ОБ АННЕ
АХМАТОВОЙ
>/ знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов,Живет в таинственном мерцанье
Г.е расширенных зрачков.Г'е ()уша открыта жадно
Лишь мерной музыке стиха,Пред жизныо дольней и отрадной
Высокомерна и глуха.Неслышный и неторопливый,Так странно плавен шаг ее,
Назвать нельзя ее красивой,Но в ней все счастие мое.Николай Гумилев
ОТСКАНИРОВАНО СПЕЦИАЛЬНО ДЛЯWWW.SPBSTARdSTi.RU
ОБ АННЕ АХМАТОВОЙстихиэссевоспоминанияписьма-Ф-Лениздат•1990
83.3.Р70-13Составитель М. М. К р а л и н
Редактор И. И. Слобожан
Художник И. В. ЗарубинаРецензент доктор филологических наук А. И. ПавловскийОб Анне Ахматовой: Стихи, эссе, воспоминания,
0-13 письма /Сост.: М. М. Кралин.— Л.: Лениздат,
1990.— 576 с., ил.ISBN 5-289-00618-4В сборник, посвященный lUO-летию со дня рождения А Ахматовой, вошли
стихотворения Н. Гумилева, А. Блока, И. Северянина, Н. Клюева, О. Ман¬
дельштама, О. Берггольц, А. Кушнера, И. Бродского, а также воспоминания
и дневники П. Лукницкого, В. Срезневской, Г. Адамовича, И. Бехтерева,
Л. Гинзбург, В. Шефнера и письма к А. Ахматовой друзей и читателей. Боль¬
шинство материалов публикуется впервые.О	4603020101—172 (од	83 3 Р7M17I (03)—90	83.3.Н7© М. М. Кралин, составление, статья,
ISBN 5-289-00618-4	примечания, 1990
Николай ГумилевИЗ ЛОГОВА ЗМИЕВАИз логова змиева,Из города Киева,Я взял не жену, а колдунью.А думал — забавницу,Гадал — своенравницу,Веселую птицу-певунью.Покликаешь — морщится,
Обнимешь — топорщится,А выйдет луна — затомится,И смотрит, и стонет,Как будто хоронит
Кого-то,— и хочет топиться.Твержу ей: крещеному,С тобой по-мудреному
Возиться теперь мне не в пору;
Снеси-ка истому ты
В Днепровские омуты,На грешную Лысую гору.Молчит — только ежится,И все ей неможется,Мне жалко ее, виноватую,Как птицу подбитую,Березу подрытуюНад очастью, Богом заклятою.
6Об Анне АхматовойЦАРИЦАТвой лоб в кудрях отлива бронзы,
Как сталь, глаза твои остры,Тебе задумчивые бонзы
В Тибете ставили костры.Когда Тимур в унылой злобе
Народы бросил к их мете,Тебя несли в пустынях Гоби
На боевом его щите.И ты вступила в крепость Агры,
Светла, как древняя Лилит,Твои веселые онагры
Звенели золотом копыт.Был вечер тих. Земля молчала,
Едва вздыхали цветники
Да от зеленого канала,Взлетая, реяли жуки.И я следил в тени колонны
Черты алмазного лица
И ждал, коленопреклоненный,В одежде розовой жреца.Узорный лук в дугу был согнут,И, вольность древнюю любя,Я знал, что мускулы не дрогнут,И острие найдет тебя.Тогда бы вспыхнуло былое:Князей торжественный приход,И пляски в зарослях алоэ,И дни веселые охот.
щ яОб Анне Ахматовой7Николай Степанович Гумилев. 1915 г.Но рот твой, вырезанный строго,
Таил такую смену мук,Что я в тебе увидел Бога
И робко выронил свой лук.Толпа рабов ко мне метнулась,
Теснясь, волнуясь и крича,И ты лениво улыбнулась
Стальной секире палача.1910-е
Об Анне АхматовойОТРАВЛЕННЫЙ«Ты совсем, ты совсем снеговая,Как ты странно и страшно бледна!Почему ты дрожишь, подавая
Мне стакан золотого вина?»Отвернулась печальной и гибкой...Что я знаю, то знаю давно,Но я выпью, и выпью с улыбкой,Все налитое ею вино.А потом, когда свечи потушат
И кошмары придут на постель,Те кошмары, что медленно душат,Я смертельный почувствую хмель...И приду к ней, скажу: «Дорогая,Видел я удивительный сон,Ах, мне снилась равнина без края
И совсем золотой небосклон.Знай, я больше не буду жестоким,Будь счастливой, с кем хочешь, хоть с ним,
Я уеду, далеким, далеким,Я не буду печальным и злым.Мне из рая, прохладного рая,Видны белые отсветы дня...И мне сладко — не плачь, дорогая,—
Знать, что ты отравила меня».1910-еТОТ, ДРУГОЙЯ жду, исполненный укоров:Но не веселую женуДля задушевных разговоровО том, что было в старину.И не любовницу: мне скучен
Прерывный шепот, томный взгляд,—
Об Анне Ахматовой9I 1	: шшш?1-1	тк <•*-w ШаштГщщЯж	шШШШж,-:f ■■	ШШШш\\Ш 1I\\ш г*	. Н,jUi /
\\\\\\\\макI	«.у-■ИГ ""ГгIАнна Ахматова. Слепнево. Лето 1913 г.И к упоеньям я приучен,И к мукам, горше во сто крат.Я жду товарища, от Бога
В веках дарованного мне
За то, что я томился много
По вышине и тишине.И как преступен он, суровый,
Коль вечность променял на час,
Принявши дерзко за оковы
Мечты, связующие нас.1910-е
10Об Анне Ахматовой* * *Ты помнишь дворец великанов,В бассейне серебряных рыб,Аллеи высоких платанов
И башни из каменных глыб.Как конь золотистый у башен,
Играя, вставал на дыбы
И белый чепрак был украшен
Узорами тонкой резьбы.Ты помнишь, у облачных впадин
С тобою нашли мы карниз,Где звезды, как горсть виноградин,
Стремительно падали вниз.Теперь, о скажи, не бледнея,
Теперь мы с тобою не те,Быть может, сильней и смелее,Но только чужие мечте.У нас как точеные руки,Красивы у нас имена,Но мертвой, томительной скуке
Душа навсегда отдана.И мы до сих пор не забыли,Хоть нам и дано забывать,То время, когда мы любили,Когда мы умели летать.1910-е
Об Анне Ахматовой11Николай Степанович Гумилев. Царское Село.
1910-е гг.
12Об Анне АхматовойОНАЯ знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов,Живет в таинственном мерцанье
Ее расширенных зрачков.Ее душа открыта жадно
Лишь мерной музыке стиха,Пред жизнью дольней и отрадной
Высокомерна и глуха.Неслышный и неторопливый,Так странно плавен шаг ее,
Назвать нельзя ее красивой,Но в ней все счастие мое.Когда я жажду своеволий
И смел и горд — як ней иду
Учиться мудрой сладкой боли
В ее истоме и бреду.Она светла в часы томлений
И держит молнии в руке,И четки сны ее, как тени
На райском огненном песке.1912ИЗ «ПЯТИСТОПНЫХ ямбов»М. J1. ЛозинскомуЯ помню ночь, как черную наяду,В морях под знаком Южного Креста.Я плыл на юг; могучих волн громаду
Взрывали мощно лопасти винта,И встречные суда, очей отраду,Брала почти мгновенно темнота.
Об Анне Ахматовой13О, как я их жалел, как было странно
Мне думать, что они идут назад
И не остались в бухте необманной,Что Дон Жуан не встретил донны Анны,
Что гор алмазных не нашел Синдбад
И Вечный Жид несчастней во сто крат.Но проходили месяцы, обратно
Я плыл и увозил клыки слонов,Картины абиссинских мастеров,Меха пантер — мне нравились их пятна —
И то, что прежде было непонятно,
Презренье к миру и усталость снов.Я молод был, был жаден и уверен,Но дух земли молчал, высокомерен,Как умирают птицы и цветы.Теперь мой голос медлен и размерен,Я знаю, жизнь не удалась... и ты,Ты, для кого искал я на Леванте
Нетленный пурпур королевских мантий,Я проиграл тебя, как Дамаянти
Когда-то проиграл безумный Наль.
Взлетели кости, звонкие, как сталь,Упали кости — и была печаль.Сказала ты задумчиво и строго:«Я верила, любила слишком много,Я ухожу, не веря, не любя
И пред лицом Всевидящего Бога,Быть может, самое себя губя,Навек я отрекаюсь от тебя».Твоих волос не смел поцеловать я,Ни даже сжать холодных, тонких рук,Я сам себе был гадок, как паук,Меня пугал и ранил каждый звук,И ты ушла, в простом и темном платье,
Похожая на древнее Распятье.1910-е
Михаил ЛозинскийНЕ ЗАБЫВШАЯАнне АхматовойЕще свою я помню колыбель,И ласково земное новоселье,И тихих песен мимолетный хмель,И жизни милой беглое веселье.Я отдаюсь, как кроткому лучу,Неярким дням моей страны родимой.Я знаю — есть покой, и я хочу
Тебя любить и быть тобой любимой.Но в душном сердце — дивно и темно,И ужас в нем, и скорбь, и песнопенье,И на губах, как темное пятно,Холодных губ горит напечатленье.И слух прибоем и стенаньем полн,Как будто вновь, еще взглянуть не смея,
Я уношу от безутешных волн
Замученную голову Орфея.1912
Валерия Срезневская
ДАФНИС И ХЛОЯВот идут по аллее, так странно нежны,Гимназист с гимназисткой, как Дафнис и Хлоя.Н. ГумилевУже близко то время, когда я не смогу ни сказать, ни
написать ничего. Может быть, меня упрекнут этим. Ведя
записи без плана и системы, я никогда не думала и не хо¬
тела делать их достоянием истории. Я много видела, мно¬
го испытала, много знаменитых современников встре¬
чала на своем пути, одних ближе к моей жизни, других
дальше; наконец, третьи просто в беглых встречах оста¬
вили чисто зрительное и слуховое впечатление. Но
ведь цстина, даже юридически, возникает из перекрест¬
ных взглядов и мнений, а значит, каждый свидетель
ценен по-своему — только бы он не лгал и не выду¬
мывал фактов. Постараюсь следовать этому правилу и как
можно точнее восстановить в моей еще не угасающей па¬
мяти образы далеких, милых, а иногда и вовсе дале¬
ких, но запомнившихся мне людей.С Аней мы познакомились в Гунгербурге, довольно
модном тогда курорте близ Нарвы, где семьи наши жили
на даче. Обе мы имели гувернанток, обе болтали бег¬
ло по-французски и по-немецки, и обе ходили с нашими
«мадамами» на площадку около курзала, где дети игра¬
ли в разные игры, а «мадамы» сплетничали, сидя на
скамейке. Аня была худенькой стриженой девочкой, ни¬
чем не примечательной, довольно тихонькой и замкнутой.
Я была очень подвижной, веселой, шаловливой и общи¬
тельной. Особенной дружбы у нас не возникло, но встре¬
чи были частые, болтовня непринужденная, и основа
для дальнейших отношений возникла прочная.Настоящая, большая, на всю жизнь тесно связав¬
шая нас дружба пришла позже, когда мы жили в одном
и том же доме в Царском Селе, близ вокзала, на углу
Широкой улицы и Безымянного переулка,— в доме Шу-
хардиной, где у нас была квартира внизу, а у Горенко© В. С. Срезневская, 1990
16	Об Анне АхматовойВалерия Сергеевна Срезневская. Царское Село.
Май 1909 г.В. СрезневскойЖрицами божественнойбессмыслицы
Назвала нас дивная судьба,Но я точно знаю — нам зачислятся
Бденья у позорного столба.И свиданье с тем, кто издевается,
И любовь к тому, кто не позвал...
Посмотри туда — он начинается,
Наш. кроваво-черный карнавал.Анна Ахматова
Об Анне Ахматовой17наверху. В этот дом мы переехали после пожара, ког¬
да потеряли всю обстановку, все имущество, и наши семьи
были очень рады найти квартиру, где можно было раз¬
меститься уютно, к тому же около вокзала (наши отцы
были связаны с поездками в Петербург на службу,
а перед старшими детьми уже маячило в будущем про¬
должение образования). При доме был большой хороший
сад, куда обе семьи могли спокойно на целый день вы¬
пускать своих детей, не затрудняя ни себя, ни своих
гувернанток прогулками.Вот когда мы по-настоящему подружились и сошлись с
Анечкой Горенко. Аня писала стихи, очень много чита¬
ла дозволенных и недозволенных книг и очень изменилась
внутренне и внешне. Она выросла, стала стройной, с пре¬
лестной хрупкой фигуркой развивающейся девушки, с чер¬
ными, очень длинными и густыми волосами, прямыми, как
водоросли, с белыми и красивыми руками и ногами, с не¬
сколько безжизненной бледностью определенно вычер¬
ченного лица, с глубокими, большими светлыми глазами,
странно выделявшимися на фоне чер,ных волос и темных
бровей и ресниц. Она была неутомимой наядой в воде, неу¬
томимой скиталицей-пешеходом, лазала, как кошка, и пла¬
вала, как рыба. Почему-то ее считали «лунатичкой», и она
не очень импонировала добродетельным обывательницам
затхлого и очень дурно воспитанного Царского Села, имев¬
шего все недостатки близкой столицы без ее достоинств.
Как и полагается пригородам.Наши семьи жили замкнуто. Все интересы отцов были
связаны с Петербургом; матери — многодетные, обреме¬
ненные хлопотами о детях и хозяйстве. Уже дворянского
приволья не было нигде и в помине. Прислуга была вольно¬
думная и небрежная в работе. Жизнь дорогая. Гувернан¬
тки, большею частью швейцарки и немки, претенциозные
и не ахти как образованные. Растить многочисленную
семью было довольно сложно. Отсюда не всегда ровные
отношения между членами семьи. Немудрено, что мы отды¬
хали, удаляясь от бдительных глаз, бродя в садах и гущах
прекрасного, заброшенного, меланхолического Царского
Села.Аня свои ранние стихи, к сожалению, не сохранила,
и потому для исследователей ее творчества навеки утеряны
истоки ее прекрасного таланта. Могу сообщить одну дово¬
льно существенную черту в ее творчестве: предчувствие
18Об Анне Ахматовойсвоей судьбы. Еще совсем девочкой она написала о таин¬
ственном кольце (позже черном бабушкином кольце), ко¬
торое она получила в дар от месяца:Мне сковал его месяца луч золотой
И, во сне надевая, шепнул мне с мольбой:«Береги этот дар! Будь мечтою горда!»Я кольца не отдам — никому, никогда!Правда, много позже, живя у меня в 1915—1916 годах,
она его отдала — и при каких обстоятельствах!Много судеб сплеталось с судьбою Анны Ахматовой.
Но надо быть последовательной.С Колей Гумилевым, тогда еще гимназистом седьмого
класса, Аня познакомилась в 1904 году, в сочельник.
Мы вышли из дому, Аня и я с моим младшим братом Сере¬
жей, прикупить какие-то украшения для елки, которая у
нас всегда бывала в первый день Рождества. Был чудесный
солнечный день. Около Гостиного двора мы встретились
с «мальчиками Гумилевыми»: Митей, старшим,— он учил¬
ся в Морском кадетском корпусе,— и с братом его Ко¬
лей — гимназистом императорской Николаевской гимна¬
зии.Я с ними была раньше знакома, у нас была общая учи¬
тельница музыки — Елизавета Михайловна Баженова.
Она-то и привела к нам в дом своего любимца Митю и уже
немного позже познакомила меня с Колей. Встретив их на
улице, мы дальше пошли уже вместе, я с Митей, Аня с Ко¬
лей, за покупками, и они проводили нас до дому. Аня
ничуть не была заинтересована этой встречей, а я тем
менее, потому что с Митей мне всегда было скучно;
я считала (а было мне тогда уже пятнадцать!), что
у него нет никаких достоинств, чтобы быть мною от¬
меченным.Но, очевидно, не так отнесся Коля к этой встрече.
Часто, возвращаясь из гимназии, я видела, как он шага¬
ет вдали в ожидании появления Ани. Он специально
познакомился с Аниным старшим братом Андреем, чтобы
проникнуть в их довольно замкнутый дом. Ане он не нра¬
вился; вероятно, в этом возрасте девушкам нравятся разо¬
чарованные молодые люди, старше двадцати пяти лет,
познавшие уже много запретных плодов и пресытившиеся
их пряным вкусом. Но уже тогда Коля не любил отступать
Об Анне Ахматовой19^s*sasj11■ Шшт»Анна Горенко. Евпатория. 1906 г.перед неудачами. Он не был красив — в этот ранний пери¬
од он был несколько деревянным, высокомерным с виду и
очень неуверенным в себе внутри. Он много читал, лю¬
бил французских символистов, хотя не очень свободно
владел французским языком, однако вполне достаточно,
чтобы читать, не нуждаясь в переводе. Роста высокого,
худощав, с очень красивыми руками, несколько удли¬
ненным бледным лицом,— я бы сказала, не очень за¬
метной внешности, но не лишенной элегантности. Так,
блондин, каких на севере у нас можно часто встретить.
20Об Анне АхматовойНиколай Степанович Гумилев в своем рабочем
кабинете. Царское Село. 1910-е гг.Позже, возмужав и пройдя суровую кавалерийскую во¬
енную школу, он сделался лихим наездником, обучавшим
молодых солдат, храбрым офицером (он имел два Георгия
за храбрость), подтянулся и, благодаря своей превосход¬
ной длинноногой фигуре и широким плечам, был очень
приятен и даже интересен, особенно в мундире. А улыбка
и несколько насмешливый, но милый и недерзкий взгляд
больших, пристальных, чуть косящих глаз нравились мно¬
гим и многим. Говорил он чуть нараспев, нетвердо вы¬
говаривая «р» и «л», что придавало его говору совсем
не уродливое своеобразие, отнюдь не похожее на косно¬
язычие.Мне нравилось, как он читает стихи, и мы всегда про¬
сили его об этом. Он часто бывал у нас и, когда я была
уже замужем, очень подружился с моим мужем, а по ста¬
рой памяти — и со мною. И наша ничем не омрачен¬
ная дружба (я знала его с десятилетнего возраста)
прошла сквозь всю жизнь, вплоть до трагической гибели
Николая Степановича. С Аней тоже длилась всю жизнь.Но вернемся к ранней юности. В 1905 году Горенко
уехали из Царского Села по семейным обстоятельствам.
Об Анне Ахматовой21И этот короткий промежуток наших жизней держался
только на переписке, к сожалению затерянной нами.Аня никогда не писала о любви к Гумилеву, но часто
упоминала о его настойчивой привязанности, о неодно¬
кратных предложениях брака и своих легкомысленных от¬
казах и равнодушии к этим проектам. В Киеве у нее
были родственные связи, кузина, вышедшая позже замуж
за Аниного старшего брата Андрея. Она, кажется, не
скучала. Николай Степанович приезжал в Киев. И вдруг,
в одно прекрасное утро, я получила извещение об их
свадьбе. Меня это удивило. Вскоре приехала Аня и сразу
пришла ко мне. Как-то мельком сказала о своем браке, и
мне показалось, что ничто в ней не изменилось; у нее
не было совсем желания, как это часто встречается у
новобрачных, поговорить о своей судьбе. Как будто это
событие не может иметь значения ни для нее, ни для
меня. Мы много и долго говорили на разные темы. Она
читала стихи, гораздо более женские и глубокие, чем
раньше. В них я не нашла образа Коли. Как и в по¬
следующей лирике, где скупо и мимолетно можно найти
намеки о ее муже, в отличие от его лирики, где властно
и неотступно, до самых последних дней его жизни,
сквозь все его увлечения и разнообразные темы маячит
образ жены. То русалка, то колдунья, то просто жен¬
щина, таящая «злое торжество»:И, тая в глазах злое торжество,Женщина в углу слушала его.Стихотворение «У камина» стоит того, чтобы прочи¬
тать его полностью в подтверждение моих высказываний,
основанных не только на впечатлениях, но и на призна¬
ниях и фактах.Конечно, они были слишком свободными и большими
людьми, чтобы стать парой воркующих «сизых голубков».
Их отношения были скорее тайным единоборством. С ее
стороны — для самоутверждения как свободной от оков
женщины; с его стороны — желание не поддаться ника¬
ким колдовским чарам, остаться самим собою, независи¬
мым и властным над этой вечно, увы, ускользающей от
него женщиной, многообразной и не подчиняющейся ни¬
кому. Я не совсем понимаю, что подразумевают многие
люди под словом «любовь». Если любовь — навязчивый,
порою любимый, порою ненавидимый образ, притом всег¬
22Об Анне Ахматовойда один и тот же, то смею определенно сказать, что если
была любовь у Николая Степановича, а она, с моей точки
зрения, сквозь всю его жизнь прошла,— то это была Ах¬
матова. Оговорюсь: я думаю, что в Париже была еще так
называемая «Синяя звезда». Во всяком случае, если неж¬
ность — тоже любовь, то «Синяя звезда» была тоже им
любима, и очень нежно. Остальное, как бы это ни назы¬
вать, вызывало у него улыбку и шутливый тон.Но разве существует на свете моногамия для мужчин?
Я помню, раз мы шли по набережной Невы с Колей
и мирно беседовали о чувствах женщин и мужчин, и он
сказал: «Я знаю только одно, что настоящий мужчина —
полигамист, а настоящая женщина моногамична».—
«А вы такую женщину знаете?»— спросила я. «Пожалуй,
нет. Но думаю, что она есть»,— смеясь ответил
он. Я вспомнила Ахматову, но, зная, что ему будет это
больно, промолчала.У Ахматовой большая и сложная жизнь сердца —
я -то это знаю, как, вероятно, никто. Но Николай Степа¬
нович, отец ее единственного ребенка, занимает в жизни
ее сердца скромное место. Странно, непонятно, может
быть, и необычно, но это так.Великий сердцевед Л. Н. Толстой отметил эту черту
в Анне Карениной... Но не надо аналогий, они ни к чему.
Люди очень различны, в этом повинны и жизнь и время.
И, несмотря на то что часто в больших и сложных био¬
графиях всегда звучит тема «роковой любви», как у Пуш¬
кина, Байрона, Тютчева, Блока и даже Лермонтова,— не
будем до поры до времени касаться ее! А пожалуй, у ме¬
ня есть что сказать о ней... Так уже мне довелось вчи¬
таться в чужие жизни. Могу сказать еще то, что знаю
очень хорошо: Гумилев был нежным и любящим сыном,
любимцем своей умной и властной матери, и он, несо¬
мненно, радовался, что его сын растет под крылом, где
ему самому было так хорошо и тепло.Знаю, как он звонил в клинику, где лежала Аня (са¬
мую лучшую тогда клинику профессора Отто, очень доро¬
гую и очень хорошо обставленную, на Васильевском ос¬
трове). Затем, по окончании всей этой эпопеи, заехал за
матерью своего сына и привез обоих в Царское Село к
счастливой бабушке, где мы с мужем в те же дни обеда¬
ли и пили шампанское за счастливое событие... Все как
полагается.
Об Анне Ахматовой23Смею высказать еще одну до конца продуманную
мною мысль: не признак ли это мужского характера —
совмещать в себе много крайностей, иногда совершенно
полярных, и, несмотря на эти крайности, иметь свое
глубокое чувство единого, самого заветного, самого нуж¬
ного — одного.Рождение сына очень связало Анну Ахматову. Она
первое время сама кормила сына и прочно обосновалась
в Царском.Не думаю, что тогда водились чудаки-отцы, катающие
колясочку с сыном,— для этого были опытные няни.
И Коля был как все отцы, навещал своего сына всякий
раз, когда это было возможно, и, конечно, был не хуже,
если не лучше многих образцовых отцов. Разве все эти
нити не могут называться любовью? Роли отцов и мате¬
рей так различны, особенно в первые годы ребенка. По¬
немногу и Аня освобождалась от роли матери в том по¬
нимании, которое сопряжено с уходом и заботами о ре¬
бенке: там были бабушка и няня. И она вошла в обыч¬
ную жизнь литературной богемы. Ни у того, ни у другого
не было каких-то поводов к разлуке или разрыву отноше¬
ний, но и очень тесного общения вне поэзии (да и то так
различно понимаемой) тоже не было.У Ахматовой под строками всегда вполне конкретный
образ, вполне конкретный факт, хотя и не называемый по
имени. Гумилев — поэт раздумий и предчувствий. Может
быть, в том жутком мире он если и не знал, но провидел
свою трагическую судьбу....Сидя у меня в небольшой темно-красной комнате, на
большом диване, Аня сказала, что хочет навеки расстать¬
ся с ним. Коля страшно побледнел, помолчал и сказал:
«Я всегда говорил, что ты совершенно свободна делать
все, что ты хочешь». Встал и ушел.Многого ему стоило промолвить это... ему, властно
желавшему распоряжаться женщиной по своему усмот¬
рению и даже по прихоти. Но все же он сказал это!Ведь во втором браке, меньше чем через год, он от¬
правил юную жену к своей маме в Бежецк, в глушь, в зи¬
му, в одинокую и совсем уж безрадостную жизнь! Она
была ему «не нужна». Вот это тот Гумилев, который
только раз (но смертельно) был сражен в поединке с
женщиной. И это-то и есть настоящий, подлинный Гуми¬
лев.
24Об Анне АхматовойНе знаю, как называют поэты или писатели такое еди¬
ноборство между мужчиной и женщиной... Если это лю¬
бовь, то как она не похожа на то, что обычно описывают
так тщательно большие сердцеведы. У Гумилева были
холодная душа и горячее воображение. Ему не хотелось
иметь в своей жизни просто спокойную, милую, скромную
жену, мать нескольких детей, хозяйку дома... А возмож¬
но, что только так он нашел бы другую судьбу. Но у че¬
ловека ведь всегда одна судьба — его судьба, и праздные
догадки ни к чему.Во всяком случае, брак Гумилева был браком по
своей воле и по своей любви... А что его нельзя назвать
счастливым браком... Пушкин не без горечи сказал: «На
свете счастья нет, но есть покой и воля...» Правда, покоя
у Коли было мало, но воли много. А у Ахматовой? Жен¬
щины с таким свободолюбием и с таким громадным внут¬
ренним содержанием, мне думается, счастливы только
тогда, когда ни от чего и, тем более, ни от кого не зави¬
сят. До некоторой степени и Аня смогла это себе создать.
Она не зависела от мужа. Она рано стала печататься и
имела свои деньги. Но счастливой я ее никогда не виде¬
ла. Покоя? Да, внутренний покой в ней чувствовался го¬
раздо больше, чем в ее муже. Временами, пожалуй, я на¬
звала бы ее состояние «светлым покоем». Откуда он шел?
Я думаю, отчасти извне, но больше всего изнутри.Есть одна черта у Ахматовой, ставящая ее далеко от
многих современных поэтов и ближе всего подводящая к
Пушкину: любовь и верность сердца людям...А насмешлива она была очень, иногда и не совсем
безобидно. Но это шло от внутреннего веселья. И мне
казалось, насмешка даже не мешала ей любить тех, над
кем она подсмеивалась, за редкими исключениями,— та¬
ких на моей памяти были единицы.Мне кажется, что уживчивости в характере Ани бы¬
ло достаточно, чтобы жизнь с нею рядом не была неснос¬
ной. У меня она жила в небольшой (остальные ком¬
наты были очень большие), но теплой и приятной комна¬
те с окном, выходящим в наш тенистый тихий сад при
клинике1. Дверь в мою комнату была почти всегда
открыта, так что мы разговаривали,,не выходя из наших
комнат. У меня был очень хороший слух, и иногда ночью
я окликала Аню: «Отчего ты не спишь?» — «А почему ты
это знаешь?» — «По ритму дыхания». И тогда она часто
Об Анне Ахматовой25входила ко мне и, сидя у меня на кровати, рассказывала
мне причину своей бессонницы. Она часто бормотала сти¬
хи по ночам, прислушиваясь, как они звучат.Милое время! А кругом грохотали выстрелы, тарахте¬
ли пулеметы. Ведь мы жили на первой из восставших ок¬
раин Петрограда, на Выборгской стороне. Но в нашей
клинике, в глубине большого сада, было очень тихо и
спокойно. Жизнь с ее жестокостями и бурями была от
нас отделена высоким каменным забором. Это, конечно,
не значит, что мы ничего не переживали. Наоборот,
сквозь все запоры жизнь врывалась и сюда...1964Публикация И. Н. Луниной и О. В. Срезневской♦
Ирина Пунина
О ВАЛЕРИИ СРЕЗНЕВСКОЙВ последние годы жизни Анна Андреевна иногда пов¬
торяла: «На земле только три человека говорят мне «ты»:
Валя, Ирка и младшая Акума». Валя—это Валерия
Срезневская, подруга Анны Андреевны с детских лет.
Валерия Сергеевна была единственным человеком, дру¬
жеские отношения с которым Анна Андреевна поддержи¬
вала всю свою жизнь, и это запечатлено в стихах:Памяти В. С. СрезневскойПочти не может быть, ведь ты была всегда:В тени блаженных лип, в блокаде и в больнице,В тюремной камере‘и там, где злые птицы,И травы пышные, и страшная вода.О, как менялось все, но ты была всегда,И мнится, что души отъяли половину,Ту, что была с тобой,— в ней знала я причину
Чего-то главного. И все забыла вдруг...Но звонкий голос твой зовет меня оттуда
И просит не грустить и смерти ждать, как чуда.Ну что ж! попробую.9 сентября 1964
КомаровеАня Горенко и Валя Гюльпанова—девичья фамилия
Срезневской — познакомились еще в прошлом веке, по
их рассказам, на детском пляже в Гунгербурге, ку¬
да их увозили на лето из сырых петербургских приго¬
родов.Они вместе учились в Царскосельской Мариинской
гимназии, часто вместе возвращались после уроков, посе¬
щали одни и те же детские праздники, гуляли в парках.
Многие решающие в жизни Ани Горенко события и
встречи произошли на глазах Вали Тюльпановой-Срез-
невской.В своем творчестве и в человеческой судьбе Анна Ах¬
матова шла твердо, уверенно, целеустремленно. Почти
до самых последних лет жизни она редко обращалась к© И. Н. Пунина, 1990
Об Анне Ахматовой27прошлому, прежние знакомства и дружеские связи под¬
держивала лишь иногда, временами.И это было не только в силу сложившихся
обстоятельств:Меня, как реку,Суровая эпоха повернула.Мне подменили жизнь. В другое русло,Мимо другого потекла она,И я своих не знаю берегов...Огромная личная сила, направленная, главным обра¬
зом, на творчество, как будто заставляла ее выпивать
до дна, исчерпывать взаимоотношения с людьми и затем
отстранять со своего жизненного пути тех, кто ей больше
не был интересен.Многие отношения, конечно, были разрушены неумо¬
лимым ходом событий, но, как бы то ни было, Валерия
Сергеевна была единственным человеком, дружбу с кото¬
рым Анна Андреевна сохраняла на протяжении всей
жизни.В 1962 году Анне Андреевне дали прочитать воспо¬
минания С. К- Маковского «На Парнасе Серебряного
века» — о поэтической жизни Петербурга первых после¬
революционных лет, напечатанные на Западе. Многое
в них ей не понравилось, но особенно возмутило ее то,
что было написано о Николае Степановиче Гумилеве и об
их отношениях. В то время, исподволь нащупывая бла¬
гоприятную почву, она хотела добиться реабилитации Гу¬
милева. Она вызвала к себе Павла Николаевича Лукниц-
кого, который еще в двадцатые годы много занимался
изучением биографии и поэтического наследия Гумилева,
а после войны переехал в Москву и не виделся с Анной
Андреевной.По просьбе Анны Андреевны Лукницкий через проку¬
рора Малярова познакомился в архиве с делом Н. С. Гу¬
милева, и казалось, что можно было ходатайствовать о
снятии запрета с имени Гумилева, что появляется воз¬
можность публиковать его стихи. В этих хлопотах боль¬
шую поддержку Анне Андреевне постоянно оказывал Ва¬
лентин Петрович Гольцев — тогда один из редакторов га¬
зеты «Известия». Но появившиеся западные публикации
снова бросили тень на имя Гумилева, Анна Андреевна
хотела противопоставить тем мемуарам воспоминания
28Об Анне Ахматовойсвоих современников, знавших ее и Гумилева еще в деся¬
тые годы. Она убедила написать свои воспоминания Веру
Алексеевну Знаменскую, но, познакомившись с ними, не
нашла в них того, что ожидала. Вера Алексеевна вспоми¬
нала больше Н. В. Недоброво и его жену Любовь Алек¬
сандровну. С Анной Андреевной Вера Алексеевна позна¬
комилась в 1913—1914 годах и мало могла вспомнить о
более раннем времени, которое особенно интересовало
Анну Андреевну.Акума сердилась и даже ссорилась с Верой Алексеев¬
ной, но затем мудро вспомнила, что о самом начальном
периоде отношений ее с Гумилевым помнит Валя. Акума
просила меня поехать за Валей и привезти ее на Широ¬
кую. Встретившись, они стали дружно вспоминать. Акума
напоминала отдельные факты, стихи Николая Степанови¬
ча. Валерия Сергеевна вспоминала по-своему. Разговор
был очень интересный, но писать Валерии Сергеевне было
трудно. Она и раньше не была к этому склонна, а в то
время часто хворала. Акума торопила, объясняла, как
это важно для Валерии Сергеевны, говорила, что руко¬
пись купит Пушкинский Дом.Наконец Валерия Сергеевна написала несколько стра¬
ниц воспоминаний. Но и они не понравились Акуме.
Она говорила, что все это не то, хотя многое было
написано со слов самой Анны Андреевны. Кое-что они
вместе поправили, и Валерия Сергеевна еще раз пере¬
писала все своей рукой, как настаивала на этом Акума.Тем не менее тетрадь, написанную Валерией Серге¬
евной, Анна Андреевна отвергла, и Валерия Сергеев¬
на подарила ее мне с надписью: «Ире, для ее неподкуп¬
ного суждения».1986
О. А. Федотова
АНЯ ГОРЕНКОАню Горенко (Анну Ахматову) я знала еще девоч¬
кой, училась она в той же гимназии, где и я, в Царском
Селе. Познакомила меня с ней ее старшая сестра Ин¬
на — моя одноклассница. При первой же встрече меня
поразила внешность Ани: что-то было очень оригиналь¬
ное, неповторимое, во всем ее облике. Как-то Инна мне
сказала: «Обрати внимание на Анин профиль — такого
носика и с такой горбинкой ни у кого больше нет».
И действительно, ее изящные черты лица, носик с «осо¬
бенной» горбинкой придавали ей какой-то гордый и даже
дерзкий вид. Но когда она разговаривала, впечатление
менялось: большие живые глаза и приветливая улыбка
делали ее простой, славной девочкой. Инна любила Аню,
гордилась ею — высоко ценила ее ум, талантливость и
особенно ее душевные качества. Впоследствии, когда я
ближе узнала Аню, я поняла, что ее нельзя не любить,
несмотря на ее неустойчивый, упрямый и капризный ха¬
рактер.Мы часто вместе возвращались из гимназии — Аня,
Инна и я, однажды Инна предложила мне зайти к ним, я
согласилась.Жили они тогда недалеко от вокзала, в маленьком
переулке, выходящем на Широкую улицу. Помню старый
дом, каких много было в Царском Селе. Мы поднялись
во второй этаж, и из полутемной прихожей вошли в не¬
большую комнату. За столом у окна сидели брат Анны
Андрей и его товарищ, на столе лежала груда фотогра¬
фий, мы тоже присели и с интересом стали рассматривать
фотографии Крыма (Аня и Инна часто вспоминали Сева¬
стополь и вообще Крым, кажется, у них там был не то
свой домик, не то дача). Мы долго перебирали снимки,
запомнился мне один из них: дом, терраса, лестница, на
ступенях которой расположилась небольшая группа,
должно быть родственников или гостей, и среди них ма¬
© О. А. Федотова, 1990
30Об Анне АхматовойЭразм Иванович Стогов, дед А. Ахматовой
по материнской линии.ленькая девочка с растрепанными волосами. «А это что
за кикимора сидит?»— спросил товарищ Андрея. Аня вы¬
зывающе посмотрела на него и сердито сказала: «Дурак,
это я!» Меня удивил такой оборот речи, и я вспомнила,
как Инна мне говорила, что Аня любит иногда выкинуть
что-нибудь несуразное, не свойственное ей, просто из
озорства. Когда ушел товарищ Андрея, мы упрекали Аню
за дерзость, она смутилась и заявила, что извинится,
обязательно извинится. Инна по внешности не похожа
была на сестру: очень смуглая, с большими темными гла¬
зами и с шапкой вьющихся черных волос. Напоминала
она южанку, причем нерусского типа. В последних клас¬
сах гимназии я подружилась с ней, она казалась старше
Об Анне Ахматовой31Инна Эразмовна Горенко (урожд. Стогова),
мать А. Ахматовой.И женщина с прозрачными глазами
(Такой глубокой синевы, что море
Нельзя не вспомнить, поглядевши в них),
С редчайшим именем и белой ручкой,И добротой, которую в наследство
Я от нее как будто получила,—
Ненужный дар моей жестокой жизни...Анна Ахматова
«Северные элегии»
32Об Анне АхматовойАндрей Антонович Горенко — отец А. Ахматовой.меня и всех нас, умнее и талантливее, хорошо рисовала,
писала стихи и обладала большим юмором. Училась на
золотую медаль, но почему-то получила серебряную. Од¬
нажды она сказала, что Аня «выкинула очередной но¬
мер»— уехала одна в Петербург к знакомым, ночевала
там, дома никого не предупредила. Вся семья была в
большой тревоге. Обошли всех знакомых, но куда Аня
исчезла, никто ничего не знал, и только на второй день
она явилась как ни в чем не бывало.Здоровье у Ани было слабое. «За обедом почти ничего
не ест,— говорила Инна и, помню, как-то добавила, полу¬
шутя:— Мама обещала ей платить за первое и второе
блюда — только бы питалась как следует».
Об Анне Ахматовой33Андрей Антонович Горенко, отец А. Ахматовой.В один из чудесных весенних дней я зашла к ним, по
дороге купила букет ландышей,— помню, Аня взяла не¬
сколько веточек из букета и презрительно сказала, что
они ей не подходят, на мой вопрос «почему?», шутя отве¬
тила: «Мне нужны гиацинты из Патагонии».— «А какие
они?»— спросила я. Аня засмеялась, ушла куда-то и вер¬
нулась с вазочкой, поставила мой букет в воду и села с
нами за стол. Я хорошо помню этот день и наш разговор
в той же небольшой комнате, в которой была первый раз.
Мы чувствовали себя уже взрослыми, много читали, о
многом беседовали, знакомы были с декадентским
течением в литературе. Я знала, что Инна и Аня пишут
стихи «по-новому», как заявила Инна. Тогда же, я по-2 Зак. 106
34Об Анне АхматовойДш-sm*к*., .<fi*1ЛИР|Р■Шк ^Ш т s &■ ч :■- Ж IЖШ'ЧmJ ЯНЗ Кш,м>мШг- Jefe■ ■:* >3	^ s чщ fSi./-"'-!.. i ;; v? ян? $1 ■ .’ ■■*&» ; Ян*1 . • V . W*¥< :iЩЩй:? Щш щ»life. ®*. %cl*8 v- жpgfi®Анна Горенко с братьями Андреем (стоит рядом),
Виктором и сестрой Ией. В центре — мать
Инна Эразмовна. Киев. 1909 г. Фото из архива
Льва Николаевича Гумилева.мню, попросила Аню прочитать нам что-нибудь из своих
произведений, она достала ученическую тетрадь и нарас¬
пев начала читать. К сожалению, я не помню содержания
стихов, осталось только впечатление чего-то туманного,
недосказанного, но тогда же мы с Инной решили, что
Аня будет поэтессой.Во время чтения вошла их мама — помню милую,
полную даму в странной кофте-«размахайке». Нас позна¬
Об Анне Ахматовой35комили, она постояла недолго, одобрительно послушала
Анино чтение и ушла. Когда она повернулась, я заметила,
что сзади из-под кофты висят какие-то тесемки. Аня тоже
заметила и, смеясь, пояснила: «У мамы всегда сзади ви¬
сят какие-то тесемки». Об отце Инна никогда мне не го¬
ворила, мне казалось, что они тогда переживали какую-
то семейную драму. По окончании гимназии Инна вскоре
вышла замуж, наша семья переехала в Петербург, и я
только изредка бывала в Царском Селе.Шли годы, в 1907 или 1908 году я жила в Балаклаве
и случайно узнала, что в Севастополе умирает Инна от
туберкулеза. Я поехала к ней, застала ее в постели, уже
совсем слабой. Она мне жаловалась на свою несчастли¬
вую семейную жизнь, на мужа и на тяжелую болезнь.
Поинтересовалась, как я живу. Я боялась утомить ее, не¬
долго побыла и ушла с тяжелым чувством. Вскоре она
умерла!В 1910—1911 годах я уже знала, что Аня Горенко
стала известной поэтессой Анной Ахматовой, слышала,
что в Царском Селе, на частных квартирах, собирается
кружок любителей поэзии, на которых выступают Анна
Ахматова и поэт Гумилев (муж Анны Андреевны). Поэ¬
зия Ахматовой многих увлекла, особенно женскую моло¬
дежь, но некоторые порицали ее за «декадентский ук¬
лон».С первым сборником ее ранних стихов я познакоми¬
лась в 1912—1913 годах («Вечер»), Сколькопомню — ее
стихами зачитывались многие, заучивали наизусть,
декламировали, а молодые поэты и поэтессы старались
подражать ей. Я любила стихи Анны Ахматовой. Та¬
кие простые по своей «разговорной» форме, они были
очень сложны и глубоки по содержанию. Казалось, что
она первая, как никто, сумела отразить в своей лири¬
ке наши женские горести и радости.Помнится, тогда же на одном из литературных вече¬
ров в Петербурге в здании Думы на Невском я впервые
увидела Анну Ахматову на эстраде. Успех был необыкно¬
венный. Студенты и курсистки толпой окружили люби¬
мую поэтессу, в антрактах трудно было подойти к ней —
молодежь непроходимой стеной толпилась вокруг нее.
Я издали всматривалась в знакомые черты и узнавала в
36Об Анне Ахматовойних прежнюю Аню Горенко —тот же гордый профиль с
горбинкой, те же живые глаза, только густая челка за¬
крывала лоб, а лиловое платье особенного фасона прида¬
вало ее стройной, тонкой фигуре важный вид, как будто
она явилась из другого мира, как сказочная фея. По
окончании вечера мы все гурьбой провожали ее, многие
выбежали на улицу, чтобы еще раз выразить свой про¬
щальный привет. После я бывала на многих вечерах с ее
выступлениями, но этот вечер оставил особенно глубокий
след в моей памяти.Началась война, революция, гражданская война. Все
мы переживали, вместе с Родиной, трудные дни. Важные
мировые события отодвинули на задний план все другие
интересы. В эти исторические времена Ахматова была
вместе со своей Родиной — ведь и она «посетила сей мир
в роковые минуты».Однажды, глубокой осенью, в Царскосельском парке
я увидела Анну Ахматову, она сидела одна на скамейке и
не то дремала, не то куда-то пристально смотрела — на
коленях лежала тетрадка, изредка она выпрямлялась и
торопливо что-то записывала. Я прошла мимо, она не уз¬
нала меня, а я, как и прежде, почему-то не решилась
подойти к ней и только издали наблюдала.Шел 1933 год, с продовольствием было плохо, сущест¬
вовала еще карточная система. На Невском от Союза
писателей была организована столовая, к которой «под¬
креплялись» писатели, поэты и их семьи. В столовой
было всегда многолюдно и оживленно. Мне часто прихо¬
дилось обедать в этой столовой, прикрепил меня к ней
брат мой, поэт Всеволод Рождественский. Не забуду, как
в один из праздничных дней в столовую пришла Ахмато¬
ва. Как печальная тень, одиноко прошла между столика¬
ми и села в отдаленном углу. К ней кто-то подошел. Она
была в простом черном платье, а голова повязана белой
косынкой. Меня поразил ее болезненный и усталый вид.
Говорила она мало и скоро ушла, так же тихо и одиноко.
После этой встречи она осталась в моей памяти, как пе¬
чальное видение, как тень Анны Ахматовой: от брата я
узнала, что в те времена Ахматова очень болела и часто
уезжала на юг, для поправки своего надорванного здо¬
ровья.
Об Анне Ахматовой37Анна Горенко — гимназистка Мариинской женской
гимназии. Царское Село. 1904 (?) г.Посчастливилось мне еще раз, последний, увидеть
Анну Андреевну. Это было в год окончания Великой
Отечественной войны. Помню, в жаркий день я стояла
у трамвайной остановки, где-то недалеко от улицы Вои¬
нова, и заметила небольшую группу людей. Они ожив¬
ленно беседовали, среди них была пожилая, полная дама,
без шляпы, в легком летнем платье, я равнодушно смот¬
рела на нее. Кто-то рядом сказал: «Это Анна Ахматова».
Я удивилась и стала внимательно вглядываться в лицо
38Об Анне Ахматовой«дамы». Да, конечно, это была она, Аня Горенко, Анна
Ахматова. Но как она изменилась! Время и годы взяли
свое: полнота лица стерла ее стройный профиль и «зна¬
менитую горбинку». В душе я порадовалась за нее — на¬
конец-то увидела Анну Андреевну здоровой, оживленной
и даже, как мне показалось, счастливой. Подойти к ней я
не решилась — ведь столько лет прошло, пожалуй, не уз¬
нала бы меня. Да и момент был не подходящий для вос¬
поминаний.1969Публикация Н. В. Рождественской
Михаил Кузмин
ПРЕДИСЛОВИЕ К КНИГЕ «ВЕЧЕРВ Александрии существовало общество, члены кото¬
рого для более острого и интенсивного наслаждения
жизнью считали себя обреченными на смерть. Каждый
день их, каждый час был предсмертным. Хотя предсмерт¬
ное времяпрепровождение в данном обществе сводилось
к сплошным оргиям, нам кажется, что сама мысль о
предсмертном обострении восприимчивости и чувстви¬
тельности эпидермы и чувства более чем справедлива.
Поэты же особенно должны иметь острую память любви и
широко открытые глаза на весь милый, радостный и го¬
рестный мир, чтоб насмотреться на него и пить его каждую
минуту последний раз. Вы сами знаете, что в минуты край¬
них опасностей, когда смерть близка, в одну короткую
секунду мы вспоминаем столько, сколько не представится
нашей памяти и в долгий час, когда мы находимся в обыч¬
ном состоянии духа.И воспоминания эти идут не последовательно и не це¬
лостно, а набегают друг на друга острой и жгучей во¬
лной, из которой сверкнет: то давно забытые глаза, то
облако на весеннем небе, то чье-то голубое платье, то го¬
лос чужого вам прохожего. Эти мелочи, эти конкрет¬
ные осколки нашей жизни мучат и волнуют нас больше,
чем мы этого ожидали, и, будто не относясь к делу, точно
и верно ведут нас к тем минутам, к тем местам, где мы
любили, плакали, смеялись и страдали — где мы жили.Можно любить вещи, как любят их коллекционеры
или привязчивые чувственной привязанностью люди, или
в качестве сентиментальных сувениров, но это совсем не
то чувство связи, непонятной и неизбежной, открываю¬
щейся нам то в горестном, то в ликующем восторге, на
которое мы указывали выше.Нам кажется, что, в отличие от других вещелюбов,
Анна Ахматова обладает способностью понимать и лю¬
бить вещи именно в их непонятной связи с переживаемы¬
ми минутами. Часто она точно и определенно упоминает
40Об Анне АхматовойМихаил Алексеевич Кузмин. 1910-е гг.какой-нибудь предмет (перчатку на столе, облако, как
беличья шкурка, в небе, желтый свет свечей в спальне,
треуголку в Царскосельском парке), казалось бы, не име¬
ющий отношения ко всему стихотворению, брошенный и
забытый, но именно от этого упоминания более ощути¬
мый укол, более сладостный яд мы чувствуем. Не будь
этой беличьей шкурки, и все стихотворение, может быть,
не имело бы той хрупкой пронзительности, которую оно
имеет. Мы не хотим сказать, что всегда у автора вещи
имеют такое особенное значение; часто они не более как
сентиментальные сувениры или перенесение чувства с че¬
ловека на вещи, ему принадлежащие. Мы говорим это не
Об Анне Ахматовой41АНИ* АХМАТОВА,(У)/*ги> гьл t4+e*f	?В Е Ч Е Р Ъ.СТИХИ./( 9 / h . $u^*h	-*■	щ*/ $ <r	__ЦЕХ!4 Е X ЪлозтовъСПб.а»мТитульный лист первой книги А. Ахматовой «Вечер»
с дарственной надписью Борису Васильевичу Анрепу.в упрек молодому поэту, потому что это уже немало — за¬
ставлять читателя и помечтать, и поплакать, и посердиться
с собою вместе, хотя бы посредством чувствительной эмо¬
циональности,— но особенно ценим то первое понимание
острого и непонятного значения вещей, которое встреча¬
ется не так часто. И нам кажется, что Анна Ахматова
имеет ту повышенную чувствительность, к которой стре¬
мились члены общества, обреченного на смерть.Этим мы не хотим сказать, чтобы мысли и настроения
ее всегда обращались к смерти, но интенсивность и ос¬
трота их такова. Положим, она не принадлежит к поэтам
особенно веселым, но всегда жалящим.
42Об Анне Ахматовой■VШ»ПВк1- Ш-Ж-, ■I жж*Щ.чЩгтт:Ш..АННвШИЬмИввИМ^Ш^^ВЁ^КНК .JHBfe	"ь	v-v.'-.--- *йг тШИУмИШ	.4	ч.. .■НИК I1РЩ&-Щ %зГ®:Борис Анреп в мастерской художника Д. С. Стеллецкого. 1908 г.
Фото из архива Татьяны Модестовны Девель.Нам кажется, что она чужда манерности, которая,
если у нее и есть, однородна несколько с манерностью
Лафорга, т. е. капризного ребенка, привыкшего, чтоб
его слушали и им восхищались. Среди совсем молодых
поэтов, разумеется, есть и другие, стремящиёся к тонкой
и, мы сказали бы, хрупкой поэзии, но в то время как
одни ищут ее в описании предметов, которые принято
считать тонкими: севрских чашек, гобеленов, каминов,
арлекинов, рыцарей и мадонн (Эренбург), другие в не¬
обыкновенно изощренном анализе нарочито-причудливых
переживаний (Мандельштам), третьи в иронизирующем
описании интимной, несколько демонстративно-обыден¬
ной жизни (Марина Цветаева),— нам кажется, что поэ¬
зия Анны Ахматовой производит впечатление острой и
хрупкой потому, что сами ее восприятия таковы, от себя
же поэт прибавляет разве только Лафорговскую, на наш
вкус приятную, манерность.Вячеслав Иванов однажды высказал мысль, что у
оригинальных поэтов прежде всего появляется своя ма¬
нера, от которой впоследствии они отказываются для сво¬
его «лица», в свою очередь приносимого в жертву своему
Об Анне Ахматовой43стилю. Из того, что в данном случае у поэта манера уже
существует, легко можно заключить, что этот поэт ориги¬
нальный и что новый женский голос, отличный от других
и слышимый, несмотря на очевидную, как бы желаемую
обладателем его слабость тона, присоединился к общему
хору русских поэтов.Мы пишем не критику, и наша роль сводится к очень
скромной: только назвать имя и как бы представить
вновь прибывшую. Мы можем намекнуть слегка о ее про¬
исхождении, указать кой-какие приметы и высказать свои
догадки, что мы и делаем. Итак, сударыни и судари, к
нам идет новый, молодой, но имеющий все данные стать
настоящим поэт. А зовут его — Анна Ахматова.1912
Александр БлокАННЕ АХМАТОВОЙ«Красота страшна»— Вам скажут,—
Вы накинете лениво
Шаль испанскую на плечи,Красный розан — в волосах.«Красота проста»— Вам скажут,—
Пестрой шалью неумело
Вы укроете ребенка,Красный розан — на полу.Но, рассеянно внимаяВсем словам, кругом звучащим,Вы задумаетесь грустно
И твердите про себя:«Не страшна и не проста я;Я не так страшна, чтоб просто
Убивать; не так проста я,Чтоб не знать, как жизнь страшна».
16 декабря 1913
Об Анне Ахматовой4 Г,О. Л. Делла-Вос-Кардовская. Портрет Анны
Ахматовой. Пастель. 1914 г. Из собрания Николая
Петровича Веселкина. Публикуется впервые.
46Об Анне АхматовойБожий ангел, зимним утром
Тайно обручивший нас,С нашей жизни беспечальной
Глаз не сводит потемневших.Оттого мы любим небо,
Тонкий воздух, свежий ветер
и чернеющие ветки
За оградою чугунной.Оттого мы любим строгий,
Многоводный, темный город,
И разлуки наши любим,И часы недолгих встреч.Анна Ахматова
Осип МандельштамАХМАТОВАВполоборота, о печаль,На равнодушных поглядела.Спадая с плеч, окаменела
Ложноклассическая шаль.Зловещий голос — горький хмель —
Души расковывает недра.Так негодующая Федра
Стояла некогда Рашель.Натан Альтман. Иллюстрация к стихотворению Анны
Ахматовой «Божий ангел, зимним утром...» 1914 г.
Из собрания Ольги Иосифовны Рыбаковой.
Игорь СеверянинПЕРЕД ВОЙНОЙЯ Гумилеву отдавал визит,Когда он жил с Ахматовою в Царском,В большом прохладном тихом доме барском,
Хранившем свой патриархальный быт.Не знал поэт, что смерть уже грозит,Не где-нибудь в лесу Мадагаскарском,Не в удушающем песке Сахарском,А в Петербурге, где он был убит.И долго он, душою конквистадор,Мне говорил, о чем сказать отрада.
Ахматова устала у стола,Томима постоянною печалью,Окутана невидимой вуалью
Ветшающего Царского Села.1924Estonia — Toila
Н. В. НедобровоАННА АХМАТОВАПервый сборник стихов Анны Ахматовой «Вечер»,
изданный в начале 1912 года, был вскоре распродан.
Затем ее стихи появлялись в различных повременниках,
а в марте 1914 года вышел новый сборник «Четки»,
в который включена также значительная часть стихотво¬
рений из «Вечера».По выходе первого сборника на стихах Ахматовой
заметили печать ее личной своеобычности, немного вы¬
чурной; казалось, она и делала стихи примечательными.
Но неожиданно личная манера Ахматовой, и не притя¬
завшая на общее значение, приобрела, через «Вечер» и
являвшиеся после стихи, совсем как будто не обоснован¬
ное влияние. В молодой поэзии обнаружились признаки
возникновения ахматовской школы, а у ее основа¬
тельницы появилась прочно обеспеченная слава.Если единичное получило общее значение, то, очевид¬
но, источник очарования был не только в заниматель¬
ности выражаемой личности, но и в искусстве выражать
ее: в новом умении видеть и любить че¬
ловека. Я назвал перводвижущую силу ахматовского
творчества. Какие точки приложения она себе находит,
что приводит в движение своею работою и чего достига¬
ет — это я стараюсь показать в моей статье.Пока не было «Четок», вразброд печатавшиеся после
«Вечера» стихи ложились в тень первого сборника, и рост
Ахматовой не осознавался вполне. Теперь он очевиден:
перед глазами очень сильная книга властных стихов, вы¬
зывающих большое доверие.Оно прежде всего достигается свободою ахматовской
речи.Не из ритмов и созвучий состоит поэзия, но из слов;
из слов уже затем, по полному соответствию с внутренней
их жизнью, и из сочетания этих живых слов вытекают,п
50Об Анне Ахматовойкак до конца, внутренностью слов обусловленное след¬
ствие, и волнения ритмов, и сияния звуков — и стихотво¬
рение держится на внутреннем костяке слов. Не должно,
чтобы слова стихотворения, каждое отдельно, вставля¬
лись в ячейки некоей ритмо-инструментальной рамы: как
ни плотно они будут пригнаны, чуть мысленно уберешь
раму, все слова расскакиваются, как вытряхнутый типо¬
графский шрифт.К стихам Ахматовой последнее не относится. Что они
построены на слове, можно показать на примере хотя бы
такого стихотворения, ничем в «Четках» не выделяюще¬
гося (стр. 23):Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.Ты напрасно бережно кутаешь
Мне плечи и грудь в меха,И напрасно слова покорные
Говоришь о первой любви.Как я знаю эти упорные,Несытые взгляды твои!1Речь проста и разговорна до того, пожалуй, что это и
не поэзия? А что, если еще раз прочесть да заметить,
что когда бы мы так разговаривали, то, для полного
исчерпания многих людских отношений, каждому с каж¬
дым довольно было бы обменяться двумя-тремя восьми¬
стишиями — и было бы царство молчания. А не в молча¬
нии ли слово дорастает до той силы, которая пресущест¬
вляет его в поэзию?Настоящую нежность не спутаешь
Ни с чем...—какая простая, совсем будничная фраза, как она спокой¬
но переходит из стиха в стих, и как плавно и с оттяжкою
течет первый стих — чистые анапесты, коих ударения от¬
далены от конца слов, так кстати к дактилической рифме
стиха. Но вот, плавно перейдя во второй стих, речь сжи¬
мается и сечется: два анапеста, первый и третий, стяги¬
ваются в ямбы, а ударения, совпадая с концами слов, се¬
кут стих на твердые стопы. Слышно продолжение просто¬
го изречения:...нежность не спутаешь
Ни с чем, и она тиха.
Об Анне Ахматовой51Но ритм уже передал гнев, где-то глубоко задержан¬
ный, и все стихотворение вдруг напряглось им. Этот гнев
решил все: он уже подчинил и принизил душу того, к ко¬
му обращена речь; потому в следующих стихах уже вы¬
плыло на поверхность торжество победы — в холоднова¬
том презрении:Ты напрасно бережно кутаешь...Чем же особенно ясно обозначается сопровождающее
речь душевное движение? Самые слова на это не расхо¬
дуются, но работает опять течение и падение их: это «бе¬
режно кутаешь» так изобразительно и так, если угодно,
изнеженно, что и любимому могло быть сказано, оттого
тут и бьет оно. А дальше уже почти издевательство в
словах:Мне плечи и грудь в меха...—это да1ельный падеж, так приближающий ощущение и
выдающий какое-то содрогание отвращения, а в то же
время звуки, звуки! «Мне плечи и грудь...»— какой в этом
спондее и анапесте нежный хруст все нежных, чистых
и глубоких звуков.Но вдруг происходит перемена тона на простой и зна¬
чительный, и как синтаксически подлинно обоснована эта
перемена: повторением слова «напрасно» с «и» перед
ним:И напрасно слова покорные...На напрасную попытку дерзостной нежности дан был
ответ жестокий, особо затем оттенено, что напрасны и по¬
корные слова, особливость этого оттенения очерчивается
тем, что соответствующие стихи входят уже в другую
рифмическую систему, во второе четверостишие:И напрасно слова покорные
Говоришь о первой любви.Как это опять будто заурядно сказано, но какие ответы
играют на лоске этого щита — щит ведь все стихотворе¬
ние. Не сказано: и напрасны слова покорные,— но сказа¬
но: и напрасно слова покорные ГОВОРИШЬ... Усиление
представления о говорении не есть ли уже и изобличение?
И нет ли иронии в словах: «покорные», «о первой»? И не
52Об Анне Ахматовойоттого ли ирония так чувствуется, что эти слова выносят¬
ся на стянутых в ямбы анапестах, на ритмических затае-
ниях?В последних двух стихах:Как я знаю эти упорные,Несытые взгляды твои!—опять непринужденность и подвижная выразительность
драматической прозы в словосочетании, а в то же время
тонкая лирическая жизнь в ритме, который, вынося на
стянутом в ямб анапесте слово «эти», делает взгляды,
о которых упоминается, в самом деле «этими», то есть
вот здесь сейчас видимыми. А самый способ ведения по¬
следней фразы, после обрыва предыдущей волны, воскли¬
цательным словом «как»,— он сразу показывает, что в
этих словах нас ждет нечто совсем новое и окончательное.
Последняя фраза полна горечи, укоризны, приговора и
еще чего-то. Чего же? Поэтического освобождения от
всех горьких чувств и от стоящего тут человека; оно не¬
сомненно чувствуется, а чем дается? Только ритмом по¬
следней строки, чистыми, этими совершенно свободно, без
всякой натяжки раскатившимися анапестами; в словах
еще горечь: «н есытые взгляды твои», но под словами
уже полет. Стихотворение кончилось на первом вздроге
крыльев, но, если бы его продолжить, ясно: в пропасть
отрешения отпали бы действующие лица стихотворения,
но один дух трепетал бы, вольный, в недосягаемой высо¬
те. Так освобождает творчество.В разобранном стихотворении всякий оттенок внут¬
реннего значения слова, всякая частность словосочетания
и всякое движение стихового строя и звучания — все ра¬
ботает в словообразовании и в соразмерности с другим,
все к общей цели, и бережение средств таково, что сде¬
ланное ритмом уже не делается, например, значением;
ничто, наконец, не идет одно вопреки другому: нет трения
и взаимоуничтожения сил. Оттого-то так легко и прони¬
кает в нас это такое, оказывается, значительное стихо¬
творение.А если обратить внимание на его стройку, то придется
еще раз убедиться в вольности и силе ахматовской речи.
Восьмистишие из двух простых четырехстрочных риф-
мических систем распадается на три синтаксических сис¬
темы: первая обнимает две строчки, вторая — четыре и
Об Анне Ахматовой53третья — снова две; таким образом, вторая синтаксиче¬
ская система, крепко сцепленная рифмами с первой и
третьей, своим единством прочно связует обе рифмиче-
ские системы, притом хоть и крепкою, но упругою связью:
выше я отметил, говоря о драматической действенности
способа введения второго «напрасно», что смена рифми-
ческих систем тут и надлежаще чувствуется и производи¬
тельно работает.Итак, при разительной крепости стройки, какая в то
же время напряженность упругими трепетаниями души!Стоит отметить, что описанный прием, то есть перевод
цельной синтаксической системы из одной рифмической
системы в другую, так, что фразы, перегибая строфы в
средине, скрепляют их края, а строфы то же делают с
фразами,— один из очень свойственных Ахматовой
приемов, которым она достигает особой гибкости и
вкрадчивости стихов, ибо стихи, так сочлененные, похожи
на змей. Этим приемом Анна Ахматова иногда пользует¬
ся с привычностью виртуоза.IllРазобранное стихотворение показывает, как говорит
Ахматова. Ее речь действенна, но песнь еще сильнее узы-
вает душу.В этом можно убедиться по стихотворению (стр. 46):Углем наметил на левом боку
Место, куда стрелять,Чтоб выпустить птицу — мою тоску
В пустынную ночь опять.Милый, не дрогнет твоя рука,И мне не долго терпеть.Вылетит птица — моя тоска,Сядет на ветку и станет петь.Чтоб тот, кто спокоен в своем дому,Раскрывши окно, сказал:«Голос знакомый, а слов не пойму»,И опустил глаза.В песне, как прежде в речи, та же непринужденность
словорасположения — этих слов, без насилия над язы¬
ком, не соединить иначе, как в эти стихи: стихи выпелись
из просто сказанных слов; оттого такими искренними и
54Об Анне Ахматовойострыми они воспринимаются. Примечателен их песенный
лад: он — свободный стих дактиле-хореического ключа,
живой и впечатлительный; начинаясь чисто дактиличе¬
ской строкой и в последующих стихах то и дело, особенно
в конце стихов, сменяя дактили на хореи, стихотворение
особенную нежную томность приобретает от запевов
(анакруз) третьего, четвертого, шестого, девятого и деся¬
того стихов, от этих лишних, до первого главного ударе¬
ния, в начале стиха раздающихся слогов. Например, на¬
чало второй строфы:Милый, не дрогнет твоя рука,И мне не долго терпеть.Стихотворение сложено в трех строфах. Первая по¬
строена эподически: четные стихи, трехударные, короче
нечетных, четырехударных. Вторая строфа начинается
такою же стройкою: второй стих трехударен; поэтому то¬
го же ждешь и от четвертого, но вдруг он оказывается,
как нечетный, четырехударным. Этот стих:Сядет на ветку и станет петь,—на котором происходит перелом лирической волны, и зна¬
чительность стиха еще приподнимается именно ритмиче¬
ским его перенасыщением, которое, таким образом, испол¬
няет определенную и необходимую в стихотворении рабо¬
ту. Лирический перелом именно в конце второй строфы
еще яснее чувствуется по сопоставлению с песенною
связью первых строф — с тем, как они скликаются между
собою третьими своими, очень певучими стихами:Чтоб выпустить птицу — мою тоску...
и Вылетит птица — моя тоска...Третья строфа, таким образом, как бы обособлена:
она снова эподического строения, по образцу первой;
только в последнем стихе первый, везде ударяемый (с не¬
обходимою оговоркою о строках с запевами), слог ударе¬
ние теряет (тут — не запев, так как первое ударение
ложится на четвертом слоге), отчего стих становится
особенно легким, совсем летучим. И не даром, а в
полном соответствии с вызываемым им видением; ведь
это стих:И опустил глаза.
Об Анне Ахматовой55Какой он нежный и скромный, а самое верное — таю¬
щий. В чем же источник этого последнего ощущения? Ко¬
нечные созвучия во всем стихотворении — рифмы, во
всем, кроме одного созвучия, связующего именно послед¬
ний стих с десятым: ска зал — глаза. Оно — ассонанс, и
не совпадение созвучия в том, что в откликающемся сти¬
хе не договорен, как тонкое облако растаял последний
звук л, но, чтобы не убыло нежности, этот нежный звук
вообще не пропал: созвучие «сказал» — с оставлен без
отклика; затем идет созвучие гортанных к иг, созвучие а,
з и опять а; а то л, которое в десятом стихе слышится в
конце созвучного слова, в двенадцатом легло к началу,
между гортанным и первым а: сказа л — глаза.В дальнейшем, когда мне случится касаться отдель¬
ных стихотворений, я уже не буду говорить о том, как вол¬
нующаяся душа творения выявляется в звучащей плоти
слова.IVВ разнообразных стихотворениях и без подчеркивания
поражает струнная напряженность переживаний и безо¬
шибочная меткость острого их выражения. В этом сила
Ахматовой. С какой радостью, что больше уже не при¬
дется хотя вот в этом, в затронутом ею, томиться невыра¬
зимостью, читаешь точно в народной словесности родив¬
шиеся речения (стр 18):Безвольно пощады просят
Глаза. Что мне делать с ними,Когда при мне произносят
Короткое звонкое имя?Или такое (стр. 27):Столько просьб у любимой всегда,У	разлюбленной просьб не бывает.Человек века томится трудностью речи о своей внут¬
ренней жизни: столького не выговорить за неустройством
слов — и, прижатый молчанием, дух медлит в росте. Те
поэты, которые, как древле Гермес, обучают человека го¬
ворить, на вольный рост выпускают внутренние его силы
и, щедрые, надолго хранят его благодарную память.
56Об Анне АхматовойНапряжение переживаний и выражений Ахматовой
дает иной раз такой жар и такой свет, что от них внут¬
ренний мир человека скипается с внешним миром. Только
в таких случаях в стихах Ахматовой возникает зрелище
последнего; оттого и картины его не отрешенно пластич¬
ны, но, пронизанные душевными излучениями, видятся
точно глазами тонущего (стр. 114):Рассветает. И над кузницей
подымается дымок.Ах, со мной, печальной узницей,Ты опять побыть не смог.Или продолжение стихотворения о просящих пощады
глазах:Иду по тропинке в поле
Вдоль серых сложенных бревен.Здесь легкий ветер на воле
По-весеннему свеж, неровен.Иногда лирическая скромность заставляет Ахматову
едва намекнуть на страдание, ищущее выражения в при¬
роде, но в описании все-таки слышны удары сердца (стр.
45):Ты знаешь, я томлюсь в неволе,О смерти Господа моля.Но все мне памятна до боли
Тверская скудная земля.Журавль у ветхого колодца,Над ним, как кипень, облака,В полях скрипучие воротца,И запах хлеба, и тоска,И те неяркие просторы,Где даже голос ветра слаб,И осуждающие взоры
Спокойных загорелых баб.Однако слезы текут из глаз от этого безголосого ветра.vУже по вышеприведенным стихам Ахматовой заметно
присутствие в ее творчестве властной над душою силы.
Она не в проявлении «сильного человека» и не в вы¬
ражении переживаний, дерзновенно направленных на
Об Анне Ахматовой57впечатлительность душ: лирика Ахматовой полнится
противоположным содержанием. Нет, эта сила в том, до
какой степени верно каждому волнению, хотя бы и от
слабости возникшему, находится слово, гибкое и полно-
дышащее, и, как слово закона, крепкое, стойкое. Впечат¬
ление стойкости и крепости слов так велико, что, мнится,
целая человеческая жизнь может удержаться на них; ка¬
жется, не будь на той усталой женщине, которая говорит
этими словами, охватывающего ее и сдерживающего креп¬
кого панциря слов, состав личности тотчас разрушится, и
живая душа распадется в смерть.И надобно сказать, что страдальческая лирика, если
она не дает только что описанного чувства,— нытье, ли¬
шенное как жизненной правды, так и художественного
значения. Если ты все стонешь о предсмертном страдании
и не умираешь, не станет ли презренною слабость твоей
дрябло лживой души?— или пусть будет очевидным, что,
в нарушение законов жизни, чудесная сила, не сводя те¬
бя с пути к смерти, каждый раз удерживает у самых во¬
рот. Жестокий целитель Аполлон именно так блюдет Ах¬
матову. «И умерла бы, когда бы не писала стихов»,—го¬
ворит она каждою страдальческою песнью, которая отто¬
го, чего бы ни касалась, является еще и славословием
творчеству.VIЖизнеспасительное действие поэзии в составе лириче¬
ской личности Ахматовой предопределяет и круг ее вни¬
мания, и способ ее отношения к явлениям, в этот круг
входящим.Тот, кому поэзия — спаситель жизни, из боязни очу¬
титься вдруг беззащитным не распустит своих творческих
способностей на наблюдательные прогулки по окрестно¬
стям и не станет писать о том, до чего ему мало дела, но
для себя сохранит все свое искусство.По той же основной причине не с исследовательским
любопытством, в котором мне всегда чудится недобро¬
желательство к человеку, смотрит она на личную
жизнь. Всегда пристрастно и порывисто ее осознание
жизненного мгновения, и всегда это осознание совпадает
с жизненной задачей мгновения; а не в этом ли источник
истинного лиризма?
58Об Анне АхматовойЯ не хочу сказать, что лиризмом исчерпываются твор¬
ческие способности Ахматовой. В тех же «Четках» напе¬
чатан эпический отрывок (стр. 84): белые пятистопные
ямбы наплывают спокойно и ровно и так мягко запенива¬
ются:В то время я гостила на земле.Мне дали имя при крещеньи — Анна,Сладчайшее для губ людских и слуха.У	этого стиха не та душа, что у лирического стиха Ах¬
матовой. Судя по этому образцу, не лирические задачи бу¬
дут разрешаться ею в пристойной тому форме: в поэме, в
повести, в драме; но форма лирического стихотворения
никогда не является у нее лишь ложным обличием нели¬
рических по существу переживаний*.Творчество Ахматовой не стремится напечатлиться на
душу извне, показывая глазам зрелище отчетливых обра¬
зов или наполняя уши созданиями в самой груди, у сер¬
дца слушателя, и ластиться у его горла. Ее стихи сотво¬
рены, а не сочинены. Во всяком случае, она, не губя
обаяния своей лирики, не могла бы позволить себе того
пышного красования сочинительскою силою, которое ху¬
дожнику, отличающемуся большею душевною остойчиво¬
стью, не только не повредило бы, но могло бы явиться в нем
даже источником очарования.Сказанным предопределяется безразличное отношение
Ахматовой к внешним поэтическим канонам. Наблюдение
над формою ее стихов внушает уверенность в глубоком
усвоении ею и всех формальных завоеваний новейшей поэ¬
зии и всей, в связи с этими завоеваниями возникшей, чут¬
кости к бесценному наследству действенных поэтических
усилий прошлого. Но она не пишет, например, в канони¬
ческих строфах. Нет у нее, с другой стороны, ни одного
стихотворения, о котором бы можно было сказать, что
оно написано исключительно, или главным образом, или
хоть сколько-нибудь для того, чтобы сделать опыт приме¬
нения того или этого новшества, как использовать в
крайнем напряжении то или иное средство поэтического
выражения. Средства, новые ли, старые ли, берутся ею*	В «Аполлоне» 1915 г., кн. 3, напечатана превосходная поэма Ах¬
матовой «У самого моря», подтверждающая высказанные здесь сообра¬
жения. (Прим. Н. В. Недоброво.)
Об Анне Ахматовой59те, которые непосредственнее трогают в душе нужную по
развитию стихотворения струну.Поэтому, если Ахматовой в странствии по миру поэ¬
зии случится вдруг направиться и по самой что ни на
есть езжалой дороге, мы и тогда следуем за нею с не¬
ослабно бодрой восприимчивостью. Целя не подражать
ей, если в своих скитаниях руководствуешься картами и
путеводителями, а не природным знанием местности.Когда стихи выпеваются так, как у Ахматовой, к
творческой минуте применимы слова Тютчева о весне:Была ль другая перед нею,О том не ведает она.Естественное дело, что, обладая вышеописанными
свойствами, ахматовские стихи волнуют очень сильно
и не одним только лирическим волнением, но и всеми
жизненными волнениями, возбудившими к деятельности
творческую способность. Из двух взглядов на поэзию:
из убеждения, что человеческие волнения должны быть
переработаны в ней до полной незаразительности, так,
чтобы воспринимающий лишь отрешенно созерцал их,
а трепетал только одною эстетической эмоцией, и из
предположения, что и самые жизненные волнения могут
стать материалом искусства, которое тогда одержит всего
человека, гармонизируя его вплоть до физических
чувств,— я предпочитаю второй взгляд и хвалю в Ахма¬
товой то, что может показаться недостатком иному люби¬
телю эстетических студней.Вот эта действенность стихов Ахматовой вынуждает
отнестись ко всему в них выраженному с повышенной
степенью серьезности.VIIНесчастной любви и ее страданиям принадлежит
очень видное место в содержании ахматовской лирики —
не только в том смысле, что несчастная любовь является
предметом многих стихотворений, но и в том, что в обла¬
сти изображения ее волнений Ахматовой удалось отыс¬
кать общеобязательные выражения и разработать поэти¬
ку несчастной любви до исключительной многотрудности.
Не окончательны ли такие выражения, как приведенное
60Об Анне Ахматовойвыше о том, что у разлюбленной не бывает просьб, или
такие (стр. 30):Говоришь, что рук не видишь,Рук моих и глаз.Или (стр. 37):Когда пришли холода,Следил ты уже бесстрастно
За мной везде и всегда,Как будто копил приметы
Моей нелюбви...Или это стихотворение (стр. 26):У меня есть улыбка одна.Так, движенье чуть видное губ.Для тебя я ее берегу —Все равно, что ты наглый и злой,Все равно, что ты любишь других.Предо мной золотой аналой,И со мной сероглазый жених.Много таких же, а может быть, и еще более острых
и мучительных выражений найдется в «Четках», и, одна¬
ко, нельзя сказать об Анне Ахматовой, что ее поэзия —
«поэзия несчастной любви». Такое определение, будь оно
услышано человеком, внимательно вникшем в «Четки»,
было бы для него предлогом к неподдельному веселью —
так богата отзвуками ахматовская несчастная любовь.
Она — творческий прием проникновения в человека
и изображения неутолимой к нему жажды. Такой прием
может быть обязателен для поэтесс, женщин-поэтов: та¬
кие сильные в жизни, такие чуткие к« всем любовным
очарованиям женщины, когда начинают писать, знают
только одну любовь, мучительную, болезненно-прозорли¬
вую и безнадежную2. Чтобы понять причину этого, надо в
понятии поэтессы, женщины -поэта, сделать сначала
ударение на первом слове и вдуматься в то, как много за
всю нашу мужскую культуру любовь говорила о себе в
поэзии от лица мужчины и как мало от лица женщины.
Вследствие этого искусством до чрезвычайности разрабо¬
тана поэтика мужского стремления и женских очарова¬
ний, и, напротив, поэтика женских волнений и мужских
обаяний почти не налажена. Мужчины-поэты, создавая
мужские образы, сосредоточивались на общечеловече¬
Об Анне Ахматовой61ском в них, оставляя любовное в тени, потому что и влек¬
лись к нему мало, да и не могли располагать необходи¬
мой полярной чуткостью к нему. Однако типы мужествен¬
ности едва намечены и очень далеки от кристаллизован¬
ное™, полученной типами женственности, приведенными
к законообразной цельности. Довольно ведь назвать цвет
волос и определить излюбленную складку губ, чтобы воз¬
ник целостный образ женщины, сразу определимый в не¬
котором соотношении к религиозному идеалу вечножен-
ственности. А не через эту ли вечноженственность муж¬
чина причащается горних сфер?И если иной раз в различных изломах нашей мужской
культуры берется под сомнение самая допустимость жен¬
щины в горние сферы, то не потому ли это, что для
нее нет туда двери, соответствующей нашей вечной
женственности?В разработке поэтики мужественности, которая по¬
могла бы затем создать идеал вечномужественности и
дать способ определять в отношении к этому идеалу каж¬
дый мужской образ,— путь женщины к религиозной ее
равноценности с мужчиною, путь женщины в Храм*.Вот жажда этого пути, пока не обретенного, потому и
несчастная любовь — есть та любовь, которою на огром¬
ной глубине дышит каждое стихотворение Ахматовой, с
виду посвященное совсем личным страданиям. Это ли
«несчастная любовь»?Теперь в том же понятии поэтессы, женщины-п о э-
т а, надо перенести ударение на второе слово и вспом¬
нить Аполлона, несчастно влюблявшегося бога-поэта,
вспомнить, как он преследовал Дафну и как, наконец, на¬
стигнутая, она обернулась лавром — только венком
славы... Вечное колесо любви поэтов! Страх, который они
внушали глубинностью своих поползновений, заставляет
бежать от них: они это сами знают и честно предупреж¬
дают. Тютчев говорит деве, приглашая ее не верить поэ¬
товой любви:Невольно кудри молодые
Он обожжет своим венцом.*	В довольно многочисленных статьях о «Четках» высказывались
подобные же мысли, и притом столь часто, что мои соображения в на¬
стоящее время являются лишь обстоятельной формулировкой общего
места. (Прим. Н. В. Недоброво.)
62Об Анне АхматовойИ дальше:Он не змеею сердце жалит.Но как пчела его сосет3.В составе любовной жажды, выражаемой в «Четках»,
живо чувствуется стихчя именно этой пчелиной жажды,
для утоления которой слишком мало, чтобы любимый лю¬
бил. И не темная ли догадка о скудости просто любви
заставляет мужчину как-то глупо бежать от женщины-поэ¬
та, оставляя ее в отчаянии непонимания?Отчего ушел ты?Я не понимаю... (стр. 98)Или в другом стихотворении (стр. 120)О, я была уверена,Что ты придешь назад.И что-то, хоть и очень мелко человеческое, но все-та¬
ки понимал тот, кто, как сообщается в одном стихотворе¬
нии (стр. 29), в день последнего свидания...говорил о лете и о том,Что быть поэтом женщине — нелепость.Желание напечатлеть себя на любимом, несколько
насильническое, но соединенное с самозабвенной готовно¬
стью до конца расточить себя, с тем чтобы снова вдруг
воскреснуть и остаться и цельным, и отрешенно ясным,—
вот она, поэтова любовь. С путями утоления этой любви
иногда нельзя примириться — так оскорбительны они для
обыкновенного сердца (стр. 73):Оттого, что стали рядом
Мы в блаженный миг чудес,В миг, когда над Летним садом
Месяц розовый воскрес,—Мне не надо ожиданий
У постылого окна
И томительных свиданий,—Вся любовь утолена.Неверна и страшна такая любовь; но из нее же текут
лучи, обожествляющие любимое или, по крайней мере,
делающие его видимым. Аполлоново томление по напе-
чатлению в недрах личности сливается с женственным
Об Анне Ахматовой63томлением по вечномужественному — ив лучах великой
любви является человек в поэзии Ахматовой. Мукой жи¬
вой души платит она за его возвеличение.VIIIНо не только страдания несчастной любви выража¬
ет лирика Ахматовой. В меньшем количестве стихотво¬
рений, но отнюдь не с меньшею силой воспевает она
и другое страдание: острую неудовлетворенность собой.
Несчастная любовь, так проникшая в самую сердцевину
личности, а в то же время и своею странностью и способ¬
ностью мгновенно вдруг исчезнуть внушающая подозре¬
ние в выдуманности, так что, мнится, самодельный при¬
зрак до телесных болей томит живую душу,— эта любовь
многое поставит под вопрос для человека, которому дове¬
дется ее испытать; горести, причиняющие смертельные
муки и,не приносящие смерти, но при крайнем своем на¬
пряжении вызывающие чудо творчества, их мгновенно
обезвреживающее, так что человек сам по себе являет
зрелище вверх дном поставленных законов жизни; неимо¬
верные воспарения души без способности спускаться, так
что каждый взлет обрывается беспомощным и унизитель¬
ным падением,— все это утомляет и разуверяет человека.Из такого опыта родятся, например, такие стихи (стр.
58):	•Ты письмо мое, милый, не комкай,До конца его, друг, прочти.Надоело мне быть незнакомкой,Быть чужой на твоем пути.Не гляди так, не хмурься гневно,Я любимая, я Твоя.Не пастушка, не королевна
И уже не монашка я —В этом сером будничном платье,На стоптанных каблуках...Кажется, только мертвый с такою остротою мог бы
вспоминать о жизни, с какою Ахматова вспоминает о
времени, когда она не вошла еще в свой испепеляющий
опыт; а едва свойства этого опыта будут ею определены,
мы увидим, что в мечтах огромного большинства людей
он — лучшая доля. Вот что говорит она, вспоминая Сева¬
стополь (стр. 51):
64Об Анне АхматовойВижу выцветший флаг над таможней
И над городом желтую муть.Вот уж сердце мое осторожней
Замирает, и больно вздохнуть.Стать бы снова приморской девчонкой,Туфли на босу ногу надеть,И закладывать косы коронкой,И взволнованным голосом петь.Все глядеть бы на смуглые главы
Херсонесского храма с крыльца
И не знать, что от счастья и славы
Безнадежно дряхлеют сердца.И еще — надобно много пережить страданий, чтобы
обратиться к человеку, который пришел утешить, с таки¬
ми словами (стр. 55):Что теперь мне смертное томленье!Если ты еще со мной побудешь,Я у Бога вымолю прощенье
И тебе, и всем, кого ты любишь.Такое самозабвение дается не только ценою вели¬
кого страдания, но и великой любви.IXЭти муки, жалобы и такое уж крайнее смирение —
не слабость ли это духа, не простая ли сентименталь¬
ность? Конечно, нет: самое голосоведение Ахматовой,
твердое и уж скорее самоуверенное, самое спокойствие в
признании и болей, и слабостей, самое, наконец, изобилие
поэтически претворенных мук — все это свидетельствует
не о плаксивости по случаю жизненных пустяков, но от¬
крывает лирическую душу, скорее жесткую, чем слишком
мягкую, скорее жестокую, чем слезливую, и уж явно гос¬
подствующую, а не угнетенную.Огромное страдание этой совсем не так легко уязви¬
мой души объясняется размерами ее требований, тем,
что она хочет радоваться ли, страдать ли только по ве¬
ликим поводам. Другие люди ходят в миру, ликуют,
падают, ушибаются друг о друга, но все это происходит
здесь, в середине мирового круга; а вот Ахматова при¬
надлежит к тем, которые дошли как-то до его «края» — и
что бы им повернуться и пойти обратно в мир? Но нет,
Об Анне Ахматовой65они бьются, мучительно и безнадежно, у замкнутой гра¬
ницы, и кричат, и плачут. Не понимающий их желания
считает их чудаками и смеется над их пустячными стона¬
ми, не подозревая, что если бы эти самые жалкие юроди¬
вые вдруг забыли бы свою нелепую страсть и вернулись в
мир, то железными стопами пошли бы они по телам его,
живого мирского человека; тогда бы он узнал жестокую
силу там у стенки по пустякам слезившихся капризниц и
капризников...хПри общем охвате всех впечатлений, даваемых лирикой
Ахматовой, получается переживание очень яркой и очень
напряженной жизни. Прекрасные движения души, разно¬
образные и сильные волнения, муки, которым впору за¬
видовать, гордые и свободные соотношения людей, и все
это в осиянии и в пении творчества,— не такую ли имен¬
но человеческую жизнь надобно приветствовать стихами
Фета:Как мы живем, так мы поем и славим,И так живем, что нам нельзя не петь.А так как описанная жизнь показана с большою си¬
лою лирического действия, то она перестает быть только
личной ценностью, но обращается в силу, подъемлющую
дух всякого, воспринявшего ахматовскую поэзию. Одер¬
жимые ею, мы и более ценной и более великой видим и
свою, и общую жизнь, и память об этой повышенной оценке
не изглаживается — оценка обращается в цен¬
но с т ь. И если мы действительно, как я думаю, вплываем
в новую творческую эпоху истории человечества, то песнь
Ахматовой, работая в ряду многих других сил на восста¬
новление гордого человеческого самочувствия, в какой бы
малой мере то ни было, но не помогает ли нам грести?В частности же, лирика, так много занимающаяся чело¬
веком, и притом не уединенным я, но его соотношениями
с другими людьми: то в любви к другому, то в любви дру¬
гого к себе, то в разлюблении, в ревности, в обиде, в са¬
моотречении и в дружбе,— такая лирика не отличается
ли глубоко гуманистическим характером? Способ очерта¬
ния и оценки других людей полон в стихах Анны Ахмато¬
вой такой благожелательности к людям и такого ими вос¬
хищения, от которого мы не за года только, но, пожалуй,3 Зак. 106
66Об Анне Ахматовойза всю вторую половину XIX века отвыкли. У Ахматовой
есть дар героического освещения человека. Разве нам са¬
мим не хотелось бы встретить таких людей, как тот, к ко¬
торому обращены хотя бы такие, уже раз приведенные
строки:Помолись о нищей, о потерянной,О моей живой душе,Ты, в своих путях давно уверенный,Свет узревший в шалаше.Или такого (стр. 27):А ты письма мои береги,Чтобы нас рассудили потомки,Чтоб отчетливей и яснейТы был виден им, мудрый и смелый.В биографии славной твоей
Разве можно оставить пробелы?Или такого (стр. 19):Прекрасных рук счастливый пленник
На левом берегу Невы,Мой знаменитый современник,Случилось, как хотели Вы...Или — тут уже нельзя отказать себе в приведении всего
стихотворения; оно образец того, как надобно показывать
героев (стр. 9):Как велит простая учтивость,Подошел ко мне; улыбнулся;Полуласково, полулениво
Поцелуем руки коснулся —-
И загадочных древних ликов
На меня поглядели очи...(На какую вышину взлет, сразу, мгновенно — сила-то,
значит, какая!)Десять лет замираний и криков.Все мои бессонные ночи
Я вложила в тихое слово
И сказала его напрасно.Отошел ты, и стало снова
На душе и пусто, и ясно.Не только умом, силою, славою и красотой (хоть
и излюбленны эти качества гуманистами) обильны люди
Ахматовой, но и души у них бывают то такие черные,
как у того, для кого берегутся лучшие улыбки, то такие
Об Анне Ахматовой67умилительные, что одно воспоминание о них целительно
(стр. 56):Солнце комнату наполнило
Пылью желтой и сквозной.Я проснулась и припомнила:Милый, нынче праздник твой.Оттого и оснеженная
Даль за окнами тепла,Оттого и я, бессонная,Как причастница спала.Не должно говорить, чего стоит это сравнение, если
только не напрасно я писал выше о другом Таинстве.Я думаю, все мы видим приблизительно тех же лю¬
дей, и, однако, прочитав стихи Ахматовой, мы напол¬
няемся новою гордостью за жизнь и за человека. Боль¬
шинство из нас пока ведь совсем иначе относится к лю¬
дям; еще в умерших так-сяк, можно предположить что-то
высокое, но в современниках?— как не пожать плечами...Но вопрос, не оказываются ли именно стихи Ахмато¬
вой верным постижением настоящего; если так, то она не
только помогает плыть к стране новой культуры, но уже
завидела ее и возвещает нам: «Земля».Еще недавно, созерцая происходившие в России собы¬
тия, мы с гордостью говорили: «Это — история». Что же,
история еще раз подтвердила, что крупные ее события
только тогда бывают великими, когда в прекрасных
биографиях вырастают семена для засева народной по¬
чвы. Стоит благодарить Ахматову, восстановляющую
теперь достоинство человека: когда мы пробегаем глаза¬
ми от лица к лицу и встречаем то тот, то другой взгляд,
она шепчет нам: «Это — биографии». Уже? Ее слушаешь,
как благовест; глаза загораются надеждою, и полнишься
тем романтическим чувством к настоящему, в котором
так привольно расти не пригнетенному человеконенави¬
стничеством духу*.*	Надобно вспомнить, что это писалось весною 1914 г. С тех пор
история снова заполнила всю жизнь человечества такими жертвенными
делами и такими роковыми, каких и видано прежде не бывало. И слава
Богу, что люди действительно оказались беспредельно прекраснее, чем
о них думали; это в особенности относится к тому, столь оклеветанному
до войны русскому молодому поколению, к которому принадлежат почти
все рядовые и младшие офицеры нашей армии и которое, таким обра¬
зом, выносит на себе светлое будущее России и мира. К Ахматовой надо
отнестись с тем большим вниманием, что она во многом выражает дух
этого поколения и ее творчество любимо им. (Прим. Н. В. Недоброво.)
68Об Анне АхматовойXIПосле всего написанного мне странно предсказать
то, в чем я, однако, уверен. После выхода «Четок» Анну
Ахматову, «ввиду несомненного таланта поэтессы», будут
призывать к расширению «узкого круга ее личных тем».
Я не присоединяюсь к этому зову — дверь, по-моему,
всегда должна быть меньше храмины, в которую ведет:
только в этом смысле круг Ахматовой можно назвать
узким. И вообще, ее призвание не в растечении вширь,
но в рассечении пластов, ибо ее орудия — не орудия
землемера, обмеряющего землю и составляющего опись
ее богатым угодьям, но орудия рудокопа, врезающегося
в глубь земли к жилам драгоценных руд.Впрочем, Пушкин навсегда дал поэту закон; его, со
всеми намеками на содержание строфы, в которую он вхо¬
дит, я и привожу здесь:Такой сильный поэт, как Анна Ахматова, конечно,
последует завету Пушкина.Мечтанья тайные4.Идешь, куда тебя влекут!\Л putQiika та tjulio1*1914
Н. В. Недоброво*	* *С тобой в разлуке от твоих стихов
Я не могу душою оторваться.Как мочь? В них пеньем не твоих ли слов
С тобой в разлуке можно упиваться?Но лучше б мне и не слыхать о них!Твоей душою, словно птицей, бьется
В моей груди у сердца каждый стих,И голос твой у горла, ластясь, вьется.Беспечной откровенности со мной
И близости — какое наважденье!Но, бреда этого вбирая зной,Перекипает в ревность наслажденье.Как ты звучишь в ответ на все сердца,Ты душами, раскрывши губы, дышишь,
Ты, в приближенье каждого лица,В своей крови свирелей пенье слышишь!И скольких жизней голосом твоим
Искуплены ничтожество и мука...Теперь ты знаешь, чем я так томим?Ты, для меня не спевшая ни звука.1916
Ю. JI. Сазонова-СлонимскаяНИКОЛАЙ ВЛАДИМИРОВИЧ
НЕДОБРОВОПеред моим отъездом из Петербурга на Кавказ
весною 1917 года Ахматова провела у меня последний
вечер. Мы не знали, что нам больше не суждено будет
встретиться. На прощание Ахматова зашила в муаровый
зеленый шелк черную клеенчатую тетрадь — свою копию
«Белой стаи», написанную от руки: «Все копии моих
сборников обещаны Лозинскому (в Публичной библиоте¬
ке), а эту я даю вам».Я уезжала на Кавказ, в Сочи, где был тогда Вячеслав
Иванов и где лечился от туберкулеза поэт Николай Вла¬
димирович Недоброво, ближайший друг Ахматовой
и Гумилева, получивший на время болезни отпуск из Го¬
сударственной думы. Оттуда он с женой перебрался сна¬
чала в горную кавказскую деревушку Красная Поляна, а
затем в Ялту, где и умер в 1919 году. Похоронен он на
Аутском кладбище в Ялте.Николай Владимирович Недоброво умер 35 лет1, не
успев встретиться по-настоящему с читателем. Стихи его
печатались в журнале «Русская мысль», но отдельного
сборника стихов он так и не выпустил. Свою теоретиче¬
скую работу по ритмологии он начал перед болезнью
и закончить не успел. Работа эта после его смерти
была передана К. В. Мочульскому, который хотел ее
закончить. Напечатана она не была и может находиться
среди посмертных бумаг Мочульского. Стихи Недоброво,
переписанные им, сохранились у меня. Имя Недоброво,
умершего в смутные годы, хранится в памяти поэтов,
знавших его, и немногих оставшихся в живых друзей.Николай Владимирович Недоброво был другом и от¬
части вдохновителем поэтов начала века. С Ахматовой
его связывала тесная дружба. Нам представляется, что в
стихах Ахматовой в «Четках»—Прекрасных рук счастливый пленник
На левом берегу Невы,Мой знаменитый современник.Случилось, как хотели Вы,—
Об Анне Ахматовой71Николай Владимирович Недоброво. 1914 г. Царское
Село.она обращалась к Недоброво, а не к Блоку, как принято
считать. Блок не был пленником прекрасных рук, и во
всяком случае это не могло быть его отличительным
признаком. О прекрасных руках жены Недоброво гово¬
рилось часто, и это было как бы ее особенностью. Руки
же Ахматовой были невероятно гибки, так что она, скре¬
стив их, могла охватить себя всю, соединив ладони за
спиной, но это ставилось ей почти в укор, как и другие ее
гимнастические возможности. Н. В. Недоброво мог быть
назван пленником по своей обычной покорности жене, ко-
72Об Анне АхматовойWl г*е	scy/t ai^yir^ Jt и-	■! •** "■■ млляt-j-*Ом4 yisyfh и. /(	-	- /ifytyjfUbMi, aftJt, S*—' Нлг *у \/СеФ*£—л йл#*/ ^ т^А 4£иА*ли*<4** з е^у^м/>•J/Zr/lt I у» л■j&t^/tscs
ж	^Г<ВЫл	ъг-tsjls0£> f	еух^ч л-У'"f9f/)HJ> ^«лмл	е4а?у~ы /<а*с%г—1А^/<? м£ус$.м4-- {+, м*^/и^2 С^"о ^£.Лсв^Г^J.ГЛГ ->«Ж? «*.л- <5&<-йА_^
ts&a*nff <К S/l	иилл .т***£и. & t*Jte*ic4*- /v*'??7р^/кл f 0~сл-*л> 'Т^^л^Лу 2 нл~~t*tdjp’ Д»«*»-r;ii *::<< ^.у' */*’*?■!<	'^<'- ' v' - ' 'у*' ■','7'1 ^/С**а&иуf- * * ** ^ *"-** /а /P /iCj»/	f	У	J ^	*/,'? /у c'Zr 'г '• ***& ■С' Лй? (V / .Автограф стихотворения А. Ахматовой «Целый год
ты со мной неразлучен...», посвященного Н. В. Недо¬
брово. Фото из альбома Павла Николаевича
Медведева (ГПБ).
Об Анне Ахматовой73торую он полушутя называл «императрицей». Блок ни¬
чьим пленником в таком смысле не был. Эпитет «знаме¬
нитый», не применимый к мало печатавшемуся Недобро¬
во, мог быть либо дружеским преувеличением, либо про¬
сто желанием направить критиков по ложному следу. Тем
же может быть объяснено стихотворное утверждение Не¬
доброво, будто Ахматова не писала ему стихов:С тобой в разлуке от твоих стихов
Я не могу душою оторваться.Как мочь? В них пеньем не твоих ли слов
С тобой в разлуке можно упиваться?Заканчивалось стихотворение признанием:И скольких жизней голосом твоим
Искуплены ничтожество и мука...Теперь ты знаешь, чем я так томим?Ты, для меня не спевшая ни звука.Ахматова, как известно, не позволяла публичных вос¬
хвалений. Когда на литературном собрании в редакции
журнала «Аполлон» после напечатания поэмы «У са¬
мого моря» один из ораторов сравнил ее поэму с лермон¬
товским «Мцыри», Ахматова, сидевшая в первых рядах,
бесшумно встала и молча удалилась, оставив всех в рас¬
терянности. Недоброво, с подчеркнутой старинностью, вы¬
ражал восхищение ее стихами в том, что коленопрекло¬
ненно надевал ей ботики, но не сравнивал ее ни с Лер¬
монтовым, ни с Пушкиным: сравнений, хотя бы даже в
какой-либо черте, с Пушкиным она в особенности не до¬
пускала. У «царскосельской», как ее называл египтолог
Шилейко, второй ее муж, был культ Пушкина, и в этом с
ней мог равняться Недоброво. Поэзию он считал возглав¬
ляемой единым богом, Пушкиным, хотя любил и других.
В Петербурге он мечтал вместе с Борисом Анрепом со¬
здать журнал, в котором сотрудники должны были бы
следовать пушкинской сдержанности и строгости прозы,
избегая того расплывчатого и неточного, что было потом
внесено в русскую прозу. (...)О	своей близкой смерти Н. В. Недоброво знал. Его
предупреждали сны, о которых он рассказывал с поэти¬
ческой выразительностью, как если бы передавал страш¬
ную, но красивую сказку: ему виделись люди, приносив¬
шие гроб и потом искавшие крышки, и их разговоры о
74Об Анне Ахматовойнем, ему снились могильщики, потерявшие тело, хотя сам
он стоял тут же и наблюдал за ними. Он добавлял ирони¬
чески: «Они его найдут»2. Сны были многообразны, и,
слушая его спокойный рассказ, казалось, что умираешь
вместе с ним. В Царском Селе, где жил Недоброво до
своей болезни и отъезда на юг, он постоянно виделся с
Ахматовой и Гумилевым. Ахматова совещалась с ним по
всем вопросам, касающимся поэзии. У меня сохранился
экземпляр «Четок» с пометками Недоброво ритма всех
стихотворений и указаниями иного расположения стихо¬
творений для готовившегося тогда третьего издания.К Блоку у него было отношение сложное: признавая
его, он в то же время отталкивался от него лично,—
и тут, быть может, играли некоторую роль те отзывы
Блока о поэзии Ахматовой, которые теперь проскальзы¬
вают то тут, то там в воспоминаниях. Помню, как Блок
на вечере у Сологуба сказал мне полушепотом, когда ко¬
го-то из поэтов обвинили в подражании Ахматовой:
«Подражать ей? Да у нее самой-то на донышке»3. Недо¬
брово не мог оставаться безразличным к таким отзывам.Николай Владимирович Недоброво не принадлежал
к определенной школе поэтов. Он был дружен с Вячесла¬
вом Ивановым, Максимилианом Волошиным и с группой
акмеистов, с которыми его связывала особая личная бли¬
зость. Когда Гумилева спрашивали, в чем сущность ак¬
меизма, Гумилев отвечал, что это «подарок историкам
литературы», которые любят размечать по главам и шко¬
лам.1953
Владимир ШилейкоЖиву томительно и трудно
И устаю, и пью вино,Но, посещен судьбиной чудной,
Люблю сурово и давно.И мнится мне, что, однодумный,
В подстерегающую сень
Я унесу июльский день
И память женщины безумной.
1916Ii;i.uimm|> (lid. n..U'Miip I Ка шчшроннч 111и. ii-ик»i. Рис. П. 1 кра.илнмн п
1922 г. Фото из собрания Михаила Васильевича Толмачева.О
Георгий Иванов*	* *Январский день. На берегу Невы
Несется ветер, разрушеньем вея.Где Олечка Судейкина, увы!Ахматова, Паллада, Саломея?1—Все, кто блистал в тринадцатом году —
Лишь призраки на петербургском льду.Вновь соловьи засвищут в тополях
И на закате, в Павловске иль Царском,
Пройдет другая дама в соболях,Другой влюбленный в ментике гусарском...
Но Всеволода Князева они
Не вспомнят в дорогой ему тени.1923
Об Анне Ахматовой77Паллада Олимпиевна Богданова-Бельская (Гросс).
1910-е гг. Фото из архива Эрнста Витальевича
Гросса.
78Об Анне АхматовойВсеволод Гаврилович Князев. 1910-е гг.
Георгий Иванов
ИЗ КНИГИ «ПЕТЕРБУРГСКИЕ ЗИМЫ»VI«Ротонда»*. Обычная вечерняя толкотня. Я ищу сво¬
бодный столик. И вдруг мои глаза встречаются с глазами,
так хорошо знакомыми когда-то (Петербург, снег, 1913
год...) русскими серыми глазами. Это С. Жена извест¬
ного художника1.—	Вы здесь? Давно?Улыбка — рассеянная «петербургская» улыбка.—	Месяц, как из России.—	Из Петербурга?С. — подруга Ахматовой. И конечно, один из моих
первых вопросов: что Ахматова?—	Аня? Живет там же, на Фонтанке, у Летнего
сада2. Мало куда выходит — только в церковь. Пишет,
конечно. Издавать? Нет, не думает. Где уж теперь из¬
давать...На Фонтанке. У Летнего сада...1922 год, осень. Послезавтра я уезжаю за границу.
Иду к Ахматовой — проститься. Летний сад шумит уже
по-осеннему. Инженерный замок в красном цвете заката.
Как пусто! Как тревожно! Прощай, Петербург... Ахмато¬
ва протягивает мне руку.—	А я здесь сумерничаю. Уезжаете?Ее тонкий профиль рисуется на темнеющем окне. На
плечах знаменитый темный платок в больших розах.Спадая с плеч, окаменела
Ложноклассическая шаль...—	Уезжаете? Кланяйтесь от меня Парижу.—	А вы, Анна Андреевна, не собираетесь уезжать?—	Нет. Я из России не уеду.—	Но ведь жить все труднее.—	Да, все труднее.—	Может стать совсем непереносимо.*	«Ротонда»— кафе в Париже, где собирались русские эмигранты.
80Об Анне АхматовойПанорама Парижа. Открытка нач. 1910-х гг.
из собрания А. М. Румянцева—	Что же делать.—	Не уедете?—	Не уеду....Нет, издавать не думает — где уж теперь издавать...
Мало выходит — только в церковь... Здоровье? Да здо¬
ровье все хуже. И жизнь такая — все приходится самой
делать. Ей бы на юг, в Италию. Но где денег взять? Да
если бы и были...—■ Не уедет?—	Не уедет.—	Знаете,— серые глаза смотрят на меня почти стро¬
го,— знаете, Аня раз шла по Морской. С мешком. Муку,
кажется, несла. Устала, остановилась отдохнуть. Зима.
Она одета плохо. Шла мимо какая-то женщина... Подала
Ане копейку: «Прими, Христа ради». Аня эту копейку
спрятала за образа. Бережет...1911 год. В «Башне» — квартире Вячеслава Ивано¬
ва — очередная литературная «среда».Читаются стихи по кругу. Читают и знаменитые, и на¬
чинающие. Очередь доходит до молодой дамы, тонкой и
смуглой.Это жена Гумилева. Она «тоже пишет». Ну, разумеет¬
ся, жены писателей всегда пишут, жены художников во¬
зятся с красками, жены музыкантов играют. Эта чернень¬
кая смуглая Анна Андреевна, кажется, даже не лишена
способностей. Еще барышней, она написала:
Об Анне Ахматовой81И для кого эти жуткие губы
Стали смертельной отравой?Негр за спиною, нарядный и грубый,Смотрит лукаво.Мило, не правда ли? И непонятно, почему Гумилев
так раздражается, когда говорят о его жене как о
поэтессе?А Гумилев, действительно, раздражается. Он тоже
смотрит на ее стихи, как на причуду «жены поэта».
И причуда эта ему не по вкусу. Когда их хвалят — на¬
смешливо улыбается: «Вам нравится? Очень рад. Моя
жена и по канве прелестно вышивает».—	Анна Андреевна, вы прочтете?Лица присутствующих «настоящих» расплываются в
снисходительную улыбку. Гумилев, с недовольной грима¬
сой, стучит папиросой о портсигар.—	Я прочту.На смуглых щеках появляются два пятна. Глаза смот¬
рят растерянно и гордо. Голос слегка дрожит.Так беспомощно грудь холодела,Но шаги мои были легки.Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки...На лицах — равнодушно-любезная улыбка.—	Конечно, несерьезно, но мило, не правда ли? — Гу¬
милев бросает недокуренную папиросу. Два пятна еще
резче выступают на щеках Ахматовой...Что скажет Вячеслав Иванов? Вероятно, ничего. Про¬
молчит, отметит какую-нибудь техническую особенность.
Ведь свои уничтожающие приговоры он выносит серьез¬
ным стихам настоящих поэтов. А тут... Зачем же напрас¬
но обижать?..Вячеслав Иванов молчит минуту. Потом встает, под¬
ходит к Ахматовой, целует ей руку.—	Анна Андреевна, поздравляю вас и приветствую.
Это стихотворение — событие в русской поэзии.Пятый час утра. «Бродячая собака»./Ахматова сидит у камина. Она прихлебывает черный
кофе, курит тонкую папироску. Как она бледна! Да, она
очень бледна — от усталости, от вина, от резкого элек-
82Об Анне АхматовойВ артистическом кабаре «Бродячая собака».
1910-е гг. Фото из архива Э. В. Гросса.Да, я любила их, те сборища ночные,—На маленьком столе стаканы ледяные,Над черным кофеем пахучий тонкий пар,Камина красного тяжелый, зимний жар,
Веселость едкую литературной шутки
И друга первый взгляд, беспомощныйи жуткий.Анна Ахматоватрического света. Концы губ — опущены. Ключицы резко
выдаются. Глаза глядят холодно и неподвижно, точно
не видят окружающего.Все мы бражники здесь, блудницы,Как невесело вместе нам!На стенах цветы и птицы
Томятся по облакам.Ахматова никогда не сидит одна. Друзья, поклонники,
влюбленные, какие-то дамы в больших шляпах и с подве¬
денными глазами. С памятного вечера у Вячеслава Ива¬
нова, когда она срывающимся голосом читала стихи,
прошло два года. Она всероссийская знаменитость. Ее
слава все растет.
Об Анне Ахматовой83ПОАВЛЛкБРОАЯЧЕИСО БАКИАЙ AOSCIt АЯISAOIi^A^ 51Эмблема кабаре «Бродячая собака».Папироса дымится в тонкой руке. Плечи, закутанные
в шаль, вздрагивают от кашля.—	Вам холодно? Вы простудились?—	Нет, я совсем здорова.—	Но вы кашляете.—	Ах, это.— Усталая улыбка.— Это не простуда, это
чахотка.— И, отворачиваясь от встревоженного собесед¬
ника, говорит другому: — Я никогда не знала, что такое
счастливая любовь.В Царском Селе у Гумилевых дом. Снаружи такой
же, как и большинство царскосельских особняков. Два
этажа, обсыпающаяся штукатурка, дикий виноград на
стене. Но внутри — тепло, просторно, удобно. Старый
паркет поскрипывает, в стеклянной столовой розовеют
большие кусты азалий, печи жарко натоплены. Библиоте¬
ка в широких диванах, книжные полки до потолка... Ком¬
нат много, какие-то все кабинетики с горой мягких поду¬
84Об Анне Ахматовойшек, неярко освещенные, пахнущие невыветриваемым
запахом книг, старых стен, духов, пыли...Тишину вдруг нарушает пронзительный крик. Это гор¬
боносый какаду злится в своей клетке. Тот самый:А теперь я игрушечной стала,Как мой розовый друг какаду.«Розовый друг» хлопает крыльями и злится.—	Маша, накиньте платок на его клетку...Дома, и то очень редко, можно увидеть совсем другую
Ахматову.У Гумилевых — последний прием. Конец мая. Все
разъезжаются.—	Я так рада,— говорит Ахматова,— что в этом году
мы не поедем за границу. В прошлый раз в Париже
я чуть не умерла от скуки3.—	От скуки? В Париже?—	Ну да. Коля целыми днями бегал по каким-то
экзотическим музеям. Я экзотики не выношу. От музеев
у меня делается мигрень. Сидишь одна, такая, бывало,
скука. Я себе даже черепаху завела. Черепаха ползает —
смотрю. Все-таки развлечение.—	Аня,— недовольным голосом перебивает ее Гуми¬
лев,— ты забываешь, что в Париже мы почти каждый
день ездили в театры, в рестораны.—	Ну уж и каждый вечер,— дразнит его Ахматова.—
Всего два раза.— И смеется, как девочка.—	Как вы сейчас не похожи на свой альтмановский
портрет!Она насмешливо пожимает плечами:—	Благодарю вас. Надеюсь, что не похожа.—	Вы так его не любите?—	Как портрет? Еще бы. Кому же нравится видеть
себя зеленой мумией!—	Но иногда сходство кажется поразительным.Она снова смеется:—	Вы говорите мне дерзости.— И открывает аль¬
бом.— А здесь — есть сходство?Фотография снята еще до свадьбы. Веселое девиче¬
ское лицо...—	Какой у вас тут гордый вид!—	Да! Тогда я была очень гордой. Это теперь при¬
смирела...
Об Анне Ахматовой85—	Гордились своими стихами?—	Ах, нет, какими стихами. Плаванием. Я ведь пла¬
вала, как рыба.Тот же дом, та же столовая. Ахматова в те же чашки
разливает чай и протягивает тем же гостям. Но лица как-
то желтей, точно состарились за два года, голоса тише.
На всем — и на лицах, и на разговорах — какая-то тень.И хозяйка не похожа ни на декадентскую даму с аль-
тмановского портрета, ни на девочку, гордящуюся тем,
что она плавает, как рыба. Теперь в ней что-то монаше¬
ское....В Августовских лесах погибло два корпуса...—	Нет ни оружия, ни припасов...—	У Z. убили двух сыновей.—	Говорят, скоро не будет хлеба...Гумилева нет,— он на фронте.—	Прочтите стихи, Анна Андреевна.—	У меня теперь стихи скучные.И она читает «Колыбельную»:...Спи, мой тихий, спи, мой мальчик,Я дурная мать.Долетают редко вести,К нашему крыльцу.Подарили белый крестик
Твоему отцу.Было горе, будет горе,Горю нет конца.Да хранит Святой Егорий
Твоего отца...Еще два года. Две-три случайные встречи с Ахмато¬
вой. Все меньше она похожа на ту, прежнюю. Все больше
на монашенку. Только шаль на ее плечах прежняя —
темная, в красные розы. «Ложноклассическая шаль». Ка¬
кая там ложноклассическая — простой бабий платок,
накинутый, чтобы не зябли плечи!Еще год. Пушкинский вечер. Странное торжество —
кто во фраке, кто в тулупе — в нетопленом зале. Блок
на эстраде говорит о Пушкине — невнятно и взволнован¬
но. Ахматова стоит в углу. На ней старомодное шелковое
платье с высокой талией. Худое — жалкое — прекрасное
лицо. Она стоит одна. К ней подходят, целуют руку. Ча¬
86Об Анне Ахматовойще всего — молча. Что ей, такой, сказать? Не спраши¬
вать же, «как поживаете»....Еще полгода. Смоленское кладбище. Гроб Блока в
цветах. Еще две недели — панихида в Казанском соборе
по только что расстрелянном Гумилеве......Да, я любила их, те сборища ночные,
На маленьком столе стаканы ледяные...Ладан. Заплаканные лица. Певчие....Веселость едкую литературной шутки...
И друга первый взгляд...1928
Георгий АдамовичМОИ ВСТРЕЧИ
С АННОЙ АХМАТОВОЙНе могу точно вспомнить, когда я впервые увидел
Анну Андреевну. Вероятно, было это года за два до
первой мировой войны в романо-германском семинарии
Петербургского университета. К этому семинарию я прямо¬
го отношения, как студент, не имел, но часто там бывал:
был он чем-то вроде штаб-квартиры молодого, недавно
народившегося акмеизма, а заодно и местом встречи пер¬
вых формалистов, еще не уверенных в себе и разрабаты¬
вавших свои теории скорей по отталкиванию от всякого
рода нео-Скабичевских, чем по твердому убеждению. На
русское отделение историко-филологического факультета
романо-германцы посматривали свысока, и не без
основания.Гумилев, например, с насмешливым раздражением
рассказывал, что на экзамене по русской литературе,—
экзамене, на котором он собирался блеснуть знаниями и
остротой своих суждений, профессор Шляпкин спросил
его:—	Скажите, как вы полагаете, что сделал бы Онегин,
если бы Татьяна согласилась бросить мужа?В романо-германском семинарии беседы и споры ве¬
лись на другом уровне, и для меня лично он был окружен
особым, таинственным, неотразимо обаятельным ореолом.
Несколько раз в год устраивались там поэтические вече¬
ра — не для публики, а для «своих»,— и быть причислен¬
ным к «своим», пусть и не без снисхождения, казалось
великим счастьем. Однажды К. В. Мочульский, мой буду¬
щий близкий парижский друг,— по всему своему порыви¬
стому, несколько зыбкому душевному строю и болезнен¬
ной впечатлительности не способный стать формалистом
подлинным,— сказал мне:—	Сегодня приходите непременно... будет Ахматова.
Вы читали Ахматову?Читал ли я Ахматову! С первых ее строк, попавшихся
мне на глаза, с обращения к ветру:
88Об Анне АхматовойЯ была, как и ты, свободной,Но я слишком хотела жить.Видишь, ветер, мой труп холодный,И некому руки сложить...—с этого ритмического перебоя «и некому руки сложить»
я был очарован и, как тогда любили выражаться, «прон¬
зен» ее стихами,— почти так же, как несколькими года¬
ми раньше, еще в гимназии, был очарован, «пронзен»
первыми попавшимися мне на глаза строчками Блока
в «Земле в снегу»:О, весна без конца и без краю,Без конца и без краю мечта...Ахматова была уже знаменита,— по крайней мере
в том смысле знаменита, в каком Маллармэ, беседуя с
друзьями, употребил это слово по отношению к Виллье де
Лиль Адану: «Его знаете вы, его знаю я... чего же боль¬
ше?» В тесном кругу приверженцев новой поэзии о ней
говорили с восхищением. Гумилев, ее муж, на первых по¬
рах относился к стихам Анны Андреевны резко отрица¬
тельно, будто бы даже «умолял» ее не писать,— и вполне
возможно, что тут к его оценке безотчетно примешались
соображения и доводы личные, житейские. Не литератур¬
ная ревность, нет, а непреодолимое, скептическое неприя¬
тие, вызванное ощущением глубокого, коренного отличия
ахматовского поэтического склада от его собственного.
Признал он Ахматову как поэта, и признал полностью,
без оговорок, лишь через несколько лет после брака.
А «вывел ее в люди»— если такое выражение в данном
случае уместно — Кузмин, безошибочно уловивший свое¬
образие и прелесть ранних ахматовских стихов, как уло¬
вил это и Георгий Чулков, «мистический анархист», прия¬
тель и подголосок Вячеслава Иванова, когда-то рассме¬
шивший пол-России вступительной фразой к большой
программной статье: «Настоящий поэт не может не быть
анархистом,— потому, что как же иначе?» Авторитет
Кузмина был, конечно, гораздо значительнее чулковско-
го, и главным образом именно он способствовал возни¬
кновению ахматовской славы. Помню надпись, сделанную
Ахматовой уже после революции на «Подорожнике» или,
может быть, на «Anno Domini», при посылке одного из
этих сборников Кузмину: «Михаилу Алексеевичу, моему
чудесному учителю». Однако к концу жизни Кузмина, в
Об Анне Ахматовой89П. В. Митурич. Портрет Артура Сергеевича Лурье.
1915 г.Как велит простая учтивость,
Подошел ко мне, улыбнулся,
Полуласково, полулениво
Поцелуем руки коснулся —И загадочных, древних ликов
На меня поглядели очи...Анна Ахматова
Из цикла «Смятение»
90Об Анне Ахматовойтридцатых годах, Ахматова перестала с ним встречаться,
не знаю из-за чего.Анна Андреевна поразила меня своей внешностью. Те¬
перь, в воспоминаниях о ней, ее иногда называют краса¬
вицей: нет, красавицей она не была. Но она была боль¬
ше, чем красавица, лучше, чем красавица. Никогда не
приходилось мне видеть женщину, лицо и весь облик ко¬
торой повсюду, среди любых красавиц, выделялся бы
своею выразительностью, неподдельной одухотворенно¬
стью, чем-то сразу приковывавшим внимание. Позднее в
ее наружности отчетливее обозначился оттенок трагиче¬
ский: Рашель в «Федре», как в известном восьмистишии
сказал Осип Мандельштам после одного из чтений в
«Бродячей собаке», когда она, стоя на эстраде, со своей
«ложноклассической», «спадавшей с плеч» шалью,
казалось облагораживала и возвышала все, что было во¬
круг. Но первое мое впечатление было иное. Анна Андре¬
евна почти непрерывно улыбалась, усмехалась, весело и
лукаво перешептывалась с Михаилом Леонидовичем
Лозинским, который, по-видимому, наставительно угова¬
ривал ее держаться серьезнее, как подобает известной
поэтессе, и внимательнее слушать стихи. На минуту-дру-
гую она умолкала, а потом снова принималась шутить и
что-то нашептывать. Правда, когда наконец попросили и
ее прочесть что-нибудь, она сразу изменилась, как будто
даже побледнела: в «насмешнице», в «царскосельской ве¬
селой грешнице»— как Ахматова на склоне лет сама себя
охарактеризовала в «Реквиеме»— мелькнула будущая
Федра. Но не надолго. При выходе из семинария меня ей
представили. Анна Андреевна сказала:—	Простите, я, кажется, всем вам мешала сегодня
слушать чтение. Меня скоро перестанут сюда пускать...—
И, обернувшись к Лозинскому, опять рассмеялась.Потом я стал встречаться с Анной Андреевной дово¬
льно часто,— чаще всего все в той же «Бродячей соба¬
ке», где бывала она постоянно. Этот подвальчик на Ми¬
хайловской площади, с росписью Судейкина на стенах,
вошел в легенду благодаря бесчисленным рассказам и
воспоминаниям. Ахматова посвятила «Бродячей собаке»
стихотворения: «Все мы бражники здесь, блудницы...» и
«Да, я любила их, те сборища ночные...». Сборища дей¬
ствительно были ночные: приезжали в «Бродячую соба¬
ку» после театра, после какого-нибудь вечера или диспу-
Об Анне Ахматовой91Ш 1>тW1ПАнна Ахматова и Ольга Глебова-Судейкина
в квартире на Фонтанке, 2. Начало 1920-х гг.Ты в Россию пришла ниоткуда.О мое белокурое чудо,Коломбина десятых годов!Что глядишь ты так смутно и зорко,
Петербургская кукла, актерка,Ты — один из моих двойников.Анна Ахматова
«Поэма без героя»
92Об Анне Ахматовойта, расходились чуть ли не на рассвете. Хозяин, директор,
Борис Пронин безжалостно выпроваживал тех', в ком ос¬
трым своим чутьем угадывал «фармацевтов», т. е. людей,
ни к литературе, ни к искусству отношения не имевших.
Впрочем, все зависело от его настроения: случалось, что
и явным фармацевтам оказывался прием самый радуш¬
ный, ничего предвидеть было нельзя. Было очень тесно,
очень душно, очень шумно и не то чтобы весело: нет, точ¬
ное слово для определения царившей в «Собаке» атмос¬
феры найти мне было бы трудно. Не случайно, однако,
никто из бывавших там до сих пор ее не забыл.Бывали именитые иностранные гости: Маринетти, бой¬
кий, румяный, до смешного похожий на «человека из рес¬
торана»,— не хватало только сложенной, белоснежной
салфетки на руке!— Поль Фор, многолетний «король»
французских поэтов, Верхарн, Рихард Штраус и другие.
Для Штрауса, по настойчивому требованию Пронина,
Артур Лурье, считавшийся в нашем кругу восходящей
музыкальной звездой, сыграл гавот Глюка в своей модер-
нистической обработке, после чего Штраус встал и, по¬
дойдя к роялю, сказал по адресу Лурье несколько чрез¬
вычайно лестных слов, но сам играть наотрез отказался.
Бывали все петербургские поэты: символисты, акмеисты,
футуристы, еще делившиеся на «кубо», во главе с Мая¬
ковским в желтой кофте и Хлебниковым, и «эго», после¬
дователей Игоря Северянина, которых полагалось сторо¬
ниться и слегка презирать. Хлебников уже и тогда казал¬
ся загадкой. Сидел он молча, опустив голову, никого не
замечая, весь погруженный в свои таинственные размыш¬
ления или сны. Присутствие его излучало какую-то зна¬
чительность, столь же непонятную, как и несомненную.
Помню, Мандельштам, по природе веселый и общитель¬
ный, о чем-то оживленно говорил, говорил — и вдруг ог¬
лянувшись, будто ища кого-то, осекся и сказал:—	Нет, я не могу говорить, когда там молчит Хлебни¬
ков!А Хлебников находился даже не поблизости, а за сте¬
ной, разделявшей подвал на два отделения — второе по¬
лутемное, без эстрады и столиков, так сказать, «интим¬
ное».Никогда не бывал в «Бродячей собаке» Блок, вопре¬
ки распространенным в эмиграции утверждениям. Кста¬
ти, надо было бы категорически отвергнуть и другие рос¬
Об Анне Ахматовой93сказни, сложившиеся в эмиграции и до сих пор прочно
держащиеся: о каком-то «романе» Блока с Ахматовой.
Никогда ничего подобного не было, никто об их взаимном
влечении в Петербурге не слышал и не говорил. На чем
эти выдумки основаны, не знаю. Вероятно, просто-напро¬
сто на том, что слишком уж велик соблазн представить
себе такую любовную пару — Блок и Ахматова, пусть это
и противоречит действительности.Анна Андреевна была в «Собаке» всегда окружена, но
уж не казалась мне такой смешливой, как тогда, когда я
ее увидел впервые. Может быть, она сдерживалась, чув¬
ствуя, что на нее с любопытством и вниманием смотрят
чужие люди, а может быть, мало-помалу что-то начало
изменяться в ее характере, в ее общем складе. К ней то и
дело подходили люди знакомые и малознакомые, «полу-
ласково, полулениво» касались ее руки,— и в том числе и
Маяковский, который однажды, держа ее тонкую, худую
руку в своей огромной лапище, с насмешливым восхище¬
нием, во всеуслышание приговаривал:	.—	Пальчики-то, пальчики-то, боже ты мой!Ахматова нахмурилась и отвернулась. Бывало, чело¬
век, только что ей представленный, тут же объяснялся ей
в любви. Об одном из таких смельчаков Анна Андреевна,
помню, сказала:—	Странно, он не упомянул о пирамидах!.. Обыкно¬
венно в таких случаях говорят, что мы, мол, с вами
встречались еще у пирамид, при Рамсесе Втором,— не¬
ужели вы не помните?Были у нее две близкие подруги, тоже постоянные по¬
сетительницы «Бродячей собаки»,— княжна Саломея
Андроникова и Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина,
«Олечка», танцовщица и актриса, одна из редчайших
русских актрис, умевшая читать стихи.В первый «Цех поэтов» меня приняли незадолго до его
закрытия, и был я только на пяти-шести его собраниях,
не больше. Но круговое чтение стихов часто устраивалось
и вне «Цеха», то в Царском Селе, у Гумилевых, а иногда
и у меня дома, где в отсутствие моей матери, недолюбли¬
вавшей этих чуждых ей гостей и уезжавшей в театр или
к друзьям, хозяйкой была моя младшая сестра. За ней
усиленно ухаживал Гумилев, посвятивший ей сборник
«Колчан». Ахматова относилась к сестре вполне друже¬
ственно.
9406 Анне АхматовойОсип Эмильевич Мандельштам. 1930(?) г. »1>..
М. С. Наппельбаума.О. МандельштамуЯ над ними склонюсь, как над чашей,В них заветных заметок не счесть —
Окровавленной юности нашей
Это черная нежная весть.Тем же воздухом, так же над бездной
Я дышала когда-то в ночи,В той ночи и пустой и железной,Где напрасно зови и кричи.
Об Анне Ахматовой95О, как пряно дыханье гвоздики,Мне когда-то приснившейся там,—Это кружатся Эвридики,Бык Европу везет по волнам.Это наши проносятся тениНад Невой, над Невой, над Невой,Это плещет Нева о ступени,Это пропуск в бессмертие твой...Анна Ахматова
1957 г./">*✓За каждым прочитанным стихотворением следовало
его обсуждение. Гумилев требовал при этом «придаточ¬
ных предложений», как любил выражаться: то есть не
восклицаний, не голословных утверждений, что одно хо¬
рошо, а другое плохо, но мотивированных объяснений,
почему хорошо и почему плохо. Сам он обычно говорил
первым, говорил долго, разбор делал обстоятельный и
большей частью безошибочно верный. У него был исклю¬
чительный слух к стихам, исключительное чутье к их сло¬
весной ткани, но, каюсь, мне и тогда казалось, что он не¬
сравненно проницательней к чужим стихам, чем к своим
собственным. Некоторой пресности, декоративной краси¬
вости своего творчества, с ослабленно-парнасскими
откликами, он как будто не замечал, не ощущал. Анна
Андреевна говорила мало и оживлялась, в сущности,
только тогда, когда стихи читал Мандельштам. Не раз
она признавалась, что с Мандельштамом, по ее мнению,
никого сравнивать нельзя, а однажды даже сказала фра¬
зу — это было после собрания «Цеха», у Сергея Городец¬
кого,— меня поразившую:—	Мандельштам, конечно, наш первый поэт...Что значило это «наш»? Был ли для нее Мандель¬
штам выше, дороже Блока? Не думаю. Царственное пер¬
венство Блока, пусть и расходясь с его поэтикой, мы все
признавали без споров, без колебаний, без оговорок, и
Ахматова исключением в этом смысле не была. Но под
непосредственным воздействием каких-нибудь только что
прослушанных мандельштамовских строф и строк, лив¬
шихся как густое, расправленное золото, она могла о
Блоке и забыть.Мандельштам ею восхищался: не только ее стихами,
но и ею самой, ее личностью, ее внешностью,— и ранней
96Об Анне Ахматовойданью этого восхищения, длившегося всю его жизнь, ос¬
талось восьмистишие о Рашели-Федре. Вспоминаю
забавную мелочь, едва ли кому-нибудь теперь известную:
предпоследней строчкой этого стихотворения сначала
была не «так негодующая Федра», а «так отравительница
Федра». Кто-то, если не ошибаюсь, Валериан Чудовский,
спросил поэта:—	Осип Эмильевич, почему отравительница Федра?
