Старичок безбоязненно смотрел на самоуправца и
молчал. Остап любезно начал разговор первым:
— Як вам по делу. Вы служите в архиве Старком-
хоза?
Спина старичка пришла в движение и утверди-
тельно выгнулась.
— А раньше служили в жилотделе?
— Я всюду служил,— сказал старик весело.
— Даже в канцелярии градоначальства?
При этом Остап грациозно улыбнулся. Спина ста-
рика долго извивалась и наконец остановилась
107
в положении, свидетельствовавшем, что служба в
градоначальстве — дело давнее и что все упомнить
положительно невозможно.
— А позвольте все-таки узнать, чем обязан?—
спросил хозяин, с интересом глядя на гостя.
— Позволю,— ответил гость.— Я — Воробьянинова
сын.
— Это какого же? Предводителя?
— Его.
— А он что, жив?
— Умер, гражданин Коробейников. Почил.
— Да,— без особой грусти сказал старик,— печаль-
ное событие. Но ведь, кажется, у него детей не было?
— Не было,— любезно подтвердил Остап.
— Как же?..
— Ничего. Я от морганатического брака.
— Не Елены ли Станиславовны будете сынок?
— Да. Именно.
— А она в каком здоровье?
— Маман давно в могиле.
— Так, так, ах, как грустно!
И долго еще старик глядел со слезами сочувствия
на Остапа, хотя не далее как сегодня видел Елену
Станиславовну на базаре, в мясном ряду.
— Все умирают,— сказал он.— А все-таки разре-
шите узнать, по какому делу, уважаемый, вот имени
вашего не знаю...
108
— Вольдемар,— быстро сообщил Остап.
— Владимир Ипполитович? Очень хорошо. Так.
Я вас слушаю, Владимир Ипполитович.
Старичок присел к столу, покрытому клеенкой в
узорах, и заглянул в самые глаза Остапа.
Остап в отборных словах выразил свою грусть по
родителям. Он очень сожалеет, что вторгся так поздно
в жилище глубокоуважаемого архивариуса и причи-
нил ему беспокойство своим визитом, но надеется, что
глубокоуважаемый архивариус простит, когда узнает,
какое чувство толкнуло его на это.
— Я хотел бы,— с невыразимой сыновней любовью
закончил Остап,—найти что-нибудь из мебели папаши,
чтобы сохранить о нем память. Не знаете ли вы, кому
передана мебель из папашиного дома?
— Сложное дело,— ответил старик, подумав,— это
только обеспеченному человеку под силу... А вы, про-
стите, чем занимаетесь?
Свободная профессия. Собственная мясохладо-
бойня на артельных началах в Самаре.
Старик с сомнением посмотрел на зеленые до-
спехи молодого Воробьянинова, йо возражать не
стал.
«Прыткий молодой человек»,— подумал он.
Остап, который к этому времени закончил свои
наблюдения над Коробейниковым, решил, что «ста-
рик— типичная сволочь».
— Так вот,— сказал Остап.
— Так вот,— сказал архивариус,—трудно, но
можно...
— Потребует расходов? — помог владелец мясо-
хладобойни.
— Небольшая сумма...
— Ближе к телу, как говорит Мопассан. Сведения
будут оплачены.
— Ну что ж, семьдесят рублей положите.
— Это почему ж так много? Овес нынче дорог?
Старик мелко задребезжал, виляя позвоночником.
— Изволите шутить...
— Согласен, папаша. Деньги против ордеров.
Когда к вам зайти?
109
— Деньги при вас?
Остап с готовностью похлопал себя по карману.
— Тогда пожалуйте хоть сейчас,—торжественно
сказал Коробейников.
Он зажег свечу и повел Остапа в соседнюю ком-
нату. Там, кроме кровати, на которой, очевидно, спал
хозяин дома, стоял письменный стол, заваленный бух-
галтерскими книгами, и длинный канцелярский шкаф
с открытыми полками. К ребрам полок были прикле-
ены печатные литеры: А, Б, В и далее, до арьергард-
ной буквы Я. На полках лежали пачки ордеров, пере-
вязанные свежей бечевкой.
— Ого! — сказал восхищенный Остап.— Полный
архив на дому!
— Совершенно полный,— скромно ответил архива-
риус.— Я, знаете, на всякий случай... Коммунхозу он
не нужен, а мне на старости лет может пригодиться...
Живем мы, знаете, как на вулкане... Все может про-
изойти... Кинутся тогда люди искать свои мебеля, а
где они, мебеля? Вот они где! Здесь они! В шкафу.
А кто сохранил, кто уберег? Коробейников. Вот гос-
пода спасибо и скажут старичку, помогут на старости
лет... А мне много не нужно — по десяточке за ордерок
подадут — и на том спасибо... А то иди попробуй, ищи
ветра в поле. Без меня не найдут!
Остап восторженно смотрел на старика.
— Дивная канцелярия,— сказал он,-—полная меха-
низация. Вы прямо герой труда!
Польщенный архивариус стал вводить гостя в де-
тали любимого дела. Он раскрыл толстые книги учета
и распределения.
— Все здесь,— сказал он,— весь Старгород! Вся
мебель! У кого когда взято, кому когда выдано. А вот
это — алфавитная книга, зеркало жизни! Вам про чью
мебель? Купца первой гильдии Ангелова? Пожа-алуй-
ста. Смотрите на букву А. Буква А, Ак, Ам, Ан, Анге-
лов... Номер? Вот! 82 742. Теперь книгу учета сюда.
Страница 142. Где Ангелов? Вот Ангелов. Взято у Ан-
гелова 18 декабря 1918 года: рояль «Беккер» № 97012,
табурет к нему мягкий, бюро две штуки, гардеробов
четыре (два красного дерева), шифоньер один и так
ПО
далее... А кому дано?.. Смотрим книгу распределения.
Тот же номер 82 742... Дано... Шифоньер — в горвоен-
ком, гардеробов три штуки — в детский интернат «Жа-
воронок»... И еще один гардероб — в личное распоря-
жение секретаря Старпродкомгуба. А рояль куды по-
шел? Пошел рояль в собес, во 2-й дом. И посейчас там
рояль есть...
«Что-то не видел я там такого рояля»,— подумал
Остап, вспомнив застенчивое личико Альхена.
— Или, примерно, у правителя канцелярии город-
ской унравы Мурина... На букву М, значит, и нужно
искать. Все тут. Весь город. Рояли тут, козетки всякие,
трюмо, кресла, диванчики, пуфики, люстры... Сервизы
даже, и то есть...
— Ну,— сказал Остап,— вам памятник нужно не-
рукотворный воздвигнуть. Однако ближе к делу. На-
пример, буква В.
— Есть буква В,— охотно отозвался Коробейни-
ков.— Сейчас. Вм, Вн, Ворицкий, № 48 238 Воробья-
нинов, Ипполит Матвеевич, батюшка ваш, царство ему
небесное, большой души был человек... Рояль «Бек-
кер» № 54 809, вазы китайские, маркированные — че-
тыре, французского завода «Севр», ковров обюссо-
нов — восемь, разных размеров, гобелен «Пастушка»,
гобелен «Пастух», текинских ковров — два, хоросан-
ских ковров — один, чучело медвежье с блюдом —
одно, спальный гарнитур — двенадцать мест, столовый
гарнитур — шестнадцать мест, гостиный гарнитур —
четырнадцать мест, ореховый, мастера Гамбса ра-
боты...
— А кому роздано? — в нетерпении спросил Остап.
— Это мы сейчас. Чучело медвежье с блюдом —
во второй район милиции. Гобелен «Пастух» — в фонд
художественных ценностей. Гобелен «Пастушка» —
в клуб водников. Ковры обюссон, текинские и хоро-
сан — в Наркомвнешторг. Гарнитур спальный — в
союз охотников, гарнитур столовый — в Старгородское
отделение Главчая. Гарнитур гостиный ореховый — по
частям. Стол круглый и стул один — во 2-й дом собеса,
диван с гнутой спинкой — в распоряжение жилотдела
(до сих пор в передней стоит, всю обивку промаслили,
111
сволочи); и еще один стул — товарищу Грицацуеву,
как инвалиду империалистической войны, по его заяв-
лению и резолюции завжилотделом т. Буркина. Де-
сять стульев в Москву, в музей мебельного мастерства,
согласно циркулярного письма Наркомпроса... Вазы
китайские, маркированные...
— Хвалю,— сказал Остап, ликуя,— это конгени-
ально! Хорошо бы и на ордера посмотреть.
— Сейчас, сейчас и до ордеров доберемся. На
№ 48238, литера В.
Архивариус подошел к шкафу и, поднявшись на
цыпочки, достал нужную пачку.
— Вот-с. Вся вашего батюшки мебель тут. Вам все
ордера?
— Куда мне все... Так... воспоминания детства —
гостиный гарнитур... Помню, игрывал я в гостиной на
ковре хоросан, глядя на гобелен «Пастушка»... Хоро-
шее было время, золотое детство!.. Так вот гостиным
гарнитуром.мы, папаша, и ограничимся.
Архивариус с любовью стал расправлять пачку зе-
леных корешков и принялся разыскивать там требуе-
мые ордера. Коробейников отобрал пять штук. Один
ордер на десять стульев, два — по одному стулу,
один — на круглый стол и один — на гобелен «Па-
стушка».
— Изволите ли видеть. Все в порядке. Где что
стоит — все известно. На корешках все адреса пропи-
саны и собственноручная подпись получателя. Так что
никто, в случае чего, не отопрется. Может быть, хо-
тите генеральши Поповой гарнитур? Очень хороший.
Тоже гамбсовская работа.
Но Остап, движимый любовью исключительно к
родителям, схватил ордера, засунул их на самое дно
бокового кармана, а от генеральшиного гарнитура от-
казался.
— Можно расписочку писать? — осведомился ар-
хивариус, ловко выгибаясь.
— Можно,— любезно сказал Бендер,— пишите, бо-
рец за идею.
— Так я уж напишу.
— Кройте!
112
Перешли в первую комнату., Коробейников калли-
графическим почерком написал расписку и, улыбаясь,
передал ее гостю. Главный концессионер необыкновен-
но учтиво принял бумажку двумя пальцами правой
руки и положил ее в тот карман, где уже лежали дра-
гоценные ордера.
— Ну, пока,— сказал он, сощурясь,— я вас, ка-
жется, сильно обеспокоил. Не смею больше обреме-
нять своим присутствием. Вашу руку, правитель кан-
целярии.
Ошеломленный архивариус вяло пожал поданную
ему руку.
. — Пока,— повторил Остап.
Он двинулся к выходу.
Коробейников ничего не понял. Он даже, посмот-
рел на стол, не оставил ли гость денег там, но и на
столе денег не было. Тогда архивариус очень тихо
спросил:
— А деньги?
— Какие деньги? — сказал. Остап, открывая
дверь.— Вы, кажется, спросили про какие-то деньги?
— Да, как же! 3:а .мебель! За ордера!
— Голуба,— пропел Остап,— ёй7богу, клянусь че-
стью покойного батюшки. Рад:ду-:г
шой, но нету, забыл взять с теку-
щего счета.
Старик задрожал и вытянул впе-
ред хилую свою лапку, желая за-
держать ночного посетителя.
— Тише, дурак,— сказал Остап
грозно,— говорят тебе русским язы-
ком— завтра, значит
завтра. Ну, пока!
Пишите письма!..
Дверь с треском
захлопнулась. Коро-
бейников снова от-
крыл ее и выбежал
на улицу, но Остапа
уже не было. Он бы-
стро шел мимо моста.
8
И. Ильф, Е. Петров, т. I ЦЗ
Проезжавший через виадук локомотив осветил его сво-
ими огнями и завалил дымом.
— Лед тронулся! — закричал Остап машинисту.—
Лед тронулся, господа присяжные заседатели!
Машинист не расслышал, махнул рукой, колеса ма-
шины сильнее задергали стальные локти кривошипов,
и паровоз умчался.
Коробейников постоял на ледяном ветерке минуты
две и, мерзко сквернословя, вернулся в свой домишко.
Невыносимая горечь охватила его. Он стал посреди
комнаты и в ярости принялся пинать ногою стол. Под-
прыгивала пепельница, сделанная на манер калоши с
красной надписью «Треугольник», и стакан чокнулся
с графином.
Еще никогда Варфоломей Коробейников не был
так подло обманут. Он мог обмануть кого угодно, но
здесь его надули с такой гениальной простотой, что он
долго еще стоял, колотя по толстым ножкам обеден-
ного стола.
Коробейникова на Гусище звали Варфоломеичем.
Обращались к нему только в случае крайней нужды.
Варфоломеич брал в залог вещи и назначал лю-
доедские проценты. Он занимался этим уже несколь-
ко лет и еще ни разу не попался. А теперь он прого-
рал на лучшем своем коммерческом предприятии, от
которого ждал больших барышей и обеспеченной ста-
рости.
— Шутки?! — крикнул он, вспоминая о погибших
ордерах.— Теперь деньги только вперед. И как же это
я так оплошал? Своими руками отдал ореховый гости-
ный гарнитур!.. Одному гобелену «Пастушка» цены
нет! Ручная работа!..
Звонок «прошу крутить» давно уже вертела чья-то
неуверенная рука, и не успел Варфоломеич вспомнить,
что входная дверь осталась открытой, как в передней
раздался тяжкий грохот, и голос человека, запутавше-
гося в лабиринте шкафов, воззвал:
— Куда здесь войти?
Варфоломеич вышел в переднюю, потянул к себе
чье-то пальто (на ощупь — драп) и ввел в столовую
отца Федора.
114
— Великодушно извините,— сказал отец Федор.
Через десять минут обоюдных недомолвок и хитро-
стей выяснилось, что гражданин Коробейников дейст-
вительно имеет кое-какие сведения о мебели Воробья-
нинова, а отец Федор не отказывается за эти сведения
уплатить. Кроме того, к живейшему удовольствию ар-
хивариуса, посетитель оказался родным братом быв-
шего предводителя и страстно желал сохранить о нем
память, приобретя ореховый гостиный гарнитур.
С этим гарнитуром у брата Воробьянинова были свя-
заны наиболее теплые воспоминания отрочества.
Варфоломеич запросил сто рублей. Память брата
посетитель расценивал значительно ниже, рублей в
тридцать. Согласились на пятидесяти.
— Деньги я бы попросил вперед,— заявил архива-
риус,—это мое правило.
— А это ничего, что я золотыми десятками? — за-
торопился отец Федор, разрывая подкладку пиджака.
— По курсу приму. По девять с половиной. Сегод-
няшний курс.
Востриков вытряс из колбаски пять желтяков, до-
сыпал к ним два с полтиной серебром и пододвинул
всю горку архивариусу. Варфоломеич два раза пере-
считал монеты, сгреб их в руку, попросил гостя мину-
точку повременить и пошел за ордерами. В тайной
своей канцелярии Варфоломеич не стал долго раз-
мышлять, раскрыл алфавит — зеркало жизни на бук-
ву 77, быстро нашел требуемый номер и взял с полки
пачку ордеров генеральши Поповой. Распотрошив
пачку, Варфоломеич выбрал из нее один ордер, вы-
данный тов. Брунсу, проживающему по Виноградной,
34, на двенадцать ореховых стульев фабрики Гамбса.
Дивясь своей сметке и умению изворачиваться, архи-
вариус усмехнулся и отнес ордера покупателю.
— Все в одном месте? — воскликнул покупатель.
— Один к одному. Все там стоят. Гарнитур заме-
чательный. Пальчики оближете, Впрочем, что вам
объяснять! Вы сами знаете!
Отец Федор долго восторженно тряс руку архива-
риуса и, ударившись несчетное количество раз о шка-
фы в передней, убежал в ночную темноту.
8*
115
Варфоломеич долго еще подсмеивался над околпа-
ченным покупателем. Золотые монеты он положил в
ряд на столе и долго сидел, сонно глядя на пять свет-
лых кружочков.
«И чего это их на воробьяниновскую мебель потя-
нуло?— подумал он.— С ума посходили».
Он разделся, невнимательно помолился богу, лег
в узенькую девичью постельку и озабоченно заснул.
Глава XII
ЗНОЙНАЯ ЖЕНЩИНА-МЕЧТА ПОЭТА
За ночь холод бйл съеден без остатка. Стало так
тепло, что у ранних прохожих ныли ноги. Воробьи
несли разный вздор. Даже курица, вышедшая из кух-
ни в гостиничный двор, почувствовала прилив сил и
попыталась взлететь. Небо было в мелких облачных
клецках, из мусорного ящика несло запахом фиалки и
супа пейзан. Ветер млел под карнизом. Коты развали-
лись на крыше и, снисходительно сощурясь, глядели
на двор, через который бежал коридорный Александр
с тючком грязного белья.
В коридорах «Сорбонны» зашумели. На открытие
трамвая из уездов съезжались делегаты. Из гостинич-
ной линейки с вывеской «Сорбонна» высадилась их
целая толпа.
Солнце грело в полную силу. Взлетали кверху риф-
леные железные шторы магазинов. Совработники, вы-
шедшие на службу в ватных пальто, задыхались, рас-
пахивались, чувствуя тяжесть весны.
На Кооперативной улице у перегруженного грузо-
вика Мельстроя лопнула рессора, и прибывший на
место происшествия Виктор Михайлович Полесов по-
давал советы.
В номере, обставленном с деловой роскошью (две
кровати и ночной столик), послышались конский
храп и ржание: Ипполит Матвеевич весело умывался
116
и прочищал нос. Великий комбинатор лежал в по-
стели, рассматривая повреждения в штиблетах.
— Кстати,— сказал он,— прошу погасить задол-
женность.
Ипполит Матвеевич вынырнул из полотенца и по-
смотрел на компаньона выпуклыми, без пенсне, гла-
зами.
— Что вы на меня смотрите, как солдат на вошь?
Что вас удивило? Задолженность? Да! Вы мне дол-
жны деньги. Я вчера позабыл вам сказать, что за
ордера мною уплачено, согласно ваших полномочий,
семьдесят рублей. К сему прилагаю расписку.
Перебросьте сюда тридцать пять рублей. Концессио-
неры, надеюсь, участвуют в расходах на равных ос-
нованиях?
Ипполит Матвеевич надел пенсне, прочел записку
и, томясь, отдал деньги. Но даже это не могло омра-
чить его радости. Богатство было в руках. Тридцати-
рублевая пылинка исчезла в сиянии брильянтовой
горы.
Ипполит Матвеевич, лучезарно улыбаясь, вышел в
коридор и стал прогуливаться. Планы новой, постро-
енной на драгоценном фундаменте, жизни тешили его.
117
«А святой отец? — мысленно ехидствовал он.— Дурак
дураком остался. Не видать ему стульев, как своей
бороды».
Дойдя до конца коридора, Воробьянинов обер-
нулся. Белая в трещинах дверь № 13 раскрылась, и
прямо навстречу ему вышел отец Федор в синей косо-
воротке, подпоясанной потертым черным шнурком с
пышной кисточкой. Доброе его лицо расплывалось от
счастья. Он тоже вышел в коридор на прогулку. Со-
перники несколько раз встречались и, победоносно по-
глядывая друг на друга, следовали дальше. В концах
коридора оба разом поворачивались и снова сближа-
лись... В груди Ипполита Матвеевича кипел восторг.
То же чувство одолевало и отца Федора. Чувство со-
жаления к побежденному противнику одолевало обо-
их. Наконец, во время пятого рейса, Ипполит Матве-
евич не выдержал.
— Здравствуйте, батюшка,— сказал он с невыра-
зимой сладостью.
Отец Федор собрал весь сарказм, положенный ему
богом, и ответствовал:
— Доброе утро, Ипполит Матвеевич.
Враги разошлись. Когда пути их сошлись снова,
Воробьянинов уронил:
— Не ушиб ли я вас во время последней встречи?
— Нет, отчего же, очень приятно было встре-
титься,— ответил ликующий отец Федор.
Их снова разнесло. Физиономия отца Федора стала
возмущать Ипполита Матвеевича.
— Обедню небось уже не служите? — спросил он
при следующей встрече.
—* Где там служить! Прихожане по городам раз-
бежались, сокровища ищут.
— Заметьте — свои сокровища! Свои!
— Мне неизвестно — чьи, а только ищут.
Ипполит Матвеевич хотел сказать какую-нибудь
гадость и даже открыл для этой цели рот, но выду-
мать ничего не смог и рассерженно проследовал в
свой номер. Через минуту оттуда вышел сын турец-
кого подданного — Остап Бендер, в голубом жилете,
и, наступая на шнурки от своих ботинок, направился
118
к Вострикову. Розы на щеках отца Федора увяли и
обратились в пепел.
— Покупаете старые вещи? — спросил Остап гроз-
но.— Стулья? Потроха? Коробочки от ваксы?
— Что вам угодно? — прошептал отец Федор.
— Мне угодно продать вам старые брюки.
Священник оледенел и отодвинулся.
— Что же вы молчите, как архиерей на приеме?
Отец Федор медленно направился к своему но-
меру.
— Старые вещи покупаем, новые крадем! — крик-
нул Остап вслед.
Востриков вобрал голову и остановился у своей
двери. Остап продолжал измываться:
— Как же насчет штанов, многоуважаемый слу-
житель культа? Берете? Есть еще от жилетки рукава,
круг от бублика и от мертвого осла уши. Оптом всю
партию — дешевле будет. И в стульях они не лежат,
искать не надо! А?!
Дверь за служителем культа закрылась.
Удовлетворенный Остап, хлопая шнурками по ков-
ру, медленно пошел назад. Когда его массивная фи-
гура отдалилась достаточно далеко, отец Федор бы-
стро высунул голову за дверь и с долго сдерживаемым
негодованием пискнул:
— Сам ты дурак!
— Что? — крикнул Остап, бросаясь обратно, но
дверь была уже заперта, и только щелкнул замок.
Остап наклонился к замочной скважине, приставил
ко рту ладонь трубой и внятно сказал:
— Почем опиум для народа?
За дверью молчали.
— Папаша, вы пошлый человек! — прокричал
Остап.
В эту же секунду из замочной скважины выскочил
и заерзал карандаш, острием которого отец Федор пы-
тался ужалить врага. Концессионер вовремя отпря-
нул и ухватился за карандаш. Враги, разделенные
дверью, молча стали тянуть карандаш к себе. Побе-
дила молодость, и карандаш, упираясь, как заноза,
медленно выполз из скважины. С этим трофеем Остап
119
возвратился в свой номер. Компаньоны еще больше
развеселились.
— И враг бежит, бежит, бежит! — пропел Остап.
На ребре карандаша он вырезал перочинным но-
жиком оскорбительное слово, выбежал в коридор и,
опустив карандаш в замочную амбразуру, сейчас же
вернулся.
Друзья вытащили на свет зеленые корешки орде-
ров и принялись их тщательно изучать.
— Ордер на гобелен «Пастушка»,— сказал Иппо-
лит Матвеевич мечтательно.— Я купил этот гобелен у
петербургского антиквара.
— К черту пастушку! — крикнул Остап, разрывая
ордер в лапшу.
- Стол круглый... Как видно, от гарнитура;..
Дайте сюда столик. К чертовой матери столик!
Остались два ордера: один — на десять стульев,
выданный музею мебельного мастерства в Москве,
другой — на один стул — т. Грицацуеву, в Старго-
роде, по улице Плеханова, 15.
— Готовьте деньги,— сказал Остап,— возможно,
в Москву придется ехать.
— Но тут ведь тоже есть стул?
— Один шанс против десяти. Чистая математика.
Да и то если гражданин Грицацуев не растапливал
им буржуйку.
— Не шутите так, не нужно.
— Ничего, ничего, либер фатер Конрад Карлович
Михельсон, найдем! Святое дело! Батистовые пор-
тянки будем носить, крем Марго кушать.
— Мне почему-то кажется,— заметил Ипполит
Матвеевич,— что ценности должны быть именно в
этом стуле.
— Ах! Вам кажется? Что вам еще кажется? Ни-
чего? Ну, ладно. Будем работать по-марксистски. Пре-
доставим небо птицам, а сами обратимся к стульям.
Я измучен желанием поскорее увидеться с инвали-
дом империалистической войны, гражданином Гри-
цацуевым, улица Плеханова, дом пятнадцать. Не
отставайте, Конрад Карлович. План составим по
дороге.
120
' Проходя мимо двери отца Федора, мстительный
сын турецкого подданного пнул ее ногой. Из номера по-
слышалось слабое рычание затравленного конкурента.
— Как бы он за нами не пошел! — испугался Ип-
полит Матвеевич.
— После сегодняшнего свидания министров на я.х-.
те никакое сближение невозможно. Он меня боится.
Друзья вернулись только к вечеру. Ипполит Матве-
евич был озабочен. Остап сиял. На нем были новые
малиновые башмаки, к каблукам которых были при-
винчены круглые резиновые набойки, шахматные
носки в зеленую и черную клетку, кремовая кепка и
полушелковый шарф румынского оттенка.
— Есть-то он есть,— сказал Ипполит Матвеевич,
вспоминая визит к вдове Грицацуевой,— но как этот
стул достать? Купить?
— Как же,— ответил Остап,— не говоря уже о со-
вершенно непроизводительном расходе, это вызовет
толки. Почему один стул? Почему именно этот стул?..
— Что же делать?
Остап с любовью осмотрел задники новых штиблет.
— Шик-модерн,— сказал он.— Что делать? Не вол-
нуйтесь, председатель, беру операцию на себя. Перед
этими ботиночками ни один стул не устоит.
— Нет, вы знаете,— оживился Ипполит Матвее-
вич,— когда вы разговаривали с госпожой Грицацуе-
вой о наводнении, я сел на наш стул, и, честное слово,
я чувствовал под собой что-то твердое. Они там, ей-
богу, там... Ну вот, ей-богу ж, я чувствую.
— Не волнуйтесь, гражданин Михельсон.
— Его нужно ночью выкрасть! Ей-богу, выкрасть!
— Однако для предводителя дворянства у вас
слишком мелкие масштабы. А технику этого дела вы
знаете? Может быть, у вас в чемодане запрятан по-
ходный несессер с набором отмычек? Выбросьте из
головы! Это типичное пижонство — грабить бедную
вдову.
Ипполит Матвеевич опомнился.
— Хочется ведь скорее,— сказал он умоляюще.
121
— Скоро только кошки родятся,— наставительно
заметил Остап.— Я женюсь на ней.
— На ком?
— На мадам Грицацуевой.
— Зачем же?
— Чтобы спокойно, без шума покопаться в стуле.
— Но ведь вы себя связываете на всю жизнь!
— Чего не сделаешь для блага концессии!
— На всю жизнь! — прошептал Ипполит Матве-
евич.
Ипполит Матвеевич в крайнем удивлении взмах-
нул руками. Пасторское бритое лицо его ощерилось.
Показались не чищенные со дня отъезда из города N
голубые зубы.
— На всю жизнь!—прошептал Ипполит Матве-
евич.— Это большая жертва.
— Жизнь! — сказал Остап.— Жертва! Что вы зна-
ете о жизни и о жертвах? Вы думаете, что, если вас
выселили из особняка, вы знаете жизнь? И если у
вас реквизировали поддельную китайскую вазу, то
это жертва? Жизнь, господа присяжные заседатели,
это сложная штука, но, господа присяжные заседатели,
эта сложная штука открывается просто, как ящик.
Надо только уметь его открыть. Кто не может открыть,
тот пропадает» Вы слыхали о гусаре-схимнике?
Ипполит Матвеевич не слыхал.
— Буланов! Не слыхали? Герой аристократиче-
ского Петербурга? Сейчас услышите.
И Остап Бендер рассказал Ипполиту; Матвеевичу
историю, удивительное начало которой взволновало
весь светский Петербург, а е.ще более удивительный
конец потерялся и прошел решительно никем не заме-
ченным в последние годы.
РАССКАЗ О ГУСАРЕ-СХИМНИКЕ*****
Блестящий гусар, граф Алексей Буланов, как пра-
вильно сообщил Бендер, был действительно героем
аристократического Петербурга. Имя великолепного
кавалериста и кутилы не сходило с уст чопорных
122
обитателей дворцов по Английской набережной и со
столбцов светской хроники. Очень часто на страницах
иллюстрированных журналов появлялся фотографи-
ческий портрет красавца гусара — куртка, расшитая
бранденбурами и отороченная зернистым каракулем,
высокие прилизанные височки и короткий победитель-
ный нос.
За графом Булановым катилась слава участ-
ника многих тайных дуэлей, имевших роковой исход,
явных романов с наикрасивейшими, неприступней-
шими дамами света, сумасшедших выходок против
уважаемых в обществе особ и прочувствованных ку-
тежей, неизбежно кончавшихся избиением штафи-
рок.
Граф был красив, молод, богат, счастлив в
любви, счастлив в картах и в наследовании имуще-
ства. Родственники его умирали часто, и наследства
их увеличивали и без того огромное состояние гу-
сара.
Он был дерзок и смел. Он помогал абиссинскому
негусу Менелику в его войне с итальянцами. Он сидел
под большими абиссинскими звездами, закутавшись в
белый бурнус, глядя в трехверстную карту местности.
Свет факелов бросал шатающиеся тени на прилизан-
ные височки графа. У ног его сидел новый друг, абис-
синский мальчик Васька.
Разгромив войска итальянского короля, граф вер-
нулся в Петербург вместе с абиссинцем Васькой. Пе-
тербург встретил героя цветами и шампанским. Граф
Алексей снова погрузился в беспечную пучину на-
слаждений, как это говорится в великосветских рома-
нах. О нем продолжали говорить с удвоенным восхи-
щением, женщины травились из-за него, мужчины
завидовали. На запятках графской кареты, пролетав-
шей по Миллионной, неизменно стоял абиссинец, вы-
зывая своей чернотой и тонким станом изумление про-
хожих.
И внезапно все кончилось. Граф Алексей Буланов
исчез. Княгиня Белорусско-Балтийская, последняя
пассия графа, была безутешна. Исчезновение графа
наделало много шуму. Газеты были полны догадками.
123
Сыщики сбились с ног. Но все было тщетно. Следы
графа не находились.
Когда шум уже затихал, из Аверкиевой пустыни
пришло письмо, все объяснившее. Блестящий граф,
герой аристократического Петербурга, Валтасар
XIX века, принял схиму. Передавали ужасающие по-
дробности. Говорили, что граф-монах носит вериги в
несколько пудов, что он, привыкший к тонкой фран-
цузской кухне, питается теперь только картофельной
шелухой. Поднялся вихрь предположений. Говорили,
что графу было видение умершей матери. Женщины
плакали. У подъезда княгини Белорусско-Балтийской
стояли вереницы карет. Княгиня с мужем принимали
соболезнования. Рождались новые слухи. Ждали
графа назад. Говорили, что это временное помеша-
тельство на религиозной почве. Утверждали, что граф
бежал от долгов. Передавали, что виною всему — не-
счастный роман.
А на самом деле гусар пошел в монахи, чтобы по-
стичь жизнь. Назад он не вернулся. Мало-помалу о
нем забыли. Княгиня Балтийская познакомилась
с итальянским певцом* а абиссинец Васька уехал на
родину.
В обители граф Алексей Буланов, принявший имя
Евпла, изнурял себя великими подвигами. Он дей-
ствительно носил вериги, но ему показалось, что этого
недостаточно для познания жизни. Тогда он изобрел
для себя особую монашескую форму: клобук с отвес-
ным козырьком, закрывающим лицо, и рясу, связыва-
ющую движения. С благословения игумена он стал
носить эту форму. Но и этого показалось ему мало.
Обуянный гордыней, он удалился в лесную землянку
и стал жить в дубовом гробу.
Подвиг схимника Евпла наполнил удивлением оби-
тель. Он ел только сухари, запас которых ему возоб-
новляли раз в три месяца.
Так прошло двадцать лет. Евпл считал свою жизнь
мудрой, правильной и единственно верной. Жить ему
стало необыкновенно легко, и мысли его были хру-
стальными. Он постиг жизнь и понял, что иначе жить
нельзя.
124
Однажды он с удивлением заметил, что на том
месте, где он в продолжение двадцати лет привык на-
ходить сухари, ничего не было. Он не ел четыре дня.
На пятый день пришел неизвестный ему старик'в лап-
тях и сказал, что монахов выселили большевики и
устроили в обители совхоз. Оставив немного сухарей,
старик, плача, ушел. Схимник не понял старика.
Светлый и тихий, он лежал в гробу и радовался по-
знанию жизни. Старик крестьянин продолжал носить
сухари.
Так прошло еще несколько никем не потревожен-
ных лет.
Однажды только дверь землянки растворилась, и
несколько человек, согнувшись, вошли в нее. Они по-
дошли к гробу и принялись молча рассматривать
старца. Это были рослые люди в сапогах со шпорами,
в огромных галифе и с маузерами в деревянных поли-
рованных ящиках. Старец лежал в гробу, вытянув
руки, и смотрел на пришельцев лучезарным взглядом.
Длинная и легкая седая борода закрывала поло-
вину гроба. Незнакомцы зазвенели шпорами, пожали
плечами и удалились, бережно прикрыв за собою
дверь.
Время шло. Жизнь раскрылась перед схимником
во всей своей полноте и сладости. В ночь, наступив-
шую за тем днем, когда схимник окончательно понял,
что все в его познании светло, он неожиданно про-
снулся. Это его удивило. Он никогда не просыпался
ночью. Размышляя о том, что его разбудило, он снова
заснул и сейчас же опять проснулся, чувствуя сильное
жжение в спине. Постигая причину этого жжения, он
старался заснуть, но не мог. Что-то мешало ему. Он
не спал до утра. В следующую ночь его снова кто-то
разбудил. Он проворочался до утра, тихо стеная и
незаметно для самого себя почесывая руки. Днем,
поднявшись, он случайно заглянул в гроб. Тогда он
понял все: по углам его мрачной постели быстро пе-
ребегали вишневые клопы. Схимнику сделалось про-
тивно.
В этот же день пришел старик с сухарями. И вот
подвижник, молчавший двадцать пять лет, заговорил.
125
Он попросил принести ему немножко керосину. Услы-
шав речь великого молчальника, крестьянин опешил.
Однако, стыдясь и пряча бутылочку, он принес керо-
син. Кдк только старик ушел, отшельник дрожащей
рукой смазал все швы и пазы гроба. Впервые за три
дня Евпл заснул спокойно. Его ничто не потревожило.
Смазывал он керосином гроб и в следующие дни. Но
через два месяца понял, что керосином вывести кло-
пов нельзя. По ночам он быстро переворачивался и
громко молился, но молитвы помогали еще меньше
керосина.
Прошло полгода в невыразимых мучениях, прежде
чем отшельник обратился к старику снова. Вторая
просьба еще больше поразила старика. Схимник про-
сил привезти ему из города порошок «Арагац» против
клопов. Но и «Арагац» не помог. Клопы размножа-
лись необыкновенно быстро. Могучее здоровье схим-
ника, которого не могло сломить двадцатипятилетнее
постничество, заметно ухудшалось. Началась темная,
отчаянная жизнь. Гроб стал казаться схимнику Евплу
омерзительным и неудобным. Ночью, по совету кре-
стьянина, он жег клопов лучиной. Клопы умирали, но
не сдавались.
Было испробовано последнее средство: продукты
бр. Глик —* розовая жидкость с запахом отравленного
персика под названием «Клопин». Но и это не по-
могло. Положение ухудшалось. Через два года от на-
чала великой борьбы отшельник случайно заметил,
что совершенно перестал думать о смысле жизни,
потому что круглые сутки занимался травлей кло-
пов.
Тогда он понял, что ошибся. Жизнь так же, как и
двадцать пять лет назад, была темна и загадочна.
Уйти от мирской тревоги не удалось. Жить телом на
земле, а душой на небесах оказалось невозможным.
Тогда старец встал и проворно вышел из землянки.
Он етоял среди темного зеленого леса. Была ран-
няя, сухая осень. У самой землянки выперлось из-
под земли целое семейство белых грибов-толстобрю-
шек. Неведомая птаха сидела на ветке и пела соло.
Послышался шум проходящего поезда. Земля задро-
126
жала. Жизнь была прекрасна. Старец, не огляды-
ваясь, пошел вперед.
Сейчас он служит кучером конной базы Москов-
ского коммунального хозяйства.
Рассказав Ипполиту Матвеевичу эту в высшей сте-
пени поучительную историю, Остап почистил рукавом
пиджака свои малиновые башмаки, сыграл на губах
туш и удалился.
Под утро он ввалился в номер, разулся, поставил ма-
линовую обувь на ночной столик и стал поглаживать
глянцевитую кожу, с нежной страстью приговаривая*.
— Мои маленькие друзья.
— Где вы были? — спросил Ипполит Матвеевич
спросонья.
— У вдовы,— глухо ответил Остап.
— Ну?
Ипполит Матвеевич оперся на локоть.
— И вы женитесь на ней?
Глаза Остапа заискрились.
— Теперь я уже должен жениться, как честный че-
ловек.
Ипполит Матвеевич сконфуженно хрюкнул.
-г- Знойная женщина,— сказал Остап,— мечта
поэта. Провинциальная непосредственность. В центре
таких субтропиков давно уже нет, но на периферии,
на местах — еще встречаются.
— Когда же свадьба?
— Послезавтра. Завтра нельзя; Первое мая — все
закрыто.
— Как же будет с нашим делом? Вы женитесь...
А нам, может быть, придется ехать в Москву.
— Ну, чего вы беспокоитесь? Заседание продол-
жается.
— А жена?
— Жена? Брильянтовая вдовушка? Последний во-
прос! Внезапный отъезд по вызову из центра. Неболь-
шой доклад в Малом Совнаркоме. Прощальная сцена
и цыпленок на дорогу. Поедем с комфортом. Спите.
Завтра у нас свободный день.
127
Глава XU!
ДЫШИТЕ ГЛУБЖЕ: ВЪ1 ВЗВОЛНОВАНЫ!
В утро Первого мая Виктор Михайлович Полесов,
снедаемый обычной жаждой деятельности, выскочил
на улицу и помчался к центру. Сперва его разнооб-
разные таланты не могли найти себе должного приме-
нения, потому что народу было еще мало и празднич-
ные трибуны, оберегаемые конными милиционерами,
были пусты. Но часам к девяти в разных концах го-
рода замурлыкали, засопели и засвистали оркестры.
Из ворот выбегали домашние хозяйки.
Колонна музработников, в мягких отложных ворот-
ничках, каким-то образом втиснулась в середину ше-
ствия железнодорожников, путаясь под ногами и всем
мешая.
Грузовик, на который был надет зеленый фанер-
ный паровоз серии «Щ», все время наскакивал на
музработников сзади. При этом на тружеников
гобоя и флейты из самого паровозного брюха нес-
лись крики:
— Где ваш распорядитель? Вам разве по Красно-
армейской?! Не видите, влезли и создали пробку!
Тут, на горе музработников, в дело вмешался
Виктор Михайлович.
— Конечно же, вам сюда, в тупик надо сворачи-
вать! Праздника даже не могут организовать! — над-
рывался Полесов.— Сюда! Сюда! Удивительное безо-
бразие!
Грузовики Старкомхоза и Мельстроя развозили де-
тей. Самые маленькие стояли у бортов грузовика, а
ростом побольше — в середине. Несовершеннолетнее
воинство потряхивало бумажными флажками и весе-
лилось до упаду.
Стучали пионерские барабаны. Допризывники вы-
гибали груди и старались идти в ногу. Было тесно,
шумно и жарко. Ежеминутно образовывались заторы
и ежеминутно же рассасывались. Чтобы скоротать
время в заторе, качали старичков и активистов.
128
Старички причитали бабьими голосами. Активисты
летали молча, с серьезными лицами. В одной веселой
колонне приняли продиравшегося на другую сторону
Виктора Михайловича за распорядителя и стали ка-
чать его. Полесов дергал ногами, как паяц.
Понесли чучело английского министра Чембер-
лена, которого рабочий с анатомической мускулатурой
бил картонным молотом по цилиндру. Проехали на
автомобиле три комсомольца во фраках и белых пер-
чатках. Они сконфуженно поглядывали на толпу.
— Васька! — кричали с тротуара.— Буржуй! Отдай
подтяжки!
Девушки пели. В толпе служащих собеса шел
Альхен с большим красным бантом на груди и задум-
чиво гнусил:
Но от тайги до британских морей
Красная Армия всех сильней!..
Физкультурники по команде раздельно кричали
нечто невйятное.
Все шло, ехало и маршировало к новому трамвай-
ному депо, из которого ровно в час дня должен был
выйти первый в Старгороде вагон электрического
трамвая.
Никто в точности не знал, когда начали строить
старгородский трамвай.
Как-то, в двадцатом году, когда начались суббот-
ники, деповцы и канатчики пошли с музыкой на Гу-
сище и весь день копали какие-то ямы.
Нарыли очень много глубоких и больших ям.
Среди работающих бегал товарищ в инженерской
фуражке, За ним ходили с разноцветными шестами
десятники. В следующий субботник работали в том
же месте. Две ямы, вырытые не там, где надо, при-
шлось снова завалить. Товарищ в инженерской фу-
ражке налетал на десятников и требовал объяснений.
Новые ямы рыли еще глубже и шире.
Потом привезли кирпич, и появились настоящие
строительные рабочие. Они начали выкладывать
фундамент. Затем все стихло. Товарищ в инженер-
ской фуражке приходил еще иногда на опустевшую
9
И. Ильф, Е. Петров, т. 1
129
постройку и долго расхаживал в обложенной кирпи-
чом яме, бормоча:
— Хозрасчет.
Он похлопывал по фундаменту палкой и бежал до-
мой, в город, закрывая ладонями замерзшие уши.
Фамилия инженера была Треухов.
Трамвайная станция, постройка которой замерла
на фундаменте, была задумана Треуховым уже давно,
еще в 1912 году, но городская управа проект отвергла.
Через два года Треухов возобновил штурм городской
управы, но помешала война. После войны помешала
революция. Теперь помешали нэп, хозрасчет, самооку-
паемость. Фундамент на лето зарастал цветами, а зи-
мой дети устраивали там ледяные горки.
Треухов мечтал о большом деле. Ему нудно было
служить в отделе благоустройства Старкомхоза, чи-
нить обочины тротуаров и составлять сметы на уста-
новку афишных тумб. Но большого дела не было.
Проект трамвая, снова поданный на рассмотрение,
барахтался в высших губернских инстанциях, одоб-
рялся, не одобрялся, переходил на рассмотрение в
центр, но независимо от одобрения или неодобрения
покрывался пылью, потому что ни в том, ни в другом
случае денег не давали.
— Это варварство! — кричал Треухов на жену.—
Денег нет? А переплачивать на извозопромышленни-
ков, на гужевую доставку на станцию товаров есть
деньги? Старгородские извозчики дерут с живого и
с мертвого! Конечно, монополия мародеров! Попробуй
пешком с вещами за пять верст на вокзал пройтись!..
Трамвай окупится в шесть лет!
Его блеклые усы гневно обвисали. Курносое лицо
шевелилось. Он вынимал из стола напечатанные
светописью на синей бумаге чертежи и сердито пока-
зывал их жене в тысячный раз. Тут были планы стан-
ции, депо и двенадцати трамвайных линий.
— Черт с ними, с двенадцатью. Потерпят. Но три,
три линии! Без них Старгород задохнется.
Треухов фыркал и шел в кухню пилить дрова.
Все хозяйственные работы по дому он выполнял
сам. Он сконструировал и построил люльку для ре-
130
бенка и стиральную машину. Первое время сам
стирал белье, объясняя жене, как нужно обращаться
с машиной. По крайней мере пятая часть жалованья
уходила у Треухова на выписку иностранной техниче-
ской литературы.
Чтобы сводить концы с концами, он бросил курить.
Потащил он свой проект и к новому заведующему
Старкомхозом Гаврилину, которого перевели в Стар-
город из Самарканда. Почерневший под туркестан-
ским солнцем новый заведующий долго, но без особого
внимания слушал Треухова, невнимательно пересмот-
рел все чертежи и под конец сказал:
— А вот в Самарканде никакого трамвая не надо.
Там все на ешаках ездят. Ешак три рубля стоит —
дешевка. А подымает пудов десять!.. Маленький такой
ешачок, даже удивительно!
— Вот это есть Азия! — сердило сказал Треухов.—
Ишак три рубля стоит, а скормить ему нужно трид-
цать рублей в год.
— А на трамвае вашем вы много на тридцать рублей
наездите? Триста раз. Даже не каждый день в году.
— Ну, и выписывайте себе ваших ишаков! — за-
кричал Треухов и выбежал из кабинета, ударив
дверью.
С тех пор у нового заведующего вошло в привычку
при встрече с Треуховым задавать ему насмешливые
вопросы:
— Ну как, будем выписывать ешаков или трамвай
построим?
Лицо Гаврилина было похоже на гладко обстру-
ганную репу. Глаза хитрили.
Месяца через два Гаврилин вызвал к себе инже-
нера и серьезно сказал ему:
— У меня тут планчик наметился. Мне одно ясно,
что денег нет, а трамвай не ешак — его за трешку не
купишь. Тут материальную базу подводить надо.
Практическое разрешение какое? Акционерное обще-
ство! А еще какое? З^ем! Под проценты. Трамвай
через сколько лет должен окупиться?
— Со дня пуска в эксплуатацию трех линий пер-
вой очереди — через шесть лет.
9*
131
— Ну, будем считать через десять. Теперь —
акционерное общество. Кто войдет? Пищетрест,
Маслоцентр. Канатчикам трамвай нужен? Нужен! Мы
до вокзала грузовые вагоны отправлять будем. Зна-
чит, канатчики! НКПС, может быть, даст немного. Ну,
губисполком даст. Это уж обязательно. А раз нач-
нем— Госбанк и Комбанк дадут ссуду. Вот такой мой
планчик. В пятницу на президиуме губисполкома раз-
говор будет. Если решимся — за вами остановка.
Треухов до поздней ночи взволнованно стирал
белье и объяснял жене преимущества трамвайного
транспорта перед гужевым.
В пятницу вопрос решился благоприятно. И нача-
лись муки. Акционерное общество сколачивали с ве-
ликой натугой. НКПС то вступал, то не вступал в чи-
сло акционеров. Пищетрест всячески старался вместо
15% акций получить только десять. Наконец, весь па-
кет акций был распределен, хотя и не обошлось без
столкновений. Гаврилина за нажим вызвали в ГубКК.
Впрочем, все обошлось благополучно. Оставалось на-
чать.
— Ну, товарищ Треухов,— сказал Гаврилин,— на-
чинай. Чувствуешь, что можешь построить? То-то. Это
тебе не ешака купить.
Треухов утонул в работе. Пришла пора великого
дела, о котором он мечтал долгие годы. Писались
сметы, составлялся план постройки, делали заказы.
Трудности возникали там, где их меньше всего ожи-
дали. В городе не оказалось специалистов-бетонщи-
ков, и их пришлось выписать из Ленинграда. Гаври-
лин торопил, но заводы обещались дать машины
только через полтора года. А нужны они были самое
позднее через год. Подействовала только угроза зака-
зать машины за границей. Потом пошли неприятности
помельче. То нельзя было найти фасонного железа
нужных размеров, то вместо пропитанных шпал пред-
лагали непропитанные. Наконец, дали то, что нужно,
но Треухов, поехавший сам на шпалопропиточный за-
вод, забраковал 60% шпал. В чугунных частях были
раковины. Лес был сырой. Рельсы были хороши, но
они стали прибывать с опозданием на месяц. Гаври-
132
лин часто приезжал в старом простуженном «фиате»
на постройку станции. Здесь между ним и Треуховым
вспыхивали перебранки.
Покуда строились и монтировались трамвайная
станция и депо, старгородцы только отпускали шу-
точки.
В «Старгородской правде» трамвайным вопросом
занялся известный всему городу фельетонист Принц
Датский, писавший теперь под псевдонимом «Махо-
вик». Не меньше трех раз в неделю Маховик разра-
жался большим бытовым очерком о ходе постройки.
Третья полоса газеты, изобиловавшая заметками под
скептическими заголовками: «Мало пахнет клубом»,
«По слабым точкам», «Осмотры нужны, но при чем
тут блеск и длинные хвосты», «Хорошо и... плохо»,
«Чему мы рады и чему нет», «Подкрутить вредителей
просвещения» и «С бумажным морем пора покон-
чить» — стала дарить читателей солнечными и бод-
рыми заголовками очерков Маховика: «Как строим,
как живем», «Гигант скоро заработает», «Скромный
строитель» и далее, в том же духе. Треухов с дрожью
разворачивал газету и, чувствуя отвращение к бра-
тьям писателям, читал о своей особе бодрые строки:
«...Подымаюсь по стропи-
лам. Ветер шумит в уши.
Наверху—он, этот невзрач-
ный строитель нашей мощной
трамвайной станции, этот ху-
денький с виду, курносый чело-
век, в затрапезной фуражке с
молоточками.
Вспоминаю: «На берегу пу-
стынных волн стоял он, дум
великих полн».
Подхожу. Ни единого ве-
терка. Стропила не шелохнутся.
Спрашиваю:
— Как выполняются зада-
ния?
Некрасивое лицо строителя,
инженера Треухова. оживляет-
ся...
Он пожимает мне руку. Он
говорит:
— Семьдесят процентов за-
дания уже выполнено...»
Статья кончалась так:
«Он жмет мне на прощанье
руку... Позади меня гудят стро-
пила.
Рабочие снуют там и сям.
Кто может забыть этих ки-
пений рабочей стройки, этой
неказистой
строителя?
фигуры нашего
МАХОВИК».
Спасало Треухова только то, что на чтение газеты
времени не было и иногда удавалось пропустить сочи-
нения т. Маховика.
133
Один раз Треухов не выдержал и написал тща
тельно продуманное язвительное опровержение.
«Конечно,— писал он,—бол-
ты можно называть трансмисси-
ей, но делают это люди, ничего
не смыслящие в строительном
деле. И потом я хотел бы заме-
тить т. Маховику, что стропила
гудят только тогда, когда по-
стройка собирается развалить-
ся. Говорить так о стропилах —
все равно, что утверждать, буд-
то бы виолончель рожает детей.
Примите и проч.»
После этого неугомонный Принц на постройке пе-
рестал появляться, но бытовые очерки по-прежнему
украшали третью полосу, резко выделяясь на фоне
обыденных: «15 000 рублей ржавеют», «Жилищные
комочки», «Материал плачет» и «Курьезы и слезы».
Строительство подходило к концу. Термитным спо-
собом сваривались рельсы, и они тянулись без зазоров
от самого вокзала до боен и от привозного рынка до
кладбища.
Сперва открытие трамвая хотели приурочить к де-
вятой годовщине Октября, но вагоностроительный за-
вод, ссылаясь на «арматуру», не сдал к сроку ваго-
нов. Открытие пришлось отложить до Первого мая.
К этому дню решительно все было готово.
Концессионеры гуляючи дошли вместе с демонстра-
циями до Гусища. Там собрался весь Старгород. Но-
вое здание депо обвивали хвойные дуги, хлопали
флаги, ветер бегал по лозунгам. Конный милиционер
галопировал за первым мороженщиком, бог весть как
попавшим в пустой, оцепленный трамвайщиками круг.
Между двумя воротами депо высилась жидкая, пустая
еще трибуна с микрофоном-усилителем. К трибуне
подходили делегаты. Сводный оркестр коммунальни-
ков и канатчиков пробовал силу своих легких. Бара-
бан лежал на земле.
По светлому залу депо, в котором стояли десять
светло-зеленых вагонов, занумерованных от 701 до
710, шлялся московский корреспондент в волосатой
кепке. На груди у него висела зеркалка, в которую
он часто и озабоченно заглядывал. Корреспондент
искал главного инженера, чтобы задать ему несколь-
ко вопросов на трамвайные темы. Хотя в голове кор-
134
респондента очерк об открытии трамвая со вклю-
чением конспекта еще не произнесенных речей был
уже готов, корреспондент добросовестно продолжал
изыскания, находя недостаток лишь в отсутствии бу-
фета.
В толпе пели, кричали и грызли семечки, дожи-
даясь пуска трамвая.
На трибуну поднялся президиум губисполкома.
Принц Датский, заикаясь, обменивался фразами с со-
братом по перу. Ждали приезда московских кинохро-
никеров.
— Товарищи! — сказал Гаврилин.— Торжествен-
ный митинг по случаю открытия старгородского трам-
вая позвольте считать открытым.
Медные трубы задвигались, вздохнули и три раза
подряд сыграли «Интернационал».
— Слово для доклада предоставляется товарищу
Гаврилину!—крикнул Гаврилин.
Принц Датский — Маховик — и московский гость,
не сговариваясь, записали в свои записные книжки:
«Торжественный митинг открылся докладом пред-
седателя Старкомхоза т. Гаврилина. Толпа обратилась
в слух.».
Оба корреспондента были людьми совершенно раз-
личными. Московский гость был холост и юн. Принц-
Маховик, обремененный большой семьей, давно пере-
валил за четвертый десяток. Один всегда жил в Мо-
скве, другой никогда в Москве не был. Москвич лю-
бил пиво', Маховик-Датский, кроме водки, ничего в
рот не брал. Но, несмотря на эту разницу в характе-
рах, возрасте, привычках и воспитании, впечатления
у обоих журналистов отливались в одни и те же за-
тертые, подержанные, вывалянные в пыли фразы. Ка-
рандаши их зачиркали, и в книжках появилась новая
запись: «В день праздника улицы Старгорода стали
как будто шире...»
Гаврйлин начал свою речь хорошо и просто:
— Трамвай построить,— сказал он,— это не ешака
купить.
В толпе внезапно послышался громкий смех
Остапа Бендера. Он оценил эту фразу. Ободренный
135
приемом, Гаврилин, сам не понимая почему, вдруг за-
говорил о международном положении. Он несколько
раз пытался пустить свой доклад по трамвайным
рельсам, но с ужасом замечал, что не может этого
сделать. Слова сами по себе, против воли оратора, по-
лучались какие-то международные. После Чембер-
лена, которому Гаврилин уделил полчаса, на между-
народную арену вышел американский сенатор Бора.
Толпа обмякла. Корреспонденты враз записали:
«В образных выражениях оратор обрисовал между-
народное положение нашего Союза...» Распалившийся
Гаврилин нехорошо отозвался о румынских боярах и
перешел на Муссолини. И только к концу речи он по-
борол свою вторую международную натуру и загово-
рил хорошими деловыми словами:
— Ия так думаю, товарищи, что этот трамвай,
который сейчас выйдет из депа, благодаря кого он
выпущен? Конечно, товарищи, благодаря вот вам,
благодаря всех рабочих, которые действительно пора-
ботали не за страх, а, товарищи, за совесть. А еще,
товарищи, благодаря честного советского специа-
листа, главного инженера Треухова. Ему тоже спа-
сибо!..
Стали искать Треухова, но не нашли. Представи-
тель Маслоцентра, которого давно уже жгло, протис-
нулся к перилам трибуны, взмахнул рукой и громко
заговорил о международном положении. По оконча-
нии его речи оба корреспондента, прислушиваясь к
жиденьким хлопкам, быстро записали: «Шумные апло-
дисменты, переходящие в овацию...» Потом подумали
над тем, что «переходящие в овацию...» будет, пожа-
луй, слишком сильно. Москвич решился и овацию вы-
черкнул. Маховик вздохнул и оставил.
Солнце быстро катилось по наклонной плоскости.
С трибуны произносились приветствия. Оркестр поми-
нутно играл туш. Светло засинел вечер, а митинг все
продолжался. И говорившие и слушавшие давно уже
чувствовали, что произошло что-то неладное, что ми-
тинг затянулся, что нужно как можно скорее перейти
к пуску трамвая. Но все так привыкли говорить, что
не могли остановиться.
136
Наконец нашли Треухова. Он был испачкан и,
прежде чем пойти на трибуну, долго мыл в конторе
лицо и руки.
— Слово предоставляется главному инженеру, то-
варищу Треухову! — радостно возвестил Гаврилин.—
Ну, говори, а то я совсем не то говорил,— добавил он
шепотом.
Треухов хотел сказать многое. И про субботники,
и про тяжелую работу, обо всем, что сделано и что
можно еще сделать. А сделать можно много: можно
освободить город от заразного привозного рынка, по-
строить крытые стеклянные корпуса, можно построить
постоянный мост вместо временного, ежегодно сноси-
мого ледоходом, можно, наконец, осуществить проект
постройки огромной мясохладобойни.
Треухов открыл рот и, запинаясь, заговорил:
— Товарищи! Международное положение нашего
государства...
И дальше замямлил такие прописные истины, что
толпа, слушавшая уже шестую международную речь,
похолодела. Только окончив, Треухов понял, что и он
ни слова не сказал о трамвае. «Вот обидно,— подумал
он,— абсолютно мы не умеем говорить, абсолютно».
И ему вспомнилась речь французского коммуни-
ста, которую он слышал на собрании в Москве. Фран-
цуз говорил о буржуазной прессе. «Эти акробаты
пера,— восклицал он,— эти виртуозы фарса, эти
шакалы ротационных машин...» Первую часть речи
француз произносил в тоне ля, вторую часть — в тоне до
и последнюю, патетическую,— в тоне ми. Жесты его
были умеренны и красивы.
«А мы только муть разводим,— решил Треухов,—
лучше б совсем не говорили».
Было уже совсем темно, когда председатель губ-
исполкома разрезал ножницами красную ленточку, за-
пиравшую выход из депо. Рабочие и представители
общественных организаций с гомоном стали рассажи-
ваться по вагонам. Ударили тонкие звоночки, и пер-
вый вагон трамвая, которым управлял сам Треухов,
выкатился из депо под оглушительные крики толпы и
стоны оркестра. Освещенные вагоны казались еще?
137
ослепительнее, чем днем. Все они плыли цугом по Гу-
сищу; пройдя под железнодорожным мостом, они
легко поднялись в город и свернули на Большую Пуш-
кинскую. Во втором вагоне ехал оркестр и, выставив
трубы из окон, играл марш Буденного.
Гаврилин, в кондукторской форменной тужурке,
с сумкой через плечо, прыгая из вагона в вагон, нежно
улыбался, давал некстати звонки и вручал пассажи-
рам пригласительные билеты на
1 мал в !) ч. । вечера, ТОРЖЕСТВЕННЫЙ ВЕЧЕР, имеющий быть в клубе коммунальников по следующей программе: к Доклад т. Мосина 2. Вручение грамоты союзом коммунальников 3. Неофициальная часть: большой концерт и семейный ужин с буфетом.
На площадке последнего вагона стоял неизвестно
как попавший в число почетных гостей Виктор Михай-
лович. Он принюхивался к мотору. К крайнему удив-
лению Полесова, мотор выглядел отлично и, как видно,
работал исправно. Стекла не дребезжали. Осмотрев
их подробно, Виктор Михайлович убедился, что они
все-таки на резине. Он уже сделал несколько замеча-
ний вагоновожатому и считался среди публики знато-
ком трамвайного дела на Западе.
— Воздушный тормоз работает неважно,— заявил
Полесов, с торжеством поглядывая на пассажиров,—
не всасывает.
— Тебя не спросили,— ответил вагоновожатый,—
авось засосет.
Проделав праздничный тур по городу, вагоны вер-
нулись в депо, где их поджидала толпа. Треухова ка-
чали уже при полном блеске электрических ламп. Кач-
нули и Гаврилина, но так как он весил пудов шесть и
высоко не летал, его скоро отпустили. Качали т. Мо-
сина, техников и рабочих. Второй раз в этот день
138
качали Виктора Михайловича. Теперь он уже не дер-
гал ногами, а строго и серьезно глядя в звездное небо,
взлетал и парил в ночной темноте. Спланировав в по-
следний раз, Полесов заметил, что его держит за ногу
и смеется гадким смехом не кто иной, как бывший
предводитель Ипполит Матвеевич Воробьянинов. По-
лесов вежливо высвободился, отошел немного в сто-
рону, но из виду предводителя уже не выпускал. За-
метив, что Ипполит Матвеевич вместе с молодым не-
знакомцем, явно бывшим офицером, уходят, Виктор
Михайлович осторожно последовал за ними.
Когда все уже кончилось и Гаврилин в своем лйло-
веньком «фиате» поджидал отдававшего последние
распоряжения Треухова, чтобы ехать с ним в клуб,
к воротам депо подкатил фордовский полугрузовичок
с кинохроникерами.
Первым из машины ловко выпрыгнул мужчина в
двенадцатиугольных роговых очках и элегантном ко-
жаном армяке без рукавов. Острая длинная борода
росла у мужчины прямо из адамова яблока. Второй
мужчина тащил киноаппарат, путаясь в длинном
шарфе того стиля, который Остап Бендер обычно на-
зывал «шик-модерн». Затем из грузовичка поползли
ассистенты, юпитера и девушки.
Вся группа с криками ринулась в депо.
— Внимание! — крикнул бородатый армяковладе-
лец.— Коля! Ставь юпитера!
Треухов заалелся и двинулся к ночным посети-
телям.
— Это вы кино? — спросил он.— Что ж вы днем не
приехали?
— А когда назначено открытие трамвая?
— Он уже открыт.
— Да, да, мы несколько задержались. Хорошая
натура подвернулась. Масса работы. Закат солнца!
Впрочем, мы и так справимся. Коля! Давай свет! Вер-
тящееся колесо! Крупно! Двигающиеся ноги толпы —
крупно. Люда! Милочка! Пройдитесь! Коля, начали!
Начали. Пошли! Идите, идите, идите... Довольно. Спа-
сибо. Теперь, будем снимать строителя. Товарищ Тре-
ухов? Будьте добры, товарищ Треухов. Нет, не так.
139
В три четверти... Вот так, пооригинальней, на фоне
трамвая... Коля! Начали! Говорите что-нибудь!..
— Ну, мне, право, так неудобно!..
— Великолепно!.. Хорошо!.. Еще говорите!.. Теперь
вы говорите с первой пассажиркой трамвая... Люда!
Войдите в рамку. Так. Дышите глубже: вы взволно-
ваны!.. Коля! Ноги крупно!.. Начали!.. Так, так...
Большое спасибо.... Стоп!..
С давно дрожавшего «фиата» тяжело слез Гаври-
лин и пришел звать отставшего друга. Режиссер с во-
лосатым адамовым яблоком оживился.
— Коля! Сюда! Прекрасный типаж. Рабочий! Пас-
сажир трамвая! Дышите глубже. Вы взволнованы. Вы
никогда прежде не ездили в трамвае. Начали! Ды-
шите!
Гаврилин с ненавистью засопел.
— Прекрасно!.. Милочка! Иди сюда! Привет от
комсомола!.. Дышите глубже. Вы взволнованы... Так...
Прекрасно. Коля, кончили.
— А трамвай снимать не будете? — спросил Тре-
ухов застенчиво.
— Видите ли,— промычал кожаный режиссер,-—
условия освещения не позволяют. Придется доснять в
Москве. Целую!
Кинохроника молниеносно исчезла.
— Ну, поедем, дружок, отдыхать,— сказал Гаври-
лин.— Ты что, закурил?
— Закурил,— сознался Треухов,— не выдержал.
На семейном вечере голодный накурившийся Тре-
ухов выпил три рюмки водки и совершенно опьянел.
Он целовался со всеми, и все его целовали. Он хо-
тел сказать что-то доброе своей жене, но только
рассмеялся. Потом долго тряс руку Гаврилина и го-
ворил:
— Ты чудак! Тебе надо научиться проектировать
железнодорожные мосты! Это замечательная наука.
И главное — абсолютно простая. ДАост через Гуд-
зон...
Через полчаса его развезло окончательно, и он про-
изнес филиппику, направленную против буржуазной
прессы:
ИО
— Эти акробаты фарса, эти гиены пера! Эти вир-
туозы ротационных машин! — кричал он.
Домой его отвезла жена на извозчике.
— Хочу ехать на трамвае,— говорил он жене,--
ну, как ты этого не понимаешь? Раз есть трамвай,—
значит, на нем нужно ехать!.. Почему? Во-первых, это
выгодно...
Полесов шел следом за концессионерами, долго
крепился и, выждав, когда вокруг никого не было, по-
дошел к Воробьянинову.
— Добрый вечер, господин Ипполит Матвеевич! —
сказал он почтительно.
Воробьянинову сделалось не по себе.
— Не имею чести,— пробормотал он.
Остап выдвинул правое плечо и подошел к сле-
сарю-интеллигенту.
— Ну-ну,— сказал он,— что вы хотите сказать мо-
ему другу?
— Вам не надо беспокоиться,— зашептал Полесов,
оглядываясь по сторонам.— Я от Елены Станисла-
вовны...
— Как? Она здесь?
— Здесь. И очень хочет вас видеть.
— Зачем? — спросил Остап.— А вы кто такой?
— Я... Вы, Ипполит Матвеевич, не думайте ничего
такого. Вы меня не знаете, но я вас очень хорошо
помню.
— Я бы хотел зайти к Елене Станиславовне,— не-
решительно сказал Воробьянинов.
— Она чрезвычайно просила вас прийти.
— Да, но откуда она узнала?..
— Я вас встретил в коридоре комхоза и долго ду-
мал: знакомое лицо. Потом вспомнил. Вы, Ипполит
Матвеевич, ни о чем не волнуйтесь! Все будет совер-
шенно тайно.
— Знакомая женщина? — спросил Остап деловито.
— М-да, старая, знакомая...
— Тогда, может быть, зайдем поужинаем у старой
знакомой? Я, например, безумно хочу жрать, а все
закрыто.
141
— Пожалуй.
— Тогда идем. Ведите нас, таинственный незна-
комец.
И Виктор Михайлович проходными дворами, по-
минутно оглядываясь, повел компаньонов к дому га-
далки, в Перелешинский переулок.
Глава XIV
«СОЮЗ МЕЧА И ОРАЛА»
Когда женщина стареет, с ней могут произойти
многие неприятности: могут выпасть зубы, поседеть и
поредеть волосы, развиться одышка, может нагрянуть
тучность, может одолеть крайняя худоба, но голос у
нее не изменится. Он останется таким же, каким был
у нее гимназисткой, невестой или любовницей моло-
дого повесы.
Поэтому, когда Полесов постучал в дверь и Елена
Станиславовна спросила: «Кто там?» — Воробьянинов
дрогнул. Голос его любовницы был тот же, что и в
девяносто девятом году, перед открытием парижской
выставки. Но, войдя в комнату и сжимая веки от
света, Ипполит Матвеевич увидел, что от былой кра-
соты не осталось и следа.
— Как вы изменились! — сказал он невольно.
Старуха бросилась ему на шею.
— Спасибо,—сказала она,— я знаю, чем вы ри-
сковали, придя ко мне. Вы тот же великодушный ры-
царь. Я не спрашиваю вас, зачем вы приехали из Па-
рижа. Видите, я не любопытна.
— Но я приехал вовсе не из Парижа,— растерянно
сказал Воробьянинов.
— Мы с коллегой прибыли из Берлина,— попра-
вил Остап, нажимая на локоть Ипполита Матвее-
вича,— об этом не рекомендуется говорить вслух.
— Ах, я так рада вас видеть!—возопила га-
далка.— Войдите сюда, в эту комнату... А вы, Виктор
142
Михайлович, простите, но
не зайдете ли вы через
полчаса?
— О! — заметил Ос-
тап.— Первое свидание!
Трудные минуты! Разре-
шите и мне удалиться. ВЯ
Вы позволите с вами, ВТ
любезнейший Виктор Ми-
хайлович? -^ИЬ
Слесарь задрожал от
радости. Оба ушли в
квартиру Полесова, где Остап, сидя на обломке ворот
дома № 5 по Перелешинскому переулку, стал разви-
вать перед оторопевшим кустарем-одиночкою с мо-
тором фантасмагорические идеи, клонящиеся к спа-
сению родины.
Через час они вернулись и застали стариков совер-
шенно разомлевшими.
— А вы помните, Елена Станиславовна? — гово-
рил Ипполит Матвеевич.
— А вы помните, Ипполит Матвеевич? — говорила
Елена Станиславовна.
«Кажется, наступил психологический момент для
ужина»,— подумал Остап. И, прервав Ипполита
Матвеевича, вспоминавшего выборы в городскую
управу, сказал:
— В Берлине есть очень странный обычай: там
едят так поздно, что нельзя понять, что это — ранний
ужин или поздний обед.
Елена Станиславовна встрепенулась, отвела кро-
личий взгляд от Воробьянинова и потащилась на
кухню.
— А теперь действовать, действовать и действо-
вать! — сказал Остап, понизив голос до степени пол-
ной нелегальности.
Он взял Полесова за руку.
— Старуха не подкачает? Надежная женщина?
Полесов молитвенно сложил руки.
— Ваше политическое кредо?
— Всегда! — восторженно ответил Полесов.
143
— Вы, надеюсь, Кирилловен.?
— Так точно.
Полесов вытянулся в струну.
— Россия вас не забудет! — рявкнул Остап.
Ипполит Матвеевич, держа в руке сладкий пиро-
жок, с недоумением слушал Остапа, но удержать его
было нельзя. Его несло. Великий комбинатор чувство-
вал вдохновение, упоительное состояние перед выше-
средним шантажом. Он прошелся по комнате, как
барс.
В таком возбужденном состоянии его застала
Елена Станиславовна, с трудом тащившая из кухни
самовар. Остап галантно подскочил к ней, перенял на
ходу самовар и поставил его на стол. Самовар свист-
нул. Остап решил действовать.
- —-Мадам,— сказал он,— мы счастливы видеть в
вашем лице...
* Он не зйал, кого он счастлив видеть в лице Елены
Станиславовны. Пришлось начать снова. Изо всех
пышных оборотов царского режима вертелось в го-
лове только какое-то «милостиво повелеть соизволил».
Но это было не к месту. Поэтому он начал деловито:
— Строгий секрет! Государственная тайна!
Остап показал рукой на'Воробьянинова.
—• Кто, по-вашему, этот-мощный старик? Не го-
ворите, вы не можете'этого-знать. Это —гигант мысли,
отец русской демократий”и особа, приближенная к
императору.
144-
Ипполит Матвеевич встал во весь свой прекрасный
рост и растерянно посмотрел по сторонам. Он ничего
не понимал, но, зная по опыту, что Остап Бендер ни-
когда не говорит зря, молчал. В Полесове все проис-
ходящее вызвало дрожь. Он стоял, задрав подбородок
к потолку, в позе человека, готовящегося пройти цере-
мониальным маршем. Елена Станиславовна села на
стул, в страхе глядя на Остапа.
— Наших в городе много? — спросил Остап напря-
мик.— Каково настроение?
— При наличии отсутствия...— сказал Виктор
Михайлович и стал путано объяснять свои беды.
Тут был и дворник дома № 5, возомнивший о себе
хам, и плашки в три восьмых дюйма, и трамвай, и
.прочее.
— Хорошо! — грянул Остап.— Елена Станисла-
вовна! С вашей помощью мы хотим связаться с луч-
шими людьми города, которых злая судьба загнала
в подполье. Кого можно пригласить к вам?
— Кого ж можно пригласить? Максима Петровича
разве с женой?
— Без жены,— поправил Остап,— без жен! Вы
будете единственным приятным исключением. Еще
кого?
В обсуждении, к которому деятельно примкнул и
Виктор Михайлович, выяснилось, что пригласить
можно того же Максима Петровича Чарушникова,
бывшего гласного городской думы, а ныне чудесным
образом сопричисленного к лику совработников, хо-
зяина «Быстроупака» Дядьева, председателя «Одес-
ской бубличной артели — «Московские баранки» Кис-
лярского и двух молодых людей без фамилий, но
вполне надежных.
— В таком случае прошу пригласить их сейчас же
на маленькое совещание. Под величайшим секретом.
Заговорил Полесов:
— Я побегу к Максиму Петровичу, за Никешей и
Владей, а уж вы, Елена Станиславовна, потрудитесь
и сходите в «Быстроупак» и за Кислярским.
Полесов умчался. Гадалка с благоговением посмот-
рела на Ипполита Матвеевича и тоже ушла.
10
И. Ильф, Е. Петров, tn. I
145
— Что это значит? — спросил Ипполит Матвеевич.
— Это значит,— ответил Остап,— что вы отсталый
человек.
— Почему?
— Потому что! Простите за пошлый вопрос:
сколько у вас есть денег?
— Каких денег?
— Всяких. Включая серебро и медь.
— Тридцать пять рублей.
— Ис этими деньгами вы собирались окупить все
расходы по нашему предприятию?
Ипполит Матвеевич молчал.
— Вот что, дорогой патрон. Мне сдается, что вы
меня понимаете. Вам придется побыть часок гигантом
мысли и особой, приближенной к императору.
— Зачем?
— Затем, что нам нужен оборотный капитал.
Завтра моя свадьба. Я не нищий. Я хочу пировать в
этот знаменательный день.
— Что же я должен делать? — простонал Ипполит
Матвеевич.
— Вы должны молчать. Иногда, для важности,
надувайте щеки.
— Но ведь это же... обман.
— Кто это говорит? Это говорит граф Толстой?
Или Дарвин? Нет. Я слышу это из уст человека, кото-
рый еще вчера только собирался забраться ночью в
квартиру Грицацуевой и украсть у бедной вдовы ме-
бель. Не задумывайтесь. Молчите. И не забывайте
надувать щеки.
— К чему ввязываться в такое опасное дело? Ведь
могут донести.
— Об этом не беспокойтесь. На плохие шансы я
не ловлю. Дело будет поведено так, что никто ничего
не поймет. Давайте пить чай.
Пока концессионеры пили и ели, а попугай трещал
скорлупой подсолнухов, в квартиру входили гости.
Никеша и Владя пришли вместе с Полесовым. Вик-
тор Михайлович не решился представить молодых лю-
дей гиганту мысли. Они засели в уголке и принялись
наблюдать за тем, как отец русской демократии ест
146
холодную телятину. Никеша и Владя были вполне со-
зревшие недотепы. Каждому из них было лет под три-
дцать. Им, видно, очень нравилось, что их пригласили
на заседание.
Бывший гласный городской думы Чарушников,
тучный старик, долго тряс руку Ипполита Матвеевича
и заглядывал ему в глаза. Под наблюдением Остапа
старожилы города стали обмениваться воспомина-
ниями. Дав им разговориться, Остап обратился к Ча-
рушникову:
— Вы в каком полку служили?
Чарушников запыхтел.
— Я... я, так сказать, вообще не служил, потому
что, будучи облечен доверием общества, проходил по
выборам.
— Вы дворянин?
— Да. Был.
— Вы, надеюсь, остались им и сейчас? Крепи-
тесь. Потребуется ваша помощь. Полесов вам гово-
рил? Заграница нам поможет. Остановка за общест-
венным мнением. Полная тайна организации. Вни-
мание!
Остап отогнал Полесова от Никеши и Влади и с
неподдельной суровостью спросил:
— В каком полку служили? Придется послужить
отечеству. Вы дворяне? Очень хорошо. Запад нам по-
может. Крепитесь. Полная тайна вкладов, то есть ор-
ганизации. Внимание.
Остапа несло. Дело как будто налаживалось.
Представленный Еленой Станиславовной владельцу
«Быстроупака», Остап отвел его в сторону, предло-
жил ему крепиться, осведомился, в каком полку он
служил, и обещал содействие заграницы и полную
тайну организации. Первым чувством владельца «Бы-
строупака» было желание как можно скорее убежать
из заговорщицкой квартиры. Он считал свою фирму
слишком солидной, чтобы вступать в рискованное
дело. Но, оглядев ловкую фигуру Остапа, он поко-
лебался и стал размышлять: «А вдруг!.. Впрочем,
все зависит от того, под каким соусом все это будет
подано».
10*
147
Дружеская беседа за чайным столом оживилась.
Посвященные свято хранили тайну и разговаривали
о городских новостях.
Последним пришел гражданин Кислярский, кото-
рый, не будучи дворянином и никогда не служа в
гвардейских полках, из краткого разговора с Остапом
сразу уяснил себе положение вещей.
— Крепитесь,— сказал Остап наставительно.
Кислярский пообещал.
— Вы, как представитель частного капитала, не
можете остаться глухим к стонам родины.
Кислярский сочувственно загрустил.
— Вы знаете, кто это сидит? — спросил Остап, по-
казывая на Ипполита Матвеевича.
— Как же,— ответил Кислярский,— это господин
Воробьянинов.
— Это,— сказал Остап,— гигант мысли, отец рус-
ской демократии, особа, приближенная к импера-
тору.
«В лучшем случае, два года со строгой изоля-
цией,— подумал Кислярский, начиная дрожать.— За-
чем я сюда пришел?»
— Тайный союз меча и орала! — зловеще прошеп-
тал Остап.
«Десять лет»,— мелькнула у Кислярского мысль.
— Впрочем, вы можете уйти, но у нас, предупреж-
даю, длинные руки!
«Я тебе покажу, сукин сын,— подумал Остап.—
Меньше, чем за сто рублей, я тебя не выпущу».
Кислярский сделался мраморным. Еще сегодня он
так вкусно и спокойно обедал, ел куриные пупочки,
бульон с орешками и ничего не знал о страшном
«союзе меча и орала». Он остался: «длинные руки»
произвели на него невыгодное впечатление.
— Граждане! — сказал Остап, открывая заседа-
ние.— Жизнь диктует свои законы, свои жестокие за-
коны. Я не стану говорить вам о цели нашего собра-
ния — она вам известна. Цель святая. Отовсюду мы
слышим стоны. Со всех концов нашей обширной
страны взывают о помощи. Мы должны протянуть
руку помощи, и мы ее протянем. Одни из вас служат
148
и едят хлеб с маслом, другие занимаются отхожим
промыслом и едят бутерброды с икрой. И те и другие
спят в своих постелях и укрываются теплыми одея-
лами. Одни лишь маленькие дети, беспризорные дети,
находятся без призора. Эти цветы улицы, или, как вы-
ражаются пролетарии умственного труда, цветы на
асфальте, заслуживают лучшей участи. Мы, господа
присяжные заседатели, должны им помочь. И мы, го-
спода присяжные заседатели, им поможем.
Речь великого комбинатора вызвала среди слуша-
телей различные чувства.
Полесов не понял своего нового друга — молодого
гвардейца.
«Какие дети? — подумал он.—Почему дети?»
Ипполит Матвеевич даже и не старался ничего
понять. Он давно уже махнул на все рукой и молча
сидел, надувая щеки.
Елена Станиславовна пригорюнилась.
Никеша и Владя преданно глядели на голубую
жилетку Остапа.
Владелец «Быстроупака» был чрезвычайно дово-
лен.
«Красиво составлено,— решил он,— под таким соу-
сом и деньги дать можно. В случае удачи — почет!
Не вышло — мое дело шестнадцатое. Помогал де-
тям — и дело с концом».
Чарушников обменялся значительным взглядом с
Дядьевым и, отдавая должное конспиративной ловко-
сти докладчика, продолжал катать по столу хлебные
шарики.
Кислярский был на седьмом небе.
«Золотая голова»,— думал ож Ему казалось, что
он еще никогда так сильно не любил беспризорных
детей, как в этот вечер.
— Товарищи! — продолжал Остап.— Нужна не-
медленная помощь. Мы должны вырвать детей из цеп-
ких лап улицы, и мы вырвем их оттуда. Поможем
детям. Будем помнить, что дети — цветы жизни. Я при-
глашаю вас сейчас же сделать свои взносы и помочь
детям. Только детям и никому другому. Вы меня по-
нимаете? .
149
tt Остап вынул из бокового
кармана квитанционную
книжку.
— Попрошу делать взно-
сы. Ипполит Матвеевич под-
твердит мои полномочия.
Ипполит. Матвеевич на-
дулся и наклонил голову.
Тут даже несмышленые Ни-
кеша с Владей и сам хло-
потливый слесарь поняли
тайную суть иносказаний Остапа.
— В порядке старшинства, господа,— сказал
Остап,— начнем с уважаемого Максима Петровича.
Максим Петрович заерзал и дал от силы тридцать
рублей.
— В лучшие времена дам больше! — заявил он.
— Лучшие времена скоро наступят,— сказал
Остап,— впрочем, к беспризорным детям, которых я в
настоящий момент представляю, это не относится.
Восемь рублей дали Никеша с Владей.
— Мало, молодые люди.
Молодые люди зарделись.
Полесов сбегал домой и принес пятьдесят.
— Браво, гусар! — сказал Остап.— Для гусара-
одиночки с мотором этого на первый раз достаточно.
Что скажет купечество?
Дядьев и Кислярский долго торговались и жалова-
лись на уравнительный. Остап был неумолим:
— В присутствии самого Ипполита Матвеевича
считаю эти разговоры излишними.
Ипполит Матвеевич наклонил голову. Купцы по-
жертвовали в пользу деток по двести рублей.
— Всего,— возгласил Остап,— четыреста восемь-
десят восемь рублей. Эх! Двенадцати рублей не хва-
тает для ровного счета.
Елена Станиславовна, долго крепившаяся, ушла
в спальню и вынесла в ридикюле искомые двенадцать
рублей.
Остальная часть заседания была смята и носила ме-
нее торжественный характер. Остап начал резвиться.
150
Елена Станиславовна совсем размякла. Гости посте-
пенно расходились, почтительно прощаясь с организа-
торами.
— О дне следующего заседания вы будете опове-
щены особо,— говорил Остап на прощание,— строжай-
ший секрет. Дело помощи детям должно находиться
в тайне... Это, кстати., в ваших личных интересах.
При этих словах Кислярскому захотелось дать еще
пятьдесят рублей, но больше уже не приходить ни на
какие заседания. Он еле удержал себя от этого по-
рыва.
— Ну,— сказал Остап,— будем двигаться. Вы,
Ипполит Матвеевич, я надеюсь, воспользуетесь госте-
приимностью Елены Станиславовны и переночуете у
нее. Кстати, нам и для конспирации полезно разде-
литься на время. А я пошел.
Ипполит Матвеевич отчаянно подмаргивал Остапу
глазом, но тот сделал вид, что не заметил этого, и вы-
шел на улицу.
Пройдя квартал, он вспомнил, что в кармане у него
лежат пятьсот честно заработанных рублей.
— Извозчик! — крикнул он.— Вези в «Феникс»!
— Это можно,— сказал извозчик.
Он неторопливо подвез Остапа к закрытому ресто-
рану.
— Это что? Закрыто?
— По случаю Первого мая.
— Ах, чтоб их! И денег сколько угодно, и погу-
лять негде! Ну, тогда валяй на улицу Плеханова.
Знаешь?
Остап решил поехать к своей невесте.
— А раньше как эта улица называлась? — спросил
извозчик.
— Не знаю.
— Куда же ехать? И я не знаю.
Тем не менее Остап велел ехать и искать.
Часа полтора проколесили они по пустому ноч-
ному городу, опрашивая ночных сторожей и милици-
онеров. Один милиционер долго пыжился и наконец
сообщил, что Плеханова — не иначе как бывшая Гу-
бернаторская.
151
— Ну, Губернаторская! Я Губернаторскую хорошо
знаю. Двадцать пять лет вожу на Губернаторскую.
— Ну, и езжай!
Приехали на Губернаторскую, но она оказалась не
Плеханова, а Карла Маркса.
Озлобленный Остап возобновил поиски затерянной
улицы имени Плеханова. Но не нашел ее.
Рассвет бледно осветил лицо богатого страдальца,
так и не сумевшего развлечься.
— Вези в «Сорбонну»! — крикнул он.— Тоже из-
возчик! Плеханова не знаешь!
Чертог вдовы Грицацуевой сиял. Во главе свадеб-
ного стола сидел марьяжный король — сын турецко-
подданного. Он был элегантен и пьян. Гости шумели.
Молодая была уже не молода. Ей было не меньше
тридцати пяти лет. Природа одарила ее щедро. Тут
было все: арбузные груди, нос — обухом, расписные
щеки и мощный затылок. Нового мужа она обожала
и очень боялась. Поэтому звала его не по имени и даже
не по отчеству, которого она так никогда и не узнала,
а по фамилии: товарищ Бендер.
Ипполит Матвеевич снова сидел на заветном стуле.
В продолжение всего свадебного ужина он подпрыги-
вал на нем, чтобы почувствовать твердое. Иногда это
ему удавалось. Тогда все присутствующие нравились
ему, и он неистово начинал кричать «горько».
Остап все время произносил речи, спичи и тосты.
Пили за народное просвещение и ирригацию Узбеки-
стана. После этого гости стали расходиться. Иппо-
152
лит Матвеевич задержался в передней и шепнул Бен-
деру:
— Так вы не тяните. Они там.
— Вы — стяжатель,— ответил пьяный Остап,—
ждите меня в гостинице. Никуда не уходите. Я могу
прийти каждую минуту. Уплатите в гостинице по счету.
Чтоб все было готово. Адье, фельдмаршал! Поже-
лайте мне спокойной ночи.
Ипполит Матвеевич пожелал и отправился в «Сор-
бонну» волноваться.
В пять часов утра явился Остап со стулом. Иппо-
лита Матвеевича проняло. Остап поставил стул посре-
дине комнаты и сел.
— Как это вам удалось? — выговорил наконец Во-
робьянинов.
— Очень просто, по-семейному. Вдовица спит и
видит сон. Жаль было будить. «На заре ты ее не
буди». Увы! Пришлось оставить любимой записку:
«Выезжаю с докладом в Новохоперск. К обеду не жди.
Твой Суслик». А стул я захватил в столовой. Трам-
вая в эти утренние часы нет — отдыхал на стуле по
пути.
Ипполит Матвеевич с урчанием кинулся к стулу.
— Тихо,— сказал Остап,— нужно действовать без
шума.
Он вынул из кармана плоскогубцы, и работа заки-
пела.
— Вы дверь заперли? — спросил Остап.
Отталкивая нетерпеливого Воробьянинова, Остап
аккуратно вскрыл стул, стараясь не повредить англий-
ского ситца в цветочках.
— Такого материала теперь нет, надо его сохра-
нить. Товарный голод, ничего не поделаешь.
Все это довело Ипполита Матвеевича до крайнего
раздражения.
— Готово,— сказал Остап тихо.
Он приподнял покровы и обеими руками стал ша-
рить между пружинами. На лбу у него обозначилась
венозная ижица.
— Ну?—повторял Ипполит Матвеевич на разные
лады:—Ну? Ну?
153
— Ну и ну,— отвечал Остап раздраженно,— один
шанс против одиннадцати. И этот шанс...
Он хорошенько порылся в стуле и закончил:
— И этот шанс пока не наш.
Он поднялся во весь рост и принялся чистить ко-
ленки. Ипполит Матвеевич кинулся к стулу.
Брильянтов не было. У Елполита Матвеевича об-
висли руки. Но Остап был по-прежнему бодр.
— Теперь наши шансы увеличились.
Он походил по комнате.
— Ничего! Этот стул обошелся вдове больше,
чем нам.
Остап вынул из бокового кармана золотую брошь
со стекляшками, дутый золотой браслет, полдюжины
золоченых ложечек и чайное ситечко.
Ипполит Матвеевич в горе даже не сообразил, что
стал соучастником обыкновенной кражи.
— Пошлая вещь,— заметил Остап,— но согласи-
тесь, что я не мог покинуть любимую женщину, не
оставив о ней никакого воспоминания. Однако вре-
мени терять не следует. Это еще только начало. Конец
в Москве. А мебельный музей —это вам не вдова; там
потруднее будет!
Компаньоны запихнули обломки стула под кровать
и, подсчитав деньги (их вместе с пожертвованиями
в пользу детей оказалось пятьсот тридцать пять руб-
лей), выехали на вокзал к московскому поезду.
154
Ехать пришлось через весь город на извозчике.
На Кооперативной они увидели Полесова, бежав-
шего по тротуару, как пугливая антилопа. За ним
гнался дворник дома № 5 по Перелешинскому пере-
улку. Заворачивая за угол, концессионеры успели за-
метить, что дворник настиг Виктора Михайловича и
принялся его дубасить. Полесов кричал «караул!» и
«хам!»
До отхода поезда сидели в уборной, опасаясь
встречи с любимой женщиной.
Поезд уносил друзей в шумный центр. Друзья при-
никли к окну.
Вагоны проносились над Гусищем.
Внезапно Остап заревел и схватил Воробьянинова
за бицепс.
— Смотрите, смотрите! — крикнул он.— Скорее!
Альхен, с-сукин сын!..
Ипполит Матвеевич посмотрел вниз. Под насыпью
дюжий усатый молодец тащил тачку, груженную ры-
жей фисгармонией и пятью оконными рамами. Тачку
подталкивал стыдливого вида гражданин в мышиной
толстовочке.
Солнце пробилось сквозь тучи. Сияли кресты цер-
квей.
Остап, хохоча, высунулся из окна и гаркнул:
— Пашка! На толкучку едешь?
Паша Эмильевич поднял голову, но увидел только
буфера последнего вагона и еще сильнее заработал
ногами.
— Видели?—радостно спросил Остап.— Красота!
Вот работают люди!
Остап похлопал загрустившего Воробьянинова по
спине.
— Ничего, папаша! Не унывайте! Заседание про-
должается. Завтра вечером мы в Москве!
Часть вторая
В МОСКВЕ
Глава ХУ
СРЕДИ ОКЕАНА СТУЛЬЕВ
Статистика знает все.
Точно учтено количество пахотной земли в СССР
с подразделением на чернозем, суглинок и лёсс. Все
граждане обоего пола записаны в аккуратные толстые
книги, так хорошо известные Ипполиту Матвеевичу
Воробьянинову—книги загсов. Известно, сколько ка-
кой пищи съедает в год средний гражданин респуб-
лики. Известно, сколько этот средний гражданин вы-
пивает в среднем водки, с примерным указанием по-
требляемой закуски. Известно, сколько в стране
охотников, балерин, револьверных станков, собак всех
пород, велосипедов, памятников, девушек, маяков и
швейных машинок.
Как много жизни, полной пыла, страстей и мысли,
глядит на нас со статистических таблиц!
Кто он, розовощекий индивид, сидящий с салфет-
кой на груди за столиком и с аппетитом уничтожаю-
щий дымящуюся снедь? Вокруг него лежат стада ми-
ниатюрных быков. Жирные свиньи сбились в угол
таблицы. В специальном статистическом бассейне пле-
щутся бесчисленные осетры, налимы и рыба чехонь. На
плечах, руках и голове индивида сидят куры. В пери-
стых облаках летают домашние гуси, утки и индейки.
Под столом прячутся два кролика. На горизонте
156
возвышаются пирамиды и вавилоны из печеного
хлеба. Небольшая крепость из варенья омывается мо-
лочной рекой. Огурец, величиною в пизанскую башню:
стоит на горизонте. За крепостными валами из соли
и перцу пополуротно маршируют вина, водки и на-
ливки. В арьергарде жалкой кучкой плетутся безалко-
гольные напитки: нестроевые нарзаны, лимонады и
сифоны в проволочных сетках.
Кто же этот розовощекий индивид — обжора, пьян-
чуга и сластун? Гаргантюа, король дипсодов? Силач
Фосс? Легендарный солдат Яшка Красная Рубашка?
Лукулл?
Это не Лукулл. Это — Иван Иванович Сидоров или
Сидор Сидорович Иванов; средний гражданин, съеда-
ющий в среднем за свою жизнь всю изображенную на
таблице снедь. Это — нормальный потребитель ка-
лорий и витаминов, тихий сорокалетний холостяк, слу-
жащий в госмагазине галантереи и трикотажа.
От статистики не скроешься никуда. Она имеет точ-
ные сведения не только о количестве зубных врачей,
колбасных, шприцев, дворников, кинорежиссеров,
проституток, соломенных крыш, вдов, извозчиков и ко-
локолов, но знает даже, сколько в стране статистиков.
И одного она не знает.
Не знает она, сколько в СССР стульев.
Стульев очень много. Последняя статистическая
перепись определила численность населения союзных
республик в сто сорок три миллиона человек. Если от-
бросить девяносто миллионов крестьян, предпочитаю-
щих стульям лавки, полати, завалинки, а на Востоке —
истертые ковры и паласы, то все же остается пятьде-
сят миллионов человек, в домашнем обиходе которых
стулья являются предметами первой необходимости.
Если же принять во внимание возможные просчеты в
исчислениях и привычку некоторых граждан Союза
сидеть между двух стульев, то, сократив на вся-
кий случай общее число вдвое, найдем, что стульев в
стране должно быть не менее двадцати шести с поло-
виной миллионов. Для верности откажемся еще от ше-
сти с половиной миллионов. Оставшиеся двадцать
миллионов будут числом минимальным.
157
Среди этого океана стульев, сделанных из ореха,
дуба, ясеня, палисандра, красного дерева и карель-
ской березы, среди стульев еловых и сосновых герои
романа должны найти ореховый гамбсовский стул с
гнутыми ножками, таящий в своем обитом английским
ситцем брюхе сокровища мадам Петуховой.
Концессионеры лежали на верхних полках и еще
спали, когда поезд осторожно перешел Оку и, усилив
ход, стал приближаться к Москве.
Глава XVI
ОБЩЕЖИТИЕ ИМЕНИ МОНАХА
БЕРТОЛЬДА ШВАРЦА
Ипполит Матвеевич и Остап, напирая друг на
'друга, стояли у открытого окна жесткого вагона и
внимательно смотрели на коров, медленно сходивших
с насыпи, на хвою, на дощатые дачные платформы.
Все дорожные анекдоты были уже рассказаны.
«Старгородская правда» от вторника прочитана до
объявлений и покрыта масляными пятнами. Все цып-
лята, яйца и маслины съедены.
Оставался самый томительный участок пути — пос-
ледний час перед Москвой.
Из реденьких лесочков и рощ подскакивали к на-
сыпи веселенькие дачки. Были среди них деревянные
дворцы, блещущие стеклом веранд и свежевыкрашен-
ными железными крышами. Были и простые деревян-
ные срубы с крохотным’и квадратными оконцами, на-
стоящие капканы для дачников.
В то время как пассажиры с видом знатоков рас-
сматривали горизонт и, перевирая сохранившиеся в
памяти воспоминания о битве при Калке, рассказы-
вали друг другу прошлое и настоящее Москвы, Иппо-
лит Матвеевич упорно старался представить себе
музей мебели. Музей представлялся ему в виде много-
верстного коридора, по стенам которого шпалерами
158
стояли стулья. Воробьянинов видел себя быстро иду-
щим между ними.
— Как еще будет с музеем мебели, неизвестно.
Обойдется? — встревоженно говорил он.
— Вам, предводитель, пора уже лечиться электри-
чеством. Не устраивайте преждевременной истерики.
Если вы уже не можете не переживать, то пережи-
вайте молча.
Поезд прыгал на стрелках. Глядя на него, сема-
форы разевали рты. Пути учащались. Чувствовалось
приближение огромного железнодорожного узла.
Трава исчезла, ее заменил шлак. Свистали маневро-
вые паровозы. Стрелочники трубили. Внезапно грохот
усилился. Поезд вкатился в коридор между порож-
ними составами и, щелкая, как турникет, стал пере-
считывать вагоны.
Пути вздваивались.
Поезд выскочил из коридора. Ударило солнце.
Низко, по самой земле, разбегались стрелочные фо-
нари, похожие на топорики. Валил дым. Паровоз, от-
дуваясь, выпустил белоснежные бакенбарды. На пово-
ротном кругу стоял крик. Деповцы загоняли паровоз
в стойло.
От резкого торможения хрустнули поездные су-
ставы. Все завизжало, и Ипполиту Матвеевичу показа-
лось, что он попал в царство зубной боли. Поезд при-
чалил к асфальтовому перрону.
Это была Москва. Это был Рязанский — самый
свежий и новый из всех московских вокзалов.
Ни на одном из восьми остальных вокзалов Мо-
сквы нет таких общирных и высоких помещений, как
на Рязанском. Весь Ярославский вокзал, с его псевдо-
русскими гребешками и геральдическими курочками,
легко может поместиться в большом буфете-ресторане
Рязанского вокзала.
Московские вокзалы —- ворота города. Ежедневно
они впускают и выпускают тридцать тысяч пассажи-
ров. Через Александровский вокзал входит в Москву
иностранец на каучуковых подошвах, в костюме для
гольфа (шаровары и толстые шерстяные чулки на-
ружу). С Курского — попадает в Москву кавказец в
159
коричневой бараньей шапке с вентиляционными ды-
рочками и рослый волгарь в пеньковой бороде. С Ок-
тябрьского — выскакивает полуответственный работ-
ник с портфелем из дивной свиной кожи. Он приехал
из Ленинграда по делам увязки, согласования и кон-
кретного охвата. Представители Киева и Одессы про-
никают в столицу через Брянский вокзал. Уже на
станции Тихонова пустынь киевляне начинают презри-
тельно улыбаться. Им великолепно известно, что Кре-
щатик— наилучшая улица на земле. Одесситы тащат
с собой корзины и плоские коробки с копченой скумб-
рией. Им тоже известна лучшая улица на земле. Но
это, конечно, не Крещатик, это улица Лассаля, быв-
шая Дерибасовская. Из Саратова, Аткарска, Тамбова,
Ртищева и Козлова в Москву приезжают с Павелец-
кого вокзала. Самое незначительное число людей при-
бывает в Москву через Савеловский. Это — башмач-
ники из Талдома, жители города Дмитрова, рабочие
Яхромской мануфактуры или унылый дачник, живу-
щий зимой и летом на станции Хлебниково. Ехать
здесь в Москву недолго. Самое большое расстояние
по этой линии — сто тридцать верст. С Ярославского
вокзала попадают в столицу люди, приехавшие из
Владивостока, Хабаровска, Читы, из городов дальних
и больших.
Самые диковинные пассажиры, однако, на Рязан-
ском вокзале, Это узбеки в белых кисейных чалмах
и цветочных халатах, краснобородые таджики, турк-
мены, хивинцы и бухарцы, над республиками которых
сияет вечное солнце.
Концессионеры с трудом пробились к выходу и
очутились на Каланчевской площади. Справа от них
высились геральдические курочки Ярославского вок-
зала. Прямо против них тускло поблескивал Октябрь-
ский вокзал, выкрашенный масляной краской в два
цвета. Часы на нем показывали пять минут одинна-
дцатого. На часах Ярославского вокзала было ровно
десять. А посмотрев на темно-синий, украшенный зна-
ками Зодиака циферблат Рязанского вокзала, путеше-
ственники заметили, что часы показывали без пяти
десять.
160
— Очень удобно для свиданий! — сказал Остап.—
Всегда есть десять минут форы.
Извозчик издал губами поцелуйный звук. Про-
ехали под мостом, и перед путниками развернулась
величественная панорама столичного города.
— Куда мы, однако, едем? — спросил Ипполит
Матвеевич.
— К хорошим людям,— ответил Остап,— в Москве
их масса. И все мои знакомые.
— И мы у них остановимся?
— Это общежитие. Если не у одного, то у другого
место всегда найдется.
В Охотном ряду было смятение. Врассыпную, с
лотками на головах, как гуси, бежали беспатентные
лоточники. За ними лениво трусил милиционер. Бес-
призорные сидели возле асфальтового чана и с насла-
ждением вдыхали запах кипящей смолы.
Выехали на Арбатскую площадь, проехали по
Пречистенскому бульвару и, свернув направо, остано-
вились на Сивцевом Вражке.
— Что это за дом? — спросил Ипполит Матвеевич.
Остап посмотрел на розовый домик с мезонином и
ответил:
— Общежитие студентов-химиков имени монаха
Бертольда Шварца.
— Неужели монаха?
— Ну, пошутил, пошутил. Имени Семашко.
Как и полагается рядовому студенческому обще-
житию в Москве, дом студентов-химиков давно уже
был заселен людьми, имеющими к химии довольно от-
даленное отношение. Студенты расползлись. Часть из
них окончила курс и разъехалась по назначениям,
часть была исключена за академическую неуспеш-
ность. Именно эта часть, год от году возрастая, образо-
вала в розовом домике нечто среднее между жилтова-
риществом и феодальным поселком. Тщетно пытались
ряды новых студентов ворваться в общежитие. Экс-хи-
мики были необыкновенно изобретательны и отражали
все атаки. На домик махнули рукой. Он стал считать-
ся диким и исчез со всех планов МУНИ. Его как будто
бы и не было. А между тем он был и в нем жили люди.
