Москва «Мысль» 1989

ББК 26.89(8Авс)
Ж51
РЕДАКЦИИ ГЕОГРАФИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
Рецензенты:
доктор исторических наук К. В. Малаховский,
И. А. Сапрыкин ■ •
1805070000-007
Ж	100-89
004(01 )-89
ISBN 5-244-00308-9
© Издательство «Мысль». 1989

Сидней — красивый город. Этим все сказано — и этим не
сказано ничего. Красивых городов много, и о том, который
красивей, можно спорить до бесконечности. Да и стоит ли
спорить!
У Парижа не отнять набережных Сены, блеска Елисей¬
ских полей, воспетых поэтами фиолетовых сумерек; у Лондо¬
на— его парков, башен Тауэра, овеянных преданиями, ожив¬
ленного, яркого Пикадилли. Побывавшего в Москве покоряет
Кремль, сказочность Василия Блаженного, открывающаяся с
Ленинских гор величественная панорама. Навсегда остаются
в памяти картины Ленинграда: ряды дворцов вдоль закован¬
ной в гранит Невы, простор Марсова поля, громада Исаакия.
А как привлекателен Будапешт! Круто обрываются к Дунаю
Будайские горы; по реке как бы плывет зеленый остров
3

Маргит, причудливы и своеобразны обильно украшенные
лепниной здания Пешта.
Переведя дух, можно было бы продолжить — говорить о
Риме с его площадями и соборами, о киевском Крещатике,
восставшем из пепла, об уютном и в то же время торжест¬
венном Копенгагене, обо всем том, что нравится, что не
может не нравиться, что в самом деле прекрасно.
Да будет нам дозволено включить в этот перечень и
Сидней. Он молод, а мы вспоминаем о многовековых горо¬
дах, но разве молодость недостаток? Он далек, он очень
далек от нас — на другом конце земли и, несмотря на
реактивные самолеты, в значительной мере поборовшие
«тиранию расстояния», все еще остается далеким — но разве
это может что-то отнять у него? Он сравнительно мало
известен и только еще ждет своих Каналетто, но это ничего
не меняет. Ничего не меняет и то, что сами австралийцы
заговорили о нем лишь в последнее время. До того они
страдали от своего рода «комплекса неполноценности» — нет
у Сиднея ни собора, подобного миланскому, ни замка,
подобного эдинбургскому, ни химер, подобных химерам Нотр-
Дама, ни вообще столь ценимой теперь старины. Но Сидней
растет, все ясней становится его своеобразие, складывается
его облик. Он как бы самоутверждается и открывает перед
теми, кто хочет в него вглядеться, свое лицо.
Залив — огромная чаша синей-синей воды, зеленое пятно
ботанического сада, вблизи — стройные, разнообразные по
форме, высоте, цвету небоскребы, над которыми парит,
золотясь на солнце, телебашня, навстречу нам как бы
движется, плывет похожий на корабль Оперный театр...
Воскресная прогулка
За пеленой дождя скрывались неясные очертания зданий.
Дождь шел не переставая, упрямо, по-осеннему. Он висел
4

сплошной завесой. Но не все пассажиры спустились в салон.
Многие толпились у поручней, и от их лоснящихся от влаги
плащей и зонтов, казалось, шел пар. Они следили за яхтами
и парусными лодками, которые, несмотря на отяжелевшие от
влаги паруса, легко скользили мимо. На бортах можно было
прочесть самые неожиданные названия: «Красотка Энн»,
«Абракадабра», «Акула», «Ренегат», «Железный герцог»,
«Летающая тарелка», «Примадонна».
— Даже моста не видно!—сказал стоявший рядом с нами
на палубе мужчина.— Сидней решил нас удивить. Жарко, а
солнца нет.
Он вздохнул с показным отчаянием, в котором чувствова¬
лась доля искренней досады.
— Да,— подхватила миловидная белокурая девушка,
одернув красный пиджачок — форму гида.— Я работаю на
этом «лайнере» почти три года, а ничего подобного не
видела. Если бы отдельно дождь или туман, а тут и то и
другое вместе!—И она смущенно улыбнулась, будто непогода
была ее виной.
«А ведь и в самом деле не повезло!—подумали мы.— И
это Сидней в ноябре, в разгар весны, Сидней, жители
которого гордятся тем, что триста сорок дней в году над их
городом сияет солнце».
Тем временем теплоход быстро шел вперед, а дождь, как
и предвещали оптимисты, ослабевал. Под лучами внезапно
выглянувшего солнца серая вода превратилась в ярко¬
синюю. Взору открылся совершенно другой вид. Вдруг
оказалось, что залив очень обширен, что яхт и парусных
лодок вблизи и поодаль гораздо больше, чем мы думали, и
что между ними снуют не так давно вошедшие в моду
уиндсерферы— доски с укрепленными на них парусами, лихо
управляемые сильными, ловкими парнями.
На борту теплохода свертывались зонтики, а пассажиры,
укрывшиеся в салоне, высыпали на палубу, с удовольствием
вдыхая свежий, чуть влажный, тепловатый воздух. Дети
разрывали разноцветные пакетики и хрустели кукурузными
«дутиками» и «лепестками» из креветок, популярным здесь
индонезийским лакомством.
Мы плыли вдоль высокого обрывистого берега, казавше¬
гося массивным куском слоеного пирога, изготовленного
природой из серого и буровато-серого песчаника. Стена
внезапно оборвалась, теплоход как-то сразу стал перевали¬
ваться на волнах, а впереди, насколько мог охватить взгляд,
простирался океан.
Безбрежностью потрясает и море. Но океан, трудно
объяснить почему, кажется еще больше, еще необъятней.
Может быть,потому, что до противоположного берега — и мы
это знаем — тысячи и тысячи километров и человечество
долгое время уважительно называло этот океан Великим?
5

Нет, не поэтому. Пожалуй, это ощущение можно сопоставить
с тем, которое испытываешь, глядя на звездное небо, когда
не думаешь о размерах звезд, об их бесчисленности, о
гигантских расстояниях, отделяющих нас от них, а лишь
охвачен чувством грандиозности мироздания.
Мы на несколько минут задерживаемся между двумя
обрывистыми мысами, ограждающими вход в залив и защи¬
щающими его от ярости океанских бурь. Затем, как бы не
решившись бросить вызов океану, наш теплоход поворачива¬
ет обратно, качка прекращается, и мы снова плывем по
спокойным водам залива. Как тут не понять радости мо¬
реплавателей, оказавшихся после многомесячного опасно¬
го плавания через моря и океаны в тихом пристанище,
в котором, как писал в начале прошлого века англий¬
ский адмирал, могли стать на якорь все военные флоты
мира.
Да, залив огромен, а его берег весь изрезан: заливы,
заливчики, бухты, бухточки. Если кому-нибудь вздумалось бы
обойти вокруг залива по кромке воды, то ему пришлось бы
прошагать две с лишним сотни километров. Впрочем, если он
не скалолаз, ему и вовсе не удалось бы осуществить эту
затею. В некоторых местах берег настолько обрывист, что к
прилепившимся к скалам домам можно добраться лишь по
винтовым лестницам.
Сидней раскинулся на северном и южном берегах залива.
Он весь обращен к воде. Но промышленные районы, доки,
рабочие кварталы где-то вдали, их не видно. Здесь же его
парадное лицо: утопающие в зелени виллы богачей разброса¬
ны по крутым склонам.
Мы плывем к центру. Теплоход идет в глубь залива, на
берегу появляется все больше многоэтажных зданий. С
каждым поворотом картина меняется.
Но что это? В заливчике застыл, как бы прижавшись к
берегу, ржавый, с гоязными подтеками остов большого
корабля — останки некогда грозного авианосца «Мельбурн»,
который «прославится» тем, что уже после войны, во вре¬
мя маневров, потопил два эсминца — свой, австралийский,
и американский. Военные «игры» опасны и в мирное вре¬
мя.
Мост через Босфор, Бруклинский мост, поразивший вооб¬
ражение Маяковского («Бруклинский мост—да... это вещь!»),
мосты над Волгой и над великими сибирскими реками — все
они творение ума и рук человека, вызывают чувство гордо¬
сти за него.
Сиднейцы тоже не равнодушны к своему мосту, но они не
были бы австралийцами, которые не выносят высокопарно¬
сти, если бы, упоминая о нем, открыто высказывали восхи¬
щение. Вот почему мост этот для них просто «вешалка»,
нечто свое, часть их каждодневной жизни. Но «вешалку» они
6

любят. Недаром несколько лет назад на празднование
пятидесятилетия моста собралось более полумиллиона лю¬
дей. Не обошлось и без сенсации. Три энтузиаста из
удальства, а может быть, для саморекламы (им уже виде¬
лись их имена в заголовках газет) прыгнули с моста с
парашютами. Двое из них благополучно «приводнились», у
третьего же парашют не раскрылся. Однако, пролетев
шестьдесят пять метров в свободном падении, он умудрился,
упав в воду, отделаться всего лишь несколькими сломанны¬
ми ребрами и, так же как и его товарищи, штрафом за
нарушение порядка...
Еще несколько минут пути, и слева от нас появляются
белые «паруса» из бетона и керамических плит — знаменитое
здание Оперы и за ним небоскребы.
Высотой своей по сравнению с южно- и североамерикан¬
скими они не поражают. Лишь два-три из них дотягиваются
до семидесяти этажей, остальные ниже. Есть у них и своя
особенность. Чуть ли не к подножию этих небоскребов,
сгрудившихся в самом центре города, причаливают океан¬
ские суда.
Сразу за причалами начинаются узкие каньоны улиц, где
плотной стеной стоят высокие здания с выпуклыми медными
буквами на фронтонах, извещающими, какие банки, компании
или страховые общества в этих зданиях размещены. На
многих из них эмблемы: кенгуру, страусы эму, лебеди —
австралийские символы на зданиях австралийских компаний.
Почему бы не воспользоваться национальными чувствами в
интересах бизнеса! Но американских, английских, японских
компаний тоже немало и, как с тревогой говорят австралий¬
цы, становится все больше.
Непрерывным, урчащим, медленным потоком мимо зданий
движутся автомобили. В момент, когда поток останавливает¬
ся, чтобы пропустить пешеходов, на лицах водителей понят¬
ное нетерпение. Скорость передвижения здесь, в центре,
меньше, чем в начале века, когда основным видом транспор¬
та были экипажи. Сидней захлебывается от автомобилей!
Ветер с океана, наталкиваясь на громады зданий, сюда
не проникает. Над центральными улицами висит сероватая
дымка. Сиднейцы ворчат, и слова «загрязнение воздуха» не
сходят со страниц здешних газет.
Ненароком мы оказались причастными к кампании по
борьбе за чистоту воздуха. Сразу же после прилета в Сидней
нам довелось давать интервью корреспонденту «Сидней
морнинг геральд», влиятельнейшей австралийской газеты. К
этому моменту мы успели увидеть Сидней по существу
только из иллюминатора самолета. К тому же после почти
суточного перелета Москва—Дели — Сингапур — Сидней вре¬
мя перепуталось, сутки, казалось, вместили в себя две ночи,
пол уходил из-под ног, мы страдали от того, что здесь (да и
7

повсюду в англоязычных странах) называется «jet lag»»:
недомоганием, вызываемым длительным пребыванием на
борту самолета. Да и встреча с корреспондентом происходи¬
ла на двадцать первом этаже гостиницы, в которой мы
остановились. Так что у нас перед глазами был Сидней с
высоты птичьего полета, и составить сколько-нибудь четкого
представления о городе мы еще не могли.
Был задан обычный в таких случаях вопрос, понравился
ли нам Сидней, правда, задан он был по-австралийски: «Ну,
как вам старик Сидней? Не хочется ли на самолет — и
обратно?»
Мы ответили, что успели разглядеть, как прекрасно
расположен город, но что над ним висит какая-то дымка —
это было заметно, когда самолет снижался.
Мимолетного замечания о дымке оказалось достаточно,
чтобы на следующее же утро на первой странице газеты
изложение интервью появилось под хлестким заголовком
«Загрязнение среды губит Сидней, говорят русские».
Как это здесь принято, газета была подсунута под дверь
нашего номера. Вскользь сказанные слова под пером бойкого
репортера превратились в целое описание того, как потрясе¬
ны были русские смогом, нависшим над Сиднеем. Достовер¬
ность этому придавала крупная фотография одного из
интервьюируемых, пойманного в тот момент, когда он, пояс¬
няя какую-то свою мысль, развел руками.
Мы недоумевали и были несколько смущены тем, как
преподнесены читателям газеты наши первые впечатления о
Сиднее. У них, пожалуй, могли быть основания считать нас
не слишком вежливыми. Об этом мы сказали встретившему
нас в холле гостиницы репортеру, который с довольным
видом (как-никак его материал был опубликован на первой
странице!) протянул нам несколько экземпляров газеты.
— Что вас волнует?—удивился он.— Многие будут вам
просто благодарны. Интервью еще раз привлечет внимание к
необходимости что-то Сделать, чтобы Сидней не задохнулся.
Нам ничего не оставалось, кроме как считать «инцидент»
исчерпанным.
Теплоход причаливает. Путешествие по заливу, которое
сиднейцы любят совершать семьями по выходным дням,
завершается. Наш гид, приветливая девушка в красном
пиджачке, своим хорошо поставленным и уже знакомым нам
голосом прощается с пассажирами.
— Наверное, вам все это известно, но я на всякий случай
скажу,— добавляет она.— В этом самом месте, не так уж
давно, в конце восемнадцатого века, сошли на берег наши
благородные предки.
Девушка улыбнулась; заулыбались и остальные.
8

«Благородные» предки
Почему намек на благородство предков вызвал такую
реакцию, мы знали. Именно сюда в январе 1788 года, когда,
естественно, не было еще ни причалов, ни небоскребов, ни
моста, ни Сиднея вообще, подошли лодки, спущенные со
ставших неподалеку на якорь судов. На берег стали высажи¬
ваться одетые в грязные холщовые штаны и куртки мужчины
и вслед за ними женщины в длинных, сшитых из старых
парусов и мешковины платьях. Они едва держались на ногах.
Лица и тех и других были землисто-серыми. Их сопровождали
солдаты в красных мундирах. Это были каторжники и
охрана.
Начало заселения Австралии англичанами или, точнее,
выходцами с Британских островов, то есть не только англи¬
чанами, но и шотландцами, ирландцами, уэльсцами, известно
во всех подробностях.
Тюрьмы Англии не могли вместить всех, кого тогдашняя
английская Фемида приговаривала к длительному заключе¬
нию. Некоторых годами держали в трюмах старых судов на
Темзе. Тогда-то кто-то из членов правительства его величе¬
ства вспомнил о незадолго до этого вторично открытом
знаменитым мореплавателем капитаном Джеймсом Куком
Южном континенте. Возникла блестящая идея одним махом
избавиться от «ненужных» людей.
И вот одиннадцать парусных судов: два военных, шесть
транспортных с каторжниками на борту и три груженных
продовольствием и другими припасами — под командой капи¬
тана Артура Филлипа отправились в далекий путь, за
тридевять земель.
Плавание длилось восемь месяцев и одну неделю. Сам
Филлип полагал, что привезет живыми лишь половину своих
«пассажиров». То, что умерло меньше, он счел счастливой
случайностью. И недаром: тесные трюмы, скученность — лечь
негде, сесть негде, черви в муке и в солонине, протухшая
вода, тошнотворные запахи...
9

«Первый флот» — под таким названием вошли суда в
историю Австралии.
Всего на берег было высажено восемьсот пятьдесят
каторжников и около двухсот солдат и офицеров.
Через несколько дней состоялась короткая церемония.
На небольшом участке земли, с трудом расчищенном катор¬
жниками— эвкалипты, не поддавались топорам,— выстрои¬
лись с одной стороны солдаты, с другой — серая масса
ссыльных. Офицеры в треуголках на минуту застыли, и по
команде капитана Филлипа на высоком флагштоке взвил¬
ся английский флаг. Прозвучали орудийные выстрелы, а там,
где, переминаясь с ноги на ногу, стояли ссыльные, послышал¬
ся звон кандалов. Так под гром пушек и кандальный звон
началась история колонизации Австралии.
Правда, тогда континент еще не назывался Австралией.
Он, точнее, его восточная половина,был известен как Новый
Южный Уэльс. Только с конца двадцатых годов девятнадца¬
того века общепринятым стало название Австралия (пример¬
но означающее «Южная земля»). Дело в том, что еще в
средние века, до того как европейские мореплаватели
открыли континент, европейские картографы предполагали
его существование и даже дали ему название «Terra Austra¬
lis incognita» (Неведомая южная земля).
Предки — каторжники. Понадобилось полтора столетия,
чтобы австралийцы перестали стыдиться своего происхожде¬
ния.
Среди каторжников, прибывших с «Первым флотом», и
среди десятков тысяч, последовавших за ними (ссылка в
Австралию продолжалась десятилетия), были, конечно, и
опасные преступники. Но многие пострадали за самые
ничтожные проступки. Несколько рыб, пойманных в принад¬
лежавшем какому-нибудь лорду пруду, заяц или фазан,
подстреленный в лесу (нужно было как-то прокормить
голодающую семью), дерево, срубленное бедняком для по¬
чинки развалившейся хижины, кража нескольких монет
бездомным подростком—все это влекло за собой ссылку на
край света.
Английские суды были безжалостны, когда речь шла о
защите «священной» частной собственности. Их не останавли¬
вал возраст подсудимого. Одиннадцатилетний мальчик был
повешен за кражу носового платка, семилетнего сослали на
вечное поселение. Ссылкой карались и политические преступ¬
ники: участники восстаний в Ирландии и крестьянских
выступлений в Англии и Шотландии, луддиты, организаторы
первых профсоюзов, чартисты.
Провозгласив Новый Южный Уэльс английским владени¬
ем, капитан Филлип закончил свою речь. Вряд ли ссыльные
слушали большую часть того, что он говорил. Их это мало
интересовало. Если они и думали о чем-то, то совсем о
10

другом: о том, что вряд ли смогут когда-либо выбраться
отсюда и вернуться на родину.
Они были полны страха перед неизвестностью. Чужой
берег — каменные глыбы, пьянящие запахи эвкалиптов, нез¬
накомые деревья, кустарники, травы, таинственная, пуга¬
ющая, прерываемая воем динго—динго, которых они еще не
видели и не знали, и тревожимая криками птиц тишина,
чудившиеся где-то за деревьями черные фигуры с копьями
(кто знает — а вдруг это людоеды!) и поблизости сколочен¬
ная из свежих бревен виселица.
По опыту морского путешествия они знали, что «кошка о
девяти хвостах», кожаная девятиконечная плеть, алчет их
крови. За неповиновение — смерть, за проступок — истязание
плетью.
Оправданные опасения. Не прошло и месяца, как один из
них был повешен, один наказан ста пятьюдесятью ударами
плети и еще один высажен на неопределенный срок в
кандалах, с небольшим запасом сухарей и воды на малень¬
кий островок в заливе, где не было никакой защиты ни от
ветра, ни от палящего солнца,— все это в назидание непо¬
корным. Островок этот и поныне известен как Пустое Брюхо.
Мы видели его на глади залива. На островке форт —
приземистая башня из серого камня. Это—форт Денисон. Он
был построен в середине прошлого века «для отражения
нападения русских». Форты и береговые батареи с этой же
целью были сооружены и в ряде других австралийских
портовых городов. Запугивание австралийского обывателя
«русской угрозой»—давняя традиция. Этим не гнушаются и
сейчас реакционные политики на Пятом континенте.
Но вернемся к более отдаленному прошлому. Над бере¬
гом разносились протяжные, удручающие звуки песен о
повешенном, о его последнем часе.
Ужасающей была судьба женщин-ссыльных. Гряэные,
одетые в лохмотья, коротко остриженные (это делалось,
чтобы их унизить), презираемые и притесняемые и охраной, и
мужчинами-каторжниками, продаваемые за бутылку рома,
они, большинство из них, были раздавлены жизнью. На шеи
строптивых надевали железные ошейники с торчащими
внутрь с двух сторон железными рогами — изобретение одно¬
го из губернаторов колонии. Но искра сопротивления все же
тлела, ее нельзя было погасить.
Сейчас, когда здесь вырос трехсполовиноймиллионный
город, трудно себе представить жизнь ссыльнокаторжного
поселения тех времен. Но нашлись предприимчивые люди,
которые додумались, что можно не только воссоздать
прошлое, но еще и сделать на этом неплохой бизнес.
В часе езды от современного Сиднея, в обширном парке,
построен старый Сидней, каким он был в самом начале
прошлого века: тюрьма, здание суда, казарма, церковь,
11

склады, ветряная мельница, барак для ссыльных, дома
свободных поселенцев и «эмансипистов-», как назывались
отбывшие наказание каторжники, а в гавани — двухмачтовый
парусный корабль.
По улицам городка маршируют солдаты — красные
куртки, белые штаны, высокие кожаные картузы с большими
кокардами, длинные, похожие на посох ружья. Напрягаясь,
будто и в самом деле очень тяжело, тащат тележку,
груженную набитыми чем-то мешками, трое «каторжников».
На ноге каждого из них железный браслет с цепью и
«чугунным» пушечным ядром. В кузнице — дверь в нее
распахнута — орудует молотом полуобнаженный кузнец (на
нем фартук из шкуры кенгуру с болтающимися сзади
лапами). Через открытое окно дома можно видеть двух
склонившихся над рукоделием девушек в чепчиках.
Мы идем за солдатами. Они выходят на поляну, где стоит
большой деревянный треножник. Для чего он служит, скоро
выясняется. Двое солдат подводят к треножнику «провинив¬
шегося» и привязывают его к нему за руки. Появляется
элегантно одетый «палач» (красный жилет, синие короткие,
чуть пониже колен, штаны, белые чулки и башмаки с
пряжками), звучит барабанная дробь, и, взмахивая «кошкой о
девяти хвостах», он принимается за дело.
Вопли наказуемого группа собравшихся встречает смехом
и свистом.
— Бедняга! Ему долго придется спать на животе! —
выкрикивает долговязый рыжеволосый парень.
— Да и на пляже девчонки его не скоро увидят! — вторит
ему приятель.
Но находится и более впечатлительный зритель. Ему лет
шесть, он воспринимает все происходящее всерьез, и моло¬
дая мать, улыбаясь, вынимает носовой платок, чтобы выте¬
реть сыну слезы.
— Не водите его туда, где будет разыграна сцена
дуэли,— советует кто-то.
— И такая будет? — спрашивает пожилая, стоящая рядом
с нами женщина.
— Конечно! Тогдашние офицеры, даже оказавшись на
краю света, не отказывали себе в этом удовольствии.
Стрелялись на пистолетах. Кстати, рекомендую это посмот¬
реть. Я здесь раз был, в прошлом году, и мне понрави¬
лось.
На дуэль мы не собрались, времени не хватило, но сама
идея воссоздать прошлое показалась интересной, причем
надо сказать, что устроители этого постоянно действующего
представления, спектакля, выставки, назовите как хотите,
постарались сделать все достаточно добротно, без «клюк¬
вы».
Австралийцы очень жадны до всего того, что касается
12

истории их страны. Может быть, потому, что она коротка или
кажется им такой. Они привыкли ее отсчитывать с прибытия
«Первого флота».
Австралийцев, приезжающих в Москву, поражает древ¬
ность Кремля.
— Вам можно позавидовать. Богатое у вас прошлое! —
эти слова мы слышали из многих уст.
В последние годы страна охвачена лихорадкой поисков
прошлого. Отыскиваются исторические реликвии (а их не так
уж много) — от цепей каторжников до знамен, под которыми
австралийцы сражались на фронтах двух мировых войн,
ширится поток романов, в которых описываются наиболее
яркие события прошлого страны, появляются серьезные
исторические фильмы, сохраняются и восстанавливаются
памятники старины — старины в австралийском понимании:
церкви, тюрьмы, особняки губернаторов, дома первых ме¬
стных богачей.
Перед энтузиазмом тех, кому дорого прошлое, вынужде¬
ны были отступить хозяева строительных компаний, мечтав¬
шие возвести десяток небоскребов опять-таки для контор и
банков. В Сиднее, например, им пришлось несколько умерить
свои аппетиты и согласиться на то, чтобы сохранить все, что
еще оставалось в районе Рокс (в переводе на русский
«скалы»), в самой старой части города.
— Ни Кремля, ни Тауэра вы здесь не увидите, конечно,—
сказала одна из наших австралийских знакомых, Сэлли
Катли,— но представление о том, каким был Сидней при
наших прапрадедах, все же получите.
Она быстро шла вперед, увлекая нас за собой, да мы и не
сопротивлялись и шли за ней и за ее мужем Фрэнком по
узким улицам, совсем близко подходящим к заливу в том
месте, где находится главный морской вокзал. На этих
улицах, казалось, встретились все «эпохи» Сиднея. Здесь и
тяжелые, низкие здания из серого камня, построенные
руками каторжников, и двух-трехэтажные особняки в георги-
анском стиле с их элегантными колоннами и строгими
решетчатыми окнами, как бы перекочевавшие сюда из
Англии, и похожие друг на друга «викторианские» дома,
которые можно встретить повсюду в Австралии, с балкона¬
ми, в кружеве чугунного литья (их понастроили множество за
более чем полувековое царствование Виктории — ее грузная,
восседающая на троне фигура «украшает» площади многих
австралийских городов). В «викторианских» домах нет ничего
особенного, и австралийцы одно время от них охотно избав¬
лялись, тем более что здания достаточно долго простояли и
порядком обветшали. Но сейчас, когда вошла в моду
старина, в некоторые из них после соответствующей рестав¬
рации вселяются люди с достатком.
Восстановленные дома облюбовали и художники. Здесь
13

много маленьких картинных галерей, много магазинов, где
продаются сувениры, много стилизованных ресторанчиков и
кафе. На улицах иногда раздается неожиданное для сверхав-
томобилизированного Сиднея цоканье копыт — при желании
можно проехаться по Рокс в повозке, запряженной парой
лошадей.
Достаточно некоторого усилия воображения, и можно
представить себе энергично шагающего по этим улицам
молодого человека, франтовато одетого в длинный сюртук и
брюки со штрипками. Большой лоб, умные внимательные
глаза, от которых ничто не ускользает, красиво очерченные
губы. Ему немногим больше двадцати пяти лет, и он совсем
не похож на корифея науки с дугами седых, нависших бровей
и длинной бородой, на того Чарлза Дарвина, которого
каждый из нас помнит со школьной скамьи. Кстати, его имя
увековечено на карте Австралии — в честь знаменитого
естествоиспытателя самый северный город страны носит
название Дарвин.
Дарвин оказался в Сиднее во время кругосветного плава¬
ния на корабле «Бигль» в 1836 году. Город ему понравился.
Все здесь казалось таким английским, своим. Но он был
неприятно поражен зрелищем направлявшихся на работы в
сопровождении вооруженной стражи скованных цепью катор¬
жников, так называемых кандальных команд. Не ускользну¬
ло от внимания ученого и то, что принудительный труд
ссыльных лежал в основе быстрого развития тогдашнего
Сиднея.
Дарвина удивило большое число встречавшихся на каж¬
дом шагу пивных и лавчонок, где в основном торговали
ромом и джином. Старый Сидней и его окрестности слави¬
лись обилием этих заведений, откуда доносились громкие
песни, смех и брань на многих языках. Уже в то время в
гавань заходили сотни английских и иностранных судов.
Толпа была пестрой: моряки в вязаных, длинных колпа¬
ках с помпонами и с серьгой в ухе перекидывались солеными
словечками с дамами легкого поведения, одетыми по пос¬
ледней моде в шляпы из шкур кенгуру и поссума, украшен¬
ные желтыми и красными перьями попугаев. Встречались
китайцы с косичками. Повсюду шныряли чумазые, полуголые,
всегда голодные, беспризорные дети.
Чуть ли не на каждом углу были гостиницы сомнительной
репутации и таверны, над входом в которые висели клетки с
шумными, разноцветными какаду.
14

Сэлли и Фрэнк
Выходим на набережную и уйти отсюда не спешим, да и
не позволят нам этого Сэлли и Фрэнк. Мы встретились с этой
милой супружеской четой на вечере советско-австралийской
дружбы, и они так приветливы и предупредительны, так
полны желания показать нам свой родной город, что кажут¬
ся старыми друзьями. Оба они преподаватели, но сейчас
каникулы, и Сэлли и Фрэнк охотно выполняют роль ги¬
дов.
Побывать в Сиднее и не познакомиться с Оперой непро¬
стительно, ведь это одно из архитектурных чудес двадцатого
века. То, что с борта теплохода казалось похожим на паруса,
вблизи скорее напоминает огромные, надвинутые одна на
другую раковины.
— Построили наконец? — спрашиваем мы Фрэнка и
Сэлли.
— Построили! — весело отвечает Фрэнк.— Поскандалили,
денег истратили раз в десять больше, чем предполагали, но
построили.
Он подробно, с присущим ему чувством юмора, рассказы¬
вает о перипетиях, связанных со строительством: о конфлик¬
те между архитектором-датчанином Утзоном (он был победи¬
телем конкурса, в котором участвовало около двухсот
австралийских и иностранных архитекторов) и местными
властями, что привело к временному отстранению Утзона, о
весьма своеобразном источнике финансирования: была ис¬
пользована национальная черта австралийцев — склонность к
азартным играм, и Опера строилась за счет поступлений от
целой серии проводившихся с этой целью лотерей, о техниче¬
ских трудностях, с которыми столкнулись строители,— так,
чтобы покрыть «раковины» миллионом изготовленных в
Швеции специальных кафельных плит понадобились компь¬
ютеры.
Кое-что из этого было нам известно. Один из нас видел
15

Оперу еще в лесах и был, так сказать, непосредственным
свидетелем того, какие страсти кипели вокруг нее. Опера и
все с ней связанное было тогда излюбленной темой юмори¬
стов и карикатуристов. Одни сравнивали ее с вавилонской
башней — ведь в сооружении помимо австралийцев участво¬
вали датчане, шведы, французы — и делали вывод, что
результат будет столь же плачевный: языковой барьер,
говоря по-современному, вряд ли удастся преодолеть. Другие
не без ехидства утверждали, намекая на затянувшиеся сроки
строительства, что Опера — первое грандиозное по замыслу
здание, которое превратится в руины до того, как будет
закончено. Третьи советовали сиднейцам по одежке протяги¬
вать ножки, отказаться, как они говорили, от «безумной»
затеи и не пытаться бросать вызов Лондону, Парижу и тем
более Милану.
Сейчас, когда страсти улеглись, не только Сидней, но и
вся Австралия по праву гордится Оперой.
— Если б вы знали, с какой помпой было обставлено
открытие Оперы! Тысячные толпы народа, фейерверк,—
говорит Сэлли.— Ради этого случая была даже на время
импортирована английская королева.
— Не забывай, Сэлли, что она по совместительству
королева Австралии,— пряча улыбку, вставляет Фрэнк.—
Впрочем, вас,— он обращается к нам,— наверное, больше
заинтересует то, что в день торжественного открытия испол¬
нялась опера «Война и мир» Прокофьева.
Это было еще одним, и притом наглядным, подтвержде¬
нием популярности русской и советской музыки на Пятом
континенте. С кем бы из австралийцев нам ни доводилось
встречаться, без преувеличения можно сказать, что разговор
почти всегда начинался с выражения нашими собеседниками
восхищения русской музыкой и балетом. Чайковский, Мусорг¬
ский, Римский-Корсаков, Рахманинов, Шостакович, Хачату¬
рян— все эти имена, хотя и произносили они их по-своему,
ставя ударение в «Мусоргском» на второй слог, а в «Корса¬
кове»— на предпоследний, были им хорошо знакомы. Неко¬
торые считали событием в своей жизни встречу с искусством
Майи Плисецкой, гастролировавшей в Австралии.
Когда речь идет об опере, о драматическом искусстве,
австралийцы считают, что им далеко до Европы. Они не
прочь подтрунить над собой и даже преувеличить масштабы
своего «культурного провинциализма»: мы-де лучше разбира¬
емся в тонкостях конного и парусного спорта. И хотя им все
еще приходится ввозить исполнителей и целые коллективы
из-за границы, в последнее время намечается и встречное
движение. Некоторые австралийские певцы и танцоры, сде¬
лав себе имя в Европе и в Америке, возвращаются домой,
чего раньше почти не бывало. Так, более частой гостьей на
своей родине стала знаменитая Джоан Сазерленд. Ее прек¬
16

расный, известный всему миру голос нередко звучит со
сцены Сиднейской Оперы.
К сожалению, в тот единственный вечер, когда мы были
в Опере, Сазерленд там не выступала. Пришлось удовлетво¬
риться веселой опереттой английских композиторов конца
прошлого века Гильберта и Салливана «Гондольеры», темпе¬
раментно исполненной местной труппой.
Сэлли и Фрэнк были неутомимы. Им непременно хотелось
показать нам весь Сидней.
На этот раз за руль села Сэлли. У нас отлегло от сердца.
Она водила машину, синюю «мазду», гораздо спокойнее
своего мужа и меньше отвлекалась на разговоры.
— Вы довольны «маздой»? — спросили мы у Фрэнка.—
Японских машин в Сиднее, как мы заметили, немало.
— Машина неплохая. Да к тому же цена сравнительно
умеренная,— сказал Фрэнк.— Но не заподозрите нас в отсут¬
ствии патриотизма. Если б мы даже могли себе это позво¬
лить и остановились бы на «холдене» или на какой-нибудь
другой машине, которая рекламируется у нас как «сделанная
в Австралии», то все равно она почти наверняка оказалась
бы американской. «Дженерал моторз», хотя этой компании
здорово наступают на пятки японцы, все еще у нас царь и
бог.
— Ну, а теперь поищем паркинг,— вздыхает Сэлли.
Синяя «мазда» тычется носом в узкие улицы, по обеим
сторонам которых выстроились шеренги автомобилей, и
наконец удача! От одной из шеренг отрывается машина, и
Сэлли, не мешкая, ловко занимает освободившееся место.
— Отсюда недалеко,— говорит Фрэнк, отстегивая ре¬
мень.— Устали вы или нет, но это надо видеть.
Идем по довольно крутой улице, заворачиваем за угол, и
скоростной лифт за несколько мгновений поднимает нас на
верхний этаж Острэлиа-Тауэр. До некоторых пор этот пяти¬
десятиэтажный цилиндр был самым высоким зданием Сид¬
нея. Сейчас это не так, но он все еще выделяется среди
небоскребов города, и побывать на его верхнем этаже
считается столь же обязательным, как, скажем, в Париже
подняться на Эйфелеву башню или в Ленинграде — на купол
Исаакия. Пальму первенства у Острэлиа-Тауэр похитила
вымахавшая более чем на триста метров стальная, отлива¬
ющая золотом ажурная телевизионная башня.
Вид, который открывается перед нами через широкие,
массивные стекла, грандиозен. От горизонта до горизонта
раскинулся огромный город. По площади Сидней почти в два
раза больше Москвы. Объясняется это просто. Сидней —
город в основном одноэтажный, небоскребы только в центре.
Прямо под нами, у причала пассажирского порта, замер
17

большой океанский лайнер. Отсюда, из самого центра Сид¬
нея, отчаливали транспорты, увозившие австралийских сол¬
дат сражаться и умирать в мировых войнах: в первую—на
берегах Марны и на скалистых обрывах Галлиполи; во
вторую — в Греции, в пустынях Северной Африки, в болотах
и джунглях Новой Гвинеи.
Как далеко им приходилось уезжать! Г ремела музыка.
Ленты серпантина, по здешнему обычаю брошенные прово¬
жающими на палубы транспортов и схваченные солдатами,
рвались и падали на все расширявшуюся полосу воды между
судами и причалами.
Отсюда же под покровом темноты, чтобы избежать
демонстраций протеста, уходили во Вьетнам корабли, увозив¬
шие туда австралийских парней,— страница в истории стра¬
ны, которую большинство австралийцев считают самой бес¬
славной. Светлым воспоминанием она остается, быть может,
лишь в памяти постаревших владельцев притонов на Кингс-
Кросс, сиднейском Пляс-Пигаль, порядочно нажившихся в те
времена, когда Сидней был наводнен тысячами американ¬
ских вояк, доставлявшихся сюда заботами Пентагона, чтобы
поразвлечься неделю и «успокоить нервы», перед тем как
вернуться во вьетнамское пекло.
Фрэнк подает нам бинокль—он предусмотрительно взял
его с собой,— и взгляд останавливается сперва на дымящих¬
ся трубах Парраматты, промышленного района Сиднея, затем
на подъемных кранах, на цистернах, издалека похожих на
бочки, на четырехугольниках зданий. Это — главная база
австралийского военно-морского флота. Сюда, преодолев
противолодочные заграждения, прорвались в 1942 году
японские подводные лодки-малютки. Незначительный воен¬
ный эпизод. Японцы потопили всего лишь один старый
пароход, служивший казармой; погибло несколько курсантов
военно-морского училища. Но сам факт всколыхнул всю
страну. Война, которая всегда была так далека от австра¬
лийцев, пришла к порогу их дома.
Остатки двух подлодок впоследствии были подняты со
дна залива, из них была составлена одна, и эта длинная
ржавая железная «сигара», этакий символ бессмысленной
самурайской доблести, стоит теперь рядом со зданием
музея военной истории в Канберре, привлекая внимание
школьников и нередких здесь групп японских бизнесме¬
нов.
Мы выхватываем друг у друга бинокль. Хочется еще раз
увидеть уже знакомое: мост через залив, по которому ползет
как скопище разноцветных жуков поток автомобилей, паруса
бесчисленных яхт, отражающие лучи солнца раковины Опе¬
ры. Вдали угадываются полосы пляжей, а еще дальше —
безбрежные просторы океана.
— Не пора ли спуститься с облаков на грешную зем¬
18

лю? — спрашивает Фрэнк.— Ты нас накормишь, Сэлли? Не
знаю, как вы, а я ужасно голоден.
— Как всегда! — смеется Сэлли.— Едем! — И она переда¬
ет Фрэнку ключ от машины.
Дом наших гостеприимных хозяев не отличался от тысяч
других в Сиднее: та же красная черепичная крыша, та же
незамысловатая архитектура и тот же небольшой участок с
обязательной зеленой лужайкой. Сэлли гордилась своим
грейпфрутовым деревом, но завидовала, как она нам сказа¬
ла, соседям, которые лучше ее умеют выращивать цветы.
— У нас садоводы делятся на три категории,— сказала
она,— на профессионалов, любителей и любителей-
профессионалов. Лично я, конечно, просто любитель, а вот
мои соседи — любители-профессионалы. У них все растет
быстрей и лучше, чем у других. Я очень охотно поручаю им
последить за нашим участком, когда мы куда-нибудь уезжа¬
ем. При возвращении я его не узнаю: все успевает разра¬
стись каким-то чудесным образом.
Как все это было знакомо! Мы вспомнили кактусы,
оставляемые нами ежегодно на время отпуска под присмотр
соседей по лестничной клетке, и то, как мы с трудом тащили
в их квартиру кадку с растением, настоящего названия
которого до сих пор не знаем, но которое в просторечии
именуется «красуля». «Красуля» явно чувствовала себя
лучше в гостях, чем дома, и возвращалась к нам поздоровев¬
шей.
На участке Сэлли цветов было много. Большинство нам
было незнакомо. С одного куста свешивались длинные
красные «желуди», на другом торчали золотистые «ершики»,
похожие на те, которыми пользуются для мытья бутылок
из-под молока (этот кустарник здесь так и называют — «боттл-
браш»), третьи напоминали по форме и размеру ромовые
бабы.
— А это что за чудо? — спросили мы, подходя к кусту,
поразившему нас своими красными стеблями и зелеными
цветами.— Какие странные! Похожи на лапы сказочной
птицы.
— Мне привезла этот куст приятельница,— пояснила Сэл¬
ли,— из Аделаиды. Я с ним долго возилась, пока он
прижился. Цветы в самом деле необычные. И вы почти
догадались насчет лап. Это «кенгуровые лапы». И если вы
присмотритесь к кенгуру, то признаете, что название подхо¬
дящее. По форме они очень похожи на лапы кенгуру, на
передние лапы.
Мы обедали вчетвером. Дети Сэлли и Фрэнка — у них их
двое — гостили в это время у одной из бабушек.
Мы уже знали, что Джуди пятнадцать лет, что она хорошо
учится и мечтает пойти по стопам родителей. Цветная
фотография девочки и ее четырнадцатилетнего брата Май¬
19

кла, такая большая, что казалась рекламным плакатом,
висепа на стене. Ни тот, ни другой на родителей не
походили. Может быть, только Джуди напоминала мать
своими широко расставленными карими глазами.
Обед был обыкновенным австралийским: политое уксусом
маслянистое авокадо (фрукт это или овощ — мы так и не
поняли, позднее нам объяснили, что это фрукт), молодая
баранина с мятным ярко-зеленым соусом, пудинг.
Завязался естественный разговор о детях. Выяснилось,
что если Джуди любит читать, слушать помимо популярной* и
серьезную музыку и даже помогает отцу и матери в обще¬
ственной работе, то мир Майкла — пока еще школа и пляж,
прежде всего пляж.
— Для нашего сына,— говорит Фрэнк,— идеал — этакий
супермен, который, стоя на доске, ловко несется на гребне
волны. Ветер свистит в ушах, да и в голове тоже.
— Ох! — вздыхает Сэлли.— Пусть занимается серфингом,
не так уж это плохо.
И они делятся с нами тем, что мы уже слышали от
других. Их, как и многих австралийских родителей, глубоко
тревожит угрожающий рост потребления наркотиков. Ведь
среди жертв наркомании прежде всего молодежь. Врачи и
социологи пытаются разобраться в причинах охватившего
страну недуга. Одна из основных — это признается во многих
серьезных исследованиях — неуверенность в завтрашнем
дне. И для этого, увы, есть основания. Последние годы число
безработных, а значительная часть их — вчерашние школьни¬
ки, не падает ниже полумиллиона—пугающая цифра при
населении, которое только что перешагнуло всего лишь за
шестнадцать миллионов.
Эпидемия наркомании зашла так далеко, что порой ее
жертвами становится молодежь и из состоятельных семей.
Правда, тут, думается, причины иные: пресыщенность, все¬
дозволенность. Австралийцы были изумлены, увидев на
экранах своих телевизоров, что у премьер-министра страны
Роберта Хоука во время интервью, когда был затронут
вопрос о борьбе с торговлей наркотиками, появились слезы
на глазах. Пресса гадала, чем это объяснить. И тогда
выяснилось, что у премьер-министра, которому газеты, ра¬
дио, телевидение создали ореол счастливчика, есть причины
расстраиваться. Его жена рассказала, что их дочь и зять—
наркоманы, что сама жизнь дочери была одно время в
опасности и сейчас обоих усиленно лечат.
— А ну-ка, помми, вымой посуду,— скомандовала Сэлли
мужу и, усадив нас в кресла, сбросила туфли и устроилась
рядом на диване. Фрэнк покорно собрал посуду и отправился
на кухню, оставив дверь открытой, чтобы участвовать в
разговоре.
— Фрэнк считает себя австралийцем, хотя он родился в
20

Англии, родители привезли его сюда грудным младенцем из
Манчестера, вот почему я называю его «помми»,— пояснила
Сэлли.
Слово «помми» — презрительная кличка, которой уже
почувствовавшие себя настоящими австралийцами пересе¬
ленцы награждали вновь прибывших и еще тосковавших по
родине англичан,— теперь превратилось просто в шутливое
прозвище.
— Фрэнк не обижается, когда вы называете его «пом¬
ми»?—спросили мы.
— Обижаюсь! — донеслось из кухни, и длинная фигура
Фрэнка, облаченного в передник, на котором масляной
краской крупными буквами было выведено «я —
джентльмен», появилась у двери.— Но что поделаешь! Сэл¬
ли— «динкэм ози», настоящая австралийка, я перед ней
пасую. Все собираюсь купить ей свиток со списками прип¬
лывших с «Первым флотом». Глядишь, обнаружит среди них
своего прапрапрадеда.
В Австралии действительно можно купить такие списки.
Они стилизованы под старину, как бы написаны рукой
корабельного писаря. Раньше считалось, что лучше умалчи¬
вать о своем прошлом. Не дай бог, в роду окажется
каторжник. Теперь иное дело. Времена меняются. Некоторые
вешают свитки прямо на стену, чтобы похвалиться своим
«аристократическим» происхождением. В журналах мелька¬
ют карикатуры, на которых изображены дамы австралийско¬
го «высшего света», показывающие своим восторгающимся
гостям портреты предков в арестантской одежде, с ядром и
цепью на ноге.
— Боюсь, мне нечего искать в этих списках,—
усмехнулась Сэлли.— Знаю от мамы — мои родичи перебра¬
лись сюда в середине прошлого века, и каторжников среди
них не было. Так что хоть я и коренная австралийка, но
претендовать на «благородное» происхождение не могу.
— У нас долгое время не было принято углубляться в
вопросы о чьем бы то ни было происхождении,— перебил ее
Фрэнк.— Многие о своих «корнях» имели самое смутное
представление. Рассказывают, что, когда одна пожилая
леди выиграла крупную сумму в лотерее (вы же знаете,
сколько у нас всяких лотерей) и окружающие высказали
предположение, что ей, наверное, захочется совершить
поездку в Англию, она с возмущением отрезала: «Ни за что!
Ведь оттуда к нам каторжники понаехали».
х — Вообще-то отношение к «каторжному» прошлому у нас
в корне изменилось,— добавила Сэлли.— Сомневаюсь, что в
какой-нибудь другой стране помимо нашей портрет подделы¬
вателя векселей и фальшивомонетчика мог появиться на
банкнотах. Правда, каторжник этот был человек талантли¬
вый, чьи истинные способности — способности архитектора—
21

выявились в Сиднее, куда он был сослан. Здания, которые
он построил, и поныне считаются украшением города.
«Новые» австралийцы
Постоянные разговоры о «предках», о том, кто, когда,
откуда приехал, не удивительны. Легко обнаружить, что за
обобщенным понятием «австралиец» скрывается многое. Вол¬
ны иммиграции на протяжении долгих десятилетий выбрасы¬
вали на австралийский берег англичан, ирландцев, шотлан¬
дцев, уэльсцев. Их немало и среди приехавших после второй
мировой войны.
Что касается англичан, то еще лет тридцать назад они
продолжали говорить об Англии как о матери-родине. Ирлан¬
дцы, естественно, такого не говорили. Как и бедняков из
Англии и Шотландии, их гнали на далекий континент нищета
и голод, но еще и национальное угнетение. Поэтому сенти¬
ментальной привязанности к Британии у них не было.
В настоящее время, о чем мы слышали от многих,
«пуповина», связывавшая Австралию с Британскими острова¬
ми, перерезана... И однако же фонарные столбы перед
фешенебельной сиднейской гостиницей «Мензис» оклеены
зелеными листовками с требованием, чтобы английские
солдаты убирались из Ольстера. Чуть ли не каждый четвер¬
тый австралиец — ирландского происхождения, а они сердцем
переживают то, что происходит в Белфасте и Дерри. В день
святого Патрика, покровителя Ирландии, в Сиднее и других
городах на улицах можно увидеть оживленные группы людей
с ярко-зелеными трилистниками, приколотыми к платьям и
лацканам пиджаков. Кто они? Австралийцы, но австралий¬
цы, которые помнят, что в их жилах немало ирландской
крови.
Австралийский «котел» (техники, наверное, назвали бы
его тигель) продолжает кипеть. В нем, пусть не сразу,
22

перемешиваются различные национальности. Среди «новых»
австралийцев, то есть переселенцев, приехавших после вто¬
рой мировой войны, а их почти четыре миллиона, лишь треть
из Великобритании и Ирландии. Остальные — итальянцы,
греки, югославы, турки, испанцы, португальцы, мальтийцы,
ливанцы и многие, многие другие.
Останавливаешься перед газетным киоском и думаешь:
знания английского языка недостаточно, да и французского
тоже. Здесь выходит мдсса разноязычных газет и журналов,
и у них свой читатель: сотни тысяч «новых» австралийцев
еще привязаны к родному языку. Это в большей степени
относится к людям постарше, которым всегда трудней
привыкнуть к новому. Не так-то легко из синьоры Айджолет-
ти превратиться в миссис Эндж. Идя исповедоваться в
местную католическую церковь, миссис Эндж до сих пор
жалеет, что падре не итальянец и приходится изливать
ему свои горести и сомнения не на итальянском, что было
бы так просто и легко, а с трудом, запинаясь, на англий¬
ском.
— Джакомо! — кричит она своему младшему сыну (у нее
их четверо, но остальные уже взрослые и не живут дома, а
по примеру своих австралийских сверстников разъехались
кто куда).— Джакомо! Я жду!..
Дальше следует длинная тирада на итальянском, и
Джакомо рад, что однокашники, с которыми он возвращается
из школы, только по тону догадываются, что мать им
недовольна.
— Джек, ты что, не слышишь? — говорит один из них. И
Джек-Джакомо со вздохом расстается с веселой гурьбой
мальчишек. Он живет, так сказать, в двух «измерениях»: в
итальянском — дома, в австралийском — вне его.
Джакомо не знает, как трудно было поначалу отцу,
который, приехав в Австралию, оказался оторванным от
родины и от семьи, как он брался за любую работу (мыл
окна в магазинах, чистил и разделывал рыбу в ресторане,
таскал кирпичи на стройке, помогал владельцу автоколонки
обслуживать клиентов), как он зубрил английский по вече¬
рам и ради этого даже отказывался от единственного
удовольствия — кино, как, наконец, получив место механика
в гараже, накопил немного денег и задумался о женитьбе. Не
подозревает сын и о том, что по совету земляка отец
списался с родственниками в Калабрии, прося подыскать ему
невесту, что за добрый нрав и порядочность Марчеллы
поручилась не только родня, но и тамошний приходский
священник и что с тайной тревогой, держа в руке фотогра¬
фию суженой, он вместе с сотнями других молодых итальян¬
цев, столь же взволнованных, ждал, пока причалит корабль,
который вез невест.
В этом не было ничего необычного. В первые полтора
23

послевоенных десятилетия «корабли невест» частенько при¬
бывали в порты Австралии.
С корабля не на бал, а в церковь. Венчались целыми
группами, пара за парой.
Джакомо-старшему повезло. Недаром Марчеллу так хва
лили в письмах. Она оказалась хорошей женой и доброл
матерью. Смирилась даже с тем, что старший сын женился
не на итальянке, и подружилась с невесткой. Жаль ей
только, что внук итальянского совсем не знает, кроме одного
слова—«пицца». Ему нравится, как пиццу готовит бабушка...
Сидней многолик. В нем есть целые островки Европы и
Азии, есть свой Чайнатаун (Китайский город) наподобие
известных чайнатаунов в Сан-Франциско или Нью-Йорке.
В архитектуре зданий Чайнатауна угадывается что-то от
пагод, на домах кричащие иероглифы вывесок, в витринах
фарфоровые и бронзовые вазы и статуэтки, драконы, маски
злых духов, многоцветные ткани, черные шелковые тапочки
на белой подошве, бесчисленные безделушки. В лавчонках
торгуют сушеными грибами из Китая, акульими плавниками,
«морскими ушами», побегами бамбука, осьминогами, кальма¬
рами, трепангами. Здесь предлагают настойки из женьшеня,
которые «продлят молодость», бесчисленные мази и бальза¬
мы.
«Пташки с Бон дай»,
акулы и лайфсэйверы
Фрэнк и Сэлли были пунктуальны. Выйдя из гостиницы в
восемь утра, мы обнаружили знакомую синюю «мазду» перед
входом.
Фрэнк протянул руку и распахнул дверцу машины.
— Не будем задерживаться, а то места на пляже не
останется,— сказал он.— Мы тут поговорили с Сэлли, реши¬
ли, что лучше показать вам Бондай. Этот пляж — один из
24

самых известных, да к тому же он близко отсюда. И нам он
нравится. Не хочу сказать, что плохи Мэнли, Куги или
Марубра, но мы с Сэлли предпочитаем Бондай.
— Прекрасно! Мы о Бондай много слышали. Даже знаем,
что молоденьких сиднеек называют «пташками с Бондай».
— А я только что собирался вам об этом сказать,—
засмеялся Фрэнк.
— Жаль, что вы не были здесь на рождество,— сказала
Сэлли.— Где еще Санта Клаус появляется на пляже босиком,
в распахнутой красной шубе, из-под которой выглядывают
плавки? Где еще семьи собираются не у традиционного
камина, а на берегу океана? Там менее жарко, и можно
расположиться на песке, чтобы воздать должное традицион¬
ному рождественскому обеду.
Был январь, разгар лета, и, хотя мы добрались до пляжа
за каких-то двадцать минут, он был уже полон. На песке,
светлом, как на Рижском взморье, на полосатых простынях и
надутых резиновых матрацах (лежаков на здешних пляжах
нет) в разных позах разместились, как их здесь называют,
«солнцепоклонники» или, вернее, поклонники солнца и оке¬
ана. Зонтиков было немного, а шляп и того меньше. Палящие
лучи солнца, по-видимому, мало кого смущали, никто от них
не собирался прятаться.
Нас вообще удивляло несколько панибратское обращение
австралийцев с солнцем, а оно здесь яростное, особенно
летом, то есть нашей зимой. Наше, даже в самые жаркие дни
в Крыму и на Кавказе, ласковей. Конечно, привычка кое-что
значит, и нельзя отрицать, что красивый загар к лицу многим,
но, однако же, думается, что меру знать нужно. Не потому ли
уже в сорок лет многие австралийки страдают от сухости
кожи и рановато появившихся морщин! Это, конечно, на руку
косметическим фирмам, которые обещают, что их кремы
вернут молодость. Вряд ли случайно то, что первые кирпичи
в фундамент косметической «империи» Хелен Рубинстайн,
одной из самых больших на Западе, были заложены именно
здесь, в Австралии.
Но в последнее время австралийцы все-таки начинают
задумываться об опасности чрезмерных «доз солнца». В
стране изобретены и рекламируются специальные приборы-
датчики, которые прикрепляются прямо к коже загорающего
на пляже. Они сигнализируют, когда превышена «норма» и
следует удалиться в тень.
Мы сощуриваем глаза, чтобы осмотреть Бондай. И впра¬
во, и влево, огибая залив, раскинулся этот громадный пляж,
по своим очертаниям напоминающий полумесяц. Позади
пляжа сплошная линия многоэтажных жилых домов. Это
модный и дорогой район Сиднея. За вид из окон квартиры на
океан могут заплатить лишь весьма обеспеченные люди.
Мы устраиваемся поближе к воде. Большинство купа¬
25

ющихся возится у берега, но достаточно и энтузиастов,
которые отваживаются заплывать довольно далеко. Они
ждут волны, чтобы оседлать ее и нестись вместе с ней к
берегу.
Океан посылает к пляжу крутые, выше человеческого
роста, валы. Они подходят медленно и, на мгновение
замерев, разбиваются на мелководье. Накатываются валы с
удивительной регулярностью, но остерегаться купающимся
надо. Среди волн одна может оказаться, как здесь говорят,
«капризной». Она больше других, появляется неожиданно и
может затянуть неосторожного пловца и унести его далеко в
океан.
Бондай — лишь один из океанских пляжей Сиднея, их
более тридцати. Они тянутся сплошной полосой к северу и к
югу от Сиднейского залива. Но не надо забывать и о
маленьких «внутренних» пляжах, разбросанных на берегах
самого залива. Их так много, что сиднейцы о них даже не
упоминают, за исключением одного, который известен как
первый в мире пляж нудистов в черте города. Там и
мужчины, и женщины щеголяют в чем мать родила, причем
под это подводится «серьезная» теоретическая база. Ме¬
стные сторонники нудизма утверждают, что помимо слияния
с природой здесь происходит и исчезновение социальных
различий, ибо в голом виде не отличишь босса от того, кто
на него работает.
Мы еще не успели окунуться, а сделать это не терпелось,
как над нами послышался стрекот вертолета.
— Акулий патруль,— сказал Фрэнк, взглянув вверх.
— Акулий патруль?
— Да. Летит проверить, нет ли вблизи незваных гостей.
Если их обнаружат, то будет подан сигнал тревоги — завоет
сирена. Случается, что у пляжей появляются целые акульи
стаи.
— И что же тогда?
— Ясно что. Кому хочется связываться с акулами! Крики.
Визг. Купающиеся устремляются толпами к берегу. Бывало и
так, что приходилось даже закрывать пляжи на некоторое
время. Один раз патрули насчитали более пятисот акул.
После этого они считать перестали.
Акул в австралийских водах много, особенно у Сиднея.
Еще во время морской прогулки по заливу мы успели
заметить, что многие «внутренние» пляжи ограждены метал¬
лическими противоакульими сетями, через которые, правда,
акулы порой прорываются.
Об акулах в Австралии любят рассказывать. Случаи
нападения их на людей расписываются во всех жутких
подробностях в местных газетах. Но в заключение почти
всегда приводятся успокаивающие данные сухой статистики.
Оказывается, что ежегодно от акул гибнет не более десятка
26

человек, в то время как на дорогах число жертв исчисляется
тысячами.
Слышали мы и шутки об акулах. Кто-то, смеясь, говорил,
что если взглянуть на «акулью проблему» объективно, без
излишних эмоций, то напрашивается оптимистический вывод.
Да, конечно, иногда парочка-другая австралийцев попадает
акулам на обед, и то случайно—они не входят в обычный
акулий рацион; зато австралийцы ничего не имеют против
бифштексов из акульего мяса и ежедневно поедают немалое
число океанских хищниц. И все же, когда вспоминаешь, что
совсем недавно у Сиднея была выловлена самая большая из
когда-либо пойманных в мире — тигровая акула весом почти
в полтонны и длиной более восьми метров, невольно
задумываешься.
Именно австралийский материал лег в основу известней¬
шего американского боевика «Челюсти» (имеются в виду
челюсти акулы). Фильм заставил содрогаться от ужаса
миллионы зрителей и обеспечил сделавшей его компании
самую большую прибыль за всю историю Голливуда. Не
удивительно поэтому, что за ним последовали «Челюсти-2» и
«Челюсти-3».
«Челюсти-3» мы как-то видели. Акула, сделанная с
использованием новейшей технологии (синтетическая кожа,
сложный, встроенный в туловище механизм, дистанционное
управление), по прихоти режиссера бросалась на очередную
жертву и была весьма похожа на настоящую.
Стрекот вертолета затихал. Акулий патруль удалялся в
сторону океана.
— Вы. наверное, слышали, что встреча с акулой стоила
жизни одному из наших премьер-министров,— сказал Фрэнк.
— Холту? Да, слышали.
— Холт был хорошим пловцом, любителем подводной
охоты, и тем не менее...
Этот трагический случай в свое время попытались ис¬
пользовать, явно теряя чувство меры, реакционные круги для
раздувания антисоветской кампании. Рассчитывая на довер¬
чивость отсталого обывателя, воспитанного на подвигах
«суперагента» Джэймса Бонда, желтая пресса намекала, что
акула тут ни при чем, что «во всем виноваты» русские,
которые-де схватили и увезли премьер-министра неизвестно
куда на своей подводной лодке.
Акулы акулами, но с океаном вообще шутки плохи: он
глотает неосторожных. Этим именно и объясняется то уваже¬
ние, которым пользуется Австралийское движение спасате¬
лей, тамошний ОСВОД. Оно существует с начала века и
зародилось как раз на Бон дай.
В настоящее время почти на каждом пляже имеется свой
клуб добровольцев-спасателей. Быть членом такого клуба —
заветная мечта молодого австралийца. «Наши парни,— как
27

здесь говорят,— платят членские взносы клубам, чтобы
получить право рисковать жизнью ради спасения других».
Гордиться есть чем. Более ста тысяч спасенных — цифра
немалая, а именно столько людей обязаны своей жизнью
самоотверженным усилиям лайфсэйверов — добровольцев-
спасателей.
Каждый год регулярно на наиболее крупных пляжах
проводятся парады и соревнования клубов лайфсэйверов.
Сильные, широкогрудые, высокие (рост два метра среди них
не редкость) парни, одетые в купальные костюмы (именно
костюмы, так как разбушевавшийся океан может сорвать
плавки) и в шапочки с завязанным под подбородком шнур¬
ком, глубоко впечатывая голые пятки в песок, маршируют
вдоль берега. Над ними развеваются флаги клубов, причем у
каждого клуба свой цвет флага, костюмов и шапочек.
В то утро, когда мы были на Бондай, соревнования
лайфсэйверов там не было. Но мы увидели его поздней, и на
другом пляже, увидели, как, прицепив конец троса к широко¬
му поясу (еще одна причина, почему им приходится носить
костюмы, а не плавки), соревнующиеся стремительно броси¬
лись в волны. Быстро раскручивались барабаны лебедок, на
которые были намотаны тросы, и, пронизав накатывающуюся
на пляж стену воды, пловцы устремлялись туда, где они
были всего нужней — к «тонущим», умелым приемом хватали
их и подавали сигнал своим товарищам на берегу. Те в свою
очередь брались за ручки лебедок, тросы наматывались на
барабаны, подтягивая лайфсэйверов и «спасаемых» к берегу,
и вот уже первый из лайфсэйверов появлялся из воды, таща
на песок того, кого он «спас». Зрители, а их, понятно,
собралось немало, встретили победителя громкими возгласа¬
ми одобрения, свистом, аплодисментами. Соревнование за¬
вершилось вручением кубков и заключительным парадом.
В общем австралийцы, знакомые с нравом океана, твердо
убеждены, что спасение утопающих отнюдь не дело самих
утопающих. Они больше полагаются на лайфсэйверов. Лайф-
сэйверы чем-то похожи друг на друга, чуточку напоминают
сделанных по человеческому подобию роботов, продукт
воображения писателей-фантастов. Если же прибегнуть ко
всем нам близкому и куда более красочному сравнению, то,
пожалуй, на ум придут пушкинские прекрасные витязи,
которые «чредой из волн выходят ясных».
— В душе у нас каждый считает себя лайфсэйвером,—
сказал Фрэнк, у которого мы пытались выудить все подроб¬
ности этой увлекшей нас особенности австралийской жизни.
— А на самом деле это не так?
— Не совсем, хотя образ этакого высокого, красивого,
ставшего бронзовым под лучами солнца мужчины, к тому же
еще преисполненного оптимизма,— часть нашей националь¬
ной легенды. Как и во всякой легенде, в этом что-то есть.
28

Посмотрите на любого лайфсэйвера — он вроде бы ее живое
подтверждение. Но...— И Фрэнк на мгновение задумался.—
Заботы, работа и мысли о том, как бы ее не потерять, не
очень способствуют оптимизму. Конечно, когда вырвешься на
пляж, на время обо всем этом забываешь. Почаще бы
вырываться!..
— Ты у меня, конечно, высокий, даже очень,— сказала
Сэлли, прищурившись.— И я готова признать тебя красивым.
Но что касается того, чтоб ты стал бронзовым, не знаю,
когда это будет. От Майкла ты безнадежно отстал.— И,
обращаясь к нам: — А теперь, дорогие друзья, давайте
купаться. Во-первых, вам на нашем солнце долго быть
нельзя, а во-вторых, лучше мы вам еще что-нибудь покажем,
ведь со временем у вас туго.
После всех разговоров об акулах и о коварных подводных
течениях мы решили держаться поближе к берегу. Впрочем,
такое же благоразумие проявляло большинство купающихся.
Вода оказалась куда более соленой, чем в Черном море.
Что так оно и должно было быть, наверное, знает каждый
шестиклассник, который заслужил хотя бы тройку по геогра¬
фии, и все же нас удивило, до чего она невкусная и похожа
на крепкий раствор английской соли. Но океан был спокоен,
и купающиеся, как поплавки, болтались среди волн. А две
бронзовые (сделанные из бронзы) возлежащие на утесе
русалки задумчиво глядели вдаль, на безбрежную, где-то
смыкающуюся с небом синеву.
«Последний берег»
С океаном нам вообще везло: мы не видели его бушу¬
ющим. Впрочем, везение ли это? Думается, одного воображе¬
ния недостаточно, чтобы представить себе океан во время
бури. О том, на что он способен, свидетельствует покоящий¬
ся на одном из сиднейских пляжей, далеко от воды,
29