Уверяю вас, Федра никого не отравляла, ни у Еврипида,
ни у Расина.Мандельштам растерялся, не мог ничего ответить: в
самом деле Федра отравительницей не была! Он упустил
это из виду, напутал, очевидно по рассеянности, так как
Расина он, во всяком случае, знал. На следующий же
день «отравительница Федра» превратилась в «негодую¬
щую Федру». (В двухтомном эмигрантском издании
1964 года я с удивлением прочел в том же стихотворении
такие строчки:Зловещий голос — горький хмель —Душа расковывает недра...Не знаю, воспроизведен ли этот текст по одному из
прежних изданий. Но слышал я эти строки в чтении авто¬
ра много раз, и в памяти моей твердо запечатлелось «зо¬
вущий голос», а не «зловещий». Да и ничего зловещего в
голосе Ахматовой не было, и не мог бы Мандельштам
этого о ней сказать. Кроме того, не «Душа расковывает
недра», а, конечно, «Души расковывает недра».После революции все в нашем быту изменилось.
Правда, не сразу. Сначала казалось, что политический
переворот на частной жизни отразиться не должен, но
длились эти иллюзии недолго. Впрочем, все это достаточ¬
но известно, и рассказывать об этом ни к чему. Ахматова
с Гумилевым развелась, существование первого «Цеха
поэтов» прекратилось. «Бродячая собака» была закрыта,
и на смену ей, хотя и не заменив ее, возник «Привал ко¬
медиантов» в доме Добычиной на Марсовом поле, где
сначала бывал Савинков, военный губернатор столицы, а
потом зачастил Луначарский, другая высокая особа.
Умер Блок, был арестован и расстрелян Гумилев. Време¬
на настали трудные, голодные. Моя семья по каким-то
фантастическим латвийским паспортам уехала за грани¬
цу, а я провел почти три года в Новоржеве—Пушкин-
Об Анне Ахматовой97Анна Ахматова. 1920-е гг. Фонтанный Дом.
Фото П. Н. Лукницкого.ском «моем Новоржеве», изредка наезжая в Петербург.
С Анной Андреевной виделся я реже, чем прежде, и ни
одна из этих встреч отчетливо мне не запомнилась, кроме
самой последней.Было это в годы нэпа. В «Доме искусств» на Мойке
был какой-то многолюдный вечер — не то музыка, не то
чтение одного из «серапионовцев», по окончании которо¬
го все расселись группами за маленькими столиками. Во-I	дка, закуски, пирожные, торты: после первых революци¬
онных лет — настоящее пиршество. Анна Андреевна
сидела с друзьями вдалеке от меня, в другом конце зала.
Аким Волынский, зная, что я люблю балет, руками пока-4 Зак. 106
98Об Анне Ахматовойзывал мне, как должны делаться «фуэте» и как возмути¬
тельно-небрежно сделала их вчера или третьего дня в
«Лебедином озере» приезжая из Москвы балерина. Было
поздно. Бутылка водки на нашем столе была уже почти
опорожнена.Я увидел, что Ахматова встала и, по-видимому, соби¬
рается уходить. Та же шаль на плечах, тот же грустный
и спокойный взгляд, тот же единственный облик... Не
дослушав хореографического монолога с цитатами из
Платона и Шопенгауэра, я не без труда пробрался меж¬
ду тесно составленными столиками, подошел к Анне Ан¬
дреевне и торопливо, вероятно даже чуть-чуть лихора¬
дочно, стал ей говорить о ней — не о ее стихах, а о ее
внешности. Не знаю, ошибся ли я тогда, но мне показа¬
лось, что было это ей, скорей, приятно. Она ласково
улыбнулась, протянула мне руку и, наклонясь, будто по¬
веряя что-то такое, что надо бы скрыть от других, впол¬
голоса сказала:—	Стара собака становится...Передавая чужие слова на расстоянии нескольких
десятков лет, передаешь их поневоле приблизительно, со¬
храняя лишь общий смысл. Но эту «собаку» я запомнил
вполне точно. Почему она так себя назвала? Вспомнила,
может быть, письма Чехова к жене? Или что-нибудь другое?
Не знаю. Но это были последние слова, которые я слышал от
Ахматовой в России. Вскоре после этого вечера я уехал
в Ниццу, к своим, рассчитывая вернуться не позже как через
полгода.Прошло, однако, около тридцати лет. Мысли о возвра¬
щении я давно оставил. Имя Ахматовой мелькало в печати
все реже, слухов о ней доходило мало. После войны поя¬
вился грубейший и глупейший ждановский доклад о ней
и о Зощенко — и за участь Ахматовой стало страшно.
Никто ничего о ней не знал. Я был убежден, что больше
никогда ее не увижу.С наступлением «оттепели» кое-что изменилось.
В газетах появились сведения о том, что Анна Андреевна
собирается в Италию. На следующий год она приехала в
Оксфорд, где университетскими властями ей была при¬
суждена степень доктора «Honoris Causa». Из Англии до
Парижа недалеко,— будет ли она и в Париже? Можно
ли будет с ней встретиться? Не зная, в каком она настро¬
ении. как она относится к эмиграции и к тем, кто связан
Об Анне Ахматовой99с эмигрантской печатью, не зная и того, насколько она
свободна в своих действиях, я сказал себе, что не сделаю
первого шага к встрече с ней, пока не уверюсь, что это не
противоречит ее желанию.Ночь. Телефонный звонок из Лондона. Несколько слов
по-английски, а затем: «Говорит Ахматова. Завтра я бу¬
ду в Париже. Увидимся, да?»Не скрою, я был взволнован и обрадован. Но тут же,
взглянув на часы, подумал: матушка-Россия осталась
Россией, телефонный вызов во втором часу ночи! На За¬
паде мы от этого отвыкли. «Откуда Анна Андреевна зна¬
ет номер моего телефона?»— недоумевал я. Оказалось,
ей дала его в Оксфорде дочь покойного Самуила Осипо¬
вича Добрина, профессора русской литературы в Манче¬
стерском университете, где я одно время читал лекции.На следующий день я был у Ахматовой в отеле
«Наполеон» на авеню Фридланд.У Толстого, среди бесчисленных его замечаний, чи¬
тая которые думаешь: «Как это верно!»— есть где-то
утверждение, что в первое мгновение после очень долгой
разлуки видишь всю перемену, происшедшую в облике
человека. Однако минуту спустя изумление слабеет, и по¬
рой даже кажется, что таким всегда человек и был. Не
совсем то же, но почти то же было и со мной.В кресле сидела полная, грузная старуха, красивая,
величественная, приветливо улыбавшаяся,— и только по
этой улыбке я узнал прежнюю Анну Андреевну. Но, в со¬
гласии с утверждением Толстого, через минуту-другую
тягостное мое удивление исчезло. Передо мной была Ах¬
матова, только, пожалуй, более разговорчивая, чем пре¬
жде, как будто более уверенная в себе и в своих сужде¬
ниях, моментами даже с оттенком какой-то властности в
словах и жестах. Я вспомнил то, что слышал незадолго
перед тем от одного из приезжавших в Париж советских
писателей: «Где бы Ахматова ни была, она всюду — ко¬
ролева». В осанке ее действительно появилось что-то ко¬
ролевское, похожее на серовский портрет Ермоловой.Мало-помалу Анна Андреевна оживилась, стала вспо¬
минать далекое прошлое, стала что-то рассказывать, о
чем-то расспрашивать, смеяться, спорить, короче — как-
то «опростилась», перейдя на прежний наш легкий, пре¬
рывистый петербургский тон и склад беседы, в которой
все предполагалось понятым и уловленным с полуслова,
без пространных объяснений.
100Об Анне АхматовойАнна Ахматова. Комарово. 1965 г.О чем мы говорили? Главным образом, конечно, о по¬
эзии, о стихах, и мне жаль, что, придя домой, я не запи¬
сал беседы. Но так как было это сравнительно недавно,
то почти все сказанное Анной Андреевной помню дово¬
льно твердо и мог бы передать ее слова без искажения.
Смущает и связывает меня только то, что, воспроизводя
разговор, надо привести и то, что сказал ты сам: иначе
не все окажется ясно. Постараюсь, однако, уделить само¬
му себе внимания как можно меньше.Анна Андреевна провела в Париже три дня. Был я у
нее три раза. При первой же встрече я предложил ей пое¬
Об Анне Ахматовой101хать на следующее утро покататься по Парижу, где
дважды была она в ранней молодости, больше чем полве¬
ка тому назад. Она с радостью приняла мое предложение
и сразу заговорила о Модильяни, своем юном парижском
друге, будущей всесветной знаменитости, никому еще в
те годы неведомом.Был чудесный летний день, один из тех ранних, све¬
жих, прозрачно-ясных летних дней, когда Париж бывает
особенно хорош. За Ахматовой мы заехали вместе с мои¬
ми парижскими друзьями, владеющими автомобилем
и заранее радовавшимися встрече и знакомству с ней.
Прежде всего Анне Андреевне хотелось побывать на рю
Бонапарт, где она когда-то жила. Дом оказался старый,
вероятно восемнадцатого столетия, каких в этом париж¬
ском квартале много. Стояли мы перед ним несколько ми¬
нут.—	Вот мое окно, во втором этаже... Сколько раз он
тут у меня бывал,— тихо сказала Анна Андреевна, опять
вспомнив Модильяни и будто силясь скрыть свое волне¬
ние.Оттуда поехали в Булонский лес, где долго сидели
на залитой солнцем террасе какого-то кафе, и наконец
отправились на Монпарнасе, завтракать в «Куполь»,
шумный, переполненный народом ресторан, до войны
бывший местом ночных встреч парижской литературной и
художественной богемы, в том числе и русской, эмигрант¬
ской.Ахматова села, внимательно оглядела огромный
квадратный зал, улыбнулась, вздохнула и наконец сказа¬
ла:—	Если бы вы знали, что это!.. Вот так сидеть...
а вокруг все эти люди, эта молодежь... входят, выходят,
смеются, веселые, оживленные, беспечные...Фразу она оборвала, своего «если бы вы знали» не
договорила, не объяснила. Но объяснений и не нужно бы¬
ло, и недопустимо было бы на них настаивать. Все было
понятно. Вскоре разговор перешел на литературу: иных
тем Анна Андреевна, по-видимому, избегала, касаясь их
лишь случайно и нехотя. Еще до завтрака она, например,
несколько раз произнесла слово «Ленинград». Я спросил
ее:—	Вы говорите Ленинград, а не Петербург?— спро¬
сил потому, что слышал, будто советская интеллигенция,
102Об Анне Ахматовойпо крайней мере большая часть ее, предпочитает теперь
говорить не Ленинград, а Петербург или иногда по-про¬
стонародному — Питер.Ахматова довольно сухо ответила:—	Я говорю Ленинград потому, что город называется
Ленинград.В ее голосе мне почудился упрек, даже какой-то вы¬
зов: «Зачем задавать мне такие вопросы?» Не думаю, что¬
бы я ошибся в своей догадке.Встретился с Анной Андреевной во время ее пребыва¬
ния в Париже, повторяю, три раза. Разговоров было
много. Приведу некоторые их обрывки, не стремясь через
два года к искусственной, поддельной последовательно¬
сти и связности. Помню общее содержание бесед, но не
помню их порядка.Меня интересовало отношение Ахматовой к Марине
Цветаевой. В далекие петербургские времена она отзы¬
валась о ней холодновато, вызвав даже однажды не¬
довольное восклицание Артура Лурье:—	Вы относитесь к Цветаевой так, как Шопен отно¬
сился к Шуману.Шуман боготворил Шопена, а тот отделывался веж¬
ливыми, уклончивыми замечаниями. Цветаева по отноше¬
нию к «златоустой Анне всея Руси» была Шуманом. Ког¬
да-то Ахматова с удивлением показывала письмо ее из
Москвы, еще до личной встречи. Цветаева восхищалась
только что прочитанной ею ахматовской «Колыбель¬
ной» — «Далеко в лесу огромном...»— и утверждала, что
за одну строчку этого стихотворения — «Я дурная
мать...»— готова отдать все, что до сих пор написала и
еще когда-нибудь напишет. Ранние цветаевские стихи,
например цикл о Москве или «К Блоку», представлялись
мне замечательными, необыкновенно талантливыми. Но
Ахматова их не ценила.Судя по двум строчкам ее стихотворения 1961 года:Свежая, темная ветвь бузины,Словно письмо от Марины...—я предполагал, что отношение Анны Андреевны к Цветае¬
вой изменилось. Однако Ахматова очень сдержанно ска¬
зала:—	У нас теперь ею увлекаются, очень ее любят... По¬
жалуй, даже больше, чем Пастернака.
Об Анне Ахматовой103Но лично от себя не добавила ничего. В дальнейшей
беседе я упомянул об «анжамбанах», которыми Цветаева
злоупотребляла с каждым годом все сильнее, то есть о
переносе логического содержания строки в начало строки
следующей.—	Да, это можно сделать раз, два,— согласилась Ах¬
матова,— но у нее ведь это повсюду, и прием этот теряет
всю свою силу.(Проверяя и пересматривая многолетние свои впечат¬
ления, я думаю, что безразличие Ахматовой к стихам
Цветаевой было вызвано не только их словесным, фор¬
мальным складом. Нет, не по душе ей было, вероятно,
другое: демонстративная, вызывающая, почти назойливая
«поэтичность» цветаевской поэзии, внутренняя бальмон-
товщина при резких внешних отличиях от Бальмонта,
неустранимая поза при несомненной искренности, посто¬
янный «заскок». Если это так, то не одну Ахматову это
отстраняло, и не для нее одной это делало не вполне при¬
емлемым творчество Цветаевой, человека редкостно
даровитого и редкостно несчастного.)О Достоевском—	Знаете, читать его мне ужасно трудно. В молодо¬
сти я не прочла ни одного его романа до конца. Не мог¬
ла. Начинала читать, не сплю, ночь провожу над кни¬
гой... и чувствую, что надо бросить, иначе заболею.
И действительно, я когда-то едва не заболела, читая «Бе¬
сы». Не могу выдержать всех этих мучений, этого горя,
этих обид. Нечего делать, значит, у меня слабые нервы.—	Наконец-то вы признались, что не любите Гумиле¬
ва! А ведь я всегда это знала. Но согласитесь, у него есть
прекрасные стихи... «Сумасшедший трамвай»1, например.
Разве не хорошо? «Остановите, вагоновожатый...»—	Это — литература в кавычках. Правда, хорошая.—	Литература, литература!.. Но кто-то давно сказал,
и правильно сказал... не помню, кто... что у нас в России
был только один поэт, которому иногда удавалось быть
вне литературы или над литературой,—Лермонтов.
104Об Анне АхматовойПЕШЕРБУРГлвухнеделЬнЬ'й лит ер а т ур но-п on удярно -паучнЪй
НАЛЮСГП&ИРОВЛННЫЙ ЖУРНА.1 яяягка-.	-Неправли, у тейп соперниц нет!ТЫ лля меня не Женщина ценная./1 солнца зимнего утешнЫй сеет
И песня ,1нкач ровного края.Кота» умрешЬ не стану я грустить,Не крикну обезумевши: ьвоскреснн.Ы
Но елруг пойму, что невозможно ЖчтЬВез солнца телу и луше без песни.Анха Ахматова.fpz'f ГОА’Публикация стихотворения «Неправда, у тебя соперниц нет!..»
в журнале «Петербург», 1921, № I.—	Нет, эмигрантской литературы я почти совсем не
знаю. До нас все это плохо доходит. Знаю, например, имя
Алданова, но не прочла ни одной его строчки. Бунин?
Я не люблю его стихов, никогда их не любила. Но есть у
него один рассказ, который я прочла еще до революции,
очень давно, и никогда его не забуду. Удивительный рас¬
сказ... о старом бродяге, пропойце, шулере, который тай¬
ком, сам себя стесняясь, приезжает в Москву на свадьбу
дочери.—	«Казимир Станиславович»?—	Да, да, «Казимир Станиславович»... Вы тоже по¬
мните?(Упоминание о «Казимире Станиславовиче» меня
поразило. Мне всегда представлялось, что это — одно из
самых замечательных и притом сравнительно ранних про¬
изведений Бунина — гораздо значительнее, острее, глуб¬
же, чем «Господин из Сан-Франциско», который в сущ¬
ности есть не что иное, как мастерски написанная вариа¬
ция на тему «Смерти Ивана Ильича».)
Об Анне Ахматовой105—	Сколько сложилось легенд, в которых нет ни слова
правды, все выдумано! Сколько раз я читала и слышала,
будто Вячеслав Иванов на каком-то большом собрании
поэтов восхитился моей «перчаткой»... знаете, этой «пер¬
чаткой с левой руки»?., подошел ко мне, поздравил, ска¬
зал что-то о новой странице в русской поэзии... Никогда
ничего подобного не было! Помню, при встрече он дей¬
ствительно сказал мне, что, по его мнению, это стихотво¬
рение удачно. Но и только. Без всяких поздравлений и
восторгов2.—	Был недавно серебряный век русской поэзии, а те¬
перь опять будет золотой. Я не преувеличиваю. У нас мно¬
жество молодежи, которая только поэзией и живет. Пишут
отличные стихи, но не желают печататься. Целыми дня¬
ми, вечерами, ночами спорят о стихах, обсуждают стихи,
читают стихи,— как бывало прежде, даже больше, чем
прежде! Бродского вы читали? По-моему, это замеча¬
тельный поэт и уже почти совсем зрелый.В разговоре я назвал имя Евтушенко. Анна Андреев¬
на не без пренебрежения отозвалась об его эстрадных
триумфах. Мне это пренебрежение показалось несправед¬
ливым: эстрада эстрадой, но не все же ею исчерпывается!
Ахматова слегка пожала плечами, стала возражать и на¬
конец, будто желая прекратить спор, сказала:—	Вы напрасно стараетесь убедить меня, что Евту¬
шенко очень талантлив. Это я знаю сама.О «Реквиеме»Анне Андреевне хотелось знать, как была принята эта
книга, какое произвела впечатление.Я вспомнил давнее признание Цветаевой насчет «Ко¬
лыбельной» и того, что за одну строчку оттуда она отда¬
ла бы все ею написанное, и сказал, что последние строч¬
ки «Реквиема»:...И тихо идут по Неве корабли —должны бы у многих поэтов вызвать такое же чувство.
Ахматова забыла о цветаевском письме, и, как мне пока¬
залось, напоминание это доставило ей удовольствие.
106Об Анне АхматовойЦИКЛ ТРИДЦАТО ГОДОВ
1935-1940с* atb* -> * - -	Y~40» ПО0ВЯЩ9ИЬв..*/1940/41,	йотупланьв42,	Уводшш ТОбя../1935/43,	Тихо льется...44* Показать бы тебе...45» Легкие летят неделя.../1909/46,	Равнять»..» % »„iT47,	Нет, это н® я.../1938/48,	а упало каменное слово...49,	К си»ртя..,/г»39/50.	Семнадцать иоозчез.../1939/51.	Уже безумие КрНЛОН*../1939/52.(Узнала	я... —		^53.(Опять	пошшальный.../1940/. —План цикла «Реквием» (1935—1940).—	Трудно судить о своих стихах. Надо отойти от них,
отвыкнуть, как будто разлучиться с ними: тогда яснее ви¬
дишь, что хорошо, что слабо. «Реквием» еще слишком
мне близок. Но кое-что в нем, по-моему, удачно: напри¬
мер, эти два вставных слова «к несчастью» во вступи¬
тельном четверостишии.—	А другое четверостишие, о Голгофе,— «Магдалина
билась и рыдала...»?—	Да, это, кажется, тоже неплохие стихи.—	Довольны вы, что побывали в Париже, довольны
ли оксфордскими торжествами и всем вообще?
Об Анне Ахматовой107—	Да, все было хорошо, слава богу, грешно было бы
жаловаться. Но без ложки дегтя никогда не обходится...
Вот посмотрите, что в ваших газетах обо мне пишут!
Я только вчера прочла это.Анна Андреевна протянула мне недавно полученный
номер «Нового русского слова» с большой статьей о ней.
Я наскоро пробежал статью и не без недоумения спросил:—	Что же вам тут не нравится? Статья доброжела¬
тельная, ни одного дурного слова...—	Да, совершенно верно, похвалы, комплименты, ни
одного дурного слова... Но между строк можно прочесть,
что я какая-то мученица, что я страдалица, что я в со¬
временной России всем и всему чужда, повсюду одино¬
ка... Вы не знаете, как это мне вредило и как может еще
повредить! Если у вас хотят обо мне писать, пусть пишут,
как о других поэтах: такая-то строка лучше, другая ху¬
же, такой-то образ оригинален, другой никуда не годит¬
ся. И пусть забудут о мученице.—	Анна Андреевна, могу я передать ваши слова редак¬
торам эмигрантских газет и журналов?—	Не только можете, но окажете мне большую услу¬
гу, если сделаете это. Я настоятельно вас об этом прошу.
Не надо делать меня каким-то вашим знаменем или рупо¬
ром. Неужели эмигрантским критикам трудно это понять?В день своего отъезда из Парижа Анна Андреевна
была не совсем такой, как накануне: казалось, она чем-то
озабочена или опечалена. Даже как будто растеряна. На
вокзал я ехать не хотел — у меня были для этого основа¬
ния — и пришел проститься с ней в отель. Она сказала:—	Да, не надо быть на вокзале. Я вообще боюсь
вокзалов.Боялась она их не по суеверию, а по состоянию здо¬
ровья: два или три раза при отъездах у нее был сердеч¬
ный припадок.О литературе, о поэзии мы, конечно, больше не гово¬
рили. Я спросил Ахматову, как живется ей в материаль¬
ном, денежном отношении: «Поверьте, я спрашиваю об
этом не из простого любопытства».—	У нас хорошо платят за переводы. Теперь я пе¬
ревожу Леопарди... Так что ничего, концы с концами
свожу.
108Об Анне Ахматовой—	А если вы больны, если работать не можете?—	Тогда хуже. Пенсия, но очень маленькая.И в первый раз за все три дня она заговорила о себе,
о своей личной жизни, о том, что пришлось ей пережить в
прошедшие десятилетия.—	Судьба ничем не обошла меня. Все, что может че¬
ловек испытать, все выпало на мою долю.В дверь постучали. Вошли люди, с цветами, с конфе¬
тами. Пора было собираться, укладывать в чемодан по¬
следние мелочи. До поезда оставалось не больше часа.Анна Андреевна как-то беспомощно стояла посреди
комнаты, стараясь улыбнуться.	^—	Ну, до свидания, не забывайте меня. Не прощайте,
а до свидания! Бог даст, я на будущий год опять приеду
в Париж. Спасибо.Скорей движением руки и недоуменным выражением
лица, чем словами, я спросил: за что спасибо?—	Да так, за все... Не за прошлое, так за будущее.
Все мы друг другу чем-нибудь обязаны. Особенно те¬
перь.Выходя, я в дверях обернулся. Анна Андреевна пома¬
хала рукой и сказала:—	Христос с вами, до свидания.Но свидания больше не было — и не будет.1967о
~тНадежда Павлович
ИЗ КНИГИ «НЕВОД ПАМЯТИ»ГЛАВА VIВ Петрограде я познакомилась с Анной Андреевной
Ахматовой и стала бывать у нее. Теперь, когда она
скончалась, мне хочется вспомнить ее — молодую, строй¬
ную, гибкую, с ее классической челкой, с холодноватым
лицом, и в обычной жизни иногда напоминавшим лицо
трагической музы.Познакомились мы так: летом 1920 года мне при¬
шлось выступать с моими стихами в Доме литераторов на
Бассейной. В антракте ко мне подошел невысокий болез¬
ненный человек и сказал: «Я — Шилейко, муж Анны Ан¬
дреевны Ахматовой» — и пригласил меня к ним.А я так любила ее стихи! Хотя литературного ее влия¬
ния я никогда не испытывала, но считала, что о нашем
сокровенном, женском никто лучше ее не говорил и сти¬
хи ее сами запоминались и повторялись. У меня даже не
было соблазна подражать ей. Может быть, в какой-то
мере это и определило наши отношения на многие годы.В 1920—1921 годах мы встречались довольно часто,
читали друг другу стихи, иногда вместе гуляли. Шилейко
благоволил ко мне и охотно отпускал со мною Анну Ан¬
дреевну.В то первое мое посещение она показала мне стол
своего мужа, ассириолога, заваленный обломками и плит¬
ками с клинописью: «Вот его библиотека».Когда мы вошли в ее комнату, навстречу поднялся ог¬
ромный, чудный сенбернар, которого они все-таки умуд¬
рялись держать в те голодные годы, и мгновенно покорил
мое сердце.В 1921 году она подарила мне стихотворение «А Смо¬
ленская нынче...», в более поздние годы — сломанный де¬
ревянный портсигар Блока, доставшийся ей от одной
приятельницы. И то и другое в моем фонде в Пушкин¬
ском доме.В стихотворении Ахматовой «Ты знаешь, я томлюсь в
неволе...» говорится об «осуждающих взорах спокойных© Н. А. Павлович, 1977
110Об Анне АхматовойСлепнево. Июль 1911 г. Стоят: М. Л. Сверчкова,
Анна Ахматова, Ел. Юр. Кузьмина-Караваева,Б. В. Кузьмин-Караваев. Сидят: Д. Д. Бушен,Д. Ю. Пиленко, М. А. Кузьмина-Караваева.загорелых баб». Самое удивительное то, что мне при¬
шлось разговаривать с этими тверскими — верней,
бежецкими — бабами. В мае 1921 года меня пригласила
художница Агнесса Шабад погостить у нее в Бежецком
районе тогдашней Тверской области, на сельскохозяй¬
ственной станции, где муж ее работал агрономом, и,
кстати, в самом Бежецке прочесть лекцию о современных
поэтах. Гонорар обещали натурой, и это было тогда
весьма заманчиво. Я и товарищам, о которых должна бы¬
ла читать, обещала что-нибудь привезти.
Об Анне АхматовойIIIВ Бежецке в то время жил у тетки своей, Сверчковой,
маленький сын Гумилева и Ахматовой — Лева; и она, уз¬
нав, что я еду туда, попросила навестить его и отвезти
гостинец.Трудная судьба досталась потом этому мальчику, от¬
разившаяся и в материнских стихах. Но это не помешало
ему стать серьезным ученым-историком, и в одну из на¬
ших последних встреч Анна Андреевна высоко оценила
его научные дарования.Но вернемся к Бежецку 1921 года.Между городом и сельскохозяйственной станцией
лежало бывшее имение Гумилевых, и те же крестьянки,
что ходили туда на поденщину, теперь работали на
участках станции и убирали ее помещения. Я спросила
их о прежних хозяевах. Нет, они не осуждали Анну
Андреевну, они недоумевали, чувствовали в ней что-то
необычное и по-хорошему, по-бабьи, по-свойски жале¬
ли ее.«Бывало, косу расплетет и выйдет за околицу. Ходит
и бормочет чего-то... Платье белое наденет... И худая бы¬
ла. Видать, до косточек ее прожгло... болью да заботой».Об этом в моем стихотворении, посвященном Ахмато¬
вой:Нет лиры, пояска, сандалий...Последний свет косых лучей...Но мы любя её встречали,Как музу юности своей.О	ней мне говорили бабы
В лесном глухом углу тверском:«Она была больной и слабой,Бродила часто за селом,Невнятно бормотала что-то
Да косу темную плела,И видно, тайная забота
Ее до косточек прожгла...»Мы познакомились в двадцатом,Навек мне памятном году,В пустынном, ветреном, крылатом,Моем раю, моем аду.Двор шереметевский обширный
Был обнажен, суров и пуст,И стих, как дальний рокот лирный,Слетал с ее печальных уст.
112Об Анне Ахматовой3&.J HttrCiS 4 ** к	7,4 10-* 'у.	/w uiyfb-J'a^ мп«л	Л’/^ Л,^	7 fy"'£/Ъ	е ~м< i	С*-^^-'*- .- ||■ С ■*+-+* /Ы- -t rt »/гЯ * «** > у> -t а *-к-	tyfiaii	, , , , ,г«лв»-а4	^—// ъ«ч«) jуу*-г;fi ffif/uf'S t/Z //'»•/ ^	- - . j*Г.*У'/*	^Ьлс***су+1Г^7 ^ .21>4-ar >rr^r^^i^uA. / 9 I }1	(мл-*~ЬЧерновой автограф стихотворения А. Ахматовой «Я слышу иволги
всегда печальный голос...» (ЦГАЛИ, ф. 13, on. 1, ед. хр. 27).
Об Анне Ахматовой113И, равнодушно-величава,Проста среди простых людей.Она, как шаль, носила славу
В прекрасной гордости своей.В этом же стихотворении есть строка: «Проста среди
простых людей...» За ней — эпизод, поразивший меня.Однажды летним утром 1920 года я пришла к Анне
Андреевне. Огромный шереметевский двор был залит
солнцем. Вдруг я увидела, что она почти бежит по двору в
платочке, в туфлях на босу ногу, с каким-то свертком в
руках.—	Куда вы?—	К нашему дворнику. У него воспаление легких.
Ставлю компрессы.Никогда этого не забуду, как не забуду ребенка со¬
седки или домработницы, спавшего на креслах в ее ком¬
нате, которого так бережно она потом унесла. К этому
убитому осколком во время ленинградской блокады ре¬
бенку относятся ее стихи:Принеси же мне горсточку чистой,Нашей невской студеной воды,И с головки твоей золотистой
Я кровавые смою следы'.И товарищем она была верным в беде, делилась
последним. Так за равнодушной величавостью, за некото¬
рым высокомерием всегда оставалась живой ее простая
доброта.Годы не гасили и не уменьшали дарования Ахмато¬
вой.Ширилась тематика, углублялись философские раз¬
думья над эпохой, над стремительным бегом времени. Но
ее поэзия была как бастион: казалась лирической, но по
своей природе была монументальна. В молодых стихах
Ахматовой уже есть та законченность и совершенство
формы, что поражает нас в ее зрелых и поздних стихах.
В мире происходят катаклизмы, хоронится эпоха, не¬
истовствует война — все это отмечено, отражено, проду¬
мано и прочувствовано в ее стихах. И все-таки никогда в
них не бушует стихия, никогда она сама не вовлекается в
водоворот.Остается бег времени, но не бег поэта.
114Об Анне АхматовойПоэзия Ахматовой, может быть, наиболее статична во
всей русской поэзии.С грустью я думаю о том, что в последние годы между
нами легла моя поэма «Воспоминание об Александре
Блоке», где дан конфликт его с Гумилевым. Ахматова не
приняла и не хотела принять ее, а я не могла изменить
исторической правде, потому что в этом конфликте, как
океан в капле, отразилось столкновение в русской лите¬
ратуре двух миров.Но да будет благословенна благородная память Анны
Андреевны Ахматовой!1967о
Елена Данько
К АХМАТОВОЙ(1 января 1926 года)1Не за то ль, что сердце человечье
Высоко над злобой вознесла,Что в края веселые далече
Из страны родимой не ушла,Не за то ль, что песни ты слагала,
Нищете и кротости верна,Что господне имя повторяла,Ты теперь глумленью предана?Горе тем, кто в узеньком оконце
До утра лампаду не тушил,Кто стихов чеканные червонцы
Не сменял на стертые гроши!2Марсова поля просторы,Серый из мрамора, дом,Бронзовый сторож Суворов,Зори над светлым мостом,Ветры, летящие мимо,Черные прутья оград,Грустный, ни с чем не сравнимый,
Летний запущенный сад,Вас я зову, заклиная,Вам расскажу я про ту,Кто так пленительно знает
Каждую Вашу черту1.Слушай же звонкие строки,Серый гранит площадей —
Люди-то нынче жестоки,Камни не тверже людей.
116Об Анне АхматовойВот на краю тротуара
Семечки сыплет народ,Вот уж прельщаются пары
Тенью глубоких ворот.Запах томительно душный.
Мусорный двор впереди,
Встал на пороге конюшни
Черный козел, погляди.Лестница всходит под своды,
Тишь. Коридоры темны.
Точит звенящую воду
Кран у облезлой стены.В глубь коридорного мрака
К двери налево ступай,Стук твой разбудит собаку,
Громкий посыплется лай,А за дверною доскою
Легкая поступь слышна,
Ласково пса успокоит,Двери откроет — она.*	* *Шума тогда не услышишь,
День позабудешь и час.
Небо покажется выше
В зеркале ласковых глаз.Век удлиненные крылья,
Словно изваянный рот,
Черные пряди укрыли
Шеи торжественный взлет2.
Анна Ахматова. Статуэтка работы Н. Данько. 1924 i
Из собрания О. И. Рыбаковой.
Об Анне АхматовойЕсли, не зная покоя,С детства глазами живу,
Если мне можно такое
Видеть лицо наяву —Не на старинной монете
И не на камне резном,—
Значит — бывает на свете
То, что считается сном.Значит, повериям внемля,
Люди поверить должны —
Гости приходят на землю
Из небывалой страны!*	* *Рдеет Михайловский замок
В свете вечерней зари,Вот за оконною рамой
Кто-то зажег фонари.Вижу я профиль склоненный,
Легкие линии рук,Слухом слежу напряженным
Речи таинственный звук.Пусть над судьбой величавой
Злые проходят года —Путь твой упрямый и правый
Ты не предашь никогда.
H. П. Колпакова
СТРАНИЦЫ ДНЕВНИКАЭтот документ достаточно стар: ему около шестидеся¬
ти лет. Он небольшого формата, чуть побольше почтовой
открытки; он пожелтел от времени, ветшает и выцветает
с каждым годом. Но я бережно храню его между двумя
листами чистой бумаги в папке, где помещаются наибо¬
лее ценные для меня документы. Содержание его следую¬
щее:«СТУДИЯ ВСЕМИРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ»
СВИДЕТЕЛЬСТВОВыдано Колпаковой Наталии Павловне в том, что она успешно про¬
слушала трехмесячный курс наук в студии «Всемирной литературы» по
отделу поэзии, где велись занятия по следующим предметам: теории по¬
эзии, ритмике, поэтике, мифологии, истории поэзии, искусству перево¬
да».Ниже — печать издательства «Всемирной литературы», дата —
15 сентября 1919 года и три подписи: преподаватели отдела—М. Лозинский
Н. Гумилев
В. Шилейко».Студия при издательстве «Всемирная литература» бы¬
ла создана по предложению А. М. Горького в 1919 году
для подготовки молодых литературоведческих кадров,
будущих издательских работников. Особенно настоятель¬
но требовались переводчики: их работа должна была оз¬
накомить народы молодой Советской России с наиболее
выдающимися произведениями мировой литературы.Среди «наук», перечисленных в полученном мною сви¬
детельстве, переводческой работе программа Студии
действительно уделяла немало времени. Лекции и прак¬
тические занятия широко охватывали материал, начиная
с французских писателей XIX—XX веков, которые кол-© Н. П. Колпакова, 1990.
120Об Анне Ахматовойлективно переводились большой группой участников
семинара под руководством М. Л. Лозинского, и кончая
китайскими поэтами эпохи Тан, с которыми нас знакомил
академик В. М. Алексеев. Ассириолог В. К. Шилейко, чи¬
тавший нам мифологию и античную литературу, парал¬
лельно с этими предметами вел занятия и по переводу с
немецкого.У группы, в которую входила я, именно с ним быстро
установились какие-то особенно дружеские отношения.
И вот однажды, после очередной беседы в кулуарах Сту¬
дии о немецкой поэзии, Владимир Казимирович неожи¬
данно предложил мне приехать к нему домой.—	Приезжайте и все свои переводы привозите, осо¬
бенно из Гейне,— сказал он,— я хочу их жене показать.Конечно, перспектива знакомства с Анной Андреев¬
ной, на которую тогдашняя молодежь — любители поэ¬
зии — взирали как на звезду первой величины в литера¬
турном небе, была ослепительна. Я едва дождалась на¬
значенного дня и часа. И подлинная запись от того сен¬
тябрьского вечера 1919 года, сохранившаяся в моем мо¬
лодом дневнике, рассказывает:«Сентябрь. 1919.Только что вернулась домой. Какой незабываемый
вечер!К дому на Фонтанке я приехала точно к договоренно¬
му часу. Приехала и очутилась во внутреннем дворе ста¬
ринного здания. Все подъезды были заперты, ни в одном
окне не было ни искры огня. Приходилось начинать по¬
иски жилища Владимира Казимировича наудачу. Но,
пока я вертелась, оглядывалась по сторонам, меня окли¬
кнул чей-то голос:—	Вам кого?Одно из окон растворилось, из него выглянула растре¬
панная старушечья голова. Ее хозяйка внимательно меня
оглядела и, когда я назвала фамилию Шилейки, исчезла,
сказав:—	Погодите, я сейчас.Через минуту старуха в накинутом на плечи платке
уже стояла рядом со мной.—	Пойдемте!И повела меня куда-то в глубь двора. Шел дождь. На¬
ступали сумерки. Вьющийся плющ свешивался мокрыми
Об Анне Ахматовой121Анна Ахматова. Фото М. С. Наппельбаума.
Петроград. 1921 г.ветками со старинных карнизов, бился и стучал в неосве¬
щенные окна. Мокрые ступени небольшого подъезда, к
которому меня привела старуха, были густо усыпаны по¬
буревшими листьями клена.—	Вот,— сказала моя спутница; толкнув заскри¬
певшую дверь, она повела меня какими-то запутанными
коридорами и остановилась перед второй дверью.—	Тут,— лаконично прибавила она и мгновенно куда-
то скрылась.Я постучала.
122Об Анне Ахматовой—	Войдите,— отвечал негромкий женский голос.Я отворила дверь и остановилась. В большой продолго¬
ватой комнате было почти темно. Только окна, не закрытые
занавесками, белели туманными пятнами. Высокие ширмы
делили комнату поперек. В комнате никого не было.—	Я сейчас,— проговорил тот же голос, и из-за ширмы
вышла высокая, очень гибкая и тонкая женщина, зябко
кутавшаяся в тонкий шелковый платок, покрывавший ее
плечи. Легкой колеблющейся походкой Анна Андреевна
подошла и протянула мне руку. Я назвала себя.—	Я знаю вас, слышала о вас от Володи. И читала ваши
стихи,— проговорила Анна Андреевна, слегка улыбнув¬
шись,— я ждала вас, Володя говорил. Он ушел на лек¬
цию, скоро должен вернуться. Сейчас я зажгу лампу.
Садитесь, пожалуйста.Меня пленил ее голос — такой глубокий, выразитель¬
ный, негромкий. Анна Андреевна зажгла жестяную кероси¬
новую лампу, поставила ее на стол, указала мне кресло
подле полукруглого старинного дивана, стоявшего в углу,
и сама села в другое, глубоко погрузившись в него. Пламя
лампочки было маленькое, тусклое, едва освещавшее угол,
где мы сидели, но при его мерцанье я все-таки могла
разглядеть лицо Анны Андреевны, сидевшей спиной к све¬
ту. Не все его черты были правильны, но ощущение
своеобразного обаяния и красоты охватило меня как-то
сразу. Такие лица встречаются нечасто, и забыть их
нельзя. Черты бледного овала лица были тонки, в надломе
бровей и уголках сжатых губ сквозило что-то скорбное,
взгляд был замкнут, точно уходил в какую-то бездонную
внутреннюю глубину. Если бы я была писателем, я, на¬
верное, описала бы ее лучше, сейчас не умею. Могу толь¬
ко сказать, что мне почему-то вдруг вспомнился облетаю¬
щий грустный парк, мимо которого меня только что вела
старуха, дождевые капли на темных окнах и яркие
листья, взволнованно кружившиеся над клумбами по¬
блекших цветов.Я чувствовала себя в своем кресле немного неловко
под внимательным взглядом больших серых ласковых, но
таких грустных глаз. Очевидно, Анна Андреевна поняла
это и сейчас же начала разговор.—	Это вы так хорошо переводите Гейне? — спросила
она, вглядываясь в мою физиономию.
Об Анне Ахматовой123Анна Ахматова. Фото М. С. Наппельбаума.
Петроград. 1921 г.Я ответила что-то смущенное и, кажется, не очень ум¬
ное. Анна Андреевна стала расспрашивать меня, давно
ли я кончила школу (три месяца тому назад!), почему
выбрала именно этот факультет университета (хочу зани¬
маться литературой!) и что собираюсь делать после его
окончания. Расспрашивая, она не спускала с меня
пристального взгляда, и я понемножку осмелела. Потом
она заговорила о русской поэзии, о переводах и о моей
работе, в частности. Я заметила, что, говоря о поэтах, на¬
ших современниках, она тщательно избегала касаться
124Об Анне Ахматовойсвоего собственного творчества. И конечно, я этому не
удивилась: как было ей говорить всерьез на большие те¬
мы со мной, едва-едва семнадцатилетней девчонкой, со¬
всем еще не разбиравшейся в современной поэзии. Я хо¬
рошо понимала это и не смела задавать ей вопросы, хотя
мне этого и очень хотелось.На затронутую тему можно было говорить без конца.
И мы говорили. Вернее, конечно, говорила Анна Андреев¬
на, а я слушала, любовалась ею и только время от време¬
ни подавала какие-то реплики, вряд ли особенно содер¬
жательные.—	Вы хорошо знаете Царское Село? Его дворец, пар¬
ки? Вам близка пушкинская эпоха? — спросила Анна Ан¬
дреевна.—	Да, да, еще бы!Тут я чувствовала себя гораздо увереннее. Анна Ан¬
дреевна заговорила о Лицее, о Пушкине, о Пущине. По¬
том — об Иннокентии Анненском, которого ставила очень
высоко. Я осмелилась признаться в том же.—	Как это хорошо,— сказала Анна Андреевна,—
наша молодежь почти совсем не знает его, а ведь это та¬
кой большой поэт.Сумерки наплывали с каждой минутой, точно их под¬
гонял вместе с тучами ветер. За темными окнами шумел
в опадавшей листве парка непрекращавшийся дождь.Разговор как-то незаметно зашел о работе нашей
Студии.—	Да, конечно, хорошо, что такая Студия существу¬
ет,— сказала Анна Андреевна,— но трудно предсказать,
что она даст в результате. Разве уроки, лекции, занятия с
профессорами могут сделать человека поэтом? Ведь это¬
му без своей собственной искры научиться нельзя.—	Как жаль, что Владимир Казимирович не читает у
нас в университете,— сказала я,— он дает нам каждый
раз так много интересного и нового.—	Ему предлагали, да он не может, занят очень,—
проговорила Анна Андреевна,— и потом в аудиториях
так холодно... А ведь вы знаете — у него чахотка...Она сказала это очень тихо; ее голос дрогнул, ресни¬
цы упали, все лицо приняло такое скорбное-скорбное вы¬
ражение.Дождь грохнул так, что стекла зазвенели.
Об Анне Ахматовой125—	Бедный Володя, он опять продрогнет,— проговори¬
ла Анна Андреевна, вздрагивая и плотнее кутаясь в свой
платок.В коридоре послышались медленные, негромкие, но
тяжелые шаги.—	Это Володя,— порывисто проговорила Анна Ан¬
дреевна. Ее глаза оживились, она быстро взглянула на
дверь.Он вошел — по обыкновению, в своей неизменной по¬
лувоенной шинели — огромный, сгорбленный, с длинными
волосами, падавшими на воротник из-под смятой фу¬
ражки.—	Здравствуйте,— произнес он тихо и протяжно,
слегка картавя и наклоняя, по обыкновению, голову к ле¬
вому плечу. Поздоровавшись со мной, он подошел к крес¬
лу Анны Андреевны и молча, нагнувшись, поцеловал по¬
очередно ее руки. Казалось, он сильно озяб и потому не
снимал шинели.—	Как ты долго сегодня,— проговорила Анна Андре¬
евна, отряхивая дождевые капли с его фуражки,— ты чи¬
тал лекцию? Будешь читать в музее?—	Нет. Нет слушателей. Пришло всего несколько
очень старых людей. Я посмотрел на них в щелку и поти¬
хоньку ушел по черному ходу,— тем же тихим, глухова¬
тым, замирающим голосом отвечал Владимир Казими¬
рович,— серьезно, но с искрами юмора, блеснувшими из-
под стекол очков. Он снял фуражку и стал раскладывать
на столе принесенные пакеты; затем опустился в кресло,
с которого Анна Андреевна пересела на диван.—	Можно ли так, Володя!—	Не сердись, голубь. Зато я хорошо вел себя на
улице: купил спичек и яблок. Осчастливил двух продав-
цов-жуликов,— так же серьезно отвечал он, похожий на
большого ребенка, который вел себя умником и хочет,
чтобы его похвалили.Я показала ему принесенную работу.—	Совсем хорошо,— воскликнул он, прочитав пере¬
вод «Баллады о нищих» К.-Ф. Мейера, который был мне
задан,— ты читала, Аник? Слушай, я прочитаю тебе.Анна Андреевна смотрела на меня ласково и покрови¬
тельственно, как учитель смотрит на хорошего ученика,
желая поощрить его. Владимир Казимирович прочел
вслух и второй перевод и дал мне списывать из книги
126Об Анне АхматовойМейера следующее стихотворение для перевода, так как
второго экземпляра этой книги у меня нет. Я погрузилась
в работу. Переписала все, что мне было нужно, собрала
листки и встала, собираясь уходить. Но меня не отпусти¬
ли. Владимир Казимирович отогрелся, его впалые щеки
порозовели. Он разговорился, посыпались шутки, кото¬
рые всегда звучат в его устах очень серьезно и потому
особенно смешат слушателей. Среди прочих образцов
фольклора, бытующего в близкой ему литературной сре¬
де, он прочел два юмористических подражания античной
поэзии (кажется, они принадлежат перу Гумилева, но
не поклянусь, всего было не упомнить!):Первое:—	Женщина, где ты была? — Я лежала в объятьях Морфея.—	Женщина, ты солгала: я в них покоился сам!И второе:—	Странник, откуда идешь ты? — Сегодня я был у Шилейки.Знаешь ли, милый мой друг, пышно живет человек:В мягких он креслах сидит, за обедом он кушает гуся,Кнопки коснется рукой — вмиг зажигается свет...—	Если такие живут на Четвертой Рождественской люди,Странник, ответствуй, скажи: кто же живет на Восьмой?!1Было прочтено много и других литературных шуток.
Наконец я с сожалением почувствовала, что дольше за¬
держивать хозяев нельзя.—	В следующий раз принесите ваши собственные
стихи, да побольше,— приветливо сказала Анна Андреев¬
на, видя, что я берусь за шляпу,— приходите в среду, мы
будем дома.Я, конечно, обещала. Я была как на крыльях.—	Придете? И стихи принесете? — повторила Анна
Андреевна, ласково задерживая мою руку в своих.Надо ли было отвечать! На тех же крыльях я неслась
сквозь дождь и ветер домой. И сейчас еще чувствую их
за спиной!»Так я встретилась с Анной Андреевной впервые и так
по горячим следам описала эту встречу. После этого пер¬
вого вечера я в ту осень 1919 года еще не раз приходила
в Фонтанный Дом. Как много ценного и интересного уз¬
нала я там, как многому научилась! Но, к сожалению,
многого, многого я по возрасту и неопытности своевре¬
менно не смогла оценить, не записала. А потом, в 1920-е
Об Анне Ахматовой127годы, такие вечера по ряду причин уже не повторялись.
Но много позднее в моем дневнике сохранились и еще
страницы, по которым проходит образ Анны Андреевны.«22 июня 1944 г.На днях у нас в Доме писателя был устроен «Устный
альманах». Выступали наши блокадные и фронтовые поэ¬
ты, а также и приезжие. Среди всех, как солнце среди
звезд, выделялась Анна Андреевна. Вот кто изумительно
похорошел за эти годы! Глаз не оторвать. Чудесное лицо
и незабываемый взгляд — как будто еще мягче, привет¬
ливее и глубже, чем прежде. А вместе с тем и еще
грустнее. Она читала свои стихи последнего времени. И в
интонациях, в глазах, в звуках ее голоса слышалось что-
то такое огромное, выстраданное, чего не смогли вложить
в свои стихи все наши ленинградские поэты-фронтовики и
блокадники.Анна Андреевна была весь вечер так окружена и на¬
шими, и москвичами, и другими приезжими, что погово¬
рить с нею так, как бы хотелось, мне не удалось. Только
в перерыве перекинулась несколькими словами привета».1987
чП. Н. Лукницкий
ИЗ ДНЕВНИКОВ192417	декабряАА: «У меня есть около 15 стихотворений, которые я
не решусь никому показать: это детские стихи. Я их писа¬
ла, когда мне было 13—14 лет. Все они посвящены
Н. С. Но интересно в них то, что я об Н. С. всюду говорю,
как об уже неживом. Я много кому и в ту пору и после
писала стихи, но ни с кем это не было так. А с Н. С.
у меня так всегда. Это мне самой непонятно...»«...И еще, называю его братом».4 январяВечер у Ахматовой. Лежит, больна, в жару. Вчера
ходила смотреть наводнение, простудилась. Работаю
в столовой — переписываю альбомы Кузьминых-Каравае¬
вых. Пунин наливает мне чай. Потом сижу у постели —
разговариваем об Н. Г., о работе, о неудавшемся вечере
памяти Брюсова, устроенном приезжавшей из Москвы
комиссией. Обещает содействие — в получении писем
Н. Г. к В. Брюсову от вдовы Брюсова. Обсуждаем воз¬
можности датировки стихотворений Н. Г. Просит зайти к
М. Лозинскому, передать приглашение зайти к ней.9	январяВ 8 вечера пришел к А. Ахматовой. Только сели, стук.
Письмо от Лозинского: «Буду с удовольствием, в 9 ча¬
сов...»АА получила письмо от Л. В. Горнунга, из Москвы.
Читает выдержки. Горнунг пишет, что собирание матери¬
алов об Н. Г. — дело жизни для него, что он будет с ра¬
достью работать со всяким, на кого АА укажет, что
будет счастлив работать под протекторатом АА.1925© П. Н. Лукницкий, 1990.Частично опубликовано в книге В. К. Лукницкой «Из двух тысяч встреч». 1987
Об Анне Ахматовой129АА: «Я не знаю, как отнестись к нему. Я его совер¬
шенно не знаю. Может быть, очень хорошо будет, если он
соберет все, что есть в Москве. Но почему он до сих пор
ни к кому не обращался?..»Говорит мне о Горнунге: «Он ревнует к вам... так же,
как и вы к нему!..»Составила список тех, к кому нужно обратиться в
Москве за воспоминаниями об Н. Г. и материалами.Занимаемся датировкой стихотворений «Колчана»
и «Чужого неба». Приходит Пунин. В 101 /2 приходит
М. Лозинский: «Я избегал много лестниц прежде чем вас
нашел!»Не виделись очень давно. Взаимные расспросы.
М. Лозинский крайне выдержан и корректен. В разговоре
легок и остроумен, но больше скользит по верхам. Отвле¬
кается в сторону от разговора о Гумилеве. АА несколько
раз, ставя вопрос прямо, возвращает его к теме.Читает ему составленный сегодня список: «...Таким
образом, я отвожу Нарбута и Ларису Рейснер. Вы со¬
гласны со мной?» М. Л.: «Нарбут? Нет, отчего?.. Я от
Мандельштама слышал о нем, и то, что слышал,— по¬
чтенно. Это очеЩ> странный человек — без руки, без но¬
ги,— но это искренний человек. А вот Лариса Рейснер —
это завиральный человек. Это Ноздрев в юбке. Она
страшно врет, и она глупая!»Засим М. Лозинский иллюстрирует лживость Л. Рей¬
снер несколькими примерами.Лозинский: «Как бы хорошо было, если б Николай
Степанович или кто-нибудь записывал даты. Но, в конце
концов, все живут для жизни, а не для посмертного со¬
брания стихов. Николай Степанович не как Блок. Тот и
день, и час, и кто с ним обедал — все записывал!»Говорили о Срезневских и о разных людях, которые
могли бы дать воспоминания о Гумилеве (Макридин,
инж., Ахшарумова, Алексей Ник. Лавров — типограф
и др.).АА сказала мне, что к ней приходили Шенгели и Шер-
винский, приезжавшие из Москвы для устройства вечера
памяти Брюсова.О Н. П. Дмитриеве, который ищет «каноническую за¬
пятую» у Н. Гумилева.АА иронически: «Скажите ему... Пусть не ищет кано¬
ническую запятую. Жалко ведь его, бедного... Николай5	Зак. 106
130Об Анне АхматовойСтепанович никогда запятых не ставил...» Серьезней:
«Хотя... кажется, какие-то знаки все-таки ставил, пото¬
му что я помню, как он однажды бранил меня за то, что
у меня после каждой второй строчки точка».—	Ну если она нужна действительно?—	Нет, он, кажется, говорил про те места, где можно
было бы поставить запятую или точку с запятой и где у
меня будто бы всегда стоит точка.9	январяМ. Лозинский сообщает, что познакомился с АА у
Елизаветы Кузьминой-Караваевой 10 ноября 1911 года.Николая Степановича в тот раз у Кузьминой-Карава¬
евой не было.12	январяО Вс. Рождественском.Я: «Он теперь далеко не так уверенно рассказывает
мне о Николае Степановиче, после того как я изобличил
его в ложности его сообщений».АА: «Да... Не так махрово говорит?!»О письмах Н. С. к А. Ахматовой.АА рассказывала мне их историю. Письма с 1906 по
1910 год Н. Г. и АА после свадьбы сожгли. Письма сле¬
дующих лет вместе с различными бумагами АА
постепенно складывала в имевшийся у нее сундук. Сун¬
дук постепенно наполнился ими доверху. Уезжая из
Ц[арского] С [ела], АА оставила сундук на чердаке. Так
он там и оставался. Недели за три до смерти Гумилева
АА ездила в Ц. С. На чердаке сундука не оказалось, а на
полу были разбросаны груды писем и бумаг. АА взяла
все письма к ней — те, что у нее хранятся. Больше писем
она не нашла. А остальные — письма к отцу, к матери —
АА по понятным соображениям не считала себя вправе
брать. («Н. С. был жив, сама я — чужой человек там...
Конечно, если б я поехала туда недели на три позже, я
бы их взяла».)22 январяКогда я читал АА воспоминания Мандельштама о Гу¬
милеве, АА сказала мне: «Вы смело можете не читать, ес¬
ли что-нибудь обо мне. Я вовсе не хочу быть вашей цен¬
зурой. Гораздо лучше, если вы будете иметь разносторон¬
ние мнения...»
Об Анне Ахматовой131Михаил Леонидович Лозинский. 20-е гг. Фото
М. С. Наппельбаума.25 февраляВыступала с чтением стихов на литературном вечере,
организованном Союзом поэтов совместно с КУБУЧем в
Академической капелле. Приехала после начала. Сразу
же вышла на эстраду.Прочитав три стихотворения, ушла с эстрады, но ап¬
лодисменты заставили ее выйти опять. Из зала громкий
женский голос: «Смуглый отрок!» АА взглянула наверх
и, стянув накинутый на плечи платок руками на груди,
молча и категорически качнула отрицательно головой.
Стало тихо. АА прочла отрывок: «И ты мне все про¬
стишь...» Затем ушла в артистическую и сейчас же уеха¬
132Об Анне Ахматовойла, провожаемая К- Фединым, несмотря на все просьбы
участников побыть с ними.27 февраляПо поводу вечера в Капелле: «А мы с Фединым реши¬
ли, что стихи не надо читать. Доходят до публики только
те стихи, которые она уже знает. А от новых стихов ни¬
чего не остается». Я: «Вы волнуетесь, когда читаете стихи
на эстраде?» АА: «Как вам сказать. Мне очень неприятно
до того, как вышла на эстраду. А когда я уже начала чи¬
тать, мне совершенно безразлично». Я: «У вас бывает,
что вы забываете стихи на эстраде?» АА: «Всегда быва¬
ет — я всегда забываю...»Просила сказать, как она держалась на эстраде. От¬
ветил, что с полным достоинством, немного «гордо».
«Я не умею кланяться публике. За что кланяться? За то,
что публика выслушала? За то, что аплодировала?..»2	мартаСегодня утром к АА приходил Шмерельсон, принес ей
гонорар 15 рублей — за выступление в Капелле. Сказал,
что Союз предполагает устроить второй вечер, в котором
выступили бы те, кто не участвовал в первом, но с непре¬
менным участием АА.АА, воспользовавшись тем, что Шмерельсон застал ее
в постели,— очень кстати вышло,— сказалась больной
и наотрез от выступления отказалась.3	мартаО браке с Шилейко: «К нему я сама пошла... Чувство¬
вала себя такой черной, думала, очищение будет...» По¬
шла, как идут в монастырь, зная, что потеряет свободу,
волю, что будет очень тяжело.Вечером была у Сологуба. Было очень скучно («Скуч¬
нее, чем на эстраде») — было много чужих. АА не выдер¬
жала и сбежала вместе с Замятиными. Они ее повели в
Союз драматических писателей, где было еще скучней от
Вс. Рождественского, от Баршева, от Изабеллы Гринев¬
ской, от всех ужасных, специфических дам...В ответ на мои слова о большой эрудиции АА она
сказала, что она очень мало знает. «Я знаю только Пуш¬
кина и архитектуру Петербурга. Это сама выбрала, сама
учила».
Об Анне Ахматовой133Я передал АА существующее мнение о том, что выбор
названия «Anno Domini» связан со смертью Гумилева и
Блока. АА опровергает это мнение.О последнем периоде жизни Блока: «Самое страшное
было: единственное, что его волновало, это то, что его
ничто не волнует...»Я спросил, как она относится к стихотворениюО.	Мандельштама «Мороженно...». Ответила: «Терпеть
не могу! У Осипа есть несколько таких невозможных сти¬
хотворений». Не любит еще стихотворение о галльском
петухе и гербах всех стран (из «Tristia»). «Золотистого
меду струя» — прекрасное стихотворение».О стихах Ходасевича отзывается очень сдержанно.
Когда я спросил в упор: «Любите?» — ответила принуж¬
денно: «Есть хорошие стихи, но все это какое-то делан¬
ное, неоправданное...»6 мартаДневник Блока (1-й том) вышел из печати совсем не¬
давно и весь уже распродан. Он был прочитан жадно,
прочитан всеми. Невежество, вопиющая безграмотность
Медведева, редактировавшего книгу, сильно ей повреди¬
ли...А дневник интересен, дает много материала для пони¬
мания личности Ал. Блока, да и литературной жизни того
времени. Мнения о дневнике различны. АА, отдавая долж¬
ное дневнику, считает все же, что дневником Блок «ра¬
зоблачает» свои стихи, показывает нити, скрепляющие
их с реальным, с земным, с будничным. Дневник да¬
ет возможность судить о непонятном простодушии Блока,
считавшего, например, Клюева, этого бога фальши,—
своей совестью, всерьез принимавшего Грааля Арельско-
го, враля всем хорошо известного, принимавшего у себя
Г. Иванова (впрочем — раз).20 мартаО жизни с В. К. Шилейко. Они выходили на улицу на
час, гуляли, потом возвращались — и до 4 часов ночи ра¬
ботали.Шилейко переводил клинопись, диктуя АА прямо «с
листа»,— даже стихи (переводы) АА писала под его дик¬
товку. По шесть часов подряд записывала. Во «Всемир¬
ной литературе» должна быть целая кипа переводов ас¬
134Об Анне Ахматовойсирийского эпоса, переписанных рукой АА... И это при
отвращении АА к процессу писания!..«Осип Мандельштам очень нежно к вам относится...
Очень... Он заговорил со мной о вас — хотел нащупать
почву, как я к вам отношусь. Я расхвалила вашу рабо¬
ту... о вас говорила, восхищаясь, говорила, что работа
ведется исключительно...Мандельштам хочет, чтобы вы стали нашим общим
биографом... Конечно, иногда вам придется говорить и не
только о Николае Степановиче — просто для освещения
эпохи... Но не будьте нашим общим биографом!.. Конеч¬
но, попутно у вас могут быть всякие статьи... Но это дру¬
гое дело...»АА очень огорчилась моим дневником: «По этому
дневнику выходит, что я злая, глупая и тщеславная...
Это, вероятно, так на самом деле и есть...»Эти слова АА заставили меня внимательно прочесть
дневник. И вот в чем я убедился. Дневник мой ведется
совершенно по-дурацки. Действительно, получается черт
знает что! Получается совершенно неверное представле¬
ние об АА. Я думаю, что это происходит вот от чего: я
записываю далеко не все. Из каждого разговора я запи¬
сываю фразу или несколько фраз, которые сильнее запа¬
ли в память, а все остальное окружение этой фразы в
дневник не попадает. Те фразы, которыми пестрит
дневник,— это не есть ее отношение к данному человеку...
Та ирония, которая есть у нее по отношению к другим,
еще чаще бывает по отношению к себе самой....То же самое должен повторить о тщеславии АА.АА не тщеславна, не носится с собой, не говорит о се¬
бе, не любит, когда о ней говорят, как об «Ахматовой»,
не выносит лести, подобострастия... Чувствует себя от¬
вратительно, когда с ней кто-нибудь разговаривает как с
мэтром, как со знаменитостью, робко и принужденно —
почтительно. Не любит, когда с ней говорят об ее стихах.
Пример — ну хотя бы история с антологией Голлербаха...
Ей как-то стыдно было разговаривать о ней. Отсюда от¬
зывы ее о Голлербахе, она иронизирует над ним, острит,
шутит, посмеивается. За пониманием желания Голлерба¬
ха сделать ей приятное, возникает вопрос: «Ну зачем это?
К чему это нужно?» Самый факт существования этой ан¬
тологии ей неприятен, как бывает неловко надеть слиш¬
ком дорогие бриллианты. Я не хочу, чтоб по моей ви-
Об Анне Ахматовой135С«в■ * ii '»«S:- . TS ■ sf«ь2?%««-лPPIШШ ШвЖ: ■
teV'Николай Степанович Гумилев и Анна Андреевна
Ахматова с сыном Львом. Царское Село. 1914 г.не можно было судить об АА ошибочно. Хулителей, не
знающих действительного облика АА, найдется много...24	мартаСверчкова очень огорчила АА, рассказав, что недав¬
но, когда Леву спросили, что он делает, Лева ответил:
«Вычисляю, на сколько процентов вспоминает меня ма¬
ма»... Это значит, что у Левы существует превратное
136Об Анне Ахматовоймнение (как у посторонних АА, литературных людей) об
отношении к нему АА. А между тем АА совершенно в
этом не повинна. Когда Лева родился, бабушка и тетка
забрали его к себе на том основании, что «ты, Анечка,
молодая, красивая, куда тебе ребенка?» АА силилась
протестовать, но это было бесполезным, потому что Нико¬
лай Степанович был на стороне бабушки и Сверчковой.
Потом взяли к себе в Бежецк — отобрали ребенка. АА
сделала все, чтобы этого не случилось...АА: «А теперь получается так, что он спрашивает, ду¬
маю ли я о нем... Они не пускают его сюда — сколько я
ни просила, звала!.. Всегда предлог находился... Конечно,
они столько ему сделали, что теперь настаивать на этом я
не могу...»*27	мартаАА разбирала книги Блока с его надписью: «А. А. Гу¬
милевой» (1913 г.). Потом — «Сестра моя жизнь»
Пастернака —дарственная надпись АА заняла две стра¬
ницы сверху донизу. Усмехнулась: «Вот как люди подпи¬
сывают!»АА разбирала свой архив в комнате. Кое-какие
бумаги показывала мне. . Попался автограф Блока —
четверостишие... АА сказала, что сама не знает, откуда
оно у нее (оно не от Блока). «Может быть, от Артура
Лурье? Он собирал автографы...»Показывала старинное издйЗХе Сафо — подарок
Б. В. Анрепа, с его надписью; показав мне надпись, ска¬
зала: «Вот из-за чего я берегу эту книжку...»Показывала фотографии — А. Лурье, Недоброво...Я прошу А4 подарить мне автограф. Говорит, что у
нее нет почти рукописей. Я говорю, что пусть она мне по¬
дарит то, что я вытащу наугад из пачки бумаг ее архива.
Соглашается. Вытаскиваю наугад стихотворение АА
«В городе райского ключаря...»* Ахматова часто справлялась о сыне у Павла Николаевича. Лева,
приезжая с бабушкой или теткой в Ленинград, останавливался обычно
у родственников матери Николая Степановича Гумилева — Кузьминых-
Караваевых, и Павел Николаевич уделял много времени эрудированно¬
му, талантливому мальчику, с удовлетворением наблюдая за его раз¬
витием. Кроме того, они часто переписывались, и письма Л. Н. Гумиле¬
ва с его поэтическими и прозаическими произведениями бережно хра¬
нятся в архиве П. Н. Лукницкого. (Прим. В. К. Лукницкой)
Об Анне Ахматовой137(«Жаркое сердце» — первоначально было: «тайное
сердце». В предпоследней строке слово «всё» вставлено
потом).Я: «У вас много ненапечатанных стихотворений по¬
следнего времени?» АА: «Есть...» Я спрашиваю о стихот¬
ворении АА, подаренном мне, «В городе райского
ключаря». АА отвечает, что это отрывок из поэмы, кото¬
рую она писала в 1917 году. Поэма не была дописана до
конца, существовало несколько отрывков, и подаренный
мне — один из них.Николай Степанович очень хотел, чтобы АА дописала
до конца эту поэму, часто повторял ей это.АА говорит, что, когда Николай Степанович жил один
(в 1918 г.), у не.'о был однажды вечер, когда к нему при¬
шли и пили чай Лозинский, Срезневские и она, АА. «Ни¬
колай Степанович просил... (много перед этим просил), а
тут говорит: «Вот мы поедем в Бежецк, я ее там застав¬
лю! Живая или мертвая, но она напишет эту поэму». Ло¬
зинский сказал: «...ездок доскакал, в руках его мертвый
младенец лежал!..» Потом Лозинский все время спраши¬
вал: «А где Шилей?»— а потом продекламировал: «За¬
чем король не средь гостей, зачем изменник не на пла¬
хе?» Это из «Полтавы» — вы помните? Это было очень
удачно сказано». (Имело особый отпечаток смысла при
том положении, какое тогда было.)	•"АА надписывает и дарит мне «Четки», 1-е издание.
На книге «Четки» (Гиперборей, 1914, С.-Петербург) напи¬
сано: ф	*л \'«Владимиру Александровичу Пясту, Анна АхматоваОтлете,’!* от меня удачд,	«г.Поглядела взглядом ястребиным	•На лицо, померкшее от плача,И на рану, ставшую рубином	.На груди моей.	1	-ifПетербург. Весна. 1914 г.»«Я купила эту книгу осенью 1922 года в книжной лав¬
ке на Литейном. Ахм.». Затем: «Павлу Николаевичу Лук-
ницкому перед моим отъездом в Царское Село в марте
1925 г. Ахматова. 27.111. Мр. Дв.».28	мартаО Тютчеве, Анненском, Фете. АА очень любит И. Ан¬
ненского.
138Об Анне АхматовойЯ: «Какую симпатию возбуждает каждое слово Ан¬
ненского!» АА: «Немногим поэтам дано каждым словом
возбуждать симпатии». Я: «Фет, например, не возбужда¬
ет симпатии». АА: «Никакой, совершенно». Я: «Вот Тют¬
чев возбуждает... И посмотрите-ка, это оправдано биог¬
рафией». АА соглашается. «Тютчев больше Анненского,
больше как поэт...» — произносит это, но любит больше
Анненского. «Но подумайте, при всем этом, как Аннен¬
ский исполнял все правила общежития. Все, как будто
бы для этого был создан... Когда моего брата перевели из
севастопольской гимназии в Царское Село, у него долж¬
на была быть переэкзаменовка. Тогда папа поехал к
Иннокентию Федоровичу — думал, что он поможет устро¬
ить так, чтобы не было переэкзаменовки, и Иннокентий
Федорович через несколько дней отдал папе визит... По¬
думайте!»/ апреля«Стихи — взаимоотношения. Жили вместе, я была
совсем девчонкой и не поддавалась. Влияния не было».
АА ненавидела экзотику. Африку. Когда Николай Степа¬
нович приезжал, рассказывал — выходила в другую
комнату: «Скажи, когда кончишь рассказывать».Споры вечные о стихах. Уступки — удавалось убеж¬
дать? АА: «Очень редко... Удавалось, но очень редко.
Обыкновенно — не было уступок».Почему Наппельбаумы и подобные думают, что АА
воспитана Гумилевым, как сами они (пример Одоевце-
вой), почему она не воспользовалась таким случаем?
«А Н. С. в девятом — десятых годах еще сам прислуши¬
вался к Вячеславу Иванову, Брюсову и другим».«Я раз Николаю Степановичу сказала, что мои стихи
лучше, чем его, как-то в каком-то споре, выставила как
один из доводов... Не со зла, когда можно наговорить что
угодно, а так — ни к чему — в виде довода. Он страшно
обиделся... Через три года вспомнил про это... Я потом
говорила, что не лучше, что хуже, что это я так сказа¬
ла — но... Ничего не помогало. Он очень обиделся...»Об отношении к стихам АА.«Это очень тяжело рассказывать, очень трудно... Мно¬
го было... Нет, Н. С. вел себя исключительно по-рыцарски
в этом отношении... Я все очень хорошо помню, но...»
Об Анне Ахматовой1393 апреляЗабыл записать — еще — относящееся ко вчерашнему
дню (ко 2 апреля 1925 г.).Я сказал АА, что существует мнение, что она была
влюблена в Гумилева. АА понимает происхождение тако¬
го мнения так: оно возникло в кругу буржуазных дам.
Потому что АА издавала сборники стихов, в которых
описывалась любовь («ужасная» и т. д.) — несчастная
любовь. Все знали, что у АА есть муж — кому же она
могла посвящать эти стихи? Конечно мужу! Во-первых,
разве позволил бы ей муж писать и печатать такие стихи,
если бы оки к нему не относились? Да разве могла бы АА
описывато свою любовь к другому кому-нибудь — и,
честно смотря в глаза, их печатать, читать? Отсюда вы¬
вод — ясный для этих буржуазных дам — «Ахматова
была влюблена в Гумилева».АА прочла А. Моруа. Ариель. Роман из жизни Шелли.
Петроград. 1925 г.АА сказала, что, когда прочла его до конца,— очень
огорчилась. Расстроилась, прочитав подробно об обстоя¬
тельствах смерти Шелли (Шелли утонул). Сказала, что
ей всю жизнь снятся сны, в которых она тонет...АА: «Это пытка какая-то! Я тонула (во сне) всеми
способами, все допустимые случаи снились... Я тонула на
броненосце, на подводной лодке, тонула на парусной ях¬
те, просто на лодке, тонула купаясь — плавая!.. Вот вам
даже я говорила...» (АА, засыпая на днях при мне, уже
сквозь сон шептала: «Купальня... Камни».)Я: «Ну тут воды еще не было... Я вас спросил: «Ку¬
пальня — и море?», а вы ответили, также почти во сне:
«Нет, моря нет...»АА: «Ну это уже, это уже... Купальня... Это уже близко».Смерть от воды — сон, всю жизнь преследующий АА.16	апреляЧитаю АА свое стихотворение «Оставь любви верете¬
но...». АА говорит: «Хороший русский язык...» Я начинаю
ругать. АА перебивает меня: «Нет, вы слушайте, что я го¬
ворю... Хороший русский язык — это уже очень много...
Теперь так мало кто владеет им!»3	июляАА, рассказывая нижеследующее, сказала: «Не
записывайте этого, потому что выйдет, что я хваста¬
140Об Анне Ахматовойюсь...» И рассказала, что, когда она первый раз была на
«башне» у Вячеслава Иванова, он пригласил ее к столу,
предложил ей место по правую руку от себя, то, на кото¬
ром прежде сидел И. Анненский. Был совершенно неверо¬
ятно любезен и мил, потом объявил всем, представляя
АА: «Вот новый поэт, открывший нам то, что осталось
нераскрытым в тайниках души И. Анненского». АА гово¬
рит с иронией, что сильно сомневается, что «Вечер» так
уж понравился В. Иванову, и было даже чувство нелов¬
кости, когда так хвалили «девчонку с накрашенными гу¬
бами»...А делал это все В. Иванов со специальной целью —
уничижить как-нибудь Н. С. Гумилева, уколоть его (ко¬
нечно, не могло это в действительности Н. С. уколоть, но
В. Иванов рассчитывал).О стихотворениях АА в письме Николая Степанови¬
ча — где он протестует против «Архангела». АА: «Из ре¬
лигиозного чувства протестовал...»Николай Степанович протестовал также против слова
«еле» в строке АА: «И голос музы еле слышимый».«Да. Для него муза не могла говорить «еле слышным»
голосом. Ему она являлась в славе лучей и звонко гово¬
рила ему...»В 1909 году АА, провожая Николая Степановича, ез¬
дила с ним из Lusdorf’a в Одессу на трамвае. Николай
Степанович спрашивал ее, любит ли она его. АА ответи¬
ла: «Не люблю, но считаю вас выдающимся человеком».
Николай Степанович улыбнулся и спросил: «Как Будда
или как Магомет?»6 июляЗимой 13/14 г. (в начале 1914) АА как-то, в виде
шутки, написала на бумажке (при Николае Степанови¬
че): «Просим закрыть «Цех». Мы этого больше выносить
не можем и умрем». И подписала: «А. Ахматова», а по¬
том подделала подписи всех членов «Цеха». Смеясь, по¬
казала это Н. С.; тот отнесся к этому безразлично и тоже
смеялся. Потом АА дала эту бумажку С. Городецкому.
Тот тоже улыбнулся, но довольно принужденно. И напи¬
сал резолюцию: «Всем членам «Цеха» объявить выговор,
а Ахматову сослать на Малую, 63, и повесить».АА так и не знает — понял ли тогда Городецкий, что
это поддельные подписи, или не понял. Хотя АА и не
Об Анне Ахматовой141скрывала этого, никак! Все это делалось в виде милой и
остроумной шутки.Я обрадовался, стал приводить комнату в порядок.
В половине восьмого АА вошла......Не прерывая разговора и отказавшись от второй
чашки чая, АА встала, подошла к печке и прислонилась к
ней спиной, выпрямившись во весь рост. На ярко-белом,
блестящем белизною фоне — еще стройнее, еще изящней
казалась ее фигура в черном шелковом платье... Руки за
спиной она приложила к жарко натопленной печке. Чув¬
ствовалось, что АА радуется теплу—так непривычному
для нее... Она даже заметила мне, что в комнате очень
тепло. Разговаривая, АА приучала взгляд к комнате...
Смотрела быстрыми скользящими взглядами на портреты
и картины, висящие по стенам, на книжный шкаф, на все
«убранство» комнаты...Села опять к столу, разбирала опять материалы...14	ноябряАА читала все, что я выписал из «Чукоккалы»... О Чу¬
ковском АА говорила еще, что он, как и она, не дал ниче¬
го в журнал, в котором печаталась статья Блока «Без бо¬
жества, без вдохновенья». АА знает, что Чуковский воз¬
мущался печатанием этой статьи и уговаривал ее не пе¬
чатать. АА вполне верит словам Чуковского, что он уго¬
ворил Блока выкинуть из этой статьи места наиболее
обидные для Николая Степановича.18	ноябряВечером, в половине седьмого, я опять пришел к
АА. Я принес купленную мной сегодня книгу «Les fleurs
du mal». Принес еще кое-какие бумаги, мы просматрива¬
ли. Потом АА взяла «Fleurs du mal». Читала их, сидя за
письменным столом. Читала много стихотворений —
вслух и переводя те места, которые были мне непонятны.
Читала «Benediction»— 12-ю и 13-ю строфы, сравнивала
со стихотворением Николая Степановича «У цыган»:
«Correspondences» (первая и вторая строки — «У цы¬
ган»); «А Theodore de Banville»; «Un Fantome» (седьмая
и восьмая строки — «Крест»); «Tout entiere»; «XVIII»,
«Le flambeau vivant» («Я сам над собой насмеялся»);
« Reversibi 1 ite» («Подражание персидскому» — ком¬
позиция, план); «L’aube spirituel 1е», «L’invitation au voy-
142Об Анне Ахматовойge»; «Maesta et errabunda» («Сентиментальное путеше¬
ствие») и другие.Я пошутил, что если в ее стихах так же порыться, то и
в них можно найти что-нибудь общее с Бодлером. АА
стала протестовать, сказала, что она очень хорошо по¬
мнит свои стихи и что есть только одно место, точно соот¬
ветствующее ее строке: «Двадцать первое. Ночь. Поне¬
дельник». Это: «Vendredi, treize, nous avons». Но — и АА,
улыбнувшись, сказала: «Вот вам крест, клянусь, что это
просто совпадение...»20	ноябряВечером я звонил Чуковскому, Каплун, Гитман,
Срезневской, другим — все насчет собирания воспомина¬
ний о Николае Степановиче, потом позвонил АА — ска¬
зать ей о результатах этих разговоров. АА просила меня
прийти в половине восьмого.Я захватил несколько стихотворений, захватил и те
переводы Николая Степановича, которые взял обратно от
Лозинского (ездил к нему сегодня утром), и направился
к АА. В дверях столкнулся с уходящим заседать Пуни-
ным...Я прочитал АА заглавия принесенных мной перево¬
дов. «А Бодлера нет?» — «Нету»,— ответил я.Заговорили о Николае Степановиче — об его взаимо¬
отношениях с Блоком. Я спросил об основных причинах
их вражды. АА сказала: «Блок не любил Николая Степа¬
новича, а как можно знать — почему? Была личная
вражда, а что было в сердце Блока, знал только Блок, и
больше никто. Может быть, когда будут опубликованы
дневники Блока, что-нибудь более определенное можно
будет сказать».А по поводу отрывка из дневника Блока, напечатан¬
ного в «Красной газете», сказала, что там особенно скво¬
зит резкий тон, очень резкий тон. И конечно, Блок стили¬
зует себя в нем, когда пишет о себе, что он был баричем
с узкой талией. Ему на примере самого себя надо было
показать, из чего возникла русская революция. Разве он
был таким баричем? Тонкий, чуткий, всегда способный
понять чужое настроение, чужое страдание, отзывчивый
Блок — и вдруг образ такого барича, узкая талия кото¬
рого «вызывает революцию».АА заметила про стиль дневника, что он очень напо-
Об Анне Ахматовой143Корней Иванович Чуковский. 1921 г. Фото из архива
Лидии Корнеевны Чуковской.минает Льва Толстого, так и вспоминается какое-нибудь
место из «Воскресения» — этот «барич», например.Я заговорил о стихах Блока, напечатанных во вче¬
рашней «Красной газете».«Конечно, Медведев очень плохо сделал, напечатав
заведомо плохие стихи Блока. Этого не следовало делать.
Но, может быть, Любови Дмитриевне нужны были день¬
ги? Тогда я, конечно, не могу ничего возражать...»В том же номере «Красной газеты» статья М. Горько¬
го о Блоке. Мнение АА об этой статье: «Освещение этого
факта то или иное в зависимости от обстоятельств».
144Об Анне АхматовойС Горьким АА виделась лично всего раз в жизни.Рассказала мне: ...Однажды пришла к Горькому и
просила его устроить ей какую-нибудь работу. Горький
посоветовал ей обратиться в Смольный к Венгеровой,
чтобы переводить на итальянский язык прокламации Ко¬
минтерна. «Я тогда, не зная достаточно итальянского
языка, не могла бы, даже если б захотела, переводить
эти прокламации. Да потом, подумайте: я буду делать
переводы, которые будут посылаться в Италию, за кото¬
рые людей будут сажать в тюрьму...»Дальше заговорила о тогдашних возможностях
Горького, о степени его влияния и закончила: «Он был
один, а к нему обращались сотни людей. Не мог же он
всех устроить! Но, конечно, по отношению ко мне он по¬
ступил недостаточно обдуманно, сделав мне такое пред¬
ложение...»2	декабряПо поводу слов Жоры (Г. Иванова) о Блоке. «Можно
подумать, что Блок с ним чуть ли не на короткой ноге
был. Выходит также, что Блок «любит снимать квартиры
в верхнем этаже», и еще много чего выходит по Жоре».
Но Жора допускался к Блоку один раз в год. Так уж бы¬
ло заведено: раз в год он звонил Блоку и просил разре¬
шения прийти. Блок разрешение давал, и Жора шел к не¬
му.Надписи на книгах? Это делаем все мы, грешные: нас
просят, и мы подписываем книгу.	-Блок очень долго жил на одной и той же квартире.
Какая же тут может быть любовь к верхним этажам?
Блок, замкнутый, не любивший многолюдства у себя,
всегда держал таких людей, как Жора, на большом рас¬
стоянии от себя. У него были друзья, которых он выби¬
рал, руководствуясь особыми причинами,— Зоргенфрей,
Иванов-Разумник... Попробуйте пойти к Сологубу, ин¬
тимно говорить с ним!.. А с Сологубом это легче, чем с
Блоком...АА говорила о «Письмах о русской поэзии», о том,
как они безобразно редактированы Г. Ивановым, показы¬
вала мне часть (всех — великое множество) искажений,
неверностей, изуродованных цитат, неправильностей в
списке фамилий и т. д. и т. п.
Об Анне Ахматовой1456 декабря...Говорили о работе... Разговор прерывался минутами
молчания, когда мы молча смотрели на красные угли,
когда по очереди мешали их, когда думали. «В вазах бы¬
ло томленье умирающих лилий...» «Это стихотворение —
об Анненском»,— сказала АА, стала мне доказывать и
доказала. Потом говорили о биографии Николая Степа¬
новича — о том, что мне надо учесть все масштабы. АА
сказала, что, по ее мнению, для биографии Николая Сте¬
пановича нужно, самое большее, двадцать точных дат...
«Как вы думаете?» — АА спросила меня, на какое место
я поставил бы Гумилева в историко-литературном плане.
Между какими величинами? Я ответил, подумав: «Бара¬
тынский значительнее его». АА наклонила голову и от¬
ветила утвердительно. Я продолжал: «Языков?.. Мень¬
ше...» — «А Дельвиг?» — спросила АА. Я не смог отве¬
тить на этот вопрос, и АА заговорила о применительном к
Дельвигу масштабе биографии... «Сколько точных дат
для биографии Дельвига нам нужно? Дат десять — не
больше...» Я стал спорить, что больше и что больше надо
и для Николая Степановича: надо дату свадьбы, дату
рождения Левы... АА посмотрела на меня в упор и про¬
молвила: «Я не знаю, когда Пушкин женился... И вы не
знаете!..» И добавила, что не знает также и точных дат,
когда у Пушкина родились дети...Я спросил: «Ну а какой масштаб вы предпочитаете,
например, для Шенье?» — «Шенье прекрасный поэт...
больше Баратынского... гораздо!..» И когда АА высказа¬
лась о Шенье, я спросил о том, кого она ставит выше —
Блока или Баратынского. АА ответила, что «напевная си¬
ла» у Блока больше, чем у Баратынского... «А вообще,
ведь вы знаете — Блок самый высокий поэт нашего вре¬
мени...» Я спросил: «На какое же место вы ставите Бло¬
ка?» АА подумала и медленно проговорила: «За Тютче¬
вым, а Николай Степанович — около Дельвига...»ДекабрьВ половине седьмого пришел к АА. Я говорил о том,
как хорошо было бы, если б биографию Николая Степа¬
новича писал не я, а АА. На это она мне ответила, что
она даст себе другое задание — написать две-три статьи
(об Анненском одну, другую о Бодлере, третью — о всех
остальных поэтах, влиявших на Гумилева) и что, если бы
146Об Анне Ахматовойей это удалось, она была бы вполне удовлетворена.
«А писать о том, какие у него романы,— пошутила АА,—
подумайте, как это мне, по меньшей мере, неудобно...»Опять говорили об Анненском, о том, какой он «высо¬
кий», хороший, большой поэт...АА говорила о том, что в 1909 году взаимоотношения
Гумилева и Анненского, несомненно, вызывали влияние
как одного на другого, так и другого на первого. Так, те¬
перь уже установлено, что в литературные круги, в «Апол¬
лон», вообще в литературную деятельность втянул Ан¬
ненского Гумилев, что знакомству Анненского с новой
поэзией сильно способствовал Гумилев... Известно и рань¬
ше было, что Анненского открыл (для Потемкина, Кузми¬
на, Ауслендера, Маковского, Волошина и т. д.) — Гуми¬
лев. Об этом пишут в своих воспоминаниях и С. Ауслен-
дер, и Волошин (даже враждебный к Гумилеву Волошин!),
и другие......АА вспомнила еще одну вещь.Недавно — с неделю или две тому назад — я задал ей
вопрос: переписывался ли Николай Степанович с Аннен¬
ским? АА сказала тогда, что одно письмо Анненского к
Николаю Степановичу он ей показывал, но что было в
этом письме — она совершенно не может вспомнить. Се¬
годня АА сказала, что вспомнила: Николай Степанович
просил у Анненского «Фамиру Кифареда» то ли для «Si-
rius’a», то ли для «Острова» (это АА еще не установила).
Анненский в письме отвечал, что он видел журнал и по¬
нял, что «Фамира Кифаред» велик по объему для него.
Было еще и кое-что в письме — но это АА уже не вспом¬
нила.Говорила об «Актеоне», о том, что она нашла в нем
большое влияние Готье и что влияние на эту вещь «Фа-
миры Кифареда», по сравнению с влиянием Готье, незна¬
чительно.192617	января...Взяла дневник, стала читать запись от 9 января.
Прочла несколько строк. «Видите, как хорошо! И как ин¬
тересно!..» Стала уже внимательно читать дальше. «Ви¬
дите, как интересно! И если вы будете так записывать,
будьте уверены, что лет через сто такой дневник напеча¬
тают...»
Об Анне Ахматовой147А мне надоело смотреть, как АА читает дневник...
Я стал трунить и мешать ей шутками... АА взглянула на
меня: «Сидите спокойно и занимайтесь каким-нибудь
культурным делом!»«Я занимаюсь „культурным”* делом—смотрю на
вас»,— рассмешил АА... Опять углубилась в дневник.
«Не читайте, бросьте, тут наворочено, а вы вчитывае¬
тесь»,— «Сейчас, сейчас,— не отрываясь от чтения,
бросила АА,— тут две странички осталось, и все очень
хорошо и не наворочено!..»22 январяВ 9 часов вечера АА позвонила мне и сказала, что че¬
рез полчаса придет. Пришла. В руках пакетик — сыр и
батон: ужин Владимиру Казимировичу, который она ему
отнесет на обратном пути. Снял ей шубу. Провел в мою
комнату. Белая фуфайка. АА расстегнула ворот и зало¬
жила его вовнутрь, открыв шею. На ногах топочущие бо¬
ты. «У вас по-новому?» — и взглянула на мой приставной
стол для работы. На столе навалены бумаги — работа по
биографии Гумилева. Села к столу. Зеленый свет лампы
залил лицо,— глаза нездоровые, плохо выглядит, лицо
усталое, но разговаривает в веселом тоне.Стала рассказывать о том, как вчера показывала Ши¬
лейко свою работу. Шилейко долго не хотел смотреть,
чтобы не отрываться от своей работы. Наконец согласил¬
ся. Внимательно выслушал и «выглядел» все, что АА по¬
казывала ему. «Когда вам пришлют горностаеву мантию
из Оксфордского университета, помяните меня в своих
молитвах!..»Шилейко занимается сейчас изучением связи Гомера
с Гильгамешем, а АА — Гомера с Гумилевым и Аннен¬
ским...Интересно было бы, если б треугольник замкнулся.9	февраляНа столе моем лежала вырезка из газеты — извеще¬
ние о смерти Ларисы Рейснер. АА поразилась этим изве¬
стием и очень огорчилась, даже расстроило ее оно. «Вот
уж никак я не могла думать, что переживу Ларису!»
Много говорила о ней — очень тепло, очень хорошо, как-
то любовно, с большой грустью. «Вот еще одна смерть.
Как умирают люди!.. Ей так хотелось жить, веселая, здо¬
148Об Анне Ахматовойровая, красивая... Вы помните, как сравнительно спокой¬
но я приняла весть о смерти Есенина?.. Потому что он
сам хотел умереть и искал смерти. Это — совсем другое
дело... А Лариса?..» — и АА долго говорила, какой жиз¬
нерадостной, полной энергии была Л. Рейснер...Рассказывала о ее выступлении (кажется, первом).
«Возьмите меня за руку — мне страшно»,— сказала
16-летняя Л. Рейснер на вечере (в Тенишевском?).10	февраля (из письма Лукницкого Л. В. Горнунгу)Я сделал большую оплошность: сказал А. А. Ахмато¬
вой о Пушкинском вечере в ее пользу. АА очень огорчи¬
лась и категорически отказалась от денег,— Вы знаете ее
щепетильность в этом отношении. Очень я себя браню, и
очень это грустно, потому что ее материальное положе¬
ние, как мне приходится видеть, оставляет желать много
лучшего.25	марта...Лунная ночь. На Марсовом поле — на снегу — я
провалился, АА нет. Снег, как сахар, плотный. Весна.
Чудная погода. Хороша луна в деревьях. Запомню.В хорошем, очень хорошем настроении, спокойная, ве¬
селая, ласковая. Шутит и юмор, но не ирония.Прозвище Ахматовой «Олень» пошло от старухи Ма-
кушиной. Тогда было очень голодно. На Фонтанке, 2, Ма-
кушина, упрекая Ахматову и Судейкину в безделье, обра¬
тилась к Судейкиной, сначала выразила свое недоволь¬
ство ею, а потом сказала про Ахматову: «И та тоже!
Раньше хоть жужжала, а теперь распустит волосы и хо¬
дит, как олень!»Макушина сказала это не самой Ахматовой. Ее она
все-таки стеснялась. Судейкиной сказала. Ее она совсем
не стеснялась, часто называла на «ты» и говорила ей в
лицо все, что вздумается.Можно представить себе, с каким восторгом Судейки-
на передала тогда ту фразу про оленя Ахматовой.30	мартаВчера я отпечатал для АА фотографии — две снятые
мною в Мраморном дворце — в постели (в двух экз. каж¬
дый) и «сфинкса» (в одном экз.). Отдал их ей. «Сфин-
Об Анне Ахматовой149Анна Ахматова в позе «сфинкса». Фото П. Н. Лукницкого.
1926 г.кса» она передала для Пастернака, надписав ее предва¬
рительно. Надписывая, АА несколько раз стирала резин¬
кой что-то, писала снова. О том, что хуже муки, чем про¬
цесс писания, для АА нет, я знаю давно, но каждый раз,
когда она что-нибудь пишет, я с удовольствием слежу за
той мучительностью, с какой она это делает.
150Об Анне АхматовойАнна Ахматова. Мраморный дворец. 1926 г. Фото П. Н. Лукницкого.16 апреляСказала, что Клюев, Мандельштам, Кузмин — люди,
о которых нельзя говорить дурное. Дурное надо забыть....Манера насмешничать друг над другом, рассказы¬
вать друг про друга анекдоты — это исходило из патети¬
ческих чувств друг к другу, было только внешней оболоч¬
кой глубоко дружественных, очень любовных и близких
взаимоотношений, и под этим было и большое уважение,
и понимание ценности внутренних сущностей друг в дру¬
ге. Такая насмешливость, любовь к остроте были только
способом развлечения. У каждого были свои недостатки,
все их знали, но их прощали всецело, потому что все они
искупались другим обликом, более глубоким, второй сто¬
роной человека.И когда Г. Иванов, который теперь пишет грязные
статьи, не имея за собой ничего, не имея никакой другой
стороны, кроме стороны недостатков — и очень грязных
недостатков, стал входить в литературный мир, когда,
тщетно пытаясь дотянуться до этого кружка, стал подра¬
жать его участникам и подражать неудачно — до паро¬
дии, это было противно, потому что он, показывая свои
дурные стороны, не имел другого облика, который бы вы¬
купал их...
Об Анне Ахматовой151И сейчас он обливает помоями больше всего тех, кому
больше всего обязан...10	маяСегодня в Филармонии на вечере Всероссийского Со¬
юза писателей публики было несметное — давно не быва¬
лое— количество... Публика кричала: «Даешь Ахмато¬
ву!» Так настаивала на ее выступлении, что... Замятина
стала звонить АА по телефону. АА пришлось подойти и
наотрез отказаться... Это было тем более неприятно, что
упрашивала ее именно Замятина, к которой АА так дру¬
жески относится.Спросил АА, почему она так не любит выступать. АА
объяснила, что она никогда не любила выступать, а в по¬
следние годы это ее отношение к эстрадным выступлени¬
ям усилилось. Потому что не любит чувствовать себя
объектом наблюдения в бинокли, обсуждения деталей ее
внешности, потому что «...Разве стихи слушает публика?
Стихи с эстрады читать нельзя. Читаемое стихотворение
доходит только до первых рядов. Следующие его уже не
слышат, и публике остается только наблюдать пантоми¬
му». Помолчав, АА заговорила и о второй причине — от¬
сутствии у нее платья: «Ведь теперь уже не 18-й год...»
Очень существенная причина...АА не говорила, но по чуть заметным намекам я по¬
нял, что АА находит третью причину: публика, по ее мне¬
нию, нынче очень груба...20	июняО	хвастовстве. «Вот чего не было у Блока... Ни в ка¬
кой степени! С ним можно было год прожить на необита¬
емом острове и не знать, что это Блок. У него не было ни
тени желания как-то проявить себя в разговоре.Блок был очень избалован похвалами, и они ему смер¬
тельно надоели».21	июняДолгий разговор о Леве. Я доказывал, что он талан¬
тлив и необычен. АА слушала — спорить было нечего: я
приводил такие примеры из моих разговоров с Левой, что
против них нельзя было возражать... что в 15-летнем воз¬
расте так чувствовать стихи, как Лева,— необыкновенно!АА раздумывала — потом: «Неужели будет поэт?» (За¬
думчиво.)
152Об Анне АхматовойАА хотелось бы, чтобы Лева нашел достойными своей
фантазии предметы, его окружающие, и Россию. Чтобы
не пираты, не древние греки фантастическими образами
приходили к нему... Чтоб он мог найти фантастику в пла¬
кучей иве, в березе...26	июняАА позвонила. Зашел в Шереметевский дом — в саду
встретила... Предложил поехать на Острова. Зашла в
Мраморный дворец, чтобы надеть жакет. Была в черном
шелковом платке, без шляпы. Пошли в поплавок. Паро¬
ход был уже полон, решили подождать следующего, на
поплавке пили чай с пирожными. Сели у носа. Красный,
алый закат. Расплавленное солнце в узкой прорези туч.
Вода всех оттенков. По дороге показывала сначала
дом — Фонтанка, 2, первый этаж, пятое, шестое окна на
набережной Невы, от угла Фонтанки. Там жила... В боль¬
шой комнате — Судейкина, в маленькой — АА. В окно
постоянно любовалась закатом....Встречный ветер. АА подняла воротник жакета.
Дальше Сампсониевский мост. Знакомые АА места: здесь
близко жили ее друзья Срезневские. АА два года у них
жила, постоянно ходила по Сампсониевскому мосту. До
моста — «чудный старый-старый сарай». Судейкина
острила: «У того-то то, у того-то то, а у Ани — сарай».
Дальше — на левом берегу — казармы, похожие на
Павловские. «Здесь жил Блок».Рассказывала о вечера Блока в Малом театре: «Это
как богослужение было: тысячи собрались для того, что¬
бы целый вечер слушать одного».АА с Л. Д. Блок с трудом, большим трудом устрои¬
лась в администраторской ложе, не было ни одного сво-
боднвГе приставного стула. «Овации были — совершенно
исступленные овации... Когда так бывало?»8	июляГоворила о статье Мандельштама «Жак родился и
умер»: «Прекрасная статья, дышит благородством». АА
говорит, что не может понять в Осипе одной характерной
черты: статья по благородное™ превосходна, но в ней
Мандельштам восстает прежде всего на самого же себя,
на то, что он сам делал, и больше всех. То же с ним бы¬
ло, когда он восстал на себя же, защищая чистоту рус¬
Об Анне Ахматовой153ского языка от всяких вторжений других слов, восстал на
свою же теорию, идею об итальянских звуках и словах в
русском языке (его стихотворение «Итальянские арфы»).
«Трудно будет его биографу разобраться во всем этом,
если он не будет знать этого свойства — с чистейшим
благородством восстать на то, чем он сам занимался или
что было его идеей».9	июляОб Эйхенбауме. АА «Лермонтова» считает лучшей его
книжкой. «Он может мне ее принести без стыда». Эйхен¬
бауму Тынянов говорил, что АА заинтересовалась этой
книжкой, и он мне сказал, что хочет принести ее АА.Шли по Фонтанке. Говорила, что Пастернак по три-
четыре года не пишет стихов, Мандельштам тоже, Асеев и
т. д. и т. д. — тоже.Есть какие-то «пределы». Если их перейти, то некото¬
рые люди — наиболее чуткие — начинают задыхаться.
И тогда им кажется страшным, что вообще можно писать
стихи, кажется, что писать стихи — немыслимо, и они не
пишут, молчат, молчат по три, по пять лет... И когда по¬
том неожиданно для них самих к ним придет волнующая
минута вдохновения и они. пишут стихи, они делают это с
таким чувством, как будто в их поступке есть какая-то
«греховность».А разговор начался с того, что я сказал о том, что
Н. Тихонов перестал писать стихи — вчера говорил
мйе — и хочет теперь писать 1фозу.15 октября■ (чз пись\а Л. В. Г’орчунгу)Весьма вероятно, что скоро выйдет в изд. «Петро¬
град» двухтомное собрание*ист4лр.тво-рений АА, то, кото,
рое, казалось, погибло в типографии по всяким цензур¬
ным причинам. Гессен (издатель «Петрограда») просил
АА срочно прокорректировать издание. АА поручила дер¬
жать корректуру первого тома мне, что я и сделал с ко¬
лоссальным удовольствием и чувством благодарности
к АА за оказанную честь. Собрание это будет называть¬
ся: «Анна Ахматова. Стихотворения». Так я и буду назы¬
вать вам его, если зайдет о нем речь. Стихотворения рас¬
положены в хронологическом порядке. Есть два-три сти¬
хотворения, не напечатанные до сих пор,— и превосход¬
ные.
154Об Анне Ахматовой/ ноября (из письма Л. В. Горнунгу)По поводу Вашей фразы о «тайном интересе АА к из¬
данию ее стихов» скажу: АА глубоко огорчена выходом
ее стихов, потому что это грозит неприятными материаль¬
ными (фининспекторскими) последствиями.11 ноября (из письма Л. В. Горнунгу)АА не удается найти комнату здесь в Ленинграде, а
потому она будет, вероятно, жить в Ц[арском] С [еле].18	ноябряАА не любит говорить по-французски, потому что со¬
знает, что не может находить слов с той точностью, с ка¬
кой находит их, когда говорит по-русски...Три дня подряд прилежно переводила французскую
монографию об одном из художников и составляла кон¬
спект лекций для Пунина. Занимается этим постоянно.
Так, подготовила старых — XVIII века — французов и
французов XIX века. Раньше конспектировала с трудом
две-три страницы. Теперь в один присест — страниц по
сто пятьдесят. Об одной из школ, о которой были только
английские и немецкие монографии, не могла прочесть и
сделать конспекта по незнанию этих языков.22	ноябряПунин, узнав вчера вечером, что сегодня ему нужно
доклад читать... стал просить АА приготовить его к се¬
годняшнему дню. Всю ночь АА работала, прочла книгу
об Энгре в 120 страниц, и к 7 часам утра все было
сделано...27	декабря (из письма Л. В. Горнунгу)Анна Андреевна больна — лежит; очень боюсь, что
у нее опять обострение туберкулезного процесса.19274	январяЛюбит очень «Песни западных славян». Самая люби¬
мая из них — «Похоронная песня». Очень хороша и «Ян-
ко Маркович».Ритмы этих песен повлияли на ритм «У самого моря».
Об Анне Ахматовой15511 мартаПо просьбе АА я принес ей сегодня из Мраморного
дворца ее Ariosto, который ей нужен был для работы по
Пушкину. (АА нашла вчера моменты в «Евгении Онеги¬
не», написанные под влиянием Ariosto.) АА читала мне
отдельные места из Ariosto по-итальянски и переводила с
листа.Я заметил, что читала АА с удовольствием еще и по¬
тому, что ей нравится самый звук итальянской речи в ее
голосе.Характерная черта: о Пушкине, о Данте или о любом
гении, большом таланте АА всегда говорит так, с такими
интонациями, словечками, уменьшительными именами,
как будто тот, о ком она говорит,— ее хороший знако¬
мый, с ним она только что разговаривала, вот сейчас он
вышел в другую комнату, через минуту войдет опять...
Словно нет пространств и веков, словно они члены ее
семьи. Какая-нибудь строчка, например, Данте, восхитит
АА: «До чего умен... старик!» или «Молодец Пушняк!»29	мартаАА говорила мне о Томашевском, что, по ее мнению,
он во всех своих работах по Пушкину преследует «тай¬
ную цель»: «найти Пушкину благородных предков» — до¬
казать, что Пушкину источниками служили и оказывали
на него влияние главным образом перворазрядные поэты,
классики, а не второстепенные. АА иллюстрировала свою
мысль примерами (упоминала Мильтона, Корнеля и дру¬
гих между прочим). И сказала, что такое желание Тома-
шевского, конечно, очень благородно, но, однако, черное
все же остается черным, а белое — белым. Предсказыва¬
ла, что следующее полное собрание произведений Пуш¬
кина, если в нем будет участвовать Томашевский (а ему,
несомненно, поручат «французскую часть»), будет имен¬
но с таким уклоном — со стремлением показать Пушкину
«благородных предков».8	апреляСегодня я учинил АА нечто вроде экзамена по знанию
Пушкина. Взял однотомного и раскрывал на любой
странице. Выбирал какую-нибудь самую малохарактер¬
ную для данного стихотворения строчку, читал ее вслух и
спрашивал, из какого она стихотворения, какого года...
156Об Анне АхматовойАА безошибочно называла и то и другое и почти всегда
наизусть произносила следующие за этой строчкой сти¬
хи... Перебрав так пятнадцать — двадцать примеров,
я перешел сначала к прозе, а потом к письмам Пушкина.
Оказалось, что АА знает и их так же безукоризненно хо¬
рошо. Я читал часто только два-три слова, и всегда АА
совершенно точно произносила следующие за ними слова,
а если это было письмо,— подробно пересказывала мне
содержание...Могу утверждать, что и письма Пушкина АА знает
наизусть.10	апреляБыла в Филармонии на концерте О. Клемперера
(Стравинский, Дебюсси, Равель) вместе с Н. Данько и
Л. Рыбаковой.11	апреляЯ шел с АА в кинематограф. Сегодня АА весь день
работала по Пушкину и утомилась очень. АА сказала,
цитируя кого-то: «Как мы непритязательны в выборе раз¬
влечений, когда хорошо поработали перед тем».3	маяАА с Н. Данько в Камерном театре — «Любовь под
вязами». Пьеса не понравилась. Не понравилась и Коо-
нен.Сегодня ночью читала «Звезду», № 5, «Бирюзовый
полковник» Тихонова понравился. Считает, что очень
много прекрасных мест. Но считает, что полковник — со¬
всем не верен и нисколько на полковника не похож.
«Проверьте меня предметно» — так скажет рабочий-
металлист, а не бывший полковник.Показал ей в этой «Звезде» и «Ночную страну»Н.	Брауна. Понравилась, хотя и отметила строки с 14-й
по 26-ю и очень блоковское — 46-я — 54-я. Говорит —
стилизация очень удачная.11	июняВчера у Ал. Толстого была вечеринка, нечто вроде
чествования артистов МХАТа. Съезд был к 12 часам но¬
чи. Были артисты: Москвин, Качалов, Книппер и еще 2—3	других. Были Замятины, Н. Никитин, В. П. Белкин...
Об Анне Ахматовой157Б. М. Кустодиев. Портрет писателя Е. И. Замятина. 1923 г.Из собрания И. М. Наппельбаум....За АА в 11 часов заехал К- Федин, и она с ним по¬
ехала. Был обильный ужин. Было много вина (пьян, одна¬
ко, никто не был). Сидели до утра. Замятин произнес не¬
что вроде речи, в которой сказал: «Из всех писателей,
здесь присутствующих, ни один, за исключением только
Федина, не удержался от того, чтобы не написать пьесу...
Даже Коля Никитин, и тот состряпал какую-то». И — ни
тени сомнения! Конечно, если б кто-нибудь спросил его:
«А ведь вот, здесь присутствует Ахматова, которая, ка¬
жется, как и Федин, не написала пьесы» — Замятин
спохватился бы и стал извиняться: «Ах, да, да, да... Как
158Об Анне Ахматовойже это я на самом деле... ну конечно же... Анна Андреев¬
на, простите меня ради бога».Никто, однако, ничего не сказал, и Замятин не заме¬
тил своей бестактности....На вечере были и другие неловкости.В начале ужина все — Федин, Качалов и кто-то
еще — расхваливали АА артистам в тоне: «Вы не знаете,
какая она у нас чудная!» Федин сказал, обращаясь к ар¬
тистам: «Вы знаете Анну Андреевну только по стихам. Но
этого мало. Стихи — еще далеко не все. А какие у нее по¬
знания в архитектуре, а какое...»АА чувствовала себя неловко и, чтобы прекратить эти
излияния, довольно саркастически сказала: «Аттестат
с последнего места!»Очень боялась, что ее будут упрашивать читать стихи.
Так и случилось, но АА удалось отказаться.Качалов читал много стихов и среди них несколько —
гумилевских. Вышли мы вместе с Фединым сегодня в9	утра. Он проводил АА и пил в Шереметевском доме
чай.Сегодня в 4-м часу дня к АА пришел К. С. Петров-Во-
дкин. Человек не знающий, что надо уходить. Ушел он
только потому, что я уговорил его не опаздывать на по¬
езд, отходящий в 7.40 (он живет в Шувалове). Он совер¬
шенно замучил АА своим сидением...Когда АА жила вместе с Судейкиной, Петров-Водкин
приходил, просиживал бесконечное количество часов....Разговаривала с ним сегодня с колоссальным на¬
пряжением, тем большим, что старалась не показывать
этого напряжения ему.Петрова-Водкина АА считает очень хорошим худож¬
ником.Замятин вообще никогда — не было такого случая —
не замечает за АА никаких литературных заслуг. Он со¬
вершенно игнорирует ее как поэта. Ничего в этом нет
удивительного: Замятин не знает поэтов, никогда их не
читал, не знает Пушкина. Эта большая узость в нем
есть... Замятин считает, что если АА «когда-то писала ка¬
кие-то там стишки» — то разве это настоящее, писатель¬
ское? «Ведь она же не печатается в «Круге», в Госиздате
и т. д. Разве можно принимать ее всерьез?»АА не помнит, чтобы у нее когда-нибудь был с Замя¬
тиным разговор на серьезную литературную тему. Замя¬
тин относится к АА поэтому с каким-то поразительным
Об Анне Ахматовой	159мужским и литературным высокомерием... Разговоры на
серьезные литературные темы, иногда начатые АА, всегда
прекращались сразу же, при этом у АА появлялось убеж¬
дение, что Замятин в затронутом вопросе несведущ, а у
Замятина — что тема скучна и неинтересна.Несмотря на это, она Замятина любит за честность,
прямоту и многие качества и очень близко дружит с его
женой...13	июня«Хотите, я вам скажу, как решилась ваша судьба?
Январь или февраль 1924-го — сон (три раза подряд ви¬
дела Николая Степановича). Тогда взяла записную
книжку и записала краткую биографию. Перестал прихо¬
дить во сне. Очень скоро встретила Лозинского, и он ска¬
зал о вас, Я почувствовала даже какую-то обиду — зна¬
чит, ко мне не считает нужным прийти. Но эта обида
очень скоро прошла. А потом — не помню какого числа
(но вы его, кажется, помните) — пришли ко мне вы...»23	июляАА послала телеграмму в Бежецк: «Бежецк, Граж¬
данская, 15, Гумилевой. Вернулась Кисловодска. Жду
вашего приезда. Аня».31	июля — 1 августа (из рассказов о месяце, прове¬
денном в Кисловодске, в доме отдыха ЦЕКУБУ)—	В первый день в Кисловодске пошла с Маршаком
гулять в парк. Долго бродили, заблудились, чуть не опоз¬
дали к ужину (к 7 часам вечера). Из парка доехали на
извозчике.—	Качалов, а сзади за обедом, спиной, Станислав¬
ский.—	Была у Шагинян, под горой (а дом отдыха на го¬
ре).—	Замок «коварства и любви».—	Шарады. Маршак «Рабиса» не отгадал.—	Ездила в Железноводск и Ессентуки.—	Ольденбурга жена «просит бывать».—	За столом Ершов, обычно, и др. Качалов.—	В комнате — Бриан Мария Исааковна.—	Василий Иванович Качалов — букет в Кисловод¬
ске.—	Пила нарзан из ключа.
160Об Анне Ахматовой—	Редкие облака — как снежные горы на горизонте.—	В 15 верстах — башня. Лазала, но не на самый
верх, по канату.—	Уехать бы неизвестно куда, чтобы Пунин не на¬
шел, когда приедет.1	августа (из рассказов АА о Кисловодске)Орбели Рубен Абгарович, 47 лет. Служит в Академии
наук. Армянин.Ездили в Железноводск. Там в больнице лежит дочь
Орбели. Он хотел ее привести к АА, но у дочери был при¬
ступ печени. Орбели просил зайти в больницу. АА пошла.
И долго была там — ждала, потом сидела у больной.
Железноводска так и не видала. Из больницы отправи¬
лась прямо на вокзал.Ездили в Ессентуки. Здесь живет жена Орбели. АА
была у нее.Говорила о сущности отношений с Орбели.Романа не было, вовсе не было.А было вот что: жизнь АА за последние годы склады¬
валась так, что все окружающие ее люди были так загру¬
жены своими жизненными тяготами, так обременены, что,
стоило их толкнуть, и они могли бы пойти ко дну.Они наваливались этой тяжестью на АА, и она выно¬
сила их тяжести на себе. И так это было тяжело, что ей
уже не оставалось сил для своей собственной тяжести.
Она считала себя как-то морально ответственной за всех
этих людей. Тяжестью ложились на нее: отношения с
В. К. Шилейко, отношения с Луниным, отношения с Ле¬
вой (существование которого она не могла улучшить),
отношения с матерью и т. д. и т. д., до мелочей.АА всюду брала руководящую роль на себя, брала,
потому что нельзя было не взять, брала все заботы на се¬
бя, все, все...Ее состояние было подобно стихотворению «И двенад¬
цать тысяч футов моря».И потому ей не хотелось ничего, не хотелось ни ле¬
читься, ни выздоравливать, ни уехать, ничего не хоте¬
лось. Пить, пить эту чашу до конца.И вдруг в Кисловодске встретился Орбели. Она по¬
чувствовала, что может свалить на него свою собствен¬
ную тяжесть и он выдержит, потому что он сильный.
И она это сделала и стала легкой, веселой, не обременен¬
ной никаким грузом и здоровой.
Об Анне Ахматовой161Это все как-то в разговорах с ним сделалось. И даже
не были разговоры эти интимны... Как-то так.Первый раз за много лет АА встретился человек, ко¬
торый принял ее груз на себя, принял, не заметив этого
сам и не зная этого.АА сообразила все это, поняла сущность отношений,
уже в поезде, по дороге в Петербург.Вышло так, что Орбели сыграл большую роль в ее
жизни...12	августаПриехал Лева из Бежецка.10	октябряЯсный солнечный день. Холодный ветер с Невы. Утром
позвонила мне, в 12 зашел в Шереметевский дом и
вместе пошли гулять по Фонтанке, по Инженерной, бро¬
дили по желтому саду, по сухим листьям. Русский музей
нравится ей с этой стороны гораздо больше, чем с Ми¬
хайловской площади... Решетка у Собора на крови ужас¬
на, в ней буржуазная напыщенность. По набережной
Мойки прошли на Дворцовую площадь взглянуть на но¬
вую окраску Зимнего дворца. Он стал лучше, но площадь
потеряла единство, а Александровская колонна своим
цветом теперь совсем дисгармонирует с окружающим.
Асимметричен кусок дворца, прилегающий к старому Эр¬
митажу. У нескольких фигур Эрмитажа треснули ноги.
«Они в белые ночи бегают на площадь играть в мяч, вот
и поломали ноги!» По Миллионной шли. Заходили
к Шилейко. Он совсем болен. В трамвае вернулась в Ше¬
реметевский дом. Пунин работал, а мы занимались ан¬
глийским языком на диване.12	октябряВечер провела у меня. Пришла часов в 9, нарядная, в
черном шелковом платье, в ослепительных шелковых чул¬
ках... Очень скоро мама нас позвала в столовую. Ужина¬
ли, пили чай и вино — мускат Люнель и Абрау — вчетве¬
ром: папа, мама, АА и я.Потом я с АА вернулся в мою комнату. Потом прочел
ей стихотворение «Дикарка милая, скорее забывай...»,
спрашивал ее мнение. Сегодня высказывала охотно. По¬
том читала стихи сама: «Ты прости мне, что я плохо6	Зак. 106
162Об Анне Ахматовойправлю...» (сказала, что написала его в августе в этом
году), «Здесь Пушкина изгнанье началось...» и другие...Ушла в 12 с половиной, и я пошел провожать ее в
Ш. д.6 ноябряПосле ухода Мандельштамов АА говорила со мной и
сделала характеристику их отношений. Мандельштам не
любит АА. Не любит ее стихов. Об этом он говорит всег¬
да и всюду, и об этом он написал в статье в журнале
«Искусство» (кажется, так, тот журнал, который он взял
у Пунина). Но Мандельштам превосходно знает, что АА
считает его прекрасным, одним из лучших, если не луч¬
шим современным поэтом, и знает, что она всегда и вез¬
де, всем говорит об этом....Чтобы переписать эту статью из журнала для вклю¬
чения в сборник своих статей, который собирался изда¬
вать, было, конечно, не очень тактично брать ее именно у
Пунина.В 1902 или 1903 году Анненский читал в университете
доклад о К- Бальмонте. Доклад этот был крайне неуда¬
чен. Старые университетские профессора тогда еще не
приняли модерниста Бальмонта. Анненский был разруган
ими до последнего предела. Тем более что доклад Аннен¬
ского мог быть уязвим по своим формальным качествам.АА помнит, как к ним, в Царском Селе, пришел с это¬
го доклада крайне возбужденный С. В. Штейн и расска¬
зал о неудаче Анненского.Рассказывая мне этот случай, АА добавила, что — это
одно из самых ранних ее «литературных впечатлений».Потом сказала, что, читая в «Фамире Кифареде» то
место, где Анненский говорит: «И сладость неудачи...»,
она всегда почему-то сопоставляет этот случай с его до¬
кладом в университете.6 ноябряГоворит, что со времени революции у нее сильно пере¬
менилось отношение к крови и смерти... Слово «кровь»
вызывает в ней теперь воспоминания о бурых растекаю¬
щихся пятнах крови на снегу и на камнях и ее отврати¬
тельный запах. Кровь хороша только живая, та, которая
бежит в жилах, но совершенно ужасна и отвратительна
во всех остальных случаях. И то отношение к крови, ка¬
кое было во всей дореволюционной поэзии, ей теперь со¬
вершенно чуждо.
Об Анне Ахматовой163Так же и «смерть». Смерть — всегда величественна,
но прежде казалось, что смерть может быть следствием
стечения каких-то обстоятельств, что смерть не приходит
сама по себе, и никогда не приходило в голову, что
смерть может быть просто оттого, что организм износил¬
ся, что, постепенно разрушаясь и тлея, организм теряет
жизнь.13	ноябряВ столовой АА читала мне отрывки из «Девятьсот пя¬
того года» Пастернака (книгу ей принес Маршак на
днях). Отмечали влияние Гумилева, Северянина, Блока,
пролетарских поэтов...14	ноябряЧитала мне вслух отрывки из «Девятьсот пятого го¬
да» и «Лейтенанта Шмидта» Пастернака.Прочла IV главу «Лейтенанта Шмидта», отметила ее,
как удачную. Сказала, что эта глава напоминает ей хоры
античных трагедий в трактовке И. Анненского.15	ноябряГоворили о Пастернаке. АА сказала, что у него очень
развито чувство погоды и способность находить все от¬
тенки для ее описания.АА любит лирику Пастернака. Поэма «Девятьсот пя¬
тый год» — в целом неудачна, хотя есть отдельные хоро¬
шие места.Пастернак слишком «через вещи» чувствует, слишком
нервен, капризен и эмоционален. Это достоинство в лири¬
ке, но это же ослабляет эпическую вещь, какой должны
быть «Девятьсот пятый год» и «Лейтенант Шмидт».19	ноябряЗвонил С. Я. Маршак, спрашивал, нет ли у АА в виду
человека, которому можно было бы поручить написать
детскую книгу о Пушкине. По-видимому, это была скры¬
тая форма предложения самой АА — Маршак знал, что
АА ничего не зарабатывает...«А вы в Москву не раздумали ехать?» — спрашиваю.
АА быстро ответила: «Денег нет», но спохватилась и, же¬
лая убрать эту причину, заговорила о том, что она боль¬
на, да и желания у нее сейчас особенного ехать в Москву
нет... «Нашли вы еще что-нибудь интересное в области
164Об Анне Ахматовойсравнений произведений Пушкина разного времени?»
Сказала, что ничего не нашла, потому что не искала,—
ей нужно переводить монографию о Сезанне, она переве¬
ла еще очень мало, страниц 20—30, а в книге 400 стра¬
ниц, и это отнимает у нее все время, и для себя уж ниче¬
го не может делать — не остается времени...8 декабряВ 12 пришел к АА (перед этим она мне звонила), чтоб
идти в Мраморный дворец. Взяли корзинку и пошли пеш¬
ком мимо Инженерного замка... Мягкая зимняя погода,
но серо. Разобрав книги и бумаги, с нагруженной корзин¬
кой пришли домой. Проводив АА, я ушел в Дом печати...
В 9 вечера пришел, принес полного английского Шекспи¬
ра в подарок — сегодня трехлетие со дня нашего знаком¬
ства, принес груш, маслин — она их любит. Пробыл у нее
до 12. Дома никого не было. Пунин — играет у брата в
шахматы, а Пунина на ночном дежурстве....Сначала АА, сидя на полу, разбирала свой архив и
безжалостно вырезала из писем марки. На полу было хо¬
лодно и АА перебралась на диван. Показывала мне раз¬
ные бумаги и письма, некоторые подарила мне... в честь
трехлетия нашего знакомства.10	декабряВ «Tristia» Мандельштама АА посвящено:1.	В стихотворении «Твое чудесное произношение...»
(2-я строфа, последняя строка: «Я тоже на земле жи¬
ву»). Фраза эта была сказана АА в разговоре с Ман¬
дельштамом, и он ее вставил в стихотворение.2.	Стихотворение «В тог вечер не гудел стрельчатый
лес органа...». АА была на концерте в консерватории
вместе с О. М., слушали Шуберта.3.	В стихотворении «Что поют часы-кузнечик»—1-я
строфа.Это все говорил Мандельштам.АА ставит резкую грань между одержимым «священ¬
ным безумием» Мандельштамом и Ходасевичем, жел¬
чность и болезненность которого повлияли и на его пси¬
хику.14	декабряВчера и сегодня читала по-английски Честертона —
«Ужасные пустяки» (изд. 1909 г.). Считает, что это бы¬
Об Анне Ахматовой165ло бы очень приятно читать в газете,— как фельетоны
эти рассказики очень хороши. Есть и знания, и остро¬
умие (правда, не того сорта, какой любит АА). А, собран¬
ные в виде книги, они производят более слабое впечатле¬
ние.Говорили о Гумилеве, Анне Ивановне и Л. Н. Гумиле¬
ве, о Федерации (АА нисколько не удивлена отказом, она
ожидала, что будет именно так), о М. Горьком и его при¬
жизненном биографе И. Груздеве, читали газету, говори¬
ли о Сологубе, его наследии (о том, как неверно остав¬
лять вместо рукописей переписанные на машинке стихи),
о Е. И. Замятине, об Эренбурге и его отношении к совре¬
менности, о Пунине и его — опять — унылом состоянии, о
Федине, о Шмидте из Института истории искусств и его
новой книге (об АХХРе, об отношении Шмидта к искус¬
ству и т. д.); о том, классово или внеклассово искусство;
об Ал. Блоке и воспоминаниях о нем Сологуба (как Со¬
логуб просил у Блока стихов для альманаха в пользу
евреев); о Сельвинском (АА не прочь пойти послушать
его — не слышала никогда); о Шекспире, о Пушкине, о
Честертоне, о Шенье; спрашивала, что делает Кузмин, и
о многом другом.15	декабряПолучила письмо от Е. Данько из Царского Села. Пи¬
шет, что Голлербах хочет стать «Эккерманом» Сологу¬
ба...Из всех встреч с Сологубом вынесла впечатление,
что Сологуб ненавидел Пушкина и Толстого. Да и
вообще почти ни о ком хорошо не отзывался. Никакой
системы в его мнениях нельзя было заметить. Блока на¬
зывал немцем......Анненский остался вовсе не замеченным Сологубом.
Помнит только один настоящий разговор — о Лермонто¬
ве, из которого можно было заключить, что Сологуб лю¬
бил Лермонтова. По-видимому, любил и Достоевского.30	декабряПроводил АА к Замятиным на званый обед. Проща¬
ясь, сказала тихо, неожиданно и грустно: «У меня такое
тяжелое сердце... Бывает такое сердце... Тяжелое, тяже¬
лое... Не знаю почему...»
166Об Анне Ахматовой19282	февраляВесь день провел у АА — в Шереметевском доме.
Днем к ней приходила какая-то отвратительная лич¬
ность — по фамилии Данилов — читать стихи. Знает он,
что Жуковский жил в XX веке, доказывал, что поэзия не
искусство, сказал АА, что, если б у нее была сила воли,
она должна была бы перевоспитать себя в пролетарскую
поэтессу...24	мартаП. Е. Щеголев предложил АА собрать, комментиро¬
вать и проредактировать воспоминания современников
о Лермонтове. За эту работу АА могла бы получить
400 рублей. Работу надо было произвести в течение не¬
скольких месяцев — к сроку. АА, прочитав основные ма¬
териалы, убедилась, что в такой срок работу выполнить
Об Анне Ахматовой167она не сможет (если, конечно, не будет халтурить), ибо
недостаточно знакома с эпохой (40-е годы). Поэтому от
работы отказалась.Л. Н. Замятина была на днях у АА и, несмотря на по¬
лученные ею от АА разъяснения о причинах отказа от ра¬
боты, намекнув на бедственное положение АА, сказала,
что «ведь это же все-таки 400 рублей».Если вспомнить, что она только что собрала какую-то
денежную сумму и послала ее в Бежецк, то слова ее
можно понять и еще хуже (пользуется для содержания
Левы благотворительностью, а когда предлагают рабо¬
ту— отказывается). Увы, ей не понять, что АА ни в ка¬
кой крайности не пойдет на халтуру — это во-первых.
А во-вторых, что благотворительность оказывается не
только Леве, а и Анне Ивановне, которую формально АА
и не должна содержать. Леве же — сколько может — АА
посылает ежемесячно.28	марта...Вчера днем получил телефонограмму от АА: «При¬
ехал Лева, Ахматова просит приехать...»...А. И. Гумилева с Левой приехали, оказывается, еще
в субботу, в тот день, когда АА была у меня в Токсове.
АА узнала об их приезде только в воскресенье и очень
досадовала....Весь день провел с Левой....Он с безграничным доверием относится ко мне......Вечером хотел пойти с ним в театр, но всюду идет
дрянь; пошли в кинематограф. Левка остался доволен.Проводив его домой, зашел к АА. Часа полтора гово¬
рил с нею о Леве; она очень тревожится за его судьбу,
болеет душой за него...1929 год8 декабря4-го был с АА у Шилейко. Он бледен, обильно кашля¬
ет кровью — ему недолго осталось жить. Квартира его
умирает также — его выселяют, ибо дом перешел в дру¬
гое ведомство. Но Шилейко уезжает в Москву. Он пору¬
чает ДА вывезти его вещи и книги вместе с ее вещами и
книгами в Шереметевский дом. Коридор Мраморного
дворца грязен, забросан мусором...
168Об Анне АхматовойАнна Ахматова с сыном Львом и свекровью Анной
Ивановной Гумилевой. 1927 г. Фонтанный Дом.На следующий день, 5-го, с утра и с АА возились в
пыли до 3 часов, разбирая книги и вещи. АА устала
смертельно, но дело сделали: отдельными кучами на полу
лежат книги В. К. Шилейко, АА, мои, ненужные, архивы
Судейкиной, А. Лурье...Тряпки, ошметки, окурки, пепел, пыль, пустые папи¬
росные коробки, обрывки, бумаги, рвань, моль, бутылки,
склянки, таблички вавилонской клинописи из собрания
Лихачева...
Об Анне Ахматовой169В субботу 7-го Шилейко уехал в Москву. АА прово¬
жала его с убеждением, что прощается с ним навсегда.А вчера, в воскресенье, с утра, я вместе с АА отпра¬
вился в Мраморный дворец закончить «похороны» квар¬
тиры. Разобрали последние вещи. В 12 явились
упаковщики (за упаковку и перевозку взяли 75 рублей, а
увезли все на одной подводе).Сломанные, ветхие — красного дерева — бюро, кро¬
вать, Два кресла, трюмо, столик, буфетик со стеклом...Когда до революции АА поселилась в Петрограде, од¬
ними из первых, у кого она стала бывать, были Судейки-
ны. Вот эта их мебель стояла тогда там, АА глядела на
нее и не думала, что через много лет она будет вывозить
эти вещи из квартиры Судейкиных. А вот еще через пять
лет — вывожу их я. И пять лет назад разве мог я думать,
что будет так? Книги —■ в ящики, мебель — так. Состав¬
ляли сначала все это на улице, я стерег, и слова прохо¬
жих: «Тоже имущество называется!» — презрительный
гражданин. «Вещи-то старые, бедные... Куда их везут —
продавать, что ли?» — соболезнующим тоном женщина.Вывезли все, кроме того, что принадлежит дому (да¬
же тарелку, принадлежащую дому, АА не захотела
взять). Мокрый, пасмурный день. Теплый воздух... «Как
зима в Париже; совсем так бывает зимою в Париже»,—
сказала АА, когда утром мы шли через Марсово поле.