11 И. Ильф, Е. Петров, т. I 161
Концессионеры поднялись по лестнице на второй
этаж и свернули в совершенно темный коридор.
— Свет и воздух,— сказал Остап.
Внезапно в темноте, у самого локтя Ипполита
Матвеевича, кто-то засопел.
— Не пугайтесь,— заметил Остап,— это не в кори-
доре. Это за стеной. Фанера, как известно из физики,—
лучший проводник звука. Осторожнее! Держитесь за
меня! Тут где-то должен быть несгораемый шкаф.
Крик, который сейчас же издал Воробьянинов, уда-
рившись грудью об острый железный угол, показал,
что шкаф действительно где-то тут.
— Что, больно? — осведомился Остап.— Это еще
ничего. Это — физические мучения,, Зато сколько здесь
было моральных мучений—жутко вспомнить. Тут вот
рядом стоял скелет, собственность студента Ивано-
пуло. Он купил его на Сухаревке, а держать в комнате
боялся. Так что посетители сперва ударялись о кассу,
а потом на них падал скелет. Беременные женщины
были очень недовольны.
По лестнице, шедшей винтом, компаньоны подня-
лись в мезонин. Большая комната мезонина была раз-
резала фанерными перегородками на длинные ломти,
в два аршина ширины каждый. Комнаты были похожи
на пеналы, с тем только отличием, что, кроме каранда-
шей и ручек, здесь были люди и примусы.
— Ты дома, Коля? — тихо спросил Остап, остано-
вившись у центральной двери.
В ответ на это во всех пяти пеналах завозились и
загалдели.
— Дома,— ответили за дверью.
— Опять к этому дураку гости спозаранку при-
шли!— зашептал женский голос из крайнего пенала
слева.
— Да дайте же человеку поспать! — буркнул пе-
нал № 2.
В третьем пенале радостно зашипели:
— К Кольке из милиции пришли. За вчерашнее
стекло.
В пятом пенале молчали. Там ржал примус и цело-
вались.
162
Остап толкнул ногою дверь. Все фанерное сооруже-
ние затряслось, и концессионеры проникли в Колькину
щель. Картина, представившаяся взору Остапа, при
внешней своей невинности, была ужасна. В комнате из
мебели был только матрац в красную полоску, лежав-
ший на четырех кирпичах. Но не это обеспокоило
Остапа. Колькина мебель была ему известна давно. Не
удивил его и сам Колька, сидящий на матраце с но-
гами. Но рядом сидело такое небесное создание, что
Остап сразу омрачился. Такие девушки никогда не бы-
вают деловыми знакомыми — для этого у них слишком
голубые глаза и чистая шея. Это любовницы или, еще
хуже, это жены — и жены любимые. И действительно,
Коля называл создание Лизой, говорил ей «ты» и по-
казывал ей рожки.
Ипполит Матвеевич снял свою касторовую шляпу.
Остап вызвал Колю в коридор. Там они долго шеп-
тались.
— Прекрасное утро, сударыня,— сказал Ипполит
Матвеевич.
Голубоглазая сударыня засмеялась и без всякой ви-
димой связи с замечанием Ипполита Матвеевича заго-
ворила о том, какие дураки живут в соседнем пенале.
— Они нарочно заводят примус, чтобы не было
слышно, как они целуются. Но вы поймите, это же
глупо. Мы все слышим. Вот они действительно ничего
уже не слышат из-за своего примуса. Хотите, я вам
сейчас покажу? Слушайте!
И Колина жена, постигшая все тайны примуса,
громко сказала:
— Зверевы дураки!
11
163
За стеной слышалось адское пение примуса и звуки
поцелуев.
— Видите? Они ничего не слышат. Зверевы дураки,
болваны и психопаты. Видите!..
— Да,— сказал Ипполит Матвеевич.
— А мы примуса не держим. Зачем? Мы ходим
обедать в вегетарианскую столовую, хотя я против ве-
гетарианской столовой. Но когда мы с Колей пожени-
лись, он мечтал о том, как мы вместе будем ходить
в вегетарианку. Ну вот мы и ходим. Я очень люблю
мясо. А там котлеты из лапши. Только вы, пожалуйста,
ничего не говорите Коле...
В это время вернулся Коля с Остапом.
— Ну что ж, раз у тебя решительно нельзя остано-
виться, мы пойдем к Пантелею.
— Верно, ребята! — закричал Коля.— ИдитекИва-
нопуло. Это свой парень.
— Приходите к нам в гости,— сказала Колина
жена,— мы с мужем будем очень рады.
— Опять в гости зовут! — возмутились в крайнем
пенале слева.— Мало им гостей!
— А вы—дураки, болваны и психопаты, не ваше
дело!—-сказала Колина жена, не-повышая голоса.
— Ты слышишь, Иван Андреевич,— заволновались
в крайнем пенале,— твою жену оскорбляют, а ты мол*
чишь.
Подали свой голос невидимые комментаторы и из
других пеналов. Словесная перепалка разрасталась.
Компаньоны ушли вниз, к Иванопуло.
Студента не было дома. Ипполит Матвеевич зяжег
спичку. На дверях висела записка: «Буду не раньше
9 ч. Пантелей».
— Не беда,— сказал Остап,— я знаю, где ключ.
Он пошарил под несгораемой кассой, достал ключ
и открыл дверь.
Комната студента Иванопуло была точно такого же
размера, как и Колина, но зато угловая. Одна стена
ее была каменная, чем студент очень гордился. Иппо-
лит Матвеевич с огорчением заметил, что у студента
не было даже матраца.
— Отлично устроимся,— сказал Остап,— прилич-
164
ная кубатура для Москвы. Если мы уляжемся все
втроем на полу, то даже останется немного места.
А Пантелей — сукин сын! Куда он девал матрац, инте-
ресно знать?
Окно выходило в переулок. Там ходил милиционер.
Напротив, в домике, построенном на манер готической
башни, помещалось посольство крохотной державы. За
железной решеткой играли в теннис. Летал белый мя-
чик. Слышались короткие возгласы.
— Аут,— сказал Остап,— класс игры невысокий.
Однако давайте отдыхать.
Концессионеры разостлали на полу газеты. Иппо-
лит Матвеевич вынул подушку-думку, которую возил
с собой.
Остап повалился на телеграммы и заснул. Ипполит
Матвеевич спал уже давно.
Глава XVII
УВАЖАЙТЕ МАТРАЦ Ы, ГРАЖДАНЕ!
— Лиза, пойдем обедать!
— Мне не хочется. Я вчера уже обедала.
— Я тебя не понимаю.
— Не пойду я есть фальшивого зайца.
— Ну, й глупо!
— Я не могу питаться вегетарианскими сосисками.
— Сегодня будешь есть шарлотку.
— Мне что-то не хочется.
— Говори тише. Все слышно.
И молодые супруги перешли на драматический
шепот.
Через две минуты Коля понял в первый раз за три
месяца супружеской жизни, что любимая женщина лю-
бит морковные, картофельные и гороховые сосиски го-
раздо меньше, чем он.
— Значит, ты предпочитаешь собачину диетиче-
скому питанию? — закричал Коля, в горячности не
учтя подслушивающих соседей.
165
— Да говори тише! — громко закричала Лиза.—
И потом ты ко мне плохо относишься. Да! Я люблю
мясо! Иногда. Что же тут дурного?
Коля изумленно замолчал. Этот поворот был для
него неожиданным. Мясо пробило бы в Колином бюд-
жете огромную, незаполнимую брешь. Прогуливаясь
вдоль матраца, на котором, свернувшись в узелок, си-
дела раскрасневшаяся Лиза, молодой супруг произво-
дил отчаянные вычисления.
Копирование на кальку в чертежном бюро «Техно-
сила» давало Коле Калачову даже в самые удачные
месяцы никак не больше сорока рублей. За квартиру
Коля не платил. В диком поселке не было управдома,
и квартирная плата была там понятием абстрактным.
Десять рублей уходило на обучение Лизы кройке
и шитью на курсах с правами строительного техни-
кума. Обед на двоих (одно первое— борщ монастыр-
ский и одно второе—фальшивый заяц или настоящая
лапша), съедаемый честно пополам в вегетарианской
столовой «Не укради», вырывал из бюджета супругов
тринадцать рублей в месяц. Остальные деньги расплы-
вались неизвестно куда. Это больше всего смущало
Колю. «Куда идут деньги?» — задумывался он, вытяги-
вая рейсфедером на небесного цвета кальке длин-
ную и тонкую линию. При таких условиях перейти на
мясоедение значило гибель. Поэтому Коля пылко за-
говорил:
— Подумай только, пожирать трупы убитых жи-
вотных! Людоедство под маской культуры! Все бо-
лезни происходят от мяса.
— Конечно,— с застенчивой иронией сказала
Лиза,— например, ангина.
— Да, да, и ангина! А что ты думаешь? Организм,
ослабленный вечным потреблением мяса, не в силах
сопротивляться инфекции.
-— Как это глупо!
— Не это глупо. Глуп тот, кто стремится на-
бить свой желудок, не заботясь о количестве вита-
минов.
Коля вдруг замолчал. Все больше и больше засло-
няя фон из пресных и вялых лапшевников, каши и кар-
766
тофельной чепухи, перед Колиным внутренним оком
предстала обширная свиная котлета. Она, как видно,
только что соскочила со сковороды. Она еще шипела,
булькала и выпускала пряный дым. Кость из котлеты
торчала, как дуэльный пистолет.
— Ведь ты пойми,— закричал Коля,— какая-ни-
будь свиная котлета отнимает у человека неделю
жизни!
— Пусть отнимает! — сказала Лиза.— Фальшивый
заяц отнимает полгода. Вчера, когда мы съели мор-
ковное жаркое, я почувствовала, что умираю. Только
я не хотела тебе говорить.
— Почему же т.ы не хотела говорить?
— У меня не было сил. Я боялась заплакать.
— А теперь ты не боишься?
— Теперь мне уже все равно.
Лиза всплакнула.
— Лев Толстой,— сказал Коля дрожащим голо-
сом,— тоже не ел мяса.
— Да-а,— ответила Лиза, икая от слез,— граф ел
спаржу.
— Спаржа не мясо.
— А когда он писал «Войну и мир», он ел мясо!
Ел, ел, ел! И когда «Анну Каренину» цисал— лопал,
лопал, лопал!
— Да замолчи!
— Лопал! Лопал! Лопал!
— А когда «Крейцерову сонату» писал, тогда тоже
лопал? — ядовито спросил Коля.
— «Крейцерова соната» маленькая. Попробовал
бы он написать «Войну и мир», сидя на вегетариан-
ских сосисках!
— Что ты наконец прицепилась ко мне со своим
Толстым?
— Як тебе прицепилась с Толстым? Я? Я к вам
прицепилась с Толстым?
Коля тоже перешел на «вы». В пеналах громко
ликовали. Лиза поспешно с затылка на лоб натяги-
вала голубую вязаную шапочку.
-- Куда ты идешь?
— Оставь меня в покое. Иду по делу.
167
И Лиза убежала.
«Куда она могла пойти?» — подумал Коля. Он при-
слушался.
— Много воли дано вашей сестре при советской
власти,— сказали в крайнем слева пенале.
— Утопится! — решили в третьем пенале.
Пятый пенал развел примус и занялся обыден.ными
поцелуями.
Лиза взволнованно бежала по улицам.
Был тот час воскресного дня, когда счастливцы ве-
зут по Арбату с рынка матрацы.
Молодожены и советские середняки — главные по-
купатели пружинных матрацев. Они везут их стоймя
и обнимают обеими руками. Да как им не обнимать
голубую, в лоснящихся цветочках, основу своего
счастья!
Граждане! Уважайте пружинный матрац в голубых
цветочках! Это — семейный очаг, альфа и омега мебли-
ровки, общее и целое домашнего уюта, любовная база,
отец примуса! Как сладко спать под демократический
звон его пружин! Какие чудесные сны видит человек,
засыпающий на его голубой дерюге! Каким уважением
пользуется каждый матрацевладелец!
Человек, лишенный матраца, жалок. Он не суще-
ствует. Он не платит налогов, не имеет жены, знакомые
не дают ему взаймы денег «до среды», шоферы такси
посылают ему вдогонку оскорбительные слова, де-
вушки смеются над ним: они не любят идеалистов.
Человек, лишенный матраца, большей частью пи-
шет стихи:
Под мягкий звон часов Буре приятно отдыхать в качалке.
Снежинки вьются на дворе, и, как мечты, летают галки.
Творит он за высокой конторкой телеграфа, задер-
живая деловых матрацевладельцев, пришедших отпра-
влять телеграммы.
Матрац ломает жизнь человеческую. В его обивке и
пружинах таится некая сила, притягательная и до сих
168
пор не исследованная. На призывный звон его пружин
стекаются люди и вещи. Приходит финагент и девушки.
Они хотят дружить с матрацевладельцами. Финагент
делает это в целях фискальных, преследующих госу-
дарственную пользу, а девушки — бескорыстно, пови-
нуясь законам природы.
Начинается цветение молодости. Финагент, со-
бравши налог, как пчела собирает весеннюю взятку,
с радостным гулом улетает в свой участковый улей.
А отхлынувших девушек заменяет жена и примус
«Ювель № 1».
Матрац ненасытен. Он требует жертвоприношений.
По ночам он издает звон падающего мяча. Ему нужна
этажерка. Ему нужен стол на глупых тумбах. Лязгая
пружинами, он требует занавесей, портьер и кухонной
посуды. Он толкает человека и говорит ему:
— Пойди! Купи рубель и скалку!
— Мне стыдно за тебя, человек, у тебя до сих пор
нет ковра!
— Работай! Я скоро принесу тебе детей! Тебе
нужны деньги на пеленки и колясочку.
Матрац все помнит и все делает по-своему.
Даже поэт не может избежать общей участи. Вот
он везет с рынка матрац, с ужасом прижимаясь к его
мягкому брюху.
— Я сломлю твое упорство, поэт! — говорит
матрац.— Тебе уже не надо будет бегать на телеграф
писать стихи. Да и вообще стоит ли их писать? Служи!
И сальдо будет всегда в твою пользу. Подумай о жене
и детях.
— У меня нет жены! — кричит поэт, отшатываясь
от пружинного учителя.
— Она будет. И я не поручусь, что это будет самая
красивая девушка на земле. Я не знаю даже, будет ли
она добра. Приготовься ко всему. У тебя родятся дети.
— Я не люблю детей!
— Ты полюбишь их!
— Вы пугаете меня, гражданин матрац!
— Молчи, дурак! Ты не знаешь всего! Ты еще возь-
мешь в Мосдреве кредит на мебель.
— Я убью тебя, матрац!
169
— Щенок! Если ты осмелишься это сделать, соседи
донесут на тебя в домоуправление.
Так каждое воскресенье, под радостный звон матра-
цев, циркулируют по Москве счастливцы.
Но не этим одним, конечно, замечательно москов-
ское воскресенье. Воскресенье — музейный день.
Есть в Москве особая категория людей. Она ничего
не понимает в живописи, не интересуется архитектурой
и не любит памятников старины. Эта категория посе-
щает музеи исключительно потому, что они располо-
жены в прекрасных зданиях. Эти люди бродят по осле-
пительным залам, завистливо рассматривают распис-
ные потолки, трогают руками то, что трогать воспре-
щено, и беспрерывно бормочут:
— Эх! Люди жили!
Им не важно, что стены расписаны французом
Пюви де Шаванном. Им важно узнать, сколько это
стоило бывшему владельцу особняка. Они подни-
маются по лестнице с мраморными изваяниями на
площадках и представляют себе, сколько лакеев
стояло здесь, сколько жалованья и чаевых получал
каждый лакей. На камине стоит фарфор, но они, не об-
ращая на него внимания, решают, что камин —штука
невыгодная: слишком много уходит дров. В столовой,
обшитой дубовой панелью, они не смотрят на замеча-
тельную резьбу. Их мучит одна мысль: что ел здесь
бывший хозяин-купец и сколько бы это стоило при те-
перешней дороговизне?
В любом музее можно найти таких людей. В то
время как экскурсии бодро маршируют от одного ше-
девра к другому, такой человек стоит посреди зала и,
не глядя ни на что, мычит тоскуя:
— Эх! Люди жили!
Лиза бежала по улице, проглатывая слезы. Мысли
подгоняли ее. Она думала о своей счастливой и бедной
жизни.
«Вот, если бы был еще стол и два стула, было бы
совсем хорошо. И примус в конце концов нужно за-
вести. Нужно как-то устроиться».
170
Она пошла медленнее, потому что внезапно вспо-
мнила о ссоре с Колей. Кроме того, ей очень хоте-
лось есть. Ненависть к мужу разгорелась в ней вне-
запно.
— Это просто безобразие! — сказала она вслух.
Есть захотелось еще сильней.
— Хорошо же, хорошо. Я сама знаю, что мне де-
лать.
И Лиза, краснея, купила у торговки бутерброд с
вареной колбасой. Как она ни была голодна, есть на
улице показалось неудобным. Как-никак, а она все-
таки была матрацевладелицей и тонко разбиралась в
жизни. Она оглянулась и вошла в подъезд двухэтаж-
ного особняка. Там, испытывая большое наслаждение,
она принялась за бутерброд. Колбаса была обольсти-
тельна. Большая экскурсия вошла в подъезд. Проходя
мимо стоявшей у стены Лизы, экскурсанты посматри-
вали на нее.
«Пусть видят!» — решила озлобленная Лиза.
Глава ХШ
МУЗЕЙ МЕБЕЛИ
Лиза вытерла платочком рот и смахнула с коф-
точки крошки. Ей стало веселее. Она стояла перед вы-
веской:
| МУЗЕЙ МЕБЕЛЬНОГО МАСТЕРСТВА |
Возвращаться домой было неудобно. Идти было не
к кому. В карманчике лежало двадцать копеек. И Лиза
решила начать самостоятельную жизнь с посещения
музея. Проверив наличность, Лиза пошла в вести-
бюль.
Там она сразу наткнулась на человека в подержан-
ной бороде, который, упершись тягостным взглядом в
малахитовую колонну, цедил сквозь усы:
171
— Богато жили люди!
Лиза с уважением посмотрела на колонну и про-
шла наверх.
В маленьких квадратных комнатах, с такими
низкими потолками, что каждый входящий туда
человек казался гигантом, Лиза бродила минут де-
сять.
Это были комнаты, обставленные павловским ампи-
ром, красным деревом и карельской березой — мебелью
строгой, чудесной и воинственной. Два квадратных
шкафа, стеклянные дверцы которых были крест-на-
крест пересечены копьями, стояли против письмен-
ного стола. Стол был безбрежен. Сесть за него было
все равно что сесть за Театральную площадь, причем
Большой театр с колоннадой и четверкой бронзовых
коняг, волокущих Аполлона на премьеру «Красного
мака», показался бы на столе чернильным прибором.
Так по крайней мере чудилось Лизе, воспитываемой
на морковке как некий кролик. По углам стояли кресла
с высокими спинками, верхушки которых были за-
гнуты на манер бараньих рогов. Солнце лежало на
персиковой обивке кресел.
В такое кресло хотелось сейчас же сесть, но сидеть
на нем воспрещалось.
Лиза мысленно сопоставила, как выглядело бы
кресло бесценного павловского ампира рядом с ее
матрацем в красную полоску. Выходило — ничего
себе. Она прочла на стене табличку с научным и идео-
логическим обоснованием павловского ампира и, огор-
чаясь тому, что у нее с Колей нет комнаты в этом
дворце, вышла в неожиданный коридор.
По левую руку от самого пола шли низенькие полу-
круглые окна. Сквозь них, под ногами, Лиза увидела
огромный белый двухсветный зал с колоннами. В зале
тож-е стояла мебель и блуждали посетители. Лиза
остановилась. Никогда еще она не видела зала у себя
под ногами.
Дивясь и млея, она долго смотрела вниз. Вдруг
она заметила,- что там от кресел к бюро переходят ее
сегодняшние знакомые—Бендер и его спутник, бри-
тоголовый представительный старик.
172
— Вот хорошо!—сказала Лиза.— Будет не так
скучно.
Она очень обрадовалась, побежала вниз и сразу же
заблудилась. Она попала в красную гостиную, в кото-
рой стояло предметов сорок. Это была ореховая ме-
бель на гнутых ножках. Из гостиной не было выхода.
Пришлось бежать назад через круглую комнату с верх-
ним светом, меблированную, казалось, только цве-
точными подушками.
Она бежала мимо парчовых кресел итальянского
Возрождения, мимо голландских шкафов, мимо боль-
шой готической кровати с балдахином на черных ви-
тых колоннах. Человек на этой постели казался бы не
больше ореха.
Наконец Лиза услышала гул экскурсантов, не-
внимательно слушавших руководителя, обличавшего
империалистические замыслы Екатерины II в связи
с любовью покойной императрицы к мебели стиля
Луи-Сез.
Это и был большой двухсветный зал с колоннами.
Лиза прошла в противоположный его конец, где знако-
мый ей товарищ Бендер жарко беседовал со своим бри-
тоголовым спутником.
Подходя, Лиза услышала звучный голос:
Мебель в стиле шик-модерн. Но это, кажется, не
то, что нам нужно.
— Да, но здесь, очевидно, есть еще и другие залы.
Нам необходимо систематически все осмотреть.
-- Здравствуйте,— сказала Лиза.
Оба повернулись и сразу сморщились.
— Здравствуйте, товарищ Бендер. Хорошо, что я
вас нашла. А то одной скучно. Давайте смотреть все
вместе.
Концессионеры переглянулись. Ипполит Матвеевич
приосанился, хотя ему было неприятно, что Лиза мо-
жет их задержать в важном деле поисков брильянто-
вой мебели.
>— Мы—типичные провинциалы,— сказал Бендер
нетерпеливо,— но как попали сюда вы, москвичка?
— Совершенно случайно. Я поссорилась с Колей.
— Вот как? — заметил Ипполит Матвеевич.
173
t— Ну, покинем этот зал, — сказал Остап.
— А я его еще не смотрела. Он такой краси-
венький.
— Начинается! — шепнул Остап на ухо Ипполиту
Матвеевичу. И, обращаясь к Лизе, добавил:—Смо-
треть здесь совершенно нечего. Упадочный стиль.
Эпоха Керенского.
— Тут где-то, мне говорили, есть мебель мастера
Гамбса,— сообщил Ипполит Матвеевич,— туда, пожа-
луй, отправимся.
Лиза согласилась и, взяв Воробьянинова под руку
(он казался ей удивительно милым представителем
науки), направилась к выходу. Несмотря на всю серьез-
ность положения и наступивший решительный момент
в поисках сокровищ, Бендер, идя позади парочки,
игриво смеялся. Его смешил предводитель команчей
в роли кавалера.
Лиза сильно стесняла концессионеров. В то время
как они одним взглядом определяли, что в комнате
нужной мебели нет, и невольно влеклись в следующую,
Лиза подолгу застревала в каждом отделе. Она прочи-
тывала вслух все печатные критики на мебель, отпу-
скала острые замечания насчет посетителей и подолгу
застаивалась у каждого экспоната. Невольно и совер-
шенно незаметно для себя она приспосабливала ви-
денную мебель к своей комнате и потребностям. Готи-
ческая кровать ей совсем не понравилась. Кровать
была слишком велика. Если бы даже Коле удалось
чудом получить комнату в три квадратных сажени, то
и тогда средневековое ложе не поместилось бы в ком-
нате. Однако Лиза долго обхаживала кровать, обме-
ривала шажками ее подлинную площадь. Лизе было
очень весело. Она не замечала кислых физиономий
своих спутников, рыцарские характеры которых не по-
зволяли им сломя голову броситься в комнату мас-
тера Гамбса.
— Потерпим,— шепнул Остап,— мебель не уйдет;
а вы, предводитель, не жмите девочку. Я ревную.
Воробьянинов самодовольно улыбнулся.
Залы тянулись медленно. Им не было конца. Л4е-
бель александровской эпохи была представлена много-
174
численными комплектами. Сравнительно небольшие ее
размеры привели Лизу в восторг.
— Смотрите, смотрите! — доверчиво кричала она,
хватая Воробьянинова за рукав.— Видите это бюро?
Оно чудно подошло бы к нашей комнате. Правда?
— Прелестная мебель! — гневно сказал Остап.—
Упадочная только.
— А здесь я уже была,— сказала Лиза, входя в
красную гостиную,— здесь, я думаю, останавливаться
не стоит.
К ее удивлению, равнодушные к мебели спутники
замерли у двери, как часовые.
— Что же вы стали? Пойдемте. Я уже устала.
— Подождите,— сказал Ипполит Матвеевич, осво-
бождаясь от ее руки,— одну минуточку.
Большая комната была перегружена мебелью.
Гамбсовские стулья расположились вдоль стены и во-
круг стола. Диван в углу тоже окружали стулья. Их
гнутые ножки и удобные спинки были захватывающе
знакомы Ипполиту Матвеевичу. Остап испытующе
смотрел на него. Ипполит Матвеевич стал красным.
— Вы устали, барышня,— сказал он Лизе,— при-
сядьте-ка сюда и отдохните, а мы с ним походим не-
много. Это, кажется, интересный зал.
Лизу усадили.
Концессионеры отошли к окну.
— Они? — спросил Остап.
— Как будто они. Нужно более тщательно осмо-
треть.
— Все стулья тут?
— Сейчас я посчитаю. Подождите, подождите...
Воробьянинов стал переводить глаза со стула на
стул.
— Позвольте, — сказал он наконец, — двадцать
стульев. Этого не может быть. Их ведь должно быть
всего десять.
— А вы присмотритесь хорошо. Может быть, это
не те стулья.
Они стали ходить между стульями.
— Ну? — торопил Остап.
— Сйинка как будто не такая, как у моих.
175
— Значит, не те?
— Не те.
— Напрасно я с вами связался, кажется.
Ипполит Матвеевич был совершенно подавлен.
—- Ладно,— сказал Остап,— заседание продол-
жается. Стул — не иголка. Найдется. Дайте ордера
сюда. Придется вступить в неприятный контакт с ад-
министрацией музея. Садитесь рядом с девочкой и си-
дите. Я сейчас приду.
— Чего это вы такой грустный? — говорила Лиза.—
Вы устали? .
Ипполит Матвеевич отделывался молчанием.
— У вас голова болит?
— Да, немножко. Заботы, знаете ли. Отсутствие
женской ласки сказывается на жизненном укладе.
Лиза сперва удивилась, а потом, посмотрев на сво-
его бритоголового собеседника, и на самом деле его
пожалела. Глаза у Воробьянинова были страдальче-
ские. Пенсне не скрывало резко обозначавшихся ме-
шочков. Быстрый переход от спокойной жизни дело-
производителя уездного загса к неудобному и хлопот-
ливому быту охотника за брильянтами и авантюриста
даром не дался. Ипполит Матвеевич сильно похудел,
и у него стала побаливать печень. Под суровым над-
зором Бендера Ипполит Матвеевич терял свою фи-
зиономию и быстро растворялся в могучем интел-
лекте сына турецко-подданного. Теперь, когда он на
минуту остался вдвоем с очаровательной граждан-
кой Калачовой, ему захотелось рассказать ей обо
всех горестях и волнениях, но он не посмел этого сде-
лать.
— Да,— сказал он, нежно глядя на собеседницу,—
такие дела. Как же вы поживаете, Елизавета...
— Петровна. А вас как зовут?
Обменялись именами-отчествами.
«Сказка любви дорогой»,— подумал Ипполит
Матвеевич, вглядываясь в простенькое лицо Лизы. Так
страстно, так неотвратимо захотелось старому предво-
дителю женской ласки, отсутствие которой тяжело ска-
зывается на жизненном укладе, что он немедленно
взял Лизину лапку в свои морщинистые руки и горячо
176
заговорил о Париже. Ему захотелось быть богатым,
расточительнЫхМ и неотразимым. Ему хотелось увле-
кать и под шум оркестров пить редереры с красоткой
из дамского оркестра в отдельном кабинете. О чем'
было говорить с этой девочкой, которая, безусловно,
ничего не знает ни о редерерах, ни о дамских оркест-
рах и которая по своей природе даже не может по-
стичь всей прелести этого жанра. А быть увлекатель-
ным так хотелось! И Ипполит Матвеевич обольщал
Лизу рассказами о Париже.
— Вы научный работник? —спросила Лиза.
— Да, некоторым образом,— ответил Ипполит
Матвеевич, чувствуя, что со времени знакомства с Бен-
дером он вновь приобрел не свойственное ему в послед-
ние годы нахальство.
— А сколько вам лет, простите за нескромность?
— К науке, которую я в настоящий момент пред-
ставляю, это не им.еет отношения.
Этим быстрым и метким ответом Лиза была по-
корена.
— Но все-таки? Тридцать? Сорок? Пятьдесят?
— Почти. Тридцать восемь.
— Ого! Вы выглядите значительно моложе.
Ипполит Матвеевич почувствовал себя счастливым.
— Когда вы доставите мне счастье увидеться с вами
снова? — спросил Ипполит Матвеевич в нос.
Лизе стало очень стыдно. Она заерзала в кресле
и затосковала.
— Куда это товарищ Бендер запропастился? — ска-
зала она тоненьким голосом.
— Так когда же? — спросил Воробьянинов нетер-
пеливо.— Когда и где мы увидимся?
— Ну, я не знаю. Когда хотите.
— Сегодня можно?
— Сегодня?
— Умоляю вас.
— Ну, хорошо. Пусть сегодня. Заходите к нам.
— Нет, давайте встретимся на воздухе. Теперь
такие погоды замечательные. Знаете стихи: «Это
май-баловник, это май-чародей веет свежим своим
опахалом».
12 И. Ильф, Е. Петров, т. /
177
— Это Жарова стихи?
— М-м... Кажется. Так сегодня? Где же?
— Какой вы странный! Где хотите. Хотите — у не-
сгораемого шкафа? Знаете? Когда стемнеет...
Едва Ипполит Матвеевич успел поцеловать Лизе
руку, что он сделал весьма торжественно, в три разде-
ления, как вернулся Остап. Остап был очень деловит.
— Простите, мадемуазель,— сказал он быстро,—
но мы с приятелем не сможем вас проводить. Откры-
лось небольшое, но очень важное дельце. Нам надо
срочно отправиться в одно место.
У Ипполита Матвеевича захватило дыханье.
— До свиданья, Елизавета Петровна,— сказал он
поспешно,— простите, простите, простите, но мы
страшно спешим.
И компаньоны убежали, оставив удивленную Лизу
в комнате, обильно обставленной гамбсовской мебелью.
— Если бы не я,— сказал Остап, когда они спу-
скались по лестнице,— ни черта бы не вышло. Моли-
тесь на меня! Молитесь, молитесь, не бойтесь, голова
не отвалится! Слушайте! Ваша мебель музейного зна-
чения не имеет. Ей место не в музее, а в казарме
штрафного батальона. Вы удовлетворены этой ситуа-
цией?
— Что за издевательство! — воскликнул Воробья-
нинов, начавший было освобождаться из-под ига могу-
чего интеллекта сы.на турецко-подданного.
— Молчание,— холодно сказал Остап,— вы не
знаете, что происходит. Если мы сейчас не захватим
нашу мебель — .кончено. Никогда нам ее не видать.
Только что я имел в конторе тяжелый разговорчик с
заведующим этой исторической свалкой.
— Ну, и что же? — закричал Ипполит Матвеевич.—
Что же сказал вам заведующий?
— Сказал все, что надо. Не волнуйтесь. «Ска-
жите,— спросил я его,— чем объяснить, что направлен-
ная вам по ордеру мебель из Старгорода не имеется в
наличности?» Спросил я это, конечно, любезно, в то-
варищеском порядке. «Какая это мебель? — спраши-
вает он.—У меня в музее таких фактов не наблю-
дается». Я ему сразу ордера подсунул. Он полез в
178
книги. Искал полчаса и наконец возвращается. Ну,
как вы себе представляете? Где эта мебель?
— Пропала? — пискнул Воробьянинов.
— Представьте себе, нет. Представьте себе, что в
таком кавардаке она уцелела. Как я вам уже говорил,
музейной ценности она не имеет. Ее свалили в склад,
и только вчера, заметьте себе, вчера, через семь лет
(она лежала на складе семь лет!), она была отправ-
лена в аукцион на продажу. Аукцион Главнауки.
И, если ее не купили вчера или сегодня утром, она
наша! Вы удовлетворены?
— Скорее! — закричал Ипполит Матвеевич.
— Извозчик! — завопил Остап.
Они сели не торгуясь.
— Молитесь на меня, молитесь! Не бойтесь, гоф-
маршал! Вино, женщины и карты нам обеспечены.
Тогда рассчитаемся и за голубой жилет.
В пассаж на Петровке, где помещается аукцион-
ный зал, концессионеры вбежали бодрые, как же-
ребцы.
В первой же комнате аукциона они увидели то, что
так долго искали. Все десять стульев Ипполита
Матвеевича стояли вдоль стенки на своих гнутых
ножках. Даже обивка на них не потемнела, не выго-
рела, не попортилась. Стулья были свежие и чистые,
как будто только что вышли из-под надзора рачитель-
ной Клавдии Ивановны.
— Они? — спросил Остап.
— Боже, боже,— твердил Ипполит Матвеевич,—
они, они. Они самые. На этот раз сомнений ни-
каких.
— На всякий случай проверим,— сказал Остап,
стараясь быть спокойным.
Он подошел к продавцу:
— Скажите, эти стулья, кажется, из мебельного
музея?
— Эти? Эти — да.
— А они продаются?,
— Продаются.
— Какая цена?
— Цены еще нет. Они у нас идут с аукциона.
12*
179
— Ага. Сегодня?
— Нет. Сегодня торг уже кончился. Завтра с пяти
часов.
— А сейчас они не продаются?
— Нет. Завтра, с пяти часов.
Так, сразу же, уйти от стульев было невозможно.
— Разрешите,— пролепетал Ипполит Матвеевич,—
осмотреть. Можно?
Концессионеры долго рассматривали стулья, сади-
лись на них, смотрели для приличия и другие вещи.
Воробьянинов сопел и все время подталкивал Остапа
локтем.
— Молитесь на меня! — шептал Остап.— Молитесь,
предводитель.
Ипполит Матвеевич был готов не только молиться
на Остапа, но даже целовать подметки его малиновых
штиблет.
— Завтра,— говорил он,— завтра, завтра, завтра.
Ему хотелось петь.
Глава XIX
БАЛЛОТИРОВКА ПО-ЕВРОПЕЙСКИ
В то время как друзья вели культурно-просвети-
тельный образ жизни, посещали музеи и делали
авансы девушкам, в Старгороде, на улице Плеханова,
двойная вдова Грицацуева, женщина толстая и сла-
бая, совещалась и конспирировала со своими сосед-
ками. Все скопом рассматривали оставленную Бенде-
ром записку и даже разглядывали ее на свет. Но во-
дяных знаков на ней не было, а если бы они и были,
то и тогда таинственные каракули великолепного
Остапа не стали бы более ясными.
Прошло три дня. Горизонт оставался чистым. Ни
Бендер, ни чайное ситечко, ни дутый браслетик, ни
стул не возвращались. Все эти одушевленные и неоду-
шевленные предметы пропали самым загадочным
образом.
180
Тогда вдова приняла радикальные меры. Она по-
шла в контору «Старгородской правды», и там ей
живо состряпали объявление:
умоляю
лиц, знающих местопребывание.
Ушел из дому т. Бендер, лет 25—30. Одет в
зеленый костюм, желтые ботинки и голубой
жилет. Брюнет.
. Указавш. прошу сообщ. за приличн. возна-
гражд. Ул. Плеханова, 15, Грицацуевой.
— Это ваш сын? — участливо осведомились в кон-
торе.
— Муж он мне! — ответила страдалица, закрывая
лицо платком.
— Ах, муж!
— Законный. А что?
— Да ничего: Вы бы в милицию все-таки обрати-
лись.
Вдова испугалась. Милиции она страшилась. Про-
вожаемая странными взглядами, вдова ушла.
Троекратно прозвучал призыв со страниц «Старго-
родской правды». Но молчала великая страна. Не
нашлось лиц, знающих местопребывание брюнета в
желтых ботинках. Никто не являлся за приличным
вознаграждением. Соседки судачили.
Чело вдовы омрачалось с каждым днем все
больше. И странное дело: муж мелькнул, как ракета,
утащив с собой в черное небо хороший стул и семей-
ное ситечко, а вдова все любила его. Кто может по-
нять сердце женщины, особенно вдовой?
К трамваю в Старгороде уже привыкли и сади-
лись в него безбоязненно. Кондуктора кричали све-
,жими голосами: «Местов нет», и все шло так, будто
трамвай заведен в городе еще при Владимире Крас-
ное Солнышко. Инвалиды всех групп, женщины с
детьми и Виктор Михайлович Полесов садились в
вагоны с передней площадки. На крик: «Получите би-
леты!»— Полесов важно говорил: «Годовой»,—
181
и оставался рядом с вагоновожатым. Годового билета
у него не было и не могло быть.
Пребывание Воробьянинова и великого комбина-
тора оставило в городе глубокий след.
Заговорщики тщательно хранили доверенную им
тайну. Молчал даже Виктор Михайлович, которого так
и подмывало выложить волнующие его секреты пер-
вому встречному. Однако, вспоминая могучие плечи
Остапа, Полесов крепился. Душу он отводил только
в разговорах с гадалкой.
— А как вы думаете, Елена Станиславовна,—
говорил он,— чем объяснить отсутствие наших руко-
водителей?
Елену Станиславовну это тоже весьма интересо-
вало, но она не имела никаких сведений.
— А не думаете ли вы, Елена Станиславовна,—
продолжал неугомонный слесарь,— что они выпол-
няют сейчас особое задание?
Гадалка была убеждена, что это именно так. Того
же мнения придерживался, видно, и попугай в крас-
ных подштанниках. Он смотрел на Полесова своим
круглым разумным глазом, как бы говоря: «Дай се*
мечек, и я тебе сейчас все расскажу. Виктор, ты бу-
дешь губернатором. Тебе будут подчинены все сле-
саря. А дворник дома № 5 так и останется дворни-
ком, возомнившим о себе хамом».
— А не думаете ли вы, Елена Станиславовна, что
нам нужно продолжать работу? Как-никак, нельзя
сидеть сложа руки!
Гадалка согласилась и заметила:
— А ведь Ипполит Матвеевич герой!
— Герой, Елена Станиславовна! Ясно. А этот бое-
вой офицер с ним? Деловой человек! Как хотите,
Елена Станиславовна, а дело так стоять не может.
Решительно не может.
И Полесов начал действовать. Он делал регуляр-
ные визиты всем членам тайного общества «Меча и
орала», особенно допекая осторожного владельца
«Одесской бубличной артели — «Московские баранки»,
гражданина Кислярского. При виде Полесова Кис-
лярский чернел. А слова о необходимости действо-
182.
вать доводили боязливого бараночника до умоисступ-
ления.
К концу недели все собрались у Елены Станисла-
вовны в комнате с попутаем. Полесов кипел.
— Ты, Виктор, не болбочи,— говорил ему рассуди-
тельный Дядьев,— чего ты целыми днями по городу
носишься?
— Надо действовать! — кричал Полесов.
Действовать надо, а вот кричать совершенно
не надо. Я, господа, вот как себе все это представ-
ляю. Раз Ипполит Матвеевич сказал —дело святое.
И, надо полагать, ждать нам осталось недолго. Как
все это будет происходить, нам и знать не надо: на то
военные люди есть. А мы часть гражданская — пред-
ставители городской интеллигенции и купечества. Нам
что важно? Быть готовыми. Есть у нас что-нибудь?
Центр у нас есть? Нету. Кто станет во главе города?
Никого нет. А это, господа, самое главное. Ан-
гличане, господа, с большевиками, кажется, больше
церемониться не будут. Это нам первый признак.
Все переменится, господа, и очень быстро. Уверяю
вас.
— Ну, в этом мы и не сомневаемся,— сказал Ча-
рушников, надуваясь.
— И прекрасно, что не сомневаетесь. Как ваше
мнение, господин Кислярский? И ваше, молодые
люди?
Никеша и Владя всем своим видом выразили уве-
ренность в быстрой перемене. А Кислярский, поняв-
ший со слов главы торговой фирмы «Быстроупак»,
что ему не придется принимать непосредственного
участия в вооруженных столкновениях, обрадованно
поддакнул.
— Что же нам сейчас делать? — нетерпеливо спро-
сил Виктор Михайлович.
— Погодите,— сказал Дядьев,— берите пример
со спутника господина Воробьянинова. Какая лов-
кость! Какая осторожность! Вы заметили, как он
быстро перевел дело на помощь беспризорным? Так
нужно действовать и нам. Мы только помогаем де-
тям. Итак, господа, наметим кандидатуры!
183
— Ипполита Матвеевича Воробьянинова мы пред-
лагаем в предводители дворянства! — воскликнули
молодые люди Никеша и Владя.
Чарушников снисходительно закашлялся.
— Куда там! Он не меньше чем министром будет.
А то и выше подымай — в диктаторы!
— Да что вы, господа,— сказал Дядьев,— пред-
водитель— дело десятое! О губернаторе нам надо
думать, а не о предводителе. Давайте начнем с губер-
натора. Я думаю...
— Господина Дядьева!— восторженно закричал
Полесов.— Кому же еще взять бразды над всей губер-
нией?
— Я очень польщен доверием...— начал Дядьев.
Но тут выступил внезапно покрасневший Чаруш-
ников.
— Этот вопрос, господа,—г сказал он с надсадой в
голосе,— следовало бы провентилировать.
На Дядьева он старался не смотреть.
Владелец «Быстроупака» гордо рассматривал свои
сапоги, на которые налипли деревянные стружки.
— Я не возражаю,— вымолвил он,— давайте про-
баллотируем. Закрытым голосованием или открытым?
— Нам по-советскому не надо,— обиженно ска-
зал Чарушников,— давайте голосовать по-честному,
по-европейски — закрыто.
Голосовали бумажками. За Дядьева было по-
дано четыре записки. За Чарушникова—две. Кто-то
воздержался. По лицу Кислярского было видно, что
это он. Ему не хотелось портить отношений с буду-
щим губернатором, кто бы он ни был.
Когда трепещущий Полесов огласил результаты
честной европейской баллотировки, в комнате воца-
рилось тягостное молчание. На Чарушникова стара-
лись не смотреть. Неудачливый кандидат в губерна-
торы сидел как оплеванный.
Елене Станиславовне было очень его жалко. Это
она голосовала за него.
Другой голос Чарушников, искушенный в избира-
тельных делах, подал за себя сам. Добрая Елена
Станиславовна тут же сказала:
184
— А городским головой я предлагаю выбрать все-
таки мосье Чарушникова.
— Почему же — все-таки? — проговорил велико-
душный губернатор.— Не все.-таки, а именно его и
никого другого. Общественная деятельность госпо-
дина Чарушникова нам хорошо известна.
— Просим, просим! — закричали все.
— Так считать избрание утвержденным?
Оплеванный Чарушников ожил и даже запроте-
стовал:
— Нет, нет, господа, я прошу пробаллотировать.
Городского голову даже скорее нужно баллотировать,
чем губернатора. Если уж, господа, вы хотите ока-
зать мне доверие, то, пожалуйста, очень прошу вас,
пробаллотируйте!
В пустую сахарницу посыпались бумажки.
— Шесть голосов — за,— сказал Полесов,— и один
воздержался.
— Поздравляю вас, господин голова! — сказал
Кислярский, по лицу которого было видно, что воз-
держался он и на этот раз.— Поздравляю вас!
Чарушников расцвел.
— Остается освежиться, ваше превосходитель-
ство,— сказал он Дядьеву.— Слетай-ка, Полесов, в
«Октябрь». Деньги есть?
Полесов сделал рукой таинственный жест и убе-
жал. Выборы на время прервали и продолжали их
уже за ужином.
Попечителем учебного округа наметили бывшего
директора дворянской гимназии, ныне букиниста,
Распопова. Его очень хвалили. Только Владя, выпив-
ший три рюмки водки, вдруг запротестовал:
— Его нельзя выбирать. Он мне на выпускном эк-
замене двойку по логике поставил.
На Владю набросились.
— В такой решительный час,— закричали ему,—
нельзя помышлять о собственном благе! Подумайте
об отечестве.
Владю так быстро сагитировали, что даже он сам
голосовал за своего мучителя. Распопов был избран
всеми голосами при одном воздержавшемся.
185
Кислярскому предложили пост председателя бир-
жевого комитета. Он против этого не возражал, но
при голосовании на всякий случай воздержался.
Перебирая знакомых и родственников, выбрали:
полицмейстера, заведующего пробирной палатой, ак-
цизного, податного и фабричного инспектора; запол-
нил^ вакансии окружного прокурора, председателя,
секретаря и членов суда; наметили председателей
земской и купеческой управы, попечительства о де-
тях и, наконец, мещанской управы. Елену Станисла-
вовну выбрали попечительницей обществ «Капля мо-
лока» и «Белый цветок». Никешу и Владю назначили,
за их молодостью, чиновниками для особых поруче-
ний при губернаторе.
— Паз-звольте! — воскликнул вдруг Чарушни-
ков.— Губернатору целых два чиновника! А мне?
— Городскому голове,—мягко сказал губерна-
тор,— чиновников для особых поручений не пола-
гается по штату.
— Ну, тогда секретаря.
Дядьев согласился. Оживилась и Елена Стани-
славовна.
— Нельзя ли, — сказала она, робея,— тут у меня
есть один молодой человек, очень милый и воспи-
танный мальчик. Сын мадам Черкесовой... Очень,
очень милый, очень способный... Он безработный сей-
час. На бирже труда состоит. У него есть даже билет.
Его обещали на днях устроить в союз... Не смо-
жете ли вы взять его к себе? Мать будет очень благо-
дарна.
— Пожалуй, можно будет,— милостиво сказал
Чарушников,— как вы смотрите на это, господа?
Ладно. В общем, я думаю, удастся.
— Что ж,— заметил Дядьев,— кажется, в общих
чертах... все? Все как будто?
— А я? — раздался вдруг тонкий, волнующийся
голос.
Все обернулись. В углу, возле попугая, стоял вко-
нец расстроенный Полесов. У Виктора Михайло-
вича на черных веках закипали слезы. Всем стало
очень совестно. Гости вспомнили вдруг, что пьют
Ж
водку Полесова и что он вообще один из главных
организаторов старгородского отделения «Меча и
орала».
Елена Станиславовна схватилась за виски и испу-
ганно вскрикнула.
— Виктор Михайлович!—застонали все.— Голуб-
чик! Милый! Ну, как вам не стыдно? Ну, чего вы
стали в углу? Идите сюда сейчас же!
Полесов приблизился. Он страдал. Он не ждал от
товарищей по мечу и оралу такой черствости.
Елена Станиславовна не вытерпела.
— Господа,— сказала она,— это ужасно! Как вы
могли-забыть дорогого всем нам Виктора Михайло-
вича?
Она поднялась и поцеловала слесаря-аристократа
в закопченный лоб.
— Неужели же, господа, Виктор Михайлович не
сможет быть достойным попечителем учебного округа
или полицмейстером?
— А, Виктор Михайлович? — спросил губерна-
тор.— Хотите быть попечителем?
— Ну, конечно же, он будет прекрасным, гуман-
ным попечителем! — поддержал городской голова,
глотая грибок и морщась.
— А Распо-опов? — обидчиво протянул Виктор
Михайлович.— Вы же уже назначили Распопова?
— Да, в самом деле, куда девать ^Распопова?
— В брандмейстеры, что ли?..
— В брандмейстеры? — заволновался вдруг Вик-
тор Михайлович.
Перед ним мгновенно возникли пожарные колес-
ницы, блеск огней, звуки труб и барабанная дробь.
Засверкали топоры, закачались факелы, земля раз-
верзлась, и вороные драконы понесли его на пожар
городского театра.
— Брандмейстером? Я хочу быть брандмейстером!
— Ну, вот и отлично! Поздравляю вас. Отныне вы
брандмейстер.
— За процветание пожарной дружины! — ирони-
чески сказал председатель биржевого комитета.
На Кислярского набросились все:
187
— Вы всегда были левым! Знаем вас!
— Господа, какой же я левый?
— Знаем, знаем!..
— Левый!
— Все евреи левые.
— Но, ей-богу, господа, этих шуток я не пони-
маю.
— Левый, левый, не скрывайте!
— Ночью спит и видит во сне Милюкова!
— Кадет! Кадет!
— Кадеты Финляндию продали,— замычал вдруг
Чарушников,— у японцев деньги брали! Армяшек раз-
водили.
Кислярский не вынес потока неосновательных об-
винений. Бледный, поблескивая глазками, председа-
тель биржевого комитета ухватился за спинку стула
и звенящим голосом сказал:
— Я всегда был октябристом и останусь им.
Стали разбираться в том, кто какой партии сочув-
ствует.
—‘Прежде всего, господа, демократия,— сказал
Чарушников,— наше городское самоуправление дол-
жно быть демократичным. Но без кадетишек. Они
нам довольно нагадили в семнадцатом году!
— Надеюсь,— ядовито заинтересовался губерна-
тор,— среди нас нет так называемых социал-демо-
кратов?
Левее октябристов, которых на заседании пред-
ставлял Кислярский, не было никого. Чарушников
объявил себя «центром». На крайнем правом фланге
стоял брандмейстер. Он был настолько правым, что
даже не знал, к какой партии принадлежит.
Заговорили о войне.
— Не сегодня-завтра,— сказал Дядьев.
— Будет война, будет.
— Советую запастись кое-чем, пока не поздно.
— Вы думаете? — встревожился Кислярский.
— А вы как полагаете? Вы думаете, что во время
войны можно будет что-нибудь достать? Сейчас же
мука с рынка долой! Серебряные монетки — как
сквозь землю, бумажечки пойдут всякие, почтовые
188
марки, имеющие хождение наравне, и всякая такая
штука.
— Война — дело решенное.
— Вы как знаете,— сказал Дядьев,— а я все сво-
бодные средства бросаю на закупку предметов первой
необходимости.
— А ваши дела с мануфактурой?
'— Мануфактура сама собой, а мука и сахар своим
порядком. Так что советую и вам. Советую настоя-
тельно.
Полесов усмехнулся.
— Как же большевики будут воевать? Чем? Чем
они будут воевать? Старыми винтовками? А воз-
душный флот? Мне один видный коммунист гово-
рил, что у них — ну, как вы думаете, сколько аэро-
планов?
— Штук двести!
— Двести? Не двести, а тридцать два! А у Фран-
ции восемьдесят тысяч боевых самолетов.
— Да-а... Довели большевики до ручки.
Разошлись за полночь.
Губернатор пошел провожать городского голову.
Оба шли преувеличенно ровно.
— Губернатор! — говорил Чарушников.— Какой
же ты губернатор, когда ты не генерал?
— Я штатским генералом буду, а тебе завидно?
Когда захочу, посажу тебя в тюремный замок. На-
сидишься у меня.
•— Меня нельзя посадить. Я баллотированный,
облеченный доверием.
— За баллотированного двух небаллотированных
дают.
— Па-апрашу со мной не острить! — закричал
вдруг Чарушников на всю улицу.
— Что же ты, дурак, кричишь? — спросил губерна-
тор.— Хочешь в милиции ночевать?
— Мне нельзя в милиции ночевать,— ответил го-
родской голова,— я советский служащий...
Сияла звезда. Ночь была волшебна. На Второй
Советской продолжался спор губернатора с город-
ским головой.
189
Глава XX
ОТ СЕВИЛЬИ ДО ГРЕНАДЫ
Позвольте, а где же отец Федор? Где стриженый
священник церкви Фрола и Лавра? Он, кажется^ соби-
рался пойти на Виноградную улицу, в дом № 34, к
гражданину Брунсу? Где же этот кладоискатель в
образе ангела и заклятый враг Ипполита Матвеевича
Воробьянинова, дежурящего ныне в темном кори-
доре у несгораемого шкафа?
Исчез отец Федор. Завертела его нелегкая. Гово-
рят, что видели его на станции Попасная, Донецких
дорог. Бежал он по перрону с чайником кипятку...
Взалкал отец Федор. Захотелось ему богатства.
Понесло его по России за гарнитуром генеральши
Поповой, в котором, надо признаться, ни черта нет.
Едет отец по России. Только письма жене пишет.
ПИСЬМО ОТЦА ФЕДОРА,
писанное им в Харькове, на вокзале,
своей мене в уездный город N
Голубушка моя, Катерина Александровна!
Весьма перед тобою виноват. Бросил тебя, бедную,
одну в такое время.
Должен тебе все рассказать. Ты меня поймешь и,
можно надеяться, согласишься.
Ни в какие живоцерковцы я, конечно, не пошел и
идти не думал, и боже меня от этого упаси.
Теперь читай внимательно. Мы скоро заживем
иначе. Помнишь, я тебе говорил про свечной заводик.
Будет он у нас, и еще кое-что, может быть, будет.
И не придется уже тебе самой обеды варить да еще
столовников держать. В Самару поедем и наймем
прислугу.
Тут дело такое, но ты его держи в большом се-
крете, никому, даже Марье Ивановне, не говори.
Я ищу клад. Помнишь покойную Клавдию Ивановну
190
Петухову, воробьяниновскую тещу? Перед смертью
Клавдия Ивановна открылась мне, что в ее доме, в
Старгороде, в одном из гостиных стульев (их всего
двенадцать) запрятаны ее брильянты.
Ты, Катенька, не подумай, что я вор какой-ни-
будь. Эти брильянты она завещала мне и велела их
стеречь от Ипполита Матвеевича, ее давнишнего му-
чителя.
Вот почему я тебя, бедную, бросил так неожи-
данно.
Ты уж меня не виновать.
Приехал я в Старгород, и представь себе — этот
старый женолюб тоже там очутился. Узнал как-то.
Видно, старуху перед смертью пытал. Ужасный чело-
век! И с ним ездит какой-то уголовный преступник,—
нанял себе бандита. Они на меня прямо набросились,
сжить со свету хотели. Да я не такой, мне пальца в
рот не клади, не дался.
Сперва я попал на ложный путь. Один стул только
нашел в воробьяниновском доме (там ныне богоугод-
ное заведение); несу я мою мебель к себе в номера
«Сорбонна», и вдруг из-за угла с рыканьем человек
на меня лезет, как лев, набросился и схватился за
стул. Чуть до драки не дошло. Осрамить меня хотели.
Потом я пригляделся, смотрю — Воробьянинов. По-
брился, представь себе, и голову оголил, аферист, по-
зорится на старости лет.
Разломали мы стул— ничего там нету. Это потом
я понял, что на ложный путь попал. А в то время
очень огорчался.
Стало мне обидно, и я этому развратнику всю
правду в лицо выложил.
«Какой, говорю, срам на старости лет, какая, го-
ворю, дикость в России теперь настала: чтобы пред-
водитель дворянства на священнослужителя, аки лев,
бросался и за беспартийность упрекал! Вы, говорю,
низкий человек, мучитель Клавдии Ивановны и охот-
ник за чужим добром, которое теперь государствен-
ное, а не его».
Стыдно ему стало, и он ушел от меня прочь, в
публичный дом, должно быть.
191
А я пошел к себе в номера «Сорбонна» и стал
обдумывать дальнейший план. И сообразил я то, что
дураку этому бритому никогда бы в голову не при-
шло: я решил найти человека, который распределял
реквизированную мебель. Представь себе, Катенька,
недаром я на юридическом факультете обучался —
пошло на пользу. Нашел я этого человека. На другой
же день нашел’ Варфоломеич — очень порядочный
старичок. Живет себе со старухой бабушкой, тяже-
лым трудом хлеб добывает. Он мне все документы
дал. Пришлось, правда, вознаградить за такую
услугу. Остался без денег (но об этом после). Оказа-
лось, что все двенадцать гостиных стульев из воробья-
ниновского дома попали к инженеру Брунсу, на Вино-
градную улицу, дом № 34. Заметь, что все стулья
попали к одному человеку, чего я никак не ожидал
(боялся, что стулья попадут в разные места). Я очень
этому обрадовался. Тут как раз в «Сорбонне» я снова
встретился с мерзавцем Воробьяниновым. Я хоро-
шенько отчитал его и его друга, бандита, не пожалел.
Я очень боялся, что они проведают мой секрет, и за-
таился в гостинице до тех пор, покуда они не съехали.
Брунс, оказывается, из Старгорода выехал в
1923 году в Харьков, куда его назначили служить. От
дворника я выведал, что он увез с собою всю мебель
и очень ее сохраняет. Человек он, говорят, степенный.
Сижу теперь в Харькове на вокзале и пишу вот по
какому случаю. Во-первых, очень тебя люблю и вспо-
минаю, а во-вторых, Брунса здесь уже нет. Но ты не
огорчайся. Брунс служит теперь в Ростове, в «Ново-
росцементе», как я узнал. Денег у меня на дорогу в
192
обрез. Выезжаю через час товаро-пассажирским.
А ты, моя добрая, зайди, пожалуйста, к зятю, возьми
у него пятьдесят рублей (он мне должен и обещался
отдать) и вышли в Ростов: главный почтамт, до вост-
ребования, Федору Иоанновичу Вострикову. Перевод,
в видах экономии, пошли почтой. Будет стоить три-
дцать копеек.
Что у нас слышно в городе? Что нового?
Приходила ли к тебе Кондратьевна? Отцу Ки-
риллу скажи, что скоро вернусь: мол, к умирающей
тетке в Воронеж поехал. Экономь средства. Обедает
ли еще Евстигнеев? Кланяйся ему от меня. Скажи,
что к тетке уехал.
Как погода? Здесь, в Харькове, совсем лето. Го-
род шумный —центр Украинской республики. После
провинции кажется, будто за границу попал.
Сделай: •
1) мою летнюю рясу в чистку отдай (лучше 3 р.
за чистку отдать, чем на новую тратиться), 2) здо-
ровье береги, 3) когда Гуленьке будешь писать, упо-
мяни невзначай, что я к тетке уехал в Воронеж.
Кланяйся всем от меня. Скажи, что скоро приеду.
Нежно целую, обнимаю и благословляю.
Твой муж Федя.
Нотабене: где-то теперь рыщет Воробьянинов?
Любовь сушит человека. Бык мычит от страсти.
Петух не находит себе места. Предводитель дворян-
ства теряет аппетит.
Бросив Остапа и студента Иванопуло в трактире.
Ипполит Матвеевич пробрался в розовый домик и за-
нял позицию у несгораемой кассы. Он слышал шум
отходящих в Кастилию поездов и плеск отплываю-
щих пароходов.
Гаснут дальней Альпухары
Золотистые края.
Сердце шаталось, как маятник. В ушах тикало.
На призывный звон гитары
Выйди, милая моя.
13 И. Ильф, Е. Петров, т. I 193
Тревога носилась по коридору. Ничто не могло
растопить холод несгораемого шкафа.
От СевильИ до Гренады
В тихом сумраке ночей...
В пеналах стонали граммофоны. Раздавался пче-
линый гул примусов.
Раздаются серенады,
Раздается звон мечей...
Словом, Ипполит Матвеевич был влюблен до край-
ности в Лизу Калачову.
Многие люди проходили по коридору мимо Иппо-
лита Матвеевича, но от них пахло табаком, или вод-
кой, или аптекой, или суточными щами. Во мраке ко-
ридора людей можно было различать только по за-
паху или тяжести шагов. Лиза не проходила. В этом
Ипполит Матвеевич был уверен. Она не курила, не
пила водки и не носила сапог, подбитых железными
дольками, йодом или головизной пахнуть от нее не
могло. От нее мог произойти только нежнейший за-
пах рисовой кашицы или вкусно изготовленного сена,
которым госпожа Нордман-Сёверова так долго кор-
* мила знаменитого художника Илью Репина.
Но вот послышались легкие, неуверенные шаги.
Кто-то шел по коридору, натыкаясь на его эластичные
стены и сладко бормоча.
— Это вы, Елизавета Петровна? — спросил Иппо-
лит Матвеевич зефирным голоском.
В ответ пробасили:
— Скажите, пожалуйста, где здесь живут Пфе-
феркорны? Тут в темноте ни черта не разберешь.
Ипполит Матвеевич испуганно замолчал. Иска-
тель Пфеферкорнов недоуменно подождал ответа и,
не дождавшись его, пополз дальше.
Только к девяти часам пришла Лиза. Они вышли
на улицу, под карамельно-зеленое вечернее небо.
— Где же мы будем гулять? — спросила Лиза.
Ипполит Матвеевич поглядел на ее белое светя-
щееся лицо и, вместо того чтобы прямо сказать:
«Я здесь, Инезилья, стою под окном»,— начал длинно
194
и нудно говорить о том, что давно не был в Москве и.
что Париж не в пример лучше Белокаменной, которая,
как ни крути, остается бессистемно распланирован-
ной большой деревней.
— Помню я Москву, Елизавета Петровна, не та-
кой. Сейчас во всем скаредность чувствуется. А мы
в свое время денег не жалели. «В жизни живем мы
только раз» — есть такая песенка.
Прошли через весь Пречистенский бульвар и вы-
шли на набережную, к храму Христа-спасителя.
За Москворецким мостом тянулись черно-бурые
лисьи хвосты. Электрические станции Могэса дымили,
как эскадра. Трамваи перекатывались через мосты.
По реке шли лодки. Грустно повествовала гармо-
ника.
Ухватившись за руку Ипполита Матвеевича, Лиза
рассказала ему обо всех своих огорчениях. Про ссору
с мужем, про трудную жизнь среди подслушивающих
соседей — бывших химиков — и об однообразии веге-
тарианского стола.
Ипполит Матвеевич слушал и соображал. Демоны
просыпались в нем. Мнился ему замечательный ужин.
Он пришел к заключению, что такую девушку нужно
чем-нибудь оглушить.
— Пойдемте в театр,— предложил Ипполит Матве-
евич.
— Лучше в кино,— сказала Лиза,— в кино де-
шевле.
— О! При чем тут деньги! Такая ночь, и вдруг ка-
кие-то деньги.
Совершенно разошедшиеся демоны, не торгуясь, по-
садили парочку на извозчика и повезли в кино «Арс».
Ипполит Матвеевич был великолепен. Он взял самые
дорогие билеты. Впрочем, до конца сеанса не дотер-
пели. Лиза привыкла сидеть на дешевых местах,
вблизи, и плохо видела из дорогого тридцать четвер-
того ряда.
В кармане Ипполита Матвеевича лежала половина
суммы, полученной концессионерами от старгородских
заговорщиков. Это были большие деньги для отвык-
шего от роскоши Воробьянинова. Теперь, взволно-
13*
195
ванный возможностью легкой любви, он собирался
ослепить Лизу широтою размаха. Для этого он считал
себя великолепно подготовленным. Он с гордостью
вспомнил, как легко покорил когда-то сердце прекрас-
ной Елены Боур. Привычка тратить деньги легко и пом
пезно была ему присуща. Воспитанностью и умением
вести разговор с любой дамой он славился в Старго-
роде. Ему показалось смешным затратить весь свой
старорежимный лоск на покорение маленькой совет-
ской девочки, которая ничего еще толком не видела и
не знала.
После недолгих уговоров Ипполит Матвеевич повез
Лизу в «Прагу», образцовую столовую МСПО — «луч-
шее место в Москве»,— как говорил ему Бендер.
«Прага» поразила Лизу обилием зеркал, света и
цветочных горшков. Лизе это было простительно: она
никогда еще не посещала больших образцово-показа-
тельных ресторанов. Но зеркальный зал совсем неожи-
данно поразил и Ипполита Матвеевича. Он отстал, за-
был ресторанный уклад. Теперь ему было положи-
тельно стыдно за свои баронские сапоги с квадрат-
ными носами, штучные довоенные брюки и лунный
жилет, осыпанный серебряной звездой.
Оба смутились и замерли на виду у всей довольно
разношерстной публики.
— Пройдемте туда, в угол,— предложил Воробья-
нинов, хотя у самой эстрады, где оркестр выпиливал
дежурное попурри из «Баядерки», были свободные
столики.
Чувствуя, что на нее все смотрят, Лиза быстро со-
гласилась. За нею смущенно последовал светский лев
и покоритель женщин Воробьянинов. Потертые брюки
светского льва свисали с худого зада мешочком. По-
коритель женщин сгорбился и, чтобы преодолеть сму-
щение, стал протирать пенсне.
Никто не подошел к столу. Этого Ипполит Матвее-
вич не ожидал. И он, вместо того чтобы галантно бе-
седовать со своей дамой, молчал, томился, несмело
стучал пепельницей по столу и бесконечно откашли-
вался. Лиза с любопытством смотрела по сторонам,
молчание становилось неестественным. Но Ипполит
196
Матвеевич не мог вымолвить ни слова. Он забыл, что
именно он всегда говорил в таких случаях.
— Будьте добры!—взывал он к пролетавшим
мимо работникам нарпита.
— Сию минуточку-с!— кричали .официанты на
ходу.
Наконец карточка была принесена. Ипполит
Матвеевич с чувством облегчения углубился в нее.
— Однако,— пробормотал он,— телячьи котлеты —
два двадцать пять, филе — два двадцать пять, водка —
пять рублей.
— За пять рублей большой графин-с,— сообщил
официант, нетерпеливо оглядываясь.
«Что со мной? — ужасался Ипполит Матвеевич.—
Я становлюсь смешон».
— Вот, пожалуйста,— сказал он Лизе с запоздалой
вежливостью,— не угодно ли выбрать? Что будете
есть?
Лизе было совестно. Она видела, как гордо смотрел
официант на ее спутника, и понимала, что он делает
что-то не то.
— Я совсем не хочу есть,— сказала она дрогнув-
шим голосом.— Или вот что... Скажите, товарищ, нет
ли у вас чего-нибудь вегетарианского?
Официант стал топтаться, как конь.
— Вегетарианского не держим-с. Разве омлет с
ветчиной?
— Тогда вот что,— сказал Ипполит Матвеевич, ре-
шившись,— дайте нам сосисок. Вы ведь будете есть
сосиски, Елизавета Петровна?
— Буду.
— Так вот. Сосиски. Вот эти, по рублю двадцать
пять. И бутылку водки.
— В графинчике будет.
— Тогда — большой графин.
Работник нарпита посмотрел на беззащитную Лизу
прозрачными глазами.
— Водку чем будете закусывать? Икры свежей?
Семги? Расстегайчиков?
В Ипполите Матвеевиче продолжал бушевать де-
лопроизводитель загса.
197
— Не надо,— с неприятной грубостью сказал он.—
Почем у вас огурцы соленые? Ну, хорошо, дайте два.
Официант убежал, и за столиком снова водвори-
лось молчание. Первой заговорила Лиза:
* Я здесь никогда не была. Здесь очень мило.
— Да-а,— протянул Ипполит Матвеевич, высчиты-
вая стоимость заказанного.
«Ничего,— думал он,— выпью водки — разойдусь.
А то, в самом деле, неловко как-то».
Но когда выпил водки и закусил огурцом, то не ра-
зошелся, а помрачнел еще больше. Лиза не пила. На-
тянутость не исчезла. А тут еще к столику подошел
человек и, ласкательно глядя на Лизу, предложил
купить цветы.
Ипполит Матвеевич притворился, что не замечает
усатого цветочника, но тот не уходил. Говорить при
нем любезности было совершенно невозможно.
На время выручила концертная программа. На
эстраду вышел сдобный мужчина в визитке и лако-
вых туфлях.
— Ну, вот мы снова увиделись с вами,— развязно
сказал он в публику.— Следующим номером нашей
консертной пррогрраммы выступит мировая исполни-
тельница русских народных песен, хорошо известная
в Марьиной Роще, Варвара Ивановна Годлевская.
Варвара Ивановна! Пожалуйте!
Ипполит Матвеевич пил водку и молчал. Так как
Лиза не пила и все время порывалась уйти домой,
надо было спешить, чтобы выпить весь графин.
Когда на сцену вышел куплетист в рубчатой бар-
хатной толстовке, сменивший певицу, известную в
Марьиной Роще, и запел:
Ходите,
Вы всюду бродите,
Как будто ваш аппендицит
От хождения будет сыт,
Ходите,
Та-ра-ра-ра,—
Ипполит Матвеевич уже порядочно захмелел и, вме-
сте со всеми посетителями образцовой столовой, ко-
торых он еще полчаса тому назад считал грубиянами
198
н скаредными советскими бандитами, захлопал в такт
ладошами и стал подпевать:
Ходите,
Та-ра-ра-ра...
Он часто вскакивал и, не извинившись, уходил в
уборную. Соседние столики его уже называли дядей
и приваживали к себе на бокал пива. Но он не шел.
Он стал вдруг гордым и подозрительным. Лиза реши-
тельно встала из-за стола:
— Я пойду. А вы оставайтесь. Я сама дойду.
— Нет, зачем же? Как дворянин, не могу допу-
стить! Сеньор! Счет! Ха-мы!..
На счет Ипполит Матвеевич смотрел долго, раска-
чиваясь на стуле.
— Девять рублей двадцать копеек? — бормотал
он.— Может быть, вам еще дать ключ от квартиры, где
деньги лежат?
Кончилось тем, что Ипполита Матвеевича свели
вниз, бережно держа под руки. Лиза не могла убе-
жать, потому что номерок от гардероба был у велико-
светского льва.
В первом же переулке Ипполит Матвеевич нава-
лился на Лизу плечом и стал хватать ее руками. Лиза
молча отдиралась.
— Слушайте! — говорила она.— Слушайте! Слу-
шайте!
— Поедем в номера! — убеждал Воробьянинов.
Лиза с силой высвободилась и, не примериваясь,
ударила покорителя женщин кулачком в нос. Сейчас
же свалилось пенсне с золотой дужкой и, попав под
квадратный носок баройских сапог, с хрустом раскро-
шилось.
Ночной зефир
Струит эфир...
Лиза, захлебываясь слезами, побежала па Сере-
бряному переулку к себе домой.
Шумит,
Бежит
Гвадалквивир.
L99
Ослепленный Ипполит Матвеевич мелко затрусил
в противоположную сторону, крича:
— Держи вора!
Потом он долго плакал и, еще плача, купил у ста-
рушки все ее баранки вместе с корзиной. Он вышел нг1
Смоленский рынок, пустой и темный, и долго расха-
живал там взад и вперед, разбрасывая баранки, как
сеятель бросает семена. При этом он немузыкально
кричал:
Ходите,
Вы всюду бродите,
Та-ра-ра-ра...
Затем Ипполит Матвеевич подружился с лихачом,
раскрыл ему всю душу и сбивчиво рассказал про
брильянты.
— Веселый барин! — воскликнул извозчик.
Ипполит Матвеевич действительно развеселился.
Как видно, его веселье носило несколько предосуди-
тельный характер, потому что часам к одиннадцати
утра он проснулся в отделении милиции. Из двухсот
200
рублей, которыми он так позорно начал ночь наслаж-
дений и утех, при нем оставалось только двенадцать.
Ему казалось, что он умирает. Болел позвоночник,
ныла печень, а на голову, он чувствовал, ему надели
свинцовый котелок. Но ужаснее всего было то, что он
решительно не помнил, где и как он мог истратить та-
кие большие деньги. По дороге домой пришлось зайти
к оптику и вставить в оправу пенсне новые стекла.
Остап долго, с удивлением, рассматривал измоча-
ленную фигуру Ипполита Матвеевича, но ничего не
сказал. Он был холоден и готов к борьбе.
Глава XXI
ЭКЗЕКУЦИЯ
Аукционный торг открывался в пять часов. Доступ
граждан для обозрения вещей начинался с четырех.
Друзья явились в три и целый час рассматривали ма-
шиностроительную выставку, помещавшуюся тут же
рядом.
— Похоже на то,— сказал Остап,— что уже за-
втра мы сможем, при наличии доброй воли, купить
этот паровозик. Жалко, что цена не проставлена. При-
ятно все-таки иметь собственный паровоз.
Ипполит Матвеевич маялся. Только стулья могли
его утешить.
От них он отошел лишь в ту минуту, когда на ка-
федру взобрался аукционист в клетчатых брюках
«столетье» и бороде, ниспадавшей на толстовку рус-
ского коверкота.
Концессионеры заняли места в четвертом ряду
справа. Ипполит Матвеевич начал сильно волноваться.
Ему казалось, что стулья будут продаваться сейчас
же. Но они стояли сорок третьим номером, и в про-
дажу поступала сначала обычная аукционная гиль и
дичь: разрозненные гербовые сервизы, соусник, сере-
бряный подстаканник, пейзаж художника Петунина,
201
бисерный ридикюль, совершенно новая горелка от при-
муса, бюстик Наполеона, полотняные бюстгальтеры,
гобелен «Охотник, стреляющий диких уток» и прочая
галиматья.
Приходилось терпеть и ждать. Ждать было очень
трудно: все стулья налицо; цель была близка, ее мож-
но было достать рукой..
«А большой бы Здесь начался переполох,— поду-
мал Остап, оглядывая аукционную публику,— если бы
они узнали, какой огурчик будет сегодня продаваться
под видом этих стульев».
— Фигура, изображающая правосудие! — провоз-
гласил аукционист.— Бронзовая. В полном порядке.
Пять рублей. Кто больше? Шесть с полтиной, справа,
в конце — семь. Восемь рублей в первом ряду, прямо.
Второй раз, восемь рублей, прямо. Третий раз, в пер-
вом ряду, прямо.
К гражданину из первого ряда сейчас же поне-
слась девица с квитанцией для получения денег.
Стучал молоточек аукциониста. Продавались пе-
пельницы из дворца, стекло баккара, пудреница фар-
форовая.
Время тянулось мучительно.
— Бронзовый бюстик Александра Третьего. Может
служить пресс-папье. Больше, кажется, ни на что не
годен. Идет с предложенной цены бюстик Александра
Третьего.
В публике засмеялись.
Купите, предводитель,— съязвил Остап,— вы,
кажется, любите.
Ипполит Матвеевич не отводил глаз от стульев и
молчал.
— Нет желающих? Снимается с торга бронзовый
бюстик Александра Третьего. Фигура, изображающая
правосудие. Кажется, парная к только что купленной.
Василий, покажите публике «Правосудие». Пять руб-
лей. Кто больше?
В первом ряду прямо послышалось сопенье. Как
видно, гражданину хотелось иметь «Правосудие» в
полном составе.
— Пять рублей — бронзовое «Правосудие»!
202
— Шесть! — четко сказал гражданин.
— Шесть рублей прямо. Семь. Девять рублей, в
конце справа.
— Девять с полтиной,— тихо сказал любитель
«Правосудия», поднимая руку.
— С полтиной, прямо. Второй раз, с полтиной,
прямо. Третий раз, с полтиной.
Молоточек опустился. На гражданина из первого
ряда налетела барышня.
Он уплатил и поплелся в другую комнату получать
свою бронзу.
— Десять стульев из дворца! — сказал вдруг аук-
ционист.
— Почему из дворца? — тихо ахнул Ипполит
Матвеевич.
Остап рассердился:
— Да идите вы к черту! Слушайте и не рыпайтесь!
— Десять стульев из дворца. Ореховые. Эпохи
Александра Второго. В полном порядке. Работы ме-
бельной мастерской Гамбса. Василий, подайте один
стул под рефлектор.
Василий так грубо потащил стул, что Ипполит
Матвеевич привскочил.
— Да сядьте вы, идиот проклятый, навязался на
мою голову! — зашипел Остап.— Сядьте, я вам говорю!
У Ипполита Матвеевича заходила нижняя че-
люсть. Остап сделал стойку. Глаза его посветлели.
— Десять стульев ореховых. Восемьдесят рублей.
Зал оживился. Продавалась вещь, нужная в хо-
зяйстве. Одна за другой выскакивали руки. Остап был
спокоен.
— Чего же вы не торгуетесь? — набросился на него
Воробьянинов.
— Пошел вон,— ответил Остап, стиснув зубы.
— Сто двадцать рублей, позади. Сто тридцать
пять, там же. Сто сорок.
Остап спокойно повернулся спиной к кафедре и
с усмешкой стал рассматривать своих конкурентов.
Был разгар аукциона. Свободных мест уже не
было. Как раз позади Остапа дама, переговорив с
мужем, польстилась на стулья («Чудные полукресла!
203
Дивная работа! Саня! Из дворца же!») и подняла
руку.
— Сто сорок пять, в пятом ряду справа. Раз.
Зал потух. Слишком дорого.
— Сто сорок пять. Два.
Остап равнодушно рассматривал лепной карниз.
Ипполит Матвеевич сидел, опустив голову, и вздра-
гивал.
— Сто сорок пять. Три.
Но, прежде чем черный лакированный молоточек
ударился о фанерную кафедру, Остап повернулся, вы-
бросил вверх руку и негромко сказал:
— Двести.
Все головы повернулись в сторону концессионеров.
Фуражки, кепки, картузы и шляпы пришли в движе-
ние. Аукционист поднял скучающее лицо и посмотрел
на Остапа.
— Двести, раз,— сказал он,— двести, в четвертом
ряду справа, два. Нет больше желающих торговаться?
Двести рублей, гарнитур ореховый дворцовый из де-
сяти предметов. Двести рублей — три, в четвертом
ряду справа.
Рука с молоточком повисла над кафедрой.
— Мама! — сказал Ипполит Матвеевич громко.
Остап, розовый и спокойный, улыбался. Молоточек
упал, издавая небесный звук.
— Продано,—сказал аукционист.— Барышня! В
четвертом ряду справа.
— Ну, председатель, эффектно? — спросил Ос-
тап.— Что бы, интересно знать, вы делали без техни-
ческого руководителя?
Ипполит Матвеевич счастливо ухнул. К ним рысью
приближалась барышня.
— Вы купили стулья?
— Мы! — воскликнул долго сдерживавшийся Ип-
полит Матвеевич.— Мы, мы. Когда их можно будет
взять?
— А когда хотите. Хоть сейчас!
Мотив «Ходите, вы всюду бродите» бешено запры-
гал в голове Ипполита Матвеевича. «Наши стулья,
наши, наши, наши!» Об этом кричал весь его орга-
204
низм. «Наши!» — кричала печень. «Наши!» — подтвер-
ждала слепая кишка.
Он так обрадовался, что у него в самых неожи-
данных местах объявились пульсы. Все это вибриро-
вало, раскачивалось и трещало под напором неслы-
ханного счастья. Стал виден поезд, приближающийся
к Сен-Готарду. На открытой площадке последнего ва-
гона стоял Ипполит Матвеевич Воробьянинов в белых
брюках и курил сигару. Эдельвейсы тихо падали на
его голову, снова украшенную блестящей алюминие-
вой сединой. Он катил в Эдем.
— А почему же двести тридцать, а не двести? —
услышал Ипполит Матвеевич.
Это говорил Остап, вертя в руках квитанцию.
— Включается пятнадцать процентов комиссион-
ного сбора,— ответила барышня.
— Ну, что же делать! Берите!
Остап вытащил бумажник, отсчитал двести рублей
и повернулся к главному директору предприятия:
— Гоните тридцать рублей, дражайший, да пожи-
вее: не видите — дамочка ждет. Ну?
Ипполит Матвеевич не сделал ни малейшей по-
пытки достать деньги.
— Ну? Что же вы на меня смотрите, как солдат
на вошь? Обалдели от счастья?
— У меня нет денег,— пробормотал наконец Ип-
полит Матвеевич.
— У кого нет? — спросил Остап очень тихо.
— У меня.
— А двести рублей?!
— Я... м-м-м... п-потерял.
Остап посмотрел на Воробьянинова, быстро оце-
нил помятость его лица, зелень щек и раздувшиеся
мешки под глазами.
— Дайте деньги! — прошептал он с ненавистью.—
Старая сволочь!
— Так вы будете платить? — спросила барышня.
— Одну минуточку,— сказал Остап, чарующе
улыбаясь,— маленькая заминка.
- Была еще маленькая надежда. Можно было уго-
ворить подождать с деньгами.
205
Тут очнувшийся Ипполит Матвеевич, разбрызгивая
слюну, ворвался в разговор.
— Позвольте! — завопил он.— Почему комиссион-
ный сбор? Мы ничего не знаем о таком сборе! Надо
предупреждать. Я отказываюсь платить эти тридцать
рублей.
— Хорошо,— сказала барышня кротко,— я сейчас
все устрою.
Взяв квитанцию, она унеслась к аукционисту и ска-
зала ему несколько слов. Аукционист сейчас же под-
нялся. Борода его сверкала под светом сильных элек-
трических ламп.
— По правилам аукционного торга,— звонко за-
явил он,— лицо, отказывающееся уплатить полную
сумму за купленный им предмет, должно покинуть
зал. Торг на стулья отменяется.
Изумленные друзья сидели недвижимо.
— Папрашу вас! — сказал аукционист.
Эффект был велик. В публике злобно смеялись.
Остап все-таки не вставал. Таких ударов он не испы-
тывал давно.
— Па-апра-ашу вас!
Аукционист пел голосом, не допускающим возра-
жений.
Смех в зале усилился.
И они ушли. Мало кто уходил из аукционного
зала с таким горьким чувством. Первым шел Воробья-
нинов. Согнув прямые костистые плечи, в укоротив-
шемся пиджачке и глупых баронских сапогах, он шел,
как журавль, чувствуя за собой теплый, дружествен-
ный взгляд великого комбинатора.
Концессионеры остановились в комнате, соседней
с аукционным залом. Теперь они могли смотреть на
торжище только через стеклянную дверь. Путь туда
был уже прегражден. Остап дружественно молчал.
— Возмутительные порядки,— трусливо забормо-
тал Ипполит Матвеевич,— форменное безобразие!
В милицию на них нужно жаловаться.
Остап молчал.
— Нет, действительно это ч-черт знает что та-
кое! — продолжал горячиться Воробьянинов.— Дерут
206
с трудящихся втридорога. Ей-богу!.. За какие-то по-
держанные десять стульев двести тридцать рублей.
С ума сойти.
— Да,— деревянно сказал Остап.
— Правда? — переспросил Воробьянинов.— Сума
сойти можно!
— Можно.
Остап подошел к Воробьянинову вплотную и, ог-
лянувшись по сторонам, дал предводителю короткий,
сильный и незаметный для постороннего глаза удар в
бок.
— Вот тебе милиция! Вот тебе дороговизна стуль-
ев для трудящихся всех стран! Вот тебе ночные про-
гулки по девочкам! Вот тебе седина в бороду! Вот тебе
бес в ребро!
Ипполит Матвеевич за все время экзекуции не из-
дал ни звука.
Со стороны могло показаться, что почтительный
сын разговаривает с отцом, только отец слишком ожи-
вленно трясет головой.
— Ну, теперь пошел вон!
Остап повернулся спиной к директору предприятия
и стал смотреть в аукционный зал. Через минуту он
оглянулся.
Ипполит Матвеевич все еще стоял позади, сложив
руки по швам.
— Ах, вы еще здесь, душа общества? Пошел! Ну?
— Това-арищ Бендер,— взмолился Воробьяни-
нов.— Товарищ Бендер!
— Иди! Иди! И к Иванопуло не приходи! Выгоню!
— Това-арищ Бендер!
Остап больше не оборачивался. В зале произошло
нечто, так сильно заинтересовавшее Бендера, что он
приотворил дверь и стал прислушиваться.
— Все пропало!—пробормотал он.
— Что пропало?— угодливо спросил Воробьянинов.
— Стулья отдельно продают, вот что. Может быть,
желаете приобрести? Пожалуйста. Я вас не держу.
Только сомневаюсь, чтобы вас пустили. Да и денег у
вас, кажется, не густо.
В это время в аукционном зале происходило сле-
207
дующее: аукционист, почувствовавший, что выколо-
тить из публики двести рублей сразу не удастся
(слишком крупная сумма для мелюзги, оставшейся в
зале), решил получить эти двести рублей по кускам.
Стулья снова поступили в торг, но уже по частям.
— Четыре стула из дворца. Ореховые. Мягкие. Ра-
боты Гамбса. Тридцать рублей. Кто больше?
К Остапу быстро вернулись его решительность и
хладнокровие.
— Ну, вы, дамский любимец, стойте здесь и никуда
не выходите. Я через пять минут приду. А вы тут смот-
рите кто и что. Чтоб ни один стул не ушел.
В голове Бендера сразу созрел план, единственно
возможный при таких тяжелых условиях, в которых
они очутились.
Он выбежал на Петровку, направился к ближай-
шему асфальтовому чану и вступил в деловой разговор
с беспризорными.
Он, как и обещал, вернулся к Ипполиту Матве-
евичу через пять минут. Беспризорные стояли наготове
у входа в аукцион.
— Продают, продают,— зашептал Ипполит Матве-
евич,— четыре и два уже продали.
— Это вы удружили,— сказал Остап,— радуйтесь.
В руках все было, понимаете — в руках. Можете вы
это понять?
В зале раздавался скрипучий голос, дарованный
природой одним только аукционистам, крупье и сте-
кольщикам:
— С полтиной, налево. Три. Еще один стул из
дворца. Ореховый. В полной исправности. С полтиной,
прямо. Раз — с полтиной, прямо.
Три стула были проданы поодиночке. Аукционист
объявил к продаже последний стул. Злость душила
Остапа. Он снова набросился на Воробьянинова.
Оскорбительные замечания его были полны горечи.
Кто знает, до,чего дошел бы Остап в своих сатириче-
ских упражнениях, если бы его не прервал быстро по-
дошедший мужчина в костюме лодзинских коричневых
цветов. Он размахивал пухлыми руками, наклонялся,
прыгал и отскакивал, словно играл в теннис.
208
— А скажите,— поспешно спросил он Остапа,—
здесь в самом деле аукцион? Да? Аукцион? И здесь
в самом деле продаются вещи? Замечательно!
Незнакомец отпрыгнул, и лицо его озарилось мно-
жеством улыбок.
— Вот здесь действительно продают вещи? И в
самом деле можно дешево купить? Высокий класс!
Очень, очень! Ах!..
Незнакомец, виляя толстенькими бедрами, пронесся
в зал мимо ошеломленных концессионеров и так
быстро купил последний стул, что Воробьянинов
только крякнул. Незнакомец с квитанцией в руках
подбежал к прилавку выдачи.
— А скажите, стул можно сейчас взять? Замеча-
тельно!.. Ах!.. Ах!..
Беспрерывно блея и все время находясь в движении,
незнакомец погрузил стул на извозчика и укатил. По
его следам бежал беспризорный.
Мало-помалу разошлись и разъехались все новые
собственники стульев. За ними мчались несовершенно-
летние агенты Остапа. Ушел и он сам. Ипполит
Матвеевич боязливо следовал позади. Сегодняшний
день казался ему сном. Все произошло быстро и
совсем не так, как ожидалось.
На Сивцевом Вражке рояли, мандолины и гармо-
ники праздновали весну. Окна были распахнуты. Цвет-
ники в глиняных горшочках заполняли подоконники.
Толстый человек, с раскрытой волосатой грудью, в
подтяжках, стоял у окна и страстно пел. Вдоль стены
медленно пробирался кот. В продуктовых палатках
пылали керосиновые лампочки.
У розового домика прогуливался Коля. Увидев
Остапа, шедшего впереди, он вежливо с ним раскла-
нялся и подошел к Воробьянинову. Ипполит Матвее-
вич сердечно его приветствовал. Коля, однако, не стал
терять времени.
— Добрый вечер,— решительно сказал он и, не в
силах сдержаться, ударил Ипполита Матвеевича в ухо.
Одновременно с этим Коля произнес довольно пош-
лую, по мнению наблюдавшего за этой сценой Остапа,
фразу:
14 И. Ильф, Е, Петров, т. I 209
— Так будет со всеми.,— сказал Коля детским го-
лосом,— кто покусится...
На что именно покусится, Коля не договорил. Он
поднялся на носках и, закрыв глаза, хлопнул Воробья-
нинова по щеке.
Ипполит Матвеевич приподнял локоть, но не по-
смел даже пикнуть.
— Правильно,— приговаривал Остап,— а теперь по
шее. Два раза. Так. Ничего не поделаешь. Иногда
яйцам приходится учить зарвавшуюся курицу... Еще
разок... Так. Не стесняйтесь. По голове больше не
бейте. Это самое слабое его место.
Если бы старгородские заговорщики видели гиган-
та мысли и отца русской демократии в эту критическую
для него минуту, то, надо думать, тайный союз
«Меча и орала» прекратил бы свое существование.
— Ну, кажется, хватит,— сказал Коля, пряча руку
в карман.
— Еще один разик,— умолял Остап.
— Ну его к черту! Будет знать другой раз!
Коля ушел. Остап поднялся к Иванопуло и посмот-
рел вниз. Ипполит Матвеевич стоял наискось от дома,
прислонясь к чугунной посольской ограде.
— Гражданин Михельсон! — крикнул Остап.—
Конрад Карлович! Войдите в помещение! Я разрешаю!
210
В комнату Ипполит Матвеевич вошел уже слегка
оживший.
— Неслыханная наглость! — сказал он гневно.—
Я еле сдержал себя.
— Ай-яй-яй,— посочувствовал Остап,— какая те-
перь молодежь пошла! Ужасная молодежь! Пресле-
дует чужих жен! Растрачивает чужие деньги... Полная
упадочность! А скажите, когда бьют по голове, в са-
мом деле больно?
— Я его вызову на дуэль!
— Чудно! Могу вам отрекомендовать моего хоро-
шего знакомого. Знает дуэльный кодекс наизусть и
обладает двумя вениками, вполне пригодными для
борьбы не на жизнь, а на смерть. В секунданты можно
взять Иванопуло и соседа справа. Он — бывший почет-
ный гражданин города Кологрива и до сих пор
кичится этим титулом. А можно устроить дуэль на мя-
сорубках— это элегантнее. Каждое ранение безу-
словно смертельно. Пораженный противник механи-
чески превращается в котлету. Вас это устраивает,
предводитель?
В это время с улицы донесся свист, и Остап отпра-
вился получать агентурные сведения от беспризорных.
Беспризорные отлично справились с возложенным
на них поручением. Четыре стула попали в театр Ко-
14
211
лумба. Беспризорный подробно рассказал, как эти
стулья везли на тачке, как их выгрузили и втащили
в здание через артистический ход. Местоположение
театра Остапу было хорошо известно.
Два, стула увезла на извозчике, как сказал другой
юный следопыт, «шикарная чмара». Мальчишка, как
видно, большими способностями не отличался. Пере-
улок, в который привезли стулья,— Варсонофьев-
ский,— он знал, помнил даже, что номер квартиры сем-
надцатый, но номер дома никак не мог вспомнить.
— Очень шибко бежал,— сказал беспризорный,—
из головы выскочило.
— Не получишь денег,— заявил наниматель.
— Дя-адя!.. Да я тебе покажу.
— Хорошо! Оставайся. Пойдем вместе.
Блеющий гражданин жил, оказывается, на Садо-
вой-Спасской. Точный адрес его Остап записал в 'блок-
нот.
Восьмой стул поехал в Дом народов. Мальчиш-
ка, преследовавший этот стул, оказался пронырой,.
Преодолевая заграждения в виде комендатуры и
многочисленных курьеров, он проник в дом и
убедился, что стул был куплен завхозом редакции
«Станка».
Двух мальчишек еще не было. Они прибежали
почти одновременно, запыхавшиеся и утомленные.
— Казарменный переулок, у Чистых Прудов.
— Номер?
— Девять. И квартира девять. Там татары рядом
живут. Во дворе. Я ему и стул донес. Пешком шли.
Последний гонец принес печальные вести. Сперва
все было хорошо, но потом все стало плохо. Покупа-
тель вошел со стулом в товарный двор Октябрьского
вокзала, и пролезть за ним было никак нельзя — у во-
рот стояли стрелки ОВО НКПС.
— Наверно, уехал,— закончил беспризорный свой
доклад.
Это очень встревожило Остапа. Наградив беспри-
зорных по-царски,—рубль на гонца, не считая вест-
ника с Варсонофьевского переулка, забывшего номер
дома (ему было велено явиться на другой день по-
212
раньше),— технический директор вернулся домой и, не
отвечая на расспросы осрамившегося председателя
правления, принялся комбинировать.
— Ничего еще не потеряно. Адреса есть, а для того,
чтобы добыть стулья, существует много старых, испы-
танных приемов: 1) простое знакомство, 2) любов-
ная интрига, 3) знакомство со взломом, 4) обмен и
5) деньги. Последнее — самое верное. Но денег мало.
Остап иронически посмотрел на Ипполита Матвее-
вича. К великому комбинатору вернулись обычная све-
жесть мысли и душевное равновесие. Деньги, конечно,
можно будет достать. В запасе имелись: картина
«Большевики пишут письмо Чемберлену», чайное си-
течко и полная возможность продолжать карьеру мно-
гоженца.
Беспокоил только десятый стул. След, конечно, был,
но какой след!—расплывчатый и туманный.
— Ну, что ж,— сказал Остап громко.— На такие
шансы ловить можно. Играю девять против од-
ного. Заседание продолжается! Слышите? Вы! При-
сяжный заседатель!
Глава ХХП
ЛЮДОЕДКА ЭЛЛОЧКА
Словарь Вильяма Шекспира по подсчету исследо-
вателей составляет двенадцать тысяч слов. Словарь
негра из людоедского племени «Мумбо-Юмбо» состав-
ляет триста слов.
Эллочка Щукина легко и свободно обходилась три-
дцатью.
Вот слова, фразы и междометия, придирчиво вы-
бранные ею из всего великого, многословного и могу-
чего русского языка:
1. Хамите.
2. Хо-хо! (Выражает, в зависимости от обстоя-
тельств: иронию, удивление, восторг, ненависть, ра-
дость, презрение и удовлетворенность.)
213
3. Знаменито.
4. Мрачный. (По отношению ко всему. Например:
«мрачный Петя пришел», «мрачная погода», «мрачный
случай», «мрачный кот» и т. д.)
5. Мрак.
6. Жуть. (Жуткий. Например, при встрече с доброй
знакомой: «жуткая встреча».)
7. Парниша. (По отношению ко всем знакомым
мужчинам, независимо от возраста и общественного
положения.)
8. Не учите меня жить.
9. Как ребенка. («Я бью его, как ребенка»,—
при игре в карты. «Я его срезала, как ребенка»,—
как видно, в разговоре с ответственным съемщи-
ком.)
10. Кр-р-расота!
11. Толстый и красивый. (Употребляется как ха-
рактеристика неодушевленных и одушевленных пред-
метов.)
12. Поедем на извозчике. (Говорится мужу,)
13. Поедем в таксо. (Знакомым мужского пола.)
14. У вас вся спина белая. (Шутка.)
15. Подумаешь.
16. Уля. (Ласкательное окончание имен. Например:
Мишуля, Зинуля.)
17. Ого! (Ирония, удивление, восторг, ненависть,
радость, презрение и удовлетворенность.)
Оставшиеся в крайне незначительном количестве
слова служили передаточным звеном между Эллочкой
и приказчиками универсальных магазинов.
Если рассмотреть фотографии Эллочки Щуки-
ной, висящие над постелью ее мужа, инженера Эр-
неста Павловича Щукина (одна — анфас, другая —
в профиль), то не трудно заметить лоб приятной
высоты и выпуклости, большие влажные глаза, ми-
лейший в Московской губернии носик и подборо-
док с маленьким, нарисованным тушью пятныш-
ком.
Рост Эллочки льстил мужчинам. Она была малень-
кая, и даже самые плюгавые мужчины рядом с нею
выглядели большими и могучими мужами.
214
Что же касается особых примет, то их не было.
Эллочка и не нуждалась в них. Она была красива.
Двести рублей, которые ежемесячно получал ее
муж на заводе «Электролюстра», для Эллочки были
оскорблением. Они никак не могли помочь той гран-
диозной борьбе, которую Эллочка вела уже четыре
года, с тех пор как заняла общественное положение
домашней хозяйки, жены Щукина. Борьба велась с
полным напряжением сил. Она поглощала все ресурсы.
Эрнест Павлович брал на дом вечернюю работу, от-
казался от прислуги, разводил примус, выносил мусор
и даже жарил котлеты.
Но все было бесплодно. Опасный враг уже разру-
шал хозяйство с каждым годом все больше. Эллочка
четыре года тому назад заметила, что у нёе есть сопер-
ница за океаном. Несчастье посетило Эллочку в тот
радостный вечер, когда она примеряла очень милень-
кую крепдешиновую кофточку. В этом наряде она ка-
залась почти богиней.
— Хо-хо! — воскликнула она, сведя к этому лю-
доедскому крику поразительно сложные чувства, за-
хватившие ее.
Упрощенно чувства эти можно было бы выра-
зить в следующей фразе: «Увидев меня такой, муж-
чины взволнуются. Они задрожат. Они пойдут за
мной на край света, заикаясь от любви. Но я буду хо-
лодна. Разве они стоят меня? Я самая красивая.
Такой элегантной кофточки нет ни у кого на земном
шаре».
Но слов было всего тридцать, и Эллочка выбрала
из них наиболее выразительное — «хо-хо».
В такой великий час к ней пришла Фима Собак.
Она принесла с собой морозное дыхание января и
французский журнал мод. На первой странице Эллоч-
ка остановилась. Сверкающая фотография изобра-
жала дочь американского миллиардера Вандербильда
в вечернем платье. Там были меха и перья, шелк и
жемчуг, необыкновенная легкость покроя и умопомра-
чительная прическа. Это решило все.
— Ого! — сказала Эллочка сама себе.
Это значило: «Или я, или она».
215
Утро другого дня застало Эллочку в парикмахер-
ской. Здесь она потеряла прекрасную черную косу
и перекрасила волосы в рыжий цвет. Затем удалось
подняться еще на одну ступеньку той лестницы, кото-
рая приближала Эллочку к сияющему раю, где прогу-
ливаются дочки миллиардеров, не годящиеся домаш-
ней хозяйке Щукиной даже в подметки. По рабкредиту
была куплена собачья шкура, изображавшая выху-
холь. Она была употреблена на отделку вечернего
туалета.
Мистер Щукин, давно лелеявший мечту о покупке
новой чертежной доски, несколько приуныл.
Платье, отороченное собакой, нанесло заносчивой
Вандербильдихе первый меткий удар. Потом гордой
американке были нанесены три удара подряд. Эллочка
приобрела у домашнего скорняка Фимочки Собак шин-
шилловый палантин (русский заяц, умерщвленный
в Тульской губернии), завела себе голубиную шляпу
и.з аргентинского фетра и перешила новый пиджак
мужа в модный дамский жакет. Миллиардерша покач-
нулась, но ее, как видно, спас любвеобильный папа
Вандербильд.
Очередной номер журнала мод заключал в себе
портреты проклятой соперницы в четырех видах:
J) в чернобурых лисах, 2) с брильянтовой звездой во
лбу, 3) в авиационном костюме (высокие сапожки,
тончайшая зеленая куртка и перчатки, раструбы кото-
рых были инкрустированы изумрудами средней вели-
чины) и 4) в бальном туалете (каскады драгоценнос-
тей и немножко шелку)/
Эллочка произвела мобилизацию. Папа-Щукин
взял сс^ду в кассе взаимопомощи. Больше тридцати
рублей ему не дали. Новое мощное усилие в корне
подрезало хозяйство. Приходилось бороться во всех
областях жизни. Недавно были получены фотографии
мисс в ее йовом замке во Флориде. Пришлось и Эллоч-
ке обзавестись новой мебелью. Она купила на аук-
ционе два мягких стула. (Удачная покупка! Никак
нельзя было пропустить!) Не спросясь мужа, Эллочка
взяла деньги из обеденных сумм. До пятнадцатого
осталось десять дней и четыре рубля.
216
Эллочка с шиком провезла стулья по Варсонофьев-
скому переулку. Мужа дома не было. Впрочем, он
скоро явился, таща с собой портфель-сундук.
— Мрачный муж пришел,— отчетливо сказала •
Эллочка.
Все слова произносились ею отчетливо и выскаки-
вали бойко, как горошины.