«камешек» весом в две с лишним сотни тонн. Прикрепленная
к нему медная табличка сообщает, что его выбросило волной
во время ночного шторма в 1912 году.
У берегов Австралии, на дне океана, лежит немало
кораблей, ставших жертвой разъяренной стихии,— от парус¬
ников до пароходов и совсем современных теплоходов.
Здесь есть чем заняться искателям сокровищ и подводным
археологам.
Австралия и океан — нечто неразрывное. Океан связывал
Австралию с миром и в то же время отделял ее от него. Он
создавал вполне естественное чувство оторванности и иллю¬
зию безопасности. Японские самолеты, уничтожившие во
время второй мировой войны Дарвин, город на самом севере
континента, и японские подлодки, прорвавшиеся в Сидней¬
скую бухту, частично разрушили эту иллюзию. Но только
частично. У многих местных политиков еще долго сохраня¬
лась надежда на то, что «австралийская хата с краю», что
континент, какие бы катастрофические события ни происхо¬
дили, не будет ими затронут.
Писатель оказался прозорливее политиков. В нашумев¬
шей в свое время книге «На берегу» Невил Шют (думается,
многие помнят поставленный по этой книге волнующий
фильм, который шел на наших экранах) создал впечатля¬
ющую картину последствий ядерной катастрофы. Ядерная
война вспыхивает в северном полушарии. Австралия не
подвергается нападению. Она на какое-то время оказывает¬
ся последним берегом, на котором спасаются те, кто еще
остался в живых. Однако радиоактивное заражение атмос¬
феры постепенно и неотвратимо уничтожает жизнь и на
Пятом континенте. Спасения нет и здесь!
Книга задумана как предостережение, и недаром образ
«последнего берега» широко используется теми, кто обеспо¬
коен судьбами мира. Это предостережение звучит с особой
силой сейчас. Но когда Шют писал свою книгу, он не
догадывался, что Австралия уже стала жертвой ядерного
оружия.
Время действия—19 июня 1956 года. Место действия —
австралийские острова Монте-Белло в Индийском океане, в
ста шестидесяти километрах от северо-западного побережья
Австралии.
Сухой, жаркий день. Полный штиль. На синей глади
океана режущая глаз белизна коралловых островов. Издале¬
ка они напоминают как бы заблудившиеся в этих тропиче¬
ских водах айсберги. На одном из них — решетчатая вышка,
увенчанная каким-то похожим на бак или цистерну предме¬
том.
В проливе между островами и побережьем континента
застыли военные корабли. Их несколько. Над палубами
рупоры разносят команду: «Всем повернуться в сторону,
30

противоположную островам!» Четкий молодой голос начина¬
ет отсчет: «Десять... девять... восемь... семь... шесть...»
В тот момент, когда отсчет заканчивается, в 10 часов
14 минут по западноавстралийскому времени, небо над
островами вспыхивает, загорается, и тут же вслед за этим
раздается треск. Он повторяется. Треск этот куда сильнее
ударов грома. Кажется, что разрывается сам небосвод.
Огненный шар шириной почти два километра появляется над
островами и быстро превращается в огромное оранжево¬
серое грибовидное облако. С командного корабля «Нарвик»
в Лондон несется донесение: «Операция «Мозаика» прошла
успешно». Господа на Даунинг-стрит и на Уайтхолл доволь¬
ны— английская водородная бомба взорвана.
Однако далее события развивались не по сценарию,
утвержденному правительством Австралии, предоставившим
свою территорию для испытаний английского ядерного
оружия.
Ветра у поверхности земли не было, но в вышине он был
и повел себя совсем не так, как от него ожидали организато¬
ры операции «Мозаика».
Примерно через полчаса после взрыва радиоактивное
облако вместо того, чтобы двинуться в сторону океана,
повернуло в сторону континента. Настроение удовлетворен¬
ности на командном судне сменилось тревогой. Радиостанция
корабля принимала десятки закодированных запросов и
передавала десятки закодированных ответов на них.
В эфир ворвался сам премьер-министр Австралии сэр
Роберт Мензис. Он направил английскому премьер-министру
сэру Антони Идену телеграмму, которая по своей форме явно
выходила за рамки дипломатического этикета. В ней было
всего две фразы: «Что, черт возьми, происходит? Облако
движется над континентом».
Мензис был в панике. Но это была запоздалая реакция.
Облако уже ничто не могло остановить. Оно плыло дальше и
дальше, вначале над побережьем, над небольшими городка¬
ми Онслоу, Роуберн, Дэмпир, Порт-Хэдленд, повсюду остав¬
ляя, хотя об этом никто не догадывался, свой губительный
след—радиоактивную пыль, затем, повернув, прошло над
всей северной частью континента и окончательно развеялось
только где-то за Брисбеном, над Тихим океаном.
Все, что происходило, держалось в строжайшей тайне и
всплыло лишь двадцать семь лет спустя. Обстоятельствами
проведения английских ядерных испытаний на австралийской
территории, а операция «Мозаика» была только одним из
них, под давлением общественности вынуждена была занять¬
ся созданная австралийским лейбористским правительством
специальная комиссия расследования.
Во время самих испытаний и позднее от радиоактивного
заражения гибли люди. Жертвами в основном были абориге¬
31

ны, судьба которых мало волновала власти, а до обществен¬
ности не доходили сведения о том, что творится в далеких,
пустынных районах страны, где располагались ядерные поли¬
гоны.
Сами аборигены, естественно, не подозревали, в какой
они опасности. Услышав громоподобный звук атомного взры¬
ва, люди племени янкунджаджара решили, что это удар
хвоста гигантской водяной змеи, которой, по их верованиям,
они обязаны возникновением озер и родников. Им показа¬
лось, что змея вновь занялась своей созидательной деятель¬
ностью.
Когда же перед их глазами возникло темное, угрожающее
облако, они приняли его за Мэму, злого духа, который сулит
несчастье, и мужчины племени стали потрясать копьями,
чтобы его отогнать. Однако Мэму надвинулся еще ближе и
окутал людей плотным черным туманом. Туман постепенно
рассеялся. Но через некоторое время янкунджаджара ста¬
ли умирать. Умирали мужчины, женщины, дети. Умерли мно¬
гие...
Когда задумываешься о ядерном безумии, то в памяти
обычно возникают Хиросима и Нагасаки, первые города,
подвергшиеся атомной бомбардировке. Вспоминаются Бики¬
ни, Эниветок, Ронгелап и другие атоллы в Тихом океане,
жители которых пострадали от ядерных испытаний. Увы, в
этот список с полным основанием должна быть включена
«спокойная» и «благополучная» Австралия.
Австралийские пирогй
Факты, выявленные комиссией, всколыхнули австралий¬
цев и послужили новым толчком к усилению непрекраща-
ющегося на Пятом континенте движения против ядерного
оружия. Возникла даже «Партия ядерного разоружения».
Одним из ее лидеров одно время был популярный певец
Питер Гэррет, сочинитель антиядерных песен.
32

Фрэнк и Сэлли говорили, что Джуди очень увлекается
этими песнями и никогда не пропускает выступлений «Полу¬
ночников»— рок-группы Гэррета. Более того, она тратит на
кассеты и пластинки с записями рок-группы все свои карман¬
ные деньги. Пришлось подарить ей гитару, и теперь она
настолько осмелела, что сама выступает с песнями Гэррета
на молодежных вечерах.
Заглянув в один из тех магазинчиков — их немало в
Сиднее,— где продаются ноты, пластинки и тому подобное,
мы сразу же увидели альбом группы — он был выставлен на
полке бестселлеров. На его яркой «рубашке» изображен
«Сидней после ядерного взрыва», фотомонтаж японского
художника.
Газеты и телевидение не жалуют Гэррета. Ему не могут
простить, что он посмел назвать гонку вооружений, которую
осуществляют США, «ужасным, аморальным, отвратитель¬
ным явлением».
Певец выражает оправданную тревогу многих австралий¬
цев. Им же пытаются навязать неоправданные страхи, пугая
мифической «русской угрозой». Те, кто этим занят, порой
доходят до абсурда. Приведем наглядный пример.
Но прежде... нам придется разделиться. Что нас двое, что
впечатлениями делятся два человека, читателю ясно. А если
он не забыл взглянуть на обложку, то знает, что один из
авторов — женщина, а другой — мужчина. Говорить «автор» и
«авторесса», согласитесь, как-то непривычно, и поэтому,
отдавая дань современной тенденции все переводить на
язык цифр, будем называть себя «автор-1» и «автор-2».
Так вот, автор-2 был приглашен участвовать в телевизи¬
онной дискуссии по вопросам внешней политики с австралий¬
скими парламентариями и учеными-специалистами в области
международных отношений.
Момент, с точки зрения организаторов дискуссии, был
выбран самый что ни на есть подходящий. Очередная
вспышка антисоветизма дошла до того, что даже официаль¬
ные представители в Канберре (дело было до прихода к
власти лейбористского правительства) позволяли себе заяв¬
лять о якобы существующей прямой «угрозе» Австралии со
стороны Советского Союза, причем все это даже конкретизи¬
ровалось: «ожидалось», что совершат нападение совет¬
ские военные корабли, находившиеся в Индийском океане.
Ведущий, немолодой человек с выразительным лицом
актера, да и одетый скорее как актер, а не как политический
обозреватель (фиолетовый бархатный пиджак, «бабочка»),
был уверен в себе. Хорошо знающий аудиторию, умеющий
предугадать ее реакцию—его передачи еженедельно, каж¬
дый понедельник, транслировались по всей стране,— он
обратился и к телезрителям, и к собравшимся в специальном
зале звуко- и видеозаписи в здании Сиднейской Оперы, где
2 И. Железнова
33

проходила дискуссия. Тон его был серьезен, но в нем
сквозила легкая ирония.
Он довольно ловко изложил официальную точку зрения о
наличии некой советской угрозы Австралии. Как бы беря за
данное, что аудитория с ним согласна, предложил присут¬
ствующим высказаться по этому вопросу.
Развернулся оживленный и моментами острый обмен
мнениями. Автор-2 был единственным советским участником
дискуссии и постарался развеять извращенные представле¬
ния о советской политике. Приятно было то, что его
поддержали многие австралийцы, особенно сенатор, доста¬
точно известный и пользовавшийся заметным влиянием в
политических кругах. Он прямо заявил, что не видит угрозы
Австралии со стороны нескольких советских кораблей, кото¬
рые в тот или иной момент находятся в Индийском океане.
Дабы подкрепить высказанное сенатором положение,
автор-2 воспользовался словами из гимна австралийского
«Общества любителей мясных пирогов».
Тут, наверное, требуется дополнительное пояснение.
Мясные пироги популярны в Австралии, но с нашими
мясными пирогами они ничего общего не имеют, более того,
это вообще не пироги в нашем понимании, а тушеное мясо,
покрытое тонким слоем теста. К этому подается соус,
которым пирог обильно поливается. Клоуны в цирке устра¬
ивают целые дуэли, норовя влепить такой пирог друг другу в
физиономию. Под конец щеки партнеров оказываются разук¬
рашенными соусом. Соус стекает и по их костюмам.
Но вернемся к «Обществу любителей мясных пирогов».
Да, здесь есть и такое. Раз в год члены Общества устраива¬
ют торжественный обед, участники которого с удовольстви¬
ем поглощают пироги, читают стихи и исполняют песни,
посвященные этому «чуду кулинарного искусства».
По случайному совпадению такой обед состоялся накану¬
не телевизионной дискуссии, о которой идет речь, и этому
«событию» был посвящен короткий телевизионный репор¬
таж. Присутствующие на обеде с энтузиазмом исполнили
гимн мясному пирогу. В нем были строки на злобу дня: «Even
the whole Russian navy cannot stop the flow of our gravy» (в
переводе: «Даже всему русскому флоту не остановить потока
соуса к нашему пирогу»).
Автор-2 процитировал эти строки под громкий смех
аудитории. Он заметил, что любители пирогов явно не
принимают всерьез заявлений о русской угрозе и их опти¬
мизм вполне могут разделить все австралийцы, так как у
Советского Союза нет никаких враждебных по отношению к
Австралии намерений.
После выступления по телевидению автор-2 на какое-то
время испытал сладость и бремя славы. Его узнавали на
сиднейских улицах, пристально в него вглядывались, оста-
34

навливали, задавали вопрос: «Вы тот самый русский, кото¬
рый?..» Этому способствовало малозначительное обсто¬
ятельство. Благодаря наличию бороды автор-2 вписывался в
представление многих австралийцев о типичных русских,—
представление, созданное голливудскими фильмами. Не
хватало ему лишь красной косоворотки и высоких лакиро¬
ванных сапог.
У авторов сохранилась карикатура, вырезанная из газеты
«Сидней морнинг геральд». Сделана она видным австралий¬
ским карикатуристом Эмериком и появилась в газете на
следующий день после телевизионной дискуссии На карика¬
туре изображены маленькие фигурки сенатора и автора-2,
протягивающие огромную подзорную трубу австралийским
политикам и как бы предлагающие им получше рассмотреть
через нее, существует ли на деле русская угроза. Карикатура
напоминает о том, что в Австралии есть здравомыслящие
сенаторы.
«Зеленый континент»
Москвичи, уставшие от долгой зимы, с охотой покупают и
бережно несут домой букетики ярко-желтых пушистых цве¬
тов, привезенных с юга на самолетах. Это — напоминание,
что хотя впереди еще несколько недель с чередованием
погоды и непогоды, но весна уже не за горами.
— Какая чудесная мимоза! — скажет вслух, проходя мимо
цветочного киоска и задержавшись у него на мгновение,
всегда куда-то спешащий столичный житель. Но то, что он
принимает за мимозу, вовсе не мимоза, а австралийская
акация.
Сознаемся, что мы сами разобрались в этом только в
Австралии. Там было не трудно в этом разобраться. Весна на
Пятом континенте наступает в сентябре, и тогда же расцве¬
тает акация. За массой цветов не видно листьев и даже
2*	35

ветвей и стволов. Золотые облака окутывают сады, парки,
склоны холмов в окрестностях городов. «Золотой дождь»,
«золотая пыль» — вот те поэтические названия, которые
придумали австралийцы лишь для двух из более чем шести¬
сот видов акации. Понятно, почему ее цветок стал нацио¬
нальной эмблемой и изображен на гербе страны вместе с
кенгуру и эму.
Австралия богата красками, и они отличны от тех, к
которым привыкли мы, жители Центральной России. Не
подумайте, что доминирует желтый — это только весной, и то
не все время и не везде. И не подумайте, что зеленый, хотя
с. легкой руки какого-то журналиста Австралия слывет у нас
«зеленым континентом». Мы часто задумывались, откуда
взялось такое неподходящее название. Видимо, этот журна¬
лист был более сведущ в политической, чем в физической,
географии, и перед его умственным взором вставала полити¬
ческая карта мира, на которой по существовавшей у нас
традиции Австралия долгое время изображалась зеленым
цветом.
Континент, когда летишь над ним, поражает глаз, привык¬
ший к белизне зимой и к зелени летом, своими красными,
бурыми, рыжими тонами. Стоит только взглянуть на полотна
таких известнейших австралийских художников, как Сидни
Ноулэн и Рассел Драйздейл, и вас сразу же охватывает
ощущение не только другой страны, но и другой планеты:
пожухлый рыжеватый кустарник, красно-желтые камни, опа¬
ленные безжалостным солнцем, резкие фиолетовые тени. В
их палитре нет зеленого. Нет и голубого. Даже небо, как бы
отражая раскаленную землю, желтое, зловеще-желтое. Это
пейзажи Центральной Австралии.
Эти пейзажи потрясают всех, кто их видит. Но то, что
пугало прадедов, привыкших к мягкой, сочной зелени лугов и
рощ Англии и Ирландии, привлекает сегодняшних австралий¬
цев своей неожиданной и резкой, порой даже трагической
красотой. Они едут в самую глубь континента, туда, где на
безграничной плоской равнине, поросшей жесткими травами,
высится громада Айерс-Рока или, вернее говоря, Улуру. По
настоянию аборигенов Айерс-Року возвращено это его былое
название — так они его всегда называли.
Что такое Улуру — скала, гора? Для горы он недостаточно
высок, всего триста пятьдесят метров, для скалы слишком
округл. Скорее он напоминает невероятной величины булыж¬
ник, заброшенный сюда чудо-великаном. Взобраться на него
либо обойти его кругом, что занимает около двух часов,
стало для многих своего рода ритуалом.
Но дело не в размерах Улуру при всей их внушительно¬
сти. Главное — это «цветопредставление», которое он ежед¬
невно устраивает. На рассвете Улуру черен, как будто он
впитал в себя всю темноту ночи. Но солнце поднимается чуть
36

выше, и он меняет свой цвет на багровый, затем постепенно
становится коричневым. В полдень он слепяще-оранжевый,
на закате — пламенно-красный. Затем он медленно гаснет,
вновь коричневеет и наконец растворяется в наступающей
тьме.
Ках какие-то идолопоклонники, стекаются к Улуру ав¬
стралийцы. То, что раньше пугало: камни и пески пустыни,
безлюдье, отдаленность от всего и вся,— теперь привлекает.
«Мертвое сердце» Австралии уже не мертво. Здесь постро¬
ены первоклассные гостиницы с плавательными бассейнами,
ресторанами, кинотеатрами.
Пустыня вошла в моду, вошла в переносном и прямом
смысле. Австралийские модельеры вдохновляются красками,
которых нет нигде в других местах. Коричневое, оранжевое,
все оттенки красного, черное в самых невероятных сочетани¬
ях широко ими используются. Манекенщиц самолетами до¬
ставляют к Улуру, где они на фоне красных песков и
высохших деревьев позируют перед камерами в экстраваган¬
тных туалетах из тончайшей шерсти, держа за хвост метро¬
вых извивающихся варанов. Все это — реклама, реклама
Улуру, австралийской предприимчивости, австралийским мо¬
дам, австралийской—«лучшей в мире» — шерсти.
Что касается аборигенов, то они с незапамятных времен,
в течение многих тысячелетий, тогда, когда еще не были
построены пирамиды Хеопса и Хефрена, приходили к Улуру,
чтобы совершить церемонии в честь мифических существ,
которых они считали создателями окружающего их мира и
своими предками. В их воображении этими существами были
гигантские кенгуру, эму, динго, змеи, ящерицы. Каждому
тогда было известно, что в глубокой, перепивающейся
разными цветами, заполненной водой впадине на вершине
Улуру живет огромный змей Уанамби, змей с гривой, с
острыми зубами и развевающейся бородой, который, когда
он рассержен, взбирается на небо и превращается в радугу.
В тех редких случаях, когда на Улуру обрушиваются
ливни, пенистые потоки с шумом устремляются вниз. Моно¬
лит окутывается пеленой водяной пыли—удивительное зре¬
лище для пустыни. Аборигены воспринимали это как еще
одно проявление гнева змея...
Улуру изрыт пещерами. Их стены покрыты рисунками
аборигенов: одним из них тысячи лет, другим всего (!) сотни.
Только подлетая к Сиднею и оставив тысячекилометро¬
вые австралийские пустыни позади, обнаруживаешь, что есть
и зеленая Австралия, и то не совсем зеленая, а скорее
голубовато-зеленовато-серая. Таков преобладающий цвет
австралийских деревьев и кустарников. «Страна деревьев,
тускло-зеленых, уныло-серых...» — писал поэт А. Д. Хоуп.
Именно в этом голубовато-зеленовато-сером поясе, где-то
более зеленом, где-то более голубовато-сером, вдоль побе¬
37

режья океана, на юго-востоке континента, и живут три
четверти австралийцев. И именно с этой ее частью прежде
всего знакомятся те, кто приезжает в Австралию. Здесь*
находятся главные города страны: Сидней, Мельбурн, Адела¬
ида, Брисбен.
Разговор на Мартин-плаза
— Если, начитавшись Лоусона, вы решите, что типичный
австралиец — обросший щетиной сухопарый мужчина с завер¬
нутыми в одеяло пожитками на спине, этакий вышагивающий
по пыльной дороге индивидуалист, который задерживается
на время на овцеводческой ферме, чтобы заработать себе на
хлеб, табак и пачку чаю, то вы ошибетесь. Австралиец
привык к заводам, к конторам, к пляжам, наконец, а наш
буш, так мы называем лес, наши пустыни для него, пожалуй,
не меньшая экзотика, чем для европейца,— говорил Дэвид?
Мы звали друг друга по имени, хотя впервые встретились
всего пару дней назад.
— Ради бога, не надо «мистер Уоррен» и тем более
«профессор Уоррен»,— заявил он чуть ли не сразу после
того, как мы были друг другу представлены.
Дэвид Уоррен — профессор Сиднейского университета. Он
родился в Англии, там же получил образование, но уже
давно связал свою судьбу с Австралией. Однако своим
темпераментом он меньше всего походил на англичанина, во
всяком случае англичанина, каким мы его себе представля¬
ем. Пылкий, очень разговорчивый, готовый поспорить, он
скорее походил на уэльсца или ирландца. «Кельт, типичный
кельт!» — говорили о нем его друзья.
Широким жестом Дэвид показал на тех, кто, как и мы,
устроились на скамьях-диванах из бетона и пластика, рас¬
ставленных на Мартин-плаза, тихом, закрытом для транспор¬
та уголке в самом центре Сиднея. Вокруг высились здания,
38

но городской шум отступил. Густая листва деревьев бросала
тень на каменные плиты площади. Ее украшали, делали
уютной яркие крытые тележки продавцов цветов.
Было начало второго,' время обеденного перерыва боль¬
шинства служащих. Сидевшие рядом две молоденькие де¬
вушки, мужчина в белой рубашке с короткими рукавами и
аккуратно повязанном черном галстуке жевали сэндвичи,
запивая их фруктовым соком и кока-колой из бумажных
стаканчиков. Другие, поодаль, были погружены в чтение
журналов или шелестели страницами толстых, заполненных
рекламой газет.
Мы и сами были рады посидеть, устав от оказавшегося
довольно утомительным посещения музея восковых фигур,
похожего на знаменитый музей мадам Тюссо в Лондоне.
Побродив по музею, мы еще раз убедились в жестокости
короля Генриха VIII: восковой палач занес меч над головой
второй жены короля — Анны Болейн, матери будущей коро¬
левы Елизаветы I, а восковая жертва, молитвенно сложив
руки, стояла на коленях перед плахой.
— Посмотрите на сиднейцев! — продолжал Дэвид.— Они
расположились здесь, как дома, и ничего удивительного:
горожане. Австралия, наверное, самая урбанизированная
страна мира. Ни Америка, ни Англия с нами в этом смысле не
сравнимы. Девять из каждых десяти австралийцев живут в
городах. Социологи пишут об австралийце как о «раздвоен¬
ной личности». Он живет, работает, проводит почти все
время в городе, вдыхает автомобильную гарь, а в своем
воображении видит себя человеком, странствующим под
открытым небом где-нибудь в буше.
— А как насчет типичной австралийки?
— О, вы затронули сложный вопрос! Мы по части
женского равноправия отстали. Спросите любую из наших
женщин, и она вам скажет, что наши мужчины неизменно
предпочитают мужскую компанию женской. Их влекут скач¬
ки, футбол, серфинг, крикет, что угодно в большей степени,
чем перспектива застрять в свободное время дома и, не дай
бог, оказаться в обществе женщин. Но,— Дэвид широко
улыбнулся,— при этом она не преминет заметить, что, к
счастью, ей повезло, что ее муж в этом смысле является
приятным исключением.
— А что говорит ваша жена? — спросила автор-1.
— Дело в том, что я не жена г и вряд ли уже теперь
женюсь.
(Забегая вперед, заметим, что не прошло и года, как нам
предоставилась возможность поздравить Дэвида с законным
браком. И еще одна подробность: он женился на женщине—
профессоре из его же университета.)
— У нас много пишут о положении женщин,— продолжал
Дэвид.— Лишь совсем недавно женщинам удалось добиться
39

равной с мужчинами оплаты за равный труд. Раньше они
получали почти на треть меньше. Тем не менее до действи¬
тельного равноправия ох как далеко! Можно посочувство¬
вать некоторым нашим феминисткам, которые болезненно
относятся ко всему, что, по их мнению, ущемляет права
женщин. Иногда, как мне кажется, они впадают в крайность,
говорят, что женщины могут прекрасно обойтись без мужчин,
совместно, опять-таки без мужчин, воспитывают детей. Сло¬
вом, это какие-то современные амазонки.— Он усмехнулся.
— На что только они не идут ради самоутверждения! В
одиночку переплывают на яхте океан, как это сделала,
например, пятидесятилетняя женщина, на время отвлекшись
от обязанностей жены и бабушки; в одиночку пересекают
пустыни Центральной Австралии, что совершила одна, види¬
мо любящая риск и падкая на саморекламу, девица.
— Слыхали! Это та, которая путешествовала в обществе
трех верблюдов и собаки?
— Та самая. Она у нас известна как «верблюжья леди».
Как на это можно было решиться, не представляю!
Вплотную столкнуться с вопросом о женском равнопра¬
вии пришлось по иронии судьбы автору-2, которого пригласи¬
ло Брисбенское отделение Союза австралийских женщин,
члены которого пожелали услышать из уст советского
ученого о жизни в СССР.
От советского человека, когда он оказывается за рубе¬
жом, ожидают порой чуть ли не энциклопедических знаний о
его стране. Автор-2, рассказав присутствовавшим о внутрен¬
ней и внешней политике Советского Союза, о борьбе
советских людей за мир, упомянул, учитывая характер
аудитории, о положении женщины в советском обществе.
И тут началось! Вопросы следовали один за другим: кто
распоряжается семейным бюджетом, обязательно ли жена
должна работать, в какой мере муж помощник жене в
домашних делах, обязаны ли родители отдавать детей в
ясли и детские сады или это дело добровольное, разрешают¬
ся ли разводы, как планируется размер семьи, в каком
возрасте преимущественно выходят замуж русские девушки,
какую помощь получают одинокие матери, как широко
используются компьютеры для подыскания партнера на
жизненном пути и т. д. и т. п.
Когда автор-2, мобилизовав весь свой личный опыт, опыт
своих знакомых и сведения, почерпнутые из последних
номеров «Литературной газеты», в основном справился с
этими вопросами, последовал еще один, адресованный лично
ему: «Скажите, вы за кормление ребенка грудью или за
«бутылочное», искусственное, кормление?»
Автор-2, не подозревая о той огромной важности, какую
придавали этому австралийские феминистки, прямодушно
40

ответил, что он за естественность, за природу и, следова¬
тельно, за кормление ребенка грудью.
С места вскочила энергичная молодая дама и ринулась в
атаку.
— Мужской шовинизм! — отчеканила она.— Поскреби лю¬
бого мужчину и обнаружишь мужского шовиниста. Вы тоже
не исключение.
Удивленный автор-2 попросил разъяснить, из чего она это
заключила.
Оказалось, что, по мнению некоторых сторонниц «полного
женского равноправия», кормление грудью привязывает жен¬
щину к дому и почти на год фактически отрывает ее от
общества, тогда как перед ее мужем подобные сложности не
возникают, и, следовательно, он оказывается в привилегиро¬
ванном положении. При искусственном же кормлении уже
через несколько недель после рождения ребенка «нарушен¬
ное» в семье равноправие может быть восстановлено, ибо
муж в состоянии взять на себя половину забот по уходу за
младенцем.
Автор-2 согласился, что муж должен как можно больше
помогать жене, особенно в эти трудные, хотя и радостные
для семьи, месяцы, но выразил сомнение в том, что равен¬
ство в семье может быть сведено к жесткому принципу
«фифти-фифти» (все ровно пополам), который по сути дела
отстаивали феминистки.
Дискуссия закончилась мирно, но автору-2 показалось,
что на лице энергичной дамы промелькнула скептическая
улыбка.
Как мы уже сказали, Дэвид Уоррен был любителем
поговорить, причем говорил он ярко, образно, живо. Люди на
соседних скамьях менялись, и, поскольку обеденный перерыв
закончился, их стало заметно меньше, а мы все сидели на
Мартин-плаза и с интересом слушали. Дэвид переходил с
темы на тему, каждый раз сообщая что-то для нас интерес¬
ное.
Он рассказал, что в районе Рокс в Сиднее помимо
Дарвина побывал в свое время Роберт Стивенсон, который,
видимо, искал прообразы для героев своего «Острова сокро¬
вищ», что Рокс связан с именем Джека Лондона, останавли¬
вавшегося здесь во время своего кругосветного путешествия
и любившего проводить время в обществе моряков.
От Дэвида мы узнали о попытках ограничить рост Сиднея
ввысь, ибо, чем выше небоскребы, тем хуже воздух в центре
города. («Увы! Ничего из этого не получится. К 2000 году
число этих лезущих в небо коробок наверняка удвоится».)
Он упомянул о сиднейском агродроме. Как мы поняли, за
этим словообразованием (по типу «аэродром», «ипподром»,
«велодром») скрывается просветительно-развлекательное
41

учреждение, которому не подберешь иного названия. На
агродроме дважды в день за небольшую плату посетителям
показывают стрижку овец, доение коров, «парады» баранов-
чемпионов.
Зашел разговор о кино. И так как в этом вопросе знатоки
буквально все, а конкурировать с темой кинематографиче¬
ской могут только темы «погода» (метеорологическая) или
«здоровье» (медицинская), то мы увлеклись.
Надо думать не каждый знает, что Австралия имеет
полное право претендовать на то, что она была одним из
пионеров кино. Считается, что первый полнометражный
художественный фильм был снят именно здесь. Назывался
он «Банда Келли». Его герой Нед Келли — своего рода
австралийский Робин Гуд, о котором в свое время ходили
целые легенды: будто бы он, грабя богатых, отдавал все
бедным, не давал спуску полицейским, бросал вызов власть
имущим. Келли был пойман и приговорен к повешению, но
присутствие духа не изменило ему до самого конца, и он
смело встретил смерть.
Насколько этот образ соответствует реально существо¬
вавшему Неду Келли, спорно. Но, как бы то ни было,
Келли — благородный разбойник — стал частью национальной
традиции. Он — герой рассказов, стихотворений, песен, даже
рок-оперы. Его можно увидеть на картинах австралийских
художников с головой, защищенной от пуль шлемом, скле¬
панным из лемехов плуга. Художники не грешат против
правды. У Келли действительно был такой шлем, изготов¬
ленный по его заказу кузнецом и делавший его похожим
одновременно на электросварщика и средневекового рыцаря.
Во внушительном модерновом здании Национальной гале¬
реи в Канберре стена одного из самых больших залов занята
серией из двадцати пяти картин Сидни Ноулэна, написанных
в сороковых годах. Серия посвящена событиям короткой, но
бурной жизни Келли. Под каждой картиной краткий поясни¬
тельный текст. Мы списали один из них, в котором изложено
кредо Келли и его людей:
Не надо нам награды
За то, что мы творим.
Мы смело грабим банки,
Богатых не щадим.
Дэвида позабавило то, что не только мы сами, но и наши
московские друзья хорошо знакомы с Недом Келли.
Дело в том, что в коридоре нашей квартиры наряду с
бумерангами и человечком, несущим под мышкой кусочек
кенгуровой шкуры и призывающим «не забывать Австралию»,
висит объявление, гласящее:
Награда в 400 фунтов стерлингов будет выплачена
лицу или лицам, которые дадут сведения, могущие
42

привести к задержанию некоего Неда Келли, подозрева¬
емого в грабеже и убийстве.
Р. Рид,
комиссар полиции
Боже, храни Королеву!!!
Объявление набрано жирным шрифтом, и его венчает
вензель V. R. (Victoria Regina). Это точная копия тех
объявлений, которые в конце семидесятых годов прошлого
века расклеивались на дверях почтовых отделений, гости¬
ниц, пивных в Мельбурне и в небольших городках вокруг
него.
В Мельбурне же мы и купили этот сувенир. По-видимому,
любопытным он кажется многим, потому что объявление
печатается в тысячах экземпляров и продается в местах,
связанных с Келли и с преданиями о нем.
За фильмом «Банда Келли» последовали сотни других,
немых и звуковых, но они, за редчайшим исключением, не
вышли за пределы Австралии, а после второй мировой войны
австралийская кинематография, не выдержав натиска амери¬
канских компаний, вообще заглохла. Об австралийском кино
долгое время никто не упоминал, как вдруг в начале
семидесятых годов все переменилось. Вышел один, потом
другой, потом третий австралийский фильм. Они стали
завоевывать внимание местного, а затем и зарубежного
зрителя. Об австралийских фильмах и австралийских режис¬
серах, о ренессансе австралийского кино заговорили в
Каннах и Венеции.
— О причинах этого ренессанса можно спорить,—
делился с нами Дэвид.— Наши молодые кинематографисты
просто-напросто взбунтовались. Подумайте сами — сколько
можно было терпеть на наших экранах всю эту галиматью,
всех этих гангстеров, все эти бесконечные убийства, все эти
безмозглые комедии! Хотелось показать зрителю Австралию,
нашу жизнь, наши проблемы. Сыграло свою роль обществен¬
ное мнение. Пришлось раскошелиться правительству, ока¬
зать финансовую поддержку постановщикам австралийских
фильмов. Кстати, видели ли вы такие фильмы, как «Пикник
у Хэнгинг-Рок», «Галлиполи», «Кэдди», «Объездчик
Морант»?
— «Кэдди», «Пикник», «Объездчик Морант» мы видели.
Наибольшее впечатление произвел «Пикник». Говорят,
фильм основан на факте?
— Да, это случилось в начале века. На пикник собрались
девушки из закрытой женской школы, и несколько из них
исчезли таинственным образом. Почему, как такое могло
произойти—так и не было выяснено.
Фильм запомнился. И дело было не только в сюжете, при
всей его загадочности. В нем прекрасно передана нервно¬
43

натянутая при кажущемся спокойствии атмосфера внутри
школы. Ощущением непонятной тревоги проникнута даже
сама природа. Яркий солнечный день, масса цветов, жужжа¬
ние пчел, и тем не менее все каким-то необъяснимым
образом предвещает трагедию.
— В «Пикнике» что-то есть. Я считаю Питера Уира одним
из наших лучших режиссеров,— сказал Дэвид.— Но насколь¬
ко австралийским кинематографистам удастся продолжить
начатое, еще неизвестно. Если они и смогли потеснить
Голливуд, то лишь на самую малость. И к тому же не надо
преувеличивать. Хороших фильмов единицы. Австралийская
волна выплескивает на экран порядочно дряни. Дошло до
того, что понадобилось правительственное вмешательство,
чтобы остановить победное шествие таких шедевров, как
«Элвин». Авторы, видите ли, решили показать австралийско¬
го Дон Жуана, но забыли, что есть четкая граница между
кинематографией и порнографией... Ну как, отдохнули?
Тогда можно еще погулять.
Дэвид встал, накинул пиджак и вновь его снял.
— Жарко! И зачем я вам предлагаю гулять? Ведь пора
обедать. Здесь поблизости есть китайский ресторан, куда я
частенько заглядываю.
Предложение было соблазнительным, но желание пос¬
мотреть город оказалось сильней.
— Подождите здесь. Я сейчас,— сказал Дэвид, вновь
накидывая пиджак. Через несколько минут он вернулся,
держа в руках три пакета из коричневой бумаги.
— Держите. «Фиш-н-чипс». Едят это прямо на улице.
Только так и не иначе. Традиция. Еще одно свидетельство
того, что некоторые связи с Англией нерасторжимы. Лондон¬
цы утверждают, что настоящие «фиш-н-чипс» умеют гото¬
вить только на берегах Темзы, но здешние не хуже, поверь¬
те мне.
Мы не подали виду, не хотелось разочаровывать Дэвида,
что нам уже доводилось отведать это блюдо и именно на
берегах Темзы. Мы открыли пакеты и прямо пальцами, как
это принято, стали вынимать обжаренные квадратики рыбы и
толстоватые ломтики картофеля. Отклонение от старинной
английской традиции заключалось только в том, что правила
гигиены соблюдались в большей степени. Как здесь, так и в
Лондоне на смену кулькам из газеты пришли бумажные
пакетики.
Идя рядом с Дэвидом, мы оставили Мартин-плаза позади
и направились в сторону залива. Все пути вели туда.
Говорим о Миклухо-Маклае. С Сиднеем связано несколь¬
ко лет жизни знаменитого путешественника и ученого. Дэвид
знает о нем не меньше, чем мы, знает о его подвижничестве,
энтузиазме, неистощимой жажде нового.
— Привлекательная личность, яркий человек,— замечает
44

он.— Я был в Порт-Морсби, тамошние антропологи многое
черпают из его трудов. В Папуа—Новой Гвинее изданы его
новогвинейские дневники. В переводе на английский, конеч¬
но. Но мы, сиднейцы, считаем его немного своим. Ведь здесь
он нашел свое счастье, женился на сиднейке.
— Знаем. Мы знакомы с одним из его внуков, он был в
СССР на юбилее деда.
— Интересно. Значит, вы должны знать также и о том,
что, вернувшись, он принял активное участие в организации
Австралийского общества Миклухо-Маклая. Стремление это¬
го общества распространять гуманистические идеи ученого
весьма похвально. Это именно то, в чем нуждается тепереш¬
ний мир.
Контрасты
Вновь потоки машин, зеркальные витрины шикарных
магазинов в нижних этажах небоскребов. Это—Сидней для
богатых. В витринах помимо австралийских товары из Лондо¬
на и Парижа,, Токио и Сингапура. Здесь реклама сдержанна,
скромна, солидна. Тех, кто здесь покупает, не нужно завле¬
кать грошовыми скидками. Они подъезжают на машинах
лучших иностранных марок. Перед ними открываются ворота
многоэтажных гаражей. Оставив машины, они направляются
в магазин и за несколько мгновений оказываются на нужном
этаже, где вышколенные продавцы встречают каждого, как
долгожданного гостя. На улицах — хорошо одетые люди. И не
все они спешат. Помимо контор, банков, магазинов в центре
Сиднея много театров, кафе, ресторанов, отелей. Вечером
центр загорается огнями, которые, отражаясь в воде залива,
множатся, переливаются, сливаются с огнями Сиднейского
моста, с огоньками кораблей. Зрелище, которое приковывает
к себе взгляд.
Центр с его Оперой и небоскребами — фасад города, его
визитная карточка. Именно это изображается на открытках,
в рекламных журналах, на обложках художественных альбо¬
45

мов. Именно это видят туристы и увозят с собой на
фотографиях и слайдах.
Но центр — далеко не весь Сидней. К югу и к востоку от
него, в районах Рэдферн и Вулумулу, попадаешь в другой
мир. Грязные улицы, заброшенные, обшарпанные дома. Здесь
ютится беднота. Здесь проводят дни, месяцы, годы люди,
давно потерявшие работу и давно потерявшие надежду
найти ее. Здесь живут старики и старухи, которые существу¬
ют на мизерную пенсию и подачки благотворительных
обществ. Здесь нашли жалкое пристанище немногочислен¬
ные в Сиднее аборигены (их всего несколько тысяч). Они
перебиваются случайным заработком. Многие из них —
жертвы алкоголя и наркотиков. У многих нет ничего, кроме
крыши над головой, и то полуразрушенной, и какого-нибудь
старого матраца.
Что-то от этой жизни, от ее безысходности отражено в
известном австралийском фильме «Последняя волна», в
котором группа аборигенов, жителей трущоб, стремясь уйти
из настоящего в прошлое, найти какую-то опору в духах
предков, прячется в подземных тоннелях чуждого им огром¬
ного современного города.
Церковь, заботящаяся о душах, порой пытается кое-что
сделать и для плоти. Находятся священники, которые орга¬
низуют так называемые суповые патрули. Добровольцы,
захватив с собой термосы с супом, навещают тех, кому сама
жизнь стала безразличной и кто даже не пытается добыть
себе пропитание.
Бедные кварталы в Сиднее — не единственные в стране.
В Австралии, которая до последнего времени была известна
на Западе как «the lucky country», то есть «страна, которой
везет», много обездоленных, и число их растет. Цифры
скучны, но необходимы. Без них полная картина не получает¬
ся. Около трех миллионов австралийцев, из них почти
миллион детей, оказались ниже черты бедности.
За новыми небоскребами и блеском витрин, за зеленью
парков и оживленностью пляжей, за уютными коттеджами и
вереницами автомобилей поверхностный взгляд может не
заметить всевозрастающих экономических трудностей, расту¬
щей бедности одних и богатства других, кричащей роскоши, в
которой они живут.
Заголовок лондонской «Таймс» (август 1986 года): «Там,
внизу (речь идет об Австралии, расположенной в нижней
части земного шара по отношению к Англии), проблемы
растут». Статья посвящена нищете на Пятом континенте. В
ней приводится мнение Джулиана Дизнея, президента Ав¬
стралийского совета социальной службы, объединяющего
организации, связанные с заботой о благосостоянии населе¬
ния. Дизней подчеркивает, что Австралия, когда-то отличав¬
шаяся в положительную сторону от США и Великобритании,
46

стала «несправедливой» страной, что в ней на одном полюсе
накапливается все больше богатства, на другом — все боль¬
ше бедности.
«У нас есть молодые австралийцы, которые после окон¬
чания школы по четыре года не могут найти работу,
пенсионеры, вынужденные питаться пищей, предназначенной
для животных, чтобы не умереть с голоду, аборигены,
живущие в условиях, являющихся позором для современного
общества»,— заявил один из лидеров лейбористской партии,
ныне министр иностранных дел Австралии У. Хэйден. Пенси¬
онеры, вынужденные питаться пищей, предназначенной для
животных. Конкретно это значит, что им приходится, стыдли¬
во пряча от продавца глаза, покупать для себя консервы,
которые выпускаются для кошек и собак.
Не. для этих людей рестораны с китайской, французской,
греческой, итальянской, индийской кухней; не для них рас¬
плодившиеся в последнее время игорные клубы, куда стека¬
ются желающие испытать свое счастье в картежной игре; не
для них ночные кабаре с фривольными «шоу», не на них
рассчитаны заведения (им не подберешь названия), предла¬
гающие свои услуги «джентльменам с тонким вкусом»,
которые хотели бы после дня, наполненного деловыми
встречами, развлечься и отдохнуть в обществе «элегантной
молодой леди» (тайна такого времяпрепровождения, разуме¬
ется, гарантируется), их не волнует, что Сидней начинает
претендовать чуть ли не на роль южнотихоокеанского Лас-
Вегаса.
Высокий мыс, один из двух ограждающих вход в Сидней¬
скую бухту. Округлые каменные глыбы (Австралия — самый
старый из континентов, и стихии сгладили резкие очертания).
Захватывающий дух вид на океан. Нависающий над бездной
выступ. Путь к нему перегорожен металлическими барьера¬
ми. За этим местом следит полиция. «Скала самоубийц» —
печальная достопримечательность Сиднея. Почему-то имен¬
но сюда влечет тех, кто хочет покончить счеты с жизнью...
Старик, вынужденный жить в бедности, в нищете, порой
еще как-то мирится с этим. Он пассивен, он уже ни на что не
надеется.
Иное дело — молодежь. В восемнадцать-девятнадцать
лет тяжело ощутить свою «ненужность». Даже за добрыми
словами матери «поешь как следует, не погибнем мы,
отец-то ведь работает» слышится укор. И тогда хочется
последовать за Биллом, сыном соседа, который, оказавшись
в таком же положении, заявил как-то вечером: «Надоело
торчать на глазах у предков»,— и на следующее же утро
уехал с приятелями, безработными, как и он, куда-то на
север, в Квинсленд, где потеплее, где можно не тратиться на
одежду, растянуть пособие на более долгий срок, жить в
палатке и... не думать.
47

Об этом «не думать» мы читали в австралийских книгах,
в журнальных статьях, слышали от австралийских знакомых.
В Квинсленде существуют целые колонии молодежи, поте¬
рявшей надежду найти работу, живущей сегодняшним днем и
незаметно для себя опускающейся духовно и морально.
Некоторые привыкают жить на подачки общества, которое
по сути дела их отвергло, им все безразлично, это какие-то
«перекати-поле», одурманивающие себя марихуаной.
В наше время бездумье — вещь странная, и за него в
конечном счете приходится расплачиваться. И когда эти
юноши и девушки вдруг осознают свое положение, им
становится страшно: тебе уже за двадцать, а у тебя нет
профессии, нет перспектив, нет даже крова.
— Думаю, у вас никто себе представить не может, как
все это ужасно,— говорил Дэвид Уоррен.— У меня детей, как
вы знаете, нет, а вот один из моих друзей пострадал. У него
ни сын, ни дочь не могли найти работу, ушли из дому, даже
не посоветовавшись с родителями, поселились в так называ¬
емой коммуне, где все общее, вплоть до детей, и просто-
напросто опускались на дно. Мой друг их долго искал, где он
только не был, и наконец нашел совсем недалеко от дома.
Они жили в предназначенном на снос «ничейном» доме, вид
у них был как у бродяг, одеты в какие-то грязные балахоны,
босые, немытые, а во взоре — пустота.
— Чем же все это кончилось?
— Не совсем удачно. Дочь, правда, удалось вырвать,
вернуть к жизни, а сын наотрез отказался возвратиться
домой. Он вообразил себя чем-то вроде тибетского ламы, его
видели в Мельбурне в группе таких же, как он, в желтом
одеянии, с обритой наголо головой. Родители, как вы
понимаете, с этим смириться не могут, мать подавлена.
То, о чем рассказал Дэвид, не было для нас неожиданно¬
стью. Мы видели и «тибетских лам», и молчаливо сидящих
на тротуаре поклонников индийского бога Шивы со «священ¬
ными» знаками на лбу, и сторонников «абсолютной свобо¬
ды», которые под свободой понимали вседозволенность. Нам
даже удалось побывать в гостях у юноши, который, уйдя из
дому, все же сохранял добрые отношения с семьей и
разрешил отцу привести нас с собой.
Помещение, которое занимала целая группа молодежи,
было довольно приличным — полуподвал трехэтажного дома,
служивший одновременно и жильем, и местом собраний.
Спускаемся по лестнице вниз, открываем дверь, и перед
нами свежепобеленные, завешанные плакатами стены.
На одном призыв: «Спасайте китов!», на другом —
французская кинозвезда Брижит Бардо требует прекращения
охоты на канадских тюленей, на третьем Мао провозглашает,
что «ветер с востока преодолеет ветер с запада», на
четвертом человек в натянутом на лицо чулке с прорезью
48

для глаз и рта целится в нас из пистолета, еще на
одном — улыбающаяся блондинка взывает: «Давайте любить,
а не воевать!»
«Блудный сын» — его. звали Росс — застенчиво привет¬
ствовал нас и радостно обнял отца, что, как нам показалось,
смутило обоих (открытое выражение чувств у австралийцев
принято только на футбольном поле). Из соседней комнаты
появились друзья Росса, за ними вошла девушка, неся
поднос с чашками чая (это удивило, так как в австралийском
доме ожидаешь скорее соков или пива). Нам предложили
почетные места на диване, другой мебели в комнате не
было, хозяева же уселись прямо на полу. Чай был жасмин¬
ный, ароматный и такой горячий, что пили его маленькими
глотками.
Из завязавшегося разговора мы поняли, что мешанина
лозунгов на стенах отражала мешанину мыслей. Молодые
люди довольно точно представляли себе, против чего они
(против войны, против апартеида, против загрязнения окру¬
жающей среды, против жестокости к животным), но за что
они — ясно не было даже им самим. В обществе, в котором
они живут, они разочаровались, но сколько-нибудь четкой
альтернативы ему не видели. Представления о мире были у
них весьма смутные и расплывчатые. Безразличия в них не
было, отнюдь нет, но на вопрос, чего, собственно, они хотят,
что собираются делать, вряд ли кто-либо из них смог бы
ответить.
— Доброта! Доброта! Нам не хватает доброты и уча¬
стия!— восклицал один из них.
— Все катится в тартарары, и пусть! — повторял другой.
— Ну, занесло их! — махнул рукой третий и, обратившись
к молчаливо глядевшей на него девушке, сказал:
— Уехать надо, уехать и работать.— И стал цитировать
авторитеты, начиная с Руссо и кончая Толстым.
Из его дальнейших рассуждений выяснилось, что он звал
своих товарищей влиться в ряды, пусть немногочисленные,
тех австралийцев, которые пытаются найти разрешение всех
проблем в возврате к земле. Уезжая в отдаленные, глухие
уголки континента либо на острова близ него, они устраива¬
ют там небольшие колонии и пытаются жить в полном
отрыве от цивилизации и забот современного мира: сеют
зерно, выращивают овощи, которыми питаются, держат овец
и коров, сами шьют себе незатейливую одежду. Несколько
лет в такой колонии прожил даже видный австралийский
политик, один из лейбористских лидеров, по возрасту он,
разумеется, отличался от других обитателей колонии. Но ему
не удалось прервать связей с миром хотя бы потому, что его
«уход» долго служил темой для газетных репортеров, раз¬
влекавших своих читателей повествованиями о новом Робин¬
зоне.
49

«Уголок ораторов»
Неожиданно выдается свободное утро. Воскресенье.
Вспомнив о том, что нам когда-то говорила Сэлли, быстро
решаем, как его использовать, и направляемся в Домэйн —
парк в самом центре города.
На улицах непривычно мало машин и непривычно мало¬
людно. Небольшими группками встречаются дамы всех воз¬
растов в шляпах и, несмотря на жару, в перчатках: возвра¬
щаются домой после утренней церковной службы. Молодежи
почти не видно. Еще не отягощенная грехами, она предпочи¬
тает провести время на берегу океана.
Проходим мимо двух больших туристских автобусов с
дымчатыми стеклами. Из них, торопясь, выходят туристы,
приехавшие из австралийской глубинки (на боку автобусов
изображены скачущие кенгуру, начертан маршрут тура:
«Милдура — Бендиго — Уадонга — Кума — Канберра — Сид¬
ней»).
Среди туристов привлекает внимание сухопарый, веснуш¬
чатый мужчина. Он, как и его спутники, подчеркнуто акку¬
ратно одет (как-никак приехал в Сидней), но отличается от
них помятой, сдвинутой набок шляпой, поля которой увеша¬
ны болтающимися на шнурках пробками. Прохожие смотрят
на него с любопытством, на которое он, по-видимому, и
рассчитывал. Всем ясно, что это овцевод, ненадолго отор¬
вавшийся от своей трудной, никогда не прекращающейся
работы: день за днем в седле под немилосердным солнцем, в
тучах пыли, поднимаемой на вытоптанных пастбищах стада¬
ми овец. Тучи пыли и тучи надоедливых мух. Отсюда и шляпа
с болтающимися пробками — незатейливое, но, видимо, по¬
лезное приспособление, спасающее глаза от мух.
Туристы направляются туда же, куда и мы. Домэйн не
совсем похож на наши парки: лужаек здесь больше, а
деревьев меньше.
На одной из лужаек много людей. Одни стоят, другие
сидят либо в разных позах лежат на траве, неожиданно
50

сочной. Здесь, как и в Англии, не встретишь надписи «По
газонам не ходить». Пожалуйста, гуляйте себе, лежите.
По-видимому, австралийцы заимствовали у англичан уме¬
ние выращивать удивительно стойкую и густую газонную
траву.
Внимание всех обращено на взобравшегося на переверну¬
тый пустой контейнер для мусора человека. Он оброс
щетиной, волосы его взъерошены, и понять трудно, сколько
ему лет — то ли сорок, то ли пятьдесят или больше. На нем
широкая оранжевая расстегнутая на груди рубаха, и когда он
взмахивает руками, то издалека кажется какой-то странной
птицей, которая вот-вот собирается взлететь. До нас доно¬
сятся выкрики, взрывы смеха. Подходим ближе. Мужчина в
оранжевой рубахе ораторствует. У него резкий, хрипловатый
голос. О чем он говорит и к чему призывает, не совсем ясно
не только для слушателей, но и для него самого. Он
утверждает, что австралийцы сидят у телевизоров и в пабах
и не видят, что грядет конец света, что господь бог покарает
их за то, что они перестали думать не только о ближних
своих, но и о самих себе—пали в пучину разврата.
Раздаются смешки. Кто-то перебивает оратора: «А ты
что, безгрешен?»
Тот запальчиво, подняв палец к небу, пророчит, что
задававший вопрос наверняка угодит в геенну огненную, и
тут же заговаривает о том, что на все вопросы можно найти
ответы внутри себя.
Его вновь перебивают (он, видимо, уже надоел) и не
очень вежливо напоминают, что ему пора удалиться и,
оставшись наедине, разобраться в каше, которая у него в
голове. Он пытается выкрикнуть еще что-то, но, увидев, что
это бесполезно, соскакивает с «трибуны».
Его место занимает другой — молодой плечистый парень
в белой майке, на которой большими черными буквами
толстым фломастером написано одно лишь слово «No!».
Этот громит всё и вся. От него достается и Белому дому,
и «отцам» города, и местным профсоюзным лидерам, и
королевскому семейству, и либералам, и лейбористам, и
игрокам футбольной команды, не оправдавшим его ожида¬
ний, и «Армии спасения».
Мы не дожидаемся, когда и его попросят закрыть рот, и
уходим.
Подобное нам уже доводилось наблюдать в лондонском
Гайд-парке, в «уголке ораторов». Давняя английская вос¬
кресная традиция, перенесенная на австралийскую почву, по
сути не изменилась. Она призвана демонстрировать право
каждого на выражение собственного мнения, лишь бы это
мнение никого и ничто всерьез не задевало. А вот позаба¬
вить слушателей можно, да и они сами могут поупражняться
в остроумии — пожалуйста, это не возбраняется.
51

Словесные перепалки порой становятся такими шумными,
что, как нам рассказывали, один из не пропускавших ни
одного воскресенья энтузиаст, дабы поделиться с «аудито¬
рией» своими «откровениями», прежде чем взобраться на
какой-нибудь контейнер или ящик, всякий раз надевал
специальные наушники. Такими пользуются рабочие на шум¬
ных работах, чтобы сохранить барабанные перепонки. Оратор
же таким образом ограждал себя от мешавшей ему чрезмер¬
но бурной реакции слушателей.
Не уезжайте из Австралии без опала!
«Не уезжайте из Австралии без опала»—гласила подве-
шенная на двух цепочках надпись в витрине небольшого
магазина. Надпись была сделана скромно, а в окне, на
подушечках из черного бархата, лежали опалы: синие с
вкраплениями огненно-красного и зеленого, «молочные»,
переливающиеся розоватыми, голубоватыми, сиреневатыми
тонами, и самые ценные, черные, . в которых вспыхивали
разноцветные искорки. Формы они были разной: круглые,
овальные, продолговатые. Рядом красовались изделия из
них: затейливые кольца, подвески, серьги — все, что так
привлекает женщин любого континента. Цены указаны не
были — тактичный намек на то, что сюда следует заходить
лишь тем, кто о цене не спрашивает и небрежно подписывает
чек на солидную сумму.
Это богатый магазин. Он не нуждается в кричащей
рекламе, за него говорят название ювелирной фирмы, одной
из крупнейших в стране, и адрес — одна из центральных улиц
Сиднея.
Заверните за угол, пройдите квартал-другой, и вы снова
встретите магазины, где продаются опалы. Они — повсюду.
Некоторые подороже, другие подешевле. И не только в
Сиднее, но и в любом австралийском городе.
При некоторых крупных магазинах — собственные мастер¬
52

ские, куда покупателя приглашают посмотреть, как обраба¬
тывают опалы: их шлифуют, чтобы выявить богатство красок
и рисунка, но в отличие от других драгоценных камней не
гранят.
Почему мы заговорили об этом? Да потому, что опал —
камень Австралии. Более девяноста пяти процентов всех
драгоценных опалов мира добываются на Пятом континенте.
Месторождений несколько. Самое большое—«Кубер-Педи».
Оно находится примерно в тысяче километров к северо-
западу от Аделаиды, в одном из самых жарких мест в этой
жаркой стране. Летом, имеется в виду австралийское лето,
температура целыми неделями колеблется между сорока и
сорока пятью градусами, а порой доходит до пятидесяти. На
поверхности не проживешь. Поэтому добытчики опалов не
только работают под землей, что естественно, но и живут
там. Некоторые из них, которым повезло, сумели сделать
свои подземные «норы» достаточно комфортабельными: в
них современные удобства, начиная с душа и кончая, что
самое главное, «эр кондишен». (Пусть читатель нас извинит,
но эти два английских слова кажутся нам более удобовари¬
мыми, чем рекомендуемое в этом случае словарем «кондици¬
онер» с последующим пояснением: «прибор для кондициони¬
рования воздуха».)
Почти за три четверти века, в течение которых в
Кубер-Педи ведется добыча опалов, здесь возник целый
подземный городок. Кстати сказать, Кубер-Педи — название,
данное этому месту аборигенами, которые всегда удивитель¬
но точны в определениях предметов, мест, явлений. Оно
означает «белый человек в яме».
Так вот, из этих «ям» уже добыто опалов на сотни
миллионов долларов. Особенно ценятся камни, обладающие
целым спектром цветов. Наиболее известные из них, как и
алмазы, имеют свои имена—«Императрица Гленгэрри» (еще
бы не «императрица» — в камне 1560 каратов!), «Красное
сердце Австралии» и другие, не менее звучные. Но самый
знаменитый в мире опал был найден не в Кубер-Педи, а в
Лайтнинг-Ридж (Новый Южный Уэльс). У него громкое назва¬
ние— «Королева земли». Теперешний владелец этого опала,
один из Рокфеллеров, заплатил за него полтора миллиона
долларов.
Красота опалов восхищала аборигенов. В одной из их
легенд говорится: «Давно-давно духи похитили все цвета у
радуги и вложили их в камень».
Несмотря на сопротивление автора-1, считавшей камни
частью мертвой природы, и только, а потому темой, которая
легко может наскучить читателю, автору-2 удалось настоять
на своем. Он с детства увлекался книгами Ферсмана, любил
53

читать о камнях и связанных с ними таинственных, а порой и
трагических историях и убедил автора-1, что помимо упоми¬
нания об опалах необходимо хоть несколько слов сказать об
алмазах.
Австралия и алмазы? Неожиданно, не правда ли? Индия,
Иран — да, конечно! «Не счесть алмазов в каменных пеще¬
рах...» Сколько преданий, сколько романтики, сколько крови!
Трон Великих Моголов был украшен десятками крупных
алмазов. Самый же крупный из них, алмаз «Шах», в
обрамлении других драгоценных камней висел на золотой
нити перед глазами властелина, дабы услаждать взор и
напоминать подданным о его величии и богатстве.
После нашествия персидского шаха Надира на Индию
вместе с другими драгоценностями алмаз «Шах» из Дели,
разграбленного воинством шаха, попадает в Тегеран.
Проходит почти столетие. Трагически погибает русский
посол, поэт Грибоедов, и через несколько месяцев сын шаха
Хосрев-Мирза привозит алмаз «Шах» в Петербург—«плата
за кровь».
А теперь... теперь этот камень можно увидеть в Алмазном
фонде в Кремле. Здесь же, вставленный в скипетр, сверкает
«Орлов», тоже проделавший долгий и полный роковых
случайностей путь из Индии и некогда называвшийся «Море
огня». Любопытно, что другой крупный алмаз (он хранится в
иранском Национальном банке), желтоватый, плоский, разме¬
ром со спичечную коробку, носит название «Море света» и,
уж конечно, тоже имеет непростую судьбу, которая могла бы
лечь в основу волнующей киноленты или исторического
повествования. Недаром же все эти камни называются
«исторические».
Южная Африка. Из ее недр был извлечен самый крупный
в мире, более трех тысяч каратов, алмаз, из которого был
изготовлен знаменитый бриллиант «Звезда Африки», встав¬
ленный вместе с другими в английский королевский скипетр.
На костях тысяч и тысяч африканцев, трудившихся в
нечеловеческих условиях, выросли алмазные империи Оп¬
пенгеймеров и Де Бирсов.
Алмазы Якутии! Это целая эпопея научной убежденности,
доблести, труда. В алмазную сокровищницу страны попадают
камни под названием «Чекист», «Мария», «Валентина Тереш¬
кова», «Октябрьский», «Комсомольский».
И все-таки при чем же здесь Австралия? В томе Большой
советской энциклопедии, выпущенном в 1970 году, «Австра¬
лия» соседствует с «алмазами», но в статьях об Австралии
нет упоминания об алмазах, а в статье об алмазах нет
упоминания об Австралии.
Авторы статей не ошибались. Все верно. Об австралий¬
ских алмазах заговорили позднее—с начала восьмидесятых
годов.
54

Старейший континент не устает удивлять геологов. Он
оказался просто нашпигованным полезными ископаемыми.
Железная руда, каменный уголь, уран, бокситы, никель,
медь—все это посыпалось, как из рога изобилия, как только
«царапнули» поверхность безлюдных пустынь.
Алмазы были найдены в Кимберли, штат Западная
Австралия, в местах, отделенных от Перта, ближайшего
большого города, двумя тысячами километров. Впрочем,
вблизи не было и малых городов и даже поселков. Горы
цвета охры, плоские, сжигаемые солнцем равнины, по кото¬
рым гуляет жаркий ветер, поднимая клубы красной пыли,—
вот что такое Кимберли. Если же смотреть с воздуха, а мы
летели из Сиднея в Сингапур над этими местами, то
впечатление такое, будто находишься не над нашей голубой
планетой, а над Луной или даже над Марсом.
Сразу же после первых ставших известными находок
алмазов сюда устремились, рассчитывая на большие бары¬
ши, сотни компаний.
Самолеты, вертолеты, вездеходы, верблюды — все было
пущено в ход, все было мобилизовано для поисков место¬
рождений драгоценных кристаллов. Не чурались и промыш¬
ленного шпионажа: боялись, что конкурент найдет, обгонит,
обойдет.
«Алмазная лихорадка» была непохожа или мало похожа
на «золотые лихорадки», которые не раз до этого пережива¬
ла Австралия. Одному человеку или артели старателей не
перевернуть миллионы тонн породы, а ведь именно эта
задача стояла перед теми, кто собирался разбогатеть на
алмазах Кимберли. Не оказалось это под силу и сотням
мелких компаний. Призрачные надежды лопнули как мыль¬
ные пузыри.
Они не могли не лопнуть. Уж очень велики были масшта¬
бы начинания. Один австралийский специалист не без иронии
заметил, что для того, чтобы врубиться в жерло потухшего
миллионы лет назад вулкана и создать крупнейший в мире
алмазодобывающий комплекс, понадобились лишь все дости¬
жения современной геологии и горнодобывающей техники да
полмиллиарда долларов.
Первые алмазы, добытые в Аргайле (так называются
место разработок, комплекс и сама компания), поступили на
мировой рынок в 1983 году. Сейчас экскаваторы вгрызаются
в толщу земли, с грохотом наполняются кузова самосвалов,
непрерывно движущиеся стальные челюсти машин переже¬
вывают миллионы тонн алмазоносной породы.
Огромные капиталы, техника, тяжелый труд рабочих и
основанный на них холодный расчет монополий. Ожидалось,
что благодаря одному только месторождению «Аргайл»
Австралия перегонит Заир и Южную Африку по добыче
алмазов. Выверенные на компьютерах цифры показывали:
55

комплекс «Аргайл» должен за время своей «активной жиз¬
ни» дать два вагона алмазов. Два пятидесятитонных ваго¬
на. Здесь нет места романтике, хотя наверняка среди
этих алмазов (большая часть их пойдет на технические
цели) могут оказаться соперники «исторических» камней.
Уже найдены розовые кристаллы, а они особенно ценят¬
ся.
До того как нам довелось услышать о розовых алмазах
Аргайла, мы пребывали в полном неведении о том, что
алмазы бывают не только прозрачно-бесцветными («белы¬
ми»), но и зелеными, голубыми, розовыми.
Прогнозы оправдались. В середине восьмидесятых годов
Австралия вышла на первое место в мире по добыче
алмазов, обогнав Заир и Южную Африку (в 1987 году на
Пятом континенте было добыто 35 млн каратов). На Австра¬
лию приходится теперь около трети всех добываемых на
планете алмазов. Удивительно, пожалуй, то, что австралий¬
ская «алмазная лихорадка», разразившаяся на наших глазах
и имеющая поистине глобальные экономические послед¬
ствия, не привлекла широкого внимания. Как утверждал
один восточный мудрец, людям свойственно не замечать
очень малое и... очень большое. Погоня за алмазами на
Пятом континенте продолжается.
Барбекю
Дэвиду Уоррену давно не терпелось показать нам окре¬
стности Сиднея, но ничего не получалось. Для этого нужен
был целый день, причем надо было как-то состыковать¬
ся. Избытка свободного времени не было ни у Дэвида, ни
у нас.
Но, как говорят по-английски, а это значит, как говорят в
Англии, США, Канаде, Ирландии, Новой Зеландии, Австра¬
лии, «where there’s a wish there’s a way», то есть «главное —
захотеть, остальное приложится». День наконец определен, и
56

