Текст
П.БЛЯХИН
мЯнЫЕ
Советский
писатель
У; .у га книга — трилогия о молодом человеке моего поколе-
ния. Он жил и метался в поисках правды и счастья свыше по-
лувека тому назад. Ничего исключительного или героического
в его характере не замечалось. Но время, когда он жил и дей-
ствовал, было чрезвычайным и грозным: старый мир давал
трещину, все вокруг сдвинулось с места и, как река в поло-
водье, ломая ледяные оковы, с шумом и грохотом
ринулось
вперед — в неведомое.
И волей судеб жизнь обыкновенного деревенского маль-
чишки, заброшенного «на прокормление» в чужую семью, не-
ожиданно преобразилась и стала необыкновенной — целе-
устремленной, волнующей, полной тревог и опасностей, боль-
ших и малых событий, приключений. В его годы неизбежны
5
были и любовь, конечно, и луна, и «робкое дыханье», — было
все, чему полагается быть в дни мятежной юности.
И пусть не смущает Вас, дорогой читатель, что в лице
молодого человека вы узнаете автора книги, его детство и
юность, его прошлое. Но юность эта прошумела так давно,
что теперь она как бы отделилась от меня, стала не моей —
превратилась в далекое воспоминание. И ныне я могу уже
рассказывать о юноше тех дней, как о постороннем человеке,
вне меня существующем, — рассказывать без прикрас, прав-
диво, не скрывая ни хорошего, ни плохого...
Между прочим, я должен напомнить Вам, что в настоя-
щую трилогию вошли три мои повести: «На рассвете», «Дни
мятежные» и «Москва в огне». После Великой Отечествен-
ной войны они издавались и переиздавались каждая в от-
дельности. Теперь же трилогия выходит в свет как единое
целое, частично исправленная и дополненная. В произведе-
нии автобиографического жанра такие поправки и дополне-
ния неизбежны. Ведь не все сразу вспоминается. За много-
летней давностью тонут в тумане прошлого даже события,
достойные общественного внимания, забываются некоторые
друзья и товарищи, характерные детали. А в процессе много-
кратной работы над рукописью, цепляясь одно за другое, все
это постепенно всплывает на поверхность сознания и про-
сится на бумагу.
Трудно сказать заранее, как Вы, друг читатель, встретите
мою книгу. Но мне хочется, чтобы она взволновала вас, до-
шла до Вашего сердца и еще раз заставила подумать; что ж
такое счастье — наше большое человеческое счастье? В чем
оно?,.
ЦАРЕУБИЙЦА
есна 1903 года пришла рано.
После долгого зимнего сна, словно потягиваясь
и зевая, холодная земля лениво сбрасывала свои белоснежные
одежды, разливалась шумными ручьями,перекликалась звон-
кими капелями, незримо наполнялась материнскими соками.
И жизнь как бы начиналась сначала: старики забывали о
старости и недугах, молодые пьянели от любви и счастья, а
дети смеялись так звонко и весело, будто впереди их ждали
одни радости.
Ну, право же, хорошо жить на свете, когда и в сердце
весна, когда идешь только вперед, только в гору, а там —
весь мир и вся красота его!
В эту раннюю весну широко разлилась и матушка Волга:
затопила все низины и болота, покрыла обширные луга и
песчаные дюны —далеко отбросила берега. В ее необозримых
просторах голубой бездной отражалось небо. Не то река, не
то море! Все радостно блистало, улыбалось, сулило счастье.
9
Начинало светать. Еле заметно золотился восток...
Перегоняя стремительный бег весенних вод, вниз по Волге
летел, как птица, двухэтажный красавец пароход «Граф Лев
Толстой». Он был переполнен пассажирами и всевозмож-
ными товарами. Наверху, в первом и втором классах, ехали
господа помещики, крупные купцы и промышленники — бо-
гачи; этажом пониже, в третьем классе, устраивались мелкие
торговцы и чиновники, служилая интеллигенция — люди
среднего достатка, а простой, «черный» люд теснился меж
кулей и ящиков на грязной, заплеванной палубе.
Палубные пассажиры лежали вповалку, усталые, измож-
денные, прикрытые пестрым тряпьем и дерюгами. Под шум
колес они храпели на разные голоса, иногда сквозь сон дико
вскрикивали, поднимали взлохмаченные головы и снова па-
дали.
Нет, на пароходе не все спали. У самой кормы верхом на
расписном сундучке с пожитками сидел деревенский паренек
в красной рубашке и, привалившись спиной к мешку с су-
шеной воблой, жадно читал книгу. Это был юнец лет шест-
надцати, с круглым загорелым лицом, густо усеянным вес-
нушками. Его живые серые глаза смотрели доверчиво и от-
крыто. Клок рыжих волос задорно торчал из-под лакового
козырька старого картуза. Черный поясок с кистями опоясы-
вал русскую косоворотку, а слегка поношенные штаны щего-
левато свешивались на голенища сапог.
Углубившись в чтение, паренек позабыл обо всем на
свете; он то мрачнел и хмурился, то улыбался и сиял всем
лицом, то шумно вздыхал и по-детски шевелил губами.
«Овод глянул через плечо на зияющую могилу.
— Итак, ваше преподобие, вы думаете, что, когда меня
опустят туда, вы навсегда разделаетесь со мной? Может
быть, вы даже заложите камнем могилу, чтобы помешать
воскресению? Не бойтесь, ваше преподобие! Я не намерен
нарушать вашей монополии дешевых чудес. Буду лежать
смирно, как мышь, там, где вы меня положите... а все же
мы пустим в ход пушки!..»
Паренек тряхнул рыжим чубом — вот вам, получайте! —
и, перевернув страницу, продолжал читать вполголоса:
— «Командующий сделал шаг вперед. Он дрожал от вол-
нения. Ему никогда еще не приходилось командовать при
исполнении приговора.
— Готовься! Ружья на прицел! Пли!
Овод слегка пошатнулся, но не упал.
.. -Когда рассеялся дым, солдаты увидели, что он, по-
прежнему улыбаясь, стоит перед ними и стирает изуродован-
ной рукой кровь со щеки.
10
— Плохо стреляете, братцы! — сказал он. Его ясный, от-
четливый голос резанул по сердцу окаменевших от'ужаса,
несчастных солдат. — Попробуйте еще раз! ..»
Взволнованный шепот паренька оборвался. Он вытер ку-
лаком слезы и закрыл книжку... Да, да! Он будет таким же
героем, как Овод! Таким же бесстрашным, самоотверженным
революционером. Дайте только добраться до города и разы-
скать там этих самых подпольщиков, а уж тогда он совершит
такой подвиг, на который и сам Овод не решился бы, — он
убьет царя! Кровопийцу царя Николая Второго, а заодно и
всех его министров! Вот он что сделает!
Паренек откинул голову, прищурил глаза и размечтался.
Вот он уже грозный заговорщик-цареубийца. С бомбой в ру-
ках, бесшумно, как змея, ползет он по темным подземельям
царского дворца, крадется по извилистым коридорам, сколь-
зит тенью вдоль стен высоких палат... Вот уже виден золо-
той трон с двуглавым орлом-стервятником на спинке. На
троне, как каменный, сидит сам царь, в горностаевой шубе,
с державой и скипетром в руках; на голове сверкает «прокля-
тая корона». Вокруг царя толпятся князья и министры, уряд-
ники и жандармы, и... бомба летит прямо под трон. Громо-
вой взрыв, паника, вопли...
От живодера царя остались только клочья. Министры
тоже валятся на пол. .
Герой бежит прочь. Его догоняют солдаты с ружьями,
стреляют.. . Он падает, истекая кровью.
И вот цареубийца стоит уже у каменной стены тюрьмы.
Солдаты поднимают ружья. .. Нет, нет! Он не позволит завя-
зать себе глаза! Он встретит смерть так же храбро, как
Овод. Скрестив на груди руки, сам скомандует невольным па-
лачам своим — солдатам (они уже плачут!): «Не хнычь, ре-
бята! Целься верней!.. А ты что, братец, уронил ружье?
Пли!»
Оглушительный рев парохода внезапно раздался над ухом
«цареубийцы». Он вскрикнул от неожиданности и вскочил на
ноги. Подъезжаем к городу?.. Нет, это был гудок встреч-
ному пароходу, который с шумом и плеском проплывал мимо,
вверх по Волге.
«Да, а где же это самое? ..» — спохватился вдруг паренек
и начал обшаривать свои карманы.
Лицо выразило тревогу — карманы пусты! Он стал выво-
рачивать их один за другим. Потом пощупал за пазухой, гля-
нул за голенища сапог — ничего нет!
Паренек побледнел.
«Пропало! Куда же оно провалилось? .. Тьфу ты, нечи-
стая сила, да ведь я его сюда запрятал!»
11
Паренек сорвал с головы картуз и, поспешно сунув руку
под надорванную подкладку, вынул письмо в голубом кон-
верте.
«Уф! Слава тебе, господи, здесь! ..»
Он поднял руку, чтобы перекреститься, но, приложив
пальцы ко лбу, с досадой отдернул их.
«Ишь ты, опять за бога! Нет уж, баста!..»
Паренек опасливо огляделся по сторонам. Нет, за ним ни-
кто не следил. Тогда он вынул из конверта измятое письмо,
любовно разгладил на нем каждую складку и, видимо в со-
тый раз, стал перечитывать знакомые строки:
«Милый дружок Пашенька! Не сердись, что я уехала так
внезапно, не простившись с тобой, — иначе нельзя было...
Мне кажется, что и тебе пора приобщиться к тому делу,
о котором мы говорили в деревне. Помнишь библиотеку? ..»
Еще бы не помнить! Как можно забыть те часы и минуты,
когда перед тобой впервые открывается мир — мир огромный,
необозримый, полный волнующих тайн... Ведь это она, Вера
Сергеевна, открыла ему новую страницу жизни и показала
путь, по которому люди труда идут к свободе и счастью. А те-
перь она зовет его к себе, в город Астрахань, где, конечно,
есть эти самые подпольщики и где он, рыжий паренек из де-
ревни, покажет себя как герой, готовый отдать свою жизнь
за великое дело...
Да, но кто же она все-таки? Что она делает там, в глубо-
ком подполье?..
«Если у тебя хватит мужества порвать со своим дядей,—
читал он дальше, — то с ближайшим пароходом приезжай в
Астрахань. О заработках не беспокойся, мы уже кое-что на-
метили для тебя, а жить будешь у моей мамаши, Марии Ни-
колаевны».
«Кто это «мы»? — нахмурив брови, раздумывал паренек.—
Это, конечно, подпольщики, бесстрашные мятежники, восстав-
шие против царя и бога. А ее мамаша вовсе не мамаша, а
тоже, должно быть, революционерка, заговорщица».
И перед ним, прикрывая лицо черной шалью, возникла
юркая старушка с маленькими, колючими, как буравчики,
глазами. Быть может, под этой шалью она таила что-то опас-
ное— какой-нибудь «дамасский кинжал» или даже бомбу...
Эх, скорей бы Астрахань!
— Айда на нос, рыжий, город видно! — крикнул какой-то
пассажир, пробегая мимо.
Юноша поспешно сунул письмо за голенище сапога, схва-
тил свой сундучок и устремился к выходу.
В ликующем зареве восходящего солнца город медленно
выплывал из глубины вод. Будто в волшебной сказке, бес-
12
шумно и величаво возникали золотые главы собора, белые
стены крепости, сотни мачт и труб. Стаями райских птиц тре-
петали в воздухе разноцветные флажки судов и лодок. Голу-
бые струйки дыма тянулись к небу. И все это смутно маячила
вдали, в легком розовом, как мечта, тумане...
Опершись грудью о поручни, весь подавшись вперед, зача-
рованный юноша жадно смотрел на чудо-город. Ему хотелось
прыгнуть за борт, подтолкнуть плечом пароход, который, ка-
залось, полз как черепаха, как несчастная улитка! Скорей,
скорей туда, в город! Там он немедленно начнет новую жизнь,
полную оспасностей и героических подвигов, там откроются
перед ним таинственные двери подполья, а потом..
Это «потом» паренек представлял себе так волнующе
ярко, что дух захватывало.
Да, друзья мои, вот таким восторженным юнцом я помню
себя в шестнадцать лет. Это было весной 1903 года. Я впер-
вые самовольно покинул село Селитренное, где провел дет-
ство, и с великим трепетом и надеждами ехал в большой го-
род, в новый, неведомый мир.
Тогда Россия тяжко стонала под игом царского самодер-
жавия, народ только еще поднимался на борьбу за лучшую
долю.
Это было на рассвете...
ПОХИЩЕНИЕ
Из раннего детства мы запоминаем лишь то, что поражает
маленькое сердце острой болью или светлой радостью. А на
склоне дней даже суровое и тягостное детство кажется нам
золотым, полным грустного очарования, как все уходящее
безвозвратно.
Я помню...
Нестерпимо жаркий летний день. На небе ни облачка.
Нечем дышать... Ухватившись за теплый палец отца, зады-
хаясь от жары и усталости, я с трудом передвигал босые ноги
по раскаленному песку.
Отец шел молча, низко опустив голову. Рыжая бороденка
двумя клинышками упиралась в грудь. Красное лицо бле-
стело от пота, засаленный картуз съехал на затылок. Когда
взгляд отца падал на мою белую голову, он почему-то взды-
хал и отворачивался в сторону.
Впереди ослепительно играла река, дымил пароход —
первый пароход, который я увижу совсем близко и даже по-
катаюсь на нем. По крайней мере, так мне обещал отец, а он
никогда не обманывал. Это радовало и бодрило меня, застав-
13
ляло из последних сил тянуться за отцом, не жаловаться, не
канючить.
Родное село Быковы осталось далеко позади, за голыми
песчаными холмами.
На пристани нас встретила высокая худая старуха в чер-
ном платье, с бледным, изрытым оспою лицом. Она не понра-
вилась мне.
Передавая ей мою руку, отец странно всхлипнул:
— Берегите его, мамаша, не обижайте, а я уж... век
буду бога молить.
У меня ёкнуло сердце: что случилось?
Старуха трижды поцеловала и перекрестила отца и пота-
щила меня к пароходу.
Отец остался на пристани. Махнул картузом.
— Прощай, Павлуша! Слушайся бабушку!..
И только тогда я сообразил, что случилось: меня похи-
тила у отца эта черная бабка. Она хочет куда-то увезти меня,
увезти одного, без отца и родных! Ой, как страшно! ..
С отчаянным криком я вырвался из рук бабки и кинулся
под защиту доброго отца:
— Тя-а-атька, не хочу! Тя-а-а-атька-а-а-а!..
Отец подхватил меня на руки, на мгновение крепко при-
жал к груди и... понес обратно к рассерженной старухе.
— Иди, иди к бабушке, сынок, — шептал он, — она тебе
хлеба даст, молока.
Узловатыми, жесткими пальцами старуха крепко вцепи-
лась в мое плечо. Нет, теперь уж не убежать, я на пароходе!
А пароход так дрожал, гудел и шипел парами, словно в нем
сидели сотни змей или еще каких-нибудь чудищ.
Грозный рев гудка заставил меня вздрогнуть. Захлебнув-
шись криком, я нырнул головой в черную юбку бабки и
замер.
С шумом и скрежетом пароход отвалил от пристани. А че-
рез несколько минут он уже плыл вниз по Волге, оставляя за
кормой длинную пенную дорогу. И родиое село, и отец, и
братья с сестрами, и маленькие друзья-приятели — все оста-
лось позади, за горячими песками, за большими, страшными
волнами.
Я переживал свое первое горе: меня обманули взрослые.
Обманул сам отец, которого я считал таким добрым и вер-
ным защитником от всех бед и напастей: он отдал меня этой
черной бабке. А мать... матери уже нельзя было пожало-
ваться— она умерла. В длинном белом ящике ее отнесли на
сельское кладбище, опустили в глубокую яму и на моих гла-
зах забросали тяжелой, мокрой землей,
. 14
Я смутно помню внешний облик моей матери, Веры
Андреевны. Мне вспоминаются лишь большие, глубоко за-
павшие глаза, мучительный кашель да тонкие, длинные паль-
цы, которые ласково перебирали мои волосы. Она умерла в
1891 году, когда «глад и мор» прокатились по всей Руси, же-
стоко поразив и Поволжье. Мне в то время было пять лет.
Вспоминаются пугающие рассказы о голоде, о чуме, о хо-
лере.
Но всего ярче всплывает в памяти большой обеденный
стол. Он стоял в углу, под иконами. Вокруг сидела на скамьях
вся наша семья. Широким кухонным ножом отец тщательно,
ровными кусками, делил каравай черного мякинного хлеба и
в строгом порядке раздавал нам. Семь пар глаз нетерпеливо
следили за каждым его движением в ожидании своей доли.
На правах младшего сына я получал свой кусок первым
и хватал его так быстро, как хватает ерша голодная щука.
Но потом долго жевал, выплевывал колючки.
После смерти матери отец, бедный крестьянин Саратов-
ской губернии, окончательно обнищал и уже не в силах был
прокормить свое многочисленное семейство. Первой жертвой
пал я, как самый маленький, как «лишний рот». Меня отдали
«на прокормление» зажиточному дяде в село Селитренное.
Своих сыновей у него не было, и он охотно согласился прию-
тить «сироту». После недолгих переговоров за мной приехала
«черная бабка», дядина мать, и, как мне казалось, похитила
меня из родных мест и увезла куда-то далеко-далеко, вниз
по Волге.
Ах, какая это большая река — конца-краю не видно:
А волны ходили горами, качали пароходишко как щепку,
сердито били о борта, шипели и пенились. И я уже не отхо-
дил от бабкиной юбки, которая теперь казалась мне единст-
венной защитой от угрожающих бед и несчастий. Все вокруг
было ново, непонятно и страшно.
НА ПРОКОРМЛЕНИИ
Большое рыбацкое село Селитренное раскинулось на бе-
регу реки Ахтубы, в низовьях Волги. Богатые дома, крытые
тесом и железом, расположились на центральной улице, ко-
торая тянулась от реки к волостному правлению. В середине
села, на песчаном холме, возвышалась шестиглавая церковь;
она как бы царила над всем окружающим. По соседству
стояли скромная церковноприходская школа и волостное
правление с неизменной «кутузкой» для нарушителей порядка
и законов. Бедняцкие хаты с камышовыми крышами ютились
15
на окраинах. Летом из окрестных степей их заносило песками,
зимой продувало холодными ветрами, трепало буранами.
А вдоль Ахтубы и ее маленьких притоков далеко тянулись
роскошные плодовые сады, принадлежавшие местным бо-
гачам.
Жители села занимались главным образом рыболовством.
Белые паруса их бударок и «морячек» плавали не только по
Волге и Ахтубе, но уходили и далеко в Каспийское море, бо-
гатое рыбой. Часть сельчан занималась сельским хозяйством
и садоводством.
В Селитренном мой дядя, Александр Васильевич Синиц-
кии, был человеком пришлым. В погоне за сытой и богатой
жизнью он побывал во многих местах, хватался за всякое
дело и на всем прогорал. В селе он открыл небольшую лав-
чонку-амбар с раствором на улицу. Два-три года торговал
керосином и медом, дегтем и сахаром, конфетами и «божьим
маслом», хомутами и дугами. Все это мирно уживалось под
одной кровлей, ничуть не смущая невзыскательных покупате-
лей. Но вскоре по соседству появился настоящий «универ-
сальный» магазин с большими окнами и дверями и быстро
задавил неопытного торговца.
Разорившись на торговле, дядя с таким же успехом за-
нялся садоводством, потом увлекся хлебопашеством и бах-
чами. Постепенно скатываясь под гору, Александр Василье-
вич все же упорно карабкался вверх, усердно выжимал пот
из своих близких, не щадил и самого себя.
Добрая, но слабохарактерная тетя Аня, сестра моего отца,
покорно несла свое бремя, глядя на мир из-под руки неуго-
монного мужа.
Оба они славились на все село удивительной и странной
для того времени страстью к чтению книг. И чего только не
выписывал дядя! Журналы «Нива» и «Вокруг света» со всеми
приложениями, «Душеспасительное чтение», толстые буль-
варные романы, «Жития святых и великих мучеников», серии
приключений знаменитого сыщика Ната Пинкертона, научно-
популярные брошюрки, какие-то сонники, календари, таинст-
венные загадки и т. п.
Сельчане подозрительно косились на Синицких: кто их
знает, что они там вычитывают? Может, магией какой-ни-
будь занимаются. .. Все же Александр Васильевич, как чело-
век строго религиозный и не скупившийся на подаяния
церкви, пользовался уважением сельского батюшки и местных
властей. К нему-то и привезла меня «черная бабка» летом
1891 года.
За три дня езды на пароходишке я немножко привык к
бабушке, и теперь она уже не казалась мне такой страшной,
16
как в тот роковой день, когда сам отец отдал меня в се цеп-
кие руки.
Держась за черную юбку и пугливо озираясь по сторонам,
я покорно шел за бабушкой по центральной улице села. Эта
улица с наносными песчаными буграми у заборов представ-
лялась мне бесконечно длинной, широкой и чужой. Встреч-
ные взрослые и ребятишки с любопытством поглядывали в
нашу сторону; взрослые снимали картузы и кланялись ба-
бушке:
— С приездом, Евдокия Федоровна! Кажись, внучонка
привезла?
— Внучонка, — на ходу отзывалась бабушка.
— Ишь ты рыжик какой. .. Ну, давай бог!
— Вот мы и пришли, сизый голубь, — сказала вдруг ба-
бушка, останавливаясь у ворот большого деревянного дома
с тремя окнами на улицу. — Дядя и тетя, поди, зажда-
лись нас.
У меня ёкнуло сердце: что-то будет со мной?
Нет, ничего страшного не случилось. Во дворе нас встре-
тили высокий, бородатый дядя и приземистая, полногрудая
тетя с теплыми серыми глазами. Она чем-то напомнила мне
отца п показалась доброй. За ее спиной стояли две девочки —
одна толстенькая, с меня ростом, другая на голову выше. Это,
конечно, дядины дочки, о которых я уже слышал от бабушки
на пароходе, — Маруся и Саша.
Дядя неожиданно подхватил меня под мышки и подбро-
сил вверх.
Я испуганно пискнул, но не заплакал.
— Парень щуплый, кожа да кости, — сказал дядя, опу-
ская меня на землю, — не скоро откормишь.
Бабушка почему-то рассердилась:
— Чай, он не поросенок, откармливать-то, и в нем душа
божья.
— Да я ничего, мамаша, — примирительно отозвался
дядя. — Як тому, что работничек из него не скоро будет.
— Тебе только работничков и надо, жила ты этакая! —
Бабушка повернулась к тете:—Ты накорми его поскорей,
Аня, в дороге он почти ничего не ел...
В сопровождении девочек, тетя привела меня в большую
кухню, усадила за дубовый стол и, заставив перекреститься,
налила щей в глиняное блюдо; потом дала в руки деревян-
ную ложку.
— Ешь, Павлуша, ешь...
А какие это были щи! Жирные, горячие! Никогда таких не
едал! И хлеб настоящий, без колючек и соломы. Я, как го-
лодный волчонок, набросился на пищу, а девочки уселись на
2 П. Бляхин
17
нарах в простенке между печью и дверью и во все глаза смо-
трели мне в рот.
— Ой, господи, как он ест! — удивлялась старшая. — Того
и гляди ложку проглотит.
— А пузик у него не лопнет? — осведомилась шепотом
толстушка Саша, испуганно тараща на меня свои «пуго-
вицы».
После щей и к\ска мяса тетя дала мне большую кружку
молока, которую я выпил одним духом.
Все это было похоже на сон. ..
— Пу что, наелся? — спросила тетя, принимая от меня
пустую кружку.
— Наелся, — тихо ответил я, потупив голову.
— А теперь надо перекреститься и сказать: «Благодарим
покорно за хлеб, за соль»,— поучала тетя.
В ответ я промычал что-то непонятное и, покраснев до
ушей, отвернулся. Дома от меня не требовали благодарности.
Тетя укоризненно покачала головой:
— Ай-ай, какой дикаренок!
В тот же день тетя вымыла меня в жаркой бане, надела
чистую рубашку, штанишки и даже обула в чьи-то большу-
щие опорки. Это уж было лишнее — босиком куда лучше.
А в общем все хорошо: тетя и дядя встретили меня ла-
сково, никто меня не обидел, не обругал, не побил. Но я смо-
трел на всех исподлобья, «бычком», с опаской и подозрением.
Мне было невыразимо тоскливо и грустно. Вокруг все было
чужое: чужие люди, чужой, неприветливый дом, чужая де-
ревня. А я здесь один, как оторванный листок, и совсем-со-
всем маленький, вроде божьей коровки, которую всякий мо-
жет прибить щелчком...
Да и что в эти годы может заменить ребенку нежную лю-
бовь матери и теплую руку отца, за которую так хорошо дер-
жаться, идя рядышком?
Но время шло. Я подрастал, привыкал к новому дому, к
новым людям, к новой жизни. С каждым годом на меня воз-
лагалось все больше и больше разных дел по хозяйству. Я пас
дядиных свиней, ухаживал за коровой и лошадью, караулил
хлеба и бахчи, работал на поле, рубил дрова, носил воду,—
словом, тяжелая рука дяди легла и на мои плечи.
Из всех трудовых повинностей меня почему-то особенно
угнетала необходимость таскать воду на коромысле — «по-
бабьи». Согнувшись под тяжестью двух ведер, идешь, бы-
вало, с реки по селу, а мальчишки поднимают тебя на смех:
— Гляди, гляди, ребята, рыжий Пашка идет, по-бабьи
воду несет! ..
— Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой!
is
Я понимал, конечно, что меня просто дразнят — ведь ни-
какого дедушки я не убивал, да еще лопатой. А все же было
очень обидно. Вначале терпел, угрюмо отмалчивался, хотя
внутри все кипело и обида переходила в злость. Но однажды
меня прорвало: неожиданно бросив ведра, я накинулся на
особенно дерзкого обидчика с такой яростью, что он позорно
бежал с поля боя. Тогда ко мне подошел чернявый мальчу-
ган, косивший на один глаз, и неуверенно протянул руку:
— Давай водиться, Рыжий.
— Давай, Косой, — ответил я, — если не будешь драз-
ниться.
— Не буду, — согласился тот —А зовут меня Федька, Те-
теркина сын.
— А я Пашка.
Мы пожали друг другу руки.
Федька вдруг прыснул от смеха:
— Ты знаешь, кого поколотил?
— Нет... Я, чай, не здешний.
— Митьку Чапыгина.
— Ну, так что?
— Как что? — удивился Федька. — Это же сын волостного
писаря и такой ябеда. ..
— А мне плевать, в другой раз полезет — коромыслом
огрею.
— Как он деранул, Чапыга!—восторгался Федька. — Он
и меня задирает; «Ты, говорит, голодранец, и отец, говорит,
твой босяк».
Мальчик и в самом деле выглядел не богато: рубашка
облезлая и в заплатах, штаны едва доходили до колен, ноги
босые и черные, как обгорелые чурки. Нечесаные волосы лихо
торчали во все стороны, голубые глаза смотрели дерзко, с
вызовом. И весь он походил на взъерошенного воробья, кото-
рый собирается драться. Он мне сразу понравился.
В погоне за Чапыгой я опрокинул оба ведра. Федька
вместе со мной вернулся к реке, помог зачерпнуть воды и
проводил меня до самого дома. Таким образом, наш союз
был закреплен.
Еще больше неприятностей доставлял мне уход за дяди-
ным мерином. Надо было встать до зари, когда все село еще
спит непробудным сном, слазить на сеновал и подбррсить в
конюшню охапку свежего сена. А в народе говорили, что в
конюшне живет домовой, мохнатый, как медведь, зверюга с
большими когтистыми лапами, с круглыми зелеными глазами.
Правда, насчет ушей среди ребятишек были разногласия:
одни говорили, что уши у домового длинные, как у легавой
собаки, другие уверяли, что они короткие и торчат на
2*
19
макушке вроде рожек. Я стоял за длинные, но от этого мой
страх перед домовым не уменьшался.
И вот каждую ночь, дрожа как в лихорадке и стуча зу-
бами, я поднимался на сеновал по зыбкой лестнице. Во всех
темных углах мне мерещилось что-то живое, мохнатое, слы-
шались глухие вздохи, злое ворчание, шорохи. С бьющимся
сердцем я взбирался на чердак, поспешно хватал охапку сена,
кубарем скатывался вниз, в конюшню, и, бросив сено под
ноги мерину, пулей вылетал вон...
Но самой тяжелой была работа в поле. Лет девяти я уже
боронил пашню, как взрослый, таская за собой на поводу
упрямого Мышастого. Во время уборки укладывал в копны
снопы сжатой пшеницы, возил их на гумно и со свистом бе-
гал из конца в конец поля, разгоняя стаи грачей и галок.
До сих пор вспоминается один жаркий июльский день. Мы
всей семьей жали хлеб серпами. Впереди шел дядя. Я дви-
гался за ним, не разгибая спины, стараясь не отставать. По-
ясница мучительно ныла, костенели пальцы, перед глазами
плавали разноцветные круги. Мокрая рубашка прилипала к
телу. Хотелось упасть на колючую щетину сжатой пшеницы
и заснуть мертвым сном. Но до вечера было еще далеко, надо
жать и жать, спешить за дядей. Я раз за разом хватал левой
рукой пучок колосьев, правой срезал его острым серпом, от-
кладывал в сторону и снова хватал и резал. Голова станови-
лась все тяжелее, земля уплывала из-под ног. Я закачался и,
взмахнув серпом, с криком упал на землю. Из левой руки
хлестала кровь. . .
Да, на чужом прокормлении, без отца и матери, жилось
не очень-то весело.
МОЯ МЕСТЬ
Когда я подрос, дядя направил меня в церковноприход-
скую школу. Здесь всем наукам обучал нас отец дьякон. Это
был худой, длинный, как жердь, человек с загнутым книзу
носом, кончик которого предательски багровел от чрезмер-
ной любви к «возлияниям». И зимой и летом он ходил в ры-
жем подряснике, распространяя вокруг аромат сивухи.
Шагая взад и вперед между партами, дьякон лениво гну-
савил:
— А ну, филистимляне, повторяйте за мной: буки, аз —
ба... буки, аз — ба., ба-а-а-а-ба-а-а-а..
Мы хором пели бабу , а сами поглядывали на дверь в
ожидании звонка на перемену.
Паука была несложной: закон божий, русский язык, ариф-
20
метика, элементарная география и церковнославянское
• письмо.
Закон божий преподавал непомерно толстый, с отвислым
животом, священник — отец Яков. Он тоже любил выпить, но
пил только у себя дома, тайно от прихожан, «аки тать в
нощи».
Я хорошо помню его короткие, жирные пальцы, которыми
он частенько хватал меня за ухо, вытаскивал из-за парты и,
больно дернув, ставил на колени.
— Стой, стервец, и не дыши, пока сто раз не прочитаешь
«Отче наш». — Потом закатывал глаза под лоб и сокрушенно
вздыхал: — О господи, прости мое великое прегрешение!..
Я довольно быстро освоил начатки грамоты и страстно
полюбил книги. Эту любовь привила мне не школа, а «черная
бабка», которая так напугала меня при первом знакомстве.
Она оказалась очень доброй, милой бабушкой. В свободные
минуты, обычно вечерком, она рассказывала дочкам дяди и
мне чудесные народные сказки и смешные старинные поба-
сенки о хитром солдате и хромом черте. Больше всего мне
нравились сказки о чудо-богатыре Илье Муромце, о Бове-
королевиче, о Змее Горыныче и Кощее Бессмертном. Инте-
ресно и страшно.
Моими первыми и любимыми книгами были русские на-
родные сказки и басни Крылова, а дальше я читал уже все,
что попадалось под руку. Умопомрачительные приключения
Шерлока Холмса сменялись Жюлем Верном, Фенимором Ку-
пером; вперемежку с рыцарскими романами я с увлечением
читал «Жития святых и великих мучеников», русские клас-
сики чередовались с евангелием и библией; таинственные
сонники переплетались с лирическими стихами Пушкина и
Кольцова. От такого чтения в голове царил невообразимый
сумбур: жизнь и религия, правда и фантастика смешались в
кучу, переплелись в один причудливый узор без конца и на-
чала. Славные герои Фенимора Купера — Следопыт и
Ункас — в моем воображении недурно уживались с жалким
юродивым — Алексеем «божиим человеком»; суровый Чингач-
гук спокойно раскуривал «трубку мира» с апостолом Петром;
чудо-богатырь Илья Муромец громыхал по небу в одной ко-
леснице с Ильей-пророком, а прекрасная великомученица
Варвара благосклонно выслушивала серенады средневековых
рыцарей Дюма и Сервантеса
Все это было крайне интересно, головокружительно, порой
страшно и уносило далеко от действительной жизни, непо-
мерно развивая фантазию.
Однако мое страстное увлечение книгой оказалось не по
нутру дяде.
21
— Ты это брось, — ворчал он, заметив книжку в моих ру-
ках,— умнее все равно не будешь, а хозяйству убыток. Поди
лучше корову напои да дровишек наруби побольше, лодырь
царя небесного!