— Здравствуй, Еленочка, а это что такое? Откуда
стулья?
— Хо-хо!
— Нет, в самом деле?
— Кр-расота!
— Да. Стулья хорошие.
— Зна-ме-ни-тые!
— Подарил кто-нибудь?
— Ого?
— Как?! Неужели ты купила? На какие же сред-
ства? Неужели на хозяйственные? Ведь я тебе тысячу
раз говорил...
— Эрнестуля! Хамишь!
— Ну, как же так можно делать?! Ведь нам же
есть нечего будет!
— Подумаешь!
— Но ведь это возмутительно! Ты живешь не по
средствам!
— Шутите!
— Да, да. Вы живете не по средствам...
— Не учите меня жить!
— Нет, давай поговорим серьезно. Я получаю две-
сти рублей...
— Мрак!
— Взяток не беру, денег не краду и подделывать
их не умею...
— Жуть!
Эрнест Павлович замолчал.
— Вот что,— сказал он наконец,— так жить
нельзя.
— Хо-хо,— сказала Эллочка, садясь на новый
стул.
— Нам надо разойтись.
— Подумаешь!
217
— Мы не сходимся характерами. Я...
— Ты толстый и красивый парниша.
— Сколько раз я просил не называть меня пар-
нишей!
— Шутите!
— И откуда у тебя этот идиотский жаргон!
— Не учите меня жить!
— О, черт!—крикнул инженер.
— Хамите, Эрнестуля.
— Давай разойдемся мирно.
— Ого!
— Ты мне ничего не докажешь! Этот спор...
— Я побью тебя, как ребенка.
— Нет, это совершенно невыносимо. Твои до-
воды не могут меня удержать от того шага, кото-
рый я вынужден сделать. Я сейчас же иду за ломо-
виком.
— Шутите!
— Мебель мы делим поровну.
— Жуть!
— Ты будешь получать сто рублей в месяц. Даже
сто двадцать. Комната останется у тебя. Живи, как
тебе хочется, а я так не могу...
— Знаменито,— сказала Эллочка презрительно.
— А я перееду к Ивану Алексеевичу.
— Ого!
— Он уехал на дачу и оставил мне на лето
всю свою квартиру. Ключ у меня... Только мебели
нет.
— Кр-расота!
Эрнест Павлович через пять минут вернулся с двор-
ником.
— Ну, гардероб я не возьму, он тебе нужнее, а вот
письменный стол, уж будь так добра... И один этот
стул возьмите, дворник. Я возьму один из этих двух
стульев. Я думаю, что имею на это право?!
Эрнест Павлович связал свои вещи в большой узел,
завернул сапоги в газету и повернулся к дверям.
— У тебя вся спина белая,— сказала Эллочка грам-
мофонным голосом.
218
— До свидания, Елена.
Он ждал, что жена хоть в этом случае воздержится
от обычных, металлических словечек. Эллочка также
почувствовала всю важность минуты. Она напряглась
и стала искать подходящие ,для разлуки слова. Они
быстро нашлись:
— Поедешь в таксб? Кр-расота!
Инженер лавиной скатился по лестнице.
Вечер Эллочка провела с Фимой Собак. Они обсу-
ждали необычайно важное событие, грозившее опроки-
нуть мировую экономику.
— Кажется, будут носить длинное и широкое,—
говорила Фима, по-куриному окуная голову в
плечи.
— Мрак.
И Эллочка с уважением посмотрела на Фиму Со-
бак. Мадмуазель Собак слыла культурной девушкой: в
ее словаре было около ста восьмидесяти слов. При
этом ей было известно одно такое слово, которое
Эллочке даже не могло присниться. Это было богатое
слово: гомосексуализм. Фима Собак, несомненно, была
культурной девушкой.
Оживленная беседа затянулась далеко за пол-
ночь.
В десять часов утра великий комбинатор вошел в
Варсонофьевский переулок. Впереди бежал давешний
беспризорный мальчик. Он указал дом.
— Не врешь?
— Что вы, дядя... Вот сюда, в парадное.
Бендер выдал мальчику честно заработанный
рубль.
— Прибавить надо,— сказал мальчик по-извоз-
чичьи.
— От мертвого осла уши. Получишь у Пушкина.
До свидания, дефективный.
Остап постучал в дверь, совершенно не думая о
том, под каким предлогом он войдет. Для разговоров
с дамочками он предпочитал вдохновение.
— Ого? — спросили из-за двери.
— По делу,— ответил Остап.
219
Дверь открылась. Остап прошел в комнату, кото-
рая могла быть обставлена только существом с во-
ображением дятла. На стенах висели кинооткрыточки,
куколки и тамбовские гобелены. На этом пестром фоне,
от которого рябило в глазах, трудно было заметить
маленькую хозяйку комнаты. На ней был халатик, пе-
ределанный из толстовки Эрнеста Павловича и оторо-
ченный загадочным мехом.
Остап сразу понял, как вести себя в светском обще-
стве. Он закрыл глаза и сделал шаг назад.
— Прекрасный мех! — воскликнул он.
— Шутите! — сказала Эллочка нежно.— Это мек-
сиканский тушкан.
— Быть этого не может. Вас обманули. Вам дали
гораздо лучший мех. Это шанхайские барсы. Ну да!
Барсы! Я знаю их по оттенку. Видите, как мех играет
на солнце!.. Изумруд! Изумруд!
Эллочка сама красила мексиканского тушкана зе-
леной акварелью, и потому похвала утреннего посети-
теля была ей особенно приятна.
Не давая хозяйке опомниться, великий комбинатор
вывалил все, что слышал когда-либо о мехах. После
этого заговорили о шелке, и Остап обещал подарить
очаровательной хозяйке несколько сот шелковых коко-
нов, якобы привезенных ему председателем ЦИК Узбе-
кистана.
— Вы — парниша что надо,— заметила Эллочка
после первых минут знакомства.
— Вас, конечно, удивил ранний визит неизвестного
мужчины?
— Хо-хо!
— Но я к вам по одному деликатному делу.
— Шутите!
— Вы вчера были на аукционе и произвели на меня
чрезвычайное впечатление.
— Хамите!
— Помилуйте! Хамить такой очаровательной жен-
щине бесчеловечно.
— Жуть!
Беседа продолжалась дальше в таком же направле-
нии, дающем, однако, в некоторых случаях чудесные
220
плоды. Но комплименты Остапа раз от разу станови-
лись все водянистее и короче. Он заметилг что второго
стула в комнате не было. Пришлось нащупывать след.
Перемежая свои расспросы цветистой восточной
лестью, Остап узнал о событиях, происшедших вчера
в Эллочкиной жизни.
«Новое дело,— подумал он,— стулья располза-
ются, как тараканы».
— Милая девушка,— неожиданно сказал Остап,—
продайте мне этот стул. Он мне очень нравится. Толь-
ко вы с вашим женским чутьем могли выбрать такую
художественную вещь. Продайте, девочка, а я вам дам
семь рублей.
— Хамите, парниша,— лукаво сказала Эллочка.
— Хо-хо,— втолковывал Остап.
«С ней нужно действовать иначе,— решил он,—
предложим обмен».
— Вы знаете, сейчас в Европе и в лучших домах
Филадельфии возобновили старинную моду — разли-
вать чай через ситечко. Необычайно эффектно и очень
элегантно.
Эллочка насторожилась.
— Ко мне как раз знакомый дипломат приехал из
Вены и привез в подарок. Забавная вещь.
— Должно быть, знаменито,— заинтересовалась
Эллочка.
— Ого! Хо-хо! Давайте обменяемся. Вы мне —
стул, а я вам — ситечко. Хотите?
И Остап вынул из кармана маленькое позолоченное
ситечко.
Солнце каталось в ситечке, как яйцо. По потолку
сигали зайчики. Неожиданно осветился темный угол
комнаты. На Эллочку вещь произвела такое же неот-
разимое впечатление, какое производит старая банка
из-под консервов на людоеда Мумбо-Юмбо. В таких
случаях людоед кричит полным голосом, Эллочка же
тихо застонала:
— Хо-хо!
Не дав ей опомниться, Остап положил ситечко на
стол, взял стул и, узнав у очаровательной женщины ад-
рес мужа, галантно раскланялся.
221
Глава XXIII
АВЕССАЛОМ ВЛАДИМИРОВИЧ
ИЗНУРЕНКОВ
Для концессионеров началась страдная пора.
Остап утверждал, что стулья нужно ковать, пока они
горячи. Ипполит Матвеевич был амнистирован, хотя
время от времени Остап допрашивал его:
— И какого черта я с вами связался? Зачем вы
мне, собственно говоря? Поехали бы себе домой, в
загс. Там вас покойники ждут, новорожденные. Не
мучьте младенцев. Поезжайте!
Но в душе великий комбинатор привязался к оди-
чавшему предводителю. «Без него не так смешно
жить»,— думал Остап. И он весело поглядывал на Во-
робьянинова, у которого на голове уже пророс сереб-
ряный газончик.
В плане работ инициативе Ипполита Матвеевича
было отведено порядочное место. Как только тихий
Иванопуло уходил, Бендер вдалбливал в голову
компаньона кратчайшие пути к отысканию сокровищ:
— Действовать смело. Никого не расспрашивать.
Побольше цинизма. Людям это нравится. Через треть-
их лиц ничего не предпринимать. Дураков больше нет.
Никто для вас не станет таскать брильянты из чужого
кармана. Но и без уголовщины. Кодекс мы должны
чтить.
И тем не менее розыски шли без особенного бле-
ска. Мешали Уголовный кодекс и огромное количество
буржуазных предрассудков, сохранившихся у обита-
телей столицы. Они, например, терпеть не могли ноч-
ных визитов через форточку. Приходилось работать
только легально.
В комнате студента Иванопуло в день посещения
Остапом Эллочки Щукиной появилась мебель. Это был
стул, обмененный на чайное ситечко,— третий по сче-
ту трофей экспедиции. Давно уже прошло то время,
когда охота за брильянтами вызывала в компаньонах
мощные эмоции, когда они рвали стулья когтями и
грызли их пружины.
222
— Даже если в стульях ничего нет,— говорил
Остап,— считайте, что мы заработали десять тысяч по
крайней мере. Каждый вскрытый стул прибавляет нам
шансы. Что из того, что в дамочкином стуле ничего
нет? Из-за этого не надо его ломать. Пусть Иванопуло
помеблируется. Нам самим приятнее.
В тот же день концессионеры выпорхнули из розо-
вого домика и разошлись в разные стороны. Ипполиту
Матвеевичу был поручен блеющий незнакомец с Садо-
зой-Спасской, дано двадцать пять рублей на расходы,
велено в пивные не заходить и без стула не возвра-
щаться. На себя великий комбинатор взял Эллочки-
ного мужа.
Ипполит Матвеевич пересек город на автобусе № 6.
Трясясь на кожаной скамеечке и взлетая под самый
лаковый потолок кареты, он думал о том, как узнать
фамилию блеющего гражданина, под каким предло-
гом к нему войти, что сказать первой фразой и как
приступить к самой сутж
Высадившись у Красных ворот, он нашел по запи-
санному Остапом адресу нужный дом и принялся хо-
дить вокруг да около. Войти он не решался. Это была
старая, грязная московская гостиница, превращенная
в жилтоварищество, укомплектованное, судя по обшар-
панному фасаду, злостными неплательщиками.
Ипполит Матвеевич долго стоял против подъезда,
подходил к нему, затвердил наизусть рукописное
объявление с угрозами по адресу нерадивых жильцов
и, ничего не надумав, поднялся на второй этаж. В ко-
ридор выходили отдельные комнаты. Медленно, словно
бы он подходил к классной доске, чтобы доказать не
выученную им теорему, Ипполит Матвеевич прибли-
зился к комнате № 41. На дверях висела на одной
кнопке, головой вниз, визитная карточка:
В полном затмении, Ипполит Матвеевич забыл по-
стучать, открыл дверь, сделал три лунатических шага
и очутился посреди комнаты.
223
— Простите,— сказал он придушенным, голосом,—
могу я видеть товарища Изнуренкова?
Авессалом Владимирович не отвечал. Воробьяни-
нов поднял голову и только теперь увидел, что в ком-
нате никого нет.
По внешнему ее виду никак нельзя было опреде-
лить наклонностей ее хозяина. Ясно было лишь то,
что он холост и прислуги у него нет. На подоконнике
лежала бумажка с колбасными шкурками. Тахта у
стены была завалена газетами. На маленькой полочке
стояло несколько пыльных книг. Со стен глядели цвет-
ные фотографии котов, котиков и кошечек. Посредине
комнаты, рядом с грязными, повалившимися набок бо-
тинками, стоял ореховый стул. На всех предметах ме-
блировки, а в том числе и на стуле из старгородского
особняка болтались малиновые сургучные печати. Но
Ипполит Матвеевич не обратил на это внимания. Он
сразу же забыл об Уголовном кодексе, о наставлениях
Остапа и подскочил к стулу.
В это время газеты на тахте зашевелились. Иппо-
лит Матвеевич испугался. Газеты поползли и сва-
лились на пол. Из-под них вышел спокойный котик.
Он равнодушно посмотрел на Ипполита /Матвеевича
и стал умываться, захватывая лапкой ухо, щечку
и ус.
— Фу! — сказал .Ипполит Матвеевич.
И потащил стул к двери. Дверь раскрылась сама.
На пороге появился хозяин комнаты — блеющий не-
знакомец. Он был в пальто, из-под которого виднелись
лиловые кальсоны. В руке он держал брюки.
Об Авессаломе Владимировиче Изнуренкове можно
было сказать, что другого такого человека нет во всей
республике. Республика ценила его по заслугам. Он
приносил ей большую поль-
зу. И за всем тем он оста-
вался неизвестным, хотя в
своем искусстве он был та-
ким же мастером, как Ша-
ляпин— в пении, Горь-
кий— в литературе, Капа-
бланка — в шахматах, Мель-
224
ников — в беге на коньках и самый носатый, самый
коричневый ассириец, занимающий лучшее место на
углу Тверской и Камергерского,— в чистке сапог жел-
тым кремом.
Шаляпин пел. Горький писал большой роман. Ка-
пабланка готовился к матчу с Алехиным. Мельников
рвал рекорды. Ассириец доводил штиблеты граждан
до солнечного блеска. Авессалом Изнуренков — ост-
рил.
Он никогда не острил бесцельно, ради красного
словца. Он делал это по заданиям юмористических
журналов. На своих плечах он выносил ответствен-
нейшие кампании, снабжал темами для рисунков и
фельетонов большинство московских сатирических
журналов.
Великие люди острят два раза в жизни. Эти
остроты увеличивают их славу и попадают в историю.
Изнуренков выпускал не меньше шестидесяти перво-
классных острот в месяц, которые с улыбкой повторя-
лись всеми, и все же оставался в неизвестности. Если
остротой Изнуренкова подписывался рисунок, то сла-
ва доставалась художнику. Имя художника помещали
над рисунком. Имени Изнуренкова не было.
— Это ужасно! — кричал он.— Невозможно под-
писаться. Под чем я подпишусь? Под двумя строч-
ками?
И он продолжал жарко бороться с врагами обще-
ства: плохими кооператорами, растратчиками, Чем-
берленом, бюрократами. Он уязвлял своими острота-
ми подхалимов, управдомов, частников, завов, хулига-
15
И. Ильф, Е. Петров, т. /
225
нов, граждан, не желавших снижать цены, и хозяйст-
венников, отлынивающих от режима экономии.
После выхода журналов в свет остроты произноси-
лись с цирковой арены, перепечатывались вечерними
газетами без указания источника и преподносились
публике с эстрады «авторами-куплетистами».
Изнуренков умудрялся острить в тех областях, где,
казалось, уже ничего смешного нельзя было сказать.
Из такой чахлой пустыни, как вздутые накидки на се-
бестоимость, Изнуренков умудрялся выжать около
сотни шедевров юмора. Гейне опустил бы руки, если
бы ему предложили сказать что-нибудь смешное и
вместе с тем общественно полезное по поводу непра-
вильной тарификации грузов малой скорости; Марк
Твен убежал бы от такой темы. Но Изнуренков оста-
вался на своем посту.
Он бегал по редакционным комнатам^ натыкаясь
на урны для окурков и блея. Через десять минут тема
была обработана, обдуман рисунок и приделан заго-
ловок.
Увидев в своей комнате человека, уносящего опе-
чатанный стул, Авессалом Владимирович взмахнул
только что выглаженными у портного брюками, под-
прыгнул и заклекотал:
— Вы с ума сошли! Я протестую! Вы не имеете
права! Есть же наконец закон! Хотя дуракам он и не
писан, но вам* может быть, понаслышке известно, что
мебель может стоять еще две недели!.. Я пожалуюсь
прокурору!.. Я уплачу наконец!
Ипполит Матвеевич стоял на месте, а Изнуренков
сбросил пальто и, не отходя от двери, натянул брюки
на свои полные, как у Чичикова, ноги. Изнуренков
был толстоват, но лицо имел худое.
Воробьянинов не сомневался, что его сейчас схва-
тят и потащат в милицию. Поэтому он был крайне
удивлен, когда хозяин комнаты, справившись со своим
туалетом, неожиданно успокоился.
— Поймите же,— заговорил хозяин примиритель-
ным тоном,— ведь я не могу на это согласиться.
Ипполит Матвеевич на месте Изнуренкова тоже
в конце концов не мог бы согласиться, чтобы у него
226
среди бела дня крали стулья. Но он не знал, что ска-
зать, и поэтому молчал.
— Это не я виноват. Виноват сам Музпред. Да, я
сознаюсь. Я не платил за прокатное пианино восемь
месяцев, но ведь я его не продал, хотя сделать это
имел полную возможность. Я поступил честно, а они
по-жульнически. Забрали инструмент, да еще подали
в суд и описали мебель. У меня ничего нельзя описать.
Эта мебель — орудие производства. И стул — тоже
орудие производства!
Ипполит Матвеевич начал кое-что соображать.
— Отпустите стул!—завизжал вдруг Авессалом
Владимирович.— Слышите? Вы! Бюрократ!
Ипполит Матвеевич покорно отпустил стул и про-
лепетал:
— Простите, недоразумение, служба такая.
Тут Изнуренков страшно развеселился. Он забегал
по комнате и запел: «А поутру она вновь улыбалась
перед окошком своим, как всегда». Он не знал, что де-
лать со своими руками. Они у него летали. Он начал
завязывать галстук и, не довязав, бросил. Потом схва-
тил газету и, ничего в ней не прочитав, кинул на пол.
— Так вы не возьмете сегодня мебель?.. Хорошо!..
Ах! Ах!
Ипполит Матвеевич, пользуясь благоприятно сло-
жившимися обстоятельствами, двинулся к двери.
— Подождите!—крикнул вдруг Изнуренков.— Вы
когда-нибудь видели такого кота? Скажите, он в са-
мом деле пушист до чрезвычайности?
Котик очутился в дрожащих руках Ипполита
Матвеевича.
— Высокий класс!..— бормотал Авессалом Вла-
димирович, не зная, что делать с излишком своей
энергии.— /Ах!.. Ах!..
Он кинулся к окну, всплеснул руками и стал часто
и мелко кланяться двум девушкам, глядевшим на не-
го из окна противоположного дома. Он топтался на
месте и расточал томные ахи:
— Девушки из предместий! Лучший плод!.. Высо-
кий класс!.. Ах!.. «А поутру она вновь улыбалась пе-
ред окошком своим, как всегда...»
15* 227
— Так я пойду, гражданин,— глупо сказал дирек-
тор концессии.
— Подождите, подождите! — заволновался вдруг
Изнуренков.— Одну минуточку!.. Ах!.. А котик? Прав-
да, он пушист до чрезвычайности?.. Подождите!..
Я сейчас!..
Он смущенно порылся во всех карманах, убежал,
вернулся, ахнул, выглянул из окна, снова убежал
и снова вернулся.
— Простите, душечка,— сказал он Воробьянинову,,
который в продолжение всех этих манипуляций стоял,
сложив руки по-солдатски.
С этими словами он дал предводителю полтинник.
— Нет, нет, не отказывайтесь, пожалуйста. Всякий
труд должен быть оплачен.
— Премного благодарен,— сказал Ипполит Матве-
евич, удивляясь своей изворотливости.
— Спасибо, дорогой, спасибо, душечка!..
Идя по коридору, Ипполит Матвеевич слышал до-
носившиеся из комнаты Изнуренкова блеяние, визг,
пение и страстные крики.
На улице Воробьянинов вспомнил про Остапа и
задрожал от страха.
Эрнест Павлович Щукин бродил по пустой квар-
тире, любезно уступленной ему на лето приятелем, и
решал вопрос: принять ванну или нс принимать.
Трехкомнатная квартира помещалась под самой
крышей девятиэтажного дома. В ней, кроме письмен-
ного стола и воробьяниновского стула, было только
трюмо. Солнце отражалось в зеркале и резало глаза.
Инженер прилег на письменный стол, но сейчас же
вскочил. Все было раскалено.
«Пойду умоюсь»,— решил он.
Он разделся, остыл, посмотрел на себя в зеркало
и пошел в ванную комнату. Прохлада охватила его.
Он влез в ванну, облил себя водой из голубой эмали-
рованной кружки и щедро намылился. Он весь по-
крылся хлопьями пены и стал похож на елочного деда.
— Хорошо! — сказал Эрнест Павлович.
Все было хорошо. Стало прохладно. Жены не бы-
228
ло. Впереди была полная свобода. Инженер присел
и отвернул кран, чтобы смыть мыло. Кран захлеб--
нулся и стал медленно говорить что-то неразборчи-
вое. Вода не шла. Эрнест Павлович засунул скользкий
мизинец в отверстие крана. Пролилась тонкая струй-
ка, но больше не было ничего. Эрнест Павлович по-
морщился, вышел из ванны, поочередно поднимая
ноги, и пошел к кухонному крану. Но там тоже ни-
чего не удалось выдоить.
Эрнест Павлович зашлепал в комнаты и остано-
вился перед зеркалом. Пена щипала глаза, спина че-
салась, мыльные хлопья падали на паркет. Прислу-
шавшись, не идет ли в ванной вода, Эрнест Павлович
решил позвать дворника.
«Пусть хоть он воды принесет,— решил инженер,
протирая глаза и медленно закипая,— а то черт знает
что такое».
Он выглянул в окно. На самом дне дворовой
шахты играли дети.
— Дворник!—закричал Эрнест Павлович.— Двор-
ник!
Никто не отозвался.
Тогда Эрнест Павлович вспомнил, что дворник
живет в парадном, под лестницей. Он вступил на хо-
лодные плитки и, придерживая дверь рукой, свесился
вниз. На площадке была только одна квартира, и
Эрнест Павлович не боялся, что его могут увидеть в
странном наряде из мыльных хлопьев.
— Дворник! — крикнул он вниз.
Слово грянуло и с шумом покатилось по ступень-
кам.
— Гу-гу!—ответила лестница.
— Дворник! Дворник!
— Гум-гум! Гум-гум!
Тут нетерпеливо перебиравший босыми ногами ин-
женер поскользнулся и, чтобы сохранить равновесие,
выпустил из руки дверь. Дверь прищелкнула медным
язычком американского замка и затворилась. Стена
задрожала. Эрнест Павлович, не поняв еще непопра-
вимости случившегося, потянул дверную ручку. Дверь
не подалась.
229
Инженер ошеломленно по-
дергал ее еще несколько раз
и прислушался с бьющимся
сердцем. Была сумеречная
церковная тишина. Сквозь раз-
ноцветные стекла высоченного
окна еле пробивался свет.
«Положение»,— подумал Эр-
нест Павлович.
— Вот сволочь! — сказал
он двери.
Внизу, как петарды, стали
ухать и взрываться человече-
ские голоса. Потом, как гром-
коговоритель, залаяла комнат-
ная собачка.
По лестнице толкали вверх
детскую колясочку.
Эрнест Павлович трусливо
заходил по площадке.
— С ума можно сойти!
Ему показалось, что все это
слишком дико, чтобы могло
случиться на самом деле. Он
снова подошел к двери и при-
слушался. Он услышал какие-
то новые звуки. Сначала ему
показалось, что в квартире
кто-то ходит.
«Может быть, кто-нибудь
пришел с черного хода?» — по-
думал он, хотя знал, что дверь черного хода закрыта
и в квартиру никто не может войти.
Однообразный шум продолжался. Инженер за-
держал дыхание. Тогда он разобрал, что шум этот
производит плещущая вода. Она, очевидно, бежала
изо всех кранов квартиры. Эрнест Павлович чуть не
заревел.
Положение было ужасное. В Москве, в центре го-
рода, на площадке девятого этажа стоял взрослый
усатый человек с высшим образованием, абсолютно
230
голый и покрытый шевелящейся еще мыльной пеной.
Идти ему было некуда. Он скорее согласился бы сесть
в тюрьму, чем показаться в таком виде. Оставалось
одно — пропадать. Пена лопалась и жгла спину. На
руках и на лице она уже застыла, стала похожа на
паршу и стягивала кожу, как бритвенный камень.
Так прошло полчаса. Инженер терся об известко-
вые стены, стонал и несколько раз безуспешно пы-
тался выломать дверь. Он стал грязным и страшным.
Щукин решил спуститься вниз, к дворнику, чего
бы это ему ни стоило.
«Нету другого выхода, нету. Только спрятаться у
дворника!»
Задыхаясь и прикрывшись рукой так, как это де-
лают мужчины, входя в воду, Эрнест Павлович мед-
ленно стал красться вдоль перил. Он очутился на пло-
щадке между восьмым и девятым этажами.
Его фигура осветилась разноцветными ромбами и
квадратами окна. Он стал похож на арлекина, под-
слушивающего разговор Коломбины с Паяцем. Он
уже повернул в новый пролет лестницы, как вдруг
дверной замок нижней квартиры выпалил и из квар-
тиры вышла барышня с балетным чемоданчиком. Не
успела барышня сделать шагу, как Эрнест Павлович
очутился уже на своей площадке. Он почти оглох от
страшных ударов сердца.
Только через полчаса инженер оправился и смог
предпринять новую вылазку. На этот раз он твердо
решил стремительно кинуться вниз и, не обращая вни-
мания ни на что, добежать до заветной дворницкой.
Так он и сделал. Неслышно прыгая через четыре
ступеньки и подвывая, член бюро секции инженеров
и техников поскакал вниз. На площадке шестого эта-
жа он на секунду остановился. Это его погубило.
Снизу кто-то поднимался.
— Несносный мальчишка! — послышался женский
голос, многократно усиленный лестничным репродук-
тором.— Сколько раз я ему говорила!..
Эрнест Павлович, повинуясь уже не разуму, а ин-
стинкту, как преследуемый собаками кот, взлетел на
девятый этаж.
231
Очутившись на своей, загаженной мокрыми сле-
дами, площадке, он беззвучно заплакал, дергая себя
за волосы и конвульсивно раскачиваясь. Кипящие
слезы врезались в мыльную корку и прожгли в ней
две волнистые борозды.
— Господи! — сказал инженер.— Боже мой! Боже
мой!
Жизни не было. А между тем он явственно услы-
шал шум пробежавшего по улице грузовика. Значит,
где-то жили! - ---
Он еще несколько раз побуждал себя спуститься
вниз, но не смог—нервы сдали. Он попал в склеп.
— Наследили за собой, как свиньи! — услышал он
старушечий голос с нижней площадки.
Инженер подбежал к стене и несколько раз бод-
нул ее головой. Самым разумным было бы, конечно,
кричать до тех пор, пока кто-нибудь не придет, и по-
том сдаться пришедшему в плен. Но Эрнест Павлович
совершенно потерял способность соображать и, тя-
жело дыша, вертелся на площадке.
Выхода не было.
232
Глава XXIV
КЛУБ АВТОМОБИЛИСТОВ
В редакции большой ежедневной газеты «Станок»,
помещавшейся на втором этаже Дома народов, спеш-
но пекли материал к сдаче в набор.
Выбирались из загона (материал, набранный, но
не вошедший в прошлый номер) заметки й статьи,
подсчитывалось число занимаемых ими строк, и на-
чиналась ежедневная торговля из-за места.
Всего газета на своих четырех страницах (поло-
сах) могла вместить четыре тысячи четыреста строк.
Сюда должно было войти все: телеграммы, статьи,
хроника, письма рабкоров, объявления, один стихо-
творный фельетон и два в прозе, карикатуры, фото-
графии, специальные отделы: театр, спорт, шахматы,
передовая и подпередовая, извещения советских,
партийных и профессиональных организаций, печатаю-
щийся с продолжением роман, художественные очерки
столичной жизни, мелочи под названием «Крупинки»,
научно-популярные статьи, радио и различный случай-
ный материал. Всего по отделам набиралось материа-
лу тысяч на десять строк. Поэтому распределение
места на полосах обычно сопровождалось драматиче-
скими сценами.
Первым к секретарю редакции прибежал заведую-
щий шахматным отделом маэстро Судейкин. Он задал
вежливый, но полный горечи вопрос: ’
— Как? Сегодня не будет шахмат?
— Не вмещаются,— ответил секретарь.— Подвал
большой. Триста строк.
— Но ведь сегодня же суббота. Читатель ждет
воскресного отдела. У меня ответы на задачи, у меня
прелестный этюд Неунывако, у меня, наконец...
— Хорошо. Сколько вы хотите?
— Не меньше ста пятидесяти.
— Хорошо. Раз есть ответы на задачи, дадим
шестьдесят строк.
Маэстро пытался было вымолить еще строк трид-
цать, хотя бы на этюд Неунывако (замечательная
233
индийская партия Тартаковер — Боголюбов лежала у
него уже больше месяца), но его оттеснили.
Пришел репортер Персицкий.
— Нужно давать впечатления с пленума? — спро-
сил он очень тихо.
— Конечно!—закричал секретарь.— Ведь поза-
вчера говорили.
— Пленум есть,—'Сказал Персицкий еще тише,—
и две зарисовки, но они не дают мне места.
— Как не дают? С кем вы говорили? Что они, по-
сходили с ума?
Секретарь побежал ругаться. За ним, интригуя на
ходу, следовал Персицкий, а еще позади бежал со-
трудник из отдела объявлений.
— У нас секаровская жидкость! — кричал он груст-
ным голосом.
За ними плелся завхоз, таща с собой купленный
для редактора на аукционе мягкий стул.
— Жидкость во вторник. Сегодня публикуем на-
ши приложения!
— Много вы будете иметь с ваших бесплатных
объявлений, а за жидкость уже получены деньги.
— Хорошо, в ночной редакции выясним. Сдайте
объявление Паше. Она сейчас как раз едет в ночную.
Секретарь сел читать передовую. Его сейчас же
оторвали от этого увлекательного занятия. Пришел
художник.
— Ага,— сказал секретарь,— очень хорошо. Есть
тема для карикатуры, в связи с последними телеграм-
мами из Германии. - ~ - -
— Я думаю так,— проговорил художник: — Сталь-
ной Шлем и общее положение Германии...
— Хорошо. Так вы как-нибудь скомбинируйте, а
потом мне покажите.
Художник пошел в свой отдел. Он взял квадратик
ватманской бумаги и набросал карандашом худого
пса. На псиную голову он надел германскую каску с
пикой. А затем принялся делать надписи. На тулови-
ще животного он написал печатными буквами слово
«Германия», на витом хвосте — «Данцигский кори-
дор», на челюсти — «Мечты о реванше», на ошейни-
234
ке — «План Дауэса» и на высунутом языке — «Штре-
земан». Перед собакой художник поставил Пуанкаре,-
державшего в руке кусок мяса. На мясе художник
тоже замыслил сделать надпись, но кусок был мал,
и надпись не помещалась. Человек, менее сообрази-
тельный, чем газетный карикатурист, растерялся бы,
но художник, не задумываясь, пририсовал к мясу по-
добие привязанного к шейке бутылки рецепта и уже
на нем написал крохотными буквами: «Французские
предложения о гарантиях безопасности». Чтобы Пуан-
каре не смешали с каким-либо другим государствен-
ным деятелем, художник на животе его написал:
«Пуанкаре». Набросок был готов.
На столах художественного отдела лежали ино-
странные журналы, большие ножницы, баночки с ту-
шью и белилами. На полу валялись обрезки фотогра-
фий: чье-то плечо, чьи-то ноги и кусочки пейзажа.
Человек пять художников скребли фотографии
бритвенными ножичками «Жиллет», подсветляя их;
придавали снимкам резкость, подкрашивая их тушью
и белилами, и ставили на обороте подпись и размер:
33Л квадрата, 2 колонки и так далее — указания, по-
требные для цинкографии.
В комнате редактора сидела иностранная делега-
ция. Редакционный переводчик смотрел в лицо гово-
рящего иностранца и, обращаясь к редактору, гово-
рил:
— Товарищ Арно желает узнать...
Шел разговор о структуре советской газеты. Пока
переводчик объяснял редактору, что желал бы узнать
товарищ Арно, сам Арно, в бархатных велосипедных
брюках, и все остальные иностранцы с любопытством
смотрели на красную ручку с пером № 86, которая
была прислонена к углу комнаты. Перо почти каса-
лось потолка, а ручка в своей широкой части была
толщиною в туловище среднего человека. Этой руч-
кой можно было бы писать: перо было самое настоя-
щее, хотя превосходило по величине большую щуку.
— Ого-го! — смеялись иностранцы. — Колоссаль!
Это перо было поднесено редакции съездом
рабкоров.
235
Редактор, сидя на воробьяниновском стуле,
улыбался и, быстро кивая головой то на ручку,
то на гостей, весело объяснял.
Крик в секретариате продолжался. Пер-
сицкий принес статью Семашко, и секре-
тарь срочно вычеркивал из макета третьей Л
полосы шахматный отдел. Маэстро Су-
дейкин уже не боролся за прелест-
ный этюд Неунывако. Он тщился j||F
сохранить хотя бы решения задач.
После борьбы, более напряжен-
ной, чем борьба его с Ласкером
на сен-себастианском турнире,
маэстро отвоевал себе
стечко за счет «Суда
быта».
Семашко послали в на-
бор. Секретарь снова
углубился в передо-
вую. Прочесть ее се-
кретарь решил во
что бы то ни стало,
из чисто спор-
тивного интереса.
. Когда он до-
шел до ме-
ме-
ста:' «...Однако содержание последнего пакта таково,
что если Лига наций зарегистрирует его, то придется
признать, что...», к нему подошел «Суд и быт», воло-
сатый мужчина. Секретарь продолжал читать, нароч-
236
но не глядя в сторону «;Суда и быта» и делая в пере-
довой ненужные пометки.
«Суд и быт» зашел с другой, стороны и сказал
обидчиво:
— Я не понимаю.
— Ну-ну,— забормотал секретарь, стараясь оття-
нуть время,— в чем дело?
— Дело в том, что в среду «Суда и быта» не было,
в пятницу «Суда и быта» не было, в четверг поме-
стили из загона только алиментное дело, а в субботу
снимают процесс, о котором давно пишут во всех га-
зетах, и только мы...
— Где пишут?—закричал секретарь.— Я не
читал.
— Завтра всюду появится, а мы опять опоздаем.
— А когда вам поручили чубаровское дело, вы
что писали? Строки от вас нельзя было получить.
Я знаю. Вы писали о чубаровцах в вечорку.
— Откуда вы это знаете?
— Знаю. Мне говорили.
— В таком случае я знаю, кто вам говорил. Вам
говорил Персицкий, тот Персицкий, который на гла-
зах у всей Москвы пользуется аппаратом редакции,
чтобы давать материал в Ленинград.
— Паша! — сказал секретарь тихо.— Позовите
Персицкого.
«Суд и быт» индифферентно сидел на подоконни-
ке. Позади него виднелся сад, в котором возились
птицы и городошники. Тяжбу разбирали долго. Сек-
ретарь прекратил ее ловким приемом: выкинул шах-
маты и вместо них поставил «Суд и быт». Персицкому
было сделано предупреждение.
Наступило самое горячее редакционное время —
пять часов.
Над разогревшимися пишущими машинками ку-
рился дымок. Сотрудники диктовали противными от
спешки голосами. Старшая машинистка кричала на
негодяев, незаметно подкидывавших свои материалы
вне очереди.
По коридору ходил редакционный поэт. Он ухажи-
вал за машинисткой, скромные бедра которой развя-
257
зывали его поэтические чувства. Он уводил ее в конец
коридора и у окна говорил слова любви, на которые
девушка отвечала:
— У меня сегодня сверхурочная работа, и я очень
занята.
Это значило, что она любит другого.
Поэт путался под ногами и ко всем знакомым
обращался с поразительно однообразной просьбой:
— Дайте десять копеек на трамвай!
За этой суммой он забрел в отдел рабкоров. По-
толкавшись среди столов, за которыми работали «чит-
чики», и потрогав руками кипы корреспонденций, поэт
возобновил свои попытки. Читчики, самые суровые в
редакции люди (их сделала такими необходимость
прочитывать в день по сто писем, вычерченных рука-
ми, знакомыми больше с топором, малярной кистью
или тачкой, нежели с письмом), молчали.
Поэт побывал в экспедиции и в конце концов пере-
кочевал в контору. Но там он не только не получил
десяти копеек, а даже подвергся нападению со сто-
роны комсомольца Авдотьева: поэту было предложено
вступить в кружок автомобилистов. Влюбленную
душу поэта заволокло парами бензина. Он сделал два
шага в сторону и, взяв третью скорость, скрылся с
глаз.
Авдотьев нисколько не был обескуражен. Он верил
в торжество автомобильной идеи. В секретариате он
повел борьбу тихой сапой. Это и помешало секретарю
докончить чтение передовой статьи,
— Слушай, Александр Иосифович. Ты подожди,
дело серьезное,— сказал Авдотьев, садясь на секре-
тарский стол.— У нас образовался автомобильный
клуб. Редакция не даст нам взаймы рублей пятьсот
на восемь месяцев?
— Можешь не сомневаться.
— Что? Ты думаешь — мертвое дело?
— Не думаю, а знаю. Сколько же у вас в кружке
членов?
— Уже очень много.
Кружок пока что состоял только из одного орга-
низатора, но Авдотьев об этом не распространялся.
238
— За пятьсот рублей мы покупаем на «кладбище»
машину. Егоров уже высмотрел. Ремонт, он говорит,
будет стоить не больше пятисот. Всего тысяча. Вот я
и думаю набрать двадцать человек, по полсотни на
каждого. Зато будет замечательно. Научимся управ-
лять машиной. Егоров будет шефом. И через три
месяца — к августу — мы все умеем управлять,
есть машина, и каждый по очереди едет, куда ему
угодно.
— А пятьсот рублей на покупку?
— Даст касса взаимопомощи под проценты. Вы-
платим. Так что ж, записывать тебя?
Но секретарь был уже лысоват, много работал, на-
ходился во власти семьи и квартиры, любил полежать
после обеда на диване и почитать перед сном «Прав-
ду». Он подумал и отказался.
— Ты,— сказал Авдотьев,— старик!
Авдотьев подходил к каждому столу и повторял
свои зажигательные речи. В стариках, которыми он
считал всех сотрудников старше двадцати лет, его
слова вызывали сомнительный эффект. Они кисло
отбрехивались, напирая на то, что они уже друзья
детей и регулярно платят по двадцати копеек в год
на благое дело помощи бедным крошкам. Они, соб-
ственно говоря, согласились бы вступить в новый
клуб, но...
— Что «но»? — кричал Авдотьев.— Вот если бы
автомобиль был сегодня? Да? Если бы вам положить
на стол синий шестицилиндровый «паккард» за пят-
надцать копеек в год, а бензин и смазочные материалы
за счет правительства?!
— Иди, иди! — говорили старички.— Сейчас по-
следний посыл, мешаешь работать!
Автомобильная идея гасла и начинала чадить. На-
конец нашелся пионер нового предприятия. Персицкий
с грохотом отскочил от телефона, выслушал Авдотьева
и сказал:
— Ты не так подходишь, дай лист. Начнем сна-
чала.
И Персицкий вместе с Авдотьевым начали новый
обход.
— Ты, старый матрац,— говорил Персицкий голу-
боглазому юноше,— на это даже денег не нужно да-
вать. У тебя есть заем двадцать седьмого года? На
сколько? На пятьдесят? Тем лучше. Ты даешь эти
облигации в наш клуб. Из облигаций составляется
капитал. К августу мы сможем реализовать все обли-
гации и купить автомобиль.
— А если моя облигация выиграет? — защищался
юноша.
— А сколько ты хочешь выиграть?
— Пятьдесят тысяч.
— На эти пятьдесят тысяч будут куплены автомо-
били. И если я выиграю — тоже. И если Авдотьев —
тоже. Словом, чья бы облигация ни выиграла, деньги
идут на машины. Теперь ты понял? Чудак! На собст-
венной машине поедешь по Военно-Грузинской до-
роге! Горы! Дурак!.. А позади тебя на собственных
машинах «Суд и быт» катит, хроника, отдел проис-
шествий и эта дамочка, знаешь, которая дает кино...
Ну? Ну? Ухаживать будешь!..
Каждый держатель облигации в глубине души не
верит в возможность выигрыша. Зато он очень рев-
ниво относится к облигациям своих соседей и знако-
мых. Он пуще огня боится того, что выиграют они, а
он, всегдашний неудачник, снова останется на бобах.
Поэтому надежды на выигрыш соседа по редакции
неотвратимо толкали держателей облигаций в лоно
нового клуба. Смущало только опасение, что ни одна
облигация не выиграет. Но это почему-то казалось
маловероятным, и, кроме того, автомобильный клуб
ничего не терял: одна машина с «кладбища» была
гарантирована на составленный из облигаций капи-
тал.
Двадцать человек набралось за пять минут. Когда
дело было увенчано, пришел секретарь, прослышав-
ший о заманчивых перспективах автомобильного
клуба.
—• А что, ребятки,— сказал он,— не записаться ли
также и мне?
— Запишись, старик, отчего же,— ответил Авдо-
. тьев,— только не к нам. У нас уже, к сожалению,
240
полный комплект, и прием новых членов прекра-
щен до тысяча девятьсот двадцать девятого года.
А запишись ты лучше в друзья детей. Дешево и спо-
койно. Двадцать копеек в год, и ехать никуда не
нужно.
Секретарь помялся, вспомнил, что он и впрямь уже
староват, вздохнул и пошел дочитывать увлекатель-
ную передовую.
— Скажите, товарищ,— остановил его в коридоре
красавец с черкесским лицом,— где здесь редакция га-
зеты «Станок»?
Это был великий комбинатор.
Глава XXV
РАЗГОВОР С ГОЛЫМ ИНЖЕНЕРОМ
Появлению Остапа Бендера в редакции предшест-
вовал ряд немаловажных событий.
Не застав Эрнеста Павловича днем (квартира бы-
ла заперта, и хозяин, вероятно, был на службе), ве-
ликий комбинатор решил зайти к нему попозже, а
пока что расхаживал по городу. Томясь жаждой дея-
тельности, он переходил улицы, останавливался на
площадях, делал глазки милиционеру, подсаживал
дам в автобусы и вообще имел такой вид, будто бы
вся Москва с ее памятниками, трамваями, моссель-
промщицами, церковками, вокзалами и афишными
тумбами собралась к нему на раут. Он ходил среди
гостей, мило беседовал с ними и для каждого нахо-
дил теплое словечко. Прием такого огромного коли-
чества посетителей несколько утомил великого комби-
натора. К тому же был уже шестой час, и надо было
отправляться к инженеру Щукину.
Но судьба судила так, что, прежде чем свидеться
с Эрнестом Павловичем, Остапу пришлось задер-
жаться часа на два для подписания небольшого про-
токола.
16
И. Ильф, Е. Петров, т. I
241
На Театральной площади великий комбинатор по-
пал под лошадь. Совершенно неожиданно на него на-
летело робкое животное белого цвета и толкнуло его
костистой грудью. Бендер упал, обливаясь потом. Было
очень жарко. Белая лошадь громко просила извине-
ния. Остап живо поднялся. Его могучее тело не полу-
чило никакого повреждения. Тем больше было при-
чин и возможностей для скандала.
Гостеприимного и любезного хозяина Москвы
нельзя было узнать. Он вразвалку подошел к смущен-
ному старику извозчику и треснул его кулаком по
ватной спине. Старичок терпеливо перенес наказание.
Прибежал милиционер.
— Требую протокола! — с пафосом закричал
Остап.
В его голосе послышались металлические нотки
человека, оскорбленного в' самых святых своих
чувствах. И, стоя у стены Малого театра, на том
саамом месте, где впоследствии был сооружен па-
мятник великому русскому драматургу Островскому,
Остап подписал протокол и дал небольшое интер-
вью набежавшему Персицкому. Персицкий не брез-
говал черной работой. Он аккуратно записал в
блокнот фамилию и имя потерпевшего и помчался
далее.
Остап горделиво двинулся в путь. Все еще пере-
живая нападение белой лошади и чувствуя запоздалое
сожаление, что не успел дать извозчику и по шее,
Остап, шагая через две ступеньки, поднялся до седь-
мого этажа щукинского дома. Здесь на голову ему
упала тяжелая капля. Он посмотрел вверх. Прямо в
глаза ему хлынул с верхней площадки небольшой во-
допадик грязной воды.
«За такие штуки надо морду бить»,— решил Остап.
Он бросился наверх. У двери щукинской квартиры,
спиной к нему, сидел голый человек, покрытый бе-
лыми лишаями. Он сидел прямо на кафельных плит-
ках, держась за голову и раскачиваясь.
Вокруг голого была вода, вылившаяся в щель
квартирной двери.
— О-о-о,— стонал голый,— о-о-о...
242
— Скажите, это вы здесь льете воду? — спросил
Остап раздраженно.— Что это за место для купанья?
Вы с ума сошли!
Голый посмотрел на Остапа и всхлипнул.
— Слушайте, гражданин, вместо того чтобы пла-
кать, вы, может быть, пошли бы в баню? Посмотрите,
на что вы похожи!'Прямо какой-то пикадор!
— Ключ,— замычал инженер.
— Что ключ? — спросил Остап.
— От кв-в-варти-ыры.
— Где деньги лежат?
Голый человек икал с поразительной быстротой.
Ничто не могло смутить Остапа. Он начинал со-
ображать. И когда наконец сообразил, чуть не сва-
лился за перила от хохота, бороться с которым было
бы все равно бесполезно.
— Так* вы не можете войти в квартиру? Но это же
так просто!
Стараясь не запачкаться о голого, Остап подошел
к двери, сунул в щель американского замка длинный
желтый ноготь большого пальца и осторожно стал
поворачивать его справа налево и сверху вниз.
Дверь бесшумно отворилась, и голый с радостным
воем вбежал в затопленную квартиру.
Шумели краны. Вода в столовой образовала во-
доворот. В спальне она стояла спокойны^ прудом,
по которому тихо, лебединым ходом, плыли ноч-
ные туфли» Сонной рыбьей стайкой сбились в угол
окурки.
ВоробьяниновскиЙ стул стоял в столовой, где было
наиболее сильное течение воды. Белые бурунчики
образовались у всех его четырех ножек. Стул слегка
подрагивал и, казалось, собирался немедленно уплыть
от своего преследователя. Остап сел на него и поджал
ноги. Пришедший в себя Эрнест Павлович, с криками
«пардон! пардон!», закрыл краны, умылся и предстал
перед Бендером голый до пояса и в закатанных до
колен мокрых брюках.
— Вы меня просто спасли! — возбужденно кричал
он.— Извините, не могу подать вам руки, я весь мок-
рый. Вы знаете, я чуть с ума не сошел.
16
243
— К тому, видно, и шло.
— Я очутился в ужасном положении.
И Эрнест Павлович, переживая вновь страшное
происшествие, то омрачаясь, то нервно смеясь, рас?
сказал великому комбинатору подробности постиг-
шего его несчастья.
— Если бы не вы, я бы погиб,— закончил инженер.
— Да,— сказал Остап.— со мной тоже был такой
случай. Даже похуже немного.
Инженера настолько сейчас интересовало все, что
касалось подобных историй, что он даже бросил
ведро, которым собирал воду, и стал напряженно
слушать.
— Совсем так, как с вами,— начал Бендер,—
только было это зимой, и не в Москве, а в Миргороде,
в один из веселеньких промежутков между Махно и
Тютюником в девятнадцатом году. Жил я в семействе
одном. Хохлы отчаянные! Типичные собственники: од-
ноэтажный домик и много разного барахла. Надо вам
заметить, что насчет канализации и прочих удобств в
Миргороде есть только выгребные ямы. Ну, и выско-
чил я однажды ночью в одном белье прямо на снег:
простуды я не боялся — дело минутное. Выскочил и
машинально захлопнул за собой дверь. Мороз — гра-
дусов двадцать. Я стучу — не открывают. На месте
нельзя стоять: замерзнешь! Стучу и бегаю, стучу и
бегаю — не открывают. И, главное, в доме ни одна
сатана не спит. Ночь страшная. Собаки воют. Стре-
ляют где-то. А я бегаю по сугробам в летних кальсо-
нах. Целый час стучал. Чуть не подох. И почему, вы
думаете, они не открывали? Имущество прятали, за-
шивали керенки в подушку. Думали, что с обыском.
Я их чуть не поубивал потом.
Инженеру все это было очень близко.
— Да,— сказал Остап,— так это вы инженер Щу-
кин?
— Я. Только уж вы, пожалуйста, никому не гово-
рите. Неудобно, право.
— О, пожалуйста! Антр-ну, тет-а-тет. В четыре
глаза, как говорят французы. А я к вам по делу, това-
рищ Щукин.
244
— Чрезвычайно буду рад вам служить.
— Гран мерси. Дело пустяковое. Ваша супруга
просила меня к вам зайти и взять у вас этот стул. Она
говорила, что он ей нужен для пары. А вам она соби-
рается прислать кресло.
— Да пожалуйста! — воскликнул Эрнест Павло-
вич.— Я очень рад. И зачем вам утруждать себя?
Я могу сам принести. Сегодня Же.
— Нет, зачем же! Для меня это — сущие пустяки.
Живу я недалеко, для меня это нетрудно..
Инженер засуетился и проводил великого комби-
натора до самой двери, переступить которую он стра-
шился, хотя ключ был уже предусмотрительно поло-
жен в карман мокрых штанов.
Бывшему студенту Иванопуло был подарен еще
один стул. Обшивка его была, правда, немного по-
вреждена, но все же это был прекрасный стул и к тому
же точь-в-точь, как первый.
Остапа не тревожила неудача с этим стулом, чет-
вертым по счету. Он знал все штучки судьбы.
В стройную систему его умозаключений темной
громадой врезывался только стул, уплывший в глу-
бину товарного двора Октябрьского вокзала. Мысли
об этом стуле были неприятны и навевали тягостное
сомнение.
Великий комбинатор находился в положении ру-
леточного игрока, ставящего исключительно на но-
мера, одного из той породы людей, которые желают
выиграть сразу в тридцать шесть раз больше своей
ставки. Положение было даже хуже: концессионеры
играли в такую рулетку, где зеро приходилось на один-
надцать номеров из двенадцати. Да и самый двена-
дцатый номер вышел из поля зрения, находился черт
знает где и, возможно, хранил в себе чудесный вы-
игрыш.
Цепь этих горестных размышлений была прервана
приходом главного директора. Уже один его вид воз-
будил в Остапе нехорошие чувства.
245
— Ого! — сказал технический руководитель.—
Я вижу, что вы делаете успехи. Только не шутите со
мной. Зачем вььоставили стул за дверью? Чтобы по-
забавиться надо мной?
— Товарищ Бендер,— пробормотал предводитель.
-- Ах, зачем вы играете на моих нервах! Несите
его сюда скорее, несите! Вы видите, что новый стул,
на котором я сижу, увеличил ценность вашего приобре-
тения во много раз.
Остап склонил голову набок и сощурил глаза.
— Не мучьте дитю,— забасил он наконец,— где
стул? Почему вы его не принесли?
Сбивчивый доклад Ипполита Матвеевича преры-
вался криками с места, ироническими аплодисментами
и каверзными вопросами. Воробьянинов закончил свой
доклад под единодушный смех аудитории.
— А мои инструкции? — спросил Остап грозно.—
Сколько раз я вам говорил, что красть грешно! Еще
тогда, когда вы в Старгороде хотели обокрасть мою
жену, мадам Грицацуеву, еще тогда я понял, что у вас
мелкоуголовный характер. Самое большое, к чему смо-
гут привести вас эти способности,— это шесть меся-
цев без строгой изоляции. Для гиганта мысли и отца
русской демократии масштаб как будто небольшой,
и вот результаты. Стул, который был у вас в руках, вы-
скользнул. Мало того, вы испортили легкое место! По-
пробуйте нанести туда второй визит. Вам этот Авес-
салом голову оторвет. Счастье ваше, что вам помог
идиотский случай, не то сидели бы вы за решеткой и
напрасно ждали бы от меня передачи. Я вам передачу
носить не буду, имейте это в виду. Что мне Гекуба?
Вы мне в конце коццов не мать, не сестра и не лю-
бовница.
Ипполит Матвеевич, сознававший все свое ничтоже-
ство, стоял понурясь.
— Вот что, дорогуша, я вижу полную бесцель-
ность нашей совместной работы. Во всяком случае,
работать с таким малокультурным компаньоном, как
вы, из сорока процентов представляется мне абсурд-
ным. Воленс-неволенс, но я должен поставить новые
условия.
246
Ипполит Матвеевич задышал. До этих пор он ста-
рался не дышать.
— Да, мой старый друг, вы больны организацион-
ным бессилием и бледной немочью. Соответственно
этому уменьшаются ваши паи. Честно, хотите — два-
дцать процентов?
Ипполит Матвеевич решительно замотал головой.
— Почему же вы не хотите? Вам мало?
. — М-мало.
— Но ведь это же тридцать тысяч рублей! Сколько
же вы хотите?
— Согласен на сорок.
— Грабеж среди бела дня! — сказал Остап, подра-
жая интонациям предводителя во время исторического
торга в дворницкой.— Вам мало тридцати тысяч? Вам
нужен еще ключ от квартиры?!
— Это вам нужен ключ от квартиры,— пролепетал
Ипполит Матвеевич.
— Берите двадцать, пока не поздно, а то я могу
раздумать. Пользуйтесь тем, что у меня хорошее на-
строение.
Воробьянинов давно уже потерял тот самодоволь-
ный вид, с которым некогда начинал поиски бриль-
янтов.
Лед, который тронулся еще в дворницкой, лед, гре-
мевший, трескавшийся и ударявшийся о гранит на-
бережной, давно уже измельчал и стаял. Льда уже не
было. Была широко разлившаяся вода, которая не-
брежно несла на себе Ипполита Матвеевича, швыряя
его из стороны в сторону, то ударяя его о бревно, то
сталкивая его со стульями, то унося от этих стульев.
Невыразимую боязнь чувствовал Ипполит Матвеевич.
Все пугало его. По реке плыли мусор, нефтяные
остатки, пробитые курятники, дохлая рыба, чья-то
ужасная шляпа. Может быть, это была шляпа отца
Федора, утиный картузик, сорванный с него ветром в
Ростове? Кто знает! Конца пути не было видно. К бе-
регу не прибивало, а плыть против течения бывший
предводитель дворянства не имел ни сил, ни же-
лания.
Его несло в открытое море приключений.
247
Глава XXV!
ДВА ВИЗИТА
Подобно распеленутому малютке, который, не оста-
навливаясь ни на секунду, разжимает и сжимает во-
сковые кулачки, двигает ножонками, вертит головой,
величиной в крупное антоновское яблоко, одетое в чеп-
чик, и выдувает изо рта пузыри, Авессалом Изнурен-
ков находился в состоянии вечного беспокойства. Он
двигал полными ножками, вертел выбритым подборо-
дочком, издавал ахи и производил волосатыми руками
такие жесты, будто делал гимнастику на резинках.
Он вел очень хлопотливую жизнь, всюду появлялся
и что-то предлагал, несясь по улице, как испуганная
курица, быстро говорил вслух, словно высчитывал
страховку каменного, крытого железом строения. Сущ-
ность его жизни и деятельности заключалась в том,
что он органически не мог заняться каким-нибудь де-
лом, предметом или мыслью больше чем на минуту.
Если острота не нравилась и не вызывала мгновен-
ного смеха, Изнуренков не убеждал редактора, как
другие, что острота хороша и требует для полной
оценки лишь небольшого размышления, он сейчас же
предлагал новую остроту.
— Что плохо, то плохо,— говорил он,— кончено.
В магазинах Авессалом Владимирович производил
такой сумбур, так быстро появлялся и исчезал на гла-
зах пораженных приказчиков, так экспансивно поку-
пал коробку шоколада, что кассирша ожидала полу-
чить с него по крайней мере рублей тридцать. Но Из-
нуренков, пританцовывая у кассы и хватаясь за галстук,
как будто его душили, бросал на стеклянную дощечку
измятую трехрублевку и, благодарно блея, убегал.
Если бы этот человек мог остановить себя хоть бы
на два часа, произошли бы самые неожиданные со-
бытия.
Может быть, Изнуренков присел бы к столу и на-
писал прекрасную повесть, а может быть, и заявление
в кассу взаимопомощи о выдаче безвозвратной ссуды,
или новый пункт к закону о пользовании жилплоща-
248
дью, или книгу «Уменье хорошо одеваться и вести себя
в обществе».
Но сделать этого он не мог. Бешено работающие
ноги уносили его, из двигающихся рук карандаш вы-
летал, как стрела, мысли прыгали.
Изнуренков бегал по комнате, и печати на мебели
тряслись, как серьги у танцующей цыганки. На стуле
сидела смешливая девушка из предместья.
— Ах, ах,— вскрикивал Авессалом Владимиро-
вич,— божественно! «Царица голосом и взором свой
пышный оживляет пир...» Ах, ах! Высокий класс!..
Вы — королева Марго.
Ничего этого не понимавшая королева из предме-
стья с уважением смеялась.
— Ну, ешьте шоколад, ну, я вас прошу!.. Ах, ах!..
Очаровательно!
Он поминутно целовал королеве руки, восторгался
ее скромным туалетом, совал ей кота и заискивающе
спрашивал:
— Правда, он похож на попугая? Лев! Лев! На-
стоящий лев! Скажите, он действительно пушист до
чрезвычайности?.. А хвост! Хвост! Скажите, это дей-
ствительно большой хвост? Ах!
Потом кот полетел в угол, и Авессалом Владимиро-
вич, прижав руки к пухлой молочной груди, стал с
кем-то раскланиваться в окошко. Вдруг в его бедовой
голове щелкнул какой-то клапан, и он начал вызыва-
юще острить по поводу физических и душевных ка-
честв своей гостьи:
— Скажите, а эта брошка действительно из стекла?
Ах! Ах! Какой блеск!.. Вы меня ослепили, честное
слово!.. А скажите, Париж действительно большой го-
род? Там действительно Эйфелева башня?.. Ах! Ах!..
Какие руки!.. Какой нос!.. Ах!
Он не обнимал девушку. Ему было достаточно
говорить ей комплименты. И он говорил без умолку.
Поток их был прерван неожиданным появлением
Остапа.
Великий комбинатор вертел в руках клочок бумаги
и сурово допрашивал:
— Изнуренков здесь живет? Это вы и есть?
249
Авессалом Владимирович тревожно вглядывался в
каменное лицо посетителя. В его глазах он старался
прочесть, какие именно претензии будут сейчас предъ-
явлены: штраф ли это за разбитое при разговоре в
трамвае стекло, повестка ли в нарсуд за неплатеж
квартирных денег, или прием подписки на журнал для
слепых.
— Что же это, товарищ,— жестко сказал Бен-
дер,— это совсем не дело — прогонять казенного ку-
рьера.
Какого курьера? — ужаснулся Изнуренков.
— Сами знаете какого. Сейчас мебель буду выво-
зить. Попрошу вас, гражданка, очистить стул,— строго
проговорил Остап.
Гражданка, над которой только что читали стихи
самыл лирических поэтов, поднялась с места.
— Нет? Сидите? — закричал Изнуренков, закрывая
стул своим телом.— Они не имеют права.
— Насчет прав молчали бы, гражданин. Созна-
тельным надо быть. Освободите мебель? Закон надо
соблюдать?
С этими словами Остап схватил стул и потряс им в
воздухе.
— Вывожу мебель? — решительно заявил Бендер.
— Нет, не вывозите!
— Как же не вывожу,— усмехнулся Остап, выходя
со стулом в коридор,— когда именно вывожу.
Авессалом поцеловал у королевы руку и, наклонив
голову, побежал за строгим судьей. Тот уже спускался
по лестнице.
— А я вам говорю, что не имеете права. По закону
мебель может стоять две недели, а она стояла только
три дня! Может быть, я уплачу!
Изнуренков вился вокруг Остапа, как пчела. Таким
манером оба очутились на улице. Авессалом Влади-
мирович бежал за стулом до самого угла. Здесь он
увидел воробьев, прыгавших вокруг навозной кучи. Он
посмотрел на них просветленными глазами, забор-
мотал, всплеснул руками и, заливаясь смехом, про-
изнес:
— Высокий класс! Ах! Ах!.. Какой поворот темы!
250
Увле-
ченный раз-
работкой темы,
Изнуренков весе-
ло повернул назад и.
подскакивая, побежал
домой. О стуле он вспом-
нил только дома, застав де-
вушку из предместья стоящей
посреди комнаты-
Остап отвез стул на извозчике.
— Учитесь,— сказал он Ипполиту
Матвеевичу,— стул взят голыми руками.
Даром. Вы понимаете?
После вскрытия стула Ипполит Матвеевич загрус-
тил.
— Шансы все увеличиваются,— сказал Остап,—
а денег ни копейки. Скажите, а покойная ваша теща
не любила шутить?
— А что такое?
— Может быть, никаких брильянтов нет?
Ипполит Матвеевич так замахал руками, что на
нем поднялся пиджачок.
— В таком случае все прекрасно. Будем надеяться,
что достояние Иванопуло увеличится еще только на
один стул.
— О вас, товарищ Бендер, сегодня в газетах пи-
сали,— заискивающе сказал Ипполит Матвеевич.
Остап нахмурился.
Он не любил, когда пресса поднимала вой вокруг
его имени.
— Что вы мелете? В какой газете?
Ипполит Матвеевич с торжеством развернул «Ста-
нок».
251
— Вот здесь. В отделе «Что случилось за день».
Остап несколько успокоился, потому что боялся за-
меток только в разоблачительных отделах: «Наши
шпильки» и «Злоупотребителей — под суд».
Действительно, в отделе «Что случилось за день»
нонпарелью было напечатано:
ПОПАЛ ПОД ЛОШАДЬ
Вчера на площади Свердлова попал под ло-
шадь извозчика № 8974 гр. О. Бендер. Пострадав-
ший отделался легким испугом.
— Это извозчик отделался легким испугом, а не
я,— ворчливо заметил О. Бендер.— Идиоты! Пишут,
пишут — и сами не знают, что пишут. Ах! Это — «Ста-
нок». Очень, очень приятно. Вы знаете, Воробьянинов,
что эту заметку, может быть, писали, сидя на нашем
стуле? Забавная история!
Великий комбинатор задумался.
Повод для визита в редакцию был найден.
Осведомившись у секретаря о том, что все ком-
наты справа и слева во всю длину коридора заняты
редакцией. Остап напустил на себя простецкий вид
и предпринял обход редакционных помещений: ему
нужно было узнать, в какой комнате находится стул.
Он влез в местком, где уже шло заседание моло-
дых автомобилистов, и так как сразу увидел, что стула
там нет, перекочевал в соседнее помещение. В конторе
он делал вид, что ожидает резолюции; в отделе раб-
коров узнавал, где здесь согласно объявлению про-
дается макулатура; в секретариате выспрашивал усло-
вия подписки, а в комнате фельетонистов спросил, где
принимают объявления об утере документов.
Таким образом он добрался до комнаты редактора,
который, сидя на концессионном стуле, трубил в теле-
фонную трубку.
Остапу нужно было время, чтобы внимательно изу-
чить местность.
— Тут, товарищ редактор, на меня помещена фор-
менная клевета,— сказал Бендер.
— Какая клевета? — спросил редактор.
252
Остап долго разворачивал экземпляр «Станка».
Оглянувшись на дверь, он увидел на ней американский
замок. Если вырезать кусочек стекла в двери, то легко
можно было бы просунуть руку и открыть замок из-
нутри.
Редактор прочел указанную Остапом заметку.
— В чем же вы, товарищ, видите клевету?
— Как же! А вот это:
Пострадавший отделался легким испугом.
— Не понимаю.
Остап ласково смотрел на редактора и на стул.
— Стану я путаться какого-то там извозчика! Опо-
зорили перед всем миром — опровержение нужно.
— Вот что, гражданин,— сказал редактор,— никто
вас не позорил, и по таким пустяковым вопросам мы
опровержений не даем.
— Ну, все равно, я так этого дела не оставлю,—
говорил Остап, покидая кабинет.
Он уже увидел все, что ему было нужно.
Глава XXVII
ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ ДОПРОВСКАЯ
КОРЗИНКА
Старгородское отделение эфемерного «Меча и
орала» вместе с молодцами из «Быстроупака» вы-
строилось в длиннейшую очередь у мучного лабаза
«Хлебопродукта».
Прохожие останавливались.
— Куда очередь стоит? — спрашивали граждане.
В нудной очереди, стоящей у магазина, всегда есть
один человек, словоохотливость которого тем больше,
чем дальше он стоит от магазинных дверей. А дальше
всех стоял Полесов.
— Дожили,— говорил брандмейстер,— скоро все
на жмых перейдем. В девятнадцатом году и то лучше
было. Муки в городе на четыре дня.
253
Граждане недоверчиво подкручивали усы, вступали
с Полесовым в спор и ссылались на «Старгородскую
правду».
Доказав Полесову, как дважды два — четыре, что
муки в городе сколько угодно и что нечего устраивать
панику, граждане бежали домой, брали все наличные
деньги и присоединялись к мучной очереди.
Молодцы из «Быстроупака», закупив всю муку в
лабазе, перешли на бакалею и образовали чайно-са-
харную очередь.
В три дня Старгород был охвачен продовольствен-
ным и товарным кризисом. Представители кооперации
и госторговли предложили, до прибытия находяще-
гося в пути продовольствия, ограничить отпуск товаров
в одни руки по фунту сахара и по пять фунтов муки.
На другой день было изобретено противоядие.
Первым в очереди за сахаром стоял Альхен. За
ним — его жена Сашхен, Паша Эмильевич, четыре
Яковлевича и все пятнадцать призреваемых старушек
в туальденоровых нарядах. Вы<качав из магазина Стар-
гико полпуда сахару, Альхен увел свою очередь в дру-
гой кооператив, кляня по дороге Пашу Эмильевича,
который успел слопать отпущенный на его долю фунт
сахарного песку. Паша сыпал сахар горкой на ладонь
и отправлял в свою широкую пасть. Альхен хлопотал
целый день. Во избежание усушки и раструски он
изъял Пашу Эмильевича из очереди и приспособил
его для перетаскивания скупленного на привозной ры-
нок. Там Альхен застенчиво перепродавал в частные
лавочки добытые сахар, муку, чай и маркизет.
Полесов стоял в очередях главным образом из
принципа. Денег у него не было, и купить он все равно
ничего не мог. Он кочевал из очереди в очередь, при-
слушивался к разговорам, делал едкие замечания,
многозначительно задирал брови и пророчествовал.
Следствием его недомолвок было то, что город напол-
нили слухи о приезде какой-то с Мечи и Урала под-
польной организации.
Губернатор Дядьев заработал в один день десять
тысяч. Сколько заработал председатель биржевого ко-
митета Кислярский, не знала даже его жена.
254
Мысль о том, что он принадлежит к тайному обще-
ству, не давала Кислярскому покоя. Шедшие по городу
слухи испугали его вконец. Проведя бессонную ночь,
председатель биржевого комитета решил, что только
чистосердечное признание может сократить ему срок
пребывания в тюрьме.
— Слушай, Генриетта,— сказал он жене,— пора
уже переносить мануфактуру к шурину.
— А что, разве придут? — спросила Генриетта Кис-
лярская.
— Могут прийти. Раз в стране нет свободы тор-
говли, то должен же я когда-нибудь сесть?
— Так что, уже приготовить белье? Несчастная
моя жизнь! Вечно носить передачу. И почему ты не
пойдешь в советские служащие? Ведь шурин состоит
членом профсоюза, и — ничего! А этому обязательно
нужно быть красным купцом!
Генриетта не знала, что судьба возвела ее мужа в
председатели биржевого комитета. Поэтому она была
спокойна.
— Может быть, я не приду ночевать,— сказал
Кислярский,— тогда ты завтра приходи с передачей.
Только, пожалуйста, не приноси вареников. Что мне
за удовольствие есть холодные вареники?
— Может быть, возьмешь с собой примус?
— Так тебе и разрешат держать в камере примус!
Дай мне мою корзинку.
У Кислярского была специальная допровская
корзина. Сделанная по особому заказу, она была
вполне универсальна. В развернутом виде она пред-
ставляла кровать, в полуразвернутом — столик; кроме
того, она заменяла шкаф: в ней были полочки, крючки
и ящики. Жена положила в универсальную корзину хо-
лодный ужин и свежее белье.
— Можешь меня не провожать,— сказал опытный
муж.— Если придет Рубенс за деньгами, скажи, что
денег нет. До свиданья! Рубенс может подождать.
И Кислярский степенно вышел на улицу, держа за
ручку допровскую корзинку.
— Куда вы, гражданин Кислярский? — окликнул
Полесов.
255
Он стоял у телеграфного столба и криками под-
бадривал рабочего связи, который, цепляясь желез-
ными когтями за столб, подбирался к изоляторам.
— Иду сознаваться,— ответил Кислярский.
— В чем?
— В мече и орале.
Виктор Михайлович лишился языка. А Кислярский,
выставив вперед свой яйцевидный животик, опоясан-
ный широким дачным поясом с накладным карманчи-
ком для часов, неторопливо пошел в губпрокуратуру.
Виктор Михайлович захлопал крыльями и улетел к
Дядьеву.
— Кислярский — провокатор! — закричал бранд-
мейстер.— Только что пошел доносить. Его еще видно.
— Как? И корзинка при нем? — ужаснулся старго-
родский губернатор.
— При нем.
Дядьев поцеловал жену, крикнул, что если придет
Рубенс, денег ему не давать, и стремглав выбежал на
улицу. Виктор Михайлович завертелся, застонал,
словно курица, снесшая яйцо, и побежал к Владе с
Никешей.
Между тем гражданин Кислярский, медленно про-
гуливаясь, приближался к губпрокуратуре. По дороге
он встретил Рубенса и долго с ним говорил.
— А как же деньги? — спросил Рубенс.
— За деньгами придете к жене.
— А почему вы с корзинкой? — подозрительно
осведомился Рубенс. .
— Иду в баню. t с . ?
— Ну, желаю вам легкого пара.
Потом Кислярский зашел в кондитерскую ССПО,
бывшую «Бонбон де Варсови», выкушал стакан кофе
и съел слоеный пирожок. Пора было идти каяться.
Председатель биржевого комитета вступил в прием-
ную губпрокуратуры. Там было пусто. Кислярский по-
дошел к двери, на которой было написано: «Губерн-
ский прокурор», и вежливо постучал.
— Можно! — ответил хорошо знакомый Кисляр-
•скому голос.
Кислярский вошел и в изумлении остановился. Его
256
яйцевидйый животик сразу же опал и сморщился, как
финик. То, что он увидел, было полной для него не-
ожиданностью.
Письменный стол, за которым сидел прокурор,
окружали члены могучей организации «Меча и орала».
Судя по их жестам и плаксивым голосам, они сознава-
лись во всем.
— Вот он,— воскликнул Дядьев,— самый главный
октябрист!
— Во-первых,— сказал Кислярский, ставя на пол
допровскую корзинку и приближаясь к столу,— во-
первых, я не октябрист, затем я всегда сочувствовал
советской власти, а в-третьих, главный это не я, а то-
варищ Чарушников, адрес которого...
— Красноармейская! — закричал Дядьев.
— Номер три! — хором сообщили Владя и Никеша.
— Во двор и налево,— добавил Виктор Михайло-
вич,— я могу показать.
Через двадцать минут привезли Чарушникова, ко-
торый прежде всего заявил, что никого из присутству-
ющих в кабинете никогда в жизни не видел. Вслед за
этим, не сделав никакого перерыва, Чарушников до-
нес на Елену Станиславовну.
Только в камере, переменив белье и растянувшись
на допровской корзинке, председатель биржевого ко-
митета почувствовал себя легко и спокойно.
Мадам Грицацуева-Бендер за время кризиса
успела запастись пищевыми продуктами й товарами
для своей лавчонки по меньшей мере на четыре месяца.
Успокоившись, она снова загрустила о молодом су-
пруге, томящемся на заседаниях Малого Совнаркома.
Визит к гадалке не внес успокоения.
Елена Станиславовна, встревоженная исчезнове-
нием всего старгородского ареопага, метала карты с
возмутительной небрежностью. Карты возвещали то
конец мира, то прибавку к жалованью, то свидание с
мужем в казенном доме и в присутствии недоброжела-
теля—пикового короля.
Да и самое гадание кончилось как-то странно. При-
шли агенты — пиковые короли — и увели прорицатель-
ницу в казенный дом, к прокурору.
17
И. Ильф, Е. Петров, т. I
257
Оставшись наедине с по-
пугаем, вдовица в смятении
собралась было уходить, как
вдруг попугай ударил клю-
вом в клетку и первый раз в
жизни заговорил человечьим
голосом.
— Дожились! — сказал
он сардонически, накрыл го-
лову крылом и выдернул из-
под мышки перышко.
Мадам Г рицацуева-Бен-
дер в страхе кинулась к дверям.
Вдогонку ей полилась горячая, сбивчивая речь.
Древняя птица была так поражена визитом агентов
и уводом хозяйки в казенный дом, что начала выкри-
кивать все знакомые ей слова. Наибольшее место в
ее репертуаре занимал Виктор Михайлович Полесов.
— При наличии отсутствия,— раздраженно ска-
зала птица.
И, повернувшись на жердочке вниз головой, под-
мигнула глазом застывшей у двери вдове, как бы го-
воря: «Ну, как вам это понравится, вдовица?»
— Мать моя! — простонала Грицацуева.
— В каком полку служили? — спросил попугай
голосом Бендера.— Кр-р-р-р-Рах— Европа нам по-
может.
После бегства вдовы попугай оправил на себе ма-
нишку и сказал те слова, которые у него безуспешно
пытались вырвать люди в течение тридцати лет:
— Попка дурак!
Вдова бежала по улице и голосила. А дома ее
ждал вертлявый старичок.
Это был Варфоломеич.
— По объявлению,— сказал Варфоломеич,— два
часа жду, барышня.
Тяжелое копыто предчувствия ударило Грицацуеву
в сердце.
— Ох! — запела вдова.— Истомилась душенька!
— От вас, кажется, ушел гражданин Бендер? Вы
объявление давали?
258
Вдова упала на мешки с мукой.
— Какие у вас организмы слабые,— сладко сказал
Варфоломеич.— Я бы хотел спервоначалу насчет воз-
награждения уяснить себе...
— Ох!.. Все берите! Ничего мне теперь не жалко! —
причитала чувствительная вдова.
— Так вот-с. Мне известно пребывание сыночка
вашего О. Бендера. Какое вознаграждение будет?
— Все берите! — повторила вдова.
— Двадцать рублей,— сухо сказал Варфоломеич.
Вдова поднялась с мешков. Она была замарана
мукой. Запорошенные ресницы усиленно моргали.
— Сколько? — переспросила она.
— Пятнадцать рублей,— спустил цену Варфоло-
меич.
Он чуял, что и три рубля вырвать у несчастной
женщины будет трудно.
Попирая ногами кули, вдова наступала на ста-
ричка, призывала в свидетели небесную силу и с ее
помощью добилась твердой цены.
— Ну что ж, бог с вами, пусть пять рублей будет.
Только деньги попрошу вперед. У меня такое правило.
Варфоломеич достал из записной книжечки две
газетных вырезки и, не выпуская их из рук, стал чи-
тать:
— Вот извольте посмотреть по порядку. Вы писали,
значит: «Умоляю... ушел из дому товарищ Бендер...
зеленый костюм, желтые ботинки, голубой жилет...»
Правильно ведь? Это «Старгородская правда», зна-
чит. А вот что пишут про сыночка вашего в столичных
газетах. Вот... «Попал под лошадь...» Да вы не уби-
вайтесь, мадамочка, дальше слушайте... «Попал под
лошадь...» Да жив, жив! Говорю вам, жив. Нешто б я
за покойника деньги брал бы? Так вот: «Попал под
лошадь. Вчера на площади Свердлова попал под ло-
шадь извозчика № 8974 гражданин О. Бендер. Постра-
давший отделался легким испугом...» Так вот, эти до-
кументики я вам предоставляю, а вы мне денежки
вперед. У меня уж такое правило.
Вдова с плачем отдала деньги. Муж, ее милый муж
в желтых ботинках лежал на далекой московской
17*
259
земле, и огнедышащая извозчичья лошадь била ко-
пытом по его голубой гарусной груди.
Чуткая душа Варфоломеича удовлетворилась при-
личным вознаграждением. Он ушел, объяснив вдове,
что дополнительные следы ее мужа безусловно най-
дутся в редакции газеты «Станок», где, уж конечно,
все на свете известно.
ПИСЬМО ОТЦА ФЕДОРА,
писанное в Ростове, в водогрейне «Млечный Путь»,
щене своей в уездный город N
Милая моя Катя! Новое огорчение постигло меня,
но об этом после. Деньги получил вполне своевре-
менно, за что тебя сердечно благодарю. По приезде в
Ростов сейчас же побежал по адресу. «Новоросце-
мент»— весьма большое учреждение, никто там инже-
нера Брунса и не знал. Я уже было совсем отчаялся,
но меня надоумили. Идите, говорят, в личный стол.
Пошел. «Да,— сказали мне,— служил у нас такой, от-
ветственную работу исполнял, только, говорят, в про-
шлом году он от нас ушел. Переманили его в Баку,
на службу в Азнефть, по делу техники безопасности».
Ну, голубушка моя, не так кратко мое путешествие,
как мы думали. Ты пишешь, что деньги на исходе. Ни-
чего не поделаешь, Катерина Александровна. Конца
ждать недолго. Вооружись терпением и, помолясь
богу, продай мой диагоналевый студенческий мундир.
И не такие еще придется нести расходы. Будь готова
ко всему.
Дороговизна в Ростове ужасная. За номер в гости-
нице уплатил 2 р. 25 к. До Баку денег хватит. Оттуда,
в случае удачи, телеграфирую.
Погоды здесь жаркие. Пальто ношу на руке. В но-
мере боюсь оставить — того и гляди, украдут. Народ
здесь бедовый.
Не нравится мне город Ростов. По количеству на-
родонаселения и по своему географическому положе-
нию он значительно уступает Харькову. Но ничего,
260
матушка, бог даст, и в Москву вместе съездим. По-
смотришь тогда — совсем западноевропейский го-
род. А потом заживем в Самаре, возле своего заво-
дика.
Не приехал ли назад Воробьянинов? Где-то он те-
перь рыщет? Столуется ли еще Евстигнеев? Как моя
ряса после чистки? Во всех знакомых поддерживай
уверенность, будто я нахожусь у одра тетеньки. Гу-
леньке напиши то же.
Да! Совсем было позабыл рассказать тебе про
страшный случай, происшедший со мной сегодня.
Любуясь тихим Доном, стоял я у моста и возме-
чтал о нашем будущем достатке. Тут поднялся ветер и
унес в реку картузик брата твоего, булочника. Только
я его и видел. Пришлось пойти на новый расход: ку-
пить английский кепи за 2 р. 50 к. Брату твоему, бу-
лочнику, ничего о случившемся не рассказывай. Убеди
его, что я в Воронеже.
Плохо вот с бельем приходится. Вечером стираю, а
если не высохнет, утром надеваю влажное. При тепе-
решней жаре это даже приятно.
Целую тебя и обнимаю.
Твой вечно муж Федя.
Глава XXVIII
КУРОЧКА И ТИХООКЕАНСКИЙ ПЕТУШОК
Репортер Персицкий деятельно готовился к двух-
сотлетнему юбилею великого математика Исаака Нью-
тона.
В разгар работы вошел Степа из «Науки и жизни».
За ним плелась тучная гражданка.
— Слушайте, Персицкий,— сказал Степа,— к вам
вот гражданка по делу пришла. Идите сюда, граж-
данка, этот товарищ вам объяснит.
Степа, посмеиваясь, убежал.
— Ну? — спросил Персицкий.— Что скажете?
261
Мадам Грицацуева (это была она) возвела на
репортера томные глаза и молча протянула ему бу-
мажку.
— Так,— сказал Персицкий,— ...попал под ло-
шадь... отделался легким испугом... В чем же дело?
— Адрес,— просительно молвила вдова,— нельзя
ли адрес узнать?
— Чей адрес?
— О. Бендера.
— Откуда же я знаю?
— А вот товарищ говорил, что вы знаете.
— Ничего я не знаю. Обратитесь в адресный стол.
— А может, вы вспомните, товарищ? В желтых бо-
тинках.
— Я сам в желтых ботинках. В Москве еще две-
сти тысяч человек в желтых ботинках ходят. Мо-
жет быть, вам нужно узнать их адреса? Тогда пожа-
луйста. Я брошу всякую работу и займусь этим делом.
Через полгода вы будете знать все. Я занят, граж-
данка.
Но вдова, которая почувствовала к Персицкому
большое уважение, шла за ним по коридору и, стуча
накрахмаленной нижней юбкой, повторяла свои
просьбы.
«Сволочь Степа,— подумал Персицкий.— Ну, ни-
чего, я на него напущу изобретателя вечного движе-
ния, он у меня попрыгает».
— Ну что я могу сделать? — раздраженно спросил
Персицкий, останавливаясь перед вдовой.— Откуда я
могу знать адрес гражданина О. Бендера? Что я —
лошадь, которая на него наехала? Или извозчик, ко-
торого он на моих глазах ударил по спине?..
Вдова отвечала смутным рокотом, в котором можно
было разобрать только «товарищ» и «очень вас».
Занятия в Доме народов уже кончились. Канцеля-
рии и коридоры опустели. Где-то только дошлепывала
страницу пищущая машинка.
— Пардон, мадам, вы видите, что я занят!
С этими словами Персицкий скрылся в уборной.
Погуляв там десять минут, он весело вышел. Грица-
цуева терпеливо трясла юбками на углу двух коридо-
262
ров. При приближении Персицко-
го она снова заговорила.
Репортер осатанел.
— Вот что, тетка,— сказал
он,— так и быть, я вам скажу, где
ваш О. Бендер. Идите прямо по
коридору, потом поверните налра-
во и идите опять прямо. Там бу-
дет дверь. Спросите Черепеннико-
ва. Он должен знать.
И Персицкий, довольный сво-
ей выдумкой, так быстро исчез,
что дополнительных сведений
крахмальная вдовушка получиты
не успела.
Расправив юбки, мадам Грицацуева пошла по
коридору.
Коридоры Дома народов были так длинны и узки,
что идущие по ним невольно ускоряли ход. По любому
прохожему можно было узнать, сколько он прошел.
Если он шел чуть убыстренным шагом, это значило,
что поход его только начат. Прошедшие два или три
коридора развивали среднюю рысь. А иногда можно
было увидеть человека, бегущего во весь дух: он на-
ходился в стадии пятого коридора. Гражданин же, от-
махавший восемь коридоров, легко мог соперничать в
быстроте с птицей, беговой лошадью и чемпионом
мира — бегуном Нурми.
Повернув направо, мадам Грицацуева побежала.
Трещал паркет.
Навстречу ей быстро шел брюнет в голубом жилете
и малиновых башмаках. По лицу Остапа было видно,
что посещение Дома народов в столь поздний час вы-
звано чрезвычайными делами концессии. Очевидно, в
планы технического руководителя не входила встреча
с любимой.
При виде вдовушки Бендер повернулся и, не огля-
дываясь, пошел вдоль стены назад.
— Товарищ Бендер,— закричала вдова в во-
сторге,— куда же вы?
Великий комбинатор усилил ход. Наддала и вдова.
263
— Подождите, что я скажу,— просила она.
Но слова не долетали до слуха Остапа. В его ушах
уже пел и свистал ветер. Он мчался четвертым кори-
дором, проскакивал пролеты внутренних железных
лестниц. Своей любимой он оставил только эхо, кото-
рое долго повторяли ей лестничные шумы.
— Ну, спасибо,— бурчал Остап, сидя на пятом
этаже, —нашла время для рандеву. Кто прислал сюда
эту знойную дамочку? Пора уже ликвидировать мос-
ковское отделение концессии, а то еще, чего доброго, ко
мне приедет гусар-одиночка с мотором.
В это время мадам Грицацуева, отделенная от
Остапа тремя этажами, тысячью дверей и дюжиной
коридоров, вытерла подолом нижней юбки разгоря-
ченное лицо и начала поиски. Сперва она хотела
поскорей найти мужа и объясниться с ним. В коридо-
рах зажглись несветлые лампы. Все лампы, все кори-
доры и все двери были одинаковы. Вдове стало страш-
но. Ей захотелось уйти.
Подчиняясь коридорной прогрессии, она неслась со
все усиливающейся быстротой. Через полчаса уже не-
возможно было остановиться. Двери президиумов, се-
кретариатов, месткомов, орготделов и редакций с гро-
хотом пролетали по обе стороны ее громоздкого тела.
На ходу железными своими юбками она опрокидывала
урны для окурков. С кастрюльным шумом урны кати-
лись по ее следам. В углах коридоров образовывались
264
вихри и водовороты. Хлопали растворившиеся фор-
точки. Указующие персты, намалеванные трафаретом
на стенах, втыкались в бедную путницу.
Наконец Грицацуева попала на площадку внутрен-
ней лестницы. Там было темно, но вдова преодолела
страх, сбежала вниз и дернула стеклянную дверь.
Дверь была заперта. Вдова бросилась назад. Но дверь,
через которую она только что прошла, была тоже
закрыта чьей-то заботливой рукой.
В Москве любят запирать двери.
Тысячи парадных подъездов заколочены изнутри
досками, и сотни тысяч граждан пробираются в свои
квартиры черным ходом. Давно прошел восемнадца-
тый год, давно уже стало смутным понятие — «налет
на квартиру», сгинула подомовая охрана, организован-
ная жильцами в целях безопасности, разрешается
проблема уличного движения, строятся огромные элек-
тростанции, делаются величайшие научные открытия,
но нет человека, который посвятил бы свою жизнь
разрешению проблемы закрытых дверей.
Кто тот человек, который разрешит загадку кинема-
тографов, театров и цирков?
Три тысячи человек должны за десять минут войти
в цирк через одни-единственные, открытые только в
одной своей половине двери. Остальные десять дверей,
265
специально приспособленных для пропуска больших
толп народа,— закрыты. Кто знает, почему они за-
крыты? Возможно, что лет двадцать назад из цирковой
конюшни украли ученого ослика, и с тех пор дирекция
в страхе замуровывает удобные входы и выходы. А мо-
жет быть, когда-то сквозняком прохватило знамени-
того короля воздуха, и закрытые двери есть только от-
голосок учиненного королем скандала.
В театрах и кино публику выпускают небольшими
партиями, якобы во избежание затора. Избежать за-
торов очень легко — стоит только открыть имеющиеся
в изобилии выходы. Но вместо того администрация
действует, применяя силу. Капельдинеры, сцепившись
руками, образуют живой барьер и таким образом дер-
жат публику в осаде не меньше получаса. А двери,
заветные двери, закрытые еще при Павле Первом, за-
крыты и поныне.
Пятнадцать тысяч любителей футбола, возбужден-
ные молодецкой игрой сборной Москвы, принуждены
продираться к трамваю сквозь щель такую узкую, что
один легко вооруженный воин мог бы задержать здесь
сорок тысяч варваров, подкрепленных двумя осадными
башнями.
Спортивный стадион не имеет крыши, но ворот есть
несколько. Открыта только калиточка. Выйти можно,
только проломив ворота. После каждого большого со-
ревнования их ломают. Но в заботах об исполнении
святой традиции их каждый раз аккуратно восстанав-
ливают и плотно запирают.
Если уже нет никакой возможности привесить
дверь (это бывает тогда, когда ее не к чему привесить),
пускаются в ход скрытые двери всех видов:
1. Барьеры.
2. Рогатки.
3. Перевернутые скамейки.
4. Заградительные надписи.
5. Веревки.
Барьеры в большом ходу в учреждениях.
Ими преграждается доступ к нужному сотруднику.
Посетитель, как тигр, ходит вдоль барьера, стараясь
знаками обратить на себя внимание. Это удается не
266
всегда. А может быть, посетитель принес полезное изо-
бретение! А может быть, и просто хочет уплатить подо-
ходный налог! Но барьер помешал — осталось неиз-
вестным изобретение, и налог остался неуплаченным.
Рогатка применяется на улице.
Ставят ее весною на шумной магистрали якобы
для ограждения производящегося ремонта тротуара.
И мгновенно шумная улица делается пустынной. Про-
хожие просачиваются в нужные им места по другим
улицам. Им ежедневно приходится делать лишний
километр, но легкокрылая надежда их не покидает.
Лето проходит. Вянет лист. А рогатка все стоит. Ре-
монт не сделан. И улица пустынна.
Перевернутыми садовыми скамейками преграж-
дают входы в московские скверы, которые по возмути-
тельной небрежности строителей не снабжены креп-
кими воротами.
О заградительных надписях можно было бы на-
писать целую книгу, но это в планы авторов сейчас не
входит.
Надписи эти бывают двух родов: прямые и косвен-
ные.
К прямым можно отнести:
| ВХОД ВОСПРЕЩАЕТСЯ I
| ПОСТОРОННИМ ЛИЦАМ ВХОД ВОСПРЕЩАЕТСЯ j
| ХО Д А Н Е Т |
Такие надписи иной раз вывешиваются на дверях
учреждений, особенно усиленно посещаемых публикой.
Косвенные надписи наиболее губительны. Они не
запрещают входа, но редкий смельчак рискнет все-
таки воспользоваться своим правом. Вот они, эти по-
зорные надписи:
| БЕЗ ДОКЛАДА НЕ ВХОДИТЬ |
|ПРИЕМА НЕТ|
| СВОИМ ПОСЕЩЕНИЕМ ТЫ МЕШАЕШЬ ЗАНЯТОМУ ЧЕЛОВЕКУ ||
267
Там, где нельзя поставить барьера или рогатки,
перевернуть скамейки или вывесить заградительную
надпись,— там протягиваются веревки. Протягиваются
они по вдохновению, в самых неожиданных местах.
Если они протянуты на высоте человеческой груди,
дело ограничивается легким испугом и несколько нерв-
ным смехом. Протянутая же на высоте лодыжки ве-
ревка может искалечить человека.
К черту двери! К черту очереди у театральных подъ-
ездов! Разрешите войти без доклада! Умоляем снять
рогатку, поставленную нерадивым управдомом у своей
развороченной панели! Вон перевернутые скамейки!
Поставьте их на место! В сквере приятно сидеть имен-
но ночью. Воздух чист, и в голову лезут умные мысли!
Мадам Грицацуева, сидя на лестнице у запертой
стеклянной двери в самой середине Дома народов, ду-
мала о своей вдовьей судьбе, изредка вздремывала и
ждала утра.
Из освещенного коридора через стеклянную дверь
на вдову лился желтый свет электрических плафонов.
Пепельное утро проникало сквозь окна лестничной
клетки.
Был тихий час, когда утро еще молодо и чисто.
В этот час Грицацуева услышала шаги в коридоре.
Вдова живо поднялась и припала к стеклу. В койце
коридора сверкнул голубой жилет. Малиновые баш-
маки были запорошены штукатуркой. Ветреный сын
турецко-лодданного, стряхивая с пиджака пылинку,
приближался к стеклянной двери.
— Суслик! — позвала вдова.— Су-у-услик!
Она дышала на стекло с невыразимой нежностью.
Стекло затуманилось, пошло радужными пятнами.
В тумане п радугах сияли голубые и малиновые при-
зраки.
Остап не слышал кукования вдовы. Он почесывал
спину и озабоченно крутил голевой. Еще секунда —•
и он пропал бы за поворотом.
Со стоном «товарищ Бендер!» бедная супруга за-
барабанила по стеклу. Великий комбинатор обернулся.
268
— A,— сказал он, видя, что отделен от вдовы за-
крытой дверью,— вы тоже здесь?
— Здесь, здесь,— твердила вдова радостно.
— Обними же меня, моя радость, мы так долго не
виделись,— пригласил технический директор.
Вдова засуетилась. Она подскакивала за дверью,
как чижик в клетке. Притихшие за ночь юбки опять
загремели. Остап раскрыл объятия.
—’ Что же ты не идешь, моя курочка? Твой тихо-
океанский петушок так устал на заседании Малого
Совнаркома.
Вдова была лишена фантазии.
— Суслик,— сказала она в пятый раз.— Откройте
мне дверь, товарищ Бендер.
— Тише, девушка! Женщину украшает скром-
ность. К чему эти прыжки?
Вдова мучилась.
— Ну, чего вы терзаетесь? — спрашивал Остап.—
Кто вам мешает жить?
—• Сам уехал, а сам спрашивает!
И вдова заплакала.
— Утрите ваши глазки, гражданка. Каждая ваша
слезинка — это молекула в космосе.
— А я ждала, ждала, торговлю закрыла. За вами
поехала, товарищ Бендер...
— Ну, и как вам теперь живется на лестнице? Не
дует?
Вдова стала медленно закипать, как большой мона-
стырский самовар.
— Изменщик!—выговорила она, вздрогнув.
У Остапа было еще немного свободного времени.
Он защелкал пальцами и, ритмично покачиваясь, тихо
пропел:
Частица черта в нас
Заключена подчас!
И сила женских чар
Родит в груди пожар...
— Чтоб тебе лопнуть! — пожелала вдова по окон-
чании танца.— Браслет украл, мужнин подарок. А стул
зачем забрал?
269
— Вы, кажется, переходите на личности? — заме-
тил Остап холодно.
— Украл, украл! — твердила вдова.
— Вот что, девушка: зарубите на своем носике, что
Остап Бендер никогда ничего не крал.
— А ситечко кто взял?
— Ах, ситечко! Из вашего неликвидного фонда?
И это вы считаете кражей? В таком случае наши
взгляды на жизнь диаметрально противоположны.
— Унес,— куковала вдова.
— Значит, если молодой, здоровый человек позаим-
ствовал у провинциальной бабушки ненужную ей, по
слабости здоровья, кухонную принадлежность, то, зна-
чит, он вор? Так вас прикажете понимать?
— Вор, вор!
— В таком случае нам придется расстаться. Я со*
гласен на развод.
Вдова кинулась на дверь. Стекла задрожали.
Остап понял, что пора уходить.
— Обниматься некогда,— сказал он,— прощай, лю-
бимая! Мы разошлись, как в море корабли.
— Караул!! — завопила вдова.
Но Остап уже был в конце коридора. Он встал на
подоконник, тяжело спрыгнул на влажную после ноч-
ного дождя землю и скрылся в блистающих физкуль-
турных садах.
На крики вдовы набрел проснувшийся сторож. Он
выпустил узницу, пригрозив штрафом.
Глава XXIX
АВТОР «Г А В Р И Л И АД Ы»
Когда мадам Грицацуева покидала негостеприим-
ный стан канцелярий, к Дому народов уже стекались
служащие самых скромных рангов: курьеры, входящие
и исходящие барышни, сменные телефонистки, юные
помощники счетоводов и бронеподростки.
270
Среди них двигался Никифор Ляпис, очень молодой
человек с бараньей прической и нескромным взглядом.
Невежды, упрямцы и первичные посетители вхо-
дили в Дом народов с главного подъезда. Никифор
Ляпис проник в здание через амбулаторию. В Доме
народов он был своим человеком и знал кратчайшие
пути к оазисам, где брызжут светлые ключи гонорара
под широколиственной сенью ведомственных журналов.
Прежде всего Никифор Ляпис пошел в буфет. Ни-
келированная касса сыграла матчиш и выбросила три
чека. Никифор съел варенец, вскрыв запечатанный бу-
магой стакан, и кремовое пирожное, похожее на клум-
бочку. Все это он запил чаем. Потом Ляпис нетороп-
ливо стал обходить свои владения.
Первый визит он сделал в редакцию ежемесячного
охотничьего журнала «Герасим и Муму». Товарища
Наперникова еще не было, и Никифор Ляпис двинулся
в «Гигроскопический вестник», еженедельный рупор,
посредством которого работники фармации общались
с внешним миром.
— Доброе утро,— сказал Никифор.— Написал за-
мечательные стихи.
— О чем? — спросил начальник литстранички.—
На какую тему? Ведь вы же знаете, Трубецкой, что у
нас журнал...
Начальник для более тонкого определения сущности
«Гигроскопического вестника» пошевелил пальцами.
Трубецкой-Ляпис посмотрел на свои брюки из бе-
лой рогожи, отклонил корпус назад и певуче сказал:
— «Баллада о гангрене».
— Это интересно,— заметила гигроскопическая
персона.— Давно пора в популярной форме проводить
идеи профилактики.
Ляпис немедленно задекламировал:
Страдал Гаврила от гангрены,
Гаврила от гангрены слег...
Дальше тем же молодецким четырехстопным ям-
бом рассказывалось о Гавриле, который по темноте
своей не пошел вовремя в аптеку и погиб из-за того,
что не смазал ранку йодом.
271
— Вы делаете успехи, Трубецкой,— одобрил ре-
дактор,— но хотелось бы еще больше... Вы понимаете?
Он задвигал пальцами, но страшную балладу взял,
обещав уплатить во вторник.
В журнале «Будни морзиста» Ляписа встретили го-
степриимно.
— Хорошо, что вы пришли, Трубецкой. Нам как
раз нужны стихи. Только —быт, быт, быт. Никакой ли-
рики. Слышите, Трубецкой? Что-нибудь из жизни по-
тельработников и вместе с тем, вы понимаете?..
— Вчера я именно задумался над бытом потель-
работников. И у меня вылилась такая поэма. Назы-
вается: «Последнее письмо». Вот...
Служил Гаврила почтальоном,
Гаврила письма разносил...
История о Гавриле была заключена в семьдесят
две строки. В конце стихотворения письмоносец Гав-
рила, сраженный пулей фашиста, все же доставляет
письмо по адресу.
— Где же происходило дело? — спросили Ляписа.
Вопрос был законный. В СССР нет фашистов, за
границей нет Гаврил, членов союза работников связи-.
— В чем дело? — сказал Ляпис.— Дело происхо-
дит, конечно, у нас, а фашист переодетый.
— Знаете, Трубецкой, напишите лучше нам о ра-
диостанции.
— А почему вы не хотите почтальона?
— Пусть полежит. Мы его берем условно.
Погрустневший Никифор Ляпис-Трубецкой пошел
снова в «Герасим и Муму». Наперников уже сидел за
своей конторкой. На стене висел сильно увеличенный
портрет Тургенева, в пенсне, болотных сапогах и с
двустволкой наперевес. Рядом с Наперниковым стоял
конкурент Ляписа — стихотворец из пригорода.
Началась старая песня о Гавриле, но уже с охот-
ничьим уклоном,.. Творение шло под названием: «Мо-
литва браконьера».
Гаврила ждал в засаде зайца,
Гаврила зайца подстрелил...
272
— Очень хорошо! — сказал-добрый Наперников.—
Вы, Трубецкой, в этом стихотворении превзошли са-
мого Энтиха. Только нужно кое-что исправить. Пер-
вое— выкиньте с корнем «молитву».
— И зайца,— сказал конкурент.
— Почему же зайца? — удивился Наперников.
— Потому что не сезон.
— Слышите, Трубецкой, измените и зайца.
Поэма в преображенном виде носила название:
«Урок браконьеру», а зайцы были заменены бекасами.