даже разработана программа: Дэвид заезжает за своей
приятельницей, оба они заезжают за нами, и мы едем за
город.
Но Дэвид не был бы Дэвидом, если бы, говоря словами
другой английской поговорки, «у него в рукаве не было
спрятано кое-что еще». Короче, помимо осмотра окрестно¬
стей и пикника он, подсчитав километры, часы и даже
минуты, заявил, что мы успеем по дороге заглянуть в
Сиднейский университет.
То, что мы не сопротивлялись этому, вполне понятно, а
Кэйт, так звали приятельницу Дэвида, улыбнувшись, замети¬
ла:
— Браво, Дэвид! Я всегда подозревала, что ты патриот
нашего университета, а сейчас это доказано.
Если б мы не знали, что находимся в Сиднее, то нам
могло показаться, что мы стоим перед одним из университет¬
ских зданий Оксфорда или Кембриджа. Та же готика, те же
островерхие крыши, резные башни и башенки, те же стрель¬
чатые окна, те же витражи.
Дэвид толкнул массивную деревянную дверь и стреми¬
тельно провел нас в большой церемониальный зал. И снова
удивительное сходство с ранее виденным — на этот раз с
Вестминстерским аббатством в Лондоне. Затейливая резьба.
Поддерживающие потолок темные арки. Каменные ангелы с
мощными крыльями (нам чудится в них что-то врубелевское).
Церемониальный зал редко пустует. В нем происходит
присуждение ученых степеней, вручаются дипломы выпу¬
скникам университета. Все это обставляется весьма торже¬
ственно: живописные' средневековые мантии и береты, че¬
канная латынь.
Спешить не хочется. Вглядываемся в высвеченные утрен¬
ним солнцем изображенные на витражах фигуры. Чосер,
знаменитый автор «Кентерберийских рассказов», вниматель¬
но созерцает розу. У гуманиста Томаса Мора на груди
золотая цепь с бляхой, знак высокой должности,— ведь он
был лордом-канцлером Англии до тех пор, пока ему не
отрубили голову за неповиновение королю. Шекспир, как и
подобает поэту и драматургу, держит в одной руке гусиное
перо, в другой — свиток. Английские ученые, философы,
медики. Нашлось место и для Джеймса Кука. Он раскрыл
перед нами карту Австралии и указывает на нее. И короли,
короли, короли вперемежку с королевами, конечно: Планта¬
генеты, Ланкастеры, Йорки, Тюдоры, Стюарты.
Но залу, как и всему зданию, не так уж много лет. Просто
основателям университета хотелось сделать его как можно
более похожим на английские. Ведь в середине прошлого
века, когда он строился, переселенцы были еще духовно
очень близки к Англии и всеми силами старались перенести
все английское на австралийскую почву.
57

Девизом университета была избрана чуть измененная
строка из Горация: «Человеческая мысль живет и под иными
звездами».
Об этом рассказал нам Дэвид, с улыбкой добавив, что,
конечно, человеческая мысль живет под разными звездами,
но вот под Южным Крестом, а вернее, под очень уж
свирепым австралийским солнцем она иной раз просто вя¬
нет.
— Дэвид, не слишком ли ты самокритичен? — засмеялась
Кэйт.
— Не перебивай, я хочу еще кое-что добавить,— с напу¬
скной резкостью возразил Дэвид.
— Кое-что добавить! Всего-навсего кое-что. Ну, ну!
Дэвид повернулся к нам и, как бы угадывая наши мысли,
сказал:
— У нас все решительно на английский манер. Един¬
ственно, чего не хватает, так это мумии одного из основате¬
лей университета.
— Мумии?
— Да. Разве вы не знаете, что известный философ
Иеремия Бентам, тот самый, которому в свое время здорово
досталось от Карла Маркса, был по его собственному
предсмертному желанию забальзамирован и уже полтора
столетия сидит, одетый по моде тридцатых годов прошлого
века, в кресле, за стеклом, в старейшем колледже Лондон¬
ского университета? Бентам, один из основателей колледжа,
считал, что таким образом может оказывать влияние на ход
дел в университете. Не знаю, удается ли ему это, но
студенты утверждают, что его дух бродит по зданию и порой
заглядывает в библиотечные книги.
Более получаса выбираемся из города. По обе стороны
улицы, кажущейся бесконечной,— магазины, конторы, церкви,
кафе, рестораны, пивные, снова магазины, складские поме¬
щения, похоронные бюро, кегельбаны, газетные киоски,
почтовые отделения, бары, бензоколонки... Чем ближе к
окраине города, тем чаще встречаются надписи на грече¬
ском, итальянском, испанском языках. Здесь живут «новые»
австралийцы. Появляются площадки по продаже подержан¬
ных автомобилей, объявления с призывами купить «почти
новую машину» за половину, за треть, за четверть цены. Над
ними гирлянды ярких флажков и разноцветных лампочек.
Броскость рекламы призвана компенсировать второсортность
товара.
Привлекает внимание громадный щит, на котором изобра¬
жен... нет, не кенгуру, а... лев. Широко открыв пасть, царь
зверей приглашает провести день в «уголке Африки». Тут же
дается точный адрес — уголок этот недалеко, всего в тридца¬
ти километрах.
58

— Помнишь, Кэйт? Это было довольно забавно,— говорит
Дэвид и, повернувшись к нам, поясняет:
— В прошлом году мы заезжали в «Африку». Это парк,
где львы, благо наш климат для них подходит, живут на
свободе. Не забыв плотно закрыть двери и окна машины,
можно проехаться по парку и на полчаса почувствовать себя
участником сафари.
Сидней остается позади. Дорога вьется, среди по-
европейски зеленых холмов. Весна. Солнце еще не успело
окрасить их в обычные австралийские цвета — бурые и
серые. Кое-где виднеются стада овец и коров. На склонах —
леса: широкие голубоватые полосы местных деревьев чере¬
дуются с полосами завезенной сюда сочно-зеленой калифор¬
нийской сосны. Еще десяток километров, и на смену холмам
приходят невысокие, но крутые горы, возвышающиеся по обе
стороны дороги и образующие своего рода коридор. Они
гладки, как бы слизаны временем. Их плоские вершины
поросли густым лесом. Это исконный австралийский лес—
рука человека не коснулась его. Недавно прошли дожди, и
небольшие потоки воды стекают по склонам. Лучи солнца
вот-вот высушат их.
— Кэйт, не это ли место? — спрашивает Дэвид.
— Кажется, да. Не пропусти поворота направо.
Вскоре каменная стена прерывается, и дорога уходит в
глубь эвкалиптового леса.
Съезжаем с нее и оказываемся на поляне. Все здесь для
нас подготовлено. Под большим деревом стоит массивный
стол, около него столь же массивные скамьи из распиленных
пополам эвкалиптовых стволов. Рядом сложенная из кирпи¬
чей печь с грилем. Тут же аккуратная горка мелко наколотых
ДРов.
Не тратя времени на разговор, Дэвид направляется к
печи и умело разжигает огонь. Тем временем Кэйт уже
успела извлечь из багажника очень похожую на льняную, но
оказавшуюся бумажной скатерть, бумажные тарелки, ножи и
вилки, пачку салфеток и разложить все это на столе.
Сбросив куртку и засучив рукава рубашки, Дэвид достает из
сумки-холодильника куски мяса и, надев откуда-то вдруг
появившийся бумажный колпак, начинает священнодейство¬
вать. Над грилем вьется дымок.
Мы выслушиваем целую лекцию. Выясняется, что пикники
с их сэндвичами, аккуратно нарезанными треугольниками, и
остывающим чаем из термоса уважающий себя австралиец
давно отверг. Его больше привлекает мероприятие, имену¬
емое «барбекю». Разница заключается в том, что еда
готовится на природе и подается в горячем виде.
Каждый рыболов, не забывающий положить в мешочек
лавровый лист, несколько горошин черного перца и пару
луковиц, чтобы уха, которая будет вариться над костром на
59

берегу реки, вышла на славу, поймет любителя барбекю. Для
таких вот любителей в живописных местах вблизи городов и
созданы специальные площадки.
Дэвид подает сигнал.
— Готово! — кричит он. Мы усаживаемся на скамью пе¬
ред столом.
Но тут появляется первая муха, затем вторая, третья.
Число их увеличивается в геометрической прогрессии. Автор-
2, отмахиваясь одной рукой, второй с энтузиазмом орудует
вилкой. Автор-1 вилку откладывает — ей нужны обе руки для
борьбы с незваными гостями.
— Быстро же вы научились салютовать по-австралий¬
ски!— смеется Дэвид.
Мы вспоминаем, что на днях диктор телевидения сооб¬
щил, что «австралийский салют» снова «в моде» в Сиднее, и
для наглядности несколько раз махнул ладонью перед
собственным носом. Мухи — бич буша. Да еще какой! Сколько
их — трудно себе представить. Полчища. Их нашествию под¬
вергаются и города.
— Мы так будем «салютовать» все лето,— вздыхает
Дэвид.— За это время мухи нам порядком надоедают, но как
от них избавиться, пока что никто не додумался. На окнах
сетки, на дверях сетки, но даже это не спасает.
— Сейчас Дэвид вам обязательно расскажет об одном
доведенном до отчаяния ози, который... Дэвид, тебе слово,—
говорит Кэйт.
— Доведенный до отчаяния ози способен на многое,—
подхватывает Дэвид.— Один такой отчаявшийся, убедив¬
шись, что одной сетки от мух недостаточно, решил использо¬
вать две. На вопрос недоумевающего соседа, зачем ему это,
он разъяснил, что сетка с крупными ячейками защитит его от
больших мух, а с мелкими — от маленьких.
«Салютуем» яростно, но, несмотря на мух, воздаем
должное кулинарному искусству Дэвида. Впрочем, наша
трапеза более чем скромна по сравнению с той, которой
примерно в этих же местах наслаждались более ста лет
назад члены экспедиции, поел иной Жюлем Верном на
поиски капитана Гранта. ЗапасливьТй и умелый повар подал
им оленью ветчину, солонину, семгу, имбирный суп, пудинги
из ячменной и овсяной муки, печенье и целый ряд напитков.
Дэвид проверяет, не осталось ли тлеющих угольков под
грилем. Убрав в багажник скатерть, посуду, салфетки, все,
что осталось от барбекю, мы еще сидим четверть часа за
столом, вдыхая аромат эвкалиптов, растирая их листочки
между ладонями и слушая Дэвида, который мечтательно
читает стихи...
Нет, не юна она, последняя из стран,
Она суха, как высохшее древо,
60

Как женщина, чья молодость прошла,
Чья грудь нежна, но чье уж пусто чрево...*
— Хоуп об Австралии,— поясняет он.
На обратном пути делаем еще одну остановку — хочется
посмотреть на океан. Площадка над крутым обрывом, внизу
плоская равнина, и за ней вспененная полоса прибоя и
сливающиеся с горизонтом водные просторы. На равнине
домики и зелень садов — картина прямо-таки буколическая.
Но это обманчиво. Под нами Вуллонгонг, один из крупнейших
промышленных центров страны, и только выступ горы скры¬
вает от нас корпуса металлургического комбината со стелю¬
щимся над ними дымом (нам доводилось бывать в Вуллонгон¬
ге).
День безветренный. Узкие листья эвкалиптов не шелох¬
нутся. Так тихо, что даже здесь, на расстоянии пятнадцати, а
может быть и двадцати, километров (глазом не определишь
точно), слышны тяжелые удары волн о песчаный берег.
Влево, на север, к Сиднею, уходит полоса пляжа. Ей нет
конца. За Сиднеем она потянется дальше и дальше, на
несколько тысяч километров, вдоль всего восточного побе¬
режья, к Брисбену, затем к Таунсвиллу. Она полуопоясывает
континент. Такого нет нигде в мире.
* Здесь и далее стихи в переводе И. Железновой.

Город, которого не было
Небольшой самолет авиакомпании ТАА («Трансавстралий¬
ские авиалинии») быстро отрывается от взлетной дорожки.
Через мгновение, когда он разворачивается, под нами проп¬
лывают уже знакомые небоскребы Сиднея, залив и мост
через него. Мы едва успеваем оглядеться, как стюардессы,
за минуту до этого приветствовавшие пассажиров у трапа в
полной форме, появляются в легких блузках, что создает
более домашнюю атмосферу, и начинают разносить стакан¬
чики с апельсиновым соком.
Слышится голос командира корабля. Доверительно разго¬
варивая с пассажирами, командир рассказывает, что могут
увидеть те, кто сидит справа, и что — те, кто сидит слева по
борту. Он обещает, что нам предстоит пройти сквозь неболь¬
шой облачный фронт, но что Канберра встретит нас хорошей
солнечной погодой.
Очень высокий седой мужчина, сидящий рядом с очень
высокой женщиной, протягивая руку за стаканом, оборачива-
62

ется, и мы его узнаем. Это Гоф Уитлем, бывший лейборист¬
ский премьер-министр Австралии. Отстранение его от власти
в ноябре 1975 года произошло при весьма драматических
обстоятельствах (не обошлось без вмешательства Вашингто¬
на) и получило название «ноябрьский переворот». Его сме¬
стил представляющий королеву генерал-губернатор, что бы¬
ло беспрецедентно.
Высокий рост Уитлема, как, впрочем, и его жены,
постоянно обыгрывался в то время здешней печатью. Лидер
либералов Мэлколм Фрейзер, тоже высокого роста, только
потому занял место на правительственной скамье и выиграл
в детской игре «давай померяемся», уверяли претендовав¬
шие на остроумие газетчики, что незаметно подложил себе
под каблуки по увесистой пачке долларов (намек на финан¬
совые возможности миллионера Фрейзера).
Мы едва успеваем поставить пустые стаканчики на
поднос быстро двигающейся по проходу стюардессы, как
раздается мелодичный звон, и нам сообщают, что через
несколько минут мы совершим посадку в аэропорту Канбер¬
ры. Полет занял немногим более получаса.
— С нами летели Уитлем с женой,— делимся с встреча¬
ющими нас австралийскими друзьями.
— Да, наши политики вечно курсируют между Сиднеем и
Канберрой. И между Мельбурном и Канберрой тоже. Они
проводят больше времени в воздухе, чем на заседаниях
парламента,— говорит кто-то из них.
Канберра — столица, и потому в ней, естественно, делает¬
ся политика. В Сиднее же и Мельбурне делаются деньги.
Там крупнейшие промышленные и страховые компании,
крупнейшие банки, крупнейшие газеты, крупнейшие теле- и
радиостанции.
Сидней и Мельбурн — соперники. С начала их возникнове¬
ния каждый из городов претендовал на то, чтобы стать
столицей страны. Не получилось. Не хотели уступить друг
другу. В итоге на выручку пришло английское искусство
компромисса. После долгих, продолжавшихся годами споров
решено было построить столицу на «нейтральной» террито¬
рии, где-то между Сиднеем и Мельбурном, чтобы «никому не
было обидно» и интересы соперников не страдали.
Но было еще одно важное соображение. Тогдашние
вершители судеб страны предпочитали, чтобы столица была
подальше от беспокойных пролетарских центров и «всякие
там» демонстрации, забастовки, митинги не мешали мини¬
страм и парламентариям.
Но как найти «нейтральную» территорию?
Это тоже оказалось делом нелегким. Было предложено
сорок вариантов, и снова споры. Через семь лет тридцать
девять вариантов отпали, и осталась Канберра — не город,
не поселок, а окруженная холмами, покрытая редкой расти¬
63

тельностью долина на расстоянии трехсот семи километров к
юго-западу от Сиднея и шестисот пятидесяти километров — к
северо-востоку от Мельбурна. По случайному совпадению
Канберра (точнее, Камберра—аборигенское название доли¬
ны) в переводе означает «место встреч», что, согласимся,
для столицы подходит.
Вообще-то названий предлагалось много и разных, в том
числе довольно странных и удивительных. Поклонники ме¬
стной фауны считали, что больше всего подойдет «Эму» или
«Кукабарра» на худой конец «Поссум». Любители литературы
отстаивали свой вариант—«Шекспир». Люди, особенно ве¬
рившие в «австралийскую звезду», доказывали, что будущая
столица государства-континента должна называться не ина¬
че как «Совершенство». Те же, кто был сверхдипломатичен,
полагали, что, дабы не обидеть ни Сидней, ни Мельбурн, ни
Аделаиду, ни Перт, ни Брисбен, ни Хобарт и подчеркнуть
австралийское единство, следует дать столице, может быть,
несколько сложное, но зато могущее всех удовлетворить
название «Сидмеладпербрисхо». Легко догадаться, что это
не совсем благозвучное слово составлено из первых слогов
названий всех упомянутых выше городов.
В конкурсе (австралийцы к ним прибегают часто) на
разработку плана города победил чикагский архитектор
Уолтер Берли Гриффин.
В 1913 году состоялась официальная закладка столицы.
Но нужно было еще ее построить, и на это ушло более
полувека.
У Канберры было немало противников. Один из них
утверждал, что пытаться создать для нации столицу таким
искусственным способом так же нереально, как вставить в
грудь человека искусственное сердце. Такого рода аргумент
многим тогда представлялся неопровержимым.
Строительство столицы настолько затянулось (прошли
две мировые войны, одна «великая депрессия» и несколько
кризисов, в Австралии сменилась дюжина правительств, а
ему все не было видно конца), что скептики стали намекать
на неосуществимость «грандиозного замысла». И все же
появилось, правда временное, здание парламента, появились
правительственные здания, гостиницы, посольства, появился
университетский комплекс, торговый центр, коттеджи чинов¬
ников. Тем не менее даже после второй мировой войны
здесь, между разбросанными на большой территории домами,
разделенными эвкалиптовыми рощами, еще бродили стада
овец, и австралийцы навешивали Канберре ярлыки: «город,
которого нет», «призрачная столица».
Пожалуй, даже сейчас, когда столица стала реальностью
и реальность ее могут подтвердить триста пятьдесят тысяч
канберрцев, что-то призрачное в ней все же осталось.
Едем по городу и почти не видим его. Деревья, цветущие
64

кустарники, лужайки. Дома, конечно, есть, но они отстоят
далеко друг от друга, и кажется, что находишься в большом
зеленом пригороде, а город где-то впереди. И прохожих не
видно.
«Призрачность» Канберры запрограммирована. В городе
посажено и выращено двенадцать миллионов деревьев —
эвкалипты, акации, платаны, березы, миндаль, японская
сакура. Здесь не допускается сплошная застройка и запре¬
щено строительство промышленных предприятий. Что же
касается прохожих, то, кажется, их просто нет. А раз нет
прохожих, то кое-где нет и тротуаров. Обеспеченная, чинов¬
ничья Канберра ездит. На автомобилях. Здесь есть автобусы,
но они не очень заметны.
Былые стада овец исчезли из столицы, но зверья немало.
На окраинах можно встретить даже коала и кенгуру.
Роют не только вомбаты
Если вы живете в Канберре, то у вас скорей всего около
дома есть лужайка, на которой обязательно растет несколь¬
ко деревьев и кустов. Если к тому же у вас, как здесь
говорят, «зеленые пальцы», то есть все, что вы посадите,
приживается и растет (впрочем, австралийские растения
неприхотливы, и достаточно их поменьше, именно поменьше,
поливать, чтобы они чувствовали себя хорошо), то вас вряд
ли обрадует, что какой-то непрошеный гость наведывается
ночью на ваш участок, да еще и подрывает корни у любимого
вами куста уарата, который так всех радует каждую весну
своими крупными, алыми, нарядными цветами. А такое
случается, и не редко.
Загадки тут нет. Непрошеный гость — наверняка вомбат.
Именно он — специалист по рытью тоннелей и, следователь¬
но, по подрыванию корней. Кто знает, чем привлек его ваш
участок, но если уж привлек, то, вложив столько труда в
строительство подземных ходов, глубоких и длинных, он этот
участок легко не оставит.
3 И. Железнова
65

Не то чтобы с вомбатом нельзя было справиться. Можно,
конечно, но вряд ли вам захочется это сделать, когда вы
познакомитесь с ним поближе. Он очень мил, этот тупоры¬
лый, коротконогий, бесхвостый, покрытый густой шерстью
зверь — не то медвежонок, не то кабаненок — нет, ни то ни
другое — просто вомбат.
Вомбат готов с вами подружиться и будет следовать за
вами, как собака, особенно под вечер: днем он любит
подремать. Он даже готов поспать у вас на коленях, если вы
ему это позволите, но для этого надо его поднять, а сделать
такое сможет не каждый — попробуй подними животное,
которое весит больше двух пудов!
Один из сотрудников нашего посольства рассказывал,
что однажды застал на сиденье своей машины положившего
голову на руль сладко спавшего вомбата.
— Симпатяга! — говорил он.— Как приду в сад — он за
мной, по пятам. Мы с женой прозвали его Васькой. Присяду
где-нибудь — устраивается у ног и еще голову на колени
кладет.
Вомбат — строитель очень усердный и, даже став вашим
другом, не откажется от своего исконного занятия — будет
продолжать переворачивать горы земли.
Но в Канберре роют не только вомбаты.
В один из своих приездов сюда мы застали центр столицы
развороченным. Экскаваторы вгрызались в землю и бросали
ее в подъезжавшие самосвалы. На глазах рос огромный
котлован.
Годом позже котлована уже не было: в него был встроен
остов большого здания — нового здания парламента. Завер¬
шение строительства было приурочено к празднованию
двухсотлетия страны, то есть к двухсотлетию с начала
освоения континента переселенцами с Британских островов.
Замысел был довольно грандиозен. В официальной брошю¬
ре прямо заявлялось, что «здание будет отвечать потребно¬
стям страны в двадцать первом веке и после него»! Австра¬
лийцы задумали самоутвердиться, а заодно и «показать се¬
бя».
Здание, при всех его больших размерах, не возвышается
над городом, оно как бы сливается с окружающей природой.
В этом есть намеренная символика: законодателям, мол,
негоже заседать в каких-то там Капитолиях, они-де близки к
тем, кто их избрал. Символика и в том, что оба фасада
здания вогнуты, имеют форму бумерангов. Это должно
подчеркнуть, что парламент именно австралийский и никакой
ДРУГОЙ.
Но помимо всех этих символов есть и другая сторона,
которая нас поразила, и поразила неприятно. Оказывается,
глубина котлована объяснялась не только величиной здания,
но и тем, что под ним, врубаясь в толщу песчаника,
66

строили... громадное убежище, рассчитанное на то, чтобы в
нем смогли «пересидеть» ядерную войну члены правитель¬
ства, парламентарии, генералитет.
Честь открытия нового здания парламента, а оно состо¬
ялось в мае 1988 года, была предоставлена королеве
Австралии Елизавете II (более известной не посвященным в
тонкости отношений между Великобританией и столь отда¬
ленным от нее государством-континентом как английская
королева). Облаченная в горностаевую мантию, с короной на
голове, королева обратилась к австралийским парламентари¬
ям и многочисленным гбстям с соответствовавшей моменту
тронной речью.
Мы на вершине Черной горы. В ней, однако, нет ничего
черного. Ее склоны покрыты эвкалиптовым лесом. Стволы
деревьев кажутся особенно белыми под лучами солнца.
Пронзительно-голубое небо.
Отсюда видна вся Канберра: университетский комплекс;
чуть поодаль сгрудились немногочисленные в столице много¬
этажные здания — банки, магазины, отели, и в самом цен¬
тре— широкая водная гладь искусственного озера Берли-
Гриффин. Так увековечили австралийцы память о том, кто
спланировал их столицу. На берегу озера — Национальная
галерея, Верховный суд — светлый бетон, жесткие современ¬
ные формы. Над самой водой вздымается вверх мощная
водяная струя; ветер отрывает от нее белый кружевной
шлейф. Это фонтан капитана Кука. Вдали скрывается за
деревьями одноэтажная Канберра. Красивая, мирная карти¬
на. Истории было угодно, чтобы над этими местами никогда
не проносился смерч войны.
Мысль о том, что кто-то здесь зарывается в землю в
предвидении «судного дня», кажется невероятной, противое¬
стественной, чудовищной. Снова вспоминается Невил Шют,
разговоры на эту тему с австралийскими друзьями. Всем им
эта мысль казалась невероятной, противоестественной, чудо¬
вищной.
Но для кого-то она естественна, кто-то не только думает
о немыслимом, но и готовится к немыслимому.
Крайний северо-запад континента. Полупустыня. Редкие,
низкорослые, колючие кустарники. Убийственная жара. Рай
для ядовитых змей, скорпионов и пауков. Тут живут двухмет¬
ровые вараны, которые по размерам уступают только драко¬
нам острова Комодо. Человеку в этих местах вроде бы
делать нечего. Сама природа гонит его отсюда.
Но люди здесь есть. Более того, они обосновались здесь
довольно прочно.
Высоко в небо вонзился металлический, ажурный конус
радиобашни — самого высокого сооружения во всем южном
полушарии. Вокруг нее еще двенадцать радиобашен. Они
меньше, но каждая выше Эйфелевой. Паутина кабелей и
3*	67

проводов. Приземистое здание без окон скрывает под собой
уходящую глубоко в землю разветвленную систему тоннелей
и бункеров. Там в железобетонных норах размещены элек¬
тростанция, системы жизнеобеспечения (очистка воздуха,
воды и т. п.), запасы продовольствия и воды, подготовлены
жилые помещения со всем необходимым: души, постели,
матрацы, комплекты белья, обмундирование и, главное, то,
во имя чего все это сделано,— набитые приемно-передающей
аппаратурой помещения. В некоторых из них детали оборудо¬
вания, вплоть до винтов и гаек, изготовлены — для избежа¬
ния электромагнитных помех — из дерева. Мерцают экраны.
Над пультами с их многочисленными кнопками и рычажка¬
ми колдуют сосредоточенные, экономные в движениях
люди.
Это могло бы показаться научной фантастикой, сценой из
фильма, такого, как «Звездные войны» или «Империя отвеча¬
ет на удар», если бы не было реальностью.
Так что же эго такое в конце концов? Все здесь окутано
тайной. Внутрь не пускают никого. Не многим удается
побывать даже рядом с объектом. Те же, кому это удалось,
рассказывают о зонах А, В, С, о системах проверки и
контроля за каждым в них находящимся, о скрытых телеви¬
зионных камерах, об аппаратах, чутко реагирующих на любой
посторонний звук, об особой секретности зоны А (именно в
ней расположен упрятанный в толщу бетона подземный
комплекс) и даже о том, что там сможет в случае глобальной
ядерной войны в течение нескольких недель существовать и
работать небольшая группа людей. Зачем? Почему? И мы
снова возвращаемся к вопросу, что же это такое?
Радиобашни, провода, «безглазое» здание, тоннели, бун¬
керы— все вместе — крупнейшая военная радиокоммуникаци¬
онная база США Норт-Уэст-Кейп, важнейшее звено в амери¬
канской стратегии «первого удара». Ее назначение — связь с
рыскающими по морям и океанам атомными подводными
лодками, вооруженными ядерными ракетами. Через Норт-
Уэст-Кейп им может быть передан приказ о запуске ракет.
Не случайно, что главная радиобашня базы носит название
«Зеро». Зеро, то есть ноль? Конец отсчета, конец... База, как
писал корреспондент влиятельной австралийской газеты,
рассчитана на то, чтобы продолжать действовать даже
тогда, когда будет уничтожена вся Австралия. Персонал
Норт-Уэст-Кейпа может оказаться «последними живыми
людьми на Земле».
В нескольких километрах от базы находится небольшой
обслуживающий ее городок Эксмут. Как ни странно, вла¬
дельцы одной из местных гостиниц усмотрели в самом
расположении городка, вблизи от базы, возможность для
рекламы. «Посетите Эксмут, первый объект ядерного напа¬
дения в Австралии. Уж если быть разбомбленным, то у
68

нас!» — гласит проспект гостиницы. Бездумье, но бездумье
опасное...
Уезжающего с базы провожает стоящий в дверях конт¬
рольно-пропускного пункта американский морской пехотинец.
Он весь в белом — тропики. База — в ведении военно-
морских сил США и обслуживается их персоналом (хотя
формально она считается «находящейся под совместным
американо-австралийским контролем»). Пентагоновские гене¬
ралы или, вернее, адмиралы всеми силами цепляются за
этот клочок австралийской земли, цепляются несмотря на
все усиливающееся в стране движение за ликвидацию базы.
И не только этой. Норт-Уэст-Кейп не единственная. Их
немало.
Овцы, бумеранги и Шерлок Холмс
На второй же день после прибытия в Канберру друзья
повезли нас на станцию. Станциями в Австралии называются
овцеводческие и другие животноводческие фермы.
Станции эти не маленькие. Превышающие по площади
Люксембург не такая уж редкость, а несколько крупнейших
сопоставимы с Голландией или Бельгией. Принадлежат
такие хозяйства не отдельным фермерам, а большим, во¬
рочающим миллионами долларов компаниям. Когда ста¬
да насчитывают сотни тысяч овец или десятки тысяч го¬
лов крупного рогатого скота, это уже впрямь не просто
фермы.
Станция, на которую мы направлялись, была совсем
недалеко от столицы. Мы не успели заметить, как оказались
вне города. И очевидно, из-за того, что в Австралии все
наоборот, по крайней мере так считается: мы поняли, что
уже выехали из города, потому, что деревьев стало значи¬
тельно меньше, а яркая зелень лужаек сменилась пожухлы¬
ми красками успевших выгореть на солнце пастбищ.
Встретил нас сам хозяин, мистер Норрисон. Он несколько
69

удивил нас своим внешним видом. Где же выцветшая рубаха,
потертые штаны, яркий платок вокруг шеи, шляпа с припод¬
нятыми полями — одежда австралийского фермера или по¬
гонщика скота? Где же на худой конец узконосые, желтые
сапоги со шпорами, широкий кожаный пояс с медными
бляхами и сомбреро ковбоя?
Перед нами стоял Шерлок Холмс: клетчатые гольфы,
клетчатый пиджак с накладными карманами, клетчатая (в
более мелкую клетку) мягкая фуражка с завязанными сверху
наушниками. В руке трубка. Однако курить Норрисону,
видимо, было некогда, трубка потухла и служила ему
указкой, когда он что-то объяснял. Долговязый, с чуть
удлиненным лицом и проницательным взглядом, Норрисон, во
всяком случае в нашем представлении, соответствовал
облику знаменитого детектива.
Обойдя изгородь из колючего кустарника, мы оказались
на лужайке с вытоптанной травой. На расставленных полук¬
ругом складных стульях, словно в ожидании какого-то
представления, сидели люди. Среди них выделялась неболь¬
шая группа аккуратных, сдержанных и этим похожих друг на
друга японцев. У большинства наготове были фотоаппараты.
Некоторые извлекали из футляров кинокамеры и готовили
их к съемке.
Мы сели на свободные места, а «Шерлок Холмс» исчез,
чтобы очень скоро появиться вновь, ведя за собой живопис¬
ную группу американских туристов. То, что это американцы,
было легко увидеть не только по звездам и полосам на
рубашках мужчин, но и по ярким, может быть, слишком
ярким брючкам и шортам не совсем молодых или даже
совсем немолодых женщин с их тщательно сделанными,
стандартными прическами. Седые ежики и розовые лысины
мужчин тоже свидетельствовали об их возрасте.
Быстрый молодой человек, помощник «Шерлока Холмса»,
рассадил вновь прибывших. Они были рады отдыху. Не так-
то легко в семьдесят и тем более в восемьдесят с хво¬
стиком лет путешествовать, с самолета пересаживаться на
автобус, с автобуса—на теплоход и снова на самолет, а
между этими пересадками посещать десятки мест, которые,
по уверению туристического агентства, просто нельзя пропу¬
стить.
Но заботы позади, деньги сделаны, и немалые, сыновья и
дочери давно устроены и пристроены, и можно наконец
поразвлечься, повидать свет. И вот в весьма почтенном
возрасте они устремляются во все уголки Земли: забираются
в джунгли Амазонки и пески Сахары, носильщики несут их по
тропинкам Непала, они ездят верхом на верблюдах и слонах
и даже с гирляндами цветов вокруг шеи пытаются танцевать
страстную хулу с привлекательными, улыбающимися остро¬
витянками.
70

Этих, которые уселись сейчас рядом с нами на шатких
стульях, запоздавшим ветром дальних странствий занесло в
Австралию.
— Леди и джентльмены! — одергивая клетчатую куртку,
весело произнес «Шерлок Холмс», обращаясь к присутству¬
ющим, и мы сразу поняли, что ошиблись, что перед нами не
Шерлок Холмс, а скорее нечто среднее между гидом и
конферансье.
— Леди и джентльмены! Вы находитесь в стране, которая
в одиннадцать раз больше Техаса (улыбка и кивок в сторону
американцев), в стране, которая вас одевает — вы носите
костюмы и пальто из австралийской шерсти (улыбка и кивок
в сторону японцев), в стране очень жаркой, но которая,
надеюсь, понравится тем из вас, кто привык к снегам и
белым медведям (улыбка и кивок в нашу сторону, и мы на
мгновение оказываемся в центре внимания). Моя станция —
только маленький кусочек Австралии, но вы правильно
сделали, что приехали сюда. Вы увидите кое-что типично
австралийское. Вы угадали: мы собираемся показать вам
овец. То, что у нас их немало, знают все. Как-никак на
каждого ози приходится по десятку. Но вам, наверное, будет
интересно узнать, как мы с этими овечьими полчищами
справляемся.
Дальше разыгралось хорошо подготовленное действо. В
нашу сторону двигалось, поднимая пыль, небольшое стадо
овец. Их подгоняле черная, с белой мордой и грудью,
среднего размера собака. Она не обращала никакого внима¬
ния на собравшихся и не издавала ни звука. Она работала.
Работала серьезно, со знанием дела, с уверенностью, с
чувством собственного достоинства. Она командовала, и
овцы ей безропотно подчинялись. Они были как бы заворо¬
жены ею: двигались вправо, двигались влево, вращались по
КРУГУ. удалялись от нас и вновь возвращались.
Щелкали затворы фотоаппаратов, стрекотали кинокаме¬
ры
Норрисон свистнул, и собака остановила стадо и остано¬
вилась сама в ожидании следующего сигнала.
— Ру — член моей семьи, соседи зовут ее Ру Норрисон.
Она моя лучшая помощница. Быстрая, как кенгуру (мы знали,
что «ру» — сокращенное название кенгуру, которым широко
пользуются австралийцы), и, если нужно, перемахнет через
любую изгородь. Колли. Короткошерстная. Большая шуба у
нас не нужна. Дама. Они умней. Жаль, что не могу показать,
как она справляется с большим стадом. Ру заменяет шесте¬
рых пастухов. Она готова работать с утра до вечера—
чувствует себя боссом, и ей это нравится. Может и куснуть
строптивую овцу, но всегда молча, никогда не залает. Знает,
что пугать овец нельзя. Потеряют голову от страха, и тогда с
ними не справиться.
71

Норрисон свистнул еще раз, и Ру погнала стадо в загон.
У нашей Мэри есть баран, есть баран, есть баран,
У нашей Мэри есть баран, и снега он белей.
Куда бы Мэри ни пошла, ни пошла, ни пошла,
Куда бы Мэри ни пошла, баран бежит за ней.
Эта английская детская песенка (мы знаем ее в переводе
Маршака), разумеется, известна всем австралийским детям.
Но если уж и найдется барашек, готовый повсюду следовать
за австралийской Мэри, то можно быть уверенным, что
белоснежным он не будет. Австралийские пастбища слишком
засушливы, слишком пыльны, и потому овцы здесь никак не
могут быть по-настоящему белыми.
Белые они в соседней Новой Зеландии, где издали, на
зеленых склонах холмов, кажутся кучками снега. А когда
подъезжаешь поближе, кучки снега распадаются на мирно
щиплющих траву животных, таких беленьких, что каждое из
них подошло бы на роль Мэриного барашка и могло бы
следовать за ней и в школу, и повсюду, куда бы Мэри ни
пошла...
Действо на ферме Норрисона продолжалось. «Шерлок
Холмс» — будем и дальше именовать его так — пригласил
своих гостей следовать за ним. Все потянулись гуськом по
тропинке, ведущей к большому дощатому строению. Вперед
пропустили пожилую, энергичную американку, которая, отка¬
завшись от чьей-либо помощи, толкала кресло-коляску. В
нем сидел на удивление бодрый старик, живо глядевший по
сторонам и объяснявший тем, кто был рядом, что он из
Монтаны, в прошлом овцевод и ему все здесь очень
интересно.
Строение (по существу это был хорошо сколоченный
сарай), куда нас привел Норрисон, оказалось довольно
просторным, и все вновь уселись, шумно придвигая стоявшие
там стулья поближе к помосту. Дочери Норрисона, две
молодые девушки, внесли подносы с высокими стаканами и
предложили присутствовавшим грейпфрутовый сок. Нам
предстояло увидеть не в первый и не в последний раз в
Австралии стрижку овец.
На помост вышел мужчина лет сорока в спецодежде
стригаля — простые темные штаны, темная майка, тяжелые
башмаки.
— Сейчас Крис вам покажет австралийский стриптиз! —
громко объявил «Шерлок Холмс».
Дверца сзади Криса приоткрылась, и кто-то невидимый
вытолкнул на помост растерянную овцу. Она не успела
прийти в себя, как Крис схватил ее жилистыми, сильными
руками и ловким движением усадил перед собой. Крепко
прижимая к себе овцу, он начал орудовать машинкой для
стрижки. Тяжелая, серая шуба постепенно сползала на пол,
72

и все увидели, что она серая только снаружи, где шерсть
свалялась и покрылась пылью, внутри же — белая.
Через минуту-полторы овца оказалась полностью разде¬
той. Розовое тело, на котором машинка в двух-трех местах
оставила царапины, проглядывало сквозь остатки шерсти.
Жалкая, дрожавшая от страха «звезда стриптиза» была
бесцеремонно вытолкнута Крисом с помоста, и видно было,
как она скатилась куда-то вниз по скользкому, отполирован¬
ному овечьими телами наклонному желобу.
— Спасибо, Крис! — произнес «Шерлок Холмс», и обраща¬
ясь к собравшимся:
— Вы увидели то, что повторяется у нас в Австралии
миллионы раз. В сезон, конечно. Мы раздеваем наших
красоток и... красавцев, продаем шерсть за морем и немало с
этого имеем. Недаром говорится, что Австралия едет верхом
на овце. А теперь, если ни у кого нет вопросов, мне бы не
хотелось заставлять ждать хозяйку. Ленч уже готов.
Все, и мы в том числе, поднялись, но «Шерлока Холмса»
задержал все тот же фермер из Монтаны, которому не
терпелось поделиться опытом, и еще несколько человек.
Однако налаженный механизм приема гостей не дал сбоя.
Норрисон кивнул Крису, и тот, уже успевший накинуть на
себя легкую куртку, повел всех в соседний, очень простор¬
ный и очень чистый «сарай» («сарай» в данном случае,
наверное, слово не совсем подходящее, но лучшего мы найти
не смогли), состоявший из трех длинных, сообщавшихся
между собой помещений, в которых стояли столы из поло¬
женных на козлы гладко оструганных досок.
На столах были расставлены кувшины с прохладительны¬
ми напитками и плоские деревянные блюда с сэндвичами,
салатами и фруктами — бананами, апельсинами и экзотиче¬
скими для нас манго. То, что манго — фрукт экзотический не
только для нас, но и для некоторых австралийцев, мы
выяснили позже, когда на прилавке фруктового магазина
обнаружили рядом с лежавшими там овальными и круглыми
плодами зеленого, желтого и красноватого цвета стопку
инструкций, поясняющих, как нужно управляться с манго,
чтобы не измазаться его липким, густым соком.
Мы оказались рядом с Крисом, он-то и угостил нас манго.
Завязался разговор. Выяснилось, что он несколько старше,
чем мы думали, видя его на помосте, и что здесь, на станции
Норрисона, работает всего несколько лет.
— До того я был стригалем, а затем рингером.
— А что это такое?
— Тоже стригаль, но более опытный. Я обычно стриг за
день по полторы сотни овец, иногда больше.
Крис по скромности не сказал нам, что рингер—«ас»
среди стригалей и что стать рингером — достижение немалое
в стране, которая стригалями славится. В Австралии прово¬
73

дятся состязания стригалей, и искусство, сила, выносливость
занявших первые места потрясают. Они фантастичны. Целое
стадо мериносов, более 300 голов, остриженных за восьми¬
часовой рабочий день,— таковы рекорды.
— В нашей артели подобрались тогда неплохие парни.
Здорово работали. В Новом Южном Уэльсе, наверное, нет
станции, где бы мы не побывали. Преувеличиваю, конечно,
но не очень. Мы много путешествовали, вроде странству¬
ющих музыкантов. Закончим стрижку на одной станции, и
снова в путь, на следующую. Ну как, нравится манго?
— Немного непривычно.
— Да, привычка ко всему нужна. Помню, повар на одной
из станций говорил: «Ты, Крис, уж больно привередлив, все
тебе не так, не знаю, что тебе подать, русской икры, что ли!»
Он рассказывал, что сам постиг поварские премудрости,
учась у повара, который кормил всех одним-единственным
блюдом — похлебкой из баранины и овощей. Похлебка вари¬
лась в большом котле, и, когда часть съедалась, он
добавлял в котел еще баранины и еще овощей и все это
помешивал. Такое меню настолько всем опротивело, что,
надеясь добиться перемен, кто-то из парней опустил в
похлебку старые штаны. Они были сделаны из синего
линючего материала, и когда повар стал наполнять тарелки,
то изменился в лице. Но тут же как ни в чем не бывало
крикнул: «Сегодня у нас, ребята, голубая похлебка!»
Рассказ Криса был примером австралийского юмора.
Кочующие с одной станции на другую стригали любили после
длинного и тяжелого рабочего дня расслабиться, послушать
рассказчика—ведь иного развлечения у них не было. Им
нравилось, когда в рассказах все было «larger than life», то
есть порядком преувеличено.
Жена и дочери Норрисона уже начали убирать посуду и
выносить подносы, когда он, до того переходивший от стола
к столу, чтобы, как добрый хозяин, потчевать гостей,
несколько раз громко хлопнул в ладоши.
— Дорогие друзья! — произнес он.— Наша программа про¬
должается. Все вы слышали о бумерангах, все вы знаете,
что их бросают, и я обещаю научить вас этому сложнейшему
искусству. И еще обещаю, что если кто-нибудь из вас в этом
искусстве преуспеет, то получит приз. Итак, друзья, следуйте
за мной!
Гости потянулись за хозяином. Он остановил всех у
большого эвкалипта. Кора свешивалась с него серовато-
коричневыми ремнями, местами обнажив бледный, гладкий
ствол. У дерева лежали бумеранги.
Норрисон поднял один из них высоко над головой.
— Следите за мной,— сказал он.— Аборигенам понадоби¬
лось несколько тысяч лет, чтобы научиться пользоваться
бумерангом, Но... больше оптимизма. Я верю в ваши способ¬
74

ности. Думаю, вам удастся овладеть этим искусством за
несколько минут. Однако помните предупреждение Генри
Лоусона, нашего поэта: «Когда бумеранг в воздухе, остерегай¬
тесь! Он может не только срезать вам голову, но еще и
вернуться, чтобы снять с нее скальп».
И он метнул бумеранг в сторону соседнего эвкалипта.
Бумеранг описал в воздухе ряд сложных фигур, вернулся
обратно и упал у его ног.
Сразу же нашлись добровольцы, которым не терпелось
доказать, что они сумеют сделать то же самое. Но удалось
это далеко не всем, разочарований было много, тем более
что победитель получал приз — ему вручался вернувшийся к
нему бумеранг.
Всех сразил коренастый, в очках, застенчивый пожилой
японец. К всеобщему удивлению, он завоевал целых три
бумеранга. Норрисон даже схватился за голову, изобразив на
лице выражение крайнего отчаяния, перед тем как вручить
ему последний из них.
Наше же участие в этом соревновании окончилось пол¬
ным фиаско. Бумеранги не только не возвращались, они
просто не хотели улетать и с какой-то жестокой закономер¬
ностью приземлялись в нескольких шагах от нас. Мы нес¬
колько утешились по возвращении в Москву, когда, открыв
сто двенадцатую страницу четвертого тома Большой совет¬
ской энциклопедии, прочитали:
«Динамика полета бумеранга, совершающего одновремен¬
но поступательное и вращательное движение, весьма слож¬
на: сравнительно быстрое вращение бумеранга в воздухе
создает аэродинамический момент, действующий на буме¬
ранг, как на вращающийся гироскоп, и постепенно отклоня¬
ющий его от направления полета. Линия полета зависит
также от направления ветра и искусства броска».
Знай мы обо всем этом заранее, мы применили бы
теоретические знания на практике, были бы, конечно, более
уверены в себе и не посрамили бы, как говорится, чести
своей команды.
Победителям завидовали все, а пожилой японец, как-то
сумевший прицепить к ремешку своей кинокамеры все три
завоеванных им приза, купался в лучах славы.
Но на станции было предусмотрено все. В небольшом
павильончике продавали в числе прочих недорогих сувени¬
ров, таких, как вездесущие кенгуру, аборигенские щиты,
палицы и тому подобное, всякого рода бумеранги. Они были
изготовлены из фанеры, и на них были изображены бегущие
эму, прыгающие кенгуру, очертания Австралийского конти¬
нента. Это были дешевые поделки, рассчитанные на непри¬
тязательный вкус. И все же, как не купить сувенир, который
напомнит о том, что ты был так далеко от дома, на другом
конце Земли! Поддались искушению все.
75

— Гм!..— протянул один из наших австралийских друзей,
увидев заботливо укладываемый нами в чемодан бумеранг. В
этом его «гм» не было глубокомыслия. По выражению его
лица мы поняли, что купили «не совсем то» и что он явно
неудовлетворен этой продукцией австралийской сувенирной
промышленности.
На следующее утро, провожая нас на аэродроме, он
вручил нам довольно тяжелый, длинный, плоский предмет,
завернутый в жесткую бумагу, всю покрытую изображениями
фигурок аборигенов, держащих в руках бумеранги.
— Не хочу, чтоб вы уехали без настоящего бумеранга,—
сказал он.
Увидеть, что такое настоящий бумеранг, очень хотелось,
и мы извлекли его из бумаги, как только самолет поднялся в
воздух.
Он был сделан из твердого двухцветного (коричневого и
желтого) дерева и был похож на широкую саблю без
рукоятки. К его концу была привязана миниатюрная книжеч¬
ка, в которой подробно сообщалось, где именно и каким
племенем аборигенов бумеранг изготовлен. Из нее же мы
узнали, что стали обладателями охотничьего, так называемо¬
го «бумеранга-убийцы», который не возвращается и не
должен возвращаться, ибо предполагается, что охотник не
промахнется и поразит птицу или кенгуру.
Собака-пастух, стрижка овец, ленч по-австралийски, бро¬
сание бумерангов, павильон с сувенирами, да и сам «Шерлок
Холмс» с его мюзик-холльной внешностью и умелой «работой
на публику» — все это было составными частями хорошо
налаженного дела.
Норрисон, владелец небольшой по австралийским меркам
овцеводческой станции (четыре тысячи овец), воспользовал¬
ся выгодным ее расположением, близостью от столицы, для
того чтобы заработать на туристском бизнесе. Он не един¬
ственный. Есть и другие фермеры, которые пытаются сде¬
лать то же самое в различных вариантах. Захотите, и вы
увидите не только стрижку овец, хотя это наиболее популяр¬
ное зрелище, но и дойку коров, клеймение скота, уборку
сахарного тростника, хлопка, фруктов, винограда.
Овец стригут для всеобщего удовольствия в самых
неожиданных местах. Даже, как мы убедились, в... рестора¬
не, куда нас специально, чтобы удивить и позабавить,
пригласили университетские коллеги автора-2.
Известный в Сиднее ресторан «Таверна Аргайл» находит¬
ся в районе Рокс, о котором мы уже говорили. Под ресторан
использовано старинное (опять-таки в австралийском пони¬
мании), начала прошлого века, складское помещение, где
когда-то хранились тюки шерсти перед их погрузкой на
парусники. Стены из грубоотесанного серого камня, пол и
потолок из толстых деревянных досок, скамьи вместо стуль¬
76

ев. Интерьер оживляли большие чугунные гири, мотки вере¬
вок, мешки из джута.
Но стилизованных ресторанов много, есть они повсюду,
есть они и у нас, так что во всем этом не было ничего
слишком оригинального. Оригинальным было другое.
В какой-то момент на небольшой сцене, тоже сколочен¬
ной из грубых досок, появился разбитной парень с непонят¬
ным предметом в руке. При ближайшем рассмотрении пред¬
мет оказался длинной палкой от швабры, к которой вместо
мочала были приделаны гирлянды металлических колпач¬
ков— пробок от пивных бутылок. Предмет этот широко
используется австралийцами на разного рода шутливых
представлениях, «капустниках» и т. п. и носит несколько
названий, из которых запомнились два—«трещотка с Мар-
рамбиджи» (имеется в виду река Маррамбиджи) и «контра¬
бас из буша».
Ударив трещоткой о пол, словно жезлом, парень громко
произнес: «Внимание! Внимание! Предлагается гвоздь прог¬
раммы!»
Он на мгновение остановился^ и маленький оркестрик
заиграл знакомую каждому австралийцу стародавнюю песню
стригалей с припевом, в котором слышалось щелканье
ножниц— клик-клик-клик.
На сцену упало пятно света, в центре его оказалась овца
в объятиях стригаля, и повторилось то, что мы видели на
станции Норрисона,— стрижка. Здесь, как и там, налицо был
технический прогресс: овцу стригли не ножницами, как
пелось в песне, а машинкой. Здесь, как и там, все было
отлично отрежиссировано.
Это зрелище всякий раз доставляло нам удовольствие. И
ловкость стригаля, и удивленная, смешная морда овцы («Что
это со мной делают?»), и реакция аудитории — все вместе
было увлекательно.
— У нас есть снобы, которые подтрунивают над такого
рода представлениями, считая, что это дешевая приманка
для туристов, но я с этим не согласен,— сказал один из
наших спутников.— Ози в основном горожане, и, если нам не
привезти овцу в город, мы можем ее и вовсе не увидеть. И
это несмотря на то, что стригаль — часть нашей националь¬
ной традиции, нашего прошлого и нашего настоящего в конце
концов
Овцы удостоились даже чести попасть в музей — и не
какой-нибудь захудалый, а в Мельбурнский центр искусств.
Им отведено почетное место в зале, где одна из них
выскакивает после стрижки из стены, две скатываются по
желобу и еще одна, уже скатившаяся, лежит на полу вверх
ногами. Этой скульптурной композиции отведено почет¬
ное место в зале рядом с образцами австралийской живописи.
Представления, шоу, связанные с национальными тради¬
77

циями и образом жизни,— все это интересно, даже увлека¬
тельно. Но когда подумаешь о том, что такое жизнь тех, кто
трудится на земле, на австралийской земле, жизнь стрига¬
лей, овцеводов, фермеров, то она предстает далеко не в
розовом свете. Природа австралийцев не балует. Засуха
(порой она тянется несколько месяцев, а порой и несколько
лет) сменяется ливнями и наводнениями, ливни и наводне¬
ния— новой засухой. Годы без засух и наводнений редки.
Страшней всего засуха. Проходят дни, недели, месяцы —
ни капли дождя, ни облачка на небе. Солнце сжигает все.
Рассыпается, превращается в прах трава на пастбищах.
Засыхают деревья. Ослабевшие, полуумирающие от голода и
жажды овцы и крупный рогатый скот за многие километры
стекаются к водоемам, которые под неумолимыми лучами
становятся все меньше и меньше и... исчезают. Скот гибнет,
гибнет тысячами, а в большие засухи — миллионами. Перед
лицом стихийного бедствия фермеры бессильны. Для многих
из них это конец всех надежд, разорение.
Засухи сопровождаются пыльными бурями, когда небо
затягивает сплошная серая пелена, иногда прорезаемая
зловещими красными и черными полосами. Стволы засохших
деревьев и их корни (почва из-под них выдута бешеными
порывами ветра) мученически изогнуты, то тут, то там лежат
черепа и скелеты животных — белые на иссушенной красно¬
желтой почве. Фантасмагорическая картина.
Впервые увидев это на полотнах большого австралийско¬
го художника Рассела Драйздейла, мы не поверили, что
такое может быть. Казалось, перед нами предстал вымыш¬
ленный мир, плод необузданного воображения. Но мы ошиба¬
лись. Художник был свидетелем засухи и ее страшных
последствий. Серия полотен «Засуха» — не просто отражение
его внутреннего видения, а картина того, что он видел в
действительности.
Драйздейл и путешествовавший с ним по местам, постра¬
давшим от засухи, журналист писали:
«Выезжаешь на машине в пыльную бурю... и попадаешь в
затерянный мир. Странная игра света в насыщенном пылью
воздухе. Небо кажется свинцовым, как в снежную бурю в
Европе... Солнце то полностью исчезает, то кажется бледной
луной. Мертвые деревья видятся в жарком сумраке. Кажет¬
ся, будто они умерли в агонии... Еще страшней, чем скелеты
животных и деревьев, скелеты домов. Пыльная буря не
только угрожает живым, но и не щадит мертвых. Гигантская
рука ветра снимает слои земли и обнажает погребения
аборигенов: на поверхности появляются скелеты давно умер¬
ших людей...»
Угроза засухи постоянно висит над страной. Несмотря на
принимаемые меры,— создаются искусственные водохранили¬
ща, системы орошения, бурятся артезианские скважины —
78

угроза велика. Засухи обрушиваются внезапно и наносят
огромный ущерб сельскому хозяйству.
Надо признать, что австралийцы выказывают упорство и
стойкость перед лицом стихии. Когда метеорологи с научной
добросовестностью предсказывают, что в ближайшие недели
в той или иной части континента дожди маловероятны,
телекомментатор, охарактеризовав меры, принимаемые в
районах, которым угрожает засуха, не преминет в заключе¬
ние рекомендовать фермерам использовать для поддержа¬
ния крепости духа дедовский рецепт — о дожде не молить, а,
наоборот, послать дождь ко всем чертям, если он собирается
обойти стороной их земли.
Парики и шорты
Портреты, портреты, портреты... Физиономии круглые и
удлиненные, полные и худые, красивые и некрасивые. Лица
без усов и с усами, усами пышными и менее пышными, усами
«щеточкой». Волосы седые, и волосы темные. Постриженные
по моде начала века, по моде двадцатых годов, тридцатых,
сороковых. Портреты, исполненные в разной манере: реали¬
стической и не совсем. Прищуренные глаза Мензиса с
аристократическим презрением смотрят на окружающих.
Черты Уитлема искажены, смазаны, преувеличены. Лица,
знакомые по австралийским газетам, журналам, книгам.
Это — премьер-министры страны. Рядом большой портрет
английской королевы Елизаветы II. Как правильно сказал
когда-то Фрэнк Катли, «по совместительству» она еще и
королева Австралии.
Мы находимся в парламенте, и портреты отражают
австралийскую историю—не всю, а лишь с начала века. К
этому времени колониальной Австралии уже не было, страна
превратилась в британский доминион, а потом узы ее с
Англией еще больше ослабли, и она стала просто Австра¬
лией. И тем не менее королева и представляющий ее на
79

Пятом континенте генерал-губернатор с его расшитым золо¬
том мундиром, треуголкой и шпагой, и трон в зале заседаний
парламента, и средневековый парик спикера — словом, все
это «пересажено» с Британских островов и прочно здесь
привилось...
Постояв у портретов, мы осторожно, как по льду, прос¬
кользнули по отполированному паркету и заглянули в зал
заседаний. Снова повеяло английским. Кресло спикера,
обтянутые кожей скамьи: справа — для членов от правящей
партии, слева — для оппозиции. Галерея для прессы и гостей.
Две палаты. Только в отличие от Вестминстера вместо
палаты общин и палаты лордов палата представителей и
сенат. Названия несколько американизированы, но лишь
названия. В сложившихся же традициях просвечивает преж¬
де всего английское: и в церемонии открытия и закрытия
сессии, и в процедуре парламентских дебатов, и в форме
обращения членов парламента друг к другу в ходе заседа¬
ний.
Во время развертывающихся здесь словесных баталий по
примеру английских парламентариев члена от своей партии
именуют «уважаемым другом», а члена от оппозиции —
«уважаемым членом». При этом, как и в Англии, в острый
момент дебатов не возбраняются резкие личные нападки.
Можно, скажем, усомниться в умственных способностях
«уважаемого члена», а иногда даже «уважаемого друга», но
облечь это в достаточно корректную форму: заявить, напри¬
мер, что «уважаемый член не может, увы, рассчитывать на
высокий балл в школьном тесте на сообразительность», либо
предложить «уважаемому члену» последовать примеру мсье
Пуаро и «пошевелить маленькими серыми клетками, если,
конечно, они у него есть». Бельгийский детектив, продукт
воображения Агаты Кристи, известен, разумеется, и на
Пятом континенте.
Наверное, не случайно предпринимавшиеся попытки тран¬
слировать сессии парламента по телевидению натолкнулись
на противодействие школьных учителей и родителей, встре¬
воженных тем, что молодое поколение может подпасть под
дурное влияние парламентских нравов и парламентского
языка. Если за общеавстралийский парламент в Канберре
еще можно было как-то не беспокоиться, то поручиться за
остальные шесть парламентов (каждый из австралийских
штатов имеет свой парламент) было никак невозможно.
— Чего-чего, а законодателей в Австралии хватает,—
говорил встретивший нас у входа в парламент штата Южная
Австралия лейбористский депутат, с которым мы познакоми¬
лись еще в Москве. Он провел нас через на удивление
пустые холл и коридоры с мраморными колоннами и мрамор¬
ными бюстами, а затем вверх по широкой лестнице на
гостевую галерею.
80

Шло заседание, но рассматривавшийся вопрос, хотя он и
был достаточно важный — обсуждалось состояние ороситель¬
ных систем штата или что-то в этом роде,— не мог, как
видно, возбудить политические страсти, и, очевидно, поэтому
не все места в зале под нами были заняты.
На голове спикера, как и положено, красовался парик, но
некоторые «уважаемые члены», полностью противореча
представлениям о парламентской чопорности, были в шортах
(температура на улице упорно не хотела опускаться ниже
тридцати).
Однако белые рубашки, белые гольфы, черные, начищен¬
ные до блеска полуботинки все же добавляли их костюму
некоторую долю официальности. Что-то чуть театральное,
вызывавшее улыбку было в том, как эти напоминавшие
школьников мужчины в шортах, получив разрешение спикера
выступить, вставали и, прежде чем начать говорить, склоня¬
ли голову в его сторону.
— И чопорность, и раскованность — удивительное сочета¬
ние!— заметила автор-1.
— Должны же мы, австралийцы, чем-то отличиться! —
подхватил наш спутник.— Но не думайте, с нами и впросак
можно попасть. Такое случилось с президентом Линдоном
Джонсоном. Видимо, желая понравиться, как-то сыграть на
нашем демократизме, он на приеме на открытом воздухе —
это было в Брисбене — появился в форме техасского шери¬
фа. Вплоть до бляхи на груди. А высший брисбенский свет
весь был в вечерних туалетах: дамы в длинных платьях,
мужчины в смокингах! Словом, президент оказался белой
вороной.
«Сорока-белобока»
По Канберре, где все либо ездят, либо бегут трусцой, мы
ходили пешком. (Как бы здесь могла пригодиться картон¬
ная «ступня» с планом города вроде той, которая была
81

нам вручена вместе с ключом от номера в сиднейской гости¬
нице!)
Наша «доблесть» вызывала недоумение, смешанное с
какой-то долей восхищения. Как-никак мы преодолевали
расстояния в два, три и даже четыре километра.
От Юниверсити-хаус, дома для приезжающих ученых, до
центра Канберры было километра полтора. Чуть дальше,
поскольку нужно было перейти через мост, от Юниверсити-
хаус до Национальной библиотеки и до Национальной гале¬
реи на другом берегу озера Берли-Гриффин. Ботанический
же сад, который привлекал тем, что в нем можно было
увидеть собранную в одном месте флору всего континен¬
та, вообще находился в двух шагах от университетского го¬
родка.
Знакомиться с Канберрой таким образом, то есть «на
своих двоих», казалось нам совершенно естественным. Но
при виде нас, шествующих вдоль дороги, автомобилисты
задерживались и задавали вопрос, не нуждаемся ли мы в
помощи. Они думали, что у нас неполадки с машиной. Им не
приходило в голову, что можно двигаться своим ходом да
еще получать при этом удовольствие — больше видеть, глуб¬
же дышать.
Конечно, на территории самого университетского городка
и студенты и преподаватели передвигаются пешком. Но так
как городок с его семьюдесятью четырьмя зданиями разбро¬
сан на большой территории, многие пользуются велосипедом.
Весной, в сентябре — октябре, это сопряжено с некоторым
риском. Местные сороки*, довольно крупные птицы, которые
ничего общего не имеют с нашей сорокой-белобокой, именно
в это время становятся агрессивными и пикируют на людей,
и особенно на велосипедистов. Почему — нам объясняли
по-разному. Одни утверждали, что птицы попросту пытаются
не подпустить никого к своим гнездам. По мнению же других,
они стремятся вырвать у неосторожных волосы, которые их
вполне устраивают как строительный материал. Так или
иначе, можно не только поплатиться частью своей шевелю¬
ры, но и получить раны на лице.
Все это не шутка. Велосипедист, одной рукой держащий¬
ся за руль, другой размахивающий над головой свернутой в
трубку газетой, чтобы не оказаться жертвой внезапного
нападения, обычная здесь картина в весенние дни.
Удивительно, что никому не приходит на ум самое
простое решение — надеть шапочку или платочек. Может
быть, потому, что австралийцы вообще привыкли обходить¬
ся без головных уборов — и это при их-то безжалостном сол¬
нце!
Наверное, автор-2 выглядел довольно своеобразно на
* У орнитологов она известна как певчая ворона.
82

смотровой площадке телевизионной вышки. Увлеченный
видом раскинувшейся далеко внизу Канберры, но в то же
время почувствовав, что с местным солнцем шутки плохи, он
соорудил себе из носового платка, завязав четыре узелка,
традиционный головной убор подмосковного дачника. Надо
сказать, что австралийцы, созерцавшие Канберру с той же
площадки, проявили чисто англосаксонскую сдержанность.
Они скрыли улыбки и, глянув лишь раз на чудаковатого
джентльмена с носовым платком на голове, больше в его
сторону не смотрели.
Юниверсити-хаус
Австралийский национальный Университет в Канберре
отличается от других австралийских, да, впрочем, и от
других университетов, тем, что это не только учебное
заведение (в нем более пяти тысяч студентов), но и крупный
научно-исследовательский центр, в который входит десяток
институтов. Институты эти здесь называют школами —
Школа физических наук, Школа медицинских исследований,
Школа общественных наук, Школа тихоокеанских исследова¬
ний и т. д. В них работают не только австралийские ученые,
но и ученые из многих стран, в том числе из Советского
Союза.
Отличается университет еще и своим расположением,
своей близостью к природе. Его территория непосредственно
смыкается с бушем, пересекается речкой, повсюду большие
лужайки, кусты, деревья, на дороге можно увидеть готового
броситься наутек кролика, а иногда, если повезет, встретить¬
ся с кенгуру. Слышны громкие голоса птиц.
Птиц удивительно много, так много, что кажется: уж если
чем-то заниматься в университете, то орнитологией. Неорни-
тологу просто невозможно разобраться в том, как называет¬
ся обладатель белой грудки и зеленого хохолка, или ры¬
жей грудки и ярко-синей спинки, или вот та маленькая ту¬
83

