Н.  И.  Вавилов.  Конец  20-х  годов.

Великий  ученый,  генетик,  бота¬
ник  и  растениевод  Николай  Ивано¬
вич  Вавилов  был  неутомимым
исследователем  живой  природы.
Желая  обогатить  народное  хозяй¬
ство  нашей  страны  ценными  поро¬
дами  культурных  растений,  он
изъездил  многие  и  многие  страны
мира.
 Восемьдесят  тысяч  километров
по  земле,  по  воде  и  по  воздуху  пре¬
одолел  он,  изучая  растительные
богатства  земного  шара.  О  стран¬
ствиях  академика  Вавилова,  его  на¬
учных  поисках  и  благородном  слу¬
жении  науке  рассказывает  эта  книга.

МАРК  ПОПОВСКИЙ
 НАДО
 ПУТЕШЕСТВИЯ
 АКАДЕМИКА
 Н.  И.  Вавилова
 ИЗДАТЕЛЬСТВО
«ДЕТСКАЯ  ЛИТЕРАТУРА»
МОСКВА
1968
 8  сап  АА^

Оформление  Ю.  КИСЕЛЁВА

ДАВЛЕНИЕ
 ГЛАВА  ПЕРВАЯ
 Память  против  забвения.  1902—1912  	 7
 ГЛАВА  ВТОРАЯ
 Путешественник  учится  ходить.  1913  —  1915 	28
 ГЛАВА  ТРЕТЬЯ
 Философия  поиска.  1917  —  1923 			47
 ГЛАВА  ЧЕТВЕРТАЯ
 „Пекло  творения".  1924 	  72
 ГЛАВА  ПЯТАЯ
 Друзья  путешественника.  1925  —  1929  	 98
 ГЛАВА  ШЕСТАЯ
 80 	000  километров  по  воде,  по  земле  и  по
 воздуху.  1923  —  1927 	  110
 ГЛАВА  СЕДЬМАЯ
 80  000  километров  по  воде,  по  земле  и  по
 воздуху.  (Продолжение)  	131
 ГЛАВА  ВОСЬМАЯ
 Езра^пе...  Ро$!е  гез{ап1е.  1927 	  155
 ГЛАВА  ДЕВЯТАЯ
 За  океан.  1932  —  1933 		 173
 ГЛАВА  ДЕСЯТАЯ
 Жизнь  на  колесах.  1931  —1940  		 197
 Очарованный  странник.  Вместо  эпилога 	.217

8сап  АА^

ГЛАВА  ПЕРВАЯ
 ПАМЯТЬ  ПРОТИВ
ЗАБВЕНИЯ
 1902-1912
 Память  располагает  более  вмести¬
тельной  кладовой,  чем  вымысел.
 М.  Монтень
 Издали  академик  похож
на  мальчика.  На  легко¬
го,  сухощавого  мальчи¬
ка  в  серой  домашней
курточке.  Бывают  такие  прилеж¬
ные  дети,  которые  не  шумят,  не  бе¬
гают  по  комнате,  а  только  читают
в  детской  умные  книжки.  Но  вбли¬
зи  видится  иное.  Ученый  стар.  На
лице  уже  нет  морщин:  так  туго  оно
обтянуто  восковой  кожей.  В  свет¬
лых  глазах  —  усталость  человека,
который  долго  живет  и  много  боле¬
ет.  Мой  собеседник  очень  знаменит.
 7

Научный  мир  знает  его  как  виднейшего  специалиста  по  кри¬
сталлографии.  Но  меня  он  интересует  совсем  по  другому  пово¬
ду.  Пока  мы  обмениваемся  в  прихожей  первыми  приветствиями,
шагаем  через  пустынную  квартиру  со  слишком  высокими  потол¬
ками,  пока  жена  академика  усаживает  мужа  в  кресло,  я  пыта¬
юсь  представить  себе  его  настоящим  мальчиком,  каким  он  был
тогда,  шестьдесят  пять  —  семьдесят  лет  назад.  Я  смотрю  на  ака¬
демика  почти  с  нежностью,  ловлю  и  записываю  каждое  его  сло¬
во.  Ведь  он  единственный,  кто  помнит  моего  героя  школьником.
Да,  Алексей  Васильевич  Шубников  и  Николай  Иванович  Вави¬
лов  учились  в  одной  школе,  в  одном  классе  и  получили  аттестат
зрелости  одновременно  весной  1906  года!
 Счастливая  случайность,  что  я  дознался  про  это.  Впрочем,
не  совсем  случайность.  Вот  уже  несколько  лет  я  разыскиваю
их  —  свидетелей  жизни  Николая  Вавилова.  Если  взглянуть  на
даты,  кажется,  что  мой  герой  жил  совсем  недавно.  Родился  в
конце  80-х  годов  прошлого  столетия,  а  умер  четверть  века
назад,  в  январе  1943-го.  Почти  наш  современник!  В  специально
изданной  книжке  Академии  наук  даже  биография  его  приведена.
Там  есть  все:  годы  рождения  и  смерти,  должности,  награды.  Но
в  действительности  это  только  скелет  жизнеописания,  тень  че¬
ловеческого  бытия.  И  как  же  трудно  историку  наполнять  этот
сухой  перечень  событий  подлинной  жизненной  плотью!
 Читаю:  «После  окончания  Московского  коммерческого  учи¬
лища  в  1906  году  Николай  Иванович  поступил  в  Московский
сельскохозяйственный  институт,  бывшую  Петровскую  сельско¬
хозяйственную  академию».  Почему  он  учился  в  коммерческом,
а  не  в  гимназии,  не  в  реальном  училище?  Как  и  чему  учили  его
в  средней  школе?  С  какими  идеалами  юноша  вышел  из  ее  стен?
Угадывались  ли  уже  тогда  в  школьнике  Вавилове  черты  буду¬
щего  путешественника,  будущего  энергичного  организатора
всей  советской  сельскохозяйственной  науки?
 Академик  говорит  тихо.  Речь  его  напоминает  шелест  сухих
листьев.  Но  время  от  времени  даже  такое  незначительное  уси¬
лие  становится  ему  не  под  силу.  Тогда,  умолкнув,  он  достает  из
нагрудного  кармана  курточки  лекарство.  Чтобы  заполнить  не¬
ловкую  паузу,  я  пробую  рассказывать  то,  что  прочитал  в  старых
письмах  из  вавиловского  архива,  что  слышал  от  других.  Потом
снова  легкий  вздох  и  шелест  почти  бесплотной  речи.
 Николай  Вавилов...  Да,  он  его  отлично  помнит.  Круглоли¬
цый  такой  крепыш.  Живое  лицо,  чуть  оттопыренная  верхняя
губа,  темные  озорные  глаза.  Учился  хорошо,  даже  с  блеском.
Кажется,  учение  не  стоило  ему  большого  труда.  Дружбы  между
 8

двумя  будущими  учеными  не  было.  Трудно  сказать  почему.
Может  быть,  из-за  разницы  характеров.  А  может  быть,  виновато
классовое  чувство.  Отец  Алексея  Шубникова,  главный  бухгал¬
тер  крупной  фирмы,  умер  рано.  Мать,  белошвейка,  на  крохот¬
ную  пенсию  воспитывала  шестерых  детей.  А  братья  Вавиловы
(кроме  Николая,  в  том  же  коммерческом  учился  Сергей,  буду¬
щий  президент  Академии  наук,  физик)  как-никак  дети  купца
первой  гильдии,  гласного  городской  думы.  В  училище  на  Осто¬
женку  с  Пресни  возили  их  на  отцовых  дрожках.  Они  были  хо¬
рошие  ребята,  эти  Вавиловы,  добрые  и  совсем  не  заносчивые,
но  что-то  все-таки  мешало  сыну  белошвейки  слишком  прибли¬
жаться  к  детям  именитого  купца.  Даже  тогда,  когда  Алексей
смастерил  электрическую  машину  и  Николай  попросил  сделать
ему  такую  же,  Шубников  не  понес  самоделку  в  дом  на  Пресне:
поручил  товарищу  отдать  машину  и  через  товарища  же  получил
за  свой  труд  огромнейшую  по  тем  временам  сумму  —  пять
рублей.
 Алексей  Васильевич  отдыхает.  А  я  пытаюсь  раздвинуть  рам¬
ки  нарисованной  им  картины.  Не  бог  весть  какие  баре  эти  Ва¬
виловы.  Дед  Николая  был  крестьянином,  отец,  Иван  Ильич,  в
детстве  послан  был  из  деревни  в  Москву  на  заработки.  Пел  в
церковном  хоре,  служил  на  побегушках  у  купца  Сапрыкина,  по¬
том  приказчиком  в  магазине  «Трехгорной  мануфактуры».  По¬
казал  себя  расторопным,  смышленым  пареньком.  Дошел  до  за¬
ведующего  магазином,  стал  даже  одним  из  директоров  компа¬
нии  «Трехгорная  мануфактура».  А  со  временем  и  в  самостоя¬
тельные  хозяева  выбился:  открыл  в  Московском  пассаже
собственный  ряд  с  «красным  товаром».  Сергей  Иванович  Вави¬
лов  много  лет  спустя  посвятил  отцу  такие  строки:  «Был  он  че¬
ловек  умный,  вполне  самоучка,  но  много  читал  и  писал  и,  несо¬
мненно,  был  интеллигентным  человеком.  По-видимому,  он  был
отличный  организатор,  «дела»  его  шли  всегда  в  порядке,  он  был
очень  смел,  не  боялся  новых  начинаний...  В  другой  обстановке
из  него  вышел  бы  хороший  инженер  или  ученый».
 А  Николай?  Чувствовался  в  нем  будущий  ученый?
 Академик  не  спешит  с  ответом.  Взгляд  его  обращен  поверх
моей  головы;  взгляд  человека,  который  мучительно  пытается
разглядеть  что-то  в  туманном  зеркале  давних  воспоминаний.
Нет,  память  решительно  не  сохранила  ничего  такого,  что  по¬
зволило  бы  увидеть  в  школьнике  Вавилове  большого  исследова¬
теля.  Более  четко  помнится  Алексею  Васильевичу  само  учили¬
ще.  Чистота  и  порядок  в  классных  комнатах.  Уважительное  от¬
ношение  преподавателей  к  ученикам.  («Начиная  с  четвертого
 9

класса  мы  уже  числились  взрослыми,  учителя  обращались  к
нам  только  на  «вы»).  Преподавали  в  основном  доценты  и  про¬
фессора  университета.  Читали  физику,  химию,  литературу,  исто¬
рию,  изучали  три  европейских  языка,  товароведение,  статисти¬
ку.  Хорошо  были  поставлены  спортивные  занятия.  Уроки  лите¬
ратуры  вел  автор  нескольких  романов  писатель  Раменский  (Ви¬
ноградов).  Учил  он  не  по  учебнику  и  не  по  записям,  а  просто
беседуя  о  прочитанных  книгах  и  виденных  пьесах.  На  одном
уроке  разбирали  какую-то  модную  в  те  дни  пьесу.  Постукивая
карандашом  по  крышке  кафедры,  Раменский  вызывал  по  спи¬
ску:  «Александров,  что  скажете?»,  «Аносов,  что  скажете?»  Уче¬
ники  обсуждали  сюжет  пьесы,  обрисовывали  характеры.  И  вдруг
резкий  отзыв  пятнадцатилетнего  Вавилова:  «В  пьесе  нет  дей¬
ствия.  Она  попросту  скучна».  В  отзыве  весь  Николай:  порыви¬
стый,  стремительный...
 Характеристика,  данная  Вавилову-семикласснику,  очевидно,
точна.  Но  как  различно  два  выпускника  Коммерческого  учили¬
ща  оценили  свою  школу!  Для  моего  собеседника  училище  на
Остоженке,  дававшее  пусть  не  очень  глубокие,  но  разнообразные
знания,  учебное  заведение  образцовое,  почти  идеальное.  А  Ва¬
вилов,  сдав  последний  экзамен  в  Петровской  академии  в  1911  го¬
ду,  писал  своей  невесте:  «В  ином  настроении  заканчиваю  выс¬
шую  школу  в  сравнении  со  средней.  О  той,  кроме  отвращения
и  досады  за  убитое  время,  мало  осталось  добрых  воспоминаний...
Заканчивая  среднюю  школу,  хорошо  помню  состояние  «без  ру¬
ля  и  без  ветрил».
 Целеустремленная  натура  будущего  биолога  лротестует  про¬
тив  растраты  времени  не  на  «главное»  дело  жизни!
 Наш  разговор  продолжается  более  часа.  Академик  устал.  Он
снова  тянется  к  флакону  с  лекарством,  и  с  бледных  губ  шеле¬
стящим  листом  слетают  последние  слова:
 —  Одарен,  склонен  к  самостоятельному  мышлению.  Это
помню.  Но  почему-то  выбрал  сельскохозяйственный  институт.
Большинство  из  наших  пошло  в  университет.  Может  быть,  это
домашние  посоветовали  ему  пойти  по  агрономической  линии?
Не  знаю.  Я  никогда  не  был  у  них  там,  на  Пресне...
 А  кто  из  ныне  здравствующих  бывал  на  Пресне  шестьдесят
с  лишним  лет  назад?  Кто  помнит  юношу  Вавилова  дома?  И  мыс¬
лимо  ли  вообще  найти  тот  дом?  Пишу  письма  ближним  и  даль¬
ним  родственникам  Вавиловых,  встречаюсь  с  сотрудниками
Николая  Ивановича.  Оказывается,  многие  бывали  в  доме  на
Пресне,  но  значительно  позже  —  в  20—30-х  годах.  Сейчас  никто
из  них  даже  не  узнал  бы  то  здание.

Искатель  воспоминаний  не  должен  отчаиваться.  Счастливые
находки  в  нашем  деле  обнаруживаешь  значительно  чаще,  чем
в  любом  другом  поиске.  Выручил  случай.  В  вестибюле  Дома
литераторов  вывесили  плакат,  извещающий  о  моем  выступле¬
нии:  «...автор  расскажет  о  найденных  им  архивных  материалах,
связанных  с  жизнью  академика  Н.  И.  Вавилова».  Выступление
не  состоялось,  но  зато  дома  у  меня  раздался  телефонный  зво¬
нок:  детская  писательница  Алла  Юльевна  Макарова  приглаша¬
ет  в  гости.  Нет,  мы  не  знакомы,  но,  очевидно,  мне  будет  инте¬
ресно  познакомиться  с  ее  мужем.  Профессор  экономист  Нико¬
лай  Павлович  Макаров  первым  браком  был  женат  на  Лидии
Ивановне  Вавиловой,  родной  сестре  Николая  Ивановича.
 Октябрьским  воскресным  утром  1966  года  вдвоем  с  профес¬
сором  Макаровым  отправляемся  на  Пресню.  День  солнечный,
свежий,  с  ветерком,  и  настроение  у  нас  обоих  великолепное.
Мне  не  терпится  посмотреть,  как  выглядело  жилье,  в  котором
мой  герой  прожил  большую  часть  жизни.  Для  Николая  Павло¬
вича  это  встреча  с  юностью.  В  доме  Вавиловых  он  поселился
сразу  после  женитьбы  в  1913  году.  В  этом  же  доме  и  умер¬
ла  год  спустя  его  жена,  заразившись  черной  оспой.  С  тех  пор
прошло  более  полустолетия.  По  моим  расчетам,  Макарову  не
меньше  восьмидесяти  лет.  Но  он  бодр,  держится  прямо,  а  глав¬
ное  —  бесконечно  любознателен.  Интересуется,  что  стало  с  ули¬
цей,  с  домами,  с  людьми.  Постукивает  палочкой  по  асфальту:
раньше  тут,  помнится,  был  булыжник;  с  любовью  оглядывает
каждый  сохранившийся  деревянный  дом.  Старых  домов  совсем
мало.  Зато  сохранились  во  всей  красе  старые  липы,  двумя  ряда¬
ми  выстроившиеся  вдоль  Средней  Пресни.  Профессор  ласково
гладит  своих  ровесников  по  шершавой  пыльной  коре,  нежно
улыбается  им,  подняв  лицо  к  облетающим  кронам.  А  может
быть,  он  просто  щурится  от  яркого  солнца...
 Средняя  Пресня  зовется  теперь  по-другому,  живут  тут  дру¬
гие  люди.  Даже  речка,  к  которой  сбегала  улица,  забрана  нынче
в  трубы.  От  прежнего  остался  лишь  крутой  спуск  к  несуществу¬
ющей  реке.  Да  золотится  на  горе  в  переулке  купол  старинной,
XVIII  века,  церкви  Иоанна  Предтечи.  Мы  не  спеша  поднимаем¬
ся  на  бугор,  и  Николай  Павлович  воодушевленно  поясняет:
 —  Сейчас  мы  его  увидим.  Как  раз  на  углу  Предтеченского
переулка.  Там,  собственно,  не  один,  а  три  вавиловских  дома.
В  центре  —  хозяйский,  с  мезонином,  а  по  сторонам  —  два  ма¬
леньких  флигеля,  где  жили  подросшие  дети  Николай  и  Лидия.
 Макаров  познакомился  с  семьей  Вавиловых  лет  через  пять
после  того,  как  Николай  окончил  училище.  К  этому  времени  из
 11

семи  детей  Ивана  Ильича  и  Александры  Михайловны  в  живых
осталось  четверо:  два  сына  и  две  дочери.  Семья  была  дружная,
сплоченная.  Подлинный  глава  дома  —  мать,  Александра  Михай¬
ловна.  Ростом  невелика,  голос  тихий,  низкий,  рано  поседевшие
волосы  гладко  зачесаны.  Платья  предпочитала  скромные,  чер¬
ные.  Но  особенно  памятны  для  всех,  кто  знал  ее,  глаза:  темные,
с  каким-то  даже  сияющим  добрым  взглядом.  Доброжелательна
и  гостеприимна  была  эта  простая,  не  очень  грамотная  женщина,
дочь  фабричного  гравера.  Николай  по  характеру  да  и  внешно¬
стью  очень  походил  на  мать.  У  нее  же  унаследовал  он  способ¬
ность  спать  не  больше  четырех-пяти  часов  в  сутки.  Александра
Михайловна  с  рассвета  была  на  ногах  (прислуги  в  доме  держа¬
ли  мало)  и  до  глубокой  ночи  чистила,  шила,  мыла,  обиходила
большую  семью.  Дочери  помогали  ей.  Если  же  в  хозяйство  пы¬
тался  вмешаться  муж  или  кто-нибудь  из  сыновей,  Александра
Михайловна  с  деланной  суровостью  замечала:
 «Мужикам  место  на  работе.  Не  люблю,  когда  мужики  дома
сидят,  не  ихнее  это  дело...»
 Семья  жила  деятельно,  напористо,  увлеченно.  Отец  споза¬
ранок  уезжал  на  дрожках  по  делам  фирмы.  Дело  его  год  от  го¬
да  росло,  крепло.  Дети  учились  или  уже  кончили  институты  и
работали.  У  всех  четверых  проявилось  тяготение  к  естествен¬
ным  наукам.  Александра  —  медик,  Лидия  —  бактериолог,  Нико¬
лай  дневал  и  ночевал  на  своих  делянках  в  Петровской  академии,
Сергей  заканчивал  физико-математический  факультет  универ¬
ситета  и  работал  в  лаборатории  знаменитого  физика  Лебедева.
С  тех  пор  как  мальчишки  окончили  училище,  а  девочки  —  гим¬
назию,  Александре  Михайловне  почти  не  удается  собрать  семью
целиком  за  обеденным  столом.  Оперившиеся  птенцы  прибегают
в  отчий  дом  кто  когда  и  всегда  ненадолго.  Мать  часто  даже  не
успевает  покормить  их  обедом.  На  такой  случай  в  столовой  за¬
пасены  готовые  закуски  и  пирожки.  Лишь  по  вечерам  простор¬
ная  столовая  еще  служит  иногда  местом,  где  собирается  вся
семья.  К  Николаю  и  Сергею  приходят  товарищи,  к  сестрам  —
подруги.  Девушки  музицируют.  Николай,  равнодушный  к  музы¬
ке,  не  переносящий  длительного  чинного  сидения,  вертится
юлой  и  пробует  организовать  какое-нибудь  активное  публичное
действо:  вроде  игры  в  шарады  или  хотя  бы  во  мнения.  По  ча¬
сти  шарад  он  большой  мастер.  То  изобразит  Льва  Толстого,  вый¬
дя  в  зал  с  «бородой»,  босиком,  засунув  руки  за  пояс  толстовки,
то  насмешит  всех  сценой  между  городовым  и  пьяным  барином.
 Для  более  серьезных  бесед  Вавиловы  уединяются  в  «синем»
кабинете  Ивана  Ильича.  Он  и  впрямь  весь  синиц:  обита  синей

материей  мебель,  стены  выкрашены  в  цвет  индиго  с  золотыми
разводами.  Даже  воздух  тут  синий  от  табачного  дыма.  Хозяин
кабинета  —  завзятый  курильщик,  и  на  письменном  столе  рядохМ
с  редкой  в  те  годы  новинкой  —  телефоном  стоят  коробки  с
табаком  и  ящики  с  гильзами  фирмы  «Катык»,  по  двести  пять¬
десят  штук  в  каждом.  К  кабинете  обсуждаются  наиболее  серь¬
езные  общесемейные  проблемы.  Например,  Лидочкино  замуже¬
ство  или  покупка  паровой  мельницы.  Здесь  же  восьмиклассник
Николай  Вавилов  прослушал  в  1906  году  курс  по  истории  тор¬
говли  и  промышленности.  Читал  курс  специально  приглашен¬
ный  магистр  истории.  Читал  вдохновенно.  За  неделю  продемон¬
стрировал  успехи  коммерции  от  финикиян  до  наших  дней.  Этого
дипломированного  обольстителя  Иван  Ильич  привел  в  дом  не¬
спроста:  хотел  убедить  старшего  сына  пойти  по  коммерческой
линии,  заняться  делами  фирмы.  Но  через  неделю  в  том  же  си¬
нем  кабинете  на  вопрос  отца:  «Ну  как,  Николай?»  —  сын  отве¬
тил:  «Хочу  быть  биологом».
 — 	Но  где  же  он,  этот  дом?
 Мы  стоим  с  профессором  Макаровым  на  тротуаре  под  обле¬
тающими  на  ветру  столетними  липами  и  смотрим  в  прорезь  уз¬
кого  Предтеченского  переулка.  Нестерпимо  сверкает  позолочен¬
ный  купол  храма.  С  каменного  крыльца  его  стекает  по  пустын¬
ному  переулку  скудный  ручеек  богомолок.  Женщины  в  черных
платочках  доходят  по  переулку  до  угла  и  сворачивают  налево,
к  трамвайной  остановке.  При  этом  они  огибают  на  углу  не  ма¬
ленький  флигель  вавиловского  дома,  как  предсказывал  профес¬
сор  Макаров,  а  тяжелое  кирпичное  здание  неопределенной  ар¬
хитектуры.  Через  дорогу  видна  черная  зеркальная  вывеска:
*  Миусский  телефонный  узел».  Ничего  не  осталось:  ни  дома  с  ме¬
зонином,  ни  сада,  где  Николай  Вавилов  выращивал  в  юности
какую-то  особенно  крупную  картошку,  ни  второго  флигеля.  Пе¬
реходим  через  дорогу,  зачем-то  бредем  вдоль  стен  «узла»,  Нико¬
лай  Павлович  растерянно  тычет  палочкой  в  цоколь  здания:
 — 	Но  сад-то,  сад  куда  делся?
 Выходим  из  ворот  телефонной  станции  и,  не  сговариваясь,
поворачиваем  в  ближайший  двор.  Потом  еще  и  еще  один.  Мы
спрашиваем  у  старожилов  и  случайных  прохожих,  когда  был
снесен  дом  Вавиловых,  что  они  помнят  о  его  обитателях.  Боль¬
шинство  соседей  пожимает  плечами.  Даже  старенькие  богомол¬
ки  убеждены,  что  Миусский  телефонный  узел  стоит  на  этом
углу  испокон  веков.  И  почти  никто  в  окрестных  домах  не  слы¬
хал  фамилию  семьи,  которая  дала  России  двух  академиков.
 Нечто  подобное  повторилось,  когда  я  принялся  собирать  ма-
 13

териалы  про  Вавилова  —  студента  Тимирязевской  (Петровской)
сельскохозяйственной  академии.  О  Петровке  за  сто  лет  ее  су¬
ществования  была  создана  целая  библиотека.  Выпускники  и
профессора  охотно  описывали  общественные  идеалы,  которые
воспитывала  академия  у  своих  студентов  (среди  одиннадцати
шутливых  Правил  студенческого  поведения  первый  пункт  так
и  звучал:  «Возлюби  мужика  и  не  имей  другого  кумира»);  много
писалось  о  дружеских  отношениях  между  преподавателями  и
учениками,  многократно  были  воспеты  также  ландшафты  и  ме¬
стоположение  Петровки  на  окраине  Москвы.  А  любимец  акаде¬
мической  молодежи  профессор  Алексей  Федорович  Фортунатов
даже  посвятил  Петровке  несколько  своих  «виршей»:
 ...Вы  знаете  ли  край,  где  Жабенка  течет
И  в  Лихоборку  сонную  впадает,
 Где  не  цветет  лимон,  и  мирта  не  растет,
 И  горделивый  лавр  ветвей  не  поднимает,
 Но  где  так  много  выросло  умов,
 Где  расцвели  столь  многие  мечтанья,
 Откуда  разнеслись  по  тысячам  домов
Живые  семена  осмысленных  основ
Агрономического  знанья?
 Вы  знаете  ли  дом,  где  стекла  странной  формы
Прохожего  дивят  особой  красотой?..
 Я  много  часов  провел  в  доме  с  выпуклыми  стеклами  и  часо¬
вой  башенкой  на  крыше.  Главное  здание  академии  и  впрямь
красиво,  в  нем  действительно  «казенщины  не  видно  никакой».
Но  меня  больше  привлекла  находящаяся  там  библиотека.  Чего
только  я  не  прочитал  о  «флагмане»  русской  агрономической
школы,  как  назвал  академию  один  из  ученых!  Петровку  торже¬
ственно  открывали  и  негласно  закрывали,  тут  студенты  на  ру¬
ках  восторженно  выносили  из  аудитории  любимого  профессора
Тимирязева,  и  здесь  же  карательный  отряд,  вооруженный  пуш¬
ками,  устраивал  повальные  обыски;  тут  «дедушка  русской  се¬
лекции»  Дионисий  Леопольдович  Рудзинский  открыл  первую  в  х
стране  селекционную  станцию,  и  здесь  же  собирались  на  неле¬
гальные  сходки  первые  революционные  кружки  студентов.  Пет¬
ровка  жила  напряженной  научной  и  общественной  жизнью.  Но
ни  в  отчетах  научных  кружков,  ни  в  политических  брошюрах  я
не  нашел  имени  студента  Вавилова.  А  между  тем  он  учился
здесь  с  1906  по  1911  год,  потом  был  оставлен  при  кафедре.  Не¬
ужели  будущий  академик  так  ни  в  чем  и  не  выявил  своей  лич-
 14

ности  за  десять  лет  пребывания  в  академии?  Хорошо  бы  сы¬
скать  однокашников  моего  героя.  Им  сейчас  около  восьмидесяти
лет.  Возраст  почтенный,  но,  может  быть,  кто-нибудь  все-таки
здравствует?  Фамилии?  Студенческие  личные  дела  должны  хра¬
ниться  в  архиве  академии.  Иду  в  архив.  Хорошенькая  девушка-
сотрудница  нехотя  перебирает  папки.  Моя  просьба  вызывает  у
нее  явное  раздражение  и  скуку.  Ей  понятно,  когда  в  архив  при¬
ходят  бывшие  сотрудники  и  просят  справку  о  прошлой  рабо¬
те:  справки  нужны  для  получения  пенсии.  Но  личные  дела  сту¬
дентов,  окончивших  академию  пятьдесят  пять  —  шестьдесят  лет
назад...  Бред  какой-то!  Их  и  в  живых-то  никого,  наверно,  нет...
Девушка  не  произносит  ни  слова,  но  все  эти  мысли  так  легко
прочесть  на  ее  миловидном  лице.  Наконец  она  перестает  рыться
в  папках  и  с  удовлетворением  сообщает,  что  дореволюционного
фонда  нет  и  неизвестно,  где  он  находится.  Очень  возможно,  что
его  сожгли  в  1941-м.  Тогда  много  чего  жгли.
 Две  недели  уходят  на  то,  чтобы  дознаться,  куда  же  все-таки
девался  дореволюционный  фонд  Тимирязевской  академии.  Свет
не  без  добрых  людей.  Мне  рекомендуют  позвонить  к  старень¬
кой,  вышедшей  на  пенсию  заведующей  архивом.  Разыскиваю  ее
телефон.  Не  жду  от  этого  разговора  ничего  хорошего.  Однако
делать  нечего,  звоню.  И  вдруг  в  трубке  бодрый,  даже  жизнера¬
достный,  голосок:  «Не  беспокойтесь,  пожалуйста,  все  в  цело¬
сти.  Мы  в  тысяча  девятьсот  тридцатом  году  передали  дорево¬
люционный  фонд  академии  в  архив  города  Москвы.  Красную
папочку  просйте...  Там,  в  папочке,  опись  всех  сданных  дел».
 Благословляю  памятливую  архивистку.  Навожу  справки  о
городском  архиве.  Есть  такой:  улица  Станкевича,  12.  До  невоз¬
можности  тесный  читальный  зал,  даже  не  зал,  а  средних  разме¬
ров  комната  в  потрепанном  особнячке.  Читатели  по-домашне¬
му  вешают  пальто  у  дверей.  А  рядом  с  вешалкой  —  шкаф,  отку¬
да  сотрудница  достает  бесценные  сокровища.  Конечно  же  бес¬
ценные!  Личное  дело  студента  Вавилова:  его  аттестат  зрелости,
прошение  о  приеме  в  Петровскую  академию,  зачетная  книжка  в
зеленом  коленкоровом  переплете,  первая  напечатанная  науч¬
ная  статья,  диплом  агронома.  Тут  же  дела  его  однокурсников,
товарищей,  друзей.  В  зачетках  на  толстом  картоне  —  юные,
одухотворенные  лица.  Много  девушек.  Закон  запрещал  им
учиться  в  академии,  но  они  обращались  со  слезными  просьбами
в  совет  профессоров,  всеми  правдами  и  неправдами  стремились
получить  сельскохозяйственное  образование.  Ведь  быть  агроно¬
мом  так  интересно!  Некоторые  фамилии  я  знаю  по  их  поздней¬
шим  статьям,  научным  работам.  Туликова,  Пальмова,  Столето-
 15

ва,  Якушкина  —  они  не  обманули  доверия  своих  профессоров,
стали  серьезными  учеными,  сотрудниками  Николая  Вавилова.
 Дело  Дмитрия  Букинича.  И  его  судьба  мне  ведома.  Рослый,
сильный  духом  и  телом  агроном-инженер  обойдет  впоследствии
Среднюю  Азию,  Памир,  вместе  с  Николаем  Ивановичем  вдоль
и  поперек  объедет  Афганистан.  Но  пока  в  1908  году  студент-
бедняк  Букинич  просит  академическое  начальство  перевести
его  в  экстерны,  потому  что  ему  нечем  платить  за  очередной  се¬
местр  обучения.
 Это  неизъяснимое  чувство:  стоять  у  истоков  человеческих
судеб,  зная  наперед  все,  что  случится  с  этими  людьми  в  буду¬
щем.  Дело  Е.  Н.  Сахаровой.  На  фотографии  —  худенькое,  не¬
красивое,  но  полное  решимости  девичье  лицо.  Прошение,  напи¬
санное  каллиграфическим  почерком:  «Глубокий  и  исключитель¬
ный  интерес  к  развитию  сельского  хозяйства  побуждает  меня
обратиться  к  Вашему  Превосходительству  с  просьбой  ходатай¬
ствовать  перед  Советом  Института  о  разрешении  мне  держать
окончательные  испытания...  чтобы  получить  возможность  науч¬
ной  работы...»  Это  писалось  в  1907  году.  Через  три  года  Катя
Сахарова  познакомится  с  Николаем  Вавиловым,  станет  его  не¬
вестой,  потом  женой.  Великолепно  образованную  женщину,  чи¬
тавшую  в  подлиннике  Байрона  и  Шопенгауэра,  интересовали
экономические  процессы,  происходящие  в  русской  деревне.  Она
рвалась  к  революционной  работе,  мечтала  о  роли  агронома-про-
светителя.  Семейная  жизнь  многое  изменила  в  ее  планах.
В  1918  году  родился  сын  Олег.  В  начале  20-х  годов  в  переводе
Сахаровой,  под  редакцией  профессора  Вавилова  вышло  в  свет
несколько  очень  интересных  научных  и  философских  книг.  По¬
том  семья  распалась.  Но  до  конца  дней  эти  двое  сохраняли  друг
к  другу  уважение  и  симпатию.
 Листаю  посеревшие,  пожухлые  переплеты  дел,  летопись  пре¬
красных  и  печальных  жизней.  Листаю  и,  как  рефрен,  повторяю:
«И  все  они  умерли,  умерли...»  Неужели  все?  Вернулось  письмо,
адресованное  Екатерине  Николаевне  Сахаровой:  адресата  нет
в  живых.  Дозваниваюсь  к  дочери  Александры  Юльевны  Тупи¬
ковой,  близкой  приятельницы  Николая  Ивановича:  «Мама  умер¬
ла».  Заказываю  новую  порцию  дел.  Неужели  все?..  И  вот  пер¬
вая  находка:  «Дело  студента  А.  Г.  Лорха».  С  фотографии  на
меня  смотрит  юноша.  Высоколобое  узкое  лицо.  Право,  Мефисто¬
фель  и  мефистофелевская  же  манера  складывать  руки  на  груди,
глядеть  исподлобья.  Да  ведь  я  отлично  его  знаю!  Это  же  Алек¬
сандр  Георгиевич,  профессор  селекционер,  создатель  известно¬
го  каждой  хозяйке  картофеля  сорта  лорх.  Лет  двадцать  назад

я  даже  премию  получил  за  очерк  о  «картофельном  кудеснике».
Он  и  ныне  такой  же  Мефистофель  с  виду,  злоязычник  и  инте¬
реснейший  собеседник,  когда  разговор  заходит  о  его  любимой
картошке.  Связанный  всю  жизнь  с  Тимирязевкой,  Александр
Георгиевич  поселился  на  покое  в  одном  из  новых  домов,  вырос¬
ших  возле  академического  пруда.  Как  это  я  сразу  не  сообразил,
что  они  с  Вавиловым  почти  однолетки  и  однокашники!
 Следующее  дело  оказывается  еще  более  неожиданным.  «Ли¬
дия  Петровна  Крестовникова».  Фамилия  эта  ничего  мне  не  го¬
ворит,  но  я  задерживаю  взгляд  на  фотографии  девушки  с  тол¬
стой  косой  вокруг  головы.  Красавица.  Особенно  великолепны
то  ли  украинские,,  то  ли  цыганские  глаза.  Не  глаза,  а  нечто  та¬
кое,  что  хочется  называть  очами.  Перелистываю  справки,  дип¬
лом,  какие-то  прошения,  оклеенные  царскими  гербовыми  мар¬
ками,  и  вдруг  —  стоп!  —  документ  с  новой  фамилией:  «Лидия
Петровна  Бреславец,  урожденная  Крестовникова».  Так  это  Ли¬
дия  Петровна,  профессор  Московского  университета,  чьи  солид¬
ные  монографии  по  вопросам  цитологии  известны  каждому,
кого  интересует  строение  и  жизнь  растительной  клетки!  Мы  с
ней  давние  знакомые.  И  что  забавно  —  живет  она  на  той  же  са¬
мой  улице  Станкевича,  наискосок  от  дома,  где  хранится  папка
с  ее  студенческими  документами.
 Зимний  вечер.  Худенькая  старушка  на  диване  погружена  в
книгу.  Она  кажется  почти  бесплотной.  О  таких  говорят:  «В  чем
душа  держится».  Но  вот  зазвучал  низкий,  металлического  темб¬
ра  голос,  взглянули  на  вас  и  те  самые  все  еще  пронзительно
красивые  глаза,  и  вы  убеждаетесь,  насколько  ум  и  память  не
изменили  этому  изможденному  болезнями  телу.  О  своем  друге
Николае  Вавилове  Лидия  Петровна  готова  рассказывать  без
конца.  И  когда  она  говорит,  совершается  то  обыкновенное  чудо,
которое  может  сотворить  только  человеческая  память:  возникает
давно  умерший  человек,  кипят  давно  ушедшие  страсти  и,  наобо¬
рот,  глохнут,  мельчают  звуки  реального  мира  —  телефонные
звонки  и  хлопанье  дверей  большой  коммунальной  квартиры.
 ...Когда  Николай  Иванович  был  студентом,  его  звали  «крас¬
ным  солнышком».  Почему?  Это  не  объяснишь  одним  словом.
Вот  мы  стоим  в  столовой  Тимирязевки,  куда  я  только  что  приня¬
та.  Мой  спутник  говорит:  «Смотрите,  это  и  есть  Вавилов,  о  ко¬
тором  мы  вам  так  много  говорили».  В  столовую  входит  смуглый
темноволосый  студент  в  штатском  костюме  (большинство  сту¬
дентов  носило  тогда  форму).  Он  разговаривает  с  кем-то,  и  я  ви¬
жу,  как  сосредоточенно  и  внимательно  смотрит  он  на  своего
собеседника.  Эту  сосредоточенность  и  внимание  я  наблюдала
 17

потом  у  него  много  лет  на  заседаниях,  в  деловом  и  дружеском
разговоре.  Нас  знакомят,  и  я  впервые  вижу  эти  умные  лучистые
глаза.  Наскоро  пожав  мне  руку,  он  спешит  обедать.  Ему  неког¬
да.  Он  студент,  но  его  уже  рвут  на  части  товарищи,  преподава¬
тели,  профессора.  Ему  надо  бежать  на  урок  английского  языка,
в  библиотеку,  на  какой-то  научный  диспут.  Но  вдруг  он  отры¬
вается  от  еды,  глядит  на  нас  из-за  своего  столика  и  смеется:
оказывается,  он  увидел,  что  мы  едим  котлеты,  а  он  по  рассеян¬
ности  сразу  после  супа  принялся  за  мороженое.  Уже  с  котлетой
он  подсаживается  к  нашему  столу,  мы  все  смеемся  и  дружимся
сразу,  как  это  бывает  в  молодости,  дружимся  на  всю  жизнь...
 У  нас  общая  специальность  —  селекция  растений,  поэтому
на  практику  мы  попадаем  вместе.  Едем  на  знаменитую  Полтав¬
скую  опытную  станцию.  Мы  с  мужем  уже  агрономы,  а  Николай
Иванович  еще  студент.  Но  и  на  опытной  станции  он  своими  зна¬
ниями  и  целеустремленностью  сразу  завоевывает  первое  место.
Однажды  на  станцию  приехал  важный  чиновник  из  департамен¬
та.  На  торжественном  обеде  заведующий  станцией  Третьяков
представил  Вавилова  как  интересного  экспериментатора.  Завя¬
зался  научный  разговор,  который  увлек  приезжего.  И  вдруг  в
разгар  беседы  из  кармана  у  Николая  Ивановича  выбегает  зеле¬
ная  ящерица  и  преспокойно  добирается  до  его  лица*  Все  смеют¬
ся,  но  Николай  Иванович,  спокойно  завязывает  ящерицу  в  носо¬
вой  платок  (она  нужна  ему  для  решения  какого-то  научного
вопроса)  и  невозмутимо  продолжает  разговор.  Ящерица  забыта,
всех  охватил  живой  интерес  к  той  биологической  проблеме,  над
которой  размышляет  студент.  С  тех  пор  я  не  раз  наблюдала,
что  в  присутствии  Николая  Ивановича  никогда  не  велись  обыч¬
ные,  будничные  разговоры.  Он  умел  как-то  перевести  беседу  на
общие  вопросы,  поднять  ее  на  принципиальную  высоту...
 А  как  он  работал!  Помнится,  к  лету  тысяча  девятьсот  три¬
надцатого  года  он  уже  вполне  овладел  английским  и  читал  Лин¬
нея  по-латыни.  Но  французский  знал  еще  слабо.  И  вот  он  про¬
сит  меня  перевести  ему  большую  статью  французского  ботаника
Бларингема.  Я  легкомысленно  соглашаюсь:  завтра  буду  пере¬
водить  часа  два-три,  послезавтра  столько  же,  а  на  третий  день
кончу.  Не  тут-то  было!  Начинаем  в  семь  часов  вечера,  в  девять
я  с  чистой  совестью  откладываю  книгу.  Но  Николай  Иванович
удивленно  смотрит  на  меня,  и  я  продолжаю  работать.  Словом,
разошлись  в  два  часа  ночи,  зато  перевод  закончили.  После  того
случая  я  не  раз  убеждалась:  Вавилов  всегда  доводит  начатое  де¬
ло  до  конца  и  запросто  может  работать  по  восемнадцать  часов  в
сутки.  Как  тут  не  вспомнить  рассказ  профессора  Баранова,  ез-
 18

дившего  с  Николаем  Ивановичем  на  Памир.  Целый  день  они
поднимались  на  какие-то  вершины,  вечером  же,  когда  приходи¬
ла  пора  разжигать  костры  и  готовить  пищу,  большинство  науч¬
ных  сотрудников  как  мертвые  валились  от  усталости.  «А  этот
черт  ходит  и  собирает  растения,  пока  не  стемнеет,  а  утром  вска¬
кивает  и  опять  собирает  раньше  всех...»
 ...Круг  моих  добровольных  помощников  растет.  Рассказ  Ли¬
дии  Петровны  Бреславец  дополняет  Александр  Георгиевич
Лорх.  Потом  мы  долго  толкуем  еще  с  одной  выпускницей  Пет¬
ровской  академии,  Ольгой  Вячеславовной  Якушкиной,  которая
работала  с  Николаем  Ивановичем  почти  пятнадцать  лет  под¬
ряд.  О  наших  беседах  узнают  люди,  живущие  в  других  городах,
и  я  начинаю  получать  пакеты  с  воспоминаниями,  фотография¬
ми,  дневниками.  Звонит  телефон:  незнакомые  люди  предлагают
свою  помощь.  И  постепенно  рассеивается  то  тягостное  чувство,
которое  охватило  меня  во  дворе  Миусского  телефонного  узла.
Нет,  решительно  ничего  не  забывается  в  этом  мире!
 С  учением  Николаю  Вавилову  повезло.  Годы  1906—1911  про¬
фессор  Фортунатов  считал  «лучшим  периодом  в  жизни  Петров¬
ско-Разумовской  школы».  Революция  1905  года  одарила  акаде¬
мию  столь  благодетельным  для  всякого  учебного  заведения  са¬
моуправлением  и  независимостью.  Освобожденный  от  министер¬
ской  опеки  совет  профессоров  разработал  рациональную  про¬
грамму  обучения  будущих  агрономов.
 В  воздухе,  освеженном  революционной  грозой,  дышалось
легко.  Училась  молодежь  упоенно,  взахлеб.  Никаких  каникул
не  было.  Занятия  начинались  15  сентября  и  без  перерыва  шли
до  15  июля.  Затем  два  месяца  практики  в  деревне  или  на  опыт¬
ной  станции,  и  снова  в  аудитории.  Чего  не  удавалось  постичь  на
лекциях,  добирали  в  научных  кружках.  Кружков  было  множе¬
ство,  и  все  тот  же  историк  и  трибун  Петровки  Алексей  Федо¬
рович  Фортунатов  называл  их  не  иначе,  как  высшей  сельскохо¬
зяйственной  академией.  Особенно  гремел  кружок  общественной
агрономии,  где  студенты  изучали  условия  своей  будущей  про¬
фессии.  Руководил  «общественниками»  Фортунатов,  и  на  собра¬
ниях  там  нередко  звучали  весьма  крамольные  речи  о  положе¬
нии  в  деревне.
 У  кружка  любителей  естествознания,  где  председательство¬
вал  Николай  Вавилов,  была  другая  слава.  Местный  юмористи¬
ческий  журнал  острил:  «Кружок  Губителей  Естествознания
предлагает  желающим  дрессированных  жуков  «Буквоедов».
Товарищи  Вавилова  действительно  много  читали.  Сам  председа¬
тель  читал  по-английски,  по-немецки  и  по-русски,  читал  статьи
 19

и  книги  по  ботанике,  селекции,  генетике,  физиологии.  Его  инте¬
ресовали  не  только  факты  науки,  но  и  дух  ее,  механизм  науч¬
ного  поиска.  «Углубление  в  оригинальные  работы  —  хорошая
вещь,—  сообщал  Вавилов  другу.—  Узнаешь  методику,  динамику
мысли.  Ясно  видишь,  где  недоговорено,  недоделано».  Студента
не  случайно  привлекали  труды  оригинальных,  самостоятельно
мыслящих  исследователей:  академия  давала,  в  конце  концов,
только  знания.  Цель  жизни,  научное  направление  будущему
агроному  надо  было  искать  самому...
 Идут  своим  чередом  экзамены:  химия,  почвоведение,  общее
земледелие,  учение  об  удобрении,  бактериология.  Профессора
Демьянов,  Вильямс,  Прянишников,  Худяков  охотно  выставляют
в  зачетной  книжке  студента  пятерки.  Вавилов  вполне  заслужил
высокие  оценки.  Но  курс  академии  для  него  только  основа,  на¬
сущный  хлеб.  Мысль  по-прежнему  жадно  ищет  ту  научную
проблему,  которой  не  жаль  будет  потом  отдать  всю  жизнь.  Не¬
сколько  раз  кажется,  что  путеводная  нить  поймана.  Ан  не  то...
 Сначала  его  увлекала  чистая  селекция.  Россия  поставляет
на  мировой  рынок  большую  половину  хлебного  экспорта,  а  кре¬
стьяне  русские  снимают  самые  низкие  в  мире  урожаи.  Цифры
позорные:  Россия  в  1908  году  с  десятины  получила  в  среднем
42  пуда  (что-то  около  семи  центнеров  с  гектара),  Америка  —
66,  Германия  —  120,  а  Англия  и  того  больше  —  137.  Может  ли
агроном  терпеть  такое?  Ведь  строгими  опытами  проверено:  если
примерно  половина  урожая,  снятого  с  поля,  зависит  от  удобре¬
ния,  четверть  —  от  приемов  возделывания,  то  добрую  четверть
каждого  каравая  может  дать  высокое  качество  зерна,  хороший
сорт.  Сорта  можно  и  нужно  улучшать.  До  сих  пор  этим  занима¬
лись  только  немцы,  англичане  да  американцы.  Теперь  Россия
берется  за  новое  дело.  Профессор  Рудзинский  создал  в  Петров¬
ке  первую  в  стране  селекционную  станцию,  чтобы  отбирать,  вы¬
водить  лучшие  урожайные  сорта  пшеницы,  ячменя,  овса.  Сту¬
дент  Вавилов  окончит  курс  и  станет  помощником  Дионисия
Леопольдовича  в  его  благородном  начинании.
 Неожиданно  в  его  планы  вторглась  новая  идея.  Хлеба  гиб¬
нут  от  вредителей,  насекомых,  паразитических  грибов.  Москов¬
ское  губернское  земство  приглашает  студента  Вавилова  принять
участие  в  изучении  одного  из  таких  губителей  урожая:  улитка,
голый  слизень,  пожирает  хлеба  на  огромных  площадях.  Два  с
половиной  месяца,  перебираясь  из  села  в  село,  Николай  Ивано¬
вич  исследует  пораженные  посевы,  знакомится  с  повадками
прожорливого  слизня.  Отчет  третьекурсника  написан  так  обсто¬
ятельно,  что  земские  власти  издают  его  отдельной  брошюрой,  а
 20

профессора  академии  принимают  сочинение  как  дипломную  ра¬
боту.  Может  быть,  студента  увлекла  энтомология?  Очевидно,
нет.  Дипломная  работа  не  оставила  глубокого  следа  в  его  душе.
 Январь  1911  года.  В  Харькове  —  Первый  съезд  деятелей  по
селекции  сельскохозяйственных  растений.  Из  Москвы  в  Харь¬
ков  отправляется  большая  группа  агрономов.  Железная  дорога
предоставила  участникам  съезда  отдельный  вагон,  который  тот¬
час  после  отправления  поезда  превратился  в  импровизирован¬
ный  дискуссионный  клуб.  Вавилов  пока  еще  студент,  выпускные
экзамены  предстоят  ему  только  в  апреле,  но  он  —  равноправный
член  этого  клуба  дипломированных  знатоков  земледелия.  Оби¬
татели  вагона  взволнованы  и  оживлены.  Давно  ли  русские  газе¬
ты  писали,  что  «специальность  сельского  хозяина  есть  очень  уз¬
кая  и  тесная,  не  предполагающая  ни  особенных  способностей,
ни  образования»,  что  «сельское  хозяйство,  как  производство  сы¬
рых  продуктов,  следует  совершенно  предоставить  крестьянам,
более  способным  к  этому,  нежели  всякий  другой  класс».  И  вот
в  земледельческой  России  предстоит  наконец  серьезный  разго¬
вор  о  научйом  растениеводстве.
 Настоящих  селекционеров  в  стране  не  больше  десятка,  и  во¬
круг  нового  направления  русской  агрономии  кипят  острые  спо¬
ры.  Есть  в  вагоне  и  скептики,  не  очень-то  доверяющие  успехам
селекции.  Полвека  спустя  профессор  К.  И.  Пангало  так  вспом¬
нит  об  этих  дебатах:  «Николай  Иванович,  несмотря  на  свою  мо¬
лодость,  главенствовал  в  беседах...  Перед  нами  выступал  не
обычный  студент,  а  как  бы  квалифицированный,  опытный  про¬
фессор.  Не  помню  уж,  что  именно  подало  ему  мысль  организо¬
вать  дискуссию  в  форме  суда.  Кто-то  взял  на  себя  роль  «обви¬
няемой»  селекционной  идеи,  кто-то  роль  «защитника»,  кто-то
«прокурора»;  появились  «свидетели»,  «следователь»,  «присяж¬
ные^  Функции  судебного  пристава,  наводящего  порядок,  были
возложены  на  меня.  Николай  Иванович  с  азартом,  серьезно,
интересно  играл  свою  роль,  и  я  помню,  как  захватила  всех  эта
дискуссия  на  серьезную  тему,  облеченная  в  шуточную,  веселую
форму».
 Наука  или  не  наука  селекция?  —  вот  вопрос,  на  который
«судья»  Рудзинский  просил  ответить  «присяжных».  «Не  на¬
ука!»  —  заявил  «прокурор».  Он  сослался  на  то,  что  человек  уже
тысячелетиями  отбирает  и  улучшает  плоды  земли,  высевает  наи¬
более  крупные  семена,  скрещивает  наиболее  мощных,  здоровых
и  продуктивных  животных.  Чем  отличаемся  мы,  ученые  начала
XX  века,  от  необразованного,  но  сильного  своим  опытом  мужич¬
ка,  который  у  себя  в  сарае  отбирает  лучшее  зерно  на  посев?
 2\

«Нет,  селекция  —  наука»,—  запальчиво  возражал  «адвокат»
Вавилов.  На  плечах  у  него  вместо  адвокатской  мантии  чей-то
клетчатый  плед  с  кистями.  Но  шутливо  начатая  речь  быстро
переходит  в  страстный,  убежденный  монолог.  Да,  земледелец  от
века  улучшает  растения  и  домашних  животных.  Этим  занима¬
лись  еще  тысячи  лет  назад  египтяне  и  обитатели  Шумерачи  Ак¬
када.  Бессознательный  отбор  иногда  действительно  приносил
успехи.  Кто  не  знает,  например,  огромных,  великолепных  на
вкус  чарджуйских  дынь.  Эти  дыни  —  плоды  селекции  безвест¬
ных  умельцев  из  народа.  Но  в  девяноста  пяти  случаях  из  ста
народный  отбор  не  ведет  к  созданию  хорошего  сорта,  ценной  по¬
роды.  Прежде  всего  оттого,  что  крестьянин  не  знает  законов
наследования,  не  имеет  представления,  какие  именно  интере¬
сующие  его  хозяйственные  свойства  передадутся  потомству,  а
какие  исчезнут,  растворятся  в  следующих  поколениях.  Наука
начинается  там,  где  человек  может  предсказать  будущее  своего
эксперимента.  Селекция  сегодня  получила  возможность  загля¬
дывать  вперед.
 «Адвокат»  просит  пригласить  в  качестве  свидетелей  австрий¬
ского  каноника  Грегора  Менделя,  датского  ученого-биолога
Иогансена  и  шведского  селекционера  Нильсона-Эле.  Не  беда,
что  бренное  тело  Менделя  уже  давно  покоится  на  кладбище  го¬
рода  Брюна,  а  остальные  свидетели  слишком  далеко,  чтобы
явиться  на  импровизированное  судилище.  Но  у  них  есть  труды,
которые  присутствующие  читали.  Из  этих  трудов  известно,  что
любитель-садовод  Грегор  Мендель  еще  в  60-х  годах  прошлого
столетия,  экспериментируя  с  горохом,  открыл,  как  именно  рас¬
пределяются  среди  потомков  наследственные  свойства  родите¬
лей.  Он  даже  математически  выразил  эту  закономерность.  Се¬
лекция  благодаря  менделевским  законам  обрела  возможность
предсказывать  и  тем  заявила  себя  как  наука.  Датчанин  Иоган-
сен  одарил  агрономов-селекционеров  еще  одним  научным  мето¬
дом  —  методом  чистых  линий,  с  помощью  которого  они  могут
экспериментировать  ныне  с  чистыми,  постоянными  и  неизмен¬
ными  сортами.  А  шведские  селекционеры  на  Свалефской  стан¬
ции  воспользовались  этими  и  некоторыми  другими  научными
приемами  новой  селекции,  чтобы  создавать  овес,  пшеницу  и  яч¬
мень  с  заранее  запланированными  качествами.  Что  все  это  озна¬
чает,  как  не  то,  что  селекция  стала  ныне  наукой?
 Страстная  речь  двадцатичетырехлетнего  защитника  всем
пришлась  по  душе,  и  под  стук  вагонных  колес  присяжные  еди¬
ногласно  признали  селекцию  наукой,  а  студенту  Вавилову  пред¬
рекли  судьбу  великого  селекционера.
 22

2  апреля  1911  года  Николай  Иванович  сдал  последний  ака¬
демический  экзамен.  За  него  уже  давно  боролось  несколько  ка¬
федр,  и  никого  не  удивило,  что  агронома-выпускника  оставили
в  академии  для  подготовки  к  профессорскому  званию.  Могло
показаться,  что  теперь  будущее  одаренного  юноши  решено  окон¬
чательно.  Он  стал  работать  на  первой  в  стране  селекционной
опытной  станции  под  руководством  умнейшего  и  добрейшего
Дионисия  Леопольдовича  Рудзинского.  И  тему  взял  селекцион¬
ную.  Принялся  изучать  хлебные  злаки  —  насколько  устойчивы
они  к  паразитическим  грибам.  В  перспективе  предполагалось
вывести  устойчивый  к  болезням  сорт.
 Подготовка  к  профессорскому  званию  меньше  всего  походи¬
ла  на  синекуру.  Надо  было  засевать  ежегодно  сотни  делянок
пшеницей  и  ячменем,  заражать  их,  анализировать  полученные
результаты.  Потом  скрещивать  разные  сорта  в  надежде  полу¬
чить  разновидности,  иммунные  к  заразе.  При  этом  необходимо
разбираться  в  сложнейшей  классификации  и  пшениц,  и  грибов.
Будущий  профессор  с  утра  до  вечера  —  на  делянках,  вздохнуть
некогда.  (Через  много  лет  старший  рабочий  станции  Николай
Хохлов,  человек  строгих  правил  и  беспредельной  добросовестно¬
сти,  станет  попрекать  следующее  поколение  исследователей:
«Что  за  практиканты  пошли?  Солнце  еще  в  небе,  а  они  с  поля
долой.  Вот  Николай  Иванович  Вавилов  был:  тот  в  поле  —  пока
видно.  Потом  придет  к  рабочим  в  казарму:  «Ребята,  пустите
переночевать».  А  чуть  заалело  —  вскочил  и  опять  в  поле».)
 Есть  у  оставленного  при  кафедре  еще  одна  обязанность:  он
должен  читать  лекции  на  женских,  так  называемых  Голицын-
ских  сельскохозяйственных  курсах.  Слушательницы  курсов  с
восторгом  воспринимают  эти  лекции.  Рудзинский  тоже  доволен
своим  практикантом.  И  только  сам  Николай  Иванович,  работая
сверх  всякой  меры,  весьма  скептически  оценивает  и  свой  науч¬
ный  багаж,  и  свои  способности.  А  главное,  подспудно,  тайно  от
всех  продолжает  он  решать  для  себя  все  еще  неясную  проблему:
кем  быть,  чему  посвятить  жизнь?  Письма  к  близкому  другу  со¬
хранили  для  нас  след  того  душевного  смятения,  которое  укры¬
лось  от  большинства  современников  и  биографов  Вавилова.
 ^то  его  друг?
 Профессор  Лорх  рассказывает,  что  когда  в  1911—1912  годах
товарищи  спрашивали  у  Николая  Ивановича,  в  чем  его  личная
жизнь,  он  отвечал:  «Работа  и  есть  личная  жизнь».  Мы  знаем
теперь,  что  молодой  человек  лукавил.  Напряженный  труд  ис¬
следователя  и  педагога  не  заполнял  всех  сторон  его  бытия.  Еще
летом  1910  года,  работая  на  Полтавской  станции,  познакомился
 23

он  с  Екатериной  Сахаровой.  Началась  сложная  и  нелегкая
дружба  двух  очень  разных  и  очень  друг  к  другу  расположенных
людей.  Со  временем  дружба  переросла  в  любовь.  Екатерина  Ни¬
колаевна'окончила  Петровку  раньше  и  в  1911  году  уехала  в  де¬
ревню.  Между  Лихвином  Калужской  губернии,  где  Сахарова
исполняла  должность  агронома,  и  Петровско-Разумовским,  где
работал  Вавилов,  шла  оживленная  переписка.  Молодые  люди
обсуждали  свое  будущее.  Обсуждали  горячо,  не  всегда  щадя
друг  друга.  Николай  Иванович,  увлеченный  биологией,  пригла¬
шал  будущую  жену  приобщиться  к  науке.  Ее  же,  воспитанницу
профессора  Фортунатова,  влекла  практическая  деятельность
агронома.  Труд  в  деревне  представлялся  молодой  женщине  не
просто  службой,  но  исполнением  некоего  общественного  долга.
В  начале  1912  года,  за  несколько  месяцев  до  свадьбы,  Екатерина
Николаевна  писала:  «В  сущности,  не  понимаю,  какой  для  тебя
может  быть  вопрос,  где  жить  и  как?..  В  Петровке,  где  же  ина¬
че!  А  вот  где  я  буду  жить,  действительно  неизвестно.  Ведь  пра¬
во  же,  вполне  искренне  хотелось  мне...  целиком  отдаться  селек¬
ции,  биологии,  микологии  —  но  что  же  делать,  если  не  могу  я...
Уж  очень,  оказывается,  срослось  с  моими  мозговыми  клетками
пятилетнее  представление  об  общественной  работе».
 Взаимное  непонимание  двух  несомненно  любящих  людей
видится  в  каждой  оставленной  ими  строке.  Пятьдесят  пять  лет
спустя  московский  библиотекарь  Вера  Николаевна  Сахарова
подарила  мне  альбом  своей  сестры.  Большинство  стихов,  напи¬
санных  рукой  Екатерины  Николаевны  между  1909  и  1912  года¬
ми  по-немецки,  по-английски  и  по-русски,  посвящены  Николаю
Ивановичу.  На  одной  странице  наклеена  фотография  молодого
Вавилова.  Под  ней  четыре  строки:
 Как  многогранник  чистого  кристалла,
 Вкрапленный  в  седой  гранит,
 Так  ясностью  твоя  душа  сияла
 Среди  обычных  чуждых  лиц.
 Увы,  молодая  женщина  снова  не  проявила  проницательно¬
сти.  Искренние,  юношески  непосредственные  письма,  которые
присылал  ее  друг  в  1911—1912  годах,  твердят  как  раз  об  отсут¬
ствии  душевной  ясности.  «Цели  определенной,  более  ясной,  чем
есть  у  любого  агронома,  не  имею,—  писал  Вавилов  на  второй
день  после  сдачи  последнего  академического  экзамена.—  Смутно
в  тумане  горят  огни  (простите  за  несвойственную  поэтичность),
которые  манят.  От  Вас  не  скрою,  что  мало  уверенности  в  себе,
в  силах.  Подчас  эти  сомнения  очень  резки,  сильнее,  чем  кажет-
 24

с  я  со  стороны...  Имею  нескромное  хотение  подготовить  себя  к
ЕгГогзсЬипд  \Уе§  !.  Знаю  хорошо,  что  слишком  гм 	бег
 Ап1а§еп2,  и  знаю,  что  возможны  разочарования  и  отступле¬
ния...»  И  снова  в  конце  письма:  «В  одно  из  Бреславских  отче¬
тов  Рюмкер  (видный  немецкий  селекционер.—  М.  П.)  пишет,
что  если  он  и  сделал  в  своей  жизни  что-нибудь  важное,  нужное
не  ему  одному,  то  только  потому,  что  имел  в  виду  всегда  посто¬
янную  определенную  цель.  Увы,  ясная  и  конкретная  цель  у  ме¬
ня  облачена  туманом.  Но  пойду  —  а  там  будь  что  будет».
 Еще  большую  неуверенность  испытывает  Вавилов  по  пово¬
ду  своих  педагогических  обязанностей.  На  курсах  ему  прихо¬
дилось  обучать  очень  мало  подготовленных  девушек.  «Меня
сильно  обдало  водой  от  этого  первого  общения,—  растерянно  со¬
общает  он  невесте  после  первой  встречи  со  своими  ученицами.—
Оказывается,  нужны  азы».  И  тут  же  с  горечью  иронизирует:
«Да  не  улетим  в  дебри  науки,  ибо  не  тверды  отличия  ржи  от
тимофеевки».  Лекции  отрывают  его  от  книг,  от  делянок,  от
серьезных  раздумий.  Основатель  научного  земледелия  Юстус
Либих  мечтал,  чтобы  студенты  получали  основы  науки  из  пер¬
вых  рук,  из  рук  того,  кто  сам  творит  науку.  Молодой  Вавилов
считает  это  наивным.  Ученый,  полностью  отданный  творчеству,
не  может  растрачивать  себя  на  обучение  профанов  азам.  В  од¬
ном  из  писем  летом  1912  года  он  заявляет  о  своем  окончатель¬
ном  решении  «сводить  до  минимума  педагогику.  Ибо  затраты
плохо  окупаются».  Дело,  конечно,  не  в  «затратах».  Просто
молодой  практикант  начинает  ощущать  в  себе  то  мощное  не¬
утолимое  желание  самостоятельно  искать  и  творить,  желание,
которое  вскоре  захватит  его  окончательно,  навсегда,  сделает  за¬
пойным,  одержимым  рабом  и  творцом  науки.  Пройдут  годы,  и
профессор  Прянишников  скажет,  что  его  ученик  Николай  Вави¬
лов  —  гений.  Но  до  этого  еще  далеко.  В  1912  году  Прянишни¬
ков,  как  и  другие  в  Петровке,  не  понимает  душевного  состояния
своего  ученика.  Он  поручает  ему  произнести  актовую  речь  на
Голицынских  курсах,  ходатайствует,  чтобы  Николая  Ивановича
послали  в  заграничную  командировку.  Пусть  агроном  пригото¬
вит  себя  к  чтению  лекций  по  биологии  сельскохозяйственных
растений.
 Вавилов  сообщает  Екатерине  Сахаровой  о  своих  успехах  поч¬
ти  со  страхом:  «Неудачи  с  педагогикой  настраивают  очень
скверно  и  обескураживают...  Почему-то  этого  не  видят  со  сто¬
роны.  И  по  какой-то  случайности  всякий  пустяковый  плюс  пе-
 1 	Научному  пути  (нем.).
 2 	Слишком  мало  данных  (нем.).
 25

реоценивают.  И  вот  в  результате  сегодня  от  Прянишникова
предложение:  составить  актовую  речь  для  Голицынских  курсов
ко  второму  октября.  Я,  по  правде  сказать,  оторопел.  Наговорил,
что  чувствую  неудобным,  неопытен  и  пр.,  но...  к  первому  июля
мне  дан  срок  подумать  и  дать  ответ  и  тему.  Дальше  командиров¬
ка...  Тоже  храбро.  И  мало  уверенности  в  том,  что  сможешь,  су¬
меешь.  Уж  очень  все  это  быстро.  Похоже  на  карьеризм,  от
коего  боже  упаси.  Все  эти  публичные  выступления  одно  огор¬
чение  и  неприятности...  А  главное,  за  душой-то  ведь  просто  ни
гроша.  Ты  знаешь  лучше  других,  что  даже  не  дочтен  Иогансен,
Лотси.  О  «Мутационной  теории»  даже  не  мечтаю.  По  грибам
полное  невежество  в  систематике  и  неумение  совершенно  экспе¬
риментировать.  А  язык  —  ужас.  Надо  учиться  и  учиться...»
 А  может  быть,  Дмитрий  Николаевич  Прянишников,  сам  бле¬
стящий  ученый  и  великолепный  педагог,  нарочно  нагружал  лю¬
бимого  ученика,  дабы  испытать  его  прочность,  придать  юноше
веру  в  свои  силы?  Ведь  говорил  же  впоследствии  академик
Вавилов:  «Если  вам  нужна  чья-то  помощь,  обратитесь  к  чело¬
веку,  который  и  так  по  горло  занят,  именно  он  возьмет  на  себя
новую  задачу  и  решит  ее.  Надо  и  себя  всячески  загружать,  тог¬
да  больше  успеешь...»  Кто  знает,  быть  может,  профессор  Пря¬
нишников  руководился  теми  же  самыми  соображениями.  Так
или  иначе,  актовая  речь,  которую  учитель  заставил  прочитать
Николая  Ивановича  сыграла  в  жизни  ученика  решающую  роль.
 Эту  уникальную  брошюру  мне  выдали  в  отделе  редких  книг
Ленинской  библиотеки.  На  титульной  странице  значится:
«Н.  Вавилов.  Генетика  и  ее  отношение  к  агрономии.  Сообщение,
сделанное  на  годичном  акте  Голицынских  высших  сельскохозяй¬
ственных  курсов  2  октября  1912  года».  Первое,  что  поражает,—
тема.  В  1912  году  даже  само  слово  «генетика»  мало  кому  ведомо
из  агрономов.  (В  одном  из  писем  Николай  Иванович  жаловался:
«К  Акту  приготовим  что-нибудь  вроде  «Генетика  и  ее  роль  в
агрономии»,  только  не  разрешают  такого  заглавия.  Слово-де  не¬
понятное».)  Затем  —  эрудиция  докладчика.  Московский  агро¬
ном  знает  обо  всех  новейших  исследованиях  по  наследственно¬
сти  и  изменчивости,  предпринятых  за  последнее  десятилетие  в
лабораториях  Европы  и  Америки.  Генетика  —  это  физиология
наследственности  и  изменчивости,—  цитирует  он  англичанина
Бетсона  и  добавляет  от  себя:  «Слово  —  новое,  но  проблемы  эти
стары.  Загадочное  сходство  родителей  и  детей  и  их  различие
издавна  волнует  ученых».  Вавилов  подробно  рассказывает  о  за¬
конах  Грегора  Менделя,  о  чистых  линиях  датского  физиолога
растений  Иогансена  и  о  новейшей  теории  скачков  или  мутаций,
 26

разработанной  амстердамским  ботаником  Гуго  де-Фризом.  Но
главная  мысль,  к  которой^  Вавилов  спешит  подвести  своих  слу¬
шательниц,  состоит  в  том,  что,  хотя  генетики  1912  года  все  еще
производят  свои  эксперименты  на  объектах,  которые  не  имеют
интереса  для  агронома,—  на  левкоях,  львином  зеве,  на  инфузо¬
риях  и  морских  свинках,—  выявленные  при  этом  «законы  био¬
логические  общи.  Они  приложимы  как  к  диким,  так  и  к  куль¬
турным  организмам».  Эту  истину  даже  много  лет  спустя  не
понимали  и  не  желали  понимать  некоторые  деятели  науки.
А  вчерашний  студент  Вавилов  уже  на  заре  века  ясно  увидел,  что
«генетика  вплотную  подходит  к  вопросам  непосредственного  воз¬
действия  на  человека,  на  животное,  на  растение.  Она  дает  осно¬
вы  планомерному  вмешательству  человека  в  творчество  приро¬
ды,  дает  руководящие  правила  к  изменению  форм».
 Как  бы  продолжая  свою  адвокатскую  речь,  начатую  полтора
года  назад  в  поезде  Москва  —  Харьков,  Николай  Иванович  объ¬
яснял  будущим  агрономам:  «Селекция  сельскохозяйственных
растений  существует,  конечно,  не  со  вчерашнего  дня.  Но  старые
сложные  методы  селекционного  дела  должны  коренным  образом
измениться  под  влиянием  новых  принципов  генетики...  Без  пре¬
увеличения  можно  сказать,  что  заметный  подъем  агрономиче¬
ского  интереса  к  селекции,  появление  у  нас  в  последние  годы
больших  селекционных  станций  на  юге  и  востоке,  открытие  се¬
лекционных  отделов  при  опытных  станциях,  а  с  ними  и  появ¬
ление  спроса  на  новую  агрономическую  специальность  «селек¬
ционера»  —  все  это  отголосок  крупных  успехов  генетических
исследований  XX  века».
 Актовая  речь  на  Голицынских  курсах  была  не  просто  оче¬
редным  заданием,  которое  практикант  Вавилов  выполнил,  как
всегда,  отлично.  Впервые  Николай  Иванович  имел  случай  глу¬
боко  и  серьезно  заглянуть  в  ту  область  науки,  где  развернулось
впоследствии  его  собственное  творчество.  Во  всех  сложных  и
многообразных  аспектах  своих  генетика  стала  главной  и  неиз¬
менной  любовью  его  жизни.  Впрочем,  это  случилось  гораздо  поз¬
же.  А  тогда,  осенью  1912  года,  нестерпимо  требовательный  к  себе
молодой  ученый  дал  своему  докладу  самую  низкую  оценку.  На
экземпляре,  что  хранится  в  Ленинской  библиотеке,  стоит  его
собственноручная  надпись:  «Глубокоуважаемому  Алексею  Фе¬
доровичу  Фортунатову  от  составителя  сего  неудачного  про¬
изведения».

ГЛАВА  ВТОРАЯ
 ПУТЕШЕСТВЕННИК
УЧИТСЯ  ХОДИТЬ
 1913-1915
 Успеха  в  жизни  достигает  тот,  кто  по¬
ставил  перед  собой  большие  задания,  шаг
за  шагом  идет,  проверяя  себя,  останавли¬
ваясь  время  от  времени,  оглядываясь
назад  и  подсчитывая,  что  сделано  и  что
осталось  сделать.
 К.  А.  Тимирязев
 Среди  песен,  которые
распевали  студенты
Петровской  сельскохо¬
зяйственной  академии,
наиболее  модной  была  в  1913  году
песенка  про  артишоки  и  миндаль:
 Артишоки,  артишоки
И  миндаль,  и  миндаль
Не  растут  в  Европе,
 Ах,  как  жаль,
 Ах,  как  жаль!..
 Свое  немудреное  сочинение  ано¬
нимный  автор  посвятил  селекционе-

рам.  Суть  сводилась  к  тому,  что  рано  или  поздно  и  русский  аг¬
роном  на  родной  земле  сможет  выращивать  такие  нежные  пло¬
ды  юга,  как  артишоки  и  миндаль.  Песенка  была  откликом  на
успехи  селекционной  станции  профессора  Рудзинского  и  на  от¬
крытие  в  Петровке  первой  кафедры  селекции.
 Можно  не  сомневаться:  Николай  Вавилов  охотно  подхваты¬
вал  нехитрый  мотив.  Во-первых,  потому,  что  искренне  верил  в
торжество  селекции,  а  во-вторых,  и  это  самое  главное,  из-за  сво¬
его  жизнерадостного  характера.  Получив  диплом  агронома  пер¬
вого  разряда,  он  мало  в  чем  изменился.  По-прежнему  разыгры¬
вал  на  досуге  шарады  и  устраивал  велосипедные  гонки.  Впро¬
чем,  не  переменился  он  и  позже,  когда  занял  профессорскую
кафедру.  Да,  профессором  ему  все-таки  стать  пришлось.  Пря¬
нишников  и  совет  академии  добились  для  недавнего  студента
заграничной  командировки,  с  тем  чтобы,  пробыв  два  года  за  ру¬
бежом,  Вавилов  защитил  диссертацию  и  занял  место  среди  пре¬
подавателей  академии.  Всякий  другой  такую  поездку  считал  бы
величайшей  удачей  жизни.  Но  у  Николая  Ивановича  об  удаче
было  свое  собственное  представление.  В  конце  1912  —  начале
1913  года  ему  больше,  чем  в  Лондон  и  Париж,  хотелось  попасть
в  какой-нибудь  глухой  уголок  Персии,  на  пшеничное  поле  кре¬
стьянина.  Мысль  о  Персии  возникла  после  того,  как,  высевая
и  заражая  на  делянках  многочисленные  образцы  пшеницы,  Ва¬
вилов  обнаружил  одну  форму,  которую  никак  не  удавалось  за¬
разить  мучнистой  росой  —  очень  распространенным  грибным  за¬
болеванием.  Таким  прочным  иммунитетом  не  обладала  ни  одна
известная  ботаникам  пшеница.  Что  за  чудо?  Николай  Иванович
снова  сеет  и  заражает  эту  длинноусую,  с  тоненьким  стеблем
пшеницу  и  снова  убеждается  в  ее  поразительном  упорстве  про¬
тив  заразы.  По  этому  признаку  он  даже  предположил,  что  перед
ним  новый,  еще  не  известный  в  науке  вид.  Обнаружить  новый
вид  пшеницы  —  немалое  открытие.  По  существующим  в  бота¬
нике  правилам  открыватель  (если,  конечно,  он  докажет,  что  им
открыто  действительно  нечто  новое)  имеет  право  окрестить
свое  детище  и  пометить  его  своим  именем.  Так  они  навечно  и
входят  во  все  справочники,  учебники  и  энциклопедии  мира:  ис¬
следователь  и  обнаруженный  им  вид.  Ну  что  ж,  труженик  науки
имеет  право  на  эту  скромную  и  поистине  трудовую  славу.  Но
Николая  Ивановича  интересовало  отнюдь  не  только  признание
его  заслуг.  Куда  важнее  узнать,  откуда  родом  эта  усатая  упря¬
мица.  Образец  был  взят  из  коллекции  Селекционной  станции,  и
на  пакете  четко  значилось  ТгШсит  ретсит  —  персидская  пше¬
ница.  Значит  ли  это,  что  ее  родина  —  Персия?  Откуда  у  этой
 29

«персиянки»  такая  непробиваемая  броня  против  всесильной
грибной  рати?  В  каких  условиях  сложилось  редкостное  качест¬
во?  Эх,  махнуть  бы  во  владения  шахиншаха!  Великолепный
подарок  можно  было  бы  привезти  российскому  земледельцу,
у  которого  что  ни  год  мучнистая  роса  изгрызает  немалый  кус
урожая.  Интерес  к  иммунной  пшенице  сохранял  Николай  Ива¬
нович  много  лет.  Один  поэт,  собиравшийся  в  30-х  годах  писать
об  ученом-ботанике,  даже  название  своей  поэме  дал  соответ¬
ствующее:  «Роман  с  персиянкой».  Но  в  1912  году  романтическое
свидание  с  персиянкой  не  состоялось.  Вместо  знойного  юга
двинуться  пришлось  на  Запад,  в  туманный  Лондон.
 Еще  в  Москве  Николай  Иванович  разработал  план  двухлет¬
ней  заграничной  командировки.  Поскольку  генетику  активнее
всего  разрабатывали  английские  ученые  Бетсон,  Биффен  и  Пен-
нет,  то  сначала  надо  поехать  в  Англию.  Профессора  Биффен
и  Пеннет  преподают  в  Кембридже.  Значит,  в  первую  очередь
туда,  в  Кембриджский  университет.  Потом  надо  перебраться
в  местечко  Мертон,  что  лежит  на  берегу  моря,  неподалеку  от
Лондона.  Там  знаменитым  Садоводческим  институтом  руководит
Вильям  Бетсон.  На  Англию  отведен  год.  Затем  в  Германию  и
Австрию,  чтобы  прослушать  лекции  по  теории  селекции,  потом
следует  заглянуть  хотя  бы  на  две-три  недели  в  парижскую  лабо¬
раторию  Вильморенов,  которая  насчитывает  уже  добрую  сотню
лет  своего  существования.  Оставшиеся  полгода  лучше  всего
провести  в  Северной  Америке,  чтобы  познакомиться  с  биологи¬
ческими  институтами  США.  После  этого  можно  считать  себя
если  не  знатоком,  то  хотя  бы  не  абсолютным  невеждой  в  делах
мировой  биологической  науки.
 Даже  сегодня,  когда  по  сравнению  с  «мирным  временем»
темп  жизни  во  много  раз  ускорился,  программа  Вавилова  ка¬
жется  до  крайности  напряженной.  Но  самому  Николаю  Ивано¬
вичу,  наоборот,  казалось,  что  он  слишком  облегчил  свое  пребы¬
вание  за  рубежом.  И  чтобы  приравнять  заграничный  ритм  жиз¬
ни  к  тому  темпу,  к  которому  привыкли  сотрудники  профессора
Рудзинекого,  он  решил  посеять  в  Англии  свои  пшеницы  и  про¬
должить  наблюдения  за  иммунитетом  растений.  Довольно  легкий
багаж  будущего  профессора  в  связи  с  этим  сильно  потяжелел:
среди  вещей  оказался  сундук,  набитый  образцами  пшениц.
 Незадолго  перед  поездкой  в  Англию  в  личной  жизни  Нико¬
лая  Ивановича  произошло  важное  событие.  В  апреле  1912  года
он  женился  на  Екатерине  Николаевне.  В  доме  на  Пресне  сыгра¬
ли  свадьбу.  Сахарова,  которую  калужские  власти  за  ее  револю¬
ционные  убеждения  так  и  не  утвердили  уездным  агрономом,  по-
 Ш

селилась  с  мужем  в  маленьком  флигеле  вавиловского  дома.  Ка¬
залось,  что  споры,  которые  молодые  люди  вели  между  собой
весь  предыдущий  год,  должны  после  свадьбы  утихнуть  сами  со¬
бой.  Этого  не  случилось.  Екатерина  Николаевна  по-прежнему
томилась  по  общественной  деятельности.  Биология  и  агрономия,
столь  дорогие  Николаю  Ивановичу,  оставались  ей  чужды.  Про¬
фессор  Фортунатов  сделал  попытку  устроить  любимую  свою  уче¬
ницу  преподавателем  в  академию,  однако  из  этого  тоже  ничего
не  получилось.  Несмотря  на  уступчивый  характер  Вавилова,
назревал  конфликт.  Но  полгода  спустя  молодые  супруги  выеха¬
ли  за  границу,  и  это  разрядило  обстановку.
 В  Лондоне  остановились  они  на  одной  из  тех  скучных  улиц,
где  все  дома  по  архитектуре  своей  абсолютно  точно  повторяют
друг  друга.  Сохранился  альбом  снимков,  сделанных  Екатериной
Николаевной.  Фотографии  изображают  Николая  Ивановича  то
с  книгой  возле  одного  из  тихих  домиков  Крауч-энд,  то  под  ста¬
рыми  липами  Гемпстонского  парка.  Но  очень  скоро  начались
рабочие  будни.  Чтобы  слушать  интересующие  его  лекции,  Вави¬
лов  переселился  в  Кембридж,  а  Екатерина  Николаевна,  заня¬
тая  социологическими  исследованиями  и  рисованием  (у  нее  был
недюжинный  художнический  дар),  осталась  в  Лондоне.
 Почтовые  открытки  из  Кембриджа,  чаще  всего  изображаю¬
щие  старинные  готические  постройки  университетских  коллед¬
жей  среди  неизменных  зеленых  газонов,  извещают,  что  русский
агроном  и  на  чужбине  быстро  создал  для  себя  ту  обстановку,
нри  которой  за  минимум  времени  можно  почерпнуть  максимум
знаний.  Его  вполне  устроила  маленькая  комната  в  пятнадцати
минутах  ходьбы  от  университета.  Но,  для  того  чтобы  сэкономить
и  эти  считанные  минуты,  он  приобрел  подержанный  велосипед.
 Кембридж  —  старейший  из  британских  центров  ботаниче¬
ской  и  сельскохозяйственной  мысли.  Тут  есть  чему  поучиться.
«Я  видел  небольшой  агрономический  институт,  ассистент  по¬
казал  мне  его.  Особенно  интересна  ботаническая  школа.  На
каждом  шагу  следы  работы  Дарвина.  Его  библиотека.  Некото¬
рые  его  коллекции».  В  библиотеку  великого  естествоиспытателя
москвич  вошел  не  без  трепета.  Перед  ним  открылась  возмож¬
ность  проследить  за  всеми  поворотами  творческой  мысли  учено¬
го:  при  желании  в  библиотеке  можно  было  получить  на  руки
даже  рукописи  и  записные  книжки  Дарвина...  Но  еще  интерес¬
нее  ощущать  пульс  современной  науки:  слушать  лекции  Биф-
фена,  Пеннета,  ведь  это  ученики  Вильяма  Бэтсона,  самого  яр¬
кого  генетика  начала  XX  века.  «Лучшее,  что  я  нашел  сегодня,
это  бэтсоновские  материалы...  Я  не  мог  не  купить  их».
 31

Имя  Бэтсона  появляется  в  письмах  Николая  Ивановича  осо¬
бенно  часто.  Позднее,  перечисляя  своих  любимых  учителей,  Ва¬
вилов  назовет  английского  генетика  наряду  с  Тимирязевым  и
Прянишниковым.  Кто  же  этот  исследователь,  оставивший  столь
глубокий  след  в  душе  русского  агронома?
 В  1909  году  в  Лондоне  умер  миллионер  Джон  Иннес.  Свои
капиталы  он  завещал  городскому  управлению  столицы,  с  тем
чтобы  оно  основало  Институт  садоводства.  Наследодатель  не
уточнил,  каким  должен  быть  институт,  и  назначенный  директо¬
ром  Вильям  Бэтсон  сделал  свободу  творчества  основным  прин¬
ципом  нового  научного  центра.  Каждый  серьезный  биолог  мог
работать  в  Институте  Джона  Иннеса  над  чем  он  только  хотел,
пользоваться  любыми  методами,  экспериментировать  на  любых
биологических  объектах  —  от  пшеницы  до  павлинов,  от  левкоев
до  морских  свинок.  Единственное,  о  чем  просил  директор,  чтобы
исследователи  изучали  наследственность  и  процессы  эволюции
живого  мира.  Кроме  того,  Бэтсон  приглашал  коллег  печатать
свои  статьи  в  генетическом  журнале,  который  издавался  все  тем
же  Институтом  Джона  Иннеса.  Со  стороны  может  показаться,
что  при  таком  порядке  садоводы  и  фермеры  Англии  получали
от  ученых  не  столь  уж  большую  пользу.  Очевидно,  если  бы  ди¬
ректор  ограничил  фантазии  своих  сотрудников  и  устремил  их
деятельность  на  прямые  задачи  садоводства...  Но  член  Королев¬
ского  общества  (английский  академик)  Вильям  Бэтсон  был  ино¬
го  мнения  о  своих  должностных  правах  и  обязанностях.  Он  счи¬
тал,  что  всякий  честный  и  достаточно  способный  ученый-биолог,
которому  будут  предоставлены  хорошие  условия  для  его  опытов,
неизбежно  рано  или  поздно  внесет  свою  лепту  в  создание  новых
сортов  растений  и  выведение  новых  пород  животных.  Свою  роль
директор  видел  в  том,  чтобы  не  мешать  ученым  в  их  поисках.
Вместе  с  тем  Бэтсон  проявил  буквально  железную  волю,  отстаи¬
вая  в  своих  книгах  и  на  международных  конгрессах  идеи  Гре¬
гора  Менделя.  Он  упорно  прокладывал  дорогу  молодой  генети¬
ке,  которая  на  заре  своего  возникновения  подвергалась  серьез¬
ным  нападкам.  Кстати  сказать,  Бэтсону  принадлежал  и  сам
термин  «генетика».  Он  еще  в  1906  году  предложил  именовать
этим  словом  учение  об  изменчивости  и  наследственности  живот¬
ных  и  растительных  организмов.
 Демократизм  Бэтсона,  его  доверие  и  дружелюбие  испытал  и
Николай  Вавилов.  Директор  охотно  разрешил  ему  продолжать
в  Мертоне  начатые  в  России  исследования  по  иммунитету  пше¬
ниц.  Именно  тут,  на  делянках  и  в  лабораториях  приморского
местечка,  получила  свое  завершение  докторская  диссертация,
 32