Потом оказалось, что бекасов летом тоже не стреляют.
В окончательной форме стихи читались:
Гаврила ждал в засаде птицу.
Гаврила птицу подстрелил...
и т. д.
После завтрака в столовой Ляпис снова принялся
за работу. Белые брюки мелькали в темноте коридоров.
Он входил в редакции и продавал многоликого Гаврилу.
В «Кооперативную флейту» Гаврила был сдан под
названием «Эолова флейта».
Служил Гаврила за прилавком.
Гаврила флейтой торговал...
Простаки из толстого журнала «Лес, как он есть»
купили у Ляписа небольшую поэму «На опушке». На-
чиналась она так:
Гаврила шел кудрявым лесом,
Бамбук Гаврила порубал...
Последний за этот день Гаврила занимался хлебо-
печением. Ему нашлось место в редакции «Работника
булки». Поэма носила длинное и грустное название:
«О хлебе, качестве продукции и о любимой». Поэма
посвящалась загадочной Хине Члек. Начало было по-
прежнему эпическим:
Служил Гаврила хлебопеком,
Гаврила булку испекал...
Посвящение, после деликатной борьбы, выкинули.
Самое печальное было то, что Ляпису денег нигде
не дали. Одни обещали дать во вторник, другие — в
18
И. Ильф, Е. Петров, т. J
273
четверг или пятницу — через две недели. Пришлось
идти занимать деньги в стан врагов — туда, где Ляписа
никогда не печатали.
Ляпис спустился с пятого этажа на второй и вошел
в секретариат «Станка». На его несчастье, он сразу же
столкнулся с работягой Персицким.
— А! —воскликнул Персицкий.— Ляпсус!
— Слушайте,—сказал Никифор Ляпис, понижая
голос,-—дайте три рубля. Мне «Герасим и Муму» дол-
жен кучу денег.
— Полтинник я вам дам. Подождите.. Я сейчас
приду.
И Персицкий вернулся, приведя с собой десяток со-
трудников «Станка».
Завязался общий разговор.
— Ну, как торговали? — спрашивал Персицкий.
— Написал замечательные стихи!
— Про Гаврилу? Что-нибудь крестьянское? «Па-
хал Гаврила спозаранку, Гаврила плуг свой обо-
жал»?
— Что Гаврила! Ведь это же халтура! — защи-
щался Ляпис.— Я написал о Кавказе.
— А вы были на Кавказе?
— Через две недели поеду.
. — А вы не боитесь, Ляпсус? Там же шакалы!
РЕДАКЦИЯ j
ЖУРНАЛА J
ГИГРОСКОПИЧЕСКИЙ
вестник )
РЕДАКЦИЯ
ЖУРНАЛА
ГЕРАСИМ
и МУМУ
РЕДАКЦИЯ,
ЖУРНАЛА
КООПЕРАТИВНАЯ
ФЛЕЙТА
— Очень меня это пугает! Они же на Кавказе не
ядовитые!
После этого ответа все насторожились.
— Скажите, Ляпсус,— спросил Персицкий,— какие,
по-вашему, шакалы?
— Да знаю я, отстаньте!
— Ну, скажите, если знаете!
— Ну, такие... В форме змеи.
— Да, да, вы правы, как всегда. По-вашему, ведь
седло дикой козы подается к столу вместе со стреме-
нами.
— Никогда я этого не говорил! — закричал Тру-
бецкой.
— Вы не говорили. Вы писали. ЛАне Наперников
говорил, что вы пытались всучить ему такие стишата в
«Герасим и Муму», якобы из быта охотников. Скажите
по совести, Ляпсус, почему вы пишете о том, чего вы в
жизни не видели и о чем не имеете ни малейшего пред-
ставления? Почему у вас в стихотворении «Кантон»
пеньюар — это бальное платье? Почему?!
— Вы*—мещанин,— сказал Ляпис хвастливо.
— Почему в стихотворении «Скачка на приз Бу-
денного» жокей у вас затягивает на лошади супонь и
после этого садится на облучок? Вы видели когда-
нибудь супонь?
РЕДАКЦИЯ
ЖУРНАЛА
б хан и
МОРЗИСТА
РЕДАКЦИЯ
ЖУРНАЛА
РАБОТНИК
БУЛКИ
РЕДАКЦИЯ
ЖУРНАЛА
ЛЕС.
КАКОМ ЕСТЬ
— Видел.
— Ну, скажите, какая она!
— Оставьте меня в покое., Вы псих!
— А облучок видели? На скачках были?
— Не обязательно всюду быть! — кричал Ляпис.—•
Пушкин писал турецкие стихи и никогда не был в Тур-
ции.
— О да, Эрзерум ведь находится в Тульской гу-
бернии.
Ляпис не понял сарказма. Он горячо продолжал:
— Пушкин писал по материалам. Он прочел исто-
рию Пугачевского бунта, а потом написал. А мне про
скачки все рассказал Энтих.
После этой виртуозной защиты Персицкий потащил
упирающегося Ляписа в соседнюю комнату. Зрители
последовали за ними. Там на стене висела большая га-
зетная вырезка, обведенная траурной каймой.
— Вы писали этот очерк в «Капитанском мо-
стике»?
— Я писал.
— Это, кажется, ваш первый опыт в прозе? Позд-
равляю вас! «Волны перекатывались через мол и па-
дали вниз стремительным домкратом...» Ну, удружили
же вы «Капитанскому мостику»! «Мостик» теперь
долго вас не забудет, Ляпис!
— В чем дело?
— Дело в том, что... Вы знаете, что такое дом-
крат?
— Ну, конечно, знаю, оставьте меня в покое...
— Как вы себе представляете домкрат? Опишите
своими словами.
— Такой... Падает, одним словом.
— Домкрат падает. Заметьте все! Домкрат стре-
мительно падает! Подождите, Ляпсус, я вам сейчас
принесу полтинник. Не пускайте его!
Но и на этот раз полтинник выдан не был. Пер-
сицкий притащил из справочного бюро двадцать пер-
вый том Брокгауза, от Домиций до Евреинова. Между
Домицием, крепостью в великом герцогстве Меклен-
бург-Шверинском, и Доммелем, рекой в Бельгии и
Нидерландах, было найдено искомое слово.
276
— Слушайте! «Домкрат (нем. Daumkraft)—одна
из машин для поднятия значительных тяжестей.
Обыкновенный простой Д., употребляемый для подня-
тия экипажей и т. п., состоит из подвижной зубчатой
полосы, которую захватывает шестерня, вращаемая
помощью рукоятки...» И так далее. И далее: «Джон
Диксон в 1879 г. установил на место обелиск, извест-
ный под названием «Иглы Клеопатры», при помощи
четырех рабочих, действовавших четырьмя гидравли-
ческими Д.». И этот прибор, по-вашему, обладает спо-
собностью стремительно падать? Значит, Брокгауз с
Эфроном обманывали человечество в течение пяти-
десяти лет? Почему вы халтурите, вместо того чтобы
учиться? Ответьте!
— Мне нужны деньги.
— Но у вас же их никогда нет. Вы ведь вечно ры-
щете за полтинником.
—« Я купил мебель и вышел из бюджета.
— И много вы купили мебели? Вам за вашу хал-
туру платят столько, сколько она стоит,— грош!
— Хороший грош! Я такой стул купил на аук-
ционе...
— В форме змеи?
— Нет. Из дворца. Но меня постигло несчастье.
Вчера я вернулся ночью домой...
—• От Хины Члек? — закричали присутствующие в
один голос.
— Хина!.. С Хиной я сколько времени уже не живу.
Возвращался я с диспута Маяковского. Прихожу.
Окно открыто. Я сразу почувствовал, что что-то слу-
чилось.
— Ай-яй-яй! — сказал Персицкий, закрывая лицо
руками.— Я чувствую, товарищи, что у Ляпсуса
украли его лучший шедевр «Гаврила дворником слу-
жил, Гаврила в дворники нанялся».
— Дайте мне договорить. Удивительное хулиган-
ство! Ко мне в комнату залезли какие-то негодяи и
распороли всю обшивку стула. Может быть, кто-ни-
будь займет пятерку на ремонт?
— Для ремонта сочините нового Гаврилу. Я вам
даже начало могу сказать. Подождите, подождите...
277
Сейчас... Вот: «Гаврила стул купил на рынке, был у
Гаврилы стул плохой». Скорее запишите. Это можно
с прибылью продать в «Голос комода»... Эх, Трубец-
кой, ТрубеДкой!.. Да, кстати, Ляпсус, почему вы Тру-
бецкой? Почему вам не взять псевдоним еще по-
лучше? Например, Долгорукий! Никифор Долгорукий!
Или Никифор Валуа? Или еще лучше: гражданин
Никифор Сумароков-Эльстон? Если у вас случится
хорошая кормушка, сразу три стишка в «Гермуму», то
выход из положения у вас блестящий. Один бред под-
писывается Сумароковым, другая макулатура — Эль-
стоном, а третья — Юсуповым... Эх вы, халтурщик!..
Глава XXX
В ТЕАТРЕ КОЛУМБА
Ипполит Матвеевич постепенно становился подха-
лимом. Когда он смотрел на Остапа, глаза его приоб-
ретали голубой жандармский оттенок.
В комнате Иванопуло было так жарко, что высох-
шие воробьяниновские стулья потрескивали, как
дрова в камине. Великий комбинатор отдыхал, подло-
жив под голову голубой жилет.
Ипполит Матвеевич смотрел в окно. Там, по кри-
вым переулкам, мимо крошечных московских садов,
проносилась гербовая карета. В черном ее лаке попе-
ременно отражались кланяющиеся прохожие: кавалер-
гард с медной головой, городские дамы и пухлые бе-
лые облачка. Громя мостовую подковами, лошади
понесли карету мимо Ипполита Матвеевича. Он отвер-
нулся с разочарованием.
Карета несла на себе герб МКХ, предназначалась
для перевозки мусора, и ее дощатые стенки ничего не
отражали.
На козлах сидел бравый старик с пушистой седой
бородой. Если бы Ипполит Матвеевич знал, что ку-
чер не кто иной, как граф Алексей Буланов, знамени-
278
тый гусар-схимник, он, вероятно, окликнул бы ста-
рика, чтобы поговорить с ним о прелестных прошед-
ших временах.
Граф Алексей Буланов был сильно озабочен. На-
хлестывая лошадей, он грустно размышлял о бюро-
кратизме, разъедающем ассенизационный подотдел,
из-за которого графу вот уже полгода как не выда-
вали положенного по гендоговору спецфартука.
— Послушайте,— сказал вдруг великий комбина-
тор,— как вас звали в детстве?
— А зачем вам?
— Да так! Не знаю, как вас называть. Воробьяни-
новым звать вас надоело, а Ипполитом Матвееви-
чем— слишком кисло. Как же вас звали? Ипа?
— Киса,— ответил Ипполит Матвеевич, усмехаясь.
— Конгениально. Так, вот что, Киса,— посмотрите,
пожалуйста, что у меня на спине. Болит между ло-
патками.
Остап стянул через голову рубашку «ковбой».
Перед Кисой Воробьяниновым открылась обширная
спина захолустного Антиноя, спина очаровательной
формы, но несколько грязноватая.
— Ого,— сказал Ипполит ЛАатвеевич,— краснота
какая-то.
27Р
Между лопатками великого комбинатора лиловели
и переливались нефтяной радугой синяки странных
очертаний.
— Честное слово, цифра восемь! — воскликнул Во-
робьянинов.— Первый раз вижу такой синяк.
— А другой цифры нет? — спокойно спросил Остап.
— Как будто бы буква Р.
— Вопросов больше не имею. Все понятно. Про-
клятая ручка! Видите, Киса, как я страдаю, каким
опасностЯхМ подвергаюсь из-за ваших стульев. Эти
арифметические знаки нанесены мне большой самопа-
дающей ручкой с пером номер восемьдесят шесть.
Нужно вам заметить, что проклятая ручка упала на
мою спину в ту самую минуту, когда я погрузил руки
во внутренность редакторского стула. А вы, ничего-то
вы толком не умеете. Изнуренковский стул кто изга-
дил так, что мне потом пришлось за вас отдуваться?^
Об аукционе я уж и не говорю. Нашли время для ко-
беляжа! В вашем возрасте табелировать просто
вредно! Берегите свое здоровье!.. То ли дело я! За
шюю — стул вдовицы. За мною — два щукинских. Из-
нуренковский стул в конечном итоге сделал я! В ре-
дакцию и к Ляпису я ходил! И только один-единствен-
пый стул вы довели до победного конца, да и то при
помощи нашего священного врага — архиепископа.
Неслышно ступая по комнате босыми ногами, тех-
нический директор вразумлял покорного Кису.
Стул, исчезнувший в товарном дворе Октябрьского
вокзала, по-прежнему оставался темным пятном на
сверкающем плане концессионных работ. Четыре стула
в театре Колумба представляли верную добычу. Но
театр уезжал в поездку по Волге с тиражным парохо-
дом «Скрябин» и сегодня показывал премьеру «Же-
нитьбы» последним спектаклем сезона. Нужно было
решить — оставаться ли в Москве для розысков про-
павшего в просторах Каланчевской площади стула
или выехать вместе с труппой в гастрольное турне.
Остап склонялся к последнему.
— А то, может быть, разделимся? — спросил
Остап.— Я поеду с театром, а вы оставайтесь и про-
следите за стулом в товарном дворе.
280
Но Киса так трусливо моргал седыми ресницами,
что Остап не стал продолжать.
— Из двух зайцев,— сказал он,— выбирают того,
который пожирнее. Поедем вместе. Но расходы будут
велики. Нужны будут деньги. У меня осталось шесть-
десят рублей. У вас сколько? Ах, я забыл! В ваши
годы девичья любовь так дорого стоит! Постановляю:
сегодня мы идем в театр на премьеру «Женитьбы».
Не забудьте надеть фрак. Если стулья еще на месте
и их не продали за долги соцстраху, завтра же мы
выезжаем. Помните, Воробьянинов, наступает послед-
ний акт комедии «Сокровище моей тещи». Прибли-
жается финита-ля-комедия, Воробьянинов! Не ды-
шите, мой старый друг! Равнение на рампу! О, моя
молодость! О, запах кулис! Сколько воспоминаний!
Сколько интриг! Сколько таланту я показал в свое
время в роли Гамлета! Одним словом, заседание про-
должается!
Из экономии шли в театр пешком. Еще было со-
всем светло, но фонари уже сияли лимонным светом.
На глазах у всех погибала весна. Пыль гнала ее с
площадей, жаркий ветерок оттеснял ее в переулок.
Там старушки приголубливали красавицу и пили с ней
чай во двориках, за круглыми столами. Но жизнь весны
кончилась — в люди ее не пускали. А ей так хотелось
23/
к памятнику Пушкина, где уже прогуливались моло-
дые люди в пестреньких кепках, брюках-дудочках,
галстуках «собачья радость» и ботиночках «джимми».
Девушки, осыпанные лиловой пудрой, циркули-
ровали между храмом МСПО и кооперативом «Ком-
мунар» (между б. Филипповым и б. Елисеевым).
Девушки внятно ругались. В этот час прохожие за-
медляли шаги, но не только потому, что Тверская
становилась тесна. Московские лошади были не лучше
старгородских: они так же нарочно постукивали копы-
тами по торцам мостовой. Велосипедисты бесшумно
летели со стадиона «Юных пионеров», с первого боль-
шого междугородного матча. Мороженщик катил свой
зеленый сундук, полный майского грома, боязливо ко-
сясь на милиционера; но милиционер, скованный све-
тящимся семафором, которым регулировал уличное
движение, был неопасен.
Во всей этой сутолоке двигались два друга. Со-
блазны возникали на каждом шагу. В крохотных
обжорочках на виду у всей улицы жарили шашлыки
карские, кавказские и филейные. Горячий и пронзи-
тельный дым восходил к светленькому небу. Из пив-
ных, ресторанчиков и кино «Великий немой» неслась
струнная музыка. У трамвайной остановки горячился
громкоговоритель.
Нужно было торопиться. Друзья вступили в гул-
кий вестибюль театра Колумба.
Воробьянинов бросился к кассе и прочел расценку
на места.
— Все-таки,— сказал он,— очень дорого. Шестнад-
цатый ряд — три рубля.
— Как я не люблю,— заметил Остап,— этих ме-
щан, провинциальных простофиль! Куда вы полезли?
Разве вы не видите, что это касса?
— Ну а куда же? Ведь без билета не пустят!
— Киса, вы пошляк. В каждом благоустроенном
театре есть два окошечка. В окошечко кассы обраща-
ются только влюбленные и богатые наследники.
Остальные граждане (их, как можете заметить, подав-
ляющее большинство) обращаются непосредственно в
окошечко администратора.
282
И действительно, перед окошечком кассы стояло
человек пять скромно одетых людей. Возможно, это
были богатые наследники или влюбленные. Зато у
окошечка администратора господствовало оживление.
Там стояла цветная очередь. Молодые люди, в фа-
сонных пиджаках и брюках того покроя, который
провинциалу может только присниться, уверенно
размахивали записочками от знакомых им режиссе-
ров, артистов, редакций, театрального костюмера,
начальника района милиции и прочих, тесно связан-
ных с театром лиц, как-то: членов ассоциации теа- и
кинокритиков, общества «Слезы бедных матерей»,
школьного совета «мастерской циркового эксперимен-
та» и какого-то «Фортинбраса при Умслопогасе». Че-
ловек восемь стояли с записками от Эспера Экле-
ровича.
Остап врезался в очередь, растолкал фортинбра-
совцев и, крича: «Мне только справку, вы не видите,
что я даже калош не снял»,— пробился к окошечку и
заглянул внутрь.
Администратор трудился, как грузчик. Светлый
брильянтовый пот орошал его жирное лицо. Телефон
тревожил его поминутно и звонил с упорством трам-
вайного вагона, пробирающегося через Смоленский
рынок.
— Скорее,— крикнул он Остапу,— вашу бумажку!
— Два места,— сказал Остап тихо,— в партере.
— Кому?
— Мне!
— А кто вы такой, чтоб я давал вам места?
— А я все-таки думаю, что вы меня знаете.
— Не узнаю.
Но взгляд незнакомца был так чист, так ясен, что
рука администратора сама отвела Остапу два места
в одиннадцатом ряду.
— Ходят всякие,— сказал администратор, пожи-
мая плечами,— кто их знает, кто они такие! Может
быть, он из Наркомпроса? Кажется, я его видел в
Наркомпросе. Где я его видел?
И, машинально выдавая пропуска счастливым
теа- и кинокритикам, притихший Яков Менелаевич
283
продолжал вспоминать,
где он видел эти чистые
глаза.
Когда все пропуска бы-
ли выданы и в фойе умень-
шили свет, Яков Менелае-
вич вспомнил: эти чистые
глаза, этот уверенный
взгляд он видел в Таган-
ской тюрьме в 1922 году,
когда и сам сидел там по
пустяковому делу.
Из одиннадцатого ря-
да, где сидели концессио-
неры, послышался смех.
Остапу понравилось му-
зыкальное вступление,
исполненное оркестранта-
ми на бутылках, кружках
Эсмарха, саксофонах и
больших полковых барабанах. Свистнула флейта, и за-
навес, навевая прохладу, расступился.
К удивлению Воробьянинова, привыкшего к клас-
сической интерпретации «Женитьбы», Подколесина на
сцене не было. Порыскав глазами, Ипполит Матве-
евич увидел свисающие с потолка фанерные прямо-
угольники, выкрашенные в основные цвета солнеч-
ного спектра. Ни дверей, ни синих кисейных окон
не было. Под разноцветными прямоугольниками
танцевали дамочки в больших, вырезанных из чер-
ного картона шляпах. Бутылочные стоны вызвали
на сцену Подколесина, который врезался в толпу
верхом на Степане. Подколесин был наряжен в
камергерский мундир. Разогнав дамочек словами, ко-
торые в пьесе не значились, Подколесин возопил:
— Степа-ан!
Одновременно с этим он прыгнул в сторону
и замер в трудной позе. Кружки Эсмарха загре-
мели.
— Степа-а-ан!!—повторил Подколесин, делая но-
вый прыжок.
284
Но так как Степан, стоящий тут же и одетый в бар-
сову шкуру, не откликался, Подколесин трагически
спросил:
— Что же ты молчишь, как Лига наций?
— Очевидно, я Чемберлена испужался,— ответил
Степан, почесывая шкуру.
Чувствовалось, что Степан оттеснит Подколесина
и станет главным персонажем осовремененной пьесы.
— Ну что, шьет портной сюртук?
Прыжок. Удар по кружкам Эсмарха. Степан с уси-
лием сделал стойку на руках и в таком положении от-
ветил:
— Шьет!
Оркестр сыграл попурри из «Чио-Чио-Сан». Все
это время Степан стоял на руках. Лицо его залилось
краской.
— А что,— спросил Подколесин,— не спрашивал
ли портной, на что, мол, барину такое хорошее сукно?
Степан, который к тому времени сидел уже в орке-
стре и обнимал дирижера, ответил:
— Нет, не спрашивал. Разве он депутат англий-
ского парламента?
— А не спрашивал ли портной, не хочет ли, мол,
барин жениться?
— Портной спрашивал, не хочет ли, мол, барин
платить алименты.
После этого свет погас, и публика затопала но-
гами. Топала она до тех пор, покуда со сцены не по-
слышался голос Подколесина:
— Граждане! Не волнуйтесь! Свет потушили на-
рочно, по ходу действия. Этого требует вещественное
оформление.
Публика покорилась. Свет так и не зажигался до
конца акта. В полной темноте гремели барабаны. С фо-
нарями прошел отряд военных в форме гостиничных
швейцаров. Потом, как видно — на верблюде, приехал
Кочка рев. Судить обо всем этом можно было из сле-
дующего диалога:
— Фу, как ты меня испугал! А еще на верблюде
приехал!
285
— Ах, ты заметил, несмотря на темноту?! А я хо-
тел преподнести тебе сладкое вер-блюдо!
В антракте концессионеры прочли афишу:
ЖЕНИТЬБА
Текст — Н. В. Гоголя
Стихи — М. Шершеляфамова
Литмонтаж — И. Антиохийского
Музыкальное сопровождение — X. Иванова
Автор спектакля — Ник. Сестрин
Вещественное оформление — Симбиевич-Синдиевич
Свет — Платон Плащук. Звуковое оформление — Галкина,
Палкина, Малкина, Чалкина и Залкинда. Грим—мастерской
Крулт. Парики — Фома Кочура. Мебель — древесных ма-
стерских Фортинбраса при Умслопогасе им. Валтасара. Ин-
структор акробатики — Жоржетта Тираспольских. Гидрав-
лический пресс — под управлением монтера Мечникова.
Афиша набрана, сверстана и отпечатана *
в школе ФЗУ КРУЛТ
— Вам нравится? — робко спросил Ипполит Мат-
веевич.
— А вам?
— Очень интересно, только Степан какой-то стран-
ный.
— А мне не понравилось,—сказал Остап,—в осо-
бенности то, что мебель у них каких-то мастерских
Вогопаса, Не приспособили ли они наши стулья на
новый лад?
Эти опасения оказались напрасными. В начале же
второго акта все четыре стула были вынесены на
сцену неграми в цилиндрах.
Сцена сватовства вызвала наибольший интерес
зрительного зала. В ту минуту, когда на протянутой
через весь зал проволоке начала спускаться Агафья
Тихоновна, страшный оркестр X. Иванова произвел
такой шум, что от него одного Агафья Тихоновна дол-
286
жна была бы упасть в публику. Однако Агафья дер-
жалась на сцене прекрасно. Она была в трико телес-
ного цвета и мужском котелке. Балансируя зеленым
зонтиком с надписью: «Я хочу Подколесина», она пе-
реступала по проволоке, и снизу всем были видны ее
грязные подошвы. С проволоки она спрыгнула прямо
на стул. Одновременно с этим все негры, Подколесин,
Кочкарев в балетных пачках и сваха в костюме ваго-
новожатого сделали обратное сальто. Затем все от-
дыхали пять минут, для сокрытия чего был снова по-
гашен свет.
Женихи были очень смешны, в особенности —
Яичница, Вместо него выносили большую яичницу на
сковороде. На моряке была мачта с парусом.
Напрасно купец Стариков кричал, что его душат
патент и уравнительный. Он не понравился Агафье
Тихоновне. Она вышла замуж за Степана. Оба при-
нялись уписывать яичницу, которую подал им обра-
тившийся в лакея Подколесин. Кочкарев с Феклой
спели куплеты про Чемберлена и про алименты, кото-
рые британский министр взимает с Германии. На
кружках Эсмарха сыграли отходную. И занавес, наве-
вая прохладу, захлопнулся.
— Я доволен спектаклем,— сказал Остап,—
стулья в целости. Но нам медлить нечего. Если Агафья
Тихоновна будет ежедневно на них гукаться, то они
недолго проживут.
Молодые люди в фасонных пиджаках, толкаясь и
смеясь, вникали в тонкости вещественного и звукового
оформления.
— Ну,— сказал Остап,— вам, Кисочка, надо бай-
бай. Завтра с утра нужно за билетами становиться.
Театр в семь вечера выезжает ускоренным в Нижний.
Так что вы берите два жестких места для сиденья до
Нижнего, Курской дороги. Не беда — посидим. Всего
одна ночь.
На другой день весь театр Колумба сидел в буфете
Курского вокзала. Симбиевич-Синдиевич, приняв
меры к тому, чтобы вещественное оформление пошло
287
этим же поездом, закусывал за столиком. Вымочив в
пиве усы, он тревожно спрашивал монтера:
— Что, гидравлический пресс не сломают в дороге?
— Беда с этим прессом,— отвечал Мечников,— ра-
ботает он у нас пять минут, а возить его целое лето
придется.
— Ас «прожектором времен» тебе легче было, из
пьесы «Порошок идеологии»?
— Конечно, легче. Прожектор хоть и больше был,
но зато не такой ломкий.
За соседним столиком сидела Агафья Тихоновна,
молоденькая девушка с ногами твердыми и блестя-
щими, как кегли. Вокруг нее хлопотало звуковое
оформление — Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин и
Залкинд.
—> Вы вчера мне не в ногу подавали,— жаловалась
Агафья Тихоновна,— я так и свалиться могу.
Звуковое оформление загалдело:
— Что ж делать! Две кружки лопнули!
— Разве теперь достанешь заграничную кружку
Эсмарха? — кричал Галкин.
— Зайдите в Госмедторг. Не то что кружки Эс-
марха, термометра купить нельзя! — поддержал Палкин.
— А вы разве и на термометрах играете? — ужас-
нулась девушка.
— На термометрах мы не играем,— заметил Зал-
кинд,— но из-за этих проклятых кружек прямо-таки
заболеваешь — приходится мерить температуру.
Автор спектакля и главный режиссер Ник. Сестрин
прогуливался с женою по перрону. Подколесин с Коч-
каревым хлопнули по три рюмки и наперебой ухажи-
вали за Жоржеттой Тираспольских.
Концессионеры, пришедшие за два часа до отхода
поезда, совершили уже пятый рейс вокруг сквера,
разбитого перед вокзалом.
Голова у Ипполита Матвеевича кружилась. Погоня
за стульями входила в решающую стадию. Удлинен-
ные тени лежали на раскаленной мостовой. Пыль са-
дилась на мокрые, потные лица. Подкатывали про-
летки. Пахло бензином. Наемные машины высаживали
пассажиров. Навстречу им выбегали Ермаки Тимо-
288
феевичи, уносили чемоданы, и овальные бляхи их’
сияли на солнце. Муза дальних странствий хватала
людей за горло.
— Ну, пойдем и мы,— сказал Остап.
Ипполит Матвеевич покорно согласился. Тут он
столкнулся лицом к лицу с гробовых дел мастером
Безенчуком.
— Безенчук! — сказал он в крайнем удивлении.—
Ты как сюда попал?
Безенчук снял шапку и радостно остолбенел.
— Господин Воробьянинов! — закричал он.— Почет
дорогому гостю!
— Ну, как дела?
— Плохи дела,— ответил гробовых дел мастер.
— Что же так?
— Клиента ищу. Не идет клиент.
— «Нимфа» перебивает?
— Куды ей! Она меня разве перебьет? Случаев
нет. После вашей тещеньки один только «Пьер и Кон-
стантин» перекинулся.
— Да что ты говоришь? Неужели умер?
— Перекинулся, Ипполит Матвеевич. На посту
своем перекинулся. Брил аптекаря нашего Леопольда
и перекинулся. Люди говорили — разрыв внутренности
произошел, а я так думаю, что покойник от этого апте-
каря лекарством надышался и не выдержал.
— Ай-яй-яй,— бормотал Ипполит Матвеевич,— ай-
яй-яй! Ну, что ж, значит, ты его и похоронил?
— Я и похоронил. Кому же другому? Разве «Ним-
фа», туды ее в качель, кисть дает?
— Одолел, значит?
— Одолел. Только били меня потом. Чуть сердце
у меня не выбили. Милиция отняла. Два дня лежал,
спиртом лечился.
— Растирался?
— Нам растираться не к чему.
— А сюда тебя зачем принесло?
— Товар привез.
— Какой же товар?
— Свой товар. Проводник знакомый помог про-
везти задаром в почтовом вагоне. По знакомству.
19
И. Ильф, Е. Петров, tn. I
289
Ипполит Матвеевич только сейчас заметил, что по-
одаль Безенчука на земле стоял штабель гробов. Иные
были с кистями, иные — так. Один из них Ипполит
Матвеевич быстро опознал. Это был большой дубовый
и пыльный гроб с безенчуковской витрины.
— Восемь штук,— сказал Безенчук самодоволь-
но,— один к одному. Как огурчики.
— А кому тут твой товар нужен? Тут своих масте-
ров довольно.
— А гриб?
— Какой гриб?
— Эпидемия. Мне Прусис сказал, что в Москве
гриб свирепствует, что хоронить людей не в чем. Весь
материал перевели. Вот я и решил дела поправить.
Остап, прослушавший весь этот разговор с любо-
пытством, вмешался:
— Слушай, ты, папаша, это в Париже грипп сви-
репствует.
— В Париже?
— Ну да. Поезжай в Париж. Там подмолотишь!
Правда, будут некоторые затруднения с визой, ио ты,
папаша, не грусти. Если Бриан тебя полюбит, ты за-
живешь недурно: устроишься лейб-гробовщиком при
парижском муниципалитете. А здесь и своих гробов-
щиков хватит.
Безенчук дико огляделся. Действительно, на пло-
щади, несмотря на уверения Прусиса, трупы не валя-
лись, люди бодро держались на ногах, и некоторые из
них даже смеялись.
Поезд давно уже унес и концессионеров, и театр
Колумба, и прочую публику, а Безенчук все еще оша-
лело стоял над своими гробами. В наступившей тем-
ноте его глаза горели желтым неугасимым огнем.
Часть третья
СОКРОВИЩЕ МАДАМ ПЕТУХОВОЙ
Глава XXXI
ВОЛШЕБНАЯ НОЧЬ НА ВОЛГЕ
Влево от пассажирских дебаркадеров Волжского
государственного речного пароходства, под надписью:
«Чаль за кольца, решетку береги, стены не касайся»,
стоял великий комбинатор со своим другом и ближай-
шим помощником Кисой Воробьяниновым.
Над пристанями хлопали флаги. Дым, курчавый
как цветная капуста, валил из пароходных труб. Шла
погрузка парохода «Антон Рубинштейн», стоявшего у
дебаркадера № 2. Грузчики вонзали железные когти в
тюки хлопка, на пристани выстроились в каре чугун-
ные горшки, лежали мокросоленые кожи, бунты про-
волоки, ящики с листовым стеклом, клубки сноповя-
зального шпагата, жернова, двухцветные костистые
сельскохозяйственные машины, деревянные вилы, об-
шитые дерюгой корзинки с молодой черешней и сель-
дяные бочки. «Скрябина» не было. Это очень беспо-
коило Ипполита Матвеевича.
— Что вы переживаете? — спросил Остап.— Вооб-
разите, что «Скрябин» здесь. Ну, как вы на него по-
падете? Если бы у нас даже были деньги на покупку
билета, то п тогда бы ничего не вышло. Пароход этот
пассажиров не берет.
Остап еще в поезде успел побеседовать с завгпдро-
прессом, монтером Мечниковым, и узнал от него все.
19* 291
Пароход «Скрябин», заарендованный Наркомфином,
должен был совершать рейс от Нижнего до Царицына,
останавливаясь у каждой пристани и производя тираж
выигрышного займа. Для этого из Москвы выехало
целое учреждение: тиражная комиссия, канцелярия,
духовой оркестр, кинооператор, корреспонденты цент-
ральных газет и театр Колумба. Театру предстояло в
пути показывать пьесы, в которых популяризовалась
идея госзаймов. До Сталинграда театр поступал на
полное довольствие тиражной комиссии, а затем соби-
рался, на свой страх и риск, совершить большую гаст-
рольную поездку по Кавказу и Крыму с «Женитьбой».
«Скрябин» опоздал. Обещали, что он придет из за-
гона, где делались последние приготовления, только к
зечеру. Поэтому весь аппарат, прибывший из Москвы,
в ожидании погрузки устроил бивак на пристани.
Нежные создания с чемоданчиками и портпледами
сидели на бунтах проволоки, сторожа свои ундервуды,
и с опасением поглядывали на крючников. На жернове
примостился гражданин с фиолетовой эспаньолкой. На
коленях у него лежала стопка эмалированных доще-
чек. На верхней из них любопытный мог бы прочесть:
ОТДЕЛ ВЗАИМНЫХ РАСЧЕТОВ
Письменные столы на тумбах и другие столы, бо-
лее скром.ные, стояли друг на друге. У запечатанного
несгораемого шкафа прогуливался часовой. Предста-
витель «Станка» Персицкий смотрел в цейсовский би-
нокль с восьмикратным жувеличением на территорию
ярмарки.
Разворачиваясь против течения, подходил пароход
«Скрябин». На бортах своих он нес фанерные щиты
с радужными изображениями гигантских облигаций.
Паро-ход заревел, подражая крику мамонта, а может
быть, и другого животного, заменявшего в доисториче-
ские времена пароходную сирену.
Финансово-театральный бивак оживился. По город-
ским спускам бежали тиражные служащие. В облаке
пыли катился к пароходу толстенький Платон Пла-
292
щук. Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин и Залкинд вы-
бежали из трактира «Плот». Над несгораемой кассой
уже трудились крючники. Инструктор акробатики
Жоржетта Тираспольских гимнастическим шагом взбе-
жала по сходням. Симбиевич-Синдиевич, в заботах о
вещественном оформлении, простирал руки то к крем-
левским высотам, то к капитану, стоявшему на мости-
ке. Кинооператор пронес свой аппарат высоко над го-
ловами толпы и еще на ходу требовал отвода четырех-
местной каюты для устройства в ней лаборатории.
В общей свалке Ипполит Матвеевич пробрался к
стульям и, будучи вне себя, поволок было один стул в
сторонку.
— Бросьте стул! — завопил Бендер.— Вы что, сума
спятили? Один стул возьмем, а остальные пропадут
для нас навсегда. Подумали бы лучше о том, как по-
пасть на пароход.
По дебаркадеру прошли музыканты, опоясанные
медными трубами. Они с отвращением смотрели на
саксофоны, флексотоны, пивные бутылки и кружки Эс-
марха, которыми было вооружено звуковое оформление.
Тиражные колеса были привезены на фордовском
фургончике. Эго была сложная конструкция, состав-
ленная из шести вращающихся цилиндров, сверкаю-
щая медью и стеклом. Установка ее на нижней палубе
заняла много времени.
293
Топот и перебранка продолжались до позднего ве-
чера.
В тиражном зале устраивали эстраду, приколачи-
вали к стенам плакаты и лозунги, расставляли дере-
вянные скамьи для посетителей и сращивали электро-
провода с тиражными колесами. Письменные столы
разместили на корме, а из каюты машинисток впере-
межку со смехом слышалось цоканье пишущих маши-
нок. Бледный человек с фиолетовой эспаньолкой ходил
по всему пароходу и навешивал на соответствующие
двери свои эмалированные таблицы:
ОТДЕЛ ВЗАИМНЫХ РАСЧЕТОВ
ЛИЧНЫЙ СТОЛ
ОБЩАЯ КАНЦЕЛЯРИЯ
МАШИННОЕ ОТДЕЛЕНИЕ
К большим табличкам человек с эспаньолкой при-
собачивал таблички поменьше:
БЕЗ ДЕЛА НЕ ВХОДИТЬ
ПРИЕМА НЕТ
ПОСТОРОННИМ ЛИЦАМ ВХОД ВОСПРЕЩАЕТСЯ
ВСЕ СПРАВКИ В РЕГИСТРАТУРЕ
Салон первого класса был оборудован под выстав-
ку денежных знаков и бон. Это вызвало взрыв негодо-
вания у Галкина, Палкина, Малкина, Чалкипа и Зал-
кинда.
294
— Где же мы будем обедать? — волновались они.—
А если дождь?
— Ой,— сказал Ник. Сестрин своему помощнику,—
не могу!.. Как ты думаешь, Сережа, мы не сможем
обойтись без звукового оформления?
— Что вы, Николай Константинович! Артисты к
ритму привыкли.
Тут поднялся новый галдеж. Пятерка пронюхала,
что все четыре стула автор спектакля утащил в свою
каюту.
— Так, так,— говорила пятерка с иронией,— а мы
должны будем репетировать, сидя на койках, а на че-
тырех стульях будет сидеть Николай Константинович
со своей женой Густой, которая никакого отношения к
нашему коллективу не имеет. Может, мы тоже хотим
иметь в поездке своих жен!
С берега на тиражный пароход зло смотрел вели-
кий комбинатор.
Новый взрыв кликов достиг ушей концессионеров.
— Почему же вы мне раньше не сказали?! — кри-
чал член комиссии.
— Откуда я мог знать, что он заболеет.
— Это черт знает что! Тогда поезжайте в рабис и
требуйте, чтобы нам экстренно командировали худож-
ника.
— Куда же я поеду? Сейчас шесть часов. Рабис
давно закрыт. Да и пароход через полчаса уходит.
— Тогда сами будете рисовать. Раз вы взяли на
себя ответственность за украшение парохода, извольте
отдуваться как хотите.
Остап уже бежал по сходням, расталкивая лок-
тями крючников, барышень и просто любопытных. При
входе его задержали:
— Пропуск!
— Товарищ! — заорал Бендер.— Вы! Вы! Толстень-
кий! Которому художник нужен!
Через пять минут великий комбинатор сидел в бе-
лой каюте толстенького заведующего хозяйством пла-
вучего тиража и договаривался об условиях работы.
— Значит, товарищ,— говорил толстячок,— нам от
вас потребуется следующее: исполнение художествен-
295
ных плакатов, надписей и окончание транспаранта.
Наш художник начал его делать и заболел. Мы его
оставили здесь в больнице. Ну, конечно, общее на-
блюдение за художественной частью. Можете вы
это взять на себя? Причем предупреждаю — работы
много.
— Да, я могу взять это на себя. Мне приходилось
выполнять такую работу.
— И вы можете сейчас же ехать с нами?
— Это будет трудновато, но я постараюсь.
Большая и тяжелая гора свалилась с плеч заве-
дующего хозяйством. Испытывая детскую легкость,
толстяк смотрел на нового художника лучезарным
взглядом.
— Ваши условия? — спросил Остап дерзко.—
Имейте в виду, я не похоронная контора.
— Условия сдельные. По расценкам рабиса.
Остап поморщился, что стоило ему большого труда.
— Но, кроме того, еще бесплатный стол,— поспеш-
но добавил толстунчик,— и отдельная каюта.
•— Ну, ладно,— сказал Остап со вздохом,— согла-
шаюсь. Но со мною еще мальчик, ассистент.
— Насчет мальчика вот не знаю. На мальчика
кредита не отпущено. На свой счет — пожалуйста.
Пусть живет в вашей каюте.
— Ну, пускай по-вашему. Мальчишка у меня шу-
стрый. Привык к спартанской обстановке.
Остап получил пропуск на себя и на шустрого
мальчика, положил в карман ключ от каюты и вышел
на горячую палубу. Он чувствовал немалое удовле-
творение при прикосновении к ключу. Это было первый
раз в его бурной жизни. Ключ и квартира были. Не
было только денег. Но они находились тут же, рядом,
в стульях. Великий комбинатор, заложив руки в кар-
маны, гулял вдоль борта, не замечая оставшегося на
берегу Воробьянинова.
Ипполит Матвеевич сперва делал знаки молча, а
потом даже осмелился попискивать. Но Бендер был
глух. Повернувшись спиною к председателю концес-
сии, он внимательно следил за процедурой опускания
гидравлического пресса в трюм.
296
Делались последние приготовления к отвалу.
Агафья Тихоновна, она же Мура, постукивая нож-
ками, бегала из своей каюты на корму, смотрела в
воду, громко делилась своими восторгами с виртуо-
зом-балалаечником и всем этим вносила смущение в
ряды почтенных деятелей тиражного предприятия.
Пароход дал второй гудок. От страшных звуков
сдвинулись облака. Солнце побагровело и свалилось
за горизонт. В верхнем городе зажглись лампы и фо-
нари. С рынка в Почаевском овраге донеслись хрипы
граммофонов, состязавшихся перед последними поку-
пателями. Оглушенный и одинокий, Ипполит Матве-
евич что-то кричал, но его не было слышно. Лязг ле-
бедки губил все остальные звуки.
Остап Бендер любил эффекты. Только перед тре-
тьим гудком, когда Ипполит Матвеевич уже не сомне-
вался в том, что брошен на произвол судьбы, Остап
заметил его:
— Что же вы стоите, как засватанный? Я думал,
что вы уже давно на пароходе. Сейчас сходни сни-
мают! Бегите скорей! Пропустите этого гражданина!
Вот пропуск.
Ипполит Матвеевич, почти плача, взбежал на паро-
ход.
— Вот это ваш мальчик? — спросил завхоз подо-
зрительно.
— Мальчик,— сказал Остап,— разве плох? Кто
скажет, что это девочка, пусть первый бросит в меня
камень!
Толстяк угрюмо отошел.
— Ну, Киса,— заметил Остап,— придется с утра
сесть за работу. Надеюсь, что вы сможете разводить
краски. А потом вот что: я — художник, окончил
ВХУТЕМАС, а вы — мой помощник. Если вы думаете,
что это не так, то скорее бегите назад, на берег.
Черно-зеленая пена вырвалась из-под кормы. Па-
роход дрогнул, всплеснули медные тарелки, флейты,
корнеты, тромбоны и басы затрубили чудный марш, и
город, поворачиваясь и балансируя, перекочевал на
левый берег. Продолжая дрожать, пароход стал по те-
чению и быстро побежал в темноту. Позади качались
297
звезды, лампы и портовые разноцветные знаки. Через
минуту пароход отошел настолько, что городские огни
стали казаться застывшим на месте ракетным по-
рошком.
Еще слышался ропот работающих ундервудов, а
природа и Волга брали свое. Нега охватила всех плы-
вущих на пароходе «Скрябин». Члены тиражной ко-
миссии томно прихлебывали чай. На первом заседании
месткома, происходившем на носу, царила нежность.
Так шумно дышал теплый вечер, так мягко полоска-
лась у бортов водичка, так быстро пролетали по бо-
кам парохода темные очертания берегов, что председа-
тель месткома, человек вполне положительный, от-
крывши рот для произнесения речи об условиях труда
в необычной обстановке, неожиданно для всех и для
самого себя запел:
Пароход по Волге плавал,
Волга-матушка река...
А остальные суровые участники заседания проро-
котали припев:
Сире-энь цвяте-от...
Резолюция по докладу председателя месткома так
и не была написана. Раздавались звуки пианино. За-
ведующий музыкальным сопровождением X. Иванов
извлекал и.з инструмента самые лирические ноты. Вир-
туоз-балалаечник плелся за Мурочкой и, не находя
собственных слов для выражения любви, бормотал
слова романса:
—• Не уходи! Твои лобзанья жгучи, я лаской
страстною еще не утомлен. В ущедьях гор не просыпа-
лись тучи, звездой жемчужною не гаснул небосклон...
Симбиевич-Синдиевич, уцепившись за поручни, со-
зерцал небесную бездну. По сравнению с ней вещест-
венное оформление «Женитьбы» казалось ему возму-
тительным свинством. Он с гадливостью посмотрел на
свои руки, принимавшие ярое участие в вещественном
оформлении классической комедии.
В момент наивысшего томления расположившиеся
на корме Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин и Залкинд
298
ударили в свои аптекарские и пивные принадлежно-
сти. Они репетировали. Л71ираж рассеялся сразу. Ага-
фья Тихоновна зевнула и, не обращая внимания на
виртуоза-вздыхателя, пошла спать. В душах местко-
мовцев снова зазвучал гендоговор, и они взялись за ре-
золюцию. Симбиевич-Синдиевич после зрелого раз-
мышления пришел к тому выводу, что оформление
«Женитьбы» не так уж плохо. Раздраженный голос
из темноты звал Жоржетту Тираспольских на сове-
щание к режиссеру. В деревнях лаяли собаки. Стало
свежо.
В каюте первого класса Остап, лежа на кожаном
диване и задумчиво глядя на пробочный пояс, обтя-
нутый зеленой парусиной, допрашивал Ипполита
Матвеевича:
— Вы умеете рисовать? Очень жаль. Я, к сожале-
нию, тоже не умею.
Он подумал и продолжал:
— А буквы — вы умеете? Тоже не умеете? Совсем
нехорошо! Ведь м-ы-то художники! Ну, дня два можно
будет мотать, а потом выкинут. За эти два дня мы
должны успеть сделать все, что нам нужно. Положе-
ние несколько затруднилось. Я узнал, что стулья нахо-
дятся в каюте режиссера. Но и это в конце концов не
страшно. Важно то, что мы на пароходе. Пока нас не
выкинули, все стулья должны быть осмотрены. Се-
годня уже поздно. Режиссер спит в своей каюте.
Глава XXXII
НЕЧ ИСТАЯ ПАРА
Люди еще спали, но река жила, как днем. Шли
плоты — огромные поля бревен с избами на них. Ма-
ленький злой буксир, на колесном кожухе которого
дугой было выписано его имя — «Повелитель бурь»,
тащил за собой три нефтяных баржи, связанные в ряд.
Пробежал снизу быстрый почтовик «Красная Латвия».
299
«Скрябин» обогнал землечерпательный караван и,
промеряя глубину полосатеньким шестом, стал опи-
сывать дугу, заворачивая против течения.
На пароходе стали просыпаться. На пристань
«Бармино» полетела гирька со шпагатом. На этой
леске пристанские потащили к себе толстый конец
причального каната. Винты завертелись в обратную
сторону. Полреки облилось шевелящейся пеной.
«Скрябин» задрожал от резких ударов винта и всем
боком пристал к дебаркадеру. Было еще рано. По-
этому тираж решили начать в десять часов.
Служба на «Скрябине» начиналась, словно бы и
на суше, аккуратно в девять. Никто не изменил своих
привычек. Тот, кто на суше опаздывал на службу,
опаздывал и здесь, хотя спал в самом же учрежде-
нии. К новому укладу походные штаты Наркомфина
привыкли довольно быстро. Курьеры подметали ка-
юты с тем же равнодушием, с каким подметали кан-
целярии в Москве. Уборщицы разносили чай, бегали
с бумажками из регистратуры в личный стол, ничуть
не удивляясь тому, что личный стол помещается на
корме, а регистратура на носу. Из каюты взаимных
расчетов несся кастаньетный звук счетов и скреже-
танье арифмометра. Перед капитанской рубкой кого-
то распекали.
Великий комбинатор, обжигая босые ступни о
верхнюю палубу, ходил вокруг длинной узкой полосы
кумача, малюя на ней лозунг, с текстом которого
он поминутно сверялся по бумажке.
«Все —на тираж! Каждый трудящийся должен
иметь в кармане облигацию госзайма».
Великий комбинатор очень старался, но отсутст-
вие способностей все-таки сказывалось, Надпись по-
ползла вниз, и кусок кумача, казалось, был испорчен
безнадежно. Тогда Остап, с помощью мальчика
Кисы, перевернул дорожку наизнанку и снова при-
нялся малевать. Теперь он стал осторожнее. Прежде
чем наляпывать буквы, он отбил вымеленной вере-
вочкой две параллельных линии и, тихо ругая непо-
винного Воробьянинова, приступил к изображению
слов.
300
Ипполит Матвеевич добросовестно выполнял обя-
занности мальчика. Он сбегал вниз за горячей водой,
растапливал клей, чихая, сыпал в ведерко краски и
угодливо заглядывал в глаза взыскательного худож-
ника. Готовый и высушенный лозунг концессионеры
снесли вниз и прикрепили к борту.
Толстячок, нанявший Остапа, сбежал на берег и
оттуда смотрел работу нового художника. Буквы ло-
зунга были разной толщины и несколько скошены в
стороны. Выхода, однако, не было — приходилось до-
вольствоваться и этим.
На берег сошел духовой оркестр и принялся вы-
дувать горячительные марши. На звуки музыки со
всего Бармина сбежались дети, а за ними из яблоне-
вых садов двинулись мужики и бабы. Оркестр гре-
мел до тех пор, покуда на берег не сошли члены ти-
ражной комиссии. Начался митинг. С крыльца чай-
ной Коробкова полились первые звуки доклада о
международном положении.
Колумбовцы глазели на собрание с парохода. От-
туда видны были белые платочки баб, опасливо сто-
явших поодаль от крыльца, недвижимая толпа мужи-
ков, слушавших оратора, и сам оратор, время от вре-
мени взмахивавший руками. Потом заиграла музыка.
Оркестр повернулся и, не переставая играть, дви-
нулся к сходням. За ним повалила толпа.
Тиражный аппарат методически выбрасывал ком-
бинации цифр. Колеса оборачивались, оглашались
номера, барминцы смотрели и слушали.
Прибежал на минуту Остап, убедился в том, что
все обитатели парохода сидят в тиражном зале, и
снова убежал на палубу.
— Воробьянинов,— шепнул он,— для вас срочное
дело по художественной части. Встаньте у выхода из
коридора первого класса и стойте. Если кто будет
подходить — пойте погромче.
Старик опешил.
— Что же мне петь?
— Уж во всяком случае не «Боже, царя храни!»
Что-нибудь страстное: «Яблочко» или «Сердце кра-
савицы». Но предупреждаю, если вы вовремя не
301
вступите со своей арией!.. Это вам не Эксперимен-
тальный театр! Голову оторву.
Великий комбинатор, пришлепывая босыми пят-
ками, выбежал в коридор, обшитый вишневыми па-
нелями. На секунду большое зеркало в конце кори-
дора отразило его фигуру. Он читал табличку на
двери:
Н и к. С е ст р и и
Режиссер театра «Колумба»
Зеркало очистилось. Затем в нем снова появился
великий комбинатор. В руке он держал стул с гну-
тыми ножками. Он промчался по коридору, вышел
на палубу и, переглянувшись с Ипполитом Матвееви-
чем, понес стул наверх, к рубке рулевого. В стеклян-
ной рубке не было никого. Остап отнес стул на корму
и наставительно сказал:
— Стул будет стоять здесь до ночи. Я все обду-
мал. Здесь никто почти не бывает, кроме нас. Давай-
те прикроем стул плакатами, а когда стемнеет, спо-
койно ознакомимся с его содержанием.
Через минуту стул, заваленный фанерными ли-
стами и кумачом, перестал быть виден.
Ипполита Матвеевича снова охватила золотая ли-
хорадка.
—• А почему бы не отнести его в нашу каюту? —
спросил он нетерпеливо.— Мы б его вскрыли сейчас
же. И если бы нашли брильянты, то сейчас же на
берег...
— А если бы не нашли? Тогда что? Куда его де-
вать? Или, может быть, отнести его назад к граж-
данину Сестрину и вежливо сказать: «Извините,
мол, мы у вас стульчик украли, но, к сожалению, ни-
чего в нем не нашли, так что, мол, получите назад
в несколько испорченном виде!’» Так бы вы посту-
пили?
Великий комбинатор был прав, как всегда. Иппо-
лит Матвеевич оправился от смущения только в ту
минуту, когда с палубы понеслись звуки увертюры,
302
исполняемой на кружках Эсмарха и пивных бата-
реях.
Тиражные операции на этот день были закончены.
Зрители разместились на береговых склонах и, сверх
всякого ожидания, шумно выражали свое одобрение
аптечно-негритянскому ансамблю. Галкин, Палкин,
Малкин, Чалкин и Залкинд гордо поглядывали, как
бы говоря: «Вот видите! А вы утверждали, что широ-
кие массы не поймут. Искусство, оно всегда до-
ходит!»
Затем на импровизированной сцене колумбовца-
ми был разыгран легкий водевиль с пением и танца-
ми, содержание которого сводилось к тому, как Ва-
вила выиграл пятьдесят тысяч рублей и что из
этого вышло. Артисты, сбросившие с себя путы ник-
сестринского конструктивизма, играли весело, танце-
вали энергично и пели милыми голосами. Берег был
вполне удовлетворен.
Вторым, номером выступил виртуоз-балалаечник.
Берег покрылся улыбками.
«Барыня, барыня,— вырабатывал виртуоз,— суда-
рыня-барыня».
Балалайка пришла в движение. Она перелетала
за спину артиста, и из-за спины слышалось: «Если
барин при цепочке, значит — барин без часов!» Она
взлетала на воздух и за короткий свой полет выпу-
скала немало труднейших вариаций.
Наступил черед Жоржетты Тираспольских. Она
вывела с собой табунчик девушек в сарафанах. Кон-
церт закончился русскими плясками.
Пока «Скрябин» готовился к дальнейшему пла-
ванью, пока капитан переговаривался в трубку с ма-
шинным отделением и пароходные топки пылали,
грея воду, духовой оркестр снова сошел на берег и, к
общему удовольствию, стал играть танцы. Образо-
вались живописные группы, полные движения. За-
катывающееся солнце посылало мягкий абрикосовый
свет. Наступил идеальный час для киносъемки.
И действительно, оператор Полкан, позевывая, вы-
шел из каюты. Воробьянинов, который уже свыкся
с амплуа всеобщего мальчика, осторожно нес за
303
Полканом съемочный аппарат. Полкан подошел к
борту и воззрился на берег. Там на траве танцевали
солдатскую польку. Парни топали босыми ногами с
такой силой, будто хотели расколоть нашу планету.
Девушки плыли. На террасах и съездах берега рас-
положились зрители. Французский кинооператор из
группы «Авангард» нашел бы здесь работы на трое
суток. Но Полкан, скользнув по берегу крысиными
глазками, сейчас же отвернулся, иноходью подбежал
к председателю комиссии, поставил его к белой стен-
ке, сунул в его руку книгу и, попросив не шевелиться,
долго и плавно вертел ручку аппарата. Потом он
увел стеснявшегося председателя на корму и снял
его на фоне заката.
Закончив съемку, Полкан важно удалился в свою
каюту и заперся.
Снова заревел гудок, и снова солнце в испуге убе-
жало.’Наступила вторая ночь. Пароход был готов к
отходу.
Остап со страхом помышлял о завтрашнем утре.
Ему предстояло вырезать в листе картона фигуру
сеятеля, разбрасывающего облигации. Этот художе-
ственный искус был не по плечу великому комбина-
тору. Если с буквами Остап кое-как справлялся, то
для художественного изображения сеятеля уже не
оставалось никаких ресурсов.
Так имейте в виду,— предостерегал толстяк,—
с Васюков мы начинаем вечерние тиражи, и нам без
транспаранта никак нельзя.
— Пожалуйста, не беспокойтесь^—заявил Остап,
надеясь больше не на завтрашнее утро, а на сегод-
няшний вечер,— транспарант будет.
Наступила звездная ветреная ночь. Население ти-
ражного ковчега уснуло. Львы из тиражной комис-
сии спали. Спали ягнята из личного стола, козлы из
бухгалтерии, кролики из отдела взаимных расчетов,
гиены и шакалы звукового оформления и голубицы
из машинного бюро,
Не спала только одна нечистая пара. Великий
комбинатор вышел из своей каюты в первом часу
ночи. За ним следовала бесшумная тень верного
304
Кисы. Они поднялись на верхнюю палубу и неслыш-
но приблизились к стулу, укрытому листами фанеры.
Осторожно разобрав прикрытие, Остап поставил стул
на ножки, сжав челюсти, вспорол плоскогубцами об-
шивку и залез рукой под сиденье.
Ветер бегал по верхней палубе. В небе легонько
пошевеливались звезды. Под ногами, глубоко внизу,
плескалась черная вода. Берегов не было видно. Ип-
полита Матвеевича трясло.
— Есть! — сказал Остап придушенным голосом.
ПИСЬМО ОТЦА ФЕДОРА,
писанное им в Бану, из меблированных номна'т «Стоимость»
жене своей в уездный город N
Дорогая и бесценная моя Катя!
С каждым часом приближаемся мы к нашему сча-
стию. Пишу я тебе из меблированных комнат «Стои-
мость», после того как побывал по всем делам. Го-
род Баку очень большой. Здесь, говорят, добывается
керосин, но туда нужно ехать на электрическом
поезде, а у меня нет денег. Живописный город омы-
вается Каспийским морем. Оно действительно очень
велико по размерам. Жара здесь страшная. На одной
20 И. Ильф, Е. Петров, т. 1
305
руке ношу пальто, на другой пиджак,— и то жарко.
Руки преют. То и дело балуюсь чайком. А денег почти
что нет. Но не беда, голубушка, Катерина Александ-
ровна, скоро денег у нас будет во множестве. Побы-
ваем всюду, а потом осядем по-хорошему в Самаре,
подле своего заводика, и наливочку будем распивать.
Впрочем, ближе к делу.
По своему географическому положению и по коли-
честву народонаселения город Баку значительно пре-
вышает город Ростов. Однако уступает городу Харь-
кову по своему движению. Инородцев здесь множе-
ство. А особенно много здесь армяшек и персиян.
Здесь, матушка моя, до Тюрции недалеко. Был я и на
базаре, и видел я много тюрецких вещей и шалей.
Захотел я тебе в подарок купить мусульманское по-
крывало, только денег не было. И подумал я, что
когда мы разбогатеем (а до этого днями нужно счи-
тать), тогда и мусульманское покрывало купить можно
будет.
Ох, матушка, забыл тебе написать про два страш-
ных случая, происшедших со мною в городе Баку:
1) уронил пиджак брата твоего, булочника, в Каспий-
ское море и 2) в меня на базаре плюнул одногорбый
верблюд. Эти оба происшествия меня крайне удивили.
Почему власти допускают такое бесчинство над проез-
жими пассажирами, тем более что верблюда я не тро-
нул, а даже сделал ему приятное — пощекотал хворо-
стинкой в ноздре. А пиджак ловили всем обществом,
еле выловили, а он возьми и окажись весь в керосине.
Уж я и не знаю, что скажу твоему брату, булочнику.
Ты, голубка, пока что держи язык за зубами. Обедает
ли еще. Евстигнеев?
Перечел письмо и увидел, что о деле ничего не
успел тебе рассказать. Инженер Брунс действительно
работает в Азнефти. Только в городе Баку его сейчас
нету. Он уехал в отпуск в город Батум. Семья его имеет
в Батуме постоянное местожительство. Я говорил
тут с людьми, и они говорят, что действительно в Ба-
туме у Брунса вся меблировка. Живет он там на даче,
на Зеленом Мысу,— такое там есть дачное место (до-
рогое, говорят). Пути отсюда до Батума — на пятнад-
306
цать рублей с копейками. Вышли двадцать сюда теле-
графом, из Батума все тебе протелеграфирую. Распро-
страняй по городу слухи, что я все еще нахожусь у
одра тетеньки в Воронеже.
Твой вечно муж Федя.
Пост-скриптум. Относя письмо в почтовый ящик, у
меня украли в номерах «Стоимость» пальто брата
твоего, булочника. Я в таком горе! Хорошо, что теперь
лето! Ты брату ничего не говори.
Глава XXXIII
ИЗГНАНИЕ ИЗ РАЯ
Между тем как одни герои романа были убеждены
в том, что время терпит, а другие полагали, что время
не ждет, время шло обычным своим порядком. За
пыльным московским маем пришел пыльный июнь.
В уездном городе N автомобиль Гос. № 1, повредив-
шись на ухабе, стоял уже две недели на углу Старо-
панской площади и улицы имени товарища Губерн-
ского, время от времени заволакивая окрестность от-
чаянным дымом. Из старгородского допра выходили
поодиночке сконфуженные участники заговора «Меча
и орала» — у них была взята подписка о невыезде.
Вдова Грицацуева (знойная женщина, мечта поэта)
возвратилась к своему бакалейному делу и -была
оштрафована на пятнадцать рублей за то, что не
вывесила на видном месте прейскурант цен на мыло,
перец, синьку и прочие мелочные товары,— забывчи-
вость, простительная женщине с большим сердцем!
— Есть! — повторил Остап сорвавшимся голо-
сом.— Держите!
Ипполит Матвеевич принял в свои трепещущие
руки плрский деревянный ящичек. Остап в темноте
продолжал рыться в стуле. Блеснул береговой маячок.
20*
307
На воду лег золотой столбик и поплыл за паро-
ходом.
— Что за черт! — сказал Остап.— Больше ничего
нет!
— Н-н-не может быть,— пролепетал Ипполит
Матвеевич.
— Ну, вы тоже посмотрите!
Воробьянинов, не дыша, пал на колени и по локоть
всунул руку под сиденье. Между пальцами он ощутил
основание пружины. Больше ничего твердого не было.
От стула шел сухой мерзкий запах потревоженной
пыли.
— Нету? — спросил Остап.
— Нет.
Тогда Остап приподнял стул и выбросил его далеко
за борт. Послышался тяжелый всплеск. Вздрагивая от
ночной сырости, концессионеры в сомнении вернулись
к себе в каюту.
— Так,— сказал Бендер.— Что-то мы во всяком
случае нашли.
Ипполит Матвеевич достал из кармана ящичек и
осовело посмотрел на него.
— Давайте, давайте! Чего глаза пялите!
Ящичек открыли. На дне лежала медная позеле-
невшая пластинка с надписью:
Этимъ полунресломъ
масгперъ Гамбсъ
начинаешь новую партию мебели.
1865 г. Саннтъ-Петербургъ.
Надпись эту Остап прочел вслух.
— А где же брильянты? — спросил Ипполит
Матвеевич.
— Вы поразительно догадливы, дорогой охотник
за табуретками! Брильянтов, как видите, нет.
На Воробьянинова было жалко смотреть. Отрос-
шие слегка усы двигались, стекла пенсне были ту-
манны. Казалось, что в отчаянии он бьет себя ушами
по щекам.
308
Холодный, рассудительный голос великого комби-
натора оказал свое обычное магическое действие. Во-
робьянинов вытянул руки по вытертым швам и замол-
чал.
—• Молчи, грусть, молчи, Киса! Когда-нибудь мы
посмеемся над дурацким восьмым стулом, в котором
нашлась глупая дощечка. Держитесь. Тут есть еще три
стула — девяносто девять шансов из ста!
За ночь на щеке огорченного до крайности Иппо-
лита Матвеевича выскочил вулканический прыщ. Все
страдания, все неудачи, вся мука погони за брильян-
тами—все это, казалось, ушло в прыщ и отливало те-
перь перламутром, закатной вишней и синькой.
— Это вы нарочно? — спросил Остап.
Ипполит Матвеевич конвульсивно вздохнул и, вы-
сокий, чуть согнутый, как удочка, пошел за красками.
Началось изготовление транспаранта. Концессионеры
трудились на верхней палубе.
И начался третий день плаванья.
Начался он короткой стычкой духового оркестра
со звуковым оформлением из-за места для репетиций.
После завтрака к корме, одновременно с двух сто-
рон, направились здоровяки с медными трубами и ху-
дые рыцари эсмарховских кружек. Первым на кормо-
вую скамью успел усесться Галкин. Вторым прибежал
кларнет из духового оркестра.
— Место занято,— хмуро сказал Галкин.
— Кем занято? — зловеще спросил кларнет.
— Мною, Галкиным.
— А еще кем?
— Палкиным, Малкиным, Чалкиным и Залкиндом.
— А Елкина у вас нет? Это наше место.
С обеих сторон приблизились подкрепления. Трижды
опоясанный медным змеем-горынычем стоял геликон —
самая мощная машина в оркестре. Покачивалась по-
хожая на ухо валторна. Тромбоны стояли в полной
боевой готовности. Солнце тысячу раз отразилось в
боевых доспехах. Темно и мелко выглядело звуковое
оформление. Там мигало бутылочное стекло, бледно
светились клистирные кружки и саксофон — возмути-
тельная пародия на духовой инструмент, семенная
309
вытяжка из настоящей духовой трубы,— был жалок и
походил на носогрейку.
— Клистирный батальон,— сказал задира-клар-
нет,— претендует на место.
— Вы,— сказал Залкинд, стараясь подыскать наи-
более обидное выражение,— вы — консерваторы от
музыки!
— Не мешайте нам репетировать!
— Это вы нам мешаете!
— На ваших ночных посудинах чем меньше репе-
тируешь, тем красивше выходит.
— А на ваших самоварах репетируй — не репети-
руй, ни черта не получится.
Не придя ни к какому соглашению, обе стороны
остались на месте и упрямо заиграли каждая свое.
Вниз по реке неслись звуки, какие мог бы издать
только трамвай, медленно проползающий по битому
стеклу. Духовики исполняли марш Кексгольмского
лейб-гвардии полка, а звуковое оформление — негр-
скую пляску: «Антилопа у истоков Замбези». Скандал
был прекращен личным вмешательством председателя
тиражной комиссии.
В одиннадцатом часу великий труд был закончен.
Пятясь задом*, Остап и Воробьянинов потащили транс-
парант к капитанскому мостику. Перед ними, воздев
руки к звездам, бежал толстячок, заведующий хозяй-
ством. Общими усилиями транспарант был привязан
к поручням. Он высился над пассажирской палубой,
как экран. В полчаса электротехник подвел к спине
транспаранта провода и приладил внутри его три лам-
почкш Оставалось повернуть выключатель.
Впереди, вправо по носу, уже сквозили огоньки го-
рода Васюки.
На торжество освещения транспаранта заведую-
щий хозяйством созвал все население парохода. Ип-
полит Матвеевич и великий комбинатор смотрели на
собравшихся сверху, стоя по бокам темной еще скри-
жали.
Всякое событие на пароходе принималось плаву-
чим учреждением близко к сердцу. Машинистки, курь-
еры, ответственные работники, колумбовцы п пароход-
310
ная команда столпились, задрав головы, на пассажир-
ской палубе.
— Давай! — скомандовал толстячок.
Транспарант осветился.
Остап посмотрел вниз, на толпу. Розовыйвсвет лег
на лица.
Зрители засмеялись. Потом наступило молчание.
И суровый голос снизу сказал:
— Где завхоз?
Голос был настолько ответственный, что завхоз, не
считая ступенек, кинулся вниз.
— Посмотрите,— сказал голос,— полюбуйтесь на
вашу работу!
— Сейчас вытурят! — шепнул Остап Ипполиту
Матвеевичу.
И точно, на верхнюю палубу, как ястреб, вылетел
толстячок.
— Ну, как транспарантик? — нахально спросил
Остап.— Доходит?
— Собирайте вещи!’—закричал завхоз.
— К чему такая спешка?
— Со-би-рай-те вещи! Вон! Вы под суд пойдете!
Наш начальник не любит шутить!
— Гоните его!—донесся снизу ответственный го-
лос.
— Нет, серьезно, вам не нравится транспарант?
Это, в самом деле, неважный транспарант?
Продолжать игру не имело смысла. «Скрябин» уже
пристал к Васюкам, и с парохода можно было видеть
ошеломленные лица васюкинцев, столпившихся на
пристани.
В деньгах категорически было отказано. На сборы
было дано пять минут.
— Сучья лапа,— сказал Симбиевич-Синдиевич,
когда компаньоны сходили на пристань.— Поручили бы
оформление транспаранта мне. Я бы его так сделал,
что никакой Мейерхольд за мной бы не угнался.
На пристани концессионеры остановились и посмот-
рели вверх. В черных небесах сиял транспарант.
— М-да,— сказал Остап,—транспарантик до-
вольно дикий. Мизерное исполнение.
311
Рисунок, сделанный хвостом непокорного мула, по
сравнению с транспарантом Остапа показался бы му-
зейной ценностью. Вместо сеятеля, разбрасывающего
облигации, шкодливая рука Остапа изобразила некий
обрубок с сахарной головой и тонкими плетьми вместо
рук.
Позади концессионеров пылал светом и гремел му-
зыкой пароход, а впереди, на высоком берегу, был
мрак уездной полночи, собачий лай и далекая гар-
мошка.
— Резюмирую положение,— сказал Остап жизне-
радостно.— Пассив: ни гроша денег, три стула уезжа-
ют вниз по реке, ночевать негде и ни одного значка
деткомиссии. Актив: путеводитель по Волге издания
тысяча девятьсот двадцать шестого года (пришлось
позаимствовать у мосье Симбиевича в каюте). Безде-
фицитный баланс подвести очень трудно. Ночевать
придется на пристани.
Концессионеры устроились на пристанских лавках.
При свете дрянного керосинового фонаря Остап про-
чел из путеводителя:
«На правом высоком бере-
гу — город Васюки. Отсюда от-
правляются лесные материалы,
смола, лыко, рогожи, а сюда
привозятся предметы широкого
потребления для края, отстоя-
щего на 50 километров от же-
лезной дороги.
В городе 8000 жителей, го-
сударственная картонная фаб-
рика с 320 рабочими, маленький
чугунолитейный, пивоваренный
и кожевенный заводы. Из учеб-
ных заведений, кроме общеоб-
разовательных, лесной техни-
кум».
— Положение гораздо серьезнее, чем я предпола-
гал,— сказал Остап.— Выколотить из васюкинцев
деньги представляется мне пока что неразрешимой за-
дачей. А денег нам нужно не менее тридцати рублей.
Во-первых, нам нужно питаться и, во-вторых, обогнать
тиражную лоханку и встретиться с колумбовцами на
суше, в Сталинграде.
Ипполит Матвеевич свернулся, как старый худой
кот после стычки с молодым соперником — кипучим
владетелем крыш, чердаков и слуховых окон.
Остап разгуливал вдоль лавок, соображая и ком-
бинируя. К часу ночи великолепный план был готов.
Бендер улегся рядом с компаньоном и заснул.
312
Глава XXXIV
МЕЖДУ ПЛАНЕТНЫЙ ШАХМАТНЫЙ КОНГРЕСС
С утра по Васюкам ходил высокий, худой старик в
золотом пенсне и в коротких, очень грязных, испачкан-
ных красками сапогах. Он налепливал на стены руко-
писные афиши:
22 июня 1927 г.
В помещении клуба «Картонажник»
состоится
лекция на тему:
«Плодотворная дебютная идея»
и
сеанс одновременной игры в шахматы
на 160 доснах
гроссмейстера (старший мастер) О. Бендера
Все приходят со своими досками.
Плата за игру — 50 коп. Плата за вход—20 коп.
Начало ровно в 6 час. вечера
Администрация К. Михельсон
Сам гроссмейстер тоже не терял времени. Заарен-
довав клуб за три рубля, он перебросился в шахсек-
цию, которая почему-то помещалась в коридоре управ-
ления коннозаводством.
В шахсекции сидел одноглазый человек и читал ро-
ман Шпильгагена в пантелеевском издании.
— Гроссмейстер О. Бендер! — заявил Остап, при-
саживаясь на стол.— Устраиваю у вас сеанс одновре-
менной игры.
Единственный глаз васюкинского шахматиста рас-
крылся до пределов, дозволенных природой.
— Сию минуточку, товарищ гроссмейстер! — крик-
нул одноглазый.— Присядьте, пожалуйста. Я сейчас.
И одноглазый убежал. Остап осмотрел помещение
шахматной секции. На стенах висели фотографии бе-
говых лошадей, а на столе лежала запыленная кон-
торская книга с заголовком: «Достижения Васюкин-
ской шахсекции за 1925 год».
Одноглазый вернулся с дюжиной граждан разного
313
возраста. Все они по очереди подходили знакомиться,
называли фамилии и почтительно жали руку гросс-
мейстера.
— Проездом в Казань,— говорил Остап отрыви-
сто,— да, да, сеанс сегодня вечером, приходите. А сей-
час, простите, не в форме: устал после карлсбадского
турнира.
Васюкинские шахматисты внимали Остапу с сы-
новней любовью. Остапа понесло. Он почувствовал
прилив новых сил и шахматных идей.
— Вы не поверите,— говорил он,— как далеко дви-
нулась шахматная мысль. Вы знаете, Ласкер дошел
до пошлых вещей, с ним стало невозможно играть.
Он обкуривает своих противников сигарами. И на-
рочно курит дешевые, чтобы дым противней был.
Шахматный мир в беспокойстве.
Гроссмейстер перешел на местные темы.
— Почему в провинции нет никакой игры мысли?
Например, вот ваша шахсекция. Так она и назы-
вается: шахсекция. Скучно, девушки! Почему бы вам,
в самом деле, не назвать ее как-нибудь красиво,
истинно по-шахматному. Это вовлекло бы в секцию
союзную массу. Назвали бы, например, вашу секцию:
«Шахматный клуб четырех коней», или «Красный
эндшпиль», или «Потеря качества при выигрыше тем-
па». Хорошо было бы! Звучно!
Идея имела успех.
— Ив самом деле,— сказали васюкинцы,— почему
бы не переименовать нашу секцию в «Клуб четырех
коней».
Так как бюро шахсекции было тут же, Остап орга-
низовал под своим почетным председательством ми-
нутное заседание, на котором секцию единогласно
переименовали в «Шахклуб четырех коней». Гроссмей-
стер собственноручно, пользуясь уроками «Скрябина»,
художественно выполнил на листе картона вывеску
с четырьмя конями и соответствующей надписью.
Это важное мероприятие сулило расцвет шахмат-
ной мысли в Басюках.
— Шахматы! — говорил Остап.— Знаете ли вы, что
такое шахматы? Они двигают вперед не только куль-
314
туру, но и экономику! Знаете ли вы, что ваш «Шах-
клуб четырех коней», при правильной постановке дела,
сможет совершенно преобразить город Васюки?
Остап со вчерашнего дня еще ничего не ел. Поэто-
му красноречие его было необыкновенно.
— Да! — кричал он.— Шахматы обогащают страну!
Если вы согласитесь на мой проект, то спускаться
из города на пристань вы будете по мраморным лест-
ницам! Васюки станут центром десяти губерний! Что
вы раньше слышали о городе Земмеринге? Ничего!
Al теперь этот городишко богат и знаменит только
потому, что там был организован международный
турнир. Поэтому я говорю: в Васюках надо устроить
международный шахматный турнир.
— Как? — закричали все.
— Вполне реальная вещь,— ответил гроссмей-
стер,— мои личные связи и ваша самодеятельность —
вот все необходимое и достаточное для организации
международного васюкинского турнира. Подумайте
над тем, как красиво. будет звучать: «Международ-
ный васюкинский турнир 1927 года». Приезд Хозе-
Рауля Капабланки, Эммануила Ласкера, Алехина,
Нимцовича, Рети, Рубинштейна, Мароцци, Тарраша,
Видмара и доктора Григорьева обеспечен. Кроме
того, обеспечено и мое участие!
— Но деньги!—застонали васюкинцы.— Им же
всем нужно деньги платить! Много тысяч денег! Где
же их взять.
— Все учтено могучим ураганом,— сказал О. Бен-
дер,— деньги дадут сборы.
— Кто же у нас будет платить такие бешеные
деньги? Васюкинцы...
— Какие там васюкинцы! Васюкинцы денег пла-
тить не будут. Они будут их по-лу-чать! Это же все
чрезвычайно просто. Ведь на турнир с участием таких
величайших вельтмейстерйв съедутся любители шах-
мат всего мира. Сотни тысяч людей, богато обеспе-
ченных людей, будут стремиться в Васюки. Во-первых,
речной транспорт такого количества пассажиров под-
нять не сможет. Следовательно, НКПС построит же-
лезнодорожную магистраль Москва — Васюки. Это —
315
раз. Два — это гостиницы и небоскребы для разме-
щения гостей. Три — поднятие сельского хозяйства в
радиусе на тысячи километров: гостей нужно снаб-
жать— овощи, фрукты, икра, шоколадные конфеты.
Дворец, в котором будет происходить турнир,— четыре.
Пять — постройка гаражей для гостевого автотранс-
порта. Для передачи всему миру сенсационных резуль-
татов турнира придется построить сверхмощную
радиостанцию. Это — в-шестых. Теперь относительно
железнодорожной магистрали Москва — Басюки.
Несомненно, таковая не будет обладать такой про-
пускной способностью, чтобы перевезти в Басюки
всех желающих. Отсюда вытекает аэропорт «Большие
Басюки» — регулярное отправление почтовых самоле-
тов и дирижаблей во все концы света, включая Лос-
Анжелос и Мельбурн.
Ослепительные перспективы развернулись перед
васюкинскими любителями. Пределы комнаты расши-
рились. Гнилые стены коннозаводского гнезда рух-
нули, и вместо них в голубое небо ушел стеклянный
тридцатитрехэтажный дворец шахматной мысли.
В каждом его зале, в каждой комнате и даже в про-
носящихся пулей лифтах сидели вдумчивые люди и
играли в шахматы на инкрустированных малахитом
досках...
Мраморные лестницы ниспадали -в синюю Волгу.
На реке стояли океанские пароходы. По фуникуле-
рам подымались в город мордатые иностранцы, шах-
матные леди, австралийские поклонники индийской
защиты, индусы в белых тюрбанах, приверженцы
испанской партии, немцы, французы, новозеландцы,
жители бассейна реки Амазонки и завидующие васю-
кинцам—москвичи, ленинградцы, киевляне, сибиряки
и одесситы.
Автомобили конвейером двигались среди мрамор-
ных отелей. Но вот — все остановилось. Из фешене-
бельной гостиницы «Проходная пешка» вышел чем-
пион мира Хозе-Рауль Капабланка-и-Граупера, Его
окружали дамы. Милиционер, одетый в специальную
шахматную форму (галифе в клетку и слоны на пет-
лицах), вежливо откозырял. К чемпиону с достоин-
316
ством подошел одноглазый председатель васюкин-
ского «Клуба четырех коней».
Беседа двух светил, ведшаяся на английском языке,
была прервана прилетом доктора Григорьева и буду-
щего чемпиона мира Алехина.
Приветственные крики потрясли город. Хозе-Рауль
Капабланка-и-Граупера поморщился. По мановению
руки одноглазого к аэроплану была подана мрамор-
ная лестница. Доктор Григорьев сбежал по ней, при-
ветственно размахивая новой шляпой и комментируя
на ходу возможную ошибку Капабланки в предстоя-
щем его матче с Алехиным.
Вдруг на горизонте была усмотрена черная точка.
Она быстро приближалась и росла, превратившись в
большой изумрудный парашют. Как большая редька,
висел на парашютном кольце человек с чемоданчиком.
— Это он! — закричал одноглазый. — Ура! Ура!
Ура! Я узнаю великого философа-шахматиста, доктора
Ласкера. Только’ он. один во всем мире носит такие зе-
леные носочки.
Хозе-Рауль Капабланка-и-Граупера снова помор-
щился.
Ласкеру проворно подставили мраморную лест-
ницу, и бодрый экс-чемпион, сдувая с левого рукава
пылинку, севшую на него во время полета над Силе-
зией, упал в объятия одноглазого. Одноглазый взял
Ласкера за талию, подвел его к чемпиону и сказал:
— Помиритесь! Прошу вас от имени широких васю-
кинских масс! Помиритесь!
Хозе-Рауль шумно вздохнул и, потрясая руку ста-
рого ветерана, сказал:
— Я всегда преклонялся перед вашей идеей пере-
вода слона в испанской партии с в5 на с4.
— Ура! — воскликнул одноглазый. — Просто и убе-
дительно, в стиле чемпиона!
И вся невообразимая толпа подхватила:
— Ура! Виват!. Банзай! Просто и убедительно, в
стиле чемпиона!!!
Экспрессы подкатывали к двенадцати васюкинским
вокзалам, высаживая все новые и новые толпы шах-
матных любителей.
317
Уже небо запылало от светящихся реклам, когда по
улицам города провели белую лошадь. Это была един-
ственная лошадь, уцелевшая после механизации васю-
кинского транспорта. Особым постановлением она
была переименована в коня, хотя и считалась всю
жизнь кобылой. Почитатели шахмат приветствовали
ее, размахивая пальмовыми ветвями и шахматными
досками.
— Не беспокойтесь,— сказал Остап,— мой проект
гарантирует вашему городу неслыханный расцвет про-
изводительных сил. Подумайте, что будет, когда тур-
нир окончится и когда уедут все гости. Жители
Москвы, стесненные жилищным кризисом, бросятся в
ваш великолепный город. Столица автоматически пе-
реходит в Васюки. Сюда приезжает правительство.
Васюки переименовываются в Нью-Москву, Мо-
сква— в Старые Васюки. Ленинградцы и харьковчане
скрежещут зубами, но ничего не могут поделать. Нью-
Москва становится элегантнейшим центром Европы, а
скоро и всего мира.
— Всего мира!!! — застонали оглушенные васю-
кинцы.
— Да! А впоследствии и вселенной. Шахматная
мысль, превратившая уездный город в столицу зем-
ного шара, превратится в прикладную науку и изобре-
тет способы междупланетного сообщения. Из Васюков
полетят сигналы на Марс, Юпитер и Нептун. Сооб-
щение с Венерой сделается таким же легким, как
переезд из Рыбинска в Ярославль. А там, как знать,
может быть, лет через восемь в Васюках состоится
первый в истории мироздания междупланетный шах-
матный конгресс!
Остап вытер свой благородный лоб. Ему хотелось
есть до такой степени, что он охотно съел бы зажа-
ренного шахматного коня.
— Да-а,— выдавил из себя одноглазый, обводя
пыльное помещение сумасшедшим < взором.— Но как
же практически провести мероприятие в жизнь, под-
вести, так сказать, базу?
Присутствующие напряженно смотрели на гросс-
мейстера.
318
— Повторяю, что практически дело зависит
только от вашей самодеятельности. Всю организацию,
повторяю, я беру на себя. Материальных затрат ника-
ких, если не считать расходов на телеграммы.
Одноглазый подталкивал своих соратников.
— Ну! — спрашивал он.— Что вы скажете?
— Устроим! Устроим! — гомонили васюкинцы.
— Сколько же нужно денег на... это... телеграммы? ,
— Смешная цифра,— сказал Остап,— сто рублей.
— У нас в кассе только двадцать один рубль шест-
надцать копеек. Этого, конечно, мы понимаем, далеко
не достаточно...
Но гроссмейстер оказался покладистым организа-
тором.
— Ладно,— сказал он,— давайте ваши двадцать
рублей.
— А хватит? — спросил одноглазый.
— На первичные телеграммы хватит. А потом
начнутся пожертвования, и денег некуда будет де-
вать.
Упрятав деньги в зеленый походный пиджак, гросс-
мейстер напомнил собравшимся о своей лекции и
сеансе одновременной игры на ста шестидесяти дос-
ках, любезно распрощался до вечера и отправился
в клуб «Картонажник» на свидание с Ипполитом
Матвеевичем.
— Я голодаю,— сказал Воробьянинов трескучим
голосом.
Он уже сидел за кассовым окошечком, но не собрал
еще ни одной копейки и не мог купить даже фунта
хлеба. Перед ним лежала проволочная зеленая корзи-
ночка, предназначенная для сбора. В такие корзиночки
в домах средней руки кладут ножи и вилки.
— Слушайте, Воробьянинов,— закричал Остап,—
прекратите часа на полтора кассовые операции! Идем
обедать в нарпит. По дороге обрисую ситуацию. Кстати,
вам нужно побриться и почиститься. У вас просто бо-
сяцкий вид. У гроссмейстера не может быть таких подо-
зрительных знакомых.
— Ни одного билета не продал,— сообщил Иппо-
лит Матвеевич.
319
— Не беда. К вечеру набегут. Город мне уже
пожертвовал двадцать рублей на организацию между-
народного шахматного турнира.
— Так зачем же нам сеанс одновременной игры? —
зашептал администратор.— Ведь побить могут. А с
двадцатью рублями мы сейчас же сможем сесть на
пароход,— как раз «Карл Либкнехт» сверху пришел,—
спокойно ехать в Сталинград и ждать там приезда
театра. Авось там удастся вскрыть стулья. Тогда мы —
богачи, и все принадлежит нам.
— На голодный желудок нельзя говорить такие
глупые вещи. Это отрицательно влияет на мозг. За два-
дцать рублей мы, может быть, до Сталинграда и до-
едем... А питаться на какие деньги? Витамины, дорогой
товарищ предводитель, даром никому не даются. Зато
с экспансивных васюкинцев можно будет сорвать за
лекцию и сеанс рублей тридцать.
— Побьют! — горько сказал Воробьянинов.
— Конечно, риск есть. Могут баки набить. Впрочем,
у меня есть одна мыслишка, которая вас-то обезопасит
во всяком случае. Но об этом после. Пока что идем
вкусить от местных блюд.
К шести часам вечера сытый, выбритый и пахнущий,
одеколоном гроссмейстер вошел в кассу клуба «Карто-
нажник».
Сытый и выбритый Воробьянинов бойко торговал
билетами.
— Ну, как? — тихо спросил гроссмейстер.
— Входных — тридцать и для игры — двадцать,—
ответил администратор.
— Шестнадцать рублей. Слабо, слабо!
— Что вы, Бендер, смотрите, какая очередь стоит!
Неминуемо побьют.
— Об этом не думайте. Когда будут бить, будете пла-
кать, а пока что не задерживайтесь! Учитесь торговать!
Через час в кассе было тридцать пять рублей. Пуб-
лика волновалась в зале.
— Закрывайте окошечко! Давайте деньги! — сказал
Остап.— Теперь вот что. Нате вам пять рублей, идите
на пристань, наймите лодку часа на два и ждите меня
на берегу, пониже амбара. Мы с вами совершим вечер-
320
нюю прогулку. Обо мне не беспокойтесь. Я сегодня
в форме.
Гроссмейстер вошел в зал. Он чувствовал себя
бодрым и твердо знал, что первый ход е2 — е4 не гре-
зит ему никакими осложнениями. Остальные ходы,
правда, рисовались в совершенном уже тумане, но это
нисколько не смущало великого комбинатора. У него
был приготовлен совершенно неожиданный выход для
спасения даже самой безнадежной партии.
Гроссмейстера встретили рукоплесканиями. Неболь-
шой клубный зал был увешан разноцветными флаж-
ками.
Неделю тому назад состоялся вечер «Общества спа-
сания на водах», о чем свидетельствовал также ло-
зунг па стене:
ДЕЛО ПОМОЩИ УТОПАЮЩИМ —
ДЕЛО РУК САМИХ УТОПАЮЩИХ
Остап поклонился, протянул вперед руки, кзк бы
отвергая не заслуженные им аплодисменты, и. взошел
на эстраду.
— Товарищи! — сказал он прекрасным голосом.—
Товарищи и братья по шахматам, предметом моей се-
годняшней лекции служит то, о чем я читал, и, должен
признаться, не без успеха, в Нижнем-Новгороде не-
делю тому назад. Предмет моей лекции — плодотвор-
ная дебютная идея. Что такое, товарищи, дебют и что
такое, товарищи, идея? Дебют, товарищи,— это «Quasi
una fantasia». А что такое, товарищи, значит идея?
Идея, товарищи,— это человеческая мысль, облечен-
ная в логическую шахматную форму. Даже с ничтож-
ными силами можно овладеть всей доской. Все зави-
сит от каждого индивидуума в отдельности. Например,
вон тот блондинчик в третьем ряду. Положим, он иг-
рает хорошо...
Блондин в третьем ряду зарделся.
— А вон тот брюнет, допустим, хуже.
Все повернулись и осмотрели также брюнета.
— Что же мы видим, товарищи? Мы видим, что
блондин играет хорошо, а брюнет играет плохо. И ни-
какие лекции не изменят этого соотношения сил, если
21 И. Ильф, Е. Петров, т. I
321
каждый индивидуум в отдельности не будет постоянно
тренироваться в шашк... то есть я хотел сказать — в
шахматах... А теперь, товарищи, я расскажу вам не-
сколько поучительных историй из практики наших ува-
жаемых гипермодернистов Капабланки, Ласкера и
доктора Григорьева.
Остап рассказал аудитории несколько ветхозавет-
ных анекдотов, почерпнутых еще в детстве из «Синего
журнала», и этим закончил интермедию.
Краткостью лекции все были слегка удивлены.
И одноглазый не сводил своего единственного ока с
гроссмейстеровой обуви.
Однако начавшийся сеанс одновременной игры за-
держал растущее подозрение одноглазого шахматиста.
Вместе со всеми он расставлял столы покоем. Всего
против гроссмейстера сели играть тридцать любите-
лей. Многие из них были совершенно растеряны и по-
минутно глядели в шахматные учебники, освежая в
памяти сложные варианты, при помощи которых на-
деялись сдаться гроссмейстеру хотя бы после двадцать
второго хода.
Остап скользнул взглядом по шеренгам «черных»,
которые окружали его со всех сторон, по закрытой
двери и неустрашимо принялся за работу. Он подошел
к одноглазому, сидевшему за первой доской, и пере-
двинул королевскую пешку с клетки е2 на клетку е4.
Одноглазый сейчас же схватил свои уши руками и
стал напряженно думать. По рядам любителей проше-
лестело:
— Гроссмейстер сыграл е2—е4.
Остап не баловал своих противников разнообра-
зием дебютов. На остальных двадцати девяти до-
сках он проделал ту же операцию: перетащил коро-
левскую пешку с на е4. Один за другим люби-
тели хватались за волосы и погружались в лихора-
дочные рассуждения. Неиграющие переводили взоры
за гроссмейстером. Единственный в городе фотолю-
битель уже взгромоздился было на стул и собирал-
ся поджечь магний, но Остап сердито замахал рука-
ми й, прервав свое течение вдоль досок, громко закри-
чал:
— Уберите фотографа! Он мешает моей шахмат-
ной мысли!
«С какой стати оставлять свою фотографию в этом
жалком городишке. Я не люблю иметь дело с мили-
цией»,— решил он про себя.
Негодующее шиканье любителей заставило фото-
графа отказаться от своей попытки. Возмущение было
так велико, что фотографа даже выперли из поме-
щения.
На третьем ходу выяснилось, что гроссмейстер
играет восемнадцать Испанских партий. В остальных
двенадцати черные применили хотя и устаревшую, но
довольно верную защиту Филидора. Если б Остап
узнал, что он играет такие мудреные партии и сталки-
вается с такой испытанной защитой, он крайне бы
удивился. Дело в том, что великий комбинатор играл
в шахматы второй раз в жизни.
Сперва любители, и первый среди них — одногла-
зый, пришли в ужас. Коварство гроссмейстера было
несомненно.
С необычайной легкостью и безусловно ехидничая
в душе над отсталыми любителями города Васюки,
гроссмейстер жертвовал пешки, тяжелые и легкие фи-
гуры направо и налево. Обхаянному на лекции брю-
нету он пожертвовал даже ферзя. Брюнет пришел в
ужас и хотел было немедленно сдаться, но только
страшным усилием воли заставил себя продолжать
игру.
Гром среди ясного неба раздался через пять ми-
нут.
21
323
— Мат! — пролепетал насмерть перепуганный брю-
нет.—: Вам мат, товарищ гроссмейстер.
Остап проанализировал положение, позорно назвал
«ферзя» «королевой» и высокопарно поздравил брю-
нета с выигрышем. Гул пробежал по рядам любите-
лей.
«Пора удирать»,— подумал Остап, спокойно рас-
хаживая среди столов и небрежно переставляя фи-
гуры.
— Вы неправильно коня поставили, товарищ гросс-
мейстер,— залебезил одноглазый.— Конь так не ходит.
— Пардон, пардон, извиняюсь,— ответил гросс-
мейстер,— после лекции я несколько устал.
В течение ближайших десяти минут гроссмейстер
проиграл еще десять партий.
Удивленные крики раздавались в помещении клуба
«Картонажник». Назревал конфликт. Остап проиграл
подряд пятнадцать партий, а вскоре еще три. Оста-
вался один одноглазый. В начале партии он от страха
наделал множество ошибок и теперь с трудом вел игру
к победному концу. Остап, незаметно для окружаю-
щих, украл с доски черную ладью и спрятал ее в
карман.
Толпа тесно сомкнулась вокруг играющих.
— Только что на этом
месте стояла моя ладья!—
закричал одноглазый, /5
осмотревшись,— а теперь
ее уже нет! dr*
— Нет, значит и не
было! — грубовато отве-
тил Остап.
—ь Как же не было? Я ясно помню!
— Конечно, не было!
— Куда же она девалась? Вы ее выиграли?
— Выиграл.
— Когда? На каком ходу?
— Что вы мне морочите голову с вашей ладьей?
Если сдаетесь, то так и говорите!
— Позвольте, товарищи, у меня все ходы запи-
саны!
— Контора пишет,— сказал Остап.
— Это возмутительно! — заорал одноглазый.— От-
дайте мою ладью.
— Сдавайтесь, сдавайтесь, что это за кошки-
мышки такие!
— Отдайте ладью!
С этими словами гроссмейстер, поняв, что промед-
ление смерти подобно, зачерпнул в горсть несколько
фигур и швырнул их в голову одноглазого противника.
— Товарищи! — заверещал одноглазый.—- Смотри-
те все! Любителя бьют!
Шахматисты города Басюки опешили.
Не теряя драгоценного времени, Остап швырнул
шахматной доской в лампу и, ударяя в наступившей
темноте по чьим-то челюстям и лбам, выбежал на
улицу. Васюкинские любители, падая друг на друга,
ринулись за ним.
Был лунный вечер. Остап несся по серебряной ули-
це легко, как ангел, отталкиваясь от грешной земли.
Ввиду несостоявшегося превращения Васюков в центр
мироздания, бежать пришлось не среди дворцов, а
среди бревенчатых домиков с наружными ставнями.
Сзади неслись шахматные любители.
— Держите гроссмейстера! — ревел одноглазый.
325
— Жулье! — поддерживали остальные.
— Пижоны! — огрызался гроссмейстер, увеличи-
вая скорость.
— Караул! — кричали изобиженные шахматисты.
Остап запрыгал по лестнице, ведущей на пристань.
Ему предстояло пробежать четыреста ступенек. На
шестой площадке его уже поджидали два любителя,
пробравшиеся сюда окольной тропинкой прямо по
склону. Остап оглянулся. Сверху катилась собачьей
стаей тесная группа разъяренных поклонников за-
щиты Филидора. Отступления не было. Поэтому Остап
побежал вперед.
— Вот я вас сейчас, сволочей! — гаркнул он храб-
рецам-разведчикам, бросаясь с пятой площадки.
Испуганные пластуны ухнули, перевалились за пе-
рила и покатились куда-то в темноту бугров и скло-
нов. Путь был свободен.
326
— Держите гроссмейстера! — катилось сверху.
Преследователи бежали, стуча по деревянной ле-
стнице, как падающие кегельные шары.
Выбежав на берег, Остап уклонился вправо, ища
глазами лодку с верным ему администратором.
Ипполит Матвеевич идиллически сидел в лодочке.
Остап бухнулся на скамейку и яростно стал выгре-
бать от берега. Через минуту в лодку полетели камни.
Одним из них был подбит Ипполит Матвеевич. Не-
много повыше вулканического прыща у него вырос
темный желвак. Ипполит Матвеевич упрятал голову
в плечи и захныкал.
— Вот еще шляпа! Мне чуть голову не оторвали,
и я ничего: бодр и весел. А если принять во внима-
ние еще пятьдесят рублей чистой прибыли, то за
одну гулю на вашей голове — гонорар довольно при-
личный.
Между тем преследователи, которые только сей-
час поняли, что план превращения Васюков в Нью-
Москву рухнул и что гроссмейстер увозит из горо-
да пятьдесят кровных васюкинских рублей, погру-
зились в большую лодку и с криками выгребали на
середину реки. В лодку набилось человек тридцать.
Всем хотелось принять личное участие в расправе
с гроссмейстером. Экспедицией командовал одногла-
зый. Единственное его око сверкало в ночи, как
маяк.
— Держи гроссмейстера! — вопили в перегружен-
ной барке.
— Ходу, Киса!—сказал Остап.— Если они нас
догонят, не смогу поручиться за целость вашего
пенсне.
Обе лодки шли вниз по течению. Расстояние меж-
ду ними все уменьшалось. Остап выбивался из сил.
— Не уйдете, сволочи! — кричали из барки.
Остап не отвечал: было некогда. Весла вырыва-
лись из воды. Вода потоками вылетала из-под бес-
нующихся весел и попадала в лодку.
— Валяй,— шептал Остап самому себе.
Ипполит Матвеевич маялся. Барка торжествовала.
Высокий ее корпус уже обходил лодочку концессионе-
ров с левой руки, чтобы прижать гроссмейстера к бе-
регу. Концессионеров ждала плачевная участь. Ра-
дость на барке была так велика, что все шахматисты
перешли на правый борт, чтобы, поравнявшись с ло-
дочкой, превосходными силами обрушиться на злодея-
гроссмейстера.
— Берегите пенсне, Киса!—в отчаянии крикнул
Остап, бросая весла.— Сейчас начнется!
— Господа! — воскликнул вдруг Ипполит Матве-
евич.. петушиным голосом.— Неужели вы будете нас
бить?
— Еще как!—загремели васюкинские любители,
собираясь прыгать в лодку.
Но в это время произошло крайне обидное для че-
стных шахматистов всего мира происшествие. Барка
неожиданно накренилась и правым бортом зачерпну-
ла воду.
— Осторожней! — пискнул одноглазый капитан.
Но было уже поздно. Слишком много любителей
скопилось на правом борту васюкинского дредноута.
Переменив центр тяжести, барка не стала колебаться
и в полном соответствии с законами физики перевер-
нулась.
Общий вопль нарушил спокойствие реки.
— Уау! — протяжно стонали шахматисты.
Целых тридцать любителей очутились в воде. Они
быстро выплывали на поверхность и один за другим
цеплялись за перевернутую барку. Последним при-
чалил одноглазый.
— Пижоны! — в восторге кричал Остап.— Что же
вы не бьете вашего гроссмейстера? Вы, если не оши-
баюсь, хотели меня бить?
328
Остап описал вокруг потерпевших крушение круг.
— Вы же понимаете, васюкинские индивидуумы,
что я мог бы вас поодиночке утопить, но я дарую вам
жизнь. Живите, граждане! Только, ради создателя, не
играйте в шахматы! Вы же просто не умеете играть!
Эх вы, пижоны, пижоны... Едем, Ипполит Матвеевич,
дальше. Прощайте, одноглазые любители! Боюсь,
что Васюки центром мироздания не станут. Я не ду-
маю, чтобы мастера шахмат приехали к таким дура-
кам, как вы, даже если бы я их об этом просил. Про-
щайте, любители сильных шахматных ощущений!
Да здравствует «Клуб четырех коней»!
Глава XXXV
И ДР.
Утро застало концессионеров на виду Чебоксар.
Остап дремал у руля. Ипполит Матвеевич сонно во-
дил веслами по воде. От холодной ночи обоих поди-
рала дрожь. На востоке распускались розовые бу-
тоны. Пенсне Ипполита Матвеевича все светлели.
Овальные стекла их заиграли.: В них попеременно
отразились оба берега. Семйфор с левого берега изо-
гнулся в двояковогнутом стекле. Синие купола Че-
боксар плыли словно корабли. Сад на востоке разра-
стался. Бутоны превратились в вулканы и принялись
извергать лаву наилучших кондитерских красок.
Птички на левом берегу учинили большой и громкий
скандал. Золотая дужка пенсне вспыхнула и ослепила
гроссмейстера. Взошло солнце.