Преследования дяди еще больше возбуждали мою страсть
к чтению. Я стал читать украдкой, чему немало содейство-
вала тетушка, сама любившая «позабавиться романом».
В моих карманах или за пазухой всегда можно было обна-
ружить какую-нибудь книжечку, зачитанную до дыр.
Однажды за увлечение книгами я был так наказан дядей,
что в отместку решил немедленно умереть. И умереть не «по-
нарошку», а всерьез, по-настоящему.
Это произошло в конце лета, когда хлеба уже созревали.
Дядино поле находилось в степи, верст за десять от села.
Среди поля стоял высокий шалаш на четырех столбах, по-
крытый хворостом и соломой. Под шалашом стояла бочка
питьевой воды, вязанка сушеной воблы, каравай черного
хлеба и десяток луковиц — вся моя пища на неделю.
Здесь от воскресенья до воскресенья я жил один-одине-
шенек: охранял поле от налетов грачей и галок, вылавли-
вал самодельными капканами хомяков и сусликов, томился
от жары и скуки. Вокруг лежали поля и бахчи, за ними тя
нулась необъятная степь — и ни единой живой души побли-
зости. Ах, какая это тоска! И как было жутко одному по но-
чам, когда темное небо накрывало землю и мириады звезд
смотрели с высоты, полные тайны...
В этом бескрайнем просторе и одиночестве моими луч-
шими и единственными друзьями были книги. Украдкой от
дяди я привез их сюда целую кучу. С раннего утра, разогнав
стаи грачей, расставив чучела и капканы, я ложился в тени
под шалашом и наслаждался чтением. Книги скрашивали
одиночество.
Но сегодня случилось нечто неожиданное...
Солнце спускалось к западу. Я лежал под открытым не-
бом с толстой книгой на животе. Это был знаменитый роман
Фенимора Купера «Следопыт». Время от времени я отры-
вался от книги и, глядя в небо, воображал себя одним из ге-
роев книги. Вместе с отважными Ункасом и Следопытом я
бродил по дремучим лесам, с ружьем и томагавком в руках
преследовал «бледнолицых собак» — угнетателей красноко-
жих, охотился на бизонов и тигров..
А над моей головой по небесной лазури бродили белые
облака и, широко распластав крылья, медленно кружился
коршун Облака то сходились вместе, принимая форму какого-
нибудь диковинного зверя, пли птицы, или снежной горы, то
расплывались в разные стороны, становились прозрачными,
как кружева, незаметно таяли... А вот... даже нельзя по-
нять, что это такое: косой луч солнца зажег облако, и оно
вдруг засияло золотом и стало похоже на божий престол в
алтаре нашей церкви. Уж не там ли восседает сейчас сам бог
Саваоф? Не его ли седая борода растянулась белым флагом
по небу?..
— Ты что это делаешь, лодырь? — раздался вдруг гроз-
ный голос дяди над самым моим ухом. — На травке лежишь?
Романы читаешь? А кто будет птицу гонять, поле стеречь? ..
Я вскочил как ошпаренный. Книга полетела на землю.
Разгневанный дядя подхватил «Следопыта», забрал все до
единой книги и, наказав строже стеречь поле, тотчас уехал.
Я был так потрясен этим, что впервые за всю свою жизнь
здесь почувствовал настоящую злобу против дяди.
Что же теперь делать? Как я буду жить без книг, один в
этой пустыне? Днем она молчит, как кладбище, только стре-
кочут кузнечики да свистят суслики. А ночью со всех сторон
окутывает тьмою, жарко дышит полынью, чем-то угрожает...
И, глядя вслед ненавистному теперь дяде, я бессильно
сжимал кулаки. Как отомстить ему? Чем наказать его? ..
А что может сделать мальчишка? . . II вдруг я решил — уме-
реть! Умереть немедленно’и взаправду. И пусть дядя знает,
что это он виноват в моей смерти, и бог расправится с ним
«на том свете», низвергнув его душу в ад, в самое пекло, к
чертям на вилы.
И не успела еще рассеяться пыль от дядиной телеги, как
я схватил лопату и, выбрав место в тени, за шалашом, начал
рыть себе могилу.
День был на исходе. Степь все еще дышала зноем, арома-
том хлеба и полыни. Золотая полоса пшеницы была непо-
движна, каждый колос стоял как свеча. Облака куда-то
исчезли. Небо очистилось. Солнце склонилось к западу.
С каждой минутой яма становилась глубже, обида острее.
Я рыл и горько плакал над своей несчастной судьбиной.
Слезы катились по носу, падали на лопату, капали на
землю... Да, нелегко умирать в такие годы.
К ночи могила была готова — в длину точно по моему
росту, глубиной три четверти. На дно «для мягкости» набро-
сана солома. В изголовье положен пиджачишко.
Закончив работу, я оперся подбородком на ручку лопаты
и осмотрелся. Солнце уже закатилось. Побагровел горизонт.
Зажглась первая звезда; она блестела, как слезинка. Я вздох-
нул: пришел мой час... Затем покорно шагнул в могилу, с
трепетом в сердце лег на спину и, как полагается мертвецу,
сложил на груди руки. Стал ждать смерти. Вот она сейчас
придет, махнет своей страшной косой — и нет рыжего
23
Паньки.. . он умер... А через неделю приедет дядя, может
быть и тетя. Долго будут искать его, бегать по полю, кричать
во весь голос и вдруг увидят его в могиле. Тетя, понятно, за-
голосит, как все бабы, а дядя нахмурится и сразу вспомнит,
как он меня обидел, начнет раскаиваться, но уже будет
поздно — не вернуть Паньку.
Я долго лежал неподвижно и молча, с закрытыми гла-
зами. Сердце замирало от тоски и жалости к самому себе.
Захотелось последний раз глянуть на мир. Чуть-чуть приот-
крыл веки. Свет угасал. Небо темнело. Все больше загора-
лось звезд. А смерть не приходила...
Не знаю, как долго пролежал бы я в ожидании страшной
гостьи. Но вот торжественную тишину ночи внезапно проре-
зал невыразимо тоскливый стонущий вой.
Я содрогнулся. Что это? . . Осторожно выглянул из ямы.
Огромная желтая луна поднималась над степью, озаряя
мир неверным, мерцающим светом.
На вершине ближайшего холма я увидел черный силуэт
волка. Зверь сидел с вытянутой шеей и, глядя на луну, выл.
Колючий холодок пробежал по моей спине, на голове зашеве-
лились волосы. Я пулей вылетел из могилы и в одно мгнове-
ние взобрался по столбу на шалаш. Нет, здесь уж волк меня
не достанет...
Так кончилась моя попытка собственной смертью ото-
мстить дяде. А теперь хочешь не хочешь — надо жить.
ГДЕ ОНА, ЭТА СЧАСТЛИВАЯ ЖИЗНЬ?
А жить все-таки было куда интереснее, чем лежать в мо-
гиле и умирать. Кроме книг, я с малых лет любил еще петь и
слушать песни. Голос у меня был звонкий, заливистый, слух
хороший. При отборе школьников для церковного хора регент
обратил на меня внимание, и я стал певчим, а вскоре и соли-
стом первого голоса. Церковное пение, особенно нотное, мне
тоже очень нравилось. «Иже херувимы» Бортнянского или
«Слава в вышних богу» Турчанинова я пел с большим чувст-
вом, со слезой в голосе
— Наш сиротинка поет, как ангел, — говаривали деревен-
ские старушки с умилением, — его душенька прямо в рай по-
летит.
— А гляди, как стоит мальчонка, — будто свеча перед
иконой.
В самом деле, в отличие от прочих хористов, я держал
себя в церкви строго и чинно. Богомольный дядя воспитывал
меня в религиозном духе. В этом помогали ему и церковь, и
24
школа, и мое детское неведение. Меня учили бояться бога,
почитать царя-батюшку. Бог на небе, царь на земле.. . По
праздникам я ходил в церковь, соблюдал посты и молитвы,
не ел скоромного в среду и пятницу, старался не грешить,
быть смиренным и покорным. Иначе беда — на том свете по-
падешь в пекло. А пекло находится где-го под землей, в без-
донной пропасти. Там вечно бушует пламя, в огромных
котлах кипит смола, а в смоле, как караси в сметане, жарятся
«грешники» — злые и непокорные люди.
Зато для праведников в божьем раю уготована не жизнь,
а масленица. Там, высоко в облаках, в окружении ангелов
и архангелов, восседает сам бог Саваоф и вся троица, и там
же находятся святые угодники и души праведников. В раю
текут молочные реки, зимой и летом цветут сады, зреют зо-
лотые яблоки и груши, и всего тебе вдоволь: ешь, пей, весе-
лись— и никакой работы. Вот куда можно попасть после
смерти за хорошее поведение на земле. И темные люди ве-
рили, верил и я.
Да и как не верить, когда я собственными глазами видел
ад и рай намалеванными на стенах нашей церкви. Рай — та-
кой светлый, солнечный, весь в золотом сиянии, а на картину
ада даже смотреть страшно. В огромных котлах с кипящей
смолою стоят, объятые пламенем, голые грешники, с воп-
лями простирая руки к небу. Мохнатые и рогатые черти не-
устанно подбрасывают дрова под котлы, чтобы поддерживать
вечный огонь. А другие черти, подняв зубчатые вилы над го-
ловами, стоят в сторонке и ждут новых партий грешников,
которые низвергаются на страшные вилы.
Мне было очень жалко несчастных грешников, но попасть
с ними в одну компанию не хотелось.
Не меньше пугало меня и всевидящее око. В треугольной
раме с золотыми лучами, оно висит в церкви над царскими
вратами и, как настоящий, живой глаз, следит за каждым
движением молящихся. Отойдешь влево — смотрит. Спря-
чешься в дальний угол направо — опять на тебя глядит. А уж
впереди, у аналоя, лучше не становись — насквозь пронизы-
вает. Первое время от этого ока я не знал, куда деваться,
даже во сне его видел.
По словам дяди, всевидящее око — это божий глаз: он ви-
дит тебя везде и всюду, от него нельзя скрыть ни одного
греха, даже самого маленького. Если ты выпил, например,
чашку молока в постный день, око обязательно подглядит, и
грех будет записан в «книгу живота», и ты пропал ни за грош.
Кроме того, с высоты церковного купола на православных
постоянно смотрит сам бог Саваоф. Седая борода до самого
пояса, как у нашего старосты, волосы всклокочены, будто от
25
ветра, глаза огромные, черные и смотрят вниз так грозно, аж
мороз по коже. Как же не верить и не бояться? ..
Но страх перед богом и дьяволом, перед царем и дядей
все же не мог заглушить моей тоски по отцу и матери, горь-
кого чувства одиночества и заброшенности.
Положение «бедного сироты», которого кормят «из ми-
лости», безрадостная работа на дядю, лишение книг и дет-
ских игр глубоко унижали меня, озлобляли. Хотелось ка-
кой-то иной, более светлой и радостной жизни. Я рано стал
задумываться: где она, эта светлая жизнь? Где не обижают
бедняков и сирот? Где царство правды и справедливости?..
Конечно, только на небе, только в божьем раю, под сенью
крыл ангелов и архангелов. Только там можно отдохнуть от
скучного труда на земле, погулять в дивном саду, наесться
досыта самыми сладкими яблоками и грушами, без помехи
поиграть с ребятами, почитать хорошую книжку,— есть же
и у бога библиотека. ..Ия твердо решил во что бы то ни
стало заработать царство небесное и хоть после смерти на-
сладиться счастливой жизнью.
Но как туда попасть? .
По словам отца Якова, апостол Петр открывает райские
врата только перед людьми строгой, праведной жизни, кото-
рые все время постятся и молятся, не пьют и не курят, почи-
тают всяческое начальство, а когда их бьют, они подстав-
ляют то правую, то левую щеку и не дают сдачи. Такой путь в
рай казался мне слишком длинным и ненадежным: согрешишь
ненароком разок-другой — и все пропало, полетишь в ад.
Как же быть? Как сделать дорогу в рай покороче? Ка-
кими подвигами на земле обеспечить за собой уголочек на
небе?
Мне хотелось, например, подобно Илье Муромцу, «защи-
тить святую Русь» от несметных татарских полчищ и убить
идолище поганое. Но за такие дела, кажется, в рай не пу-
скают. По крайней мере, батюшка об этом ничего не говорил,
да и в священном писании ничего подобного не прописано.
Интересно бы сделаться и знаменитым сыщиком, вроде
Ната Пинкертона, и спасать бедных людей от убийц и воров.
Однако среди святых угодников сыщики тоже не упоми-
наются.
Я бы не возражал также героически погибнуть в борьбе
с «бледнолицыми собаками»., как последний из могикан, но
краснокожие заведомо в святых не числятся. Там нет ни
одного имени, похожего на Чингачгука или Ункаса. А хо-
рошо бы!
Из дядиной четьи минеи я вычитал, что прямиком в рай
попадают главным образом святые великомученики, постра-
26
давшие за веру Христову. К несчастью, теперь язычники и
жестокие римляне куда-то исчезли, христиан никто не пресле-,
дует, не распинает на крестах. Значит, в нашем селе стать
великомучеником никак не возможно.
Положение казалось безвыходным.
Но «терпение и труд все перетрут», говаривал дядя. Так
и я после долгих поисков нашел-таки самый верный и корот-
кий путь в царство небесное. Оказывается, стоит только уда-
литься в «жаркую, безводную пустыню», где коварный са-
тана искушал Христа, попоститься там сорок дней и сорок
ночей, постоять на коленях да помолиться хорошенько — и
рай обеспечен. Сорок суток и я выдержу. Ну, а если и меня
начнет искушать сатана, так я просто плюну ему в поганую
морду, прочитаю «свят-свят» — он и рассыплется.
И вот, лежа в своем кутке на полу, на тоненькой, заса-
ленной подстилке, я мечтал о таком «подвиге», обдумывал
его в мельчайших деталях. Во-первых, надо будет вырыть з
пустыне «каменную пещеру», повесить в уголке маленькую
иконку и зажечь неугасимую лампаду (хорошо бы краснень-
кую). Потом следует встать на колени и молиться, молиться...
Все это выполнимо. Только вот предстоящая встреча с сата-
ной заранее вызывала тоску и некое сосание под ложечкой:
все-таки страшновато... Что же делать? Подумав, я решил,
подобно Сергию Радонежскому, взять с собой в пустыню руч-
ного медведя. С мишкой все-таки веселее и не так жутко
встретиться с нечистой силой...
Так я мечтал и фантазировал в поисках счастливой жизни
на небе, полагая, что на грешной земле ничего подобного
быть не может. Однако все эти небесные фантазии не ме-
шали мне оставаться в селе Селитренном обыкновенным
мальчишкой, рыжим Пашкой.
Подружившись с Федькой Косым и позднее с Сашкой
Аксеновым, я быстро вошел в ребячий коллектив и даже
стал признанным заводилой. В роли атамана разбойников
или по меньшей мере есаула я успешно участвовал в массо-
вых драках школьников — стена на стену, на спор лазил на
самые высокие деревья за грачиными яйцами, устраивал
битвы краснокожих индейцев с бледнолицыми угнетателями
и даже сидел в «совете старейшин», раскуривая с ребятами
трубку мира. Правда, табачок из сухого помета был таким
едким, что у нас глаза на лоб лезли. Но тут уж ничего не
поделаешь: «Назвался груздем — полезай в кузов».
Играть с мальчишками мне приходилось редко, но все же
приходилось, и деревенская улица, по-своему противостояла
религиозному мракобесию...
27
ИСПЫТАНИЕ МУЖЕСТВА
В дядиной семье мне было тяжело и скучно: только ра-
бота, ни ласки, ни смеха, ни радости. Улица тянула меня с
неодолимой силой. И я всегда с большим нетерпением ждал
свободного часа, особенно вечера.
С ребятами я чувствовал себя как равный с равными,
среди них можно было дать полный простор своей фантазии,
изобретательности. И я всегда с удовольствием рассказывал
приятелям занимательные истории из книг Фенимора Ку-
пера, Майна Рида и разные сказки, переплетая книжное с
собственными выдумками. Ребята любили слушать и ходили
за мной стайками.
Как-то вечером, в сопровождении Федьки Косого и Сашки
Аксенова, я таскал по улицам села длинную жесткую ве-
ревку, только что скрученную из пеньки самим дядей.
— Таскай эту веревку до тех пор, — наказывал дядя,—
пока она не сделается такой же мягкой, как старые вожжи.
Веревка долго не поддавалась, и я таскал ее до поздней
ночи. Привязанная одним концом к поясу, она тянулась за
мной по песку, как хвост ящерицы. Дружки охотно помо-
гали мне, а взамен, по обыкновению, я рассказывал им свои
сказки.
Особенно жадно слушал меня Сашка Аксенов — высокий,
белобрысый, рябой мальчуган с умными голубыми глазами.
В школе он сидел рядом со мной и был моим конкурентом
по пятеркам. По всякому поводу он любил спорить.
Вот и теперь, выслушав мою побасенку о хитроумных
проделках хромого черта, который умудрялся обжуливать
даже самого бога, Сашка заспорил.
— Коли так, — сказал он, — значит, этот чертяка сильнее
бога. Он, почитай, всех людей в грех вводит и к себе в пекло
заманивает, а у бога одни святые остаются да ангелочки
разные.
Я немедленно вступился за бога:
— Бог — он всемогущий и любого сатану может в бара-
ний рог согнуть.
— А хромой может надуть его и перехитрить, — не сда-
вался Сашка. — Ты же сам рассказывал, какой он ловкий.
В спор вмешался Федька Косой — плутоватый малый, ко-
торый всегда умел как-то поддеть тебя и обвести вокруг
пальца.
— Говоришь, бог сильнее, — подмигнув Сашке, заметил
Косой, — а сам чертей-то больше бога боишься.
— А вот и не боюсь! — возразил я, поправляя веревку,
которая изрядно натерла мне живот и бока.
28
— Боишься, — подзуживал Косой.
— 1!е боюсь!
— Боишься1 — подхватил и Сашка.
— Не боюсь!
— Боишься! . .
Мы уже кричали на всю улицу, когта удар церковного
колокола заставил нас вздрогнуть и остановиться. Это сто-
рож отбивал часы.
Косой насчитал десять и сразу заторопился:
— Айда домой, ребята!
— А что? — спросил Сашка.
— Скоро из могил души утопленников вылезать будут, а
черти до самых петухов зачнут по кладбищу гулять. — Он
перешел на шепот: — Они, слышь, любят при луне-то кура-
житься. Вишь, светлынь какая!
Ночь и в самом деле была лунная, светлая, без единого
облачка. В окнах уже гасли огни. Улицы были пустынны
Только собаки лениво переругивались в разных концах села
да изредка бесшумно проносились над нашими головами ле-
тучие мыши.
Мы находились на окраине села, недалеко от старого
кладбища, раскинувшегося по песчаным холмам.
— Слышь, Пашка, — опять подмигнув Сашке, сказал Ко-
сой, — чертей, ты говоришь, не боишься. ..
— Не боюсь, — подтвердил я.
— А тогда что тебе стоит с веревкой-то по кладбищу про-
гуляться. ..
— И для веревки лучше будет, — поддержал Косого
Аксенов, — о кресты она живо оботрется.
— Да где ему! У него, поди, и сейчас поджилки тря-
сутся.
— Хвастун, чего там. ..
Такой издевки я уже не мог выдержать:
— А захочу — и прогуляюсь С молитвой никакие черти
не страшны.
— Попробуй захоти.
— И попробую!
— Врет, слабо, — ехидничал Косой, — умрет со страху!
Я возмутился:
— Иду на спор!
Косой живо протянул руку:
— Давай! На что хочешь?
— Двадцать щелчков в лоб!
— Аминь! Разнимай, Сашка!
Сашка разнял наши руки.
29
Мы поднялись на песчаный бугор, с которого хорошо было
внано все кладбище. Отсюда Косой и Сашка будут следить
за моей рискованной прогулкой, а я должен пройти через
ворота кладбища, сделать крюк меж могил, вдоль изгороди,
и, обойдя мраморный памятник покойного старшины, тем же
путем вернуться обратно к ребятам.
Окинув взглядом молчаливое царство мертвых, я почув-
ствовал такой страх, что у меня в самом деле задрожали
поджилки. Но идти на попятную было уже поздно, да и по-
лучить двадцать щелчков в лоб тоже не хотелось.
— Ну, ну, шагай, Чингачгук! — поддразнил меня Федь-
ка. — А мы подождем здесь...
— Поглядим, как ты драпанешь обратно, — прибавил от
себя и Сашка.
Собравшись с духом, я истово перекрестился и быстро за-
шагал к воротам, волоча за собой веревку.
Дружки смотрели мне в спину.
— Сейчас повернет оглобли, — уверял Федька.
— В воротах застрянет, — язвил Сашка.
— Давай, дава-а-ай!—кричали вместе. — Нажимай,
Пашка!
В самом деле, у ворот я невольно остановился. В страхе
ёкнуло сердце: а вдруг и вправду из могилы утопленник вы-
скочит? По телу пробежал мороз. Но, оглянувшись на холм,
где, как часовые, стояли мои противники, я перекрестился
еще раз и ринулся в широкий пролом ворот: будь что
будет! ..
Облитое лунным светом, кладбище казалось полным
страшной тайны. Черные кресты резко выступали на фоне
неба. Таинственно мерцали каменные плиты и памятники.
Глубокие провалы старых могил зияли, как раскрытые пасти
адовых чудищ. Было тихо до жути, словно все живое в страхе
затаило дыхание.
Скороговоркой шепча молитвы от злых духов, я изо всех
сил бежал к белеющему впереди высокому памятнику стар-
шины. Но проклятая веревка цеплялась за кресты. Мне хоте-
лось бросить ее и лететь назад без оглядки. А что скажут
ребята? Засмеют, проходу не будет. Нет, надо идти до конца.
Терзали страшные мысли: «А что, если хромой чертяка и
впрямь хитрее бога? Как хватит за ногу! Святый боже,
святый крепкий! .»
Добежав до памятника, я обошел его кругом и со всех
ног пустился обратно. И вдруг — о господи!—кто-то рва-
нул веревку назад, я упал на спину и замер от ужаса: он,
хромой!
Не помню, сколько времени я пролежал так, боясь ше-
30
лохнуться. . . Но, когда поднял голову и оглянулся назад, мне
почудилось, что на месте мраморного памятника стоит жен-
щина в белом саване. Я дико вскрикнул и, вскочив на ноги,
помчался к воротам. От сильного рывка зацепившаяся за
крест веревка сорвалась и теперь с шумом неслась за мной
по пятам.
Я остановился только тогда, когда налетел на столб и
упал на колени. Сердце готово было разорваться.
Через минуту-две я заметил наконец, что стою, как ду-
рак, на коленях и обнимаю столб выходных ворот. О счастье!
Пари выиграно!
На холм к ребятам я возвращался с видом полководца,
только что взявшего неприступную крепость. Шел нетороп-
ливо, с гордо поднятой головой. За мной лениво тянулась
веревка, оставляя заметный след на песке.
При виде победителя мои дружки онемели от изумления
и почтительности.
Косой покорно подставил лоб:
— Бей, Пашка, твоя взяла!
Нетрудно представить, с каким наслаждением отсчитывал
я щелчки дружку Косому-
— Вот тебе! На тебе! Не спорь! Не задирай, Косой!..
Раз! Два! ..
На двенадцатом щелчке Косой взмолился:
— Может, не все сразу, а? ..
Я великодушно уступил:
— Ладно, хватит с тебя.
II, запечатлев еще один щелчок, я подал руку побежден-
ному:
— Давай и дальше будем водиться.
После этой экзекуции Косой три дня ходил с шишкой на
лбу, а я прослыл среди ребят таким отчаянным, что меня
даже перестали дразнить: «Рыжий, рыжий, конопатый...»
По правде говоря, о пережитых страхах я рассказывал
мало, а может и совсем не рассказывал. Кому это нужно?
СЕМКА-БЕЗБОЖНИК
Не успел я опомниться от похождений на кладбище и
насладиться своим торжеством, как по селу прошел слух:
Семка приехал, сын церковного старосты Вавилы. Эту но-
вость, по обыкновению, принес мне Федька Косой.
Я возвращался с речки с ведрами воды на коромысле.
Федька догнал меня и, как о чем-то необыкновенно важном,
сообщил:
31
— Семка из городу приехал!
— Ну так что? Приехал — и приехал.
— Как это «что»? Он же гимназист, в городе обучается!
— И пусть себе обучается.
Косой подошел ко мне вплотную, страшно выкатил глаза
и прошептал на ухо:
— Семка — безбожник! ..
Я как ужаленный отскочил от дружка, едва не расплескав
воду.
— Чего ты мелешь, Косой?
Федька перекрестился:
— Вот те крест, не вру! «Ничего, говорит, там нет и не
было, — он ткнул пальцем на небо. — Там, говорит, совсем
пусто, и божьему престолу негде стоять, и рая, говорит, нет,
и святым погулять негде...»
— Замолчи, дурень! — рассердился я. — О таких делах и
думать-то грех. Слыхал, что нам отец Яков толковал? Бог —
он все видит, все слышит и всякого наказать может. Видал
всевидящее око?
Косой не стал спорить, отвел свой хитрый глаз в сторону
и как бы между прочим заметил:
— Завтра вечером Семка у мельницы будет...
— Ну и пусть, — буркнул я.
— II ребята придут.. .
— А я не пойду.
— Про город будет рассказывать, — продолжал со-
блазнять Косой, — про гимназию свою, про чудеса раз-
ные. ..
— Какие такие чудеса? — сразу вздыбился я.—Чудеса
только святые творили да пророки разные.
— А Семка говорит: «Привез из города такую чуду — ни-
какому святому не сделать. У вас, говорит, глаза на лоб вы-
скочат, если увидите, ей-бо! ..»
Я решительно отрезал:
— Врет!
На этом мы расстались.
К мельнице я все же явился, хотя и позже всех. Тянуло
впервые услышанное слово «безбожник». Что это за чело-
век такой? Как он смеет против бога?
Семка почему-то представлялся мне кудластым, черным,
как цыган, с глазами навыкате. Он, конечно, злой, отчаян-
ный. А может, просто дхрак и враль.
Вечер вытался хмурый. На западе громоздились темные,
грозовые т^чи, которые медленно росли, набухали, клубились
как дым, тянулись к зениту. Порывистый ветер метался по
32
улицам села. Беспокойно перекликались петухи. Стайки ла-
сточек с писком носились в воздухе.
Мельница стояла на высоком холме за селом. С треском
и шумом кружились заплатанные крылья. Глухо ворчали
жернова.
Ребятишки сошлись за мельницей, в затишке. Я насчитал
семь человек, тут были и мои приятели — Сашка Аксенов и
Федька.
В центре мальчишеской группы в самой вольной позе
стоял паренек лет четырнадцати в форме гимназиста. Ко-
ротко остриженные волосы ежом торчали из-под фуражки,
сдвинутой на затылок. Маленькие белесые глаза смотрели
вызывающе, круглые, розовые щеки лоснились, словно по-
крытые лаком. В общем ничего особенного, обыкновенный
мальчишка, похожий на задиристого петушка. Неужто это и
есть Семка-безбожник?..
Когда я подошел к ребятам, они отчаянно спорили, насе-
дая со всех сторон на гимназиста.
— Врешь, Семка! — кричал Чапыгин, тыча пальцем в
живот гимназиста. — Небо — оно и есть небо, и — поп гово-
рил — рай там находится. ..
— Известно, хвастун, — поддержал его Сашка, — надел
свою гимназию и вертит языком, как кутенок хвостом.
Ребята рассмеялись.
Семка пренебрежительно усмехнулся:
— Да что вы понимаете, деревня? Живете как в лесу и
пням молитесь, а у нас наука. Понятно?
— А ты не лайся, пышка! — выступил Косой. — Мы не
поглядим, что ты сын старосты.. .
— А ну, тронь, тронь! — взъерепенился Семка.
— Брось, Федька, — вступился Аксенов, становясь между
спорщиками. — Пусть он лучше докажет, как это неба нет и
богу жить негде.
— Давай, давай, Семка, ляпай! — послышались голоса.
Гимназист подбоченился и начал тоном учителя:
— Неба нет, так по науке выходит. Один воздух кругом,
а повыше и совсем ничего. А земля круглая и вертится во-
круг солнца. Понятно? ..
Ребята дружно расхохотались:
— Земля вертится! Вот брехун!
— Значит, и мы вертимся?
— Вертимся! — кричал Семка.
Косой выступил вперед:
— Ты говоришь, земля круглая?
— Как шар круглая, — упрямо подтвердил Семка.
Подмигнув ребятам, Косой ехидно спросил:
33
— Стало быть, дружки, те люди, которые под шаром,
вверх ногами ходят?
— Как тараканы? — вставил кто-то.
— Заткнись, Семка!..
Но Семка уже закусил удила:
— Чего вы ржете, дурачье! Земля, значит, такую силу
имеет, притяжением называется. А если хотите знать, так
и бога нет и чертей нет, брехня одна. .
— Ныть, безбожник! — крикнул вдруг коренастый, при-
земистый парнишка, выдвигаясь вперед.Докажи; как это
«брехня»?
— И докажу! — слегка попятившись к мельнице, упря-
мился Семка.
— Докажи, а то морду набью! ...
Это был Максимка, сын богатого рыбака, известный
крепкими кулаками и готовностью вступить в драку по лю-
бому поводу. Хотя он вершка на два был ниже Семки, но
все понимали, что безбожнику несдобровать, если дело дой-
дет до кулаков.
— Докажи, гимназия! — настаивал Максимка, тоже на-
ступая на Семку, который уже прижался к мельнице. Без-
божник, видимо, изрядно струхнул, хотя продолжал пету-
шиться.
Мне было ясно, что он попал впросак, и я радовался по-
ражению гимназиста.
В этот момент вдали сердито заворчал гром, заставив ре-
бят на миг притихнуть. Все оглянулись в сторону темной
тучи, которая угрожающе разрасталась, тянулась к мель-
нице.
Мне хотелось окончательно добить безбожника, я пока-
зал на тучу и тоже задал коварный вопрос:
— А кто там громыхает, по-твоему? Никто? ..
— А Илья-пророк чем занимается? — живо вмешался
Косой.
— Докажи! — снова пошел в наступление Максимка, за-
сучивая рукава рубашки. — Надысь в степи громом телку
убило. Как это понимать? Докажи, гимназия!
Бледный Семка волчонком озирался на окружающих ре-
бят и, видимо нс находя более убедительных слов, повторял,
задыхаясь:
— И докажу! Докажу! .
Кольцо враждебно настроенных мальчишек сжималось
вокруг него все уже Угроза быть побитым стала очевидной.
Бить Семку я не собирался, но и вступаться за безбожника
не хотел; так ему и нужно, не лезь против бога.
Внезапно грозовая туча, поднявшаяся уже к самому зе-
34
ниту, разорвалась ослепительной молнией, и гром ударил,
как из пушки.
Ребята в испуге сбились в кучу, прижав Семку к мель-
нице. Тот совсем побелел и, подняв руку к небу, отчаянно
крикнул:
— Эй ты, Илья-пророк! Если ты есть, убей меня громом'
Ребята с визгом шарахнулись прочь от богохульника.
Я в ужасе пригнулся в ожидании страшной катастрофы. Все
сразу закрестились:
— Чур меня!.. Чур меня!.. Свят-свят!..
Еще мгновение — и нас опять ослепило молнией. Новый
удар грома потряс землю и трескучими раскатами рассы-
пался над нашими головами.
Половина ребят грохнулись на землю, двое с криком по-
неслись прочь, а остальные, в том числе и я, сбившись в
кучку, продолжали креститься. Даже отчаянный Максимка
посерел от страха и закрыл глаза. Мне показалось, что мель-
ница разбита вдребезги, а несчастный Семка превращен в
пепел.
Трудно сказать, как долго длилось наше оцепенение, но
когда я открыл глаза и глянул по сторонам, передо мной
стоял невредимый Семка и, уперев руки в бока, победоносно
хохотал:
— Ай, храбрецы! Ай, святители! Ну, где ваш Илья? Куда
девался пророк божий? . .
Один за другим сконфуженные ребятишки поднимались
иа ноги.
Максимка неловко откашлялся:
— Здорово!.. Это ты, брат, загнул...
Косой нашелся и тут:
— Да бог-то просто не захотел с дураком связываться, с
мальчишкой. Вот подрастешь — он тебя и кокнет, покажет
«чуду».
Семка окончательно осмелел и пошел в наступление:
— Какое там чудо! Подумаешь, Моисей из палки змею
делал! Да я вам покажу такое чудо, что вы от страха на по-
толок полезете.
— Бреши больше, — отрезал Максимка.
— Не верите? Айда все ко мне! — пригласил Семка.—
Сейчас покажу.
— Не пойду я к твоему батьке, — отказался Косой, — он
еще за уши выдерет. Отрастил пузо и задается.
Семка настаивал:
— Не бойтесь, ребята, при мне батька не тронет.