поклювая желтая птаха, напоминающая летающего цып¬
ленка.
Утро. Поворачиваем рычажок приемника, и в комнате
раздается легкий смешок, переходящий в заразительный
смех, а потом и в хохот, какой-то необычный, вроде бы и не
человеческий. Забежавшая к нам на минутку знакомая
(москвичка, преподающая в университете русский язык)
улыбается.
— Кукабарра,— говорит она.— Не представляете, до чего
их здесь много. Они повсюду. Потому-то программа местного
радио начинается с этих вот звуков.
Птица продолжает смеяться.
— О, рассмейтесь, смехачи! О, засмейтесь, смехачи! —
роется в памяти автор-2.— Смешки, смешки, смеюнчики,
смеюнчики...
Попытки вспомнить все стихотворение Хлебникова ни к
чему не приводят, и мы все трое, следуя примеру кукабарры,
смеемся.
Для австралийцев смех этой довольно крупной большего¬
ловой птицы так же обычен, как для нас пение петуха. В
свое время он и пугал, и раздражал закованных в кандалы
каторжников. Им казалось, что кто-то издевается над ними,
над их несчастной судьбой. В ту пору кукабарру не любили.
Теперь отношение к ней иное. Ее называют «будильником
фермера», «лесным клоуном» и даже, что уж совсем неува¬
жительно, «хохочущим ослом». Почему именно ослом — не
понятно. Но кукабарра на это не обижается и встречает
каждое утро взрывом смеха. За это ее и любят. Повышает
настроение...
Выглядываем во внутренний дворик Юниверсити-хаус.
Белый ствол эвкалипта кажется еще белее на слепящем
солнце. На зеленой, коротко подстриженной траве как самые
обычные голуби разгуливают, что-то деловито выискивая в
ней, желто-сине-розовые попугаи. Нам они примелькались, и
мы уже успели узнать, что они носят несколько романтиче¬
ское, даже манерное название — розеллы. В Канберре, да и
во всей Австралии, их, как и других попугаев и попугайчиков,
великое множество.
Вспоминается, как в одном из парков, просунув клюв
сквозь прутья клетки и кося желтым глазом, к нам обратил¬
ся большой белый какаду.
— Хеллоу, приятель! — произнес он своим скрипучим
голосом.
Форма обращения была чисто австралийской: так здесь
друг друга приветствуют друзья и знакомые.
Говорящие попугаи — не редкость, но они всегда забавны.
Перед здешними парламентскими выборами какой-то шутник
опубликовал объявление в газете, которое гласило: «Прода¬
84

ется говорящий попугай. Хозяин больше не разделяет его
политические взгляды».
Природа щедро раздарила попугаям свои краски. Зеле¬
ные, красные, синие, очень яркие, они радуют глаз, и мо¬
да на них, начавшаяся еще в прошлом веке, когда клетки
с австралийскими какаду были непременной принадлежно¬
стью заполненных всякого рода вещами и экзотическими
безделушками богатых викторианских гостиных, не прохо¬
дит.
А там, где мода, там бизнес, там деньги. Чтобы заполу¬
чить попугая «превосходного», либо «радужного», либо «ко¬
ролевского», либо более редкую, чем обычная, «алую розел-
лу», «любители» природы готовы заплатить сотни и даже
тысячи долларов. Попугаев отлавливают, усыпляют, пакуют
в ящики, переправляют, обходя таможенный контроль, само¬
летами в Бонн и Монреаль, Марсель и Бостон. Спрос на
австралийских попугаев настолько велик, что ни власти, ни
полиция не могут совладать с идущими на все новые
ухищрения браконьерами, которые в погоне за долларами не
считаются с «неизбежными» потерями — гибелью части това¬
ра при транспортировке.
Население Юниверсити-хаус многонационально. Нашим
соседом по лестничной клетке был малаец, профессор из
Сингапура, приехавший на несколько месяцев, чтобы изучать
экономические связи Австралии со странами Юго-Восточной
Азии.
Разговорившись с этим небольшого роста человеком с
оливковым гладким лицом, на котором, несмотря на солид¬
ный возраст, не было ни единой морщины, мы узнали, что его
больше всего поражают размеры Пятого континента.
— Нет, вы подумайте только! — говорил он, вынимая
миниатюрный калькулятор и быстро нажимая на кнопки
(чувствовалось, что он уже не раз проделывал эту опера¬
цию).— На территории Австралии можно разместить двенад¬
цать тысяч четыреста десять Сингапуров или, если хотите,
почти тридцать три Великобритании.
Он засмеялся, и мы засмеялись вместе с ним.
— Все относительно. Нам Австралия кажется маленькой.
Она в три раза меньше Советского Союза.
Этажом выше жили две голландки, которые, как нам
кто-то сказал, занимались папуасскими языками и курсиро¬
вали между Канберрой и Порт-Морсби.
По вечерам в комнате отдыха Юниверсити-хаус перед
телевизором собиралась самая разнообразная публика.
Был тут и англичанин, который, по слухам, ранним утром
делал пробежку вокруг чуть ли не всей территории универси¬
тетского городка, и американец из Калифорнийского универ¬
ситета, и два доцента из Кёльна, и по-африкански смуглый,
85

но с тонкими чертами лица шриланкиец, и несколько плот¬
ный, тоже темнокожий, с копной черных, буйно вьющихся
волос фиджиец, и несколько австралийцев из других универ¬
ситетов страны. Все, разумеется, говорили по-английски, но
акцентов самых разных было множество.
Однажды, когда все уже разошлись, кроме автора-2,
которому захотелось посмотреть выступление ансамбля Но¬
вой Каледонии, в комнату вошел, поклонился и сел в кресло
показавшийся несколько застенчивым молодой человек.
Полуголые танцоры, рослые и смуглые, двигались на
экране в незнакомом, но захватывающем ритме, непохожем
на африканские.
За танцами последовала завлекательная реклама. Пред¬
лагалось посетить Голд-Коуст (Золотой Берег), курортный
район на побережье Квинсленда, прелести которого, как
утверждала красивая девушка в бикини, нисколько не
уступают гавайским: ласковые волны, мягкие песчаные пля¬
жи, комфортабельные гостиницы, водные шоу.
— Старается! — заметил автор-2, чувствуя, что сказать
что-то надо, так как, когда два человека сидят рядом поздно
вечером, как-то неловко не обменяться двумя-тремя
словами.
— Да,— подтвердил молодой человек и, видимо, чтобы
продолжить разговор, поинтересовался:
— А вы на Голд-Коуст бывали?
Получив утвердительный ответ, он на своем правильном,
но чуть замедленном английском стал расспрашивать, во
многих ли местах Австралии довелось побывать его собесед¬
нику, сказав, что сам он видел лишь Сидней.
Сидней стал предметом дальнейшего обсуждения, и оба
сошлись на том, что город поразительно хорошо расположен,
что архитектура Оперы оригинальна и что тот, кто пропустит
прогулку по заливу на «пароме», много потеряет. Затем
перешли к Канберре, согласились, что в университете непло¬
хие условия для работы и что Юниверсити-хаус удобен и
даже уютен. Обоих пленили пернатые обитатели универси¬
тетского городка.
После позднего выпуска последних известий, когда пора
было выключать телевизор, молодой человек осведомился,
довелось ли «его уважаемому коллеге» посетить Советский
Союз и если да, то побывал ли он в Ленинграде. Последовал
ответ, что «уважаемый коллега» не только бывал в Ленин¬
граде, и не раз, но и очень любит этот город, хотя сам
москвич.
— А я — ленинградец,— сообщил молодой человек, пере¬
ходя на русский. Оба рассмеялись.
Ленинградец оказался научным сотрудником одного из
тамошних институтов. В Канберре ему предстояло провести
две недели, перед тем как присоединиться к советской
86

экспедиции, направлявшейся в Антарктиду. Встреч в поезд¬
ках бывает много, бывают и такие.
Автор-2 и ленинградец заговорились до полуночи, но
решили, несмотря на поздний час, пройтись и еще раз
полюбоваться незнакомым южным небом.
Было прохладно. Из-за прозрачности воздуха казалось,
что небо опустилось ниже и звезды, удивительно яркие,
висят над самой головой. Долго глядели вверх и поначалу
несколько растерялись. Куда исчез ковш Большой Медведи¬
цы? Где Полярная звезда? Там, где ей положено быть, зияла
пустота. Искали и лишь путем упорных поисков нашли
главное созвездие южного неба—Южный Крест.
В своей астрономической беспомощности утешились тем,
что и Марк Твен в свое время испытал те же трудности, а
найдя Южный Крест, заметил: «Южный Крест назван хитро.
Он вполне похож на крест, если бы крест был похож не на
крест, а на что-то другое». Как ни тщились, так и не сумели
обнаружить созвездия с интригующими названиями Центавр,
Волк, Скорпион.
Есть английское выражение «It’s a must». Употребляется
оно, когда хотят подчеркнуть, что что-то обязательно надо
посетить, увидеть, услышать или попробовать, и примерно
переводится как «без этого нельзя» либо «этого нельзя
пропустить».
Так вот, считается, что в Канберре нельзя пропустить
Австралийский военный мемориал.
Выбрав свободный день, мы, отказавшись от предложе¬
ния друзей подбросить нас на машине, по своему обыкнове¬
нию пешком отправились к Мемориалу. По диагонали пере¬
секли просторную зеленую поляну, отделяющую универси¬
тетский городок от центра, миновали здание театра, неожи¬
данно вышли к карусели с ее весело раскрашенными
лошадками, на которых с восторженными лицами скакали
юные жители столицы, прошли мимо больших магазинов,
небольших отелей и похожих один на другой коттеджей и
добрались до цели.
Мемориал похож на многие здания такого рода. Постро¬
енный из светлого камня, но тяжеловесный, он как бы
придавливает землю. От основной его части, увенчанной
массивным бронзовым куполом, отходят два длинных крыла
с арками. Закованное в гранит «Озеро раздумья» во внутрен¬
нем дворе усиливает впечатление холодной торжественно¬
сти.
На стенах крупные выпуклые буквы складываются в
названия мест, где сражались и гибли австралийцы в первой
и второй мировых войнах: Галлиполи, Месопотамия, Крит,
Бугенвиль, Коралловое море, Тобрук и многие другие. За
арками, на бронзовых плитах — бесконечные ряды имен,
87

тысячи имен павших. В залах внутри здания диорамы
сражений, образцы оружия, самолеты, танки, картины ав¬
стралийских художников.
Совсем недавно, когда Советский Союз и Австралия,
союзники по антифашистской коалиции, отмечали сорокале¬
тие Победы над общим врагом, собрание Мемориала попол¬
нилось даром Советского правительства — легендарным тан¬
ком Т-34, участником последних операций против фашист¬
ской Германии и японской Квантунской армии.
День теплый, даже жаркий, на небе ни облачка, но здесь
как-то зябко и неуютно. Смерч войны почти не коснулся этой
далекой страны, но и она не избежала потерь, горя.
Канберрский мемориал — не единственный. Памятников по¬
гибшим вдали от родных берегов здесь десятки: больших — в
больших городах, малых — в маленьких...
Два слова о литературе
Было что-то около восьми утра, когда к Юниверсити-хаус
подъехала маленькая красная машина. Из нее вышла худо¬
щавая, скромно одетая женщина с немного усталым лицом.
Автор-1 ждала ее и вышла навстречу. Последовал обмен
обычными любезностями, как бывает при встрече двух
незнакомых друг другу людей.
— Простите, что я так рано, но иначе мы бы не
встретились,— объясняла гостья.— Я узнала о том, что вы
здесь, только вчера, потому и позвонила вчера. Сегодня я
уезжаю из Канберры на несколько дней.
Разговорились за чашкой кофе.
Розмэри Добсон, известная австралийская поэтесса, внуч¬
ка английского поэта, с симпатией отозвалась о русской
поэзии. Она, по ее признанию, не знала русского языка, и ей
приходилось пользоваться помощью знающих этот язык. Но
по-видимому, каким-то шестым чувством поэта Добсон угады¬
88

вала самую суть строк и проникалась их музыкой. Она
переводила Ахматову, и ее интересовал подход к воспроиз¬
ведению поэтических образов и ритмики на другом языке
автора-1, которая много занималась переводом на англий¬
ский язык русских поэтов. Поделились трудностями. Строки
не дают покоя днем, мешают заснуть ночью. Радуешься
поэтической находке, а потом, перечитав строфу в книге,
которая уже вышла, жалеешь, что ее нельзя изменить. Много
труда и никогда не покидающее чувство неудовлетворенно¬
сти.
Упомянули о двух-трех австралийских поэтах, но по-
настоящему поговорить об австралийской литературе не
успели, времени не было. Скромная, даже застенчивая,
Добсон сказала, что не захватила с собой своих сборников,
так как понимает, что значит таскать чемодан с книгами
через полсвета.
Бандероль от нее пришла в Москву позднее. Стихи
Добсон радуют теплыми живыми мазками. Немалое место в
ее поэзии занимает живопись.
«Солнечный свет, оставляя золотые следы, взбегает на
гребень холма...» И сразу вспоминаются освещенные утрен¬
ним солнцем пологие холмы в окрестностях Канберры.
Среди австралийских поэтов и писателей много женщин.
Случайно или нет, есть ли для этого какая-то особая
причина, мы судить не беремся, но это факт. Хотелось, и они
этого заслуживают, цитировать их стихи или прозу, но мы не
будем. Однако удержаться от того, чтобы хоть что-то о них
сказать, трудно. Яркие личности, яркие судьбы...
Мэри Гилмор. Патриарх среди австралийских поэтов.
Мятежная душа, она много успела за свою долгую, почти
столетнюю жизнь. В юности, захваченная утопической меч¬
той, устремилась в группе таких же, как она, идеалистов в
джунгли Парагвая, чтобы создать там коммуну —
«справедливое общество равных». В зрелые годы боролась
за права рабочих. В глубокой старости страстно защищала
аборигенов.
Катарина Сусанна Причард. Известнейшая романистка.
Борец. Коммунист. Друг Советского Союза. Ее книги —
энциклопедия австралийской жизни. В них трудятся, борют¬
ся, любят, надеются рабочие, стригали, фермеры, золото¬
искатели Запада, аборигены центральных пустынь.
Джудит Райт. Выдающийся поэт Австралии, страны, кото¬
рая поэтами славится. Поэт, которого знают далеко за
пределами ее родины и который признан одним из ведущих
современных поэтов, пишущих на английском языке. Ее имя
возникало каждый раз, когда в разговоре с австралийцами
речь заходила об их литературе.
— Понимаете, Джудит передает наше, австралийское,
как никто другой из нас,— убежденно говорил пожилой поэт
89

на встрече в университете в Канберре.— Цвета, запахи,
звуки, чувства, может быть, прежде всего чувства.
Кэт Уокер. Устами этой аборигенки из Квинсленда впер¬
вые громко заговорили коренные австралийцы. Ее услышала
вся Австралия. Первый сборник Уокер (он вышел в 1964 го¬
ду) был вообще первой изданной книгой аборигена. Чистота
стихов Уокер, их ясность, их особая, связанная с миром
аборигенов образность, их оптимизм, выраженная в них вера
в то, что аборигены займут достойное место в австралийском
обществе,— все это привлекает читателей, делая Уокер
очень популярной в Австралии. В конце 1987 года поэтесса
демонстративно сменила свое европейское имя на абориген¬
ское Уджеру Нунаккал.
Перечисление одних только женских имен может натол¬
кнуть читателя на мысль, что в австралийской литературе
мы сталкиваемся с неким «феноменом феминизации». (Кто
не помнит нашумевших у нас дискуссий о феминизации
школы, системы здравоохранения и даже системы обслужи¬
вания!) Разумеется, это не так. И поэтому хотя бы упомянем
некоторых известных писателей-мужчин.
Генри Лоусон. Поэт-бунтарь и неподражаемый рассказ¬
чик, классик австралийской литературы.
Банджо Патерсон — популярнейший поэт, баллады кото¬
рого любимы австралийцами.
Ксавье Херберт — создатель монументальных эпопей о
Квинсленде и Северной Австралии.
Алек Деруэнт Хоуп. Его мастерские стихи пронизаны
иронией, юмором.
Пэтрик Уайт — автор произведений утонченных, глубоко
поэтичных, лауреат Нобелевской премии.
Алан Маршалл — его книги и личная, драматическая
судьба хорошо известны и у нас.
Дэвид Кэмпбелл — лирик, певец австралийской природы.
Томас Шэпкотт — талантливый поэт и прозаик, в произве¬
дениях которого судьба современной Австралии переклика¬
ется с судьбами мира.
Нет нужды перечислять еще имена. Их немало. Набирает
силу страна, набирает силу литература.
90

Тидбинбилла: кенгуру, эму
и кое-что другое
Мы были в Тидбинбилле дважды. Сразу это название не
упомнишь, мы путаемся до сих пор. Хочется сказать «Тиди-
нилла», или «Тиддиндилла», или «Тинбилбилла». А место
запомнилось.
Тидбинбилла—заповедник, и, как все в Австралии, боль¬
шой. Там, на воле, прыгают, скачут, греются на солнышке,
что-то жуют, застывают в задумчивой позе, сложив передние
лапы на животе, кенгуру.
Встречи с кенгуру мы ждали давно, задолго до приезда в
Австралию. Да и как не ждать! Австралия и кенгуру — нечто
неразрывное. Как можно говорить о кенгуру и не говорить об
Австралии, как можно говорить об Австралии и не говорить о
кенгуру!
Необыкновенное животное. Медлительное и быстрое,
доверчивое и боязливое, смирное и... могущее стать опас¬
ным...
Тут можно было бы умножить число определений и тем
самым выразить свое удивление перед этим чудом природы,
но без голой информации не обойтись.
Кенгуру — прыгуны, об этом знают все, но не все знают,
что они вполне могут претендовать на звание чемпионов по
прыжкам в длину и в высоту. Им ничего не стоит перемах¬
нуть через трехметровую изгородь или устроить состязание в
беге, участники которого —а их может быть пять, десять, сто
и более—без видимых усилий, удерживая равновесие с
помощью тяжелых хвостов, как бы летят над землей, лишь
отталкиваясь от нее задними ногами.
В легендах аборигенов говорится, что некогда кенгуру
передвигались на четырех ногах, как все животные. Но,
столкнувшись с человеком, который охотился на них и, с
легкостью догоняя, убивал своим копьем, они решили, что
две ноги, пожалуй, лучше, чем четыре. С тех пор, отталкива¬
ясь от земли двумя задними ногами, кенгуру без труда
уходят от опасности.
91

«Я написал в своей тетрадке, что кенгуру растут на
грядке!» — эти строки детского стишка почему-то преследо¬
вали нас, и мы повторяли их даже тогда, когда воочию
убедились, что кенгуру на грядке не растут.
Среди различных видов кенгуру есть животные крупные.
Взрослые самцы достигают двухметрового роста и весят до
девяноста килограммов. Движутся кенгуру очень быстро, в
случае опасности — со средней скоростью автомобиля. При
этом самки не отстают от самцов, а ведь в сумке почти у
каждой — детеныш, от новорожденного до великовозрастно¬
го дитяти, которому пора бы уже покинуть свое уютное и
теплое убежище и стать самостоятельным.
Зоологи раскрывают все новые тайны жизни кенгуру и
сами не устают поражаться своим открытиям. Лишь недавно
стало известно, что самка при необходимости, во время
засухи например, когда условия тяжелые, может затормозить
развитие зародыша и подождать с рождением детеныша до
лучших времен.
Новорожденный появляется на свет величиной с крупную
фасолину и, повинуясь инстинкту, ползет в сумку (у него еще
нет даже задних ног). В сумке он растет (не по дням, не по
часам, а по минутам), увеличиваясь за шесть месяцев в две
тысячи раз, и только тогда отваживается на первый выход в
«открытый космос».
После этого «джои», так называют австралийцы детены¬
шей кенгуру, еще месяца два не расстается с матерью,
отдыхая в ее сумке, продолжая питаться молоком (при этом
он все больше дополняет свой рацион травой) и ловко
запрыгивая в сумку, когда ему кажется, что ему что-то
угрожает.
Смешно было видеть торчащие из сумки длинные ноги
уже давно переросшего ясельный возраст «джои», который,
испугавшись нас, нырнул в нее вниз головой. Но может, еще
более забавным было зрелище «двухголового» кенгуру:
опущенная голова пощипывающей травку мамы и высовыва¬
ющаяся из ее сумки голова «младенца», занятого тем же
важным делом.
Что касается кенгуру, то природа поистине была неисто¬
щима на «задумки».
Вот еще одна из них. Самка, как правило, кормит сразу
двух детенышей, резко различающихся по возрасту. При
этом старший, то есть тот, кто уже почти самостоятелен,
подкрепляется жирным молоком, а младший, еще голый и
беспомощный, получает молоко менее жирное. Сбалансиро¬
ванная, «научно обоснованная» диета.
Непосредственное знакомство с кенгуру в Тидбинбилле
доставило нам большое удовольствие. Они позволяли подой¬
ти близко, даже давали дотронуться до себя. Только
некоторые, более осторожные, при нашем приближении
92

делали несколько ленивых прыжков в сторону и снова
замирали, восседая на «треножнике» из хвоста и удобно
сложенных задних ног. Морды у них были длинные, глаза
большие, печальные, как у потерявшего мать теленка.
Приехавшие с нами канберрские друзья улыбались, глядя
на наши попытки установить дружественный контакт с этими
известнейшими обитателями Пятого континента, которых
австралийцы на правах старых знакомых называют, как мы
уже говорили, «ру», а умеющие все определить более точно
зоологи величают «макропус гигантеус».
— Как вы думаете, сколько у нас кенгуру? — спросил наш
сосед по Юниверсити-хаус, профессор из Перта, со звонкой
ирландской фамилией и ирландским чувством юмора, неод¬
нократно подтрунивавший над нашим стремлением в сжатые
сроки узнать «все» об Австралии.
Почувствовав подвох, мы заколебались.
— Несколько сот тысяч? — сказал кто-то из нас.
—. Холодно!
— Миллион?
— Прохладно.
— Сдаемся!
— По последним данным, да будет вам известно, пример¬
но двадцать миллионов. При этом учитываются только се¬
рые и рыжие. Они самые крупные и наиболее распростра¬
ненные.
Он сделал серьезное лицо, и нам показалось, что еще
один вопрос неминуем. Вместо этого последовала целая
лекция, из которой мы узнали, что имеется около пятидесяти
видов кенгуру, что все они меньше серых и рыжих, а
некоторые значительно меньше, с небольшого кролика, что
есть среди них такие, которые живут на деревьях, и такие,
которые роют норы и обитают под землей (разумеется, и те
и другие давно разучились прыгать), что древесные кенгуру в
отличие от остальных питаются листьями и что находятся
кенгуру, которые в засуху пьют, если нет другой, морскую
воду и таким образом выживают.
То, что в Австралии миллионы кенгуру, не означает,
однако, что их можно встретить повсюду. Мы вовсе не
убеждены, что каждый австралиец непременно видел кенгу¬
ру, резвящихся на воле. Для того чтобы это сделать, ему
нужно поехать в ту же Тидбинбиллу или любой из десятков
заповедников или же направиться в глубь континента, где
эти животные встречаются целыми стадами, по-тамошнему,
«толпами».
Отправляясь в путешествие по стране, австралиец ча¬
стенько оснащает автомобиль специальным приспособлени¬
ем— сваренной из металлических труб решеткой, чтобы
оградить себя в ночные часы от возможного столкновения с
внезапно выскочившим на дорогу кенгуру. Такого рода
93

встреча может иметь печальные последствия для обеих
сторон.
Кенгуру — символ Австралии. Его изображение наряду с
изображением эму украшает, как уже упоминалось, герб
страны. Кенгуру вышит на знаменах некоторых австралий¬
ских профсоюзов. Он призван символизировать их решимость
в отстаивании прав трудящихся, так как никогда не прыгает
назад, а только вперед. В аэропортах мира по крылатому,
похожему на Пегаса, кенгуру на фюзеляже узнают самолеты
австралийской национальной авиакомпании «Куонтас».
Кенгуру разных цветов, иногда в широкополой австралий¬
ской шляпе или капитанской фуражке на голове можно
увидеть на кузове и на ветровом стекле легковых автомоби¬
лей, грузовиков, автобусов, на борту яхт и прогулочных
катеров, на спортивных куртках и рубашках, на купальных
костюмах, на этикетках австралийских товаров. Друзья и
случайные знакомые не раз дарили нам значки — золотистые
и серебристые кенгуру с крылышками и без. Кенгуру можно
встретить на марках, на конвертах, на листах почтовой
бумаги, наконец, на долларовой монете, где резвится целое
их семейство, занимая весьма почетное место, ибо на
оборотной стороне той же монеты — профиль королевы.
Австралийцы любят рассказывать о кенгуру всякого рода
истории, всякого рода небылицы. При этом они явно не
боятся преувеличений и даже гигантомании.
В одной из таких историй два неразлучных приятеля Тим
и Билл, изрядно перебрав пива, карабкаются в гору и
ненароком попадают в сумку... миссис кенгуру (то, что они
приняли за гору, и была эта самая миссис). Вылезти из
сумки, несмотря на все старания, им не удается. Смирившись
со своей участью, Тим и Билл устраиваются в сумке
поудобней, вскапывают под огород скопившуюся на ее дне
землю и готовятся к сбору урожая. Пользуясь интервалом в
сельхозработах, они играют в карты и развлекают друг друга
анекдотами. Неожиданно какой-то горе-охотник стреляет в
миссис кенгуру, и она в испуге совершает неслыханный
прыжок. Приятели, как метеоры, вылетают из сумки, летят
полсотни миль по воздуху и, приземлившись, вспахивают
своими телами глубокий ров. Ров этот становится руслом
реки — реки Дарлинг, самой длинной в Австралии.
Этому образчику современного мифотворчества нельзя
отказать в определенной занимательности.
По Тидбинбилле разгуливает и другая «составная часть»
австралийского герба — эму (конечно, не в единственном
экземпляре). Ростом с человека, эму со своим растрепанным,
бурым оперением чем-то отдаленно похож на ожившую копну
прошлогоднего лежалого сена.
94

Нашим спутником во время посещения заповедника был
московский профессор, и именно он почему-то оказался
объектом внимания одной из этих птиц.
Издав радостный крик, она бросилась к нему и попыта¬
лась вырвать из его рук носовой платок. Отскочив от нее,
профессор поспешил спрятать платок, но, будучи рассеян¬
ным, как и подобает ученому мужу, не заметил, что кончик
платка высовывается из кармана. Эму, которого платок
очень заинтересовал, вытянув шею, остановил профессора
снова. Эму как бы задался целью доказать, что он действи¬
тельно «наглая птица», как назвал ее австралийский поэт.
— Будьте осторожны! — воскликнул стоявший рядом ав¬
стралиец.— Этих птичек надо остерегаться. Они бегают
быстрее лошади, а удар их ноги не слабее удара лошадиного
копыта.
Профессор отступил, и мы решили последовать его
примеру. Эму, несколько разочарованный, проводил нас до
машины и даже, как нам показалось, отвесил церемонный
поклон.
В Тидбинбилле, впервые узнав с наивозможнейшей точ¬
ностью, в какой точке поверхности земного шара находимся
(35°24'08" южной широты, 148°58'48" восточной долготы),
мы почувствовали себя землянами. Эти данные были указа¬
ны, приводя в некоторое смятение непосвященного посетите¬
ля, на стенде небольшого зала при Канберрском космиче¬
ском центре. Центр с его направленными в небо двумя
огромными белыми чашами, ловящими поступающие со спут¬
ников и космических кораблей сигналы, находится на терри¬
тории заповедника.
Знаете ли вы, что Valles Marineris на Марсе—самый
большой из известных людям каньонов? Что если перенести
его на Землю, то он протянулся бы через весь Австралий¬
ский континент с запада на восток — от Перта до Сиднея?
Что он в двадцать семь раз длиннее, в семь раз шире и в три
раза глубже Великого каньона в Колорадо?
Знаете ли вы, что вулканические извержения на Ио,
спутнике Юпитера, во много раз сильнее, чем извержения
любого земного вулкана, включая Кракатау?
Знаете ли вы, что самая высокая из известных нам
вершин не Джомолунгма, а Олимпус-Монс на Марсе, которая
достигает более тридцати километров и, следовательно, в
три с лишним раза выше?
Не требующие ответа вопросы, четко выведенные круп¬
ными буквами на стенах зала, как бы приближают нас к
иным мирам и в то же время вызывают чувство неловкости.
Вроде бы нам, землянам, пора знать эти простые истины, а
мы их не знаем.
95

Сопричастность космосу, соседним планетам усиливается
четкими фотографиями: Земля, какой ее видят космонавты,
южное и северное звездное небо, космические корабли
разных форм и размеров, песчаные дюны на Марсе. Работа¬
ющие здесь австралийские специалисты помимо всего проче¬
го принимают участие в американских программах космиче¬
ских исследований.
Неподалеку от космического центра вьется Маррамбид-
жи, крупнейшая река континента, которая до того мелеет
порой, что нам доводилось пересекать ее в сухой сезон на
автомобиле не по мосту, а по слегка отстоящим друг от друга
тяжелым бетонным блокам, уложенным на ее дне.
На обратном пути из Тидбинбиллы безоблачное голубое
небо и зеленые, еще не успевшие выгореть на солнце холмы
с пасущимися на них овцами кажутся нам домашними,
близкими по сравнению с холодом и беспредельностью
космоса.
На окраине Канберры останавливаемся у небольшого
кафе. Несколько полированных столов. Стены украшены
фотографиями собак, получивших призы на собачьих выстав¬
ках разных лет.
Устраиваемся под портретом бульдога. Не вступая в
конфликт с антуражем, заказываем «горячих собак» —
сосиски (и Пятый континент заражен страстью к «быстрой
еде»: сосиски, гамбургеры — котлеты, вложенные в разрезан¬
ную пополам круглую булку, пицца, однообразные протертые
супы, подаваемые в пластиковых чашках).
В кафе пусто. Кроме нас и наших друзей, никого. Мы
сидим у открытого окна. Мимо одна за другой, с нараста¬
ющим, достигающим высшей точки, а затем снова затиха¬
ющим шелестящим звуком проносятся машины. Обычная
музыка дороги.
Мягко звенит колокольчик над входной дверью. Дверь
открывается, и небольшая компания, девушка и двое моло¬
дых людей, переступив порог, направляются без колебаний
прямо к бару. Один из парней в белом, расстегнутом на груди
жилете и белых джинсах, на шнурке вокруг шеи болтается
нечто похожее на высушенного краба. Другой, широкоплечий
и сильный, обнажен до пояса, свернутая жгутом рубашка
переброшена через плечо, он бос. На девушке пушистая
меховая куртка поверх легкого платья. Все трое невольно
обращают на себя внимание.
Парни громко заказывают — джин со льдом для своей
спутницы и... апельсиновый сок для себя.
— Перестань модничать, Конни, тепло, сбрось шубку,—
советует босоногий, залпом выпивая сок.
Девушка пожимает плечами, но шубку не снимает. В
Канберре весна...
96

За нашим окном—Сидней

У Оперы: отдых между репетициями
Вот они, сильные и загорелые.
Парад лайфсэйверов

Сидней: паруса и небоскребы

Каменный пудинг: Маунт-Ольга
Улуру

В центре Канберры

Зеленая Австралия
Кто не знает этого прыгуна?

Попугаи на эвкалипте
a ta
Эвкалипт в цвету

Коала

Брисбен тянется вверх
Кому повезет? Золотые прииски (XIX в.)

Уютный Мельбурн
Скачки—страсть австралийцев

Снега больше, чем в Швейцарии:
Австралийские Альпы зимой
Ждут новых владельцев:
продажа подержанных автомобилей

Австралийский футбол
4
В «глубинке.

У вокзала в Аделаиде
Хорошо без автомобилей: в центре Аделаиды

Австралийский ковбой

У водопоя
Аделаидцы гордятся Фестивальным центром

Это—Перт

«Переведите часы»
Что ни говорите, мы привыкли ассоциировать север с
холодом, пургой, заснеженными лесами, обжигающим лицо
морозным ветром. Для австралийца север—это тропические
джунгли, рощи пальм на островах, окруженных вечно теплым
морем, широкие полосы пляжей, белый песок из перетертых
волнами кораллов, плантации ананасов и сахарного тростни¬
ка.
И вот мы летим, снова летим, заразившись той легкостью
на подъем, которая свойственна австралийцам.
Мы живем в век воздушного транспорта, и летает в конце
концов весь мир, но австралийцы имеют право претендовать
5 И. Железнова
97

на одно из первых мест среди «летунов». Расстояния здесь
велики, города расположены далеко друг от друга, метеоро¬
логические условия благоприятны. Австралийцы привыкли
летать. Нам даже показалось, что привычка к полетам у них
в крови.
Оправдываются слова нашего московского приятеля,
который, принадлежа ко все более сужающемуся кругу
людей, боящихся оторваться от земной тверди, говорил нам
с некоторой тревогой в голосе: «А ведь вам все время летать
придется».
Будучи крупным специалистом по культуре Латинской
Америки, знающий не только испанский язык, но и язык
кечуа, могущий часами говорить об ацтеках, майя, пирамидах
Солнца и Луны, он ни разу, несмотря на неоднократные
приглашения, не пересекал океан и очень сожалел, что
отошли времена регулярных пассажирских пароходных
линий.
Мы прижимаемся носом к иллюминатору. Когда справа от
тебя простирается голубизна Южного Тихого океана (так
здесь называют ту часть Тихого океана, которая омывает
берега континента), а слева—полоса незнакомой земли, то
пытаешься побольше увидеть, ничего не упустить.
Положив журнал на колени, на нас с некоторым удивле¬
нием посматривает поверх очков немолодой, сидящий через
проход человек. Когда самолет начинает снижаться и внизу
возникает параллельно океану частокол современных зда¬
ний, а мы громко высказываем предположение, что под нами
уже Брисбен, он не выдерживает.
— Вы впервые летите в Брисбен? — обращается он к нам.
— Нет.
— Ну что ж, это лишь еще одно доказательство, как
город меняется. То, что вы приняли за Брисбен, не Брисбен,
а наш крупнейший курорт — Золотой Берег. Видите эти
коробки? Растут как грибы. Многие построены японцами.
Японские компании для привлечения туристов бросили клич,
что это «Новые Гавайи».
Помолчав немного, он добавляет:
— Я был здесь два раза, лет пять назад и совсем
недавно, в конце прошлого года. Места не узнать. Отели,
мотели, рестораны, а в последнее время и казино появились.
Брисбен тоже изменился, в этом вы сами убедитесь. Кстати,
вот и он. Переведите часы.
Мы смотрим на него вопросительно.
— На полвека назад,— говорит он.
Мы понимаем, что он имеет в виду, но даем ему
возможность пояснить.
— Политика, нравы. Тут Брисбен, как, впрочем, и весь
штат Квинсленд, отстает порядочно. Пусть не на полвека, но
что на четверть века, так это уж точно. Здешний премьер
98

Бьелке-Петерсен (Джо) известен по всей Австралии, более
чем кто-либо из премьеров штатов, и отнюдь не из-за добрых
дел. Он не любит «желтых», «коричневых», «черных» и
особенно «красных», не любит студентов, профсоюзников,
иммигрантов. Он слышать не хочет о какой-то там демокра¬
тии.
Перенесясь на пару лет вперед, упомянем, что в 1987 го¬
ду Джо, несмотря на то что он был уже не первой молодости
(семьдесят шесть лет как-никак возраст), попытался возгла¬
вить «крестовый поход» крайне правых на Канберру, рассчи¬
тывая на парламентских выборах добиться поста премьер-
министра всей страны, но потерпел поражение, на чем и
закончилась политическая карьера этого махрового реакци¬
онера.
Наш случайный знакомый так разговорился, что только
тупой звук выпускаемого шасси остановил его. Через мгнове¬
ние колеса стукнули о бетон посадочной площадки.
— Вы откуда? — укладывая брошюрки и проспекты о
Брисбене, которыми запаслись в Сиднее, в объемистую
дорожную сумку, спрашиваем мы.
— Из Аделаиды.— И прощаясь, перед тем как его уносит
поток всегда нетерпеливых пассажиров, добавляет:
— Кстати, Аделаида городок неплохой. Если вы там не
были, рекомендую.
Экзотика и традиции
Гостиница, в которой мы остановились, была удобной и
современной, даже, как нам показалось, слишком современ¬
ной. Спали на водяных матрацах, то есть матрацах, напол¬
ненных водой. «Эр кондишен» бесшумно работал, наполняя
комнату казавшейся противоестественной (после влажной,
давящей тридцатидвухградусной жары на улице) прохладой.
Окна — преграда жаре и преграда москитам — были плотно
закрыты, хочется даже сказать, задраены. Из них открывал¬
5*	99

ся вид на ботанический сад и охватывающую его подко¬
вой широкую коричневую мутную ленту воды — Брисбен-ри-
вер.
В ботаническом саду, куда мы заглянули только на
несколько минут, деревья поражают огромностью и пыш¬
ностью крон, буйным цветением, причудливыми формами.
Запомнились бутылочные деревья, толстые, бочкообраз¬
ные. Если по ним ударить, то раздается глухой булькающий
звук.
Из книг о первых европейских поселенцах в Австралии
мы вычитали, что в дуплах этих созданных природой «бочек»
находили убежище беглые каторжники, а одно из них даже
служило «камерой предварительного заключения» для нару¬
шителей закона. Бутылочные деревья, как нам рассказыва¬
ли, в засуху могут спасти скот от голода. Их рубят, делая из
них «лапшу», и коровы и овцы питаются ею.
Но в Брисбене не нужно идти в ботанический сад, чтобы
увидеть экзотические для жителей наших краев растения.
Достаточно выйти на улицу, и перед вами стройные, высокие
пальмы джакаранды, похожие на кусты фиолетовой и алой
сирени, только увеличенные до размеров тополя, усыпанные
похожими на красные кораллы цветами коралловые деревья,
царицы тропиков — пламенеющие пуансианы, пунцовые буген-
виллеи, знакомые нам по Крыму, но более пышные олеан¬
дры, безгранично разнообразные, удивляющие богатством
цветов и оттенков орхидеи — красные, зеленые, желтые,
носящие поэтическое название «крылья бабочки», белые, с
менее поэтическим—«белые пауки», «кошачьи лапки» и
много, много других. Воздух тяжел, настоен на дурманящих,
новых для нас ароматах.
Брисбенцы, посмеиваясь, говорят, что они домоседы, что
им трудно даже на время покидать родной город. Одни не
хотят пропустить сезон цветения джакаранды, другие —
пуансианы, третьи — еще каких-нибудь любимых ими деревь¬
ев или кустарников.
На встрече с друзьями Советского Союза, которые
готовились совершить туристическую поездку в нашу страну,
одна пожилая женщина поделилась с нами возникшей у нее
в связи с этим трудностью. Она одинока, живет одна, и ей
некого попросить присмотреть за ее участком, где все так
бурно и быстро разрастается и где ее любимцы за время
отсутствия хозяйки могут пострадать под натиском других
растений.
Стоит отойти в сторону от центра, и многоэтажные
каменные громады (Брисбен, население которого перевалило
за миллион, в последние годы тянется вверх, пытаясь не
отстать от Сиднея и Мельбурна) уступают место одно¬
двухэтажным деревянным домам. Дома эти опоясывают
широкие, типичные для Австралии веранды с чугунными,
100

узорчатыми решетками. Веранды увиты лианами. Многие
дома на сваях. Сваи — не просто дань архитектурной моде.
Строителям в тропиках нужно помнить о жаре, о влаге, о
термитах.
На всю эту экзотику накладывается английское, традици¬
онное, почти викторианское. Улицы позади нашей гостиницы,
добрая дюжина их, названы именами королев: Анны, Елиза¬
веты, Шарлотты, Марии; улицы, их пересекающие,— именами
королей: Эдуарда, Георга, Вильгельма. Названия двух боль¬
ших, расположенных неподалеку друг от друга парков напо¬
минают о том, что в те ушедшие в прошлое времена, когда
город только начинал строиться, власти колонии Квинсленд
(Земля королевы) стремились увековечить имена Виктории и
ее супруга, принца Альберта.
Строительный бум
Наш мимолетный знакомый по самолету оказался прав.
Брисбен быстро меняется. Более десяти лет назад, когда мы
были в нем впервые, от него веяло чем-то провинциальным,
сонливым. Он сильно отличался от бурного, жившего в
современном темпе Сиднея и от солидного, сдержанного,
деловитого Мельбурна. В этот же наш приезд мы почувство¬
вали, что город как бы очнулся от сна, более того, охвачен
какой-то лихорадочной активностью.
На месте запущенных, казавшихся заброшенными пусты¬
рей— десятки многоэтажных зданий. Рядом плотно сколо¬
ченные дощатые заборы окружают новые строительные
площадки. Заборы оклеены рекламами, на которых машины
разных марок, компьютеры, костюмы и снаряжение для
подводной охоты, блестящие ряды зубов улыбающихся кино-
и телезвезд, веснушчатые мордочки детей, с восторгом
лижущих мороженое. Иногда среди всей этой пестроты
бросаются в глаза плакаты самого различного толка: «Нет,
нет сэру Джо!» («No, no to sir Joh!») — призыв бороться
101

против очередной антипрофсоюзной меры Бьелке-Петерсена,
или «Долой апартеид в Квинсленде!», или «Прекратить
ядерные испытания на Муруроа!»
Высоко на строительных лесах большие щиты с названи¬
ем той или иной строящей здание компании. Преобладают
местные, но есть и японские. «Экономические самураи», как
называют в Австралии, да и не только в Австралии, японских
дельцов, широким фронтом вторгаются в Квинсленд. Они
отхватывают лучшие куски побережья, создавая там на
потребу людей весьма состоятельных целые курортные
городки. Так, некий Ивесаки, «оккупировав» полосу земли
с пляжами протяженностью шестнадцать километров к се¬
веру от Рокгемптона, строит комплекс, в который поми¬
мо пяти больших отелей войдут почти полторы тысячи
вилл.
В последнее время японские компании с удвоенной
энергией рвутся в столицу штата. Они не хотят упустить
«золотой шанс» заработать миллионы на охватившем Брис¬
бен строительном буме.
Бум был непосредственно связан с подготовкой к Всемир¬
ной выставке. На обширной территории, на противоположном
от центра берегу Брисбен-ривер, возводились здания павиль¬
онов, специальных залов для культурной программы выстав¬
ки, воссоздавалось поселение первых приехавших в эти
места колонистов. Нашлось место и для парка, в котором
миллионы посетителей смогли познакомиться с флорой и
фауной континента.
Эмблема выставки — бумеранги, складывающиеся в сло¬
во «ЭКСПО». Ее тема—«Досуг в век технологии». Ее
цвета — зеленый и желтый: зеленый — потому, что зелены
стадионы и спортивные площадки, желтый — потому, что
солнце, хотя бы на рисунках детей, желтое. Выставка была
призвана показать, как новая технология изменяет само
содержание досуга, как воздействуют новые формы досуга и
новая технология на окружающую среду и как досуг в век
технологии может способствовать международным обменам
в области спорта, туризма и музыкального, театрального,
кино- и телеискусства.
Всемирная выставка не случайно проводилась в_1988 го¬
ду. Она была приурочена к празднованию двухсотлетия со
дня высадки первых европейских поселенцев в Австралии.
В ЭКСПО-88 приняло участие несколько десятков стран,
и в том числе Советский Союз.
— Брисбенцы чувствуют себя на коне,— говорил нам
Дэвид, когда речь зашла о нашей предстоящей поездке в
Брисбен.— Но в одном им за сиднейцами не угнаться. Как бы
им этого ни хотелось, «Первый флот» войдет в Сиднейскую
бухту, он не поплывет вверх по Брисбен-ривер, а капитан
Филлип со своими матросами, солдатами и каторжника¬
102

ми высадится не где-нибудь возле Брисбена, а рядом с Опе¬
рой.
— По-видимому, готовится что-то интересное?
— Да. Целый исторический спектакль. Будет во всех
деталях воссоздан самый памятный день в нашей истории —
двадцать шестое января тысяча семьсот восемьдесят вось¬
мого года. Насколько я знаю, для участия в торжествах
приглашаются крупные парусные суда из многих стран.
Сиднейцы на пару дней собираются вернуться к временам
парусного флота, которому Австралия многим обязана. Наши
прадеды добирались сюда не на реактивных лайнерах.
И такой спектакль, причем захватывающий спектакль,
состоялся. 26 января 1988 года в Сиднейскую бухту вошли
одиннадцать"парусных судов, проделав восьмимесячный путь
по океанским волнам и в точности повторив маршрут
«Первого флота». К ним присоединилось около двухсот
приглашенных на празднование парусных судов из полутора
десятков стран (среди них и наши советские парусники).
Надо сказать, австралийцы с размахом отметили двухсот¬
летие. Проведены десятки мероприятий. Энтузиасты в честь
юбилея пересекали континент по разным направлениям на
автомобилях — современных, современнейших (с двигателями
на солнечных батареях) и на старинных, образца начала
века, на самолетах, верблюдах, в почтовых дилижансах.
Более ста яхт участвовали в гонках вокруг Австралии—
дистанция около сорока тысяч километров.
Обширной была, как теперь принято говорить, культурная
программа: от выступлений знаменитого Чикагского симфони¬
ческого оркестра, рок-ансамблей и фольклорных ансамблей
до соревнований двух сотен звонарей из различных стран,
демонстрировавших свое искусство в многочисленных
церквах.
Определенное внимание (ведь девиз юбилейных тор¬
жеств— «Живем вместе») организаторы уделили искусству и
культуре коренного населения — аборигенов, которые появи¬
лись на континенте по крайней мере за сорок тысяч лет до
«Первого флота». Устраивались красочные аборигенские
церемонии с песнями и плясками, а в самом центре Австра¬
лии, в Алис-Спрингс, были проведены «всемирные соревно¬
вания по бросанию бумеранга», в которых участвовали не
только австралийские «бумерангометатели», но и их коллеги
и соперники из полудюжины других стран.
Австралийцы, однако, не были бы австралийцами, если
бы они не добавили чуточку юмора к торжественности
момента. Упомянем хотя бы об «арбузном фестивале»,
участники которого соревновались в том, кто скорее загрузит
арбузами грузовик, пользуясь известным методом «цепочки»,
и кто дальше всех «выстрелит» арбузным семечком с
помощью собственного языка.
103

Русские в Брисбене
Для нас не было неожиданностью, что буквально на
следующий день после приезда в Брисбен мы получили
приглашение в тамошний университет. Квинслендский уни¬
верситет известен своим русским отделением, и мы об этом
знали.
Приглашение было написано на правильном русском
языке. Там был указан час, когда нас ждут, время, которое
отводилось на знакомство с антропологическим музеем,
лингвистической лабораторией, библиотекой и т. д., а также
на беседу с преподавателями и студентами факультета за
чашкой чая. Для нашего сведения сообщалось, что «по
окончании чашки чая» нас доставят в гостиницу.
Входим в университетские ворота и оказываемся на
залитой солнцем зеленой лужайке (в каком же австралий¬
ском университете нет такой лужайки!), на которой сидят,
возлежат, лениво перелистывая книги и блокноты, либо
просто лежат на спине, закрыв глаза, студентки и студенты.
Сцена кажется нам живописной, и один из нас снимает с
плеча фотоаппарат.
— Не возражаете, молодые люди? Хочется вас запечат¬
леть в момент, когда вы грызете гранит науки либо... его не
грызете.
Дружный смех, и один из студентов заявляет, что они
дают нам милостивое разрешение себя увековечить.
Вдоль всего фронтона невысокого, но тяжеловесного
университетского здания тянутся ряды серовато-желтых ко¬
лонн, образуя портик. Приятно ступить в эту полосу тени.
Кто-то из встречавших с напускной серьезностью замечает,
что портик призван не только служить прозаической цели —
защищать от солнца, но и создавать условия для неторопли¬
вых прогулок, бесед и размышлений, к чему, как известно,
стремились все поборники познания со времен Платона и
Академии.
104

У входа взгляд останавливается на мраморной доске с
выбитой на ней надписью. Мы пробегаем ее глазами. Оказы¬
вается, здесь во время второй мировой войны размещался
штаб командорания сил союзников на Тихом океане. Вспоми¬
наем, что Австралия служила основной базой союзных
(американских и австралийских) войск в ходе боевых дей¬
ствий в этой части земного шара.
«Чашка чая» несколько затягивается. Беседа идет на
русском языке.
— Нет писателя лучше Чехова,— тихо, но уверенно заяв¬
ляет хрупкая миловидная блондинка. Высокий, долговязый
парень с пышными усами рекомендует коллеге не забывать о
Достоевском. Страсти разгораются, когда речь заходит о
Толстом. Каждый стремится дать свое объяснение его
«уходу», у каждого свое мнение о его воздействии на
мировую литературу. Разговор идет о Твардовском, Три¬
фонове, Бондареве, Распутине, Айтматове, о многих дру¬
гих.
Одна из студенток удивляет отличным знанием русского.
— У меня бабушка — русская,— поясняет она.— Ее при¬
везли сюда ребенком. В семье говорили на родном языке, и
можете считать, что я хоть и «динкам ози», но пытаюсь
продолжить семейную традицию.
С русскими или с австралийцами, у которых в роду
обнаруживались русские бабушки и дедушки, мы в Брисбене
сталкивались не раз. Так уж получилось в силу сложных
исторических судеб России, что немало русских оказалось
заброшенными в этот отдаленный уголок Земли. Здесь после
поражения первой русской революции, спасаясь от виселицы
или пули карателей, нашли пристанище дружинники из
Иркутска и Читы. И на чужбине они не отказывались от
своих идеалов. Здесь звучало пламенное слово Артема
(Ф. А. Сергеева).
Автору-2, который был в Брисбене за три года до этой
поездки, товарищи из посольства в Канберре советовали
тогда не думать о гостинице.
— Иван Ромашин просто обидится, если ты остановишься
не у него.
Иван или Джон, как его здесь звали, что вполне
естественно, так как английское имя Джон соответствует
русскому Иван, оказался широкоплечим, крепким мужчиной
лет пятидесяти. Он встретил гостя из России с искренней
радостью и сразу же предложил перейти на «ты». Его
радушие, как и радушие его жены Алены, поначалу даже
несколько смущало. Они изо всех сил старались, чтобы гость
чувствовал себя как дома, а дом их, хотя и стоял на сваях,
был русским до мелочей: горшки с геранью на окнах (в те же
окна лезли жесткие, глянцевитые листья пальм), начищен¬
ный до блеска медный самовар, стоявший на холщовой
105

скатерти с вышитым на ней «попей чайку, разгони тоску»,
полотенца с петухами, горка подушек на постели в спальне
хозяев.
К обеду Алена подала настоящие сибирские пельмени.
— У нас все соседи, а они австралийцы, научились у
Алены делать пельмени,— не без гордости сообщил Иван.
Из разговоров с Ромашиным автор-2 узнал всю историю
их семейства. В какой-то степени она была типичной.
Отец Ромашина, простой забайкальский казак, подался с
женой и двумя малолетними сыновьями в 1922 году «за
кордон». Хлебнул лиха. Из Харбина попал в Гонконг, где
работал грузчиком, кочегаром, слесарем в ремонтной мастер¬
ской. Потом решил попытать счастья в Австралии. К этому
времени дети подросли. Иван стал докером, вступил в
профсоюз. Товарищи ему доверяли, он умел отстаивать
интересы рабочих. Тогда же — была уже середина тридцатых
годов — встретил Алену. Тянуло к своим, к русским. Отец
Алены, в прошлом есаул забайкальского казачьего войска,
не возражал против того, чтобы дочь соединила свою судьбу
с простым докером. Несколько лет есаул рубил сахарный
тростник под палящим солнцем Квинсленда, и это, по-
видимому, расширило его кругозор, сделало более терпимым.
В отличие от многих их друзей и знакомых, так уж
случилось, Ивану и Алене не пришлось вернуться на родину,
но добрые чувства к ней они пронесли через всю жизнь:
считали своим долгом делать все возможное, чтобы австра¬
лийцы знали правду о России, были активными членами
общества дружбы «Австралия — СССР».
В первый вечер у Ромашиных хозяева засиделись с
гостем до позднего часа. Их интересовало все, что он мог им
рассказать о Москве, где они никогда не были. Очень
хотелось им узнать и о строительстве БАМа: ведь о тех
местах, через которые прокладывали магистраль, они много
слышали в детстве от родителей.
Прощаясь перед сном, Иван порекомендовал:
— Игорь, если ночью поднимешься, свет на всякий
случай не включай. Окна комнаты выходят на шоссе, а
власовцы могут стрельнуть из машины, проезжая мимо.
Такое бывало.
Разные русские в Брисбене...
106

Золотой Берег
Мы так много слышали о Золотом Береге, что, как только
представился случай — нас пригласил туда поехать один из
руководителей Квинслендского отделения профсоюза стро¬
ительных рабочих, Барни Тэйлор,— мы поспешили им вос¬
пользоваться, втиснув поездку в свое довольно напряженное
расписание.
Барни собирался на Золотой Берег по профсоюзным
делам, так что ему не представляло труда, как он сказал,
захватить с собой нас. Взял он с собой, благо в принадле¬
жавшем профсоюзу фиолетовом микроавтобусе места хвата¬
ло, и своего четырнадцатилетнего сына Пита, старшего из
четырех сыновей.
За час пути Пит успел расправиться с тремя большими
бананами и сообщить нам массу ценных сведений о своей
школе и приятелях. Узнав, что мы едем на Золотой Берег не
по делам, а познакомиться с местами, о которых так много
слышали, он высказал искреннюю радость и с готовностью
предложил себя в качестве гида.
— Не отказывайтесь от его услуг,— сказал Барни, не
отрывая взгляда от дороги (с приближением к Золотому
Берегу движение становилось все более напряженным).— Он
многое сможет вам показать и рассказать.
Курортный город Золотой Берег — почти сплошная стена
зданий, протянувшихся вдоль океана с севера на юг на
полсотни километров, вплоть до границы, отделяющей
Квинсленд от штата Новый Южный Уэльс. Нам в какой-то
степени удалось это разглядеть уже с самолета при полете в
Брисбен.
Барни выпустил нас из автобуса у пляжа «Серфере
Пэрэдайс» (Рай для серфинга) и предупредил Пита, чтобы он
не забывал, что не всем четырнадцать лет.
«Серфере Пэрэдайс» — главный пляж Золотого Берега.
Дальше к югу идут «Брод-бич» (Широкий пляж), «Мермэйд-
107

бич» (Пляж русалок), «Майами», «Таллебуджера», «Палм-
бич» (Пальмсзый пляж), «Курумбин». «Майами» и «Палм
бич» — понятно, дань американскому веянию, что, впрочем,
относится ко всему Золотому Берегу. Навязчивая реклама,
кегельбаны, чем-то напоминающие большие, размалеванные
во все цвета радуги гаражи, многочисленные залы для
игорных автоматов (у каждого автомата похожая на руку
рукоятка, отсюда и их название—«однорукий бандит»; бро¬
сая монету за монетой, желающий испытать фортуну дергает
за рукоятку, автомат заглатывает монеты, выигрыш же
выбрасывает редко), кинотеатры, где идут американские
боевики, дискотеки, видеотеки, бары, закусочные, куда
можно зайти, чтобы наскоро съесть кусок курицы «по-
кентуккски» или «горячую собаку».
Пит, выполняя обязанности гида, решительно заявил, что
самое интересное здесь — океанариум.
По его указанию мы заняли удобные места на трибуне
перед большим бассейном и просмотрели всю программу,
звездами которой были дельфины. Они играли в баскетбол,
прыгали сквозь горящие обручи, выскакивали на пологий
помост и по команде вновь ныряли в бассейн, танцевали на
хвостах, совершали под ритмичную музыку многометровые
прыжки, неслись по воде, увлекая за собой ловкую, почти
как они сами, стоявшую на водных лыжах девушку. Послед¬
ним номером было выступление дельфиньего хора. «Хори¬
сты», высунув головы из воды, открывая и закрывая челю¬
сти, «прощелкали» (пропеть они все же не смогли) припев
популярной австралийской песни. Делали они это, повинуясь
взмаху руки «дирижера», парня в полосатой тельняшке.
Хотя представление сопровождалось усиленными рупо¬
ром комментариями того же парня в тельняшке, Пит вполго¬
лоса временами дополнял их. От него мы узнали, что самыми
лучшими артистами считаются дельфины Редж, Дэш и
Чарли.
Заметив, что автор-1 смотрит на дельфинов восторжен¬
ными глазами, Пит шепнул:
— Хотите встретиться с Чарли? Я знаю того, кто с ним
работает.
Нечего и говорить, что его предложение было с энтузиаз¬
мом принято.
Как только представление закончилось и зрители, утом¬
ленные зрелищем, стали расходиться, Пит сбежал вниз по
ступенькам и обратился к парню в тельняшке, указывая
рукой в нашу сторону. Через минуту он вернулся к нам.
— Идем к Чарли,— обратился он к автору-1.— Ему очень
хочется познакомиться с кем-нибудь из русских.
Пит был настоящим ози, он умел пошутить уже в свои
четырнадцать лет.
Автор-1 в сопровождении Пита направилась к помосту,
108

около которого стоял дрессировщик дельфинов. На помосте
лежал только что выпрыгнувший из воды Чарли.
Дрессировщик приветливо кивнул головой.
• — Чарли вас ждет. Если хотите, можете его погладить.
Но быть на солнце ему противопоказано, так что не нужно
его задерживать.
Затаив дыхание, автор-1 осторожно провела рукой по
влажному, неожиданно шершавому или, может быть, пока¬
завшемуся таким лбу дельфина.
Сразу после этого по сигналу дрессировщика Чарли
соскользнул в воду.
Не будем гадать, что осталось в памяти Чарли от этой
мимолетной встречи, но автору-1 навсегда запомнились
веретенообразная морда (пожалуй, даже лицо) дельфина,
исходившее от него ощущение какого-то добродушия, друже¬
любия, запах океанской воды...
Питу не терпелось показать нам акул, но он согласился,
что, пожалуй, стоит сперва немного подкрепиться.
Усадив нас под навес (солнца в Австралии всегда надо
опасаться), он сбегал за гамбургерами и пепси-колой. Съев,
почти проглотив свой гамбургер, Пит взглянул на часы и
вскочил.
— Пора! Акул скоро начнут кормить,— заторопил он нас.
Мы подошли к небольшому куполообразному зданию,
возле которого уже толпился народ, и, войдя в него,
спустились вниз по лестнице.
Внутри здания находился бассейн, но необычный. Он
походил скорее всего на бочку, но это была бочка размером
с трехэтажный дом. В нее были вставлены толстые, похожие
на иллюминаторы стекла.
Как и остальные посетители, мы приникли к ним. В
тяжелой массе воды скользили какие-то неясные тени. Мы
словно бы находились на борту подводного корабля капита¬
на Немо, откуда можно было созерцать морские глубины.
Одна из теней, увеличиваясь, стала приближаться к нам,
и большая акула ткнулась рылом в стекло.
— Тигровая! — уважительно сказал Пит и добавил: —
Недавно в газетах писали, что одна такая чуть не сорвала
морские маневры. Эсминец врезался в нее, проткнул ее
насквозь, и она повисла у него на носу. Ему пришлось долго
вилять из стороны в сторону, чтобы от нее избавиться.
Нам не хотелось огорчать Пита, и мы не сказали ему, что
читали сообщение об этом случае. Оно появилось в австра¬
лийских газетах под хлесткими заголовками: «Акула срывает
маневры!», «Эсминец «Хобарт» в беде!»
Акулы оживились, будто их что-то взволновало. Они
стали совершать все более и более резкие повороты.
Причина их волнения очень скоро выяснилась.
Через толщу воды прямо в середину акульего хоровода
109

стала медленно опускаться клетка из стальных прутьев. В
клетке сидел человек в легком водолазном костюме и
маске. Он держал наполненную большими кусками мяса
металлическую корзину. Вода смывала кровь с мяса, образуя
ржавое облачко вокруг корзины, и, обезумев, акулы броса¬
лись на клетку, которая колебалась под ударами их тел.
Водолаз стал нацеплять куски мяса на острый, похожий
на вертел стержень и просовывать их акулам сквозь прутья
клетки. Началось пиршество. Ни на мгновение не прекращая
своего стремительного движения, образуя вращающийся клу¬
бок мощных цилиндрических тел, акулы в исступлении рвали
мясо. Зрелище и приковывало, и отталкивало...
Идя с Питом по белому песку пляжа, мы все еще были
под впечатлением увиденного и с некоторой тревогой и
долей невольного уважения глядели на купающихся, решав¬
шихся бросаться в волны. Они наверняка знали не хуже нас,
что океан у берегов Квинсленда начинен помимо тигровых
акул десятками других видов: «серыми няньками», «голубы¬
ми монахинями» и самыми большими и хищными из акул —
«белыми» (их называют также «б»елая смерть»), а вдобавок
еще и малозаметными, но еще более опасными жителями
вод—«морскими осами» — медузами, яд которых сильней
любого змеиного. Одно прикосновение «осы», и через несколь¬
ко минут человек погибает.
Как бы угадывая наши мысли, Пит сказал:
— Акулы, медузы — все это ерунда! Мухи и москиты —
вот от кого житья нет.— И весело продекламировал:
Ты, Квинсленд, мух кусачих край,
И для москитов сущий рай.
Вокруг меня кружатся, черти,
Искусан я почти до смерти!
— Ты что, сам это сочинил?
— Нет. Есть такое стихотворение. Кто автор, не помню.
Было около трех часов дня, когда мы встретились в
заранее условленном месте с окончившим свои дела Барни.
Вытянув ноги, мы с наслаждением откинулись на спинки
кресел фиолетового автобуса.
— Пит вас, наверное, замучил? — спросил Барни.—
Ничего, успеете отдышаться. Я собираюсь везти вас далеко
и долго. До самого конца Золотого Берега.
Мы едем по бесконечно длинной улице. Отсюда океана
не видно. Он скрыт от нас за чередой зданий. На пере¬
крестках автобус всякий раз задерживается, чтобы пропустить
идущих по «зебре».
Здесь еще больше мужчин и женщин в шортах, чем в
Брисбене, и шорты ярче и короче. Женщины постарше
предпочитают брючки канареечных цветов. Еще одна скидка
на возраст — пляжные шляпы всех фасонов, молодежь шляп
110

не признает. Многие шлепают по асфальту босыми ногами.
— Доехали,— говорит Барни.
Он останавливает машину, мы выходим, и все вместе,
перейдя через небольшую площадь, направляемся к какому-
то непонятному каменному строению, напоминающему по¬
ставленную на пьедестал классическую беседку. Поднимаясь
по ступеням, мы замечаем, что по одну сторону и ступени и
пьедестал желтоватого цвета, а по другую—серого. Их
разделяет вмурованная в камень лента металла.
Строение оказывается маяком и одновременно памятни¬
ком, памятником капитану Куку, который привел сюда свои
корабли в 1770 году и назвал небольшой мыс, где мы стоим,
мысом Опасности. Почему он избрал именно такое название,
становится ясно, когда со смотровой площадки мы кидаем
взгляд вниз, на океан, и видим, как перекатываются волны
по едва скрытым под водой рифам. На мгновение мерещатся
парусники, матрос в «бочке» на вершине мачты, слышится
свист ветра, рев прибоя.
Памятник достоин знаменитого капитана. Лазерный луч
маяка предупреждает теперешних мореплавателей, что они
должны помнить об опасности, таящейся в прибрежных
водах.
Мы находимся на границе двух штатов. Перешагнув через
металлическую ленту, можно оказаться либо в Квинсленде,
либо в Новом Южном Уэльсе. Лента переходит в светлую
полосу, которая пересекает площадь, убегает вдоль по улице
и скрывается за углом.
Пит несколько раз перескакивает туда и обратно.
— Туристы любят фотографироваться, став одной ногой
в один штат, а другой — в другой,— говорит Барни.— Линия
эта, конечно, условная, но года полтора назад она преврати¬
лась чуть ли не в настоящую границу. В знак протеста протий
наступления Бьелке-Петерсена на права квинслендских ра¬
бочих профсоюзы страны объявили блокаду Квинсленда. На
несколько суток были прерваны все связи штата с остальной
Австралией. «Границу» не пересекали ни поезда, ни грузови¬
ки, ни самолеты. Это было здорово!
Обратный путь кажется коротким. Много говорим о
дельфинах, об акулах, о груперах — рыбах, соперничающих с
акулами по размеру и свирепости, о других обитателях
квинслендских вод, которых нам успел показать Пит в
океанарии, и о том, что поговорка «молчалив как рыба» не
соответствует действительности. Выяснилось, что рыбы из¬
дают звуки, «говорят».
Автор-1 вспоминает написанное ею стихотворение о
«разговорчивых» рыбах:
Под водою шум стоит:
Слышно цоканье копыт,
Тихий шепот,
111