открывшая  Николаю  Ивановичу  путь  к  профессуре.  Тринадцать
лет  спустя  в  статье,  посвященной  памяти  учителя,  Вавилов  при¬
вел  слова,  которые,  очевидно,  наилучшим  образом  характеризо¬
вали  личность  Бэтсона  и  принципы  его  школы:  «Бесстрашный  в
критике  и  великодушный  в  оценке,  он  был  апостолом  свободы  в
исследовании,  которое  одно  приведет  к  лучшему».  Прошли  годы.
Москвич-практикант  сам  стал  академиком,  главой  всемирно
прославленной  научной  школы,  и  в  его  собственном  поведении
современники  увидели  те  же  черты:  беспредельную  терпимость
ко  всякому,  кто  действительно  ищет  истину,  и  бесстрашие  в
борьбе  с  ложью  и  подтасовкой  научных  фактов.
 И  еще  одну  важную  сторону  унаследовал  ученик  у  своего
учителя:  как  и  Бэтсон,  Вавилов  всю  жизнь  был  для  своих  со¬
трудников  не  только  судьей  и  администратором,  но  также  гене¬
ратором  новых  идей,  человеком,  непрерывно  побуждающим  кол¬
лег  к  энергичным  научным  поискам.  С  полным  правом  повторял
он  слова  покойного  учителя:  «Во  многих,  хорошо  организован¬
ных  предприятиях  есть  люди,  известные  как  будильники
(кпоскегз-ир).  Их  неблагодарное  дело  —  будить  других  ото  сна,
твердить,  что  наступило  время  работы.  Эту  неблагодарную  роль
я  беру  на  себя,  и  если  я  стучу  слишком  громко,  то  лишь  потому,
что  в  этом  есть  подлинная  необходимость».
 Весенним  днем  1914  года  Николай  Иванович  зашел  к  Бэт¬
сону  попрощаться:  знаменитый  генетик  отправлялся  на  кон¬
гресс  в  Австралию.  Он  застал  хозяина  и  хозяйку  в  их  коттедже
за  сбором  чемоданов.  Смутившись,  гость  хотел  поскорее  уда¬
литься,  чтобы  не  мешать  в  столь  ответственный  момент.  Бэтсон
остановил  его:  «До  парохода  еще  целых  полтора  часа.  Мы  успе¬
ем  сыграть  с  вами  партию  в  теннис».  Об  этой  партии  в  теннис
Николай  Иванович  охотно  напоминал  много  лет  спустя  тем  сво¬
им  спутникам,  которые  имели  обыкновение  слишком  затягивать
экспедиционные  сборы.  Сам  он,  как  и  Бэтсон,  даже  в  самые
дальние  поездки  собирался  за  считанные  часы,  а  то  и  за  мину¬
ты.  Именно  так,  налегке  и  спешно,  супруги  Вавиловы  выезжали
из  Англии  домой  летом  1914  года.  Мировая  война  прервала  нор¬
мальные  пути  сообщения:  русские  добирались  на  родину  через
Норвегию,  Швецию  и  Финляндию.
 Из-за  границы  привез  Вавилов  не  новую  методику,  даже  не
новые  идеи,  а  нечто  такое,  что  трудно  назвать  одним  словом:
интерес  к  глобальным  исследованиям,  стремление  охватить  по¬
иском  растительный  мир  всего  земного  шара.  Именно  в  это  вре¬
мя  его  захватывают  проблемы,  которые  потом  становятся  глав¬
ным  делом  его  жизни.  «Артишоки,  артишоки  и  миндаль,  и  мин-
 2  Надо  спешить! 	33

даль  не  растут  в  Европе*..»  А  почему,  собственно,  не  растут?  Где
их  родина?  Откуда  появились  на  наших  полях  культурные  расте¬
ния?  Где  их  подлинный  дом?  Кто  их  родичи?  Как  преодолели
они  —  пшеница,  рожь,  лен,  рис,  обитатели  наших  садов  и  огоро¬
дов  —  барьер,  отделяющий  дикаря  от  благородного  кормильца
человечества?  Нужна  немалая  смелость,  чтобы,  едва  окончив
институт,  задаваться  такими  планетарными  проблемами.
 Но  «космический  ветер»,  страсть  к  большим  идеям  и  круп¬
ным  свершениям,  все  то,  что  в  конце  концов  породило  акаде¬
мика  Вавилова,  все  это  таилось  в  нем  в  какой-то  мере  и  рань¬
ше.  Вспоминается  письмо  двадцатипятилетнего  агронома  к  сво¬
ей  невесте  из  Петербурга.  Николай  Иванович  поехал  туда,  в
так  называемое  Бюро  прикладной  ботаники,  чтобы  научиться
классифицировать  пшеницы  и  болезнетворные  грибы.  Неболь¬
шое  бюро  было  единственным  в  стране  исследовательским  учре¬
ждением,  где  собирали  и  изучали  коллекции  возделываемых  на
Руси  хлебов.  Заведующий  бюро  Р.  Э.  Регель  пользовался  славой
добросовестного  и  в  высшей  степени  серьезного  исследователя.
Вавилов  с  почтением  выслушивал  советы  старшего  товарища,
но  от  его  глаз  не  укрылась  странная  узость  в  работе  учрежде¬
ния.  По  мнению  Регеля,  никакой  исследователь  не  способен
охватить  за  жизнь  более  чем  один  вид  растения,  будь  то  пшени¬
ца,  ячмень  или  овес.  Отсюда  постоянно  повторяемый  в  бюро
лозунг:  «Спасение  —  в  специализации».  «Моя  комната  рядом  с
регелевской,—  писал  Николай  Иванович,—  сижу  и  слышу  каж¬
дый  день  этот  лозунг,  который  Регель  повторяет  при  каждом
удобном  случае,  и  выслушиваю  анафемствования  «энциклопеди¬
стам».  Идеал  Регеля  —  скромный  трудолюбивый,  аккуратный
сотрудник,  специализирующийся,  например,  на  определейии
пленчатости  ячменя.  Сижу  и  ежусь.  «Горе  нам,  энциклопеди¬
стам.  Горе  нам,  стремящимся  объять  необъятное...»
 Как  видим,  идеал  самого  Вавилова  отнюдь  не  специалист  по
ячменным  пленкам.  Ему  мил  ученый  с  широким  кругом  инте¬
ресов.  После  заграничной  командировки  эти  устремления  еще
больше  укрепились:  Институт  Джона  Иннеса  был  подлинной
школой  энциклопедизма.  В  1914—1915  годах  начинающий  ис¬
следователь  буквально  разрывается  от  обилия  идей  и  замыслов,
которые  он  желает  немедленно  осуществить.  Хочется  продол¬
жить  исследования  по  иммунитету,  изучить  все  пшеницы  земли,
чтобы  понять,  почему  одни  хлеба  не  поддаются  разрушающему
действию  болезнетворных  грибов,  а  другие  почти  напрочь  гиб¬
нут  от  грибных  атак.  Хочется  проверить  некоторые  мысли  Дар¬
вина  о  происхождении  видов,  манят  к  себе  генетика,  селекция...
 34

Но  в  мире  идет  война.  Каждую  неделю  в  вестибюле  главного
корпуса  академии  вывешивают  траурные  объявления  о  гибели
на  фронте  бывших  студентов  и  преподавателей  Петровки.  Не
может  быть  и  речи  о  дальних  экспедициях.  Даже  производить
ежегодные  экспериментальные  посевы  в  опустевшей  и  обеднев¬
шей  академии  дело  нелегкое.  Власти  подвергли  конфискации
часть  лошадей.  Ушли  на  фронт  рабочие  ферм  и  опытных  полей.
В  довершение  бед  в  последний  день  февраля  1916  года  в  канце¬
лярии  академии  была  принята  телефонограмма:  ратнику  Нико¬
лаю  Вавилову,  временно  освобожденному  от  военной  службы,
немедленно  явиться  к  воинскому  начальнику.  Мать,  Александра
Михайловна,  как  услышала  о  повестке,  так  и  ахнула.  Сергей
уже  служил  в  армии,  письма  от  него  доходили  редко.  Теперь
Николай...  Александра  Михайловна  попросила  сына  перечитать
ей  напечатанный  и  заверенный  секретарем  текст  телефонограм¬
мы  и  расстроилась  еще  больше.  Ее  поразила  дата:  29  февраля.
Тысяча  девятьсот  шестнадцатый  год  был  високосным.
 Однако  именно  високосный  (почитаемый  многими  как  год
пеудач  и  неприятностей)  год  принес  ратнику  Вавилову  редко¬
стную  удачу.  В  армию  его  не  взяли  («помог»  поврежденный  в
юности  глаз).  Вместо  этого  департамент  земледелия  предложил
Николаю  Ивановичу  отправиться  в  научную  экспедицию.  И  не
куда-нибудь,  а  в  Персию.  В  ту  самую  вожделенную  Персию,  где
ученый  мог  ожидать  встречи  со  своей  давней  любимицей:  пер¬
сидской  пшеницей.
 Вавилов  был  в  восторге  от  предстоящей  поездки.
 «Ярким  летним  днем  1916  года  к  дому  №  13  (по  Средней
Пресне)  подкатил  автомобиль  —  тогда  большая  редкость.  Ко
мне...  подбежал  со  словами  прощания  Николай  Иванович,—
вспоминает  племянник  Вавилова  А.  И.  Ипатьев.—  Он  был,  как
всегда,  весел  и  лучезарен.  Только  выглядел  необычно:  на  нем
был  кремовый  летний  костюм,  через  плечо  полевая  сумка  и  фото¬
аппарат,  на  голове  белая  шляпа  с  двумя  козырьками,  которую  он
называл  «здравствуйте-прощайте».  Николай  Иванович  сел  в  ав¬
томобиль  и  укатил  в  сказочную,  как  мне  тогда  казалось,  Персию».
 Но  те,  кто  направляли  в  командировку  исследователя  пше¬
ницы,  знали  хорошо,  что  поездка  его  отнюдь  не  будет  сказочной.
Не  интересовала  их  и  персидская  пшеница.  От  Вавилова  ждали
разгадки  совсем  иного  рода.  Воюя  с  Турцией,  русские  войска  за¬
няли  северо-восточную  часть  нынешнего  Ирана.  И  тут  вдруг  ко¬
мандование  столкнулось  с  непредвиденными  неприятностями:  от
местного  хлеба  солдаты  как  бы  пьянели.  Стоило  съесть  краюшку,
как  начинала  блаженно  кружиться  голова,  возникала  слабость,
 35

а  иногда  наоборот  —  странное  возбуждение.  В  нескольких  слу¬
чаях  «пьяный  хлеб»  доводил  солдат  чуть  не  до  смерти.  Вавилов
еще  в  Москве  догадался,  в  чем  дело,  но,  для  того  чтобы  поста¬
вить  точный  диагноз  болезни,  следовало  собственными  глазами
взглянуть  на  пшеничные  поля  Персии.
 Миновав  пустыни  Закаспийской  области  (в  нынешней  Турк¬
мении),  верховой  отряд  Вавилова  в  июне  1916  года  вступил
в  Северный  Иран.  Прикрытое  от  южных  сухих  ветров  Хоросан-
ским  хребтом  Каспийское  побережье  встретило  всадников  бога¬
тыми  лиственными  лесами,  апельсиновыми  рощами.  Этот  влаж¬
ный  и  солнечный  край  резко  отличался  от  остальной  части  стра¬
ны.  Более  всего  походил  он  на  русские  субтропики  где-нибудь
в  районе  Поти  или  Ленкорани.  Здесь  же,  в  северных  районах
страны,  выращивалась  та  пшеница,  которую  закупали  интен¬
данты  русской  армии.  Спелые  хлеба  ждали  уборки.  Вавилов
сразу  определил:  в  Мазендеранской  провинции  сеют  пшеницу,
вывезенную  из  Европейской  России.  Вместе  с  зерном  персы  вы¬
везли  и  сорняк,  который  вызывает  отравление:  опьяняющий
плевел.  Кроме  того,  почва  многих  полей  оказалась  зараженной
микроскопическим  грибком  фузариумом.  Споры  грибка  и  семена
плевела  —  вот  что  делало  местный  хлеб  опасным.  По  докладу
ученого  военные  власти  запретили  печь  хлеба  для  армии  из
пшеницы  Северной  Персии,  и  случаи  отравления  прекратились.
 Вслед  за  первым  рапортом  ученый  подал  второй:  он  просил
разрешить  ботанические  исследования  в  Центральной  Персии.
Приезжий  так  стремительно  разоблачил  тайну  «пьяного  хлеба»,
что  командование  армии  не  могло  отказать  ему  в  столь  скромной
просьбе.  Наконец-то  он  сможет  разыскать  родину  персидской
пшеницы!  Она  должна  быть  найдена,  эта  таинственная  персиян¬
ка,  найдена  и  препровождена  на  селекционные  станции  России...
 В  начале  июля  все  было  готово  для  дальней  дороги.  По  ре¬
комендации  русского  консула,  Николай  Иванович  нанял  армя-
нина-переводчика,  который  неплохо  говорил  на  фарси  и  по-рус¬
ски.  Были  куплены  три  лошади  (третья  —  под  вьюк),  и  малень¬
кий  караван  двинулся  на  юг,  в  сторону  русско-турецкого  фрон¬
та.  Там,  на  дороге,  соединяющей  Менжиль,  Казвин,  Хамадан
и  Керманшах,  лежали  главные  земледельческие  районы  Персии.
 Пятидесятиградусная  жара  встретила  путников  на  открытом
плато  Внутреннего  Ирана.  Другие  караваны  в  это  время  года
передвигались  лишь  по  ночам,  останавливаясь  в  жаркие  часы
на  отдых.  Но  искателям  пшеницы  годился  только  день.
 Передо  мной  одна  из  немногих  фотографий,  сохранивших¬
ся  с  той  поры.  Безбрежная,  без  единого  кустика,  выжженная
 36

степь.  Иссохшие  травы  чередуются  с  мертвыми  плешинами  ока¬
меневшей  глинистой  земли.  В  мелком,  не  дающем  тени  овраж¬
ке  —  два  всадника.  В  стороне  уныло  щиплет  пыльную  траву
вьючная  лошадь.  На  Николае  Ивановиче  светлый  костюм,  на
голове  —  тропический  шлем,  за  плечами  —  винтовка.  Давний,
порыжелый  снимок  проносит  через  полстолетия  ощущение  не¬
выносимого  зноя.  Короткая  черная  тень  лежит  у  ног  лошади:
солнце  в  зените.  Мертвенно  белеют  развалины  какой-то  дере¬
вушки.  Но  всадник  на  переднем  плане  бодр,  подтянут,  свеж.
Кажется,  он  не  замечает  палящего  солнца.  А  может  быть,  я
впрямь  не  замечает?  Ведь  в  окрестных  полях  бездна  ботаниче¬
ских  находок,  нигде  и  никогда  не  описанные  формы  мягких
пшениц,  ячменей,  льнов.  Ботаник  едва  успевает  наполнять  ма¬
терчатые  мешочки  образцами  и  делать  надписи.
 Случайно  ли,  что  пшеницы  в  этих  местах  так  разнообразны?
Эта  мысль  впервые  мелькнула  у  Вавилова  в  жарких  степях
Внутреннего  Ирана.  Случайность?  Едва  ли.  Ведь  совсем  непо¬
далеку,  в  долинах  Тигра  и  Евфрата,  лежит  древнейший  очаг
земледельческой  культуры.  Многие  тысячи  лет  берега  этих  рек
служили  пристанищем  хлеборобу,  который  из  поколения  в  поко¬
ление  стремился  отбирать  и  сеять  на  полях  лучшее.  Не  трудом
ли  человеческим  создано  все  это  удивительное  богатство  форм
местной  пшеницы?
 Ночью  в  одной  из  персидских  деревушек,  что  таят  свои  под¬
слеповатые  мазанки  за  пятиметровой  крепостной  стеной,  запи¬
сал  он  неожиданно  озарившую  его  мысль.
 Если  человек  —  главный  творец  разнообразия  так  называе¬
мых  культурных  растений,  то,  значит,  селекционер  должен
искать  для  своих  целей  засухоустойчивые,  урожайные,  невос¬
приимчивые  к  болезням  пшеницы  (так  называемый  исходный
материал)  в  районах  древнейшего  земледелия.  Историки  назы¬
вают  среди  очагов  самой  древней  земледельческой  культуры
Переднюю  Азию,  Индию.  Не  там  ли  и  родина  пшениц?
 По  привычке,  вывезенной  из  Англии,  путевые  дневники
Николай  Иванович  вел  по-английски.  Под  черную  клеенчатую
тетрадь  подкладывал  для  удобства  том  немецкого  ботанического
справочника.  Кто  бы  мог  подумать,  что  два  этих  невинных  пред¬
мета  —  дневник  и  справочник  —  через  несколько  дней  превра¬
тятся  в  самые  тяжелые  улики  против  путешественника!
 Русский  сторожевой  отряд  остановил  ботаника  прямо  в  по¬
ле.  Казаки  не  стали  разбираться  в  Открытом  листе  Российского
министерства  иностранных  дел,  не  заинтересовал  их  и  документ,
выданный  Вавилову  Московским  обществом  испытателей  при-
 37

роды.  Двух  задержанных  без  лишних  слов  объявили  «немецки¬
ми  шпионами»  и  препроводили  на  заставу.  Гербарии  и  пакеты
с  колосьями  были  признаны  камуфляжем,  а  заполненный  на
иностранном  языке  дневник  не  оставлял  никакого  сомнения
в  злостных  намерениях  шпионов.  Формальности  ради  следовало,
правда,  еще  запросить  по  телеграфу  министерство  иностранных
дел  в  Петербурге,  действительны  ли  документы,  которыми  рас¬
полагает  задержанный.  Но  с  запросом  никто  не  стал  торопиться.
Николая  Ивановича  и  переводчика  заперли  в  вонючий  «клопов¬
ник».  Прошло  несколько  дней,  прежде  чем  пришла  долгождан¬
ная  свобода.  Командир  сторожевого  отряда  смущенно  и  в  то  же
время  весьма  неохотно  расставался  со  своими  пленниками.  Ведь
за  поимку  разведчика  полагалась  в  те  времена  награда  в  тысячу
рублей  золотом...
 Снова  степь.  Можно  наконец  полной  грудью  вдохнуть  запахи
опийного  мака  и  персидского  клевера,  которыми  так  остро  бла¬
гоухают  в  июле  поля  Ирана.  Впрочем,  покой  маленького  отряда
вскоре  был  снова  прерван.  С  юга  стала  явственно  доноситься
артиллерийская  канонада.  Чем  ближе  к  Керманшаху,  тем  боль¬
ше  русских  войск:  турки  наступают  на  Касри  и  Ширин.  После
истории  со  сторожевым  отрядом  ученый  старался  как  можно
меньше  обращать  на  себя  внимание  военных.  Однако  в  ставке
командующего  армией  под  Хамаданом  его  неожиданно  встретил
самый  радушный  прием.  Завязался  разговор  о  целях  экспеди¬
ции,  и  Николай  Иванович  очаровал  генерала  рассказами  о  сво¬
их  поисках.
 Эта,  казалось  бы,  сугубо  личная  черта  характера  —  умение
вступать  в  душевный  контакт  с  любым  собеседником  —  сыграла
решающую  роль  в  судьбе  Вавилова-путешественника.  Та  стра¬
стная  и  вместе  с  тем  простодушная  увлеченность,  с  которой  он
говорил  о  своем  деле,  как  правило,  захватывала,  заинтересовы¬
вала  всех.
 Старик  генерал,  командующий  русско-турецким  фронтом
в  1916  году,  не  только  разрешил  ботанику  двигаться  вместе
с  войсками  в  сторону  фронта,  но  и  обещал  дать  полсотни  каза¬
ков,  чтобы  совершить  своеобразный  научный  рейд  в  тыл  про¬
тивника.  В  своем  дневнике  Вавилов  назвал  предполагаемую
операцию  «экскурсией».  Отряд  должен  был  незаметно  пересечь
линию  фронта  и  углубиться  на  сорок  —  пятьдесят  километров
на  юг,  для  того  чтобы  разыскать  в  районе  Керманшаха  поля  ди¬
кой  пшеницы.  На  несколько  лет  раньше  ее  обнаружил  и  описал
в  этом  районе  немецкий  ботаник  Котчи.  Трудно  сказать,  чем
кончилась  бы  рискованная  «экскурсия»,  если  бы  утром  того  дня,
 38

когда  отряд  вместе  с  Вавиловым  приготовился  к  походу,  не  сбе¬
жал  проводник.  Рейд  не  состоялся.
 Отступление  русских  войск  сорвало  и  другой  замысел  уче¬
ного.  С  тех  пор  как  Николай  Иванович  задумался  о  происхож¬
дении  пшениц,  ему  не  давала  покоя  мысль  добраться  до  Месо¬
потамии.  Она  лежала  тут  рядом,  эта  обетованная  земля:  от  Кер-
маншаха  до  верховьев  Тигра  каких-нибудь  четыреста  верст.
Было  бы  великолепно  прорваться  в  район  древнейшего  земле¬
делия  и  раз  навсегда  установить,  действительно  ли  этот  район
является  центром  разнообразия  пшениц...  Атаки  турок  не  дали
совершить  интересно  задуманный  поиск.  Пришлось  повернуть
круто  на  север  и  возвращаться  в  Тегеран.
 Теперь,  когда  русские  отступали,  караван  испытал  на  себе
всю  степень  ненависти  к  неверным,  которую  население  Персии
до  времени  скрывало.  Ненависть  эта  проявлялась  то  в  убийстве
отставшего  солдата,  то  в  налете  басмачей  на  плохо  охраняемый
склад.  Маленький  караван  Вавилова  спасся  от  басмачей,  оче¬
видно,  только  тем,  что  совершал  переходы  в  непривычное  для
здешних  жителей  время  —  днем.  Разбойники  не  решались  со¬
вершать  свои  операции  под  палящим  июльским  солнцем.  И  все
же  в  Тегеране  только  чудо  спасло  ученого  от  гибели:  с  крыши
дома  персы  обрушили  на  всадников  целый  град  камней.
 Но  Вавилов  не  обескуражен.  Из  Тегерана  он  начал  готовить
третью  по  счету  поездку  по  стране.  Более  чем  на  тысячу  кило¬
метров  с  запада  на  восток  протянулся  тракт  Тегеран  —  Мешхед.
Старинный  город  Мешхед  на  востоке  страны  лежит  неподалеку
от  русско-туркестанской  границы,  так  что,  дойдя  до  него,  совсем
не  трудно  добраться  и  до  железной  дороги.  В  Тегеране  проданы
верховые  лошади,  путешественник  решил  воспользоваться  пере¬
кладными  —  лошадьми,  которые  здесь,  как  и  в  старой  России,
ходят  от  станции  к  станции.  И  вот  уже  птица-тройка  несется
по  пыльному  накатанному  тракту.  Лететь  бы  да  лететь  хорошо
отдохнувшим  лошадям,  но  странный  пассажир,  видно,  не  любит
быстрой  езды.  То  и  дело  останавливает  он  возок  в  пустом  поле
и  подолгу  собирает  в  мешочки  колоски  пшеницы,  ячменя  и  ржи.
 Вот  уже  возникли  на  горизонте  в  горячем  степном  воздухе
лазоревые  мечети  Мешхеда.  Все  чаще  обгоняет  тройка  медли¬
тельные  верблюжьи  караваны,  груженные  какими-то  черными
продолговатыми  тюками.  Это  везут  со  всего  Ирана  обернутых
в  черные  кошмы  покойников.  Получить  успокоение  в  Мешхеде—
счастье  для  мусульманина.  Ведь  в  Мешхеде  —  могила  Али,
двоюродного  брата  Магомета.  Но  ни  красавицы  мечети,  ни  уди¬
вительные  обряды  мусульман  не  отвлекают  русского  путеше-
 39

ствеыника  от  его  главного  занятия:  в  полях  под  Мешхедом  на-
шел  он  посевы  пшениц,  не  имеющих  себе  равных  по  засухо¬
устойчивости.  Вот  еще  один  подарок  для  молодой  отечественной
селекции.
 А  персидская?  Где  же  она,  та,  из-за  которой,  собственно,
и  затеяно  дальнее  путешествие?  Грустно,  но  факт  —  в  Персии
не  оказалось  посевов  персидской  пшеницы.  Через  семь  лет  после
иранской  экспедиции  Вавилова  профессор  Г1.  М.  Жуковский  из
Тифлиса  установил,  что  родина  ТгШсит  регз1сит  —  Закав¬
казье.  Но  понадобилось  еще  десять  лет,  чтобы  Николай  Ивано¬
вич  во  время  одной  из  своих  поездок  по  Кавказу  окончательно
убедился  в  давней  ошибке.  Персидская  пшеница  с  ее  редкостной
невосприимчивостью  к  грибным  болезням  оказалась  уроженкой
горного  Дагестана.  В  1934  году  возле  аула  Гергебиль,  в  двадцати
пяти  километрах  от  Гуниба  —  места,  где  русские  войска  плени¬
ли  Шамиля,  Вавилов  нашел  поля,  покрытые  почти  чистыми  по¬
севами  пшеницы,  называемой  персидской.  Но,  увы,  опыты,  по¬
ставленные  другими  исследователями  в  20—30-х  годах,  обна¬
ружили,  что  иммунитет  персиянки  далеко  не  так  прочен,  как
показалось  выпускнику  Петровской  академии  в  1912  году.
 Помните  игру  в  «тепло  —  холодно»?  В  комнате  прячут  какой-
нибудь  предмет,  и  тот,  кто  водит,  должен  разыскать  его.  Чело¬
век  бродит  наугад  от  шкафа  к  столу,  от  кровати  к  книжным
полкам  и,  к  великому  удовольствию  остальных  участников  игры,
перебирает  книги,  посуду,  одежду.  Все  не  то!  «Холодно,  холод¬
но!»  Но  вот  проблеск  удачи  —  водящий  приближается  к  месту,
где  спрятана  заветная  вещь.  Окружающие  затихают:  «Теплее,
еще  теплее,  тепло...  горячо».  И  наконец  успех  —  вещь  найдена.
«Огонь!»
 Вавилову  экспедиция  в  Персию  во  многом  напомнила  игру
в  «тепло  —  холодно».  Разглядывая  на  привалах  свои  полевые  на¬
ходки,  он  чувствовал,  что  главное  сокровище  таится  где-то  со¬
всем  рядом.  Будто  кто  шептал:  «Тепло,  тепло...»
 Август  1916  года  склонялся  к  концу,  когда,  повстречав
в  одном  из  среднеазиатских  городов  давнего  своего  приятеля,
Дмитрия  Букинича,  Вавилов  принялся  обсуждать  с  ним  вариан¬
ты  дальнейших  маршрутов.  Николай  Иванович  рассказал  това¬
рищу,  что  и  ферганский  губернатор,  и  кокандский  уездный
начальник  настойчиво  рекомендуют  ему  возвращаться  в  Мо¬
скву.  Но  ему,  Вавилову,  ехать  домой  неохота.  В  горах  и  степях
Средней  и  Центральной  Азии  чудится  ему  разгадка  многих
вопросов  эволюции  растительного  мира,  а  если  говорить  начи¬
стоту,  то  надеется  он  разыскать  тут  родину  пшениц.  По  всем
 40

приметам  родина  эта  лежит  совсем  близко.  Рослый,  медлитель¬
ный  Букинич  слушал  молча.  Пыхтел  трубкой,  налегал  на  зеле¬
ный  чай,  к  которому,  как  местный  уроженец,  пристрастился
с  детства.  Они  сидели  под  вечер  за  самоваром  в  задней  комнате
чайханы,  которую  предприимчивый  хозяин-узбек  превратил
в  некое  подобие  русской  чайной.  Путешественник  по  натуре,
противник  губернатора  по  политическим  взглядам,  Дмитрий
Демьянович  посоветовал  Вавилову  представителей  власти  не
слушать,  а  что  до  маршрута,  то,  хотя  время  позднее  —  сентябрь
на  носу,—  можно  еще  пробраться  на  Памир.  Правда,  самая
удобная  дорога  на  Хорог  опять-таки  занята  повстанцами,  но  если
не  бояться  ледников,  изрезанных  глубокими  трещинами,  и  едва
проходимых  горных  троп  (Букинич  пристально,  будто  в  первый
раз  видел,  взглянул  на  институтского  товарища),  то  от  Коканда,
идя  на  юг,  можно  выйти  к  памирскому  селению  Гарм  через  лед¬
ник  Дамра-Шаург.  За  Гармом  дороги  совсем  хороши:  не  разо¬
бьешься,  так  доберешься...  Кстати,  Николаю  Ивановичу  следует
знать,  что  означает  самое  слово  «Памир».  Многие  считают  его
испорченным  санскристским  «Паймур».  В  переводе  это  означает
«подножие  смерти».
 В  ответ  на  мрачные  шутки  Букинича  Вавилов  только  рукой
махнул.  Если  бы,  готовясь  в  путь,  путешественники  всех  времен
слишком  много  думали  о  предстоящих  трудностях,  человечество
и  по  сей  день  не  вышло  бы  за  пределы  своей  первоначальной
родины.  Пусть-ка  лучше  Дмитрий  Демьянович  расскажет,  почем
в  Коканде  лошади  и  легко  ли  нанять  проводников...
 Что  искать  ботанику  и  искателю  культурных  растений  на
горных  вершинах?  Памир,  высокое  плато  на  границе  Русского
Туркестана,  Индии  и  Афганистана,—  гигантский  каменный
узел,  от  которого  расходятся  в  разные  стороны  величайшие
азиатские  горные  хребты:  Тянь-Шань,  Гиндукуш,  Куэнь-Лунь,
Каракорум  и  Гималаи.  Суровый  климат  и  ничтожное  количество
осадков  (в  десять  раз  меньше,  чем  в  Москве  и  Ленинграде)
обратили  горы  в  мертвую  пустыню.  Все  это  Николай  Иванович
знал.  Но  знал  он  и  то,  что  в  предгорьях  Памира  в  узких  речных
долинах  издавна  приютился  земледелец.  На  искусственных,
вырванных  у  камня  площадках  местные  крестьяне  сеют  пшени¬
цу,  рожь,  ячмень,  кукурузу.  Исследователя  ждет  здесь  зрелище
поистине  первобытного  земледелия.  Был  для  похода  в  пред¬
горья  Памира  и  другой  резон:  в  стране  холодного  и  короткого
горного  лета  должны  расти  особенно  скороспелые  растения.
А  скороспелость  —  качество,  в  котором  остро  нуждается  сель¬
ское  хозяйство  северных  губерний  России.  Кто  знает,  может
 41

быть,  зеленые  питомцы  поднебесных  высот,  перенесенные  на
Урал  и  под  Вологду,  станут  давать  плоды  так  же  рано  и  на  рус¬
ском  севере.
 Осень  торопила  путешественников.  Того  гляди,  закроются
перевалы,  тогда  на  Памир  до  весны  не  доберешься.  Однако
прежде  чем  выступить  в  дорогу,  пришлось,  по  принятому  обы¬
чаю,  нанести  визит  бухарскому  эмиру,  в  чьих  владениях  готови¬
лась  экспедиция.  Существующий  порядок  требовал,  чтобы  путе¬
шественников  сопровождал  эмирский  чиновник.  Впоследствии
Николай  Иванович  признавался:  когда  хан  Кильды,  мирза-
баши,  впервые  появился  в  кокандской  гостинице  в  своем  всех
цветов  радуги  дорожном  халате  с  серебряным  поясом,  он  был
настолько  великолепен,  что  ученый  даже  смутился.  «Мне  стало
неловко,  и  показалось,  что  впору  не  ему  меня  сопровождать,
а  мне  его».  Смутила  Вавилова  и  невероятная  толщина  хана.
Одолеет  ли  семипудовый  мирза-баши  (последняя  приставка  сви¬
детельствовала  об  учености  чиновника)  памирские  кручи?  Но
хан  Кильды  оказался  отличным  спутником  и  неплохим  ходоком.
Ученость  его,  правда,  ограничивалась  умением  читать  и  писать,
но  зато  он  знал  все  три  языка,  на  которых  говорят  в  крае:  узбек¬
ский,  киргизский  и  фарси.  Для  успеха  научной  экспедиции  это
было  очень  важно:  Вавилову  хотелось  получить  исчерпывающие
сведения  о  каждом  встреченном  в  горах  засеянном  клочке.
Предстояло  толковать  с  земледельцами—таджиками  и  узбеками
о  сроках  посева  и  уборки,  об  устройстве  оросительных  систем,
о  том,  до  какой  высоты  поднимается  в  горах  та  или  иная  куль¬
тура.  Кроме  своих  достоинств  как  переводчик,  хан  Кильды,  как
показало  время,  умел  быстро  и  по  дешевке  покупать  лошадей
и  устраивать  ночлег  со  всеми  удобствами,  какие  только  можно
добыть  на  пустынном  и  безлюдном  Памире.
 Три  раза  начинал  маленький  отряд  путь  через  горы  и  дваж¬
ды  поворачивал  назад.  В  одном  месте  снег  занес  перевал,  в  дру¬
гом,  наоборот,  горная  речка  вскрылась  ото  льда  и  лошади  не
смогли  одолеть  бешеный  поток.  Вдобавок  десятиверстка  Гене¬
рального  штаба  оказалась  картой  весьма  несовершенной.  При¬
шлось  полностью  довериться  чутью  киргизов-проводников.
После  второй  неудачи  начальник  отряда  вновь  получил  порцию
назидания  от  кокандских  старожилов.  Они  в  один  голос  реко¬
мендовали  москвичу  не  искушать  судьбу,  штурмуя  Алайский
хребет  на  исходе  лета.  Николай  Иванович  поблагодарил  за  со¬
веты  и  приказал  готовить  наутро  лошадей.  С  третьего  захода,
прошагав  тридцать  километров  по  леднику,  отряд  все-таки
спустился  в  Алайскую  долину.  Но  эти  три  десятка  верст  и  уче-
 42

ный,  и  хан  Кильды  запомнили  надолго.  Как  и  предсказывал
Букинич,  центр  ледника  оказался  изрезанным  трещинами.  Све¬
жий  снег  так  припорошил  эти  ловушки,  что  любой  шаг  мог  ока¬
заться  последним.  Лошадей  вели  под  уздцы,  ощупывая  палками
каждый  следующий  метр  дороги.  «Чтобы  пройти  три-четыре
километра,  нужно  было  затратить  три-четыре  часа»,—  расска¬
зывал  впоследствии  Николай  Иванович.  А  мирза-баши  клялся,
что  за  всю  свою  жизнь,  объехав  верхом  горную  Бухару,  он  тако¬
го  плохого  места  не  видал.
 С  перевала  дорога  спустилась  в  сравнительно  низкие  места.
Каратегйн  —  Черная  долина  —  утопал  в  зелени,  кругом  лежали
пшеничные  и  ячменные  поля.  Вот  и  голубой,  ревущий  в  своей
теснине  Пяндж  —  пограничная  река,  отделяющая  Россию  от
Афганистана.  Теперь  несколько  сот  километров  пути  протянут¬
ся  вдоль  его  крутых  берегов.  Пяндж  узок,  на  той  стороне  хорошо
видны  группы  эмирских  солдат.  Зрелище  желанной  и  недоступ¬
ной  земли  сердит  Вавилова.  Чего  бы  это  ни  стоило,  он  доберется
до  запретной  страны.  Откуда  знать  молодому  путешественнику,
что  борьба  за  афганские  въездные  визы  продлится  не  год  и  не
два,  а  целых  восемь  лет!  Свободный  путь  во  владения  эмира
ученому  открыл  лишь  договор  о  дружбе  и  сотрудничестве—один
из  первых  международных  договоров,  который  Советская  Россия
заключила  со  своими  соседями  в  1919  году.  А  пока  в  путь!  Рус¬
ские  пограничники,  пользуясь  динамитом  и  пироксилиновыми
шашками,  проделали  над  рекой  тропинку  шириной  в  полтора
аршина.  Не  велик  простор,  но  двум  конным  разъехаться  все-
таки  можно.  Кое-где  саперы  заменили  каменный  путь  овринга-
ми.  Незнакомое  для  европейцев  слово  Вавилов  в  своем  отчете
пояснил  так:  «Это  карнизы  над  самой  рекой,  где  пробить  основ¬
ную  тропинку  трудно.  Здесь  в  скалы  вбиваются  колья,  и  на  них
укладываются  жерди,  ветви  и  сверху  насыпаются  камни  и  зем¬
ля.  Переезд  по  оврингам  довольно  опасен,  карнизы  местами
разрушаются.  Над  самой  головой  часто  идут  скалы,  так  что  при¬
ходится  нагибаться.  Особенно  неприятно,  когда  лошадь,  испу¬
гавшись  чего-нибудь,  понесет...»
 Эпитет  «неприятно»  в  последней  фразе  едва  ли  можно  счи¬
тать  слишком  точным.  Ехать  верхом  по  искусственной  тропинке,
которая  прижата  к  вертикальной  стене  на  высоте  в  тысячу  мет¬
ров  над  бурным  Пянджем,  само  по  себе  испытание.  Но  когда
лошадь  понесет...  Два  орла,  покинув  свое  гнездо,  пролетели  над
всадниками.  Тень  огромных  крыльев  испугала  лошадь  Вавило¬
ва.  Она  метнулась,  захрапела  и,  не  разбирая  дороги,  ринулась
по  трясущимся  оврингам.  Поводья  выпали  из  рук  всадника.
 43

Не  в  силах  ни  успокоить,  ни  остановить  коня,  он  уцепился  за
гриву.  В  глазах  рябило:  синее  лезвие  Пянджа  далеко  внизу,
черные  выступы  скал  над  самой  головой...  «Такие  минуты  дают
закалку  на  всю  жизнь,  они  делают  исследователя  готовым  ко
всяким  трудностям,  невзгодам,  неожиданностям.  В  этом  отно¬
шении  мое  первое  большое  путешествие  было  особенно  полез¬
но»,—  записал  Николай  Иванович  в  дневнике.
 Езда  по  оврингам  —  лишь  одно  из  многих  испытаний,  что
подстерегают  путешественника  на  Памире.  Когда  вдоль  границы
отряд  спустился  до  Хорога,  а  оттуда  двинулся  по  речным  доли¬
нам  Гунта  и  Шахдары,  настала  пора  познакомиться  с  гупсара-
ми.  Гупсары  —  не  бог  весть  какое  сложное  сооружение,  но  без
них  немыслимо  путешествие  в  крае,  богатом  стремительными
реками  и  одновременно  начисто  лишенном  мостов.  Для  перепра¬
вы  из  десятка  козлиных  шкур  таджики  мастерят  своеобразный
понтон.  Надутые  воздухом  кожаные  мехи  веревками  привязы¬
вают  к  раме  из  четырех  шестов.  Пассажира  тоже  привязывают
к  плоту.  Позади  на  таком  же  гупсаре  плывет  перевозчик,  кото¬
рый  направляет  плот  к  противоположному  берегу  и  одновремен¬
но  поддувает  мехи-понтоны.  «Переправляющийся  при  этом
путешественник  обыкновенно  лежит  ни  жив  ни  мертв»,—
вспоминал  впоследствии  Николай  Иванович,  которому  несколь¬
ко  раз  пришлось  испытать  «удовольствие»  подобных  переправ.
 Восемнадцать  дней  шел  отряд  от  Коканда  до  Хорога.  Не¬
сколько  раз  пришлось  заменять  лошадей,  дважды  сменились
проводники.  Не  раз  и  не  два  за  это  время  седой  Памир  давал
пришельцу  уроки  на  будущее.  Один  из  уроков  оказался  особен¬
но  жестоким.  В  занесенных  сугробами  долинах  на  высоте  трех—
трех  с  половиной  тысяч  метров  над  уровнем  океана  бешеные
горные  реки  текут  как  бы  в  футляре  из  льда  и  снега.  Местами
поток  прорывает  ледяную  трубу  и  снова  ныряет  под  белое  по¬
крывало.  Нет  ничего  опаснее,  как  провалиться  в  такую  реку:
жертву  немедленно  утаскивает  под  лед.  На  очередной  переправе
такой  жертвой  оказалась  лошадь,  которая  несла  вьюки  с  кни¬
гами,  растительными  коллекциями,  дневниками,  записями.  Не¬
сколько  часов  Вавилов  вместе  с  проводниками  тщетно  искал  по
берегам  потока  хотя  бы  малую  часть  унесенных  богатств.  Поиски
продолжил  на  второй  день  отряд  бека  Гарма,  но  ни  вьюка,  ни
несчастной  лошади  обнаружить  так  и  не  удалось.  Памир  погло¬
тил  очередную  жертву,  не  оставив  никакого  следа.  Начальнику
отряда  пришлось  завести  новый  дневник  и,  напрягая  память,
восстанавливать  подробности  о  пройденной  дороге,  о  собранных
и  трагически  утерянных  образцах  культурных  растений.
 44

Впрочем,  Памир  встречал  путешественника  не  только  опас¬
ностями  и  угрозами.  Занятно  было  побывать  на  празднике  у  ру-
шанского  бека,  где  гостей  угощали  галисой.  Галису  —  кушанье
из  рубленой  говядины  —  готовят  только  раз  в  год,  во  время
праздника,  на  котором  бек  одаривает  чиновников  и  волостных
старшин  цветными  халатами.  Надо  ли  удивляться,  что  хан
Кильды  очень  торопился  в  Рушан.  Вместо  обычных  сорока—пя¬
тидесяти  верст  подгоняемый  нетерпеливым  мирзой-баши  отряд
проделал  за  день  девяносто,  но  на  угощение  к  беку  все-таки
поспел.  Хан  Кильды  занял  за  столом  почетное  место  и,  конечно,
получил  свой  халат.  А  Вавилов  запечатлел  на  фотопленку  этот
пир,  так  что  мы  до  сих  пор  можем  видеть,  с  каким  выражением
удовольствия  на  лицах  чиновники  взирают  на  блюда  с  горячей
галисой.
 Запомнилась  и  другая  встреча.  Таджик  Абдулл  Назаров,  ста¬
роста  из  селения  Шугнан,  поразил  московского  агронома  своими
селекционными  опытами.  На  его  полях  Николай  Иванович  на¬
шел  несколько  сортов  пшеницы,  и  каждый  сорт  Назаров  мог
точно  охарактеризовать:  этот  дает  хорошую  муку,  тот  —  много
зерна.  Через  свою  жену,  афганку,  таджик-селекционер  добыл
из-под  Кабула  скороспелую  пшеницу,  поспевающую  на  добрых
три  недели  раньше  остальных  памирских  пшениц.  Семена  ско¬
роспелки  «джиндам-джальдак»  благодаря  усилиям  крестьяни-
на-опытника  разошлись  по  всему  Памиру.
 И  все-таки  самые  волнующие  встречи  произошли  не  в  киш¬
лаках  и  не  в  бекских  покоях.  Неподалеку  от  Хорога,  на  высоте
двух  с  половиной  тысяч  метров,  на  глаза  ученому  попалась  на¬
ходка,  которая  любого  ботаника  привела  бы  в  восторг.  На  ма¬
леньком  крестьянском  поле  колосилась  гигантская,  в  полтора
метра  высотой,  рожь  с  толстым  стеблем  и  на  редкость  крупным
зерном.  Рожь-гигант,  лишенная  лигулы  —  особого  язычка  при
основании  листьев,—  не  описанная  ни  в  одном  ботаническом  ат¬
ласе  мира,  была  несомненно  уроженкой  этих  мест.  «Ради  нее  од¬
ной  стоило  побывать  на  Памире»,—восторженно  записал  ученый.
 Через  несколько  дней,  бродя  по  долинам  рек  Гунт  и  Шахда-
ра,  Николай  Иванович  мог  снова  убедиться,  насколько  верным
был  намеченный  вместе  с  Букиничем  маршрут.  В  долинах  па¬
мирских  рек  удалось  разыскать  целое  царство  неизвестных
науке  пшениц  с  прекрасным  белым  зерном,  и  среди  них  —
опять-таки  редкие  виды,  лишенные  лигулы.  И  снова  в  походном
дневнике  возникли  взволнованные  строки:  «Нет  никаких  со¬
мнений  в  том,  что  таких  пшениц  еще  не  видал  и  не  знает  бо¬
таник».
 45

У  искателей  всех  мастей,  будь  то  ботаники,  археологи  или
филателисты,  интересная  находка  всегда  вызывает  взрыв  энту¬
зиазма.  Но  на  этот  раз  радость  ученого  имела  куда  более  глубо¬
кий  смысл.  Вавилов  не  просто  отыскал  несколько  прежде
неведомых  специалистам  культурных  растений.  Подобно  па¬
леонтологу,  который  по  одной  обнаруженной  кости  уверенно
конструирует  скедет  давно  вымершего  животного,  он  сумел
сделать  из  своей  ботанической  добычи  далеко  идущие  историче¬
ские  выводы.  Этот  итог  обнаружился  не  сразу.  Собранные  на
Памире  рожь,  пшеницы,  бобовые  были  высеяны  в  средней  поло¬
се  России,  их  сравнили  с  культурами  иных  стран  и  континен¬
тов,  и  только  тогда  выплыл  на  поверхность  окончательный  ре¬
зультат  поиска.  Нет,  Памир  не  первичная  родина  пшениц  и  дру¬
гих  растений  —  кормильцев  человека.  Земледелец  попал  в  эти
высокогорные  районы  давно,  очень  давно,  тысячелетия  назад.  Но
пришел  с  уже  готовыми  сортами  и  видами.  Здесь,  в  горах,  бо¬
рясь  за  каждый  клочок  пригодной  для  посева  земли,  он  одно¬
временно  изменял  и  привезенные  с  собой  растения.  В  изолиро¬
ванных,  оторванных  от  всего  мира  горных  долинах  веками  шло
формообразование  культурных  растений  с  новыми  свойствами.
В  обстановке  обилия  света,  тепла  и  воды,  в  условиях  изоляции
природа  вместе  с  земледельцем  выработала  из  когда-то  достав¬
ленных  сюда  скромных  растений  урожайные,  скороспелые  фор¬
мы,  легко  переносящие  ночные  холода,  не  знающие  большин¬
ства  болезней.
 На  Памире  Вавилов  впервые  задумался  об  особой  роли  гор¬
ных  районов  в  формировании  растительного  мира.  Возникла
мысль,  что  пшеницы,  ячмени  и  иные  культуры  наиболее  разно¬
образны  в  горных  изоляторах.  Очевидно,  ботаника  и  растение¬
вода,  как  это  ни  парадоксально,  наибольший  успех  ждет  именно
там:  в  горах  Афганистана,  Северной  Индии,  Африки,  в  Кор¬
дильерах.  Пройдут  годы,  и  путешественник,  обойдя  чуть  ли  не
подсвета,  навестит  все  предсказанные  им  растительные  заповед¬
ники.  Он  сможет  убедиться,  насколько  верна  была  мысль,  впер¬
вые  мелькнувшая  на  берегах  Пянджа  и  своенравной  Шахдары.
И  следующая  поездка  будет  снова  сюда,  на  Памир,  только  по
другой  —  афганской  —  стороне  Пянджа.  Впрочем,  в  1916  году
все  эти  экспедиции  казались  еще  миражем.  От  Японии  до  Бри¬
танских  островов,  от  Мазурских  болот  до  Австралии  планету
терзала  мировая  война,  а  будущему  академику  Николаю  Вави¬
лову,  прежде  чем  стать  великим  путешественником,  предстояло
вернуться  в  Москву  и  защитить  докторскую  диссертацию.

ГЛАВА  ТРЕТЬЯ
 ФИЛОСОФИЯ
 ПОИСКА
 1917-1823
 Проникая  в  любую  страну,  хотелось  сде¬
лать  очень  много,  понять  «земледельче¬
скую  душу»  этой  страны,  ее  условия,  осво¬
ить  ее  видовой  и  сортовой  состав,  взять
из  нее  наиболее  нужное  и  связать  в  еди¬
ное  целое  данные  этой  страны  с  эволюцией
мирового  земледелия,  мирового  растение¬
водства.
 Академик  Н.  И.  Вавилов
 Не  каждому  «свежему»
доктору  наук  выпадает
подобная  честь:  летом
1917  года  два  универ¬
ситетских  города  заспорили  из-за
Николая  Вавилова.  Воронеж  и  Са¬
ратов  наперебой  предлагали  ему
профессорские  кафедры.  У  каждой
стороны  были  свои  преимущества,
в  каждом  из  двух  университетов
работали  профессора,  лично  знако¬
мые  с  Николаем  Ивановичем,  кото¬
рые,  естественно,  прилагали  стара¬
ния  к  тому,  чтобы  талантливый  био-
 47

лог  оказался  именно  у  них.  «Битва  за  Вавилова»  завершилась
лишь  в  конце  августа,  когда  Николай  Иванович  смог  наконец
написать  своей  приятельнице  Александре  Юльевне  Тупиковой:
«Суета  кончилась,  как  видите,  тем,  что  я  теперь,  по  крайней
мере  на  некоторый  срок,  саратовец».  И  далее:  «Жить  в  ...  Сара¬
тове  лучше,  чем  в  Москве».
 Город  на  Волге  прельстил  молодого  профессора  отнюдь  не
материальными  благами.  На  новом  месте  Вавилов  не  имел  да¬
же  квартиры  и  долгое  время  ночевал  в  служебном  кабинете  на
кафедре.  Но  что  значит  квартира  по  сравнению  с  высшей  рос¬
кошью—  «роскошью  человеческого  общения»!  Саратов,  столица
пшеничного  края,  привлек  в  те  годы  многих  талантливых  уче¬
ных  —  агрономов,  земледелов,  физиологов  растений,  ботаников.
Николая  Ивановича  тут  знали,  ему  были  рады,  очень  быстро
вокруг  него  зародилась  и  пошла  в  рост  молодая  поросль  сотруд¬
ников,  учеников.  Не  прошло  и  года,  как  он  стал  одним  из  веду¬
щих  преподавателей  университета.  А  через  пять  лет,  уже  из
Петрограда,  послал  Николай  Иванович  своим  саратовским  кол¬
легам  книгу  «Полевые  культуры  Юго-Востока»  с  посвящением,
в  котором  отразилось  все  —  и  трудности  той  нелегкой  военной
поры,  и  сердечная  благодарность  за  творческую  дружбу:  «Сол¬
нечному,  знойному,  суровому  Краю,  настоящей  и  будущей  агро¬
номии  Юго-Востока,  как  дань  за  несколько  лет  приюта  и  госте¬
приимства...»
 Кафедру  в  Саратове  пришлось  создавать  заново,  заново  на¬
до  было  строить  и  курс  частного  растениеводства  для  студен¬
тов,  но  преподавание  —  только  малая  часть  того,  чем  молодой
профессор  обязал  себя  заниматься  на  новом  месте.  Растениевод,
живущий  в  Саратове,  должен  хорошо  знать  сельское  хозяйство
края.  Для  этого  надо  объехать  поля  от  Астрахани  и  Царицына
до  Самары,  собрать,  высеять  и  изучить  коллекцию  поволжских
злаков,  бобовых,  овощей,  кормовых  трав.  Да  и  прежние  сборы,
из  Персии  и  Памира,  надо  сеять,  исследовать,  сравнивать.  Все
это  требует  сил  и  времени,  главное—времени...  Саратовские  ста¬
рожилы  по  сей  день  вспоминают  стремительную  фигуру  два¬
дцатидевятилетнего  профессора,  который  в  четыре  часа  утра
уже  был  на  делянках,  а  потом  до  глубокой  ночи  читал  книги
при  свете  единственной  на  кафедре  керосиновой  десятилиней¬
ной  лампы.
 Трудно  вообразить  время  и  место,  менее  приспособленные
для  научного  поиска,  чем  Саратов  1917—1921  годов.  Мятежи,
голод,  сыпняк,  разруха...  То  с  юга,  то  с  севера  к  городу  подсту¬
пают  фронты  гражданской  войны.  Но  ни  голод,  ни  пулеметные
 48

очереди  на  улицах  не  могут  остановить  тот  процесс  «каждоднев¬
ного  пристального  думанья»,  который  у  гениев  науки  запущен
один  раз  на  всю  жизнь.  Профессор  читает  лекции,  помогает
выхаживать  истощенных  сыпнотифозных  студентов,  за  отсут*
ствием  сторожа  сам  гоняет  с  опытных  делянок  прожорливых
грачей,  но  одновременно,  в  поле  и  на  кафедре,  продолжается
невидимая  работа  ума,  вроде  бы  и  не  связанная  с  лекциями  и
тяготами  будней.  Мозг  анализирует  и  синтезирует,  просеивает
и  перебирает  тысячи  научных  фактов,  подмеченных  в  поле,  вы¬
читанных  из.  книг,  найденных  во  время  экспедиций.  Куда  же
ведут  ученого  его  раздумья?
 Вавилов  размышляет  о  странной  судьбе  ботанической  на¬
уки:  та  часть  ботаники,  что  кажется  профанам  наиболее  скуч¬
ной  —  систематика  растений,—  не  только  не  скучна,  но,  наобо¬
рот,  в  высшей  степени  увлекательна,  ибо  имеет  прямое  отноше¬
ние  к  путешествиям  искателей  зеленых  богатств.
 ...Как  ни  странно,  но  человечество,  тысячелетиями  питаясь
от  плодов  земли,  очень  долго  оставалось  равнодушным  к  своим
кормильцам.  В  I  веке  н.  э.  Диоскориду  было  известно  около  ше¬
стисот  различных  растений.  Прошло  почти  полторы  тысячи
лет,  но  европейцы  XIV  столетия  по-прежнему  имели  представ¬
ление  лишь  о  восьмистах  травах,  деревьях  и  кустарниках.  Бо¬
таники  средневековья  в  лучшем  случае  пытались  разыскать  в
окрестностях  Парижа  и  Лейдена  те  растения,  которые  Аристо¬
тель  описал  для  Греции.  Чаще  же  они  просто  принимали  на
веру  все  ботанические  бредни  прошлого,  начиная  с  библейского
«древа  познания»  и  кончая  таинственным  растением  «баромец»
из  татарских  степей,  которое  якобы  порождает  живых  баранов.
 Но  вот,  подняв  паруса,  двинулись  к  дальним  берегам  кара¬
веллы  Колумба,  Васко  да  Гамы,  Магеллана,  Джона  Кабота,  и
сразу  стало  тесно  в  ботанических  индексах.  Испанцы  привозят
из  вновь  открытой  Америки  картофель  и  маис,  табак  и  подсол¬
нечник,  помидоры  и  баклажаны.  Европейцы  узнают  о  кофейном
и  какао  деревьях;  в  садах  Италии  и  Испании  зацветает  приве¬
зенная  с  Ближнего  Востока  сирень;  начинают  плодоносить  при¬
бывшие  из  Китая  апельсины  и  мандарины.  Цейлон  шлет  гвоз¬
дичное  и  коричное  деревья,  камфарный  лавр,  индигоферу,  даю¬
щую  ослепительно  синюю  краску  индиго.  Португальцы  впервые
сталкиваются  в  своих  владениях  с  ананасом,  агавой,  зеле¬
ным  перцем.  Разведчики  Африки  приносят  весть  о  гигантах
древесных  пород  —  баобабе  и  драцене.  Становится  все  труднее
разобраться  в  изобилии  новых  растений,  тем  более  что  ботани¬
ки  разных  стран  всяк  на  свой  вкус  именуют  вновь  обнаружен-
 49

ные  травы  и  деревья.  И  нередко  какой-нибудь  цветок  получает
тридцать—сорок  наименований.
 «Если  эту  беспорядочную  толпу  не  разделить  на  отряды  по¬
добно  армии,  то  все  в  ней  останется  в  хаосе  и  волнении»,—
сокрушался  итальянский  ботаник  XVI  века  Цезалыши.  Причин
для  беспокойства  у  него  было  вполне  достаточно.  Беспорядоч¬
ное  накопление  фактов  в  ботанике  привело  к  бесконечным  ошиб¬
кам  и  ожесточенным  спорам  между  учеными.  Цезальпин  де¬
лает  первую  попытку  определить  и  назвать  известные  уже  рас¬
тения.  Но  ни  ему,  ни  его  коллегам  в  течение  последующих
двухсот  лет  работа  эта  оказывается  не  под  силу.
 Когда  швед  Карл  Линней  в  середине  XVIII  века  приступил
к  созданию  новой  ботанической  классификации,  число  извест¬
ных  науке  видов  возросло  до  десяти  тысяч.  Зеленый  океан  явно
выходил  из  берегов  человеческого  познания,  грозя  затопить  бо¬
танику  как  науку.  Линней,  в  честь  которого  король  Швеции'
приказал  выбить  золотую  медаль,  совершил  для  своего  времени
великий  подвиг.  Он  разделил  растительное  царство  на  четко
различаемые  неизменные  виды  и  окрестил  их  именами,  удоб¬
ными  для  ботаников  и  агрономов.
 По  греческому  преданию,  дочь  критского  царя  Миноса  по¬
дарила  афинскому  герою  Тезею  клубок  ниток,  чтобы  он  смог
выбраться  из  запутанных  коридоров  Лабиринта.  Завершив  свое
дело,  Линней  с  полным  правом  мог  утверждать:  «Система—это
ариаднина  нить  ботаники,  без  нее  дело  превращается  в  хаос».
И  действительно,  предложенная  им  система,  как  нлотина,  оста¬
новила  расползающуюся  громаду  научных  фактов,  слово  уче¬
ного  построило  в  отряды  не  поддающуюся  учету  растительную
«толпу».
 Линнеевская  классификация  долгие  годы  оставалась  неру¬
шимой,  как  скала.
 Но  постепенно  ботаники  стали  замечать,  что  линнеевские  ви¬
ды  отнюдь  не  так  неизменны,  как  это  представлялось  «королев¬
скому  ботанику  и  врачу  адмиралтейства».  Там,  где  натуралист
XVIII  века  видел  единую  однотипную  группу  организмов,  со¬
временники  века  электричества  обнаружили  сотни  важнейших
различий.  Скала  линнеевской  классификации  начала  давать
трещины.  В  трудах  специалистов  растительные  виды  стали  дро¬
биться  на  подвиды,  крошиться  на  разновидности,  распыляться
на  расы.  К  началу  XX  столетия  таблицы  Линнея,  включавшие
когда-то  десять  тысяч  видов,  разрослись  до  ста  тридцати  трех
тысяч.  Искусственное  —  руками  человека  —  производимое  скре¬
щивание  тоже  порождало  новые  формы.  А  кроме  искусствеп-
 50

ною,  существует  скрещивание  естественное.  Короче,  зеленый
океан  снова,  как  в  предлиннеевскую  пору,  грозил  прорвать  пре¬
делы,  поставленные  ему  научной  системой.
 Саратовскому  профессору  Вавилову  кажется,  что  пора  по¬
думать  о  новом  решении  давней  проблемы.  Все  прошлые  по¬
пытки  найти  для  каждого  представителя  растительного  мира
четкие  признаки,  которые,  во-первых,  отличали  бы  его,  а  во-
вторых,  указывали  бы  на  степень  близости  с  другими  родствен¬
ными,  несовершенны.  Дело,  очевидно,  в  том,  что  старые  клас¬
сификаторы  чаще  всего  исследовали  засушенные,  мертвые  гер¬
барии,  а  не  живое  растение.
 Среди  ботаников  прошлого,  интересовавшихся  культурными
растениями,  было  мало  путешественников  и  экспериментаторов,
которые  своими  глазами  видели  много  разных  растений  в  есте¬
ственных  условиях  и  на  делянках.  Между  тем  классификатору
нового  времени,  по  мнению  Николая  Ивановича,  необходимо
точно  знать  строение,  морфологию  как  можно  большего  числа
видов  и  разновидностей.  Сам  Вавилов  уже  в  начале  20-х  годов
был  человеком  на  редкость  хорошо  осведомленным  о,  казалось
бы,  самых  пустячных  деталях  строения  огромного  числа  видов
пшеницы  да  и  других  культурных  растений.  Семь  лет,  отданных
изучению  иммунитета  пшениц,  оставили  в  его  цепкой  памяти
буквально  миллионы  признаков:  опушенность  листьев,  цвет
колоса  и  зерна,  толщину  стебля,  его  наполненность,  форму  и
размеры  различных  чешуек,  отсутствие  и  присутствие  лигулы,
зазубринки  на  остях...  Казалось  бы,  к  чему  держать  в  памяти
все  эти  мелочи?  Но  как  раз  из  них,  из  этих  мелочей,  стало  вы¬
кристаллизовываться  то  глубокое  научное  обобщение,  которое
вошло  в  науку  под  именем  закона  гомологических  рядов  в  из¬
менчивости  растений.
 Впервые  закон  прозвучал  публично  на  Третьем  всероссий¬
ском  селекционном  съезде  летом  1920  года.  Несмотря  на  раз¬
гар  военных  действий  —  наступал  Врангель  —  и  засуху,  сулив¬
шую  близкий  голод,  в  Саратове  собрался  весь  цвет  русского
растениеводства.  «С  утра  четвертого  июня  Большая  физическая
аудитория  университета  была  полна  до  отказа,—  вспоминает
ученица  Николая  Ивановича,  ныне  здравствующая  Аделаида
Григорьевна  Хинчук.—Сидячих  мест  не  хватило,  и  люди  стояли
тесно  плечо  к  плечу  в  проходах.  Кого  только  тут  не  было!  Пом¬
ню  видных  московских  селекционеров  Жегалова,  Константино¬
ва,  Лорха,  воронежского  профессора  Чаянова,  будущего  акаде¬
мика  Келлера.  Присутствовала  вся  профессура  Саратовского
университета;  даже  юристы  и  медики  пришли  послушать  Ни-
 51

колая  Ивановича.  Когда  он  кончил,  а  говорил  он,  как  мне  пока¬
залось,  очень  увлеченно,  горячо  и  совсем  не  долго,  зал  на  какой-
то  миг  замер,  а  потом  разразился  аплодисментами,  нет,  оваци¬
ей,  бурной  овацией,  которая  возобновлялась  несколько  раз.
Помню  восторженные  выступления  по  докладу,  слова  «револю¬
ция  в  биологии».  Очень  хорошо  помню,  как,  опять-таки  при
общем  восторге  зала,  профессор  Заленский  сказал,  что  в  лице
Николая  Ивановича  съезд  приветствует  Менделеева  в  биоло¬
гии...»
 Творец  Периодической  таблицы  элементов  химик  Менделеев
совсем  не  случайно  пришел  на  память  слушателям  Вавилова.
В  чем  суть  закона  гомологических  рядов?  Докладчик  начал  с
рассказа  о  растении,  которое  было  ему  хорошо  известно.  Род
тритикум  —  пшеница  —  состоит  из  восьми  видов.  Если  рассмот¬
реть  внимательно  один  из  них,  тритикум  вульгаре  —  мягкую
пшеницу,—  то  можно  заметить  у  нее  множество  разновидностей
и  рас.  Есть  расы  с  остями  и  без  остей,  с  опушенными  и  голыми
листьями,  белоколосые,  красноколосые,  сероколосые  и  даже  с
черным  колосом.  Но  что  интересно:  все  остальные  семь  видов
пшениц  имеют  подобные  же  ряды  признаков.  И  у  пшеницы
спельты,  той,  что  вскормила  культуру  бронзового  века  в  Евро¬
пе,  и  у  пшеницы  полбы-двузернянки,  которой  с  древнейших
времен  были  засеяны  берега  Нила,  есть  белоколосые  и  красно¬
колосые  разновидности,  остистые  и  безостые  колосья,  и  так  да¬
лее.  Случайно  ли  это?  Николай  Иванович  проверяет  подмечен¬
ную  закономерность  на  двух  существующих  в  культуре  видах
ячменя.  У  одного  вида  он  находит  формы  с  плотным  и  рыхлым
колосом,  с  гладкими  и  опушенными  колосковыми  чешуями,  го¬
лозерные  и  покрытые  пленкой.  Другой  вид  своими  разновид¬
ностями  полностью  повторяет  первый.  То  же  самое  у  овсов,  то
же  у  ржи.  Параллельные  (гомологические)  ряды  признаков
оказываются  тем  более  четко  выраженными,  чем  в  более  тесном
родстве  состоят  между  собой  виды.
 Такие  же  самые  параллели  можно  заметить  не  только  меж¬
ду  видами,  но  и  у  близких  родов.  Разновидности  ржи  повторяют
признаки,  которые  есть  у  соседнего  рода  пшениц,  тыквы  копи¬
руют  черты,  присущие  дыням  и  огурцам,  вика  подражает  чече¬
вице.  За  те  годы,  пока  выкристаллизовывался  этот  закон,  Ни¬
колаю  Ивановичу  казалось,  что  вот-вот  обнаружатся  исключе¬
ния,  которые  на  нет  сведут  все  теоретические  расчеты  автора.
В  1916  году  на  Памире,  как  вы  помните,  он  нашел  не  извест¬
ную  науке  форму  пшеницы,  лишенную  у  основания  листа  осо¬
бого  язычка  —  лигулы.  В  литературе  уже  был  известен  овес  с
 52

таким  же  упрощенным  листом,  но  никто  не  видел  безлигульной
ржи.  Сама  лигула  —  ботаническая  деталь,  не  имеющая  почти
никакого  хозяйственного  или  физиологического  значения.  Но
для  творца  новой  теории  маленький  отросточек  на  ржаном  лис¬
те  превращался  в  пробный  камень  всех  его  теоретических  до¬
мыслов.  Если  закон  гомологических  рядов  действительно  закон,
то  и  рожь,  подобно  пшенице,  должна  иметь  формы,  лишенные
лигулы.  Прошло  два  года.  И  вот  в  1918  году  ботаники,  разби¬
равшие  находки,  сделанные  в  предгорьях  Памира,  обнаружили
предсказанную  Вавиловым  безлигульную  рожь.  Точно  так  же,
обнаружив  у  пшениц,  ячменей  и  овсов  голозерные  разновидно¬
сти,  открыватель  нового  закона  предрек  существование  голо¬
зерного  проса.  И  не  ошибся.  Выступая  в  Саратове,  он  мог  уже
уверенно  заявить:  «Мало  кто  видел  белые,  розовые  и  красные
васильки,  розовые,  светло-синие  ландыши.  Они  редки,  так  же
как  и  многие  редкие  минералы  в  природе,  но  их  необходимо
иметь  в  виду  при  установлении  изменчивости  растений».  Да,
такие  цветки  должны  быть  в  природе,  ибо  у  близких  родичей
их  окраска  тоже  варьирует  от  белого  цвета  до  темно-фиолето¬
вого  и  красного.
 Ну  и  что  из  того?
 Какое  может  иметь  значение  то,  что  пшеница  и  рожь,  тыква
и  дыня,  вика  и  чечевица  изменяются  по  общим  параллельным
схемам?  Огромное!  Во-первых,  это  позволяет  создать  совершен¬
но  оригинальную,  а  главное  —  всеобъемлющую  классификацию
земной  растительности.  Но  и  без  этого  закон  с  самого  своего
зарождения  становится  компасом  ботаника,  агронома,  селек¬
ционера.  «Вместо  случайного  пути  в  отыскании  неизвестно  ка¬
ких  форм  перед  исследователем  стоит  задача  установить  тож¬
дества  с  близкими  видами  и  родами,  восстановить  ряды  недо¬
стающих  форм,—  заявил  в  своем  докладе  Вавилов.—  Можно
определенно  искать  и  предугадывать  формы,  которых  недостает
в  системе.  В  этом  отношении  биолог  становится  на  путь  хими¬
ка,  который  по  своим  периодическим  таблицам  устанавливает
места  тех  или  других  химических  соединений  и  создает  их  пу¬
тем  синтеза.  Самое  исследование  и  описание  новых  форм  рас¬
тительных  видов  становится  полным  научного  смысла  и  увле¬
кательным.  Новые  формы  должны  заполнить  недостающие  ря¬
ды  в  системе».
 Иными  словами,  закон,  открытый  Вавиловым,  подобно  таб¬
лице  Менделеева,  показывает,  что  в  мире  культурных  растений
уже  открыто  и  имеется  в  обиходе  человека  и  что  пока  не  най¬
дено,  но  неизбежно  должно  где-то  таиться  в  природе.  На  шест-
 53

надцати  страничках  доклада  уместилась  целая  программа  дейст¬
вий:  искать  растения  с  ценнейшими  свойствами,  каких  человек
до  сих  пор  не  имел,  искать,  твердо  зная:  такие  формы  должны
Сыть.
 Закон  гомологических  рядов,  рожденный  в  известной  степе¬
ни  под  влиянием  первых  экспедиций  в  Азию,  стал  потом  обос¬
нованием  всех  последующих  вавиловских  научных  поездок.  Об
этих  будущих  походах  Николай  Иванович  не  переставал  ду¬
мать  и  в  Саратове.  Мечта  о  дальних  дорогах  звучит  в  письмах
к  друзьям,  в  воспоминаниях  современников.  «Мне  хотелось  бы
удрать  в  Африку,  Абиссинию,  Судан,  Нубию.  Кстати,  там  так
много  можно  найти»,—  признается  он  осенью  1917  года  Алек¬
сандре  Юльевне  Тупиковой.  Найти  в  Африке  ему  хочется,  ко¬
нечно,  неведомые  науке  растения,  разыскать  новые  факты  об
эволюции  и  происхождении  пшениц.  «Среди  саратовских  уче¬
ников  Николая  Ивановича  разговоры  об  Африке  велись  в  1918—
4920  годах  вполне  серьезно,—  вспоминает  ассистент  Вавилова
Ольга  Вячеславовна  Якушкина.—  Уже  определились  и  добро¬
вольцы,  готовые  следовать  за  профессором  на  Черный  материк.
Помнится,  таскали  мы  однажды  снопы  с  опытного  поля  на  чер¬
дак  высокого  дома.  Лестница  крутая,  снопы  тяжелые.  Кто-то
из  нас  пожаловался  Николаю  Ивановичу:  трудно,  дескать.  В  от¬
вет,  не  прекращая  таскать  снопы,  профессор  бросил:  «А  как  же
в  Африке  будете?  Ведь  там  труднее  придется?»  И  никому  из
коренных  саратовцев,  до  той  поры  никогда  не  покидавших  род¬
ное  Поволжье,  такой  резон  профессора  не  показался  странным
или  неубедительным.  Раз  Вавилов  сказал  поедем  в  Африку  —
значит,  поедем...»
 Появление  нового  биологического  закона  заметили  и  люди,
далеко  как  будто  стоящие  от  научных  интересов.  Подобно  ре¬
волюционным  прокламациям  и  грозным  приказам  военного  вре¬
мени,  саратовские  газеты  летом  20-го  года  печатались  на  одной
стороне  листа.  Их  не  продавали,  а  для  общего  сведения  рас¬
клеивали  на  заборах  и  стенах  домов.  21  июня  в  таком  вот  выве¬
шенном  для  обозрения  номере  «Саратовских  известий»  появи¬
лась  заметка:  «Открытие  профессора  Н.  И.  Вавилова».  Набран¬
ная  жирным  шрифтом,  заметка  ни  по  тону,  ни  по  содержанию
не  уступала  сообщениям  о  боях  с  Врангелем,  происках  Антанты
и  неизбежности  всемирной  революции.  «Профессору  Н.  И.  Ва¬
вилову  удалось  сделать  величайшее  открытие,  имеющее  миро¬
вое  значение»,—  значилось  в  первых  строках.  Далее  безымян¬
ный  корреспондент  излагал  суть  закона  гомологических  рядов
и  добавлял:  «Саратовский  губернский  исполком  постановил  ока-
 54

зать  профессору  Н.  И.  Вавилову  всемерное  содействие  в  его
дальнейшей  работе».  Смысла  закона  журналист  не  понял  (ему
показалось,  что  открытие  Вавилова  помогает  «получать  искус¬
ственные  формы  растений  для  культуры»),  но  пафос  информа¬
ции  состоял  вовсе  не  в  научной  точности.  Газета  революцион¬
ной  эпохи  с  гордостью  сообщила:  несмотря  на  интервенцию,
разруху,  надвигающийся  голод,  русская  наука  не  умерла,  она
сотрудничает  с  восставшим  народом  и  по-прежнему  способна
творить  чудеса.  И  это  была  сущая  правда.
 Для  нас,  потомков,  газетная  заметка  интересна  еще  и  по  дру¬
гой  причине.  Желая  помочь  ученому,  губернские  власти,  как
писали  «Саратовские  известия»,  постановили  напечатать  его
труд,  предоставить  для  опытов  «в  широком  масштабе»  хорошо
оборудованный  совхоз,  и,  что  особенно  важно,  было  решено,
«дать  возможность  профессору  Н.  И.  Вавилову  собирать  культур¬
ные  растения  в  других  странах  путем  снаряжения  ученой  экс¬
педиции  за  государственный  счет».  Эту  часть  своего  решения
Саратовский  губисполком  при  всем  желании  выполнить,  конеч¬
но,  не  мог.  Кругом  бушевала  война,  и  Российская  Советская  Фе¬
деративная  Социалистическая  Республика  не  имела  выхода  ни
к  одной  из  своих  границ.  Но  научное  обоснование  зарубежных
ботанических  экспедиций  уже  существовало.  Еще  год-другой,
и  в  начале  20-х  годов  идея  эта  окончательно  вылилась  во  второе
великое  открытие  профессора  Вавилова  —  в  стройную  теорию
географических  центров  происхождения  культурных  растений.
 ...Нет  ничего  более  чуждого  правде  жизни,  чем  попытки  не¬
которых  биографов  искать  зачатки  будущих  подвигов  и  откры¬
тий  в  детских  играх  и  развлечениях  великих  людей.  Не  станем
грешить  против  истины.  Из  двух  братьев  Вавиловых  собирать
гербарии  более  всего  любил  младший  —  Сергей,  будущий  зна¬
менитый  физик.  Он  же  поражал  родителей  отличной  осведом¬
ленностью  в  названиях  растений  и  животных.  А  великим  био¬
логом,  ботаником,  растениеводом  стал  тем  не  менее  Николай,
деливший  свои  юношеские  увлечения  между  астрономией,
археологией  и...  физикой.  Но  что  правда,  то  правда:  интерес
к  расселению  культурной  флоры  возник  у  старшего  из  братьев
очень  рано,  наверно  еще  до  поступления  в  Петровскую  ака¬
демию.
 В  Кембридже,  где  профессор  Бэтсон  развивал  у  своих  со¬
трудников  и  учеников  интерес  к  мировым  общебиологическим
проблемам,  вопрос  о  том,  откуда  появились  на  крестьянских
полях  культурные  растения,  окончательно  стал  для  Николая
вопросом  жизни,  главной  темой  поисков.  Потом  —  Саратов,  раз¬

мышления  об  итогах  памирской  и  персидской  экспедиций.  Кни¬
ги  Дарвина,  Линнея,  Декандоля,  Гумбольдта,  Гена  —  на  столе.
Постепенно  становится  ясным:  проблема  происхождения  куль¬
турных  растений,  несмотря  на  ее  солидный  возраст,  все  еще
пребывает  в  стадии  младенчества.  А  ведь  первые  попытки  ра¬
зыскать  родину  так  называемых  полезных  растений  относятся  к
середине  XVIII  века!  С  тех  пор  утекло  немало  воды.  А  что  под¬
линно  достоверного  известно  науке?  «Местопроисхождение,
первоначальное  отечество  наиболее  полезных  для  человека  рас¬
тений...  представляется  такой  же  непроницаемой  тайной,  как
и  вопрос  об  отечестве  домашних  животных...  Мы  не  знаем,  в
какой  области  появились  первоначально  в  диком  состоянии
пшеница,  ячмень,  овес  и  рожь...»  —  писал  в  1807  году  немецкий
путешественник  и  естествоиспытатель  Александр  Гумбольдт.
Англичанин  Роберт  Браун  и  швейцарский  ботаник  Альфонс
Декандоль  первыми  представили  на  суд  современников  свои
более  или  менее  серьезные  соображения  по  этому  поводу.  Осо¬
бенно  значительны  были  труды  Декандоля,  первую  книгу  кото¬
рого  (1855)  Чарлз  Дарвин  назвал  «превосходной».  Глазами
швейцарского  ботаника  наука  впервые  серьезно  обозрела  ого¬
роды,  поля  и  сады  земного  шара,  с  тем  чтобы  разобраться,  отку¬
да  появились  все  наши  злаки,  овощи,  садовые  деревья  и  как
давно  эти  кормильцы  человечества  введены  в  культуру.
 Декандолю  пришлось  обратить  свою  мысль  не  только  в  даль¬
ние  страны,  но  и  в  далекие  эпохи.  По  его  расчетам,  земледелие
стало  для  людей  насущно  необходимым  не  менее  как  шесть—
восемь  тысяч  лет  назад.  В  Египте  на  пирамиде,  построенной  за
4000  лет  до  современного  летосчисления,  изображены  гроздья
винограда;  в  Китае  обряд,  по  которому  ежегодно  в  торжествен¬
ной  обстановке  высевается  пять  полезных  растений:  рис,  соя,
пшеница  и  два  сорта  проса,  восходит  к  2700  году  до  н.  э.  Труд¬
нее  было  определить  географическую  точку,  откуда  пришла  та
или  иная  культура.  Где  родина  пшеницы,  кукурузы,  томатов?
Представляется,  что  она  там,  где  более  всего  распространены
эти  растения.  Но  ведь  человек  издавна  привлекает  на  свои  поля
пришельцев  дальних  стран.  Торговля,  переселение  народов,  за¬
морские  путешествия  сделали  поля  Европы,  Азии  и  Америки
прибежищем  целого  растительного  интернационала.  Искать  ро¬
дину  пшеницы  в  самых  пшеничных  странах  мира  —  в  Канаде
и  Аргентине  —  бессмысленно,  ибо  известно,  что  до  Колумба
Америка  вообще  не  знала  хлебов.  Столь  же  спорно  происхожде¬
ние  овса  и  ржи,  хотя  более  всего  их  сеют  в  Европе.
 Декандоль  не  имел  обыкновения  путешествовать  в  поисках
 56

того  или  иного  растения.  Но  в  доме  его  отца,  тоже  известного
ботаника,  хранились  гербарии,  содержащие  до  80000  растений.
Обозревая  этот  засушенный  эдемский  сад,  ученый  рассудил,  что
родина  каждого  культурного  растения  находится,  видимо,  там,
где  мы  можем  обнаружить  его  диких  предков  и  родичей.  Ибо
(так,  по  крайней  мере,  казалось  в  средине  XIX  века)  у  приру¬
ченной  пшеницы,  кукурузы,  яблони  и  огурцов  где-то  неизбежно
остались  их  некультурные  предки.  Такая  теория  выглядела  до¬
вольно  достоверной.  Однако  когда  швейцарец  попытался  по
книгам,  гербариям  и  свидетельствам  путешественников  разыс¬
кать  дикую  родню  247  наиболее  распространенных  культурных
растений,  его  постигло  разочарование.  Несмотря  на  то  что  для
решения  ботанической  задачи  он  привлек  документы  истории,
данные  археологии  и  даже  сведения  из  лингвистики,  в  графе
«происхождение»  ему  пришлось  поставить  72  вопросительных
знака.  Для  каждого  третьего  известного  в  человеческой  куль¬
туре  растения  дикого  родственника  найти  не  удалось.  А  раз  так,
то  и  родина  их  осталась  невыясненной.
 Декандоль  полагал,  что  виной  всему  недостаточно  хорошо
проведенный  розыск.  О  том,  что  ложна  его  собственная  концеп¬
ция  и  происхождение  растений  надо  исследовать  иначе,  в  голо¬
ву  ему  так  и  не  пришло.  Современники  тем  не  менее  с  почте¬
нием  отнеслись  к  трудам  талантливого  ботаника.  Альфонса  Де¬
кандоля  избрали  членом  многих  академий  и  научных  обществ
Нового  и  Старого  Света,  и  он  покинул  этот  мир  в  глубокой  ста¬
рости  с  твердым  убеждением  в  незыблемости  своих  идей.
 Творец  большой  научной  идеи,  хочет  он  того  или  не  хочет,
неизбежно  стоит  на  плечах  предшествующих  поколений.  И  в
то  же  время  острием  своим  новая  идея  всегда  направлена  про¬
тив  этих  же  поколений.  Такова  диалектика  научного  творчества:
наши  учителя  —  наши  первые  противники.  Размышляя  о  про¬
исхождении  возделываемых  культур,  Вавилов  шел  от  поисков
Декандоля,  но  его  собственная  теория  есть  непрерывный  спор
с  Декандолем.  Это  не  личная  борьба.  Русский  ботаник  чтит
своего  трудолюбивого  швейцарского  предшественника.  Он  даже
посвящает  его  памяти  свою  книгу.  Но  исследователь  XX  сто¬
летия  не  прощает  ни  одного  промаха  собрату  из  предшествую¬
щего  века.  Спор  двух  эпох  непримирим.
 Декандоля  занимало  происхождение  пшеницы  вообще,
всего  овса,  всей  ржи.  Вавилов  напоминает:  за  минувшее  столе¬
тие  внутри  рода  тритикум  —  пшеница  —  обнаружено  и  выделе¬
но  восемь  различных  видов.  Они  так  разнообразны  по  своему
строению  и  физиологии,  что  едва  ли  произошли  из  одного  гео-
 57

графического  района.  То  же  самое  —  с  овсом,  ячменем,  льном,
арбузом.  Правильнее  даже  говорить  об  овсах,  льнах,  ячменях,
арбузах  и  искать  их  родину  порознь  для  каждого  вида  или  груп¬
пы  близких  видов.  Это  во  много  раз  сложнее,  но  и  во  столько
же  раз  ближе  к  истине.
 Декандоль  убежден:  стоит  только  найти  дикого  предка  того
или  иного  из  обитателей  наших  полей  и  огородов,  как  уже  мож¬
но  говорить  о  родине  одомашненного  потомка.  Для  ученого
ареал1  дикаря  —  родина  введенного  в  культуру  растения.
 «Сомнительно,—  парирует  Вавилов.—  Во  время  экспедиций
в  Среднюю  Азию  я  находил  дикую  дыню  на  огромной  площади
от  Аральского  моря  до  Гиндукуша,  от  Каспийского  моря  до
Ферганы,  а  культурные  сорта  дынь  в  этом  районе  очень  одно¬
образны.  Похоже,  что  подлинная  родина  дыни  далека  и  в  Сред¬
нюю  Азию  попали  только  две-три  окультуренные  человеком
разновидности.  Столь  же  рискованно  определять  родину  арбуза
в  Азии,  исходя  из  того,  что  дикий  горький  арбуз  —  колоцинт  —
захватил  своим  ареалом  не  только  Африку  (откуда,  кстати,  он
родом),  но  и  добрый  кусок  Азиатского  материка».
 Но  допустим,  говорит  Вавилов,  мы  обнаружили  дикого  ро¬
дича  какого-то  растения.  Сравните  его  с  возделываемым  собра¬
том.  Окажется,  что  дикарь  похож  лишь  на  некоторые  домашние
разновидности.  Значит,  в  лучшем  случае,  он  —  предок  лишь  од¬
ного  из  культурных  видов.  Да  и  предок  ли?  Декандоль,  разыски¬
вая  дикарей,  верил,  что  при  длительном  ухаживании,  в  руках
человека,  они  непременно  станут  «домашними»,  то  есть  утеряют
черты,  присущие  дикому  растению.  Но  разве  можно  в  науке
принимать  что-нибудь  на  веру?  Опыт  показывает:  сколько  бы
мы  ни  культивировали  дикий  ячмень,  дикую  пшеницу  или
овсюг,  их  ломкий  колос,  предназначенный  природой  для  свобод¬
ного  рассеивания  зерна,  никогда  не  теряет  своей  ломкости.  Ди¬
карь  совсем  не  спешит  стать  домашним  растением.  Что  это
значит  для  ботаника?  А  то,  что  родичей  для  наших  культурных
сортов  найти  не  так  просто,  как  казалось  швейцарскому  бота¬
нику.  И  больше  того:  в  поисках  родины  растений  вовсе  нет
нужды  кидаться  на  розыски  этой  сомнительной  родни.  У  совет¬
ского  ученого  есть  на  сей  счет  своя  собственная  метода.
 Родина  возделываемых  растений?  Николай  Иванович  не  за¬
бывает  о  том  перемешивании  сельскохозяйственных  культур  по
всему  свету,  о  той  интернационализации  растительного  мира,
которая  не  раз  совершалась  за  долгую  историю  земледелия.
Помнит  он  и  о  переселении  народов,  о  колонизации,  путешест-
 1  Ареал  —  область  распространения.
 58