И мы пошли...
ЧУДО
Умирая от любопытства, мы двинулись по селу к дому
старосты.
Как спесивый индюк среди кур, большой домина гордо
стоял в центре села на каменном фундаменте, на целый мезо-
нин возвышаясь над соседями. Железная крыша покрашена
суриком, а на коньке вертелся флюгер в виде красного пе-
туха с длинным хвостом. Предметом зависти сельчан были
также и крыльцо с пузатыми точеными колоннами и особенно
кружевные наличники окон, расписанные как тульский
пряник.
На крыльце нас встретил сам староста.
Мы робко сбились в кучу, боясь двинуться дальше.
— Что за народ собрамшись? — удивленно спросил ста-
роста, окинув нас неприветливым взглядом. Это был здоро-
венный мужчина в длинной посконной рубашке, подпоясан-
ной черным поясом с большими кистями. Седая борода
широкой лопатой прикрывала грудь, намасленные и зачесан-
ные назад волосы висели, словно обрубленные топором.
Так близко старосту я еще не видел.
Семка выступил вперед:
— Эти ребята со мной пришли «чудо» смотреть.
Староста усмехнулся в бороду и сам открыл дверь в хату.
— Ну, ну, входите, коли так, только ноги вытирайте. Ни-
когда, поди, и не были в хорошем-то доме, гольтепа?
— Кто гольтепа, а кто и нет, — сдерзил Максимка, выти-
рая ноги.
— Я не о тебе,—примирительно ответил староста, — у вас
действительно того... дом — полная чаша.
— Я уйду, Семка! —рассердился Косой, порываясь к вы-
ходу.
Семка удержал его за руку:
— Это мои приятели, батя, не обижай...
Староста махнул рукой:
— Ладно, ладно, чего уж... приятели. .. удерут со
страху...
Держась кучей, мы вошли в просторную, с крашеными
полами горницу, устланную разноцветными половиками. По
стенам тяжелые кресла, в углу огромные старинные часы с
боем. Перед десятком разных размеров икон горели три лам-
пады. У окна на небольшом столике стоял какой-то четырех-
угольный полированный ящик с железной трубой.
— Уж не это ли чудо? — презрительно усмехаясь, шепнул
я Косому.
— Должно, игрушка какая, фокус-мокус!
36
В самом деле—Семка подошел к ящику, вынул из сто-
лика черную блестящую пластинку и положил ее на зеленый
круг с металлическим стержнем посредине.
— Подходите ближе, — усмехнувшись, позвал нас Сем-
ка, — а то ничего не увидите.
Подталкивая друг друга, мы подошли чуть не вплотную
к таинственному ящику. Я встал прямо против трубы и за-
глянул внутрь. Пустая труба в виде сахарной головы с зако-
рючкой и металлическим кружочком на тонком конце. Ничего
особенного.
Усевшись поблизости в кресло, староста с любопытством
наблюдал за нами, поблескивая хитрыми припухлыми гла-
зами:
— А вы возьмитесь за руки, а то разнесет! Хо-хо! .
— Не пугай, батя, они и так напуганы, — засмеялся
Семка.
— Подумаешь, страсти какие! — отозвался Чапыгин. —
Видали мы и почище разные фокусы.
— А вот сейчас посмотрим, какие вы есть храбрецы, —
угрожающе сказал Семка, вынимая из какой-то коробочки
маленькую блестящую иголочку. Потом он отвел в сторону
тонкий конец трубы и, воткнув эту иголочку в закорючку,
поставил ее на самый краешек черной пластинки.
Я подозрительно следил за каждым движением Семки.
А тот все делал не торопясь, хитро переглядываясь с отцом.
Наконец Семка взял изогнутую железную ручку, воткнул
ее в бок таинственного ящика и начал вертеть.
— Шарманку заводит, — презрительно заметил Максим-
ка,— тоже мне «чудо»!
Косой фыркнул в руку:
— Чудо-юдо, рыба-кит! ..
Ничуть не смущаясь насмешками ребят, Семка продол-
жал вертеть «шарманку»...
— Скрипит, как арба немазаная, — подал голос Аксенов.
Ребята прыснули со смеху.
— А теперь держись, ребята, — предостерег Семка, под-
мигнув отцу глазом. — Закрой, батя, дверь на крючок, а то
удерут.
Я понял, что готовится какая-то злая каверза, и на всякий
случай отошел от трубы: вдруг что-нибудь выскочит отту-
да — и прямо в лицо. ..
Жестом циркового фокусника Семка двинул какой-то ма-
ленький рычажок у края черной пластинки:
— Алле-е, гоп! ..
И пластинка сама завертелась, зашипела, как злой гусь.
Я вздрогнул и отошел еще дальше. Ребята насторожи-
37
лись. Семка нарочно выпучил глаза, сделав страшное
лицо, а староста открыл даже рот, готовый разразиться хо-
хотом. ..
И вдруг громовым человеческим голосом труба запела:
Вот мчится тройка почтовая
По Волге-матушке зимой...
Мы все, как подхваченные вихрем, шарахнулись к двери.
Косой с грохотом покатился на пол, споткнувшись о мою
ногу. Через него полетел Чапыгин. Кто-то взвизгнул:
— Черт! Черт! ..
Но у дверей, широко расставив ноги и руки, нас подхва-
тил староста, хохотавший как безумный.
— Ой, храбрецы! Ой, умора! — смеялся и Семка, топая
ногами. — Держи, держи их, батя! ..
А труба продолжала реветь:
Ямщик, уныло напевая,
Качает буйной головой...
Немного придя в себя, я сообразил, что в этом «чуде»
пока ничего страшного нет, раз сами хозяева так весело хо-
хочут. Но, конечно, без нечистой силы тут не обошлось. А мо-
жет, это просто хитрый фокус и где-нибудь спрятался человек
и орет...
— А поглядеть можно? — неуверенно спросил я, делая
шаг к чертовой машине.
— Гляди, гляди, — издевался Семка,— может, там дьяво-
ленок орудует!
Неловко отряхиваясь и подталкивая друг друга, ребята
снова окружили таинственный ящик.
Я тщательно осмотрел его со всех сторон, пощупал ножки
столика, проверил под ними пол — нет ли там дырки — и
снова заглянул в трубу, откуда неслись звуки, как из раскры-
той пасти. Нигде ничего подозрительного не было. А чело-
века, во всяком случае, в этом ящике не спрячешь, в него и
кошка-то не влезет. Что ж это за диковина такая? И впрямь
чудо чудное...
— Чего ты там ищешь, Рыжий? — насмешливо спросил
Семка. — В ящике находится только пружина, а весь фокус
вот в этой пластинке, на ней и песня записана...
Я осмотрел и пластинку, но, кроме тонких завитушек, ни-
чего не обнаружил, никаких слов, никаких нот. Это уже со-
всем непостижимо.
— Машина граммофоном называется, — серьезно сказал
Семка. — Ее сделали ученые люди. Никакой ваш святой та-
кого «чуда» не сделает, это, брат, наука!
3S
— Цыть ты, щенок! — зло прикрикнул староста, замах-
нувшись на сына жирным кулаком. — Машину свою показы-
вай, а святых не трожь! Не твоего ума дело, вольнодум
паршивый...
Испуганный Семка отскочил в сторону, а мы выскочили
на улицу.
Я был в большом смятении. Слыханное ли дело — машина
заговорила человеческим голосом! . Такого чуда даже Хри-
стос не делал.
Новое слово «наука» гвоздем врезалось в память. Что оно
такое? Как она делает такую штуковину, которую и понять
нельзя? Труба обыкновенная, железная, пластинка тоже ни-
чего особенного, вроде как из аспидной дощечки сделана,—
и на поди, запела! Да еще как запела! Аж волосы дыбом!
Точь-в-точь таким басом, как у нашего хориста Ивана Заха-
рыча. А может, самое главное чудо-то в ящике запрятано?
Может. И все равно непонятно... Как ни крути, а эта самая
«наука» всех святых перекрыла. И в мою душу впервые за-
кралось тайное сомнение...
ВСТРЕЧА С ЦАРЕВНОЙ
Кто знает, по каким путям пошла бы дальше моя жизнь,
если бы не встреча... с царевной.
В бесплодных мечтах о счастливой жизни на небе и в
скучной, изнуряющей работе на земле прошло еще пять лет.
Я закончил весь «курс наук» в церковноприходской школе,
по всем предметам сдал экзамены на «пять с плюсом» и при-
шел домой с похвальным листом за пазухой. Однако почи-
тать царя и бога продолжал по-прежнему. Все так же верил
в священное писание. Верин, что эта необыкновенно толстая
книга в старом кожаном переплете, именуемая библией, на-
писана пророками под диктовку всевышнего и что каждое
слово в ней — истинная правда, божий завет для верующих.
И, конечно, продолжал ходить в церковь, строго соблюдать
посты и молитвы, самозабвенно петь в хоре. Я хорошо читал
ноты и даже партитуру регента. За это он ценил меня и часто
доверял заменять его на спевках церковного хора.
Но вот однажды за какие-то провинности регент лишился
должности и поспешно покинул Селитренное. И тут случи-
лось невероятное: сам церковный староста, с полного согла-
сия священника, предложил мне, пятнадцатилетнему маль-
чишке, хотя бы временно занять место регента.
Я обомлел...
39
— Нам же ведомо, что ты умеешь того... махать рукой,—
успокаивал меня староста, поглаживая широкую бороду.—
А эти самые закорючки, по которым поют, ты тоже, знаешь.
К тому же я положу тебе пять рублей в месяц, такие деньги
на улице не валяются.
С благословения дяди я согласился. И в ближайшее
воскресенье прихожане были поражены необычайным зре-
лищем: на клиросе, как всегда, стоял большой хор, а управ-
ляла им только рука невидимого за широкими спинами басов
и теноров нового регента.
С тех пор сельчане стали относиться ко мне с большим
уважением, а мои сверстники просто дивились храбрости ры-
жего Пашки: шутка ли управлять хором в двадцать человек,
в котором добрая половина — мужики с бородами!
Однако мое положение в доме дяди ничуть не изменилось.
Я по-прежнему усердно работал и дома и в поле, все так же
покорно выполнял волю хозяина и хозяйки. Только в одном
дядя не смог сломить моего упрямства — я продолжал читать
книги. Никакие запреты не помогли. Перечитав все, что было
у дяди, я стал посещать сельскую библиотеку при волостном
управлении. Этим единственным светлым уголком на селе
заведовал хромоногий писарь по прозвищу Чихун — друг-
приятель нашего дьякона. Маленький, толстенький, с сизым,
отекшим лицом потомственного пьяницы, он насквозь был
пропитан запахом сивухи и нюхательного табака.
Сам Чихун к библиотечным книгам не прикасался, питая
к ним явное отвращение. Набив нос табаком, он обычно от-
крывал передо мною шкаф и, оглушительно чихая, советовал:
— Бери, дурень, что хошь, тут всякая чепуха имеется...
а-а-апчхи! А Толстого нет, потому — безбожник и анти-
христ. .. а-а-апчхи!.
Однажды я направился к Чихуну переменить книжку.
Это случилось зимой 1902 года. Крутила метелица. Белые
вихри носились по степи, врывались в улицы села, засыпали
сугробами дворы и заборы. В такую погоду работы по дому
бывало меньше. Улучив свободный час, я сунул томик Турге-
нева за пазуху и выбежал на улицу. Как всегда зимой, на
мне были дядин полушубок, потрепанная, натянутая на уши
заячья шапчонка и не по росту большие сапоги с широкими
носками, загнутыми вверх.
Волостное правление находилось по соседству с церковью
и школой. Это был обширный бревенчатый сруб с высоким
крыльцом посредине, тот самый «подъезд», по ступенькам
которого часто поднимались мужики, заранее снимая шапки.
Да и как нс снять, если на крыльце сидел волостной писарь
или сам старшина с большой медной бляхой па груди! Для
40
сельчан это власть предержащая, которой они обязаны под-
чиняться по закону божию. Впрочем, еще более страш-
ной властью был становой пристав, изредка наезжавший в
село, сопровождаемый здоровенным урядником с шашкой
на боку.
На сей раз на крыльце правления никого не было, оно
оказалось занесенным снегом, и я с трудом взобрался наверх,
зачерпнув снегу за голенища сапог.
Библиотечная комната находилась в конце длинного кори-
дора. Как всегда не постучавшись, я открыл дверь и шумно
ввалился в комнату... Но что это? Господи, помилуй! . . Куда
я попал?!
Вместо смешного и неизменно грязного Чихуна у шкафа
с книгами стояла высокая белолицая девушка неописуемой
красоты! Как царевна из сказки! «Очи ясные, как звезды,
дугою брови соболиные, косы черные до пояса», — пронес-
лось в мозгу. Поражало и это синее, легкое, как облачко,
платье, ничуть не похожее на наши деревенские! Да полно,
не сон ли это? Не чудо ли?.. От изумления и восторга я на-
крепко прирос к порогу, боясь шелохнуться, не зная, куда
девать свою нескладную фигуру.
— Ты ко мне, голубчик? — прозвучал вдруг теплый деви-
чий голос.— Пришел за книжкой? — и «царевна» так светло
улыбнулась, что мне почудилось, будто я начинаю расплы-
ваться и «таять, как воск от лица огня».
Не сходя с места, я невнятно буркнул:
— Угу...
— Тогда подойди поближе. Что ж ты стоишь там?
С великим трудом я оторвался наконец от порога и дви-
нулся к чудной незнакомке. Мне казалось, что ноги мои на-
лились свинцом, что дядины сапожища громыхают, как же-
лезные, и что весь я больше похож на медведя, чем на
юношу. А тут еще вспомнилось собственное лицо, заляпанное
веснушками, — «рыжий, рыжий, конопатый»...
Я робко остановился за два-три шага от новой библиоте-
карши и, сунув руку за пазуху, с трудом извлек оттуда то-
мик Тургенева. Кажется, «Дворянское гнездо».
Девушка глянула на книжку и удивленно вскинула брови:
— Ты читаешь классиков? Это хорошо.
Я не знал, кого называют классиками, и потому про-
молчал.
— Так что ж тебе дать теперь?—снова спросила де-
вушка, роясь в книгах. — Хочешь еще Тургенева? Вот есть
«Записки охотника»...
— Читал, — коротко ответил я, с ужасом глядя на губа-
стые носки своих сапог, которые нагло загнулись вверх.
41
— Тогда посмотрим Гоголя. «Вечера на хуторе близ Дп-
каньки» тоже читал?
— Читал, — так же односложно и все более смущаясь и
потея, повторил я.
— Ис Пушкиным знаком?
Я ответил уже более подробно:
— Ага... Стихи читал... не было ничего другого.
Новая библиотекарша почему-то рассмеялась.
— Так-так! Значит, за неимением лучшего, читал Пуш-
кина? Какие же книги тебе больше всего нравятся?
Меня снова обдало жаром, и я, запинаясь, разъяснил:
— «Всадник без головы», «Чудо-богатырь Илья Муро-
мец», «Жития святых»...
Девушка изумилась-
— «Жития святых»? Ой, нет, таких вещей я дать не
могу! Для первого знакомства прочитан лучше вот эту кни-
жечку, «Овод» называется. Не читал еще?.. Так вот, почи-
тай, а потом зайди ко мне и расскажи, что в ней интерес-
ного. Кстати, давай познакомимся. Меня зовут Верой Сер-
геевной, а тебя как?
Я не знал еще, как надо знакомиться, и, окончательно
растерявшись, выпалил:
— Пашка Рыжий.
Если бы я не был так взволнован, я бы, конечно, не упо-
мянул это противное словечко «Рыжий», но тут оно выско-
чило как-то само собою.
— Нет, так не годится, дорогой мой, — мягко поправила
меня девушка, подавая книгу. — Я буду звать тебя просто
Пашей. Можно?
В ее голосе прозвучала ласка. Какой-то комок подкатил
к моему горлу, я не мог ничего ответить и принял книжку из
маленьких рук удивительной девушки так осторожно и бла-
гоговейно, словно это была золотая чаша со святыми дарами.
Так произошла моя первая встреча с новой учительни-
цей, приехавшей на смену окончательно спившемуся отцу
дьякону. Это была Вера Сергеевна Раневская.
НТЗ Я ТАНОЙ?
Книга «Овод» открыла новую страницу моей жизни. Пря-
чась от дядиных глаз на сеновале, я читал ее украдкой, чи-
тал жадно, торопливо, как голодный глотает хлеб.
Героическая борьба за освобождение и независимость
угнетенного народа, необыкновенные подвиги и страдания
Овода нашли в моем сердце горячий отклик.
42
Особенно поразила меня казнь Овода во дворе тюрьмы
Порой мне казалось, что это не Овод, а я сам стою под ду-
лами ружей...
Железная стойкость и самоотверженность героя внушали
мысль, что цели, за которые он боролся, прекрасны и бла-
городны. Правда, что такое «свобода и независимость» и
чего именно добивалась «Молодая Италия», я представлял
себе довольно смутно, но все же понимал, что речь идет
о благе народа, о борьбе за какую-то лучшую, светлую жизнь.
С тех пор Овод стал моим любимым героем, живым при-
мером самоотверженности, отваги, мужества. Но... почему
он восстал против бога? Как он дерзнул разбить распятие?
Почему он с такой ненавистью выступал против церкви?
Неужто и в самом деле нет бога на небе? Добро бы говорил
об этом какой-нибудь мальчишка, вроде нашего Семки, но
ведь тут Овод... герой...
От таких мыслей меня бросало то в жар, то в холод. Нет,
нет! Даже думать об этом великий грех! Но думы сами лезли
в голову, не давали покоя Хотелось поговорить с кем-нибудь,
порасспросить обо всем, излить душу. Но с кем тут погово-
ришь! Самым знающим и мудрым человеком на селе счи-
тался отец Яков да еще старшина Федор Никитич. Но к ним
и подойти страшно, а поп, пожалуй, еще за уши выдерет. Вот
если бы сама новая учительница поговорила со мной, ей-то
уж наверное все известно. Не зря же она дала мне такую
книжку! Однако при одной мысли о чудной девушке, словно
с неба свалившейся в наше село, я заранее робел и сму-
щался. А все-таки я пойду к ней! Ей-богу, пойду!.. Эх, будь
что будет!
На другой день тетя застала меня за удивительным за-
нятием: й свирепо тряс и чистил снегом свою поддевку, вы
бивал о колено шапку, мазал дегтем сапоги.
— Ты что это, к невесте, что ль, собираешься? — пошу-
тила тетушка. — Ишь как сапоги насмолил!
— Да я так, тетя, чищу...
Нахлобучив шапку на лоб, я выскочил на улицу. За па-
зухой шуршала книжка. Я шел сдавать ее в библиотеку,
отчаянно торопился. Но когда увидел впереди здание волост-
ного правления, невольно замедлил шаги. У крыльца в нере-
шительности остановился... Что я скажу ей? Как?.. Разве
можно передать словами все, о чем думается, когда читаешь
книгу? Да у меня и слов-то нет таких.
Между тем мои ноги как бы сами собой поднимались по
ступенькам, и я носом к носу очутился перед Чихуном.
— Ты куда это прешь так рано? — спросил он, загородив
дорогу. — Пошел вон!
43
— К учительше, в библиотеку, — робко сказал я, пятясь
назад.
— Ну и катись к учительше, она при школе живет.
Чихун был зол на новую библиотекаршу, которая лишила
его приработка.
Я долго бродил вокруг школы, прежде чем решился войти
в коридор со двора. Знакомая старушка уборщица показала
мне дверь комнаты, в которой жила учительница.
— Барышня дома.
Кажется, никогда в жизни ни одна дверь не открывалась
с таким трудом, как эта. Я весь покрылся потом, пока нажи-
мал на ручку.
Дверь отворилась бесшумно. Я остановился, боясь дох-
нуть.
Склонившись над толстой книгой, учительница сидела
за столом, спиной к двери. Из книги она что-то выписывала
в тетрадь. Вся чистая, светлая, в домашнем голубом платье,
она сама показалась мне голубой, воздушной. А какая у нее
белая комната, какая маленькая, красивая кровать!
На стенах висели портреты Пушкина, Тургенева, Гоголя,
Некрасова. А вот пятый не знаком мне. Какой-то грозный
старик с копной седых волос на голове, с большой оклади-
стой бородой.
Я кашлянул.
Учительница вздрогнула и с явным испугом захлопнула
книгу.
— Ах, это ты, Паша! — облегченно сказала она, увидев
меня.— Надо постучаться, голубчик, когда входишь в чу-
жую комнату.
Я не понял: зачем же стучаться, если дверь не за-
перта? Переминаясь с ноги на ногу, я вынул из-за пазухи
книжку.
— Уже прочитал? — удивилась учительница. — Ну, про-
ходи, пожалуйста. Садись вот сюда, на стул, и рассказывай,
что ты там вычитал. Да не стесняйся, дружок.
Мне показалось, что прошла целая вечность, пока я до-
шел до стула и сел. Тут я с ужасом заметил, что от двери
и до моих ног по чистому полу тянутся черные следы дегтя.
Перестарался!
— Ничего, ничего, отмоется, — успокоила меня учитель-
ница. — Т.авай лучше поговорим.
Однако разговор долго не клеился. Все мои вопросы и
мыс in куда-то улетучились, и, кроме невнятного мычания, из
меня ничего нельзя было вытянуть
Учительница взяла из моих рук книжку, перелистала ее
и сама задала мне несколько вопросов.
44
Сначала я отвечал очень нескладно, односложно. Потом
немного успокоился и кое-как рассказал ей о том, что меня
взволновало в прочитанной книге.
Учительница с особым интересом окинула меня взглядом.
— Это хорошо... Значит, семя упало на благодатную
почву.
Я не понял, при чем тут «семя», но решил, что в этом
слове кроется что-то хорошее.
Но как она говорит, боже ты мой! Слова будто сами те-
кут из ее уст, и все получается так просто и ясно.
— Да, Паша, — говорила она, — на земле порядки неваж-
ные. И это не только в чужих странах, о которых ты читал
в книжке, но и у нас в России. Богатеи — помещики и капи-
талисты — везде одинаковы: одни грабят и угнетают кре-
стьян, другие выжимают пот и кровь из рабочих. В их жад-
ных руках все богатства мира — земли и воды, заводы и
фабрики. Крестьяне и рабочие имеют только рабочую силу,
которую они отдают за бесценок тем же помещикам и капи-
талистам. И получается очень худо, дорогой мальчик: бога-
теи всю жизнь пируют и веселятся, а бедняки работают на
них не покладая рук и живут впроголодь.
— А как же царь? — растерянно спросил я. — Зачем он
допускает такую несправедливость?
Учительница запнулась и, тревожно глянув в сторону
двери, сказала вполголоса:
— О царе поговорим как-нибудь потом. Ты лучше о себе
подумай: кто ты есть на белом свете?
Я в недоумении развел руками:
— Известно кто, из мужиков я, у дяди живу... сирота...
— И много работаешь?
— А как рассветает малость и до захода солнца.
— Ну вот, видишь, — подхватила учительница, ожив-
ляясь.— Значит, и ты один из тех, кого бессовестно угнетают
за кусок хлеба. Пользуясь твоим сиротством и бедно-
стью, богатенький дядя превратил тебя в бесплатного батра-
чонка, который безропотно работает на него и дни и
ночи.
Странно! До сих пор мне это и в голову не приходило.
Я попросту думал, что дядя мой благодетель, что он взял
меня к себе «из милости», по доброте сердечной, как сироту,
а на деле оказывается — я батрачонок! Нет, здесь что-то
не так! В нашем селе батраками считались самые бедные,
большей частью пришлые, мужики, они работали по найму
в поле, в садах и на рыбных промыслах. Их часто называли
просто голодранцами и лодырями. Неужто и я таков?.. Это
было очень обидно.
— В нашем селе помещиков нет и ваших капитали-
стов нет, — хмуро возразил я. — Все одинаковы... рыбаки
больше...
— А рыбопромышленника Попова ты знаешь? — спросила
учительница.
— Еще бы не знать! Все село в руках держит!
— Так вот он-то и есть капиталист. На его рыбных про-
мыслах работает до двухсот женщин, десятки рабочих тянут
его неводы по Волге и Ахтубе, а ваши, селитренские, рыбаки
по дешевке сдают ему весь свой улов. Эту рыбу, добытую
чужими руками, Попов продает вдвое дороже и с каждым
годом богатеет, становится миллионером. Вот и получается,
что все село работает на одного паразита, который, как паук,
высасывает из вас соки.
— Да, рыбу он, почитай, задарма берет, — согласился я.
— Есть у вас на селе и другие пауки, — продолжала Вера
Сергеевна, — они тоже чужим трудом живут. Возьмем к
примеру рыбака Семена Дедюхина. У него три лодки-«мо-
рячки», с десяток сетей, есть даже большой невод. Каждую
путину он нанимает рыбаков, не имеющих своих снастей и
лодок, и они за ничтожную плату ловят для него рыбу.
То же самое и у крестьян. Кулаки-богатеи пользуются тру-
дом батраков, безлошадников, пришлых. Так-то, дорогой
мальчик, как ни раскидывай, а большинство народа живет
в страшной нужде и работает на богатых и знатных.
К тому же разное начальство душит мужика непосильными
налогами и выкупными платежами. Вот у вашего соседа Те-
теркина последнюю коровенку со двора согнали.
Я слушал и дивился: откуда ей все это известно? В са-
мом деле, беднее Тетеркина, отца Феди Косого, и найти
трудно: хатенка, как гриб, прижалась к земле, плетень еле
держится, лошади пет, одна животинка бродила по двору,
да и та тощая, как чехонь. А месяц назад пришел урядник
и угнал ее, под истошный вой жены и детишек Тетеркина.
Я сам видел, как из хаты выскочил полураздетый Тетеркин,
догнал корову у калитки, схватил ее за хвост и уперся но-
гами в землю. «Не пущу! — кричит. — Не пущу, ирод трекля-
тый! Убей, не пущу!»
Урядник молча ударил мужика ножнами шашки по го-
лове. Тот упал и только тогда выпустил из рук хвост коровы.
Это было смешно и страшно. На крик сбежалось все село, но
никто и пикнуть не посмел против начальства.
Учительница продолжала говорить, поворачивая передо
мною мир другой стороной.
Резкий звонок в коридоре оборвал нашу беседу.
46
Учительница встала и, сунув толстую книжку в ящик
стола, заперла его на ключ. Бросились в глаза крупные
буквы заголовка книги—«Капитал».
Странно! Какой капитал может интересовать такую бла-
городную девушку?
Спросить я не посмел.
Перед уходом меня опять заинтересовал портрет неиз-
вестного старика, и я полюбопытствовал:
— Кто это?
— Это мудрец, который показал путь к свободе и счастью
всем угнетенным.
Я с новым интересом уставился на портрет. Какой у старика
большой лоб! А черные живые глаза смотрят прямо в душу.
— Мне пора на урок, голубчик, — сказала учительница,
направляясь к двери. — Заходи в библиотеку, получишь но-
вую книжку.
Возвращаясь домой, я чувствовал себя так, словно побы-
вал на волшебном острове за морями и океанами. А вот те-
перь опять шагаю по знакомой земле, по знакомой улице.
Но почему все кажется теперь таким чужим и неприветли-
вым? Почему мои сапоги с дядиных ног стали как будто еще
безобразнее и так противно хлюпают в пятках?
Да, учительница говорит, что я батрачонок... Чудно!..
В этот день ничего особенного не случилось. Во дворе и
в доме дяди все оставалось по-старому, как было вчера, как
было в течение многих лет. И, как всегда, мы чинно уселись
на кухне за большой стол обедать. На столе перед каждым
из нас лежали деревянная ложка и ломоть хлеба, а посре-
дине дымилось блюдо с горячими щами.
Прямой, кряжпстый, с кудрявой русой бородкой, дядя,
как обычно, восседал в переднем углу, под иконами, и самой
большой ложкой хлебал щи. Он делал это молча, торже-
ственно. Так же молча ели две его дочки, бабушка и я.
А тетя Аня подавала на стол, вынимая из русской печи, то
щи, то кашу...
Все было как прежде, но я ел неохотно, медленно, без
обычного аппетита... Так, значит, дядя — мой хозяин, а я —
его батрак? Вот сейчас он кончит есть, медленно вылезет
из-за стола, перекрестится на иконы, громко рыгнет, погла-
дит бородку и ляжет на часок-другой отдохнуть. А я пойду
поить и кормить его корову, телят, свиней, лошадь, потом
буду чистить двор, колоть дрова, съезжу на речку за во-
дой — и так до темноты и...
— Ты что надулся, как мышь на крупу? — спросил вдруг
дядя, заметив мое странное состояние. — Ай щи не по нраву?
Может, для тебя пожирнее сготовить?
47
Я вспыхнул и резко отодвинул ложку в сторону.
— Ничего я не хочу!
— А не хочешь, так оксти лоб и поди задай корму Мыша-
стому.
Раньше такие слова не казались мне обидными, а теперь
я почувствовал себя глубоко оскорбленным, униженным. По-
чему?
Молча выскочив из-за стола, я наспех перекрестился
в угол и, хлопнув дверью, вышел вон. Да, да! Она, кажется,
права, я — батрачонок!
ДЛЯ ЧЕГО ЖИТЬ НА СВЕТЕ?
После первой беседы с учительницей, которую я почти-
тельно называл Верой Сергеевной, моя жизнь стала необык-
новенно интересной.
Мне хотелось все знать, на все получить ответы. Я все
чаще стал забегать в библиотеку.
Каждая беседа с Верой Сергеевной и каждая новая
книжка как бы снимали мутную пелену с моих глаз — я про-
зревал. Такие чудесные книги, как «Спартак» Джовань-
оли, «Марсельцы» Феликса Гра или «На рассвете» Ежа, ка-
зались мне не только интересными, но и полными глубокого
смысла.
И вот мир предстал передо мною таким, каким он был в
действительности, с его жестокой борьбой между богатыми и
бедными, сильными и слабыми, угнетателями и угнетенными.
Только одно оставалось нерушимым в моем сознании — бог
и царь. «Без бога — ни до порога», бог — владыка и созда-
тель мира. Царь — это помазанник божий, его наместник на
земле, отец народа, защитник слабых и обиженных. А всякое
зло и неправда идут от местного начальства, от урядника и
станового пристава, от генералов и министров, которые окру-
жают царя и не дают ему сойтись с народом. Бог — это царь
небесный, царь — это бог земной... Нет! И здесь, кажется,
не все благополучно. Как это милостивый царь и отец народа
позволяет обижать бедных людей — рабочих, крестьян? По-
чему всемогущий и милосердный бог не может заставить всех
людей жить по правде, в мире и дружбе, как сказано в его
заповедях? Что ему стоит сотворить такое чудо! Если эта са-
мая Семкина «наука» заставила трубу и ящик заговорить
человеческим голосом, то... Дальше я уже начинал так
мудрить и путаться, что голова шла кругом.
В разговорах со мной Вера Сергеевна почему-то обходила
эти вопросы, как бы откладывая их на будущее время. Я чув-
4л
ствовал, что она что-то скрывает от меня, многое недоговари-
вает, чего-то опасается.
Образ этой «не нашей , городской, девушки был окутан
какой-то тайной, смутно волновавшей мое сердце. Кто она
такая? Откуда появилась? Зачем приехала в наше захо-
лустье? О чем она думает и чем занимается, когда остается
одна в своей белой комнате с молчаливыми портретами на
стенах? Кто этот грозный старик, которого она назвала мудре-
цом, показавшим путь к человеческому счастью? Дивился я
и тому, зачем она так много уделяет внимания мне, деревен-
скому мальчишке, да еще такому некрасивому, с конопатым,
как сорочье яйцо, лицом. Я смотрел на нее как на что-то выс-
шее, недосягаемое и невиданно прекрасное.
И вот маленький и даже несколько смешной случай вне-
запно разорвал завесу, открыл кусочек неведомого. .
Произошло это в том же году, в начале великого поста.
По зову церкви все верующие каждодневно ходили к утрене
и вечерне, усердно молились и постились целую неделю, а в
субботу шли к отцу Якову исповедоваться и сдавать свои
грехи. Мой дядя и я справляли эту повинность в первую не-
делю поста. Вместе с ним и не менее строго постился и я, не
беря в рот ничего скоромного, вроде мяса, яиц, молока и
прочей запрещенной богом снеди: великий грех!
На первой неделе поста, в самый разгар моих молений,
Вера Сергеевна попросила у дяди лошадь для поездки в де-
ревню Выселки, где учительствовала ее подруга.
Дядя самолично запряг Мышастого в санки, бросил туда
большую шубу для «учительши», а меня посадил на козлы,
за кучера. До Выселок считалось верст двадцать.
И мы поехали...
Погода стояла тихая, теплая, но по ямам и оврагам лежал
еще снег.
Дорога шла по бескрайней голой степи, слегка взволно-
ванной невысокими холмами. Куда ни глянь — степь и небо.
Мышастый бежал ходко, оставляя позади версту за вер-
стой.
С кнутом и вожжами в руках, я гордо восседал на козлах
все в том же полушубке и губастых сапогах. За моей спиной
в мохнатой дядиной шубе сидела Вера Сергеевна.