Зеленая трава, о снеге город еще не мечтает.А еще, когда шли утром, после моих слов о том, что
8 декабря 1924 года, в день моего знакомства с АА, я
впервые вошел в Мраморный дворец, а сегодня, 8 декаб¬
ря 1929 года, через пять лет, я войду туда в последний
раз,— АА сказала: «Это страшно... Сейчас я в кругу ка¬
ких-то мистических цифр...» И объяснила: в 1921 году по¬
гибли ее брат и бывший муж, и это страшно и странно.Вообще АА в состоянии духовного упадка.Судьба выдумывает странные юбилеи...Публикация В. Лукницкой1920-е
И. М. БасалаевЗАПИСКИ ДЛЯ СЕБЯ(1926—1939)(отрывок)Анна Ахматова живет в Мраморном дворце. Дво¬
рец— грязный и путаный. Старый, беззубый. Впереди
него — Нева, позади — Марсово поле. Простор, ветры
и небо.Ахматова живет невысоко. Это не шестой этаж Тихо¬
нова на Зверинской. Но подниматься к ней труднее. Три
раза поднимался. Стоял перед дверью. Прислушивался,
сам не зная к чему. И уходил, чтобы снова возвратиться.Ахматова приветлива. Но сквозь весь ее облик про¬
глядывает что-то ледяное, какая-то неподвижность,
отдающая уже памятником. Не знаю, какой она была
раньше. Сидит прямо и вытянуто. Внимательна. Привы¬
чка и воспитание.Я никогда не видел северных русских женщин. Знаю
их только по книгам. Иногда кажется, Ахматова похожа
на такую суровую женщину, долго ожидающую на берегу
холодного моря знакомый баркас: она не плачет, не сто¬
нет, лишь молча прикусывает уголок головного платка.У Ахматовой широкое бескровное лицо. Большой рот.
Твердый подбородок. И громадные, взлетевшие брови из
русских сказок.А говорят, Ахматова — южанка. Цвет кожи выдает:
смуглый, восковой, шмелиный. На лбу челка. На своих
портретах она постоянно с этой челкой. Эта челка до¬
лжна быть знаменитой. Длинное, узкое платье.Живет Ахматова тесно, неудобно. Окруженная плотно
вещами. Обыкновеннейшие столы, стулья, диван. На од¬
ном столе белая скатерть. Стол этот, вопреки моде на
круглые, четырехугольный1. И жизнь ее тесная, неширо¬
кая. У нее своя, какая-то непонятная жизнь, свои обы¬
чаи, свои мерила восторгов и горя.© И. М. Басалаев, 1990.
Об Анне Ахматовой171Анна Ахматова. Фото М. С. Наппельбаума. 1920-е гг.Но она скромная и всегда забывает себя. «Стала всех
забывчивей». Тысячи людей согрела она своими стихами.
Только себя позабыла, только себя не согрела. Вот поче¬
му в ее фигуре иногда есть что-то зябнущее.Она умеет быть застенчивой, что в наше время редко.
Высокая. Тонкая. Чуть-чуть горбится, когда не сидит.
У Замятиных мне показывали домашнюю фотогра-
/ фию: Ахматова, а рядом детскосельская муза с разбитым
кувшином. Редчайший снимок! По-видимому, она хорошо
разбирается в своей биографии и славе.На людей моложе ее Ахматова смотрит с сожалением.
Может быть, хочет сказать, что ее время было лучше, по¬
лнее или воспитательнее для людей.
172Об Анне АхматовойНо — все-таки! — нельзя ей жить все время в этом ка¬
зенном городе Санкт-Петербурге, где душат туманы, де¬
ревья — худосочны, а солнце похоже на пресный яичный
желток для больного. Однако Ахматова навсегда отрав¬
лена классическими ритмами этого города — «Медного
всадника», «Белых ночей» и «Незнакомки». Она напоми¬
нает мне молчаливую начетчицу когда-то славного, но
покинутого всеми скита, оставшуюся в нем, несмотря ни
на что.Публикация И. Наппельбаум-Басалаевой.
Н. Я. Рыкова
МЕСЯЦА БЕСФОРМЕННЫЙ ОСКОЛОК..Как для большинства людей, общавшихся с Ан¬
ной Андреевной Ахматовой, знакомство с нею началось
для меня с ее стихов. Мне было тогда лет четырнад¬
цать — пятнадцать. Мир поэзии лишь недавно открылся
мне, и я сама лихорадочно писала стихи, подражая то
Бальмонту, то Брюсову, то даже Мирре Лохвицкой.
«Четки» (кажется, третье издание) попали мне в руки в
1917 году, сразу же захватив и заворожив, но и до того
Ахматова встречалась на страницах журналов. Первые
сильные впечатления всегда остаются в молодом созна¬
нии особенно четкими — запоминаешь все, вплоть до
шрифта, до места на странице, даже когда забываешь
название журнала. Так случилось, что запомнились мне
стихотворения «Небо бело страшной белизною...»,
«Двадцать первое, ночь, понедельник...» и еще одно, из
которого врезались в память две последние строчки:Чтоб месяца бесформенный осколок
Опять увидеть в голубом канале.Последнего стихотворения я не нашла ни в «Четках»,
ни в «Белой стае», ни в других сборниках.Позже, в 1923 году, из Крыма, где родилась, я пере¬
ехала в Ленинград (он был тогда еще Петроградом) и
вскоре вошла в литературную среду того времени. Быва¬
ли и поэтические вечера, и чтения-обсуждения на
частных квартирах. Но и происходили они нечасто, и по¬
сещала я их нечасто, а потому ни на одном из них не
удалось мне увидеть Ахматову и услышать ее голос. Анна
Андреевна жила тогда уединенно. Литературная критика
того времени уверенно убеждала читателей, что Ахмато¬
ва — осколок разбитой вдребезги буржуазно-дворянской
культуры. Так сказать, «вытеснила» ее из литературного
обихода.Стихи Ахматовой я не то чтобы любила,— они были
для меня хлебом насущным. И конечно, я думала о том,
какой это был человек, какой она была не в творчестве, а© Н. Я. Рыкова, 1990.
174Об Анне Ахматовойв жизни — в повседневности, в быту. Никогда не сомнева¬
лась в том, что в жизни любой человек искусства может
быть совсем иным, чем в своем творчестве; возможно, по¬
этому у меня никогда не было особенно пламенного
стремления «знакомиться» с выдающимися людьми.
Играла тут роль и подсознательная боязнь разоча¬
рования, и застенчивость... Но некий облик Ахматовой
у меня возникал — и по многим стихам из «Белой стаи»,
«Подорожника», «Anno Domini», по рассказам общих
знакомых. Мне представлялась женщина, твердая в сво¬
их жизненных позициях, немного суровая, немного иро¬
ничная, а главное, обладающая какой-то магичностью,
способностью особого воздействия на людей. В этом
убеждали меня и посвященные Ахматовой стихи
Вс. Ал. Рождественского:Рвет струну горячий ветер бед,Паруса в широком мирном строе,Женщине на торжище побед
Трудно петь в испепеленной Трое,И, закрыв печальное лицо,Сквозь глухую ткань, под ропот пены
Заклинает, горькая, кольцо
Смертоносным именем Елены.Я сказала Всеволоду Александровичу, что мне очень
нравятся эти стихи и что, по-видимому, они дают «вер¬
ную характеристику».—	Да? — сказал он.— А вот Анна Андреевна недово¬
льна. «Почему,— говорит она,— никто не скажет обо мне
что-нибудь простое, человеческое. Всё какие-то Кассан¬
дры и Андромахи».Познакомил меня с Анной Андреевной Павел Никола¬
евич Лукницкий. С ним мы подружились еще студента¬
ми — учились на одном факультете Ленинградского
университета, оба — однолетки, у обоих одинаковые
литературные интересы и устремления. В то время
П. Н. Лукницкий был поглощен изучением наследия Гу¬
милева, заводил знакомства со всеми, кто общался с Гу¬
милевым в течение его литературной деятельности, со
всеми его родными и близкими, собирал черновики, руко¬
писи поэта. У него уже составлена была толстая машино¬
писная рукопись «Труды и дни Николая Гумилева».
С А. А. Ахматовой у него давно завязалась тесная друж¬
Об Анне Ахматовой175ба. Он много рассказывал мне о ней, ей — обо мне,
так что наше знакомство, состоявшееся, кажется, как-то
в день его рождения, было вроде как актом чисто фор¬
мальным.Виделись мы с ней нечасто, а возникшие между нами
добрые отношения нельзя было назвать дружбой. Для
Анны Андреевны те годы были временем, когда она почти
не печаталась, но тем охотнее читала всем, кто любил ее
стихи и просил об этом. От нее самой я услышала многое
из того, что появилось гораздо позже в журналах и но¬
вых ее книгах. Я любила все стихи Ахматовой, но осо¬
бенно те, где обычная у нее тема любви — счастливой
или несчастной — перерастает во что-то иное или насы¬
щается чем-то иным, каким-то более широким и глубоким
видением и ощущением мира. Их немало, особенно в «Бе¬
лой стае», и в моем тогдашнем восприятии именно они
были в творчестве Ахматовой проявлением магии и вол¬
шебства.Почему-то я никогда не решалась сказать ей об этом:
мне казалось, что она усмотрит в этом какую-то недо¬
оценку ее любовной лирики. Впоследствии, уже после
кончины Анны Андреевны, мне сказали, что сама она
особенно ценила такие свои стихи и зря не состоялось у
нас с ней разговора об этом.Я в те годы тоже писала стихи, хотя почти ничего не
печатала, а некоторые из них П. Н. Лукницкий читал Ан¬
не Андреевне, а потом сообщал м«е ее нелицеприятное
мнение, которое для меня было, разумеется, чрезвычайно
важным.Однажды произошло нечто, довольно забавное.
Написала я одно стихотворение с некоторой, если можно
так выразиться, историко-философской направленностью.
Павлик сказал мне, что оно очень понравилось Анне Ан¬
дреевне и она хотела, чтобы ее мнение стало мне изве¬
стно. Однако при этом она, не без лукавства, добавила:
«Только скажите Надежде Януарьевне, чтобы она заме¬
нила строчки:И охмелит меня вином такой тоски,t	Которая прожжет и горло и мозги,—ибо то, что находится в голове человека,— мозг, а моз¬
ги — это мясная лавка и кухня».В жизни, в быту, Анна Андреевна не была, конечно,
Кассандрой из посвященного ей Вс. А. Рождественским
176Об Анне Ахматовойвосьмистишия. Но однажды довелось мне увидеть в ней
черты, из которых слагался тот образ Ахматовой, кото¬
рый возник в моем воображении, когда я не была с ней
знакома.Годы 1930—1934-й экономически были очень трудными.
Чтобы помочь ученым, писателям, людям искусства, воз¬
никали различные организации. Писателей «курировала»
Комиссия по улучшению быта литераторов, сокращенно
Ленкублит. В помещении нынешнего ресторана «Универ-
саль» открыли столовую для членов литературных орга¬
низаций, которая вскоре превратилась в нечто вроде клу¬
ба, где встречались «однокашники» в прямом и перенос¬
ном смысле слова. Мы с Анной Андреевной не раз ели
там за одним столиком зразы с гречневой кашей и оладьи
с красной икрой (да, да, представьте себе!).В те годы происходила также реконструкция Москвы:
ликвидировали переулки, взрывали дома, либо «переме¬
щали» их, отодвигая, чтобы расширить проезжую часть
улицы. В частности, уничтожили небольшое кладбище
(на месте, где теперь площадь Пушкина), на котором бы¬
ло похоронено много русских литераторов. Их останки
переносили на мемориальное кладбище, и этот перенос
был обставлен с некоторой торжественностью. Среди лиц,
официально наблюдавших за этим делом, были писатели
Москвы и Ленинграда. Среди ленинградцев находился
переводчик и критик С. Это был человек большой культу¬
ры, известный всему Ленинграду остряк и балагур. Отри¬
цательной чертой С. был безудержный цинизм и полнейшее
презрение ко всему, что обычно чтут люди. Останки дея¬
телей русской культуры переносились заботливо и в по¬
лном порядке, но случалась и толчея, и разговоры, дале¬
ко не всегда уместные. С. вдруг нагнулся, поднял что-то с
земли и воскликнул: «У меня бедро Гоголя. Меняю, де¬
лайте предложения!»Кто-то с негодованием поведал мне об этом эпизоде, а
я пересказала его Анне Андреевне за столиком в Ленкуб-
лите. Я не сомневалась, что и она выразит свое возмуще¬
ние, но последовавшей реакции не ожидала. А. А. ото¬
двинула тарелку, выпрямилась на стуле, руки и челюсти
ее судорожно сжались, а в глазах появилось то выраже¬
ние, которое передается банальной метафорой «метали
молнии».—	Ему будет плохо, ему будет очень плохо! — произ¬
несла она каким-то очень глубоким и низким голосом.
Об Анне Ахматовой177К. Елисеев. Портрет Анны Ахматовой. 1928 г.Увы! Ее предсказание исполнилось: человек этот,
хоть и грешный, погиб в 1937 году незаслуженно и без¬
винно.То, что Ахматова почти не печаталась, никого, и пре¬
жде всего тогдашнюю молодежь, не заставило забыть ее
поэзию. Как ни старался кое-кто превратить ее во «внут¬
реннюю эмигрантку», этого не получилось. К ней прихо¬
дили, просили ее читать, и она охотно читала. И под ко¬
нец изоляция как-то сама собой прекратилась. Стихи Ах¬
матовой стали появляться в журналах. В 1940 году вы¬
шел сборник «Из шести книг».
178Об Анне АхматовойПо этому случаю я и еще кое-кто из друзей пошли по¬
здравив ее. Она была оживлена. Конечно, стали про¬
сить: прочтите что-нибудь. Она сразу согласилась и про¬
читала немало из того, что вошло потом в ее послевоен¬
ные книги. Когда она кончила и завязался общий разго¬
вор, я вспомнила «осколок месяца» и спросила, почему
это стихотворение не было включено ни в один сборник и
ни в одну подборку стихотворений, не вошедших в книги.
Я прочитала ей две запомнившиеся мне последние строч¬
ки. А. А. выслушала меня и решительно заявила:—	Да это не мое стихотворение. У меня ничего подоб¬
ного нет.Тут я принялась столь же решительно утверждать,
что стихотворение — ее, что память мне не изменяет и
что у девочки четырнадцати лет, какой я тогда была, не
могли сложиться такие «зрелые» ахматовские строчки:Чтоб месяца бесформенный осколок
Опять увидеть в голубом канале.А. А. поколебалась, стала расспрашивать меня, в ка¬
ком году попались мне на глаза эти стихи, и все-таки
сказала: -Да, я могла написать такие стихи... это похоже...
но как я забыла бы их? Нет, нет, у меня нет такого сти¬
хотворения.Я осталась при своем мнении. Когда мы прощались,
она подарила мне один из последних номеров журнала
«Ленинград», в котором были напечатаны последние ее
стихотворения — целая страница, и надписала: «Велико¬
му знатоку моих стихов». Тогда она и представить себе
не могла, что сулит и ей, и журналу через семь лет это
сотрудничество.Во время войны А. А. была эвакуирована из осажден¬
ного Ленинграда, провела года три в Ташкенте, но уже
летом 1944-го одной из первых вернулась. В это же время
я, жившая и работавшая тогда в Москве, ненадолго при¬
ехала в Ленинград. А. А. можно было навестить в доме,
где она временно проживала у вдовы и дочери одного из¬
вестного коллекционера, связанного с «Миром искусства»
и тогда уже покойного. Ахматова была очень на месте в
старинной петербургской квартире, в комнатах с высоки¬
ми потолками, завешанных многокрасочными холстами
Сомова, Рериха, Бенуа, Судейкина и других мастеров.
Об Анне Ахматовой179В тот вечер она много и очень охотно читала. Мы слушали
ее ташкентские стихи, отрывки из «Поэмы без героя» и
даже из «Реквиема» (со стороны А. А. это был акт высо¬
чайшего доверия).С того дня прошло довольно много лет. Случилось
так, что судьбы, которые, как известно, неисповедимы,
основательно развели нас и встретились мы нескоро. Но
все же встретились. Стоило мне увидеть Ахматову, как
мысль о «бесформенном осколке месяца» опять завладе¬
ла мной. Я напомнила ей об этом разговоре и спросила,
не воскресло ли для нее это забытое стихотворение. Нет,
не припоминается. И она, в свою очередь, спросила, как
выглядел этот журнал, название которого в моей памяти
не сохранилось.—	Ну,— ответила я,— это был журнал не толстый, но
большого формата, печатавшийся в две колонки. Помню,
что обложка у него была из плотной серой бумаги,
а название, кажется, было какое-то нарочито непритяза¬
тельное — то ли «Еженедельный журнал», то ли «Ежеме¬
сячный».—	Да, да,— вскричала А. А.,— именно «Ежеме¬
сячный». Был такой. Выходил в годы 1913—1917-й. И там
действительно печаталась я, но этого стихотворения не
могу вспомнить. Не было его.—	Было. Вот я пойду в Публичку, выпишу журнал и
пересмотрю.Я сделала это. Выписала номера за 1916 и 1917 годы,
пересмотрела все двадцать четыре книжки. Не нашла. Но
стихи точно были. Значит, где-то в другом месте.Как уже говорилось выше, встречи наши с А. А. не
были частыми и для меня не всегда одинаково значитель¬
ными. Хорошо запомнилась мне одна из последних и раз¬
говор, который мы тогда вели.Как-то в конце января или в начале февраля 1959 го¬
да А. А. позвонила мне и спросила, нет ли у меня стихов
Гийома Аполлинера, французского поэта, с которым она
встречалась в Париже в годы накануне первой мировой
войяы, когда Ахматова была только автором «Вечера»,
первой ее книги. Я ответила, что один сборник у меня
есть, и мы сговорились о вечере, когда я ей его занесу на
улицу Красной Конницы, где она тогда жила.Время было, если можно так выразиться, довольно
противное, только совсем недавно затихла безобразная и
180Об Анне АхматовойБорис Леонидович Пастернак. Начало 20-х гг. Фото
М. С. Наппельбаума. Из архива П. Н. Медведева
(ГПБ).
Об Анне Ахматовой181Поэт(Борис Пастернак)Он, сам себя сравнивший с конским глазом,
Косится, смотрит, видит, узнает,И вот уже расплавленным алмазом
Сияют лужи, изнывает лед.В лиловой мгле покоятся задворки,
Платформы, бревна, листья, облака.Свист паровоза, хруст арбузной корки,В душистой лайке робкая рука.Звенит, гремит, скрежещет, бьет прибоем
И вдруг притихнет,— это значит, он
Пугливо пробирается по хвоям,Чтоб не спугнуть пространства чуткий сон.
И это значит, он считает зерна
В пустых колосьях, это значит, он
К плите дарьяльской, проклятой и черной,
Опять пришел с каких-то похорон.И снова жжет московская истома,Звенит вдали смертельный бубенец...Кто заблудился в двух шагах от дома,Где снег по пояс и всему конец?За то, что дым сравнил с Лаокооном,
Кладбищенский воспел чертополох,За то, что мир наполнил новым звоном
В пространстве новом отраженных строф,—
Он награжден каким-то вечным детством,
Той щедростью и зоркостью светил,И вся земля была его наследством,А он ее со всеми разделил.19 января 1936Анна Ахматова
18200 Анне Ахматовойбессмысленная травля Б. Л. Пастернака в связи с при¬
суждением ему Нобелевской премии по литературе. Ах¬
матова, пережившая вместе с Зощенко нечто подобное в
1946—1948 годах, приняла очень близко к сердцу этот
новый литературно-политический скандал.—	Все это чудовищно, а главное — непонятно,—
сказала она.— Зачем надо было рассматривать это дело
как провокацию каких-то там кругов на Западе, пытаю¬
щихся использовать как антисоветское выступление
роман, написанный большим советским русским поэтом?
Во-первых, «Доктор Живаго» — вещь совершенно не
антисоветская. Во-вторых, Нобелевский комитет дал
Пастернаку премию не за «Доктора Живаго», а по сово¬
купности всего творчества. В данном случае поверить мо¬
тивировке Нобелевского комитета было бы тем легче, что
она правильна по существу: стихи Пастернака заведомо
перевешивают его прозу вкупе с «Доктором Живаго».—	Анна Андреевна, а вы читали роман?—	Я бы ничего не говорила, если бы не читала. Когда
я лежала в Москве, в больнице с очередным инфарктом,
Борис Леонидович прислал мне рукопись. Я ее прочитала
и с благодарностью вернула.—	Похоже, что вам не очень понравилось?—	Не то чтобы не понравилось. В романе есть заме¬
чательные страницы высокой и чистой поэзии, особенно в
смысле чувства и описания природы. Может быть, во
всей русской литературе нет ничего, этому равного. Но,
по-моему, беда в том, что Борису Леонидовичу этого, ка¬
жется, мало. Ему хотелось бы быть в этой книге чем-то
вроде учителя жизни, пророка, апостола. А это, на мой
взгляд, не получается. И недаром лучшее в романе —
приложение к нему — «Стихи доктора Живаго». Здесь
Борис Леонидович на вершинах' поэтического творчества.
А знаете, что я вам еще скажу?—	Скажите, скажите, Анна Андреевна.—	Я считаю несчастьем русской литературы, что не¬
которые самые великие ее деятели начинали на старости
лет представлять себе самих себя как учителей правды,
призванных проповедовать истины и указывать пути.—	Согласна с вами на все сто процентов.—	Когда в молодости мы с Гумилевым были мужем и
женой, он как-то сказал мне: «Знаешь, если я доживу до
старости и вдруг возомню, что я призван вести народы к
Об Анне Ахматовой183светлому будущему, ты меня потихоньку отрави». К со¬
жалению, он не дожил до старости.У Ахматовой все произошло иначе. Жизненный путь
ее, выражаясь мягко, не был устлан розами. Но лавров
хватало даже в самые мрачные периоды, в самых беспо¬
щадных когтях судьбы. И даже в последние годы, когда
Анну Андреевну, так любившую жизнь, терзала болезнь,
сияние вокруг нее все ширилось. Она дожила до между¬
народного признания, до того, что принято называть ми¬
ровой славой.А в заключение еще несколько слов о «бесформенном
осколке месяца». В свое время, уже после кончины Ахма¬
товой, мне в руки попался первый том ее зарубежного из¬
дания. И там я нашла этот «осколок». Из примечания уз¬
нала, что стихотворение, которое завершается строчками
об «осколке месяца в голубом канале», впервые было
действительно напечатано в «Ежемесячном журнале», но
не за 1916 или 1917 годы, где я его искала, а за
1914-й. И все мне стало ясно. В 1914 году я была двенад¬
цатилетней девочкой и об Ахматовой не имела понятия.
Но через два года, в 1916-м, я обнаружила на этажерке
на даче номер журнала двухлетней давности и в этом но¬
мере стихотворение, которое так полюбила.Почему Анна Андреевна забыла его так основатель¬
но? Оно написано о болезни опасной и угрожающей — в
то время у нее начинался туберкулез, который, к счастью,
не получил развития. Известно, что очень часто из созна¬
ния выпадает все связанное с какими-нибудь тяжелыми и
мучительными моментами нашей жизни. Не потому ли
Ахматова не могла вызвать в своей памяти этого поэти¬
ческого «осколка»?11988\
Николай КлюевКЛЕВЕТНИКАМ ИСКУССТВААхматова — жасминный куст,
Обожженный асфальтом серым,Тропу утратила ль к пещерам,Где Данте шел, и воздух густ,И нимфа лен прядет хрустальный?
Средь русских женщин Анной дальней
Она как облачко сквозит
Вечерней проседью ракит!1932(Отрывок)
Об Анне Ахматовой185Николай Алексеевич Клюев. 1920-е гг. Фото из архива
И. М. Наппельбаум.
Лидия Гинзбург
ИЗ СТАРЫХ ЗАПИСЕЙ1926Ахматова утверждает, что главная цель, которую по¬
ставил себе Борис Михайлович [Эйхенбаум] в книге о
ней,— это показать, какая она старая и какой он моло¬
дой... «Последнее он доказывает тем, что цитирует Мари¬
енгофа». (Рассказано Гуковским.)АХМАТОВ АЭтой весной я встретилась у Гуковских с Ахматовой.
У нее дар совершенно непринужденного и в высокой сте¬
пени убедительного величия. Она держит себя, как экс-
королева на буржуазном курорте.Наталья Викторовна [Рыкова] представила меня: это
та самая, статью которой вы знаете, и т. д.«Очень хорошая статья»,— сказала Ахматова, слегка
наклоняя голову в мою сторону.Жест получился, он соответствовал той историко-ли¬
тературной потребности в благоговении, которую я по от¬
ношению к ней испытываю.Ахматова явно берет на себя ответственность за эпо¬
ху, за память умерших и славу живущих. Кто не склонен
благоговеть, тому естественно раздражаться,— это дело
исторического вкуса. Ахматова сидит в очень спокойной
позе и смотрит на нас прищурившись,— это потому, что
наша культура ей не столько непонятна, сколько не нуж¬
на. Не стоит спорить о том, нужна ли она нашей культу¬
ре, поскольку она является составной ее частью. Она для
нас исторический факт, который нельзя аннулировать,—
мы же, гуманитарная молодежь 20-х годов, для нее не
суть исторический факт, потому что наша история нача¬
лась тогда, когда ее литературная история, может быть,
кончилась. В этом сила людей, сумевших сохранить при
себе ореол и характер эпохи.	'Анна Андреевна удачно сочетает сходство и отличие
от своих стихов. Ее можно узнать и вместе с тем можно
Об Анне Ахматовой187одобрительно заметить: «Подумайте, она совсем не похо¬
жа на свои стихи». Впрочем, быть может, она как раз
похожа на свои стихи — только не на ходячее о них пред¬
ставление. Ахматова — поэт сухой. Ничего нутряного,
ничего непросеянного. Это у нее общеакмеистское. Осо¬
бая профильтрованность сближает непохожих Ахматову,
Гумилева, Мандельштама.Гуковский говорил как-то, что стихи об Иакове и Ра¬
хили (третий «Стрелец») он считает, в биографическом
плане, предельно эмоциональными для Ахматовой. Эти
фабульные, библейские стихи гораздо интимнее серогла¬
зого короля и проч. Они относятся к Артуру Лурье.Я на солнечном восходе
Про любовь пою,На коленях в огороде
Лебеду полю.А. Ахматова. «Вечер»,1912В голодные годы Ахматова живала у Рыковых
в Детском Селе. У них там был огород. В число обя¬
занностей Натальи Викторовны входило заниматься его
расчисткой — полоть лебеду.Анна Андреевна как-то вызвалась помогать: «Только
вы, Наташенька, покажите мне, какая она, эта лебеда».Шкловский рассказывал мне, что Ахматова говорила
об одном литературоведе: «Он приходил ко мне и объяс¬
нял, какая разница между моими стихами и стихами
Блока. Блока нельзя рассказать, а вот ваши стихи я могу
передать своими словами так, что выйдет почти не хуже».Жирмунский, который был близок с Мандельштамом,
рассказывает, что Мандельштам умел как-то пощупать
и понюхать старую книгу, повертеть ее в руках, чтобы ус¬
воить принцип эпохи. Жирмунский допускает, что Ман¬
дельштам не читал «Федру»; по крайней мере экземпляр,
который Виктор Максимович лично выдал ему из библио¬
теки романо-германского семинария, у Мандельштама
пропал, и скоро его нашли на Александровском рынке.
188Об Анне АхматовойНасчет «Федры» свои сомнения В. М. подтверждает
тем, что в стихотворении, посвященном Ахматовой, имел¬
ся первоначальный вариант:Так отравительница Федра
Стояла некогда Рашель...Мне кажется, это можно истолковать и иначе. Ман¬
дельштам сознательно изменял реалии. В стихотворении
Мандельштама «Когда пронзительнее свиста...» у него
старик Домби повесился, а Оливер Твист служит в кон¬
торе — чего нет у Диккенса.1929Секрет житейского образа Ахматовой и секрет оше¬
ломляющего впечатления, которое этот образ производит,
состоит в том, что Ахматова обладает системой жестов.
То есть ее жесты, позы, мимические движения не случай¬
ны и, как все конструктивное, доходят до сознания зрите¬
ля. Современный же зритель-собеседник не привык к упо¬
рядоченной жестикуляции и склонен воспринимать ее
в качестве эстетического эффекта. Наше время способно
производить интересные индивидуально-речевые системы,
но оно нивелирует жесты.Жестикуляция в широком смысле слова, то есть все
внешнее, «физическое» поведение человека, бывало кон¬
структивно только в эпохи устойчивых бытовых форм.
Уже буржуазная культура с ее нивелирующими тенден¬
циями враждебна этой конструкции. В период дворян¬
ской культуры, даже не столь давней (хотя бы начало
XIX века), сложная соотнесенность условий определяла
привычное поведение человека. Самая привычность
могла образоваться только на основе устойчивых и риту¬
альных форм. Была ритуальность этикета церемониалов и
приличий; ритуальность религиозно-обрядовая, не только
в церкви, но и дома; ритуальность чинопочитания и соци¬
альной и семейной иерархии. Кроме того, каждая соци¬
альная группа имела свое принудительное распределение
времени. И это день ото дня повторявшееся распределе¬
ние времени определялось не схемой обязанностей, но
ритмическим импульсом жизни. В первой главе «Евгения
Онегина» (впрочем, мои учителя учили меня, что литера-
Об Анне Ахматовой189*Н. А. Тырса. Портрет Анны Ахматовой. 1928 г.тура является дефектным свидетельством о жизни) бес¬
путная жизнь светского человека изображается как
жизнь необыкновенно размеренная. Онегин каждый день
встает в одно и то же время, потому что всегда ложится
на рассвете. Он ежедневно отправляется на прогулку,
обедает в ресторане, каждый вечер начинает театром, а
заканчивает на балу. Быт светского бездельника оказы¬
вается предопределенным, как быт крестьянина, связан¬
ный с работой и церковной службой, временем дня и си¬
лой обычая.У нас же сейчас крестьянский быт, как архаический,
быть может, и является единственным изнутри предопре¬
деленным и необходимо привычным. Нас, городских лю¬
дей, регулирует только служебное время. Человек без
190Об Анне Ахматовойслужбы испытывает смущающую легкость от сознания,
что он может поворачивать куски своей жизни в любую
сторону, начиная от часа, когда он встает, и вплоть до
часа, когда он отправляется в кино. Впрочем, он может
ходить в кино на утренний сеанс, а учиться вечером;
он может уйти из дому без завтрака и опоздать к обе¬
ду; он головокружительно свободен.В старой, особенно дворянской, культуре внешнее по¬
ведение человека, помимо привычки, определялось прин¬
ципом социальной дифференциации. В основе бытового
склада лежала глубокая уверенность в том, что люди
разнокачественны не только и не столько индивидуально,
сколько социально, и в том, что дифференциация может и
должна выражаться формальными признаками. Сослов¬
ная одежда, позволявшая еще в первых десятилетиях
XIX века отличать дворянина от буржуа и разночинца,
не была только бренным покровом и украшением тела,
но неснимаемым признаком социального качества,—
признаком, прояснявшим и мотивировавшим жесты,
потому что в формальных элементах жестикуляции пола¬
галось выражать необходимость повелевать или повино¬
ваться; чувство собственного достоинства или трепет ус¬
лужливости.Церковный ритуал, придворный этикет, военный
устав, салонный кодекс хорошего тона — все эти структу¬
ры включали в себя и оперировали законченными и нор¬
мативными системами жестикуляции, исходившими из
единой предпосылки о соприкосновении неравного и о
внешнем выражении неравенства.В наше время, когда одежда главы правительства
не должна отличаться от костюма любого служащего,
выразительная жестикуляция запрещена, по крайней
мере на службе. Она пробивается тайком и бессистемно в
чересчур заметном поклоне или чересчур нежной улыбке
служебного подхалима. И это не потому, конечно, что
стерлось различие между отдающими приказания и при¬
казания выполняющими, но потому (и это начало поло¬
жил уже буржуазный строй), что власть и подчиненность
признаются служебными состояниями человека,— между
тем как во времена сословного мышления власть и под¬
чиненность являлись органическими качествами челове¬
ка, признаками той социальной породы, к которой он
принадлежал. Вот почему образ внешнего поведения пе¬
Об Анне Ахматовой191реходил за пределы своего необходимого применения и
распространялся на весь обиход человека. Мы же знаем
только профессиональную и, следовательно, условную
упорядоченность жестов. Устав приписывает жесты во¬
енным, условия ремесла предписывают жесты официан¬
там и парикмахерам, но для нашего сознания это только
признаки профессии, которые человек слагает с себя
вместе с мундиром и профодеждой.В текущей жизни люди, незаметным для себя и, к
счастью, незаметным для окружающих образом, произво¬
дят множество мелких, необязательных и смутных движе¬
ний. По временам мы встречаем бывших военных, для ко¬
торых служба была больше, чем временным занятием;
старых профессоров, всходивших на кафедру тогда, ког¬
да с кафедры можно было импонировать, профессоров со
звучным голосом, бородой и комплекцией (Сакулин),—и
их прекрасные движения кажутся нам занимательными и
нарочными.Что касается Анны Андреевны, натолкнувшей меня на
все эти соображения, то ее жесты помимо упорядоченно¬
сти отличаются немотивированностью. Движения рук,
плеч, рта, поворот головы — необыкновенно системны
и выразительны, но то именно, что они выражают, оста¬
ется неузнанным, потому что нет жизненной системы, в
которую они были бы включены. Перед нами откровенное
великолепие, не объясненное никакими социально-быто¬
выми категориями.Анна Андреевна заговорила со мной о Б., нашей сту¬
дентке, которая приходила к ней читать плохие стихи,
ссылаясь, между прочим, на то, что она моя и Гуковского
ученица.Я: «Б. говорила мне, что пишет стихи. Но она преду¬
предила меня, что это, собственно, не стихи, а открове¬
ния женской души, и я, убоявшись, не настаивала».А. А. (ледяным голосом): «Да, знаете, когда в стихах
дело доходит до души, то хуже этого ничего не бывает».Анна Андреевна говорит: «Я иногда с ужасом смотрю
напечатанные черновики поэтов. Напрасно думают, что
это для всех годится. Черновики полностью выдерживает
один Пушкин».
192Об Анне АхматовойА. А. сказала, благосклонно улыбаясь: «В двадцатых
годах Осип был очень радикально настроен. Он тогда на¬
писал про меня: „столпничество на паркете“».Анна Андреевна жаловалась Шкловскому, что сидит
по целым дням одна: «Люди, которые меня не уважают,
ко мне не ходят, потому что им неинтересно; а люди, кото¬
рые меня уважают, не ходят из уважения, боятся обеспо¬
коить».1930Молодой преподаватель одного из колледжей Оксфор¬
да рассказал Анне Андреевне, что среди молодых англий¬
ских интеллектуалов принято ездить в Вену к Фрейду ле¬
читься от комплексов. «Ну и как, помогает?»— спросила
Анна Андреевна. «О да! Но они возвращаются такие
скучные, с ними совсем не о чем разговаривать».Ахматова сказала как-то Мандельштаму: «Никто не
жалуется — только вы и Овидий жалуетесь». (Рассказа¬
ла А. А.)Мы с Анной Андреевной говорили о Случевском.Я: «Случевский — это уже декаденство. Сплошь по¬
этические формулы: розы, облака и проч., но совершенно
все разболталось, все скрепы,— система гниющих лири¬
ческих штампов... на этом фоне возможно все что угод¬
но».А. А.: «На этом фоне оказывается, что у мертвеца
сгнили штаны — и он сам заявляет об этом».А. А.: «По сравнению с Пушкиным Вяземский, симво¬
листы кажутся узкими. Те на все смотрели как на свое
личное дело — на политику, на светскую жизнь, вообще
на жизнь. В их письмах жизнь кажется интересной, а в
дневниках Блока и Брюсова она совершенно ненужная».Я: «Но и тогда это быстро прекратилось. Уже в трид¬
цатых годах появились люди, которым ни до чего не было
дела».А.	А. (быстро): «Это и есть романтизм».
Об Анне Ахматовой1931932Анна Андреевна в высшей степени остроумна и безо¬
шибочно реагирует на смешное. И это совсем не понадо¬
билось ей в стихах.1933Ахматова говорит, что Олейников пишет, как капитан
Лебядкин, который, впрочем, писал превосходные стихи.
Вкус Анны Андреевны имеет пределом Мандельштама,
Пастернака. Обернуты уже вне предела. Она думает, что
Олейников — шутка, что вообще так шутят. (...)Ахматова говорит о сборнике Пастернака: «Он там
уговаривает жену не огорчаться по поводу того, что он
ее бросил. И все это как-то неуверенно. И вообще, это
еще недостаточно бесстыдно для того, чтобы стать пред¬
метом поэзии».Из рассказов
АхматовойКогда Анна Андреевна жила с Ольгой Судейкиной,
хозяйство их вела восьмидесятилетняя бабка; при бабке
имелась племянница. А. А. как-то сказала ей: «Знаете, не
совсем удобно, что вы каждый раз возвращаетесь в два
часа ночи».— «Ну, Анна Андреевна,— сказала племянни¬
ца бабки,— вы в своем роде, и я в своем роде...»А бабка все огорчалась, что у хозяек нет денег: «Оль¬
га Афанасьевна нисколько не зарабатывает. Анна Андре¬
евна жужжала раньше, а теперь не жужжит. Распустит
волосы и ходит, как олень... И первоученые от нее уходят
такие печальные, такие печальные — как я им пальто по¬
даю».Первоучеными бабка называла начинающих поэтов,
а жужжать — означало сочинять стихи.В самом деле, Ахматова записывала стихи уже до из¬
вестной степени сложившиеся, а до этого она долго ходи¬
ла по комнате и бормотала (жужжала).7 Зак. 106
194Об Анне Ахматовой1935А.	А. подписала с издательством договор на «Плохо
избранные стихотворения», как она говорит.В издательстве ей, между прочим, сказали: «Порази¬
тельно. Здесь есть стихи девятьсот девятого года и двад¬
цать восьмого — вы за это время совсем не изменились».Она ответила: «Если бы я не изменилась с девятьсот
девятого года, вы не только не заключили бы со мной до¬
говор, но не слыхали бы моей фамилии».При предварительном отборе, между прочим, не вклю¬
чили стихотворение со строчкой «Черных ангелов крылья
остры» — очевидно, думая, что чугунные ангелы (с арки
на Галерной) слетают с неба.Гуковский говорит, что:Но клянусь тебе ангельским садом,Чудотворной иконой клянусь
И ночей наших пламенных чадом...—это — клятвы Демона... Вообще, литературная мифоло¬
гия 1910-х годов.О Мандельштаме, разговор с А. А.—	Так что же, рука у него совсем отнялась?—	Нет. Но он диктует, и вообще это неважно: он всю
жизнь был такой беспомощный, что все равно ничего не
умел делать руками.Анна Андреевна: «Коля говорил мне — ты не способ¬
на быть хозяйкой салона, потому что самого интересного
гостя ты всегда уводишь в соседнюю комнату».о
Владимир Адмони*	* *Анне Андреевне АхматовойЗа то, что мучительных лет вереница
Нанизана Вами на строгую нить,За то, что Вы с Дантом решили сравниться
И, смерти отведав, умеете жить.За то, что шумят липы Пушкинских парков
В поэзии русской и в наши года,За царскую щедрость крылатых подарков
Труд нежный Ваш благословен навсегда.Октябрь 1939© В. Г. Адмони, 1990.
Сергей Спасский*	* *Анне АхматовойВаш образ так оформлен славой,
Так ею властно завершен,Что стал загадкою, забавой,
Навязчивой легендой он.Им всё обозначают: нежность
И вздохи совести ночной,
Нелегкой смерти неизбежность
И зори северной весной,Влюбленности глухую смуту
И ревности кромешный дым,И счастья праздную минуту,И боль от расставанья с ним.Я тоже, следуя за всеми,
Привычно удивляюсь Вам,Как шумановской грозной теме
Иль Данта знающим словам.Но вдруг, на время прозревая,
Так радостно припомнить мне —
Вы здесь, Вы женщина живая,И что Вам в нашей болтовне!И мысль тогда всего дороже
Не о звезде, не о цветке,Но та, что все же будет прожит
Мой век от Вас не вдалеке.1941
Ида НаппельбаумФОН к ПОРТРЕТУ
АННЫ АНДРЕЕВНЫ АХМАТОВОЙА. А. А.Три карты! Три карты!В них магии тайная сила...Три знака! Три знака!Судьба их стране подарила
И вензелем в лиру вплела.Три взмаха, три всплеска,Как эхо концертного зала,
Трилистник на глади пруда,Три льдины, три рейнскихпорталаЕе троекратное А.И. Н.В августе 1921 года в России умер Александр Блок.
Для нас, молодых, начинающих свой путь, он не был Учи¬
телем, не был Покровителем, не был Идеологом. Это был
Блок — высшая нота звучания, негаснущий свет звезды.Всего два месяца назад я поднималась по этой
лестнице, чтобы передать фотопортрет, которому суж¬
дено было остаться последним изображением поэта; я
входила в его кабинет и долго, может быть слишком
долго, стояла и безмолвно смотрела в его бездонные глаза.
И он сам отпирал мне дверь, и я ушла из его кабинета с
окном на узкий канал Пряжки. И сейчас вновь я приеха¬
ла, чтобы проводить ушедшего Поэта. Двор, лестница,
весь дом заполнены людьми. И затем долгий, долгий мед¬
ленный путь до Смоленского кладбища. Мы шли рядом с
сестрой Фредерикой. Около нас друзья — Константин Ва¬
тинов, Николай Чуковский с женой Мариной, Шура Фе¬
дорова (позже Вагинова), Павел Лукницкий, Валентин
Миллер. Впереди на плечах друзей движется открытый
гроб с прахом Поэта.Маленькая кладбищенская часовня. Людская волна
внесла меня в глубь часовни. Я оказалась у самого изго¬
ловья гроба. Близко у моих глаз усталое, страдальческое,
но прекрасное лицо.Началась панихида. Запел хор. Но взоры- всех обра¬
тились не к аятарюг, не к fpo6yv а идейно туда, где я стояла.© И. М. Наппельбаум, 1990
198Об Анне АхматовойЯ стала оглядываться, искать причину и вижу: позади,
вплотную ко мне,— высокая стройная фигура Анны Ах¬
матовой. Слезы текут по ее бледным щекам. Она их не
скрывает. Все плачут, и поет хор. А я стою и шепчу, как
молитву, две строки — начинающую и завершающую —
пророческого стихотворения Блока:Девушка пела в церковном хоре...О том, что никто не придет назад...Очень странно, но при каких обстоятельствах про¬
изошло знакомство с Ахматовой — не запомнилось.Помню Ахматову уже у нас в доме на «литератур¬
ных понедельниках», в квартире на верхнем этаже (Нев¬
ский пр., 72), в студии моего отца — фотографа-худож¬
ника.Очень большая комната, в центре ее широкое куполо¬
образное окно. По стенам расставлены низкие тахты, на
полу лежат подушки и валики. На стене японское голу¬
бое панно с золотым драконом; через всю комнату про¬
тянута в форточку прямо на Невский железная труба от
стоящей на паркете раскаленной печурки-«буржуйки».
По диванам, тахтам, на полу, на подушках, стоя у
стен — расположились поэты Петрограда и Москвы, мо¬
лодые прозаики «Серапионовы братья» со своими подру¬
гами.Сюда приходили те, кто любил стихи и стремился
услышать новые. А поэты искали встреч с читателем.
Годы были трудные, молодая страна только искала фор¬
му своего существования — и печать и общественно¬
культурная жизнь только вступала на первую ступеньЧ
своего нового пути.Стихи читали по кругу, каждый с того места, где
расположился. В конце вечера подавали чай с куском
черного хлеба.И кто только здесь не бывал! И великолепная Анна
Ахматова, и изящный Михаил Кузмин, и величествен¬
ный Бенедикт Лившиц, и уже старенький Федор Соло¬
губ, и благородный Михаил Лозинский, и еще малоиз¬
вестный, но очень своеобразный поэт Константин Вати¬
нов, и молодая пара Николай Браун и Мария Комисса¬
рова, и уже тогда получивший известность Николай Ти¬
хонов, и отец и сын Чуковские, и конечно же мэтр «Зву-
Об Анне Ахматовой199Группа ленинградских писателей: Н. Тихонов (слева), М. Фроман,
Н. Браун, К- Вагинов, В. Эрлих, В. Саянов. 1920-е гг.Фото из архива И. М. Наппельбаум.чащей раковины» Николай Гумилев с друзьями из «Цеха
поэтов». ...Побывали здесь приезжавшие из Москвы Вла¬
димир Маяковский и Сергей Есенин. Есенин пришел с
группой своих последователей, ленинградских имажи¬
нистов; среди них Вольф Эрлих — тот, кто был послед¬
ним видевшим Есенина в трагический вечер...После окончания спектакля приезжали актеры с ре¬
жиссером Сергеем Радловым и поэтессой Анной Радло-
вой.Сюда приходили те, кто строил новую культуру в но¬
вой, молодой Республике; каждый в своей области —
научные сотрудники Института истории искусств, худож¬
ники Николай и Эльза Радловы, музыковед Иван Ива¬
нович Соллертинский, книговед и коллекционер Илья
Зильберштейн и остроумнейший Ираклий Андроников.Таково было лицо «литературных понедельников» на
Невском проспекте.Ахматова садилась отдельно. Она не смешивалась с
остальными. Ее нельзя было представить сидящей на
200Об Анне Ахматовойполу или развалившейся на тахте. Она сидела на стуле,
у огня, спокойная, строгая, туго-туго натянув цветную
шаль на свои острые плечи.Помню, как она своим глубоким голосом прочла сти¬
хотворение из Библейского цикла «Рахиль». Мороз по
коже, по рукам, спине... Думаю, не у меня одной — все
так жадно, страстно смотрели в лицо читающей. Не¬
забываемо!Анна Андреевна в те времена нигде не появлялась
одна. Во всяком случае, я не видела ее входящей в ка¬
кое-либо общество одной. Ее всегда кто-нибудь сопро¬
вождал.Но вспоминаю один случай, когда Анна Андреевна
уходила с нашего вечера одна. Мгновенно возле нее ока¬
зался мой младший брат Лев, восемнадцати лет,— брю¬
ки галифе, желтые краги, кепка и самоуверенный вид.
Он гордо повел Анну Андреевну, снисходительно улыбаю¬
щуюся, по неосвещенным пустынным улицам Петро¬
града.Позже я спросила у Льва, о чем они разговаривали по
дороге. Брат ответил: «Анна Андреевна говорила — как
хорошо, что есть такой дом, где собираются любители
стихов, молодые поэты, где можно услышать новые сти¬
хи. И еще говорила, что в будущем в нашем городе поя¬
вятся такого рода общественные места, вроде клубов».И еще она говорила, что всегда любуется искусством
нашего отца и часто останавливается у витрины на Нев¬
ском, 72, где выставлены его работы. «Надеюсь когда-
либо сама сфотографироваться в его студии»,— доба¬
вила она.Действительно, несколько позже, в период 1923—1925
годов, отец несколько раз снимал Ахматову.Кто же обычно был спутником Ахматовой в те годы?
Часто ее сопровождал замечательный поэт и переводчик
Михаил Леонидович Лозинский, человек большой культу¬
ры, такта и обаяния. В те годы еще не были известны его
блестящие переводы с испанского пьес Лопе де Веги и
позже с итальянского «Ада» Данте. Он тогда руководил
группой молодых переводчиков. Среди них были Ада
Оношкевич-Яцына, Галина Рубцова и другие.Иногда попутчиком Анны Андреевны был искусство¬
вед Николай Николаевич Пунин. Но чаще она появля¬
лась у нас с композитором Артуром Сергеевичем Лурье.
Об Анне Ахматовой201Николай Николаевич Пунин. Фонтанный Дом.
Начало 1920-х гг.Они вместе приходили не только на «понедельники», но
просто в семью. Мы пили чай за огромным овальным
столом в нашей столовой. Однажды был забавный эпи¬
зод: я сказала, что моя младшая шестилетняя сестренка
Лиля хорошо читает стихи Ахматовой. Анна Андреевна
захотела послушать. Она села с девочкой рядом на ди¬
ван, и та стала читать: «Двадцать первое. Ночь. Поне¬
дельник. Очертанья столицы во мгле...» Когда она дошла
до строки в конце стихотворения и прочла: «И нисходит
на них тишина», Анна Андреевна пыталась поправить
девочку: «Почиет на них тишина».—	Нет,— тряхнула головой Лиля,— нисходит!—	Хорошо, хорошо,— быстро согласился автор.
202Об Анне Ахматовой—	Вот как надо читать стихи!— сказал Лурье в за¬
ключение.Портрет композитора, сделанный в то время моим от¬
цом, запомнился мне — очень экспрессивный, в резком
движении, со свернутым нотным листом в руках.Иконография Ахматовой, к счастью, сохранена и ре¬
продуцирована, но считаю нужным описать ее портреты
(последовательность этих фотоснимков не помню):1.	Поворот в три четверти, взгляд прямо в лицо зри¬
теля; туго натянутая по плечам шаль. Лицо, мысль, чув¬
ство — все устремлено навстречу зрителю, она говорит с
ним.2.	Подобное изображение, но более скорбное выра¬
жение глаз; пальто с высоким меховым воротничком.3.	В той же одежде, вполоборота, с книжкой в тон¬
кой легкой руке (этот портрет стоял у ее изголовья во
время гражданской панихиды в Доме писателей им.В.	В. Маяковского).4.	Резкий профиль; летнее платьице с открытой шеей,
с ниткой тонких бус, которые она приподняла согнутой
кистью руки. Это замечательная работа отца — чекан¬
ная камея. Были и другие варианты.Еще сохранился снимок группы писателей, сфотогра¬
фированных в 1925 году. Это день пятидесятилетнего
юбилея Михаила Алексеевича Кузмина. Юбиляр сидит в
центре. А по бокам его с одной стороны — Анна Радлова
в черном платье, по другую — Анна АхматоВя, на плечах
которой большая белая шаль.Четвертый человек, с которым появлялась у нас в
доме Анна Андреевна, была та самая «петербургская
кукла, актерка», о которой сказано в «Поэме без героя»,
Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина. Эти две женщи¬
ны так прекрасно дополняли одна другую! Я не знала
Глебову, как актрису, участницу представлений в ар¬
тистическом кабаре «Бродячая собака», окруженную по¬
клонниками. Наше знакомство состоялось позже, в су¬
ровую пору революционных годов. Олечка Глебова дела¬
ла балаганные куклы для театра марионеток. Где, когда
и как они использовались, не знаю, мне не пришлось
увидеть. Вряд ли они могли быть пригодны для обще¬
ственного показа — они были эротичны по своей сути.
Сделанные из шелковых цветных тканей, с нашитыми
Об Анне Ахматовой203шаг*Анна Ахматова во дворе Фонтанного Дома. 1920-е гг.Особенных претензий не имею
Я к этому сиятельному дому,Но так случилось, что почти всю жизнь
Я прожила под знаменитой кровлей
Фонтанного дворца... Я нищей
В него вошла и нищей выхожу...Анна Ахматова
1952 г.волосами, они представляли собой полуобнаженные жен¬
ские фигурки. Но были еще и фарфоровые статуэтки
изящных танцовщиц, раскрашенные Судейкиной. Обе
подруги очень любили эти куклы, создавали им роли,
судьбы, приносили в студию, и я их фотографировала.
Глебова-Судейкина сама была «белокурое чудо», сама
живая кукла, и мила, и нежна. Ее муж, известный ху¬
дожник Судейкин, уехал за границу, оставив ее, и Ольга
Афанасьевна поселилась вместе с Ахматовой. В 1924
году и она уехала за границу. Запомнился ее прощальный
приход и памятный подарок — крохотная фарфоровая,
голубая с золотом, пудреница, как бы напоминающая
саму Олечку Судейкину.
204Об Анне АхматовойДевиз на гербе Фонтанного Дома «Deus conservat omnia» — «Бог
хранит все» (лат.).Это старинной архитектуры здание в Ленинграде на
набережной реки Фонтанки, с парадной ажурной решет¬
кой, в истории русской культуры сохранится под именем
«Фонтанный Дом». Существовал даже пропуск на ее
имя, для прохода через вестибюль Института Арктики
и Антарктики, с пометкой «жилец». Здесь она жила, лю¬
била, страдала, разочаровывалась и писала стихи. Лап¬
чатые листья клена лепились к ее окну. Сюда к ней шли
и приезжали отовсюду те, кому дорога была ее поэзия. Обо
всем этом — в моем стихотворении «Фонтанный Дом»:Нет, не графским старинным гербом,Не узором ажурной ограды,Не убранством своей анфилады
Будет в памяти жив этот дом.Только тем, что Она здесь жила,Сероглазая русская муза,Не сгибаясь под тяжестью груза,Высоко свою честь пронесла.Ветка клена гляделась в окно,И она на нее все глядела, '. » i.. ♦♦чявлйлвсъ к «ей-тесня.'-И пела.-..- • - «	*Так и* гроздьев родится вино.
Об Анне Ахматовой205Пусть, закатной зарей озарен.Дождь балтийский о стену пусть бьется,И Фонтанка к граниту пусть жмется —Ее именем Дом освящен.В 1927 году вышла моя единственная книжка стихов
«Мой дом», и я преподнесла ей эту книжку. Через какое-
то время позвонила ей по телефону, она позвала к себе.
И вот я в этой светлой, ясной комнате, вместе смотрим
на висящие гроздья листьев, говорим о друзьях, о кни¬
гах. Уходя, я спросила, как ей понравилась моя книжка
«Мой дом».—	Понравилась,— ответила кратко Ахматова.—	Какой из стихов больше других?— опять спроси¬
ла я.Она взглянула на меня таким быстрым, таким ревни¬
во-женским взглядом. Я без слов ее поняла. Ответила не
задумываясь, точно ответ был готов: «Пробуждение».Интересно, что она назвала именно это стихотворе¬
ние, наименее лирическое и формально более других ей
далекое: длиннострочное, построенное на мужских риф¬
мах.В связи с этим мне вспомнился 1920 год — период
моего участия в поэтической студии «Звучащая ракови¬
на» при Доме искусств на Мойке, которой руководил
Николай Гумилев. На очередном студийном занятии я
прочла новое стихотворение:Помню детство свое без иконы,Без молитвы и праздничных дней,Вечера были так благовонны
Без субботних пахучих свечей.Никогда не была в синагоге
И в мечеть не входила босой,Только жутко мечтала о Боге,Утолившись тоскою ночной.И теперь у меня нет святыни,Не вхожу я на паперть церквей,И веселый приход твой отныне
Стал единственной пасхой моейОно очень понравилось мэтру— Гумилеву.—	Вот смотрите,— обратился он к сидящим вокруг
стола студийцам,— это же совсем ахматовская тема, но
206Об Анне Ахматовойкак по-своему она решена, очень своеобразно. Ахматова
никогда так бы не заключила его. Очень интересно.Затем сказал мне:—	Когда будете выпускать свою книжку стихов, от¬
кройте ее этим стихотворением.Я так и сделала.Прошла война. Люди из ада смерти возвращались к
жизни. Пусть опустошенной, голодной, но жизни. Мы
сидели в моем доме уже не на Невском, а в маленькой
квартире писательского дома на улице Рубинштейна. Си¬
дели за чашкой чая у большого круглого стола, где хо¬
зяйничала мать моего покойного мужа, поэта Михаила
Фромана. Кроме нее здесь были Анна Ахматова, я и
мой второй муж Иннокентий Басалаев. Он работал в
редакциях двух журналов: «Ленинград» и «Звезда». У
него с Анной Ахматовой были редакционные вопросы.
И еще одна тема здесь звучала: Анна Андреев*^ недав¬
но вернулась из эвакуации, очарованная встречей с ми¬
ром Узбекистана, встречей со столицей его — Ташкен¬
том. А оба ее собеседника — и мать Фромана, и Баса¬
лаев — были ташкентцы. Там прошли их детство и
юность. Они все страстно и любовно говорили об этом
городе.Я предложила Анне Андреевне сняться. Она охотно
встала у книжной полки, и я старомодным аппаратом
сделала ее снимок на фоне книжного ряда.Тогда же она написала в альбом автографов Баса¬
лаева свое стихотворение.ОТРЫВОК(Черн.)Ин. Басалаеву на память
о нашем Тошкенте*Не знала б, как цветет айва,Не знала б, как звучат слова
На вашем языке.Как в город с гор ползет туман,И что проходит караван
Чрез пыльный Бешагач,Как луч, как ветер, как поток.*	Она написала «Тошкент»—так, как пишется в Узбекистане.
Об Анне Ахматовой207* * *И город древен, как земля,Из чистой глины сбитый.Вокруг бескрайние поля
Тюльпанами залиты.* * *Теперь я всех благодарю,Рахмат и хайер говорю
И вам машу платком.Рахмат, Айбек, рахмат, Чусти,Рахмат, Тошкент,— прости, прости,Мой тихий, древний дом.Рахмат и звездам, и цветам,И маленьким баранчукам
У чернокосых матерей
На молодых руках...Я восемьсот волшебных дней
Под синей чашею твоей,Ляпислазурной чашей,Тобой дышала, жгучий сад...Ахматова
28 сентября 1945 г.ЛенинградЯ не была в Ташкенте в годы войны. Эвакуация за¬
несла меня на Урал и в Алма-Ату. Но одну легенду, с
чужих слов, надо рассказать. Ахматова в ней блеснула
такой высотой, тонкостью, тактом.Один известный московский поэт, угнетенный невоз¬
можностью, по болезни, принять участие в защите Роди¬
ны, стал сильно предаваться вину. Злоупотребляя им,
он часто не мог устоять на ногах. К Ахматовой пришла
его сестра со слезами, жалуясь на беду. Анна Андреевна
сразу ответила: «Не горюйте, настоящему поэту надо
иногда падать, чтобы подняться».Закрытая страничкаДа, эту страничку я не могу, я не хочу открывать. Я
сидела ледяная, немая, а Ее предавали анафеме. И стоя¬
ла такая мертвая тишина в Белом зале, точно он был
пуст, а не переполнен живыми людьми.Ее предавали анафеме, а мы слушали, и слышали, и
молчали. И когда все кончилось, полный зал безмолвных
/Sfe*( . )
e*a a t l--j л4Stf&UC* efj «4Х ij £«7-1 JuЛДЛЛ*-*'^
г <Г л_/''Ъc, 	. _. JH&ua tfj хал" 5 <£y5
//cl	< J ■i-S-c.g.l f£ г^Ф-^-fi с глуп> ******* n’Jf
Ъ ггм-о *пр-*х#й*+*»п^ к »:' mj*t h AIfxe i. tmJil f	Я****#^x- «.*>, ^ лмг Q7 * * * * * vу 1ЛгД >7^/"',ДМ jic'W’ W* е«7.„,л^.д+х/i*f> ■fey*"''" 7°“"'£T«vt i^V m а/ г/ **** /~t~''.. - ' ".•Тел*р~6 и	foawbbf**0,[?lx.w «У #0~ч*А^Лх, /»**-*** Z/c~vurPa^^^f To u* ****** • - * 'ifa fib" 7 ufu^t dbf£/tu^q
j^yt^AZ *4 J £sj3* f” ** У ^ rr*a^^\^%/ ^a,AM	сГуо^ь^км -М/л,	/%~tJ‘' VП»3	VTAa/yH?	teuj*** ^ uf4tyt-oct ny>a aJ «■» ОА».ЙBkbessАвтограф стихотворения Анны Ахматовой из альбома
И. М. Басалаева.
Об Анне Ахматовой209людей поднялся и вышел на ступени прекрасного, ста¬
ринного здания в темную, теплую, безмолвную ночь.Прошли годы. В 1954 году, когда я вернулась из та¬
ежных лагерей на линии Тайшет — Братск (Озерлаг), уви¬
дела Анну Андреевну на каком-то вечере в Доме писателей.
Я не сразу узнала ее. Она сидела в первом ряду зала, я —
дальше. Подошел ко мне Всеволод Рождественский и
передал, что Анна Андреевна просит меня подойти. Я это
сделала. Обменялись незначительными фразами, спроси¬
ла меня, помню ли я такого-то. Нет — не помнила. И
все.Позже я была у нее дважды. Она уже не жила в
Фонтанном Доме, а на улице Красной Конницы, в двух
маленьких комнатах. Казалось, ей там тесно.В первый раз я посетила ее, когда сын ее еще не вер¬
нулся из лагеря. Она была мягка и добра, интересовалась
бытом моего недавнего обитания и правилами получения
посылок. Она сейчас собирала для сына посылку, посы¬
лочный ящик стоял на боковом столе, лежали свертки,
готовые для отправки.Второй раз — сын уже возвратился и, пожив у нее,
ушел. После таких тяжких и по-разному прожитых лет
трудно было найти общий язык.Она была нервна, озабочена, не сидела спокойно,
постоянно поднималась, выходила, входила...Была занята своей работой над переводом стихов ко¬
рейских поэтов. При мне ей позвонили из Москвы, из из¬
дательства, торопили...И все-таки она просила читать стихи, привезенные
«оттуда». Я читала ей отдельные стихи из ненапечатан¬
ной книги «Тайшетский оазис» и поэму «Хранить вечно».
Она слушала внимательно и даже удивленно, говорила:
«Нет! Она никогда не смогла бы так написать, если бы
не побывала там...» Говорила обо мне «она» прямо в
лицо, точно говорила заочно...А теперь отрывок уже из 60-х годов.Ахматова болеет, у нее болезнь сердца. Долгое время
уже лежит в больнице, где к ней, не придерживаясь пра¬
вила, допускают посетителей ежедневно. Басалаев не¬
210Об Анне Ахматовойсколько раз посещал ее по делам редакции журнала
«Звезда». Они вместе редактировали страничку из ее ра¬
боты о Пушкине для февральского номера, связанного
с пушкинской датой.Страничка эта интересна не только своей лаконич¬
ностью, вольным течением фразы — она значительна но¬
вым, современным пониманием места Пушкина в русском
обществе.Я счастлива, что этот машинописный листок с ее
правкой и пометками сохранился у меня.Я долго собиралась навестить ее. Но, когда я приеха¬
ла на Васильевский остров, оказалось, что Анна Андре¬
евна два дня назад выписалась из больницы.Прошло несколько дней, и я поехала к ней домой.
В новую квартиру, в новый писательский дом на улице
Ленина. Дверь мне открыл муж Ирины Николаевны Лу¬
ниной, Роман Альбертович; он прошел в ее комнату и
назвал меня. В ответ ее бархатный голос переспросил:
«Кто? Ида?» И вслед за тем она появилась в глубине
коридора. Я крикнула ей навстречу: «Да, это я, Ида».Она шла большая, грузная, в широком балахоне. По
черному фону его распластались крупные, бледные
цветы.Она радостно распахнула, как крылья, руки, я по¬
дошла, мы обнялись, поцеловались.Передо мной стояла древнеримская матрона с тяже¬
лым подбородком, с сине-бледными губами сердечницы.Она пожалела, что я предварительно не позвонила.
Оказывается, у нее уже действует телефон. Он стоял тут,
в коридоре, на маленьком столике.—	Дело в том, что я немного занята, у меня сидит
Ирина Николаевна Томашевская, мы работаем... Но
вы все-таки заходите.Я решила посидеть десять минут и вошла в ее свет¬
лую комнату. Она была перегорожена шкафом, за кото¬
рым стояла широкая кровать и еще какие-то предметы.
В передней части комнаты за крохотным столиком сиде¬
ли, видимо работая, она сама и ее гостья. Анна Андреев¬
на крикнула в глубь квартиры и попросила принести для
меня стул. Когда его принесли, она воскликнула:—	Да он же ломаный!
Об Анне Ахматовой211Анна Ахматова в квартире Иды Наппельбаум.
Ленинград. 1945 г. Фото И. М. Наппельбаум.Ей ответили:—	А другого нет!Мы поспорили с Томашевской, кто сядет на ломаный.Ахматова немного рассказывала о больнице, о том,
как к ней внимательно относились. Я рассказала, что два
дня назад была там, но уже не застала ее. Она удиви¬
лась, пошутила. Потом:—	Жаль, что напрасно ездили. Знаете, тогда запишу
вас в число меня посетивших... Можно? Хорошо? Я запи¬
сывала всех моих гостей. Москвичи шли ко мне просто
212Об Анне Ахматовойвалом, предъявляя московские паспорта. Запишу вас —
вы будете пятьдесят девятая!(Меня поразила и растрогала ее детскость! Дет¬
скость большой личности...)О, эхо моей памяти, отзовись, ответь! Дай вспомнить,
о чем она говорила тогда!Рассказала с радостной улыбкой:—	На днях будут мои стихи в «Литературке». Напе¬
чатаны стихи в журнале «Наш современник».Я сказала, что плохо знаю этот журнал. Ахматова от¬
ветила, что этот журнал отличается тем, что его никто не
знает. Интересовалась, будет ли помещен во втором но¬
мере «Звезды» ее материал о Пушкине:—	Это именно сейчас должно быть!Рассказала, что послезавтра уезжает в Комарово в
Дом творчества. Только ждет из Москвы одну даму.Потом возник разговор о фадеевском обращении к Ге¬
неральному прокурору по поводу судьбы Льва Николае¬
вича Гумилева, что было напечатано в двенадцатом но¬
мере «Нового мира». Она была счастливо возбуждена
этой темой.Уходя, я отдала ей банку болгарского компота, того,
что возила в больницу. Не хотела принимать, отказыва¬
лась, благодарила. Но мы с Томашевской уговорили
взять его с собой в Комарово.—	Хорошо. Пусть это останется от пятьдесят девятой
гостьи,— завершила разговор Ахматова.Я встала. Провожая меня в передней, Анна Андреев¬
на, охватив меня за плечи, сказала (находясь под впе¬
чатлением публикации письма Фадеева):—	Ничего, Ида, мы еще с вами доживем, увидим, как
будут печататься стихи Николая Степановича.Это было единственный раз за всю жизнь, когда она
при мне назвала его имя.И вот я дожила, а ее — нет...Осенью 1964 года внезапно скончался мой муж
И. М. Басалаев. Узнав об этом, Ахматова прислала мне
телеграмму: «Дорогая Ида Моисеевна прошу вас верить
в мое глубочайшее сочувствие Анна Ахматова».И все. Больше я ее живою не видела. Она умерла в
Москве. Увидела уже в Ленинграде, на первом отпевании
в Никольском соборе, в правом приделе, в цинковом от¬
крытом гробу, величественную и спокойную. Покрыта
Об Анне Ахматовой213парчевой тканью, на седых волосах черная кружевная
шаль.Толпа людей, свои и чужие, молодежь и старики, ки¬
нооператоры и корреспонденты, верующие и неверующие.В соборе читают великопостную молитву «Господи,
Владыко живота моего...».А на следующий день гражданская панихида в Доме
писателей. И уже другая толпа людей, и все возвышенно
и приподнято, и красочно и трагически театрально. Тра¬
урный митинг открыл Михаил Дудин. Своим звонким,
высокого тембра голосом он сказал уносящее ввысь поэ¬
тическое прощальное слово.У рояля композитор Тищенко прощался с поэтом зву¬
ками трагической музыки своего Реквиема.Длинной лентой вокруг постамента шли те, кто знал
ее, казалось, вечно. А затем пошли те, кто знал ее только
по книгам, как любимого поэта. Их было очень много.
Долго двигалась по улице линия читателей.И был строгий порядок. И тишина. И склоненные го¬
ловы. И цветы, цветы...И последний путь туда, где была ее дача —«Будка»,
как она ее называла. Туда, к Финскому заливу, на Кома-
ровское песчаное кладбище.1988
Ольга БерггольцВ 1941 ГОДУ В ЛЕНИНГРАДЕУ Фонтанного Дома, у Фонтанного Дома,
у подъездов, глухо запахнутых,
у резных чугунных ворот
гражданка Анна Андреевна Ахматова, /
поэт Анна Ахматова
на дежурство ночью встает.На левом бедре еетяжелеет, обвиснув, противогаз,
а по правую руку, как всегда, налегке,
в покрывале одном,приоткинутом над сиянием глаз,
гостья милая — Муза,с легкой дудочкой в руке.А напротив через Фонтанку — немые сплошные дома,
окна в белых бумажных крестах.А за ними ни искры, ни зги.И мерцает на стеклахжемчужно-прозрачная тьма.И на подступах ближних отброшены снова враги.
О, кого ты, супостат, захотел превозмочь?Или Анну Ахматову,вставшую в дозор у Фонтанного Дома,
от Армии невдалеке?!Или стражу ее, ленинградскую эту
бессмертную белую ночь?Или Музу ее со смертельным оружьем,с легкой дудочкой в легкой руке?1970—1971
Анна Ахматова. Фонтанный Дом. 1940 г.И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.Ничего, ведь я была готова.
Справлюсь с этим как-нибудь.У меня сегодня много дела:Надо память до конца убить,Надо, чтоб душа окаменела,Надо снова научиться жить.А не то... Горячий шелест лета
Словно праздник за моим окном.Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.Анна Ахматова
1939 г.
Игорь Бахтерев
ТОТ МЕСЯЦ в ТАШКЕНТЕПочему же только месяц, когда я прожил в Ташкенте
не менее трех лет? Да потому, что для меня тот месяц
был особенным. Сорок три года спустя возникла непро¬
стая задача вспомнить далекие дни, когда люди не по
своей воле покидали родные места: шла война! С боль¬
шой неохотой переместился я в Ташкент из Москвы, Ан¬
на Ахматова — из блокадного Ленинграда. Так уж полу¬-	чилось: и она, и я — коренные петербуржцы, а познако¬
мились за много тысяч километров от родного города.
И произошло это совсем не в первые месяцы после при¬
езда.Где мы, временные жители узбекской столицы, чаще
всего встречались? В продуктовых распределителях,
у репродукторов, передававших последние известия,
а литераторы, конечно, на Первомайской улице, где
находилось Узбекское отделение Союза писателей. Встре¬
чались мы не обязательно на общих собраниях или лек¬
циях, а обычно в писательской столовке. Теплыми ме¬
сяцами обедали в просторном дворе, когда же наступали
холода,— в продолговатом помещении, вроде застеклен¬
ной веранды. В этом столовском зале мне и довелось
впервые заговорить с Анной Андреевной. Поводом стала
«затируха»— затертый из муки суп.В первые дни узбекской жизни нас кормили — о чу¬
до!— шашлыками на деревянных палочках-шампурах —
лакомство, поражавшее приезжих не меньше горевших
уличных фонарей или незатемненных окон. Правда, вско¬
ре многое переменилось. Фонари продолжали сиять, но
появились продовольственные карточки, литеры, лимиты,
а шашлыки сменили пирожки, начиненные требухой, жа¬
ренные на машинном масле.Ну а нас с женой продолжала привлекать «затируха».
С кротким сожалением Ахматова смотрела на нас, слива¬
ющих в бидон эту клейкую жижу. И, надо думать, совсем
удивилась, когда жена попросила отдать ей недоеденный
Ахматовой суп.(6) И. В. Бахтерев, 1990.
Об Анне Ахматовой217—	Зачем вам?— не удержалась Анна Андреевна,
протягивая почти полную не то тарелку, не то пиалу за¬
тертого супа.Пришлось признаться, что объедки мы собираем для
собак, которыми обзавелись в Ташкенте. Тогда Анна Ан¬
дреевна объявила, что не прочь познакомиться с нашими
подопечными.Одна из двух наших собак — Джерри какое-то вре¬
мя отсутствовала, никакого интереса к «затирухе» не
проявила. Исчезая, Джерри никогда не возвращалась го¬
лодной. Впоследствии выяснилось, что у собаки множес¬
тво адресов, где ее подкармливают. С «затирухой» разде¬
лался другой пес, огромная овчарка по кличке Малыш.
Его нам подарила дочка соседки, запретившей держать
приблудную собаку.«Собачьи» разговоры явно не увлекали Анну Андреев¬
ну, и, чтобы занять гостью, я предложил что-нибудь го¬
рячительное из того, что мы систематически получали,
кажется, по лимиту. Наша гостья категорически отказа¬
лась. Тут мы вспомнили про несколько бутылок хорошего
вина, полученных в Комитете драматургов. Извлеченная
из-под кровати, одна из бутылок оказалась на столе. Ког¬
да содержимое ее было разлито по стаканам (рюмок в
доме не было), к великой скорби нашей и веселому смеху
гостьи, выяснилось: в стаканах не вино, а уксус.—	Мы оказались обладателями батареи винного
уксуса, лучшего в мире,— объявила жена и предложила
пару бутылок Анне Андреевне.—	Что вы!— отказалась она.— И так наша жизнь не¬
сладкая, не хватало, чтобы я шествовала по городу с бу¬
тылками уксуса.Нет худа без добра, уксус помог избавиться от несо¬
мненной отчужденности. И все же вскоре наступила
минута, когда нам, людям, в сущности, малознакомым,
стало не о чем говорить. Не помог и появившийся индий¬
ский чай с унылыми серыми бубликами, которые нам вре¬
мя от времени выдавали вместо белого хлеба. Светский
разговор «ни о чем» не получался. Возникали паузы. Во
время одной, наиболее мучительной, мне и пришло на ум
поговорить про ОБЭРИУ.О нашем содружестве Анна Андреевна знала, хотя
понятия не имела, что я не только один из его создателей,
но поэт, продолжающий писать стихи. Название группы
весьма условно расшифровывается так: «объединение
реального искусства». И состояло оно из девяти человек,
218Об Анне Ахматовойглавным образом поэтов. В дни наших встреч с Ахмато¬
вой от былого содружества остались только двое — Разу¬
мовский и я. Остальные уже не существовали. Даниил
Хармс, Александр Введенский, Николай Олейников были
репрессированы и погибли, прозаик Дойвбер Левин убит в
первые месяцы войны на Ленинградском фронте. Нико¬
лай Заболоцкий продолжал отбывать заключение. Соб¬
ственной смертью, от туберкулеза, умерли Константин
Вагинов и Юрий Владимиров, поэт величайшей одарен¬
ности. А в год смерти ему исполнилось всего 22 года.Анна Андреевна не слыхала про поэта Юрия Влади¬
мирова, но хорошо знала его мать, Лидию Павловну,
урожденную Брюллову, правнучку прославленного живо¬
писца. Ахматова встречалась с ней, когда та была секре¬
тарем редакции известного журнала «Аполлон».
В 1908 году у нее родился сын Юрий, усыновленный
крупным военным, Дмитрием Петровичем Владимировым.О Юриных литературных возможностях можно судить
по детским, не раз издававшимся стихам. Однако его
подлинный талант могли оценить лишь те, кому посчаст¬
ливилось читать стихи Владимирова, адресованные
взрослым.После убийства Кирова среди многих и многих бес¬
причинно высланных из Ленинграда оказалась и семья
Владимировых. Им пришлось переселиться в Ташкент.
Разумовский и я пытались разыскать Юриных родителей,
переписка с которыми неожиданно оборвалась еще до
войны, но безуспешно. Владимировых в Ташкенте не ока¬
залось. Погиб и Юрин архив и его стихи, все до единого.Все, что касалось ОБЭРИУ, интересовало Ахматову
чрезвычайно, несмотря на ошибочную информацию,
полученную ею неизвестно от кого. Ахматова полагала,
что поэты ОБЭРИУ не ценят ее творчества, считают его
невесомым, даже дамским. Полнейшее заблуждение.
Достаточно вспомнить, что даже стихи Блока по сравне¬
нию со стихами Ахматовой обэриуты считали более рас¬
плывчатыми, менее точными.Анна Андреевна возражала. Не смогла согласиться с
такой оценкой любимого поэта. Теперь за столом сидела
другая Ахматова, полностью раскрепощенная.—	А не выпить ли нам, друзья, чего-нибудь такого,
что в уксус не превращается?— сказала Анна Андреевна
и улыбнулась собственной шутке.Тревожную ташкентскую жизнь определяла наша
жгучая заинтересованность: что нового на фронтах, что
Об Анне Ахматовой219А. Тышлер. Портрет Анны Ахматовой. Ташкент.
1943 г. Из архива Михаила Владимировича
Латманизова.нового в мире? Центральные газеты шли долго, местная
«Правда Востока» не удовлетворяла, оставалось радио.
Ближайший от меня репродуктор находился за несколько
домов, в холле Пушкинской гостиницы. Здесь рано утром
я и встретил Анну Андреевну.Как бы извиняясь, она сказала, что всю жизнь не тер¬
пит радио, а вот проходила мимо, услышала позывные и
заглянула.Под гостиничным репродуктором мы и закончили не¬
завершенный разговор, когда ночью с женой провожали
Анну Андреевну. Теперь мы точно условились об удобном
для Ахматовой вечере, чтобы послушать, что пишет она.
220Об Анне АхматовойИ вот, в условленный день и час, я впервые пересту¬
пил ее порог. Мне не раз приходилось слышать мнение
завсегдатаев: где бы Анна Андреевна ни жила, у нее бед¬
лам, только с розами. Ни бедлама, ни роз я не обнару¬
жил. Аккуратно прибранная комната, очень светлая. Во-
первых, небольшая, во-вторых, почти без мебели. И на
стенах, насколько вспоминается, пусто.С чего же начался наш разговор? Кажется, помню.
Анна Андреевна собиралась напоить меня чаем, извиня¬
ясь, что дома ничего нет, даже бубликов. От чаепития я,
конечно, отказался. Предстояло главное. Анна Андреевна
обещала познакомить меня с эпической поэмой, по-ново¬
му рисовавшей автора. Она не ошиблась: «Поэма без на¬
звания» (кажется, так называла тогда поэму Ахматова)
отличалась от всего ею написанного.Я не собираюсь анализировать то, что услышал в тот
вечер. Могу сказать одно: на .единственного в комнате
слушателя (а читала Анна Андреевна так, будто перед
нею был переполненный зал) поэма произвела огромное
впечатление. И не только точностью ахматовского слова
(эту особенность стихов Ахматовой я знал и прежде), но¬
вым было другое: только ей присущее ощущение Петер¬
бурга. Пусть ее город сказочен, даже фантастичен, для
меня он подлинный, реальный.Но вот чтение завершено. Я молчал, молчала и Анна
Андреевна, понимая, конечно, какое впечатление произ¬
вела поэма.-	Да!..Это единственное слово, которое произнес слушавший,
видимо удовлетворило автора.Потом читал я. Значительно меньше. В 1941 году из
Ленинграда я уезжал не в Москву, а под Москву (рабо¬
тать с Разумовским). То, что я принес к Анне Андреевне,
было восстановлено в Ташкенте. Стихи и многое другое
осталось в Ленинграде. Потом выяснилось, восстанавли¬
вал я не напрасно. Читал главным образом написанное
перед войной. «Песня быка», так называлось стихотворе¬
ние, которое больше других понравилось Анне Андреевне.
По ее просьбе стихотворение было прочитано дважды, а
когда чтение закончилось, я сказал:—	Разрешите посвятить его вам. Пройдет время, мо¬
жет быть, это стихотворение дойдет и до читателя.t —► Не* сомневаюсь,— сказ,алд Анна Андреевна.— Нас
ждут другие времен». Я вам т«же что-нибудь посвящу из
того, что напишу. Обязательно.
Об Анне Ахматовой221IlLlkлАнна Ахматова. Фонтанный Дом. 1940 г.Так закончилась, я бы так сказал, концертная часть
вечера. Разговоры длились долго, до глубокой ночи.Анна Андреевна сказала, что в каждом художнике —
в этом она совершенно убеждена — их несколько, но про¬
являют они себя в разные периоды жизни, под воздей¬
ствием разных обстоятельств.—	Мы знаем несколько Цветаевых, несколько Мая¬
ковских. Пастернаков, наконец, Блоков. А взгляните на
мою поэзию: Ахматовых тоже несколько, разве сопоста¬
вимы стихи военных лет и дореволюционной лирики?..Я не мог не согласиться, считая, что «Поэма без на¬
звания», или «Поэма без героя», как она стала вскоре
называться,— совершенно новый этап в поэзии Анны Ан¬
дреевны.Кстати сказать, когда шел разговор о поэме, я возра¬
жал против многочисленных эпиграфов, которые, как мне
казалось, да и сегодня кажется, неверно ориентируют чиг
222Об Анне Ахматовойтателя на сугубую литературность произведения, чего нет
и в помине. И хотя в поэме нет слов о пророчестве опаль¬
ной императрицы: «Быть пусту месту сему»1, оно не только
подтверждается самой жизнью, постоянно ощущается
в необычайно емком, глубоко вместительном произведе¬
нии.Анна Андреевна задумалась, а потом сказала, что че¬
рез чужие слова она хочет «вытащить на свет второй и
третий подтекст Поэмы».—	Я собираюсь написать послесловие, частично оно
уже написано, которое многое объяснит.Мне же казалось, что поэзия автора достаточно точно
выражена и не нуждается ни в эпиграфах, ни в послесло¬
виях.Вспоминается, что Анна Андреевна много и убежден¬
но говорила про «точность авторского выражения» (ее
определение), совершенно необходимую для профессио¬
налов, но, к сожалению, отсутствующую у многих совре¬
менных поэтов. И еще, что гладкость, которой несложно
добиться, не есть точность. Совершенно верно говорят
далекие друг другу поэты Пастернак и Маршак: самое
важное в подлинной литературе — незаменимость слова,
когда в каждом случае слово никаким другим заменено
быть не может.Однажды в столовой Союза зашел разговор о книге
стихов Ахматовой, выпущенной ташкентским издатель¬
ством. Анна Андреевна иронизировала:—	Мне дали, даже совестно сказать, сколько экзем¬
пляров, меньше, чем предусмотрено типовым договором.А когда мы остались наедине, Анна Андреевна посо¬
ветовала:—	Зайдите в центральный книжный магазин, покажи¬
те писательский билет, обязательно подействует.И подействовало. Купил один экземпляр, больше не
дали.Несколькими днями раньше я получил от брата Олега,
командира тральщика, письмо. Из книжного магазина я
прямым путем направился к Анне Андреевне. Показал
«трофей» и попросил надписать. Не мне — морякам-бал-
тийцам, что на олеговском тральщике. «Нашим защитни¬
кам. Анна Ахматова»,— надписала Анна Андреевна.Ответ с благодарностью и описанием, «с каким вос¬
торгом»— так и было сказано — читали моряки стихи
Ахматовой, я получил лишь через много месяцев. Неожи¬
данно уехал по вызову реперткома в Москву, там задер-
Об Анне Ахматовой223жался года на полтора. Когда вернулся (жена остава¬
лась в Ташкенте), Анна Андреевна была уже в Ленин¬
граде.В заключение еще один сюжет, к которому Анна Ан¬
дреевна сама не раз возвращалась: что будет после вой¬
ны. Анна Андреевна была переполнена оптимизмом.-	Нас ждут необыкновенные дни,— повторяла она.—
Вот увидите, будем писать то, что считаем необходимым.
Возможно, через пару лет меня назначат редактором ле¬
нинградской «Звезды». Я не откажусь.Предсказать дальнейший ход событий не мог никто,
даже Анна Андреевна. И то великое значение, которое
имело для Советского Союза триумфальное завершение
войны, и что последует....Анна Андреевна испытала это на собственной
жизни.Свои заметки про жизнь в Ташкенте по соседству с
Ахматовой хочу завершить на юмористической ноте.Очевидно, читатель не забыл, что Анна Андреевна
обещала одно стихотворение, которое напишет в буду¬
щем, посвятить моей персоне. И вот лет десять назад,
листая очередной стихотворный сборник Ахматовой,
я обнаружил стихотворение, кажется начала 60-х годов,
посвященное «И. Б.». Значит — мне! Анна Андреевна не
забыла, сомнений нет. Я не скрывал своего открытия. Од¬
нако амбиции оказались напрасными. Мои «доброжела¬
тели» с радостью сообщили: это стихотворение никакого
отношения ко мне не имеет и посвящено другому челове¬
ку, у которого те же инициалы2.Что же касается обещания, которого Анна Андреевна
вроде бы не сдержала, у меня нет, да и быть не может,
претензий. Экстренно уезжая в Москву, я даже не
попрощался с Анной Андреевной. У дверей ее комнаты
мне кто-то сообщил, что она уехала, не помню куда, ка¬
жется, на выступление в воинской части и вернется через
несколько дней. В дальнейшем ни в Москве, ни в Ленин¬
граде я ни разу не напомнил Ахматовой о своем сущес¬
твовании, так уж получилось...1988
О. И.. Рыбакова
ГРУСТНАЯ ПРАВДАО сложных отношениях между А. А. Ахматовой иВ.	Г. Гаршиным, проанализированных покойным
Ю. И. Будыко (1921 —1984)*, мне хочется сказать следую¬
щее: Анна Андреевна — давняя знакомая нашей семьи.
Отец мой — Иосиф Израилевич Рыбаков — познакомил¬
ся с Анной Андреевной в 1923—1924 годах через сестер
Данько. Наталья Данько тогда работала над статуэткой
А. А. Ахматовой. У нас А. А. бывала с Н. Н. Луниным.
Когда в 1938 году они разошлись, Анна Андреевна про¬
должала бывать у нас, а моя мать — Лидия Яковлев¬
на — часто бывала у нее в Фонтанном Доме. В нашей
семье Владимир Георгиевич Гаршин впервые появился в
1939 году с Анной Андреевной, как ее друг. Мать моя по¬
знакомилась с ним раньше, бывая в Фонтанном Доме.
Она рассказывала, что Владимир Георгиевич много
помогал Анне Андреевне во всех ее делах. Позже Вла¬
димир Георгиевич много раз бывал у нас один. Часто
бывал у нас Гаршин во время блокады. Перенес он
блокаду плохо, выглядел страшно. Мы обязаны ему
спасением, без него мы бы не выжили. (Он два раза
приносил нам по литру спирта, мы потом меняли его
на продукты.) Мы. подарили ему несколько старинных
монет — ведь он был коллекционером, а он нам дал
несколько полудрагоценных камней из своей коллекции.Отношения Гаршина с Ахматовой действительно были
сложные. Она посвятила ему вторую часть «Поэмы без
героя» и эпилог — тоже ему — «Городу и другу». Они пе¬
реписывались всю войну, но писем этих нет, они все унич¬
тожены ею.Анна Андреевна не скрывала от друзей, что по приез¬
де в Ленинград она выйдет замуж за Владимира Георги-*	См.: Русская литература, 1984, №1; Будыко Ю. И. Владимир
Георгиевич Гаршин: Биографический очерк. ИРЛ И, фонд 70.(С) О. И. Рыбакова. 1990
Об Анне Ахматовой225евича* Гаршин должен был к ее приезду подготовить
квартиру в доме ВИЭМа (Кировский пр., 69/71) и неод¬
нократно говорил об этом с мамой, но квартира ввиду
строительных сложностей готова не была.А. А. писала Гаршину о своем приезде, потом уже из
Москвы звонила, но он ей не сказал, что квартира, в кото¬
рой они могли бы поселиться вместе, еще не готова, а
сам просил мою мать поселить Анну Андреевну пока у
нас. Комнаты ее в Фонтанном Доме, где она жила
с Луниным, были заброшены. Еще перед отъездом из Ле¬
нинграда она часть вещей, денных для нее, отдала на со¬
хранение Гаршину — рукописи, письма Пастернака, те
подсвечники, что потом постоянно стояли на ее столе, ее
фарфоровую статуэтку работы Данько и многое другое.
Часть вещей он по ее просьбе позже увез к себе. Перед
приездом Анны Андреевны Владимир Георгиевич говорил
моей матери, что он видит перед собой умершую Татьяну
Владимировну (свою покойную жену) и что она запре¬
щает ему жениться на Ахматовой. На такие же галлюци¬
нации он жаловался и врачу 1-го ЛМИ С. Я. Хлапони-
ной. Выглядел в эти дни он совсем больным.Как же складывались обстоятельства в дальнейшем?
Анна Андреевна приехала в Ленинград 31 мая 1944 года.
К нам ее с вокзала проводили Владимир Григорьевич Ад-
мони и его жена Тамара Исааковна, с которыми она ехала
из Москвы.Жила Анна Андреевна у нас в небольшой низкой ком¬
нате с одним окном во двор-колодец (бывшей детской).
В комнате были стекла в окне, в больших окнах других
комнат была еще фанера. В комнате стояла простая же¬
лезная кровать, стулья. Было кресло, на котором она
охотно сидела, Анна Андреевна приехала с одним чемо¬
данчиком, у нее всегда было очень мало вещей. Одета
она была даже по тем временам бедно, но это всегда бы¬
ло так — она на это внимания не обращала.Ахматова у нас прожила месяца три, то есть июнь,
июль и август. По приезде она не сразу получила карточ¬
ки, ведь надо было оформить прописку. Владимир Геор¬
гиевич бывал у нас сначала каждый день, он приносил ей*	В. Г. Гаршин после смерти жены просил А. А. стать его офици¬
альной женой и принять его фамилию, и она из Ташкента ответила ему
согласием. Он же весной 1944 г. в письмах к сыну Алексею пытался
подготовить его к этому. (Прим. О. И. Рыбаковой.)8 Зак. 106
226Об Анне Ахматовойв судках обед из какой-то более или менее привилегиро¬
ванной столовой по своим талонам. Они подолгу разгова¬
ривали в ее комнате. Анна Андреевна говорила моей ма¬
тери, что она очень удивлена, что нет обещанной кварти¬
ры. Что, если бы знала об этом в Москве, она бы там и
осталась, у нее было там много друзей, и ее уговаривали
остаться. В Ленинграде ей очень не хотелось возвра¬
щаться в разоренный Фонтанный Дом, с которым у нее
были связаны тяжелые воспоминания. Гаршин бывал
каждый день, это продолжалось недели две. И вот од¬
нажды я услыхала громкий крик Анны Андреевны. Разго¬
вор оборвался. Гаршин быстро вышел из ее комнаты,
стремительно пересек столовую и поспешно ушел. Больше
они не встречались, она его видеть больше не хотела -
вычеркнула из своей жизни. Лидия Яковлевна (моя
мать) по ее просьбе ездила к Гаршину, забрала у него
все письма А. А., которая их уничтожила, как еще рань¬
ше письма его к себе. Так что от переписки этих лет ниче¬
го не осталось. Потом Лидия Яковлевна по просьбе Анны
Андреевны не раз ездила к нему, забирала ее вещи. Он
не отдал только одну — фарфоровую статуэтку А. А. ра¬
боты Данько. Анна Андреевна не допускала, чтобы при
ней произносили имя Гаршина, но до нее доходили раз¬
ные слухи о нем. Ей рассказывал кто-то, явно
недоброжелательный, что Гаршин в блокаду занимался
«кабальными» обменами, приобретая коллекционные
монеты. Но мало ли что говорят... В то время все эквива¬
ленты были другими, и понять это тем, кто в то время не
жил в Ленинграде, трудно. Анна Андреевна в 1944—
1945 годах охотно верила всему плохому о Гаршине.Она прожила у нас до того времени, пока не получила
комнаты в Фонтанном Доме, туда она и переехала, хотя
ей очень этого не хотелось. Прописка А. А. в Фонтанном
Доме была оформлена в начале июля 1944 года с по¬
мощью О. Ф. Берггольц по письму Союза писателей, дав¬
шего Ахматовой «вызов» в Ленинград (без вызова и про¬
пуска во фронтовой город не возвращались). После
оформления прописки А. А. получила «лимит» (особое
писательское снабжение) и больше в судках с обедами,
приносимых В. Г. Гаршиным, не нуждалась. Она говори¬
ла моей матери: «Я сейчас обеспечена продуктами и могу
помочь вам и девочкам. Пусть Оля ходит в магазин и все
приносит. Ничьи судки с обедами мне не нужны». (Из
Об Анне Ахматовой227Анна Ахматова. Фонтанный Дом. 1930-е гг.столовой Дома писателей тоже что-то приносили
Берггольц и другие.)Тяжело переживала разрыв Ахматовой с Гаршиным и
Лидия Яковлевна Рыбакова. Как пишет Ю. И. Будыко,
два человека, связанные в предвоенные годы сильным и,
видимо, взаимным чувством, пронесли его через военные
годы. Жизнь устранила все формальные преграды между
ними, они решили соединиться, встретились — и вдруг
без видимых причин расстались. Такое развитие сюжета
не имеет литературных аналогий, а потому за истекшие
годы этот сюжет в пересказах стал дополняться много¬
228Об Анне Ахматовойчисленными домыслами. Возникла и широко распростра¬
нилась версия, что Владимир Георгиевич, не дождавшись
Анны Андреевны, еще в блокаду овдовев, женился на мо¬
лоденькой девушке-медсестре. И в заключение, с легкой
руки Маргариты Алигер, охотно повторялось: «Какое
обыкновенное, будничное мужское предательство ожида¬
ло ее»*. Здесь все неверно. Он дождался Анну Ахматову,
а женился на К. Г. Волковой после разрыва с ней и не в
блокаду, а после. И К- Г. Волкова не медсестра, а
профессор и доктор наук, и не молоденькая девушка (год
рождения 1889-й), а ровесница Анны Ахматовой. Эти да¬
леко не всем известные факты не помешали развитию це¬
лого ряда вымыслов на эту тему с самыми различными
вариациями, зависевшими от вкусов и наклонностей рас¬
сказчиков.Пора с этим покончить.Вот поэтому я и рассказала известные мне факты
Ю. И. Будыко в 1979 году и теперь пишу эти страницы.
Правда, только правда, ничего, *кроме правды! Правда
всегда была самым сильным оружием. Известно, что Гар¬
шин в конце сороковых годов тяжело заболел.Во время болезни Гаршина его навещала моя мать, а
после ее смерти ездила я. Мне вспоминается, что Капито¬
лина Григорьевна принимала меня очень любезно, уход
за больным был дома очень хорошим, но он был неузна¬
ваем. Во время улучшений звонил нам по телефону, а
когда трубку брала няня моей дочки, то она говорила:
«Опять звонил загробный голос». Не раз спрашивал об
Ахматовой: «Как там Аня?» Но А. А. о нем ни разу не
спросила, хотя встречалась Л. Я- Рыбакова с ней часто.Когда в 1956 году хоронили Владимира Георгиевича,
одна из друзей нашей семьи предложила Анне Андреевне
зайти проститься с ним, когда никого не будет. Анна
Андреевна отказалась. Она в то время так и не простила
ему — вычеркнула из своей жизни. Впрочем, по словам
Ирины Николаевны Пуниной, Анна Андреевна вообще
почти никогда не бывала на похоронах, даже близких
людей.По воспоминаниям Анны Каминской**, рассказанным*	Алигер Маргарита. В последний раз.— Москва, 1974, № 12,
с. 155.** Дочь И. Н. Пуниной, бывшая при А. А. с раннего детства.
А. А. фактически растила ее. (Прим. О. И. Рыбаковой.)
Об Анне Ахматовой229Владимир Георгиевич Гаршин. Ленинград. 1940-е гг.Ты не первый и не последний
Темный слушатель светлых бредней,Мне какую готовишь месть?Ты не выпьешь, только пригубишь
Эту горечь из самой глуби —Это нашей разлуки весть.Анна Ахматова
«Поэма без героя»
230Об Анне Ахматовоймне в 1979—1980 годах, я знаю следующую удивитель¬
ную, «телепатическую» историю — странный эпизод.«Вокруг Анны Андреевны подчас происходили нео¬
бычные вещи,— говорила Аня.— Весной 1956 года, когда
мы уже несколько лет жили на улице Красной Конницы,
вблизи Смольного, произошло следующее. Однажды
утром Анна Андреевна опустила руку за брошкой в бо¬
чонок-коробку, где она у нее лежала. Она постоянно поль¬
зовалась большой темной брошкой (она видна на мно¬
гих ее фотографиях), чтобы, как она говорила, «заколоть
свой подрясник». Там же, в бочоночке, лежала и вторая
ее брошка, маленькая, с темным лиловым резным кам¬
нем. На камне высоким рельефом была вырезана антич¬
ная женская головка. Камень был в простой металличе¬
ской оправе с прямой застежкой, работа конца XIX века.
Эта брошка носила название «Клеопатра» и надевалась
довольно редко. Я знала, что эта брошка — подарок Ан¬
не Андреевне от Гаршина, она хранила ее как память о
нем. В то утро Анна Андреевна вынула из бочонка «Кле¬
опатру» и вдруг спросила меня: «Ты ее не трога¬
ла?»—«Нет, Акума» (так обычно я называла ее),— и
спокойно подошла к ней. Она взволнованно смотрела на
брошку — камень треснул сквозной трещиной прямо
через лицо головки. Удариться о что-либо тяжелое в бо¬
чонке брошка не могла: кроме двух брошек там лежала
только всякая мелочь.Через несколько дней Анна Андреевна узнала о смер¬
ти В. Г. Гаршина — он умер 20 апреля, и это был тот
день, когда она увидела трещину на камне. Несколько
дней она с ужасом показывала брошку знакомым, а по¬
том подарила ее мне. Вот она и сейчас у меня в руках, я
ее ношу».Она показала мне небольшую брошку с лиловым аме¬
тистом, треснувшим наискось на всю глубину.1980-ео
А. В. Любимова
ЗАПИСИ О ВСТРЕЧАХ...И кто-то приказал мне:
Говори. Припомни все...Леон Фелипе1944	год1.IX 1944. Анну Андреевну я впервые увидела на уст¬
ном выпуске альманаха в Доме писателя 19.VI 1944 го¬
да. Накануне в ЛОСХе прочла афишу об этом вечере, за¬
хотелось пойти. Когда вошла в зал, читали другие поэты:
Рывина, Полонская, Берггольц. Ахматова уже закончила,
сидела в президиуме за красным столом, в середине, в
черном платье, с гладкой прической наверх. Сразу же я
узнала ее, стало как-то страшно даже, точно это был че¬
ловек из другого мира, так она была хороша и не похожа
на других: выше, лучше. Она была гармонична в каждом
жесте, и это, помимо красоты, придавало ей что-то совер¬
шенно особое.Мне вдруг неотступно захотелось ее написать. Начала
мерещиться композиция, образ. Когда все закончилось,
ее, конечно, окружили, а я стала мучиться, сомневаться,
колебаться, стесняясь подойти, заговорить, очутиться
в роли поклонницы. Но все-таки кое-как решилась, по¬
дошла, начала, и Анна Андреевна как-то очень быстро,
рассеянно и просто согласилась. Спросила, где я учусь (я
потом над этим несколько раз принималась смеяться в
душе — хороша ученица, 45 лет сровнялось).Потом спросила или сказала с раздумьем: «А может
быть, уже не стоит?»— «Стоит!»— отрезала я сразу.
О деталях решили договориться через Н. П. Колпакову,
секретаря редакции журнала «Ленинград». Прибавила,
что только что вернулась из эвакуации, из Ташкента
(действительно, лицо у нее было очень загорелое, тем¬
ное), что живет пока у знакомых, «но комната есть».Второй раз увидела ее в столовой Дома писателя в
конце июня. Я пришла, как всегда в последнее время, по¬
сле этюдов из Летнего сада в библиотеку, зашла в редак-© А. В. Любимова, 1990
232Об Анне Ахматовойцию к Колпаковой, спросила об Ахматовой, и та сразу:
«Анна Андреевна сейчас в столовой»— и повела меня
туда.Анна Андреевна стояла у стола, готовая уйти, с кем-
то разговаривала. Она была в летнем простом коричне¬
вом платье в белый горошек, без чулок, очень красиво
причесанная, с едва начинающей седеть прядью над вис¬
ком. Колпакова представила меня ей (видимо, не зная,
что мы знакомы), и мы отошли к окну, чтобы поговорить,
но нам не дали; откуда-то взялась поэтесса Л. Попова и
разговаривала с ней, наверно, с полчаса, в чем-то востор¬
женно уверяя ее. Анна Андреевна вежливо слушала, но
мне показалось, что ей скучно, а мне было нестерпимо
обидно, что опять помеха, опять отсрочка. Потом она все-
таки ушла, и мы пошли к выходу. Анна Андреевна за¬
шла ненадолго в Литфонд, а я осталась ждать ее в вес¬
тибюле. Сидела на каком-то продавленном старом кресле
в состоянии немыслимого, невероятного блаженства.
И это, конечно, был один из счастливейших дней моей
жизни.Мы шли по набережной Жореса (бывшей Француз¬
ской), где в доме 12, квартире 5, она тогда жила у Рыба¬
ковых. Но когда потом в полубеспамятстве я оттуда вы¬
шла, то помнила только, что входная дверь была черная
с каким-то рельефом. Даже номер дома забыла, при¬
шлось опять идти в Дом писателя, узнавать адрес.В небольшую комнату, куда привела меня Анна Ан¬
дреевна, падал теплый желтоватый отсвет от солнца (бы¬
ло после 3 часов дня). Вправо от двух окон, во дворе,
была пожарная стена (брандмауэр), ярко освещенная
солнцем, откуда и попадали в комнату теплые рефлексы.
Мне там все понравилось — и отсвет солнца, и простота,
и порядок, и несколько старинных вещей из мебели: круг¬
лый стол, покрытый маленькой четырехугольной голубо¬
ватой скатертью, большой букет полевых цветов, простая
металлическая кровать, два-три кресла-стула, что-то
вроде комода, на стене небольшое зеркало и небольшой
четырехугольный стол в углу, на котором, должно быть,
лежали тетради,— она туда иногда подходила и что-то
быстро записывала. Это место мне стало казаться каким-
то необычным, и я избегала смотреть, что она там делает.И тогда же показалось мне, что сочиняет она постоян¬
но. Сразу, как пришли, я сказала, что меня полгода на¬
Об Анне Ахматовой233зад исключили из Союза, может быть, она не захочет ме¬
ня принимать, но она в ответ только махнула рукой.
А этого момента я очень боялась.Сеанс она назначила на следующий день на 12 часов.
Я как-то несколько замедлила с уходом, она сделала неу¬
ловимый жест нетерпения, я поскорей ушла. И так всегда
после каждого сеанса надо было очень быстро собирать¬
ся, все расставив по местам, убегать, раз окончено дело.
Мне понравилось это: «Бойся гостя стоячего...»На следующий день я пришла с большим холстом,
этюдником и большим красивым пионом неопределенного
сиренево-бело-розоватого цвета, сожалея, что ничего
лучшего не могла найти в такой короткий срок, но она
уверила, что очень любит пионы.Анна Андреевна сказала, что я 22-й художник, кото¬
рому ей приходится позировать: «И надо сказать — де¬
лать это я умею». Но последующие события показали,
что 22-му и, видимо, самому нелепому из всех ее худож¬
ников, кроме обычного внешнего позирования нужно еще
что-то другое — внутреннее, жизненное: просто нужно
быть около нее, смотреть, следить, слушать и запоминать,
чтобы хоть немного уловить тот образ, который тогда начи¬
нал мне видеться.Она курит. Мне как-то не приходило это в голову. Но
делает это, как и все, что делает, красиво. Платье снача¬
ла выбрали белое, в котором она была в то утро, когда я
вошла к Рыбаковым, но Анна Андреевна вспомнила, что
в белом и белой ночью на подоконнике Шереметевско'го
дома ее уже писал Осмеркин и, вообще, платье это уже
стало очень старым. Потом она предложила позировать в
халате («так не писал никто»), в шелковом китайском,
сшитом из целого куска, с драконом на спине,— халат
должны были принести с ее квартиры на другой день, «но
он тоже старый, даже рваный».Мне же больше всего хотелось писать ее в черном, эс¬
традном платье, стоя, так, как увидела ее в первый раз.
Но стоя позировать тяжело, и потому об этом я только
думала в душе, но просить, конечно, не стала. В коричне¬
вом мне тоже казалось хорошо, да и вообще, в любом —
лишь бы только суметь. Разве в платье главное?В самый первый день позирования, в перерыв, она
спросила: «У кого вы учились?»— «У многих, но послед¬
ним был Карев». После сеанса в тот день она повела ме¬
234Об Анне Ахматовойня по всей квартире Рыбаковых, показала их коллекцию,
где было огромное количество вещей Алексея Еремеевича
Карева. Некоторые из этих вещей я видела еще в
1927 году на великолепной его выставке в Русском музее.Часов ни у нее, ни у меня тогда не было, и, конечно,
мы пересиживали. Она, наверно, уставала, и однажды в
перерыве с таким усталым и красивым жестом с размаху
бросилась на кровать, а я, совершенно обалдев, смотрела
и думала: «Вот так мне и надо ее писать».На третий день она спросила, почему я делаю ее не¬
сколько похожей на мужчину. Неужели я так ее вижу?
«Правда, я постарела, но все-таки...»Я в испуге отвечала сбивчиво и сумбурно, что всегда,
начиная, очень резко беру соотношения, что потом посте¬
пенно резкость уйдет. Но для меня эти слова были насто¬
ящим горем. Я почувствовала, что нужно не торопиться
писать, надо некоторое время подумать, опомниться,
прийти в себя, освоиться с этим вдруг свалившимся на
меня событием — изображением Ахматовой. На какое-то
время отойти от натуры и, может быть, даже немного
поработать одной, по памяти. Действительно, во. время
сеансов я вела себя совершенно по-дурацки: не смела на
нее смотреть, боялась потревожить, особенно в те момен¬
ты, когда она подходила к тому исключительному для ме¬
ня столу в углу и что-то записывала. Словом, почувство¬
вала, что сеансов, наверно, не будет, но как я стану те¬
перь жить? Работу бросить я не смогу, не умею, а что де¬
лать сейчас — не знаю. Но Анна Андреевна и в этот раз
проводила меня, как всегда, хорошо, серьезно и привет¬
ливо, уже на лестнице дала телефон этой своей квартиры,
чтобы возобновить сеансы, что работу бросать не надо, а
она должна скоро переселиться в квартиру на Фонтанке,
и дала новый телефон.Потом я смотрела и слушала, как она читала на сво¬
ем вечере в Доме писателя, а я там писала Неву с Ли¬
тейным мостом из окна. Она вошла, с кем-то разговари¬
вая, до меня донеслось, что чувствует себя неважно. Вид
у нее был усталый. Я поздоровалась. Уходя, она положи¬
ла мне руку на рукав халата (я была в синем рабочем
халате и белом джемпере, был пасмурный день), сказа¬
ла: «Мы еще поговорим». Я рванулась вслед, пробормо¬
тала: «Ладно»— и много дней затем все ругала себя за
неумение держаться по-людски.
Об Анне Ахматовой235В последний раз в это лето увидела ее на секции поэ¬
тов в Союзе, где слушали Хаустова и Семенова. Она ска¬
зала об их работах: «Это пока эскизы».На следующий день после этого она должна была
проводить занятия в нашей группе начинающих поэтов,
куда я ходила с января 44-го года, со дня снятия блока¬
ды. Но сказали, что заболела: ночью был сердечный при¬
ступ, утром снова повторился.1945	год22.	VI 1945 г. 20 мая была у Анны Андреевны. Дошла
до двери и не вернулась назад, как в прошлые разы, по¬
тому что наконец удержала себя от этого. Перед тем как
позвонить, долго стояла, и только чьи-то шаги на лестни¬
це заставили нажать кнопку. Дверь открыли сразу. Под¬
нимаю глаза — Анна Андреевна. И встретила просто,
так, как будто постоянно прихожу. А я, чуть не заикаясь,
начала что-то объяснять, почему без предупреждения,
что-то про телефон и т. д.Когда сели, кое-как сказала про стихи, которые дав¬
но, тогда еще, собиралась показать. Когда я дала ей эти
три-четыре бумажки, она спросила, как я хочу: чтобы она
посмотрела сейчас или оставить их, а потом зайти. Я по¬
просила посмотреть сейчас. Она тотчас вышла в сосед¬
нюю комнату, быстро вернулась с очками (ей идут очки),
прочитала про себя «Послеблокадную весну», взглянула
на меня, как будто успокоительно, сказала: «Ничего». По¬
том начала читать «Кактус» и вдруг стала тихо напевать,
как свои. Мне показалось это хорошим знаком. Дойдя до
середины, попросила прочесть меня: «Я хочу слышать
ваш голос. Или вы не хотите или не умеете читать?»
Я ответила, что, наверное, не умею, но прочту. Прочитала
«Кактус», бубнила, конечно, спешила, но все-таки вспом¬
нить могу об этом без стыда. Она сказала: «Вы читаете
как нужно, соблюдая ритм, как пишете».После этого я быстро рассказала, когда, почему и как
стала писать стихи, что нашло это на меня в длинные
зимние ночи 43-го года в моей темной и холодной комна¬
те, где в самом начале войны были выбиты стекла. Рас¬
сказала о своих похождениях в Союзе писателей, у Лево¬
невского в «Комсомольской правде», про «Группу начи¬
236Об Анне Ахматовойнающих поэтов», которой руководил Леонид Борисов.
Она вдруг спросила: «А есть вам польза от этого?» Я не
поняла от чего—от стихов? Да. И начала путано, меж¬
дометиями объяснять, что теперь, кажется, стала свобод¬
нее думать и писать в живописи. Но увидела, что она — о
другом: есть ли польза от группы? Да, и от группы есть,
была, во всяком случае, следующая: по-первых, я там
училась, слушая сложившихся поэтов и писателей (Сая¬
нова, Прокофьева, Берггольц), кое-кого из историков ли¬
тературы, например Эйхенбаума; во-вторых, слушала
своих товарищей и иногда видела, как не надо делать;
в-третьих, читала сама, готовясь к этому, переделывая, и,
наконец, в-четвертых, слушала бесчисленные рассказы
Борисова, и передо мной понемногу вставала литератур¬
ная и художественная жизнь 10-х и 20-х годов, которой я
всегда очень интересовалась. Вставали отдельные фигу¬
ры писателей — Горького, Блока, стихи которого люблю
заучивать наизусть, внимательно читаю теперь его днев¬
ники. Рассказывала, как Борисов посылал было меня к
В. Рождественскому, но я все откладывала, переделыва¬
ла. Анна Андреевна думает о нем скорее положительно,
но говорит, что мальчики Дудин и Лившиц, кажется,
лучше.Мы разговаривали быстро, порой междометиями,
легко понимая друг друга. И мне показалось, что она со
мной даже немного подружилась. Потом дала почитать
«Поэму без героя». Перешли в ее комнату (до этого были
в большой, нежилой), и она стала читать свою прозу:
«Возвращение в Ленинград»'. У меня давно уже была
мысль спросить, почему она не пишет прозу. Казалось,
что она должна писать ее как-то особенно хорошо, как-
нибудь по-пушкински, по-лермонтовски. И действительно,
пишет прозу исключительно хорошо — просто, ясно,
коротко. И, несмотря на то что в этой вещи говорится о
послеблокадных днях, блокада встает гораздо больше,
чем у других писателей, живших здесь и видевших все.Потом к ней пришли. Я ушла, унося с собой поэму.
На улице был дождь. Я спрятала ее под пальто, чтобы не
намокла, и все время чувствовала ее. На улице несколько
раз принималась хохотать вслух, разговаривала сама с
собой, а иногда с встречными и снова была самым сча¬
стливейшим и самым неспокойным человеком в городе.
Об Анне Ахматовой23728. VI 1945. 25.VI была у Анны Андреевны. Она лежа¬
ла. Вчера, 24.VI, был ее день рождения. Рассказывала
про Ташкент, как через город — вполне европейский —
проходят караваны. И люди, и верблюды равнодушно
проходят, ни на что не обращая внимания, «из пустыни в
пустыню». Анна Андреевна прочла «Эпилог» и, когда я
сказала, что эта вещь мне нравится своим «расширенным
содержанием», спросила: «А что такое, по-вашему, «рас¬
ширенное содержание»?» Я ответила, что это определение
пришло ко мне несколько лет назад и теперь временами
думаю об этом и подбираю примеры тому в искусстве:
что это второе, внутреннее, большое содержание, которое
глубоко кроется в изобразительном языке и в словах. Это
то, благодаря чему произведение искусства долго живет
и делается необходимым людям и каждый черпает из не¬
го то, что необходимо для его жизни. Но, вероятно, этим
свойством наделяют свои вещи авторы, обладающие
большим чувством...Прощаясь, прибавила: «Заходите». Зайду, конечно.
Здесь для меня оазис в пустыне, с пальмами и родника¬
ми. В Союзе художников к этому времени я уже была
восстановлена.1.VII1 1945. Сегодня была у Анны Андреевны. Опять
она лежала, 6 дней была больна и только сегодня первый
день чувствует себя ничего, слабость и температура 35,5°.Была опять долго. Показала свои литографии этого
года, говорит, что нравятгя, что я «чувствую город». Ког¬
да окончательно напечатаю, подарю ей.Читала мне Бодлера по-французски: «Гармонию
вечера» и «Художники», где изображается Рембрандт и в
его характеристике употреблено слово «госпиталь».
Прочитала по-английски Китса, сразу переводя на рус¬
ский, стихотворение «К. Рейвольдсу». Потом прочитала
одно место из писем Рембо к Теофилю Готье о Бодлере,
где он говорит о нем как бы словами художника. Посове¬
товала, изучая английский (я сейчас учу его снова, уже в
третий раз), не читать хороших и трудных вещей, вроде
Китса, книжку которого мне дала в прошлый раз, а что-
нибудь ерундовое, «чего не жалко», и обязательно выбро¬
сить словарь.Спросила, написала ли я что-нибудь. Я ответила, что
все это время переделываю написанное. Да, читать в
этом доме свое мне трудно решиться. Даже никогда не
238Об Анне Ахматовойпредставляла себе, что будет такое чувство,— ведь весь
этот год так хотелось читать ей, Ахматовой, а когда те¬
перь можно это делать совершенно естественно, не могу
оторваться от земли, нахожу все новые недостатки у себя
и все большую необходимость переделывать написанное.Говорили о гибели Яхонтова — это все правда, но она
сказала, что он, кажется, сильно пил и даже был не¬
сколько психически расстроен.Показала письмо читательницы в редакцию журнала
«Знамя» из какого-то южного города по поводу несколь¬
ких стихотворений Ахматовой. И опять по этому поводу
пришлось вспомнить о теме. Я спросила, права ли я, ду¬
мая, что художник, поэт пишет всегда себя и о себе, да¬
же если берет такую внешнюю тему — война, блокада,
какое-то историческое событие. Его душа, характер его
жизни — основное содержание произведения искусства.
Но вся эта внешняя окружающая жизнь неизбежно отра¬
зится в произведении, потому что она формировала ха¬
рактер художника. И хочет или не хочет того сам автор
или редакция, но век и год создания мы всегда узнаем из
самой вещи. Так что напрасно притягивать художников к
теме дня, а еще хуже — к «злобе дня» и постоянно да¬
вать им заказы на отражение современности, она все
равно отразится помимо нашего желания.«Зажгут фонари — напишут стихи, потушат фона¬
ри — напишут стихи»,— ответила Анна Андреевна. «Бы¬
тие определяет сознание»— да, но и сознание формирует
и усовершенствует бытие. Это как два цвета, лежащие
рядом, взаимно влияют друг на друга и стирают резкие
грани собственными рефлексами. Поэтому себя и о себе,
но вся внешняя жизнь — и страна, и война, и полити¬
ка — все изменяет, влияет и расцвечивает душу, вливает¬
ся в твое сознание, которое будет тем самым всегда со¬
временно.«Не забывайте меня»,— сказала на прощание Анна
Андреевна и дала свою рукопись для готовящегося изда¬
ния ее книги, попросила отнести в Гослитиздат для пере¬
дачи художнику Двораковскому, который будет офор¬
млять книгу.4.Х 1945. Сегодня была у Ахматовой. Но сначала за¬
пишу то, что было 28.IX, раз уж стараюсь помнить все
свои встречи с ней. Тогда пошла на другой день после
приезда из Старой Ладоги, с букетом последних цветов, с
Об Анне Ахматовой239альбомом набросков, но так их и не показала: сначала
разговаривали, а потом кто-то пришел из соседей, ей
нужно было обедать, да и было уже поздно. ,Разговаривали мы о дорогах войны. Я рассказывала о
Ладоге, о Дороге жизни, по которой на днях ехала в гру¬
зовике, о лесах в виде гребенки, о торчащих трубах и
каркасах на месте заводов и ряда поселков по правому
берегу Невы, о пустырях на месте Мги.Потом почему-то заговорили о Детском Селе и о до¬
мах, где она жила там, еще в Царском. В детстве жила
на Широкой улице, второй дом от вокзала, это был дом
купчихи Шухардиной, ас 1911 года — напротив мужской
гимназии в доме своего мужа.Я рассказала о своей приятельнице Тамаре Белозеро¬
вой, с которой училась в академии, бывала у нее в Дет¬
ском Селе. В 34-м году написала ее портрет, который был
тогда же на выставке в Русском музее, и художники —
наши знакомые — находили в нем сходство с Ахматовой.Я обещала показать свой этюд — двор последней
квартиры Пушкина с бироновскими конюшнями, но раз¬
волновалась этими воспоминаниями (Т. Белозерова
погибла в блокаду) и больше ничего говорить не могла.Анна Андреевна все поняла и, прощаясь, дольше
обычного держала мою руку в своей. Убежала я быстро,
не оглядываясь.Сегодня пошла с красными кленовыми листьями, с
этюдами Летнего сада, двора квартиры Пушкина, с ли¬
тографиями, которые подарила ей. Наверно, она от до¬
броты говорила, что все нравится. Сначала была у нее
знакомая, потом пришла какая-то женщина, с мальчи¬
ком, попросила в долг денег. Анна Андреевна дала в
один момент. С этим мальчиком она занимается, так же
как с Аней, внучкой Пунина, которую очень любит, вза¬
имно. Здесь всегда вереница посетителей — людей к ней
тянет.Говорили о действительности, о настоящей правде и
как ее иногда изображают: что-то сюсюкают в стихах о
цветочках и бабочках на полях сражений, о цветущих яб¬
лонях среди разгроханных домов и т. д. Это называется
оптимизмом. Правда и натура кажутся пессимизмом.
Рассказала, что в Ташкенте — инвалиды на каждом ша¬
гу, и ночью слышен стук их деревяшек по тротуару, «на
трех человек три ноги — еще хорошо». Напротив ее квар¬
240Об Анне Ахматовойтиры был госпиталь, и в жаркие дни раненые выползали
на улицу, и прямо на тротуарах сидели и лежали челове¬
ческие обрубки.«В Ташкенте в последнее время нам было уже хоро¬
шо, от литературы оставалось, мы это отдавали другим,
более голодным, но это не заслуга,— почти крикнула,— и
ни один грех с меня не снимается».—«У вас их и нет»,—
сказала я.Там, в Ташкенте, был в это время сын Марины Цвета¬
евой — ему тоже помогали. Сама Марина Ивановна, ока¬
зывается, повесилась в 41-м году в Елабуге, где она была
в эвакуации.В представление о русском писателе входит что-то до¬
брое и неторгашеское: Короленко, Чехов кормили голода¬
ющих.Продолжила чтение своей прозы «Воспоминание
о днях возвращения». Анна Андреевна пишет очень про¬
сто, как говорит, обходится без всяких украшений (как и
в одежде, которой у нее, кстати, почти нет). А красота и
даже дендизм во всем присутствуют. Значит, вложенное
от рождения, это свойство развилось и укрепилось от не¬
изменной гордой жизни и от ее профессии.'1946	год10.11	1946. 24 января была у Ахматовой, и было осо¬
бенно тепло и хорошо. Стали топить печку. «Вы мне по¬
можете растопить». А сразу, как вошла, мы сели, прочли
свои последние стихи. «Cinque», «Пятерка», которые мне
понравились, кроме всего, хорошо подобранными эпигра¬
фами из Бодлера и И. Анненского. Я показала маленькие
рисунки-заставки к ее пяти книгам, она взяла себе, ска¬
зав: «Это для посмертного издания».Потом села к печке, которую я растапливала, тихо
спросила, наклоняясь и заглядывая в глаза (я люблю
этот жест и этот вопрос): «Как живете?» Ответила — ри¬
сую с утра до ночи. «Вы счастливая, значит, не суети¬
тесь».Когда я сказала, что хочу рисовать ее сад с заснежен¬
ными кленами, ответила: «Так что же, надо спросить раз¬
решения у этих «архаровцев»» (т. е. у Арктического ин¬
ститута, через вестибюль которого к ней все проходили с
Анна Ахматова читает стихи. Москва. Апрель 1946 г.А вы, мои друзья последнего призыва!Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена,
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!Да что там имена! — захлопываю святцы;И на колени все! — багровый хлынул свет,
Рядами стройными проходят ленинградцы,
Живые с мертвыми: для славы мертвых нет.Анна Ахматова
242Об Анне Ахматовойнеизменным пропуском, который она потом отмечала, для
чего, наверное, и появились на столе часы домиком).
А когда выяснилось, что рисовать хочу из ее окна, мо¬
ментально, едва успела я встать, покатила туда кресло и
усадила меня. Потом начали приходить гости, но мне
бросила: «Не прерывайте вашей работы». Я, конечно,
всем им мешала, и, как мне показалось, разговор не
очень клеился из-за меня, но уйти было неудобно. Все-
таки постаралась поскорее уйти. На прощание Анна
Андреевна сказала: «Приходите скорее».2.IV 1946. Вчера была у Анны Андреевны. Весь март
сидела дома с воспалением легкого, соскучилась и сразу
после амбулатории позвонила, чтобы узнать, когда мож¬
но зайти. «Я уезжаю в Москву».—«Надолго?»—«Не знаю.
Заходите сегодня. Я буду занята, но мы поговорим, по¬
прощаемся».Сейчас же пошла домой переодеться и в начале чет¬
вертого была у нее. На мой звонок открыла сама. Еще за
дверью услышала ее шаги, неторопливые, неслышные, и
тихий напев (когда здорова, все время что-то напевает,
какой-то ритм — значит, сочиняет).Красиво причесана, с хорошим цветом лица, слегка
подкрашенными губами, в синем шерстяном джемпере,
коричневые туфли на низких каблуках с языками (за¬
граничные), светлые чулки. Подняла с полу маленький
чемодан, уложенный и перевязанный белым шнуром (ви¬
димо, со сломанным замком): «Вот так я ехала в Таш¬
кент».—«Ну что же, вы на все способны».В комнате горела небольшая настольная лампа, она
горит теперь почти всегда. Сидели у письменного стола.
Ежеминутно стучали в стену или в дверь — звонил
телефон. Сын, видимо, готовил на кухне, она приносила
еду и обедала: яйца, картошка в кожуре, хлеб ломала от
большого куска—«нож тупой» (показала). Я стала то¬
чить этот ножик о чайное блюдце. Потом пили чай:
«У тебя сервировка таежная, Левка».В шесть часов должен был заехать на машине
А. Прокофьев. Отсюда едут пять поэтов: Ахматова, Про¬
кофьев, Саянов, Дудин, Браун. Берггольц уже там. Анна
Андреевна будет жить с ней в одном номере в гостинице.
Завтра, второго, они будут вместе с московскими поэтами
читать в Колонном зале. «Ехать не хочется. Волнуюсь.
Не люблю выступать».
Об Анне Ахматовой243В прошлый раз, в конце января, когда я была у нее,
здесь, у окна, стояла корзина с цветами — после выступ¬
ления в Доме ученых. Сказала тогда: «Выступать больше
не буду, нет, нет, и то платье отдам перешивать». Когда
же я начала приводить «разумные» доводы, что «вы обя¬
заны читать, это ваш долг, а платье для этого необяза¬
тельно до полу», категорически ответила: «Мой долг пи¬
сать, а выступать — вовсе нет, я не актриса».Но оказалось, что после этого читала в Политехниче¬
ском институте, в Доме кино. «А как же платье?»—
«Платье не перешито».Показала первый номер «Звезды» за 46-й год, где напе¬
чатано несколько ее вещей, очень хороших, в том числе
«Хозяйка», про которое Пастернак сказал ей: «В средние
века за это стихотворение вас сожгли бы на костре». Она
ответила тогда: «Я думаю — еще до этого (стихотворе¬
ния)». Я добавила: «Конечно, давно сожгли бы за всю
вашу деятельность». Посмотрела на меня и засмеялась.
В этом же номере я обратила внимание на ее стихотворе¬
ние Иннокентию Анненскому и спросила: «Знаете ли
«Два паруса лодки одной»?»—«Ну еще бы!»Говорили о старших символистах, я спросила про3.	Гиппиус, из ее вещей нравится «Единый раз вскипает
пеной...». Анна Андреевна прочитала строфу из этого сти¬
хотворения, сказав: «Вот это замечательно». Рассказала,
что, когда ей был 21 год, она хотела пойти к Гиппиус по¬
казать свои стихи, но ей кто-то сказал: «Не ходите, она
очень зло пробирает молодых поэтов». Анна Андреевна
не пошла, а когда в 17-м году 3. Н. Гиппиус звонила ей и
приглашала, тоже не пошла. Прибавила: «Я этот случай
запомнила раз и навсегда и теперь, когда ко мне прихо¬
дят что-нибудь показать, то какое бы настроение ни бы¬
ло, стараюсь относиться с добротой».Это так.Потом припомнила свой список вопросов к ней, кото¬
рый часто бывает составлен, но про который так же час¬
то забываю. Спросила, что за явление поэзия Симонова,
мне показалось это несколько прозаизмом. Анна Андре¬
евна совсем не стала об этом говорить. Нет, и все. Зато о
Пастернаке говорила со всей душой. «К какой школе или
группе его можно причислить?»—«У него своя собствен¬
ная школа.— И прибавила:— Хотели бы вы иметь свою
школу?..» Я слегка обалдела, но она спросила еще: «Как,
по-вашему, что мне читать?» Тут уже я моментально на-
244Об Анне АхматовойЗинаида Николаевна Гиппиус. 1895 г. Фото из архива
Литературного музея Пушкинского Дома.чала перечислять: «Мужество», «Постучись кулачком...»,
«Тот город, мной любимый...» и т. д. «Что вы! Два, не
больше; там будут читать чуть ли не двадцать человек».Потом пришел на минутку Дм. Н. Журавлев. «Луч¬
ший чтец в Ленинграде»,— сказала о нем, когда он ушел.