венниках,  которые  перевозят  растения  с  материка  на  материк
и  тем  окончательно  сбивают  с  толку  ботаников-географов.  И  все
же  ученый  верит:  родину  большинства  культурных  растений
можно  установить  более  точно,  чем  это  делал  Декандоль.  Надо
только  поискать  на  земном  шаре  такие  места,  где  разные  формы
интересующих  нас  растений  представлены  богаче  всего.  Роди¬
на  зеленого  питомца  —  это  прежде  всего  центр  его  формообра¬
зования,  место,  где  представлено  наибольшее  число  его  сортов,
разновидностей,  форм.  Но  очевидно  и  другое:  там,  где  растет
много  форм,  хотя  бы  той  же  пшеницы,  там  можно  почерпнуть
много  ценных  в  хозяйственном  отношении  признаков  этого
злака.
 Центры  формообразования  —  только  бы  добраться  до  них!  —
должны  стать  подлинной  сокровищницей  для  селекционеров.  Не
поддающиеся  болезням,  сверхзасухоустойчивые  пшеницы,  уро¬
жайные  и  сверхурожайные  ячмени,  льны  с  крупным  масличным
семенем  и  прочным  длинным  волокном  —  все  это  должно  где-
то  быть.  Ведь  по  закону  гомологических  рядов  в  отдельных  фор¬
мах  присутствуют  и  засухоустойчивость,  и  высокая  маслич-
ность,  и  урожайность.  Почему  бы  не  предположить,  что  экспе¬
диции  в  центры  формообразования  пополнят  пока  еще  пустую¬
щие  «клетки»  вавиловской  таблицы  «растительных  элементов»
ценнейшими  разновидностями  злаков,  технических,  овощных,
плодовых,  ягодных  растений?  Нужно  только  двинуть  экспеди¬
ции  по  верному  пути!
 Но  где  они,  те  обетованные  страны?  Центры  формообразо¬
вания  культурных  растений,  говорит  ученый,  лежат  не  на  боль¬
ших  дорогах  международной  агрикультуры.  Их  надо  искать  в
глуши,  в  сохранившихся  кое-где  районах  примитивного  сель¬
ского  хозяйства.  И,  конечно,  в  горах,  там,  где  человек  с  древней¬
ших  пор  занимается  землепашеством.  В  горах?  Но  ведь  это
снова  противоречит  взглядам  Декандоля!  И  не  только  Декандо¬
ля.  Мировая  историческая  наука  давно  уже,  как  непреложную
истину,  приняла  убеждение  в  том,  что  земледельческая  куль¬
тура  зародилась  на  берегах  великих  рек.  Историки  приводят  в
пример  долины  Хуанхэ  и  Янцзы,  Инда  и  Ганга,  Нила,  Тигра  и
Евфрата,  где  найдены  якобы  самые  древние  поселки  земледель¬
цев.  На  этом  же  настаивает  и  наш  соотечественник,  старший
брат  великого  патолога  Ильи  Ильича  Мечникова,  географ  Лев
Мечников  в  своей  знаменитой  книге  «Цивилизация  и  великие
исторические  реки».  Лев  Ильич  ссылается,  как  и  Декандоль,  на
огромный  археологический  и  исторический  материал.
 Но  Вавилов  упорно  стоит  на  своем.  «Детально  изучив  очаги
 59

,0Ш  ОСНО8+ШЕ  ОЧАМ  пео-
ИС-ХС?ЖДЕ«И^  культурных
РАСТЕНИЙ
 *
 ЦЕНТРЫ  ФОРМО0БРА*О$АНИЯ
ГЛАВ-ИТЙШЦХ  РАСТИТЕЛЬ¬
НЫХ  культур

формообразования  культурных  растений,—  утверждает  он,—
ботаник  приобретает  право  оспаривать  выводы  историков  и
археологов».  Долины  рек  —  не  колыбель  цивилизации.  Челове¬
чество  спустилось  в  низины  лишь  в  пору,  если  так  можно  вы¬
разиться,  своего  отрочества.  Гроздья  винограда,  выбитые  на
камнях  египетских  пирамид,  китайские  сельскохозяйственные
обряды  пятитысячелетней  давности?  Но  земледелие  зародилось
несравненно  раньше,  тогда,  когда  не  было  и  намека  на  пирами¬
ды  и  письменность,  когда  наши  предки  еще  не  знали  членораз¬
дельной  речи.  Это  произошло  в  горах,  там,  где  разнообразие
природных  условий  —  от  пустыни  до  оазиса,  от  каменистых  осы¬
пей  до  богатых  перегноем  альпийских  лугов  —  породило  изоби¬
лие  растительных  форм.  Где  бегущие  с  ледников  ручьи  позво¬
лили  древнему  человеку  самым  примитивным  образом  устраи¬
вать  самотечный  полив  своих  первых  маленьких  плантаций.  Эти
районы,  по  мнению  Николая  Вавилова,  широкой  полосой  про¬
стираются  от  горных  систем  Юго-Восточной  Азии  (Китай),
через  Гималаи  и  на  их  отроги  (Индия),  они  продолжаются  в
гористых  плато  Северо-Восточной  Африки,  тянутся  через  Кав¬
каз,  Балканы,  Апеннины  и  Пиренеи,  а  на  другом  берегу  Атлан¬
тического  океана  продолжаются  по  Кордильерам  от  Мексики  до
Чили.  В  общем-то,  это  совсем  не  много  —  что-нибудь  около  два¬
дцати  процентов  суши.  Но  в  горном  поясе,  где  с  давних  времен
лепится  человек-земледелец,  и  поныне  живет  более  половины
населения  земного  шара.  Многозначительная  цифра!
 Так  в  разгар  революции  и  гражданской  войны  совершился
этот  мало  кем  замеченный  научный  переворот.  Провинциаль¬
ный  русский  профессор,  сидя  в  своей  саратовской  глуши,  одним
махом  преобразил  основы  ботанической  классификации,  пока¬
зал  агрономам  и  селекционерам  мира,  что  их  профессиональные
интересы  простираются  чуть  ли  не  на  весь  земной  шар,  и,  кста¬
ти,  ткнул  указкой  в  те  районы  планеты,  где,  если  хорошенько
поискать,  можно  найти  сокровища,  значительно  более  ценные,
чем  содержимое  всех  банков  мира.  Впрочем,  как  это  не  раз  уже
отмечали,  для  того  чтобы  пророк  был  услышан  современниками,
ему  необходимо  вовремя  родиться.  В  1920  году  ученый  пророк
имел  мало  шансов  на  то,  что  голос  его  услышит  кто-нибудь,  кро¬
ме  специалистов.  Да  и  в  последующие  три-четыре  года  у  страны
не  было  средств  на  то,  чтобы  отправить  ученого  в  дальние  за¬
рубежные  экспедиции.  Вместо  Африки  весной  1921  года  Вави¬
лову  предложили  отправиться  в  Петроград  восстанавливать
Бюро  по  прикладной  ботанике,  то  самое,  где  в  1912  году  он  про¬
ходил  практику  у  профессора  Регеля.
 62

Странная  судьба  была  у  этого  учреждения!  Великая  земле¬
дельческая  держава  Россия,  производившая  перед  революцией
пятую  часть  всего  хлеба  на  земном  шаре,  страна,  чей  экспорт
на  шестьдесят  процентов  состоял  из  зерна,  долгое  время  вообще
не  имела  научного  центра  для  исследования  нужд  своего  зер¬
нового  хозяйства.  В  1894  году  в  недрах  министерства  земледе¬
лия  зародилось  наконец  бюро,  призванное  вводить  в  культуру
новые  сорта  и  изучать  старые.  Однако  министерские  чины,  со¬
ставлявшие  пространное  «Положение»  Бюро  по  прикладной
ботанике,  забыли  обеспечить  его  средствами,  помещением  и
должностями.  Почти  три  десятка  лет  бюро  влачило  жалкое  су¬
ществование,  занимая  тесные  каморки  то  близ  холерного  клад¬
бища,  то  в  неприспособленном  жилом  доме  на  Выборгской
стороне.  Последний  из  руководителей  этого  учреждения,  добро¬
совестный  и  работящий  ботаник  Роберт  Эдуардович  Регель,
несколько  поднял  авторитет  бюро.  Он  собрал  и  изучил  почти
три  тысячи  образцов  ячменя,  предпринял  кое-какие  исследова¬
ния  русских  пшениц  и  полевых  сорняков,  но  наступившая  после
войны  разруха  свела  на  нет  все  его  усилия.  Сам  Регель  умер,
заразившись  тифом,  наиболее  видные  сотрудники,  спасаясь  от
голода,  покинули  Петроград.  Нужно  было  иметь  немалое  муже¬
ство,  чтобы  в  начале  1921  года  принять  в  наследство  те  разва¬
лины,  что  остались  от  бюро.  Вавилов  принял.  Зачем?
 Ученый,  если  он  не  пустой  мечтатель,  обязан  серьезно  обду¬
мывать  не  только  свои  цели,  но  и  средства,  с  помощью  которых
он  надеется  эти  цели  осуществить.  Кафедра  в  Саратовском  уни¬
верситете,  обжитая  и  дружелюбная,  при  всех  ее  достоинствах
не  могла  служить  базой  для  того  всемирного  поиска,  что  заду¬
мал  Вавилов.  Планы  исследователя  требовали  иного  масштаба
работы,  иного  коллектива.  Нужен  был  целый  исследовательский
агрономический  институт,  какого  до  сих  пор  на  Руси  не  суще¬
ствовало.  Николай  Иванович  решил:  таким  центром  растение¬
водческой  мысли  страны  может  стать  Бюро  по  прикладной  бо¬
танике.  Может  стать,  если  приложить  к  нему  заботливые  руки...
 Это  был  во  всех  деталях  продуманный  переезд.  Ученый  не
просто  покидал  Саратов,  как  подобает  лицу,  переезжающему  из
провинции  в  центр  на  повышение.  Он  не  проследовал  на  вок¬
зал  в  извозчичьем  экипаже,  груженном  профессорским  добром,
а  забрал  с  собой  в  Петроград  двадцать  семь  своих  сотрудников,
повез  все  накопленные  за  три  года  растительные  коллекции  и
огромную  библиотеку.  На  новом  месте  он  собирался  устраивать¬
ся  капитально,  всерьез.
 Ехали  в  двух  теплушках.  В  одной  на  нарах  —  люди,  в  дру-
 63

гой  везли  семена,  книги,  кое-какое  оборудование.  Из  Саратова
выезжали  с  шутками-прибаутками.  Прямо  на  кафедре  устрои¬
ли  чай  для  отъезжающих  и  остающихся.  Чай  был  морковный,
но  речи  искренние,  горячие,  веселые.  В  специально  выпущен¬
ной  ко  дню  расставания  стенной  газете  кто-то  острил:  «Ходят
слухи,  что  Невский  проспект  переименован  в  Проспект  Гомо¬
логических  Рядов».  Ближе  к  Петрограду  улыбки  полиняли.
 После  трех  недель  езды  10  марта  прибыли  наконец  в  «без¬
людный  и  дичающий,  но  осененный  знаком  вечности  пролетар¬
ский  Петербург».  Таким  увидела  его  в  те  же  примерно  дни
журналистка  Лариса  Рейснер.  Неделей  раньше  город  был  объ¬
явлен  на  осадном  положении:  бунтовал  Кронштадт.  Агрономы
с  трепетом  поглядывали  на  паровозное  кладбище,  загромоздив¬
шее  подступы  к  Московскому  вокзалу,  на  руины  фабрик  вдоль
Полюстровской  набережной.  Порывы  сырого  мартовского  ветра
доносили  артиллерийскую  канонаду.  «Что  же  это  в  самом  деле?
Запустение,  смерть?  —  вопрошала  Рейснер.—  ...Эти  развалины
на  людных  когда-то  улицах,  два-три  пешехода  на  пустынных
площадях  и  каналы,  затянутые  плесенью  и  ленью...  Неужели
Петербургу  действительно  суждено  превратиться  в  тихий  рус¬
ский  Брюгге,  город  XVIII  века,  очаровательный  и  бездыхан¬
ный?»  Вполне  возможно,  что  те  же  мысли  этот  разоренный  вой¬
ной  и  блокадой  город  рождал  и  в  душах  вчерашних  провинциа¬
лов.  Только  Вавилов  не  унывал  или,  по  крайней  мере,  не  пода¬
вал  виду,  что  поражен  запустением  бывшей  столицы.  Он  кое-как
пристроил  сотрудников  в  Царском  Селе  (там  располагался
Агрономический  институт)  и  тотчас  отправился  принимать
«наследство»  профессора  Регеля.
 «Картина  почти  полного,  словно  после  нашествия  неприя¬
теля,  разрушения  встретила  нового  заведующего  в  помещениях
бюро:  в  комнатах  —  мороз,  трубы  отопления  и  водопровода  по¬
лопались,  масса  материала  (семян)  съедена  голодными  людь¬
ми,  всюду  пыль,  грязь,  и  только  кое-где  теплится  жизнь,  видны
одинокие  унылые  фигуры  технического  персонала,  лишившего¬
ся  руководителя».
 Это  свидетельство  очевидца  вполне  достойно  доверия.  Тем
более  что  письма  самого  Николая  Ивановича  к  его  саратовскому
другу  доктору  П.  П.  Подъяпольскому  мало  чем  дополняют  без¬
радостную  картину:  «Хлопот  миллион.  Воюем  с  холодом  в  по¬
мещениях,  за  мебель,  за  квартиры,  за  продовольствие...  Должен
сознаться,  что  малость  трудно  налаживать  новую  лабораторию,
опытную  станцию  и  устраивать  60  человек  персонала  (вместе
с  питерскими)».
 64

Вавилов  мечется  между  городом  и  селом.  В  Царском  дирек¬
тор  Агрономического  института  согласился  принять  приезжих
в  качестве  преподавателей.  Это  на  первых  порах  очень  важно:
в  Петрограде  пайки  дают  только  тем,  кто  числится  на  службе.
Как  и  что  Николай  Иванович  в  те  дни  ел,  где  спал  и  спал  ли
вообще,  сотрудники  с  достоверностью  сказать  не  могли.  Поху¬
девший  (хотя  неизменно  выбритый  и  в  галстуке),  всегда  одо¬
леваемый  делами,  он  то  бросался  добывать  лошадей  к  предстоя¬
щему  севу,  то  искал  топливо,  то  кидался  в  Петроградскую  учет¬
но-распределительную  комиссию  произведений  печати  (была  в
те  годы  и  такая),  чтобы  выклянчить  учебники  для  студентов  и
научную  сельскохозяйственную  литературу  для  своих  коллег.
 Семья  профессора  осталась  в  Москве,  но  никто  не  слышал
от  него  жалоб  на  неустроенность  быта.  Только  однажды,  загля¬
нув  на  огонек  к  профессору  Виктору  Евграфовичу  Писареву,
Николай  Иванович,  явно  стесняясь,  протянул  его  жене  неболь¬
шой  мешочек  пшена,  крошечный  кусок  сала  и  попросил  сварить
эти  припасы.  Пшенная  каша  привела  его  в  восторг.  Когда  тра¬
пеза  была  закончена,  гость  на  настойчивые  расспросы  хозяев
признался,  что  уже  добрую  неделю  не  ел  горячего.
 Петроградское  бытие,  казалось,  хоть  кого  могло  лишить
иллюзий.  Какие  уж  тут  мечты,  когда  единственная  цель  чело¬
века  в  этом  ледяном  аду  —  не  окоченеть  и  не  умереть  с  голоду.
Но  так  лишь  казалось.  Сосредоточенный  на  главной  цели,
Вавилов  легко  мирился  с  временными  тяготами  бытия.  Пусто¬
порожние  стенания  по  поводу  трудностей  —  не  для  него.  Малей¬
ший  просвет  уже  радует  этого  природного  оптимиста.  Едва
удалось  как-то  устроить  и  накормить  сотрудников,  он  пишет
друзьям  в  Саратов:  «Север  все-таки  очень  завлекателен.  Сдела¬
но  мало,  а  можно  сделать  многое.  Внешне  наша  лаборатория
прекрасна.  И  вообще  в  Царском  хорошо».  И  в  следующем  пись¬
ме  снова:  «Много  здесь  возможностей.  Книги,  музеи,  получили
десятки  оранжерей.  Ведем  ремонт  лаборатории,  делаем  мебель,
собираем  машины...  Будем  заниматься  своим  делом,  будем  пы¬
таться  вести  свою  линию.  Трудно,  но  тем  более  желания,  чтобы
это  шло  так,  как  хочешь».
 В  1922—1923  годах  письма  его  к  друзьям  похожи  на  воин¬
ственные  и  победоносные  реляции:  «Кончили  ремонт  в  городе,
отстроили  Северную  Новгородскую  станцию...  В  Царском  Селе
ведем  не  на  жизнь,  а  на  смерть  борьбу  за  создание  генетической
станции.  Трудно,  но,  пожалуй,  справимся».
 «Оккупировали  первый  этаж,  присоединили  отдел  плодовод¬
ства  и  огородничества,  открыли  химическую  лабораторию.
 3  Надо  спешить!
 65

В  Царском  большие  перемены.  Мы  перешли  в  усадьбу  Бориса
Владимировича  (загородный  дворец  родственника  царя.—
М.  Я.),  которую  завоевали  в  июне  месяце.  К  ней  присоединен
участок  в  15  десятин...»  Завоевали,  присоединили,  оккупирова¬
ли...  Это  не  фигуральные  выражения.  Это  сама  жизнь  в  ее  не¬
прикрытой,  откровенной  борьбе,  борьбе,  из  которой  Николай
Иванович  постоянно  выходит  победителем.
 Он  неутомим.  Дела  строительные  и  административные  пере*
межаются  с  лекциями.  Одновременно,  «между  прочим»,  пишут*
ся  статьи  и  книги,  создается  уникальная  научйая  библиотека.
 В  разгар  строительных  и  организационных  забот  профессор
получил  приглашение  в  Соединенные  Штаты  Америки  на  кон¬
гресс  по  болезням  хлебов.  Это  был  один  из  первых  случаев,
когда  советский  ученый  выезжал  за  рубеж,  поэтому  Вавилову
надавали  множество  дипломатических  и  хозяйственных  пору¬
чений:  закупить  необходимое  оборудование  для  сельскохозяйст¬
венных  лабораторий  страны,  начать  переговоры  с  американски¬
ми  филантропическими  обществами,  которые  делают  попытки
помочь  пострадавшей  от  неурожая  России,  вступить  в  контакты
с  американской  научной  общественностью...
 Хотя  Соединенные  Штаты  была  совсем  не  та  страна,  куда
Николая  Ивановича  влекла  его  теория  центров,  поехал  он  в
Америку  с  удовольствием.
 Лаборатории  Европы  после  мировой  войны  обнищали  и  обез¬
людели.  Во  Франции  профессора  агрономии  сами  подметали
полы  своих  лабораторий.  Бедность  сельскохозяйственной  науки
дошла  до  того,  что  возникла  идея  организовать  в  Париже  матч
знаменитых  боксеров,  чтобы  сбор  пошел  в  пользу  истощенной
кассы  Агрономического  института.  В  Кембридже,  в  этом  про¬
славленном  центре  британской  науки,  у  Вавилова,  когда  он  воз¬
вращался  из  США,  спрашивали:  «Нет  ли  в  России  научных
работников,  которые  могли  бы  приехать  пополнить  нашу  убыль
ученых?»  В  Америке  другое  дело.  В  департаменте  земледелия  в
Вашингтоне  —  двадцать  две  тысячи  исследователей.  Именно
исследователей,  а  не  чиновников.  В  Отделе  растительной  инду¬
стрии  департамента  Вавилов  долго  бродил  среди  теплиц,  оран¬
жерей,  лабораторий,  с  огромным  трудом  разыскав  наконец  ком¬
нату  с  табличкой  «Канцелярия».  Этот  отдел  американского
министерства  сельского  хозяйства  привлекал  его  как  никакой
другой.  Тысяча  восемьсот  специалистов  отдела  вот  уже  двадцать
лет  делали  то,  о  чем  Николай  Иванович  пока  только  мог  меч¬
тать:  путешествовали  по  свету  и  охотились  за  лучшими  сель¬
скохозяйственными  растениями.  Почта  ежедневно  доставляла
 66

сюда  пакеты  с  семенами  из  Африки,  ящики  фруктовых  черенков
из  Бразилии,  корзины  с  образцами  золотых  плодов,  собранных
на  Антильских  островах.  Приезжий  из  России  с  жадным  инте¬
ресом  разглядывал  карту  мира,  рассеченную  маршрутами  уже
состоявшихся  и  планируемых  экспедиций.  Американские  иска¬
тели  растительных  богатств  —  Фейрчайльд,  Карльтон,  Хансен,
Мейер,  Харланд  —  объехали  Южную  Америку,  побывали  в  Аф¬
рике,  в  Китае  и  Японии.  А  наиболее  неуемный  из  них,  Мейер,
добрался  до  Якутска.  Рядом  с  полюсом  холода  он  стремился
добыть  для  своей  заокеанской  родины  особо  морозостойкие  сор¬
та  овощей  и  злаков.  Эти  Амундсены  и  Ливингстоны  ботаниче¬
ского  мира  не  всегда,  однако,  предпочитали  глухие  и  заброшен¬
ные  края.  Тот  же  Мейер  первым  среди  западных  ученых  разы¬
скал  в  дореволюционном  Козлове  питомник  русского  самоучки-
оригинатора  Мичурина.  А  охотник  за  пшеницами  Марк
Карльтон  вывез  с  Украины  и  со  среднерусской  равнины  не¬
сколько  ценнейших  сортов  зерновых,  полученных  народной
селекцией.
 Короче,  в  Вашингтоне  работала  отличная  система  интродук¬
ции  —  настоящий  цех  для  перекачивания  на  американскую  поч¬
ву  мировых  ботанических  ресурсов.  Тут  все  было  поставлено  с
промышленным  размахом.  Недаром  отдел  именовался  Отделом
растительной  индустрии.
 Что  должен  чувствовать  ученый,  листая  страницы  ста  (!)
бюллетеней,  из  которых  американские  фермеры  ежегодно  могут
узнать,  какие  новые  чудеса  добыты  для  них  ботаниками  в  расти¬
тельном  мировом  океане?  Зависть?  Горечь  бедняка,  оглядываю¬
щего  чужие  богатые  хоромы?  И  да  и  нет.  Засуха,  охватившая
Поволжье,  в  одно  лето  превратила  в  хлам  все  сортовое  разнооб¬
разив  огромного  сельскохозяйственного  района.  Никто  в  мире
так  остро  не  нуждался  в  новых  сортах,  как  РСФСР  в  конце
1921  года.  Эту  бы  американскую  «индустрию»  да  в  Петроград...
Но  профессор  из  России  имел  право  и  на  другое  чувство.
 Отдел  в  Вашингтоне  работал,  конечно,  прекрасно.  Его  по¬
сланцы,  обильно  снабженные  долларами,  имели  возможность  на¬
нимать  армии  носильщиков,  снаряжать  караваны  автомобилей  и
даже  отправляться  на  поиски  в  специально  оборудованных  ях¬
тах.  И  тем  не  менее  деятельность  этого  мощного  «цеха»  вызыва¬
ла  у  Вавилова  улыбку  дружелюбного  и  чуть  иронического
сочувствия.  Американцы  прокладывали  свои  маршруты  наугад,
не  имея  ни  малейшего  представления  о  том,  что  их  ждет  на
месте.  То  были  путешествия  без  идеи,  экспедиции  без  четкой
программы.  В  какой-то  степени  доллары  заменяли  знакомство
 67

с  ботанической  географией  и  учение  о  центрах  происхождения
растительных  видов.  Но  лишь  в  очень  малой  степени.  Между
тем  профессор  Вавилов,  чьи  залатанные  ботинки  казались  сим¬
волом  жестокой  бедности  русской  науки,  располагал  драгоцен¬
ной  теорией  целенаправленных  поисков  культурных  растений,
золотым  ключом  к  мировым  растительным  богатствам.  Имей
американцы  этот  компас,  они  сэкономили  бы  не  один  год  поис¬
ков  и  не  один  миллион  долларов.
 Николай  Иванович  не  делал  секрета  из  своих  идей,  но  руко¬
водители  Отдела  растительной  индустрии  не  придали  значения
его  советам.  В  Вашингтоне  хватились  лишь  десять  лет  спустя,
уже  после  того,  как  Вавилов  и  его  сотрудники,  объехав  пять
континентов,  в  основном  завершили  знакомство  с  мировыми
центрами  формообразования.  В  начале  30-х  годов  представитель
Департамента  земледелия  специально  ради  этого  приехал  в
Ленинград  и  в  откровенной  беседе  с  директором  Института  рас¬
тениеводства  признался,  что  его  коллеги  в  свое  время  не  про¬
явили  достаточной  проницательности  и  попросту  ничего  не
поняли  в  теории  центров.
 Николай  Иванович  познакомился  с  сотрудниками  отдела
(Фейрчайльд  и  Харланд  стали  впоследствии  его  близкими  дру¬
зьями),  и  эти  сугубо  личные  отношения  двадцать  лет  подряд
помогали  советским  растениеводам  и  селекционерам  получать
из  Америки  любые  интересующие  их  образцы  растений.
 Но,  конечно,  случайные  благодетели  в  таком  деле  не  годны.
Искать  и  отбирать  для  родных  полей  все  ценное  надо  собствен¬
ными  руками.  Что  искать?  Об  этом  говорится  в  законе  гомоло¬
гических  рядов.  А  где  искать?  Вот  об  этом  надо  было  серьезно
подумать.
 «Занят  главным  образом  вопросом  о  происхождении  куль¬
турных  растений»,—  сообщает  Николай  Иванович  К.  И.  Нан-
гало,  вернувшись  из  США.  Теория  центров  —  живой  организм.
Она  непрерывно  развивается,  кое  в  чем  меняясь  и  обрастая  но¬
выми  фактами.  Но  и  в  нынешнем  своем  виде  теория  подсказы¬
вает:  новое  научное  учреждение  в  Петрограде  должно  обрести
географическое  направление.  Сотрудникам  —  агрономам,
ботаникам,  селекционерам  —  надо  научиться  мыслить  геогра¬
фическими  категориями,  ибо  растительные  богатства  разброса¬
ны  по  всему  свету.  Их  придется  искать,  испытывать,  готовить
для  разных  географических  зон  нашей  страны.  «Нужно  делать¬
ся  понемногу  географом,—  советует  Николай  Иванович  воро¬
нежскому  агроному  Попову,  которого  интересует  происхожде¬
ние  проса.—  Без  знания  Азии  досконально,  без  знания  Индии,
 68

Китая,  Монголии,  Маньчжурии  просяной  культуры  не  по¬
нять...»  Это  письмо  написано  после  того,  как  Вавилов  просмо¬
трел  присланные  в  Петроград  Д.  Д.  Букиничем  образцы
среднеазиатской  культурной  флоры.  Гербарий  Букинича  пора¬
жал  богатством  форм,  особенно  найденных  на  границе  с  Кита¬
ем,  Персией,  Афганистаном.  Еще  более  четко  слышится  «геогра¬
фическая»  тема  в  переписке  с  саратовским  селекционером  про¬
фессором  Мейстером.  «Мы  наладились  в  настоящее  время
определенно  на  географический  подход  в  изучении  культурных
растений,  логически  неизбежному  изучению  различных  районов,
в  особенности  сопредельных  с  Россией  стран.  В  нынешнем  году,
вероятно,  удастся  исследовать  Армению,  Туркестан,  может
быть,  Малую  Азию.  Относительно  Афганистана  вопрос  очень
усложнился  внутренними  событиями».
 В  пору,  когда  поезда  из  Ташкента  в  Москву  шли  неделями,
а  все  продовольствие  на  дорогу  приходилось  возить  в  заплечном
мешке,  не  очень-то  легко  было  «делаться  географом».  Но,  при¬
няв  решение,  Николай  Иванович  не  имел  обыкновения  отсту¬
пать.  Он  отправляет  экспедицию  на  берега  Ледовитого  океана:
на  Канином  носу  его  сотрудники  ищут  дикий  ранний  клевер.
Другая  группа  послана  в  Карелию,  третья  —  в  Монголию.  Ко¬
нечно,  Монголия  —  только  окраина  южно-китайского  очага
культурных  растений.  Но  в  Китай  пока  не  добраться.  Более
доступен  Афганистан,  первая  страна,  вступившая  с  РСФСР  в
дипломатические  отношения.
 Афганистан  он  оставил  для  себя,  хотя  путь  за  Памир,  как
уже  хорошо  знал  Николай  Иванович,  не  усыпан  для  путешест¬
венника  розами.  «Иностранец,  которому  случится  попасть  в
Афганистан,  будет  под  особым  покровительством  неба,  если  он
выйдет  оттуда  здоровым,  невредимым,  с  головой  на  плечах»,—
предупреждал  в  своих  мемуарах  английский  путешественник
Феррье,  объехавший  страну  в  середине  XIX  столетия.  Путево¬
дители  предостерегают,  карты  запугивают,  и  тем  не  менее  Ва¬
вилов  настойчиво  стучится  во  все  учреждения,  от  которых  мо¬
жет  зависеть  экспедиция.  Времена  как  будто  переменились:  с
1919  года  в  Кабуле  —  суверенное  афганское  правительство,  а
на  окраине  столицы  появилось  здание  с  алым  полотнищем  на
флагштоке  —  Полномочное  представительство  РСФСР.  Что  мо¬
жет  помешать  мирным  намерениям  советского  ботаника?  Но  си¬
лы,  препятствующие  любому  русскому  проникновению  за  Па¬
мир,  еще  действуют.  Борьба  за  право  въезда  на  территорию
Афганистана  потребовала  восемнадцати  месяцев.
 Молодой  тбилисский  профессор  Петр  Михайлович  Жуков-
 69

ский,  с  которым  в  1922  году  начал  переписываться  Вавилов,
называл  страстное,  неудержимое  стремление  Николая  Иванови¬
ча  в  Афганистан  «афганотропизмом».  Слово  «тропизм»,  озна¬
чающее  в  науке  неодолимое  биологическое  тяготение  организма
к  чему-нибудь,  пожалуй,  точнее  всех  других  терминов  объяс¬
няет  душевное  состояние  петроградского  ботаника  между  на¬
чалом  1923  года  и  серединой  1924-го.  Вавиловские  письма  в  эти
месяцы  подобны  температурному  графику  лихорадящего  боль¬
ного:  взлеты  мечты,  ущелья  разочарований  и  сйбва  горные  пики
надежды.  «Поездка  в  Афганистан  становится  вероятной  в  ны¬
нешнем  же  году...»  —  пишет  он  в  апреле  Г.  С.  Зайцеву.  И  вскоре
затем  П.  П.  Подъяпольскому:  «Усердно  изучаю  персидский
язык,  на  котором  говорит  начальство  в  Афганистане.  Хочу  чи¬
тать  и  писать».  В  июне  становится  известно,  что  экспедиция
отложена  по  политическим  мотивам.  Однако  «афганотропизм»
не  слабеет:  в  будущем  году  ученый  решил  непременно  осуще¬
ствить  задуманную  экспедицию.  «Финансов  пока  нет,  может
быть,  даже  их  совсем  не  будет,—  пишет  Вавилов  глубокой  осе¬
нью  1923  года,—  придется  распродать  часть  книг,  часть  оптики
и  хотя  бы  пешим  отправиться  в  Афганистан».  Можно  не  со¬
мневаться,  он  не  задумываясь  распродал  бы  личную  библиоте¬
ку,  фотоаппараты  и  микроскопы,  чтобы  добраться  в  страну,  где
лежит  окончательное  подтверждение  его  теории  центров.
 Вавилов-дипломат  энергично  ищет  возможности  помочь
Вавилову-ученому.  «Подготовляем  презент  эмиру  афганскому
для  передачи  через  посла:  хорошую  коллекцию  главных  сортов
хлебов,  возделываемых  в  России.  Хоть  нас  не  пустят,  но  все-
таки  мы  ее  преподнесем.  Пусть  не  думают,  что  мы  хотим  окку¬
пировать  Афганистан».  Дипломатический  подарок,  очевидно,  не
сыграл  сколько-нибудь  значительной  роли  в  судьбе  экспедиции.
Вмешались  непредвиденные  и  куда  более  мощные  силы.  Отно¬
шения  между  РСФСР  и  Афганистаном  улучшились.
 Вавилов  ничего  не  знал  о  неожиданной  перемене  политиче¬
ской  ситуации.  Он  готовился  ехать  в  Ташкент  и  с  грустью  сооб¬
щал  Г.  С.  Зайцеву  о  том,  что  опять  получил  отказ,  и  теперь,  ви¬
димо,  окончательный.  Впрочем,  верный  своему  принципу  не
опускать  руки  ни  при  каких  обстоятельствах,  он  готовился  пред¬
принять  другую,  столь  же  необходимую  поездку.  «Если  не  Афга¬
нистан,  то  займемся  Туркестаном.  Намечаем  небольшой  марш¬
рут  по  неисследованным  районам,  перерабатываем  как  раз
маршрут  вместе  с  Букиничем,  который  сейчас  в  Петрограде».
Но  то  были  уже  последние  неприятные  переживания.  Девятого
июля  1924  года  в  Ташкенте  трое  русских  исследователей  —  про-
 70

фессор  Н.  И.  Вавилов,  инженер-агроном  Д.  Д.  Букинич  и  по¬
сланный  Сахаротрестом  агроном-селекционер  В.  Н.  Лебедев
получили  заграничные  паспорта.
 ...Вот  и  Кушка  —  последний  клочок  родины.  Пограничный
мост.  Прощальное  рукопожатие  красноармейцев  в  буденовках.
Караван  шагает  навстречу  глиняным  домикам  афганского  по¬
граничного  поста.  Звучит  гортанный  рожок:  незнакомый  воен¬
ный  сигнал.  Впереди  выстроились  солдаты  в  непривычной  для
глаза  форме,  Привстав  на  стременах,  сдерживая  волнение,  Ва¬
вилов  оглядывает  пыльные,  залитые  азиатским  солнцем  холмы.

гря
 ГЛАВА  ЧЕТВЕРТАЯ
 „ПЕКЛО  ТВОРЕНИЯ»
 1924
 Удалось  найти  в  большей  мере  то,  что
искал;  особенно  интересен  район  юго-во¬
сточного  Афганистана,  примыкающий  к
Индии.  Он  примыкает  к  центрам  формо¬
образования  многих  культурных  растений.
 Н.  И.  Вавилов.  Из  письма  к
Н.  М.  Тулайкову  19  января  1925  года
 Освобождаются  от  пошлин:  священ¬
ные  книги  Корана,  комментарии  к  нему  и
другие  религиозные  книги,  а  также  ружья,
револьверы,  амуниции  и  всякого  рода  во¬
енные  материалы.
 Таможенный  тариф  Афганистана*
Параграф  первый  (1924)
 Рабат,  или  караван-сарай
(это  и  без  перевода  по¬
нятно),  —  помещение
для  отдыха  караванов,
гостиница.  По  самому  назначению
своему  рабат  —  пристань  мира  и
спокойствия.  Но  в  Афганистане,  где
достоинство  путешествующего  опре¬
деляется  порой  по  количеству  на¬
вешенного  на  нем  оружия,  даже
гостиницы  походят  на  укрепленный
лагерь.  В  ущелье  или  на  труднодо¬
ступной  вершине  перед  усталым
взором  путника  возникают  вдруг

прорезанные  бойницами  крепостные  стены  с  башнями  по  углам,
ров,  узкие  ворота,  куда  вместе  с  караваном  вливаются  воды
горного  ручья.  А  внутри,  где  людям  и  животным  предоставлены
лючти  одинаковые  удобства,  снова  стены,  дворы,  дабы  в  случае
нападения  защищать  отдельно  каждую  башню,  каждый  квад¬
рат  сухой,  затоптанной,  обожженной  земли.
 У  строителей  афганских  рабатов  тысячелетний  печальный
опыт.  Ни  одна  страна  в  мире  не  видела  у  себя  стольких  при¬
шельцев,  ни  один  клочок  суши  не  испытал  столько  захватов  и
насилий.  Сюда  вторгались  мидийцы  и  персы,  скифы  и  гунны,
арабы  и  турки,  здесь  побывали  армии  Александра  Македонского
и  орды  монголов.  Повозки  завоевателей  тянулись  то  с  запада
на  восток,  то  с  севера  на  юг,  но  неизменно  по  следам  их  вспы¬
хивали  пожары,  лилась  кровь  аборигенов.  Пришельцы  упорно
цеплялись  за  этот  стратегический  перекресток,  где  гранитные
скалы  Гиндукуша  встают  на  пути  из  Центральной  Азии  в  Ин¬
дию.  Никому  не  удавалось  задержаться  надолго:  рать  за  ратью
погибали  под  напором  новых  нашествий.
 Воинственная  история  воспитала  воинственные  нравы.
В  кишлаках  нелегко  сыскать  хлеб,  но  на  базаре  вы  всегда  мо¬
жете  купить  оружие.  Посетителей  рабатов  не  удивляют  ни  баш¬
ни,  ни  бойницы,  ни  отсутствие  ванных  комнат.  Купцы  и  кочев¬
ники  равно  безразличны  к  европейским  удобствам.  Лица  их
угрюмы,  речи  кратки.  Не  избалованные  жизнью,  они  рады  уже
тому,  что  на  горной  пустынной  тропе  нашли  воду,  кров  и  корм
Для  лошадей.  Впрочем,  за  три  месяца,  что  профессор  Вавилов
провел  на  дорогах  Афганистана,  он  тоже  серьезно  пересмотрел
свое  отношение  к  комфорту.  После  сорока  километров,  прове¬
денных  в  седле  под  хлещущим  с  Памира  октябрьским  ветром,
прокопченные  стены  рабата  Ишкашим  (высота  2760  метров  над
уровнем  моря)  действительно  кажутся  обителью  уюта.  Правда,  в
«зале»  для  почетных  гостей  нет  ни  окон,  ни  двери  и  дым  очага
выходит  (вернее,  должен  выходить)  через  отверстие  в  потолке,
зато  земляной  пол  устлан  цветными  паласами,  чай  в  полупро¬
зрачных  пиалах  горяч  и  ароматен,  а  беседа  с  капитаном  погра¬
ничной  стражи  Гулямом  Нахшбандом  дружелюбна  и  поучи¬
тельна.
 Позади  две  с  лишним  тысячи  километров.  Десятки  рабатов
пройдено  между  Кушкой  и  Мазар-и-Шерифом,  между  Мазар-и-
Шерифом  и  Кабулом,  между  Кабулом  и  северо-восточным  углом
страны,  куда  забился  пограничный  пост  капитана  Нахшбанда.
Гостиницы-крепости  разнились  между  собой  лишь  количеством
фуража,  которого  чаще  всего  не  хватало,  и  числом  гигантских
 73

«верблюжьих»  клопов,  которые  всегда  в  избытке.  Но  здесь,  в
Ишкашиме,  обыкновенный  казенный  рабат  на  сто  лошадей
впервые  действительно  превращен  в  крепость.  Появление  под
ее  стенами  русского  в  сопровождении  проводника  и  афганского
солдата  произвело  невероятный  переполох.  Капитан  вышел  к
воротам  решительный  и  неприступный.  Казалось,  ничто  не  спа¬
сет  путешественников  от  его  должностного  гнева.  Но  вот  ста¬
рый  служака  взял  в  руки  письмо  генерала  Шамамуд-хана,  на¬
чальника  всех  постов  припамирской  пограничной  стражи,  и
суровые  складки  на  его  лице  сразу  расправились.  Генерал  пред¬
писывал  своим  подчиненным  относиться  к  советскому  гостю  со
всем  возможным  радушием.
 Гулям  Нахшбанд  привык  строго  выполнять  предписания
начальников.  Прием  Вавилову  был  оказан  по  высшему  разряду
пограничного  гостеприимства.  Из-за  Пянджа  криками  вызвали
представителей  русского  поста.  По  принятому  обычаю,  афган¬
ский  капитан  приглашал  советских  соседей  переночевать  в  сво¬
ей  крепости.  Такие  визиты  в  здешних  местах  —  дело  обычное.
Не  успело  смолкнуть  в  горах  призывное  эхо,  как  на  той  стороне
показались  три  всадника.  Летом  через  многоводную  реку  пере¬
правляются  на  гупсарах  —  надутых  кожах,  но  сейчас,  в  октяб¬
ре,  трое  в  краснозвездных  островерхих  шлемах  и  длинных,  до
пят,  шинелях  прогарцевали  через  обмелевший  Пяндж,  даже  не
замочив  шпор.
 С  волнением  вглядывался  Николай  Иванович  в  лица  русских
парней,  поднимавшихся  вверх  к  воротам  крепости.  Вот  она  —
Россия,  тут,  рядом.  Как  их  не  обнять  —  таких  богатырей!
 Для  красноармейцев  встреча  с  земляком  «аж  из  Питера»
тоже  приятная  неожиданность.  Некоторые  ленинградские  но¬
вости  трехмесячной  давности  все  еще  не  докатились  до  крыши
мира.  А  главное,  приезжий  вовсе  не  похож  на  сухого,  чопорного
старца,  каким  представляют  в  народе  столичных  профессоров.
И  ростом,  и  широтой  плеч  Вавилов  не  уступал  своим  собесед¬
никам.  А  когда  он,  блестя  глазами,  горячо  жестикулируя,  при¬
нялся  рассказывать  о  дорожных  своих  приключениях,  то  серд¬
ца  и  гостей  и  хозяев  сразу  оказались  в  плену.  Деликатно  обходя
острые  моменты  (а  таких  было  немало),  Вавилов  так  повест¬
вовал  о  трудностях  дальних  дорог,  что  все  тяготы  рисовались  в
виде  забавных  недоразумений.  И  русских,  и  не  очень-то  склон¬
ных  к  улыбкам  афганцев  рассмешил  рассказ  о  старике,  кидав¬
шем  камни  в  фотоаппарат  (на  самом  деле  это  был  фанатик-
мулла,  из-за  которого  экспедиции  пришлось  спешно  покинуть
городок  Вану).  Трогательно  прозвучала  история  лошади,  кото-
 74

рая  в  пустыне,  изнемогая  от  жажды,  прельстилась  сочной  мя¬
котью  горького  арбуза  —  колоцинта.
 Впрочем,  все  это  было  потом.  А  поначалу,  при  встрече,  ста¬
щив  тяжелые  сапоги,  но  не  снимая  оружия,  пограничники  рас¬
селись  на  коврах  и  завели  вежливый,  пристойный  для  данного
случая  разговор:  о  здоровье  профессора  и  его  спутников  (при¬
шлось  сообщить,  что  Букинич  заболел  и  остался  в  Зебаке,  не
доезжая  Ишкашима),  о  лошадях,  не  потеряли  ли  они  подковы
на  трудных  дорогах,  о  ранних  в  этом  году  холодах.  О  целях  и
дальнейшем  направлении  экспедиции  никто  не  расспрашивал  —
восточный  этикет  запрещает  серьезные  разговоры  до  угощения.
 А  слуги  уже  несли  рассыпчатый,  заправленный  шафраном
плов,  наполняли  чаем  бесчисленные  пиалы,  раскладывали  лип¬
кие  сладости.  В  конце  банкета  появились  вйртуозы-исполните-
ли.  «На  тонком  стальном  стержне  при  помощи  натянутых  струн
таджик-музыкант  производил  совершенно  исключительные  зву¬
ки,  дополняя  их  мелодекламацией  и  подпеванием»,—  записал  в
дневнике  Вавилов.  Потом  пели  гости,  пели  украинские  и  рус¬
ские  песни.  И  солдаты-афганцы,  молчаливыми  кучками  толпив¬
шиеся  на  темном  крепостном  дворе,  с  удивлением  слушали,  как
му  ал  лим  —  ученый  —  вместе  с  русскими  солдатами  выводит:
 ...И  бес-пре-рыв-но  гром  гре-ме-ел...
 И  вдруг  разом  все  стихло:  песни,  аплодисменты,  смех.  В  ком¬
нате  без  окон  вместе  с  профессором  остались  только  русские  й
афганские  начальники.  Зашелестели  географические  карты,  по¬
слышались  названия  горных  аулов.  Началось  деловое  совещание.
Эту  черту  Вавилова  помнят  многие  его  современники.  Николай
Иванович  умел  сразу  переходить  от  бездумного  отдыха  к  дело¬
вой  сосредоточенности.  Мгновенно,  без  разгона  и  усилий,  вклю¬
чался  он  в  динамичный  рабочий  ритм,  увлекая  за  собой  собесед¬
ников.  Так  было  и  на  том  ночном  совещании  в  предгорьях
Памира  14  октября  1924  года.  Ученый  обратился  к  своим  госте¬
приимным  хозяевам  с  просьбой  подсказать,  по  какой  дороге  в
эти  осенние  дни  лучше  всего  выбраться  обратно  в  Кабул.  Един¬
ственное  условие:  не  возвращаться  по  пути,  уже  пройденному
и  потому  достаточно  изученному.
 Кроме  советских  пограничников  и  капитана,  в  обсуждении
приняли  участие  два  его  помощника  —  сегедары,  и  полицейский
чиновник  —  кутвали.  Чадили  факелы.  Семь  голов  склонились
над  русскими  «царскими»  десятиверстками  и  картами  британ¬
ского  генерального  штаба.  На  тех  и  на  других  территория  от
 75

Зебака  на  юг  обозначалась  лишь  в  самом  общем  виде.  О  рас¬
стоянии  между  деревнями  и  направлении  дорог  можно  было
лишь  догадываться.  Семи  пограничникам  казалось,  что  они  ре«
шают  сугубо  географическую  задачу.  И  только  восьмой  —  сам
Вавилов,  знал,  что  совершается  сложный  дипломатический  ма¬
невр,  имеющий  важное  значение  для  всех  его  дальнейших  на¬
учных  планов.
 Маневр  был  разработан  еще  в  Кабуле.  По  установленному
для  иностранцев  порядку  каждый  путешественник  должен
иметь  не  только  разрешение  на  въезд  в  страну,  но  и  особые  до¬
кументы  на  право  передвижения  от  города  к  городу.  Пока  бота¬
ническая  экспедиция  двигалась  с  запада  на  восток  параллельно
советско-афганской  границе  и  шла  на  Кабул,  особенных  за¬
труднений  власти  не  чинили.  Но  вскоре  положение  перемени¬
лось.  В  Кабуле  Вавилов  и  Букинич  подвели  первые  итоги  своих
поисков  и  пришли  к  выводу,  что  многие  интересные  находки
еще  впереди.  Их  надо  искать  на  востоке  Афганистана,  у  границ
с  Индией.  По  расчетам  Николая  Ивановича,  там  в  изолирован¬
ных  высокогорных  долинах  неподалеку  от  индийских  городов
Читрал  и  Пешевар  лежит  район  формообразования  многих
культурных  растений,  и  прежде  всего  мягких  пшениц.  От  Ка¬
була  до  восточной  границы  рукой  подать.  Дорога  туда  по  край¬
ней  мере  в  пять  раз  короче  той,  что  уже  пройдена  от  Кушки  до
афганской  столицы.  Но  в  чужой  стране  понятия  «близко»  и
«далеко»  зависят  порой  не  от  количества  километров,  которые
надо  преодолеть.  Политика  то  и  дело  превращает  близкое  в  да¬
лекое.  Индо-афганская  граница  —  район  особого  попечения  по¬
литиков,  и  даже  не  столько  афганских,  сколько  английских
колониальных.  Эмир  Аманулла  в  знак  ненависти  ко  всему  ан¬
глийскому  может  сколько  угодно  резать  ножницами  европей¬
ские  костюмы  своих  придворных,  однако  мнение  британского
посла  ему  совсем  не  безразлично.  А  посол  не  дремал.  Повтори¬
лось  то,  что  Николай  Иванович  уже  пережил,  когда  хлопотал
о  въезде  в  страну.  Как  и  тогда,  не  помогли  ни  официальные
обращения,  ни  личные  просьбы  полпреда  к  высокопоставлен¬
ным  лицам.  Министерство  иностранных  дел  Афганистана  вы¬
двигало  самые  фантастические  причины,  чтобы  не  допустить
экспедицию  к  восточной  границе,  а  по  существу  —  чтобы  не  раз¬
дражать  чувствительного  британского  соседа.
 Впрочем,  далеко  не  все  аргументы  министерства  были  толь¬
ко  хитростью.  Горный  район,  куда  порывались  русские  ученые,
действительно  славился  дикостью  населения  и  непроходимыми
дорогами.  В  прошлом  он  именовался  Кафиристан,  что  значило
 76

«страна  неверных».  Однако  лет  тридцать  назад,  в  1895—1897
годах,  афганский  эмир  Абдуррахман  вторгся  в  эти  дикие  места,
дабы  обратить  язычников  в  мусульманство.  Он  успешно  выпол¬
нил  свою  миссию  и  нарек  край  «страной  просвещенных»  —  Ну¬
ристаном.  Новое  имя  вовсе  не  означало,  что  в  Кафиристане
появились  школы,  дорог®  или  промышленность.  Наоборот.  «Все
противившиеся  были  истреблены,  деревни  их  разрушены,  иму¬
щество  перешло  в  руки  храбрых  воинов  эмира,—  так  восторжен¬
но  описывал  этот  просветительский  поход  афганский  поэт
Ага-и-Мирза  Шир-Ахмед.—  Там  в  живых  осталось  немного.  Они
должны  были  принять  истинную  религию».
 Несколько  раз  в  Кафиристан  пытались  попасть  и  английские
путешественники.  Но  ни  полковник  Локхарт,  ни  майор  Таннер
так  и  не  дошли  до  глубинных  кафирских  поселений.  Первым  и
единственным  европейцем,  который  добрался  до  этих  рассеян¬
ных  в  горах  поселков,  был  английский  врач  Джордж  Робертсон.
Отчет  Робертсона  Николай  Иванович  читал  еще  в  Петрограде,
читал  по-русски  и  по-английски,  и  вычитал  оттуда  немало  дета¬
лей,  которые  испугали  бы  всякого  другого.  Но  Вавилов  обратил
внимание  главным  образом  на  то,  что  Робертсон  вошел  в  Кафи¬
ристан  с  юга  и  двигался  в  сторону  Припамирья.  Так  и  не  дойдя
до  Зебака  и  Ишкашима,  он  повернул  назад.  Не  это  ли  обстоя¬
тельство  подсказало  Николаю  Ивановичу  план,  который  потом
в  кругу  друзей  он  сам  именовал  не  иначе,  как  «путешествие  из
Петербурга  в  Москву  через  Самару»?
 В  последних  числах  сентября,  после  двухнедельных  бесплод¬
ных  хлопот  касательно  Кафиристана,  советские  ученые  запро¬
сили  разрешения  на  то,  чтобы  вместо  востока  страны  двинуться
на  север,  в  район,  примыкающий  к  советскому  Памиру.  Разре¬
шение  последовало  незамедлительно.  30  сентября  1924  года
Николай  Иванович  записал  в  дневнике:  «Караван  в  составе  двух
участников  экспедиции,  одного  каракеша  (проводника),  трех
вьючных  лошадей  и  двух  сипаев  (солдат  охраны)  выехал  в  на¬
правлении  перевала  Саланг».  Две  недели  движения  по  горным
дорогам,  и  вот  —  Ишкашим.
 Зачем  они  забрели  сюда?  Ведь  и  Вавилов,  и  Букинич  уже
бывали  на  Памире.  Растительность  этого  района  мало  чем  от¬
личается  от  того,  что  можно  найти  на  полях  среднеазиатских
республик.  К  тому  же  в  середине  октября  искателям  растений
на  Памире  попросту  нечего  делать:  на  вершинах,  того  и  гляди,
начнется  зима.  Дороги  тут  одна  рискованней  другой.  Они  идут
по  карнизам  отвесных  скал,  по  каменным,  порой  выше  челове¬
ческого  роста  ступеням.  Селений  мало.
 77

В  кармане  начальника  экспедиции  лежал  документ,  где  зна¬
чилось,  что  группа  профессора  Вавилова  имеет  право  перейти
северную  границу  страны  в  районе  памирских  постов.  Кабуль¬
ские  чиновники  полагали,  что  русские  так  и  сделают:  перейдут
Пяндж  и  уберутся  вместе  со  своими  тюками,  полными  неизве¬
стно  для  чего  собираемых  семян  и  плодов.  (Откуда  им  было
знать,  что  два  надоедливых  ученых  напшцут  книгу  —  «Земле¬
дельческий  Афганистан»,  которая  и  сорок  лет  спустя  останется
подлинной  энциклопедией  .афганского  сельского  хозяйства,
источником  самой  исчерпывающей  информации  для  министер¬
ства  земледелия  в  Кабуле.)
 Для  Вавилова  переход  границы  и  возвращение  в  Ленинград
означало  капитуляцию:  если  поход  будет  завершен  здесь,  на
Памире,  то  восток  и  юг  Афганистана,  самые  интересные  с  точ¬
ки  зрения  растениевода  территории,  останутся  белым  пятном
на  ботанической  карте  мира.  На  это  нельзя  согласиться.  В  Ка¬
буле  разрешить  эту  проблему  не  удалось,  авось  она  сама  раз¬
решится  в  крепости  Ишкашим.
 ...Семь  пограничников  сочувственно  качают  головами:  если
не  возвращаться  по  старой  дороге,  то  единственный  путь  на  Ка¬
бул  лежит  через  Кафиристан.  Придется  идти  вот  здесь,  вдоль
восточной  границы.  Но  знает  ли  профессор,  что  за  путь  ему
предстоит?  Кафиристан  —  страна  без  дорог,  почти  без  пищи,
страна  разбойников,  жители  ее  даже  между  собой  в  постоянной
вражде.  Да,  да,  он  все  знает.  Знает  и  то,  что  карта  Кафиристана
очень  приблизительна,  И  все-таки  предпочел  бы  этот  путь.  Ко¬
нечно,  если  капитан  Нахшбанд  не  возражает.  Капитан  не  воз¬
ражает.  Русский  профессор  ему  нравится.  Да  и  в  письме  гене¬
рала  ясно  говорится:  «оказывать  ученому  гостю  содействие  и
гостеприимство  ».
 Глубокой  ночью,  когда  остальные  отправляются  на  покой,
Николай  Иванович  берется  за  письма.  Почту  в  Москву  и
Ленинград  обещали  переправить  советские  пограничники.  Ши¬
пя  и  дымя,  догорают  факелы.  Закопченные  стены  караван-сарая
становятся  совсем  черными.  Вавилов  пишет,  поглядывая  на  ту¬
манные  очертания  карты  Кафиристана.  Кто  знает,  может  быть,
это  последняя  весть,  которая  дойдет  до  родины.  Пусть  дома  хотя
бы  знают,  в  каком  краю  разыскивать  косточки  двух  безрассуд¬
ных  путников...  Поскольку  письмо  минет  рук  афганских  чи¬
новников,  можно  признаться  ленинградским  друзьям  и  в  сего¬
дняшнем  дипломатическом  успехе.  Неизвестно,  пойдет  ли  эта
победа  на  пользу  победителю,  но  пока  Вавилов  доволен.  А  если
потом  в  Кабуле  возникнет  раздражение,  можно  будет  сослаться
 78

на  то,  что  русскую  экспедицию  сопровождали  сипаи  —  офици¬
альные  представители  государственной  власти.
 На  рассвете  ученый  покидает  Ишкашим.  Осыпая  мелкие
камешки  из-под  копыт,  спускаются  к  туманному  Пянджу  кони
русских  пограничников.  Вавилову  —  в  противоположную  сторо¬
ну,  к  Зебаку.  В  серых  предутренних  сумерках  безмолвно  стоят,
провожая  гостей,  хозяева  крепости.  Вот  и  еще  одна  точка  на
карте  ожила,  вобрала  в  себя  живые  лица,  звуки  и  запахи.  Ми¬
нует  десять,  пятнадцать  лет,  неутомимый  путник  из  Ленинграда
обойдет  полмира,  но  при  слове  «Ишкашим»  всегда  будут  ожи¬
вать  в  его  памяти  закопченные  стены  горного  рабата,  неповто¬
римая  мелодия,  льющаяся  из-под  руки  таджика-музыканта,  и
открытые  улыбки  людей,  увешанных  оружием.
 До  Зебака  —  восемь  кру,  24  километра.  Осень,  осень...  Ско¬
ро  по  этим  тропам  не  пройти,  не  проехать.  Но  пока  зима  в  При-
памирье  еще  не  наступила.  Лошади  спокойно  берут  не  успев¬
шие  обледенеть  подъемы  и  спуски,  а  мысли  начальника  экспе¬
диции  возвращают  его  назад,  к  середине  лета,  к  началу  похода.
 ...Переступив  возле  Кушки  государственную  границу,  путе¬
шественники  не  увидели  поначалу  ничего  примечательного.  На
десятки  километров  Северный  Афганистан  повторял  ландшаф¬
ты  предгорий  Туркмении.  Караван  долго  тянулся  по  удобным
протоптанным  тропам  среди  невысоких  травянистых  увалов,
потом  перевалил  первую  цепь  гор  и  сразу  оказался  в  камени¬
стой  пустыне.  На  год  раньше  по  той  же  дороге  прошел  караван
первого  советского  полпреда  в  Афганистане.  Жена  посла,  моло¬
дая  женщина  журналистка  Лариса  Рейснер,  оставила  интерес¬
ные  воспоминания.  После  первых  сотен  верст  она  записала  в
дневнике:  «Дорога,  горячая  и  каменистая,  идет  из  одной  мерт¬
вой  долины  в  другую,  от  песчаных  гор  к  плоскогорьям,  ровным,
твердым,  похожим  на  плиту  необозримой  могилы,  с  которой
вечность  давно  стерла  надписи...  Проходит  час,  другой,  тре¬
тий  —  время  превращается  в  длинную  красную  ленту,  дорога  —
в  содрогание  и  толчки  сердца.  Зной  опьяняет,  солнце  нагибает¬
ся  так  близко;  оно  обнимает  голову,  проникает  в  глубину  моз¬
га,  осеняет  его  длинными  и  вместе  с  тем  мгновенными  вспыш¬
ками.  И  тогда  мне  предстает  Белая  Азия,  голая,  горячая,  на
раскаленном  железном  щите».
 Караван  ученого  мало  чем  отличался  от  каравана  посла.
Солдат  охраны  в  английском  френче-хаки  и  обмотках,  переки¬
нув  ногу  на  шею  лошади  и  придерживая  ружье  поперек  седла,
так  же  уныло  тянет  однотонную  песню;  так  же  бренчит  цепь,
сковывающая  вьючных  лошадей.  Скрипят  на  их  спинах  желтые
 79

кожаные  двойные  сундуки.  То  же  нестерпимо  палящее  солнце,
та  же  пыльная  дорога,  рядом  с  которой  изредка  возникают  по¬
логие,  из  черной  прокопченной  и  промасленной  ткани  шатры
кочевников.  А  на  ближних  холмах  —  отары  черных,  истомлен¬
ных  жаждой  овец.  В  караване  Вавилова  не  было  только  «тахта-
равана»  —  конных  носилок,  обтянутых  выгоревшей  зеленой
материей,  в  которых,  изнывая  от  постоянных  толчков  и  жары,
маялась  на  протяжении  почти  тысячи  километров  «хануми  са-
фир-саиб»  —  жена  посла.
 Из-за  занавесок  «тахтаравана»  дорога  кажется  особенно
однообразной.  Иное  дело,  когда  сидишь  в  седле.  Как  ни  слепит
солнце,  глаз  естествоиспытателя  видит  вокруг  не  одну  только
каменную  пустыню.  Он  замечает  в  степи  целое  царство  пырея,
заросли  луковичного  и  двурядного  ячменя.  Даже  в  июле  кругом
изобилие  несъедобного  травостоя.  На  холмах  тут  и  там  —  дикая
фисташка,  а  в  горах  —  высоко  ценимая  кочевниками  арча.
 Пройден  еще  один  горный  барьер,  и  под  ногами  путешест¬
венников  открывается  гигантское  зеленое  озеро  —  Гератская
долина.  И  жену  посла,  и  троих  исследователей  равно  восхища¬
ет  вид  города,  где  белые  минареты,  мечети  и  кладбища  слились
с  полем,  перемешались  с  садами.  Среди  этого  торжества  жизни
плавно  скользят  отливающие  бирюзой  воды  Герируда.  На  своих
берегах  река  взрастила  одну  из  древнейших  и  великолепнейших
земледельческих  культур  человечества.  Женщине,  сидящей  в
тахтараване,  оазис  среди  пустыни  навеял  изящные  строки,  похо¬
жие  на  архитектурные  украшения  в  стиле  барокко:
 «Справа  обрыв,  на  дне  его  цветущая  долина  реки  Герируд.
Она  вся  засеяна  рожью,  и  тысячи  мелких  ручьев,  направленных
с  гор,  бегут  прямо  по  хлебным  полям.  Ножка  каждого  колоса,
стебель  каждого  цветка,  примешавшего  к  хлебу  свой  пурпур
или  синеву,  сосет  прохладную  струйку  воды,  опьянен  едва  слы¬
шимой,  только  для  него  поющей  струной  жизни.  У  нас  спелый
урожай  сух,  как  золото,  а  здесь  над  рожью  вечная  свежесть
горной  воды,  воздух  садов,  звон  жаворонков  пополам  с  плеском
водопадов  —  вино  и  вода  в  стакане  солнечного  света».
 Журналистка  уловила  игру  прелестных  красок  и  форм.  Но
и  только.  Она  ничего  не  поняла  из  того,  что  обнажила  перед
ней  природа.  Та  же  картина  для  ученого  предстала  как  подлин¬
ное  откровение,  как  большое  открытие.  Никаких  полей,  засеян¬
ных  рожью,  на  берегах  Герируда  нет.  На  пологих  склонах  реки
Вавилов  и  его  спутники  нашли  пшеничные  поля,  но  засорен¬
ные  рожью.  На  виду  города,  который  обещал  путникам  отдых
и  тень,  Николай  Иванович  несколько  раз  останавливал  караван
 80

и  входил  в  рассеченные  ручьями-арыками  квадраты  полей.  Са¬
мые  различные,  порой  неведомые  науке  формы  обнаружились
на  гератских  полях.  И  особенно  богато  была  представлена  рожь.
Откуда  такое  разнообразие?
 Вавилов  обратился  к  владельцам  посевов,  и  они,  сердито  пи¬
ная  ржаные  кустики,  именовали  их  не  иначе,  как  бранным  сло¬
вом  «так-так».  Точно  так  же  в  их  языке  обозначался  и  другой
злостный  сорняк  —  овсюг.  То  же  самое  подтвердили  и  торговцы
в  зерновом  ряду  гератского  базара,  где  Вавилов  наполнял  образ¬
цами  местного  зерна  свои  бесчисленные  мешочки:  они  называли
рожь  «гэндум-дар»  или  «чжоу-дар»  —  растение,  терзающее  пше¬
ницу.  Значит,  рожь  в  здешних  местах  действительно  сорняк!
 Еще  в  1916  году  в  Бухаре  и  Таджикистане  Николай  Ивано¬
вич  встречал  засоренные  рожью  пшеничные  посевы,  но  тогда
он  не  придал  своему  наблюдению  большого  значения.  Теперь
этот  агрономический  «пустяк»  обернулся  крупным  открытием.
 В  России,  в  Германии,  в  Скандинавии,  где  рожь  занимает
огромные  площади  как  главный  хлеб  страны,  она  тем  не  менее
удивительно  бедна  разновидностями.  Точнее  даже  сказать,  в
Европе  и  Сибири  сеют  одну-единственную,  так  называемую
«вульгарную»,  обыкновенную  рожь.  Обилие  форм,  обнаружен¬
ных  под  Гератом,—  верный  признак,  что  родина  ржи  здесь,  в
Афганистане,  в  стране,  где  ее  презирают  как  сорняк.  Тут  рядом
с  формами,  вполне  культурными,  Вавилов  обнаружил  неизве¬
стную  прежде  рожь-дикарку,  которая  при  созревании  рассы¬
пает,  рассеивает  свой  колос.  Находка  саморассеивающейся  ржи
особенно  обрадовала  ученого.  Дикарь  был  как  раз  тем  звеном,
которого  до  сих  пор  не  хватало  науке,  чтобы  постичь  историю
происхождения  ржи.  Теперь  биография  ее  была  для  Вавилова
ясна,  и  биография  эта  оказалась  неразрывной  с  судьбой...  мяг¬
кой  пшеницы.  Мягкая  пшеница  (тоже  здешняя,  афганская  уро¬
женка),  расходясь  по  свету,  повлекла  за  собой  свою  спутницу
рожь.  Нет  пророка  в  своем  отечестве:  для  Афганистана  местная
уроженка  рожь  —  сорняк,  но,  двигаясь  вместе  с  пшеницей  на
север,  рожь  постепенно  приобретала  уважение  людей.  Правда,
саморассеивающиеся  формы  ее  вскоре  отстали  от  пшеницы,  но
более  культурные  разновидности,  те,  что  умеют  хранить  зерно
до  обмолота,  упорно  двигались  все  дальше  и  дальше  на  север.
В  конце  концов  они  вынудили  земледельца  сеять  озимую  пше¬
нично-ржаную  смесь  на  тот  случай,  если  мороз  не  пощадит
теплолюбивую  пшеницу.  Такая  смесь  —  «суржа»  —  не  раз  спа¬
сала  хлеборобов  Северного  Кавказа  от  голода  и  в  конце  концов
заставила  их  смириться  перед  наглой  настойчивостью  южной
 81

пришелицы.  А  на  какой-то  еще  более  северной  параллели,  где
пшеница,  не  выдержав  холодов  и  дурных  почв,  окончательно
отступила,  рожь  осталась  в  чистых  посевах.  Бывший  сорняк,
дикарь,  одолев  свою  жертву,  стал  культурным  растением.
 Так  на  полях  Герата  одному  наблюдателю  открылся  краси¬
вый  пейзаж,  а  другому  удалось  подсмотреть  секрет  природы,
открыть  происхождение  и  историю  ржи  —  кормилицы  миллио¬
нов.  Будем,  однако,  справедливым  и  к  женщине  из  тахтаравана.
Она  была  не  только  «хануми  сафир-саиб»  —  женой  посла.  Рано
умершая  Лариса  Рейснер  осталась  в  отечественной  литературе
автором  страстных  публицистических  очерков  о  революции  и
гражданской  войне.  Живо  интересовали  ее  в  чужой  стране  и
зрелища  городской  жизни,  и  красоты  природы,  и  механизм  об¬
щественных  отношений.  Николая  Ивановича  Вавилова  тоже  не
обвинишь  в  недостатке  любопытства.  В  его  записных  книжках
описание  сельскохозяйственных  орудий  соседствует  со  стихами
афганских  поэтов,  рассказ  о  покрое  местных  нарядов  —  со  све¬
дениями  из  лингвистики  и  истории  края.  Но,  как  не  раз  уже
бывало,  писатель  и  ученый  увидели  одну  и  ту  же  страну  раз¬
ными  глазами.  В  воспоминаниях  Рейснер  Герат  так  и  остался
прелестным  миражем  среди  пустыни.  Вавилов  же  провел  в  бла¬
гословенной  долине  Герируда  две  недели  и  не  побоялся  в  опи¬
сании  оазиса  прибегнуть  к  весьма  решительным  выражениям.
 Бело-зеленый  город,  который  они  увидели  впервые  с  вер¬
шины  дальнего  холма,  оказался  мало  похожим  на  подлинный
Герат.  Спустившись  вниз,  путешественники  очутились  на  узких,
немощеных  улицах,  где  прохожему  каждую  минуту  грозило
окунуться  в  одну  из  открытых  солнцу  и  мириадам  мух  сточных
ям.  На  более  просторных  перекрестках  ямы  вырастали  в  зарос¬
шие  водорослями  прудики.  Эти  многократно  воспетые  восточ¬
ными  поэтами  «зеленые  озера  Герата»  источали  такое  злово¬
ние,  что  непривычные  европейцы,  зажав  носы,  спешили  поско¬
рее  покинуть  улицу.  «Красивый  издали  город...  —  записал
Вавилов,—  представляет  чудовищную  картину  антисанитарии...
как  бы  свидетельствуя  о  противоречии,  существующем  между
«цивилизацией»  и  земледельческой  культурой».
 Противоречие  было  действительно  разительным:  на  полях
Герата,  невзирая  на  тесноту,  господствовали  абсолютный  поря¬
док  и  чистота,  а  обилие  плодов  гератской  земли  изумило  даже
ученых-растениеводов.  На  маленьких,  порой  в  два  джериба
(треть  гектара),  участках  жители  взращивали  пшеницу,  ячмень,
просо,  кукурузу,  рядом  росли  конские  бобы,  кунжут,  лен,  опий¬
ный  мак,  хлопчатник,  табак.  В  столь  же  тесных  садах  плодоно-
 82

сили  абрикосы,  яблони,  груши,  слива,  инжир,  гранат,  персик.
В  окруженных  земляными  дувялами  огородах  богато  удобрен¬
ная  земля  родила  огромные  баклажаны,  гигантские  тыквы.  Вме¬
сте  с  привычной  для  глаза  редькой,  огурцами  и  луком  находи¬
лось  место  для  излюбленных  приправ  восточной  кухни  —  мяты,
кориандра,  тмина.
 Гератские  трофеи  ботаника  исчислялись  сотнями  образцов,
но  Вавилов  считал,  что  добыто  еще  очень  мало.  Он  разделил
караван,  с  тем  чтобы  от  Герата  до  Кабула  пройти  двумя  раз¬
ными  дорогами  и,  кроме  центрального  Афганистана,  обследовать
также  растительность  северной  части  страны.  Дмитрий  Демья¬
нович  Букинич  и  агроном  Лебедев  двинулись  от  Герата  напря¬
мик  по  так  называемой  Хазарейской  дороге,  идущей  вдоль  хреб¬
тов  Гиндукуша.  Сам  Николай  Иванович  предпочел  тысяча-
двухсоткилометровый  обходный  путь  через  Бактриану  —  леген¬
дарную  «страну  тысячи  городов»,  лежащую  по  границе  с  совре¬
менной  Советской  Туркменией  и  Узбекистаном.
 Приключения?  Их  всегда  достаточно  у  иностранца,  путеше¬
ствующего  по  мало  цивилизованной  стране,  особенно  же  в
государстве,  где  каждый  крестьянин,  направляясь  в  соседний
кишлак,  вооружается  пикой,  кинжалом,  а  то  и  древним  кремне¬
вым  ружьем.  В  рабате  Камерд  на  высоте  2240  метров  выпуск¬
нику  Тимирязевской  академии  агроному  Вавилову  приходится
взять  на  себя  роль  врача.  Ранен  губернатор  провинции.  Рана
тяжелая,  пуля  застряла  во  внутренностях.  Несколько  сот  чело¬
век  с  факелами  стоят  вокруг  рабата,  ожидая  спасения  «боль¬
шого  начальника».  Отказаться  нельзя:  «каждый  европеец  в  этой
стране  является  синонимом  врача».  Да  Вавилов  и  не  собирается
отказываться.  Рана  обмыта  кипяченой  водой,  в  ход  пущен  йод,
дезинфицированные  бинты.  Хорошо  наложенная  повязка  до¬
вершает  дело.  Получив  облегчение,  раненый  уснул.  «По-види¬
мому,  наш  первый  опыт  врачевания  оказался  удачным,—  не  без
юмора  записал  в  дневнике  Николай  Иванович.—  В  дальнейшем
почти  в  каждом  рабате,  может  быть,  в  связи  с  молвой  о  нашем
искусстве,  к  нам  обращалось  большое  количество  всяких  боль¬
ных».  Юмор?  Да.  Но  слышится  в  этой  записи  и  другое:  чувство
удовлетворения,  может  быть,  даже  маленькой  гордости.  Николай
Вавилов  никогда  не  забывает,  что  он  —  ученый,  интеллигент,
интеллектуал.  Он  помнит  и  гордится,  когда  случается  показать,
что  интеллект,  знание,  культура  чего-нибудь  да  стоят  в  этом
мире.
 В  Мазар-и-Шерифе  —  неожиданная  встреча:  французский
археолог  Фуше  пригласил  советского  растениевода  соединить
 83

обе  экспедиции,  чтобы  совместно  обследовать  Балх.  Можно  ли
не  поглядеть  на  Балх,  древнюю  Бактру,  резиденцию  легендар¬
ных  царей  Персии,  родину  сказочного  Зороастра,  столицу  Гре-
ко-Бактрийского  царства!  У  Вавилова  особый  и  давний  интерес
к  центрам  мировой  культуры.  В  земледельческой  стране  исто¬
рия  народа  в  конце  концов  всегда  оборачивается  историей
отношений  между  человеком  и  землей.  Правда,  великая  Бактра
превратилась  к  началу  XX  столетия  в  захолустный  городишко,
окруженный  болотами  и  солончаками.  Малярия  косит  и  без  того
немногочисленное  население.  Но,  не  обращая  внимания  на  ма¬
лярийные  приступы,  на  палящее  солнце  и  пыль,  маленький
Фуше,  его  жена  и  русский  гость  карабкаются  по  развалинам
Балхской  цитадели.  Супруги  Фуше  разочарованы.  Раскопанные
памятники  цивилизации  относятся  самое  позднее  к  первым  ве¬
кам  до  нашей  эры.  Да  и  какие  это  памятники!  Все,  что  обна¬
ружил  заступ,  не  отличается  от  современных  земляных  по¬
строек,  от  плоских  земляных  жилищ  сегодняшнего  афганца.
А  раньше?  Неужели  за  пределами  третьего  тысячелетия  эта
земля  —  земля,  где  в  последующие  века  разыгралось  столько
потрясающих  драм,—  была  чужда  человеческой  культуре?
 Маленький  темпераментный  археолог  безнадежным  движе¬
нием  сдвигает  на  затылок  посеревшую  от  пыли  панаму.  Экспе¬
диция  провалилась.  А  ведь,  выезжая  из  Парижа,  он  был  убеж¬
ден,  что  откроет  в  Балхе  следы  культуры,  уходящей  далеко  за
пределы  третьего,  а  может  быть,  и  четвертого  тысячелетия.  Нет,
нет,  теперь  уже  ясно:  древность  афганских  поселений  —  мираж.
За  триста  лет  до  прихода  Александра  Македонского  в  долинах
и  степях  Афганистана  царило  полное  безлюдье!
 —  Не  убежден,—  смеется  Вавилов  и  хлопает  ладонью  по
вьюкам  с  образцами  собранных  семян.
 Сборы  ботаника  подсказывают  совсем  противоположный  вы¬
вод.  Но  лучше  вернуться  к  этому  разговору  после  Кабула.  Там
Николай  Иванович  надеется  обнаружить  некоторые  дополни¬
тельные  аргументы.
 От  Балха  на  юг,  в  сторону  столицы,  французская  и  русская
экспедиции  двинулись  вместе.  Дорога  проторенная:  надо  лишь
перевалить  через  Гиндукуш,  благо  он  здесь  невысок,  а  там  не¬
далеко  и  Кабульский  оазис.  Но  на  одном  из  перевалов  до  уче¬
ных  доходят  скверные  вести:  восстание  южных  племен  разго¬
релось  не  на  шутку.  Восставшие  разбили  войска  эмира.  Они
приближаются  к  Кабулу  с  намерением  свергнуть  Амануллу-ха-
на.  Началось  бегство  европейской  колонии.  Еще  через  несколь¬
ко  километров  повстречались  курьеры  советского  посольства,
 84

но  и  они  не  могли  пока  сказать  ничего  утешительного.  Фуше
предложил  немедленно  вернуться  в  Мазар-и-Шериф.  Оттуда  в
случае  опасности  можно  перейти  советскую  границу.  Вавилов
не  согласился.  Там,  на  юго-востоке,  за  хребтами  Гиндукуша,
лежала  предсказанная  им  еще  в  Ленинграде  родина  мягких
пшениц.  Повернуть  назад,  когда  до  вожделенного  «центра  про¬
исхождения»  остается  каких-нибудь  четыре  дня  караванного
пути?  Ни  за  что!  Встреча  с  фанатиками  ислама,  вооруженными
к  тому  же  английскими  скорострельными  винтовками,  конечно,
дело  рискованное.  Но  повернуть  назад  —  значит  оставить  не¬
исследованными  три  четверти  афганской  территории.  У  Фран¬
ции  с  Афганистаном  подписан  долгосрочный  договор  о  проведе¬
нии  археологических  изысканий.  Мосье  Фуше  ничто  не  поме¬
шает  вернуться  сюда,  едва  успокоятся  политические  бури,  а
советский  гражданин  Вавилов  еще  не  забыл  о  том,  что  для
въезда  во  владения  Амануллы-хана  ему  потребовалось  восем¬
надцать  месяцев  непрерывных  хлопот!  Нет,  черт  побери,  вперед,
и  только  вперед!
 Фуше  смирился.  Очевидно,  его  ободрила  решимость  русско¬
го  коллеги  во  что  бы  то  ни  стало  дойти  до  Кабула.  Караван
потянулся  по  местности,  которая  мало  чем  изменилась  с  на¬
чала  XVII  века,  когда  основатель  тюркской  династии  индий¬
ских  властителей  Великий  Могол  Бабер  писал  об  этих  местах:
«Горы  Афганистана  имеют  вид  однообразный,  высоты  —  сред¬
ние,  почва  —  обнаженная,  воды  —  редки,  растительности  —  ни¬
какой,  физиономия  печальная  и  строгая».  Завоеватель  и  поли¬
тик  Бабер  не  нашел  для  себя  ничего  интересного  в  «печальном
и  строгом»  лике  страны.  Вавилов  нашел.  Шагая  навстречу  не¬
известности,  он  продолжал  невозмутимо  собирать  образцы  ра¬
стений,  вел  записи,  измерял  высоты,  фотографировал.
 Через  сорок  с  лишним  лет,  перебирая  в  архиве  Географиче¬
ского  общества  СССР  вавиловские  снимки,  я  снова  как  бы  гла¬
зами  самого  ученого  взглянул  на  Афганистан  1924  года.  Что
привлекало  внимание  Николая  Ивановича?  Базар  дынь  в  Анд-
хое.  Горы  великолепных  плодов.  Молотьба:  крестьянин,  не
знающий  другого  средства  выбить  зерно  из  колоса,  гонит  волов
по  расстеленной  на  земле  пшенице.  В  районе  Бамиана  фото¬
аппарат  запечатлел  горный  склон  со  множеством  пещер  и  фи¬
гурами  Будды.  Земледельцы  живут  в  этих  каменных  норах  так
же,  как  жили  их  предки  две  тысячи  лет  назад,  когда  были  вы¬
сечены  эти  грубые  изваяния.  Еще  снимок:  два  крестьянина
прокладывают  ирригационные  борозды  в  поле  —  нищенская
одежда,  жалкие  инструменты.  И  снова:  жесткая  каменистая
 86

почва  и  земледелец,  пытающийся  разрыхлить  ее  дедовским  де¬
ревянным  плугом..*
 Только  человек,  подлинно  сочувствующий  народу  изучае¬
мой  страны,  мог  так  увидеть  жизнь.  «Медленно  проходя  кило¬
метр  за  километром  караванным  путем  среди  полей,  среди  зем¬
ледельцев,  занятых  своим  трудом,  мы  невольно  могли  заглянуть
в  душу  убогой,  суровой,  но  гордой  и  независимой  страны»,—
писал  Николай  Иванович  впоследствии  в  книге  «Земледельче¬
ский  Афганистан».  Это  была  истинная  правда:  знаток  растений
понял  не  только  происхождение  афганской  ржи  и  пшениц,  но  и
подлинный  характер  народа-земледельца.
 До  Кабула  они  добрались  без  приключений.  Как  удалось
избежать  встречи  с  повстанцами,  Вавилов  не  сообщает.  В  его
письмах  и  отчетах  промелькнули  лишь  три  фразы,  бросающие
некоторый  свет  на  политическую  обстановку  тех  дней.  «В  авгу¬
сте  и  сентябре  работу  экспедиции  тормозили  военные  события
на  юге  Афганистана.  Половина  страны  охвачена  басмачеством».
Очевидно,  в  начале  сентября  эмир  обратился  за  помощью  к  се¬
верному  соседу.  В  одном  из  отчетов  Николай  Иванович  кратко
поясняет:  «Неожиданно  события  развернулись  в  лучшую  сто¬
рону,  особенно  после  появления  советских  аэропланов».
 В  Кабуле,  однако,  возникли  новые  осложнения.  Едва  кара¬
ван  вошел  во  двор  советского  представительства,  стало  извест¬
но:  арестован  Букинич.  Что  мог  натворить  этот  спокойный,  рас¬
судительный  специалист,  безмерно  влюбленный  в  свою  мелио¬
рацию?
 Выбирая  Дмитрия  Демьяновича  в  спутники,  Вавилов  при¬
нял  в  расчет  и  чисто  человеческие  качества  старого  товарища:
трудно  представить  путешественника,  менее  требовательного  к
условиям  походной  жизни  и  более  добродушного,  чем  Букинич.
Правда,  при  всем  том  числилась  за  ним  изрядная  доза  упрям¬
ства,  но  пока  оно  не  шло  во  вред  экспедиции.  Может  быть,  даже
наоборот,  Дмитрий  Демьянович  легко  заменял  Николая  Ивано¬
вича  в  походе.  Именно  его  —  медлительного,  непреклонного,  в
полувоенном  френче  —  сипаи  и  караванщики  считали  началь¬
ником  экспедиции  и  безоговорочно  слушались.  С  их  точки  зре¬
ния,  Вавилов,  стремительно  бегающий  по  полям  с  фотоаппа¬
ратом  и  ботаническими  принадлежностями,  мало  походил  на
подлинного  хозяина  каравана.
 В  Кабуле  Букинич  стал  жертвой  своей  любознательности  и
упрямства.  Поджидая  караван  Вавилова,  он  задумал  добыть
монолит  из  типичных  почв  прикабульского  района.  Чтобы  по¬
лучить  монолит,  обычно  копают  яму  и  в  вертикальную  земля-
 87