Остап раскрыл глаза и вытянулся, накреня лодку
и треща костями.
— С добрым утром, Киса,— сказал он, давясь зе-
вотой.— Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что
солнце встало, что оно горячим светом по чему-то там
затрепетало...
— Пристань,— доложил Ипполит Матвеевич.
329
Остап вытащил путеводитель и справился.
— Судя по всему — Чебоксары. Так, так...
Обращаем внимание на очень красиво распо-
ложенный г. Чебоксары.
— Киса, он в самом деле красиво расположен?..
В настоящее время в Чебоксарах 7702 жителя.
— Киса! Давайте бросим погоню за брильянтами
и увеличим население Чебоксар до семи тысяч семисот
четырех человек. А? Это будет очень эффектно... От-
кроем «Пти-шво» и с этого «Пти-шво» будем иметь
верный гран-кусок хлеба... Ну-с, дальше.
Основанный в 1555 году город сохранил не-
сколько весьма интересных церквей. Помимо ад-
министративных учреждений Чувашской респуб-
лики; здесь имеются: рабочий факультет, партий-
ная школа, педагогический техникум, две школы
второй ступени, музей, научное общество и библио-
тека. На чебоксарской пристани и на базаре мож-
но видеть чувашей и черемис, выделяющихся сво-
им внешним видом...
Но, еще прежде чем друзья приблизились к при-,
стани, где можно было видеть чувашей и черемис, их
внимание было привлечено предметом, плывшим по
течению впереди лодки.
— Стул!—закричал Остап.— Администратор! Наш
стул плывет.
Компаньоны подплыли к стулу. Он покачивался,
вращался, погружался в воду, снова выплывал, уда-
ляясь от лодки концессионеров. Вода свободно вли-
валась в его распоротое брюхо.
Это был стул, вскрытый на «Скрябине» и теперь
медленно направляющийся в Каспийское море.
— Здорово, приятель! — крикнул Остап.— Дав-
ненько не виделись! Знаете., Воробьянинов, этот стул
напоминает мне нашу жизнь. Мы тоже плывем по те-
чению. Нас топят, мы выплываем, хотя, кажется, ни-
кого этим не радуем. Нас никто не любит, если не
считать Уголовного розыска, который, впрочем, тоже
нас не любит. Никому до нас нет дела. Если бы вче-
330
ра шахматным любителям удалось нас утопить, от
нас остался бы только один протокол осмотра трупов:
«Оба тела лежат ногами к юго-востоку, а головами
к северо-западу. На теле рваньГе раны, нанесенные,
по-видимому, каким-то тупым орудием». Любители
били бы нас, очевидно, шахматными досками. Орудие,
что и говорить, туповатое... «Труп первый принадлежит
мужчине лет пятидесяти пяти, одет в рваный люстри-
новый пиджак, старые брюки и старые сапоги. В кар-
мане пиджака удостоверение на имя Конрада Карлови-
ча гр. Михельсона...» Вот, Киса, что о вас написали бы.
— А о вас бы что написали? — сердито спросил
Воробьянинов.
— О! Обо мне написали бы совсем другое. Обо
мне написали бы так: «Труп второй принадлежит
мужчине двадцати семи лет. Он любил и страдал. Он
любил деньги и страдал от их недостатка. Голова его
с высоким лбом, обрамленным иссиня-черными кудря-
ми, обращена к солнцу. Его изящные ноги, сорок вто-
рой номер ботинок, направлены к северному сиянию.
Тело облачено в незапятнанные белые одежды, на гру-
ди золотая арфа с инкрустацией из перламутра и
ноты романса: «Прошай ты, Новая деревня». Покой-
ный юноша занимался выжиганием по дереву, что
видно из обнаруженного в кармане фрака удостове-
рения, выданного 23/VIII—24 г. кустарной артелью
«Пегас и Парнас» за № 86/1562». И меня похоронят,
Киса, пышно, с оркестром, с речами, и на памятнике
моем будет высечено: «Здесь лежит известный тепло-
техник и истребитель Остап-Сулейман-Берта-Мария
Бендербей, отец которого был турецко-подданным и
умер, не оставив сыну своему Остапу-Сулейману ни
малейшего наследства. Мать покойного была графи-
ней и жила нетрудовыми доходами».
Разговаривая подобным образом, концессионеры
приткнулись к чебоксарскому берегу.
Вечером, увеличив капитал на пять рублей прода-
жей васюкинской лодки, друзья погрузились на тепло-
ход «Урицкий» и поплыли в Сталинград, рассчитывая
обогнать по дороге медлительный тиражный пароход
и встретиться с труппой колумбовцев в Сталинграде.
331
«Скрябин» пришел в Сталинград в начале июля.
Друзья встретили его, прячась за ящиками на при-
стани. Перед разгрузкой на пароходе состоялся ти-
раж. Разыграли крупные выигрыши.
Стульев пришлось ждать часа четыре. Сначала с па-
рохода повалили колумбовцы и тиражные служащие.
Среди них выделялось сияющее лицо Персицкого.
Сидя в засаде, концессионеры слышали его крики:
— Да! Моментально еду в Москву! Телеграмму
уже послал! И знаете какую? «Ликую с вами». Пусть
догадываются!
Потом Персицкий сел в прокатный автомобиль,
предварительно осмотрев его со всех сторон и пощу-
пав радиатор, и уехал, провожаемый почему-то кри-
ками «ура!».
После того как с парохода был выгружен гидрав-
лический пресс, стали выносить колумбовское веще-
ственное оформление. Стулья вынесли, когда уже
стемнело. Колумбовцы погрузились в пять пароконных
фургонов и, весело крича, покатили прямо на вокзал.
— Кажется, в Сталинграде они играть не будут,—
сказал Ипполит Матвеевич.
Это озадачило Остапа.
— Придется ехать,— решил он,— а на какие день-
ги ехать? Впрочем, идем на вокзал, а там видно будет.
На вокзале выяснилось, что театр едет в Пяти-
горск через Тихорецкую — Минеральные Воды. Денег
у концессионеров хватило только на один билет.
— Вы умеете ездить зайцем?—спросил Остап
Воробьянинова.
— Я попробую,— робко сказал Ипполит Матве-
евич.
— Черт с вами! Лучше уж не пробуйте! Прощаю
вам еще раз. Так и быть, зайцем поеду я.
Для Ипполита Матвеевича был куплен билет в
бесплацкартном жестком вагоне, в котором бывший
предводитель и прибыл на уставленную олеандрами
в зеленых кадках станцию «Минеральные Воды» Се-
веро-Кавказских железных дорог и, стараясь не по-
падаться на глаза выгружавшимся из поезда колум-
бовцам, стал искать Остапа.
332
Давно уже театр уехал в Пятигорск, разместись
в новеньких дачных вагончиках, а Остапа все не бы-
ло. Он приехал только вечером и нашел Воробьяни-
нова в полном расстройстве.
— Где вы были? — простонал предводитель.—
Я так измучился!
— Это вы-то измучились, разъезжая с билетом в
кармане? А я, значит, не измучился? Это не меня, сле-
довательно, согнали с буферов вашего поезда в Тихо-
рецкой? Это, значит, не я сидел там три часа как ду-
рак, ожидая товарного поезда с пустыми нарзанными
бутылками? Вы — свинья, гражданин предводитель!
Где театр?
— В Пятигорске.
— Едем! Я кое-что накропал по дороге. Чистый
доход выражается в трех рублях. Это, конечно, не-
много, но на первое обзаведение нарзаном и железно-
дорожными билетами хватит.
Дачный поезд, бренча, как телега, в пятьдесят
минут дотащил путешественников до Пятигорска.
Мимо Змейки и Бештау концессионеры прибыли к
подножью Машука.
Глава XXXVI
ВИДНА МАЛАХИТОВУЮ ЛУЖУ
Был воскресный вечер. Все было чисто и умыто.
Даже Машук, поросший кустами и рощицами, каза-
лось, был тщательно расчесан и струил запах горного
вежеталя.
Белые штаны самого разнообразного свойства
мелькали по игрушечному перрону: штаны из рогож-
ки, чертовой кожи, коломянки, парусины и нежной
фланели. Здесь ходили в сандалиях и рубашечках
«апаш». Концессионеры, в тяжелых, грязных сапожи-
щах, тяжелых пыльных брюках, горячих жилетах и
раскаленных пиджаках, чувствовали себя чужими.
Среди всеобщего многообразия веселеньких ситчиков,
333
которыми щеголяли курортные девицы, самым свет-
лейшим и самым элегантным был костюм начальницы
станции.
На удивление всем приезжим, начальником стан-
ции была женщина. Рыжие кудри вырывались из-под
красной фуражки с двумя серебряными галунами на
околыше. Она носила белый форменный китель и бе-
лую юбку.
Налюбовавшись начальницей, прочитав свежена-
клеенную афишу о гастролях в Пятигорске театра Ко-
лумба и выпив два пятикопеечных стакана нарзана,
путешественники проникли в город на трамвае линии
«Вокзал —- «Цветник». За вход в «Цветник» взяли
десять копеек.
В «Цветнике» было много музыки, много веселых
людей и очень мало цветов. Симфонический оркестр
исполнял в белой раковине «Пляску комаров». В Лер-
монтовской галерее продавали нарзан. Нарзаном тор-
говали в киосках и вразнос.
Никому не было дела до двух грязных искателей
брильянтов.
— Эх, Киса,— сказал Остап,— мы чужие на этом
празднике жизни.
Первую ночь на курорте концессионеры провели у
нарзанного источника.
Только здесь, в Пятигорске, когда театр Колумба
ставил третий раз перед изумленными горожанами
свою «Женитьбу», компаньоны поняли всю трудность
погони за сокровищами. Проникнуть в театр, как они
предполагали раньше, было невозможно. За кулисами
ночевали Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин и Зал-
кинд, марочная диета которых не позволяла им жить
в гостинице.
Так проходили дни, и друзья выбивались из сил,
ночуя у места дуэли Лермонтова и прокармливаясь
переноской багажа туристов-середнячков.
На шестой день Остапу удалось свести знакомство
с монтером Мечниковым, заведующим гидропрессом.
К этому времени Мечников, из-за отсутствия денег каж-
додневно опохмелявшийся нарзаном из источника, при-
шел в ужасное состояние и, по наблюдению Остапа,
334
продавал на рынке кое-какие предметы из театраль-
ного реквизита. Окончательная договоренность была
достигнута на утреннем возлиянии у источника. Мон-
тер Мечников называл Остапа дусей и соглашался.
— Можно,— говорил он,— это всегда можно, дуся.
С нашим удовольствием, дуся.
Остап сразу же понял, что монтер великий дока.
Договаривающиеся стороны заглядывали друг
другу в глаза, обнимались, хлопали по спинам и веж-
ливо смеялись.
— Ну,— сказал Остап,— за все дело десятку!
— Дуся!—удивился монтер.— Вы меня озлоб-
ляете. Я человек, измученный нарзаном.
— Сколько же вы хотите?
— Положите полста. Ведь имущество-то казенное.
Я человек измученный.
— Хорошо. Берите двадцать! Согласны? Ну, по
глазам вижу, что согласны.
— Согласие есть продукт при полном непротив-
лении сторон.
— Хорошо излагает, собака,— шепнул Остап на
ухо Ипполиту Матвеевичу,— учитесь.
— Когда же вы стулья принесете?
— Стулья против денег.
— Это можно,— сказал Остап, не думая.
— Деньги вперед,— заявил монтер,— утром —
деньги, вечером — стулья или вечером — деньги, а на
другой день утром — стулья.
— А может быть, сегодня стулья, а завтра день-
ги? — пытал Остап.
— Я же, дуся, человек измученный. Такие условия
душа не принимает.
— Но ведь я,— сказал Остап,— только завтра по-
лучу деньги по телеграфу.
— Тогда и разговаривать будем,— заключил упря-
мый монтер,— а пока, дуся, счастливо оставаться у
источника, а я пошел: у меня с прессом работы много.
Симбиевич за глотку берет. Сил не хватает. А одним
нарзаном разве проживешь?
И Мечников, великолепно освещенный солнцем,
удалился.
335
,, Остап строго посмот-
Рел на Ипполита Матве-
евича.
— Время, — сказал
он,— которое мы имеем,—
$s JBI8^ it это деньги’ которьех мы не
JSP ДшШЯЛ имеем. Киса, мы должны
Ж делать карьеру. Сто пять-
'Я - десят тысяч рублей и ноль
l?. 'l HR ноль копеек лежат перед
ifairift нами. Нужно только два-
дцать рублей, чтобы со-
кровище стало нашим.
Тут не надо брезговать
никакими ... средствами.
Пан или пропал. Выби-
раю пана, хотя он и яв-
ный поляк.
Остап задумчиво обошел кругом Воробьянинова.
— Снимите пиджак, предводитель, поживее,—
сказал он неожиданно.
Остап принял из рук удивленного Ипполита
Матвеевича пиджак, бросил его наземь и принялся
топтать пыльными штиблетами.
— Что вы делаете? — завбпил Воробьянинов.—.
Этот пиджак я ношу уже пятнадцать лет, и он все
как новый!
— Не волнуйтесь! Он скоро не будет как новый!
Дайте шляпу! Теперь посыпьте брюки пылью и оро-
сите их нарзаном. Живо!
Ипполит Матвеевич Через несколько минут стал
грязным до отвращения.
— Теперь вы дозрелц и приобрели полную воз-
можность зарабатывать деньги честным трудом..
— Что же я должен делать? — слезливо спросил
Воробьянинов.
— Французский язык знаете, надеюсь?
— Очень плохо. В пределах гимназического курса.
— Гм... Придется орудовать в этих пределах. Смо-
жете ли вы сказать по-французски следующую фра-
зу: «Господа, я не ел шесть дней»?
336
— Мосье,— начал Ипполит Матвеевич, запина-
ясь,— мосье, гм, гм... же не, что ли, же не манж па...
шесть, как оно: ен, де, труа, катр, сенк... сис... сис...
жур. Значит, же не манж па сис жур.
— Ну и произношение у вас, Киса! Впрочем, что
от нищего требовать! Конечно, нищий в Европейской
России говорит по-французски хуже, чем Мильеран.
Ну, Кисуля, а в каких пределах вы знаете немецкий
язык?
— Зачем мне это все? — воскликнул Ипполит
Матвеевич.
— Затем,— сказал Остап веско,— что вы сейчас
пойдете к «Цветнику», станете в тени и будете на
французском, немецком и русском языках .просить по-,
даяние, упирая на то, что вы бывший член Государ-
ственной думы от кадетской фракции. Весь чистый
сбор поступит монтеру Мечникову. Поняли?
Ипполит Матвеевич преобразился. Грудь его вы-
гнулась, как Дворцовый мост в Ленинграде, глаза
метнули огонь, и из ноздрей, как показалось Остапу,
повалил густой дым. Усы медленно стали приподни-
маться.
—• Ай-яй-яй,— сказал великий комбинатор, ничуть
не -испугавшись,— посмотрите на него. Не человек, а
какой-то конек-горбунок!
— Никогда,— принялся вдруг чревовещать Иппо-
лит Матвеевич,— никогда Воробьянинов не протяги-
вал руки.
— Так протянете ноги, старый дуралей! — закри-
чал Остап.— Вы не протягивали руки?
— Не протягивал.
- — Как вам понравится этот альфонсизм? Три ме-
сяца живет на мой счет. Три месяца я кормлю его,
пою и воспитываю, и этот альфонс становится теперь
в третью позицию и заявляет, что он... Ну! Довольно,
товарищ! Одно из двух: или вы сейчас же отправи-
тесь к «Цветнику» и приносите к вечеру десять руб-
лей, или я вас автоматически исключаю из числа пай-
щиков-концессионеров. Считаю до пяти. Да или нет?
Раз...
— Да,— пробормотал предводитель.
22
И. Ильф. Е. Петров, т 1.
337
— В таком случае повторите заклинание.
— Мосье, же не манж па сис жур. Гебен зи мир
битте этвас копек ауф дем штюк брод. Подайте что-
нибудь бывшему депутату Государственной думы.
— Еще раз. Жалостнее!
Ипполит Матвеевич повторил.
— Ну, хорошо. У вас талант к нищенству заложен
с детства. Идите. Свидание у источника в полночь.
Это, имейте в виду, не для романтики, а просто — ве-
чером больше подают.
— А вы,— спросил Ипполит Матвеевич,— куда
пойдете?
— Обо мне не беспокойтесь. Я действую, как все-
гда, в самом трудном месте.
Друзья разошлись.
Остап сбегал в писчебумажную лавчонку, купил
там на последний гривенник квитанционную книжку
и около часу сидел на каменной тумбе* перенумеро-
вывая квитанции и расписываясь на каждой из них.
— Прежде всего система,— бормотал он,— каждая
общественная копейка должна быть учтена.
Великий комбинатор двинулся стрелковым шагом
по горной дороге* ведущей вокруг Машука к месту
дуэли Лермонтова с Мартыновым, мимо санаториев
и домов отдыха.
Обгоняемый автобусами и пароконными экипажа-
ми, Остап вышел к Провалу.
Небольшая, высеченная в скале галерея вела в
конусообразный провал. Галерея кончалась балкон-
чиком, стоя на котором можно было увидеть на дне
Провала лужицу малахитовой зловонной жидкости.
Этот Провал считается достопримечательностью Пя-
тигорска, и поэтому за день его посещает немалое
число экскурсий и туристов-одиночек.
Остап сразу же выяснил, что Провал для чело-
века, лишенного предрассудков, может явиться доход-
ной статьей.
«Удивительное дело,— размышлял Остап,— как
город не догадался до сих пор брать гривенники за
вход в Провал. Это, кажется, единственное место, ку-
да пятигорцы пускают туристов без денег. Я уничто-
338
жу это позорное пятно на репутации города, я исправ-
лю досадное упущение».
И Остап поступил так, как подсказывали ему ра-
зум, здоровый инстинкт и создавшаяся ситуация.
Он остановился у входа в Провал и, трепля в ру-
ках квитанционную книжку, время от времени вскри-
кивал:
— Приобретайте билеты, граждане! Десять ко-
пеек! Дети и красноармейцы бесплатно! Студентам —
пять копеек! Не членам профсоюза — тридцать ко-
пеек!
Остап бил наверняка. Пятигорцы в Провал не хо-
дили, а с советского туриста содрать десять копеек за
вход «куда-то» не представляло ни малейшего труда.
Часам к пяти набралось уже рублей шесть. Помогли
не члены союза, которых в Пятигорске было множе-
ство. Все доверчиво отдавали свои гривенники, и один
румяный турист, завидя Остапа, сказал жене торже-
ствующе:
— Видишь, Танюша, что я тебе вчера говорил?
А ты говорила, что за вход в Провал платить не нуж-
но. Не может быть. Правда, товарищ?
— Совершеннейшая правда,— подтвердил Ос-
тап,— этого быть не может, чтобы не брать за вход.
Членам профсоюза—-.десять копеек и не членам проф-
союза — тридцать копеек.
Перед вечером к Провалу подъехала на двух ли-
нейках экскурсия харьковских милиционеров. Остап
испугался и хотел было притвориться невинным ту-
ристом, но милиционеры так робко столпились вокруг
великого комбинатора, что пути к отступлению не бы-
ло. Поэтому Остап закричал довольно твердым голо-
сом:
— Членам профсоюза—десять копеек, но так как
представители милиции могут быть приравнены к сту-
дентам и детям, то с них п'о пять копеек.
Милиционеры заплатили, деликатно осведомив-
шись, с какой целью взимаются пятаки.
— С целью капитального ремонта Провала,—
дерзко ответил Остап,— чтоб не слишком провалился.
22*
339
В то время как
великий комбинатор
ловко торговал ви-
дом на малахитовую
лужу, Ипполит
Матвеевич, сгорбись
и погрязая в стыде,
стоял под акацией и,
не глядя на гуляю-
щих, жевал три вру-
ченных ему фразы:
— Мсье, же не
манж па... Гебен зи
мир битте... Подайте
что-нибудь депута-
ту Государственной
думы...
Подавали не то
чтобы мало, но как-
то невесело. Однако,
играя на чистом па-
рижском произноше-
нии слова «манж»
положением бывшего
члена Госдумы, удалось нахватать медяков рубля на
три.
Под ногами гуляющих трещал гравий. Оркестр с
небольшими перерывами исполнял Штрауса, Брамса
и Грига. Светлая толпа, лепеча, катилась мимо ста-
рого предводителя и возвращалась вспять. Тень Лер-
монтова незримо витала над гражданами, вкушав-
шими мацони на веранде буфета. Пахло одеколоном
и нарзанными газами.
— Подайте бывшему члену Государственной ду-
мы,— бормотал предводитель.
— Скажите, вы в самом деле были членом Госу-
дарственной думы? — раздалось над ухом Ипполита
Матвеевича.— И вы действительно ходили на заседа-
ния? Ах! Ах! Высокий класс!
Ипполит Матвеевич поднял лицо и обмер. Перед
ним прыгал, как воробышек, толстенький Авессалом
340
Владимирович Изнуренков. Он сменил коричневый
лодзинский костюм на белый пиджак и серые панта-
лоны с игривой искоркой. Он был необычайно ожив-
лен и иной раз подскакивал вершков на пять от зем-
ли. Ипполита Матвеевича Изнуренков не узнал и про-
должал засыпать его вопросами:
— Скажите, вы в само^м деле видели Родзянко?
Пуришкевич в самом деле был лысый? Ах! Ах! Какая
тема! Высокий класс!
Продолжая вертеться, Изнуренков сунул растеряв-
шемуся предводителю три рубля и убежал. Но долго
еще в «Цветнике» мелькали его толстенькие ляжки
и чуть не с деревьев сыпалось:
— Ах! Ах! «Не пой, красавица, при мне ты песни
Грузии печальной!» Ах! Ах! «Напоминают мне оне
иную жизнь и берег дальний!..» Ах! Ах! «А поутру она
вновь улыбалась!» Высокий класс!..
Ипполит Матвеевич продолжал стоять, обратив
глаза к земле. И напрасно так стоял он. Он не видел
многого.
В чудном мраке пятигорской ночи по аллеям пар-
ка гуляла Эллочка Щукина, волоча за собой покор-
ного, примирившегося с нею Эрнеста Павловича. По-
ездка на Кислые воды была последним аккордом в
тяжелой борьбе с дочкой Вандербильда. Гордая аме-
риканка недавно с развлекательной целью выехала в
собственной яхте на Сандвичевы острова.
— Хо-хо! — раздавалось в ночной тиши.— Знаме-
нито, Эрнестуля! Кр-р-расота!
В буфете, освещенном лампами, сидел голубой во-
ришка Альхен со своей супругой Сашхен. Щеки ее по-
прежнему были украшены николаевскими полубакен-
бардами. Альхен застенчиво ел шашлык по-карски,
запивая его кахетинским № 2, а Сашхен, поглаживая
бакенбарды, ждала заказанной осетрины.
После ликвидации второго дома собеса (было про-
дано все, включая даже туальденоровый колпак пова-
ра и лозунг: «Тщательно пережевывая пищу, ты помо-
гаешь обществу») Альхен решил отдохнуть и пораз-
влечься. Сама судьба хранила этого сытого жулика.
Он собирался в этот день поехать в Провал, но не
341
успел. Это спасло его. Остап выдоил бы из робкого
завхоза никак не меньше тридцати рублей.
Ипполит Матвеевич побрел к источнику только
тогда, когда музыканты складывали свои пюпитры,
праздничная публика расходилась и только влюблен-
ные парочки усиленно дышали в тощих аллеях «Цвет-
ника».
— Сколько насбирали? — спросил Остап, когда
согбенная фигура предводителя появилась у источ-
ника.
— Семь рублей двадцать девять копеек. Три руб-
ля бумажкой. Остальные — медь и немного серебра.
— Для первой гастроли дивно! Ставка ответствен-
ного работника! Вы меня умиляете, Киса! Но какой
дурак дал вам три рубля, хотел бы я знать? Может
быть, вы сдачи давали?
— Изнуренков дал.
— Да не может быть! Авессалом? Ишь ты, ша-
рик! Куда закатился! Вы с ним говорили? Ах, он вас
не узнал!
— Расспрашивал о Государственной думе! Сме-
ялся!
— Вот видите, предводитель, нищим быть не так-
то уж плохо, особенно при умеренном образовании
и слабой постановке голоса! А вы еще кобенились,
лорда хранителя печати ломали! Ну, Кисочка, и я
провел время недаром. Пятнадцать рублей, как одна
копейка. Итого — хватит.
На другое утро монтер получил деньги и вечером
притащил два стула. Третий стул, по его словам, взять
было никак невозможно. На нем звуковое оформле-
ние играло в карты.
Для большей безопасности друзья забрались почти
на самую вершину Машука.
Внизу прочными недвижимыми огнями светился
Пятигорск. Пониже Пятигорска плохонькие огоньки
обозначали станицу Горячеводскую. На горизонте
двумя параллельными пунктирными линиями высовы-
вался из-за горы Кисловодск.
Остап глянул в звездное небо и вынул из кармана
известные уже плоскогубцы.
342
Глава XXXVH
ЗЕЛЕНЫЙ МЫС
Инженер Брунс сидел на каменной веранде дачи
на Зеленом Мысу под большой пальмой, накрахма-
ленные листья которой бросали острые и узкие тени
на бритый затылок инженера, на белую его рубашку
и на гамбсовский стул из гарнитура генеральши
Поповой, на котором томился инженер, дожидаясь
обеда.
Брунс вытянул толстые, наливные губы трубочкой
и голосом шаловливого карапуза протянул:
— Му-у-усик!
Дача молчала.
Тропическая флора ластилась к инженеру. Как-
тусы протягивали к нему свои ежовые рукавицы.
Драцены гремели листьями. Бананы и саговые паль-
мы отгоняли мух с лысины инженера. Розы, обвиваю-
щие веранду, падали к его сандалиям.
Но все было тщетно. Брунс хотел обедать. Он раз-
драженно смотрел на перламутровую бухту, на дале-
кий мысик Батума и певуче призывал:
— Му-у-у-усик! Му-у-у-усик!
Во влажном субтропическом воздухе звук быстро
замирал. Ответа не было. Брунс представил себе
большого коричневого гуся с шипящей жирной кожей
и, не в силах сдержать себя, завопил:
— Мусик!!! Готов гусик?!
— Андрей Михайлович! — закричал женский голос
из комнаты.— Не морочь мне голову!
Инженер, свернувший уже привычные губы в тру-
бочку, немедленно ответил:
— Мусик! Ты не жалеешь своего маленького му-
жика!
— Пошел вон, обжора! — ответили из комнаты.
Но инженер не покорился. Он собрался было про-
должать вызовы гусика, которые он безуспешно вел
уже два часа, но неожиданный шорох заставил его
обернуться.
343
Из черно-зе-
леных бамбуко-
вых зарослей вы-
шел человек в
рваной синей ко-
соворотке, опоя-
санной потертым
витым шнурком с
густыми кистями,
и в затертых поло-
сатых брюках. На
добром лице не-
знакомца топор-
щилась лохматая бородка. В руках он держал пиджак.
Человек приблизился и спросил приятным голо-
сом:
— Где здесь находится инженер Брунс?
— Я инженер Брунс,— сказал заклинатель гусика
неожиданным басом.— Чем могу?
Человек молча повалился на колени. Это был отец
Федор.
— Вы с ума сошли!—воскликнул инженер, вска-
кивая.— Встаньте, пожалуйста!
— Не встану,— ответил отец Федор, водя го-
ловой за инженером и глядя на него ясными гла-
зами..
— Встаньте!
— Не встану!
И отец Федор осторожно, чтобы не было больно,
стал постукивать головой о гравий.
— Мусик! Иди сюда! — закричал испуганный ин-
женер.— Смотри, что делается. Встаньте, я вас про-
шу. Ну, умоляю вас!
— Не встану,— повторил отец Федор.
На веранду выбежала Мусик, тонко разбиравшая-
ся в интонациях мужа.
Завидев даму, отец Федор, не поднимаясь с колен,
проворно переполз поближе к ней, поклонился в ноги
и зачастил:
— На вас, матушка, на вас, голубушка, на вас
(уповаю.
344
Тогда инженер Брунс покраснел, схватил проси-
теля под мышки и, натужась, поднял его, чтобы по-
ставить на ноги, но отец Федор схитрил и поджал но-
ги. Возмущенный Брунс потащил странного гостя в
угол и насильно посадил его в полукресло (гамбсов-
ское, отнюдь не из воробьяниновского особняка, но из
гостиной генеральши Поповой).
— Не смею,— забормотал отец Федор, кладя на
колени попахивающий керосином пиджак булочни-
ка,— не осмеливаюсь сидеть в присутствии высокопо-
ставленных особ.
И отец Федор сделал попытку снова пасть на ко-
лени.
Инженер с печальным криком придержал отца
Федора за плечи.
— Мусик,— сказал он, тяжело дыша,— поговори с
этим гражданином. Тут какое-то недоразумение.
Мусик сразу взяла деловой тон.
— В моем доме,— сказала она грозно,— пожалуй-
ста, не становитесь ни на какие колени!
— Голубушка!—-умилился отец Федор.— Ма-
тушка!
— Никакая я вам не матушка. Что вам угодно?
Поп залопотал что-то непонятное, но, видно, уми-
лительное. Только после долгих расспросов удалось
понять, что он, как особой милости, просит продать
ему гарнитур из двенадцати стульев, на одном из ко-
торых он в настоящий момент сидит.
Инженер от удивления выпустил из рук плечи от-
ца Федора, который немедленно бухнулся на колени и
стал по-черепашьи гоняться за инженером.
— Почему,— кричал инженер, увертываясь от
длинных рук отца Федора,— почему я должен продать
свои стулья? Сколько вы ни бухайтесь на колени, я
ничего не могу понять!
— Да ведь это мои стулья,— простонал отец
Федор.
— То есть как это ваши? Откуда ваши? С ума вы
спятили? Мусик, теперь для меня все ясно! Это явный
псих!
— Мои,— униженно твердил отец Федор.
345
— Что ж, по-вашему, я у вас их украл? — вскипел
инженер.— Украл? Слышишь, Мусик! Это какой-то
шантаж!
— Ни боже мой,— шепнул отец Федор.
— Если я их у вас украл, то требуйте судом и не
устраивайте в моем доме пандемониума! Слышишь,
Мусик! До чего доходит нахальство. Пообедать не да-
дут по-человечески!
Нет, отец Федор не хотел требовать «свои» стулья
судом. Отнюдь. Он знал, что инженер Брунс не крал
у него стульев. О нет! У него и в мыслях этого не бы-
ло. Но эти стулья все-таки до революции принадлежа-
ли ему, отцу Федору, и они бесконечно дороги его
жене, умирающей сейчас в Воронеже. Исполняя ее
волю, а никак не по собственной дерзости, он позволил
себе узнать местонахождение стульев и явиться к
гражданину Брунсу. Отец Федор не просит подаяния.
О нет! Он достаточно обеспечен (небольшой свечной
заводик в Самаре), чтобы усладить последние минуты
жены покупкой старых стульев. Он готов не по-
скупиться и уплатить за весь гарнитур рублей
двадцать.
— Что? — крикнул инженер, багровея.— Двадцать
рублей? За прекрасный гостиный гарнитур? Мусик!
Ты слышишь? Это все-таки псих! Ей-богу, псих!
— Я не псих. А единственно выполняя волю по-
славшей мя жены...
— О ч-черт,— сказал инженер,— опять ползать
начал! Мусик! Он опять ползает!
— Назначьте же цену,—стенал отец Федор, осмо-
трительно биясь головой о ствол араукарии.
— Не портите дерева, чудак вы человек! Мусик,
он, кажется, не псих. Просто, как видно, расстроен че-
ловек болезнью жены. Продать ему разве стулья, а?
Отвяжется, а? А то он лоб разобьет!
— А мы на чем сидеть будем? — спросила Мусик.
— Купим другие.
— Это за двадцать-то рублей?
— За двадцать я, положим, не продам. Положим,
не продам я и за двести... А за двести пятьдесят про-
дам.
346
Ответом послужил страшный удар головой о дра-
цену.
— Ну, Мусик, это мне уже надоело.
Инженер решительно подошел к отцу Федору и
стал диктовать ультиматум:
— Во-первых, отойдите от пальмы не менее чем на
три шага; во-вторых, немедленно встаньте. В-третьих,
мебель я продам за двести пятьдесят рублей, не
меньше.
— Не корысти ради,— пропел отец Федор,— а ток-
мо во исполнение воли больной жены.
— Ну, милый, моя жена тоже больна. Правда,
Мусик, у тебя легкие не в порядке? Но я не требую
на этом основании, чтобы вы... ну... продали мне, по-
ложим, ваш пиджак за тридцать копеек.
— Возьмите даром! — воскликнул отец Федор.
Инженер раздраженно махнул рукой и холодно
сказал:
— Вы ваши шутки бросьте. Ни в какие рассуж-
дения я больше не пускаюсь. Стулья оценены мною
в двести пятьдесят рублей, и я не уступлю ни ко-
пейки.
— Пятьдесят,— предложил отец Федор.
— Мусик!—сказал инженер.— Позови Багра-
тиона. Пусть проводит гражданина!
— Не корысти ради...
— Багратион!
Отец Федор в страхе бежал, а инженер пошел в
столовую и сел за гусика. Любимая птица произвела
на Брунса благотворное действие. Он начал успокаи-
ваться.
В тот момент, когда инженер, обмотав косточку
папиросной бумагой, поднес гусиную ножку к розо-
вому рту, в окне появилось умоляющее лицо отца
Федора.
— Не корысти ради,—сказал мягкий голос,—
пятьдесят пять рублей.
Инженер, не оглядываясь, зарычал. Отец Федор
исчез.
Весь день потом фигура отца Федора мелькала во
всех концах дачи. То выбегала она из тени криптоме-
347
рий, то возникала она в мандариновой роще, то пере-
летала через черный двор и, трепеща, уносилась к Бо-
таническому саду.
Инженер весь день призывал Мусика, жаловался
на психа и на головную боль., В наступившей тьме
время от времени раздавался голос отца Федора.
— Сто тридцать восемь! — кричал он откуда-то с
неба.
А через минуту голос его приходил со стороны
дачи Думбасова.
— Сто сорок один,— предлагал отец Федор,— не
корысти ради, господин Брунс, а токмо...
Наконец инженер не выдержал, вышел на середину
веранды и, вглядываясь в темноту, начал размеренно
кричать:
— Черт с вами! Двести рублей! Только отвяжи-
тесь.
Послышались шорох потревоженных бамбуков,
тихий стон и удаляющиеся шаги. Потом все смолкло.
В заливе барахтались звезды. Светляки догоняли
отца Федора, кружились вокруг головы, обливая лицо
его зеленоватым медицинским светом.
— Ну и гусики теперь пошли,— пробормотал ин-
женер, входя в комнаты.
Между тем отец Федор летел в последнем, авто-
бусе вдоль морского берега к Батуму. Под самым бо-
ком, со звуком перелистываемой книги, набегал лег-
кий прибой, ветер ударял по лицу, и автомобильной
сирене отвечало мяуканье шакалов.
В этот же вечер отец Федор отправил в город N
жене своей Катерине Александровне такую теле-
грамму:
Товар нашел вЬ1ш; и двести тридцать
телеграфом продай что хочешЬ Федя
Два дня он восторженно слонялся у Брунсовой
дачи, издали раскланивался с Мусиком и даже
время от времени оглашал тропические дали кри-
ками:
— Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя
супруги!
348
На третий день деньги были получены с отчаянной
телеграммой:
Продала все осталась без одной
копейки целую и Жду Евстигнеев все
обедает Катя
Отец Федор пересчитал деньги, истово перекре-
стился, нанял фургон и поехал на Зеленый Мыс.
Погода была сумрачная. С турецкой границы ве-
тер нагонял тучи. Чорох курился. Голубая прослойка
в небе все уменьшалась. Шторм доходил до семи бал-
лов. Было запрещено купаться и выходить в море на
лодках. Гул и гром стояли над Батумом. Шторм тряс
берега.
Достигши дачи инженера Брунса, отец Федор ве-
лел вознице-аджарцу в башлыке подождать и отпра-
вился за мебелью.
— Принес деньги я,— сказал отец Федор,— усту-
пили бы малость.
— Мусик,— застонал инженер,— я не могу больше.
— Да нет, я деньги принес,— заторопился отец
Федор,— двести рублей, как вы говорили.
— Мусик! Возьми у него деньги! Дай ему стулья.
И пусть сделает все это поскорее. У меня мигрень.
Цель всей жизни была достигнута. Свечной заво-
дик в Самаре сам лез в руки. Брильянты сыпались в
карманы, как семечки.
Двенадцать стульев один за другим были погру-
жены в фургон. Они очень походили на воробьянинов-
ские, с тою только разницей, что обивка их была не
ситцевая, в цветочках, а репсовая, синяя, в розовую
полосочку.
Нетерпение охватывало отца Федора. Под полою
у него за витой шнурок был заткнут топорик. Отец
Федор сел рядом с кучером и, поминутно оглядываясь
на стулья, выехал к Батуму. Бодрые кони свезли отца
Федора и его сокровища вниз, на шоссейную дорогу,
мимо ресторанчика «Финал», по бамбуковым столам
и беседкам которого гулял ветер, мимо туннеля, про-
глатывавшего последние цистерны нефтяного марш-
рута, мимо фотографа, лишенного в этот хмурый
349
денек обычной своей клиентуры, мимо вывески «Батум-
ский ботанический сад» и повлекли не слишком бы-
стро над самой линией прибоя. В том месте, где до-
рога соприкасалась с массивами, отца Федора обда-
вало солеными брызгами. Отбитые массивами от
берега, волны оборачивались гейзерами, поднимались
к небу и медленно опадали.
Толчки и взрывы прибоя накаляли смятенный дух
отца Федора. Лошади, борясь с ветром, медленно
приближались к Махинджаури. Куда хватал глаз, сви-
стали и пучились мутные зеленые воды. До самого
Батума трепалась белая пена прибоя, словно подол
нижней юбки, выбившейся из-под платья неряшливой
дамочки.
— Стой! — закричал вдруг отец Федор вознице.—
Стой, мусульманин!
И он, дрожа и спотыкаясь, стал выгружать стулья
на пустынный берег. Равнодушный аджарец получил
свою пятерку, хлестнул по лошадям и уехал. А отец
Федор, убедившись, что вокруг никого нет, стащил
стулья с обрыва на небольшой, сухой еще кусок пля-
жа и вынул топорик.
Минуту он находился в сомнении, не знал, с ка-
кого стула начать. Потом, словно лунатик, подошел
к третьему стулу и зверски ударил топориком по спин-
ке. Стул опрокинулся, не повредившись.
— Ага!—крикнул отец Федор.— Я т-тебе покажу!
И он бросился на стул, как на живую тварь. Вмиг
стул был изрублен в капусту. Отец Федор не слышал
ударов топора о дерево, о репс и о пружины. В могу-
чем реве шторма глохли, как в войлоке, все посторон-
ние звуки.
— Ага! Ага! Ага! — приговаривал отец Федор,
рубя сплеча.
Стулья выходили из строя один за другим. Ярость
отца Федора все увеличивалась. Увеличивался и
шторм. Иные волны добирались до самых ног отца
Федора.
От Батума до Синопа стоял великий шум. Море
бесилось и срывало свое бешенство на каждом суде-
нышке. Пароход «Ленин», чадя двумя своими тру-
бами и тяжело оседая на корму, подходил к Новорос-
сийску. Шторм вертелся в Черном море, выбрасывая
тысячетонные валы на берега Трапезунда, Ялты,
Одессы и Констанцы. За тишиной Босфора и Дарда-
нелл гремело Средиземное море. За Гибралтарским
проливом бился о Европу Атлантический океан. Сер-
дитая вода опоясывала земной шар.
А на батумском берегу стоял отец Федор и, обли-
ваясь пбтом, разрубал последний стул. Через мину-
ту все было кончено. Отчаяние охватило отца Фе-
дора. Бросив остолбенелый взгляд на навороченную
им гору ножек, спинок и пружин, он отступил. Вода
схватила его за ноги. Он рванулся вперед и, вымок-
ший, бросился на шоссе. Большая волна грянулась о
то место, где только что стоял отец Федор, и, катясь
назад, увлекла с собою весь искалеченный гарнитур
генеральши Поповой. Отец Федор уже не видел этого.
Он брел по шоссе, согнувшись и прижимая к груди
мокрый кулак.
Он вошел в Батум, сослепу ничего не видя вокруг.
Положение его было самое ужасное. За пять тысяч
километров от дома, с двадцатью рублями в кармане,
доехать в родной город было положительно невоз-
можно.
Отец Федор миновал турецкий базар, на котором
ему идеальным шепотом советовали купить пудру
Коти, шелковые чулки и необандероленный сухумский
табак, потащился к вокзалу и затерялся в толпе но-
сильщиков.
351
Глава XXXVIII
ПОД ОБЛАКАМИ
Через три дня после сделки концессионеров с мон-
тером Мечниковым театр Колумба выехал по желез-
ной дороге через Махач-Кала и Баку. Все эти три дня
концессионеры, не удовлетворившиеся содержимым
вскрытых на Машуке двух стульев, ждали от Мечни-
кова третьего, последнего из колумбовских стульев.
Но монтер, измученный нарзаном, обратил все два-
дцать рублей на покупку простой водки и дошел до та-
кого состояния, что содержался взаперти в бутафор-
ской.
— Вот вам и Кислые воды! — заявил Остап, узнав
об отъезде театра.— Сучья лапа этот монтер! Имей
после этого дело с теаработниками!
Остап стал гораздо суетливее, чем прежде. Шансы
на отыскание сокровищ увеличились безмерно.
— Нужны деньги на поездку во Владикавказ,—*
сказал Остап.— Оттуда мы поедем в Тифлис на авто-
мобиле по Военно-Грузинской дороге. Очарователь-
ные виды! Захватывающий пейзаж! Чудный горный
воздух! И в финале всего — сто пятьдесят тысяч руб-
лей ноль ноль копеек. Есть смысл продолжать засе-
дание.
Но выехать из Минеральных Вод было не так-то
легко. Воробьянинов оказался бездарным железнодо-
рожным зайцем, и так как попытки его сесть в поезд
оказались безуспешными, то ему пришлось выступить
около «Цветника» в качестве бывшего попечителя
учебного округа. Это имело весьма малый успех. Два
рубля за двенадцать часов тяжелой и унизительной
работы. Сумма, однако, достаточная для проезда во
Владикавказ.
В Беслане Остапа, ехавшего без билета, согнали с
поезда, и великий комбинатор дерзко бежал за поез-
дом версты три, грозя ни в чем не виновному Ипполиту
Матвеевичу кулаком.
352
После этого Остапу удалось вскочить на ступеньку
медленно подтягивающегося к Кавказскому хребту по-
езда. С этой позиции Остап с любопытством взирал на
развернувшуюся перед ним панораму Кавказской гор-
ной цепи.
Был четвертый час утра. Горные вершины освети-
лись темно-розовым солнечным светом. Горы не понра-
вились Остапу.
— Слишком много шику,— сказал он.— Дикая кра-
сота. Воображение идиота. Никчемная вещь.
У владикавказского вокзала приезжающих ждал
большой открытый автобус Закавтопромторга, и ласко-
вые люди говорили:
— Кто поедет по Военно-Грузинской дороге, тех в
город везем бесплатно.
— Куда же вы, Киса? — сказал Остап.— Нам в
автобус. Пусть везут нас бесплатно.
Подвезенный автобусом к конторе Закавтопром-
торга, Остап, однако, не поспешил записаться на место
в машине. Оживленно беседуя с Ипполитом Матвееви-
чем, он любовался опоясанной облаком Столовой го-
рой и, находя, что гора действительно похожа на стол,
быстро удалился.
Во Владикавказе пришлось просидеть несколько
дней. Но все попытки достать деньги на проезд по
Военно-Грузинской дороге или совершенно не прино-
сили плодов, или давали средства, достаточные лишь
для дневного пропитания. Попытка взимать с граждан
гривенники не удалась. Кавказский хребет был
настолько высок и виден, что брать за его показ деньги
не представлялось возможным. Его было видно почти
отовсюду. Других же красот во Владикавказе не было.
Что же касается Терека, то протекал он мимо «Трека»,
за вход в который деньги взимал город без помощи
Остапа. Сбор подаяний, произведенный Ипполитом
Матвеевичем, принес за два дня тринадцать копеек.
— Довольно,— сказал Остап,— выход один: идти
в Тифлис пешком. В пять дней мы пройдем двести
верст. Ничего, папаша, очаровательные горные виды,
свежий воздух!.. Нужны деньги на хлеб и любитель-
скую колбасу. Можете прибавить к своему лексикону
23 И, Ильф, Е. Петров, т. 1 353
несколько итальянских фраз, это уж как хотите, но к
вечеру вы должны насбирать не меньше двух рублей!
Обедать сегодня не придется, дорогой товарищ. Увы!
Плохие шансы...
Спозаранку концессионеры перешли мостик через
Терек, обошли казармы и углубились в зеленую до-
лину, по которой шла Военно-Грузинская дорога.
— Нам повезло, Киса,— сказал Остап.,— ночью
шел дождь, инам не придется глотать пыль. Вдыхайте,
предводитель, чистый воздух. Пойте. Вспоминайте кав-
казские стихи. Ведите себя как полагается!..
Но Ипполит Матвеевич не пел и не вспоминал сти-
хов. Дорога шла на подъем. Ночи, проведенные под от-
крытым небом., напоминали о себе колотьем в боку,
тяжестью в ногах, а любительская колбаса — постоян-
ной и мучительной изжогой. Он шел, склонившись
набок, держа в руке пятифунтовый хлеб, завернутый
во владикавказскую газету, и чуть волоча левую ногу.
Опять идти! На этот раз в Тифлис, на этот раз по
красивейшей в мире дороге. Ипполиту Матвеевичу
было все равно. Он не смотрел по сторонам, как Остап.
Он решительно не замечал Терека, который начинал
уже погромыхивать на дне долины, И только сияющие
под солнцем ледяные вершины что-то смутно ему на-
поминали: не то блеск брильянтов, не то лучшие гла-
зетовые гробы мастера Безенчука.
После Балты дорога вошла в ущелье и двинулась
узким карнизом, высеченным в темных Отвесных ска-
лах. Спираль дороги завивалась кверху, и вечером
концессионеры очутились на станции Ларс, в тысяче
метров над уровнем моря.
Переночевали в бедном духане бесплатно и даже
получили по стакану молока, прельстив хозяина и его
гостей карточными фокусами.
Утро было так прелестно, что даже Ипполит
Матвеевич, спрыснутый горным воздухом, зашагал
бодрее вчерашнего. За станцией Ларс сейчас же встала
грандиозная стена Бокового хребта. Долина Терека
замкнулась тут узкими теснинами. Пейзаж становился
все мрачнее, а надписи на скалах многочисленнее. Там,
где скалы так сдавили течение Терека, что пролет
354
моста равен всего десяти саженям, концессионеры уви-
дели столько надписей на скалистых стенках ущелья,
что Остап, забыв о величественности Дарьяльского
ущелья, закричал, стараясь перебороть грохот и стоны
Терека:
— Великие люди! Обратите внимание, предводи-
тель. Видите? Чуть повыше облака и несколько ниже
орла! Надпись: «Коля и Мика, июль 1914 г.» Незабы-
ваемое зрелище! Обратите внимание на художествен-
ность исполнения! Каждая буква величиною в метр и
нарисована масляной краской! Где вы сейчас, Коля и
Мика?
— Киса,— продолжал Остап,— давайте и мы уве-
ковечимся. Забьем Мике баки. У меня, кстати, и мел
есть! Ей-богу, полезу сейчас и напишу: «Киса и Ося
здесь были».
И Остап недолго думая сложил на парапет, ограж-
давший шоссе от кипучей бездны Терека, запасы люби-
тельской колбасы и стал подниматься на скалу.
Ипполит Матвеевич сначала следил за подъемом
великого комбинатора, но потом рассеялся и, обернув-
шись, принялся разглядывать фундамент замка Тама-
ры, сохранившийся на скале, похожей на лошадиный
зуб.
В это время, в двух верстах от концессионеров, со
стороны Тифлиса в Дарьяльское ущелье вошел отец
Федор. Он шел мерным солдатским шагом, глядя впе-
ред себя твердыми алмазными глазами -и опираясь на
высокую клюку с загнутым концом.
На последние деньги отец Федор доехал до Тифлиса
и теперь шагал на родину пешком, питаясь доброхот-
ными даяниями. При переходе через Крестовый пере-
вал (2345 метров над уровнем моря) его укусил орел.
Отец Федор замахнулся на дерзкую птицу клюкою и
пошел дальше.
Он шел, запутавшись в облаках, и бормотал:
— Не корысти ради, а токмо волею пославшей мя
жены!
Расстояние между врагами сокращалось. Поворо-
тив за острый выступ, отец Федор налетел на старика
в золотом пенсне.
23*
355
Ущелье раскололось в глазах отца Федора. Терек
прекратил свой тысячелетний крик.
Отец Федор узнал Воробьянинова. После страшной
неудачи в Батуме, после того как все надежды рух-
нули, новая возможность заполучить богатство по-
влияла на отца Федора необыкновенным образом.
Он схватил Ипполита Матвеевича за тощий кадык
и, сжимая пальцы, закричал охрипшим голосом:
— Куда девал сокровища убиенной тобою тещи?
Ипполит Матвеевич, ничего подобного не ждавший,
молчал, выкатив глаза так, что они почти соприкаса-
лись со стеклами пенсне.
— Говори! — приказывал отец Федор.— Покайся,
грешник!
Воробьянинов почувствовал, что теряет дыхание.
Тут отец Федор, уже торжествовавший победу, уви-
дел прыгавшего-по скале Бендера. Технический ди-
ректор спускался вниз, крича во все горло:
Дробясь о мрачные скалы,
Кипят и пенятся валы...
Великий испуг поразил сердце отца Федора. Он ма-
шинально продолжал держать предводителя за горло,
но колени у него затряслись.
— А, вот это кто?!—дружелюбно закричал Ос-
тап.— Конкурирующая организация!
Отец Федор не стал медлить. Повинуясь благоде-
тельному инстинкту, он схватил концессионную кол-
басу и хлеб и побежал прочь.
— Бейте его, товарищ Бендер! — кричал с земли
отдышавшийся Ипполит Матвеевич.
Лови, его! Держи!
Остап засвистал и заулюлюкал.
— Тю-у-у! — кричал он, пускаясь вдогонку.—
Битва при пирамидах, или Бендер на охоте! Куда же
вы бежите, клиент? Могу вам предложить хорошо вы-
потрошенный стул!
Отец Федор не выдержал муки преследования и по-
лез на совершенно отвесную скалу. Его толкало вверх
сердце, поднимавшееся к самому горлу, и особенный,
известный только одним трусам, зуд в пятках. Ноги
356
сами отрывались от
гранитов и несли свое-
го повелителя вверх.
— У-у-у! — кричал
Остап снизу.— Держи
его!
— Он унес наши
припасы! — завопил
Ипполит Матвеевич,
подбегая к Остапу.
— Стой! — загре-
мел Остап.— Стой, тебе
говорю!
Но это придало
только новые силы из-
немогшему было отцу
Федору. Он взвился и в
несколько скачков очу-
тился сажен на десять
выше самой высокой
надписи.
— Отдай колба-
су! — взывал Остап.—
Отдай колбасу, дурак! Я все прощу!
Отец Федор уже ничего не слышал. Он очутился на
ровной площадке, забраться на которую не удавалось
до сих пор ни одному человеку. Отцом Федором овла-
дел тоскливый ужас. Он понял, что слезть вниз ему
никак не удастся.
Скала опускалась на шоссе перпендикулярно, и об
обратном спуске нечего было и думать. Он посмотрел
вниз. Там бесновался Остап, и на дне ущелья поблес-
кивало золотое пенсне предводителя.
— Я отдам колбасу! — закричал отец Федор.—
Снимите меня!
В ответ грохотал Терек и из замка Тамары неслись
страстные крики. Там жили совы.
— Сними-ите меня! — жалобно кричал отец Федор.
Он видел все маневры концессионеров. Они бе-
гали под скалой и, судя по жестам, мерзко скверно-
словили.
Зи/
Через час легший на живот и спустивший голову
вниз отец Федор увидел, что Бендер и Воробьянинов
уходят в сторону Крестового перевала.
Спустилась быстрая ночь. В кромешной тьме и в
адском гуле под самым облаком дрожал и плакал отец
Федор. Ему уже не нужны были земные сокровища.
Он хотел только одного: вниз, на землю. Ночью он
ревел так, что временами заглушал Терек, а утром
подкрепился любительской колбасой с хлебом и сата-
нински хохотал над пробегавшими внизу автомоби-
лями. Остаток дня он провел в созерцании гор и небес-
ного светила — солнца. А следующей ночью он увидел
царицу Тамару. Царица прилетела к нему из своего
замка и кокетливо сказала:
— Соседями будем.
— Матушка! —с чувством сказал отец Федор.—
Не корысти ради...
— Знаю, знаю,— заметила царица,— а токмо во-
лею пославшей тя жены.
— Откуда ж вы знаете? — удивился отец Фе-
дор.
—• Да уж знаю. Заходили бы, сосед. В шестьдесят
шесть поиграем! А?
Она засмеялась и улетела, пуская в ночное небо
шутихи.
На третий день отец Федор стал проповедовать
птицам. Он почему-то склонял их к лютеранству.
— Птицы,— говорил он им звучным голосом,— по-
кайтесь в своих грехах публично!
На четвертый день его показывали уже снизу экс-
курсантам.
— Направо — замок Тамары,— говорили опытные
проводники,— а налево живой человек стоит, а чем
живет и как туда попал, тоже неизвестно.
— И дикий же народ! — удивлялись экскурсанты.—
Дети гор!
Шли облака. Над отцом Федором кружились орлы.
Самый смелый из них украл остаток любительской
колбасы и взмахом крыла сбросил в пенящийся Терек
фунта полтора хлеба.
358
Отец Федор погрозил орлу пальцем и, лучезарно
улыбаясь, прошептал:
Птичка божия не знает
Ни заботы, ни труда,
Хлопотливо не свивает
Долговечного гнезда.
Орел покосился на отца Федора, закричал «ку-ку-
ре-ку» и улетел.
— Ах, орлуша, орлуша, большая ты стерва!
Через десять дней из Владикавказа прибыла по-
жарная команда с надлежащим обозом и принадлеж-
ностями и сняла отца Федора.
Когда его снимали, он хлопал руками и пел лишен-
ным приятности голосом:
И будешь ты царицей ми-и-и-и-рра,
Подр-р-руга ве-е-чная моя!
И суровый Кавказ многократно повторил слова
М. Ю. Лермонтова и музыку А. Рубинштейна.
— Не корысти ради,— сказал отец Федор бранд-
мейстеру,— а токмо...
Хохочущего священника на пожарной лестнице
увезли в психиатрическую лечебницу.
Глава XXXIX
ЗЕМЛ ЕТРЯСЕНИЕ
— Как вы думаете, предводитель,— спросил Остап,
когда концессионеры подходили к селению Сиони,—
чем можно заработать в этой чахлой местности, нахо-
дящейся на двухверстной высоте?
Ипполит Матвеевич молчал. Единственное занятие,
которым он мог бы снискать себе жизненные средства,
было нищенство, но здесь, на горных спиралях и кар-
низах, просить было не у кого.
Впрочем, и здесь существовало нищенство, но ни-
щенство совершенно особое — альпийское: к каждому
проходившему мимо селения автобусу или легковому
359
автомобилю подбегали дети и исполняли перед движу-
щейся аудиторией несколько па Наурской лезгинки;
после этого дети бежали за машиной, крича:
— Давай денги! Денги давай!
Пассажиры швыряли пятаки и возносились к Кре-
стовому перевалу.
— Святое дело,— сказал Остап,— капитальные за-
траты не требуются, доходы не велики, но в нашем по-
ложении ценны.
К двум часам второго дня пути Ипполит Матвеевич,
под наблюдением великого комбинатора, исполнил пе-
ред летучими пассажирами свой первый танец. Танец
этот был похож на мазурку, но пассажиры, пресыщен-
ные дикими красотами Кавказа, сочли его за лезгинку
и вознаградили тремя пятаками. Перед следующей ма-
шиной, которая оказалась автобусом, шедшим из Тиф-
лиса во Владикавказ, плясал и скакал сам техниче-
ский директор.
— Давай деньги! Деньги давай! — закричал он
сердито.
Смеющиеся пассажиры щедро вознаградили его
прыжки. Остап собрал в дорожной пыли тридцать ко-
пеек. Но тут сионские дети осьипали конкурентов камен-
ным градом. Спасаясь от обстрела, путники скорым
шагом направились в ближний аул, где истратили за-
работанные деньги на сыр и чуреки.
В этих занятиях концессионеры проводили свои
дни. Ночевали они в горских саклях. На четвертый
день они спустились по зигзагам шоссе в Кайшаур-
скую долину. Тут было жаркое солнце, и кости ком-
паньонов, порядком промерзшие на Крестовом пере-
вале, быстро отогрелись.
Дарьяльские скалы, мрак и холод перевала смени-
лись зеленью и домовитостью глубочайшей долины.
Путники шли над Арагвой, спускались в долину, насе-
ленную людьми и изобилующую домашним скотом и
пищей. Здесь можно было выпросить кое-что, что-то
заработать или просто украсть. Это было Закавказье.
Повеселевшие концессионеры пошли быстрее.
В Пассанауре, в жарком богатом селении с двумя
гостиницами и несколькими духанами, друзья выпро-
360
сили чурек и залегли в кустах напротив гостиницы
«Франция» с садом и двумя медвежатами на цепи.
Они наслаждались теплом, вкусным хлебом и заслу-
женным отдыхом.
Впрочем, скоро отдых был нарушен визгом автомо-
бильных сирен, шорохом новых покрышек по кремне-
вому шоссе и радостными возгласами. Друзья выгля-
нули. К «Франции» подкатили цугом три однотипных
новеньких автомобиля. Автомобили бесшумно остано-
вились. Из первой машины выпрыгнул Персицкий. За
ним вышел «Суд и быт», расправляя запыленные во-
лосы. Потом из всех машин повалили члены автомо-
бильного клуба газеты «Станок».
— Привал!—закричал Персицкий.— Хозяин! Пят-
надцать шашлыков!
Во «Франции» заходили сонные фигуры и разда-
лись крики барана, которого волокли за ноги на кухню.
— Вы не узнаете этого молодого человека? — спро-
сил Остап.— Это репортер со «Скрябина», один из кри-
тиков нашего транспаранта. С каким, однако, шиком
они приехали! Что это значит?
Остап приблизился к пожирателям шашлыка и эле-
гантнейшим образом раскланялся с Персицким.
•— Бонжур! — сказал репортер.— Где это я вас ви-
дел, дорогой товарищ? А-а-а! Припоминаю. Художник
со «Скрябина»! Не так ли?
Остап прижал руку к сердцу и учтиво поклонился.
г— Позвольте, позвольте,— продолжал Персицкий,
обладавший цепкой памятью репортера.— Не на вас
ли это в Москве, на Свердловской площади, налетела
извозчичья лошадь?
— Как же, как же! И еще, по вашему меткому вы-
ражению, я якобы отделался легким испугом.
— А вы тут как, по художественной части орудуете?
—' Нет, я с экскурсионными целями.
— Пешком?
—• Пешком. Специалисты утверждают, что путеше-
ствие по Военйо-Грузинской дороге на автомобиле —
просто глупость.
— Не всегда глупость, дорогой мой, не всегда! Вот
мы, например, еДем не так-то уж глупо. Машинки, как
361
видите, свои, подчеркиваю — свои, коллективные. Пря-
мое сообщение Москва — Тифлис. Бензину уходит на
грош. Удобство и быстрота передвижения. Мягкие рес-
соры. Европа!
— Откуда у вас все это? — завистливо спросил Ос-
тап.— Сто тысяч выиграли?
— Сто не сто, а пятьдесят выиграли.
— В девятку?
— На облигацию, принадлежавшую автомобиль-
ному клубу.
— Да,— сказал Остап,— и на эти деньги вы купили
автомобили?
— Как видите!
— Так-с. Может быть, вам нужен старшой? Я знаю
одного молодого человека. Непьющий.
— Какой старшой?
— Ну, такой... Общее руководство, деловые сове-
ты, наглядное обучение по комплексному методу... А?
— Я вас понимаю. Нет, не нужен.
— Не нужен?
— Нет. К сожалению. И художник также не нужен.
— В таком случае дайте десять рублей.
— Авдотьин,— сказал Персицкий.— Будь добр, вы-
дай этому гражданину за мой счет три рубля. Распи-
ски не надо. Это лицо не подотчетное.
— Этого крайне мало,— заметил Остап,— но я при-
нимаю. Я понимаю всю затруднительность вашего по-
ложения. Конечно, если бы вы выиграли сто тысяч, то,
вероятно, заняли бы мне целую пятерку. Но ведь вы
выиграли всего-навсего пятьдесят тысяч рублей ноль
ноль копеек. Во всяком случае — благодарю!
Бендер учтиво снял шляпу. Персицкий учтиво снял
шляпу. Бендер прелюбезно поклонился. Персицкий от-
ветил любезнейшим поклоном. Бендер приветственно
помахал рукой. Персицкий, сидя у руля, сделал руч-
кой. Но Персицкий уехал в прекрасном автомобиле к
сияющим далям, в обществе веселых друзей, а великий
комбинатор остался на пыльной дороге с дураком-ком-
паньоном.
— Видали вы этот блеск? — спросил Остап Иппо-
лита Матвеевича.
362
— Закавтопромторг или частное общество «Мо-
тор»?— деловито осведомился Воробьянинов, который
за несколько дней пути отлично познакомился со всеми
видами автотранспорта на дороге.— Я хотел было по-
дойти к ним потанцевать.
— Вы скоро совсем отупеете, мой бедный друг. Ка-
кой же это Закавтопромторг? Эти люди, слышите,
Киса, вы-и-гра-ли пятьдесят тысяч рублей! Вы сами
видите, Кисуля, как они веселы и сколько они накупи-
ли всякой механической дряни! Когда мы получим
наши деньги, мы истратим их гораздо рациональнее.
Не правда ли?
И друзья, мечтая о том, что они купят, когда ста-
нут богачами, вышли из Пассанаура. Ипполит Матве-
евич живо воображал себе покупку новых носков и
отъезд за границу. Мечты Остапа были обширнее. Его
проекты были грандиозны: не то заграждение Голу-
бого Нила плотиной, не то открытие игорного особняка
в Риге с филиалами во всех лимитрофах.
На третий день перед обедом, миновав скучные и
пыльные места: Ананур, Душет и Цилканы, путники
подошли к Мцхету — древней столице Грузии. Здесь
Кура поворачивала к Тифлису.
Вечером путники миновали ЗАГЭС — Земо-Авчаль-
скую гидроэлектростанцию. Стекло, вода и электриче-
ство сверкали различными огнями. Все это отражалось
и дрожало в быстро бегущей Куре.
Здесь концессионеры свели дружбу с крестьянином,
который привез их на арбе в Тифлис к одиннадцати
часам вечера, в тот самый час, когда вечерняя свежесть
вызывает на улицу истомившихся после душного дня
жителей грузинской столицы.
— Городок не плох,— сказал Остап, выйдя на про-
спект Шота Руставели,— вы знаете, Киса...
Вдруг Остап, не договорив, бросился за каким-то
гражданином, шагов через десять настиг его и стал
оживленно с ним беседовать.
Потом быстро вернулся и ткнул Ипполита Матве-
евича пальцем в бок.
— Знаете, кто это? — шепнул он быстро.— Это
«Одесская бубличная артель — Московские баранки»,
363
гражданин Кислярский. Идем к нему. Сейчас вы снова,
как это ни парадоксально, гигант мысли и отец рус-
ской демократии. Не забывайте надувать щеки и шеве-
лить усами. Они, кстати, уже порядочно отросли. Ах,
черт возьми! Какой случай! Фортуна! Если я его
сейчас не вскрою на пятьсот рублей, плюньте мне в
глаза! Идем! Идем!
Действительно, в некотором отдалении от концес-
сионеров стоял* молочно-голубой от страха Кислярский
в чесучовом костюме и канотье.
— Вы, кажется, знакомы,— сказал Остап шепо-
том,—вот особа, приближенная к императору, гигант
мысли и отец русской демократии. Не обращайте вни-
мания на его костюм. Это для конспирации. Везите
нас куда-нибудь немедленно. Нам нужно поговорить.
Кислярский, приехавший на Кавказ, чтобы отдох-
нуть от старгородских потрясений, был совершенно
подавлен. Мурлыча какую-то чепуху о застое в бара-
ночно-бубличном деле, Кислярский посадил страшных
знакомцев в экипаж с посеребренными спицами и под-
ножкой и повез их к горе Давида. На вершину этой
ресторанной горы поднялись по канатной железной
дороге. Тифлис в тысячах огней медленно уползал в
преисподнюю. Заговорщики поднимались прямо к
звездам.
Ресторанные столы были расставлены на траве.
Глухо бубнил кавказский оркестр, и маленькая девоч-
ка, под счастливыми взглядами родителей, по собст-
венному почину танцевала между столиками лезгинку.
— Прикажите чего-нибудь подать? — втолковывал
Бендер.
По приказу опытного Кислярского были поданы
вино, зелень и соленый грузинский сыр.
— И поесть чего-нибудь,— сказал Остап.— Если
бы вы знали, дорогой господин Кислярский, что нам
пришлось перенести сегодня с Ипполитом Матвееви-
чем, вы бы подивились нашему мужеству. .
«Опять! — с отчаянием подумал Кислярский.—
Опять начинаются мои мученья. И почему я не по-
ехал в Крым? Я же ясно хотел ехать в Крым. И Ген-
риетта советовала!»
364
Но он безропотно
заказал два шашлыка
и повернул к Остапу
свое услужливое лицо.
— Так вот,— ска-
зал Остап, оглядываясь
по сторонам и понижая
голос,— в двух словах.
За нами следят уже
два месяца, и, вероят-
но, завтра на конспира-
тивной квартире нас
будет ждать засада. Придется отстреливаться.
У Кислярского посеребрились щеки.
— Мы рады,— продолжал Остап,— встретить в
этой тревожной обстановке преданного борца за ро-
дину.
— Гм... да! — гордо процедил Ипполит Матвеевич,
вспоминая, с каким голодным пылом он танцевал
лезгинку невдалеке от Сиони.
— Да,— шептал Остап.— Мы надеемся с вашей
помощью поразить врага. Я дам вам парабеллум.
— Не надо,— твердо сказал Кислярский.
В следующую минуту выяснилось, что председатель
биржевого комитета не имеет возможности принять
участие в завтрашней битве. Он очень сожалеет, но
не может. Он не знаком с военным делом. Потому-то
его и выбрали председателем биржевого комитета. Он
в полном отчаянии, но для спасения жизни отца рус-
ской демократии (сам он старый октябрист) готов
оказать возможную финансовую помощь.
— Вы верный друг отечества! — торжественно ска-
зал Остап, запивая пахучий шашлык сладеньким ки-
пиани.— Пятьсот рублей могут спасти гиганта мысли.
— Скажите,— спросил Кислярский жалобно,— а
двести рублей не могут спасти гиганта мысли?
Остап не выдержал и под столом восторженно пнул
Ипполита Матвеевича ногой.
— Я думаю,— сказал Ипполит Матвеевич,—что
торг здесь неуместен!
Он сейчас же получил пинок в ляжку, что означало;
365
«Браво, Киса, браво, что значит школа!»
Кислярский первый раз в жизни услышал голос
гиганта мысли. Он так поразился этому обстоятель-
ству, что немедленно передал Остапу пятьсот рублей.
Затем он уплатил по счету и, оставив друзей за сто-
ликом, удалился по причине головной боли. Через
полчаса он отправил жене в Старгород телеграмму:
Еду твоему совету КрЫм всякий случай
готовЬ корзинку
Долгие лишения, которые испытал Остап Бендер,
требовали немедленной компенсации. Поэтому в тот
же вечер великий комбинатор напился на ресторан-
ной горе до столбняка и чуть не выпал из вагона
фуникулера на пути в гостиницу. На другой день он
привел в исполнение давнишнюю свою мечту. Купил
дивный серый в яблоках костюм. В этом костюме было
жарко, но он все-таки ходил в нем, обливаясь потом.
Воробьянинову в магазине готового платья Тифкоопе-
рации были куплены белый пикейный костюм и мор-
ская фуражка с золотым клеймом неизвестного яхт-
клуба. В этом одеянии Ипполит Матвеевич походил
на торгового адмирала-любителя. Стан его выпря-
мился. Походка сделалась твердой.
— Ах! — говорил Бендер.— Высокий класс! Если б
я был женщиной, то делал бы такому мужественному
красавцу, как вы, восемь процентов скидки с обыч-
ной цены. Ах! Ах! В таком виде мы можем вращаться!
Вы умеете вращаться, Киса?
— Товарищ Бендер,— твердил Воробьянинов,— как
же будет со стулом? Нужно разузнать, что с театром.
— Хо-хо! — возразил Остап, танцуя со стулом в
большом мавританском номере гостиницы «Ориант».—
Не учите меня жить. Я теперь злой. У меня есть
деньги. Но я великодушен. Даю вам двадцать рублей
и три дня на разграбление города! Я — как Суворов!..
Грабьте город, Киса! Веселитесь!
И Остап, размахивая бедрами, запел в быстром
темпе:
Вечерний звон, вечерний звон,
Как много дум наводит он.
366
Друзья беспробудно пьянствовали целую неделю.
Адмиральский костюм Воробьянинова покрылся раз-
ноцветными винными яблоками, а на костюме Остапа
они расплылись в одно большое радужное яблоко.
— Здравствуйте! — сказал на восьмое утро Остап,
которому с похмелья пришло в голову почитать «Зарю
Востока».— Слушайте вы, пьянчуга, что пишут в газе-
тах умные люди! Слушайте!
ТЕАТРАЛЬНАЯ ХРОНИКА
Вчера, 3 сентября, закончив гастроли в Тифлисе,
выехал на гастроли в Ялту Московский театр
Колумба. Театр предполагает пробыть в Крыму
до начала зимнего сезона в Москве.
— Ага! Я вам говорил! — сказал Воробьянинов.
— Что вы мне говорили! —окрысился Остап.
Однако он был смущен. Эта оплошность была ему
очень неприятна. Вместо того чтобы закончить курс
погони за сокровищами в Тифлисе, теперь приходи-
лось еще перебрасываться на Крымский полуостров.
Остап сразу взялся за дело. Были куплены билеты в
Батум и заказаны места во втором классе парохода
«Пестель», который отходил из Батума на Одессу
седьмого сентября в двадцать три часа по москов-
скому времени.
В ночь с десятого на одиннадцатое сентября, когда
«Пестель», не заходя в Анапу из-за шторма, повернул
в открытое море и взял курс прямо на Ялту, Иппо-
литу Матвеевичу приснился сон.
Ему снилось, что он в адмиральском костюме стоял
на балконе своего старгородского дома и знал, что
стоящая внизу толпа ждет от него чего-то. Большой
подъемный кран опустил к его ногам свинью в чер-
ных яблочках.
Пришел дворник Тихон в пиджачном костюме и,
ухватив свинью за задние ноги, сказал:
— Эх, туды его в качель! Разве «Нимфа» кисть
дает!
В руках Ипполита Матвеевича очутился кинжал.
Им он ударил свинью в бок, и из большой широкой
367
раны посыпались и заскакали по цементу брильянты.
Они прыгали и стучали все громче. И под конец их
стук стал невыносим и страшен.
Ипполит Матвеевич проснулся от удара волны об
иллюминатор.
К Ялте подошли в штилевую погоду, в изнуряю-
щее солнечное утро. Оправившийся от морской бо-
лезни предводитель красовался на носу, возле коло-
кола, украшенного литой славянской вязью. Веселая
Ялта выстроила вдоль берега свои крошечные лав-
чонки и рестораны-поплавки. На пристани стояли
экипажи с бархатными сиденьями под полотняными
вырезными тентами, автомобили и автобусы «Крым-
курсо» и товарищества «Крымский шофер». Кирпич-
ные девушки вращали развернутыми зонтиками и
махали платками.
Друзья первыми сошли на раскаленную набереж-
ную. При виде концессионеров из толпы встречающих и
любопытствующих вынырнул гражданин в чесучовом
костюме и быстро зашагал к выходу из территории
порта. Но было уже поздно. Охотничий взгляд великого
комбинатора быстро распознал чесучового гражданина.
— Подождите, Воробьянинов! — крикнул Остап.
И он бросился вперед так быстро, что настиг чесу-
чового мужчину в десяти шагах от выхода. Остап
моментально вернулся со ста рублями.
— Не дает больше. Впрочем, я не настаивал, а то
ему не на что будет вернуться домой.
И действительно, Кислярский в сей же час удрал
на автомобиле в Севастополь, а оттуда третьим клас-.
сом домой, в Старгород.
Весь день концессионеры провели в гостинице, сидя
голыми на полу и поминутно бегая в ванную под душ.
Но вода лилась теплая, как скверный чай. От жары
не было спасенья. Казалось, что Ялта сейчас вот
растает и стечет в море.
К восьми часам вечера, проклиная все стулья на
свете, компаньоны напялили горячие штиблеты и
пошли в театр.
Шла «Женитьба». Измученный жарой Степан, стоя
на руках, чуть не падал. Агафья Тихоновна бежала по
368
проволоке, держа взмокшими руками зонтик с над-
писью: «Я хочу Подколесина». В эту минуту, как и
весь день, ей хотелось только одного: холодной воды
со льдом. Публике тоже хотелось пить. Поэтому, а
может быть, и потому, что вид Степана, пожираю-
щего горячую яичницу, вызывал отвращение, спек-
такль не понравился.
Концессионеры были удовлетворены, потому что
их стул, совместно с тремя новыми пышными полукрес-
лами рококо, был на месте.
Запрятавшись в одну из лож, друзья терпеливо вы-
ждали окончания неимоверно затянувшегося спек-
такля. Публика наконец разошлась, и актеры побе-
жали прохлаждаться. В театре не осталось никого,
кроме членов-пайщиков концессионного предприятия.
Все живое выбежало на улицу, под хлынувший нако-
нец свежий дождь.
— За мной, Киса,— скомандовал Остап.— В случае
чего мы — не нашедшие выхода из театра провинциалы.
Они пробрались за сцену и, чиркая спичками, но
все же ударившись о гидравлический пресс, обследо-
вали всю сцену.
Великий комбинатор побежал вверх по лестнице,
в бутафорскую.
— Идите сюда! — крикнул он.
Воробьянинов, размахивая руками, помчался
наверх.
— Видите? — сказал Остап, разжигая спичку.
Из мглы выступили угол гамбсовского стула и
сектор зонтика с надписью: «Хочу...»
— Вот! Вот наше будущее, настоящее и прошед-
шее. Зажигайте, Киса, спички. Я его вскрою.
И Остап полез в карман за инструментами.
— Ну-с,— сказал он, протягивая руку к стулу,—
еще одну спичку, предводитель.
Вспыхнула спичка, и странное дело, стул сам со-
бою скакнул в сторону и вдруг, на глазах изумленных
концессионеров, провалился сквозь пол.
— Мама! — крикнул Ипполит Матвеевич, отлетая
к стене, хотя не имел ни малейшего желания этого де-
лать.
24 И. Ильф, Е. Петров, т. 1 369
Со звоном выскочи-
ли стекла, и зонтик с
надписью: «Я хочу
Подколесина», подхва-
ченный вихрем, выле-
тел в окно к морю»
Остап лежал на полу,
легко придавленный
фанерными щитами.
Было двенадцать
часов и четырнадцать
минут. Это был первый удар большого крымского
землетрясения 1927 года.
Удар в девять баллов, причинивший неисчислимые
бедствия всему полуострову, вырвал сокровище из рук
концессионеров.
— Товарищ Бендер! Что это такое? — кричал Ип-
полит Матвеевич в ужасе.
Остап был вне себя: землетрясение встало на его
пути. Это был единственный случай в его богатой
практике.
—> Что это?—-вопил Воробьянинов.
С улицы доносились крики, звон и топот.
— Это то, что нам нужно немедленно удирать на
улицу, пока нас не завалило стеной. Скорей! Скорей!
Дайте руку, шляпа.
И они ринулись к выходу. К их удивлению, у две-
ри, ведущей со сцены в переулок, лежал на спине целый
и невредимый гамбсовский стул. Издав собачий визг,
Ипполит Матвеевич вцепился в него мертвой хваткой.
— Давайте плоскогубцы! — крикнул он Остапу.
— Идиот вы паршивый,— застонал Остап,— сей-
час потолок обвалится, а он тут с ума сходит! Скорее
на воздух!
— Плоскогубцы! — ревел обезумевший Ипполит
Матвеевич.
— Ну вас к черту! Пропадайте здесь с вашим сту-
лом! А мне моя жизнь дорога как память!
С этими словами Остап кинулся к двери. Ипполит
Матвеевич залаял и, подхватив стул, побежал за
Остапом. Как только они очутились на середине пере-
370
улка, земля тошно зашаталась под ногами, с крыши
театра повалилась черепица, и на том месте, которое
концессионеры только что покинули, уже лежали
останки гидравлического пресса.
— Ну, теперь давайте стул,— хладнокровно ска-
зал Бендер.— Вам, я вижу, уже надоело его держать.
— Не дам! —взвизгнул Ипполит Матвеевич.
— Это что такое? Бунт на корабле? Отдайте стул.
Слышите?
— Это мой стул! — заклекотал Воробьянинов, пе-
рекрывая стон, плач и треск, несшиеся отовсюду.
— В таком случае получайте гонорар, старая ка-
лоша!
И Остап ударил Воробьянинова медной ладонью
по шее.
В эту же минуту по переулку промчался пожарный
обоз с факелами, и при их трепетном свете Ипполит
Матвеевич увидел на лице Бендера такое страшное
выражение, что мгновенно покорился и отдал стул.
— Ну, теперь хорошо,^ сказал Остап, переводя
дыхание,— бунт подавлен. А сейчас возьмите стул и
несите его за мной. Вы отвечаете за целость вещи.
Если даже будет удар в пятьдесят баллов, стул дол-
жен быть -сохранен! Поняли?
— Понял.
Всю ночь концессионеры блуждали вместе с пани-
ческими толпами, не решаясь, как и все, войти в поки-
нутые дома и ожидая новых ударов.
24*
371
На рассвете, когда страх немного уменьшился,
Остап выбрал местечко, поблизости которого не было
ни стен, которые могли бы обвалиться, ни людей, ко-
торые могли бы помешать, и приступил к вскрытию
стула.
Результаты вскрытия поразили обоих концессио-
неров. В стуле ничего не было. Ипполит Матвеевич,
не выдержавший всех потрясений, ночи и утра, за-
смеялся крысиным смешком.
Непосредственно вслед за этим раздался третий
удар, земля разверзлась и поглотила пощаженный
первым толчком землетрясения и развороченный
людьми гамбсовсьщй стул, цветочки которого улыба-
лись взошедшему в облачной пыли солнцу.
Ипполит Матвеевич встал на четвереньки и, обо-
ротив помятое лицо к мутно-багровому солнечному
диску, завыл. Слушая его, великий комбинатор сва-
лился в обморок. Когда он очнулся, го увидел рядом
с собой заросший лиловой щетиной подбородок Во-
робьянинова. Ипполит Матвеевич был без сознания.
— В конце концов,— сказал Остап голосом выздо-
равливающего тифозного,— теперь у нас осталось сто
шансов из ста. Последний стул (при слове «стул»
Ипполит Матвеевич очнулся) исчез в товарном дворе
Октябрьского вокзала, но отнюдь не провалился
сквозь землю. В чем дело? Заседание продолжается.
Где-то с грохотом падали кирпичи. Протяжно
кричала пароходная сирена.
Г лава XL
СОКРОВИЩЕ
В дождливый день конца октября Ипполит Матве-
евич без пиджака, в лунном жилете, осыпанном мел-
кой серебряной звездой, хлопотал в комнате Ивано-
пуло. Ипполит Матвеевич работал на подоконнике,
потому что стола в комнате до сих пор не было. Ве-
372
ликий комбинатор получил большой заказ по худо-
жественной части на изготовление адресных табличек
для жилтовариществ. Исполнение табличек по тра-
фарету Остап возложил на Воробьянинова, а сам
целый почти месяц, со времени приезда в Москву,
кружил в районе Октябрьского вокзала, с непо-
стижимой страстью выискивая следы последнего
стула, безусловно таящего в себе брильянты мадам
Петуховой.
Наморщив лоб, Ипполит Матвеевич трафаретил
железные дощечки. За полгода брильянтовой скачки
он потерял все свои привычки.
По ночам Ипполиту Матвеевичу виделись горные
хребты, украшенные дикими транспарантами, летал
перед глазами Изнуренков, подрагивая коричневыми
ляжками, переворачивались лодки, тонули люди, па-
дал с неба кирпич и разверзшаяся земля пускала в
глаза серный дым.
Остап, пребывавший ежедневно с Ипполитом
Матвеевичем, не замечал в нем никакой перемены.
Между тем Ипполит Матвеевич переменился необык-
новенно. И походка у Ипполита Матвеевича была уже
не та, и выражение Глаз сделалось дикое, и отросший
ус торчал уже не параллельно земной поверхности, а
почти перпендикулярно, как у пожилого кота. Изме-
нился Ипполит Матвеевич и внутренне. В характере
появились не свойственные ему раньше черты реши-
тельности и жестокости. Три эпизода постепенно вос-
питали в нем эти новые чувства: чудесное спасение
от тяжких кулаков васюкинских любителей, первый
дебют по части нищенства у пятигорского «Цветника»,
наконец землетрясение, после которого Ипполит
Матвеевич несколько повредился и затаил к своему
компаньону тайную ненависть.
В последнее время Ипполит Матвеевич был одер-
жим сильнейшими подозрениями. Он боялся, что
Остап вскроет стул сам и, забрав сокровища, уедет,
бросив его на произвол судьбы. Высказывать свои по-
дозрения он не смел, зная тяжелую руку Остапа и
непреклонный его характер. Ежедневно, сидя у окна
и подчищая старой зазубренной бритвой высохшие
373
буквы, Ипполит Матвеевич томился. Каждый день он
опасался, что Остап больше не придет и он, бывший
предводитель дворянства, умрет, голодной смертью под
мокрым московским забором.
Но Остап приходил каждый вечер, хотя радостных
вестей не приносил. Энергия и веселость его были не-
исчерпаемы. Надежда ни на одну минуту не покидала
его.
В коридоре раздался топот ног, кто-то грохнулся
о несгораемый шкаф, и фанерная дверь распахнулась
с легкостью перевернутой ветром страницы. На пороге
стоял великий комбинатор. Он был весь залит водой,
щеки его горели, как яблоки. Он тяжело дышал.
— Ипполит Матвеевич! — закричал он.— Слушай-
те, Ипполит Матвеевич!
Воробьянинов удивился. Никогда еще технический
директор не называл его по имени и отчеству. И вдруг
он понял...
— Есть? — выдохнул он.
— В том-то и дело, что есть. Ах, Киса, черт вас
раздери!
— Не кричите, все слышно.
— Верно, верно, могут услышать,— зашептал
Остап быстро.— Есть, Киса, есть, и, если хотите, я
могу продемонстрировать его сейчас же. Он в клубе
железнодорожников, новом клубе... Вчера было от-
крытие... Как я нашел? Чепуха? Необыкновенно труд-
ная вещь! Гениальная комбинация, блестяще прове-
денная до конца! Античное приключение!.. Одним сло-
вом, высокий класс!
Не ожидая, пока Ипполит Матвеевич напялит пид-
жак, Остап выбежал в коридор. Воробьянинов присо-
единился к нему на лестнице. Оба, взволнованно за-
брасывая друг друга вопросами, мчались по мокрым
улицам на Каланчевскую площадь. Они не сообра-
зили даже, что можно сесть в трамвай.
— Вы одеты, как сапожник! — радостно болтал
Остап.— Кто так ходит, Киса? Вам необходимы крах-
мальное белье, шелковые носочки и, конечно, цилиндр.
В вашем лице есть что-то благородное! Скажите, вы в
самом деле были предводителем дворянства?
374
Показав предводителю стул, который стоял в ком-
нате шахматного кружка и имел самый обычный гамб-
совский вид, хотя и таил в себе несметные ценности,
Остап потащил Воробьянинова в коридор. Здесь не
было ни души. Остап подошел к еще не замазанному на
зиму окну и выдернул из гнезда задвижки обеих рам.
— Через это окошечко,— сказал он,— мы легко и
нежно попадем в клуб в любой час сегодняшней ночи.
Запомните, Киса,— третье окно от парадного подъ-
езда.
Друзья долго еще бродили по клубу под видом
представителей УОНО и не могли надивиться пре-
красным залам и комнатам.
— Если бы я играл в Васюках,— сказал Остап,—
сидя на таком стуле, я бы не проиграл ни одной пар-
тии. Энтузиазм не позволил бы. Однако пойдем, стари-
чок, у меня двадцать пять рублей подкожных. Мы
должны выпить пива и отдохнуть перед ночным визи-
том. Вас не шокирует пиво, предводитель? Не беда.
Завтра вы будете лакать шампанское в неограничен-
ном количестве.
Идя из пивной на Сивцев Вражек, Бендер страшно
веселился и задирал прохожих. Он обнимал слегка за-
хмелевшего Ипполита Матвеевича за плечи и говорил
с нежностью:
— Вы чрезвычайно симпатичный старичок, Киса,
но больше десяти процентов я вам не дам. Ей-богу, не
дам. Ну, зачем вам, зачем* вам столько денег?
— Как зачем? Как зачем? — кипятился Ипполит
Матвеевич.
Остап чистосердечно смеялся и приникал щекой к
мокрому рукаву своего друга по концессии.
— Ну что вы купите, Киса? Ну что? Ведь у -вас
нет никакой фантазии. Ей-богу, пятнадцать тысяч вам
за глаза хватит... Вы же скоро умрете, вы же старень-
кий. Вам же деньги вообще не нуйсны... Знаете, Киса,
я, кажется, ничего вам не дам. Это баловство. А возь-
му я вас, Кисуля, к себе в секретари. А? Сорок руб-
лей в месяц. Харчи мои. Четыре выходных дня... А?
Спецодежда там, чаевые, соцстрах... А? Подходит вам
это предложение?
375
Ипполит Матвеевич вырвал
руку и быстро ушел вперед.
Шутки эти доводили его до
исступления.
Остап нагнал Воробьяни-
нова у входа в розовый особ-
нячок.
— Вы в самом деле на
меня обиделись? — спросил
Остап.— Я ведь пошутил. Свои
три процента вы получите. Ей-
богу, вам трех процентов до-
статочно, Киса.
Ипполит Матвеевич угрюмо
вошел в комнату.
— А? Киса,— резвился Ос-
тап,—соглашайтесь на три про-
цента! Ей-богу, соглашайтесь!
Другой бы согласился. Комнаты вам покупать не надо,
благо Иванопуло уехал в Тверь на целый год. А то
все-таки ко мне поступайте в камердинеры... Теплое
местечко.
Увидев, что Ипполита Матвеевича ничем не растор-
мошишь, Остап сладко зевнул, вытянулся к самому
потолку, наполнив воздухом широкую грудную клетку,
и сказал:
— Ну, друже, готовьте карманы. В клуб мы пой-
дем перед рассветом. Это наилучшее время. Сторожа
спят и видят сладкие сны, за что их часто увольняют
без выходного пособия. А пока, дорогуша, советую вам
отдохнуть.
Остап улегся на трех стульях, собранных в разных
частях Москвы, и, засыпая, проговорил:
— А то камердинером!.. Приличное жалованье...
Харчи... Чаевые... Ну, ну, пошутил... Заседание продол-
жается! Лед тронулся, господа присяжные заседатели!
Это были последние слова великого комбинатора.
Он заснул беспечным сном, глубоким, освежающим и
не отягощенным сновидениями.
Ипполит Матвеевич вышел на улицу. Он был полон
отчаяния и злобы. Луна прыгала по облачным кочкам.
376
Мокрые решетки особняков жирно-блестели. Газовые
фонари, окруженные веночками водяной пыли, тре-
вожно светились. Из пивной «Орел» вытолкнули пья-
ного. Пьяный заорал. Ипполит Матвеевич поморщился
и твердо пошел назад. У него было одно желание: по-
скорее все кончить.
Он вошел в комнату, строго посмотрел на спящего
Остапа, протер пенсне и взял с подоконника бритву.
На ее зазубринках видны были высохшие чешуйки ма-
сляной краски. Он положил бритву в карман, еще раз
прошел мимо Остапа, не глядя на него, но слыша его
дыхание, и очутился в коридоре. Здесь было тихо и
сонно. Как видно, все уже улеглись. В полной тьме
коридора Ипполит Матвеевич вдруг улыбнулся наияз-
вительнейшим образом и почувствовал, что на его
лбу задвигалась кожа. Чтобы проверить это новое
ощущение, он снова улыбнулся. Он вспомнил вдруг,
что в гимназии ученик Пыхтеев-Какуев умел шеве-
лить ушами.
Ипполит Матвеевич дошел до лестницы и внима-
тельно прислушался. На лестнице никого не было.
С улицы донеслось цоканье копыт извозчичьей лошади,
нарочито громкое и отчетливое, как будто бы считали
на счетах. Предводитель кошачьим шагом вернулся
в комнату, вынул из висящего на стуле пиджака
Остапа двадцать
пять рублей и пло-
скогубцы, надел на
себя грязную адми-
ральскую фуражку и
снова прислушался.
Остап спал тихо,
не сопя. Его носо-
глотка и легкие ра-
ботали идеально, ис-
правно вдыхая и вы-
дыхая воздух. Здо-
ровенная рука свеси-
лась к самому полу.
Ипполит Матвеевич,
ощущая секундные
.удары височного пульса, неторопливо подтянул пра-
вый рукав выше локтя, обмотал обнажившуюся руку
вафельным полотенцем, отошел к двери, вынул из кар-
мана бритву и, примерившись глазами к комнатным
расстояниям, повернул выключатель. Свет погас, но
комната оказалась слегка освещенной голубоватым
аквариумным светом уличного фонаря.
— Тем лучше,— прошептал Ипполит Матвеевич.
Он приблизился к изголовью и, далеко отставив
руку с бритвой, изо всей силы косо всадил все лезвие
сразу в горло Остапа, сейчас же выдернул бритву и
отскочил к стене. Великий комбинатор издал звук, ка-
кой производит кухонная раковина, всасывающая ос-
татки воды. Ипполиту Матвеевичу удалось не запач-
каться в крови. Вытирая пиджаком каменную
стену, он прокрался к голубой двери и на секунду
снова посмотрел на Остапа. Тело его два раза вы-
гнулось и завалилось к спинкам стульев. Уличный
свет поплыл по черной луже, образовавшейся на
полу.
«Что это за лужа? — подумал Ипполит Матвее-
вич.— Да, да, кровь... Товарищ Бендер скончался».
Воробьянинов размотал слегка измазанное поло-
тенце, бросил его, потом осторожно положил бритву
на пол и удалился, тихо прикрыв дверь.
Очутившись на улице, Ипполит Матвеевич насу-
пился и, бормоча: «Брильянты все мои, а вовсе не
шесть процентов»,— пошел на Каланчевскую пло-
щадь.
У третьего окна от парадного подъезда железнодо-
рожного клуба Ипполит Матвеевич остановился. Зер-
кальные окна нового здания жемчужно серели в свете
подступавшего утра. В сыром воздухе звучали глухо-
ватые голоса маневровых паровозов. Ипполит Матвее-
вич ловко вскарабкался на карниз, толкнул раму и бес-
шумно прыгнул в коридор.
Легко ориентируясь в серых предрассветных залах
клуба, Ипполит Матвеевич проник в шахматный ка-
бинет и, зацепив головой висевший на стене портрет
Эммануила Ласкера, подошел к стулу. Он не спешил.
Спешить ему было некуда. За ним никто не гнался.
378
Гроссмейстер О. Бендер спал
вечным сном в розовом особ-
няке на Сивцевом Вражке.
Ипполит Матвеевич сел
на пол, обхватил стул сво-
ими жилистыми ногами и с
хладнокровием дантиста
стал выдергивать из стула
медные гвозди,- не пропу-
ская ни одного. На шестьде-
сят втором гвозде работа его кончилась. Английский
ситец и рогожка свободно лежали на обивке стула.
Стоило только поднять их, чтобы увидеть футляры,
футлярчики и ящички, наполненные драгоценными
камнями.
«Сейчас же на автомобиль,— подумал Ипполит
Матвеевич, обучившийся житейской мудрости в шко-
ле великого комбинатора,— на вокзал. И на польскую
границу. За какой-нибудь камешек меня переправят
на ту сторону, а там...»
И, желая поскорее увидеть, что будет «там», Ип-
полит Матвеевич сдернул со стула ситец и рогожку.
Глазам его открылись пружины, прекрасные англий-
ские пружины, и набивка, замечательная набивка, до-
военного качества, какой теперь нигде не найдешь. Но
больше ничего в стуле не содержалось. Ипполит
Матвеевич машинально разворошил обивку и целых
полчаса просидел, не выпуская стула из цепких ног
и тупо повторяя:
— Почему же здесь ничего нет? Этого не может
быть! Этого не может быть!
Было уже почти светло, когда Воробьянинов, бро-
сив все, как было, в шахматном кабинете, забыв там
плоскогубцы и фуражку с золотым клеймом несущест-
вующего яхт-клуба, никем не замеченный, тяжело и
устало вылез через окно на улицу.
— Этого не может быть!— повторил он, отойдя на
квартал.— Этого не может быть!
И он вернулся назад к клубу и стал разгуливать
вдоль его больших окон, шевеля губами:
379
— Этого не может быть! Этого не может быть!
Этого не может быть!
Изредка он вскрикивал и хватался за мокрую от
утреннего тумана голову. Вспоминая все события
ночи, он тряс седыми космами. Брильянтовое возбуж-
дение оказалось слишком сильным средством: он од-
ряхлел в пять минут.
— Ходют тут, ходют всякие,— услышал Воробья-
нинов над своим ухом.
Он увидел сторожа в брезентовой спецодежде и в
холодных сапогах. Сторож был очень стар и, как вид-
но, добр.
— Ходют и ходют,— общительно говорил старик,
которому надоело ночное одиночество,— и вы тоже,
товарищ, интересуетесь. И верно. Клуб у нас, можно
сказать, необыкновенный.
Ипполит Матвеевич страдальчески смотрел на ру-
мяного старика.
— Да,— сказал старик,— необыкновенный этот
клуб. Другого такого нигде нету.
— А что же в нем такого необыкновенного? —
спросил Ипполит Матвеевич, собираясь с мыслями.
Старичок радостно посмотрел на Воробьянинова.
Видно, рассказ о необыкновенном клубе нравился ему
самому, и он любил его повторять.
.— Ну, и вот,— начал старик,— я тут в сторожах
хожу десятый год, а такого случая не было. Ты слу-
шай, солдатик. Ну, и вот, был здесь постоянно клуб,
известно какой, первого участка службы тяги. Я его
и сторожил. Негодящий был клуб... Топили его, топили
и ничего не могли сделать. А товарищ Красильников
ко мне подступает: «Куда, мол, дрова у тебя идут?»
А я их разве что ем, эти дрова? Бился товарищ Кра-
сильников с клубом—там сырость, тут холод, духо-
вому кружку помещения нету, и в театр играть одно
мучение: господа артисты мерзли. Пять лет кредита
просили на новый клуб, да не знаю, что там выходило.
Дорпрофсож кредита не утверждал. Только весною
товарищ Красильников стул для сцены купил, стул
хороший, мягкий...
Ипполит Матвеевич, налегая всем корпусом на сто-
380
рожа, слушал. Он был в полуобмороке. А старик, за-
ливаясь радостным смехом, рассказал, как он однаж-
ды взгромоздился на этот стул, чтобы вывинтить элек-
трическую лампочку, да и покатился.
— С этого стула я соскользнул, обшивка на нем
порвалась. И смотрю — из-под обшивки стеклушки
сыплются и бусы белые на ниточке.
— Бусы,— проговорил Ипполит Матвеевич.
— Бусы,— визгнул старик восхищенно,— и смот-
рю, солдатик, дальше, а там коробочки разные. Я эти
коробочки даже и не трогал. А пошел прямо к това-
рищу Красильникову и доложил. Так и комиссии по-
том докладывал. Не трогал я этих коробочек и не
трогал. И хорошо, солдатик, сделал, потому что там
драгоценность найдена была, запрятанная буржуа-
зией...
— Где же драгоценности? — Закричал предводи-
тель.
— Где, где,— передразнил старик,—тут, солдатик,
соображение надо иметь. Вот они!
— Где? Где?
— Да вот они! — закричал румяный страж, ра-
дуясь произведенному эффекту.— Вот они! Очки про-
три! Клуб на них построили, солдатик! Видишь? Вот
он, клуб! Паровое отопление, шашки с часами, буфет,
театр, в галошах не пускают!..
Ипполит Матвеевич оледенел и, не двигаясь с ме-
ста, водил глазами по карнизам.
Так вот оно где, сокровище мадам Петуховой! Вот
оно! Все тут! Все сто пятьдесят тысяч рублей ноль
ноль копеек, как любил говорить Остап-Сулейман-
Берта-Мария Бендер.
Брильянты превратились в сплошные фасадные
стекла и железобетонные перекрытия, прохладные
гимнастические залы были сделаны из жемчуга. Ал-
мазная диадема превратилась в театральный зал с
вертящейся сценой, рубиновые подвески разрослись в
целые люстры, золотые змеиные браслеты с изумру-
дами обернулись прекрасной библиотекой, а фермуар
перевоплотился в детские ясли, планерную мастер-
скую, шахматный кабинет и бильярдную.
38/
Сокровище осталось, оно было сохранено и даже
увеличилось. Его можно было потрогать руками, но
нельзя было унести. Оно перешло на службу другим
'ЛЮДЯМ.
Ипполит Матвеевич потрогал руками гранитную
облицовку. Холод камня передался в самое его сердце.
И он закричал.
Крик его, бешеный, страстный и дикий,— крик про-
стреленной навылет волчицы,— вылетел на середину
площади, метнулся под мост и, отталкиваемый ото-
всюду звуками просыпающегося большого города,
стал глохнуть и в минуту зачах. Великолепное осен-
нее утро скатилось с мокрых крыш на улицы Москвы.
Город двинулся в будничный свой поход.
СВЕТЛАЯ ЛИЧНОСТЬ
Рисунки художников
Г. СУНДЫРЕВА и А. КОРОБОВА
Глава I
«В Е С Н У Л И Н» БАБСКОГО
Нет ни одного гадкого слова, которое не было бы
дано человеку в качестве фамилии. Счастлив человек,
получивший по наследству фамилию Баранов. Не об-
ременены никакими тяготами и граждане с фами-
лиями Баранович и Барановский. Намного хуже чув-
ствует себя Баранский. Уже в этой фамилии слышится
какая-то насмешка. В школе Баранскому живется
труднее, чем высокому и сильному Баранову, футбо-
листу Барановскому и чистенькому коллекционеру
марок Барановичу. И совсем скверно живется на свете
гр.гр. Барану, Баранчику и Барашеку.
Власть фамилии над человеком иногда безгра-
нична. Гражданин Баран если и спасется от скарла-
тины в детстве, то все равно проворуется и зрелые
свои годы проведет в исправительно-трудовых домах.
С фамилией Баранчик не сделаешь карьеры. Общеиз-
вестен тов. Баранчик, пытавшийся побороть прокля-
тие, наложенное на него фамилией, и с этой целью
подавшийся было в марксисты. Баранчик стал балла-
стом, выметенным впоследствии железной метлой.
Братья Барашек и не думают отдаваться государст-
венной деятельности. Они сразу посвящают себя мо-
лочной торговле и бесславно тонут в волнах нэпа.