Громкий хохот,
Отдаленный гул и ропот;
Кто-то тяжко вдруг вздыхает,
Кто-то жалобно рыдает,
Кто-то тоненько пищит —
Под водою шум стоит.
Под водою?
Под водою!
Кто не верит,
Тот со мною
Пусть на лодке «Северянке»
Выйдет в море спозаранку —
Он увидит чудеса,
Он услышит голоса
Камбалы, акул, угрей,
Разных жителей морей...
— В Квинсленде стоит быть осторожным,— говорит Барни,
лукаво прищурившись.— Представьте, у нас есть даже кроко¬
дилы, причем самые крупные в мире, встречаются десяти¬
метровые. К тому же они отличаются еще и свирепостью. По
сравнению с ними африканские покажутся добродушными.
Их называют морскими, но водятся они в устьях рек, где
вода менее соленая. Недавно один такой сожрал на мелко¬
водье женщину. Об этом много писали в газетах.
До приезда в Квинсленд нам не доводилось слышать об
австралийских крокодилах, и в нашем представлении Ав¬
стралия с ними не связывалась. Думая о крокодилах, мы
думали об Амазонке, Ниле, Лимпопо.
Только здесь мы узнали, что в северных районах Австра¬
лии до самого последнего времени охота на крокодилов
была широко распространена. Опасный этот промысел прив¬
лекал немало людей. На крокодильих кожах можно было
хорошо заработать. Среди охотников встречались и любите¬
ли острых ощущений, которые жаждали получить дорогой
трофей. Истребление крокодилов приняло такой размах, их
ряды настолько поредели, что пришлось думать, как их
сохранить. Возникли крокодильи фермы, и «крокодиловод-
ство» стало отраслью хозяйства. Богатые модницы и впредь
могут рассчитывать на туфли и сумки из крокодильей кожи,
а в последнее время у гурманов появилась возможность
заказывать в дорогих ресторанах блюда из крокодильего
мяса. Бифштекс из этого мяса могли, в частности, отведать
посетители ЭКСПО-88. Он рекламировался как «самое ав¬
стралийское блюдо».
Уже после поездки на Золотой Берег мы прочитали о
том, что в сезон дождей, когда потоки воды заливают
крупнейшие в мире открытые разработки бокситов, на
полуострове Кейп-Йорк (крайний северо-восток Австралии)
заплывающие сюда крокодилы становятся угрозой для рабо¬
тающих. Дело дошло до того, что местный профсоюз потре¬
112

бовал денежной компенсации рабочим за «крокодилью опас¬
ность».
В последнее время австралийские крокодилы стали
известны на весь мир, и этим они обязаны не своим
размерам и свирепости, а... кино. Несколько лет назад в
Австралии был поставлен фильм об охотнике на крокоди¬
лов— «Данди по прозвищу Крокодил». Это комедия. Моло¬
дая, привлекательная журналистка в поисках сенсации ока¬
зывается в джунглях Северной Австралии, встречается там с
крокодилами и с Данди, увлекается этим охотником, выта¬
щившим ее едва ли не из самой крокодильей пасти, и увозит
его с собой в каменные джунгли Нью-Йорка. Незамыслова¬
тость сюжета восполняется теплым юмором, хорошей игрой
актеров. Фильм имел большой успех в Австралии, других
странах и — совершенно неожиданно — грандиозный успех в
Соединенных Штатах, оказавшись самым популярным из
когда-либо демонстрировавшихся там неамериканских филь¬
мов. «Данди» побил все рекорды по числу зрителей и
кассовым сборам. Американцы, как видно, истосковались по
человечности, простым человеческим чувствам. Их привлек¬
ли демократизм, естественность героя, который, как писал
один из критиков, «потряс всех тем, что относился к
швейцарам, официантам, таксистам, как к людям, и не
стеснялся сам стирать и вывешивать свое белье в номере
шикарной гостиницы».
Успех «Данди» привел к неожиданным последствиям. На
север Австралийского континента хлынул поток американ¬
ских туристов, жаждавших экзотики и встречи с крокодила¬
ми. Некоторые из них забирались в самые глухие уголки и
подвергали себя серьезной опасности. Они были так неосто¬
рожны, что местные власти вынуждены были запретить
посещение туристами «крокодильих мест» без сопровожде¬
ния их специальными гидами-охотниками.
— Как скажешь, может, заглянуть к попугайчикам? —
спрашивает Барни сына.
— Идея! — радостно восклицает Пит'
Птичий заповедник «Каррамби», в который мы заезжа¬
ем,— еще одна местная достопримечательность. Здесь, в
густых кронах тропических деревьев, обитают маленькие,
изумрудно-зеленые попугаи.
Мы проходим на площадку, где уже собралась большая
группа людей, многие из них с детьми. Все оживлены,
смотрят по сторонам, вверх, но попугаев не видно. Двое
молодых мужчин, служащие заповедника, быстро обходят
присутствующих, раздавая жестяные тарелки с кашей.
Через мгновение, как по какому-то сигналу, появляется
несметное число крикливых, до удивления не робких птичек,
113

которые, отталкивая друг друга, усаживаются на тарелки и с
жадностью начинают поглощать приготовленный корм. За¬
поздавшие, которым места на тарелках не остается, опуска¬
ются на плечи и головы присутствующих.
Мелькание крыльев, дробный стук клювиков по жести,
восторженный визг, а иногда и плач малышей, к которым
присоединяется несколько нервный смех женщин и успока¬
ивающие голоса мужчин,— все это как-то тревожит, неволь¬
но теряешься в этом зеленом вихре. Птички напористы,
бесцеремонны. Они лезут друг на друга. Заподозрив держа¬
щего тарелку в том, что он посягает на их обед, они больно
клюются.
Но не успеваешь разобраться в том, что происходит, как
корм до последней крошки съеден. Еще мгновение — и,
словно по команде, попугайчики исчезают, оставляя после
себя блаженную тишину и зеленовато-желтые пятна на
одежде посетителей.
Едем дальше. Быстро, неожиданно темнеет, как это
всегда бывает в тропиках или вблизи них. Вспыхивают
неоновые рекламы Золотого Берега. Зажигаются огни в
окнах многоэтажных зданий. Но в некоторых остаются
темными отдельные этажи либо целые ряды этажей.
Указывая на них, Барни поясняет:
— Там, где темно,— пустующие апартаменты. Хозяева
этих роскошных квартир в большинстве своем не австралий¬
цы. Они живут далеко. Где-нибудь в Омане, Саудовской
Аравии, Гонконге. Квартиры приобретены на всякий случай.
Очевидно, богачи из тех мест не исключают, что Австралия
может оказаться для них «последним пристанищем».
В гостях у телезвезды
С Вэлери Торн, ведущей одной из квинслендских прог¬
рамм телевидения, мы впервые увиделись в Москве. Высо¬
кая, импозантная, раскованная, она вполне соответствовала
114

общему представлению о том, как должна выглядеть теле¬
звезда.
Вэлери шумно радовалась снегу, который, как она говори¬
ла, до посещения Москвы ни разу не видела, уверяла, что
воспоминание о русском морозе увезет домой и оно будет ее
охлаждать в самые жаркие дни, весело рассказывала, что
чуть ли не прямо из Шереметьево ей пришлось ехать в ГУМ,
чтобы приобрести пару теплых сапог, так как она весьма
легкомысленно прибыла в Россию в феврале в меховом
пальто, но в босоножках (кстати, не такой уж редкий казус с
приезжающими к нам зимой австралийцами), требовала,
чтобы мы научили ее плясать вприсядку, и со смехом
продолжала настаивать на этом даже после того, как
получила разъяснение, что вприсядку пляшут только мужчи¬
ны, заявляла, что мы обязаны ее навестить, когда будем в
Брисбене, и что она будет очень обижена, если мы этого не
сделаем.
Мы позвонили Вэлери в первый же свободный вечер.
После нескольких удивленно-радостных восклицаний (прош¬
ло более года со времени встречи в Москве) Вэлери тоном,
не допускающим возражений, сказала:
— Даю вам полчаса на сборы, а потом берите такси, я
вас жду. Я бы заехала за вами сама, но ко мне нагрянуло
несколько друзей, и я не могу их оставить.
Наша попытка отсрочить встречу была решительно отвер¬
гнута.
— Никаких возражений! Г ости из России — такое бывает
не каждый день. Мои друзья будут страшно довольны.
Оставалось подчиниться.
В незнакомом городе трудно ориентироваться, к тому же
было уже темно, только свет фар на мгновение освещал
кроны неизвестных нам деревьев и пятна буйно цветущих
кустарников, и казалось, что мы едем очень долго.
Вэлери ждала нас на веранде своего дома и, увидев
подъехавшее такси, быстро вышла навстречу, сопровожда¬
емая двумя собаками: одной большой, длинноногой, поджа¬
рой, другой маленькой, пушистой, смешной.
С веранды послышался скрипучий голос, несколько раз
повторивший: «Рад тебя видеть, дорогая!»
— Это вас приветствует Брис,— пояснила Вэлери.— Мой
попугай. Брис — сокращение. Полное его имя — Брисбен.
— Брисбен? — удивились мы.
— Да. Он — чистокровный брисбенец. Сам здесь родился,
мама и папа, и, насколько мне известно, бабушка и дедушка
тоже.
О попугаях мы говорили не раз и, может быть, упомянем о
них еще. Но пусть читатель не удивляется: их очень много в
Австралии.
Мы поднялись по широкой лестнице на второй этаж и
115

сразу же попали в просторную комнату с высоким потолком,
большими окнами и камином из искусственного мрамора, над
которым висело зеркало в позолоченной раме. На камине,
как, впрочем, и на нескольких стоявших в разных местах
низких столиках, на полках высокого узкого шкафа, в
полном, но живописном беспорядке стояли, а кое-где лежали
всевозможные вещи и вещицы: деревянные, каменные, ме¬
таллические божки из Индии, Китая, Новой Гвинеи, Фиджи,
куклы всех размеров — играющий на волынке шотландец в
клетчатой юбочке, страж из лондонского Тауэра, привлекав¬
ший к себе внимание торчащими ушами Микки Маус, японка
в пестром кимоно. Стены были увешаны фотографиями,
репродукциями картин австралийских художников, масками.
Из соседней комнаты доносился шум голосов, смех.
С дивана поднялась девочка лет десяти с распущенны¬
ми рыжими волосами, одетая в длинное, до щиколоток,
платье
— Моя младшая дочь Сюзэн,— представила девочку
Вэлери.
Девочка присела в некоем подобии книксена.
— Она помогает мне принять гостей. Билл уехал на
неделю в Сидней. Какие-то издательские дела. (Мы знали,
что муж Вэлери, Билл,— менеджер в одном из крупных
квинслендских издательств.)
Достав привезенную из Москвы большую матрешку, мы
протянули ее девочке. По нашему совету она ее открыла и, к
своему удивлению, обнаружила, что стала обладательницей
целого семейства ярко раскрашенных куколок. И мать, и
дочь были в восторге.
— Поставим ее здесь, на камине,— сказала Вэлери,
когда матрешка вновь была собрана. И в утешение дочери:
— Но ты, Сюзи, можешь играть с ней, когда тебе
захочется.
В соседней комнате царило оживление.
— А вот и обещанный сюрприз! — представила нас Вэле¬
ри.— Гости из Москвы.— И добавила нечто примерно соот¬
ветствующее нашему «прошу любить и жаловать».
— Мы русского не знаем, вот беда! — воскликнула, широ¬
ко улыбаясь, маленькая, изящная, моложавая женщина,
кокетливо поправляя седые волосы.
— Зато мои московские друзья знают английский, они
даже наш австралийский английский понимают,— засмеялась
Вэлери, и повернувшись к нам:
— Маргарет — моя подруга. Она, как и я, работает на
телевидении.
Последовала обычная процедура знакомства. Среди при¬
сутствующих были архитектор, два бизнесмена, коллеги
мужа Вэлери с женами, врач.
Вначале чувствовалась некоторая скованность. У знако¬
116

мых Вэлери, принадлежавших к весьма обеспеченному слою,
были предвзятые представления о советских людях, обо
всем советском. Представления эти были основаны на
далеких от объективности статьях в местных газетах и
радио- и телепередачах.
Приятельница Вэлери, помощник режиссера, была совер¬
шенно уверена, что советские драматурги ничего не делают
без «о’кей свыше» и что им «предлагается» и тема пьесы, и
даже перечень действующих лиц. Другая из присутствовав¬
ших женщин на основании двух виденных ею советских
фильмов вывела заключение, что среди, так сказать,
жизненных приоритетов любовь у русских занимает одно из
последних мест. Архитектор запальчиво утверждал, что за
непопулярностью в СССР абстрактной живописи, ярым пок¬
лонником которой он, по-видимому, являлся, скрываются
«политические мотивы». Один из бизнесменов с тревогой
говорил о том, что советские траулеры «неспроста» ловят
рыбу вблизи берегов Австралии. В ходе дальнейшего разго¬
вора, в который включились все присутствовавшие, к смуще¬
нию бизнесмена, выяснилось, что это «вблизи» означало
две-три тысячи километров.
Тут, стремясь вывести мужа из несколько затруднитель¬
ного положения, жена бизнесмена заговорила о русском
балете и о русских народных танцах. Мы узнали, что
брисбенцы никак не могут забыть ансамбль «Березка»,
который побывал в их городе несколько лет назад.
— Ваши девушки танцевали прекрасно,— поддержала ее
Вэлери.— Да и организаторы турне постарались. Я даже
позавидовала такой шикарной рекламе. Привезти с собой
игрушечного мишку размером с настоящего медведя —
блестящая идея! Он летал с ансамблем по всей Австралии.
— Что к нашим мишкам австралийцы неравнодушны, я
убедился,— заметил автор-2.— В прошлый свой приезд в
Квинсленд я побывал в вашей глубинке, в Тувумбе. Там есть
музей игрушечных медведей, собранных со всего мира. У
входа плюшевый мишка с галстуком-бабочкой, призывающий
подружиться с ним и с его приятелями. Организатор музея
проявил инициативу, связался со мной, попросил прислать
русского мишку.
— Значит, в музее есть теперь и русские мишки? —
заинтересованно спросила Маргарет.
— Да. В Москве в это время готовилась Олимпиада, и я
послал музею олимпийского мишку.
— Еду в Тувумбу. Я и не знала, что там есть такой музей.
До этого молчавший врач, на протяжении всего раз¬
говора протиравший очки, на мгновение оторвался от этого
занятия и, обращаясь к Маргарет, сказал:
— Музей из Тувумбы переехал. Если хотите увидеть
мишек, поезжайте на Золотой Берег.
117

— Правда? — спросила Маргарет.
— Да. Популярность музея возросла, и его организатор
вырвался на простор.
Попытка автора-2 приписать рост популярности музея
игрушечных мишек прежде всего посланному им экспонату
вызвала дружный смех.
Атмосфера потеплела. Разговор перебрасывался с темы
на тему.
Пытаясь выявить, действительно ли мы знакомы с ав¬
стралийским английским, как, представляя нас, провозгласи¬
ла Вэлери, архитектор лукаво вставлял в свою речь слова и
выражения, которые могли поставить в тупик англичан или
американцев. Несколько раз ему удалось поймать нас. Впро¬
чем, сделать это было нетрудно. Недаром же существуют
специальные словари «австралийского» языка, а к книгам
некоторых австралийских писателей в конце прилагаются
списки «австрализмов».
— Перестань! — остановила архитектора Маргарет.— Мы
сами половину этих слов не употребляем.
— Не скажи! Они очень популярны среди молодежи
и среди наших с тобой коллег тоже.— И обратившись к
нам:
— Вам, наверное, будет небезынтересно узнать, что
приезжающим к нам иностранным студентам предлагает¬
ся нечто вроде курса по изучению австралийского англий¬
ского.
— В самом деле?
— В самом деле. Настоящего австралийца всегда можно
отличить от англичанина по языку.
— Не преувеличивай! — вновь вмешалась Маргарет.— Все
мы в общем говорим на нормальном английском. Услышать
австралийский, в котором не разобрался бы и профессор
Хиггинс, можно лишь со сцены или с экрана.
— Дорогая, я не согласен! Есть, есть еще у нас свои
мистеры Дулитлы и Элизы Дулитл тоже.
Разговор стал общим. Кто-то заметил, что язык языком, а
вот сказать, что такое австралиец, что это за птица, еще
трудней.
— Есть предложение! — громко произнес архитектор.—
Пусть каждый скажет, каким ему представляется типич¬
ный австралиец, назовет хотя бы одну характерную чер¬
точку.
— Высокий, красивый, загорелый! — отчеканили присут¬
ствующие почти хором и рассмеялись. (Эта шутливая форму¬
ла, которая кочует по страницам австралийских газет и
журналов, была нам известна. Вспомнилось, как наша сид¬
нейская знакомая Сэлли подтрунивала над мужем.)
— Или невысокий, красивый, загорелый! — возразила Вэ¬
лери, многозначительно посмотрев на уже упоминавшегося
118

бизнесмена, человека небольшого роста и весьма обычной
внешности, но с лицом, темным от загара. Все снова рассме¬
ялись.
Посыпались шутки.
Кто-то из присутствовавших пустился в рассуждения о
важности мужской привлекательности в условиях современ¬
ной Австралии. Он напомнил о том, что премьер-министр
Роберт Хоук, если верить опросам общественного мнения,
успехами на выборах в немалой степени обязан своей
фотогеничности и симпатиям женской части избирателей.
Врочем, сам Хоук, по всей видимости, учитывает эти симпа¬
тии. Недаром он согласился участвовать в телевизионном
художественном фильме, где сыграл роль лейбористского
премьер-министра, то есть самого себя.
Вэлери не сдавалась. Она утверждала, что австралиец в
конечном счете не что иное, как хорошо прожарившийся на
солнце англичанин, из которого вытопился за два столетия
английский сплин.
— К этому надо добавить,— поддержала подругу Марга¬
рет,— что за это же время он успел из джентльмена
превратиться в его противоположность.
— Вот, вот! — сказала жена второго бизнесмена, до
замужества довольно известная в Брисбене журналистка.—
По-моему, наши мужчины даже гордятся тем, что они не
джентльмены. Грубоваты, неотесаны, чуть что готовы пус¬
кать в ход кулаки. Где еще дерутся на митингах и даже в
парламенте?!
— Не это главное,— вставила Вэлери.— Главное, что они
как огня боятся быть заподозренными в душевной тонкости и
тем более в интеллектуальности.
— Ха! Интеллектуальность...— подхватила бывшая жур¬
налистка.— Австралиец не будет знать, куда себя деть, если
приятели застанут его за чтением книги. Недостойное за¬
нятие для настоящего мужчины! То ли дело повозиться
с забарахлившей машиной или подстричь травку перед до¬
мом!
— Мы пропали! Женщины атакуют,— перебил архитектор,
заслонив лицо руками и как бы защищаясь от удара.
— Сели на своего конька. Сейчас услышим о женском
равноправии,— спокойно заметил врач.
— Боитесь, что придется краснеть перед русскими? —
задиристо спросила Вэлери.
Шутливая перепалка продолжалась. Женщины обвиняли
мужчин в недостатке внимания к ним и даже в безразличии.
Они утверждали, что это заложено в самом австралийском
характере, что австралиец просто чурается женского обще¬
ства, что для него куда важней приятели, с которыми он
может пойти на футбол или на скачки. Кто-то из них уверял,
что австралийский Ромео — не совсем Ромео и что его
119

Джульетта должна помнить об этом. Если он, сжимая ее в
объятиях при свете луны, вздыхает, то этот вздох вряд ли
вызван любовным волнением. Скорее он может означать
внутреннюю тревогу — не забыл ли он запастись наживкой
для предстоящей рыбной ловли.
При словах «рыбная ловля» Вэлери поднялась с места.
— Чуть не забыла! — сказала она и вышла из комнаты.
Через минуту она вернулась, неся небольшой поднос с
блюдом, на котором красовалось нечто напоминавшее по
внешнему виду жареные грибы.
— Я обещала русским друзьям, что угощу их копчеными
устрицами. Они их никогда не пробовали.
Загорелый бизнесмен не смог сдержать удивления. Он
признался, что питается почти исключительно дарами оке¬
ана и его любимые блюда — креветки, рыба баррамунди,
«жуки залива Мортон» (так здесь называют крабов, кото¬
рых ловят в водах у Брисбена) и бифштексы из акульего
мяса.
Почувствовав, что заинтересовал нас, бизнесмен пересел
поближе. Он стал рассказывать о своем хобби — подводной
охоте, о том, что однажды чуть было не пострадал от акулы,
которая сорвала с его ноги ласт, о потрясшей его встрече с
громадным скатом—«рыбой-дьяволом», который, как он
потом узнал, питается мелкими морскими животными, и его
совершенно нечего опасаться, о морских черепахах, на
спинах которых умелым ныряльщикам иной раз удается
прокатиться.
Узнав, что мы не были на Большом Барьерном рифе, он
сокрушенно покачал головой.
— Да это просто пропустить нельзя! Такого нигде больше
нет. Подводные сады. Кораллы всех цветов и оттенков:
розовые, желтые, синие, фиолетовые, какие хотите.
На наших глазах бизнесмен превращался в поэта.
— Бродишь при отливе по щиколотку, а иной раз по
колено в воде и любуешься. Каких только рыб, каких
морских звезд, каких моллюсков не увидишь!
Наш собеседник не преувеличивал. Большой Барьерный
риф — крупнейшее на земном шаре скопление коралловых
рифов и островов, протянувшихся то сужающейся, то расши¬
ряющейся полосой более чем на две тысячи километров
вдоль побережья Квинсленда. Площадь его больше площади
Великобритании.
— Предупреждаю,— продолжал наш собеседник,— гулять
там можно только в обуви на толстой подошве. Ничего не
стоит порезать ноги о кораллы, больно уколоться о морского
ежа и, упаси боже, нарваться на «рыбу-камень». Будешь
мучиться месяцами, а можно и умереть. Эта уродина лежит
себе в выемках среди кораллов, а наступи на нее —
выпускает острые, как иглы, ядовитые шипы.
120

В гостиницу нас вызвался отвезти архитектор. По дороге
он рассказывал о Квинслендском культурном центре, к
строительству которого имел непосредственное отношение.
— Надоело быть захолустьем. Бросаем вызов Сиднею и
Мельбурну. Музей и библиотека еще строятся, а театрально¬
концертный комплекс и картинная галерея уже готовы. Вы,
возможно, их видели.
— Только снаружи, и то мельком.
— Много потеряли. С моей точки зрения, особенно
интересны интерьеры. Удалась отделка: полы, стены. Ис¬
пользованы исключительно местные породы дерева. В чем-
то, мне кажется, мы превзошли Сиднейскую Оперу. Там
внутри здания многовато голого бетона.
— Нам показалось—конечно, это беглое впечатление и,
кроме того, мы не специалисты,— что комплекс несколько
напоминает современное, ультрасовременное промышленное
предприятие.
— Пожалуй, да. Мои коллеги увлеклись жесткими лини¬
ями. Может быть, не стоило этим злоупотреблять. Спасает
вода. Комплекс построен на берегу Брисбен-ривер и отража¬
ется в ней. Это красиво. Кроме того, оригинальны фонтаны,
особенно Большой (его спроектировал один из моих друзей).
Он достиг того, что хотел,— символического сходства с
древнегреческим театром. Бесчисленные струи воды как бы
стекают с трибун.
— Фонтан мы видели. Вы правы. Сделано отлично.
— Да,— с напускной серьезностью продолжал архитек¬
тор.— Брисбен бросает вызов Сиднею и Мельбурну, да и не
только им. О нашем «ЭКСПО» будут долго помнить. Но мы
не останавливаемся на достигнутом. Года через три в
Брисбене будет построен самый высокий небоскреб мира,
повыше нью-йоркских и даже чикагских,— почти в полкило¬
метра высотой. В нем разместятся конторы, магазины,
огромная гостиница. Небоскреб строят наши австралийские
компании вместе с южнокорейскими. Рассчитывают, что
самое высокое здание в мире будет помимо всего прочего
неплохой приманкой для туристов.
Когда мы уже подъезжали к гостинице, архитектор
неожиданно спросил:
— А знаете ли вы, что у нас в Брисбене не раз бывал
небезызвестный Александр Керенский?
— Керенский? А что он здесь потерял?
— Не потерял, а нашел. Женился на некой Триттон.
Триттоны — местные богачи, владельцы большой мебельной
фабрики и еще чего-то.
Нам только оставалось пожать плечами.
121

В тени бутылочных деревьев
В Брисбене мы впервые увидели аборигенов. Они сидели
в тени бутылочных деревьев на центральной городской
площади.
Нет, они не были обнаженными, и их тела и лица не были
разрисованы охрой и пеплом, в их руках не было ни щитов,
ни копий, ни бумерангов. Они отличались лишь коричневым
цветом кожи, черными, скорее непокорными, чем вьющимися,
волосами, темными глазами.
Аборигенов встречаешь и на Золотом Береге, где они в
основном заняты продажей ими же изготовленных сувениров
либо тем, что за небольшую плату учат туристов бросать
бумеранги. Дело хитрое, и ему не сразу научишься (в этом мы
убедились на станции Норрисона), поэтому желающему тут
же вручается инструкция, в которой разъясняется, как
бросать бумеранг: прежде всего нужно его взять правой
рукой и крепко зажать в кулаке, затем завести руку далеко
за спину, потом резким движением руки и всего корпуса
направить его в сторону цели. Однако инструкция инструк¬
цией, а на деле это не каждому удается.
Аборигенов в Квинсленде немало, но в крупных городах
штата (и не только этого штата) они появились совсем
недавно, лишь в конце шестидесятых годов, когда наконец
были признаны гражданами Австралии и получили право
передвижения. Только тогда, как это ни странно, белые
впервые познакомились со своими соотечественниками, ко¬
ренными жителями страны. До того аборигены, считавшиеся
лицами, находящимися «под опекой» (даже на вступление в
брак они обязаны были получать разрешение от чиновников,
которым была вверена «забота об их благосостоянии»),
принуждены были жить в отдаленных, пустынных частях
континента, в резервациях, куда посторонние не допуска¬
лись.
Мы много читали, нам много рассказывали об аборигенах.
Безжалостное их истребление началось с самого начала
122

колонизации Австралии. Большинство переселенцев даже не
считало их людьми. Они «мешали» — «мешали» одним своим
присутствием. Никто не думал, что именно им по праву
принадлежат эти просторы, этот буш, эти долины и холмы, по
которым они веками бродили, этот их мир, частью которого они
были.
Первые встречи белых и аборигенов можно было бы
уподобить встрече жителей разных планет. Ни те, ни другие
не понимали языка друг друга. Все было разным — уровень
развития, представления, ценности, взаимоотношения, даже
пища. Поначалу аборигены испытывали к пришельцам из-за
моря любопытство, и не более того. Ведь места хватало для
всех, так им казалось.
Но число людей с белыми лицами все росло, они все
прибывали и прибывали на своих огромных «лодках», приво¬
зили с собой каких-то диковинных животных, совсем непохо¬
жих на местных (на некоторых из них они ездили верхом, у
других были страшные рога), и захватывали все новые и
новые земли. Они убивали кенгуру, и питаться становилось
нечем. Разве что этими новыми, пушистыми кенгуру, которые
не прыгали, но которых было так много и становилось все
больше.
Они не понимали, что «пушистые кенгуру» (овцы) кому-то
принадлежали, что вообще что-то могло кому-то принадле¬
жать. «Первобытные» люди столкнулись с людьми «цивили¬
зованными», и... последствия этого были трагическими.
Переселенцы, относившиеся к аборигенам как к низшим
существам и к тому же «мешавшим» им осваивать новые
земли, стали уничтожать их, как уничтожают диких зверей.
На аборигенов охотились, им подбрасывали отравленную
пищу, отравляли источники, из которых они пили. Доходило
до того, что «охотникам» выдавались премии за убитых
ими — они должны были подтвердить свою «охотничью уда¬
чу» отрезанными у убитых ушами.
Странно, отвратительно читать о том, что в начале
прошлого века английский офицер приказал солдатам сде¬
лать чучело из убитого им «черномазого» и повесить его на
шесте в поле, где созревала пшеница, чтобы отпугивать
птиц.
Никто точно не знает и вряд ли возможно установить,
сколько аборигенов жило на бескрайних просторах континен¬
та, но считается, что их было от полумиллиона до трех
четвертей миллиона.
Беспощадное истребление, занесенные европейцами бо¬
лезни, голод—все это привело к тому, что к концу прошлого
века аборигенов стало в три-четыре раза меньше. Более
определенно сказать нельзя — этим никто до последних лет
не интересовался и подсчитать не пытался. Масштабы
уничтожения аборигенов сознательно замалчивались.
123

Сложилась традиция изображения колонизации континен¬
та как спокойного, наталкивавшегося только на природные
преграды расселения европейцев и освоения ими огромных
пустых пространств,— расселения, в ходе которого коренные
жители в отличие от индейцев Америки, африканских наро¬
дов, маори Новой Зеландии не оказывали или почти не
оказывали сопротивления. Даже симпатизировавшие черным
австралийцам этнографы и историки создали образ страда¬
ющего, несчастного, забитого аборигена, который смиренно
принял «приговор судьбы».
Такое мнение нам всегда казалось спорным. Не верилось,
что так могло быть.
Новейшие изыскания австралийских ученых подтвердили
обоснованность этих сомнений. Миф о непротивлении абори¬
генов европейской колонизации развеивается.
Как только аборигены поняли, что чужестранцы пришли
не с миром, а чтобы согнать их с земли, они взялись за
оружие.
Но их копья, дротики, бумеранги, нулла-нулла (боевые
палицы) не могли сравниться с ружьями европейцев. К тому
же коренное население было разрозненно. Многочисленные
племена жили в разных местах, были разбросаны на огром¬
ной территории, говорили на разных языках, иногда враждо¬
вали друг с другом. И тем не менее они не сдавались, они
боролись. Даже в середине прошлого века и позднее белые
не дерзали появляться вне городов и поселков безоружны¬
ми. Всегда можно было ожидать нападения аборигенов,
защищавших свою землю, своих жен и детей.
«Холм сражений»
Центром сопротивления был Квинсленд. Здесь жили
самые крупные и сильные из племен, что объяснялось
пышной растительностью, изобилием животных и плодов,
служивших пищей аборигенам. Здесь и развернулись те
124

драматические события, которые стали известны только в
самое последнее время и перевернули сложившееся пред¬
ставление о пассивности и уступчивости коренного населе¬
ния.
В семидесятых — восьмидесятых годах девятнадцатого
века, когда белые колонисты двигались все дальше на север
Австралии, в Квинсленде разразилась настоящая жестокая
война.
Воинов-аборигенов не останавливало то, что у них не
было европейского оружия. Умело используя знание местно¬
сти, скрытно и бесшумно продвигаясь по ней, они совершали
внезапные нападения на отряды полиции и отряды колони¬
стов, наводили на них страх. Число погибших с обеих сторон
в многочисленных стычках исчислялось сотнями. Сведения
об этих боях целое столетие были погребены в покрытых
пылью полицейских архивах.
Особенно упорное сопротивление европейцам оказало
племя калкадунов.
Жили калкадуны в северо-западной части Квинсленда,
неподалеку от того места, где сейчас высятся трубы Маунт-
Айзы, всемирно известного центра горнорудной промышлен¬
ности.
Более десяти лет сражались калкадуны. Они то нападали
на незваных гостей, то скрывались там, где их нельзя было
настигнуть, то вновь совершали внезапные налеты.
Против калкадунов было организовано несколько кара¬
тельных экспедиций, но они не имели успеха. Нанося ответ¬
ные удары, воины умело уходили от тех, кто охотился за
ними.
Война, которую вели калкадуны, продолжалась, и посе¬
ленцы, считавшие, что земли Квинсленда должны принадле¬
жать им, требовали от властей разгромить и усмирить
калкадунов, покончить с «черной напастью».
Большой отряд конной полиции, к которому примкнули
группы хорошо вооруженных поселенцев, выступил в поход
против непокорных. После нескольких дней преследования
их удалось окружить.
Воины племени (их было около шестисот, несколько сот
погибло в предыдущих схватках) укрепились на вершине
каменистого холма. На их лица и тела были нанесены боевые
узоры, белые полосы и пятна, призванные устрашать врага.
Собрались все, кто мог сражаться. Там же укрылись их
семьи: старики, женщины, дети. Грудами лежали подготов¬
ленные к бою копья и бумеранги. Калкадуны чувствовали,
что наступил решающий час. Был сентябрь 1884 года.
Бой начался атакой конной полиции и поселенцев. Коман¬
довавший ими офицер рявкнул: «Вперед во имя короле¬
вы!»— и всадники устремились вверх по склону холма,
рассчитывая опрокинуть оборонявшихся.
125

Калкадуны встретили их тучей копий и бумерангов.
Атакующим пришлось отступить. Они спешились и, стреляя
из ружей, стали карабкаться по склону. На них посыпался
град камней. Воинственные, выражающие презрение к врагу
крики калкадунов оглашали окрестности. Могучий обнажен¬
ный воин бросился вперед и швырнул большой камень в
офицера. Потеряв сознание, офицер упал как подкошенный,
и, хотя через мгновение упал и воин (он был убит выстрелом
в упор), захлебнулась и эта, вторая, атака.
Через некоторое время началась третья. Атакующие
изменили тактику. Часть из них обошла холм и ударила в
тыл калкадунам, остальные, не прекращая огня, продолжали
взбираться вверх.
Оборонявшиеся воины были поставлены в безвыходное
положение. Тогда они построились рядами и двинулись вниз,
держа наперевес копья и не обращая внимания на встретив¬
ший их ружейный огонь. Многие из них падали, пораженные
пулями из скорострельных карабинов, но остальные смыкали
ряды и продолжали идти вперед. Они держали копья
наготове, так как хотели столкнуться с противником в
честном бою.
Под убийственным огнем их ряды расстроились. Воины
вынуждены были отступить. Но отступили они временно.
Сомкнув ряды еще раз, они вновь попытались наступать. Это
была отчаянная, но заранее обреченная попытка. Все до
одного воины были убиты.
После этого наступила очередь их жен и детей. Озверев¬
шие участники карательной экспедиции не пощадили никого
и ушли, оставив после себя горы трупов.
В течение многих последующих десятилетий люди, оказы¬
вавшиеся в этих местах, ужасались, видя, что склоны холма
белы от человеческих костей.
Холм, где приняли свой последний бой калкадуны, и
сейчас известен как «Холм сражений». Это напоминание о
тех давних и трагических событиях.
126

«Темнокожие братья,
первые люди Австралии...»
— В начале века казалось,— рассказывал Дэвид Уоррен
во время одной из наших с ним встреч в Сиднее,— что
аборигенам суждено исчезнуть с лица земли. Наши доморо¬
щенные расисты не слишком сожалели об этом. Наоборот,
они приветствовали «естественное» решение проблемы ко¬
ренного населения, рассчитывали, что аборигены просто-
напросто вымрут. Они, видите ли, им «мешали». Тысячи
обездоленных с темным цветом кожи не вписывались в образ
«благополучной» Австралии. Но расистам было уготовано
разочарование. Времена меняются. Должен вам сказать,
наша общественность не подкачала.
— Что же все-таки было сделано?
— Это долгий разговор. Был проведен референдум, вы,
конечно, о нем слышали, и аборигены были наконец призна¬
ны гражданами страны. Какие-то сдвиги в их положении
произошли. Несколько улучшились жилищные условия, меди¬
цинское обслуживание, больше черных детей попало в
школы. Да и сами аборигены заявили о себе. Потребовали
расширения помощи им, равноправия. Et voila!*—Дэвид еще
больше оживился. Когда он оживлялся, он вставлял в свою
речь иностранные слова, даже русские. Впрочем, его русский
лексикон ограничивался «да», «карашо» й «пожалста».
— Коренное население не только перестало вымирать,
но, напротив, начался его рост. Среди аборигенов появились
люди с высшим образованием. Пока их, правда, немного. Я
сам знаком с двумя — с врачом и священником. Картины
Наматджиры, художника-аборигена, вы, конечно, видели, а с
Кэт Уокер, поэтессой-аборигенкой, и притом хорошей поэтес¬
сой, имеете шанс познакомиться в Брисбене.
Мы действительно надеялись встретиться с Кэт Уокер, но
* И вот! (франц.)
127

в Брисбене, когда мы туда приехали, ее не оказалось. Друзья
из местного отделения общества дружбы «Австралия —
СССР» говорили, что она уехала на островок в заливе, где
постоянно живет.
Наши пути с Уокер разошлись, но каждый раз, когда в
журнале или газете мы сталкиваемся с упоминанием об
аборигенах, вспоминаются строки ее стихов:
Темнокожие братья, первые люди Австралии,
Место, ваше по праву, восстав из тьмы, займете вы.
Вы истомились. Но ночь прошла, ее больше нет...
Брезжит рассвет.
Да, рассвет брезжит, но за свое место в жизни абориге¬
нам приходится упорно бороться.
В Канберре нам показали газон перед парламентом, где в
течение нескольких месяцев стояли палатки, в которых
размещалось «посольство» аборигенов.
Молодые активисты движения за равноправие создали
это символическое «посольство», чтобы привлечь внимание
парламента и общественности к нуждам коренного населе¬
ния. Они развернули бурную деятельность. Организовыва¬
лись пресс-конференции, распространялись листовки с тре¬
бованиями аборигенов, слышались их песни, раздавались
глухие и тревожные звуки диджериду.
Легко представить себе всю сцену: ослепительно белое
здание парламента, пыльно-голубой брезент палаток, на
которых красовались слова «Посольство аборигенов», разве¬
вающиеся над палатками флаги аборигенов: один — желто¬
черный, с изображенным на нем острием копья, второй —
зелено-черно-красный.
С представителями «посольства» встретился Гоф Уит-
лем, лидер лейбористской партии. Он обещал, что в случае
прихода к власти лейбористами будут приняты меры по
улучшению положения аборигенов и — это, пожалуй, глав¬
ное— за племенами будут закреплены земли, на которых они
живут.
«Посольство» аборигенов в течение нескольких месяцев
было бельмом на глазу у официальной Канберры. В конце
концов палатки «посольства» были убраны полицией, а его
«персонал» разогнан.
Тем не менее движение аборигенов усиливалось, было
поддержано профсоюзами, студенческими организациями, и
кое-чего удалось добиться.
До чего же все-таки сложен современный мир! За
аборигенами в последние годы признано было помимо всего
прочего право на неприкосновенность священных мест, где,
по их верованиям, обитают духи — покровители племен. И
надо же было случиться, что как раз в одном из таких мест
было обнаружено фантастически богатое месторождение
128

урана — один процент мирового запаса на участке с футболь¬
ное поле!
Не предвидя никаких затруднений, обнаружившая место¬
рождение горнорудная компания заключила выгодный конт¬
ракт на поставку урана в Японию. Никому и в голову не
пришло, что это приведет к столкновению с... зелеными
муравьями, а случилось именно так. Муравьи эти очень
крупные, более сантиметра в длину, и больно кусаются, но
дело не в этом. По верованию племени, на земле которого
был найден уран, зеленые муравьи, если их потревожить,
превращаются в огромных, пожирающих людей чудовищ, и
поэтому нарушать их покой не следует.
«Квинсленд майнз», предложившая племени семь тысяч
долларов отступного, считала, что делает благородный жест.
Но на сей раз аборигены отказались покинуть место, где
жили их отцы и деды. Они знали, что на их стороне не
только недавно принятые законы, но и симпатии обществен¬
ности. Никакие новые посулы ни к чему не привели, хотя
предлагаемая им «Квинсленд майнз» сумма за это время во
много раз возросла.
Суть всего этого, конечно, не в столкновении древних
верований с куда более современной верой в золотого
тельца, а в том, что впервые в истории Австралии аборигены
перестали быть полностью беззащитными.
«Сладкий» штат
Квинсленд—«сладкий» штат. Хотя в красочных туристи¬
ческих проспектах и на номерных знаках автомобилей
квинслендцев он рекламируется как «солнечный», его все же
хочется назвать «сладким». Огромные площади заняты здесь
плантациями сахарного тростника. Прибегнем к обычному
сравнению. Когда летишь над этими плантациями в самоле¬
те, они кажутся зелеными коврами, в которые неожиданно
вставлены квадраты и полосы розового и темно-коричневого.
6 И. Железнова
129

Ковры стиля модерн. Зеленое — растущий и зреющий тро¬
стник, коричневое — тростник, готовый для уборки (предва¬
рительно сжигаются листья, и остаются голые, наполненные
сладким соком трех-четырехметровые стебли этой тропиче¬
ской травы; в сезон уборки на больших пространствах
полыхают пожары и стелется дым), розовое — вспаханная,
подготовленная для новых посадок земля (преобладающий
цвет почв здесь — красновато-розовый).
Отошли в прошлое времена рубщиков тростника: везде
современная техника — самоходные комбайны для уборки
тростника, сеть узкоколейных железных дорог, доставля¬
ющих тростник на сахарные заводы, где он немедленно
перерабатывается, так как не терпит длительного хранения,
огромные склады во всех семи главных портах Квинсленда,
где ждут отправки горы сахара — миллионы тонн.
Но все это сейчас. Начиналось совсем не так. Начиналось
с крови, с пота, с изнурительного труда.
Первые белые поселенцы очень скоро обнаружили, что
земли Квинсленда как нельзя лучше подходят для выращи¬
вания сахарного тростника. Не хватало одного — рабочих рук.
Кому-то нужно было сажать, а затем рубить тростник под
палящим солнцем.
Выход был найден. Началась охота на «черных птиц».
Вербовщики, выполняя «заказ» плантаторов, обманом и
насилием вывозили с Соломоновых и других островов Мела¬
незии чернокожих жителей — канаков, как их называли (на
одном из тамошних языков «канака» означает «человек»).
Авантюристы разного толка спешно снаряжали суда, от
дырявых, отслуживших свой век посудин до прогулочных яхт,
и устремлялись в погоню за «черным товаром». Суда
бросали якорь у затерянных в океане островов, жители
которых прежде не сталкивались или почти не сталкивались
с европейцами, островитян заманивали на борт, обезоружи¬
вали, запирали в трюмы и увозили. Пытавшихся сопротив¬
ляться убивали.
Сохранились свидетельства очевидцев того, как жены
похищенных долго плыли за кораблями, умоляя вернуть им
мужей, и некоторые, обессилев, тонули.
Случалось, однако, что удача не сопутствовала охотни¬
кам за «черными птицами», им не удавалось усыпить бди¬
тельность островитян, которые отбивались от тех, кто хотел
их захватить, и тогда они мстили «чернокожим», сжигая их
хижины и расстреливая из ружей женщин и детей.
В Брисбене и в других городах появились агенты по
поставке рабочей силы. Местные газеты пестрели объявле¬
ниями, в которых предлагалось обеспечить желающих нуж¬
ным числом канаков.
«Вниманию владельцев сахарных плантаций! Капитан та¬
кой-то (далее следуют имя, фамилия, название корабля)
130

доводит до сведения почтенной публики, что он собирается
отплыть к островам Южных морей и готов принять заказы на
ввоз туземцев с этих островов: семь фунтов за каждого»,—
гласило одно из них.
Масштабы «вербовки», более похожей на работорговлю,
были немалые. В восьмидесятых годах прошлого века на
квинслендских плантациях трудилось несколько десятков
тысяч канаков. Именно их руками были выкорчеваны тропи¬
ческие джунгли и осушены болота. Именно они сажали и
рубили тростник.
Тысячи этих полурабов умерли, не вынеся нечеловече¬
ского труда, так и не увидев вновь родных берегов, стройных
пальм, голубых, прозрачных лагун, сделанных из пальмовых
листьев хижин, так и не встретившись со своими близкими.
Квинсленд превращался в некий вариант Алабамы. И это
в тот момент, когда в Америке рабовладельческий Юг стоял
на пороге поражения. Истоки богатства некоторых семейств
австралийских миллионеров — в безжалостной эксплуатации
канаков. Только к концу века с этой позорной практикой
было покончено, и канаки были возвращены на их родину.
Квинсленд—штат достаточно большой, чтобы вместить
многое помимо плантаций сахарного тростника и ананасов.
Здесь есть еще плантации хлопковые, чайные и, что раскры¬
лось в самое последнее время, в отдаленных уголках—
тайные плантации марихуаны, принадлежащие гангстерским
синдикатам. Против этих «плантаторов», зашедших слишком
далеко в «диверсификации» местной сельскохозяйственной
продукции, полиция борется с переменным успехом.
Квинсленд—это и огромные животноводческие станции
(иногда их здесь называют на американский лад «ранчо»).
Некоторые, принадлежащие крупным скотоводческим компа¬
ниям, могут состязаться по размерам территории с такими
странами, как Голландия и Бельгия, не говоря уже о
Люксембурге.
Коровы, быки, телята (в Квинсленде их более десяти
миллионов) по причине, которую легче объяснить специали¬
сту, чувствуют себя превосходно в этом жарком краю. Чтобы
справиться с этими без присмотра пасущимися на огромных
пространствах животными, используются загонщики, среди
которых много аборигенов. Добраться до отдаленных мест,
чтобы собрать разбредшиеся стада, не всегда возможно на
лошадях, и загонщикам частенько приходится пересаживать¬
ся на «джипы». Крупные компании в этих же целях пользуют¬
ся легкими самолетами и вертолетами.
Интересно, что султан Брунея купил несколько лет назад,
точнее, арендовал ранчо площадью почти в шесть тысяч
квадратных километров, что несколько превышает террито¬
рию самого Брунея. На этом ранчо пасется более тридцати
тысяч голов крупного рогатого скота. Таким образом населе¬
6*	131

ние этого небольшого государства Юго-Восточной Азии (бру¬
нейцев около четверти миллиона) обеспечивается мясом.
Рассказывает автор-1
В тот день моему соавтору предстояло несколько встреч
в Брисбене, и я решила воспользоваться оказавшимся у меня
свободным временем, чтобы побывать в заповеднике Одино¬
кая Сосна.
Мне повезло. Жара неожиданно спала, и дул ветерок,
такой, какой бывает у нас в мае.
У меня в семье подтрунивают над моей привязанностью
ко всякому зверью, говоря, что если бы только было
возможно, если бы не было разумных предупреждений о
нежелательности вторжения человека в живую природу, то я
непременно завела бы у нас на восьмом этаже нескольких
выходцев из подмосковных лесов.
В заповеднике мне все понравилось: и прыгающие на
свободе кенгуру, и, увы, по необходимости заключенные в
клетки динго, дикие собаки, ржаво-желтые, с мощными
телами, с густой, жесткой шерстью, с умными, грустными
глазами овчарки (они понимали, что им не вырваться на
свободу), и крикливые, цветастые, радующие глаз своей
окраской попугаи.
Но я забыла о них всех, увидев коала. Удивительно
привлекательный игрушечный мишка (серый мех, блестящие
пуговки глаз, черная, продолговатая, как бы резиновая
нашлепка вместо носа) расположился прямо передо мной на
толстой ветке дерева и спокойно, хотя и достаточно энергич¬
но, жевал эвкалиптовый лист. Удобно устроившись на его,
вернее, на ее спине, сидел как две капли воды похожий на
маму детеныш и тоже жевал листок, только несколько более
лениво.
Внезапно и мама, и детеныш перестали жевать и заснули.
Но вскоре они вновь проснулись, и мама вновь потянулась за
листком.
До чего же они были занятны и трогательны,эти двое! Я
не могла оторвать от них глаз и, только когда они заснули,
заметила, что на соседних эвкалиптах сидели точно такие
же игрушечные мишки и жевали, жевали, жевали...
— Папа, они завтракают или обедают? — спросил стояв¬
ший рядом со мной мальчик, которому встреча с коала,
по-видимому, доставляла не меньшую радость, чем мне.
— Трудно сказать. У них завтрак переходит в ленч,
ленч — в обед, а обед—в ужин,— пояснил отец.
Его слова не были отклонением от истины. Коала не
могут надолго прерывать свою трапезу. В рацион взрослого
животного не входит ничего, кроме эвкалиптовых листьев —
пищи не слишком питательной. Чтобы хоть как-то насытить¬
132

ся, нужно усердно работать челюстями. За день коала
съедает мешок листьев.
Уплетай, уписывай, заправляйся, жуй,
Набивай-ка пузо, ешь и в ус не дуй!
Не случайно с таким советом обращается к коала его Друг в
одном из популярных австралийских детских стихотворений.
А вот пить коала не пьет, почти никогда не пьет. Отсюда и
само название животного — аборигенское слово «коала» озна¬
чает «не пью».
Стоявший возле меня мальчик сделал шаг вперед, чтобы
получше рассмотреть коала, и уронил заводную черепаху,
которую держал в руках. Черепаха шумно задвигалась, и это
испугало детеныша. Он захныкал совсем как маленький
ребенок, и мама поспешно перепрыгнула вместе с ним на
другую ветку.
Кто-то из окружающих сказал, что если коала, даже
взрослого, обидеть, то он, закрыв глаза, горько плачет.
Уходить не хотелось. Я готова была стоять, смотреть и, как
и другие посетители заповедника (нас собралась целая
группа), слушать, что говорит о коала служащий заповедника.
А говорил он вещи, которые показались мне очень интересны¬
ми. То, что коала, как почти все животные Австралии,—
сумчатые, и потому их иногда называют сумчатыми медведя¬
ми. То, что они зверьки крепкие, и, упав с верхушки высокого
эвкалипта (это, правда, случается не часто, так как у них очень
цепкие, снабженные длинными острыми когтями лапы), они
встают как ни в чем не бывало и вновь карабкаются на дерево.
То, что у них такой густой, почти водонепроницаемый мех, что
им не нужно прятаться от дождя. То, что самец, когда он хочет
привлечь внимание подруги, начинает громко покашливать. То,
что коала — гурманы: хотя эвкалиптов насчитывается более
пятисот видов, они отвергают все, за исключением дюжины из
них, листвой которых питаются; особенно они любят лакомить¬
ся цветами эвкалипта. То, что такая исключительная разбор¬
чивость в еде лишила коала возможности путешествовать: их
нельзя увидеть в зоопарках мира. Только в самое последнее
время несколько зверьков появилось в Японии, где загодя и
очень старательно и долго готовились к их приему: приезжали
в Австралию, чтобы изучать их повадки и привычки, выращи¬
вали нужные виды эвкалиптов.
Все то время, пока служащий заповедника давал разъяс¬
нения и отвечал на вопросы, коала не обращали ни на кого
из нас ни малейшего внимания.
Все потянулись к выходу, и я тоже, когда к нам
подбежал, чуть запыхавшись, молодой мужчина с висящим
на груди фотоаппаратом.
— Нет ли среди вас миссис?..— И он назвал какую-то
фамилию.
133

Ответа не последовало, и, только когда он повторил свой
вопрос в третий раз, я поняла, что это была моя фамилия,
только почти до неузнаваемости искаженная.
Я призналась, что это я, и этот незнакомый мне человек
вдруг взял меня под локоть и вежливо и решительно подвел
к эвкалипту, на нижней толстой ветви которого устроился
коала. Он бесцеремонно приподнял его и передал мне.
— Будьте осторожны, он может вас поцарапать,—
предупредил он.— Не забывайте о его когтях.
Я с восторгом прижала коала к себе. Зверек был мягкий,
пушистый и неожиданно тяжелый, он весил килограммов
восемь, от него исходил приятный запах эвкалипта. Коала не
пытался вырваться, но цепко ухватился за мое платье.
Глаза-пуговки удивленно смотрели на меня и на мир.
— Внимание! Скажите: «Чиз»! — скомандовал молодой
человек, направив объектив на меня и на коала. (Английское
слово «чиз» — «сыр» могло бы показаться неожиданным в
этой ситуации, если б не было обычным приемом здешних
фотографов. Попробуйте произнести его, и губы невольно
раздвигаются в полуулыбке.)
Через пару минут снимок был готов.
За это время прояснилось, почему обслуживающий посе¬
тителей заповедника фотограф знал мою фамилию и про¬
явил такую оперативность. Дело в том, что Вэлери Торн,
телезвезда, о которой уже говорилось, решила сделать мне
сюрприз. Зная, в какое примерно время я буду в заповедни¬
ке, она позвонила туда и попросила разыскать меня и
сфотографировать с коала, а снимок вручить мне от ее
имени на память о пребывании в Брисбене.
Коала оказался очень фотогеничным и вышел превосход¬
но. Я же, то ли от умиления, что держу его на руках, то ли от
того, что была запечатлена в момент, когда произносила
магическое слово «чиз», получилась с удивленно¬
бессмысленным выражением лица. Потому фотографии и нет
в этой книге.
О коала в Австралии написана масса книг для людей
разного возраста, от трехлетних до... здесь предела нет.
Герои этих книг носят самые разные имена, например
Two-Thumbs — Большепальчик (у коала по два больших
пальца на каждой из передних лап), Drowsy — Соня (прозви¬
ще не нуждается в разъяснении), Fringe-ears — Ушастик (у
зверька пушистые, торчащие уши) и чаще всего встречающе¬
еся— Билли Блюгам. Билли Блюгама наш киевский знако¬
мый очень точно окрестил на украинский манер Василем
Эвкалиптенко (блюгам — один из видов эвкалипта).
Коала встречаются в разных местах, но только на
востоке континента — в Виктории, Новом Южном Уэльсе,
Квинсленде. Квинслендцы, однако, «присвоили» их себе, и
Василь Эвкалиптенко является эмблемой их штата.

Сапоги капитана Кука
Капитан Джеймс Кук, пересекший моря и океаны, открыв¬
ший многие дотоле неизвестные европейцам земли, жаждал
видеть новое. Может быть, поэтому он и стал знаменитым
мореплавателем.
Когда на горизонте возникали еще неясные очертания
незнакомого берега, он появлялся на капитанском мостике в
своем темно-синем мундире с золотыми пуговицами и темно¬
синей треуголке с кокардой и, приставив к глазу подзорную
трубу, отдавал четкие и немногословные приказания. В этой
позе он запечатлен на многих памятниках в разных странах
и, уж конечно, в Австралии.
Капитан на своем веку видел так много неожиданного,
непривычного, что вряд ли его можно было бы чем-нибудь
135

удивить. И все же если бы он еще раз мог приставить
подзорную трубу к глазу и обозреть центр Мельбурна, то в
одном из многочисленных тамошних парков он увидел бы то,
что не могло бы его не поразить,— скромный, кирпичный,
обвитый плющом коттедж с черепичной крышей, в котором
он юношей прожил несколько лет и который как бы чудом
оказался перенесенным сюда, в южное полушарие, из дале¬
кого Йоркшира.
Коттедж капитана Кука появился в Мельбурне в начале
этого века. В знак уважения к тому, кто открыл Австралию,
мельбурнцы по кирпичику разобрали коттедж, осторожно
упаковали, перевезли — уже не на паруснике, разумеется, а
на пароходе — в свой город и вновь сложили в парке Фицрой,
посадив вокруг деревья и кустарники из «старой, доброй
Англии».
Вообще в Австралии чтут память знаменитого мореплава¬
теля. Ценнейшей исторической реликвией считается судовой
журнал корабля «Индевр», на котором он приплыл к австра¬
лийским берегам. Ряд записей в нем сделан рукой самого
Кука. Журнал хранится в Национальной библиотеке в Кан¬
берре. Подержать его и перелистать несколько страниц—
честь, которой удостаиваются лишь самые почетные гости
библиотеки. При этом, дабы реликвия не пострадала, им
предлагают надеть белые хлопчатобумажные перчатки.
Мы входим в парк, который кажется нам таким англий¬
ским с его дубами, вязами, лужайками, минуем миниатюрный
(здания в рост человека) средневековый, времен Тюдоров,
городок (еще один кусочек Англии), проходим, стараясь не
задерживаться, через оранжерею, или, как ее здесь называ¬
ют, консерваторию, с ее многоцветными, сказочными орхиде¬
ями и направляемся к дому Кука.
Переступаем порог и оказываемся в скромной комнате,
где собрано то, что напоминает о жизни и путешествиях
капитана: старинные карты, старинные навигационные ин¬
струменты, личные вещи. Одно из главных мест в экспозиции
занимает... пара сапог. Не исключено, что именно в них Кук
ступил на землю Пятого континента.
Позднее эта пара сапог исчезла из дома-музея, попав,
можно сказать, из истории географических открытий в
криминальную историю. Мы не знаем, вернулись ли сапоги в
музей, но убеждены в одном: если бы исчезновение сапог
произошло в момент посещения Австралии Конан Дойлом,
который восхищался парками Мельбурна, то они наверняка
были бы найдены его знаменитым сыщиком, аналитический
ум и интуиция которого не подвели бы и в этом случае.
— Не удивляйтесь! — говорил один из наших мельбурн¬
ских знакомых.— Кража сапог капитана Кука — не исключе¬
ние. У нас так мало истории, что «любители старины»
охотятся за любым предметом, имеющим хоть какое-то
136

касательство к прошлому. Особенно не везет — кому бы вы
думали? — Неду Келли. Стащили его статую, которая была
поставлена на месте, где он был схвачен полицией, причем
те, кто это сделал, воспользовались современным техниче¬
ским средством — автогеном, чтобы срезать ее с пьедестала.
Украли его револьвер и пару наручников из туристического
центра (они были важными экспонатами на посвященной
Келли выставке). Похитили даже его череп из мельбурнской
тюрьмы, где он когда-то сидел и был повешен!
Англомания
Мельбурн мнит себя очень английским городом, и в этом
есть какая-то доля истины. Она связана с самой его
историей. Возник он значительно позднее Сиднея, и первые
его жители были не каторжники, а свободные поселенцы.
Они прибыли сюда не в «плавучих тюрьмах» под надзором
солдат, а, так сказать, добровольно, хотя с родины их гнала
прежде всего нужда.
Кто бы иначе решился пуститься в далекое, четырехме¬
сячное, связанное с многочисленными опасностями и тягота¬
ми плавание на зависящих от воли ветров парусниках!
Тесные трюмы, заполненные людьми, домашним скарбом,
ящиками с инструментами, плугами и другими сельскохозяй¬
ственными орудиями, бочками с порохом, ружьями, загромож¬
денные палубы, где в загонах из жердей мычали коровы,
блеяли овцы, визжали поросята, а в клетках кудахтали куры
и шипели гуси. Зловоние, протухшая вода, заплесневелые
сухари, червивая солонина, прогорклая мука. Пассажиры
почти никогда не раздевались — не было возможности — и
лишь несколько раз за все путешествие «принимали ванну»:
их обливали из шлангов морской водой.
Встречались среди переселенцев и люди с капиталом,
которые в надежде многократно его умножить решались
терпеть неудобства далекого пути. Правда, тяготы для них
137

заметно сглаживались тем, что они размещались в отдель¬
ных каютах и обедали за капитанским столом. Они везли с
собой небольшие деревянные дома в разобранном виде и то,
чем собирались их обставить: кухонную утварь, мебель и
даже рояли.
Переселенцам, и этим они отличались от каторжников,
хотелось все на новом месте сделать как можно более
похожим на покинутую родину. Обживаясь на берегах реки
Ярры, они старательно выкорчевывали эвкалипты и акации,
чей вид и запах были им чужды, выжигали колючий
кустарник и сажали вместо них дубы, вязы, липы, ясени и
столь любимые ими кусты роз.
Сам город, который быстро разрастался и ныне тянется
от залива Порт-Филлип по обе стороны Ярры, был назван
Мельбурном в честь тогдашнего английского премьер-
министра, хотя этот высокочтимый лорд не имел никакого к
нему отношения, а новая колония, чьим центром он стал,—
Викторией в честь королевы.
Любопытно, что вся территория, на которой расположен
теперешний Мельбурн, была «выменена» в 1835 году неким
Джоном Бэтманом у аборигенов племени дутгалла на одеяла,
муку, топоры, ножи и ручные зеркальца общей стоимостью в
двести фунтов стерлингов — сделка, которая вполне может
быть сопоставима с «покупкой» острова Манхаттан европей¬
скими колонизаторами Северной Америки у индейского
вождя.
В молодом, растущем Мельбурне улицы получали англий¬
ские названия — снова Куин-стрит, Элизабет-стрит, Альберт-
стрит, Спенсер-стрит, Керзон-стрит. В центральной части
города вырастали тяжеловесные здания и несколько уны¬
лые, похожие на английские соборы (викторианский Лондон
был образцом для местных архитекторов).
С тех пор многое изменилось. Но и сейчас, несмотря на
заполонившие его центр однообразные в своем многообразии
небоскребы, трехмиллионный Мельбурн остается чуть более
солидным, чуть более сдержанным, чуть более английским,
чем Сидней.
Сиднейцы подтрунивают над мельбурнцами, утверждая,
что, будь такая возможность, они бы и поныне держались за
юбку «матери-Англии» и что более «англицированных» ав¬
стралийцев нет на всем континенте, что они млеют перед
любым приезжающим сюда членом королевской фамилии и
что не так давно мельбурнские девицы едва не утопили
посетившего один из мельбурнских пляжей наследника ан¬
глийского престола, ошеломив охрану и набросившись на
него с поцелуями. Однако те же сиднейцы признают, что это
объяснялось отнюдь не наплывом верноподданнических
чувств, а прежде всего стремлением показать себя и, может
быть, попасть на страницы газет.
138

В самое последнее время «англомания», если можно так
сказать, захлестнула и Сидней. Объясняется это довольно
просто. Как и вся Австралия, Сидней готовился к предсто¬
ящему двухсотлетнему юбилею, а потому и здесь «история в
цене», она привлекает туристов, на ней можно сделать
деньги.
Об этом нам не без иронии говорили мельбурнцы. Они
рассказали, что в Сиднее уже восстановлено здание рынка
времен Виктории и в нем воссоздан целый кусок Англии
середины прошлого века, включая почтовую контору, паб,
магазины и мемориальный зал, в котором главные экспона¬
ты— восковые фигуры Виктории и ее супруга и их личные
вещи. В зале установлены изготовленные по специальному
заказу английской фирмой «средневековые» часы новейшего
образца: ежечасно в часах открываются дверцы и начинает¬
ся длящееся несколько минут шествие вырезанных из дере¬
ва королей и королев, на протяжении веков восседавших на
английском престоле.
Однако юбилей юбилеем, а Мельбурн все же показался
нам городом, в котором английское влияние чувствуется
больше, чем в Сиднее или в других австралийских городах.
Что-то неуловимо английское, хотя и постепенно стирающе¬
еся, есть, например, в облике Коллинз-стрит, известнейшей
улицы Мельбурна, которую именуют «Уолл-стритом» Пятого
континента.
Монополии и кролики
Мельбурн — цитадель австралийского капитала. В послед-
ние годы в эту цитадель все более активно внедряются
транснациональные, прежде всего американские, монополии.
Они захватывают природные ресурсы страны (железо, алю¬
миний, каменный уголь, никель, алмазы—перечень мог бы
составить целую страницу) и выкачивают из нее огромные
прибыли.
Ущерб, причиняемый стране этими монополиями, австра¬
лийцы сопоставляют с ущербом, который в свое время
139