ную  стенку  «врезают»  метровый  узкий  ящик.  Операция  немуд¬
реная,  и  в  любой  европейской  стране  она  едва  ли  привлекла  бы
чье-нибудь  внимание.  Но  «Запад  есть  Запад,  Восток  есть  Вос¬
ток».  Дмитрий  Демьянович,  конечно,  знал,  что  в  фанатичном
Кабуле  всякие  необычные  действия  европейца  могут  привести
к  неприятностям,  но  заупрямился.  С  длинным  узким  ящиком  в
одной  руке  и  лопатой  —  в  другой,  он,  никого  не  предупредив,
отправился  ночью  за  город,  на  заранее  приглянувшееся  ему  ме¬
сто,  и...  Недаром  в  официальной  «Географии  Афганистана»
сказано,  что  «каждая  пядь  земли  Кабула  дороже,  чем  весь  мир».
Упрямого  инженера  препроводили  в  полицейский  участок.  А  так
как  он  не  желал  расставаться  с  ящиком  и  не  мог  втолковать
представителям  власти,  для  чего  понадобилась  земля,  то  его
заподозрили  в  бог  весть  каких  грехах,  и  советскому  постпредству
лишь  с  большим  трудом  удалось  вызволить  «злоумышленника».
 ...Ларису  Рейснер  и  ее  мужа  Вавилов  в  кабульском  постпред¬
стве  уже  не  застал.  Первого  советского  посла  РСФСР  сменил
Леонид  Николаевич  Старк.  Они  сразу  понравились  друг  дру-
ГУ  —  ученый  и  дипломат  из  старой  большевистской  гвардии.
Старк  многое  сделал  для  успеха  экспедиции:  хлопотал  о  проез¬
де  в  «запретные»  районы,  заботился  об  экспедиционной  страже,
о  транспорте,  даже  вывозил  Вавилова  на  своей  машине  в  бли¬
жайшие  к  столице  районы,  где  ученый  вел  розыски  растений.
Много  раз  потом,  скитаясь  по  странам  мира,  поминал  Николай
Иванович  добрым  словом  заботливого  посла.  А  когда  в  1929  го¬
ду  вышел  их  совместный  с  Букиничем  труд  об  Афганистане,
авторы  посвятили  его  Л.  Н.  Старку.
 В  Кабуле  пришлось  задержаться  на  две  недели.  Лариса
Рейснер  оставила  блестящий  портрет  столицы  и  придворного
быта.  Профессор  Фуше  и  его  супруга  тоже  очень  скоро  оказа¬
лись  вхожи  в  семью  повелителя  Афганистана.  У  Вавилова  ока¬
зались  иные  вкусы.  В  городе  его  занимал  главным  образом
зерновой  базар.  Старка  он  просил  ни  в  коем  случае  не  пред¬
ставлять  его  эмиру,  но  непременно  добыть  для  экспедиции  про¬
пуск  на  восточную  границу.  А  пока  чиновники  министерств
иностранных  и  внутренних  дел  обменивались  по  поводу  приезда
русского  ученого  витиеватыми  посланиями,  именуя  друг  друга
не  иначе,  как  «мой  нежный»,  «мой  грациозный»,  сам  виновник
переписки  поскакал  на  пшеничные  поля  Кабульской  долины.
 Ему  повезло:  в  этом  высокогорном  оазисе  уборка  урожая
лишь  недавно  закончилась.  В  полях  оставалось  еще  полно  хлеба.
Несмотря  на  пышно-восторженный  тон,  «География  Афганиста¬
на»  действительно  оказалась  близкой  к  истине:  земля  Кабуль-
 88

ского  оазиса  бесконечно  дорога.  Земледельцу  здесь  собственными
руками  приходится  создавать  свое  поле.  Чтобы  настлать  пахот¬
ный  слой  хотя  бы  в  15—20  сантиметров  толщиной  на  одной  деся¬
тине  голого  речного  галечника,  надо  привезти  400  кубических
саженей  земли.  Земля  —  драгоценность,  земля  —  богатство.
Люди  копошатся  у  разрушенных  земляных  построек  и  древних
развалин,  кирками  выдалбливают  из  горных  осыпей  тонкие  зем¬
листые  прослойки  и  увозят  свою  добычу  на  дальние  поля.
 Букинич  попытался  высчитать,  сколько  сотен  раз  медли¬
тельный  ослик  должен  принести  свою  поклажу,  прежде  чем  на
голом  камне  возникнет  пригодное  для  посева  поле.  Вавилова
интересовало  другое:  он  поспешил  к  стогам  и  горкам  обмоло¬
ченной  пшеницы.  Так  и  есть,  кругом  полно  эндемов  —  ботаниче¬
ских  форм,  которых  нет  нигде,  кроме  Афганистана.  Николай
Иванович  едва  успевает  складывать  в  мешочки  образцы  и  под¬
писывать  картонные  бирки.  Нигде  —  ни  в  Бухаре,  ни  даже  в
Персии  —  не  приходилось  ему  видеть  такого  количества  разно¬
видностей  мягкой  пшеницы.  Что  ни  поле,  то  новая  форма.  Да
-и  на  одном  поле  можно  сыскать  иной  раз  десять  —  двадцать
вариантов.  Вот  карликовая  пшеница  —  тритикум  компактум  —
с  узловатым  колосом  и  короткой  соломой,  такой  не  знала  до
сих  пор  наука.  У  этого  пшеничного  гнома  на  редкость  прочная
солома  и  тяжелый  колос,  упорно  противоборствующий  копытам
молотилыциков-быков.  Озорная  мысль  вспыхивает  в  глазах
Николая  Ивановича:  отныне  упорство  карликовой  пшеницы  бу¬
дет  закреплено  в  ее  названии:  одну  из  редких  разновидностей
тритикум  компактум  он  назовет  именем  упрямого  Букинича.
 Вечером  комнаты,  отведенные  в  постпредстве  для  гостей,
напоминают  нечто  среднее  между  зерновым  базаром  и  гербари¬
ем  ботанического  сада.  Забыв  о  своих  дипломатических  обязан¬
ностях,  Леонид  Николаевич  Старк  увлеченно  слушает  пылкую
речь  Вавилова.  Ученый  возбужденно  перебирает  мешочки,  пуч¬
ки  колосьев,  пакеты.  То,  что  удалось  найти  вокруг  Кабула,  на¬
много  перекрыло  самые  смелые  его  мечты.  Всего  лишь  полгода
назад,  незадолго  перед  отъездом  из  Советского  Союза,  послал
он  в  журнал  статью  о  не  разысканных  еще  растительных  богат¬
ствах  Востока.  «В  то  время  как  в  житнице  России  на  юго-восто¬
ке  в  Самарской,  в  Саратовской  губерниях  возделывается  шесть-
семь  разновидностей  мягкой  пшеницы,  в  Персии,  в  Бухаре,  в
Афганистане  число  разновидностей  превышает  шестьдесят»,—
писал  он  тогда.  Афганистан  был  ведом  ему  только  по  книгам.
Теперь  можно  говорить  уже  о  более  чем  ста  разновидностях
карликовой  и  мягкой  пшеницы!  Тут  у  вас  «пекло  творения»
 89

номер  один,—  возбужденно  выкрикивает  Николай  Иванович,—
родина  главного  хлеба  земли,  мягкой  пшеницы  —  здесь  или  где-
то  совсем  близко...
 Вот  когда  самое  время  поспорить  с  профессором  Фуше.
Французский  археолог  считает,  что  человеческая  культура  в
Афганистане  ограничена  двадцатью  пятью  веками.  Но  разве
открытие  множества  культурных  форм  пшеницы,  форм,  выве¬
денных  человеком,  не  свидетельствует  против  его  теории?  Вави¬
лов  убежден:  в  долинах  Афганистана  хлеб  возделывался  за  мно¬
гие  тысячи  лет  до  легендарных  персидских  царей  и  походов
Александра  Македонского.  Пускай  заступу  и  лопате  археолога
не  удается  пока  обнаружить  следы  древнейшей  цивилизации,
это  не  случайно.  Ибо  речь  идет  о  цивилизации  пахарей,  а  не'
горожан,  о  культуре  бедных  земледельцев,  возводивших  вокруг
немудреных  своих  посевов  земляные  дувалы,  а  не  каменные
цитадели.  Независимо  от  того,  смогут  ли  когда-нибудь  архео¬
логи  разыскать  остатки  древнейшей  сельскохозяйственной  ци¬
вилизации,  ее  уже  сегодня  обнаружили  растениеводы  по  изоби¬
лию  и  разнообразию  сугубо  местных  культурных  растений.  Пек¬
ло  творения  —  не  дар  небес,  богатство  местных  сортов  и  форм
пшеницы  —  дело  рук  сотен  поколений  афганских  земледельцев.
 «Пекло  творения»  —  эта  формула  Чарлза  Дарвина  очень
нравится  Вавилову.  Правда,  английский  естествоиспытатель  не
задумывался  над  тем,  где  именно  на  нашей  планете  лежат
центры  происхождения  культурных  растений.  Но  острый  взгляд
его  не  миновал  и  этой  проблемы.  Свое  мнение  он  высказал  впол¬
не  четко:  «Мне...  кажется,  что  то  воззрение,  по  которому  каж¬
дый  вид  появился  первоначально  только  в  одной  области  и  по¬
том  расселился  отсюда...  наиболее  верно»  1.  Через  шестьдесят
пять  лет  после  того,  как  Дарвин  опубликовал  свою  догадку,
русский  дарвинист  Николай  Вавилов  разыскал  в  горах  Афгани¬
стана  «пекло  творения»  номер  один  —  центр  происхождения
мягких  пшениц.
 ...Зебак:  несколько  жалких  кишлаков  разбросано  по  горным
продрогшим  долинам.  Ветер  свистит  среди  кибиток  и  земляных;
домишек.  Ветер  перебирает  пожухлую  металлическую  траву
и  она  звеняще  шелестит,  как  шелестят  кладбищенские  венки.
Холодно.  Для  большинства  афганцев  тут,  у  подножия  Памира,
край  света,  нечто  вроде  Заполярья  для  жителей  Европы.
 «Нигде  нет  таких  снегов  и  ветров,  как  в  Зебаке,—  утверж¬
дает  афганский  поэт,—такой  стужи  нет  ни  в  одном  другом  месте
 1  Ч.  Дарвин,  Происхождение  видов.  Собр.  соч.,  1907  гм  т.  I,
стр.  339.
 90

под  небосводом.  Три-четыре  месяца  продолжается  зима  в  дру¬
гих  краях,  восемь  месяцев  тянется  она  в  этом  месте...  Днем
и  ночью  у  жителей  по  бедности  нет  иной  пищи,  кроме  сухого
хлеба  да  бобовой  похлебки...  Заболеет  ли  кто  —  йет  ни  лекарств,
ни  врачей.  Постричь  кому  голову  —  и  то  нет  цирюльника...»
 Холодно,  промозгло.  Но  у  Вавилова  отличное  настроение.
В  кишлаке  Зархан  он  легко  спрыгивает  с  се^а  и,  бросив  по¬
водья  каракешу,  распахивает  дверь  в  домике  местного  старши¬
ны.  Букинич  уже  поднялся  с  кошмы  и  что-то  ладит  у  окна.
Вместе  с  ветром  под  дымный  потолок  мазанки  вихрем  взлетает
торжествующий  вавиловский  баритон:
 —  Дмитрий  Демьянович,  болезни  отставить,  я  с  добрыми
вестями:  завтра  выступаем  в  Кафиристан!
 Добрые  вести  состояли  в  том,  что  караван  выступает  в  поход,
хотя  нет  ни  карты  местности,  ни  постоянных  проводников.  План
прост,  даже  слишком  прост:  идти  на  юг  и  попытаться  форсиро¬
вать  Гиндукуш  через  перевал  Парун.  Оглядываясь  на  четыре
десятилетия  назад,  мы,  потомки,  с  полным  правом  можем
охарактеризовать  этот  план  как  безумный.  Высок  или  низок
Парун  —  никто  не  знает,  проходим  ли  он  в  это  время  года  —
бог  весть.  Где  именно  начинается  «страна  неверных»?  Ни  пер¬
вый,  ни  второй,  ни  третий  день  пути  не  дали  ответа  и  на  этот
вопрос.  Сколько  резонов  повернуть  назад  на  спокойную,  исхо¬
женную  северную  дорогу!  Однако  Вавилов  „.продолжает  вести
караван  на  юг.  Можно  сколько  угодно  твердит^  о  безумии  этого
предприятия,  но  разве  не  так  совершались  все  вЩцкие  и  малые
открытия?  Не  так  ли  Бильбао  открыл  Тихий  океан,  капитан
Скотт  достиг  Южного  Полюса,  а  Тенсинг  и  Хиллари  поднялись
на  вершину  Эвереста?
 Сначала  караван  проходил  через  кишлаки  таджиков,  такие
же  сиротливые,  как  Зебак.  «Население  бедно,  одежда  ужасаю¬
щая.  Несмотря  на  холод,  люди  полуголые.  Чай  пьют  за  отсут¬
ствием  сахара  с  солью»,—  записал  Николай  Иванович.  На  во¬
прос,  где  Кафиристан,  отвечают  односложно:  «Наздик»  —  близ¬
ко.  Но  свидетельство  это  малоценно!  владельцы  жалких,  полу¬
засыпанных  камнем  ячменных  делянок  никогда  не  покидали
своих  селений.  Никто  из  них  не  переваливал  грозный  Парун.
Только  в  Тли  (такой  же  таджикский  кишлак:  беднота  в  руби¬
щах,  детей  мало;  объясняют  —  не  хватает  хлеба)  путешествен¬
ники  впервые  почувствовали  себя  на  пороге  неведомой  страны.
Тут  все  единодушно  утверждали,  что  кафиры,  говорящие  на
неизвестном  языке,  живут  сразу  за  перевалом.
 19 	октября  по  ущелью  реки  Мунджан  караван  начал  подни-
 91

маться  к  Паруну.  Река  еще  играла  на  перекатах,  но  мороз  уже
тронул  листья  ивы  и  барбариса  на  берегах,  зима  шла  по  пятам
экспедиции.  Все  круче  тропа:  3500  метров  над  уровнем  моря,
3700,  3800.  Начались  осыпи.  Приходится  слезать  с  седла  и  вы¬
свобождать  застрявшие  в  каменных  трещинах  ноги  лошадей.
Местность  совсем  безлюдна  и  бесплодна.  На  высоте  4000  про¬
водники  предложили  остановиться  на  ночевку.  Вокруг  нет  ни
кишлака,  ни  вообще  какого-либо  жилья,  только  три  пещеры,
которые  проводники  высокопарно  именуют  «хане»  —  дома.
Ночь  кажется  бесконечной.  Засыпанный  снегом  перевал  намно¬
го  выше,  но  он  дает  о  себе  знать  ледяным  дыханием,  от  которого
не  спасает  ни  костер,  ни  каменные  стены  пещер.
 20 	октября  1924  года  впервые  в  истории,  перешагнув  через
Гиндукуш,  европейцы  вступили  в  Кафиристан.  «Перешагивать»
пришлось  около  десяти  часов  кряду.  На  высшей  точке  перевала
анероид  показал  4760  метров.  Во  время  коротких  остановок
Вавилов  стынущими  руками  успевает  набросать  несколько  строк
в  дневник:  это  в  основном  перечисление  встреченных  расти¬
тельных  видов  и  краткое  описание  обстановки.  «Караван  пере¬
двигается  с  трудом...  Лошадей  приходится  вести.  Люди  и  лоша¬
ди  вязнут  в  снегу,  и  проводники  выводят  караваны  к  спуску  по
приметам,  известным  им  одним».
 Потом  «почти  бегом»  по  крутой  каменистой  тропе  —  вниз.
Караван  буквально  свергается  с  неба  на  землю:  за  несколько
часов  пройдено  по  вертикали  3000  метров.  У  подножия  перевала
Вавилов  записывает:  «Если  принять  во  внимание  двухдневный
утомительный  переход  по  безлюдной  местности,  потерю  подков,
израненные  ноги  лошадей,  то  из  всех  пройденных  перевалов
через  Гиндукуш  Парун  приходится  считать  наитруднейшим».
В  записи  чувствуется  надежда:  самое  трудное  —  позади.  Увы,
через  три  дня  предстоит  сделать  еще  более  драматичную  помет¬
ку:  «23  октября...  Более  трудного  пути  за  все  наше  путешествие
по  Востоку  нам  не  приходилось  встречать».  Но  пока  Вавилов
доволен  —  перед  ним  легендарная  страна  кафиров.  Оказывает¬
ся,  в  XX  веке  тоже  можно  открывать  неведомые  земли.  Впро¬
чем,  неведомые  ли?
 Тесные,  но  прибранные  кишлаки  и  хорошо  обработанные
поля  (маленькие  делянки  в  10—15  квадратных  метров  на  гор¬
ных  террасах)  убеждают:  люди  живут  здесь  давно,  очень  давно.
Деревянные  дома,  нередко  двухэтажные,  построены  на  доброт¬
ном  каменном  основании.  Много  водяных  мельниц.  Даже  река
возле  кишлаков  старательно  обложена  камнями.  Люди  белоли¬
цы,  приветливы.  В  отличие  от  остального  Афганистана  женщины
 92

ходят  здесь  открыто,  без  чадры,  охотно  беседуют  с  пришельца¬
ми.  Но  бедность  та  же,  что  и  у  обитателей  Зебака.
 Языка  кафиров  не  знают  ни  проводники  таджики,  ни  солда¬
ты  афганцы.  Через  восемнадцать  километров  на  опушке  дубо¬
вого  леса  —  новый  поселок  и  новый  язык.  Вавилов  выписывает
в  столбцы  кафирские  названия:  ячмень,  просо,  корова,  вода,
солнце.  Сравнивает.  С  персидским  сходства  никакого.  Прихо¬
дится  объясняться  знаками,  чтобы  узнать,  что  тут  сеют,  как
молотят,  как  хранят  зерно.
 22  октября.  Вот  уже  третьи  сутки  они  идут  по  «стране  невер¬
ных».  Последний  раз  ночевали  в  лесу  у  костра.  На  пути  между
кишлаками  —  ни  души.  Здесь  не  знают,  что  такое  ходить  в  гости
к  соседям.  Да  и  дорог  нет.  Главная  забота  начальника  экспеди¬
ции  —  сохранить  лошадей.  Но  на  их  долю  достаются  поистине
несравнимые  мучения.  Лошади  то  и  дело  срываются  с  узких
обрывов  над  реками,  ранят  ноги,  их  крупы  в  крови...
 Проводники,  взятые  в  кафирском  селении  Пронз,  обещают
скорый  отдых:  где-то  неподалеку  —  большой  поселок  Вама.
К  вечеру  злополучную  деревню  действительно  удается  разгля¬
деть  в  бинокль.  Но  где!  «На  противоположной  стороне  ущелья
на  высоте  400—500  метров  выше  дороги,  словно  птичьи  гнезда,
видны  деревянные  многоэтажные  постройки  в  окружении  дубо¬
вого  леса.  Кишлак  буквально  на  высоте  птичьего  полета  и  недо¬
сягаем  для  каравана».  До  кишлака  надо  по  крутой  горе  идти
километра  четыре.  Но  делать  нечего:  лошади  уже  два  дня  не
получали  ячменя,  надо  во  что  бы  то  ни  стало  добыть  фураж.
 Оставив  караван  внизу,  Вавилов  вместе  с  местным  пастухом
отправляется  на  разведку.  В  полутьме  ранних  сумерек  они  дол¬
го  карабкаются  по  склонам.  Но  вот  наконец  и  дома.  Первое  впе¬
чатление  ужасное:  мужчины  Вамы  напоминают  пещерных  лю¬
дей.  Их  одежда  состоит  лишь  из  козьих  шкур  мехом  внутрь,  без
рукавов.  Но  при  более  близком  знакомстве  опасения  рассеива¬
ются.  В  неприступных  «птичьих  гнездах»,  где  легенды  поселяют
обычно  злых  гномов,  на  этот  раз  живут  рослые,  красивые,  а
главное,  приветливые  люди.  Их  речь  непонятна,  но  дружелюбие
и  гостеприимство  во  всем  мире  имеют  общий  язык.  Вавилов,
очевидно,  расположил  к  себе  аборигенов.  «Мигом  собралась  вся
деревня,  в  изумлении  рассматривая  редкую  европейскую  раз¬
новидность».  С  не  меньшим  любопытством  и  сам  ученый  обхо¬
дит  дом  за  домом,  входит  во  внутренность  жилья,  рассматривает
закрома,  утварь.  Пока  ходят  в  соседнюю  деревню  за  кормом
для  лошадей,  он  успевает  описать  и  резьбу  на  постройках,  и
вышивку  на  женских  платьях  и,  конечно  же,  добыть  семена
 93

всех  возделываемых  культур.  В  домах  тепло.  Вместо  свечей
потрескивают  прутья,  смоченные  в  масле  сурепки.  Перед  приез¬
жим  вырастает  гора  лепешек  из  проса,  на  деревянной  тарелке
подают,  очевидно,  высоко  ценимое  в  здешних  суровых  местах
лакомство  —  кислый  виноград.  Несмотря  на  поздний  час  и  уста¬
лость,  Николай  Иванович  продолжает  вникать  во  все  подроб¬
ности  быта.  Кормятся  обитатели  Вамы,  собирая  кедровые  орехи
и  ягоды,  на  склонах  гор  на  крохотных  террасах  сеют  просо,
сорго,  кукурузу.  Почти  первобытная  жизнь.  Но  в  ушах  у  жен¬
щин  —  длинные  серебряные  серьги,  на  шее  —  целые  мониста
из  индийских  и  афганских  монет.  У  очага  вместе  с  самодельны¬
ми  деревянными  тарелками  —  медные  котлы:  рядом  Индия,
Афганистан,  медленно,  но  неизбежно  пробивающаяся  через  го¬
ры  восточная  культура.
 Наутро  начинается  движение  к  следующему  селению  —  Гус-
салик.  Дорога  туда  идет  по  извилистому  руслу  реки  Парун.
Дневниковые  записи  Вавилова  с  самого  начала  приобретают
тональность  тревожного  барабанного  боя:  «Путь  отчаянный,
пригодный  только  для  пешего  прохода  и  для  коз...  Через  каждые
полчаса  обсуждаем,  как  переправить  лошадей...  Препятствия
на  каждом  шагу,  то  в  виде  обрыва,  то  в  виде  каменных  ступе¬
ней  больше  метра.  Проходим  через  полуразвалившийся  мост;
первая  лошадь  проваливается  в  переплет  моста  из  сучьев.
Строим  мост,  приносим  деревья,  камни...  Перевьючиваем  то
и:  дело  лошадей,  часть  пути  вьюки  несем  на  руках...»
 Вдобавок  ко  всем  бедам  взятые  в  Ваме  проводники  боятся
идти  в  Гуссалик:  у  тамошнего  кишлака  дурная  репутация,  мож¬
но  ждать  разбойничьего  налета.  Несколько  раз  проводники  по¬
рываются  бросить  караван,  пытаются  даже  вернуть  выданные
им  вперед  рупии  и,  когда  до  Гуссалика  остается  два-три  кило¬
метра,  действительно  убегают.  Караван  некоторое  время  идет
наугад.  Все  сменилось  вокруг  —  люди,  растения  на  полях,  скот.
Гуссалик  —  типичное  афганское  село,  говорят  здесь  на  языке
пушту  и  сеют  те  же  примерно  культуры,  что  под  Кабулом.
Жители  в  Гуссалике  действительно  угрюмы,  неприветливы,
однако  вовсе  не  склонны  к  разбою.  Во  всяком  случае,  караван
получает  кров  и  отдых,  а  начальник  экспедиции  может  с  удов¬
летворением  записать,  что  Кафиристан  пройден.
 Дорога  на  юг  подобно  реке  ниспадает  все  ниже  и  ниже.  Все
более  чувствуется  влияние  Индии.  Вокруг  военного  и  админи¬
стративного  центра  —  Чигасарая  —  плодородная  низменность
с  плантациями  хлопчатника,  апельсиновыми  рощами.  Села  и  до¬
роги  становятся  многолюдными,  базары  обильными.  С  недоуме-

нием  смотрят  благообразные  купцы  из  Пешевара  и  Джелалабада
на  потрепанный  караван  европейца,  на  его  измученных  лоша¬
дей,  разбитые  вьюки.  Англичанин?  Нет,  конечно.  Британец  ни
в  коем  случае  не  позволил  бы  себе  появиться  в  восточной  стране
в  таком  виде.  Губернатор  Чигасарая  —  тот  просто  ошеломлен:
русский?  Здесь?  Губернатор  любезно  приглашает  профессора
Вавилова  отдохнуть  во  дворце:  на  днях  он  ожидает  английского
полковника  с  индийского  пограничного  поста.  Профессор  Вави¬
лов  так  же  любезно  уклоняется  от  представившейся  ему  чести.
Едва  ли  появление  советского  гражданина  в  двух  шагах  от
запретной  границы  порадует  британского  эмиссара.  После  такой
встречи  афганское  министерство  иностранных  дел,  чего  доброго,
откажет  в  разрешении  на  проезд  через  южные  районы  страны.
У  англичан  в  Афганистане  все  еще  довольно  прочные  позиции.
 Странный  караван,  бредущий  по  благословенной  Джелала-
бадской  долине  среди  чудес  субтропической  природы,  продол¬
жает  привлекать  внимание  встречных.  На  стоянках  в  караван-
сараях  любопытные  пытаются  дознаться  у  солдат  охраны,  зачем
русский  отправился  через  непроходимый  Кафиристан.  Что  он
там  делал  среди  недавних  идолопоклонников?  Но  солдаты  и  са¬
ми  едва  ли  могут  объяснить  смысл  путешествия.  Они  рады  уже
тому,  что  выбрались  живыми  из  «страны  неверных»,  то  бишь
из  «страны  просвещенных»....
 А  может  быть,  и  впрямь  тридцатитрехдневный  рейд  Кабул-
Кабул  через  памирские  пограничные  посты,  через  Кафиристан
и  долину  солнечного  Джелалабада,  четыре  дня  на  мучительных
горных  дорогах  «страны  неверных»  —  напрасная  жертва?  Ведь
культурных  форм  растительности,  которые  были  бы  свойствен¬
ны  только  этому  району  Гиндукуша,  ученый  так  и  не  нашел.
И  вообще,  ботанические  сборы  в  кафирских  селах  оказались
более  чем  скромными.  Кафиры  едва  ли  потомки  армии  Алек¬
сандра  Македонского,  как  утверждают  некоторые  исследовате¬
ли.  Скорее  всего,  они  —  загнанные  в  непроходимые  горные  ще¬
ли  родственные  с  таджиками  племена,  отказавшиеся  в  X  веке
принять  ислам.  Об  этом  говорит  и  набор  их  сельскохозяйствен¬
ных  культур,  убогий  по  числу  и  видам.  Они  сеют  лишь  то,  что
тысячу  лет  назад  принесли  с  собой  с  севера  из-за  Гиндукуша.
 Об  этом  со  всей  искренностью  Николай  Иванович  рассказал
2  апреля  1925  года,  когда  в  Ленинграде  в  Географическом  обще¬
стве  докладывал  о  результатах  афганской  экспедиции.  Пять
тысяч  километров  прошел  его  караван,  семь  тысяч  образцов
полевых,  огородных  и  плодовых  культур,  около  тысячи  листов
гербария  дикой  флоры  привез  он  на  родину.  Сделано  несколько
 95

важных  ботанико-географических  открытий.  Нелегким,  хотя  и
далеко  не  бесполезным  был  и  последний  —  южный  —  маршрут
через  Газни  —  Кандагар  —  Герат  —  Кушку,  где  зимой,  в  бес¬
кормицу,  караван  Вавилова  и  Букинича  прошел  через  две
пустыни,  не  потеряв  ни  одного  человека,  ни  одной  лошади.
 И  тем  не  менее,  награждая  Николая  Ивановича  Вавилова
медалью  Н.  М.  Пржевальского  «за  географический  подвиг»,
Географическое  общество  имело  в  виду  прежде  всего  «открытие»
Кафиристана.  И  не  без  основания.  Маршрут  через  Гиндукуш
был  тем  последним  штрихом,  который  позволил  двум  агроно-
мам-натуралистам  дать  поистине  всеобъемлющую  картину  хо¬
зяйственной  жизни  земледельческого  Афганистана.  После  совет¬
ской  экспедиции  1925  года  ни  одна  страна  мира  не  была  так
полно  и  детально  обследована  с  точки  зрения  растительных
ресурсов  и  сельского  хозяйства,  как  владения  эмира  Амануллы.
 Прорыв  за  Гиндукуш  был,  конечно,  подвигом  и,  как  всякий
подвиг,  отразил  неповторимый,  личный  характер  своего  творца.
Но  в  уникальном  рейде,  где,  казалось  бы,  всё  —  природа,  поли¬
тика,  даже  время  года  —  было  против  исследователя,  видится
и  объективная  научная  необходимость,  задача,  которую  Ни¬
колай  Иванович  ставил  себе  и  своему  институту.  Эту  цель  он
очень  точно  объяснил  в  письме  к  профессору  Левшину  вскоре
после  возвращения  из  экспедиции.  «По  логике  исследований  при¬
ходится  уделить  исключительное  внимание  в  ближайшие  годы
исследованиям  сопредельных  стран  и  вообще  исследованию
неисследованных  областей.  Все  больше  и  больше  укрепляемся
в  правильности  географического  подхода  к  решению  основных
вопросов  селекции.  Афганистан  дал  исключительный  материал
в  этом  отношении...»
 Географические  устремления,  которые  вскоре  погонят  Нико¬
лая  Вавилова  через  плоскогорья  Абиссинии  и  пустыни  Алжира,
вовсе  не  заслоняют  от  него  судьбу  родных  полей,  делянки  отече¬
ственных  селекционеров.  Наоборот.  Все  ценное,  что  было  найде¬
но  в  первом  «пекле  творения»,  тотчас  поступило  на  опытные
станции  Советского  Союза.  Собранные  растительные  богатства
несколько  лет  изучались  виднейшими  растениеводами  страны
в  Узбекистане,  на  Северном  Кавказе,  под  Киевом,  в  Воронеж¬
ской  области.  Особенно  интересовали  Вавилова  афганские  пше¬
ницы.  Подводя  итоги  этих  опытов,  Николай  Иванович  с  удовле¬
творением  писал,  что  доставленные  из  Афганистана  формы
«вскрывают  такую  широкую  амплитуду  наследственной  измен¬
чивости,  такой  огромный  потенциал  признаков,  что  нет  сомне¬
ний,  что  отдельные  элементы  этого  потенциала  могут  быть  ис-
 96

пользованы  для  улучшения  пшениц  нашей  страны  и  других
стран».  Он  не  ошибся:  афганские  мягкие  и  карликовые  пшени¬
цы  не  раз  потом  служили  советской  селекции.
 Экспедиция  1925  года,  труднейшая  из  всех  многочисленных
поездок  Вавилова,  до  конца  жизни  оставалась  самым  любимым,
самым  гордым  его  воспоминанием.  Торжество  победителя  слы¬
шится  в  строках,  адресованных  старому  другу  доктору
П.  П.  Подъяпольскому:  «...Обобрал  весь  Афганистан,  пробрался
к  Индии,  Белуджистану,  был  за  Гиндукушем.  Около  Индии
добрели  до  финиковых  пальм,  нашли  прарожь,  видел  дикие
арбузы,  дыни,  коноплю,  ячмень,  морковь.  Четыре  раза  перева¬
лили  Гиндукуш,  один  раз  по  пути  Александра  Македонского...
Собрал  тьму  лекарственных  растений.  Нигде  в  мире  не  видал
столько  аптек,  аптекарей,  как  на  юге  Афганистана,  целый  цех
табибов-аптекарей.  Так  и  определил  Кандагар  «городом  аптека¬
рей  и  гранатов».  Гранаты  бесподобные...»
 О  дорогах  Кафиристана  вспоминал  он  и  позже,  в  Африке,  на
пути  к  Голубому  Нилу  и  в  Южно-Американских  Андах.  Из
Америки  писал  друзьям,  что,  выдержав  экзамен  на  перевале
Парун,  не  боится  больше  никаких  испытаний.
 Об  этом  походе  пришлось  ему  в  1928  году  напоминать  и  сво¬
ему  бывшему  спутнику  Букиничу.  Случилось  это  незадолго  до
приезда  в  СССР  Амануллы-хана.  К  приезду  высокого  гостя
срочно  завершалась  работа  над  «Земледельческим  Афганиста¬
ном».  Вавилов  —  автор  и  главный  редактор  книги  —  очень  вол¬
новался  по  поводу  качества  бумаги,  фотографий,  перевода  на
фарси  (часть  тиража  предназначалась  в  подарок  эмиру).  Но
больше  всего  доставлял  ему  беспокойство  его  соавтор.  Букиничу
было  поручено  написать  главы  о  почвах,  об  орошении  и  технике
земледелия.  Упрямый  инженер  долго  отнекивался,  тянул  и  так
долго  не  сдавал  свои  главы,  что  поставил  под  угрозу  все  издание.
Пришлось  прибегнуть  к  решительным  мерам.  В  один  прекрас¬
ный  день  Вавилов  привез  Дмитрия  Демьяновича  в  Пушкино
(здесь,  в  бывшем  Царском  Селе,  была  к  этому  времени  создана
Генетическая  станция,  которой  руководил  Николай  Иванович),
привел  в  свой  кабинет  и,  повернув  ключ  в  замке,  совершенно
серьезно  заявил,  что  не  выпустит  упрямца,  пока  рукопись  не
будет  завершена  полностью.  Именно  тогда,  желая  урезонить
Букинича,  Вавилов  бросил  ставшую  ныне  исторической  фразу:
 —  Возьмите  же  себя  в  руки,  Дмитрий  Демьянович,  ведь
вы  же  герой,  первый  европеец,  прошедший  через  Кафиристан
с  севера  на  юг.  Подумайте  только:  первый!
 Себя  начальник  экспедиции  охотно  признавал  вторым.

ГЛАВА  ПЯТАЯ
 ДРУЗЬЯ
 ПУТЕШЕСТВЕННИКА
 1925-1929
 Скажи  мне,  кто  твой  друг...
 в
 пору,  о  которой  сейчас
пойдет  рассказ  (между
1925  и  1929  годами),
Николай  Иванович  Ва¬
вилов  был  человеком  редкостного
везения.
 Фотографии  тех  лет  рисуют  уче¬
ного  человеком  рослым,  коренастым,
обладателем  завидного  здоровья.
Темные  небольшие  усы,  просторный
лоб,  всегда  блестящие,  очень  живые
глаза,  жизнерадостная  улыбка,  бы¬
стро  переходящая  в  глубокую  со¬
средоточенность.

«Был  он  веселым,  подвижным,—  вспоминает  профессор
Е.  Н.  Синская.—  Самая  походка  у  него  была  легкая,  быстрая...
Несмотря  на  то  что  он  всегда  куда-то  бежал,  он  легко  и  останав¬
ливался,  притом,  остановившись  так  на  всем  ходу,  мог  долго
проговорить  со  встречным.  Если  вопрос  его  сильно  интересовал,
он  как  бы  забывал  обо  всем,  а  когда  разговор  заканчивался,
мчался  дальше.  Сотрудники  привыкли  ловить  его  на  лету».
 Ленинградский  график  Н.  Б.  Стреблов,  карандашу  которого
принадлежат  наиболее  удачные,  по  общему  мнению,  портреты
Вавилова,  жаловался:  выражение  лица  Николая  Ивановича  ме¬
няется  в  тончайших  нюансах  так  быстро  и  так  часто,  что  худож¬
нику  трудно  уловить  самое  характерное.  Стреблову  тем  не  менее
удалось  запечатлеть  главные  черты  вавиловской  натуры:  дина¬
мизм,  целеустремленность,  сосредоточенность.  Полный  творче¬
ских  замыслов  и  энтузиазма,  профессор  готов  одаривать  ими
всякого,  кто  душевно  обнищал.  Вот  типично  вавиловские  стро¬
ки  из  письма,  отправленного  в  1925  году  впавшему  в  уныние
сотруднику:  «Впереди  нужно  сделать  горы:  заставить  расти
у  нас  хинное  дерево,  заставить  яблони  цвести  от  семян  через
песколько  месяцев,  персики  плодоносить  месяца  через  три-четы¬
ре  после  посева  семян.  Неплохо  было  бы  заставить  хинные  пру¬
тики,  которые  у  нас  растут,  накапливать  процентов  до  10  хини¬
на  вместо  одного  процента.  Повторяю:  задач  перед  физиологом
и  физиологией  —  гора.  Жду  от  вас  подвигов».
 Он  верил  во  все  то,  о  чем  писал,  во  всяком  случае  искренне
верил,  что  ученый  обязан  стремиться  к  подвигам.  Его  собствен¬
ные  экспедиции  20-х  и  начала  30-х  годов  —  непрерывный  по¬
двиг.  Маршруты  искателя  культурных  растений  проходят  по  са¬
мым  диким  районам  мира.  Поломка  самолета  над  Сахарой;  ночь,
проведенная  по  соседству  со  львом;  встреча  с  разбойниками  на
берегах  Голубого  Нила;  сбор  пшеничных  колосьев  в  зоне  восста¬
ния  друзов...  Родные  и  товарищи  узнают  о  подобных  эпизодах
лишь  случайно,  в  пересказе  Николая  Ивановича  они  звучат  как
мимолетные  забавные  приключения.  Но  подлинно  близкие  к
Вавилову  люди  видят:  тяготы  экспедиций,  опасности  дальних
дорог  вместе  с  радостью  познания  составляют  главную  радость
его  жизни.
 Удача  требует  признания,  научный  успех  подобен  в  этом
отношении  успеху  артиста.  Вавилов  не  обойден  славой.  Издан¬
ная  в  1926  году  книга  «Центры  происхождения  культурных
растений»  становится  крупным  событием  в  общественной  жизни
страны.  Рецензии  на  нее  появились  не  только  в  специальных,
но  и  в  общих,  широка  распространенных  изданиях.  «На  днях
 99

я...  прочитал  труд  проф.  Н.  И.  Вавилова  «Центры  происхожде¬
ния  культурных  растений»,  его  доклад  «О  законе  гомологиче¬
ских  рядов»,  просмотрел  Карту  Земледелия  СССР  —  как  все  эго
талантливо,  как  значительно...»  —  сообщает  Максим  Горький.
Оценка  Алексея  Максимовича  совпадает  с  официальной  оцен¬
кой,  которую  получили  эти  исследования  на  родине  ученого.
Ему  присуждена  премия  имени  Ленина.  В  том  же  1926  году  его
избирают  членом  высшего  в  стране  органа  —  ЦИК.
 Имя  профессора  Николая  Вавилова  не  сходит  с  газетных
полос.  «Караван  Вавилова  пересек  Абиссинию».  «Вавилов:  по¬
сылки  с  семенами  из  Сирии  и  Палестины».  «Пензенские  колхоз¬
ники  назвали  именем  профессора  Вавилова  свою  артель».
 Научные  организации  тоже  не  обходят  его  своим  признани¬
ем.  В  тридцать  шесть  лет  Николай  Иванович  избран  членом-
корреспондентом  Академии  наук  СССР;  в  «Памятной  книжке»
академии  за  1929  год  Вавилов  уже  значится  академиком,  кста¬
ти  —  самым  молодым:  ему  едва  исполнился  сорок  один  год.
Одновременно  его  избирают  в  свои  члены  Академия  наук  Украи¬
ны,  Британская  ассоциация  биологов  и  Британское  общество
садоводства,  Академия  наук  в  Галле  и  Чехословацкая  Академия
сельскохозяйственных  наук...  Доклады  профессора  Вавилова  с
интересом  слушают  делегаты  международных  конгрессов  в  Ри¬
ме,  Кембридже  и  Берлине.
 Не  хватит  ли?  О,  вполне  достаточно.  Хотя  здесь  приведена
лишь  малая  часть  знаков  общественного  и  научного  признания,
хлынувших  на  ученого  после  1925  года.  Пожалуй,  кое-кто  уже
захлебнулся  бы  в  этом  потоке.  Но  Вавилов  слишком  мало  при¬
дает  значения  внешним  формам  почета.  Да,  он  удовлетворен.  Но
и  только.  Награды  —  лишь  побуждение  к  дальнейшей  работе.
Так  отвечает  он  президенту  Географического  общества,  получив
медаль  «За  географический  подвиг»,  так  пишет  избравшим  его
иностранным  академиям.  Денежная  премия  тоже  оставляет  его
спокойным.  8  октября  1926  года  во  время  экспедиции  он  пишет
жене  из  Иерусалима:  «В  газете  «Дни»  вычитал  о  получении
премии.  Сама  по  себе  она  меня  не  интересует.  Все  равно  проле¬
тарии.  Но  за  внимание  тронут.  Будем  стараться».
 Стараться  —  пожалуй,  не  совсем  точное  выражение.  Нико¬
лай  Иванович  и  без  того  работает  на  полную  мощь,  работает
как  некая  интеллектуальная  фабрика,  без  передышки,  во  все
возрастающем  темпе.  За  пять  лет  пройдены  тысячи  и  тысячи
километров  по  дорогам  пяти  континентов;  собрана  уникальная
по  числу  образцов  коллекция  семян  и  плодов  культурных  ра¬
стений;  основан  крупнейший  в  стране  научно-исследовательский
 100

институт;  подготовлена  и  осуществлена  организация  Академии
сельскохозяйственных  наук  имени  Ленина.  И  при  всем  том  —
ни  дня  без  строчки:  за  те  же  пять  лет  в  научных  журналах  на
русском  и  иностранных  языках  появляется  пятьдесят  публика¬
ций  профессора  Вавилова.
 «Считаете  ли  вы,  месье,  что  Ваша  жизнь  сложилась  удач¬
но?»  —  спросил  его  корреспондент  парижской  газеты  после  воз¬
вращения  из  очередной  экспедиции.  Ни  на  секунду  не  задумы¬
ваясь,  ученый  ответил  утвердительно:  «Да,  очень».  Это  сказано
вполне  искренне.  Да  и  почему  не  считать  жизнь  удачной?  Во
второй  половине  20-х  годов  все  складывалось  для  Николая  Ива¬
новича  как  нельзя  лучше.
 Никогда  —  ни  прежде,  ни  потом  —  не  чувствовал  он  себя  та¬
ким  нужным  —  людям,  государству,  науке.  Никогда  не  был  так
свободен  в  поступках,  решениях.  Жизнь  не  стала  более  легкой,
скорее  наоборот,  но  она  до  краев  наполнилась  творчеством,  тру¬
дом,  любовью.  Да,  и  любовью.  Пришел  конец  мучительной  не¬
определенности  в  отношениях  с  женой.  Екатерина  Николаевна
Сахарова  из  Саратова  в  Ленинград  не  поехала.  Осела  с  Олегом
в  Москве,  у  родных.  Со  стороны  казалось,  что  дело  только  в  пет¬
роградской  голодовке  и  отсутствии  удобной  квартиры.  Но  голод
кончился,  квартиру  директор  института  получил,  а  Екатерина
Николаевна  не  спешила  расставаться  со  столицей.  Современни¬
ки  вспоминают  о  Сахаровой,  как  о  женщине  умной,  образован¬
ной,  но  суховатой  и  чрезвычайно  властной.  Интеллектуальная
связь  между  супругами  была,  очевидно,  наиболее  прочной  и
длительной.  В  письмах  из  Америки  (1921  год)  Николай  Ивано¬
вич  подробно  обсуждает  с  женой  события  политической,  науч¬
ной  жизни,  рассказывает  о  прочитанных  книгах.  В  1920—
1923  годах  Сахарова  перевела,  а  Николай  Иванович  отредакти¬
ровал  несколько  специальных  сочинений,  в  том  числе  блестя¬
щую  книгу  английского  естествоиспытателя  Р.  Грегори  «Откры¬
тия,  цели  и  значение  науки».  Но  образ  жизни  Вавилова  раз¬
дражал  Екатерину  Николаевну.  Николай  Иванович  приехал.
Николай  Иванович  снова  уезжает.  Николай  Иванович  навел
полный  дом  гостей  и  толкует  с  ними  до  глубокой  ночи.  Никогда
не  известно,  сколько  в  семье  денег:  профессор  одалживает  со¬
трудникам  различные  суммы  и  при  этом  не  считает  нужным  за¬
помнить,  сколько  дает  и,  главное,  кому...  Так  Екатерина  Ни¬
колаевна  жить  не  могла.  А  Николай  Иванович  по-другому  не
умел.  Несколько  лет  длилось  какое-то  подобие  семейных  отно¬
шений.  Он  в  Петрограде,  она  в  Москве.  Деликатный  по  природе,
Вавилов  старается  не  допустить  разрыва.  Заботится,  чтобы
 101

семья  имела  все  необходимое,  засыпает  сына  подарками,  на
лето  забирает  Олега  в  Детское  Село.  Получает  приглашения
и  Екатерина  Николаевна,  но,  как  правило,  покинуть  Москву  от¬
казывается.
 А  жизнь  идет  своим  чередом,  на  смену  умирающему  чувству
приходит  новое,  молодое.  Эту  миловидную  девушку  можно
встретить  еще  на  саратовских  любительских  фотографиях.
Елена  Ивановна  Борулина  —  первая  аспирантка  профессора
Вавилова.  Бог  знает,  когда  уж  оно  зародилось,  их  чувство.  Во
всяком  случае,  Елена  Ивановна,  коренная  волжанка,  саратовка
из  строгой  религиозной  семьи,  преодолевая  отцовский  запрет,
уехала  в  Питер  с  первой  же  группой  саратовских  сотрудников
Николая  Ивановича.  Хватила  она  в  чужом  городе  лиха,  но  не
отступила,  не  убежала  под  отцовский  кров.  Скромница.  Труже¬
ница.  С  утра  до  ночи  на  полях,  в  лаборатории,  за  книгой.  Их
роман  долго  сохранялся  в  тайне.  Только  в  1926  году,  когда
разрыв  с  Сахаровой  стал  реальностью,  Елена  Ивановна  и  Ни¬
колай  Иванович  открылись  друзьям.  Ждали  свадьбы,  но  никако¬
го  торжества  так  и  не  состоялось.  «Жених»  готовился  к  дальней
экспедиции  и  скоро  умчался  в  более  чем  годовую  поездку  по
Европе,  Азии  и  Африке.  А  его  подруга  погрузилась  в  исследова¬
ние  мировой  коллекции  чечевицы  (впоследствии  Елена  Иванов¬
на  стала  крупным  знатоком  этой  культуры).  Супруги  встрети¬
лись  лишь  через  двенадцать  месяцев,  в  мае  1927  года,  и  не
в  Ленинграде,  а  в  Италии,  куда  Николай  Иванович  пригласил
жену  на  две  недели.
 Много  раз  потом  собирала  Елена  Ивановна  экспедиционные
чемоданы  своего  беспокойного  мужа,  много  раз  пришлось  ей
встречать  праздники  в  одиночестве,  а  в  будни  терпеть  в  своем
доме  нашествие  невероятного  числа  гостей.  Но  дело  мужа,  при¬
вычки  мужа  всегда  были  для  нее  священными.  Кандидат  и  док¬
тор  наук  Елена  Ивановна  Борулина  осталась  той  же  верной,
скромной,  на  все  готовой  подругой,  какой  была  для  своего  учи¬
теля  и  мужа  в  годы  голодного  питерского  сидения.
 И  друзьями  Николая  Ивановича  судьба  не  обделила.  Снача¬
ла  наиболее  близкие  люди  оставались  в  Москве,  в  Петровке:
любимый  учитель  профессор  агрохимии  Дмитрий  Николаевич
Прянишников,  однокашник  и  давний  приятель,  знаток  бобовых
Леонид  Ипатьевич  Говоров.  Но  постепенно  круг  близких  начи¬
нает  расти  и  перемещаться  из  столицы  на  периферию,  в  Ленин¬
град  перебираются  наиболее  талантливые  биологи  страны.  Из
Киева  —  цитолог  Григорий  Александрович  Левицкий,  из  Таш¬
кента  —  специалист  по  бахчевым  Константин  Иванович  Панга-
 102

ло,  из  Тифлиса  —  ботаник  Петр  Михайлович  Жуковский.  Пе¬
реехал  и  Говоров  да  еще  привез  с  собой  молодого  талантливого
генетика  Георгия  Дмитриевича  Карпеченко.  Ближайшие  сотруд¬
ники,  они  становятся  и  ближайшими  друзьями  директора.  Эта
нераздельность  личных  и  творческих  симпатий  —  одна  из  ти¬
пичных  черт  Вавилова.  За  пределами  науки  друзей  он  заводить
не  умел.  Но  уж  те,  кто  попадали  в  «ближний  круг»,  оставались
там  на  всю  жизнь.
 Да,  всё,  решительно  всё  складывалось  как  нельзя  лучше.
И  по  личному,  и  по  большому  государственному  счету.  Торже¬
ственно  отпраздновано  было  двухсотлетие  Академии  наук.  По¬
степенно  выходило  из  употребления  словечко  «спецы».  Все  чаще
стало  звучать  уважительное  —  ученые.  Возрождались  междуна¬
родные  связи:  для  русских  исследователей  открылся  путь  обще¬
ния  с  иностранцами  на  международных  конгрессах  и  конферен¬
циях.  Появилась  возможность  беспрепятственно  знакомиться
с  мировой  научной  литературой.  Вавилов  в  восторге:  единство,
неделимость  мировой  науки  —  его  любимый  тезис.  Он  оказался
одним  из  первых  советских  биологов,  кого  стали  приглашать  на
международные  научные  встречи.  Личное  общение  с  коллегами—
это  великолепно.  Вместо  абстракции  идей—живые  лица,  интона¬
ции,  взрывы  смеха  после  неудачного  доклада  и  аплодисменты,
награждающие  талантливого  экспериментатора  или  блестящего
оратора.  Присутствуя  на  конгрессах,  легче  понять,  кто  есть  кто,
после  международных  встреч  не  чувствуешь  себя  одиноким  в
науке:  усилия  твоих  сторонников  и  противников,  работающих
над  общей  проблемой  на  разных  материках,  рождают  азарт,
увлеченность,  желание  добиваться  собственных  успехов.  Он  чут¬
ко  ловит  каждый  звук  в  международном  научном  оркестре.
 «Пишите  о  том,  что  творится  нового,—  просит  он  в  декабре
1925  года  своего  командированного  в  Германию  сотрудника.—
Что  подумывает  Гольдшмидт:  он  большой  олимпиец,  но  все  же
наиболее  интересный  в  Берлине.  Что  делает  Баур?  Над  чем  си¬
дит  Винклер?  Что  поделывают  Леман,  Рейман?  Нет  ли  чего
любопытного  по  межвидовой  гибридизации?»  И  снова  в  другом
письме:  «Зайдите  при  случае  к  злаковедам:  Харланду,  Боллу,
Колленс,  Лейти.  В  1932  году,  живы  будем,  всех  увидим».
 Он  и  сам  неизбежно  входит  в  круг  чьих-то  интересов  и  сим¬
патий.  Уже  после  двух-трех  международных  конгрессов  обая¬
тельный  и  общительный  профессор  из  Ленинграда  становится
среди  своих  коллег  фигурой  весьма  популярной.  Ему  охотно
прощают  несносный  русский  акцент  (Вавилов  и  сам  любит  под¬
шутить  над  несовершенством  своего  английского  произноше-
 103

ния).  Но  зато  каждое  выступление  его  полно  оригинальных
мыслей  и  наблюдений.  «Никто  не  видел  такого  количества  и  та¬
кого  разнообразия  культур,  какое  видел  и  изучил  Вавилов»,—
публично  заявил  один  почтенный  ботаник,  и  с  этим  согласился
весь  мировой  синклит  растениеводов  и  генетиков.
 Когда  среди  коллег  начали  выкристаллизовываться  личные
друзья,  в  их  число  вошли  такие  светлые  головы  мировой  генети¬
ческой  мысли,  как  Харланд  и  Дарлингтон  в  Англии,  Шевалье
и  госпожа  Ф.  де  Вильморен  во  Франции,  Баур  и  Гольдшмидт
в  Германии,  Морган  и  Меллер  в  США,  Ацци  в  Италии,  Федер-
лей  в  Финляндии.  Они  оказались  не  только  большими  учеными,
но  и  настоящими  верными  друзьями.  За  два  десятка  лет  они
многократно  доказали  это.  Совсем  недавно,  в  1963  году,  старый
профессор  Дарлингтон  выпустил  в  Лондоне  «Атлас  хромосом»,
поместив  на  первой  странице  посвящение  давнему  другу  Ни¬
колаю  Ивановичу  Вавилову.  Но  и  при  жизни  товарища  он
и  остальные  имели  много  случаев  протянуть  руку  дружбы  через
океаны  и  границы.  В  пору  разнузданной  клеветы  на  СССР  Баур
и  Гольдшмидт  приехали  в  Ленинград  на  генетический  съезд
и  там  публично  дали  самую  высокую  оценку  советской  науке.
Эрвин  Баур  гостеприимно  сопровождал  Вавилова  в  1927  году
по  горным  районам  Германии.  Герман  Меллер  по  просьбе  Ва¬
вилова  несколько  лет  работал  в  Институте  генетики  Академии
наук  СССР  и  организовал  там  новую  лабораторию,  а  по  суще¬
ству  —  дал  толчок  новому  направлению  генетики:  исследовани¬
ям  в  области  искусственного  мутагенеза.
 Не  пожалел  сил  для  русского  друга  и  крупнейший  знаток
хлопчатника  английский  генетик-марксист  Сидней  Харланд.
Несмотря  на  слабое  здоровье,  он  приехал  в  1933  году  в  Совет¬
ский  Союз  и  вместе  с  Вавиловым  объехал  все  хлопкосеющие
районы  страны.  Его  доклад  наркому  земледелия  СССР  стал  важ¬
ным  документом  при  перестройке  советского  хлопководства.
 Специалист  по  экологии  сельскохозяйственных  растений
итальянец  Джироламо  Ацци,  чьи  книги  неоднократно  переводи¬
лись  на  русский  язык,  сам  изучил  русский,  чтобы  читать  труды
советских  биологов,  и  прежде  всего  Вавилова.  Работа  русского
растениевода,  организовавшего  в  СССР  так  называемые  геогра¬
фические  посевы,  увлекла  Ацци,  и  он  начал  пропагандировать
эту  идею  в  масштабе  планеты.  Крупнейшие  французские  бота¬
ники  и  генетики  Шевалье  и  Вильморен  также  не  раз  подтверж¬
дали  свою  верность  русскому  коллеге.  Когда  Вавилов  задумал
посетить  Алжир,  Марокко  и  Сирию,  им  пришлось  пустить  в  ход
все  свои  связи,  дойти  до  министров  и  президента  республики,
 104

чтобы  «красного  профессора»  впустили  во  французские  колонии.
В  Англии  так  же  энергично,  хотя  и  с  меньшим  успехом  боролись
за  колониальные  визы  для  Вавилова  Сирил  Дарлингтон  и  Джон
Рассел.  А  крупнейший  британский  агроном  Даниэль  Холл  реко¬
мендовал  избрать  русского  коллегу  в  члены  Королевского  об¬
щества  в  Лондоне.
 Здесь  названо  лишь  несколько  иностранных  друзей  Николая
Ивановича.  По  существу  же,  начиная  с  1925  года,  научный  био¬
логический  мир  земного  шара  полностью  признает  профессора
Вавилова  фигурой  первого  ранга.  Эта  оценка  относилась  не
только  к  его  личности,  но  и  к  тому  высокому  научному  уровню,
на  котором  оказались  в  эти  годы  руководимые  им  советская
агрономия,  ботаника,  генетика,  физиология  и  география  куль¬
турных  растений.  После  доклада  на  Пятом  генетическом  кон¬
грессе  в  Берлине  в  сентябре  1927  года  Николай  Иванович,
обычно  склонный  весьма  скромно  оценивать  свои  заслуги,  не
без  удовлетворения  сообщил  жене:  «Мы  не  очень  сбоку».  На
самом  деле  доклад  «Мировые  центры  сортовых  богатств  (генов)
культурных  растений»  был  принят  изощренной  аудиторией
буквально  с  восторгом.  Но  полтора  года  спустя  иностранные
гости,  прибывшие  в  Ленинград  на  Всероссийский  съезд  по  гене¬
тике  и  селекции,  констатировали,  что  советская  наука  пошла
еще  дальше.  «Сейчас  основные  генетические  работы  имеются  на
немецком,  английском  и  русском  языках,-—  заявил  журналистам
директор  Берлинского  института  наследственности  и  селекции
Эрвин  Баур.—  Но  работы  на  русском  языке  быстро  прогрессиру¬
ют  и  даже  превосходят  научную  литературу  Запада».  Еще  бо¬
лее  решительно  сформулировал  свое  мнение  делегат  Финляндии
доктор  Федерлей:  «Опубликованные  в  СССР  труды  по  генетике
и  селекции  превосходят  работы,  изданные  в  странах  Запада».
 Счастье?  Да,  это  оно,  нелегкое,  напряженное  счастье  иска¬
теля,  который  понял,  как  много  ему  дано,  и  рад,  что  сведущие
люди  заметили  его  первые  удачи.  Но  эпоха  великих  экспери¬
ментов  вскоре  вовлекла  Николая  Вавилова  в  опыт  еще  более
поразительный.  Через  две  недели  после  возвращения  из  Афга¬
нистана  в  письме  к  П.  П.  Подъяпольскому  он  мимоходом  бро¬
сает:  «Мотаюсь  между  Питером  и  Москвой.  Заставили  устраи¬
вать  Всесоюзный  институт  прикладной  ботаники.  Выйдет  из
этого  что  или  не  выйдет,  толком  еще  не  знаю».  Вавилов  явно
скромничал.  Он  отлично  знал,  что  мощный  институт,  возникаю¬
щий  на  месте  небольшого  Отдела  прикладной  ботаники,—  как
раз  то  учреждение,  которое  необходимо  ему,  чтобы  осуществить
наиболее  заветные  свои  цели.  О  таком  институте  он  мечтал  еще
 105

пять  лет  назад,  перебираясь  из  Саратова  в  Петроград.  Но  едва
ли  полагал,  что  когда-нибудь  удастся  организовать  научный
центр  столь  крупного  масштаба.  Открытие  Всесоюзного  инсти¬
тута  прикладной  ботаники  и  новых  культур  превратилось  в
событие  государственное.
 «20  июля,  в  3  часа  дня,  в  Кремле,  в  зале  заседаний  Совнар¬
кома  РСФСР,  открылось  первое  торжественное  заседание  ИПБ
и  НК,—  сообщили  «Известия».—  Зал  заседаний  был  украшен
диаграммами,  живыми  редчайшими  культурными  растениями.
 На  заседание  прибыл  председатель  ЦИК  СССР  тов.  Червя¬
ков;  прибыли  представители  союзных  республик,  виднейшие
академики-профессора,  делегаты  государственных  организаций
и  практики-специалисты,  работающие  в  области  ботаники  и  но¬
вых  сельскохозяйственных  культур...  В  своем  приветственном
слове  тов.  Червяков  отметил,  что  Институт  прикладной  ботани¬
ки  и  новых  культур  создан  по  завету  В.  И.  Ленина  и  учрежден
в  ознаменование  образования  Союза  ССР...»
 Такова  действительно  была  воля  Ильича.  И  о  ней  подробно
поведал  присутствующим  бывший  личный  секретарь  Ленина,
управляющий  делами  Совнаркома  Николай  Петрович  Горбунов.
 В  1922—1923  годах  Владимир  Ильич  окончательно  пришел
к  убеждению:  чтобы  быстрее  встать  на  ноги,  наше  сельское  хо¬
зяйство  должно,  не  откладывая,  заменить  обычный  беспород¬
ный  посевной  материал  породистым,  селекционным.  Пуд  селек¬
ционных  семян  при  массовом  производстве  в  государственных
хозяйствах  едва  ли  в  полтора  раза  превысит  стоимость  зерна
продовольственного.  А  прибавку  урожая  селекционные  семена
дадут  огромную.  Немцы  в  конце  XIX  века  почти  нацело  смени¬
ли  свой  местный  посевной  материал.  И  одна  только  эта  мера
не  менее  как  на  25  процентов  повысила  сборы  зерна  в  предво¬
енной  Германии.  Именно  эти  расчеты  натолкнули  Владимира
Ильича  на  мысль  о  необходимости  создать  в  Советской  России
центральное  учреждение,  которое  взяло  бы  на  себя  научную
смену  сортов  на  полях  страны.
 Первый  съезд  Советов  в  декабре  1922  года  облек  идею  вож¬
дя  в  узаконенное  решение:  «Организовать  в  Москве,  как  в
центре  нового  государства  трудящихся,  Центральный  институт
сельского  хозяйства  с  отделениями  во  всех  республиках  в  целях
объединения  научных  и  практических  сил  для  быстрейшего
развития  и  подъема  сельского  хозяйства  союзных  республик...»
При  этом  в  виду  имелась  Всесоюзная  Академия  сельскохозяй¬
ственных  наук.  Но  бедность  молодого  государства  не  позволила
тотчас  же  осуществить  ленинский  завет.
 .106

Прошло  два  с  половиной  года.  Й  вот:  «Во  исполнение  завета
обновления  сельского  хозяйства  нашего  Союза,  данного  Влади¬
миром  Ильичем  Лениным...»  —  медленно  произносит  докладчик.
И  зал  Кремлевского  дворца,  кажется,  готов  рухнуть  от  руко¬
плесканий.  И  сам  докладчик  Николай  Петрович  Горбунов,  ин¬
женер,  изменивший  своей  профессии  ради  того,  чтобы  сначала
отдать  себя  революции,  а  теперь  готовый  так  же  безоглядно
служить  отечественной  науке,  тоже  удовлетворенно  рукопле¬
щет,  ибо  немало  и  его  сил  вложено  в  молодое  ленинское  детище.
Пусть  пока  не  академия  (на  это  у  страны  все  еще  нет  средств),
а  только  институт  —  «первое  звено»  будущей  академии.  Но  сты¬
диться  устроителям  тем  не  менее  не  приходится:  в  России  рож¬
дается  научное  учреждение  самого  высокого  класса.  Голос  Гор¬
бунова  буквально  грохочет,  когда  он  называет  имена  тех,  кто  от¬
ныне  призван  руководить  сельскохозяйственной  наукой  страны.
 «Директор  института  —  профессор  Николай  Иванович  Вави¬
лов,  ученый  мирового  масштаба...  пользующийся  громадным
научным  авторитетом  как  в  нашем  Союзе,  так  и  в  Западной
Европе  и  Америке.
 Заместитель  директора  —  профессор  Виктор  Викторович  Та¬
ланов,  организатор  Екатеринославской  и  Западно-Сибирской
областных  станций.  Ему  Союз  обязан  введением  лучших  сортов
кукурузы,  суданской  травы  и  других  кормовых  трав.
 Заместитель  директора  —  Виктор  Евграфович  Писарев...
один  из  крупнейших  русских  селекционеров...
 Заведующий  отделом  плодоводства  —  профессор  Василий
Васильевич  Пашкевич,  глава  всех  садоводов  Союза.
 Заведующий  отделом  пшениц  —  Константин  Андреевич
Фляксбергер,  лучший  в  мире  знаток  пшениц...
 Заведующий  отделом  сорных  растений  —  Александр  Ивано¬
вич  Мальцев,  первый  положивший  начало  изучения  у  нас  сор¬
ной  растительности...»
 Бюджет  у  института  пока  крошечный:  на  все  про  все,  и  на
опыты,  и  на  закупку  заграничных  семян,-—  триста  с  небольшим
тысяч  рублей  в  год.  Зато  в  двенадцати  точках  страны  от  Мур¬
манска  до  Туркмении,  от  Москвы  до  Сухума  ученым  переданы
опытные  станции,  совхозы,  отделения,  сотни  и  даже  тысячи  де¬
сятин  отличной  земли,  где  можно  развернуть  генетическую,  се¬
лекционную,  интродукционную  работу.  Северокавказское  отде¬
ление  на  Кубани,  совхоз  Калитино  под  Ленинградом,  Каменно-
Степная  опытная  станция  в  Воронежской  губернии,  отделения
на  Северной  Двине,  в  Детском  Селе  —  где  еще  есть  у  сельско¬
хозяйственной  науки  такой  простор,  такие  возможности?
 107

«Да  здравствует  обновленная  Советская  земля!  Да  здрав¬
ствует  союз  Науки  и  Трудящихся!»  —  провозглашает  доклад¬
чик,  и  зал  снова  рукоплесканиями  выражает  свой  восторг.
 Встреча  и  дружба  с  Горбуновым  —  еще  одна  жизненная  уда¬
ча  Николая  Вавилова.  Николай  Вавилов  покорил  Горбунова
своими  замыслами.  Искать  растительные  богатства  земли  и  пе¬
реносить  их  на  поля  Советского  Союза  —  эта  мысль  совпадала
с  тем,  что  управляющий  Совнаркома  слышал  от  Ильича.  Близ¬
кий  к  правительству  и  семье  Ульяновых,  Николай  Петрович
оказался  проводом,  который  соединил  идею  Ленина  с  энергией
Вавилова.  Он  и  сам  загорелся  мыслью  об  институте  —  всерос¬
сийском  центре  научного  земледелия.  Увлекался  Горбунов  горя¬
чо,  как  ребенок.  В  этом  они  с  Николаем  Ивановичем  мало  отли¬
чались  друг  от  друга.  Да  и  время  было  такое,  что  любые,  самые
фантастические  проекты  казались  легко  достижимыми.  Что  там
говорить  о  каком-то  институте,  когда  близкой  и  совершенно  ре¬
альной  представлялась  мировая  революция!  Вавилов  набрасы¬
вал  эскизы  будущего  научного  центра,  Горбунов  энергично  об¬
лекал  их  в  правительственные  решения.  И  вчерашняя  мечта
неожиданно  обрела  реальность:  полунищая  страна,  едва  опра¬
вившаяся  от  голода  и  разрухи,  создает  мощное  научное  учре¬
ждение,  каким  могло  бы  гордиться  любое  процветающее  госу¬
дарство  Европы.
 Институт  возник  на  совершенно  особых  началах.  Он  не  под¬
чинялся  ни  Наркомату  земледелия,  ни  Академии  наук.  Средст¬
ва  он  получал  от  Совнаркома  и  подчинялся  лишь  правительству
СССР.  Николай  Петрович  Горбунов  к  многочисленным  обязан¬
ностям  своим  вынужден  был  прибавить  еще  одну:  он  стал  пред¬
седателем  Совета  института,  а  по  существу  —  своеобразным
правительственным  комиссаром  по  делам  сельскохозяйственных
наук.  Директор  института  был  подотчетен  только  ему.
 «Мой  институт!»  —  сколько  раз  мне  приходилось  слышать
эту  фразу  из  уст  известных  профессоров  и  академиков.  В  этих
словах  неизбежно  звучит  гордость,  но  гордость  владельца;  ра¬
дость,  но  радость  победителя.  Николай  Иванович  никогда  не
говорил  об  институте  —  «мой».
 «История  нашего  учреждения  есть  история  коллектива,  а  не
история  Роберта  Эдуардовича  (Регеля)  и  Николая  Ивановича
(Вавилова),—  сердито  отчитывает  он  сотрудника,  пишущего
историю  Отдела  прикладной  ботаники.—  В  том  и  сила  Отдела,
что  он  прежде  всего  коллектив,  и  шестьдесят  процентов  персо¬
нала,  по  моим  подсчетам  по  пятибалльной  системе,  имеют  отмет¬
ку  4.  Как  Вы  знаете,  на  сей  счет  мы  достаточно  строги...»
 108

Институт  для  Вавилова  —  не  имение  и  не  просто  дом,  куда
он  двадцать  лет  ходил  на  службу.  Институт  —  гордость  его,  лю¬
бовь  его,  часть  его  души.  Все  знали:  путешествуя  за  рубежом,
Николай  Иванович  посылает  домашним  короткие  открытки,  а
институт  получает  от  него  обстоятельные,  длинные  письма.  Ди¬
ректор  подробно  пишет  сотрудникам  о  находках,  трудностях,  о
победах  и  поражениях  и  требует  столь  же  подробных  и  искрен¬
них  отчетов.  Он  любит  соратников  по  научному  поиску  незави¬
симо  от  их  ума,  способностей,  должностного  положения.  Любит
и  знает  всех  по  имени-отчеству,  помнит  домашние  и  служебные
обстоятельства  буквально  каждого  лаборанта,  привратника  и
уборщицы.  Институт  —  его  семья,  нет,  скорее  ребенок,  с  кото¬
рым  он,  отец,  связывает  не  только  сегодняшний  свой  день,  но  и
то  далекое  будущее,  когда  и  сам  он  уже  не  надеется  жить  на
свете.  «Строим  мы  работу...  не  для  того,  чтобы  она  распалась
завтра,  если  сменится  или  уйдет  в  Лету  директор.  Я  нисколько
не  сомневаюсь,  что  Центральная  станция  (Институт  в  Ленин¬
граде.—  М.  П.)  будет  превосходно  существовать,  если  даже  на
будущий  год  в  горах  Абиссинии  посадят  на  кол  заведующего».
 Слова  относительно  Абиссинии  совсем  не  случайно  приведе¬
ны  в  письме  Николая  Ивановича  к  профессору  Пангало.  В  это
время  шла  подготовка  к  экспедиции,  которая  началась  в
1926  году  и  которой  будут  посвящены  две  следующие  главы
нашей  книги.

ГЛАВА  ШЕСТАЯ
 80  000  КИЛОМЕТРОВ
ПО  ВОДЕ,  ПО  ЗЕМЛЕ
И  ПО  ВОЗДУХУ
 1926-1927
 Пробираюсь  к  львам,  но...  львов  отго¬
родили  визными  затруднениями,  для  нас
почти  непроходимыми.
 Н.  И.  Вавилов  —  /7.  П.  Подъяпольскому
12  июня  1926  года
 И  когда  корабли  Васко  да  Гама  огиба¬
ли  мыс  Африки,  в  грозе  и  буре  явилось
им  чудовище  и  закричало  на  них:  «Куда
стремитесь,  безумцы?  Еще  ни  один  смерт¬
ный  не  шел  этим  путем.  Вернитесь,  пока  не
поздно!»  _  Но  Васко  да  Гама  направился
дальше...
 Н.  И.  Вавилов  —  жене.  Из  Лиссабона
7  июля  1927  года
 Институт  на  Исаакиев-
ской  площади  бредил
дальними  странами.
Старшие  научные,  со¬
бираясь  в  «предвавильнике»  (так
шутя  именовалась  комната  секрета¬
рей,  расположенная  перед  дирек¬
торским  кабинетом),  оживленно
толковали  о  заграничных  паспор¬
тах,  визах,  валютных  трудностях;
младшие  научные  с  тайной  надеж¬
дой  зубрили  английский  и  француз¬
ский,  а  лаборанты  мечтательно  сди¬
рали  почтовые  марки  с  бандеролей

и  пакетов,  прибывающих  из  дальних  краев.  Время  от  времени
в  Помпейском  зале  института  (помпейскими  фресками  его  рас¬
писали  еще  тогда,  когда  здание  занимала  канцелярия  царского
министра)  при  огромном  стечении  народа  выступали  вернувши¬
еся  из  дальних  поездок  ботаники.  После  их  рассказов  сухая
ботаническая  латынь,  которая  далеко  не  всем  давалась  в  сту¬
денческие  годы,  начинала  звучать  как  музыка.  Названия  расте¬
ний  обрастали  географическими  подробностями,  экзотическими
деталями.  Кормовое  растение  улекс  еуропеус  происходит,  ока¬
зывается,  из  центральной  Испании,  из  той  самой  Ламанчи,  где
прославился  бесстрашный  Дон-Кихот.  Самую  крупную  в  мире
редьку  —  шестнадцать  килограммов  —  удалось  разыскать  у  под¬
ножия  действующего  вулкана  на  песчаном  берегу  японского
острова  Сакурайима.  А  родственник  конских  бобов  вициа  пли-
ниана  избрал  своим  обиталищем  горы  Алжира,  по  соседству  с
пустыней,  населенной  львами.  Пустыни,  вулканы,  львы,  тихо¬
океанские  острова  —  даже  у  скромных  агрономов  от  таких  раз¬
говоров  начинало  сладко  ныть  сердце.
 Конечно,  были  у  сотрудников  и  другие  заботы.  Громада  ин¬
ститута  ширилась,  обрастая  всё  новыми  опытными  станциями.
По  всей  стране  подводились  итоги:  чем  богаты  поля,  огороды,
сады  России.  Испытывалось  все  лучшее  из  даров  местной  при¬
роды.  Одновременно  от  Мурманска  до  субтропиков  продолжа¬
лись  так  называемые  географические  посевы.  Все,  что  привози¬
ли  экспедиции,  шло  на  делянки,  в  лаборатории.  «Иностранцев»
испытывали  на  юге  и  на  севере,  в  горах  и  в  низинах,  чтобы  до¬
знаться,  как  географические,  климатические,  почвенные  усло¬
вия  меняют  их  характер.  Но  в  основном  институт  жил  все-таки
волнениями  экспедиционными.
 Ботанических  групп,  бороздивших  мир  под  неусыпным  над-
вором  Вавилова,  было  в  то  время  немало.  Директор  составлял
им  детальную  программу  поисков,  посылал  вослед  своим  науч¬
ным  гонцам  рекомендации,  ободрения  и,  конечно  же,  денежные
переводы,  что  при  институтской  бедности  часто  оказывалось
делом  нелегким.
 Экспедиционные  средства  приходилось  просить,  клянчить
и  только  что  не  вымогать.  Положение  не  улучшилось  и  тогда,
когда  в  экспедицию  по  берегам  Средиземного  моря  собрался  сам
директор  института.  Впрочем,  финансовые  препятствия  были
только  следствием.  Причина,  из-за  которой  «зажимали  экспеди¬
цию»,  таилась  в  ее  маршруте:  Италия,  Испания,  Португалия,
Греция,  Египет.  Что  может  найти  ботаник  й  самом  изученном
уголке  земного  шара?  Оказывается,  многое.
 Ш

Передо  мной  сто  двадцать  пять  писем  и  открыток,  посланных
на  родину  в  1926—1927  годах.  Попробуем,  читая  их,  понять,  что
же  действительно  происходило  в  те  пятнадцать  месяцев,  когда,
пересаживаясь  с  парохода  на  коня,  с  поезда  на  автомобиль  и
самолет,  ученый  преодолевал  путь  в  восемьдесят  тысяч  кило¬
метров.
 Итак,  почему  же  все-таки  Средиземное  море?  Те,  кто  загля¬
дывали  в  библиотеку  профессора  Вавилова  (а  она  была  широко
открыта  для  всех  желающих),  могли  заметить,  с  какой  тщатель¬
ностью  ученый  собирал  древних  авторов.  Достаточно  греческо¬
му  или  римскому  поэту,  историку  даже  мимоходом  коснуться
культурных  растений,  упомянуть  приемы  земледелия  своего
времени  или  даже  просто  привести  какую-нибудь  подробность
крестьянского  быта,  как  сочинение  его  попадало  на  полку  к  Ни¬
колаю  Ивановичу.  Об  античных  агрономах  и  певцах  земледелия
говорить  не  приходится.  Курс  растениеводства  римлянина  Ко-
лумеллы,  написанный  в  I  веке  до  н.  э.,  «Георгики»  Вергилия,
труды  Плиния,  Теофраста,  Катона  не  сходили  у  директора  ин¬
ститута  со  стола.  То  не  была  страсть  коллекционера.  Поэты,
писатели  и  агрономы  античности  служили  ученому  XX  века  ис¬
точником  фактов  об  истории  культурных  растений.  Когда  и  от¬
куда  та  или  иная  культура  была  впервые  привезена,  как  она
выглядела  в  прошлом,  как  ее  возделывали,  с  чем  скрещивали  —
все  это  материал  для  раздумья  о  происхождении  зеленого  пи¬
томца,  его  родине,  предках,  родственниках.
 Не  меньше,  чем  агрономические  книги,  любил  Вавилов  ис¬
следования  о  судьбах  древних  цивилизаций,  сообщения  об  ар¬
хеологических  находках.  Рукописи  и  отрывки  древних  сочи¬
нений,  расшифрованные  таблички  хеттов  и  шумеров,  иероглифы
Египта  в  один  голос  указывали  на  побережье  Средиземного  мо¬
ря  как  на  место  древнейшей  земледельческой  культуры.
 Позднейшие  исследовация  подтверждают:  не  менее  двадцати
тысяч  видов  растений  обитают  на  благословенных  берегах  спо¬
койного  замкнутого  бассейна.  Первобытный  земледелец  нашел
в  горах,  лесах  и  в  полях  Средиземья  множество  ценных  расте¬
ний,  которые  использовал  сначала  в  диком  виде,  а  потом  ввел
в  культуру.  Здесь  родина  большинства  европейских  овощей,
плодовых  деревьев,  отсюда  пошел  «корень»  таких  важных  зер¬
новых  и  кормовых  культур,  как  чечевица,  чина,  клевер.  Имен¬
но  здесь,  говоря  словами  Вавилова,  следовало  постигать  «фило¬
софию»  пшеницы,  ячменя  и  бобовых.  Ибо  именно  здесь  —  очаг
разнообразия  этих  культур.
 Но  то,  что  для  ученого  казалось  само  собой  разумеющимся,
 112

не  имело  ни  малейшего  значения  для  лондонских  и  парижских
чиновников,  ведающих  визами.  Древние  житницы  мира  —  Еги¬
пет,  Двуречье,  окрестности  Карфагена,  острова  Средиземного  мо¬
ря  —  превратились  в  новое  время  в  колонии  Англии  и  Франции.
И  если  британское  министерство  иностранных  дел  —  Форин  оф-
фис—разрешало  «красному  профессору»  въезд  в  метрополию,  то
двери  колоний  перед  ним,  как  правило,  наглухо  захлопывались.
 Самой  неподдающейся  оказалась  дверь  в  Египет.  Выезжая
31  мая  1926  года  из  Москвы,  Николай  Иванович  уже  знал:  борь¬
ба  за  визы  предстоит  нелегкая,  но  он  не  мог  даже  представить
себе,  каких  гигантских  сил  потребует  от  него  это  непрерывное
пятнадцатимесячное  сражение.  В  Лондоне,  а  потом  в  Париже
повторилась  одна  и  та  же  ситуация:  помощниками  и  друзьями
Вавилова  становились  самые  крупные  ученые  и  общественные
деятели;  неизменными  противниками  —  представители  власти.
«Бэтсон  перед  смертью  просил  доктора  Холла,  руководителя
научными  работами  по  министерству  земледелия,  сделать  все,
чтобы  помочь  нам»,—  сообщал  Николай  Иванович.  Даниэль
Холл  —  величина  в  британской  науке  первостепенная.  Он  и  сам
хорошо  знал  труды  русского  коллеги.  Готовы  были  воспользо¬
ваться  ради  Вавилова  своими  связями  также  видный  оксфорд¬
ский  генетик  Сирил  Дарлингтон  и  не  менее  заметная  в  Англии
фигура  —  сэр  Джон  Рассел.  Этому  ученому  синклиту  удалось,
однако,  добыть  визы  только  на  Кипр  и  в  Палестину.  Судан  и
Египет?  Чиновники  министерства  иностранных  дел  утверждали,
что  они  бессильны.  Хотя  английские  войска  стояли  в  Каире  и
Александрии,  но  так  называемое  египетское  правительство  са¬
мо  якобы  решало,  кого  впускать,  а  кого  не  впускать  на  «свою»
территорию.
 И  все-таки  одиннадцать  дней  в  Англии  не  пропали  даром.
Николай  Иванович  сел  в  поезд  Лондон  —  Париж  с  приятным
чувством  хорошо  поработавшего  человека:  все  свободные  дни  он
провел  в  превосходных  библиотеках  министерства  колоний  и
Британского  музея  —  читал  «африканскую»  литературу.  Чемо¬
дан  его  полон  справочников,  географических  карт  и...  рекомен¬
дательных  писем.  Есть  даже  письма  от  лордов  —  Холл  и  Рассел
постарались:  авось  поможет  при  получении  виз  в  Египет  и
Судан.
 В  Париже  все  началось  сначала.  Полпред  Л.  Б.  Красин  убе¬
жден:  получить  разрешение  на  въезд  во  французские  колонии
не  удастся.  В  горном  Марокко  восстали  риффы,  в  Сирии  бунту¬
ет  племя  друзов.  В  такой  обстановке  французы  ни  за  что  не  пу¬
стят  советского  гражданина  в  свои  владения.  Мрак  безнадежно-
 113

сти  навис  над  экспедицией.  Почтовая  открытка,  которую  Нико¬
лаи  Иванович  адресует  в  Ленинград,  почти  символична:  «Начал
хлопоты,  пока  ничего  в  волнах  не  видно».  А  на  обороте  —  Па¬
риж,  снятый  с  вершины  средневекового  собора.  Вечер.  Город
тонет  во  тьме.  И  только  козлобородое,  хитро  осклабившееся  чу¬
довище,  одна  из  каменных  химер  Нотр-Дам,  четко  вырисовы¬
вается  на  фоне  гаснущей  зари.  Неужели  и  впрямь  едва  начатая
поездка  кончится  ничем?  Палестины  и  Кипра,  куда  его  впуска¬
ют  англичане,  совершенно  недостаточно,  чтобы  понять  сложную
историю  средиземноморского  растительного  узла.  Главное  —<
Африка,  Сирия...
 Вавилов  обращается  к  друзьям.  Он  едет  к  Августу  Шевалье,
крупнейшему  ботанику  Франции.  Потом  в  Пастеровский  инсти¬
тут  —  там  среди  учеников  и  друзей  покойного  И.  И.  Мечникова
издавна  живут  симпатии  к  русской  науке.  Его  везде  встречают
как  друга.  Все  готовы  помочь  исследователю.  Однако  Шева¬
лье  —  будущий  академик,—  директор  Лаборатории  прикладной
ботаники,  настроен  скептически.  Ему  кажется,  что  по-настояще¬
му  сдвинуть  дело  с  мертвой  точки  может  только  один  человек:
самая  энергичная  женщина  в  мире  —  госпожа  де  Вильморен.
Если  она  убедится,  что  советскому  ботанику  и  растениеводу  дей¬
ствительно  необходимо  посетить  Алжир,  Тунис,  Марокко  и  Си¬
рию,  тогда...  О,  эта  женщина  может  все!
 Госпожа  де  Вильморен  личность  и  впрямь  незаурядная.  По¬
томок  нескольких  поколений  селекционеров,  представитель
семьи,  которая  более  столетия  назад  основала  в  Париже  ныне
всемирно  известную  семенную  фирму,  глава  этой  фирмы,  она
и  сама  недавно  совершила  с  научными  целями  кругосветное
путешествие.  Перед  первой  мировой  войной  Вавилов  несколько
недель  работал  в  лабораториях  Вильморенов.  Теперь  он  едет  ту¬
да  в  качестве  просителя.  От  этого  визита  зависит  многое.  Он
вкладывает  в  свою  речь  весь  пыл  ученого,  которого  лишают  воз¬
можности  довести  до  конца  волнующее  исследование,  всю  го¬
рячность  путешественника,  которого  на  полпути  к  открытию
останавливают  сети  чиновной  паутины.  И,  конечно,  он  произ¬
носит  свое  любимое:  «Жизнь  коротка,  мадам,  откладывать  по¬
ездку  невозможно.  Надо  спешить...»
 Мадам  слушает  внимательно.  Она  согласна.  Более  того,  она
убеждена:  месье  Вавилову  надо  посетить  французские  владения
в  Африке  и  Азии.  В  ближайшие  двое  суток  она  будет  беседовать
с  президентом  Пуанкаре  и  премьер-министром  Брианом.  По¬
пытается  убедить  их,  что  советский  профессор  не  намерен  зани¬
маться  большевистской  пропагандой.
 114

О  визе  в  Египет  Николай  Иванович  толкует  с  сотрудниками
Пастеровского  института.  Он  здесь  отнюдь  не  случайный  гость:
директор  Ру  и  профессор  Безредка  не  забыли  его  работ  по  им¬
мунитету  растений,  посвященных  творцу  учения  об  иммунитете
И.  И.  Мечникову.  Ботаник,  врач  и  иммунолог  напрягают  свои
дипломатические  способности,  и  на  свет  является  довольно  ори¬
гинальный  план.  Решено  повлиять  на  египетское  правительство
через  банкира  Моссари,  который  лечится  сейчас  в  Пастеровском
институте.  Кстати,  брат  Моссари  —  известный  египетский  агро¬
ном.  Всесильный  богач  тут  же  соглашается  хлопотать  за  русско¬
го  ученого.  Он  убежден,  что  по  его  рекомендации  визу  дадут
даже  большевику.  Но  ему  нужно  время:  месяц-другой.  Ну  что  ж,
пусть  так.  В  крайнем  случае  визу  можно  будет  получить  и  в  до¬
роге,  путешествуя  по  другим  странам.
 Через  два  дня  телефонный  звонок  от  мадам  Вильморен:
«Мой  друг,  вам  разрешено  ехать  туда,  куда  вам  угодно».  Нико¬
лай  Иванович  едет  на  Кэ  д’Орсэ,  в  министерство  иностранных
дел  Французской  республики.  Он  полон  сомнений.  Неуверен¬
ность  в  благополучном  исходе  нарастает,  пока  он  ходит  по  каби¬
нетам  министерства,  а  затем  и  префектуры.  Несколько  часов
продолжается  странная  возня:  чиновники  находят  дополнитель¬
ные  справки,  никто  не  хочет  верить,  что  советскому  граж¬
данину  действительно  разрешено  пребывание  в  бунтующих
французских  колониях.  И  вот  почти  недостоверный  факт  —
паспорт  с  четырьмя  визами  в  кармане.  Можно  ехать  в  Марсель,
садиться  на  пароход  и  плыть  к  берегам  Африки.  Последние  ви¬
зиты  —  к  мадам  Вильморен,  в  Пастеровский  институт,  к  Ше¬
валье.
 Этот  союз  не  раз  потом  помогал  русскому  собрату:  «Много¬
кратно  в  наших  путешествиях  мы  могли  воочию  убедиться,  что
значит  в  науке  интернационализм,—  писал  Вавилов.—  Доста¬
точно,  чтобы  знали  вашу  работу,  сколько-нибудь  ценили  ее,  до¬
статочно  вам  заблаговременно  списаться  —  и  вы  желанный
гость,  вам  обеспечена  огромная  помощь,  какую  только  может
оказать  самый  близкий  друг».  Такими  искренними,  бескорыст¬
ными  друзьями  показали  себя  впоследствии  Ацци  и  Мунератти,
ботаники  из  Италии,  испанский  ученый  профессор  Креспи,  агро¬
ном  из  Палестины  Эйг.  Но  особенно  сердечно  принимали  Вави^
лова  в  Африке.  Семидесятипятилетний  француз,  интродуктор
Трабю,  в  течение  сорока  лет  обогащавший  флору  Алжира,  про¬
фессор  Бёф  —  крупнейший  исследователь  культурных  растений
Туниса,  доктор  Мьеж  —  директор  опытной  станции  в  столице
Туниса  Рабате  открыли  перед  русским  растениеводом  свои
 116