Украдкой оглядываясь назад, я видел только ее розовое
лицо, белую пуховую шапочку да посеребренные инеем за-
витки кудрей. Иногда я перехватывал сверкающую улыбку
девушки, которая, видимо, улыбалась своим собственным
мыслям.
Так мы проехали, быть может, с полпути или меньше.
Небо посерело. Поднимался ветер. Морозило.
3 П. Бляхин
49
— Садись в сани, Паша, — позвала вдруг Вера Сергеев-
на.— Здесь удобнее и не так дует. Видишь, какая поземка
начинается.
В самом деле, лицо пощипывал морозец, за воротник на-
бивалась снежная крупа. Мышастый все чаще встряхивал
головой, недовольно фыркал и бежал не так уж быстро.
Я остановил коня, неловко соскочил с козел и, подойдя
к саням, стал переминаться с ноги на ногу.
Вера Сергеевна удивилась:
— Что же ты стоишь, дорогой мой? Садись вот сюда, а я
подвинусь немножко.
Боясь как-нибудь зацепить девушку, я неуклюже влез в
са<ни и тяжело ухнул на сено рядом с ней. Вот косолапый!
Как будто в первый раз сажусь в сани, даже вожжи выпустил
из рук. И почему я так робею перед ней?
— До Выселок еще далеко? — спросила Вера Сергеевна и
повернулась ко мне лицом.
— Беретов десять будет, — ответил я, торопливо подбирая
вожжи.
— Зачем же «верстов», Пашенька? — поправила учитель-
ница.— Надо говорить — «верст». Ты читаешь хорошие книги,
по ним и учись правильно выражать свои мысли. В будущем
это пригодится.
Она сказала это так просто, что я ничуть не обиделся, но,
конечно, покраснел до 5 шей и промычал в ответ что-то
нескладное, вроде «угу».
Неожиданная близость прекрасного лица девушки, на ко-
тором, как звезды, сияли приветливые глаза, приводила меня
в великое смущение, наполняла сердце неизъяснимой ра-
достью. В то же время мне было как-то неловко. Я боялся
шелохнуться, чем-нибудь потревожить соседку, ушибить. Мне
казалось, что от грубого прикосновения она может рассы-
паться и вдруг исчезнуть, как видение.
Разговор не клеился.
Мышастый бежал легкой трусцой. Ветер усиливался. Снег
шел гуще. Дорогу заметало.
Я поднял воротник. Вера Сергеевна вся ушла в шубу.
Были видны только се глаза, затененные длинными ресни-
цам:., подернутые дремой.
Я все реже чмокал губами, понукая коня:
— Но, н-но, Мышастый!
Моя соседка вдруг забеспокоилась:
— Становится холодно, Паша, ты можешь отморозить
ноги.
И, к моему великому изумлению, эта «чужая» девушка
сама отвернула угол дядиной шубы и заботливо укрыла мои
50
ноги в больших сапожищах. Мне вдруг вспомнилась давно
забытая ласка матери. Что-то защипало в глазах и сдавило
горло. Сказать спасибо я не смог, а вернее — и не знал, что
так полагается в подобном случае.
Мышастый бежал все тише. Снегопад усиливался, санки
покачивались, как люлька, убаюкивали.
Порой я совсем забывался: мне чудилось, что я вовсе не
рыжий Панька, а храбрый рыцарь в блестящих доспехах,
может быть «чудо-богатырь Илья Муромец», и что везу я не
простую девушку, а сказочную царевну на сером волке. Быть
может, я спас ее из страшных лап Змея Горыныча, или похи-
тил из мрачного дворца Кащея Бессмертного, или...
Легкий толчок заставил меня очнуться. Лошадь останови-
лась. Что такое? Я испуганно огляделся. Белая мгла засти-
лала небо и землю. Снег сыпал как из мешка. От дороги не
осталось и следа.
Куда ж мы заехали? ..
Увлеченный фантазией в заоблачные выси, теперь я даже
приблизительно не мог бы сказать, где мы находимся и как
долго ехали.
Вера Сергеевна безмятежно спала, утонув в теплой шубе;
она, конечно, не знала о том, как страшно заблудиться в
астраханской степи с ее холодными метелями и стаями го-
лодных волков. И я вдруг представил себе, как свирепые
звери набрасываются на спящую девушку, рвут зубами ее
милую голову, руки, тело...
Весь дрожа, я выскочил из саней и изо всей силы хлестнул
кнутом Мышастого: скорей вперед, авось кривая вывезет!
В самом деле, из сумрака метели вскоре выскочила огром-
ная, как волк, собака и с бешеным лаем набросилась на Мы-
шастого. Я стал отгонять ее кнутом.
— Что случилось, Паша? — тревожно спросила Вера
Сергеевна, высовывая голову из воротника шубы. — Мы при-
ехали?
Я смущенно объяснил, в чем дело, и предложил заехать
в деревню.
Девушка охотно согласилась:
— Кстати, мы передохнем немного и закусим.
Оказалось, вместо деревни мы наткнулись на одинокую,
занесенную сугробом кибитку.
Вера Сергеевна ничуть не растерялась:
— Fly что ж, зайдем к степнякам...
Отбиваясь кнутом от наседавшей на меня собаки, я пошел
разыскивать вход в кибитку.
— Эй, хозяева! — закричал я как можно громче.
Ответа не последовало.
3
51
Я крикнул еще раз, подойдя вплотную к входу.
Результат был тот же—молчание.
Тогда я сам, признаться, не без страха, поднял тяжелый
войлок, заменявший дверь, и заглянул внутрь.
Посредине кибитки, у еле тлеющего очага, сидела на кор-
точках старая калмычка с длинной трубкой в зубах'. При виде
незваного гостя старуха не выразила ни страха, ни удивле-
ния, только кивнула головой, как бы приглашая войти.
Я живо сбегал за Верой Сергеевной. С трудом выбрав-
шись из саней, она вошла вслед за мной в степное жилище.
Хозяйка молча продолжала сосать свою трубку. Только
черные как угли глаза подозрительно следили за каждым
нашим движением. В очаге еще краснела зола, и тонкая
струйка дыма тянулась вверх.
Постелив дядину шубу, мы уселись около очага.
Я принес из саней свой мешочек и разложил перед де-
вушкой пироги с капустой. Она раскрыла дорожный чемодан-
чик и достала несколько бутербродов с колбасой и маслом.
Глаза старухи загорелись жадным огнем, но ни один мус-
кул не дрогнул на ее окаменевшем, иссеченном годами лице.
Девушка поспешила предложить ей большой кусок пирога.
Трясущимися руками старуха приняла пирог и положила
его рядом с собой на камень.
Для кого это? Я оглядел кибитку. В темпом кутке за оча-
гом лежала куча грязного тряпья, из-под которого виднелись
несколько тоненьких косичек и желтое, больное личико. Ве-
роятно, внучка.
— Кушай, Паша, бутерброды, — весело угощала меня
Вера Сергеевна, — ведь мы не ели с утра. Очень вкусно!
С нескрываемым аппетитом уничтожая пироги, она теперь
больше походила на обыкновенную девушку и показалась мне
еще милее.
Я машинально взял из ее рук бутерброд с колбасой и су-
нул в рот. Но, почувствовав вкус мяса, поперхнулся и застьп
в немом ужасе...
— Что с тобою? — испуганно спросила девушка. — Пода-
вился?
— Н-не... нет... Мясное—грех, — растерянно пролепетал
я, не зная, как быть с колбасой, застрявшей в горле. — Вели-
кий пост...
Девушка невольно фыркнула от смеха.
— Кушай, дружок, не бойся, земля под тобой не разверз-
нется, и никто не полхватит тебя на вилы Вот, смотри, по-
жалуйста!
Она откусила кусочек колбасы, проворно прожевала его
и проглотила.
— Преотличная вещь! Попробуй!
Нет! Я не мог двинуть челюстями — скоромная колбаса
жгла горло адским огнем. Полураскрыв рот, я тупо смотрел
на свою учительницу, которая так весело «грешила» на моих
глазах.
Бутерброд выпал из моих рук. Я готов был разреветься
самым постыдным образом.
Смех учительницы оборвался.
— Ты меня извини, Паша, — сказала она смущенно, уби-
рая с моих колен злосчастный бутерброд. — Я не знала, что
тебя уже успели так сильно искалечить. В таком случае да-
вай поговорим и о божьих делах.
И вот девушка, которая час назад казалась мне чуть ли не
вестником небес, вдруг страстно обрушилась на церковь и
религию.
— И бог и дьявол, — говорила она, — нужны власть иму-
щим лишь для того, чтобы держать темный народ в вечном
страхе и повиновении, чтобы заливать елеем и молитвами не-
довольство народа своей горькой участью, чтобы гасить в за-
родыше мечты о свободе...
Я слушал эти кощунственные речи в великом страхе и ду-
шевном смятении. Казалось, что мир рушится на моих глазах,
что я падаю в какую-то черную бездну, в объятия самого са-
таны. Подумать только, что она говорит! Нет бога! Нет ни
ада, ни рая, не существует вечной жизни за гробом — все
обман, все издевательство над нашей темнотой и неве-
жеством!
И выходит так, что Семка прав, что на небе и в самом
деле нет места ни для бога, ни для рая, что его некому было
наказать за мальчишеский выпад против Ильи-пророка, да
и был ли на свете Илья — неизвестно. Прав, значит, и Овод,
восставший против неба и церкви, расстрелянный за дело
свободы.
В моей голове все перепуталось, мир опрокинулся. Я как
завороженный смотрел на Веру Сергеевну, и верил, и не мог
верить. До сих пор она казалась мне самым добрым, самым
правдивым и самым мудрым человеком на свете. Может ли
она сказать неправду?
Нет рая! Нет счастья на небесах! Как это жутко! Для
чего ж тогда жить на свете?..
Словно прочитав мои мысли, Вера Сергеевна продолжала:
— Надо жить и работать для того, чтобы сделать жизнь
счастливой и прекрасной здесь, на земле, счастливой для всех
угнетенных и обиженных. Вот посмотри на эту иссохшую
старушку, — продолжала она, показывая глазами на кал-
мычку, которая все так же недвижно сидела у очага с труб-
53
кой в зубах, — посмотри на больного ребенка, который, как
щенок, валяется в грязи и лохмотьях. Разве это жизнь, до-
стойная человека? А ведь таких на Руси миллионы. Для них,
для народа, и вместе с народом надо превратить нашу землю
в цветущий сад...
Все это я слушал как волшебную сказку, как призыв к но-
вой жизни, как открытие нового мира. Но все же... все же
в тот раз я так и не смог проглотить ни одного кусочка ско-
ромной колбасы: поворот был слишком крут.
Когда мы выходили из кибитки, старуха калмычка вдруг
поднялась и, низко поклонившись Вере Сергеевне, про-
хрипела:
— Спасиби...
НЕПОНЯТНЫЙ РАЗГОВОР
Метель вскоре улеглась, небо прояснилось, и степь стала
молочно-белой до самого горизонта. Ни единого пятнышка!
Дорогу мы нашли с большим трудом, хотя она пролегала
недалеко от кибитки. К полудню мы уже были в Выселках.
Вся деревня — это десяток дворов по обеим сторонам до-
роги. Нас встретила шумная стайка ребятишек, одетых в лох-
мотья, и целый хор разноголосых дворняжек.
— Где школа, ребята? — спросил я с козел.
— Эвона-а! — закричала в ответ девчонка, пускаясь впе-
ред.— Догоняй, малый!
Я вскочил на ноги, по-мальчишески свистнул и, хлестнув
кнутом лошадь, лихо подкатил к школе.
— Тпрру, Мышастый!..
Школа помещалась в обыкновенной крестьянской хате
под соломенной крышей. Ветхий двор был обнесен плетнем,
из которого, как ребра лошадиного скелета, торчали острые
колья.
На шум из калитки выбежала молодая светловолосая
женщина с белой шалью на плечах. При виде Веры Сер-
геевны она радостно ахнула, схватила гостью за руки и ми-
гом вытащила из саней. Поцелуи, объятия, восклицания...
С кнутом и вожжами в руках я стоял поодаль, с интере-
сом разглядывая подругу учительницы. Она была в простом
ситцевом платье с оборочками на юбке, как у наших кре-
стьянок, но в легких городских ботиночках. Высокая, строй-
ная, с синими выпуклыми глазами, она показалась мне тоже
очень красивой, «не нашенской». Но, конечно, ей далеко до
Веры Сергеевны. При этом же и нос у нее немного длин-
новат.
М
— А это что за мужичок с ноготок? — спросила вдруг си-
неглазая, повернувшись в мою сторону
Я покраснел и даже обиделся: человеку пятнадцать лот,
а такое обращение — «мужичок с ноготок»... Правда, ростом
я был не велик, а все-таки...
— Это мой воспитанник, — ответила Вера Сергеевна.—
Прошу любить да жаловать, Клавочка!
Синеглазая протянула мне руку:
— Ну, здравствуй! Будем знакомы.
Опять знакомиться?
Руку я принял, но что надо сказать при этом, не знал.
— Его зовут Павлом, — выручила меня Вера Сергеевна.
— Вот и прекрасно, — отозвалась ее подруга, крепко
тряхнув мою ладонь. — А я Клавдия Васильевна, здешняя
учительница. Ты, Паша, заезжай во двор, распряги лошадь
и сейчас же заходи в школу, будем обедать...
Ох, уж мне этот обед!..
В крохотной комнате, отделенной от классов фанерной
переборкой, мы уселись за стол втроем — я в середине, а по
бокам Вера Сергеевна и Клавдия Васильевна.
Стол был накрыт белоснежной скатертью. Перед каждым
блестела тарелочка с ножом и вилкой.
Свой мохнатый полушубок я догадался снять, но все
равно в таком небывалом окружении чувствовал себя не-
ловко. С одной стороны, я боялся, как бы не толкнуть лок-
тем Веру Сергеевну, с другой — опасался наступить сапогом
на маленькие ботиночки Клавдии Васильевны, а кроме того,
не знал, что делать с ножом и вилкой, когда на мою таре-
лочку положили кусок горячего пирога с рыбой.
У нас дома все делалось гораздо проще. Пирог целиком
подавался на стол, дядя сам разрезал его на части прямо на
противне, брал первый кусок руками и начинал есть, выти-
рая масленые пальцы о голову: и руки чисты, и волосы на-
маслены. Вслед за дядей и таким же порядком расправля-
лись с пирогом все остальные члены семейства, в том числе
и я. А тут...
От неловкости и напряжения мне сразу стало жарко. Ка-
залось, что от меня поднимается пар. К счастью, подруги
быстро разговорились, позабыв на время о моем присутствии.
Я решил обождать, когда они сами начнут есть пирог, и
тогда уж...
— Зачем ты так нарядилась, дорогая? — говорила Вера
Сергеевна, посмеиваясь. — Совсем как крестьянка. «Хожде-
ние в народ» начинаешь?
Клавдия Васильевна вспыхнула:
55
— Если хочешь сблизиться с народом, надо и одеваться,
как народ!
— Пустяки это,— возразила Вера Сергеевна.—Ты зара-
зилась народническим душком и забыла, что времена «Чер-
ного передела» давно миновали. Только эсеры 'Цепляются
еще за общину и кокетничают с мужиком, хотя, по с^тп
дела, они защищают интересы кулачества...
— Понятно, понятно! Пожалуйста, не вздумай читать мне
свою программу. Я сама достаточно знакома с марксизмом,
но молиться на его величество пролетариат не собираюсь.
Кушай пирог, пожалуйста.
Взяв в одну руку нож, в другую вилку, хозяйка ловко
отрезала кусочек пирога и на вилке же отправила его себе
в рот...
Я обрадовался и последовал ее примеру, хотя и не со-
всем удачно. Тупой нож неловко скользнул по корке пирога,
и жирный сок брызнул на белую скатерть. К счастью, этого
никто не заметил.
О чем, однако, разговаривали эти странные городские
девушки? Говорили как будто по-русски, а я ничего не пони-
мал. «Черный передел», «марксизм», «пролетариат». Что это
такое?
— Молиться на пролетариат никто тебя не заставляет,—
продолжала Вера Сергеевна, — но ты должна понять, что
только он способен организовать и повести народ на штурм
самодержавия...
— Это когда вы всех мужиков в фабричном котле пере-
варите? — с ядовитой усмешкой спросила хозяйка.
Мне стало не по себе: как это — переварить мужиков
в котле?
Вера Сергеевна, увидев мое недоумение, мягко положила
руку мне на плечо:
— Не бойся, дружок, это не так страшно, как кажется
моей подруге. Не мы, а помещики, разоряя крестьян, выну-
ждают их бежать в город на заработки. Не мы, а фабрики
и заводы превращают голодных мужиков в рабочих-проле-
тариев. Вот кто переваривает крестьян в фабричном котле.
Клавдия Васильевна тотчас возразила:
— Но вы хотите такой переварки, вы ждете ее. Для рево-
люции вам нужны только пролетарии.
— И это неверно, — спокойно ответила Вера Сергеевна.—
Хотим мы или не хотим, но капитализм уже перемалывает
деревню и создает миллионы пролетариев.
— Своих могильщиков! — снова не без ехидства заметила
Клавдия Васильевна. — Так говорит Маркс!
56
— Совершенно верно, — твердо сказала Вера Сергеевна,
тоже принимаясь за пирог. — У тебя хорошая память, Кла-
вочка, но ты плохо понимаешь прочитанное. Когда грянет рево-
люция, за пролетарием и деревенская беднота потянется.
Подруги продолжали непонятный разговор, пересыпая
речь такими словечками, которые ставили меня в тупик и
все покрывали туманом неизвестности. За этими словами
мне чудилась какая-то тайна, чудилось то, о чем говорила
Вера Сергеевна в кибитке, — поиски новой жизни на земле.
Вера Сергеевна была значительно моложе своей подруги.
Но, к моему удивлению и удовольствию, Клавдия Васильевна
не могла ее переспорить и порой выглядела как ученица пе-
ред учительницей.
Эпизод в кибитке и непонятный разговор за обедом в Вы-
селках остались в моей памяти как первые вехи на пути
в будущее.
ОТКРЫТИЕ РЕПИНОЙ ТАЙНЫ
Нет, не сразу я отказался от бога и дьявола, от ада и
рая. После памятного разговора в кибитке я еще продолжал
ходить в церковь, управлять хором, петь и молиться. Но
грешные мысли и тяжкие сомнения мучили меня и здесь,
в «божьем доме». Теперь я почему-то стал замечать стран-
ный разлад между словами и делами служителей церкви —
священника и дьякона. Не раз мне приходилось слышать, как
отец Яков громил с амвона лентяев и горьких пьяниц, поно-
сил обжор и тунеядцев, лжецов и лицемеров, угрожал им
вечными муками ада.
Раньше подобные проповеди повергали меня в страх и
трепет, сейчас я слушал их и думал: «А кто, если не ты, ба-
тюшка, всего лишь три дня тому назад так наклюкался
у старшины после молебствия, что тебя выводили на улицу
под руки? Выходит, тебе пить не грех? Ты вот громишь об-
жор и тунеядцев, а что делаешь сам? Почему у тебя живог
в три обхвата и губы всегда масленые? От постов и мо-
литв?. . Кто и где видел тебя за работой?»
Вспоминал я и о проделках дьякона. Мне самому прихо-
дилось видеть, как он с пьяных глаз окуривал кадилом вме-
сто икон собак, кур и все, что попадалось под руку. Кадил
и пел во все горло: «Спаси, господи, люди твоя и благослови
достояние твое...»
Все это подрывало мою уже пошатнувшуюся веру. Даже
священное писание, каждое слово которого я считал прав-
дой-истиной, подвергалось сомнению. Почему Христос призы-
вал к покорности и послушанию не господ и властителей,
57
а несчастных рабов и бедняков? «Подчиняйтесь господам,
даже плохим и жестоким». Зачем он уговаривал нищий на-
род терпеть и переносить от власть имущих побои и издева-
тельства? «Если у тебя сняли верхнюю одежду, отдай и
нижнюю, если тебя ударили по правой щеке, подставь и ле-
вую». Почему он, любвеобильный Христос, не призывал рабов
к восстанию, к борьбе за лучшую долю, как Спартак или
Овод? Где же правда божия? Нет, тут что-то не так. Не
права ли Вера Сергеевна? Не обман ли все это? Не злой ли
заговор против народа? Попы на службе у начальства, что
им прикажут, то и делают. Им платят жалованье. А сколько
они дерут с мужика! За крестины — плати, за свадьбу —
плати, за похороны — еще больше! А молебны и праздники?
Хлеб, мясо, рыба, куры и яйца, поросята и ягнята — все идет
в бездонную мошну служителей господа. А я, дурак, верил
им, ручки целовал, чертей боялся, на небе счастье искал...
А неба-то и нет! «Пустота одна», как говорил Семка, даже
места для рая не существует...
Так постепенно рвались религиозные путы. Боги и черти
перестали пугать мое воображение, а вместо святых муче-
ников и постников моим любимым героем и образцом для
подражания окончательно утвердился Овод. Вера Сергеевна
подарила мне эту книжку, и я хранил ее как зеницу ока, чи-
тал и перечитывал, борясь и страдая вместе с героем.
После свержения царя небесного разоблачение царя зем-
ного прошло почти безболезненно и быстро. Из бесед с Верой
Сергеевной я твердо усвоил, что наш русский царь-государь,
так же как и попы, держит руку помещиков и капиталистов,
что он сам богатейший помещик, что он действительно глав-
ный враг народа — «двуглавый стервятник» и «кровопийца».
Но самым замечательным и волнующим для меня собы-
тием в те дни был рассказ Веры Сергеевны о революционном
подполье. Это случилось в начале весны 1903 года, в ее белой
комнате, при запертой на крючок двери. Я с первых слов
понял, что Вера Сергеевна решила наконец доверить мне
тайну, о которой я лишь смутно догадывался.
Читая «Овод», «Спартак», я думал: все это было очень
давно и где-то далеко, «за границами», а что у нас, в Рос-
сии? Неужто так-таки ничего подобного не было и нет? И вот
сейчас, сидя против меня на стуле и угощая чаем, Вера Сер-
геевна отвечала на мои думы.
— Слушай, Паша. Я хочу рассказать тебе, как русские ра-
бочие и бедняки крестьяне борются теперь за свое освобожде-
ние от гнета помещиков и капиталистов, как они добывают
то самое счастье на земле, о котором мы говорили в кибитке.
Помнишь?
58
Да, я все помнил.
II Вера Сергеевна рассказала мне, что на Руси появились
люди, которые, подобно Оводу и Спартаку, ведут героическую
борьбу за освобождение русского народа, за свержение цар-
ского ига. Борьба эта ведется пока тайно, в глубоком под-
полье, под угрозой ареста, тюрьмы, ссылки и даже каторги и
смертной казни.
Героев-подпольщиков, которые организуют и готовят на-
род к революции, учительница называла революционерами и
социалистами. Они действуют главным образом в городах,
где много фабрик и заводов, где есть настоящие пролетарии.
О себе лично она ничего не говорила, но я понимал, что
и она как-то связана с этим «глубоким подпольем» и что-то
там делает во имя великой идеи социализма.
Что такое социализм, я представлял себе весьма смутно.
В моем представлении это был чудесный сад, «обетованная
земля», где нет ни богатых, ни бедных, где все люди равны
и свободны, где все принадлежит народу, а главное — там
нет ни царей, ни урядников. Но на пути в это прекрасное,
счастливое царство, как тюремная стена, стоит проклятое
царское правительство с многочисленными войсками и поли-
цией, с жандармами и шпионами, с казаками и стражниками.
«Вот царское правительство и надо уничтожить в первую
очередь!» — говорила Вера Сергеевна, каждому слову кото-
рой я верил: она все знает.
Трудно передать, какое впечатление произвело на меня
открытие этой великой тайны. Несколько дней я ходил как
одержимый, передумывая на все лады услышанное, стараясь
представить себе героев подполья. Меня всем сердцем потя-
нуло к этим самоотверженным людям, борющимся за народ-
ное дело, за освобождение и счастье всех угнетенных, за та-
ких бедняков, как я и Тетеркин. Я полагал, что подполье,
в котором собираются и работают революционеры, — это
мрачные подвалы и подземелья, что прием в члены своей
организации они обставляют страшными клятвами и тор-
жественными обещаниями.
И я заранее трепетал, воображая себя на месте новичка
революционера. Какой клятвы или подвига потребуют от
меня подпольщики? Конечно, мне придется совершить что-
нибудь необыкновенное, героическое (это тебе не пустыня
с медведем!). Но что же именно? Убить какого-нибудь уряд-
ника или здешнего капиталиста? Ну, скажем, рыбопромыш-
ленника Попова... Нет, это пустяки. Надо самого главного
уничтожить! Л кто главный? И тут меня сразу осенило: ну
конечно, царь-кровопийца! Ведь это он командует всей Рос-
сией, грабит и угнетаег народ! Значит, если его устранить,
59
заря свободы сама собою взойдет над миром Да, убить
царя — и кончено! Вот это подвиг! Правда, мне показалось
несколько странным, как это до сих пор сами революцио-
неры не догадались о такой простой вещи. Неужто царя так
крепко охраняют, что к нему и подступиться нельзя? Или
уже вывелись на свете такие храбрые герои, как Овод,
Спартак?..
Для зеленого юнца от подобных дум и мечтаний один шаг
до решения — самому убить царя Николая, стать освободи-
телем народа.
МОЙ ПЕРВЫЙ МЯТЕЖ
Герой! Освободитель народа! Какая это гордая мечта —
в одиночку вступить в бой с вековечным врагом! Юный Да-
вид с пращой против страшного богатыря Голиафа! Хоть
у кого закружится голова. А у меня тем паче... Я ночи не
спал, все строил планы убийства жестокого самодержца,
этого Змея Горыныча, кровавого тирана. Такое великое дело
легко было задумать, но как осуществить его? Это вам не
богача какого-нибудь угробить: подстерег в укромном ме-
стечке— и хлоп из охотничьего ружья, он и лапки кверху...
А у царя, поди, одной охраны сто стражников, да часовые
у ворот, да, глядишь, и во дворце солдаты стоят, а может
и генералы с саблями. Вот и доберись до него, попробуй!.
И попробую! А что вы думаете? Мне бы только бомбу достать
да коня лихого — на случай, если удирать придется. На коне
меня сам черт не догонит, я могу даже без седла ускакать!
В прошлом году на масленице на дядином Мышастом я
в скачках участвовал. И представьте себе — к столбу вто-
рым пришел, и, конечно, без седла. Меня только жеребчик
Попова обогнал, так он же тысяч}' рублей стоит!
Да, нелегкое дело я задумал. А все-таки царю не жить
на свете!
Надо только посоветоваться с Верой Сергеевной. Она по-
знакомит меня с подпольщиками, я изложу им свой план,
пол} чу настоящую бомбу и...
После долгих размышлений и колебаний, трепеща и вол-
нуясь, но полный решимости, я направился по знакомой до-
роге к сельской библиотеке. Там мы поговорим...
Настали теплые весенние дни. Неуклюжий полушубок
я уже сбросил и теперь шел налегке, чувствуя себя более
уверенным и ловким. Правда, сапоги па ногах были все те
же, но теперь я насмолил их не так жирно, проверил на
крыльце дома, пачкают они или нет. Оказалось, ничуть!
Все, значит, хорошо. Но как Вера Сергеевна примет мой
60
план? Что скажет? Конечно, она обрадуется, крепко пожмет
мне руки, подивится моей храбрости. «Молодец, — скажет
она, — ты настоящий герой! Только знай, что тебя могут
схватить жандармы и расстрелять, как Овода». — «Ну нет,
за меня не бойтесь, — скажу я, — дайте мне только бомбу,
а уж я доберусь до него!»
Когда я поднялся по широким ступенькам волостного
правления и торопливо шел по коридору к библиотечной ком-
нате, у меня захватывало дух от волнения и от предчувствия
чего-то необыкновенного, что должно было случиться вот
сейчас, сию минуту...
И в самом деле — случилось нечто неожиданное. Я осто-
рожно открыл дверь в библиотеку, но вместо Веры Сергеевны
меня встретил знакомый Чихун.
—- А-а-а, здорово, Рыжий! — закричал он, дурашливо
расшаркиваясь и набивая нос табаком. — Ты к учительнице?
Она уже фыоить! — писарь свистнул, указав табакеркой
в раскрытое окно. — Улетела птаха!
— Как это улетела? — растерянно пролепетал я, бессмыс-
ленно глядя на багровую физиономию Чихуна. — Куда?..
Чихун расхохотался:
— На кудыкину гору, дурень! Вчера ночью укатила. Тут,
брат, дело темное, и без Толстого не обошлось... А-а-апчхи!
Из библиотеки я возвращался домой совершенно разби-
тый, подавленный. Все мои мечты и планы разлетелись как
пух. Вера Сергеевна уехала1 Уехала, не попрощавшись, не
сказав ни слова, не оставив никакого следа... Что же слу-
чилось? Куда мне теперь податься?
Внезапное исчезновение учительши взбаламутило все
село. В народе пошли нелепые слухи, сплетни, пересуды. Одни
говорили, что ее угнали в Сибирь как безбожницу и кол-
дунью, кто-то пустил слух, что она «аглпцкая шпнёнка», а мо-
жет и «турецкая». Но только я один догадывался о действи-
тельных причинах бегства Веры Сергеевны. Конечно, «там»
что-то случилось, и «они» потребовали ее приезда для какого-
нибудь срочного дела. А может быть, она бежала от угрозы
ареста или заметила слежку шпионов или еще какую-либо
опасность.
Однако ниточка оборвалась, и я остался в Селитренном,
как рак на мели, у того же «благодетеля» — дяди.
В тоске и неведении потянулись долгие дни.
Однажды сельский почтальон Федор Никитин принес
письмо в голубом конверте — первое письмо, которое я полу-
чил в моей жизни. Почтальон торжественно вручил его дяде
и ушел. Тот подозрительно осмотрел конверт со всех сторон,
медленно прочитал адрес:
61
— «Село Селитренное, Астраханской губернии, его высо-
кородию Павлу... господину...» — Дядя развел руками.—
Кажись тебе, Панька. Гм... чудно-—его высокородию...
го-с-по-ди-ну!.. Это ты, значит, господин? Хо-хо!.. Ну-ну,
читай, послухаем!
Дрожащими руками я распечатал конверт и сразу узнал
знакомый почерк учительницы. Письмо, конечно, из подполья.
Нет, нет! Никто не должен знать, что там написано! Я сунул
конверт за пазуху и стрелой вылетел из хаты мимо растеряв-
шегося дяди. Стремглав перебежал двор, с оглядкой взо-
брался по лестнице на сеновал, где впервые познакомился
с «Оводом». Здесь устроился поближе к свету и, задыхаясь от
волнения, развернул письмо и стал читать. Долго ничего не
мог разобрать — слова и строки разбегались по бумаге, как
букашки. А когда они успокоились и стали в ряд, я прочитал
слова, с которыми никогда и никто ко мне не обращался:
«Милый дружок Пашенька!..» И это писала она, Вера Сер-
геевна, удивительная девушка, мечтающая построить рай на
земле! Писала мне, Пашке Рыжему, неуклюжему, конопато-
му. .. И опять что-то зарябило в глазах, поплыли строки...
«Не сердись, что я уехала так внезапно, не простившись
с тобой, — иначе нельзя было...»
«Не сердись»... А разве можно на нее сердиться?
Это письмо, изменившее всю мою жизнь, я прочитал
трижды. Каждый раз все медленнее, думая над каждым сло-
вом. И я понял главное: Вера Сергеевна зовет меня в Астра-
хань, зовет к новой жизни, полной тревог и опасностей, герои-
ческих подвигов. Какая это радость! Вот когда я доберусь
до кровопийцы царя!.. Немедленно в путь! В город! В под-
полье!
В тот же день я объявил о своем решении дяде и тете.
Боже, какой поднялся переполох!
— Да что ж это такое?! — растерянно взывала тетушка,
бегая по хате. — Разве мы обижали тебя? Плохо кормили?
Да мы ж тебя пальцем не трогали, обували, одевали!.. Куда
тебя несет нелегкая?! Твой отец сам гол как сокол, а ты ему
на шею сядешь... Уговори ты его, Александр Василич!
От гнева и неожиданности дядю чуть не хватил паралич.
— Ты... ты хочешь 5 ехать без нашего согласия? Да как это
можно! Сколько лет жил у нас, жрл хорошо — и вдруг на
тебе, «уезжаю»! Да я ж тебе ни копейки на дорогу не дам! ..
Но я уже разошелся, во мне сказался «бычок», как на-
зывала меня тетушка.
— Не надо мне ваших денег! Пешком уйду! Довольно!
Побатрачил на вас — и хватит! — И я тотчас побежал на
кухню собирать свои пожитки, хотя знал, что уехать мне
62
пока нельзя и что первые пароходы пойдут в Астрахань не
раньше чем через неделю.
Тетя Аня с воем выскочила во двор:
— Он, люди добрые, что делается на свете!