Герою нашего повествования досталась благона-
дежная, ручейковая фамилия — Филюрин. Он никогда
25 И. Ильф, Е. Петров, т. I
385
не попадал в неудобные, смешные положения, в кото-
рых барахтаются Бараны., Баранчики и Барашеки.
Солнце исправно освещало жизненный путь Егора
Карловича Филюрина.
Пятнадцатого июля оно светило несколько сильнее
обычного, потому что в этот день во всех учреждениях
города Пищеслава выдавали полумесячное жалованье.
Булыжные мостовые бросали зеркальный отсвет, пере-
бегавший под карнизами немудреных пищеславских
домов. Госпапиросник в полотняном переднике стоял
на Тимирязевской площади в столбах солнечного света
и жмурился на свой стеклянный ларек. На боку папи-
росника висел горчичного цвета фанерный ящичек
с двумя надписями. Первая, прозаическая — была
кратка: «Ящик для жалоб». Вторая была в стихах:
Остановитесь, потребители!
Жалобу на этого папиросника опустить не хотите ли?
В Пищеславе чрезвычайно заботились о благопо-
лучии граждан.
Егор Карлович Филюрин
торопливо подошел к заше-
велившемуся папироснику,
купил двадцать пять штук
папирос «Дефект», вынул из
кармана заранее заготовлен-
ную жалобу и опустил ее в
горчичный ящик. Проделы-
вал это Филюрин ежеднев-
но, так как был человеком
с общественной жилкой.
Иногда он жаловался
жесткий вкус папирос «,
фект», иногда
против мягкой
упаковки или
же обрушивал-
ся на антисани-
тарный перед-
ник продавца.
Если придрать-
на
Де-
протестовал
ся было не к чему, Филю-
рин опускал в ящик узень-
кую ленточку бумаги со
словами: «Сегодня ника-
ких недочетов не выявле-
но. Е. Филюрин».
Пыхнув папироской,
Филюрин отошел от рав-
нодушного продавца и, пересекая вымощенную квад-
ратными плитами площадь, очутился в освежающей
тени конной статуи Тимирязева.
Великий агроном и профессор ботаники скакал на
чугунном коне, простерши впереди правую руку с за-
жатым в ней корнеплодом. Четырехугольная с кистью
шапочка доктора Оксфордского университета косо и
лихо сидела на почетной голове ученого. Многопудо-
вая мантия падала с плеч крупными складками. Конь,
мощно стянутый поводьями, дирижировал занесен-
ными в самое небо копытами.
25=
387
Великий ученый, рыцарь мирного труда, сжимал
круглые бока своего коня ногами, обутыми в гвардей-
ские кавалерийские сапоги со шпорами, звездочки ко-
торых напоминали штампованную для супа морковь.
Удивительный монумент украшал город с прошлого
года. Воздвигая его, пищеславцы подражали Москве.
В стремлении добиться превосходства над столицей,
поставившей у Никитских ворот пеший памятник Ти-
мирязеву, город Пищеслав заказал скульптору Шац
конную статую. Весь город, а вместе с ним и скульп-
тор Шац, думали, что Тимирязев — герой гражданских
фронтов в должности комбрига.
Шац на время забросил обязанности управдома,
которые обычно исправлял, ввиду затишья в художе-
ственной жизни города, и в четыре месяца отлил
памятник. В первоначальном своем виде Тимирязев
держал в руке кривую турецкую саблю. Только во
время приема памятника комиссией выяснилось, что
Тимирязев был человек партикулярный. Саблю заме-
нили большой чугунной свеклой с длинным хвостиком,
но грозная улыбка воина осталась. Заменить, ее более
штатским или ученым выражением оказалось техни-
чески невыполнимым. Так великий агроном и скакал
по бывшей Соборной площади, разрывая шпорами
бока своего коня.
Филюрин вынул бархатную тряпицу, смахнул пыль
с ботинок и присел на каменный цоколь отдохнуть. Он
просидел недвижимо минут десять, мысленно распре-
деляя жалованье. Из тридцати пяти рублей, получен-
ных сейчас Егором Карловичам за полмесяца в отделе
благоустройства Пищ-Ка-Ха, рублей шесть оторвала
секта похитителей членских взносов. Кроме того, пред-
стояло. неприятное объяснение с квартирохозяйкой,
мадам Безлюдной.
Стук колотушки, донесшийся из-за угла, прервал
печальные вычисления. Филюрин поднял чистое лицо
и прислушался. Стук разросся, к нему присоединились
еще трещеточные звуки и словно бы грохот падающей
мебели.
На площадь въехал изобретатель Бабский верхом
на деревянном велосипеде. Над толстым еловым рулем
Ж
трепетала пыльная борода, похожая на детские шта-
нишки. Заметив Филюрина, изобретатель сделал кру-
той вираж, намереваясь остановиться, но инерция тя-
желого аппарата была так велика, что Бабскому при-
шлось с раскоряченными ногами описать два кольца
вокруг статуи, пока велосипед не остановился.
— Скорее! — крикнул Бабский.
— Что скорее? — спросил Филюрин, недоумевающе
моргнув светлыми ресницами.
Но было уже поздно. Остановившийся велосипед
накренился и рухнул на плиты, потащив за собою
седока. Бабский вытащил ногу из-под шпагатной пе-
редачи и раздраженно обратился к Филюрину:
— Просил же я вас подержать мой бицикл!
Я— прошу убедиться — еще не выучился им как сле-
дует управлять! Нужно еще усовершенствовать тор-
моз и свободное колесо.
389
Вдвоем они подняли велосипед, оказавшийся очень
тяжелым, и прислонили его к одному из четырех фи-
кусов, стоявших по углам цоколя.
Бабский обеими руками раздвинул свою бороду и
захохотал. Ударяя ладонью по велосипеду, он убеждал
Филюрина:
— Дешевка! Материалу идет на восемь рублей!
Прошу убедиться — одно дерево! Сейчас еду за патен-
том. Бицикл Бабского! Каково?
— Из этого нужно сделать соответствующие орг-
выводы! — восхищенно сказал Филюрин.
— Какие выводы?
— Выпить.
— Это всегда можно. Дайте только патент полу-
чить.
— Иаобретатель должен угощать,— сказал Филю-
рин с убеждением.
На фоне идущего к закату солнца фигура Бабского
рисовалась грязно-оранжевой глыбой. Это был рослый
старик с жирными плечами и бородой, полной пороху
и мусора. Утверждали, что из его бороды однажды
выскочила мышка.
В каждом городе есть свой сумасшедший, которого
жалеют и любят. Им даже немножко гордятся. Город-
ской сумасшедший быстро проходит по бульвару,
громко и косноязычно выкрикивая слова. Он с размаху
открывает дверь кондитерской, но не успевает еще
дойти до прилавка, как навстречу ему улыбающийся
хозяин выносит на тарелочке миндальное пирожное.
Сумасшедший хватает пирожное и, крича, убегает.
Его преследуют дети. Но взрослые относятся к город-
скому сумасшедшему с почтением. Они привыкли к
нему. Он стал для них достопримечательностью, на-
равне с городским театром и деревянной торцовой
мостовой на главной улице.
Есть в каждом городе и свой изобретатель. Его
тоже жалеют, но не любят, а побаиваются. Мало ли
что может вдруг сочинить городской изобретатель!
Бабский был одновременно городским сумасшед-
шим и городским изобретателем. Целыми днями он
бродил по пищеславским учреждениям, предлагая
390
изобретения и усовершенствования всякого рода.
А ночью он работал в своей маленькой комнате, пыль-
ное окно которой смотрело на Косвенную улицу. То
слышалось оттуда гудение паяльной лампы, то взвы-
вала автомобильная сирена.
Бабский не брезговал ничем. Окончив опыты над
автомобильной сиреной, он изобретал вакцину, кото-
рая при впрыскивании в голенища делала сапоги
огнеупорными! Провалившись на вакцине, Бабский в
течение суток ломал голову над тем, как бы приуро-
чить раскаты грома к двухлетнему юбилею работы ме-
стного госцирка. Провалившись на громовых концер-
тах, неутомимый изобретатель произвел на свет «пер-
петуум мобиле», сделанное из двухрублевых ходиков
и мятого самовара, емкостью в полтора ведра. Но и
«перпетуум мобиле» не вышло. Тогда Бабский сварил
опытный кусок мыла против веснушек. Он уже вышел
на улицу, чтобы отнести мыло на пробу в аптечный
подотдел, как его осенила мысль о постройке деревян-
ного велосипеда. Изобретатель работал три дня, и из
его рук вышел «бицикл Бабского». Все это время мыло
лежало в левом кармане брюк, нагревалось и, никому
не видимое, меняло свой яичный цвет на голубой.
— Скажите, Бабский,— спросил Филюрин, помогая
изобретателю взобраться на кадку с фикусом,— изо-
бретать— это трудно?
Бабский тяжело перелез с кадки на камышовое
седло велосипеда и, кряхтя, ответил:
— Простейшее дело.
Раздался гром. Деревянная машина, вздрагивая,
покатилась по площади.
— Что это дает в месяц? — крикнул Филюрин вдо-
гонку.
— Рублей шестьдеся-а-а-ат! — донеслось сквозь
грохот.
Бицикл Бабского исчез в ослепляющей печи за-
ката.
Филюрин хотел было продолжить путь к дому и
сделал уже несколько шагов, когда под его ногами
загремела металлическая коробочка. Филюрин поднял
ее и повертел в руках. Коробочка была от зубного
391
порошка, но внутри ее оказался кусок нежно-голубого
мыла.
«Не иначе как Бабский выронил,— подумал Филю-
рин.— Интересно, сколько такое мыло может стоить?»
В неслужебное время мысль Филюрина работала
довольно вяло. Всегда почему-то на ум ему взбредали
одни и те же вопросы: сколько тот или иной предмет
стоит, на сколько дешевле он продается за границей
и как много зарабатывает .собеседник. Только с ба-
рышнями он несколько оживлялся и вел беседы на
волнующие темы — любовь и ревность. Но и с барыш-
нями разговор ладился только до наступления суме-
рек, когда совместное сидение сводилось к лириче-
скому молчанию.
Голубое мыло навело Филюрина на мысль о бане.
Вечером предстояла дружеская вечеринка с танцами
и оргвыводами,-Т; е. пивом и?водкой.
Филюрин покинул площадь и двинулся в Дворян-
ские бани. По дороге о-н-зашел; домой, захватил поло-
тенце и люфовую рукавицу.
В Пищеславе средняя цена отдающейся внаем
комнаты была восемь-девять рублей. Мадам Безлюд-
ной Филюрин платил только четыре, так как мадам
училась пению и ее фиоритуры сильно понижали стои-
мость комнаты. И сейчас мадам Безлюдная, оскалив
золотые зубы, ревела в таком забвении, что Филюрину
удалось проскочить через коридор, избежав объясне-
ний по поводу квартплаты.
Филюрин давно не платил за квартиру. Он собирал
деньги на костюм.
Он выбежал на улицу, радуясь тому, что уберег
от золотозубой хозяйки четыре рубля, что сейчас он
сможет опустить в банный ящик для жалоб какое-либо
дельное заявление и, сбросив с себя двухнедельную
грязщ отправиться на вечеринку, где его ждет беспри-
мерное веселье в обществе сослуживцев из отдела
благоустройства.
Последний широкий луч солнца лег на бритый за-
тылок Филюрина.
Десятки тысяч людей с бритыми затылками и с та-
кими же, как у Филюрина, чистенькими лицами и
392
серенькими глаза-
ми влачат обыден-
ную жизнь, ис-
правно ходят в ба-
ню, исправно пла-
тят членские взно-
сы в профсоюз
и не посещают
общих собраний,
добросовестно ве-
селятся в общест-
ве сослуживцев и
ставят себе за
правило не пла-
тить за квартиру;
но не их избрала
судьба, не им по-
зволила история
выдвинуться для
дел больших и чу-
десных.
Дивный и законо-
мерный раскинулся
над страною служеб-
ный небосклон. Ми-
риады мерцающих
отделов звездным
кушаком протянулись от края до края, и еще большие
мириады подотделов, сияющие электрической пылью,
легли, как Млечный Путь. Финансовые туманности
молочно светят и приманчиво мигают, привлекая к
себе уповающие взоры. Хвостатыми кометами проно-
сятся по небу комиссии. И тревожными августовскими
ночами падают звезды — очевидно, сокращенные по
штату. Иные из них, падающие метеоры, не успев сго-
реть и обратиться в пар, достигают суетной земли и
шлепаются прямо на скамью подсудимых. Есть и
блуждающие в командировках звезды. Притягиваемые
то одной, то другой звездной организацией, они но-
сятся по небосклону, пока не погибают в хвосте какой-
нибудь кометы с контрольными функциями.
393
Велико звездное небо отечественного аппарата и
обширен выбор светил. Но для великих преобразова-
ний в городе Пищеславе судьба выбрала самую ма-
ленькую и неяркую звездочку, свет которой еще не
дошел до земли. Выбрала она Егора Карловича Фи-
люрина — мандолиниста и неплательщика в жизни, а
по службе скромного регистратора Пищ-Ка-Ха.
Войдя в баню, Филюрин еще не знал, что выйдет
оттуда великим. Поэтому, выбрав угловой диванчик,
Егор Карлович стал медленно раздеваться. Он распу-
стил матерчатый поясок своей полутолстовки, снял
вечный визиточный галстук с металлической машин-
кой, сорочку с пикейной рубчатой грудью и брюки,
бренчавшие, как сбруя (Филюрин носил в карманах
множество мелких железных кружочков, которые опу-
скал в автоматы, вместо гривенников).
Раздевшись догола, Филюрин долго поглаживал
плечи и бока, остывая и с пренебрежением погляды-
вая на других голых. Знакомых в бане не было. Пере-
кинув через плечо полотенце, Филюрин взял голубое
мыло Бабского и вошел в мыльную.
В это время Бабский, подав заявление о патенте
и торопливо объяснив собравшейся у входа в ГСНХ
толпе преимущества елового бицикла перед металли-
ческим, с шумом выкатил на проспект имени Лошади
Пржевальского.
В этот сумеречный час между двумя рядами пе-
пельных от пыли лип уже гуляли пищеславцы. При-
выкшие к причудам городского изобретателя граждане
провожали бицикл равнодушными взглядами.
Поворачивая на площадь, Бабский наехал на че-
ловека в белой косоворотке. Потерпевший покач-
нулся.
— А! Это вы, товарищ Лялин!—примирительно
сказал Бабский.— Я как раз хотел сегодня заехать
к вам в аптечный подотдел.
— Опять изобрели что-нибудь? — проворчал това-
рищ Лялин, массируя ушибленное бедро.
— Изобрел, изобрел! Мыло от веснушек. «Весну-
лин» Бабского! Сейчас покажу. Весь город ахнет,
прошу убедиться. Подержите бицикл.
394
Освободив руки, изобретатель стал рыться в кар-
манах, ища «веснулин». Но ни в одном из всех четыр-
надцати карманов пиджачной тройки он не нашел
металлической коробочки с мылом.
— Так вы мне завтра в подотдел занесите,— нетер-
пеливо сказал Лялин,— там и подработаем вопрос.
— Позвольте, позвольте, куда же оно моело
деться,— суетился Бабский,— позвольте, где же я
был? Наверно, в губсовнархозе оставил. Подождите
здесь! Я сейчас приеду!
И Бабский, оттолкнувшись ногой от заведующего
аптечным подотделом, покатил обратно по проспекту
им. Лошади Пржевальского.
Пока Бабский ломился в закрытые двери ГСНХ,
а потом, опечаленный потерей «веснулина», колесил по
всему городу, наполняя его погремушечным стуком,
Филюрин мылился.
Он окатился горячей водой из шайки, которой
пришлось дожидаться довольно долго, зажмурил глаза
и густо намылился. «Веснулин» Бабского издавал
беспокойный скипидарный запах.
«Медицинское мыло,— с удовольствием подумал
Филюрин, не раскрывая глаз и клекоча от наслажде-
ния,— наверно, не меньше сорока копеек стоит».
Филюрин чувствовал, как тело его становится лег-
ким, От этого было приятно, и в голове происходил
маленький сумбур. Мыслилось что-то такое очень хо-
рошее, что-то вроде кругосветного путешествия за пол-
тинник. И казалось Филюрину, что он исчезает и
растворяется в банном тепле.
И, странное дело, милицейскому надзирателю Ада-
мову, мывшемуся неподалеку и только что намылив-
шему голову семейным мылом, показалось, что голова
знакомого ему по участковым делам Филюрина
исчезла и моется одно только туловище.
Адамов стал быстро промывать залепленные пеной
глаза, а когда промыл, в углу, где только что стоял
Филюрин, никого не было. Только вились смутные
локончики пара да раскатывалась по наклонному полу
тяжелая шайка.
395
Милиционер Адамов был так удивлен происшед-
шим, что ему захотелось вытащить свисток и созвать
на помощь дворников. Но свисток вместе со всей фор-
менной упряжью остался в предбаннике. К тому же
к освободившейся шайке уже подползали голые. Ада-
мов недолго думая первым схватил шайку и предался
. дальнейшим банным удовольствиям.
1 - О Филюрине он сейчас же забыл.
Между тем Филюрин с закры-
. ; тыми еще глазами подошел к крану
* • и, зачерпнув в ладони холодной
й воды, умыл лицо. То, что он увидел,
I . или, вернее, то, чего он уже не уви-
V v дел (а не увидел он многого: ни
• своих рук, ни ног, ни живота, ни
плеч), ошеломило его. В страхе он побежал под душ.
Он чувствовал, как под теплым дождиком слетело
с него мыло, но тело продолжало отсутствовать.
Необыкновенный испуг вытолкнул Фйлюрина в
предбанник. Филюрин подскочил к зеркалу. Себя он
не увидел. Его не было. Он не отражался в зеркале,
а мевду тем он стоял против зеркала и даже притро-
нулся к нему рукой.
Но подумать о своем отчаянном положении Филю-
рин не успел. В зеркальном поле отразились две подо-
зрительные фигуры. Они вошли в предбанник из пе-
редней и, увидев, что здесь никого нет, захватили бли-
жайшую к ним стопку одежды и проворно выбежали.
— Стой! — закричал Филюрин, услышав знакомый
звон своих брюк.
Голос его был прежний, филюринский.
В гневе он погнался за похитителями. Воры неслись
к темным переулкам Нового города. За ними во весь
дух бежал невидимый регистратор.
Произошло темное и удивительное событие. Два-
дцатишестилетний молодой человек, исправный служа-
щий, отличавшийся завидным здоровьем, одновремен-
но потерял, все, что у него было: полутолстовку, визи-
точный галстук, и тело. Осталось только то, в чем Фи-
люрин до сих пор совершенно не нуждался. Осталась
душа.
. А город, еще ничего не подозревавший, жил обыч-
ной жизнью. В ночной тиши раздавались резкие звуки
увертюры к опере «Кармен», исполняемой в клубе вод-
ников великорусским, оркестром на семнадцати.домрах.
Глава И
«ВОЛЕН С-Н Е ВОЛ Е Н С»
До самого рассвета невидимый регистратор блуж-
дал по переулкам, настолько отдаленным от. центра,
что их даже к 1928 году не успели переименовать.
Воров он не настиг, да и погоня за гардеробом
397
была уже бесцельной. Пробежав километров шесть,
Филюрин сообразил, что призраку одежда не нужна.
Однако впереди было худшее — в девять часов пред-
стояло прибыть на службу.
Следствием этого явилось решение немедленно от-
правиться к Бабскому и требовать возвращения тела
еще до начала занятий в отделе благоустройства.
Через двадцать минут изобретатель Бабский
проснулся от холода. Окно было раскрыто, и утрен-
ний ветер сгонял в угол комнаты деревянные стружки,
завившиеся колечками.
— Товарищ Бабский! — услышал изобретатель.—
Товарищ Бабский!
Бабский выпрыгнул из постели и подбежал к окну.
Улица была пуста и чиста. Холодная, оловянная роса
поблескивала на деревьях.
— Хулиганы!—крикнул изобретатель, захлопывая
окно.— Удивительное хулиганство!
— Товарищ Бабский,— услышал он за собой,—
дело в том, что я был в бане...
Бабский сел на избрызганный подоконник и
изумленно оглядел комнату. В комнате никого не
было.
— Кто был в бане? — тихо спросил он.
— Я,— ответил стул.
Тогда Бабский поднялся, на пуантах подкрался
к стулу и, насторожив слух, с крайним любопытством
спросил:
— Вы были в бане?
Но стул не ответил. За спиной изобретателя послы-
шался застенчивый кашель и тот же голос с мольбой
произнес:
— Яс этой стороны, товарищ Бабский. Дело в
том, что меня не видно.
— Кого не видно? — раздраженно спросил Баб-
ский.
— Меня, Филюрина.
— Позвольте, почему же вас не видно?
— Дело в том, что я был в бане, а теперь мне
нужно к девяти часам прийти на службу, а меня
не видно.
398
По мере того как Филюрин вяло и нерешительно
выбалтывал подробности своего исчезновения, лицо
изобретателя все светлело и оживлялось.
— Так вы говорите, намылились? — спросил изо-
бретатель, дергая себя за бороду.— С научной сто-
роны это весьма интересно!
— Вы же поймите,— убеждал Филюрин,— из-за
вашего мыла я теперь не могу пойти на службу.
— А я тут при чем? Вы взяли мой «веснулин» без
спроса, но черт с вами. Мне не жалко. Но ведь мыло
действовало правильно? Веснушки исчезли?
— Веснушки исчезли,— искательно сказал невиди-
мый,— но ведь и я тоже исчез, товарищ Бабский. Вой-
дите также и в мое положение.
В комцате раздалось жалкое стенание.
— Черт его знает,— задумчиво произнес изобрета-
тель,— я изобрел только мыло от веснушек...
— Скажите, может быть, вы можете сделать так,
чтобы я опять сделался видимым?
— Так-с,—заметил Бабский,— надо подумать. Вы
где сейчас, молодой человек? Если на стуле, то я сяду
на кровать, а то вас раздавить недолго.
— Я стою.
— Ага. Ну, стойте. А я подумаю.
В течение получаса в комнате слышались только
громкие междометия, которые пропускал сквозь бо-
роду изобретатель.
— Уже без четверти семь,— канючил невидимый.—
Не говоря о том, что я всю ночь не спал, я из-за
вашего мыла еще опоздаю на службу.
Бабский встал^ вытряхнул свою бороду обеими
руками, как вытряхивают носильное платье, и реши-
тельно сказал:
— Не морочьте мне голову! Я с вами еще буду
судиться за то, что вы стащили мое мыло. Я не могу
в полчаса сделать такое серьезное изобретение, как
возвращение человеческого тела. Я, может быть, и за
пять лет не успею этого сделать.
Как видно, Филюрин пришел в сильнейшее волне-
ние, потому что упал стул и с верстака посыпались
чурки — запасные части к бициклу.
399
— Пошел вон! — завопил Бабский.— Хулиган! Ну,
вон отсюда!
Окно само собою распахнулось, и уже с улицы до-
несся нудный голос невидимого:
— Я на вас в суд подам!
— Я тебе подам! Украл мыло и еще пристает!
— Вы не имеете права,— хорохорилась пустынная
улица,— ответите, как за убийство!
— Ворюга!—дразнил городской сумасшедший,
свешиваясь из окна.— Так тебе и надо!
Окно с треском захлопнулось. Бабский минут де-
сять ходил по комнате успокаиваясь. Потом, придя
к заключению, что «веснулин» приобрел свои удиви-
тельные свойства под влиянием брожения в железной
коробочке, изобретатель зажег примус и немед-
ленно же стал варить второй кусок «веснулина»,
восстанавливая по памяти его основные ингреди-
енты.
Потосковав у окна, прозрачный регистратор дви-
нулся по Косвенной улице.
. Город уже проснулся. Проехала клетка с наловлен-
ными за утро бродячими псами. Почуяв запах неви-
димого, население клетки залаяло и завизжало.
Час совслужащих приближался, а Егор Карлович
все еще не знал, что предпринять. На Тимирязевской
площади уже стоял знакомый госпапиросник. Так же,
как и вчера, блистал его стеклянный ларек, и жалоб-
ный ящик по-прежнему манил к себе усталого пут-
ника. Но все это было не для Филюрина.
Внезапно и скоропалительно переменилась вся
жизнь регистратора, даже не переменилась, а, вернее,
прекратилась. От него ушли: еда, питье, табак, любовь,
движение по службе, возможность восхитить кого-
нибудь своим нарядом или телом. Оставалось только
одно — возможность мыслить. Но этим делом Филю-
рин никогда не занимался.
В страхе и удивлении очутился Филюрин перед
большим, прибитым .к двум стрлбам, железным плака-
том. На плакате .был изображен бегущий человек в
такой же точно полутолстовке, какая еще вчера была
400
на Егоре Карловиче. Он устремлялся вперед, держа в
протянутой руке белый червонец. Под картиной была
ликующая надпись:
кто — КУДА, А Я в СБЕРКАССУ!
«А я куда? — горько подумал невидимый.—
Куда я?»
Полный отчаяния, Егор Карлович бросился домой.
Он подошел к окну своей квартиры и заглянул внутрь.
Мадам Безлюдная сидела за пианино; тяжело роняя
пухлые руки на клавиши. Из открытого рта безоста-
новочно лился благовест. Златозубая мадам упражня-
лась в звуке «и».
— А я куда? — прошептал Филюрин.— Не идти же
на службу в таком виде?
• А между тем уже все шло и ехало на службу. Про-
ехал в автомобиле заведующий отделом благоустрой-
ства Каин Александрович Доброгласов с сыновьями:
Афанасием Каиновичем, работающим в отделе лист-
венных насаждений, и Павлом Каиновичем — из от-
дела сборов.
— Пойду,— решил Филюрин наконец,— ведь я же
ни в чем не виноват! Я им Ёсе объясню. Пусть на ко-
миссию пошлют. Пожалуйста!
Отдел благоустройства Пищ-Ка-Ха занимал пять
комнат в двухэтажном особняке на Тысячной улице.
В каждой комнате был большой камин, отделанный в
мрамор. Так как каминов не топили, то в них со-
держались дела в папках, перевязанных шпагатом, и
в раздувшихся скоросшивателях.
К тому времени, когда Каин Александрович при-
был в вверенный ему отдел, все сотрудники были уже
в сборе, и только стол регистрации земельных участ-
ков пустов-ал. Каин Александрович критическим взо-
ром окинул стол регистрации, потом взглянул на ше-
стигранные стенные часы, сверил их со своими мозе-
ровскими, затем сказал:
Что, Филюрин болен?
Евсей Львович Иоаннопольский, делавший записи
в главной книге и находившийся в эту минуту ближе
26 И. Ильф, Е. Пе прав, т. 1 401
всех к начальнику, заметил, что о болезни Филюрина
как будто никаких сведений не имеется.
— Не знаю,— сказал Каин Александрович без вся-
кого выражения,— за ним эти штуки не первый раз.
Кажется, воленс-неволенс, а я его уволенс.
Последние слова Доброгласов произнес с особен-
ным вкусом.
Выражение это он услышал в 1923 году, когда Пи-
щеслав посетило лицо, облеченное полномочиями по
части садового благоустройства. И самое-то это выра-
жение «воленс-неволенс, а я вас уволенс» было ска-
зано ему, Каину Александровичу, за обнаруженные
упущения. После этого Доброгласов уверился, что
лицо, посетившее город, есть лицо весьма важное и,
возможно, даже историческое.
Когда гроза пронеслась, Каин Александрович ре-
шил увековечить момент пребывания гостя. Трамвай-
ный вагон № 2, в котором посетитель проехался по
городу, был снят с линии и помещен в музей благо-
устройства с мемориальной дощечкой: «В этом вагоне
сентября 28 дня 1923 года тов. Обмишурин отбыл на
вокзал». После этого исторического эксцесса в городе
Пищеславе циркулировали только два трамвайных
вагона, потому что всего их было три. Пищеславцы
с ужасом думали о том, что Обмишурин еще раз мо-
жет приехать с ревизией и тогда трамвайное движение
прекратится навсегда.
Каин Александрович давно уже сидел в своем каби-
нете и макал перо в сторублевою бронзовую черниль-
ницу «Лицом к деревне» (бревенчатая избушка с рас-
крывающейся дверцей и надписью, сделанной славян-
ской вязью: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»),
а Иоаннопольский никак не мог избавиться от гнету-
щего чувства.
Положение Иоаннопольского в отделе было шат-
ким. Его могли выкинуть в любую минуту, хотя он
служил верой и правдой уже восьмой год. Происхо-
дило это вследствие маниакальной идеи, засевшей в
голове Каина Александровича. Два года тому назад
в Пищеславе прошумел показательный процесс прово-
ровавшегося управделами ПУМа Иванопольского.
С тех пор Доброгласов остановился на мысли, что
Иванопольский и Иоаннопольский — одно и то же
лицо. При очередном сокращении штатов Каин Але-
ксандрович неизменно требовал увольнения Иоанно-
польского, подкрепляя свое требование криками:
— Зачем нам управделами ПУМа?
Как ни уверяли Доброгласова, что Иоаннополь-
ский, Евсей Львович, ничего общего с Иванопольским,
Петром Каллистратовичем* не имеет, что, в то время
как Петр Каллистратович сидел на скамье подсуди-
мых, Евсей Львович аккуратно являлся на службу в
девять часов утра и что Иванопольский наконец при-
говорен к десяти годам и работает в канцелярии
допра,— это действовало только временно.
2,6*
403
При следующем сокращении Каин Александрович
подымался и с упреком спрашивал:
— Зачем нам Иванопольский? Зачем у нас служит
управделами ПУМа? Его надо сократить в первую
голову.
Доброглассву снова доказывали, какая пропасть
отделяет заслуженного бухгалтера Иоаннопольского
от известного всему городу жулика Иванопольского,
но Каин Александрович смотрел на объяснявшего
белыми эмалированными глазами и говорил:
—- Вы кончили, товарищ? Ну, а теперь вы мне
скажите, зачем нам, я вас спрашиваю, управделами
ПУМа? Зачем? Воленс-нсволенс, а я его уволенс.
По всем этим причинам Евсей Львович не любил
никаких волнений в отделе.
Впрочем, никто в отделе не любил волнений: ни
Лидия Федоровна, немолодая девушка со считанными
волосами кудрявой прически, ни самый молодой из
служащих отдела — Костя, ни товарищ Пташников,
пищеславский знахарь, числящийся в ведомости лич-
ного состава инструктором-обследователем.
Подобные Пташникову служащие водятся в каж-
дом, городе и даже в каждом учреждении. Это обычно
недоучившиеся медики или родственники врачей, а то
и просто любители поговорить на медицинские темы.
К ним-то и обращаются за советом служащие, глу-
боко убежденные в том, что врачи страхкассы лечат
неправильно, не учитывая новейших достижений науч-
ной мысли. Общение же с частными врачами невоз-
можно, так как частные врачи, по мнению служащих,
спекулянты, и связываться с ними не стоит. Полным
доверием пользуются только профессора, но посещать
их мешает бедность.
И все обращаются к собственному медику. Советы он
дает охотно, денег за это не берет и, сияя отраженным
светом родственного или знакомого ему медицинского
светила, отличается универсальностью в познаниях.
Пташников, сидевший за своим тонконогим столи-
ком рядом со столом Филюрина, был прекрасным,
знающим и совершенно бескорыстным учрежденским
знахарем-колдуном. Особое уважение он внушал себе
404
тем, что был двоюродным племянником известного в
Ленинграде терапевта.
Как только Каин Александрович затих в своем
кабинете, к Пташникову подошел еще не успокоив-
шийся Евсей Львович.
— Ну, что? — спросил Пташников, останавливая
бег своего пера и обратив к Иоаннопольскому круглое
лицо.— Как адреналин?
— Впускал, как вы говорили. С носом у меня
теперь все благополучно, но знаете что, Пташни-
ков...
Выслушав Иоаннопольского и рассмотрев мешки
под его глазами, Пташников сказал:
— Лучше всего, конечно, обратиться к профессору.
К Невструеву, например.
— А все-таки? — настаивал Евсей Львович.
— Не знаю. Мне кажется, что у вас отравление
уриной.
На щеках Евсея Львовича проступил клубничный
румянец.
— Неужели уриной?
— Видите ли, лучше всего вам все-таки обратиться
к Невструеву. Может быть, это нервное.
— Тут станешь нервным,— заметил Иоаннополь-
ский, поглядывая на дверь.— Что же вы все-таки
думаете?
— Я думаю, что это все-таки отравление. Посове-
туйтесь с Невструевым или, знаете что, сделайте сна-
чала анализ. Может быть, у вас белочек.
Совершенно подавленный Евсей Львович отошел
к своей конторке и, взобравшись на винтовой полиро-
ванный табурет, стал разносить статьи по счетам
главной книги.
— Что же с Филюриным?—спросили из угла.—
Нужно кому-нибудь сесть на регистрацию. Там чело-
века три уже ждет.
И действительно, у барьера, против стола Филю-
рина, стояло несколько человек, недовольно посматри-
вавших по сторонам.
— Алколоиды,— сказал Пташников, усмехаясь,—
просто выпил лишнее.
406
— Ничего подобного! — отозвался Костя.— Мы его
вчера весь вечер ждали. Компания подобралась. Но
он не пришел. Всю вечеринку нам сорвал. Мы хотели
под мандолину танцевать.
Если бы Костя знал, во что превратился тот, кто
еще до вчерашнего дня так ловко бряцал овальным
медиатором, прижимая к животу круглый полосатый
зад мандолины! Как далек был теперь от Филюрина
вальс «Осенний сон», который он с великим трудом
разучил по цифровой системе.
— Кстати, Пташников,— сказал Костя с трево-
гой,— я слепну.
— Да ну вас! — ответил инструктор-обследова-
тель.— Вечно вы выдумываете какие-то болезни!
— Да, ей-богу, я слепну. Уже три дня, как у меня
в глазах плавают разноцветные мушки.
— Ладно. Дайте пульс,— на всякий случай сказал
Пташников.— Что ж, пульс нормальный, хорошего
наполнения. Ничего вы не слепнете. Пойдите лучше
к Доброгласову и спросите, кого посадить на место
Филюрина, а то люди ждут.
В это самое время невидимый регистратор, про-
зрачная сущность которого дрожала от страха, поды-
мался по чугунной лестнице Пищ-Ка-Ха.
«Что скажет Кайл Александрович?» — тоскливо
д у хМ а л н е в и д и м ы й.
Глава Ш
«К Т О - К У Д А, А Я — В СБЕРКАССУ!»
Приход невидимого на службу вызвал в отделе
благоустройства необыкновенный переполох. Первое
время ничего нельзя было разобрать. В общем шуме
выделялся полнозвучный голос Каина Александровича
и дрожащий тенорок Филюрина.
— Этого не может быть! — кричал Доброгласов.
— Ей-богу! — защищался Филюрин. — Спросите
Бабского!
406
Служащие бегали из комнаты в комнату с раскрас-
невшимися лицами и на все расспросы посетителей
отвечали:
— Ну, чего вы лезете? Разве вы не видите, что
делается? Приходите завтра.
Все приостановилось. Справок не давали, касса
не работала, и в задней комнате потухал брошенный
курьерами кипятильник «Титан». Было не до чаю.
— Это бюрократизм! — кричали ничего не пони-
мавшие клиенты отдела благоустройства.
Впрочем, никто ничего не понимал.
У кабинета Доброгласова плотной кучей столпи-
лись служащие. В арьергарде топтался боязливый
Иоаннопольский, беспрерывно шепча:
— Что? Что он сказал? Это Филюрин сказал?
А Каин? Что Каин ответил? С ума можно сойти. Что?
Абсолютно не видно? Стул перевернул? А что Каин
ему? Подумать только! Этого нигде в мире нету!
— Ну, нету! В Америке, наверно, есть и не такие!
— Как вам не стыдно это говорить. При чем тут
Америка!
— Не мешайте! — шептал Евсей Львович.— Тише!
Что он сказал? А Каин? Вы знаете, Каин не прав.
Нельзя же так кричать на невинного человека. Впро-
чем, при его вспыльчивом характере...
В это время Каин Александрович наседал на рас-
терявшегося невидимого.
— В конце концов это не дело администрации,
а дело месткома.
Робкий голос Филюрина стлался по самому полу.
Может быть, он стоял на коленях.
— Я только об одном прошу — чтобы мое дело
разобрали!
— Можно разбирать только дело живого человека.
А вы где?
— Я здесь.
— Это бездоказательно! Я вас не вижу. Следова-
тельно, к работе я вас допустить не могу. Обратитесь
в страхкассу.
— Но ведь я же здоровый человек.
-— Тем более. Воленс-неволенс, а я вас уволенс.
407
Сотрудники переглянулись.
— Самодур,— прошептал Иоаннопольский.— Без
согласования с месткомом!
— Да, да, Филюрин,— продолжал Каин Алексан-
дрович,— хватит с меня управделами ПУМа. Еще и
невидимого держать. Берите бюллетень и идите.
Идите, идите! Вы же видите, что я занят!
— Меня убили! — закричал невидимый.— У меня
украли тело!
— Раз вас убили, страхкасса обязана выдать вам
на погребение!
— Какое может быть погребение живого чело-
века!
— Это парадокс, товарищ,— ответил Каин Алек-
сандрович.— В отделе благоустройства не место
заниматься парадоксами, а место заниматься те-
кущей работой. Как решит РКК, так и будет. Вы
ушли?
Ответа не было. Испугавшись слова «парадокс»,
Филюрин покинул кабинет и очутился среди сотруд-
ников.
Сотрудники сначала рассыпались в стороны, крича
изо всей силы: «Где вы, где вы?»
— Здесь, у арифмометра. Вот я поднял пресс-
папье, а Каин говорит, что я не существую. Я в со-
стоянии работать.
После пугливых расспросов и столь же пугливых
ответов невидимого, служащие уяснили, что Филюрин
в еде не нуждается, холода не испытывает, хотя и
исчез, будучи голым, что тело свое ощущает, но, как
видно, его все-таки нет, и чем он только что поднял
пресс-папье, он и сам не знает.
— Прямо анекдот! — повторял невидимый.
Но событие было настолько поразительным, что
общей темы для разговора не нашлось. Стало скучно-
вато.
— Ну, что новенького в отделе? — спросил Про-
зрачный, хотя за последний год единственной но-
востью было его собственное исчезновение.
— Ничего,— ответил Иоаннопольский,— говорят,
новая тарифная сетка будет.
408
— Три года говорят,— послышался из-за арифмо-
метра безнадежный ответ невидимого.
- Да.
— Вы знаете, меня еще и обокрали! Ей-богу! Все
чисто украли.
— А вы заявили в милицию?
— Да зачем заявлять? Ведь мне-то уже не
нужно! — с горечью произнес голос регистратора.
— Это вы напрасно, Егор Карлович. Если все так
будут относиться, то такой бандитизм разовьется!
Филюрин осмотрелся. Все было прежнее, давно
известное, еще вчера надоедавшее, а сегодня беско-
нечно милое и невозвратимое — счеты с костяшками
409
пальмового дерева, черный дыропробиватель, линейки
с острыми латунными ребрами и толстая, чудесная
книга регистраций.
— Как же все это произошло?—спросил Евсей
Львович.— Расскажите подробно.
Филюрин повторил все, ‘что он рассказывал уже
Доброгласову. И так как сотрудники все это слышали,
стоя у дверей кабинета, рассказ показался им не та-
ким уже удивительным.
— Бывает, бывает,— сказал инкассатор,— на свете,
пусть люди как ни говорят, но есть много непонятного.
Моя бабушка перед смертью три гроба видела.
— Это бабьи разговоры! — сказал невидимый.
— Нет, нет,— закричал инкассатор.— Это не пу-
стяк.
Наперерыв стали рассказывать всякие таинствен-
ные истории: о гробах, призраках и путешествующих
мертвецах.
— Выходит, что и я призрак,— усмехнулся Фи-
люрин.
Но его не услышали.
Инкассатор рассказывал историю загадочного по-
явления покойного дяди одного своего приятеля.
— ...Они открывают окно, а за окном никого нет.
Между тем все ясно слышали, что кто-то постучал.
Сам я этого не видел, но приятель видел собственными
глазами.
Между тем Лидия Федоровна, давно уже с опасе-
нием поглядывавшая на двери кабинета Доброгла-
сова, подобралась к арифмометру.
— Вы еще здесь, Егор Карлович? — спросила она.
— Здесь.
— Простите, пожалуйста, мне к арифмометру
нужно. Пардон!
Оттеснив невидимого, Лидия Федоровна деловито
завертела ручку. Арифмометр заскрежетал. Евсей
Львович сел за главную книгу. Потянулись за свои сто-
лы и все остальные. О невидимом начинали забывать.
— Скажите,— обратился Филюрин к инкасса-
тору,— вы давно купили эту сорочку? Хорошая со-
рочка. Сколько вы за нее дали?
410
Ответа невидимый не получил, так как инкассатор
умчался по своим делам.
— Егор Карлович? —спросил Пташников.— Я вам,
кстати, хотел посоветовать обратиться к Невструеву.
Вполне знающий терапевт.
— Зачем же обращаться? — тупо спросил Фи-
люрин.
— Может быть, это у вас на нервной почве? Вам,
наверно, нужна электризация. Токи Дарсонваля. За-
мечательная вещь. Или, знаете что, попробуйте водо-
лечение. Температуру вы меряли?
— Где там мерять! — сказал Филюрин грустно.—
Пойду я в местком.
В маленькой комнате месткома, главным укра-
шением которой являлся щит с прикрепленными к
нему частями винтовки и надписью: «Умей стрелять
метко», сидели любопытные из всех отделов Пищ-
Ка-Ха.
— Меня не имеют права уволить! — раздался го-
лос Филюрина.— Я трудоспособности не потерял!..
Присутствующие загомонили. Самолюбие невиди-
мого временно было удовлетворено. Здесь его история
принималась к сердцу чрезвычайно близко. Здесь он
еще мог удивлять. Он приподымал чернильницу, пока-
зывая, где он находится, объяснял детали нового
своего быта и уже с некоторым опытом рассказал, что
тело свое он ощущает, но, как видно, тела все-таки
нет, и чем он, Филюрин, поднял только что черниль-
ницу, он и сам не знает.
— Кроме того, меня обокрали,— закончил невиди-
мый свой удивительный рассказ.— Ей-богу! Все на-
чисто уперли.
— Так вы подайте в кассу взаимопомощи,— сказал
председатель месткома,— в таких случаях она может
выдать даже безвозвратную ссуду. Пишите заявление.
Но тут председатель осекся и потрогал руками
прическу.
— Впрочем, вам деньги не нужны. Не к чему.
Есть-пить вам не надо, да и платья не на что надеть.
Так в чем же ваш конфликт с администрацией? Со-
гласно правил внутреннего распорядка уволить вас
411
не могут. Есть пункт «г», но он к вам не подходит —
обнаружившаяся непригодность к работе.
— Работать я могу!—воскликнул невидимый.
— Но зачем же вам работали! Раз пить-есть вам
не надо, мы дадим лучше на ваше место многосемей-
ного безработного...
— Как!!—завопил невидимый.— С какой стати
меня на биржу посылать! Я вылечусь. Я к профессору
Невструеву пойду. Он знающий терапевт. Я стану
видимым. Извините, товарищи! Меня нельзя уволить!
Где же это такой закон, чтоб невидимых увольнять.
Пункт «г» не подходит. А других пунктов подходящих
нет.
— Что ж, это верно,— сказал председатель.— Этот
вопрос надо заострить.
— А куда он деньги станет класть? — спросил из
толпы завистливый Павел Каинович, пришедший по-
любоваться на диковинного подчиненного своего
папаши.
— Хоть псу под хвост! — грубо ответил невиди-
мый.— Принципиально! Это месткома не касается.
Могу класть в банк. Кто—куда, а я — в сберкассу.
Мое дело!
— Формально будем защищать,— сказал предсе-
датель.— Попроси-ка, Костя, сюда товарища Добро-
гласова на заседание РКК- Будем филюринское дело
разбирать.
— Нет, это прямо безобразие какое-то,— заметил
Филюрин,— взять и уволить сотрудника ни за что.
Будто невидимый уже и не человек. Возмутительно!
Собравшиеся молчалй. Они начинали завидовать
невидимому. Как же! Ему не нужно производить ни-
каких расходов. А жалование идет полностью, как
всякому.
— Сколько же такой невидимый может про-
жить? — спросил курьер Юсюпов, давно уже произво-
дивший в уме какие-то вычисления.
— Неизвестно,— злобно ответил загадочный реги-
стратор.
— Может, такой невидимый и не умирает во-
все? — продолжал Юсюпов.
412
— И наверно даже я буду жить вечно.
Глаза председателя месткома сразу потеряли свой
будничный блеск.
— Ты тут потише насчет вечности. Одурел от не-
видимости. Ты смотри, как бы тебя за такие слова из
союза не выкинули.
— А возможно, что и будет жить вечно! — за-
вздыхал Юсюпов.
— Тебе, курьер, завидно! — огрызнулся Филюрин.
— Мне не завидно, а только лет за двести, това-
рищ Филюрин, можешь большой капитал составить.
Вроде как Циндель станешь.
Тут в голове председателя месткома, незаметно
для присутствующих, родилась блестящая идея. И он
сказал, обративши взор повыше чернильницы:
— Слушай, Филюрин, а тебе и на самом деле
деньги не нужны. Ты свою зарплату жертвуй в Осоа-
виахим. А?
Послышалось страшное сопение. По комнате про-
несся небольшой ураган.
— Что вы все на меня навалились? Сколько все
сотрудники платятл столько и я буду платить.
— Скряга ты, Филюрин,— произнес председа-
тель,— невидимый должен проявить большую актив-
ность. Ну, черт с тобой, защищать тебя рабочая часть
РКК все-таки будет.
В эту минуту, спугнув лодырничающих сотрудни-
ков, в комнату вошел Каин Александрович.
— Товарищи посторонние!—провозгласил предсе-
датель.— Прошу очистить помещение. Сейчас будет
открытое заседание РКК.
Комната мигом обезлюдела.
Против председателя и Юсюпова, представлявших
рабочую часть РКК, уселся управделами. Каин Алек-
сандрович сел у стены, подложив под спину портфель,
чтобы не измарать пиджак. Над головой его жирно
блестели винтовочные части.
— А этот уже есть? — спросил Каин Александро-
вич, сдел-ав рукой неопределенное движение.
— Он тут. Ну, товарищи, как же быть с Филюри-
ным? Юсюпов, веди протокол.
413
Каин Александрович убоялся конфликта и согла-
сился признать Филюрина живым и дееспособным, вы-
говорив себе двухнедельный испытательный срок,
после которого вопрос о невидимом снова должен был
стать предметом официального обсуждения.
В конце заседания, происходившего довольно
мирно, Каин Александрович вдруг воспламенился.
— Хорошо! Пусть невидимый остается, хотя ни в
одном учреждении нет невидимых служащих. Я со-
гласен. Но зачем нам, товарищи, управделами ПУМа,
Пванопольский? Не понимаю?
— Каин Александрович, но ведь вопрос об Иоан-
нопольском прорабатывался не раз, и мы уже
сами выявили, что наш Иоаннопольский совсем
не тот.
— Нет,— сказал Доброгласов,— я буду просить
начальника Пищ-Ка-Ха бросить меня на другую ра-
боту. Я не могу отвечать за благоустройство города,
когда в отделе работают какие-то невидимые и управ-
делами ПУМа. Я не могу работать с привидениями.
Это .мистика. Я требую жертв.
— Что же вы хотите? — спросил председатель
месткома.
— Я требую ж.ертв,— повторил Каин Александро-
вич.— Я не .могу делать из благоустройства бедлам.
Воленс-неволенс...
И у.же кроткий Евсей Львович, связанный по рукам
и ногам, был возложен на жертвенник, уже была за-
несена йад ним вооруженная автоматической ручкой
десница Доброгласова, когда подняла свой голос ра-
бочая часть. Она не хотела жертв.
Однако на этот раз разозленный Каин Александ-
рович показал алмазную твердость. Пришлось создать
конфликт, и дело о мнимом управделами ПУМа по-
шло в примирительную камеру.
— Так вы, Филюрин, допускаетесь к исполнению
обязанностей. Можете идти работать.
Вслед за этим, впервые в истории учреждений го-
рода Пищеслава, со стола скромного регистратора
Филюрина ручка сама собой поднялась на воздух, на-
клонилась под должным углом и вписала в разверну-
414
тую книгу регистрации земельных участков самую
обыденную деловую запись.
Посетители отдела благоустройства, давно забыв-
шие детскую сказку о шапке-невидимке, не читавшие
Уэльса и не знавшие еще об удивительном случае с
«веснулином» Бабского, первое время обмирали и
даже опускали негодующие заявления в огромный
жалобный ящик Пищ-Ка-Ха, но потом, занятые сво-
ими делами, привыкли и находили, что невидимый
Филюрин работает гораздо быстрее Филюрина види-
мого и что душа регистратора гораздо вежливее, чем
была его земная оболочка.
Пищеславцы успокоились, называли Филюрина
«товарищ прозрачный» и даже слегка над ним подтру-
нивали.
А сам прозрачный тосковал безмерно. Сперва ему
нравилось то удивление, .которое он вызывал в окру-
жающих. Он любил рассказывать с мельчайшими под-
робностями о том, как он пошел в баню, как мылся
там необыкновенным голубым мылом, как исчез и как
гнался за ворами. Но все это продолжалось лишь два
дня. Не находилось больше охотников слушать рас-
сказы о том, как буквально, в точном смысле этого
слова, смылся регистратор.
Это обстоятельство повлияло также на судьбу
единственного свидетеля исчезновения Филюрина.
Милиционер Адамов тоже не находил больше слуша-
телей, от скуки запил и был отправлен в антиалко-
гольный диспансер, где его лечили гипнозом и холод-
ной водой.
О Бабском ничего не было слышно. Он сидел,
запершись, у себя, на Косвенной улице, и примус его,
как потом рассказывали, не потухал ни днем, ни
ночью.
Прозрачный тосковал. Все удовольствия были ему
уже недоступны. Только и было ему удовольствия, что
одиноко поиграть на мандолине, прижимая ее зад к
своему несуществующему животу.
Тогда-то и произошло замечательное событие, пе-
ревернувшее Пищеслав вверх дном и вознесшее Егора
Карловича Филюрина на головокружительную высоту.
415
Глава IV
ИСТОРИЯ ГОРОДА ПИЩЕСЛАВА
Сказать правду, Пищеслав был городом ужасным.
Больше того. Свежий человек, попав в него, подумал
бы, что это город фантастический. Никак свежий че-
ловек не смог бы себе представить, что все увиденное
им происходит наяву, а не во сне, странном и утоми-
тельном.
Еще недавно Пищеслав носил короткое, незнача-
щее название — Кукуев. Переименование города было
вызвано экстраординарным изобретением Бабского.
Неутомимый мыслитель изобрел машинку для изго-
товления пельменей.
Продукция машинки была неслыханная — три
миллиона пельменей в час, причем конструкция ее
была такова, что она могла работать только в пол-
ную силу.
/Машинку изобретатель назвал «скоропищ» Баб-
ского.
В порыве восторга Бабскому оказали честь, пере-
именовав Кукуев в Пищеслав. Раскрылись обая-
тельные, отливающие молочным цветом червонцев,
перспективы. Предвиделся расцвет пельменной про-
мышленности в городе, бывшем доселе только адми-
нистративным центром.
В первый же день два «скоропища», работая в три
смены, изготовили сто сорок четыре миллиона пель-
меней. На другой—работа прекратилась, потому что
запасы муки и мяса истощились. Штабеля пельменей
лежали на улицах Пищеслава, но, к удивлению акци-
онерного общества «Пельменсбыт», образовавшегося
для эксплуатации изобретения Бабского, спрос на
пельмени, при всей их дешевизне, не превысил пяти
тысяч штук.
Перевозить пельмени в другие города на продажу
было невозможно из-за жаркого летнего времени.
Пельмени стали разлагаться. Запах гниющего
фарша душил город.
416
Начался переполох. Обнаружился существенный
недостаток изобретения Бабского. «Скоропищ» нельзя
было приручить и приспособить к скромным потреб-
ностям населения. Оказалось, что меньше трех мил-
лионов пельменей в час машинка выпускать не может.
Добровольные дружины в ударном порядке выво-
зили скисший продукт за город, на свалку.
Когда обратились за разъяснением к Бабскому, он,
конструировавший уже станок для массового изготов-
ления лучин, ворчливо ответил:
— Не морочьте мне голову! Если «скоропищ» усо-
вершенствовать, то усилить продукцию до пяти мил-
лионов в час возможно. А меньше трех миллионов,
прошу убедиться, нельзя.
Тогда Бабского посадили на полгода в тюрьму, но
уже через неделю городской изобретатель стал про-
износить неопределенные угрозы, говорил про какой-
то антитюремный эликсир, и его выпустили.
Возвратить городу прежнее имя было совестно.
Так он и остался Пищеславом.
С какой бы стороны ни подъезжал к Пищеславу
путник, взору его представлялось огромное здание,
привлекательно и заманчиво высившееся над всем
городом. Это был объединенный центральный клуб —
здание, по величине своей немногим только меньшее,
чем московский Большой оперный театр.
Клуб помещался в лучшей части города — между
шоколадным особняком РКИ и бело-розовым ампир-
ным зданием уголовного розыска.
Клуб был построен очень прочно, добротно и от-
личался невиданной еще в Пищеславе красотой всех
своих четырех фасадов. Но не было в нем ни концер-
тов, ни лекций, ни театральных представлений, ни
шахматных игр, ни кружковой работы. Огромное зда-
ние, бросавшее тень на добрую половину Пищеслава,
совершенно не посещалось гражданами.
Изредка только из колоссального здания клуба
выходил человек в толстовочке — комендант — и, жму-
рясь от солнца, плелся в клуб уголовного розыска
поиграть в шашки и на полчасика приобщиться к
культурной жизни.
27 и. Ильф, Е. Петров, т. 1 417
Что же случилось? Почему ни одна душа не по-
сещала клуба? Почему никто не играл там в полит-
фанты и профлото, почему не было увлекательнейших
вечеров вопросов и ответов? Почему всего этого не
было, хотя здание нравилось всем без исключения
пищеславцам?
При постройке здания строителями была допу-
щена ошибка. Мы должны открыть всю правду.
В здании была только одна маленькая, совсем
темная комнатка, площадью в семь квадратных мет-
ров. Вся остальная неизмеримая площадь была за-
нята большими и малыми колоннами всех ордеров —
дорического, ионического и коринфского.
Колоннады аспидного цвета пересекали здание
вдоль и поперек, окружали его со всех сторон каким-
то удивительным частоколом. Внутри здания тоже
были только колонны. И в этом колоннадном лесу
чахнул от безлюдья комендант в толстовочке. Пище-
славцы, боясь заблудиться в колоннах и не находя
комнат, в которых можно было бы послушать лекцию,
предпочитали любоваться диковинным клубом извне.
В клубе не было даже уборной. Комендант, кляня
архитекторов и стукаясь лбом о колонны, за каждой
малостью бежал во двор РКП. Впрочем, не все были
такими щепетильными, как комендант. Колоннады,
портики и перистили быстро загрязнились, и запах,
схожий с запахом сыра-бакштейн, изливался сквозь
колонны на площадь.
Никто не решался первым сознаться в том, что в
новом клубе слишком много архитектурных украше-
ний и совсем нет полезной площади. Клубом продол-
жали гордиться. И каждые похороны (пищеславцы
их очень любили и праздновали с особенным умением
и пышностью) неизменно останавливались у гранит-
ной паперти объединенного клуба, где отслуживалась
гражданская панихида.
Промышленности в городе не было никакой, да и
не могло быть, потому что пищеславские недра не
таили в себе ни руд, ни минералов. По географиче-
скому положению, Пищеслав, стоявший на несудоход-
ной реке Тихоструйке и отдаленный на сорок пять
418
верст от вокзала, никакой промышленности иметь и
не мог.
Тем не менее пищеславцы отправили в центр ходо-
ков с просьбой разрешить им пустить в ход потухший
пятьдесят лет тому назад завод, который во время
крымской кампании производил для нужд армии
трубы и барабаны. Центр в средствах отказал.
Тогда пищеславцы, выкроив из чахлого бюджета
полтораста тысяч рублей, взялись за дело сами. Через
два года напряженной работы завод был восстанов-
лен, и его толстая башенная труба с зубцами зача-
дила.
Кооперативные прилавки не смогли вместить всей
заводской продукции. Пришлось предоставить кре-
диты на постройку двух универсальных магазинов,
предназначенных исключительно для продажи труб и
барабанов.
Неизвестно почему, но трубы и барабаны пользо-
вались у потребителей большим успехом.
Комплекты труб и барабанов появились в каждой
сеМье. Выспавшиеся после обеда граждане с увлече-
нием били в барабаны.
Но вскоре эта музыка приелась. Пошли новые
культурные веяния. В местной газете «Пищеславский
Пахарь» поднялась дискуссия по поводу того, можно
ли внедрить в служилую массу классическую музыку
с помощью граммофона.
Для популяризации этой идеи в городском театре
состоялся конкурс на лучшего граммофониста. Пер-
вым призом был объявлен почти новый патефон с
восемью пластинками фирмы «Пишущий Амур». Вто-
рым призом явилась живая, яйценосная курица Ми-
норка, а в третий приз давался сборник статей по
ирригации Кара-Кумской пустыни.
Конкурс мог похвастаться успехом. Множество лю-
дей притащилось в театр с разноцветными рупорами,
пластинками и шкатулками. Конкурс, открывшийся
большим* докладом, продолжался три дня. Три дня со
сцены городского театра, где состязались граммо-
фоны, несся щенячий визг и хохот. Как-то так случи-
лось, что почти все пластинки были напеты музыкаль-
420
ними клоунами Бим-Бом. Это очень веселило публику,
но комиссия, не признав за этими произведениями об-
щественного значения, присудила:
первый приз — сыну безлошадного крестьянина,
Окоемову, за мастерское исполнение музыкальной кар-
тины «Мельница в лесу» с подражанием кукушке и
мельничным стукам, под управлением капельмейстера
Модлинского пехотного полка Черняка;
второй приз — сыну бедного фельдшера Гордиеву,
прекрасно исполнившему марш Буланже на тубофоне
в сопровождении оркестра акц. о-ва «Граммофон»;
третий приз — сыну мелкого служащего Иоанно-
польскому, за пластинку «Дитя, не тянися весною за
розой, розу и летом сорвешь», напетую любимцем
публики, популярным исполнителем оригинальных
романсов Сабининым под собственный аккомпанемент
на рояле.
Трудно поверить в существование такого города,
как Пищеслав, но он все-таки существовал и отмах-
нуться от этого было невозможно.
Вокруг города цвели травы, возделывались поля,
ветер гулял в рощах, а в самом городе даже расти-
тельность была дикая.
В городе часто случались скандальные происше-
ствия.
В слободской больнице служащему трампарка
Господову при операции брюшной полости по ошибке
зашили в живот больничный будильник, заведенный
двухмесячным заводом на пять часов утра. Скандал
начался с увольнения сиделки, обвиненной в краже
будильника. Затем поступило заявление больного
Господова о том, что в животе его слышится против-
ный звон.
Сиделку реабилитировали, но извлечь будильник
из живота Господова побоялись. Новая операция
угрожала бы его жизни. Через неделю Господов вы-
писался из больницы и вскоре подал в суд. А жало-
вался обиженный Господов на то, что будильник зво-
нит не вовремя.
— Пусть себе сидит в животе. Я ничего не имею.
Но пусть не звонит в пять часов утра, когда мне на
421
работу идти только в восемь. Мне ж спать невоз-
можно.
Инцидент закончился мирно. Судопроизводство
еще и не начиналось, когда истец взял свое заявле-
ние обратно. Завод будильника иссяк, и Господов в
простоте душевной полагал, что дальнейшие претен-
зии будут неосновательны.
Происшествию с Господовым «Пищеславский Па-
харь» не мог уделить много места, потому что четыре
его скромные полосы заняты были полемическими
письмами в редакцию двух враждовавших между со-
бою литературных групп — крестьянской группы «Че-
ресседельник» и городской — ПАКС (Пищеславская
ассоциация культурных строителей).
«Многоуважаемый товарищ редактор! — писал
«Чересседельник»,— не откажите в любезности по-
местить на страницах вашей газеты нижеследующее:
«Литературная группа «Чересседельник», закончив
организационный период, с 1 июля приступает к твор-
ческой работе. Этой работе мешают демагогические
выступления беспочвенных политиканов, давно исклю-
ченных из «Чересседельника» за склочничество и
ныне выступающих под флагом литгруппы ПАКС»...
Далее шли печальные сообщения о склочниках
из ПАКСа. Подписи под письмом занимали два
столбца.
Рядом неизменно бывало заверстано длиннейшее
письмо ПАКСа, подписи под которым были так мно-
гочисленны, что конец их терялся где-то в отделе объ-
явлений.
«Многоуважаемый товарищ редактор! — писала
ПАКС.— Не откажите в любезности поместить на
страницах вашей газеты нижеследующее:
«Литературная группа ПАКС, закончив органи-
зационный период, с двенадцати часов завтраш-
него дня приступает к творческой работе. Этой
работе мешают демагогические выступления оголтелой
кучки зарвавшихся политиканов, давно выжженных
из ПАКСа каленым железом, а ныне приютившихся
под крылышком мелкобуржуазной литгруппы «Черес-
седельник»...»
422
Письма с каждым днем становились все длиннее
и нудней, а плодов творческой работы все не было
видно.
Так текла жизнь города, вплоть до того знамена-
тельного вечера, когда невидимый регистратор в тоске
забрел в центральный объединенный клуб.
Углубившись в проход между колоннами, Про-
зрачный с большим трудом нашел единственную клуб-
ную комнату, где жил сам комендант. Несмотря на
маленькую свою площадь, комната была высока, как
шахта. Потолок ее скрывался во мраке, рассеять ко-
торый была бессильна маленькая керосиновая лампа,
висевшая на крючке у столика.
Отвести душу было не с кем. Комендант ушел но-
чевать к знакомым, а может быть, и просто сбежал,
затосковав по обществу. В комнате, кроме стола, сто-
яли козлы с нечистым матрацем и большой фанерный
щит на подпорках, с надписью «Календарь клубных
занятий». В углу лежала груда газетных комплектов
в огромных рыжих переплетах.
На дворе стоял июль, а в объединенном клубе
было холодно, как в винном погребе.
Прозрачный протяжно выбранился. Если бы он
умел говорить умные слова, то побежал бы на пло-
щадь, созвал бы побольше народу и поведал бы ему,
как тяжело жить бестелесному человеку, который не
может придумать ничего такого, что оправдало бы
его необычное существование. Но говорить красиво
и удивительно он не умел.
Прозрачный рассеянно направился в угол, выта-
щил оттуда газетную книжищу и нехотя углубился в
чтение. Не читал он с тех пор, как кончил городское
училище. Это было давно, очень давно.
Ощущения читающего человека были ему чужды.
Поэтому чтение произвело на Прозрачного такое же
впечатление, какое испытывает курильщик, затянув-
шийся папиросой после трехдневного перерыва. Про-
зрачному попалась московская газета.
«Первый Госцирк! — прочел Филюрин вслух.—
Последние пять дней. Укрощение двенадцати диких
львов на арене под управлением Зайлер Жансо».
423
Прозрачный стал думать о львах. Потом от объяв-
лений он перешел к более трудным вещам — к коти-
ровке фондового отдела при московской товарной
бирже. Но это было слишком мудрено, не под силу.
Филюрин бросил котировку и перекочевал в отдел
суда. Ему попалось на глаза простое алиментное дело,
которое для настоящего любителя суда не представ-
ляет ни малейшего интереса. Невидимый, однако же,
прочел его с необыкновенным волнением.
— Ну и люди теперь пошли! — воскликнул Про-
зрачный, впервые постигая возможность критики от-
ношений между мужчиной и женщиной.
Он прочел еще несколько судебных отчетов и с
удивлением убедился в том, что в стране существует
по крайней мере пятнадцать отпетых негодяев.
— Ни стыда, ни совести у людей нет,— шептал
Прозрачный, переворачивая большие листы.
С каждым новым номером газеты количество не-
годяев увеличивалось. Через два часа Прозрачный
решил выйти на площадь, чтобы собраться с возник-
шими при чтении мыслями.
— Действительно,— бормотал он, проплывая ме-
жду колоннами,— безобразия творятся.
Самые дерзкие параллели возникали в мыслях
Прозрачного. Вспоминая последнее прочитанное дело
о бюрократизме фруктработников, он пришел к страш-
ному выводу, который не осмелился бы сделать даже
вчера. «Каин Александрович,— думал он,— тоже, как
видно, бюрократ и бездушный формалист».
Думая таким образом, он мчался вперед. .Колонны
мелькали. Им не было конца. Они вырастали чем
дальше, тем гуще. Выхода не было. Прозрачный за-
блудился в колонном бору, воздвигнутом усилиями
пищеславских строителей.
Это происшествие придало мыслям Филюрина но-
вый жар.
— Тоже построили! — закричал он в негодова-
нии.— Входа-выхода нет. Под суд таких!
И громкое эхо, похожее на крик целой роты, здо-
ровающейся с командиром, вырвалось из-под порти-
ков и колоннад:
424
— Под суд!
Проплутав еще некоторое время. Прозрачный
очень обрадовался, попав обратно в комнату комен-
данта, и снова принялся за чтение.
Лампочка посылала бледно-желтый слабый свет
на гранитную облицовку стен. Газетные листы сами
собою переворачивались. Комплекты с шумом летели
в угол и снова выскакивали оттуда.
В пустой комнате раздавались отрывочные воскли-
цания:
— Нет! Это никак невозможно! Уволить женщину
на восьмом месяце беременности! А Каин в прошлом
году такую самую штуку проделал! Ну и дела!
Глава /
ЮБИЛЕЙНАЯ РЕЧЬ
В эту ночь Евсей Львович Иоаннопольский спал и
видел во сне семь управделами тучных и семь управ-
делами тощих.
Сон оказался в руку.
Когда Евсей явился утром на службу, ему сооб-
щили, что семь дней местком боролся за него удачно,
а последующие семь дней — неудачно и что примка-
мера, подавленная красноречием Доброгласова, ре-
шила дело в пользу администрации.
— Но ведь я же все-таки в ПУМе не служил! — за-
кричал Евсей Львович, скорбно оглядев сотоварищей
по отделу.— Все же знают! Я на этого самодура буду
жаловаться в суд!
Свободомыслие бухгалтера не встретило поддержки.
Евсей Львович понял, что дело гораздо серьезнее,
чем он предполагал, вынул из конторки собственную
чайную ложечку и спросил:
— Кто же сядет на главную книгу?
— Назначили Авеля Александровича,— ответил
Пташников,— он уже утвержден.
425
— Конечно,— сказал Иоаннопольский.
Он чувствовал, что ему нечего терять, кроме соб-
ственных цепей.
— Протекционизм! Брата назначил! Сыновья
давно служат! А я? Я, конечно, остался с пиковым но-
сом.
Иоаннопольский печальным аллюром двинулся к
Пташникову. Учрежденский знахарь сделал вид, что
поглощен работой. %
— Я сделал анализ,— сказал Иоаннопольский.
Пташников, к удивлению бухгалтера, ничего не
ответил.
— Я уже сделал анализ,— глухо повторил Евсей
Львович.
— У вас достаточное количество красных кро-
вяных шариков,— с неудовольствием произнес зна-
харь,— и, знаете, неудобно как-то в служебное время...
— Может быть, мне действительно посоветоваться
с профессором Невструевым? — лепетал Евсей, пыта-
ясь вдохнуть жизнь в трусливую душу Пташникова.
Но в это время из кабинета раздался голос Каина
Александровича, и знахарь испуганно зашикал на
Иоаннопольского.
— Вы хотите, чтобы меня тоже выкинули? —
сказал он, глядя на бухгалтера молящими гла-
зами.
Тут Евсей Львович понял, что он уже чужой. Он
в раздумье постоял посредине комнаты и подошел к
столу Филюрина.
Ручка и книга регистрации земельных участков в
пестром переплете недвижимо лежали на столе. Кто
знает, где в это время был Филюрин? Может быть, он
отдыхал, равнодушно озирая лепной потолок; может
быть, гулял по коридору или стоял за спиной Евсея
Львовича, иронически усмехаясь.
— Вы слышали, Филюрин? Меня Каин все-таки
уволил.
Ответа не последовало.
— Вы здесь, Егор Карлович?
Но молчание не прерывалось, и книга по-прежнему
оставалась закрытой.
426
Иоаннопольский повернулся и спросил, ни к кому
не обращаясь:
— Что, Филюрин еще не приходил?
— Не приходил,— ответила Лидия Федоровна.—
Смотрю, ручка не подымается.
— Может быть, он заболел? — живо отозвался
Пташников.
— А разве невидимые болеют?
— Все может быть. Теперь такая дизентерия по-
шла.
— Но ведь он же ничего не ест!
— Тогда, может быть, на нервной почве? — ядо-
вито сказал Евсей Львович.
— Какие там нервы! У человека тела нет, а вы
толкуете про нервы.
' Разгорелся спор, блестяще разрешенный Пташ-
никовым. В пространном резюм.е, в котором не раз
упоминался ленинградский дядя-терапевт и послед-
ние открытия в области лечения простоквашей,—уч-
режденский знахарь пришел к несомненному выводу,
что невидимый болеть все-такд не может.
Поэтому решили послать за Филюриным курьера
Юсюпова. Евсей Львович взялся сопровождать курь-
ера.
С полуденного неба лился белый горячий свет.
В витринах оптического магазина акционерного об-
щества со смешанным капиталом Тригер и Брак, на
ступенчатой подставке, покрытой красным сатином,
стояли ряды отрубленных восковых голов. На носу
каждой головы сидели очкй и пенсне разных разме-
ров и форм. Все выставленные барометры показывали
бурю.
Мальчики лакомились сахарным мороженым, по-
едая его костяными ложечками из синих граненых
рюмок.
На базарной площади вопили поросята в мешках
и гуси в корзинках, зашитые рогожей по самые шеи.
Летала солома.
Большие мухи в зеленых бальных нарядах с
пропеллерным гудением падали в корзины с черной
427
гниющей черешней, сталкивались в воздухе и совер-
шали небольшие марьяжные путешествия.
Всю дорогу Евсей Львович клеймил Юсюпова за
то, что РКК оказалась не на высоте. Юсюпов со всем
соглашался и советовал обратиться прямо в суд.
Разговаривая таким образом и руководствуясь зву-
ками «о», доносившимися из окна первого этажа, они
быстро нашли квартиру мадам Безлюдной.
Златозубая хозяйка пожала плечами и ввела го-
стей в комнату Филюрина. Там все трое долго и
громко звали Прозрачного. Ответа не было.
— Куда же он, однако, девался, мадам? — спросил
Евсей Львович удивленно.
— Понятия не имею,— ответила мадам, выставив
золотой пояс зубов.— Как вчера утром ушел на
службу, так и не приходил. Беда с таким квартиран-
том. Вы знаете, я до сих пор не привыкла. Кроме того,
он не платит мне за квартиру.
— А вы, извините, мадам, кажется, в положе-
нии? — неожиданно молвил Ираннопольский.— Где
служит ваш муж?
Мадам Безлюдная ни-
чего не ответила. Она бы-
ла разведена уже три
года назад, а в выборе
отца предполагаемого ре-
бенка все еще колеба-
лась.
— В таком случае до
свиданья,— сказал Евсей
Львович, вежливо накло-
нив плешивую голову.
Бросив Юсюпова на
полдороге, Иоаннополь-
ский помчался в отдел
благоустройства, возбуж-
даясь на ходу все больше
и больше, и под напором
интересных мыслей делая
крутые виражи на углах
пышущих жаром пище-
славских магистралей. Сама лошадь Пржевальского,
по проспекту которой проносился Евсей, была бы
удивлена такой резвостью.
— Уже! —завизжал Иоаннопольский, влетая в ка-
минную комнату.
Он был так возбужден, поднял в отделе такой ве-
тер, что листы месячного календаря «Циклоп» взви-
лись, открыв свой последний декабрьский лист, испещ-
ренный красными праздничными цифрами.
— Что, уже? — зашептали сотрудники.
— Уже! — повторил Иоаннопольский, обтирая
цветным платком нежную персиковую лысину.
— Да говорите же, Евсей Львович,— взмолились
сотрудники,— что уже?
Евсей внезапно замолчал, сел на подоконник, пред-
варительно сняв с него железный, похожий на крыло
пролетки, футляр «ремингтона», и медленно стал вы-
пускать горячий воздух, захваченный в легкие во вре-
мя финиша по проспекту имени Лошади Пржевальско-
го. При этой операции опавший было «Циклоп» снова
зашелестел на стене, и
на голове Лидии Федо-
ровны поднялись все ее
считанные волосы. От-
дышавшись, Иоанно-
польский полез в зад-
ний карман за папиро-
сами и сказал:
— Уже исчез.
— Филюрин исчез?
— Да, товарищи,
Филюрин исчез. Со вче-
рашнего дня он не при-
ходил домой.
— Теперь,— сказал
Пташников, — Каин
Александрович его вы-
кинет.
— Вы в этом уве-
рены? — презрительно
спросил Евсей.
— Уверен. А вы что думаете?
— Кому в этом месте интересно знать, что думает
Евсей Иоаннопольский?
— Ну что за шутки такие! — закричал Костя.—
Говорите, товарищ Иоаннопольский, просят же вас.
— Так вы думаете, что Каин Александрович уво-
лит Филюрина?
— Да- Ведь вы же, Иоаннопольский, сами знаете,
что это за человек.
— А что вы запоете, если Филюрин уволит вашего
Каина Александровича?
За столами водворилась мертвящая тишина. Не в
силах удержаться на внезапно ослабевших ногах,
Пташников опустился на стул.
— Да, граждане, и это может произойти очень
скоро.
— Откуда вы взяли? Это фантазия!
— А невидимый человек, это не фантазия? — возо-
пил Евсей.— А когда невидимый человек исчезает, то
это, по-вашему, что, фантазия или не фантазия?
— В чем же дело? — загомонили служащие.
— Дело в том, что где, по-вашему, сейчас Филю-
рин?
— Откуда же нам это знать?
— Я этого тоже не знаю. Но, товарищи, кто может
поручиться, что он не между нами и не слушает всего,
что мы сейчас говорим?
Протяжный стон пронесся по отделу благоустрой-
ства. Иоаннопольский засмеялся.
Лицо Пташникова покрылось фиолетовыми звез-
дами и полосами.
— А я еще,— сказал он, вздрагивая,— сегодня
утром довольно громко ругал Каина. Наверное, Филю-
рин слышал и все ему расскажет.
— Да вы с ума сошли,— зашикал Евсей Льво-
вич,— что вы такое говорите? А если он сейчас сидит
на этом футляре и слышит, как вы называете его до-
носчиком?
Тут с лица Пташникова слетели все краски. У Ко-
сти от удивления грудь выгнулась колесом и в про-
должение всего разговора уже не разгибалась.
430
— Боже меня упаси,— сказал знахарь трагиче-
ски,— я никогда не говорил, что он доносчик. Это вы
сами сказали.
— Я не мог этого сказать,— возразил Иоаннополь-
ский. И, обратившись почему-то лицом к совершенно
пустому месту, прочувствованно произнес: — Я, кото-
рый всегда считал Егора Карловича прекрасным то-
варищем и очень умным человеком с блестящей бу-
дущностью, я этого сказать не мог. Даже наоборот.
Я всегда говорил, говорю и буду говорить, что Егор
Карлович симпатичнейшая личность.
— Кто же в этом сомневался! — сказала Лидия
Федоровна.— Я редко встречала такого милого чело-
века.
— Милого? Что милого! — подлизывался Евсей.—
Если вы хотите знать, такого человека, как товарищ
Ф.илюрин, во всем свете нет»
Говоря так, Иоаннопольский наслаждался несчаст-
ным видом знахаря. Но знахарь оказался не таким
дураком, как это могло показаться по внешнему его
виду. Он подошел к столу Филюрина и, ласкательно
глядя на книгу регистрации земельных участков, про-
изнес большую, почти что юбилейную речь. Тут было
всё: и «стояние на посту», и «высоко держа», и «сча-
стие совместной работы», и «блестящая инициатива,
так способствовавшая». Казалось, что Пташников вы-
тащит сейчас из-под пиджака хромовый портфель,
с серебряной визитной карточкой, с загнутым углом и
каллиграфической гравировкой: «Старшему товарищу
и бессменному руководителю в день трехлетнего
юбилея».
Когда речь окончилась и служащие почувствовали,
что Прозрачный уже достаточно задобрен, они снова
подступили к Евсею Львовичу. Случилось как-то так,
что Евсей Львович оказался чем-то вроде поверенного
Филюрина. Ему задавали вопросы, и он отвечал на
них с большим весом.
По мнению Евсея Львовича, Прозрачный, пользу-
ясь неограниченными своими возможностями, уже за-
нялся высокополезной общественной деятельностью
и, конечно, будет ее продолжать. Будучи особенно
431
хорошо знакомым со структурой совучреждений, не-
видимый, несомненно, будет бороться с извращениями
аппарата.
— Уж я его характер хорошо знаю,— говорил
Евсей Львович,—можете поверить мне на слово.
Поговорив в таком роде в отделе, Иоаннопольский
лучезарно улыбнулся и отправился в местком. По до-
роге он останавливался, чтобы поговорить со знако-
мыми из других отделов Пищ-Ка-Ха. Тема была преж-
няя— исчезновение Прозрачного.
— Я просто так думаю,—говорил Евсей Львович,
пожимая руки и раскланиваясь на все стороны^—что
Прозрачный сделал это нарочно, чтобы узнать, кто
чем дышит. Вы же понимаете, что если он захочет, то
от него не может быть никаких тайн. Ей-богу, не хо-
тел бы я быть сейчас на месте Доброгласова. Да и
самому Доберману-Биберману может нагореть. Пом-
ните историю с подрядом на домовые фонари?
А сколько есть дел, о которых мы ничего не знаем! Уж
Прозрачному все известно. Будьте уверены! Ну, я по-
шел!
На знакомых слова Евсея производили совершенно
разное впечатление. Одни удивленно ахали, от души
веселясь и ожидая в самое ближайшее время больших
сюрпризов. Другие грустнели и сразу становились не-
разговорчивыми.
— Вы слышали новость? — кричал Иоаннополь-
ский, входя в местком.— Прозрачный наконец взялся
за ум! Когда его спрашивают — не откликается!
— Ну, что из того?—спросил председатель мест-
кома вяло.
Иоаннопольский, возмущенный индифферентностью
профработника, даже подскочил на месте.
— Все два этажа с ума сходят, а он спрашивает
меня, что из того! Из этого то, что для Прозрачного
теперь секретов нет. Ну, вы, положим, рассказываете
своей жене с глазу на глаз, что у вас небольшой недо-
чет союзных денег. Вы думаете, что вы одни, что все,
что вы говорите,— это тайна, а Прозрачный в это
время спокойненько слушает все, что вы говорите, и
вы об этом даже представления не имеете. На другой
432
день за вами приходят от прокурора с криком: «А по-
дать сюда Гоголя-Моголя!»
Председатель, который действительно растратил
тридцать рублей МОПРовских денег, ошалело посмот-
рел на Иоаннопольского. Растрату председатель соби-
рался восполнить членскими взносами, собранными с
друзей радио. Недочет же в средствах друзей порядка
в эфире должны были покрыть средства Общества
друзей советской чайной. А прореху в кассе почита-
телей кипятку предусмотрительный председатель пред-
полагал залатать с помощью еще одного общества,
над организацией которого ныне трудился. Это было
общество «Руки прочь от пивной».
Заявление Евсея Львовича одним ударом переши-
бало стройную систему отношений между доброволь-
ными обществами, с такой любовью воздвигнутую
председателем.
Продолжая дико глядеть на Иоаннопольского,
председатель сказал нудным голосом:
— Этот вопрос нужно заострить.
Впрочем, по лицу Евсея он отлично видел, что
вопрос и без того заострен до последней степени.
На Пищеслав надвигалась туча, сыплющая гром
и молнию.
Глава F/
НАИН УВОЛИЛ АВЕЛЯ
С легкой руки Евсея Львовича Пищеслав перепол-
нился слухами о новой деятельности Прозрачного.
w И уже на следующее утро Каин Александрович
вызвал в кабинет брата своего Авеля Александровича
и долго топал на него ногами.
— Что с тобой,. Каша? — удивленно спросил Авель
Александрович, полулежа в кресле.
— Прошу мне не тыкать при исполнении служеб-
ных обязанностей! — завизжал Каин Александро-
вич.
28
И. Ильф. Е Петров, т. 1
433
— Я тебя не пони-
маю. Этот тон...
— Встать! Воленс-
неволенс, а я вас уво-
ленс. Можете идти, то-
варищ Доброгласов.
Без выходного пособия.
— Ты что, пьян? —
грубо спросил Авель.
Тогда Доброгласов-
старший, полагая впол-
не возможным присут-
ствие в кабинете Про-
зрачного, счел необходимым высказать Доброгла-
сову-младшему свои мысли о протекционизме.
—• Я всегда проводил,— говорил он вздрагиваю-
щим голосом,— беспощадную борьбу с кумовством.
Я опротестовываю однобокое решение примкамеры
относительно всеми уважаемого управделами ПУМа
товарища Иоаннопольского. Последний восстанавли-
вается в должности, а вас, как принятого по протек-
ции, я беспощадно снимаю с работы. Мы сидим здесь,
товарищи, не для благоустройства родственников, а
для благоустройства города. Вам здесь не место.
Идите.
Авель Александрович, растерянно тряся головой,
вышел из кабинета, сдал главную книгу подо-
спевшему Евсею Львовичу и покинул отдел благо-
устройства, не получив даже за проработанные два
часа.
Иоаннопольский проводил поверженного в прах
Авеля ласковым взглядом и удовлетворенно заметил:
— Прозрачный начинает действовать. Начало хо-
рошее. Что-то еще будет!
При этих словах Пташников чуть не упал со стула.
Глаза Лидии Федоровны заблистали от слез, а Костя
выбежал из комнаты, выронив из кармана бутерброд,
завернутый в пергаментную бумагу.
Между тем Каин Александрович в бурном при-
ступе служебной деятельности работал над искорене-
нием кумовства в отделе.
434
Сперва он написал в
стенную газету «Рупор Бла-
гоустройства» заметку тако-
го содержания:
НЕ ВСЕ ГЛАДКО
«С кумовством в нашем
учреждении не все обстоит
благополучно. Эта гнилая
язва протекционизма не мо-
жет быть больше терпима.
Пора уже взять под прицел
семейство Доброгласовых,
свивших себе под сенью
Пищ-Ка-Ха уютное гнездыш-
ко, без ведома самого
тов. К. А. Доброгласова, ко-
торый, как только узнал о поступлении в отдел бла-
гоустройства А. А. Доброгласова, немедленно тако-
вого снял с работы без выдачи двухнедельной ком-
пенсации, памятуя об экономии государственных
средств. Пора. также ликвидировать имеющйхся в
Пищ-Ка-Ха двух сыночков тов. Доброгласова, втер-
шихся на службу, безусловно, без ведома уважаемого
нами всеми за беспорочную и длительную службу
Каина Александровича».
В этой заметке, в которой смертельно перепуган-
ный Доброгласов ополчался на собственных своих
сыновей, на плоть от плоти и кровь от крови, он не-
дрогнувшей рукой поставил подпись: «Рабкор Ищи
меня».
Прокравшись к стенгазете, которая висела в тем-
ном, посещаемом только котами, углу коридора, Каин
Александрович приклеил заметку синдетиконом к за-
пыленному картону.
Потом Доброгласов вернулся к себе и составил две
бумаженции. В одной он доводил до сведения началь-
ника Пищ-Ка-Ха о необходимости немедленного п
строжайшего расследования по заметке «Не все глад-
ко» рабкора «Ищи меня», помещенной в стенгазете
«Рупор Благоустройства».
28*
435
Отослав бумажку по назначению, Каин Алексан-
дрович йаписал приказ о немедленном выявлении и
увольнении из отдела благоустройства каких бы то
ни было родственников. Приказ он собственноручно
наклеил на дверях своего кабинета.
Через несколько минут оба Каиновича, подталки-
ваемые курьерами, уже спускались по учрежденской
лестнице.
Евсей Иоаннопольский, наблюдавший из окна ис-
ход Каиновичей из Пищ-Ка-Ха, хотел поделиться
своей радостью с Пташниковым, но, к великому его
удивлению, знахарь стоял на коленях посреди ком-
наты.
— Что с вами? — закричал Евсей.
— Я родственник,— ответил Пташников.
— Чей?
— Ее.
И Пташников указал на Лидию Федоровну.
— Кем же она вам приходится?
— Женою.
— Но ведь Лидия Федоровна девица. Помнится,
гак и в анкете написано.
— Скрывали,— зарыдала Лидия Федоровна.—
Жили на разных квартирах.
— Сколько же времени вы женаты?
—- Двадцать лет. Пятый год скрываем.
— И дети есть?
— Есть. Мальчик один, вы его знаете.
— Какой мальчик?
— Костя. Вот он сидит. Первенец наш. Теперь
здесь служит.
- В таком случае,— сказал Евсей Львович,— вас
всех надо изжить. Мне вас, конечно, жалко. Вместе
работали все-таки. Ну что скажет Прозрачный, если
я стану из дружеских чувств потакать своим знако-
мым? Сами понимаете.
Нелегальное семейство, с такими усилиями скры-
вавшее свои нормальные человеческие отношения,
семейство, жившее тремя домами и устраивав-
шее супружеские встречи в гостинице, семейство,
оказавшееся на краю бездны,— молчало в неизмери-
43.6
мой печали. Пташниковы понимали величину и тя-
жесть своей вины. Они не просили и не ждали сни-
схождения.
:— Знаете что,—: сказал Евсей Львович,— такой
важный вопрос без Прозрачного я решить не могу.
Сидите пока. Если вы уйдете, некому будет работать.
А потом,— как решит Прозрачный, так и будет.
Знахарь, жена его Лидия и сын их Ксстя не стали
терять время попусту и с новым усердием принялись
за работу.
Дверь кабинета растворилась, и на пороге ее по-
явился Каин Александрович, лишь недавно приклеив-
ший заметку в стенгазету. Обеими руками он держал
бронзовую чернильницу «Лицом к деревне». По лицу
начальника зайчиком бегала болезненная улыбка.
Он подошел к Косте, со вздохом поставил сторуб-
левую ношу, а взамен ее взял пятикопеечную черниль-
ницу-невыливайку.
Евсей засуетился.
— Ах, какая чернильница!—восторгался он.— Но
зачем она Косте? Слушайте, Доброгласов, поставьте
ее ко мне. Я ведь все-таки веду главную книгу.
— Пожалуйста, Евсей Львович, мне все равно. Ме-
шает она, знаете ли. Да-а!
Каин Александрович прошелся по комнате и,
беспокойно вылупив белые глаза, неожиданно за-
метил:
— А не кажется ли вам, товарищи, что охрана
труда у нас хромает? С вентиляцией все благопо-
лучно? Ну, работайте, работайте, не буду вам мешать.
Да, кстати... Егор Карлович еще не приходил? Нет
его? Отлично. Посадите, Евсей Львович, кого-нибудь
на регистрацию, посетители ждать не должны. Ведь не
посетители для учреждения, а учреждение для посе-
тителя.
Но посетителей в этот день не было, потому что
пищеславские граждане занимались заметанием сле-
дов. Многие каялись в своих грехах публично.
Призрак, олицетворяющий предельную доброде-
тель, носился по городу, вызывая самые удивительные
события.
437
Чувство критики, дремавшее в сердцах граждан,
проснулось.
На общем собрании членов союза Нарпит работа
месткома была признана неудовлетворительной. На
секретаря месткома, не знавшего такого случая за всю
свою долголетнюю профсоюзную практику, это подей-
ствовало ужасающим образом.
Он, заготовивший уже хвалебную резолюцию, оне-
мел на целых полчаса. А когда обрел дар речи, под-
нялся и заявил, что он, секретарь, в профработе ни-
чего не смыслит, что деньги, ассигнованные на культ-
работу, проиграл на лотерее в пользу беспризорных и
что гендоговора никогда в своей жизни не прорабаты-
вал, хотя таковой и должен обязательно прорабаты-
ваться на местах.
Свою сильную образную речь секретарь кончил
пламенным призывом никогда больше в местком его
не выбирать.
Экскурсия, посетившая музей благоустройства, вы-
тащила оттуда трамвайный вагон № 2, снабженный
мемориальной доской в честь тов. Обмишурина, и по-
ставила его на рельсы. Трамвайный парк, получив
музейное подкрепление, успешно справлялся с пере-
возками пассажиров.
У дверей прокуратуры и уголовного розыска ви-
лись длинные очереди кающихся. Зато очереди у ко-
оперативных магазинов убывали в полном соответст-
вии с очередями у дверей закона.
Две госпивные с зазорными названиями «Киевский
Шик» и «Веселый Канарей» прекратили подачу пива
и сосисок. Вместо этого подавались сидр с моченым
горохом и пудинг из капусты.
«Пищеславский Пахарь» поместил сенсационное
письмо секретаря литгруппы ПАКС тов. Пекаря:
«Многоуважаемый тов. редактор! Не откажите в
любезности поместить на страницах вашей газеты
нижеследующее: хотя организационный период лит-
группы ПАКС давно закончился, но мы, несмотря на
то что зарвавшиеся политиканы из «Чересседельника»
нам уже не мешают, к творческой работе до сих пор
не приступили и, вероятно, никогда не приступим.
Дело в том, что все мы слишком любим организа-
ционные периоды, чтобы менять их на трудные, кро-
потливые, требующие больших знаний и даже некото-
рых способностей занятия творчеством.
Что же касается единственного произведения,
имеющегося в распоряжении нашей группы, якобы на-
писанного мною романа «Асфальт», то ставлю вас е
известность, что он полностью переписан мною с ро*
мана Гладкова «Цемент»: почитать который дала мне
московская знакомая, зубной техник, гражданка Ме-
ерович-Панченко.
Бейте меня, а также топчите меня ногами.
Секретарь литгруппы ПАКС Взвила Пекарь».
Исповедь «Чересседельника» была помещена чуть
пониже.
Мелкие жулики каялись прямо на улицах сотнями.
Вид у них был такой жалкий, что прохожие принимали
их за нищих.
Скульптор Шац, чувствуя страшную вину перед
обществом за изготовление гвардейского памятника
Тимирязеву, прибежал в допр и, самовольно захва-
тив первую свободную камеру, поселился в ней. От
администрации он не требовал ничего, кроме черст-
вого хлеба и сырой воды. Время свое он коротал,
биясь головой о стецы тюрьмы. Но это было ему за-
прещено, так как удары расшатывали тюремные
стены.
Даже такой маленький человек, как госпапиросник
с бывшей Соборной площади, И тот побоялся разобла-
чений Прозрачного и опустил на самого себя жалобу
в горчичный ящик. Папиросник признавался в том,
что из каждой спичечной коробки он вынимал по не-
сколько спичек, из коих р течение некоторого времени
составлялся спичечный фонд. Зажиленные таким
образом спички папиросник открыто продавал, а выру-
ченные от их продажи деньги обращал в свою личную
пользу. Этим за пять лет работы он причинил Пище-
славу убыток в сумме 2 рубля 1672 копеек.
На третий день после исчезновения Прозрачного
у мадам Безлюдной родился сын. Но^ несмотря на об-
щую отныне для Пищеслава чистосердечность, мадам
439
не могла объявить, кто отец ребенка, так как и сама
этого не знала.
Евсей Львович чувствовал себя полезным вин-
тиком в новой городской машине и начал отвечать
на поклоны Каина Александровича весьма небреж-
но. Доброгласов так испугался, что перестал ездить
домой в автомобиле и стал скромно ходить пешком.
— Тем лучше,— сказал Иоаннопольский,— оста-
вим автомобиль для Прозрачного. Он, вероятно, скоро
освободится и захочет служить. Шуточное дело!
Столько работы у человека! Вы видели, какую партию
жуликов провели вчера с завода труб и барабанов?
Это целая панама!
— А завод как же остался?
— Завод закрыли, законсервировали на вечные
времена. Нужно же быть сумасшедшим, чтобы рабо-
тать на таких допотопных станках. Каждая труба
стоила чертову уйму денег. О барабанах я уже не
говорю!
Пока Прозрачного не было, Евсей Львович пользо-
вался автомобилем сам.
В течение одной недели город совершенно преобра-
зился. Так падающий снопами ливень преображает
городской пейзаж. Грязные горячие
крыши, по которым на брюхах про-
ползают коты, становятся прохлад-
ными и показывают настоящие свои
цвета: зеленый, красный или свет-
ло-голубой. Деревья, омытые теп-
лой водой, трясут листьями, сбра-
сывают наземь толстые дождевые
капли. Вдоль тротуарных обочин не-
сутся волнистые ручьи.
Все блестит и красуется. Город
начинает новую жизнь. Из подво-
ротен выходят спрятавшиеся от
дождя прохожие, задирают головы
в небо и, удовлетворенные его не-
порочной голубизной, с освеженны-
ми легкими разбегаются по своим
делам.
440
В Пищеславе никто больше не смел воровать,
сквернословить и пьянствовать. Последний из смерт-
ных — мелкая сошка Филюрин — стал совестью го-
рода.
Иной подымал руку, чтобы ударить жену, но, по-
раженный мыслью о Прозрачном, тянулся рукою за
ненужным предметом.
«Ну его к черту! — думал он.— Может быть, стоит
тут рядом и все видит. Опозорит ведь на всю жизнь.
Всем расскажет».
На улицах и в общественных местах пищеславцы
вели себя чинно, толкаясь, говорили «пардон» и даже,
разъезжаясь со службы в трамвае, улыбались друг
другу необыкновенно ласкательно.
Исчезли частники. Исчезли удивительнейшие
фирмы: «Лапидус и Ганичкин», торговый дом «Карп
и сын», подозрительные товарищества «Продкож»,
«Кожпром» и «Торгкож». Исчезли столовые без по-
дачи крепких напитков под приятными глазу вывес-
ками: «Верден», «Дарданеллы» и «Ливорно». Всех их
вытеснили серебристые кооперативные вывески с гер-
бом «Пищетреста»—французская булка, покоящаяся
на большом зубчатом колесе.
Сам глава оптической фирмы «Тригер и Брак», из-
вестный проныра и тертый десятью прокурорами
калач, гражданин Брак пришел в полнейшее отчаяние,
чего с ним еще ни
разу не случалось с
1920 года. Дела его
шли плохо, а мага-
зин собирались опи-
сать и продать с
аукциона за долги.
Единственным чело-
веком, не заметив-
шим происшедшей с
Пищеславом мета-
морфозы, оставался
Бабский. Он не поки-
дал своей комнаты
со дня визита к не-
му Филюрина. Длинное оранжевое пламя примуса
взвивалось иногда к потолку, освещая заваленную му-
сором комнату. Городской изобретатель работал.
К концу преобразившей город недели мальчишка-
пионер, проходивший мимо Центрального объединен-
ного клуба, громогласно заявил, что клуб, как ему уже
давно ка.жется, ни к черту не годится и что строили его
пребольшие дураки. Вокруг мальчика собралась ог-
ромная толпа. Все в один голос заявили, что клуб дей-
ствительно нехорош. Разгоряченная толпа направи-
лась в отдел благоустройства и потребовала немед-
ленной перестройки клуба.
В Пищ-Ка-Ха вняли голосу общественности и обе-
щали приступить к выкорчевыванию лишних колонн.
Внутренние большие и малые колонны предполагалось
совершенно уничтожить и на освободившемся месте
устроить обширные залы и комнаты для всех видов
культработы.
В день открытия работ к зданию с четырех
сторон подошли отряды строителей и углубились в
колонный мрак. Толпы любопытных окружали клуб,
с удовольствием прислушиваясь к строительным
стукам.
Иоаннопольский и Доброгласов, с трудом проре-
зав толпу, подкатили на автомобиле к клубной па-
перти. Каин Александрович решил лично руководить
работами по переделке здания. Евсея он взял с собой,
потому что бухгалтер последнее время считал себя
неразрывной частью автомобиля и не отрывался от
него ни на минуту.
Уже из клуба начали выкатываться аккуратно рас-
пиленные на части колонны, как вдруг задним рядам
напиравшей на клуб толпы показалось, что на сту-
пеньке здания кто-то взмахнул шапкой. В передних
рядах послышались восклицания.
— Что случилось? Что случилось? — пронеслось
над толпой.
Еще не все знали в чем дело, а уже площадь со-
дрогалась от мощных криков;
В дремучем лесу центральных объединенных ко-
лонн объявился Прозрачный.
442
Глава F//
«А Я ЗДЕСЬ!»
Плохо пришлось бы Прозрачному, если бы его не-
видимое тело требовало пищи. Но есть ему не надо
было, и семь дней, проведенных в лабиринте Цент-
рального объединенного клуба, пошли ему даже на
пользу. Он научился скучать и читать, что человеку
без тела совершенно необходимо.
Мучило его только то, что Доброгласов восполь-
зуется прогулом и уволит его со службы.
В последний день своего пребывания под гостепри-
имной сенью клубных колонн Прозрачный томился,
скучая по свету, по человечьим лицам и голосам. Он
сделал последнюю попытку выбраться из лабиринта.
Всюду встречали его вздвоенные ряды колонн, постав-
ленных так часто, что дневной свет не проникал даль-
ше третьего их наружного ряда.
Поэтому, заслышав первые удары лома по камню,
Прозрачный стал призывать на помощь. Он бросился
навстречу звукам, и скоро между колоннами забрез-
жил серенький свет.
— Ау! — крлчал Прозрачный, словно собирал
грибы в лесу.
Не получив ответа, невидимый закричал караул,
и на этот крик, знакомый всем пищеславцам с детства,
стеклись каменщики и десятники.
А уже через две минуты десятник рысью выбежал
на воздух и первый сообщил толпе о том, что Про-
зрачный наконец нашелся, что он жив и здоров и что
сейчас прибудет сам.
Перепрыгивая через поверженные колонны, Филю-
рин бросился за десятником. Он вынырнул на свет и
увидел Евсея Львовича. За ним виднелось перепуган-
ное лицо Каина Александровича. Дальше был океан
шевелящихся голов, а еще дальше прямо по толпе
скакал Тимирязев, и его чугунная полированная
свекла сверкала на солнце.
— Покажите, где вы! — крикнул Иоаннополь-
ский.— Граждане! Прозрачный среди нас. Покажите
нам, где вы, Егор Карлович!
443
Прозрачный снял с головы десятника фуражку с
молоточками и помахал ею в воздухе. Вид фуражки,
которая сама по себе прыгала на расстоянии двух
метров от земли, привел толпу в исступление.
Филюрин, не поняв, что приветственные крики от-
носятся к нему, растерялся и возложил фуражку на
голову ее владельца. Это вызвало еще больший энту-
зиазм.
Прозрачный заметил, что перед ним стоит сам Каин
Александрович, отвешивая вежливые поклоны.
— Товарищ Доброгласов,— сказал регистратор,—
верьте слову, я тут ни при чем...
— Как же ни при чем,— залебезил Каин Алексан-
дрович, ориентируясь на голос Филюрина,— когда со-
вершенно наоборот.
— Эти возмутительные колонны заставили меня...
— Нет, нет, колонн уже не будет. На этот счет не
беспокойтесь.
— Значит, вы признаете, что у меня были уважи-
тельные причины для неявки на службу?
— Не беспокойтесь, не беспокойтесь! Работа не
пострадала. На вашем месте уже сидит другой.
— Как другой? — закричал Прозрачный.— Я буду
жаловаться! Я до суда дойду!