гербарии,  одарили  его  образцами  семян,  литературой,  организо¬
вали  ему  поездки  в  глубь  страны.
 Но  даже  самое  дружелюбное  отношение  коллег  не  могло  из¬
бавить  путешественника  от  ярости  африканского  лета.  Более
неподходящего  времени  для  экспедиции  в  Западную  Африку
нельзя  было  придумать.  «В  июле,—  заметил  при  первой  встрече
профессор  Трабю,—  в  Сахару  едут  только  оголтелые  или  по
крайней  нужде».  Вавилова  Трабю,  очевидно,  отнес  к  первой  ка¬
тегории.  Русский  ботаник  сошел  в  порту  Алжир  1  июля.  И  сразу
пожелал  двинуться  в  Сахару:  раздумывать  было  некогда,  через
несколько  дней  солнце  сожжет  в  оазисах  последние  признаки
зелени.  Надо  спешить.  И  тут  Луи  Трабю,  суровый  старик  с  ли¬
цом,  как  будто  сошедшим  с  медали  (кстати  сказать,  чествуя
своего  великого  интродуктора,  соотечественники  выбили  в  его
честь  медаль),  показал  себя  настоящим  другом.  Он  не  мог  со¬
провождать  советского  гостя,  но  познакомил  его  со  своим  буду¬
щим  преемником  профессором  Дюсселье,  распорядился  о  тран¬
спорте  и  даже  разработал  наиболее  интересный  для  растение¬
вода  маршрут  по  Алжиру.
 Воспоминания  Вавилова  о  поездке  в  Сахару  выглядят  до¬
вольно  буднично.  Автор  не  забывает,  правда,  упомянуть  о  ши¬
роких  автомобильных  шинах,  предназначенных  для  преодоле¬
ния  песков;  о  финиковых  пальмах  в  оазисах,  целом  лесе  пальм
с  пудовыми  гроздьями  ярко-желтых  плодов;  о  местных  пшени¬
цах.  Но  из  памяти  его  начисто  выпал  эпизод,  который  произвел
зато  неизгладимое  впечатление  на  французов.  Через  несколько
лет  в  Париже  советский  ученый  профессор  II.  М.  Жуковский
услышал  из  уст  академика  Августа  Шевалье  совсем  другую  вер¬
сию  поездки  в  Сахару:
 «Будучи  в  гостях  у  Дюсселье  в  Алжире,  Вавилов  попросил
машину  и  пригласил  одного  из  ассистентов  сопровождать  его
по  Сахаре.  Молодой  человек  был  в  восторге,  предвкушая  поезд¬
ку  в  такой  компании.  Через  несколько  дней  весьма  потрепанная
машина  остановилась  у  подъезда  дома  Дюсселье,  из  нее,  при¬
ветствуя  хозяина,  выскочил  Вавилов,  смеющийся,  бодрый.  Ког¬
да  же  Дюсселье  заглянул  на  заднее  сиденье  машины,  то  обна¬
ружил  полумертвого  своего  ассистента,  с  пепельно-серым  лицом,
не  способного  подняться.  Пришлось  внести  его  в  квартиру  на
руках».
 В  глазах  европейских  и  африканских  коллег  русский  расте¬
ниевод  остался  фигурой  почти  легендарной.  Но  самому  Нико¬
лаю  Ивановичу  скитания  по  пустыне  большого  удовольствия
не  доставили.  «Кланялся  от  Вас  Сахаре,—  писал  он  П.  П.  Подъ-
 Ш

япольскому.—  Она  мне  не  очень  приглянулась.  Не  люблю  ни
моря,  ни  пустыни.  Первого  боюсь,  а  пустыня  пуста».  Иначе  и
не  мог  увидеть  выжженную  Сахару  человек,  влюбленный  в  зе¬
леный  покров  земли.  И  тем  не  менее  пустыням  Вавилов  уделил
едва  ли  не  половину  времени,  отведенного  на  изучение  Запад¬
ной  Африки.  «Пересек  на  автобусе  (540  верст)  все  Марокко,
вдоль  Атласских  гор,—  сообщает  он  сыну.—  Температура  была
градусов  до  52  в  тени.  Губы  начали  трескаться  от  жары».  В  Ту¬
нисе  маршруты  его  снова  проходят  по  Сахаре.  Этого  требует
дело.  Надо  собрать  в  оазисах  как  можно  больше  образцов  мест¬
ной  твердой  пшеницы,  а  также  той  своеобразной  мягкой,  с  тол¬
стой  соломиной  и  мощным  колосом,  которую  веками  создавало
здешнее  население.  Урожай  хлебов,  правда,  давно  убран,  но
профессор  считает,  что  для  пользы  дела  не  стыдно  обдирать  со
стен  те  пучки  колосьев  нового  урожая,  которыми  местные  зем¬
ледельцы  украшают  свои  жилища.
 Снова  поезд,  автомобиль,  верховые  лошади...  Путешествен¬
ник  держит  путь  на  запад  —  через  старинные  арабские  города
Тиарет,  Фес,  Рабат  в  Касабланку,  что  лежит  на  берегу  Атлан¬
тического  океана.  Отсюда  верхом  в  горы  Атласса,  к  оазису  Мар¬
ракеш.  В  горных  районах  Алжира  и  Марокко  —  неожиданность:
вместо  грязноватых  плоских  жилищ  арабов-земледельцев  —  це¬
лые  поселки  чистеньких  домиков  с  черепичными  крышами.
Здесь  живут  кабилы,  люди  неизвестного  происхождения.  На
хорошо  возделанных  полях  кабилов  для  растениевода  все  полно
загадок.  Бобы,  чечевица  резко  отличаются  от  средиземномор¬
ских  видов.  Семена  кабильских  бобовых  темны,  мелкоплодны,
похожи  на  те,  что  Вавилов  встречал  в  Персии,  Афганистане,  в
Советской  Средней  Азии.  Какие  давно  забытые  походы  занесли
в  горы  Северной  Африки  извечно  азиатский  набор  земледель¬
ческих  культур?  Тайна.  Да  и  внешний  вид  самих  кабилов  пора¬
жает:  они  более  всего  похожи  на  жителей  Узбекистана.  От  ара¬
бов  отличаются  и  их  язык,  и  нравы,  и  обычаи...
 В  Марокко  и  Атласских  горах  зрелище  полей,  поселков,  язык
местных  обитателей  снова  тревожат  воображение  ученого.  Те¬
перь  перед  ним  берберы.  Снова  черепичные  крыши,  хорошо
ухоженные  посевы,  культура,  не  похожая  на  примитивное  зем¬
леделие  арабов.
 Может  быть,  ботанику  и  ни  к  чему  задумываться  о  таинст¬
венных  путях  цивилизаций,  но  для  Вавилова  прошлое  челове¬
чества  —  область  самых  волнующих  размышлений.  В  Атласских
горах  на  полях  берберов  он  задумывается  об  Атлантиде.  Может
быть,  древняя  легенда  все-таки  имеет  что-то  за  собой?  Во  вся-
 118

ком  случае,  в  глубине  Северной  Африки  путешественник  чув¬
ствует  влияние  каких-то  чужих  цивилизаций.  Поиск  историче¬
ских  причин,  по  которым  сохранились  одни  цивилизации  и
погибли  другие,  Вавилов  продолжает  в  Сирии,  в  Палестине,  в
Греции,  в  Испании.  Судьбы  древних,  пришедших  в  упадок  на¬
родов  занимают  его  ум.  В  арабских  странах  (в  том  числе  в  Се¬
верной  Африке)  ему  нелегко  «ощутить  высокую  арабскую  куль¬
туру,  создавшую  бессмертных  географов,  арабское  искусство,
мавританский  стиль».  Так  же  и  в  Греции  «трудно  было  понять,
как  современные  торгашески  настроенные  Афины,  занимающие
в  смысле  культуры  ничтожное  место,  некогда  стояли  в  передо¬
вой  шеренге  культур».
 Но  чаще  Николай  Иванович  ищет  в  истории  человечества
более  близкие  ему  факты,  касающиеся  судеб  культурных  рас¬
тений.  Побывав  на  руинах  римской  крепости  III  века  в  Сахаре,
поглядев  на  остатки  библиотеки,  театра,  форума,  он  пишет  же¬
не:  «Раскопки  поразительные,  и  для  агрономической  философии
их  надо  было  видеть».  На  Крите  в  Кносском  дворце,  построен¬
ном  в  XVII—XVIII  веках  до  н.  э.,  его  снова  более  всего  зани¬
мают  глиняные  чаны  в  зернохранилище,  где  археологи  обнару¬
жили  «ископаемую»  чечевицу.  И  даже  осматривая  расписанную
художником  каменного  века  Альтамирскую  пещеру  в  Испании,
ученый  в  первую  очередь  обращает  внимание  на  рисунки,  изо¬
бражающие  растения.
 «Постигаю  постепенно  философию  бытия,  то  есть  происхож¬
дение  (культурных  растений)»,—-  сообщает  он  из  Африки  дру¬
зьям.  «Философия  бытия»  —  любимое  выражение  Вавилова.  Но
оно  несет  не  только  ботанический,  растениеводческий  смысл.
Ученого  занимает  вся  сложность  отношений  между  человеком
и  землей-кормилицей.  Как  в  разные  эпохи  люди  себе  на  потре¬
бу  приручали  растения?  Как  обилие  или  скудность  хлеба  на¬
сущного  преображали  общественную  жизнь?  Что  народы  про¬
шлого  сеяли  и  как  земледелие  влияло  на  их  религию,  искусство,
нравы?
 «Философию  бытия»  прослеживать  нелегко.  Иногда  для  это¬
го  нужен  микроскоп,  новейшие  методы  цитологического  и  бо¬
танического  анализов,  но  иногда  исследователю  больше  говорят
ветхие  страницы  талмуда.  Николай  Вавилов  готов  постигать
истину  из  любого  источника,  лишь  бы  то  была  истина.  В  Ита¬
лии  он  закупает  и  отправляет  в  СССР  такое  количество  новей¬
ших  монографий  по  генетике,  ботанике,  селекции,  что  букваль¬
но  остается  без  гроша.  В  Палестине  не  жалеет  нескольких  дней
на  изучение  религиозных  книг  древних  евреев,  «чтобы  восста-
 119

новить  картину  земледелия  библейских  времен».  А  в  Испании
бросает  всю  свою  энергию  на  то,  чтобы  добыть  книги  о  сельском
хозяйстве  Пиренейского  полуострова  до  экспедиций  Колумба.
Ему  все  нужно.  Ибо  в  перипетиях  хлеборобов  прошлого  видит
он  крупицы  опыта,  отнюдь  не  безразличного  для  людей  XX  сто¬
летия.
 Путешественнику  по  дальним  странам  не  так-то  легко,  одна¬
ко,  сосредоточиваться  на  глубинных  проблемах  науки.  Грубая
реальность  то  и  дело  швыряет  его  из  одного  неожиданного  при¬
ключения  в  другое.  В  опубликованных  воспоминаниях  Николай
Иванович  почти  не  уделяет  места  собственной  персоне.  Из
скромности  не  сообщил  он,  например,  что  в  Марокко  образцы
растений  собирал  буквально  в  районе  военных  действий.  Только
в  письме  к  жене  упомянул,  что  добыл  «любопытный  материал
по  дикой  чечевице...  от  риффов  с  гор».  Да  верный  помощник
профессор  В.  Е.  Писарев,  замещающий  директора  института,  в
очередном  докладе  правительству  о  ходе  экспедиции  сообщил,
что  Вавилов  оказался  в  зоне  войны  между  бунтующим  племе¬
нем  риффов  и  французами.
 Мимоходом  рассказано  в  «Пяти  континентах»  1  и  о  полете
над  пустыней.  Увлекшись  поисками  растений,  Николай  Ивано¬
вич  просрочил  марокканскую  визу.  Желая  оградить  гостя  от
неприятностей,  профессор  Мьеж  устроил  ему  перелет  в  Алжир
на  военном  аэроплане.  Аэроплан  летел  из  Рабата  в  Оран  (Ал¬
жир),  минуя  пограничные  посты.  Все  складывалось  как  нельзя
лучше,  если  не  считать  самолетной  качки,  которая  утомила  не¬
привычного  пассажира.  Так  сказано  в  «Пяти  континентах».  На
самом  деле  полет  из  Рабата  в  Оран  26—27  июля  1926  года  вы¬
глядел  совсем  не  так  уж  идиллично.  И  если  бы  не  огромная  вы¬
держка  Николая  Ивановича,  неизвестно  еще,  чем  бы  закончился
этот  перелет.
 Двадцать  пятого  в  письме  из  Рабата  Вавилов  извещал  Подъ-
япольского:  «Закончил  с  Марокко,  завтра  на  аэроплане  возвра¬
щаюсь  в  Алжир,  а  оттуда  в  Сахару,  в  Тунис.  До  львов,  не  знаю
еще,  доберусь  ли.  Виз  ни  в  Египет,  ни  в  Судан,  ни  в  Абиссинию
нет».  Виз  в  страны  Восточной  Африки  он  действительно  не  по¬
лучил,  но  встреча  с  львами  состоялась.  И  очень  скоро.  Самолет
поднялся  в  воздух  во  второй  половине  дня.  Это  было  одно  из  тех
сооружений,  которые  пилоты  в  более  поздние  эпохи  полунежно,
полупрезрительно  именовали  «этажерками».  После  двухчасово-
 1  В  а  в  и  л  о  в  Н.  И.,  Пять  континентов.  Государственное  издатель¬
ство  географической  литературы.  1962.
 120

го  полета  пришлось  пойти  на  вынужденную  посадку:  что-то
испортилось.  Сели  в  пустыне.  Летчик  попытался  запустить  мо¬
тор,  но  быстро  наступившие  сумерки  помешали  ему.  Вавилов,
путешественник  более  опытный,  разжег  костер  и  стал  уговари¬
вать  молодого  пилота  чинить  машину  сейчас  же,  при  свете  огня.
Но  парень  заупрямился,  решив,  что  дело  потерпит  до  завтра.
Окончание  этой  истории  услышали  от  Николая  Ивановича  толь¬
ко  самые  близкие  друзья,  да  и  то  случайно.  После  вынужденной
посадки  в  пустыне  левая  часть  лица  у  Вавилова  стала  подерги¬
ваться.  Близкие  потребовали  объяснений  и  узнали  вот  что.
 Среди  ночи  неподалеку  от  самолета  послышался  рык  льва.
Оружия,  очевидно,  ни  у  пилота,  ни  у  Вавилова  не  оказалось.
Да  револьверы  едва  ли  помогли  бы  в  такой  обстановке.  Летчик
с  перепугу  бросился  тушить  костер.  Вавилов  гасить  пламя  не
позволил.  По  опыту  прошлых  походов  он  знал:  огонь  —  един¬
ственная  реальная  защита  от  хищника.  Француз  настаивал,  ед¬
ва  не  завел  драку.  Но  русский  настоял  на  своем.  Лев  к  огню  не
приблизился,  хотя  и  подавал  голос  до  самого  рассвета.  Утром,
кое-как  починив  свою  «этажерку»,  летчик  повел  ее  над  пусты¬
ней.  Самолет  шел  на  ничтожной  высоте,  при  этом  какими-то
странными  рывками.  Болтало  неимоверно.  Была  ли  то  мелкая
месть  пилота  или  действительно  испорченный  мотор  мог  рабо¬
тать  только  на  «дергающем»  режиме,  неизвестно.  Но  Николай
Иванович  испытал  муки  почти  непереносимые,  ибо,  как  это  ни
покажется  странным,  путешественник,  многократно  пересекав¬
ший  океаны  и  моря,  жестоко  страдал  даже  от  самой  маленькой
качки.
 «Не  люблю  ни  моря,  ни  пустыни...»  Но  долг  есть  долг.  Из
Сахары  (Тунис)  пришлось  плыть  через  Средиземное  море.  Сна¬
чала  обратно  в  Марсель,  а  там  через  несколько  часов  —  пере¬
садка  на  судно,  идущее  в  Грецию.  Одно  утешение:  «По  счастью,
пароход  не  качает».  Белый  корабль,  скользящий  по  бирюзовой
глади  южного  моря,—  это  зрелище  относится  к  числу  самых
завораживающих.  Перед  мысленным  взором  возникает  картина,
навеянная  рекламными  плакатами:  на  палубе  фланирует  и  воз¬
лежит  в  шезлонгах  отдыхающая  публика,  мужчины  —  в  кают-
компании  за  карточным  столом  или  в  баре.  А  Вавилов?  За  кар¬
тами  вообразить  его  немыслимо,  он  терпеть  не  может  карточной
игры.  Чары  зеленого  змия  его  тоже  не  пленяют.  К  тому  же  бюд¬
жет  путешественника  крайне  скромен.
 Итак,  чем  же  занят  ученый  во  время  морских  переходов?
 «Читаю  и  пишу  третий  день,—  сообщает  он  с  борта  парохо¬
да,  идущего  в  Грецию.—  Начитался  истории.  Даже  во  сне  вижу
 121

стены  Дамаска  и  переживаю  век  Перикла.  С  Авраамом  пере¬
секал  пустыню  Сирийскую».
 После  возвращения  из  Сирии  и  Палестины  его  каюта  полна
книг  о  сельском  хозяйстве  и  растительности  Эфиопии.  Прочи¬
танная  «азиатская»  и  «африканская»  библиотеки  по  почте  на¬
правляются  в  Ленинград,  а  на  столике  в  очередной  каюте  выра¬
стает  гора  книг  о  земледелии  Италии,  Испании,  Португалии.
В  одном  рейсе  Вавилов  цитирует  арабские  и  еврейские  рукопи¬
си,  а  в  следующем  —  Торквато  Тассо  и  португальского  поэта
XVI  века  Камоэнса,  по  обыкновению  пытаясь  извлечь  крупицы
ботанических  сведений  из  величественных  памятников  средне¬
вековой  поэзии.
 Но  морские  переходы  служат  не  только  для  анализа,  но  и
для  синтеза  увиденного.  Во  время  плавания  на  «Криспи»  по
дороге  из  Эритреи  в  Марсель  в  апреле  1927  года  написана  ста¬
тья  «Географические  закономерности  в  распределении  генов
культурных  растений».  Мало  есть  в  генетической  литературе
сочинений,  которые  получили  бы  столь  горячий  прием  у  совре¬
менников  и  о  которых  так  много  спорили  бы  потомки.  Автор,
впрочем,  едва  ли  думал  о  будущем.  Он  просто  набрасывал  в
блокноте  мысли,  что  накопились  за  время  похода  в  Эфиопию.
Своему  труду  он  дал  скромный  подзаголовок:  «Предварительное
сообщение».  Все  было  как  в  туристских  проспектах:  океанский
лайнер  «Криспи»  скользил  по  бирюзовой  волне,  на  палубах  тан¬
цевали  и  флиртовали,  в  кают-компании  по  моде  одетые  господа
сдавали  карты  для  бог  знает  какой  уже  по  счету  партии  в  по¬
кер.  Только  в  каюте,  занятой  русским  профессором,  свершалось
нечто  не  предусмотренное  рекламой.  Там  рождался  труд,  кото¬
рому  суждено  было  составить  эпоху  в  науке.  Десяток  страничек,
исписанных  Николаем  Вавиловым,  остались  жить  и  живут  до
сих  пор,  когда  нет  уже  ни  самого  автора,  ни  большинства  весе¬
лых  пассажиров,  ни  белого  великолепного  корабля.
 В  Грецию  плыл  Вавилов  неохотно.  Писал:  «В  Греции  я  ни¬
кого  не  знаю.  И  язык  мне  чужой».  Но  главное,  не  ожидал  он
сделать  там,  на  шумном  перепутье  торговых  дорог,  сколько-ни¬
будь  ценные  находки,  не  надеялся  сыскать  представителей
исконной  культурной  растительности  Сфедиземноморья.  Энде-
мы  —  растения,  типичные  только  для  данного  района,—  лучше
всего  искать  в  странах  мало  цивилизованных,  в  местах  редко
посещаемых.  В  Греции  же,  как  и  ожидал  Николай  Иванович,
нашел  он  на  семенных  базарах  беспорядочный  интернационал
сортов,  заимствованных  из  Америки  и  Западной  Европы.  В  Фес¬
салийской  долине,  в  главной  житнице  Древней  Эллады,  расте-
 122

ниевод  тоже  не  открыл  для  себя  ничего  интересного.  Сельско¬
хозяйственная  наука  в  стране  захирела,  наиболее  полные  гер¬
барии  местной  растительности  находились  в  Германии,  в  Лон¬
доне,  в  Женеве.  Ботанические  журналы  не  выходили,  научные
учреждения  были  лишены  средств  и  оригинальных  идей.  Толь¬
ко  в  Акрополе  ботаник  обнаружил  нечто  такое,  что  вызвало  в
его  душе  теплое  чувство:  на  мраморном  барельефе  трехтысяче¬
летней  давности  древнегреческий  мастер  оставил  великолепное
изображение  виноградной  лозы,  той  самой,  что  и  поныне  со¬
ставляет  гордость  духовно  и  материально  обнищавшей  Греции.
 И  тем  не  менее  на  Балканском  полуострове  пришлось  про¬
вести  две  недели.  Может  быть,  на  суше  развлечения  профессора
Вавилова  более  разнообразны?  Перечитываю  письма,  адресован¬
ные  к  сыну,  другу,  жене,  ближайшему  сотруднику.  Письма  раз¬
ные,  но  нигде  ни  слова  о  театре  или  хотя  бы  о  кинематографе.
Только  в  Испании  друзьям  удалось  затащить  русского  гостя  на
традиционную  корриду.  Да  и  то  Николай  Иванович  вспоминал
потом  это  зрелище  с  отвращением.  Но  ведь  и  академик  Иван
Павлов  никогда  не  ходил  в  кино  и  в  театр.  Были  чужды  общест¬
венным  развлечениям  Илья  Мечников  и  Дмитрий  Менделеев,
Луи  Пастер  и  Клод  Бернар.  Очевидно,  в  добровольной  ограни¬
ченности  исследователя  есть  свой  резон:  ученый  сохраняет  себя
для  высшей  радости  —  научного  творчества.
 Нет,  Вавилов  отнюдь  не  сухарь.  За  рубежом  его  занимает
красота  природы  и  городов,  в  каждой  стране  он  посещает  худо¬
жественные  музеи.  Заметки  об  архитектуре  то  и  дело  вкрапли-
ваются  в  деловую  прозу  его  переписки.  Но  он  не  скрывает:  на
опытных  станциях  и  в  ботанических  институтах  ему  все-такй
интереснее.  Еще  милее  —  экскурсия  по  полям.  Тут  уж  он  не
жалеет  времени.  Километр  за  километром,  пешком  или  на  ло¬
шади  по  проселку,  а  то  и  вовсе  без  дорог  бредет  он,  прочесывая
поля,  огороды,  сады,  задерживаясь  то  возле  плуга  непривычной
формы,  то  у  амбара  с  недавно  собранным  зерном.  Заплечный
рюкзак  его  полон  бесчисленными  мешочками  с  образцами  семян
и  плодов,  а  блокнот  —  записями.
 В  городе  от  деловитой  медлительности  не  остается  и  следа.
Ботаник  стремителен,  нетерпелив.  Его  бесят  званые  обеды,  офи¬
циальные  приемы,  сибаритский  образ  жизни  южан.  «Самое  не¬
приятное  в  путешествиях  по  греческим  странам,  что  здесь  ни¬
кто  не  ценит  времени,—  жалуется  он  в  открытке,  посланной  с
Кипра.—  Угощают,  пьем  без  конца  кофе.  Соображаем,  а  время
бежит...  После  часу  до  четырех  спят.  Утром  только  в  девять
просыпаются...»
 123

У  Вавилова  же  нет  ни  минуты  свободной.  Все,  что  собрано
в  полях,  получено  в  дар  от  зарубежных  коллег,  куплено  на
семенных  рынках,  надо  рассортировать,  описать,  упаковать,  от¬
править  на  родину.  А  это  не  килограмм,  не  два.  Начиная  с  осе¬
ни  1926  года  московские  и  ленинградские  газеты  печатают  сооб¬
щения  о  посылках  с  образцами  семян,  которые  получает  от  сво¬
его  директора  институт  в  Ленинграде.  Корреспонденты  в  вос¬
торге:  уже  в  ноябре  число  прибывших  ящиков  перевалило  за
сто,  а  число  образцов  пшениц,  ячменей,  огородных  растений  —
за  тысячу.  Но  едва  ли  те,  кто  писали  заметки,  и  те,  кто  их  чи¬
тали,  задумывались  над  тем,  какой  это  труд—отправить  по  поч¬
те  сто  ящиков  общим  весом  в  несколько  десятков  пудов.  Описы¬
вая  подвиги  «искателя  новых  сортов»,  журналы  «Огонек»  и
«Прожектор»  ни  строкой  не  обмолвились  о  том,  что  те  же  са¬
мые  руки,  что  с  таким  тщанием  отбирают  на  полях  Средизем¬
номорья  каждый  растительный  образец,  тащат  потом  пуды  се¬
мян  на  почту,  заколачивают  ящики,  заполняют  сотни  почтовых
бланков.
 Готовясь  к  экспедиции,  Николай  Иванович  предвидел  много¬
численные  обязанности,  которые  выпадут  на  долю  ботаника  —
собирателя  растительных  богатств  в  чужих  странах.  Он  настой¬
чиво  просил  послать  с  ним  хотя  бы  еще  одного  спутника.  Сна¬
чала  предполагалось,  что  поедет  профессор-агроном  Н.  М.  Ту-
лайков  из  Саратова,  потом  ботаник  М.  Г.  Попов  из  Ташкента.
Однако  поборники  «режима  экономии»  довели  число  участников
экспедиции  до  минимума  (если  бы  не  заступничество  Горбуно¬
ва,  то  поездка,  очевидно,  и  совсем  не  состоялась).  «Ни,о  какой
технической  помощи  говорить  не  приходится,  самим  придется
быть  всем,  не  рассчитывая  ни  на  чью  помощь»,—  писал  Николай
Иванович  незадолго  до  отъезда.  Он  ясно  представлял  себе  —
поездка  будет  тяжелой.  И  действительно,  совмещать  в  одном
лице  роль  ученого,  дипломата  и  упаковщика  посылок  оказалось
делом  почти  невозможным.  Из  Алжира  Вавилов  пишет  жене:
«Сюда  надо  бы  ехать  с  компанией,  один  я  совершенно  не  управ¬
ляюсь».
 И  тем  не  менее  из  каждой  страны  он  грузит  и  грузит  ящи¬
ки,  тюки,  бандероли,  пакеты.  Письма  полны  подробностей  о  сде¬
ланных  отправлениях,  о  почтовых  тяготах.  «С  Крита  послано
4  посылки,  20  бандеролей,  всего  пудов  5—6».  На  Кипре  почта
не  принимает  посылок  в  СССР.  «Все,  кажется,  придется  тащить
за  собой  в  Сирию».  Погрузочная  страда  достигла  кульминации
в  апреле  1927  года,  когда  Вавилов  начал  отправлять  в  СССР  ма¬
териалы,  добытые  в  Эфиопии.  «Четыре  дня  и  ночи  писал  без
 124

конца,  онемели  руки  от  подписываний  (830  бланков  таможен¬
ных,  по  семь  на  посылку,  и  другие).  Отправил  59  посылок,  до
того  послал  из  Аддис-Абебы,  из  Джибути  и  Дери-Дауд  61  посыл¬
ку,  итого  120  из  Восточной  Африки».
 Надо  ли  говорить,  как  волновала  Николая  Ивановича  судьба
всех  этих  плывущих  в  далекий  Ленинград  ящиков  и  тюков.  На
родину  шли  огромные  ценности.  Как-то  распорядятся  там  этим
богатством?  «Меня  беспокоит  судьба  посылок  из  Восточной  Аф¬
рики.  Отправил  уже  70  посылок  в  среднем  по  11—12  фунтов
весом.  Ценность  посылок,  учитывая,  что  в  каждой  по  30  образ¬
цов,  Вы  представляете»,—  пишет  он  своему  заместителю  из
Афин.  А  из  Дамаска  в  сентябре  1926  года  направляет  сотрудни¬
кам  института  целую  программу,  как  обращаться  с  иноземными
семенами,  как  хранить  их,  как  высевать.  Каждая  строка  этого
документа  —  страстный  призыв  к  разуму  и  чувству  товарищей
по  науке,  призыв  дорожить  тем,  что  добыто  и  отправлено  с  та¬
ким  трудом.  «Материал  посылается  исключительной  ценности.
Многое  совершенно  не  восстановимо...  Если  семена  съедят  мы¬
ши  или  (случится)  что-либо  подобное  (разведутся  жуки,
моль)  —  это  на  душе  каждого,  кому  передан  материал...  Инсти¬
тут  должен  дать  в  руки  селекционеру  источники  мировых  сор¬
товых  богатств.  Прошу  очень  всех  проникнуться  ответственно¬
стью  за  материал  экспедиции.  Это  святая  святых  Института».
И  тут  же,  не  боясь  подорвать  свое  директорское  достоинство,
признается:  «Я  один  плохо  справляюсь  с  функциями  исследо¬
вателя  и  дипломата,  упаковщика  и  писаря.  И  поэтому  промахи
возможны.  Их  надо  иметь  в  виду».
 Кипр  и  Крит  оказались  для  растениевода  интереснее,  чем
Греция.  Примитивное  земледелие  на  островах  сохранило  мно¬
гие  эндемические  формы  вики,  овса,  пшениц.  Нашлись  и  дикие
предки  некоторых  культурных  растений.  Но  путешественника
тянет  дальше  —  на  Восток.  В  Сирии  и  Палестине,  там,  где  и  ав¬
торы  библии,  и  современные  археологи  предполагают  прароди¬
ну  человечества,  надеется  он  сделать  главные  свои  находки.
В  письмах  то  и  дело:  «Сирия  меня  очень  интересует».  И  вот  на¬
конец  заветная  земля:  17  сентября  1926  года  ученый  ступил
на  пирс  порта  Бейрут.  Надолго  остался  у  него  в  памяти  этот
день.  «Впуск  сопровождался  неприятностями.  Таскали  в  по¬
лицию,  выделили  из  всех  пассажиров,  описали  с  ног  до  головы
все  приметы»,—  сообщил  Николай  Иванович  жене.  От  упоми¬
нания  деталей  воздержался.  А  они  были  поистине  «живопис¬
ны».  Ученого  под  конвоем,  как  преступника,  вели  через  весь
город  в  префектуру,  его  багаж  подвергли  унизительному  обыску.
 126

В  гостиницу  отпустили  только  после  того,  как  префект  получил
телеграфное  подтверждение  из  Парижа:  французская  виза  в
паспорте  советского  ботаника  действительна.  Но  преследования
не  прекратились  и  после  этого.  Подмандатная  территория  Фран¬
ции  —  Сирия  оказалась  местом,  где  научный  поиск  встретил
такой  наглый  полицейский  надзор,  что  двадцать  дней  спустя,
покидая  страну,  Вавилов  с  искренним  вздохом  облегчения  мог
констатировать:  «После  Сирии  чувствую  себя  человеком».
 На  побережье  вокруг  Бейрута  растениеводу  делать  нечего.
Здесь  возделываются  в  основном  привозные  культуры  —  банан,
сахарный  тростник,  цитрусовые.  Надо  во  что  бы  то  ни  стало
прорываться  в  глубь  страны.  Инициатива  ученого  раздражает
полицию.  За  стенами  Бейрута  по  всей  Южной  Сирии  —  парти¬
занская  война.  Племена  друзов  атакуют  отряды  французских
войск,  взрывают  железнодорожные  мосты,  держат  в  страхе  всю
колониальную  администрацию.  «Допустим  даже,  что  русский
профессор  не  станет  заниматься  пропагандой,—рассуждали  в
префектуре.—  Но  стоит  ли  допускать  в  зону  военных  действий
лишнего  свидетеля?»  На  то,  чтобы  пробить  брешь  в  стене  тупой
полицейской  непреклонности,  ушло  еще  два  дня.  Наконец  бро¬
нированный  поезд  повез  ученого  в  Дамаск.
 «Вот  и  в  самом  старом  городе  мира.  Хотя  с  бронированными
вагонами,  со  стражей,  удалось  проникнуть.  Город  замечатель¬
ный.  На  краю  пустыни,  но  сам  весь  в  воде.  Сады,  ручьи».  Древ¬
ний  Дамаск  (впрочем,  как  теперь  известно,  среди  городов  мира
далеко  не  самый  древний)  пленял  глаз.  Его  незыблемую  проч¬
ность  путешественник  ощущал  на  каждом  шагу.  Узкие  улицы,
лавки  на  базарах  глубоко  врезались  в  землю,  казались  окаме¬
невшими.  Город  лежит  в  лощине  среди  безжизненных  гор,  кру¬
гом  пустыня,  а  ручьи,  сбегающие  с  окрестных  вершин,  вдосталь
поят  его  тучные  поля  и  сады.  Вода  плещется  в  фонтанах,  жур¬
чит  в  узеньких  арыках  под  ногами  посетителей  арабских  ресто¬
ранчиков.  «По  корану  здесь  все  для  рая»,—  записал  Вавилов.
Но  именно  в  этом  райском  месте  ему  суждено  было  пережить
страдания  поистине  адские.  Где-то  на  Кипре  или  Крите  зара¬
зился  он  москитной  лихорадкой.  По-итальянски  имя  москита,
передающего  людям  болезнь,—  «папатачи»,  что  в  переводе  озна¬
чает  «тихо  обжираюсь».  Москит  папатачи,  в  отличие  от  комара,
действительно  не  поднимает  большого  шума.  Зато  жертвы  «ти¬
хого  обжоры»  стенают  потом  весьма  и  весьма  громко.  Приступ
продолжается  три  дня,  в  течение  которых  больной  с  высокой
температурой  метался  в  поту,  в  бреду.  Несколько  недель  пере¬
рыва  —  и  новый  пароксизм.
 127

Первый  приступ  обрушился  на  Вавилова  в  Хоране,  в  горном
районе  южнее  Дамаска.  Бывавшие  прежде  в  этом  районе  бота¬
ники  утверждали,  что  видели  там  интересные  разновидности
дикой  пшеницы.  Вопрос  о  дикарке  заинтересовал  Николая  Ива¬
новича.  В  Дамаске  он  пересел  на  поезд,  идущий  к  югу.  Поли¬
цейская  слежка  не  ослабевала  ни  на  час.  На  железнодорожных
станциях  снова  и  снова  приходилось  предъявлять  документы.
Выход  за  пределы  населенных  пунктов  был  запрещен.  И  вдруг
совершенно  неожиданное  предложение  французского  офицера:
если  профессору  так  уж  необходимо  побывать  в  окрестных  го¬
рах  —  пожалуйста.  Друзы  не  трогают  иностранцев.  Нужно
только  в  знак  миролюбия  поднять  белый  платок.
 В  обстановке,  когда  кругом  кипела  партизанская  война,  а
окруженная  баррикадами  железнодорожная  станция  более  по¬
ходила  на  осажденный  лагерь,  предложение  офицера  выгляде¬
ло  странным,  если  не  сказать  —  провокационным.  С  чего  бы
вдруг  такой  беспредельный  либерализм?  Не  инспирирован  ли
он  бейрутской  префектурой,  которая,  очевидно,  не  очень-то  опе¬
чалилась  бы,  если  б  «дикие»  убили  русского  большевика.  Едва
ли  метрополия  спросила  бы  строго  за  это  сугубо  колониальное
убийство.  Тем  более  что  подозрительный  профессор  сам  стре¬
мился  в  район  боев.
 Николай  Иванович  не  стал  вдаваться  в  глубины  полицей¬
ской  психологии.  Он  наскоро  соорудил  «белое  знамя»,  захватил
максимальное  количество  мешочков  для  сбора  образцов  семян
и  вместе  со  случайным  спутником  —  американцем,  преподаю¬
щим  ботанику  в  бейрутском  колледже,—  зашагал  в  сторону
ближних  гор.  Впрочем,  все  обошлось  спокойно.  То  ли  помог
белый  флаг,  то  ли  два  невооруженных  ботаника  вызвали  дове¬
рие  у  местных  жителей,  но  в  селениях  друзов  американцу  и
русскому  был  оказан  самый  радушный  прием.  Воинственные
горцы  предоставили  гостям  верховых  лошадей,  показали  свои
поля,  одарили  образцами  семян  и  даже  проводили  назад  к  още¬
тинившимся  баррикадам  железнодорожной  станции.  Рискован¬
ная  экспедиция  оставила  глубокий  след  не  только  в  памяти
участников,  но  и  в  сельском  хозяйстве  Советской  России.  Возле
друзского  селения  Вавилов  нашел  особый  подвид  пшеницы,  ко¬
торый  назвал  потом  хоранкой.  Крупнозерная,  с  неполегающей
соломой  и  тяжелым,  плотным  колосом  хоранка  прижилась  в
СССР.  Перед  войной  в  горных  районах  Азербайджана  ею  засе¬
вали  десятки  тысяч  гектаров.
 Похоже  на  то,  что  таящая  свои  богатства  от  чужого  глаза
природа  решила  отомстить  слишком  проницательному  искате-
 128

лю.  Вечером  того  же  дня  у  русского  профессора  поднялась  тем¬
пература.  Назад  в  Дамаск  его  доставили  почти  без  сознания.
Очнулся  он  в  гостинице.  У  постели  ни  врача,  ни  медицинской
сестры.  Придя  в  себя,  принялся  писать  жене:  «Поймал  маля¬
рию.  Будет  очень  неприятно,  если  это  изменит  мои  планы...
так  как  на  счету  каждый  день  и  я  не  имею  возможности  быть
больным».  В  обращении  к  профессору  Писареву  та  же  досада:
болезнь  несвоевременна,  сделать  надо  еще  так  много...  Не  прав¬
да  ли,  странная  жалоба  для  человека,  который  в  чужой,  недру¬
желюбной  стране  лежит,  лишенный  медицинской  помощи,  в  гос¬
тиничном  номере  с  температурой  сорок?  Но  ведь  этот  человек—
Вавилов.  Он  приехал  в  Сирию  не  для  развлечения,  не  как
праздный  турист  или  один  из  тех  богатых  иностранцев,  чьи  ве¬
ликолепные  дачи  громоздятся  на  средиземноморском  берегу
среди  рощи  ливанских  кедров.  Все  его  интересы  —  на  полях
арабских  крестьян.  А  там  уже  шесть  недель,  как  завершилась
уборка  урожая.  Даже  зерна  дикой  пшеницы  в  горах  Хорана
пришлось  разыскивать  по  одному,  копаясь  среди  пыльных  и  го¬
рячих  камней.  Еще  день-другой,  с  полей  Сирии  увезут  послед¬
ние  ометы  пшеницы,  и  тогда  долгожданная  встреча  с  этим  важ¬
ным  углом  Средиземноморья  потеряет  всякий  смысл.
 Лечить  лихорадку  папатачи  в  Дамаске  никто  не  взялся.  Хи¬
на  недейственна.  Нужны  специальные  впрыскивания.  Их  дела¬
ют  только  европейские  врачи  в  Бейруте.  Вавилов  возвращается
в  Бейрут*.  Он  торопит  медиков  —  ему  некогда.  Опытные  спе¬
циалисты  пробуют  разъяснять,  что  лихорадка  сильно  истощает
свою  жертву;  даже  солдатам  после  приступов  папатачи  пола¬
гается  шестинедельный  отпуск  из  армии.  Вавилов  улыбается:
то,  что  доступно  нижним  чинам  французской  армии,  увы,  слиш¬
ком  большая  роскошь  для  рядового  солдата  науки.  Уже  через
шесть  дней  после  первого  приступа  он  устремляется  на  автомо¬
биле  в  рейс  по  Северной  Сирии.  Скорее,  скорее,  опаздывать
нельзя,  возле  Алеппо,  на  берегах  ^Евфрата  —  в  древнейшем  оча¬
ге  мирового  земледелия,—  начинается  уборка  хлебов.
 «Вот  и  великая  долина  Евфрата,  где  когда-то  процветала  ас¬
сиро-вавилонская  культура,  где  решались  судьбы  Передней
Азии,  где  кодекс  Хаммурапи  определял  нормы  экономики,  пра¬
ва  и  обязанности  (граждан)»,—  пишет  Вавилов.
 Машина  бежит  по  сельским  дорогам,  среди  бескрайних  пше¬
ничных  посевов.  Ученый  оглядывает  поля,  инвентарь,  склонен¬
ные  фигуры  хлеборобов  в  белых  чалмах  и  подводит  нелицепри¬
ятный  итог  многотысячелетней  истории  хлебопашества  в  этом
благодатном  крае.  Вот  у  дороги  лежит  грубо  сработанный,  не
 5  Надо  спешить!
 129

оборачивающий  земляного  пласта  плуг.  Не  многим  отличается
от  орудий  шумерской  эпохи  и  молотильная  доска  с  вбитыми  в
нее  кремнями.  Орошение  убогое  —  где  есть  вода,  установлены
чигирные  колеса  с  жалкими  кожаными  «ведрами».  Сеют  то  же,
что  и  в  древности,—  твердую  пшеницу  и  двурядный  ячмень,  из
года  в  год  взращивая  на  полях  одни  и  те  же  культуры.
 Рюкзак  ботаника  полон  интересными  и  разнообразными  на¬
ходками,  но  раздумья  его  на  засушливых  берегах  Евфрата  при
виде  реки,  которая  без  удержу  несет  свои  воды  в  Индийский
океан,  скорее  печальны,  нежели  веселы.  «Прошлое,  несомненно,
было  богаче,  полнее,  интереснее  современности.  Нет  никаких
сомнений  в  том,  что  можно  вернуть  прошлое  в  смысле  рацио¬
нального  использования  водных  богатств  и  превосходных  зе¬
мель».  Но  кому  этим  заниматься?  В  стране,  превышающей  по
площади  Францию,  в  1926  году  —  один  агроном.  «Страна  древ¬
ней  великой  культуры...  по  существу  переживает  период  глубо¬
чайшего  упадка,  безлюдья,  неиспользования  огромных  естест¬
венных  ресурсов,  которые  могли  бы  дать  возможность  сущест¬
вования  многим  миллионам  населения.  Единственное,  в  чем  ска¬
залось  влияние  французов,—■  это  стратегические  военные  доро¬
ги,  построенные  в  последние  годы».
 Срок  сирийской  визы  истекал  8  октября.  Вечером  3-го  Нико¬
лай  Иванович  кое-как  дотащился  до  Бейрута  на  сломанном  ав¬
томобиле.  Позади  лежал  детально  обследованный  путь  длиной
в  тысячу  пятьсот  верст.  Еще  один  рейс  —  по  ливанскому  побе¬
режью,  в  рощу  вымирающего  ливанского  кедра,  упаковка  три¬
дцати  ящиков  с  образцами,  и  прощай  Сирия.  Впрочем,  в  стране
полицейского  произвола  предсказывать  что-либо  наперед  все¬
гда  рискованно.  В  последний  день,  зайдя  в  какое-то  официаль¬
ное  учреждение,  где  ему  обещали  выдать  географические  карты
Хорана  (карты  были  необходимы  для  детального  развития  тео¬
рии  центров)  Николай  Иванович  еще  раз  почувствовал  себя
«объектом  особого  наблюдения».  Префектура  строго-настрого
запретила  выдавать  «чужаку»  какие  бы  то  ни  было  карты.
«Мелка  душа  у  француза»,—  в  сердцах  записал  Вавилов,  имея
в  виду  не  столько  французскую  нацию,  сколько  вечного  и  не¬
истребимого  врага  своего  —  чиновника.

11
 ГЛАВА  СЕДЬМАЯ
 80  000  КИЛОМЕТРОВ
ПО  ВОДЕ,  ПО  ЗЕМЛЕ
И  ПО  ВОЗДУХУ
 (ПРОДОЛЖЕНИЕ)
 »..Это  будет  нелегкое  путешествие.  Но
у  меня  нет  колебаний,  дорогая.  Это  необхо¬
димо  сделать  по  логике  жизни.  Это  не  яв¬
ляется  удовольствием,  дорогая,  поверь  мне.
От  поездов,  экспрессов  и  моря  (я  уже  сде¬
лал  по  крайней  мере  25  000  километров)
я  получил  постоянную  головную  боль.
 Н.  И.  Вавилов  —  жене.  Марсель.
 5.1.1927  г.  Перед  поездкой  в  Эфиопию.
 Рассеянные  по  всему  све¬
ту  незримые  противни¬
ки  ученого  оказались
дьявольски  изобрета¬
тельными.  Они  упорствовали  в  вы¬
даче  виз,  организовывали  полицей¬
скую  слежку,  обставляли  получение
каждого  документа  множеством
никчемных  и  мучительных  фор¬
мальностей...  Перебравшись  из  Си¬
рии  в  Палестину,  Вавилов  предпо¬
лагал  через  две-три  недели  двинуть¬
ся  дальше,  в  Африку.  Но  и  после
трехмесячной  переписки  с  чиновни-
 131

нами  всех  рангов  он  ни  на  шаг  не  приблизился  ни  к  Египту,  ни
к  Судану,  ни  к  Эфиопии.  Независимая  Эфиопия  не  имела  в  те
годы  за  рубежом  своих  дипломатических  представителей,  Ни-1
колай  Иванович  написал  прямо  в  Аддис-Абебу.  Ему  не  ответи¬
ли.  Пришлось  обратиться  к  французам:  единственная  железно¬
дорожная  ветка,  соединяющая  столицу  Эфиопии  с  внешним  ми¬
ром,  начиналась  в  Джибути,  во  французских  владениях.  Па¬
риж  —  не  Аддис-Абеба,  ответ  пришел  очень  скоро.  Советскому
профессору  разъясняли,  что  по  вопросам  въезда  во  владений
абиссинского  негуса  надлежит  обращаться  к  императорскому
правительству  Эфиопии.  Круг  замкнулся.  Чиновники  из  мини¬
стерства  иностранных  дел  Франции,  конечно,  прекрасно  знали,
что  для  въезда  в  Эфиопию  через  Джибути  вообще  не  нужно
никаких  виз.  Достаточно  разрешения  губернатора  Французско¬
го  Сомали.  Но  зачем  облегчать  проникновение  советского  граж¬
данина  в  Африку?  Об  этой  фальшивой  игре  Вавилов  узнал  лишь
несколько  месяцев  спустя,  когда  на  свой  страх  и  риск  отправил¬
ся  во  Французское  Сомали  и  там  буквально  за  полчаса  получил
необходимую  печать.
 Еще  упорнее  мешали  въезду  в  Египет  и  Судан  англичане.
Письма  из  Палестины  осенью  1926  года  отражают  все  этапы
этой  затянувшейся  дипломатической  баталии.  «В  визах  в  Севе¬
ро-Восточную  Африку  окончательно  отказали,  как  «5оУ1е1
5иЬ]ес1»,  хотя  у  меня  около  50  рекомендаций,  начиная  с  лор¬
дов  и  банкиров»,—  пишет  он  9  октября.  Спустя  десять  дней:
«За  Египет  еще  хлопочу,  но  пока  без  надежды».  «Внешний
фронт  труднее  внутреннего.  Советский  паспорт  оказался  чуть
ли  не  пугалом  для  суданского  губернатора  и  египетского  прави¬
тельства.  Об  Абиссинии  и  думать  не  приходится».  Прошла  еще
неделя:  «Завтра  окончательно  решается  судьба  с  визой».  И  на¬
конец  письмо,  полное  безнадежности:  министерство  иностран¬
ных  дел  в  Каире  известило  профессора  Вавилова,  что  впредь
его  заявления  рассматриваться  не  будут.  В  записке  из  Иеруса¬
лима,  адресованной  Виктору  Евграфовичу  Писареву,  слышится
явная  усталость:  «Остановился  перед  стихиями.  Ни  черта  не
выходит.  Все  мои  рекомендации  оказались  бессильными.  Я  их
могу  достать  [еще],  но  министра  иностранных  дел  Египта  пере¬
убедить  не  могу,  как  и  суданского  губернатора.  Чертовски  до¬
садно».
 Сломить  закаленного  в  дипломатических  схватках  ботаника,
однако,  не  так-то  просто.  Он  посылает  двум  египетским  парла¬
ментариям  письмо,  в  котором  на  нескольких  страницах  по¬
дробно  поясняет  смысл  своих  научных  поисков,  причины,  по
 132

которым  он,  как  растениевод,  хотел  бы  обследовать  долину  Ни¬
ла.  Вопрос  ставится  на  заседании  парламента.  И  проваливает¬
ся.  Чиновник  не  может,  не  способен  понять  ученого.  Он  не  хо¬
чет  поверить,  что  серьезный  человек  может  объехать  полсвета
в  поисках  какой-то  травки.  Вавилов  и  не  ждет  от  чиновника  ни¬
чего  иного,  кроме  помех  и  подвохов.  И  когда  однажды  француз¬
ский  посол  в  Эфиопии  по  просьбе  все  той  же  «доброй  феи»
госпожи  Вильморен  оказал  советскому  исследователю  услугу,
Николай  Иванович,  не  скрывая  удивления,  записал  в  дневнике:
«[Он]  отнесся  [ко  мне]  как  к  ученому».
 Что  же  все-таки  искал  Вавилов?  Почему  так  важно  было
для  него  побывать  во  всех  странах  Средиземноморья?  Попробу¬
ем  постичь  истину,  оказавшуюся  равно  недоступной  для  сирий¬
ских  жандармов,  парламентариев  полуколониального  Египта
и  сотрудников  министерств  иностранных  дел  в  Лондоне  и  Па¬
риже.
 Общую  программу  всех  будущих  экспедиций  Николай  Ива¬
нович  определил  еще  на  первом,  проведенном  в  Кремле,  ученом
совете  своего  института:  добывать  на  полях  мира  всё  лучшее,
что  может  послужить  российскому  земледелию.  Где  искать?
После  выхода  в  свет  монографии  о  центрах  происхождения  куль¬
турных  растений  ответ  на  этот  вопрос  казался  само  собой  разу¬
меющимся:  надо  ехать  за  образцами  в  Китай,  Юго-Западную
Азию,  на  берега  Средиземного  моря,  в  Северную  Африку,  Цент¬
ральную  Америку.  В  1926—1927  годах  ни  в  Советском  Союзе,
ни  за  рубежом  никто  не  оспаривал  научных  взглядов  Вавилова.
И  только  сам  автор  теории  —  такова,  очевидно,  судьба  всякого
честного  и  самостоятельно  мыслящего  искателя  —  ко  времени
выхода  книги  почувствовал  зыбкость,  недостаточную  доказан¬
ность  некоторых  своих  выводов.  Следовало  собственными  гла¬
зами  взглянуть  на  те  районы  мира,  которые  определены  как
центры  формообразования  культурных  растений,  установить
родственные  связи  между  представителями  одного  и  того  же
вида,  обитающими  на  разных  материках,  понять  взаимоотноше¬
ния  между  растениями-дикарями  и  их  культурными  родича¬
ми.  Только  после  этого  теория  центров  приобретет  силу  обна¬
руженного  в  природе  закона.
 Выезжая  в  экспедицию  по  странам  Средиземноморья,  Ва¬
вилов  уже  знал:  «Теорию  центров»  во  многом  придется  «чи¬
нить».  Это  любимое  его  выражение  то  и  дело  повторяется  в
переписке.  Исправление  научных  ошибок,  углубление  и  даже  пуб¬
личный  пересмотр  высказанных  прежде  взглядов  представляет¬
ся  ему  наиболее  естественным  для  ученого  занятием.  Он  «чи-
 133

нил»  свои  труды  всю  жизнь,  не  уставая  повторять,  что  исследо¬
ватель  имеет  право  ошибаться,  но  у  него  нет  права  скрывать
свои  ошибки.
 Таким  образом,  экспедиция  1926—1927  годов,  как,  впрочем,
все  экспедиции  сотрудников  института  в  годы  директорства  Ва¬
вилова,  с  самого  начала  была  задумана  не  только  ради  узк<3
практических  целей,  но  и  для  серьезных  исследований  по  гене¬
тике,  ботанической  географии,  истории  земледелия.  Борьба  за
визы,  препирательства  с  колониальной  полицией,  автомобиль¬
ные  и  верховые  рейды  по  пустыням  и  горам,  преодоление  мос¬
китной  лихорадки  и  морской  болезни  —  директор  института  тер¬
пел  все  это  не  только  для  того,  чтобы  отправить  в  Ленинград
лишний  ящик  семян.  На  эти  и  многие  другие  жертвы  он  готов
был  пойти  ради  открытий,  которые,  казалось  бы,  и  не  сулили
никакой  выгоды.  Тратить  время  и  силы  на  то,  чтобы  уяснить,,
какова  связь  между  дикой  травкой  эгилопс  и  древней  пшени¬
цей  спельтой,  между  темными  хлебами  Абиссинии  и  более  свет¬
лыми  их  родичами  в  Европе  может  лишь  тот,  кто  охвачен  по¬
истине  неутолимой  жаждой  познания.
 Поездка  Вавилова  по  странам  Средиземноморья  напоминала
первые  шаги  опытного  садовника,  который  только  что  принял
в  свое  ведение  запущенный,  хотя  и  богатый  плодами  сад.  Здесь
все  в  беспорядке.  Никто  толком  не  знает,  какие  деревья,  кустар¬
ники,  травы  где  растут;  какой  урожай  дают,  откуда  что  приве¬
зено.  От  садовника  ждут  указаний.  И  и  свое  время  он  несомнен¬
но  приведет  сад  в  порядок.  Но  пока,  шагая  но  неведомым
дорожкам,  он  сам  каждую  минуту  оглядывается  вокруг,  не
скрывая  восторга  и  изумления.  Живой  взгляд  Вавилова  везде
находит  для  себя  что-то  необычайное,  важное,  интересное.
«В  Греции  [обнаружил]  ряды  оригинальных  видов.  Не  видя  их,
каюсь,  думал,  что  напутали  систематики.  Оказались  реальные
существа».  На  Кипре  его  поражают  бобы,  редька  наподобие
моркови,  оригинальные  пшеницы.  Из  Дамаска:  «Я  нашел  здесь
дикую  пшеницу  в  местах,  не  указанных  в  литературе».  Из
Палестины:  «Был  два  дня  в  пустыне  Аравийской.  Нашел  огу¬
рец  пророков».  Он  хвастается  огурцом  и  огромными  бобами,
как  ребенок  новой  игрушкой,  как  девушка  нарядным  платьем,
самозабвенно,  очарованно.  Дело  даже  не  в  его,  Вавилова,  розы¬
сках,  а  в  том,  что  есть  такие  чудеса  на  свете.
 Постепенно  обилие  находок  дает  новое  направление  уму.
Исследователь  не  перестает  восхищаться  чудесами  природы,  но
все  чаще  задумывается  о  закономерностях  в  расселении  расте¬
ний.  И  когда  удается  нащупать  родину  того  или  иного  зеленого
 134

кормильца,  в  письмах,  адресованных  в  Ленинград,  возникает
как  бы  легкий  всплеск  уважения  к  себе,  к  собственным  силам.
Очень  легкий  всплеск,  заметный  только  для  самых  близких.
«Все  основания  (полагать),  что  егуШит  егуШа  (разновидность
вики.—  М.  77.)  связана  с  Сирией  и  Палестиной»,—  констатирует
Николай  Иванович.  И  по  столь  важному  поводу  позволяет  себе
добавить:  «В  общем,  что  надо—делаю».  Такая  же  интонация  слы¬
шится  в  письме  из  Италии:  «Начал  находить  факты  важные.
Подхожу  к  дифференциации  Средиземья.  Центры  ген  средизем¬
номорских  уже  можно  распределить,  и  Италия  должна  быть
выделена  как  центр  гороха,  конских  бобов,  красного  клевера
и  кто  знает,  может  быть,  английской  пшеницы».  Найден  центр
происхождения  для  четырех  культур:  успех  в  науке  немалый.
Виктор  Евграфович,  которому  адресовано  сообщение,  конечно,
все  поймет  и  порадуется  вместе  с  путешествующим  другом.
В  честь  такой  победы  Вавилов  и  сам  готов  чуточку  ослабить
узду  жесткой  самокритичности.  Ему  тоже  хочется  выразить
удовлетворение  проделанной  работой.  И  тогда  у  самого  края
почтовой  открытки  возникают  две  коротенькие  строки:  «До  чер¬
та  нужно  еще  исследовать  Средиземье.  Буду  пытаться  это  сде¬
лать».  И  все.
 Но  главные  переживания  в  сфере  научной  вызывают  у  Ни¬
колая  Ивановича  не  бобы  и  клевер,  не  овощные  и  плодовые.
Разобраться  в  их  происхождении,  в  общем,  удается.  Зато  под¬
линно  загадочным  сфинксом  для  ботаников  мира  вот  уже  сто
с  лишним  лет  остается  пшеница.  Рассеявшись  по  свету,  она,
кажется,  совсем  утратила  память  о  предках  и  о  родном  доме.
На  пороге  XX  столетия  германский  специалист  по  географии
растений  Сольмс  Лаубах  убежденно  заявил:  «Родина  культур¬
ной  пшеницы  утеряна  навсегда».  Вавилов  не  торопится  призна¬
вать  науку  побежденной.  В  Афганистане  он  уже  сделал  важные
открытия.  Теперь,  в  странах  Средиземного  моря  решил  доко¬
паться  до  корней  давней  загадки.  Он  даже  усложнил  свою  за¬
дачу,  так  как  еще  перед  поездкой  высказал  уверенность,  что
твердая  и  мягкая  пшеницы  имеют  две  различные  родины,  два
центра,  расположенных  на  разных  материках.
 Мудреная  эта  проблема  потребует  от  нас  некоторого  отступ¬
ления  в  прошлое.
 Мягкая  пшеница  —  тритикум  вульгаре,—  с  именем  которой
связано  процветание  рода  человеческого,  занимает,  оказывает¬
ся,  свое  главенствующее  положение  среди  злаков  земли  сравни¬
тельно  недавно,  каких-нибудь  две  тысячи  лет.  До  этого  Ното
•5ар1епз  не  менее  10—15  тысяч  лет  возделывал  дикую  пшеницу,
 135

так  называемую  однозернянку.  На  однозернянке  вскормлены
древнейшие  государства  Двуречья,  ею  питались  предки  героев
гомеровского  эпоса,  жившие  за  несколько  тысячелетий  до  бит¬
вы  под  стенами  Трои.  В  руках  человека  однозернянка  утратила
привычки  дикаря:  зерно  ее  укрупнилось,  и  она  перестала  само¬
вольно  рассыпать  свой  урожай  по  земле  до  прихода  жнецов.
Ученик  и  друг  Аристотеля  Теофраст  (III  век  до  н.  э.),  автор
«Исследования  о  растениях»,  высоко  ценил  однозернянку  за  то,
что  она  нетребовательна  к  земле  и  хорошо  родит  на  бедных  поч¬
вах  его  родной  Греции.  Но  Теофраст  знал  уже  и  другую  пше¬
ницу,  разводимую  в  Египте,—  полбу.
 Полба  —  тоже  первоначально  дикарь  —  вошла  в  человече¬
ский  обиход  позже  однозернянки  и,  очевидно,  превосходила
свою  соперницу  урожайностью.  Выходец  из  Азии,  она  в  очень
раннюю  пору  попала  в  Европу.  Археологи  нашли  ее  зерна  в  тех
слоях  земли,  что  сохранили  остатки  человеческой  культуры
восьмитысячелетней  давности.  Дожила  полба  до  наших  дней:
русские  крестьяне  из  поволжских  и  прикамских  деревень  сеяли
ее  еще  в  прошлом  веке.  Недаром  пушкинский  Балда,  нанимаясь
к  попу,  выговаривал  себе  в  харчи  кашу  из  мелкого  зерна  этой
прапшеницы.
 Третью  из  древнейших  пшениц  именовали  спельта.  Она  по¬
явилась  в  Европе  сравнительно  недавно  —  на  рубеже  бронзового
века.  Маленькими  островками  ее  можно  и  сегодня  обнаружить
у  наиболее  древних  народов  Евразии  —  басков,  армян,  грузин,
персов.  Во  времена  расцвета  Римской  империи  спельта  стала
любимым  хлебом  обитателей  Италийского  полуострова.  Пришла
она,  очевидно,  тоже  из  Азии,  а  по  дороге,  двигаясь  на  Запад,
вскормила  империю  завоевателей-арабов,  ранний  феодализм  в
Европе  и  даже  Болгарское  царство  на  Волге.  Европейцы  ново¬
го  времени  уже  больше  не  сеют  спельту  и  полбу.  Мягкая  пше¬
ница  более  вкусная,  полезная  и  урожайная,  почти  повсюду  из¬
гнала  с  полей  своих  предшественниц.  Но  каковы  связи  мягкой
пшеницы  с  однозернянкой,  полбой  и  спельтой?  Предки  ли  они
или  просто  случайные  ее  соседи?  И  где  действительная  родина
главного  хлеба  человечества?
 Искать  родину  пшеницы  Вавилов  попытался  сначала  в  За¬
падной  Африке.  Но  первые  же  поездки  по  Алжиру  и  Тунису
разочаровали  его:  история  хлебов  начиналась  явно  не  там.  Все
говорило  за  то,  что  розыски  надо  вести  на  Востоке.  Вот  почему
с  такой  настойчивостью  стремился  Николай  Иванович  получить
визы  в  Сирию  и  Палестину.  В  Палестине  за  двадцать  лет  перед
тем,  в  1906  году,  ботаник  Ааронсоц  открыл  заросли  дикой  пол-
 136

бы,  которую  объявил  предком  современных  культурных  пше¬
ниц.  А  на  границе  Сирии  и  Турции  некоторые  авторы  обнару¬
жили  якобы  родину  однозернянки.  Сообщение  Ааронсона  вос¬
принято  было  сначала  как  крупная  сенсация.  Директор  амери¬
канского  Бюро  растительной  индустрии  Кук  даже  снарядил  за
семенами  дикой  сирийской  пшеницы  целый  корабль.  Семена  до¬
ставили  в  США,  но  селекционеры  не  нашли  в  них  для  себя  ни¬
какого  прока,  а  генетики  усомнились  в  родстве  дикаря  с  куль¬
турными  хлебами.  Сторонники  Ааронсона,  однако,  не  сдавались.
Вавилов  попытался  развязать  этот  запутанный  узел.  Еще  в
1924  году  он  послал  в  Турцию  своего  сотрудника  Петра  Михай¬
ловича  Жуковского.  Жуковский  успел  обследовать  земледелие
только  половины  страны.  Теперь  из  средиземноморской  экспе¬
диции  Николай  Иванович  начал  бомбардировать  Писарева  на¬
казами:  «Жуковского...  послать  весной  не  позже  10  апреля
(прямо  выслать!)  в  Малую  Азию...  Прошу  Вас  дело  Малой  Азии
поставить  как  первоочередное.  Особенно  нужна  южная  часть
границы  с  Сирией...  Выпроводите  Жуковского  даже  в  марте.  Это
необходимо  для  всех  нас».
 Но  львиную  часть  расследования  по  части  «пшеничных  дел»
директор  института  оставил  себе.  К  находке  Ааронсона  относит¬
ся  он  скептически.  И  хотя  в  Сирии  и  Палестине  сам  отыскал
образцы  наделавшей  когда-то  шуму  дикой  пшеницы,  но  при¬
знать  ее  предком  нынешних  мягких  пшениц  отказался.  Свое
отношение  резюмировал,  как  всегда,  предельно  кратко:  «Видел
воочию  дикую  пшеницу  около  гор.  Но  пекла  творения  в  Сирии
не  нашел,  надо  искать».  Перед  его  глазами,  очевидно,  вставали
собственные  находки  в  Афганистане.  Родина  мягкой  пшеницы
должна,  по  всей  вероятности,  лежать  там,  в  горных  складках
Памира,  между  Персией,  Индией  и  Афганистаном.  Писареву
это  свое  убеждение  Николай  Иванович  изложил  еще  более  рез¬
ко:  «Нашел  здесь  (в  Сирии.—Ж".  П.)  1гШсиш  сНсоссоЫез  (ди¬
кую  полбу.—  М.  Я.),  Ааронсон  и  Кук  не  много  поняли  в  ней».
 Что  касается  твердой  пшеницы,  то  центр  ее  происхождения
Вавилов  отнес  к  Восточной  Африке.  Там,  судя  по  присланным
в  Ленинград  образцам,  находилось  самое  большое  разнообразие
форм  этого  злака.  Теперь  во  что  бы  то  ни  стало  надо  было  по¬
пасть  в  Эфиопию  и  Египет,  чтобы  собственными  глазами  уви¬
деть,  как  действительно  обстоит  дело...
 В  Эфиопию  Вавилов,  хоть  и  не  без  труда,  попал.  Но  спор
о  происхождении  пшениц  разрешился  не  там  и  не  тогда.  Окон¬
чательные  итоги  были  подведены  наукой  только  тридцать  лет
спустя,  когда  большинства  первых  участников  спора  уже  не  бы-
 137.

ло  в  живых.  Понадобился  тридцатилетний  труд  цитологов,  гене¬
тиков,  ботаников  и  селекционеров  из  Советского  Союза,  США,
Англии,  Германии  и  Японии,  прежде  чем  в  середине  50-х  годов
нынешнего  столетия  мир  узнал  историю  мягкой  пшеницы  во
всех  подробностях.  На  русском  языке  изложил  эту  эпопею  один
из  старейших  участников  ее—Виктор  Евграфович  Писарев.
 Ни  Ааронсон,  ни  Вавилов  не  оказались  носителями  абсо¬
лютной  истины.  Понять  родственные  взаимоотношения  между
однозернянкой,  полбой,  спельтой  и  современной  мягкой  пшени¬
цей  удалось  только  после  того,  как  ученые  приняли  в  расчет
еще  одно  растение,  на  которое  долго  не  обращали  внимания.
Это  был  эгилопс  —  низкорослый  мелкий  злак,  широко  рас¬
пространенный  в  теплых  южных  странах.  Родня  пшениц,  он  ока¬
зался  неприметным,  но  решающим  звеном  в  созидании  совре¬
менных  культурных  хлебов.  В  глубокой  древности  с  эгилопсом
скрестилась  однозернянка.  От  этого  брака  на  свет  появилась
полба.  Полба  в  свою  очередь  где-то  и  когда-то  «поженилась»
с  другим  видом  эгилопса  и  породила  спельту.  А  уж  из  этого
исторически  близкого  к  нашей  эпохе  предка  отщепилась  срав¬
нительно  недавно  мягкая  пшеница.
 Чтобы  взрастить  это  простое  на  вид  генеалогическое  древо,
понадобились,  повторяю,  многолетние  усилия  мировой  биологии,
и  прежде  всего  генетики.  И  хотя  вавиловская  теория  о  центрах
в  той  ее  части,  что  относится  к  пшеницам,  не  выдержала  испы¬
тания  временем  (сегодня  родиной  пшениц,  и  мягких  и  твердых,
считается  весь  обширный  район  Передней  Азии),  не  кто  иной,
как  профессор  Вавилов,  произнес  решающее,  главное  слово  для
формирования  самых  передовых  научных  представлений  сего¬
дняшнего  дня.  Среди  хаоса  взглядов,  царившего  в  географии
культурных  растений  в  первой  четверти  нынешнего  века,  он
один  из  первых  заговорил  о  роли  эгилопса  в  происхождении
пшениц.  Скромная  травка  заинтересовала  его  еще  в  1921—
1922  годах,  во  время  поездок  по  Туркестану.  Он  обратил  тогда
внимание  сотрудников  на  гибриды  эгилопса  с  пшеницей  и  уже
больше  никогда  не  забывал  об  этом  злаке.  Во  время  экспедиции
по  странам  Средиземного  моря  мысль  эта  еще  более  окрепла.
Вавилов  ищет  эгилопс  в  Южной  Франции,  в  Греции,  на  Кипре,  в
Африке,  задумывается  над  многообразием  форм  дикаря  и  на¬
конец  подводит  итог:  «Эгилопсная  проблема  должна  быть  рас¬
путана  систематикой  и  географией».  Это  означало:  хочешь  по¬
нять  прошлое  пшениц—изучай  эгилопс,  его  распространение  по
земному  шару,  всю  сложность  его  систематики.  Свою  идею  Ва¬
вилов  не  оставцл  и  после  возвращения  в  Ленинград.  Высыпал
 13$

перед  одним  из  самых  способных  своих  сотрудников,  Петром
Михайловичем  Жуковским,  все  богатство  собранных  по  свету
эгилопсов  и  потребовал  за  считанные  месяцы  написать  труд  по
систематике  дикаря.  Книга  Жуковского  вышла  в  1928  году,
лишь  на  год  опередив  такой  же  труд  палестинского  ботаника
Эйга:  идея  уже  носилась  в  воздухе.  Другому  сотруднику  инсти¬
тута,  Карпеченко,  Николай  Иванович  поручил  генетический
анализ  разных  видов  эгилопса.  Были  проделаны  многочислен¬
ные  скрещивания  дикарей  с  разными  пшеницами,  чтобы  до¬
знаться,  какие  именно  виды  оказались  предками  современной
культурной  пшеницы.
 Дознавшись  о  происхождении  пшеницы,  ученые  разных
стран  повторили  в  лабораториях  скрещивания,  которые  тыся¬
челетиями  творились  в  природе  помимо  человеческой  воли.  Сжи¬
мая  время,  как  пружину,  они  за  считанные  годы  воссоздали
мягкую  пшеницу  из  ее  составных  частей.  И  тут  обнаружилось:
природа  совсем  не  так  совершенна,  как  может  показаться,—
далеко  не  все  предки  вносили  в  пшеничное  естество  только  доб¬
рые  начала.  Например,  эгилопс  со  звучным  видовым  именем
«скварроза»,  тот  самый,  что  некогда  скрестился  с  полбой  и  по¬
ложил  начало  спельте,  внес  в  потомство  будущих  поколений
весьма  дурной  признак  —  потомки  его  начали  жестоко  страдать
от  грибных  болезней.  Ошибки  истории  не  должны  повторяться:
генетики  и  селекционеры  берутся  ныне  за  перестройку  генеало¬
гического  дерева  пшениц.  Решено  создать  новые  хлебные  злаки,
у  которых  неудачные  предки  будут  заменены  более  подходящи¬
ми  для  нужд  земледельца.  Недосмотр  природы  будет  исправлен
у  самых  источников.
 Ни  о  чем  подобном  селекционер  30—40-х  годов  не  мог  даже
мечтать.
 Ныне  пора  коренного  преображения  главного  хлеба  земли
уже  близка.  И  хочется  верить:  когда  с  институтских  делянок
па  поля  хлеборобов  выйдут  великолепные,  целиком  созданные
руками  человеческими  пшеницы,  будет  помянут  добрым  словом
и  профессор  Николай  Вавилов.  Ведь  это  он  один  из  первых  на¬
чал  изучать  скромную  травку  эгилопс.
 ...В  Палестине,  ожидая  ответа  из  канцелярий  Лондона,  Па¬
рижа  и  Каира,  провел  Николай  Иванович  почти  два  месяца.  За¬
держка  была  вынужденная  («тактическая»,  как  объяснял  он
друзьям),  но  и  тут  ни  одного  дня  попусту  не  пропало.  Малень¬
кая  Палестина  и  лежащая  рядом  Трансиордания  были  обследо¬
ваны  с  особым  тщанием.  «Выехал  на  юг,—  сообщил  Вавилов  же¬
не.—  Отсюда  доеду  до  Синайской  пустыни,  затем  в  Иерусалим,
 139

Границы  показаны  в  годы  путешествия

в  Заиорданье,  к  Мертвому  морю.  Дальше  Самария,  Галилея.
Словом,  весь  закон  божий...»
 Палестинских  ботаников  и  агрономов  занимали  те  же  про¬
блемы,  что  и  советского  гостя:  происхождение  культурных  рас¬
тений,  история  земледелия.  Они  успели  неплохо  изучить  расти¬
тельность  своей  страны,  их  монографии  помогали  уяснить  то
сложное  переплетение  растительных  судеб,  что  возникло  здесь,
в  восточном  углу  Средиземного  моря.  С  местной  интеллигенци¬
ей  отношения  сложились  самые  дружелюбные.  Газеты  помести¬
ли  ряд  теплых  статей  о  русской  ботанике.  Когда  же  Вавилов
согласился  прочитать  лекцию  о  происхождении  культурных  рас¬
тений,  собралась  аудитория  в  триста  человек,  причем  многие
приехали  на  выступление  из  других  городов.
 Но  главные  симпатии  вызывали  не  городская  кутерьма,  а
живописная  палестинская  природа.  «Я  люблю  эту  страну.  Она
прекрасна  с  ее  горами,  оливами,  морями,  разнообразием  ланд¬
шафтов,  бесконечными  руинами,  длинной  историей».  Его  пле¬
няет  сине-голубой  Иордан  с  зарослями  двухметровых  папиру¬
сов  и  целой  долиной  розовых  олеандров  вокруг;  мрачные  Гель-
вайские  горы  на  западном  берегу  Мертвого  моря  со  склонами
разных  цветов;  плантации  знаменитых  яффских  апельсинов.
Дальние  поездки  были  не  только  приятны,  но  и  полезны.  «Па¬
лестина  будет  представлена  исчерпывающе,—  сообщал  Николай
Иванович  Писареву,  имея  в  виду  ленинградскую  коллекцию  се¬
мян.—  Собрал  до  1000  образцов  и  исследовал  5000  километров.
Это  для  маленькой  страны  даже  много».
 Дольше,  однако,  оставаться  в  гостеприимной  Палестине  не
имело  смысла.  Визы  ни  в  Абиссинию,  ни  в  Египет  не  давались.
Африка  лежала  рядом:  желанная  и  недоступная.  В  конце  нояб¬
ря  1926  года  Вавилов  начал  складывать  чемоданы,  чтобы  через
Италию  вернуться  домой.  Он  был  до  крайности  раздосадован:
экспедиция  обрывалась  в  самом  интересном  месте.  Без  знания
Африки  теорию  центров  до  совершенства  не  довести.
 От  Бейрута  до  Мессины  скверный  пароходик  тащился  пять
с  лишним  суток.  Качало.  По  левому  борту  где-то  совсем  близко
проплывала  долина  Нила.  Вавилов  чертыхался.  Он  еще  не  знал,
что  мимо  Египта,  так  и  не  получив  визы,  ему  придется  плыть
еще  дважды,  а  хлопоты  о  въезде  в  эту  британскую  полуколонию
продлятся  почти  до  конца  его  жизни.
 Глобально  мыслящий  испытатель  природы,  видящий  мир
единым  и  неделимым,  Вавилов  так  и  не  привык  к  пограничным
шлагбаумам,  преграждающим  пути  науке.
 Из  Рима  3  января  1927  года  Вавилов  писал  жене;  «Высижи-
 141

ваю  часами  в  приемных  у  министров  уже  шестой  день.  Во  мно¬
гих  министерствах  становлюсь  завсегдатаем.  И  это  все  ради
двух  строк  министра  к  губернатору  Эритреи  и  Сомали».  В  тот
же  день  он  отправился  поездом  в  Марсель,  а  оттуда  пароходом
(опять  через  все  Средиземное  море!)  во  Французское  Сомали,
в  порт  Джибути.  Иного  пути  в  Восточную  Африку  в  те  годы  не
было.
 Абиссинской  визы,  выезжая  из  Европы,  он  не  имел.  Не  знал
и  того,  пустят  ли  его  французы  в  Аддис-Абебу,  да  и  примут  ли
эфиопы.  Все  это  настораживало,  настраивало  на  воинственный,
даже  агрессивный  лад.  В  душе  Николай  Иванович  решил  про¬
рваться  в  «центр  ген»,  чего  бы  это  ни  стоило.  Об  Эфиопии  меч¬
талось  еще  десять  лет  назад  в  Саратове,  а  потом  в  голодном
Петрограде;  попасть  туда  требовала  сама  «логика  жизни».  Толь¬
ко  бы  поскорее...  Одиннадцать  суток  в  море  даже  на  великолеп¬
ном  трансатлантическом  пакетботе  «Леконт  де  Лилль»  —  слиш¬
ком  тяжкое  испытание.  Когда  проходили  Суэцкий  канал,  сер¬
дце  нетерпеливого  пассажира  снова  сжала  тревога:  Египет
был  —  вот  он  —  рядом.  Неужели  и  с  Абиссинией  так  же  сорвет¬
ся?!  Нет,  черт  побери,  ни  за  что!
 Напряжение  нарастает  от  письма  к  письму.  Из  Марселя  —
жене:  «Завтра  в  путь  к  Эфиопии.  Завтра  поставим  ва-банк».
Писареву:  «Итак,  теперь  уже  по-настоящему  АсНеи  \  Держите
знамя  института.  Жив  вернусь  —  привезу  новые  гены».  И  снова
Елене  Ивановне,  уже  из  Суэца:  «Час  приближается».  Воинст¬
венное  и  торжественное  чувство  это  донес  Николай  Иванович
до  самой  эфиопской  столицы.  Уже  губернатор  в  Джибути  раз¬
решил  переход  границы,  уже  обследовано  Французское  Сомали
и  Харар  —  южная  провинция  Эфиопии.  Завтра  —  Аддис-Абеба.
«Началась  походная  жизнь  —  караван,  солдаты,  клопы,  словом
51Шр1е  Ше  (иронически:  простая  жизнь.—  М.  П.).  Но  все  это
ничего,  лишь  бы  сделать  что  надо...»  —  пишет  Вавилов  жене.
И  заключает  строкой,  в  которой  явственно  слышится  торжест¬
во  победителя:  «Во  всяком  случае,  я  —в  Абиссинии!»
 Черный  материк  начал  изумлять  с  первых  шагов.  Уже  на
базаре  в  Джибути  семена  местных  культурных  растений  оказа¬
лись  резко  отличными  от  европейских  и  азиатских.  Совершен¬
но  оригинальные  ячмени,  конские  мелкие  бобы,  горох,  овсы
были  явными  уроженцами  горной  Абиссинии.  Непривычно  вы¬
глядел  скот:  винторогие  козы,  зебувидные  коровы,  овцы  с  под¬
грудниками,  лошади,  похожие  на  пони.  «Сама  Африка  с  доми-
 1  Прощайте!  (франц.)
 142

нантными  типами  являет  свой  центр»,—  записал  Николай  Ива¬
нович  в  дневнике.  Уверенность  в  том,  что  перед  ним  совершенно
обособленный  центр  происхождения  культурных  растений,
крепла  изо  дня  в  день.
 Поезда  из  Джибути  в  Аддис-Абебу  ходили  медленно  и  только
днем.  Ночью  пассажиры  высаживались,  раскидывая  вокруг
станций  нечто  вроде  караванного  лагеря.  Особенно  медлитель¬
ным  был  подъем  на  высоченное,  до  3000  метров,  Абиссинское
плато.  Два  паровоза,  мучительно  отдуваясь,  едва  втаскивали
несколько  вагонов  на  очередную  «ступеньку»  и  там  подолгу
останавливались,  чтобы  набрать  пар.  Теперь,  когда  Абиссиния
стала  доступной,  Вавиловым  овладел  азарт,  еще  более  неуем¬
ный,  чем  на  пароходе.  На  полпути  до  столицы  на  маленькой
станции  он  покинул  вагон  и  спешно  начал  организовывать  ка¬
раван,  чтобы  объехать  южную  провинцию  Харар.  Это  могло
кончиться  плохо:  путешествовать  по  стране  иностранец  мог,
только  имея  при  себе  Открытый  лист  с  печатями  правительства,
регента  престола  и  императрицы  Заудит.  Но  Николай  Иванович
совершенно  опьянел  от  неслыханного  богатства  эндемов.  То,  что
прежде  приходилось  встречать  лишь  в  виде  случайных  гербар-
ных  образцов,  обступало  теперь  мощной  живой  стеной.  Еще  не¬
известно,  как  все  обернется  в  Аддис-Абебе,  добьется  ли  он  еще
Открытого  листа.  А  тут,  на  полях  Харара,  вот-вот  готовые  к
уборке,  стояли  редчайшие  виды  и  разновидности  гороха,  твер¬
дой  пшеницы,  ячменя,  поспевало  оригинальное  масличное  рас¬
тение  нуг,  неизвестный  европейцам  злак  тефф,  этакое  мелкое
просо,  дающее  превосходную  муку  для  излюбленных  в  Эфио¬
пии  блинов.  Где  уж  тут  думать  о  каких-то  императорских  пе¬
чатях!
 По  счастью,  харарский  рейд  сошел  благополучно.  Местные
власти  отнеслись  к  путешественнику,  щедро  расточающему
бакшиш,  снисходительно,  а  сборы  на  полях  превысили  все  ожи¬
дания.  «Чувствую,  что  Абиссиния  богаче,  чем  все  [остальные]
центры  вместе»,—  записал  Николай  Иванович  в  дневнике.  Вско¬
ре  после  этого  первые  сорок  ящиков  образцов  пошли  в  Ленин¬
град.
 Но  изумляли  в  Африке  не  только  полевые  находки.  Стран¬
но  было  видеть  босоногих  генералов;  канцелярии,  где  десяти
чиновникам  требовалось  полтора  часа,  чтобы  написать  короткое
деловое  письмо.  Печально  и  странно  выглядела  богатая  от  при¬
роды  страна  с  древней  сельскохозяйственной  культурой,  где  за¬
давленный  налогами  крестьянин  вел  хозяйство  на  самом  жал¬
ком  уровне.  Об  этом  несоответствии  —  богатстве  природных  ре-
 143