Он недавно читал ее вещи в композиции под названием
«Творчество». Он тоже посоветовал обязательно прочесть
«Дыню»2. Вот, кажется, все.
Об Анне Ахматовой2456. V 1946. Вчера открылась выставка Тырсы в Союзе.
Позвонила Анне Андреевне. Она просила зайти за ней на
следующий день в половине первого. Зашла. Лежит. Был
небольшой сердечный приступ, не пошла. Рассказала, что
в Москве, когда вошла ленинградская группа поэтов в
зал Дома писателей, все встали. Ахматова шла первая,
а когда она стала читать, тоже все встали и так и слу¬
шали ее стоя. Когда рассказывала, на глазах были сле¬
зы. Выступала в Москве восемь раз. Позировала Сарьяну
шесть сеансов.4.VII 1946. 21 июня приехала из дома творчества из
Хосты (сразу окунулась в художественное болото).Вчера была у Анны Андреевны после двухмесячного
промежутка. Было исключительно хорошо. (Если бы не
было на свете Анны Андреевны, можно было бы пове¬
ситься от «прекрасной жизни».)Читала ей свои «Дорожные наброски», про «Черное
море» и «Закат над морем»; она сказала, что они лучше
других. Она прочла три стихотворения: «Надпись на по¬
ртрете» (Вечесловой), «Подражание Блоку»3. Все понра¬
вились. Дала прочесть, и я списала три вставки в поэму
и новый эпиграф из «Макбета». У нее всегда замечатель¬
но, хорошо подобраны эпиграфы, так умел только Пуш¬
кин. Скоро Анна Андреевна останется одна — все куда-то
уедут на лето. Взяли маленького котенка, так как в квар¬
тире крысы. «Останемся я и крысы». Я с удовольствием
точила ее карандаши — они всегда поломаны, да и нет
их, один-два, и те ужасные. Я как-то не раз оставляла
свои хорошие, но они быстро куда-то исчезали, и снова
появлялись плохие. Чернил тоже нет. Говорит, что «мы
точим химический карандаш, и эту пыль разводим на
чернила». Вообще, неизвестно, чем пишет, — исключи¬
тельно «одной силой воли». Теперь принесу и чернил: я
уже давно их сделала и все носила в портфеле, стесня¬
лась отдать. Ей очень трудно что-нибудь давать.Показала недавно вышедшую книгу Есенина, одно¬
томник, с надписью от С. Толстой-Есениной, его жены.
Спросила, чем нравится мне Есенин и нравится ли?
«Мне — нет». Я ответила, что люблю многие его стихи за
очень большое и ясное чувство, но у него как-то нечему
учиться, а содержание брать нельзя. Конечно, он само¬
стоятелен, хотя что-то есть от Блока, даже немного от
246Об Анне АхматовойМаяковского, но голос его — свой собственный, особен¬
ный. Он по чистоте чувства — звезда, упавшая с неба,
как и она, и за это их обоих любят и помнят, хотя книги
их редки, да и вообще их нет в продаже.Ходили вместе в Дом писателя за карточкой на бе¬
лый хлеб. Шли, все время делая крюки по рассеянности:
сначала по Моховой — там оказалось все разрыто, а по¬
том по Фонтанке. При переходе через улицу Анна Андре¬
евна брала меня под руку. По дороге показывала дома, в
которых жила: на Фонтанке, дом 18, «в глубине четверто¬
го двора»,— жила там в 1921 году. Потом угловой дом
по Французской набережной и набережной Фонтанки,
шестое окно от угла. Там жила во время наводнения
1924 года. В квартире всплыл паркет, а старые липы в
Летнем саду водой залило до крон. Наводнение застало
ее на Смоленском кладбище, «за панихидой по Настеньке
Сологуб». В 1917 году жила в Шереметевском доме, во
флигеле, напротив своей теперешней квартиры, со своим
вторым мужем В. К- Шилейко, который болел тогда ту¬
беркулезом, все время страшно кашлял. У нее тогда была
цинга, и зубы свободно вынимались руками. Был голод.
«О том голоде говорить не принято. Хотелось есть и хоте¬
лось почему-то быстрой езды на моторной лодке или на
машине». В доме ничего не было, так как «из дома перво¬
го мужа из Детского Села пришла сюда, имея только два
платья: голубое и желтое, каждую кастрюлю приходи¬
лось просить у „злых соседок"».Когда шли вдоль Невы, я рассказала, что чуть ли не
всю жизнь учусь плавать, но все равно не умею и боюсь
воды. «Если бы мне из-за сердца можно было плавать, я
бы научила вас в полчаса».Она не представляет, как можно бояться воды, с пяти
лет плавает, как рыба. Однажды на юге пятнадцатилет¬
ней девочкой уехала с мальчишками на лодке далеко в
море. Они стали дразнить ее, называли ленивой, застав¬
ляли грести, тогда она молча перешагнула через борт и
поплыла к берегу. «И никто из них даже не обернулся, до
того это было обыкновенно и просто», и все были увере¬
ны, что она не может утонуть. «Так же просто, как встать
и перейти на другую скамейку».20.IX 1946. Тоска бесконечная. Стыдно смотреть на
дома, на людей, будто чем-то облили меня, стыдно и не
Об Анне Ахматовой247Анна Ахматова с Валей Смирновым. Фонтанный Дом. 1940 г.Памяти Вали СмирноваПостучись кулачком — я открою.Я тебе открывала всегда.Я теперь за высокой горою,За пустыней, за ветром и зноем,Но тебя не предам никогда...Твоего я не слышала стона.Хлеба ты у меня не просил.Принеси же мне ветку клена
Или просто травинок зеленых,Как ты прошлой весной приносил.Принеси же мне горсточку чистой,Нашей невской студеной воды,И с головки твоей золотистой
Я кровавые смою следы.Анна Ахматова
1942 г.
248Об Анне Ахматовойхочется жить в такое время. Рано утром пошла
в мастерскую печатать — неудачно. На обратном пути в
газете прочла эту погань. Днем был приступ тахикардии,
лежала. Когда кончился, захотелось уйти, забыться, по¬
шла в Дом писателя в библиотеку, потом обедать, ста¬
ралась ни о чем не думать.28.1X 1946. 22-го ходила к Рыбаковым спросить об
Анне Андреевне — больна. В субботу 24-го из Музея Ле¬
нина пошла к ней. Находиться вдали больше не могла.
Попала неудачно — в квартире была пожарная комис¬
сия, она ходила с ней. Потом пришли какие-то двое —
муж и жена. С ней мы все издали раскланялись, она — с
хорошей улыбкой. Я сидела на окне в передней с котен¬
ком, ждала, когда уйдут пожарники. Те двое тоже жда¬
ли. По уходе комиссии она вышла к нам в переднюю, по¬
дала всем руку: «он» стал целовать руку, «она» с доса¬
дой отдернула. Я решила сразу быстро уйти, а Анна Ан¬
дреевна взяла меня за плечи и почти вытолкнула: «Ко
мне нельзя, ну как вы сами не понимаете?»Перед этой газетной гадостью по-настоящему была у
Анны Андреевны 10.VIII. Пришла часа в три. Она лежа¬
ла на диване в черном китайском халате, красивая, кури¬
ла. У нее сидел литературовед В. Н. Орлов (немного сер¬
дитое лицо, длинный ноготь на большом пальце, палка,
светлые брюки). Принес ей деньги за выступление по ра¬
дио.■ 11.XII 1946. Была у А. А., взяла поломанные очки,
чтобы отнести в починку. Она — на ногах, вчера выходи¬
ла. Рассказала об озлобленном Чингисхане, скачущем
по степи и зовущем жену,— ее у него украли: читает
«Сокровенное сказание». Говорили о «Синоптических
евангелиях» Бауэра, я — об отсутствии сведений о Хри¬
сте у современников. Ответила: «Не хочу даже думать об
этом, не будем. Для меня Его существование несомненно,
как и Будды, и Магомета». Прибавила: «Я даже думаю,
что и Гомер жил».Вдруг А. А. начала напевать. Я обрадовалась: значит,
пишет. Я хотела было немного писать ее — категорически
запретила: «Только не сегодня». У меня уже ьходит в
привычку — сидя у нее, немного делать наброски. Хочет¬
ся изобразить ее просто, в жизни, без всякого позирова¬
ния «подсмотреть», и это не может быть некрасивым, по¬
тому что она хороша в каждом мгновении.
'.jщш i''.у*Шт* '**ШШШШ^^вннняяп■ямнмвнянвняиняЯНННм.Анна Ахматова. Фонтанный Дом. 1946 г.И увидел месяц лукавый,
Притаившийся у ворот,Как свою посмертную славу
Я меняла на вечер тот.Теперь меня позабудут,И книги сгниют в шкафу.
Ахматовской звать не будут
Ни улицу, ни строфу.Анна Ахматова
250Об Анне Ахматовой1947	год13.1	II 1947. 11-го днем была у А. А. Не видела больше
двух месяцев. Она немного похудела лицом, но, кажется,
стала еще красивее.Когда я вошла, она только что приехала из «Астории»
(туда приехал кто-то из ее знакомых из Москвы), была в
красивом темно-синем платье слегка лиловатого тона, ви¬
жу в нем впервые. Этот цвет ей идет больше всего. Чер¬
ные замшевые туфли на высоких точеных каблуках. Она
стала прибирать постель на диване, я — затапливать
печку.Потом показала ее портреты в гравюре на картоне —
два варианта, она взяла себе оба. Я была рада. На этом
мои удачи не кончились в тот день: она позировала, и я
написала маслом небольшой этюд, фигуру в интерьере.
В темно-синем платье, с серебристо-черным мехом, в
кресле, спиной к окнам, на фоне серо-зеленой стены и
темно-красного туалета. В этот раз писала более уверен¬
но, но все еще целиком не освободилась от той смешной
робости, которая охватила тогда, в июле 44-го года, при
писании первого портрета. У нее при позировании очень
смешная и милая манера постоянно оглядываться на ме¬
ня, следить, куда я смотрю, как идет дело. Когда она по¬
дошла в первый раз, просидев не более 15 минут, я успе¬
ла положить всего два-три тона и наметить лишь некото¬
рые точки в построении. Попыталась было закрыть этюд,
не дать смотреть, но она легко взяла меня за плечи и
пришлось сдаться. Сказала, что ей нравится, есть посад¬
ка, идет нормально.Сеанс длился не больше 1 часа 10 минут с двумя-тре-
мя вставаниями. Когда посмотрела его дома, нашла од-
но-два сбивчивых места, но, в общем, что-то взято от нее,
он в характере, и сегодня было гораздо легче немного пи¬
сать по памяти: набросок все-таки помог заучивать наи¬
зусть.Перед уходом немного посидели у печки, говорили по
поводу моего рассказа, слышанного от монтера, бывшего
в конце войны в Германии, о заграничных «удобствах»
жизни. А. А., как всегда, рьяно нападала на жизненную
скуку, парящую в Европе и особенно в Америке... Расска¬
зывала, как еще в 1910 году Верхарн, приезжавший в
Москву и Петербург, восхищался особой интересностью
Об Анне Ахматовой251русской жизни. «Какие характеры!»— говорил он. Се¬
годня занесла ей давно обещанные спички, много, а то
закуривает от печки, совершенно ужасно: таскает голов¬
ни, как еще не спалила глаза.5.1	V 1948. В субботу 3-го была в Фонтанном Доме.
Очень удачно, хотя вначале Анна Андреевна лежала, и
даже был небольшой сердечный припадок — велела от¬
крыть окно. Потом, когда прошло, быстро встала, чтобы
куда-то идти.Анна Андреевна надела замшевые туфли (без ка¬
лош)— те парадные, для выступлений, с них срезаны
каблуки наполовину, осеннее пальто (зиму ходила также
в нем), я застегивала лису. При переходе улицы Пестеля
у моста сказала повелительно: «Дайте руку». Шли от
Литейного лабиринтом переулков до улицы Радищева,
долго, с наслаждением. День был тихий, солнечный, теп¬
лый. Я внимательно следила за лужами и обводила
ее. Говорили о предполагаемом законе о разводе. Потом
перешли к Л. Толстому, и Анна Андреевна сказала: «Вот
Толстому верю, хотя и не согласна с ним, он заставляет
верить в то, о чем пишет. «Анна Каренина»— это клевета
на женщину, но он заставляет верить, что думает именно
так». Эти слова говорились по поводу тех мест, где
Л. Толстой пишет, что Анна, будучи женой «этого про¬
тивного человека, была будто бы мраморной красави¬
цей», а когда ушла от него к человеку, который был ей
мил физиологически, стала чуть ли не на всех загляды¬
ваться и искать адюльтера.26.XI 1948. 10 часов вечера. Только что пришла от Ан¬
ны Андреевны. У нее воспаление легких, третьего дня уз¬
нала об этом от Ирины П. по телефону. Ужасно волнова¬
лась, все валилось из рук эти дни. Пошла сегодня в 5
часов. Со страхом поднималась по лестнице, нажимала
звонок. Открыл Л. Н., сказал, что она чувствует себя не¬
важно, я хотела уйти, но не пустил, провел к ней. Самый
процесс, может быть, уже кончается (заболела 3.XI, что
это воспаление, установили не сразу), но с сердцем неваж¬
но. Кашель. Приходила сестра из Союза писателя с бан¬
ками. Я пересела в угол, в ее кресло. Через каждые три ми¬
нуты Анна Андреевна спрашивала, не пора ли снимать:
терпения у нее совсем нет, хотя говорит, что боль терпит
и зубы дергает без наркоза.Передняя у них страшно холодная, выходит туда от¬
крывать дверь, когда здорова, иногда прямо с постели, в
252Об Анне Ахматовойодном шелковом халате. Но когда я сказала об
этом —«Что вы, я железная, никогда не простужаюсь,
воспаление — первый раз в жизни, потому что ходила в
рваных туфлях». Тоже не легче.В комнате почти жарко, от печки пышет, закрыли пол¬
ную красных крупных углей, как любит закрывать Анна
Андреевна. Потом пришел Л. Прыгнул на диван полоса¬
тый котенок Неизбежник, перелез ко мне.23.XII 1948. Сегодня Анна Андреевна встретила меня
сама — была в кухне. Она встает, хотя температура еще
есть, но доктор велит немного ходить, иначе может быть
отек легких.В комнате прибрано, истоплена печка, хорошо. «Лев
ухаживает как добрый сын». А как же иначе?Много рассказывала о Шекспире, о легендах и за¬
гадках его биографии. За время болезни прочитала
четыре толстые книги о Шекспире. (Мне нужно пере¬
читать «Макбета».) Анна Андреевна рассказала, что
до сих пор не понимала некоторых мест этой трагедии
(упоминания о детях леди Макбет). И вот теперь прочла,
что первый муж и дети леди Макбет сгорели в замке, а
она бежала. Говорила о легенде вокруг имени Шекспира,
о том, что нигде нет его рукописей, никто не знает его
почерка, о том, как мог малообразованный актер на¬
писать «Тимона Афинского» эллинизированным ан¬
глийским языком.1951	год28.XII 1951. Сегодня была у Анны Андреевны. Вчера
позвонила — назначила на два часа. За этот промежуток
у нее был инфаркт летом. Отлежала в больнице в Москве
два месяца неподвижно на спине, затем постепенно вы¬
здоравливала и потом два месяца была в санатории под
Москвой.В Арктический институт теперь ходят опять с правого
подъезда, по-прежнему надо выписывать пропуск, и она
потом его подписывает и ставит час ухода. Комично все
это. Не иначе как кто-то там собирает ее автографы.Встретила меня весело. В темно-синем выходном
платье, которое очень идет ей. В доме перемена к луч¬
шему: везде тепло, паровое отопление, а в ее большой
Об Анне Ахматовой253комнате даже не замазаны окна, открывает — слишком
жарко. Натерты полы. Словом, уютно, и нет того прежне¬
го вида заброшенности. В комнате на столе опять появи¬
лись маленькие часы домиком, должно быть для более
правильной отметки пропусков.«Я никогда в жизни не имела часов»,— сказала
А. А. как-то в ответ на мое извинение за опоздание.1952	год8.VII 1952. В понедельник — 30.VI — днем была
у Анны Андреевны на новой квартире — ул. Красной
Конницы, 4, квартира 3. Комната ее теперешняя неболь¬
шая-метров 12—14, продолговатая, с серо-зелеными
обоями и задней стенкой кафельной печки —едва ли бу¬
дет тепло. Окно на улицу, светло, должно быть, на вос¬
ток. Из окна видно старинное, типа казарм XIX века,
здание — Николаевский госпиталь, где умер Мусоргский.
«Страшное место»,— сказала Анна Андреевна об этом
доме.Говорили о русской классической литературе —о	любимых писателях. У нее: Герцен, Салтыков, Лесков,
Л. Толстой. Я сказала, что Чехова не могу читать сейчас
и что его герои меня раздражают нытьем. «А разве Че¬
хов — классик?— спросила Анна Андреевна.— Он выду¬
мывал своих „нытиков"». Лескова очень любит. Затем го¬
ворили о чтении Д. Н. Журавлевым «Шинели». Она слу¬
шала у Эренбурга. «Он читает как надо». Сочувствия и
жалости к Акакию Акакиевичу, по ее мнению, автор не
требует; таких Акакиев Акакиевичей быть не должно —
это порождение николаевского режима, и Гоголь говорит
в этой повести «об уничтожении человека этим режи¬
мом».1955 год27.XI 1955. Ходила с Анной Андреевной в академию
на выставку В. П. Белкина. Работы его почти все для ме¬
ня незнакомые — на выставках приходилось видеть одну-
две, не больше. Среди натюрмортов есть хорошие, рисун¬
ки неплохие, и портрет Анны Андреевны тоже хороший.
254Об Анне АхматовойX**»	-11 ♦•АЛ*''1 Г	. J , - ,С-Д- .«*■	Vf -#•-*••■ rU ^rT^lZ. ayJ ' *, л}-1**"*Ц, «*, e# v	** 'Черновые наброски «Реквиема». Автограф
А. Ахматовой. Из собрания М. С. Лесмана.Анна Андреевна, мне показалось, неважно себя чув¬
ствует. Устает при ходьбе больше, чем прежде. А самое
главное то, что ее основная мука — беспокойство о Л.,
видимо, никак еще не ликвидируется. Спрашивать я не
могу, конечно, так думаю сама... Когда кончили смотреть,
Анна Андреевна с В. А. Белкиной поехали к ней на Жда¬
новскую набережную.1963	год20.VII 1963. В среду—10.VII — была у Анны Андре¬
евны в Комарове. Она очень хорошо меня встретила,
спросила, почему я пропадала несколько лет, и коротко
Об Анне Ахматовой255рассказала, что было главного за это время. Дала про¬
честь «Реквием». Писалась эта вещь с 35-го по 40-й год.
Правда, сила и конкретность чувства производят огром¬
ное и страшное впечатление.Участок Литфонда расположен среди молодого еще
соснового леса, травы там нет. Анна Андреевна сказала,
что сосны траву выживают: корни у них в длину равны
их высоте, и вся земля под ними заплетена этими корня¬
ми, расти на ней уже ничего не может. Сказала: «Землю
под садик (перед окном) приносила сама, когда еще мог¬
ла работать». Участок этот получен в 1955 году.6.1	X 1963. В субботу—31.VIII—ездила в Комарово,
отвезла рукопись «Реквиема». Это вещь исключительная
по силе простой безыскусственной правды. Здесь формы
как бы нет, ее не чувствуешь. Здесь все — содержание;
форма стала содержанием, расширила его и наполнила
собой. Вот образец того, как надо чувствовать и писать
в принципе «расширенного содержания в искусстве», о
чем я все думаю в последнее время.20.1X 1963. В понедельник 16-го ездила в Комарово.
День был с дождем, под конец, когда уезжала. Дачники
почти разъехались, тишина осенняя, малолюдно, забега¬
ловка у вокзала закрыта.Анна Андреевна была очень эффектна в черном
платье, белых туфлях, оживленная, ждала кого-то с ка¬
ким-то делом. На вопрос, будет ли позировать, ответила
неопределенно: «Посмотрим».Устроила мне проборку, чтобы ничего не привозила,
щепетильность ее всегда ужасно на меня действует, мне
так хотелось бы хоть немного заботиться и быть полез¬
ной.2.Х 1963. В прошлую среду—25.IX—ездила в Кома¬
рово. А. А. была рада моему приходу, так как я избави¬
ла ее от одного пьяного гражданина—гостя Гитовичей.
Она сушила волосы. На мой вопрос, над чем теперь рабо¬
тает, ответила, что пишет драму. Первая мысль о драме
пришла еще в Ташкенте: «После больниц, после тифов
мне все стало представляться как какое-то действие». Со¬
держанием этого действия будет происшедшая с ней са¬
мой драма 1946 года.I	действие —«На лестнице», автор написала пьесу и
ее разрешили поставить, II действие —«Пролог этой
256Об Анне Ахматовойпьесы», главная роль в ней —«Сомнамбула», она в ноч¬
ной рубашке, живет в пещере, и играет ее сам автор.
Другие действующие лица: «Человек на стене» и «Голос,
который принесет беду», ручной орел «Федя», который
также живет в пещере, иногда он вставляет какие-то сло¬
ва; III действие — «Под лестницей», где происходит суд
над автором «Сомнамбулы», так как пьесу все-таки не
разрешили, в конце концов. Стоит стол под зеленым сук¬
ном, много народу, судит «самый толстый», его все время
куда-то отзывают, он часто выходит, и в это время посто¬
ронние разговоры среди действующих лиц. Одно из дей¬
ствующих лиц — «Человек, которому кажется, что к его
уху приросла телефонная трубка», и в ней все время слы¬
шится голос с грузинским акцентом. Сказала, что не зна¬
ет, будут ли судить «Федю», и спросила меня, как я ду¬
маю. Я на это ответила, что надо судить и его, как суди¬
ли козу вместе с Эсмеральдой. Засмеялась. Прочитала
диалог «Человека на стене» с «Сомнамбулой». Спросила,
не кажется ли мне («вы хорошо меня знаете»), что эти
стихи не в ее манере. Я ответила, что она всегда пишет
только в своей манере и иначе, кажется, не может пи¬
сать4.Затем, часа уже в четыре, была сделана прическа, и я
писала ее почти до 6 часов; в розовато-сиреневом халате,
в три четверти, одну голову. Во время сеанса играла му¬
зыка: ставили пластинки Стравинского, который
А. А. очень нравится, потом Бетховена. Вообще, ей нра¬
вится И. С. Бах, Бетховен, Шуман, Моцарт, Шостакович,
а не нравится Чайковский, Рахманинов.Писала я в этот раз как-то не думая, с горем в душе,
очертя голову.Минут через двадцать послышалось: «Хорошо я пози¬
рую?», а не прошло еще получаса, как прозвучала обыч¬
ная просьба: «Можно посмотреть?» На этот раз я услы¬
шала одобрение, только «глаза, как у классной дамы».
Закрыла их рукой на этюде: «Видите, остальное хорошо»,
дотронулась до моего плеча, отошла и посидела еще не¬
много. Но, видимо, захотелось есть, пошла в кухню спра¬
шивать об обеде. Сеанс кончился.В этот день я задала вопрос, который задать давно
собиралась: в какое время суток в основном приходят
стихи? Ответила: «В любое время, всегда, и, конечно,
в минуту пробуждения, между сном и явью».
Об Анне Ахматовой2571964	год13.11	1964. В середине января напечатала мой ри¬
сунок Анны Андреевны, который начала в октябре прош¬
лого года. Делала его долго. Это как вывод из всех пос¬
ледних комаровских этюдов, из трех, которые написала
за это лето и осень.Очень много смотрела литографию Верейского
1929 года, которая мне нравится, хотя рисунок очень
скромный и без особого направления. Считаю этот рису¬
нок самым похожим и характерным портретом Анны Ах¬
матовой.Теперь, когда,я знаю отчетливо всю иконографию Ах¬
матовой, когда столько раз смотрела у нее все ее фото¬
графии, могу сказать, что лучшие портреты художников,
передающие ее образ, это три: живописный портрет Альт¬
мана, рисунок Верейского и рисунок Модильяни. И са¬
мый жизненно правдивый из них — портрет Верейского,
несмотря на его скромность, неброскость и некую, свой¬
ственную Верейскому, небольшую и хорошую идеализа¬
цию. Но ей он не нравится, почему — не сказала. Альт¬
ман образ дал, безусловно, но он принес в жертву свое¬
му кубизму многое в этом человеке. А голова в его изо¬
бражении меня даже как-то гипнотизирует. Работая по
памяти, без непосредственного позирования (А. А. ему не
позировала), Модильяни выразил что-то очень ей прису¬
щее в двух-трех линиях, но как по ним увидеть человека
с его характерными чертами и самыми обыкновенными,
но ему одному присущими человеческими формами, кото¬
рые драгоценны сами по себе? А. А. любит этот рисунок,
он всегда висит в ее комнате над диваном во всех ее
квартирах. Очень симпатичны рисунки Тышлера (их
два), сделанные в Ташкенте, но они все-таки мало похо¬
жи.Самый ненужный и плохой портрет — это портрет
Сарьяна: он вульгарен по ощущению, с руками, которы¬
ми можно чистить картошку, но никак не писать стихи.
А. А. он тоже не нравится, и его нет среди ее фотогра¬
фий. Как жаль 6 сеансов, отданных ему, лучше бы она
отдала их мне!У Осмеркина есть сходство и нечто хорошее, но руки
все-таки какие-то грубые, хотя они, кажется, остались не¬
законченными, так говорит сама А. А.9	Зак. 106
258Об Анне АхматовойI*», WГ. С. Верейский. Портрет Анны Ахматовой. 1929 г.Образ Ахматовой почти 20 лет преследует меня так,
как образ Демона преследовал Врубеля, хотя это сравне¬
ние и смешно звучит. С 19.VI. 44 года, когда я впервые
увидела А. А. (на «Устном альманахе» в Доме писателя)
и сделала первые наброски, было очень мало дней, в ко¬
торые я не думала бы о ней, не припоминала бы ее на¬
ружность, мелочи встреч, не копалась бы в ее харак¬
тере, не списывала бы ее стихов, не желала бы спо¬
койной ночи.
Об Анне Ахматовой259Н. А. Тырса. Портрет Анны Ахматовой. 1928 г.Даже испытание временем не помогло мне отделаться
от нее, и в те несколько лет, что мы не встречались, все
равно неизменно и почти ежедневно думала и обдумыва¬
ла все связанное с этим человеком. Теперь я уже не
знаю, где кончается жизнь и начинается работа над пор¬
третом. Кажется, что я живу с ней много лет и не заме¬
чаю внешних изменений или не придаю им значения.И то же в вас очарованье,И та ж в душе моей любовь.
Елена ТагерСинеглазая женщина входит походкой царицы.
Открываются окна. Горит на закате река.По вечернему воздуху белая стая стремится,А она неподвижна. И четки сжимает рука.Это — Анна Ахматова. Старшая в хоре пророчиц,Та, что в песенный мед превратила полынные дни.
Псалмопевицу Божью посмеет ли кто опорочить?Ей певучие пчелы и плавные птицы сродни.Пред очами ее вереница волшебных видений.Под бессонной луной голубой распустился цветок.За плечами ее — величаво колеблются тени:Отсверкал Гумилев и уходит в безмолвие Блок...Золотые стихи! О, стихами повитое детство!О, ритмический ветер, качавший мою колыбель!Для кичливых льстецов — позолоты грошовое средство,
Для правдивых певцов — осиянная звездная цель.1946о
Г. П. Макогоненко
.ИЗ ТРЕТЬЕЙ ЭПОХИ ВОСПОМИНАНИЙЕсть три эпохи у воспоминанийИ нет уже свидетелей событий,
И не с кем плакать, не с кем вспо¬
минать...Анна АхматоваЯ не принадлежал к числу близких и многолетних
друзей Анны Андреевны Ахматовой, и эти воспоминания
о ней пишу по настойчивой просьбе дорогих мне людей.
Обстоятельства ленинградской блокады и события пер¬
вых послевоенных лет, когда я неоднократно встречался
с Анной Андреевной в литературном и дружеском кругу,
сблизили нас.В трудные сороковые годы я оказался непосредствен¬
ным свидетелем ее литературных и общественных выступ¬
лений, был посвящен в некоторые творческие замыслы
поэта, имел возможность видеть бедственные условия ее
жизни и исполненное высокого человеческого достоинства
поведение перед лицом беспримерных испытаний. Граж¬
данский долг обязывает меня свидетельствовать о живых
связях Ахматовой с ее временем.I27 августа 1941 года в Ленинград прибыл последний
поезд с Большой земли. Через несколько дней председатель
Ленинградского радиокомитета получил указание из Мос¬
квы начать передачи о положении блокадного города.Организовать эти передачи было поручено мне — в
то время редактору литературно-драматического отдела
радиокомитета. Решено было, что выступать будут фрон¬
товики — бойцы и командиры подразделений, летчики и
артиллеристы, партийные работники, рабочие и работни¬
цы, домохозяйки (они состояли в отрядах ПВО и охра¬
няли город от пожаров). Первая передача состоялась
6 сентября.© Г. П. Макогоненко, 1987
262Об Анне АхматовойДля того чтобы исторически точно понять и оценить
характер этих выступлений, и не только с нравственной,
но и с гражданской, политической точки зрения, должно
представить себе военную ситуацию в сентябре — октябре
1941 года. На протяжении всего сентября город жил под
угрозой вторжения врага. 2 сентября было проведено
первое снижение норм продажи хлеба. Через десять дней
последовало второе снижение продовольственных норм.
16 сентября газета «Ленинградская правда» вышла с
передовой статьей под грозным названием: «Враг у во¬
рот!» Текст этот перепечатан в листовках, которыми был
оклеен весь город. Ленинградцам сообщалась суровая
правда: «Над городом нависла непосредственная угроза
вторжения подлого и злобного врага. Ленинград стал
фронтом».Грозное время испытывало людей. Скажу честно:
смертельная опасность некоторых пугала. И этого тоже
не надо забывать. С подобными людьми я дважды (к
счастью, только дважды!) столкнулся при переговорах об
их выступлении по радио — с одним известным ученым и
одним крупным театральным режиссером. Приглашение
в обоих случаях было остановлено вопросом: передача
эта будет транслироваться только для Ленинграда? На
мой наивный, почти восторженный ответ: «Нет! Что вы!
Это передача в эфир на всю страну»— я получил отказ
от выступлений. Что же это такое? Боялись, что их услы¬
шат фашисты?.. До сих пор страшно вспомнить об этих
отказах...После этих двух происшествий я и обратился к Шоста¬
ковичу и Ахматовой. Дмитрий Дмитриевич немедленно
согласился и выступил в знаменательный день 16 сентяб¬
ря («Враг у ворот!»). В передачах на страну мы обязаны
были говорить народу самую важную, самую правдивую
информацию о ленинградцах — живы, держимся, побе¬
дим.Шостакович говорил о своей работе: «Час назад я за¬
кончил вторую часть своего нового симфонического про¬
изведения. Если это сочинение мне удастся написать хо¬
рошо, удастся закончить третью и четвертую части, то
тогда можно будет назвать это сочинение Седьмой сим¬
фонией... Я сообщаю об этом для того, чтобы радиослу¬
шатели, которые сейчас слушают меня, знали, что жизнь
Об Анне Ахматовой263нашего города идет нормально... Все мы сейчас несем
свою боевую вахту...»...В августе 1942 года Анна Ахматова, живя в Таш¬
кенте, писала «Поэму без героя». В первом варианте поэ¬
ма кончалась рассказом о том, как в сентябре, когда ав¬
тор улетал из Ленинграда, была вывезена композитором
и Седьмая симфония.Все вы мной любоваться могли бы,Когда в брюхе летучей рыбы
Я от злой погони спаслась,И над Ладогой, и над лесом,Словно та, одержимая бесом,Как на Брокен ночной неслась.А за мною, тайной сверкая
И назвавши себя —«Седьмая»,На неслыханный мчалась пир...Притворившись нотной тетрадкой,Знаменитая ленинградка
Возвращалась в родной эфир.После выступления Шостаковича я с той же прось¬
бой обратился к Анне Ахматовой. Почему к Ахматовой?
Конечно, читавших ее стихи было мало. Но, как это
ни покажется парадоксальным, она была известна! У
нее было имя, впаянное в историю — историю русской
культуры, историю русской литературы. Ее имя было
связано с Ленинградом. Именно потому я был уверен,
что ее голос из осажденного города прозвучит автори¬
тетно.Эту мою убежденность подтверждало и стихотворение
Ахматовой, написанное сразу после начала войны. Еще в
июле Ольга Берггольц, близко знавшая Анну Андреевну,
придя в радиокомитет, рассказала, что была у Ахматовой
и она прочитала ей «Клятву»:И та, что сегодня прощается с милым,—Пусть боль свою в силу она переплавит.Мы детям клянемся, клянемся могилам,Что нас покориться никто не заставит!В конце сентября я посетил Анну Андреевну. Она бы¬
ла нездорова, но приняла меня. Приглашая ее выступить
по радио на всю страну, я рассказал, какую цель пресле¬
дуют подобные передачи. Выслушав меня, Анна Андреев¬
на ответила:—	Я благодарю за приглашение и обязательно вы¬
ступлю. Только мне трудно сейчас добраться до Манеж¬
264Об Анне Ахматовойной (Дом радио размещается на углу Манежной и Малой
Садовой.— Г. М.).Мы договорились записать ее в квартире. В назначен¬
ный день я, занятый другими срочными передачами, про¬
сил Ольгу Берггольц поехать со звукооператором. К тому
же, думал я, Анна Андреевна будет чувствовать себя сво¬
боднее с близким ей человеком. Выступление было переда¬
но в Москву, оттуда на всю страну. Ленинград в дни смер¬
тельной схватки с врагом говорил и голосом Ахматовой*.Напоминаю начало этого обращения к соотечествен¬
никам: «Мой дорогие согражданки, матери, жены и сес¬
тры Ленинграда! Вот уже больше месяца, как враг гро¬
зит нашему городу пленом, наносит ему тяжелые раны.
Городу Петра, городу Ленина, городу Пушкина, Достоев¬
ского и Блока, городу великой культуры и труда враг
грозит смертью и позором. Я, как и все ленинградцы, за¬
мираю от одной мысли о том, что наш город, мой город
может быть растоптан. Вся жизнь моя связана с Ленин¬
градом — в Ленинграде я стала поэтом, Ленинград стал
для моих стихов их дыханием... Я, как и все вы сейчас,
живу одной непоколебимой верой в то, что Ленинград ни¬
когда не будет фашистским. Эта вера крепнет во мне,
когда я вижу ленинградских женщин, которые просто и
мужественно защищают Ленинград и поддерживают его
обычную, человеческую жизнь... Наши потомки отдадут
должное каждой матери эпохи Отечественной войны, но
с особой силой взоры их прикует ленинградская женщи¬
на, стоявшая во время бомбежки на крыше с багром и
щипцами в руках, чтобы защитить город от огня; ленин¬
градская дружинница, оказывающая помощь раненым
среди еще горящих обломков здания... Нет, город, взра¬
стивший таких женщин, не может быть побежден. Мы,
ленинградцы, переживаем тяжелые дни, но мы знаем, что
вместе с нами — вся наша земля, все ее люди. Мы чув¬
ствуем их тревогу за нас, их любовь и помощь. Мы бла¬
годарны им, и мы обещаем, что мы будем все время стой¬
ки и мужественны...»В последние дни сентября 1941 года тяжело больную
А. Ахматову вывезли из Ленинграда.* О. Берггольц, вспоминая об этом эпизоде, отмечала, как по-ново¬
му, трагически и гордо звучал голос той, которую воспринимали как
«музу плача» (Цветаева): «Она писала и выступала в те дни совсем не
как муза плача, а как истинная и отважная дочь России и Ленинграда».
Об Анне Ахматовой2652В свой город Анна Андреевна вернулась 31 мая
1944 года. Но к себе в квартиру въехала не сразу — не¬
сколько месяцев жила у Л. Я- Рыбаковой.Квартира Ахматовой была во флигеле Шереметевско-
го дворца на Фонтанке. Построенный в первой половине
XVIII века, он считался загородным домом Шеремете¬
вых — только при Павле I район Фонтанки был включен
в черту города. В 1820-х годах дворец был перестроен ар¬
хитектором Воронихиным.В Шереметевский дом Анна Андреевна вселилась в
1919 году и прожила в нем с перерывами до 1952 года; в
стихах Ахматова дала ему имя Фонтанного Дома.Когда в июле 1944 года Ахматова вернулась в Фон¬
танный Дом, ей принадлежало две комнаты. Жилище бы¬
ло в бедственном состоянии: закопченные стены и потол¬
ки, зияющие дырами рамы — стекла были выбиты взрыв¬
ной волной. Въезжать в эти комнаты невозможно. Нужен
ремонт. Но как это сделать в военном Ленинграде? И тут
мы вспомнили о Всеволоде Марине, старом друге Ольги
Берггольц; в годы блокады он работал заместителем ди¬
ректора Государственной публичной библиотеки имени
Салтыкова-Щедрина. Блокада и хозяйственные нужды
библиотеки превратили книжника и библиотечного
работника в мастера на все руки, универсала...Я объяснил Всеволоду, что нужно сделать в квартире
Ахматовой, осторожно, но настойчиво нажимая на фами¬
лию хозяйки квартиры. Человек добрый, отзывчивый
и к тому же деловой, Марин перебил меня:—	Не дави на психику. Грамотный. Пошли, надо са¬
мому посмотреть.На месте Марин хозяйственно оглядел комнаты, вы¬
нув блокнот, записал туда нужные сведения, затем изме¬
рил проемы в рамах без стекол.Закончил работу, вышли в садик. Марин быстро изло¬
жил план действий:—	Комнаты надо промыть и. побелить. Мел и синьку
дам. Мастера найду, есть у меня знакомый, но старый
он. Схожу уговорю, а ты заплатишь. Только он слабый,
а комнаты высокие — дворцовые, чтобы их черт побрал.
Лестницу принесу. Ему должно помогать — будешь у
него подручным. Старика надо беречь.
266Об Анне АхматовойМастер есть мастер, даже если он стар и слаб. К кон¬
цу недели комнаты помолодели, только зияющие провалы
в рамах напоминали о бедствиях. Приняв работу, Марин
сказал:—	Пойдем ко мне. Стекол у меня нет. Но для Ахмато¬
вой надо воспользоваться резервами. Есть у нас в запас¬
никах множество дубликатов портретов писателей — на
всякий случай. Все они разных размеров и, естественно,
все застекленные. Сейчас мы их расстеклим. В случае че¬
го ты подтвердишь, куда пошли вынутые стекла с портре¬
тов великих писателей. Думаю, нас простят...Когда работа была закончена, Марин, который сам
вставлял стекла, весело оглядел обновленные комнаты и
с не свойственной ему торжественностью сказал:—	Ну, теперь Анна Андреевна может вселяться в
свой Фонтанный Дом!3После возвращения Ахматовой мы с Ольгой Федоров¬
ной посетили ее, купив по дороге букетик каких-то розо¬
вато-красных цветов. Большая комната, в которой она
принимала нас, поражала пронзительной бедностью.
Было в этой совсем не домашней обстановке что-то суро¬
во-спартанское: возле окна стоял квадратный кухонный
стол, по бокам две табуретки. Справа от входа у огром¬
ной стены — узкая тахта (диван?), на которой лежала
Анна Андреевна, чувствующая себя нездоровой. На стене
был приколот известный ее портрет, выполненный Мо¬
дильяни. И странно — этот портрет придавал комнате
удивительную красоту, жилой вид...Заметив мой интерес к рисунку Модильяни, Анна Ан¬
дреевна сказала, что этот портрет — единственный
сохранившийся, их было много, но все пропали.—	Я люблю его. Ваш красный букетик напомнил мне
давнее-давнее, словно в другом веке, посещение кварти¬
ры Модильяни. Мы часто встречались во время моего
пребывания в Париже. Однажды я пришла к нему с
красными розами. А его не застала. Не дождавшись, я
ушла. Розы в мирном Париже, цветы в военном Ленин¬
граде.Познакомилась Анна Андреевна с Модильяни в
1910 году, но только через год завязалось тесное знаком¬
Об Анне Ахматовой267ство. Ахматовой было двадцать лет. Как поэта Модиль¬
яни ее не знал. Художник, встретив двадцатилетнюю же¬
ну Гумилева, нарисовал умудренную жизнью, скорбно¬
одухотворенную женщину, словно угадав в юном
существе ее будущий величественный образ поэта Анны
Ахматовой.Как-то, обратив внимание, что всякий раз, бывая в
Фонтанном Доме, я подолгу смотрю на портрет, Анна Ан¬
дреевна спросила:—	Правда, он угадал?Нет, это был не вопрос — Ахматова подсказала слово,
которое было ключом к портрету Модильяни.В конце этого первого свидания в Фонтанном Доме я
попросил разрешения назначить мне время для делового
разговора: журнал «Знамя» заказал мне статью о со¬
зданном в поэзии образе Ленинграда. Я хотел попросить
Анну Андреевну дать мне стихи о военном Ленинграде.—	А вы думаете, такие стихи у меня есть?—	Я читал в «Красной нови»—«Первый дальнобой¬
ный в Ленинграде»; «Статуя „Ночь" в Летнем саду».
Убежден, что многого не знаю.—	Вы угадали. Но я не уверена, что они вам подой¬
дут.В назначенный день я пришел. Мне предстояло рас¬
сказать о проблемах статьи, чтобы Анне Андреевне было
ясно, чего я жду от нее.Статья называлась «Ленинградская тема». Поэты,
оставшиеся в осажденном городе, создали в своих стихах
совершенно новый образ Ленинграда, в то же время про¬
должая определенные традиции русской поэзии, и прежде
всего Пушкина.—	Пушкина?— прервала меня Анна Андреевна.—
Расскажите об этом подробнее....Именно благодаря Пушкину Петербург вошел
в литературу как воплощенный образ петровского перио¬
да русской истории.Затем в литературу на смену пушкинскому Петербур¬
гу приходит другой Петербург, державная красота кото¬
рого подавляет человеческую индивидуальность,— город
Гоголя, Некрасова, Достоевского, а затем Блока и Мая¬
ковского.И революция началась здесь, в Петрограде, в городе,
который история после Петра вновь избрала местом свое¬
268Об Анне Ахматовойго свершения и перелома. Поэтам первых лет революции
выпала честь запечатлеть новый облик города и поведать
великую историю завоевания его человеком....Что-то подобное, смущаясь, я рассказал Анне Ан¬
дреевне. Все это, по моему замыслу, было только преам¬
булой к просьбе о стихах, которые я собирался включить
в текст статьи. Но я не успел высказать свою просьбу.—	Интересно,— сказала она.— Я никогда не думала
о судьбе пушкинского образа Петербурга. Но действи¬
тельно, после революции понимание Петрограда у поэтов
изменилось. И не только у Блока и Маяковского. Вы по¬
мните мое стихотворение «Согражданам!»? Это в Петро¬
граде 1919 года. Видимо, время наложило свою печать и
на мою трактовку Петрограда...Анна Андреевна согласилась познакомить меня
с некоторыми еще не опубликованными стихотворениями
о Ленинграде.—	Когда в конце января 1944 года в Ташкент пришло
известие о полном снятии блокады Ленинграда, я написа¬
ла стихотворение «Победителям».— И она прочла его
мне.— А еще раньше,— продолжала Анна Андреевна,—
я написала о защитниках Ленинграда.А вы, мои друзья последнего призыва!Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохраненаНад вашей памятью не стыть плакучей ивой,А крикнуть на весь мир все ваши имена!Да что там имена!Ведь все равно — вы с нами!..Все на колени, все!Багряный хлынул свет!И ленинградцы вновь идут сквозь дымрядами —Живые с мертвыми: для славы мертвыхнет....Я с жаром поблагодарил Анну Андреевну, она про¬
диктовала мне прочитанные стихотворения. Я включил их
в свою статью, опубликованную в первом номере журна¬
ла «Знамя» за 1945 год.4В марте 1946 года позвонила Анна Андреевна и ска¬
зала, что ее пригласили выступить с чтением стихов в
Дом ученых (в Лесном).
Об Анне Ахматовой269-	Я дала согласие. Но они еще спросили, кто бы мог
произнести вступительное слово. Слушатели Дома уче¬
ных, как сказала звонившая мне милая женщина, хотят
познакомиться с творческим путем Ахматовой... Я реко¬
мендовала вас. Пожалуйста, не отказывайтесь, когда вам
будут звонить.Я был встревожен таким приглашением. Поэзией XX
века я никогда серьезно не занимался. Об Ахматовой не
писал... и вдруг выступать с рассказом о ее творческом
пути?..Анна Андреевна успокаивала меня:—	У вас впереди целая неделя...Отказываться было неудобно, соглашаться бесконечно
трудно. Я все-таки согласился. Пожаловался, что дома у
меня нет всех ее книг. Анна Андреевна успокоила:—	Беда поправимая. Приходите, я помогу.А при встрече, чтобы окончательно развеять мою тре¬
вогу, сказала:—	Я не буду вам мешать и посижу в другой комнате.
Не очень я люблю подобные представления. Это как на
гражданской панихиде — говорят о заслугах усопшего.
Присутствовать на собственной панихиде — кощунство.
Но люди хотят узнать обо мне, а прочесть негде. Нельзя
не уважать их просьбы....Настал день нашего выступления. Я стремился
взглянуть на творчество Ахматовой с нового, послевоен¬
ного рубежа. Многое тогда проверялось историей. Я по¬
пытался объяснить своим слушателям отсутствие боль¬
ших социальных и исторических тем в раннем творчестве
Ахматовой. Двадцатилетняя женщина, вступая в само¬
стоятельную жизнь, была далека от нарастающей общес¬
твенной борьбы, от людей, которые ее вели. Отсюда ее
поэтическая позиция. Но грянула первая мировая война,
которая потрясла Россию, и юная Ахматова не могла не
почувствовать народной беды, не откликнуться на горе
крестьянок-солдаток: «Над ребятами стонут солдатки,
вдовий плач по деревне звенит». Она писала: «Мы на сто
лет состарились, и это тогда случилось в час один...» Но
перед лицом страшных событий оказалась одинокая жен¬
щина. И было бесконечно трудно ей справиться с горем.
Отсюда и чувство бессилия в ее стихах.Но ее дореволюционные стихи нельзя воспринимать
однозначно, в них запечатлелось время, трагизм и неус¬
270Об Анне Ахматовойтроенность человеческой жизни в кризисные для России
годы, появился образ Петербурга и впервые обозначи¬
лась тема Пушкина, такая программная для всего твор¬
чества Ахматовой, был создан образ поэта-лицеиста
(«Смуглый отрок бродил по аллеям...»).Блок веровал: только та поэзия истинная, о которой
можно сказать — здесь человек сгорел. Поэзия Ахмато¬
вой — вся исповедь, обращенная к людям, исполненная
стремления поделиться с ними своим душевным богат¬
ством, своей песенной силой.Но не пытайся для себя хранить
Тебе дарованное небесами:Осуждены — и это знаем сами —Мы расточать, а не копить.1915...Мое восприятие лирики Ахматовой не было сугубо
личным — оно совпадало с мнением многих послевоенных
читателей. Той же весной Анна Андреевна выступала с
чтением стихов по Ленинградскому радио. После переда¬
чи она получила множество писем (писали на адрес ра¬
диокомитета). Письма были от женщин и мужчин, от лю¬
дей разных профессий и возрастов — и все благодарили
за стихи. Одно из них, письмо рабочего Невдубстроя от
12 июля 1946 года, я переписал: «Вчера я слышал до¬
стойную оценку вашей по форме скупой, а по содержа¬
нию и жизненности богатой поэзии. Слышал и ваш голос.
Я радовался и был в восхищении, как вы своим голосом
прочли те золотые строчки, которые созданы скромным в
нашей поэзии человеком, но одаренным своеобразным та¬
лантом, исключающим излишний пафос. Я читал ваши
произведения, но не многие и только в новых изданиях:
«И та, что сегодня прощается с милым», «Мужество»,
«Наступление», «Статуя „Ночь“ в Летнем саду», «Про
мальчика» и другие. Все они проникнуты небывалой лю¬
бовью к людям, к самым маленьким, к нашей отчизне.
Часть из них я читаю в нашей самодеятельности, и пуб¬
лика их принимает с восторгом и гордостью...»Первый номер «Знамени» за 1945 год, где была опуб¬
ликована моя статья со стихами Анны Ахматовой, вышел
с опозданием — в марте. Я получил журнал в первых
числах апреля. Сразу же позвонил Анне Андреевне, по¬
Об Анне Ахматовой271здравляя с публикацией ее стихов. Спросил, когда могу
занести ей журнал...—	Подержите журнал у себя. Я на днях буду у вас.Я звонил накануне своего дня рождения. Ольга Фе¬
доровна пригласила Анну Андреевну быть в этот день
у нас.10 апреля я с радостью вручил ей журнал «Знамя».
Анна Андреевна, поздравив меня с днем рождения, пода¬
рила мне книжку из своей библиотеки — «Пантеон рус¬
ской поэзии, издаваемый Павлом Никольским» и сказа¬
ла: я готовлю для вас другой подарок. Но он пока не го¬
тов. Как только я закончу работу над рукописью, я ее
вам передам.Обещанного, как известно, три года ждут. Но уже че¬
рез семь месяцев Анна Андреевна выполнила свое обеща¬
ние.5В 1946 году над Ахматовой и Зощенко разразилась
гроза. В Доме писателя шли собрания. Постоянно упо¬
минались и другие фамилии: Саянов и Лихарев — редак¬
торы журналов «Звезда» и «Ленинград», а также писате¬
ли Юрий Герман (выступивший на страницах «Ленин¬
градской правды» со статьей о творчестве Зощенко) и
Ольга Берггольц (писавшая об Ахматовой). К концу ок¬
тября бурные собрания в Доме писателя несколько поу¬
тихли.Вскоре мы с Ольгой Федоровной стали встречаться с
Анной Андреевной, недавно вернувшейся из Москвы. Она
приходила к нам на улицу Рубинштейна. В один из пер¬
вых приходов Анна Андреевна и вручила мне обещанный
подарок — рукописный сборник стихотворений «Нечет».
В такие вечера говорили о «Нечете», семантике названия
ее последнего сборника, о Пушкине — в связи с ее рабо¬
той над новым исследованием, посвященным на этот раз
«Каменному гостю».Чаще всего Анну Андреевну встречали не только мы,
но и наши гости — Евгений Львович Шварц и Юрий
Павлович Герман. Мы сидели за столом маленькой ком¬
наты, в которой весело потрескивал камин и тепло горели
свечи. Анна Андреевна всегда устраивалась поближе к
камину и зябко куталась в теплую шаль.
272Об Анне АхматовойДина АХМАТОВАИЗБРАННЫЕ СТИХИjsio - msи У с 9Л& н и * rИы5*т«(,«»в «ПРАВДА»Титульный лист уничтоженной книги А. Ахматовой
«Избранные стихи» (Библиотека «Огонька», №23,
издательство «Правда», 1946 г.) с автографом
автора. Из архива М. В. Латманизова.Трое из присутствовавших — Анна Андреевна, Ольга
Федоровна и Юрий Павлович — были, по словам Евгения
Шварца, «достойно» отмечены критикой. За столом цари¬
ло веселое оживление. О «событии», как о покойнике, не
говорили. Евгений Львович иногда подшучивал надо
мной:—	А тебя почему не похвалили? Об Ахматовой писал,
стихи ее публиковал, доклад о ее творчестве делал, что
говорил, помнишь?
Об Анне Ахматовой273Анна Ахматова с Аней Каминской. Фонтанный Дом. 1946 г.Анна Андреевна улыбнулась и, поддерживая шутку,
сказала:—	Да, уж совсем не ругал...—	Вот-вот,— продолжал Шварц,— а сидишь бед¬
ненький, критикой не замеченный...С иронией Евгений Львович говорил, что критика
его никогда не замалчивала. И действительно, его уже
в 1944 году начали ругать за пьесу «Дракон». Юрий
Павлович отвергал его претензии, ссылаясь на «дав¬
ность» истории с «Драконом», Шварц, улыбаясь, бодро
отвечал:—	Ничего, Юрочка, еще все впереди! То ли узрим,
как говаривал Федор Михайлович, то ли узрим!.....Стоял ленинградский холодный, нудно-дождливый
октябрь. Раздался звонок. Я встретил Анну Андреев¬
ну — она была без зонта. Я торопливо снял с нее намок¬
шее пальто. Пока расправлял его на вешалке, Анна Ан¬
дреевна подошла к стоявшему в прихожей зеркалу.
Я вздрогнул, услышав необычный, чавкающий звук ее
шагов. Я поискал глазами источник странного звука, и
тут увидел на полу большие грязные лужи. Было ясно,
что туфли Анны Андреевны безнадежно промокли. Я уса¬
274Об Анне Ахматовойдил ее на стул и принялся снимать набухшие водой, лет¬
ние, не приспособленные к октябрьским лужам башмаки.
Позвал Ольгу Федоровну. Мгновенно оценив обстановку,
она приказала:—	Принеси из ванной полотенце, из шкафа мои шер¬
стяные чулки и уходи.В дверях стоял Герман. На лице его судорожно бега¬
ли желваки. Я увел его в столовую.	_Не видевший того, что было в прихожей, Шварц обо
всем догадался, проследив взглядом за мной, бежавшим
с шерстяными чулками в руках.Минут через десять в столовую вошли Анна Андреев¬
на и Ольга Федоровна. Анна Андреевна спокойно поздо¬
ровалась. Глаза присутствующих невольно устремились
на ее ноги. Анна Андреевна стояла в теплых чулках —
туфли Ольги Федоровны не подошли. Подвинув стул к
камину, она села, сказав:—	Я погреюсь.Странное впечатление производила ее фигура. У ка¬
мина сидела уже немолодая, седая, бедно одетая жен¬
щина, без туфель, придвинув к огню озябшие на уличной
стуже ноги. И в то же время во всей ее осанке, в гордо от¬
кинутой голове, в строгих чертах ее лица — все в ней бы¬
ло величественно и просто. Я уже знал, что при определе¬
нии ее осанки часто употребляется эпитет — королевская,
царственная. Этот эпитет, пожалуй, наиболее подходил и
сейчас к озябшей женщине, сидевшей у камина. Бедность
только подчеркивала ее достойную величавость. Вспоми¬
нались стихи:Оттого и лохмотья сиротства
Я, как брачные ризы, ношу.Герман разлил коньяк, подал Анне Андреевне рюмку
и провозгласил:—	За нашу Анну Андреевну, за нашу королеву-бро-
дягу!— и поцеловал ее руку.Губы Анны Андреевны чуть дрогнули в улыбке.—	Спасибо,— сказала она.И опять я вспомнил стихи:У меня есть улыбка одна:Так, движенье чуть видное губ.За ужином Женя Шварц «держал стол». Он расска¬
зывал разные истории из своей «героической» биогра¬
Об Анне Ахматовой275фии — как запрещались спектакли по его пьесам, как
требовали исправления текста. Интонация его рассказов
была грустная и бодрая.И Ольга Федоровна, и Юрий Павлович поддерживали
Шварца.О настоящем положении Анны Андреевны, повторяю,
никто даже не заикался. Но мудрая Ахматова отлично
понимала добрые намерения сидевших за столбм друзей.
Ей хотелось помочь тем, кто так искренне стремился по¬
могать ей. Но жалости Ахматова не принимала. Перед
этим, где-то в конце 1945 года, она, как бы исповедуясь,
писала:Я не любила с давних дней,Чтобы меня жалели.Анна Андреевна, приподняв руку, остановила нас.—	Я прочту стихотворение, написанное год назад:Наше священное ремесло
Существует тысячи лет...С ним и без света миру светло.Но еще ни один не сказал поэт.Что мудрости нет, и старости нет,А может, и смерти нет.Анна Андреевна читала своим удивительным по тем¬
бру, глубоким, грудным голосом. В интонации была зало¬
жена правда мысли, правда чувства.Застолье продолжалось. Оно не было шумным. Евге¬
ний Львович иронично и мастерски изображал своего
Дракона, повторял его угрозы растлить души человече¬
ские: физически убить человека — просто и неинте¬
ресно, надо души сделать послушными. «В моем городе
только и найдешь безрукие души, безногие души, глухо¬
немые души, продажные души...»Августовские события выбили Ольгу Федоровну из ра¬
бочей колеи. Ее перестали печатать. Задуманная траге¬
дия «Верность» не писалась. Она тяжело переживала
свою немоту. Удалось написать только «Обращение к
трагедии». Тряхнув головой, чтоб убрать упавшую прядь
светло-соломенных волос, она стала читать, и каждый
стих звучал как вызов:От сердца к сердцу.Только этот путь
я выбрала себе. Он прям и страшен.
276Об Анне АхматовойСтремителен. С него не повернуть.Он виден всем и славой не украшен.Пусть будет так. Я не могу иначе.Не ты ли учишь, Родина, опять:
не брать, не ждать и не просить подачек
за счастие творить и отдавать.Закончив читать, Ольга неуверенно, робко посмотре¬
ла на друзей, как бы спрашивая: «Неужто плохо?»—	Ну, что ты,— сказал Евгений Львович,— сама
знаешь, что хорошо! Умница!—	Даже из этого обращения чувствуется, что траге¬
дию Севастополя ты воспринимаешь через трагедию Ле¬
нинграда,— сказал Герман.—	Достойно, Оля, достойно Поэта. У нас только од¬
но счастье — создавать и отдавать. Все остальное — от
лукавого,— сказала Ахматова.— Пишите, не позволяйте
господствовать над собой эмоциям.— И добавила:— Оля,
вы помните, откуда это ваше — «Я не могу ина¬
че»?—	Помню, Анна Андреевна, это слова Лютера.—	Умница.Анна Андреевна не просто присутствовала за столом —
она внимательно слушала, реагировала на происходящее,
подавала реплики, отвечала на вопросы (главным обра¬
зом, бытовые) и, как всегда, была лаконична, скупа на
слова и жесты. За столом сидела обаятельная, умная,
тонко и чутко воспринимающая речи, стихи и остроты
обыкновенная женщина, к тому же оболганная, беспо¬
мощная в преодолении трудностей обступившего ее быта.И в то же время было в ней что-то необыкновенное,
отличавшее ее от всех окружающих, в том числе и от
друзей — талантливых писателей, блестящих собеседни¬
ков. Не сразу пришло слово, которое бы могло объяснить
это впечатление. Но оно пришло —- дистанция.Ахматова принадлежала к другому миру, полностью,
всем своим существом принадлежала искусству XIX сто¬
летия, продолжателем которого она была. Точнее — она
просто жила им. Поэзия была ее существованием,
жизнью и бытом. Оттого удары судьбы, нищета, неустро¬
енность не унижали ее. Сидевшие за столом по-человече¬
ски, обыкновенно реагировали на неприятности — огор¬
чались, волновались, беспокоились, страдали... Ахматова
была выше этого. Всегда (что бы с ней ни случалось) ра¬
Об Анне Ахматовой277ботала, ибо жила по особым законам поэзии. Оттого и
эта гордая осанка, это строгое, исполненное суровой кра¬
соты и достоинства лицо. И даже, может быть, чуть-чуть
снисходительное отношение к милым ей людям, которые
уж так истово переживали беды, неустройства и обиды...
«Дорогою свободной иди, куда влечет тебя свободный
ум...»Из разговоров с Анной Андреевной запомнился еще
такой сюжет.В «Нечете» было помещено два отрывка, озаглавлен¬
ные «Из поэмы „1913 год“». Я спросил, что это за поэма,
окончена она или еще пишется. Анна Андреевна ответи¬
ла:—	Название условное. Это фрагменты из «Поэмы без
героя». Она еще не завершена. Но в ней много о Петер¬
бурге. О Петербурге предвоенном, Петербурге 1913 года.Раскрыв рукопись, я прочел несколько стихов из вто¬
рого фрагмента:Были святки кострами согреты,И валились с мостов кареты,И весь траурный город плыл
По неведомому назначенью.Напомнив эти строки, я спросил: прав ли я, что этот
предвоенный, грозный, исполненный обмана и фантасти¬
ки город воспринимаю в гоголевской традиции?—	Гоголевской?— удивленно спросила Анна Андре¬
евна.—	Именно. Ведь стих: «И валились с мостов каре¬
ты»— это цитата из «Невского проспекта»!Я взял с полки томик с гоголевскими повестями и про¬
читал: «О, не верьте этому Невскому проспекту!.. Всё об¬
ман, всё мечта, всё не то, чем кажется!.. Он лжет во вся¬
кое время, этот Невский проспект, но более всего тогда,
когда ночь сгущенною массою наляжет на него и отделит
белые и палевые стены домов, когда весь город превра¬
тится в гром и блеск, мириады карет валятся с мостов...»—	Кареты валятся с мостов — это, Анна Андреевна,
характерный петербургско-гоголевский образ. И он во¬
шел в ваши стихи...Анна Андреевна слушала меня внимательно.—	Литературоведчески это точное наблюдение. Воз¬
ражать трудно. Но уверяю вас, у меня это вышло не¬
278Об Анне Ахматовойпроизвольно. О Гоголе я не думала. Видимо, память под¬
сказала этот гоголевский образ — он оказался органич¬
ным в моих стихах. Когда я писала о Петербурге, я всег¬
да помнила о пушкинском Петербурге. Он у него не толь¬
ко ликующий, торжественно праздничный, но и грозный,
фантастический. Таков он уже в «Медном всаднике».6В августе 1949 года исполнялось двести лет со дня
рождения А. Н. Радищева. К этой дате я готовил одно¬
томник его избранных сочинений. Помимо прозаических
и поэтических произведений Радищева я решил включить
материалы следствия по его делу и письма его из сибир¬
ской ссылки А. Р. Воронцову. Большая часть этих писем
писалась по-французски. Переводов до сих пор не суще¬
ствовало.Для этой работы я рассчитывал пригласить Анну Ан¬
дреевну. Она, внимательно выслушав мое предложение,
решительно отказалась, ссылаясь на трудности. Француз¬
ский литературный язык XVIII века ей мало известен, а
тут еще нужно дать его русский вариант. «Да и кто меня
напечатает?» — заключила она вопросом свой отказ.
Я продолжал уговаривать Анну Андреевну, заверяя, что
хлопоты, связанные с публикацией, я беру на себя.В итоге переговоров пришли к компромиссному реше¬
нию: я оставлял Анне Андреевне двенадцатый том архи¬
ва Воронцова, где были опубликованы письма Радищева.
Только после знакомства с ними пусть будет дан ею
окончательный ответ.Через неделю Анна Андреевна позвонила.—	Я решилась,— сказала она.В марте 1949 года Анна Андреевна вручила мне руко¬
пись своего перевода.-	Прочтите хотя бы мой первый перевод — письмо
Радищева из Тобольска. Я избегала модернизации и пы¬
талась сохранить стиль Радищева. Прочла «Путеше¬
ствие». Там, рассуждая о стиле своей оды «Вольность»,
он признавал, что трудность и негладкость стиха порож¬
дались стремлением передать таким образом трудность
самого действия, рождения мысли. То же и в письмах.Я прочел начало: «Уже несколько дней, как сердце
мое, если можно так выразиться, истерзанное мукой, рас¬
Об Анне Ахматовой279ширилось и открылось для радости; мой бездейственный
разум, кажется, снова может вернуть себе немного силы.
Мой добрый друг, моя сестра, 2-го сего месяца прибыла
сюда с двумя моими малолетними детьми и в сопрово¬
ждении моего брата. Значит, было суждено, что стечени¬
ем обстоятельств, почти неизъяснимых для меня самого,
доведенный до края пропасти, что говорю я, до края, по¬
глощенный пучиною, тем более ужасною, что она грозила
мне угасанием чувства, я оказался внезапно выплывшим
из бездны и способным еще приблизиться к кумиру рода
человеческого — к счастью, коему всякий придает свою
форму, воображением своим либо украшая его цветами,
либо окружая его кинжалами или ядом. Способен ли я к
счастью? Да, милостивый государь мой, я способен».—	Правда, интересно,— сказала Анна Андреевна,
когда я кончил читать.— Человек, приговоренный к мед¬
ленной гибели в далеком остроге Сибири, утверждает,
что он еще может быть счастлив. Удивительный харак¬
тер! Спасибо вам за предложение — мне было интересно
работать.Перевод был одобрен, принят к изданию; Ахматова
получила гонорар. Это было очень важно. Предстояло
главное — опубликовать не только перевод Ахматовой,
но и фамилию переводчика. Письма в переводе были
опубликованы, имя переводчика снято...В сентябре 1949 года я вручил Анне Андреевне од¬
нотомник Радищева с ее переводом писем.В 1952 году отмечалась новая радищевская дата —
исполнялось 150 лет со дня смерти писателя. Где-то в
конце 1950 года издательство поручило мне подготовить
новое издание однотомника Радищева. Я обновил его
содержание, но письма из сибирской ссылки оставил.
Нужно было спросить Анну Андреевну, не хочет ли она
еще раз просмотреть свой перевод, как-то отредактиро¬
вать его. В назначенный день я вновь посетил Фонтанный
Дом. Последний раз мы виделись год назад. За это время
новые беды обрушились на нее. Лицо ее стало более су¬
ровым, морщинки под глазами обозначились резче. Я по¬
здоровался. Она кивнула, но продолжала настороженно
смотреть на меня, будто чего-то ждала.—	Так как же вам понравились мои державинские
подражания?— наконец строго спросила она.—	Простите, не понял...
280Об Анне Ахматовой—	Вы что же, не видели «Огонька» с моими стихами?Я понял, о чем идет речь1, но не знал, что отвечать.Говорить ли свое мнение или сочувствовать — равно бы¬
ло бы бестактно. После затянувшейся паузы я пробормо¬
тал:—	Читал...—	Ну и хорошо. Вы, конечно, помните — когда Дер¬
жавина отдали под суд, он написал оду «Фелица». Вот и
я... Поговорим о нашем Радищеве.В декабре 1951 года новый однотомник был отправ¬
лен в набор. В конце апреля 1952 года его подписали к
печати. Я вновь указал, что перевод французских писем
Радищева осуществлен Анной Ахматовой. Верстку под¬
писали к печати, и в изданном однотомнике было указано
имя переводчика! Тороплюсь к Анне Андреевне. Она взя¬
ла однотомник, полистала его, открыла страницу 530, где
было напечатано первое переведенное ею письмо из То¬
больска, прочла его, и губы ее тронула чуть видимая
горькая улыбка:—	Неужели после всего случившегося и я когда-ни¬
будь вслед за Радищевым скажу, что могу быть счастли¬
ва?..7Прошли годы.В феврале 1966-го Ахматова тяжело заболела в
Москве. Лечение проходило успешно. Для окончательно¬
го выздоровления Анну Андреевну перевезли в под¬
московный санаторий. Но 5 марта она скончалась от сер¬
дечного приступа.Вечером 9 марта гроб с телом покойной был достав¬
лен в Ленинград. В 2 часа дня 10 марта в Доме пи¬
сателя началась гражданская панихида. Выступали
поэты — Ольга Берггольц, Михаил Дудин, Майя Борисо¬
ва и другие...Сотни ленинградцев пришли проститься со своим поэ¬
том. Нескончаемой вереницей проходили они мимо гроба.После прощания траурный кортеж отправился в Ко-
марово. От имени ленинградских писателей выступать у
могилы было поручено мне.На уединенное комаровское кладбище прибыли, когда
начинало темнеть. Гроб несли мимо людей, приехавших в
Об Анне Ахматовой281Комарове из Ленинграда отдать последний долг Анне
Ахматовой.Со словами прощания выступили московские поэты —
Сергей Михалков и Арсений Тарковский. Последним го¬
ворил я....Смерть человека возлагает на оставшихся обязан¬
ность быть честными и правдивыми. Не только перед
скончавшимся, но перед людьми, перед собой.Этот долг един по отношению к каждому умершему.
Но безмерна ответственность, когда этим умершим явля¬
ется поэт.Смерть поэта вдруг и внезапно делает многих зрячими.
Открывает то, что не видели при жизни поэта. Еще вчера
Пушкину выговаривал цензор, его ругали в «Северной
пчеле», его предупреждал шеф жандармов Бенкендорф...
А сегодня, после смерти, печатно было провозглашено на
всю Россию то, что стало ясным всем честным русским
людям... Солнце нашей поэзии закатилось!.. Всякое рус¬
ское сердце знает всю цену этой невозвратимой потери...Сегодня перед могилой мы понимаем, что потеряли
большого русского, советского поэта. Поэт Анна Ахмато¬
ва останется с нами навсегда. Время — самый строгий,
самый верный и беспристрастный судья. Находились кри¬
тики, которые смели утверждать, что героини Ахматовой
не русские женщины, но, как им кажется, не то монахи¬
ни, не то блудницы...Много было хулителей и гонителей. И все они канули
в вечность. Кто помнит сейчас их имена?А поэзия Анны Ахматовой мужала, она с каждым деся¬
тилетием становилась все необходимее советским людям.
Ее голос небывало громко звучал по радио и со страниц
газет и журналов в дни Великой Отечественной войны, в го¬
ды испытаний, обрушившихся на нашу родину.Путь Анны Андреевны завершился... Путь Анны Ахма¬
товой к людям только начинается.Публикация Д. Г. Макогоненко
Татьяна Вечеслова
ЕЕ ТАИНСТВЕННЫЙ ГОЛОСЯ, как это ни странно, не помню первой нашей встре¬
чи с Анной Андреевной. Не хочу, не могу ничего приду¬
мывать, прибавлять — не имею на это права. Я пишу так,
как помню.Если бы, знакомясь с ней, я могла предположить, что
придется об этом писать!Обычно я робела и затихала в ее присутствии и слу¬
шала ее голос, особенный этот голос, грудной и чуть глу¬
ховатый, он равномерно повышался и понижался, как на¬
кат волны, завораживая слушателя.Впервые я пришла к ней в гости в 1944 году в Фон¬
танный Дом, где она жила (бывший дом графа Шере¬
метева, Фонтанка, 34). Летом окна ее комнат затемняли
старые, густые липы. Мы сидели в одной из ее двух ком¬
нат, была глубокая осень, обе в пальто, перед электриче¬
ским камином (у нее не было дров), но она говорила, что
ее это не тревожит, она этого не замечает... Передо мной
на стене висел рисунок Модильяни.Я сидела, смотрела на Анну Андреевну, на ее суровую
комнату и думала о том, что такой поэт, как она, и должен
жить не похоже на других людей. У нее свой мир, своя,
особая судьба, свои герои, свои представления, свои те¬
ни...Походная кровать, застланная простым серым одея¬
лом, две-три старинные редкие вещи, уже разрушающие¬
ся, и она сама — спокойная, тихая, в черном. Гордая, как
королева, и простая, непосредственная в одно и то же
время.Как-то у меня на Бородинской собрались актеры, лю¬
ди разных театров, разных профессий, и мои товарищи
по балету, и драматические актеры, и художники... Все
уже давно пришли, а Анны Андреевны еще не было.
В ожидании ее мы болтали между собой, не садясь за
стол. Она появилась в дверях, и вдруг все встали, даже
молодежь, которая никогда не видела и не знала ее,—
встали, не сговариваясь, и молодые и старые, как один© Т. М. Вечеслова, 1971.
Об Анне Ахматовой283вздох. При ней невозможно было сидеть, если она стояла.
Это происходило не по обязанности, не по этикету, а вот
так просто делалось само собой. Своим появлением она
влияла на окружающих. Она была скромна и благород¬
на. Достоинство и деликатность были ее природными ка¬
чествами. Разве этому научишь? Образованность, эруди¬
ция, высокая общая культура — все это помогает любой
профессии. Но нельзя выучиться «на поэта», как нельзя
выучиться «на писателя», «на балетмейстера»...Как-то, когда я ближе узнала Анну Андреевну, я
спросила ее, по глупости наверное:—	Анна Андреевна, скажите, как вы пишете стихи?Мы сидели за столом, было много народу. Она ответи¬
ла мне тихо, на ухо:—	Это таинство.Анна Андреевна всегда и во всем была поэтом. Одним
из доказательств, что она родилась им, было то, что она
хранила молчание много лет, не высказываясь вслух, но
продолжала оставаться поэтом. Легко ли было это? Но
она молчала. И заговорила, когда смогла... Разве не это
искренность сердечная и достоинство? Раз не могла —
зачем же? Ведь это была бы уже не поэзия!Анна Андреевна была такой русской! Как она любила
Родину!С САМОЛЕТА
IНа сотни верст, на сотни миль,На сотни километров
Лежала соль, шумел ковыль,Чернели рощи кедров.Как в первый раз, я на нее,На Родину, глядела.Я знала: это все мое —Душа моя и тело.Для нее понятие Россия, Родина было священно.
О том, как она любила Россию, чтила русский язык, луч¬
ше всего сказано ею самою в стихах «Мужество», напи¬
санных в тяжелые военные годы, в сорок втором:
284Об Анне АхматовойМы знаем, что ныне лежит на весах
И что совершается ныне.Час мужества пробил на наших часах.И мужество нас не покинет.Не страшно под пулями мертвыми лечь,Не горько остаться без крова,—И мы сохраним тебя, русская речь,Великое русское слово.Свободным и чистым тебя пронесем,И внукам дадим, и от плена спасем
Навеки!Как бы порой ни приходилось ей тяжко, она никогда
не жаловалась, не роптала и с присущим ей величием
жила, влюбленная в жизнь.Анна Андреевна умела радоваться, казалось бы, не¬
значительным вещам, событиям, явлениям. Она была
требовательна в больших делах, поступках, в отношениях
к людям, к их поведению и была нетребовательна и по-
детски умела радоваться пустякам, всему тому, что
ласкало глаз, утешало сердце: запела ли птица, расцвел
ли цветок, зажглось ли небо вечерним светом, и особенно
ценила она простое внимание друзей своих.Помню, шла я навестить ее. Не могла найти в городе
цветов и вдруг, зайдя в кондитерскую, увидела горячую
аппетитную кулебяку. Снесу Анне Андреевне, не обидится
она на меня. Я оказалась права. Она по-детски искренне
обрадовалась пирогу.—	Вот хорошо! Будем сейчас чай с кулебякой пить...И так мило, просто и уютно сидели мы за чаем, еликулебяку, говорили о самом прекрасном высоком искус¬
стве — поэзии.Такой осталась она в моей памяти.Был день моего рождения. Собрались друзья. Мы си¬
дели за столом. Анна Андреевна опаздывала. Не было и
Фаины Георгиевны Раневской. В разгар веселья, шума
появились Анна Андреевна и Фаина Георгиевна.—	Танюша, вот вам мой подарок,— сказала Фаина
Георгиевна.— Прошу любить и жаловать!—И она пере¬
дала мне в руки небольшую коробочку. Я с любопыт¬
ством открыла ее — там лежала статуэтка Анны Ахмато¬
вой работы Данько. Я ахнула — какой подарок!—	Только у нее отбита голова,— печально сказала
Анна Андреевна,— но мы ее приклеили, пока держится...
Об Анне Ахматовой285Фаина Георгиевна Раневская. Начало 1950-х гг.Как-то Анна Андреевна спросила у меня:—	У вас есть томик моих стихов сорокового года?—	Конечно,— ответила я.—	Дайте мне его, я продатирую все, что там не поме¬
чено, может быть, вам будет это интересно, да и память
останется...Под каждым стихотворением Анна Андреевна поста¬
вила дату и указала место, где оно было написано.
Я часто думала: почему она это делала для меня? У нее
всегда проскальзывала ко мне незаметная нежность, без
подчеркивания, как бы невзначай. Мы встречались редко,
но, если я звонила ей по телефону, всегда в трубке разда¬
вался радостный ее голос и так же радостно отзывалась
286Об Анне Ахматовойона на мое желание прийти к ней. Мне хотелось делать
это значительно чаще, чем я это делала, но неловко было
ее тревожить, старалась не беспокоить ее своими прихо¬
дами, а теперь — жалею, ведь это было так интересно!
Почти всегда она читала мне свои стихи и при этом спра¬
шивала:—	А вам не скучно?В ней была застенчивость и скромность, скромность
удивительная...Вспоминаю... Я танцевала в балете «Дон-Кихот», тан¬
цевала Китри. Мои друзья собрались пойти в театр. Не¬
ожиданно выразила желание и Анна Андреевна. Я страш¬
но заволновалась. Зная, что Анна Андреевна не была в
театре много лет, я думала: вдруг не понравится ей, ра¬
зочарует ее балет, разочарует и мой танец?После спектакля Фаина Георгиевна пригласила нас
всех к себе в номер в «Асторию», где она жила. Был за¬
казан роскошный по тем временам ужин: бесконечные
бутерброды с разной снедью и вино,— в ресторане, увы,
больше ничего не было, но нам в тот вечер все казалось
удивительным и необыкновенным. Замечательная хозяй¬
ка, ласка, широкое гостеприимство и тепло хороших
людей.На огонек, конечно, собрались друзья, и сразу стало
тесно, оживленно, весело, как всегда бывало в то время,
в конце войны, когда вместе радовались сводкам с фрон¬
та, печалились, грустили об ушедших навсегда людях...Как сейчас вижу маленькую комнату «Астории»,
сдвинутые столы под хрустящей белой скатертью, два ог¬
ромных блюда с бутербродами и вокруг стола — всех
нас.Анна Андреевна сидела помолодевшая, повеселевшая
и говорила о том, как прекрасен наш голубой театр, ка¬
кое счастье, наверное, танцевать в нем. Часто в тот вечер
Анна Андреевна повторяла:—	Вы жар-птица!При этом она вглядывалась в даль — то ли ей вспо¬
миналось что-то, то ли складывался какой-то свой, нико¬
му не видимый образ жар-птицы...
Об Анне Ахматовой287(тихотво/шил1)0)-/Титульный лист уничтоженной книги «Стихотворения Анны
Ахматовой» (М.—Л., 1946) с портретом автора работы Г. С. Верейского.
Из собрания А. М. Румянцева.1946 год. Прихожу к Анне Андреевне, у нее Фаина Ге¬
оргиевна Раневская. Давно не виделись. Я тяжело боле¬
ла. Дружеская встреча, расспросы о моем самочувствии.
Замечаю на столике новый томик стихов Ахматовой.—	Анна Андреевна, вышел?—	Вышел,— отвечает она, улыбаясь.—	Анна Андреевна, дайте почитать с собой. Мне надо
уезжать сейчас, грузовик уходит, я верну вам в целости и
сохранности.—	К сожалению, не могу, это сигнал. Правда, завтра-
послезавтра выйдет тираж, но столько людей приходит ко
мне посмотреть на книжку, потрогать ее...	-Тут на помощь пришла Фаина Георгиевна:—	Анна Андреевна! Танюша больна, ей, бедненькой,
тоскливо в санатории, а ваши стихи осмыслят ее жизнь
там... Отдайте ей книгу, ведь завтра она будет у вас.Смотрела на меня Анна Андреевна, улыбаясь своей
загадочной улыбкой, и вдруг коротко и просто сказала:—	Берите, Танюша, правда, ведь это сейчас вам ну¬
жно!
288Об Анне АхматовойОна подписала мне на книге: «Первый экземпляр
этой книги самой Тане. А. Ахматова».Прижав к себе книгу, счастливая, помчалась я к ухо¬
дившей санитарной полуторке.Кто-то из знакомых Анны Андреевны потом спро¬
сил ее:—	Неужели Вечеслова не вернула вам эту уникаль¬
ную книгу?На что она спокойно ответила:—	Если бы она это сделала — я оскорбилась бы.Вечер. Звонок по телефону. Беру трубку.—	Таня, это Анна Андреевна. Я только что написала
о вас стихи!—	Анна Андреевна, прочитайте!!!—	Не могу, никогда не читаю сразу стихов. Они еще
сырые. Должны отлежаться.—	Анна Андреевна, это жестоко,— говорю я, забы¬
вая, что слово «жестоко» в данном случае неуместно, и
все же это кажется мне жестоким.— Я не дам вам покоя,
пока вы не прочтете, ну поймите, как же я могу ждать?
Ну я прошу вас...—	Ну хорошо — слушайте.НАДПИСЬ НА ПОРТРЕТЕТ. В-войДымное исчадье полнолунья,Белый мрамор в сумраке аллей,Роковая деврчка, плясунья,Лучшая из вс^х камей.От таких и погибали люди,За такой Чингиз послал посла,И такая на кровавом блюде
Голову Крестителя несла.Она написала под моим портретом эти стихи. Позднее
они вышли в двух ее сборниках.Последний раз я была у Анны Андреевны в Кома¬
рове в 1964 году.Анна Андреевна чувствовала тогда себя уже неважно,
жаловалась на сердце. Когда я приехала, она отдыхала.
Об Анне Ахматовой289Я побродила около ее дома, дожидаясь, пока она про¬
снется.Вот она вышла ко мне. «Постарела Анна Андреев¬
на,— подумала я.— Давно ее не видела...»—	Ну как хорошо, что вы приехали, какая молодчи¬
на, пойдем ко мне, поболтаем, выпьем вина, хотя мне не¬
льзя, но с вами бокал выпью — оно легкое.Смеркалось... Анна Андреевна зажгла две свечи на
маленьком рабочем столе, принесла бокалы. Рукописи,
рукописи...—	Хотите,я почитаю вам из последнего цикла — «Пол¬
ночные стихи»?—	Конечно.Была над нами, как звезда над морем,
Ища лучом девятый смертный вал,Ты называл ее бедой и горем,А радостью ни разу не назвал.Днем перед нами ласточкой кружила,
Улыбкой расцветала на губах,А ночью ледяной рукой душила
Обоих разом. В разных городах.И, никаким не внемля славословьям,
Перезабыв все прежние грехи,К бессоннейшим припавши изголовьям,
Бормочет окаянные стихи.Шумели сосны... Казалось, что шумело где-то
неподалеку море, легкий ветер шевелил пламя свечей.
Светлел «патрицианский профиль», и таинственный голос
завораживал...196710	Зак 106
А. К■ АнаксагороваВ КВАРТИРЕ НА УЛИЦЕ
КРАСНОЙ конницыНачну свой рассказ с «топографии»... Анна Андреевна
Ахматова переселилась на улицу Красной Конницы, дом4,	квартира 3, из Фонтанного Дома в 1952 году. Квар¬
тира на улице Красной Конницы принадлежала до вой¬
ны профессору международного права Сергею Борисо¬
вичу Крылову.Осенью 1941 года С. Б. Крылов эвакуировался с
семьей в Куйбышев. Уезжая, он предложил Н. А. Эссен
(невестке адмирала Н. О. Эссена) поселиться в его квар¬
тире. Н. А. Эссен не имела своей жилплощади, так как
была выслана из Ленинграда в марте 1935-го (после убий¬
ства Кирова), вернулась в декабре 1940 года.
С 28.Ш. 1942 фактически я жила с Н. А. Эссен в квартире
Крыловых, хотя имела площадь на улице Восстания.
Н. А. Эссен стала болеть (гипертония, аритмия), и я уха¬
живала за ней. После войны Крыловым пришлось сдать
квартиру с условием оставить за Н. А. Эссен одну комна¬
ту. Всего в квартире было пять комнат. А. А. Ахматова
переехала на улицу Красной Конницы с семьей Ирины
Николаевны Луниной в 1952 году. Я продолжала ухажи¬
вать за больной Н. А. Эссен и, таким образом, познакоми¬
лась с Анной Андреевной.Весной 1954 года Н. А. Эссен пришлось отправиться в
больницу с диагнозом —инсульт. В конце 1954 года стал
вопрос о помещении Н. А. Эссен в больницу хроников.
Для этого надо было сдать комнату Н. Эссен. Тогда
А. А. Ахматова предложила мне сдать мою комнату на
улице Восстания (№ 12, 25 м) и поселиться у них на ули¬
це Красной Конницы. Я согласилась. Я переехала с
сестрой на улицу Красной Конницы, где мы прожили с
семьей А. А. А. до мая 1961 года, когда дом пошел на
капитальный ремонт. А. А. А. получила квартиру в доме
писателей, на улице Ленина, а я с сестрой после капи¬
тального ремонта оказалась в коммунальной квартире.В течение 1954—1961 годов мы прожили с семьей© А. К. Анаксагорова, 1990.
Об Анне Ахматовой291А. А. А. Я называла нашу квартиру «Дом открытых
дверей». Все пять комнат выходили в коридор; двери не
закрывались. Внешне А. А. А. была величава, но в обще¬
житии проста. Помню одно «утро» (шел первый час дня).
Прохожу из своей комнаты в начале коридора (от парад¬
ной) в кухню, в конце коридора. Вижу: «выплывает»
А. А. А. из своей комнаты, как всегда, в лиловом япон¬
ском кимоно с серебряным драконом на спине. Спраши¬
вает: «Который час?» — «Первый».— «Куда все подева¬
лись?» — «Одни работают, другие учатся...»А. А. А. никогда не имела часов; потому не знала, ко¬
торый час. «Анна Андреевна, наверное, вам хочется ко¬
фе?» — «О, предел моих мечтаний!»Анна Андреевна не умела зажечь газ, боялась его...
Я приготовила кофе и что у меня было к завтраку, чем
осталась довольна А. А. А. В то утро мы были вдвоем.Другой случай. Сижу одна вечером в своей комнате.
Входит А. А. А.: «Валяемся у вас в ногах...» — «В чем
дело?» — «Не можете ли вы поехать со мной в Москву?
Ирина учит (преподает в Училище имени Мухиной), Аня
учится...» — «С удовольствием!»Поехали. В Москве нас встретил сын Нины Антонов¬
ны Ольшевской. Вторым браком Нина Антоновна была
замужем за фельетонистом Виктором Ардовым. От пер¬
вого брака у Нины Антоновны сын — Алексей Владими¬
рович Баталов, который останавливался у Ахматовой на
Красной Коннице во время первых съемок в кино в годы
50-е... А. А. А. очень любила Лешу. Ее слова: «Это не че¬
ловек, а улыбка...»Какой-то Новый год (конец 50-х или 1960-й) «три
Анны» поехали встречать в Таллин. А. А. А. получила
приглашение от своих друзей. А у меня в Таллине была
моя подруга детства и юности Вера С. Итак, три Анны:
Анна Андреевна, Аня Каминская — дочь Ирины Никола¬
евны Пуниной от первого брака и я. В Таллине нас
встретила Вера Карловна. Я познакомила дам. Вера по¬
том мне сказала: «За десять шагов узнаешь в Ахматовой
барыню».Потом мы все встретились в кафе «Таллин», и
А. А. А. была проста и мила. Подарила Вере книгу своих
стихов.Зимой 1960/61 года я была уже на пенсии и часто бы¬
вала в «Будке» в Комарове. Однажды А. А. А. предложи-
292Об Анне АхматовойАнна Ахматова в квартире на улице Красной
Конницы. 1958 г. Фото Б. Н. Стрельникова.ла мне поехать с нею в дом творчества писателей. Я, ко¬
нечно, охотно согласилась. Мы ходили с Анной Андреев¬
ной гулять, но до «Будки» не доходили. Когда пришел
срок возвращаться, за нами приехали на машине режис¬
сер Хейфиц и А. В. Баталов. Алексей Владимирович но¬
сил бородку, как в фильме «Дама с собачкой». Я сказала
ему об этом. Алексей Владимирович ответил: «Теперь бы
я сыграл иначе...»Примером наших дружеских, простых отношений
(в коммунальной квартире!) был «эпизод» с пшенной ка¬
Об Анне Ахматовой293шей. Анна Андреевна как-то сказала мне, что любит
пшенную кашу с тыквой. Дело было ранней осенью. На¬
против наших окон стояла овощная палатка. Но перед
ней всегда очередь. Однажды А. А. кричит: «Анна Кон¬
стантиновна, скорей бегите! Нет очереди». Побежала, ку¬
пила тыкву. Сварила кашу «по всем правилам искус¬
ства», поставила в духовку и говорю Ане Каминской:
«Мне надо уехать, а ты посмотри, готова ли каша. За
«работу» можешь попробовать».Приезжаю вечером домой и вижу пустую кастрюлю.
Объяснение: «Было так вкусно, что забыли вам оста¬
вить...»Одним утром прохожу по коридору мимо столовой.
Слышу, как Анна Андреевна с кем-то раздраженно го¬
ворит по телефону: «Пошлите какую угодно старушку;
пусть она говорит от моего имени что угодно. Оставьте
меня в покое...»Спрашиваю Анну Андреевну, куда это ее «тянут»?
«Приехали из Оксфорда студенты литературного факуль¬
тета и требуют свидания со мной. Не могу же я принять
их в коммунальной квартире...»Я уехала в институт. Вечером возвращаюсь домой и
вижу все общество в кухне, пьют чай. А. А. при параде: в
черном шелковом платье с кружевным «fichu». Спраши¬
ваю: «Анна Андреевна, были в Союзе? Ну и как?» Анна
Андреевна рассказала, что первым выступил Зощенко и
стал объяснять, как он понимает юмор. Затем студенты
задали Анне Андреевне вопрос: «Как вы отнеслись к по¬
становлению партии и правительства от 14 августа
1946 года?» Я сказала: согласна. После этого «стрелка
часов» повернулась в сторону А. А.Анна Андреевна была в дружбе с И. Эренбургом, на¬
вещала его, когда бывала в Москве. С наслаждением ела
луковый суп, приготовленный его кухаркой, привезенной
из Франции.Когда Анне Андреевне что-нибудь очень нравилось,
она говорила: «Ай, ай, ай!» И наоборот, если не нрави¬
лось, то «не ай, ай, ай...». У Анны Андреевны были свои
словечки...Я получала в то время газету «Известия», которую
читали все, кому было интересно. Однажды возвращаюсь
домой вечером. Опять все общество в кухне. Услышав
мои шаги, Анна Андреевна воскликнула: «Победа! Побе¬
294Об Анне Ахматовойда!», размахивая газетой. Оказывается, в «Известиях»
была напечатана статья И. Шкловского об установке на
Венере прибора для наблюдений. Статья начиналась сло¬
вами: «Знаменитый русский поэт Гумилев написал „Мы
полетим на Венеру. Там листья синие растут...“». Анна Ан¬
дреевна обрадовалась, что после долгого периода впер¬
вые в печати упоминается имя Гумилева. Анна Андреев¬
на попросила меня оставить ей эту газету, на что я с
удовольствием согласилась.1987
Игн. Ивановский
МАСТЕРВесной 1955 года я впервые отправился к Анне Андре¬
евне Ахматовой.Капало с крыш. На Невском купил букет мимозы.Почему-то я попал на черную лестницу, долго не от¬
крывали. На пороге появилась высокая грузная женщи¬
на, оглядела меня, держась за ручку двери, готовя ее за¬
хлопнуть.—	Я Ахматова. Что вам угодно?Торопливо и сбивчиво объяснил, что принес стихи. Ес¬
ли бы для них нашлось время... Несколько минут...Она оглядела меня еще раз — внимательнее. Как буд¬
то смягчилась:—	Голубчик мой, у меня сколько угодно свободного
времени, но поймите мое положение. Я не могу вас при¬
нять.Дверь и в самом деле могла захлопнуться. Пришлось
пойти на крайнее средство.—	Я ученик Михаила Леонидовича, у меня только
переводы.—	Ну это другое дело,— сказала она с облегчением,
но все-таки еще помедлила, а потом решилась:— Так и
быть, входите. Почему вы с черного хода? Сейчас я за¬
жгу свет. Какая чудная мимоза!Маленький рабочий стол без ящиков, так не похожий
на громадный стол Лозинского. Кажется, это карточный,
ломберный стол со сложенной крышкой. Он стоит перед
окном, на некотором расстоянии.Стопа бумаги, карандаш.—	Видите, какое совпадение,-— перевожу. С корей¬
ского,— добавила Ахматова как бы с некоторым раз¬
думьем.— Но хорошие подстрочники.Тогда я не обратил внимание на это слово — «совпа¬
дение».И. М. Ивановский «О двух мастерах», 1969.И. М. Ивановский, 1990. Расширенное издание.
296Об Анне АхматовойЯ стал бывать на улице Красной Конницы. Разговор
обычно шел о переводе, вспоминали Лозинского. Из двух
любимых тем Анны Андреевны чаще касались Шекспира.
Другой темой был Пушкин.Одно время подробно обсуждался проект перевода
«Гамлета», построенного на совершенно новом принципе,
причем Анна Андреевна соглашалась быть научным ру¬
ководителем и комментатором, а мне отводилась роль пе¬
реводчика.Но, оставаясь на переводческой почве, я невольно, бо¬
ковым зрением наблюдал, с каким убеждением и тончай¬
шим искусством творила Ахматова собственную леген¬
ду — как бы окружала себя сильным магнитным полем.В колдовском котле постоянно кипело зелье из пред¬
чувствий, совпадений, собственных примет, роковых
случайностей, тайных дат, невстреч, трехсотлетних пустя¬
ков. Котел был скрыт от читателя. Но если бы он не кипел
вечно, разве могла бы Ахматова в любую минуту зачерп¬
нуть оттуда, вложить неожиданную поэтическую силу в
самую незначительную деталь? Лучше всего об этом ска¬
зано в ее стихах:Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда...Примет было много. Мне показалось даже, что одна
из них — не заводить чернильных приборов. Однажды
потребовалось написать деловую бумагу, никого из до¬
машних поблизости не было, и отыскать перо и чернила
так и не удалось.Ахматова писала Лозинскому: «Над этими стихотво¬
рениями я еще колдую». Или: «В оправдание этого сти¬
хотворения могу сказать только то, что оно написано ут¬
ром».Настоящей рабочей порой для Ахматовой всегда была
ночь.Писала она наискосок, концы строк загибались вверх.
В конце каждого непременно стоял год, месяц и место со¬
чинения. Это тоже входило в легенду.Домашнее прозвище Анны Андреевны было Акума.
Так прозвал ее Владимир Шилейко. А о своей любимой
«Поэме без героя» она говорила, задумавшись, глядя
сквозь стены и поверх голов:
Об Анне Ахматовой297—	Гадина.И в этом слове слышалась как бы далекая жалоба,
даже отголосок отчаяния. Уж очень неотступно преследо¬
вала Ахматову ее поэма.Еще одно слово произносила Ахматова на разные ла¬
ды, иногда насмешливо:—	Беда.Много позже я услышал это слово от пожилой архан¬
гельской крестьянки Марии Иосифовны Быковой. Услы¬
шал и поразился: точная интонация Ахматовой. А потом
понял, что интонация эта — не ахматовская и не быков¬
ская, а просто очень древняя, коренная русская.Легенда не была умозрительной. Изображение скорби,
печали, грусти, этой изнанки человеческой радости,— ор¬
ганический дар Ахматовой.Ахматова писала про свою славу, что она двадцать
лет пролежала в канаве. Так оно и было. Среди не¬
слыханного революционного подъема странно звучала
одинокая сдержанная скорбная нота. Только через деся¬
тилетия стихи Ахматовой вернулись к читателю, чтобы
затем вновь пережить продолжительную паузу.В 1955 году ахматовская звезда в третий раз начина¬
ла разгораться на литературном небосклоне. Недавние
беды были еще свежи. Чем и объясняются слова, сказан¬
ные в дверях незнакомому молодому человеку: «Поймите
мое положение».Новизна никогда ее не пугала. Сразу, с первых стихов
и на всю жизнь она признала Маяковского — на двад¬
цать лет раньше, чем те самые критики, которые поноси¬
ли Ахматову за неприятие нового.К старости Анна Андреевна стала проще, сошла с ко¬
турнов, когда-то очень высоких. Со мной она была добра
и проста — скорее, сказочная бабушка, чем злая волшеб¬
ница. Но не совсем добрая бабушка — с норовом.Несовместимость тканей. Несовместимость эпох.
Прощаясь, думая о чем-то своем, Анна Андреевна
подала мне руку. Очень высоко, почти к лицу.
298Об Анне АхматовойМне и в голову не пришло, что я должен эту руку по¬
целовать. Время, поколение, отношения — все вокруг
меня было иным. Я довольно нелепо пожал руку высоко в
воздухе и сбежал вниз по лестнице, вероятно приведя
Анну Андреевну в изумление. Ученик Лозинского, перево¬
ды английских романтиков — как тут не смешаться поня¬
тиям.Когда Ахматова взялась за переводы с корейского,
встал вопрос о размере. Русская и корейская системы
стихосложения несоизмеримы. Как быть?По просьбе Анны Андреевны к ней пришли студенты-
корейцы. Пели, играли на своих инструментах. Ахматова
вслушивалась. На размер она махнула рукой и просто
написала стихи, сообразуясь со смыслом и настроением
подлинника. Это был единственно правильный выход.Однажды сказала:—	У меня нет никакого переводческого честолюбия.Улыбнувшись, добавила:—	Чего нельзя сказать относительно оригинальных
стихов.Трудно сказать, каким было ее честолюбие. Ведь сла¬
ва не может обойтись без внешних атрибутов. А об одном
почтенном литераторе, только что получившем докторскую
степень не то в Кембридже, не то в Оксфорде, Ахматова
сказала вполне доброжелательно, но в точности таким
тоном, каким говорят о малых детях:—	С ним все обстоит превосходно. У него теперь ша¬
почка с кисточкой, и он каждую секунду летает в Ан¬
глию.Слушала она великолепно. Читать ей перевод означа¬
ло видеть свою рукопись в рентгеновских лучах. Не ска¬
зано ни слова, а все ошибки на виду. Так же слушал Ло¬
зинский.Ахматова не позволяла записывать по памяти стихи,
которые только что прочла. Она диктовала сама, о запи¬
си не могло быть и речи. Сразу после такого чтения я то¬
ропился проститься и записывал стихи в автобусе, в
электричке.
Об Анне Ахматовой299Но однажды я неосторожно процитировал то, что не
было продиктовано, и с тех пор Анна Андреевна читала
мне лишь те стихотворения, которые затем диктовала.На магнитофон она поглядывала с недоверием — Ан¬
на Андреевна недолюбливала технические устройства,—
но была не прочь послушать себя. Спросила, что же чи¬
тать. «Сжала руки под темной вуалью»? Нет.—	Я давно забыла, как это произносится.В тот раз она прочла в микрофон несколько сти¬
хотворений, а в другой раз я предложил записать всю
«Поэму без героя», что и было сделано в течение двух
часов, с маленьким отдыхом после каждой главы. Каче¬
ство записи посредственно. Но если, слушая, положить
перед глазами текст, помехи как бы исчезают, не отгора¬
живают поэму от слушателей.Мне нравится в этой записи, что кроме авторского го¬
лоса там есть шелест переворачиваемых страниц, отда¬
ленные голоса за закрытой дверью. Местами — даже на¬
растающий и убывающий шум трамвая на улице Ленина.
Все это создает удивительное впечатление присутствия
при чтении.Обе записи теперь в Центральном литературном ар¬
хиве (ЦГАЛИ).Пластинок с голосом Ахматовой не было еще и в по¬
мине. Но даже теперь, когда они есть, все-таки нужно
сказать, как читала Ахматова.Голос низкий и как бы ниспадающий. Последняя
строка стихотворения иногда пропадает, замирает где-то
внизу.Общее впечатление — сдержанного величия. По мане¬
ре — то, что называется завыванием, но очень в меру.
При таком чтении подробности не выделяются, слуша¬
тель как бы видит всю строку.Чтение не бытовое, не разговорное. Наоборот, свя¬
щеннодействие. Звук полный, глубокий.И еще одна особенность: последнюю строку стихотво¬
рения Ахматова иногда произносила с чуть заметным от¬
тенком какой-то необъяснимой досады.
300Об Анне Ахматовой/IС/'л*Г а с тл**** ^ ° Г-J h и 1	> fltill ко С К* \С '-ZTn r-, '3/ У > J Л " /?Л’	о. **■,V)( ^угаж^ * ^/Г. " CTJ ь
*~#в£% * ^А'>'Ц.гг
Об Анне АхматовойАнна Ахматова в квартире на улице Красной
Конницы. Начало 1960-х гг.Автограф стихотворения Анны Ахматовой «Нас четверо».
Фото из архива А. Ахматовой (ГПБ).
302Об Анне АхматовойНетрудно было представить себе, что Ахматова так же
легко может продолжать беседу на французском или ан¬
глийском. Этими языками она владела свободно, но о
своем знании языков всегда отзывалась скептически.Характер поистине железный.В давно прошедшие времена тот самый литератор, ко¬
торый позже получил шапочку с кисточкой,— назовем
его Иваном Ивановичем,— написал статью, которая
могла быть понята как обвинение Ахматовой в антисо¬
ветских настроениях, со всеми вытекающими отсюда по¬
следствиями. Затем литератор «все понял» и просил пере¬
дать Анне Андреевне, что, если она его не простит, он по¬
кончит с собой. Ахматова ответила:—	Передайте Ивану Ивановичу, что это его личное
дело.Конец оказался благополучным, литератор с собой не
покончил.Характер проявлялся в телефонных разговорах.
Ахматова не терпела ни общих, ни лишних слов, в том
числе и в телефонную трубку. Разговор происходил так:—	Здравствуйте. Ахматова.—	Здравствуйте, Анна Андреевна! Как я рад слы...—	Вы можете сейчас приехать?—	Да, конечно, разумеется. Я...—	До свидания.Короткие гудки.Незадолго до смерти судьба послала Анне Андреевне
аппендицит. С некоторым опозданием в больничной пала¬
те появился представитель Союза писателей, принес
цветы, предлагал переехать в другую, лучшую больницу.
Ахматова отозвалась холодно:—	Благодарю. Я уже перерезана пополам.В Комарове, дачном поселке под Ленинградом, Ахма¬
това жила в маленькой стандартной даче Литфонда, ко¬
торую прозвала «Будкой». В «Будку» происходило па¬
ломничество, между прочим и иностранцев. Явился од¬
нажды молодой датчанин, доктор философии (по нашим
понятиям, аспирант-литературовед) с большим запасом
глубокомысленных банальностей. Беседа не затянулась.
Об Анне Ахматовой303Через четверть часа доктор откланялся расстроенный, хо¬
тя обошлись с ним вполне вежливо.О западных литературоведах определенного толка
Ахматова говорила как бы с головной болью:—	Это такая ложь, такое нежелание и неумение ра¬
зобраться. Куда лучше честная ругань наших: понима¬
ешь, чего от тебя хотят и почему хотят.Неточность образа не прощала.В поездке по Италии Александр Прокофьев написал
стихи, которые начинались так:Все оливы, оливыДа лимонные рощи.Все красиво, красиво...А нельзя ли попроще?Анна Андреевна сказала с некоторым осуждением:—	Что может быть проще оливы?Не однажды Анна Андреевна говорила, что у поэта
непременно должен быть досуг. Время, не занятое реши¬
тельно ничем.Мысль эту она не продолжала, но продолжить ее не¬
трудно. Досуг Ахматовой был отдыхом сознания и рабо¬
чим временем подсознания.Как-то сказала:—	Рифма в собственных стихах помогает, ведет.
В переводе это орудие пытки.Очень плохие стихи называла смрадными.В первой публикации этих записок говорилось следую¬
щее:«Юмор в духе Марка Твена был совершенно чужд Ах¬
матовой. Он был слишком «утренним», прочно заземлен¬
ным, и она от подобного юмора открещивалась.Это опять была несовместимость тканей».
304Об Анне АхматовойН. А. Роскина написала мне: «Ей был близок любой
юмор, она была очень смешлива — это во-первых. А во-
вторых, она как раз очень любила Марка Твена».Как же примирить столь разные впечатления?Есенин признавался, что с него капал пот, когда он
смотрел на Блока, потому что перед ним был настоящий
поэт. Примерно так же я относился к Ахматовой. Она это
видела и, будучи натурой многогранной, поворачивалась
соответствующей гранью.Богиня так богиня. Ей для этого усилий не требова¬
лось.	■Но уж если богиня, то и Марк Твен на время остается
в стороне. Иначе он оказался бы разрушителем, как его
янки при дворе короля Артура.Только однажды я услышал от Анны Андреевны анек¬
дот, образца 1913 года. Весь он состоял из одной длин¬
ной ломаной фразы, сказанной финским шкипером. Рас¬
сказано было за смешное, но мне показалось настолько
не смешно, что я совершенно растерялся. Анна Андреев¬
на это запомнила и, как лишенному чувства юмора слу¬
шателю, более анекдотов мне не рассказывала.Впрочем, нет. Помню еще один.Читатель Публичной библиотеки задал вопрос, на
который библиографы ответить не смогли. Вызвали глав¬
ного библиографа. Почтенная дама вышла, раскрыла
толстую книгу рукописного каталога и призадумалась.
Затаив дыхание, все ждали, что она скажет. И она спро¬
сила:—	После «В» какая буква?—	Ну это пустяки. Наподобие романов о великих лю¬
дях. На первой странице романист рассказывает нам, о
чем думал Гёте, проснувшись поутру. Как будто можно
знать мысли гения.—	Знаете, у Моцарта есть место, где изображается
деревенский оркестр, и этот оркестр фальшивит. Моцар¬
ту, наверное, было очень смешно, когда он это сочинял.
Об Анне Ахматовой305—	Если вам скажут, что стихи — занятие для моло¬
дых людей, не верьте. Возраст не играет роли.Она это доказала.Четыре стандартные зеленые дачи на большом
участке, обнесенном низкой оградой.Издали, между соснами, вижу грузную фигуру с лей¬
кой в руке. Анна Андреевна поливает цветы.Отводит рукой ветку бузины, указывает на нее глаза¬
ми:—	Письмо от Марины.Откуда прислала эту весть Марина Цветаева? Из го¬
рода Лима, из сумерек? Не знаю. Но легенда творится
ежечасно. И не перестают рождаться стихи.1969
Л. Н. Болдырев
ЗАПИСИ ИЗ ДНЕВНИКАНачало моего знакомства с Анной Андреевной Ахма¬
товой относится к 1924 году, когда ее близкая подруга
О. А. Глебова-Судейкина уезжала за границу, а друзья
моих родителей въезжали в освобождавшуюся квартиру
О. А. Глебовой-Судейкиной в доме на углу набережных
Невы и Фонтанки. Позже, с середины 30-х годов и до
1966 года, я изредка навещал Анну Андреевну, сперва в
ее Фонтанном Доме, затем на улице Красной Конницы, в
ее «Будке» на даче в Комарове, на последней ее квартире
на улице Ленина и в больнице имени Ленина на
Васильевском острове.Мы говорили о ее стихах, о новостях литературы, о
добрых знакомых, о радостном и печальном в жизни и в
книгах. Визиты мои были всегда непродолжительны и
одиночны. Обычно завершались отличным чаем в краси¬
вых чашках со сладостями. Как забыть ее — высокую,
стройную, в черном шелковом кимоно с белым узором,
царственно-благосклонную подвижницу, «милостивую к
рабам»?Шесть раз за последние восемь лет нашего знаком¬
ства, вернувшись домой, я вкратце записывал суть ее
слов в части, касающейся нашей поэзии. Вот эти записи.
Речь Анны Андреевны приводится в кавычках, осталь¬
ное — моя «оправа».10 июня 1958 г.Я долго не был у Анны Андреевны. Она страшно из¬
менилась: чрезмерная полнота, тяжкая складка лица, хо¬
дит с нелегкостью. «Мне стало не нравиться все то, что я
написала до сих пор. Так не было никогда, только с этой
зимы». Прочла мне девять стихотворений из цикла «Из
сожженной тетради», первым было «Во сне», тогда еще
оно не было опубликовано. Я попросил разрешения запи¬
сать. Она дала мне листик из тетрадки с красно-синей
линовкой, на нем записал я под диктовку это стихотворе¬
ние, она подписала и поставила дату: 1 февраля© А. Н. Болдырев, 1990.
Об Анне Ахматовой3071946 г. Против нынешнего печатного текста добавлена
одна строфа:Мы с тобою, друг мой, не разделим
То, что разделить велел нам Бог.Мы с тобою скатерть не расстелим,Не поставим на нее пирог.Пораженный глубокой человечностью и мрачной кра¬
сотой этих строк, я сказал: «Вы всегда видели то, что не
видят другие. Раньше то были странные, прекрасные вещи.
Теперь это страшное».«Разве?» — только и сказала она с полуулыбкой не¬
подвижной маски. Она вся — в себе и о себе, вся в гени¬
альном солипсическом космосе. Так и должно быть — Ве¬
ликая же, Вещая!12 марта 1959 г.Мне подарок — новая книга со вставкой стихотворе¬
ния «Музыка» и фотография 1924 года: «Мне было
35 лет». «Почему такая печаль?»— спросил я Анну Ан¬
дреевну.«Это было как раз после моего первого запрещения.
В апреле 1924 года я поехала в Москву и там высту-Анна Ахматова на даче в гостях у Валентины Андреевны Щеголевой.
Сиверская. 1924 г.
308Об Анне Ахматовойпала в консерватории. Выступали еще Замятин, Пильняк.
Я прочла „Новогоднюю балладу“. Этого не следовало де¬
лать. Затем, до 1939 года — ни строки. Потом его* кап¬
риз — сборник1. Потом 1946 год. Вообще мне было: к пя¬
тидесятилетию — Лева, к шестидесятилетию — 1946 год.
Сейчас меня непрерывно ругают в заграничных изданиях
(итальянских, американских — Харкинс).„Живаго“ — сатанинская книга, в ней — сатанинская
гордыня. Пастернак — человек, провалившийся сам в се¬
бя. Стихи в „Живаго" были у нас напечатаны в журнале
„Знамя" за 1955 год, а два — в „Дне поэта". Его родите¬
ли — крещеные московские евреи. Он говорит по-русски
так, как нам с вами не снилось. Так говорят сейчас толь¬
ко некоторые замоскворецкие старухи. Его переводы
очень неровны. В „Фаусте" некоторые места лучше, чем у
Гёте, а рядом страшные гаффы. Есть гаффы и в „Гамле¬
те"».25 ноября 1959 г.Анна Андреевна: «Я готовлю книжку, около 5 тысяч
строк и автобиографию. Писала все лето свои стихи, не
переводы».«Кого вы ставите выше, Пастернака или Мандельшта¬
ма?»Анна Андреевна: «Конечно Мандельштама!»12 апреля 1961 г.Она приехала в феврале из Москвы и с тех пор нездо¬
рова. Страшная полнота, отечность. Заметное ухудшение
слуха. Но дух в прежней блистательной ясности.Анна Андреевна: «Мне принесли мою новую книгу —
отвратительная зеленая лягушка. Я отказалась ее при¬
нять, но тысяча экземпляров «лягушки» распространена,
остальные 49 тысяч переплетают заново. В феврале про¬
шлого года в Америке издан сборник в честь Пастернака.
Там напечатана моя «Поэма без героя». В книге стихов
1961 года есть некоторые части, которых нет там.Читала роман Сирина, то есть Набокова, «Профессор
Пнин». Там проведена некая антиахматовская тенденция.
Он пишет обо мне примерно то же, что Жданов. Хотела
рассердиться, но потом решила, что он мелкий пошляк».*	Значение этих слов утрачено, возможно, имеется в виду Сталин.
(Прим. А. Н. Болдырева.)
Об Анне Ахматовой309йШттт
аШаша i Ш■SI -I—К■ • * i
“Ifc. ?Ц -I.I II111 1■вшч
I■■■Н 	ШАнна Ахматова. Начало 1960-х гг.Анна Андреевна прочла «Смерть Софокла» и «Если б
все, кто помощи душевной...».«Мне всегда нравилась эта легенда. Я написала
первое стихотворение недавно, здесь, оно будет в майской
«Звезде», второе возникло под влиянием писем от двух
«каторжников» из отдаленных мест».Ей пишут, пишут. Опять говорила плохо о «Живаго».
Прочла главу из своей работы о дуэли и смерти Пушкина
(Софья Карамзина — дантеска и клеветница).«Лето проведу у себя в «Будке» в Комарове».22 мая 1961 г.Был у Вещей в ее «Будке» в Комарове, «Будка» пода¬
рена ей Союзом писателей. Она здесь уже три недели, но
лучше не чувствует себя нисколько, в противоположность
прошлому лету. Будет здесь до осени, так как дом на ули¬
310Об Анне Ахматовойце Красной Конницы стал на капитальный ремонт. Вещи
перевезены в новый писательский дом на улицу Ленина
(бывшую Широкую), но там все залило водой («все мои
вещи погибли»). С нее взяли расписку, что выедет через
год.В «Звезде» №5 вышло три стихотворения. «Гибель
Пушкина» вчерне закончена.3 января 1961 г.Был у Вещей в больнице имени Ленина, где она ле¬
жит уже месяц после инфаркта. Нельзя даже садиться.
Но весела, ясна. Прочла только что написанное стихотво¬
рение «Александр у Фив». «Поэма» два раза напечатана
в Нью-Йорке, будет скоро напечатана здесь.Это была наша последняя встреча.
А. А. ГозенпудНЕУВЯДШИЕ ЛИСТЬЯ1Это было осенью 1956 года. Д. Ф. Слепян и Р. М. Бень-
яш пригласили меня прийти вечером, обещая сюрприз.
В столовой кроме гостеприимных хозяек находилась
незнакомая, в темном платье, пожилая дама; не могу
найти другого, более подходящего, чем это старомодное,
сейчас, увы, утратившее былой смысл, слово.То была Анна Андреевна Ахматова, ничуть не похо¬
дившая на известные свои портреты, изображавшие ее
в молодости. Даже нос утратил горбинку. В ее облике
поражало сочетание высокой простоты и царственности.
Речь и движения Анны Андреевны были живым подтвер¬
ждением слов Пушкина: «Прекрасное должно быть ве¬
личаво».Величавость была естественным свойством ее натуры.
Она не подавляла собеседника, который к тому же пред¬
почитал быть слушателем, но как бы поднимала его до
себя. Преодолеть робость, не скрою, поначалу было не¬
легко. И, словно чувствуя это, Анна Андреевна незаметно
протягивала руку помощи. Но в этом также проявлялась
ее царственная, щедрая простота, а не снисхождение.Не знаю почему, но мне показалось, что такой или
похожей могла быть, в лучшие свои минуты, Екатерина II.
Когда позднее, уже не раз посетив Анну Андреевну в
ее комнате на улице Красной Конницы, я сказал ей об
этом, она ответила спокойно: «Вы не первый это говори-
•те. Надеюсь, вы все ошибаетесь. Терпеть ее не могу. Во¬
обще не люблю знаменитых женщин. В них есть что-то от
плохого театра. И к тому же они придуманы мужчинами».В 1957 году мне посчастливилось не раз встречаться
с Анной Андреевной. Вот как это было. «Библиотека поэта»
включила в план издание избранных стихотворных произ¬
ведений великого украинского писателя Ивана Франко,
и мне поручили составление сборника. Необходимо было
перевести заново, а в большинстве случаев — и впервые,
его поэмы и лирику, в том числе большие стихотворные
циклы. В предшествующих изданиях они были представ-©А. А. Гозенпуд, 1990.
312Об Анне Ахматовойлены не полностью, и читатель не мог получить представ¬
ления о замысле автора. Из сорока шести «Тюремных
сонетов» в сборник стихотворений И. Франко, вышедший
в 1941 году, вошло двенадцать стихотворений. А одно из
величайших созданий поэта — цикл «Увядшие листья»—
пострадал еще больше.Иван Франко назвал «Увядшие листья» лирической
драмой. В ней раскрывается трагедия отвергнутой любви,
и каждое стихотворение — звено цепи; выпадение хотя
бы одного приводит к разрыву целого. К тому же 29 сти¬
хотворений из 61, образующих цикл «Увядшие листья»,
включенных в издание 1941 года, переводили десять че¬
ловек*. О каком стилистическом единстве могла идти
речь! Ясно было, что цикл должен быть переведен пол¬
ностью и одним, конечно же, подлинным поэтом, кото¬
рому тема и образы «Увядших листьев» могли оказаться
близкими. Таким поэтом была А. А. Ахматова.За перевод стихов Франко она взялась охотно, хотя,
по ее же словам, переводческую деятельность не очень
любила. Согласилась она не потому только, что нуждалась
в литературном заработке (а в нем она очень нуждалась),
но и потому, что ее взволновало содержание поэтического
цикла — история отверженной любви, одиночество и са¬
моубийство лирического героя.—	Это моя тема,— сказала Анна Андреевна.И это было верно. Никто, кроме нее, не имел права
воссоздать по-русски эту глубоко субъективную «лири¬
ческую драму», хотя, казалось, трудно было представить
две столь контрастные поэтические индивидуальности,
нежели Ахматова и Франко. Вероятно, Леся Украинка
была бы ей ближе. Но, быть может, именно новизна за¬
дачи, возможность войти в неведомый и далекий мир твор¬
чества великого поэта всего более привлекали Анну Ан¬
дреевну.Как-то она сказала, сравнив поэта-переводчика с акте¬
ром: талантливый артист никогда не захочет остаться
в кругу ролей, особенно ему близких. Необходимо браться
за несходное или даже противоположное, чтобы не впасть
в бесплодное и утомительное самоповторение.И то, что родственная ей тема губительной любви
воплощена иными художественными средствами, а также*	Одно из них перевела и А. А. Ахматова.
Об Анне Ахматовой313и то, что это трагедия мужской, а не женской души, сде¬
лало для Анны Андреевны мысль о переводе «Увядших
листьев» особенно привлекательной.Понимая, что этот поэтический цикл не автобиогра¬
фия Франко и лирический герой отнюдь не двойник ав¬
тора, А. А. Ахматова все же стремилась возможно пол¬
нее и глубже узнать, что в жизни Франко подсказало
тему его произведения. Ведь он был гражданским поэтом,
поэтом-трибуном. Ей необходимо было соотнести поэти¬
ческое произведение с реальностью, для того чтобы глуб¬
же постигнуть и жизнь поэта, и его создание.В одном из стихотворений «Увядших листьев» лири¬
ческий герой цикла говорит о том, что ему дано было триж¬
ды испытать любовь. Как показали исследователи, здесь
поэт и его персонаж в наибольшей степени близки друг
другу.Образ отвергшей любовь героя (и поэта) девушки
подсказан жизнью. Это молодая полячка Целина Жу-
равска. Любовь к ней, мучительную и горькую, Франко,
по его словам, действительно пронес до гроба. Она отра¬
зилась и в других произведениях поэта. Для него настой¬
чивое и упорное возвращение к теме отвергнутой любви
было средством преодолеть ее гнет, освободиться. Анне
Андреевне понравилась мысль Александра Ивановича
Белецкого о том, что «Увядшие листья» — это попытка
исцелить свой «болящий дух» «таинственной властью гар¬
монии», «преодолеть пессимизм путем глубокого и разно¬
стороннего изображения пессимизма, нечто близкое «Вер-
теру» Гёте, который для него был средством освобожде¬
ния от «вертеризма», достижения катарсиса, в котором
древние греки видели цель и смысл своих трагедий».Анну Андреевну смущало, по ее словам, недостаточное
знакомство с украинским языком. К тому же Франко
жил на Западной Украине и в «Увядших листьях», как
и в других произведениях, много полонизмов, диалектиз¬
мов. Конечно, можно было прибегнуть к подстрочнику,
как Ахматова это делала позднее, переводя стихи древ¬
неегипетских, китайских, корейских и других поэтов. Но
здесь она решительно отказалась:—	Нет, нет, подстрочник необходим, когда встречаешь¬
ся с чужой, незнакомой культурой. Но переводить по
подстрочнику с украинского стыдно. Я не украинка, хотя
меня такой считают по фамилии отца, но училась в Киеве
314Об Анне Ахматовойи украинская речь для меня не чужая, и Шевченко я люб¬
лю. В стихах Франко, которые я читала, многое для меня
непонятно, не только отдельные слова, но иногда общий
смысл. Как тут быть?Затруднение это удалось преодолеть без труда. Прежде
чем Анна Андреевна приступила к переводу, мы сообща
разобрали весь текст. Она записывала на листках и в не¬
большой тетрадке отдельные слова и фразы, их смысловые
оттенки. Моя роль была служебной, вспомогательной,
и нередко А. А. Ахматова оспаривала предложенное тол¬
кование, как бы интуитивно постигая скрытый под оболоч¬
кой слова подтекст.Особое внимание она, естественно, уделяла поэтичес¬
кой форме. «Увядшие листья» в оригинале (и в перево¬
де)— энциклопедия стихотворного искусства. В ней пред¬
ставлены различные строфические структуры — двусти¬
шие, сонет, терцина, октава, квинтилла, близкие народ¬
ным — песенные формы. Многообразны и стихотворные
размеры — четырех-, пяти- и шестистопный ямб, трех- и
четырехстопный хорей, трехстопные амфибрахий, анапест
и дактиль, вольный стих — сочетание ямба и амфибра¬
хия, дольник, белый стих.Анна Андреевна обратила внимание на то, как искусно
и ненавязчиво пользуется Франко внутренними рифмами
и аллитерацией в отличие от злоупотреблявшего ими Баль¬
монта и других его современников. Она отметила глубо¬
кую внутреннюю связь между развитием «действия» ли¬
рической драмы, ростом и спадом напряжения и сменой
стихотворного метра и ритмического движения стиха, пе¬
реходом от открытого выражения чувства к лирически
окрашенному пейзажу.Анна Андреевна указала на то, как продуман струк¬
турный план цикла. В «Увядших листьях» три части, или
«горстки» (жмутки), в каждой по 20 стихотворений.
Первая «горстка» завершается не имеющим номера «эпи¬
логом». Ахматова высказала предположение, что Франко
первоначально собирался ограничиться только одной
частью, но позднее вернулся к оставленному замыслу.
Это подтверждают и даты создания «Увядших листьев»
(1886—1893, 1895 и 1896 годы).Вчитываясь в текст «лирической драмы», Анна Анд¬
реевна указывала на связь отдельных стихотворений цик¬
ла с определенной поэтической традицией, прежде всего
Об Анне Ахматовой315с «Книгой песен» и «Возвращением на родину»
Гейне. Она обрадовалась, узнав, что Франко любил
и переводил стихи немецкого поэта. А. А. Ахматова ска¬
зала:—	«Увядшие листья» не подражание, а перекличка —
ведь несчастные влюбленные в чем-то похожи друг на дру¬
га. Поэ'тому мне кажется, что Франко как бы «цитирует»
Гейне, а иногда спорит с ним. Отсюда и близость и от¬
личие образа звезд, насмехающихся над людьми,— дваж¬
ды встречающегося у Франко и, кто знает, сколько раз у
Гейне. Да и появление черта не в привычном облике
хромого и рогатого, но в виде прилично одетого госпо¬
дина— не идет ли от Гейне? Хотя нет, здесь, наверно,
Франко вспоминал о черте, явившемся Ивану Карамазо¬
ву. Но он не забыл и Гейне. Убеждена, что эти реминесцен-
ции намеренны и призваны показать различие в трактовке
темы несчастной любви, при кажущемся сходстве.В другой раз А. А. Ахматова сказала:—	В «Увядших листьях» ощущается скрытая связь
с другим поэтом и другим произведением, хотя, казалось
бы, никакой близости быть не может. У Франко — драма
одинокого, бессильного человека, находящего выход в
смерти. У другого поэта, я имею в виду Данте, весь мир,
вселенная,— путь грешника из ада через чистилище в рай.Вы сказали, что Франко любил Данте, переводил его,
написал о нем книгу. Не подсказала ли ему мысль о трип¬
тихе «Увядших листьев» именно трехчастность «Божест¬
венной комедии»? Лирическая драма Франко — антитеза
поэме Данте: путь из ада через чистилище к недоступно¬
му раю (вспомните стихотворение «Полдневное поле без¬
людно...») в еще более страшный ад, спасение из которо¬
го только в самоубийстве.Едва ли случайно стихотворение «Любовь три раза
мне была дана...» написано дантовскими терцинами.
И завершается оно по контрасту с «Адом». Там выход
из бездны на свободу, к звездам. Здесь:Мне ясен путь, хоть я иду впотьмах
Вниз по дороге, уводящей в бездну.Это обратный путь в адскую воронку. И разве не
Данте подсказал Франко образ мрачного леса, откуда
беспомощный путник ищет выхода:
316Об Анне АхматовойНет в лесу дороги,Куда идти...*А строки:Я на распутье, в чаще незнакомой...—не приводят ли на ум начало «Ада»?Я очутился в сумрачном лесу.Утратив правый путь...И разве нет прямой связи между надписью на вратах ада:
«Lasciate ogni speranza» (или в переводе Лозинского:
«Оставьте упованья») и роковыми словами: «Не надейся
ни на что», не раз повторенными в первой «горстке»
«Увядших листьев»?Но у Данте героя не оставляет надежда на встречу
с Беатриче, Вергилий его ведет через ад и чистилище
и в раю он видит возлюбленную. Спутником героя трип¬
тиха Франко является отчаяние,— ад не вовне, а в нем са¬
мом. И кто знает, быть может, страшный сон-кошмар
(«Призрак»), где отвергшая его возлюбленная предстает
в облике продажной девки, это кощунственная пародия,
искажение образа Беатриче. По внутреннему моему убеж¬
дению, по чувству, связь на основе антитезы между «Увяд¬
шими листьями» и «Божественной комедией» несомненна.
И поэтому стихи Франко мне особенно дороги и близки.Это вовсе не означало, что перевод лирической драмы
дался Анне Андреевне легко. На этом пути в самом начале
были и неудачи. Анна Андреевна была противницей и
«вольного», точнее, самовольного, перевода, подменяюще¬
го оригинал, так же как и врагом буквализма, считая, что
они, хоть и по-разному, умерщвляют поэтическую душу
произведения.Но все же, по-видимому, буквальный перевод был
ей особенно неприятен. Она говорила о том, что задача
поэта в меру сил и способностей воссоздать существен¬
ные стороны поэтического творения, его атмосферу. Там,
где в переводе господствует не дух, а буква,— поэзия
мертва. Этот столь часто нарушаемый закон, сказала Анна
Андреевна, был ясен уже древним. Цицерон утверждал,
что переводить греческих авторов на латинский язык*	В оригинале связь с Данте выступает отчетливее:Мов в л id без дороги
Лишився я...