В доме дяди это был день небывалого волнения — день
моего первого мятежа.
Вскоре я навсегда покинул село Селитренное. Добрая те-
тушка дала мне на дорогу серебряный рубль, положила
в красный расписной сундучок новую кумачовую рубашку,
десяток сушеных вобл, каравай белого хлеба, закорючку коп-
ченой колбасы, сахару и даже полфунта конфет. Дядя тоже
расщедрился и дал мне почти новые сапоги, несколько мень-
шего калибра, чем старые. А на прощание и дядя, и тетя, и
сестренки обнимали меня, растроганно целовали и, каждый
по-своему, давали тысячи советов и добрых пожеланий...
По совести говоря, мой дядя по натуре вовсе не был же-
стоким и злым эксплуататором. Я понял это несколько позд-
нее, когда узнал, что при капитализме всякий собственник
стремится к личному обогащению и каждый потерянный час
времени считает для себя прямым убытком и потому так
крепко нажимает на всех членов своей семьи и на себя са-
мого, заставляя работать и «денно и нощно»... Я помню
даже случай из раннего детства, когда дядя привез из Астра-
хани подарки для всей своей семьи и не забыл меня. Он
купил мне чудесные детские сапожки, которые можно было
бы носить только по большим праздникам. Я с радостью
схватил их и тут же начал примерять... И — боже, какое
горе! Нога безнадежно застряла в голенище, сапожки ока-
зались малы... И тогда впервые за все время я горько рас-
плакался на людях... Это ведь тоже показывает, что дядя
был хорошим человеком. Но собственник постепенно заедал
в нем добрые чувства.
На дно сундучка, как самое дорогое, я уложил зачитан-
ную до дыр книжку «Овод», а чудесное письмо в голубом
конверте тщательно запрятал за подкладку картуза...
Итак, весной тысяча девятьсот третьего года на пароходе
«Граф Лев Толстой», с единственным рублем в кармане, но
с миллионом светлых надежд в юном сердце, я ехал в неве-
домый город, ехал в глубокое, таинственное подполье свер-
гать самодержавие, убивать двуглавых стервятников — ца-
рей, освобождать угнетенных...
Красная рубашка горела на моих плечах.
Пароход причалил к пристани...
а МОЙ ОТЕЦ
..........................................
пестрый, как базар, порт ежегодно пропус-
кал сотни миллионов разных грузов. Через город проезжали
тысячи всякого рода переселенцев, целые армии безработных,
купцов и мелких торговцев, любителей легкой наживы и просто
жуликов. Здесь были пристани и свалочные пункты волж-
ских пароходов, сюда приходили караваны с бакинской
нефтью, из-за Каспия прибывали персидские товары,
фрукты. Из окрестных степей в город гнали овец, везли
шерсть.
К берегам Астрахани несчетными косяками из моря шла
рыба; серебряной рекой она заливала все промыслы и рынки,
до краев наполняла огромные садки и лодки, набивала золо-
том карманы рыбопромышленников и спекулянтов, отрав-
ляла зловонием жителей.
Такова была Астрахань, когда я прибыл туда по зову
Веры Сергеевны.
В бурном потоке пассажиров, с сундучком на спине я со-
шел на пристань. Вместо сказочных красот, которые грези-
лись мне в золотом тумане утра, я сразу попал в зловонную
пыль, шум и грохот большого города. Со всех стор.он меня
осаждали крикливые толпы торгашей, наглые босяки и та-
скали, шустрые, вороватые подростки, длиннополые извоз-
чики с кнутами в руках.
— А ну, подвезу за гривенник! — наседал на меня боро-
дач-кучер.
— Кишмиш, куряга, шептала, апельсин самый лучший! —
кричал разносчик, вертя апельсин перед моим носом,
— А вот пирожки горячие, с пылу, с жару, пятачок за
пару! — неистово вопила баба.
— Эй, рыжий, чего вертишься, как очумелый? — рявкнул
на меня здоровенный босяк с сизым носом. — Давай сундук,
поднесу хоть к черту на рога за штоф царской!
В испуге я шарахнулся прочь и оказался на мостовой.
А по ней с треском и грохотом мчались экипажи на желез-
ном ходу, громыхали тяжелые колымаги с грузами, тарах-
тели арбы, ручные тележки. Тучами клубилась пыль. Рыбное
зловонье било в нос.
С большим трудом я выбрался наконец на Набережную
улицу н нос к носу столкнулся с рыжебородым коробейни-
ком. Он собирался уже обругать меня, но, глянув в мое лицо,
вдруг просиял широкой, радостной улыбкой.
— Здорово, сынигце! А я тебя уже третий день встре-
чаю — авось, думаю, натолкнусь...
Это был мой отец. К стыду своему, я должен признаться,
что в мечтах о великих делах совсем позабыл об отце, кото-
рый был предупрежден о моем приезде письмом тетушки из
Селитренного.
Мы неловко обнялись. Мой сундук, который я держал на
горбу, и лоток с товарами, висевший на плечах отца, мешали
излиянию чувств. Впрочем, эта встреча и не могла быть
особенно горячей. За десять лет пребывания у дяди я отвык
от отца. Он навестил меня только один раз, да и то проездом,
когда мне было уже двенадцать лет.
— Теперь айда ко мне в гостиницу, — сказал отец, увле-
кая меня с собой. — Пока ты оперишься здесь, придется по-
жить у меня. Найти работу в этом чертовом городе не так-то
легко. Я уж все перепробовал, а теперь, вишь, эту дрянь та-
скаю— всякой твари по паре.
В самом деле — в «универсальном магазине» отца было
все что угодно — папиросы и спички, кружева и ленты, вакса
и мыло, иголки, нитки, щетки, гребенки...
65
Свою новую профессию он явно недолюбливал и, видимо,
конфузился передо мной, с досадой отмахиваясь от встреч-
ных покупателей.
Одет он был неважно. Мне показалось даже, что на его
плечах болтался тот самый пиджачишко, который я видел
еще пятилетним мальчиком, в день отъезда из родного села.
Картуз напоминал масленый блин, истертые штаны просве-
чивали на коленках, губастные сапоги пестрели заплатами.
На вид отцу можно было дать лет сорок. Сухой, приземи-
стый, рыжебородый, с теплыми серо-зелеными глазами, он
торопливо шагал впереди меня с «магазином» через плечо.
Ремень резал и без того тонкую, задубленную ветром шею.
Неожиданная встреча нарушила мои планы. Я хотел сию
же минуту, прямо с парохода, бежать разыскивать мамашу
Веры Сергеевны, чтобы немедленно приступить к делу, а тут...
Мы шли по Набережной улице вдоль речонки Кутум, за-
битой до отказа рыбацкими судами. Прыгая с лодки на лодку,
ребятишки свободно перебирались с одного берега на другой.
Удивительно торопливый народ эти астраханцы! Они пе-
регоняли нас то справа, то слева, то пересекали дорогу пе-
ред самым носом. И каждый, как нарочно, считал своим
долгом задеть за угол моего сундука, мимоходом чертых-
нуться, обозвать меня медведем, деревенщиной, мужланом —
кому как нравилось.
Почему-то я решительно всем мешал, хотя шел позади
отца и лишь изредка натыкался на встречных.
Да, город разочаровал меня. После зеленой деревни с ее
легкими деревянными постройками голые каменные улицы
были неприятны. Дома казались огромными, тяжелыми,
а люди злыми и наглыми. А тут еще пыль, духота, гул, грохот.
По дороге то и дело попадались «казёнки» с кучками
завсегдатаев у стен. Ловкими шлепками ладоней они выши-
бали пробки из бутылок, запрокидывали головы и прямо из
горлышка жадно пили водку. Но окончательно портили впе-
чатление городовые с облезлыми шашками на боку.
— Торчат на каждом шагу, бездельники! — сердито ска-
зал отец. — Вишь, морды какие!
«Морды» мне тоже не понравились. «Вот они, царские
служаки, — думал я. — Хорошо бы вас поганой метлой по-
вымести».
— Берегись! — крикнул вдруг отец, рванув меня к себе.
Я побелел от страха. На расстоянии шага от меня с гро-
хотом и звоном прокатилась по рельсам громадная колымага
с окнами, на железных колесах. Над ней с треском вспыхи-
вали зеленые молнии. Колымага была полна пассажиров. Ка-
тилась она сама собою, без паровоза и лошади. Раскрыв рот,
66
я с удивлением смотрел вслед адской машине. Отец расхохо-
тался.
— Это наш трамвай, — не без гордости разъяснил он,—
кажись, первый на всю Россию! А вот и гостиница.
Мы подошли к большому двухэтажному зданию. Внизу
шумел трактир. Я направился было к парадной двери.
— Нет, нет, не туда, сынок, густо покраснев, задержал
меня отец, — мы живем во дворе.
Вошли во двор. В глубине его стояло неприглядное, вет-
хое здание.
— Это и есть наш «дворец», — сказал отец, поднимаясь
на крыльцо по гнилым ступенькам. — Смотри не оступись.
Едва открылась дверь, как в нос резко ударил тяжелый,
терпкий дух. Я осмотрелся. Вдоль закопченных стен в два
этажа тянулись деревянные нары, откуда торчало десятка
три босых грязных ног. Под нижними нарами находились
маленькие дверцы с замочками на кольцах. Это кладовки для
более или менее постоянных жителей. Посреди комнаты
стоял большой, длинный стол — «для всех». Слева от двери
за тонкой переборкой ютился единственный здесь настоящий
квартирант — сапожник с женой. Позднее я узнал, что он
носил кличку «барин» — за то, что занимал такую «роскош-
ную» квартиру.
Усаживая меня на край нижних нар, отец с явной го-
речью заметил:
— Дворец хоть куда — три аршина вдоль и один поперек.
Гривенник в сутки плачу, а для тебя арендовал «квартиру»
рядом, только без чуланчика. Обойдемся одним, так дешевле.
А теперь располагайся как дома.
Отец торопливо васунул в кладовку весь свой «универмаг»
с товарами и мой сундучок, затем извлек оттуда слегка иска-
леченный жестяной чайник.
— Сейчас мы закусим, Павло. Подожди малость, я -сбе-
гаю в трактир за кипятком.
Мне стало больно и грустно. Бедный отец! Сколько лет
работал не покладая рук—и вот награда: десятикопеечная
«квартира» в ночлежке... Где же справедливость?
В НОЧЛЕЖКЕ
Эта ночлежка, как я узнал позднее, принадлежала трак-
тирщику и приносила ему немалые дополнительные доходы.
Здесь ночевали случайные люди всех сословий, впавшие в ни-
щету, люди, имевшие случайный заработок или просто без-
работные; портовые грузчики, спившиеся до потери человече-
67
ското облика; босяки и бродяги, принципиально не желав-
шие трудиться; люди, жившие как перелетные птицы—се-
годня здесь, а завтра там. Были и ночлежники, подобные
отцу: они имели более или менее постоянный заработок, но
такой ничтожный, что его еле хватало на кормежку, а
о найме отдельной комнаты или даже койки им можно было
только мечтать. Эти ютились на нижних нарах с «чуланчи-
ками» и потому считались «привилегированными».
Временные постояльцы, проспав ночь, исчезали, а по-
стоянным разрешалось пребывать в ночлежке и днем. Для
многих эта ночлежка являлась лишь первым шагом «на дно»,
откуда уже не было выхода.
Пока отец ходил за чаем, я сидел на арендованном месте
на нарах и с некоторой опиской поглядывал вокруг. На улице
был яркий весенний день, но здесь было сумрачно. Свет из
единственного окна, загороженного сеновалом, проникал еле-
еле, но все же можно было разглядеть и большие трещины
в стенах, и мохнатую паутину, висевшую на потолке и в
углах, и трех ночлежников, которые сидели за столом и
пили водку. С отечными, испитыми лицами, с заплывшими
глазами, с волосами, похожими на бурьян, они все показа-
лись мне на одно лицо. По одежде их тоже трудно было
отличить одного от другого: все распоясанные, в длинных
рубашках грязно-бурого цвета, в дырявых штанах, бо-
сиком. ..
Я различал их только по росту — они сидели «лесенкой»,
каждый на ступеньку выше другого. Самый высокий, с мо-
гучей сутулой спиной и огромными лапищами, показался мне
знакомым. Кажется, это тот самый босяк с сизым носом, ко-
торый на пристани пытался выхватить сундучок из моих рук,
обещая за штоф царской отнести его хоть к черту на рога.
Это открытие показалось мне не особенно приятным.
На голом столе, не мытом, вероятно, со времен Адама,
кроме водки, лежали пара селедок, каравай черного хлеба,
соленые огурцы. Ночлежники пировали молча, пили водку из
одной кружки, ели селедку нечищенной, оставляя лишь хво-
стик и кончик головы.
Отец принес кипяток, большой кусок вареной колбасы,
пару свежих огурцов, хлеб и селедку. Мы расположились
чаевничать на противоположном конце стола.
— Как тут у вас, — шепотом спросил я отца, кивнув
в сторону ночлежников, — не шалят эти орлы?
Отец равнодушно пожал плечами:
— Всяко бывает.
Наш первый разговор, как обычно бывает после долгой
разлуки, наладился не сразу.
68
Только^теперь из рассказа отпа я узнал некоторые по-
дробности из жизни пашен семьи. После смерти матери хо-
зяйство быстро пошло под гору. Последнюю десятину земли
и бахчу отец за бесценок отдал деревенскому богатею. По-
том несколько лет батрачил по разным селам, ходил на за-
работки в ближайшие города, работал даже на какого-то
калмыцкого князька, но из когтей бедности так и не вы-
рвался. Семья распалась. Из села Быковы мои братья и
сестра переселились в Камышин и в слободу Николаевскую,
а отец махнул в богатую Астрахань, где и застрял до моего
приезда.
— Проклятый город, — рассказывал он, прихлебывая чай
из кружки. — Богатство, кажется, со всех сторон на тебя
смотрит, а бедному человеку и ткнуться некуда. Здесь раз-
долье лишь купцам да жуликам... За что только я не хва-
тался: и булыжные мостовые клал, и грузчиком спину гнул,
и на промыслах работал, и с моряками рыбачил, а теперь
вот ходячим магазином сделался. Тьфу ты, пропасти на
тебя нет!
Он сердито плюнул в сторону «чуланчика», где помещался
весь его «магазин».
— Что, Григории, к горлу подкатило? — вмешался в раз-
говор босяк с сизым носом. — Знать, у нас, брат, планида та-
кая— всю жизнь горбом ворвчать и с голоду подыхать...
хо-хо!..
— Плани-и-ида! — зло прохрипел самый маленький из
трех, швырнув в угол огрызок селедки. — Взять бы да пустить
красного петуха со всех концов, вот и пошла бы потеха!..
Выстрелив в воздух трехэтажным ругательством, он под-
нялся из-за стола и, пошатываясь, направился к двери:
— Пошли, ребята, скоро «Кавказ и Меркурий» придет!
— Рано еще, — отозвался первый и снопа обратился к от-
цу:— Теперь тебе, брат, совсем каюк: кажись, сын на шею
свалился.
Отец отмахнулся:
— Не твоя забота!
Однако разговор как бы сам собою подошел к этому во-
просу. Продолжая жаловаться на свою долю, отец горько
сказал-
— Получается не жизнь, а тришкин кафтан: рукав почи-
нишь— без полы останешься, купишь картуз — штаны долой.
Черт те что!..
Потом он помолчал немного и, вскинув на меня мохнатые
брови, как-то робко и даже краснея спросил:
— Ну, а как ты, сынок, пошто дядю бросил? За каким
кладом в нашу дыру прилетел?
69
Такого вопроса я ждал и потому ответил, почти не заду-
мываясь:
— Ты угадал, батька, я и в самом деле приехал за
кладом.
Отец ухмыльнулся в усы:
— Вот хорошо! Может, и со мной поделишься?
Я ответил в том же тоне:
— Обязательно поделюсь, дай срок.
Отец окончательно развеселился:
— Да ты большой шутник, как я погляжу. Говори толком,
зачем тебя принесло сюда?
Я весь был насыщен словами и мыслями Веры Сергеевны
и, невольно подражая ей, ответил:
— За новой жизнью приехал, батя, за счастьем...
Ответ прозвучал так искренне, что отец слегка опешил
и окинул меня подозрительным взглядом: уж не свихнулся
ли парень?
Я рассказал отцу о чудесной встрече с учительницей,
о том, как она открыла мне глаза на окружающий мир и
людей. Рассказал и о том, что счастливая жизнь — это не
сказка, что за нее идет великая борьба, что у нас появи-
лись такие люди, которые хотят освободить народ от гнета
и бедности, создать новые порядки.
Все это отец слушал со снисходительной улыбкой, пока-
чивая головой, и наконец остановил меня:
— Краем уха и я слышал о таких людях. Но где они? Кто
их видал? Все это бредни. Триста лет под царем ходили и
еще походим. Народ терпелив и темен, как лес.
Меня так и подмывало сказать отцу, что эти люди есть и
в Астрахани, что они работают в подполье и что я затем
и приехал, чтобы вместе с ними делать революцию, совер-
шать подвиги. Но вовремя спохватился: это же тайна!..
Наша беседа затянулась. Все ночлежники разошлись.
Нары опустели. Только за фанерной стеной постукивал мо-
лотком сапожник.
Чайник незаметно опустел, колбасу и все прочее мы съели
до последнего кусочка. Отец собрал крошки в ладонь и бро-
сил их в рот.
— Свой клад, сынок, ты найдешь лет через сто, а то и
больше, — сказал он в заключение.—Давай лучше искать
подходящую для тебя работенку, а пока месяц-другой побу-
дем вместе и поспим на этой чертовой перине, — он показал
на голые нары.
— Поспать я могу, батя, — ответил я, — но только се-
годня. ..
— А завтра где? — удивился отец.
70
— Завтра пойду к той самой учительнице. Она обещала
поселить меня у своей матери и подыскать работу.
Отец обрадовался:
— Вот это уже дело! Она, значит, и в самом деле хоро-
ший человек. Ну что ж, давай тебе бог. Как бы у нее худо
ни было, а хуже, чем здесь, не будет... Только ты не забывай
отца-то, заходи почаще...
— Буду заходить.
После разговора с отцом на душе потеплело... Я уже не
жалел, что пожертвовал этим днем. Л завтра с утра пойду
на поиски квартиры мамаши Веры Сергеевны.
День прошел незаметно. Заперев свой «универмаг» в «чу-
ланчике», отец поводил меня по городу, показал сад «Арка-
дия» с летним театром, белый, златоглавый собор за кре-
постными стенами, набережную Волги с ее пристанями и
пароходами, с шумными ватагами астраханцев, с сотнями
грузчиков и пришлых людей.
В ночлежку мы вернулись вечером и тотчас расположи-
лись на нарах.
Из-за фанерной переборки вышел высокий худой человек
с кожаным фартуком на животе, с ввалившимися щеками
и жиденькой бородкой. В его костлявых руках была жестя-
ная семилинейная лампа. В дверях он на минуту остановился.
— Уф, как шибануло! И что за напасть такая, Григо-
рии!— обратился он к отцу. — Сколько лет живу здесь и
кажинный раз, как войду, дивлюсь.
— Чему тут дивиться-то? — усмехнулся отец.
— Уж больно дух крепкий, аж с ног валит — будто спирту
хватил.
— Да ты и так, кажись, хватил изрядно.
Сапожник, покачиваясь, подошел к столу, с трудом за-
жег лампу и молча отбыл за перегородку. Видимо, это была
его обязанность.
Вскоре открылась дверь, в ночлежке появился рыхлый,
как тесто, парень с красными отвислыми щеками и сел на
порог. При входе каждого нового ночлежника он поднимал
руку и коротко требовал:
— Пятак!
Небрежно сунув пятачок в толстую длань парня, нови-
чок проходил в ночлежку. Некоторые при этом острили:
— Получай, харя!
«Харя» не обижался, молча получал деньги и клал в кар-
ман. Никаких документов он не требовал и личностью вре-
менных постояльцев не интересовался. Это поддерживало
добрую славу ночлежки, которая редко пустовала.
71
Благополучно минуя «харю», люди устраивались, как им
вздумается. Одни садились за общий стол и «ужинали», дру-
гие до полуночи играли в карты. Большинство спешили за-
браться на нары, чтобы занять место для сна.
К ночи собралось человек сорок, а может и больше. Та-
кого скопления отчаянной бедноты и бездомных людей мне
еще не приходилось видеть. Казалось, что большой, богатый
город выплевывал их одного за другим, как нечто чуже-
родное, лишнее. Все они выглядели так плохо, что в своей
чистой рубашке и в почти целых сапогах я чувствовал себя
очень неловко. Впрочем, на меня никто не обращал вни-
мания.
Невзирая на усталость, я долго не мог заснуть. И не по-
тому, что голые нары мало походили на перину. Нет. Я был
поражен зрелищем человеческой бедности и падения. За что?
Какие преступления совершили эти люди, низведенные до
положения бездомных собак? Какая сила сбросила их в эту
яму? Кто виноват?
Было душно, накурено, дым висел облаками Густое зло-
вонье от грязных портянок, пота, табака и водочного пере-
гара захватывало дыхание. Могучий, разноголосый храп со-
трясал воздух.
ГДЕ ЖЕ ПОДПОЛЬЕ?
Я’забылся очень поздно и все-таки встал ни свет ни заря.
Проснулся и отец.
— Ты куда так рано? Закусил бы.
Я решительно отказался:
— К ним надо явиться как можно раньше.
Наспех попрощавшись с отцом, я взвалил на горб свой
сундучок и направился в город разыскивать мамашу — Ава-
рию Николаевну Раневскую.
Она проживала на Бакалдинской улице.
Было по-весеннему свежо. Солнце еще только осветило
крыши домов и церквей. Горот просыпался неторопливо, шу-
мел приглушенно, с перерывами.
Сегодня, как и вчера, беспокойные астраханцы, перего-
няя друг друга, натыкались на углы моего сундука, толкали
то в один бок, то в другой, незлобно ругались. Но я уже
осмелел и шел напролом, спеша к заветной цели.
Сегодня передо мною откроется подполье. Вера Сергеевна
тотчас познакомит меня с революционерами, я потолкую
с ними и немедленно начну готовиться к героическому по-
двигу— к покушению на царя!
Разгоряченный такими волнующими мыслями и задерган-
ный уличной сутолокой, я остановился наконец перед дере-
вянным двухэтажным домом с номером 145. Он оказался
в конце тихой, немощеной улицы. Дальше уже виднелись
развалины заброшенного кладбища и широкая открытая
степь, изрезанная оврагами. Поблизости не было ни одного
городового.
«Ну, понятно, именно в таком месте и должно находиться
подполье», — с внутренним трепетом подумал я, снимая
с плеч осточертевший сундук. Однако этот дом сам по себе
выглядел очень мирно, ничем не выдавая своей тайны. Дом
как дом.
Сдерживая тревожное биение сердца, я осторожно во-
шел во двор. Там никого не оказалось Подозрительная ти-
шина и спокойствие. Куда же толкнуться?
В конце двора, у кирпичной стены, стоял маленький, по-
косившийся набок флигелек с подслеповатыми окнами. Он
показался мне особенно таинственным. Вероятно, там и жи-
вет эта самая «мамаша». Я неуверенно постучался. Из фли-
геля вышла пожилая женщина с подвязанной щекой.
— Чаво надо, деревня? — грубо спросила она, держась
левой рукой за челюсть.
Огорошенный таким приветствием, я робко назвал имя и
отчество мамаши
— Лезь туды!—злая женщина выразительно ткнула
длинным пальцем в сторону двухэтажного здания и нырнула
обратно в свою конуру.
С чувством обиды я торкнулся в указанную дверь.
Изнутри послышался приятный голос:
— Кто там? Войдите!
Зацепившись углом сундука за косяк, я с грохотом
ввалился в маленький коридорчик.
Меня встретила высокая благообразная старушка с ве-
ником в руке.
— Вам кого, молодой человек? — спросила она, оправляя
фартук.
— Мне Марию Николаевну нужно. Я из Селитренного
приехал.
Она приветливо поздоровалась со мной.
— Милости просим! Это я и есть Мария Николаевна. За-
ходи в горницу, сынок, а Верочка скоро придет. Она мне го-
ворила о тебе. Располагайся, пожалуйста, как дома, а я вот
домету и самоварчик поставлю.
Опасаясь как бы чего не разбить, я осторожно прошез
в горницу, как на пароходе, сел на свой сундук верхом и уже
отсюда посмотрел на хозяйку. Ничего особенного, старушка
73
как старушка, чернявая, с густой проседью, немножко суту-
лая, лицо доброе, покрытое сетью тонких морщинок, глаза
большие, карие — они чуть-чуть поблекли, хотя еще искрились
живыми огоньками.
Старушка понравилась мне, однако на заговорщицу она
совсем не похожа: ни черной шали, ни колючих глаз, ни юр-
кости. Она держалась с достоинством. Подметала пол не то-
ропясь, тщательно, заглядывая во все уголки. Удивительно!
Возможно, что она действительно мамаша Веры Сергеевны.
Пока Мария Николаевна убирала пол и ставила самовар,
я внимательно осмотрелся. Два окна выходили на улицу.
В простенке между ними стоял обыкновенный комод, на
стене висели большое зеркало и старинные часы. Посреди
комнаты стояли стол и стулья, в углу — этажерка с книгами.
Ничего особенного, все как у людей, только икон не было.
Заглянув в соседнюю комнатушку и даже в кухню, я и там
не заметил ничего подозрительного, чем-нибудь напоминаю-
щего подполье.
Странно! Значит, «оно» не здесь?. А может, «оно» так
искусно заделано, что непосвященному человеку никогда и
не найти его?.. Ну конечно, так и должно быть.
И в моем воображении возникли потайная дверь, тяже-
лый люк, закрывающий вход в подземелье, условные стуки
и пароли, скользкая лестница, тусклый огонек потайного фо-
нарика. . . Ах, скорей бы пришла Вера Сергеевна! Тогда все
мигом разъяснится и откроется неведомое...
На столе вскоре появились блестящий, красной меди, са-
мовар, чайная посуда, белый хлеб, колбаса, сыр. Сыр я по-
пробовал впервые и был удивлен, что горожане могут есть
такую гадость.
Время тянулось невыносимо медленно. Я не спускал глаз
с двери, в которую должна была войти Вера Сергеевна.
И все же она появилась внезапно, как луч солнца из-за тучи.
Так по крайней мере мне показалось. Теперь она была в про-
стом сером платье, в маленькой, такого же цвета шляпке,
с косами, уложенными на затылке в большой узел. В таком
наряде она выглядела старше.
Увидев меня, она радостно ахнула, обняла и поцеловала
в лоб, как сына.
Я чуть не задохнулся от смущения и счастья. Нет, ни-
кому не понять, что может пережить деревенский неуклюжий
паренек, когда его целует самая прекрасная девушка, какая
только есть на свете.
— Мамаша! — обратилась Вера Сергеевна к старушке.—
Познакомься с будущим революционером и, пожалуйста, по-
люби его. Я тебе говорила...
74
— Говорила, говорила, и даже не раз, — заулыбалась
старушка.—Можешь не беспокоиться, не обижу. Садитесь
вот за стол и кушайте на здоровье — в ногах правды нет.
Разговор за чаем был очень теплый, дружеский, как в
родной семье. Вера Сергеевна подробно расспрашивала, как
я расстался с деревней, с суровым дядей, не устал ли от не-
привычного городского шума и движения.
Как всегда, я отвечал коротко, односложно, краснея и
смущаясь. Что бы это значило? С деревенскими ребятами я
разговариваю свободно, а с ней язык не поворачивается,
боюсь сказать какую-нибудь глупость.
«Однако когда же она заговорит о том деле, для которого
меня вызвала в Астрахань?» — думал я, все более волнуясь
и собираясь с духом, чтобы открыть ей свой «план» насчет
царя.
— Так вот, голубчик, — говорила Вера Сергеевна, — по-
живи пока у мамаши, а через несколько дней мы тебя устроим
учеником в типографию. Разговор с хозяином уже был. По-
старайся как можно скорее научиться наборному делу. Это
очень важно. Ты, надеюсь, не возражаешь?
Еще бы мне возражать! Я с радостью согласился, хотя и
не понимал, какое отношение имеет типография к «нашему
делу».
В заключение она не то шутя, не то всерьез заметила:
— Ты там на собственном опыте узнаешь, что такое «труд
и капитал», и увидишь «классового врага» в лицо. Тебе, до-
рогой, надо поскорее снять с себя деревенскую оболочку и
стать настоящим пролетарием.
Что это значит — снять с себя деревенскую оболочку?
Спросить я не посмел, но запомнил.
Первый разговор с Верой Сергеевной не удовлетворил
меня, не поднял завесы над волновавшей меня тайной. Ни
звука о подполье, о борьбе за правое дело... А раз так, зна-
чит, и мне надо пока помолчать о своих «планах»... Нельзя
же сразу. И потом меня еще не приняли в это самое тайное
общество. Придется подождать немного.
КАИ Я «МЕНЯЛ ОБОЛОЧКУ»
Меня устроили в типографию Лескова.
Сегодня я должен войти в ряды пролетариата и увидеть
в лицо «классового врага». О нем мне Вера Сергеевна расска-
зывала еще в Селитренном: буржуй — это человек без чести
и совести, грабитель трудящихся, паразит на теле рабочего
класса. И теперь меня очень интересовало, как он выглядит
75
в натуре. Всех буржуев--лев я представлял себе почему-то
толстыми, с багрово-красными лицами, с пухлыми пальцами,
с глазами, заплывшими жиром.
Но вместо хозяина в типографии меня принял горбоносый
человек с длинными, как у обезьяны, руками. Он был в си-
ней засаленной блузе и совсем не походил на буржуя, хотя
держал себя, как власть имущий. Оглядев меня с головы
до пят, он хмуро изрек:
— Угу... Росточком невелик, хотя годы большие... Пока
ты поработаешь без жалованья, как все ученики, а там я по-
смотрю... Митрич! Возьми-ка этого сосунка, приставь к делу.
Я вспыхнул от обиды и унижения. Но тут подошел Митрич
и увел меня за собой. Это был пожилой, сутулый человек с
черной бородкой, с живыми, насмешливыми глазами. Заметив
мою деревенскую «оболочку», он ухмыльнулся в бороду:
— Ишь ты какой! Так, значит, из деревни в город за
длинным рублем приехал? Так, та-ак... Из Селитренного, го-
воришь? Знаю, знаю, это недалече от города... Павлом зо-
вут? Отлично, мой сын тоже Павел, только ростом повыше...
Пришла, значит, охота свинцом подышать, ручки помарать,
арапом стать? Хорошее дело!.. Водку пьешь? Нет? Да ну-у-у!
Вот чудеса!.. Ну, не беда, скоро научишься. Да ты, может,
и не куришь? Вот это здорово!.. Слышь, ребята, святой при-
ехал. Не курит, не пьет, досыта не жрет, а для чего живет —
неизвестно.
Эта благодушная болтовня вконец рассердила меня.
— А может, известно? Откуда вам знать! — огрызнулся я.
Глаза Митрича вдруг стали круглыми, как у совы, черная
рука с верстаткой остановилась в воздухе.
— Как? Как? Что ты сказал? Тебе известно, для чего мы
живем? Ах ты, сморчок, не нашего бога... А ну, бери тряпку
и вытри хорошенько машину да маслом смажь... Философ!..
Так началось мое обучение наборному делу.
Посредине длинного зала в два ряда стояли кассы со
шрифтами, за ними находилась большая резальная машина,
а в самом конце шумела печатная. Двенадцать наборщиков
молча работали. Их руки быстро мелькали над кассами, вы-
хватывали из маленьких ящичков свинцовые буквы, мигом
ставили их в железные верстатки, где они непонятным для
меня образом превращались в слова и строки.
«Вот они какие, «пролетарии», — думал я, разглядывая
своих новых товарищей. — Чем же моя «оболочка» хуже?»
В самом деле, большинство наборщиков были в потрепан-
ных, засаленных блузах с продранными локтями, штаны внизу
заканчивались бахромой, серые лица были пропитаны свин-
цовой пылью, руки черны, как у негров. Особенно плохо вы-
76
глядели двое учеников — подростки лет по четырнадцати: они
казались чахоточными.
Да, «пролетарская оболочка» мне не понравилась. Вера
Сергеевна, вероятно, имела в виду что-нибудь другое.
Ни в первый день, ни в последующие дни я так и не
увидел в лицо «классового врага». Пока его заменял мет-
ранпаж, которого наборщики называли горбоносым чертом.
Мне он тоже не понравился. Ладно, посмотрим, что будет
дальше.
Мои первый день в типографии прошел за чисткой и смаз-
кой машин, в уборке помещения, с тряпками и щетками в ру-
ках. Я думал, что меня немедленно приставят к кассе и на-
чнут обучать наборному делу, но оказывается, чтобы стать
мастером, потребуется не меньше трех лет ученичества. Так
говорили ученики А Вера Сергеевна, отправляя меня в типо-
графию, давала наказ:
— Через несколько месяцев ты должен уметь самостоя-
тельно набрать статью. Это очень важно и нужно.