наносили ей кролики. Сравнение может показаться стран¬
ным, даже диким, но не стоит торопиться с выводами.
Первые кролики, всего пять штук, приплыли в Австралию
на одном из кораблей «Первого флота». Какая-то добрая
душа, не подозревая о поистине исторических последствиях
своего благородного шага, выпустила их на волю. Почувство¬
вав полную свободу (места много, хищников, можно сказать,
нет), кролики начали размножаться, а размножались они,
разумеется, как кролики. Сотни превращались в тысячи,
тысячи — в миллионы.
Кроличье нашествие захлестнуло континент. Семеро
длинноухих совместными усилиями за сутки пожирали днев¬
ной рацион овцы. Фермеры разорялись. Ни ружья, ни запад¬
ни, ни многокилометровые заборы из проволочной сетки
(штат Западная Австралия попытался, но безуспешно отгоро¬
диться от кроличьей напасти забором длиной в полторы
тысячи километров) не помогали.
К началу тридцатых годов нашего века численность
кроличьего населения приблизилась к миллиарду! Словом,
кроликов было столько, что, как заметил Алан Маршалл со
свойственным ему остроумием, остроумием австралийца,
кроликоловы (в Австралии есть такая профессия) вынужде¬
ны были расталкивать длинноухих, чтобы поставить на них
ловушки.
В годы войны положение еще больше ухудшилось. Оно
стало угрожающим. По подсчетам ученых, кролики съедали
корм, которого могло бы хватить на сто, если не больше,
миллионов овец. Но дело было не только в этом. Уничтожал¬
ся травяной покров, земли превращались в пустыню. Появи¬
лись панические статьи, в которых говорилось, что кролик
выживет человека с континента.
Помогла наука. В 1949 году мельбурнский вирусолог Джин
Макнамара, преодолев сопротивление сомневавшихся, пред¬
ложила использовать для борьбы против кроликов вирусное
заболевание — миксоматозис. Кролики стали умирать милли¬
онами, сотнями миллионов.
Но к радости фермеров примешивалась тревога — не
передастся ли вирус людям. Трое ученых вызвались испы¬
тать его на себе, и... он оказался безвредным.
Ряды кроликов на континенте к настоящему времени
настолько поредели, что они перестали быть смертельной
угрозой для сельского хозяйства, и кроличья проблема
перестала волновать австралийцев, во всяком случае тех из
них, кому не приходится иметь дело с кроликами. Однако в
последнее время выросли поколения «миксоматозисоустой-
чивых» грызунов. В стране снова бьют тревогу—«кролики
остаются угрозой номер один!» — и снова ждут помощи от
ученых.
140

Соперники
Говоря о Сиднее и Мельбурне, мы пытались придержи¬
ваться позиции нейтралитета. Такая позиция нелегка, ибо и
сиднейцы, и мельбурнцы считают ее в принципе невозмож¬
ной. И вот почему.
Соперничество Мельбурна и Сиднея уже целое столетие
неиссякаемый повод для всякого рода шуток. Шутят над
всем — от погоды до нравов, не боясь никаких преувеличе¬
ний.
Сиднейцы уверяют, что (о, ужас!) в Мельбурне можно
замерзнуть—несколько раз бывало, что зимой, в июле,
температура падала до четырех градусов Цельсия; мельбур¬
нцы— что в Сиднее можно свариться (при этом не упомина¬
ется, что в самом Мельбурне жара за сорок градусов не
такая уж редкость).
Сиднейцы гордятся расположением своего города, гордят¬
ся тем, что они «на ты» с океаном. По их мнению, прадеды
современных мельбурнцев в свое время так настрадались по
пути из Англии от качки и морской болезни, что, высадив¬
шись на берегу залива Порт-Филлип, поспешили повернуться
спиной к океану и обосновались у речушки.
Уязвленные этим мельбурнцы отвечают, что поверхно¬
стность такого рода суждений лишний раз подтверждает, как
неразумно строить город у самого океана, где ветры, особенно
заокеанские, выдувают из голов всякую серьезность.
Сиднейцы убеждены, что они лучшие яхтсмены страны.
Недаром крупнейшие и самые популярные соревнования —
полуторатысячекилометровая гонка парусных яхт Сидней —
Хобарт — начинаются не где-нибудь, а в Сиднее.
Этому мельбурнцы противопоставляют свои знаменитые
скачки. Ведь на их ипподроме каждый год вот уже более ста
двадцати пяти лет подряд проходят состязания на Мельбурн¬
ский кубок, неофициальный главный ч приз Австралии, в
котором участвуют лучшие лошади и наездники страны.
Сидней гордится своей Оперой, считая, что ею он затмил
141

Мельбурн с его претензиями на первенство в области
культуры.
Мельбурн, немало уязвленный этим, исподволь, без шума,
отвлекая внимание соперника бесчисленными шутками по
поводу его безмерной расточительности (имелось в виду,
конечно, строительство Оперы), принялся строить и построил
большой Культурный центр с картинной галереей, концерт¬
ным и двумя театральными залами и с современным,
несколько уменьшенным подобием Эйфелевой башни, сталь¬
ной вышкой, которая стала достопримечательностью города.
Архитектурно затмить Сидней Мельбурну не удалось, но
мельбурнцы вполне могут похвалиться и хвалятся тем, как
сделан Центр изнутри — удобством сцен, акустикой, отделкой
интерьеров.
Австралийцы же, претендующие на беспристрастность в
этом споре, то есть не сиднейцы и не мельбурнцы, говорят
лишь одно: «Жаль, что «коробку» построили в Сиднее, а ее
«содержимое» в Мельбурне».
Но вряд ли что-либо может поколебать уверенность
мельбурнцев, что именно их город всегда был и остается
главным очагом культуры континента.
Кто не знает, что знаменитейшая певица, голосом кото¬
рой в конце прошлого и в начале этого века восхищались
Лондон, Милан, Париж, Нью-Йорк, Петербург, родилась и
выросла здесь, сменив свою фамилию Армстронг на сцениче¬
скую Мельба—сокращение от названия города. (Нам говори¬
ли, что голос Мельбы был так сладок, что в ее честь
«мельбой» было названо популярное лакомство—мороженое
с консервированными персиками.) Кто не знает, что на
мельбурнской почве вырос австралийский балет и что уже не
раз местные танцоры завоевывали призы на самом престиж¬
ном из международных конкурсов — конкурсе артистов бале¬
та в Москве.
Но сиднейцы не унимаются. Гордясь своим заливом, они
не упустят случая, чтобы не сделать несколько язвительных
замечаний о реке, на которой стоит Мельбурн. Единственно
положительное, что они за ней признают, это название (Ярра
на языке аборигенов означает «быстро текущая»), но тут же
добавляют, что «быстро текущей» она была в давние
времена, до того, как на ее берегах появились предки
современных мельбурнцев.
Несколько весьма пристрастных высказываний сиднейцев
о Ярре, в которых намекается на ее загрязненность, мы
записали: «Единственная река в мире, которая течет вверх
дном», «Река, в которой вода слишком густа, чтобы можно
было ее пить, но в то же время слишком жидка, чтобы по
ней ходить», «Еще немного, и на Ярре можно будет играть в
футбол».
Надо признать, однако, что в последние годы в Мельбур-
142

не были приняты серьезные меры для того, чтобы очистить
Ярру. Приезжающие в Мельбурн сиднейцы сталкиваются с
невероятным зрелищем. На берегу реки, в центре города,
сидят с удочками энтузиасты, и не только сидят, а иногда
даже ловят рыбу: попадаются лещи, форель. К еще больше¬
му удивлению сиднейцев, немало смельчаков отваживаются
купаться в Ярре. Один сиднейский журналист, который был
свидетелем этого, вынужден был признать, что «купальщики
остаются живы» и что, «насколько можно судить, купание не
отражается на их здоровье».
«Аристократы»
Так уж получилось, что «аристократия бизнеса» избрала
местом своего жительства именно Мельбурн. Ее представи¬
тели были не прочь приобщиться к титулованной аристокра¬
тии Англии. Им нравилось быть сэрами и тем более лордами.
Каждый год в канун нового года австралийские денежные
магнаты и политики спешили заглянуть в лондонскую
«Таймс», надеясь в списке лиц, которым монаршей милостью
пожалованы дворянские титулы, найти свое имя. Это льсти¬
ло самолюбию, это было полезно для бизнеса, так как
повышало доверие к возглавляемым новоявленными «ари¬
стократами» банкам и компаниям.
«Аристократы» были потрясены, когда традиция, которая
соблюдалась на протяжении столетия и более, была в
начале семидесятых годов сломана пришедшими тогда к
власти лейбористами. Можно только представить себе, какое
недовольство царило среди обитателей Турэка!
Турэк известен в Австралии каждому. Это пригород
Мельбурна, облюбованный миллионерами. Увидеть Турэк
может всякий, но рассмотреть его, познакомиться с ним —
немногие.
Едем по узким, то поднимающимся вверх, то опускающим¬
ся, пересекающим друг друга, до удивления пустынным
143

улицам. Скорее это даже дороги, а не улицы. Здесь не видно
тротуаров (они не нужны), здесь нет магазинов, кафе,
ресторанов, кинотеатров. Здесь, за узорчатыми заборами, за
стеной пальм и каких-то буйно цветущих деревьев, едва
различимы похожие на дворцы и даже на замки роскошные
виллы.
Если остановить машину, уже через пару минут к вам
подъедут полицейские и предложат продолжать путь. Вла¬
дельцы вилл не желают, чтобы их покой был нарушен, да к
тому же беспокоятся о своей безопасности.
Заходит разговор об австралийских миллионерах, число
которых растет.
— Наш самый знаменитый миллионер или скорее милли¬
ардер, конечно, жил бы именно здесь, если бы не жажда
денег и власти, неимоверная жажда,— говорит один из наших
спутников.— Наш континент оказался недостаточно большим
для его аппетитов.
Имелся в виду Руперт Мердок, крупнейший в капитали¬
стическом мире магнат в сфере средств массовой информа¬
ции.
Карьера Мердока началась с создания газетной империи
в Австралии. Имя этого австралийца или, можно сказать,
бывшего австралийца («в интересах дела» Мердок несколько
лет назад перестал быть австралийцем — принял американ¬
ское гражданство) в последние годы не сходит со страниц
мировой печати: «Австралийская акула проглатывает
«Таймс»!» (в Англии Мердок захватил в свои руки более
десятка газет, в том числе самую престижную—«Таймс»;
борьба «акулы» против профсоюза печатников — составная
часть политической жизни Англии в последние годы), «Крас¬
ный Руперт вторгается в цитадель капитализма!» («крас¬
ный»— намек на флирт Руперта с «леваками» в студенче¬
ские годы в Оксфорде; «вторжение в цитадель капитализ¬
ма»— за этим скрываются широкомасштабные операции мил¬
лиардера, приведшие к созданию его телевизионной империи
в Соединенных Штатах), «Империя Мердока разрастается!»
В середине восьмидесятых годов Мердоку принадлежало
более восьмидесяти газет и журналов на трех континентах и
несколько десятков телевизионных станций. Годовой доход
принадлежащей лично ему корпорации составлял около
полутора миллиардов долларов в год.
Едущий перед нами «роллс-ройс» плавно сворачивает в
сторону, направляясь к расположенной на возвышении вил¬
ле, и мгновенно исчезает — его как бы заглатывает встроен¬
ный в склон холма подземный гараж. Дорога вновь пуста. Мы
вспоминаем, что о Турэке говорят, что на каждого его
жителя приходится полтора «роллс-ройса» или... «кадилла¬
ка».
144

Здесь свой закрытый мир, мир богатства и влияния.
Отсюда отпрыски «лучших» мельбурнских семейств попада¬
ют в привилегированные, закрытые школы, такие англий¬
ские, такие похожие на Итон и Хэрроу. Из этих школ им
открываются пути в университеты, австралийские и англий¬
ские (многие все еще предпочитают Оксфорд и Кембридж), а
потом — к деловой и политической карьере. Многие премьер-
министры страны были представителями мельбурнской
элиты.
Большой удар Турэку, да и всем, кто никак не мог
расстаться со своими роялистскими симпатиями (об этом нам
говорил кто-то из мельбурнцев), был нанесен принятием в
середине восьмидесятых годов национального гимна страны.
До того у австралийцев своего гимна не было, в торжествен¬
ных случаях всегда исполнялось «Боже, храни королеву
(короля)».
История с гимном была довольно долгой и даже бурной.
Все началось с Мельбурна, точнее, с мельбурнской Олимпи¬
ады 1956 года, когда ее организаторы столкнулись с тем, что
при награждении медалями австралийских спортсменов каж¬
дый раз исполнялся английский гимн. Это повергало в
недоумение всех иностранцев, включая и англичан.
Страсти разгорались. Вопрос о гимне неоднократно об¬
суждался парламентом, правительством. В печати, по радио
и телевидению велись дискуссии на эту тему. Было проведе¬
но несколько конкурсов. Участники последнего, состоявшего¬
ся в начале семидесятых годов, предложили на выбор жюри
две с половиной тысячи новых гимнов, но ни один не
удовлетворил его.
Большинство австралийцев настаивало, что лучшего ва¬
рианта, чем «Танцующая Матильда», не найти. Но поскольку
в этой популярнейшей песне бродяга бросается в озеро,
лишь бы не попасть в руки властям, «Матильда» была
сочтена «подрывающей устои» и отвергнута.
В конце концов было решено, что другая популярная
песня — «Вперед, прекрасная Австралия!»—должна устроить
всех, и находившиеся тогда у власти лейбористы провозгла¬
сили ее национальным гимном.
Однако пришедшие им на смену либералы поспешили
восстановить в правах «Боже, храни королеву».
Понадобилась еще одна смена правительства, чтобы
«Вперед, прекрасная Австралия!» окончательно обрела ста¬
тус гимна. При этом пришлось изрядно потрудиться над
текстом, сочиненным сто лет назад, кое-что из него выбро¬
сить, кое-что изменить. Так, феминистские организации
выступили против первой строки — «Возрадуйтесь, сыны Ав¬
стралии!», заявляя, что таким образом ущемляются права
«дочерей Австралии». В итоге строка была заменена на
более нейтральную: «Возрадуйтесь, австралийцы!»
145

Но английская склонность к компромиссу живуча и на
австралийской почве. Лейбористы объявили, что при офици¬
альных визитах в Австралию королевы или членов королев¬
ской семьи будет тем не менее исполняться «Боже, храни
королеву».
Нет оснований преувеличивать приверженность мельбур¬
нцев к старым связям, к старым традициям, английский «дух»
все меньше чувствуется и в Мельбурне, и все же...
Рассказывает автор-2
Коллеги любезно приглашают меня на бега. Кто-то из них
шутливо замечает, что отказываться ни в коем случае
нельзя. Иное дело — футбол (даже если это популярный в
стране «футбол по австралийским правилам»), или парусная
регата, или соревнования пловцов — там еще можно поду¬
мать, отложить до следующего случая, все это спорт, а вот
скачки, бега—это почти религия.
В семь вечера за мной заезжают, и мы отправляемся на
ипподром.
Я чувствую себя неловко. Трое моих коллег, которые во
время нашей встречи в университете были одеты демокра¬
тично, даже небрежно (долой галстуки, долой пиджаки!),
выглядят так, будто собрались на церемонию вручения
дипломов об окончании университета, а на их женах —
нарядные, почти вечерние платья. Я бросаю им упрек в том,
что в своем, пусть старательно отглаженном, костюме и
«водолазке» (по-здешнему—«свитере с черепашьей шеей»)
выпадаю из общей картины.
— Сойдет! — говорит один из них, правда, не совсем
уверенно.
— Вечер прохладный,— полуоправдываюсь я,— и на три¬
бунах может быть холодно.
Коллеги подозрительно молчат.
Залитый светом прожекторов овал ипподрома. Трава
кажется изумрудной, неестественно яркой, золотится дорож¬
ка, по которой побегут лошади.
Пройдя через несколько проходов и поднявшись на
несколько лестниц, мы попадаем в большое помещение со
стеклянной стеной. Я с недоумением гляжу на своих спутни¬
ков. Они улыбаются.
Подойдя к стене, обнаруживаю, что дорожка ипподрома
как на ладони.
К нам быстро направляется щеголеватый, подтянутый
мужчина. Он оживлен, но деловит. Приветствуя нас всех, он
вручает мне нечто вроде бирки из картона.
Пробежав по ней глазами, я узнаю, что являюсь «гостем
№ 109» Управления рысистых испытаний Мельбурна и что на
146

этот вечер получил право не только присутствовать на бегах,
но и посетить помещения, в которых содержатся лошади.
Кто-то из моих коллег торжественно прикрепляет бирку к
лацкану моего пиджака и провозглашает, что я причислен к
лику поклонников Фар Лапа. Фар Лап! Но об этом после.
Над ипподромом раздается усиленный современными
техническими средствами голос. Сообщается, что через
несколько минут начнется первый заезд.
Мои спутники достают тоненькие брошюрки — программы
бегов с подробнейшим перечислением кличек лошадей,
фамилий наездников, информацией о том, какая лошадь с
каким наездником, где, когда побеждала, какими призами
эти победы были отмечены и какие лошади и наездники
будут участвовать в сегодняшних соревнованиях.
Извлекаются авторучки, в программы ставятся галочки,
обсуждаются шансы той или иной лошади. При этом дамы
неожиданно проявляют завидную осведомленность, и их
советы учитываются. Меня тоже просят высказать свое
мнение, но я предпочитаю занять позицию стороннего наблю¬
дателя, отговариваясь тем, что мало в этом деле сведущ,
что «на турнир попал случайно».
Оглядываюсь и вижу, что рядом с нами и поодаль такие
же оживленные группы людей заняты тем же серьезным
делом. Наконец решения приняты, и один-два представителя
от каждой группы спешат к кассам, чтобы сделать ставки.
Вся картина чем-то напоминает сцену скачек из фильма
«Моя прекрасная леди». Разница лишь в том, что здесь нет
цилиндров, длинных сюртуков, затейливо украшенных
дамских шляп. Атмосфера же какая-то удивительно англий¬
ская.
Начинается очередной заезд. Мои спутники прилипли к
стеклу, а я, пользуясь тем, что одет менее парадно, но зато
теплее, получив от них бинокль, выхожу на открытую
трибуну.
Снова ощущение нереальности. Холеные лошади разных
мастей, сидящие в колясках наездники в куртках из блестя¬
щего, лоснящегося шелка отсюда, с высоты, кажутся нена¬
стоящими. По сигналу коляски устремляются вперед, бег
лошадей стремителен, они как бы стелются над дорожкой.
Есть нечто механическое, даже странное в этой гонке, будто
это не лошади вовсе, а заводные лошадки, будто это не
наездники, а куклы.
Первый круг—две коляски вырываются вперед; вто¬
рой— их догоняет третья; третий — все три идут почти рядом;
та же картина на последнем круге. Но совсем у финиша одна
из колясок делает рывок и первой пересекает заветную
черту.
Заезд закончен, я возвращаюсь к своим спутникам и
застаю их в веселом настроении. Один из них поставил на
147

Губернатора, наездник Руни, и выиграл. Сумма небольшая,
но он угощает всех шампанским.
Говорим о лошадях.
«Здесь лошадь — господин, а яху — раб его»,— цитирует
кто-то А. Д. Хоупа.
— Да, мы, австралийские яху, во власти гуигнгмов:
тратим в субботу и воскресенье на своих четвероногих
«хозяев» все то, что в поте лица зарабатываем за неделю,—
вторит ему другой.
— Что касается лошадей, скачек, бегов, то мы оставили
далеко позади англичан,— объясняет выигравший.— Все это,
если хотите, вошло в нашу плоть и кровь. Субботние скачки,
а они бывают каждую субботу,— священный ритуал, поверьте
мне. В нашей мифологии Фар Лап соперничает с Недом
Келли.
Я знал об этом божестве австралийцев, об этом леген¬
дарном существе, которому посвящены стихотворения и
песни. Да и мы с моим соавтором писали о нем в своей книге
«Киви». Его чучело выставлено в мельбурнском музее, его
сердце хранится в Институте анатомии в Канберре, его
скелет — экспонат одного из новозеландских музеев. Фар
Лап — лошадь, знаменитая лошадь. В течение нескольких
лет она побеждала чуть ли не на всех основных австралий¬
ских скачках.
Владельцы соперников Фар Лапа не любили победителя:
крупные суммы попадали не в их карманы. На жизнь Фар
Лапа покушались. Однажды перед скачками на Мельбурн¬
ский кубок, когда жеребец был выведен на прогулку, по нему
было произведено два выстрела из проезжавшего автомоби¬
ля. Стрелявшие промахнулись. Но после этого места трени¬
ровок Фар Лапа скрывались, а на скачки его привозили с
эскортом полиции.
Тем не менее ему был уготован печальный конец. Фар
Лап пал неожиданно, при весьма таинственных обстоятель¬
ствах. Считают, что его отравили.
Многие австралийцы убеждены, что мир не знал лучшей
лошади. Восторженный поклонник изливал свою скорбь по
поводу смерти Фар Лапа в стихах:
Подобного ему, увы,
Не встретить нам вовек.
Фар Лап был быстр, как вихрь,
Умен, как человек.
Время славы Фар Лапа отделено от нас полустолетием,
но, как ни странно, его помнят в Австралии до сих пор.
Недавно на экраны был выпущен посвященный ему художе¬
ственный фильм, в котором роль Фар Лапа играет жеребец
по имени Огневой Вихрь.
Застекленная, празднично освещенная коробка, в кото¬
рой мы находимся, лишь часть ипподрома. Это «загон для
148

привилегированных», смеются мои спутники. Определение
вполне подходящее. Здесь собрались не только любители
лошадей, хотя их немало. В основном публика состоит из
тех, кто просто пришел развлечься, показать себя и немного
пощекотать нервы. Потеря нескольких десятков долларов их
не слишком волнует. В непринужденной обстановке иногда
завязываются знакомства, которые для деловых людей
могут оказаться полезными.
— Я бы не проиграл этот заезд,— басит полный, одетый
в синюю в полоску тройку мужчина (чувствуется, что это
преуспевающий бизнесмен),— если бы...
Его перебивает другой мужчина, почти столь же полный и
одетый точно так же:
— Если бы Черный Принц высунул язык.
Оба хохочут. Мне поясняют, о чем идет речь. Местные
любители скачек утверждают, в шутку конечно, что когда
две хорошие лошади идут рядом, то исход заезда решается
не тем, что в конце концов одной удается обогнать другую на
половину или четверть корпуса, а тем, успела ли одна из них
вовремя высунуть язык и «пересечь» им финишную черту.
Настоящие страсти кипят внизу — не на трибунах, а под
ними. Один из моих коллег вызывается показать мне, как
все это выглядит.
Мы спускаемся по лестнице и оказываемся в большом
помещении. Масса людей. Гул голосов. Над нами серые
бетонные своды. Иногда из общего гула вырываются отдель¬
ные выкрики. Все курят. У некоторых в руках жестянки с
пивом. Пустыми жестянками доверху заполнены большие,
решетчатые ящики. Десятки людей осаждают кассы тотали¬
затора. Делаются ставки. Под ногами шуршат бумажки —
билеты, в сердцах скомканные и выброшенные теми, чьи
надежды на выигрыш не оправдались.
Отсюда не видно ни дорожек, ни лошадей, да присутству¬
ющих это и не интересует. Здесь не до спорта. Здесь царит
атмосфера азарта. Перелистываются программы. Глаза
устремлены на табло, где появляются результаты заездов.
Среди толпы шныряют какие-то подозрительные личности,
за небольшое вознаграждение обещающие подсказать побе¬
дителя следующего заезда. Чувствуется, что тут много
постоянных посетителей. Надежда на удачу засасывает.
— Азартный мы народ, другого такого не сыщешь,—
замечает мой коллега.
Я готов с ним согласиться. Каких только бегов и скачек,
каких только состязаний в Австралии нет! Лошадей австра¬
лийцам, по-видимому, мало. Находится зритель для собачьих
бегов, гонок черепах, гонок ящериц, для состязаний «прыгу¬
нов»— лягушек, и все это не просто развлечение, зрели¬
ще, за этим стоят деньги, большие деньги, на этом нажива¬
ются.
149

Против некоторых видов состязаний выступают защитни¬
ки природы, возмущенные грубым обращением с живот¬
ными— их участниками. Они не без оснований считают,
что подгонять ящериц или лягушек палками — это значит
подавать весьма плохой пример детям, учить их жестоко¬
сти.
Возвращаемся наверх. Заезд следует за заездом. Тот же
залитый светом ипподром, те же «механические» лошадки,
бегущие по овалу дорожки.
Мои коллеги делают еще несколько ставок. Никто из них
не выигрывает, но воспринимают они свое невезение стоиче¬
ски.
— Это в порядке вещей,— говорит один из них.
«Культурные террористы»
Сиднейцы обвиняют мельбурнцев в чопорности, но чопор¬
ности мы в Мельбурне не заметили, может быть, потому, что
прямо не общались с жителями Турэка. Мельбурнцы, как
и все австралийцы, демократичны в обращении, естест¬
венны.
В Национальной галерее, одном из главных художествен¬
ных музеев Австралии, в просторных залах, рядом с творени¬
ями великих европейских мастеров, перекочевавшими сюда
разными путями, висят полотна знаменитых австралийских
художников. Здесь вроде бы должна царить торжественная
тишина. Вместо этого здесь оживление. Молодые мамы и
папы, одетые по-современному в джинсы, брючки разных
фасонов, пиджаки с преувеличенно широкими плечами,
бесформенные балахоны, толкают перед собой коляски с
сидящими в них «ценителями живописи», возраст которых
исчисляется месяцами, либо тащат их за спиной в специаль¬
ных, созданных из куска плотной ткани и системы ремешков
приспособлениях. Если один из этих «ценителей» слишком
150

бурно проявляет свои чувства, то это нисколько не смущает
ни его родителей, ни других посетителей.
Не все всегда спокойно в этих залах.
Летом 1986 года Мельбурн был потрясен похищением из
галереи одной из самых больших ее ценностей — картины
Пикассо «Плачущая женщина». Ответственность за это взя¬
ла на себя организация под названием «Австралийские
культурные террористы». Группа направила правительству
штата Виктория послание, в котором потребовала выкуп за
картину и увеличения денежных ассигнований на развитие
искусства в штате. В случае невыполнения этих требований
«культурные террористы» угрожали уничтожить картину,
стоимость которой оценивалась в полтора миллиона австра¬
лийских долларов.
Многодневные поиски картины полицией ничего не дали.
Потом какой-то неизвестный позвонил (это бывает, оказыва¬
ется, и в жизни, а не только в детективных фильмах) и
сообщил о местонахождении картины. Оказалось, что она
лежала в камере хранения вокзала. Вскоре картина была
возвращена на свое законное место.
Вряд ли может быть оправдан и такой терроризм, но что
касается недостаточности ассигнований на культурные нуж¬
ды, то тут у большинства австралийцев сомнений нет.
Чудо-юдо
Если уменьшить бобра раз в десять, прибавить ему
широкий и плоский, вроде как у утки, только обтянутый
мягкой кожей клюв, покрыть его хвост мехом, снабдить
перепонками не только задние, но и передние лапы, то
получится... чудо-юдо, которое привело в смятение англий¬
ских ученых мужей конца восемнадцатого века, когда им
привезли чучело этого удивительного существа.
«Такого быть не может!» — вот был их первый вывод. За
этим последовало возмущение: «Насмешка! Обман! Нас
пытаются обвести, подсовывая еще одну «китайскую русал¬
151

ку»!» И не мудрено. В те времена возвращавшиеся из
дальних плаваний на Восток моряки усердно снабжали
доверчивых любителей природы высушенными тельцами
обезьян с искусно пришитыми к ним рыбьими хвостами —
русалка, да и только!
Но, как сказал поэт, «существует, и не в зуб ногой!».
Перед лицом неумолимого факта ученым пришлось сдаться.
Однако для ломки привычных представлений им понадо¬
билось бы куда больше усилий и времени, если бы к тому же
поступили сведения, что самка утконоса (под таким именем
известна теперь эта «шутка природы») кладет и высижива¬
ет яйца, а вылупившихся из них детенышей кормит моло¬
ком.
Но это стало известно лишь столетие спустя и было
второй связанной с утконосом сенсацией, потрясшей зооло¬
гов...
Утконос резвился. Во всяком случае создавалось такое
впечатление. На деле он, конечно, был занят чем-то очень
важным.
Словно веслами работая передними лапами, он быстро
нырял на дно (при этом хвост служил ему рулем). Глаза его
были плотно закрыты, что не мешало ему охотиться. Он
тыкался в ил клювом, а найдя какую-нибудь пищу, устрем¬
лялся к поверхности. Это повторялось снова и снова.
Наблюдать за юрким зверьком было интересно. Он был
хорошо виден через стекло бассейна, по форме напоминав¬
шего большой, узкий, стеклянный шкаф.
Бассейн назывался довольно-таки своеобразно —
«платипусарий», от слова «платипус» (утконос), и потому мы
для простоты стали называть его между собой «утконоса-
рий». Он был устроен очень искусно—через него протекал
ручей. Г де-то находился невидимый для нас вход в нору.
Иначе быть не могло. Утконосы только охотятся в воде.
Большую же часть времени они проводят в вырытых ими
подземных тоннелях. Там, под землей, их передние лапы
превращаются из весел в скребки.
Над бассейном нависал большой тенистый эвкалипт.
Утконосы солнечного света не любят.
В утконосов все и давно поверили, о них слыхали и,
когда потом, в Москве, мы о них рассказывали, слушали нас
с интересом, но без удивления.
Поражены были совсем другим — тем, что в Виктории, в
тех же местах, что и утконосы, водятся гигантские дождевые
черви, достигающие четырех метров в длину. Причем если
червям полагается молчать, то эти в дождливую погоду
настолько оживляются, что из земли доносятся исходящие
от них чваканье и глухие, стонущие звуки.
Признаемся, что сами мы этих звуков не слышали и с
этими малопривлекательными созданиями не встречались,
152

да и не испытывали желания с ними встретиться. О них МЫ
узнали из книги известного австралийского натуралиста и
писателя Джона Бечервейза, который с ними познакомился и
собирался было заняться их изучением, но потом отложил
все это на будущее просто потому, что, по его собственным
словам, они были «противные». Отношение одного из наших
знакомых к этим червякам оказалось иным — назовем его
более прагматичным и утилитарным: «О-го-го! Такого на
крючок, и я бы в Пахре акулу поймал!»
Да, в животном мире Австралии много удивительного.
Очевидно, это вдохновило безымянного автора на создание
шутливой фантасмагории:
Гляди-ка! Вомбат, крыльями махая,
К верхушке дерева стремглав летит,
Туда, где кенгуру, птенцов оберегая,
В гнезде своем, нахохлившись, сидит.
Вот слышен осьминога дикий вой,
Вселяет в динго страх и трепет он.
Акула робкая кричит в тревоге: «Ой!»
И бьет копытом в ужасе питон.
Пожар в буше
В заповеднике, где мы впервые увидели утконоса (в
Австралии заповедников немало, и потому читатель должен
простить нам частое их упоминание), все было сделано как
должно: животным (вомбатам, коала, кенгуру) удобно, посе¬
тителям— тоже. В киоске продавались проспекты, открытки,
книги о животном и растительном мире Виктории и других
штатов. В скрытом за кустами павильончике можно было
получить чашку горячего кофе и сэндвич. Обстановка до¬
машняя, обжитая, и вдруг тут же — объявление, чуть подаль¬
ше— еще одно, напоминающие о том, что направляющимся
на прогулку в лес рекомендуется поставить в известность об
этом администрацию заповедника.
Лесничий поясняет, что в австралийском буше, особенно
153

здесь, в гористой местности, очень легко заблудиться.
Просторы необъятны, и, хотя Мельбурн рядом, можно пройти
по бушу десятки километров и не встретить ни души.
Ориентироваться трудно. В любое время года в печати
можно натолкнуться на сообщение о том, что кто-то потерял¬
ся, кого-то ищут, ищут по нескольку дней группы школьников
или слишком уверенных в себе туристов. Для поисков
используются вертолеты, в них участвуют трэкеры (следо¬
пыты). В качестве следопытов нередко выступают абори¬
гены.
Не случайно герой книг известного австралийского писа¬
теля Артура Апфилда — детектив с громким именем Наполе¬
он Бонапарт, а попросту Бони — абориген, правда, с при¬
месью белой крови. Будучи следователем по особым делам,
он, когда нужно, полагается на то, что унаследовал от
предков-аборигенов. Бесшумно продвигаясь по бушу, ночуя
под открытым небом и даже пользуясь палочками для
добывания огня, он преследует преступника и неизменно его
настигает.
Потерявшихся почти всегда находят, но порой находят в
довольно плачевном состоянии — натерпевшихся страху, ис¬
тощенных. И уж если это случается в Виктории, самом
маленьком (равном по территории всего-навсего Великобри¬
тании) и самом населенном штате (Тасмания не в счет, она
не на континенте), то нечего говорить о других штатах,
которые куда больше.
Буш манит. Памятуя о предупреждении лесничего, идем
по тропинке, не слишком удаляясь вглубь. Уже через
несколько минут до нас перестают доноситься голоса людей.
Над головой смыкаются кроны эвкалиптов, но солнечный
свет легко проходит через не слишком густую листву. Нет
четкого перехода от света к тени. Каменистая, сероватая
почва под деревьями кажется пестрой от солнечных бликов.
Беловатые, серые, коричневые стволы и одинаковая, голубо¬
вато-зеленая, с каким-то восковым налетом листва. Повсюду
со стволов и ветвей неряшливо, словно косматые бороды,
свешиваются полосы сухой коры. Все кругом непривычно,
немного загадочно. Резкие порывы ветра, но шума листьев
не слышно. Он заглушается шуршанием «бород». Ветер
стихает, и мы вновь вдыхаем чуть терпкий, приятный и в
то же время лекарственный запах эвкалиптов. Воздух на-
стоен на эвкалиптовых маслах. Приятный, но опасный на¬
стой.
В любой момент можно ждать пожара. Особенно во
время засухи, когда по нескольку недель, месяцев, а случа¬
ется, и лет не выпадает ни капли дождя.
Шальная искра... Небольшой язычок пламени... Загорают¬
ся кусты и деревья... Вспыхивает насыщенный эвкалиптовы¬
ми эфирными маслами воздух. Всесокрушающая стена огня
154

быстро, со скоростью автомобиля, с воем движется туда,
куда ее гонят порывы ветра. Впереди нее, как огненные
змеи, летят, извиваясь, подхваченные вихрем полосы горя¬
щей коры. Эвкалипты взрываются, превращаясь в огромные
факелы. Сквозь тяжелое облако дыма едва просвечивает
тусклый диск солнца. Все живое бежит, ищет спасения.
Прыжками несутся охваченные страхом кенгуру. Высоко
вскидывая могучие ноги, ничего не замечая вокруг себя,
мчатся эму. Бросая гнезда, улетают птицы. Пригнувшись к
земле, плотно закрыв пасть, чтобы не вдохнуть дым и пепел,
умный динго (он считается самым умным из австралийских
животных) старается уйти от огня. Он не впадает в панику,
даже оказавшись в огненной ловушке, а прорывается сквозь
пламя. Меньше шансов у неповоротливого вомбата. Густая
шерсть его дымится. Он пытается добраться до своей норы
или до ближайшего водоема, но удается это, увы, слиш¬
ком редко. Никаких шансов у коала. Даже не пытаясь бе¬
жать, зверек в ужасе прижимается к дереву, на котором
сидит.
Пожар — трагедия для лесных жителей. Иногда он обора¬
чивается трагедией и для людей. Сгорают фермы, сгора¬
ют поселки, человеческие жертвы исчисляются десятками.
Были случаи, когда пожар угрожал даже столицам шта¬
тов.
А вот для самого эвкалиптового леса пожар не только не
трагедия, он даже полезен. Искореженные черные стволы
лишь кажутся мертвыми. После первого же дождя они вновь
быстро возвращаются к жизни, выбрасывая во все стороны
свежие, покрытые зелеными листочками ветки.
Едем из Сиднея в Вуллонгонг (дорога живописна, бежит
среди крутых, поросших деревьями холмов), и справа от нас
видим густой дым, сквозь который прорываются языки
пламени. Пожар!
К нашему удивлению, остальные пассажиры автобуса
беспокойства не проявляют и, взглянув раз, другой в сторону
горящего леса, продолжают прерванный разговор. Никто не
требует остановить автобус, никто не предлагает связаться с
пожарной командой.
Видя наше недоумение, нам объясняют, что это пожар,
так сказать, «организованный», что существуют даже специ¬
альные компании, которые выборочно поджигают лесные
участки. При этом, дабы пожар не вышел из повиновения,
учитывается направление ветра, температура воздуха и т. п.,
с участка своевременно сгоняют животных.
Пожирая валежник, опавшие листья (эвкалипты роняют
их равномерно в течение всего года и никогда не остаются
голыми), сползающую с деревьев кору, пламя очищает лес.
Одновременно удобряется почва, ускоряется рост эвкалип¬
тов.
155

Снежные горы
Австралийцы, в чем мы не раз убеждались, стремятся
попасть в Москву зимой. Им не терпится помимо всего прочего
увидеть снег. Они радуются, как дети, запуская друг в друга
снежками, а снежная баба приводит их в неописуемый восторг.
Наверное, это естественно. Для большинства австралийцев
снег нечто незнакомое и удивительное, связанное с дальними
краями.
Наши же люди, думая об Австралии, прежде всего
представляют себе знойные пустыни, высохшие русла рек,
непроходимые тропические джунгли.
Да, все это в Австралии есть, но... есть и снег. И его не
так уж мало. Больше, чем в славящейся своими зимними
курортами и лыжными трассами Швейцарии. Правда, снег в
Австралии выпадает и лежит только в горах — не так далеко
от Сиднея и Мельбурна и совсем рядом, в часе езды, от
Канберры. Сюда, где высятся Снежные горы (это в Австра¬
лийских Альпах), с июня по октябрь съезжаются любители
лыж со всех концов страны.
Поникшие под тяжестью снега ветви эвкалиптов, согласи¬
тесь, зрелище экзотическое. Не потому ли они украшают
проспекты туристических компаний Виктории и Нового Юж¬
ного Уэльса.
Над горными хребтами возвышается двухкилометровая,
высокая по австралийским меркам, самая высокая на конти¬
ненте, гора Косцюшко, названная так по имени известного
польского патриота. Но когда слышишь это название из уст
австралийца, то трудно догадаться, о чем речь. С польским
написанием фамилии Косцюшко австралийцы в основном
справляются, а вот что касается ее произношения, то тут они
давно и окончательно спасовали — в их устах она звучит как
«Козиоско».
Зная национальную черту австралийцев — заключать пари
на что угодно и когда угодно, мы позволяли себе подтрунивать
над своими австралийскими друзьями. Мы предлагали им
156

правильно произнести название самой высокой вершины
Австралии. Это пари они неизменно проигрывали.
Там, где снег, там и вода. И люди, живущие на самом
сухом из континентов, надо признать, умеют ее использо¬
вать. При виде лыжников, скользящих по крутым склонам в
их напоминающих что-то космическое костюмах, и ползущих
вверх по канатам кресел, в которых сидят еще только
собирающиеся помчаться вниз в вихрях снежной пыли, не
задумываешься о том, что где-то в недрах этих гор текут по
созданным человеком тоннелям бурные потоки воды, целые
реки, вращая турбины подземных, вырубленных в толще
горных пород гидроэлектростанций.
Гидроэнергетический и ирригационный комплекс Снежных
гор сопоставим с крупнейшими сооружениями такого рода на
земном шаре. Это плод усилий человеческого мозга и
человеческих рук. Четверть века понадобилось для создания
комплекса, будем точны — для создания семи электростан¬
ций, шестнадцати больших и малых плотин и резервуаров,
почти ста сорока пяти километров тоннелей, восьмидесяти
километров акведуков.
Вся эта сложнейшая система дает более пяти миллиар¬
дов киловатт-часов электроэнергии в год и обеспечивает
орошение нескольких сот квадратных километров засушли¬
вых земель.
Немного о поэтах и художниках
— Что бы мы, сиднейцы, ни говорили о своем городе, но
Мельбурн — вот истинный очаг культуры! — заметил как-то
Дэвид Уоррен тоном подозрительно скромным, с ноткой
почти самоуничижения.
Мы пристально взглянули на него.
— Они, мельбурнцы,— тонкие ценители литературы,—
продолжал он.— Недаром только в атмосфере возвышенных
чувств и изысканного литературного вкуса мог родиться и
157

прославиться поэт, которого в действительности не суще¬
ствовало. Недаром только там, где так лелеют таланты, где
так их ценят, мог жить и трудиться знаменитый и признанный
поэт (правда, признание пришло поздновато)... жить и тру¬
диться в отслужившем свой срок и снятом с рельсов
трамвайном вагоне. Он был избавлен от большинства забот.
Ему не надо было выплачивать за купленные в рассрочку
дом и мебель, не надо было подстригать газон, не надо было
думать о вещах (их все равно было бы некуда деть), не надо
было натирать паркет, не надо было волноваться, как
рассадить гостей,— несколько ящиков прекрасно заменяли
стулья.
Говоря о поэте, который не существовал, Дэвид имел в
виду одну из тех мистификаций, которые не раз подводили
знатоков и ценителей литературы.
Два молодых австралийских поэта, взбунтовавшись про¬
тив торжествовавшей в Австралии пришедшей из-за океана
моды на заумь в поэзии, в середине сороковых годов
сыграли довольно жестокую шутку с мельбурнским журналом
«Сердитые пингвины», который был самым активным популя¬
ризатором «модерна». Они создали целый сборник стихотво¬
рений, составленных из бессмысленных фраз и слов, корот¬
ких выдержек из политических и философских текстов, из
инструкций по борьбе с вредными насекомыми, из рекламных
объявлений в газетах. Они создали и автора этого сборника,
некоего никогда не существовавшего поэта по имени Эрн
Мэлли, якобы прожившего не слишком счастливую, но
полную творческого горения жизнь, «рано умершего» и
не успевшего опубликовать свои «талантливые» произведе¬
ния.
Резво взявшись за дело, они одарили этого австралий¬
ского собрата Козьмы Пруткова сестрой, заставили ее
написать краткую «биографию» Эрна и изложение его
поэтического кредо и направить сборник «покойного поэта»
редактору «Сердитых пингвинов».
Поклонник модернистской поэзии не только попался на
удочку, но и заглотнул приманку целиком. Он опубликовал
все до одного присланные стихи, отвел им специальный
номер и снабдил публикацию своей вступительной статьей, а
также им самим написанными прочувствованными стихотвор¬
ными строками, в которых горько сожалел о «кончине
большого таланта».
Что же касается поэта, жившего в трамвайном вагоне, то
тут речь шла о человеке действительно существовавшем (он
умер в 1938 году), даже известном своими стихами, в
которых большие чувства передавались намеренно зазем-
ленно, посредством широкого использования языка простого
австралийца, языка сочного, грубоватого, настолько насыщен¬
ного местным слэнгом, что в помощь читателю его сборники,
158

как правило, снабжаются специальным словарем. При этом
поэт — пора назвать его имя: К. Дж. Деннис (так он подписы¬
вался)— был необыкновенно лиричен, остроумен, любил и
воспевал природу своей страны. Однако поэзия не давала ему,
как, впрочем, и большинству австралийских поэтов, достаточ¬
ных средств к существованию. Отсюда и скромное пристани¬
ще—старый трамвай.
Деннис любил детей, и им посвящены стихотворения,
которые широко известны и которые любят все австралий¬
ские дети, да и взрослые тоже.
Не можем избежать искушения познакомить читателя с
одним из них. Младшему в нашей семье оно очень нравится.
Стихотворение это записано на диски и кассеты, его читают
для юных слушателей известные актеры. Вот оно:
Т райэнтивонтигангалоп
На свете есть букашка — не муравей, не жук,
Как будто бы не муха и вроде не паук.
От гусеницы что-то в букашке этой есть,
Но только вот слабо ей на дерево залезть.
Зовут ее мудрено. Не так, ребята, стоп!
Зовут ее
Трай-энти —
Трайэнтивонтигангалоп!
У той смешной букашки завидный аппетит,
И очень, вам признаюсь, страшна она на вид.
Но вы ее не бойтесь — обидится, и все:
Калачиком свернется, и вот уж нет ее!
Ее вы позовите. Не так, ребята, стоп!
Тихонечко:
Трай-энти —
Трайэнтивонтигангалоп!
Ложится она рано, встает она чуть свет,
Щекотку не выносит, насмешку — тоже нет.
На ножки и на хвостик вы ей не наступайте,
С ней ласковы вы будьте, ее вы приласкайте,
Но только осторожно... Не так, ребята, стоп!
Пуглива ведь
Трай-энти —
Трайэнтивонтигангалоп.
Вы с нею не встречались, я тоже никогда:
Такой букашки нету, все это ерунда.
Вот если б небо было зеленым или красным,
Тогда б вы ту букашку искали не напрасно.
И все ж давайте крикнем — нет, нет, ребята, стоп!
Все вместе, так:
Трай-энти —
Трайэнтивонтигангалоп!
Шутливый, даже насмешливый тон Дэвида Уоррена не
помешал ему признать, что он сам любит бывать в Мельбур¬
не, что иной раз грешит тем, что пишет, правда под
псевдонимом, очерки для местных литературных журналов,
которых здесь выходит несколько и которые по-прежнему
159

считаются в Австралии самыми престижными, что он не
пропускает случая посетить галерею штата Виктория, кото¬
рая, конечно, не Лувр и не Прадо, но, однако же, не лише¬
на ряда полотен крупных европейских мастеров и осо¬
бенно интересна богатой коллекцией австралийских худож¬
ников.
— Среди австралийцев я предпочитаю Добелла,— сказал
Дэвид и тут же стал оправдываться: — Не люблю сверхсовре¬
менную мазню: линии, кружочки, квадратики. Мне нравится
видеть человеческие лица, характеры.
— Да, Уильям Добелл — интересный художник,—
согласились мы, тут же вспомнив Военный мемориал в
Канберре, где в одном из залов висит полотно художника:
портрет крупного, плотного, грубоватого человека. На нем
майка, его грудь и сложенные на груди руки татуированы, в
нем чувствуется скрытая сила, и в то же время выражение
лица выдает недоумение: он не знает, куда ему эту силу
девать, как себя применить. Репродукции этой картины,
портрета «Билли-боя», парня, который варит чай над ко¬
стром в котелке или, вернее, в «билли» — большой жестяной
банке, к которой приделана проволочная ручка, можно
увидеть на открытках, на настенных календарях, на страни¬
цах австралийских журналов.
Крепко заваренный в «билли» чай — часть местной тради¬
ции, которая зародилась в сравнительно давние времена,
когда по стране скитались в поисках случайной работы
«свэгмены». Все пожитки «свэгмена» — пара белья, рубаха —
умещались в одеяле, из которого он делал скатку («свэг») и
таскал ее на плече. В руке он нес мешок с солью, сахаром,
мукой, чаем, табаком и верный свой «билли». Шутливое
название скатки—«Матильда». Отсюда и песня, о которой
мы упоминали,— «Танцующая Матильда». И тот, кто, слушая
песню, подумает, что речь идет о девушке, которую влюб¬
ленный парень приглашает потанцевать с ним, ошибется.
Имеется в виду человек, ничего не имеющий, кроме скатки.
С ней он и «танцует» по бесконечным дорогам.
Вы, те, кто бродит по дорогам, покрытым пылью,
Таща свой свэг, свой дырявый свэг на край земли,
Взгляните:
Там, высоко над вами, сияет Южный Крест...
«Свэгменов» теперь, можно сказать, уже не осталось, но
о них напоминают продающиеся в сувенирных магазинах
заводные куколки с «Матильдой» за плечом. Несколько
поворотов ключа—и тоненько зазвучит знакомая мелодия
«Танцующей Матильды».
Добелл — отличный портретист. Он использует смелые
мазки. Несколько искажая лица, нарушая пропорции, созда¬
160

вая почти гротеск, он в то же время раскрывает характеры
тех, кого изображает. В настоящее время портреты кисти
Добелла высоко ценятся и украшают лучшие музеи Авст¬
ралии. Встретить их можно также в галереях Англии и Фран¬
ции.
Это не значит, однако, что Добеллу легко удалось
добиться признания. У него было немало противников. С его
художественной карьерой связан случай необычный, пожа¬
луй, даже беспрецедентный. Представив на выставку (это
было в середине сороковых годов) портрет художника,
своего друга, и получив первый приз, Добелл был неожидан¬
но вызван в суд: его картина оказалась предметом судебного
разбирательства. В суд на него подали два собрата по
профессии, которые требовали отмены решения жюри, вы¬
двигая в качестве аргумента то, что Добелл создал не
портрет, а карикатуру, что хотя некоторое сходство с
оригиналом есть, но черты лица, тело, руки и ноги «противо¬
речат нормальному человеческому облику». Дело дошло до
Верховного суда Нового Южного Уэльса.
В качестве свидетелей вызваны были всякого рода
эксперты. Один из них, искусствовед, объявил портрет
«биологически абсурдным»; другой, врач, высказал свое
профессиональное мнение: «На картине человек, умерший в
сидячем положении и за несколько месяцев нахождения в
этом положении высохший». Добеллу пришлось оправдывать
каждый мазок. От него требовали давать «показания»,
объяснять, почему он так, а не иначе изобразил нос, уши,
шею, глаза.
С каждым заседанием абсурдность, анекдотичность про¬
исходящего становилась все более очевидной, и в итоге судья
прекратил дело.
Однако для художника все это не прошло бесследно. Он
испытал сильное нервное потрясение и более десятка лет
воздерживался от работы над портретами.
Австралийские художники лишь в самое последнее время
начали привлекать внимание ценителей искусства за преде¬
лами континента. В последние годы их полотна появляются
на выставках в галереях мира.
Можно любить одного и не любить другого художника,
среди всех отдавать предпочтение одному, двум, трем, но
каждый из них и все вместе, по-своему и очень разно
рассказывая о родной им стране, делают ее понятнее и
ближе.
Как-то, остановившись у витрины «Дома книги» на Кали¬
нинском проспекте в Москве, мы обрадовались, увидев
выставленные там альбомы репродукций австралийской жи¬
вописи, и поспешили в магазин. Теперь, рассказывая друзьям
об Австралии, мы можем показать им те картины, которые
нам довелось видеть в австралийских музеях.
7 И. Железнова
161

Впечатления и мнения
Английское слово «englishness» трудно перевести на
русский. Эквивалент ему найти можно, но звучит он стран¬
но— «английскость». Так вот это слово очень часто применя¬
ется по отношению к Мельбурну. Применяется в общем
справедливо, но в последние годы к «английскости» или, как
здесь говорят, к «Мельбурнскому пудингу» добавились италь¬
янские и греческие «специи». Не берем на себя смелость
выносить суждение, правы ли те, кто утверждает, что
Мельбурн ныне четвертый, или те, кто настаивает, что это
третий греческий город мира после Салоник. Однако отри¬
цать, что в нем заметно греческое влияние, нельзя.
Здесь есть греки из Греции и греки-киприоты. На выве¬
сках и объявлениях буквы издали чем-то похожи на наши.
Подходишь поближе и видишь, что они греческие. Есть здесь
и церкви, напоминающие русские.
Не можем сдержать любопытство и заглядываем в одну
из них. Служба закончилась, и народу немного. Преобладают
женщины, у некоторых на руках дети. Мужчины почти все с
усами. У стариков и у мужчин средних лет они пышные. Есть
по-современному одетая молодежь. Церковь для них —
своего рода клуб, место встреч. Здесь они могут договорить¬
ся со своими сверстниками — и родители против не будут — о
намечаемых на тот или иной вечер танцах: можно будет
всласть потанцевать сиртаки и пожевать печенье с миндалем
и изюмом.
Есть в городе школы, где преподавание ведется на
греческом языке. У них свои противники и свои сторонни¬
ки. Сторонники считают, что это помогает сохранить при¬
частность к богатству греческой культуры; противни¬
ки— что это мешает выходцам из Греции стать австралий¬
цами.
Вероятно, как чаще всего бывает, правда где-то посере¬
дине. Мы встречались с австралийцем, который, живя в
162

районе Мельбурна, где много греков, определил двух своих
мальчишек в греческую школу.
— Не помешает! — говорил он.— Почерпнут кое-что но¬
вое, будут более уживчивы с соседями. А что касается
английского, то он от них не уйдет, они его всегда будут
знать.
Не все, однако, так просто. Процесс ассимиляции сложен,
порой болезнен. Среди приезжающих на постоянное житель¬
ство есть такие, кто так и не могут приспособиться к
незнакомому им образу жизни и возвращаются на родину.
Иммигранты первого поколения, плохо знающие английский,
не всегда имеющие специальность, вынуждены соглашаться
на любую, чаще всего тяжелую работу. Итальянскую, грече¬
скую, турецкую, испанскую речь можно прежде всего услы¬
шать на стройках, в горячих цехах заводов.
Австралийцы, с которыми нам доводилось говорить, в
большинстве своем положительно относятся к притоку им¬
мигрантов: «Наш маленький континент не так уж мал, и,
чтобы его осваивать, нужны и головы и руки». И еще: «В
культурном отношении мы только выигрываем, обогащаем¬
ся— «новые австралийцы» расширяют наши горизонты».
А один наш мельбурнский знакомый, которому, видимо,
очень хотелось убедить нас, хотя в этом нужды не было, с
какой-то юношеской горячностью сказал:
— Мы многим, очень многим обязаны итальянцам, грекам,
другим приехавшим: их трудолюбию, их культуре, красочно¬
сти их обычаев, даже их темпераменту. Они помогли нам
преодолеть нашу узость, провинциализм.
По-иному относятся здесь к проникновению «американ¬
ского» в разные сферы австралийской жизни, от экономики
до культуры. Американские телепрограммы, рассчитанные на
довольно примитивные вкусы, заполонили местное телевиде¬
ние. Примером может служить бесконечная, с повторяющи¬
мися, надоевшими ситуациями серия, где участвуют детекти¬
вы Старски и Хатч. Потрясают своей бессодержательностью
комедии, фильмы, в которых прославляется прежде всего
грубая сила. Из фильма в фильм развертываются сражения
в межзвездных пространствах между враждующими импери¬
ями будущего. Фигурки «злых» и «добрых» астронавтов,
диковинных существ с неведомых планет, всевозможных
роботов, фантастические станции и корабли широко прода¬
ются в магазинах, завоевывая воображение юных австралий¬
цев.
Шествует по теле- и киноэкрану и «английский гость» —
нестареющий, мускулистый и обворожительный «суперагент
007» Джеймс Бонд (актера, игравшего его долгие годы,
сменил второй, затем третий, затем четвертый).
Казалось бы, что тут такого, но задумывающихся обо
всем этом австралийцев беспокоит, что это может не только
7*	163

нивелировать, испортить вкусы, но, по их мнению, отрица¬
тельно сказаться на национальном самосознании. Нам прихо¬
дилось даже слышать, пожалуй, слишком панические утвер¬
ждения о том, что Австралия чуть ли не превращается в
культурном отношении в «колонию Америки».
— Все американское: телепередачи, фильмы, журналы,
газеты, книги, музыка, даже еда,— горячился один из наших
собеседников.— Сплошная «гамбургеризация»!
— «Гамбургеризация»? Это что — производное от гамбур¬
гера?
— Да. Как грибы выросли эти американские кафетерии и
бары, в каждом из которых вам подадут гамбургер весом
ровно в сорок пять граммов, на булочке диаметром ровно в
девять сантиметров. Но не в этом дело. Я понимаю «гамбур-
геризацию» в широком смысле, как некую стандартизацию
всего, главным образом мышления. Нам навязываются чужие
мысли, чужой взгляд на мир.
Мнение это разделяют многие, однако большая часть тех,
с кем нам приходилось иметь дело, не отвергая опасности
американского культурного вторжения, были гораздо более
оптимистичны. Оптимизм их основан на успехах австралий¬
ского кино, балета, живописи, музыки.
— Не так давно один популярный юморист, высмеивая
нашу культурную отсталость, помнится, утверждал, что если
провести опрос среди австралийцев, то из десяти половина
ответит, что Шекспир — не то лондонский, не то голливуд¬
ский актер, Вивальди — кличка скаковой лошади, а Ренес¬
санс— нечто имеющее отношение к «Общему рынку»,—
весело говорил Роуланд, молодой пианист, сын активистов
местного отделения общества «Австралия — СССР».—
Преувеличение, конечно. Мне, например, импонирует то, что
молодежь у нас все больше интересуется серьезной музыкой.
Недаром наши музыканты неизменно участвуют в московских
конкурсах. Кроме того, с моей точки зрения, отрадно, что
наши ансамбли легкой, джазовой музыки нарушили монопо¬
лию американских и английских групп и завоевывают все
большую популярность.
Мы с интересом слушали его, особенно когда он загово¬
рил об ансамбле «Гоанна», широко использующем народную
музыку. Солисты «Гоанны» поют о буше, о доле рабочего
человека, о стригалях, о жизни аборигенов. Один из участни¬
ков ансамбля — абориген, играющий на диджериду.
— Неплохая мысль,— сказал Роуланд.— Мелодия, кото¬
рая звучала в самые древние времена, сливается с ритмами
современности.
Рассказывает автор-2
В жизни не думал, что стану золотоискателем. Но вот в
руках таз из жести, наполовину наполненный песком и
164

мелким гравием, я стою в позе крайне неудобной, на
корточках, на берегу небольшой речушки с длинным названи¬
ем Рэдхилл-Галли-Крик и мою золотишко.
Неподалеку копошатся другие старатели. У всех вид
весьма сосредоточенный. Наверное, и у меня такой же. В
голове свежи рассказы о тех, кому повезло. Нашел же где-то
здесь некий Холтерман самородок весом в двести восемьде¬
сят шесть килограммов — самый большой из когда-либо
обнаруженных в мире. Впрочем, любого из тех, кто усердно
наполняет тазы породой и затем водой, чтобы ее промыть,
вполне удовлетворив бы «Желанный незнакомец», потянув¬
ший всего на... семьдесят один килограмм.
Моя убежденность в том, что я что-нибудь непременно
найду, основана на с детства запомнившихся рекомендациях
Жюля Верна. Направив своих путешественников в Австра¬
лию по следам капитана Гранта и приведя их в те самые
места, где сейчас нахожусь я, он наиподробнейшим образом
знакомит непосвященных с технологией добычи золота:
«Рассыпанное золото обычно встречается на дне рек и
ручьев, долин и оврагов и располагается соответственно
величине: сверху песчинки, затем крупинки, в самом низу
кусочки побольше».
Но ни песчинок, ни крупинок, ни кусочков побольше мне
не попадается, и возникает мысль последовать примеру
Паганеля, который считал, что «из этой страны золота и
драгоценных камней» возвращаться ни с чем просто непро¬
стительно. «Не знаю почему, но мне очень бы хотелось
увезти отсюда самородок в несколько унций или даже
фунтов в двадцать, не больше»,— признавался он своим
спутникам, поднимая с земли то камешек, то кусок жильной
породы, то осколок кварца.
Но все камешки, и большие и маленькие, здесь давно и
многократно перебраны и осмотрены, и мысль эту я быстро
отбрасываю.
Время идет, энтузиазм постепенно гаснет, искорка надеж¬
ды окончательно затухает, и я откладываю лопату и таз и
сажусь на камень, большой, серый, нагретый солнцем. Кое-
кто из «золотоискателей» следуют моему примеру, осталь¬
ные продолжают трудиться.
Задумываюсь. Даю волю воображению...
Та же стекающая с холма на широкую долину речка. Те
же эвкалипты. То же пронзительно-голубое небо. И в то же
время все другое. Вокруг тысячи людей. Как кроты, они
копошатся в земле. Работа не прекращается и ночью — ищут
золото при свете факелов!
Лихорадочная активность. Вся долина покрыта холмика¬
ми желтой и красной глины. Скрипят лебедки, поднимая
бадьи с породой на поверхность. Скрипят колеса тачек,
подвозящих ее к воде. На берегу те, кто ее промывает: одни
165

возятся у грубо сколоченных деревянных лотков, другие
склонились над тазами и корытцами.
То тут, то там мелькают солдаты в красных мундирах
верхом на лошадях. По бездорожью со скрежетом движутся
тяжелые, запряженные несколькими парами волов повозки.
Они нагружены кирками, лопатами, досками, мотками вере¬
вок, мешками с мукой, бочками с солониной, с маслом, с
пивом, с питьевой водой. Движутся целые караваны на¬
вьюченных разнообразными припасами лошадей.
Повсюду брезентовые палатки. То тут, то там наскоро
построенные, похожие на сараи дома. Это—лавки, неболь¬
шие гостиницы, залы для танцев и игры в кегли, парикмахер¬
ские, конторы, отделения банков, питейные заведения и
салуны (там подавались напитки под такими впечатляющими
названиями, как «Лак для гроба» и «Клином по башке», в
рецептуру которых входили спирт, ром, кайенский перец,
опийный мак).
Над лавками для привлечения внимания — флаги и
флажки с изображениями кенгуру, динго, волов, поссумов,
улыбающихся женских физиономий, мужских профилей, ук¬
рашенных усами и бакенбардами.
Пыль, грязь, тучи мух. Многоголосый гул, выкрики на
разных языках, проклятия, нестройное пение, завывание
шарманок, ржание лошадей, лай собак...
К вечеру, после утомительного дня, люди стекаются к
центру этого разбросанного на многие километры, с каждым
днем разрастающегося палаточного города. Кому-то повезло,
кому-то нет. Счастливчики несут горстки золотого песка в
кожаных мешочках. Одни, те, что себе на уме, зная цену
деньгам, направляются на приемные пункты и превращают
золото в фунты стерлингов. Другие, более бесшабашные
(хоть день, да мой!), спешат к ближайшему салуну, где тут
же спускают добытое тяжким трудом.
Толпа пестра: англичане, ирландцы, немцы, голландцы,
шведы, французы, итальянцы, американцы, китайцы, выделя¬
ющиеся своими длинными косичками и конусообразными
соломенными шляпами.
Таким в середине прошлого века был Балларат — центр
охватившей тогда Австралию «золотой лихорадки». Здесь
происходило то, что повлияло на всю историю континента и
даже мира.
В те годы в Балларат устремлялись тысячи людей со
всей Австралии, со всего мира. Сотни судов прибывали в
Мельбурнский порт, выбрасывая на берег разношерстную
толпу: бедняков, на последние деньги приобретших место на
переполненных парусниках и надеявшихся на то, что им
улыбнется фортуна, всякого рода авантюристов, жаждавших
легко разбогатеть, золотоискателей с калифорнийских прии¬
сков, прослышавших о более богатых россыпях Виктории,
166

дельцов с капиталом, уверенных в том, что им удастся его
приумножить, разорившихся отпрысков английских аристок¬
ратических семей, многих других. Среди прочих немало
вынужденных покинуть родину участников революционных
восстаний и выступлений в Европе.
Наскоро запасшись необходимым инструментом и съе¬
стными припасами, вся эта толпа двигалась через буш к
Балларату, к Бендиго, к Джилонгу, туда, где, как сообщали
газеты, было золото, много золота.
«Золотая лихорадка» была заразительна. Вслед за пасса¬
жирами покидали суда команды. Бросали свои занятия
жители Мельбурна. Пустели конторы, фабрики, мастерские,
магазины. Закрывались школы. Мельбурнцы оставляли свои
дома. Возле них валялись оказавшиеся вдруг ненужными
вещи: мебель, домашняя утварь. В реке плавали выброшен¬
ные матрацы.
По дорогам от Мельбурна к Балларату (два-три дня пути)
и к другим приискам тянулся нескончаемый поток людей.
В противоположном направлении в сопровождении кава¬
леристов мчались повозки с золотом. На повозках сидело
несколько человек с ружьями. Нападения «бушрэйндже-
ров» — австралийский вариант разбойников с большой доро¬
ги—случались довольно часто.
Обратно в Мельбурн спешили и те, кому повезло и не
терпелось в первый раз в жизни ощутить, что значит не
пустой карман. В разгар «золотой лихорадки» в наполовину
опустевшем Мельбурне открывались гостиницы, таверны,
салуны, бары, притоны, где курили опиум, мюзик-холлы,
театры и театрики, рождались оркестры и оркестрики.
Нажитое на приисках быстро спускалось. Очумевшие от
неожиданной удачи золотоискатели, окруженные «прилипа¬
лами», устраивали буйные кутежи, катались в открытых
экипажах. Процветали азартные игры: карты, кости. В ке¬
гельбанах сбивали шарами расставленные бутылки шампан¬
ского.
По вечерам подвыпившая публика заполняла театры,
подпевала певичкам, удостаивала своим вниманием и драма¬
тических актеров. Во время представления «Гамлета» в
сцене с могильщиком аудитория со знанием дела громко
давала советы, как надо работать лопатой, а Офелии
рекомендовала спеть что-нибудь веселенькое...
Оглядываюсь по сторонам и вижу, что я в Балларате
сегодняшнего дня. Неподалеку играют трое детей Ханны
Томлинсон. Ханна, жена одного из моих коллег, библиоте¬
карь, работает через день и с охотой вызвалась свозить
меня в Балларат, а заодно и показать его детям, школьни¬
кам младших классов.
Ханна просматривает проспект и, увидев, что я отложил
в сторону орудия труда, с улыбкой замечает:
167