сурсов  и  несовершенстве  общественного  и  экономического  укла¬
да  —  Вавилов  размышлял  в  течение  всех  месяцев,  проведенных
в  Эфиопии.  По  характеру  своему  он  не  способен  был  оставаться
сторонним  наблюдателем.  Записи  его  поэтому  порой  кажутся
резкими,  но  сам  автор  полон  искреннего  стремления  понять
прошлое  и  настоящее,  чтобы  подсказать  рациональное  решение
для  будущего.
 19  января:  «Поля  плохо  возделаны.  Культура  по  первому
впечатлению  чрезвычайно  низкая,  много  сору,  нет  внимания
к  полю...»
 21 	января:  «Огромные  возможности  [местных]  культур...  бо¬
гатые  почвы.  Все  можно  буквально  обратить  в  рай.  Но  пока  ко
всему  этому  почти  не  прикоснулись  по-серьезному».  Причины?
Они  на  виду:  «Ни  регистра,  ни  кодекса  законов,  ни  нормаль¬
ной  оплаты  администрации  страна  не  имеет.  10—11  миллионов
населения  существует  без  аграрного  надела.  Земля  принадле¬
жит  господствующей  этнической  группе  —  амхарам,  их  два  с  по¬
ловиной  —  три  миллиона.  Гала,  сомалийцы  работают  на  амха-
ров.  Рабство  фактически  не  ликвидировано...»  Ученый  из  Стра¬
ны  Советов  не  остается  равнодушным  к  социальной  драме  вче¬
ра  еще  чужого  ему  народа.  «Нужна  коренная  реформа  земле¬
владения.  Это  первое,  парцеллизация  (разделение.—М.  П.)  звхМ-
ли.  Автономия  земледельческого  населения»,—  записывает  он,
имея  в  виду  освобождение  нищих  арендаторов,  тех,  кто  возде¬
лывает  землю  своими  руками,  от  власти  владельцев  гигантских
латифундий.
 После  десятидневного  путешествия  по  Харару  Вавилов  до¬
брался  до  Аддис-Абебы.  Предстоящие  в  столице  встречи  трево¬
жили.  Еще  в  Джибути,  едва  вступив  на  африканскую  землю,
он  записал  в  дневнике:  «Чувствую  себя  как  на  Марсе.  Один.
Что  дальше?  Что  россияне?  Все,  риск.  Пустят  ли  в  Эритрею?
Что  Раз?»  Из  скупых  строк  явственно  видятся  тяготы,  неиз¬
бежные  для  путешествующего  гражданина  СССР.  Россияне  —
белые  эмигранты  —  уже  не  раз  чинили  ему  препятствия.  Но
одно  дело  —  Лондон  или  Париж,  где  есть  посольство  под  крас¬
ным  флагом,  другое  —  Аддис-Абеба,  где  советский  гражданин,
не  имея  никакой  официальной  поддержки,  полностью  предо¬
ставлен  самому  себе.  Рас  Тафари,  регент  престола,  а  по  суще¬
ству  абсолютный  властитель  Эфиопии,  без  разрешения  которого
нечего  и  думать  о  дальнейших  поездках  по  стране,  также  оста¬
вался  для  Вавилова  белым  пятном.  Каков  он,  этот  рас?  Да  и  кто
согласится  представить  ему  ученого  из  Советского  Союза?
 Растениевод  вынужден  стать  дипломатом.  «Никогда  не  попа-
 144

дал  в  такой  дипломатический  круговорот,  как  здесь,—  жалует¬
ся  он  Писареву.—  Никто  не  верит,  что  от  нас  может  приехать
ботаник  собирать  пшеницы.  И  все  ищут  причин  более  глубо¬
ких.  А  так  как  здесь  клубок,  то  Вы  поймете  мое  положение.
Принимаю  визиты,  трачу  тьму  денег  на  сода-виски,  коньяк,  поч¬
ти  спился...  Боги  великие  и  малые,  когда  же  я  выберусь  из
Аддис-Абебы?!»  Но  выбраться  можно,  только  будучи  представ¬
ленным  ко  двору  одним  из  послов.  Приходится  снова  и  снова  при¬
нимать  приглашения  и  приглашать  к  себе  «влиятельных»  лиц.
 Первым  в  гостиницу  к  «красному  профессору»  приехал  пре¬
дупрежденный  госпожой  Вильморен  французский  посол.  Затем
потянулись  остальные.  Прислали  приглашение  представитель
Японии,  посол  Греции.  Во  встрече  с  английским  послом  Нико¬
лай  Иванович  был  заинтересован  особо:  все  еще  надеялся  полу¬
чить  хотя  бы  транзитную  визу  в  Судан  и  Египет.  Этот  визит,
самый  неприятный  из  всех,  живописал  он  в  дневнике  с  обычным
своим  лаконизмом  и  темпераментом:  «Попытка...  безуспешна.
Слушают  как  рыбы.  Приняли  у  министра  [посла]  Англии.  Он
видит,  черт  его  дери,  что  перед  ним  [человек],  не  хуже  его  знаю¬
щий  Кембридж,—  и  все  впустую».  Кембриджские  однокашни¬
ки  —  ученый  и  чиновник,—  как  уже  не  раз  случалось  в  подоб¬
ных  ситуациях,  «общего  языка  не  нашли».
 С  россиянами  отношения  тоже  складывались  не  просто.  Ря¬
дом  с  откровенными  белогвардейцами  (эти  даже  на  рынке  слу¬
шок  пустили:  «Не  продавайте  большевику  зерно  —  сглазит»),
оказались  в  эмиграции  честные  интеллигентные  люди,  готовые
помочь  ученому  земляку.  Надо  было  за  короткий  срок  разо¬
браться,  кто  есть  кто.  «Клубок  российских  обывателей  труден,—
записывал  Николай  Иванович.—  Есть  сочувствующие,  есть  тер¬
пимые,  есть  обрезающие  на  ходу  подметки,  есть  наследники
престола...  Все  пестро,  подозрительно...  Отбитые  жены.  Нена¬
висть  друг  к  другу».  Впрочем,  он  довольно  быстро  ориентиро¬
вался  в  «клубке»  и  нашел  себе  действительно  полезных  и  вер¬
ных  друзей.
 Не  столь  проницательным  оказался  ученый,  попав  во  дво¬
рец.  Рас  Тафари  дважды  приглашал  русского  в  свои  покои.
В  первый  раз,  когда  посол  Франции  представил  советского  бо¬
таника,  беседа  носила  официальный  характер.  Рас  получил  в  по¬
дарок  переведенную  на  английский  книгу  Вавилова  о  центрах
и  новую  Карту  Земледелия  СССР.  Будущий  император,  очевид¬
но,  страдал  подозрительностью  в  меньшей  степени,  чем  аккреди¬
тованные  при  его  дворе  европейские  дипломаты.  Ученому  из  Со¬
ветского  Союза  был  обещан  Открытый  лист  и  высокий  статут
 145

«Гостя  Эфиопии».  Еще  через  несколько  дней  последовало  вто¬
рое  приглашение,  на  этот  раз  личное.  В  почтовой  открытке  с
портретом  раса  Тафари,  отправленной  Писареву,  Николай  Ива¬
нович  сообщил:  «Имел  две  аудиенции  в  два  с  половиной  часа.^
И  обещал  послать  его  Величеству  книги  на  французском  язы¬
ке  с  программой  большевиков,  коей  его  Величество  весьма  за¬
интересован».  В  запйсных  книжках  аудиенция  описана  подроб¬
нее.  Беседа  шла  с  глазу  на  глаз,  по-французски.  Рас,  опершись
тонкими  черными  пальцами  на  стол,  как  зачарованный  слушал
рассказ  о  мировой  войне,  Распутине,  отречении  и  аресте  рус¬
ского  царя,  о  событиях  Февральской  и  Октябрьской  революций.
Он  выспрашивал  подробности  биографии  Ленина,  интересовал¬
ся  нотами  Чичерина,  почему  переименовали  Петроград,  как
идет  жизнь  в  Советской  России.  Вопросам  не  было  конца.  Но  в
основном  будущего  императора  интересовала  судьба  российской
царской  династии.  Вечером  в  гостиничном  номере,  восстанав¬
ливая  на  память  разговор  во  дворце,  Вавилов  резюмировал:
«Впечатление  от  раса  Тафари,  как  от  человека,  кое-что  усвоив¬
шего  и  внутренне,  и  внешне  от  Европы,  но  не  сильного  волей.
Это  не  Петр.  Не  почувствовал  и  мудрого  политика».
 Спустя  несколько  лет  ученому  пришлось  убедиться  в  своей
ошибке.  Когда  Муссолини  бросил  против  нищей,  полудикой
страны  свои  танковые  дивизии,  император  Хайле-Селасие  I,
бывший  рас  Тафари,  показал  себя  энергичным  военачальником
и  умным  политиком.  Он  не  только  несколько  раз  отбивал  атаки
фашистских  войск,  но  и  сумел  обратить  против  агрессора  все
мировое  общественное  мнение.  Осенью  1935  года  в  Советском
Союзе  прокатилась  волна  митингов  в  защиту  Абиссинии.  Вави¬
лов  охотно  и  искренне  выступал  на  таких  собраниях.  Он  даже
написал  для  «Известий»  большую  статью  об  экспедиции  в  Эфио¬
пию,  статью,  полную  симпатий  к  народу-борцу  и  его  руководи¬
телям.  Что  побуждало  его  делать  подобные  заявления?  Только
ли  долг  ученого-общественника?  Думается,  для  Николая  Ива¬
новича  было  важно  и  другое:  хотя  странички  абиссинского  днев¬
ника  остались  неопубликованными,  автору  хотелось  лично  для
себя  пересмотреть  прежние  оценки,  освободиться  от  давнего  за¬
блуждения.  «Эфиопия  представляет  единственный  остров  среди
огромного  черного  континента,  еще  борющийся  за  свое  сущест¬
вование,—  писал  он.—  Против  него  —  вся  современная  техника
вооружений,  на  стороне  абиссинцев  —  горы,  моральная  сила  и
симпатии  тех,  кто  против  поработителей».
 Караван  вышел  из  Аддис-Абебы  19  февраля  1927  года.  Одна¬
ко  этому  памятному  дню  предшествовали  не  менее  памятные
 146

педели  сборов  и  приготовлений.  Начальник  каравана  должен
был  на  два  месяца  вперед  предусмотреть  все,  от  большого  до
самого  малого:  купить  мулов,  нанять  погонщиков  и  солдат,  ку¬
пить  винтовки  и  револьверы  на  случай  встречи  с  хищниками.
Николай  Иванович  заполняет  страницы  записных  книжек  на¬
званиями  деревень,  через  которые  пройдет  маршрут,  именами
князей-расов,  через  провинции  которых  предстоит  идти  карава¬
ну.  А  рядом  —  списки  продуктов,  закупаемых  на  дорогу:  кон¬
сервы,  сухари,  сахар,  чай.  Нельзя  забывать  и  про  лекарства  —
на  два  месяца  начальник  каравана  становится  для  своих  под¬
чиненных  также  и  врачом.  Кроме  раствора  карболовой  кислоты,
аспирина,  английской  соли  и  доверовского  порошка,  в  абиссин¬
ском  походе  оказалось  необходимым  каскеровое  масло  от  вшей
Н  глистогонное.  Последний  препарат  специально  оговорен  в  кон¬
тракте,  который  составляется  у  губернатора.  Согласно  этому
контракту,  начальник  каравана  обязан  не  только  хорошо  отно¬
ситься  к  своим  спутникам,  сытно  кормить  их  и  в  случае  смерти
похоронить  по  всем  эфиопским  законам,  но  также  ежемесячно
давать  им  глистогонное,  ибо  местные  жители  предпочитают  сы¬
рое  мясо  вареному  и  жареному.
 Сборы  каравана  невыносимо  затягивались.  «Трудностей  мно¬
го,  самые  нелепые,  с  которыми  никогда  не  встречался  нигде»,—
писал  Вавилов  жене  в  начале  февраля.  Недоразумения  возни¬
кали  главным  образом  оттого,  что  добросовестный  и  доброжела¬
тельный  путешественник  не  всегда  хорошо  знал  обычаи  стра¬
ны.  Чтобы  облегчить  караванщикам  и  солдатам  двухтысячеки¬
лометровый  путь,  Вавилов  купил  каждому  по  ослу.  Ослов  до¬
ставили  во  двор  гостиницы  и...  весь  с  трудом  подобранный
«штат»  каравана  тут  же  разбежался.  Оказывается,  сесть  на
осла  для  взрослого  мужчины  —  позор,  на  ослах  ездят  лишь  де¬
ти  и  прокаженные.  Конфузом  кончилась  и  попытка  начальника
каравана  обуть  своих  подчиненных.  Розданные  босым  погон¬
щикам  сандалии  мгновенно  исчезли:  караванщики  продали  обувь
на  том  самом  рынке,  где  Вавилов  на  час  раньше  купил  ее.  Что¬
бы  не  попадаться  больше  впросак,  Николай  Иванович  принялся
расспрашивать  местных  коммерсантов:  итальянцев,  англичан,
французов,  которые  уже  проводили  торговые  караваны  по  стра¬
не.  Их  советы  также  попадают  в  записную  книжку:  «Средние
цены:  1)  начальнику  каравана  —  25  талеров  в  месяц  +  три  тале¬
ра  на  харчи,  2)  Солдаты  по  10  талеров  в  месяц...  Жалованье  в
дороге  не  давать».  Однако  от  одного  горячо  рекомендованного
ему  приобретения  ученый  отказался:  он  не  взял  с  собой  запас
кандалов  на  случай  нарушения  дисциплины.  Более  опытный
 447

в  таких  делах  губернатор  Аддис-Абебы  покачал  осуждающе  го¬
ловой:  «Попомните,  молодой  человек...»
 17  февраля  Вавилов  послал  Писареву  открытку:  «Сегодня
караван  (11  мулов,  12  человек  и  7  ружей,  2  копья,  2  револьве¬
ра)  выступает  в  глубь  страны,  к  верховьям  Нила.  Путь  Анко-
бер—Гондар—Асмара  (Эритрея).  Надеюсь,  если  не  съедят  кро¬
кодилы  при  переправе  через  Нил,  быть  в  начале  апреля  в  Асма¬
ре».  Крокодилов  в  дальнейшем  удалось  одолеть,  но  осилить  бес¬
порядок,  царящий  в  многолюдных  канцеляриях  Аддис-Абебы,
Николай  Иванович  так  и  не  сумел.  Чиновники  в  надежде  на
взятку  еще  на  два  дня  затянули  составление  контракта.  «Поря¬
дочки  замечательные,—  с  сарказмом  записывал  Вавилов  после
многочасового  ожидания  какого-то  писаря.—  Нужно  адово  тер¬
пение...»  И  снова:  «Нервы  мои  уже  вышли  из  равновесия.  Кру¬
гом  появилась  тьма  типов,  которые  устраивают  всякие  напасти,
чтобы  получить  бакшиш.  Людей,  которым  дано  жалованье  впе¬
ред  за  месяц,  не  соберешь.  Еще  не  уверен,  выедем  ли  сегодня,
[хотя]  уже  12  часов  дня...  На  два  месяца  нужно  держать  нервы
в  вожжах.  Предвижу  кафиристанский  аналог».
 Дороги  Абиссинии  в  целом  оказались  более  легкими,  чем
в  Кафиристане,  да  и  население  —не  чета  обитателям  Гиндуку¬
ша:  добродушное  и  гостеприимное.  Но  нравы  черного  материка
не  раз  заставляли  ботаника  вспоминать  самое  трудное  из  его
путешествий  —  путь  через  Восточный  Кафиристан.  В  деревнях,
таких  же  нищих,  как  и  афганские,  и  в  городах,  которые  не  мно¬
гим  отличались  от  деревень,  одетые  в  рубища  жители  встречали
караван  с  восторгом.  Все  спешили  накормить,  а  главное  —  на¬
поить  гостей.  То,  что  Абиссиния  —  родина  твердых  пшениц,  ны¬
не  оспаривается,  но  неоспоримо,  что  именно  здесь  родина  креп¬
ких  спиртных  напитков.  «К  вечеру,  как  правило,  в  деревне  и  в
городе  трудно  найти  трезвого  человека,  поголовно  от  мала  до
велика  все  навеселе,  и  в  первую  очередь  караван».  Кувшины
с  течем,  крепким  напитком  из  пчелиного  меда,  и  ячменным  пи¬
вом  талу  разрушали  и  без  того  не  очень  прочную  дисциплину
солдат  и  погонщиков.  Несколько  раз  пьяные  караванщики  пы¬
тались  пускать  в  ход  ножи,  и  начальнику  приходилось  разни¬
мать  драчунов.  А  когда  однажды  среди  ночи  особенно  горячий
поклонник  Бахуса,  не  внемля  никаким  уговорам,  принялся  от¬
вязывать  мулов,  Николай  Иванович  с  грустью  вспомнил  о  пре¬
дупреждении  губернатора  Аддис-Абебы:  буяна  пришлось  скру¬
чивать  веревками.  Впрочем,  наутро  (опять  это  эфиопское  добро¬
душие!)  вчерашний  дебошир  как  ни  в  чем  не  бывало  взялся  за
свои  обязанности.
 148

Ночами,  когда  перепившиеся  караванщики  спали,  завернув¬
шись  в  одеяла  и  неизменную  белую  шаму  —  плащ,  ученый  за¬
нимал  пост  у  костра.  Надо  было  поддерживать  огонь,  время  от
времени  стрелять  в  воздух,  отгоняя  диких  зверей.  Ему  тоже  не
мешало  бы  отдохнуть,  тем  более  что  специально  для  охраны
лагеря  в  Аддис-Абебе  было  нанято  семь  вооруженных  солдат.
Но  что  поделаешь,  если  даже  главный  помощник  начальника
каравана,  переводчик  Торо  Тенсай  (прозванный  за  свои  зна¬
харские  познания  хакимом  —  доктором),  человек,  в  общем,  по¬
кладистый  и  исполнительный,  оказался  не  настолько  надеж¬
ным,  чтобы  доверить  ему  ночное  дежурство.  Вавилов  не  ропщет.
За  время  ночных  бдений  он  успевает  прочитать  несколько  италь¬
янских  книг  о  природе  Эритреи  и  в  чаянии  будущих  путешест¬
вий  начинает  даже  заниматься  испанским.  Выручает  во  время
вынужденных  ночных  бдений  дикий  кофе.  Двух  чашек  хватает,
чтобы  не  спать,  чувствовать  себя  бодрым  и  зорко  исполнять
обязанности  стража.  Родина  кофе,  кстати  сказать,  тоже  Абис¬
синия.
 Другое  бедствие  здешних  мест  —  обилие  начальства.  По  не¬
скольку  раз  в  день  то  на  пустынной  тропе,  то  у  ворот  какой-
нибудь  деревушки  в  пять  хижин  возникал  перед  караваном
некто  босой,  но  вооруженный,  в  обшитом  парчой  мундире  и  тре¬
бовал  документы.  Даже  огромные  императорские  печати  не  все¬
гда  удовлетворяли  строгую  заставу.  Надо  было  заручаться  до¬
полнительными  разрешениями  от  начальников  провинций—
расов.  Впрочем,  встреча  с  казазмагом  (второе  лицо  после  раса)
или  с  генералом  —  фитурари  —  зло  сравнительно  небольшое.
В  крайнем  случае  приходилось  задержаться,  чтобы  выпить  не¬
сколько  стаканов  теча  за  здоровье  хозяина.  Куда  более  опасны¬
ми  оказывались  чины  малые  —  «шумы»,  начальники  деревень
и  небольших  городков.  Такой  «шум»  мог  явиться  на  базар  и
без  всякой  видимой  причины  запретить  торговцам  продавать
иноземцу  провиант.  А  то  и  вовсе  не  разрешит  двигаться  даль¬
ше.  Однажды,  это  было  уже  в  конце  похода,  неподалеку  от  гра¬
ницы  с  Эритреей,  в  провинции  Тигре,  один  такой  ретивый  слу¬
жака  попытался  даже  отнять  у  начальника  каравана  Открытый
лист  правителя  Эфиопии.  Его  возмутило,  что  документ  состав¬
лен  на  амхарском,  а  не  на  тигрейском  языке.  Выручать  уни¬
кальную  бумагу  (без  нее  по  Абиссинии  нельзя  сделать  и  одного
перехода)  пришлось  чуть  ли  не  силой.  Вот  типичная  для  тех
дней  запись  из  дневника  Николая  Ивановича:
 «12  марта.  Караван  проводит  весь  день  в  Дангале.  Сегодня
суббота.  Оказывается,  что,  начиная  с  Аддис-Абебы,  суббота  яв-
 149

ляется  основным  недельным  праздником...  Начальство  Данга-
лы  —  «шум»  —  пытается  задержать  караван  из-за  отсутствия
специального  разрешения  раса  Хайлы,  правителя  Годжама.  До¬
кументы  центрального  правительства  считаются  недостаточны¬
ми.  К  вечеру  весь  город  перепился,  в  том  числе  и  «шум».  Даже
ворота  забыли  закрыть.  В  потреблении  напитков  городские  да¬
мы  не  уступали  мужчинам.  Около  Дангалы  много  лагуссы
[злак],  из  которого  добывают  араки  —  водку,  много  гиши,  заме¬
няющей  хмель,  много  меда,  из  которого  с  прибавлением  гиши
готовят  крепкий  напиток.  Всю  ночь  придется  дежурить...  Аш-
керы  [погонщики]  исчезли  в  городе.  Мулы  без  корма...  Ночью
явился  «шум»  за  подарками.  Кое-как  снабдивши  начальство  ва¬
зелином,  зеркальцами  и  дешевыми  духами,  коробками  консер¬
вов  и  коньяком  [все  это  взято  в  дорогу  специально,  в  предвиде-
шш  подобных  встреч],  выпроваживаем  его  в  город  спать...  До
утра  пришлось  быть  на  страже».
 Утренние  заботы  начальника  каравана  столь  же  тягостны:
«С  трудом  поднимается  караван,  едят  без  конца,  греются  у  кост¬
ров...  Всех  надо  самому  будить,  снимая  с  них  одеяла  и  шамы...
Дисциплину  привить  безнадежно...»  Но  несмотря  на  препят¬
ствия  «шумов»,  пьянство  и  недисциплинированность  каравап-
щиков,  воля  ученого  торжествует.  Как  бы  ни  был  труден  путь,
люди  и  мулы  делают  ежедневно  от  30  до  40  километров.  Сам
Вавилов  проезжает  еще  больше.  Он  то  и  дело  отклоняется  от
основного  маршрута,  чтобы  осмотреть  окрестные  поля,  собрать
образцы  теффа,  ячменя,  пшеницы,  дурры.  Мулы  ревут:  от  даль¬
них  переходов  у  них  сбиты  спины.  Люди  простужены  —  ночи
на  высоте  2500—2800  метров  холодны,  после  захода  солнца  не¬
редко  перепадают  дожди.  Но  начальник  каравана  не  соглашает¬
ся  на  предусмотренные  остановки.  Он  твердо  решил  31  марта
пересечь  границу  Абиссинии  и  Эритреи.
 Вверх...  Вниз...  И  снова  вверх  по  узким,  осыпающимся  тро¬
пам.  Внутренняя  Абиссиния  —  каменистое  плато,  рассеченное
глубокими  каньонами  до  тысячи  и  более  метров  глубины.  Опи
прорезают  каменную  плоть  страны  во  всех  направлениях,  как
морщины  лицо  очень  старого  человека.  Ущелья  мрачны  и  труд¬
нопроходимы.  Особенно  опасен  спуск  к  Голубому  Нилу.  На  дно
теснины,  где  извивается  бело-голубая  полоска  великой  реки,
можно  добраться  только  пешком.  Мулов  ведут  под  уздцы.  На
спуск  и  подъем  уходит  почти  три  дня.  Вода  на  переправе  едва
достигает  мулам  по  брюхо,  но  вступить  в  нее  караван  рискует
лишь  после  получасовой  ружейной  пальбы:  кругом  тьма  кроко¬
дилов.
 150

Чем  севернее,  тем  круче  горы,  хуже  тропы.  Но  в  записи
путешественника,  наоборот,  проникает  умиротворение  и  опти¬
мизм.  Срабатывает,  очевидно,  тот  благодетельный  механизм  ва-
виловского  характера,  который  помог  ученому  в  1921  году  «не
замечать»  петроградского  голода  и  холода,  а  в  Афганистане  убе¬
рег  от  страха  перед  саблями  басмачей.  Николай  Иванович  умеет
так  глубоко  и  безраздельно  погружать  себя  в  океан  научных
интересов,  что  бытовые  неприятности  в  его  сознании  отодвига¬
ются,  блекнут,  превращаются  в  незначащие  тени.  Армия  фа¬
ланг  и  скорпионов  приползает  на  свет  фонаря  в  его  палатку,
рев  леопарда  на  рассвете  приводит  караван  в  ужас,  еще  одна
стычка  между  солдатами  и  погонщиками...  Вавилов  хладнокро¬
вен  и  деловит.  Хитро  орудуя  фонарем,  он  отводит  ядовитых  на¬
секомых  подальше  от  стоянки  людей  и  мулов,  организует  отпор
хищнику  и  в  который  раз  принимается  урезонивать  своих  бес¬
покойных  подчиненных.  Все  это  —  налог,  который  ботаник  и
растениевод  безропотно  готов  платить  за  право  собственными
глазами  увидеть  великий  сад  земли.  Но  мысли  его  заняты  со¬
всем  другим.  Как  магнитная  стрелка,  они  неизменно  обращены
на  главное,  на  те  действительные  неожиданности,  которые  рас¬
сыпает  Африка  перед  внимательным  наблюдателем.
 Лен  эфиопы  разводят  не  ради  масла  и  пряжи,  а  для  того,
чтобы  получать  из  семян  муку.  Страна  совершенно  не  знает
плодоводства.  Овощей  абиссинский  крестьянин  тоже  почти  не
разводит.  Зато  тут  множество  растений,  неизвестных  более  ни¬
где  в  мире.  Эфиопия  несомненно  родина  теффа,  нуга,  банана-
энцете.  А  по  пшеницам  и  ячменю  страна  даже  побила  своеоб¬
разный  рекорд:  из  650  известных  науке  разновидностей  пшени¬
цы  250  приходятся  на  долю  Эфиопии.  То  же  самое  с  ячменем.
 Однако  главное,  самое  важное  из  абиссинских  открытий  еще
впереди.  Вавилов  сделал  его  20  марта  между  городами  Гейда¬
ром  и  Аксумом.  То  было  поле  твердой  пшеницы,  начисто  ли¬
шенной  остей.  Такое  растение,  очень  нужное  в  сельскохозяйст¬
венной  практике,  существовало  до  сих  пор  лишь  в  мечтах  агро¬
номов.  Пытаясь  вывести  твердую  безостую,  селекционеры  деся¬
тилетиями  тщетно  скрещивали  русские  белотурки  и  кубанки
с  безостыми  мягкими  пшеницами  Европы  и  Америки.  Правда,
закон  гомологических  рядов  предсказывал,  что  безостая  твер¬
дая  пшеница  по  аналогии  с  безостой  мягкой  должна  где-то  в
природе  существовать,  но  даже  сам  творец  закона  был  поражен,
когда  увидел  целое  поле,  засеянное  «гипотетическим»  хлебом.
Твердые  безостые  пшеницы  Абиссинии  отлично  послужили  по¬
том  советским  селекционерам.  Их  крупнозерность,  терпимое  от-
 151

ношение  к  низким  температурам  и  другие  ценные  свойства  вли¬
лись  во  многие  сорта  советской  селекции.  Новые  гены,  которые
ученый  сулил  привезти  из  Африки,  оказались  реальностью.
 Растениеводство  и  земледелие  страны  неотделимы  от  эко¬
номических  отношений,  от  истории  края.  С  жадным  любопыт¬
ством  вбирает  Николай  Иванович  каждый  неведомый  прежде
факт.  В  Гондаре  и  окрестных  деревнях  деньги  теряют  свою  цен¬
ность.  Торговля  на  базаре  идет  исключительно  в  обмен  на  па¬
троны  и  соль.  Приходится  обратиться  к  властям:  серебряные
талеры  кое-как  удается  заменить  «реальной  валютой»  —  приве¬
зенными  издалека  плитками  кристаллической  соли.  За  образцы
семян  ученый  расплачивается  «разменной  монетой»  —  горстями
сушеного  красного  перца.  Вавилов  с  улыбкой  вспоминает  чи¬
танные  еще  в  школе  труды  Саллюстия  —  желая,  очевидно,  ис¬
править  нравы  современников,  излишне  склонных  к  пирам  и
яствам,  римский  писатель  ссылался  на  эфиопов,  которые  якобы
не  потребляют  соли,  так  как  «едят  лишь  ради  желудка,  а  не
ради  глотки».  На  самом  деле  ни  одно  здешнее  блюдо  не  обхо¬
дится  без  соли  и  острых  приправ,  от  которых  у  европейца  сдав¬
ливает  дыхание.  Вот  и  верь  после  этого  историческим  писате¬
лям.
 Аксум,  столица  древнего  Аксумского  царства  в  верховьях
Голубого  Нила,  приносит  новые  размышления.  «Аксум  весь  на
камне  и  прилип,  как  гнездо  ласточки  к  горам».  Кругом  на  сот¬
ни  километров  каменистые  неплодородные  почвы,  посевы  ред¬
ки,  провианта  и  корма  для  скота  мало.  И  вдруг  среди  каменной
полупустыни  —  город,  современник  египетских  фараонов,  где
с  древнейших  времен  сохраняется  множество  гранитных  обе¬
лисков.  Высота  этих  культовых  сооружений  достигает  20—24
метров.  Ночью  в  палатке  Вавилов  долго  описывает  обелиски,
раздумывает  о  прошлом  и  настоящем  края.  «Для  Эфиопии  это
удивительные  сооружения,  свидетели  напряжения  воли...  Чтобы
доставить  каменные  монолиты,  отделать  их,  выбить  даже  про¬
стой  орнамент,  нужно  было  много  концентрированной  энер¬
гии...»  Но  откуда  она  в  районе,  который  не  мог  прокормить
больших  групп  земледельцев?  Загадка...
 И  еще  одна  линия  постоянных  раздумий:  ученого  занимает
роль  воли  в  человеческой  судьбе,  роль  энергии,  энтузиазма  в
судьбах  коллектива  и  целых  исторических  эпох.  Он  делает  за¬
метки  в  дневнике  о  волевых  качествах  раса  Тафари,  о  безволии
части  русских  эмигрантов,  «не  приспособленных  ни  к  напря¬
женному  мышлению,  ни  к  работе»,  о  концентрированной  энер¬
гии  некоторых  периодов  эфиопской  истории.  Его  кредо  четко:
 152

без  воли  и  личность,  и  народ  равно  замирают  в  своем  поступа¬
тельном  движении.  Можно  соглашаться  или  не  соглашаться  с
этим  тезисом,  но  трудно  спорить  с  тем,  что  в  каждой  записи
виден  сам  автор:  человек  целеустремленный,  собранный,  пол¬
ный  презрения  к  тем,  кого  он  именует  «историческими  меду¬
зами».
 Абиссинская  эпопея  без  всякого  снисхождения  испытывает
человеческие  качества  участников  экспедиции.  Каждый  день
приходится  на  практике  доказывать  твердость  своей  теоретиче¬
ской  позиции.  Вот  навстречу  каравану  с  винтовками  наперевес
выходит  шайка  разбойников,  которая  объявляет  себя  «загради¬
тельным  отрядом».  Перед  лицом  опасности  солдаты  и  погонщики,
вчерашние  лихие  драчуны  и  скандалисты,  вдруг  вянут  и  начина¬
ют  с  надеждой  поглядывать  на  начальника  каравана.  Вавилов
принимает,  очевидно,  самое  разумное  из  возможных  решений:
дарит  атаману  две  последние  из  оставшихся  в  запасе  бутыл¬
ки  коньяку  и  ночью  под  носом  у  перепившейся  шайки  уво¬
дит  людей  и  мулов  в  безопасное  место.  Он  не  теряет  присут¬
ствия  духа  и  после  того,  как  в  северном  горном  районе  гибнет
несколько  вьючных  животных.  Может  быть,  выбросить  часть
растительных  образцов?  Ни  за  что!  Каравану  подается  коман¬
да  спешиться  и  разместить  поклажу  на  верховых  животных.
Для  себя  начальник  не  делает  исключения.  Как  и  остальные,
он  несколько  сот  километров  шагает  по  горам  пешком.  Теория
у  профессора  Вавилова  никогда  не  расходится  с  практикой.
 ...У  Виктора  Евграфовича  Писарева  по  сей  день  хранится
почтовая  открытка,  посланная  Николаем  Ивановичем  3  апреля
1927  года  из  города  Асмара  (Эритрея):  «Дорогой  Виктор  Ев¬
графович,  спешу  сообщить  Вам,  что  Абиссинский  поход  закон¬
чен.  Сделано  то,  что...»  К  сожалению,  прочитать,  что  именно
сделано,  невозможно:  кто-то  из  домашних  пожелал,  очевидно,
вставить  в  рамку  нарисованного  на  обороте  негритенка  и  отре¬
зал  весь  текст.  Впрочем,  и  так  известно:  итоги  экспедиции  пре¬
взошли  все  ожидания.  Полностью  подтвердилось  то,  о  чем  Ни¬
колай  Иванович  писал  вскоре  по  приезде  в  Аддис-Абебу:  «По
пшеницам  находки  здесь  исключительной  важности.  Вся  груп¬
па  йигит  (твердых.—  М.  Я.)...  центрируется  здесь».  И  еще:
«Здесь  совсем  особый  центр...  и  вся  поездка  моя  осмыслится
завершением  Абиссинского  центра».  Сто  двадцать  посылок,  от¬
правленных  из  Восточной  Африки,  доставили  в  Ленинград  шесть
тысяч  образцов  культурных  растений  —  во  много  раз  больше,
чем  дала  какая-либо  другая  страна  мира.
 Поездка  по  странам  Средиземного  моря  на  этом  не  закон-
 153

чилась.  После  Эритреи  была  Италия,  потом  Южная  Франция,
Испания,  Португалия.  На  обратном  пути,  направляясь  домой,
Вавилов  обследовал  также  горы  Южной  Германии.  Письма  с
дороги  сохранили  для  нас  целую  гамму  живых  интонаций
путешественника.  Он  все  еще  с  обидой  и  затаенной  завистью  по¬
глядывает  в  сторону  Египта;  как  ботаник  чуточку  гордится  со¬
бой  («Я  насобачился  видеть  вещи  невидимые»).  Приставлен¬
ные  испанской  полицией  «ангелы-хранители»  настраивают  уче¬
ного  на  юмористический  лад,  а  старые  знакомые  —  донкихото-
вы  мельницы  на  холмах  Ламанчи  —  вызывают  трогательную
улыбку.  Случается  ему  бывать  и  резким,  особенно  если  речь
заходит  о  чьих-то  «глупых»  научных  ошибках.  Но  какие  бы  чув¬
ства  ни  рождались  в  душе,  голос  Вавилова  всегда  сохраняет  ту
абсолютную  искренность,  которая  дана  лишь  людям  чистых  по¬
мыслов.  Эта  искренность  звучит  и  в  строках,  обращенных  к  же¬
не:  «Как  Агасфер  мотаюсь  но  Вселенной.  О,  если  бы  ты  знала,
дорогая,  как  мне  надоело  мотаться...»

ГЛАВА  ВОСЬМАЯ
 -  Е5РАСЫЕ...  Р05ТЕ
КЕ5ТАЫТЕ
 1927
 Полуостровок  примечательный  и  без
него  бы  суть  дела  не  понять.
 Н.  И.  Вавилов  —  письмо  из  Испании
 13У11.1927  года.
 едьмого  июня  пере¬
хожу  границу  Испании.
Дано  три  недели.  От
Севильи  до  Гренады,
от  Мадрида  до  Пиреней  всего  два¬
дцать  дней...  Адрес  мой  до  28  июня
Мабпб,  Роз1е  гез1ап1е  (до  востребо¬
вания.-—  М.  Я.)».  Эта  открытка,  по¬
сланная  из  Южной  Франции  в  са¬
мом  начале  июня  1927  года,  была
для  ленинградцев  первой  вестью  о
том,  что  долгожданная  поездка  Ни¬
колая  Ивановича  на  Пиренейский
аолуостров  все-таки  состоится.  До
 155

этого  директор  несколько  раз  жаловался  на  то,  что  «испанская
виза  никак  не  дается».  Правительство  диктатора  Примо  де  Ри¬
вера,  возможно,  осталось  бы  глухо  к  просьбам  советского  уче¬
ного,  но  вмешались  самые  видные  биологи  Испании.  Ботаник
Креспи,  директор  Института  естественной  истории  энтомолог
Боливац  и  другие  направили  в  министерство  иностранных  дел
в  Мадриде  весьма  настойчивую  петицию.  Они  напомнили  мини¬
стру,  что  международный  престиж  Испании  зависит,  в  частно¬
сти,  и  от  того,  как  на  ее  территории  относятся  к  приезжим  дея¬
телям  науки.  Скрепя  сердце  мадридские  чиновники  выдали  «по¬
дозрительному»  профессору  визу  на  три  недели.
 Вавилов  метался  по  Мадриду  в  крайнем  раздражении.  Бла¬
годеяние  испанского  министра  иностранных  дел  выглядело  на¬
смешкой.  Для  серьезного  знакомства  с  культурной  растительно¬
стью  страны  площадью  в  полмиллиона  квадратных  километров
три  недели  —  оскорбительно  мало.  Тем  более  что  эти  пятьсот  с
лишним  тысяч  квадратных  километров  —  Испания,  страна  древ¬
нейшего  земледелия.  С  утра  он  устремлялся  в  Публичную  биб¬
лиотеку.  Сидел  в  пустом  читальном  зале,  громоздил  вокруг  себя
горы  старинных  фолиантов  по  истории  и  географии.  У  книг
был  такой  вид,  будто  их  никогда  прежде  не  читали.  А  между
тем  история  Иберийского  полуострова  напоминала  захватываю¬
щий  приключенческий  роман.  В  Европе  не  было  другого  госу¬
дарства,  которое  сменило  бы  за  свою  историю  столько  же  циви¬
лизаций.  Достаточно  напомнить  перечень  испанских  столиц.  Са¬
мые  древние  поселенцы  более  всего  украшали  и  укрепляли
Эльче  —  городок  на  юго-восточном  побережье.  Римляне,  захва¬
тив  страну  иберов,  основали  на  полуострове  свою  колонию  с
главным  городом  Мерида;  вестготы  вытеснили  римлян  и  сдела¬
ли  столицей  Толедо.  В  VIII  веке  на  Иберийский  полуостров  из
Африки  двинулись  арабы.  Халифы  избрали  своей  резиденцией
Кордову,  а  потом  Гранаду.  После  длительных  войн,  вошедших
в  историю  под  именем  реконкисты,  испанцы-христиане  отвоева¬
ли  у  мусульман  свою  землю  и,  будто  опасаясь  новых  нашествий,
поместили  свой  Мадрид  в  самом  центре  полуострова.
 Каждая  следующая  цивилизация  ознаменовывала  себя  не
только  новой  столицей,  но  и  новыми  растениями.  С  незапамят¬
ных  времен  иберийские  купцы  везли  сюда  из  Африки,  юго-во¬
сточной  Европы  и  Азии  египетскую  люфу,  рожковое  дерево,
рис,  апельсины,  инжир.  Арабы  продолжили  эту  традицию.  Их
властители  имели  обыкновение  посылать  своих  агентов  в  Сирию,
Туркестан,  Индию  за  экзотическими  деревьями  и  цветами.  Де¬
коративные  растения  должны  были  украсить  и  без  того  пре-
 156

красные  дворцы  Севильи  и  Гранады.  Вместе  с  красивым  агенты
привозили  полезное.  При  арабах  Испания  обогатилась  финико¬
вой  пальмой  и  гранатом.  Гранат  даже  стал  эмблемой  Гранады.
Открытие  Америки  стало  для  Испании  также  открытием  нового
ботанического  мира.  Из  первой  же  экспедиции  командор  Хри¬
стофор  Колумб  привез  клубни  картофеля  и  початки  кукурузы.
В  страну  хлынул  поток  американских  аборигенов:  фасоль,  под¬
солнечник,  помидоры,  мексиканские  кактусы,  агава...  Для  бота¬
ника,  интересующегося  историей  и  географией  растений,  тут
раздолье.  Современные  ботаники  насчитывают  в  Испании  около
шести  тысяч  растительных  видов.  Много  или  мало?  В  Советском
Союзе,  который  по  площади  превышает  Испанию  в  двадцать
раз,  найдено  только  семнадцать  тысяч.  К  тому  же  каждое  чет¬
вертое  растение  на  полуострове  —  эндем,  коренной  местный  уро¬
женец.  Как,  в  какой  последовательности,  откуда  приходили  на
полуостров  растения-кормильцы?  Как  новоприбывшие  влияли
на  старожилов?  Для  каких  культурных  растений  Пиренейский
(Иберийский)  полуостров  —  подлинная  родина?  Постичь  все
это  —  значит  увидеть  ботанический  мир  страны  в  его  непрерыв¬
ном  поступательном  движении,  понять,  кто  кому  родня,  кто
откуда  пришел.
 Но  разве  мыслимо  проделать  все  это  за  какие-то  двадцать
дней?  Даже  тот,  чей  девиз—  «Надо  спешить!»,  кто  умеет  рабо¬
тать  за  двоих,  а  спать  вдвое  меньше,  чем  остальные  люди,  даже
он,  профессор  Вавилов,  убежден:  трех  недель  на  Испанию  и
Португалию  совершенно  недостаточно.  Выход  из  положения
подсказали  испанские  коллеги.  Надо  просить  о  продлении  визы
у  префекта  мадридской  полиции,  посоветовал  профессор  Крес-
пи.  Префект  бывал  в  России  и,  кажется,  симпатизирует  рус¬
ским.  Сцену,  которая  разыгралась  в  префектуре,  Николай
Иванович  описал  очень  картинно,  с  обычной  своей  лукавой
улыбкой:
 «Старое  здание  префектуры  с  узкими  окнами,  закрытыми
решеткой,  сохранилось,  вероятно,  от  времен  инквизиции.  По
узким,  полутемным  коридорам  нас  повели  в  приемную...  Через
несколько  минут  мы  были  вне  очереди  приняты  префектом  го¬
рода  Мадрида  в  мрачной  комнате  с  расписными  сводами.
У  письменного  стола  в  штатском  сюртуке,  сложив  по-наполео¬
новски  руки  на  груди,  стоял  плотный,  с  военной  выправкой  чи¬
новник  и  декламировал  на  ломаном  русском  языке  песню:  «Шу¬
мел,  пылал  пожар  московский...»  Предупреждение  Креспи  не¬
сколько  подготовило  меня  к  неожиданной  декламации,  на
которую  я  тоже  ответил  стихами:
 15?

От  Севильи  до  Гренады
В  тихом  сумраке  ночей
Раздаются  серенады,
 Раздается  звон  мечей...
 Генерал  оказался  бывшим  военным  атташе  в  царской  Рос¬
сии.  Виза  была  незамедлительно  продлена  на  два  месяца  с  за¬
верением,  что  если  русский  профессор  пожелает  пробыть  в  Испа¬
нии  далее,  то  никаких  препятствий  к  этому  нет,  так  как  префект
надеется,  что  пропагандой  профессор  заниматься  не  будет.
В  знак  установившегося  знакомства  я  получил  необыкновенную
по  величине  визитную  карточку  префекта».
 Ботаника  полицейского  чиновника  не  интересовала,  зато  он
настоятельно  советовал  русскому  ученому  знакомиться  с  образ¬
цами  испанского  искусства.  Николая  Ивановича  уговаривать  не
приходилось,  он  и  сам  охотно  посещал  художественные  галереи,
открытые  для  обозрения  дворцы.  На  одной  из  старых  улиц  Мад¬
рида  сфотографировал  он  дом  с  мраморной  доской  на  фасаде,
которая  извещала:  «Здесь  жил  и  умер  Мигу  эль  де  Сервантес
Сааведра,  гением  которого  восхищается  мир».  Но  если  говорить
честно,  более,  чем  полотна  Мурильо  и  Веласкеса,  Вавилова  вос¬
хищали  в  Мадриде  коллекции  Ботанического  сада.  Многие  об¬
разцы  ботанического  искусства  не  уступали  по  возрасту  шедев¬
рам  Возрождения.  Вслед  за  конкистадорами  и  искателями  при¬
ключений  во  вновь  открытые  испанцами  страны  с  давних  пор
устремлялись  ботаники  и  летописцы.  Чаще  всего  они  были  об¬
лачены  в  рясы,  но  благодаря  именно  этим  преподобным  любите¬
лям  растений  в  Мадридском  ботаническом  саду  сохранились  гер¬
барии  XV  и  XVI  веков,  привезенные  из  Перу,  Чили,  Мексики,  с
Филиппинских  островов,  из  Западной  Африки.
 После  очередного  дня,  проведенного  над  гербариями,  Нико¬
лай  Иванович  писал  на  родину:  «Добрался  до  Ла  Гаски.  Был
сей  муж  на  сто  лет  впереди  (своего  времени.—  М.  П.)  и  хлеба
обрабатывал  (классифицировал  пшеницы.—  М.  П.)  в  1820  году»
За  телеграфным  стилем  вавиловских  сообщений  скрывается  це¬
лая  история.  Директор  Ботанического  сада  в  начале  XIX  века
Ла  Гаска  собрал  большой  и  очень  полный  гербарий  хлебов  и
других  полевых  культур,  которые  испанские  крестьяне  возделы¬
вали  в  его  время.  На  листах  гербария  сохранились  его  рисунки,
показывающие,  как  тонко  разбирался  ученый  прошлого  века  в
разных  видах  пшениц.  Значительно  обогнавший  свое  время,  Л  а
Гаска  уже  знал  основы  селекции  хлебов  и,  эмигрировав  в  Ан¬
глию,  обучил  этому  тонкому  искусству  английского  полковника
 158

ИСПАНГ^МАР  ОКХО

Ле  Кутера.  От  Ле  Кутера  селекция  пшениц  пошла  по  всей  Ев¬
ропе.
 Для  Николая  Ивановича  гербарий  Ла  Гаски  оказался  неза¬
менимым  путеводителем  по  испанскому  земледелию  прошлых
времен.  Но,  кроме  гербария,  ботаник  оставил  книгу,  где  подвел
итоги  своих  многолетних  исследований.  Как  добыть  этот  уни¬
кум?  Вавилов  обратился  к  потомкам  почтенного  ученого.  Может
быть,  в  фамильной  библиотеке  сохранились  экземпляры  столет¬
ней  давности?  Совет  семьи  Ла  Гаска  и  Каванильес  детально  об¬
судил  просьбу  чужеземца.  Спустя  несколько  дней  Николай  Ива¬
нович  получил  ответ,  начертанный  каллиграфическим  почерком
на  бумаге  с  фамильным  гербом.  Старший  член  рода  сообщал  рус¬
скому  профессору,  что,  хотя  просимая  книга  имеется  в  единст¬
венном  экземпляре,  решено  передать  ее  ботанику  из  СССР  в  на¬
дежде,  что  этот  дар  послужит  прогрессу  науки  и  еще  больше
прославит  имя  их  славного  предка.
 ...19  июня  1927  года  Вавилов  сообщил  в  Ленинград:  «Я  вы¬
ехал  в  объезд  Испании».  Ровно  сорок  лет  спустя,  прочитав  эту
и  несколько  других  открыток,  отправленных  Николаем  Ивано¬
вичем  с  дороги,  я  принялся  вычерчивать  его  маршрут.  Разложил
перед  собой  карту  Испании,  провел  красным  карандашом  пер¬
вую  линию  и  остановился.  Странное  чувство  охватило  меня.  По¬
казалось,  что  когда-то  я  уже  делал  нечто  подобное.  Карта  была
знакома  до  мелочей,  до  маленьких  поселков  и  небольших  речу¬
шек.  Откуда?  Ведь  я  никогда  не  был  в  этой  стране,  никогда  не
интересовался...  Стоп!  Интересовался.  И  даже  очень.  Память
совершила  резкий  бросок  на  три  десятка  лет  назад.  Школа  на
Садовой  улице  в  Ростове-на-Дону.  Весна  тридцать  седьмого.
В  нескольких  шагах  от  входа  в  школу  стоит  огромный  фанер¬
ный  щит  с  картой  Испании.  Синее  море,  красные  флажки,  во¬
ткнутые  в  желтую  и  коричневую  сушу.  Мы,  мальчишки,  тол¬
пимся  вокруг:  темпераментно  обсуждаем,  как  изменилась  со
вчерашнего  дня  линия  фронта.  Ведь  в  Испании  война,  первая
война,  которую  наше  поколение  застало  на  планете.  Мы  смот¬
рим  на  щит  и  как  завороженные  повторяем  звучные,  полные  ка¬
кой-то  особой  значительности  слова:  Сьерра-Гвадаррама...  Али¬
канте...  Эбро...  Сантадер...  Потом  щит  убрали.  Впервые  для  нас
далеко,—  правда,  где-то  очень  далеко  —  восторжествовало  зло.
 И  вот  я  снова  держу  в  руках  карту  Испании,  вожу  по  ней
красным  грифелем,  сверяю  названия  городов  и  рек  с  теми,  что
указаны  в  письмах  Николая  Ивановича.  Алая  черта  на  юго-
восток:  Мадрид  —  Аликанте.  Другая  —  на  запад:  Мадрид  —  Лис¬
сабон.  Третья  устремляется  на  север,  потом  круто  поворачивает
 160

к  востоку:  Мадрид  —  Луго  —  Бильбао  —  Сантадер.  Карта  гото¬
ва.  Обычная  подсобная  карта,  которая  нужна  литератору  для  то¬
го,  чтобы  не  допускать  географических  ошибок.  И  все-таки  мне
чудится  в  этой  схеме  что-то  боевое.  Эти  стремительно  летящие
из  центра  страны  длинные  стрелы  похожи  на  удары  стратегиче¬
ской  авиации,  достигающей  самых  дальних  точек  полуострова.
Впрочем,  чему  я  удивляюсь:  это  же  «почерк»  Вавилова,  его  ма¬
нера  планомерно  «обрушиваться»  на  все  без  исключения  земле¬
дельческие  районы  изучаемой  страны.  В  Испании  применена
обычная  тактика:  сначала  рейд  по  центральным  засушливым
районам  столицы  (там  хлеба  убирают  раньше  других  мест),  по¬
том  бросок  на  восток,  на  запад  и,  наконец,  на  север,  где  уборка
начинается  позже  всего.
 «Утро  застало  нас  в  Новой  Кастилии.  Поезд  несся  по  возвы¬
шенной  волнистой  пустыне,  часто  усеянной  крупными  камнями
серого  и  синеватого  цвета.  Кое-где  попадались  сосновые  рощи¬
цы...  Почва  здесь  песчаная,  временами  она  состоит  из  сплошного
камня,  слабо  поросшего  кактусом.  Вся  эта  на  вид  заброшенная
и  безлюдная  пустыня,  окрашенная  в  желтоватый  цвет  лучами
восходящего  солнца,  имела  вид  печальный  и  вместе  с  тем  теат¬
ральный.  Вот  в  такой-то  местности  и  расположен  Мадрид».
 Так  выглядит  «правдивое,  хотя  и  краткое  описание  обоих
Кастилий»,  сделанное  одним  русским  путешественником,  посе¬
тившим  Испанию  в  конце  XIX  века.  Несколько  десятилетий  для
страны  с  такой  историей,  как  испанская,  ничего  не  значат.  По¬
лупустынная  равнина  вокруг  Мадрида  остается  такой  же  уны¬
лой  и  поныне.  Двигаясь  на  юг  и  на  восток  от  столицы,  Вавилов
тоже  не  заметил  больших  перемен  по  сравнению  с  тем,  что  он
мог  прочитать  в  старых  хрониках  или  в  романе  о  Дон-Кихоте.
В  Ламанче,  на  родине  рыцаря  печального  образа,  в  местности
плоской  и  монотонной,  его  встретили  когорты  тех  самых  ветря¬
ных  мельниц,  с  которыми  вел  когда-то  бой  мужественный  идаль¬
го.  «Великаны»  меланхолично  перебирали  крыльями,  недву¬
смысленно  давая  понять  проезжим,  что  здесь,  в  Ламанче,  люди
и  вещи  вовсе  не  собираются  изменять  свой  облик  только  оттого,
что  где-то  изобретен  самолет,  построены  электростанции  и  про¬
рыт  Панамский  канал.  Да,  этот  край  хоть  кого  мог  убедить  в
прочности  своих  традиций.  Коренастые  дома  с  узкими,  как  бой¬
ницы,  зарешеченными  окнами,  тесные,  мощенные  камнем  улич¬
ки  деревень  как  будто  целиком  вышли  со  страниц  эпопеи  Сер¬
вантеса.  Что  же  касается  домашней  крестьянской  утвари  —  ко¬
нических  сосудов  для  масла  и  вина,—  то  Вавилов  готов  биться
об  заклад,  что  это  родные  братья  тех  сосудов,  что  он  видел  в  му-
 0  Надо  спешить!
 161

зеях  Кипра  и  Крита.  Ровесники  Кносской  культуры,  они  точно
повторяли  образцы  посуды  трехтысячелетней  давности.
 «Чем  больше  мы  изучаем  Испанию,  тем  более  она  представ¬
ляется  нам  замечательным  историческим  музеем...»  —  записал
Вавилов,  пересекая  Кастилию.  Под  навесами  на  деревенских
дворах  лежали  романские  плуги.  Точно  такими  же  плугами,  спо¬
собными  рыхлить  почву,  не  оборачивая  земляной  пласт,  пахали
римские  легионеры,  получавшие  землю  в  покоренной  Иберии.
А  рядом  цепы  и  каменные  катки  для  обмолота  пшеницы...  Но
самым  древним  экспонатом  страны-музея  оказались  все-таки  не
земледельческие  орудия.  Древнее  всех  —  и  людей,  и  вещей  —
оказалась  примитивная  пшеница  однозернянка  на  здешних  по¬
лях.  Она  была  древнее  Троянских  войн  и  походов  Одиссея.  В  по¬
ру  раннего  царства  она  кормила  народ  Египта,  ею  питались
древнейшие  обитатели  Двуречья.  Позднее  она  начисто  исчезла
отовсюду,  вытесненная  более  совершенными  видами  хлебов.
И  вдруг  этот  обломок  старины  вынырнул  на  полях  кастильского
крестьянина.  Точнее,  не  вынырнул,  а  просто  застрял  тут  с  неза¬
памятных  времен.  Вавилов  с  нежностью  трогает  щуплые,  низко¬
рослые  колосья.  Вот  момент,  когда  путешественник  чувствует,
что  ему  воздается  по  заслугам  и  за  томительные  часы,  проведен¬
ные  в  прихожих  министров,  и  за  тяготы  дальних  дорог.  Ведь
для  ботаника  найти  однозернянку  в  естественных  посевах
XX  века  означает  то  же  самое,  что  для  археологов  разыскать
многократно  воспетую  Трою!
 Да,  Испания  не  обманула  ожиданий.  В  конце  поездки,  побы¬
вав  во  всех  сельскохозяйственных  районах,  Николай  Иванович
мог  в  обычной  своей  шутливой  манере  сообщить  профессору
Писареву:  «Ваше  превосходительство,  имею  честь  доложить,  что
душу  Иберийскую  постиг.  Видел  ТгШсит  зреИе  (древняя  пше¬
ница  спельта.—М.  П.)  и  ТгШсит  топососсит  (однозернянка.—
М.  Я.).  Видел,  следовательно,  ныне  все  виды  пшениц  в  полевой
культуре».  Слово  «все»  подчеркнуто  дважды.  Чувство  законной
гордости  слышится  в  этих  вроде  бы  со  смехом  набросанных  стро¬
ках.  Ведь  ученый  не  только  держал  в  руках  все  виды  пше¬
ниц,  но  и  понял,  почему  они  здесь  оказались,  какой  путь
прошли.  И  в  заключение  переправил  образцы  всех  этих  рарите¬
тов  домой,  в  ленинградскую  коллекцию,  чтобы  при  случае  они
послужили  тем,  кто  создает  новую  пшеницу,  пшеницу  будущего.
 ...До  чего  же  не  похожа  Центральная  Испания  с  ее  пыльными
дорогами  среди  низкорослых  хлебов  на  Средиземноморское  по¬
бережье!  От  Валенсии  до  Малаги  —  сплошные  рощи  маслин,
миндаль,  виноград,  огороды.  Вот  где  воистину  «все  блещет  югом
 162

и  пестреет  разнообразностью  живой».  Правда,  взглянув  на  гео¬
графическую  карту,  вы  заметите,  что  для  Испании  этот  «юг»
является  востоком.  Но  для  растениевода  и  ботаника  тут  юг  в
самом  великолепном  смысле  этого  слова.  Побережье  от  Вален¬
сии  до  Малаги  объехал  Вавилов  на  автомобиле.  В  дороге  при¬
шлось  серьезно  взяться  за  испанский.  Даже  местная  профес¬
сура,  за  редким  исключением,  не  знала  ни  французского,  ни
английского  языка.  О  крестьянах  и  говорить  нечего.  А  у  иссле¬
дователя  всегда  десятки  вопросов  к  земледельцу.  Для  начала
обстоятельства  научили  считать  по-испански:  при  покупке  ра¬
стений  местные  торгаши  заламывали  баснословные  цены,  при¬
ходилось  торговаться:  денег  у  советского  путешественника  в
обрез.  Об  этом  Вавилов  писал  домой  еще  из  Мадрида:  «Приеду,
по-видимому,  без  штанов,  так  как  испанцы  лупят  неимоверно.  За
семена  заплатил  сегодня  в  четыре  раза  дороже  Палестины».
Метод  изучения  языка  проверенный:  занятия  в  гостинице  с  ше¬
сти  до  восьми  утра  ежедневно.  А  потом  практика  целый  день  —
в  парикмахерской,  в  кафе,  на  крестьянских  дворах.  Через  месяц
он  уже  мог  объясняться,  через  два  —  сносно  говорил.
 Чудо  край  эта  Валенсия!  Климат  ровный,  теплый,  влаги  мно¬
го,  что  ни  посади  —  растет.  Впрочем,  это  еще  не  чудо,  подобных
райских  уголков  на  земле  немало.  Настоящее  чудо  —  трудолю¬
бие  валенсийских  крестьян.  Кому  бы,  кажется,  и  лениться,  как
не  им  —  истинным  баловням  природы.  Тот  путешественник,  чье
описание  Новой  Кастилии  мы  привели  выше,  заметил  в  своей
книге:  «В  деле  гуляния  испанцы  никому  не  уступят.  Это  их  лю¬
бимое  занятие,  и  ему,  я  думаю,  следует  приписать  открытие
Америки,  завоевание  Перу  и  гибель  Великой  Армады».
 Сказано  хлестко,  но  неверно.  Слова  эти  более  говорят  об  авто¬
ре,  чем  об  испанском  народе.  «В  стране  мантильи  и  кастаньет»  —
назвал  свое  сочинение  путешественник  конца  XIX  века.  Вави¬
лов  увидел  прежде  всего  Испанию  плуга  и  лопаты.  В  садах  и
огородах  ему  приходилось  не  раз  наклоняться  и  даже  становить¬
ся  на  колени,  чтобы  лучше  разглядеть  и  на  ощупь  попробовать
идеально  обработанную  здешними  крестьянами  глинистую  поч¬
ву.  Нужно  приложить  немало  труда,  чтобы  держать  тяжелую
глину  всегда  рыхлой  и  влажной,  чтобы  в  определенной  пропор¬
ции  смешивать  ее  с  морским  песком  и  удобрениями.  А  для  оро¬
шения  надо  строить  на  берегах  рек  и  поддерживать  в  порядке
огромные  водяные  колеса  —  нории.  Тут,  в  Валенсии,  умеют  ра¬
ботать:  недаром  золотистые  валенсийские  луковицы  особого  вку¬
са  достигают  весом  до  килограмма,  а  урожай  риса  в  два  раза
выше,  чем  в  Японии,  и  в  шесть-семь  раз  более,  чем  в  Индии.
 163

Так  что  все  эти  прелести  юга  —  рис  и  лук,  миндаль  и  персики,
инжир  и  апельсины  сорта  «Валенсия»  (двенадцать  миллионов
ящиков  ежегодно  —  на  экспорт)  не  столько  дар  южной  природы,
сколько  оплаченный  потом  земледельцев  долг  ее.
 ...Красная  стрела  устремлена  из  Мадрида  прямо  на  запад.
«Вступил  на  землю  Португальскую  и  через  три  часа  —  в  Лисса¬
боне.  Главная  задача  —  взять  основой  португальский  материал
и  определить  состав  португальской  флоры».  Подробно  эту  по¬
ездку  Николай  Иванович  описать  не  успел.  Он  только  составил
план  главы,  посвященной  Португалии,—  скелет  так  и  не  родив¬
шегося  организма.  Вот  некоторые  части  этого  плана:  «Географи¬
ческая  формула  Португалии...  История  Португалии.  Путешест¬
вие  Васко  да  Гама.  Португальский  фарфор.  Интернационализм
Португалии.  Основные  зоны  Португалии...  Колониальный  музей
в  Лиссабоне.  Реликты.  Каштановые  деревья.  Сельскохозяйствен¬
ный  институт.  Мимикрия  хлебных  злаков.  Многообразие  пше¬
ниц  Португалии.  Португальское  джентльменство.  Ботанический
сад  Лиссабона.  Пробковые  рощи.  Краткая  философия  Португа¬
лии».  Не  станем  фантазировать,  не  будем  искать  в  справочни¬
ках  и  энциклопедиях  факты,  которые  помогли  бы  заполнить
пустые  клетки  едва  намеченной  схемы.  Мне  лично  этот  план  по¬
казывает  если  не  Португалию,  то  самого  путешественника.  Вер¬
нее,  то,  как  много  можно  увидеть  за  восемь  дней,  если  обладаешь
острым  глазом,  трудолюбием  и  стремительностью.
 Возвращаясь  из  Лиссабона  в  Мадрид,  Вавилов  написал  ста¬
рому  другу:  «К  моему  удивлению  собственному,  программа-
максимум  накануне  завершения.  И  Восток  Африки  и  Среди¬
земноморья  (включая  Египет)  обработаны...  Где  можно  добываю
материалы  и  во  всех  странах  приобрел  много  приятелей».  Даже
среди  чрезвычайно  емких  по  содержанию  вавиловских  открыток
эта  несет  особенно  много  информации.  Прежде  всего  о  «прияте¬
лях».  Их  за  время  средиземноморской  экспедиции  приобретено
было  действительно  немало.  Оказать  поддержку  и  помощь  сим¬
патичному  иностранцу  старались  и  крупные  ученые,  и  скром¬
ные  деревенские  агрономы,  и  даже  люди,  вовсе  не  причастные
к  науке.  О  двух  таких  бескорыстных  помощниках  в  Испании
Николай  Иванович  рассказывал  впоследствии:
 «Приехав  в  Памплону  в  начале  августа  \  я  хотел  собрать
возможно  больше  образцов  эндемичных  культурных  растений.
Деревушки  здесь  обособлены,  и  сборы  чрезвычайно  трудны.
 1  Николай  Иванович  ошибается,  в  городе  Памплоне  (Пиренеи)  был
он  в  конце  июля  1927  года.
 164

Местный  агроном  был  болен  —  у  него  была  сломана  нога,  и  он
мог  передвигаться  только  в  экипаже.  Мы  проехали  с  ним  не¬
сколько  десятков  километров,  собрав  не  очень  обильный  мате¬
риал.  Чтобы  собрать  больше,  заявил  мне  агроном,  надо  пробыть
в  этих  местах  несколько  недель  и  верхом  пересечь  в  разных  на¬
правлениях  страну  басков.  Он  обещал  мне  пополнить  сборы,  ко¬
гда  выздоровеет...  Вернувшись  в  Ленинград,  я,  к  своему  изу¬
млению,  нашел  огромный  ящик  с  образцами  пшеницы  полбы,
собранными  самым  тщательным  образом  этим  агрономом,  с  точ¬
ными  этикетками,  с  указанием  высот,  с  детальной  картой,  по¬
казывающей,  где  производились  сборы.  Надо  было  потратить
немало  дней  для  того,  чтобы  выполнить  обещание.  Не  могу  за¬
быть  и  той  огромной  помощи,  которую  мне  оказал  испанский
ботаник  профессор  Креспи...  с  которым  мы  по  ночам  упаковы¬
вали  десятки  ящиков  с  семенами  и  колосьями...»
 В  Италии  познакомился  Николай  Иванович  со  студентом-
биологом  Бузони.  Энергичный  и  честный  юноша  ему  понравил¬
ся.  Возникла  мысль  отправить  итальянца  в  Египет,  туда,  куда
английские  власти  не  впускали  самого  Вавилова.  Вскоре  «хло¬
пец»,  как  его  именовал  в  своих  письмах  Вавилов,  двинулся
вверх  по  Нилу.  Он  отлично  выполнил  поручение.  Умудрился
даже,  пользуясь  почтой  и  телеграфом,  разыскивать  своего  ме¬
чущегося  по  Европе  шефа  и  сообщать  об  особенно  интересных
находках.  «Хлопец  дошел  до  Судана»,—  с  гордостью  за  молодого
друга  писал  в  Ленинград  Николай  Иванович.  В  другом  письме
снова:  «Таким  образом  замыкается  цикл  Средиземноморский».
Сборы  культурной  растительности  в  Египте  и  Судане  действи¬
тельно  завершили  его  план-максимум:  история  и  география  зе¬
леного  царства,  лежащего  по  берегам  Средиземного  моря,  зна¬
чительно  прояснились.  В  Мадриде  Вавилов  узнал,  что  «хлопец»
отправил  из  Египта  пятнадцать  ящиков  семян  —  триста  образ¬
цов,  а  также  множество  фотографий  и  целую  библиотеку  сель¬
скохозяйственной  литературы.  Посылки  шли  по  адресу  сеньора
Гайсинского  в  Риме,  еще  одного  вавиловского  оруженосца.  Вы¬
ходец  из  России,  Гайсинский  в  одиночку  исполнял  работу  це¬
лого  закупочно-транспортного  агентства:  собирал  по  всей  Ита¬
лии  семена  и  книги,  переправлял  посылки.  И  сколько  их,  таких
Гайсинских  и  Бузони,  работало  в  те  годы  для  профессора  Вави¬
лова,  а  по  существу—на  русскую  ботаническую  и  сельскохозяй¬
ственную  науку!  Николай  Иванович  с  полным  правом  мог
утверждать:  в  мире  нет  страны,  где  у  него  не  было  бы  друзей.
 После  Португалии  на  три  дня  метнулся  он  на  крайний  юг  —
в  Андалузию.  Там  в  многократно  прославленных  Севилье  и  Гра-
 165

наде  —  главный  центр  арабского  влияния  на  Пиренейском  полу¬
острове.  Именно  метнулся,  ибо  на  севере  страны  уже  поспевали
хлеба,  со  дня  на  день  должна  была  начаться  уборка.  Здесь,  в
Андалузии,  грудь  с  грудью  Европа  столкнулась  с  Африкой,
Запад  —  с  Востоком.  Пышный  стиль  мавританских  садов  и  двор¬
цов  соседствует  с  мрачной  готикой  севильского  собора,  где  по¬
хоронен  Христофор  Колумб;  карликовые  пальмы  зеленеют  ря¬
дом  с  низкорослым  дубом.  Но  в  основном  тут  мир  пришельцев:
эвкалипты,  бананы,  сахарный  тростник  и  даже  кофейное  дерево.
Все  это  великолепно.  И  Гранада  вся  в  садах,  по  расположению
у  подножия  гор  и  обилию  воды  похожая  на  Дамаск;  и  мечеть
VIII  века  в  Кордове,  окруженная  лесом  колонн  из  яшмы  и  ма¬
лахита  разных  цветов.  А  все-таки  надо  спешить  на  север,  в  бед¬
ную  памятниками  старины  Астурию  и  мрачную  страну  басков.
Спешить  вслед  за  хлебом  насущным...
 Из  Мадрида  до  Кантабрийских  гор,  что  отделяют  Кастилию
от  северных  провинций,  Вавилова  сопровождал  профессор  Кре-
спи.  Шумный,  готовый  к  дружеским  услугам,  Креспи  на  летние
месяцы  вез  семью  в  горы.  Но  одновременно  он  чувствовал  себя
хозяином,  сопровождающим  дорогого  гостя  по  своим  владениям.
Креспи  знал  французский.  Разговоры  в  купе  не  умолкали  и
лишь  перескакивали  от  ботаники  к  испанской  истории,  от  ис¬
кусства  —  к  судьбе  сельских  батраков.  Неожиданно  Креспи  при¬
тих.  На  одной  станции  он  отвел  Вавилова  в  сторону  и  прошеп¬
тал,  что  за  иностранным  ученым  следуют  два  полицейских  аген¬
та.  Николай  Иванович  пожал  плечами:  привычная  история.
В  странах  с  диктаторским  режимом  иностранец  всегда  под  подо¬
зрением.  Вспомнилось,  как  в  Донском  лицее  несколько  десят¬
ков  преподавателей  собрались  вечером  на  его  выступление.  Ло¬
вя  каждое  слово,  они  слушали  правду  о  Советской  стране,  о
русской  науке.  Но  появился  жандармский  офицер,  и  научное
заседание  прервалось  на  полуслове.  Ничего  нет  странного,  что
теперь  за  ним  таскаются  шпики.  Вавилов  давно  уже  приметил
этих  двух  в  котелках,  которые  постоянно  околачиваются  побли¬
зости.  Удивительно  другое:  по  словам  Креспи,  шпики  желали
заключить  с  русским  профессором  договор.  Да,  да,  речь  шла  о
самом  настоящем  дипломатическом  соглашении.  Следуя  за  бес¬
покойным  путешественником  по  полям  и  горам,  сыщики  выби¬
лись  из  сил.  Они  просят  войти  в  их  положение:  если  такая  же
гонка  продлится  в  Галисии  и  Астурии,  они  не  выдержат,  их
здоровье  подорвано.  В  связи  с  вышеизложенным  одна  высокая
договаривающаяся  сторона  —  шпики  —  просит  другую  высокую
договаривающуюся  сторону  —  сеньора  профессора-—заранее  из-
 166

вещать  о  конечных  пунктах  своих  переездов.  Сыщики  предпочи¬
тают  ожидать  ученого  в  городах,  не  затрудняя  себя  тряской  по
деревенским  дорогам.  В  благодарность  они  готовы  взять  на  себя
заботы  о  железнодорожных  билетах,  гостиничных  номерах  и,
если  профессор  пожелает,  будут  даже  отправлять  по  почте  его
многочисленные  ящики.  Право  же,  они  взваливали  на  себя  не¬
легкие  обязанности:  с  Пиренейского  полуострова  Вавилов  от¬
правил  сорок  шесть  посылок  и  девяносто  шесть  бандеролей!
 Сделка  состоялась.  В  обычном  своем  телеграфном  стиле  уче¬
ный  сообщил  домой:  «По  пятам  следует  ангел-хранитель.  Но  с
ним  уже  договорились.  Взмолился  он  —  замучил».  Однако  мир
с  переодетыми  полицейскими  продолжался  недолго.  Писатель
Александр  Роскин,  которому  Николай  Иванович,  вернувшись  в
Ленинград,  рассказал  этот  забавный  эпизод,  так  живописует
конец  «конвенции»:
 «Сыщики  путешествовали,  конечно,  на  казенный  счет.  Их
мало  беспокоило,  в  какую  сумму  обойдется  полицейскому  ве¬
домству  наблюдение  за  Вавиловым.  Приезжая  в  указанный  Ва¬
виловым  город,  почтенная  пара  снимала  номера  —  один  для  Ва¬
вилова,  другой  для  себя  —  в  самом  дорогом  отеле:  пусть  знают
в  министерстве,  что  столь  важная  миссия,  как  слежка  за  боль¬
шевистским  ученым,  требует  расходов!..  Но  счета  в  фешенебель¬
ных  гостиницах  угрожали  скромному  бюджету  путешествующе¬
го  советского  ученого.  Вавилов  решился  на  переговоры.  В  ответ
на  предложение  снимать  номера  подешевле  сыщики  устроили
сцену,  полную  трескучего  театрального  негодования.  Не  наме¬
рен  ли  сеньор  профессор  заставить  их  ночевать  на  постоялых
дворах?  С  обиженными  лицами  тащились  они  за  Вавиловым  в
более  скромный  отель...  Нет,  правы  те,  кто  утверждают,  что
большевики  —  угрюмые  фанатики...»
 Итак,  конвенция  безнадежно  провалилась.  Пострадали  от
этого  в  основном  сеньоры  в  штатскохм.  На  севере  их  поднадзор¬
ный  вел  себя  еще  более  беспокойно,  чем  на  юге.  Да  это  и  понят¬
но:  на  Галисию,  Астурию  и  страну  басков  у  него  оставалось  все¬
го  лишь  двенадцать  дней.  Еще  в  Мадриде,  разглядывая  в  музеях
старинные  карты  Испании,  Вавилов  обратил  внимание  на  то,
что  границы  стародавних  королевств,  как  правило,  пролегали  но
вершинам  гор.  И  хотя  внутренние  горы  страны  не  так  уж  вы¬
соки,  диву  даешься,  насколько  непохожие  пейзажи  встречают
путешественника  по  разные  стороны  хребтов.  Вот,  миновав
Вальядолид  (город,  памятный  историкам  главным  образом  в
связи  с  инквизитором  Торквемадой,  который  сжег  здесь  восемь
тысяч  еретиков,  а  агрономам  известный  как  центр  главного  пше-
 167

ничного  массива  Испании),  идущий  на  север  мадридский  по¬
езд  перевалил  через  Кантабрийские  горы.  И  сразу  все  переме¬
нилось.  Как  будто  и  не  было  серо-желтых  унылых  полей  Касти¬
лии.  За  окнами  вагона  все  полно  жизни,  бредут  овечьи  стада,  в
глаза  бьет  яркая  зелень  лугов,  шумят  под  ветром  каштановые
леса.  Галисия  —  самая  дождливая  часть  Испании.  Давно  уже  не
стоят  на  ее  горных  границах  вооруженные  дозоры,  ныне  это
только  одна  из  исторических  провинций  Испании.  Но  ботаник,
растениевод  и  историк  на  каждом  шагу  находит  остатки  преж¬
ней  отъединенности.  Галисия  —  ржаная  страна.  Крестьяне  едят
почти  не  известный  остальной  Южной  Европе  черный  хлеб.  Ка¬
менные  дома  в  деревнях  покрыты  ржаной  соломой.  Галисийцы
говорят  на  особом  диалекте,  ходят  в  деревянных  башмаках  и
крыши  кроют  если  не  соломой,  то  плитами  из  темного  сланца.
Но  особенно  явственны  отличия  этой  провинции  от  других  в  по¬
ле,  на  огороде,  в  лесу.  Здешние  каштановые  леса  кормят  своими
плодами  не  только  свиней,  но  и  людей.  На  корм  скоту  идет  так¬
же  местное  бобовое  —  улекс.  Но  прежде  чем  скормить  этот  гру¬
бый  полукустарник  с  желтыми  цветами  и  острыми  колючками,
приходится  долго  разбивать  жесткие  ветки  деревянным  молот¬
ком.  И  капуста  в  Галисии  не  похожа  на  своих  более  южных
родичей,  и  лен  тут  совершенно  оригинальный.  Только  плуг  все
тот  же  —  романский,  бороздильник,  да  серп  для  уборки,  да  цепы
для  обмолота.  И  бедность  в  крестьянских  домах  как  везде.  Сво¬
его  хлеба  не  хватает,  урожаи  низкие,  хотя  женщины  стара¬
тельно  собирают  по  дорогам  конский  навоз,  чтобы  удобрить  не¬
глубокую,  слишком  легкую  почву  полей.
 Но  самое  интересное,  что  увидел  Вавилов  в  Галисии,  был
овес.  «Из-за  одного  только  авена  стригоза  (один  из  видов  ов¬
са.—  М.  П.)  стоило  посетить  Испанию».  Сотни  лет  сеяли  овес
здешние  крестьяне.  Что  могли  заметить  самые  наблюдательные
из  них?  Разве  что  овес  имеет  скверное  обыкновение  засорять
участки  пшеницы  и  ячменя.  Испанские  ботаники,  если  бы  они
снизошли  до  того,  чтобы  интересоваться  столь  прозаическим  ра¬
стением,  могли  бы  заметить,  что  в  Галисии  овсы  особенно  бога¬
ты  формами  и  разновидностями.  Но  в  Испании  ни  крестьяне,
ни  ученые  таких  наблюдений  не  вели,  и  открытие  досталось
приезжему  из  Советского  Союза.  Едва  перевалив  Кантабрий¬
ские  горы,  Николай  Иванович  написал  своему  заместителю:
«Имею  честь  доложить  Вашему  превосходительству,  что  присту¬
пил  к  штурму  Пиренейских  твердынь».  Перечисляя  затем  раз¬
ные  виды  встреченных  в  Галисии  овсов,  Вавилов  пояснил:
«Первые  позиции  взяты.  Проблема  авена  бревис  и  авена  стри-
 168

гоза  на  три  четверти  решена.  Приступил  к  авена  сатива.  Бе¬
рутся  последние  остатки  средиземноморских  отрядов».
 Смысл  этого  боевого  донесения  состоял  в  том,  что  в  северо-
западном  углу  Испании  удалось  обнаружить  несомненный  ми¬
ровой  центр  происхождения  овсов.  Такого  разнообразия  форм,
как  тут,  нет  больше  нигде  в  мире.  А  отсюда  естественный  вывод:
селекционеры,  занятые  выведением  новых  сортов  овса,  в  какой
бы  части  мира  они  ни  жили,  должны  искать  интересующие  их
хозяйственно  ценные  признаки  этой  культуры  здесь,  в  Галисии.
 Образцы  собраны,  на  походной  карте  путешественника  по¬
явился  новый  кружок  —  центр  происхождения  культурного  ов¬
са.  Но  Вавилов  почему-то  не  спешит  покинуть  Галисию.  С  овся¬
ного  поля  он  переходит  на  пшеничное,  потом  зачем-то  объезжает
массивы  ячменя.  Овсяные  метелки,  похожие  на  связки  кро¬
шечных  бубенчиков,  то  там,  то  здесь  мелькают  в  пшенице.
В  памяти  встает  давнее  наблюдение:  другая  страна,  иной  мате¬
рик,  но  что-то  общее  чудится  ему  на  полях  Афганистана  и  Ис¬
пании...  Герат.  Лето  1924  года.  Караван  бредет  вдоль  цветущей
долины  голубого  Герируда.  По  сторонам  —  посевы  пшеницы,  за¬
соренные  рожью.  Рожь  —  сорняк,  спутник  пшеницы.  Но  спут¬
ник  лишь  до  первых  трудностей.  Она  следует  за  пшеницей  па
север  и  на  восток,  в  горы  и  долины,  но  только  до  тех  пор,  пока
на  холодных  вершинах,  на  дурных  почвах  севера  главной  кор¬
милице  человечества  не  становится  туго.  И  тут  спутник  обора¬
чивается  захватчиком.  Сорняк,  менее  требовательный  к  благам
жизни,  вытесняет  основную  культуру,  становится  безраздель¬
ным  хозяином  поля.
 У  овса,  по  всей  видимости,  та  же  история.  Бывший  сорняк
пшеницы  и  ячменя  здесь,  на  северо-западной  окраине  страны,
на  скверных  почвах,  обрел  самостоятельность  и  вместе  с  рожыо
почти  совсем  вытеснил  свою  бывшую  спутницу.  Такова  история
культурного  овса.  Ботаник  может  быть  доволен:  он  разглядел
«низкое»  происхождение  овса  и  справедливо  поставил  расти¬
тельного  парвеню  на  место.  Ботаническая  наука  обогатилась
еще  одним  достоверным  фактом.
 Вечером  на  главной  улице  провинциального  городка  Луго
полно  народа.  Вавилов  смешался  с  толпой.  Через  несколько  ча¬
сов  поезд  увезет  его  дальше  на  восток,  в  Астурию.  А  пока  мож¬
но  позволить  себе  маленькую  передышку,  прогуляться  среди
провинциальных  франтов  и  франтих,  слишком  веселых  священ¬
ников  в  шляпах  а  ля  дон  Базилио  и  благородных  сеньоров,  что
гордо  плывут  в  своих  лакированных  экипажах  посреди  людско¬
го  потока.  Всяк  хочет  показать  остальным,  что  он  не  лыком  шит.
 169

Те,  кто  на  колесах,  надменно  оглядывают  пешеходов,  а  пешехо¬
ды,  толкая  друг  друга,  с  завистью  прикидывают  стоимость  ло¬
шадей  и  золотых  украшений  на  благородных  дамах.  И  вдруг
забавная  мысль  мелькает  в  голове  ученого.  Хорошо  все-таки,  что
сегодняшнее  открытие  состоялось  в  области  ботаники.  Овес-вы¬
скочка  —  это  еще  куда  ни  шло.  То  ли  было  бы,  если  бы  в  стра¬
не,  где  люди  так  озабочены  своим  происхождением  и  предками,
ученый  поставил  под  сомнение  родословную  одного  из  этих
надменных  донов!  О,  берегись,  разоблачитель!
 ...Север  Испании  далеко  не  так  красив,  как  юг,  но  для  исто¬
рически  мыслящего  исследователя  здесь  куда  больше  интерес¬
ных  загадок,  не  разрешенных  пока  еще  проблем.  В  Астурии  и
в  стране  басков  Басконии  ощущается  не  только  древняя  само¬
бытная  цивилизация,  но  и  давние  связи  с  народами  других
стран.  В  астурийских  деревнях  дома  и  сараи  стоят  на  деревян¬
ных  или  каменных  сваях.  На  каждой  свае  —  каменный  зонтик.
Такая  постройка  должна  предохранить  жилища  и  хранилища
зерна  от  сырости  и  мышей.  Эта  так  называемая  палафитическая
архитектура  присуща  многим  древним  народам.  На  сваях  стро¬
ятся  обитатели  Закавказья,  Тайваня  и  Малайских  островов.
Близкие  архитектурные  формы  ничего,  конечно,  не  говорят  о
непосредственных  контактах  между  народами.  Но  как  объяс¬
нить,  что  на  полях  Астурии  сохранилась  полба  —  пленчатая
пшеница  древнего  происхождения?  Кто  и  когда  занес  ее  сюда
из  Передней  Азии,  из  района  Закавказья?
 Вавилов  попал  в  Астурию  в  самый  разгар  жатвы.  Но  то,  что
он  увидел,  меньше  всего  походило  на  уборку  в  обычном  понима¬
нии  этого  слова.  Крестьяне  убирали  пшеницу  не  косой  и  не  сер¬
пом,  а  обламывали  колосья  при  помощи  деревянных  палочек.
Ничего  подобного  не  встречал  Николай  Иванович  ни  в  одной
стране  мира.  И  только  несколько  лет  спустя  в  Закавказье  встре¬
тил  он  такой  же  способ  уборки  хлебов.  Это  случилось  в  Запад¬
ной  Грузии,  возле  деревни  Лечхуми.  И  что  интересно:  вокруг
деревни  колосилась  полба,  прямая  родня  той,  что  попалась  ему
в  Северной  Испании.  Такое  совпадение  никак  не  назовешь  слу¬
чайным.  Но  и  объяснить  до  конца  обнажившиеся  вдруг  ботани¬
ческие  и  агрономические  связи  Испании  с  Кавказом  растение¬
вод  не  сумел.  Пришлось  обратиться  за  советом  к  историкам  и
лингвистам.  О  своих  догадках  Вавилов  поведал  известному  язы¬
коведу  Н.  Я.  Марру.  Оказалось,  что  и  Марр  того  же  мнения:  в
древности  кавказско-иберийские  связи  несомненно  существова¬
ли.  Язык  обитателей  нынешней  Астурии  и  Басконии  близок
языку  некоторых  кавказских  народов.  Особенно  это  сходство  за-
 170

метно  в  языке  басков,  небольшого  племени,  о  котором  Вольтер
заметил,  что  оно  «скачет  и  танцует  на  вершине  Пиренеев».  От¬
куда  пришли  баски  в  Испанию?  Академик  Марр  не  дал  четко¬
го  ответа.  Греческий  историк  Страбон,  живший  две  тысячи  лет
назад,  именовал  Кавказское  побережье  Иберией.  Что  ж,  воз¬
можно,  какие-то  народы  Кавказа  в  глубокой  древности  действи¬
тельно  добрались  до  Пиренеев  и  Кантабрийских  гор  и  осели  в
этом  крае,  который  должен  был  им  напоминать  их  далекую  ро¬
дину.
 Связь  времен  —  вот  тема,  которая  никогда  не  оставляла  Ва¬
вилова  равнодушным.  Он  искал  следы  этих  связей  в  археологи¬
ческих  раскопках  профессора  Фуше  в  Афганистане,  в  рисунках
и  надписях  на  стелах  Абиссинии,  в  архитектуре  полуострова
Юкатан.  Ботаник  и  растениевод,  он  хотел  постичь  судьбы  рас¬
тений  не  сами  по  себе,  а  в  их  извечной  связи  с  человеком.  Ради
этого  привозил  из  Южной  Америки  не  только  семена,  но  и  аму¬
леты  в  виде  кукурузных  початков,  а  из  Африки  —  монеты  с
выбитым  на  них  пшеничным  колосом.  Он  редактировал  и  изда¬
вал  труды  современных  западных  генетиков,  но  одновременно
не  упускал  случая  выпустить  в  свет  древнеримский  манускрипт
по  сельскому  хозяйству.  Испания  была  той  страной,  где  связь
времен  ощущалась  особенно  остро.  Из  Астурии  Николай  Ивано¬
вич  писал  домой:  «Сегодня  день  визита  в  Сикстинскую  капеллу
каменного  века.  Было  бы  преступлением  не  видеть  ее.  В  награ¬
ду  за  это  по  пути  понял  многое  в  происхождении  льна».  Сик¬
стинской  капеллой  каменного  века  называл  он  Альтамирскую
пещеру,  расположенную  возле  города  Сантадера.  Забираясь
ползком  под  низкие  своды  пещеры,  ученый  не  случайно  вспо¬
мнил  ватиканскую  церковь,  украшенную  великими  итальянца¬
ми,  среди  которых  был  и  знаменитый  флорентиец  Микеландже¬
ло.  Мастер,  живший  в  эпоху  палеолита,  расписал  потолок  пе¬
щеры  изображением  охоты  на  давно  вымерших  в  Европе  живот¬
ных  —  бизонов,  диких  лошадей,  гигантских  кабанов.  Художнику
каменного  века,  как  и  его  флорентийскому  коллеге  XVI  века,
пришлось  рисовать,  лежа  на  спине.  Рисунок  у  пращура  вышел
реалистическим,  точным,  картина,  растянувшаяся  на  многие
метры,  полна  экспрессии  и  очень  хороша  по  краскам.  Как  и  бо¬
лее  поздние  мастера  кисти,  троглодит  из  пещеры  задумывался
над  тем,  как  охранить  свое  каменное  полотно  от  сырости.  Он
нашел  прекрасный  выход:  замешал  свои  краски  на  растоплен¬
ном  жире.  И  не  ошибся:  краски  не  померкли  тысячелетия
спустя.
 Вавилову  пещерные  рисунки  очень  пришлись  по  душе.  Он
 171

написал  о  них  сыну,  жене,  сотрудникам.  Отправив  в  Ленинград
открытку  с  изображением  альтамирского  кабана,  пояснил:
«В  пещере  это  в  миллион  раз  лучше.  А  художник  жил  за  два¬
дцать  тысяч  лет  до  Микеланджело.  По  рельефу  же  превзошел
флорентийца».  Действительно,  лежа  на  спине,  зритель  XX  века
мог  видеть,  как  точно  использовал  художник  неровности  пещер¬
ного  потолка,  для  того  чтобы  сделать  изображение  более  рель¬
ефным,  а  следовательно,  и  более  впечатляющим.  Поражал  в  ри¬
сунках  пещерных  людей  также  их  бескомпромиссный  реализм.
Вот  в  поисках  дикого  меда  поднимается  по  веревочной  лестнице
на  скалы  человек.  В  руках  у  него  сосуд  для  меда  и  факел,  ко¬
торым  он  отгоняет  пчел.  Чем  не  картинка  из  современного  быта
пиренейских  крестьян?  Они  и  сегодня  таким  примерно  образом
добывают  свое  любимое  лакомство.  А  веревочная  лестница,  изо¬
браженная  на  рисунке,  свита,  очевидно,  из  того  самого  дикого
льна,  что  и  ныне  растет  у  входа  в  пещеру...
 26  июля  1927  года  на  почтамте  в  городе  Сан-Себастьян
Вавилов  в  последний  раз  на  испанской  земле  наклонился
к  окошечку  с  надписью  «Роз1е  гез!ап1е».  Писем  на  его  имя  не
было.  Ленинградские,  московские,  берлинские,  парижские  и
римские  корреспонденты  профессора  не  поспевали  за  слишком
быстрым  его  передвижением  по  стране.  Он  отошел  от  окошка
расстроенный.  На  исходе  были  не  только  срок  визы  и  деньги,
но  и  тот  резерв  душевных  сил,  которым  путешественник  запа¬
сается,  надолго  покидая  родину.  Шел  второй  год  экспедиции
вокруг  Средиземного  моря.  А  с  другой  стороны,  как  всегда  в  кон¬
це  экспедиции,  совершенно  четко  виделось,  как  много  можно
было  бы  еще  сделать,  если  бы  не  спешка.  Не  покидая  простор¬
ного  зала  почтамта,  Николай  Иванович  написал  несколько
писем  и  открыток.  Писал,  что  испанской  поездкой  доволен,
узнал  много  такого,  до  чего  никогда  бы  не  дошел,  сидя  в  Ленин¬
граде.  Правда,  «проблему  Тг.  зреИе  (пшеницы  спельты.—М.  П.)
еще  не  постиг,  мудрена,  но  факты  пошли,  и,  может  быть,  когда
все  подсчитается,  найдем  ключ  и  к  ней».  Сообщал,  что  едет
домой  через  Париж  и  Берлин,  составляет  отчет  об  экспедиции
и  готовит  доклад  на  Берлинский  конгресс  генетиков.  Зал  поч¬
тамта  был  почти  пуст.  Только  у  входа  два  сеньора  в  котелках
старательно  изучали  таблицу  почтовых  тарифов.  Вавилов  бро¬
сил  сердитый  взгляд  в  их  сторону,  резко  ткнул  перо  в  черниль¬
ницу  и  приписал  по-русски:  «Надоела  до  смерти  секретная  по¬
лиция,  которая  по  пятам  следует  за  мной».  Потом  подумал,  еще
раз,  иронически  прищурясь,  глянул  на  тех  двоих  в  штатском
и  заключил  слово  «секретная»  в  жирные  кавычки.