Об Анне Ахматовой317надлежит не слово в слово, но воспроизводя главную
мысль (сущность). С этим соглашался и Гораций в «По¬
слании к пизонам», осуждая слишком «усердных» пере¬
водчиков, перелагающих слово за словом.Перевод должен быть верным и свободным, и в этом
он подобен любви, нарушение верности — предательство.
И не простой игрой слов является формула: «Traduttore —
traditore»*.Идеалом переводчика для Анны Андреевны был Ми¬
хаил Леонидович Лозинский. И, повторяя свою мысль
о верности, как основе жизни, любви и перевода, она ска¬
зала полушутя:Михаил Леонидович потому и был прекрасным
переводчиком, что в дружбе, в искусстве являлся вопло¬
щением рыцарской верности. Как же он мог изменить
этому нравственному закону по отношению к Данте,
Шекспиру, Лопе де Вега, да и любому другому поэту?Как-то зашел разговор о переводах «Гамлета».—	Я часто слышала,— сказала А. А. Ахматова,— что
актеры предпочитают перевод Пастернака, как более жи¬
вой, естественный в отличие от перевода Лозинского.
Действительно, стихи Бориса Леонидовича, говоря слова¬
ми самого Гамлета, легко произносить. Лозинский, достиг¬
ший чудес свободы и легкости в переводе испанцев, в «Гам¬
лете» торжествен и величав, что вернее и более соот¬
ветствует духу Шекспира.Борис Леонидович, стремясь освободить текст от рито¬
рики и выспренности, нарочито опрощает и приземляет
лексику. Актерам, режиссерам, да и зрителям, которые
не заглядывали в оригинал, кажется, что это приближает
Шекспира к современности, делает его реалистом. Но раз¬
ве тексту «Гамлета» не свойственна гипертрофия метафор,
орнаментика, даже вычурность — то, что можно было бы
назвать данью барокко? Ведь Шекспир был младшим сов¬
ременником Лили, и воздействие эвфуизма**, столь ха¬
рактерное для эпохи, проявилось не только в ранних его
трагедиях.*	«Переводчик—предатель» (итал.).** Эвфруизм — название стиля в английской литературе конца XVI
века, происходящее от заглавия романа Д. Лили «Эвфуэс, или Ана¬
томия остроумия», перегруженного метафорами и риторическими фи¬
гурами. Воздействие эвфуизма сказалось на Шекспире и других анг¬
лийских писателях той поры.
318Об Анне АхматовойВправе ли мы жертвовать особенностями поэтичес¬
кого стиля во имя пресловутой легкости и доходчивости?
По-моему, торжественная величавость стиха Лозинского
в большей мере отвечает духу трагедии. Он совершен¬
ствовал свой перевод от одного издания к другому. И ка¬
кое богатство регистров поэтической речи — у каждого
из персонажей свой голос, своя интонация — их не сме¬
шаешь.Пастернак в «Гамлете», и не только в этой трагедии,
подчиняет Шекспира себе, тогда как Лозинский добро¬
вольно отдается во власть поэта, свободно перенимая и
воспроизводя его образный строй. Он остается свободным,
сохраняя высокую верность оригиналу. Как он этого
достигает — непонятно. Но ведь искусство всегда неразга¬
данная тайна.Пастернак настолько же выше Лозинского как поэт,
насколько уступает ему как переводчик. Борис Леонидо¬
вич в царстве поэзии — самодержавный владыка, он —
центр Солнечной системы. Лозинский, скорее, спутник той
планеты, в орбиту которой вовлечен, будь то Данте или
Шекспир. Но он доносит до нас ясный свет ее лучей.В переводах Пастернака множество удивительных
находок и открытий. В «Гамлете», например, в первой
сцене, на вопрос Бернардо, пришедшего сменить часового,
все ли было спокойно, Франциско отвечает: «Not a mouse
stirring». Обычно это переводят: «Даже мышь не шелох¬
нулась» или «не шевельнулась». Борис Леонидович на¬
шел удивительное решение: «Все как мышь притихло».
И сразу возникает образ тревожно притаившейся тиши¬
ны, предвещающей появление Призрака.И таких волшебных находок множество. Но наряду
с ними часто неоправданное упрощение поэтической мыс¬
ли или же столь же непонятное осложнение того, что по
замыслу Шекспира должно быть простым. И тогда Бо¬
рис Леонидович оттесняет Шекспира. Такова песнь безум¬
ной Офелии:Белый саван белых роз,Дерево в цвету,И лицо поднять от слез
Мне невмоготу.Это прекрасные стихи, особенно последние две строки.
Но их надо печатать в книге лирики Пастернака. У Шек¬
Об Анне Ахматовой319спира песнь Офелии совершенно иная, безыскусствен¬
ная, за сердце хватающая:White his shroud as the mountain snow,Larded with sweet flowers;Which bewept to the grave did go
With true — love showers*.И дело не только в том, что перевод не точен в словар¬
ном смысле, он не верен образно и интонационно, слишком
сложен и изыскан для безумной Офелии. И по-моему,
Лозинский, которого так часто укоряют в нарочитой при¬
поднятости, архаичности, вернее передал простодушие
этой песни.Саван бел, как белый снег,Цветик над могилой;Он в нее вошел навек
Не оплакан милой.Нельзя забывать завет Пушкина: «Поэзия должна
быть, прости Господи, глуповата».По временам у меня рождается ощущение, будто Бо¬
рис Леонидович, переводя Шекспира, все время спорит
со своими предшественниками и современниками, стремясь
во что бы то ни стало пойти наперекор традиции. А мне
ближе манера Лозинского. В России не было равного ему
мастера перевода, кроме Жуковского. Но по охвату яв¬
лений и проникновению в самую глубь, быть может, Ло¬
зинский его превосходил.Когда мне приходилось переводить самой — ну хотя
бы «Марион де Лорм» Гюго, я советовалась с ним. Да и
сейчас, когда его нет, продолжаю это делать — мысленно.■ 2Анна Андреевна не сразу нашла ключ к «Увядшим
листьям». Простота оригинала была мнимой, и не раз, ка¬
залось бы верно передав смысл стихотворения, она с ужа¬
сом убеждалась, что не схвачена поэтическая интонация,*	Дословно:Его саван бел, как горный снег,Он был покрыт душистыми цветами
Но их не кинули в его могилу,Их не оросила потоком слез верная любовь.
320Об Анне Ахматовойа иное выглядит банально. Анна Андреевна переводила
стихотворение заново. Она стремилась передать внутрен¬
нюю связь произведений, образующих цикл, сохранить
его драматургию, психологическое движение.Как-то Анна Андреевна сказала:—	Переводить с родственного языка куда сложнее,
чем с французского или английского,— хочется сохра¬
нить максимальную верность, даже сберечь рифмы, но
оказывается, что эта близость иллюзорна. Слова, звуча¬
щие по-украински и по-русски почти одинаково, на самом
деле относятся к разному стилистическому ряду. Я не го¬
ворю уже о том, что они на самом деле нередко отличны
по смыслу. Так, признание героя: «я — нелюд»— сначала
перевела: «я нелюдим», хотя мы уже об этом говорили.
Потом вспомнила, что «нелюд» значит бесчеловечный,
зверь, и написала — «преступник я».В двух случаях Анна Андреевна перевела стихотворе¬
ния не размером оригинала. Заметив это, она перерабо¬
тала перевод, вернее, сделала новый.Как это ни покажется странным, труднее всего было
поначалу достигнуть в переводе столь характерной для
ее поэтического стиля естественности и почти разговор¬
ной интонации, свойственной и поэзии Франко.В первоначальной версии перевода стихотворения
«Не знаю, що мене до тебе тягне...» («Ну что меня к тебе
влечет до боли...»)* предпоследнее четверостишие звуча¬
ло так:Но я тебе ведь вовсе незнаком,А дружба, будь она, всегда наскучит,К друг другу нас судьбина не приучит,Живем отдельно, порознь и умрем.(Подчеркнуто мной.—А. Г.)Справедливо неудовлетворенная переводом, Анна Анд¬
реевна вновь вернулась к нему и переработала. Вот окон¬
чательная редакция того же четверостишия:Но мы едва знакомы, и как знать,Не надоест ли дружба нам с тобою.И может быть, нам суждено судьбою
И порознь жить, и порознь умирать.*	Машинописные копии вариантов перевода «Увядших листьев»
хранятся в Отделе рукописей Государственной публичной библиотеки
им. М. Е. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде (фонд А. А. Ахматовой).
Об Анне Ахматовой321Стихи звучат естественно, просто и близко к оригиналу.
Так работала Анна Андреевна над переводом «лиричес¬
кой драмы», добиваясь максимальнной верности, естест¬
венности и выразительности интонации.Сравним первоначальный вариант переложения «Не
боюсь я Hi Бога, Hi 6ica...»:Даже гнев твой, девица -зарница,Не страшней перечисленных прочих,Мне приятны румяные лица
И блестящие гневные очи...(Подчеркнуто мной.—А. Г.)с окончательной редакцией:Даже гнев твой, моей черноокой,Ни минуты меня не пугает,—Заливает он пурпуром щеки,В милом взоре приметно сияет.Иногда, на первых порах, в перевод вторгалась чуж¬
дая оригиналу лексика, как отголосок иной поэтической
манеры.В переводе стихотворения «Неперех1дним муром пом1ж
нами...» первоначально появилась строка:Моя звезда, мой ясный свет в Фаворе.(Подчеркнуто мной.—А. Г.)У Франко не было и намека на этот мистический образ;
Анна Андреевна изгнала его. Так появилась прекрасная
и точная метафора:Мой ясный свет, жестокая звезда.В сонете «Так ты одна, моя правдивая любовь...» укра¬
инское хот'шня Анна Андреевна первоначально передала
русским словом хотенье, более высокого поэтического
строя.Как сгубленная страсть, угасшие хотенья.Вспомнив стихотворение И. Анненского «Петербург»,
где встречаются «бесплодные хотенья», Анна Андреевна
переделала перевод, заменив «хотенье» на «желанье»,
заодно и рифму «вожделенье» на «дерзанье».Иногда память подсказывала привычный и традицион¬
ный образ. Так, стихЧом не той камшь, не вода, не лщ1 1 Зак. 106
322Об Анне АхматовойАнна Андреевна перевела сначала:О почему я не бездушный камень,приблизив тем самым стихотворение к знаменитому чет¬
веростишию Микеланджело. Почувствовав это, она из¬
менила перевод, устранив нежелательное сходство:О почему же я не прах бездушный,О почему не лед и не вода.Постепенно Анна Андреевна все более уверенно вхо¬
дила в поэтический мир лирической драмы. В результате
возникали один за другим шедевры поэтического перево¬
да — «Призрак», «Широкое поле безлюдно...», «Зачем
являешься ко мне...» и многие другие. Особенно удались
Анне Андреевне стихи второй «горстки» «Увядших листь¬
ев», выдержанные в оригинале в духе народной песни и по¬
тому особенно трудные для перевода. Ей удалось воссоз¬
дать безыскусственную (на самом деле достигнутую тон¬
чайшим мастерством) естественность и чистоту интона¬
ций. Стихи прозвучали так, словно и оригинал был напи¬
сан по-русски. Анна Андреевна была удовлетворена пе¬
реводом этого, как она сказала, «лирического интермец¬
цо». И не случайно еще до издания перевода «Увядших
листьев» она предназначила для отдельной публикации
стихи из второй «горстки» цикла •— «Широкое поле без¬
людно...», «Явор зеленый», «Стройная девушка, меньше
орешка...», «Ах, ты дубок, дубок кудрявый...», «О печаль
моя, горе...» и некоторые другие.Перевод «Увядших листьев» справедливо можно счи¬
тать одной из самых значительных поэтических побед Ан¬
ны Андреевны — ее перевод конгениален оригиналу.зАнна Андреевна при встрече охотно читала тогда не
опубликованные стихи из заветной тетради, читала «Поэ¬
му без героя». Машинописный экземпляр с пометками и
исправлениями она тогда же мне подарила. Это — про¬
межуточный вариант, еще далекий от завершения. Она
познакомила меня с некоторыми своими работами о Пуш¬
кине — «Каменный гость», «Александрина», с увлечением
говорила о задуманной книге, посвященной великому
поэту.
Об Анне Ахматовой323/ -Н. А. Тырса. Портрет Анны Ахматовой. 1928 г.Очень редко и как бы вскользь А. А. Ахматова каса¬
лась своей судьбы и вынужденного долголетнего молча¬
ния. Она никогда не жаловалась.Как-то я рассказал о том, как на пленуме Союза со¬
ветских писателей в Киеве в 1947 году бывший тогда пер¬
вым секретарем ЦК Коммунистической партии УССР
Л. М. Каганович истязал М. Ф. Рыльского и Ю. И. Янов¬
ского и других прекрасных писателей. Он хлестал их, как
палач, оставляя рубцы не на теле, а на душах. Было страш¬
но и мучительно стыдно от сознания собственного бесси¬
лия и отвращения. Анна Андреевна слушала внимательно
и, казалось, спокойно. Затем сказала задумчиво:
324Об Анне Ахматовой—	Палач всегда найдет жертву, как упырь. Иначе
ему нечем жить. Я поняла, что обречена, в тот миг, когда
на вечере в Колонном зале Дома Союзов, после того как
я прочитала стихи, ко мне подбежала девушка и опусти¬
лась на колени. В тот вечер и был, наверно, вынесен мне
приговор. А казнь моя свершилась позднее — вместе с
Михаилом Михайловичем.Она зябко передернула плечами и замолчала. Я попро¬
сил прощения за то, что невольно напомнил ей о пережи¬
том. Анна Андреевна взглянула на меня с удивлением.—	Напомнили? А разве я могу забыть, или мне это
позволят? Ведь я стала прокаженной, люди на другую сто¬
рону улицы перебегали, опасаясь, что я с ними поздоро¬
ваюсь. Нет, не все, конечно. Друзья, а их было много, боя¬
лись не меня, а за меня, опасались, как и я, самого худше¬
го. Они поддерживали меня... Если бы не они... Особенно
Б. В. Томашевский и И. Н. Медведева. Была ли бы я
жива...В другой раз Анна Андреевна заговорила о Н. С. Гу¬
милеве:—	Он не участвовал ни в каком заговоре, да и не спо¬
собен был. Если у него и нашли какие-то бумаги, значит,
его попросили их спрятать друзья, возможно, те, с кем он
служил в армии. Выдать их он не мог — и принял вину
на себя. Коля и политический заговор — какая ерунда!
А когда в виде доказательств его вины и предчувствия
расстрела ссылаются на стихотворение «Рабочий», то за¬
бывают о том, что стихотворение написано до Октябрьской
революции, в 1916 году, да и рабочий ведь не русский, и
пуля, им отлитая, просвищет над седою, вспененной Дви¬
ной. Это же немецкая пуля, отлитая немецким рабочим,
предназначенная убить русского офицера, то есть Гуми¬
лева, в первую мировую войну.Не раз А. А. Ахматова возвращалась к теме Пушкина
и его гибели. К той роли, которую в роковой дуэли сыгра¬
ла Наталья Николаевна. Она была жестока и несправед¬
лива к ней, словно ревновала.Как-то зашла речь о Булгакове и его пьесе «Послед¬
ние дни». Анна Андреевна с восхищением говорила о та¬
ланте писателя — его памяти она посвятила прекрасное
стихотворение, а роман «Мастер и Маргарита» назвала
великой книгой. Очень высоко оценила она и «Последние
дни».—	Прекрасно то, что Булгаков так смело и дерзко ре¬
шил задачу — написал пьесу о Пушкине, не выведя его
Об Анне Ахматовой325на сцену. Важно то, что образ поэта создается отношением
к нему врагов, тех, кто ненавидит Пушкина, или немногих
бессильных друзей. Я знаю только одну драму, ничуть не
сходную с булгаковской, где применен близкий прием:
это трагедия Эсхила «Персы». Там образ Греции, побе¬
дившей в морской битве под Саламином, предстает отра¬
женно — каким ее видят побежденные враги. Но это порт¬
рет собирательный и портрет победителя.Булгаков решил более сложную задачу. Врагам — а их
много, кажется, что они уничтожили Пушкина, но на са¬
мом деле одинокий гений оказался сильнее власти царя.Не нравилась ей только сцена у дома Пушкина, в
которой толпа собравшихся выражает гнев и ненависть
к тем, кто виноват в гибели поэта.—	Не верю я, что это Булгаков написал. Это или Ве¬
ресаев или театр придумали: в 1837 году так не говори¬
ли — иначе революция произошла бы много раньше.Однажды Анна Андреевна сказала, что хотела бы по¬
читать Кафку, о котором много слышала, но предпочла
бы французский перевод, так как с немецким текстом бу¬
дет чувствовать себя несвободной. Мне удалось достать
французский перевод «Превращения». Рассказ произвел
на нее глубокое впечатление.—	Как вы думаете,— спросила она,— в чем его
смысл? — И ответила сама, словно возражая кому-
то: — Нет, это не ничтожество раздавленного человека,
превратившегося в отвратительное насекомое. То есть и
это тоже. По-моему, главное в «Превращении»— картина
агонии, предсмертных мук, без просветления, в отличие
от «Смерти Ивана Ильича» Толстого. Жестокий и мучи¬
тельный рассказ. Но как он был одинок, и, наверно, его
жизнь — затянувшаяся на годы агония.Анна Андреевна в беседах не раз возвращалась к
«Макбету» Шекспира. Трагедию эту она очень любила
и многие ее стихи часто приводила по-английски наизусть.
Однажды она сказала, что пришла к выводу, что прообра¬
зом главной героини послужила Мария Стюарт. Если Ека¬
терину II А. А. Ахматова «терпеть не могла», то шотланд¬
скую королеву она ненавидела, как самого лютого врага.—	Это олицетворение вероломства, подлости, коварст¬
ва, предательства. Она вдохновительница убийств мужа
и любовника, всех, кто ей мешал. По сравнению с ней
Клеопатра — невинное дитя. И подумайте только, как
ее прославляли и возвеличивали, словно христианку, рас¬
терзанную львами на арене Колизея по приказанию Не¬
326Об Анне Ахматовойрона. И Шиллер, и Вальтер Скотт, и Бьернстерне-Бьерн-
сон, и десятки других. Может быть, только Ю. Словацкий,
споря с Шиллером, сказал о ней правду, да и то не всю.
Знаете ли вы драматическую трилогию А. Суинберна
о Марии Стюарт? Она огромна по размерам, и ставить ее
невозможно. Там есть прекрасные стихи, но попытка оп¬
равдать преступницу оказалась неудачной. Мария Стюарт
приносила и приносит несчастье всем, кто ее любил, даже
после смерти. И это испытал Суинберн.Признав свою неудачу, он писал в стихотворении
«Adieux a Marie Stuart»:Имена тех, кто погиб за тебя, королева, давно забыты,
Неужели та же участь ждет и поэта, воспевшего тебя?Конечно, у нее были и враги, но и им не удалось ска¬
зать правду. Казнь превратила Марию Стюарт в жертву
жестокости и властолюбия. И только Шекспир разгадал
тайну ее натуры. Перечитывая недавно «Макбета», я окон¬
чательно убедилась в правоте моего предположения —
леди Макбет это подлинный портрет Марии Стюарт. Тра¬
гедия написана в годы правления Иакова I, ее сына, не
любившего мать, как и она его не любила.Иаков I верил в дьявола и ведьм, почитался специалис¬
том в области демонологии — ей посвятил специальный
трактат. И конечно, Шекспир не случайно избрал местом
действия Шотландию и вывел на сцену ведьм.Образ леди Макбет, вдохновительницы убийства, не¬
сомненно, подсказан Шекспиру историей Марии Стюарт.
Ее казнили в 1587 году, когда Шекспиру было 23 года.
И, как предполагают ученые, он в ту пору находился в Лон¬
доне и мог узнать из первых уст о совершившемся.Сравните характер и поведение леди Макбет и Марии
Стюарт. Для их властолюбия не существует нравствен¬
ных преград. Убийство оправданно, если оно проклады¬
вает дорогу к трону. Леди Макбет подсказывает мужу
мысль об убийстве короля, так же как Мария Стюарт
внушает то же своему любовнику Босуэлу, и он убивает
ее мужа и поджигает дом, куда заманили несчастного.
И там и здесь вину возлагают на слуг.Мы не знаем, испытывала ли Мария Стюарт муки со¬
вести, подобно леди Макбет. Но это ничего не меняет.
И конечно же убийство Дарнлея не единственное преступ¬
ление Марии — ее руки в крови, и ее запаха не уничто¬
жить никакими благовониями.
Об Анне Ахматовой327Вы не знаете моего «Привольем пахнет дикий мед...»,
вернее, двух соединенных позднее стихотворений — оно
не напечатано. Там речь идет о неистребимом запахе
крови, преследующем убийцу. После Пилата я пишу
о шотландской королеве, котораяКонечно, это леди Макбет, но вместе с тем и другая
шотландская королева, ее двойник, сестра по преступле¬
нию, блуждающая во мраке коридоров замка Холируд.
Это — Мария Стюарт.Анна Андреевна тогда не знала книги Стефана Цвейга
«Мария Стюарт», в которой была высказана сходная
мысль. Цвейг писал: читая трагедию Шекспира, «порой
не скажешь, Мария ли Стюарт ночами блуждает по дому...
не ведая сна, смертельно терзаемая совестью, или леди
Макбет, пытающаяся смыть невидимые пятна с обагрен¬
ных кровью рук».Но то, что предположение о Марии Стюарт как воз¬
можном прообразе шекспировской героини было высказа¬
но ранее, ничего не меняет в гипотезе Анны Андреевны,
а вернее, подтверждает ее правоту. А. А. Ахматова гово¬
рила не только убежденно, но и страстно, как если бы Ма¬
рия Стюарт была ее современницей. Я понял, что для Анны
Андреевны не существует дистанции времени, прошлое
властью гениальной интуиции и воображения преобража¬
ется в явь.Она одновременно жила в двух временных измере¬
ниях -— настоящем и прошлом. Для нее Пушкин, Данте,
Шекспир были современниками. С ними она вела не¬
престанную беседу... Но она не забывала (не могла за¬
быть!) и о тех, кто, пролив чужую кровь, напрасно пытался
смыть ее брызги с ладоней... Анна Андреевна знала,
что люди не забудут имени палача, потому что благого¬
вейно помнят имя его жертвы.Напрасно с узких ладоней
Стирала красные брызги
В душном мраке царского дома.1987
Александр ГитовичДРУГУБ. М. ЛихаревуЕсли, бросив дурные привычки,Ты в иные поверишь пути,Мы поедем с тобой в электричке,
Чтобы сказочный терем найти.Я заранее ставлю в известность
Человека, такого, как ты,Что приедем мы в дачную местность
В самый полдень ее суеты.Но тотчас же за пыльным вокзалом,
Миновав овощные ларьки,Мы пройдем к чудесам небывалым,
Но реальным — всему вопреки.Видишь издали, в солнечном блеске,
Как в окно устремившийся день
Очертил на сквозной занавеске
Знаменитого профиля тень.Нам остались забор и лужайка,Чтобы все повидать наконец,Чтобы вышла седая Хозяйка,
Приглашая гостей во дворец.Ты забудешь вокзал и киоски,Ахнув, словно в кино детвора:Почему на высокой прическе
Не надета корона с утра?Все забудешь ты в этом чертоге,Где сердца превращаются в слух,
Подивясь на волшебные строки,На ее верноподданных слуг.
Об Анне Ахматовой329Нет, на старость они не похожи,
Потому что сюда, в кабинет,Или Смерть, или Молодость вхожи,
Но для Старости доступа нет.Может, песню ты сложишь про это,
Чтоб друзья подивиться могли,Как спокойная гордость поэта
Стала гордостью русской земли.1960ПАМЯТИ АННЫ АХМАТОВОЙДружите с теми, кто моложе вас,—
А то устанет сердце от потерь,
Устанет бедный разум, каждый раз
В зловещую заглядывая дверь,
Уныло думать на пороге тьмы,Что фильм окончен, и погас экран,
И зрители расходятся, а мы
Ожесточаемся от новых ран.1966
Сильвия Гитович
ОБ АННЕ АНДРЕЕВНЕВойна приближалась к концу. Я работала в Бюро
литературной пропаганды. В ту пору мне впервые при¬
шлось посетить Ахматову, жила она тогда в Фонтанном
Доме.Мне открыла дверь сама Анна Андреевна — высокая,
в темном платье, закутанная в шаль. Быстро провела
меня к себе через холодную переднюю, заставленную ло¬
маными шкафами, насквозь пропитанную стужей. Дверь
ее комнаты была плотно заложена одеялами, чтоб не
дуло из щелей.Еще раньше, до войны, я видела ее, когда она, строй¬
ная, прямая, глядя вперед, медленно поднималась по лест¬
нице Дома писателя, направляясь в гостиную на собрание
«Молодого объединения», и все перед ней расступались
и давали ей дорогу.По той же самой лестнице спустя 25 лет, продираясь
сквозь толпу людей, тяжело проносили ее гроб.Я много раз бывала в Фонтанном Доме.Вот мы целой компанией: Саня1, Толя Чивилихин,
Шефнер и я — идем через кордоны дежурных Арктическо¬
го института к ней в гости. Она нездорова, лежит, заку¬
танная в черный шелковый платок с длинными кистями.
Над изголовьем — две темные иконы: одна — Успенье
Богородицы, другая, маленькая,— Всех скорбящих ра¬
дости — подарок Гумилева.Рассказывает о Гумилеве, о том, как Гумилев был
против того, что она писала стихи. Он считал, что стихи —
это дело не женское, и говорил: «Если хочешь заняться
искусством, почему бы тебе не заняться пластикой?»Рассказывала о знакомстве и дружбе с Мандельшта¬
мом. О. Э. как поэта она чрезвычайно ценила. «Как это
поразительно,— говорила она,— что Мандельштам идет
ниоткуда. У него нет учителей. И, знаете, он никогда не
был начинающим поэтом, он сразу пришел в литературу
зрелым мастером».©С. С. Гитович, 1990.
Об Анне Ахматовой331В одну из наших встреч она мне подарила свою ран¬
нюю фотографию (где она еще с челкой), сделав на ней
надпись: «Сильве на счастье — Ахматова. 7 мая 1946 г.»2 апреля 1946 года в Москве в Колонном зале — боль¬
шой поэтический вечер. Из ленинградцев — Ахматова,
Берггольц, Прокофьев, Саянов, Браун, Дудин. Появление
на сцене Ахматовой и Пастернака зал встретил стоя.
«О, эти овации мне дорого обойдутся»,— впоследствии
говорила Анна Андреевна. После вечера Пастернак при¬
гласил некоторых участников к нему ужинать.По словам Ольги Берггольц, в середине ужина^ раз¬
дался телефонный звонок — это звонил Вертинский, уз¬
навший, что у Пастернака поэты, он просил разрешения
прийти. Борис Леонидович ответил, что он спросит у своих
гостей. Все были настроены миролюбиво и сказали: ко¬
нечно, пусть приезжает. Вскоре Вертинский появился
за столом.Ужинали, пили, читали стихи по кругу. Когда оче¬
редь дошла до Вертинского, он встал, поднял бокал и,Пропуск Анны Ахматовой в Фонтанный Дом. 1940-е гг.
332Об Анне Ахматовойграссируя, сказал: «Я поднимаю этот бокал за Родину,
потому что те, кто с ней не расставались, и понятия не
имеют о том, как можно любить Родину!»И тут с бешеными глазами встал Пастернак и сказал
Вертинскому: «Как вы смеете говорить о любви к Роди¬
не! Вы г...!»Растерянно Вертинский протянул руки в сторону Ан¬
ны Андреевны и сказал: «Анна Андреевна, что же это?»«Да, да,— царственно наклоняя голову, произнесла
она.— Да, да!»Этот инцидент не помешал Вертинскому на другой день
рассказывать, какой чудесный вечер он провел у Пастер¬
нака2.И вот грянула страшная осень 1946 года. Знаменитое
собрание в Смольном, выступление Жданова, а затем ро¬
ковое постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград».На другой день после этого собрания Анна Андреевна,
спокойная, статная, плавно поднималась по деревянной
литфондовской лестнице. Встречные почтительно и робко
жались к стене, давая ей дорогу. Смущенные служащие,
затаив дыхание, сидели потупившись.Окончив свои дела, Ахматова, как всегда приветливо,
распрощалась и не спеша направилась к выходу. Лишь
только за ней закрылась дверь, как горестный вздох удив
ления, восхищения и жалости пронесся ей вслед.«Какое самообладание! Подумайте, какая выдерж¬
ка!»— поражались работники Литфонда.Слух о ее приходе, полном спокойствии и царствен¬
ном самообладании пронесся из комнаты в комнату, быст¬
ро перекинулся в здание Союза, перекочевывая из отдела
в отдел.Когда Ахматовой рассказали, что ее приход в Лит¬
фонд, спокойствие и приветливость с окружающими уди¬
вили, всколыхнули и восхитили все учреждение, она ска¬
зала:«Мне ровным счетом ничего не было известно. Утрен¬
них газет я не видела, радио не включала, а звонить мне
по телефону, по-видимому, никто не решился. Вот я и го¬
ворила с ними, будучи в полном неведении о том, что
обрушилось на мою седую голову».Все газеты того времени пестрят именами Зощенко
и Ахматовой. Постановление изучают, прорабатывают.
Об Анне Ахматовой333Михаил Михайлович Зощенко. 1920-е гг.
Фото М. С. Наппельбаума.Памяти М. М. ЗощенкоСловно дальнему голосу внемлю,А вокруг ничего, никого.В эту черную добрую землю
Вы положите тело его.Ни гранит, ни плакучая ива
Прах легчайший не осенят,Только ветры морские с залива,Чтоб оплакать его, прилетят...Анна Ахматова
Комарово. 1958 г.
334Об Анне АхматовойВ народе только об этом и говорят, толком не понимая,
за что же их, бедных, так ругают. Одна сердобольная
старушка в очереди говорила, что всем известно, какой
Зощенко подлец и мерзавец, а вот за что ругают его жену
Ахматову — это совсем непонятно. «Известно за что,—
отвечала другая,— мужья подлецы, а жены бедные за них
всегда в ответе».Чиновники перестарались: раскритикованных писа¬
телей лишают карточек. Хлеб надо покупать втридорога.
Денег нет. Если бы не друзья, жить было бы совсем не¬
возможно3.Время шло, и вдруг в верхах заинтересовались тем,
как живут Зощенко и Ахматова. Их вызвали в Смольный,
после чего им были выданы хлебные карточки.Молоденькая секретарша, отмечая пропуск Ахматовой
на выход из Смольного, вскинула на нее глаза и быстрым
шепотом сказала: «А я ваши стихи все равно люблю...»Мы с Саней уезжали в Карелию, а вернувшись, я узна¬
ла, что Ахматова переехала на новую квартиру. Арктичес¬
кий институт расширился и выселил всех жильцов из Фон¬
танного Дома. Переехала она на улицу Красной Конницы,
4, где когда-то в незапамятные времена, по ее словам, по¬
мещался постоялый двор, а весь второй этаж занимал
ямщицкий трактир. Сейчас ничто не напоминало о былых
временах. Квартира коммунальная, из пяти комнат. Здесь
как-то заметнее стало, что вся мебель в квартире ветхая.
Но, как всегда, в углу висели иконки, а над изголовьем —
знаменитый портрет Модильяни. У окна стоял низкий рез¬
ной ларь, «сундук флорентийской невесты», как его на¬
зывала Анна Андреевна, в нем лежали папки и рукописи.На улице Красной Конницы мы тоже были частыми
гостями Анны Андреевны. Приходили вечером, захватив
с собой бутылку шампанского для хозяйки и маленькую
водки для Сани. В столовой на кресле и старом диване
сладко спали кошки. На диване обычно, развалясь, ле¬
жала Стрелка — пятнистая кошечка с маленькой змеиной
головкой и изумрудными глазами, молоденькая и хоро¬
шенькая. На кресле, мурлыкая с присвистом, спал ог¬
ромный кот Миша, бледно-палевого цвета, пушистый, из
бывших красавцев. Когда его сгоняли с кресла, он мягко
шлепался на пол и, выгибаясь и потягиваясь, шел досы¬
пать к Стрелке на диван.
06 Анне Ахматовой335Аня Каминская подавала на стол традиционную за¬
куску — несколько тоненьких ломтиков черного хлеба,
соль и крупно нарезанную луковицу. Саня читал новые
переводы. В те времена Анна Андреевна тоже переводила
китайцев и с большим волнением относилась к этой рабо¬
те. «Я это читала Лозинскому,— говорила она про свой
новый перевод,— вы знаете, он одобрил!»В одну из наших встреч она рассказала, что ей звонили
из Московского отделения Госиздата и предложили сде¬
лать книгу переводов корейской классической поэзии.
Составление, вступительную статью, примечания и под¬
строчники поручалось подготовить талантливому ко-
реисту, профессору Александру Александровичу Холо-
довичу.Холодовича Саня хорошо знал, дружил с ним и любил
его, несмотря на то что в университете тот слыл челове¬
ком неприятным, резким и нетерпимым. Действительно,
Холодович был нетерпим к лени, посредственности, при¬
способленчеству и не старался этого скрывать.Александр Александрович, страстный поклонник Анны
Андреевны, познакомился с нею у нас и, конечно, сразу
же был ею покорен. Ахматовой он тоже понравился,
и она частенько говорила: «Люблю злодея Холодовича!»,
«Вам звонил сегодня злодей Холодович?»Как-то, сидя у нас, Александр Александрович сказал:
«Анна Андреевна, вы слишком много внимания уделяете
Гитовичу. Я вас положительно ревную!»—«Вы правы,—
без тени улыбки заметила она,— у меня действительно
намечался роман с Александром Ильичом, но в последнюю
минуту его отбила Ольга Форш».В один из вечеров Анна Андреевна рассказывала
о своем приезде из Ташкента, о том, как удивительно, что
крохотная Аня ее не забыла, а, напротив, увидя, сразу
взобралась к ней на колени, крепко обняла ручонками
и прошептала в самое ухо: «Акума, ты мне снилась»,
чем, конечно, сразу покорила ее сердце. Все домашние,
с легкой руки Н. Н. Пунина, называли Анну Андреевну
Акумой, что означает по-японски «нечистая сила», и это
прозвище так въелось, что даже крошечная Аня иначе
ее и не называла.Рассказывала, как болела тифом и лежала в больнице,
как было тяжело, тоскливо и жарко, как в больничной
336Об Анне Ахматовойпалате над каждой койкой висели, чуть раскачиваясь,
пыльные электрические лампочки, которые не горели,
и как в один прекрасный день, топая ногами, вошел боль¬
ничный завхоз, остановился в дверях и громко спросил:
«Где здесь лежит Ахмедова?», после чего подошел к ее
кровати и молча включил лампочку. Оказывается, в это
время Сталин поинтересовался ею и спросил у Фадеева,
как живет Ахматова, а тот позвонил в Ташкент, и в резуль¬
тате была проявлена забота, и лампочка над кроватью
включена.Мы сидели долго. Господствовала тишина. Вдруг я
ясно услышала тихие всхлипывания. «Что там такое?»—
спросила я. «Ничего,— спокойно ответила Анна Андреев¬
на.— Это плачет Анька. Я должна завтра уезжать в
Москву, попутчика не было, и я думала взять ее с собой.
Ей было обещано, что она пропустит два дня в школе, до¬
везет меня до Ардовых, а в Москве ее посадят в поезд,
и она одна вернется домой. А теперь нашелся попутчик,
и вся идея рухнула. Вот она сидит в ванной и ревет».
Всхлипывания из ванной не прекращались. «Плачет бед¬
няга,— сказала Анна Андреевна.— Раз ее не беру, придет¬
ся подарить ей часы».Через несколько лет у Ахматовой вновь начались квар¬
тирные волнения. Дом на Коннице шел на капитальный
ремонт, и нужно было срочно куда-то перебираться.
Москва, где Сурков обещал ей квартиру вместе с Н. Я.
Мандельштам, после Ириных возражений, протестов и
колебаний самой Ахматовой отпала вовсе.В это время как раз заселялся новый писательский
дом на Петроградской стороне. И после долгих разгово¬
ров, раздумий и сомнений она с Ириным семейством
переехала туда. Ира очень добивалась, чтобы Союз дал
им на одной площадке две двухкомнатных квартиры, но
номер не вышел, и пришлось довольствоваться обычной
квартирой из трех комнат, где в самой меньшей, в конце
коридора, поселилась Анна Андреевна.С 1952 года мы с Саней становимся полностью дере¬
венскими жителями. Все началось с собаки. Получилось
это вот как. Осенью мы жили в комаровском Доме твор¬
Об Анне Ахматовой337чества, куда приблудилась не очень породистая молодая
овчарка. Конечно, мы играли с псом, ласкали, брали с
собой гулять, кормили, собирая остатки со всех тарелок.
Это называлось «готовить чанахи Джеку». А когда путев¬
ки кончились и мы уехали в город, нам позвонили и ска¬
зали, что Джек стоит перед дверьми нашей комнаты и воет.
Делать было нечего. Мы продлили путевки и снова верну¬
лись в Дом творчества, но он закрывался на ремонт, и нам
было ясно, что Джек умрет с голоду.При ближайшем рассмотрении он оказался дамой, и
к его имени прибавилась буква «а».И тогда мы решили на время ремонта снять в Кома¬
рове комнату и временно взять Джеку к себе.Получилось так, что комнату нам сдали на всю зиму,
а отношения с Джекой зашли настолько далеко, что рас¬
статься было совершенно невозможно. И вот нам удалось
выхлопотать в аренду маленький домик (2-я Дачная, 36),
куда мы и перебрались.Увлечение дачей было страшнейшее. Работали, как
негры. Приводили в порядок участок, ремонтировали дом,
сажали цветы. Жили круглый год, а сын Андрюша при¬
езжал на воскресенье и на школьные каникулы.В 1955 году Литфонд стал строить в Комарове свои
дачи, одна из которых предназначалась Ахматовой.Летом, когда литфондовские дома еще достраивались,
Анна Андреевна жила на даче у нас. Мы старались изо
всех сил, чтобы ей было покойно, уютно и хорошо. И ей,
действительно, у нас нравилось. Сидя в саду, она говори¬
ла: «У вас божественно. Цветы не хуже, чем у Федина,
а ведь у него какие-то редчайшие заморские розы. Здесь
у вас просто чудесно».По вечерам по-соседски заглядывал Прокофьев, не за¬
бывая захватить с собой кусок сахара для Джеки. Было
очень смешно смотреть, как Прокоп на коротеньких нож¬
ках, элегантно сгибаясь, подходил с поклоном к Анне
Андреевне и со звучным чмоком целовал ей руку. По-мо¬
ему, она была единственная женщина, с которой он так
изысканно здоровался. Анна Андреевна, с присущим ей
юмором, отмечала галантность Прокопа.Этим летом, в один из воскресных дней, прикатил
на своем «москвиче» актер Баталов. Я пошла звать Анну
338Об Анне АхматовойАндреевну, говоря: «Пожалуйста, подойдите к калитке,
там к вам приехал Алеша Баталов».— «Сильва,— усмех¬
нулась она,— вы ошиблись ровно на два поколения, он
приехал не ко мне, а к Ане. Пожалуйста, объясните ему,
как проехать к нашим литфондовским домам».Наконец Литфонд полностью закончил комаровское
строительство. Осталось только сколотить сараи да уб¬
рать строительный мусор, грудами лежавший перед
крыльцом.Не дождавшись полного окончания работ, Ира увезла
Ахматову от нас осваивать свою дачу. Не успела она
уехать, как я получила душераздирающую записку. «Ми¬
лая Сильва,— писала она,— против окна моей комнаты
стоит дровяной сарай. Взываю к Вам! SOS! Помогите!
Целую. Ваша Ахматова. Привет А. И.».Я тут же побежала к ним на Кудринскую, дала плот¬
никам на пол-литра, и они перенесли сарай к забору.В житейских делах она была беспомощна.Все знали, что она боится техники, не умеет включить
проигрыватель, не умеет поставить пластинку, не умеет
зажечь газ.«Зато,— говорила она,— умею топить печи, штопать
чулки, сматывать в клубки шерсть...»И вот она плотно поселилась у себя на даче. Постепен¬
но стали засаживать участок неприхотливыми растениями.
Притащили из лесу березку и рябинку и посадили у крыль¬
ца. Взяли у нас отростки даурской гречихи, которая легко
разрастается повсюду. Посадили у веранды чахлые, блед¬
но-сиреневые лесные фиалочки, красивый стрельчатый
мох и лиловый иван-чай.В доме и на участке появилось засилие коряг и корней.
Причудливые корни стояли на шаткой этажерке и висели,
прибитые к стенкам. А большие коряги жили разбросан¬
ные по участку.Перед окнами веранды лежала главная большая коря¬
га, «мой деревянный бог», как говорила Анна Андреевна.Все годы, что она прожила в «Будке» (так она назы¬
вала свою дачу), коряга-бог лежала на этом самом месте.
Перед ней неоднократно вечерами жгли костры. Тогда
Об Анне Ахматовой339обычно выносили большое кресло с высокой спинкой,
и она подолгу сидела, глядя, как жарко горят сучья,
вспыхивая на ветру.Когда после заката поливали цветы, она садилась на
грубо сколоченную узенькую скамеечку под окнами веран¬
ды, и прямо перед ней торчала все та же бесформенная,
рогатая коряга.Она любила костры и запах сырой земли вечерами
после поливки.В дальнейшем, когда мы переехали со 2-й Дачной и
жили рядом, наши гости, молодые художники Кулаков
и Виньковецкий, переставляя, перевертывая и громоздя
одну корягу на другую, делали просто чудеса. Коряги
оживали, превращаясь в странных животных ■— коня,
оленя, бегемота. Но под напором ветра все распадалось,
и старый рогатый деревянный бог тяжело шлепался на
землю, оставаясь лежать там, где лежал всегда.Дом тоже постепенно обставлялся. Появились криво¬
ногие старинные стулья с порванной обивкой, очень низ¬
кий стол, сколоченный из чердачной двери, и матрац на
восьми кирпичах.Впоследствии Анна Андреевна говорила: «Я совер¬
шенно освоилась со своими кирпичами, я к ним привыкла.
Ну что ж, у Пушкина кровать стояла на березовых по¬
леньях, а у меня на кирпичах».Она работала за длинным, очень узким столом, ка¬
ким-то странным гибридом высокой скамьи с узеньким ко¬
модом, на котором стояли чудесные голубые фарфоровые
подсвечники с чуть отбитой подставочкой и старинная,
расписанная незабудками, фарфоровая чернильница с
бронзовой крышечкой.Дверь в маленькую комнату (она еще называлась Се¬
рой комнатой) завесили темно-лиловыми половичками,
сшитыми вместе, а у другой стены поставили грубо ско¬
лоченный топчан. На столике у кровати был приемник с
проигрывателем, взятые напрокат, а у самых дверей при¬
мостился выкрашенный в черную краску высокий, очень
узкий шкаф, как говорила Анна Андреевна, «гроб, постав¬
ленный на попа».Везде — в вазах, кувшинах, в банках — стояло много
цветов. И всем нравилась комната Ахматовой.В последние годы на стене появился яркий плакат с на¬
рисованным петухом и четкой надписью: «Гости, если
340Об Анне Ахматовойдаже Анна Андреевна не хочет, все равно идите с ней
гулять!»Обычно под вечер она с гостями ходила гулять в сто¬
рону дороги до сдвоенной скамейки, стоящей против
бледно-голубой двухэтажной дачи Плоткина. Доходя до
Озерной, Ахматова указывала на эту дачу, говоря:
«О, этот фундамент замешан и на моих капельках
крови»4.Сидели, отдыхали, любовались закатом. Затем медлен¬
но шли обратно. Но все это было потом, а в первые годы
комаровского житья она легко проходила такое расстоя¬
ние, как от своей Кудринской до 2-й Дачной, а когда од¬
нажды нас на дороге застала гроза и полил крупный
дождь, мы, мокрые до нитки, весело бежали мимо шумя¬
щих деревьев, и наконец, добежав до дому, Анна Андре¬
евна ловко выкручивала потемневший подол чесучового
платья.В этот год погибла наша Джека. Ее похоронили у нас
на участке, и мы очень горевали. Чтобы утешить моих
мужчин, я клюнула на их уговоры и согласилась взять
двух щенков колли. Нам привезли месячных крошек, ми¬
лых и беспомощных. Двух сестричек — рыжую и черную,
которых назвали Литжи и Лотта. Одновременно Ахмато¬
ва подарила нам маленького пушистого котеночка —
трехцветную красотку с хвостом белки, победоносно тор¬
чащим вверх, которую назвали Муськой. И весь этот
зверинец очень дружно стал жить у нас на даче.Ей бывало скучновато у себя на даче, и она частенько,
гуляя, заглядывала к нам. Мы пили чай, разговаривали
и засиживались допоздна.Однажды под вечер, когда она сидела у нас, приехала
из Зеленогорска Ляля Фишман с сыном Гариком, кото¬
рый в свои шесть лет был весьма образованный госпо¬
дин и изъяснялся чрезвычайно литературно и замыслова¬
то. Так, выбежав в сад, он постоял, огляделся и задумчиво
изрек: «Если кто-нибудь станет утверждать, что здесь
мало черники, того можно будет назвать лжецом!» Прав¬
да, встреча с нашими собаками резко отодвинула на
задний план всю его ученость, сдержанность и глубоко¬
мыслие, и он с радостным визгом возился с собаками, но¬
сился с ними по участку и весьма неохотно пошел на ве¬
ранду пить чай. Непослушная Лотта, тихо пробравшись
под стол, осторожно и доверительно лизнула Гарику ко¬
лено.
Об Анне Ахматовой341Анна Ахматова в Комарове с собакой Гитовичей
Литжи. 1962 г.«Боже, смотрите,— взвизгнул он,— обратите внима¬
ние, Лотта влезла под стол, она нарушила весь режим
дня!»Сразу после чая Ляля заторопилась на электричку,
так как Гарика нужно было укладывать спать, и я пошла
провожать их до калитки.«Вы знаете, я поднялся на недосягаемую высоту,—
с гордостью произнес Гарик,— подумать только, я сидел
за одним столом с настоящей женой Гумилева».«Боже,— всплеснув руками, воскликнула Анна Анд¬
реевна,— что же это за ребенок, который меня так чудо¬
вищно обхамил?!»
342Об Анне АхматовойНедолго удалось пожить нам помещичьей жизнью
в благословенном Комарове. Наша веселая, заново отре¬
монтированная дачка, вся в цветах и зелени, очень понра¬
вилась какому-то влиятельному работнику торговой сети.
С ним тягаться нам было, конечно, невмоготу, и естест¬
венно, что Ленгорисполком нам аренду не продлил и дачу
передал торговому боссу.Из-за комаровских астрономических цен снять что-
либо частным образом здесь мы не могли, и нам пришлось
со всем своим зверинцем зимой жить в городе, а на лето
перебазироваться в поселок Юкки.В жаркий летний день я приехала из Юкков в Кома¬
рово поздравить Ахматову с 70-летием. Гостей не было.
Мы были вдвоем. Гуляли, пили чай, ели бутерброды с сы¬
ром. Вечером из Москвы пришла милая телеграмма от
актрисы Раневской, порадовавшая и рассмешившая Анну
Андреевну: «70 лет любуюсь Вами — Фаина».Мне не хотелось в этот день расставаться с Анной
Андреевной, и я осталась ночевать. Спала в маленькой
Серой комнате, а утром пораньше отправилась к своим
в Юкки.Очень странно, что и в 60-летие у Ахматовой не было
гостей. С ней была лишь обожающая ее художница Тоня
Любимова, без конца рисовавшая и Анну Андреевну, и
комнаты, где она жила, и комаровскую «Будку». До конца
дней Ахматовой Тоня Любимова была бесконечно преда¬
на ей. Разные ахматовские поручения она выполняла с не¬
укротимой горячностью, радостью и гордостью.Как сейчас вижу мужеподобную, коренастую, в сером
коверкотовом костюме, фигуру Тони, с тяжелейшим этюд¬
ником в одной руке и с букетом гладиолусов в другой,
твердой поступью направляющуюся по тропинке к даче Ах¬
матовой. Частенько Анна Андреевна бывала занята, или
нездорова, или не в духе и не принимала бедную Тоню.
Тогда она устраивалась где-нибудь неподалеку под сос¬
нами и издали рисовала дачу, и калитку, и чахлые флок¬
сы, и знаменитую корягу.Это она в один из осенних дней бережно, чтобы не
помять, привезла вырытые в саду Фонтанного Дома ма¬
ленькие клены и пересадила их под окнами Ахматовой.
Клены хорошо принялись, подросли и до сих пор живут
на комаровском участке, только ныне мало кто знает,
что родина этих кленов — Фонтанный сад.
Об Анне Ахматовой343Анна Ахматова среди делегатов съезда писателей РСФСР.
Справа — О. Ф. Берггольц.Однажды я ночевала в Юкках, а наутро Саня погнал
меня в Комарово к Ахматовой. Сам он ехать со мной не
мог, так как был вконец вымотан и сил у него не было со¬
вершенно. Накануне он работал как одержимый, почти
без сна. Это были незабываемые дни по напряжению и
вдохновению. Буквально в течение четырех суток он пере¬
вел знаменитую поэму Цюй Юаня «Лисао». Был целиком
во власти неслыханной удачи и гордился своим пере¬
водом.За несколько лет до него эту поэму переводила Ах¬
матова, и с его стороны было немыслимой дерзостью са¬
мому взяться за этот перевод. Естественно, что ей первой
он должен был показать своего «Лисао».И вот с машинописным экземпляром поэмы и с письмом
к Ахматовой я отправилась в Комарово.Саня писал:«Дорогая Анна Андреевна!Перед Вами письмо величайшего из негодяев совре¬
менности и вместе с тем счастливейшего из смертных. Он
совершил кощунственный по дерзости поступок. Он по¬
смел — после Вас!— перевести «Лисао». Но все же на то
был ряд таких причин, о которых трудно писать, но о ко¬
344Об Анне Ахматовойторых я расскажу, если буду вновь допущен ко двору моей
королевы. Зная мои стихи, Вы поймете, что здесь нет и тени
иронии.Я посылаю Вам, первооткрывателю «Лисао», свой пе¬
ревод. И да владеет Вашей душой не презрение прокуро¬
ра к преступнику, а суровая справедливость судьи.Всегда полностью Ваш — Ал. Гитович.Всем своим сердцем Ваш».Она при мне внимательнейшим образом прочла «Ли¬
сао» и осталась довольна: перевод ей очень понравился.
Поэму она оставила себе, а мне передала для Сани запи¬
сочку, где написала:«Благодарю за великого «Лисао». Перевод очень хо¬
рош. Ахматова».Конечно, Саня был счастлив, получив ее отзыв.Живя в городе, мы не переставали скучать о деревне.
А так как зимой меньше охотников жить на даче, то мы ре¬
шили попытать счастья и попросить в аренду на зимний
сезон какой-нибудь пустующий домик в Комарове. Судьба
нам улыбнулась, и мы в 60-м году получили на целую зиму
нашу милую старую дачу, в которой прожили раньше не¬
сколько лет.Быстро пробежала эта зима, и вновь надо было что-то
придумывать, искать жилье, куда бы перебраться. Союзу
то ли неохота было снова за нас хлопотать, то ли время
было упущено, но неумолимо надвигалась весна, аренда
кончалась, и нам надо было срочно освобождать наси¬
женное место.Но, оказывается, все же бывают чудеса. Неожиданно
позвонил Боря Лихарев и сообщил, что на последнем за¬
седании секретариата, без нашей просьбы, было поста¬
новлено одну из литфондовских дач выделить нам.И вот, лишь только стаял снег, мы всей оравой водво¬
рились в литфондовский дом.В один из теплых дней из Ленинграда приехала Ирина
Пунина. Озабоченно говорила, что совершенно неясно,
с кем в это лето будет жить на даче Акума, так как Анна
Миновна устроилась в богадельню, а другой работницы не
найти, а наступают теплые дни, и жаль ее томить в городе,
и нельзя ли на недельку подкинуть ее мне, а там кого-ни¬
будь найдут, привезут на дачу, и бразды правления с меня
снимутся.
Об Анне Ахматовой345Я, конечно, согласилась. На другой день прикатил со-
юзовский шофер Вася, привез Анну Андреевну и ее чемо¬
дан, и она водворилась на летнее житье в свою любимую
комаровскую «Будку».Итак, я стала хозяйничать в двух дачах сразу. Я вер¬
телась, как белка в колесе, старалась сделать все как
можно лучше. Распорядки дня были разные — Саня вста¬
вал в 7 часов утра, Анна Андреевна — в 11. Меню различ¬
ное, обеды по возможности диетические, а ночами я боя¬
лась оставлять ее одну, тем более что она лишь недавно
оправилась от инфаркта. И вечером, окончив дела, я бра¬
ла собак и говорила: «Ну, пошли спать к Анне Андреевне».
И вежливые, деликатные псы тихонько отправлялись на ее
дачу, а сзади, победоносно задрав хвост, плелась считав¬
шая себя собакой пушистая, хорошенькая Муська. И все
чинно, с достоинством, укладывались в маленькой комна¬
те. Собаки на полу, а Муська у менях в ногах.Шел день за днем, а к Ахматовой никто не приезжал,
и я зря заговаривала со всеми кумушками в надежде найти
ей домработницу.Прошла неделя, другая, третья, а я все еще была од¬
на. Ни Ирина, ни Аня не появлялись. Как назло, часто шли
дожди, и почему-то без конца перегорали пробки и гасло
электричество. Спички отсыревали и плохо загорались,
и мы, впотьмах, натыкаясь друг на друга, набросив на
голову плащи, шлепали по лужам из одной дачи в другую.Анна Андреевна заметно скучала.По утрам, если не шел дождь, она, в сером клетчатом
пыльнике, из-под которого выглядывала длинная ночная
рубашка, медленно двигалась по участку, гуляя и соби¬
рая грибы. Рядом с ней, неотступно, шаг за шагом, шел
мальчик Алик — сын няни из соседнего детского садика.
Чтобы Анна Андреевна не нагибалась, он срывал ей гри¬
бы и, захлебываясь от восторга, спешки и гордости, без
конца ей что-то рассказывал. Когда она уходила в дом,
выставить его с нашего участка не было никакой возмож¬
ности. Алик был пленен Анной Андреевной и не хотел ни¬
куда уходить. Он приносил разные веточки и втыкал
в землю у ее окна. А у крыльца дачи из сосновых шишек
выкладывал замысловатые узоры, говоря: «Это для писа¬
тельницы, которая живет совсем одна и все выдумывает
из головы».
346Об Анне АхматовойБывало, днем, подстелив половичок, Анна Андреевна
подолгу сидела на ступеньках террасы, или, как она гово¬
рила, «на любимой ступенечке», вглядываясь, не идет ли
кто по лесной тропинке.Гремя пустыми ведрами, я пробегала мимо. Зачерпнув
до краев и расплескав воду, ставила ведра на досочку у
колодца, а сама, разрешая себе маленький отдых, подсажи¬
валась к ней. Дух жадного любопытства не давал мне дви¬
нуться с места. Дела мои стояли, а я, развесив уши, сидела
и слушала.«Была ранняя весна 19.16 года,— рассказывала Анна
Андреевна.— Зал царскосельского железнодорожного
ресторана, с традиционными щетинистыми пальмами
у входа, почти пуст. Здесь лишь несколько столиков, за¬
нятых в основном военными со своими дамами, в малень¬
ких весенних шляпках с поднятыми вуалетками.Мы втроем — Блок, Гумилев и я — сидим за столиком
и обедаем. Гумилев тогда уже был в военной форме, а
Блок вот-вот ожидал призыва в армию.Когда обед был закончен, Блок распрощался, и мы ос¬
тались одни, Николай Степанович задумчиво сказал: „Не¬
ужели и Блока пошлют на войну? Это все равно что жа¬
рить соловьев"».Еще она рассказывала, что однажды кто-то у Гумиле¬
ва спросил — правда ли, что он монархист?Николай Степанович, усмехнувшись, на это ответил:
«Я монархист тогда, когда на троне хорошенькая жен¬
щина!»С грустью рассказывала Анна Андреевна историю про¬
пажи гумилевского архива.В те страшные годы она боялась держать у себя его
рукописи и имела глупость отдать все на сохранение сво¬
ему другу Рудакову. Он был одержим неслыханной лю¬
бовью к поэзии, и казалось, нет места надежнее, чем у него.
И действительно, многие годы все было в полной сохран¬
ности. Но началась война, Рудаков был призван и потом
убит, а его вдова сказала, что дома был пожар и все сго¬
рело.«Это все неправда, неправда!—с неукротимой го¬
рячностью уверяла Анна Андреевна.— Ведь какие-то ру¬
кописи из якобы сгоревшего архива время от времени
выплывают на свет. Нет, придется мне не церемониться
и напустить на нее Леву, уж он-то сумеет вытрясти ру¬
кописи отца»5.
Об Анне Ахматовой347Анна Ахматова. Комарово. 1960-е гг.Страшный кошачий рев прервал грустные рассказы.
С визгом и рычаньем промчалась Муська, гоня с участка
трехцветную кошку. «Господи,—сказала Анна Андреев¬
на,— мне показалось, что Муська раздвоилась и с воем
промчалась мимо».Тут я сразу вспоминаю, что время идет, а обеда ника¬
кого еще нет. Быстро вскакиваю, хватаю ведра и волоку
их к дому. День идет за днем, а я все еще одна хозяйничаю
на двух дачах.Однажды утром у базарных ларьков я неожиданно,
нос к носу, сталкиваюсь с мужем Ирины Пуниной, Рома¬
ном Альбертовичем Рубинштейном. Сзади него, зады¬
хаясь, мелко семенит изжелта-бледная женщина. В ее
тоскливом взгляде — испуг и растерянность.«Сильва Соломоновна,— восторженно бросается ко
мне Роман Альбертович,— если не ошибаюсь, вы закупа¬
ете продукты, о, вы ангел доброты! Разрешите вам предста¬
вить новукгдомашнюю работницу, которая любезно согла¬
силась помогать Ахматовой. Она незаконная дочь Евге¬
ния Иванова, лучшего друга Блока. Прошу любить и жа¬
ловать». Произнеся эту тираду, изъясняясь, как всегда,
необычайно высокопарно и витиевато, он поворачивает к
348Об Анне Ахматовойдому, а мы плетемся за ним. Приходим. На наших дачах
мертвая тишина. Саня с собаками ушел в лес, а Анна
Андреевна еще спит. Я оставляю гостей на участке, а са¬
ма иду готовить завтрак.Незаконная дочь Евгения Иванова осторожно садится
на самый кончик скамейки и, сложив на коленях увядшие
руки, с выражением тихой скорби смотрит на торчащую
корягу, а муж Ирины, картинно опираясь на трость и чуть
прихрамывая, медленно прогуливается между сосен. Его
благородные седины слегка поредели, но все же он глу¬
боко уверен в своей неотразимости. Встретив меня у ко¬
лодца, он принимает пластическую позу и чрезвычайно
торжественно говорит: «Вы знаете, дорогая, я готовлю
последнюю программу из прелестных стихов Александра
Ильича. Мне бы хотелось начать изумительным стихотво¬
рением «Старому другу», но меня несколько смущает не
совсем четкая строка «Превратные наши дела». Нельзя
ли как-то уяснить и уточнить?»«Ради бога,— сказал Саня,— передай ему, что я ничего
не имею против изменить «превратные» на «хреновые».
Может быть, это его больше устроит?»Прошел'еще год, наступило лето. Узнав, что Анна
Андреевна приехала в Комарово, мы ранними сумерками,
взяв с собой собак, отправились к ней в гости в Дом твор¬
чества.Собаки радостно бросились к ней здороваться.«Душенька, красавица, лебедь»,— говорила она, лас¬
кая Литжи.Странно, что и Заболоцкий, как будто сговорившись
с Ахматовой, сказал про Литжи: «Господи, какая красо¬
та, настоящая лебедь».Этим летом, когда у нашей веранды буйно зацвел
жасмин, мы под цветущим жасмином сфотографировали
Анну Андреевну с красоткой Литжи. Снимок назывался
«две красавицы» и получился настолько удачным, что
даже Анне Андреевне понравился, а такое случалось
не часто. Она ревниво относилась к своим изображениям
и забракованные ею фотографии безжалостно рвала, а не¬
гативы требовала уничтожить.Вечерами появлялись молодые поэты, бывал плечистый
рыжеволосый Бродский, с веснушками на круглом лице,
Об Анне Ахматовой349и хорошенький, мелкокостный, с глазами, как чернослив,
предельно вежливый Толя Найман. Частенько, в любое
время дня, бесцеремонно приезжали проворные молодые
люди, пишущие и непишущие, знакомые и незнакомые,
почитать свои стихи Ахматовой или просто поглазеть на
нее, чтобы потом где-нибудь при случае сказать: «Этот
вечер я провел у Ахматовой. Было чудесно».Саня из себя выходил, страшно возмущаясь тем, что
она не гонит их в шею. Но в последние годы Анна Андреев¬
на была уже не так строга и менее неприступна.Я помню, как на моих глазах утром явился какой-то
болван с гитарой под мышкой. Нахально вперся на ве¬
ранду, где она пила чай, и сказал, что ему необходимо про¬
честь стихи только ей.«Давно вы пишете?»— спросила она. «Уже два меся¬
ца»,— ответил гость. Выставить его оказалось совершен¬
но невозможно, он не сдвинулся с места, пока не прокри¬
чал две толстые общие тетради.Приезжала погостить в Комарово подруга юности Ах¬
матовой Валерия Сергеевна Срезневская. Привез ее сын.
В мое окно было хорошо видно, как из машины с тру¬
дом вылезла согнутая пополам старуха с завитыми бук¬
лями и, тяжело опираясь на палку, заковыляла по дорож¬
ке. Валерия Сергеевна пробыла на даче два дня. Они си¬
дели на открытой веранде, и она, смотрясь в ручное зер¬
кальце, бережно поправляла крашеные завитки каштано¬
вых волос. Слышен был воркующий смех. Потом Ахмато¬
ва слегка монотонно, нараспев читала:И сердце то уже не отзовется
На голос мой, ликуя и скорбя.Все кончено. И песнь моя несется
В пустую ночь, где больше нет тебя.24 июня, в день рождения Ахматовой, я, как обычно,
пораньше, пока она еще не проснулась, бегу в сад за си¬
ренью. «Обязательно зайди к Прокопу,— кричит мне вдо¬
гонку Саня,— напомни, чтобы поздравил Акуму».По дороге делаю крюк и захожу на дачу к Прокофьеву,
чтобы сказать ему, что сегодня, день рождения Ахмато¬
вой и хорошо было бы, если бы и он ее поздравил.
350Об Анне АхматовойАнна Ахматова. Комарово. 1962 г. Фото Иосифа Бродского.«Да, да, да,— радостно говорит Прокоп,— вот спасибо,
что сказала. Пойдешь мимо почты, отправь, пожалуйста,
от меня телеграмму».Затем он пишет на бумажке поздравление, вручает
рублевку, и я бегу отправлять. Послав телеграмму, иду
на дачу, где хозяйка торгует цветами. Бледно-лиловые
гроздья еще покрыты росой. Мне нарезают огромный
букет, и я бегу домой.Пока я выбирала гроздья попышнее, проворная кома¬
ровская почтальонша на велосипеде уже доставила те¬
леграмму по назначению.По-видимому, почтальонша разбудила Анну Андре¬
евну, потому что, когда я с охапкой сирени направилась
к ней, она, уже умытая и причесанная, встретила меня на
крылечке.«Сильва, угадайте, кто первый сегодня меня поздра¬
вил?— лукаво спросила она.— Вот прочтите»,— и протя¬
Об Анне Ахматовой35!нула мне телеграмму, которую я только что сама перепи¬
сала на телеграфный бланк.«Вот видите, все же начальство шевельнулось»,— иро¬
низировала она, но втайне была чуть-чуть польщена.Тепло кончилось. Часто перепадали дожди. Было сыро¬
вато, и снова в комнате Анны Андреевны жарко топилась
печка.Вечером гремела музыка: Моцарт, Вивальди, Стравин¬
ский. В комнате было жарко, и Анна Андреевна сидела
на кровати босиком, подстелив под ноги обрывок темно¬
красного сукна. Она любила носить туфли на босу ногу и
до глубокой осени ходила без чулок. Приходили мы с Са¬
ней. Радио выключалось, и она начинала что-нибудь рас¬
сказывать, как всегда увлекательно и интересно.Говорили о Пастернаке, о романе «Доктор Живаго».
Роман Анна Андреевна ругала. «Стихи великолепны, блис¬
тательны,— говорила она,— но романа нет. Не могу по¬
нять, как Борис сам этого не видит?»В этот вечер долго не расходились. Читали стихи.
Приподняв голову и полузакрыв глаза, она читала:Один идет прямым путем.Другой идет по кругу...В ответ Саня прочел новые стихи, посвященные ей.
Она потребовала тут же их записать и спрятала в завет¬
ную папку, с которой не расставалась. В благодарность
за стихи, написанные ей, она преподнесла Сане маленькую
книжечку, выпущенную Гослитом, сделав надпись: «Ми¬
лому Гитовичу «в ответ на лучшие дары» дружески. Ах¬
матова. 28 июня 1961 г. Комарово».Ходили упорные слухи, что над Ахматовой маячит Но¬
белевская премия. Об этом говорили все. Казалось, что
это абсолютно достоверно, и даже сама Анна Андреевна
чуть-чуть стала верить в такую возможность.Без конца, косяком, шли иностранцы, и наши собаки
с остервенением бросались на них и старательно обла¬
ивали.Как-то Анна Андреевна, не вставая, сидела в кресле,
у нее был какой-то американец, и вдруг от печки отвалился
352Об Анне Ахматовойбольшой кусок штукатурки и тяжело шлепнулся рядом,
густо обсыпав известкой темный костюм гостя.«Это было чудовищно,— говорила Ахматова.— Мне
показалось, что на меня обваливается потолок. Я еще пло¬
хо слышу, но, по-видимому, был ужасающий грохот.
Видите,— смеялась она,— патриотически настроенная
печка не выдержала и обрушилась на голову американ¬
ца».В Ленинград приехал Роберт Фрост. Его торжественно
принимали в Союзе писателей, возили по городу, показы¬
вали Ленинград, а на другой день в Комарове на своей
даче академик Алексеев устроил в его честь званый зав¬
трак. Конечно, была приглашена и Ахматова.Утром Нина Антоновна 6 сделала ей великолепную при¬
ческу, погладила парадное шелковое платье, называемое
«подрясник». В тон платья надели на нее серые туфли.
Высоко неся седую голову, в длинном светло-сером платье,
она появилась на крыльце.Скоро приехала алексеевская «Волга» и увезла Ах¬
матову.Завтрак в честь Фроста сильно затянулся, и она вер¬
нулась домой усталой. Сбросила «подрясник», уютно улег¬
лась на кровать и с непередаваемой интонацией, какой-то
смесью шутливости и сожаления, сказала: «Я и не пред¬
ставляла себе, что он такой старый. Весь завтрак он мирно
спал. Спал, неожиданно просыпался, смотрел поверх го¬
лов на верхушки сосен и снова сладко засыпал».Ранним утром 24 июня 1964 года в саду мне нарезают
особенно большой букет сирени. Здесь сегодня вообще
торговля цветами идет бойко и оживленно. Комарово по¬
купает цветы для Ахматовой, которой исполнилось 75 лет.Дача вся в цветах. Цветы стоят в вазах, банках, ка¬
стрюлях и ведрах. Боясь торжеств, она, как всегда, этот
день проводит в Комарове, чтобы, как она говорила,
«не быть ни в Москве, ни в Ленинграде». Но тем не ме¬
нее комаровская почтальонша не слезает с велосипеда,
доставляя пачками поздравительные телеграммы. Они
идут сплошным потоком: и из Москвы, Союза писа¬
телей, и от различных издательств, и от друзей, и просто
Об Анне Ахматовой353от чужих, незнакомых людей. Единственным человеком,
поздравившим Анну Андреевну от Ленинградского отделе¬
ния Союза писателей, был уже упоминавшийся шофер
Вася, который 25-го днем заехал в Комарово и привез
ей все полученные на Союз поздравительные телеграммы.
Это было настолько странным, что даже не было обидным.Званых гостей не было. Только свои. За столом Ахма¬
това сидела в парадном платье, все в том же «подрясни¬
ке», с новой прической. Глаза у нее сияли.На другой день все еще приносили телеграммы. К вече¬
ру на машине заехал Соболев лично принести Анне Анд¬
реевне поздравления. Они сидели, разговаривая, на сту¬
пеньках террасы.Был конец августа. Дни стояли теплые, но вечерами
уже чувствовалась осень. Из окна веранды я, к своему
удивлению, увидела Прокофьева, который, неуверенно
оглядываясь, направлялся к нашей калитке.Он был в полосатой бобочке и теплой шерстяной
кепке. Он бережно держал красновато-коричневую папку
и, мне показалось, был слегка смущен и чем-то недоволен.«Вот я тут,— невразумительно забубнил он,— надо
бы от Союза поздравить Анну Андреевну, так вот сейчас
подойдут Браун с Чепуровым, а мне бы подождать их
у вас».Я повела его на веранду.После обеда Анна Андреевна обычно спала. Меня от¬
правили узнать, проснулась ли она и может ли принять
делегацию от Союза, желающую поздравить ее с 75-ле¬
тием.Я застала ее еще в постели.«Господи, боже мой,— завеселилась она,— что они, в
уме? Ведь на дворе уже, слава богу, конец августа, и они
только сейчас раскачались. Придется все же вставать».Она, выглянув в окно, первая заметила медленно
идущую по тропинке пару: Чепурова с белыми лилиями и
Брауна с бутылкой шампанского.Она оделась и милостиво разрешила ввести делегацию.Саня повел начальство.Табунком они неловко топтались на пороге, протяги¬
вая ей подношения.12	Зак. 106
354Об Анне Ахматовой«Шампанское,— с лукавой искоркой в глазах прого¬
ворила она,— к сожалению, я его не пью».Все же она попросила принести чашки, и бутылку
раскупорили.Вечерком я забежала к Ахматовой. Как всегда, радио
было включено, и она лежала на кровати с сумкой под
подушкой. С сумкой она вообще никогда не расставалась.
Не то чтобы она была скупа — у нее не было и тени обы¬
вательской мелочности, но щедрости под старость тоже
не осталось. Она любила повторять с оттенком какого-то
вызова: «Деньги — вздор!» Она могла выбросить просто
так деньги на ветер, но вдруг неожиданно начинала пу¬
гаться больших трат, жаться и не решалась купить себе
что-нибудь действительно нужное и необходимое...Вскоре после моего прихода на огонек притащился
Саня.В комнате было жарко. Чуть покачивались на стебле
две тяжелые чайные розы, которые из своего сада при¬
везла в подарок Кетлинская.«Только что транслировали из Москвы «Вечер одного
стихотворения»,— рассказывала Ахматова,— я старалась
слушать внимательно. Вы знаете, все стихи неплохие,
гладкие, вообще профессиональные, но такое впечатление,
что их написал один человек. Совершенно нельзя отличить
одного поэта от другого. Это просто катастрофа!»Как-то, встретясь с Прокофьевым, Саня в очередной
раз завел разговор об издании Ахматовой. Прокофьев
слушал набычившись. Вяло бубнил себе под нос: «Да, да,
а вот сколько ей будет лет? Вот если бы у нее была круглая
дата, тогда другое дело, тогда было бы к чему «прице¬
питься», а так, без круглой даты, книга не пойдет, ничего
не получится!»Узнав об этом разговоре с начальством, она, грустно
усмехнувшись, сказала: «Ах, Ахматова кокетка, на самом
деле ей сто лет, а она скрывает, вот потому ее книги и не
издаются».«Когда я в последний раз была в городе,— рассказы¬
вала она,— звонила Москва. Я подошла к телефону, и
очень приятный мужской голос сказал: «Здравствуйте,
Анна Андреевна, говорит Твардовский,— потом немного
подумал и пояснил:— Знаете, редактор „Нового мира“».
Он, что же, наверное, считает, что я вовсе уже выжила из
Об Анне Ахматовой355ума и понятия не имею вообще, кто такой Твардовский?
Ну просил у меня стихи, и я, конечно, обещала».Саня только что прочитал «Праздник, который всегда
с тобой» и был в восхищении. Ахматовой эта книга резко
не понравилась.«Я никак не могу себе уяснить, от чего тут можно при¬
ходить в восторг?— с вежливым безразличным смешком
заявила она.— Что тут вообще может нравиться? Хе¬
мингуэй написал ужасающую книгу, в которой убил своих
лучших друзей. По-моему, это просто чудовищно!»В феврале 1966 года Саня тяжело заболел — сердце,
давление, спазмы мозговых сосудов. Пришлось уложить
его в больницу, и лишь в первых числах марта я привезла
его из больницы домой. Дома ему был предписан полный
покой.Неожиданно 5 марта вечером позвонил не помню точно
кто и сообщил страшную вещь: утром в санатории Домо¬
дедово умерла Ахматова.Понимая, какой это жесточайший удар для Сани и
очень за него боясь, я решила все от него начисто скрыть.
Прятали газеты. Выключали радио.Из-за праздников гроб с телом Ахматовой долго не
могли вывезти из Москвы, и лишь 9-го, к 5 часам вечера,
самолетом доставили на ленинградский аэродром. Прямо
с аэродрома отвезли в Никольский собор, где с 7 часов
вечера уже шла панихида. На панихиде я не была, так как
не могла найти благовидный предлог, чтобы, не взволно¬
вав Саню, уйти из дома.Только 10-го утром я отправилась в Никольский со¬
бор.Народу было уйма. Протиснуться поближе не было ни
малейшей возможности. Гроб стоял далеко от входа, в се¬
редине церкви. В алтаре перед иконами мерцали свечи.
Священник громко читал нараспев: «Вечная память но¬
вопреставленной достопочтенной Анне». Небольшой хор
пел торжественно и печально.В дальнем углу собора стояли еще два гроба.Еле выбравшись из толпы, я поехала на улицу Воино¬
ва, в Дом писателя.У подъезда много народа. Бросается в глаза большое
количество милиции. Лестница вся запружена, а народ
все идет и идет.
356Об Анне АхматовойС трудом я поднялась по лестнице и пробралась в гос¬
тиную. Меня вжали в дверь и втиснули в прислоненную
к стене крышку гроба. Я не могла никуда двинуться и так
и простояла всю гражданскую панихиду, втиснутая в
крышку гроба.Говорились речи, менялся почетный караул. Когда
стали прощаться, мне сделалось страшно. Казалось, что
толпа разнесет все: помнут цветы, раздавят венки, и рух¬
нет гроб с телом Анны Андреевны. Наконец меня букваль¬
но поднесли к гробу. В кружевной шали, накинутой на
голову, лежала королева с отреченным, величавым и
прекрасным лицом.Прошло несколько дней. Откуда-то возвратившись
и снимая в передней пальто, я услышала, что Саня разго¬
варивает по телефону. По репликам поняла, что какая-то
скотина со сладострастием рассказывает ему о смерти
Анны Андреевны. Я замерла. Саня вышел в переднюю.
С искаженным лицом и безумными глазами он подошел
вплотную и страшным шепотом сказал:—	Ну говори, рассказывай, как без меня хоронила
Акуму!1970
Всеволод АзаровМЕЖДУ СОСЕН«Всеволоду Азарову. Между сосен.Анна Ахматова».
Надпись на книгеСызнова снегом у Комарово
устлан пологий широкий берег,
как я люблю здесь бродить зимою
в час, когда солнце пылает в соснах.
Медленно низится диск багровый,
воздух морозный прозрачно-ломок,
и поднимается в отдаленье
в тучах лиловых собор Кронштадта.Если вы улицею Морскою
вдоль заколоченных дач пройдете,
вам не услышать ребячьих песен...Лишь в целине голубого снега
стынут фанерные пароходы.Вдруг повернет налево дорога,
там, по пути на озеро Щучье,
маленький спрятался в соснах домик.
Сколько сюда перед Новым годом
писем и телеграмм слеталось:
ждали они на крыльце хозяйку,
веткою закреплены тяжелой
или промерзшей еловой шишкой.Как мне бывало приятно прежде
праздновать Новый год в Комарово.
Вечером выйдешь — летят снежинки,
яркие, словно игрушки с елки.Раз — это было в шестидесятом —
в вечер такой же я шел к поэту.Мне почему-то вспомнилось детство,
южная улица, дом отцовский,
гомон подспудный Черного моря.Я постучался: горели свечи,
358Об Анне Ахматовоймаленькая зеленела елка.Женщина перед столом сидела
в праздничном темно-лиловом платье,
в белую шаль укутаны плечи,
снежные волосы, нос с горбинкой.Руки, большие припухшие пальцы,
держали синюю с золотом книгу.
«Лермонтов»,— я прочитал названье.То был макет его сочинений,
взятый Ахматовой в Госиздате.Анна Андреевна любила
на вплетенных чистых страницах
записывать стихи и прозу.И почему-то в тот вечер снежный
с запахом жарким смолы и воска
перемешался нежданно терпкий
запах ракушек, воды и тины.Я прочитал ей давние строки:«Бухты изрезали низкий берег,Все паруса убежали в море,А я сушила соленую косуЗа версту от земли на зеленом камне...»1—	Это Одесса?— Нет, Севастополь,
там мой отец служил, я любила
скалы, развалины Херсонеса.Боже, как можно не догадаться,
я вспоминал Прекрасную Гавань,
бухту, в которой вода прозрачна
так, что мельчайший камушек виден.Есть там музей, в котором хранятся
древние греческие печати.И на одной из теплого камня
такой же, но молодой, горбоносый
навечно вырезан профиль Девы.В тот вечер она мне том подарила.В переплетах зеленом, белом, черном
книжки лежали. Я выбрал черный.
Сперва: «От последней херсонеситки»—
хотелось ей написать, но после
крупно вывела: «Между сосен».
Об Анне Ахматовой359Я нынче был опять в Херсонесе,
опять бродил меж каменных ульев,
стоял у колокола над бухтой.Когда я его толкнул, ответно
послышался мне глуховатый голос...А здесь замели снега поселок
и завалили к дому дорогу,
но мне его навещать не надо,
да и живут там люди другие.Но славят жизнь корабельные сосны,
и если снег немного оттает,
то на коре шершавой и грубой
засветится янтарная капля...1966
ОстИ. С. ЭвентовОТ ФОНТАНКИ ДО СИЦИЛИИВ январе 1940 года Ленинградский горисполком обра¬
зовал комиссию по проведению десятилетия со дня смер¬
ти В. В. Маяковского. Комиссию возглавила заместитель
председателя исполкома Е. Т. Федорова, вошли в нее
видные деятели искусства и литературы.На одном из последних заседаний комиссии, происхо¬
дившем в Смольном, когда было решено, что центром
празднования явится Академическая капелла и что вечер
будет транслироваться по радио (радио тогда было са¬
мым массовым средством информации), слово взял
Н. С. Тихонов. Он сообщил, что Анна Ахматова написала
стихотворение памяти Маяковского и что следовало бы
пригласить ее, много лет не появлявшуюся в открытых
аудиториях, на вечер с чтением этого стихотворения. Чле¬
ны комиссии — Д. Д. Шостакович и В. А. Рождествен¬
ский — горячо поддержали это предложение, осталь¬
ные — В. М. Саянов, М. Г. Манизер, А. А. Прокофьев,
Я. Л. Бабушкин (представитель радиокомитета) —
одобрили его. На меня — ответственного секретаря
комиссии — возложили обязанность его осуществить.Мне предстояло встретиться с Ахматовой лично. Не
без трепета входил я в огражденную затейливой чугун¬
ной решеткой усадьбу графа Шереметева, в глубине ко¬
торой располагался приземистый и нарядный, с аттиками
по бокам и мансардой в середине, Фонтанный дворец.Анна Ахматова поселилась здесь — на Фонтанке,
34,— в 1924 году. К тому времени часть дома была отда¬
на под квартиры, другую часть занимал Музей крепос¬
тного дворянского быта. Потом в нем функционировали
разные учреждения — Дом занимательной науки, Управ¬
ление Севморпути, Арктический и Антарктический инсти¬
тут. Около тридцати лет — исключая лишь неполных два
года войны — прожила в этом доме Ахматова. Расстава¬
ясь с ним, она писала:Особенных претензий не имею
Я к этому сиятельному дому,И. С. Эвентов, 1987.И. С. Эвентов. 1990, сокращенный вариант.
Об Анне Ахматовой361Но так случилось, что почти всю жизнь
Я прожила под знаменитой кровлей
Фонтанного дворца... Я нищей
В него вошла и нищей выхожу...Квартира Ахматовой помещалась в третьем этаже, а
окна выходили в небольшой внутренний дворик, засажен¬
ный липами и кленами. Из этого сада когда-то открывал¬
ся вид на Литейный проспект, заставленный позднее вы¬
сокими домами. Лестница, по которой я подымался, на¬
ходилась в срединной части здания. Дверь отворила не¬
знакомая женщина, которая провела меня по короткой,
уставленной домашними вещами передней в одну из двух
комнат, занимаемых Ахматовой. Я застал ее стоящей в
отдалении, кутающейся в платок, у полукруглой печи.
В комнате было прохладно, печь не топилась, видимо,
она грела еще вчерашним теплом.Обстановка комнаты была крайне скромной: средних
размеров столик без выдвижных ящиков, с набросанными
на него бумагами — он служил хозяйке письменным сто¬
лом; большое настенное зеркало в раме, складень в углу,
простая кровать, прохудившееся глубокое кресло, два
стула. Мы уселись, оставив кресло в стороне.О цели своего визита я сообщил Анне Андреевне по
телефону, теперь же, приступая к беседе, добавил, что
знал Маяковского в последние недели его жизни и что с
тех пор занимаюсь изучением его творчества.—	Изучением,— с явным холодком, как бы сожалеяоб	этом, повторила Анна Андреевна.— Тогда вам, веро¬
ятно, известно?- что однажды Маяковский публично, на
эстраде высмеял меня, проскандировав «Сероглазого
короля» на мотив разухабистой песенки «Ехал из ярмар¬
ки ухарь-купец»?Мне это было известно, но я не торопился с ответом,
стремясь прежде всего сократить расстояние, которое
сразу же образовалось между мною и собеседницей резко
поставленным ею вопросом. Кроме того, я опасался, что
вот-вот она напомнит о пресловутой «чистке современной
поэзии», которая происходила в Политехническом музее
в январе 1922 года. Выступая тогда, Маяковский заявил,
что в свете задач революционной поэзии «многие остают¬
ся за бортом», в том числе Ахматова с ее «комнатной ин¬
тимностью».Мое положение было не из легких, хотя я хорошо
знал, что ни «ухарь-купец», ни «чистка поэтов» не отра¬
362Об Анне Ахматовойжают подлинного отношения Маяковского к Ахматовой.
С другой стороны, мне было еще не известно содержание
стихотворения, которое Ахматова посвятила ему. Я поду¬
мал, что, если оно написано в тоне полемики с Маяков¬
ским, Анна Андреевна откажется и от публикации сти¬
хотворения, и от выступления в Капелле. Она, конечно,
ведала о том, какими фанфарами сопровождается нынче
имя поэта. Но она медлила. Тогда мне пришлось пустить
в ход то, что было припасено для данной беседы и чего,
как я предполагал, не знает и она сама.Лиля Юрьевна Брик показала мне рукопись под на¬
званием «Маяковский и чужие стихи», сказав, что этот
текст она собирается вскоре напечатать, а я начал быс¬
тро выписывать то, что меня интересовало. Я прочел:
«Часто легко было понять, о чем он (Маяковский)
думает, по тому, что он повторял без конца... Можно
было не сомневаться, что он обижен, если декламировал:Столько просьб у любимой всегда,У разлюбленной просьб не бывает...(Ахматова)...Или умолял:Расскажи, как тебя целуют,Расскажи, как целуешь ты.(Ахматова. «Гость»)».«Влюбленный Маяковский,— сообщалось в рукопи¬
си,— чаще всего читал Ахматову. Он как бы иронизиро¬
вал над собой, сваливая свою вину на нее, иногда даже
пел на какой-нибудь неподходящий мотив самые лириче-
кие, нравящиеся ему строки. Он любил стихи Ахматовой
и издевался не над ними, а над своими сантиментами, с ко¬
торыми не мог совладать». И далее — целая гирлянда
цитат из стихотворений Ахматовой «Прогулка», «У меня
есть улыбка одна», «Я с тобой не стану пить вино...»,
«Я пришла к поэту в гости...». «В то время,— заключает
Л. Брик,— он читал Ахматову каждый день».В рукописи, которую я держал в руках, прояснился
инцидент и с «Сероглазым королем»:«Маяковский часто декламировал чужие стихи на
улице, на ходу... Эти стихи мы пели хором и шагали
под них, как под марш». Далее говорится, что мелодии
подбирались, ритмически совпадающие с оригиналом, но
Об Анне Ахматовой363по звучанию самые не подходящие, то есть резко контра¬
стирующие со смыслом. Так исполнялись стихи Д. Бур-
люка, А. Плещеева, Саши Черного, М. Кузмина. В это
число попало и одно из ранних стихотворений Ахматовой
(1910), ставшее одним из самых популярных. Оно на¬
чинается словами:Слава тебе, безысходная боль!Умер вчера сероглазый король.А.	Февральский, присутствовавший на публичном ве¬
чере в Москве, где Маяковский скандировал эти строки
на мотив «ухаря-купца», поведал мне впоследствии, что
именно предшествовало данному эпизоду: оратор показы¬
вал слушателям, как неожиданно можно повернуть поэ¬
тический текст, если пользоваться им как голой ритмиче¬
ской фигурой, не вникая в содержание, в смысл.Все это я доложил Ахматовой при нашей встрече. Эф-
фет был двояким: с одной стороны, мой материал был
для нее совершенно нов; она заметно потеплела в разго¬
воре, а на прощание без труда дала согласие выступить
на вечере и прочла мне текст стихотворения (оно вскоре
было востребовано составителями сборника, посвященно¬
го Маяковскому, и помещено на отдельной полосе).
С другой стороны, отнюдь не новым оказался для нее са¬
мый факт внимательного и дружественного отношения к
ней Маяковского.Заручившись согласием Анны Андреевны выступить
в Капелле, я мог бы в дальнейшем ограничиться телефон¬
ным звонком, чтобы уточнить дату и время начала ве¬
чера. Но не сделал этого, дабы снова встретиться с нею.
Эту встречу я начал вопросом, какое именно выступление
Маяковского имела она в виду в своем стихотворении
(все публичные вечера и речи Маяковского были с по¬
мощью В. Катаняна расписаны по датам). Ахматова уди¬
вилась моей наивности и досадливо сказала:—	Не пытайтесь искать в моем стихотворении какие-
либо факты. Их там нет. Я описываю не случай, не эпи¬
зод. Вообще я ничего не описываю. Я просто обращаюсь
к поэту и вижу его таким, каким видела тогда.—	Когда же?— не выдержал я, стараясь вырвать у
собеседницы хоть какое-нибудь реальное воспоминание.Ахматова пожалела меня и очень коротко, просто рас¬
сказала о своих встречах с Маяковским:
364Об Анне Ахматовой—	У нас с ним не было ни одной назначенной встре¬
чи. Все происходило случайно, в ходе обычного, повсе¬
дневного существования. Я часто бывала у Пронина,
в «Бродячей собаке». Борис Пронин, владелец кабачка,
всегда встречал меня очень приветливо. Там бывали са¬
мые разные художники и поэты: приходили в полночь, за¬
сиживались иногда до утра. Маяковского я видела там
несколько раз. Однажды, когда я вошла, застала его
прямо у входа полулежащим возле большого турецкого
барабана. Как только в дверях появлялся кто-нибудь из
его соратников-футуристов, он мощным ударом возвещал
о приходе «мэтра». Мой приход он отметил широким по¬
махиванием шляпы, для чего встал из-за барабана. Он,
как и другие футуристы, был экстравагантен в поведении,
но очень серьезен и даже грустен в стихах. В мощном,
немножко надтреснутом голосе его всегда слышалась ка¬
кая-то боль. Ко мне он был просто внимателен и друже¬
любен.—	А в других местах вы не встречались?—	Тоже совершенно случайно. Я несколько дней по¬
зировала художнице Экстер; как-то он пришел в ее мас¬
терскую, застал меня, и мы перекинулись какими-то сло¬
вами. Потом встретились на Большой Морской. Прогулку
продолжили вместе; он читал мне свои стихи, я на ходу
читать не любила...—	Это все до революции. А после?—	Виделись как-то в Москве, может быть, всего один
раз. Но зато тогда я смогла убедиться в том, как он бес¬
покоился обо мне и тревожился за мою судьбу. Это было
в тяжелые дни августа 1921 года. Мы только что похоро¬
нили Блока, еще дымилась рана, нанесенная нам этой по¬
терей. Вскоре после этого — смерть Гумилева... Вдруг
по Москве распространился слух, что со мною случи¬
лось несчастье: то ли стала жертвой нападения в Пет¬
рограде, то ли умерла от переживаний и утрат. Слух
держался неделю-другую. Когда все прояснилось, Ма¬
рина Цветаева послала мне радостное письмо. Она
описывала, с какими чувствами воспринимали эту весть
разные люди. Она выделила Маяковского: когда он по¬
являлся в «Кафе поэтов», у него был вид человека, убитого
горем. Он оказался чуть ли не единственным среди поэтов,
кто так глубоко переживал горестную весть. Он же первый и
обрадовал Марину, когда узнал, что слух оказался ложным.
Об Анне Ахматовой365Я понял, что в первый наш разговор Анна Андреевна
немножко хитрила, когда пыталась спровоцировать меня
напоминанием о том, как Маяковский подавал на публи¬
ке «Сероглазого короля». Разговор наш мог пойти совсем
по другому руслу, и мне пришлось бы «доказывать от
противного». Сама-то она хорошо знала, сколь дороги
были Маяковскому ее имя и ее стихи.Наступил наконец вечер в Академической капелле. Он
начался рано —еще сияло солнце (в апреле оно заходит
поздно). Все участники собрались в боковом притворе,
примыкающем к концертной эстраде. Я познакомил Ах¬
матову с председателем вечера, Е. Т. Федоровой,— с ос¬
тальными она была знакома (из членов комиссии на ве¬
чере не было только Д. Шостаковича). Выступили,
кроме нее, Н. Тихонов, Н. Браун, Б. Лихарев, В. Сая¬
нов, А. Прокофьев, С. Спасский. Анна Андреевна вы¬
ступала третьей. Она ничего не говорила, только чита¬
ла свое стихотворное обращение к Маяковскому. В зале
был отчетливо слышен ее глубокий грудной голос, мерно
и ровно отвешивавший каждую строку:Я тебя в твоей не знала славе,Помню только буйный твой рассвет,Но, быть может, я сегодня вправе
Вспомнить день тех отдаленных лет.Как в стихах твоих крепчали звуки,Новые роились голоса!..Не ленились молодые руки,Грозные ты возводил леса.Все, чего касался ты, казалось
Не таким, как было до сих пор,То, что разрушал ты,— разрушалось,В каждом слове бился приговор.' Одинок и часто недоволен,С нетерпеньем торопил судьбу,Знал, что скоро выйдешь весел, волен
На свою великую борьбу.И уже отзывный гул прилива
Слышался, когда ты нам читал.Дождь косил свои глаза гневливо,С городом ты в буйный спор вступал.И еще неслышанное имя
Молнией влетело в душный зал,Чтобы ныне, всей страной хранимо,Зазвучать, как боевой сигнал.Эти строки я привожу такими, какими они читались
в зале Капеллы (сохранившийся автограф и две проме¬
366Об Анне Ахматовойжуточные публикации имеют варианты). За день до вече¬
ра в Капелле стихотворение печаталось в газете «Ленин¬
ские искры». Вскоре после вечера вышел сдвоенный но¬
мер журнала «Звезда», где текст приведен в целой под¬
борке ахматовских стихов.Читанное в Капелле стихотворение всюду озаглавле¬
но: «Маяковский в 1913 году». Упоминание «душного за¬
ла» вполне ассоциируется с обликом «Бродячей соба¬
ки»— тесного подвала с низким сводчатым потолком,
прибежища столичной богемы, где молнией сверкнуло
имя поэта и голосом приговора звучали его стихи.
В строках как будто прощупывались живые реалии, от по¬
исков которых меня предостерегала Ахматова. Но... хро¬
ника вечеров Маяковского, которую я вел параллельно с
Катаняном, показывала: в 1913 году поэт ни разу не вы¬
ступал в «Бродячей собаке». Он жил тогда в Москве, в
Петербурге появлялся наездом, и каждое его выступле¬
ние фиксировалось в печати и в воспоминаниях современ¬
ников. Несколько весьма бурных вечеров поэта состоя¬
лось в «Бродячей собаке», но — в феврале 1915 года.
Значит, дата передвинута автором, но сделано это не¬
спроста. Недаром Анна Андреевна просила не относиться
к стихотворению как к источнику информации, а воспри¬
нимать его как поэтический этюд.1913 год сохранился в памяти Ахматовой как год
совершенно особый в отечественном календаре. Это был
последний год довоенной России. Дошли до предела хаос
и противоречия прежней жизни, страна жила в предощу¬
щении неминуемых сдвигов и катастроф. В дни, когда со¬
здавалось стихотворение о Маяковском, Ахматова вына¬
шивала замысел большого эпического произведения,
основные события которого — реальные и воображае¬
мые — должны были развертываться именно в этом,
1913 году*. Год этот стал для нее концентрацией всего
отживающего в старой действительности, обрекаемого на
слом. Так возникла ее «Поэма без героя». И Маяковский
с его громовым голосом, предрекающим бурю, стал поэ¬
тическим выражением именно той, растревоженной и об¬
реченной предвоенной России.*	Первоначально оно так и называлось: «Тысяча девятьсот три¬
надцатый» (Ленинградский альманах, 1945). Один из подзаголовков —
«Петербургская повесть».
Об Анне Ахматовой367«Поэма без героя» писалась много лет. Но мысли
о Маяковском не покидали Ахматову в этой работе.
О том свидетельствуют ее черновики.*	* *С фронтовой агитмашиной я прибыл в расположение
пулеметного батальона на Белоостровском участке
Ленинградского фронта. Был один из последних дней
сентября 1941 года. Вдруг я услышал, как голосом
Ахматовой заговорила сосна. К дереву был прикреплен
радиорупор. Этот голос я ни с чьим не мог спутать. Она
заговорила о том, что не сходило с наших уст все эти
тревожные дни.«Вот уже более месяца враг грозит нашему городу...
Городу Петра, городу Ленина, городу Пушкина, Достоев¬
ского и Блока. Городу великой культуры и труда враг
грозит смертью и позором... Вся жизнь моя связана с Ле¬
нинградом, в Ленинграде я стала поэтом, Ленинград стал
для моих стихов их дыханием и цветом...»Это был радиомитинг советских женщин, вставших на
оборону невской твердыни. Голос Ахматовой передавался
по всем радиотрансляционным каналам.Вернувшись в Ленинград, я узнал от В. К- Кетлин¬
ской, возглавлявшей тогда писательскую организацию, что
состоялось решение Военного совета эвакуировать воз¬
душным путем (другие пути были уже перекрыты) не¬
большую группу писателей, в том числе и Ахматову. Она
долго отказывалась, продолжая работать на оборону — и
голосом, и повседневным дежурством в доме (каждый
дом был военным объектом), и шитьем мешков, которые
набивались песком и гравием для закладки бойниц.
Лиш> последнему сентябрьскому приказу она подчини¬
лась, и это было на следующий день после того, когда
весь город и фронт слышали ее голос.Среди многих печальных событий этих лет было одно,
которое снова напомнило мне Ахматову и, когда она
вернулась из эвакуации, еще раз привело к ней.26 апреля 1942 года, приехав с фронта, я хоронил
свою жену — она скончалась в клинике Васильевского
острова, став одной из многих тысяч жертв ленинград¬
ской блокады. Мне разрешили похоронить ее в отдельной
могиле, на ближайшем кладбище. Ближайшим оказалось
Смоленское православное (есть еще лютеранское, оно чуть
подальше).
368Об Анне АхматовойНа кладбище нас было всего двое — я и могильщик.
Взяв из моих рук разрешение, полученное в райсовете, он
надписал на нем: «Блоковская». Поначалу я не придал
этой надписи никакого значения, но потом, когда тело,
завернутое в плотное одеяло, было опущено в землю, а
поверх насыпан свежий холм, я обернулся и обнаружил
себя на Блоковской дорожке — в десяти шагах от места,
где похоронен Александр Блок. Я подошел, и на клено¬
вом дереве у запущенной, размытой могилы узрел при¬
битую гвоздем, погнутую и наполовину заржавевшую
табличку с надписью: «Ал. Ал. Блок. Ум. 7/VI11. 1921 г.»
Ни памятника, ни ограды, ни даже креста, хотя мне рас¬
сказывали, что на могиле Блока был поставлен простой
крест из свежевыструганного дерева и что в первые же
дни после похорон он был покрыт автографами почитате¬
лей поэта.Впрочем, отсутствие креста меня озадачивало недо¬
лго. Оглянувшись, я увидел, что на кладбище не осталось
ничего деревянного — ни оград, ни скамеек, ни крестов.
Все, что было возможно, люди, замерзавшие в блокаде,
пустили на топливо — не только кладбищенские принад¬
лежности, но и дома, заборы, будки, сараи, даже целый
стадион (у Тучкова моста). И все же печалил общий вид
заброшенной могилы...Покидая кладбище, я взял на заметку место, где надо
с главной аллеи свернуть на Блоковскую дорожку,—
там могила родного мне человека оказалась почти рядом
с могилой поэта. Хорошим ориентиром послужила мне
стоящая как раз на этом повороте, поднятая на высокий
постамент фигура ангелочка с подбитым крылом —оста¬
ток старинного родового надгробия. Потом я этого анге¬
лочка нашел в стихах Ахматовой, представляющих собой
воспоминания о Смоленском кладбище:На ветхом цоколе — дворянская корона,И ржавый ангелок сухие слезы льет.Когда Ахматова вернулась из эвакуации в Ленин¬
град— это было в июне 1944 года, я ей при первой же
встрече рассказал о своем посещении могилы поэта. Ока¬
залось, что еще до войны она и еще некоторые —В.	Н. Орлов, М. С. Шагинян и другие — вели хлопоты о
переносе останков поэта на Литераторские мостки Волко¬
ва кладбища и о сооружении памятника-надгробия. То,
Об Анне Ахматовой369что трудно было — по неизвестным причинам — решить
до войны, с необыкновенной быстротой решили во вре¬
мя войны (после снятия блокады). Перезахоронение
состоялось в том же 1944 году, а первая торжественно¬
траурная церемония на месте нового упокоения поэта бы¬
ла приурочена к 25-й годовщине со дня его смерти.В этот день — 7 августа 1946 года — по просьбе ди¬
ректора ленинградского Литфонда 3. А. Никитиной я со¬
провождал Ахматову на Волково кладбище, или Волково
поле, как привыкла говорить она. Машину предоставил
нам Литфонд; я подъехал к Фонтанному Дому, зашел за
Анной Андреевной. Всю дорогу мы ехали молча.На кладбище с утра началось возложение венков.
В полдень состоялось открытие памятника. С речами
выступили В. Н. Орлов, В. Я. Софронов (артист Боль¬
шого драматического театра имени М. Горького; Блок был
одним из основателей этого театра), Д. Е. Евгеньев-Мак-
симов, Л. А. Плоткин. Анна Андреевна все время стояла
у самой могилы, не сводя глаз с бронзового барельефа
поэта.К этому дню она написала стихотворение «Памяти
Александра Блока» (впоследствии оно печаталось без за¬
главия) :Он прав — опять фонарь, аптека,Нева, безмолвие, гранит...Как памятник началу века,Там этот человек стоит —Когда он Пушкинскому Дому,Прощаясь, помахал рукой
И принял смертную истому
Как незаслуженный покой.Это стихотворение Ахматова прочла в тот же день на
юбилейном вечере в Большом драматическом театре.По дороге с кладбища я пытался заговорить с Анной
Андреевной о том, как хоронили Блока в 1921 году.
Я знал, что при первом же известии о кончине поэта она
примчалась из Царского Села в Петроград и вечером7	августа была уже у него. Она участвовала и в похоро¬
нах, происходивших на четвертый день после кончины.
История этих похорон — последнего прощания народа
с поэтом, проходившего, как мне говорили, по церковно¬
му обряду (с открытым гробом, священником, отпевани¬
ем и т. д.),— давно волновала меня. Приехав в Ле¬
370Об Анне Ахматовойнинград летом 1928 года, я еще застал здесь многих
современников Блока и участников его похорон. Нема¬
ло рассказали мне: Дмитрий Цензор, который был в числе
тех, кто нес гроб на плечах; В. Ф. Боцяновский — учти¬
вый и добрый старик, охотно отвечавший на любые во¬
просы и предоставлявший любые сведения, но иногда по
забывчивости допускавший ошибки; О. Д. Форш, которая
рассказывать умела — она была мастерицей этого жан¬
ра, но не всегда хотела.Анна Андреевна в своих устных повествованиях была
немногословна, но всегда абсолютно точна. В машине
она никак не реагировала на мои вопросы, но, когда мы
въехали в усадьбу Фонтанного Дома, ей захотелось от¬
дохнуть во внутреннем дворике. Пройдя насквозь по ко¬
ридору дворца, мы очутились в уютном, густо заросшем
саду, где и присели примерно под окнами занимаемой ею
квартиры. И здесь она заговорила.Это не был последовательный, стройный рассказ. Ан¬
на Андреевна выхватывала из картины отдельные под¬
робности, внося прежде всего поправки в то, что я знал
из рассказов других и что укоренилось в легендах о похо¬
ронах.Да, это был знойный и душный день. Священник в по¬
лном церковном облачении, обливаясь потом, всю дорогу
кадил. Верно, громыхала по булыжнику пустая колесни¬
ца, на которую нагрузили десятки венков. Покойного не¬
сли на руках в открытом гробу весь путь от Пряжки, че¬
рез Николаевский мост, по линиям Васильевского остро¬
ва и по Камской улице — в церковь. Толпа провожаю¬
щих по мере приближения к кладбищу множилась и рос¬
ла. Всю дорогу пел хор, но не церковный, как утверждал
Боцяновский, а академический (то есть хор Академиче¬
ской капеллы, или оперных театров). Панихида была на
квартире Блока в понедельник вечером, то есть на второй
день после смерти, потом отпевание в церкви, только про¬
исходило оно не внутри кладбища, как думают теперь
многие,— там церковь Ксении Блаженной, действующая
и поныне, и расположена она как раз на пути к Гинте-
ровской дорожке, которая с тех пор стала называться
Блоковской,— а перед самим кладбищем, в церкви свято¬
го Воскресения, впоследствии запустевшей. У могилы ре¬
чей не было.Самое трогательное, что запомнила в этот день Анна
Андреевна, это подношение артистов театра П. Гайде-
Об Анне Ахматовой371бурова — они возложили на гроб поэта пунцовую розу
и белый крест. Такова была их последняя дань автору
драмы «Роза и Крест». Из участвовавших в похоронах
Ахматова запомнила С. Э. Радлова, Р. И. Иванова-Ра-
зумника, П. Е. Щеголева, Н. А. Котляревского,С.	Ф. Ольденбурга, из поэтов — Андрея Белого,
В. А. Пяста и М. А. Кузмина. Было много молодежи.Ахматова отвергла мое предположение, что Смолен¬
ское кладбище был избрано для похорон ввиду его терри¬
ториальной близости к месту смерти поэта (так я думал
по опыту блокады, когда хоронили на ближайших клад¬
бищах, в том числе и на давно закрытых). Оказывается,
на Смоленском покоились Бекетовы — предки Блока по
матери.В самом конце беседы мы перешли к делам мирским.
Я поздравил Анну Андреевну с новой книгой, сигнальный
экземпляр которой видел двумя днями ранее на столе у
директора Ленинградского отделения Гослитиздата. Ах¬
матова только усмехнулась.—	Поздравлять рано,— сказала она.— У меня, знае¬
те, дурное предчувствие.«Ну,— подумал я в сердцах,— какие-то следы полу-
мистического суеверия все же остались жить в ее душе
с давних, может быть, дореволюционных времен. Какое
еще такое «предчувствие»? Да знает ли она, что такое сиг¬
нальный экземпляр? Это ведь сигнал о том, что весь ти¬
раж книги уже отпечатан и в ближайшее время она по¬
ступит в продажу».Так рассуждал я, не говоря ей ни слова. И оказался
не прав. Предчувствие не обмануло ее. Буквально через
неделю после нашей встречи началась полоса жестоких и
несправедливых нападок, которым Ахматова подверга¬
лась в печати и на собраниях в течение ряда лет. Книга
так и не дошла до читателей. Весь ее тираж был уничто¬
жен, и даже «внутренние» (издательские) рецензенты ее
вошли в число бичуемых.Ахматова мужественно переносила эти удары, не жа¬
луясь и не распространяясь насчет постигших ее не впер¬
вые кривых превратностей судьбы. Какими-то неведомы¬
ми путями один экземпляр изъятой книги («Стихотворе¬
ния. 1909—1945») попал к О. Ф. Берггольц. Уступая
мольбам и просьбам известного книголюба, собирателя
произведений русской поэзии XX века А. К- Тарасенкова,
372Об Анне АхматовойБерггольц отправила эту книгу ему. Даже в фондах Пуб¬
личной библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина ее нет.Содержание этого сборника Ахматова потом воспро¬
извела в книгах: «Стихотворения» (раздел «Стихи раз¬
ных лет. 1909—1957»), «Стихотворения (1909—1960)»
с послесловием А. Суркова и «Бег времени. Стихотворе¬
ния 1909—1965». Они вышли в 1958—1965 годах.*	* *В середине пятидесятых годов Литфонд отвел Ахмато¬
вой казенную дачу в поселке Комарово. Моя дача строи¬
лась в другом конце этого поселка, куда Анна Андреевна,
пожалуй, и не заглядывала. Но трасса ее ежедневных
прогулок пролегала по Озерной улице — она гуляла
обычно в сторону кладбища, а потом, возвращаясь, при¬
саживалась на деревянной скамеечке у самой дороги.
Я же в сухие летние дни ездил на велосипеде к Щучьему
озеру и почти каждый раз встречал на скамеечке (или на
трассе) Ахматову. Ее обычно сопровождала женщина,
по-видимому домоправительница, которая никогда не
вмешивалась в наши разговоры. Я соскакивал с вело¬
сипеда и останавливался на десять — пятнадцать, а то и
более минут.Прежде всего — после десятилетнего перерыва — я по¬
делился с нею одним интересным открытием. В книжных
фондах библиотеки, принадлежавшей В. И. Ленину, я на¬
шел одно стихотворение Ахматовой, напечатанное в аль¬
манахе, который штудировал Владимир Ильич; далее -
пометку Ленина о необходимости приобрести сборник, в
который вошло ее другое стихотворение; наконец, книгу
Б. М. Эйхенбаума «Анна Ахматова».В личной библиотеке В. И. Ленина хранится 188 поэ¬
тических книг (я считал только те, которые были там до
последней болезни Ильича, то есть до конца 1922 года;
позднейшие поступления я не учитывал). Наряду с кни¬
гами и журналами, охватывающими самые разные обла¬
сти знаний, они были впоследствии описаны в специаль¬
ном каталоге*. Мои изыскания касались только поэзии -
они подытожены в книге «Пробуждение новых сил.В.	И. Ленин о поэзии», которую в 1977 году выпустил Лен-
издат.*	См.: Библиотека В. И. Ленина в Кремле. Каталог. М., Изд-во
Всесоюзной книжной палаты, 1961.
Об Анне Ахматовой373Главное, что меня беспокоило в процессе этой рабо¬
ты,— вопрос о том, какова степень участия Владимира
Ильича в подборе книг. Ответ на мой вопрос я получил в
беседе с Шушаникой Никитичной Манучарьянц, которая
с весны 1920 года выполняла обязанности библиотекаря
Ленина (работая по совместительству в Госиздате) и са¬
ма впоследствии поделилась своими воспоминаниями*.
Выяснилось, что до ее прихода в Кремль Владимир Иль¬
ич занимался своей библиотекой сам, но и после этого он
оставил за собой отбор книг из всей поступающей к нему
литературы; лишь их размещение и хранение он поручил
своей помощнице. Таким образом, наличие в этом фонде
книг, изданных не позднее 1922 года, в значительной сте¬
пени отражает литературные интересы Ильича. Помимо
книг и журналов это относится также к «Книжным лето¬
писям» 1917—1919 годов, которые Ленин внимательно
просматривал, оставляя в них пометки (то есть указа¬
ния на необходимость приобретения тех или иных изда¬
ний)**.Так вот, просматривая «Книжную летопись» за1918	год, Ленин затребовал первый выпуск литературно¬
художественного альманаха «Мысль», выпущенный в том
же году в Петрограде. При этом он отчеркнул двумя боль¬
шими чертами, заканчивающимися знаком «№», оглав¬
ление книги, в котором наряду с произведениями других
авторов (Э. Верхарна, С. Есенина, Н. Венгрова) значит¬
ся стихотворение Анны Ахматовой «Почернел, искривил¬
ся бревенчатый мост...»--- двухчастная пейзажная зари¬
совка, сделанная в 1917 году.Другое стихотворение Ахматовой — «А. С. Сверчко-
вой» («Земной отрадой сердца не томи...») мы находим в
первой книге альманаха «Утренники», вышедшего под
редакцией Д. А. Лутохина в Петрограде весной 1922 го¬
да. Владимир Ильич внимательно штудировал эту книгу,
о чем свидетельствуют оставленные им пометки на полях и
в тексте статей***. Вот это стихотворение, написанное в де¬
кабре 1921 года:*	См: Манучарьянц Ш. В библиотеке Владимира Ильича. Изд.
2-е, доп. М., Изд-во политической литературы, 1970.** См.: Пометки Ленина на «Книжной летописи» 1917, 1918 и1919	гг. (с послесловием В. Д. Бонч-Бруевича).— Литературное нас¬
ледство, № 7—8. М., Журнально-газетное объединение, 1933.*** Книга с надписью на обложке: «Экз. Ленина», с его подчеркива¬
ниями и пометками хранится в Центральном партийном архиве Инсти¬
тута марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (См.: Библиотека В. И. Ле¬
нина в Кремле. Каталог, с. 507).
374Об Анне АхматовойЗемной отрадой сердца не томи.Не пристращайся ни к жене, ни к дому,У своего ребенка хлеб возьми,Чтобы отдать его чужому.И будь слугой смиреннейшим того,Кто был твоим кромешным супостатом,И назови лесного зверя братом,И не проси у бога ничего.В своих поэтических сборниках вслед за этим стихо¬
творением Ахматова обычно помещала знаменитую ин¬
вективу, клеймящую тех, кто в годы революции изме¬
нил родной стране:Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам.Их грубой лести я не внемлю,Им песен я своих не дам.Но вечно жалок мне изгнанник.Как заключенный, как больной.Темна твоя дорога, странник,Полынью пахнет хлеб чужой.Наконец, как уже сказано, в личной библиотеке Ле¬
нина есть книга Б. Эйхенбаума «Анна Ахматова. Опыт
анализа», выпущенная издательством «Петропечать», с
портретом Анны Андреевны. Но эта книга вышла в
1923 году, и потому в наш перечень может войти лишь
условно.Очень трудно сказать, читал ли В. И. Ленин сти¬
хотворения Ахматовой, в том числе названные выше.
Но изложил я весь материал, которым располагал, та¬
ким, каков он есть, без каких-либо догадок, а тем более
преувеличений.Анна Андреевна слушала меня с повышенным внима¬
нием, глядя прямо в глаза (чего обычно при наших
встречах не делала), как будто проверяя истинность мое¬
го сообщения. Она только спросила, когда и в какой фор¬
ме я собираюсь поделиться с читателями своими откры¬
тиями. Я ответил, что время для этого придет лишь тог¬
да, когда я закончу всю работу. Впоследствии материал
этот вошел в мою статью «В. И. Ленин и поэзия первых
лет советской эпохи».
Об Анне Ахматовой375Полагая, что своим рассказом о двух стихотворениях,
найденных в ленинских фондах, я приобрел у Ахматовой
некий «кредит», я осмелился задать вопрос, который не
отваживался затрагивать в предыдущие годы. Предмет
этот всегда казался мне загадочным и туманным. Он ка¬
сался того периода жизни Ахматовой, который протекал
в Мраморном дворце. Анна Андреевна сразу же отмахну¬
лась:—	Об этом лучше в другой раз.«Другого раза» я ждал долго, не менее года. Но он
все-таки наступил.Как-то я прогуливался по Марсову полю с Л. В. Ус¬
пенским, и он затащил меня в Мраморный дворец.
У Льва Васильевича во всех углах нашего города были
знакомые старожилы, хорошо знавшие дореволюционный
Петербург. Один из них доживал свой век в Мраморном
дворце. Это был старик-садовник, некогда служивший у
«хозяина роскошных палат», великого князя Константина
Константиновича Романова. Романов умер в 1915 году, а
садовник после революции был оставлен во дворце смот¬
рителем зданий.Лев Васильевич в сопровождении смотрителя показал
мне парадную лестницу и мраморный зал — то немногое
и весьма величественное, что осталось в интерьерах от
творений зодчего А. Ринальди (все прочее было пере¬
строено К- Брюлловым в ложноготическом стиле); затем
он повел меня по другим помещениям и напоследок —
в табачную комнату. Как только мы туда вошли, Успен¬
ский потянул носом воздух и выдохнул с шумом: комната
была пропитана ароматом редких заморских Табаков, ко¬
торые употреблял князь, хотя самих этих Табаков теперь
не было и в помине.—	Узнаю бывалого человека,— сказал с одобрением
смотритель.— Сколько людей здесь перебывало, а никто
этих запахов не учуял.Когда мы покидали дворец, смотритель указал нам
на боковой, служебный флигель.—	Вот там,— сказал он,— с восемнадцатого года се¬
лились ученые. Там и писательница ваша проживала, Ах¬
матова Анна.Я не сразу поверил. Мною были читаны все книги Ах¬
матовой, в них — бездна петербургских реалий, в том
числе и территориально близких к этому дворцу: Летний
376Об Анне Ахматовойсад, Мойка, Лебяжья канавка, храм Спаса на крови, Ко¬
нюшенный дворец... Мраморного среди них нет. Многие
стихотворения Ахматовой помечены местами их написа¬
ния; там не раз упоминается Фонтанный Дом, а Мрамор¬
ного — как не бывало. Тут я подумал, что старик-садов¬
ник что-то напутал. Но Успенский сказал — а потом под¬
твердили это К. И. Чуковский и Л. И. Борисов,— что
действительно после революции Ахматова несколько лет
проживала в этом дворце. Однако толком никто ничего
объяснить мне не мог.Анна Андреевна изложила все очень внятно, как всег¬
да — ровным голосом, не торопясь.—	Году в двенадцатом или тринадцатом среди поэтов
нашего направления стал мелькать Владимир, или Воль¬
демар, Шилейко. Он горячо принимал все, что я писа¬
ла,— выискивал стихи в журналах, взволнованно о них
говорил. Поэт он был слабый, хотя и печатался в «Гипер¬
борее»*, но переводчик — отличный, и ученый редкого
профиля — ассириолог, востоковед. Летом 1918 года,
когда с моим первым замужеством было покончено, мы
сблизились, и он стал моим вторым мужем. Сперва мы
жили с ним в Москве, на Пречистенке, а к зиме верну¬
лись в Питер. КУБУЧ, который организовал тогда Горь¬
кий,— комитет по улучшению быта ученых — позабо¬
тился о нашем жилье.В боковом корпусе Мраморного дворца,— продол¬
жала Анна Андреевна,— было устроено общежитие для
ученых, и Шилейко, как работник Академии материаль¬
ной культуры — ее возглавлял академик Марр,— полу¬
чил две комнаты. Они оказались просторными, но холод¬
ными, угловыми: окна выходили на памятник Суворову и
на Павловские казармы. Дров для них всегда не хватало.
А Шилейко был человек совершенно не приспособленный
к жизни, к хозяйственным нуждам. Мне самой приходи¬
лось и топить печи, и стоять в очередях за провизией, ко¬
торую выдавали на Миллионной улице, в Доме ученых.
Одно время я получала обеды в театральной столовой
Суворинского театра, но туда надо было ходить пешком
несколько верст. Горячей пищи у нас дома не было, если
не считать чая, который мы прислаживали сахарином.*	Стихотворный журнал, который издавал в Петербурге М. Л. Ло¬
зинский.
Об Анне Ахматовой377Анна Ахматова во время торжественной церемонии вручения ей
международной литературной премии «Этна-Таормина». Италия. 1964 г.Шилейко много работал, много курил и всегда требовал
горячего чаю. Курила и я. Деньги, которые он получал (а
они все время падали в цене — фунт хлеба стоил пятьде¬
сят рублей), вещи, которые оставались для обмена,— все
это уходило на табак и чай. Жили впроголодь, без радо¬
стей, в непокое. О табачной комнате, которую вам рас¬
хваливал Успенский, мы знали, но избегали туда захо¬
дить, чтобы не дразнить себя запахами турецких и про¬
чих экзотических Табаков.—	Как работалось в этом дворце?— поинтересо¬
вался я.—	Совсем не работалось. Впрочем, два стихотворе¬
ния, сколько помню, было написано там — «Петроград,
1919» и «Зажженных рано фонарей...». От всей той ску¬
дости и мерзлоты, которая окружала нас в Мраморном, я
отдыхала лишь в летние месяцы, когда уезжала к друзь¬
ям в Царское Село. Многое из того, что мною сделано
в те годы, было набросано или написано в Царском. Хо¬
рошо писалось в 1921-м и тоже, пожалуй, преимущес¬
твенно летом.Вернувшись домой после этой горькой беседы, я пере¬
чел первое из названных Ахматовой стихотворений — в
378Об Анне Ахматовойначальной публикации оно называлось «Согражданам»
(второе также получило другое название — «Призрак»):И мы забыли навсегда,Заключены в столице дикой,Озера, степи, города
И зори родины великой.В кругу кровавом день и ночь
Долит жестокая истома...Никто нам не хотел помочь
За то, что мы остались дома,За то, что, город свой любя,А не крылатую свободу,Мы сохранили для себя
Его дворцы, огонь и воду.Иная близится пора,Уж ветер смерти сердце студит,Но нам священный град Петра
Невольным памятником будет.«Долит жестокая истома...»— самый общий намек
на сложнейшие переживания, которые тяготили Ахматову
в те суровые годы.*	* *Ахматова никогда не отличалась хорошим здоровьем.
В молодости она болела туберкулезом, который давал по¬
том рецидивы (в стихах июля 1918 года она упоминала
свою «чахоточную грудь»). В гражданскую войну она
страдала от голода, в эвакуации — от тифа. После вой¬
ны — один за другим — ее преследовали инфаркты. Вот
так, перешагнув 75-летний рубеж, в декабре 1964 года
она решилась на поездку в Италию, где ей была при¬
суждена почетная премия Таормина.Ни душевности, ни чувства юмора не утратила Ахма¬
това, когда рассказывала об этой поездке, хотя перене¬
сла ее с трудом. Для вручения названной премии сущест¬
вовал строгий церемониал. Награда вручалась в сици¬
лийском городе Катания, в здании старинного замка
Урсино, где в 1402 году заседал первый в Сицилии
парламент. Собрались видные писатели Италии и ряда
других стран — они были участниками только что закон¬
чившейся сессии Европейского сообщества писателей.
Когда Ахматова прибыла к месту церемонии, то ужасну¬
лась: ей, отяжелевшей и больной, предстояло одолеть
крутую многоступенчатую лестницу древного замка.
Об Анне Ахматовой379Торжественность и величавость момента,— говори¬
ла она,— были таковы, что, если бы я хоть чуть заколе¬
балась, меня бы немедленно усадили в кресло и понесли
наверх. Такого позора я допустить не могла. И я двину¬
лась храбро вперед. Так я поднялась на вершину сла¬
вы,— закончила она и, чтобы сбить слишком высокое
звучание фразы, добавила:— Задыхаясь и кряхтя.Потом она рассказала, что, когда в Оксфорде ей вру¬
чали почетный докторский диплом, ей снова предстояло
подняться по высокой, на сей раз не гранитной, а мра¬
морной лестнице. Но тут уж англичане нарушили много¬
летнюю традицию, и не Ахматова восходила по ступень¬
кам наверх, а ректор университета спустился к ней.Очень недолго прожила Анна Андреевна после этой
беседы. В начале марта 1966 года ее сразил последний
инфаркт.1988
И. Меттер
СЕДОЙ ВЕНЕЦ ДОСТАЛСЯ
ЕЙ НЕДАРОМЦарственность Анны Андреевны помнят все, кто зналее.Это становилось очевидным тотчас, даже при самой
малой наблюдательности. Однако понятие это — «царст¬
венность» — не имело ничего общего с поведением чело¬
века, желающего подчеркнуть свое превосходство. Иног¬
да мне казалось, что Ахматова схожа с королем Лиром
судьбой своей: все потерять — и остаться королевой.Сходство с Лиром, разумеется, весьма отдаленное: не
было у Ахматовой его безумства, его буйства. И покорно¬
сти не было. А было неторопливое величие духа. Этим
она заслонилась от оскорбительной беды. Величием обо¬
ронялась. Ахматова была погребена для читателей на
десятилетия. Не то чтобы ее забыли — ее попросту не зна¬
ли целые поколения.Неверно было бы думать, что чувство своего избран¬
ничества, в высокой мере присущее Ахматовой, порожда¬
ло в ней гордое безразличие к своей поэтической судьбе,
к тому, что ее имя отторгнуто от читателей. Если что и
задевало ее, причиняло ей кровоточащую боль, впрочем,
тщательно скрываемую, то именно это — невозможность,
насильственная оборванность связи с читателем.Однажды, когда зашел при ней разговор о нравствен¬
ной порядочности одного журнала и старательном ла¬
кействе другого, в котором и публиковаться постыдно,
Анна Андреевна сказала:—	Не все ли равно, где печататься,— хоть на афиш¬
ной тумбе.Это было произнесено с той долей иронии, которую
в равной степени можно было назв'ать и горькой и гор¬
дой.Немота, на которую она была обречена, искусственно
созданная, то есть не ее личная немота, а вырублен-
ность звука ее голоса мощным рубильником, довела Анну
Андреевну до того, что она могла иногда показаться
жалкой в своем стремлении поведать людям, навещав¬
шим ее, что она не забыта читателями.© И. М. Меттер, 1987.
Об Анне Ахматовой38)Я с трепетом написал слово «жалкой», не умея подоб¬
рать другого, но и не желая скрывать, до какого состоя¬
ния можно довести великого поэта, разобщив его на¬
прочь с теми, для которых он творит.В долгие годы зловещего отсутствия имени Ахматовой
в литературе, бывая у Анны Андреевны, я иногда слы¬
шал:—- Дайте мне, пожалуйста, вон тот конверт, что ле¬
жит на сундуке.Она редко подымалась из своего кресла, но сидела
в нем не грузно, как старуха, а с выпрямленной спиной
и поднятым лицом. Ее голова даже несколько запро¬
кидывалась назад, когда она читала свои стихи, словно
произносились они не собеседнику, сидящему неподалеку,
а кому-то витающему в необозримой высоте. И голос
Ахматовой преображался: он приобретал какую-то
грозную глуховатость и еле ощутимую напевность, будто
она своими стихами клялась кому-то или требовательно
молилась. Казалось бы, это немыслимое сочетание — мо¬
литва и требовательность, ибо суть молитвы — мольба,
просьба о помощи, но Ахматова интонацией своей ни о
чем не просила и не молила,— она требовала, чтобы ее
выслушали, и если на земле это невозможно, то пусть ус¬
лышат над землей, в вышине.Анна Андреевна была безусловно глубоко и сложно
верующим человеком.Я говорю — верующим, а не религиозным, ибо, мне
кажется, что между двумя этими понятиями есть некая
разница. Вдаваться в различие не стану, скажу лишь,
что вера Ахматовой была тихой, чистой, интимной, нико¬
го не касающейся, ни для кого не обременительной.В то время, когда она еще подымалась из кресла и
провожала гостей в прихожую, то уже на пороге говорила
моей жене: «Христос с вами». И быстро крестила ее на
прощание.Еще помню, что от Анны Андреевны, от нее от первой,
я как-то услышал о Кумранской находке — о кусках
овечьих шкур, найденных пастухом в пещерах: древние
письмена на этих шкурах подтверждали будто бы истин¬
ность существования Христа. Анна Андреевна расска¬
зала мне об этом коротко, но глаза ее были озарены.
Мне кажется, что личность Христа была как-то по-особо¬
му близка Ахматовой человеческой сутью и судьбой.
382Об Анне АхматовойНеобычайность ее воображения, поэтического и реа¬
листического одновременно, позволяла Ахматовой при¬
ближать к себе и самой приближаться к самым отдален¬
ным историческим явлениям, если, конечно, они ее волно¬
вали.В пушкинские времена Анне Андреевне не надо было
переселяться — она наезжала туда, когда вздумается.Ее общение с Пушкиным было прежде всего обще¬
нием поэта с поэтом. Затем уж — историко-литератур¬
ным. И наконец, отношение Анны Андреевны к Алек¬
сандру Сергеевичу было — страшно вымолвить!— жен¬
ским. Она ощущала себя женщиной его круга и ревно¬
вала его, как живого, к тем, кто был, по ее мнению,
недостоин его.Многослойность ахматовского проникновения в психо¬
логию творчества Пушкина позволяла ей разгадывать та¬
кую закодированность некоторых его стихов, какую не
мог бы постичь ученый: сама логика творчества Пушки¬
на, вряд ли логичная у гения, обнажалась тем поэтом,
который и сам был близок Пушкину по его колдовству.При мне однажды Анна Андреевна с необычной для
нее сухостью прервала своего гостя-собеседника, рассуж¬
давшего об ограниченности Натальи Николаевны Гонча¬
ровой.	'—	Пушкин ее любил,— резко сказала Ахматова.—
И мы не имеем права осуждать Гончарову.Это было сказано тем тоном, каким говорят безу¬
коризненно воспитанные люди о семейных отношениях
близких знакомых.Но сама-то Анна Ахматова имела право на свое
мнение о жене поэта. И это мнение было горьким,
если не сдержанно-презрительным.Я помню три квартиры Ахматовой, в которых она
жила последнюю четверть века своей жизни.Сперва знаменитый Фонтанный Дом — Шереметев-
ский дворец на Фонтанке, затем улица Красной Конницы,
неподалеку от Таврического сада, и последняя — в писа¬
тельском доме на улице Ленина.Странное воспоминание: три абсолютно разные квар¬
тиры — и совершенно одинаковая комната Ахматовой
в каждой из них. Всегда с одним окном без солнечного
Об Анне Ахматовой383света, всегда спартански суровая или, точнее,— не слиш¬
ком обжитая.Возможно, это объяснялось тем, что Анна Андреевна
подолгу кочевала в Москве; но, главное, я думаю, поэ¬
ту Ахматовой было безразлично, в какой комнате жить.