— Не повезло? Ну что ж, повезет в следующий раз. А я
уже знаю, что стоит нам посмотреть.
Она созывает свой выводок, и мы впятером взбираемся
по пологому склону и... оказываемся в Балларате, каким он
стал к исходу «золотой лихорадки».
Странное ощущение реальности и нереальности. Не хочу
преувеличивать, но все же моментами кажется, что попал в
другое время.
Навстречу, оживленно разговаривая, идут два диккенсов¬
ских джентльмена в цилиндрах, сюртуках, узких полосатых
брюках. Из-за угла выезжает двуконная, открытая, красного
цвета повозка. Большие колеса, желтые спицы. Над входом
мастерской висят хомуты, сбруя, прибита большая подкова.
Тут же расположился шорник. Постукивая молотком, он
забивает последние медные гвоздики в красиво отделанное
кожаное седло.
Идем дальше и заходим в китайскую молельню. Свирепые
морды драконов, призванные отпугивать злых духов. Чаши
из бронзы, фарфора, красного лака. Сюда приходили зо¬
лотоискатели-китайцы, чтобы молить своих богов об уда¬
че.
Проходим мимо мюзик-холла. Здесь некогда выступала
знаменитая Лола Монтес, потрясшая тогдашнюю балларат¬
скую публику (которую трудно было удивить) тем, что,
возмущенная измышлениями о себе местной газеты, при всем
честном народе несколько раз прошлась хлыстом по спине
редактора.
Дети бегут вперед и, прежде чем Ханна успевает их
окликнуть, прилипают носами к оконному стеклу.
— Что-то очень их заинтересовало,— говорит Ханна.
Мы подходим ближе. Ребята уже успели перебраться к
соседнему, открытому окну. Двухэтажное деревянное здание
оказывается рестораном. Внутри идет «спектакль».
Во всех деталях восстановлена обстановка середины
прошлого века. Столы, стулья, тяжелый резной бар темного
дерева. На полках позади бара квадратные бутыли из
толстого зеленого стекла. Посетителей, вполне современ¬
ных, обслуживают девушки в длинных платьях и чепчиках.
Со второго этажа доносится мелодия старинного вальса. У
двери вывешено приглашение зайти и отведать блюда,
которыми лакомились балларатцы в 1855 году.
Через дом от ресторана — аптека. Масса полок, на
которых рядами стоят стеклянные и фарфоровые склянки и
сосуды. Полутьма. На прилавок в какой-то застывшей позе
облокотился аптекарь. Вглядываемся и видим, что это умело
сделанная фигура из чего-то похожего на воск.
Легко догадаться, что мы находимся на территории
большого музея на открытом воздухе. В последние годы их
становится все больше повсюду, и у нас тоже. Вспоминаю те,
168

в которых побывал в окрестностях Таллина, в Ужгороде.
Австралийцы же собирают свою историю по крохам и
создают такие музеи, где только можно. «Старый Балларат»,
расположенный в самом центре большого современного
города того же названия,— один из самых известных. Он
привлекает не только достоверным воспроизведением прош¬
лого, пусть не такого давнего, но и тем, что посетитель
может стать участником увлекательной игры — превратиться
на какое-то время в «золотоискателя», по-здешнему диггера.
Такой «золотоискатель» может иногда найти крупицу золота,
и это делает игру интересной.
Но золото теперь добывается не здесь. Месторождения у
Балларата и вообще в Виктории давно иссякли. Добычей же
в других частях страны заняты сейчас не отдельные старате¬
ли, а крупные компании, использующие дорогостоящую
технику.
В Балларате есть еще что посмотреть, но дети устали, их
лишь на время отвлекли купленные им вафельные рожки с
мороженым, и Ханна с некоторым сожалением говорит, что
на сегодня хватит, пора уезжать—до Мельбурна сто три¬
надцать километров.
Юрика
Получилось так, что вскоре после этого в Балларате
оказались оба автора. И не для того, чтобы «попытать
счастья» вместе, а для того, чтобы, так сказать, перели-
стнуть еще одну страницу австралийской истории.
Но начнем по порядку. Прежде всего надо объяснить, что
такое Юрика, а это вовсе не аборигенское слово, как может
показаться. Юрика — это «эврика» (в английском произноше¬
нии), всем нам известное, приписываемое Архимеду воскли¬
цание. Обрадованный открытием, что на погруженное в
жидкость тело действует сила, равная весу вытесненной
телом жидкости (думается, что закон этот засел в памяти
169

каждого со школьной Ъкамьи), учёный вскричал: «Эврика!» —
«Я нашел!»
Слово это было по понятным причинам в ходу во времена
«золотой лихорадки», и потому одна из гостиниц в Балларате
была названа «Юрика». Гостиница простояла недолго, она
сгорела, но именно там, где она стояла, и вокруг этого места
произошли события, оказавшиеся поворотными в истории
страны и даже отложившие отпечаток на национальный
характер.
Австралийцы не любят громких слов и готовы высмеять
любого, кого они заподозрят в высокопарности. Но Юрика в
этом смысле исключение. О Юрике говорят с благоговением,
имена тех, кто с ней связан, помнят.
Возмущенные преследованиями со стороны английских
колониальных властей, диггеры, большинство из которых
бедствует, объединяются и требуют отменить разорительно
высокую для них плату за лицензии на добычу золота. Они
выступают также за демократические свободы, за введение
всеобщего избирательного права. Среди диггеров немало
чартистов. Маркс определяет происходящее как «революци¬
онное движение в провинции Виктория»*. На стенах в
Балларате появляются лозунги: «Долой деспотизм! Быть
рабами? Никогда!»
Власти отвергают все требования, обвинив диггеров в
намерении «начать войну против нашей царствующей леди-
королевы», и направляют на прииски войска и полицию.
Диггеры начинают готовиться к вооруженной борьбе. Они
наскоро создают укрепленные позиции, выбирают «главноко¬
мандующего», поднимают над холмом, где раньше стояла
гостиница «Юрика», свой флаг — на синем фоне пять боль¬
ших белых звезд созвездия Южный Крест, соединенных
широкими белыми полосами. Став на одно колено вокруг
флага с ружьями в руках, они клянутся «стоять друг за друга
и бороться в защиту своих прав и свобод».
Власти перепуганы и решают проучить бунтарей.
Воскресенье, 3 декабря 1854 года. Под покровом ночи
войска конные и пешие и полиция, получив сведения о том,
что диггеры не совсем готовы к обороне, решают этим
воспользоваться и, двинувшись к их лагерю, окружают его.
На рассвете дается сигнал к атаке.
Диггеры застигнуты врасплох, но тем не менее принимают
бой. На залпы нападающих они отвечают ружейными и
револьверными выстрелами. Атака кавалерии наталкивается
на частокол железных пик (ими вооружен один из отрядов
диггеров). Короткая и ожесточенная схватка. Сражаются
даже тяжелораненые.
Прорвав линию обороны диггеров, обезумевшая солдатня
* Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 11. С. 111.
170

приканчивает штыками безоружных, тех, кто лежит, истекая
кровью. Флаг Южного Креста сорван, и победители в
исступлении топчут его. Они бросаются на палатки диггеров,
поджигают их, расстреливают даже тех, кто в бою не
участвовал. Убито несколько десятков человек. Захваченных
участников восстания заковывают в цепи.
Юрикское (Эврикское) восстание было подавлено, но его
последствия оказались для властей неожиданными. Борьба
за гражданские свободы и за самостоятельность Австралии
усилилась. Был дан сильный толчок развитию рабочего
движения.
Перед нами серый, вытесанный из грубого камня обелиск.
На постаменте из таких же камней — несколько чугунных
пушек. Рядом, на высоком флагштоке, развевается флаг с
Южным Крестом. Это памятник повстанцам. Он сооружен на
месте, где происходил бой между диггерами и английскими
солдатами и полицией. Шелестят листвой эвкалипты.
Но Юрика—это не только прошлое. Юрика—символ
австралийской независимости, всего прогрессивного в стране.
Флаг Юрики поднимают бастующие рабочие, он развевается
над колоннами демонстрантов, протестующих против амери¬
канских военных баз на континенте, выступающих за проведе¬
ние Австралией независимой, миролюбивой политики. Юрика
оживает на полотнах австралийских художников, мелькает в
заглавиях книг, на обложках журналов, значках, разноцвет¬
ных майках и рубашках, наклейках на бамперах автомобилей,
на экранах телевизоров. Недавно был создан многосерийный
телевизионный фильм о Юрике. Нам удалось увидеть только
одну серию, самую последнюю и наиболее оптимистичную. Дух
Юрики жив.
Еще раз о кенгуру
Мы уже рассказывали о кенгуру, но тему не исчерпа¬
ли. Не хотелось сразу говорить о том, что немного грустно,
171

что заставляет волноваться всех, кто любит животных.
В городах кенгуру если и встретишь, то только в
некоторых парках, зато в магазинах, больших и маленьких, и
в различных киосках, особенно в киосках на аэродромах,
первое, что бросается в глаза,— это всяческие изделия из
кенгуровых шкур. Повсюду игрушечные кенгуру всех разме¬
ров, от крупных, метровых, с детенышами в сумках до совсем
маленьких. Крупные сидят на полу, те, что поменьше, на
полках. Тут же смешные коала, тупоносые вомбаты и очень
похожие на настоящих утконосы — все они сделаны из шкур
кенгуру.
Развешаны и навалены штабелями кенгуровые шкуры.
Велик выбор «кенгуровых» ковров, ковриков, чехлов для
автомобильных сидений, сумок, сумочек, кошельков. В специ¬
альных отделах магазинов висят шубы и куртки из меха
кенгуру, продаются перчатки из тонко выделанной кенгуро¬
вой кожи.
В продовольственных магазинах жестянки — суп из хвоста
кенгуру. Такой же суп предлагается в ресторанах—это
считается одним из немногих традиционных австралийских
деликатесов.
Владельцы собак кормят своих питомцев консервами из
кенгурового мяса.
Кенгуровые шкуры сотнями тысяч вывозятся в США,
Западную Европу, Японию. Словом, на континенте сущест¬
вует целая отрасль, которую здесь называют «кенгуро¬
вой индустрией». В ней заняты десятки тысяч людей — от
охотников, ведущих отстрел животных, до дизайнеров,
чьей задачей является разрабатывать новые виды изде¬
лий.
Масштабы «кенгуровой индустрии» огромны, и одно время
отстрел кенгуру принял угрожающий для некоторых видов
характер, истреблялись миллионы животных.
Взволновались экологи, взбунтовалась общественность. В
Мельбурне нам довелось быть свидетелями демонстрации в
защиту кенгуру, демонстрации не совсем обычной. Бросались
в глаза лозунги: «Защитим «ру»!>>, ««Ру» взывают о помощи»,
«Кенгуру, кенгуру — ты душа Австралии!» (последний был
цитатой из стихотворения «Кенгуру», сочиненного еще в
1819 году).
Реакция прохожих была самой разной. Одни скептически,
другие одобрительно улыбались, кое-кто был безразличен.
Нашлось и несколько человек, реагировавших неожиданно
бурно. Они явно были задеты за живое. По их одежде, по
загорелым лицам можно было догадаться, что это фермеры.
Один из них в сердцах хлопнул широкополой шляпой по
колену и, как бы ни к кому не обращаясь и в то же время
обращаясь ко всем, выпалил:
— Я не против «ру», ребята мои их любят, но если дать
172

им расплодиться, то они сожрут всю траву, и тогда пиши
пропало!
Чувства этого человека легко понять. В стране с ее
нелегкими природными условиями, с ее страшными засухами
фермерам, которых заботит, как и чем прокормить скот, не
до сантиментов в отношении кенгуру. Довольно горько звучит
местная шутка о том, что иногда урожаи бывают такими, что
пшеничные колоски едва поднимаются над землей, и воробь¬
ям приходится становиться на колени, чтобы выклевать хотя
бы зернышко.
Кенгуру, старожилы здешних мест, отлично приспособи¬
лись к местным условиям, и когда они вступают, так сказать,
в конкуренцию с овцами и коровами, то проигрывают послед¬
ние. В засуху кенгуру поедают все до последней травинки,
а в благоприятный сезон, когда трава в изобилии, они разм¬
ножаются с такой быстротой, что тут и овцам несдобро¬
вать: два кенгуру съедают столько же травы, сколько три
овцы.
Пробовали строить ограждения вокруг пастбищ, но это
оказалось накладно и неэффективно — кенгуру легко перема¬
хивают через любые.
Ежегодно здесь публикуются официальные данные о
примерной численности крупных — рыжих и серых — кенгуру,
которые являются объектом отстрела, и устанавливаются
цифры отстрела. В середине восьмидесятых годов цифры эти
колебались от двух с половиной до трех миллионов. Если бы
цифры отстрела не устанавливались, изничтожение кенгуру
могло бы зайти слишком далеко.
В последнее время разрабатываются другие способы
контроля над численностью, как здесь говорят, «кенгурового
населения». Пожалуй, самый любопытный из них, который
еще на стадии изучения,— предотвращение размножения с
помощью «биопуль», начиненных специальным противозача¬
точным гормоном. Что касается чисто технической стороны,
то она в какой-то мере уже опробована. Все мы не раз либо
читали, либо слышали, как в научных целях, или когда нужно
перевезти дикое животное в другое место, или, наконец,
удалить больной зуб тигру или льву используется заряд
снотворного. «Биопули» по сути дела основаны на том же
принципе.
173

/ Что такое «типичный австралиец»
Идем, скрываясь от жарких лучей солнца в тени плата¬
нов, по полого спускающейся Коллинз-стрит. Красивая это
улица. В ней есть что-то от Лондона, что-то от Парижа.
Смотрим на лица прохожих. Пытаемся угадать, кто из них
«старые», кто «новые» австралийцы, но очень скоро отказы¬
ваемся от этой попытки.
Вспоминается вчерашняя оживленная дискуссия в доме
известного здешнего писателя,— доме очень скромном, где
помимо маленькой спальни была только еще одна комната,
довольно большая, служившая одновременно и гостиной, и
кабинетом, и библиотекой. В этой комнате все стены были
заняты переполненными книжными полками, там же стоял
тяжелый старинный стол, на котором тоже лежали книги.
Вокруг стола было несколько удобных, глубоких кресел. В
них и расположились гости.
.'Как почти всегда, когда мы встречались с австралийцами
в непринужденной обстановке, речь зашла об Австралии, о
ее месте в мире, о ее проблемах, о том, чем живут и дышат
австралийцы.
На этот раз беседа была особенно оживленной. Все очень
хотели, чтобы мы высказали свое мнение о том, что такое
австралиец. Но мы воспротивились, ссылаясь на то, что
нельзя же от нас ожидать проникновения в австралийскую
душу.
— Пожалуй, вы правы. Мы и сами в этом до конца не
разобрались,— сказал мужчина средних лет в больших, в
тяжелой оправе очках.
— Вам легко. Каждый знает, что такое русская душа,
Толстой и Достоевский давно всем все разъяснили, а вот что
такое австралийская...— И он задумался.
Заговорили другие. Тема, по-видимому, затронула всех.
Создалось впечатление, что они не столько хотели объяс¬
нить нам, что такое австралиец, сколько пытались уяснить
это для себя.
Кто-то шумно вздохнул. Заговорил до того молчавший
174

человек. Он казался стеснительным, но по улыбкам осталь¬
ных, по устремленным на него взглядам мы поняли, что это
не совсем так.
— Австралиец — воплощение всех лучших человеческих
качеств. Скромность, выдержанность, необыкновенная ужив¬
чивость, умение держать себя в обществе, обходительность,
уважение к чужому мнению, дисциплинированность, тонкость
чувств,— перечислял он.
— Не забудьте о нашей врожденной самокритичности и
нелюбви к хвастовству,— перебил кто-то.
— Забыть об этом? Как можно! — продолжал говоривший
с самым серьезным видом.— Всем известно, что мы лучшие
ценители музыки, искусства, литературы, не говоря о том,
что лучших спортсменов, какой вид спорта ни возьми, просто
нет.
Все расхохотались.
Писатель встал и, подойдя к книжным полкам, вынул
довольно зачитанный том.
— Думается, полезно заглянуть в Прингла,— сказал он.—
Этот шотландец многое у нас подметил, да и вообще со
стороны, наверное, виднее. Давайте прочту. «В настоящее
время Австралия менее английская по духу, чем это может
показаться. Австралия — это Австралия. Просто поразитель¬
но, до чего резко проявляется характер австралийца. Этот
характер легко узнается в любом, кто бы он ни был,—
грубоватость скорее, чем жестокость, отзывчивость, ужива¬
ющаяся с нетерпимостью, широта, склонность сомневаться в
общепринятых истинах и при этом удивительная доверчи¬
вость. Австралиец обидчив, но обидеть другого не боится; он
всегда готов ввязаться в драку, но с такой же готовностью
поможет тому, кто попал в беду... Лучшие качества австра¬
лийца— смелость и прямодушие, готовность высказать то,
что он думает».
— Ну что ж, в этом что-то есть. Кое-что Прингл подме¬
тил,— сказал человек в очках.— Но все же он мерит какой-
то английской меркой.
—- А что ему остается делать! — вставил писатель.— Мы
же все в конечном счете выходцы с берегов Альбиона, и от
этого никуда не уйдешь. И вообще английского мы сохранили
немало. Возьмем хотя бы любовь к спорту. Но вот уважения
к властям предержащим, которым грешат некоторые англи¬
чане, у нас не осталось и следа. Испарилось под солнцем!
Мы все же бунтари. Боссов у нас откровенно не любят, само
слово «босс» произносится с пренебрежением. Не жалуют
любых представителей власти/^Иногда это доходит до
анекдота.
И он рассказал историю о том, как «новый» австралиец
бросился на помощь полицейскому, на которого напал сумас¬
шедший. Собравшиеся вокруг «старые» австралийцы — а их
175

оказалось немало—не пытались разобраться в том, кто и
почему напал на полицейского, но симпатии их заранее были
на стороне нападавшего, и потому они, спокойно наблюдая
за схваткой, даже подбадривали его. В газетах спасший
полицейского был назван смельчаком и истинным австралий¬
цем. Но читатели с этим не согласились. Они признавали, что
герою этой истории в смелости не откажешь, однако счита¬
ли, что с «истинным австралийцем» он не имел ничего
общего. ‘
Потом мы не раз вспоминали этот вечер и задумывались
над тем, что нравится нам в простом австралийце. Больше
всего нам нравится то, что определяется чисто австралий¬
ским словом «мэйтшип». Впрочем, это не просто слово, а
целое понятие, даже философия. «Мэйтшип» — это товари¬
щество, чувство локтя, взаимная поддержка, дружеское
участие, готовность постоять за другого.
Певцом «мэйтшип» был Генри Лоусон. Его герои, простые
диггеры, стригали, лесорубы, люди, странствующие по стране
в поисках работы, могут выстоять в трудной борьбе за
существование и при этом сохранить свое человеческое
достоинство, лишь опираясь на своих товарищей — своих
«мэйтс». По мнению австралийцев, наивысшим проявлением
«мэйтшип» была Юрика. Духу «мэйтшип» обязаны рабочие
Австралии возникновением профсоюзов, профсоюзов очень
сильных, боевых, появившихся и проявивших себя еще
более столетия назад.
В Мельбурне, на одной из небольших площадей, стоит на
трехступенчатом постаменте потемневшая от времени и
городской гари каменная колонна, на вершине которой три
цифры — три восьмерки. Они хорошо видны. Поначалу нам
кажется, что это указание какого-то года, что, может быть,
перед ними не хватает единицы (предположение весьма
естественное, так как даты на австралийских памятниках
почти всегда начинаются с единицы, за которой следует
восьмерка). Но скоро мы узнаем, что ошиблись. Три восьмер¬
ки— это именно три восьмерки, которые означают восемь
часов труда, восемь часов сна, восемь часов свободного
времени.
Мы с интересом рассматриваем это ничем не выдающе¬
еся сооружение. Пройти мимо него нельзя. Есть ли еще
где-нибудь такой памятник? Не знаем, не слышали. Здесь же
он стоит по праву. Рабочие Мельбурна первыми в мире
добились восьмичасового рабочего дня, добились еще в
конце пятидесятых годов прошлого века.
Через десятилетие добились этого все рабочие Австра¬
лии. То, что они гордятся этим, справедливо, это законная
гордость. Памятник восьмичасовому рабочему дню—не про¬
сто памятник, это еще и символ «мэйтшип».

Грамота Нептуна
Мы снова летим, летим из Мельбурна в Аделаиду.
Перелет по австралийским масштабам, да и по европейским,
недолгий: всего один час или, как указано в проспекте
авиакомпании, «один реактивный час». Это терминология
последних лет. Здесь говорят: «реактивное, автобусное,
железнодорожное время», то есть меряют расстояние не
километрами, а часами, необходимыми для его преодоления
соответствующим видом транспорта.
Мы предпочли бы «одному реактивному часу» «двенад¬
цать автобусных», наверняка увидели бы кое-что интересное
по дороге, но у нас просто нет этих дополнительных
одиннадцати часов.
177

Вспоминаются другие полеты, и особенно первый полет в
Австралию. И сейчас он занимает, если не считать посадок,
более двадцати часов, а тогда, двадцать пять лет назад,
занимал чуть ли не тридцать.
С начала семидесятых годов, с появлением так называ¬
емых «джамбо-джетс», нового поколения воздушных лайне¬
ров^ «реактивное время» сократилось, и это, безусловно,
прогресс, но вскоре вслед за этим что-то ушло. Перестали,
например, отмечать пересечение экватора.
Самолет, хоть и корабль, но воздушный, и, наверное,
было бы трудно организовать для пассажиров церемонию,
принятую на морских судах при пересечении экватора,—
церемонию в честь владыки морей Нептуна. Окунать нович¬
ков в морскую воду нельзя, устраивать процессии с участи¬
ем «чертей», «русалок» и всяческих «чудищ морских»,
по-видимому, тоже, хотя в последнем мы не до конца уве¬
рены.
В те же, давно ушедшие времена командир корабля
торжественно объявлял, что мы над экватором, что мы его
пересекли, что мы перелетели из осени в весну, что Нептун
явно к нам благоволит, что по курсу нас ждет хорошая
погода, что, как мы сами можем убедиться, над нами новые
созвездия, но что он уверен: расположение звезд благопри¬
ятствует каждому пассажиру и сулит удачу.
После этого появлялись несколько стюардесс, оживлен¬
ных и веселых, в застегнутых на все пуговки мундирах,
кокетливо сдвинутых набок пилотках и в туфлях на каблуч¬
ках— иначе говоря, при полном параде. Пройдя по рядам,
они быстро раздавали пассажирам перевязанные ленточкой
бумажные «свитки».
Развернув их, мы обнаружили, что «по воле Нептуна»
удостоились чести стать членами ордена «пересекающих
экватор по воздуху». Это и подтверждалось дарованной
каждому грамотой, на которой был изображен Нептун с
трезубцем, правящий колесницей, мчащейся не то по волнам,
не то по облакам.
Грамота гласила:
«Да будет известно всем, что (далее следовали имя и
фамилия) доблестно пересек (пересекла) экватор на воздуш¬
ном корабле, и посему он (она) отныне становится вольным
жителем воздушной стихии и на него (нее) распространяются
все права, блага и привилегии, являющиеся достоянием тех,
кто перелетает из одного полушария в другое. Да ведают об
этом все царства-государства, нам подвластные».
Подпись Нептуна на грамоте и дата были удостоверены
командиром корабля и печатью авиалинии, на красном фоне
которой был изображен крылатый кенгуру.
Мы храним эти грамоты. Ведь не каждый становится
«вольным жителем воздушной стихии».
178

Ныне Нептун стал менее щедр к тем, кто пересекает
экватор, может быть, потому, что их стало значительно
больше и у писцов в его канцелярии затупились перья.
Джерримэри
Вот и Аделаида. Нас ожидает целая группа встречающих
с букетами цветов в руках, и мы чувствуем себя почти VIР
(по-русски это, наверное, было бы ВВП). Эти три таинствен¬
ные латинские буквы, которые видишь за границей на
дверях, ведущих в особые, наиболее комфортабельные, если
не сказать шикарные, залы ожидания аэропортов, на ярлы¬
ках пропускаемых вне очереди чемоданов, на табличках
лимузинов, стоящих у входа в аэропорт либо гостиницу,
означают «весьма важная персона».
Но группа встречающих — не представители аделаидской
общественности, а одна семья, семья Мичэмов, Джерри и
Мэри, их шестеро детей и внучка.
Джерри, Мэри, двух их дочерей, Сюзи и Минни, и сына
Дадли мы знали еще в Москве, а с тремя старшими
дочерьми, Мод, Бекки и Дженни, нам только предстояло
познакомиться, как и с шестилетней дочкой Мод, которую
как будто бы нарочно, чтобы нас запутать, звали Мэри, как
бабушку.
Джерри Мичэм — прогрессивный журналист, несколько
лет работал в Москве, где мы с ним встречались, так
сказать, на деловой почве, по работе, а потом подружились.
Джерри немного знал русский язык, но страшно его
коверкал. Мэри же не пыталась преодолеть казавшееся ей
непреодолимым и в минуту откровенности призналась, что
ей, пожалуй, легче родить седьмого ребенка, чем усвоить
премудрости русской грамматики. Зато Сюзи, Минни и Дадли
говорили по-русски неплохо—они учились в московской
школе.
179

Джерри и Мэри отвезли нас в гостиницу, сказав, что
вечером ждут у себя.
Джерри встретил нас у дверей своего деревянного,
большого, чуть несуразного, с несколькими пристройками
дома' (в свое время растущая семья заставила его приобре¬
сти еще одну профессию—профессию строителя). Не задер¬
живаясь, он провел нас через длинный коридор, где посере¬
дине почему-то были ступеньки, ведущие вправо и влево.
Задняя дверь вывела нас на лужайку. Там царило
оживление. У печки-гриля возилось несколько мужчин. Они
жарили куски мяса и нечто похожее на купаты. У длинного,
вытащенного из дома, очевидно для этого случая, стола
суетилась Мэри, под руководством которой мобилизованные
ею дочери ловко нарезали лук и помидоры. На деревянном
блюде лежали редиска и беловато-зеленые, крепкие стебли
местного, непохожего на наш сельдерея. Подготовка к
барбекю заканчивалась. Оказывается, здесь устраивают
барбекю не только в лесу.
Среди гостей Мичэмов, а у них собралась целая компа¬
ния, были люди разных профессий, разного положения:
преподаватели местного университета, журналист, коллега
Джерри, смуглая, с крупными чертами лица активистка
аборигенского движения Роуз Смит (самыми обычными ан¬
глийскими именем и фамилией одарили аборигенку в мисси¬
онерской школе), несколько докеров, приятелей Джерри. В
молодые годы он работал в порту, был деятелем профсоюза
портовых рабочих, учился в вечерней школе, много читал,
занимался самообразованием, потом стал писать заметки и
статьи для профсоюзных газет. С этого и началась его
журналистская деятельность.
Друзья, пользуясь созвучием их имен, называли Мичэмов
Джерримэри или Мэриджерри в зависимости от того, к кому
из них обращались.
Вечер удался. Много разговаривали, шутили, смеялись.
Заводилой был один из докеров — Мик, человек небольшого
роста, крепко сложенный, по-видимому, очень сильный, с
приплюснутым носом, что, впрочем, не портило его. Как
выяснилось, носом такой формы его одарила не природа, а
занятия боксом.
Мик говорил с резко выраженным австралийским акцен¬
том, нарочно его утрируя,— акцентом, который теперь встре¬
чается все реже и реже. Кроме того, его речь была
пересыпана чисто австралийскими словами и выражениями.
Не все их понимали, и Джерри порой приходилось выступать
в роли переводчика.
Мик всем этим бравировал и с удовольствием вспоминал
о том, что, когда он был в составе профсоюзной делегации в
СССР, девушки-переводчицы, будь то в Москве, Ленинграде
или Ташкенте, признавались другим членам делегации, что
180

стоило ему только открыть рот, как их охватывал больший
ужас, чем перед выпускными экзаменами по английскому
языку в институте, так как они почти ничего не могли понять.
И о чем только не рассказывал Мик! И о собственной
семье (в возрасте двадцати лет он стал многодетным
отцом — женился на женщине с тремя детьми), и о происшед¬
шем с его другом забавном случае. Во время забастовки в
порту, когда всем пришлось затягивать пояса, его друг
вызвался участвовать в церковной службе (мальчиком он
пел в церковном хоре, после службы там обычно устраива¬
лось чаепитие с бутербродами). В своем расчете он не
ошибся: и на этот раз было устроено чаепитие. Но за столом
он чуть было не поперхнулся, увидев сидевших напротив и с
энтузиазмом уписывавших бутерброды двух своих товарищей.
Блестящая идея, осенившая его, осенила и их.
Узнав, что мы уже побывали в Сиднее, Мик, подтрунивая
над сиднейцами, которые часто говорят о красоте моста
через их залив и о привлекательности молодых • сиднеек,
продекламировал:
Над заливом мостик, видели, повис?
Видели сиднейских загорелых мисс?
И, улыбаясь, не скрывая своего местного патриотизма,
добавил:
— Наши аделаидские, уж поверьте мне, ничем им не
уступят.
— После того как ты так разошелся,— вставил Джерри,—
нам никто не поверит, что встречаются австралийцы молча¬
ливые, из которых с трудом вытянешь слово.— И он привел
два анекдота, которые мы, чтобы не забыть, записали.
Вот первый.
«Два неразлучных друга, Гарри и Том, шли в поисках
работы. По обеим сторонам дороги зеленели всходы. Гарри
указал на них пальцем и буркнул: «Неплохая пшеница».
Прошло несколько часов, друзья остановились на ночлег,
молча развели костер, молча вскипятили чай в «билли»,
молча перекусили. Ополоснув кружку, Том сказал: «Это был
овес — не пшеница». После этого он завернулся в одеяло и
захрапел. Проснувшись утром, он обнаружил, что Гарри с ним
нет. На земле, придавленная камнем, лежала записка:
«Ухожу. Терпеть не могу долгих споров»».
Вот второй.
«Фермер разговаривает с сыном.
— Погляди-ка на реку. Что там, у берега, делает этот
парень из города, кроликов ловит, что ли?
— Нет.
— Рыбу ловит?
— Нет.
— Ну так что он в конце концов делает?
181

— Тонет».
Наш разговор продолжался с тем же оживлением, когда
из дома выбежала внучка Джерри.
— Ты что не спишь? — остановила ее Мэри-старшая.
— Хочу быть с вами, мне скучно! — капризно протянула
Мэри-младшая, показав, что шестилетняя австралийка ничем
не отличается от своих однолеток в наших широтах.
Мэри-старшая решительно направилась к внучке, чтобы
увести ее в дом, и девочка, смирившись с неизбежным,
прощебетала: «Good night!» За этим неожиданно последова¬
ло «Ой!». Кто-то из присутствующих подбежал к бабушке и
внучке и с силой хлопнул по стене дома пластмассовой
тарелкой, которую держал в руке. Наступила непонятная
пауза, затем послышался недовольный, даже сердитый голос
Джерри:
— Зачем ты это сделал? Их не нужно трогать.
Причиной «инцидента» оказался... паук.
Позже Джерри показал нам такого паука, их было
несколько в доме: тельце с пятак, длинные мохнатые
ножки — нельзя сказать, чтобы внешний его вид доставлял
удовольствие.
Джерри объяснил, что привык мирно сосуществовать с
этими пауками, что они безвредны и даже полезны—
уничтожают мух и комаров, но признался, что если перед
сном заметит паука на потолке, то накрывается простыней
из боязни, что тот может случайно упасть ему на голову.
— Ничего не могу с собой поделать, неприятно как-то,—
сказал он смущенно.— Но убивать их ни к чему, и никто у нас
в доме их не трогает. Пусть живут.— И добавил: — Другое
дело—«красная спинка», вот они опасны! Причем их можно
встретить на задворках каждого дома. Есть они и у нас в
саду. Единственно, кто в моей семье их не боится, так это
Дадли. Когда он был ребенком, он брал их в руки, показывая
своим приятелям, нам. Почему они его ни разу не укусили —
загадка.
Как ни удивительно, этим не исчерпывалось наше знаком¬
ство с австралийскими пауками — прямо скажем, не самыми
привлекательными представителями животного мира Пятого
континента. Правда, мы не пострадали, но пострадать могли
и потому вспоминаем об этом, можно сказать, с трепетом
душевным. Годом позже, когда нам довелось провести пару
дней в Вуллонгонге, мы остановились на ночь в доме
рабочего-металлурга, активиста общества дружбы «Австра¬
лия— СССР».
Мы уже собрались уезжать и допивали утреннюю чашку
чая вместе с хозяином дома, когда в комнату вернулась его
жена, за минуту до того вышедшая за чем-то на веранду.
Она была очень бледна, на лбу блестели капельки пота.
Мы вскочили из-за стола.
182

— Фаннел-уэб,— произнесла она.
«Воронка, паутина...» — мы ничего не могли понять.
— Едем,— только и сказал хозяин дома, взяв жену под
руку. Мы все поспешили к машине. Ехали быстро. Через
несколько минут машина остановилась у дверей больницы.
Наши хозяева, ничего не объясняя, вбежали внутрь. Мы
остались ждать. Было ясно, что случилось что-то очень
серьезное.
Через некоторое время, прошло не менее получаса, дверь
больницы открылась, и все еще поддерживаемая мужем, но
уже явно успокоенная вышла наша хозяйка.
Только по пути домой мы узнали, что с ней случилось.
Оказалось, ее укусил паук фаннел-уэб, это грозило смертью,
и, только когда ей ввели специальную сыворотку, опасность
миновала. Хозяин наш извинился, что, совсем об этом не
подумав, заставил нас посетить столь малоинтересное место,
как больница.
— Я немного потерял голову,—уже улыбаясь, сказал он.
Паук фаннел-уэб—один из самых, если не самый ядови¬
тый в мире («самый ядовитый», «самый большой», «самый
жаркий», «самый сухой» — мы ловим себя на том, что, говоря
об Австралии, употребляем эти выражения, но ничего не
поделаешь: Австралия требует этого). Он чаще всего встре¬
чается на побережье Нового Южного Уэльса, особенно в
районе Сиднея и Вуллонгонга. Отсюда его полный титул —
«сиднейский фаннел-уэб».
Фаннел-уэб плетет паутину в форме воронки, чем и
объясняется его название. Паук этот, очень крупный, с
черным глянцевитым тельцем и двумя острыми жалами, в
отличие от большинства своих собратьев не только ядовит,
но вдобавок еще и агрессивен. Он бросается на любого, кто
его потревожит, будь то животное или человек, а от его яда
свертывается кровь.
Любопытно, что, когда кипели страсти вокруг вопроса о
национальном гимне, фаннел-уэб удостоился чести попасть в
предлагавшийся среди прочих юмористический его вариант:
О ты, страна отчаянных,
Где фаннел-уэбы водятся,
Где множество акул,
Где мух с орлов размерами
Не счесть, не перечесть...
Не знаем, можно ли назвать это отступление лирическим,
но оно, как нам кажется, должно позитивно сказаться на
настроении читателя, который пробежит его, лежа под
деревом у себя на даче. Сколько бы там ни оказалось
комаров, ни в какое сравнение с фаннел-уэбом они не идут,
как, впрочем, и с австралийскими мухами.
После эпизода с пауком Джерри еще некоторое вре¬
мя хмурился, но в конце концов и он не смог устоять пе¬
183

ред целым каскадом шуток, которые обрушил на него и на
всех нас неутомимый Мик. Подозреваем, что некоторые из
этих шуток были знакомы большинству присутствующих и
только для нас они были новыми. О чем бы ни заходила
речь, у него всегда находилась для этого случая какая-
нибудь забавная история.
Заговорили об американцах.
— Внедрился-таки у нас дядюшка Сэм, и солидно вне¬
дрился,— сказал Джерри.— Под Аделаидой ему принадлежит
целый город.— И обращаясь непосредственно к нам: — Если
поедете в Баросса-вэлли, а туда стоит поехать, по дороге
увидите заводы «Дженерал моторз». Внедрились по-
настоящему. Им не откажешь в размахе.
Его перебила Мэри.
— Не трать время на то, с чем все согласны,— сказала
она.— Боссы из «Дженерал моторз» хозяйничают здесь как у
себя дома, и мы все это знаем.
— Не дайте Джерримэри сесть на своего конька,—
вмешался Мик.— Сейчас он произнесет речь, мы весь вечер
будем обсуждать экономические проблемы, и веселее нам не
станет. А потому разрешите поведать вам небольшую исто¬
рию из области американо-австралийских отношений с опти¬
мистическим концом.
Как-то раз один из наших фермеров согласился показать
богачу из Техаса, владельцу ранчо, свое хозяйство. «Вот мой
лучший баран»,— сказал ози, указывая на гордого красавца с
витыми рогами. «Ну уж и баран! — презрительно заметил
янки.— У нас в Техасе такой считался бы ягненком». «Вот
мой лучший бык»,— продолжал ози, с трудом сдерживая
раздражение. «Какой же это бык! У нас в Техасе такой бы
считался теленком»,— буркнул янки. Ози покраснел от зло¬
сти. «А вот мой лучший племенной жеребец»,— выдавил он,
едва сдерживаясь. «Хм, жеребец! У нас в Техасе он бы
считался жеребенком». Не говоря больше ни слова, ози
усадил своего гостя в «пикап» и повез в город. Неожиданно,
едва не задев машину, через дорогу перескочил двухметро¬
вый кенгуру. «Черт возьми! Это еще что такое?» —
воскликнул оторопевший янки. «Ах, это...— безразлично про¬
цедил ози.— Это кузнечик, у нас таких полно».
Мик рассказывал всю эту немудреную историю так живо,
так здорово изображал хвастуна техасца, хотя он все же
говорил у него с австралийским акцентом, что не только мы,
но никто не мог сдержать смеха.
— Мик, ты всех уморил,— сказала Мэри.— Да и меня
перебил. Наши русские гости всего несколько дней будут в
Аделаиде, и мне хочется подсказать им, что у нас надо
посмотреть.
— Можешь не беспокоиться. Если они ничего не имеют
против, то я готов их сопровождать. У меня как раз есть пара
184

свободных дней, жена уехала с детьми к матери, и я могу
распоряжаться собой.
Мы с радостью приняли предложение Мика, сказав, что
временное состояние свободы от семейных забот делает его,
говоря по-русски, «вольным соколом». Мик попросил нас
повторить эти два слова и после ряда попыток успешно их
усвоил, в чем мы в дальнейшем смогли убедиться.
Несмотря на то что Мик все взял на себя, мы уходили с
барбекю снабженные подробнейшими рекомендациями Мичэ-
мов и их гостей о том, что стоит увидеть в их родном городе
и вблизи него. Наибольший энтузиазм проявляла шестнадца¬
тилетняя Минни Мичэм, которая была уверена в том, что
Аделаида, где она родилась и выросла, лучший город в
Австралии. Она хотела, чтобы мы обязательно совершили
прогулку по реке Торренс, протекающей через самый центр
города, чтобы мы непременно посетили Аделаидский фести¬
вальный центр—«там выступали советские поэты!», чтобы
мы не упустили возможности побывать в заповеднике Кле¬
ланд, где «такие прекрасные коала, кенгуру и динго». Когда
мы сказали, что уже успели с ними познакомиться в
Брисбене, Канберре и Мельбурне, Минни была очень разоча¬
рована.
— Ну, тогда пусть Мик обязательно поведет вас в музей
Южной Австралии. Там вы увидите то, чего нет ни в
Брисбене, ни в Канберре, ни в Мельбурне: скелет дипротодо-
на гигантского, размером с носорога, предка вомбата, на
которого аборигены некогда охотились.
Чувствовалось, что у Минни был хороший преподаватель
зоологии.
Полковник Лайт
Мик подошел к своим обязанностям серьезно. Рано утром
на следующий же день он привез нас к памятнику основате¬
лю Аделаиды полковнику Лайту.
185

Бронзовая фигура на небольшом холме: Лайт смотрит на
Аделаиду, место для которой он выбрал и план которой он
начертил; в руке он держит этот план.
Лайт не был полковником. Он был подполковником,
получившим чин не за службу в английской армии, а сражаясь
в рядах испанской революционной армии во время испанской
революции 1820—1823 годов.
Лайту не откажешь в многогранности. Он был моряком,
солдатом, топографом, музыкантом, художником. Он оставил
после себя множество рисунков, эскизов, даже собственный
автопортрет—с полотна смотрит человек тонкий, вдумчи¬
вый, в его глазах затаилась грусть.
В австралийскую историю Лайт вошел потому, что он
выбрал место для столицы Южной Австралии и распланиро¬
вал .ее,— распланировал по собственному усмотрению, не
считаясь с указаниями лондонских властей. Благодаря Лайту
улицы Аделаиды широки, а вся центральная часть города
заключена в квадрат парков.
— Полковник смотрел далеко вперед. Можно подумать,
что он предвидел засилье автомобилей и сделал все, чтобы
избежать «пробок» на улицах,—сказал Мик.— Впрочем, он
наверняка думал не столько об автомобилях, сколько об
упряжках волов. Им нужно было место, чтобы развернуться.
Мик не ошибался. На старинных фотографиях и рисунках
мы видели груженные тюками шерсти повозки, которые
тащили по бездорожью упряжки в десять, а то и в двадцать
волов. Как бы то ни было, теперешняя Аделаида, миллион¬
ный автомобилизированный город, пока не испытывает
транспортных трудностей Сиднея или Мельбурна.
Аделаида была основана 31 декабря 1836 года. Данные
очень точные. С такой же или почти с такой же точностью
можно назвать время возникновения всех более или менее
крупных городов Австралии. Вот что значит иметь короткую,
да еще писаную историю — более того, хорошо написанную.
Клерки в Лондоне и их собратья в Австралии работали
усердно. Каждый более или менее значительный факт
регистрировался: открытие парламента того или иного штата,
закладка зданий этих парламентов, основание университе¬
тов, колледжей, школ, церквей, начало строительства и
завершение строительства железных дорог, портов и прочее
и прочее.
Австралия не переживала потрясений, которые были
уделом других континентов, а потому все эти документы
сохранились в архивах и библиотеках страны — подарок для
историков, писателей, журналистов. Ничего не стоит раско¬
пать материал по истории большого или малого города или
какого-нибудь даже малоизвестного семейства. А в связи с
празднованием двухсотлетия Австралии спрос на все «исто¬
рическое» особенно велик. Стоя рядом с Лайтом, мы видим
186

тот город, который он видел только в своем воображении:
четко распланированные, пересекающиеся под прямыми уг¬
лами улицы, каменные, в основном невысокие дома (Адела¬
ида пока еще не устремляется вверх), много зелени.
— Ну, а теперь в Фестивальный центр! — сказал Мик,
усаживая рядом с собой автора-1 и убедившись в том, что
автор-2 удобно расположился на заднем сиденье машины.
— Пропустить его никак нельзя, Минни права. Хоть
взглянем на него.
Подъезжаем к Центру. Модерн, но теплый и человечный.
Светлые, квадратные плоскости крыш почти касаются раз¬
ноцветного ковра площади. Ковер — бетонный. На нем рас¬
ставлены кубы — прямые и скошенные, разных размеров.
Они окрашены — в различных сочетаниях — в синий, красный,
желтый цвета. Впечатление ярмарки. Это впечатление
усиливается бегающими вокруг ребятишками, которые пря¬
чутся друг от друга за кубами и со смехом выглядывают
из-за них. Какой-то малыш изо всех сил пытается влезть на
куб, но это ему не удается.
Здания Центра врыты в берег реки Торренс и уходят
вглубь несколькими этажами.
Заглядываем в фойе фестивального театра. Тут и там
кажущиеся живыми деревянные фигуры в человеческий
рост. Они смотрят на нас, мы смотрим на них. Скульптору и
архитектору удалось добиться «эффекта присутствия». Ка¬
жется, что мы не одни в фойе, что деревянные фигуры — это
тоже посетители.
Мик торопит нас. Ему хочется, чтобы мы увидели всю
Аделаиду, а для этого нужно подняться на окружающие ее с
запада невысокие горы.
Дорога постепенно ведет вверх. Мик снова садится на
своего конька: развлекает нас всякими забавными историями
и попутно просвещает.
— Хорошо, что полковник Лайт не выбрал для Аделаиды
место у реки Муррей, как ему советовало начальство,—
говорит он.— Хоть все ози ею гордятся — как-никак это наша
Волга, но, слава богу, мы отделены от нее горами. Комаров у
Муррея тучи, и комары громадные. Рассказывают, что
парень, который задумал купить там ферму и приехал
познакомиться с местными условиями, сразу же отказался от
этой затеи, увидев комара, пролетавшего мимо с теленком в
лапах.
Мик, довольный тем, что рассмешил нас, замолчал, но
только на минуту, пока дорога описывала крутую петлю.
— Фермерам нашим вообще-то приходится туго, особенно
мелким. Нужно быть очень стойким, чтобы все это вынести.
Вы не слыхали анекдот (впрочем, он очень похож на правду)
об австралийском фермере, который не хотел рисковать?
— Нет.
187

— Тогда слушайте. Жил этот фермер где-то в глубинке, в
полуразвалившемся сарае. Как-то раз почтальон, не видев¬
ший его целый год, привез ему рождественскую открытку от
какого-то родственника и обнаружил фермера прислонив¬
шимся к ветхому забору и спокойно глядящим на пустое,
заросшее сорняками поле.
На вопрос: «Как дела?» — он махнул рукой: — Никак.
— А как урожай?
— Никак.
— Что ж ты сеял?
— Ничего.
— Совсем ничего?
— Совсем ничего. Засуха. А не будет засухи, будет
наводнение. Решил не рисковать.
Помимо этой Мик рассказал еще одну историю о еще
одном неудачливом фермере, которому пришлось плохо
из-за длившейся несколько лет засухи.
— Ну, так вот,— рассказывал он.— Наконец засуха все
же кончилась, но, когда первая капля дождя упала фермеру
на голову, это так его потрясло, что он потерял сознание.
Чтобы привести его в чувство, друзьям пришлось «окатить»
фермера тремя ведрами сухой, превратившейся в прах
земли.
Анекдоты анекдотами, но здешним фермерам действи¬
тельно приходится иметь дело то с засухой, то с наводнени¬
ем. В 1974 году, например, по официальным данным, треть
континента—а точнее, 2 589 988 квадратных километров —
была так или иначе затронута наводнением. Под водой
оказались обширнейшие территории в Новом Южном Уэльсе,
в Квинсленде, в северной части континента. Погибли десятки
тысяч голов скота, было немало человеческих жертв. В
Австралии все масштабно. Самый сухой континент оказался
на какое-то время мокрым. И тем не менее австралийские
фермеры выходят победителями из схватки с природой:
Австралия не только полностью удовлетворяет свои потреб¬
ности в продовольствии и сельскохозяйственном сырье, но и
является одним из крупнейших мировых экспортеров пшени¬
цы, мяса, сахара, шерсти.
Ведущая вверх дорога тянулась между сиреневыми хол¬
мами. Отчего они сиреневые? Уж не растет ли здесь вереск?
Оказалось, нет. Мик объяснил нам, что это местная трава,
имеющая целых два названия: «Проклятие Патерсона» и
«Джэйн из Армии спасения».
Видя наше недоумение, он объяснил:
— «Проклятие Патерсона» — потому что трава ядовита
для скота и фермеры не знают, как от нее избавиться. А
«Джэйн из Армии спасения» — по цвету формы, которую
носят женщины, принадлежащие к этой организации.
Все стало на свои места.
188

Еще один поворот, и мы оказываемся на широкой
площадке. Выходим из машины. Под нами Аделаида. Море
одинаковых или кажущихся одинаковыми одноэтажных до¬
мов, раскинувшихся между холмами. Вдали голубой, бескрай¬
ний простор океана, на этот раз Индийского. Почему-то
охватывает чувство чего-то другого, неизведанного, необыч¬
ного, даже таинственного. Отчего? Наверное, это какое-то
подсознательное, внутреннее ощущение, не поддающееся
логическому объяснению. А может быть, логика все же
есть—мы далеко от родных мест, очень далеко.
Жарко. Ветрено. Куда девался Мик? Оборачиваемся и
видим его, спешащего к нам с узкими, высокими стаканами.
Апельсиновый сок со льдом холоден, щекочет горло.
— Ну, как вам Аделаида с высоты птичьего полета? —
спрашивает Мик, не ожидая ответа.— Чувствуете жаркий
ветерок? Мы приютились на краешке континента. За нами,
за теми вон горами, пустыни.
Австралийские верблюды
Когда видишь зеленую, уютную, обжитую Аделаиду, труд¬
но сере представить, что пустыни Центральной Австралии за
порогом.
Из Аделаиды устремлялись на север первые пытавшиеся
пересечь континент путешественники. Некоторые из них
рассчитывали найти там большое внутреннее море. Они
даже брали с собой лодки. Но моря не нашли. Нашли смерть
под испепеляющим солнцем.
А море было. Оно есть. Они его не заметили. Это
подземное море. К востоку от пустыни Симпсона раскинулся
самый большой артезианский бассейн мира. Площадь его
более миллиона квадратных километров. Воды этого моря
сейчас поступают на поверхность через восемнадцать тысяч
артезианских скважин. У этих скважин утоляет жажду
каждая пятая овца Австралии.
189

Более удачливые первопроходцы открыли дорогу через
континент с юга на север через «мертвое сердце» Австралии.
По проложенным ими маршрутам двинулись караваны тяже¬
логруженых верблюдов в сопровождении проводников-
афганцев. Верблюды были завезены сюда из английских
владений в Индии.
На «Великом австралийском караванном пути» появились
караван-сараи. В поселке, где жили погонщики, была постро¬
ена мечеть, и тишину пустынь оглашал несколько раз в день
пронзительный крик муэдзина, призывавшего правоверных к
молитве.
Промелькнули десятилетия, и на смену караванам приш¬
ла железная дорога, протянувшаяся до самого центра конти¬
нента— до Алис-Спрингс (в память о караванах курсиру¬
ющий по этой дороге пассажирский экспресс носит название
«Ган» — так сокращенно называли афганцев в Австралии), а
чуть позже — шоссе, дальше к северу, до Дарвина.
Верблюды оказались не нужны, и их выпустили на волю.
Просторы Большой Песчаной пустыни, Большой пустыни
Виктория, пустынь Гибсона и Кэннинга, по-видимому, вполне
им подошли. Сейчас дикие верблюды исчисляются здесь
сотнями тысяч.
Сухие, мускулистые животные выносливей и значительно
быстрей своих одомашненных арабских предков. Они ценятся
в Саудовской Аравии и закупаются для популярных там
верблюжьих бегов. Впрочем, немалое число верблюдов
по-прежнему используется в Австралии в качестве вьючных
животных. Любят на них покататься и туристы, для которых
устраиваются вылазки в пустыню: костры, палатки, небо над
головой. Здорово! Можно почувствовать себя бедуином.
Английская поговорка «везти уголь в Ньюкасл» многим
знакома. Она примерно соответствует нашей «ехать в Тулу
со своим самоваром». Но время вносит свои поправки.
Теперь австралийский уголь ввозится в Англию, а австралий¬
ские верблюды — на родину их предков, в Саудовскую
Аравию.
Верблюды не единственные животные на континенте,
которые проделали, так сказать, обратную эволюцию—от
одомашненного состояния к дикости. Впрочем, от Австралии
ждешь, что там все наоборот — географически антипод
как-никак.
На другом конце континента, в болотистых низинах
Квинсленда, одичали и размножились выпущенные на волю,
завезенные сюда из Юго-Восточной Азии буйволы. Их теперь
несколько сот тысяч. Могучие быки с развесистыми рогами
представляют даже угрозу для тех немногих людей, которые
забираются в глушь.
Во многих местах пасутся стада одичавших лошадей, так
называемых брамби. Брамби тоже исчисляются сотнями
190

тысяч. Укрощение брамби — один из излюбленных аттракци¬
онов австралийского родео. Австралийские ковбои (здесь их
именуют «брэйкеры» — объездчики) ничем не уступают те¬
хасским.
«Разящие стрелы солнца»
Песчаные барханы, стекающие по ним струйки песка,
никакой растительности — такова пустыня в нашем представ¬
лении. Такие пустыни есть и в Австралии, но в большинстве
своем австралийские пустыни каменисты, щетинятся спини-
фексом — жестким кустарником с острейшими колючими
шипами. Кое-где заросли акаций, то тут, то там одинокие
эвкалипты, а там, где глубоко под землей источники воды,—
целые эвкалиптовые рощи. Десятки высохших озер. Их дно
покрыто белым слоем искрящейся на солнце, похожей на
снег соли.
Дожди редки, иногда их не бывает по нескольку лет
кряду, но, когда вдруг разверзаются хляби небесные, потоки
воды обрушиваются на иссушенную зноем землю, наполня¬
ются безводные русла рек, пустые чаши озер, а всегда сухое
озеро Эйр, одно из самых больших на Земле, на какое-то
время становится настоящим морем. (На памяти европейцев
Эйр превратилось в море всего один раз.) В такие моменты
Австралия теряет право называться самым сухим континен¬
том.
После дождей пустыня мгновенно оживает, покрывается
ковром ярчайших цветов. Многие австралийцы, да и не
только австралийцы, но и все путешествовавшие по пустыне
в момент ее цветения, в один голос утверждают, что
зрелище это поражает, оно незабываемо. Полосы синего
чередуются с полосами багряного, розового, фиолетового,
желтого. Но буйство красок длится от силы несколько
недель. Солнце вновь сжигает все. Пустыня становится
пустыней, и с ней нельзя шутить. - .
191

Будучи в Аделаиде, мы не раз видели в местных газетах
предупреждения и рекомендации, адресованные автомобили¬
стам, собирающимся в Алис-Спрингс, Перт и другие места,
куда дороги ведут через пустыню. Им напоминают, что в
летние месяцы днем на отдельных участках пути температу¬
ры достигают в тени пятидесяти градусов по Цельсию, что в
случае какой-то неполадки с двигателем и вынужденной
остановки не подготовленной для путешествия через пусты¬
ню машины гибель почти неизбежна. Движение по дорогам
редко, автостанции встречаются нечасто, и неосторожный
путешественник может в буквальном смысле слова за¬
жариться. Выражение известного австралийского поэта
Джеймса Маколли «разящие стрелы солнца», кажущееся
выспренним, преувеличенным, по сути ни то и ни другое.
Оно точно.
До того как решиться на такого рода путешествие,
следует запастись большим количеством воды, светлым
брезентом, который можно натянуть над машиной в случае
вынужденной остановки, а также сообщить дорожной поли¬
ции о своем выезде, предполагаемом маршруте и времени
прибытия в то место, куда направляешься. Поэтому большин¬
ство предпочитают добираться до Алис-Спрингс, ставшего
центром туризма, самолетом или экспрессом «Ган» с двух¬
этажными, со стеклянным верхом для обозрения окрестно¬
стей вагонами, снабженными «эр кондишен».
Пустыни Австралии малоисследованы. Они полны нера¬
скрытых тайн. В них уходили исследователи, путешественни¬
ки и просто искатели счастья—чаще всего уходили, чтобы
никогда не вернуться.
— Нет, я не собираюсь везти вас через пустыню,—
говорит Мик. В его глазах искрится смех.— Моя жестянка не
выдержит и трети пути.
— Значит, мы не увидим этого роскошного ковра цве¬
тов,— говорим мы с притворным разочарованием, в котором
есть доля разочарования истинного.
— Сейчас никакого ковра там нет. Чувствуете, какой
зной?
— А бывает у вас здесь хоть когда-нибудь холодно?
— Нечасто. Но в конце июля бывали дни, когда я
здорово мерз. Больше, чем в Москве в январе, кстати.
— Что-то не верится.
— Нет, в самом деле.
Мы были в недоумений, но это недоумение быстро
развеялось. Выяснилось, что у Мика нет даже осеннего
пальто, не говоря уже о зимнем, и он обходится свитером.
Одна-две холодные недели («Б-р-р, ветер с океана, а
температура может упасть до семи градусов выше нуля!»)
быстро проходят, и он каждый раз забывает встретить
аделаидскую зиму во всеоружии.
192

Баросса
В долину Баросса в середине прошлого века приезжали
немецкие переселенцы из Пруссии и Силезии, бежавшие от
религиозных преследований на родине. Недаром на карте
Южной Австралии много немецких названий.
Переселенцы привезли с собой черенки виноградных лоз
и упорным, тяжелым трудом превратили долину в главный
район виноградарства на континенте.
По правде говоря, Австралию с виноградарством мы не
связывали. А ведь по производству винограда и сухих вин
отличного качества она сопоставима с Францией, Испанией,
Италией, Калифорнией. Что же касается изюма, то она —
прямой конкурент Турции и Греции.
Потомки немецких переселенцев старательно сохраняют
традиции и обычаи прадедов — праздники урожая с танцами,
хороводами, песнями, соревнованиями духовых оркестров.
Тысячи людей собираются, чтобы услышать выступление на
открытом воздухе очень любимого здесь «Танунда Лидерта-
фель», мужского хора, исполняющего немецкие народные
песни. Хор существует уже более ста лет.
Вдоволь налюбовавшись аккуратными, ухоженными ви¬
ноградниками Бароссы, ее уютными, чистенькими поселками
(о том, что мы по-прежнему в Австралии, напоминают лишь
тянущиеся вдоль дороги эвкалиптовые аллеи), кружным
путем возвращаемся в Аделаиду.
На несколько минут останавливаемся в небольшом город¬
ке Хайнерсдорф. Немецкие названия улиц, кое-где немецкие
вывески над магазинами, в киоске продаются куколки в
национальных немецких костюмах, гномики, тяжелые фаянсо¬
вые пивные кружки, игрушечные домики.
В Аделаиду возвращаемся под вечер. Остается время
для прогулки.
8 И. Железнова
193

Магазин-студия
Идем по оживленной, закрытой для транспорта улице.
Неожиданно, что не так уж редко случается в незнакомом
городе, сталкиваемся лицом к лицу со знакомым человеком.
Навстречу нам идет аборигенка, с которой мы познакомились
в доме Мичэмов за день до того. Она радостно обнимает нас
и Мика.
— Купили что-нибудь?—справляется она.— Сегодня ма¬
газины открыты допоздна. Может, я могу вам помочь? Я
сделаю это с радостью, время у меня есть.
— Ну что ж,— не дожидаясь нашего ответа, говорит
Мик.— Передаю наших русских друзей в твои руки. А я — пас.
Моя миссис таскает меня за покупками каждую пятницу.
Он устраивается на ближайшей скамейке и вытаскивает
сигарету.
— Вдохну капельку отравы и подожду вас.
— Ты неисправим, Мик,— говорит Роуз и оборачивается к
нам:—Так что же вас интересует?
— Что-нибудь очень австралийское.
— Кенгуру?
— Нет, кенгуру у нас уже есть.
— Ну, все ясно. Сначала пойдем в универмаг, там
большой выбор сувениров, а потом в аборигенский магазин-
студию. Хочется, чтобы вы его увидели.
В универмаге, который оказался в двух шагах, мы сразу
же направляемся к отделу, который уже издали привлекает
глаз крупной, сделанной из картона фигурой аборигена с
бумерангом в поднятой руке.
Останавливаем свой выбор на смешном игрушечном
вомбате, о котором давно мечтала женская половина наше¬
го маленького авторского коллектива, и, с удовольствием
предвкушая, как поразим этим заморским, неведомым в
наших краях зверем своих московских друзей, спешим на
улицу.
Несколько минут ходьбы, мы поворачиваем за угол и
194

вслед за придерживающей дверь Роуз входим в просторное
помещение магазина-студии.
Как нам разъясняет Роуз, магазин принадлежит ассоци¬
ации аборигенов, которую поддерживают прогрессивные ху¬
дожники и скульпторы. По ее словам, здесь выставлены и
продаются не просто изделия, рассчитанные на массовых
потребителей, главным образом туристов, а настоящие про¬
изведения аборигенского искусства.
На стенах висят картины, выполненные на коре, удиви¬
тельно реалистичные и в то же время далекие от реализма в
нашем понимании. В некоторых из них есть какое-то сход¬
ство с пуантилизмом: точки, точки, точки. Эти точки
сливаются в волнистые линии, сложные узоры, неясные
формы.
Интересно, что художник-абориген, рисуя людей и живот¬
ных, видит их как бы извне и изнутри. Изображая крокодила,
он не преминет показать проглоченную им рыбу, рисуя
кенгуру—детеныша, сидящего в глубине сумки и невидимого
снаружи. Аборигенская мадонна—это мадонна с младенцем,
который виден в ее чреве. Аборигенская живопись не
случайно носит название «рентгеновской».
Содержание картин часто связано с преданиями племен.
На картинах много понятных только самим аборигенам
символов и знаков. Гамма красок ограниченна: черная,
коричневая, красная, белая, желтая. Сочетание их приятно
для глаза.
Роуз замечает, что живопись аборигенов удивительно
хорошо гармонирует с интерьерами современных зданий. Мы
соглашаемся с ней. Мы уже видели фрески, воспроизводя¬
щие и сюжеты и манеру аборигенских художников, в универ¬
ситетах, в театрах, в правительственных учрежд |иях. В
Канберре, в университетском здании, мы не могли оторвать
глаз от пола из искусственного мрамора, в который были как
бы вдавлены выполненные из металла силуэты австралий¬
ских животных. Как нам показалось, сделаны они были в
подражание рисункам аборигенов.
Роуз ведет нас по магазину-студии. На белых столах
расставлены произведения аборигенов. Это щиты, бумеранги,
боевые палицы, вумеры (приспособления для метания дроти¬
ков), плоские корытца для сбора пищи и для ношения
младенцев, удивительно достоверные, почти живые фигуры
животных и птиц. Больше всего крокодилов, черепах, яще¬
риц, змей. Некоторые змеи в натуральную величину, они
извиваются, они как бы готовы к нападению. К обратной
стороне этих поделок прикреплены небольшие квадратики из
картона.
Мы поднимаем маленькую черепаху. На картонном квад¬
ратике указывается, в какой части Австралии, умельцами
какого племени она изготовлена. Квадратик — гарантия каче¬
8*	195