ГЛАВА  ДЕВЯТАЯ
 ЗА  ОКЕАН
 1932—1933
 Мне  очень  по  душе  нарушение  основ¬
ного  закона  Ньютона  —  закона  инерции
покоя,  превращения  его  в  инерцию  движе¬
ния.
 И.  И.  Вавилов
 «яг-  тг  него  была  причуда,  над
шУ  которой  охотно,  хотя  и
беззлобно  подшучивали
современники:  за  пре¬
делами  семьи  он  не  любил  говорить
о  себе  в  первом  лице.  Доклады  пре¬
зидента  ВАСХНИЛ  и  директора
Института  растениеводства  полны
сложных  ухищрений,  направленных
на  то,  чтобы  как-нибудь  обойти
ненавистное  местоимение  «я».  Даже
в  том  единственном  литературном
жанре,  где  «я»  кажется  абсолютно
незаменимым  —  в  автобиографии,—
 173

академик  Вавилов  ухитряется  именовать  себя  в  третьем
лице.
 Особенно  забавно  это  выглядело  в  переписке  с  сотрудниками.
Единственный  организатор  и  участник  зарубежных  экспедиций
академик  Вавилов  упорно  обращался  к  своим  коллегам  как  бы
от  лица  некой  группы.  «Мы  тронули  немного  картофель»,—
пишет  он  вировцам  из  Южной  Америки,  после  того  как  разыскал
новые  виды  и  сорта  картофеля.  «Мы  сердиты  на  Вас  за  то,  что
Вы  ничего  не  пишете»,—  выговаривает  он  находящемуся  в  экс¬
педиции  профессору  Букасову.
 В  этой  странной,  на  первый  взгляд,  манере  не  было  ничего
показного.  Точно  так  же  руководитель  многотысячного  научного
коллектива  никогда  не  пользовался  в  переписке  с  подчиненными
формулой  «предлагаю  Вам»,  заменяя  ее  уважительным  «прошу
Вас».  Это  было  для  него  столь  же  естественно,  как  помнить  имя
и  отчество  каждого  сотрудника  института,  знать,  кто  чем  за¬
нимается,  к  чему  стремится.  Личная  скромность  всегда  сосед¬
ствовала  у  него  с  глубоким  уважением  к  чужой  личности.
 Оставим,  однако,  причуды  ученого  и  задумаемся  над  письмом
из  Нью-Йорка,  которое  Николай  Иванович  послал  в  сентябре
1932  года.  Только  что  окончился  VI  Международный  конгресс
генетиков,  где  советский  делегат  не  только  выслушал  сообщения
крупнейших  биологов  мира,  но  и  сам  выступил  с  двумя  докла¬
дами,  которые  привлекли  всеобщий  интерес.  И  вот  после  серьез¬
нейшего  международного  экзамена  русский  ученый  удовлетво¬
ренно  заявляет:  его  научный  путь  верен.  Каков  же  он,  этот  путь?
 На  одном  из  международных  конгрессов  Джон  Рассел  назвал
Николая  Вавилова  «наиболее  выдающимся  из  путешествующих
биологов  наших  дней».  С  оценкой  Д.  Рассела,  выдающегося
почвоведа,  нельзя  не  согласиться.  Биологическая  наука  вкусила
от  вавиловских  экспедиций  поистине  богатейшие  плоды.  Его
статьи  и  монографии,  немедленно  переводимые  за  границей,
обратили  внимание  биологов  мира  на  то,  как  велико  разнооб¬
разие  форм  культурных  растений,  каковы  закономерности  рас¬
селения  этих  растений  по  земному  шару.  Первоначальная  идея
несколько  изменялась,  уточнялась:  вместо  пяти  открытых  вна¬
чале  локусов  —  центров  —  автор  теории  в  конце  30-х  годов
говорил  о  семи  географических  областях  происхождения  куль¬
турных  растений.  Но  в  целом  его  учение  о  центрах  встретило
безоговорочное  признание  самых  крупных  биологов  эпохи.
 Импонировали  исследователям  Европы  и  Америки  и  попыт¬
ки  советских  растениеводов  пустить  собранные  дикие  и  куль¬
турные  растения  в  массовое  скрещивание.  Дело  это,  все  знали,
 174

нелегкое.  Дальние  родичи,  собранные  на  разных  материках,
упорно  не  желают  вступать  в  браки.  Но  ученые  из  ленинград¬
ского  института  и  тут  добились  успеха.
 «Вавилов  и  сотрудники  Института  растениеводства  в  Совет¬
ском  Союзе  ряд  лет  энергично  занимались  изучением  центров
происхождения  культурных  растений  и...  пришли  к  таким  выво¬
дам,  которые  имеют  значение  и  для  более  широкой  проблемы
происхождения  видов,—  писал  крупнейший  генетик  XX  столе¬
тия  Томас  Гент  Морган.—  Вавилов  полагает,  что,  изучая  суще¬
ствующие  виды  в  мировом  масштабе,  в  их  географических
центрах,  мы  достигнем  более  ясного  представления  о  тех  усло¬
виях,  в  которых  шла  эволюция.  Практическое  значение  этой
работы  очевидно...  При  введении  в  культуру  большого  числа
диких  форм  и  скрещивании  их  с  формами  культурными  и  с  дру¬
гими  дикарями  открываются  блестящие  перспективы  для  полу¬
чения  новых  комбинаций  признаков,  нужных  сельскому  хозяй¬
ству.  В  то  же  время  результаты  таких  исследований  помогут
разрешить  некоторые  проблемы  происхождения  видов».
 Американец  Морган  из  своего  далека  заметил  важную  сто¬
рону  в  деятельности  русского  коллеги:  «географизм»  Вавилова
равно  одаривал  и  теорию  науки,  и  практику.
 В  феврале  1932  года  Николай  Иванович  в  одном  из  писем
сообщал,  что  в  коллекции  ВИР  накоплено  уже  28  тысяч  образ¬
цов  пшеницы,  13  тысяч  ячменей,  8  тысяч  овсов,  22  тысячи  об¬
разцов  зернобобовых  культур  и  6  тысяч  масличных.  «Огромные
материалы,  которые  собраны  ВИРом  и  за  которыми  нередко
обращаются  из-за  границы...  бесспорно  исключительная  цен¬
ность,  которая  позволяет  селекцию  и  семеноводство  Союза  по¬
ставить  на  новые  рельсы,  выделить  из  мировых  ресурсов  все  для
нас  самое  ценное».
 В  этом  утверждении  не  было  ни  грана  хвастовства.  Четыре
года  спустя  двадцать  миллионов  гектаров  —  15  процентов  посев¬
ных  площадей  Советского  Союза  —  оказались  засеянными  сор¬
тами  и  культурами,  которые  добыл  в  своих  дальних  странствиях
директор  Института  растениеводства  и  его  сотрудники.  Швед¬
ские  овсы  «золотой  дождь»  и  «победа»,  пивоваренные  ячмени
из  Чехословакии,  американские  сорта  кукурузы,  американские
и  египетские  хлопчатники  прочно  вошли  в  селекционный  и  хо¬
зяйственный  обиход  страны.  Половина  площадей,  занятых  в  Со¬
ветском  Союзе  овощными  культурами,  тоже  засевалась  отбор¬
ными  иностранными  сортами.  В  советских  субтропиках  плодо¬
носили  цитрусовые  из  Флориды,  Китая,  Японии.  «Основной  этап
производственной  интродукции  до  главнейшим  посевным  и
 175

овощным  культурам  можно  считать  уже  пройденным,—  докла¬
дывал  Вавилов  на  сессии  ВАСХНИЛ  в  декабре  1936  года.—
Ценность  ассортиментов  передовых  земледельческих  стран  нам
в  значительной  мере  известна,  и  они  использованы».
 Трудно  подсчитать  выгоды,  которые  принес  биолог-путеше¬
ственник  своей  родине  прямым  переносом  (интродукцией)  всего
лучшего,  что  создала  мировая  селекция  и  практика  земледелия.
Но,  очевидно,  еще  трудней  учесть  отдаленные  последствия
прошлых  экспедиций.  Ведь  на  основе  вавиловской  коллекции
семян  наши  селекционеры  создали  в  дальнейшем  и  передали
колхозам  и  совхозам  350  ценнейших  сортов.  Все  это  богатство
тоже  выросло  из  «географизма»  академика  Вавилова.
 Биологом-географом  остался  Николай  Иванович  до  конца
жизни  (кстати  сказать,  с  1931  года  ко  всем  его  обязанностям
прибавилась  еще  одна:  он  стал  президентом  Географического
общества  СССР).  Но  генетика  во  всем  мире  также  считала  его
своим.  Летом  1932  года  Вавилов  получил  приглашение  прибыть
на  VI  Международный  съезд  генетиков  в  Соединенных  Штатах
Америки.  В  приглашении  говорилось,  что  советский  делегат
избран  вице-президентом  конгресса.
 Передо  мной  старая  почтовая  открытка,  посланная  в  Ленин¬
град  из  американского  города  Итака.  На  открытке  —  добротные
корпуса  Корнельского  университета,  как  бы  плывущие  между
зеленью  подстриженного  газона  и  голубизной  неба.  Здесь  в  ав¬
густе  1932  года  повстречал  Вавилов  весь  цвет  мировой  биологии.
 Здесь  крупнейший  генетик  Европы  Ричард  Гольдшмидт,
председательствуя  на  заседании,  где  выступал  русский  делегат,
должен  был  признать,  что  «в  изучении  культурных  растений
Ленинградский  институт  нашел  новые,  чрезвычайно  плодотвор¬
ные  пути».  Здесь  в  кулуарах  конгресса  несколько  раз  беседовал
Николай  Иванович  с  другим  давним  знакомым,  Томасом  Мор¬
ганом.  Недавно  лишь  оправившись  после  автомобильной  ката¬
строфы,  шестидесятисемилетний  патриарх  мировой  генетики
забросал  советского  коллегу  вопросами  о...  диалектическом  ма¬
териализме.  Знаменитый  биолог  решил  поближе  познакомиться
с  неведомым  ему  мировоззрением.  Здесь  же,  в  Итаке,  возникла
у  некоторых  делегатов  идея  провести  следующую  встречу  по
генетике  в  Советском  Союзе.
 Русские  экспонаты  на  выставке,  развернутой  на  время  кон¬
гресса,  привлекли  особое  внимание.  Еще  бы!  Оказалось,  что
советские  исследователи  знают  о  культурных  растениях  Амери¬
канского  материка  больше  самих  американцев,  а  их  познания
касательно  культурных  растений  Азии  и  Африки  не  уступают
 176

по  полноте  сведениям,  которыми  располагают  ботаники  и  ра¬
стениеводы  основных  колониальных  стран.  Всесоюзный  инсти¬
тут  растениеводства  прислал  на  выставку  в  живом  виде  все
мировое  разнообразие  типов  кукурузы,  собранных  отечествен¬
ными  экспедициями.  Сотрудник  Вавилова  профессор  Н.  Н.  Ку¬
лешов  составил  уникальную  карту  распределения  сортов  куку¬
рузы  по  всем  континентам.  Вировцы  выставили  множество  не
известных  науке  видов  картофеля,  которые  открыли  в  Перу,
Колумбии,  Боливии  и  Мексике  экспедиции  ленинградцев
С.  М.  Букасова  и  С.  В.  Юзепчука,  а  также  показали  уникальные
гибриды  крестоцветных  растений,  полученные  Г.  Д.  Карпеченко,
в  том  числе  гибрид  редьки  и  капусты.  Оригинальные  материалы
представила  Лаборатория  генетики.  Не  очень  склонный  оболь¬
щаться  в  делах  науки,  Николай  Иванович,  вернувшись  из  Аме¬
рики,  имел  полное  право  сообщить  своим  коллегам:  «Удельный
вес  нашей  страны  (в  области  генетики)  за  последние  годы
несомненно  возрос...  из  двадцати  пяти  докладов  на  общих  со¬
браниях  пять  были  посвящены  советским  докладам...  Думаю,
что  не  ошибусь,  если  скажу,  что  тематика,  выдвинутая  совет¬
ским  коллективом,  представит  интерес  для  наших  товарищей  по
работе  за  границей».
 Все  это  было  приятно,  все  говорило  о  том,  что,  как  и  на  пре¬
дыдущем,  V  конгрессе,  который  проходил  в  Берлине  в  1927  году,
«Мы  —  не  очень  сбоку».  И  все-таки  не  ради  одного  только
форума  генетиков  приехал  Вавилов  в  Америку.  В  посланном
еще  весной  письме  к  наркому  земледелия  СССР  он  наметил
обширный  план  поездок  по  Новому  Свету.  Кроме  США  и  Ка¬
нады,  просил  разрешения  посетить  Перу,  Чили,  Боливию,  Ар¬
гентину,  Уругвай,  Бразилию,  Кубу,  остров  Тринидад.
 Ученый  не  скрывает:  его  более  всего  интересуют  тропические
и  субтропические  области  мира.  Именно  там,  в  горных  районах
тропиков,—  родина  большинства  культурных  растений,  там
можно  скорее  всего  найти  то  разнообразие  растительных  форм,
о  котором  мечтают  советские  селекционеры.
 План  экспедиции  был  изложен  в  докладной  записке  наркому
земледелия  СССР  именно  под  этим  углом  зрения:  чем  поездка
обогатит  сельское  хозяйство  страны.
 «В  Перу  прежде  всего  для  нас  представляет  интерес  сбор
семенных  материалов  по  хинному  дереву.  Перу  является  роди¬
ной  хинного  дерева,  и  только  здесь  можно  достать  хладостойкие
высокогорные  виды,  которые  смогут  быть  возделываемы  у  нас
на  Черноморском  побережье.  Мы  до  сих  пор  ввозим  ежегодно
на  1  600  000  валюты  хины...»
 177

«Большой  интерес  для  нас  представляют  перувианские  и  чи¬
лийские  сорта  картофеля,  отличающиеся  устойчивостью  к  бо¬
лезням  и  хладостойкостью,—  сообщал  далее  академик  Вави¬
лов.—  Аргентина,  ныне  являющаяся  нашим  конкурентом  по
зерну  на  мировом  рынке,  значительно  расширила  посевные  пло¬
щади  в  последние  годы...  Огромный  интерес  представляют  для
нас  также  длинноволокнистые  сорта  хлопчатника,  которые  ведут
начало...  из  Южной  Америки.
 В  результате  поездки  в  Южную  Америку  мы  имеем  в  виду
собрать  необходимые  нам  семенные  материалы  по  ряду  важней¬
ших  технических  культур,  а  также  дать  возможно  обстоятель¬
ный  отчет  о  состоянии  сельского  хозяйства  этих  стран  и  о  том,
что  может  быть  использовано  в  интересах  нашего  социалистиче¬
ского  хозяйства...»
 Ум  политика  и  государственного  деятеля  виден  в  каждой
строке  вавиловского  письма.  Поднятые  им  проблемы  серьезно  за¬
нимали  деятеля  отечественной  экономики  в  начале  30-х  годов.
 Заменить  на  полях  низкосортные  хлопчатники  длинноволок¬
нистыми  селекционными  сортами,  повысить  качество  и  продук¬
тивность  картофеля,  получить  ясное  представление  о  конкурен¬
тах  на  международном  зерновом  рынке  —  Вавилов  брался  за
разрешение  поистине  жизненных  проблем  государства.  Но  полу¬
чение  собственного  хинина,  главного  лечебного  средства  против
малярии,  в  те  годы  представляло  задачу  первостепенной  важ¬
ности.  Сейчас,  когда  малярия  почти  полностью  уничтожена,
трудно  даже  вообразить,  какой  урон  наносила  она  человеческо¬
му  здоровью  и  народному  хозяйству  в  СССР.  Достаточно  ска¬
зать,  что  страна  ежегодно  теряла  из-за  малярии  сорок  миллионов
рабочих  дней.  Затраты  на  борьбу  с  болезнью  составляли  сто
миллионов  рублей  в  год!  Советский  хинин  был  необходим  не
менее,  чем  советский  каучук.
 Тут,  однако,  я  не  могу  удержаться  от  небольшого  отступле¬
ния.  Что  должен  чувствовать  археолог,  который  держит  в  руках
жалкий  обломок  прелестной  древней  вазы,  наверняка  зная  при
этом,  что  остальные  части  сосуда  уничтожены?  Горечь?  Отчая¬
ние?  Нечто  подобное  переживает  и  биограф,  убедившийся  в
исчезновении  наиболее  важных  документов  о  деятельности
своего  героя.  Когда  я  впервые  разложил  на  столе  материалы
о  третьей  поездке  Вавилова  в  Америку,  передо  мной  оказалось
лишь  несколько  разрозненных  писем,  чрезвычайно  сжатый,
почти  конспективный  экспедиционный  отчет  да  две-три  статьи
в  специальных  журналах.  Большая  часть  писем  Николая  Ива¬
новича,  большинство  путевых  дневников,  подробное  описание
 179

шестимесячной  экспедиции  по  семнадцати  странам  Американ¬
ского  материка  бесследно  исчезли.  Правда,  машинистке-стено-
графистке  Вавилова  А.  С.  Мишиной  удалось  сохранить  отдель¬
ные  главы  книги  «Очаги  земледелия  пяти  континентов»,  которые
Николай  Иванович  писал  в  1938—1940  году.  Но  по  американ¬
ским  впечатлениям  в  этой  рукописи  создана  лишь  одна  глава:
«Путешествие  в  Бразилию».  И  как  дразнящий  воображение  на¬
мек,  как  силуэт  великолепной  картины,  сохранился  план  всей
этой  так  и  не  увидевшей  свет  книги.  Вторая  часть  ее  —  «Новый
Свет»  —  целиком  посвящалась  экспедициям  1930  и  1932  годов.
 Даже  располагая  только  планом  книги  и  несколькими  раз¬
розненными  главами,  можно  утверждать:  мы  потеряли  произве¬
дение  незаурядное.  Социальные  и  экономические  потрясения,
которые  кризис  принес  в  США  и  в  Южную  Америку,  «чудеса
ботаники»,  встреченные  путешественником  в  устье  Амазонки,
в  горах  Перу  и  тропических  лесах  Гватемалы,  подробности
о  поисках  семян  хинного  дерева,  приключения  пассажира,  обле¬
тевшего  на  легком  аэроплане  вокруг  Южной  Америки,—  все  это
должно  было  стать  предметом  живого,  увлекательного  рассказа.
 Попробуем  восстановить  «разбитый  сосуд»—проследим  исто¬
рию  экспедиции  по  тем  свидетельствам,  что  сохранило  время.
 1  сентября,  на  следующий  день  после  окончания  конгресса,
Вавилов  уже  мчался  курьерским  поездом  к  канадской  границе.
Как  всегда,  время  рассчитано  с  точностью  до  часов.  Маршрут
тоже  прочерчен  детально.  На  «северный  цикл»  отведен  непол¬
ный  месяц.  За  это  время  надо  объехать  все  земледельче¬
ские  штаты  Канады  с  востока  на  запад,  от  Великих  озер  до
предгорий  Кордильер,  а  затем,  перевалив  американскую  грани¬
цу,  двинуться  с  запада  на  восток,  через  наиболее  засушливые
штаты  США.  Цель  —  изучить,  как  организованы  сельскохозяй¬
ственное  орошение  и  борьба  с  болезнями  культурных  растений,
особенно  пшениц.  Из  77  миллионов  гектаров  пашен,  садов  и  ого¬
родов,  орошаемых  на  планете,  на  долю  США  и  Канады  прихо¬
дится  10  миллионов.  Немало,  а  главное  поучительно,  ибо  неко¬
торые  земледельческие  районы  Канады  точно  повторяют  усло¬
вия  нашего  Заволжья.
 «По  ирригационным  делам  много  существенного...—сообщает
Николай  Иванович  с  дороги.—  К  своему  удивлению,  узнал  и
увидел,  что  наиболее  орошаемые  площади  под  пшеницей  —
в  Канаде.  Для  нас  сие  сугубо  важно.  Вообще  орошение  хлебов
в  севообороте  дело  надежное,  и  надо  волжские  дела  брать
всерьез».  Он  и  берется  всерьез.  Выясняет,  какие  сорта  пшеницы
наиболее  отзывчивы  на  орошение.  Решает  давний  спор  о  том,
 180

действительно  ли  полив  снижает  количество  белка  в  зерне.
В  России  существует  мнение,  что  потеря  белка  на  орошаемых
полях  будет  такой,  что  сведет  на  нет  все  усилия  ирригаторов.
Американский  опыт  показал  иное.  Белок  в  зерне  снижается
всего  на  полтора-два  процента,  зато  урожай  возрастает  втрое.
К  тому  же  в  Аргентине  нашлась  пшеница,  которая  и  совсем  не
уменьшает  количество  белка  на  поливе.  Взять  эту  аргентинку
с  собой,  пригодится  русским  селекционерам!
 Это  постоянное  ощущение  себя  посланцем  родины,  жадное
стремление  как  можно  больше  добыть  для  нее  слышится  в  каж¬
дом  письме.  И  одновременно  звучит  другая  интонация  —  удо¬
влетворение  от  тОго,  что  отечественная  наука  во  многом  не  ни¬
же,  а  выше  зарубежной.  «По  генетике  наш  путь  правильный.
С  физиологами  тут  слабо.  Серьезных  вопросов  не  трогают.
Экзаменую  их  и  проваливаю.  Самим  придется  все  решать».  Зато
всему  новому,  значительному,  ценному  в  науке  он  готов  вос¬
кликнуть:  «Добро  пожаловать!»  «С  иммунитетом  много  тут
сделано,  и  надо  быстро  нагонять.  С  мукомольем  мы  тоже  отста¬
ем!»  Иммунитет  —  невосприимчивость  культурных  растений
к  болезням  —  коронная  тема  Вавилова,  тема  его  докторской
диссертации.  Но  если  можно  чему-то  поучиться,  дважды  доктор
наук,  академик  не  гнушается  даже  ролью  студента-лаборанта.
«Изучил  иммунитет,  прошел  за  три  дня  весь  курс  в  качестве  ла¬
боранта  в  Винипеге»,—  сообщает  он  вировцам.
 Эта  строка  из  письма  открывает  новые  грани  в  характере
ученого.  «Не  было  для  Николая  Ивановича  большей  радости,
чем  узнать  о  новом  открытии:  непосредственно  ли  из  разговора
с  автором  или  прочитав  интересную  книгу,  статью,—вспоминает
профессор  Е.  Н.  Синская,—  день  становился  для  него  празднич¬
ным.  Он  спешил  рассказать  о  новости  своим  посетителям,  сек¬
ретарям,  а  если  в  кабинете  и  в  секретарской  комнате  никого  не
было,  бежал  в  ближайший  отдел  и  еще  с  порога  кричал:  «Това¬
рищи,  послушайте...»  Так  было  дома,  так  было  и  за  рубежом.
Любознательность  его  беспредельна.  И  при  этом  он  по-детски
способен  удивляться  и  радоваться  каждой  вновь  открывшейся
перед  ним  истине.  В  Канаде  его  действительно  поражает
размах  в  орошении  хлебов,  в  Перу  он  столь  же  искренне  будет
восторгаться  разнообразием  форм  картофеля.  Ни  капли  зазнай¬
ства.  Никакого  академизма.  Совершив  мирового  значения  от¬
крытия  по  картофелю,  Николай  Иванович  продолжает  сокру¬
шаться:  «Невежество  наше  в  картофеле  Андов  поражающее».
А  на  лекциях  в  Америке  говорит  своим  слушателям:  «ТЬе
заепБз!  т  5оу1е1;  Кизз1а  по\у  15  а  уегу  тойегп  регзоп,  Ьесаизе
 181

Ье  кпошз  ше11  Ьош  ПШе  Ье  кпошз».  (Ученый  в  Советской  Рос¬
сии  —  ныне  весьма  передовая  фигура  потому,  что  он  знает,  что
знает  мало.)  Конечно,  Вавилов  догадывается,  что  его  формула
верна  только  в  идеале  и  следуют  ей  далеко  не  все.  Но  лично  для
себя  не  видит  иного  идеала,  как  непрерывно,  непрестанно  по¬
знавать  окружающий  мир.
 За  границей  его  интересуют  научные  учреждения  особенно
те,  что  похожи  на  Ленинградский  институт  растениеводства
(ВИР).  О  научных  центрах  пишет  Николай  Иванович  довольно
много,  но  в  письмах  нет  ни  строки  раздражения,  ревности  или
чванства.  Что  хорошо  —  то  хорошо,  где  можно  поучиться,  там
надо  поучиться.
 Но  осматривая  хорошие  и  плохие  дома  науки,  академик  Ва¬
вилов  всегда  прежде  всего  думает  о  своем  собственном  детище.
Как  смотрится  Всесоюзный  институт  растениеводства  на  фоне
мировой  науки?  Этим  размышлениям  посвящены  многие  строки
в  письмах  директора  ВИР.  «Доходят  до  меня  пока  неясные  све¬
дения  о  реконструкции  ВИРа,—  пишет  он  вице-президенту
ВАСХНИЛ  А.  С.  Бондаренко.—  Моя  просьба  быть  бережным
с  этим,  не  сомневаюсь,  лучшим  из  мировых  учреждений  по
растениеводству.  Без  директора  удержитесь  от  ломки.  Научные
учреждения  спаять  нелегко.  Вижу  по  Америке,  как  при  колос¬
сальных  средствах  плывут  тут  научные  корабли  без  руля  и  без
ветрил.  Издали  особенно  хорошо  видно,  что  даже  политически
мы  сильное  учреждение.  В  своей  сфере  мы  неплохая  иллюстра¬
ция  силы  Советов».
 О  «научной  силе  Советов»  Николай  Иванович  говорит  за  ру¬
бежом  вдохновенно.  Разрушать  клевету  врагов,  утверждать
истину  о  молодой  советской  биологии,  агрономии,  по  его  мне¬
нию,  прямой  долг  любого  путешествующего  ученого  из  красной
России.  Для  такого  дела  не  жаль  ни  времени,  ни  сил.  Лекции
читает  он  по-английски,  по-немецки,  по-французски,  а  если
аудитория  очень  просит,  то  и  на  испанском  языке.  Девять  докла¬
дов  прозвучало  в  крупнейших  залах  США,  столько  же  в  Чили,
на  острове  Тринидад,  в  Париже,  в  Галле  (Германия).  В  Брази¬
лии  на  доклад  советского  агронома  собралось  все  министерство
земледелия  во  главе  с  министром.  В  Чили  газеты  поместили
большую  статью  академика  Вавилова  «Наука  и  сельское  хозяй¬
ство  СССР».  Темпераментные,  богатые  фактами  речи  русского
ученого  заставили  многих  скептиков  по-новому  взглянуть  на
возможности  русской  науки.
 «Я  опасаюсь,  что,  если  Советская  Россия  пришлет  в  нашу
страну  еще  несколько  таких  способных,  любезных  и  приятных
 182

джентльменов  вроде  Вас,  мы  скоро  все  обратимся  в  пламенных
социалистов»,—  писал  после  отъезда  Вавилова  из  Канады  ди¬
ректор  сельскохозяйственных  изысканий  Канадского  зернового
объединения  Стрэнж.  Эти  слова  звучали  бы  ни  к  чему  не  обязьь
вающей  деликатной  шуткой,  если  бы  мистер  Стренж  не  заявил
в  том  же  письме:  «Вы  дали  нам  совершенно  новую  картину
прекрасной  работы,  проводимой  правительством  СССР  в  целях
поднятия  благоденствия  и  преуспеяния  своего  народа.  Если  бы
большее  число  людей  Вашей  страны  могло  посетить  нас  и  если
бы  большее  число  наших  могло  посетить  Вашу  страну  и  видеть
Вашу  работу,  я  убежден,  что  нам  пришлось  бы  гораздо  реже
слышать  глупые  высказывания  о  недопущении  русских  товаров
в  другие  страны».  Канадское  зерновое  объединение,  то  самое,
где  Вавилов  обучался  методам  борьбы  с  болезнями  пшеницы,
настоятельно  просило  своего  «ученика»  присылать  им  все  изда¬
ния  ВИРа,  «чтобы  знакомиться  с  достижениями  страны:  эконо¬
мическими,  политическими  и  специальными;  главным  же  обра¬
зом,  конечно,  в  отношении  сельского  хозяйства».
 Я  нарочно  привел  эти  большие  выдержки,  ибо  письмо  канад¬
ских  ученых  очень  похоже  на  те  многочисленные  письма,  кото¬
рые,  вернувшись  домой,  Вавилов  получал  из  Аргентины,  Чили,
Бразилии,  из  Уругвая  и  с  острова  Тринидад.  Впрочем,  прежде
чем  попасть  в  эти  страны,  ему  пришлось  испытать  немало  тяго¬
стных  часов  и  дней.
 «Закончил  северный  цикл.  И  теперь  приступаю  к  самому
неприятному  —  добыванию  виз...—  сообщает  Николай  Иванович
в  последних  числах  сентября  1932  года  из  Нью-Йорка.—  Был
сегодня  у  консула  бразильского:  «У  нас  революция,  и  я  не  знаю,
как  быть  с  вами,  несмотря  на  рекомендации».  Будут  с  послом
«исследовать»  мой  вопрос.  То  же  с  Аргентиной.  И  так  с  боль¬
шинством.  Чудом  имею  визы  в  Боливию  и  Перу...»
 Снова,  как  во  время  Средиземноморской  экспедиции,  вокруг
ученого  началась  политическая  возня.  Белогвардейские  газеты
обвинили  Вавилова  в  том,  что  его  экспедиция  —  только  флер,
скрывающий  замыслы  Коминтерна.  Американская  каучуковая
компания  «Интерконтиненталь»,  имеющая  свои  филиалы  в  Мек¬
сике,  разразилась  воплями  по  поводу  того,  что  «большевики
расхищают  национальные  богатства  Американского  материка».
Обеспокоенные  газетной  шумихой,  послы  и  консулы  начали
требовать  от  «опасного»  гостя  справки  о  благонадежности,  о  том,
что  он  не  принадлежит  к  анархистам,  и  прочее.  Как  всегда  в  та¬
ких  случаях,  собрата  по  науке  выручили  коллеги  —  генетики
и  селекционеры,  делегаты  VI  конгресса.  Их  поручительства
 183

оказались  более  весомыми,  нежели  заклинания  белогвардейцев
и  каучуковых  дельцов.
 Визы  получены,  маршрут  «южного  цикла»  определился.
«Для  скорости  решил  все  длинные  пути  по  океану  заменить
аэропланом.  Это  сокращает  в  три  раза  время...  В  курорт  пойдем
после  75  лет,  а  пока  будем  торопиться».  Последний  сухопутный
маршрут  Нью-Йорк  —  порт  Майами  во  Флориде.  Отсюда  начи¬
налась  круговая  авиационная  линия  «Аэропосталь»,  где  дирек¬
тором  эксплуатации  был  автор  книги  «Ночной  полет»  летчик
и  писатель  Антуан  де  Сент-Экзюпери.  Линия  протянулась  на
несколько  тысяч  километров.  Купив  билет  в  Майами,  пассажир
мог  через  центральноамериканские  республики,  по  берегу  Тихо¬
го  океана,  а  затем  вдоль  Атлантического  побережья  объехать  все
государства  материка.  Билет  не  терял  силы,  сколько  бы  оста¬
новок  вы  ни  пожелали  сделать  в  пути.  Последнее  условие  осо¬
бенно  устраивало  Николая  Ивановича.
 О  чем  же  пишет  он  с  дороги  жене  и  сотрудникам?  В  то  вре¬
мя  как  в  американских  газетах  продолжается  спор,  служит  ли
профессор  в  Коминтерне  или  не  служит,  его  самого  занимают
совсем  иные  сферы.  Перед  полетом  на  принадлежащий  Мексике
полуостров  Юкатан  (где,  кстати  сказать,  его  подвергли  кратко¬
му  аресту)  Вавилов  размышляет:  «Здесь  любопытная  задача
сухого  земледелия  майя,  какую  никто  еще  не  понял.  Как  в
пустыне,  без  ирригации  возникла  одна  из  мировых  цивилиза¬
ций?»  Это  сильно  напоминает  ему  виденную  в  Абиссинии  куль¬
туру  Аксума.  Как  объяснить  двойную  тайну?
 Через  сутки  из  Гаваны:  «Добрался  до  страны  сахарной  —
Кубы.  Завтра  приступаем  к  плантациям  сахарного  тростника,
к  данной  флоре».  Но  уже  через  день  в  ботанические  описания
врываются  мотивы  социальные.  «Более  поучительной  картины
кризиса,  чем  на  Кубе,  не  видел.  Половина  населения  голодает.
Университет  два  года  [как]  разогнан.  Профессора  на  улице.
А  страна  богатейшая».  На  полях  маленькой  республики  Саль¬
вадор  удалось  произвести  большие  сборы  по  кукурузе  и  хлоп¬
чатнику.  Остановка  в  республике  Панама  продолжалась  меньше
суток,  но  за  это  время  сотрудники  американской  опытной  стан¬
ции  успели  пополнить  багаж  советского  растениевода  образцами
семян  новых  промышленных  и  тропических  культур.
 Самолет  летит  дальше:  Колумбия  —  Эквадор  —  Перу.  Внизу
Анды  —  скалы,  ущелья,  цепи  хребтов.  Вавилов  жадно  всматри¬
вается  в  этот  каменный  хаос.  Где-то  там,  в  горных  долинах,  ле¬
жат  предсказанные  им  локусы—мировые  центры  происхождения
картофеля,  кукурузы,  хлопчатника,  хинного  дерева,  кокаинового
 185

куста.  Но  эти  центры,  затерявшиеся  среди  самой  длинной  в  ми¬
ре  горной  системы,  надо  еще  сыскать.  Вировцы  уже  побывали
тут.  После  экспедиции  С.  М.  Букасова  и  С.  В.  Юзепчука  кое-
что  успел  найти  и  сам  Николай  Иванович,  когда  в  1930  году
посетил  Мексику,  Гватемалу  и  Гондурас.  «Теоретические»  на¬
ходки  эти  не  на  шутку  взволновали  тогда  селекционеров  разных
стран.  На  следующий  же  год  после  того,  как  Букасов  и  Юзепчук
доложили  о  своих  открытиях,  департамент  земледелия  США
отправил  по  следам  советских  растениеводов  две  экспедиции,
а  министерство  земледелия  Германии  —  своего  самого  крупного
селекционера,  доктора  Баура.  Теперь,  в  1932  году,  Вавилов
определяет  свои  цели  еще  более  широко:  «Я  поставил  себе  за¬
дачей  в  настоящей  поездке  попытаться  в  целом  выяснить
области  максимального  интереса  в  смысле  скопления  сортовых
богатств  в  Центральной  и  Южной  Америке.  Поездка  вдоль  Кор-
дильеров  [Андов]  дала  возможность  эту  задачу  выполнить».
 Чтобы  найти  и  воочию  увидеть  центры,  пришлось  спуститься
с  неба  на  землю.  Покинув  самолетную  трассу  в  Перу,  а  затем
в  Боливии,  Вавилов  повел  вьючные  караваны  вверх  по  восточ¬
ному  склону  Андов.  Подниматься  пришлось  высоко:  вечнозеле¬
ные  деревья  рода  СтсЬопа,  содержащие  в  своих  тканях  три¬
дцать  целительных  алкалоидов,  и  в  том  числе  хинин,  имеют
обыкновение  расти  в  диких,  необжитых  районах,  на  почти  от¬
весных  скалах,  достигающих  3000  метров  над  уровнем  океана.
Но  караван  поднимался  еще  выше,  до  отметки  4200.  В  холодных
высях  ученый  искал  культурные  и  дикие  растения,  пригодные
для  обитания  на  русском  севере.
 Письмо  к  сотрудникам,  отправленное  из  Перу  (г.  Куско)
7  ноября  1932  года,  воссоздает  атмосферу  увлеченности,  в  кото¬
рой  проходит  каждый  день,  каждый  час  путешественника.  «До
черта  тут  замечательного  и  интересного.  Пример  картофель.
Все,  что  мы  знаем  о  нем,  надо  удесятерить...  Изучая  поля  цве¬
тущего  картофеля  в  Перу,  убедился,  что  все  так  называемые
местные  сорта  еще  могут  быть  разбиты  на  сотни  форм,  да  ка¬
ких...  Цветы  различаются  по  размеру  вдвое,  чашелистики  в  де¬
сять  раз,  есть  с  раздельными  и  спайными  лепестками,  сколько
тут  химер,  гамма  цветов  на  любом  поле,  от  синего  темного,  че¬
рез  весь  ряд  до  белого  да  с  орнаментом,  а  листва...  А  засим
физиология.  Словом,  сортов  и  разновидностей  ботанических  тут
миллионы...  Я  не  сомневаюсь,  что  если  диалектику  картофель¬
ную  тронуть  всерьез  в  Перу  и  Боливии,  то  мы  переделаем  кар¬
тофель  как  хотим.  До  черта  видов  дикого,  культурный  в  таком
виде,  что  хотя  и  видел  «пекла  творения»,  но  такого  еще  не  ви-
 №

дел...  Это  все  в  таком  ошарашивающем  разнообразии  и  так  лока¬
лизовано,  что  только  недоразумением  можно  назвать  недоучет
целых  два  века  селекционером  и  генетиком  того,  что  тут  есть».
 С  обычным  лукавством,  будто  между  прочим,  бросает  Нико¬
лай  Иванович  несколько  слов  о  политической  обстановке,  в  ко¬
торой  приходится  работать.  «Чинят  сукины  дети  препятствия,
слежка  на  каждом  шагу.  Тут  «русских»  боятся,  как  дьявола».
И  снова  обращается  к  теме,  которая  его  более  всего  интересует:
откуда  происходит  та  или  иная  культура.  «С  кукурузой  дело
явное  —  Центральная  Америка.  Думаю,  что  и  с  хлопком  для
нас  максимум  интереса  в  Ц.  Америке.  Забрал  перувианцев.  От¬
правил  восемь  посылок  по  пять  кило.  Не  могу  не  посылать...»
 Путешественник  на  три  месяца  оторвался  от  всего  мира,  но
ни  на  вершинах  гор,  где  идет  охота  за  семенами  хинного  дерева,
ни  на  хлопковых  плантациях  не  забывает  он  о  главной  цели,
ради  которой  предпринята  эта  экспедиция  и  все  другие  прошлые
и  будущие  походы  ученых.  «Издали  еще  яснее,  что,  йеаг
Гпепйз  *,  дело  делаем...  мир  баламутим.  И  к  сути  дела  пробира¬
емся.  Институтское  дело  большое  и  всесоюзное  и  всемирное.  Не
всем  это  понятно,  но  работой  и  результатами  себя  оправдаем».
 Об  экспедиционных  трудностях  мы  из  писем  узнаем  очень
мало.  Только  то,  что  на  снеговых  вершинах  Кордильеров  путе¬
шественник  промерз,  простудился,  но  «времени  не  потерял».
Между  тем  на  границе  Боливии  и  Парагвая  в  это  время  шла
война,  в  соседнем  Чили  академика  Вавилова  снова  без  всяких
причин  арестовали,  а  в  Уругвае  его  деятельность  была  парали¬
зована  законом  столетней  давности,  по  которому  вывоз  каких  бы
то  ни  было  семян  из  страны  запрещался.  Но  Николай  Иванович
не  зря  утверждал,  что  родился  в  рубашке.  Пребывание  в  зоне
военных  действий  и  арест  сошли  для  него  благополучно.
 ...Осенью  1932  года  Антуан  де  Сент-Экзюпери  уже  не  жил
в  Америке.  Один  из  тех,  кто  проложил  воздушные  пути  над
огромным  слабо  населенным  материком,  кто  первым  начал  ле¬
тать  ночью,  теперь  вернулся  на  родину.  В  то  время,  когда  Вави¬
лов  в  Майями  готовился  сесть  на  аэроплан  Линии,  бывший
пилот  Линии  Экзюпери  пожинал  во  Франции  горькую  славу  за
свой  недавно  опубликованный  «Ночной  полет».  Нет,  книга  не
провалилась.  Наоборот,  читатели  мира  с  восторгом  приняли  пол¬
ный  высокого  драматизма  рассказ  о  тех,  кто,  преодолевая  страх,
усталость  и  ураганы,  ведут  маленькие  деревянные  самолеты  над
пустынями  и  лесами.  Книга  заслужила  больших  тиражей  и  ли-
 1  Дорогие  друзья  (англ.).
 187

тературной  премии.  Но  административные  авиационные  круги
тем  не  менее  обрушили  на  голову  писателя  весь  свой  ведом¬
ственный  гнев.  Ведь  он  посмел  публично  обнажить  опасности,
которые  сопровождают  пассажира  и  летчика  в  ночном  полете!
Думаю,  что  Николай  Иванович  читал  газетную  перебранку  по
этому  поводу  и  был  знаком  с  гремевшей  в  те  годы  повестью.
 И  все-таки  для  передвижения  по  Южной  Америке  избрал
советский  путешественник  ночные  перелеты  на  почтово-пасса¬
жирских  аэропланах.  Они  были  рискованны,  эти  перелеты,  зато
экономили  драгоценное  дневное  время.
 Помните,  как  в  книге  «Ночной  полет»,  описав  страшный
ураган,  который  погубил  самолет  Фабьена  над  Патагонией,
Экзюпери  рисует  потом  благополучное  возвращение  на  аэродром
в  Буэнос-Айрес  другого  почтово-пассажирского  из  Парагвая?
«Девять  пассажиров,  закутавшись  в  пледы,  прижимались  лбами
к  своим  окошкам,  как  к  витринам  с  драгоценностями:  маленькие
аргентинские  города  уже  перебирали  во  мраке  свои  золотые  чет¬
ки,  а  над  ними  отливало  нежным  блеском  золото  звездных  горо¬
дов.  Впереди  пилот  поддерживал  своими  руками  бесценный
груз  человеческих  жизней...  Буэнос-Айрес  уже  заливал  горизонт
розоватым  пламенем,  готовый  засверкать  всеми  своими  камня¬
ми,  подобный  сказочному  сокровищу.  Пальцы  радиста  посылали
последние  радиограммы  —  точно  финальные  звуки  большой
сонаты,  которую  он  весело  оттарабанил  в  небе...  Потом  радист
убрал  антенну,  зевнул,  слегка  потянувшись,  и  улыбнулся:  «При¬
были!»  За  умиротворенным  тоном  автора,  за  восхитительным
зрелищем  не  укрытых  тучами  и  туманом  ночных  городов  уга¬
дывается  облегченный  вздох  летчика:  на  этот  раз  пронесло.
 Николай  Вавилов  не  мог  быть  одним  из  девяти  счастливцев:
он  не  бывал  в  Парагвае.  Но  трагическая  судьба  патагонского
самолета  легко  могла  оказаться  и  его  судьбой.  С  юга  Чили  до
столицы  Аргентины  Буэнос-Айреса  он  добирался  именно  так  —
через  всю  Патагонию  ночным  самолетом.
 Что  осталось  от  этих  полетов  в  его  памяти?  Чувство  пере¬
житой  опасности?  Воспоминание  о  былых  тревогах?  Профессор
Лидия  Петровна  Бреславец,  которая  в  Москве  в  зале  Политех¬
нического  музея  слушала  доклад  Вавилова  о  поездке  в  Южную
Америку,  вспоминает:  «Доклад,  как  всегда,  был  насыщен  фак¬
тами  и  наблюдениями,  все  слушали  с  напряженным  вниманием
и  вдруг  в  одном  месте  засмеялись...  В  перерыве  Николай  Ива¬
нович  спросил  меня,  что  смешного  было  в  его  докладе.  Он  не
заметил,  как  похвалил  летчиков  в  Аргентине  —  летают  и  ночью
[(тогда  это  было  редкостью),  можно,  по  крайней  мере,  привести
 183

в  порядок  записи,  сделанные  днем.  Ему  не  пришло  в  голову,  что
другим  людям  надо  отдыхать».
 Путешествие  по  Америке,  начатое  в  сентябре  1932  года,  за¬
вершилось  в  конце  января  1933  года.  Позади  лежали  семнадцать
государств  и  территорий.  В  паспорте  путешественника  не  оста¬
валось  больше  места  для  виз.  Документ  был  покрыт  синими  и
фиолетовыми  квадратами  печатей  с  текстом  на  английском,
испанском  и  португальском  языках.  Как  в  колоссальном  калей¬
доскопе,  проплыли  перед  глазами  пшеничные  поля  Канады,
роскошные  апельсиновые  сады  Флориды,  заросли  сахарного
тростника  на  Кубе,  травянистая  пампа  Аргентины  и  льдистые
тропы  на  вершинах  Кордильеров.  Но  в  этом  немыслимом  разно¬
образии,  в  карусели  красок  и  запахов  чувствовалась  одна  общая,
единая  для  всех  стран  настораживающая  деталь.  Молчаливые
безлюдные  цеха  скотобоен  в  Аргентине,  замершие  медеплавиль¬
ные  заводы  в  Чили,  плантации,  где  плоды  оставались  гнить  на
ветвях,  напоминали,  что  от  Баффиновой  земли  до  мыса  Горн
материк  потрясает  тяжелая  болезнь  —  кризис.
 На  первый  взгляд  могло  показаться,  что  Америка  1932—
1933  годов  процветает.  Великолепные  по  своей  архитектуре  го¬
рода,  толпы  хорошо  одетых  людей  на  улицах,  отлично  оборудо¬
ванные  научные  учреждения.
 Но  в  Гватемале  и  Гондурасе  агрономы  с  удовлетворением
поведали  путешественнику,  что  банановые  плантации  поражены
фузариозом  —  болезнью,  которая  губит  плоды.  При  нынешних
обстоятельствах  это  бедствие  стало  величайшим  благодеянием.
Ведь  девать  бананы  и  без  того  некуда,  а  фузариоз  уменьшает
конкуренцию,  сокращает  производство.  Еще  в  1930  году,  во  вре¬
мя  своей  второй  поездки  в  Америку,  Вавилов  слышал,  как  вид¬
ный  калифорнийский  агроном  радовался,  глядя  на  недавние
посадки  апельсинов:  «Хорошо,  что  эти  плантации  так  молоды,
а  то  что  бы  мы  стали  делать  с  урожаем?»  Спустя  два  года  кризис
еще  больше  разорил  садоводов.  В  США  и  странах  Центральной
Америки  советский  ученый  ехал  целые  мили  мимо  садов,  обре¬
ченных  на  гибель:  никто  не  хотел  снимать  урожая  плодов.
Невыгодно!
 В  Чили  остановилась  работа  в  копях,  где  разрабатывалось
ценнейшее  удобрение  —  селитра.  Зато  Бразилия,  огромная
страна,  превышающая  размерами  Соединенные  Штаты  Амери¬
ки,  начала  производить  новое,  неслыханное  в  истории  агрономии
удобрение:  золу  кофейных  зерен.  По  распоряжению  правитель¬
ства  упавший  в  цене  знаменитый  бразильский  кофе  начали
сжигать  в  специальных  печах  и  золу  вывозить  на  поля.  До  столь
 489

рационального  способа  додумались  не  сразу.  Сначала,  между
1927  и  1932  годами,  кофе  в  мешках  выбрасывали  в  океан.
 С  кофейной  трагедией  Вавилову  пришлось  столкнуться,  едва
он  ступил  на  бразильскую  землю.  Это  произошло  в  середине
декабря  1932  года.  Самолет  совершил  посадку  в  одном  из  юж¬
ных  штатов  страны,  Сан-Паулу,  в  порту  Сантус.  Вот  уже  полто¬
раста  лет  этот  крупный  морской  порт  служил  для  вывоза  кофе
на  международный  рынок.  В  конце  XVIII  века  кто-то  случайно
завез  в  Бразилию  семена  кофейного  дерева,  и  растение  это,
извечно  произраставшее  в  Аравии  и  Абиссинии,  обрело  на  юж¬
ноамериканской  земле  свою  вторую  родину.  И  не  просто  вто¬
рую,  но  надо  сказать  —  любимую  родину.  Штат  Сан-Паулу
к  началу  XX  века  давал  девять  десятых  мировой  продукции  ко¬
фе,  и  порт  Сантус  едва  справлялся  с  вывозом  главного  богатства
страны.  Теперь  морские  ворота  Бразилии  служили  совсем  иной
цели.  Правда,  Вавилов  нашел  портовые  причалы  заваленными
кофе,  но  судьба  этих  кофейных  гор  была  предрешена.  В  надежде
поднять  цены  на  товар  экспортеры  кофе  уже  утопили  сто  мил¬
лионов  центнеров  и  готовились  продолжить  свое  дело.
 Эта  несуразность  показалась  ученому  еще  более  дикой,  ко¬
гда  по  красивой  дороге  автомобиль  помчал  его  от  океана  к  го¬
роду  Сан-Паулу.  Поднимаясь,  дорога  прорезала  несколько  сель¬
скохозяйственных  зон.  Сначала  по  сторонам  зазеленел  сахарный
тростник,  его  сменили  пышные  апельсиновые  сады,  а  еще  выше
пошли  целые  леса  кофейного  дерева1  Именно  леса,  ибо  в  штате
Сан-Паулу  кофе  занимает  до  двух  миллионов  гектаров.  В  сто¬
лице  штата  Николай  Иванович  нашел  «первоклассный»,  как  он
записал  в  дневнике,  Агрономический  институт,  также  занятый
проблемами  кофейного  дерева.  Но  ни  усилия  ученых,  ни  пре¬
красные  почвы  и  подходящий  климат  не  способны  были  спасти
от  разорения  граждан  богатейшей  страны.  Кризис...
 ...Хотите  увидеть  настоящий  девственный  лес  Южной  Аме¬
рики?  —  предложил  как-то  русскому  гостю  ботаник  Хене,  со¬
трудник  биологического  института  в  Сан-Паулу.  Шел  десятый
день  пребывания  Вавилова  в  Бразилии.  Конечно  же,  он  хочет.
Но  разве  тропические  леса  лежат  так  близко  к  городу?  Оказы¬
вается,  здешние  ботаники  специально  сохранили  в  виде  заповед¬
ника  большой  кусок  диких  джунглей.  Они  построили  на  краю
леса  маленькую  гостиницу  (никакой  прислуги,  постели  готовы,
консервы  и  сухари  хранятся  в  плотно  закрытых  контейнерах),
проложили  через  болотистый  грунт  деревянные  мостки.  Каждая
из  таких  дорожек  носит  имя  одного  из  великих  натуралистов
прошлого:  тропа  Линнея,  стежка  Ламарка...
 Ж
 А

Несмотря  на  мостки,  отправляясь  в  лес,  пришлось  запастись
водонепроницаемой  обувью  и  плащами  —  в  тропическом  лесу
дождь  идет  по  два-три  раза  в  день.  Что  сказать  о  тысячекратно
описанном  девственном  лесе  тропиков?  Не  лучше  ли  послушать
самого  путешественника?
 «Когда  идет  дождь,  все  замолкает,  вся  жизнь  притихает.  Но
вот  ливень  прошел,  показалось  голубое  небо,  засияло  солнце,
и  все  ожило.  Начинается  невероятная  трескотня  цикад,  какой-то
своеобразный  шелест,  треск  сучьев.  Вылетает  множество  колиб¬
ри,  разнообразных  насекомых,  среди  которых  то  и  дело  можно
видеть  огромных,  изумительно  красивых  голубых  перламутровых
бабочек...  В  этом  лесу  огромное  количество  наклонившихся,
упавших  деревьев.  Все  эти  погибающие  деревья  быстро  покры¬
ваются  эпифитами  и  сами  по  себе  представляют  целую  флору
орхидей,  папоротников  —  эпифитов...  Это  богатство  раститель¬
ной  жизни  —  самая  характерная  особенность  тропиков.  На
ничтожном  клочке  в  две  тысячи  гектаров  флористы,  исследо¬
вавшие  его,  нашли  более  двух  тысяч  видов  высших  цветковых
растений,  то  есть  флору  большой  европейской  страны.  Это  не
считая  мхов,  водорослей,  грибов,  которые,  вероятно,  еще  в  два
раза  должны  увеличить  видовой  состав  этого  маленького  типич¬
ного  уголка  влажных  теплых  тропиков.
 Особенность  тропических  лесов  Южной  Америки  та,  что
они  почти  не  знают  крупных  животных.  Но  зато  там  огромное
количество  мелких  животных,  начиная  с  обезьян  всех  цветов  —
рыжих,  бурых,  черных,  пятнистых,  лазящих  по  деревьям,  цеп¬
ляющихся  одна  за  другую.  Все  это  кричит,  пищит...  Изредка
можно  слышать  рев  ягуара,  единственного  крупного  животно¬
го...  После  дождя  вылетают  райские  птицы  и  пестрые  попугаи,
которые  наполняют  воздух  своим  своеобразным  рокотом».
 Что  особенно  привлекает  Николая  Ивановича  в  тропическом
лесу?  В  тропических  зарослях  становятся  явственными  слож¬
ные  взаимоотношения  разных  видов,  тут  виднее  пути  эволюции
жизни,  развитие  растительных  форм.  Недаром  в  тропики  стре¬
мились  всегда  естествоиспытатели-философы,  такие  видные
творцы  научной  биологии,  как  Гумбольдт,  Уоллес,  Дарвин,  Аза
Грей.  Для  дарвиниста  и  эволюциониста  экскурсия  в  лесную  ла¬
бораторию  —  что-то  вроде  посвящения  в  орден  рыцарей  большой
биологии.  Вступив  под  мрачные  влажные  своды,  Вавилов  забыл
обо  всех  опасностях,  которые  подстерегают  здесь  путешествен¬
ника:  о  болотах  и  трясинах,  о  миллионах  жаждущих  крови  кле¬
щей,  муравьев,  москитов,  о  ядовитых  листьях  некоторых  расте¬
ний.  Восторженность  слышится  в  тех  строках  дневника,
 191

которые  повествуют  о  поездке  в  тропический  лес:  «...Каждый
натуралист  должен  побывать  в  тропиках,  чтобы  хоть  один  раз
ощутить  все  буйное  развитие  жизни,  всю  гамму  красок  живот¬
ного  и  растительного  мира,  все  сложные  взаимоотношения  от
живого  к  неживому,  от  эпифитов  к  паразитам,  чтобы  почувство¬
вать  созидательную  силу  жизни».
 В  тропическом  бразильском  лесу  Вавилову  посчастливилось
побывать  еще  раз.  К  вечеру  2  января  1933  года  гидроплан  сел
возле  города  Белен.  Вавилов  взглянул  в  иллюминатор  и  не  уви¬
дел  ничего,  кроме  коричневых  волн,  которые  плескались  у  само¬
го  брюха  гидроплана.  Это  не  был  океан,  и  в  то  же  время  кругом,
куда  доставал  глаз,  простиралась  водная  поверхность.  «Амазон¬
ское  море,  устье  великой  реки,—  пояснил  спутник,—  здесь,  воз¬
ле  Белена,  оно  достигает  трехсот  километров  в  ширину».
 И  вот  уже  маленький  пароходик,  покинув  устье  Амазонки,
пробирается  вдоль  южного  рукава.  Публика  на  палубе  демон¬
стрирует  гостю  разнообразие  речной  фауны:  шныряющих  у  са¬
мого  борта  синих,  розовых,  голубых  рыб,  лениво  раскинувшихся
на  берегу  аллигаторов.  (Через  несколько  дней  на  званом  обеде
Николаю  Ивановичу  преподнесли  на  первое  типичное  бразиль¬
ское  кушанье:  кусок  вареного  крокодила.  Отведав  блюдо,  похо¬
жее  на  рыбный  студень,  путешественник  отнюдь  не  осудил  его.)
Но  ботаника  более  всего  интересует  все-таки  мир  тропических
растений.  Пальмы.  В  долине  Амазонки  их  насчитывается  до
восьмисот  видов.  На  них  хочется  смотреть  без  конца.  «Нигде
в  мире  нет  такого  разнообразия...  Особенно  эффектны  большие
группы  пальм  с  их  стройными  стволами,  с  кронами,  поднятыми
кверху,  с  яркими,  собранными  в  зонтики  или  в  метелки  плода¬
ми...  То  сочетаясь  группами,  то  произрастая  порознь,  они  пред¬
ставляют  такое  разнообразие  форм,  от  которого  трудно  оторвать
взор».
 Пароходик  ныряет  в  глухой  коридор,  образованный  ветвями
каких-то  мощных  деревьев.  Приятно  встретить  старых  знаком¬
цев:  ведь  эти  гиганты  с  густой  листвой  —  какао.  Здесь  в  лесу,
на  своей  родине,  они  куда  крупнее,  чем  их  культурные  собратья
на  плантациях  в  штате  Байа.  Только  ромбовидные  плоды,  кото¬
рые  сидят  у  этого  дерева  прямо  на  стволе,  у  культурных  сортов
несколько  более  крупные.  Если  вскрыть  оболочку,  под  ней  при¬
ятная  на  вкус  и  вполне  съедобная  мякоть,  в  которой  вкраплены
семена.  Индейцы  охотно  едят  пульпу.  Но  плантаторов  интере¬
суют  только  семена,  из  которых  после  обработки  можно  полу¬
чить  знаменитый  на  весь  мир  порошок  бразильского  какао.  До
пятисот  центнеров  порошка  дает  одно  такое  дерево!  К  великой
 492

печали  бразильцев,  с  какао  произошло  то  же  самое,  что  с  каучу¬
ковым  деревом:  оно  рассеялось  по  свету,  и  владельцам  планта¬
ций  в  Байо  приходится  вести  борьбу  не  на  жизнь,  а  на  смерть
со  своими  конкурентами  из  Африки  и  Центральной  Америки,
 А  вот  и  еще  один  колосс.  Вавилов  спешит  навести  свою  фо¬
токамеру  на  американский  орех  невероятного  роста.  Спутники
интересуются,  знает  ли  русский  коллега,  что  это  такое.  Еще  бы
не  знать!  Колосс  Амазонки  дает  самые  вкусные  в  мире  орехи.
Ядро  порой  на  три  четверти  состоит  из  нежного  «перламутро¬
вого  масла».  Одно  плохо:  скорлупа  у  этого  ореха  невероятно
тверда,  и  горе  тому,  на  кого  обрушится  этот  тяжеловесный  шар!
 Все  дальше  плывет  пароход  мимо  стаи  обезьян,  которая  про¬
вожает  его  истошными  криками,  мимо  небольших  селений  нег¬
ров  и  индейцев,  коренных  жителей  Амазонки.  Это  именно  селе¬
ния,  даже  деревней  не  назовешь  те  несколько  хижин,  что  сгру¬
дились  на  невысоком,  кое-как  очищенном  от  леса  холмике.
Посевов  не  видно.  Домашних  животных  тоже  нет.  Чем  живут
эти  лесные  люди?  Нищие?  Да.  Но  нищие  на  свой  особый,  тропи¬
ческий  манер.  Как  ни  страшны  леса  Амазонки,  погибнуть  с  го¬
лоду  здесь  невозможно.  Круглый  год,  сменяя  друг  друга,  плодо¬
носят  здесь  сотни  видов  плодовых  деревьев.  Дикие  плоды,  ко¬
нечно,  не  так  хороши,  как  садовые.  Если  добавить  к  фруктовому
меню  мясо  обезьян,  рыбу,  птицу,  аллигаторов,  то,  оказывается,
можно  прожить  в  лесу  и  без  посевов.
 На  японской  каучуковой  концессии  гостей  ждал  ночлег  в
чистеньких  домиках,  как  будто  только  что  перенесенных  из
Осако  или  Киото,  и  традиционный  рис,  который  пришлось  есть
по-японски  —  палочками.  За  чашкой  чая  начался  разговор  о  це¬
лях  и  надеждах  тех,  кто  начал  недавно  корчевать  лес  Амазонки.
Концессионеры  утверждали,  что  климат  бразильских  лесов
мало  чем  отличается  от  климата  их  родины.  Почвы  здесь  тоже
не  хуже  японских.  Так  что  вести  тут  хозяйство  агрономам  Стра¬
ны  Восходящего  Солнца  было  совсем  не  так  уж  трудно.  И  дей¬
ствительно:  наутро,  отправившись  в  экскурсию,  приезжие  смог¬
ли  увидеть  на  участках,  отвоеванных  у  леса,  плантации  риса
и  чайного  куста  —  растений,  чья  родина  лежит  по  другую  сто¬
рону  Тихого  океана.
 Прекрасйьщ  автомобильные  дороги  из  тщательно  пригнан¬
ных  друг  к  другу  древесных  стволов  глубоко  проникали  в  лес¬
ные  дебри.  Хозяева  избегали  упоминать  во  время  беседы  пробле¬
му  каучука,  но  в  лесу  Вавилов  быстро  разыскал  рощу  дикой
гевеи,  возле  которой  расположились  молодые  посадки  культур¬
ного  каучуконоса.  Дикари  —  гиганты  в  четыре  обхвата  —  с  ко-
 7  Надо  спешить!
 193

рой,  израненной  многочисленными  насечками,  напоминали  за¬
служенных  воинов-ветеранов.  С  мая  по  ноябрь  бродят  по  лесам
Бразилии  собиратели  каучука.  Большими  ножами  насекают  они
деревья  и  подвешивают  пониже  ножевой  раны  специальные
оловянные  чашки,  куда  за  ночь  набегает  малая  толика  млечного
сока...  Сок  застывает,  превращаясь  в  эластичную  массу.  Это
и  есть  лучший  в  мире  каучук,  цена  на  который  ъо  время  пер¬
вой  мировой  войны  доходила  до  трех  и  более  долларов  за  ки¬
лограмм.  Впрочем,  давно  уже  миновало  время,  когда  мир  мог
удовлетворяться  каучуком,  собранным  в  столь  скромном  коли¬
честве.  К  началу  XX  века  девяносто  процентов  мирового  кау¬
чука  добывалось  на  плантациях  Явы,  Малаккского  полуострова
и  еще  нескольких  тропических  островов  и  полуостровов,  принад¬
лежащих  англичанам  и  голландцам.  Японцы  и  американцы  не
менее  англичан  нуждались  в  этом  стратегическом  сырье,  но  им
попросту  негде  было  разводить  плантации  гевеи.  Оставалось
одно:  вернуться  на  родину  каучуконоса  и  заводить  концессии
в  самой  Бразилии.
 Плантация  гевеи  напомнила  советскому  ботанику,  что  он  и
сам  далеко  не  равнодушен  к  проблеме  каучука.  Советский  Союз
начал  строительство  гигантских  автомобильных  заводов*.  Шин¬
ная  промышленность  остро  нуждается  в  каучуке.  Можно,  ко¬
нечно,  покупать  каучук,  но  должна  ли  великая  держава  всецело
находиться  в  зависимости  от  экспорта  столь  важного  товара?
Первый  растениевод  страны  чувствовал  себя  в  ответе  за  решение
этой  государственной  задачи.  В  1930  году,  во  время  своей  вто¬
рой  поездки  в  Америку,  Николай  Иванович  попытался  разре¬
шить  «каучуковую»  проблему  с  помощью  большого  ботанико¬
географического  поиска.  Дважды  пересек  он  Мексику,  изъездил
Техас,  Алабаму,  штат  Джорджия  и  Флориду,  добрался  до
Гватемалы  и  Гондураса.  Он  подверг  анализу  более  двадцати
растительных  родов  и  сотни  видов,  способных  давать  каучук.
Он  вовлек  в  свой  поиск  множество  агрономов,  селекционеров,
физиологов  растений  и  даже  самого  Эдисона,  изобретателя  элек¬
трической  лампочки,  Томаса  Альву  Эдисона,  который  разрешил
русскому  профессору  беспрепятственно  собирать  нужные  ему
растения  на  своей  флоридской  опытной  ферме.  Среди  осмотрен¬
ных  и  изученных  каучуконосов  были  и  большие  деревья,  и  тра¬
вы,  и  кусты,  и  даже  лианы.  Из  всего  этого  разнообразия  Николай
Иванович  выбрал  довольно  невзрачный  на  вид  кустик,  произра¬
стающий  в  сухих  предгорьях  Мексики,—  гваюлу.  Каждый  такой
кустик,  не  достигающий  взрослому  человеку  до  колена,  мог  дать
от  40  до  50  граммов  чистого  каучука.  «Мексиканец»  был  достав-
 194

лея  в  Советский  Союз  и  поселен  в  Туркмении,  где  вировцы  де¬
тально  исследовали  его  привычки,  вкусы,  требования.  Вавилов
не  ошибся:  гвайюла  прижилась  на  новом  месте.  Конечно,  она
далеко  уступала  мощным  бразильцам,  но  свое  полезное  дело
этот  скромный  кустик  все-таки  сделал.  Пора  возвращаться  назад.
Пароходик  доставил  Вавилова  и  его  спутников  в  Белен.
 Аэродром.  Стоя  на  самолетном  трапе,  Николай  Иванович  вы¬
держал  последнее  испытание  —  атаку  корреспондентов  газет.
«Что  Вы  думаете  о  Бразилии?»  Как  легко  было  отвечать  на  этот
вопрос  в  первый  день  и  как  трудно  это  сделать  сегодня,  три  не¬
дели  спустя!  В  памяти,  как  на  киноэкране,  вспыхивают  ослепи¬
тельные  краски  тропического  леса,  щедрое  изобилие  бразиль¬
ских  садов,  океанские  волны  в  устье  Амазонки,  обреченные  на
гибель  кофейные  горы  в  порту  Сантус  и  стада  автомобилей,  за¬
мерших  на  прекрасных  улицах  Рио-де-Жанейро  из-за  отсут¬
ствия  бензина.  «Что  я  думаю  о  Вашей  прекрасной  стране?  —
путешественник  улыбается  и  машет  провожающим  шляпой.—
Я  думаю,  что  вся  Бразилия  —  в  будущем!»
 ...Он  привез  домой  подарки,  во  много  раз  более  дорогие,  чем
обещал.  Новые  сорта  культурного  хлопчатника  с  острова  Три¬
нидад,  полный  набор  всех  лучших  селекционных  сортов  по  льну,
пшенице,  кукурузе  из  Аргентины.  Из  Канады  —  новые  сорта
кормовых  трав,  из  Перу  и  Боливии  —  неизвестные  европейцам
виды  картофеля.
 Вавилов  не  скрывал:  это  не  только  его  личные  находки,  вме¬
сте  с  ним  трудился  целый  интернационал  науки.  Он  писал:
«В  качестве  спутников  почти  всегда  меня  сопровождали  компе¬
тентные  агрономы  и  руководители  научных  учреждений.  Через
них  мне  удалось  достать  много  ценнейших  материалов,  необхо¬
димых  для  СССР».
 Самой  дорогой  находкой  были  семена  хинного  дерева.  «Дела
хинные»  на  несколько  лет  стали  одним  из  наиболее  личных
дел  Николая  Ивановича.  В  его  архиве  сохранились  две  машино¬
писные  странички,  предназначенные,  очевидно,  для  печати,  но
почему-то  не  опубликованные.  Озаглавлен  этот  документ  в  обыч¬
ной  для  Вавилова  броской  и  выразительной  манере:  «К  чему  я
буду  стремиться  в  1936  году».  Среди  четырех  важнейших  науч¬
ных  проблем,  которыми  заняты  мысли  первого  растениевода
страны,  перечислена  и  хина.  «Задача,  в  которой  мне  непосред¬
ственно  приходится  принимать  участие,—  это  проблема  хинного
дерева...  в  наших  влажных  субтропиках.  Тысяча  девятьсот  три¬
дцать  шестойход  является  решающим  на  этом  участке:  впервые
закладываются  полупроизводственные  плантации...»
 495

Капризное  Деревце  долго  не  желало  расти  на  русской  почве.
Оно  гибло  от  самых  ничтожных  заморозков,  болело.  В  Перу  его
пестуют  десятки  лет,  потом  рубят  и  сдирают  содержащую  хинин
кору.  Но  у  советских  ученых  не  было  в  запасе  не  только  десят¬
ков,  но  даже  нескольких  лет.  Страна  вела  решительную  схватку
с  малярией.  Хинин  был  нужен  сейчас  же,  немедленно:  В  1933  го¬
ду  пришлось  завезти  из-за  рубежа  сорок  пять  тонн  препарата,
в  следующем  году  —  восемьдесят  восемь  тонн.  Но  в  том  же
1934  году  из  тоненьких  однолеток  хинного  дерева,  выращенных
в  Сухуме,  новым,  нигде  раньше  не  применявшимся  способом
был  выделен  хинет  —  смесь  алкалоидов,  препарат,  вполне  спо¬
собный  заменить  чистый  хинин.  Автором  нового  метода  был
Вавилов.  Он  рассчитал:  чтобы  удовлетворить  потребность  Со¬
ветского  Союза  в  лекарстве,  нужно  иметь  тысячу  гектаров  одно¬
летних  посадок  хинного  дерева.  Большинство  ответственных  лиц
объявили  этот  план  и  с  научной,  и  с  производственной  точки  зре-
пия  нереальным.  Деревце  слишком  капризно,  в  СССР  нет  для
него  подходящего  климата,  почв,  условий.  Вавилов  настаивает,
Вавилов  борется.  Он  атакует  кабинеты  руководителей  Абхазии,
Аджарии,  Субтропкома;  организует  встречи  растениеводов  с
медиками,  с  химиками,  достает  деньги  на  строительство  парни¬
ков  и  теплиц.  Он  требует,  чтобы  сотрудники  извещали  его
о  каждом  самом  скромном  событии  в  жизни  бывших  перувиан-
цев.  В  Сухум  и  Батум  идут  письма-инструкции,  письма-прокла¬
мации:  «Не  унывайте.  Можно  потеснить  в  Ботаническом  саду
все  остальное,  но  хину  необходимо  «в  люди  вывести».  «Словом,
паки  и  паки  дела  хинные».
 Вавилов  добился  своего:  уроженец  тропиков  начал  расти  на
широте,  где  никто  и  никогда  прежде  не  мог  его  вырастить.
Не  вина  Николая  Ивановича,  что  синтетические  препараты  в
конце  концов  вытеснили  растительный  хинин.  Ненужными  ста¬
ли  не  только  скромные  батумские  посадки,  но  и  пятнадцать  ты¬
сяч  гектаров  хинного  дерева  на  островах  Ява  и  Мадура.  Отлич¬
но!  Вавилов  оставил  в  покое  хинные  прутики  и  тут  же  взялся  за
другое,  столь  же  необходимое  для  страны  дело.  Солдат  и  одно¬
временно  маршал  науки,  он  видел  свой  долг  исследователя
в  том,  чтобы  непременно  быть  на  самом  важном,  самом  решаю¬
щем  фланге.  А  какое  задание  его  там  ждет,  не  имеет  значения.
Свою  мысль  о  долге  растениевода,  о  будущем  предельно  просто
выразил  он  в  письме,  посланном  из  Перу  7  ноября  1932  года:
«Сегодня...  пятнадцать  лет  революции.  Издали  наше  дело  кажет¬
ся  еще  более  грандиозным.  Будем  в  растениеводстве  продолжать
начатую  революцию».
 196

ГЛАВА  ДЕСЯТАЯ
 ЖИЗНЬ  НА  КОЛЕСАХ
 1931-1940
 «Наша  жизнь  —  на  колесах»,—  часто
слышали  мы  от  Николая  Ивановича.  «На¬
ша  жизнь»  —  это  жизнь  ботаников-расте-
нневодов.
 Член-корреспондент  АН  СССР
П.  А.  Баранов
 Если  бы  кто-нибудь  на
карте  СССР  попытался
изобразить  все  маршру¬
ты  Вавилова-путешест-
венника,  то  получилась  бы  густая
сеть,  простирающаяся  от  Ленингра¬
да  до  Владивостока  и  от  Кушки  до
Хибин.  Особенно  густеет  пересече¬
ние  этих  путей  в  районе  Кавказа,
Закавказья,  Средней  Азии.  Впро¬
чем  составить  карту  вавиловских
поездок  по  Советскому  Союзу  едва
ли  кому-нибудь  под  силу.  Немысли¬
мо  и  последовательно  описать  все
 197

экспедиции.  Их  слишком  много.  Зачем  ученый  столько  ездил
в  годы  первых  пятилеток?  Куда  несли  его  дороги  родной
страны?
 Первые  пятилетки...  Все  дальше  на  север  и  восток  уходят
монтажники,  геологи,  строители  железных  дорог.  Стране  нуж¬
ны  порты  в  Игарке  и  в  Мурманске,  новые  шахты  и  рудники  на
Урале  и  в  Кузбассе,  дороги  в  Средней  Азии,  заводы  на  Дальнем
Востоке.  И  все  острее  в  государственном  масштабе  встает  во¬
прос:  как  кормить  этих  землепроходцев  пятилетки,  покидаю¬
щих  извечные  житницы  России?  Мыслимо  ли  возить  им  хлеб
через  всю  страну?
 Когда  после  первой  революции  Столыпин  переселял  на
восток  десятки  тысяч  украинских  и  русских  мужиков,  никто  —
ни  в  городе,  ни  в  деревне  —  не  задавался  вопросом:  что  и  как
они  станут  там  сеять.  Казалось  само  собой  разумеющимся:  бы¬
ла  бы  земля,  а  на  хорошей  земле  у  хорошего  хозяина  всегда
уродит.  Мужики  посеяли  на  берегах  Ангары,  Зеи  и  Бурей  от¬
личные  украинские  и  волжские  пшеницы  —  ульку,  гирку,  бело-
турку  и...  остались  без  хлеба.  Европейские  сорта  если  не  вы¬
мерзли,  то  вымокли,  а  где  выстояли  в  первый  год  —  выродились
потом.  Если  бы  даже  русские  агрономы  пожелали  чем-нибудь
помочь  переселенцам,  они  едва  ли  смогли  что-нибудь  сделать.
Учение  о  сортовом  составе  русских  полей,  блестяще  развитое
впоследствии  Вавиловым  и  его  школой,  переживало  в  начале  ве¬
ка  пору  младенчества.  Четверть  века  спустя  сельскохозяйствен¬
ное  освоение  окраин  приобрело  совсем  иной  характер.  Советское
правительство  постановило:  новые  земли  поднимать  под  неусып¬
ным  надзором  науки.
 Что  могут  ученые  подсказать  пахарю,  который  затеял  про¬
вести  первую  борозду  под  Мурманском,  в  Приморье  или  в  райо¬
не  Кузнецкого  угольного  бассейна?  Когда  в  этих  местах  начи¬
нать  весенний  сев?  Как  обрабатывать,  удобрять  здешнюю  поч¬
ву?  Какие  сорта  овощей  и  злаков  принесут  на  новых  местах
наилучший  урожай?  Руководящие  учреждения  страны  ждали
от  Академии  сельскохозяйственных  наук  конкретных  рекомен¬
даций  о  том,  как  разворачивать  окраинное  земледелие.  А  прези¬
дент  ВАСХНИЛ  Вавилов  мог  поручить  это  неотложное  дело
только  одному  человеку:  директору  института  в  Ленинграде
академику  Вавилову.
 С  1930  года  институт  носил  красивое  и  гордое  имя  ВИР.
По-латыни  это  слово  означает:  муж,  воин,  герой,  а  по-русски
расшифровывается  просто:  Всесоюзный  институт  растениевод¬
ства.  Как  ни  приелись  нам  военные  сравнения,  но  ВИР  начала
 198

30-х  годов  нельзя  сравнить  ни  с  чем  иным,  как  со  штабом  рас¬
тениеводческой  науки.  И  начальником  штаба  был  Вавилов.  Со¬
временники,  посещавшие  ученого  поздним  вечером  в  его  домаш¬
нем  кабинете,  чаще  всего  видели  Николая  Ивановича  лежащим
на  полу,  на  листах  огромной  географической  карты  СССР.  Как
истинный  начштаба,  он  что-то  промеривал  и  вычерчивал  цвет¬
ными  карандашами,  пролагая  трассы  сотрудникам  своего  ин¬
ститута,  завтрашним  разведчикам  земледелия.
 В  обоих  своих  ипостасях,  как  президент  ВАСХНИЛ  и  дирек¬
тор  ВИРа,  Николай  Иванович  форсирует  массовые  сельскохо¬
зяйственные  опыты  по  всему  Союзу.  На  очередном  совещании
директор  и  его  сотрудники  решают  организовать  сельскохозяй¬
ственную  станцию  на  Ангаре.  Вокруг  Ангарстроя  надо  подго¬
товить  земледельческий  район,  который  через  год-два  прокор¬
мит  до  трех  миллионов  человек.  Спустя  полтора  месяца  ВИР
направляет  другую  группу  сотрудников  в  район  Урало-Кузнец¬
кого  бассейна.  Там  тоже  необходим  очаг  земледелия.  Чуть  поз¬
же  очередь  доходит  до  Дальнего  Востока.  Специалистам  из
ВИРа  поручено  заложить  опытную  станцию  на  берегах  Амура.
Прощальная  речь  Вавилова,  как  всегда,  деловита  и  насыщена
практическими  рекомендациями.  Сам  он  уже  побывал  в  тех
местах,  куда  едут  его  посланцы.  Ему  ведомо,  как  добывать  на
месте  материал  по  растениеводству  края*  где  искать  литерату¬
ру,  как  организовать  полевые  эксперименты.  Заключительные
слова  директорского  напутствия  снова  напоминают  диспозицию,
которую  опытный  военачальник  дает  идущим  в  бой  резервам.
 «...За  два  года  можно  этот  Дальний  Восток  так  привести  в
порядок,  что  вас  будут  знать  и  помнить  на  сто  лет  вперед...  Мы
посылаем  вас  на  работу,  можно  сказать,  исключительного  ин¬
тереса.  От  вас  самих  зависит  сделать  (наилучшим  образом)  эту
работу,  которая  просто  государственно  необходима...  Попытай¬
тесь,  чтобы  каждая  неделя  вашего  пребывания  там  была  на¬
полнена  исследованием,  сбором  материалов...  Используйте  (ме¬
стных)  биохимиков,  метеорологов.  Болтологией  не  занимайтесь.
А  мы  вас  вызовем  через  два  года,  и  вы  будете,  как  боги,  знать
добро  и  зло».
 Потом  пришла  пора  взяться  за  север.
 Фритьоф  Нансен,  называвший  русский  Север  «страной  буду¬
щего»,  видел  это  будущее,  по  всей  видимости,  в  очень  далекой
перспективе.  Иначе  и  не  мог  мыслить  человек,  которому  в  1921
году  приходилось  помогать  голодающим  Поволжья.  Казалось,
пройдут  столетия,  прежде  чем  страна  оправится  от  разорения
и  нищеты.  Десять  лет  спустя  в  Хибинах,  где  были  открыты  за-
 1‘199