Все, что ей было необходимо для работы, существовало
внутри нее. Невозможно даже представить себе такое со¬
четание слов: кабинет поэта Ахматовой. И не потому, что
его действительно никогда не было, а потому, что его и не
могло быть.Услышав как-то от Анны Андреевны, что цикл ее сти¬
хов «Реквием» написан в тридцатых годах, я спросил:—	Как же вам удалось сохранить сквозь все тяжкие
годы запись этих стихов?—	А я их не записывала. Я пронесла их через два ин¬
фаркта в памяти.Мне хорошо известно, что личность поэта выражена в
его стихах. И даже его биографию, как бы она ни была
причудлива, можно проследить все по ним же, по его поэ¬
тическим строчкам.И все-таки...Все-таки людям, не знавшим Ахматову, Анна Андре¬
евна чудилась уже памятником. Более того, многие из
тех, кто бывал у Анны Андреевны, и вели себя так,
будто пришли в гости к памятнику. И это, мне кажется,
вызывало у нее двойственное чувство: лишенная всякого
общественного признания, Ахматова была рада знакам
почтительности и даже преклонения, но одно лишь это
паломническое отношение к ней и утомляло и наскучива¬
ло ей.В один из дней рождения Анны Андреевны, лет за
пять до ее смерти, я пришел к ней с Александром Алек¬
сандровичем Кроном. Часто бывая в Ленинграде, Крон
неизменно навещал Ахматову в самые темные для нее
времена, и заведено им было так, что он непременно яв¬
лялся с бутылкой шампанского и баночкой консервиро¬
ванных ананасов. Раздобывал их иногда чудом.Однако на этот раз не оказалось ни шампанского,
ни ананасов. Насколько помню, мы даже не знали, что
384Об Анне Ахматовойэтот день — день рождения Анны Андреевны. И пришли
мы, прихватив с собой обыкновенную бутылку водки.
В тот год Анна Андреевна еще без труда передвигалась
по квартире. Сидели мы в кухне за маленьким столиком.
Никого, кроме нас троих, не было: вероятно, все поздрав¬
лявшие Анну Андреевну в этот день уже перебывали у
нее, да и сомневаюсь, много ли людей знали эту дату.Если бы кто-либо из так называемых «обожателей»
Ахматовой заглянул тогда в кухню, то изумился бы до
смерти. Ему показалось бы кощунством, что мы болтали
с Анной Андреевной. Болтали о чем попало. Ну, ладно —
мы с Кроном никого бы не удивили, но сама-то Ахмато¬
ва!.. Она не произносила ничего, что можно было расхва¬
тать на цитаты, ни грамма «жреческого», «поэтического»,
мы даже сплетничали о братьях-писателях, и Ахматова
блестяще злословила — она умела это делать с одним ей
присущим изяществом и наблюдательностью.Поражала речь Ахматовой, ее лексика. Изумляла
внезапная современность ее языка, его сегодняшность,
даже уличность. Разумеется, я не имею в виду уличную
брань, ставшую модной и в интеллигентской среде,— в
судьи не гожусь, грешен и сам. Анна Андреевна с
легкостью употребляла обороты речи, еще не вошедшие
в узаконенный синтаксис, еще не отобранные даже в
словарные просторечия. И они вкрапливались в ее речь
с ювелирной точностью.Какими путями все это проникало к Ахматовой, я не
понимал: она не стояла в длинных магазинных очередях,
почти не пользовалась городским транспортом, не учас¬
твовала в массовых мероприятиях, то есть слуху ее вроде
бы неоткуда было улавливать звуки уродливых языковых
выкидышей, которые лишь впоследствии из новорожден¬
ных гадких утят, бывает, превращаются в белых лебедей.Разговорный язык необходим был Ахматовой так же,
как он был необходим Пушкину. Вспомним, с какой охо¬
той Пушкин пользовался этим грубым языком в своих
письмах. Всякая возвышенность речи претила Анне Ан¬
дреевне. И в свои стихи Ахматова запросто врубала про¬
заические разговорные обороты: «Какая есть. Желаю
вам другую. Получше...»Здесь, в этом оголенном сочетании слов, поэт «опуска¬
ется» до того уровня, на котором общаются, попрекают
мужчин брошенные, обиженные ими женщины любых со¬
Об Анне Ахматовой385циальных сословий. И этим достигается всеобщность чув¬
ства ревности и женского одиночества.«Какая есть. Желаю вам другую. Получше...»—это
произносится и в коммунальной квартире, и на танце¬
вальной площадке под радиолу.И это же вправе произнести поэт, когда ему по-чело¬
вечески худо, скверно.Тот вечер на кухне запомнился еще и вот почему.
Анна Андреевна сказала мне:—	А вы меня совсем не боитесь.По наивности или по глупости не сообразив, что
она имеет в виду, я ответил:—	И никогда не боялся, в те годы приходил к вам,
а сейчас-то уж чего...—	Да я не об этом. Вы вообще не боитесь меня.Вон, оказывается, в чем была суть: Ахматова не вну¬
шала мне той цепенящей робости, того придыхания, кото¬
рое овладевало многими людьми, посещавшими ее.Я не посещал. Я приходил.Совестно признаться — я ужасно жалел ее.Отчетливо представляю себе, с какой уничтожающей
яростью и презрением могут накинуться на меня: да кто
вы такой, чтобы посметь жалеть поэта Ахматову?!.Спорить неохота. Скажу только, что если бы мы научи¬
лись побольше жалеть друг друга, то множество мерзо¬
стей не сотворялось бы человечеством.И расскажу об одном пронзившем меня особенно ос¬
тром чувстве жалости, которое я испытал к Анне Андре¬
евне. Это случилось в самый последний период ее ленин¬
градской жизни.Я пришел к ней днем, принес несколько листков ко¬
пирки — Анна Андреевна позвонила накануне и спросила,
нет ли у меня копировальной бумаги. Дверь открыл
кто-то из домашних, я прошел в конец коридора, в ту
дальнюю комнату, что была подле кухни.Здесь и жила Ахматова.Она недавно вышла из больницы. Разрушенность
сильно коснулась всего ее облика. И день за окном был
тоскливо-серый, петербургский. Анна Андреевна уже не
подымалась из своего кресла при гостях, и сейчас, ран¬
ним днем, ее скудно освещенное лицо, обесцвеченное
болезнью и больницей, оплывшее, усталый запавший
рот, отсутствие на плечах привычной шали и потому13	Зак. 106
386Об Анне Ахматовой' '	. .Анна Ахматова в квартире на улице Красной Конницы. Начало 1960-х гг.открытая бесформенность тела — все было зримо. Однако
больнее всего меня ушибло вот что: платье Анны Андре¬
евны, утрешнее, затрапезное, надетое, по-видимому, второ¬
пях, оказалось наизнанку — на нем, у шейного выреза,
был пришит прачечный номер и он сейчас был снаружи —
Ахматова была помечена номером!Я не знал, куда девать глаза.Поблагодарив за копирку, Анна Андреевна сказала:—	Я получила грандиозное письмо. Хотите почитать?
Об Анне Ахматовой387И указала на конверт, лежавший неподалеку на сунду¬
ке.Эту фразу: «Я получила грандиозное письмо»— слы¬
шали от Ахматовой многие из приходивших навестить
ее в последние годы.Письма присылались кем-либо из читателей, они были
немногочисленны — стихи Ахматовой почти не доходили
до людей, но если доходили все-таки, то кто-то из восхи¬
щенных её поэзией делился с Анной Андреевной своей ра¬
достью узнавания, а порой и простодушно изумлялся,
что она еще жива.Я испытывал щемящую неловкость, смущение, от¬
того что Ахматова, поэт, уже давно причисленный мной
к классикам русской литературы, полагает необходимым
для себя ознакамливать своих гостей с несколькими пись¬
мами читателей, словно бы в доказательство масштабов
своей поэтической работы. И опять, и опять я думал: до
какого же противоестественного состояния можно довести
человеческую гордость, на какой нищенский кислородный
паек можно ее посадить, чтобы она не задохнулась?Быть может, мне не следовало об этом писать, и я не
стал бы этого делать, если б не знал, что были люди, отно¬
сившиеся к этому иначе.Вера Федоровна Панова, писатель талантливый, чело¬
век умный, но насмешливо-недобрый, сказала мне как-то:—	Вы были у Анны Андреевны? Водила она вас
по себе, как по музею?В 1954 году приехали в Ленинград английские сту¬
денты. Будучи на приеме у городских комсомольских
секретарей, студенты, среди прочего, поинтересовались
судьбой Ахматовой и Зощенко. Свое любопытство они по¬
яснили: за рубежом бродит слух, что два этих писателя
репрессированы.Студентам, естественно, ответили, что слух лживый —
Ахматова и Зощенко никогда не были репрессированы.Молодые англичане спросили: а нельзя ли им встре¬
титься с ними?И эта встреча состоялась.В гостинои писательского клуба руководил данным ме¬
роприятием Александр Дымшиц. Ему доверили это ответ¬
ственное дело, выбор пал на него, ибо свою репутацию-*Г
388Об Анне Ахматовойон блюл с той особой старательностью, которая свойст¬
венна людям, однажды провинившимся и строго за это
наказанным.Однако не по его вине приключилось так, что он не
оправдал доверия.Встреча оказалась неуправляемой.Само время ее, 1954 год, уже носило в своей утробе,
но еще не довело до степени зрелости то устройство,
что сработало через два года.В пятьдесят четвертом году история как бы спружи-
нилась, спрессовалась, зависла ее непредсказуемость,
и еще неясно было, какие механизмы придут в движение
под воздействием этой заново напряженной пружины.Жажда перемен, торопливое, лихорадочное ожидание
их, усталое неверие в их приход и тупое, злобное со¬
противление тому, чтобы они наступили,— все эти пред¬
ощущения выталкивались на поверхность людского соз¬
нания и сшибались между собой.Пятьдесят четвертый год давал возможность для
предположений: вместо одного привычного варианта ис¬
тории внезапно оказалось несколько, и люди, отучен¬
ные, отвыкшие от догадок, пытались угадать, что имен¬
но их ждет. Забрезжила возможность многообразного
поведения.Английских студентов, для которых была организована
эта встреча с двумя великолепными русскими писателями,
вряд ли волновала их судьба. Произведений Ахматовой
и Зощенко они не читали. Представить себе, в какое слож¬
ное положение будут поставлены этой встречей Анна Ан¬
дреевна и Михаил Михайлович, приезжие юнцы не могли,
да и не посчитались бы с этим, если б даже знали. Ими руко¬
водило жадное и бесстыдное любопытство — не более того.Что касается Александра Дымшица, то он, надо пола¬
гать, был уверен в незыблемости протокола подобных
встреч.Иностранцы задали Ахматовой и Зощенко один и тот
же вопрос.Сперва он был обращен к Анне Андреевне1, и покуда
переводчица Интуриста переводила, Ахматова, отлично
знавшая английский, не поворачивая своей царственной
головы, тихо сказала сидевшей рядом Елене Катерли:—	Это не для моего сердца.И на вопрос, уже прозвучавший по-русски: «Считали ли
Об Анне Ахматовой389"t | f/f ^ 'и	t*cc 'tУ »*ло £ *#n >“**„	. .Uj *—zt> »&? , * *CJ V	^й/ />e^ ^ **-*/> •_JtM0	0*9? ,	/Jgg: ^:v- />'_ ' '-">'x*J- J2*-**** л,, *USt>ejtzz ■ ~"iW" У^"Автограф одной из строф «Поэмы без героя».вы справедливым и считаете ли вы сейчас справедливым
то, что было сказано о вас в критических статьях в 1946
году?»— Ахматова сухо ответила:—	Да. Только так.Мудрость ее истерзанной судьбы подсказала ей этот
ответ.И беспощадное любопытство заграничных мальчиков
тотчас погасло.А Зощенко, наивный Михаил Михайлович, великий
провидец в своих маленьких рассказах, простодушно
убежденный, что они помогут новому строю искоренить
свои пороки, правдоискатель Зощенко, глубоко оскорблен¬
ный тем, что его неправильно поняли, оскорбленный тем
пошлым, торжествующим невежеством, которым он так
превосходно умел наделять своих выдуманных персона¬
жей,— не смог вынести его применительно к себе. Литера¬
турный герой, открытый им, наблюденный им, изображен¬
ный им,— ожил и посмел хлобыстнуть своего создателя-
автора. Это было до того нереально для наивного Зощен¬
ко, что ему чудилось — так не бывает, и уж, во всяком
случае, так не смеет быть. В нем еще тлело давнее, ста¬
ромодное, как шпага, представление, что свою честь до¬
лжно и возможно отстаивать при любых обстоятельствах.
390Об Анне АхматовойИ когда вопрос, обращенный английскими студентами
к Ахматовой, был тут же задан и ему, Зощенко поднялся
во весь свой хрупкий, статуэточный рост и не свойствен¬
ным ему напряженно-горловым голосом ответил.Вряд ли его интересовали те парни, что сидели сейчас
перед ним,— он отвечал не им. Не им он рассказывал
сейчас, как глубоко и беспардонно поругано его достоин¬
ство. Лишенный возможности высказать все это тем, кто
нанес ему оскорбление, Зощенко отвечал пространству.Пространству истории.И как ни парадоксально, два совершенно полярных
ответа — бесстрастное «Только так» Анны Андреевны и
страстный протест Михаила Михайловича — это один
и тот же лик истории тогдашних дней нашей жизни. Му¬
чительная гримаса лика.Английские студенты зааплодировали Зощенко, за¬
щелкали фотокамерами.Ахматова оставила их в равнодушии.А дня через три в ленинградской газете Зощенко был
разнесен в клочья уже по второму, теперь-то по пред¬
смертному, разу. Об Ахматовой в этой статье не было ни
слова.Я встретил его, когда Анну Андреевну уже восстано¬
вили в Союзе писателей, а его — нет.Он был совершенно спокоен, точнее — безнадежно
спокоен. Улыбнулся, как всегда улыбался одним краем
рта, и сказал мне, тихим и даже добрым голосом:—	Я шел с Анной Андреевной ноздря в ноздрю, а
теперь она обошла меня на полкорпуса.Сейчас они вровень.Их книги издаются у нас огромными тиражами и рас¬
хватываются со скоростью звука.Их прижизненная судьба волнует всех. О нас не ска¬
жешь пушкинскими словами: «Мы ленивы и не любопыт¬
ны».Нет! Мы не ленивы. И мы очень любопытны...Вот только выводов из своей истории литературы мы
еще не научились делать.1974
Mux. Слонимский
ИЗ «ЛИТЕРАТУРНЫХ ЗАМЕТОКЯ жил в Комарове. В комнату напротив приехала
Ахматова. Вокруг нее вились молодые и пожилые поклон¬
ники. Я выжидал, когда все успокоится и можно будет
зайти к ней. Вечером сидел за столом и работал. Вдруг
дверь за моей спиной открылась, кто-то вошел (наверное,
Дуся!), и меня заставил оглянуться неожиданный голос:—	Почему вы мной так пренебрегаете?Это была Ахматова.Она стояла в черном, с желтыми солнцами, японском
халате, высокая, все еще красивая, и улыбалась петер¬
бургской улыбкой прежних времен.—	Я! Пренебрегаю! Я просто жду, когда отхлынет во¬
лна.Про нее говорили «королева», благоговели, преклоня¬
лись, как придворные, устраивали какие-то мессы вокруг
нее — «великая», «классик», а для меня она была ника¬
кая ни королева, а простая русская женщина, наделен¬
ная громадным талантом, большой культурой и очень го¬
рестной судьбой. Несчастная женщина, которой хотелось
человеческого отзвука. Совсем чуждая высокомерию,
«башням из слоновой кости». В сущности, мы были с ней,
что называется, «одного круга». И мне было с ней всегда
очень легко. Внутренний контакт. Измученная женщина
и, конечно, классик русской поэзии.Как-то пришли ко мне, просили от ее имени навестить.
Пошел к ней на дачу (Комарово). Во дворе копается ста¬
рик с хемингуэевской бородой. Ахматова — одна у себя в
комнате. Тоска в глазах. По-человечески одиноко, хочет¬
ся поговорить, повспоминать.Как-то она рассказывала мне, что воспоминания о
Мандельштаме показала Зощенко. Зощенко снисходи¬
тельно похвалил, но сделал кое-какие замечания насчет
стилистики.—	Я не прозаик,— говорила Ахматова,— я его за¬
мечания приняла.© М. Л. Слонимский, 1987.
392Об Анне Ахматовой...Ахматова иногда ходила к нам на наши Серапио-
новские собрания. Держалась совершенно просто, очень
дружелюбно. Я бывал у нее. Мы вместе и выступали.
Как-то она сказала мне:—	Читали статью в... не помню в каком журнале?—	О ком?—	О ком! Конечно о Серапионах!И, поведя плечами, она завернулась в платок, глядя
на меня с усмешкой не просто дружеской, а какой-то чуть
ли не сестринской. Мне показалось, что она всерьез раду¬
ется Серапионам.Жизнь раскидывала нас в разные стороны, давала
разные судьбы, а вот поди-ка ты — внутренний контакт
не порвался. Она очень глубоко жила современностью.
Не приспосабливалась, а вникала в самую суть очень
искренне и очень по-женски. Она была женщиной во
всем. Очень женщиной. И какой!...Был юбилей Тихонова. Полный зал народа. Вступи¬
тельный доклад я постарался сделать как следует, доси¬
дел до конца, затем мы с Дусей, не оставшись на пьяный
банкет, повертелись и ушли. Вышли на улицу. Ночь. Мо¬
роз. Совершенно пустынно. Сказочно — как бывает вдруг
в Ленинграде в самую даже обычную минуту. Пошли по
Литейному. Видим: по той стороне идет — но это же не
Ахматова, а Данте! Даже жутковато. Идет высокая жен¬
щина, одна, ночью, с палкой в руке, держится очень пря¬
мо, и на плечах голова Данте, обмотанная теплым плат¬
ком так, что виден только профиль.Мы перешли улицу. Догнали.Вылетела из-за угла машина. Я бросился наперерез.
Удалось хоть на машине доставить домой Ахматову —
Данте.Ахматова рассказывала мне, как ее везли с аппен¬
дицитом в такси от больницы к больнице:—	Нигде не принимали. Не было мест. А я знала,
что я смерть в себе везу.Нашелся наконец врач, который ждал Ахматову.В палате соседка по койке спросила Ахматову:—	Ты, Аннушка, говорят, стихи пишешь? Правда?Ей было тогда уже за семьдесят.1970
Иосиф БродскийА. А. АхматовойIЗакричат и захлопочут петухи,
загрохочут по проспекту сапоги,
засверкает лошадиный изумруд,
в одночасье современники умрут.Запоет над переулком флажолет,
захохочет над каналом пистолет,
загремит на подоконнике стекло,
станет в комнате особенно светло.И помчатся, задевая за кусты,
невредимые солдаты духоты
вдоль подстриженных по-новому аллей,
словно тени яйцевидных кораблей.Так начнется двадцать первый, золотой,
на тропинке, красным солнцем залитой,
на вопросы и проклятия в ответ
обволакивая паром этот свет.Но на Марсовое поле до темна
Вы придете одинешенька-одна,
в синем платье, как бывало уж не раз,
но навечно без поклонников, без нас.Только трубочка бумажная в руке,
лишь такси за Вами едет вдалеке,
рядом плещется блестящая вода,
до асфальта провисают провода.Вы поднимете прекрасное лицо —
громкий смех, как поминальное словцо,
звук неясный на нагревшемся мосту —
на мгновенье взбудоражит пустоту.©И. А. Бродский, 1990.
394Об Анне АхматовойЯ не видел, не увижу Ваших слез,
не услышу я шуршания колес,
уносящих Вас к заливу, к деревам,
по отечеству без памятника Вам.В теплой комнате, как помнится, без книг,
без поклонников, но также не для них,
опирая на ладонь свою висок,Вы напишете о нас наискосок.Вы промолвите тогда: «О, мои Господь!
Этот воздух загустевший — только плоть
душ, оставивших призвание свое,
а не новое творение Твое!»1962.vi °/Ъ А'*АЛ’УJ*r~?,л~*7t?/ /.JУ- **'"	> <,лЛЛ *J&ДЛ-■*v*iftЦi* " *
У л1 *“ ' а -* “Ijr< ‘Автограф стихотворения Анны Ахматовой «Последняя роза» с эпиграфом
из И. Бродского.
Об Анне Ахматовой3952За церквами, садами, театрами,
за кустами в холодных дворах,
в темноте за дверями парадными,
за бездомными в этих дверях.За пустыми ночными кварталами,
за дворцами над светлой Невой,
за подъездами их, за подвалами,
за шумящей над ними листвой.За бульварами с тусклыми урнами,
за балконами, полными сна,
за кирпичными красными тюрьмами,
где больных будоражит весна,
за вокзальными страшными люстрами,
что толкаются, тени гоня,
за тремя запоздалыми чувствами
Вы живете теперь от меня.За любовью, за долгом, за мужеством.
Или больше — за Вашим лицом,
за рекой, осененной замужеством
за таким одиноким пловцом —
за своим Ленинградом, за дальними
островами в мелькнувшем раю,
за своими страданьями давними
от меня за замками семью.Разделенье не жизнью, не временем,
не пространством с кричащей толпой,
разделенье не болью, не бременем
и, хоть странно, но все ж — не судьбой.
Не пером, не бумагой, не голосом —
разделенье печалью, к тому ж
правдой, больше неловкой, чем горестной:
вековой одинокостью душ.На окраинах, там, за заборами,
за крестами у цинковых звезд,
за семью-семьюстами запорами
и не только за тысячью верст,
а за всею землею неполотой,
396Об Анне Ахматовойза салютом ее журавлей,
за Россией, как будто не политой
ни слезами, ни кровью моей.Там, где впрямь у дороги непройденной
на ветру моя юность дрожит,
где-то близко холодная родина
за Финляндским вокзалом лежит,
и смотрю я в пространства окрестные
напряженно, до боли уже,
словно эти весы неизвестные
у кого-то не только в душе.Вот иду я, парадные светятся,
за оградой кусты шелестят,
во дворе Петропавловской крепости
тихо белые ночи сидят.Развивается бледное облако,
над мостами плывут корабли,
ни гудка, ни свистка и ни окрика
до последнего края земли.Не прошу ни любви, ни признания,
ни волненья, рукав теребя.Долгой жизни тебе, расстояние,
но я снова прошу для себя
безразличную ласковость добрую
и — при встрече — все то же житье.
Приношу Вам любовь свою долгую,
сознавая ненужность ее.1962 июнь 24-е
Об Анне Ахматовой397Ив «}«о»у ни добйи. ни ярпянтшя 9
Hi* »<«pY*ti*e твуебч.Долгов ариам*4 тебе, рйсстуиян* *Ир « скол* itp*«у хая себя
безразличную /аск&е^сть д^ору** - пра ьстрвчв - ьс<в то йй »яг'ьв <
ар*мо*у Ья« лййовь еьо» долгу»,сознчвая нвнужнвоть-^ вв.	О /£.: "-. ' I ■■:A._^ ■ V :Я) ^ .> Л-*-* Л ^-СА А Iм £| '■ •Пл - - /	а \..«. Р c^jK <.v [^Otuu.\ у»- ^ i'-ч*- ^v4 ~ч s ) с'Ни | <■ -^“)vv> cT-V* Д f--| Vh> ЛЛ \ г' Л i.V J f> О Л<- I l*cuv ! \ Ъ V.^ Ч	L г V I г О~ г-ч	'-rWJU-V^r-r* и I л> г-^Т'	^ К~. Ч чч<1, Ког^?5L<?<W 1 i C.C $ ^ : 2 * 7 л Р-^ЯсГЧ ' ...	_	0 1 П0	v k; <Я. Лх- ! Ь t^-vV ■C’T‘“ " "~>Д (4 i< .Stч^л,-ЧлЛi /1Письмо Иосифа Бродского Анне Ахматовой ко дню
ее рождения — 24 июня 1962 г.
Василий Астапов
СЕАНСЫ В КОМАРОВЕЧем значительнее личность человека, тем труднее и
ответственнее создание его портрета — будь то на холсте,
в бронзе или мраморе или словами на бумаге. Художнику
нужно быть достойным своей модели.Благоговея перед величием имени и необыкновен¬
ностью личности Анны Андреевны Ахматовой, я никогда
не смел даже помыслить о том, чтобы когда-нибудь дерз¬
нуть вылепить ее натурный портрет. Нагловатостью и
авантюризмом, казалось мне, попахивала сама идея встре¬
чи с нею, уже при жизни ставшей классиком современной
русской литературы. И наверное, я так никогда и не осме¬
лился бы подойти к ней с просьбой о позировании, ес¬
ли бы...Однажды в конце 1962 года при каком-то посещении
Ольги Федоровны Берггольц, дружба с которой у нас нача¬
лась еще в блокадном Ленинграде, она спросила:—	Почему ты не вылепишь бюст Анны Андреевны?
Кого-кого, а уж ее-то ты обязан изваять.Любила Ольга Федоровна это слово: «ваять». Оно
в ее произношении звучало как-то торжественно и тепло,
но иногда и с шутливо-озорным оттенком. Так на обложке
одной из книг, подаренных мне в 1960 году при посещении
моей мастерской, она написала: «Ваяй, Вася, да не хуже,
чем египтяне!» А та книга была о египетской скульптуре.-	Да,— повторила она,— ты должен ее изваять.
И именно — с натуры.—	Ольга Федоровна, я конечно же... я с великой охо¬
той, но...— начал было говорить я, путаясь в словах, но
она перебила:—	Что значит «но»? Думаешь, она тебя не примет?
Может быть... Она уже в преклонных годах, и ей нелегко
будет позировать. Но ты, Вася, не дрейфь. Поезжай пря¬
мо к ней домой и представься. Можешь даже сослаться
на меня, что это я тебя науськала. Ведь ты же сам не очень
инициативный, все стесняешься... И не забудь напомнить,
что ты встречался с нею в сорок четвертом у меня на квар¬
Об Анне Ахматовой399тире, когда по случаю попал с фронта в Ленинград. На¬
помни и о том, что тогда читал свои стихи. Думаю, что
Анна Андреевна тебе не откажет.Я вспомнил то, теперь уже очень далекое, время. Еще
шла бесконечно долгая для нашего народа война. По ка¬
ким-то воинским делам мне довелось попасть в Ленинград.
И конечно же постарался навестить Ольгу Федоровну,
проживавшую тогда по улице Рубинштейна, вблизи Пяти
углов. У нее я застал Анну Андреевну. Они пили кофе.Хозяйка квартиры представила меня Анне Андреевне
и пригласила к столу. Когда-то, еще задолго до войны,
моя мать иногда покупала «кофе желудевый» или «кофе
ячменный». Иного я никогда даже не видел и не пробо¬
вал, поэтому все мои познания о нем дальше упомянутых
суррогатов не распространялись. А здесь — Черный Ко¬
фе! В маленьких, прямо-таки миниатюрных тончайше
хрупких чашечках. И на блюдечке — несколько печени-
нок. И домашний, давно позабытый солдатом уют. И ка¬
кая-то несуетливость в движениях и умеренность голо¬
сов собеседников — все было необыкновенным и непри¬
вычным.Смущаясь и испытывая неловкость, я присел на пред¬
ложенный стул и старался не смотреть на печенье, давно
не виданное мною, зная, как не просто оно могло появиться
на этом столе в старом, уцелевшем от бомбежек ленин¬
градском доме.—	Анна Андреевна,— между тем продолжала Ольга
Федоровна, может быть стараясь прервать мою нелов¬
кость,— а Вася у нас танкист, солдат-фронтовик. И стихи
пишет. Тоже солдатские, фронтовые... Ну-ка, Вася, прочти
нам свое «Зарево трупов».— И снова к Анне Андреев¬
не: — Это у него настоящее, не похожее на то, что мне
нынче приходится слышать и читать.Я прочел.—	А теперь что-нибудь новое, конечно, если есть...Я стал читать стихотворение «К жене».Я еще не осознавал всего необыкновения этого мо¬
мента, не понимал, какой великой чести удостаиваюсь,
если наспех рожденные, создаваемые на маршах, в боевых
машинах и на казарменных нарах стихи читаю теперь
этим двум известнейшим поэтессам. С одной из них, с хо¬
зяйкой квартиры, я встречался уже не раз, но Анну Анд¬
реевну видел только однажды в Доме писателя имени Ма¬
400Об Анне Ахматовойяковского, после ее возвращения из Средней Азии. Тогда
я, затерявшийся в огромном скопище народа, прибывшего
на вечер встречи, поразился необыкновенным, нерусским
ее обликом. На клочке бумаги я сделал быстрый каран¬
дашный рисунок. В профиль. Получилось что-то похожее
на восточную особу, царственную и величественную. И
вот теперь, совсем неожиданно для себя, я увидел ее
у Ольги Федоровны такую спокойную, значительную, в
длинном черном с белыми горошинами платье....С тех пор минуло без малого двадцать лет. Много со¬
бытий прошло через мою жизнь, и все больше горьких, чем
радостных. И вот по совету Ольги Федоровны я в конце
концов решился обратиться к Анне Андреевне, чтобы «из¬
ваять ее портрет». Таким-то образом я и попал в квартиру
23 дома 34 по улице Ленина, где жила Анна Ахматова
вместе с Ириной Николаевной Пуниной. Анна Андреевна
занимала здесь маленькую полутемную комнатушку, и,
видимо, это ее вполне устраивало. Лично мне так показа¬
лось, что «это ее вполне устраивало». Меня никогда не по¬
кидает чувство, что в просторных и светлых, тем более
в роскошных, помещениях стихи не могут свободно и хоро¬
шо ложиться на бумагу. И при идеальном порядке на сто¬
ле, и на хорошей, ровно нарезанной бумаге тоже, пожа¬
луй, пишется труднее, чем на какой-нибудь оберточной
или на случайном, подвернувшемся под руку обрывке.
Но это, по всей видимости, не может относиться к такому
классически строгому мастеру, каким является Ахматова.
И все же думаю: у поэтов взаимозависимость творческого
процесса со средой, их окружающей, такая же, как и у ху¬
дожников. У художников я часто замечал, что в очень
хорошей мастерской, где чистота и абсолютный порядок,
приличные работы редко появляются на мольберте или
на станке. Аккуратность и чистота мастерской помимо
воли автора переходят и на одежду, и на самую внеш¬
ность художника, и на его произведение, что не всегда
выгодно оттеняет последнее. Так бывает: из хаоса и навоза
вырастают прекраснейшие цветы, а в стерильно чистой
посуде жизнь не зарождается.Мы сидим за низким столиком. Она по одну сторону,
я на противоположной. Замечаю стопки бумаги и кое-где
пирамидками сложенные папки. Видимо перехватив мой
Об Анне Ахматовой401любопытствующий взгляд, Анна Андреевна чуть позже
пояснит:—	Привожу в систему все свои рукописи и бумажные
дела, чтобы после меня был порядок и заинтересованные
лица не устраивали лишней возни вокруг всего этого.—
И она свободным жестом руки обвела вокруг.— О своих
земных делах лучше позаботиться самой.Какая тихая и мудрая простота в предчувствии Веч¬
ности! Каким негромким и спокойным голосом сказано
это человеком, прожившим большую, нелегкую и инте¬
реснейшую жизнь! На Востоке мудрецы и пророки вот
так же несуетно и бесстрашно приемлют неотвратимое.Я сижу напротив нее и пробую объяснить причину
моего неожиданного визита.—	А для чего меня лепить?— спрашивает она.— Меня
многие художники уже изображали. И двадцати шести из
них я позировала: и Натану Альтману, и Тырсе, и Петро-
ву-Водкину, и Осмеркину...—	Да, но ведь все они не скульпторы...-	И в скульптуре — тоже. Есть миниатюра Наталии
Данько, и, говорят, недурная.Когда же я сообщил Анне Андреевне о том, что мною
недавно сделан ее портрет по фотографиям и по тому, как
ее образ рисовался в моем воображении, она продолжила:—	Ну вот и хорошо, что вы уже вылепили. И разве
этого недостаточно, особенно если портрет удался? Что?
Вы там сделали меня с коротко подстриженными волоса¬
ми? Помилуйте, бога ради, ведь я никогда коротко не
стриглась! А, впрочем, разве это так важно в портрете?
Ну и пусть... Пусть хоть и с короткой стрижкой, не в ней
же суть, а суть в большой духовной проникновенности
художника во внутренний мир своей модели... Но это уже
святое таинство искусства.Итак, Анна Андреевна отказывалась позировать. От¬
каз был не в резкой и категорической форме, а смягчен¬
ный какой-то доверительной и участливой интонацией, что
позволило мне продолжить разговор, переведя его на нашу
встречу сорок четвертого года и на недавний совет Ольги
Федоровны.—	Ну как она там? Мы с нею не виделись уже года
два... Оля -— очень талантливый и интересный поэт, но
не нравится мне, что она так безжалостно относится
402Об Анне Ахматовойк самой себе, не щадя своего здоровья. А это, в конечном
счете, всегда сказывается и на творческом долголетии...—
И после короткой паузы:— Так вы говорите, что в войну
читали мне стихи?.. Да, да, что-то действительно припо¬
минаю... А не хотите ли познакомиться вот с этим?— Она
протянула мне свои стихи, отпечатанные мелким шрифтом
на половинках машинописного листа:— Прочтите, это —
«Реквием».Я взял рукопись. Но какая-то скованность парализова¬
ла меня. Всегда (вот уже многие годы замечаю за собой)
в присутствии близко находящегося возле меня человека
я не могу что-либо читать и даже просто сосредоточивать¬
ся на печатном слове. А здесь — стихи... И — «Реквием»
Анны Ахматовой, о котором знал лишь понаслышке, но
никогда не видел ни единой строки. Я смотрел на рукопись,
ничего не видя, уставясь глазами в строгие колонки строф,
и ничто не запечатлевалось в моем мозгу. Чувствовал я се¬
бя прескверно и глупо. Было неловко испытывать на себе
ЕЕ взгляд, держать в руках ЕЕ стихи и не читать их.—	Ну как? Что скажете?— наконец после долгого
обоюдного молчания спросила она.—	А что я могу сказать?— начал я в смущении.—
Мне трудно говорить так вот сразу... да еще читать при
вас, когда вы сидите тут рядом. Я не в силах сосредоточить
внимание ни на одной строке.—	Спасибо и на этом. Спасибо за правдивое призна¬
ние. А я уж подумала, что вы, как многие, начнете расто¬
чать мне комплименты и восторги. Ведь я видела ваше
замешательство... Ну хорошо... А с чем еще вы пожалова¬
ли к нам?—	Не смею быть очень навязчивым, но я хотел бы по¬
просить вас прослушать кое-что из моих «Незабытых сти¬
хов».— Я чувствовал, что непрочная нить нашего предыду¬
щего разговора вот-вот оборвется.И вдруг услышал:—	Что же, прочтите, милости прошу...Я прочитал стихи военных лет — «Роща Ландыш»
и «На три портянки надвинув башмак...». Потом пере¬
шел на более позднее, на стихи 48-го года, названные
мною камерными. Эту группу стихов Анна Андреевна, как
мне показалось, прослушала с особой заинтересован¬
ностью и вниманием.
Об Анне Ахматовой403Я читал:Этой песне начало
У Онежских причалов.Этой песне начало
В Карельских лесах.Говорят...Говорят —Эту песню качала
Ель седаяНа мягких могучих руках.На ветру на веселом
Сосны-мачты гудели,И лихой непогодой
Опаляло лицо.Но мужала
И крепла
В своей колыбели
Эта песнь заключенных,
Полумертвецов.По сугробам,По сугробам —Тяжек длинный путь!Хорошо бы крышкой гроба
Придавило грудь.Хорошо б под вой метели
В мире том, ином,Спать под ветхою шинелью
Непробудным сном.Может, там ряды приснятся
Розовых аллей.Может, там зарыто счастье
Наших сыновей.Нам, клейменым и проклятым,Легче разгадатьЖизни мрачные объятья,Смерти благодать.Мы сюда пришли из южных,Из далеких мест.И несем сквозь вихорь вьюжный
Свой тяжелый крест.По сугробам,По сугробам —Тяжек длинный путь!Хорошо бы крышкой гроба
Придавило грудь.
404Об Анне АхматовойКогда я закончил чтение, Анна Андреевна поинтересо¬
валась:—	А вы эти стихи где-нибудь печатали?—	Нет...—	Почему?На этот вопрос я не мог ничего ответить и, даже не¬
сколько стушевавшись, неопределенно передернул пле¬
чами.—	Ну да, конечно... Эти стихи как раз из разряда тех,
для которых еще не приспело время... Н-да...Наступило неловкое для меня молчание. Я не знал, как
продолжить разговор. И вдруг неожиданно:—	А знаете, сегодня очень знаменательный и счастли¬
вый день.—	Отчего же он «счастливый»?—	В этот день умер Иосиф Сталин. Ведь сегодня пя¬
тое марта и ровно десять лет, как его не стало...Что-то произошло такое, что разрушило преграду в
отношениях. Она по-прежнему была приветлива, но, когда
я вновь напомнил ей о главной цели моего посещения,
ответила:—	Что же с вами поделаешь? Раз для вас это очень
важно, то нужно будет помочь. Кстати, вы как работаете?—	Говорят, что с натуры я работаю быстро. Думаю,
что сеанса три-четыре будет достаточно, а это составит
девять — двенадцать часов.т— Хорошо, дело само покажет. Только я послезавтра
уезжаю в Комарово, в Дом творчества. Как, сумеете ли
вы там работать?Я поблагодарил Анну Андреевну, сказав, что согласен
на любые условия. Ведь не от них же зависит качество
произведения. Главное — внутренняя заряженность на
творчество.Через несколько дней, предварительно перевезя в Ко¬
марово глину, станок и щит с каркасом, я шагал от элек¬
трички в сторону Финского залива, к Дому творчества пи¬
сателей. Ярко светило солнце, искрился снег, слепя глаза,
а сосны вздымали в синюю высь оранжево-золотистые
тела, венчаемые темно-зелеными шапками, отороченными
белым. Настроение было радостно-приподнятое. В природе
чувствовалось приближение весны. В это время года
Об Анне Ахматовой405я впервые выбрался за пределы города, и новизна, и хрус¬
тящая чистота комаровской земли наполнили меня за¬
вистью к ее обитателям: люди живут, трудятся и отдыха¬
ют в таком благолепии! Перед взором столько красоты
и простора, напоенного запахами хвои, снега и легкого
дымка из печных труб.В Доме творчества Анна Андреевна занимала отдель¬
ную просторную комнату. При ней неотлучно находились
или Ирина Николаевна, или ее дочь Аннушка — студент¬
ка Института имени И. Е. Репина — девушка с тонким
и гибким телом, высокой и сильной шеей, на которой ладно
держалась аккуратная головка. Почему-то многие счита¬
ют Аннушку внучкой Анны Ахматовой. Это не так. Ан¬
нушка — внучка Николая Николаевича Лунина, доктора
искусствоведения, профессора и заведующего кафедрой
Академии художеств, крупнейшего знатока западноевро¬
пейского искусства, трагически погибшего в 1953 году
в лагере под Воркутой....Чтобы не выпачкать чисто вымытые деревянные полы
комнаты, я выстлал их вокруг станка газетами. И соб¬
ственно, после этого приступил к работе над портретом Ан¬
ны Андреевны, усевшейся чуть-чуть в стороне в кресло с
высокой спинкой.Обычно привыкший во время сеансов разговаривать
с натурой, на этот раз я работал почти молча: так дейст¬
вовала на меня строгая величавость, исходившая от всего
облика поэта. (Я упрямо возвращаюсь к слову «поэт»
вместо «поэтесса», ибо ни Анна Андреевна, ни Ольга
Федоровна, влюбленно почитавшая свою старшую сестру
по поэтическому цеху, не любили этого дамски-солон-
ного сюсюкающего слова: «поэтесса».)Не буду здесь описывать процесс работы над портре¬
том. Этого сам художник, ежели он увлечен своим делом,
не замечает. Только сладкая усталость, если работа завя¬
залась и, как говорят профессионалы, уже «пошла», при¬
ходит к нему к концу первого сеанса.Внимательно всматриваясь в натуру, я иногда отвле¬
кался на детали, ничего общего не имеющие с пластикой.
Мое внимание постоянно отвлекали мягко-голубые пряди
ее волос. «Что это? Неужто и здесь сказывается порода
человека?»— наивно удивлялся я, вовсе не думая о сред¬
ствах косметики, используемых некоторыми немолодыми
женщинами, волосы которых уже тронул холодный иней
406Об Анне Ахматовой.В. П. Астапов. Анна Ахматова. Бронза. 1962
Об Анне Ахматовой407времени. И, словно подслушав мои мысли, Анна Андреев¬
на, поправляя прическу, произнесла:—	Ах, эти голубые змеи...На втором сеансе, когда уже в основном обозначился
характер модели, Анна Андреевна мне заметила:—	А для чего вы лепите холку? И неужели она такая
огромная?—	Это, Анна Андреевна, все устранится по ходу рабо¬
ты, а сейчас мне нужно для того, чтобы не потерять обо¬
значившийся характер,— пробовал я слукавить, втайне
надеясь сохранить и эту, примечательную в ее возрасте,
деталь.Но через некоторое время она повторила:—	Так неужто так-таки и необходима эта холка?
Я надеюсь, что модель вполне заслуживает того, чтобы
художник не на всех деталях заострял внимание.Тут уж я ничего не мог возразить. И в самом деле:
модель настолько значительна и благородна, искушена
во взглядах на искусство по самой высокой пробе, явля¬
ется эталоном простоты и чеканной строгости форм пре¬
красного... словом, из-за величайшего уважения к необык¬
новенной модели я тут же решился убрать солидное жи¬
ровое образование в области седьмого шейного позвонка,
называемого в народе «холкой». Лучше ли, хуже ли стал
после этой «операции» портрет, я еще судить не мог, но
подсознательно чувствовал, что так сделать нужно. И на¬
верное, поступил правильно.Как же далее работался портрет? А вот это уже слова¬
ми трудно объяснить. Не весь процесс творчества под¬
дается разъятию на составные части и раскладыванию
этих частей по полочкам.Собственно, скульптура и не создается частями, а ху¬
дожник все время должен держать себя в узде и не упус¬
кать из вида общий пластический и композиционный
строй создаваемого произведения. На всем протяжении
работы над ним необходимо идти от общего к частному
и вновь возвращаться от частного к общему. Так и сейчас,
работая над портретом, стараясь сохранять его общий
строй, я время от времени переходил к некоторым конкрет¬
ным деталям. Вот, к примеру, шея. Это уже давно не та
шея, которую изобразил на своем великолепном полотне
408Об Анне Ахматовой1914 года Натан Альтман. Погрузнела с тех пор Анна
Андреевна, и шея будто бы укоротилась из-за прибавив¬
шегося подбородка и покатых, не по-альтмановски заост¬
ренных, плеч.Анна Андреевна, все время наблюдавшая за рожде¬
нием в глине своего образа, заметила:В дни молодости я была совсем не такой, как у вас
на портрете. Я была чрезвычайно худа. Худа настолько,
что в мою околоключичную ямку вливали полный бокал
шампанского. А Осип Мандельштам не уставал повторять
мне жестокий комплимент: «Ваша шея создана для гиль¬
отины».Любила Анна Андреевна вспоминать о Царском Селе,
куда родители привезли ее годовалым ребенком, где она
жила в молодости и где стала поэтом. Царское Село, с
1918 года переименованное в Детское Село, а в 1937 году
в город Пушкин, Анна Андреевна при мне ни разу не удо¬
стаивала третьим, последним наименованием. Боготворя
Александра Сергеевича Пушкина, она считала свято¬
татством неоднократное переименование места, где провел
свои лицейские годы и творчески мужал великий нацио¬
нальный поэт. «Я поеду в Детское Село...» Равнозвучно
ли это сочетанию: «Я поеду в Чушкин»? Или: «Царско¬
сельский Лицей, в котором учился Пушкин, находится в го¬
роде Пушкине». Абсурдно до смешного!—	Мой отец, Андрей Антонович Горенко,— вспоми¬
нала Анна Андреевна,— был отставным инженер-меха¬
ником флота, и в раннем моем детстве мы жили в Одессе.
Потом, когда из Одессы переехали на север, в Царское
Село, он работал инженером-железнодорожником. Так
вот, видите ли, мой отец не хотел, чтобы я была писатель¬
ница. И когда я все же начала печататься, он заявил:
«Писателей всегда ругают. Я не хочу, чтобы ты под своими
стихами подписывалась моим именем». Отец оказался
провидцем, не правда ли? Тогда я выполнила его желание
и взяла себе псевдоним — Ахматова. А почему именно —
Ахматова? Так это по имени моего пращура Ахмата...И, немного помолчав, в раздумье закончила:— Предки
мои были князьями в Золотой Орде...Вспомнили 1946 год, злополучное и нелепое ее исключе¬
ние из Союза писателей. Я поинтересовался: как она снова
обрела членство Союза?—	Нет, я не подавала заявление о приеме. Меня вое-
Об Анне Ахматовой409становили без заявления. А вот Михаилу Зощенко при¬
шлось заново вступать в ряды писателей.О группе молодых поэтов, громко заявивших о себе
к этому времени и совсем недавно подвергшихся официаль¬
ному разносу, Анна Андреевна промолвила вскользь:—	Эти молодые поэты — талантливые люди, но очень
назойливо стремятся к известности. Если бы не их
нашумевшая не ко времени «слава», то уже были бы из¬
даны Гумилев, Бунин, Клюев и другие давно не издавав¬
шиеся крупнейшие русские поэты. А теперь когда еще на¬
станет их час, благоприятное для них время?..Сеансы работы над портретом неоднократно прерыва¬
лись: Анну Андреевну иногда на финских санях отвозили
на ее дачу — небольшой, аккуратно срубленный дом,
предоставленный ей пожизненно Литфондом Союза писа¬
телей. Эта дача находилась довольно далеко от ДомаПисьмо к А. Ахматовой о восстановлении ее в правах
члена Союза советских писателей. 1951 г.СОЮЗ СОВЕТСКИХ ПИСАТЕЛЕЙ СССРПРАВЛЕНИЕV* (г*. ../у	.{¥•	Фмрадя ;«51Ува*ае«ая Анна Андреевна!Посылаем Вам постановление Президиума Союза совет¬
ских писателей СССР о восстановлении Вас в правах члена
Союза советских писателей.
410Об Анне Ахматовойтворчества, и посещать ее пешком Анне Андреевне было
не под силу — не те годы, и здоровье не то. Эту литфон-
довскую дачу, стоящую среди негусто разбросанных по
усадьбе многолетних сосен, Анна Андреевна называла
просто: «Будка». И это слово в ее произношении негромким
грудным голосом звучало немного шаловливо и мило.
Свою «Будку» она, видимо, очень любила и, обращаясь
к Аннушке, вопрошала:—	Ну как там «Будка»? Не сгорела еще?Мартовской зимой шестьдесят третьего года мне не
довелось побывать в этой «Будке», но поздним летом
как-то заглянул к ее обитателям и был угощен свежим су¬
пом, приготовленным из собранных Аннушкой грибов.—	А не пора ли нам, голубчик, заканчивать портрет?—
сказала Анна Андреевна на исходе четвертого сеанса.—
Портрет мне нравится и очень похож. Чего же еще?.. По¬
ра кончать... Только вот его, убеждена, не возьмут ни на
одну выставку.—	Почему же?—	Причину всегда найдут. Разве это вам не знакомо?..Когда портрет Анны Ахматовой, переведенный мною
в мрамор, был принят на выставку Ленинградских худож¬
ников и осенью 1964 года экспонировался в залах Русского
музея, я позвонил ей по телефону, сообщив об этом, и до¬
бавил, что экспозиционной комиссией портрет поставлен
в ярко освещенном зале при «слепом», невыгодном для
скульптуры, особенно мраморной, освещении и что о нем
уже ходят разные мнения и разговоры.-	А вы-то сами довольны этой работой? Довольны?
Так не обращайте внимания на чьи-то разговоры. Творите,
чтобы ваша совесть была чиста. Будьте самим себе стро¬
гим судьей.Это были последние слова, которые я слышал от Ан¬
ны Андреевны.1987о
т2Вадим Шефнер
ПОЭЗИЯ СИЛЬНЕЕ, ЧЕМ СУДЬБАИз года в год, с давних послевоенных лет, хоть один,
хоть два летних месяца я обязательно провожу в Кома¬
рове, в тамошнем писательском Доме творчества. И часто,
когда я шагаю по пристанционной улице, люди, только
что сошедшие с поезда и, очевидно, по неспешной моей
походке угадывающие во мне здешнего старожила, обра¬
щаются ко мне с вопросом: «Как пройти на кладбище?»
Или: «Как пройти к могиле Ахматовой?» Или еще проще:
«Скажите, как пройти к Ахматовой?» Идут группками,
идут по двое, реже — поодиночке. Некоторые — с цветами.А не всегда так было. Первые годы после года 1966-го,
года ее кончины, тоже задавали мне этот вопрос — но
реже. Но время идет — и все ширится поток паломников.
Идут к могиле Анны Ахматовой, ибо чтут ее как живую,
ибо жива ее поэзия. Подлинным поэтам не страшны при¬
жизненные судилища. Их судит сама Эпоха — и воздает
должное.Жизнь была к ней несправедливо строга. Но сама к се¬
бе Ахматова была еще строже — и своими стихами, своей
непобедимой творческой честностью она подчинила себе
свою судьбу, восторжествовала над ней.Несколько стихотворений Анны Ахматовой я запомнил
наизусть еще в школьные свои годы, хоть в школе ее тогда
«не проходили», вовсе не упоминали о ней. Ведь даже
Блок тогда числился в декадентах, и только благодаря
своей поэме «Двенадцать» удостоился включения в школь¬
ные программы, а Есенин классифицировался как поэт
сугубо кабацкий. Зато в великом почете был Демьян
Бедный, его «Главную улицу» надо было учить наизусть —
а то «неуд» заработаешь. Тем не менее ни Блок, ни Есе¬
нин, ни Ахматова у читателей в загоне не были, и офици¬
альное невнимание только обостряло интерес к этим по¬
этам.2© В. С. Шефнер, 1990.
412Об Анне АхматовойА личному знакомству с Анной Андреевной я всецело
обязан Александру Ильичу Гитовичу. Увы, его тоже нет
в живых. Этот талантливый поэт, этот умный, смелый и
добрый человек в предвоенные годы руководил «Моло¬
дым объединением», группой начинающих поэтов при Ле¬
нинградском Союзе писателей. Я был рядовым членом
этой группы и регулярно посещал занятия. Занятия были
шумные,— мы, молодые, спорили, не жалели резких слов
при обсуждении стихов своих товарищей. Но это были
дружеские споры, и все это шло нам на пользу. Иногда
на наши сборища, по просьбе Александра Ильича, при¬
ходили и поэты известные.Помню, в конце 1938-го или в самом начале 1939 года
мы обсуждали стихи молодого поэта и прозаика Глеба
Чайкина. Происходило это, как обычно, в Мавританской
гостиной Дома писателя, но вечер тот был необычный,
ибо на нем присутствовала Анна Ахматова, и я впервые
увидал ее. Сидела она справа от входа рядом с Еленой
Рывиной,— и весьма далеко от меня, чему я в глубине
души был даже рад. Ведь очутись я рядом с ней, неизбежно
пришлось бы обменяться хотя бы одной фразой, хотя бы
единым словом, и я от почтения к поэтессе, от робости,
от смущения обязательно ляпнул бы ей что-нибудь бестол¬
ковое, неумное — и навеки стал бы для нее дураком.Ушла она с обсуждения незадолго до его окончания,
но успела сказать несколько слов о стихах Глеба Чайкина.
Что именно она говорила — не помню, но запомнил мяг¬
кость ее оценки и доброжелательность ее тона. Меня это
тогда удивило. Мы не щадили друг друга, а уж ей-то
и карты в руки, она, с высоты своего творческого опыта,
могла разбомбить любого из нас, в том числе и Глеба, од¬
нако не сделала этого. И притом в ее словах не было ни¬
какой надменной снисходительности,— нет, она говорила
о Глебе, как поэт о поэте, как о человеке талантливом.
Да таким он и был.До того дня я считал, что Ахматова должна выглядеть
весьма пожилой. Я помнил ее лицо по какому-то давнему
фотоснимку и подсознательно делал поправку на ход вре¬
мени, на неизбежное старение. Ведь мне-то в описываемый
мной вечер было двадцать с небольшим, а в таком возрас¬
те мы склонны всех, кто старше нас, зачислять в старики.
И вот, когда я увидал ее в Мавританской гостиной, я был
как-то странно, как-то празднично удивлен тем, что на са-
Об Анне Ахматовой413Анна Ахматова — делегат 2-го съезда писателей СССР. Крайний
справа — В. С. Шефнер. Москва. 1954 г. Фото из архива В. Шефнера.мом-то деле она вовсе не выглядит пожилой, что она почти
не обогнала во времени свою давнюю фотографию.Еще осталось у меня с того дня такое впечатление
об Ахматовой: она вроде бы как все, она не стремится
быть не как все, она нисколько не кичится своей извест¬
ностью. Однако есть в ней какая-то естественная, бла¬
городная автономность, не отгораживающая, но отли¬
чающая ее от других; автономность, которую она, на¬
верно, и сама не осознает, которая прорастает из тайных
глубин ее характера.Такова была моя первая встреча с Анной Ахматовой.
Еще не знакомство, а лишБ' лицезрение, созерцание.
А познакомился с нею я уже после войны, и опять-таки
через Александра Гитовича. И вообще не раз получалось
так, что встречался я с нею благодаря ему и в его при¬
сутствии. В послевоенные годы, и особенно последние
пять-шесть лет своей жизни, Ахматова с ним дружила.
Она уважала его и за неподкупную прямоту суждений
в их спорах (а спорили они часто), и за стихи его, и за
доброе его отношение к людям, за бескорыстие. В 1960-е
годы их дружескому общению способствовала и террито¬
риальная близость: в Комарове есть участок, на котором
414Об Анне Ахматовойпостроено несколько казенных (литфондовских) дачных
домиков; с 1961 года один из таких домиков занимала
Анна Андреевна, а Гитович со своей женой Сильвой Со¬
ломоновной Левиной жил неподалеку. Я, частый обитатель
комаровского Дома творчества, не раз ходил в гости к Ги-
товичу, и иногда эти наши встречи становились и встре¬
чами с Анной Андреевной.Меня не удивляла ее удивительная память и начитан¬
ность. Само собой разумеется, что классику она знала
досконально, знала и поэзию предреволюционную,— ведь
она, Ахматова, и сама пришла к нам из «серебряного
века» русской поэзии. Но поражала ее осведомленность,
ее молодая заинтересованность поэзией текущего дня,
стихами начинающих поэтов, порой еще совсем малоиз¬
вестных. Суждения ее были точны и кратки, в них почти
всегда ощущалась доброжелательность. А вообще-то,
в разговорах о поэзии она была порой резка, остра, но эти
резкость и острота были, как правило, направляемы ею
на самую суть спора, а не против спорщика.зСтихи ее теперь знают все, кто знает и любит русскую
поэзию. Этот ее дар — с нами. Он — жив, он не покинет
живых. Но был у нее и еще один талант, который навек
ушел от нас. Это — удивительное богатство ее устной
речи, богатство словесное и интонационное. В споре,
в обыденном разговоре она умела выражать свои мысли
удивительно точно, просто, естественно — и в то же время
многозначительно, с многогранным глубинным подтекстом.
И это независимо от того, о чем шла речь — о чем-либо
важном, значительном или о второстепенном, мелком,
бытовом.Помню, в 1952 году побывал я у нее — опять же вместе
с Гитовичем — в доме на улице Красной Конницы. Разго¬
вор у Анны Андреевны и Алексадра Ильича шел, как мне
помнится, о китайской поэзии и о переводах с китайского.
Потом, когда зашла речь о поэзии вообще, я сказал, что
у Пастернака мне дороже всего его стихотворение «Как
в пулю сажают вторую пулю...», но Мандельштам — в це¬
лом — мне еще дороже, ибо во всех его стихах, явно или
подспудно, неизменно чувствуется питерская интонация.
Об Анне Ахматовой415Выслушав, Анна Андреевна молвила, что это хорошо, ког¬
да человек (в данном случае — я) любит свой город, но
все-таки в таком моем топографическом подходе кроется
недооценка творчества обоих поэтов. Ведь каждый из них
несет в себе свой мир, и территория этого мира не ограни¬
чивается той местностью, которая отражается в их сти¬
хах, и той поэтической школой, к которой каждый из них
принадлежит.Однажды я был у Анны Андреевны и в Фонтанном
Доме, и тамошняя ее квартира запомнилась мне каким-то
стойким неуютом; да и год был неуютный. Здесь же,
на улице Красной Конницы, жилье ее показалось мне бо¬
лее обжитым, ощущалась более прочная налаженность
быта. И вот, когда мы с Гитовичем собрались уходить, я,
желая сделать хозяйке приятное, указал рукой на потолок
комнаты, где по штукатурке вились какие-то незатейливые
лепные узоры, и заявил, что это — настоящая петер¬
бургская квартира.—	Да,— задумчиво согласилась Анна Андреевна,—
ведь когда-то здесь жили петербургские извозчики.Она сумела вместить в эту короткую фразу и грусть,
и силу своего гордого сопротивления неправедной судьбе,
и легкую, беззлобную иронию по отношению ко мне,
к моему неуклюжему комплименту. Когда мы распроща¬
лись, Александр Ильич сказал мне уже на улице: «А хит¬
ренько подкусила вас Акума».4В другой раз Анна Андреевна «подкусила» меня по¬
строже. То было летом 1959 года, когда она жила в кома¬
ровском Доме творчества и ее «Будка» еще не была ей вы¬
делена. Тем летом я однажды в саду возле столовой спро¬
сил Анну Андреевну, зачем это она сказала о Блоке, что
«он трагический тенор эпохи», ведь слово «тенор» не
очень-то ему подходит.—	Это мне уже многие говорили,— спокойно, конста-
тирующе ответила она. Ответила вроде бы без обиды, но
по каким-то тончайшим звуковым колебаниям я понял, что
под «многими» она подразумевала людей, не шибко раз¬
бирающихся в ее поэзии.Но были разговоры в Доме творчества и более прият¬
ные для меня, и более длительные, нежели тот, о Блоке.
416Об Анне АхматовойОдин из них довольно четко запечатлелся в моей памяти.
Однажды я стал доказывать Анне Андреевне, что Бене¬
диктов — поэт, недооцененный современниками, да и в на¬
ше время его и мало знают, и мало понимают. А ведь он,
ежели вдуматься и вчитаться, был предшественником сим¬
волизма. И даже более того: он сумел, так сказать, пере¬
прыгнуть через символизм, в его стихах есть какая-то ин-
фернальность, роднящая его с нашим днем.В ответ на это Анна Андреевна высказалась в том
смысле, что к Бенедиктову она относится несколько стро¬
же, нежели я, но признает, что для моего поколения он,
быть может, и вправе казаться таким, каким представля¬
ется мне.И еще одно мое впечатление — самое значительное и
тоже связанное с Домом творчества. Однажды в комнату
№ 36, где я обитал, постучался Александр Ильич и по¬
вел меня с третьего этажа на первый, к Ахматовой в гос¬
ти. Здесь, в комнате № 12, очень светлой (две ее стены
состоят сплошь из окон) Анна Андреевна стала читать
нам «Реквием». Сама она читала не все, часть «Реквие¬
ма» по ее машинописной рукописи прочел Гитович. Я слу¬
шал, не шевелясь, но сознание значительности и необы¬
денное™ происходящего порой затмевали для меня поэти¬
ческую силу и значимость самого произведения; к тому
же стихи я полнее воспринимаю не слухом, а зрением.
Поэтому, когда Гитович закончил чтение, я попросил у
Анны Андреевны рукопись и, сидя в кресле, впился в текст
глазами (точнее — своим единственным зрячим глазом).
Когда прочел — ничего не сказал. Понимал, что тут са¬
мые высокие похвалы прозвучали бы банально и никчемно.
1988
3. Б. Томашевская«я — как петербургская тумба»Любимое речение Ахматовой о себе было: «Я — как
петербургская тумба». Только теперь я понимаю весь мо¬
гучий смысл этой формулы. Они, эти тумбы, гранитные
и чугунные, охранявшие наши дома, врастали в землю,
в тротуары, в булыжные мостовые, в асфальт... Теперь
это называется «культурным слоем». Но редко кому уда¬
валось вынуть такую тумбу из петербургской земли.Мне часто приходилось слышать подобные сентенции
из уст Анны Андреевны, ибо с моими родителями ее свя¬
зывала большая многолетняя дружба. И дом наш много
раз становился ее домом.Дружба началась очень давно. Борис Викторович по¬
знакомился с Анной Андреевной еще в годы ее первой
славы. Подружился — в годы, когда она, по ее же словам,
«стала заниматься архитектурой Петербурга и изучением
жизни и творчества Пушкина».Познакомил их Сергей Аркадьевич Янчевский, подру¬
жил — дом Щеголевых.Сергей Аркадьевич был математик, знаток поэзии,
полиглот, острослов. Борис Викторович был тоже матема¬
тик, знаток поэзии, полиглот и острослов. Они говорили
между собой по-французски, играли в четыре руки, уст¬
раивали математические турниры, преподавали высшую
математику в Путейском институте, но главным интере¬
сом их жизни была литература и Пушкин.Среди старых фотографий есть одна очень забавная.
Три молодых человека хохочут до слез над какой-то кни¬
гой. И надпись: «Смеются все, стихи читая небезызвест¬
ной Зинаиды». Это Попов, Томашевский и Янчевский чи¬
тают стихи Зинаиды Гиппиус. Анна Андреевна, не любя
Гиппиус, очень любила высказывать свои догадки, что
именно они читают. Впрочем, это было всякий раз что-
нибудь новенькое. Память у нее была дьявольская, но вое-С Л IS. Томгшнчккан, 199014	Зак. 106
418Об Анне Ахматовойпитанная — выборочная. Замечать курьезы, едва открыв
газету или книжку, была их специальность — и Бориса
Викторовича, и Анны Андреевны. Однажды я радостно
принесла домой русский однотомник Бомарше. Папа дол¬
го издевался надо мной: стоило человека учить француз¬
скому языку, чтобы он тащил в дом такие книжки, по¬
требовал однотомник, открыл его и буквально захлебнулся
от смеха. Не в силах произнести ни слова, он протянул
книжку тут же сидевшей Анне Андреевне, и они хором
пропели, вернее «прорыдали» припев песенки Керубино:
«О, какое страданье...» Дело в том, что петь песенку нуж¬
но было, согласно ремарке, на мотив «Мальбрук в поход
собрался». При пении ударение в слове «какое» падало,
увы, на первый слог.Открытый и щедрый дом Павла Елисеевича Щеголева
в 20-е годы был средоточием пушкинизма и самых раз¬
нообразных литературных интересов.Борис Викторович начал печататься в 1915 году, в 1925
вышла его самая популярная книга «Теория литературы»,
выдержавшая в России шесть изданий, переведенная на
многие языки, переиздающаяся до сих пор фототипи¬
ческим способом в разных странах. После разгрома фор¬
малистической школы акцент его интересов перешел на
Пушкина. Большую часть его библиотеки составляли кни¬
ги, которые читал или мог читать Пушкин. С Пушкиным
были связаны его занятия французской литературой и
французской историей. Плодом этих занятий стала его
книга «Пушкин и Франция». И все-таки главные темы бы¬
ли — ритмика, стилистика, стихосложение. Все это было
постоянным предметом блистательных и острых разгово¬
ров между ним и Анной Андреевной. Впрочем, чаще их
разговоры носили почти непонятный или, скорее, таинст¬
венный характер. Они так знали то, о чем говорили, так
понимали друг друга, что достаточно было междометий,
даже выражения лица. Заглядывая в тексты, они просто
обменивались взглядами.О дружбе этих людей говорят письма, телеграммы,
надписи на книгах, записные книжки Ахматовой и, нако¬
нец, телеграмма-соболезнование по поводу кончины Бори¬
са Викторовича: «Горько оплакиваю великого ученого,
благодарю друга». В записных книжках Анны Андреевны
есть запись о том, как она обращается к Борису Викторо¬
вичу по поводу размера каких-то болгарских стихов, ко-
Об Анне Ахматовой419Борис Викторович Томашевский. 1940 г. Фото
из собрания 3. Б. Томашевской.торые она переводит, и никак не может его определить.
В ответ следует ироническая реплика: «Мы, литературо¬
веды, называем это ахматовским дольником».Так Борис Викторович, хотя бы частично, опроверг
строчки Ахматовой:Ахматовской звать не будут
Ни улицу, ни строфу.Как мы знаем, к 100-летию будет и улица.
420Об Анне АхматовойАдресатом публикуемых писем была Ирина Нико¬
лаевна Медведева-Томашевская, жена Бориса Викторо¬
вича, с которой у Анны Андреевны сложились совершенно
особые отношения. Ирина Николаевна была филологом
и историком. Много работала вместе с Борисом Викторо¬
вичем над изданиями русских классиков, написала книгу
о русской трагической актрисе Семеновой. Но совершен¬
но особняком стоит ее книга «Таврида»— плод ее истори¬
ческих занятий и влюбленности в крымскую землю. Там
была ее душа, ее домик, воспетый Заболоцким. Там, «под
небом полуденным», в кипарисовом квадрате гурзуфского
кладбища ее могила. И Бориса Викторовича — тоже.Ирина Николаевна была человеком несокрушимым —
с очень сильным характером, очень волевым, властным
и умным. К тому же — в высшей степени нравственным
и гордым. Было в ее несокрушимости и что-то страшное.
Она никогда, никому, ничего не прощала. И прежде все¬
го — себе самой. У нее все было навсегда. Вероятно,
это и ставило ее столь высоко в жизни Анны Андреевны.
«Умоляю, берегите себя, Вы у меня одна. Ваша Ахмато¬
ва»— это телеграмма 1964 года в Крым, где мама тяжело
заболела. Когда она вернулась, Анна Андреевна подари¬
ла ей икону «Исцеление Богородицы», подаренную в свое
время Гумилевым. Такие «драгоценности» Анна Андреев¬
на дарила Ирине Николаевне не раз. Когда-нибудь я на¬
пишу о них отдельно.А пока... 1941 год.Замкнулось кольцо блокады. Взята Мга. Постепенно
город стал наполняться беженцами из области. Начались
бомбежки. Во двор Фонтанного Дома упали зажигалки,
Николай Николаевич Пунин увел свою семью в подвалы
Эрмитажа, где многим художникам и музейным работни¬
кам Иосиф Абгарович Орбели предоставил убежище.
Анна Андреевна осталась одна. Ей было страшно. 31-го
она позвонила. Борис Викторович зашел за ней и привел
на канал Грибоедова. По дороге произошел знаменатель¬
ный эпизод, описанный Анной Андреевной в ее «Наброс¬
ках о городе». На Михайловской площади их застала
воздушная тревога. Теперь это площадь Искусств — па¬
радная и красивая. Тогда она больше походила на трам¬
вайный парк. В середине — комочек густой зелени, обмо¬
танный двумя или тремя петлями трамвайных путей
и плотной стеной трамваев. Они кинулись в первую по-
Об Анне Ахматовой421Ирина Николаевна Томашевская. 1940 г. Фото из собрания
3. Б. Томашевской.павшуюся подворотню. В третьем дворе спустились в бом¬
боубежище. Борис Викторович огляделся и лукаво ска¬
зал: «Вы узнаете, Анна Андреевна, куда я вас завел?
В „Бродячую собаку“». Анна Андреевна невозмутимо
ответила: «Со мной — только так».В «Наброске»— более драматично:«Мы на Михайловской площади вышли из трамвая.
«Тревога». Всех куда-то гонят. Мы где-то. Один двор,
второй, третий, крутая лестница. Пришли. С ним однов¬
ременно произнесли: „Собака"».Первые дни Анна Андреевна, как всегда, жила в ма¬
миной комнате. Так бывало и раньше. 6 сентября была
422Об Анне Ахматовойпервая серьезная бомбежка — горели Бадаевские склады.
8-го бомба упала совсем близко — в Мошковом переулке,
потом на Дворцовой набережной. Ходить по лестнице
в наш пятый этаж стало трудно. Анна Андреевна запро¬
силась жить в убежище. А убежищем был широкий под¬
вальный коридор с каменными сводами, со стенами толщи¬
ной метр сорок. В него выходили все дворницкие нашего
дома (тогда в домах было много дворников). Дворник
Моисей Епишкин разрешил поставить тахту в его прихо¬
жую. Моисей был рыжий, удивительно молчаливый и
добродушный человек, никогда никому ни в чем не отка¬
зывавший. Он всегда сидел в будке у наших ворот, а если
был свободен, то рядом на лавочке, и покуривал. Борис
Викторович называл его философом. 17 сентября случи¬
лась беда. Анна Андреевна попросила Моисея купить ей
пачку «Беломора». Он пошел и не вернулся. У табачного
ларька на улице Желябова разорвался дальнобойный
снаряд.Всю жизнь Анна Андреевна помнила этот день.28 сентября Анна Андреевна улетела в Москву. Был
вызов Ахматовой и Зощенко, подписанный Фадеевым.
Так впервые соединились эти два имени. Скоро им пред¬
стояло соединиться в чудовищном документе 1946 года.Весной 1942 года и мы, после кромешной блокадной
зимы, оказались в Москве, где узнали, что Анна Андреев¬
на еще в октябре вместе с Лидией Корнеевной Чуковской
уехала в Ташкент.Мы не поехали никуда и осели в Москве. Туда и при¬
ходили редкие и печальные письма Анны Андреевны.127 мая 42 г.Дорогая Ирина Николаевна,
сейчас узнала, что Вы остаетесь в Москве и Вам можно
написать. Как много и напряженно я думала о Вас и всех
Ваших все эти месяцы. Как хочу знать все о Вас. С бес¬
конечной благодарностью вспоминаю, как Вы и Борис
Викторович были добры ко мне.О Гаршине у меня не было вестей пять месяцев, и толь¬
ко вчера я получила от него открытку. Напишите мне
о нем. Мне очень трудно.
Об Анне Ахматовой423Крепко Вас целую.Привет Борису Викторовичу и Вашим детям.Ваша Ахматова.
Мой адрес: Ташкент. Ул. Карла Маркса, 7.На обороте листа: Ирине Николаевне Томашевской от Ахматовой.
Письмо написано карандашом на тетрадном листке в линеечку и пе¬
редано с оказией.217 июня [42 г.]Дорогая Ирина Николаевна,
сейчас получила Ваше письмо. Благодарю Вас. Это пер¬
вое подробное сообщение о Владимире Георгиевиче за все
время. Как Вы добры ко мне. О себе сказать решительно
нечего. Я здорова, живу в хороших условиях, каждый
день вижу Л. К- Чуковскую. Вл[адимир] Георг [иевич]
мне не пишет. Шлю ему множество телеграмм. Доходят
ли они! Передайте мой привет Бор[ису] Викт[оровичу].Целую Вас.Ваша Ахматова.Жива ли Л. М. Энгельгардт?Открытка. Написана карандашом. Послана почтой. Множество печа¬
тей. На обороте: Москва, Никитский б., д. 6, кв. 28. Н. Д. Михальчи —
Ирине Николаевне Томашевской. Ташкент. Ул. К. Маркса, 7. А. Ах¬
матова.34	апреля [42 г.]Дорогая моя,вот Вам и Б [орису] В [икторовичу] — азийский подарок.
Я сегодня получила письмо от моего Левы. Не знала
о нем ничего семь месяцев и сходила с ума. Целую Вас.
Привет друзьям.Ахм [атова].Это письмо передаст Вам В. Берестов. Он очень хо¬
роший мальчик и пишет стихи.Поговорите с Валей.Открытка. Написана карандашом и чернилами. Передана Берестовым.
Адрес на обороте: Москва, Гоголевский бульвар, 29, кв. 34а. Ирине
Николаевне Томашевской от Ахматовой.
424Об Анне Ахматовой4Дорогая Ирина Николаевна,
по-видимому, все мои письма к Вам пропали. Пропали и
два Ваших. Это очень печально.Валерия Сергеевна или Николай Иванович Харджиев
покажут Вам мои стихи и поэму, над которой я много ра¬
ботала. Если можно, стихи и поэму надо доставить Вла¬
димиру Георгиевичу. Отсюда это очень трудно сделать.
Буду Вам безмерно благодарна, если Вы поможете мне
в этом.Желаю Вам всего хорошего, часто Вас вспоминаю.
Мы здесь стоим на пороге жары, которую почти нельзя
вынести.Целую Вас.Ваша Ахматова.14 апр. 1943 г.Привет Борису Викторовичу и Вашей милой дочке.Адрес Гаршина: Л-д, 22, часть 053.
Письмо написано чернилами, на розовой почтовой бумаге. Передано
с оказией. На обороте адрес: Москва, 19, Гоголевский бульвар, д. 29,
кв. 34а. Ирине Николаевне Томашевской.52 июня 1943 г. ТашкентМой дорогой друг, так как письма и мои и Ваши —
пропадали, мы совсем потеряли друг друга из вида. Те¬
перь Ася расскажет Вам о моей жизни в Ташкенте. Самой
мне даже не хочется говорить об этих скучных и пыльных
вещах, о тупых и грязных сплетнях, нелепостях и т. д.Я болела долго и тяжело. В мае стало легче, но сейчас
начинается жара и, значит, погибель.Книга моя маленькая, неполная и странно составлен¬
ная, но все-таки хорошо, что она вышла. Ее читают уже
совсем другие люди и по-другому.Из Ташкента в Россию двинулась почти вся масса бе¬
женцев 1941 г. С Академией наук уезжает 1000 человек.Город снова делается провинциальным, сонным и чу¬
жим.Из Ленинграда получаю письма только от Владимира
Георгиевича. Он просит меня остаться в Ташкенте до
конца.Теперь без Цявловских я уже никогда ничего не буду
знать о Вас. Это очень горько.
Об Анне Ахматовой425Сын мой Левушка поехал в экспедицию в тайгу —
очень доволен. Все его сложности кончились 10 марта,
но он остался прикрепленным к Норильску до конца войны.Ничего не знаю о Лозинском, Лидии Яковлевне и тех
немногих ленинградцах, с которыми я встречалась перед
войной. На днях встретила на улице И. А. Орбели, кото¬
рый зачем-то приехал сюда из Эривана, и мы приветство¬
вали друг друга, как тени в «Чистилище» Данте.У меня новый дом, с огромными тополями за решеткой
окна, какой-то огромной тихостью и деревянной лесенкой,
с которой хорошо смотреть на звезды. Венера в этом году
такая, что о ней можно написать поэму. А мою поэму Вы
получили? Как Борис Викторович, кончил ли Ваш сын обу¬
чаться, что дочка?Привет Пастернаку, Осмеркиным и всей далекой стран¬
ной Москве. Отсюда всюду далеко. Целую Вас.Ваша Анна.Письмо написано на серо-зеленой почтовой бумаге чернилами. На
конверте: Ирине Николаевне Томашевской. Рукой Ирины Николаевны:
ул. Жуковского, 54.627 сент[ября 1943 г.]Милая Ирина Николаевна,
после очень долгого перерыва мне были особенно приятны
вести от Вас. Спасибо, что не забываете.У нас чудесная тихая и какая-то огромная осень.
Я — четвертый день в постели, простужена и стерла ногу.Из Ташкента все разъехались. Стало очень тихо и
пустынно.Получаю много писем из Ленинграда. Володя спраши¬
вал меня о Вас. Когда мы увидимся? Привет всем вашим.
Целую Вас.Ваша Ахм [атова \.Недавно получила восхитительное письмо от Б. Л.
с совершенно изумительным анализом поэмы.Завтра — вторая годовщина моего вылета из Ленин¬
града.Помните этот день?Открытка по почте. Написана чернилами. На обороте адрес: Москва, 19,
Гоголевский бульвар, 29, кв. 34а. Ирине Николаевне Томашевской.
Ахматова А. А. Ташкент, ул. Жуковского, 54.
426Об Анне Ахматовой721 марта [1944 г.]Дорогая Ирина Николаевна, вот уже два месяца,
что я собираюсь выехать из Ташкента. Дело в том, что я
каждую неделю получаю от Владимира Георгиевича те¬
леграмму с извещением о высылке мне вызова «на днях».
Последняя такая телеграмма подписана и Ольгой Берг¬
гольц. Московский вызов у меня давно на руках.Как Вы, как Борис Викторович?Очень бы хотела продолжить с ним разговор о стро¬
фах Пушкина.Сейчас в Ташкенте рай. Все цветет буйно и блаженно:
красивее всего цветет айва.Передайте мой привет Зое, Борису Викторовичу, Ло¬
зинскому, Пастернаку, Осмеркину.Все перестали мне писать, уверенные, что я уже в до¬
роге.Целую вас.Ваша Ахматова.Открытка, заказное, почтой. Адрес: Москва, Гоголевский бульвар, 29,
кв. 34а. Ирине Николаевне Томашевской. Обратный адрес: от А. Ах¬
матовой. Ташкент, ул. Жуковского, 54. Написана чернилами.Теперь об именах, упоминаемых в письмах. Это был
в сущности тот же круг людей, которых знали и любили
мои родители. Которые постоянно бывали у нас в доме.Исключение составлял Гаршин. Бывал он только тогда,
когда Анна Андреевна жила у нас. Он проходил в ее ком¬
нату. Никогда не участвовал ни в каких чаепитиях, обедах,
ужинах, хотя дом у нас был всегда очень гостеприимным
и хлебосольным. Когда Анна Андреевна переехала в под¬
вал к Моисею Епишкину, он и вовсе перестал появляться
у нас. Тем не менее я видела его каждый вечер, когда
приносила Анне Андреевне какую-нибудь еду. Потом Анна
Андреевна улетела в Москву, потом и мы переехали вниз.
Правда не в подвал, а в нижнюю квартиру с окнами во
двор. Там жила моя подруга по Академии художеств —
Лена Табакова. Наша квартира выходила на сторону,
наиболее опасную во время обстрелов, и окна в ней были
разбиты.Однажды, в мрачный ноябрьский вечер, раздался стук
(в доме электричества уже не было). Вошел Гаршин и
Об Анне Ахматовой427попросил разрешения посидеть «на этом диване» (диван,
который был отнесен к Епишкину, теперь стоял у дверей
в нашем новом жилище). Сидел он молча и молча ушел.
С тех пор стал приходить довольно часто. Перед встречей
Нового года он принес маме подарок. Это были двенадцать
книг в очень красивых кожаных переплетах — «Жития
святых», сказав, что в свое время получил их от Анны
Андреевны. В конце января он застал всех в очень тяжком
состоянии. Были потеряны карточки. Все четверо лежали
тихо по своим углам. Было совсем темно и очень холодно.
Владимир Георгиевич посидел, как всегда, молча. И вдруг
сказал: «Лошадей уже всех съели, но у меня остался овес.
Я бы мог дать его вам. Если бы кто-нибудь пошел со мной».
Владимир Георгиевич был патологоанатом и в то время
был главным прозектором города. В его ведении были,
очевидно, похоронные лошади. Было страшно. Жил он
в Толстовском доме на Фонтанке. Шел уже комендантский
час. В городе ходили слухи о том, что едят людей. А пойти
могла только я. Мама решительно приказала мне идти.
Потом она говорила, что боялась больше всего самого
Гаршина. А я — нет. Я боялась только того, что — отни¬
мут. А Гаршин был такой красивый. Даже тогда, исху¬
давший и удрученный. И потом, мне так нравилось, что он
приходил посидеть на диване Анны Андреевны, что казал¬
ся каким-то романтическим героем. Об остальном я не
думала. Мы пошли. Он дал мне целый мешок овса, вер¬
нее — мерку. Так называли мешок, который подвязывали
лошадям. Это было килограммов восемь. Домой я шла
одна, стараясь идти быстро, почти зажмурившись от стра¬
ха на кого-нибудь наткнуться. Читала про себя стихи.
Тогда все расстояния казались такими далекими и непре¬
одолимыми, что было утешительно думать, что когда про¬
чтешь главу из «Онегина»— перейдешь Неву, а «Сон со¬
ветника Попова»— дойдешь до Союза писателей. Еще
только надо добавить эпилог «Поэмы без героя». Теперь
мне странно, что во всех изданиях пишут, что эпилог напи¬
сан в Ташкенте. Дописан — да. Первоначальный эпи¬
граф —«Мне кажется, что с нами случится все самое
ужасное» из Хемингуэя — приходился всегда на самое
страшное место — косую улицу от Фонтанки до пере¬
крестка улицы Чайковского и Гагаринской. Я ее и сейчас
боюсь и до сих пор не знаю ее названия.Мерка овса спасла нас от верной гибели. Гаршин
428Об Анне Ахматовойспас, а вернее — Анна Андреевна. В первый раз. Будет
и второй. А пока мы мололи овес в кофейных мельницах.Владимир Георгиевич приходил все реже и реже. Он
переехал на Петроградскую, сначала на улицу Рентгена
к кому-то из знакомых, а потом просто в свой институт
и там жил почти до конца войны. Мы были потрясены, ког¬
да он пришел 19 февраля 1942 года и назвал страшную
цифру погибших от голода. К этому дню было зарегистри¬
ровано 650 тыс. смертей. Только зарегистрировано!
А трамваи, набитые мертвецами, застывшие 4 декабря
1941 года? Никаким сюрреалистам не выдумать того, чем
был тогда Ленинград. Сколько же их было всего?!Больше мы никогда не виделись. Но все просьбы Анны
Андреевны — узнать о нем, переслать стихи и поэму —
мама выполняла. Стихи и поэму отвезла Мария Вениами¬
новна Юдина (великий музыкант и бесстрашный человек).
Она летала в осажденный и обстреливаемый город, дава¬
ла концерты и каждый раз посещала Владимира Геор¬
гиевича только потому, что это надо было Анне Андреевне.Дружба Анны Андреевны и Владимира Георгиевича
кончилась тяжелым и трагическим разрывом сразу по воз¬
вращении Анны Андреевны в Ленинград в мае 1944 года.Но вот стихи. В рукописи они называются «Без даты»....А человек, который для меня
Теперь никто, а был моей заботой
И утешеньем самых горьких лет —Уже бредет, как призрак по окраинам,По закоулкам и задворкам жизни,Тяжелый, одурманенный безумьем,С оскалом волчьим...Боже, боже, боже!Как пред тобой я тяжко согрешила!Оставь мне жалость хоть...В начале 1949 года Владимир Георгиевич заболел
тяжко и надолго. Скончался он 20 апреля 1956 года.Недавно Владимир Павлович Михайлов, написавший
некролог Владимиру Георгиевичу, сделал мне удивитель¬
ный подарок. Он показал мне однотомник Пушкина, на
котором была такая надпись:Владимиру Георгиевичу Гаршину —Человеку и в звериных дебрях
с любовьюОт Ирины Николаевны и Бориса Викторовича
Томашевских26 января 1942 г. Ленинград в осаде
Об Анне Ахматовой429Книгу эту Владимиру Павловичу подарил Гаршин.
Меня второй раз поразило сходство Анны Андреевны
и Владимира Георгиевича—дарить «драгоценное». По¬
дарок маме к Новому году —«Жития святых», получен¬
ные из рук Анны Андреевны, и подарок Владимиру Пав¬
ловичу — Пушкин с такой надписью. Анна Андреевна то¬
же дарила маме только «драгоценное»— крест, подарен¬
ный Анрепом и воспетый ею, гребень, привезенный Гу¬
милевым из Персии, «Илиаду» с надписью от Шилейки
и т. д. Не просто — щедрость. А способ выразить еще очень
многое.К весне 1942 года началась принудительная эвакуация,
и мы получили убийственное назначение — Красноярск.
В доме не было ни копейки, никаких никогда не бывших
драгоценностей. Четыре серебряные ложки... Верная поги¬
бель. Тут все вспоминают, что в октябре 41 года был от
Фадеева телеграфный вызов в Москву. Это Анна Андре¬
евна, в отчаянии, что оставила нас в такой беде, прилетев
в Москву, умолила Фадеева дать вызов. Но Борис Вик¬
торович решительно отказался: «Без книг — я покойник,
предпочитаю быть покойником с книгами». Разве можно
было представить себе то, что нас ожидало! Сейчас теле¬
грамма могла бы спасти. Все-таки — Москва. Друзья.
Возможная работа. Да и перелет невелик. До Красно¬
ярска в те времена добирались неделями. Но для этого
нужно было предъявить телеграмму.Меня посылают наверх. Потому что пойти опять могу
только я. Наверху гуляет ветер, холод, дикий бедлам.
Уже несколько месяцев мы ходим туда только за дровами.
Точнее, за книжными полками. Какая телеграмма? Все
бумажки давно употреблены на растопку. И я возвра¬
щаюсь ни с чем. Три дня мама безжалостно гоняет меня
наверх. Я уже не ищу. Я со слезами пытаюсь навести там
хоть какой-нибудь порядок. Ставлю на место раскиданные
книги... Стоит 20-томный французский Вольтер. Один том
лежит сверху. Я машинально ставлю его на место и вижу
белый кончик закладки. Вытаскиваю... Она!!! И через не¬
сколько дней мы летим в Москву.20 марта 1942 года. Во второй раз спасены Анной Анд¬
реевной!На обложке маленького ташкентского сборника,
«странно составленного», Анна Андреевна, кроме обычной
дарственной надписи моим родителям, написала:
430Об Анне АхматовойА вы, мои друзья последнего призыва!Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена,Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,А крикнуть на весь мир все ваши имена!Да что там имена!Захлопываю святцы!И на колени все!Багровый хлынул свет!Рядами стройными выходят ленинградцы
Живые с мертвыми — для Вота мертвых нет.А вслед за этим, в ттисъме: «ничего не знаю о Лозин¬
ском, Лидии Яковлевне и тех немногих ленинградцах, с ко¬
торыми я встречалась перед войной». Эти слова относятся
и к москвичам. Друзей действительно было немного. Им
шлет она свои приветы из «изгнания». Интересно, что
эвакуацию Анна Андреевна никогда не воспринимала
как спасение, а только как страшную беду. Слова этого
не произносила, а только «изгнание», «беженцы». Вспом¬
ните, в поэме: «Кто в Ташкенте, а кто в Нью-Йорке, и
изгнания воздух горький, как отравленное вино». Или в
письме: «Из Ташкента в Россию двинулась почти вся мас¬
са беженцев 1941 года». И здесь слышится голос Анны
Андреевны: «Я была тогда с моим народом, там, где мой
народ, к несчастью, был».Какое счастье, что в эти годы около нее оказались та¬
кие люди, как Лидия Корнеевна Чуковская, Елена Сер¬
геевна Булгакова, Николай Иванович Харджиев.Я называю только тех, кто упомянут в письмах.О Лидии Корнеевне Чуковской знают все. Она была
не только другом. Она была прежде ьсего летописцем
жизни Анны Андреевны с 1938 года. Единственным чело¬
веком из окружения Анны Андреевны (кроме, впрочем,
Павла Николаевича Лукницкого и, может быть, Харджи-
ева), который вел дневник встреч и бесед с Анной Андреев¬
ной. В этом Лидия Корнеевна — истинная дочь своего от¬
ца. Лидия Корнеевна рассказывала мне, что, когда она
сказала отцу, что в тюремной очереди познакомилась
с Ахматовой, Корней Иванович ответил: «Надеюсь, ты
записываешь каждое ее слово».Лидия Корнеевна выполнила завет отца. Ее замеча¬
тельные «Записки об Анне Ахматовой» доведены до пос¬
ледних дней жизни поэта.
Об Анне Ахматовой431Николай Иванович Харджиев, литератор, крупнейший
знаток изобразительного искусства, умнейший, образо¬
ваннейший человек нашего времени, фанатик, чудак,
сохранивший каким-то фантастическим образом несокру¬
шимую страсть к поэзии, детскую душу и язвительность,
был верным и преданным другом Анны Андреевны всю
жизнь. Никогда не забуду, как он зимой 1943 года при¬
мчался к нам ночью на Гоголевский бульвар, требуя теп¬
лые вещи для Льва Николаевича Гумилева, которого
везли из лагеря на фронт. Брошенный из окна теплушки
треугольничек письма чудом дошел до Харджиева. Нужны
были теплые вещи. Но Николай Иванович их никогда не
имел. Он вообще ничего никогда не имел, ходил даже без
шапки. И вот кинулся их собирать, потом искать на запас¬
ных путях полутюремную теплушку и... нашел!..Цявловские... Татьяна Григорьевна Зенгер и Мстислав
Александрович Цявловский — пушкинисты. Люди свет¬
ские и одновременно добрые и душевные. Около них всег¬
да невольно возникал какой-то особый климат средото¬
чия интеллектуальной жизни, доброжелательности и бес¬
корыстия. Дружба с ними возникла у Анны Андреевны
в годы, когда замечательная ее работа о «Золотом петуш¬
ке» принесла ей подлинную пушкинистскую славу. С тех
пор ею были написаны несколько замечательных работ —
об «Адольфе» Бенжамена Констана, о «Каменном госте»,
«О 8-й главе Онегина», «Александрина», заметки и раз¬
мышления, блистательное «Слово о Пушкине». Пушки¬
нисты чрезвычайно высоко ценили пушкинизм Ахмато¬
вой. Борис Викторович Томашевский просто считал рабо¬
ту о «Золотом петушке» настоящим открытием, а саму
Анну Андреевну — лучшим знатоком Пушкина, что и на¬
писал на одной из подаренных ей книг. Анна Андреевна
всерьез гордилась этой надписью. Постоянно показыва¬
ла ее всем, всякий раз приговаривая: «Надо было знать
Бориса Викторовича, чтобы оценить эту надпись». Пуш¬
кинистские интересы свели Анну Андреевну и с художни¬
ком Осмеркиным.Александр Александрович Осмеркин — замечательный
художник, многие годы профессор Академии художеств
и Московского Суриковского института, очаровательный
человек, страстный поклонник поэзии и, конечно, пушки¬
432Об Анне Ахматовойнист. Пушкинизм этих людей носил какой-то совершенно
особенный, личностный характер. Их любовь к Пушкину
имела в виду не только поэзию. Пушкин был для них не¬
кой основой жизни — культурной, нравственной, эстети¬
ческой. Верность и преданность ему выражалась самым
буквальным образом. Одна история с Осмеркиным заме¬
чательно это иллюстрирует. У Александра Александровича
было несметное множество альбомов, им самим созданных,
репродукций, относящихся к Пушкину, к пушкинскому
времени. И максимальное расположение к гостю обозна¬
чалось тем, что Александр Александрович доверительно
показывал эти альбомы, сопровождая их рассказами, сти¬
хами и своим восхищением. Однажды такой чести удостои¬
лась некая дама, пришедшая в гости к Осмеркиным. Все
было прекрасно, пока не дошли до знаменитого портрета
Дантеса. Дама сказала: «Все-таки красив! Можно понять
Наталью Николаевну». Боже, что тут было с Осмеркиным!
Побагровев, он вскочил и гневно сказал: «Мое единствен¬
ное желание — никогда не видеть вас в моем доме!» И вы¬
шел из комнаты.Я познакомилась с Александром Александровичем
почти при таких же обстоятельствах. В 1942 году мне нуж¬
но было отнести Осмеркину какую-то академическую по¬
вестку. Я безумно обрадовалась, представив себе, что
увижу этого ослепительно голубоглазого артиста, каким
он помнился мне по академии. Он ходил в элегантной
светло-серой шубе, собольей шапке, носил трость с сереб¬
ряной ручкой.Дверь открыл он сам. Серая шуба потеряла всю свою
элегантность и была подвязана женским чулком, потертая
соболья шапка натянута как чепчик. Не глядя, он сунул
повестку в карман и спросил с робкой надеждой: «Вы лю¬
бите стихи?»—«Очень». Он обрадовался и сказал: «По¬
играйте с нами, пожалуйста. Мы с Левушкой играем, но
вдвоем — неинтересно». И потащил меня в мастерскую.
«Левушка» оказался ни больше ни меньше, как Лев Бруни.
На нем был тоже «чепчик». Только из черного каракуля.
Игра была очень простая. Но от растерянности я все время
проигрывала, что их вовсе не огорчало. Наоборот, приво¬
дило в восторг, поскольку выигрывали все время они.
И вот вышла буква «ж». Оба уныло сказали «пас», а я,
покраснев до пят от удовольствия, произнесла: «Жил на
свете рыцарь бедный». Александр Александрович был
Об Анне Ахматовой433счастлив: «Это же любимые мои стихи!.. Вы придете
завтра?» Потом пришел он сам, и всем в доме казалось,
что все знали друг друга всегда.Перед войной он сделал замечательный портрет Анны
Андреевны на окне Фонтанного Дома. В белую ночь. По¬
том я узнала, что и Бруни сделал ее портрет.Судьба Осмеркина была печальна. После постановле¬
ния 1948 года он был изгнан отовсюду — из институтов, из
Союза художников, обвинен во всех злодеяниях против со¬
ветского искусства и умер, фактически в нищете, 25 июня
1953 года. Почти в день рождения Ахматовой. Хоронили
его несколько человек. В том числе — Анна Андреевна.Лидия Михайловна Энгельгардт — жена Бориса Ми¬
хайловича Энгельгардта, литератора, переводчика, очень
образованного и умного человека, друга и собеседника
Анны Андреевны на протяжении многих, многих лет. Ли¬
дия Михайловна была и сама человеком значительным
и интересным.Анну Андреевну с Энгельгардтами соединяло и дру¬
гое — трагические события 1921 года. Энгельгардт был
товарищем Гумилева и был одновременно с ним арестован.
Он был женат тогда на родственнице Владимира Геор¬
гиевича Гаршина. Во время ареста Бориса Михайловича
она, обезумев от горя, бросилась в пролет лестницы и по¬
гибла. Борис Михайлович сохранил навсегда дружбу с
этой семьей. Он и познакомил Анну Андреевну с Владими¬
ром Георгиевичем.Они часто посещали Анну Андреевну у нас на канале
Грибоедова, сидели в нашем бомбоубежище. 16 ноября
1941 года Борис Михайлович подарил нам «Большие на¬
дежды» Диккенса в своем переводе. Книга, казалось, так
неуместно вышедшая в самом начале войны, была люби¬
мым чтением в первую блокадную зиму у обитателей под¬
вала на канале Грибоедова.Судьба Энгельгардтов была трагична. Оба они умерли
в блокаду в феврале 1942 года.Лидия Яковлевна Гинзбург — друг и собеседник Анны
Андреевны, написавшая самые замечательные мемуарные
страницы о своих современниках. Страницы-размышле¬
434Об Анне Ахматовойния о русской культуре, о Пушкине и о многом, многом
другом.Лидия Яковлевна была одновременно и другом моих
родителей. Однажды я спросила у нее, почему она никогда
ничего не написала о Борисе Викторовиче, с которым ее
связывало так много. Она задумалась и сказала: «Я мно¬
го раз пыталась, но никогда не получалось. Потом я поня¬
ла почему — в нем не было суетности». Мне кажется, что
и эта фраза принадлежит к лучшим мемуарным стра¬
ницам.Необыкновенная цельность и верность своему видению
русской культуры сделала ее жизнь весьма трудной. Блес¬
тящая ученица формалистов, она была вынуждена многие
годы зарабатывать свой хлеб мелкими литературными
поделками. Живя в Ленинграде — читать лекции в Петро¬
заводске. И только в 60-х годах стали выходить одна за
другой ее замечательные книги: «О лирике», «О литера¬
турном герое», «О психологической прозе», «О старом и но¬
вом», книги, снискавшие ей настоящую славу. Кроме то¬
го, ею написано повествование в совершенно особом жан¬
ре — «Записки блокадного человека». Быть может, самое
глубокое и самое главное, что написано о блокаде.Сейчас Лидия Яковлевна Гинзбург — лауреат Госу¬
дарственной премии СССР, и на ее выступления собира¬
ются сотни людей.Борис Леонидович Пастернак — великий русский поэт,
друг Анны Андреевны, с которым в разные годы возникали
у нее самые разные отношения — то близкие, то далекие,
то абсолютное взаимопонимание, то абсолютное отталки¬
вание. Борис Леонидович очень любил Анну Андреевну,
нежно о ней заботился, помогал. Анна Андреевна любила
рассказывать, как Борис Леонидович, стесняясь, рассовы¬
вал в ее комнате деньги, и после его отъезда надо было
их разыскивать. Но в поэзии Ахматовой, по-видимому,
принимал не все. Интересно, что его автобиографические
записки, вобравшие в себя всех, кто играл в его жизни
и творчестве важную роль, вообще не содержат ее имени.
Между тем он писал ей восторженные письма-отзывы, от¬
мечая потоком номеров лучшие ее стихи. Анна Андреевна
утверждала, что он просто не читал их. В то же время в од¬
ном из писем к Ирине Николаевне она сообщает, что «по¬
Об Анне Ахматовой435лучила от Бориса Леонидовича восхитительное письмо
с совершенно изумительным анализом поэмы».25 октября 1958 года Анна Андреевна потребовала
меня на Красную Конницу. «Зоя, что-то случилось. Мне
уже несколько раз звонили из Москвы и спрашивали, как
я себя чувствую». В это время зазвонил телефон. Я взяла
трубку. Тревожный голос спросил: «Как себя чувствует
Анна Андреевна?» Я ответила, что Анна Андреевна очень
встревожена тем, что все об этом спрашивают. Что слу¬
чилось? Трубку повесили. Мы долго сидели молча. Я ду¬
мала о том, кому бы позвонить, а Анна Андреевна неожи¬
данно вычислила: «С Борей что-нибудь. Спуститесь, ку¬
пите газету». Я вернулась с газетой. Не разворачивая ее,
Анна Андреевна подала мне листок старинной бумаги и,
как это часто бывало, стала диктовать стихи:И снова осень валит Тамерланом,В Московских переулках тишина,За перекрестком или за туманом
Дорога непроезжая видна.Так вот она, последняя...Своей рукой она написала: 1949—1958, 25 окт. Ле¬
нинград.Это был первый день газетной травли Пастернака
(странным образом это стихотворение во всех сборниках
датируется 1947 годом и Фонтанным Домом. Хотя допи¬
сывалось оно уже после смерти Пастернака).Однажды, рассказывая о том, как Глеб Горбовский
читал ей стихи по поводу присуждения Пастернаку Но¬
белевской премии, она прочла их наизусть:В середине двадцатого века
На костер возвели человека
И пытали его, и томили,Чтоб он стал невесомее пыли.И тут же воскликнула: «Но костра не было!» Что-то ме¬
шало ей, против чего-то в Пастернаке она восставала.Анна Андреевна не была на похоронах Бориса Леони¬
довича. Она лежала в больнице. Там она написала знаме¬
нитое теперь стихотворение:Умолк вчера неповторимый голос.И в конце:И все цветы, что только есть на свете,Навстречу этой смерти расцвели.Но сразу стало тихо на планете,Носящей имя скромное... Земли.
436Об Анне АхматовойО Михаиле Леонидовиче Лозинском мне писать трудно,
хотя я знала его со своего детства, испытала на себе его
удивительную доброту, изысканное великодушие и обожа¬
ла его почти так же, как Анну Андреевну. Я знала, что
Михаил Леонидович был другом Анны Андреевны, знала,
что даже любимым другом, знала наизусть все стихи, ему
посвященные. К нам на Пасху они приходили всегда
вдвоем. Мне до сих пор Пасха кажется их праздником.
Это был самый большой праздник в нашем доме. Хотя
больше никто не приходил, оставалось впечатление чего-то
огромного, светлого, элегантного, блистательного и остро¬
умного.И конечно, я знала, что всю свою жизнь он прожил
в коммунальной квартире. В ней же он и «превратился
в мемориальную доску».Все остальное Анна Андреевна написала в «Слове
о Лозинском».Есть одно имя, не упомянутое в письмах, но как бы
спрятанное в последнем ташкентском адресе Анны Анд¬
реевны — улица Жуковского, 54, и в самом замечатель¬
ном из публикуемых писем. Это имя Елены Сергеевны
Булгаковой.В этой горнице колдунья
До меня жила одна.Тень ее еще видна
Накануне новолунья.Анна Андреевна переселилась в комнату Елены Сер¬
геевны в 1943 году, когда Елена Сергеевна уехала из
Ташкента. Это оттуда написано: «У меня новый дом с ог¬
ромными тополями за решеткой окна, какой-то огромной
тихостью и деревянной лесенкой, с которой хорошо смот¬
реть на звезды. Венера в этом году такая, что о ней можно
написать поэму». От этого письма веет покоем и тихой пе¬
чалью. Даже надеждой.Елена Сергеевна была удивительной женщиной.
Об этом говорили все, кто ее знал. Она дарила людям по¬
кой, надежду и силу даже в самые страшные минуты их
жизни. И Анне Андреевне пришлось тоже это испытать.У Рихтеров на Рождество всегда играют в устные иг¬
ры. В одной из них каждый должен был рассказать о себе
Об Анне Ахматовой437Лев Николаевич Гумилев. 1978 г. Фото из собрания
3. Б. Томашевской.самое счастливое. Когда очередь дошла до Елены Сергеев¬
ны, она сказала: «Михаил Афанасьевич, Сережа (ее
сын.— 3. Т.) ия сидим за столом. Каждый шепотом меня
спрашивает — кого ты больше всех любишь? И я каждому
шепотом отвечаю — тебя».Это была ее профессия — дарить людям свою любовь.И о самом страшном в жизни Анны Андреевны —
о сыне.Лев Николаевич Гумилев — замечательный ученый,
профессор Ленинградского университета, блестящий лек¬
тор и неотразимый полемист. Личность почти легендар¬
ная. Когда-нибудь о нем будет написана книга.Отсидев в 1943 году свой уже не первый срок, он отпра¬
вился добровольцем на фронт (из лагерей посылали толь¬
ко в штрафные роты). Брал Берлин. Вернувшись после
войны в Ленинград, умудрился экстерном окончить уни¬
верситет и защитить кандидатскую диссертацию.В нашем доме он был любим всеми. С каким восторгом
Борис Викторович пересказывал ехидные слова Крачков-
438Об Анне Ахматовойского о том, что весь ученый синклит университета, соб¬
ранный на экзамен Гумилева, не мог тягаться с ним в зна¬
ниях. Бескомпромиссность и бесстрашие Гумилева тоже
предмет легендарных рассказов. Для доказательства ка¬
кой-то научной гипотезы ему необходимо было спуститься
на дно Каспийского моря. Он не умел плавать. Но немед¬
ленно сдал экзамен по подводному плаванию и возглавил
экспедицию. Мало кто знает, что Лев Николаевич зани¬
мался поэтическими переводами восточных поэтов и делал
это превосходно.К сожалению, и сейчас мало что изменилось в его
жизни. Правда, на семьдесят седьмом году жизни он по¬
лучил наконец отдельную квартиру. По-прежнему трудно
проходят его книги. Тут, однако, есть надежда, что они
выйдут все сразу.Лучшее и главное, что сказано об Ахматовой, содер¬
жится в письме Николая Николаевича Пунина из самар¬
кандской больницы от 14 апреля 1942 года:«И мне показалось тогда, что нет другого человека,
жизнь которого была бы так цельна и потому так совер¬
шенна, как Ваша: от первых детских стихов (перчатка с ле¬
вой руки) до пророческого бормотания и вместе с тем гула
поэмы. Я тогда думал, что жизнь эта цельна не волей — и
это мне казалось особенно ценным,— а той органич¬
ностью, то есть неизбежностью, которая от Вас как будто
совсем не зависит».Это Пунин при последнем своем аресте произнес то
великое прощальное слово, которое любила повторять Ах¬
матова: «Главное, не теряйте отчаяния».Своим несколько необычным комментарием к письмам
мне хотелось рассказать о тех, кто вольно или невольно
помог Анне Андреевне только тем, что вместе с ней не те¬
рял отчаяния.1989
Е. К. Лившиц
ПАМЯТНАЯ ЗАПИСКА5	марта, часов в 6—7 вечера, мне сказали по телефону,
что по заграничному радио передали о смерти Анны Анд¬
реевны Ахматовой, а вечером, без четверти 12, уже в пос¬
ледних новостях наряду с другими, спортивными и сельско¬
хозяйственными, новостями было передано короткое сооб¬
щение: «Сегодня в Москве скончалась на 77-м году жизни
известная советская поэтесса А. А. Ахматова, которая
в течение 50 лет...» и т. д. Утром начались звонки, вопро¬
сы, домыслы, легенды: где умерла, когда, отчего, где и ког¬
да похороны? Все говорили о каком-то завещании, о кон¬
верте, якобы найденном под подушкой, будто она заве¬
щала отпевать ее в Никольском соборе, а похоронить
в Павловске. В Союзе писателей отвечали: «Гражданская
панихида 10-го в 12 часов». Люба Большинцова1, приле¬
тевшая на самолете в Ленинград, сопровождая гроб,
рассказывала мне, что из-за праздников в Москве было
очень много затруднений, нотариусы не работали, а Ле¬
нинград требовал свидетельства о смерти, похоронные ма¬
газины были закрыты. Анна Андреевна умерла утром в
подмосковном санатории. Ей стало плохо, она задыхалась,
врачи успели сделать уколы, электрокардиограмму, аго¬
ния длилась 40 минут. Была ли А. А. в сознании, говорила
ли что-нибудь — не знаю. Очевидно, она скончалась при
Ардовой, которая приезжала к ней в санаторий и лежала
в одной палате. В тот же день Анну Андреевну увезли
в больницу Склифосовского, в морг. В день отлета, 9-го,
было прощание. Она лежала в отдельной комнате, уже
в гробу. Долго ждали Тихонова, он должен был сопро¬
вождать тело, но потом позвонили, что заболел.А в Ленинграде уже стало известно, что Анну Андреев¬
ну с аэродрома повезут прямо в Никольский собор, и в 8 ча¬
сов утра будет панихида. На аэродроме сновали вездесу¬
щие репортеры и сразу стали снимать, как только при¬
землилась «серебряная рыба». В б часов гроб привезли
в Никольский собор, поставили в правом притворе, близко
440Об Анне АхматовойЕкатерина Константиновна Лившиц. 1939 г.к среднему нефу храма. Еще правее стояло несколько
закрытых гробов.Я приехала заранее, в 7-м часу. Уже шла панихида.
Анна Андреевна лежала в открытом гробу, в черном пар¬
човом платье, которое она любила при жизни, голову ее
прикрывала черная косынка из старинных кружев. Эти
кружева подарила ей та самая мандельштамовская «Со¬
ломинка, Соломка, Саломея», Саломея Андроникова,
когда Анна Андреевна ездила в Оксфорд и встретилась
с ней.В церкви было темновато. По бокам гроба стояли два
небольших, на 5 свечей паникадила. Тонкие свечки сго¬
рали быстро, сгибались, церковная прислужница соби¬
рала их. Служил старик священник. Лицо Анны Ан¬
Об Анне Ахматовой441дреевны было спокойно, величественно и прекрасно,
как в жизни.С правой стороны у гроба стоял Лев Николаевич,
стоял с низко опущенной головой, крестился, держал го¬
рящую свечку. Лицо заплаканное. Он показался мне очень
похожим на мать, та же характерная линия профиля. Не¬
высокий, приземистый, почти совсем седой. Я видела его
давно, еще юношей.Толпа плотным кольцом окружала гроб. Много зна¬
комых, актеры, художники, переводчики, из поэтов заме¬
тила только Бродского.Панихида кончилась. Все близкие ушли, сказали, что
в 8 часов утра будет вторая панихида. В церкви в среднем
нефе началась великопостная служба...К 8 часам вернулись Лев Николаевич и Пунин. Еще
больше знакомых, но давно забытых лиц. Почти никого
не могу узнать. Все словно в масках, масках стариков.
Подходили к гробу, кланялись, целовали покойницу, пла¬
кали.Та же прислужница поставила большое паникадило
в голове гроба. Пришел старик священник, широко взмах¬
нул кадилом, поплыли густые клубы пахучего дыма, почти
скрывшие гроб, метнулось пламя свечей. «Усопшей рабе
Божией Анне подаждь, Господи, вечную память!»В церковном саду мальчики лет по десяти возились
в снегу, съезжали с горок. Один из них сказал: «Как
много народу, кого это хоронят? Наверное, ангела како¬
го-нибудь».На следующее утро гроб стоял уже не в притворе, а в
середине церкви, против алтаря, постамент его окружали
венки. Народу было еще не очень много, можно было по¬
дойти, взглянуть в лицо покойной. За эту ночь оно измени¬
лось, осунулось. Лев Николаевич и Анечка стояли с пра¬
вой стороны. Мелькали те же лица, что и вчера. Люди
шли и шли. Очень много молодежи. К 12 часам стало тес¬
но, невозможно повернуться. Студенты окружили гроб
цепью, старались сохранить узкий проход от входной
двери до гроба. По этому проходу, в сбившихся платках
и шляпах, протискивались женщины, седые мужчины.
Они высоко над головами поднимали цветы. Опять эти
маски, «коломбины 10-х годов»! С трудом протащили
Дельмас, возлюбленную Блока, очаровательницу Кар¬
мен,— старую, страшную, какую-то неряшливую.
442Об Анне АхматовойАнна Ахматова на смертном одре. Ленинград. Никольский собор.10 марта 1966 г.Началась заупокойная обедня. Зажглись яркие люст¬
ры. Вчерашний старик священник и причт только по¬
дошли к гробу, чтобы начать службу, и вдруг киноопера¬
торы, корреспонденты, которых я раньше не заметила в
этой толпе, взгромоздились на какие-то возвышения, они
подпрыгивали со своими «кодаками», буквально лезли
на стены; на клиросе какие-то женщины крутили аппарат,
мужчина все время подсовывал им провод; засверкали
прожекторы, затрещали камеры, синевато-зеленый прон¬
зительный свет залил гроб, покойницу, священника и
причт. Они растерянно прекратили службу, едва успев
ее начать. Лев Николаевич метнулся к этим фотографам,
он кричал: «Перестаньте, я не позволю!» К нему подошла
женщина из кино, в чем-то его убеждала, он громко
на всю церковь прокричал: «Кому вы говорите? Я сам
профессор истории!» Анечка ходила вокруг гроба, обра¬
щаясь к толпе: «Пожалуйста, в Доме писателя, там сни¬
майте сколько хотите, а здесь не надо, мы просим». Но
корреспондентов было так много, для них это было так
важно, они вошли в такой раж, что ничто на них не дейст¬
Об Анне Ахматовой443вовало. Лев Николаевич смирился, отступил. Так и стоял
с опущенной головой, седые волосы падали на лицо.Батюшка возобновил службу. Пел хор, небольшой,
человек пять, щелкали и трещали какие-то машины, было
как в театре. Анна Андреевна лежала с венчиком на лбу.Служба кончилась. Священник взял в руки «отпусти-
тельную» молитву и громко прочел ее. Я давно не была
на настоящем отпевании, забыла слова этой молитвы.
На этот раз я внимательно прослушала их. Там пере¬
числялись грехи, все они отпускались, прощались. Даже
если человек нарушил данную клятву, даже если сам был
проклят отцом своим, и это проклятие снималось с него.Началось прощание с покойной, оно длилось чуть не
два часа. Какой-то студент, говорят, подсчитал, что мимо
гроба прошло пять тысяч человек.Я чудом выбралась из толпы, поймала такси и поехала
на улицу Воинова, в Дом писателя. Народу около парад¬
ного почти не было. На контроле стояла администрация
Дома. Я сняла пальто, поднялась наверх. В гостиной,
прямо против лестницы, были опущены шторы, на моль¬
берте стоял портрет Анны Андреевны в молодости. В се¬
редине комнаты постамент, вдоль стен венки, много вен¬
ков, от Пушкинского Дома, от композиторов, от писателей
Татарии, конечно, от Союза писателей, от Шостаковича —
громадный, весь из живых белых гиацинтов.Мы долго ждали Анну Андреевну — в церкви все еще
шло прощание. За это время усилили контроль, вызвали
милицию, пускали только по билетам членов Союза писа¬
телей. Закрыли парадный вход. Людей, успевших пройти
на лестницу, в комнаты не пускали, обещали, что речи
передадут по радио. Мужчины сдерживали поток людей
у двери в зал. Администрация боялась напрасно, никто не
нарушил порядка, толпились молча, просили, чтобы дали
возможность проститься.Наконец Анну Андреевну привезли. Опять, как в церк¬
ви, прожекторы, треск аппаратов. Откуда-то из глубины
зала еле-еле доносилась музыка — Тищенко играл на
рояле свой Реквием. Было еще и трио из консерватории,
но я не знаю, когда оно играло, может быть, уже после
окончания гражданской панихиды. Ее открыл Михаил Ду-
дин, потом Ольга Берггольц, заплаканная, говорила, что
помнит Анну Андреевну в блокаду, что считает ее своей
учительницей. Говорила коротко, без свойственного ей
444Об Анне Ахматовойгражданского пафоса. Алексеев говорил о том, как блестя¬
ще знала Анна Андреевна мировую поэзию, об ее перево¬
дах, не только итальянских, но и северных, скандинавских,
о ее работах о Пушкине. Объявили кого-то еще, но тут же
заменили Майей Борисовой. Последним выступил Рылен-
ков. Все говорили коротко, искренне, говорили о ее мужест¬
ве, о ее удивительной, трудной, но прекрасной жизни.
Траурный митинг длился недолго: пять ораторов, пять ко¬
ротких выступлений.Меня ждала на улице в машине Ирина Рождествен¬
ская2. В дверях стояли милиционеры. На Воинова и в пе¬
реулке толпился народ, милиция выравнивала очередь,
и в течение двух часов непрерывно шли люди проститься
с Анной Ахматовой.Мы сразу уехали в Комарово, не дождавшись выноса.
Было холодно, светло. Яркий, по-загородному чистый снег.
Маленькое кладбище, кругом сосны. Снегу так много, что
видны только верхушки крестов и памятников. К выры¬
той могиле ведет широкая дорожка.Мы долго ждали. В Ленинграде вынос был в 5 часов.
Кроме похоронного автобуса для провожающих было на¬
нято всего два. Даже для писателей мест не хватило, люди
бегали от одной машины к другой, просили взять их.
Им сказали, что в двух составах забронированы места,
пусть едут поездом.Автобусы прибыли в Комарово в 6 часов. Из окна
машины я увидела гроб, он высоко плыл над толпой, по¬
том свернул, потерялся из виду, и, так же возвышаясь
над черной густой массой людей, медленно двигался де¬
ревянный, некрашеный, восьмиконечный православный
крест.Первым у раскрытой могилы выступил Михалков.
Я стояла далеко, не слышала его речи. Говорил еще Тар¬
ковский, тоже очень тихо. Наверное, он плакал, когда го¬
ворил, потому что потом, когда он оказался рядом со мною,
он все еще плакал, не так, как плачут взрослые мужчины,
а горькими слезами, с лицом, как у ребенка, искаженным
гримасой плача. Я очень полюбила его за эти слезы, сразу
во всем ему поверила. Последним говорил Макогоненко.
Он сказал о несправедливости, об обиде, о том, с каким
достоинством переносила эти удары Анна Андреевна,
о том, что давно забыты имена гонителей ее, а она всегда
будет жива. Все ораторы — ив Доме писателя, и на клад¬
бище — почти не цитировали ее стихов.
Об Анне Ахматовой445Уже смеркалось. Могильный холм утопал в живых
цветах.После похорон Лев Николаевич и все близкие пошли
на дачу А. А., в ее «Будку», и там отслужили еще одну па¬
нихиду.На девятый день, 13-го, мы с Любой утром приехали
на кладбище. Опять ясный, морозный день, сверкающий
снег; масса лыжников, они занимают дорогу, мешают ма¬
шине. Лыжники и на кладбище. Эти дни шел снег. Он за¬
порошил могилу. Высокие, прямые сосны окружают этот
холм, а цветы под снегом еще свежие.По дороге домой мы заехали к А. А., в ее «Будку».
В этом маленьком зеленом домике все так, как было при
ней: направо кухонька, налево ее комната. Всю жизнь Ан¬
на Андреевна прожила без вещей: узкое ложе у стены,
небольшой старинный стол, на нем тоже старый подсвеч¬
ник, мягкое кресло с высокой спинкой, в углу две висячие
полочки, на них немного книг. Я заметила Леопарди.
На стене, не в углу, икона. Анна Андреевна здесь присут¬
ствует. Хочется поклониться этой комнате. Здесь тепло,
беззвучно-тихо, чуть-чуть запотели окна. Я вспомнила
Мандельштама:На стекла вечности уже легло
Ее дыхание, ее тепло...У него не совсем так, но ведь это неважно.1966
Всеволод Рождественский*	* *Памяти Анны АхматовойВсе выше к свету по долине лилий,К деревьям, что подобны облакам,Ее повел почтительно Вергилий
В Элизиум, открытый славе храм.Создатель Гамлета, склонясь в поклоне,
Сказал ей:«Леди, в тот далекий час
Пред саркофагом Юлии в Вероне
С Ромео рядом я увидел вас».Она стояла, вглядываясь в лица,В сердца поэтов всех веков и стран,И горбоносый профиль флорентийца
Прорезался сквозь тающий туман.«Прошли вы все земные испытанья,Когда ваш город был бедой одет,Вы гордо отстранили хлеб изгнанья,Врагу в лицо сказали гордо — нет!»Она стояла, опустив ресницы,В привычном одиночестве своем,Над ней неведомые пели птицы,Дышал лазурью мирный водоем.Казалось все таинственно и странно,Ужели ей и это суждено?И кто-то вдруг плеча коснулся:«Анна,Как я вам рад, как я вас ждал давно!Здесь всё друзья. Тропой кремнистой, узкой
Вы шли все выше, оставляя мглу.Позвольте вас приветствовать по-русски,
Мы земляки по Царскому Селу!»
Об Анне Ахматовой447Губами старомодно и учтиво
Ее руки слегка коснулся он,—И перед ней родные реки, нивы,
Леса, озера пронеслись как сон.Запели звезд ликующие скрипки,
Сгорела горечь прошлого дотла,
И в озаренье пушкинской улыбки
Она в свое бессмертие вошла.8	марта 1966
тТатьяна ГнедичЕще цветы прощанья томно-ярки,Еще пестреют клены, пламенея,—
Мечтает гимназисточка Цирцея
О лицеисте в царскосельском парке.Повадка у нее княжны-татарки,С горбинкой нос и косы словно змеи.Что б он сказал? Как обошелся б с нею?
Он, тот, чьи шутки злы, а руки жарки...Таинственная девичья краса.Кого она заманит и обманет —Всё в тихий омут песнопений канет —
Любовь и казнь, мечты и чудеса —Всё впереди, в предутреннем тумане
Еще сияют синью небеса.1970Она молчит, венчанная Камена,
Торжественно, кощунственно мертва.
Закинута упрямо и надменно
Тяжелая седая голова.Страницы славы и страницы плена —
Всё суета, всё праздные слова.Одна любовь пребудет неизменно.
Одна любовь крылата и жива.Большая жизнь усталой темной тучей,
Печалью, болью, скорбью неминучей
Легла вдали, где светится черта
Последнего весеннего заката,
Замкнувшая велением адата
Пророчицы усталые уста.1966*	* *Почему же нам стало светло?А. Ахматова
Глеб СеменовКОГДА ПОГРЕБАЮТ ЭПОХУО, как вам дышится средь комаровских сосен?
Кладбищенский предел отраден и несносен.
Оградки тесные, как дачные заборы,
и пусть вполголоса, но те же разговоры.Единственность свою опасно знать заране.Над бегом времени, как Федра в балагане,
вы, так и видится, стоите без оглядки,
и стынут на ветру классические складки.Уже успели всех угробить и заямить.Ваш черно-белый стих шифрованней, чем память.
Дивились недруги надменной вашей силе.Четыре мальчика чугунный шлейф носили.Великая вдова, наследница по праву
зарытых без вести, свою зарывших славу,
когда самой себе вы памятником стали,
не пусто ль было вам одной на пьедестале?Где Осип? Где Борис? Где странница Марина?
Беспамятство трудней открытого помина.Вас восхваляют те, кто их хулил доселе.Перед разлукою вы даже не присели.И понимаются глухие ваши речи.И занимаются сухие ваши свечи.Мы отпеваем вас, мы яму вам копаем,Мы на казенный счет эпоху погребаем.И вырастает крест на молодом погосте.И топчутся вокруг непрошеные гости.Но — согласились бы вы разве под ракитой,
в глуши какой-нибудь, быть без вести зарытой?!
197815	Зак. 106
Дмитрий БобышевТРАУРНЫЕ ОКТАВЫГолосЗабылось, но не все перемололось...
Огромно-голубиный и грудной
в разлуке с собственной гортанью голос
от новой муки стонет под иглой.Не горло, но безжизненная полость
сейчас, теперь вот ловит миг былой,
и звуковой бороздки рвется волос,
но только тень от голоса со мной.ВоспоминаниеЗдесь время так и валит даровое...Куда его прикажете девать,
сегодняшнее? Как добыть опять
из памяти мгновение живое?Тогдашний и теперешний — нас двое,
и — горькая двойная благодать —
я вижу Вас, и я вплываю вспять
сквозь этих слез в рыдание былое.ПортретЗатекла рука сердечной болью...Как Вы посмотрели навсегда
из того мгновения на волю
в этот вот текучий миг, сюда!В памяти я этот облик сдвою
с тем, что знал в позднейшие года.
Видеть Вас посмертною вдовою,Вас не видеть — вот моя беда.
Об Анне Ахматовой451ВзглядС мольбой на лбу, в кладбищенском леску
в день грузный и сырой, зимне-весенний,
она ушла от нас к корням растений,
туда, в подпочву, к мерзлому песку.«Кто сподличать решит,— сказал Арсений,—
пускай представит глаз ее тоску»1.Да, этот взгляд приставить бы к виску,
когда в разладе жизнь, и нет спасенья.ПеременыХолмик песчаный заснежила крупка,
два деревянных скрестились обрубка;
их заменили — железо прочней.На перекладину села голубка,
но упорхнула куда-то... Бог с ней!Стенку сложили из плоских камней.Все погребенье мимически-жутко
знак подает о добыче своей.Все четвероЗакрыв глаза, я выпил первым яд.И, на кладбищенском кресте гвоздима,
душа прозрела: в череду утрат
заходят Ося, Толя, Женя, Дима
ахматовскими сиротами в ряд.Лишь прямо, друг на друга не глядят
четыре стихотворца-побратима.Их дружба, как и жизнь, необратима.ВстречаОна велела мне для «Пятой розы»
эпиграфом свою строку вписать.И мне бы — что с Моцартом ей мерцать,
а я—о превращеньях альбатроса
непоправимо внес в ее тетрадь.И вот — она, она в газетной прозе!Эпиграф же — и впрямь по-альбатросьи —
куда вдруг улетел — не разыскать2.
452Об Анне АхматовойСловаКогда гортань — алтарной частью храма,
тогда слова святым дарам сродни.И даже самое простое: «Ханна!Здесь молодые люди к нам, взгляни...»—
встает магически, поет благоуханно.Все стихло разом в мартовские дни.
Теперь стихам звучать бы невозбранно,
но без нее немотствуют они*.1971*	Гонорар за этот цикл автор передает в Фонд помощи пострадав¬
шим от землетрясения в Армении.
Александр КушнерПАМЯТИ А. А. АХМАТОВОЙВолна темнее к ночи,Уключина стучит.Харон неразговорчив,Но и она — молчит.Обшивку руки гладят,А взгляд, как в жизни, тверд.
Пред нею волны катят
Коцит и Ахеронт.Давно такого груза
Не поднимал челнок.Летает с плачем Муза,А ей и невдомек.Опять она нарядна,Спокойна, молода.Легка и чуть прохладна
Последняя беда.Другую бы дорогу,В Компьен или Париж...Но этой, слава богу,Ее не удивишь.Свиданьем предстоящим
Взволнована чуть-чуть.Но дышит грудь не чаще,Чем в Царском где-нибудь.Как всякий дух бесплотный,
Очерчена штрихом,Свой путь бесповоротный
Сверяет со стихом.
454Об Анне АхматовойПлывет она в тумане
Средь чудищ, мимо скал
Такой, как Модильяни
Ее нарисовал.1966
Галина Новицкая*	* *Памяти А. А. АхматовойБросив ад коммунальных квартир,
Вы пришлиК персональной могиле.—	Вам удобно ли?—Вас не спросили.Вы до срока покинули мир.
Непосильный Вам выдали крест,
Чтоб несли Вы его
Днем и ночью.Мы с ним встретились нынче
Воочью.Так он страшен,Что спрятали в лес...Он над Вами распятье и щит:Лишь поклонников к Вам допускает.
И звезда к нему
Тихо слетаетИ немеркнущим светом горит...1966
Ирина Малярова*	* *Есть на земле счастливые сердца,
По капельке, по искорке, по вздоху
В себя переселившие эпоху,Ей верные до самого конца.Когда такой уходит человек,Живые по нему часы сверяют.И время на секунду замирает
И лишь потом выравнивает бег.О, времени сердечный перебой!За ним дыханье следует второе.
Неистребима жизнь! Ее прибой
И тихий берег вечного покояЕще дороже станут в память той,
Что ничего не унесла с собой.Март 1966О
Андрей ЛядовФОНТАННЫЙ ДОМФонтанка... Пожелтевшая листва,Ограда с подновленной позолотой...Жив город мой, Поэзия жива
И занята своей святой заботой.Фонтанный Дом... А флигель заселен,И нет на нем доски мемориальной.