ства и одновременно гарантия того, что изделие не завезено
сюда из Южной Кореи, Гонконга или Тайваня.
О том, что здесь рассчитывают на ценителя аборигенско¬
го искусства, свидетельствуют цены.
Мы с сожалением кладем обратно на стол метрового
крокодила (не по карману) и утешаемся покупкой маленькой
ящерицы и совсем маленькой змейки. Выполнены они не
менее хорошо.
Искусство аборигенов — это не только и не просто экзоти¬
ка, сувениры. Чтобы с ним действительно познакомиться,
нужно было бы объехать всю страну. В сотнях мест в разных
частях континента, в пещерах, на отвесных скалах, на
отдельных камнях предки аборигенов на протяжении тысяче¬
летий запечатлевали свою повседневную жизнь (охота, танцы,
ритуальные церемонии), свои представления об окружающем
мире и о том, что было когда-то, «во времена сновидений». В
некоторых пещерах сохранились целые картинные галереи.
Самые древние картины относятся к той доисторической
эпохе, когда на континенте еще водились впоследствии
исчезнувшие гигантские, с носорога, предки вомбатов (ске¬
лет одного такого животного и советовала нам посмотреть
Минни), трехметровые кенгуру, эму-великаны и бескрылые
птицы дроморнис, которые могли бы соперничать размерами
с дромедарами (звучит похоже, но есть разница: дромор¬
нис— птица, а дромедар—верблюд). Дромедары — именно те
верблюды, которые тысячами бродят по австралийским
пустыням.
На рисунках — и охотники, и участники корробори, и
кенгуру, и эму, и вомбаты, и динго, и рыбы, и, конечно, змеи;
тут и изображения духов предков, которых с их усложненны¬
ми, похожими на скафандры одеждами и напоминающими
шлемы головными уборами при желании вполне можно
принять за еще одно подтверждение визита инопланетян на
Землю. Есть рисунки, по сюжету совсем близкие к нашим
временам (они относятся к началу нашего века),— европейцы
в шляпах и с ружьями в руках, лошади, корабли, ныряльщики
за жемчугом и даже... грузовики.
Сенсацией середины восьмидесятых годов нашего века
было случайное (почему-то это почти всегда происходит
случайно) открытие в труднодоступном каньоне, в районе
Кимберли, на северо-западе континента, сотен наскальных
изображений, сопоставимых по мастерству, как писала пе¬
чать, с произведениями художников Древнего Египта.
Мы нашли Мика все на той же скамейке. Он одобритель¬
но отозвался о наших покупках и сразу же активно включил¬
ся в интересовавший и его разговор о судьбах аборигенской
культуры. Чувствовалось, что для него, как и для Роуз, не
196

все в этом вопросе было полностью ясно. Они спорили, пока
мы шли, спорили, пока мы ехали в машине, спорили в фойе
нашей гостиницы. Мы внимательно их слушали, но не
принимали участия в их споре.
Роуз, сверкая карими глазами, с энтузиазмом говорила о
неуклонном росте интереса к культуре аборигенов. Ее
радовало, что произведения аборигенских художников и
мастеров привлекают все больше внимания, что если раньше
аборигенское искусство отвергалось, считалось отсталым,
примитивным, то теперь многие стали ценить его своеобра¬
зие, оригинальность, непосредственность.
— Я видела изображения легендарного Радуги-Змея во
многих домах, где мне доводилось бывать, и, не скрою, мне
это приятно. Приятно мне и то, что «Корробори» был
поставлен на сцене Сиднейской Оперы.— И, повернувшись к
нам, она пояснила:
— Это первый австралийский балет. Он основан на
сюжете из жизни аборигенов. Постановщики специально
ездили в Квинсленд, чтобы своими глазами увидеть насто¬
ящее корробори, древнюю церемонию со сложными телодви¬
жениями, танцами, песнями.
— Это все верно, Роуз, и я тоже рад этому,— сказал Мик,
ставший вдруг серьезным.— Но не надо забывать, что есть и
другая сторона. Коммерциализация всего этого. Дельцов мало
интересует аборигенское искусство—они хотят делать на
нем деньги. Им оно безразлично. Они готовы поставить на
конвейер производство всего, что пользуется спросом. А те,
кто украшает свои дома аборигенскими изделиями, как ты
говоришь, редко думают о том, в каких условиях живут
аборигены, которые все это создают.
Что до корробори, то ты ведь знаешь, Роуз, что оно
теперь частенько «джазировано».— Он повернулся к нам: —
Перед тем, кто дует в диджериду, устанавливают микрофон
усилительной аппаратуры, и музыка каменного века вступает
в соревнование по мощности с поп-ансамблем. А одеты и
«раздеты» танцоры-аборигены еще более оригинально, чем
современные звезды эстрады: набедренные повязки, пучки
травы на островерхих, как у звездочетов, колпаках, покры¬
тые узорами тела.
— Ты прав, Мик, угроза коммерциализации, конечно,
есть. Но нельзя отрицать и рост настоящего, здорового
интереса к нашему искусству. Я, например, благодарна
профсоюзу учителей, к которому принадлежу, за то, что он
помогает организации выставок аборигенского искусства,
принимает участие в судьбе наших художников.
197

Альберт Наматджира
До приезда в Австралию для нас искусство аборигенов
ассоциировалось с одним именем—Наматджира. Каждый
посещавший Пятый континент журналист упоминал о нем.
Появлялись статьи о его творчестве, репродукции его ра¬
бот.
В нашей домашней библиотеке есть альбом таких репро¬
дукций: могучие, белые стволы эвкалиптов-«призраков»,
стертая зноем голубизна неба, красные камни, синева билла-
бонгов (небольших водоемов), серо-коричневые и контрасти¬
рующие с ними фиолетовые горные кряжи.
Мы пишем эти страницы в Пицунде, на балконе, откуда
хорошо видны три эвкалипта, их белые, матовые стволы.
Они напоминают нам Наматджиру. Но вдали — рощи, леса и
спокойные, зеленые горы Абхазии.
Снизу доносится стук пишущей машинки. Не мы одни,
по-видимому, преодолели искушение схватить полотенце и
броситься к морю.
В Пицунде жара, непривычная даже для этих мест.
Воздух тяжел, влажен. Субтропики возомнили себя тропика¬
ми, возвращая нас в Сингапур и на Фиджи» где нам довелось
бывать.
Жизнь полна совпадений. В том же доме, как раз под
нами, мы сталкиваемся с еще одной частичкой Австралии—с
маленьким волнистым попугайчиком.
Это любимец семьи киевлян. Несмотря на отчаянную
жару, дверь на балкон в их комнате затянута марлей — не
дай бог Пашка («Паша», «Пашенька», «хорошенькая птичка»,
как он сам о себе говорит) улетит.
Мы устанавливаем с Пашей хорошие отношения. Он
благосклонно усаживается на голову автора-1, внимательно
рассматривает ее серьгу, потом устраивается на пальце,
легко касаясь его горячими розовыми лапками.
Окраска попугайчика нежна. Он расписан, как китайский
рисунок на шелке,— весь белый, но из-под белого выгляды¬
198

вает голубое, на спинке несколько черных полосок, около
обведенных оранжевыми ободками точечек-глаз тончайший
синий узор, желтенький клюв.
Но Паша силен не только красотой. Он прирожденный
оратор. Его лексикон богат. Заявляя, что «Паша-Пашенька
хороший», он еще добавляет, что и «весь наш народ
хороший». Случайно попав в стеклянную пол-литровую банку
и тщетно пытаясь из нее выбраться, он неожиданно к месту
восклицает: «Кошмар!» А когда его извлекают из банки,
добавляет: «Мешают работать». Он неоднократно слышал
эти слова из уст хозяйки, когда звонок телефона отрывал ее
от пишущей машинки. Кстати, Паша воспроизводит также
стук машинки и звук передвигаемой каретки—«та-та-та-та-
та-та-жж-и-и-к!»
Вот уже семь лет, как семейство не расстается с Па¬
шей. Нашли они его в одном из киевских парков сидящим
на дереве. Кусочек своей предыдущей биографии он изло¬
жил двумя фразами: «Ловите! Птичка на дереве!»
Паша любит купаться, но при этом необходимо создать
ему условия квинслендских джунглей: струйка теплой воды
льется из крана на спинку, а пучок петрушки подложен под
лапки. Но любимое блюдо «австралийца» — украинский
борщ.
Хотите верьте, хотите нет, но Австралия нас просто
преследовала в Пицунде. Мы не поверили глазам своим,
когда увидели объявление о том, что в клубе вечером
пойдет австралийский фильм «Король скачек».
В кино мы, как правило, не ходили, не хотелось пропу¬
скать возможность окунуться еще раз в ласковое, необыч¬
но теплое море. Но тут мы поспешили купить билеты.
Ничто не раздражало: ни то, что в клубе было душно и
жарко, ни то, что механик запоздал с началом, ни то, что
лента несколько раз обрывалась. По экрану мчался рвущий¬
ся к финишной черте Фар Лап! Сердце падало в предчув¬
ствии того, что должно было случиться в конце,— гибель
лошади была неизбежна, она приближалась с каждой
победой.
Мы ловили себя на том, что испытывали какую-то
сопричастность к событиям, развертывавшимся в фильме. И
как хорошо, что Фар Лап и преданный ему грум Томми
понравились другим!
Альберт Наматджира. Большой художник. Человек слож¬
ной, даже трагической судьбы.
Наматджира родился в начале века в самом центре
континента, недалеко от Алис-Спрингс. Мы уже упоминали о
том, что эти места называются «мертвым сердцем» Австра¬
лии, называются они еще и ее «красным центром» — широкие
199

долины между цепями невысоких гор устланы красными
песками.
Наматджира принадлежал к племени арунда. Его детство
было похоже на детство других детей племени. От старших
он научился читать книгу природы. По неуловимым следам
он мог определить, что здесь скачками пронесся кенгуру, там
пробежал динго, прошел человек, проползла змея. Он мог
находить воду в местах, где, казалось бы, не было никаких
ее признаков.
Племя жило вблизи миссии, и арунда часто встречались с
белыми. Поэтому-то Наматджира получил европейское имя
Альберт. Когда подрос, он стал погонщиком верблюдов.
Наматджира женился, у него появились дети. Ничто не
предвещало, что в тридцать четыре года он начнет рисовать.
Но...
В Алис-Спрингс жил художник Рекс Бэттерби, которого
Альберт однажды увидел расположившимся на камне с
этюдником в руках. Он был потрясен тем, что на листе белой
бумаги возникали такие знакомые ему горы, деревья. По¬
началу это казалось волшебством. Впоследствии он гово¬
рил:
«Мы, аборигены, никогда не смотрели вокруг себя, не
замечали ни гор, ни неба. Всю жизнь глаза наши были
прикованы к земле — мы искали следы животных, искали
съедобные корни, растения, воду. И вот вдруг я взглянул
вверх и увидел красоту окружающего мира, и это полностью
изменило мою жизнь...»
У Бэттерби Наматджира научился пользоваться кистью и
акварельными красками, простейшим техническим приемам
и... неожиданно для себя и для окружающих стал художни¬
ком.
Наматджире были так близки горы, пески, камни, де¬
ревья, что он не испытывал никакой трудности при перенесе¬
нии на картон родного пейзажа.
Уже первые рисунки Наматджиры привлекли к себе
внимание, а в годы войны были организованы выставки его
работ в Алис-Спрингс, в Мельбурне, в Сиднее. Картины
первого художника-аборигена, рисовавшего «по-европейски»,
были сенсацией. Они раскупались. Выставка следовала за
выставкой.
Благодаря Наматджире австралийцы увидели красоту и
своеобразие незнакомой, неведомой большинству из них
центральной части континента.
На страницах австралийских газет и журналов замелька¬
ло страдальческое, чем-то напоминавшее лицо боксера,
которому пришлось покинуть ринг, лицо Наматджиры. Круп¬
ные черты, глубоко посаженные, проницательные, как бы
вбирающие в себя окружающий мир глаза.
Несмотря на свою известность и сравнительно большие
200

гонорары, художник продолжал жить так, как жил раньше:
среди своих. Он был столь же бесправен, как и они. Ему не
разрешалось уезжать дальше Алис-Спрингс, и потому он
присутствовал только на одной из своих первых выставок,
той, которая была устроена в этом городе.
Он как бы оказался меж двух миров: миром его сопле¬
менников, миром, который был для него таким естественным,
понятным, миром, в котором все всем делились и ожидали
помощи друг от друга в трудную минуту, и миром белых,
непонятным, сложным, в котором у людей были иные
устремления и дорога в который открылась ему только
благодаря его искусству.
Все, что Наматджира зарабатывал, становилось досто¬
янием племени. Мысль о том, что можно поступить как-то
иначе, не приходила ему в голову. В этом была и своя
оборотная сторона. Став знаменитым, даже всемирно знаме¬
нитым (его картины раскупались галереями страны, коллек¬
ционерами, репродукции с его картин публиковались в
журналах, украшали иллюстрированные календари), Намат¬
джира по взглядам, по отношению к жизни оставался
человеком своего племени. Он жил, как жили другие арунда:
у него не было своего дома, не было по существу даже
крыши над головой.
В 1957 году, когда ему было уже за пятьдесят, Намат¬
джира получил наконец гражданские права, получил в знак
признания своих заслуг. Это означало, что он мог свободно
передвигаться по стране, мог выбрать для своего местожи¬
тельства любой большой город (его приглашали в Сидней,
Аделаиду), мог сам распоряжаться своим имуществом и
своими доходами. Все это, однако, относилось к нему лично.
Члены его семьи оставались «подопечными», как все арунда,
как все коренные жители.
Чем больше росла известность Наматджиры, тем чаще
были его столкновения с действительностью. Мир белых с
его отличными от привычных для Наматджиры ценностями, с
его погоней за успехом, за признанием, за деньгами оставал¬
ся ему чужд. Художник все острее чувствовал несправедли¬
вость порядка вещей, при котором его соплеменники счита¬
лись людьми «второго сорта». Он не находил себе места
между двумя мирами: отойдя от одного, он так и не вошел в
другой. Противоречие становилось все более резким, все
более болезненным.
Получив права гражданина, Наматджира убедился в том,
что для многих белых он по-прежнему оставался «або», а его
жена—«луброй» (презрительные клички аборигена и абори¬
генки).
Столкновение художника с чужими и чуждыми ему
законами было неизбежно. Ему было приписано нарушение
правил поведения в резервации, где жило его племя, на
201

несколько дней он оказался за решеткой, а затем был
приговорен к трем месяцам лишения свободы.
Жестокость «правосудия» потрясла художника, и болезнь
сердца, которой он страдал, усугубилась. Вскоре он умер.
Трагедия Наматджиры всколыхнула Австралию. Она
привлекла внимание общественности к бедственному поло¬
жению коренного населения.
Спор о месте художника в искусстве не затихает до сего
времени.
— Как вы относитесь к Наматджире, Роуз? — спросили
мы.
— Я ждала этого вопроса, и, надо прямо сказать, на него
нелегко ответить. Мне кажется, что Наматджира, как худож¬
ник, принадлежит европейской традиции. Его пейзажи реали¬
стичны. В чем он абориген, так это в своем единении с
окружающей его природой. Он чувствовал как абориген, хотя
писал по-европейски. Я думаю, что его любовь, его горячая
любовь к родной земле, к людям делает его близким всем
австралийцам.
— Значит, он далек от аборигенской традиции?
— Да, я так считаю, хотя есть люди, которые со мной не
согласны. Наматджира доказал, что если аборигену помочь,
то он может достичь не меньшего, чем белый. В этом его
заслуга. Это во-первых. А во-вторых, благодаря ему нами,
нашими проблемами заинтересовались.
— Вы во многом правы, Роуз. Что касается нас, то еще
до нашего приезда сюда картины Наматджиры дали нам
представление об Австралии, о ее своеобразии. Мы уверены
в том, что многие за пределами вашего континента первому
знакомству с ним обязаны именно Наматджире.
Расставшись с Роуз и Миком, мы против своего обыкнове¬
ния остались в номере. Хотелось немного отдохнуть, что-то
записать, разобраться в своих впечатлениях.
Приготовили по чашке кофе, воспользовавшись пакетика¬
ми, лежавшими на столике (приятная часть гостиничного
сервиса); затем, решив, что вдобавок к впечатлениям дня
он и вовсе не даст заснуть, добавили в него сливки. Они
были упакованы в маленькие, с наперсток, сделанные из
тонкой пластмассы стаканчики. На крышке каждого была
информация: «Свежие пастеризованные сливки, вес —15 г».
Теперь у нас был «белый кофе», как здесь говорят о кофе с
молоком или сливками.
202

Аборигены. Что их ждет...
Мы вновь задумались о проблеме аборигенов. Нам хоте¬
лось уяснить ее для себя. В разговоре с Роуз мы невольно
обходили некоторые вопросы, которые могли больно ее
задеть. Нам не хотелось с ней говорить о нищете, о лачугах,
в которых живут аборигены на окраинах больших городов, о
кучках темнокожих людей, сидящих на корточках, в позе
несвойственной и неудобной европейцам, у входа в дешевые
пивные, об этих непризнанных в собственной стране, о
рахитичных, грязных, со слезящимися глазами и спутанными,
не знающими гребня волосами детях, об опустившихся,
курящих марихуану, ничем не занятых юношах (почти полови¬
на коренного населения Австралии охвачена безработицей,
тысячи аборигенов — жертвы алкоголя и наркотиков, процент
аборигенов среди находящихся в тюрьмах во много раз выше,
чем их процент в общем населении страны).
Все это знакомо по описаниям журналистов, по фильмам.
Картина правдивая, но не полная. Она не отражает тех
изменений, которые произошли и происходят.
Аборигенам, поддерживаемым прогрессивными силами
страны, удалось добиться некоторого улучшения своего
положения. Увеличилось число школ для детей коренного
населения, большее внимание уделяется медицинскому об¬
служиванию, многие аборигены стали рабочими и служащи¬
ми, некоторые учатся в университетах.
Главное же—аборигены перестали вымирать. Сейчас их
(а к аборигенам австралийская статистика причисляет не
только чистокровных, но и тех, кто считает себя аборигеном,
имея какую-то долю аборигенской крови) более четверти
миллиона. По демографическим прогнозам, численность або¬
ригенов к концу века составит около полумиллиона человек.
В восьмидесятых годах за племенами было признано
право на землю, на которой они живут. Так, в Южной
Австралии собственностью племени питджантджатджара ста¬
ла территория, примерно равная площади Венгрии.
203

К настоящему времени десятая часть континента фор¬
мально перешла в руки племен. Это пустынные, далекие от
городов земли, но во многих местах найдены полезные
ископаемые — уран, никель, алюминий, каменный уголь. Если
раньше горнорудные монополии, обнаружив эти сокровища,
просто изгоняли аборигенов с их родных мест и начинали
разработку, то теперь им приходится добиваться согласия
аборигенов на добычу полезных ископаемых, иметь дело с
племенными советами, выплачивать племенам соответству¬
ющие отчисления.
Казалось, удачный компромисс найден: монополии про¬
должают загребать прибыли, но кое-что достается и абориге¬
нам, иногда это «кое-что» выражается в миллионах долла¬
ров. Но то, что вроде бы должно было стать благом, таит в
себе обратное. Такова уж капиталистическая действитель¬
ность.
Доллары, которые могли бы способствовать росту благо¬
состояния и культуры племен, ведут к окончательному
разрушению аборигенского общества, к уничтожению пле¬
менных традиций, к разрыву семейных связей, а зачастую и к
распаду личности.
Будущее аборигенов все еще недостаточно ясно даже
для них самих. Одни надеются на то, что племена, а их
осталось несколько десятков (это арунда, арабана, багун-
джи, гунвингу, ивайджа, льягалавумирраи, вангангуру и дру¬
гие), смогут сохранить свою культуру, традиции, язык (труд¬
ности на этом пути немалые, так как все они говорят на
разных языках). Другие мечтают об объединении племен в
«аборигенскую нацию», которая будет существовать бок о
бок с белой австралийской нацией. Третьи не видят иного
выхода, кроме постепенного слияния с белыми австралийца¬
ми. В том, что это займет много времени и будет сопряжено с
немалыми трудностями, они отдают себе отчет.
Сложившиеся в течение тысячелетий аборигенские обы¬
чаи и традиции живучи. До сих пор аборигены, работающие
не только на отдаленных овцеводческих станциях, но и в
городах, могут вдруг, повинуясь какому-то неясному зову,
уйти в буш, в пустыни вместе со своими семьями на так
называемый «уокэбаут» (от слова «walk» — идти, бродить).
При этом они отказываются от европейской пищи, от одежды
и какое-то время живут по законам праотцов. Они говорят,
что им необходимо прикоснуться к родной земле, вдохнуть
ее запахи, увидеть звездное небо, посетить «священные
места», пообщаться с духами предков. Обычно через две-три
недели они возвращаются и вновь принимаются за работу.
204

«За последним обгорелым пнем...»
В местах, далеких от белых поселений, в местах, которые
белые австралийцы называют «back o’beyond» — «за даль¬
ней далью» или же «back of the black stump» — «за
последним обгорелым пнем», еще есть племена, ведущие
образ жизни, немногим отличающийся от того, который они
вели в течение многих тысячелетий.
Тут почитают крокодилов, эму, кенгуру, варанов как
хранителей племени. В их честь устраивают корробори.
Корробори — это разрисованные охрой и белой глиной лица и
тела, резкие движения, топот ног, громкие выкрики, звуки
диджериду, колеблющееся пламя костров. Среди некоторых
племен сохранился так называемый «боун пойнтинг»: на
человека, осквернившего святыни племени или совершивше¬
го— в представлении племени — преступление, указывают
заостренной костью, призывая на него болезнь и смерть, и
тот, кто стал объектом «боун пойнтинг», умирает, становясь
жертвой внушения или... самовнушения.
Но жизнь аборигенов — это не только ритуальные пляски,
церемонии. Это трудная, каждодневная схватка с природой,
жестокая борьба за существование, нескончаемые поиски
пищи и воды.
Когда не везло охотникам, приходилось рассчитывать
только на то, что найдут женщины племени: съедобные
корни, иногда орехи и, если повезет, жирных, вкусных
личинок, которых удавалось выковырять из-под коры де¬
ревьев.
В засуху, когда испарялись даже большие озера, не
говоря уж о биллабонгах, когда вода вообще исчезала с
поверхности земли, аборигены умели находить драгоценную
влагу под толстым слоем песка, на глубине нескольких
метров, докапывались до нее голыми руками.
Всегдашней заботой было сохранение огня. Огонь был
нужен не только для того, чтобы приготовить пищу, но и
чтобы не замерзнуть в холодные ночи, когда после палящей
205

жары температура могла упасть на несколько градусов ниже
нуля.
Выносливость аборигенов привлекла внимание не только
этнографов. Как ни парадоксально, ими заинтересовался
Пентагон. Не на Аляску, не в Канаду, а в Центральную
Австралию, одно из самых жарких мест на Земле, посыла¬
лась специальная экспедиция для изучения воздействия
холода на человека. Американских генералов, готовившихся
к ведению военных действий в условиях Арктики, интересо¬
вали возможности человеческого организма, его приспособ¬
ляемость к экстремальным условиям. Аборигены, которые
могли спать обнаженными на голой земле при температуре
ниже нуля без каких-либо отрицательных последствий для
здоровья, представлялись им ценными объектами исследова¬
ния.
Оторванность аборигенов, то, что племена жили в самой
глубине Австралии, в неведомых ее уголках (каждый «уго¬
лок» со среднюю западноевропейскую страну), приводили к
тому, что до середины нашего века не были редкостью
случаи, когда в пустынях находили племена, которые вообще
никогда не видели белых. Если подумать, то это не так уж
удивительно — на континенте есть где «потеряться».
Потом показалось, что все, даже самые малочисленные,
племена уже нашли либо они нашлись. Поэтому такой
сенсацией несколько леъ назад было обнаружение в Цен¬
тральной Австралии неизвестного племени, говорящего на
своем никому не понятном языке (всего около десятка
человек).
Когда-то давно племя это оторвалось от окружающих его
племен и затерялось, как здесь говорят, в «каком-то из
карманов континента». О существовании белых люди этого
племени не подозревали, и встреча с ними была для них
потрясением. Пролетавшие порой над ними реактивные
самолеты они принимали за рассерженного летающего змея
и в страхе искали укрытия под камнями или в гуще
кустарников. Вертолеты пугали их еще больше. Они летали
ниже и, казалось, преследовали их.
В Алис-Спрингс, куда было доставлено племя, их .ждала
торжественная встреча. Десятки журналистов, теле-, кино-,
фотокамеры, толпа жителей города и туристов. Познако¬
миться с людьми, которым предстояло перешагнуть из
каменного века в век двадцатый, прибыл из Канберры
собственной персоной министр по делам аборигенов...
Аборигенам еще предстоит найти свое место в современ¬
ном мире. ''
206

«Мафиозо»
— Здравствуйте, очень рада вас видеть,— говорила при¬
ветливая, миловидная, белокурая Бекки, за длинную юбку
которой цеплялось двое черноволосых, темноглазых
малышей.
Бекки обернулась к мужу:
— Знакомьтесь. Доменико.
Доменико немного застенчиво протянул руку. Мы знали,
что в семье Джерри и Мэри он известен под шутливым
прозвищем «мафиозо». Это объяснялось и его происхождени¬
ем (его родители приехали в свое время из Сицилии), и тем
обстоятельством, что он, как с улыбкой говорил Джерри,
похитил у него любимую дочь.
Средняя дочь Джерри и Мэри всегда доставляла родите¬
лям немало волнений. Как-то автор-1 поинтересовалась у
Мэри, которую она на наш лад называла «матерью-героиней»
(шестеро — это не мало), есть ли у нее и у мужа любимцы
среди детей. Перед ней самой, у которой, как и у многих
москвичек ее поколения, был всего один ребенок, такой
вопрос не вставал.
Мэри на секунду задумалась.
— Мне кажется, я люблю всех одинаково,— сказала
она.— Но как-то получается, что тому, кто доставляет
больше хлопот, уделяешь больше внимания. И тут уж Бекки
всегда была вне конкуренции. Вечно дралась с мальчишками,
доводила почти до слез учителей, всегда все стремилась
решать сама. Жуткий сорванец. Ни в чем не хотела отставать
от брата. Рано научилась ездить верхом, потом пересела на
мотоцикл. Я успокоилась, когда она объявила мне в возрасте
семнадцати лет, что хочет стать медсестрой. Пока она
училась, все шло хорошо. Она увлекалась, ее хвалили... Но
вот в один прекрасный день мы узнаем, что ее пригласили на
работу в Северную территорию. Есть у нас специальная
медицинская служба под названием «Летающий доктор».
Понять я и Джерри ее могли. Работа очень интересная, даже
увлекательная. Но покоя нам это не прибавило. Представ¬
207

ляете себе? На легком самолете сопровождать врача.
Посадки в любую погоду на маленьких «пятачках» на
отдаленных станциях, в миссиях, у поселков аборигенов.
Да и ответственность огромная. Как-никак, хирургическая
сестра — правая рука врача.
Это было сказано не без гордости.
Бекки хлопотала у стола. Ее движения были ловкими,
быстрыми, экономными. По-видимому, профессия оставляет
свой отпечаток.
Служба «Летающий доктор» известна здесь каждому.
Австралия была одной из первых, если не первой'страной в
мире, которая стала широко использовать авиацию для
оказания медицинской помощи. Только самолет мог преодо¬
леть расстояния между разбросанными на огромной террито¬
рии небольшими поселками, миссиями, скотоводческими и
овцеводческими станциями.
Инициатором создания службы в 1928 году был преподоб¬
ный Джон Флинн. Его давно уже нет в живых, но его мирские
дела помнят. Отдаленные точки были оснащены радиопере¬
датчиками и приемниками, с помощью которых можно свя¬
заться с диспетчером и при необходимости (несчастный
случай, серьезное заболевание) вызвать «летающего докто¬
ра».
В последние годы к обязанностям «летающих докторов»
прибавилась еще одна, и немаловажная — помощь автомоби¬
листам, путешествующим через пустынные районы. С этой
целью у шоссейных дорог построены и строятся посадочные
площадки. Первыми такими площадками была оснащена
автострада, связывающая Аделаиду с Пертом и пролега¬
ющая через безводную, плоскую, без единого дерева равни¬
ну Нулларбор (название звучит как аборигенское, на самом
же деле это латынь и примерно означает «безлесье»).
Нулларбор. Угнетающая своим однообразием каменистая
равнина, плоская как стол. Здесь поезд, следующий по
трансавстралийской железной дороге, на протяжении почти
полутысячи километров идет по геометрической прямой,
нигде от нее не отклоняясь. Безводная пустыня. Еще один из
австралийских парадоксов — даже слово «безводная» надо
взять в кавычки. Под поверхностью Нулларбора находятся
пещеры, целые системы пещер, целые лабиринты связыва¬
ющих эти пещеры естественных тоннелей, множество под¬
земных озер, некоторые из них глубоки (до нескольких
десятков метров глубиной), и вода в них кристально чиста.
Не странно ли, что, когда вверху бушуют пыльные бури,
внизу, в недрах земли, хранится драгоценная влага?!
Здесь нет населенных пунктов, а температура летом
нередко достигает сорока пяти и более градусов. Взлетно-
посадочные площадки находятся рядом с автострадой с
интервалами в восемьдесят километров. То, что на подмогу
208

застрявшему автомобилисту может прийти «летающий до¬
ктор», делает путь значительно более безопасным. Как
здесь говорят, теперь у такого автомобилиста значительно
больше шансов в азартной игре «жизнь—смерть».
Пока мы пили очень крепкий, ароматный, сделанный
по-итальянски кофе (такой мы пробовали, пожалуй, только в
Неаполе и в Ужгороде) с вкусным, еще теплым домашним
печеньем, Мэри, прищурив глаза и поглядывая на Бекки и
Доменико, на коленях которого расположились двое малы¬
шей, как две капли воды похожих на него, продолжала
говорить о дочери.
— Следующим сюрпризом, который преподнесла нам
Бекки, был он.— Она указала на Доменико.— Отдать руку и
сердце «мафиозо» могла только она.
Тут Доменико не выдержал и с жестом оперного певца —
протянув руки в нашу сторону — воскликнул: «Атоге!»
Доменико был каменщиком (исконная итальянская про¬
фессия), высококвалифицированным каменщиком, как и его
отец. Уютный дом, в котором он жил с женой и детьми, он
построил своими руками с помощью отца и двух братьев (у
него тоже была большая семья). Опасения Мэри, что семьи
не сойдутся (другая национальность, другие обычаи, другие
привычки), к счастью, не оправдались. Бекки сразу же
сошлась с родителями мужа, с его братьями и сестрами. Она
была весела, очень активна, умело врачевала разбитые
колени и носы младшего поколения, лечила от простуд и
младших и старших, хорошо пела итальянские песни, чего
совсем не умел Доменико.
Молчаливым свидетельством добрых межсемейных отно¬
шений были сидящие на мраморном камине, тоже сделанном
руками Доменико, а также на полках и на шкафу куклы в
итальянских национальных костюмах.
— Вы что, в куклы играете, Бекки? — спросила автор-1,
неравнодушная к куклам.— Ведь девочек у вас пока нет.
— Это семейная традиция,— объяснила Бекки.— По праз¬
дникам родители, сестры и братья Доменико всегда дарят
мне кукол.
Она взглянула на большую куклу в пышной розовой юбке,
из-под которой выглядывали черные лакированные туфель¬
ки.
— Як ним так привыкла, что они мне даже кажутся
живыми.
— Всему, видимо, свое время,— вмешалась Мэри.— В
детстве она куклами не дорожила, распарывала им животы,
чтобы посмотреть, что там у них внутри.
Из дальнейшего разговора выяснилось, что Бекки мечта¬
ет вернуться к любимой работе и рассчитывает это сделать,
когда малыши подрастут. Но работать думает в местной
больнице, с обычными докторами, а не с «летающими».
I
209

— Еще одна моя мечта,— побывать в Москве,— сказала
Бекки.—Джерри там был, Мэри была (родителей она называ¬
ла по именам), сестры были, брат был, а я нет. Вернусь на
работу, буду откладывать деньги. Если Доменико не захочет
меня отпустить, пусть едет со мной.
— Еду! Еду! — откликнулся Доменико со смехом.
— Я так рада, что вижу вас у себя! — продолжала
Бекки.— Джерри меня предупреждал, что времени у вас
будет мало, но все же мне удалось уговорить его привезти
вас.
Мы тоже были рады — рады, что побывали в еще одном
австралийском доме. Каждое посещение, каждая встреча,
каждый разговор что-то добавляли к нашим представлениям
об Австралии и, может быть, к нашему пониманию ее.
Черные лебеди
Неподалеку от того места, где мы живем в Москве, рядом
с кинотеатром «Баку» — пруд. Летними вечерами на его
берегу — дети с родителями. Маленькие ручки протягивают
кусочки хлеба, траву двум всегда держащимся вместе
черным лебедям. Царственно подплывая к берегу, изогнув
шеи, лебеди благосклонно принимают подношения, затем,
устав от общения, покидают своих почитателей и скрывают¬
ся в домике на плоту посередине пруда.
Вряд ли при виде черных лебедей у кого-либо возникает
мысль о далекой Австралии, а ведь Австралия — их родина.
Много путешествовавший на своем веку Бальмонт, должно
быть первым из русских литераторов посетивший далекий
континент, писал:
Австралийский черный лебедь на волне,
Словно в сказке, на картинке, виден мне.
Настоящий, проплывает предо мной,
Весь змеиный, весь узорный, вырезной.
Стихи далеки от совершенства, но черные лебеди явно
произвели на поэта впечатление.
210

Белое и черное. Одетта и Одиллия...
Черные лебеди были еще одним сюрпризом для первых
европейцев, вступивших на землю Австралии. В этой стра¬
не все наоборот: даже белые лебеди превратились в чер¬
ных.
В Западной Австралии, на большой реке, их были тысячи.
С тех пор эта река известна как Суон-ривер — Лебединая
река.
На ее берегах раскинулся еще один бурно растущий
миллионный город—Перт, столица Западной Австралии,
крупнейшего из шести штатов страны. На гербе штата с
полным на то основанием красуется черный лебедь.
Перт — самый обособленный из больших городов мира. Он
настолько далеко расположен от Сиднея, Мельбурна, Адела¬
иды, настолько отрезан от них тысячекилометровыми про¬
странствами пустынь, что его жители говорят, что он вообще,
можно сказать, находится вне Австралии. На севере ближай¬
ший его сосед — Джакарта.
Здесь, на крайнем юго-западе штата, другой климат,
другая растительность, другой животный мир. Климат благо¬
датный,. более благодатный, чем где-либо в Австралии.
Бескрайние поля пшеницы, виноградники, фруктовые сады. По
сторонам дорог — низкорослые, бросающиеся в глаза «black
boys» (черные парни) — удивительные деревья этих мест. Из
верхушек их угольно-черных стволов торчат зеленые пучки
«волос». «Парни» немолоды, но не седеют. Тем, что постарше,
по нескольку сот лет. Они коренасты, растут медленно, и по
возрасту их трудно отличить друг от друга.
К югу от Перта сохранились леса могучих кэрри и джарра,
гигантов растительного мира. Они вздымаются на стометро¬
вую высоту, соперничая с калифорнийскими мамонтовыми
деревьями и новозеландскими каури. Их белые стволы
напоминают мраморные колонны. Кроны где-то высоко,
ближе к солнцу, к свету.
Кэрри и джарра охраняются, но кое-где лесозаготовки
разрешены, и туристические компании организуют специаль¬
ные туры для желающих присутствовать при валке леса.
С треском и грохотом рушатся деревья. Эхом раздается
далеко окрест их тяжкий прощальный стон.
Кто-то из наших австралийских знакомых рассказывал,
что ему довелось видеть, как падают эти колоссы, и
признавался, что был потрясен и опечален.
— Верим! — сказали мы в один голос.— Как-то на подмо¬
сковной даче у знакомых срубали старый дуб. Нам показа¬
лось, что он, вздрагивая под ударами топора, взывает о
помощи.
Юго-западный «треугольник» — лишь небольшая часть За¬
падной Австралии. К северу и к востоку — пустыни. Край
безжалостного солнца. И вновь вспоминаются стихи австра¬
211

лийского поэта: «Солнце, солнце, солнце... Все тонет в
слепящем блеске...»
Здесь, в полутора тысячах километров от Перта, Марбл-
Бар— австралийский «полюс жары». Летом здесь температу¬
ра пятьдесят в тени — не редкость. Однажды был отмечен
своего рода рекорд—пол года ртуть в термометре ни разу не
опускалась ниже тридцати шести градусов.
Руда и креветки
Приехав в Перт на научную конференцию по Индийскому
океану, автор-2 поселился, как и все ее участники, в одном
из колледжей университета Западной Австралии, колледже
Томаса Мора.
Название не расходилось с антуражем. Опять все англий¬
ское: зеленые, хорошо подстриженные лужайки, цветные
витражи главного здания, мантии профессоров.
Здания университета разбросаны на невысоком плоско¬
горье. Оттуда видна Лебединая река и центр города с его
небоскребами, не такими высокими, как в Сиднее, но зато
более светлыми, выделяющимися своей белизной на фоне
голубого неба.
Многие из этих небоскребов обязаны своим появлением
охватившему Западную Австралию в конце шестидесятых —
семидесятых годов минеральному буму. До того никто не
подозревал, что каменистые и песчаные пустыни таят в
своих недрах несметные богатства. На северо-западе штата,
в районе Пилбары, были обнаружены целые «железные»
горы — месторождения первосортной руды.
Кроме Пилбары железо найдено в ряде других мест. По
оценкам специалистов, штат может обеспечить потребности
металлургической промышленности мира на двести — триста
лет вперед. Открыты богатейшие месторождения никеля и
других цветных металлов.
В Западную Австралию устремились американские, ан¬
глийские, австралийские, японские горнорудные монополии.
212

За какой-то десяток лет Западная Австралия превратилась в
крупнейшего поставщика железной руды в Японию. Первые
тонны руды были отгружены в Японию в середине шестиде¬
сятых городов, а к концу семидесятых стотысячетонными
рудовозами туда вывозилось более семидесяти пяти милли¬
онов тонн ежегодно. Никому не известный, да и остающийся,
как ни странно, неизвестным и сейчас, Порт-Хедленд на
севере штата, через который идет большая часть вывозимой
за границу руды, вошел в десятку крупнейших портов мира.
Австралийская железная руда вывозится теперь и в Запад¬
ную Европу, а также в Румынию и Венгрию.
Богатым оказался и океан, омывающий Западную Австра¬
лию. Около северо-западного побережья, на шельфе, обнару¬
жены глобального значения запасы природного газа, и его
разработка (опять-таки в основном для вывоза в Японию)
уже началась.
Геологические изыскания, добыча, экспорт — все это мо¬
жет показаться суховатым, но не сказать еще об одной
отрасли хозяйства штата просто нельзя.
Западная Австралия — экспортер креветок, один из круп¬
нейших в мире. Их вместе с другими ракообразными тысяча¬
ми тонн вывозят в Соединенные Штаты, в Западную Европу,
в ту же Японию.
Автор-2 лакомился ими в Перте, лакомился не раз и с
охотой рассказывал об этом своем гастрономическом от¬
крытии друзьям.
— Эка невидаль! — почти по Гоголю заметил его при¬
ятель, в третий раз услышав рассказ о креветках.— Я
частенько покупаю их в нашем районном «Океане».
Появилась возможность для дополнительных пояснений,
и автор-2 дал их с нескрываемым удовольствием.
— Во-первых, креветки бывают разные. Я люблю любые.
Те, которые продаются у нас, называются по-английски
«shrimps», они помельче, а те, что я отведал в Перте,—
«prawns». Так вот, «prawns» — короли креветочного племени.
Недаром их часто так и называют — «king’s prawns», то есть
«королевские креветки». Они довольно крупные, со среднего
речного рака. Шейку расплющивают и жарят в масле.
После длительной дискуссии пришли к выводу: в табели
о рангах среди деликатесов нашим икре и осетрине ничто не
угрожает. Но сразу же за ними следуют креветки и всякого
рода раки. Тот же приятель упомянул об устрицах, но
устрицы, по-видимому из-за непривычки к гастрономическим
изыскам, были решительно отвергнуты присутствующими.
213

Переписка
Автор-2 не подозревал о том, что в Перте у него были
знакомые. Узнал он об этом, только вернувшись в Москву,
где его ждало письмо от них. Оно было адресовано обоим
авторам, но справедливости ради следует сказать, что
переписку с Ридами вела автор-1.
Два десятка лет назад чета Ридов в сопровождении трех
своих взрослых детей провела некоторое время в Москве в
качестве гостей общества «Новая Зеландия — СССР». Тогда-
то мы и подружились с ними, а познакомились еще раньше,
во время первого посещения Новой Зеландии. (Семейство
Ридов уже появлялось на страницах одной из наших книг —
«Киви», которую мы написали после возвращения из этой
страны.)
Риды — новозеландцы, но вскоре после поездки в Москву
они перебрались вслед за старшим сыном Питером в Запад¬
ную Австралию, в Брум.
Письма приходили нечасто, но каждое письмо, написан¬
ное очень живо Глэдис Рид (именно она представляла
дружественное семейство Ридов в корреспонденции с Мос¬
квой), сообщало о каких-то любопытных черточках жизни
далекого Брума, который даже для большинства австралий¬
цев кажется находящимся где-то на краю света.
Получив первое письмо от Глэдис, мы долго искали Брум
на карте, предполагая, что из Окленда, крупнейшего города
Новой Зеландии, Риды, раз уж они избрали местожитель¬
ством Западную Австралию, могли переехать если не в Перт,
то куда-то рядом с ним. Но Брум оказался на побережье
Индийского океана, где-то между Пертом и Дарвином, чуть
ли не в двух тысячах километров от столицы штата.
Немного информации. В первой четверти века Брум был
центром промысла жемчуга, который добывали со дна
океана тысячи ныряльщиков. Потом запасы жемчуга иссякли,
и сегодня от большого флота искателей жемчуга, насчиты¬
вавшего сотни судов, осталось всего несколько. На место
смертельно опасного, но окутанного романтикой жемчужного
214

промысла («...не счесть жемчужин в море полуденном...»)
пришли подводные плантации раковин-жемчужниц, на кото¬
рых жемчуг «выращивается» по японскому способу.
И еще. Помимо Дарвина в Австралии только Брум
непосредственно пострадал во время второй мировой войны:
японская авиация совершила на него несколько налетов.
«Брумцы» или «брумчане», называйте как хотите, грезят
о, может быть, не столь отдаленных временах, когда Брум и
тысячекилометровое побережье возле него превратятся в
неиссякаемый источник энергии для континента. В этих
местах величина океанического прилива — десять и более
метров, и сейчас усиленно ведутся исследования по использо¬
ванию этих приливов для производства электричества.
Риды (Глэдис, Алекс, дочь Пэмела и сыновья Питер и
Род) — интересное семейство, то, что по-английски называет¬
ся «self-made people» — в буквальном переводе «люди, сде¬
лавшие сами себя», иными словами, сами себе проложив¬
шие дорогу в жизни.
Глава семьи, Алекс, не боялся тяжелой работы. Мастер
на все руки, он занял деньги, купил небольшой автофургон и
устроил передвижную мастерскую по ремонту автомобилей.
Семья была дружной. Оба сына ему помогали. Работали
от зари до зари. Позже старший сын, Питер, закончил
университет и стал врачом. Затем он уехал в Австралию и
постепенно перетянул за собой все семейство.
О том, что происходило, мы узнавали из писем Глэдис.
Питер хорошо зарекомендовал себя и довольно скоро
стал главным врачом местной больницы. Больница была
небольшая, врачей было мало, и потому он трудился без
устали. Желудочные заболевания, несчастные случаи (пере¬
ломы, укусы змей), роды — ему приходилось заниматься
всем.
Питер женился на новозеландке, развелся, женился
вновь. Бывшая жена увезла двух дочерей обратно в
Окленд, к родителям. Это было ударом для Глэдис и Алекса,
но пришлось смириться. Единственное утешение —
ежегодные визиты подраставших с каждым годом внучек.
Жить в Бруме, с его влажной жарой и бесконечными
ливнями в период муссонов, превращающемся в пекло в
сухую часть года, было трудно после мягких субтропиков
Окленда.
Глэдис пишет:
«В восемь утра температура здесь уже тридцать два
градуса, а к часу дня — за сорок. Свитера не надевала год,
забыла, как выглядит пальто. В доме прохладно—
кондиционер; сделаю себе прическу, а выйду на улицу, с
меня течет, и прически как не бывало...»
В другом письме она рассказывает о тропической грозе:
«Раскаты грома оглушают, разговаривать невозможно —
215

не слышим друг друга. Влажность почти стопроцентная,
электричество отключили, кондиционер не работает, венти¬
лятор тоже. Сплошная стена воды. Вижу через окно, что
вода уже покрыла колеса автомобиля».
Еще в одном письме она описывает тайфун:
«Полная тьма, дикий вой ветра, который поднимает и
уносит все, что может. Ветер выдавливает стекла из окон,
срывает фотографии со стен, опрокидывает стулья, засыпает
все песком. И так восемнадцать часов подряд. Утром, когда
внезапно все прекращается, выхожу и вижу, что с бока
нашей машины, того, что был обращен к ветру, краска снята
будто наждачной бумагой».
Из писем мы узнаем, что тайфуны в Бруме не редкость:
«Опять ревет сирена, тайфун повернул в нашу сторону.
Мы готовимся к нему. Все не могу привыкнуть: курю папиросу
за папиросой. Метеосводки, которые передают по нашему
местному радио, остаются тревожными...»
Риды приспособились к Бруму не сразу. Глэдис и Пэмела
(сокращенно—Пэм) болели, Род, ставший летчиком местной
авиалинии, тоже.
Но нужно было устраивать жизнь на новом месте, и Риды
трудились. Сказывалась шотландская закваска: упорство,
трудолюбие.
В Бруме, куда приезжало много туристов, было немало
возможностей. Прошло несколько лет, и Риды преуспели.
Всех радовал Питер — не только его успешная медицинская
карьера, но и научная деятельность, которой он отдавал все
свободное время.
Глэдис прислала вырезку из местной газеты:
«Доктор Питер Рид занимается изучением способов лече¬
ния укушенных змеями. Как известно, проблема эта исключи¬
тельно важна для Австралии, и в частности для Брума и
всего Северо-Запада».
Так как, к великому счастью, мы со змеями в Австралии
не встречались (впрочем, то же самое относится к большин¬
ству австралийцев, зоопарк не в счет), то предоставим слово
специалистам.
На континенте и в окружающих его водах обитает около
ста сорока видов змей. Из них полтора десятка сухопутных —
смертельно опасны для человека. Это тайпан, тигровая змея,
медноголовая, дэс-эдцеР» королевская коричневая, пятни¬
стая коричневая, восточная коричневая, синебрюхая черная,
краснобрюхая черная. Перечислять все, пожалуй, не стоит.
Но чтобы чуть попугать читателя, добавим из того же
источника, что многие водяные змеи, разнообразные по
окраске—красные, оранжевые, синие, зеленые, многоцвет¬
но-полосатые,— тоже опасны. Яд одних змей действует на
нервную систему, вызывая паралич мышц, верхней части
тела и челюстей, что ведет к прекращению дыхания; яд
216

других приводит к свертыванию крови, закупорке сосудов.
Не считая водяных, самая опасная из австралийских
змей — тайпан. Он достигает четырех метров длины и толщи¬
ны с человеческую руку. По своей ядовитости тайпан
соревнуется с индийской коброй и наводящей ужас южноаф¬
риканской мамбой.
Тайпан нападает первым. Неудача его не останавливает,
и он нападает вновь. Вряд ли нужно удивляться, что
аборигены его страшатся. В их легендах он выступает как
главный враг человека.
Укус тайпана до недавнего времени означал верную
смерть. Единственным способом избежать ее, и к нему
прибегали оказавшиеся в буше охотники или погонщики
скота, было насыпать щепоть пороха на место укуса и
поднести к нему зажженную спичку.
Противоядие было найдено всего несколько лет назад.
Чтобы его получить, нужен яд тайпана. Для этого змею, как
обычно говорят, «доят». В этой процедуре участвуют не
менее трех человек: один опоясывает себя хвостом змеи,
второй с силой сжимает змею за шею, лишая ее возможно¬
сти двигаться, третий, надев толстые резиновые перчатки,
всовывает ей в пасть обтянутый пористой резиной сосуд.
Рассвирепевшая змея впивается зубами в резину, и капли
яда собираются на дне сосуда.
Но встречи с тайпаном относительно редки. Больше всего
австралийцы страдают от тигровой змеи, которая живет в
юго-восточной, самой населенной части страны и прячется в
дуплах деревьев и кроличьих норах. Тигровая змея поменьше
тайпана, достигает в длину только двух метров, но от этого
она не становится менее опасной. От ее укусов гибнет
больше людей, чем от всех остальных местных змей, вместе
взятых. «Запаса» яда у одной тигровой змеи, что было
проверено учеными, достаточно, чтобы убить более ста овец.
У индийской кобры ядовитого «заряда» хватает всего лишь
на тридцать.
Не будем преувеличивать. У рядового австралийца шанс
наткнуться на змею не так уж велик. И однако же, приведем
рекомендацию специалистов, как поступать, если эта не
слишком желанная встреча все же состоится.
Во-первых, надо крепко перетянуть жгутом руку или ногу
повыше места укуса (змеи, как правило, кусают эти части
тела); затем промыть место укуса; потом уложить пострадав¬
шего, не давать ему двигаться и как можно скорее отвезти
его в ближайшую больницу. Необходимо также схватить
змею и живой или мертвой доставить ее в ту же больницу.
Без этого врачи не будут знать, какую именно сыворотку
(для каждого вида змеи имеется своя) следует применить
для спасения укушенного.
Рекомендация оставляет на усмотрение каждого последо¬
217

вательность действий: то ли надо сперва заняться первичной
обработкой ранки, то ли гоняться за змеей.
Занимаясь сбором яда и поисками противоядия, Питер,
по-видимому, привык и даже привязался к змеям. Он завел
себе в качестве «пета» питона.
Слова «пет» в русском языке нет, а оно, думается, нужно.
Называть собак, кошек, обезьян, черепах, хомяков, попугаев,
канареек и прочую живность, любимцев, почти членов семьи,
«домашними животными» в некоторых случаях странно, а в
других просто невозможно. А между тем мы нередко увлека¬
емся иностранными словечками, без которых обойтись проще
простого. Вспомним хотя бы спортивные программы телеви¬
дения. Нет, мы не собираемся протестовать против общепри¬
нятых «старт», «финиш», «гол». Они прочно утвердились и
используются к месту. Но когда начинают «стартовать» и
«финишировать» футбольные и шахматные матчи, автомо¬
бильные гонки (просим прощения, «ралли»), соревнования
атлетов, когда эти слова вытесняют простые и ясные
«начинать», «начинаться», «заканчиваться», «завершаться»,
то это режет ухо.
Мы не настаиваем на слове «пет», но придумать что-либо
подобное не помешало бы.
Своему «пету» Питер присвоил диковинное, нечасто
встречающееся аристократическое, даже королевское имя
Мергатройд.
Снова из письма Глэдис:
«Питер любит меня попугать. Нарочно приходит со своим
питоном на кухню, когда я там. Питон обвивает ему шею,
оба, кажется, довольны, а у меня душа уходит в пятки.
Никогда я к этому не привыкну...»
И еще:
«Мергатройд исчезла. Не можем найти ее вот уже
несколько дней. Питер волнуется, я не очень...»
Чувства Глэдис были нам понятны. Ведь она родилась и
провела большую часть жизни в Новой Зеландии, где, как
известно, змей вообще нет никаких: ни ядовитых, ни без¬
вредных.
Брум и Риды были в нашем представлении неразрывно
связаны. И вдруг... снова переезд, на этот раз в Перт. Но
только части семьи. Сыновья остались в Бруме, а старшее
поколение вынуждено было его покинуть. Годы берут свое, у
Алекса стало пошаливать сердце, и Питер настоял на том,
что Брум, эта «парилка», уже не для отца.
Вместе с родителями переехала в Перт и Пэм. Письма
Глэдис стали более грустными. А ведь Перт и по климату и
по условиям жизни близок к родному ей Окленду.
218

Улицы Перта
Итак, не зная, что у него в Перте друзья, автор-2 гулял по
городу в одиночестве. Случайно он забрел на улицу, еще
одну «только для пешеходов», куда наверняка привели бы
его и Риды.
Это был настоящий кусочек Лондона—Лондона не совре¬
менного, а старинного, в котором было смешано несколько
веков — от четырнадцатого до шестнадцатого.
Верхние части домов нависают над проезжей (вернее,
прохожей) частью. «Средневековые», с цветными витражами,
окна. Резные балконы. Вполне современные надписи («Па¬
рикмахерская Диана», «Бюро по найму», «Физиотерапевт»)
выполнены шрифтами времен Шекспира. В одном конце
улицы стоит Уолтер Рэли, английский мореплаватель, поэт,
драматург, историк, пират, фаворит Елизаветы I, закончив¬
ший свою жизнь на плахе в Тауэре; в другом — Дик Виттин¬
гтон с кошкой. По преданию, Виттингтон, лорд-мэр Лондона
на рубеже XIV—XV веков, обязан кошке благоприятным
поворотом в своей судьбе. Заслышав звон колоколов, кошка
своим мяуканьем заставила молодого хозяина вернуться в
Лондон, который он собирался покинуть.
«Вернись обратно, Виттингтон, о Виттингтон, вернись
обратно!» Багрицкий превратил Виттингтона в моряка, но в
его поэтическом призыве звучат те же лондонские колокола.
Здесь же, на той же улице,— башенные часы, из-за
которых каждые пятнадцать минут появляется святой Гео¬
ргий, покровитель Англии, и поражает дракона.
«Средневековой» улице в центре Перта всего полвека, но
она любопытное свидетельство того, насколько сильна была
духовная близость к Англии у австралийцев еще перед
второй мировой войной.
С тех пор многое изменилось, австралийцы «выросли»,
уже никто из них не назовет Англию «страной-матерью», но
все же привкус английского, как мы не раз уже упоминали,
не исчезает. Какие-то духовные узы сохраняются. Рэли,
219

Виттингтон, святой Георгий, «тюдоровские» дома — для лю¬
бого жителя Перта нечто знакомое, близкое, воспринима¬
емое как какая-то часть его жизни.
Но Перт отбрасывает английское. Это австралийский
город в полном смысле слова—город динамичный, живой,
все более уверенный в себе.
Гордость Перта — самый большой в мире театр, точнее,
крупнейшее в мире здание, специально предназначенное для
оперы, балета, драматических спектаклей (оно построено
полтора десятка лет назад). «Просьба не путать с закрытыми
стадионами и прочими помещениями, где иногда проводятся
концерты популярных эстрадных певцов или другие массовые
действа»,— поясняют жители Перта.
— У нас именно театр,— театр, в котором восемь тысяч
три места (!), и он по праву занесен в книгу рекордов
Гиннеса.
Перт колоритен. Особый оттенок придает ему то, что его
улицы в конце недели и особенно по праздникам оживляются
притоком молодых, бесшабашных, с лицами, опаленными
зноем, мужчин. Они съезжаются или, вернее, слетаются
сюда со всей Западной Австралии — с рудников Пилбары и
Кульяноббинга, с искусственных островов, создаваемых в
океане для добычи нефти и газа, из далеких прибрежных
поселков, в которых живут ловцы креветок, со скотоводче¬
ских станций. Они оживленны. После тяжелого труда, после
одиночества их манят огни большого города, его кипучая
жизнь, его мимолетные удовольствия...
Наибольшие трудности подстерегают автора в самом
начале работы и в самом конце. Дело не меняется, когда
авторов двое, как в данном случае. Тема давно определи¬
лась, выношена, примерно ясно, о чем хочешь сказать,
220

казалось бы, садись и пиши, чистый лист перед тобой, но
какая-то неведомая сила мешает, не дает написать первое
предложение. Оказываешься в некотором смысле в положе¬
нии, напоминающем положение сороконожки, которую спро¬
сили, с какой ноги она собирается идти, и которая именно
из-за того, что ее спросили об этом, замерла и не смогла
сдвинуться с места. Разница в том, что автор этот коварный
вопрос задает самому себе.
Одна наша знакомая, полушутя, полусерьезно рассказы¬
вая в узкой компании о творческих муках мужа, известного
писателя, выдала семейную тайну. Выяснилось, что он
всякий раз перед началом большой работы, когда остается
только придвинуть стул к письменному столу, просто-
напросто заболевает. Ему так нелегко переломить какое-то
внутреннее сопротивление, что у него поднимается темпера¬
тура и держится несколько дней.
Но... первое предложение написано, за ним второе,
третье и много, много других. Работа близится к концу, и вот
тут-то автора подстерегает вторая трудность — как озагла¬
вить книгу. Заглавие, конечно, маячило с самого начала, но в
ходе работы оно уже несколько раз менялось, и вот теперь
предстоит сделать окончательный выбор.
Спорим, перебиваем друг друга, волнуемся, продолжаем
спорить и наконец останавливаемся на том, что устраивает
обоих,— «Еще одно открытие Австралии».
Все еще сомневаемся, не претенциозно ли оно? Потом
решаем: нет, это именно еще одно—наше—открытие Ав¬
стралии, это то, что мы о ней узнали, что в ней увидели,
услышали и чем нам хочется поделиться.
Перед нами карта континента. Знакомые очертания. Вот
восточное побережье, вот желтое пятно — Сидней, широко
раскинувшийся от Броукен-Бэя до Ботани-Бэя, весь обращен¬
ный к океану. Выше, к северу, еще один залив — Моретон-
Бэй, впадающая в него река и Брисбен на ее берегу. На юге и
юго-западе еще два залива и два больших города —
Мельбурн и Аделаида. На крайнем западе—одинокий, но
гордый в своем одиночестве Перт...
Вот Канберра, Вуллонгонг, Ньюкасл, Голборн, Тувумба,
Золотой Берег, Уога-Уога, Гандагай, Балларат, Брум, Элиза¬
бет, Алис-Спрингс и, наконец, тропический Дарвин, навсегда
поразивший немыслимой духотой, влажным жаром.
За всем этим — города, городки, дороги, встречи, запом¬
нившиеся и полузабытые. Рядом с типографскими —
названия, выведенные разными почерками, чернилами разных
цветов. Это места, где живут те, с кем мы познакомились, а
иногда и подружились.
Мэдден и Виккерс зовут нас посетить Новую Англию, что
на северо-востоке Нового Южного Уэльса. Овцеводы Уил¬
райт и Лаймон считают, что мы бы легко могли заглянуть на
221

их станции, благо они находятся на полпути между Сиднеем
и Канберрой. Эйвогсон зовет в Риверин^, обещая увлека¬
тельную прогулку на речном пароходе по Муррею, самой
большой австралийской реке. Стюарт обвел жирной чертой
маленькую точку на юго-западе Западной Австралии, неве¬
домый нам Коджонап, где, по его уверению, самый вкусный
виноград на континенте. Еще один Мэдден готов принять нас
в Берке, за которым начинаются бескрайние пустыни (ав¬
стралийцы говорят «там, за Берком», как мы говорим «там,
куда Макар телят не гонял»).
' Ко всем этим местам ведут стрелки.
Большая зеленая стрелка указывает на Тасманию.
— Как? Вам не довелось побывать на Тасмании? Конеч¬
но, наш остров — малютка по сравнению с другими штатами,
но по природным красотам он может соперничать с любым из
них. Недаром, когда у нас недавно попытались построить
еще одну большую гидроэлектростанцию, что могло нанести
непоправимый вред природе, это привело прямо-таки к
«экологическому бунту», и защитники природы победили. А
знаете ли вы, что Тасмания помимо всего прочего большой
яблоневый сад и дает больше яблок, чем иная европейская
страна?—горячился один из наших знакомых в Канберре,
оказавшийся тасманийцем и по происхождению, и по симпа¬
тиям. Его рукой и начертана на карте стрела, указывающая
на Тасманию.
Если бы мы приняли все приглашения и последовали
всем рекомендациям, нам бы пришлось совершить длитель¬
ное, со многими остановками новое путешествие. Заманчиво.
Очень заманчиво. На этом самом маленьком континенте, но
зато самом большом в мире «острове» (Австралию порой
называют и так) остается еще много невиданного, неизведан¬
ного, интересного.
Поэтому мы говорим Австралии не «прощай», а «до
свидания!».

Содержание
БЕЛЫЕ ПАРУСА —3
Воскресная прогулка — 4
«Благородные» предки — 9
Сэлли и Фрэнк —15
«Новые» австралийцы — 22
«Пташки с Бондай», акулы и
лайфсэйверы — 24
«Последний берег» — 29
Австралийские пироги — 32
«Зеленый континент» — 35
Разговор на Мартин-плаза—38
Контрасты — 45
«Уголок ораторов» — 50
Не уезжайте из Австралии без
опала! — 52
Барбекю — 56
СТОЛЬНЫЙ ГРАД —62
Город, которого не было — 62
Роют не только вомбаты — 65
Овцы, бумеранги и Шерлок
Холмс—69
Парики и шорты — 79
«Сорока-белобока» — 81
Юниверсити-хаус — 83
Два слова о литературе — 88
Тидбинбилла: кенгуру, эму и
кое-что другое — 91
НА ЖАРКОМ СЕВЕРЕ —97
«Переведите часы» — 97
Экзотика и традиции — 99
Строительный бум —101
Русские в Брисбене —104
Золотой Берег—107
В гостях у телезвезды —114
В тени бутылочных деревьев —
122
«Холм сражений» —124
«Темнокожие братья, первые
люди Австралии...» —127
«Сладкий» штат —129
«СТАРАЯ, ДОБРАЯ АНГЛИЯ» —
135
Сапоги капитана Кука—135
Англомания —137
Монополии и кролики —139
Соперники —141
«Аристократы» —143
«Культурные террористы» —150
Чудо-юдо—151
Пожар в буше —153
Снежные горы—156
Немного о поэтах и художни¬
ках—157
Впечатления и мнения—162
Юрика—169
Еще раз о кенгуру—171
Что такое «типичный австрали¬
ец» —174
ЮГ И ЗАПАД—177
Грамота Нептуна—177
Джерримэри —179
Полковник Лайт—185
Австралийские верблюды —189
«Разящие стрелы солнца» —191
Баросса —193
Магазин-студия—194
Альберт Наматджира—198
Аборигены. Что их ждет...— 203
«За последним обгорелым
пнем...» — 205
«Мафиозо» —207
Черные лебеди — 210
Руда и креветки — 212
Переписка—214
Улицы Перта—219

Железнова И. Л., Лебедев И. А.
Ж51 Еще одно открытие Австралии.— М.: Мысль, 1989.—
221, [2] с., [8] л. ил.
ISBN 5-244-00308-9
Самый маленький континент или самый большой остров с удивительным
животным и растительным миром, с неслыханным богатством недр, с развитыми
промышленностью и сельским хозяйством, с миллионными городами и огромными
пустынями. Это—Австралия, страна, которая все больше заявляет о себе в
экономике, политике, культуре.
В увлекательной художественной форме авторы — писатель и ученый —
рассказывают об Австралии, о ее столице Канберре, о крупнейших городах страны,
о ее прошлом и настоящем, о своих встречах с австралийцами.
Для широкого круга читателей.
1805070000-007 _ _
Ж	100-89
004(01 )-89
ББК 26.89(8Авс)
Djvuing
Babulkin
2023
Ирина Львовна Железнова
Игорь Алексеевич Лебедев
ЕЩЕ ОДНО ОТКРЫТИЕ АВСТРАЛИИ
Редактор Е. А. Варшавская
Младший редактор Е. И. Потапова
Оформление художника Е. И. Истомина
Художественный редактор Е. М. Омельяновская
Технический редактор Т. Г Сергеева
Корректор И. В. Шаховцева
ИБ № 3109
Сдано в набор 02.03.88. Подписано в печать 06.12.88. А11055. Формат 84 х 108 732.
Бумага книжно-журн. Высокая печать. Гарнитура «Гельветика». Усл. печатных
листов 12,6 (с вкл.). Усл. кр.-отт. 16,17. Учетно-издательских листов 15,05
(с вкл.). Тираж 100 000 экз. Заказ № 3105. Цена 1 р. 10 к.
Издательство «Мысль». 117071. Москва, В-71, Ленинский проспект, 15.
Ордена Октябрьской Революции и ордена Трудового Красного Знамени МПО
«Первая Образцовая типография» имени А. А. Жданова Союзполиграфпрома
при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и
книжной торговли. 113054, Москва, Валовая, 28.

1 р. 10 К.
«те₽"ии хозяйства и по-
Хки оадтить дух стра-
ЛИТИКИ, UUV	ОНИ —
“^ЯШм^ДСТп^ав
сателем и ученым.