лежи  апатитов,  как  на  дрожжах,  начал  расти  Хибиногорск,  а
на  побережье  Баренцева  моря,  будто  соревнуясь  с  ним,  возник
порт  Мурманск.  Пошли  в  рост  Дудинка,  Игарка,  Салехард,  го¬
род  полярников  на  Диксоне.  «Страна  будущего»  не  желала  от¬
кладывать  свой  расцвет  на  завтра.  В  1931  году,  когда  ВИР  и
вировцы  начали  всерьез  «приводить  Север  в  порядок»,  Аляска
после  тридцати  лет  усилий  американских  ученых  и  фермеров-
энтузиастов  имела  под  посевами  всего  полторы  тысячи  гектаров.
«Это,  по  совести,  мало.  Хочется  большего,  больших  дел,  диспер¬
сии  1  на  весь  Север»,—  писал  Николай  Иванович  на  Мурман¬
ский  опорный  пункт  ВИРа.  В  то  время  площади  под  земледе¬
лием  в  Хибинах  исчислялись  десятками  гектаров.  Через  три
года  советское  приполярное  земледелие  по  масштабу  своему
догнало  американцев  и  начало  стремительно  обгонять  Аляску.
 Север  привлек  Вавилова  еще  в  начале  20-х  годов,  когда  за¬
кладывались  по  стране  так  называемые  географические  посевы.
Всесоюзный  эксперимент,  по  которому  собранные  со  всего  света
185  сортов  полевых  культур  высеивались  ежегодно  в  115  геогра¬
фических  точках  страны,  ставил  своей  целью  найти  для  каждо¬
го  зеленого  иностранца  лучшее,  наиболее  целесообразное  место
на  его  новой  родине.  Сто  восемьдесят  пять,  помноженное  на  сто
пятнадцать,—  массовое  столкновение  растений  с  почвой,  клима¬
том,  ландшафтом,  по  единой,  заранее  продуманной  программе,-—
принесло  агрономической  науке  и  сельскому  хозяйству  СССР
бесценные  сведения.  И  самые  неожиданные  и  практически  важ¬
ные  вести  пришли  тогда  из  северных  пунктов.
 Опыты  под  Архангельском,  на  реке  Печоре,  в  Хибинах  по¬
казали,  что  озимую  рожь,  озимый  масличный  рыжик  и  ячмень
на  зерно  можно  возделывать  даже  в  Хибинах,  на  67°  северной
широты.  До  65°  доходит  яровая  пшеница  и  яровая  рожь.  А  ово¬
щи  практически  не  знают  северных  пределов.  Картофель,  брюк¬
ва,  репа,  капуста  и  лук  могут  расти  и  плодоносить  на  берегах
Ледовитого  океана  и  даже  на  Шпицбергене  —  78°  30'  северной
широты.
 Хибинский  опытный  пункт  ВИРа  стал  центром  исследова¬
тельской  работы  по  северному  земледелию.
 Агронома  Эйфельда,  руководителя  пункта,  тянет  к  узким,
сугубо  агрономическим  вопросам,  на  что  Вавилов  резонно  пеня¬
ет  ему:  «В  Ваших  статьях,  конечно,  очень  много  ценного,  и  все
мы  Вас  почитаем  и  ценим,  но  не  хватает  в  них,  повторяю,
устремленности  к  большому  обобщению,  к  большей  широте...
 1  Дисперсия  —  здесь:  распространение.
 200

Это  нужно  сделать...  дать  общие  руководящие  идеи,  в  которых
нуждается  вся  страна».
 «Видеть  всю  страну,  прочно  стоять  на  глобусе»,—  любимое
выражение  академика  Вавилова  тех  лет.  Это  означает  —  знать
исследуемый  вопрос  во  всей  его  мировой  сложности,  во  всесвет¬
ном  масштабе.
 Работать  с  учетом  «глобуса»  обязан  был  весь  институт,  все
его  опытные  станции  и  пункты.  «Селекционеру,  который  не  мо¬
жет  подытожить  всего,  что  есть  на  земле,  надо  бы  уйти  из  ВИРа
и  работать  в  другом  месте»,—  заметил  Николай  Иванович  на
одном  из  научных  совещаний.  Это  была  не  случайная  фраза,
вызванная  минутным  раздражением.  Просто  естествоиспыта¬
тель  высказал  во  всеуслышание  свое  кредо.  Овладевать  Севе¬
ром,  по  мнению  Вавилова,  можно  было  тоже  только  с  позиций
«глобуса».
 Не  добившись  энергичных  действий  от  Эйхфельда,  Вавилов
сам  отправился  в  Данию  и  Швецию,  обобщил  опыт  этих  стран
по  части  северного  земледелия  и  выступил  с  программным  докла¬
дом  на  Чрезвычайной  сессии  Академии  наук  СССР  в  Ленин¬
граде.  Свою  речь,  полную  интересных  фактов  и  выкладок,
завершил  Николай  Иванович  картиной,  которая  казалась  в
1931  году  почти  фантастической.  Перед  слушателями  возникли
полярные  города,  где  на  окраинах  лежат  «обширные  застеклен¬
ные  площади  теплиц  и  парников,  пользующихся  не  только  сол¬
нечным  светом  и  навозом  как  источником  тепла,  но  также
электричеством,  как  для  отопления,  так  и  для  удлинения  перио¬
да  вегетации...»  Эти  форпосты  земледелия  используют  «отходы
фабрик  и  заводов:  горячие  воды  и  пар...»
 Поезжайте  сегодня  в  совхоз  «Индустрия»,  что  раскинул  свои
поля  и  теплицы  рядом  с  Кировском,  посмотрите  пригородные
хозяйства  Норильска,  Якутска,  Игарки,  Магадана.  Никого  не
удивляют  ныне  свежие  огурцы  и  помидоры  в  рационе  полярни¬
ков,  свежее  молоко  заполярных  коров,  мед  заполярных  пчел.
Но  многие  ли  помнят  инициатора  северного  земледелия  акаде¬
мика  Вавилова,  который  задолго  до  папанинцев,  до  перелетов
Чкалова,  когда  только-только  начинала  брезжить  идея  Велико¬
го  Северного  пути,  уже  торопил  современников:  «Огромные  про¬
сторы  нетронутых  северных  земель  с  беспредельными  возмож¬
ностями  ждут  государственного  социалистического  вмешатель¬
ства.  Встает  задача  завоевания  целого  материка...  Этого  пове¬
лительно  требуют  интересы  нашего  развивающегося  народного
хозяйства».
 Север  влек  к  себе  растениевода  еще  по  одной  причине:  се-
 201

верные  посевы  не  страдали  от  засухи.  А  с  засухой,  постоянной
губительницей  посевов  в  Средней  Азии,  Заволжье,  на  Ставро¬
полье,  а  порой  и  на  Украине,  у  Вавилова  были  свои  серьезные
счеты.  Один  из  «социальных  заказов»  первой  пятилетки  пред¬
писывал  ученым  в  ближайшие  годы  справиться  с  этим  бедстви¬
ем.  «Заказ»  касался  не  только  растениеводов.  Он  распростра¬
нялся  на  ирригаторов,  почвоведов,  строителей.  В  письмах
Николая  Ивановича  в  1931—1932  годах  часто  упоминается
государственный  план  орошения  Заволжья.  По  этому  поводу
его  неоднократно  вызывали  в  Политбюро,  в  Совнарком.  Борьба
с  суховеем  приобрела  даже  общественный  характер.  Максим
Горький  предложил  основать  Всесоюзное  общество  по  борьбе  с
засухой  и  рекомендовал  поручить  руководство  этим  делом
опять-таки  академику  Вавилову  и  профессору  Тулайкову.
 Осенью  1931  года  под  председательством  Николая  Иванови¬
ча  в  Москве  проходила  Всесоюзная  конференция  по  борьбе  с
засухой.  Опубликованный  в  «Известиях»  очерк  писателя  Сер¬
гея  Третьякова  хорошо  передает  дух  времени,  энтузиазм  деле¬
гатов,  их  убежденность  в  том,  что  извечному  стихийному
бедствию  приходит  конец.  «Нельзя  без  гордости  слушать  о  за¬
воеваниях  цеха  науки,  возглавляемой  академиком  Вавиловым,—
писал  С.  Третьяков.—  Вот  действительно  область,  которая  не
хуже  Электрозавода  и  Азнефти  выполняет  планы,  догоняя  и
перегоняя  Европу.  По  одной  пшенице  советская  наука  знает  в
три  раза  больше,  чем  до  последнего  времени  знала  наука  ми¬
ровая».
 На  борьбу  за  жизнь  растения,  одолеваемого  в  засушливых
районах  безводьем  и  высокими  температурами,  Вавилов  поднял
в  начале  30-х  годов  всю  агрономическую  общественность.  И  все
же  был  в  этой  борьбе  некий  барьер,  за  который  сам  ученый  дол¬
гое  время  не  решался  переступить.
 У  великих  людей  есть  свои  слабости.  Знаменитый  путеше¬
ственник,  объездивший  весь  северный  край  Сахары,  многократ¬
но  пересекавший  пустынные  районы  Мексики,  Афганистана,
Советской  Средней  Азии,  Палестины,  Западного  Китая,  не  лю¬
бил  пустынь.  Больше  того,  он  испытывал  к  ним  отвращение.
Долг  обязывал  его  искать  в  безводных  районах  мира  засухо¬
устойчивые  злаки,  положение  первого  растениевода  страны  тре¬
бовало,  чтобы  он  знал  пустынную  растительность  своего  отече¬
ства.  Он  искал  и  знал.  Но,  покидая  безводные  пески,  Николай
Иванович  всякий  раз  облегченно  вздыхал:  душа  его  не  мири¬
лась  с  голыми,  лишенными  растительности  ландшафтами.
 Географ,  знаток  пустынь  профессор  Б.  Н.  Семевский  не¬
 Ш

сколько  лет  записывал  высказывания  Николая  Ивановича  на
эту  тему.  Летом  1932  года  два  ученых  ехали  из  Ленинграда  в
Москву.  Глядя  в  окно  вагона  на  зеленые  поля  и  перелески  Под¬
московья,  Вавилов  говорил:  «Такие  ландшафты  привлекают
меня  гораздо  больше,  чем  ваши  пустыни.  У  нас  еще  есть  черно¬
земов  сколько  угодно  послевоенных,  а  вспомните  Сибирь,  Даль¬
ний  Восток;  вот  где  нужно  поднимать  земли...»
 Антипатия  к  пустыням  выражалась  у  Николая  Ивановича
порой  в  довольно  забавных  формах.  Подписывая  в  президиуме
Академии  наук  какие-то  документы,  имеющие  отношение  к
«пустынной»  проблеме,  он  даже  просил,  чтобы  его  имя  как  мож¬
но  реже  упоминалось  в  тексте.  «А  то  потом  скажут,—  объяснил
он:  —  «Ишь  ты,  какой  любитель  пустынь!»  А  я  таким  вовсе  не
являюсь».
 Однако  чем  серьезнее  брались  за  изучение  пустыни  ботани¬
ки  и  географы,  чем  реальнее  и  практичнее  становились  их  про¬
граммы,  тем  более  заинтересовывался  их  проектами  директор
ВИРа.  Вскоре  он  согласился  создать  в  институте  секцию  освое¬
ния  пустынь.  «Я  никогда  не  замечал  у  него  непримиримости  к
мнениям  других  ученых,—  вспоминает  профессор  Семевский,—
скорее  наоборот,  он  легко  соглашался  с  тем,  против  чего  возра¬
жал  раньше,  если  ему  представляли  убедительные  доказатель¬
ства».  Эта  черта  директора  института  памятна  и  другим  сотруд¬
никам.  Но  в  одном  Вавилов  оставался  непреклонным.  «Пустыни
занимают  огромные  пространства,  и  важно  не  потонуть  в  этом
пространстве,  не  ставить  неразрешимых  проблем,  а  прощупать
то,  что  сможет  дать  реальный  экономический  эффект...  и  целе¬
сообразно  с  государственной  точки  зрения»к
 Одна  за  другой  в  песках  Казахстана,  Туркмении,  Узбеки¬
стана  возникали  опытные  станции  ВИРа.  В  трудных  условиях
сотрудники  разрабатывали  неведомые  прежде  приемы  пустын¬
ного  земледелия,  подбирали  культуры  и  сорта  для  озеленения
поселков  и  городов  Средней  Азии,  занимались  освоением  При-
аралья,  Кара-Кумов  и  других  бесплодных  районов.  Выезжая  на
опытные  станции,  направляя  эту  требующую  подлинного  само¬
отвержения  работу,  вчерашний  ненавистник  пустынь  академик
Вавилов  все  больше  проникался  уважением  к  своим  коллегам
«пустынникам  ».
 Как  памятник  о  том  давнем  преодолении  (директору  инсти¬
тута  пришлось  преодолевать  не  только  пустыню,  но  в  какой-то
степени  и  самого  себя)  дошел  до  нас  любопытный  документ,
помеченный  10  января  1935  года.  В  этот  день,  рассказывает
профессор  Семевский,  Николай  Иванович,  очень  веселый  и

оживленный,  зашел  в  ВИРе  в  ту  комнату,  где  приехавшие  с
Репетекской  (в  Кара-Кумах)  песчаной  пустынной  станции
сотрудники  обрабатывали  свои  летние  материалы.  Директор  шу¬
тил,  смеялся,  потом  потребовал  лист  бумаги  и  собственноручно
написал  следующее:
 «Порешили  10.  I.  1935.
 На  Репетеке:  1.  Иметь  в  1936  году  30  га  культурных  посевов
и  посадок.
 2. 	Создать  культурное  учреждение  с  постройками,  ветряка¬
ми,  цветником,  теневыми  посадками,  заложить  виноградник.
 3. 	Словом,  создать  образцовый  культурный  питомник  в  Ка¬
ра-Кумах  и  на  деле  доказать,  что  может  сделать  советская  науч¬
ная  агрономия  и  растениеводство.
 4. 	В  конце  1936  года  в  районе  Репетека  должно  быть  при¬
ведено  в  порядок  под  нашим  воздействием  не  менее  2000  га  (до-
дументально  доказанных).
 5. 	Словом,  обязуемся  начать  наступление  на  пустыню  де¬
лом,  а  не  только  ботаническими  исследованиями  и  подсчетом
ресурсов.
 6. 	К  1937  году,  к  весне  (февраль—март),  Репетек  должен
сделаться  неузнаваемым.  А  через  пять  лет  должны  сказать:
Кара-Кумы  приведены  в  порядок,  и  мы  в  сем  деле  участие  при¬
няли,  в  сем  деле  и  наша  доля  немалая.  Раньше  пяти  лет  обя¬
зуемся  из  Кара-Кумов  не  уходить,  это  гшштит  тЫтогит».
Все  присутствующие  охотно  подписали  бумагу.  Была  ли  это
только  шутка?  Время  показало,  что  нет.
 ...Академик  Вавилов  —  руководитель  всесоюзного  агрономи¬
ческого  штаба...  Образ  вроде  бы  точный  (хотя,  как  уже  говори¬
лось,  далеко  не  новый),  но  присмотритесь  к  тому,  что  делает,
чем  занят  этот  начальник  штаба  в  30-е  годы,  и  вы  увидите:
ведет  себя  «начальство»  в  высшей  степени  «несолидно».  То  и
дело,  покинув  кабинет,  ученый  устремляется  в  дальние  углы
Закавказья,  в  пустыни  Туркмении,  на  Кольский  полуостров.
Инспекция?  Да,  по  долгу  службы  он  обязан  знать  состояние  сво¬
их  «соединений».  Но  часто  в  путь  зовет  не  служебная  надоб¬
ность,  а  чувство  личной  ответственности  за  общегосударствен¬
ное  дело.  Стране,  всерьез  взявшейся  за  индустриализацию,  ну¬
жен  хлопок,  необходим  каучук  и  хлеб,  много  хлеба,  чтобы  кор¬
мить  молодые  промышленные  города.  И  за  все  —  за  хлопчатник,
пшеницу,  за  каучуконосы  —  президент  ВАСХНИЛ,  директор
Института  растениеводства  считает  себя  в  ответе.
 Хуже  всего  с  каучуконосами:  нет  пока  на  территории  СССР
растения,  способного  дать  промышленный  каучук.  Нет,—  зна-
 204

чит,  надо  искать.  В  1930  году  из  поездки  по  Америке  Вавилов
привез  семена  гваюлы.  У  себя  на  родине,  в  мексиканской  пу¬
стыне  Чухуахуа,  этот  невзрачный  кустарник  накоплял  до  деся¬
ти  процентов  каучука.  В  Советском  Союзе  для  гваюлы  долго
искали  подходящую  пустыню.  Остановились  на  южной  Туркме¬
нии,  плантации  развели  возле  поселка  Кара-Кала,  у  подножия
хребта  Копет-Даг.  Как  будет  пришелица  вести  себя  на  новом
месте?  Ответа  ждали  не  только  растениеводы,  но  и  представи¬
тели  промышленности.
 Летом  1932  года  Вавилов  с  комиссией  специалистов  едет  в
Кара-Калу.  Там—Институт  каучука  и  гуттаперчи,  а  рядом  поля
туркменской  опытной  станции  ВИРа.  Каучук  —  не  единствен¬
ное  дело,  которое,  как  обычно,  гонит  Николая  Ивановича  из
Ленинграда  через  Каспий  в  среднеазиатские  республики.  Не
единственное,  но  важное.  И  в  Кара-Кале  это  знают.  Президента
ждут  с  нетерпением.  Ему  приготовлена  комната,  обсуждается
вопрос,  где  академик  будет  питаться.  Мальчишки  —  дети  со¬
трудников—то  и  дело  лезут  на  плоские  крыши,  чтобы  первыми
разглядеть  среди  унылых  лессовых  холмов  пыль  начальственно¬
го  кортежа.  Но  день  склоняется  к  вечеру,  а  машин  все  нет.
Кара-Кала  поселок  маленький,  от  железной  дороги  далеко,  раз¬
влечений  не  так-то  много.  А  тут  как  раз  знакомый  туркмен  из
ближнего  кишлака  пригласил  растениеводов  и  агрономов  на
свадьбу.  Жаль  отказаться  от  удовольствия,  ученый  люд  докинул
станцию,  не  зная,  что  в  пустынном  районе  между  Кизыл-Арва-
том  и  Кара-Калой  сломался  один  из  двух  автомобилей  комис¬
сии  и  шоферы  уже  несколько  часов  тщетно  пытаются  привести
машину  в  порядок.  Только  в  сумерках  добрались  гости  до  по¬
селка.  И  тотчас  Николай  Иванович  отправился  смотреть  гваюлу.
 «Появление  Вавилова  произвело  впечатление  буйного  ветра,
а  сам  он  показался  нам  сверкающим  метеором»,—  вспоминал
впоследствии  один  из  каракалинцев.  Не  станем  упрекать  его  в
преувеличении.  Некоторые  основания  для  столь  сильных  эпи¬
тетов  у  него  были.  «Поля  мы  осматривали  при  свете  автомо¬
бильных  фар,—  пишет  в  своих  воспоминаниях  профессор
А.  В.  Гурский.—  От  одного  поля  к  другому  ехали  так:  впереди,
освещенный  автомобильными  фарами,  ехал  я  на  велосипеде,  за¬
тем  шли  машины...  Осмотрели  все  опыты,  включая  и  траншеи...»
Много  ли  можно  увидеть  в  поле  темной  южной  ночью  даже  при
свете  автомобильных  фар?  Это,  оказывается,  зависит  от  того,
кто  смотрит.
 Вавилов  детально  знал  физиологию  гваюлы,  ее  потребность
в  почве,  влаге  и  солнце.  Знал,  что  пустыни  Мексики  с  перепа-
 205

дающими  летними  дождями  отличаются  от  пустынь  Туркмении,
где  летом  дождей,  как  правило,  не  бывает.  Увидев  на  окраинах
Кара-Калы  чахлые  кустйки  с  засыхающими  веточками,  он  сра¬
зу  понял,  что  опыт  не  удался,  развести  каучуконосы  в  Туркме¬
нии  нельзя.  Надо  либо  орошать  плантации,  либо  переносить  их
в  районы  с  более  влажным  летом.
 «Только  поздним  вечером  вернулись  мы  на  станцию,—  пи¬
шет  профессор  Гурский.—  Каракалинские  пограничники  при¬
гласили  Николая  Ивановича  и  его  товарищей  на  ужин.  А  глу¬
бокой  ночью  без  перерыва  и  отдыха  Вавилов  открыл  совещание
о  будущем  гваюлы...  Совещание  окончилось  на  рассвете.  Боль¬
шинство  спутников  Николая  Ивановича  к  этому  времени  уже
свалились  от  усталости.  С  теми,  кто  еще  держался  на  ногах,  он
отправился  осматривать  поля  Туркменской  опытной  станции,
засеянные  другими  культурами.  Было  уже  совсем  светло.  Со¬
трудники,  не  участвовавшие  в  совещаниях  и  мирно  спавшие  на
свежем  воздухе  под  марлевыми  пологами,  просыпаясь,  с  удив¬
лением  видели  быстро  движущуюся  группу  людей,  во  главе  ко¬
торой  летел  бодрый,  свежий  и  веселый  академик  Вавилов.  За
короткий  марш  по  полям  он  заметил  все  существенное,  дал
нужные  рекомендации,  поругал  кое-кого  за  упущения.  Затем
с  веселым  криком  поднял  ото  сна  тех,  кто  не  выдержал  ноч¬
ного  совещания,  сел  в  машину  и  уехал  в  Кизыл-Арват  и  даль¬
ше,  к  новым  людям,  новым  дорогам  и  новым  работам».
 Стороннему  наблюдателю  эта  ночная  суматоха  могла  пока¬
заться  странной.
 Зачем  так  торопиться?  Почему  не  дать  отдых  себе  и  людям?
Да  и  можно  ли  принять  правильное  решение  в  подобной  спеш¬
ке?  Очевидно,  такие  укоры  звучали  бы  справедливо,  если  бы  на
месте  Николая  Ивановича  находился  любой  другой  ученый,  пу¬
тешественник,  администратор.  Но  Вавилову  посещение  Кара-
Калы  не  показалось  ни  слишком  торопливым,  ни  утомительным.
Таким  был  естественный  темп  его  жизни,  нормальный  ритм  его
работы.  И  успел  он  не  так  уж  мало:  за  часы,  проведенные  на
полях,  окончательно  убедился  —  промышленные  посевы  гваюлы
надо  как  можно  быстрее  провести  в  более  влажные  долины  Тад¬
жикистана.  Так  впоследствии  и  было  сделано.
 Вслед  за  гваюлой  занялся  он  хлопчатником.  Старые,  рас¬
пространенные  в  среднеазиатских  республиках  сорта  оказались
малоурожайными,  а  главное  —  у  местного  хлопка  было  слиш¬
ком  короткое  волокно.  Текстильщики  выражали  недовольство
хлопководами.  Серьезная  проблема.  Надо  выводить  новые  сорта,
испытывать  те,  что  привезены  из-за  рубежа.  Плантации  хлопка

двигаются  на  север,  хлопчатник  появился  на  Северном  Кавказе
и  Южной  Украине.  Хорошо  ли  ему  там?  Еще  одна  проблема.
 Вавилов  неотступно  размышляет  о  хлопковых  делах.  И  не
только  размышляет...  В  январе  1933  года,  покинув  Бразилию,  он
самолетом  отправился  на  остров  Тринидад.  Эта  поездка  была  за¬
планирована  еще  дома.  Не  красоты  тропического  острова  при¬
влекли  сюда  путешественника.  На  принадлежащем  англичанам
Тринидаде  уже  много  лет  работала  опытная  станция.  Возглавлял
ее  самый  крупный  в  мире  специалист  по  генетике  хлопчатника
Сидней  Харланд.  Осмотрев  делянки  и  лаборатории,  Николай
Иванович  без  обиндков  пригласил  Харланда  в  Советский  Союз:
рекомендации  такого  знатока  будут  полезны  отечественным  ге¬
нетикам  и  практикам-хлопководам.  В  июле  Николай  Иванович
письменно  повторил  приглашение:  «Когда  Вы  приедете,  мы  от¬
правимся  по  хлопковым  районам,  в  которых  я  не  был  во  время
цветения  уже  два  года».  Месяц  спустя  два  растениевода,  рус¬
ский  и  англичанин,  выехали  из  Ленинграда  на  юг.  И  хотя  марш¬
рут  их  проходил  по  самым  красивым  местам  страны,  у  Харлан¬
да  отнюдь  не  сложилось  курортных  впечатлений.  Он  работал
в  поте  лица:  из  Одессы  они  переехали  на  полуостров  Тамань,
дальше  машина  понесла  их  через  Краснодарский  край,  через
Кавказские  горы,  через  весь  Азербайджан,  через  Каспий  и  даль¬
ше  —  в  Туркмению  и  Узбекистан.  И  везде  —  посещение  хлопко¬
водческих  совхозов,  колхозов,  консультации  в  научных  институ¬
тах,  доклады  в  совнаркомах  союзных  и  автономных  республик.
 Эти  семьдесят  дней  в  пути  нелегко  дались  селекционеру  с
острова  Тринидад.  «Харланд  заболел...  лежит  в  Краснодаре.
Путешественник  он  оказался  слабый...»  —  сообщал  Николай
Иванович  в  начале  сентября,  достигнув  Минеральных  Вод.  Не¬
что  подобное  Сидней  Харланд  мог  предвидеть.  Ведь  он  знал,  что
после  отъезда  Вавилова  с  Тринидада  ему  как  директору  стан¬
ции  пришлось  дать  измученным  сотрудникам  станции  трех¬
дневный  отпуск.  Его  коллеги  в  те  дни  не  раз  вспоминали  ста¬
рую  английскую  пословицу:  «Не  зЬоиИ  Ьауе  а  1опд  зрооп  Ша1
ЗирэтуНЬ  1Ье  деуП»  —  «Кто  ужинает  с  дьяволом,  должен  запа¬
стись  длинной  ложкой».  Лежа  в  краснодарской  больнице,  анг¬
лийский  генетик  с  грустью  констатировал,  что  ложка  у  него
оказалась  короткой.  И  все  же  эта  сумасшедшая  гонка  нравилась
ему.  Через  тридцать  с  лишним  лет  Харланд  писал  автору  этих
строк,  что  он  считает  себя  самым  близким  среди  зарубежные
друзей  Вавилова  и  жалеет  только  об  одном:  что  во  время  совме¬
стных  экспедиций  «не  имел  сил  идти  с  ними  в  одной  упряжке».
 Пока  англичанин  поправлялся  и  догонял  своего  проводника,

Вавилов  успел  обследовать  хлопковые  совхозы  Северного  Кав¬
каза,  пересек  Осетию,  Грузию  и,  добравшись  до  Азербайджана,
начал  проверять  работу  Института  хлопка  в  Гяндже.  Институт
возвели  на  вновь  орошаемых  землях  слишком  поспешно.  Ака¬
демик  не  поленился  объехать  поля,  осмотреть  поливную  сеть,
станции  перекачки  воды.  Посевы  хлопчатника  радовали:  выров¬
ненные,  урожайные.  Но  рядом  били  в  глаза  бесчисленные  не¬
поладки  и  непорядки.  Машина  вязла  на  размокших  дорогах  —
ирригаторы  не  справлялись  с  выпущенной  на  волю  водной
стихией.  Лужи  и  лужицы  стояли  среди  недавней  пустыни.  Вече¬
рами  комариный  звон  оглашал  окрестности.  Люди  спали  под
пологами,  но  малярия  все  равно  люто  косила  и  агрономов,  и  ра¬
бочих—  уборщиков  хлопка.  Кто-кто,  а  Вавилов  знал  хорошо,
что  это  за  бедствие  —  малярийные  приступы.  Они  терзали  его
в  Саратове,  а  затем  болезнь  чуть  не  сорвала  всю  южноамери¬
канскую  экспедицию.  Только  бегство  в  горы  или  выезд  из  стра¬
ны  спасают  путешественника,  заразившегося  малярией  в  боло¬
тах  Бразилии  или  Аргентины.  Нельзя  допустить,  чтобы  совет¬
ские  хлопководы  страдали  от  малярии.
 Многое  не  удовлетворило  ученого  и  в  лабораториях.  Он  ис¬
писывал  странички  блокнота  резко  наклоненными,  стремитель¬
но  бегущими  записями.  Назавтра  вчерашние  пометки  преобра¬
жаются  в  конкретное  действие.  Вместе  с  Харландом  Вавилов
помогает  азербайджанским  генетикам  и  селекционерам  взять
правильный  курс  в  науке,  вызывает  для  откровенного  и  нелице¬
приятного  разговора  местных  ирригаторов.  А  несколько  дней
спустя  правительство  Азербайджана  по  представлению  прези¬
дента  ВАСХНИЛ  принимает  специальное  решение  о  борьбе  с
малярией  на  хлопковых  полях  республики.
 ...Когда  в  Москве,  в  кабинете  наркома  земледелия,  доктор
Харланд  заканчивал  свой  доклад  о  поездке  (рекомендации
английского  ученого  помогли  в  дальнейшем  наладить  отечест¬
венное  семеноводство  и  селекцию  хлопчатника),  его  спросили,
какую  пользу  сам  он  извлек  для  себя  из  поездки  по  советским
республикам.  Генетик-коммунист  ответил  наркому  с  той  же
прямотой,  с  какой  только  что  говорил  о  замеченных  недостат¬
ках.  Он  восхищен  могучей,  созданной  в  кратчайший  срок  хлоп¬
ководческой  организацией  СССР,  весьма  поучительна  и  собран¬
ная  в  Ленинграде  коллекция  хлопчатника,  это,  без  сомнения,
самая  лучшая,  самая  полная  в  мире  коллекция.  Но  больше  все¬
го  ему,  доктору  Харланду,  дало  общение  с  профессором  Вави¬
ловым.  «Ваша  страна  может  не  бояться  ошибок  и  просчетов  в
агрономии,  генетике,  селекции.  Пока  во  главе  сельскохозяйст-
 208

венных  исследований  стоит  Николай  Иванович,  русское  научное
земледелие  —  в  верных  руках».
 Год  1934  стал  годом  пшениц.  Очередная  экспедиция  начи¬
нается  с  подготовки  дорожных  карт.  Ботанику  и  растениеводу
карты  нужны  особые,  точные,  со  всеми  подробностями  о  расти¬
тельном  покрове,  о  возделываемых  культурах.  В  начале  мая  ди¬
ректор  ВИРа  пишет  своему  сотруднику:  «...помогите  Отделу
пшениц  приготовить  карту  по  Закавказью,  которая  мне  нужна
до  зарезу  для  поездки...  Прошу  Вас  вообще  к  запросам  Отдела
пшениц  относиться  с  максимальным  вниманием,  так  как  это  у
нас,  как  Вы  знаете,  пуп  земли».  Пшеницы  всегда  были  самой
любимой  культурой  Вавилова,  но  в-  середине  30-х  годов  личная
симпатия  получила  «подкрепление»  в  виде  срочного  «социаль¬
ного  заказа»  на  хлеб.  Руководящие  органы  страны  настойчиво
требуют  от  растениеводов,  агрономов,  организаторов  сельского
хозяйства  увеличить  пшеничный  поток  —  в  города,  на  экспорт,
для  промышленной  переработки.
 На  дореволюционных  сельскохозяйственных  картах  России
место  пшеницы  определено  было  очень  четко.  Яровые  значились
в  Западной  Сибири,  в  Оренбургской  губернии  и  в  Поволжье.
Украину,  Северный  Кавказ  и  Крым  занимали  озимые  пшеницы.
А  на  огромном  пространстве  от  Петербурга  до  Урала,  от  Волог¬
ды  до  Орла  оставалось  «белое  пятно»,  огромное  пространство,
начисто  лишенное  пшеничных  посевов.  Здесь  сеяли  рожь,  пше¬
ничный  хлеб  от  века  был  привозным.  Такой  порядок  утвердили
десятилетия  крестьянского  хозяйствования.  Биологи  подвели
под  это  обстоятельство  даже  соответствующую  теорию:  пшени-
цы-де  не  могут  расти  во  влажной,  малосолнечной  средней  поло¬
се  России,  «белое  пятно»  навсегда  останется  недоступным  пше¬
ничному  колосу.  К  началу  30-х  годов  вировцы  уже  основательно
перекроили  старую  пшеничную  карту.  А  заодно  поставили  под
сомнение  и  теорию  «белого  пятна».  Вавилов  и  его  многолетний
друг  и  сотрудник  профессор  Писарев  были  главными  инициа¬
торами  «прорыва»  пшениц  на  север.
 Однако  появление  пшеничной  страны,  простирающей  своп
границы  до  Архангельска  и  Урала,  только  улучшило  состав  вы¬
севаемых  хлебов,  но  оно  не  решило  главной  задачи  государст¬
ва  —  роста  урожаев.  Урожай  зависит  от  многих  причин.  И  на
добрую  четверть  —  от  качества  сорта.  Сорта  —  дело  селекционе¬
ра.  Но  «из  ничего  волей  богов  ничего  не  творится».  Тому,  кто
творит  более  урожайные,  засухоустойчивые,  богатые  белком
сорта,  тоже  необходимо  сырье.  Для  скрещивания  и  отбора  нуж¬
но  то,  что  селекционеры  называют  исходным  материалом,  то
 209

есть  дикие  и  культурные  пшеницы  с  хозяйственно  ценными
признаками.  Это  как  краски  для  художника.  Чем  больше  их  на
палитре  живописца,  тем  ярче,  разнообразнее  по  цветам  полот¬
но.  Чем  богаче  исходный  материал  селекционера,  тем  больше
возможностей  у  него  создать  выдающийся  по  качествам  сорт.
Подарить  селекционерам  их  «краски»  может  только  человек,
хорошо  знающий  происхождение  пшениц,  классификацию,  рас¬
селение  их  по  планете.  Этот  сложный  поиск  Вавилов  взял  на
себя.  Он  уже  передал  селекционерам  пшеницы  Африки,  Южной
Америки  и  Передней  Азии.  Настала  пора  поискать  хлеб  насущ¬
ный  у  себя  дома.
 «В  первых  числах  июля,  предполагаю  поехать  в  автомобиле
из  Ганджи  в  Эривань1,  мимо  озера  Гокча,—сообщает  Вавилов
армянскому  растениеводу  профессору  Туманяну.—  Понаблюда¬
ем  не  торопясь  за  персидской  пшеницей  около  Гокчи  и  затем
под  Вашим  руководством  посмотрим  еще  раз  дикие  пшеницы
около  Эривани,  потом  направимся  из  Эривани  в  Нахичевань,  в
Джульфу  и  оттуда  в  Карабах,  чтобы  вернуться  снова  в  Азер¬
байджан.  На  все  это  предполагается  примерно  три  недели,  но
с  тем,  чтобы  видеть  душу  пшеницы».
 Кавказ  избран  не  случайно.  Николай  Иванович  давно  уже
определил  этот  район  как  общий  с  юго-западной  Азией  центр
происхождения  культурных  растений.  Здесь  лежит  одно  из
звеньев  великой  цепи  очагов  древнейшего  земледелия,  звено
ничуть  не  менее  важное  для  познании  истории  культурных  ра¬
стений,  чем  Анды  и  Пиренеи.  Услыхав  на  одной  из  кавказских
дорог  вопрос:  «Куда  едете?»  —  Николай  Иванович  ответил:
«Вселенную  объезжаем».  Это  не  было  только  шуткой.  Кавказ  и
Закавказье  стали  неотъемлемой  частью  вавиловской  вселенной,
территорией,  которую  растениевод,  по  его  собственному  выра¬
жению,  спешил  причесать,  подытожить,  привести  в  порядок.
 Карты  готовы,  маршрут  проложен.  Теперь  надо  подобрать
достойных  спутников.  В  экспедицию  нельзя  назначать  прика¬
зом,  даже  подчиненных.  Научный  поиск  дело  деликатное,  тре¬
бующее  от  исследователя  не  только  эрудиции,  но  и  личного
интереса,  так  сказать,  благорасположения.  Поэтому  к  наиболее
подходящим  товарищам  по  будущему  путешествию  директор
ВИРа  обращается  с  личным  письмом-приглашением.  В  1934  го¬
ду  такие  приглашения  получают  в  Тбилиси  ботаник  Декапреле-
вич,  в  Ереване  —  растениевод  Туманян,  болгарский  генетик
Дончо  Костов,  заместитель  Вавилова  профессор  Ковалев,  а  так¬
же  два  американца,  генетик  Меллер  и  его  ассистент  аргентинец
 1  Старое  написание  названия  столицы  Армении  —  Еревана.
 210

Офферман.  Желающих  поехать  было,  конечно,  больше:  полу¬
чить  приглашение  от  Николая  Ивановича  —  немалая  честь...
 Итак,  в  путь!
 В  машинах  девять  участников  экспедиции  представляют
шесть  наций  и  пять  областей  биологической  науки.  Это  очень
в  духе  Вавилова.  Одно  время  он  даже  носился  с  мыслью  о  меж¬
дународной  экскурсии  —  симпозиуме  по  пшеницам.  Хотел  пока¬
зать  крупнейшим  специалистам  мира,  как  много  форм,  видов
и  разновидностей  этой  культуры  можно  сыскать  на  Кавказе.  Но
интернационал  в  данном  случае  нужен  не  сам  по  себе  и  даже
не  для  того,  чтобы  лишний  раз  подчеркнуть  веру  Николая  Ива¬
новича  в  неделимость  единого  потока  мировой  науки.  Просто
затеянный  поиск  требует  очень  сведущих  и  очень  разных  по
своим  знаниям  разведчиков.
 ...Горы  Западной  Грузии.  Глухомань.  Далеко  не  к  каждому
селению  можно  подобраться  на  машине.  Зато  между  деревнями
Шови  и  Орбели  на  маленьких  горных  террасах,  старательно
укрепленных  каменными  подпорками,  местные  жители  сеют
эндем  —  исконную  грузинскую  пшеницу  «зандури».  Ботаниче¬
ский  мамонт!  Вавилов,  не  торгуясь,  покупает  у  крестьянина
двухпудовый  мешок  с  зерном,  и,  будто  боясь  расстаться  с  дра¬
гоценной  ношей,  сам  тащит  его  с  горы  в  машину.  А  еще  выше
в  Орбели,  совсем  где-то  под  облаками,  новая  находка:  столь  же
древний  эндемичный  для  этих  мест  вид  —  «маха».  В  деревне,
напоминающей  орлиное  гнездо,  удалось  добыть  и  деревянные
палочки  —  шнакви,—■  с  помощью  которых  (точь-в-точь  как  в
Испании,  в  стране  басков)  крестьяне  обламывают  спелую,  легко
распадающуюся  на  колоски  пшеницу.  В  третьем  месте  —  целые
поля  «дики»,  той  самой  «персидской»  пшеницы,  что  в  юности
прельстила  Вавилова  своим  иммунитетом  к  грибным  заболева¬
ниям.  Но  теперь  секрет  ее  разоблачен,  и  ученый,  хотя  и  наби¬
рает  в  мешочки  семена  «дики»,  знает,  что  никакая  она  не  пер¬
сиянка,  а  родом  здешняя,  эндем,  из  Дагестана.
 Образцы,  образцы:  десятки,  сотни  матерчатых  мешочков  с
деревянными  бирками  на  веревочке.  Химическим  карандашом
ученый  предрекает  судьбы  каждого  образца:  «На  цитологиче¬
ский  анализ»,  «В  анатомическую  лабораторию»,  «Для  фитопа¬
тологического  анализа».  Это  значит,  что  собранные  руками  вид-'
нейших  ботаников  и  растениеводов  семена,  прежде  чем  стать
лишней  «краской»  на  палитре  селекционера,  пройдут  еще  про¬
верку  химиков,  генетиков,  специалистов  по  строению  клетки  и
знатоков-хлебопеков.  Подарок  селекционеру,  а  в  конечном  счете
селу,  хлеборобу  должен  быть  действительно  весомым,  ценным,
 211

без  изъяна.  Наука  о  хлебе  насущном  не  имеет  права  ошибаться.
 К  вечеру  образцов  в  машине  набирается  столько,  что  членам
экспедиции  уже  негде  сидеть.  Приходится  из  ближайшего  поч-
тового  отделения  отправлять  часть  материалов  посылками.  Ни¬
колай  Иванович  ворчит:  отправлять  собранные  семена  по  почте
(если  экспедиция  не  зарубежная)  он  не  любит.  У  него  на  этот
счет  строгие  принципы.  Все  свое  дорожное  имущество  началь¬
ник  экспедиции  умещает  в  портфеле.  Зато  его  чемодан  до  от¬
каза  набит  «самыми  ценными»  образцами  пшеницы.  Так  и  сле¬
дует,  по  его  мнению,  распределять  экспедиционный  груз.  Мно¬
гие  растительные  находки  уникальны,  потерять  их  —  преступ¬
ление.  Тем  же,  кто  предпочитает  отправлять  семена  посылками,
а  домой  в  чемодане  привозить  личные  вещи,  директор  институ¬
та  сердито  выговаривает:  «Посылайте  по  почте  туалеты  и  гал¬
стуки,  а  научные  сборы  извольте  везти  с  собой!»  Но  здесь,  в
Грузии  и  Армении,  приходится  отказаться  от  раз  навсегда  за¬
веденного  правила:  очень  уж  обильным  оказался  горный  край
для  искателей  пшениц!
 ...Тридцать  три  года  прошло  с  тех  пор,  треть  века.  С  каждым
годом  труднее  восстанавливать  минувшие  события.  В  дни,  когда
я  заканчивал  эту  книгу,  умер  в  Америке  Герман  Меллер.  Нет  в
живых  ни  Дончо  Костова,  ни  Туманяна,  ни  Оффермана.  Только
два  участника  той  давней  экспедиции,  ровесники  Николая  Ива¬
новича,  Декапрелевич  и  Ковалев,  продолжают  здравствовать,
обосновавшись  на  Кавказе.  Не  горы  ли  одарили  их  долголети¬
ем?  Николай  Васильевич  Ковалев  охотно  откликнулся  на  прось¬
бу  рассказать  об  экспедициях,  встречах,  разговорах  с  Николаем
Ивановичем.  Благодаря  ему  появилось  еще  одно  вполне  досто¬
верное  свидетельство  о  пшеничной  эпопее  30-х  годов.
 ...Однажды  втроем  по  только  что  открытой  дороге  по  реке
Ингуру  мы  пробрались  в  центр  Сванетии  город  Местию,—  вспо¬
минает  профессор  Ковалев.—  До  этого  существовали  только  ты¬
сячелетние  горные  тропинки  для  ишака  и  лошадей,  извивающие¬
ся  по  горным  крутизнам  ущелья  Ингура.  В  чемодане  Николая
Ивановича  —  книги,  римские  источники  о  неудачной  попытке
римлян  2000  лет  назад  покорить  Сванетию.  Лес,  лес,  лес.  Граб,
дзельква,  дубы,  каштаны,  буки  и  среди  них  яблоня,  кое-где  гру¬
ша,  орешник,  мушмула,  боярышник,  роза.  Еще  выше  —  субаль¬
пийская  зона.  Вдали—белая  шапка  Эльбруса.  Несколько  сванов
на  горячих  пугливых  лошадях  объезжают  нас  на  горной  тропе.
На  крутом  склоне  малорослые  бычки  тащат  с  полсотни  снопов
пшеницы,  наложенных  на  грубо,  но  крепко  сделанных  санях.
А  вот  и  Местия  —  город-деревня,  со  старинными,  каменной
 212

кладки  домами.  По  улице  бегают  поросята  —  полосатые  вдоль
спины,  явно  гибриды  с  диким  кабаном.
 Николай  Иванович  торопится  в  поле,  близится  вечер;  можно
бы  и  завтра,  но  нет  —  он  не  любит  откладывать,  он  не  может  от¬
кладывать:  жизнь  коротка.  Поля  —  низкорослая  кукуруза,  ми¬
мо...  Это  привозное;  просо,  это  уже  лучше,  но  оно  пришло  сюда
из  степей,  хотя  и  не  одно  тысячелетие  назад.  А  вот  и  пшени¬
ца  —  вот  тут  сердце  может  успокоиться:  это  то,  что  надо.  Ни¬
колай  Иванович  привык  видеть  и  близко,  и  далеко.  Он  сумеет
отметить,  что  здесь  «свое»,  что  привнесено  извне.  Теперь  можно
отдохнуть  от  длительного  и  утомительного  пути.
 Мы  ночуем  над  самым  Ингуром,  на  площадке  у  реки,  в  шко¬
ле.  Учитель,  грузин,  живет  и  работает  тут  свыше  тридцати  лет.
Круглая  седая  голова,  большие  усы,  туго  затянутая  поясом
суконная  домотканая  одежда.  Он  угощает  нас  кукурузными
лепешками,  распаренной  в  горячей  воде  брынзой  и  чаем.  Мы
беседуем.  Далеко  за  полночь  Вавилов  записывает  название  оби¬
ходных  предметов  на  грузинском  и  сванском  языках;  между
ними  нет  ничего  общего.  Откуда  они,  эти  сваны?
 Утро.  Солнце  только  на  вершинах  гор.  Ингур  в  тумане.  Взби¬
раемся  вверх  по  крутой  тропе.  Нас  встречает  дорожный  мастер.
Дурные  новости:  ночью  произошел  обвал,  до  самой  реки  снесе¬
ны  подпорные  стенки,  работы  на  два-три  месяца.
 Устроив  на  зимовку  машину,  нагрузившись  вещами,  мы
ползком  пробираемся  по  живой  осыпи.  Она  продолжает  двигать¬
ся,  сверху  сыплются  камни.  Скорей  дальше!  Нагруженные,  ша¬
гаем  5—10—15  километров.  Идет  навстречу  сван  с  двумя  иша¬
ками.  Ничего,  что  он  едет  в  обратную  сторону:  хорошие  люди
легко  могут  договориться.  Мы  увязываем  вещи  в  виде  вьюка,  и
хозяин  обращается  в  погонщика.  Пробираемся  вперед.  В  сорока
километрах  есть  база  лесхоза,  там  можно  переночевать  и  по¬
есть.  Да,  поесть...  Ведь  мы  с  утра  почти  ничего  не  ели,  если  не
считать  чашки  кислого  молока  и  лепешки  на  завтрак.  Только
в  полночь  видим  огонек:  это  база.  Столовая  уже  закрыта,  но
удается  убедить  буфетчика  дать  нам  хлеба,  чая  и  коробку  ка¬
кой-то  консервированной  рыбы.  Вот  и  машина  —  она  груженная
лесом.  Мы  взбираемся  наверх  и  едем.  Время  от  времени  прихо¬
дится  слезать  на  землю  и  убирать  камни.  Внизу,  в  метрах  двух¬
стах,  в  темноте  гулко  течет  Ингур,  выше  —  отвесные  скалы.
В  свете  бегущей  по  небу  полной  луны  все  колеблется,  все  пре¬
увеличено,  кажется  опасным.  К  шести  утра  добираемся  до
Зугдиди.  Здесь  чайная  опытная  станция.  Надо  бы  поспать.  Но
уже  день,  ложиться  спать  поздно.  Напившись  чаю,  идем  с  ди-
 213

ректором,  которого  ни  свет  ни  заря  подняли  с  постели,  на  чай¬
ные  поля.  Начинается  новый  день.  Он  окончится  поздно  вече¬
ром  в  соседнем  совхозе...
 Таковы  будни  экспедиции.  В  центре  внимания  ученых  —
пшеница.  Но  по  пути  Вавилов  и  его  спутники  изучают  и  злаки,
и  бобовые,  и  плодовые  деревья.  А  заодно  и  их  дикорастущих  ро¬
дичей.  Так  что,  объехав  несколько  раз  Кавказские  горы,  Нико¬
лай  Иванович  мог  сделать  немаловажный  для  науки  вывод.
Кавказ  —-  родина  многих  видов  пшениц,  ржи,  винограда,  неко¬
торых  плодовых  деревьев.  На  карте  центров  в  пределах  уста¬
новленного  еще  прежде  юго-западноазиатского  центра  проис¬
хождения  культурных  растений  выделился  особый  кавказский
очаг.  «По  культурным  растениям,—  писал  Вавилов,—  Кавказ
являет  исключительную  дифференциацию  (разнообразие.—
М.  П.)  форм,  значительно  превосходящую  Среднюю  Азию».
 Но  главные  находки  свершаются  все-таки  на  пшеничных  по¬
лях.  О  том,  как  Вавилов  организует  поиск,  рассказывает  (хотя
и  очень  лаконично)  профессор  Декапрелевич;
 «Если  американского  исследователя  Марка  Карлтона  назы¬
вали  «охотником  за  пшеницами»,  то  Николай  Иванович  был
охотником  из  охотников.  Он  не  пропускал  ни  одного  пшенично¬
го  поля,  чтобы  хотя  бы  бегло  его  не  осмотреть,  выискивал  устой¬
чивые  к  грибным  заболеваниям,  крупноколосые  и  крупнозерные
формы».  Особенно  запомнилась  тбилисскому  ботанику  поездка
в  селение  Шорбулаг  близ  Еревана.  В  этой  деревне  профессор
Туманян  собирался  показать  своим  коллегам  посевы  однозер¬
нянки  и  двузернянки.  Армянский  профессор  с  гордостью  вез
членов  экспедиции  на  заповедные  поля.  Ведь  именно  ему  пер¬
вому  в  СССР  удалось  найти  в  посевах  этих  древнейших  предков
современной  мягкой  пшеницы.  Но  добрые  намерения  профессо¬
ра  Туманяна  обернулись  против  него  самого.  «Мы  пробыли  в
Шорбулаге  почти  весь  день,—вспоминает  профессор  Декапре¬
левич.—  Николай  Иванович  буквально  обегал  несколько  квад¬
ратных  километров,  спускаясь  на  дно  оврагов  и  снова  подни¬
маясь  на  вершины  холмов.  Я  уже  был  не  в  состоянии  его  со¬
провождать.  Дольше  моего  держался  Михаил  Галустович  Тума¬
нян,  но  и  он  под  конец  сбился  с  ног.  А  Николай  Иванович  все
собирал  и  собирал  «дикарей».
 Да,  уж  поспевать  за  ним  было  трудновато...  Незадолго  до
отъезда  из  Ленинграда  Вавилов  получил  письмо  от  секретаря
Максима  Горького  Крючкова.  Секретарь  передавал  просьбу
Алексея  Максимовича  к  академику  Вавилову:  написать  статью
о  великом  переселении  растений.  Статья  нужна  была  для  пер-
 214

вого  номера  журнала  «Колхозник».  Дело  срочное,  к  20  июня
1934  года  надо,  чтобы  статья  лежала  в  портфеле  главного  редак¬
тора  —  М.  Горького.  «Отправляюсь  сейчас  на  Кавказ  вроде  как
в  экспедицию,—  ответил  Вавилов,—  и  в  дороге  попытаюсь  вы¬
полнить  Ваше  поручение».  Он  умел  работать  над  рукописями  в
дороге.  В  поездах  и  на  борту  пароходов  были  написаны  многие
из  его  статей.  Но  экспедиция  1934  года  даже  среди  стремитель¬
ных:  вавиловских  рейдов  была  исключением.  Напрасно  Крючков
напоминал  секретарю  президента  ВАСХНИЛ  о  злополучной
статье,  напрасно  разыскивал  Николая  Ивановича  по  всему  Кав¬
казу.  Сотрудница  могла  сообщить  лишь  пункты,  которые  Вави¬
лов  уже  проехал.  Где  он  будет  через  сутки,  никто  сказать  не
мог.  Трехнедельная  поездка  превратилась  почти  в  трехмесяч¬
ную,  темп  ее  непрерывно  возрастал.  Только  26  августа  сотруд¬
ница  ВАСХНИЛ  смогла  сообщить  Крючкову:  «Прошу  Вас  пере¬
дать  Алексею  Максимовичу,  что  Николай  Иванович,  пробыв
сутки  в  Ленинграде,  выехал  в  Медвежью  гору,  оттуда  по  Бело¬
морско-Балтийскому  каналу  на  Полярное  отделение  ВИРа.  По¬
этому  статья  для  журнала  «Колхозник»  несколько  задержится».
Статья  эта  никогда  не  была  написана.  Захваченный  вихрем
научного  поиска,  Николай  Иванович  так  и  не  нашел  времени
для  популяризации.  Его  едва  ли  можно  осудить  слишком  строго.
В  том  самом  1934  году  президент  ВАСХНИЛ,  директор  ВИРа  и
президент  Географического  общества  СССР  написал  пять  капи¬
тальных  глав  в  трехтомное  руководство  «Теоретические  основы
селекции»,  опубликовал  в  научных  журналах  пять  других  ста¬
тей  по  важнейшим  вопросам  биологии,  сделал  два  основных
доклада  на  конференциях  Академии  наук,  отредактировал  но¬
вое  издание  труда  Дарвина.  Все  это  —  не  считая  многих  тысяч
километров  в  экспедициях,  на  колесах.
 Физики  давно  изобрели  методы,  с  помощью  которых  можно
измерить  любое  физическое  усилие.  Известно,  сколько  сил  за¬
трачивает  грузчик,  поднимая  на  плечи  ящик  определенного
веса.  Можно  исчислить  в  килограммометрах  и  работу  оратора  —
говорение  ведь  тоже  труд.  Но  как  измерить  порыв  творчества,
взрыв  душевных  и  умственных  сил,  которые  ученый  вклады¬
вает  в  открытие?  Да  и  склонны  ли  мы  измерять  эту  незримую
работу?  В  архиве  Академии  наук  СССР  хранится  доклад  акаде¬
мика  Н.  И.  Вавилова,  сделанный  в  декабре  1934  года  на  общем
годовом  собрании  академии.  Николай  Иванович  отчитывался  о
кавказской  экспедиции,  говорил  о  находках  и  открытиях  года.
Обычный  отчет,  каких  немало  уже  прозвучало  под  этими  сво¬
дами.  Годовые  собрания  академии  —  акт  весьма  торжествен¬
 215

ный.  Но,  честно  говоря,  специалистам  разных  областей  далеко
не  всегда  бывает  интересно  слушать  друг  друга.  Слишком  дале¬
ки  интересы  геологов  и  лингвистов,  астрономов  и  ботаников.  На
этот  раз  и  физики  и  математики,  и  астрономы  с  живым  интере¬
сом  отнеслись  к  сообщению  биолога  о  том,  что  Закавказье  —
очаг  видообразования  культурных  растений.  Ясные  и  убеди¬
тельные  доводы  академика  Вавилова  всем  пришлись  по  душе.
Ученые  задавали  вопросы  о  других  центрах,  о  том,  какую  прак¬
тическую  пользу  извлечет  страна  из  открытия.  Но  никто  поче¬
му-то  не  поинтересовался,  как  работали  исследователь  и  его
спутники,  каким  трудом  добыт  окончательный  результат.  Или
такой  вопрос  считается  нескромным?  Или  академики  не  говорят
о  труде,  зная  и  без  того,  что  никакое  крупное  открытие  не  дает¬
ся  в  руки  без  гигантских  усилий?  Не  знаю.  И  все-таки  мне  хо¬
чется,  очень  хочется,  чтобы  люди  знали,  каков  он  —  труд  науки.
Я  роюсь  в  архивах,  разговариваю  с  современниками.  Мои  собе¬
седники  улыбаются  —не  дошла  наука  до  тех  измерений,  кото¬
рые  меня  интересуют.  Боюсь,  что  мы  просто  не  понимаем  друг
друга.  Дело,  в  конце  концов,  не  в  точных  цифрах.  И  даже  не  в
окончательном  «полезном»  продукте.  Для  меня  труд  ученого  —
осмысленный,  целенаправленный,  страстный  —  это  то,  чем  мож¬
но  мерить  ценность  личности  в  науке.
 Снова  берусь  за  архивные  документы,  книги.  Нет,  ничего  та¬
кого  нет.  Жаль...  Может  быть,  только  вот  эта  маленькая  справка
из  институтской  бухгалтерии:
 22  августа  1934  года.
 Удостоверяю,  что  шоферы  Лебе¬
дев  С.  М.  и  Байков  А.  И.  работали  во
время  экспедиции  в  Армению  и  на  Север¬
ный  Кавказ  не  меньше  18  часов  в  сутки
без  выходных  дней.
 Директор  ВИРа  академик  Вавилов.

ОЧАРОВАННЫЙ
 СТРАННИК
 ВМЕСТО  ЭПИЛОГА
 Если  у  тебя  есть  десять  рублей  в
кармане  —  путешествуй!
 Н.  И.  Вавилов
 Летом  1934  года  легкий,
рассчитанный  на  четы¬
рех  пассажиров  само¬
лет  спешил  из  Ганджи
(ныне  Кировабад)  в  Баку.  В  крес¬
лах  сидели  участники  «пшеничной»
экспедиции.  Дочерна  смуглый  про¬
фессор  Туманян,  расстегнув  запы¬
ленный  в  дорогах  некогда  белый
пиджак,  излагал  своему  соседу,
изящному,  даже  франтоватому  Оф-
ферману,  историю  Армении.  При¬
жавшись  к  иллюминатору,  Меллер
любовался  грозным  кавказским
 гц

ландшафтом.  Вавилов  читал.  Ничто  не  предвещало  беды.  Вот
и  окраины  Баку,  Но  почему,  совершив  вираж  над  аэродромом,
самолет  уходит  назад,  в  сторону  гор?  Летчик  поманил  к  себе
Вавилова.  Стараясь  перекричать  рев  мотора,  пояснил:  «Посад¬
ка  запрещена,  на  земле  —  сильный  ветер.  Летим  обратно.  Бен¬
зина  мало.  До  Ганджи  едва  ли  дотянем».
 —  Что  он  говорит?  —  спросил  Меллер.
 Широко  улыбаясь,  как  будто  речь  шла  о  забавной  шутке,
начальник  экспедиции  перевел  слова  летчика.  Меллер  с  ужа¬
сом  посмотрел  вниз.  Под  крылом  уже  начинались  предгорья
Главного  Кавказского  хребта.  Офферман  выхватил  записную
книжку,  дрожащими  руками  принялся  составлять  завещание.
Туманян  сильно  побледнел  и  цветом  лица  стал  походить  на  свой
пиджак.  Вавилов  развел  руками:  дескать,  что  делать,  если  сти¬
хии  сильнее  нас.  Он  поудобнее  устроился  в  кресле.  Закрыл  гла¬
за  и  через  минуту  безмятежно  спал.  Вид  его  огромной,  спокойно
отдыхающей  фигуры  отрезвил  остальных.  К  троим  пассажирам
начало  возвращаться  утраченное  самообладание.  А  самолет  все
летел  и  летел.  Кончились  горы.  Пошли  пологие  холмы,  под
крылом  зазмеилась  линия  железной  дороги.  Вавилова  разбудил
толчок:  летчик  с  трудом  посадил  машину  на  небольшом,  срав¬
нительно  плоском  участке  поля.  Николай  Иванович  первым  со¬
скочил  на  землю.  Притопывая  от  нетерпения,  стал  помогать
обессилевшим  от  страха  товарищам  вылезать  из  машины.  С  дру¬
желюбной  иронией  подбадривал  коллег:  «Ну-ка,  ну-ка,  ну-ка,  ну
подтяни  свою  струну».
 Историю  перелета  из  Ганджи  в  Баку  рассказал  в  письме  ко
мне  сам  Меллер.  Через  тридцать  с  лишним  лет  американский
ученый  по-прежнему  изумленно  писал  о  мужестве  своего  рус¬
ского  друга.  Однако  источник  этого  мужества  так  и  остался  для
Германа  Меллера  загадкой.  Хотел  ли  Николай  Иванович,  укла¬
дываясь  спать  в  обреченном  самолете,  только  успокоить  друзей
или  ему  действительно  был  неведом  страх?  Ну,  а  мы,  потомки,
лучше  ли  мы  поняли  характер  академика  Вавилова,  чем  его
современники?  Готовы  ли  ответить,  во  имя  чего  всемирно  при¬
знанный  биолог  годами  терпел  опасности  и  неудобства  дальних
дорог?  Что  испытывал  в  роковые  минуты?
 Естествоиспытатель  XVIII  века  Бюффон  заметил  однажды:
«Стиль  —  это  человек».  Он  имел  в  виду,  что  одни  и  те  же  идеи
могут  быть  достоянием  разных  людей  и  только  стиль  человека—
неповторимая  особенность  его  личности.  Стиль  Вавилова-путе-
шественника  лучше  всего  определяет  английское  выражение
кеер  зшШ  —  кип  смайли:  не  унывать,  не  падать  духом,  сохра-
 218

нять  улыбку.  Таким  он  остался  в  памяти  всех,  кто  его  знал.
Добряк?  Не  то.  Неизменная  дружелюбная  улыбка  путешествен¬
ника  —  оружие  двоякое.  Она  то  помогает  завязывать  контакты,
то,  наоборот,  служит  панцирем,  через  который  не  так-то  легко
пробиться  постороннему.  Всегда  оставаясь  самим  собой,  Вавилов
великолепно  пользовался  обеими  сторонами  своего  стиля.
 1939  год.  Апрель.  Кубань.  Дождь.  Не  дождь  —  ливень.  Ака¬
демик  и  его  спутник,  молодой  дендролог,  укрывшись  плащами,
осматривают  новые  лесные  посадки.  Дендролог  рад,  что  Нико¬
лай  Иванович  согласился  поглядеть  на  его  работу,  но  ему  мучи¬
тельно  стыдно  за  тяготы,  в  которые  он  втянул  ученого.  Директор
института  слушает,  смотрит,  расспрашивает.  Бродит  по  лужам
среди  посадок.  И  только  на  обратном  пути,  поняв  состояние  сво¬
его  спутника,  озорно  ему  подмигивает  и  улыбается.  Улыбается
так,  будто  они  вместе  шутки  ради  придумали  и  эту  погоду,  и
грязь,  и  тряскую  двуколку.  У  молодого  специалиста  будто  ка¬
мень  свалили  с  плеч  —  Николай  Иванович  не  сердится...
 Это  дома.  А  в  гостях  стиль  кип  смайли  еще  более  необходим.
 1926  год.  Испания.  По  пятам  ученого  следуют  сыщики.
Улыбка  веселого  недоумения:  «А  какое  мне  до  всего  этого
дело!»
 1929  год.  Западный  Китай.  Прием  у  губернатора.  Русского
исследователя  собираются  споить.  Бутылки  дорогого  коньяка
заполонили  весь  стол.  Широкая  улыбка:  «Да,  конечно,  благода¬
рю  вас».  И  незаметным  движением  коньяк  выплеснут.
 1932  год.  Уругвай.  Монтевидео.  Очень  влиятельный  местный
ученый  Бергер,  немец  по  происхождению,  получил  два  пригла¬
шения  на  ужин.  Одно  пришло  из  посольства  СССР,  второе  —  из
посольства  Германии.  Оба  на  один  и  тот  же  день,  на  один  и  тот
же  час.  Дух  Гитлера  уже  витает  в  воздухе,  и  общественность
Монтевидео  настороженно  ждет,  какое  приглашение  примет
старый  профессор  Бергер.  «Я  иду  к  русским,—  демонстративно
заявляет  ученый.—  С  тех  пор  как  в  советском  посольстве  оста¬
новился  Вавилов,  я  все  вечера  провожу  только  там.  Это  умный
и  образованный  агроном,  замечательный  рассказчик.  А  посмот¬
рели  бы  вы,  как  он  улыбается...»
 Бывали  ситуации  и  попроще.  Из  Афганистана  вывез  Нико¬
лай  Иванович  хроническое  заболевание  желудка:  питаться  при¬
ходилось  продуктами,  с  точки  зрения  европейца  совершенно
неприемлемыми.  Однако  жалоб  от  начальника  экспедиции  по
этому  поводу  никто  не  слышал.  Даже  неприхотливый  Букинич
удивлялся:  «Николай  Ивановичу  что  ни  дай  —  все  съест,  даже
сушеную  саранчу.  Знай  посмеивается  и  грызет  эту  гадость».
 219

Стиль  Вавилова  —  это  риск  и,  если  необходимо,  дерзость.
Это  непритязательность,  равнодушие  к  комфорту,  умение  об¬
ходиться  в  пути  самым  необходимым.  Презрение  к  врагам  и
сердечность  к  друзьям.  И  все  это  —  с  улыбкой.
 Но  стиль  —  только  внешняя  упаковка,  витрина,  парад.  А  что
внутри?  Мне  так  и  не  удалось  окончательно  дознаться,  сколько
стран  объехал  Николай  Иванович.  Одни  называли  цифру  шесть¬
десят,  другие  —  сорок.  Сам  я  насчитал  пятьдесят  два  государ¬
ства  и  территории,  которые  он  посетил  между  1913  и  1940  го¬
дами.  Но  современников  удивляло  не  столько  количество  обой¬
денных  им  земель,  сколько  качество  вавиловских  экспеди¬
ций.  Любая  его  поездка  будто  само  собой  превращалась  в  цепь
уникальных  открытий.  Там,  где  он  проходил,  обнажались  слож¬
нейшие  связи  в  истории  растительного  мира,  возникали  на
ботанических  картах  вновь  найденные  центры,  селекционеры
узнавали  о  неизвестных  прежде  видах  культурных  растений.
 Не  побоимся  сильных  эпитетов:  академик  Николай  Вавилов
был  гениальным  путешественником  в  том  самом
смысле,  в  каком  говорят  о  гениальных  скрипачах  и  писателях.
Художник  дальних  странствий,  мастер  неведомых  дорог,  он  бес¬
предельно  любил  свои  экспедиции,  любил  их  целиком  —  вместе
с  радостями  и  тяготами,  вместе  с  замечательными  находками,
ленивыми  караванщиками,  неизбежными  гостиничными  клопа¬
ми  и  бесценными  ботаническими  сборами.  И  вот  что  важно:
радость,  которую  он  извлекал  из  поездок,  была  неотделима  от
конкретного  результата,  который  получала  при  этом  наука,
отечественное  земледелие,  общество.  Как  уж  оно  возникало,  это
абсолютное  совпадение  личного  и  общественного  интереса,  объ¬
яснить  не  берусь.  Но  и  друзья,  и  недруги  в  один  голос  подтвер¬
ждают:  между  стремлениями  Вавилова-исследователя  и  долгом
Вавилова  —  директора  института  никогда  не  возникало  проти¬
воречий.  Экспедиции  предпринимались  только  для  пользы  дела,
для  блага  страны.
 Сохранилась  любопытная  переписка  Николая  Ивановича  с
неким  Варгасовым,  который  в  1923  году  горячо  просил  взять
его  в  институт  и  отправить  за  границу.  Варгасов  (профессию
его  установить  не  удалось)  писал,  что  цель  его  жизни  —  обнару¬
жить  остатки  затонувшей  Атлантиды.  Вавилов  одобрял  замысел
и  готов  был  даже  помочь  любителю  путешествий,  хотя  пробле¬
ма  Атлантиды  в  то  тяжелое  для  страны  время,  скажем  прямо,
не  относилась  к  первоочередным  проблемам  науки.  И  все  же
Николай  Иванович  не  удержался,  чтобы  не  заметить  своему
корреспонденту:  «Я  Вас  хорошо  понимаю,  так  как  сам  поставил
 220

вопросом  жизни  и  смерти  попасть  в  Африку,  в  Судан  и  в  Абис¬
синию,  но  все-таки  меня  тянет  туда  за  пшеницами  и  ячменя¬
ми».  В  этом  «все-таки»  видится  мне  та  еле  заметная  для  по¬
стороннего  глаза  грань,  что  отличает  гения  научного  поиска  от
мечтателей  всех  мастей.
 А  дорожные  опасности?
 В  записной  книжке  академика  за  1929  год  среди  срочных
дел,  которые  надлежало  завершить  до  отъезда  в  Западный  Ки¬
тай,  значится:  «Составить  завещание».  Путешественник  был
слишком  хорошо  осведомлен  о  превратностях  дороги,  чтобы  не
забывать  о  сверзающихся  в  пропасть  лошадях  и  возможных
воздушных  катастрофах.  Но  одно  дело  помнить,  другое  —  боять¬
ся.  Страха  не  было.  Опасность  для  Вавилова  —  естественное
следствие  дальних  поездок,  некая  законно  взимаемая  плата  за
радость  познания.  Он  готов  платить  этот  налог,  платить  чем
угодно  —  риском,  трудом,  собственной  жизнью.  Опасности  —
будущие  и  минувшие  —  были  даже  в  какой-то  степени  ему  по
душе.  Неизбежный  в  экспедициях  риск  наполнял  жизнь  остры¬
ми  переживаниями,  ароматом  романтики,  всем  тем,  что  этот
взрослый  ребенок  втайне  обожал.  Риск  предоставлял  случай
ощутить  в  себе  стальную  пружину  воли,  силы,  выдержки.  А  ведь
это  немалая  радость  —  знать,  что  тебе  доступно  многое  из  того,
что  не  по  плечу  другим.
 И  это  все?
 Нет,—  утверждает  один  из  друзей  Николая  Ивановича,  из¬
вестный  генетик  профессор  Тимофеев-Ресовский.—  Путешест¬
вия  были  для  Вавилова  не  только  желанны,  но  необходимы.
Без  них  он  попросту  не  достиг  бы  тех  вершин  познания,  кото¬
рые  ныне  связаны  с  его  именем.  Без  них  не  стал  бы  великим
Вавиловым.
 «У  каждого  естествоиспытателя,—  поясняет  Тимофеев-Ре¬
совский,—  своя  манера  постигать  научные  истины.  Один  скло¬
нен  углубляться  в  частности  и  оставлять  после  себя  славу  зна¬
тока  деталей;  другому,  наоборот,  дано  обобщать  довольно  круп¬
ные  «блоки»  механизма  природы.  Большинство  исследователей
занято  анализом  фактов,  но  есть  (хотя  их  очень  мало)  и  масте¬
ра  научного  синтеза.  Это  они  вносят  в  науку  новые  идеи,  кон¬
струируют  для  человечества  мир,  каким  его  никто  прежде  не
видел.  Вавилов  —  из  породы  конструкторов.  Ботаническая  гео¬
графия,  история  культурной  растительности  требовали  для
серьезных  выводов  океана  фактов.  Факты  были  накоплены,
описаны,  но  из  страха  потонуть  в  этом  океане  мало  кто  рисковал
пускаться  по  нему  вплавь.  Ботаники  XIX  и  начала  XX  века
 221

считали  неприличным  изучать  одновременно  более  чем  один
или  два  вида.  Не  станем  иронизировать  над  их  узостью.  Вот
грубый  подсчет:  из  двухсот  тысяч  видов  высших  растений  чело¬
век  использует  тысяч  двадцать.  Пусть  в  культуре  имеется  толь¬
ко  две  тысячи  растений,  но  и  на  знакомство  с  ними  исследова¬
телю  не  хватило  бы  самой  долгой  жизни.  Николай  Иванович
взялся  за  это  предприятие.  Взялся  и  вышел  победителем.  По¬
могла  нечеловеческая  работоспособность  и  экспедиции,  множе¬
ство  экспедиций,  после  которых  даже  завистники  соглашались,
что  «никто  не  видел  такого  количества  и  такого  разнообразия
культур,  какое  видел  и  изучил  Вавилов».  Экспедиции  для  не¬
го  —  средство  познавать  мир».
 Но  как  справиться  с  лавиной  увиденных  фактов?  Тут  вы¬
ясняется  еще  одно  достоинство  Вавилова-исследователя.  Он
мастер  синтеза,  человек,  способный  удержать  в  памяти,  осмыс¬
лить  и  расположить  в  стройной  системе  несчетное  число  боль¬
ших  и  малых,  собственных  и  чужих  наблюдений.  Закон  гомоло¬
гических  рядов  и  теория  центров  происхождения  культурных
растений  не  могли  бы  появиться  на  свет,  не  обладай  их  творец
даром  эмпирического  обобщения.
 Профессор  Тимофеев-Ресовский  напоминает  слова  древне¬
греческого  философа  Платона:  «Лошадь  увидеть  каждый  глупец
сумеет,  а  вот  увидеть  лошадиность  —  талант,  который  дается  не
многим».  Вавилов  умел  «видеть  лошадиность»,  умел  находить
общее,  единое,  закономерное  среди  миллионов  разрозненных  и,
казалось  бы,  совершенно  непохожих  явлений  природы.  Эмпири¬
ческое  обобщение  —  инструмент  великолепный.  С  его  помощью
Чарлз  Дарвин  постиг  тайну  происхождения  видов,  а  Дмитрий
Менделеев  создал  Периодическую  систему  элементов.  И  хотя
потомкам  абсолютно  все  равно,  каким  методом  добыто  то  или
иное  открытие,  в  истории  науки  имя  Николая  Вавилова  стоит
в  одном  ряду  с  самыми  блестящими  мыслителями  естествозна¬
ния.  «Наука  движется  толчками,  в  зависимости  от  успехов,  де¬
лаемых  методикой»,—  заметил  физиолог  академик  И.  П.  Пав¬
лов.  Методика  Дарвина,  Менделеева,  Вавилова  дала  естество¬
знанию  XX  века  побуждающий  толчок  огромной  силы.
 Вот  и  книге  конец.  Можно,  конечно,  укорить  автора  за  то,
что  он  не  описал  все  экспедиции  своего  героя.  Это  верно.  Мы  не
коснулись  поездок  в  Западный  Китай,  в  Корею,  на  остров  Тай¬
вань,  в  Японию.  Нет  глав,  посвященных  Швеции,  Дании,  Гер¬
мании.  А  Хибины,  Дальний  Восток,  Западная  Украина?..  Имеет
ли  право  автор  биографической  книги  ставить  последнюю  точку
где-то  на  половине  жизненного  пути  своего  героя?

Признаю:  я  сделал  это  преднамеренно.  Восточная  мудрость
гласит:  «Хочешь  полюбить  или  возненавидеть  человека  —  по¬
зови  его  один  раз  в  дорогу».  Один  раз!  Мы  же,  дорогой  чита¬
тель,  объехали  с  вами  и  с  академиком  Вавиловым  полсвета.  Не
достаточно  ли?  Есть  у  меня,  однако,  и  другая  причина,  по  ко¬
торой  решил  я  остановить  свое  перо.
 Человек,  который  настойчиво  твердил,  что  жизнь  коротка,
надо  спешить,—  торопился  не  напрасно.  Он  умер  совсем  моло¬
дым.  Но  итоги  его  жизни  —  грандиозны.
 Мы  рассказали  о  Вавилове-путешественнике.  Но  кроме  того,
он  был  организатором  советской  науки,  созидателем  большой
научной  школы.  Автор  трехсот  исследований,  он  боролся  за
свои  идеи,  побеждал  и  терпел  поражения.  Ему  случалось  оши¬
баться  и  расплачиваться  за  свои  ошибки.  Но  в  памяти  потом¬
ства  остались  по  справедливости  не  мелкие  ошибки,  а  великие
победы.  Остался  институт  в  Ленинграде,  который  носит  имя
своего  основателя,  осталась  бесценная  коллекщш  семян,  по  сию
пору  одаряющая  сортами  наши  сады,  поля  и  огороды.  Есть  ули¬
ца  имени  Вавилова,  научное  общество  имени  Вавилова,  Вави-
ловская  премия  Академии  наук  СССР.  Не  прошли  даром  и  чет¬
верть  века  на  колесах.  «Колеса»  Николая  Ивановича  оставили
глубокую  колею  и  в  науке  и  в  человеческих  сердцах.  Междуна¬
родная  организация  по  вопросам  сельского  хозяйства  и  продо¬
вольствия  снаряжает  экспедиции  в  центры  Вавилова.  Закон
гомологических  рядов  и  проблему  центров  обсуждают  между¬
народные  ботанические  конгрессы  60-х  годов  XX  столетия.
О  давно  умершем  ученом  снова  и  снова  пишут  газеты,  сообщают
радио  и  телевидение.  Биография  академика  Николая  Вавило¬
ва  —■  целая  эпопея.  В  одной  книге  ей  тесно.  Прав  профессор
Павел  Александрович  Баранов,  участник  нескольким  экспеди¬
ций  Вавилова:  «Яркая  и  прекрасная  жизнь  Николая  Ивановича
долго  будет  привлекать  внимание  исследователей  и  вдохновлять
писателей.  Будет  написано  немало  монографий  и  статей,  посвя¬
щенных  его  творческому  пути  в  науке.  Образ  этого  человека
найдет  отражение  и  в  художественной  литературе.  Наша  моло¬
дежь  должна  знать  эту  большую  жизнь,  которую  можно  по  пра¬
ву  назвать  подвигом  ученого,  должна  учиться  на  ней,  как  нуж¬
но  самоотверженно  работать  и  как  нужно  любить  свою  родину
и  науку».
 Эта  книга  —  одна  из  первых  попыток  писателя  обратиться
к  замечательной  судьбе.  Будут  и  другие  попытки,  другие  книги.
 1965-1967,

Для  старшего  возраста
Поповский  Марк  Александрович
 НАДО  СПЕШИТЬ!
 Ответственный  редактор  В.  С.  М  а  л  ь  т.  Художест¬
венный  редактор  Н.  И.  Комарова.  Технический
редактор  О.  В.  Кудрявцева.  Корректоры
Л.  И.  ДмитрюкиТ.  П.  Лейзерович,  Сдано
в  набор  18-УН  1968  г.  Подписано  к  печати  13-Х11968  г.
Формат  60X84718-  Печ.  л.  16,13.  Уел.  печ.  л.  15,05.
(Уч.-изд.  л.  13,48+17  вкл.=15,48).  Тираж  50  000  экз.
ТП  1968  №  555.  А11559.  Цена  71  коп.  на  бум.  №  1.
Издательство  „Детская  литература".  Москва,  М.  Чер¬
касский  пер.,  1.
 Ордена  Трудового  Красного  Знамени  фабрика  „Дет¬
ская  книга"  №  1  Росглавполиграфпрома  Комитета
по  печати  при  Совете  Министров  РОФСР.  Москва,
Сущевский  вал,  4(Г.  Заказ  №  2868.

Николай  Вавилов  —  выпускник  Московского
коммерческого  училища.  1906  год.

1904  года  одевфоил  /9  дня.  I
 СТУДЕНТЪ
 МОСКОВБНАГО  СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННАГО
ИНСТИТУТА
 &  //еЛМ-  Ф^ое/иг€-
 у/Ысе*.
 Время  поступлетя^^ 	.
 Зачетная  книжка  студента  Николая  Вавилова.

Николай  Вавилов  —  студент.
 Петровская  академия  —  флагман  русской  агрономической  школы!

Селекционная  станция  в  Петровской  академии.  1913  год.
 Полтавская  опытная  станция.  1912  год.  Сидят:  первый  слева  Н.  И.  Вавилов,
 справа  Е.  Н.  Сахарова.

Сотрудники  селекционной  станции.  1912  год.  Сидит  в  центре  Н.  И.  Вавилов.
 Саратовская  сельскохозяйственная  опытная  станция.  1917  год.

к  V
 В  апреле  1912  года  в  доме  на  Пресне  сыграли  свадьбу.  Екатерина
Николаевна  Сахарова  с  мужем  перед  отъездом  в  Англию.
 Таким  увидели  своего  нового  профессора  саратовские  студенты  в  1917  году.

'ЩШ-
 И.  И.  ВАВИЛОВ
 ПРОФЕССОР  САРАТОВСКОГО  УНИВЕРСИТЕТ/*
 3  А  КОН  1
 гомологических  РЯДОВ
 В  НАСЛЕДСТВЕННО!}  НЗНБНШОСТИ.
 Догна  3-ем  Всероссийском  Селекционном  0‘еяде
в  г.  Саратове  4  июня  1920  г.
 С  Г\  Р  (\  т  о  в,
 Г/0пс1*игра;9О’'*<п  З  е  отдели*
 1Ь*20  Г
 Издано  в  двадцатом...

Иван  Ильич  Вавилов.
Фотография  времен
первой  мировой  войны.
 Братья  Вавиловы  с  матерью,  Александрой  Михайловной.  1915  год.

Елена  Ивановна  не  раз  собирала  экспедиционные  чемоданы  своего  мужа.
Супруги  Вавиловы  в  1926  году.
 Ленинград.  Английский  генетик  Бэтсон  (в  центре)  и  немецкий  исследо¬
ватель  Фогт  —  гости  Н.  И.  Вавилова.  1925  год.

Афганистан.  Окрестности  г.  Герата.  Голубятни.  1924  год.
Фото  Н.  И.  Вавилова.
 Афганистан.  Кабул.  1924  год.  Перед  выездом  в  экспедицию.

Улица  в  Кабуле.  1924  год.  Фото  Н.  И.  Вавилова.
 Афганистан.  В  Баквийской  пустыне.  1924  год.  Фото  Н.  И.  Вавилова.

Греция.  Акрополь.  Портик  кариатид.  1926  год.

Н.  И.  Вавилов  и  Эрнест  Баур.  Ленинград.  1929  год.
 Опытная  станция  ВИРа  в  Детском  Селе  (Пушкино).  Стоят  справа  налево:
И.  Д.  Шиманович,  Н.  И.  Вавилов,  Н.  П.  Горбунов,  секретарь  Горбунова,
В.  Е.  Писарев,  А.  И.  Мальцев.  1925  год.

Сирия.  Обработка  земли  в  горном  районе.  1926  год.  Фото  Н.  И.  Вавилова.

Почтовая  открытка  из  Аддис¬
Абебы  с  портретом  раса  Тафари.
 Эфиопия.  В  окрестностях  г.  Харар.  1927  год.  Фото  Н.  И.  Вавилова.

Эфиопия.  На  пути
к  Анкоберу.  1927  год.
Фото  Н.  И.  Вавилова.
 Эфиопия.  Блины  из  инжира
в  специальной  корзине.
1927  год.  Фото  Н.  И.  Вавилова.

Эфиопия.  Обелиск  в  Аксуме
1927  год.
 Фото  Н.  И.  Вавилова.
 Почтовая  открытка  из  Сантадера.  «В  натуре  это  в  миллион  раз  лучше...»

Почтовая  открытка  из  Севильи:  «Ну,  вот  и  Средиземноморский  цикл
кончается».  Июль,  1927  год.
 Эфиопия.  Деревенская
семья.  1927  год.
Фото  Н.  И.  Вавилова.

Академик  Н.  И.  Вавилов.  1930  год.

ул//ы 	1/<цД«г
 г^-Г  *  е//4/«*|  ^*/»Л 	^-•*Сс.
 х«  им<  <  1л  ^ 	^  С*г<Ла
 Спллл^Г  Ч 	€  Г>  <мсд/« 	у
 г^-..  Л  —  ^4*и«»*м^ 	'—
 /*  «-Г>  Нс( 	«^44  4^М44*  г/»/
 /%ЛА4л/лУ~  ^«сЛ  ^'Ь  Л  0.  &е  С0
 <|сГии.***/  Л/,
 0сл/1а  "С}4+*ь.
 0^иПи  А/^и*^  у>«чГи<  <ч  С/^.
 МЛ*'  *}ЛГу^щ;  /у**.  >*++*+
 ё-++/1уи  С*т,<■**. 	-^%4  ХЛг^ГЦ
 /^  /уА«  4^хАа/сГ
 •АуиЦАД  ^ 	‘'“Г 	1^
 Лу^
 .Ал  ^/Л^г  АА^уи^у^у
 +  'лл*  ^■^-/. 	суЛил*
 Оа<и/,
 Страницы  из  путевого  дневника
южноамериканской  экспедиции.
«Основная  задача  поездки:  знать
уровень  современней  генетической
и  селекционной  работы...»
 Гватемала.  На  базаре
в  Антиле.  1932  год.
Фото  Н.  И.  Вавилова.

Мексика.  На  зерновом  базаре.
1930  год.
 Перу.  Индеец  с  ламой.
1932  год.  Фото  Н.  И.  Вавилова.

Боливия.  В  зарослях  дикой
цинхоны.  1932  год.
 Бразилия.  Негритянская  деревня.
1932  год.  Фото  Н.  И.  Вавилова.

1  ДО&*
 Ленинград.  Всесоюзный  институт  растениеводства.  В  кабинете  директора.  Конец  20-х  годов.

Н.  И.  Вавилов  встречает
участников  автопробега
Москва  —  Кара-Кумы  —
Москва.  Сентябрь,  1933  год.
 Абхазия.  Поездка  в  питомник  хинного  дерева.  1934  год.

Генетик  профессор
Дончо  Постов  (1897—1949).
 Н.  И.  Вавилов  в  гостях  у  И.  В.  Мичурина.  1934  год.

На  Азербайджанском  отделении  ВИРа.  Начало  30-х  годов.

Так  палочками  «шнакви»
убирали  пшеницу
в  Грузии.  1939  год.
 Фото  Н.  И.  Вавилова.
 На  опорном  пункте  ВИРа  в  Дербенте.  1939  год.

Профессор  Герман  Меллер,  лауреат  Нобелевской  премии  (1890—1967).

На  Туркменской  опытной  станции.  1936  год.

На  Украинском  отделении  Института  растениеводства.
 В  горах  Кара-Тау.  1933  год.

Последний  портрет  академика  Н.  И.  Вавилова.  Июль.  1940  год.