Но тут Евсей Львович, быстро смекнувший, что
Прозрачный ничего не знает о своем могуществе, от-
толкнул Доброгласова локтем и крикнул в толпу:
— Пламенный привет товарищу Прозрачному от
имени работников конторского учета!
— Даешь Прозрачного! — закричала толпа.
Филюрин не понимал ровным счетом ничего.
«Ну и дубина же этот Прозрачный,— подумал
Иоаннопольский,— сделали бы меня невидимым, я им
бы такое показал!»
И, обращаясь к Доброгласову, крикнул:
— Каин! Скажите, чтобы подавали машину! Това-
рищ Прозрачный устал от выявления недочетов и за-
едет ко мне отдохнуть.
— Может быть, товарищ Прозрачный заехал бы
ко мне отдохнуть? Жена будет так рада! — пролепе-
тал Доброгласов.
444
— Не говорите глупостей. Вы же одноц ногой
стоите на бирже труда! — зашипел Евсей Львович,—
Хотели человека уволить за невидимость, а теперь обе-
дать, обедать! Позовите поскорее машину!
— Разве я хотел его уволить? — смутился Каин
Александрович.— Не помню, ей-богу.
— Ну хорошо, посмотрим еще, кто будет заведо-
вать отделом благоустройства.
Доброгласов слегка застонал и с усердием курьера-
новичка бросился выполнять поручение.
Но сесть в машину Иоаннопольский ему не раз-
решил.
— Вы и пешком дойдете,— сказал бесцеремонный
Евсей,— вам близко. А у меня с товарищем Прозрач-
ным предвидится секретный разговор. Вы здесь, Егор
Карлович?
— Здесь,— раздался голос с кожаной стеганой по-
душки.
— Возьмите мою шляпу и помахайте толпе,— по-
советовал бухгалтер,— она это любит.
Когда автомобиль под крики толпы выбрался с
площади, Каин Александрович, задумчиво вертя в
руках портфель, побрел домой.
— Снимают! — сказал он жене, сбросив пиджак и
оттягивая вперед подтяжки табачного цвета.
— Я так и знала,— заявила жена,— после уволь-
нения родных детей и брата я от тебя ничего путного
уже и не жду.
— Ты просто дура! — устало сказал Доброгласов.
Он лег на красный плюшевый диван и уставился
на цветную фотографию полуголой дамы, закинувшей
руки на затылок. В углу фотографии было написано
«Истома». И дамочка и подпись к ней были знакомы
Доброгласову со дня женитьбы. Он созерцал фото-
графию, потому что так ему легче было обдумы-
вать все обстоятельства несчастливо повернувшейся
карьеры.
Жена, однако, не отставала.
— Каин! Почему ты уволил детей и Авеля? Ты
этим буквально его убил!
— А ты хотела бы, чтобы Авель меня убил? Нс
445
выгони я Авеля, этот дурак Прозрачный попер бы
меня самого.
— Но тебя ведь все равно снимают.
Тут Доброгласов отвел глаза от фотографии и,
видно, придя к какому-то решению, сказал:
— Ну, это еще бабушка надвое сказала!
— А ты получил отчисления от «Тригер и Брак»
за поставку фонарей?
— Аннета, ты пошлячка! Ну, как я мог взимать
отчисления, когда Прозрачный всюду совал свой нос?
— Чем же ты будешь кормить своих детей?
— Волноваться не нужно. Что-нибудь выдумаем.
Знаешь, Аннета, пока Прозрачный сидит у этого него-
дяя управделами ПУМа, я схожу к Бракам р попро-
бую получить у них отчисления за фонари.
Евсей Иоаннопольский окружил Прозрачного отече-
скими заботами. Сделать это было нетрудно, потому что
ни в каких земных благах невидимый не нуждался.
После длительной беседы с бухгалтером Филюрин
узнал обо всем, что произошло в городе за время его
отсутствия.
— Они, Егор Карлович, теперь вас, как огня, бо-
ятся!— убеждал Евсей.— Какое счастье для города,
что в нем живет и работает такой светлый ум. Мне да-
же страшно, что рядом со мною сидит такая личность.
— Из этого- нужно сделать соответствующие орг-
выводы, — сказал Фи-
люрин по привычке, но,
вспомнив, что тела у
него нет по-прежнему,
печально затих.
Однако Евсей Льво-
вич понял слова Про-
зрачного по-своему.
— Конечно, нужно
сделать соответствую-
щие оргвыводы. Это
блестящая идея. Нуж-
но уволить Каина.
— Кто же его уво-
лит?
446
— Ну, какой вы, простите меня, добродушный и
замечательный человек. Вы его уволите, вы!
— Регистратор не может уволить своего началь-
ника.
— Простой регистратор не может, а вот прозрач-
ный регистратор может. Вы все эти мелкие дела пере-
дайте мне. Я все устрою. Зачем вам пачкаться в че-
пухе? У вас теперь есть более важные дела.
— В самом деле, безобразия творятся! — сказал
Прозрачный, припоминая прочитанные в клубном за-
точении отчеты.
На другой день Иоаннопольский без доклада во-
шел в кабинет Доброгласова и сухо сказал:
— Прозрачный говорит, что вам следовало бы на-
писать заявление об увольнении. В случае отказа
Прозрачному придется рассказать кое-кому о том, как
вы сдавали подряд на домовые фонари,
Каин Александрович настрочил заявление, даже
не пикнув.
Падение Доброгласова подняло акции Прозрачного
еще выше. Слава его, прилежно раздуваемая Иоан-
нопольским, выросла до пределов возможного, и даже
состоявшееся вскоре назначение Евсея Львовича на
пост заведующего отделом благоустройства не смогло
ее увеличить.
Высокопоставленный регистратор службу бросил и
коротал свои бесконечные досуги в игре на мандолине,
посещении цирка и прогулках по городу. Скучал он
по-прежнему, и развлекала его только шутка, которой
научил его Евсей Львович, имевший на то особые виды.
Шутка заключалась
в том, что Филюрин
регулярно заходил
во все учреждения
Пищеслава, проби-
рался в кабинеты от-
ветственных работ-
ников и неожиданно
вскрикивал:
— А я здесь! А я
здесь!
Это всегда давало сильный эффект и поддерживало
за Прозрачным репутацию неусыпного контролера над
всем происходящим в городе. Самого же Филюрина
чрезвычайно потешали испуганные лица и нервные
судороги, охватывавшие занятых деловой работой
людей.
Гуляя, как Гарун-аль-Рашид, по городу, Прозрач-
ный слышал много разговоров о себе. Его хвалили.
Говорили, что с его помощью грозные некогда учреж-
дения стали более доступными для посетителей, что
работники прилавка на вопрос о крупе уже не отве-
чают — «вот еще, чего захотели», а нежно улыбаясь,
отвешивают ее с пятиграммовым походом. Толковали
о великой пользе, принесенной Прозрачным, и радо-
вались тому, что Центральный объединенный клуб,
обнесенный уже стенами, скоро станет отвечать куль-
турным запросам пищеславцев.
И в те дни, когда Филюрин слышал о себе такие
речи, «Осенний сон», исполняемый им на мандолине,
звучал еще упоительней, чем обычно.
И скромный серенький регистратор начинал гор-
диться все больше и больше.
Чувство это, разжигаемое Евсеем, принимало зна-
чительные размеры.
Иоаннопольский, державшийся на посту заведую-
щего отделом благоустройства только благодаря
Прозрачному и сердечно ему за это признательный,
прилагал все усилия к тому, чтобы сделать Филюрину
приятное.
Для начала Евсей раздобыл для Прозрачного
большую комнату в доме № 16 по проспекту имени
Лошади Пржевальского.
В этой комнате жил старик пенсионер Гадинг, кон-
чины которого с нетерпением ждали все жильцы дома.
На получение комнаты рассчитывали и соответственно
этому строили планы на будущее: дворник, все
жильцы от мала до велика и их иногородние родст-
венники, а также управдом, его друзья и друзья его
друзей.
Постегиваемый нетерпеливыми жильцами, старик
Гадинг тихо скончался. Не успел еще гроб проплыть
448
на кладбище, как комната оказалась запечатанной
восемнадцатью сургучными печатями. На них - были
оттиски медных пятаков, монограмм и просто паль-
цев. Это были следы жильцов. Кроме того, висели еще
официальные фунтовые печати ПУНИ.
Ужасный поединок между жильцами и управдо-
мом, друзьями управдома и родственниками жильцов,
и всех их порознь с ПУНИ прервался неожиданным
въездом в комнату, служившую предметом стольких
вожделений, Филюрина. С этого времени у Прозрач-
ного появились первые враги.
Эта услуга Евсея Львовича явилась первой.
За нею последовало угодничество более пышное и
обширное. Старался уже не только Евсей Львович.
Нашлось множество бескорыстных почитателей фи-
люринского гения.
С большой помпой был отпразднован двухлетний
юбилей служения Филюрина в отделе благоустрой-
ства. Торжественное заседание состоялось в помеще-
нии городского театра, и если бы не клопы, которые
немилосердно кусали собравшихся, то все прошло бы
совсем как в большом городе.
Клопы были бичом городского театра. Спектакли
приходилось давать при полном освещении зритель-
ного зала, потому что в темноте мерзкие твари могли
бы съесть зрителя вместе с контрамаркой.
Зато банкет после заседания был великолепен.
Юбиляру поднесли прекрасную мандолину с
инкрустацией из перламутра и черного дерева и сбор-
ник нот русских песен, записанных по цифровой си-
стеме. Приветственные речи были горячи, и ораторы
щедро рассыпали сравнения. Прозрачного сравнивали
с могучим дубом, с ценным сосудом, содержащим в
себе кипучую энергию, и с паровозом, который бодро
шагает к намеченной цели.
Под конец вечера юбиляр внял неотступным прось-
бам своих друзей и сыграл на новой мандолине
все тот же вальс Джойса «Осенний сон». Ни-
когда еще из-под медиатора не лились такие вдохно-
венные звуки.
2Э И. Илъф, Е. Петров, т. 1 449
«Пищеславский Пахарь» поместил на своих терпе-
ливых столбцах длиннейшее письмо, в котором Про-
зрачный, помянув должное число раз многоуважае-
мого редактора и редактируемую им газету, благода-
рил всех, почтивших его в день двухлетнего юбилея.
Письмо было составлено Иоаннопольским. Поэтому
наибольшая часть благодарностей пала на его
долю.
Иоаннопольского несло. Он вытребовал из допра
поселившегося там скульптора Шаца.
— Шац,— сказал ему правая рука Прозрачного,—
нужен новый памятник.
— Кому?
— Прозрачному!
— Нет,— ответил Шац,— я не могу больше делать
памятников. Мне Тимирязев является по ночам, здо-
ровается со мной за руку и говорит: «Шац, Шац, что
вы со мной сделали?»
— Шац, Шац, памятник нужен,— продолжал
Евсей,— и вы его сделаете.
— Это действительно так необходимо?
— Этого требует благоустройство города.
— Хорошо. Если благоустройство требует, я согла-
сен. Но, предупреждаю вас, его не будет видно.
— Почему?
— Разве может быть видим памятник неви-
димому?
Иоаннопольский призадумался, поскребывая мно-
годумную лысину.
— А все-таки вы представьте смету,— заключил он.
— Против сметы я не возражаю,— заметил скульп-
тор,— ее видно. Однако должен вас предупредить, что
памятник встанет вам не дешево. Вам бронзу или
гипс?
— Бронзу! Обязательно бронзу!
— Хорошо. Все будет сделано.
В тот же вечер, когда произошел беспримерный
разговор о постановке памятника невидимому челове-
ку, из пищеславского допра по разгрузке вышел Петр
Каллистратович Иванопольский — подлинный управ-
делами ПУМа, известный авантюрист и мошенник.
450
Глава VIII
ХИЩНИК ВЫХОДИТ НА СВОБОДУ
Оставим на время невидимого, купающегося в лу-
чах своей славы. Оставим граждан города Пищеслава,
воздающих робкую хвалу Прозрачному. Оставим и
Евсея Львовича, сидящего в кабинете Доброгласова
и вычерчивающего красными чернилами многословные
резолюции на деловых бумагах.
Обратимся к пружинам более тайным —к лицам,
пребывающим теперь в ничтожестве, к людям, роп-
щущим и недовольным порядком вещей, возникшим
в Пищеславе.
Выйдя за ворота допра, Петр Каллистратович Ива-
нопольский очутился на Сен-
ной площади и зажмурился
от режущего солнечного
света.
Так жмурится тигр, впер-
вые выскочивший на песоч-
ную цирковую арену. Его
слепит розовый прожектор-
ный свет, раздражает шум и
запах толпы. Пятясь назад,
он шевелит жандармскими
усищами и морщит морду.
Ему очень хочется человечи-
ны, но он растерян и еще не-
ясно понимает происходя-
щее. Но дайте ему время. Он
скоро свыкнется с новым по-
ложением, забегает по арене,
обмахивая поджарый живот
наэлектризованным своим
хвостом, и перейдет к напа-
дению — начнет угрожающе
рычать и постарается заце-
пить лапой укротителя в тра-
диционном костюме Буфалло
Билля.
29*
Пробежав под стенами домов до памятника Тими-
рязеву, Петр Иванопольский в удивлении остановился.
Центральный объединенный клуб был окружен
лесами. Из раскрытых ворот постройки цепью выез-
жали телеги, груженные толстыми колоннами.
Мимо Иванопольского прошел хороший его зна-
комый по давнишнему делу о дружеских векселях
кредитного товарищества «Самопомощь».
— Алло! — крикнул Иванопольский.
Знакомый внимательно посмотрел в сторону Петра
Каллистратовича, на секунду остановился, но, не от-
ветив на поклон, важно проследовал дальше.
— Хамло! — сказал Петр Каллистратович доволь-
но громко.
Затем он отправился в Пищетрест, чтобы пови-
даться с приятелем, с которым был связан узами вза-
имной протекции.
Приятель встретил Иванопольского без радости.
Иванопольскому показалось даже, что его испугались.
Тем не менее он немедленно приступил к делу.
— Ты, конечно, понимаешь, что мне до зарезу
нужны деньги. Нужна служба.
— Вижу,— холодно сказал приятель.
— На первых порах я многого не требую. Рублей
триста оклад и живое дело.
— Вы что, собственно, товарищ, хотите поступить
к нам на службу?
— Ну, конечно же.
— Тогда подайте заявление в общем порядке.
Впрочем, должен вас предупредить, что свободных ва
кансий у нас нет, а если бы и открылись, то все равно
без биржи труда мы принять не можем.
Иванопольский сделал гримасу.
— Что ты, Аркадий! Это же бюрократизм. В общем
порядке, биржа труда....
— Не мешайте мне работать, гражданин,— терпе-
ливо сказал Аркадий.
Иванопольский в гневе повернулся, но, еще прежде
чем он ушел, в кабинете раздался возглас:
— А я здесь!
452
Петр Каллистратович увидел, как перекоси-
лась физиономия Аркадия. Потом по лицу Ива-
нопольского пронесся ветерок, сама собой раскрылась
дверь и в общей канцелярии послышалось то же вос-
клицание:
— А я здесь! А я здесь!
Служащие вскакивали с мест и бледнели. Со сто-
лов сыпались пресс-папье.
Ничего решительно не поняв, Иванопольский плю-
нул, вышел на улицу и долго еще стоял перед фаса-
дом Пищетреста, изумленно пяля глаза на его голубую
вывеску с круглыми золотыми буквами.
«Что случилось?—думал бывший управделами.—
Что за кислота такая в городе?»
Он толкнулся было в магазин фирмы «Лапидус и
Ганичкин», но тут его ждала неожиданность. Желез-
ные шторы магазина были опущены. Первая стек-
лянная дверь была закрыта на ключ, а на второй
двери Иванопольский увидел большую сургучную
печать.
Петра Каллистратовича взяла оторопь.
И он стал бегать по городу, желая восстановить
прежние связи и разыскать кончик нити того счастли-
вого клубка, в сердцевине которого ему всегда удава-
лось найти прекрасную службу, возможность афер,
командировочные, тантьемы, процентные вознаграж-
дения,— словом, все то, что он для краткости называл
живым делом.
Но все его попытки кончались провалом. Одни его
не узнавали, другие были непонятно и возмутительно
официальны, а третьих и вовсе не было — они сидели
там, откуда Петр Каллистратович только сегодня
вышел.
— Придется в другой город переезжать,—бормо-
тал Иванопольский,—ну и дела!
А какие такие дела происходят в городе, он себе
еще не уяснил.
— Побегу к Бракам! Если Браки пропали, тогда
дело гиблое.
Делами общества со смешанным капиталом «Три-
гер и Брак» ворочал один Николай Самойлович Брак,
453
потому что Тригер запутался в валюте и давно
был выслан в область, которая до приезда Три-
гера славилась только тем, что в ней находился полюс
холода.
Дом Браков был приятнейшим в Пищеславе. Его
усердно посещали молодые люди с подстрижен-
ными по-боксерски волосами, в аккуратных ко-
стюмах, продернутых шелковой ниткой, в шерстя-
ных жилетах, туфлях мастичного цвета и мяг-
ких шляпах.
Именно здесь впервые в Пищеславе был станцован
чарльстон и сыграна первая партия в пинг-понг. Семья
Браков умела жить и веселиться по-заграничному.
В передней с молодых людей горничная снимала
пальто и брала на чай. После танцев проголодав-
шимся давали морс с печеньем, а браковские дочки
развлекали их разговорами на зарубежные темы.
Говорили преимущественно о разнице в ценах на вещи
между Берлином и Пищеславом, клеймили монопо-
лию внешней торговли, из-за которой ходишь «голая,
босая», и о новой заграничной моде — пудриться не
пудрой, а тальком. Этому молодое поколение Браков
придавало особо важное значение.
Заграничная жизнь в доме Николая Самойловича
достигла своего апогея в тот вечер, когда глава
семейства принес домой вязочку бананов.
Появление бананов в Пищеславе совпало с приез-
дом в город выставки обезьян. Для поддержания
жизни лучшего экспоната выставки — гориллы «Мол-
ли» — выставочная администрация выписывала ба-
наны из-за границы. Горилла могла похвастаться тем,
что, кроме нее, ни одна живая душа в Пищеславе не
ест редкостных плодов.
Но семейство Брак в стремлении своем к настоя-
щей жизни не знало никакого удержу. Николай Са-
мойлович, баловавший дочерей, не мог отказать им
ни в чем.
Выставочный сторож не устоял перед посулами
Брака.
На чайном столе Браков закрасовались бананы.
Они были, правда, вырваны из пасти гориллы, но зато
454
укрепили за семейством репутацию европейцев душою
и телом.
Со времени исчезновения Филюрина дом Браков
затих. Молодые люди перестали ходить, чарльстон
прекратился, а здоровье гориллы заметно улучши-
лось—она получала теперь свою порцию бананов
полностью.
Дела Брака пошатнулись. Оптический магазин был
опечатан за неплатеж налогов. Знакомый фининспек-
тор сознался в том, что был дружен с женою некоего
налогоплательщика, за что его и сняли с работы. Госу-
дарственные учреждения не давали больше выгодных
подрядов.
455
Николай Самойлович ходил по квартире смутный
и раздражительный.
— Если так будет продолжаться еще неделю,—
кричал он,— я пропал!
В такую минуту пришел к нему Доброгласов.
— Ну, как насчет «пыщи»?— зло спросил его
Брак.
«Пыщей» Николай Самойлович называл все, имею-
щее отношение к деньгам, карьере, поставкам и тому
подобным приятным вещам. «Как насчет пыщи»
значило: «Как вы зарабатываете? Нет ли ка-
кого-нибудь дельца? Что слышно в губсовнар-
хозе? С кем вы теперь живете? Получена ли в губ-
союзе мануфактура? Почем сегодня на черной бирже
турецкие лиры?» Многое, почти все, обозначалось сло-
вом «пыща».
Каин Александрович отлично знал универсаль-
ность этого слова и грустно ответил:
— Плохо.
— Душат?—спросил Брак.
— Уже задушили,— ответил Каин Александро-
вич.— С работы сняли. Того и гляди под суд попаду.
— За что?
— По вашему делу. Подряд на фонари.
— Значит, выходит, что и я могу попасть с
вами?
— Вполне естественно.
— Позвольте, Каин Александрович, но ведь с моей
стороны это была не взятка, а добровольные отчис-
ления, благодарность за услуги, которые вы мне ока-
зывали в сверхурочное время.
— Нет, Николай Самойлович, будем говорить от-
кровенно. Прозрачный сидит сейчас у бухгалтеришки
Евсея, которого я, дурак, своими руками взял на
службу, и играет на мандолине. Как только игра пре-
кратится, нам сообщат. Так что если подлец Евсей
захочет подослать Филюрина сюда, мы будем вовремя
предупреждены. Итак, поспешим. Вы — лиходатель,
а я — взяткобратель, а никакая не благодарность. Для
нас обоих существует одна статья. Поэтому нам надо
спасать друг друга.
456
— Кто бы мог подумать, что из-за такого дурака,
как Филюрин, вся жизнь перевернется. Вы знаете,
Каин Александрович, еще неделя — и я уже не че-
ловек.
— Подождите, Николай Самойлович, не убивай-
тесь.
— Нет! Нет! Я уже чувствую! Брак погибнет, как
погиб Тригер. И, сказать правду, Тригеру лучше там,
чем Браку здесь. Магазин пустят с молотка, квартиру
заберут, в учреждениях сидят какие-то тигры. И в до-
вершение всего — могут посадить.
— Вы думаете, мне лучше?—с чувством сказал
Каин Александрович.— Воленс-неволенс, а я дол-
жен кормить детей и брата Авеля, которых я
сам уволил. Денег нет, и я не знаю, откуда
они могут взяться.
— Нужно действовать. Нужно что-нибудь приду-
мать. Неужели Прозрачного никак нельзя сковыр-
нуть?
— Попробуйте сковырните! Вы знаете про его
шутки в учреждениях?
— «А я здесь»?
— Ну, да. Так вот, попробуйте сковырните вы его,
когда никто не знает, где он и что!
— Вот если бы он не был прозрачный...— задум-
чиво молвил Николай Самойлович.
— Чего еще захотели! Да я бы его тогда момен-
тально выгнал со службы, да так, что местком и писк-
нуть не посмел бы!
— Тогда есть только одно средство! Сделать его
снова видимым!
— Открыл Северную и Южную Америку! — с иро-
нией произнес Доброгласов.— Не вы ли это забросите
свои коммерческие дела и займетесь изобретенческими
вопросами?
— Нет, не я.
— А кто?
— Тот, кто сделал его невидимым.
— Бабский!!
— Догадались наконец.
— Но ведь он совершенно сумасшедший.
457
— А самое существование Прозрачного — это не
сумасшествие? А мы с вами не сумасшедшие, если
живем в таком городе и до сих пор не издохли?!
Глаза Каина Александровича расширились. Наде-
жда залила их зеркальным светом.
— Да!—закричал он.— Мы должны выявить Про-
зрачного, и мы его выявим!
Николай Самойлович поспешно переодевался. Он
стянул свое брюхо замшевым поясом с автоматиче-
ской застежкой. Заливаясь краской, застегнул ворот
рубашки «лионез» и пошарил в карманах, бор-
моча:
— Да! Нужны деньги. О, эти деньги!..
— Их жалеть нечего,— сказал Доброгласов,—
с лихвой окупим.
— Ну, с богом! Вы знаете, Каин Александрович,
никогда в жизни я еще так не волновался.
И союзники поспешно двинулись на Косвенную
улицу, прибавляя шагу по мере приближения к зат-
хлому жилью изобретателя.
458
В начале Косвенной их поразили необычные крики.
Навстречу им по мостовой двигалась странная про-
цессия. Впереди всех, пританцовывая и взмахивая
локтями, бежал совершенно голый, волосатый, гряз-
но-голубой мужчина.
Нужно думать, что нагретые солнцем булыжники
обжигали ему пятки, потому что голый беспрерывно
подскакивал вершка на три от мостовой.
— Я невидимый! —кричал голый низким колеблю-
щимся голосом.
Толпа отвечала смехом и улюлюканьем.
— Я невидимый! Я невидимый!—надсаживался
человек.— Я перестал существовать!
— Кто это такой? — спросил Каин Александрович
у мальчишки.— Что тут случилось?
Но никто не отвечал. Зрителям не хотелось терять
на пустые разговоры ни одной минуты.
Голубой человек с грязными подтеками на спине
делал уморительные прыжки. Толпа негодовала:
— Срам какой!
— Давно такого хулиганства не было’
—> В милицию его!
— Я невидимый! — вопил голый.— Я стал прозрач
ным. Я, прошу убедиться, изобрел новую пасту «Не
видим Бабского»!
— Бабский! — ахнул
Доброгласов.— Мы про-
пали, Николай Самойло-
вич. Видели, что делает-
ся? Окончательно спятил!
К месту происшествия
уже катил в пролетке по-
стовой милиционер.
— Держите его, граж-
дане! — крикнул он.—
Окажите содействие ми-
лиции.
— Вон! — орал Баб-
ский.— Никто не может
меня схватить. Меня нс
видно! Разве вы не ви-
дите, что меня не видно?! Ха-ха! «Невидим Баб-
ского» сделал свое дело! Каково?
— Очень хорошо,— уговаривал милиционер, про-
совывая руки под голубые подмышки изобретателя,—
не волнуйтесь, гражданин!
Толпа с гиканьем подсаживала Бабского в про-
летку.
- Гениальные изобретения всегда просты! — кри-
чал Бабский, валясь на спину извозчика.— «Не-
видим Бабского» — шедевр простоты — два грамма
селитры, порошок аспирина и четверть фунта аква-
мариновой краски. Развести в дистилированной
воде?.,.
Извозчик слушал, равнодушно отвернув лицо в
сторону. Ему было все равно, кого возить—голых,
пьяных, голубых или сумасшедших людей. Он жалел
только, что не вовремя заснул и не успел ускакать от
милиционера.
Бабский буйствовал. С помощью дворников и акти-
вистов из толпы Бабского удалось уложить поперек
пролетки. Дворники уселись на спину изобретателя.
Милиционер вскочил на подножку, и отяжелевший
экипаж медленно поехал по Косвенной улице, и до
самого поворота в Многолавочный переулок видны
были толстые аквамариновые икры городского сума-
сшедшего.
Целый месяц Бабский искал утерянный секрет
«веснулина» и кончил тем, что окончательно рехнулся,
выкрасился и в полной уверенности, что стал прозрач-
ным, выбежал на люди.
— Что ж теперь делать? — растерянно спросил
Брак.
Каин Александрович топнул ногой, выбив каблу-
ком из мостовой искру.
— Конечно! — сказал он.— Воленс-неволенс, а
нужно искать других способов.
Опечаленные друзья, обмениваясь короткими фра-
зами, повернули домой.
— Зайдем ко мне,— предложил Николай Самой-
лович,— посидим, пообедаете. Может, что-нибудь и
придумаем. Вы знаете, Доброгласов, нам нужен чело-
460
век со свежими мозгами. Не знаю, как ваши, но.мои
уже превратились в битки.
— Да, Каин Александрович, нам нужен свежий,
энергичный, без предрассудков и вполне свой чело-
век. И этот человек...
Николай Самойлович растворил дверь кабинета
и отступил:
— Вот!
В кабинете, развалясь на диване и покуривая хо-
зяйскую папиросу, полулежал Петр Каллистратович
Иванопольский.
Глава IX
ЮРИДИЧЕСКИЙ ПАНЦИРЬ
Подлинный бывший управделами ПУМа Петр Кал-
листратович Иванопольский за время сидения в допре
действительно сохранил свежесть мыслей, накопил
много энергии и окончательно распростился со всеми
предрассудками.
Знакомство его с Каином Александровичем
носило сердечнейший характер. Доброгласов, тряся
руку Иванопольского, блаженно улыбался и долго по-
вторял:
— Как же, как же, отлично знаю! Управделами
ПУМа! Очень, очень приятно! Но вы знаете, какой
у вас есть ужасный однофамилец! Змея!
Когда Иванопольский узнал все пищеславские но-
вости, ему стала понятна холодность друзей и плачев-
ная участь, постигшая торговый дом «Лапидус и Га-
ничкин».
— Загорелся сыр божий,— сказал он.
Щеки его, покрытые до сих пор тюремной бледно-
стью, порозовели.
— Как ваше мнение, Петр Каллистратович? —
спросил Доброгласов, искательно глядя на собесед-
ника.
Насторожился и Брак.
461
— Мое такое мнение,— объявил гость,— что Про-
зрачному нужно пришить дело.
Мысль, высказанная Иванопольским, была так
значительна, что Доброгласов и хозяин дома не-
сколько времени помолчали.
— Скажите,— вымолвил наконец Каин Алексан-
дрович,— правильно ли я вас понял? Пришить дело?
— Это немыслимо! — вскричал Брак.
Рот его наполовину открылся, и оттуда глянули
давно не чищенные от горя и тоски зубы. Но гость
стоял на своем.
— Пришить дело. Безусловно.
— Позвольте, как же можно пришить дело неви-
димому человеку?
— Вам что, собственно говоря, нужно? Опоро-
чить его?
— Да. Во ч*го бы то ни стало убрать Прозрачного.
— Вот и убирайте. Я вам дал идею.
— Не шутите, Иванопольский!—закричал вдруг
Брак.— Какое может быть дело?! Филюрин физически
не существует.
— Вы правы, Николай Самойлович. Он физически
не существует, но зато он существует юридически. Вы
рассказывали, что Прозрачный имеет сбережения в
сберкассе? Прекрасно. Это подтверждает мое мнение.
У него есть комната? Даже новая комната, которую
он получил уже в невидимом состоянии? Тем лучше.
Все это доказывает, что Прозрачный — лицо юриди-
ческое. А я могу пришить любому юридическому лицу
любое юридическое дело.
— Хорошо,— заволновался Доброгласов,— допу-
стим, хотя я сильно сомневаюсь в том, что Прозрач-
ный попадет под суд, но ведь это одна фикция. Он
может просто не прийти на заседание суда!
— Если он сделает эту глупость, он погиб! — спо-
койно сказал Иванопольский.— Весь город будет
знать, что Прозрачный испугался суда и, следова-
тельно, виновен.
— А если явится?
— Ну, это уж зависит от того, какое дело мы про-
тив него поведем.
462
Собеседники еще раз попытались пробить юриди-
ческий панцирь, облекающий физическое тело Петра
Каллистратовича.
— Ладно. Его присуждают. Кто будет сидеть в
тюрьме?
— Прозрачный, конечно!
— Так он вам и пойдет туда! А вдруг вместо
тюрьмы он побежит, например, в цирк? Кто ему мо-
жет помешать?
— Пусть идет куда угодно. Юридически он будет
сидеть в тюрьме. И наконец зачем нам уголовное дело?
Опозорить человека можно и гражданским делом.
Наша задача — посадить его на скамью подсудимых
и добиться обвинительного приговора. После этого
карьера Прозрачного окончится. Поверьте слову!
Доброгласов и Брак были наконец побеждены.
Они рассыпались в благодарностях.
— Я человек скромный,— сказал Иванополь-
ский,— но одной юридической благодарности мне
мало. Я хотел бы получить также физическую.
После долгого торга, который определил размеры
вознаграждения Петра Каллистратовича и степень уча-
стия его в будущих благах, а также после получения
им задаточной суммы на необходимые издержки, Ива-
нопольский поднялся и сказал:
— Покамест я еще не могу сказать вам, какое
именно обвинение мы предъявим Прозрачному, так
как не знаком с его интимной жизнью. Тут уж мне
придется бегать, а вам ждать и верить. У нас
ведь, если говорить официально, товарищество на
вере?
Узнав у компаньонов, где живет Прозрачный,
и еще раз подтвердив, что дело можно пришить вся-
кому,— была бы охота,— повеселевший Иванополь-
ский ушел.
Несколько дней Петр Кзллистратович колесил по
городу, выискивая за Филюриным грехи, но прошлое
регистратора было так же прозрачно, как и настоя-
щее. За ним не было ничего: ни прогулов по службе,
ни хулиганских выходок, ни какой-либо преступной
страсти.
463
Некоторое утешение Иванопольский получил
только в доме № 16 по проспекту имени Лошади
Пржевальского. Все обитатели дома, возмущенные
тем, что ПУНИ отдало комнату Прозрачному, были
настроены против своего нового соседа. Но из их рас-
сказов Иванопольский не почерпнул необходимых ему
данных. Невидимый жилец был тих и кроток и даже
на мандолине играл по правилам — только до один-
надцати часов вечера.
Иванопольский понял, однако, что жильцы дома
№ 16 готовы лжесвидетельствовать против Прозрач-
ного в любом деле, но так как самого дела еще не
было, свидетели были пока не нужны и оставлены про
запас.
На четвертый день обследования и собирания ма-
териалов Петр Каллистратович направился на старую
квартиру Филюрина, надеясь хоть там напасть на
какой-нибудь след.
Когда он подходил к дому мадам Безлюдной, у фа-
сада стояло несколько зевак. Мастера прилаживали
к стене дома мраморную доску с золотой готической
надписью:
«Здесь жил Прозрачный в бытность его Егором
Карловичем Филюриным».
Петр Каллистратович с ненавистью посмотрел на
памятную доску и, поругиваясь, постучался в дверь
мадам, из-за которой неслось пение Безлюдной и
крики младенца.
Ничего не знавший о комплоте, организующемся
против невидимого, Евсей Львович Иоаннопольский
безмятежно правил отделом благоустройства. Сотруд-
ники любили его, хотя Пташников, понимавший, какая
пропасть ныне отделяет его от Евсея, уже не смел да-
вать ему медицинских советов.
Иоаннопольский, робкий по природе, всю свою
жизнь искал крепкое капитальное место, с которого
его не могли бы в любой день снять и где он мог бы
по-настоящему отдохнуть. Сейчас ему казалось, что
такое место он нашел. Поэтому он старательно его
464
укреплял, делая все возможное для того, чтобы под-
держать престиж своего покровителя. Устроив Про-
зрачному юбилей и польстив ему памятной доской на
доме мадам Безлюдной, Евсей Львович спешил с раз-
работкой проекта памятника другу и благодетелю.
Мысль эта казалась ему блестящей, и он гнал во-
всю, опасаясь, что идея будет перехвачена завистни-
ками и недругами.
Скульптор-управдом вместе с заведующим отде-
лом благоустройства Пищ-Ка-Ха по многу часов под-
ряд толковали о памятнике Невидимому и в конце
концов убедились в том, что фигуру Прозрачного
не удастся отлить ни из бронзы, ни из гипса, потому
что не получится подлинной невидимости.
— Может быть, Евсей Львович, остановимся все
же на бронзовом,— осторожно спросил скульптор,
войдя в кабинет Иоаннопольского с большой папкой
эскизов.
— Нет, нельзя,— ответил Евсей,— полупится ка-
кая-то видимость, а это уже не то.
— Тогда, может быть, поставим товарищу Про-
зрачному колонну! — воскликнул Шац.
— Вроде Вандомской?
— Конечно! Дайте мне заказ, и я вам сделаю
прекраснейшую колонну с барельефами и другими
скульптурными украшениями.
— Это мысль. Кстати, у нас на дворе есть много
свободных колонн от Центрального клуба.
— Тогда поставим несколько! Одну большую ко-
лонну, символизирующую невидимость, посредине, а
по бокам — портики, для прогулки граждан.
— И сквер!
— И скамейки для тех, кто захочет посидеть и
полюбоваться на памятник!
Новая идея очень увлекла Иоаннопольского. Он
старательно укреплял свое положение.
Но не успел проект пройти все положенные инстан-
ции, как произошло нечто совершенно непредвиденное.
Придя однажды на службу, Иоаннопольский заме-
тил, что Пташников смотрит на него кроличьим
взглядом.
30
И. Ильф, Е. Петров, т. 1
465
— Что с вами? — пошутил Евсей Львович.— У вас
очень нехороший вид. Может быть, у вас на нервной
почве.
Пташников замялся.
— Или отравление уриной? — приставал на-
чальник.
Пташников несмело улыбался. Но, как видно, дело
было не на нервной почве. Через несколько минут
учрежденский знахарь вошел в кабинет Иоаннополь-
ского.
— Вы слышали новость, Евсей Львович? — спро-
сил он, с опасением поглядывая на дверь.— Говорят,
будто бы у товарища Прозрачного родилась дочь.
— Что за глупости!
— Честное слово, говорят.
— От кого?
— От бывшей его квартирной хозяйки.
— Какие глупости! — вскричал Иоаннопольский.
Но тут же вспомнил свой разговор с мадам Без-
людной в утро исчезновения Филюрина.
— Чепуха! — проговорил он менее уверенным то-
ном.
— Нет, нет! Говорят, совершенно точно!
— Ну, что ж из того? Ну, родился ребенок, но ведь
это же его интимное дело!
— Да, но рассказывают подробности. Говорят, что
он ее на седьмом месяце бросил и теперь даже знать
не хочет!
Иоаннопольский сердито встал из-за стола и
крикнул:
— Пташников! Вас надо изжить! Воленс-неволенс,
а я вас уволенс за распространение порочащих слухов.
— При чем тут я? — оправдывался знахарь.—
Я хотел вас предупредить. Вы знаете, что весь город
со вчерашнего вечера только об этом и говорит. Я удив-
ляюсь, как товарищ Прозрачный этого не знает.
— Молчите, Пташников! У вас слишком длинный
язык!
Но Пташникова уже нельзя было остановить. При-
жимая руки к груди и наклоняясь над чернильницей
«Лицом к деревне», которая перекочевала в кабинет
466
заведующего, он сообщал новости одна другой ужас-
ней.
— Квартирохозяйка подала в суд!
— Чего же она хочет?
— Алиментов. Много алиментов. Удивляюсь вам,
Евсей Львович, весь город знает. Люди возмущены.
— Как? Кто смеет возмущаться?
— Многие! Некоторые, правда, не верят, чтобы
Прозрачный мог бросить несчастную больную жен-
щину с ребенком на руках!
— Это ложь! — завопил Евсей.— Они этого не до-
кажут!
— А между прочим, говорят, что бедная женщина
голодает, в то время как Прозрачный купается в рос-
коши.
Тут только Иоаннопольский понял, какая бездна
развернулась под его ногами. Покровитель находился
в величайшей опасности. И место заведующего отде-
лом благоустройства, которое Евсей Львович так ста-
рательно укреплял и дренажировал, вырывалось из-
под его геморроидального зада.
Иоаннопольский знал силу сплетни.
«Хорошо,— думал он,— бегая вдоль стены каби-
нета.— Суд — это еще полбеды, хотя и это уже плохо.
Прозрачный не должен был бы судиться. Как они это
докажут? Нужно бороться, иначе все погибло. Нужно
пустить контрслух о том, что все это враки, что Про-
зрачный ни в чем не виновен...»
— А я здесь! — раздался голос Прозрачного.
— Егор Карлович? — спросил Иоаннопольский.—
Ну, так говорите тише.
— Что новенького в отделе? — сказал Прозрач-
ный.— Хороший у вас галстук, Евсей Львович, сколь-
ко дали?
Но Евсею Львовичу было не до галстука. Он сразу
вывалил Прозрачному все, что знал со слов Пташни-
кова.
— Разве это про меня говорят? — удивился неви-
димый.— Я действительно слышал в городе разговоры
про какого-то ребенка. Но я думал, что это про кого-
нибудь другого.
30:
467
Евсей Львович со злостью посмотрел в сторону
шкафа, откуда шел беззаботный голос Филюрина, и
в отчаянии подумал:
«Ему все равно, засудят его или не засудят, а ведь
я место потеряю, мне пить-есть надо. Я ж не прозрач^
ный».
— Еще можно все поправить,— сказал Евсей Льво-
вич,— вы жили с ней, с вашей квартирохозяйкой?
— С кем? С мадам Безлюдной? Даже не думал!
Все с ума посходили, что ли?
— В таком случае я ничего не понимаю! — вос-
кликнул Евсей Львович.— Вы, серьезно, с ней не
жили?
— Да ей-богу же, не жил! Даю вам честное слово!
— Откуда? Откуда тогда этот слух? Как же эта
дура осмелилась вас позорить? Вы знаете, что на вас
подали в суд? Вам нужно защищаться! При вашем
положении вы должны пресекать подобные выступле-
ния в корне.
И Евсей Львович, сообразивший теперь, что дело
совсем не в мадам Безлюдной и не в ее претензиях,
что тут действуют какие-то темные и неведомые ему
силы, принялся втолковывать Прозрачному элемен-
тарные методы борьбы с алиментным злом.
Еще большую энергию вдохнул в него телефонный
звонок. Дружеский голос с недоумением сообщил, что
Прозрачному вчинен гражданский иск на содержание
ребенка, прижитого им от гражданки Безлюдной.
— Повестку послали на квартиру товарищу Про-
зрачному. Суд состоится, вероятно, дня через три. Так
как общественность проявляет к процессу большой ин-
терес, судебное заседание будет устроено на Тимиря-
зевской площади, под открытым небом!—закончил
доброжелатель.
После этого в трубке послышался рвущий уши
треск и хлопанье крыльев.
— Едемте ко мне! — торопил Евсей.— Нужно
обсудить! Принять меры!
Когда Иоаннопольский сбежал по лестнице, то уви-
дел, что у дверей Пищ-Ка-Ха стояла мадам Безлюд-
ная в легком белом платье с вышивкой. На руках у
468
нее лежал большой белый кокон, из которого слы-
шался слабый писк.
Услышав голос Прозрачного, легкомысленно спро-
сившего Евсея Львовича «который час», мадам живо
выступила вперед и сразу же взяла всесокрушающее
до диез.
— Вот он! — вопила она.— Смотрите все на отца!
Его не видно, но он здесь! Он только что разговари-
вал!
— Бегите! — шепнул Евсей.
Но было уже поздно. Вдова оскалила все свое зо-
лото и, протянув ребенка вперед, завизжала:
-- На, подлец! Возьми своего ребенка!!!
Прозрачный инстинктивно подхватил дитя. И взо-
рам собравшейся толпы предстала удивительная кар-
тина: ребенок, завернутый в пикейное одеяльце, повис
в воздухе, а мадам, предусмотрительно отбежавшая
шагов на десять, ломала пальцы, без перерыву крича:
— Смотрите все на отца-негодяя! Смотрите! Вот
он! А еще Прозрачный!
Евсей Львович был вне себя.
— Да что вы стоите как дурак! Бросайте ребенка
и бегите! Это же подстроенный скандал!
И необозримая толпа, запрудившая к тому времени
улицу и переулки, увидела, как ребенок плавно спу-
стился на тротуар и лег на пороге Пищ-Ка-Ха.
— Он убежал! — надрывалась мадам Безлюдная.—
Последний босяк этого не сделал бы.
Евсей Львович ринулся вперед и стал проталки-
ваться сквозь толпу.
Он увидел, как вдоль улицы, под стенкой, трусил
Каин Александрович, удаляясь от места происшест-
вия. Рядом с ним, отдуваясь и обтирая лоб платком,
тяжело бежал толстяк в коверкотовом костюме. В бе-
жавшем Евсей без труда узнал Николая Самойловича
Брак.
А у порога Пищ-Ка-Ха, указывая то на плачущую
мать, то на лежащего у ее ног ребенка, стоял Петр
Каллистратович Иванопольский.
Возбужденная событием, толпа не расходилась до
поздней ночи.
31
И. Ильф, Е. Петров, т. 1
469
Гл а в а X
«ВОПРОСОВ БОЛЬШЕ НЕ ИМЕЮ»
Иванопольский, Доброгласов и Брак предались ли-
кованию.
— Ну, как насчет пыщи? — хохотал Николай Са-
мойлович.
— Живое дело! — отвечал Иванопольский.— Гово-
рю вам это как юридическое лицо юридическому лицу!
А бледный от внутреннего торжества Каин Алек-
сандрович слонялся из угла в угол, мечтая о том часе,
хогда он снова войдет в кабинет заведующего отделом
благоустройства, чтобы писать там резолюции, полу-
чать отчисления и пугать служащих своим озабочен-
ным видом. Он ясно воображал себе, как сорвет с две-
рей кабинета с перепугу написанный им приказ об
увольнении родичей и повесит на это место белую эма-
лированную таблицу: «Приема нет».
В последние три ночи перед разбором дела Про-
зрачного Доброгласову снился один и тот же воин-
Он отчетливо видел ахейских воинов,
подступивших к огромным воротам
Трои и с удивлением останавливаю-
щихся перед белой эмалированной
таблицей с надписью: «Приама
нет!»
И он слышал во сне, как печаль-
но кричали ахейцы, отступая от во-
рот Трои:
— Приама нет! Приема нет!
— Приема нет! — кричал Каин
Александрович, просыпаясь от зву-
ков собственного голоса.
Все предвещало победу и обиль-
ную «пыщу», которая, конечно, дол-
жна была вскоре последовать. Даже
самое звучание слова «пыща» таило
в себе обещание некоей пышности и
грядущего благоденствия.
ственныи сон.
470
В то время как в стане врагов Прозрачного ки-
пело оживление и в доме № 16 по проспекту имени
Лошади Пржевальского шла вербовка свидетелей по
алиментному делу, Евсей Львович прилагал все уси-
лия к тому, чтобы укрепить пошатнувшуюся популяр-
ность своего невидимого покровителя.
31*
Иоаннопольский привел в действие весь аппарат
отдела благоустройства. Сотрудники отдела, напуган-
ные возможностью возвращения Каина Александро-
вича, старались вовсю. Они с жаром доказывали
друзьям и знакомым, что Прозрачный действительно
является существом кристальным и что возведенный
на него поклеп — просто глупая болтовня пьяной
бабы.
Следствием этого был новый поворот в об-
щественном мнении. Большинство склонялось к тому,
что обвинять Прозрачного до суда — преждевре-
менно.
Евсей Львович маялся. Планы, один грандиознее
другого, возникали в его лысой голове. То он решал
вести борьбу на суде со всем возможным напряже-
нием, заучивал свои показания (он собирался высту-
пать в качестве свидетеля с громовой речью), то исход
дела казался ему безнадежным и мысли его обраща-
лись к американским родственникам — Гарри Льво-
вичу, Синклеру Львовичу и Хираму Львовичу Джоно-
польским — родным и богатым братьям Евсея Льво-
вича.
«Не лучше ли бросить,— думал он,— всю эту во-
лынку и продать Филюрина в Америку? Там призраки,
наверное, высоко ценятся. Хорошо было бы списаться
с братьями!»
Но эта чушь сидела в голове недолго, и Иоанно-
польский снова принимался за будничные хлопоты по
сколачиванию свидетельского института и репетиро-
ванию с Прозрачным его последнего слова.
На рассвете того дня, в который назначено было
судебное заседание, Евсей проснулся от голоса Филю-
рина.
— Евсей! — говорил Прозрачный плачущим голо-
сом.— Мне тошно жить на свете! Разве это жизнь?
Я не знаю, что такое аппетит. Я не спал уже два ме-
сяца. А теперь еще алименты плати. Вот жизнь!
Иоаннопольский вскочил и быстро стал одеваться.
Солнце, высунувшееся из-за горизонта, посылало
темно-розовые лучи прямо под ноги людям, работав-
шим на площади.
472
Перед памятником Тимирязеву устанавливали
скамьи, к фонарным столбам приладили радиоусили-
тели, и на судейском столе, покрытом сукном, уже
стоял графин с водой и никелированный колокольчик.
— Я не хочу платить алименты! —тосковал Филю-
рин.— Невидимый не должен платить алименты. Мало
того что я потерял тело! Лучше и не мылся бы никогда
в своей жизни!
— Так вы смотрите,— увещевал Иоаннопольский,—
говорите громко и медленно. Слышите?
— Да, слышу, слышу,— уныло отвечал Прозрач-
ный,— вот противная баба Безлюдная! Хорошо, что я
ей за квартиру, когда съезжал, не заплатил.
Ровно в десять часов усилители разнесли по всей
площади крик:
— Суд идет! Прошу встать!
Но так как пищеславцы, хлынувшие на площадь в
несметном числе, и без того стояли на ногах, то обыч-
ного шевеления при появлении судей не произошло.
Уняв гомонившие толпы продолжительными, во сто
раз усиленными радиозвонками, нарсудья исподлобья
взглянул на непривычную по величине аудиторию и
возвестил:
— Слушается дело по иску гражданки Безлюдной
к гражданину Филюрину. Гражданка Безлюдная!
Мадам приблизилась к столу и, прежде чем ее
успели спросить, заголосила, оглядываясь на толпу и
выставляя вперед младенца. Судья успокоил ее мяг-
ким замечанием и вызвал Филюрина.
— А я здесь!—прокричал Прозрачный.
Судья попросил относиться к суду серьезней, а ма-
дам заплакала навзрыд. В толпе поднялся шум — за-
седание начиналось общим сочувствием истице.
Особенно горячих сторонников потерпевшей при-
шлось призвать к порядку. Только после этого при-
тихли стоявшие в первых рядах Каиновичи и Ивано-
польский. Доброгласов и Брак таились где-то вглуби.
Евсей Львович в соломенной шляпе «канатье» и бе-
лом пикейном жилете (именно так он был одет в день
свадьбы своей сестры много лет тому назад) стоял
с бурым от волнения лицом поблизости к судьям.
473
За ним виднелись лица Пташникова, его тайной жены,
тайного сына, курьера Юсюпова и инкассатора. Евсей
Львович поминутно оборачивался и делал своей свите
какие-то знаки.
Вдова с плачем давала объяснения.
Она ничего не требовала, ничего не просила. Она
хотела только, чтобы все узнали, как низко бросил ее
этот человек, который когда-то с ней сходился, был
видимым, а тогда, когда его фактическая жена была
на седьмом месяце беременности, почему-то сделался
невидимым.
— Не кажется ли это суду подозрительным! —
с гражданским пафосом спросил из первого ряда
Петр Каллистратович Иванопольский.
«Это жулик,— хотелось крикнуть Евсею,— не
верьте ему».
Но судья и сам знал, что ему нужно было делать.
— Уведите этого гражданина! — сказал судья
курьеру.
Иванопольский, выведенный за пределы площади,
обошел вокруг перестроенного Центрального клуба и
вернулся назад.
— Ия прошу,— закончила вдова,— чтобы суд за-
клеймил обманщика и...
— И воочию показал,— не мог удержаться Ивано-
польский,— что пролетарский суд, советский суд, учтя
статью гражданского процессуального кодекса, пока-
рал...
Конец вдовьей речи Иванопольский произносил
уже под надзором курьера, вторично выводившего его
с площади.
— Не кажется ли суду подозрительным,— сказал
Евсей Львович дрожащим голосом, снимая «ка-
натье»,— что посторонние элементы давят на сознание
граждан судей?
— А вы кто такой? Правозаступник? Тогда почему
вы вмешиваетесь?
Евсей Львович в страхе отступил. И дело продол-
жалось.
— Филюрин, Егор Карлович,— сказал судья,—
дайте ваши объяснения.
474
Стало так тихо, что слышно было, как на Тихо-
струйке кричат дети, занятые ловлей раков.
— Что же говорить, товарищ судья! — грустно
молвил Прозрачный.— Действительно, я у мадам Без-
людной снимал комнату. (Смех Каиновичей.) Но ни-
чего с ней у меня не было. (Голос Брака: «Ну-у-у!»)
Верьте не верьте, товарищ судья, тут моей вины нет.
Эта дамочка со всеми крутила! (Радостное восклица-
ние Евсея Львовича.) Теперь, товарищ судья, разре-
шите задать гражданке вопрос?
— Можете.
— Скажите, мадам Безлюдная, почему вы так
поздно заявили в суд, если выходит, что я вас два
месяца тому назад бросил?
— Не подумала как-то,— ответила вдова, ища гла-
зами-поддержки в Иванопольском.
— Больше вопросов не имею! — закричал Евсей
Львович, не дожидаясь, пока эту фразу произнесет
подученный им Прозрачный.
— Выведите этого гражданина,— сказал судья.
И судоговорение продолжалось.
Когда Евсей Львович бегом вернулся на площадь,
шел вызов свидетелей. Со стороны мадам Безлюдной
вышло около пятидесяти человек во главе с
Петром Каллистратовичем. Со стороны же Прозрач-
ного выступил один только Евсей Львович. Сколько
ни делал он знаков своей свите, никто не вышел. Су-
нувшийся было на соединение с Иоаннопольским
475
Пташников в последний момент одумался и ныр-
нул в толпу.
Свидетелей увели в Центральный клуб и вызывали
оттуда поодиночке.
Навербованные Иванопольским свидетели оказа-
лись всесторонне осведомленными.
Да, они часто видели бывшего Филюрина вместе
с истицей, и часто им удавалось заметить существо-
вавшую между этими гражданами интимную бли-
зость, т. е. поцелуи, продолжительные пожатия рук,
нежность взглядов и многое другое, неоспоримо дока-
зывающее, что Прозрачный является отцом ребенка и
что он совершил неблаговидный поступок, бросив ни
в чем не повинное дитя и переселившись к тому же в
совершенно чужой дом.
Так показывали все жильцы, дворники и управдом
дома № 16 по проспекту Лошади Пржевальского.
Свидетельские показания произвели на толпу оше-
ломляющее впечатл.ение. Чистота Прозрачного была
испачкана и вываляна в пыли.
Ввели Иванопольского.
— Вы что, пришли как свидетель? — спросил судья.
— Я пришел к вам как юридическое лицо к юри-
дическому лицу,— с жаром сказал Петр Каллистра-
тович.
— Выведите его,— страдальчески сказал судья,—
и не пускайте больше. Кстати, вы судились уже?
— Четыре раза,— ответил Иванопольский, кото-
рого на этот раз уводил милиционер.
Это было единственное выступление, бросившее
некоторую тень на показания свидетелей истицы. Рас-
положение толпы было все же на стороне бедной жен-
щины, тем более что Евсею Львовичу так и не удалось
произнести громовой речи.
Евсей долго вытирал лысину, прижимал «канатье»
к свадебному пикейному жилету, но никак не мог
вспомнить ни одного слова из затверженной наизусть
речи. Неожиданно для самого себя Иоаннопольский
сказал судье:
— Больше вопросов не имею.
— Вы и не можете их иметь! — сказал измочален-
476
ный судья.— Идите! Подсудимый, вам предостав-
ляется последнее слово.
— Мало того что я невидимый,— послышался ры-
дающий голос,— она мне еще хочет чужого байстрюка
подбросить.
— Прошу выбирать выражения! — сказал судья.
— Хорошо,, товарищ судья, только напрасно на
меня люди говорят.
Я человек искалечен-
ный. Тут Бабского с
его мылом судить на-
до, а не меня.
— Держитесь бли-
же к делу.
Голос Прозрачно-
го шел от цоколя па-
мятника.
— Товарищ су-
дья...
Но не успел еще
Прозрачный выска-
зать свою мысль, ко-
торая, возможно, бы-
ла бы ближе к делу,
чем все предыдущие,
как случилось нечто
такое, что исторгну-
ло из груди всех пи-
щеславцев, собрав-
шихся на площади,
протяжный вопль.
На цоколе памятника показалось розоватое об-
лачко, которое на глазах у всех уплотнилось и приоб-
рело очертания человека.
Судья вскочил. Графин с водой опрокинулся и
окатил присевшего на корточки Евсея Львовича с ног
до головы. Колокольчик брякнулся о каменные плиты,
издав глухой звон.
Но все было покрыто громовым шумом толпы,
увидевшей Егора Карловича Филюрина в его на-
477
туральном виде, с порядочной русой бородой и вскло-
коченными волосами.
«Веснулин» городского сумасшедшего Бабского
неожиданно и вмиг прекратил свое действие.
Голый с криком соскочил наземь, сорвал со стола
сукно и закутался им, как тогой.
— Согласен! — закричал он, обнимая судью голой
рукой.— На все согласен! Хоть ребенок и не мой, пусть
берут алименты! Я видимый! Я видимый!
Но истицы уже не было. Она в страхе убежала.
Егор Карлович Филюрин получил тело, а вместе
с ним возможность есть, пить, спать, двигаться по
службе, не посещать общих собраний и делать еще
тысячу, доступных только непрозрачным людям, чер-
товски приятных вещей.
эпилог
На другой день после суда Евсея Львовича вызвал
начальник Пищ-Ка-Ха.
— Скажите,— спросил он,— как вы попали на
должность заведующего отделом?
— Вы сами меня назначили,— ответил Евсей Льво-
вич шепотом.
После вчерашнего он потерял голос.
— Не помню, не помню,— сказал начальник.—
А где вы раньше служили?
— Там же. Бухгалтером.
— Ага! Теперь я вспоминаю. Так вы и оставайтесь
бухгалтером.
Не чуя от счастья ног, Евсей Львович возвратился
в отдел, развернул главную кнцгу и сквозь радостные
слезы посмотрел на ее розовые и голубые линии.
В отделе все было по-старому. За своей деревян-
ной решеточкой сидел Филюрин, аккуратно вписывая
в книгу регистраций земельных участков трезвые буд-
ничные записи. Семейство Пташниковых вертело
арифмометр, щелкало костяшками счетов и копиро-
478
вало под прессом деловые письма. Инкассатор бегал
по своим инкассаторским делам.
И не было только Каина Александровича. На его
месте сидел другой.
За время прозрачности Филюрина город отвык от
мошенников и не хотел снова к ним привыкать. По
этой же причине угас приятнейший в Пищеславе дом
Браков, не возвратился к живому делу энергичней-
ший управделами ПУМа Иванопольский, а мадам
Безлюдная так и не посмела возобновить свои неосно-
вательные притязания.
Евсей Львович сполз с винтового табурета и подо-
шел к Пташникову.
— Ну, что? — спросил он.
— Я думаю, что это на нервной почве,— ответил
Пташников по привычке.
— А знаете,— закричал вдруг Филюрин, который
в продолжение уже пяти минут рассматривал свое
лицо в карманном зеркальце.— А ведь веснушки-то
действительно исчезли!
1001 ДЕНЬ,
ИЛИ
НОВАЯ ШАХЕРЕЗАДА
Рисунки художника
К. рото в А
ТОВАРИЩ ШАЙТАНОВА
Известная в деловых кругах Москвы контора по
заготовке Когтей и Хвостов переживала смутные дни.
В конторе шла борьба титанов: начальник учрежде-
ния, товарищ Фанатюк, боролся со своим заместите-
лем, товарищем Сатанюком.
Если бы победил титан Фанатюк, то всем сторон-
никам Сатанюка грозило бы увольнение. Победа же
титана Сатанюка вызвала бы немедленное изгнание
из конторы всех последователей Фанатюка. Причины
спора были уже давно забыты, но отношения между
титанами обострялись все больше, и момент трагиче-
ской развязки близился.
Служащие бродили по коридорам конторы, зади-
рая друг друга.
— Слышали? Фанатюка бросают в Минусинск на
литературную работу!
— Слышали? Бросают! В Усть-Сысольск! На заго-
товку коровьего кирпича. Но не товарища Фанатюка,
а вконец разложившегося Сатанюка.
Из раскаленных страстями коридоров несло жа-
ром. Самые невероятные слухи будоражили служа-
щих. Фанатики и сатанатики ликовали и огорчались
попеременно.
Борьба кончилась полным поражением Сатанюка.
Его бросили в Умань для ведения культработы среди
местных извозопромышленников.
483
И грозная тень по-
бедившего Фанатюка
упала на помертвев-
шую контору по заго-
товке Когтей и Хвостов
для нужд широкого по-
требления.
Павел Венедикто-
вич Фанатюк ничего не
забыл, все помнил и с
1 апреля, т. е. с того
дня, который обычно
знаменуется веселыми
обманами и шутками,
приступил к разгрому
остатков противника.
В атласной толстов-
ке, усыпанной рубино-
выми значками различ-
ных филантропических
организаций, товарищ
Фанатюк во главе це-
лой комиссии сидел в
своем кабинете, с потолка которого спускались рез-
ные деревянные сталактиты.
Чтобы заготовка когтей и хвостов шла без пере-
боев, расправу решено было провести по-военному:
начать в десять и кончить в четыре.
Неосмотрительные последователи Сатанюка с же-
стяными лицами толпились у входа в чистилище.
Первым чистился бронеподросток Ваня Лапшин.
— Лапшин? — спросил начальник звонким голо-
сом.— Вы, кажется, служили курьером у всеми нами
уважаемого товарища Сатанюка?
— Служил,— сказал Ваня,— а теперь я при управ-
лении делами.
— Вы бывший патриарх?
Бронеподросток Лапшин за молодостью лет не
знал, что такое патриарх, и потому промолчал.
— Ну, идите,— сказал Фанатюк,— вы уволены.
В коридоре к Лапшину подступили любопытствую-
484
щие сослуживцы. Пока он,
волнуясь и крича, доказы-
вал, что с Сатанюком ничего
общего не имеет и не имел,
товарищ Фанатюк успел уже
уволить двух человек: одно-
го за связь с мистическими
элементами, а другого — за
то, что во времена керенщи-
ны ходил в кино по контра-
маркам, получаемым из ми-
нистерства земледелия.
Засим порог кабинета
переступила делопроизводи-
тельница общей канцеля-
рии Шахерезада Федоровна
Шайтанова.
Увидав ее, товарищ Фа-
натюк оживился. Шахерезада Федоровна слыла клев-
реткой поверженного Сатанюка, и Павел Венедиктович
давно уже собирался изгнать ее из пределов конторы.
— А! — сказал Фанатюк и сделал закругленный
жест рукой, как бы приглашая членов комиссии от-
ведать необыкновенного блюда.
— Здравствуйте, Павел Венедиктович,— сказала
Шайтанова страстным голосом.
В ушах Шахерезады Федоровны, как колокола,
раскачивались большие серьги. Выгибаясь, она по-
дошла к столу и подняла на Павла Венедиктовича
свои пр'екрасные персидские глаза.
— А мы вас уволим!—заметил Фанатюк.
И члены комиссии враз наклонили свои головы,
показывая этим, что они вполне одобряют линию,
взятую товарищем Фанатюком.
— Почему же вы хотите меня уволить? — спросила
Шахерезада.— РКК не позво...
— Какая там Ре-Ке-Ке! — воскликнул Фанатюк.—
Я здесь начальник, и я незаменим.
— О Павел Венедиктович,— промолвила Шахере-
зада, скромно опуская глаза,— керосиновая лампа с
фаянсовым резервуаром и медным рефлектором тоже
32
И. Ильф, Е. Петров, т. 1
485
думала, что она неза-
менима. Но пришла
электрическая лампоч-
ка, и осколки фаянсо-
вых резервуаров валя-
ются сейчас в мусор-
ном ящике. И если
товарищи хотят, я рас-
скажу им замечатель-
ную историю товарища
Ливреинова.
— А кем он был? — с любопытством спросил Фа-
натюк.
— Он был незаменимейшим из йезаменимых,—
ответила Шахерезада.
«Что ж,подумал Павел Венедиктович,— уволить
я ее всегда успею».
И сказал:
— Только покороче, а то уже половина третьего.
И Шахерезада в этот
Первый служебный день
начала рассказ —
О выдвиженце на час
— Рассказывают, о счастливый начальник кон-
торы по заготовке Когтей и Хвостов, что два года на-
зад жил в Москве начальник обширного учреждения,
ведавшего снабжением граждан Горчицей и Щело-
ком,— высокочтимый товарищ Ливреинов. И был он
так горяч, что никто не мог соперничать с ним в нало-
жении резолюций. И не было в Москве начальника
удачливее, чем он, который выходил холодным из
огня и сухим из воды. И ни одна чистка не повредила
ему, да продлит ЦКК его дни. Уже ему казалось, что
путь его всегда будет усыпан служебными розами, ко-
гда произошел случай, который привел этого великого
человека к ничтожеству...
486
В эту минуту Шахерезада заметила, что часовая
стрелка пододвинулась к четырем. Как бы не желая
дольше злоупотреблять разрешением товарища Фа-
натюка, Шахерезада скромно умолкла. И высокочти-
мый товарищ Фанатюк сказал про себя:
«Клянусь Госпланом, что я не уволю ее, пока не
узнаю, что случилось с начальником Горчицы и Ще-
лока».
ВЫДВИЖЕНЕЦ НА ЧАС
Когда наступил
Второй служебный день,
Шахерезада Федоровна прибыла на службу ровно в
десять и, пройдя мимо ожидавших чистки служащих,
вошла в готический кабинет товарища Фанатюка.
— Что же произошло с начальником конторы по
заготовке Горчицы и Щелока? — нетерпеливо спросил
начальник.
Шахерезада Федоровна Шайтанова не спеша усе-
лась и, подождав, покуда курьерша обнесет всех чаем,
заговорила:
— Знайте, о товарищ Фанатюк, и вы, члены комис-
сии, что начальник Горчицы и Щелока, товарищ Лив-
реинов имел гордый характер и большие связи. И он
весьма преуспевал, ибо что еще нужно бодрому хозяй-
ственнику, кроме связей и гордости? Ливреинов был
убежден, что больше не нужно ничего, и полагал, что в
деле плановой заготовки Горчицы и Щелока ему нет
равных. И вот все о нем.
Случилось же так, что после трех лет безоблачного
правления в контору Ливреинова был прислан выдвиже-
нец. Свой переход в контору выдвиженец Папанькин
совершил прямо от станка, а потому его появление вы-
звало в конторе переполох. Вестники несчастья — сек-
ретари — вбежали в кабинет Ливреинова и, плотно при-
крыв двери, сообщили начальнику о пришельце. Това-
рищ Ливреинов выслушал их с завидным спокойствием
и, глядя на свои голубые коверкотовые брюки, молвил:
32*
487
— А как обычно поступают с выдвиженцами в со-
седних и родственных нам учреждениях?
— Их заставляют подметать коридоры и разносить
чай,— сказал первый секретарь.— Больше полугода
выдвиженец не выдерживает и с плачем удаляется на
производство.
— Им не дают решительно никакого занятия,—
сказал второй секретарь.— Это испытаннейший способ.
Выдвиженец томится за пустым столом, заглядывает
иногда в его пустые ящики и уже через месяц, одоле-
ваемый стыдом, убегает из конторы навсегда.
Секретари смолкли.
— И это все- способы, которые вам известны? —
с насмешкой спросил Ливреинов.
— Все! — ответили секретари, поникая главами.
— В таком случае,— гневно воскликнул Ливреи-
нов,— вы достойны немедленного увольнения без выда-
чи выходного пособия и без права поступления в дру-
гие учреждения. Но я прощаю вас. Знайте же, глупые
секретари, что есть сорок способов, и на каждый спо-
соб сорок вариантов, и на каждый вариант сорок тонко-
стей, при помощи которых можно изжить любого выдви-
женца в неделю... У меня выработан идеальный план...
Этот универсальный план гарантирует изжитие любого
выдвиженца из любого учреждения в один день.
Но тут Шахерезада Федоровна заметила, что
стрелка стенных часов подошла к четырем, и скромно
умолкла. Комиссия по чистке аппарата стала по-
спешно подбирать портфели, а товарищ Фанатюк ска-
зал про себя:
«Клянусь Госпланом, я не вычищу ее, пока не
узнаю об этом замечательном плане».
А когда наступил
Третий служебный день,
Шахерезада Федоровна, явившись на службу ровно в
десять часов утра, сказала:
— ...Этот универсальный план,— ответил Ливреи-
нов,— гарантирует изжитие любого выдвиженца из
любого учреждения в один день. Слушайте, глупые
488
и неопытные секретари. Слушайте и учитесь. Я не за-
ставлю выдвиженца подметать полы, как это делают
пижоны. Я не стану морить его бездельем, как это прак-
тикуется отпетыми дураками. Я поступлю совершен-
но иначе. Я введу его в свой кабинет, дружески пожав
ему руку, раскрою перед ним все шкафы и вручу ему
все печати, включая сюда сургучную, восьмиугольную,
резиновую и квадратную. Я проведу его по всем ком-
натам, я представлю ему всех служащих и скажу им:
«Выполняйте все приказы этого товарища, каковы бы
они ни были, потому что это мой заместитель». Я про-
веду его в гараж и доверю ему свою лучшую машину,
которую я только недавно выписал из Италии за три-
дцать пять тысяч рублей золотом. И, всячески обласкав
его, я уеду на один день, поручив выдвиженцу все
сложнейшие дела моего большого учреждения. И за
этот один день он, не имеющий понятия о заготовке
Горчицы и Щелока, наделает столько ошибок и бед,
что его немедленно вышвырнут и даже не пустят на-
зад на производство. Я сделаю его калифом на час и
несчастным на всю жизнь.
И, пройдя мимо изумленных секретарей, товарищ
Ливреинов направился в прихожую, где на деревян-
ной скамье томился застенчивый Папанькин в бобри-
ковом кондукторском полупальто.
— Здорово, товарищей! — воскликнул Ливреинов.—
Тут наши бюрократы тебя ждать заставили. Ну, пой-
дем.
И, обняв оторопевшего от неожиданной ласки Па-
панькина, он ввел его в свой кабинет, раскрыл перед
ним все шкафы и вручил ему все печати, включая сюда
сургучную, восьмиугольную, резиновую и квадратную.
Затем он провел его по всем комнатам, представил
ему всех служащих и сказал им:
— Исполняйте все приказы товарища... товарища...
•— Папанькина! — помог выдвиженец.
— Товарища Папанькина, каковы бы эти приказы
ни были, потому что это мой заместитель.
Потом, всячески обласкав его, уехал на один день.
Перед отъездом он поручил Папанькину все сложней-
шие дела по заготовке Горчицы и Щелока.
489
Но тут Шахерезада Федоровна заметила, что
стрелка стенных часов подошла к четырем, и скромно
умолкла.
А когда наступил
Четвертый служебный день,
она сказала.
— ...И Щелока. И, гордый своей незаменимостью и
уменьем выходить из самых сложных положений, то-
варищ Ливреинов уехал. И вот все о нем.
А выдвиженец Папанькин действительно наделал
за один день множество бед. Он сел в автомобиль, так
легкомысленно доверенный ему Ливреиновым, и объ-
ехал все склады. Там он не нашел ни грамма горчицы,
ни унции щелока. Зато, вернувшись в контору, он об-
наружил тонны отношений и других никому не нуж-
ных отвратительных бумаженций. После этого Па-
панькин выгнал всех трех секретарей и их ближайших
родственников числом тридцать.
Вторую половину дня он посвятил работе созида-
тельной, расторг договоры с частниками, ободряя до-
стойных ободрения и порицая заслуживающих пори-
цания. Впервые за три года учреждение работало нор-
мально и впервые за три года служащие понимали,
для какой цели сидят они за своими конторками. Ко-
нец дня ушел на составление бумаги к прокурору с
490
просьбой приступить"к следствию о служебных дея-
ниях товарища Ливреинова. И вот все о Папанькине.
Что же касается Ливреинова, то на другой день его
уже вели по направлению к исправдому.
— Таким образом,— закончила Шахерезада Федо-
ровна,— незаменимейший из незаменимых пал от сво-
ей собственной руки. Но эта история,— продолжала
Шахерезада,— ничто в сравнении с историей о двой-
ной жизни товарища Портищева. И если вам угодно
ее выслушать, я расскажу эту историю.
— Просим, просим!—закричали члены комиссии.
Но тут Шахерезада заметила, что служебный день
окончился, и скромно умолкла.
ДВОЙНАЯ ЖИЗНЬ ПОРТИЩЕВА
А когда наступил
Пятый служебный день,
Шахерезада Федоровна, лучшая из делопроизводитель-
ниц, явилась аккуратно к началу занятий и вошла в ка-
бинет начальника, где заседала комиссия по чистке...
— Рассказывайте подлиннее!—шептали ей вдогон-
ку служащие, уже пятый день ожидавшие своей оче-
реди.— Затягивайте!
Но Шахерезада сама знала, что делать. Усевшись
перед судилищем, она скромно опустила глаза.
— Что же случилось с товарищем Портищевым? —
воскликнул Фанатюк.— И почему он вел двойную
жизнь?
И Шахерезада немедленно начала рассказ под на-
званием:
Двойная жизнь
— Знайте же, высокочтимые члены комиссии, что
в рядах партии с тысяча девятьсот двадцать третьего
года находился праведный коммунист Елисей Порти-
щев. Работал он по профессиональной линии и зани-
491
мал покойное место в од-
ном из мощных москов-
ских губотделов.
Товарищ Портищев
слыл работягой и любил
выражаться о себе так:
— Мы, которые из де-
ревенской бедноты, к ра-
боте привычные.
И действительно, как
бы рано ни приходили
служащие в губотдел, за
столом зампредседателя
уже находился товарищ
Портищев. Ровно в десять
ему подавали стакан ки-
пятку. Чаю Портищев не потреблял, охраняя беспере-
бойную работу своего сердца.
В полдень Портищев вынимал из ящика письменно-
го стола желтую репку и, заботливо очистив плод перо-
чинным ножиком, разгрызал его жемчужяыми зубами.
Зубы у него были замечательные: красивее, чем
вставные. Через час работяга съедал два холодных
яйца всмятку.
Холодные яйца всмятку — вещь невкусная, но то-
варищу Портищеву было все равно. Он не ел, а пи-
тался. Он ел не яйца, а жиры, углеводы и витамины.
Вслед за этим на столе товарища Портищева появля-
лась краюха хлеба и пакетик в пергаментной бумаге.
Из пакетика вынимался брусочек свиного сала и
разрезывался на ломтики. Засим товарищ Портищев
накалывал каждый ломтик на острие перочинного
ножа и отправлял в рот.
После принятия пищи работяга сметал со стола
крошки и, хотя делать было уже решительно нечего,
принимал озабоченный вид перегруженного работой
человека. Он до такой степени привык притворяться,
что ничуть не скучал, глядя целыми часами в ненуж-
ную бумажку.
К концу рабочего дня товарищ Портищев поды-
мался, богатырски разминал плечи и подходил к стен-
492
ним часам-ходикам, чтобы под-
тянуть гирю. Он всегда делал
это собственноручно, и горе то-
му партийному или беспартий-
ному сотруднику, который ос-
мелился бы прикоснуться к мед-
ной цепочке часов.
Если после занятий назна-
чалось заседание ячейки, то и
туда товарищ Портищев при-
бывал раньше всех. Он старал-
ся сесть прямо против секре-
таря и в продолжение всего за-
седания смотрел на него пре-
данными глазами.
Обычно товарищ Портищев
не выступал, ограничиваясь
лишь внимательным выслуши-
ванием ораторов и планомер-
ным голосованием. Он тща-
тельно следил за директивами,
и его мнение с поразительной
точностью совпадало с мнени-
ем вышестоящих товарищей.
Членские взносы он платил
своевременно, и задолженности
за ним никогда не бывало.
Портищев очень любил по-
лучать жалование новенькими
бумажками.
С командировочными и су-
точными доходы его составля-
ли рублей четыреста в месяц. Их
он расходовал весьма
скупо.
— Куда нам, беднейшим слоям крестьянства, ши-
карить! Чай, не городские! — восклицал он.— Облига-
ции покупать надо!
А на самом деле товарищ Портищев вел еще одну
жизнь, о которой не знал ни один из его сослуживцев...
Но тут Шахерезада заметила, что служебный день
окончился, и скромно умолкла.
493
А когда наступил
Шестой служебный день,
она сказала:
— ...Жизнь, о которой не знал ни один из его со-
служивцев...
По субботам, ровно в три часа дня Портищев по-
кидал губотдел и устремлялся на вокзал. Уже в поезде
товарищ Портищев преображался самым странным
образом.
Чинное, железопартийное выражение разом сле-
тало с его лица, и самая его толстовочка приобретала
неуловимо вольный и обывательский оттенок. Зевая,
товарищ Портищев с наслаждением крестил рот, чего
никогда не позволил бы себе в губотделе.
В родную свою деревню, отстоявшую за шестьде-
сят километров от столицы, приезжал уже не мощный
профработник, не борец за идею, не товарищ Порти-
щев, а Елисей Максимович Портищев.
На станции его ожидала пароконная рессорная те-
лега. По дороге в деревню встречные мужики прочув-
ствованно ему кланялись, и он отвечал им гордым
наклонением голо-
вы. Покинув лоша-
дей на работника,
губотделец говорил
ему:
— Ты, говорят,
спецодежду какую-то
требуешь? Может,
ты и восемь часов в
день работать хо-
чешь, как городской
лодырь?
Поучив работни-
ка, Елисей Макси-
мович с головой
окунался в хозяй-
ственные дела. Он
по очереди осмат-
ривал конюшню с ше-
стью лошадьми и жере-
бенком, большой, свет-
лый коровник и свинар-
ню, к которой он под-
ходил с замиранием
сердца. Десятка два
благообразных свиней
производили слитный
шум, напоминающий
работу лесопильного
завода. А потом свер-
кающий зубами Елисей
Максимович шел через
потемневший двор и,
рассыпая из газетной бумаги привезенные с собою
городские крошки, громко и властно кричал: «Цып!
Цып! Цып!»
И домашняя птица, быстро кланяясь, внимала
гласу профработника.
До поздней ночи сидел Елисей Максимович за
струганым столом и беседовал с женой на хозяйст-
венные темы. Обуревала профработника страсть к на-
коплению. Ему уже казалась мала усадьба, жалким
казался дом, недостаточным количество скота.
— Мельницу бы взять в аренду! — стонала жена.
— Денег не хватит,— со вздохом отвечал Порти-
щев,— разве командировку внеочередную взять с
целью выявления недочетов союзного аппарата на пе-
риферии. Придется взять. Эх! Если б в партию не пла-
тить, все легче было бы!..
В воскресенье Елисей Максимович обязательно за-
ходил с визитом в сельскую ячейку. В ячейке его, го-
родского коммуниста, очень боялись и вместе с про-
чими крестьянами считали^ что Портищев все может.
Если захочет, то и деревню упразднит.
— Плохо у вас тут культработа подвигается! — го-
ворил он тягуче.— Дорожного строительства не видно.
Проработать не мешало бы.
В понедельник на рассвете Елисей Максимович со
стесненным сердцем уезжал в город. Он вез с собою в
495
платочке шесть репок на шесть дней, двенадцать яиц и
небольшой окорочок. И чем ближе подходил поезд к
Москве, тем строже становилось лицо Елисея Максимо-
вича. На перрон выходил уже не хозяйственный мужи-
чок, а товарищ Портищев — стопроцентный праведник.
В половине десятого товарищ Портищев входил в
совершенно пустой еще губотдел, подтягивал гирю хо-
диков, толкал остановившийся за воскресный день
маятник и снова начинал казенную часть своей двой-
ной жизни. И вот все об этом обманщике.
— Но, если товарищ Фанатюк разрешит,— доба-
вила Шахерезада,— я расскажу высокочтимой комис-
сии еще более удивительную историю о товарище Ал-
ладинове и его волшебном билете.
РАССКАЗ О ТОВАРИЩЕ АЛЛАДИНОВЕ
И ЕГО ВОЛШЕБНОМ БИЛЕТЕ
И Шахерезада Федоровна начала:
— Рассказывают, о высокочтимый товарищ Фана-
тюк, и вы, члены комиссии по чистке, что мастер Ти-
хон Алладинов был человеком скромным и деятельным.
Горячность, смелость и трудолюбие Тихона Аллади-
нова были оценены по достоинству. И вот в один из
прекраснейших дней его жизни, на открытом собрании
ячейки, Алладинову вручили партийный билет в корич-
невом переплетике.
Взволнованный всем этим, Алладинов вышел во
двор электростанции и присел на крылечке. Дивная и
радостная картина представилась его глазам: за рекой
в елочных огнях лежал город, звездами было засыпано
небо, от работы электростанции под ногами Аллади-
нова тряслась земля, а внизу с шумом бежала в тем-
ную реку отработанная вода.
Счастливое раздумье Алладинова прервал старый
рабочий станции Блюдоедов.
— Вот что, Тихон,— сказал он,— ты только что по-
лучил партийный билет. Знай же, что этот билет наде-
лен удивительнейшими свойствами. Иногда достаточно
лишь раскрыть его и похлопать по нем ладонью, чтобы
496
получить то, чего желаешь, или избавиться от того, че-
го не желаешь. Это очень соблазнительно, но именно
этого делать нельзя.
В этом месте Шахерезада прекратила свой рассказ,
потому что служебный день окончился.
А когда наступил
Седьмой служебный день,
начальник конторы Фанатюк и члены комиссии прибе-
жали в учреждение спозаранку и, как только аккурат-
ная Шахерезада Федоровна ровно в десять часов во-
шла в кабинет, встретили ее нетерпеливыми криками:
— Что же сделал товарищ Алладинов, узнав о вол-
шебных свойствах своего билета?
И Шахерезада, вежливо улыбнувшись, сказала:
— Знайте же, что товарищ Алладинов в течение
двух лет вел себя с примерной скромностью и работал
больше, чем когда бы то ни было.
Но однажды в доме Алладинова назначили экстрен-
ное собрание жильцов. Разбирался животрепещущий
вопрос о том, кому дать две освободившиеся комнаты.
В таких случаях никогда не бывает разногласий. Все
хотят одного и того же. Каждый жилец хочет получить
комнату, и именно для себя.
Экстренное собрание продолжалось тридцать шесть
часов без перерыва. Было выкурено три тысячи папи-
рос «Пли» и около восьмисот козьих ножек. Во время
прений председателю дали восемь раз по морде и в
шести случаях он дал сдачи. На семнадцатом часу уво-
локли за ноги двух особенно кипятившихся старушек.
На двадцать четвертом часу упал в обморок сильней-
ший из жильцов, волжский титан Лурих Третий, запи-
санный в домовой книге под фамилией Ночлежников.
Но обмен мнениями ни к чему не привел. Тогда
председатель, лицо которого носило кровавые следы
прений, заявил, что распределит комнаты своей
властью.
К этому времени в душе Алладинова созрело жела-
ние получить комнату какими-то ни было средствами.
497
Он увел председателя в уголок и прижал его спиной к
домовой стенгазете «Вьюшка». Потом, сам не сознавая,
что делает, он вынул из кармана партийный билет в
коричневом переплетике; быстро раскрыл его и по-
хлопал ладонью. И Алладинов сразу же заметил вол-
шебную перемену в председателе. Глаза председателя
покрылись подхалимской влажностью, и в комнате
вдруг стало тихо.
На другой день Алладинов переменил свою ком-
нату с пестрыми обоями на большую, удобную квар-
тиру в ущерб другим, имевшим на то большее право.
«Дурак Блюдоедов,— подумал он,— зря только
отговаривал меня. Билетик — хорошая штука».
И с тех пор товарищ Алладинов совершенно изме-
нился. Он безбоязненно раскрывал билет и...
В этом месте Шахерезада заметила, что служеб-
ный день закончился.
А когда наступил
Восьмой служебный день,
она сказала:
— Он выбирал людей потрусливее и безбоязненно
раскрывал перед ними билет, привычно хлопал по нем
ладонью и часто получал то, что хотел получить, и из-
бавлялся от того, от чего хотел избавиться.
И постепенно он переменился. Он занял, явно не по
способностям, ответственный пост с доходными коман-
дировками; от производства его отделила глухая стена
секретарей, и он научился подписывать бумаги, не
вникая в их содержание, но выводя зато забавнейшие
росчерки. Он научился говорить со зловещими инто-
нациями в голосе и глядеть на просителей невидя-
щими цинковыми глазами.
А билет приходилось раскрывать и пользоваться
его волшебными свойствами все чаще. Потребности
Алладинова увеличивались. Казалось, желания его не
имеют границ. Его молодая жена, Нина Балтазаровна,
одевалась с непонятной роскошью. Она носила мехо-
вое манто, усеянное белыми лапками, и леопардовую
498
шапочку. С утра до вече-
ра она твердила мужу, что
«теперь все умные люди
покупают бриллианты».
Сам товарищ Алладинов
выходил на улицу, одетый
богаче, чем Борис Году-
нов в бытность его ца-
рем. На нем была богатая
шапка, тяжелая, как шап-
ка Мономаха, и длинная
шуба.
Однажды, возвращаясь домой, он попал в перепол-
ненный трамвай. И, на его беду, он попал в один из
тех зараженных ссорою вагонов, которые часто цир-
кулируют по столице. Ссору в них начинает какая-ни-
будь мстительная старушка в утренние часы предслу-
жебной давки. И мало-помалу в ссору втягиваются
все пассажиры вагона, даже те, которые попали туда
через полчаса после начала инцидента. Уже зачин-
щики спора давно сошли, утеряна уже и причина
спора, а крики и взаимные оскорбления все продол-
жаются, и в перебранку вступают все новые и новые
кадры пассажиров. И в таком вагоне до поздней ночи
не затихает ругань.
В такой именно, зараженный драчливой бациллой,
вагон попал в нетрезвом состоянии товарищ Аллади-
нов. В трамвае он давно уже не ездил, так как поль-
зовался автомобилем.
И едва он попал на площадку, как оскорбил мир-
ного пассажира словом и, не дожидаясь ответной реп-
лики, оскорбил его также и действием. Все это он про-
делал, весело улыбаясь и представляя себе удивление
милиционера при виде волшебного билета.
И, вдоволь насладившись, он вынул билет в ко-
ричневом переплетике, раскрыл его и похлопал
по нем ладонью. Но билет не привел милиционера в
трепет.
— А еще партийный! — сказал бравый милицио-
нер.— Позор, позор, позор!
И, заломив руку пьяного товарища Алладинова
499
японским приемом «джиу-джитсу», милиционер свел
его в отделение. Билет остался в отделении и больше
не возвращался к его обладателю.
И пухлая звезда товарища Алладинова померкла с
еще большей быстротой, чем взошла, потому что
обнаружились все его нечистые дела.
И вот все об этом позорном человеке.
Но эта история, как она ни интересна, далеко усту-
пает рассказу о двух друзьях — о товарище Абуки-
рове и товарище Женералове.
— Я ничего не слыхал об этих людях! — сказал
товарищ Фанатюк. И подумал: «Клянусь Госпланом,
я не уволю ее, пока не узнаю этой, по всей вероятно-
сти, замечательной истории!»
РАССКАЗ О «ГЕЛИОТРОПЕ»
И Шахерезада Федоровна, музыкально позвякивая
чайной ложечкой, неторопливо начала повество-
вание:
— Знайте же, о высокочтимый товарищ Фанатюк,
и вы, члены комиссии по чистке, что ни в одном городе
Союза нельзя найти такого количества представи-
тельств, как в Москве. Они помещаются в опрятных
особнячках, за зеркальными стеклами которых мере-
щится яичная желтизна шведских столов и зелень аба-
журов. Особнячки отделены от улицы садиками, где
цветет сирень и хрипло поет скворец. У подъезда
между двумя блестящими от утренней росы львами
обычно висит черная стеклянная досточка с золотым
названием учреждения.
В таком учреждении приятно побывать, но никто
туда не ходит. То ли посетителей там не принимают,
то ли представительство не ведет никаких дел и суще-
ствует лишь для вящего украшения столицы.
Рассказывают, что в Котофеевом переулке издавна
помещалось представительство тяжелой цветочной
промышленности «Гелиотроп», занявшее помещение
изгнанного из Москвы за плутни представительства
общества «Узбекнектар».
500
Штат «Гелиотропа» состоял из двух человек: упол-
номоченного по учету газонов товарища Абукирова и
уполномоченного по учету вазонов, товарища Женера-
лова. Они были присланы в «Гелиотроп» из разных
городов и приступили к работе, не зная друг друга.
Как только товарищ Абукиров в первый раз уселся
за свой стол, он сразу же убедился в том, что делать
ему абсолютно нечего. Он передвигал на столе пресс-
папье, подымал и опускал шторки своего бюро и снова
принимался за пресс-папье. Убедившись наконец, что
работа от этого не увеличилась и что впереди пред-
стоят такие же тихие дни, он поднял глаза и ласково
посмотрел на Женералова.
То, что он увидел, поразило его сердце страхом.
Уполномоченный по учету вазонов товарищ Женера-
лов с каменным лицом бросал костяшки счетов,
иногда записывая что-то на больших листах бумаги.
«Ой,— подумал начальник газонов,— у него тьма
работы, а я лодырничаю. Как бы не вышло неприят-
ностей».
И так как товарищ Абукиров был человеком се-
мейным и дорожил своей привольной службой, то он
сейчас же схватил счеты и начал отщелкивать на них
несуществующие сотни тысяч и миллионы. При этом
он время от времени выводил каракули на узеньком
листе бумаги. Конец дня ему показался не таким тя-
желым, как его начало, и в установленное время он
собрал исписанные бумажки в портфель и с облегчен-
ным сердцем покинул «Гелиотроп». И вот все о нем.
Что же касается начальника вазонов, товарища
Женералова, то в день поступления на службу он был
чрезвычайно удивлен поведением Абукирова. Началь-
ник газонов часто открывал ящики своего стола и, как
видно, усиленно работал.
Женералов, которому решительно нечем было за-
няться, очень испугался.
«Ой! — подумал он.— У него работы тьма, а я без-
дельничаю. Не миновать неприятностей!»
И хотя Женералов был человеком холостым, но он
тоже боялся потерять покойную службу. И поэтому
он бросился к счетам и начал отсчитывать на них
33
И. Ильф, Е. Петров, т. I
501
какую-то арифметическую чепуху. Боязнь его в пер-
вый же день дошла до того, что он решил уйти из
«Гелиотропа» позже своего деятельного коллеги.
Но на другой день он слегка расстроился. Придя
на службу минута в минуту, он уже застал Абукирова.
Начальник газонов решил показать своему сослу-
живцу, что работы с газонами в конце концов гораздо
больше, чем с вазонами, и пришел на службу не в
десять, а в девять.
Но тут Шахерезада заметила, что время службы
истекло, и скромно умолкла.
А когда наступил
Девятый служебный день.
она сказала:
— ...И пришел на службу не в десять, а в девять.
И вот оба они, не осмеливаясь даже обменяться
взглядами, просидели весь рабочий день. Они гремели
счетами, рисовали зайчиков в блокнотах большого
формата и без повода рылись в ящиках, не осмели-
ваясь уйти один раньше другого.
На этот раз нервы оказались сильнее у Женера-
лова. Томимый голодом и жаждой, Абукиров ушел из
«Гелиотропа» в половине седьмого вечера.
Женералов, радостно взволнованный победой, убе-
жал через минуту.
Но третий день дал перевес начальнику газонов.
Он принес с собой бутерброды и, напитавшись ими, сво-
бодно и легко просидел до восьми часов. Левой рукой
он запихивал в рот колбасу, а правой рисовал обезь-
яну, притворяясь, что работает.
В восемь часов пять минут на-
чальник вазонов не выдержал и,
надевая на ходу пальто, кинулся
в общественную столовую. Побе-
дитель проводил его тихим смеш-
ком и сейчас же ушел.
На четвертый день оба симу-
лировали до десяти часов вечера.
502
А дальше дело развива-
лось в продолженном обо-
ими чрезвычайно быстром
темпе.
Женералов сидел до
полуночи. Абукиров ушел
в час ночи.
И наступило то время, когда оба они засиделись в
«Гелиотропе» до рассвета. Желтые, похудевшие, они
сидели в табачных тучах и, уткнув трупные лица в
липовые бумажонки, трепетали один перед другим.
Наконец их потухшие глаза случайно встретились.
И слабость, овладевшая ими, была настолько велика,
что оба они враз признались во всем.
— А я-то дурак! — восклицал один.
— А я-то дурак! — стонал другой.
— Никогда себе не прощу! — кричал первый.
— Сколько мы с вами времени потеряли зря! —
жаловался второй.
И начальники газонов и вазонов обнялись и решили
на другой день вовсе не приходить, чтобы радикально
отдохнуть от глупого соревнования, а в дальнейшем,
не кривя душой, играть на службе в шахматы, обме-
ниваясь последними анекдотами.
Но уже через час после этого мудрого решения Абу-
киров проснулся в своей квартире от ужасной мысли.
«А что,— подумал он,— если Женералов облечен
специальными полномочиями на предмет выявления
бездельников и вел со мной адскую игру?»
И, натянув на свои отощавшие в борьбе ножки мо-
сквошвейные штаны из бумажного бостона, он побе-
жал в «Гелиотроп».
Дворники подметали фиолетовые утренние улицы,
молодые собаки рылись в мусорных холмиках. Сердце
Абукирова было сжато предчувствием недоброго.
И действительно, между мокрыми львами «Гелиот-
ропа» стоял Женералов со сморщенным от бессонных
ночей пиджаком и жалко глядел на подходящего Абу-
кирова, в котором он уже ясно видел лицо, облеченное
специальными полномочиями на предмет выявления
нерадивых чиновников.
33
503
И едва дворник открыл ворота, как они кинулись
к своим столам, бессвязно бормоча:
— Тьма работы, срочное требование на вазоны!
— Работы тьма. Новые газоны!
И рассказывают (но один лишь Госплан всемогу-
щий знает все), что эти глупые люди до сих пор про-
должают симулировать за своими желтыми швед-
скими бюро.
И сильный свет штепсельных ламп озаряет их ко-
стяные лица.
Но вся,эта правдивая история ничто в сравнении
с рассказом о молодом человеке с бараньими гла-
зами.
— Я ничего не слышал о таком человеке!—вос-
кликнул товарищ Фанатюк.
И подумал:
«Я дурак буду, если уволю ее, прежде чем не узнаю
о человеке с бараньими глазами!»
ЧЕЛОВЕК С БАРАНЬИМИ ГЛАЗАМИ
— В этом рассказе,— начала Шахерезада Федо-
ровна,— будет описана головокружительная карьера
человека с бараньими глазами.
Борис Индюков сызмальства обучался в литера-
турных университетах, академиях и пантеонах. Он по-
ставил себе целью стать великим писателем советской
земли, но Институт Стихотворных Эмоций, где он обу-
чался, прихлопнул Главпрофобр, прежде чем Борис
Индюков понял, что в конце фразы необходимо ста-
вить точку.
Оставались еще две литературных избушки, где
молодых людей посвящали в таинства слова, одновре-
менно освобождая от воинской повинности: ИДИЭ
или Институт Динамики и Экспрессии на Поварской
улице и литкурсы артели лжеинвалидов под названием
Лптгнко при ГАХНе.
Дела артели Литгико шли плохо, так что ректор
беллетристического предприятия гр. Мусин-Гоголь уже
собирался сматывать удочки: ему не под силу было
504
конкурировать с Институтом Ди-
намики и Экспрессии. Литгико пу-
стовало, а ученики валом валили
в ИДИЭ, куда поступил также и
Борис Индюков.
Но не успел Борис Индюков
решить, заняться ли ему динами-
кой или посвятить себя экспрес-
сии, как Главпрофобр закрыл и
эту литизбушку.
С печальным воем кинулись
ученики в уцелевшее Литгико.
Впереди всех бежал Борис Индю-
ков. Бараньи его глаза блистали
вдохновением.
Но Мусин-Гоголь прекрасно учел конъюнктуру, со-
здавшуюся на литературной бирже, и взимал с новых
учеников плату за два года вперед.
Литгико занимало половину магазина на 1-й Твер-
ской-Ямской. Вторую половину и окно арендовал ча-
совой мастер Глазиус-Шенкер, окруженный колеси-
ками, пенсне и пружинами. В магазине часто и резко
звонили будильники. В глубине помещения сидел тор-
жествующий Мусин-Гоголь, принимал деньги и выда-
вал квитанции. Рядом с ним помещался Отдел отсро-
чек, где предъявителям квитанций выдавались нуж-
ные бумаги. А в самом темном углу магазина, где
часовщик свалил свои неликвидные товары, сидел про-
фессор-вундеркинд, тринадцатилетний декан факуль-
тета ритмической прозы, и громко читал стихи Веры
Инбер.
Ровно через два часа после зачисления Индюкова
в ряды студентов угрюмый Главпрофобр закрыл пос-
ледний литературный оазис. Денег ученикам не воз-
вратили, потому что Мусин-Гоголь успел спастись,
увозя с собою плату за право обучения.
И снова Борис Индюков остался ни при чем, так
и не узнав, точно ли необходимо ставить точку в конце
фразы. Но тяга к изящной литературе была настолько
велика, что Борис решил немедленно же приступить
к творческой работе. За два месяца он сочинил роман
505
из жизни дровосеков и дровосечек под
названием «Пни». Своего первенца Ин-
дюков посвятил «Начальнику гублита
дружелюбиво». Но эта предусмотритель-
ность ни к чему не привела. Ни одно из-
дательство не согласилось напечатать ро-
ман «Пни», у автора которого катастро-
фически не ладилось дело со сказуемым.
Начальник гублита так и не узнал о дру-
желюбивом посвящении.
Тогда Индюков написал шесть романов: «На пере-
путье», «Пути и овраги», «Шагай, фабзаяц», «Серп и
молот», «В ногу» и «Дуня-активистка».
Ни один из них не был напечатан, и Борис Индю-
ков начал уже было отчаиваться, когда в его голову
пришла замечательная мысль.
Но тут Шахерезада Федоровна заметила, что слу-
жебный день окончился, и скромно умолкла.
Когда же наступил
Десятый служебный день,
она сказала:
— ...В его голову пришла замечательная мысль.
Сообразив, что конкурировать с пятьюдесятью ты-
сячами советских писателей — задача нелегкая и тре-
бующая некоторого дарования, Борис Индюков мыс-
лил три дня и три ночи. И все понял.
«Зачем,— решил он,— самому писать романы,
когда гораздо легче, выгоднее и спокойнее ругать ро-
маны чужие».
И с жаром, который сопутствовал ему во всех на-
чинаниях, Борис Индюков принялся за новый жанр.
На его счастье, молодая неопытная газета «Однажды
утром» задумала библиографический отдел по совер-
шенно новой системе.
— Понимаете? — радостно говорил редактор Ин-
дюкову, который случайно оказался в его кабинете.—
Мы строим отдел библиографии совсем по-новому.
Каждая рецензия — три строки. Понимаете? Не
506
больше! Гениально! Отдел так и будет называться:
«В три строки».
— Понимаю! — радостно отвечал Индюков.
— Отлично!—ликовал редактор.— Утрем нос всем
толстым журналам!
— Утрем! — кричал Индюков тем же тоном, каким
суворовские солдаты кричали: «Умрем».
Новая работа совершенно поглотила Бориса Индю-
кова. В трех строчках как раз вмещалось все то, что
Индюков мог сказать о толстой в четыреста страниц
книге.
Рецензии на отечественные романы писались по
форме № 1.
«Автор. Название книги. Из-во. Год. Цена. Число
страниц». Кому нужна книга писателя (такого-то)?
Никому она не нужна. Мы рекомендовали бы писа-
телю (такому-то) осветить быт мороженщиков, до сих
пор еще никем не затронутый».
Рецензии на иностранные романы писались по
форме № 2.
«Автор. Название книги. Из-во. Цена. Число стра-
ниц». Книга французского писателя (такого-то) напи-
сана со свойственным иностранцам мастерством. Но...
кому нужна эта книга? Никому она не нужна. Эта
книга не впечатляет».
Подписывался Индюков самыми разнообразными
инициалами, стараясь таким образом сбить со следа
писателей. Он подписывался: «Б. И.», «А. Б.», «Ин-
дио», «Индус», «Инус», «Иус», а иногда просто «ов».
Но, несмотря на эти предосторожности, Индюкова
иногда выслеживали и поколачивали.
Спасаясь от побоев, Индюков вошел в охрану
труда с ходатайством о выдаче ему панциря, но полу-
чил отказ, так как параграфа о панцирях в колдо-
говоре не нашли. Тогда на великие доходы от малень-
ких рецензий он сшил себе толстую шубу на вате и на
хорьках и, когда его били, только улыбался.
Писатели, изнуренные борьбой с «Индио», «Б. И.»
и — «-овым», переменили тактику. Малодушные пе-
рестали писать, а сильные духом принялись заиски-
вать перед всесильным «Индио».
507
Положение Индюкова упрочилось. Его комната
была завалена тюками книг с автографами. На неко-
торых из них он с удовольствием читал печатные по-
священия: «Тов. Индюкову — дружелюбиво». И ничто
отныне не омрачает его благополучия.