Я был обескуражен — задача казалась мне невыполнимой.
Но когда настал вечер и наборщики стали расходиться, ко
мне подошел Митрич.
— Не робей, рыжик, все образуется, — сказал он, хлопнув
меня по плечу. — Только не бойся ручки замарать: у кого
руки черные — душа белая.
Я с благодарностью посмотрел на него. Видно, хороший
старик!
С первого же дня Митрич взял меня под свое особое по-
кровительство, и я усердно взялся за учебу.
Прежде всего, конечно, надо было принять вполне «проле-
тарский вид». Это оказалось самым легким делом. Через не-
сколько дней я уже ничем не отличался от остальных рабо-
чих: такой же серый, с засученными по локоть рукавами гряз-
ной рубахи, с волосами, пропыленными свинцовой пылью, с
черными пальцами. Чем, спрашивается, не пролетарий? Я был
очень доволен: с «белыми ручками» покончено.
Вскоре я почувствовал себя пролетарием не только по
внешнему виду. Одиннадцатичасовой рабочим день давал себя
знать. От жары и усталости в голове шумело, кости ныли, как
у старика. Хотелось поскорее добраться до койки, нырнуть
под одеяло. Засыпая, нередко вспоминал: «Вот она какая,
эксплуатация-то!»
Дни и недели проходили быстро. Я не заметил, как зной-
ное лето накрыло пыльный город. В типографии стало душно,
свинцовая пыль разъедала десны, щипала покрасневшие веки.
Наши мальчики побледнели еще больше, чаще кашляли. Тру-
довой день казался бесконечным
77
Я постепенно знакомился с рабочими, с их бытом, прислу-
шивался к разговорам, старался во всем подражать «настоя-
щим пролетариям».
Почти каждый вечер я оставался на час-другой после ра-
боты в типографии под предлогом уборки. Хотел как можно
скорее овладеть наборным делом. Славный Митрич неизменно
помогал мне, учил, хотя и ворчал:
— И куда ты торопишься, рыжий конек? Все равно
больше горбоносого черта не заработаешь. Надо уметь спину
гнуть, червяком вертеться, хозяину пятки лизать — вот тогда
и покатишь в гору, сивка-бурка...
— А я не хочу червяком быть, это уж вы тут...
— Да ну? Не хочешь? — лукаво поблескивая хитрыми гла-
зами, продолжал подзуживать Митрич. — И хозяина не
боишься? Ай да лапоть! Вот чудеса в решете! Это ты зря хо-
рохоришься. Ты вот погляди, как горбоносый перед хозяином
будет юлить: не бьется, не ломается — только кувыр-
кается.
Подзуживая и посмеиваясь, Митрич в то же время настой-
чиво обучал меня мастерству: показывал, как надо стоять за
кассой, каким движением выхватывать из нее буквы и ста-
вить в верстатку, как монтировать гранки.
Я жадно учился, мечтая о той минуте, когда смогу пред-
стать перед Верой Сергеевной и положить на стол газетную
статью, набранную моими руками. Что-то она скажет тогда? ..
«ПАУКИ И МУХИ»
Черный мохнатый паук расставляет свои сети — тонкую,
едва заметную для глаз паутину. Расставил и сел в засаду.
В паутину попалась муха, в страхе забилась крылышками,
запуталась. Из темной щели, не торопясь, вылез паук, насел
на муху и жадно впился в ее маленькое трепещущее тело.
Отвратительное чудовище сосало свою жертву до тех пор,
пока не вытянуло последнюю капельку крови, пока несчаст-
ная муха не превратилась в сухую, мертвую шелуху. Паук
раздулся, побагровел, а маленький скелет мухи сбило ветром
и унесло. Ненасытный паук снова спрятался в щель в ожида-
нии добычи...
Все это представилось мне необыкновенно ярко, пока я
слушал чтение Веры Сергеевны.
— А теперь возьми вот и почитай сам, кто паук и кто
муха, — сказала она, передавая мне тоненькую брошюрку.
Мы сплели в горнице «мамаши» за чайным столом и за-
нимались разбором замечательного памфлета Вильгельма
78
Либкнехта «Пауки и мухи». Кровожадный образ паука пора-
зил мое воображение.
Я читал вслух:
— «Пауки — это все те, которые живут за счет народа и
которые топчут этот же народ своими ногами, насмехаясь над
его страданиями и над его бесплодными усилиями разорвать
затягивающие его петли и вырваться на свободу.
М уха — это бедняк, рабочий...
Паук — это крупный фабрикант, зарабатывающий на
каждом из своих (рабочих по 5—6 руб. в день и за это даю-
щий ему голодное вознаграждение от 80 коп. до 1 руб. 10 коп.
за двенадцатичасовой каторжный труд...
Муха — это ты, мирный землероб-крестьянин, это ты, в
поте лица своего обрабатывающий барскую землю, сеющий
хлеб, которого не пожинаешь, выращивающий плоды, кото-
рые забирает себе ненасытный и жадный властелин-по-
мещик».
Читая эти горячие строки, я вспоминал свою деревню,
типографию. Значит, наборщики — это мухи, истощенные
трудом, пропитанные свинцовой пылью, бледные, чахоточные.
Бедняки крестьяне, вроде Тетеркина, — тоже мухи, которых
сосут пауки — богатеи, урядники. Хозяин нашей типогра-
фии— это, конечно, паук, а «горбоносый черт» — его помощ-
ник. А кто же я? Муха?.. Э, не г, не согласен! Я хочу сам
освобождать мух из сетей, куда загнали их нужда и голод.
Но как это сделать?..
Книжечка Либкнехта «Пауки и мухи» косвенно отвечала
и на этот вопрос.
«Нет слов, — читал я дальше, — пауки и в наше время
сильны, но ведь их мало.
А вы, мухи, порознь бессильные... помните, что вы бес-
численны и в бесчисленности вашей ваша сила и мощь.
Если бы вы все соединились, то одним взмахом крыльев,
единым взмахом разорвали бы тенета, душащие вас, и сети,
в которых поодиночке вы беспомощно бьетесь и погибаете...»
Вера Сергеевна терпеливо разъясняла мне:
— Здесь речь идет о том, что в одиночку рабочий человек
не может успешно бороться против эксплуатации и гнета
капитала, против вооруженного до зубов государства, защи-
щающего интересы имущих классов. Сила пролетариата —
только в единении, только в организованности. Но для того
чтобы возглавить и организовать рабочий класс, нужна
партия.
— Но вы говорили, что такая партия уже существует и у
нас, в России? — осмелился я напомнить. — Где же она?
Вера Сергеевна окинула меня испытующим взглядом.
79
— Да, такая партия существует и действует по всей Рос-
сии и даже здесь, в Астрахани, но адреса она не имеет, Па-
шенька.
Я смутился, покраснел, опустил голову. Значит, мне еще
нельзя знать. А я-то думал...
Вера Сергеевна почувствовала мое настроение:
— Ты не должен обижаться, дорогой мой. Прежде чем
войти в партию, тебе нужно кое в чем разобраться, порабо-
тать над собой, понять, куда мы идем, чего добиваемся...
У меня невольно вырвалось:
— Ох, как это долго!..
— Быть может, не так долго, как тебе кажется, — улыб-
нулась Вера Сергеевна. — Все будет зависеть от тебя, от
твоей настойчивости, выдержки, мужества...
— Я ничего не боюсь, я готов на все! — воскликнул я по-
мальчишески, услышав слово «мужество*. — Вы только испы-
тайте меня...
— Не торопись, голубчик, потерпи немного. Час испыта-
ния придет и для тебя.
Таким образом, моя попытка проникнуть в потполье опять
сорвалась.
Пошли дни труда и учения. Вера Сергеевна терпеливо за-
нималась моим воспитанием, постепенно раскрывала тайны
революционной науки. По ее совету прочитал маленькую
книжечку Дикштейна «Кто чем живет»; она открыла мне хит-
рую механику обогащения хозяев-капиталистов за счет пота
и крови рабочих, разъяснила, что такое «прибавочная стои-
мость» и каким «чудом» из этой стоимости вырастают мил-
лионы. Только теперь я по-настоящему понял, что не хозяева
кормят рабочих, а, наоборот, рабочие люди создают все бо-
гатства мира, их руками строятся фабрики и заводы, дворцы
и палаты, пароходы и железные дороги. За их счет содер-
жатся войска и полиция, цари и министры. И получается так,
что кто работает, тот не ест и ходит в отрепьях, а бездельники
ликуют и властвуют и в самом деле, как пауки, сосут нашу
кровь. Разве это порядок? Все это надо уничтожить, сверг-
нуть, изменить. Но как? Откуда взять силы?
Вместе с Верой Сергеевной мы прочитали «Манифест
Коммунистической партии» Карла Маркса и Фридриха
Энгельса. Какая огненная книга!
Теперь я уже знал, что Карл Маркс — это тот самый гроз-
ный старик, портрет которого я увидел впервые в комнате
Веры Сергеевны в селе Селитренном. Его толстую книгу «Ка-
питал» она до сих пор еще изучает. Ну и голова у этого че-
ловека!
5J
Из «Манифеста» я, наверное, не все тогда понял, но за-
ключительные строки книги навсегда врезались в мою па-
мять:
«Пусть господствующие классы содрогаются перед комму-
нистической революцией! Пролетариям нечего в ней терять,
кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир. Пролетарии
всех стран, соединяйтесь!»
Да, да! Что нам терять, если мы ничего не имеем? Пусть
трепещут те, кто живет нашим потом и кровью. Пусть дро-
жат пауки!
Вскоре я познакомился и с произведениями Горького: его
«Буревестник» и «Песню о соколе» выучил наизусть. Тогда
они звучали как набат, как призыв к восстанию, к револю-
ции: «Пусть сильнее грянет буря!» Здорово!
Однако дальше книг и бесед дело не двигалось. Никаких
опасных поручений мне не давали, никаких клятв и подвигов
от меня не требовали, и ни одного настоящего подпольщика
я еще не видывал. Все по-прежнему было покрыто густой
завесой тайны.
Я сгорал от нетерпения. Хотелось не только читать и
учиться, но и действовать, работать, драться, давить «пауков»,
а туг... эх!..
ЗАВЕСА ОТКРЫВАЕТСЯ
Незаметно пролетело лето. Словно истощив запасы энер-
гии, солнце палило уже не так жарко. Дышать стало легче.
Настали погожие дни сентября.
В типографии я делал заметные успехи, овладевая искус-
ством наборщика. Это заметил даже «горбоносый черт» и
положил мне наконец «жалованье» — три рубля в месяц. Так
получали опытные ученики. Первую получку я целиком при-
нес Марии Николаевне. Ведь до сих пор, по крайней мере
наполовину, я жил за счет Веры Сергеевны, что, конечно,
огорчало меня. А теперь можете себе представить, с какой
радостью вручил я «мамаше» свою трешку. Она посмеялась,
но деньги взяла и в ближайший праздник испекла такой пи-
рог, что «ни в сказке сказать, ни пером описать»!
Вера Сергеевна жила где-то отдельно от матери, но захо-
дила к нам часто. Сегодня я не ждал ее и потому особенно
обрадовался, когда застал ее дома.
— Поскорей умывайся, Паша, и заходи в горницу, — ска-
зала Вера Сергеевна, встретив меня у двери.
Я умылся и наспех причесал свои вихры. Не знаю по-
чему, но в присутствии Веры Сергеевны мне всегда хотелось
быть чистым, нарядным, красивым. Впрочем, мое деревенское
4 П. Бляхин
81
лицо было так щедро усеяно веснушками, что о красоте не
могло быть и речи. Признаться, меня это очень огорчало.
Но что поделаешь? ..
Когда я вошел в горницу, Вера Сергеевна задергивала
занавеску окна, выходившего на улицу.
— А ну-ка, пролетарий, покажи, на что ты способен! —
шутливо сказала она, усаживаясь за стол.
В ее голосе чувствовалось что-то необычайное, и я поспе-
шил занять место рядом с ней. «Мамаша» принесла зажженную
лампу, неторопливо поставила ее на стол и ушла в кухню.
Вера Сергеевна достала из своей сумочки мелко исписан-
ный лист бумаги, флакончик фиолетовых чернил и несколько
новеньких тупоносых перьев.
— Я помню, что ты хорошо умел писать славянские тек-
сты,— сказала она, выкладывая все на стол. — Видела твои
школьные тетрадки с переписанными молитвами и псалмами.
Помнишь?
Еше бы не помнить! За красивое славянское письмо отец
дьякон особо благоволил ко мне, ставя в пример всем учени-
кам школы. Но для чего вдруг понадобились ей славянские
тексты?
Развернув исписанный листок, Вера Сергеевна положила
его передо мною на стол.
— Так вот, Паша, вместо молитвы перепиши-ка эту бу-
мажку, да только без помарок и, конечно, не по-славянски, а
русскими печатными буквами. Сделать это надо очень чисто,
разборчиво и уложить весь текст на одной стороне листа.
Вот тебе ручка и чернила.
Я нетерпеливо забегал глазами по листу. Вера Сергеевна
положила руку на мое плечо и как-то особенно тепло сказала:
— Это будет твой первый шаг в нашу партию, Пашенька.
Первое большое дело, которое она тебе доверяет. Прочитай —
и ты сам поймешь.
Вера Сергеевна сделала движение, чтобы подняться, но
почему-то замешкалась и, как мне показалось, с некоторым
колебанием добавила;
— Не стану от тебя скрывать, это дело крайне опасное.
В прошлом году состоялся суд по делу тайной кишиневской
типографии. Виновные были лишены всех прав состояния и
загнаны в Сибирь на пожизненную ссылку.
Я почувствовал, как краска залила лицо; неужто она ду-
мает, что я трус и могу отступить перед опасностью?
Вера Сергеевна поспешила оговориться:
' — Ну-ну, не сердись, голубчик! Мы уверены в твоей пре-
данности, но я все же считала своим долгом предупредить о
возможных последствиях..,
82
Уходя, она наказывала:
— Будешь работать на этом столе. Только закрой на крю-
чок входную дверь. Если кто постучится, мамаша предупре-
дит тебя, она — свой человек. А ты расположись таким обра-
зом, чтобы все можно было спрятать в одну минуту. Куда и
как это сделать, тоже укажет мамаша.
Вера Сергеевна ушла.
И вот я сижу один у лампы с зеленым абажуром. В гор-
нице тихо. Монотонно тикают часы.
С внутренним трепетом взял я листок.
Руки дрожали, буквы расплывались по белому полю.
Я долго не мог разобрать первою строчку, хотя она была
написана жирным шрифтом и резко подчеркнута:
«Российская социал-демократическая рабочая партия».
Вот, значит, как называется та сила, которая хочет объ-
единить и поднять народ на борьбу за свое освобождение!
«Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — гласила вторая
строчка.
Я узнал пламенный лозунг коммунистов, впервые провоз-
глашенный более пятидесяти лет назад, в «ЛУанпфесте Ком-
мунистической партии». И вот теперь он подхвачен здесь, в
царской России, ожил и зазвучал вновь на страницах нашей
листовки
«Пролетарии всех стран...» Значит, речь идет не только
о русских рабочих, но и о трудящихся всего мира. Как же это
возможно? Каким образом рабочие разных стран, разных на-
циональностей и веры, разделенные морями и океанами, смо-
гут соединиться и подать друг другу руку братства и по-
мощи?
Я принялся за работу. Писал долго, аккуратно, с любовью
выводя каждую букву, проверяя каждое слово. Всем суще-
ством своим я чувствовал, что на сей раз делаю поистине ве-
ликое дело.
Когда работа была закончена и на столе уже лежали три
экземпляра переписанной листовки, я остановился в недоуме-
нии. Что же дальше? Ведь понадобятся сотни таких листовок,
а мне заказано только три. Я решил спросить Марию Нико-
лаевну, дремавшую у двери.
Сладко позевывая и потягиваясь, она поднялась с ку-
шетки, неторопливо сходила на кухню, погремела в печи за-
слонками и вернулась в горницу с большим противнем в
руках.
— Вот тебе, сынок, горячий пирожок! — весело подмигнув,
сказала «мамаша», ставя его на стол. — Только не вздумай
ножом резать.
Противень был залит густой, прозрачной, как желе, массой.
4*
83
— Это скорее студень, чем пирог, — возразил я, смеясь.
— Эта штука гектографом называется.
Засучив рукава, она привычным движением подхватила
двумя пальцами переписанный мною листок и аккуратно по-
ложила его на «студень» текстом вниз. Потом плотно пригла-
дила сверху ладонью и, взяв ^а уголок, ловким движением
сняла его. К моему удивлению, на «студне» густо и четко
отпечатался текст листовки, но в перевернутом виде. Затем
мамаша взяла лист чистой бумаги, положила его на этот
отпечаток и так же ловко и быстро повторила всю операцию.
— Вот и готов наш сюрприз начальству! — торжественно
провозгласила она, снимая со «студня» первый лист бумаги
с отпечатанной прокламацией.
Я тотчас подхватил ее, разложил перед собой на столе
и радостно любовался ровными, как бисер, строчками, отли-
вавшими фиолетовым цветом. Вот она, тайная грамота из не-
зримого подполья! Завтра она разлетится по городу, посеет
тревогу в сердцах сотен людей, призовет их к борьбе за сво-
боду, за лучшую долю.
Быстро освоив несложную технику, я вскоре сменил «ма-
машу» и до самого утра печатал листовки. Когда отпечатки
становились слишком бледными и малоразборчивыми, я брал
мягкую губку и осторожно смывал верхний слой студенистой
массы вместе с остатками чернил. Затем накладывал новый
переписанный мною листок и вновь печатал. Таким образом
к утру я сделал около трехсот оттисков. От химических чер-
нил мои руки стали синими.
Гектограф «мамаша» унесла.
Как она выросла в моих глазах за эту ночь! Тихая, на вид
ничем не приметная старушка вдруг превратилась в хладно-
кровную, выдержанную, достойную уважения революцио-
нерку Я понял, что она действительно «свой человек», как
выразилась Вера Сергеевна.
Шатаясь от усталости, но гордый тем, что выполнил пору-
чение, я свалился на койку и заснул сном праведника.
КАК ВЫРАСТАЮТ КРЫЛЬЯ
Я проснулся в праздничном настроении. Было такое чув-
ство, словно накануне я получил драгоценнейший подарок и
па секунду забыл о нем. Ах, да, это же листовки! Триста ли-
стовок, переписанных и напечатанных моими руками, триста
огневых ударов по сердцам тех, кто прочитает их! Это мое
первое революционное дело во имя свободы и счастья на-
рода— моего счастья... Скорей к «мамаше»!
Я проворно оделся, умылся и в полном «параде», в своей
красной рубашке, предстал на кухне перед Марией Нико-
лаевной, которую я уже называл «мамашей». Мне казалось,
что сегодня и она должна быть такой же взволнованной,
как я.
Ничего подобного! «Мамаша», как всегда, была спокой-
ной, ровной, с неторопливыми, но спорыми движениями, с
обычной мягкой улыбкой на губах. Как ни в чем не бывало
она занималась кухонными делами — что-то готовила, гре-
мела посудой, мыла, терла, резала. Удивительная старушка!.
— Здравствуй, милок! Ты что так рано вскочил? Поспал
бы еще часок-другой, сегодня воскресенье, спешить некуда.
— Вот тебе на! А как же с листовками? Их ведь надо
распространить?
— Наши «гостинцы» вечерком придется раздавать, надо
только приготовить их повкуснее. Ишь ты, всполошился ни
свет ни заря!
Добродушно посмеиваясь, она помешивала ложкой в чу-
гуне, из которого валил пар и вкусно пахло. «Мамаша» смея-
лась так же ослепительно, как и ее дочь: сверкали молочно-
белые зубы, в карих глазах вспыхивали золотые искорки.
— Приготовить «гостинцы»? — удивился я. — Чего ж их
готовить? Сложить поодиночке —- и все.
— Э, нет, сынок, надо свернуть их так, чтобы они сами
в глаза лезли. Сейчас я покажу.
Она легко нагнулась и, пошарив рукой под печкой, вынула
пачку прокламаций.
— Садись-ка вот сюда и займись этим делом. Каждую
листовочку надо складывать отдельно, вот так, треугольни-
ком, вроде салфеточки. Тогда каждый прохожий обратит на
нее внимание и обязательно поднимет...
— И, конечно, прочитает, — радостно подхватил я, прини-
маясь за работу тут же, в кухне, на полу.
— Главное — надо быть спокойным и осмотрительным,—
наставляла меня «мамаша». — Прежде чем положить или бро-
сить листовку, оглянись хорошенько, проверь, не идет ли кто
за тобой, не следит ли какой-нибудь иудушка, черная душа.
Да не волком озирайся, а незаметно для посторонних, больше
глазами коси, не верти головой, береги шею. Так-то, голубок!
Как я прожил этот долгий день, не знаю. Мне казалось,
что он никогда не кончится. Когда настал вечер, я пригото-
вился к своему первому делу. Мне предстояло разбросать с
полсотни листовок в городском саду.
В сотый раз напомнив, где и как я должен разложить
свою долю «гостинцев», «мамаша» строго погрозила мне
пальцем;
85
— Смотри только, не храбрись без надобности. В нашем
деле такая храбрость хуже трусости: и себя погубишь и дру-
гих подведешь. Торопиться и горячиться тоже не следует,
надо все делать с выдержкой, подумавши.
О нет! В этом деле я твердо решил подражать самой «ма-
маше». Стоило посмотреть, с каким спокойствием и ловкостью
укладывала она остальные листовки в свою старенькую кор-
зиночку! Не дрогнула ни одна морщинка на лице! Как всегда,
она весело улыбалась, шутила, будто действительно собира-
лась всего-навсего на рынок за свежими огурчиками и поми-
дорами. А ведь ей предстояло встретиться с одним из рабочих
судоремонтного завода и незаметно передать листовки для
распространения. Какая чудесная и храбрая старушка!
Из дому я вышел поздней ночью. По улицам шел мед-
ленно и, как мне показалось, совершенно спокойно, лениво
волоча ноги. Пусть думают, что я просто прогуливаюсь и что
мне некуда торопиться. Однако ноги как бы сами собою уско-
ряли шаг. Я быстро приближался к городскому саду. Кровь
начинала бурлить, а сердце... Нет, трудно описать чувство
первой большой опасности, нависшей над вашей неопытной
головой! Но это не страх. Не тот глупый, животный страх,
когда человек дрожит за свою шкуру, когда волосы подни-
маются дыбом н сердце холодеет от ужаса. Нет, это совсем
другое, непередаваемое, жутко-радостное чувство. Ты дро-
жишь п трепещешь не за себя, не за свою маленькую
жизнь, — ты боишься провалить святое дело, которое тебе по-
ручено, которое для тебя дороже всего на свете.
Именно в таком состоянии я прохаживался взад и вперед
по главной аллее городского сада. Она тускло освещалась
керосиновыми фонарями. Было уже за полночь. Прохожие
встречались все реже и реже.
Я ждал, когда сад опустеет. Завтра ранним утром здесь
пройдут сотни рабочих и служащих судоремонтных заводов и
мастерских, спеша на работу. В их руки и должны попасть
наши листовки.
Я прошел в глубину сада и сел на скамейку. В воздухе
стояла какая-то особенная, таинственная тишина. Было
слышно, как у входа в сад лениво прохаживался городо-
вой, побрякивая селедкой» о сапоги. Я огляделся по сто-
ронам — никого нет. Сердце забило тревогу: пора действо-
вать’ .
Сунув рук} в карман, я долго не мог нащупать уголок
листовки, первой листовки, которую надо положить вот здесь,
на эту скамейку. Да, да, надо спокойнее, как можно спокой-
нее и не ве-рте гь головой.
Уф, положил!
Я вскочил на ноги, нервно зашагал к выходу. Неодолимо
тянуло оглянуться назад, хотя в ушах еще звучал наказ «ма-
машп»: «береги шею». Оглянулся и радостно вздрогнул; вы-
ступая из полумрака, на покинутой скамейке лежала белая
полоска. Казалось, она блестела в лунном сиянии, как стекло.
Это была первая прокламация, переписанная и напечатанная
моими руками и мною положенная. Завтра ее кто-то подни-
мет, прочитает и загорится тем же огнем, который горит во
мне, в «мамаше», в сердцах всех людей, жаждуших освобож-
дения и счастья народа.
Но что же я? Надо поскорее разбросать остальные «сал-
феточки», и тогда...
Я обмер — кто-то шел мне навстречу. Что делать? Бежать
из сада? Вернуться назад и прикрыть листовку?.. Главное —
спокойствие. .. Но запоздавший прохожий уже поравнялся
со мной и, подозрительно покосившись в мою сторону, быстро
прошел мимо.
Это сразу успокоило меня, и я, уже не торопясь, разло-
жил по скамьям остальные листовки. Вот последняя. Я раз-
вернул ее и повесил на сучок на самом видном месте — чи-
тайте все! Еще раз посмотрел назад—белые пятна четко
выделялись на темных скамьях аллеи. За спиной, казалось,
выросли крылья, и я лечу куда-то в чудесное будущее.
А пока я «летел» к отцу в ночлежку. Хотя все обошлось
благополучно, я все же не решился ночевать у «мамаши». Кто
знает, не тянется ли за мной какой-нибудь соглядатай?..
На постоялом дворе калитка никогда не запиралась, и я
незаметно прошмыгнул к ночлежке.
Надо полагать, что там уже все спят и «харя» убрался с
порога. Я тихонько войду и как-нибудь улягусь на нары ря-
дом с отцом.
Дверь в ночлежку, как всегда, оказалась слегка приоткры-
той «для воздуха». Я бесшумно прошмыгнул внутрь и застыл
на месте. .. Около коптящей лампы за столом для всех си-
дел мой отец, склонившийся над толстой книгой. Разноголо-
сый храп сотрясал воздух. Два ряда босых и полубосых ног
торчали с нар, как головешки.
Незаметно подойдя сзади, я глянул через плечо отца на
книгу. Это был знаменитый роман Сенкевича «В дыму пожа-
ров», который я прочитал еше в Селитренном. Позднее я не
раз заставал отца с книгой в руках, даже тогда, когда он
стоял на углу какой-нибудь улицы с «универмагом» на пле-
чах. И получалось гак, что не он зазывал покупателей, пред-
лагая свои товары, а сами покупатели должны были дернуть
его за рукав, чтобы заставить «купца» очнуться и отпустить
им пачку папирос или баночку ваксы.
87
— Здравствуй, батька! — шепотом поздоровался я на ухо.
Отец вздрогнул от неожиданности, а увидев меня, встре-
вожился:
— Что так поздно? Случилось что-нибудь?
— Случилось, батька: сегодня я впервые разносил людям
«гостинцы», сыпал золотом...
НТО?
Утро. Теплые потоки солнца заливали наборную. Набор-
щики готовились приступить к работе и были уже на своих
местах. Я вытирал резальную машину масленой тряпкой, пе-
реживая заново впечатления прошлой ночи. Было что
вспомнить!
Мимо меня прошел немного запоздавший наборщик Евге-
ний Ивановский, светловолосый поляк с голубыми глазами и
гордой осанкой; он чаще других жаловался на свою несчаст-
ную долю, мечтал вслух о лучших временах. После Митрича
Ивановский нравился мне больше всех. Я пытался даже «аги-
тировать» его. Называл хозяина типографии буржуем и же-
стоким эксплуататором, живущим за счет нашего труда.
Ивановский снисходительно слушал меня и молчал. Видимо,
мое безусое лицо не внушало ему большого доверия. Ох, уж
эти усы, когда же наконец они вырастут, окаянные!
Ивановский подошел к своей кассе, привычным движением
поднял верстатку, и... его рука застыла в воздухе: под вер-
статкой лежала бумажка, свернутая треугольником, точь-в-
точь как наши «салфеточки».
Я был изумлен не меньше наборщика. Откуда она появи-
лась здесь? Нет, это не моя работа! ..
Недоуменно пожав плечами, Ивановский развернул ли-
стовку.
— Что это такое, Митрич? Для набора, что ли, положил?
— Ничего я тебе не клал, — сердито отмахнулся Митрич,
углубленный в свою работу, — не мешай, пожалуйста!
— Гм... Кто же тогда?! Не сама ведь она прилетела.
И как-то чудно сложена, — недоумевал Ивановский, развер-
тывая листок. — А как красиво написано! «Пролетарии всех
стран, соединяйтесь!» Ничего не понимаю... Впервые такая
статья попадается.
— Да что там такое? — спросил наконец Митрич, под-
ходя к озадаченному Евгению.
Заинтересовались еще двое наборщиков. Я усиленно за-
нялся машиной, украдкой наблюдая за ними.
88
— «Товарищи, борьба началась, — читал Ивановский,—
во всех странах Европы и Америки сотни тысяч рабочих вы-
ходят на улицы под красными знаменами. Они требуют
лучшей, человеческой жизни. Восемь часов для труда, восемь
для сна, восемь свободных...»
— Вот это здорово! — воскликнул один из наборщиков.
— А ну, читай дальше!
«Это наша листовка!» — тревожно и радостно думал я,
приближаясь к Ивановскому сзади.
Он продолжал:
— «Не пора ли и нам, товарищи рабочие, проснуться
от вековой спячки и начать борьбу с нашими толстосу-
мами капиталистами, живущими потом и кровью трудя-
щихся?»
Я заглянул через плечо чтеца. Кровь бросилась в голову:
мой бисерный почерк!
В ту же минуту я обратил внимание на свои руки. О ужас!
Они были такие же синие, как печать прокламации. Какая
дикая оплошность! Вот как можно провалить и себя и
дело!..
Я живо отскочил назад и еще усерднее начал протирать
машину, незаметно замазывая руки черной краской.
Ивановский оборвал чтение;
— Смелая статья, однако. Кто же ее мог написать?
— Читай, читай, после разберемся!—торопили собрав-
шиеся.
— «Под руководством Российской социал-демократиче-
ской рабочей партии мы будем бороться за такие порядки,
при которых не будет больше ни хозяев, ни рабочих, ни дар-
моедов, ни голодающих тружеников, а все будут одинаково
трудиться и одинаково пользоваться продуктами совместного
труда. Другими словами, мы будем бороться за со-
циализм.. .»
Ивановский снова запнулся, растерянно оглядывая слу-
шателей.
Хлопнула дверь.
— Цыть-цыть! — прошипел Митрич, поспешно отходя
прочь.
Ивановский сунул листовку в карман. Все рассыпались по
местам.
В наборную ввалился ненавистный всем горбоносый
метранпаж.
— Что там за сборище? — прикрикнул он, заметив нашу
группу.
— Да я вот статью не мог разобрать, — нашелся Иванов-
ский, показывая материал, приготовленный для набора.
89
— Чудно что-то — старый наборщик не может рукопись
разобрать! — сердито ворчал горбоносый, подходя к блед-
ному как полотно Евгению.
— Замазано очень, ну вот Митрич и того... помог мне...
Гроза прошла.
Я ликовал, хотя был в полном недоумении. Кто же под-
сунул эту листовку Ивановскому? Весь день я ломал голову
над этой загадкой, тщетно пытаясь обнаружить среди набор-
щиков тайного сообщника.
Прокламация, словно свалившаяся с неба, взбудоражила
рабочих. Пошли самые разнообразные и противоречивые
толки, споры. Я жадно ловил каждое слово.
— Слышь, Петро, подкидная грамота появилась, — шеп-
тал пожилой угрюмый наборщик, толкая в бок моего соседа,
Петра Федотова. — Не к добру это. Должно, немец окаянный
путает. А может, и англичанка.
— Не туда загнул, дядя, — возразил Федотов. — Разве
чужие люди станут о нас заботиться — восемь часов для ра-
боты предлагают, а дармоедов, значит, по боку. Дело хо-
рошее.
— Да, конечно, насчет хозяев правильно прописано,—
заколебался наборщик. — Вот, скажем, наш Егор Степанович.
Один костюм сто рублев стоит да золотой набалдашник на
палке с фунт весом, а в типографию и носа не кажет, не
токмо работать. И все ж таки богатеет. Отколь это берется?
— Эх ты, душа-рубаха, — вмешался молчаливый рабочий,
стоявший рядом с Федотовым, — не знаешь, отколь богатство
берется: мы работаем, а хозяин барыши загребает — вот тебе
и вся механика.
А Ивановский потихоньку донимал Митрича:
— Нет, ты скажи, кто мог ее подсунуть, а? Слова-то ка-
кие: хозяев, говорит, не будет, настанет царство справедли-
вости. .. А царя, значит, по боку?
— Да отстань ты, ради бога! — отмахнулся верстаткой
Митрич. — Услышит горбоносый — он те пропишет царя.
— А, пошел он к чертовой бабушке!
Продолжая быстро работать руками, Митрич охлаждал
пыл Ивановского:
— И чего ты бузишь, парень? Жалованье получаешь агро-
мадное, одеваешься в шелк и бархат, ешь на золотой таре-
лочке — живи, не хочу!
— Всегда ты шутки шутишь, — проворчал Ивановский,—
а о чем думаешь — черт тебя знает.