Распилен клен, распалась связь времен...
Не помнят здесь истории печальной.А этот клен был виден из окна —
Ветвистый друг, опора и граница...Жила здесь в заточении Она —Поэзии опальная царица.Ни разу в одинокий скорбный час
К ней не пришли сановные собратья,Но, как порфира, ниспадал атлас
Лилового поношенного платья.Она брала свой посох и фонарь
, И совершала подвиг ежедневный —Шла в холод и во тьму, в туман и хмарь,
В минувший век, где родилась царевной.Чиновник ей приказывал: «Молчи!»И вот она, взаправду молчаливо,
Трудилась одинокая в ночи
Над желтыми страницами архива.Она взывала к прозе и к стиху,Чтоб от поклепов был избавлен Гений.
Дрожали перед ней, как на духу,
Свидетели забытых преступлений.
458Об Анне АхматовойТот крестный путь ее, кремнист и прям,
Пролег через толпу послушной паствы,
Вновь гордо подтверждая, что царям
И их попам поэты — не подвластны.Здесь время останавливает бег.
Фонтанный Дом... Опальная царица...
Жить можно — только веря, что вовек
Подобное уже не повторится....А впрочем, всем надеждам вопреки,
Не веря в долговечность ретирады,
Вновь кто-то подновляет флигельки
И золотит чугунные ограды.1974о
Михаил ДудинЛЕТЯТ ГОДА...Летят года, как междометья,Как паутина по стерне.Сафо двадцатого столетья
Однажды говорила мне:—	Не скроешься. Поэты голы.
Всем, чем богаты и бедны,Их мысли, души и глаголы
До основания видны.И вывод следовал курсивом
Без разделенья запятой:Поэт обязан быть красивым
Нестыдной правды наготой.Что открывается поэтам —
Нельзя не согласиться с тем,—
Нас обнадеживает в этом
Идущий век стеклянных стен.Где ничего не скроешь боле
И, словно ветошь, сбросив ложь,
Утраченную, поневоле
Святую правду обретешь.1973НАДПИСЬ НА КНИГЕ А. А. АХМАТОВОЙГолос ее благороден.
Облик ее прекрасен.
Подвиг ее народен.
Смысл ее песен ясен.
460Об Анне АхматовойИсповедью откровений,
Каждой своей строкою
Правда ее творений
Встала над клеветою.И над стихом и прозой
Праздником в беге буден
Синей печальной розой
Тихо сияет людям.И на своем примере
Выстраданного права
Учит любви и вере
Горького слова слава.
1986
XTМ. И. Будыко
РАССКАЗЫ АХМАТОВОЙНастоящий очерк содержит пересказ воспоминаний
и размышлений Ахматовой, которые в свое время были
записаны автором.Введение. В феврале 1962 года мы с женой прожили
две недели в Доме творчества писателей в Комарове. Там
мы познакомились с А. А. Ахматовой, которая жила с
Л. Д. Болыпинцовой в угловой комнате первого этажа.
Анна Андреевна охотно рассказывала нам о своей жизни,
о памятных ей людях, о своих и чужих книгах. Эти рас¬
сказы продолжались во время моих не очень частых по¬
сещений Анны Андреевны в Ленинграде и на ее даче в
Комарове в 1962—1963 годах.После встреч с Анной Андреевной я записывал ее рас¬
сказы, в результате чего у меня собрались десятки стра¬
ниц несколько сжатого и обрывочного, но очень точного
изложения всего ею сказанного. Хотя в последние годы
ее жизни (1964—1966) я видел Анну Андреевну редко, в
1965 году она передала именно мне несколько страниц со
списком адресов, где она жила. Из этого я заключил, что
Анна Андреевна, вероятно, надеялась, что я сохраню не¬
которые материалы для ее биографии. По ряду причин с
большим опозданием мне удается выполнить это невы¬
сказанное пожелание. В течение многих лет я не откры¬
вал папку, где вместе с записями рассказов Ахматовой
лежали ее фотографии, подаренные мне и моей жене, и
присланные ею телеграммы (она говорила, что писать пи¬
сем не любит).В последнее время мне удалось прочесть несколько
других записей разговоров с Анной Андреевной, часть ко¬
торых была напечатана в различных изданиях. Сравни¬
вая эти записи, можно видеть, что как общий характер
высказываний, так и отдельные сведения иногда совпада¬
ют, но часто заметно отличаются. Такие различия частич¬
но отражали отношение Анны Андреевны к собеседнику,
частично были следствием ее не всегда постоянных оце¬
нок определенных фактов прошлого и их интерпретации.© М. И. Будыко, 1989.
46206 Анне АхматовойЭта особенность рассказов Анны Андреевны не была
следствием ее забывчивости — она до последних лет жиз¬
ни сохраняла превосходную память,— а скорее, результа¬
том способности, свойственной женщинам с особенно жи¬
вым воображением, изменять свои взгляды под воздей¬
ствием впечатлений данного момента. Можно заметить,
что даже в приведенном ниже цикле рассказов есть неко¬
торые (правда, малосущественные) противоречия.Во всех длительных разговорах о творчестве Анны
Андреевны я избегал личных вопросов, хотя иногда неко¬
торые сведения о своей жизни Анна Андреевна сообщала
сама. Такая особенность записанных мною рассказов
сделала возможным включить в эту публикацию почти
все мной услышанное, с небольшими купюрами.Все следующие разделы (кроме последнего) представ¬
ляют собой возможно точное изложение того, что говори¬
ла Анна Андреевна. В редких случаях, когда для лучшего
понимания текста нужно знать вопросы или пояснения
составителя очерка, такие фразы заключены в скобки.
Естественное желание привести разнородный материал
рассказов Анны Андреевны в стройную систему неизбеж¬
но привело бы к сильной переделке текста, а этого я стре¬
мился по возможности избежать. Сохранение фрагмен¬
тарного характера этих рассказов позволяет передать
подлинность изложенного здесь материала.О книге «Вечер». Стихи писала с детства, но эти стихи
были очень плохи. Надо надеяться, что их никто не уви¬
дит. Н. С. Гумилев критически относился к ранним сти¬
хам и вообще считал, что жене поэта неудобно тоже пи¬
сать стихи. Вскоре после женитьбы Н. С. уехал на полго¬
да в Абиссинию, за это время была написана большая
часть «Вечера». Н. С. новые стихи понравились больше, и
он сказал, что нужно издать книгу. До этого А. А. высту¬
пала с чтением стихов на «Башне» Вяч. Иванова. Тогда
ей показалось, что стихи имели успех, теперь она думает
обратное. «Вечер» вышел из печати в 1912 году.Места, где жила А. А. «Вечер» был написан в Цар¬
ском Селе, хотя А. А. в это время каждый день ездила в
Петербург. Две поездки в Париж — в 1911 и 1912 годах,
Об Анне Ахматовой463один из адресов там — улица Бонапарта. Через несколь¬
ко лет — острый туберкулез, санаторий недалеко от Гель¬
сингфорса, где она была очень слаба, почти не вставала.
Летом — поездка в Тверскую губернию, там был дом,
сейчас он уже не существует*. Это место А. А. иногда ус¬
ловно называла в стихах Карелией. В 1916 г. ее увезли
в Севастополь, она не понимает зачем. Потом — Ленин¬
град— до эвакуации 28 сентября 1941 г. Летчик пришел
за ней ночью. Приезд в Москву, потом выезд в Ташкент
вместе с московскими писателями. Хорошая память о
Ташкенте («все были очень добры»), несмотря на тяже¬
лые болезни (персидский тиф, возвратный тиф и др.).Недоброжелатели. Друзья и ученики Н. С. Гумилева
после его смерти враждебно относились к А. А. Особен¬
но — Георгий Иванов. Уехав за границу, он для заработ¬
ка писал о ней бульварные фельетоны в газетах. Потом
эти фельетоны были объединены в книге «Петербургские
зимы». Хотя там много неправды, иностранцы часто ци¬
тируют эту книгу. Г. Иванов и другие надеялись, что
А. А. после революции печататься не будет. У них был
кандидат на ее место — Ирина Одоевцева. Они были не¬
довольны, когда деятельность А. А. возобновилась.
В книге Иванова ложно утверждается, что первые лите¬
ратурные вечера А. А. в начале 20-х годов были прова¬
лом. «Они прошли так, как этого только можно поже¬
лать». Еще есть свидетели, помнящие их. К сожалению,
такое утверждение Иванова иногда повторяется инос¬
транными литературоведами. Иванов также говорил
неправду, что якобы Н. С. не ценил стихов А. А. и отно¬
сился к ней только, как к «жене поэта».Врагом А. А. была А. Д. Радлова — леди Макбет,
провинциальная Кармен. Она писала плохие стихи, ее на¬
зывали «Анна, но не та». Письма С. Э. Радлова А. А. пе¬
редала Бонч-Бруевичу. Кузмин стал орудием А. Р. (так
же, как и Чудовский), он еще раньше поссорился с Гуми¬
левым из-за его рецензии на «Осенние озера» в «Аполло¬
не», 1912 года. Радловы в войну остались у немцев, она
умерла в лагере, он умер в конце 1950-х годов.Театр. Видела двух выдающихся актеров — Шаляпи¬
на и Чехова. Чехов — гениален. Ни одной выдающейся ак¬*	Точнее, этот дом перенесен в 30-х годах из (не существующей сей¬
час) деревни Слепнево и установлен в другом селе.
464Об Анне АхматовойАнна Ахматова. Конец 1920-х гг.трисы ей видеть не пришлось. Была на премьере «Маска¬
рада» в день Февральской революции. Днем на генераль¬
ной репетиции Мейерхольд и Юрьев получили золотые
часы — последний подарок царя. Юрьев гордился этими
часами и постоянно их носил. Со спектакля было трудно
уехать, извозчики боялись ехать на Выборгскую сторону,
где тогда жила А. А. («барышня, у меня двое детей»).
Двое отказались и поехал только третий («наверно, у не¬
го не было детей»). Навстречу шли войска.Спектакль был очень пышно оформлен (Головиным),
«слишком много мебели на сцене», что А. А. не понрави¬
лось. Юрьева она никогда не ценила.О стихах. Любимый поэт — Мандельштам. Из стихов
в «Четках» ей сейчас нравится только одно: «Он длится
без конца, янтарный, тяжкий день...». «Сероглазый ко¬
Об Анне Ахматовой465роль» (как и все в «Вечере») плох —«попытка создать
балладу непригодными средствами». Изменение текста
в одном из поздних изданий («...и покажу ей на башне
дворца...») взято из первоначальной рукописи. Вообще
А. А. решительно предпочитает свои поздние стихи ранним.В некоторые годы А. А. было не до стихов. Например,
1919—1920-й, когда занимались не тем, например — раз¬
гребали снег. Многие стихи 30-х годов сожжены. То
же — в 40-х, когда однажды А. А. сожгла даже «Поэму
без героя» (рукопись ей потом отдали другие). С 1925-го
А. А. не печатали до 1940 года, когда И. В. Сталин спро¬
сил, что она делает, и разрешил печатать. Причина труд¬
ностей после 1925 года, возможно, статья Чуковского
«Две России», где он противопоставил ее Маяковскому.
Чуковский не хотел ничего плохого, он только как журна¬
лист увлекся заострением контраста, что привело к тяже¬
лым последствиям.Писать стихи — следующий по тяжести труд после
подземных работ. Особенно — лирические — это посто¬
янная исповедь. Можно исповедоваться раз в году, но
каждый день это тяжело. Однако автор и героиня не со¬
впадают. В одной из работ об Евгении Онегине доказано
различие взглядов Пушкина и авторских высказываний.А. А. постоянно что-либо пишет. В больнице она часто
писала в блокноте, хотя сочинять ей было запрещено
врачами. Она исправляет старые стихи, когда чувствует
неблагозвучие или неточность (например, вместо «как
вплелась в мои черные косы» — «как вплелась в эти чер¬
ные косы», ясно, что они «мои»). А. А. ценит замечания
понимающих людей, но их мало. Этим она отличается от
Пастернака, который никого не слушал.Воспоминания. А. А. один раз поехала в Царское Се¬
ло и больше никогда туда не поедет. От прошлого ничего
не осталось. Ей нравится Комарово, где на даче («в Буд¬
ке») она живет с 1955 года, потому что с этим местом не
связано никаких воспоминаний.Воспоминания Эренбурга — в них многое рассказано
не так, как было. Удался портрет Мандельштама. Не
удался Пастернак, автор пытался рассказать правду, но
в результате слишком краткого изложения этого не полу¬
чилось.
466Об Анне АхматовойСравнения. Сопоставления творчества А. А. с Пушки¬
ным ее смущают, в особенности потому, что она сама им
занимается. Лучше уже сравнивать с Сафо — ее никто не
читал. А. А. согласна с тем, что простота и точность пуш¬
кинского стиха были утрачены ее предшественниками, у
которых часто возникал оттенок пошлости и дурного вку¬
са. Исключением был Тютчев. К Мандельштаму это тоже
не относится.Любимые авторы. Из иностранцев — Стейнбек «О мы¬
шах и людях», странно, почему эту книгу не перевели. Из
русских — Достоевский. Его все произведения хороши,
кроме «Подростка». Невозможная идея — герой строит
свое будущее на шантажном письме. И потом там есть
ошибки в пересказе Библии.Достоевский и Толстой. Между ними гораздо больше
общего, чем обычно считают. Исповедь Зосимы — чистый
Толстой. Оба ересиархи и проповедники. Если бы Досто¬
евский не умер, он стал бы на путь Толстого — мораль¬
ной проповеди. То же случилось с Гоголем, который свих¬
нулся из-за своей славы писателя. Это русская нацио¬
нальная черта — тяга к проповеди. Речь Достоевского о
Пушкине слаба, сенсацию вызвали только что вышедшие
«Карамазовы», и это определило успех речи.Мать А. А. неоднократно слышала Достоевского на
благотворительных вечерах.Замечания о прозаиках. Тургенев был плохой человек.
Читать его сейчас невозможно, это не литература. Гонча¬
ров был талантлив, «Обломова» можно читать с удоволь¬
ствием, «Обрыв» плох. Лесков чудесный писатель.Паустовского читать нельзя, он пользуется полуфаб¬
рикатами. Из современных прозаиков наиболее талан¬
тлив Зощенко. Тынянов скорее интересен, как литерату¬
ровед, его художественные произведения постепенно
становились все слабее.Замечания о поэтах. Брюсов не был поэтом, все его
стихи плохи. У Бальмонта есть отдельные хорошие стихи.
06 Анне Ахматовой467шшишжИлья Григорьевич Эренбург. 1920-е гг. Фото
М. С. Наппельбаума.Из символистов наиболее интересен А. Белый. О Блоке —
с одной стороны — лучший поэт начала века, с другой —
она (А. А.) его не любит.Высокая оценка стихов Гумилева, который поднимал¬
ся все выше и выше. Его первые книги мало что стоят.
Из поздних лучшая «Огненный столп». Заслуживают вы¬
сокой оценки «Письма о русской поэзии», но эти очерки
писались Н. С. в спешке, «на пороге типографии», как
они тогда шутили.
468Об Анне АхматовойДля акмеистов в 10-х годах обстановка была трудной.
Символисты заняли все позиции и не пропускали стихов
в журналы. Была организована травля с участием Буре¬
нина и других. От этого в 1913 году Н. С. с горя уехал на
полгода в Абиссинию. Он и А. А. в какой-то момент от¬
ступились от акмеизма, его поддержали другие. Но во¬
обще для развития акмеизма оказалось слишком мало
времени.Неизданные стихи А. А. Сборник «Реквием» из 14 сти¬
хотворений, предвоенный. Из них напечатан «Приговор»
(как любовное). Девять книг А. А. не вышли из печати.
Некоторые из них она даже надписывала. Сейчас пер¬
спектив на издание книги пока нет*. Оценивать
творчество А. А. по изданным стихам нельзя, они боль¬
шей частью «ужасны».Публичные чтения. Впервые А. А. пригласили читать
в 1913 году на закрытом вечере Бестужевских курсов. Ее
никто не знал и из зала кричали: «Объявите, кто это».
Она прочла «Я надела узкую юбку...», и в зале смеялись.
Блок в утешение сказал: «Они тоже смеются, когда я чи¬
таю: „и пьяницы с глазами кроликов"». На вечере был
Северянин, и Блок сначала хотел его послушать (Северя¬
нин был уже знаменит), но потом сказал: «Я не могу его
слушать, у него жирный голос».Потом А. А. много читала до 1925 года и с успехом
(«никто не смеялся»), но всегда очень волновалась, за
неделю уже начинала переживать. В 1940 году ее пригла¬
сили выступить на вечере памяти Маяковского, она про¬
чла свое стихотворение о нем и была очень удивлена, что
совсем не волновалась. Во время первой войны были
многочисленные выступления в благотворительных кон¬
цертах.Альбом фотографий. Начинается детскими фотогра¬
фиями, год, десять лет (миловидная девочка), 16 лет —
некрасивая девушка. Потом много посредственных*	Следующий сборник стихов А. А. вышел в 1965 году.
Об Анне Ахматовой469Ю. П. Анненков. Портрет Анны Ахматовой. 1921 г.любительских фотографий, на которых А. А. довольно не¬
красивая, очень худая. Есть ряд исключений. Одно из
них — небольшая фотография с Н. С. в военной форме
(он очень молодо выглядит, «с первым Георгием») и с
маленьким сыном. Хорошие фотографии с группой мест¬
ных жителей в Слепневе, а также у Китайского моста в
Царском Селе. Потом ряд послевоенных фотографий
в разных местах (в Мраморном дворце, в квартире на
Фонтанке, 2, в Большом дворце Царского Села, в Шере-
470Об Анне АхматовойОдесса. Берег Большого Фонтана. Открытка нач. 1900-х гг. Из собрания
А. М. Румянцева.метевском дворце). Увеличенные ташкентские фотогра¬
фии — вроде фресок. Фотографии нескольких портретов
и одного бюста — собственность О. И. Рыбаковой.Из своих фотографий А. А. считает лучшим портрет
1921 года — в низкой шляпе, в профиль. Портреты Альт¬
мана и Делла-Вос-Кардовской А. А. не нравятся — од¬
новременные фотографии показывают, что она была луч¬
ше. Портрет Анненкова (нарисованный в Париже, не из
книги его рисунков) неверен, у нее не черные глаза.
О снимке на стене — Лиза Кузьмина-Караваева —
«католическая святая, она тронулась на религии».Предки. Происхождение родителей А. А. очень сме¬
шанное. Ее считают украинкой, но это неверно. Она толь¬
ко окончила Фундуклеевскую гимназию в Киеве (в связи
с тем в стихотворении Н. С.— «из города Киева, из лого¬
ва змиева...»). Ее прабабушка — Прасковья Егоровна из
симбирского рода Ахматовых, которые крестились только
при Анне Иоанновне. Они происходят от последнего золо¬
тоордынского хана Ахмата, потомка Чингиза. День убий¬
ства Ахмата потом отмечали, как церковный праздник.
Говоря о крещении своих предков, А. А. передает старин¬
Об Анне Ахматовой471ную шутку — татарских ханов при крещении награждали
зимой — шубой, летом — княжеским титулом. На во¬
прос — почему титул получали только летом, следует от¬
вет — тогда шуба была не нужна.Прабабушка вышла замуж за Мотовилова, из хоро¬
шей семьи. Мать А. А. приехала с юга в Петербург, где
училась на Бестужевских курсах. Мать отца А. А. была
гречанкой «с островов». Она говорила по-гречески. От
нее профиль А. А., которую иногда называли «последняя
херсонеситка». Греческие предки А. А., по ее мнению, бы¬
ли морскими разбойниками. О них она слышала, что одна
из женщин, муж которой умер в море, сама довела ко¬
рабль.Слепнево. Так называлось имение матери Гумилева.
А. А. жила там с 1911 года семь лет только летом и один
раз зимой 1916/17 года, где почти дождалась Февраль¬
ской революции. Общение с крестьянами значительно
обогатило язык А. А. Ее первый приезд — прямо из Па¬
рижа. Крестьяне, которые везли ее от вокзала (в Бежец¬
ке, 15 километров расстояния), потом говорили: «К слеп-
невским господам хранцуженку привезли». В окрестно¬
стях Слепнева жили двоюродные сестры Н. С., он им пи¬
сал стихи, одной хорошие, напечатанные потом в книге
«Чужое небо» (он был в нее влюблен), другой — плохие,
они сейчас у А. А. В семье А. А. в шутку называли «еги¬
петской мумией», мировой посредник плохо понял это
прозвище и спросил А. А.: «А вам не холодно здесь после
Египта?»Любимые книги. Хорошая книга «Волшебная гора»
Томаса Манна, там интересная мысль (правда — не до¬
веденная до конца), что любовь — это болезнь. Из всего,
что читала А. А., наибольшее впечатление на нее произ¬
вели «О мышах и людях» Стейнбека, «Процесс» Кафки и
«Улисс» Джойса. Последнюю книгу она перечитывала не¬
сколько раз. Когда она об этом рассказывала англича¬
нам, они не верили. Эта книга оказала громадное влия¬
ние на последующую литературу. Очень редкие книги вы¬
держивают повторное чтение.На вопрос о Голсуорси — это хороший второй сорт.
Ремарк не оригинален. Его герои всегда и неправдопо-
472Об Анне АхматовойВыписка из церковной метрической книги о рождении Анны Горенко.
Из собрания Людмилы Лукьяновны Сауленко (Одесса).
Об Анне Ахматовой473добно болеют туберкулезом. В этом он плохо повторяет
Томаса Манна.Даррелла А. А. читает с познавательной целью (здесь
речь идет не о Д. Даррелле, многие книги которого пере¬
ведены на русский язык, а о его старшем брате Л. Дар¬
релле, книги которого не переводились).Издание «Четок». А. А. и Н. С. во время чтения кор¬
ректур обсуждали тираж «Четок». Н. С. выразил надеж¬
ду — может быть, в дальнейшем их будут продавать в
каждой мелочной лавке. Тираж первого издания был
1100, он быстро разошелся, и потребовались повторные
издания, которые давали хороший доход (книги Н. С. в
те годы не расходились). Издательства «Гиперборей»,
указанного на обложке книги, не существовало, это было
издание самой А. А.Туберкулез. В 1916 году туберкулез обострился, при¬
шлось уехать на юг (в Севастополь). Там началась силь¬
ная астма (см. стихи «В немилый город брошенное те¬
ло...»). Врачи рекомендовали вернуться, А. А. проезжала
через Москву, когда был убит Распутин. Все очень радо¬
вались. Потом она жила в Слепневе. Туберкулез тянулся
долго и кончился позднее обызвествлением. В 1919—
1920 годах — жизнь в Фонтанном Доме.Зима. А. А. любит зиму и лето, но не весну и осень,
перемены в погоде ей неприятны. В дни ее молодости
лыжный спорт не был распространен, но после замужес¬
тва она каталась, особенно — по Неве под мостами. Сей¬
час это почему-то не принято.Кафка. А. А. читала «Процесс» только по-английски
(по-немецки она не читает). Это гениальная книга.
«Я понимаю, что он мог описать свои дурные сны, но от¬
куда он знает мои дурные сны?»На замечание о связи книги с Гоголем и Достоев¬
ским — Кафка преклонялся перед Достоевским. Но книга
больше напоминает рассказ Сологуба о маленьком муже
474Об Анне Ахматовойям. Мыс Фиолент, упоминаемый в поэме Анны Ахматовой «У самого
моря». Открытка нач. 1910-х гг. Из собрания А. М. Румянцева.
Об Анне Ахматовой475высокой жены, который хотел дать ей лекарство для
уменьшения роста, но по ошибке выпил его сам. Он ста¬
новился все меньше, пока его не унесло сквозняком.Мандельштам. Происхождение — старинная семья
выходцев из Испании, отец — кожевник. М. никогда не
мог сдать никаких экзаменов (как и Гумилев), с раннего
возраста читал серьезные книги (Чаадаев), умел
говорить о стихах. Его стихи, начиная с самых ранних,
совершенно оригинальны — у него нет предшественников.
Фотография в ранней молодости (группа с К- Чуковским,
Б. Лившицем и Ю. Анненковым), английский костюм, ба¬
кенбарды, тонкие черты лица,— романтический поэт
одной из западных стран. Потом он быстро состарился.Его увлечение Зельмановой, редкой красавицей,
женой Чудовского. Он жаловался А. А., что не умеет пи¬
сать любовные стихи. Этот недостаток он быстро испра¬
вил. Следующее увлечение — Саломеей Андрониковой,
стихи к ней «Я потерял чудесную камею...». Затем роман с
Цветаевой, их последующая взаимная неприязнь (стихи
Цветаевой —«Что Вам, молодой Державин, мой невоспи¬
танный стих...»). Его стихи Цветаевой — «Не веря вос¬
кресенья чуду...». Потом он говорил: «Я антицветаевец».«В 1917—1918 годах ему показалось, что он влюблен
в меня. Он написал мне цикл стихов («Когда на площа¬
дях и в тишине келейной...»; «В тот вечер не гудел
стрельчатый лес органа...»— мы слушали Шуберта; «Что
поют часы-кузнечик...»— мы топили печку в 1918 году, у
меня была температура, ему все представлялось в таком
фантастическом виде). Я заметила ему, что он слишком
часто ко мне ходит, он сказал: «Я тогда совсем не буду
ходить»—и уехал. Тогда (в 1918 году) все уезжали, и я
не обратила внимания. А потом он появился вместе с На¬
денькой Хазиной».В 1920 году—увлечение Арбениной. Маленькая
актриса Александринского театра, почти на выходах. Ее
роман с Гумилевым (стихи «Эльга, Эльга...»). Стихи к
ней М.: «Я наравне с другими хочу тебе служить...» и
др. Женитьба на Наденьке в 1921 году. Наденька — уче¬
ница художницы Экстер, необыкновенная привязанность
М. к ней. «В дальнейшем его отношение ко мне определя¬
лось нашей дружбой с Наденькой». Случай с операцией в
476Об Анне АхматовойКиеве — М. не мог уйти домой и сидел ночью в больнице
у сторожа. Его последнее письмо к брату — где Надень¬
ка? Его болезнь (ранний склероз). Он умер от разлуки с
ней.После женитьбы попытка начать жить в Петербурге,
но жена ревновала к его прошлому в этом городе и доби¬
лась переезда в Москву, где жил ее брат Евгений Хазин.
Там они бедствовали, в начале тридцатых годов М. полу¬
чил двухкомнатную квартиру в доме писателей на 5-м
этаже (стихи «Квартира») и пенсию, которой хватало оп¬
латить квартиру и выкупить паек. Работы у него не было
(обещали переводы, но не давали). В Москве М. (как и
Ахматову) не признавали, интриги Л. Брик и ее окруже¬
ния. В Ленинграде М. был популярен. Первый арест в
1933 году (год приблизительно). Обращение к властям,
А. А. ходила к А. С. Енукидзе, который сказал: «Навер¬
ное, он стихи написал», что соответствовало действитель¬
ности. Результат — высылка в Чердынь, причем жене
разрешили присоединиться к нему. Там он заболел и вы¬
бросился из окна больницы, сломав себе руку. После это¬
го — разговор И. В. Сталина по телефону с Б. Пастерна¬
ком. Дело М. было пересмотрено, его выслали на три го¬
да в город по его выбору — он выбрал Воронеж. Там его
навещала А. А. В 1937 году возвращение в Москву, не¬
возможность устроиться в городе, жизнь за городом, при¬
езд в Москву днем. Второй раз арестован 1 мая 1938 го¬
да в нервном санатории под Москвой, куда ему дали пу¬
тевку. Тогда уже было ясно, что хлопотать бесполезно.
М. выслали на Колыму, но он не доехал и умер 27 декаб¬
ря 1938 года в районе Владивостока.Он был большой чудак. Когда от него уходил молодой
человек, которого он выгнал из-за жалоб на трудности
издания своих сочинений, М. кричал вслед с верхней пло¬
щадки лестницы: «А кто издавал Сафо? Разве издавали
Иисуса Христа?»Первый сборник стихов —«Камень». Последний —
издан в 1928 году, в нем М. убрал все посвящения. Этот
сборник потом запретили.(Вопрос о многоточиях в сборнике стихов М. «Tristia»
на стр. 7 и 22). Эти многоточия авторские, он думал, что
так лучше, никаких строк на самом деле не пропущено.
На стр. 34 вместо «Во» должно быть «Цо», но так набра¬
ли в Берлине. Ему казалось, что я так по-польски произ¬
ношу.
Об Анне Ахматовой477Г. И. Чулков, М. С. Петровых, А. А. Ахматова, О. Э. Мандельштам.
1930-е гг. Из собрания С. А. Рейсера.Его высказывания в начале 20-х годов против
А. А. («столпница на паркете») соответствовали крат¬
ковременному настроению — боязни устареть. Это он не
включил в свою книгу. Другие высказывания о А. А. хва¬
лебные. Одна из шуток — двадцать три года он выносит
укусы осы-Ахматовой.А. А. была его «конфиденткой», он рассказывал ей о
всех своих делах и советовался. Потом она старалась по¬
могать его жене. А. А. сумела добиться для нее разреше¬
ния приехать в Ташкент из кишлака, где та тяжело боле¬
ла в годы эвакуации.Эренбург в своих воспоминаниях изобразил М. лучше
других, но принизил и сделал смешным. Мандельштам
мог быть гневным, негодовать, возмущаться. Он был
очень остроумным. Лучшие стихи, посвященные Ахмато¬
вой, написал Мандельштам («Кассандра», из этого сти¬
хотворения были напечатаны только первые строчки). Он
сочинил также несколько забавных эпиграмм-реплик, на
которые А. А. не обижается. Пример шутки — в связи с
намерением А. А. посетить вечер актеров МХАТа, что
Мандельштам не одобрял, он восклицал: «Оторвем Ахма¬
тову от МХАТа!»	цТеперь М. реабилитирован, скоро выйдет сборник его
стихов в Малой библиотеке поэта. Его жена никак не мо¬
478Об Анне Ахматовойжет получить комнату в Москве. После смерти М. она
преподавала английский и даже защитила диссертацию,
но ее везде увольняли. Сейчас она на пенсии. Ее здоровье
плохо. А. А. боится, что ее действительное положение от
нее скрывают.(А. А. обычно называет М. по имени — Осип).Цветаева. А. А. видела ее только раз — за несколько
недель до войны в 1941 году. Цветаева до отъезда посы¬
лала ей разные подарки (на фотографиях А. А. с брош¬
кой, подаренной Цветаевой, в бусах — подарке Цветае¬
вой). В стихах «Кем полосонька твоя нынче выжнется...»
Цветаева ошибалась, считая, что А. А. была в близких
отношениях с Блоком. Эти стихи А. А. считает не вполне
доброжелательными, а другие стихи Цветаевой к ней —
тем более. Недостаток стихов Цветаевой — она все дого¬
варивает до конца. (Замечание — то же говорил Толстой
о Салтыкове). Салтыков был все же писателем, его «Со¬
временная идиллия» интересна. Но это, конечно, тоже по¬
литика. В конце жизни Цветаевой Эренбург был с ней в
ссоре. В письмах она называла его «пошляком». Поэтому
он ей не помог.(Примечание. Хотя А. А. сказала о Цветаевой: «Я ра¬
да, что она вернулась такой королевой», имея в виду вы¬
ход ее книги, было понятно, что она не любит ни Цветае¬
ву, ни ее стихов).Хлебников и Маяковский. А. А. ценит послереволюци¬
онные стихи Хлебникова и дореволюционные стихи Мая¬
ковского и отрицает остальные. Ранние стихи Хлебникова
бессмысленны, он был провинциалом и ничего еще не по¬
нимал. Их сейчас поднимает на щит неопытная моло¬
дежь. Но он мог быть настоящим поэтом революции.
Ранние стихи Маяковского замечательны («Флейта-
позвоночник», «Облако в штанах»), потом ужасны. На¬
пример — «моя милиция меня бережет». Это значит, что
он был трус.Биографические сведения. В 11 лет А. А. написала
первую автобиографию. Ее родные тогда удивились, как
Об Анне Ахматовой479рано она себя помнит. «У меня патологическая память».
Две ее сестры умерли молодыми от туберкулеза. Ее брат
был женат на кузине М. А. Горенко, которой посвящено
стихотворение «Обман».А. А. перевезли в возрасте одного года из Одессы в
Царское Село, где она жила много лет (с небольшим
перерывом в Киеве). С детства каждое лето жила в
Крыму, прекрасно плавала, ныряла под килевыми ях¬
тами. Гимнастикой никогда не занималась, трудное уп¬
ражнение, снятое на одной фотографии,— шутка.До сих пор А. А. хочется курить — последнюю па¬
пиросу она курила 22 апреля 1951 года в день первого
инфаркта, когда уже пришли врачи, хотя курила она
уже с трудом. Перестать пить вино — гораздо меньшее
лишение.В 1927 году А. А. была в санатории ЦКБУ в Кисло¬
водске, где познакомилась с артистами МХАТа. «Кача¬
лов был очень милый и остроумный человек». В 1929
году она была в Гаспре, где началась сильнейшая
астма. Больше А. А. на юг не ездила — до Ташкента.
Там астмы не было, но были другие болезни. В резуль¬
тате возникли стихи, написанные в тифозном бреду.
В 1955 году А. А. думала о поездке на юг, но произошел
инфаркт.В 1912 году А. А. провела полтора месяца в Северной
Италии, которая произвела на нее громадное впечатле¬
ние. Вскоре родился ее сын.Во время поездки по Италии «Н. С. направился из
Флоренции в Рим, а я осталась там, было очень жарко, и
я думала, что еще много раз побываю в Риме...».Н. С. Гумилев погиб 25 августа 1921 года. Его послед¬
нее стихотворение «На Венере...», в нем есть какое-то
предчувствие катастрофы.Проза. А. А. необычно, как о близких знакомых, рас¬
сказывает о библейских царях Сауле, Давиде, Соломо¬
не — интимность, простота, ясность. Замечание о жела¬
тельности записать ее библейские новеллы: «Я всегда с
большой осторожностью относилась к прозе, мне каза¬
лось, что писать беллетристику гораздо труднее, чем сти¬
хи». Но когда А. А. написала этюд о Мандельштаме, она
поняла, что может писать и прозу. Ей обидно, что эта
480Об Анне Ахматовойспособность открылась так поздно. Сейчас она уже не
имеет сил ее использовать. А. А. любит раннюю прозу
Пастернака, «Доктор Живаго» ей не понравился. Сопро¬
вождающие его стихи замечательны. Об устных расска¬
зах А. А.— «меня почему-то считают Шехерезадой».Разные стихотворения А. А. 1. «Из Гамлета». В I
фрагменте первые четыре строки (до «или замуж за ду¬
рака») написаны в 1909 году. Дальше шли очень слабые
стихи, конец сочинен сейчас — «тогда я так, конечно, не
могла написать». Недавно написан III фрагмент, еще не
изданный.2.	«Углем наметил на левом боку...»— хорошее сти¬
хотворение. Недавно, переводя корейских поэтов,
А. А. нашла точно такие же стихи, сочиненные гейшейXVII	века. Она после некоторых раздумий его перевела.
«Такое совпадение очень страшно».3.	«А мы живем, как при Екатерине...»— ироническое
стихотворение, оно написано летом 1917 года, когда пре¬
жние формы жизни рушились.4.	«Высокие своды костела...»—очень плохое стихо¬
творение, А. А. его никогда не перепечатывала.5.	Третье стихотворение из цикла «Книга Бытия»— о
дочери Саула, жене Давида. Может быть, будет напеча¬
тано в апрельском номере «Звезды» (1962). Высокое мне¬
ние А. А. об этом цикле («это не фрагменты»).6.	«Я гощу у смерти белой...» написано в санатории
вблизи Гельсингфорса, когда А. А. была очень тяжело
больна. Объяснение конкретной обстановки, «заземле¬
ние» стихотворения, это хорошо только иногда.7.	«По неделе ни слова...» написано в Севастополе
осенью 1916 года. Это хорошее стихотворение.8.	«И странно он глядит вокруг...» Это одно из трех
стихотворений, написанных в 1919 году. В нем говорится
о Николае II, которого одно время А. А. видела в Цар¬
ском Селе каждый день. Новое название —«Призрак».9.	«Стыдно оставаться до мая в городах...» — плохое,
«светское» стихотворение.10.	«У самого моря» (в ответ на замечание о близости
к сказкам Пушкина)—скорее, к «Песням западных сла¬
вян». (Сравнение со «Сказкой о золотой рыбке»—со¬
звучны стихи «изменилось море».)
Об Анне Ахматовой48111.	Стихи «Столкнутся туча с тучей...» написаны в1913	году при обострении туберкулеза.12.	Стихи о Киеве («Над рекой святой Влади¬
мир...»)— перед войной 1914 года, в них предчувствие
войны («путь мой жертвенный и славный...»).Слон в Царском Селе. В конце Царского Села у Алек¬
сандрова жил слон — подарок императору. А. А. водили
смотреть слона, когда она была маленькой, потом она во¬
дила сына. Это считалось самой интересной прогулкой.
Вместе со слоном жили золотистые куры, которые таска¬
ли зерна. Слону это не нравилось, и он осторожно отго¬
нял их хоботом. Они не обращали на него внимания.
Слон также иногда бил хоботом своего сторожа — тата¬
рина, когда был им недоволен, но никогда не трогал его
маленького сына.Когда А. А. пришла с сыном, слон по своей инициати¬
ве показал весь свой репертуар — танцевал, бил в коло¬
кол и т. д. Левушка спросил — а он не говорит? Ему бы¬
ло два года.Русский народ. Необычность русского характера.
Один из богатых помещиков XVIII века Дмитриев-Мамо¬
нов в конце жизни помешался и мучил крестьян. Когда
это стало известно, за ним прислали чиновников, чтобы
отвезти в город для допроса. Он обратился к собравшим¬
ся крестьянам: «Неужели вы выдадите своего барина?»—
и крестьяне его отбили. Англичане так не могли бы по¬
ступить.Город. (Частично — разговоры во время поездок
в автомобиле по Ленинграду). С Петербургом связано
много легенд и предсказаний. Проклятие Евдокии (пер¬
вой жены Петра I, насильственно постриженной в мона¬
хини)— «быть Петербургу пусту» — не сбылось. Самое
интересное место — Конюшенная улица. Один из люби¬
мых районов А. А. — Пески, у Смольного. Церковь
Смольного прекрасна, как дароносица. Странный оптиче¬
ский эффект — церковь постепенно «уходит в землю» при
приближении к ней, А. А. объяснить не может. Кикины16 Зак. 106
482Об Анне Ахматовойпалаты. Дворец Бобринского на Галерной. Козье болото,
где казнили Монса. Домик Петра I— отсутствие в нем
икон делает его похожим на притон разбойников. Мости¬
ки у Эрмитажного театра были более крутыми, спуск на
извозчике был резким. Большой ресторан «Донон» нахо¬
дился около Дворца Труда.А. А. замечает, что она могла бы быть гидом.Литературное кафе «Вена»— второразрядный ресто¬
ран. А. А. там ни разу не была. «Бродячая собака» раз¬
мещалась в низком подвале дома, выходящего на Михай¬
ловскую площадь, там были три окна около угла дома.
Вход через четвертый двор, стены подвала расписаны.
«Собака» открывалась в полночь, после окончания спек¬
таклей, Ее сменил «Привал комедиантов», но там
А. А не бывала, так как в войну было не до этого.Во время наводнения 1924 года А. А. жила в угловом
доме у Троицкого моста в квартире О. А. Глебовой-Су-
дейкиной. Море воды, было страшно (квартира в бель¬
этаже, но ее не залило). Обе революции А. А. жила на
Выборгской стороне в больнице на Боткинской улице у
своей подруги Срезневской, муж которой был врачом.
В начале двадцатых годов жила во флигеле Мраморного
дворца с видом на Марсово поле — служебная квартира
второго мужа А. А. В Фонтанном Доме А А. прожила
35 лет, с 1918 года (вероятно, с перерывами), сначала в
северном флигеле, потом в южном, с окнами в садик, и
очень не хотела уезжать. В этом доме ее обижали — за¬
ставляли гостей уходить в 11 часов. Там были деревья —
ровесники города. А. А. боится этого дома.Прекрасный памятник Петру работы Растрелли
у Инженерного замка. Бергхольц, часто видевший Петра,
отмечает большое сходство памятника с оригиналом.
А. А. видела, как во время войны памятник снимали
(двое рабочих и кран) и закапывали в землю («как в мо¬
гилу — это было страшно»). В Инженерном замке
А. А. разыскала комнату, где был убит Павел 1. Там бы¬
ли особые стекла, сейчас они заменены.На фронтоне надпись, число букв в которой равнялось
числу лет Павла. Потом ее сняли.Прекрасный дом Растрелли — дворец Строганова.
Жалкое подражание Штакеншнейдера — дом князей
Белосельских-Белозерских.Наиболее аристократической улицей была Милли¬
Об Анне Ахматовой483онная, за ней Сергиевская и весь прилегающий район.
А. А. не имела знакомых, живших на Миллионной, там
были очень дорогие квартиры.Росси — архитектор столь же великий, как Рубенс в
живописи. Ему были доступны любые масштабы, в горо¬
де ему было тесно. Казанский собор Воронихина прекра¬
сен, а Адмиралтейство следовало закрыть высокими де¬
ревьями, для осмотра со стороны реки оно не приспособ¬
лено.Угол дома перед выездом на Конюшенную — «место
Поэмы». Город в центре изменился мало. Однако многое
стало лучше, исчезли грязные заборы, которые отгоражи¬
вали разные участки в самых центральных местах (около
мечети, на Троицкой площади и др.). Старый город был
очень шумным — стук подков по булыжнику.При встрече лошади, запряженной в телегу,— «прият¬
но слышать знакомый звон копыт. Лошадь сейчас выгля¬
дит так же необычно, как дракон».А. Н. Толстой. «Желтая (бульварная) литература».
Книгу «Хождение по мукам» А. А. отрицала, не читая.
Однажды она собралась с силами и прочла часть, и те¬
перь у нее есть доказательства ничтожества этой книги.
Образ Бессонова — недопустимое оскорбление Блока.
Отрицание этого Эренбургом — неправда. (А. А. при
этом назвала его «круглогодичный лжесвидетель», доба¬
вив, однако, что не относится плохо к Илье Григорьеви¬
чу.) Роман сильно изменился после первого парижского
издания. Там эмигрант Толстой порицал «Двенадцать»
Блока. Потом все изменилось.Толстой вырос на Волге и в Петербурге был чужой.
Он не был похож на человека из общества. Сначала он
учился в Технологическом институте, но из-за революции
1905 года учеба оборвалась, и он уехал в Париж. Потом
провел несколько зим в Петербурге, пытаясь заниматься
литературой, но с полууспехом. В. Иванову и другим зна¬
токам он не нравился. Затем он переехал в Москву, где
прославился, у него появились большие деньги. Тогда он
развелся со своей женой С. И. Дымшиц и женился на ху¬
дожнице Крандиевской, добившись ее развода (бывшего
мужа Крандиевской он очень боялся). В «Хождении по
мукам» клеветнический образ Елизаветы Киевны — это
484Об Анне АхматовойЕлизавета Кузьмина-Караваева, человек необычайных
душевных достоинств («католическая святая»). О Бессо¬
нове лучше не говорить, его приключения на Островах —
это, может быть, приключения Толстого, но не Блока.
Блок не любил Толстого, о котором имеется очень грубая
запись в дневнике Блока. Блок был вообще груб. Он, ве¬
роятно, сказал это Толстому. Пример несдержанности
Блока: А. А. надевала ботинки в каком-то гардеробе, за
ее спиной стоял Блок и бубнил: «Вы знаете, я не люблю
стихов вашего мужа». Это было абсолютно ничем не вы¬
звано.Показав мне книгу А. Н. Толстого с надписью для
А. А.— очень сдержанной, заявила: «Толстой меня обо¬
жал». Когда А. А. отказалась от его помощи при получе¬
нии квартиры, Толстой назвал ее «негативисткой».А.	А. считает, что такое ее качество относится только к
Толстому.(Примечание. В «Хождении по мукам» есть оскорби¬
тельные и явно несправедливые строки об Ахматовой, ко¬
торая, однако, не названа там по имени.)Петропавловский собор. А. А. часто бывала в соборе
во время первой мировой войны — в крепости выдавали
«квартирные деньги» за служившего в армии Гумилева,
после посещений кассы она заходила в собор. Реставра¬
ция грубая, но хорошо, что она сделана. Раньше колонны
были одноцветные, на них висело множество серебряных
венков. После войны на надгробиях появились полоски
(следы вскрытия гробов после революции). Гробы нахо¬
дятся ниже надгробий, под полом. Гроб Александра I
оказался пустым, он не хотел быть похороненным рядом с
убитым Павлом I и просил Аракчеева похоронить его в
другом месте. Аракчеев в последнюю ночь перед похорона¬
ми вывез тело в свое имение в Грузино, где похоронил
его в соборе. Там же им был воздвигнут памятник Алек¬
сандру I. Проверить эту версию трудно, в Грузине все
уничтожено в годы Отечественной войны.М. Л. Лозинский. Проезжая мимо дома, где он жил
почти всю жизнь: прекрасный переводчик. Друг А. А., на¬
писал лучшее стихотворение, посвященное ей. Оно напе¬
Об Анне Ахматовой485чатано в сборнике «Горный ключ». Как страшно, что все
друзья превращаются в мемориальные доски.Детские воспоминания. Родители А. А. рассказывали
ей, что, когда она была совсем маленькой, ее однажды
угостил конфетами К. П. Победоносцев в парке Царского
Села. А. А. видела его позже — он был очень страшный,
с желтой пергаментной кожей и большими ушами. Позже
на Царскосельском вокзале Иоанн Кронштадтский
сказал ей: «Здравствуйте, барышня»— и погладил по
голове.Белые стихи. А. А. любит белые стихи и охотно ими
пользуется, когда это оправданно. Выбор белых или риф¬
мованных стихов определяется характером задачи.
В античной поэзии рифм не было, но были сложные раз¬
меры, которые строго выдерживались, и это было пре¬
красно. На Западе сейчас пишут только белыми стихами,
но там размер не выдерживается. В результате форма
стихов очень изменена, и поэзию никто не читает. Даже
имена современных западных поэтов неизвестны. Кто-то
из них получил Нобелевскую премию — А. А. о нем ниче¬
го не знает и думает, что он ничего собой не представ¬
ляет.Замечание о мнении Пушкина, что в русском языке
все рифмы будут скоро израсходованы,— Пушкин думал
об осуществлении такой возможности даже при его жиз¬
ни, но он ошибся. Русский язык молодой и сочный, в нем
есть склонения и спряжения — рифм хватит еще надолго.Воспоминания. А. А. считает неинтересным писать
воспоминания в обычной форме автобиографии. Память
очень капризна, на нее не всегда можно положиться. Ве¬
роятно, лучше выбрать отдельные эпизоды, особенно па¬
мятные. А. А. пишет ряд фрагментов, дополняющих авто¬
биографию, изданную в последней книге. То, что напи¬
санные А. А. воспоминания о Мандельштаме стали изве¬
стны, ей неприятно.
486Об Анне АхматовойПоложение А. А. Она не понимает своего современно¬
го положения (весна 1963 г.). Интервью в газете «Вечер¬
няя Москва» было очень почтительное («на коленях») , но
на ее книгу ни одной рецензии не было напечатано. «Это
трудно понять и страшно». Письма иностранцев—там
что-то готовят (намек на возможность представления к
Нобелевской премии). Об ее известности — напечатано
много плохих и средних стихов. Лучшие не напечатаны.Шутка о стихах. «Я вообще не люблю стихов». На во¬
прос— почему — рассказ о скрипаче: «Известный дири¬
жер на гастролях, дирижируя концертом Бетховена, об¬
ратил внимание на гримасу первой скрипки, известного
музыканта. После концерта дирижер спросил: «Может
быть, вам не нравится Бетховен или то, как я дирижи¬
рую?» Ответ — я вообще не люблю музыки».Легенда Шереметевых. Перед революцией один из
знакомых А. А., граф Шереметев, рассказал ей легенду о
былом величии их рода. Однажды к графу Шереметеву в
Фонтанный Дом без приглашения пришла императрица
Елизавета со свитой из 15 человек — и к обеду ничего не
пришлось добавлять.Н. С. Гумилев. А. А. познакомилась с ним на святках
1902 или 1903 года, когда была ученицей 4-го класса
гимназии, а Н. С.— 7-го класса. Она с Валей Срезнев¬
ской пошла в магазин докупать что-то для елки, и там их
познакомили с братьями — Митей и Колей Гумилевыми.
Н. С. пять лет ухаживал за А. А., но они часто ссорились,
помолвка разрывалась и возобновлялась. Свадьба была
в Киеве 25 апреля 1910 года. Письма, которые они писа¬
ли друг другу до свадьбы, были ими сложены вместе и
сожжены после свадьбы. Стихи из этих писем были напе¬
чатаны. После свадьбы Н. С. скоро стало скучно, и он
уехал на полгода в Абиссинию. Приехав из Абиссинии,
Н. С. спросил А. А., встречавшую его на вокзале, какие
стихи она за это время написала, и сразу же стал слу¬
шать эти стихи.Последние годы жизни Н. С., по-видимому, сочувство¬
вал враждебному отношению его учеников к А. А., хотя к
Об Анне Ахматовой487ее стихам относился с уважением. Его, вероятно, обидел
развод (в ноябре 1918 г.), но фактически они уже давно
разошлись, это все знали, и развод ничего не изменил («в
1918 г. все разводились»). Вскоре он женился на Анне
Николаевне Энгельгардт.Первое стихотворение Н. С., посвященное А. А., «Ру¬
салка» в «Конквистадорах». У А. А. хранится автограф
«Русалки» (почти детский почерк) с посвящением. При
издании «Конквистадоров» посвящение было снято, они
в тот момент поссорились. Последнее — прощальное —
в «Колчане», где описание каирского сада и говорится о
десятилетнем чувстве. «Женщина в углу...»— А. А.Из стихотворений, обращенных к А. А., «Товарищ»—
очень мрачное, может быть, это результат его обиды в
конце жизни. «Дева-Птица» — не посвящено А. А., «Мы
скованы одною цепью...» — А. А. не уверена, что это о
ней. «Орел» в стихах Н. С.— брошка А. А. из оксидиро¬
ванного серебра. В «Чужом небе» есть страшные строки
«Если упоминается луна — значит, это мне. «Семирами¬
да» и «Лилит» —- тоже». А. А. поняла это только
сейчас.Золотое кольцо с рубином (в стихотворении — пода¬
рок Люцифера) было подарено Н. С. ей еще до замуже¬
ства. А. А. уронила его, и оно упало в щель пола («тогда
были такие полы»), достать кольцо было нельзя, так как
нужно было разобрать пол, а просить об этом А. А. не
могла — она не должна была принимать такие подарки.
Стихи «Перстень» к А. А. не относятся. («Вы иногда
огорчали Н. С., судя по его стихам».— «Какая жена не
огорчает своего мужа?»)(Интересны различия надписей Н. С. Гумилева на
трех его книгах, подаренных им А. А. «Романтические
цветы»— парижское издание на шелковой бумаге с пе¬
чатным посвящением на отдельном листе и надписью:
«Прелестной царице и любимой невесте»; «Жемчуга» с
менее каллиграфической надписью: «Кесарево кесарю»;
третья книга с очень небрежным автографом).В.	Иванов добивался места критика в «Аполлоне»—
это была трибуна. С. Маковский (издатель журнала)
предпочел Гумилева, думая, что он — молодой человек —
будет более покладистым. Это частично оправдалось,
особенно в первое время. Гумилев неудачно сказал что-то
про «Cor ardens» (сборник стихов Иванова), это вызвало
488Об Анне Ахматовойвраждебное отношение. Когда Гумилев прочитал «Блуд¬
ного сына» в «Башне» (квартира Иванова), Иванов вы¬
сказался самым враждебным образом.В 1911 году Гумилев решил, что нужно избрать со¬
бственный курс и опереться на молодежь.Первый «Цех поэтов» — сначала просто собрания,
начатые в 1911 году. Первое — в Петербурге у Городец¬
кого, где были Блок и какие-то французы, было пышно и
неинтересно. Второе — в Царском Селе у Гумилева, там
началась работа. Обсуждение и критика своих и чужих
стихов. В первый «Цех поэтов» вОшли Гумилев, Городец¬
кий, В. Нарбут, Мандельштам, Зенкевич и Ахматова.
Инициаторами были Гумилев и Городецкий, последний
ранее увлекался мистическим анархизмом, соборностью
и т. д., но в данный момент был без дела. Они несколько
раз встречались в каких-то ресторанах и сговаривались.
Ахматова была секретарем. В октябре или ноябре учас¬
тники собраний решили, что нужно отказаться от симво¬
лизма и идти своим путем. Они просили А. А. запомнить
день этого решения — она отличалась хорошей памятью.Акмеизм вызвал озлобление символистов. Н. С. про¬
бовал опереться на Брюсова, но тот написал очень рез¬
кую статью. Блок отмалчивался до 1921 года, но перед
смертью тоже осудил акмеизм (его вынудили). Общая
травля, нигде не печатали. («А «Аполлон»?» — «Ма¬
ковский тоже начал колебаться».) Признание стало на-
мечаты я в конце 1916 — начале 1917 года (статья Жир¬
мунского в «Аполлоне» — «Преодоление символизма»),
но это было слишком поздно.А. А. думает, что ее стихи, которые сильно отличались
от всего, что ранее писал Гумилев, оказали большое вли¬
яние на формирование акмеизма.Н. С. ездил в Абиссинию последний раз для Академии
наук, у него был открытый лист (для оплаты расходов).
Он привез этнографическую коллекцию, которая выстав¬
лялась.Рассказ Голлербаха в «Городе муз» о Гумилеве недо¬
брожелателен — сравнение его с прусским лейтенантом
оскорбительно. В Царском Селе Голлербаха все (сверст¬
ники) презирали, называли «булочник», не подавали ему
руки.Н. С. был сложный человек, изящный, но не мягкий. Его
нельзя назвать отзывчивым. Ему была свойственна авто¬
Об Анне Ахматовой489ироничность. Он ненавидел царскосельских жителей, они
над ним издевались за то, что он не хотел служить в депар¬
таменте и быть как все. Он «пять минут не дожил
до славы».Н. С. не мог выдержать ни одного экзамена. Даже во
время войны он срезался на экзамене на чин, когда пропус¬
кали всех, так как убыль офицеров была громадная. Кон¬
траст с сыном Л. Н. Гумилевым, который прекрасно учил¬
ся. Л. Н. с пяти лет увлекался историей. («Он очень
похож на Вас».— «Не на меня, а на моего брата, а еще
больше — на моего отца».)(Две фотографии Н. С., одна в военной форме с Георги¬
ем, вторая в штатском. Некрасив, короткая стрижка. «Он
здесь очень похож. Он так стригся — такая была мода,
и ему шло».)Н. С. был освобожден от военной службы (косогла¬
зие), но в начале войны пошел добровольцем. Сначала
он был солдатом-вольноопределяющимся, потом прапор¬
щиком и корнетом. Служил сначала в уланах, затем в
гусарском полку. Первые месяцы войны в лагере (Haj
волоки) возле Новгорода, где его переучивали верховой
езде. А. А. там его навещала.Потом фронт. В 1917 году он хотел перевестись на
Салоникский фронт и попал в Париж с русской дивизией,
где служил при штабе. В апреле 1918 года он вернулся в
Россию — он любил мать и был хорошим сыном.При его жизни трудно было ждать такой славы, кото¬
рая возникла впоследствии. Громадное влияние Н. С. на
поэтов двадцатых годов (особенно юга России), Суркова,
Симонова и других — «его строфа».Н. С. был арестован 3 августа 1921 года, об его арес¬
те А. А. узнала на похоронах Блока. Смерть 25 августа, в
эту ночь А. А. написала: «Страх во тьме, перебирая ве¬
щи...» О смерти она узнала, как все, 1 сентября, из газет.
Панихида в Казанском соборе.За рубежом вышел 1-й том его четырехтомного собра¬
ния сочинений с возмутительной статьей Струве. Он при¬
писал Гумилеву участие в заговоре, которого не было.
А. А. точно знает обстоятельства гибели Н. С.; в 1937 го¬
ду виновники раскаялись перед казнью и объяснили, за¬
чем это было сделано. «У меня есть все материалы».
Струве почти не упоминает об А. А., ссылаясь, что она
еще не умерла — бестактно. По мнению Струве, со ссыл¬
490Об Анне Ахматовойкой на жену брата Н. С., единственной любовью
Н. С. была Маша Кузьмина-Караваева. «Н. С. был неве¬
роятный Дон-Жуан, в кого только он не влюблялся».
В 1917—1918 годах в Париже он увлекся одной дамой,
которой написал в альбом цикл стихов, впоследствии из¬
данный в виде сборника «К синей звезде». Эта дама по¬
том была в Петрограде и навестила А. А., но не застала
ее дома. Она была красавица.О его внешности — он не был красив, но у него было
энергичное лицо.У Н. С. было много слабых стихов, рукописи некото¬
рых из них хранятся у А. А. Она, конечно, и думать не
может их уничтожить. Стихотворение о встрече с Н. С. в
детстве («В ремешках пенал и книги были...») А. А. нена¬
видит, «оно ханжеское».Блок. А. А. очень не любит намеков на ее отношения
с Блоком, их не было. Но документы той эпохи создают
ложное впечатление. Запись в дневнике Блока после чте¬
ния А. А. стихов в «Башне»: «...ее стихи все лучше и луч¬
ше, они начинают меня волновать». Опубликовано пись¬
мо матери Блока, где она хотела бы, чтобы у Блока был
роман с А. А., но опасается, что А. А. слишком печаль¬
ная, а Блоку нравятся веселые, вроде Дельмас. («Она
думала, что Блоку достаточно обратить на меня внима¬
ние, но я была замужем, у меня был двухлетний сын».)
Блок производил громадное впечатление на современниц.
После 1910 года его слава заслонила славу Брюсова и
Бальмонта. Стихи Блока к А. А. пустые, но в черновике
есть личная тема (он называет А. А. «демоном»),А.	А. написала подробный комментарий к этому черно¬
вику.Блок ценил стихи А. А., но не признавал Гумилева.
В первые дни войны А. А. и Н. С. (уже в солдатской ши¬
нели) встретили Блока, который обходил квартиры моби¬
лизованных. Они обедали вместе в ресторане на Царско¬
сельском вокзале. После ухода Блока Н. С. сказал: «Неу¬
жели его тоже призовут, это было бы, как если начать
есть соловьев». Гумилев обиделся на Блока только после
его статьи об акмеизме.Эта статья — «Без божества, без вдохновенья» -
была инспирирована друзьями Блока, которые требовали,
Об Анне Ахматовой491чтобы он рассчитался с акмеистами. Может быть, причи¬
на этого — альманах «Дракон», где Блока назвали спут¬
ником Гумилева. А. А. не пригласили в этот альманах.
Но, скорее, причина появления статьи Блока — попытка
Н. С. занять руководящее положение: его, а не Блока из¬
брали председателем «Союза поэтов». Ссора, однако, не
была личной. Мать и жена Блока были в глубоком трау¬
ре на панихиде по Гумилеву в Казанском соборе, «они
стояли как раз против меня».Статья Блока сразу же стала известной, хотя напеча¬
тали ее гораздо позже.Когда в декабре 1913 года А. А. посетила Блока (ее
стихотворение «Я пришла к поэту в гости...»), она пере¬
дала ему слова Б. Лившица о том, что ему трудно писать
стихи, так как существует Блок. Блок не обиделся и ска¬
зал, что ему тоже трудно писать стихи, так как был
Л. Н. Толстой. А. А. приходила по делу — надписать ка¬
кие-то книги.Блок чудесно читал стихи. А. А. слушала его много
раз при совместных выступлениях. Перед смертью, вспо¬
миная А. А., Блок в бреду говорил: «Хорошо, что она не
уехала».Кузмин. Он был очень злой и неприятный человек, на¬
стоящий сатанист. Кузмин ненавидел А. А., но вначале
написал о ней лучшую статью (предисловие к «Вечеру»).
Он очень мужественно умер в 1936 году в Ленинграде.
У него была грудная жаба и тяжелая астма, он лежал в
Мариинской больнице. Его простудили, забыв закрыть
форточку. В день смерти к нему пришел его приятель
Юркун, они долго разговаривали, в заключение Кузмин
сказал: «Теперь остались одни детали». Когда Юркун
одевался в гардеробе, ему сообщили, что Кузмин умер.Кузмин тонул в Куоккале с Сапуновым (художником,
утонувшим в Финском заливе после того, как переверну¬
лась лодка), но спасся.Н. В. Недоброво. Он был очень одаренный человек, но
так как умер молодым, то не успел себя проявить. Слу¬
жил в комиссии Думы, занимался литературой. Сделал
несколько докладов, которые обратили на себя внимание,
492Об Анне Ахматовойнапечатал ряд статей. Одна из них — о творчестве
А. А. в «Русской мысли» за 1915 год. Вопреки рассказу
Б. Лившица, никогда не бывал в «Бродячей собаке» и
уговаривал А. А. не ходить туда. Умер от туберкулеза в
декабре 1919 года в Крыму.Струве прислал А. А. выдержки из писем Недоброво,
1913-1914 годов, они написаны в стиле пушкинского
времени. Очень теплые слова А. А. о Недоброво.В.	К■ Шилейко. Второй муж А. А. Они очень бедство¬
вали в 1920—1921 годах, потом дали паек, сначала ему,
потом ей. Он был очень ревнив и даже запрещал писать
стихи А. А. Она ушла от него через три года. Умер в
1930 году. Хотя А. А. сожгла свой архив после ареста сы¬
на (ей надоело смотреть, как следователь все просматри¬
вает), но письма В. К. были в другом месте и сохрани¬
лись. В одном из них он пишет, что А. А. не должна пи¬
сать стихов. Владимир Казимирович Шилейко — извес¬
тный ассириолог, умер сорока лет — в раннем возрасте
для ученого. Он был очень талантлив, еще студентом он
получил открытку от выдающегося французского учено¬
го — «нам скоро придется изучать русский язык в связи с
Вашими работами». Шилейко был членом Академии ма¬
териальной культуры, которая размещалась в Мрамор¬
ном дворце. Там после революции он получил квартиру с
окнами, выходящими на Марсово поле, там же жила и
А. А.Н. Н. Пунин. Он разошелся с А. А. до Великой Отече¬
ственной войны и женился на N. Они жили в одной квар¬
тире, но почти не разговаривали. Во время войны его
эвакуировали из блокированного Ленинграда, тяжело
больной, он проезжал через Ташкент. А. А. ходила на вок¬
зал встречать его и других членов его семьи. Потом он
написал ей письмо из больницы, где говорил о лучших
годах жизни с ней. Затем, в 1949 году, был арестован и
умер в 1953 году в лагере.Эпизоды жизни. В 1913—1914 годах А. А. жила в на¬
чале Тучкова переулка, напротив церкви. Там у Н. С. бы¬
ла комната, где он жил в период занятий в университете
Об Анне Ахматовой493Анна Ахматова. 1920-е гг. Фото П. Н. Лукницкого.(ездить из Царского Села каждый день было неудобно).
Они обедали в небольшом ресторане на углу Среднего
проспекта — дом XVIII века, где тогда была корчма, в
которой Ломоносов, по легенде, пропил академический
хронометр. А. А. собиралась поселиться в Соловьевском
переулке, но это не состоялось. От Тучкова переулка
А. А* ходила вдоль набережной на сеансы Альтмана (пи¬
савшего ее портрет), на реке стояли шхуны (см. «Эпиче¬
ские мотивы»). В 1920—1921 годах А. А. работала в биб¬
494Об Анне Ахматовойлиотеке Агрономического института (Сергиевская ул.,
д. 7)— выдавала книги, заполняла карточки и жила там
же. Потом жизнь постепенно налаживалась, но у
А. А. никогда не было «своих вещей». В молодости все
принадлежало свекрови («Я была только так, чем-то не¬
важным»), В 1924 году Глебова-Судейкина уехала за
границу и оставила А. А. свои вещи, остатки их сохрани¬
лись сейчас, остальное погибло в блокаду.(Обстановка комнаты А. А. в квартире на улице Ле¬
нина — старинная мебель: две горки, почти пустые, на
одной фарфоровый бюст А. А., итальянский комодик,
треснувший столик, кровать, две иконки из иконостасаXVIII	века, несколько картин, деревянная позолоченная
маска из какого-то крепостного театра, книжная полка,
на ней сочинения Пушкина, Аввакум, Добролюбов, раз¬
рисованные двери. На стенах также портрет Модильяни,
Глебова-Судейкина в роли «Путаницы»— портрет работы
Судейкина.)Этот дом и его район А. А. не нравится, она хотела бы
переехать на улицу Красной Конницы, но живущие с ней
родственники Лунина туда переезжать не хотят.А. А. имущество было не нужно. С 1912 года А. А. до¬
вольно много зарабатывала, ее всюду приглашали.
«Я попала на вакансию женщины-поэта, которая уже бы¬
ла готова». Хотя книги выходили малым тиражом, они
давали хороший доход.В 1925 году печатать перестали, последние стихи — в
одном альманахе. Причины этого: статья К- Чуковского
(о которой говорилось ранее), издание «Anno Domini» в
Берлине со многими исключенными стихами (ошибка
Пастернака), громадный успех выступлений («плакали
еще до начала, так что было легко иметь успех»). Может
быть, и то, что на одном выступлении А. А. прочла «Но¬
вогоднюю балладу».В 1929 году в знак протеста против исключения Замя¬
тина и Пильняка А. А. вышла из Союза писателей.А. А. согласна с мнением Гумилева в стихотворении
«Память», она была совсем другим человеком в молодо¬
сти, тогда она многого не понимала.А.	А. никогда не чувствовала себя одинокой — всег¬
да были друзья. Но они сейчас в Ленинграде все умер¬
ли, поэтому ей приятнее в Москве, где еще остались
близкие ей люди, например Надежда Яковлевна Мандель¬
штам.
Об Анне Ахматовой495Наводнение 1924 года. В день наводнения А. А. вмес¬
те с Валентиной Андреевной Щеголевой были в церкви
Смоленского кладбища на панихиде по Блоку (В. А. по¬
священы стихи Блока «Валентина, звезда...»). Во время
заупокойной службы удары ветра в дверь, как в «Вие».
Но они отстояли заказанную ими службу до конца. Об¬
ратно возвращались на трамвае, А. А. захотела пройти
часть пути пешком. Ураганный ветер на набережной,
мокрые туфли. А. А. перебегала от фонаря к фонарю,
хватаясь за них. В Летнем саду рушились старые ли¬
пы. А. А. совершенно не боялась, в отличие от дру¬
гих случаев, не связанных с природой. Во время на¬
воднения А. А. жила у Глебовой-Судейкиной, в уг¬
ловом доме у Летнего сада, в первом этаже, с окнами на
Неву. Там она жила недолго, потом переехала в Мрамор¬
ный дворец.Драгоценности. Эллинистическая серебряная тетрад¬
рахма с профилем Арсинои (в Эрмитаже таких только
две) получена в обмен на черное ахматовское кольцо.
Этот обмен был шуткой. Кольца жалко.Рубль Петра II— из клада, найденного в Слепневе.
Там было серебро и золото. А. А. получила рубль.«Поэма без героя». «Поэма» доделывалась более
двадцати лет. Она становится яснее и благозвучнее. «По¬
эма-» была прочитана Цветаевой в 1941 году и ею не бы¬
ла оценена — она решила, что эго просто стилизация, и
удивилась, зачем в подобное время (у обеих — семейные
беды) заниматься такими вещами. В «Поэме» все сказа¬
но наоборот. Исправления сделали ее гораздо понятнее.
Она подготавливается к печати с примечаниями — редак¬
тора, а не автора. Героиня внешне похожа на О. А. Гле-
бову-Судейкину, но это, скорее, символ эпохи. Один из
героев — Блок, другой — Всеволод Гаврилович Князев,
который застрелился в юном возрасте. Он был очень кра¬
сив (фотография его в мундире вольноопределяющего¬
ся). А. А. была наблюдателем событий, которые, к сожа¬
лению, ее близко касались. Предположение, что герой —В.	А. Комаровский, неверно. «Верста»—это символ, а не
человек.
496Об Анне Ахматовой«Гусарский мальчик» в поэме Кузмина «Форель раз¬
бивает лед»— тоже В. Г. Князев.Князев писал стихи, его две строчки А. А. хотела по¬
местить в качестве одного из эпиграфов к своей поэме.Поэма окончена осенью 1962 года, добавлена малень¬
кая интермедия с целью ее «раззеркалить». С тех пор
А. А. ее не трогала.Фантазия, как написать объяснение «Поэмы». «Озор¬
ное предисловие», бутылка с рукописью, текст частично
смыт морской водой. Герои почти все погибли. Некоторые
просто исчезли. Большинство казнены за разные преступ¬
ления. Процветает только «гость из будущего». Одна из
героинь зарезана из ревности матросом в возрасте 62 лет.
Главная актриса живет в запущенном доме, на котором
нет мемориальной доски, тогда как на двенадцати домах,
где она жила прежде,— мемориальные доски. Она ходит
на могилу в «нетеатральном рубище» раз в месяц, и при¬
носит в мешке землю, так как землю с могилы понемногу
уносят посетители — господа без шляп и дамы.А.	А. думает, что все это — зло, и так она объясняет
«Поэму».Поездка в Москву. А. А. вернулась 9 июня 1962 года
после почти двухмесячного отсутствия. В Москве она бы¬
ла очень активна, жила на нескольких квартирах, ее мно¬
гие посещали, без конца записывали чтение. Хорошее са¬
мочувствие. А. А. рада возвращению в Ленинград.Другая поездка (зима 62/63 года). Сначала никого
не было, потом А. А. окружила толпа. Б. Пастернак на¬
зывал это «ахматовка». В Москве А. А. не выходила, но
чувствовала себя хорошо. Предложение издать книгу,
публикации в журналах. Статья К. Чуковского в «Новом
мире» не пошла. Статья Озерова напечатана. «Реквием»
отдан в «Новый мир», но печатать не будут. «Когда-ни¬
будь напечатают».Проводы на вокзале, прекрасные цветы в вазе от од¬
ного из поэтов. «Чем я заслужила такое отношение?»Письма царя Алексея. В Ташкенте А. А. очень скуча¬
ла по России, книги попадались больше иностранные, по¬
Об Анне Ахматовойка она не достала письма Алексея Михайловича к патри¬
арху Никону. Старая Русь, правда, послетатарская, но
подлинная. Деликатность Алексея Михайловича: «Никон
жаловался на бояр, они уставали и не хотели отстаивать
монастырских служб. Алексей Михайлович просил его
оставить их делать, как хотят. Он был добрый и мудрый
человек. Петр был, вопреки слухам, его сыном. Но он был
зверь».И. Анненский. А. А. мало его знала — он был дирек¬
тор гимназии (мужской), а она гимназистка. Но ей очень
дороги его слова (когда его родственник женился на
старшей сестре А. А., он заметил: «Я бы выбрал млад¬
шую»), А. А. понимает малое значение этих слов («про¬
сто я ему больше понравилась»), но очень ими дорожит.В.	А. Комаровский. Он был очень больной человек.
Жил в Царском Селе вместе со старой теткой, страдая
периодическим помешательством. Должен был каждый
день гулять по шесть часов. Участие в заседании «Цеха»
стоило ему двухнедельной болезни. Он звал А. А. «Ипа¬
тией», посвятил ей свои последние стихи. Вращался в вы¬
сшем обществе, написал прекрасный роман «До Цуси¬
мы», где изобразил аристократический Петербург перед
первой революцией. Рукопись романа пропала за грани¬
цей. В. А. Комаровский через несколько дней после объ¬
явления первой мировой войны попал в сумасшедший
дом, где повесился в возрасте тридцати с чем-то лет.Первый «Цех поэтов». В этом объединении поэтов
А. А. состояла несколько лет и выработала там точный
вкус — так же, как и Мандельштам. В нем были также
Адамович и Г. Иванов. А. А. была старше их лет на пять
и — как замужняя дама — относилась к ним — мальчи¬
кам лет по 16 — с полным пренебрежением. После смерти
Н. С. Гумилева они вместе с Оцупом и Одоевцевой уеха¬
ли за границу.Адамович всегда относился к А. А. лучше, чем другие
ученики Н. С.
498Об Анне АхматовойПерерыв в творчестве. В 1919—1920 годах А. А. почти
не писала стихов, она была замужем за очень ревнивым
человеком, который не разрешал ей выступать, писать
стихи и т. д. Поэтому думали, что она кончила свою дея¬
тельность.На ее место выдвигали Одоевцеву, Н. С. боялся, что
она будет подражать А. А., и заставлял писать длинные
баллады о черных кошках, битых бутылках и еще о чем-
то. Когда вышел «Подорожник», Оцуп (и может быть,
еще кто-то) его изругал.Эротические стихи. В английской или американской
газете статья с заголовком «В СССР разрешено печа¬
танье ранее запрещенных эротических стихотворений».
(Текст А. А. читать не дала.) Ее огорчение: у нее нет
эротических стихотворений. Строчку «И ночей наших
пламенным чадом» нет нужды понимать буквально: «мо¬
жет быть, мы спорили все ночи». Это все придумано в
1946 году, чтобы никто не сочувствовал А. А., и часто по¬
вторяется за границей.Короткие замечания.—	Гадать на «Четках» нельзя, это очень несчастли¬
вая книга.—	Ф. Саган А. А. читала и забраковала.—	Женщины добиваются успеха там, где они давно
работают,— драматический театр, балет. Они могут
заниматься наукой — пример О. А. Ладыженской (мате¬
матика). Но А. А. не феминистка.—	А. А. застала конец онегинского быта в тверской
усадьбе. Прекрасная библиотека, мебель из красного де¬
рева и карельской березы. Но там была не только лири¬
ка, но и много грубого. Вместе с тем нельзя думать, что
помещики только и делали, что мучили крепостных
крестьян.—	Монахи средних веков переписывали много неце¬
ломудренных вещей (Овидий, Гораций), но Сафо, как
женщину, переписывать не хотели.—	Лучший цикл Блока —«Пузыри земли» (болотные
чертики).—	Л. Д. Блок была необыкновенно уродлива. Ее вос¬
поминания отвратительны.
Об Анне Ахматовой499—- Мы железные. Те, которые не железные, давно по¬
гибли.—	А. А. родилась в день Ивана Купала — это во всех
отношениях необычный день. В день ее рождения на даче
иногда зажигали костер.—	Первое изданное стихотворение — в журнале «Си¬
риус» (кажется, в 1907 году), который Гумилев издавал
в Париже (вышло три номера). Он напечатал это стихот¬
ворение по памяти, заменив половину строк своими. На¬
стоящие издания — с 1911 года в «Аполлоне».—	А. А., когда впервые услышала свой записанный
голос, удивилась. Так говорили старые дамы в Царском
Селе в дни ее молодости.—	«Жюстина» (Л. Даррелла) — контраст с виктори¬
анской моралью. Перелом произошел во время войны.
Книга показывает, чем интересуются сейчас читатели.-	Почему в «Посмертном сборнике» неизданных
стихов Гумилева напечатано стихотворение «Из логова
змиева»? Это результат невежества Г. Иванова, который
не знал изданных стихов своего учителя. А. А. дала ему
другое стихотворение, но на том же листке был автограф
«Из логова змиева», и он напечатал оба.—	В «Памяти» Гумилева была строфа, посвященная
А. А. Он ее вычеркнул перед печатанием. Она вписана в
экземпляр А. А.—	В конце 1917 года А. А. ехала по Стрелке Василь¬
евского острова с Мандельштамом, видела коричневые
глыбы замерзшего коньяка и чувствовала сильный конь¬
ячный запах. По распоряжению правительства были
уничтожены винные склады.—	Стихотворение «Мне голос был...» упоминает
о реальном голосе. Часть стихотворения была напечатана
в одной из газет того времени («Народная воля») и по¬
том не перепечатывалась.—	Пронин (в «Бродячей собаке») не называл дам
«коломбинами», а обращался к ним по имени и отчеству.—	Так как акмеистов никто не печатал, они издавали
свои книжки сами — «доставали у кого-нибудь из нас
50 рублей и печатали».—	Юбилеи Лермонтова совпали с началами войн1914	и 1941 годами.—	«Колчан» Н. С. Гумилева с дарственной надписью
Мандельштаму — подарок его жены А. А.
500Об Анне Ахматовой—	О. А. Глебова-Судейкина умерла 19 января 1945
года в Париже.—	Дом родителей А. А. в Царском Селе был «в трех
шагах от вокзала», сейчас там вокзальный сквер. Отец
ездил каждый день на службу. Потом А. А. жила в доме
Н. С. на Малой улице. Оба эти дома исчезли.—	Библия не любит царя Соломона. Ее любимец Да¬
вид. Соломон не был чужд политеизму, многоженству.
А Библия это преследовала.—	В Ташкенте А. А. жила в крошечной комнате под
железной крышей в общежитии-казарме. Условия были
тяжелыми. Страшно во время землетрясений, раскачива¬
лась лампочка. Жара. В углу комнаты висели платья.—	«Бродячая собака» не имела театральных пред¬
ставлений. Были импровизации, текст которых готовили
тут же и сами разыгрывали. Например, «Изгнание из
рая», было очень смешно. «Собаку» закрыли сразу же
в начале войны. Затем на Марсовом поле открыли
«Привал комедиантов», там был театр, где служила
Глебова-Судейкина. А. А. была там только раз, на
генеральной репетиции марионеток. Она болела тубер¬
кулезом, и было не до развлечений.—	А. А. однажды видела Распутина в поезде, идущем
в Царское Село. Он был похож на нарядного деревенского
старосту, близко поставленные глаза гипнотизера прони¬
кали через череп. Кто-то сказал: «Нарядился из-за Са-
шенькиных именин».—	Клюев был более колоритной личностью и более
крупным поэтом, чем Есенин.—	Л. К. Чуковская лучше всех знает жизнь А. А. Она
единственный друг А. А., с которой была в ссоре. Через
несколько лет она предложила А. А. помириться.—	А. А. трудно понять величие духа греков — Со¬
фокла, Эсхила. Зато у римлян все понятно — доносы,
пасквили, дачи и т. д. (читая Горация).—	Наиболее близок ко двору из русских писателей
был А. К. Толстой. Он был очень хороший человек, но его
стихи любить нельзя, «Сон Попова», однако, замечате¬
лен.—	Проза Лермонтова (в особенности «Тамань»)
гораздо значительнее его стихотворений.—	«Полутораглазый стрелец» Б. Лившица — все
неправда. Особенно — Недоброво. Лившиц обещал ис¬
править во втором издании, но погиб.
Об Анне Ахматовой501—	Вопреки Лившицу, футуристы, кроме Хлебникова,
не бедствовали. Особенно Маяковский («этот господин
всегда умел устраиваться»). Поездки по России давали
большие доходы.—	История о займе Хлебникова у Гумилева — вы¬
думка Лившица. Но Гумилев мог дать ему денег, он во¬
обще многим давал деньги.—	Глебова-Судейкина в Париже работала по фарфо¬
ру с большим успехом.—	А. А. не слышит своих стихов, но если бы она ве¬
рила похвалам, то совсем потеряла бы ориентировку. Она
верит только плохому о своих стихах.—	Мандельштам был одно время влюблен в поэтессу
Петровых. Мария Сергеевна Петровых — переводчица
и автор прекрасных стихов («Осина»), друг А. А. в тече¬
ние многих лет. В молодости она была очень красива.—	А. А. была в Воронеже и в Новгороде, об этих го¬
родах говорится в ее стихах. Но в Старой Руссе (о кото¬
рой есть стихотворение) она не была, стихотворение —
дань памяти Достоевского.—	В «Поэме без героя» в конце части подчернуто, что
«Путь в Дамаск» связан с погибшим героем.—	Италию А. А. мало видела, она была больна (жда¬
ла ребенка) и пряталась от людей.—	Конец 30-х годов — самое тяжелое время в жизни
А- А. „	,—	Диккенс был странный и неприятныи человек (по
рассказу знакомой, специалиста по его творчеству), его
сентиментальные сцены приспособлены к вкусам читате¬
лей того времени, сам он был циник.—	Паустовский — очень порядочный человек,
А. А. встречала его раза два, но как писатель «мне он без
надобности».	о—	Сообщение о представлении к Нобелевской премии
передано А. А. через сына В. Пановой. А. А. премия не
нужна, ее не получили Л. Толстой и Чехов, но получила
Кармен Сильва (румынская королева) и какая-то италь¬
янка.—	А. А. познакомилась с Мандельштамом в 1911 го¬
ду у Иванова в «Башне». Она тогда еще не умела гово¬
рить о стихах и больше молчала, он же был очень крас¬
норечив.—	А. А. больше любит стихи Мандельштама, чем
Пастернака.
502Об Анне Ахматовой—	Теплый отзыв А. А. о проф. Адмони и его жене,
специалистке по Диккенксу. Он написал прекрасную
статью о Тютчеве.—	А. А. представлена к Нобелевской премии, ее
конкурент — американский поэт Фрост. Ему нужнее, чем
ей, он купит себе ферму (Фрост — автор стихов о сельской
жизни).—	Блок не любил Царского Села. Он однажды при¬
ехал с Г. И. Чулковым к А. А., но не застал ее. Об этом
А. А. узнала только тогда, когда дневники Блока были
изданы. Место действия «Незнакомки» — Куоккала.—	Сборник стихов Арсения Тарковского с очень тро¬
гательной надписью А. А. Ей нравятся последние стихо¬
творения сборника. Автор был очень красив в молодости,
он — кавказский князь, при приезде на Кавказ ему цело¬
вали руки мальчишки —дети его бывших подданных. Он
многое перенес, лишился одной ноги. Сборник тиражом
6,5 тыс. экземпляров разошелся сразу же — публика лю¬
бит незнакомые имена.—	А. А. больше других нравится стихотворение Ада¬
мовича о графине Дюбарри в «Чистилище».—	В 1915 году, когда А. А. была в финском санато¬
рии, она была так слаба, что не могла съездить в Гель¬
сингфорс на расстояние в 15 километров.—	Автору вводной статьи к книге стихов Мандель¬
штама предложили изъять упоминание об А. А., из го¬
товящегося сборника стихов Цветаевой исключены ее
стихи к Ахматовой, не печатаются стихи Гитовича к
А. А., которые он хотел включить в свой сборник. («Ме¬
ня не существует».) С другой стороны, за границей ее
«исключают» из-за Гумилева (то есть из-за того, что
А. А. его оставила). «Уютная позиция между двумя
буферами, я к этому привыкла».—	А. А. уничтожает все черновики, такое ее правило.—	«Международная книга» предложила А. А. издать
в Америке сборник всех ее стихов и прозы (статьи о
Пушкине). Необходимо собрать материалы, для этого
нужно поехать в Москву.—	А. А. любит грибы, считает их полезными и умеет
собирать — опыт жизни в Слепневе. Она знает все дере¬
венские обычаи, кроме названий степеней родства.—	Трудно ли писать стихи? Легко, если их кто-то
диктует. Иначе это невозможно.
Об Анне Ахматовой503—	Желание издать новую (седьмую) книгу стихов.
(Почему седьмую?— А. А. нравится этот номер.)—	А. А. перенесла в молодости кроме туберкулеза ба¬
зедову болезнь. Астма была только на юге у моря.Показывая переводы ее стихов на немецкий, при¬
сланные из Тель-Авива, А. А. замечает, что не знает не¬
мецкого языка, хотя ее учили ему в детстве довольно
тщательно (на самом деле, она этот язык немного по¬
мнит) .—	А. А. не была в кино с 1957 года. Она любит кино,
но не признает телевизор.—	«Я помню все, в этом мое несчастье».—	«Очень плохие люди встречаются редко, обычно
они делают зло от слабости».—	А. А. не понимает, как ее можно бояться. Ее ни¬
когда не боятся незнакомые люди, например, в поезде.
Относятся к ней совершенно просто.О Пушкине. (А. А. много занималась биографией
Пушкина, кроме нескольких законченных и напечатанных
статей, в ее бумагах должен сохраниться ряд черновых
текстов. Приводимые ниже ее упоминания о Пушкине
имеют фрагментарный характер.)—	Рассказ о гибели Пушкина, для которого написано
несколько отрывков. Обвинение друзей Пушкина в равно¬
душии, знакомых — во враждебности. Резкое осуждение
Натальи Николаевны, которая была влюблена в Дантеса.
А. А. начала работать над этой темой очень давно, боль¬
шая часть написана до войны, она продолжает дополнять
текст новыми материалами.—	Еще два отрывка: а) Пушкин и молодежь (компа¬
ния детей Карамзина, сестер Гончаровых и других, цен¬
тром которой был Дантес, их насмешливое и недоброже¬
лательное отношение к Пушкину); б) Пушкин и Строга¬
новы (клевета Геккерена — Строгановых о Пушкине, как
вожде оппозиционной партии).—	А. А. предлагают подписать договор на книгу о
Пушкине, она решает воздержаться.—	«У Пушкина не было романа с Фикельмон, его дон¬
жуанский список следует сократить, так же как и мой».—	Статья «Александрина» (о сестре жены Пушкина,
позже напечатана). Интрига Геккерена — вымысел о
504Об Анне Ахматовойтом, что Пушкин стрелялся не из-за своей жены, а из-за
ее сестры, которую он любил. Романа Пушкина с Алек¬
сандриной не было, клевета не успела распространиться,
хотя друзья Пушкина были равнодушны и недоброжела¬
тельны. Эту статью хвалил Оксман, Виноградов не мог
возражать.—	Статья об Александрине очень разрослась, хотя
тема ее А. А. неприятна —«липкая». Работу о дуэли
Пушкина А. А. никак не может кончить. Николай I не ин¬
тересовался Натальей Николаевной («разве кто-нибудь
станет ухаживать за фавориткой царя?»), он виноват
только в небрежности. Пушкин представил доказатель¬
ства, что письма инспирированы Геккереном, и Николай I
обещал все уладить сам, но этого не выполнил. Приехав
в Слепнево, А. А. посещала князей Хилковых, где жила
глубокая старуха княгиня Хилкова, некогда близкая к
Николаю I. Она, наверное, все знала, но А. А. не могла
ее спрашивать («это было нетактично»).-— У младшей дочери Пушкина — Наталии — был сын
от брака с Дубельтом (сыном современника Пушкина,
жандармского генерала), который потом сошел с ума
(это наследственное у Гончаровых). Он жил рядом с
А. А. в годы ее детства в Царском Селе и иногда приста¬
вал к ее матери (которая была еще молода и красива),
обращаясь к ней по-французски.—	Предположение А. А.: Пушкин знал, что декабри¬
сты похоронены на Голодае. В пересказе Титовым нена¬
писанного рассказа Пушкина о черте на Васильевском
острове север этого острова изображен как особенно
мрачное и таинственное место. Это, вероятно, было не
случайно. Пушкин вообще очень интересовался могилами
и всякими трагическими событиями истории. «О месте по¬
хорон узнать было не особенно трудно, на казни были
представители власти, адъютанты которых были чьи-либо
двоюродные братья».—	Говорят, что за границей найдены и напечатаны
письма Пушкиной к Дантесу. Все влюбленные женщины
пишут письма, А. А.— единственное исключение. Это по¬
нимал даже ее ревнивый второй муж, который говорил:
«Ты, конечно, письма никому не напишешь». Письма
Пушкиной, наверно, глупые. А. А. относится к ней очень
отрицательно.—	А. А. заканчивает статью, где объясняется устный
Об Анне Ахматовой505рассказ Пушкина «Домик на Васильевском острове», ге¬
рои его: Дмитриев-Мамонов и Закревская. Рассматрива¬
ется письмо Вяземского к жене от 1828 года, где говорит¬
ся о поездке с Пушкиным в лодке, о сохранении ими пяти
щепочек (от эшафота декабристов), о загадке Голодая
(месте могил декабристов).Последняя запись. (При посещении А. А. 28 января
1965 года она вспоминала родителей и эпизоды своей
жизни.)Мариинская гимназия в Царском Селе с 1901-го до
августа 1905 года. Училась сначала плохо, а потом со¬
всем хорошо — по всем предметам. Жизнь в Фонтанном
Доме с 1918 до 1952 года (с перерывами), 1952—1961 —
на улице Красной Конницы, д. 4, кв. 3.Отец — Андрей Антонович Горенко, его отец — из
Николаева, защитник Севастополя, полковник, мать
отца — полугречанка. Отец был капитаном второго
ранга; когда родилась А. А., он перешел с военной служ¬
бы на штатскую, служил в Государственном контроле,
специалист по торговому мореходству. С 1905 года в от¬
ставке в чине статского советника. Умер в 1915 году в
Петербурге. Родители разошлись в 1905 году.Мать — урожденная Стогова, столбовая дворянка, ее
мать, Мотовилова, из старых дворян. Мать отказалась от
полагавшейся ей части имения. Ее первый брак был не¬
счастлив, она была выдана замуж насильно, муж застре¬
лился.«Очень хорошая, добрая, без всякого лукавства, свя¬
тая простота». Любила в молодости бывать в «кружке»—
это оказалась «Народная воля». Рассказ Инны Эразмов-
ны: «Вера Николаевна была красивая, как точеная, ей
надо было ехать — я дала ей свою парижскую шубку» (о
Фигнер).Недавняя поездка в Италию — поезд через Альпы
идет очень быстро, качается, ночью бессонница. Страш¬
ные Альпы зимой, когда их никто не видит. Ночь и пустой
город, через который мчится поезд,— попытка написать
об этом стихи.Античный театр в Сицилии. Страшная могила Рафаэ¬
ля — гроб стоит в нише, как будто его случайно только
что там поставили на время. Ужас смерти.
506Об Анне АхматовойНеожиданно крутая лестница в Палаццо, где вручали
премию. «Как я тут взошла — не знаю. Могла умереть».Интервью в одной из буржуазных газет — враждебной.
Девушка-репортер. «Она описала мой китайский халат —
он якобы сохранился со времен Порт-Артура и хранился
до этой поездки». «Я никогда не чувствовала себя старе¬
ющей красавицей». Через Париж вернуться не разреши¬
ли. Почтительное отношение таможенников — даже не
заходили в купе.На этом-заканчиваются записи рассказов А. А. По¬
следние полтора года ее жизни А. А. много ездила.
В конце 1964 года — Таормина, Италия, где она получи¬
ла литературную премию (см. выше). Весна 1965 года —
Оксфорд, где ей присудили звание доктора литературы,
что является высокой и редкой наградой для писателей.
Затем посещение Парижа. С осени 1965 года — в Мос¬
кве, где возникла сердечная болезнь. Лечение в Боткин¬
ской больнице. Выписана в конце февраля 1966 года, че¬
рез несколько дней после этого выехала в подмосковный
санаторий, где вскоре умерла (5 марта 1966 года). Похо¬
ронена в Комарове.Кроме того, что ему рассказала сама А. А., автор об
Анне Андреевне Ахматовой ничего сообщить не может.
1962—1965
тМ. В. ЛатманизовБЕСЕДЫ С А. А. АХМАТОВОЙ23 апреля 1963 г.Накануне, 22 апреля, я позвонил по телефону А. А. Ах¬
матовой.А.: Слушаю вас.Я: Анна Андреевна, говорит Михаил Владимирович
Латманизов, я к вам обращался с просьбой о встрече, вы
были любезны — согласились. Когда я мог бы надеяться на
эту встречу?А.: Пожалуйста, в любой день — вторник, четверг, пят¬
ницу.Я: В какое время вам было бы удобнее?А.: В какой день?Я: Завтра, во вторник.А.: В четыре часа. Это вам удобно?Я: Да, я вам очень благодарен.А.: Всего хорошего.Я: До свидания.23 апреля, ровно в 4 часа, я позвонил (ул. Ленина, д. 34,
кв. 23). Открыла незнакомая мне женщина: «Вы к Анне
Андреевне?» — «Да».— «Я сейчас скажу, раздевайтесь».
Через минуту: «Анна Андреевна вас просит».В глубине небольшого коридора дверь. Вхожу. Почти
против двери сидит в кресле пожилая полная дама, совсем
седая, в темном платье, без украшений, только одно кольцо
на левой руке — серебряное с черным камнем.А.: Здравствуйте, садитесь.Я: Анна Андреевна, я очень благодарен вам за разре¬
шение встретиться с вами. К сожалению, я не мог сразу
воспользоваться этим — был болен — и только сейчас
смог это сделать.А.: Меня тоже все это время не было в Ленинграде.
Я была в Москве, шесть месяцев, а потом отдыхала в Ко¬
марове. Недавно здесь. Чем вы были больны? Сердце?(С) М. В. Латманизов, 1990
508Об Анне АхматовойЯ: Да. Инфаркт. Проболел восемь месяцев.А.: У меня был инфаркт три раза. Первый раз в
1951 году. Довольно тяжелый — передняя и задняя стен¬
ки одновременно.Я: Как вы теперь себя чувствуете?А.: Сейчас? Хорошо. Садитесь вот здесь (показала на
стул напротив). Положите портфель — там сзади. Что
вас интересует?Комната, в которой меня принимала А. А. Ахматова,
по-видимому, служит ей одновременно и спальней, и ра¬
бочей комнатой. Она небольшая — примерно 16 квадрат¬
ных метров, с одним окном, выходящим на улицу Ленина.
Ближе к окну стоит кровать, наполовину закрытая шир¬
мой, а в глубине комнаты, у двери,— небольшой рабочий
стол. Слева у стены полка с книгами, у самой задней сте¬
ны низкий столик, покрытый покрывалом, тоже с книга¬
ми. У столика, спиной к окну, и сидела А. А. К сожале¬
нию, все детали обстановки сразу трудно запомнить, тем
более, не этим был занят.Я: Анна Андреевна, я уже много лет занимаюсь ва¬
шим творчеством и собираю все, что относится к вашей
жизни, биографии, к вашему творчеству, к вашей пере¬
водческой деятельности. У меня подготовлен список вопро¬
сов. Позволите вам их задать?А.: Пожалуйста. Что вас интересует?Я: Когда вы начали заниматься переводами? Были ли
это письма Рубенса в издании Академии, в 1933 году, или
раньше?А.: Для поэта переводческая деятельность не является
творческой, характерной, я ей не придаю большого значе¬
ния.Я: Но все-таки на переводе сказывается и индивиду¬
альность поэта, и его талант, и черты его творчества.А.: Да, но это не его творчество. Приходится зани¬
маться переводами главным образом из-за материальных
соображений. Начало, действительно, относится к этим
годам. И возможно, эта книга была — первой.Я: Когда было написано вами первое стихотворе¬
ние— в 1900 году? Были ли собраны ваши ранние сти¬
хотворения? Где было напечатано первое стихотворение?
В каких журналах и сборниках вы печатались до появле¬
ния вашей первой книги?А.: Первое стихотворение я написала действительно в
1900 году. Ранние стихотворения собраны не были. И я
Об Анне Ахматовой509считаю, что это не надо делать и не собираюсь делать.
Вот Лермонтова и погубило то, что в его Собрании сочи¬
нений все его зрелые стихотворения тонут в массе дет¬
ских и юношеских стихотворений. Его бабушка, которая
тщательно, с самого раннего возраста собирала все напи¬
санное им, сослужила ему плохую службу. Зачем это на¬
до?Я: А Пушкин? Ведь у него собраны юношеские сти¬
хотворения, и тоже очень хороши.А.: Пушкин — исключительное явление,— все, что он
писал, гениально!Я: В этом году мы увидим вашу работу о Пушкине —
книгу «Дуэль и смерть Пушкина»? В плане изданий «Мо¬
лодой гвардии», в серии «Жизнь замечательных людей»,
включена эта ваша книга.А.: Это они сделали без моего ведома и теперь боятся
показываться мне на глаза. Над этой книгой я много ра¬
ботала, но еще не закончила и когда кончу, не знаю.
Ведь чтобы написать о Пушкине, надо очень много рабо¬
тать в хранилищах, в библиотеках, много ездить. Я сей¬
час этого делать не могу. Материала очень много, напи¬
сано у меня тоже много. Сейчас я пишу работу о Пушки¬
не, другую ■— «Пушкин на Невском взморье», может
быть, закончу в этом году.Я: Когда было ваше первое публичное выступление?
Было ли это у Вячеслава Иванова? Было ли это
стихотворение — «Песня последней встречи»? Это — ва¬
ше первое выступление—описано у Георгия Иванова в
«Петербургских зимах», в его воспоминаниях. Так ли
это?А.: Я вышла замуж за Николая Степановича Гумиле¬
ва в 1910 году и уехала с ним в Париж почти сразу. Пе¬
ред отъездом мы были с мужем у Вячеслава Иванова.
Я была тогда у него первый раз. Мы были только втро¬
ем я, Гумилев и Вячеслав Иванов. Кажется, я прочи¬
тала ему стихотворение, может быть это была «Песня по¬
следней встречи». Потом, после возвращения, мы снова
приходили к нему, было больше народа. Читали стихи, я
тоже читала. Кажется, Вячеславу Иванову понравились
мои стихи. Он пригласил меня принять участие в «Обще¬
стве ревнителей художественного слова», там я выступа¬
ла не раз.Георгий Иванов выступил с очень недобросовестными
воспоминаниями. Он ничего не мог помнить и все выду¬
510Об Анне Ахматовоймывал или писал с чужих слов и, главное, в искаженном,
недоброжелательном виде. Он тогда был слишком молод,
он был кадетом, был среди нас раза два, поэтому ничего
и не мог знать. Он все исказил — и обо мне, и о Гумиле¬
ве, и о других. Вы читали эти воспоминания? Я вам пока¬
жу их в следующий раз.Я: У меня есть «Петербургские зимы».А.: Какое издание? Их было два. Одно — парижское,
1928 года, другое издано в Нью-Йорке в 1954 году.Я: У меня последнее.А.: В последнем издании еще много выброшено.
В 1954 году издательство Чехова выпустило мой сборник
с очень хорошим и доброжелательным предисловием и
одновременно — воспоминания Георгия Иванова. Они
потребовали, чтобы он убрал все выпады против меня. Не
могли они издавать мой сборник с очень доброжелатель¬
ным предисловием и вместе с тем воспоминания, направ¬
ленные против меня. Этим воспоминаниям нельзя верить,
там все неверно.Я: Георгий Иванов много пишет о «Бродячей соба¬
ке»...А.: О «Бродячей собаке» тоже все неправильно. Это
был очень приличный клуб поэтов. Мы там собирались,
читали стихи, придумывали разные развлечения. Было
все очень хорошо, приятно. Никакого пьянства и разгула,
как это изображает Г. Иванов, там не было.30 апреля 1963 г.Как мне было сказано А. А. Ахматовой, я через пять
дней после первой встречи позвонил ей — 29 апреля, ве¬
чером.А.: Я слушаю вас.Я: Анна Андреевна, говорит Михаил Владимирович
Латманизов. Здравствуйте! Вы позволили мне позвонить
вам через пять дней...А.: Да, да. Здравствуйте. Вы уже собрали вопросы ко
мне? Когда вы можете зайти? Хотя сейчас наступают
праздники и вы свободны, наверное?Я: Анна Андреевна, я могу в любое время. Я не так
строго связан работой. Пожалуйста, в любое время, ког¬
да вы назначите.А.: Да? Где же вы работаете?
Об Анне Ахматовой511Я: Я преподаю в Политехническом институте. И не
так жестко связан со временем.А.: Что вы там преподаете? Что читаете?Я: Я преподаю электротехнику—электрические ма¬
шины. Я по образованию инженер-электрик.А.: Это очень интересно. Я буду свободна завтра с
двух до трех часов. Можете в это время ко мне прийти?Я: Да, конечно. Большое спасибо.А.: Я буду ждать. До свидания.Я: Всего хорошего, Анна Андреевна.В этот раз А. А. встретила меня стоя она высокого
роста (примерно 175 сантиметров) —в фиолетовом
шелковом халате. Окликнула своего секретаря: «Дайте
тот список, что вы приготовили».А.: Здравствуйте. Ну как, набрались у вас вопросы?Я: Здравствуйте, Анна Андреевна. Да, конечно.А.: Вот я приготовила перечень моих стихотворений,
которые появились в печати после последней книги.
Здесь, перед этим списком, я поместила эпиграф: «Я иг¬
раю в них во всех пяти...» Это из Пастернака. Здесь все,
что вышло. В «Новом мире», в «Знамени», в «Днях поэ¬
зии» и в других изданиях. Я могу сказать, какое стихот¬
ворение где. Но вы, наверное, знаете?Я: Большое спасибо, Анна Андреевна. Это мне очень
поможет.А.: Ну какие у вас вопросы?Я: Анна Андреевна, я хотел прежде всего исправить
свою некоторую бестактность. Я в прошлый раз должным
образом не отрекомендовался, не рассказал, кто я.А.: Вчера, по телефону, вы мне рассказали о себе. Те¬
перь я знаю, кто вы.Я: Я ведь не специалист-литературовед. Я—люби¬
тель, уже двадцать пять лет собираю все, что касается
вашего творчества. Меня интересует все, что относится к
вам.А.: Это и хорошо, что вы не «специалист-литерату¬
ровед». Вот посмотрите, что пишет мне один литерату¬
ровед. (Вынимает из-под крышки стола письмо. Подает
мне. Адрес: Ахматовой А. А.— не потрудился написать
имя и отчество полностью; обратный адрес — Москва).
Читайте, читайте.
512Об Анне АхматовойПисьмо примерно такого содержания: «Многоуважае¬
мая Анна Андреевна. Я был в Красноярске. Там познако¬
мился с одной девушкой. У нее я увидел тетрадь со сти¬
хами. Там были — «Настоящую нежность не спута¬
ешь...», «Проводила друга до передней...» и т. д., около
десятка названий. Она не знает, чьи это стихи, ваши ли,
Цветаевой, знакомы ли вам эти стихи...» (Подпись незна¬
кома.)А.: Вот, пожалуйста, «специалист-литературовед». Вы,
вероятно, знаете, что это за стихи?Я: Это все из ваших «Четок».А.: Да, это все из «Четок». И вот, вместо того чтобы
хотя бы посмотреть в мои сборники, узнать, откуда эти
стихи, «специалист» пишет мне. Как вам это нравится?Я: Дальше некуда. До двадцати пяти лет, до женить¬
бы, я ничего почти не знал о нашей новой поэзии. Но,
когда женился, в семье моей жены имел место прямо
«культ» Ахматовой — Гумилева. Братья жены на память
читали десятки стихотворений Гумилева, моя жена по¬
знакомила меня с вашей поэзией — прочитала на память
всю вашу «Белую стаю». Вот когда я вошел в круг новой
поэзии, вашего творчества, поэзии Гумилева.А.: Вас интересует и творчество Николая Степанови¬
ча?Я: Да, я очень интересуюсь и его творчеством. Я со¬
брал почти все его сборники.А.: Это очень большой поэт.Я: К сожалению, он не дал всего того, что мог бы.А.: Да, он очень рано ушел. Но и так он много сделал.Я: В первых сборниках Гумилева еще чувствуется
влияние символистов, но уже начиная с третьего он пол¬
ностью находит себя. Но и в первых сборниках, наряду
с символистскими стихами...А. (перебивая): Почему наряду? Все, что он сделал,—
все значительно. А в «Колчане» и в «Костре» — все свое,
здесь он достигает вершин. Его долго не печатали, и его
очень мало знают. Но сейчас начали печатать. О творче¬
стве Гумилева надо судить не по «Капитанам». У него
много очень серьезных и важных стихотворений. «Капи¬
таны» — это игрушка. Вот сейчас напечатали ряд стихо¬
творений Гумилева в хрестоматии.Я: Да, в хрестоматии, составленной Тимофеевым для
педагогических училищ.
Об Анне Ахматовой513А.: Его скоро начнут печатать. Мне сейчас предложи¬
ли составить, отобрать его стихотворения и прокомменти¬
ровать их, составить свод его ранних стихотворений, но
мне не очень удобно это. Может быть, вы взялись бы?
Я: ....?!А.: За границей Гумилева много издают. Гумилев вел
очень тяжелую борьбу за новые пути в поэзии. Когда об¬
разовалась группа акмеистов, нам было очень трудно.
У символистов были сильные позиции. У них были меце¬
наты — такие, как миллионер Рябушинский. У них были
журналы — «Золотое руно» и много других. У нас не бы¬
ло ничего. У нас не было меценатов. Не было денег. Наш
журнал «Гиперборей» мы по очереди выкупали. Нас было
только шесть человек — не семь, как говорят, а только
шесть поэтов. На нас смотрели как на бунтарей, нам не
давали проходу, нас поносили везде и всюду. И в таких
условиях мы работали. Гумилев вел совсем неравную
борьбу, очень тяжелую борьбу, и все-таки мы добились
признания. Это заслуга Гумилева.Я: Я вам очень благодарен. Теперь я хотел бы вер¬
нуться к книге Страховского «Три поэта современной
России». Каково ваше отношение к материалам очерка?
Заслуживают ли доверия высказывания?А.: Книга Страховского дает совсем неправильное
представление и обо мне, и о Гумилеве, и о Мандельшта¬
ме. Это книга вредная. Страховский пишет о том, чего
совсем не знает. Он даже искажает облик людей. Он пи¬
шет о лице Мандельштама с глазами, лишенными рес¬
ниц! В то время как у Мандельштама были длинные шел¬
ковистые ресницы. Он дает биографию Гумилева, подроб¬
но пишет о каких-то мелочах, о каких-то старухах,
опуская главное в его жизни, в его творчестве. О себе я
уже не буду и говорить. Этой книгой пользоваться не¬
льзя.Я: Анна Андреевна, я собрал все ваши сборники, за
исключением одного...А.: Это, вероятно, «Вечер»?Я: Нет. Это сборник 1946 года, который был напеча¬
тан и потом уничтожен. Я этот сборник ищу уже много
лет, но пока еще не достал. Очень немного осталось эк¬
земпляров этого сборника. Здесь, в Ленинграде, насколь¬
ко я знаю, есть всего один — у Татьяны Михайловны Be-
514Об Анне Ахматовойчесловой, которой вы подарили полученный вами
сигнальный экземпляр. Говорят, что у вас самой нет это¬
го сборника. В Москве, насколько я знаю, имеется не¬
сколько десятков экземпляров. Найти его очень трудно.
Но я не теряю надежды.А.: У вас не совсем точные сведения. В Ленинграде
этот сборник есть еще у Макогоненко. У меня тоже
есть — мне привез его Сурков. Он как-то был у Ермило¬
ва, увидел у него сборник и «стащил» для меня. Ермилов
в конце сороковых годов написал ряд статей против ме¬
ня, тогда он и получил экземпляр. Сурков и завладел
им. А Танюше Вечесловой я действительно подарила
сборник. Только не сигнальный экземпляр, а я как-то, на¬
кануне выпуска сборника в свет, была в издательстве,
увидела там целые штабеля готовых книг и взяла одну
себе. Вскоре ко мне пришла Таня Вечеслова, перед отъ¬
ездом в отпуск, попросила что-нибудь почитать — новое,
я ей и подарила этот сборник.Я: Анна Андреевна, где и когда было ваше первое
выступление в печати? Есть сведения, что первое выступ¬
ление было в журнале «Сириус», который издавал
Н. С. Гумилев во время своего пребывания в Париже в
1907 году. Журнал этот очень недолго существовал —
всего выпущено было три номера. Об этом, в частности,
рассказано в книге Козьмина «Писатели современной
эпохи»: «...в этом журнале дебютировала Ахматова...»А.: Нет, это неверно. Я впервые стала печатать свои
стихи в журнале «Аполлон» в 1911 году и в акмеистском
журнале «Цеха поэтов» «Гиперборей» — в 1912 году.
В журнале же «Сириус» Н. С. напечатал мои стихи по
своей инициативе, по памяти и под моей старой фами¬
лией — Горенко. А я в этот журнал своих стихов не дава¬
ла.Здесь наш разговор был прерван. Анну Андреевну вы¬
звали к телефону. Пользуясь перерывом, внимательно ос¬
матриваю комнату, стараясь запомнить детали.От окна справа горка красного дерева, за стеклом
разные сувениры. Далее тумбочка красного дерева с
ящиками и круглым зеркалом наверху (по-видимому,
служащая туалетным столиком). Дальше большая кро¬
вать с колонками в четырех углах, увенчанных чашами-
светильниками. На правой колонке в изголовье повешены
Об Анне Ахматовой515четки (деревянные). Над изголовьем рисунок Модильяни.
Дальше стоит ширма, отгораживающая кровать от вто¬
рой половины комнаты. Потом шкаф красного дерева, с
глухими дверцами, старинный. Слева, напротив, полка-
стеллаж с книгами. За ней рабочий столик, за которым и
протекали все наши разговоры. Спиной к окну, в широ¬
ком кресле, обитом красным бархатом, сидит А. А. В ле¬
вом заднем углу небольшая горка. Вдоль стены дубовый
резной ларь, на котором разложены папки с бумагами и
книги. В правом углу дверь. Сверху комната освещается
небольшим фонарем.А. А. вернулась, села в кресло.А.: Какой у вас следующий вопрос?Я: Анна Андреевна, меня интересует история сборни¬
ка «Белая стая», изданного в Тифлисе в 1919 году.
В сборнике помещена незначительная часть стихотворе¬
ний из цикла «Белая стая». Как производился отбор
стихотворений в этот сборник? Вот он, я захватил его с
собой.А.: Покажите! Покажите! Я вижу этот сборник пер¬
вый раз. Это очень интересно. Ничего о нем не знаю. Воз¬
можно, что кто-нибудь из петербуржцев был там и пред¬
принял это издание. Это было сделано без моего ведома.
Это так называемое контрафактное издание. Вы знаете,
что такое контрафактное издание?Я: Это издание без разрешения автора.А.: Да. По прежним законам при обнаружении такого
издания в магазинах на него накладывался арест, и про¬
дажа разрешалась лишь в пользу автора. Таких изданий
было немало.27 июня 1963 г.Пришел ровно в час. Дождь. Открыла сама Анна Ан¬
дреевна.А.: Здравствуйте. Вы совсем промокли.Я.: Здравствуйте, Анна Андреевна. Это ничего. Боль¬
шое спасибо, что вы разрешили мне сегодня навестить
вас. (Проходим в комнату.)А.: Садитесь вот сюда. Подождите, пожалуйста, не¬
много, я закончу завтракать.Выходит в соседнюю комнату-кухню. Я сижу. Осматри¬
ваю комнату. На столе — сумочка, книга. Эта книга —
516Об Анне АхматовойАнна Ахматова в квартире на улице Ленина. 1960-е гг.Вот она, плодоносная осень,
Поздновато ее привели,А пятнадцать блаженнейших весен
Я подняться не смела с земли.—Я так близко ее разглядела,К ней припала, ее обняла,А она в обреченное тело
Силу тайную тайно лила.Анна Ахматова.13 сентября 1962
Комарово
(ночь)макет одного из томов последнего издания «Тысячи и од¬
ной ночи». Я все удивлялся в прошлые посещения, за¬
ставая Анну Андреевну с этой книгой в руках, ее повы¬
шенному интересу к арабским сказкам. Оказалось все
просто — она записывает в этот чистый блок свои воспо¬
минания. На шкафу две старинные фарфоровые вазы в
виде «Рогов изобилия» — синие с золотом.А.: Ну вот, нам теперь ничто мешать не будет.Я: Анна Андреевна, в прошлый раз вы очень интерес¬
но рассказали о создании акмеизма — нового направле¬
Об Анне Ахматовой517ния в поэзии. Мне хотелось бы больше узнать об истоках
акмеизма, об истории его возникновения.А.: Что же можно здесь дополнительно сказать? Воз¬
никло это направление в 1911 году. Был организован
«Цех поэтов», куда входили все акмеисты. Был создан
орган акмеистов — журнал «Гиперборей», с августа или
сентября 1911 года он начал выходить; был выпущен
«Манифест акмеизма» Гумилевым. Вот фактические
истоки акмеизма. Николай Степанович предложил тогда
многим символистам, связанным с нами дружбой и твор¬
чеством, в частности Лозинскому и Гиппиусу, войти в
это объединение. Лозинский отказался, заявив: «Я был
символистом и умру символистом». Гиппиус тоже отка¬
зался, так что нас, акмеистов, оказалось шесть человек
(Гумилев, Ахматова, Городецкий, Нарбут, Мандельштам
и Зенкевич).Конечно, творчество мое и Мандельштама оказало
влияние на Гумилева, когда он формулировал основные
положения акмеизма. Разве мои «Четки» имеют что-ни¬
будь общее с символизмом? Где тут символизм?Точно так же и творчество Осипа Мандельштама
ничего общего с символизмом не имело к тому времени.
Оно потеряло всякие связи с ним.Я: Сейчас должны выпустить сочинения Мандельшта¬
ма в издательстве «Советский писатель», в Большой се¬
рии Библиотеки поэта. Это даст правильную ориентиров¬
ку читателю.А.: Да, я знаю. Эта книга уже готова и скоро выйдет.
Я вхожу в состав редакционной коллегии. Но не знаю,
пойдет ли это на пользу.Я: Конечно, должно пойти. В особенности, если в кни¬
ге будет хорошее предисловие.А.: Вводная статья в книге хороша. Ее написал Ма-
кедонов. Но я не знаю, нужна ли эта книга? Мандель¬
штам далек от современного читателя. Надо знать очень
хорошо те условия, в которых он писал, литературные ин¬
тересы того времени и все те особенности жизни обще¬
ства десятых годов, чтобы ясно представлять творчество
Мандельштама — понимать его. Таких людей не так мно¬
го. Кто по-настоящему любит и понимает Мандельштама,
тот и так знает все, что он написал. А остальным он не
нужен — непонятен.
518Об Анне Ахматовой26 июня 1964 г.Ровно в пять я был у А. А.Я: Анна Андреевна, мне еще раз хочется поздравить
вас с премией, которую вам присудили в Италии.А.: Вы знаете об этом? Да, мне присудили большую
Литературную премию Италии — миллион лир. Вот
теперь собираюсь в сентябре в Италию.Я: Это вам будет не трудно?А.: Сейчас я чувствую себя очень хорошо. И если так
и будет, то смогу поехать. Когда меня спросили, где я
хочу, чтобы мне вручили премию — в Москве или в Ита¬
лии, на празднике вручения премий в мае или в сентябре,
я ответила, что в Италии. В мае там очень жарко, а вот в
сентябре, если все будет благополучно, я поеду.Ну вот, согласие я дала, а думаю: как же дальше?
Надо иметь разрешение на выезд, визу, паспорт, а хлопо¬
тать о себе не хочу. Я считаю, что о присуждении мне
премии известно и, следовательно, мне должны выдать
соответствующие документы без моих ходатайств.Вскоре мне позвонили из правления Союза писателей,
спрашивают, намерена ли я ехать за премией. Да, наме¬
рена. Так надо подать соответствующую просьбу, заявле¬
ние. На это я сказала, что заявления подавать не буду,
так как о присуждении мне премии знают и если считают,
что я могу и должна ехать за ее получением, то соответ¬
ствующие документы и без моих заявлений будут выда¬
ны.Об этом разговоре сообщили Суркову. Он обратился в
ЦК. Там ответили —о премии знаем, пусть подаст заяв¬
ление, рассмотрим. Сурков говорит, что Ахматова пода¬
вать заявление не собирается, и передает разговор со
мной. В ЦК отвечают — обсудим, сообщим. Потом, неде¬
ли через три, звонят из Союза писателей и сообщают:
«Анна Андреевна, из ЦК пришло письмо: разрешить поэ¬
тессе Ахматовой выехать за границу за получением Лите¬
ратурной премии в Италии. Срок выезда и время пребы¬
вания установить по усмотрению Ахматовой, когда най¬
дет нужным и на сколько найдет нужным».Вот после этого я обратилась к Суркову и сказала
ему: «Я получила разрешение на выезд за границу. Это
все сделано было без моих просьб, а вот теперь, имея это
разрешение, я хочу вас спросить — как вы думаете, могу
я ехать за границу одна, без сопровождающего, послеЧ
Об Анне Ахматовой519того как отметила мой такой солидный юбилей, после пе¬
ренесенных инфарктов?» Сурков: «Думаю, Анна Андре¬
евна, что это нельзя».— «Так вот, теперь я уже буду про¬
сить, чтобы мне разрешили иметь сопровождающего».
Сурков: «Кого бы вы хотели взять с собой?» Я назвала
троих — Ирину Николаевну (Пунину), ее дочку Анеч¬
ку — «мою внучку» — и мою «московскую дочку» —
Нину Ольшевскую. С любой из них я буду совершенно
спокойна.Сурков сказал, что передаст о моей просьбе. Он снова
позвонил в ЦК, рассказал о нашем разговоре. Там отве¬
тили — обсудим, сообщим. Дня через три звонят из прав¬
ления и говорят, что в ЦК склонны отпустить со мной
москвичку — Нину.Я: Как же вы поедете туда, Анна Андреевна?А.: Я хочу самолетом до Парижа, побыть там немно¬
го. Я ведь не была в Париже пятьдесят лет, со времени
встреч с Модильяни. Там много изменилось. Из Парижа
мы поедем в Северную Италию. Потом в Рим. А из Рима
на остров Сицилию — там будет праздник вручения пре¬
мий. А после этого я, наверное, побуду некоторое время
там.Как вы думаете, за что я получила премию?Я: Вы так много работали, Анна Андреевна, послед¬
ние годы, так много сделали. Вероятно, это за совокуп¬
ность всей работы...А.: Я уверена, что премию я получила за «Реквием».
Эта вещь произвела большое впечатление. Она в 1963 го¬
ду вышла в Германии, в Мюнхене, и после этого была
переведена на все языки мира.Я (вынимая из портфеля мюнхенское издание
«Реквиема»): Анна Андреевна, вот это издание? Вы его
видели? Здесь прекрасный ваш портрет работы Сорина...А.: Вы уже имеете? (Перелистывая.) Хорошо. Как же
вы достали?Я: Совсем случайно.А.: Сколько вы дали за этот сборник? (Видя, что
мнусь.) Ну сколько? Не смущайтесь!Я: Сорок рублей. Это ведь большая редкость. А для
меня это громадная ценность.А.: Как дорого!Я: Ну что ж поделать.А.: А теперь я вам расскажу о самой большой сенса¬
ции. Недели за три до моего отъезда в Ленинград ко мне
520Об Анне Ахматовойпришел один очень высокопоставленный человек. Он бли¬
зок к Аджубею, к редакции «Известий». С ним очень счи¬
таются. И он мне сказал, что собираются реабилитиро¬
вать Гумилева, и спросил, как бы я к этому отнеслась.
Я сказала, что никогда не верила в виновность Гумилева.
Он, конечно, ни в чем не виноват, и его реабилитация бы¬
ла бы только восстановлением справедливости. Дальше
он рассказал, что были подняты дела, связанные со след¬
ствием по делу Гумилева, по делу самого Таганцева,
и выяснилось, что, собственно, никакого таганцевского за¬
говора не было. Что Гумилев ни в чем не виноват, не ви¬
новат и сам Таганцев ни в чем. Никакого он заговора не
организовывал. Он был профессор истории в университете
в Ленинграде. Был большим оригиналом, но политикой, а
тем более — заговорами не занимался. А было следую¬
щее: действительно была группа — пять моряков, кото¬
рые что-то замышляли и, чтобы отвести от себя подозре¬
ние, составили списки якобы заговорщицкой группы во
главе с профессором Таганцевым. Включили в эти списки
много видных лиц с именами, в том числе и Гумилева, от¬
ведя каждому свою определенную роль. Для того чтобы
самим, таким образом, остаться в тени, при любых обсто¬
ятельствах. Всего ими в списках был упомянут шестьде¬
сят один человек. Из них казнили пятьдесят одного.Так вот, весь этот заговор оказался несуществовав¬
шим, и теперь, после рассмотрения всех материалов, Гу¬
милев будет реабилитирован. И сам Таганцев будет тоже
реабилитирован.Вот так мне сказал этот человек, которому нельзя не
верить, он слов на ветер не бросает.Потом он увидел у меня первый том четырехтомника
Гумилева, сказал, что он эту книгу еще не видел, что эту
книгу они еще не получали, и попросил у меня ее на не¬
сколько дней посмотреть. Я дала. Он ушел, и долго о нем
я ничего не слышала. Я уже начала беспокоиться. Неде¬
ли через две он снова пришел ко мне. Вернул книгу. Я у
него спросила: «Ну как же с реабилитацией Гумилева, вы
не ошиблись?» — «Нет,— говорит он,— это вопрос ре¬
шенный. И в самом скором времени это будет сделано».
Далее он сказал, что решено издать сочинения Гумилева,
и просил меня порекомендовать кого-нибудь из писате¬
лей редактором издания.На этом разговор наш прервался, так как вошли и
сказали, что пришел посетитель.
Об Анне Ахматовой5212 января 1965 г.В 17.30 позвонили и сказали, что А. А. хотела бы ме¬
ня видеть. В 18.30 я пришел к А. А.Я: Как вы себя чувствуете, Анна Андреевна? Вы, ве¬
роятно, очень устали с дороги?А.: Да, дорога была трудная, неудобно, ехали через
Сен-Готардский туннель, очень трясло. Хотела ехать об¬
ратно другим путем, но сказали: каким путем ехали сю¬
да, таким надо ехать и обратно. Утомительно.Я: Как вы себя там чувствовали, Анна Андреевна?
Все ли было хорошо?А.: Было нелегко. Жара до пятидесяти градусов.Я: Как там все прошло? Было интересно?А.: Все происходило в городе Катания. В старинном
замке Урсино семнадцатого века. Было очень много наро¬
да. Пришлось идти по проходу между стульев по залу к
президиуму. Там мне председатель вручил конверт. Этот
конверт я положила на стол, не посмотрев в него. Но
председатель улыбнулся, взял конверт со стола, открыл
его, показал, что в нем чек на миллион лир — это пре¬
мия,— и положил мне в сумочку. Затем мне вручили вот
этого рыцаря-марионетку. Мужчинам, получающим пре¬
мию, вручают такую же куклу, но даму в костюме тех
времен.Я: Вам был вручен какой-нибудь значок, диплом?А.: Нет, ничего этого не было. Конечно, было бы не¬
плохо, если бы они вручали, например, кольцо — пер¬
стень с гербом. Ничего не было. Везде в газетах об этом
много писали, и поэтому считается, что все и так знают
об этом хорошо. Мне было преподнесено вот это издание
«Божественной комедии» Данте — вот оно лежит сзади
вас — с замечательными рисунками Боттичелли. Это
толстый том, на нем вытеснено мое имя.Я: Тринадцатого декабря канадское радио сообщало
на русском языке, что подготавливается сборник ваших
стихотворений на английском языке и что переводы для
этого сборника подготавливает посол Канады в Москве.А.: Этого я не слышала. Может быть, этого канадца
мне и представляли на приеме в посольстве. Наш посол
Кузнецов мне представлял многих из дипломатического
корпуса, возможно, что и этот человек был там.Я: Но это переводит посол Канады в Москве.
522Об Анне АхматовойА.: Да, Но там было очень много разных дипломатов
из разных стран.Я: Интересно, что подготовкой сборника занимается
посол.А.: Ну в этом ничего удивительного нет, дипломаты
часто занимаются литературоведением, интересуются
литературой, поэзией.Я: Анна Андреевна, какие сборники стихов вы видели
в Италии? Что там нового издали из ваших стихов?А.: Ничего нового там нет, кроме тех двух сборников,
которые вышли два года назад. Поэзией мало интересу¬
ются, мало издают, очень дорого стоит. Мой сборник сто¬
ит 3500 лир. Хороший завтрак на двоих из нескольких
блюд с вином стоит 2000 лир. Вот какие цены на книги!
Переводы плохие.	'Я: Анна Андреевна, я видел сводный план изданий на1965	год, и там намечен в издательстве «Советский писа¬
тель» ваш сборник «Бег времени» с включением циклов
«Полночные стихи», «Реквием» и «Поэмы без героя».
Я был приятно удивлен, потому что перед отъездом вы
говорили, что «Реквием» не включается. Правда, вы го¬
ворили, что рецензент, кажется Твардовский, выражал
пожелание, чтобы этот цикл был включен в ваш новый
сборник. Может быть, это оказало воздействие на изда¬
тельство, а может быть, премия, полученная вами, и
большая популярность «Реквиема» во всем мире.А.: Вот это очень интересно. «Реквием», конечно, пора
печатать. Его переводят на все языки мира. Печатают во
всех странах. Это хорошо.14 января 1965 г.В 15 часов позвонила А. А. Меня не было дома. При¬
дя домой, я позвонил в 18 и в 18.45 был у нее.А.: Здравствуйте. Садитесь вот сюда. (А. А. сидела за
письменным столом, в черном шелковом халате, в санда¬
лиях, прическа — хвостом.)Я: Здравствуйте, Анна Андреевна. Как съездили в
Москву? Как вы себя чувствуете?А.: Я никуда не ездила. Плохо себя чувствовала. Ска¬
зывается и погода, и усталость. А в Москве мороз. У ме¬
ня был врач, очень хороший, и он запретил уезжать.Я: Плохо с сердцем? Это, вероятно, погода—такая
неустойчивая. Я очень чувствую всякую перемену погоды.
Об Анне Ахматовой523А.: Общее состояние нехорошее. А сердце — оно всег¬
да откликается на все. И погода тоже действует. Вообще,
чувствую себя неважно.Я: Не собираетесь ли вы, Анна Андреевна, в ближай¬
шие дни в Комарово?	цА.: Нет. Не поеду. При такой погоде, как сейчас, там
совсем нехорошо. Все будет чувствовать и аорта, и сер¬
дце. Все. На воздух выйти нельзя.Вот еще интересная вещь. Получила на днях из Аме¬
рики «Реквием» на чешском языке. Это издала чешская
колония в Америке. Прислали мне экземпляр с надписью.