И если высокочтимый товарищ Фанатюк или кто-
нибудь из членов комиссии захочет написать роман,
пусть лучше этого не делает. Борис Индюков выругает
его в трех строках по форме № 1.
Но эта история менее занимательная, чем рассказ
о «Золотом Лете».
И товарищ Фанатюк подумал:
«Клянусь Госпланом, я не уволю ее, пока не услышу
рассказа о «Золотом Лете».
РАССКАЗ О «ЗОЛОТОМ ЛЕТЕ»
И Шахерезада Федоровна, стараясь оттянуть час
своего увольнения, начала новый рассказ.
— Знайте, о члены комиссии по чистке аппарата,
что в нашей столице существовали два учреждения:
губернское издательство «Водопой» и издательское
общество «Золотое Лето».
«Водопой» издавал изящную литературу с налетом
социальной грусти и предисловиями чинов Государст-
венной Академии Художественных Наук. Толстенькие
водопоевские книжки выходили в переплетах, крытых
сатином, который обычно идет на косоворотки и под-
кладку к демисезонным пальто. Сверх переплета книга
была заключена в бумажную обертку. На обороте ти-
тульного листа водопоевской книжки всегда красова-
лись важные строки:
Переплет, суперобложка и форзац работы
худ. Э. Рыцарева. Суперобложка отпечатана
на Гос. карточной фабрике.
И действительно, каждая водопоевская книга своей
тяжеловесной пышностью напоминала даму треф. Во-
508
обще «Водопой» славился тонкими манерами и даже
посылал своим авторам новогодние поздравления!
Что же касается издательского общества «Золотое
Лето», то это было издательство совсем другого диапа-
зона. Издавало оно изящную литературу уже не с на-
летом социальной грусти, а с примесью социального
негодования.
Хотя предисловия к золотолетовским книгам при-
надлежали тем же чинам Академии Худ. Наук, но
обложки книг были сделаны не из благородного са-
тина, а из обыкновенной бумаги, на которой незави-
симо от содержания книги были изображены двутав-
ровые балки и хорошенькие дамские мордочки. Дела-
лось это в интересах распространения.
Авторам своим «Золотое Лето» никаких поздрав-
лений не посылало, но зато часто устраивало писа-
тельскую чашку чаю (полбутылки вина на писатель-
скую душу).
Говоря короче, «Водопой» издавал культурные цен-
ности, оставшиеся от царского режима, а «Золотое
Лето» печатало сочинения современных авторов, при-
знавших советскую власть несколько позже Италии,
но немного раньше Греции.
Совершенно естественно, что оба издательства
враждовали между собой. «Водопой» полагал почему-
то, что его грабит «Золотое Лето», захватив в исклю-
чительное пользование современных авторов. «Зо-
лотое Лето» в свою очередь облизывалось на авторов,
уцелевших от старого мира.
Междоусобие, все усиливаясь, привело к тому, что
главы обоих учреждений беспрерывно делали визиты
в Центробукву, где интриговали с необыкновенным
пылом. Хлопоты «Водопоя» сводились к тому, чтобы
подчинить себе «Золотое Лето», а «Лето» стремилось
поглотить «Водопой».
И вот однажды Центробуква, правильно рассудив,
что два издательства хорошо, а одно еще лучше, по-
становила слить их вместе, присвоив новому организму
название «Златопой». Сделано это было так диплома-
тично, что ни одна из сторон не могла понять, кто по-
бедил и кто будет верховодить «Златопоем».
509
Золотолетовцы бродили по новому учреждению и
гордым своим видом старались показать, что хозяева
здесь они. Почтенные же водопоевцы, поблескивая во
мгле коридоров лысинами, тоже праздновали победу,
считая, что взяла верх их группа.
Самым главным для них была борьба за власть. То
же обстоятельство, что у них была теперь одна работа
и одна финансовая часть, волновало их меньше всего.
Но здесь Шахерезада заметила, что служебный
день окончился, и скромно умолкла.
А когда наступил
Одиннадцатый служебный день,
она сказала:
— И конкуренция, которую Центробуква замыс-
лила искоренить слиянием обоих издательств, разго-
релась с новой силой.
Современные авторы, а равно и авторы, перешед-
шие от царского режима, в начале реформы сильно
опечалились.
— Были две кормушки,— визгливо восклицали
они,— а стала одна кормушка.
Но время шло, и авторы убедились, что особых из-
менений не произошло.
— Были две кормушки,— восклицали они еще визг-
ливее,— и остались две кормушки!
И во мгле златопоевских коридоров продолжались
дикие схватки за обладание авторами. Бывшие водо-
поевцы считали высшей доблестью перехватить автора
в вестибюле и подписать с ним договор именно в той
комнате, где сидели они, но никак не в комнате, где
заседали бывшие золотолетовцы. Ту же тактику при-
меняли золотолетовцы. И таким образом в объединен-
ном издательстве между двумя точками ежедневно
проводились две прямые линии, что со времен Эвклида
считалось невозможным. И вот все об этих странных
людях.
Жил в ту пору в Москве писатель Модест Хамя-
ков, автор двух книг, из коих одна — «Бураны» —
6Ю
была издана в тысяча
девятьсот одиннадца-
том году, другая же —
«Буруны» — в тысяча
девятьсот двадцать пя-
том году. Придя к за-
ключению, что чита-
тель соскучился и ждет
от него третьей книги,
Модест Хамяков при-
шел в «Златопой» по-
зондировать почву.
Уже в вестибюле его
остановил благообраз-
ный старичок, сразу
признавший в Хамя-
кове писателя, уцелев-
шего от -старого мира.
— Модест Львович,— сказал он,— подкинули бы
нам полное собрание своих сочинений.
Хамяков согласился подкинуть. Кстати, собрание
сочинений оказалось у него в портфеле. Договорив-
шись с бывшими водопоевцами, Модест направился к
выходу, но здесь был обнаружен молодым человеком,
который сразу узнал в Хамякове автора, признавшего
советскую власть на неделю раньше Мексики.
— Здравствуйте, товарищ Хамяков,— сказал мо-
лодой человек.— Подкиньте нам свои романы для со-
браньица сочиненьиц.
— А я уже подкинул,— сказал простодушный Мо-
дест.— В бывший «Водопой». Для собраньица сочи-
неньиц.
— Здравствуйте! — с горечью закричал молодой
человек.— Ведь вы — современный автор и, следова-
тельно, подведомственны бывшему «Лету». Давайте
собраньице!
Собраньице оказалось у простодушного Модеста в
портфеле. Книги же, сданные водопоевцам, строгий
молодой человек обещал отобрать.
Тихий Модест засел на своей Собачьей площадке
за грозовую повесть, ничего не зная о том, что в «Зла-
57/
топое» из-за его собраньица началась свалка. Однако
молодому человеку не удалось победить благообраз-
ного старичка. Но и старичку не удалось одолеть мо-
лодого человека.
— Мы,— упрямо бормотал водопойный старик,—
уже включили Хамякова в план. Ведь он типичный
автор, уцелевший от старого режима.
— А мы не включили? — надсаживался золотоле-
товский молодец.— Насчет старого мира нам ничего
неизвестно, но зато хорошо известно, что он признал
советскую власть еще раньше Мексики. Де-юре и де-
факто!
И через два месяца, в рекордный срок, объединен-
ное издательство «Златопой» выпустило в продажу
двух Хамяковых. Одно собрание было издано в косо-
вороточных переплетах и карточной суперобложке.
Предисловие принадлежало перу академика Худ. Наук
и имело налет социальной грусти.
То же самое собрание сочинений появилось одно-
временно в желтой обложке с изображением балок и
мордочек с предисловием того же худ. академика, но
уже с примесью социального негодования. И, к удив-
лению читателей, на обоих собраниях стояла изда-
тельская марка «Златопоя».
— Но это ничто,—добавила Шахерезада,— в
сравнении с историей о преступлении Якова Трепе-
това.
И товарищ Фанатюк, возглавлявший комиссию по
чистке аппарата, подумал:
«Клянусь Госпланом, я не уволю ее, пока не узнаю
этой истории!»
ПРЕСТУПЛЕНИЕ ЯКОВА
И Шахерезада Федоровна начала новый рассказ.
— Людям свойственно быть недовольными своей
профессией.
Был недоволен и Яков Трепетов, испытанный культ-
работник, глава культотдела союза местного транс-
порта.
512
Товарищ Трепетов блестяще украшал свой город.
Он был честен, умен и работоспособен. Таких людей,
как Яков Трепетов, обычно зовут бессребрениками.
— Этот не украдет,— говаривал о нем культработ-
ник Умрихин.— Бернардов украдет, даже Бернгардов
может украсть! Я украду! Но Трепетов Яшка копейки
чужой не тронет.
Но Яков Трепетов тронул чужую копейку.
Это было невероятно, неслыханно, неправдопо-
добно, но это случилось.
Светлым майским вечером, когда общественность
города прогуливалась по бульвару, культработник
Яков Трепетов, этот бессребреник, подкрался на гла-
зах у всех к сослуживцу своему Умрихину, залез к
нему в карман пиджака, вытащил кошелек и нетороп-
ливо стал удаляться.
В конце бульвара его схватил заметивший кражу ми-
лиционер. Трепетов не сопротивлялся. Собралась толпа.
— Он пошутил! — кричал подоспевший Умрихин.—
Пустите его! Что за глупые шутки, Яков?
— Он пошутил,— поддержала толпа, хорошо знав-
шая Трепетова.
И милиционер уже приготовился отпустить шут-
ника на свободу, когда Трепетов сказал:
— Я не шутил. Я обокрал этого почтенного граж-
данина. Я вор. Ведите меня в темницу. Вяжите меня.
Однако никто его не вязал. Тогда Трепетов вспылил.
— Почему,— обратился он к милиционеру,— вы
не исполняете возложенных на вас обязанностей?
Милиционер сконфузился и робко заявил, что раз
потерпевший не имеет претензий, то вести уличенного
в темницу нет надобности.
— Вы не знаете уголовно-процессуального ко-
декса!— завизжал Трепетов, обводя притихшую
толпу злыми глазами.— А я знаю! Я досконально
изучил! Заявление потерпевшего от кражи не обяза-
тельно! Если преступление, предусмотренное сто вось-
мидесятой статьей уголовного кодекса, совершено, то вы
обязаны передать правонарушителя в руки правосудия.
— Что ж, я могу,— неуверенно сказал милицио-
нер,— будьте, граждане, свидетелями.
513
И он повел Якова Трепетова судиться.
На суде разыгрались драматические сцены. Все
свидетели, подтверждая факт кражи кошелька с де-
вятью рублями сорока четырьмя копейками и одним
выигрышным билетом кругосветной лотереи стоимо-
стью в пятьдесят копеек, в один голос говорили, что
это выше их понимания.
Потерпевший в продолжение всего заседания умо-
лял обвиняемого «оставить эти глупые шутки». Но
обвиняемый был непоколебим.
— Делайте ваше дело!—заявил он судьям.—
Важны не девять рублей сорок четыре копейки, а ва-
жен принцип. Я преступил закон и должен понести
соответствующую кару.
Но тут Шахерезада Федоровна заметила, что слу-
жебный день окончился.
А когда наступил
Двенадцатый служебный день,
она сказала:
— И суд вынужден был заключить бессребреника
на две недели в исправдом.
— А мне больше и не надо! — сказал Трепетов,
просияв.— Спасибо, судьи! Вы правильно судили!
Дело в том, что испытаннейший культработник и
активный общественник Трепетов считал настоящим
своим призванием не организацию библиотек, кото-
рую он проводил с большим умением, не оживление
кружковой работы и не вовлечение в клуб старич-
ков, а сочинение стихов.
Писал он их по ночам, а утром прятал написанное
в сундук и, вздыхая, невыспавшийся и хмурый, шел на
работу, повторяя по дороге сочиненные за ночь строфы:
Не верь, родимая, наветам,
Я их не устрашусь! Вотще!
И грудь моя под дулом пистолета
Все, все вздыхает по тебе!
Не верь, родимая, молю — не верь,
Ведь я люблю тебя, как зверь.
514
На такие вот дела тратил культработник ценные
часы своего отдыха. Но часов отдыха становилось все
меньше. Расширение сети кружков отнимало у него
строфу за строфой. Вовлечение в клуб старичков тре-
бовало столько работы, что отпуск пришлось перене-
сти на осень.
А между тем в душе зрела весенняя поэма. Даже
название было уже проработано — «Майские грезы».
Выявились даже начальные строки:
По клейким лепесткам уже стекает сок,
А воды уж весной шумят...
Времени же совершенно не было. Доведенный до
крайности потными валами вдохновения, Яков Трепе-
тав решился на кражу:
«В тюрьме мне никто не помешает,— с горькой
радостью думал культработник,— там напишу я
«Майские грезы».
Две недели показались ему достаточным сроком.
И потому он с такой радостью встретил приговор.
В первый же день, с аппетитом пообедав «переда-
чей», которую принес в тюрьму безутешный Умрихин,
и с отвращением выбросив в «парашу» найденную в
булке записку: «Яша! Брось эти глупости!»—Яков
Трепетав засел за поэму.
Под мерные шаги часового и под тихую пере-
бранку соседей хорошо думалось. Потные валы вдох-
новения окатили узника. Он почувствовал привычный
грохот в висках и начал быстро писать:
МАЙСКИЕ ГРЕЗЫ
(Поэма)
По клейким лепесткам уже стекает сок,
А воды уж весной шумят...
Но тут дверь камеры с шумом отворилась.
— Трепетов Яков! — закричал надзиратель.
— Есть! — ответил поэт, отрываясь от любимого
занятия.
515
— Идите в клуб. Вы, кажется, культработник? Вас
начальник культотдела зовет.
— Зачем? — воскликнул узник.
— Вести культработу. Поставить библиотеку на
должную высоту, оживить кружковую работу и во-
влечь побольше старичков рецидивистов!
Со стесненным сердцем побрел Трепетов в клуб.
Но там, как старый кавалерийский конь, заслышавши
звуки трубы, он принялся прорабатывать, вовлекать и
налаживать. И когда он опомнился, срок заключения
уже прошел.
Говорят, что поэма «Майские грезы» никогда не
была закончена. Ибо, отсидев свой срок, Трепетов на-
шел культработу запущенной и ему пришлось рабо-
тать даже по ночам.
— Таким образом,— закончила Шахерезада,— од-
ним плохим поэтом стало меньше! Но эта история
ничто в сравнении с рассказом о молодости, как та-
ковой.
— Я ничего не знаю об этом,— сказал председатель
по чистке, товарищ Фанатюк.— Что же это за история?
ХРАНИТЕЛЬ ТРАДИЦИЙ
И Шахерезада Федоровна, делопроизводительница
конторы по заготовке Когтей и Хвостов, начала новый
рассказ.
— Сейчас, о высокочтимый товарищ Фанатюк, и
вы, члены комиссии по чистке, я расскажу вам траги-
ческую историю.
Среди нынешней молодежи нетрудно различить
юношей двух типов: жоржей и братишек.
Братишки окончательно порвали со старым миром,
носят рубашки «апаш», редко чистят зубы, всей ду-
шой болеют за родную футбольную команду, летом
занимаются пешеходством, а зимой в прохладных
аудиториях копят духовные ценности.
Жоржи со старым миром не порвали. Они носят
преувеличенно широкие панталоны, зубов не чистят
никогда и не в силах забыть о бабушке-фрейлине или
516
о том, что их дедушка был чиновником министерства
финансов. По вечерам жоржи предаются танцам, ко-
торые составляют их любимое занятие.
Есть еще смешанные фигуры: жоржобратишки и
братишкожоржи. Первые совершают медленную эво-
люцию от тонкого аристократизма Жоржей к детской
непосредственности братишек. Вторые из лагеря
братишек совершают переход к солнечному быту
Жоржей.
Однако в нашем рассказе участвуют породы чистых
кровей: Коля Архипов был типичным братишкой, а
вид Гени Черепенникова сразу указывал на то, что
Геня чистопородный жорж.
И вот однажды в коридоре электротехникума, где
оба они учились, Коля Архипов в присутствии мно-
жества студентов ударил Геню Черепенникова по
бледному, одухотворенному лицу.
— Вот тебе за политграмоту Бердникова и Свет-
лова!— сказал Коля Архипов после нанесения удара.
Этим он хотел намекнуть Черепенникову, что не-
хорошо «заматывать» такую полезную книгу.
В коридоре стало тихо. Все ждали обратного
удара. Геня Черепенников, в котором закипели самые
благородные чувства, двинулся было на обидчика, но,
вовремя оценив его атлетическую фигуру, повернулся
на полпути и ушел.
Два дня перед ним витала тень дедушки из ми-
нистерства финансов и взывала о мщении. А на
третий день он подошел к братишке Архипову и ска-
зал:
— Вы, конечно, понимаете, что порицание, кото-
рое вам вынесло Исполбюро, меня не удовлетворяет.
Такие оскорбления смываются только кровью. Я тре-
бую сатисфакции.
— Чего? — спросил Коля.
— Дуэли.
— Это можно,— хладнокровно сказал Коля,— мы
к дуэли привычные.
— Не паясничайте, Архипов! — воскликнул Чере-
пенников.— Хоть в этот решительный час ведите себя
достойно. Я все обдумал. К сожалению, в советских
34 и* Ильф, Е. Петров, т. /
5/7
условиях возможна только тайная американская ду-
эль. Мы тянем жребий. Тот, кто вытянет бумажку с
крестом, должен умереть, то есть покончить жизнь са-
моубийством, предварительно оставив записку:
«В смерти моей прошу никого не винить». Способ са-
моубийства любой. Вас это устраивает?
Колю Архипова это устраивало. Он шаркнул нож-
кой, обутой в яловочный сапог, и заявил, что давно
жаждал американской дуэли.
— Смотрите,— сказал Геня Черепенников, отрезав
две бумажки и отмечая одну из них крестом,— дело
серьезное. Вы живете последний день.
— Пожалуйста, пожалуйста,— угодливо заметил
Архипов,— после того как вы замотали у меня Берд-
никова, я как-то потерял вкус к жизни!
— Что вы, интересно знать, запоете, когда выта-
щите роковую бумажку? —со злостью закричал
Геня.
Враги потянули жребий.
Геня Черепенников был так уверен в победе, что
даже зашатался, когда увидел на своей бумажке
крест.
В этом месте Шахерезада заметила, что служеб-
ный день окончился.
А когда наступил
Тринадцатый служебный день,
она продолжала:
— Что же теперь будет? — жалобно спросил он.
— Очень просто,— сказал Архипов,— вам, как лю-
бителю дуэлей, самоубийство должно доставить жи-
вейшее удовольствие. Сейчас вы пойдете домой и,
опрыскав одеколоном ТЭЖЭ листок почтовой бумаги,
твердым почерком напишете: «В смерти моей прошу
никого не винить». А потом — какой широкий выбор!
Сколько разнообразия! Кстати, не советую вам бро-
саться под дачные поезда. Это пошло. Умрите с
честью, красиво —под сибирским экспрессом, у стан-
ции Лосиноостровской.
518
Геня Черепенников пришел домой с позеленев-
шим лицом. Есть ему не хотелось. Он с отвращением
поболтал ложкой в супе и перешел к письменному
столу. Тень финансового дедушки незримо витала над
ним.
«В смерти моей прошу никого не винить»,— напи-
сал он на листке почтовой бумаги.
Дедушка одобрительно закивал головой.
Потом Геня Черепенников всхлипнул, перечеркнул
страничку и сделал новую надпись:
«В смерти моей прошу винить Николая Архипова
(Токмаков переулок, 20, комн. 271. Застать можно ве-
чером), который подстрекал меня к самоубийству».
Дедушка презрительно усмехнулся, но Гене было
все равно.
«Дадут Кольке восемь лет со строгой за подстре-
кательство,— злорадно подумал он,— воображаю его
удивление».
Но умирать все-таки мучительно не хотелось, хотя
дедушка — старорежимный самурай — строгим своим
видом показывал, что медлить неудобно и нужно при-
ступать к харакири.
«И чего этот лезет,—подумал Геня Черепенников,
отмахиваясь от навязчивой тени,— самого небось каж-
дый день по морде хлестали и ничего, дожил, дурак,
до восьмидесяти лет. Тоже лорд-мэр города Парижа
выискался, хранитель традиций!»
Однако смыть оскорбление кровью было необхо-
димо.
Геня Черепенников провел ночь типичного само-
убийцы. Он пил кипяченую воду, бросал на пол
листки бумаги, писал на стене слово «Люба» и выку-
рил два десятка папирос «Ау».
Утром он пробудился с тем же ощущением безыс-
ходности. Тяжесть несмытого оскорбления давила его
тысячами тонн.
И Геня Черепенников решился.
Он взял чистый лист бумаги и твердым почерком
написал:
«В нарсуд Бауманского района.
Настоящим прошу привлечь к ответственности
34* 519
гр. Н. Архипова за оскорбление меня действием. Есть
свидетели».
Через неделю нарсуд приговорил Архипова к пят-
надцати рублям штрафа, что составляло его полуто-
рамесячную стипендию.
Архипов был сконфужен. Черепенников торжест-
вовал.
— А следующая история,— закончила Шахереза-
да,— будет об удивительном больном — Мисаиле Три-
картове.
«Клянусь Госпланом,— подумал товарищ Фана-
тюк,— я не уволю ее, пока не услышу рассказа о Ми-
саиле Трикартове!»
ПРОЦЕДУРЫ ТРИКАРТОВА
И Шахерезада Федоровна начала:
— Знайте, товарищ Фанатюк, и вы, члены комис-
сии по чистке аппарата, что весною служилым людом
овладевает лечебная лихорадка. Чем пышнее светит
солнце, чем пронзительнее поют птицы, тем хуже чув-
ствуют себя служивые. Молодая трава вырастает за
ночь на вершок, ртутная палочка термометра поды-
мается кверху так поспешно, словно хочет добраться
до второго этажа, а служивым делается все горше и
горше.
Им хочется лечиться, лечиться от чего угодно и
как угодно, лишь бы это было в санатории и по воз-
можности на юге.
Мисаил Александрович Трикартов, пожилой, но
еще прыткий человек, был подвержен лечебной ли-
хорадке в особенно сильной степени.
— Все лечатся,— восклицал он, держась обеими
руками за пухлую грудь,— а я должен погибать.
Я тоже хочу лечиться!
— Что же с вами? — участливо спрашивали со-
служивцы.
— Откуда мне знать! — визжал Мисаил.— Ну ко-
лит, ну катар. Порок сердца. Я не доктор, но я чув-
ствую.
520
И Мисаил побежал к профессору. Он считал, что
лечиться можно только у профессоров.
Профессор долго прикладывал ухо к голому Три-
картову и прислушивался к работе его органов с тою
внимательностью, с какою кошка прислушивается к
движениям мыши.
Во время осмотра трусливый Мисаил Александро-
вич смотрел на свою грудь, мохнатую, как демисезон-
ное пальто, полными слез глазами.
— Ну что? — выговорил он, глядя в спину профес-
сора, который мыл руки.
Он хотел спросить, «есть ли надежда», но губы у
него задрожали и насчет надежды не вышло.
— Вы здоровы,— сказал профессор.— Абсолютно.
— У меня порок сердца! — вызывающе сказал Три-
картов. .
Профессор рассердился.
— А вы знаете, что такое порок сердца?
За визит к профессору Трикартов уплатил семь
рублей, и поэтому он тоже рассердился.
— Знаю,— сказал он.— Порок сердца, это когда
сердце стучит. Кроме того, у меня еще колит, катар и
невроз.
— Вы дурак,— ответил профессор.
Тем не менее Трикартов решил лечиться. Сначала
он хотел лечить свои болезни за счет государства. Но
государство этого не захотело.
Тогда Мисаил убедился, что во врачебных комис-
сиях сидят такие же жулики, как и профессора, зани-
мающиеся частной практикой, от знакомых он разу-
знал, что в Кисловодске хорошо лечат, и купил себе
койку в одном из тамошних санаториев.
Погода благоприятствовала поездке Трикартова.
Он поселился среди роз. Он занимал чудную комнату.
Но все это не радовало его. Он завидовал.
С рассвета в санатории начиналась хлопотливая
жизнь. Часть больных, как стадо антилоп, направля-
лась к источнику, где упивалась нарзаном. Дру-
гих под руки вели к грязевым ваннам. Некоторых
пытали душами Шарко. Были и такие, которых заво-
рачивали в мохнатые простыни и заставляли потеть.
521
Со всеми что-то делали, с одним лишь Трикарто-
вым ничего не делали. И Мисаил очень страдал от
этого.
Но однажды увидел он нечто такое, чего перенести
уже не смог.
Но здесь Шахерезада заметила, что служебный
день окончился, и скромно умолкла.
А когда наступил
Четырнадцатый служебный день,
она сказала:
— Гуляя по санаторию, он забрел во флигелек
в саду. Там посреди комнаты на возвышении сидел
человек, из волос которого бойко выскакивали
синие электрические искры. Гудели какие-то ма-
шины.
— А мне почему этого не делают? — спросил Три-
картов санитара.— Я тоже хочу, чтобы у меня искры.
Я Трикартов.
— Вас нет в списке,— равнодушно ответил сани-
тар.
Трикартов понял, что эта процедура самая доро-
гая и ее нарочно скрывают от него в саду.
Вечером, на террасе, в присутствии больных и гос-
тей, он учинил главврачу большой скандал.
— Дайте мне мои процедуры,— кричал Мисаил
Александрович, прыгая.— Где мои процедуры? Что
это за кузница здоровья! Я деньги платил.
— Вы здоровы,— сконфуженно говорил главврач.—
Вам не нужны процедуры. Отдыхайте. Старайтесь по-
меньше волноваться!
Но Трикартов не спал всю ночь и решил лечиться
своею собственной рукой. На рассвете, пугливо ози-
раясь по сторонам, он поскакал к источнику и вдоволь
напился нарзану.
— Я им покажу,— сказал он, возвращаясь в сана-
торий.— Я уже чувствую себя лучше.
Днем он бегал по опрятным аллейкам, крича:
— Где горное солнце?
522
Не добившись солнца, Мисаил Александрович за-
брался в электрический флигелек и, приложив к груди
цинковую пластинку со шнурами, включил ток. До са-
мого вечера он содрогался от сдерживаемой радости,
потому что медный вкус во рту не покидал его и со-
здавал уверенность в быстром выздоровлении. Ночью,
при свете луны, он снова пробрался к источнику и, от-
рыгиваясь, выпил шестнадцать стаканов газового на-
питка.
— Я им покажу! — шептал он, пробираясь через
окно в свою комнату.
Остаток времени он провел с большой пользой.
Вынув из-под кровати выкраденную синюю лампу, он
возлег на постель, озарив себя гробовым светом,— ле-
чился всю ночь. Здоровье Мисаила заметно улучши-
лось, но почему-то пропал аппетит. Души Шарко, нар-
занные и грязевые ванны пришлось принимать кон-
спиративно и большей частью по ночам.
— Плохо вы что-то выглядите,— сказал ему од-
нажды врач.— Вы бы яичек побольше ели.
«Знаем!—подумал опытный Мисаил.— Хочет мне
сплавить дешевые яички, а дорогое горное солнце уже
месяц, как от меня прячет!»
Перед самым отъездом Трикартову удалось за-
браться к заветному солнцу. Но наслаждаться им при-
шлось всего лишь один час. Спугнула няня. По дороге
в Москву, на станции Скотоватая, Мисаилу сделалось
523
плохо. Пришлось вызвать врача, который установил
порок сердца, катар желудка и общее отравление не-
известными газами. Когда Трикартов предстал перед
сослуживцами, вид у него был пугающий.
— Что с вами? — спрашивали друзья.
— Залечили, сукины дети! — ответил Мисаил.—
Кварцевой лампы пожалели. Горное солнце давали в
недостаточном количестве. Для наркомов берегли.
Тоже кузница здоровья!
— Но эта история,— добавила Шахерезада,— ни-
что в сравнении с рассказом о борьбе двух чинов-
ников.
«Клянусь Госпланом,— подумал товарищ Фана-
тюк,— что я не уволю ее, пока не услышу этого рас-
сказа!»
И на этом окончился четырнадцатый служебный
день. -
БОРЬБА ГИГАНТОВ
Вот уже четырнадцать служебных дней, с десяти
часов утра до четырех часов дня, Шахерезада Федо-
ровна Шайтанова, делопроизводительница конторы по
заготовке Когтей и Хвостов, рассказывала главе
учреждения, товарищу Фанатюку, и членам комиссии
по чистке всякого рода завлекательные истории и
басни.
Четырнадцать дней контора, лишенная разумного
руководства, бездействовала.
И вот, на пятнадцатый день, Шахерезада, глаза ко-
торой светились необыкновенным оживлением, начала
новый рассказ.
— Знайте же, товарищ Фанатюк, что история, ко-
торую я вам сейчас поведаю, история чрезвычайно
правдивая и гласит о борьбе двух чиновников.
Была в Москве контора по заготовке Когтей и
Хвостов.
— Как? — вскричал товарищ Фанатюк.— Ведь это
наша контора.
— Не перебивайте меня, о высокочтимый шеф,—
ответила Шахерезада, тряся серьгами.—Быть может,
524
в Москве еще одна такая контора. Ведь один Госплан
всеведущ и всемудр. Итак, я продолжаю. И были
в этой конторе два начальника. Одного звали Фана-
тюк...
— Как! — снова воскликнул Фанатюк с раздраже-
нием.— Речь идет обо мне?
— Все возможно на свете,— уклончиво заметила
Шахерезада.— В адресном столе под литером Ф. зна-
чится, может быть, несколько Фанатюков. Итак, я
продолжаю. Другой начальник носил мелодичную фа-
милию Сатанюк.
При имени своего врага товарищ Фанатюк вско-
чил.
— Однако,— закричал он, багровея,— это перехо-
дит все границы! На свете не бывает таких совпа-
дений!
— На свете бывают и не такие совпадения,— су-
рово сказала делопроизводительница.— Если угодно,
я могу прекратить рассказ, который, впрочем, обе-
щает быть весьма интересным.
— Нет, нет!—воскликнул товарищ Фанатюк.—
Рассказывайте, рассказывайте! Я в конце концов не
против самокритики!
И Шахерезада, прерываемая возгласами удивления
и возмущения, продолжала рассказ.
— Итак, начальников было двое, и, вместо того
чтобы помогать друг другу в работе, они боролись
между собой. И в жарких схватках они потянули за
собой всю контору, и служащие разделились на два
лагеря — фанатюковцев и сатанюковцев. Свет не ви-
дел более глупой и бессмысленной борьбы, ибо здесь
525
решающую роль играли не интересы дела, а самолю-
бие начальников.
Борьба кончилась полным поражением Сатанюка.
Интригами противника он был снят с поста и брошен
в Умань для ведения культработы среди тамошних из-
возопромышленников.
И грозная тень победившего Фанатюка упала на
помертвевшую контору по заготовке Когтей и Хвостов
для нужд широкого потребления.
— Это намек на меня! — вскричал глава учреж-
дения.— Молчать! В двадцать четыре часа!.. Впро-
чем, простите, это все-таки интересно, рассказы-
вайте.
— Ну и вот!—продолжала Шахерезада.— Надо
прямо сказать, что товарищ Фанатюк был не из тех
людей, которые хватают с неба звезды. Можно даже
сказать, что он был глуп как пробка. Не возмущай-
тесь, не возмущайтесь. Вы ведь не против самокри-
тики. Итак, он был глуп как пробка! Понимаете? Как
пробка! Глуп и злопамятен.
Своим скудным умишком он решил выжить из кон-
торы всех служащих, которых он считал сторонни-
ками поверженного Сатанюка, и немедленно после
обеда он приступил к чистке. Это был очень глупый
человек. Понимаете? Очень. Он был, знаете ли, так
глуп, что даже трудно вам рассказать. Я вижу, что
это вам неприятно. Я лучше перестану.
— Продолжайте! — прохрипел Фанатюк.
На губах у него появилась мыльная пена. Члены ко-
миссии старались не смотреть в его сторону.
— Так вот, этот глупый человек дал себя обвести
вокруг пальца ничтожнейшей из служащих, своей де-
лопроизводительнице. Он хотел ее уволить, эту дело-
производительницу, потому что считал ее главной
клевреткой Сатанюка.
Но делопроизводительница принялась рассказы-
вать ему сказки, и этот более чем наивный человек
слушал сказки четырнадцать дней. И служащие, ожи-
давшие увольнения, благословляли ее. Слушает он их
и сейчас. Сегодня пошел пятнадцатый день. И пока он
занимался этой чепухой, его враг, всеми нами уважа-
526
емый товарищ Сатанюк... Однако довольно. Не' хочу
больше рассказывать.
— Говорите! Что же сделал Сатанюк? — раздался
умоляющий голос Фанатюка.— Я требую этого!..
— Не хочу. Не желаю. Противно.
— Но ведь, кажется,— говорил Фанатюк, пред-
чувствуя недоброе,— ведь, кажется, полагается рас-
сказывать тысяча один день.
— Не желаю и все тут. По колдоговору я вам
сказки рассказывать не обязана.
— Тогда я вас увольняю. Вон. Без выходного. За-
пишите в протокол: «Увольняется делопроизводитель-
ница Шахерезада Шайтанова, как дочь...» Ну, все
равно — «как дочь английской королевы Виктории».
Вон!
Шахерезада встала. Серьги ее издали пугающий
звон.
— Хорошо. Осел хочет узнать свою судьбу. Итак,
я продолжаю. И пока он слушал сказки, товарищ Са-
527
танюк не дремал. Он нажал все пружины, и говорят,
что добился восстановления.
— Не может быть! — запищал Фанатюк.
— Все может быть!—ответила побледневшая от
торжества Шахерезада.— Прислушайтесь.
И действительно: откуда-то снизу, очевидно из
швейцарской, послышался ропот голосов. Он все уве-
личивался, рос и приближался. Вскоре можно было
различить явственное «ура».
Двери кабинета распахнулись, и в портале пока-
залась мощная фигура товарища Сатанюка.
При нем были три портфеля. Один большой, на-
шейный, крокодиловый и два из свиной кожи в руках.
И голос товарища Сатанюка был, как морской прибой
в шестибалльный ветер.
— Кто сидит за моим столом? — спросил он, по-
тряхивая какой-то бумажонкой.— Товарищ Фанатюк
назначается в город Колоколамск на должность город-
ского фотографа.
И еще никто в мире не сдавал дела с такой быстро-
той, как товарищ Фанатюк. Так окончились сказки
Новой Шахерезады.
ПРИЛОЖЕНИЕ
ПРОШЛОЕ РЕГИСТРАТОРА ЗАГСА
На масленицу 1913 года в Старгороде произошло
событие, взволновавшее передовые слои местного
общества.
В четверг вечером в кафешантане «Сальве», в рос-
кошно отделанных залах шла грандиозная программа:
ВСЕМИРНО-ИЗВЕСТНАЯ
ТРУППА ЖОНГЛЕРОВ
10 арабов!
Величайший феномен XX века
Стэне
3tn адочно! Не пост и жимо!
Чудовиш но!!!
Стэне человек-загадка!
Поразительные испанские акробаты
И н ас!
Брезина — дива из парижского театра
Фоли-Бер жер!
Сестры Драфир и другие номера
Сестры Драфир — их было трое — метались по
крохотной сцене, задник которой изображал Версаль-
ский сад, и с волжским акцентом пели:
Пред вами мы, как птички,
Легко порхаем здесь,
Толпа нам рукоплещет,
Бомонд в восторге весь.
531
Исполнив этот куплет, сестры вздрогнули, взялись
за руки и под усилившийся аккомпанемент рояля гря-
нули что есть силы рефрен:
Мы порхаем,
Мы слез не знаем,
Нас знает каждый всяк —
И умный и дурак.
Отчаянный пляс и обворожительные улыбки трио
Драфир не произвели никакого действия на передовые
круги старгородского общества. Круги эти, представ-
ленные в кафешантане гласным городской думы Ча-
рушниковым с двоюродной сестрой, первогильдейным
купцом Ангеловым, сидевшим навеселе с двумя двою-
родными сестрами в палевых одеждах, архитектором
управы, городским врачом, тремя помещиками и мно-
гими менее именитыми людьми с двоюродными сест-
рами и без них, проводили трио Драфир похоронными
хлопками и снова предались радостям «семейного па-
радного ужина с шампанским Мумм (зеленая лента)
по два рубля с персоны».
На столиках в особых стоечках из белого металла
торчали привлекательные голубые меню, содержание
которых, наводившее на купца Ангелова тяжелую пья-
ную скуку, было обольстительно и необыкновенно для
молодого человека, лет семнадцати, сидевшего у самой
сцены с недорогой, очень зрелой двоюродной сестрой.
Молодой человек еще раз перечел меню: «Судачки
попьет. Жаркое — цыпленок. Малосольный огурец.
Суфле-глясе Жанна д’Арк. Шампанское Мумм. (зеле-
ная лента). Дамам — живые цветы». Сбалансировал
в уме одному ему известные суммы и робко заказал
ужин на две персоны. А уже через полчаса плакав-
шего молодого человека, в котором купец Ангелов гро-
могласно опознал переодетого гимназиста, сына бака-
лейщика Дмитрия Маркеловича, выводил старый ла-
кей Петр, с негодованием бормотавший: «А ежели
денег нет, то зачем фрукты требовать. Они в карточке
не обозначены, их цена особая». Двоюродная сестра,
кокетливо закутавшись в кошачий палантин с черными
лапками, шла позади, выбрасывая зад то направо, то
налево. Купец Ангелов радостно кричал вслед опозо-
532
ренному гимназисту: «Двоечник! Второгодник! Папе
скажу! Будет тебе бенефис!»
Скука, навеянная выступлением сестер Драфир, ис-
чезла бесследно. На сцену медленно вышла знамени-
тая мадемуазель Брезина, с бритыми подмышками и
небесным личиком. Дива была облачена в страусовый
туалет. Она не пела, не рассказывала, дажене танце-
вала. Она расхаживала по сцене, умильно глядя на
публику, пронзительно вскрикивала и одновременно с
этим сбивала носком божественной ножки проволоч*
ное пенсне с носа партнера — бесцветного усатого гос-
подина. Ангелов и городской архитектор, бритый ста-
ричок, были вне себя.
— Отдай все и мало! — кричал Ангелов страшным
голосом.
Гласный городской думы Чарушников, ужаленный
в самое сердце феей из Фоли-Бержер, поднялся из-за
столика и, примерившись, бросил на сцену кружок
серпантина. Развившись только до половины, кружок
попал в подбородок прелестной дивы. Неподдельное
веселье захватило зал. Требовали шампанское. Город-
ской архитектор плакал. Помещики усиленно пригла-
шали городского врача к себе в деревню. Оркестр
заиграл туш.
В момент наивысшей радости раздались громкие
голоса. Оркестр смолк, и архитектор — первый обер-
нувшийся ко входу — сперва закашлялся, а потом за-
аплодировал. В зал вошел известный мот и бонвиван,
уездный предводитель дворянства Ипполит Матвеевич
Воробьянинов, ведя под руки двух совершенно голых
дам. Позади шел околоточный надзиратель, держа под
мышкой разноцветные бебехи, составлявшие, по-види-
мому, наряды разоблачившихся спутниц Ипполита
Матвеевича.
— Извините, ваше высокоблагородие,— дрожащим
голосом говорил околоточный,— но по долгу службы...
Голые дамы с любопытством смотрели на окружаю-
щих. В зале началось смятение. Не пал духом один
лишь Ангелов.
— Голубчик! Ипполит Матвеевич!—закричал
он.— Орел! Дай, я тебя поцелую.
35 И. Ильф, Е. Петров, а.'. 1 583
— По долгу службы,— неожиданно твердо вымол-
вил околоточный,— не дозволяют правила!
— Что-с? — спросил Ипполит Матвеевич тено-
ром.— Кто вы такой?
— Околоточный надзиратель шестого околотка,
Садовой части, Юкин.
— Господин Юкин,— сказал Ипполит Матвее-
вич,— сходите к полицмейстеру и доложите ему, что
вы мне надоели. А теперь по долгу службы делайте
что хотите.
И Ипполит Матвеевич горделиво проследовал со
своими спутницами в отдельный кабинет, куда немед-
ленно ринулись встревоженный метрдотель, сам хо-
зяин «Сальве» и совершенно одичавший купец Анге-
лов.
Событие это, взволновавшее передовые круги стар-
городского общества, окончилось так же, как оканчи-
вались все подобные события: двадцать пять рублей
штрафа и статейка в местной либеральной газете «Об-
щественная мысль» под неосторожным заглавием «По-
хождения предводителя». Статейка была написана воз-
вышенным слогом и начиналась так:
«В нашем богоспасаемом городе что ни событие,
то — сенсация!
И, как нарочно, в каждой сенсации замешаны
именно:
— Влиятельные лица!!!»
Статья, в которой упоминались инициалы Ипполита
Матвеевича, заканчивалась неизбежным: «Бывали
хуже времена, но не было подлей» — и была подпи-
сана популярным в городе фельетонистом Принцем
Датским.
В тот же день чиновник для особых поручений при
градоначальнике позвонил в редакцию й любезно про-
сил господина Принца Датского прибыть в канцеля-
рию градоначальника к четырем часам дня для объ-
яснений. Принц Датский сразу затосковал и уже не
смог дописать очередного фельетона. В назначенное
время венценосный журналист сидел в приемной гра-
доначальника и, смущаясь, думал о том, как он, за-
икающийся настолько^ что его не смогли излечить
534
даже курсы профессора Файнштейна, будет объ-
ясняться с градоначальником, человеком вспыльчивым
и ничего не понимающим в газетной технике.
Градоначальник с особенным удовольствием всмат-
ривался в синеватое лицо Принца Датского, который
тщетно силился выговорить необыкновенно трудные
для него слова: «Ваше высокопревосходительство».
Беседа кончилась тем, что градоначальник поднялся
из-за стола и сказал:
— Для вашего спокойствия рекомендую о таких
вещах больше не заикаться.
Принц Датский, успевший одолеть к этому времени
слова «ваше высокопревосходительство», зашипел осо-
бенно сильно, позволил себе улыбнуться и, почти вы-
ворачиваясь наизнанку, вытряхнул из себя ответ:
— Т-т-т-так я-же в-в-в-ообще з-аикаюсь!
Остроумие Принца было оценено довольно дорого.
Газета заплатила сто рублей штрафа и о следующих
похождениях Ипполита Матвеевича уже ничего не пи-
сала.
Неожиданные поступки были свойственны Иппо-
литу Матвеевичу с детства.
Ипполит Матвеевич Воробьянинов родился в
1875 году в Старгородском уезде в поместье своего
отца Матвея Александровича, страстного любителя го-
лубей. Пока сын рос, болел детскими болезнями и вы-
рабатывал первые взгляды на жизнь, Матвей Александ-
рович гонял длинным бамбуковым шестом голубей,
а по вечерам, запахнувшись в халат, писал сочинение
о разновидностях и привычках любимых птиц. Все
крыши усадебных построек были устланы хрупким го-
лубиным пометом. Любимый голубь Матвея Александ-
ровича «Фредерик» со своей супругой «Манькой»
обитал в отдельной благоустроенной голубятне.
На девятом году мальчика определили в пригото-
вительный класс Старгородской дворянской гимназии,
где он узнал, что, кроме красивых и приятных вещей:
пенала, скрипящего и пахнущего кожаного ранца, пе-
реводных картинок и упоительного катания на лаковых
перилах гимназической лестницы, есть еще единицы,
двойки, двойки с плюсом и тройки с двумя минусами.
35*
535
О том, что он лучше других мальчиков, Ипполит
узнал уже во время вступительного экзамена по ариф-
метике. На вопрос, сколько получится яблок, если из
левого кармана вынуть три яблока, а из правого де-
вять, сложить их вместе, а потом разделить на три,
Ипполит ничего не ответил, потому что решить этой
задачи не смог. Экзаменатор собрался было записать
Воробьянинову Ипполиту двойку, но батюшка, сидев-
ший за экзаменационным столом, со вздохом сообщил:
«Это Матвея Александровича сын. Очень бойкий
мальчик». Экзаменатор записал Воробьянинову Иппо-
литу три, и бойкий мальчик был принят.
В Старгороде было две гимназии: дворянская и го-
родская. Воспитанники дворянской гимназии питали
вражду к питомцам гимназии городской. Они назы-
вали их «карандашами» и гордились своими фураж-
ками с красным околышем. За это в свою очередь они
получили обидное прозвище «баклажан». Не один ка-
рандаш принял мученический венец из «фонарей» и
«бланшей» от руки мстительных баклажан. Озлоблен-
ные карандаши устраивали на баклажан-одиночек
облавы и с гиканьем обстреливали дворянчиков из
дальнобойных рогаток. Баклажан-одиночка, тряся ран-
цем, спасался в переулок и долго еще сидел в подъезде
какого-нибудь дома, бледный, потерявший одну га-
лошу. Взятая в плен галоша забрасывалась победите-
лями на крышу трехэтажного дома, самого высокого
в городе.
Были еще в Старгороде кадеты, которых гимнази-
сты называли «сапогами», но жили они в двух вер-
стах от города, в своем корпусе, и вели, по мнению ба-
клажан, жизнь загадочную и даже легендарную.
Ипполит завидовал кадетам, их голубым погончи-
кам, с наляпанным по трафарету желтым александров-
ским вензелем, их бляхам с накладными орлами; но
лишенный, по воле отца, возможности получить воспи-
тание воина, сидел в гимназии, получал тройки с двумя
минусами и предпринимал самые неслыханные дела.
В третьем классе Ипполит остался на второй год.
Как-то, перед самыми экзаменами, во время большой
перемены три гимназиста забрались в актовый зал и
536
долго лазили там, с восторгом осматривая стол, по-
крытый сверкающим зеленым сукном, тяжелые мали-
новые портьеры с бомбошками и кадки с пальмами.
Гимназист Савицкий, известный в гимназических кру-
гах сорвиголова, радостно плюнул в вазон с фикусом,
Ипполит и третий гимназист, Пыхтеев-Какуев, чуть
не умерли от смеха.
— А фикус ты можешь поднять?— с почтением
спросил Ипполит.
— Ого! — ответил силач Савицкий.
— А ну, подними!
Савицкий сейчас же начал трудиться над фикусом.
— Не подымешь! — шептали Ипполит с Пыхтее-
вым-Какуевым.
Савицкий с красной мордочкой и взмокшими нахох-
ленными волосами продолжал напрягаться у фикуса.
Вдруг произошло самое ужасное. Савицкий ото-
рвался от фикуса и спиною налетел на колонну крас-
ного дерева с золотыми ложбинками, на которой стоял
мраморный бюст Александра I, Благословенного. Бюст
зашатался, слепые глаза царя укоризненно посмот-
рели на мигом притихших гимназистов, и Благословен-
ный, постояв секунду под углом в сорок пять градусов,
кинулся головой вниз, как пловец в реку. Падение
императора имело роковые последствия. От лица царя
отделился сверкающий рафинадный кусок, в котором
гимназисты с ужасом узнали нос. Холодея, товарищи
подняли бюст и поставили его на прежнее место. Пер-
вым убежал Пыхтеев-Какуев.
— Что же теперь будет, Воробьянинов?— спросил
Савицкий.
— Это не я разбил,—быстро ответил Ипполит.
Он покинул актовый зал вторым. Оставшись один,
Савицкий, не надеясь ни на что, пытался водворить нос
на прежнее место. Нос не приставал. Тогда Савицкий
пошел в уборную и утопил нос в дыре.
Во время «греческого» в третий класс вошел ди-
ректор «Сизик». Сизик сделал греку знак оставаться
на месте и произнес ту же самую речь, которую он
только что произносил по очереди в пяти старших
классах. У директора не было зубов.
537
— Гошпода,— заявил он,— кто ражбил бюшт го-
шударя в актовом жале?
Класс молчал.
— Пожор! — рявкнул директор, обрызгивая слю-
ною зубрил, сидящих на передних партах.
Зубрилы преданно смотрели в глаза Сизика.
Взгляд их выражал горькое сожаление о том, что они
не знают имени преступника.
— Пожор!—повторил директор.— Имейте в виду,
гошпода, что ешли в чечение чаша виновный не шож-
наеча, вешь клаш будет оштавлен на второй год. Те
же, которые шидят второй год, будут ишключены.
Третий класс не знал, что Сизик говорил о том же
самом во всех классах, и поэтому его слова вызвали
страх.
Конец урока прошел в полном смятении. Грека
никто не слушал. Ипполит смотрел на Савицкого.
— Сизик врет,— говорил Савицкий грустно,— пу-
гает. Нельзя всех оставить на второй год.
Пыхтеев-Какуев плакал, положив голову на парту.
— А мы-то за что? — кричали зубрилы, преданно
глядя на грека.
— Ну, дети, дети, дети! — взывал грек.
Но паника только увеличивалась. Плакал уже не
один Пыхтеев-Какуев. Доведенные до отчаяния зуб-
рилы рыдали. Звонок, возвестивший конец урока, про-
звучал среди взрывов всеобщего отчаяния.
Зубрила Мурзик прочел молитву после учения:
«Благодарим тебя, создателю»,— икая от горя.
После урока Савицкий, не добившись никакого
толку от заплаканного Пыхтеева-Какуева, пошел
искать Ипполита, но Ипполита нигде не было.
На другой день Савицкий был исключен из гимна-
зии. Пыхтеев-Какуев получил тройку из поведения с
предупреждением и вызовом родителей. Родитель,
мелкопоместный владетель, приехал на бегунках, за-
пряженных неподкованной лошадкой, и после раз-
говора с директором утащил сына в шинельную, где и
отодрал его самым зверским образом суконными вож-
жами в присутствии массы любопытных из старших
538
классов. Рев маленького Пыхтеева-Кдкуева был слы-
шен за городской чертой.
Ипполит наказан не был, а гимназические его годы
сопровождали обычные события и вещи. В гимназию
он приезжал в фаэтоне с фонарями и толстым кучером,
который величал его по имени и отчеству. Липки и ре-
зинки водились у него самые лучшие и дорогие. Играл
он в перышки всегда счастливо, потому что перья по-
купали ему целыми коробками, и с таким резервом он
мог играть до бесконечности, беря противников на вы-
держку. Завтракать он ездил домой. Это вызывало за-
висть, и он этим гордился.
В шестом классе была выкурена первая папироса.
Зима прошла в гимназических балах. Ипполит вер-
телся в мазурке и пил в гардеробной ром. В седьмом
классе его мучили квадратные уравнения, «чертова ле-
стница» (объем пирамиды), параллелограмм скоро-
стей и «Метаморфозы» Овидия. А в восьмом классе он
узнал «Логику», «Христианское правоучение» и лег-
кую венерическую болезнь.
Отец его сильно одряхлел. Длинный бамбуковый
шест дрожал в его руках, а сочинение о свойствах го-
лубиной породы еще не дошло до середины. Матвей
Александрович умер, так его и не закончив, и Иппо-
лит Матвеевич, кроме шестнадцати голубиных стай,
совершенно иссохшего и ставшего похожим на попу-
гая «Фредерика», получил двадцать тысяч годового
дохода и огромное, плохо поставленное хозяйство.
Начало самостоятельной жизни молодой Воробья-
нинов ознаменовал кутежом с пьяной стрельбой по
голубям. Он не пошел ни в университет, ни на госу-
дарственную службу. От военной службы его избавила
общая слабость здоровья, поразительная в таком цве-
тущем на вид человеке. Он так и остался неслужа-
щим дворянином, золотой рыбкой себе на уме, невер-
ным женихом и волокитой по натуре. Он переустроил
родительский особняк в Старгороде на свой лад, за-
вел камердинера с баками, трех лакеев, повара-фран-
цуза и большой штат кухонной прислуги.
Благотворительные базары в Старгороде отлича-
лись большой пышностью и изобретательностью, ко-
539
торую наперерыв проявляли дамы избранного обще-
ства. Базары эти устраивались то в виде московского
трактира, то на манер кавказского аула, где черке-
шенки в корсетах торговали в пользу приютских детей
шампанским Аи по цене, неслыханной даже на таких
заоблачных высотах.
На одном из этих базаров Ипполит Матвеевич, стоя
под вывеской: «Настоящи кавказки духан. Нормални
кавказки удоволсти», познакомился с женой нового
окружного прокурора — Еленой Станиславовной Боур.
Прокурор был стар, но жена его, по уверению секре-
таря суда, была:
...Сама юность волнующая,
Сама младость ликующая,
К поцелуям зовущая,
Вся такая воздушная.
Секретарь суда грешил стишками.
«Зовущая к поцелуям» Елена Станиславовна но-
сила на голове черную бархатную тарелочку с шелко-
вой розеткой цветов французского национального
флага, что должно было изображать полный наряд
молодой черкесской девицы. На плече воздушная про-
курорша держала картонный кувшин, оклеенный золо-
той бумагой, из которого торчало горлышко шампан-
ской бутылки.
— Разришиты стаканчик шеипански! — сказал Ип-
полит Матвеевич, представляясь истинным горцем.
Прокурорша нежно улыбнулась и спустила с плеча
кувшин.
Ипполит Матвеевич, задержав дыхание, смотрел
на ее голые, парафиновые руки, неумело открываю-
щие бутылку. Он выпил шипучку, не почувствовав
даже вкуса. Голые руки Елены Станиславовны сме-
шали все его мысли. Он вынул из жилетного кармана
сотенный билет, положил его на край скалы из бурого
папье-маше и, громко сопя, отошел. Прокурорша
улыбнулась еще нежней, потащила кредитку к себе и
молвила музыкальным голосом:
— Бедные дети не забудут вашей щедрости.
Ипполит Матвеевич издали прижал руки к груди
и поклонился на целый аршин глубже, чем кланялся
540
обычно. Разогнувшись, он понял, что без прокурорши
ему не жить, и попросил секретаря представить его но-
вому прокурору. Прокурор был похож на умную
обезьяну. Прогуливаясь с Ипполитом Матвеевичем
между замком Тамары и чучелом орла, державшим в
клюве кружку для пожертвований, прокурор Боур
проворно чесал у себя за ухом и рассказывал послед-
ние петербургские новости.
С Еленой Станиславовной Воробьянинову в этот
вечер довелось разговаривать еще несколько раз по
поводу бедственного положения приютских детей и
живописности старгородского парка.
На следующий день Ипполит Матвеевич подкатил
к подъезду Боуров на злейших в мире лошадях, про-
вел полчаса в приятнейшей беседе о бедственном поло-
жении приютских детей, а уже через месяц секретарь
суда конфиденциально шепнул в мохнатое ухо следо-
вателя по важнейшим делам, что прокурор «кажется,
стал бодаться», на что следователь с усмешкой ответил:
«Це дило треба розжувати»,— и рассказал очень ин-
тересное дело, слушавшееся в городе Орле и окончив-
шееся .оправданием мужа, убившего изменницу-жену.
Во всем городе дамочки заливались по-соловьи-
ному. Мужья завидовали удачливости Воробьянинова.
Постники, трезвенники и идеалисты забрасывали про-
курора анонимными письмами. Прокурор читал их на
заседаниях суда, ловко и быстро почесывая за ухом.
С Воробьяниновым он был любезнее прежнего. Поло-
жение его было безвыходным — он ожидал вскоре пе-
ревода в столицу и не мог портить карьеры пошлым
убийством любовника жены.
Но Ипполит Матвеевич позволил себе совершенную
бестактность: он велел выкрасить свой экипаж в бе-
лый цвет и прокатился в нем вместе с угоревшей от
любви прокуроршей по Большой Пушкинской улице.
Напрасно Елена Станиславовна прикрывала мра-
морное лицо вуалеткой, расшитой черными птич-
ками,— ее узнали все. Город в страхе содрогнулся, но
и этот любовный эксцесс не оказал на прокурора ника-
кого действия. Отчаявшиеся постники, трезвенники и
идеалисты стали бомбардировать анонимками самое
541
министерство юстиции. Товарищ министра был пора-
жен трусостью окружного прокурора. Все ждали
дуэли. Но прокурор по-прежнему, минуя оружейный
магазин, катил каждое утро к зданию судебных уста-
новлений, с грустью поглядывая на фигуру Фемиды,
державшей весы. В одной их чаше Боур явственно ви-
дел себя санкт-петербургским прокурором, а в дру-
гой — розового и наглого Воробьянинова.
Все кончилось совершенно неожиданно: Ипполит
Матвеевич увез прокуроршу в Париж, а прокурора
перевели в Сызрань. В Сызрани прокурор прожил
долго, заслал человек восемьсот на каторгу и в конце
концов умер.
Когда через год они вернулись назад, Старгород
был завален снегом. Тяжелые обозы шагом проходили
по Большой Пушкинской. Обледенелые деревья Але-
ксандровского бульвара были абонированы галками.
Снежные звезды, крестики и другие морозные знаки
отличий медленно садились на нос Ипполита Матвее-
вича. Ветра не было. С вокзала Ипполит Матвеевич
ехал на низких санках, небрежно поглядывая на го-
родские достопримечательности: на новое здание бир-
жи, сооруженное усердием старгородских купцов в
ассиро-вавилонском стиле, на каланчу пушкинской
части с висевшими на ней двумя большими круглыми
бомбами, которые указывали на пожар средней вели-
чины, возникший в районе.
— Кто горит, Михайла? — спросил Ипполит Матве-
евич кучера.
— Балагуровы горят. Вторые сутки.
Не проехали и двух кварталов, как натолкнулись
на небольшую толпу народа, уныло стоявшую напротив
балагуровского дома. Из открытых окон второго этажа
медленно выходил дым. В окне появился пожарный и
лениво прокричал вниз:
—- Ваня! Дай-ка французскую лестницу.
Снег продолжал лететь. Внизу никто не отозвался.
Пожарный в раздумье постоял у окна, зевнул и равно-
душно скрылся в дыму.
— Так он и пять суток гореть будет,— гневно ска-
зал Ипполит Матвеевич.— Тоже... Париж!
542
С Еленой Станиславовной Воробьянинов разошел-
ся очень мирно. Продолжал бывать у нее, ежемесячно
посылал ей в конверте триста рублей и нисколько не
обижался, когда заставал у нее молодых людей, по
большей части бойких и прекрасно воспитанных.
Ипполит Матвеевич продолжал жить в своем особ-
няке на Денисовской улице, ведя легкую холостую
жизнь. Он очень заботился о своей наружности, посе-
щал первые представления в городском театре и одно
время так пристрастился к опере, что подружился с
баритоном Аврамовым и прошел с ним арию Жермона
из «Травиаты» — «Ты забыл край милый свой, бросил
ты Прованс родной»'. Когда приступили к разучиванию
арии Риголетто: «Куртизаны, исчадья порока, насмея-
лись надо мною вы жестоко»,— баритон с негодова-
нием заметил, что Ипполит Матвеевич живет с его же-
ною, колоратурным сопрано. Последовавшая затем
сцена была ужасна. Возмущенный до глубины души
баритон сорвал с Воробьянинова сто шестьдесят руб-
лей и поскакал в Казань.
Скабрезные похождения Ипполита Матвеевича, а
в особенности избиение в клубе благородного собра-
ния присяжного поверенного Мурузи закрепили за ним
репутацию демонического человека.
Даже в 1905 году, принесшем беспокойство и тре-
вогу, Ипполита Матвеевича не покинула природная
жизнерадостность и вера в твердые устои российской
государственности. К тому же в имении Ипполита
Матвеевича все прошло тихо, если не считать сожже-
ния нескольких стогов сена. Графа Витте, заключив-
шего Портсмутский мир, Ипполит Матвеевич сгоряча
назвал предателем, но подробно по этому поводу так
и не высказался.
Новые годы не переменили жизни Ипполита Матве-
евича. Он часто бывал в Петербурге и Москве, лю-
бил слушать цыган, делая при этом тонкое различие
между петербургскими и московскими, посещал гим-
назических товарищей, служивших кто по министер-
ству внутренних дел, а кто по финансовой части.
Жизнь проходила весело и быстро. На Ипполита
Матвеевича уже не охотились предприимчивые родо-
54?
начальницы. Все считали его безнравственным холо-
стяком. И вдруг в 1911 году Воробьянинов женился
на дочери соседа, состоятельного помещика Петухова.
Произошло это'после того, как отъявленный холостяк,
заехав как-то в имение, увидел, что дела его пошатну-
лись и что без выгодной женитьбы поправить их
невозможно. Наибольшее приданое можно было полу-
чить за Марн Петуховой, долговязой и кроткой девуш-
кой. Два месяца Ипполит Матвеевич складывал к под-
ножию Мари белые розы, а на третий сделал предло-
жение, женился и был избран уездным предводителем
дворянства.
— Ну, как твой скелетик? — нежно спрашивала
Елена Станиславовна, у которой Ипполит Матвеевич
после женитьбы стал бывать чаще прежнего.
Ипполит Матвеевич весело ощеривался, заливаясь
смехом.
— Нет, честное слово, она очень милая, но до чего
наивна... А теща, Клавдия Ивановна!.. Ты знаешь, она
называет меня «Эполет». Ей кажется, что так произно-
сят в Париже! Замечательно!
С годами жизнь Ипполита .Матвеевича заметно ме-
нялась. Он рано и красиво поседел. У него появились
маленькие привычки. Просыпаясь по утрам, он гово-
рил себе: «Гут морген» или «Бонжур». Его одолевали
детские страсти. Он начал собирать земские марки,
ухлопал на это большие деньги, скоро оказался вла-
дельцем лучшей коллекции в России и завел оживлен-
ную переписку с англичанином Энфильдом, обладав-
шим самым полным собранием русских земских марок.
Превосходство англичанина в области коллекциониро-
вания марок подобного рода сильно волновало Иппо-
лита Матвеевича. Положение предводителя и большие
связи помогли ему в деле одоления соперника из
Глазго. Ипполит Матвеевич подбил председателя зем-
ской управы на выпуск новых марок Старгородского
губернского земства, чего уже не было лет десять.
Председатель, смешливый старик, введенный Ипполи-
том Матвеевичем в суть дела, долго хохотал и согла-
сился на предложение Воробьянинова. Новые марки
были выпущены в двух экземплярах и включены в
544
каталог за 1912 год. Клише Воробьянинов собствен-
норучно разбил молотком. Через три месяца Ипполит
Матвеевич получил от Энфильда учтивое письмо, в ко-
тором англичанин просил продать ему одну из тех ред-
чайших марок по цене, какую будет угодно назначить
мистеру Воробьянинову.
От радости на глазах у мистера Воробьянинова
выступили слезы. Он немедленно сел писать ответное
письмо мистеру Энфильду. В письме он написал латин-
скими буквами только два слова: «Накося выкуси».
После этого деловая связь с мистером Энфильдом
навсегда прекратилась и удовлетворенная страсть
Ипполита Матвеевича к маркам значительно ослабела.
К этому времени Воробьянинова стали* звать бон-
виваном. Да он и в самом деле любил хорошо пожить.
Жил он, к удивлению тещи, доходами от имения своей
жены. Клавдия Ивановна однажды даже пыталась по-
делиться с ним своими взглядами на жизнь и обязан-
ности примерного мужа, но зять внезапно затрясся,
сбросил на пол сахарницу и крикнул:
— Замечательно! Меня учат жить! Это просто за-
мечательно!
Вслед за этим бушующий зять укатил в Москву на
банкет, затеянный охотничьим клубом в честь умерщ-
вления известным охотником г. Шарабариным двух-
тысячного, со времени основания клуба, волка.
Столы были расставлены полумесяцем. В центре
на сахарной скатерти, среди поросят, заливных и
вспотевших графинчиков с водками и коньяками ле-
жала шкура юбиляра. Г. Шарабарин в коричневой ви-
зитке и котелке, клюнувший уже с утра и ослепленный
магнией бесчисленных фотографов, стоял, дико погля-
дывая по сторонам, и слушал речи.
Ипполиту Матвеевичу слово было предоставлено
поздно, когда он уже основательно развеселился. Он
быстро накинул на себя шкуру волка и, позабыв о се-
мейных делах, торжественно сказал:
— Милостивые государи, господа члены охот-
ничьего клуба! Позвольте вас поздравить от имени
старгородских любителей ружейной охоты с таким
знаменательным событием. Очень, очень приятно
545
видеть таких почтенных любителей ружейной охоты, как
господин Шарабарин, которые, держась за руки, идут
к достижению вечных идеалов! Очень, очень при-
ятно!
Сказав этот спич, Ипполит Матвеевич сбросил на
пол юбилейную шкуру, поставил на нее сопротивляю-
щегося господина Шарабарина и троекратно с ним
расцеловался.
В этот свой наезд Ипполит Матвеевич пробыл в
Москве две недели и вернулся веселый и злой. Теща
дулась. И Ипполит Матвеевич в пику ей совершил
поступок, который дал такую обильную пищу зло-
язычию Принца Датского.
Был 1913 год.
Французский авиатор Бранденжон де Мулинэ со-
вершил свой знаменитый перелет из Парижа в Вар-
шаву на приз Помери. Дамы в корзинных шляпах, с
кружевными белыми зонтиками и гимназисты старших
классов встретили победителя воздуха восторженными
криками. Победитель, несмотря на перенесенное испы-
тание, чувствовал себя довольно бодро и охотно пил
русскую водку.
Жизнь била ключом.
На Александровском вокзале в Москве толпа кур-
систок, носильщиков и членов общества «Свободной
эстетики» встречала вернувшегося из Полинезии
к. Д. Бальмонта. Толстощекая барышня первая ки-
нула в трубадура с козлиной бородкой мокрую розу.
Поэта осыпали цветами весны — ландышами. Нача-
лась первая приветственная речь:
— Дорогой Константин, семь лет ты не был в
Москве...
После речей к поэту прорвался почитатель из при-
сяжных поверенных и, передавая букет поэту, сказал
вытверженный наизусть экспромт:
Из-за туч
Солнца луч —
Гений твой.
Ты могуч,
Ты певуч,
Ты живой.
516
Вечером в обществе «Свободной эстетики» торже-
ство чествования поэта было омрачено выступлением
неофутуриста Маяковского, допытывавшегося у про-
славленного барда, «не удивляет ли его то, что все
приветствия исходят от лиц, ему близко знакомых».
Шиканье и свистки покрыли речь неофутуриста.
Два молодых человека — двадцатилетний барон
Гейсмар и сын видного чиновника министерства ино-
странных дел Далматов познакомились в иллюзионе
с женой прапорщика запаса Марианной Тиме и убили
ее, чтобы ограбить.
В кинематографах, на морщинистых экранах, шла
сильная драма в трех частях из русской жизни: «Кня-
гиня Бутырская», хроника мировых событий «Эклер —
журнал» и комическая «Талантливый полицейский» с
участием Поксона (гомерический хохот).
Из Спасских ворот Кремля выходил на Красную
площадь крестный ход, и протодиакон Розов, десяти-
пудовый верзила, читал устрашающим голосом высо-
чайший манифест.
В Старгородской газете «Ведомости градоначаль-
ства» появился ликующий стишок, принадлежащий
перу местного цензора Плаксина:
Скажи, дорогая мамаша,
Какой нынче праздник у нас,—
В блестящем мундире папаша,
Не ходит брат Митенька в класс?
Брат Митенька не ходил в класс по случаю трех-
сотлетия дома Романовых. И папаши действительно в
блестящих мундирах и просторных треуголках катили
в пролетках к Стрельбищенскому полю, на котором на-
значен был парад частей гарнизона, кадетского кор-
пуса и казенных гимназий.
На джутовой фабрике и в железнодорожных мастер-
ских рабочим раздавали билеты на романовские гуля-
ния в саду трезвости, а вечером несколько штатских
выхватили из толпы гуляющих двух рабочих и отвезли
их на' извозчиках в жандармское управление. В тем-
ном небе блистал, сокращался и, раздуваемый ветром,
снова пылал фейерверочный императорский вензель.
547
В эту же ночь Ипполит Матвеевич, от которого еще
пахло духами, переваривал торжественный ужин, сидя
на балконе своего особняка. Ему было только три-
дцать восемь лет. Тело он имел чистое, полное и доб-
рокачественное. Зубы все были на месте. В голове, как
ребенок во чреве матери, мягко шевелился свежий ар-
мянский анекдот. Жизнь казалась ему прекрасной.
Теща была побеждена, денег было много, на будущий
год он замышлял новое путешествие за границу.
Но не знал Ипполит Матвеевич, что через год, в
мае, умрет его жена, а в июле возникнет война с Гер-
манией. Он считал, что к пятидесяти годам будет гу-
бернским предводителем, не зная того, что в восемна-
дцатом году его выгонят из собственного дома, и он,
привыкший к удобному и сытому безделью, покинет
потухший Старгород, чтобы в товарно-пассажирском
поезде бежать куда глаза глядят.
Ипполит Матвеевич, сидя на балконе, видел в
своем воображении мелкую рябь остендского взморья,
кровли Парижа, темный лик и сиянье медных кнопок
международного вагона, но не воображал себе Иппо-
лит Матвеевич (а если бы и вообразил, то все равно
не понял бы) хлебных очередей, замерзшей постели,
масляного «каганца», сыпнотифозного бреда и ло-
зунга «Сделал свое дело и уходи» в канцелярии загса
уездного города N.
Не знал Ипполит Матвеевич, сидя на балконе, и
того, что через четырнадцать лет еще крепким мужчи-
ной он вернется в Старгород и снова войдет в те самые
ворота, над которыми он сейчас сидит, войдет чужим
человеком, чтобы искать клад своей тещи, сдуру за-
прятанный ею в гамбсовский стул, на котором ему
так удобно сейчас сидеть, и, глядя на полыхающий
фейерверк с горящим в центре императорским гербом,
мечтать о том, как прекрасна жизнь.
ПРИМЕЧАНИЯ
ДВОЙНАЯ АВТОБИОГРАФИЯ1
Впервые опубликована 2 августа 1929 года в популярном
французском журнале — литературном еженедельнике «Le merle».
На русском языке «Двойная автобиография» впервые опуб-
ликована в журнале «Советская Украина», 1957, № 1. 13 апреля
того же года перепечатана в «Литературной газете».
Кроме «Двойной автобиографии», известна автобиография
Ильфа и Петрова «Соавторы», опубликованная в сборнике
«Кажется смешно» (к 10-летию Московского театра сатиры),
издание Московского театра сатиры, М. 1935. В статью «Из вос-
поминаний об Ильфе» (В книге: И. Ильф, Записные книжки,
«Советский писатель», М. 1939) Е. Петров включил текст «Соав-
торов».
Печатается по тексту рукописи (ЦГАЛИ, 1821, 7) 1 2.
«Великий комбинатор» — первое название романа «Золотой
теленок».
«Летучий голландец».— Повесть не была написана. Планы и
наброски ее опубликованы в журнале «Молодая гвардия», 1956,
№ 1.
«Клуб чудаков» — так называли себя литераторы, сотрудни-
чавшие в журнале «Чудак».
ДВЕНАДЦАТЬ СТУЛЬ ЕВ
Роман «Двенадцать стульев» впервые был опубликован в
журнале «30 дней», 1928, №№ 1—7, с иллюстрациями художника
М. Черемных. В том же году вышел отдельной книгой в издатель-
стве «Земля и фабрика».
1 Примечания к «Двойной автобиографии» и роману «Двенад-
цать стульев» написаны Б. Е. Галановым.
2 (ЦГАЛИ, 1821, 7)—Центральный государственный ар-
хив литературы и искусства, фонд 1821, единица хранения 7.
Далее для краткости везде будет принято такое обозначение.
36*
551
Работать над романом Ильф и Петров начали в августе —
сентябре 1927 года. Евгений Петров рассказывал в статье «Из
воспоминаний об Ильфе», что сюжет романа был подсказан
В. П. Катаевым. Это произошло в редакции газеты «Гудок», где
все они в то время работали. Ильфа и Петрова увлекла тема
романа. Тогда же у них возникла мысль писать его вдвоем,
«артелью», как шутливо предлагал Катаев. «В этот день,— вспо-
минает Петров,— мы пообедали в столовой Дворца Труда и
вернулись в редакцию, чтобы сочинять план романа... Сколько
должно быть стульев? Очевидно, полный комплект — двенадцать
штук. Название нам понравилось. «Двенадцать стульев». Мы
стали импровизировать. Мы быстро сошлись на том, что сюжет
со стульями не должен быть основой романа, а только причиной,
поводом к тому, чтобы показать жизнь» (И. Ильф. Записные
книжки, «Советский писатель», М. 1957, стр. 21—22).
Вся первая часть была написана за месяц и одобрена Катае-
вым. Вторая и третья части тоже были закончены в короткие
сроки. В январе весь роман был завершен. Однако нельзя ска-
зать, что «Двенадцать стульев» писались легко. «Мы работали в
газете и в юмористических журналах очень добросовестно. Мы
знали с детства, что такое труд. Но никогда не представляли
себе, как трудно писать роман. Если бы я не боялся показаться
банальным,— вспоминал Петров,— я сказал бы, что мы писали
кровью» (И. Ильф, Записные книжки, «Советский писатель»,
М. 1957, стр. 23—24).
Остапу Бендеру в первоначальный период работы над рома-
ном отводилась эпизодическая роль. Более отчетливо авторы
представляли себе Воробьянинова. Ему решено было придать
черты двоюродного дяди Петрова — председателя уездной зем-
ской управы. «Остап Бендер был задуман как второстепенная
фигура,— писал Петров в набросках к плану книги «Мой друг
Ильф».— Для него у нас была одна фраза: «Ключ от квартиры,
где деньги лежат» (ЦГАЛИ, 1821, 43). При такой расстановке
сил борьбу за сокровища могли вести Воробьянинов с отцом Фе-
дором Востриковым. Остап должен был исполнять обязанности
бойкого компаньона, расторопного помощника при бывшем пред-
водителе дворянства. Не случайно в начальных эпизодах романа
он кажется нам и проще и грубей: то щедро сыплет рассказами
о своих знакомых, причем на все случаи жизни у него оказы-
вается в запасе подходящая поучительная история, то уснащает
свою речь крепкими словечками из лексикона жуликов и босяков.
552
По мере того как образ бойкого и развязного молодого человека
обретал черты «великого комбинатора», речь Остапа тоже заметно
менялась, приобретая фельетонный блеск и остроумие. Напротив,
репортер Персицкий занял в романе более скромное место, чем
это можно было предположить, читая «Двенадцать стульев» в
рукописи, в журнале и в первом отдельном издании. Судя по
главе «Могучая ручка. Золотоискатели», в дальнейшем исключен-
ной авторами из романа, стулья, выпотрошенные в комнате Ни-
кифора Ляписа-Трубецкого, в редакции газеты «Станок» и в
театре Колумба, наводили Персицкого на мысль, что за ними
кто-то специально охотился, что тут действовала какая-то «секта
похитителей стульев».
Если бы писатели наделили Персицкого способностями удач-
ливого детектива, в конце концов разгадывающего тайну стуль-
ев,— вероятно, действие романа пошло бы по иному пути. Но
этого не случилось. Впоследствии сюжет и композиция романа
тоже не претерпевали изменений. Однако, сравнивая рукописный
вариант с журнальным, публиковавшимся в «30 днях», и первое
отдельное издание книги с последующими, отмечаешь некоторые
существенные разночтения. Дело в том, что при публикации ро-
мана в журнале авторы сделали ряд сокращений и поправок,
учтя, по-видимому, замечания одного из тогдашних редакторов
«30 дней» В. А. Регинина. Об этом упоминает Петров в своих
записях «Мой друг Ильф»: «Регинин, который всегда требовал
вычеркнуть одну строчку и приписать одну страницу». Готовя
роман для отдельного издания (ЗИФ, 1928), авторы восстановили
многие купюры, возвратив, однако, в книгу наряду с существен-
ным и малозначимое — некоторые непритязательные остроты и
шутки. Для второго издания (ЗИФ, 1929) Ильф и Петров уже
более взыскательно «почистили» текст. Не случайно именно этот
отредактированный авторами текст воспроизводился в последую-
щих изданиях «Двенадцати стульев» без существенных измене-
ний. Перечислять все исправления и сокращения, делавшиеся ав-
торами для журнала и для отдельных изданий романа, нет не-
обходимости. Важно уяснить самый характер поправок. Восста-
навливая или сокращая, Ильф и Петров заботились об усилении
сатирического звучания книги, устраняли длинноты и повторы,
которые только замедляли действие и ослабляли художественную
целостность романа.
В главе «Безенчук и «нимфы» был эпизод с переписчиком Са-
пежниковым, сослуживцем Ипполита Матвеевича по загсу. Во
553
время обычного получасового перерыва на завтрак Сапежников
непременно начинал всем уже досконально известный цикл охот-
ничьих рассказов, смысл которых сводился к тому, что на охоте
не только приятно, но и необходимо пить водку. История Сапеж-
никова есть в рукописи романа, исчезает в «30 днях», снова по-
является в первом издании книги и окончательно исключается во
всех последующих. Писатели вычеркнули ее из романа, найдя
юмор легковесным. Это был тот «комический орнамент», от кото-
рого Ильф и Петров решительно отказывались, по мере того как
возрастала их требовательность к своему творчеству. По тем же
мотивам из главы «Алфавит «Зеркало жизни» во втором издании
была снята история 102-летней бабушки архивариуса Коробейни-
кова, исключенная при публикации романа в журнале и восста-
новленная по рукописи в первом издании книги. Понадеявшись
обогатиться «за счет госстраха», Варфоломеич застраховал ба-
бушку на крупную сумму, а она умерла в тот самый год, когда
Варфоломеич, отчаявшись, перестал платить за нее взносы.
Начиная со второго издания романа, из главы «Автор «Гав-
рилиады» исключается история несчастной любви голубоглазой
девушки Клотильды и халтурщика скульптора Васи. Снимается и
следовавшая за этим рассказом глава «Могучая ручка. Золото-
искатели». В ней говорилось о том, как Никифор Ляпис, услышав
от Персицкого рассказ о «секте похитителей стульев», немедленно
принялся сочинять с двумя другими халтурщиками оперу «Луч
смерти» — о таинственном изобретении, чертежи которого за-
прятаны в стулья. В опере по ходу действия должны были по-
являться «фашисты, самогонщики, капелланы, солдаты, мажор-
домы, техники, сицилийцы, лаборанты, тень тов. Митина (изобре-
тателя луча смерти.— Б. Г.), пионеры и др.». Не в пример пре-
дыдущим эти эпизоды остросатиричны. Они были в рукописи,
в журнале и в первом издании книги. Почему же в таком случае
они не выдержали строгой проверки при подготовке второго из-
дания романа? По-видимому, писатели нашли, что рассказы о не-
вежественных халтурщиках заняли много места в «Двенадцати
стульях» и порой начали даже повторять друг друга.
Описание рабочего дня сотрудников газеты «Станок» (глава
«Курочка и тихоокеанский петушок») со второго издания печа-
тается без сцены мистификации редакционного фотографа. Оста-
лась только фраза: «Репортер Персицкий деятельно готовился к
двухсотлетнему юбилею великого математика Исаака Ньютона».
Вслед за этим в рукописи, в журнальном варианте и в первом
554
отдельном издании романа следовал рассказ, как весельчак Пер-
сицкий с серьезным видом поручал фотографу заснять Ньютона:
«И, пожалуйста, не за работой. Все у вас сидят за столом и чи-
тают бумажки. На ходу снимайте. Или в кругу семьи». На что
обидчивый фотограф отвечал: «Когда мне дадут заграничные пла-
стинки, тогда и на ходу буду снимать». Однако эта сцена осла-
бляла комический эффект другой сцены, в которой Персицкий
высмеивает Никифора Ляписа. Один и тот же прием «работал»
дважды. Вероятно, поэтому проходной для романа эпизод с не-
вежественным фотографом писатели сняли.
Но есть в рукописи романа страницы, отсутствовавшие в жур-
нальном варианте. Ильф и Петров восстановили их в первом от-
дельном издании и сохранили при всех последующих публика-
циях «Двенадцати стульев». Это рассказ Остапа о гусаре-схим-
нике. Это глава «Зерцало грешного», знакомящая нас с биогра-
фией отца Федора Вострикова. Для характеристики священника
церкви Фрола и Лавра важно и существенно, что на всех этапах
его гражданской и духовной карьеры в «зерцале» неизменно отра-
жался стяжатель.
В главе «Где ваши локоны?» авторы восстановили описание
прогулки Ипполита Матвеевича по улицам Старгорода. Отсутст-
вовала в журнальном варианте также и глава «Дышите глубже:
вы взволнованы!»
Не удивительно, что без таких эпизодов журнальная публи-
кация романа выглядела бледнее всех последующих.
Быстрота, с которой писался первый роман Ильфа и Петрова,
свидетельство того, что молодые авторы были достаточно хорошо
подготовлены для трудной работы писателей-сатириков. В запис-
ных книжках Ильфа и в юмористических рассказах Петрова уже
были намечены некоторые темы и образы «Двенадцати стульев».
Роман еще не был написан и еще не существовала как литера-
турный тип Эллочка-людоедка, а в записной книжке Ильфа в
1925 году была сделана запись: «Двое молодых. На все жизнен-
ные явления отвечают только восклицаниями. Первый говорит —
«жуть», второй —- «красота» (ЦГАЛИ, 1821, 123). И в ранней юмо-
реске Петрова «Даровитая девушка» («Смехач», 1927, № 35)
Кусичка Крант, девица «с малообещающим лобиком», решившая
непременно стать кинозвездой, разговаривала с окружающими на
Эллочкином людоедском жаргоне. Еще до того как в «Две-
надцати стульях» Никифор Ляпис нашел «кратчайшие пути к
оазисам, где брызжут светлые ключи гонорара», Ильф и Петров
555
обличали сочинителей таких «Гаврилиад», занятых перекрашива-
нием и перекраиванием всевозможных халтурных изделий и на-
ведением на них соответствующего «полит-лоска». Ильф высмеял
халтурщиков такого рода в фельетоне «Красные романсы»
(ЦГАЛИ, 1821, 80). Петров в 1927 году напечатал в «специально
детском» номере журнала «Смехач» (№ 32) рассказ «Всеобъем-
лющий зайчик», который представляет собой как бы черновой
набросок одной из глав будущего романа. Герой этого рассказа,
некий самонадеянный поэт, сочинивший нижеследующий краткий
стишок:
Ходит зайчик по лесу
К Северному полюсу,—
подобно Никифору Ляпису обходит редакции, поочередно приспо-
сабливая своего зайчика для издательства «Детские утехи», для
журналов «Неудержимый охотник», «Лес, как он есть» и даже для
солидного еженедельника «Вестник южной оконечности Северного
полюса». Ловкий сочинитель «всеобъемлющего зайчика» — это
предшественник Никифора Ляписа, только лишенный тех сатири-
ческих красок, которые сделали Ляписа нарицательной фигурой.
Сатира «Двенадцати стульев» остра и необычайно злобо-
дневна. Так, например, образ людоедки Эллочки появился на стра-
ницах «Двенадцати стульев» в то время, когда комсомольская
печать развернула борьбу против пережитков буржуазных нэпман-
ских настроений в среде советской молодежи. В этой борьбе ак-
тивно участвовал Маяковский. В 1927 году, выступая с докладами
«Даешь изящную жизнь’.», он высмеивал нелепое подражание за-
граничной «моде», которая проникала «уродливыми потеками в
советский быт» (В. Маяковский, Поли. собр. соч., т. 12, Гос-
литиздат, М. 1959, стр. 500). В сценарии «Позабудь про камин»,
в стихотворении «Маруся отравилась», в комедии «Клоп» и в
ряде других произведений Маяковский широко использовал факты
низкопоклонства перед заграницей, о которых писала в своих
фельетонах «Комсомольская правда». В «Двенадцати стульях»
мы не найдем такой прямой переклички с комсомольской печатью.
Но огонь своей сатиры Ильф и Петров направляли по тем же
мишеням. Один и тот же «микроб разложения» (если воспользо-
ваться выражением Маяковского) сидел в людоедке Эллочке и в
«монтере Ване» из стихотворения «Маруся отравилась», кото-
рый «в духе парижан себе присвоил званье электротехник Жан».
И так же, как для Маяковского, борьба с «молодыми людоедами»
556
не была для Ильфа и Петрова случайной, временной. К этим
образам они не раз еще возвращались в своих произведениях.
Впрочем, Ильф и Петров не считали, что и с другими персо-
нажами «Двенадцати стульев» они уже полностью разделались
в своем первом романе. Обывательский, мещанский мирок, кото-
рый в «Золотом теленке» Ильф и Петров называли «маленьким
миром», не так-то легко сдавал позиции.
Первый роман Ильфа и Петрова, по свидетельству современ-
ников, сразу был замечен читателями. Однако критика долгое
время обходила его молчанием. Набрасывая план книги «Мой
друг Ильф», Петров записал: «Первая рецензия в «вечорке».
Потом рецензий вообще не было». 17 июня 1929 года, через год
после выхода романа, «Литературная газета» поместила неболь-
шую статью о «Двенадцати стульях» Аи. Тарасенкова, полемиче-
ски озаглавленную: «Книга, о которой не пишут». В редакцион-
ном примечании говорилось: «Под этой рубрикой «Литературная
газета» будет давать оценку книгам, которые несправедливо за-
молчала критика». Анализируя роман Ильфа и Петрова и отмечая
успех молодых авторов, Тарасенков подчеркивал, что, пользуясь
сюжетными приемами «трафаретного авантюрного романа», они
сумели наполнить повествование «насыщенным, острым, сатири-
ческим содержанием». В таком же духе говорилось о «Двена-
дцати стульях» и на страницах журнала «Октябрь», который
тогда редактировал А. Серафимович. Безыменный рецензент жур-
нала отм.ечал, что «Ильф и Петров, взяв от авантюрного романа
чисто композиционные качества, ввели в повествование яркие,
типически бытовые фигуры... дали целую галерею заостренно
сатирических портретов» («Октябрь», 1929, № 7, стр. 215). Однако
едва ли не первым литератором, который публично поддержал
«Двенадцать стульев», был Д4аяковский. Выступая 22 декабря
1928 года на собрании федерации объединений советских писате-
лей, он говорил о «классическом Гавриле», а роман назвал «за-
мечательным» (В. Маяковский, Поли. собр. соч., т. 12, Гос-
литиздат, М. 1959, стр. 367).
Последующие отклики на роман были далеко не столь поло-
жительными и в значительной степени отражали отношение рап-
повской критики к творчеству Ильфа и Петрова. В 1929 году в
журналах «На литературном посту» (№ 18), «Молодая гвар-
дия» (№ 18), «Звезда» (№ 10) критики с поразительным едино-
душием твердили, что в «Двенадцати стульях» подлинной сатиры
не получилось, что в романе преобладает «довольно безобид-
557
ный журнально-юмористический тон». Особенно резкая оценка
была дана роману на страницах журнала «Книга и революция».
И. Ситков в обзоре журнала «30 дней» безапелляционно заявил,
что, за исключением нескольких страниц, где авторам удалось
подняться до подлинной сатиры (история Ляписа), роман Ильфа
и Петрова — «серенькая посредственность», «зарядки глубокой
ненависти к классовому врагу нет вовсе; выстрел оказался хо-
лостым» («Книга и революция», 1929, № 8, стр. 38).
С трибуны Первого Всесоюзного съезда советских писателей
Михаил Кольцов говорил, что чуть ли не за месяц до ликвидации
РАПП ему пришлось на одном из ее последних заседаний дока-
зывать, при весьма неодобрительных возгласах, «право на суще-
ствование в советской литературе писателей такого рода, как
Ильф и Петров, и персонально их» («Советский фельетон», Гос-
политиздат, М. 1959, стр. 446).
Можно сказать, что серьезное изучение творчества Ильфа и
Петрова начато было статьей А. В. Луначарского. Она предна-
значалась как предисловие для американского издания романа
«Золотой теленок». Как бы предостерегая зарубежных читателей
от неверных выводов и толкований сатиры Ильфа и Петрова,
Луначарский в своей статье писал, что, читая романы Ильфа и
Петрова, «иностранцу не следует упускать из виду перспективы.
Было бы огромной ошибкой либо принять картины Ильфа и Пет-
рова всерьез, как характеристику нашей жизни, или принять
беззаботный смех Ильфа и Петрова за действительную готов-
ность нашу примириться со всей этой разноцветной грязью»
(«30 дней», 1931, № 8, стр. 65). Вслед за статьей Луначарского
назовем статьи в «Литературной газете» критиков А. Селиванов-
ского («Смех Ильфа и Петрова», 1932, № 38, 23 августа), К. Зе-
линского («Фиолетовый смех», 1933, № 18—19, 23 апреля), Е. Тро-
щенко («Последние приключения анархического индивидуума»,
«Красная новь», 1933, № 9).
За последние годы в критической литературе появился ряд
новых работ, свидетельствующих об углубленном и всестороннем
изучении советскими критиками и литературоведами наследия
Ильфа и Петрова. В 1960 году в издательстве Академии наук
вышла книга Л. Ершова «Советская сатирическая проза 20-х го-
дов», в которой много внимания уделено творчеству Ильфа и
Петрова. В Гослитиздате напечатана монография об Ильфе и Пет-
рове А. Вулиса. В различное время публиковались статьи Дм. Мол-
давского («Заметки о творчестве И. Ильфа -и Е. Петрова», «Нева»,
558
1956, № 5, «Товарищ смех», «Звезда», 1956, № 8), Л. Гурович
(«И. Ильф и Е. Петров — сатирики», «Вопросы литературы»,
1957, № 4), А. Меньшутина («И. Ильф и Е. Петров», «История
русской советской литературы», т. 2, 1960) и ряд других.
На русском языке при жизни Ильфа и Петрова «Двенадцать
стульев» выдержали десять изданий. Неоднократно роман пере-
издавался на языках народов СССР. Первый зарубежный его
перевод вышел во Франции в 1929 году (в парижском издатель-
стве Альбэн Мишель). В дальнейшем он много раз переводился
на английский, немецкий, испанский, польский, голландский, нор-
вежский, чешский, венгерский, китайский, шведский, сербский, бол-
гарский, румынский, греческий, финский, датский, словацкий,
итальянский и другие языки.
Лион Фейхтвангер, познакомившись с романами Ильфа и
Петрова, сказал: «В истории литературы было много слу-
чаев творческого содружества: Гонкуры, Поль и Виктор Марге-
рит и др. Мне и самому приходилось привлекать соавторов для
работы над пьесами. Но никогда еще я не видел, чтобы содру-
жество переросло в такое творческое единство» («Литературная
газета», 1937, № 21, 20 апреля). По свидетельству Людмила
Стоянова «книги замечательных сатириков Ильфа и Петрова
«Двенадцать стульев», «Золотой теленок» и «Одноэтажная Аме-
рика» имели в Болгарии исключительный успех» («Интернацио-
нальная литература», 1940, № 1, стр. 190).
В послевоенные годы «Двенадцать стульев» снова с успехом
переиздавались в ряде стран, в частности в странах народной
демократии.
Интересно отметить, что в 30-е годы за рубежом предприни-
мались попытки экранизации романа и переделки его для театра.
Объединенная чешско-польская кинофирма в 1933 году выпустила
фильм «Двенадцать стульев», причем действие романа было пере-
несено в Польшу и Чехию. Роль Бендера играл известный поль-
ский актер Адольф Дымша. Его воспоминания об участии в этом
фильме и о встречах с Ильфом и Петровым были опубликованы
2 августа 1960 года на страницах «Литературной газеты».
Надо сказать, что сатирики, озабоченные тем, чтобы художе-
ственная и политическая целостность их произведений не иска-
жалась и чтобы из их сатиры не делались преднамеренно ложные
выводы, отрицательно относились к всевозможным попыткам
бесконтрольных зарубежных переделок романа. Свою точку зре-
ния на этот счет они решительно выразили в письме к перевод-
559
чику В. Бинштоку, сообщившему им о намерении одной француз-
ской кинофирмы переделать «Двенадцать стульев» в звуковой
фильм. «В целях сохранения художественной и политической це-
лостности нашего произведения,— писали они,— а также для
того, чтобы предохранить его от искажений («развесистая клюк-
ва») и от неверного изображения советской действительности, мы
ставим необходимым условием нашу личную консультацию при
съемках этого фильма... Если фирма не собирается выпускать хал-
туры, то ей наша консультация может быть только весьма жела-
тельна. Мы настолько заинтересованы в том, чтобы наш фильм
не исказил советской действительности, что согласны принять рас-
ходы по поездке на себя» (Письмо В. Бинштоку от 3 мая
1931 года, ЦГАЛИ, 1821, 133).
Печатается по тексту Собрания сочинений в четырех томах,
т. I, «Советский писатель», М. 1938, сверенному со всеми пред-
шествующими публикациями. Текстологическая подготовка ро-
мана «Двенадцать стульев» проведена Е. М. Шуб. Иллюстрации
к роману сделаны художником М. Черемных в 1928 году.
СВЕТЛАЯ ЛИЧНОСТЬ1
Повесть впервые опубликована в журнале «Огонек», 1928,
№№ 28—39 (10 июля—16 сентября) с иллюстрациями художни-
ков Б. Ефимова, М. Черемных, В. Козлинского, А. Дейнеки,
К. Елисеева, Н. Радлова, В. Сварога, Н. Кочергина, В. Белкина.
«Светлая личность» была написана по заказу «Огонька», как
вспоминает В. Ардов («Знамя», 1945, № 7, стр. 119). В набро-
сках к книге «Мой друг Ильф» Петров сообщает, что над новым
произведением они работали всего шесть дней. 10 июня 1928 года
в «Огоньке» (№ 24) появился анонс: «Светлая личность»—сати-
рическая повесть Ильи Ильфа и Евг. Петрова с ближайших
номеров...»
В «Светлой личности» изображаемые в гротескной форме яв-
ления как бы выведены из сферы советской действительности.
Авторы переносят своих героев в условный город Пищеслав, где
представлены многие уродливые явления эпохи нэпа. Таким об-
разом, пережитки прошлого предстают в повести «в чистом виде»,
во всем их отталкивающем безобразии и неприглядности.
1 Примечания к повести «Светлая личность» и циклу новелл
«1001 день, или Новая Шахерезада» написаны А. 3. Вулисом.
560
Само заглавие «Светлая личность» (в первом из публиковав-
шихся в журнале отрывков взятое авторами в кавычки) служит
средством иронической характеристики центрального ее персо-
нажа. Прозрачный герой повести является представителем той
же среды, пороки которой высмеиваются авторами. Активным
действующим лицом, разоблачителем зла он быть не может и
служит в произведении лишь своеобразным проявителем недо-
статков. В каждом номере «Огонька», где печаталось продолже-
ние повести, в пересказе содержания предыдущих глав авторы
называли Филюрина «сереньким канцеляристом», «ничем не при-
мечательным регистратором».
В «Светлой личности» намечаются некоторые темы и харак-
теры романа «Золотой теленок». Пищ-Ка-Ха, например, это про-
образ «Геркулеса». В Иванопольском есть отдельные черты Ко-
рейко и т. д.
Повесть не переиздавалась. Печатается по первой публикации.
1001 ДЕНЬ, ИЛИ НОВАЯ ШАХЕРЕЗАДА
Цикл сатирических новелл впервые опубликован в журнале
«Чудак», 1929, №№ 12—22 под псевдонимом Ф. Толстоевский, ил-
люстрации художника К- Ротова. В «Двойной автобиографии»
авторы называют это произведение «серией гротескных новелл».
Публикации предшествовало напечатанное в 10-м номере того
же журнала объявление: «В одном из ближайших номеров «Чу-
дака» начнут печататься сказки советской Шахерезады, сочинения
Ф. Толстоевского. Читатель узнает обо всем: о новых Али-Бабе
и 40 счетоводах, об истории Синдбада-управдела, об электриче-
ском фонарике Алладина, о комиссии по сокращению штата шей-
хов и о мИогом другом, в том числе о цветниках ума, садах
любезности, о шести молодых девушках разных типов, о желто-
лицем юноше и о веселых чудаках, не соблюдающих приличий».
Программа «Новой Шахерезады», хотя и обещала читателю
изображение реальных жизненных явлений, была несколько
условной, авторы намеревались использовать мотивы и образы
«Тысячи и одной ночи», сатирически их переосмысляя и модерни-
зируя. Гл-авы произведения писались от номера к номеру, и план
его м’енялся на ходу. Содержание «Новой Шахерезады» было рас-
ширено за счет более актуальных тем, более злободневного ма-
териала, а сказочный колорит постепенно исчезал. Герои и их
судьбы, несомненно, связывались читателем с действительными
561
событиями того времени: «Выдвиженец на час», «Гелиотроп» —
с борьбой против бюрократов и бездельников, новеллы «Рассказ
о товарище Алладинове и его волшебном билете» и «Двойная
жизнь Портищева» — с борьбой против приспособленцев и ка-
рьеристов, которых исключали из партии во время «чисток». «Рас-
сказ о «Золотом Лете» был напечатан в специальном номере жур-
нала, посвященном 10-летию Госиздата («Чудак», 1929, № 18).
Там же критиковалась работа этого издательства, которое вы-
пускало большими тиражами произведения третьестепенных ав-
торов и задерживало издание Собрания сочинений Чехова из-за
отсутствия бумаги.
В «Золотом теленке» писатели вновь обращаются к темам и
образам этого гротескного цикла. Ливреинов и Фанатюк являются
предшественниками «геркулесовского» Полыхаева, а образ Корейко
наметился в общих чертах в новелле «Двойная жизнь Портищева».
Сами писатели, по-видимому, рассматривали «1001 день, или
Новую Шахерезаду» как произведение переходное. Они искали
новые темы, новые более действенные формы и средства сатири-
ческого отображения действительности. «Мы пишем историю
Колоколамска. Шахерезаду. Творческие мучения. Мы чувствуем,
что надо писать что-то другое. Но что?» — вспоминал Е. Петров
(«Мой друг Ильф»). Результатом этих исканий явился роман
«Золотой теленок».
«Новая Шахерезада» в полном ее составе не переиздавалась.
Новеллы «Гелиотроп» и «Процедуры Трикартова» включались
авторами в сборники рассказов и фельетонов.
Печатается по первой публикации с иллюстрациями худож-
ника К. Ротова, сделанными в 1929 году.
Приложэние
Прошлое регистратора загса.— Впервые опубликовано в жур-
нале «30 дней», 1929, № 10, как самостоятельный рассказ. В приме-
чании от редакции говорилось, что «Прошлое регистратора загса»
является неизданной главой из романа «Двенадцать стульев».
В текст романа эта глава авторами не включалась и при их
жизни не переиздавалась.
Вторая публикация — в журнале «Крокодил», 1957, № 24.
Печатается по тексту журнала «30 дней».
СОДЕРЖАНИЕ
Д. Заславский. Ильф и Петров.................... 5
Двойная автобиография.......................... 23
ДВЕНАДЦАТЬ СТУЛЬЕВ
Часть первая. Старгородский лев 27
Часть вторая, в Москве.......................156
Часть третья. Сокровище мадам Петуховой .... 291
СВЕТЛАЯ ЛИЧНОСТЬ...............................385
1001 ДЕНЬ, ИЛИ НОВАЯ ШАХЕРЕЗАДА................483
ПРИЛОЖЕНИЕ
Прошлое регистратора загса.....................531
Примечания.....................................551
ИЛЬЯ АРНОЛЬДОВИЧ ИЛЬФ,
ЕВГЕНИЙ ПЕТРОВИЧ ПЕТРОВ
Собрание сочинений, т. 1
Редактор И. Израильская
Художественный редактор Ю. Васильев
Технический редактор Л. Сутина
Корректор М. Фридкина
Сдано в набор 18/11 1961 г.
Подписано в печать 30/VI 1961 г. А 07416.
Бумага 84 X Юв’/зг. 17,63 печ. л.
28,9 усл. печ. л., 26,51 + 1 вклейка =
= 26,56 уч.-изд. л. Тираж 300000 (1—150000) эк
Заказ № 2432.
Цена 1 руб.
Гослитиздат
Москва. Б-66, Ново-Басманная, 19
Типография «Красный пролетарий»
Госполитиздата
Министерства культуры СССР.
Москва, Краснопролетарская, 16.