— Городового спроси, ему все ведомо, — отрезал Митрич,
посмеиваясь.
Ивановский сердито плюнул и отошел к своей кассе.
₽0
— Пся крэв! — выругался он по польски.
Я тоже не понимал Митрича: вечно подзуживает, а прямо
ничего не скажет. Странный старик.
Я внимательно прислушивался к разговорам и спорам на-
борщиков. Оказывается, они тоже пылают ненавистью к хо-
зяевам-эксплуататорам, только не знают путей к освобожде-
нию рабочего класса. Как жаль, что я не могу помочь им,
разъяснить, что к чему! Сам как будто кое-что уже понимаю,
а язык корявый, непослушный, и часто говорю не то, что ду-
маю, нередко даже слов не хватает.
А все-таки интересно, кто же подбросил сюда нашу про-
кламацию?
Перед уходом с работы в поисках соучастника я сделал
неловкий намек Митричу. Он изумленно округлил глаза:
— Какая листовка?.. Ты что, очумел, рыжий петушок?
Первый раз слышу.. . Ешь, говорят, пирог с грибами, а язык
держи за зубами. Так-то, деревня. А всякие слухи глотай да
на ус мотай.
Я был сконфужен и ушел домой с неприятным сознанием
сделанной оплошности. И дернула же меня нелегкая!
ПОДРУГИ ССОРЯТСЯ
Загадочное происшествие в типографии заставило меня
задуматься: значит, подпольщики работают не только в под-
валах и подземельях, а везде и всюду, но так ловко и скрытно,
что их нелегко обнаружить. Где ж они, однако, собираются?
Где сговариваются между собою? Как принимают новых чле-
нов в свою партию? Куда прячут оружие, запрещенную ли-
тературу?
И голова опять пошла кругом. Да, от меня многое скры-
вается, для «них» я все еще мальчик. Кроме Веры Сергеевны
и славной «мамаши», я никого не знаю, ни одного настоящего
подпольщика и в глаза не видывал. Назревало чувство обиды:
значит, мне все еще не доверяют.
В таком невеселом настроении я пришел домой. Но, услы-
шав голос Веры Сергеевны, как всегда, обрадовался.
«Вот и хорошо, что она дома, — думал я, — немедленно
поговорю с ней и все выясню».
Из горницы доносилось два голоса — Веры Сергеевны и
еще чей-то. Кто бы это мог быть?.. Я нерешительно открыл
дверь.
За столом, заваленным книгами, сидели Вера Сергеевна
и высокая стриженая женщина в элегантном светлом костюме.
Они о чем-то горячо спорили и не сразу заметили мое
91
появление. На столе стоял уже остывший, по-видимому, са-
мовар и две чашки чая.
— Нет, ты идешь по неправильному пути, дорогая моя,—
говорила Вера Сергеевна.
— Нет, ты сама ошибаешься, Верочка, — возражала
гостья, — ты слишком ортодоксально мыслишь, ты слепо
идешь за Лениным, который...
Но, заметив меня у двери, она оборвала свою речь и на-
правилась ко мне:
— А-а-а, мужичок с ноготок, здравствуй!
Только теперь я узнал гостью; это была Клавдия Ва-
сильевна, с которой мы познакомились в Выселках. Значит,
и она покинула деревню (или была вынуждена?).
— А где твой тулупчик? — смеялась она, оглядывая меня
с головы до ног. — Ой, какой ты серый стал! Руки как у
негра.
— Теперь он уже не мужичок, а настоящий пролета-
рий,— похвалилась Вера Сергеевна, усаживая меня за стоп
рядом с собой. Это всегда доставляло мне неизъяснимое
удовольствие. И всегда я смотрел на нее только украдкой,
как на святая святых. Я не понимал, как это люди могут
с ней спорить, возражать, не соглашаться... что они,
ослепли?..
Но в Клавдию Васильевну, вероятно, вселился бес проти-
воречия.
— Очень жаль, — заметила она. — В своем мохнатом ту-
лупчике он был куда колоритнее: живая иллюстрация к сти-
хам Некрасова.
Вера Сергеевна лукаво блеснула глазами:
— Выходит так, что жизнь испортила тебе картинку? Ты
уж извини, пожалуйста.
— Вижу, вижу, переварен в котле фабричном! — проде-
кламировала гостья, опять усаживаясь за стол.
— Да! Типография переварила его не хуже фабрики,—
подтвердила Вера Сергеевна. — Старик уверяет, что Паша не
плохо овладевает набором.
Клавдия Васильевна поинтересовалась:
— Ты собираешься использовать его в комитетской
типо..?
— Пока об этом говорить рано, — резко оборвала ее Вера
Сергеевна. — Давай лучше продолжим нашу беседу, а он
займется чаем.
Мне показалось, что Вера Сергеевна даже рассердилась
на свою подругу. Но что такого она сказала? Опять тайна...
Клавдия Васильевна запротестовала;
02
— Постой, Вера, дай мне побеседовать с ним минуту.
Кстати, это имеет прямое отношение к нашему спору. Ты вот
послушай.
И она тотчас засыпала меня вопросами:
— Во-первых, мужичок, скажи, пожалуйста, как живут
рабочие вашей типографии? Хорошо? Плохо? Недовольны
низкими заработками? Длинным рабочим днем?..
Я отвечал, как плохой ученик на экзамене:
— М-да, недовольны...
— Нет, дружок, ты скажи нам точно, в чем выражается
это недовольство. Рабочие сердятся на хозяина? Угрожают
стачкой?
— Да нет, они просто ругаются, — разъяснил я, стараясь
понять, чего она от меня хочет.
— Ругаются? — обрадовалась Клавдия Васильевна.—
Кого ж они ругают? Царя? Министров? Хозяина?.. А ты, Ве-
рочка, слушай, слушай. Это очень важно: рабочих надо знать,
а потом уже спорить.
— Так кого же ругают рабочие? — чему-то улыбаясь, пе-
респросила Вера Сергеевна.
— Горбоносого черта, — отрапортовал я, окончательно
сбитый с толку.
От удивления выпуклые глаза Клавдии Васильевны чуть
не выскочили из орбит.
— Горбоносого черта? А кто это такой?
— Да наш старшой, холуй хозяйский.
Гостья живо подхватила:
— Вот видишь, видишь, Вера! Рабочие не царя ругают,
не министров даже, а только хозяев и своих надсмотрщиков,
мастеров. А ты говоришь, — политика прежде всего. Нет, до-
рогая, русские рабочие о политике пока и не думают. Они
готовы бороться за отмену штрафов, за повышение расценок,
за прибавку пятачка на рубль, а никак не против царя.
Улыбка на лице Веры Сергеевны погасла.
— Ты забываешь, Клавдия, что задача нашей партии в
том и состоит, чтобы внести сознательность в рабочее движе-
ние, организовать его, повести на штурм...
— Да, да! На штурм кровавых твердынь самодержа-
вия!— насмешливо перебила гостья —Все это я знаю, Ве-
рочка, и я вовсе не против политики вообще. Я считаю только,
что в первую очередь, подчеркиваю — в первую очередь, надо
бороться за улучшение материального положения рабочего
класса. Ты это понимаешь?
— Понимаю, что ты очень наивна, Клавдия, — возразила
Вера Сергеевна. — Ты собираешься установить очередь: сна-
чала боритесь за пятачок, а потом уж свергайте самодержавие.,
93
Это же нелепость! Это заклинание бури, которая сметет тебя,
как козявку. Ты хотя бы прочитала как следует вот угу
статью Ленина, — она показала подруге тоненькую бро-
шюрку, выхватив ее из своей сумочки.
Клавдия Васильевна вспыхнула;
— Не волнуйся, дорогая, я читала не только Ленина, но
и «Капитал» Маркса проштудировала!
— Тем хуже для тебя, — в том же резком тоне продол-
жала Вера-Сергеевна. — Изучала «Капитал», а богаче не
стала. В теории ты плаваешь, как муха в сметане.
-— А ты повторяешь Ленина, — отпарировала гостья. — На
мой взгляд, он слишком преувеличивает значение револю-
ционной теории, он забывает, что рабочее движение само,
стихийно идет к социализму. Наша партия должна шагать
за пролетариатом, а не забегать вперед, не навязывать
ему преждевременно идеи социализма и выдуманные ло-
зунги.
Вера Сергеевна в ужасе всплеснула руками:
— Да это же чистейший хвостизм, Клавдия! Ленин учит
партию идти в авангарде рабочих масс, просвещать их поли-
тически, показывать путь к освобождению, а ты воспеваешь
стихийность.
— Да, да! — вызывающе подхватила Клавдия Васильев-
на.— Надо учиться не только у Маркса и Ленина, тебе не
мешает почитать и Бернштейна. .
— Ага, вот в чем дело! — вспыхнула Вера Сергеевна.—
Ты не поняла марксизм, зато хорошо усвоила немецкого оп-
портуниста Бернштейна! Он с удовольствием пожмет твою
белую ручку. Я хотела бы знать: кто тебя толкает на эту
дорожку, дорогая? В Выселках ты народничеством увлека-
лась, здесь к экономизму скатываешься. . .
Клавдия Васильевна густо покраснела и выскочила из-за
стола.
— Прошу без личностей! Я и сама достаточно хорошо во
всем разбираюсь.
Вера Сергеевна сурово сдвинула свои черные брови.
— За красивыми цитатами и звонкими словечками ты
проглядела живую душу марксизма, ты не заметила, как ска-
тилась в обьятпя оппортунистов. Эго грозит изменой рабо-
чему делу, Клавдия.
— Ах, так?! — вскрикнула Клавдия Васильевна и рину-
лась к двери.
Вера Сергеевна метнулась было за ней следом, но вдруг
остановилась и махнула рукой;
— Пусть так. Если она пойдет по тому же пути и дальше,
мы все равно разойдемся.
84
Но Клавдия Васильевна внезапно вернулась и, схватив со
стола забытую сумочку, подскочила ко мне:
— До свидания, мужичок! Ты нс очень-то верь ей и по-
старайся сам разобраться и найти правду.
Сильно тряхнув мою руку и даже не глянув в сторону
Веры Сергеевны, она ушла.
Я был потрясен внезапной ссорой подруг. Что случилось?
Неужто различия во взглядах столь важны, что могут в один
миг разрушить дружбу, сделать друзей врагами?.
Заметив мою растерянность, Вера Сергеевна мягко ска-
зала:
— Не огорчайся, дружок. Мне самой жаль, что Клавдия
ушла. Она могла бы стать прекрасным агитатором, но ей не
хватает знания жизни рабочих, она идет на поводу у против-
ников марксизма.
— А мне что делать? — невольно вырвался у меня во-
прос.— Если такой ученый человек, как Клавдия Васильевна,
может запутаться, как же я буду?
— Ты, Паша, другое дело, — утешила меня Вера Сер-
геевна. — У тебя нутро пролетарское, тебе будет легче найти
"верную дорожку, а пока я помогу... Впрочем, кто знает, что
будет с нами завтра: мы работаем на вулкане...
На секунду она задумалась, машинально перелистывая ту
брошюрку, которую рекомендовала прочесть Клавдии Ва-
сильевне. Потом глянула на обложку и вдруг снова обрати-
лась ко мне:
— На всякий случай я могу дать тебе полезный совет:
если в будущем ты окажешься на перепутье и перед тобой
встанет вопрос, куда идти, по какой дорожке, — иди, дорогой,
за Лениным.
Она сложила брошюрку, и крупный заголовок бросился в
глаза: «В. Ленин. «Что делать?».
«КУМ ИДЕТ1»
Ленин! Вот кто знает верный путь к освобождению на-
рода, знает, что делать. Так я понял совет Веры Сергеевны.
В тот же вечер я рассказал ей о таинственном сообщнике,
подбросившем в типографию нашу прокламацию.
— Кто бы это мог быть? — спросил я. — Если он член пар-
тии, то зачем же скрывается от меня? Ведь я как-никак
тоже свой человек...
— Любопытство — мать пороков, Пашенька. А кстати,
запомни; подпольщикам задавать такие вопросы не следует,
это неконопи|ративно. Без серьезной необходимости даже
95
члены партии не знакомятся между собою. В случае провала
будет меньше жертв. А что до тебя, то нашим доверием ты
пользуешься полностью, хотя еще не являешься членом
партии.
Я был вторично сконфужен и огорчен.
— Кстати, — продолжала Вера Сергеевна, — сегодня ве-
чером ты получишь первый серьезный урок конспирации и
познакомишься с новыми товарищами.
И, сообщив мне адрес, она начертила карандашом план
двора и дома, куда я должен явиться, показала, в какую
дверь и каким образом надо постучаться и что ответить хо-
зяину, когда он отзовется.
— Адрес запомни наизусть, — наставляла она, — по до-
роге никого не спрашивай, а главное — не притащи за собой
«хвоста».
— Хвост? — удивился я. — А что это такое?
— «Хвостами» подпольщики называют шпионов, — по-
яснила Вера Сергеевна. — Самая гнусная тварь, какая только
есть на свеге. Они выслеживают революционеров, устанавли-
вают наблюдение за ними, подслушивают, подглядывают,
стараются накрыть какое-нибудь собрание. Надо быть очень
осторожным, Паша, иначе провалишь все дело.
Слушая наказ Веры Сергеевны, я снова воспрянул духом:
значит, подполье все-таки существует, есть тайные квартиры,
условные стуки, пароли, собрания революционеров и настоя-
щая опасность.
Сегодня «мой первый выход в свет», первый шаг в под-
полье.
С каким нетерпением ждал я вечера! С каким трепетом
спешил по адресу, указанному Верой Сергеевной! Он звучал
у меня в мозгу, как сверчок: «Полицейская улица, дом но-
мер. .. у ворот столб... во дворе направо... коридор... дверь
налево...»
По дороге за каждым углом, в каждой темной нише, за
всеми заборами мне чудились царские шпионы, их злые,
подстерегающие глаза, крадущиеся тени.
Забыв мудрые советы Марии Николаевны «беречь шею»,
я то и дело озирался по сторонам, оглядывался назад, подо-
зрительно следил за каждым прохожим. Со стороны, ве-
роятно, я сам походил на шпиона. Но настроение было вели-
колепное.
Я иду в подполье!
Пд\ на тайное собрание членов партии, где увижу настоя-
щих, бесстрашных революционеров, вроде Овода.
Надо полагать, чго они сойдутся вместе для важного боль-
шого дела. Быть может, встанет вопрос и о заговоре против
,46
царя Николая. Почему бы нет? Эта мысль обожгла меня,
воскресив былые надежды. Я, разумеется, первым предложу
им свои услуги и...
Наконец-то! Вот он, бревенчатый дом с двумя окнами на
улицу, с фонарным столбом у ворот.
За мной, кажется, никто не следит. Улица пуста. Через
калитку вхожу во двор, потом делаю десяток шагов вправо,
вхожу в дверь, затем иду по длинному коридору.. Все пра-
вильно.
В коридоре царил полумрак, но все же я без особого
труда нашел дверь слева, обитую клеенкой, и... точно такую
же дверь увидел справа. Странно — об этом ничего не было
сказано. Впрочем, я должен постучать налево. .. А может,
направо? Что, если я спутал? Вера Сергеевна особо наказы-
вала ни к кому не обращаться за справками в самом доме:
«Никто не должен знать, к кому ты идешь».
Я растерялся: направо или налево?
Вот кто-то вышел из правой двери и идет прямо на меня.
Конечно, он спросит, что мне здесь нужно, а то еще примет
за вора и поднимет тревогу. Нет, пронесло! Человек, видимо,
куда-то спешил.
Я решительно шагнул вперед и дрожащей рукой постучал,
как было условлено, в дверь налево: стук-стук!.. Пауза...
стук!.. Еще пауза и еще один удар. Такие же тире и точки
отбивало и сердце, готовое разорваться
Что-то долго не отвечают! Неужто ошибся?
— Кого там ветром надуло? — шутливым тоном спросил
голос из-за двери.
Это был условный вопрос. Значит, здесь!
— Отвори, хозяин, кум идет! — ответил я срывающимся
голосом.
Дверь медленно открылась. Хозяин пропустил меня в ма-
ленькую прихожую, предварительно ощупав внимательным
взглядом.
— Вы опоздали, товарищ, у нас так не полагается.
Удивительное дело: летел как из пушки и опоздал!
«ПОЖАЛУЙТЕ ЧАЙ ПИТЬ!»
Я вошел в комнату и остановился в удивлении. Вокруг
стола сидели гости. На столе мирно пыхтел самовар, стояли
чайная посуда, разные закуски, графин и перед каждым
рюмка с водкой.
— Пожалуйте чай пить! — улыбаясь пригласила меня
черноглазая девушка, сидевшая на краю скамейки.
<7
Я замялся у двери. Хозяин подхватил меня под руку и
усадил рядом с девушкой.
Она тотчас подсунула мне рюмку с водкой.
— Не пью, — хмуро отозвался я, отодвигая рюмку.
Все почему-то рассмеялись. Девушка поставила рюмку на
прежнее место.
— Не беда, пусть постоит пока.
Я был, в недоумении: на вечеринку, что ли, попал?
— Вера прислала, — сообщил хозяин, обращаясь к свет-
ловолосому молодому человеку в студенческой форме. — Тот
самый паренек, о котором она говорила вам, товарищ Антон,
вчера.
Студент крепко давнул мою руку.
— Ну, будем друзьями. Так это, значит, тебя Верочка из
деревни вывезла? Очень рад...
Странно: чему он радуется? Аж глаза загорелись. И по-
том — «Верочка»... почему «Верочка»? А впрочем, ее, навер-
ное, все подпольщики любят. Какой этот студент красивый:
высокий, стройный, с кудрявыми волосами, а глаза такие си-
ние, умные... и ни одной конопатинки!
— Можно начинать, товарищи, — объявил хозяин.
Я удивился: начинать здесь, в обыкновенной комнате, с
водкой и самоваром? На что это похоже? И потом — какие
тут подпольщики, когда у некоторых и молоко на губах не
обсохло? Только студент да вон тот рабочий с нависшими
бровями походят на настоящих революционеров. Последний
вдруг поднял на меня живые, насмешливые глаза, и я чуть
не вскрикнул от изумления. Митрич! Вот чудеса! Тот самый
Митрич, который стоял рядом со мной у наборной кассы. Те-
перь все ясно: значит, листовка — дело его рук! Вот хитрый
старик!
А Митрич, подмигнув мне своим лукавым глазом, довольно
ухмыльнулся в бороду.
Студент заговорил тихим, сдержанным голосом:
— Если судить по газетам, друзья, то у нас на Руси все
спокойно, как в лесном болоте. Но в действительности под
царским троном уже колеблется почва, в воздухе запахло
грозой.
Мы замерли на своих местах. Было слышно, как пел са-
мовар.
Хозяин стал у двери.
— Волна стачек и демонстраций прокатилась по многим
городам России. Особенно бурно проходила всеобщая стачка
бакинских нефтепромышленных рабочих в этом году, она
была жестоко подавлена войсками и полицией. В Златоусте
царские сатрапы расстреляли толпу мирных стачечников, в
98
Кишиневе учинили кровавый погром еврейской бедноты, в
тюрьмах начались избиения и пытки политических заключен-
ных. Но волнуются и бунтуют не только рабочие — берется
за топоры и вилы и наше забитое, обездоленное крестьянство.
В разных концах Руси уже пылают помещичьи усадьбы, му-
жики бьют урядников и становых, отказываются платить
подати. Причины этих волнений известны, товарищи: это
страшный гнет царского режима, это нищета и бесправие
крестьянства, жестокая эксплуатация рабочих, голод, безра-
ботица.
Я жадно слушал студента и думал; значит, наша малень-
кая группа революционеров - только часть великого движе-
ния, только ячейка могучей партии, действующей по всей
России.
Антона засыпали вопросами. Он отвечал так просто и
дружески, что под конец осмелел и я.
— Если царь — самый лютый враг народа, почему бы нам
не угробить его? — спросил я прерывающимся голосом.
Антон живо повернулся в мою сторону;
— То есть как это «угробить»?
— Убить! — отрезал я. — Разве это уж так трудно или у
нас нет оружия?
Ответа я ждал затаив дыхание: а вдруг он скажет то са-
мое, о чем я думал еще в Селитренном и по дороге в Астра-
хань,— у нас в подполье пока нет людей, которые пошли бы
на такой смелый подвиг? И тогда я...
— Вы опоздали, товарищ, — чуть улыбнувшись, сказал
Антон, — царей и их сатрапов убивали уже не раз, не раз
падали жертвой! самоотверженные герои-одиночки, но ника-
кого освобождения народ от этого не получал. Вместо одного
убитого царя на престол садился другой, а террористов
быстро вылавливали, вешали, ссылали на каторгу. Гнет са-
модержавия усиливался. Так было, например, после убийства
царя Александра Второго. Без участия народа, друзья мои,
без революции свобода не приходит. «Без народа бессильны,
заведомо бессильны всякие бомбы», — писал Ленин.
— Потише, товарищи, — предостерег вдруг хозяин. — Го-
ворят, и у стен бывают уши.
Все на мгновение примолкли, плотнее сдвинулись вокруг
пропагандиста. Самовар жалобно пискнул и оборвал свою пе-
сенку. Я невольно покосился на стену. Кажется, это перего-
родка и притом деревянная. А что, если в соседней комнате
и в самом деле кто-нибудь сидит и подслушивает нас?
— На днях мы получили замечательную книжечку, напи-
санную Лениным, — понизив голос, сообщил Антон. И, вынув
из заднего кармана брюк тоненькую, сложенную вдвое бро-
99
шюру, он обратился ко мне: — В ней есть косвенный ответ и
на ваш вопрос о царе. Вот послушайте, товарищи. «Управляет
Россией не царь, — это только говорить можно о самодержа-
вии одного человека! — управляет Россией кучка самых бога-
тых и знатных чиновников... Царь не имеет никакой возмож-
ности идти против воли этой кучки сановитых дворян: царь
сам помещик и дворянин. ..» А чтобы каждому труженику
стало ясно, — продолжал Антон, — что царь действительно не
«помазанник божий», а лишь самый богатый помещик, Ленин
напоминает здесь, что одна царская фамилия имеет в своей
личной собственности семь миллионов десятин земли.
Эта цифра оглушила меня: семь миллионов у одной фа-
милии! А несчастный мужик бьется как рыба об лед на двух-
трех десятинах. Какой бесстыдный грабеж, какая несправед-
ливость! И я вспомнил отца, который потерял и эти три
десятины, превратился в безземельного крестьянина, потом в
чернорабочего и, наконец, в «купца» с походным «магази-
ном» на тощих плечах.
Я слушал Антона и с особенным интересом рассматривал
нелегальную брошюрку. Она была напечатана на тонкой, па-
пиросной бумаге. На обложке можно было прочесть:
«В. Ленин. «К деревенской бедноте. Объяснение для крестьян,
чего хотят социал-демократы...» Издание Заграничной лиги
русской революционной социал-демократии. Женева». Зна-
чит, эту брошюрку прислали к нам из Швейцарии, тайно
переправили через границу, потом какими-то неведомыми
путями, через десятки рук, она попала в Астрахань и оказа-
лась у Антона. И вот мы, запершись в комнате, читаем эту
брошюру.
Но’как она хорошо и просто написана! Будто живой Ленин
сидит здесь и разговаривает с близкими ему людьми, с дру-
зьями. Каждое слово глубоко западает в душу, легко укла-
дывается в сознании.
Кто же такой Ленин? Каков он?.. Я пытался представить
себе его лицо: оно должно быть широким, светлым, с доброй
улыбкой, как у моего родного батьки, а глаза теплые, при-
ветливые.
И вот он говорит со мной, с батрачонком из деревни, и я
начинаю понимать: ну конечно, Россией управляет не один
царь, он лишь выполняет волю помещиков и капиталистов, и,
значит, убийством одного царя нельзя разрушить крепость
самодержавия. Подвиги одиночек ничего не изменят.
Антон тем временем продолжал;
— И, подобно городским рабочим, «. . .деревенские рабо-
чие и неимущие крестьяне должны, не боясь преследований,
не страшась никаких угроз и насилий врага, не смущаясь
1W
первыми неудачами, выступить на решительную борьбу за
свободу всего русского народа и потребовать прежде всего
созыва народных представителей. Пусть народ
сам выберет по всей России своих гласных (депутатов).
Пусть эти гласные составят верховное собрание, которое
учредит выборное правление на Руси, освободит народ от
крепостной зависимости перед чиновниками и полицией, обес-
печит народу право свободных сходок, свободной речи и сво-
бодной печати!
Вот чего хотят прежде всего социал-демократы».
Антон оборвал чтение.
Я был совершенно обескуражен и только теперь стал
понимать, как наивны мои планы цареубийства и куда могут
завести бесплодные мечты о героических подвигах в одиночку!
Опустив голову, я ждал какого-нибудь упрека или заме-
чания со стороны пропагандиста, но, к моей радости, он даже
поблагодарил меня: мой вопрос дал ему повод раскрыть
всему кружку очень важную тему.
Мы расходились поздно. Чаю было выпито изрядно, но
водка осталась нетронутой. Хозяин перелил ее обратно из
рюмок в графин и поставил в шкаф. И только тогда я сообра-
зил, что все это было лишь инсценировкой, для отвода глаз.
Хитро!
Домой мы возвращались вместе с Митричем. Он разъ-
яснил мне, что сегодня мы были в одном из кружков астра-
ханской организации РСДРП. В его состав входило пятеро
рабочих судоремонтных мастерских, два наборщика и шляп-
ница Таня — та самая девушка, которая поставила передо
мной рюмку с водкой. Руководит кружком пропагандист ко-
митета, ссыльный студент Антон — это его кличка, а настоя-
щая фамилия нам неизвестна. Кличка нужна подпольщикам,
чтобы вводить в заблуждение шпионов и полицию, затруд-
нять опознание личности и судопроизводство.
— В подполье, браток, конспирация великое дело! — по-
учал меня Митрич.
Митрич был очень доволен, что я до сих пор не мог рас-
познать в нем «своего человека» и не знал, кто подбросил
листовку Ивановскому.
— Вот так и нужно, сынок: живи и работай, как все, а
втихомолку делай свое дело. Да не только листовки разбра-
сывай, но и людей обрабатывай, агитируй, умей вовремя сло-
вечко молвить, новую мыслишку в чужую голову заронить,
душу растревожить. А дальше само пойдет. Рабочий человек
уж так устроен: если начнет думать да передумывать, обяза-
тельно закричит: «Долой!» — а кого долой, всем известно.
Так-то, петушок!
101
г---------------------------
I r______
I
I
Шагая рядом с Митричем, я почтительно слушал его: вой
он какой, настоящий-то подпольщик!
( — А насчет своей осечки с царем ты не смущайся, — за-
смеялся Митрич, прощаясь со мной у ворот постоялого
J двора,— когда будет нужно, мы его угробим в два счета, а
। теперь первая задача — рабочий народ поднять, пожар раз-
жечь. . Ну,- шагай, дружище!
I
I
I
I ЭКСПРОПРИАЦИЯ
I
Всю осень и часть зимы я посещал кружок Антона. Он
познакомил нас с основами марксизма, развил и укрепил
нашу веру в правоту и величие дела социализма. От него же
мы узнали и о структуре астраханской организации: во главе
ее стоит строго законспирированный комитет, состав которого
известен очень немногим лицам. Комитет имеет несколько
пропагандистов и агитаторов, связанных со всеми рабочими
кружками в мастерских и на заводах.
О цареубийстве я давно уже перестал думать, наметив
для себя более скромное, но полезное партии дело: я стану
пропагандистом — руководителем кружка, подобно Антону.
Но как мне еще далеко до него! Сколько надо работать и
учиться, чтобы стать таким знающим, как он! Да, пройдет
еще много лет, прежде чем я буду не только учиться, но и
учить других, показывать путь к социализму.
Я усердно посещал кружок Антона и продолжал осваи-
вать наборное дело. Митрич незаметно помогал, стараясь
освободить меня от многих обязанностей ученика. К весне
дело настолько подвинулось вперед, что я уже мог самостоя-
тельно набирать целые статьи, хотя и не так быстро, как ста-
рые, опытные наборщики.
Когда я наконец сообщил об этом Вере Сергеевне, она так
обрадовалась и так горячо пожала мне руку, словно я совер-
шил подвиг.
— Хорошо, очень хорошо, дорогой мой! Ты даже не пред-
ставляешь себе, как это важно и нужно! А теперь могу тебя
порадовать: наш комитет принял тебя в ряды астраханской
организации РСДРП.
Этого известия я ждал так долго и с таким внутренним
трепетом, что оно прозвучало как победный гимн: я — член
партии! Член великого сообщества, борющегося за освобо-
ждение трудящихся и угнетенных всего мира — за комму-
низм. . . Какое счастье!
Вера Сергеевна продолжала:
— Теперь нам не хватает только одной вещи.
102
— Какой вещи? — спросил я в тревоге.
Лицо Веры Сергеевны стало серьезным.
— Слушай, Павел, ты должен выполнить одно поручение
комитета. Оно далеко не безопасное...
У меня дрогнуло сердце. Наконец-то! Наверное, что-ни-
будь важное, героическое. Хотят испытать меня. Что ж, я
готов на все. Не зря же меня приняли в партию!
— Комитет хотел поручить тебе, — продолжала Вера Сер-
геевна,— совершить тайную экспроприацию в вашей типо-
графии.
— Экспроприацию? — удивился я. — А что это такое?
— Речь идет о создании подпольной типографии, — отве-
тила Вера Сергеевна. — У нас есть печатный станок, есть
надежное место для хранения и работы, но нет самого суще-
ственного— шрифта и разных мелочей, необходимых для
пуска этого станка. Ты должен добыть их в своей типогра-
фии— разумеется, не сразу, а понемножку, незаметно для
окружающих. Понятно?
Я понял, что от меня требовалось, но, признаться, был
немало разочарован. Кража шрифта!.. Какой же это по-
двиг?
Однако на деле все оказалось не так легко и просто, как
мне представлялось.
Помню длинный, тревожный день, когда я впервые соби-
рался приступить к «экспроприации». Все наборщики разо-
шлись по домам. Ушел и «горбоносый черт», а я, как обычно,
остался для уборки помещения и чистки машин. Под рубаш-
кой, на поясе, у меня висели заранее заготовленные мешочки
для шрифта.
Подойдя к кассе Ивановского, я дрожащими пальцами
взял первую щепотку^ шрифта и поспешно сунул ее под ру-
башку. Рука долго не могла попасть в воровской мешочек —
тыкалась в ребра, путалась в складках, попадала за пояс.
Мне чудилось, что вот-вот распахнется дверь, в наборную
ворвется сам «горбоносый черт» и рявкнет во весь голос; «Ты
что тут делаешь, сукин сын? Взять его!» И меня, конечно,
немедленно схватят городовые, посадят в каталажку; а потом
засудят — и в Сибирь, на каторгу.
И вот человек, мечтающий о всеобщем счастье и свободе,
вдруг окажется за железной решеткой, на него наденут аре-
стантский бушлат презренного воришки и. .. Дальше моя
фантазия рисовала уже такие ужасы, что и рассказать не-
возможно.
Впрочем, страшно было только в первые несколько дней,
а потом я привык и делал свое дело спокойно. Чтобы не так
скоро обнаружилась пропажа шрифта, я брал его из всех
103
касс понемножку, зато каждодневно. Не менее расчетливо
подбирал и выносил разные бабашки, линейки, заставки. Все
это я относил к отцу в ночлежку и тайно от него прятал в
темном уголке «чуланчика», за ящиком с товарами. Ни в чем
не повинный отец и не подозревал, какой опасности он под-
вергался. Впрочем, в случае провала я твердо решил взять
всю вину на себя.
Наконец настал день, когда я смог сообщить Вере Сер-
геевне и «мамаше», что экспроприация закончена и типогра-
фия готова.
«УНИВЕРМАГ» ОТЦА
Сегодня через Веру Сергеевну я получил задание:
— К восьми часам вечера принеси «товар» в конец Чет-
вертой Бакалдинской улицы. Там будет стоять свой извозчик
с бочонком сельди на козлах. Ты скажешь ему пароль, он
примет шрифт и сам отвезет куда надо.
Радостно возбужденный, я побежал в ночлежку. Вот оно,
настоящее революционное дело! Оборудовать для партии
подпольную типографию! Выпускать печатные прокламации,
и не сотнями, а тысячами! Хорошо!.. И только тут я спохва-
тился, что для успеха дела надо было заранее наметить план
выгрузки моего не совсем обычного «товара».
Под каким предлогом на глазах у ночлежников я полезу
в «чуланчик»? Как замаскирую шрифт от постороннего
глаза? В чем понесу его? Что скажу отцу в свое оправда-
ние? .. Сказывалась моя неопытность.
Когда я вошел в ночлежку, меня поразил вид отца. Блед-
ный, осунувшийся, он сидел на нарах, свесив ноги над двер-
цей «чуланчика».
Я испугался:
— Что случилось, батька? Ты болен?
Отец мгновенно вспыхнул, побагровел и, схватив меня за
руку, прошипел на ухо:
— Выйдем!