Оригинальный рисунок на обложке — тюремная решет¬
ка?!Я: Да, пожалуй, это решетка. Это в их стиле. А как
выполнен перевод? Хорошо ли?А.: Я внимательно не смотрела. Вообще, плохо пере¬
водят.Я: Чешский язык нам все-таки понятен. Вот сборник
на сербском языке, я его у вас видел, там совсем ясно,
они даже используют такой же, как у нас, алфавит. По¬
льский тоже понятен.А.: Да. Вообще, и с группой славянских языков, и с
группой романских и германских языков можно спра¬
виться: французский — итальянский — испанский; поль¬
ский — чешский — болгарский — сербский. Это все не
чуждые нам звуки. Вот что совсем чужое, это финно¬
угорские. Финский, эстонский, венгерский. Это чужое.
Литовский язык тоже малопонятен.Я: Литовский — это язык, взявший много и от
польского и от русского, точнее белорусского.А.: Там есть много и своего. У меня, вероятно, будет
дубликат польского сборника, я приберегу для вас.Я: Спасибо. А вот литовский сборник я попытаюсь вы¬
писать из Вильнюса. Может быть, и получу. Анна Андре¬
евна, были ли у вас из издательства? Остановились ли
окончательно на составе сборника? Ведь в плане изда¬
тельства было указано, что в «Бег времени» включены
циклы «Полночные стихи», «Реквием» и «Поэма без ге¬
роя».А.: Я не сомневаюсь, что все это будет так. Это какая-
то ошибка. Я им даже не передавала «Реквием». У них
его нет. Даже есть сомнения в отношении «Поэмы без ге¬
роя». Что-то не очень хотят ее печатать.
524Об Анне АхматовойЯ: Я все-таки удивляюсь тому, с каким трудом все это
проходит.А.: Ну что же поделаешь. Вот интересно — я послед¬
нее время получаю через редакцию журнала «Юность»
много писем: в четвертом номере был напечатан ряд моих
стихотворений — вот в ответ на них пишут, просят при¬
слать сборник моих стихов, другие пишут, что потеряли
во время войны мои сборники и просят прислать что-ни¬
будь. Но ведь у меня нет моих книжек, я сама не имею
своих сборников. Они думают, что у меня их большой за¬
пас. Да. Так вот, редактор «Юности» — они ведь письма,
направляемые писателям, прочитывают как редакци¬
онную почту — предложил мне напечатать в третьем но¬
мере, мартовском, этого года триста строк моих стихотво¬
рений. Просил отобрать, но только из уже напечатанного.
Я сначала думала, что это очень трудно, ведь триста
строк — это очень много. Но потом как-то вечером села и
быстро отобрала. И написала к ним предисловие. (Берет
свою записную книгу — «Тысяча и одна ночь».) Вот про¬
чтите.Читаю. Содержание примерно такое: «Последнее вре¬
мя я получаю много писем от читателей «Юности» с
просьбой прислать сборник моих стихотворений. Но у ме¬
ня их нет, этих сборников. Редакция «Юности» любезно
предложила, в ответ на эти просьбы, напечатать ряд мо¬
их стихотворений в мартовском номере. Их я дарю всем
моим читателям, обращающимся ко мне с просьбой. Анна
Ахматова».А.: Ну как?Я: Очень хорошо. Что же может быть лучше? Вообще,
все это будет прекрасно. Во-первых, триста строк — это
двадцать пять — тридцать стихотворений. У вас ведь
большинство стихотворений восемь — двенадцать строк.
А затем ведь это тираж пятьсот тысяч.А.: В шестьдесят пятом году тираж полтора миллио¬
на. Если все выйдет так, то, конечно, будет хорошо. По¬
смотрим.Вот еще интересную телеграмму получила из Оксфор¬
да. Просят прислать мерку — рост, объем в плечах и
т. д., объем головы. Им это необходимо, пишут, чтобы
сшить мантию и шапочку к торжественному заседанию, на
котором будут присуждать почетное звание доктора фило¬
логии и облачать в мантию. Просили сообщить также, ког¬
Об Анне Ахматовой525*г*««мг4 н*^ 1
Г; «■«*.•.*ISlll L"Анна Ахматова в Оксфорде. 1965 г. Слева — А. Г. Каминская
справа — Аманда Хэйт.да для меня удобно приехать в Оксфорд. Я ответила, от¬
носительно возможности приезда написала, что должна
уточнить, потом дополнительно сообщу. Позвонила Сур¬
кову в Москву. Он это встретил кисло. Сказал — перего¬
ворю и позвоню. Пока еще ничего не ответил.Я: Но ведь это будет вам очень тяжело. Поездка в
Италию была такой тяжелой для вас. А здесь снова та¬
кое далекое путешествие.А.: Это значительно легче. Из Москвы в Париж идут
комфортабельные самолеты «Каравеллы», три часа.
А там несколько часов Париж — Лондон, поездом без пе¬
ресадки. Это ничего.27 января 1965 г.Мне позвонили от А. А. в воскресенье 24.1, спросили,
могу ли я зайти к А. А. в один из ближайших дней, дого¬
ворились на среду, 27.1, в 13 часов.Пришел в среду, ровно в час. Провели к А. А.А.: Здравствуйте. Садитесь вот сюда.
526Об Анне АхматовойЯ: Здравствуйте, Анна Андреевна.А.: Вот, посмотрите, только что получила фотографии
из Италии. Это снимали во время церемонии. Хорошие
фотографии. (Передает набор из 14 фотографий, на кото¬
рых показана вся церемония вручения премии в г. Ката¬
ния в замке Урсино.)Я: Как вы себя чувствуете, Анна Андреевна?А.: Все еще недостаточно хорошо. Даже не знаю, что
именно, но какое-то очень неуверенное состояние.Я: Чем вы сейчас заняты?А.: Сейчас идет подготовка к годовщине смерти Пуш¬
кина. Меня просили выступить по телевидению, но я в та¬
ком состоянии, что сама, естественно, выступить не могу.
Поэтому в сообщении того, кто будет вести передачу, бу¬
дет сказано о моих работах о Пушкине. Меня просили
прочитать ряд стихотворений, посвященных Пушкину.
Я прочитала три стихотворения — записали на магнито¬
фон. Во время телевизионной передачи эту часть вклю¬
чат.Я: Получили ли, Анна Андреевна, из Москвы разре¬
шение на поездку в Англию?А.: Нет, пока ничего нет. Я ведь вам говорила, что по¬
звонила Суркову. До сих пор он не ответил. Я больше
звонить и напоминать не буду. Зачем? Это их дело теперь
беспокоиться.Я: Какие еще новости были за это время?А.: Вы о перевыборе правления Ленинградского отде¬
ления Союза писателей знаете? Там было очень интерес¬
но. После всех выступлений в дискуссии по докладу Про¬
кофьева — а были, говорят, очень острые выступления
Прокофьев снял свою кандидатуру в правление Союза.
Сослался на плохое состояние здоровья. Выбрали новое
правление. Теперь во главе будут стоять Дудин и Гранин.
Выбрали меня в правление, причем третьей по порядку —
по числу голосов. Так же, третьей по порядку, выбрали
меня в правление и в 1945 году — двадцать лет назад.
А потом вскоре, в 1946 году, было выступление Жданова.Выбрали меня также делегатом на съезд писателей.
Во главе поэтов Ленинградского отделения сейчас будет
Вадим Шефнер. Это порядочный человек.Я: Анна Андреевна, скажите, пожалуйста, что прои¬
зошло в 1924 году? Почему был наложен запрет на ваши
стихи? Почему вас перестали печатать? Почему был
уничтожен подготовленный двухтомник ваших стихов?
Об Анне Ахматовой527Анна Ахматова. 1965 г.А.: В 1924 году я получила приглашение из Москвы
провести там Литературный вечер, выступить со своими
новыми стихами. Я поехала в Москву и прочитала много
стихотворений. Я прочитала «Клевету» и ряд стихотворе¬
ний из последнего издания «Anno Domini», которые рань¬
ше не печатались. На вечере присутствовало какое-то
высокопоставленное лицо, которому не понравились мои
стихи. И вот, после этого вечера, я была запрещена. Ме¬
ня перестали печатать. Подготовленный к выпуску, уже
напечатанный, двухтомник моих стихов был уничтожен.
Этот запрет был очень длительный. До 1939 года меня не
печатали. Совсем ничего. Я переводила, занималась лите¬
ратуроведением, писала о Пушкине. Меня не печатали.
Вот потому, вероятно, сложилась легенда, что я замолча¬
528Об Анне Ахматовойла. Но я непрерывно работала, я не переставала писать
стихи.В 1939 году на каком-то литературном совещании ме¬
ня вдруг вспомнил Сталин: «Где Ахматова?» Ему сказа¬
ли — в Ленинграде. «Почему ничего не пишет?» Ему объ¬
яснили. Рассказали о 1924 годе. «Разрешить ей печатать¬
ся». Вот в 1939 году мне и разрешили снова печататься.
Я напечатала ряд стихотворений в 1939 году в журнале,
потом еще. Подготовила и выпустила сборник «Из шести
книг». Но после этого сборника опять было запрещено
печататься. Сборник вышел в 1940 году. Опять попал к
Сталину. Ему не понравилось одно из стихотворений. Он
не обратил внимания даже на дату. Стихотворение было
старое, 1922 года. И опять, теперь уже Сталин, наложил
запрет. Снова печататься я стала уже во время войны.
А после войны, в 1946 году, выступление Жданова.Я: Да. Трудно вам было. Анна Андреевна, я хотел вам
показать ряд заметок в «Литературной газете», «Изве¬
стиях», вот ваша фотография в первом номере «Огонь¬
ка».А.: Я видела это. Кое-что из этого у меня есть.Я: Теперь стало много появляться заметок о вас.А.: Мне брат предлагал пересылать вырезки из амери¬
канских газет и журналов. Там много пишут.Я: Это было бы интересно.А.: К чему это? Да, скажите, как называется улица,
параллельная Большому или проспекту Карла Либкнех-
та? Никак не могу вспомнить. Спрашивала у всех сво¬
их — никто не знает. Я на этой улице жила.Я: Это Большая Пушкарская.А.: Конечно, Большая Пушкарская. Во время первой
мировой войны Николай Степанович заболел и был на¬
правлен в Петроград лечиться. Его положили в больницу
на Петроградской стороне (Петропавловскую), и я, что¬
бы быть поближе — мы жили в Царском Селе тогда,—
сняла комнату на Большой Пушкарской. Вот только
в каком доме? Этот дом стоял прямо против улицы, иду¬
щей с Большого проспекта (рисует план), третьей улицы
от Каменноостровского.Я: Это, наверное, дом около Матвеевской церкви. Ка¬
жется, это был приходской дом.А.: Это я не помню. По-моему, это не был церковный
дом. Но это был большой дом своеобразной архитектуры,
и в него прямо упиралась улица.Я: Надо будет посмотреть, что это за дом.
Об Анне Ахматовой529А.: Это вот почему я вспоминала. Меня просили со¬
ставить список всех мест, где я жила. Очень просили.
Я попыталась, и вот смотрите, получилось много. Все
вспомнила, а вот эту улицу не могла вспомнить. Спасибо
вам. (Показывает список, напечатанный на трех страни¬
цах.)	_Я: Анна Андреевна, это так интересно. Здесь всё —
от Большого Фонтана под Одессой, до этого дома. Я вас
очень прошу разрешить мне это переписать. Это очень
важно для меня.А.: У меня останется список, я вам потом дам.Я: Вы устали, наверное, Анна Андреевна? Пожелаю
вам всего хорошего.А.: Да. До свидания.— Потом, при моем уходе, прово¬
жая:— До свидания. Спасибо за Большую Пушкарскую.(Пришел на Большую Пушкарскую. Этот дом оказал¬
ся № 57 а, напротив Подковыровой улицы, которая упи¬
ралась в него).8 сентября 1965 г.А.: Как вы себя чувствуете? Как прошло лето? Выгля¬
дите вы хорошо. Тьфу, тьфу — три раза через левое пле¬
чо. Сейчас будем пить чай. Вы, конечно, хотите. Сарра,
приготовьте нам чай.Я: Спасибо. Как вы, Анна Андреевна, провели лето?
Как вы переносите эту меняющуюся погоду?А.: Отвратительно. Совсем была разбита. Такая
слабость. Ничего не хотелось делать. Никуда не выходи¬
ла.Я: Вот, прежде всего, разрешите выполнить поруче¬
ние. Вам просили передать письма, телеграмму. Просили
сказать, что сегодня приезжает Вероника и порученный
вами телефонный разговор не состоялся, не дозвонились.А. (распечатывая письмо): Простите, я прочту при
вас. Откуда это? Читает: «Я пишу из места заключе¬
ния, Кировская область, Верхне-Камское... Просидел
восемь лет... Осужден на пятнадцать лет. Еще осталось
семь лет...» Пятнадцать лет, это, наверное, убил кого-
нибудь. Сколько я таких писем получаю. Почему они все
пишут ко мне? Письмо прислано в письме, через редак¬
цию журнала... «Нева». Ну, Бог с ним. Что нового?
530Об Анне АхматовойЯ: В ближайшие дни в Ленинграде должна появиться
книга ваших переводов — «Голоса поэтов», из серии
«Мастера поэтического перевода». Об этом уже объяв¬
лено в журнале «Новые книги», и эта книга была уже
на выставке в Институте русской литературы имени
Пушкина.А.: Вот это приятная новость. Я знаю эти книжки. По¬
лучила недавно от Зенкевича такую. Там три тысячи
строк. Это довольно много. Она в Ленинграде была на
выставке?Я: Да, в Ленинграде. Книжка довольно большая, сто
двадцать — сто пятьдесят страниц.А.: Это хорошо. Я довольна. На нее я буду жить зи¬
мою. Они мне пока еще ничего не заплатили. В этом из¬
дательстве авансов не платят. Сразу рассчитываются за
все по выходе книги.Что же, начнем обмен новостями. Вы знаете, я опять
попала в опалу. Было совещание в Москве, в верхах, по
идеологическим вопросам. Попало «Юности» за то, что
меня напечатали. Ругали ряд молодых поэтов — опять
Вознесенского, Евтушенко и других. Нападки на Твар¬
довского, что «как это пьяница может быть редактором
„Нового мира“», «что „Новый мир" издается для ино¬
странцев». А Ахматову нужно запретить, снова запре¬
тить. Это ждановские последователи. Так же вот сорок
лет назад меня запретили, двадцать лет назад снова и
опять... Не много ли для одного человека? Было очень
неприятно, и конечно, не способствовало хорошему само¬
чувствию. Причем это стало распространяться. Я это уз¬
нала из Риги. Но, к счастью, прошло десять дней, и
все это было отменено. Алексей Александрович Сурков
пошел куда следует и очень крупно поговорил. Сказал,
что эти методы совсем недопустимы. Нельзя себя позо¬
рить. Ведь ко всем таким вещам очень прислушиваются
за рубежом — в социалистических странах. Это нам не к
лицу и не на пользу. И все это, по-видимому, проект ре¬
шения — было отменено.Публикация Т. М. Латманизовой.
ПИСЬМА* К А. А. АХМАТОВОЙН. Н. ПунинАдрес: Ташкент, ул. Карла Маркса, № 7,
Анне Андреевне Ахматовой14 апреля 42Самарканд, больницаЗдравствуйте, Аничка.Бесконечно благодарен за Ваше внимание и растро¬
ган; и это не заслужено. Все еще в больнице не столько
потому, что болен, сколько оттого, что здесь лучше, чем
на воле: есть мягкая кровать и кормят, хотя и неважно,
но даром. И спокойно. Я еще не вполне окреп, но все же
чувствую себя живым и так радуюсь солнечным дням и
тихо развивающейся весне. Смотрю и думаю: я живой.
Сознание, что я остался живым, приводит меня в востор¬
женное состояние, и я называю это — чувством счастья.
Впрочем, когда я умирал, т. е. знал, что я непременно
умру — это было на Петровском острове у Голубевых,
куда на время переселился, потому что там, как мне ка¬
залось, единственная в Ленинграде теплая комната —
я тоже чувствовал этот восторг и счастье. Тогда именно я
думал о Вас много. Думал, потому что в том напряжении
души, которое я тогда испытывал, было нечто — как я
уже писал Вам в записочке —- похожее на чувство, жив¬
шее во мне в 20-х годах, когда я был с Вами. Мне кажет¬
ся, я в первый раз так всеобъемлюще и широко понял
Вас — именно потому, что это было совершенно бескоры¬
стно, т. к. увидеть Вас когда-нибудь я, конечно, не
рассчитывал, это было действительно предсмертное
с Вами свидание и прощание. И мне показалось тогда,
что нет другого человека, жизнь которого была бы так
цельна и поэтому так совершенна, как Ваша; от первых
детских стихов (перчатка с левой руки) до пророческого
бормотания и вместе с тем гула поэмы. Я тогда думал,
что эта жизнь цельна не волей — и это мне казалось* Тексты писем печатаются с некоторыми сокращениями. (Ред.)
(С) Письма к Ахматовой, 1990.
532Об Анне Ахматовойособенно ценным — а той органичностью, т. е. неизбеж¬
ностью, которая от Вас как будто совсем не зависит. Те¬
перь этого не написать, т. е. всего того, что я тогда ду¬
мал, но многое из того, что я не оправдывал в Вас, встало
передо мной не только оправданным, но и, пожалуй, наи¬
более прекрасным. Вы знаете, многие осуждают Вас за
Леву, но тогда мне было так ясно, что Вы сделали мудро
и, безусловно, лучшее из того, что могли выбрать (я гово¬
рю о Бежецке), и Лева не был бы тем, что он есть, не
будь у него бежецкого детства. Я и о Леве тогда много
думал, но об этом как-нибудь в другой раз — я виноват
перед ним. В Вашей жизни есть крепость, как будто она
высечена в камне и одним приемом очень опытной руки.
Все это — я помню — наполнило меня тогда радостью и
каким-то совсем не обычным, не сентиментальным умиле¬
нием, а созерцательным, словно я стоял перед входом в Рай
(вообще тогда много было от «Божественной Комедии»).
И радовался я не столько за Вас, сколько за мироздание,
потому что от всего этого я почувствовал, что нет лично¬
го бессмертия, а есть бессмертное. Это чувство было осо¬
бенно сильным. Умирать было не страшно, т. е. я не имел
никаких претензий персонально жить или сохраниться
после смерти. Почему-то я совсем не был в этом
заинтересован, но что есть Бессмертное и я в нем ока¬
жусь — это было так прекрасно и так торжественно.
Вы казались мне тогда — и сейчас тоже — высшим выра¬
жением Бессмертного, какое я только встречал в жизни.
В больнице мне удалось перечитать «Бесов». Достоев¬
ский, как всегда, мне тяжел и совсем не для меня, но в
конце романа, как золотая заря, среди страшного и не¬
правдоподобного мрака, такие слова: «Одна уже всег¬
дашняя мысль о том, что существует нечто безмерно
справедливейшее и счастливейшее, чем я, уже наполняет и
меня всего безмерным умилением — и славой —о, кто бы
я ни был, что бы ни сделал! Человеку гораздо необходи¬
мее собственного счастья знать и каждое мгновение веро¬
вать в то, что есть где-то уже совершенное и спокойное
счастье для всех и для всего...» и т. д. Эти слова почти
совершенное выражение того, что я тогда чувствовал.
Именно — «и славой» — именно, «спокойное счастье».
Вы и были тогда выражением «спокойного счастья сла¬
вы». Умирая, я к нему приближался.
Об Анне Ахматовой533Но я остался жить и сохранил и само это чувство и па¬
мять о нем. Я так боюсь теперь его потерять и забыть и
делаю усилия, чтобы этого не случилось, чтобы не случи¬
лось того, что там много раз случалось со мной в жизни:
Вы знаете, как я легкомысленно, не делая никаких уси¬
лий, даже скорее с вызовом судьбе, терял лучшее, что
она, судьба, мне давала. Солнце, которое я так люблю
после ледяного ленинградского ада, поддерживает меня
и мне легко беречь перед этой солнечной славой это
чувство бессмертного. И я счастлив.Мне хорошо здесь, и в больнице хорошо; рука почти
зажила — Вы видите, я пишу своим почерком,— правда,
много забот, как устроиться, как прокормиться, но они не
поглощают меня так, как это бывало раньше. И мне не
жаль брошенного, кроме некоторых вещей, которые я
просто из-за спешки забыл взять.В вагоне, когда я заболел, мне почему-то вспомнился
Хлебников, и я воспринял его как самый чистый звук, са¬
мый чистый голос моего времени, и как синтез этого вре¬
мени, по отношению к которому Маяковский что-то одно¬
стороннее, частный случай. Вы — не частный случай, но
почему-то я не мог соотнести Вас с Хлебниковым, и это
до сих пор мне непонятно.Подъезжая к Ташкенту, я не надеялся Вас увидеть и
обрадовался до слез, когда Вы пришли, и еще больше,
когда узнал, что на другой день Вы снова были на вокза¬
ле. Ваше внимание ко мне бесконечно. В телеграмме, ко¬
торую вчера передала мне Ира, Вы спрашиваете, не надо
ли чего прислать. Мне очень хочется приехать к Вам;
это не скоро; еще неделю я пролежу здесь, а потом надо
будет искать комнату и устраиваться. Если к тому вре¬
мени мы еще не получим эвакуационных денег, я попрошу
Вас прислать мне на дорогу. Но я слышал также, что Вы
собираетесь в Самарканд — это было бы прекрасно. Мне
бы хотелось, правда, лучше приехать к Вам, но одно
другому не мешает. За телеграмму спасибо.Аня, солнце и чистое небо, а ночью было так много
крупных звезд, и я их вижу, а на севере из-за своих
глаз я их не видел.Устал немного писать. Письмо вышло длинное и, пожа¬
луй, бестолковое. Простите. Целую Ваши руки и еще раз
спасибо за всеб (ывший) К(атон)М (альчик)
534Об Анне АхматовойП. Н. Лукницкий27	января 1962 г.КомаровоДорогая Анна Андреевна!В авторском примечании к «Поэме без героя» ска¬
зано:«...Другие, в особенности женщины, считали, что «По¬
эма без героя» — измена какому-то прежнему «идеалу»
и, что еще хуже, разоблачение моих давних стихов
(«Четки»), которые они „так любят...“».А еще,— Вы говорили мне, что многие нынешние чи¬
татели (особенно читательницы) считают поэму «непо¬
нятной».Мне хочется высказать Вам мои мысли по этому пово¬
ду, а заодно и по некоторым другим поводам.Когда на днях Вы прочитали мне эту поэму, я слушал
ее, знакомился с нею впервые, ибо совершенно не помню
чтения Вами начала поэмы в Красной гостиной Союза
писателей в январе 1941 года, хотя и был там в числе Ва¬
ших слушателей.Облекаемый горными струями Вашего голоса, погру¬
жаясь в поэму, я ныне примечаю, что сложны, может
быть, даже кому-то трудны для понимания Ваши мысли,
Ваши чувства, но выражены они предельно простыми
словами, а потому ничего непонятного в поэме нет.Причины «непонятности» поэмы у разных людей, ко¬
нечно, различны, но все они, по-моему, легко объяснимы.
Поэма требует активного, а не пассивного восприятия,
читая или слушая ее, надо д у м а т ь, а далеко не все на
это способны.Поэма одета в доспехи, защищающие наиболее уязви¬
мые жизненные ее места от невежества. Нужна известная
сумма знаний, чтобы все химические элементы, какие со¬
четаете Вы, вызывая нужные Вам реакции, сразу раство¬
рялись в сознании, а не воспринимались, как некое не¬
растворимое инородное тело.Автором предполагается, что все, не объясненное в
примечаниях, ведомо минимально подготовленным к пу¬
тешествию в стихию поэзии людям. Но, может быть, это
предположение в отношении иных нынешних читателей
ошибочно? И далеко не всем, даже за долгие годы бес¬
Об Анне Ахматовой535плотного обывательского существования, удается испить
живую воду «вежества». Таким людям «Четки» еще кое-
как понятны потому, что на «Четках» нет нагрузки отяже¬
ленных десятилетиями раздумий, нет и синтеза многове¬
ковых и многонародных слоев всеевропейской духовной
культуры. «Четки» созданы еще в двух измерениях.
Третье тогда только прорастало, уходя в глубину лишь
своими первыми, едва народившимися, как кристаллы,
сантиметрами.В этом (и только в этом) отношении их можно срав¬
нить с «Романтическими цветами», автор которых томим
щемящим и трепетным чувством влечения к неминуемому
блаженству, но еще не погрузился в его пучину. И пото¬
му мир для него — только плоский портрет, еще не спо¬
собный выйти из рамы, жарко и жадно припасть к нему,
опьяненному и счастливому победителю. Долог путь от
«Романтических цветов» до «Души и тела» и «Заблудив¬
шегося трамвая». Но еще дольше Ваш полет от «Вечера»
и «Четок», то на крыльях «Белой стаи», то с поднятыми
ураганным ветром семенами «Подорожника», к монумен¬
тальной «Поэме без героя».Третье измерение росло, направляемое остротой
видения, формируемое жизненным опытом, питаемое
постепенно возникавшей мудростью, все более глубинны¬
ми и пестроцветными дивами чувств.В простые слова уложился мир, раскинувшийся в трех
широко и глубоко масштабных измерениях. Такой мир
можно увидеть лишь высшим напряжением духовных
сил, притом не днем (когда внимание рассеивается посто¬
ронними звуками, красками и любыми вторгающимися в
умозрительную работу распылителями сознания), а толь¬
ко в ночи,— раскрывающей перед нами усыпанное звез¬
дами, бездонное мироздание. Пусть это небо — даже в
четырех стенах:...Когда, Соломинка, ты спишь в огромной спальне
И видишь, чуткая, как нежен и высок,Огромной тяжестью, что может быть печальней,На веки чуткие спустился потолок...(Цитирую на память, простите за вероятные неточности.)Вот почему в поэме — не дневная Ахматова «Четок» и
«Белой стаи» (хотя и в них уже есть случайные ночные
видения проростков третьего измерения), а ночная Ахма¬
това, переплавившая все бреды, все муки, все годы свои
в исполинскую чудесно-прозрачную призму.
536Об Анне АхматовойТри измерения—это ясный и чистый взгляд на мир,
сквозь гигантский хрустально-прозрачный куб. Мир
сквозь него виден уже невесомым, очищенным до степени
прозрачности от всяческой земной пыли. Взору, устрем¬
ленному сквозь такой куб, оказалось доступно охватить
весь мир, весь наш XX век, всю духовную и эмоцио¬
нальную жизнь эпохи. И на первом плане этой вселен¬
ской картины — уже личное пристрастие, личная любовь
автора:Это имя, как гром и как град,Петербург, Петроград, Ленинград...—пронизанный ветром пятидесятилетнего ахматовского
творческого лирического дыхания, в котором, как вдох
и выдох, черные ночи чередуются с белыми.В этом частом, трудном, мучительном чередовании —
грудной, только кажущийся слабым, а в действительно¬
сти очень сильный голос поэта.Николай Петрович Горбунов, некогда личный секре¬
тарь В. И. Ленина, позже организатор и начальник мно¬
готрудных высотных памирских экспедиций, коммунист,
впоследствии, в 1938 году, погибший в ссылке, был, несо¬
мненно, человеком трезвым, не склонным ни к мистике,
ни к фантасмагориям. Но он обладал романтической лю¬
бовью к исследованию всего неведомого, неисследованно¬
го. И когда в 1938 году, упорный альпинист, он совершал
труднейшее (были человеческие жертвы) первовосхожде¬
ние на высочайшую в СССР горную вершину,— он, под¬
нимаясь шаг за шагом, на высоте более 7000 метров над
уровнем моря, был пленен необычайными впечатлениями,
о которых сам мне вскоре, едва оставшись живым, рас¬
сказывал...Кислорода в воздухе не хватало. Внезапно слух вос¬
ходителя наполнился странными и неведомыми звуками
неземной мелодии, и перед глазами возникли прозрачные
фиолетовые кубы, они были звучащими, из них все было
вокруг сделано, и весь мир теперь был виден только
сквозь них,— справа, слева, впереди — страшные про¬
пасти, череда за чередою за ними снежные, призрачные
хребты, разделенные глубочайшими ущельями, с висячи¬
ми ледниками по их черно-скалистым склонам,— так, до
бесконечно-далекого горизонта... Это был тот же мир, о
котором он догадывался по слитым воедино крупинкам
Об Анне Ахматовой537прежде добытых знаний и представлений, и, однако, это
был и совсем иной — страшный, но ничуть не пугающий,
фантастический, но от дня рождения знакомый, удиви¬
тельный, воодушевляющий до восторженного пренебре¬
жения к самой смерти, мир... Земной, но и космический...
Все в нем было живой реальностью и непререкаемой
истиной, хотя всего этого ни сам исследователь, ни кто-
либо на свете другой никогда не видел...Такое можно увидеть, услышать и прочувствовать
только на трудно вообразимой и все же достигнутой
страшной высоте, гордо пройдя труднейший и мучитель¬
ный путь!Я живо представляю себе Вашу поэму таким амети¬
стово-фиолетовым, кристально прозрачным, полным му¬
зыкально-чистого звучания кубом, сквозь который весь хо¬
рошо знакомый мир видится правдивым, истинным, строго
реалистическим, но преображенным силой вольного
духа...Я рад неделе общения с Вами, после стольких лет
разнобережной жизни. Мне как-то отвычно было уже по¬
гружаться в эпоху поэзии начала века (изученную мною
благодаря Вам), а потом в эпоху двадцатых годов (пере¬
житых мною в частом и тесном духовном общении с Ва¬
ми, облагородившем меня, определившем для меня мно¬
гие принципы на всю последовавшую мою жизнь).Отвычно: лесные чащи Акумы и Серого Оленя и даже
лагуны Акумбалы (в моей неопытной рукой сделанной
поэме 1928 года) — утонули в глубинах «общей» исто¬
рии. Я оказался занят всем на свете другим. Казалось,
где-то — бесконечно далеко — и Вы (та, прежняя),— за
водораздельным хребтом разных мироощущений и миро-
пониманий.Причина тому понятна: с 1930 года, с Памира, с путе¬
шествий моих, с захватившей меня всецело, но по-новому
крылатой для меня, жизни, началось формирование мое¬
го нового мировоззрения.Между мною и Вами появилась тектоническая трещи¬
на внутреннего, никогда мною не высказанного вслух, не¬
согласия в отношении Вашем и в отношении моем к окру¬
жающей нас «современности».Мне показалось, что Вы не поймете того, что по мере
общения с тысячами различнейших людей, в различных
социальных слоях населения (чего были лишены Вы) от¬
538Об Анне Ахматовойкрывалось все шире мне, не переступите через трагизм и
боль нанесенных Вам этим новым миром обид и не пре¬
одолеете давящую боль скорбь.Но оказалось все иначе... Сила Ваша оказалась по-
истине удивительной. Вы нашли в себе мужество, волю и
разум подчинить личное общему; Вы поняли в новом
главное: в порой диком и страшном облике — животвор¬
ный, способный к величайшему взлету — дух.Огромное благородство, подвиг самоотверженности
понадобились от Вас для этого и еще больший подвиг
для того, чтобы, поняв это главное,, перейти в иную эпо¬
ху, встретившую было Вас ураганным, противным вет¬
ром,— перейти, не потеряв себя, не изменив ни себе, ни
единому принципу Человечности, ни родной России, той,
которая во все времена и эпохи прошлого, настоящего и
будущего — едина величием своего народа.Не с покаянной (как многие лицемерно каявшиеся), а
с гордо поднятой (потому что и не в чем Вам было каять¬
ся,— каяться надо было перед Вами) головой, сво¬
бодная из свободных, смело и уверенно — как мусуль¬
манский праведник, по волоску пророка идущий над без¬
дной в рай,— вошли Вы в эпоху новую... Вошли победи¬
тельницей. Позади Вас остался висячий, качающийся под
ногами, но прочный мост через мироздание — мост на пу¬
ти из забвения в грядущее...И потому — стихи Отечественной войны. Потому —
признательность к Вам тех, кто сражался и умирал за
Родину, побеждая врага. Потому — злобные вопли тех,
кто был источен бациллой приспособленчества, преда¬
тельского равнодушия, обывательского эгослуженияи кое-чего еще.Даже к Сфинксу наших времен, погрузившему когти¬
стые лапы в опаленные его пристальным и загадочным
взором пески бездыханных пустынь,— даже к этому
Сфинксу, таинственно-жестокому, но запечатленному
историей на тысячелетия, Вы сумели отнестись без пред¬
взятости, сумели бесстрашно взглянуть ему прямо в гла¬
за, с непоколебимой гордостью. И Сфинкс потупил глаза.Это легко делать многим теперь, когда каменные его
глаза закрыты навсегда, и все знают, что веки его никог¬
да не поднимутся. А тогда...1
Об Анне Ахматовой539Я думаю, именно тогда Вы проникли в понимание все¬
го — и ужасного и величественного.Вот из нелицеприятного, гордого, мудрого проникно¬
вения в суть ужасного и величественного, характеризую¬
щего нашу поразительную и многообещающую эпоху, и
родилась, как я полагаю, «Поэма без героя», и Вы, на¬
верняка, хорошо знаете, что герой в этой поэме все-таки
есть, этот герой — Россия.Блок был бы рад Вашей поэме, она представилась бы
ему близкой его духу. И рад ей был бы, по-иному, по-сво¬
ему, чаровник слов Осип Мандельштам.Прозрачно-фиолетовый куб, сквозь который Вы
увидели XX век своей родной страны, облегает Вашу поэ¬
му своей хрустальной, неприступной чистотой навеки.Она —такое же свидетельство нашего века, как три¬
лобит или фузулина — свидетельства геологических эпох,
еще не знавших на нашей планете — человека.Она удивительно проста и ясна. В ней, повторяю,
сложны и трудны мысли, но словесное выражение их от¬
личается предельной отчетливостью.Вот почему поэма понятна, а в будущем будет и об¬
щедоступна (я не боюсь второго смысла этого слова),
близка всем, как стали в свое время общедоступны и
близки всем творения Пушкина.А. С. Лурье25.111 1963Моя дорогая Аннушка, недавно я где-то прочел о том,
что когда д’Аннунцио и Дузэ встретились после 20 лет
разлуки, то оба они стали друг перед другом на колени и
заплакали. А что я могу тебе сказать? Моя «слава» тоже
20 лет лежит в канаве, т. е. с тех пор, как я приехал в эту
страну. Вначале были моменты блестящего, большого ус¬
пеха, но здешние музыканты приняли все меры, чтобы я
не мог утвердиться. Написал я громадную оперу «Арап
Петра Великого» и посвятил ее памяти алтарей и очагов.
Это — памятник русской культуре, русскому народу
и русской истории. Вот уже 2 года, как я безуспешно
стараюсь провести ее на сцену. Здесь никому ничего не
нужно и путь для иностранцев закрыт. Все это ты пред¬
540Об Анне Ахматовойвидела уже 40 лет тому назад: «полынью пахнет хлеб чу¬
жой». Арап — мое второе большое сочинение на пушкин¬
ский сюжет; в Париже я написал «Пир во время чумы»,
оперу-балет, который был принят Opera перед самой вой¬
ной, но не был никогда исполнен на сцене полностью, а
только в отрывках. А вообще — живу в полной пустоте,
как тень. Все твои фотографии глядят на меня весь день.
Обнимаю и целую тебя нежно. Береги себя. Жду от тебя
вестей.О. В. ЮргинАдрес на конверте: Ленинград, Луч¬
шему поэту Советской России Анне Ах¬
матовойСтанислав, 9 мая I960 г....После памятного 1946 года, после «исторического
постановления», как теперь очевидно, несостоятельного
и ошибочного, опровергнутого самой жизнью, я стал всю¬
ду искать и стихи Ваши, и портреты....Да, стихи Ваши найти очень тяжело, ох как тяжело.
Но когда знаешь их, с радостью поймешь, что потерял бы
столько светлого в своей личной жизни, хорошего, если б
не прочитал, не запомнил их. Узнав Ваши стихи, т. е. по¬
любив их, пережив в себе, видишь, что только так можно
выразить то, чем полно мое сердце.По своей профессии я чрезвычайно далек от поэзии и
вообще изящной словесности, т. к. мое занятие — это
борьба с преступностью.Мне нравится, что Вы обращаетесь ко мне одному,
что стихи Ваши лаконичны, совершенны и коротки, как
афоризмы. За внешней сдержанностью такая напряжен¬
ность, даже ярость, что просто потрясает тебя и уж ко¬
нечно ни с кем не спутаешь.Я люблю Вас за то, что стихи Ваши властно уводят от
окружающей «прозы», отсутствия квартиры, одиночества,
вечного «нужно» и «нет», от самоуверенных грубиянов,
за неоспоримое достоинство стихов, что они вечны, не
«отражают» «текущую задачу» момента или этапа — по¬
тому выдержали испытание временем, остались жить, не¬
смотря на уничтожительную критику, они живут — они
гак надолго!
Об Анне Ахматовой541П. И. Лобасов1Прииск «Разведчик». 15.IX I960 г.Здравствуйте, уважаемая поэтесса
Анна Ахматова!С искренним приветом к Вам Петр Лобасов. Прошу
Вас извинить меня за это письмо, которое в силу сложив¬
шихся обстоятельств приходится адресовать именно Вам.
Сегодня я прочел в журнале «Москва» Вашу «Мартов¬
скую элегию».Я люблю стихи, и этот Ваш стих для меня первый, он
мне понравился, не могу точно выразиться, чем именно
он понравился, но Вы из Ничего сделали Что-то. Из од¬
ного этого стиха чувствуется Ваша впечатлительная на¬
тура и вместе с этим каким-то холодком несет от ранено¬
го чувства простоты. Может быть, я ошибаюсь, но не
принимайте это близко к сердцу, я всего только люби¬
тель, но не знаток стихов. Как я уже написал, что обсто¬
ятельства заставляют обратиться именно к Вам с этим
письмом, то хочу добавить (если, конечно, Вас это не
оскорбит): я заключенный, круг знакомых у меня очень
ограничен, а в нашей библиотеке нет Ваших авторских
стихов, которые очень хотелось бы почитать.Я обращаюсь к Вам с просьбой, если можете, при¬
шлите мне полное собрание Ваших стихов хотя бы нало¬
женным платежом. Я очень откровенный, и отзыв Вы по¬
лучите лично, если пожелаете.Будьте здоровы. Желаю Вам успехов во всех делах.2П/о «Разведчик». 29.X I960 г.Здравствуйте, дорогая
Анна Андреевна!С искренним приветом к Вам Петр Лобасов. Анна Ан¬
дреевна, поздравляю Вас с наступающим праздником
Октября, пожелаю Вам самых наилучших успехов во
всех делах, а главное — желаю отличного здоровья.Анна Андреевна, получил Вашу книгу, большое спаси¬
бо за внимание, которое Вы уделили мне, т. е. сообщив
542Об Анне Ахматовойтелеграммой, а затем сделали кое-где исправления в сло¬
вах и датах.Ваши стихи мне более всего понравились в описании
природы. Жизнь у меня была нелегкая, и мне как-то не¬
когда было смотреть на небо, чтобы увидеть его таким
чистым и ясным (как в Ваших стихах), но вот сегодня,
благодаря Вашей поэзии, я впервые увидел такое голубое
и чистое небо, что даже своим глазам не поверилось, я
был зачарован им, и это, признаюсь еще раз, из-за Ва¬
ших стихов. Не нахожу настоящих слов, чтобы выразить
за это Вам свою благодарность, но если будет суждено
встретиться с Вами, я Вас отблагодарю за Вашу доброту
и внимание. Я нахожусь здесь с 1950 года и еще нужно
отбывать 2,5 года. В 1963 году летом я буду в Ленингра¬
де, у меня там на Крестовском острове, Морской пр., дом
37, кв. 76, живут Мама и сестра Аня, которая работает
машинисткой.Кстати, Анна Андреевна, если Вам нужна будет ка¬
кая-нибудь услуга (любая), я могу ей написать об этом.
Вы извините меня за это, я только желаю Вам добра, хо¬
тя из Ваших стихотворений чувствовал, что у Вас гордая
натура, сильная, но Вы все же женщина, притом же по¬
жилая, и я не знаю, есть ли у Вас родственники, и имен¬
но в Ленинграде.Вы то в Ташкенте, то в Москве, то в Ленинграде.
И везде, где бы ни были,— дома. Анна Андреевна, Ваша
книга — это Ваша биография, в ней почти вся Ваша лич¬
ная жизнь без прикрас, Вы очень откровенны и добры,
думаю не в «бабушку». Если нет в этом ничего предосу¬
дительного, я Вас очень прошу — сфотографируйтесь
у памятника Ал. Пушкина, для меня на память. Ведь Вы
мне помогли голову поднять. Посылаю Вам свою фото¬
карточку, посмотрите на дикаря. Извините меня за от¬
кровенность. Очень буду рад получить от Вас весточку.До письменного свидания!Жму Вашу руку.К. Г. Старокадомский
4 ноября 1960, Караганда...Будучи несправедливо осужденным, я прожил 12 лет
на Крайнем Севере в тяжелых условиях, оторванным от
Об Анне Ахматовой543книг и искусства. Никогда не забуду и, пожалуй, не су¬
мею Вам передать, что означала в нашей жизни поэ¬
зия— единственный доступный нам вид искусства.
Конечно, печатных сборников мы не имели — ходили по
рукам рукописные списки стихов. Среди них Ваши, Ва¬
шего мужа и Ал. Блока были на первом, самом почетном
месте. Это была единственная ниточка, связывавшая нас
в полярной ночи (в прямом и переносном смысле) с ми¬
ром большого искусства....Тиражи пусть Вас не беспокоят (здесь, например,
прошлогоднего издания достать нельзя было): любители
поэзии хранят Ваши жемчужины в памяти и дарят друг
другу как ювелирные изделия.По-моему, для поэта — это еще почетнее.
(Старокадомский К- Г., Караганда, 20, Революционная,
48, 18).Т. Н. Горохводатская28	ноября I960 г. Алма-АтаУважаемая Анна Андреевна!Извините меня, что пишу Вам, но хочется поделиться
своими мыслями о Ваших стихах.Я знаю Вашу творческую биографию хотя бы потому,
что уже много лет преподаю литературу в средней школе.
И, несмотря на то что мне уже скоро 50 лет, я не успела
прочитать Ваши стихи в таком количестве, как мне бы
хотелось.Но даже из того, что я читала, могу сказать: я люблю
Ваши стихи. И не потому, что я против идейности (в чем
Вас в свое время упрекали), нет!Хороши стихи, воспевающие революционную романти¬
ку; хороши стихи, воспевающие гражданственность;
нужны стихи, воспевающие поэзию труда и поэтизирую¬
щие труд! Это все нужно, это все хорошо!Но я люблю Ваши стихи. Они будят во мне мечту, и
не только теперь, а главным образом в молодости. Они
будят во мне стремление к чему-то особенному, возвы¬
шенному. Они заставляют меня быть лучше, жить чище,
мыслить красивее. Ну а если у некоторых людей они бу¬
дят низменные чувства, то это вина, мне кажется, этих
людей.
544Об Анне АхматовойИ вот вновь я прочитала в «Литературной газете» Ва¬
ши стихи.«Тень»! Вы остались так же поэтичны, так же мечта¬
тельны, так же прекрасны!Стихи, которые будят мечту, которые влекут, возвы¬
шают, очищают... Нужны людям такие стихи! Они будят
прекрасное, особенное в нашей душе!А о Блоке! Это же такая тонкая, с таким вкусом напи¬
санная, я бы сказала, сатира! Просто диву даешься! Ну
конечно же «трагический тенор эпохи»!Воспевает защитников революции, а «в белом венчике
из роз впереди Исус Христос!» Ну как же не трагиче¬
ский?Так еще о Блоке никто не сказал. Это замечательно!
Мне хочется Вам сказать, что Вы, Анна Андреевна, оста¬
лись все та же. Уж не знаю: радоваться или горевать по
этому поводу? Но стихи Ваши мне приносят эстетическое
наслаждение. Спасибо Вам!Примите от меня, от рядового советского читателя,
скромного учителя, привет душевный! Многие лета Вам!С. К■ ОстровскаяВторник, 6 дек. I960Очень давно собиралась написать Вам, дорогая Анна
Андреевна, но, как всегда, реальное время почему-то пре¬
вращалось в «софьеостровское» время — и вот... все
письма писались в воображении, и я вела с Вами дивные
воображаемые беседы, и слушала новые стихи, и слыша¬
ла Ваш голос, и радовалась общению с Вами. Великая
вещь — воображение: целитель и убийца, носитель чу¬
дотворных радостей и всех инфарктных возможностей.У меня большое горе — Зоя Яковлевна уже третью
неделю в больнице с тяжелым переломом шейки бедра.
Самый страшный перелом вообще, как Вы знаете. Опера¬
ции еще не было, дальнейшая жизнь «с гвоздем» — дело
трудное и туманное. Моральное состояние ее прекрас¬
но — на большой и светлой высоте. Физическое, конечно,
печально, лежит «на вытяжении» в полной неподвижно¬
сти, приколота к шине, палата так худо освещена, что чи¬
Об Анне Ахматовой545тать почти невозможно. У меня, естественно, все работы
остановились, все работы возвращены заказчикам, забот
и хлопот прибавилось (я ведь разбаловалась за эти го¬
ды — почти все мне покупалось, почти все для меня дела¬
лось!), сердечные дела бегут на кардиомине и валидоле.
(...) Как видите, ситуация и неясная, и определенная, но
«все к лучшему в этом лучшем из миров», как цитировал
Панглосса наш друг горестных дней — Радищев.Часто говорю по телефону с Ольгой Б. Она теперь по¬
мнит меня почему-то (вне всякой связи с ее состояния¬
ми), и начиная со дня Вашего отъезда (буквально) наша
телефонная связь с нею не прерывается на очень долго.
До дня лицейской годовщины Оля была вполне благопо¬
лучна и прелестна. В этот день она ездила в Пушкин, хо¬
рошо выступала, вплетя в ткань своей речи и «Смуглый
отрок...» и «Все души милых на высоких звездах...». Но
там, на этом торжестве, она встретила своего б [ывшего]
мужа (который в своем докладе ужасно много говорил
об «образе костыля» и «образе щуки», идущих от Держа¬
вина и Батюшкова,— я так и не поняла — зачем, о чем и
в каком контексте) — и все с этого дня пошло кувырком.
И пошли с этого дня страшненькие «кафковые» разговор¬
чики, где все путалось, повторялось, умирало, возникало.
Кульминацией был блоковский день в Союзе — меня туда
звали и Татьяна Гн[едич] и Оля, но я болела гриппом —
сморкалась и кашляла. Я не поехала. Потом Оля расска¬
зала мне по телефону, как она выступала, что говорила,
повторила вдохновенно свою речь, читала стихи, была
пьяная, бурная, умная, злая, острая и «всё к черту». Че¬
рез несколько дней звонила Татьяна, я спросила, понра¬
вилось ли ей выступление Оли. «Она не выступала, она
была в публике»,— сказала Татьяна.А еще через несколько дней звонила неистребимая
Вава Вольтман и деловито, коротко, почти грозно спроси¬
ла: «Почему Татьяна Гнедич выкрасилась в такой яркий
рыжий цвет?» Вот Вам и комплект. Домашний Кафка.
«Фокусы и магические чудеса не выходя из комнаты».Жду Вас. Но это одно из моих обычных состояний,
по-видимому. Есть дивная детская книжка шведской пи¬
сательницы «Малыш и Карлсон, который живет на кры¬
ше». Так про меня тоже так можно сказать: «...и Остров¬
ская, которая ждет Ахматову».18 Зак. 106
546Об Анне АхматовойБ. А. Тарасов
Москва, Ж-377, Кузьминское
шоссе, д. 26, кв. 12(1962?)...Как-то под Новый, 1943 год на фронте я стал читать
наизусть Ваши стихи своим товарищам по роте. В эту
ночь мы были «не у дел», т. к. за несколько дней до Но¬
вого года был бой и нас сильно потрепали. У всех присут¬
ствующих было подавленное настроение (мы находились
на трудном участке фронта — смоленские болота). Я чи¬
тал им первые две части поэмы «У самого моря». А потом
была забыта маленькая елка, которую я украсил бук¬
вально «ничем», водка, которую стали как-то нехотя
пить, и всё просили читать дальше. Так большая часть
ночи и прошла в ахматовской поэзии...Спустя много лет, уже после войны, я впервые попал
в Ленинград, летом 1954 г. Я ходил возле Вашего дома на
Фонтанке, не решаясь войти,— возможно, Вы там уже и
не жили.Я долго ходил. Наверное, писателям смертельно надо¬
едают их почитатели. Это меня и остановило.О чем я бы хотел Вам написать? Об очень многом.
О том, что я глубоко Вас уважаю за ту светлую радость,
которую приносят Ваши стихи. О том, что вот уже свыше
30 лет люблю Вашу поэзию целиком, раз и навсегда.
О том, что везде выискиваю Ваши стихи (будь то газета,
журнал или другое издание). О том, что все Вами напи¬
санное у меня до сих пор цело, переписанное от руки.
О том, как очень давно я даже пошел на «преступление»
из-за Ахматовой и... вырезал из довоенной Литературной
энциклопедии Ваш портрет в одной из московских библи¬
отек (утешает меня спустя столько лет то, что та энцик¬
лопедия изъята).Этот маленький портрет послужил мне верой и прав¬
дой, т. к. с него я написал для себя маслом Ваш портрет,
который долго висел в комнате, а теперь вклеен в Ваши
стихи, собранные мною в одну толстую книгу. Конечно,
это, очевидно, совсем не похоже на Вас, но, когда дела¬
ешь сам для себя, почему-то думаешь, что хорошо...Я был на вечере поэтов, где Вы выступали. Это было
в 1946 году в Колонном зале Дома Союзов — на Вас бы¬
ла белая шаль, и Вы курили из мундштучка. Но и тогда я
постеснялся подойти к вам и поцеловать Вашу руку.
Об Анне Ахматовой547...Мне просто хотелось Вам сказать: какое большое
счастье, что Вы есть, что доставляете громадную радость
своим творчеством и что я Вам бесконечно благодарен за
все это.Е. Зубова10 марта 1964 г., Черноморец...Сейчас мне 60 лет.Ваши стихи для нас были как тайный собственный
дневник, все, что смутно зрело в душе и не обретало
слов. Вы находили в своих стихах слова для каждого ду¬
шевного движения — для радости, боли, любви, отча¬
янья.Когда хотелось узнать, что делать, как поступить,—
открывали Ваши стихи и старались разгадать, что они
пророчат.Мы любили Блока, Есенина, знали и любили
М. Шкапскую, М. Шагинян, М. Цветаеву, Н. Павлович,
М. Кузмина, И. Анненского (Н. Гумилев стоял особо) и
др.— это все были стихи, о которых можно было гово¬
рить, разбирать их, они шли рядом, но не в нас. Ваши
стихи настолько было свое, интимное, что было стыдно и
больно их читать вслух, как стыдно и невозможно читать
свой дневник, обнажать свою душу.Хочется написать еще об одном вечере. Надо сказать,
что детство и юность мои прошли в Крыму, в Симферопо¬
ле. Не помню точно — в 20-м или 21 году (я училась еще
в гимназии) я узнала, что в университете будет вечер,
посвященный «памяти А. Ахматовой». Да, да, именно
«памяти» — не удивляйтесь, у нас распространился слух
(не знаю, откуда он взялся), что Вы погибли.На вечер собралось много народу — студенты и по¬
сторонние. Кто-то из профессоров выступил с докладом о
Вашем творчестве. И вот во время доклада кто-то подхо¬
дит к докладчику и шепчет ему на ухо. Лицо профессора
растягивается в улыбке: «Срочное сообщение — поступи¬
ло опровержение о гибели А. Ахматовой!» Здесь подня¬
лись бурные аплодисменты, шум, ликование, и вечер «па-
548Об Анне Ахматовоймяти» превратился в вечер, «посвященный творчеству
Анны Ахматовой». Долго читали Ваши стихи, были ис¬
полнены романсы (не знаю композиторов) на Ваши сти¬
хи. В душе была такая радость и ликование. Это было
весной, чудесной крымской весной.Иван Батищев8 мая 1964 г.Милая и дорогая Анна Андреевна!(позвольте назвать мне Вас этими хорошими русски¬
ми словами).Нужно ли Вам мое письмо, но если я его не осмелюсь
написать, я потеряю единственный случай сказать своей
России: спасибо. Спасибо за Вас. Спасибо Вам.Я люблю свою Русь. Люблю ее Пушкина, Блока, Ах¬
матову. Ничего более не надо говорить. Спасибо Жизни
за то, что есть Вы.Низко кланяюсь Вам,Анна Андреевна, за Ваши стихи, за Ваш Талант.Семипалатинск,342 квартал, д. 5, кв. 19И. А. Давыдов22.VII 1965Дорогая Анна Андреевна!Летом сорок третьего года в нашу землянку на Кур¬
ской дуге кто-то принес вот это стихотворение:Один идет прямым путем,Другой идет по кругу.И всякий ищет отчий дом
И прежнюю подругу:А я иду, за мной беда,Не прямо и не косо,И в никуда, и в никогда,Как поезда с откоса...А потом, прочитав его вслух, добавил: «Это Анна Ахма¬
това!» И, мол, стихотворение это якобы написано Вами
карандашом на одном из экземпляров книги Ваших сти¬
хов, изданной в годы войны в Ташкенте.v
Об Анне Ахматовой549Я послал тогда письмо Вам, чтобы узнать, так ли все
это? Ответа я не получил. Стояло военное лихолетье.
Письмо могло и не дойти, или ответ Ваш мог затеряться.Был бы бесконечно признателен, если бы Вы сказали,
действительно ли Вам принадлежит это стихотворение?Автограф стихотворения Анны Ахматовой «Один идет прямым путем...»(1940).\U	*
550Об Анне АхматовойА. А. Талашов12 апреля 1965 г.Сердечный привет из Архангельска!
Здравствуйте, уважаемая русская советская поэтесса
Анна Андреевна Ахматова!Мы, это группа молодежи, лесопилыцики и моряки
архангельских лесозаводов и пароходов, познакомились
с Вами на литературном вечере по радио. Вы читали,
проникновенно декламировали. Мы слушали с любовью,
с наслаждением. Хорошие стихи, как вино, немного опь¬
яняют. Стихи, цветы и музыка — неотъемлемые вещи для
души, потребность их ощущать вечна.Мне коллектив поручил передать беломорскую Вам
благодарность за стихи, Музу.Желаем Вам новых успехов, счастья и здоровья.
Адрес: г. Архангельск, п/о 21, ул. Маслова, д. 23,
кв. 10.Талашов Александр Андреевич. Бывший танкист.П. О. ГроссПоздравляю дорогую Анну Андреевну с наступающим1966	годом и от всего сердца желаю еще больше радо¬
стей и успехов в творчестве и жизни, чем дарил Вам про¬
шлый, уже уходящий год. И самое заветное желание, ко¬
торое Вы, неслышным вздохом, бросите в новогодний бо¬
кал — да будет вскоре исполнено!Наверное, я вскоре умру, потому что очень хочу Вас
видеть и слышать,— а я теперь тень безрассудной Пал-
лады. Страшная тень и никому не нужная. А жизнь так
интересно шумит и скачет... Слава богу, что Вы по ней
мчитесь вперед, я бесконечно радуюсь за Вас и горжусь
Вами как современница Ваша.Пишу свои воспоминания1. Это мое желание одобрил
Н. С. Тихонов — замечательный человек! Пишу долго и
чаще лежа.Ленинград-53, В. О., Средний
проспект, 16, кв. 32.
Анна Ахматова. 1960-е гг.Родная земляИ в мире нет людей бесслезней.
Надменнее и проще нас.1922В заветных ладанках не носим на груди,
О ней стихи навзрыд не сочиняем.Наш горький сон она не бередит,Не кажется обетованным раем.Не делаем ее в душе своей
Предметом купли и продажи,Хворая, бедствуя, немотствуя на ней,О ней не вспоминаем даже.Да, для нас это грязь на калошах,
Да, для нас это хруст на зубах.И мы мелем, и месим, и крошим
Тот ни в чем не замешанный прах.
Но ложимся в нее и становимся ею,
Оттого и зовем так свободно — своею.Анна Ахматова
^ Ленинград 1961
552Об Анне АхматовойН. М. Конге17.11 1966 г.Дорогая Анна Андреевна!Это не обычно шаблонное обращение...Вы мне действительно несказанно дороги. Передать
чувства по почте трудно, хотела давно — годы прошли,
все стеснялась; наконец вот решилась. Пусть Вы знаете,
что среди множества почитателей и ценителей Ваших сти¬
хов есть и одна 60-летняя женщина, душе которой вы
близки бесконечно.В 1919 году, 12-летней девчонкой, я прочитала Вашу
«Белую стаю» (изд. «Гиперборей», Петроград, 1917). До
сих пор бережно храню эту книжку с пожелтевшими
страницами, набранными елизаветинским шрифтом, с вы¬
сокой, как крест, буквой t>-Как драгоценную реликвию, берегу и другие две
книжки Ваших стихов, изданные «Алконостом» в Петер¬
бурге в 1922 году: третье издание «Белой стаи» и вось¬
мое — «Четок». Они надписаны Вашей рукой: на шмуц¬
титуле «Белой стаи» — «Милой Кларе Сергеевне Лу¬
рье на память от А. Ахматовой, 1922» и на «Четках» —
«Милой Кларочке Лурье1 с любовью А. Ахматова,
1922».Эти книжечки принес мне на сохранение вместе с кла¬
вирами Артура Сергеевича Лурье (он присылал их род¬
ным из Парижа) его брат Яша. Принес перед уходом
ополченцем на фронт в июне 1941 года. Дружила я с
Яшей со студенческих лет (он в 1930 г. окончил Институт
истории искусств, я — филфак Лен. университета). Часто
бывала я у него дома на Владимирском. Ваше имя про¬
износилось там с благоговением. (Яша рассказывал, что
Вы изредка навещали стариков-родителей его и Артура.)
Вероятно, нет в живых и сестер Яши, живших до войны в
Москве?Яша погиб в первые месяцы войны под Ленинградом,
родители умерли в блокаду...Все время блокады и войны я прожила и работала в
Ленинграде. И все 29 — 30 месяцев блокады носила в
сумке от противогаза книжечки Ваших стихов вместе с
последними письмами и фотографиями Яши...А клавиры Артура сгорели 24 апреля 1942 года в яр¬
кий, солнечный «летный» день штурма фашистами Ле¬
Об Анне Ахматовой553нинграда, когда город нещадно бомбили и обстреливали.
Тогда и в дом, где я жила с матерью, попал снаряд, и мы
с работы пришли в разрушенную квартиру...Дежурила ли я у ворот или на крыше издательства,
отсиживалась ли где-нибудь во время бомбежек и об¬
стрелов, мерзла ли в темной своей комнате — всегда
мысленно перебирала Ваши «Четки». И красота Ваших
стихов, воплощенная в музыку слов, помогала мне среди
всяких ужасов переносить беды и горести. Спасибо Вам,
дорогая... Как негодовала я и возмущалась в жестокие,
страшные годы, когда творилось столько несправедливо¬
сти, трудные и для Вас... И как радовалась и ликовала в
последние годы за Вас... Все, что касается Вашего твор¬
чества, что печатается в газетах и журналах, мелькает в
отдельных статьях, заметках, я жадно читаю, вырезаю и
бережно храню. Самым дорогим подарком от друзей в
декабре прошлого года для меня в день рождения был
«Бег времени».За 35 лет работы в редакциях и издательстве, да и во¬
обще за всю жизнь, так много прочитано книг... И среди
множества стихов всяких поэтов сердце отобрало «эли¬
ту»: пушкинские, блоковские и Ваши стихи. Ибо так вер¬
но и хорошо сказала мать А. Блока о «Четках», что это
не только хорошие стихи, а «по-человечески, по-жен¬
ски — подлинно». Близки мне и выстраданные Ольгой
Берггольц стихи. Ее «Ленинградский дневник», изданный
у нас в 1944 году, особенно близок...Но в сердце в течение всей моей нерадостной жизни
выношено убеждение, что именно без Ваших стихов жи¬
лось бы (и не только мне!) труднее и грустнее. Просто
жизнь и вовсе стала бы «недотыкомкой серою». Не солгу,
если скажу, что дня не проходит, чтоб я не вспоминала
Вас,— ведь Ваши стихи — это частица Вашей чудесной
души.По неведомым тропинкам ассоциаций, совсем без
спросу, часто-часто, особенно вечерами, возникают в па¬
мяти отдельные строки, строфы Ваших стихов... И каж¬
дый раз, настороженно прислушиваясь к ним, нахожу но¬
вые звуки, новую красоту в них. И так ценно это особен¬
но теперь, когда так мало осталось близких по духу лю¬
дей...Я бессовестно много написала от полноты чувств, а
ведь Вы не любите многословия. Простите. Может быть,
554Об Анне Ахматовойменя «оправдают» Ваши строки: «Там те незнакомые очи
до света со мной говорят...»Но память ехидно подсовывает и строчки из Вашей эпиг¬
раммы:Я научила женщин говорить,Но, боже, как их замолчать заставить?Желаю Вам крепкого здоровья на долгие-долгие годы
жизни, на радость всем любящим Вас.P. S. Помните ли Вы поэта Александра Конге из
«Бродячей собаки»?К■ И. ЧуковскийА» VIS *У/*-Мхмтдеш SSgjS Оми СССРТЕЛЕГРАММА5 CSi №jHOCКвы 180/3$ 48 эj25!ir-		—->Г ЛЕНИНГРАД УЛ ВОИНОВАAajnx". ~~~	—	 		18 C0S3 ПИСАТЕЛЕ ЛПОРАЗИТЕЛЬНО НЕ ТО ЧТО ОНА УНЕРПА ПОСЛЕ ВСЕХ ИСПЫТАНИЕ
А ТО ЧТО ОНА УПРЯМО КМЛА_СРЕЛИ НАС ВЕЛИЧАВАЯ ГОРДАЯ
СВЕТЛАЯ И УШ£. ПРИ ШИЗМ. БЕССМЕРТНАЯ ТЧК.. HEOSXCiUfMQ
ТЕПЕРЬ WE НАЧАТЬ СОБИРАТЬ И С К У ME НТ А Я Ь Н У jS КН И.Г V О ЕЕ
ВДОХНОВЕННОЙ И ПОУЧИТЕЛЬНОЙ «ИЗНИ-КОРНЕЙ ЧУКОВСКИЙ-
КАКАЯ ЕСТЬ. ЖЕЛАЮ ВАМ ДРУГУЮ..«Хорошо прожитая жизнь — долгая жизнь». Это изречение Лео¬
нардо да Винчи по отношению к Анне Ахматовой справедливо
вдвойне. Она не только хорошо, достойно прожила свою жизнь, но срок,
отпущенный ей на земле, и в самом деле оказался удивительно долгим.Однако, радуясь творческому долголетию Ахматовой, нельзя не
сказать о некоторых особенностях мемуарной литературы о ней, прои¬
стекающих из этого фактора. Почему мы имеем столь богатую мемуар¬
ную литературу об Александре Блоке или Сергее Есенине? Очевидно, не
только потому, что эти поэты уже при жизни осознавались современни¬
ками как классики, но не в меньшей степени и потому, что оба они ушли
из жизни в молодом возрасте. О них было кому вспомнить. Анна Ахма¬
това пережила много своих, так сказать, потенциальных мемуаристов.
В стихах ее мы находим горестные слова по поводу этих потерь:Вкусили смерть свидетели Христовы,И сплетницы-старухи, и солдаты,И прокуратор Рима — все прошли.(1945)И нет уже свидетелей событий,И не с кем плакать, не с кем вспоминать.(1945)Эти стихи были написаны, когда их автору исполнилось 56 лет.
По нынешним меркам, казалось бы, не такой уж солидный возраст^.
Однако за спиной поэта были уже «три войны», осветившие «страшный
путь» ее поколения, «пытки, ссылки и казни» родных и близких,
друзей и сограждан. Нам остается только гадать о том, какие удиви¬
тельные строки могли бы посвятить Анне Ахматовой Николай Гумилев,
Николай Недоброво, Владимир Шилейко, Михаил Лозинский, Осип
Мандельштам. Сама Анна Ахматова, вспоминая о двух своих встречах
с великой современницей-соперницей Мариной Цветаевой, записала:
«Страшно подумать, как бы описала эти встречи сама Марина, если
бы она осталась жива, а я бы умерла 31 августа 41 г. Это была бы
«благоуханная легенда», как говорили наши деды. Может быть, это было
бы причитание по 25-летней любви, которая оказалась напрасной,
но во всяком случае это было бы великолепно». Верная долгу памяти,
Ахматова в конце жизни торопилась создать книгу, которая должна
была бы стать «родной сестрой» «Шума времени» и «Охранной
грамоты», заблаговременно написанных Мандельштамом и Пастернаком,
но даже и ее долгой жизни не хватило поэту, чтобы закончить «Лист¬
ки из дневника», или «Мои полвека»,— так эта книга должна была на¬
зываться.На страницах этого сборника читатель найдет имена Гумилева, Не¬
доброво, Шилейко, Мандельштама. Да, они не успели написать воспо¬
минаний об Ахматовой, зато успели посвятить ей стихи. Этих стихотвор¬
556Об Анне Ахматовойных посвящений при жизни поэта возникло столь много, что в 1925 году
в Ленинграде была выпущена поэтическая антология «Образ Ахмато¬
вой» тиражом всего 50 экземпляров. Это уникальное издание, вышедшее
под редакцией Э. Ф. Голлербаха, стало первым коллективным мемуар¬
ным портретом Анны Ахматовой в стихах. А к концу жизни Ахматовой
число стихотворных посвящений настолько выросло, что она собрала их
в так называемой «полосатой тетради» и дала ей название «В ста зерка¬
лах». Название это, быть может, подсказано одним из посвящений —
стихотворением Сергея Рафаловича «Расколотое зеркало»:Сплетя хулу с осанною,
с добром венчая зло,
в свое тысячегранное
глядишься ты стекло.Осанна, которой было встречено появление звезды ахматовской
поэзии на литературном небосклоне, вскоре действительно сменилась
хулой. И если бы слух о смерти Ахматовой в 1921 году не оказался лож¬
ным и разделила бы она участь Блока и Гумилева, то мы бы имели пе¬
ред собой совсем другую книгу. Можно не сомневаться, что современни¬
ки сумели бы воздать Анне Андреевне должное и «чадными хвалами за¬
дымили» бы ее четко сформировавшийся к тому времени поэтический
образ. Но она осталась жива, и самое главное было еще впереди. Бли¬
жайший свидетель и летописец тех ахматовских «дней и лет», писатель
П. Н. Лукницкий вспоминал в позднейшем письме к Ахматовой о том
очень непростом для нее времени: «Огромное благородство, подвиг са¬
моотверженности понадобились от Вас, чтобы перейти в иную эпоху,
встретившую было Вас ураганным, противным ветром,— перейти, не
потеряв себя, не изменив ни себе, ни единому принципу человечности, ни
родной России...» Именно тогда, на рубеже 20-х годов, «неистовые рев¬
нители» новой, «пролетарской» культуры попытались замуровать
Ахматову в ее прекрасное прошлое, числя ее в современности по ведом¬
ству «осколков разбитого вдребезги». Один из них, В. Перцов, автор бу¬
дущих монографий о Маяковском, писал в 1925 году на страницах
«Жизни искусства»: «...у языка современности нет общих корней с тем,
на котором говорит Ахматова, новые живые люди остаются или останут¬
ся холодными и бессердечными к стенаниям женщины, запоздавшей ро¬
диться или не сумевшей вовремя умереть, да и самое горькое ее страда¬
ние сочтут непонятной прихотью».Но именно тогда Анна Ахматова, эта, пользуясь словами любимого
ею Некрасова, «всевыносящая мать», и показала свою жизнестойкость,
умение жить, не идя ни на какие компромиссы, великое умение не гнуть¬
ся под бременем «болей, бед и обид». Эту черту ее облика невольно под¬
мечали даже ее хулители, и некоторые их статьи имеют несомненную ме¬
муарную ценность. Например, студент университета Ф. Левин, про¬
слушав выступление Ахматовой в клубе этого заведения, где она вы¬
ступала с новой для нее компанией «Серапионовых братьев», записал
свое впечатление:«Так же чопорно сжаты губы, так же певуче дрожит голос, так
же исходят от нее духи французские, не то шипр Коти, не то Убиган.И льются, льются бесконечные вариации на все ту же изжеван¬
ную тему будуарной поэзии: любовь, ревность и тоска, тоска.Пять с лишним лет революции прошли над Ахматовой, не задев
даже ее великолепной прически».
Об Анне Ахматовой557Футуристы в своих попытках «сбросить Пушкина с парохода
современности» не жаловали и Ахматову, за которой давно утвер¬
дилась слава продолжательницы пушкинских традиций. Но, пожалуй,
еще более печальную роль в дальнейшей судьбе поэта Невольно сыграла
лекция К- Чуковского «Ахматова и Маяковский», прочитанная им
в 1920 году и вызвавшая оживленную полемику. Скорее всего,
популярный критик вовсе не хотел тех циркулярных выводов, которые
вызвала его лекция. Однако Луначарский в рецензии на альманах «Дом
искусств», где была напечатана статья Чуковского, сделал имен¬
но, такой вывод: «Пожалуй, затворницу Ахматову можно считать
типичнейшей представительницей старого мира. Да и охватил ее,
при малом объеме ее мирка, Чуковский всю. Я протестую против того,
чтобы старой России, с ее символической представительницей, тихой и
изящной Ахматовой, противопоставили новую Россию под именем мая-
ковщины». Такой взгляд на творчество Ахматовой через четыре года
был узаконен в резолюции ЦК 1925 года, после которого для Ахматовой
на 15 лет закрылись двери всех печатных изданий. В такой обстановке
травли и замалчивания Ахматовой, «награжденной» немотою, было не¬
легко даже просто физически выжить, тем более что уже в 1935 году
происходит первый арест ее сына и мужа. Характерно, что имен¬
но в 1935 году старый друг Ахматовой, поэт-символист Г. И. Чул-
ков, которого она посетила в Москве, сделал после беседы с ней
такую запись: «Она замучена своей биографией». Но даже в эти
годы вынужденного молчания Ахматову не оставляют в беде ее
друзья, недостатка в которых она не испытывала никогда. С 1924 года
у нее появляется свой «Эккерман» — молодой филолог Павел Лук¬
ницкий, в течение шести лет ведущий подневные записи бесед с Ах¬
матовой. В 30-е годы начинает писать «Записки об Анне Ахматовой»
Л. К. Чуковская — один из самых преданных друзей поэта. Эти работы,
наполненные огромным количеством фактических материалов, драго¬
ценных свидетельств каждодневного быта поэта, представляют несо¬
мненную самостоятельную ценность. Люди, окружающие Ахматову,
понимали — особенно ближе к концу ее жизни,— что рядом с ними жи¬
вет великий поэт, быть может последний классик, унаследовавший пуш¬
кинскую лиру. Такое восприятие было особенно свойственно тем, кто
встречался с Ахматовой редко, расценивая каждую встречу как подарок
судьбы. У тех людей, кто составлял ближайшее ахматовское окружение,
этот пиетет, естественно, исчезал или, точнее, соседствовал с образом
обычного человека, с присущими каждому человеческими слабостями.Ахматова высоко ценила талант дружбы и сама была наделена
этим талантом в высочайшей степени. В «Надписи на книге» 1940 года,
посвященной Лозинскому, она сказала о дружбе мудро и лаконично:Души высокая свобода,Что дружбою наречена.Эта «души высокая свобода» была необходима Ахматовой как воз¬
дух, и особенно она ценила счастье общения с равными ей по духу
людьми. Их к концу жизни поэта оставалось все меньше («А вы,
друзья! Осталось вас немного, Последние, вы с каждым днем ми¬
лей...»!— Н. И. Харджиев, А. М. Габричевский, Б. В. Томашевский,В.	М. Жирмунский,— каждый из них занимал свое особое место в душе
поэта. Но если круг этих друзей «первого призыва» с годами неумолимо
редел, то ширился ему на смену круг «неведомых друзей» поэта — ее
читателей. Письма читателей по праву входят в содержимое сборника,
558Об Анне Ахматовойведь Ахматова очень ценила эту заочную дружбу, тщательно хранила
наиболее интересные читательские письма, использовала некоторые
образы, подсказанные ей читателями, в своих стихах.Последние годы жизни Анны Ахматовой, отмеченные международ¬
ным признанием ее заслуг, всенародной любовью, были далеко не безоб¬
лачными. Всегдашняя безбытность, вплотную подступившие с возрастом
недуги, трудные отношения с единственным сыном окрашивали их в
трагические тона, недаром целый ряд мемуаристов сравнивает старею¬
щую Ахматову с королем Лиром. Но осень своей жизни Анна Ахматова
не случайно назвала «плодоносной» — все невзгоды и тяготы побежда¬
ла неутолимая страсть к творчеству, не затихающая ни на минуту. Иные
мемуаристки, как, например, Маргарита Алигер и Наталья Ильина, пи¬
шут об этой поре как об эпохе сплошной «ахматовки» — то есть за¬
стольных увеселений, суетных разговоров о славе. Да, и это было в жиз¬
ни Ахматовой. В течение многих лет гонимая и непризнанная, на склоне
жизни она не была равнодушна к мирской суете, поклонникам и лавро¬
вым венкам. Но удивительно все же то, что дверь ахматовской дачи,
прозванной ею «Будкой», не закрывалась для посетителей, а число их в
иные дни доходило до двадцати, и для каждого у Ахматовой находилось
и дружественное внимание, и ласковое слово. Удивительно то, что при
таком сверхчеловеческом режиме она находила время и силы работать,
покрывать страницы записных книжек новыми замыслами, и замыслы
эти к концу жизни поэта все ширились и росли. И прав был Николай
Рыленков, когда в некрологе, напечатанном в «Литературной газете»,
отметил: «До самых последних дней поэзия Ахматовой набирала высо¬
ту. И в этом одна из удивительнейших особенностей ее нестареющего
таланта, который все время рос, мужал, обогащался, ничего не теряя».Все это так. Однако нельзя не отметить одну особенность, имеющую
непосредственное отношение к воспоминаниям о поэте. В последние го¬
ды жизни Ахматова была окружена восторженным поклонением ее
«свиты», в числе которой были люди, пытавшиеся сотворить из нее ку¬
мира. Это проявилось и в многочисленных стихотворных посвящениях
молодых поэтов своей «королеве». Как типичный пример можно привес¬
ти строки совсем молодого тогда Владимира Корнилова:Бога не было. АхматоваНа земле тогда была.Будучи исключительно умным человеком, Анна Ахматова хорошо
[.онимала истинную цену этих похвал. «Ведь мальчики, альбомы, вопро¬
сы о новых произведениях — это и есть слава. Это, и больше ничего» —
такое примечание сделала Ахматова для себя в «Листках из дневника».
И все-таки заботы о своей «славе», может быть, слишком занимали Ах¬
матову. Как бы предупреждая будущих исследователей ее творчества,
она составляет собственную библиографию, список портретов, музы¬
кальных произведений, написанных на ее стихи, и т. д. К этому времени
относится и попытка Ахматовой «откорректировать» свою биографию,
вычеркнув из нее все, по ее мнению, лишнее и нежелательное. Чрезмер¬
но суровое, а порой даже неприязненное отношение Ахматовой к со¬
бственным ранним стихам распространяется и на все обстоятельства, с
рождением этих стихов связанные. В набросках к автобиографической
книге прозы «Мои полвека» Ахматова дает угодную ей однозначную
трактовку этих обстоятельств. Однако многие ее современники, оказав¬
шиеся за рубежом и выпустившие там свои мемуары, каждый по-своему
писали об их общей с Ахматовой молодости, и некоторые из этих писа¬
Об Анне Ахматовой559ний вызывали у поэта раздражение, возмущение, желание полемизиро¬
вать с ними. Конечно, нельзя не согласиться с Ахматовой в ее отрица¬
тельной оценке, например, мемуаров редактора журнала «Аполлон»С.	К. Маковского, который в своих вышедших на Западе книгах «По¬
ртреты современников» и «На Парнасе Серебряного века» позволил се¬
бе судить о сугубо личных отношениях Ахматовой и Гумилева. В целях
защиты от этого мемуариста Анна Андреевна попросила свою ближай¬
шую подругу Валерию Сергеевну Срезневскую написать правдивую по¬
весть о ее отношениях с Гумилевым. Однако и воспоминания Срезнев¬
ской не удовлетворили Ахматову, и она попыталась их отредактировать,
убирая все, по ее мнению, лишнее, второстепенное. «Сколько людей,
столько и мнений»,— гласит русская пословица. Поэтому, как бы ни
раздражали Ахматову мнения свидетелей ее молодости, мы не можем
жертвовать ими в угоду лишь одному ее мнению. Мемуары Георгия
Иванова или Ирины Одоевцевой тоже вызывали гневные ахматовские
инвективы. Но современный читатель, учитывая мнение поэта, не может
не увидеть искренней доброжелательности по отношению к Ахматовой,
которой пронизаны эти мемуары, а главное, обилие жизненных подроб¬
ностей, позволяющих понять и сложность личной жизни Ахматовой, и ее
неколебимую патриотическую позицию, на всю жизнь запомнившуюся
самоизгнанникам Г. Иванову и И. Одоевцевой.	_К наиболее волнующим документам биографии Ахматовой надо
отнести и исповедальные письма других спутников жизни Ахматовой
Артура Лурье и Николая Пунина. В этих письмах высвечивается мас¬
штаб личности Ахматовой, оставившей неизгладимый след в судьбах
этих по-своему значительных художников.Мемуарная литература об Ахматовой множится с каждым годом.
К сожалению, «хрестоматийный глянец» накладывает свой отпечаток на
некоторые, появившиеся за последнее время, воспоминания. Это проис¬
ходит тогда, когда мемуарист описывает своего героя только с одной
точки зрения — снизу вверх. Чтобы избегнуть налета иконописности, мы
стремились в нашем сборнике дать «панорамное» видение Ахматовой,
предоставить право голоса не только поклонникам поэта, но и людям, по
своим жизненным позициям как будто далековатым от Ахматовой. Та¬
ковы, к примеру, воспоминания Г. П. Макогоненко, И. В. Бахтерева,
И. С. Эвентова. Очевидно, далеко не со всеми оценками этих мемуари¬
стов согласятся почитатели Анны Андреевны, но все воспоминания в це¬
лом дают более полную и далеко не однозначную картину ленинградско¬
го литературного и человеческого окружения Ахматовой во вторую по¬
ловину ее жизни.Анна Ахматова уже первыми своими книгами снискала славу поэта
по преимуществу петербургского. Певцом нашего города она оставалась
всегда, как бы этот город ни назывался — Петербургом, Петроградом
или Ленинградом. «А я один на свете город знаю И ощупью его во сне
найду...» — такими словами на все времена передала Ахматова свое от¬
ношение к Городу. А в выступлении по Ленинградскому радио в конце
сентября 1941 года, обращаясь к согражданам, Анна Ахматова еще раз
подтвердила свою нерасторжимую связь с Городом: «Вся жизнь моя
связана с Ленинградом — в Ленинграде я стала поэтом, Ленинград
стал для моих стихов их дыханием...»Однако, избалованная славой в начале своего пути, Анна Ахматова
далеко не просто вошла в круг мастеров советской литературы. Между
тем все ее этапные произведения —трагический «Реквием», ле¬
нинградский цикл «Ветер войны», «Северные элегии», наконец, ве¬
личественная «Поэма без героя» — напрямую связаны с Ленинградом,
560Об Анне Ахматовойего улицами, каналами, многократно воспетым ею «Фонтанным Домом».
При всем этом Анна Ахматова никогда не была поэтом «местного, ле¬
нинградского значения», хотя город на Неве всегда оставался главным
героем ее поэзии. В Ленинграде Ахматову любили всегда, несмотря
на заговор молчания, десятилетиями окружавший ее имя. К ней неиз¬
менно тянулись молодые поэты, на ее строгий суд несли свои первые
стихотворные попытки Ольга Берггольц и Борис Корнилов, Александр
Кушнер и Глеб Горбовский, Дмитрий Бобышев и Иосиф Бродский.Но в Ленинграде Ахматовой привелось вынести и самое тяжкое испы¬
тание из всех выпавших ей на долю — «гражданскую казнь», учиненную
тогдашним «верховным идеологом» А. А. Ждановым. В его докладе
«О журналах „Звезда" и „Ленинград"» поэзия Ахматовой была призна¬
на «антинародной», а сама Ахматова названа «монахиней» и «блудни¬
цей». В те черные августовские дни 1946 года поэт, преданный высочай¬
шей анафеме, познал цену и предательства, и истинной, отважной
дружбы. И трудно сказать, выжила ли бы в те дни и годы Анна
Ахматова, если бы не забота и внимание сына — Льва Николаеви¬
ча Гумилева, если бы не поддержка верных друзей — В. Г. Адмони,
О. Ф. Берггольц, А. В. Любимовой, С. К. Островской, семей Томашевских,
Рыбаковых... Об этой нелегкой полосе в жизни Ахматовой рассказывают
воспоминания Г. П. Макогоненко, страницы дневника художницы
А. В. Любимовой...С 1956 года наступает последнее десятилетие жизни поэта, увенчан¬
ное всенародным признанием, международными премиями, наполненное
каждодневной творческой работой и отягощенное болезнями. В эти го¬
ды, когда Ахматову много печатали, когда ее материальные дела нако¬
нец поправились, ее отношения с Ленинградским Союзом писателей бы¬
ли далеки от идиллии. Несмотря на старания тогдашнего руководства
писательской организации во главе с А. А. Прокофьевым устроить ах-
матовский быт, улучшить условия ее работы, были у нее основания для
обид и огорчений. Об этом много говорится в воспоминаниях преданней¬
шего друга Ахматовой Сильвы Гитович. Но, может быть, именно в это
последнее десятилетие она почувствовала свое истинное, завоеванное
ценой бескомпромиссного служения правде место не только в рядах со¬
ветской литературы, но и в истории своей страны. Недаром свое автоби¬
ографическое вступление к книге 1961 года Ахматова закончила такими
словами: «Читатель этой книги увидит, что я не переставала писать сти¬
хи. Для меня в них — связь моя с временем, с новой жизнью моего на¬
рода. Когда я писала их, жила теми ритмами, которые звучали в герои¬
ческой истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела
события, которым не было равных».Со дня кончины Анны Ахматовой минуло почти четверть века —
срок достаточный для того, чтобы определилось истинное место и роль
поэта в литературном ряду, в истории общества. Анна Ахматова и сегод¬
ня — живой, действующий поэт, чье творчество созвучно процессам де¬
мократизации и гласности, обновившим нравственный климат нашей
страны. Одним из практических результатов этих процессов явилось ре¬
шение Политбюро ЦК КПСС 1988 года о признании ошибочным поста¬
новления 1946 года.Не иссякает поток стихотворных посвящений Ахматовой, воспоми¬
наний о поэте... Благодарная память потомков стремится уберечь от все
стирающего бега времени неповторимые черты великой женщины, граж¬
данки, патриотки своего Отечества. Благодарной памятью потомков осу¬
ществлен и этот сборник, вместивший «три эпохи воспоминаний».Михаил Кралин
-гПРИМЕЧАНИЯНИКОЛАЙ ГУМИЛЕВИз логова змиева. Печатается по жур.: Русская мысль, 1911, №7.
Царица. Печатается по жур.: Остров, 1909, № 1. Отравленный. Печа¬
тается по альм.: Новая жизнь, 1912, № 1. Тот, другой. Печатается по
альм.: Аполлон. СПб., 1912, с. 30. «Ты помнишь дворец великанов...».
Печатается по кн.: Жемчуга. СПб., 1910. Она. Печатается по кн.:
Чужое небо. СПб., 1912. Написано в конце 1911 г. Из «Пятистопных
ямбов». Печатается по жур.: Аполлон, 1913, №3.Гумилев Николай Степанович (1886—1921) —поэт. В 1910 —
1918 гг. был мужем А. Ахматовой. Посвятил Ахматовой множество
стихотворений, из которых в сборнике приводится небольшая часть.
А. А. Ахматова в предисловии к составленному ею сборнику «В ста
зеркалах», куда она включила посвященные ей стихи, писала.: «Циклы.
Из них главный, исключительно важный и не имеющий прецедента
в истории поэзии (кроме сонетов Лауре) — это 10 лет (1903—13 гг.) —
стихи, обращенные к Ахматовой или связанные с ней. О том, что в
ранней поэзии Гумилева — одна героиня, не знает никто» (Отдел ру¬
кописей и редких книг ГПБ им. Салтыкова-Щедрина, ф. 1073, архив
А. Ахматовой).Подробнее о стихах Гумилева, посвященных Ахматовой, см. в кн.:
Гумилев Николай. Стихи. Поэмы. Тбилиси, Мерани, 1988. Составитель,
автор биографического очерка и комментариев В. К. Лукницкая. Все
тексты, печатающиеся в сборнике, сверены с этим изданием.Анне Ахматовой. Печатается по кн.: Лозинский М. Горный ключ.
М.; Пг., 1916. В автографе (ЦГАЛИ) имеет дату: СПб., 11 .XI. 1912.Лозинский Михаил Леонидович (1886—1955) —поэт и перевод¬
чик. Лауреат Государственной премии СССР (1946 —за перевод «Бо¬
жественной комедии» Данте). В течение многих лет был одним из
ближайших и преданнейших друзей А. Ахматовой. Она посвятила
М. Лозинскому несколько стихотворений, а также прозаическое «Словоо	Лозинском» (1965).Дафнис и Хлоя. Печатается по журн.: Звезда, 1989, №6. Ав¬
тограф — в архиве Ахматовой (ГПБ).Срезневская Валерия Сергеевна (1888—1964)—подруга Ахма¬
товой.1 Муж Валерии Сергеевны В. В. Срезневский был профессором
Военно-медицинской академии. В квартире Срезневских при клинике
академии (Боткинская ул., д. 9) А. А. Ахматова жила с января 1917
до осени 1918 г.МИХАИЛ ЛОЗИНСКИЙВАЛЕРИЯ СРЕЗНЕВСКАЯ
562Об Анне АхматовойИРИНА ЛУНИНА0	Валерии Срезневской. Печатается по журн.: Звезда, 1989, №6
(с сокращениями).Нунина Ирина Николаевна (р. 1921) — кандидат искусствоведения.О. А. ФЕДОТОВААня Горенко. Печатается по рукописи, хранящейся в собрании
семьи В. А. Рождественского.Федотова Ольга Александровна — сестра поэта В. А. Рождест¬
венского.1	Неточность мемуаристки. Инна Андреевна Горенко умерла
в 1906 г.МИХАИЛ КУЗМИНПредисловие к книге «Вечер». Печатается по кн.: Ахматова Анна.
Вечер. СПб., Цех поэтов, 1912.Кузмин Михаил Алексеевич (1872—1936) — поэт и прозаик, ока¬
завший влияние на раннюю поэзию Ахматовой. В поздние годы А. Ах¬
матова пересмотрела свое отношение к личности и творчеству Кузми-
на, что сказалось в отрицательном освещении его фигуры в «Поэме
без героя».АЛЕКСАНДР БЛОКАнне Ахматовой. Впервые напечатано в жур.: Любовь к трем
апельсинам, 1914, № 1, с неверной датой: «Декабрь 1914 г.» Стихот¬
ворение Блока является ответом на стихотворение Ахматовой «Я при¬
шла к поэту в гости...», опубликованное в том же номере журнала
«Любовь к трем апельсинам». А. Ахматова посетила Блока 15 декабря1913	г. В поздних черновых записях Ахматовой (ЦГАЛИ), посвящен¬
ных опровержению легенды о якобы существовавшем романе между
нею и Блоком, содержится оценка стихотворения Блока: «На этом
можно бы и кончить, но так как я обещала, кажется, доказать кому-то,
что Блок считал меня по меньшей мере ведьмой, напомню, что в его
мадригале мне, среди черновых набросков, находится такая строчка:
«Кругом твердят — вы Демон, вы красивы...» (СПб., 1913, декабрь),
да и самое предположение, что воспеваемая дама «Не так проста, чтоб
просто убивать...» — комплимент довольно сомнительный». В последние
годы жизни А. Ахматова высоко ценила Блока и посвятила его памя¬
ти три стихотворения.ИГОРЬ СЕВЕРЯНИНПеред войной. Печатается по кн.: Северянин Игорь. Стихотво¬
рения. М., Советская Россия, 1988, с. 324.Игорь Северянин (1887—1941)—поэт. Несколько скептическое
вначале отношение Северянина к стихам Ахматовой с годами изме¬
нилось в лучшую сторону, о чем свидетельствует, к примеру, сонет
Северянина «Ахматова» (1925).ОСИП МАНДЕЛЬШТАМАхматова. Печатается по кн.: Мандельштам О. Камень. Пг., 1916,
с. 64.
Об Анне Ахматовой563Мандельштам Осип Эмильевич (1891 —1938) —поэт, один из на¬
иболее близких друзей Ахматовой. Посвятил Ахматовой в разные годы
несколько стихотворений (подробнее — в мемуарах Ахматовой «Лист¬
ки из дневника».— Вопросы литературы, 1989, №2). Об исключитель¬
но высокой оценке Ахматовой поэзии Мандельштама сохранилось мно¬
го свидетельств, в том числе и в настоящем сборнике («Рассказы Ах¬
матовой» М. И. Будыко).Н. В. НЕДОБРОВОАнна Ахматова. Печатается (с сокращениями) по журн.: Русская
мысль, 1915, № 7.Недоброво Николай Владимирович (1882—1919)—поэт, критик,
драматург. Друг и наставник А. Ахматовой, адресат многих ее стихов.
Статью Н. В. Недоброво Ахматова до конца своих дней считала «луч¬
шим из всего, что о ней было когда-либо написано» (Виленкин В. Я.
Воспоминания с комментариями. М., 1982, с. 429). «Как он мог уга¬
дать жесткость и твердость впереди,— говорила Ахматова Л. К. Чу¬
ковской,— ведь в то время (10-е годы.— М. К ) принято было счи¬
тать, что все эти стишки — так себе, сантименты, слезливость, кап¬
риз... Но Недоброво понял мой путь, мое будущее, угадал и предска¬
зал его, потому что хорошо знал меня». Кроме самостоятельной цен¬
ности статья Недоброво приобретает особый интерес еще и потому,
что носит отчасти «мемуарный» характер, являясь результатом мно¬
гих бесед автора с А. Ахматовой.1	На полях черновой рукописи статьи (ОР ИРЛ И, ф. 201, № 1)
Недоброво записал 31 января 1914 г. шуточный мадригал — как бы
ответ на стихотворение Ахматовой «Настоящую нежность не спу¬
таешь...»:Не напрасно вашу грудь и плечи
Кутал озорник в меха
И твердил заученные речи...И его ль судьба плоха!Он стяжал нетленье без раздумий,В пору досадивши вам:Ваша песнь — для заготовки мумий
Несравненнейший бальзам.Цит. по ст.: Тименчик Р. Д., Лавров А. В. Материалы А. А. Ахматовой
в рукописном отделе Пушкинского дома. В сб.: Ежегодник Рукописно¬
го отдела Пушкинского дома на 1974 год. Л., 1976, с. 63.)2	Ср. со сходной мыслью А. Ахматовой в ее статье «О стихах
Н. Львовой» (Русская мысль, 1914, № 1): «Но странно: такие сильные
в жизни, такие чуткие ко всем любовным очарованиям женщины, ког¬
да начинают писать, знают только одну любовь, мучительную, болез¬
ненную, прозорливую и безнадежную». Трудно определить, кто у кого
позаимствовал эту мысль,— статьи Ахматовой и Недоброво писались
почти одновременно.3	Н. Недоброво не совсем точно цитирует стих. Ф. И. Тютчева.
«Не верь, не верь поэту, дева...». (У Тютчева: «Он, как пчела, его
сосет».)4	Из поэмы А. С. Пушкина «Езерский».«С тобой в разлуке от твоих стихов...». Печатается по кн.: Альма¬
нах муз. Пг., 1916. В списке, сделанном Ахматовой для сборника «В ста
зеркалах» (ОРиРК ГПБ, ф. 1073), есть вариант 19-й строки: «Ты встре¬
пенись, пойми, чем я томим...»
564Об Анне АхматовойЮ. Л. САЗОНОВА-СЛОНИМСКАЯНиколай Владимирович Недоброво. Печатается по газ.: Новое
русское слово, Нью-Йорк, 1954, 26 мая, № 153 (на русском языке).Сазонова-Слонимская Юлия Леонидовна (1883—1960)—литера¬
туровед, историк театра и балета. Близкий друг Недоброво и Ахма¬
товой.1	Ошибка мемуаристки. Н. В. Недоброво умер в возрасте 37 лет.2	Возможно, этим рассказом, слышанным от Недоброво Ахматовой,
навеяно ее четверостишие:Кому-то желтый гроб несут,Счастливый, кто-то будет с Богом,А я забочусь о немногом,И тесен мой земной приют.19143	См. сходный отзыв Блока о стихах Ахматовой в очерке Е. Ю.
Кузьминой-Караваевой «Встречи с Блоком»: «Она пишет стихи как бы
перед мужчиной, а надо писать как бы перед Богом». (Цит. по кн.:
Максимов Д. Е. Поэзия и проза Ал. Блока. Л., 1975, с. 515.)ВЛАДИМИР ШИЛЕЙКО«Живу томительно и трудно...». Печатается по списку, сделанно¬
му Ахматовой для сборника «В ста зеркалах» (ОРиРК ГПБ, ф. 1073).Шилейко Владимир (Вольдемар) Казимирович (1891 —1930) —
филолог-востоковед, поэт и переводчик. Второй муж А. Ахматовой.ГЕОРГИЙ ИВАНОВ«Январский день. На берегу Невы...». Печатается по альм.: Цех
поэтов, кн. 4, 1923, с. 22.'Саломея — имеется в виду Саломея Николаевна Андронико¬
ва (1888—1982) —петербургская красавица, подруга Ахматовой. Из
книги «Петербургские зимы». Печатается по кн.: Иванов Г. Петер¬
бургские зимы. Нью-Йорк, Изд. им. Чехова, 1952.Иванов Георгий Владимирович (1894—1958) —поэт, прозаик.
Ахматова весьма критически относилась к мемуарам Г. Иванова, упре¬
кая его в излишней «беллетризации», однако это в первую очередь
относилось к парижскому изданию «Петербургских зим» 1928 года.
Во втором издании Г. Иванов уточнил многие факты; во всяком слу¬
чае, в отношении Ахматовой его свидетельства не расходятся с фак¬
тами, приводимыми другими мемуаристами.1	С.— имеется в виду Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина
(1885—1945)—драматическая актриса, певица и танцовщица, жена
художника С. Ю. Судейкина, близкая подруга А. Ахматовой. Глебо-
ва-Судейкина уехала из России в 1924 г.На Фонтанке, 2, Ахматова жила вместе с Судейкиной в 1924 г.3	В Париже Ахматова была в 1910 и в 1911 гг.ГЕОРГИЙ АДАМОВИЧМои встречи с Анной Ахматовой. Печатается по альм.: Воздуш¬
ные пути. Нью-Йорк, 1967, №5 (на русском языке).Адамович Георгий Викторович (1894—1972) —поэт, литературный
критик.
Об Анне Ахматовой5651	А. Ахматова имела в виду стихотворение Н. С. Гумилева «Заблу¬
дившийся трамвай» (1921).2	Одна из таких «легенд» приводится в воспоминаниях Г. Иванова.НАДЕЖДА ПАВЛОВИЧИз книги «Невод памяти». Печатается по альм.: Прометей, 1977,
вып. XI.Павлович Надежда Александровна (1895—1979) —поэт.1 Речь идет о Вале Смирнове, соседе А. Ахматовой по квартире в
Фонтанном Доме, погибшем в блокадном Ленинграде. Его памяти
Ахматова посвятила стихотворение «Постучись кулачком — я от¬
крою...», которое цитирует Н. Павлович.ЕЛЕНА ДАНЬКОК Ахматовой (1 января 1926 года). Печатается но рукописи, хра¬
нящейся в ОР ИРЛИ (ф. 679, архив Е. Я. Данько, №2).Данько Елена Яковлевна (1898—1942)—прозаик, драматург,
детский писатель, искусствовед.1	В этих строках говорится о прекрасном знании Ахматовой ар¬
хитектуры старого Петербурга, изучением которой она занималась
именно в 20-х годах.2	Е. Я. Данько принадлежат интересные наброски портрета Ах¬
матовой (воспроизведены в цитировавшейся выше работе Р. Д. Тимен-
чика и А. В. Лаврова, с. 64), комментарием к которым могут служить
эти строки.Н. П. КОЛПАКОВАСтраницы дневника. Печатается впервые. Написано специально
для данного сборника.Колпакова Наталия Павловна (р. 1902) — фольклорист, детский
писатель, литературовед.' Два образца из так называемой «Антологии античной глупос¬
ти» — плод коллективного творчества членов «Цеха поэтов». По мне¬
нию А. Ахматовой, второе стихотворение — «это работа Осипа»
(Мандельштама). В «Листках из дневника» Ахматовой это стихотво¬
рение приводится в несколько иной редакции.П. Н. ЛУКНИЦКИЙИз дневников. Печатается по рукописи, подготовленной к публи¬
кации В. К- Лукницкой. Частично печаталось в кн.: Лукницкая Вера.
Из двух тысяч встреч. М., Правда, 1987.Лукницкий Павел Николаевич (1902—1973)—поэт, прозаик. На
протяжении шести лет (1924—1929) П. Н. Лукницкий вел почти не¬
прерывные дневниковые записи о встречах с А. А. Ахматовой (часть
из них публикуется в этом сборнике). Встречались А. Ахматова и
П Лукницкий и в 60-х гг. (См. письмо П. Н. Лукницкого А. А. Ахма¬
товой в данном сборнике.) Роль П. Н. Лукницкого в сборе материалов
для биографии Ахматовой поистине неоценима.
566Об Анне АхматовойИ. М. БАСАЛАЕВЗаписки для себя. Публикуется впервые по рукописи, предостав¬
ленной вдовой И. М. Басалаева Идой Моисеевной Наппельбаум.Басалаев Иннокентий Мемнонович (1896—1964) —литератор, ре¬
дакционный работник.1	В одну из последних встреч с И. М. Басалаевым А. Ахматова,
читая его «Записки», так прокомментировала это место: «И когда вы
видели меня в 26 году — это был дом казенный, и вещи были не мои,
и никакой «моды на круглые столы», как вы пишете в своих воспоми¬
наниях, не знала» (сообщено составителю И. М. Наппельбаум).Н. Я. РЫКОВА«Месяца бесформенный осколок...». Воспоминания написаны спе¬
циально для данного сборника.Рыкова Надежда Януарьевна (р. 1901) —переводчик, литерату¬
ровед, критик.1	Приводим полный текст стихотворения, о котором идет речь:И жар по вечерам, и утром вялость,И губ потрескавшихся вкус кровавый.Так вот она — последняя усталость,Так вот оно — преддверье царства славы.Гляжу весь день из круглого окошка:Белеет потеплевшая ограда,И лебедою заросла дорожка,А мне б идти по ней — такая радость.Чтобы песок хрустел и лапы елок —И черные и влажные — шуршали,Чтоб месяца бесформенный осколок
Опять увидеть в голубом канале.Декабрь 1913ЛИДИЯ ГИНЗБУРГИз старых записей. Печатается по кн.: Гинзбург Л. Литература
в поисках реальности. Л., 1987.Гинзбург Лидия Яковлевна (р. 1902)—литературовед, критик.
Лауреат Государственной премии СССР. Друг А. Ахматовой на про¬
тяжении многих лет ее жизни.НИКОЛАЙ КЛЮЕВ«Клеветникам искусства» (отрывок). Печатается по кн.: О Русь,
взмахни крылами... М., Современник, 1987, с. 70.Клюев Николай Алексеевич (1884—1937) —поэт.Ахматова с большим уважением отзывалась о Н. А. Клюеве како	человеке большой поэтической культуры, высоко ценила посвящен¬
ные ей строки в стихотворении «Клеветникам искусства» и, несколь¬
ко переиначив, использовала две строки в качестве эпиграфа ко вто¬
рой части «Поэмы без героя» («Решка»):
Об Анне Ахматовой567...жасминный куст,Где Данте шел и воздух пуст.Н. К/люев]ВЛАДИМИР АДМОНИ«За то, что мучительных лет вереница...». Печатается по рукопи¬
си, предоставленной автором.Адмони Владимир Григорьевич (р. 1909) —литературовед, пе¬
реводчик, поэт. В течение многих лет А. Ахматова находилась в дру¬
жеских отношениях с В. Г. Адмони и его женой Тамарой Исааковной
Сильман (1909—1974).СЕРГЕЙ СПАССКИЙ«Ваш образ так оформлен славой...». Печатается по кн.: Спас¬
ский С. Земное время. Избранные стихи. Л., 1971.Спасский Сергей Дмитриевич (1898—1956) — поэт, прозаик.ИДА НАППЕЛЬБАУМФон к портрету Анны Андреевны Ахматовой. Печатается впер¬
вые по рукописи, предоставленной автором.Наппельбаум Ида Моисеевна (р. 1900) — поэт, мемуарист.ОЛЬГА БЕРГГОЛЬЦВ 1941 годи в Ленинграде. Печатается по кн.: День поэзии. Л.,
1984.Берггольц Ольга Федоровна (1910—1975) —поэт, прозаик.ИГОРЬ БАХТЕРЕВТот месяц в Ташкенте. Написано специально для данного сбор¬
ника.Бахтерев Игорь Владимирович (р. 1908) — поэт, драматург.' Этих слов не было в первой (1942) редакции «Поэмы без героя».
В последней редакции (1963) они появились—как эпиграф к третьей
части поэмы.2	Стихотворению А. Ахматовой «Последняя роза» (1962) в первой
публикации (Новый мир, 1963, № 1) был предпослан эпиграф — строка
из стихотворения Иосифа Бродского (публикуемого в настоящем сбор¬
нике) «Вы напишете о нас наискосок», с подписью И. Б. И. В. Бахте¬
рев ошибочно считал эту подпись посвящением себе.О. И. РЫБАКОВАГрустная правда. Печатается с исправлениями по журн.: Звезда,
1989, № 6.Рыбакова Ольга Иосифовна — инженер, переводчик, дочь И. И.
Рыбакова и Л. Я. Рыбаковой — многолетних друзей А. Ахматовой.А. В. ЛЮБИМОВАЗаписи о встречах. Дневниковые записи А. В. Любимовой печа¬
таются в сокращенной редакции по рукописи, подаренной автором
составителю в 1981 г.
568Об Анне АхматовойЛюбимова Антонина Васильевна — художник.' Очерк «Возвращение в Ленинград» А. Ахматова сожгла в 1949 г.2	Имеется в виду стихотворение «Когда лежит луна ломтем чард-
жуйской дыни...» (1944).3	«Подражание Блоку» — вероятно, имеется в виду стихотворение
«Два голоса» (1946).4	Речь идет о драме «Пролог, или Сон во сне», которую А. Ахма¬
това написала в Ташкенте и сожгла в Ленинграде в 1944 году.
В 60-е гг. Ахматова вновь работала над «Прологом», но драма так
и осталась незаконченной (опубл. в журн. Искусство Ленинграда,
1989, № 1).ЕЛЕНА ТАГЕР«Синеглазая женщина входит походкой царицы...» Публикуется
впервые по рукописи, предоставленной другом Е. Тагер Софьей Са-
мойловной Альтерман.Тагер Елена Михайловна (1895—1964) —прозаик, поэт, перевод¬
чик. Стихотворение, посвященное Ахматовой, написано в сталинских
лагерях, где Е. М. Тагер пробыла много лет.Г. П. МАКОГОНЕНКО...Из третьей эпохи воспоминаний. Печатается (с сокращениями)
по журн.: Дружба народов, 1987, № 3 (публикация Д. Г. Макого¬
ненко) .Макогоненко Георгий Пантелеймонович (1912—1986)—литера¬
туровед, критик.1	Речь идет о цикле стихотворений А. Ахматовой «Слава миру»,
напечатанном в 1950 г. в журнале «Огонек» (№ 14, 36, 42). Среди про¬
чих в этом цикле — два стихотворения, восхваляющие Сталина. А. Ах¬
матова недаром сравнивает свою участь с участью Державина, от¬
данного под суд и вынужденного написать оду «Фелица», восхваля¬
ющую Екатерину II; в 1949 г. был в очередной раз арестован сын
А. А. Ахматовой Лев Николаевич Гумилев, а в квартире ее в Фонтан¬
ном Доме произведен обыск, после которого Ахматова сожгла боль¬
шую часть своего архива.ТАТЬЯНА ВЕЧЕСЛОВАЕе таинственный голос. Впервые напечатано под названием «Об Анне
Андреевне Ахматовой» в сб.: День поэзии, 1971. Л., 1971. Печа¬
тается по этому изданию.Вечеслова Татьяна Михайловна — балерина.А. К. АНАКСАГОРОВАВ квартире на улице Красной Конницы. Воспоминания написаны
специально для данного сборника.Анаксагорова Анна Константиновна (р. 1899) — педагог, соседка
А. Ахматовой по квартире на улице Красной Конницы.ИГН. ИВАНОВСКИЙМастер. Впервые напечатано под названием «О двух мастерах»
Об Анне Ахматовой569(М. Лозинский и А. Ахматова) в журн.: Север, 1969, №6. Печатает¬
ся в измененной и расширенной редакции.Ивановский Игнатий Михайлович (р. 1932) — переводчик.А. Н. БОЛДЫРЕВЗаписи из дневника. Печатается впервые по рукописи, предостав¬
ленной авторомБолдырев Александр Николаевич (1909 г.)—ученый, востоковед.1 Очевидно, имеется в виду сборник А. Ахматовой «Из шести книг».А. А. ГОЗЕНПУДНеувядшие листья. Написано специально для данного сборника.Гозенпуд Абрам Акимович (р. 1908) — литературовед, искусство¬
вед, критик, переводчик.АЛЕКСАНДР ГИТОВИЧДругу. Памяти Анны Ахматовой. Печатаются по кн.: Гитович А.
Стихотворения. Л., Художественная литература, 1982.Гитович Александр Ильич (1909—1966) — поэт, переводчик. Один
из близких друзей А. Ахматовой последних лет ее жизни.СИЛЬВИЯ ГИТОВИЧОб Ляне Андреевне. Печатается (в сокращенной редакции) по
авторизованной машинописи, предоставленной для настоящего сбор¬
ника сыном С. С. Гитович А. А. Гитовичем.Гитович Сильвия Соломоновна — жена А. И. Гитовича, близкий
друг А. Ахматовой.1	Саня — Александр Ильич Гитович.2	Ср. несколько иное описание этого эпизода в кн.: Белкина М. И.
Скрещение судеб. М., Книга, 1988.3	По-видимому, сведения о лишении А. А. Ахматовой продоволь¬
ственных карточек не лишены оснований. Знакомая А. Ахматовой Со¬
фия Казимировна Островская рассказывала составителю настоящего
сборника, что незнакомые люди приносили в жилконтору свои про¬
довольственные карточки и оставляли их «для Ахматовой», но она
этой помощи никогда не принимала.4	Литературовед Л. А. Плоткин принимал активное участие в трав¬
ле А. А. Ахматовой, широко развернувшейся после постановления.5	Об обстоятельствах пропажи архива Н. С. Гумилева подробнее
см. в документальной повести Э. Г. Герштейн «Мандельштам в Воро¬
неже» (Подъем, 1988, №6—10).6	Нина Антоновна Ольшевская — жена писателя Виктора Ефимо¬
вича Ардова, одна из самых близких подруг Ахматовой. Квартира
Ардовых на Ордынке, 17, была постоянным пристанищем Ахматовой
во время ее наездов в Москву. Во время приезда Р. Фроста Н. А. Оль¬
шевская гостила у А. Ахматовой в Комарове.ВСЕВОЛОД АЗАРОВМежду сосен. Печатается по кн.: Азаров Вс. Поздний мед. Л., Со¬
ветский писатель, 1971.
570Об Анне АхматовойАзаров Всеволод Борисович (р. 1913) — поэт, прозаик.1	Автор цитирует 4 строки из поэмы А. Ахматовой «У самого мо¬
ря» (1914). Следует добавить, что все стихотворение написано разме¬
ром этой поэмы.И. С. ЭВЕНТОВОт Фонтанки до Сицилии. Печатается (в сокращенном и уточнен¬
ном варианте) по журн.: Вопросы литературы, 1987, № 3.Эвентов Исаак Станиславович (1910—1989) — критик, литерату¬
ровед.И. МЕТТЕРСедой венец достался ей недаром. Печатается (в сокращении)
по кн.: Меттер И. Будни. Л., 1987.Меттер Израиль Моисеевич (р. 1908) — писатель.1	И. И Меттер ошибается: судя по воспоминаниям других сви¬
детелей этого события да и по рассказу самой А. А. Ахматовой, за¬
писанному Л. К. Чуковской, первому на вопросы пришлось отвечать
М. М. Зощенко.МИХ. СЛОНИМСКИЙИз «Литературных заметок». Печатается по кн.: Слонимский Мих.
Завтра. Л., 1987.Слонимский Михаил Леонидович (1897—1972) — прозаик.ИОСИФ БРОДСКИЙ«Закричат и захлопочут петухи...»; «За церквами, садами, теат¬
рами...» Печатается (с разрешения автора) по рукописи, хранящей¬
ся в ОРиРК ГПБ, ф. 1073, архив А. А. Ахматовой.Бродский Иосиф Александрович (р. 1936) —поэт, литературовед,
Лауреат Нобелевской премии. Был одним из высоко ценимых Ахма¬
товой представителей поэтической молодежи 1960-х гг. В настоящее
время живет в США.ВАСИЛИЙ АСТАПОВСеансы в Комарове. Печатается (с сокращениями) по рукописи,
предоставленной автором для настоящего сборника.Астапов Василий Павлович (р. 1918) — скульптор.ВАДИМ ШЕФНЕРПоэзия сильнее, чем судьба. Печатается по рукописи, предоставлен¬
ной автором для настоящего сборника.Шефнер Вадим Сергеевич (р. 1915) — поэт, прозаик. А. Ахма¬
това высоко ценила его стихи.3. Б. ТОМАШЕВСКАЯ«Я — как петербургская тумба...». Печатается по журн.: Октябрь,
1989, № 6.
Об Анне Ахматовой571Томашевская Зоя Борисовна (р. 1922) — архитектор-художник.
Автор первой публикации поэмы Анны Ахматовой «Реквием» (Ок¬
тябрь, 1987, №3).Е. К. ЛИВШИЦПамятная записка. Печатается впервые (с небольшими сокраще¬
ниями) по рукописи, подаренной автором составителю. Заглавие да¬
но составителем.Лившиц Екатерина Константиновна (1902—1987) —жена поэта
Бенедикта Константиновича Лившица, долгие годы была знакома с
Ахматовой.1	Большинцова Любовь Давыдовна — жена переводчика В. Сте-
нича, близкая подруга А. А. Ахматовой.2	Жена поэта В. А. Рождественского.ВСЕВОЛОД РОЖДЕСТВЕНСКИЙ«Все выше к свету по долине лилий...» Печатается по сб.: День
поэзии. 1966. Л., 1966.Рождественский Всеволод Александрович (1895—1977) —поэт.ТАТЬЯНА ГНЕДИЧ«Еще цветы прощанья томно ярки...». Печатается по газ.: Впе¬
ред, 1970, № 123. «Она молчит, венчанная Камена...». Печатается по
кн.: Гнедич Т. Этюды. Сонеты. Л., 1977.Гнедич Татьяна Григорьевна (1907—1976)—поэт, переводчик.ГЛЕБ СЕМЕНОВКогда погребают эпоху. Печатается по журн.: Нева, 1988, №4.Семенов Глеб Сергеевич (1918—1982) — поэт.ДМИТРИЙ БОБЫШЕВТраурные октавы. Печатается по сб.: Памяти А. Ахматовой. Па¬
риж, Имка-Пресс, 1976, по согласованию с автором.Бобышев Дмитрий Васильевич (р. 1936) — поэт, один из поэти¬
ческих учеников А. Ахматовой. В настоящее время живет в США.' «Кто сподличать решит,— сказал Арсений...» — имеется в виду
поэт Арсений Александрович Тарковский (1907—1989) —близкий друг
А. А. Ахматовой. Он произносил надгробную речь в Комарове на по¬
хоронах Ахматовой.2	«Она велела мне для «Пятой розы» Эпиграфом свою строку
вписать...» — Стихотворение «Пятая роза» в так называемой «Черной
тетради» было записано Ахматовой с посвящением Д. Бобышеву. Она
хотела, чтобы Д. Бобышев эпиграфом для «Пятой розы» поставил
строки из своего стихотворения, ранее ей посвященного:Бог — это Бах, а царь под ним Моцарт,А Вам улыбкой ангельской мерцать.Однако напечатана «Пятая роза» была посмертно, без эпиграфа
и посвящения.
572Об Анне АхматовойАЛЕКСАНДР КУШНЕРПамяти А. А. Ахматовой. Печатается по альм.: Молодой Ленин¬
град, М.— Л., 1966 (название стихотворения в содержании альманаха
отсутствует).Кушнер Александр Семенович (р. 1936) — поэт.ГАЛИНА НОВИЦКАЯ«Бросив ад коммунальных квартир...». Печатается по рукописи,
предоставленной автором.Новицкая Галина Михайловна (р. 1933) — поэт, детский писатель.ИРИНА МАЛЯРОВА«Есть на земле счастливые сердца...». Печатается по сб.: День
поэзии. 1966. Л., 1966.Малярова Ирина Александровна (р. 1934) — поэт.АНДРЕЙ ЛЯДОВФонтанный Дом. Печатается по рукописи, предоставленной ав¬
тором.Лядов Андрей Иванович (р. 1919) — поэт, прозаик.МИХАИЛ ДУДИНЛетят года... Печатается по кн.: Дудин М. Книга лирики. Л., 1986.Надпись на книге А. А. Ахматовой. Печатается по кн • Дидин М
Заканчивается двадцатый век. Л., 1989.Дудин Михаил Александрович (р. 1916) — поэт.М. И. БУДЫКОРассказы Ахматовой. Печатается по журн.: Звезда, 1989, №6.Будыко Михаил Иванович (р. 1920) — член-корреспондент Ака¬
демии наук СССР, специалист в области наук о Земле, лауреат Ле¬
нинской премии. М. И. Будыко познакомился с А. А. Ахматовой в
1962 г. и во время пятнадцати встреч с ней записывал ее рассказы.М. В. ЛАТМАНИЗОВБеседы с А. А. Ахматовой. Печатаются (в сокращенной редакции)
по рукописи, подготовленной к печати дочерью М. В. Латманизова —
Татьяной Михайловной Латманизовой. Полностью опубликовано в журн.:
Русская литература, 1989, № 3 (предисловие, публикация и примеча¬
ния А. Г. Терехова).Латманизов Михаил Владимирович (1905—1980)—доцент Поли¬
технического института, специалист в области электрических машин.М. В. Латманизов собрал большую коллекцию материалов, от¬
носящихся к жизни и творчеству А. А. Ахматовой и Н. С. Гумилева.
Эта коллекция в настоящее время поступила в литературно-мемориаль¬
ный музей А. А. Ахматовой в Фонтанном Доме. А. А. Ахматова счи¬
тала М. В. Латманизова своим неофициальным библиографом и посто¬
янно пополняла его коллекцию ценными материалами.
Об Анне Ахматовой573ПИСЬМА К А. А. АХМАТОВОЙИзбранные письма друзей и читателей к А. А. Ахматовой, кроме
особо оговоренных, печатаются по материалам архива Ахматовой в
ГПБ (ф. 1073).Пунин Николай Николаевич (1888—1953) — искусствовед, муж
А. А. Ахматовой. Письмо печатается по автографу (ЦГАЛИ, ф. 13).
Оно подытоживает отношения этих людей, отличавшиеся сложностью
и противоречивостью.Зоя Борисовна Томашевская рассказывает:«Однажды мой педагог, а потом и друг — замечательный человек
и художник, член многочисленной семьи Бенуа — Ольга Александров¬
на Иванова, повествуя о своей жизни, рассказала мне, как она в
1942 году единственный раз в жизни видела Ахматову. Ольга Алек¬
сандровна только что потеряла маленькую дочь и, не находя себе
места от горя, проводила дни на Ташкентском вокзале, встречая эше¬
лоны, в надежде на приезд с фронта своего мужа.На другом конце платформы, как изваяние, стояла женщина с
красными гвоздиками в руках. Ахматова. Она тоже кого-то настойчи¬
во и напряженно ждала.Я знала, кого она ждала. Николая Николаевича Пунина. Анна
Андреевна, приехав в Москву в мае 1944 года, рассказывала о том,
какую страшную открытку она получила от него из Череповца. Он пи¬
сал, что вряд ли доедет до Ташкента, и умолял хоть чем-нибудь по¬
мочь его семье. Это после того, как он ее, Ахматову, безжалостно бро¬
сил одну в опустевшем Фонтанном Доме.Не знаю, цела ли та открытка, но тогда Анна Андреевна с ней
не расставалась, так же как и с письмом Н. Н. Пунина из самарканд¬
ской больницы. С письма было снято несколько копий (так Анна Анд¬
реевна сохраняла все самое драгоценное), и если открытку она храни¬
ла, как нечто очень личное (мольбу о прощении и помощи), то пись¬
мо' было для нее драгоценно еще и как удивительно точная формула
ее личности, ее поэтической сути.Кстати, и скопировано письмо было Ахматовой не полностью, а
только в той его части, которая казалась ей такой важной. И конечно,
замечательные стихи на смерть Пунина, погибшего в лагере под Вор¬
кутой в 1953 году, были прежде всего репликой на это письмо:И сердце то уже не отзовется
На голос мой, ликуя и скорбя,Все кончено... И песнь моя несется
В пустую ночь, где больше нет тебя».Лукницкий Павел Николаевич написал письмо, видимо, по прось¬
бе Анны Андреевны, которая просила друзей присылать ей письмен¬
ные отзывы на «Поэму без героя». Частично опубликовано в книге
Веры Лукницкой «Из двух тысяч встреч».1	По-видимому, здесь автор письма имеет в виду Сталина.Лурье Артур Сергеевич (1891 —1966) —композитор, близкий друг
Ахматовой, автор романсов на ее стихи и музыки к «Поэме без героя».
В 1919—1922 гг. А. С. Лурье заведовал музыкальным отделом Нар-
компроса в Петрограде. В 1922 г. уехал за границу. После его отъезда
Ахматова написала стихотворение «Не с теми я, кто бросил землю...»,
строку из которого («Полынью пахнет хлеб чужой») Лурье вспоми¬
нает в письме. Последние годы прожил в США.
574Об Анне АхматовойЮргин Олег Владимирович — юрист, читатель, живет в г. Львове.Лобасов Петр Иванович — в те годы заключенный. Письма пе¬
чатались в статье М. Кралина «Самое лучшее письмо» (Нева, 1989,
№4).Старокадомский К■ Г.— читатель.Горохводатская Т. Н.— читательница, учитель литературы.Островская София Казимировна (1902—1983) — переводчик, близ¬
кий друг Ахматовой.Тарасов Борис Александрович — читатель, позднее встречался с
А. А. Ахматовой.Зубова £.— читательница.Батищев Иван — читатель.Давыдов Иван Андреевич — редакционный работник. Факт полу¬
чения этого письма Ахматова отметила в своем дневнике (ЦГАЛИ
ф. 13).Талашов Александр Андреевич — читатель.Гросс (Богданова-Вельская) Паллада Олимпиевна (1886—1968) —
поэтесса, старинная подруга Ахматовой времен «Бродячей собаки» (см.
о ней в стихах Георгия Иванова в настоящем сборнике).1	П. О. Г росс не успела закончить свои воспоминания. Фрагмен¬
ты из них опубликованы в работе А. Парниса и Р. Тименчика «Прог¬
раммы „Бродячей собаки"» (альм. Памятники культуры, 1986).Конге Нина Михайловна (1907—1966) —читательница, редак¬
ционный работник.1	Лурье Клара Сергеевна — младшая сестра А. С. Лурье. В нас¬
тоящее время эта книга находится в музее А. А. Ахматовой (Фонтан¬
ный Дом).Составитель выражает глубокую благодарность за предоставленные
материалы и помощь при подготовке к изданию этой книги: И. М. Нап¬
пельбаум, О. И. Рыбаковой, 3. Б. Томашевской, А. М. Румян¬
цеву, А. Н. Анфертьеву, А. Г. Терехову, а также работникам Отде¬
ла рукописей Государственной публичной библиотеки имени М. Е. Сал¬
тыкова-Щедрина.
СОДЕРЖАНИЕНиколай Гумилев. Из логова змиева	5ЦариЦа			6Отравленный	• • • • 8Тот, другой	8«Ты помнишь дворец великанов...»	ЮОна	'2Из «Пятистопных ямбов»	12Михаил Лозинский. Не забывшая	14Валерия Срезневская. Дафнис и Хлоя	15Ирина Пунина. О Валерии Срезневской	26О. А. Федотова. Аня Горенко	29Михаил Кузмин. Предисловие к книге «Вечер»	39Александр Блок. Анне Ахматовой	44Осип Мандельштам. Ахматова	47Игорь Северянин. Перед войной	48Н. В. Недоброво. Анна Ахматова . 	49«С тобой в разлуке от твоих стихов...»	.... . . 69Ю. Л. Сазонова Слонимская. Николай ВладимировичНедоброво	70Владимир Шилейко. «Живу томительно и трудно...»	75Георгий Иванов. «Январский день. На берегу Невы...»	76Из книги «Петероургские зимы»	 	79Георгий Адамович. Мои встречи с Анной Ахматовой	87Надежда Павлович. Из книги «Невод памяти»	109Елена Данько. К Ахматовой (1 января 1926 года)	 115Н. П. Колпакова. Страницы дневника	119П. Н. Лукницкий. Из дневников	128И. М. Басалаев. Записки для себя		170Н Я. Рыкова. «Месяца бесформенный осколок...»	173Николай Клюев. Клеветникам искусства (Отрывок)	184Лидия Гинзбург. Из старых записей . . . 		186Владимир Адмони. «За то, что мучительных лет вереница...» . . . 195Сергей Спасский. «Ваш образ так оформлен славой...»	196Ида Наппельбаум. Фон к портрету Анны АндреевныАхматовой	197Ольга Берггольц. В 1941 году в Ленинграде	214Игорь Бахтерев. Тот месяц в Ташкенте	216О. И. Рыбакова. Грустная правда	224А. В. Любимова. Записи о встречах . 		231Елена Тагер. «Синеглазая женщина входит походкойцарицы...»	260Г. П. Макогоненко. ...Из третьей эпохи воспоминаний	261Татьяна Ьечеслова. Ее таинственный голос	282А. К. Анаксагорова. В квартире на у те КраснойКонницы	290Игн. Ивановский. Мастер	295А. Н. Болдырев. Записи из дневника	306А. А. Гозенпуд. Неувядшие листья	311Александр Гитович. Другу . . 	328Памяти Анны Ахматовой	329Сильвия Гитович. Об Анне Андреевне	330Всеволод Азаров. Между сосен	357И. С. Эвентов. От Фонтанки до Сицилии	360
И. Меттер. Седой венец достался ей недаром	380Мих. Слонимский. Из «Литературных заметок»	391Иосиф Бродский. «Закричат и захлопочут петухи...»	393«За церквами, садами, театрами...»		395Василий Астапов. Сеансы в Комарове	398Вадим Шефнер. Поэзия сильнее, чем судьба	4113. Б. Томашевская. «Я — как петербургская тумба»	417Е. К- Лившиц. Памятная записка	439Всеволод Рождественский. «Все выше к свету по долинелилий....»	446Татьяна Гнедин. «Еще цветы прощанья томно-ярки...»	448«Она молчит, венчанная Камена...» 	448Глеб Семенов. Когда погребают эпоху	449Дмитрий Бобышев. Траурные октавы	450Александр Кушнер. Памяти А. А. Ахматовой	453Галина Новицкая. «Бросив ад коммунальных квартир...»	455Ирина Малярова. «Есть на земле счастливые сердца...»	456Андрей Лядов. Фонтанный Дом . '.	457Михаил Дудин. Летят года	459Надпись на книге А. А. Ахматовой	 .... 459М. И. Будыко. Рассказы Ахматовой	461М. В. Латманизов. Беседы с А. А. Ахматовой	507Письма к А. А. Ахматовой	531Михаил Кралин. «Какая есть. Желаю вам другую...»	555Примечания	561На переплете: Анна Ахматова. Силуэт Е. С. Кругликовой. 1910-е гг.
На контртитуле: Анна Ахматова. Рисунок А. Модильяни. 1911 г.Сдано в набор 25.04.89. Подписано к печати 08.02.90. М-19030. Фор¬
мат 84Х108'/з2. Бумага тип. №2. Гарн. литерат. Печать офс. Уел. печ. л.
30,24. Уел. кр.-отт. 30,87. Уч.-изд. л. 29,13. Тираж 50 000 экз. Заказ №106.Цена 3 р. 20 к.Лениздат, 191023, Ленинград, Фонтанка, 59. Типография им. ВолодарскогоОБ АННЕ АХМАТОВОЙСтихи, эссе,
воспоминания, письмаСоставитель
Михаил Михайлович КралинЗаведующий редакцией А. И. Белинский
Младший редактор Н. Ю. Памфилова
Художественный редактор Б. Г. Смирнов
Технический редактор Н. Н. Дмитриева
Корректор Н. Б. АбалаковаИ Б № 5079) 25.04.89. Подписано к печати 08.02.90.. Бумага тип. №2. Гарн. литерат. Печать о<
этт. 30,87. Уч.-изд. л. 29,13. Тираж 50 000 эк
Цена 3 р. 20 к.23, Ленинград, Фонтанка, 59. Типография hn
Лениздата, 191023, Ленинград, Фонтанка. 57.
Забудут?— вот чем удивили!Меня забывали сто раз,Сто раз я лежала в могиле,Где, может быть, я и сейчас.А Муза и глохла и слепла,В земле истлевала зерном,Чтоб после, как Феникс из пепла,
В эфире восстать голубом.Анна Ахматова
* ОБ АННЕ АХМАТОВОЙ *