Во дворе он подвел меня к сеновалу и, как бы сразу обес-
силев, тяжело опустился на кучу сена в тени. Полный тре-
воги, я присел рядом.
— Что ты делаешь, Павел? — задыхаясь от гнева, прохри-
пел отец. — Ты хочешь погубить нас? Откуда у тебя эти вещи?
Для чего?
Сунув руку в карман брюк, он вынул горсть шрифта.
Я облегченно вздохнул: значит, страшного ничего еще не
случилось - отец лишь обнаружил мой «грех». Но вместо
того чтобы объясниться с ним, я легкомысленно ответил:
'.04
— Ничего особенного, папаша, больше каторги на этом
деле не заработаешь.
Мон добрый, но крайне вспыльчивый отец вскочил как
ужаленный:
— Каторга! И ты не сказал мне ни слова! Да как же
ты смел!
Я возразил по-мальчишески:
— Не трусь, батька, тебя никто не тронет. В случае аре-
ста я всю вину приму на себя Кстати, сегодня я должен все
это унести отсюда, и ты можешь успокоиться.
Отец как-то сразу обмяк и с дрожью в голосе сказал
тихо:
— Не ожидал от тебя, сынок, таких слов... Разве я о
себе думал?!
Я понял, что сказал что-то неладное, обидел отца, но уже
было поздно. Как все вспыльчивые люди, отец быстро
остыл.
— Это что ж такое будет? — он подбросил на руке кучку
шрифта. — Для кого?
Я не задумываясь ответил;
— Для тех самых.
— Та-а-ак, — протянул отец, — это и есть ваше «золото»?
— Угадал, батя.
— Стало быть, дело всурьез идет?
— Всерьез.
— В крамольники записался?
— Так их полиция называет, а тебе не пристало.
Отец окинул меня строгим взглядом:
— А что, если я отнесу это куда полагается?
Я вскочил на ноги;
— Нет, ты не сделаешь такой подлости!
Отец сунул шрифт в карман и вздохнул:
— Нет, не сделаю. Ненавижу фараонов треклятых. А тебя
бы стоило выпороть хорошенько да в чулан запереть, непу-
тевый мальчишка!
Почуяв в голосе отца новую нотку, я отшутился:
— А чулана-то и нет!..
Ворчание отца меня мало беспокоило, сейчас я думал
лишь о том, как незаметно для окружающих вынести из «чу-
ланчика» два десятка мешочков с тяжелым шрифтом и банки
с красками.
Ночлежка была полна народу. За столом сидели времен-
ные квартиранты, пили чай, водку, играли в карты. А мне
пора уходить, иначе не успею к назначенному часу... Что же
делать?
Я решил просить у отца помощи. Иного выхода не было.
✓
105
Выслушав мою просьбу, он с явной издевкой заметил:
— Плохой же ты заговорщик, как я погляжу, молоко на
губах не обсохло. II таких-то детишек тянут в омут!..
Отец решительно направился в ночлежку.
В другое время я обиделся бы на него за слово «детишки»,
но теперь молча проглотил пилюлю и покорно последовал
за ним.
Сохраняя видимое хладнокровие, отец не торопясь прошел
через всю комнату к своему месту, ответил на вопросы неко-
торых словоохотливых сожителей, посмеялся. Потом, как
обычно, стал на одно колено около нар, отпер дверцу и на
полтуловища влез в свой чуланчик. Я понял, что он заранее
обдумал план действий.
Кто-то попросил пачку папирос. Отец спокойно высунул
голову наружу и, бросив ночлежнику пачку, крикнул:
— Деньги отдай Павлу!
Я получил от покупателя пятачок. Отец опять исчез в
своей норе. Несколько минут, проведенных им в «чуланчике»,
тянулись мучительно долго Мне казалось, что все это заме-
чают, подозрительно косятся в сторону отца, перешепты-
ваются.
Наконец, красный от напряжения, отец вылез из «чулан-
чика», а потом вытащил и весь свой «универмаг».
— А ну-ка, помоги, сынок!
Взявшись под края ящика, мы с усилием подняли его и
поставили на нары. Все товары лежали в образцовом по-
рядке, но ящик был несколько полнее обычного. Только те-
перь я понял замечательную уловку отца.
Вскоре мы уже шли по городу, направляясь к Четвертой
Бакалдинской улице. Багровый от напряжения, отец нес на
широком ремне свою «универсалку», ставшую тяжелее раз
в десять. Я шел рядом и щелкал подсолнухи, полагая, что
так «конспиративнее».
— Только бы ремень не лопнул, — шепнул мне отец на
полпути.
Время от времени его останавливали прохожие, покупали
то мыло, то папиросы, то ваксу. Он охотно останавливался,
ставил «магазин» на тумбу, отпускал товар и, вытерев с лица
пот, шел дальше. Эти остановки вызывали у меня тревогу,
отец же оставался совершенно невозмутимым.
На перекрестке Четвертой Бакалдинской улицы стоял го-
родовой. Я заволновался, — этого еще не хватало!..
— A-а, Андрей Григоричу мое почтение! — крикнул горо-
довой, когда мы подошли ближе. — А ну, подь сюды!
Отец направился к городовому .Ченя бросило в пот. Что-
то будет? Надо же было наскочить на знакомого!
loti
Городовой собственноручно выбрал пачку папирос, осмо-
трев предварительно все сорта.
Шея отца налилась кровью, ремень резал плечо.
— Дай-кось спичку, Григории,— попросил городовой,
задерживая отца. — А это кто ж с тобой?
— Да вишь ты, сынок приехал, — спокойно ответил отец,
поворачиваясь ко мне, — работенку нашел.
— Ну-ну, ничаво, — благосклонно изрек блюститель по-
рядка.— А парень-то рыжий, на тебя похож, хо-хо-хо! Валяй,
валяй торгуй!..
От ярости и нетерпения я готов был растерзать этого бол-
туна. А вдруг он случайно сдвинет папиросы и заметит под
ними мешочки со шрифтом... А вдруг лопнет ремень и все
посыплется к нему под ноги. .. А вдруг. .
— А что ты больно красен сегодня? — неожиданно поин-
тересовался городовой, когда отец уже повернулся к нему
спиной.
Я застыл в ожидании: как-то вывернется несчастный отец?
— На радостях выпил маленько, — без малейшей запинки
соврал он, поспешно отходя прочь.
— Хо хо! Это ничаво, это можно, — одобрил усач. — А что
ты деньги-то не взял за папиросы?
Отец махнул рукой;
— Ладно уж, в другой раз как-нибудь...
Он изнемогал под тяжестью.
Вот уже конец улицы. Извозчика не видно. Неужто
опоздали? Вот беда! Какой позор!
Еще несколько шагов — и мы на условленном месте.
Вправо — глухой переулок. Уф, отлегло! Извозчик здесь. На
козлах, под его длинными ногами, я увидел бочонок — он!..
Подойдя ближе к козлам, вполголоса произнес пароль.
Извозчик живо оглянулся.
Я чуть не вскрикнул от изумления и неожиданности; это
был переодетый Антон! Он хитро улыбнулся, прошептал от-
зыв и подозрительно покосился на отца, который уже снимал
с плеч свою тяжелую ношу.
Я коротко объяснил, в чем дело.
«Извозчик» быстро переложил мешочки со шрифтом в
бочонок, хлестнул конягу кнутом и тотчас укатил прочь.
Отец поспешно привел свой товар в должный порядок. Его
руки дрожали, с красного лица и шеи катился обильный пот.
Только теперь можно было заметить, каких усилий стоила
ему вся эта операция и какой страх он пережил.
А все-таки дело сделано! Д1не хотелось тут же обнять и
расцеловать моего батьку: ведь он, сам того не ведая, совер-
шил настоящий революционный подвиг!
107
БОЛЬНИЦА ОБЩЕСТВЕННОГО ПРИЗРЕНИЯ
Астрахань с давних пор, еще со времен народовольцев,
была местом ссылки политически неблагонадежных. Здесь
они жили под неусыпным надзором местной полиции и десят-
ков шпионов — иначе «шпикандры», как презрительно имено-
вали их ссыльные.
В начале девятисотых годов в город чаще всего попадали
«бунтовщики» — студенты, народные учителя, врачи, журна-
листы. Они и положили начало астраханской организации
РСДРП.
На моих глазах эта организация только еще выходила из
стадии кружковщины, пыталась установить более широкие
связи с массами, втянуть их в революционное движение.
Первые результаты этих попыток уже сказывались. В бон-
дарных мастерских Форпоста и на судоремонтных заводах
назревали стачки. Брожение начинало охватывать даже от-
сталых работниц рыбных промыслов.
Приближалось Первое мая, и социал-демократы готови-
лись провести массовую маевку.
В таких условиях создание типографии было как нельзя
более кстати — печатное слово должно было сыграть боль-
шую организующую роль.
Местонахождение нашей типографии было сугубо закон-
спирировано. Даже мне, принимавшему участие в ее органи-
зации, долгое время ничего не было известно. Наконец я
получил задание — в определенный день и час явиться в ти-
пографию, набрать и отпечатать первомайскую прокла-
мацию.
Мне было строжайше наказано прийти к воротам Боль-
ницы общественного призрения ровно к шести часам утра,
дернуть три раза за ручку звонка и ждать дворника. Это бу-
дет человек высокого роста, с круглой черной бородой, с во-
лосами, подстриженными «под горшок», с большими темными
глазами. Брови мохнатые, нависшие, сапоги рыжие, на груди
медная бляха.
Дворнику, который выйдет на звонок, я должен сказать:
«Здравствуйте, Иван Карпыч!» Он ответит; «Давай бог. А как
ваше здоровье?» После чего я должен буду шепнуть ему па-
роль, и он тотчас проведет меня в типографию.
Передавая мне текст прокламации, Вера Сергеевна с
особой настойчивостью напоминала о необходимости опа-
саться шпионов;
— Если ты приведешь за собой «хвост» — все пропало.
Может провалиться не только типография, ио и вся органи-
зация.
108
Теперь я уже не спрашивал, что такое «хвост», и чувство-
вал себя более уверенно. Правда, ни одного шпика я еще не
видывал, но мне казалось, что я узнал бы его с первого
взгляда: наверное, какая-нибудь отвратительная крысиная
морда, с маленькими, острыми глазками, с длинным носом, и,
конечно, поджарый, как гончая собака.
В целях конспирации я переночевал у отца, под охраной
«хари». Как обычно, улегся рядом с отцом на голых нарах,
во всей амуниции.
Долго не спалось. Да и как уснешь, если завтра предстоит
такое серьезное дело! Что значит по сравнению с ним пе-
реписка листовки на гектографе! Тут целая типография! ^от
когда я попаду в настоящее подземелье А как иначе? Стук
печатной машины, пусть даже самой маленькой, не скроешь
в обыкновенной комнате. И мне живо представилось, как я
в темноте спускаюсь по узенькой лестнице, спускаюсь долго,
осторожно, ноги скользят, я падаю... Быть может, сломаю
ногу, но это не беда, с Оводом бывало и хуже. Потом так же,
как Овод, я буду прихрамывать на одну ногу и ловко скры-
вать свою хромоту... В подземелье, конечно, тесно, душно,
сыро. Впрочем, и это пустяки. Надо ко всему быть го-
товым. ..
Не спал и отец. Он ворочался с боку на бок, почесывался,
вздыхал. Его, видимо, терзала тревога за меня. Он знал, что
я продолжаю держать связь «с ними», участвовать в каких-
то опасных делах, нахожусь под угрозой. Я старался разубе-
дить его, успокоить, уверяя, что мне поручаются самые
простые дела, за которые даже простой высылки не дадут.
Было уже поздно. Привернутая лампа странно подмарги-
вала, угрожая погаснуть. Отец не выдержал.
— Слушай, Павел, — взволнованно зашептал он мне на
ухо, — скажи правду, ты крепко связан с теми людьми?
— На всю жизнь, — так же шепотом ответил я, повернув-
шись с боку на спину.
— И вас много, таких фантазеров?
— Тысячи! Только мы не фантазеры, а борцы за народное
дело.
— Борцы? — в голосе отца прозвучала насмешка. — Если
все такие борцы, как ты, много вы наборетесь!
Я возмутился и стал уверять отца, что у нас есть настоя-
щие рабочие, и старые и молодые, есть и ученые люди, учи-
теля, врачи, студенты...
— Вот-вот! — подхватил отец. — Студенты, маменькины
сынки! Они вас заведут к черту на кулички. Слыхали мы про
их бунты в Петербурге.
109
Всобразив себя пропагандистом, я попытался рассказать
отцу о «пауках» и «мухах», о буржуях и кулаках-живоде-
рах, о стачках и бунтах крестьян, о том, что я слышал от
Антона и Веры Сергеевны. И все это полушепотом.
Огец перебил меня:
— Помолчи минутку. Ну вот, скажем, вы собрались в
партию, взбаламутили народ, озлобили его против богачей,
против царя, а дальше что?
— А дальше — революция, баррикады, свобода, со-ци-а-
лизм, — последнее слово я, кажется, пропел в самое ухо отца.
Он тяжело простонал:
— О боже ты мой, вы идете на верную гибель, сынок!
Ведь царь-ирод в порошок вас сотрет, передушит, как хо-
рек кур.
Из осторожности я еще ничего не сказал отцу о царе, но
он сам догадался.
— У него же несметное войско, жандармы, полиция, а вы
с голыми руками...
— Как знать, батя, может, и не с голыми... Давай-ка
лучше спать, а то уже светает.
Отец сокрушенно вздохнул и замолк.
Я долго ворочался с боку на бок и задремал, кажется,
«в дыму пожаров», под звуки выстрелов, под хриплые крики:
«Ур-ра, на бой!». Потом скатился по какой-то скользкой лест-
нице в мрачное подземелье и от толчка вскочил в испуге. Уже
утро?
Отец тоже проснулся:
— Ты куда так рано?
— Надо. До свидания, батька!
Я крепко пожал его руку. Он притянул меня к себе:
— Опять к «ним»?
Мягко освободив руку, я молча вышел из ночлежки. Ска-
зать правду нельзя было, а врать не хотелось.
Город только просыпался На рынок спешили домашние
хозяйки и торговки с продуктами. Звонко перекликались за-
поздавшие петухи. Изредка громыхали по мостовым про-
летки извозчиков. Редкие прохожие ничем не напоминали
гнусную «шпикандру», которой надо было опасаться. Я шел,
как на праздник, возбужденный и радостный.
Больница общественного призрения находилась в конце
Полицейской улицы (ныне Кировской), на самой окраине го-
рода. Это была группа кирпичных зданий в два этажа, обне-
сенная чугунной решеткой, с обширным двором и садиком
посредине.
К воротам я подошел ровно в шесть часов, как было при-
казано. Признаться, ручку звонка я дернул не очень уве-
110
ренно. Вместо дворника меня встретили отчаянным визгом
две злые собачонки. Об этом я не был предупрежден и забес-
покоился. Все жильцы двора проснутся, начнут выглядывать
в окна, следить за мной, а где-нибудь поблизости, возможно,
бродит шпион. Скверная история!
Хриплый голос дворника оборвал мои страхи.
— Цыть вы, окаянные! — закричал он на собачонок.—
И кого там принесло так рано?
Передо мной предстал длинный, черный как цыган, чело-
век с метлой в руках и прочими атрибутами дворовой вла-
сти. Это он!
Проделав все, что мне предписывалось правилами конспи-
рации, я пожал жилистую, волосатую руку дворника.
— Идите за мной, товарищ, — просто сказал он,
направляясь в задний конец двора.
Пройдя весь двор, мы вошли в коридор последнего кор-
пуса. Здесь остро пахло лекарствами, кислой капустой.
Я шел за дворником и думал: «Вот сейчас он заведет меня
в какой-нибудь чулан, поднимет люк в подпол, и мы начнем
спускаться в подземелье. ..» Нет1 Он повел меня на второй
этаж и остановился около винтовой лестницы, которая верх-
ним концом упиралась в потолок. Вот тебе и на! Я в недо-
умении посмотрел на дворника. Тот коротко бросил:
— Выше!
Мы быстро сделали несколько оборотов по лестнице и
уперлись головами в потолок — это был люк, на двух коль-
цах которого висел большой ржавый замок.
Дворник неторопливо вынул из кармана ключ, со скрипом
отпер замок и сильным толчком поднял люк вверх.'
Через минуту мы были на чердаке. На длинной веревке
висело белье, а под самой крышей и по темным углам тяну-
лись причудливые гирлянды паутины. Свет проникал только
через маленькое слуховое оконце, выхватывая из полумрака
кирпичный дымоход с широким коленом у основания в форме
лежанки.
Опустившись на колени, молчаливый дворник неторопливо
открыл дверцу дымохода и, сунув туда свою длинную, воло-
сатую руку, вытащил наружу конец толстой веревки с петлей.
— Тяни! — приказал он.
Дважды перехватив веревку, я с большим трудом выта-
щил из дымохода тяжелый ящик.
— Ну вот вам и типография! — ухмыльнулся дворник,—
А как с ней орудовать — это уж ваше дело. Мне сказали, что
вы наборщик и сами разберетесь, что к чему. Работать здесь
можете до самого вечера, а раньше я вас все равно не вы-
пущу. Надо дождаться, когда разойдутся врачи и служащие.
111
Тогда вы опять все уберете в мешок и повесите на крюк в
дымоходе. Вот и все.
Я был изумлен: вся типография в одном мешке умести-
лась!
Резкий звонок и визг собачонок заставили дворника по-
спешить к выходу.
— Желаю вам, значит, успеха! Для безопасности я вас
запру.
Неприятно проскрипел люк, громыхнул замок, и я остался
один в полумраке огромного чердака.
«Вот так подземелье, — разочарованно подумал я, осма-
тривая свое высокое убежище. — Как в мышеловке. Без по-
сторонней помощи отсюда и не выйдешь...»
В МЫШЕЛОВКЕ
На чердаке было тихо. Шум города сюда доносился
глухо. Все углы и большая часть чердака тонули в густом
мраке, так что я не мог даже определить точных размеров
своего странного «подполья». Косой свет из слухового оконца
скупо освещал колено дымохода.
Вытряхнув «типографию» на лежанку, я приступил к мон-
тажу печатного станка. Это был толстый четырехугольный
деревянный брусок с наглухо прикрепленной к нему желез-
ной рамой. На дне рамы лежало зеркальное стекло размером
в лист писчей бумаги. На это стекло, как можно было дога-
даться, полагалось ставить гранки набора. В мешке я нашел
два мастиковых валика; один — для смазки набора краской,
другой — для прокатывания, то есть собственно для печати.
Значит, придется обойтись без печатной машины. Да оно и
лучше—никакого шума не будет. Здесь же оказались и
украденный мною шрифт, несколько банок красок, разные
бабашки, линейки и стопа писчей бумаги.
Только одну вещь упустил из виду неизвестный мне кон-
структор «типографии» — наборную кассу. Я решил исполь-
зовать для этой цели верхнюю плоскость лежанки, благо она
оказалась достаточно широкой и гладкой. Разложив на ней
тридцать две кучки шрифта в кассовом порядке, я приступил
наконец к самой ответственной части работы — к набору ли-
стовки. Это была первомайская прокламация Астраханского
комитета.
Трудно себе представить, с каким волнением и радостью
набирал я первую строчку. Подумать только: первая печат-
ная строчка!
Сначала работа пошла довольно быстро. К вечеру я на-
112
деялся не только набрать, но и напечатать часть тиража.
Однако уже к половине дня моя работоспособность pt жо
снизилась. Отсутствие кассы, непривычные условия работы
и нестерпимая жара от накалившейся крыши давали себя
знать. Ноги постепенно деревенели, колени подгибались, в
висках стучало. Я все чаще делал передышки.
Под вечер меня встревожил дружный лап собачонок. Че-
рез щелку в крыше я выглянул наружу.
В калитку вошел какой-то толстый господин в касторовой
шляпе.
Дворник встретил его низким поклоном и, сняв фуражку,
проводил до самых дверей поликлиники. Это заставило меня
поморщиться. «Кому это он так низко кланяется? Главный
доктор, что ли, какой? ..»
На всякий случай я решил осмотреть и задний двор: нет
ли еще выхода, кроме калитки? Перебрался на противопо-
ложную сторону чердака. В поисках какой-нибудь дырки я
случайно нажал на гнилую доску. Раздался треск, и вместе
с доской большой кусок ржавого железа полетел с крыши
— Кого там черт носит? — раздался сердитый возглас снизу.
Отпрянув назад, я в страхе замер на месте. Какая глу-
пость! А вдруг захотят проверить и поднимутся на чердак?
Когда я решил наконец заглянуть в образовавшийся про-
лом, я увидел двух рабочих, выбрасывавших из конюшни
навоз к самой стене здания. Задний двор оказался огорожен-
ным каменной стеной, но все же не такой высокой, чтобы
через нее нельзя было перебраться. Я успокоился и снова
приступил к работе.
Мучила духота. Хотелось пить. Работа, хоть и медленно,
все же подвигалась вперед, рама заполнялась набором.
Стало заметно темнеть. Последнюю строчку прокламации
я уже набирал, едва различая буквы.
Но вот листовка набрана. Она уместилась в раме в два
столбца и выглядела как статья в газете. Теперь я мог бы
приступить к печати, но солнце уже село, быстро надвигалась
ночь. Оттиснув наспех один экземпляр прокламации и тща-
тельно укрепив в станке набор, я аккуратно уложил «типо-
графию» обратно в мешок и благополучно повесил ее на крю-
чок в дымоходе. Осмотрелся — все следы моей работы исчезли.
Смертельно усталый, но довольный, я присел на лежанку и
стал ждать дворника.
Последний луч солнца давно уже погас. Бледная полоска
света еле заметно освещала кусок лежанки и мои ноги.
Лохмы серой паутины исчезли во мраке. Только висевшее
белье выступало кое-где белыми пятнами. Шум извне посте-
пенно замирал.
б П. Бляхнн
113
Дворник не приходил.
Что бы это значило? Обещал выпустить меня вечером, а
теперь уже ночь... Конечно, он свой человек, иначе Вера
Сергеевна не направила бы меня в эту дыру. Однако какой
он все же странный: голос хриплый, взгляд исподлобья, хо-
дит как-то боком. И потом — зачем он так низко кланялся
этому толстяку? Ради конспирации, что ли? М-да... А теперь
все в его власти — и судьба с таким трудом собранной типо-
графии и моя собственная.
Вскоре в моей обители погасло и последнее светлое пят-
нышко. Чердак погрузился в непроницаемую тьму.
Мне становилось страшно. В черной глубине чердака
мерещились какие-то туманные фантастические рожи с зеле-
ными глазами, слышались таинственные шорохи, вздохи. Вот
что-то зашуршало, зашевелилось у самого дымохода. Я по-
спешно подобрал ноги и сел на яежанке по-турецки, застыв
в неподвижности.
Через минуту что-то шумно шарахнулось по железу, и ка-
кая-то тень пронеслась над головой, тронув крылом мои
волосы. Летучая мышь? .. Я еле сдержал крик.
Порой на своей лежанке я чувствовал себя как гоголев-
ский Хома перед железной маской страшного Вия.
— Вы что, уснули? — внезапно услышал я знакомый голос.
В эту минуту хриплый голос дворника показался мне во-
истину ангельским. Все мои страхи мигом испарились.
— Как успехи, товарищ? — с интересом спросил он, ко-
гда мы выбрались во двор. — Я вас задержал маленько? Ви-
новат профессор — он долго возиыся в своем кабинете, а окна
выходят во двор.
Когда дворник узнал, что листовка уже набрана и остается
только напечатать ее, он обрадовался и крепко пожал мне
руку. Прощаясь, он уверял, что его чердак место надежное
и что никакой ищейке не придет в голову искать здесь типо-
графию. Завтра в те же часы я могу явиться сюда вторично
и работать целый день. Но все же он советовал остерегаться
шпионов:
— В Астрахани развелось теперь так много этой сволочи,
что никогда нельзя быть уверенным в полной безопасности.
МЫШЕЛОВКА ЗАХЛОПНУЛАСЬ
Прежде чем явиться к «мамаше», где ожидала меня Вера
Сергеевна, я лишний час покружил по городу, чтобы замести
следы. Даже прокатился на громыхающем, как арба, трамвае
туда ц обратно. Это было тем более необходимо, что за под-
114
кладкой картуза был спрятан первый и единственный экзем-
пляр отпечатанной прокламации.
Обычно сдержанная Вера Сергеевна и спокойная «ма-
маша» чуть не заплясали от радости, когда я развернул перед
ними листовку.
— Как это замечательно выглядит! — восторгалась Вера
Сергеевна, любуясь листовкой. — Можно подумать, что мы
имеем настоящую типографию!
— А как забегают шпики и жандармы! — подхватила
«мамаша», заливаясь смехом. — Только смотри у меня, будь
осторожен, теперь успех дела от тебя зависит.
Вера Сергеевна сразу стала серьезной:
— Да, да, голубчик, особенно гляди в оба, когда выйдешь
на улицу с готовыми прокламациями. Ведь если тебя аре-
стуют. .. Нет, об этом даже думать не смей!
«Мамаша» и на этот раз осталась верна себе. И я опять
должен был выслушать ее подробнейшие наставления по
части конспирации: по каким признакам узнавать шпионов,
как от них отделываться «на ходу», как маскировать ли-
стовки под одеждой, как идти с ними по улице.
— Но самое главное — не теряйся в критические минуты.
Выдержка и хладнокровие—важнейшие качества револю-
ционера. А трус всегда гибнет сам и проваливает других.
Позабыв о своих недавних страхах на чердаке, я горячо
заверил своих наставниц, что я не трус и они могут на меня
положиться.
— О бог мой, как он еще молод! — рассмеялась Вера Сер-
геевна.— Ну, совсем юнец! А мы требуем от него хладно-
кровия
Я растерялся.
«Мамаша» ободрила меня веселой шуткой:
— Молодость, сынок, не порок, был бы прок. Поешь-ка
лучше пирога для храбрости да чайку попей.
Вера Сергеевна заметила:
— Твоя ахиллесова пята, Пашенька, — это чрезмерная го-
рячность, торопливость, нетерпение. Ты должен поработать
над своим характером.
Дорого я заплатил бы, чтобы узнать, что такое ахиллесова
пята и почему это плохо. А спросить постеснялся. Ладно,
узнаю посне.
Вера Сергеевна дала нам адрес, по которому надо будет
переправить готовые прокламации, и ушла.
Мы остались вдвоем с «мамашей». С волчьим аппетитом
уничтожая пироги, я без утайки рассказал ей о пережитых
на чердаке волнениях, недостойных, конечно, настоящего ре-
волюционера.
5*
115
«Мамаша» добродушно посмеивалась.
— Это пустяки. Первый раз всегда так бывает, а потом
привыкнешь, и дело пойдет как по маслу. Да тут и стра-
шиться нечего: дворник — человек надежный, Верочка хорошо
его знает и ценит. Чердак тоже место хорошее, а чертей и
бога революционеры не боятся.
Я переночевал у «мамаши», а ранним утром снова отпра-
вился «на работу» — разумеется, другими улицами и пере-
улками.
Теперь я шел действительно не торопясь и куда более спо-
койно, чем в первый раз. БеЗ особой надобности головой не
вертел, не озирался волком по сторонам, не каждого прохо-
жего принимал за шпиона. Но недалеко от больницы, у мо-
стика, пересекавшего канаву, я обратил внимание на ка-
кого-то странного человека в широком рыжем костюме, с
засаленным котелком на затылке. Он стоял, опершись на
ветхие перила, и небрежно помахивал в воздухе железной
тросточкой с крючком вместо набалдашника. Мне бросились
в глаза большие, оттопыренные уши и широкая, как у буль-
дога, челюсть. Не «хвост» ли? Нет, на гончую совсем не
похож и здоров как бугай.
На всякий случай, не доходя до больницы, я свернул в
сторону. Незнакомец проводил меня равнодушным взглядом-
заплывших глаз и широко зевнул.
Я сделал изрядный крюк по смежным переулкам и подо-
шел к воротам больницы с другой стороны. Сзади никто не
провожал меня. Я облегченно вздохнул: значит, это случай-
ный прохожий. А какая все-таки отвратительная морда!
Так же, как вчера, я разложил свою «типографию» на
лежанке дымохода и весь день работал с большим подъемом,
быстрее, чем накануне. Отпечатки получались отчетливые,
красивые и ровные. Теперь чердак казался мне таким надеж-
ным и безопасным местом, что временами я забывался и
начинал тихонько насвистывать свою любимую песенку: «Вот
мчится тройка почтовая по Волге-матушке зимой.. .»
Стопа отпечатанных листовок заметно росла. Время ле-
тело. Наступил вечер. Я убрал «типографию» в «волшебный»
мешок, опустил его в дымоход и тщательно пересчитал гото-
вые прокламации. Девятьсот экземпляров! От радости я чуть
не закричал: «Уррра-а-а!»
Но как незаметно для посторонних глаз вынести отсюда
такую большую кипу бумаги?.. И тут мне помогли настав-
ления «мамаши Аккуратно обложив прокламациями бока и
живот, я так крепко затянулся широким ремнем, что стало
трз wo дышать. ДАоя фигура заметно округлилась, а живот
выпер вперед. Я расхохотался — вот потеха! Но все же я
116
вспомнил о конспирации и выдержке и поспешил натянуть на
себя старый пиджачишко. Он скроет сверхъестественное взду-
тие живота.
Визгливый лай собачонок встревожил меня. Я бросился к
знакомой щели, и — о ужас! — во двор ввалились двое горо-
довых, а вслед за ними и сам пристав. Собачонки встретили
их неистовым визгом (вот когда я сказал им спасибо!). На
лай выше»л дворник с метлой в руках. Поклонившись при-
ставу, он круто повернулся, намереваясь, видимо, пройти в
здание раньше непрошеных гостей.
— Стой, дворник! Ты пойдешь с нами! — сердито остано-
вил его пристав.
Я растерялся. Все кончено! «Типография» провалилась,
мне некуда скрыться. Чердак заперт снаружи тяжелым зам-
ком, мышеловка захлопнулась. Попался как кур во щи!
В поисках выхода я заметался по чердаку, спотыкался и
падал через балки, путался в сорванном белье. Нет, выхода
не было!
Еще раз взглянул в щель крыши: я в капкане — у калитки
стоял городовой и никого не выпускал за ворота. Несколько
задержанных служащих о чем-то оживленно переговарива-
лись с околоточным надзирателем. Нетрудно было дога-
даться, что в здании больницы идет обыск и что после обхода
двух этажей, а может быть и раньше, полиция поднимется и
на чердак.
Что делать?
Внезапно меня осенило.. . Я метнулся в противоположный
конец чердака: ведь в крыше был пролом, который вчера едва
не открыл моего убежища. Однако, глянув вниз, я пришел в
еще большее уныние. Прыжок с такой высоты угрожал
по крайней мере переломом ног, если не больше. . Меня
охватило отчаяние. Я решил немедленно сжечь проклама-
ции. Какое горе! Сунул руку в карман штанов — спичек
нет.
Что же еще можно предпринять? Порвать листовки и вы-
бросить их на задний двор? Спустить в трубу? Спрятать на
чердаке? Но время, где взять время? Я бросился к дымохо-
ду — авось успею!
Глухой гул голосов и треск лестницы, ведущей на чердак,
заставили меня содрогнуться. Идут! Конец! Сию минуту во-
рвутся сюда с фонарями царские полицейские. Погибнет
наша «типография», провалится организация, не увидят света
первые печатные листовки... Нет, я не мог вынести такого
позора.
И без долгих размышлений я стремительно подбежал к
пролому и прыгнул на задний двор...
117
КОГДА ВСПОМИНАЕТСЯ ОВОД. ..
Не знаю, сколько времени пролежал, я на куче навоза,
спасшего мои ноги, а может быть и жизнь. Сотрясение все же
было настолько сильным, что я потерял сознание. Придя в
себя, я долго не мог сообразить, что со мной случилось, куда
попал.
Вокруг было темно. Шумел ветер. Где-то поблизости
всхрапывали лошади.
Ощупав себя руками, я вспомнил происшедшее и сразу
вскочил на ноги. Острая боль словно стальным кнутом реза-
нула по коленям. Я упал, скрипнув зубами.
Полная тишина и спокойствие, царившие на заднем дворе,
заставляли думать, что с момента прыжка прошло уже не-
мало времени, и если меня до сих пор не поймали, значит,
опасность миновала и можно не торопиться.
Снова потрогал себя со всех сторон. Прокламации на
месте, ребра, кажется, целы, только ремень лопнул. Не беда,
рассую по карманам и за пазуху.
По небу, гонимые северным ветром, неслись темные тучи,
готовые каждую минуту разразиться дождем. Хотелось еще
полежать, не двигаясь с места. Нет, надо бежать и бежать,
не медля ни секунды. Но кто поможет? Ведь эта проклятая
боль опять срежет меня при малейшем движении...
«А помнишь Овода? — подумалось мне. — Разве такие
муки он переносил?»
Образ любимого героя встал передо мною как живой, во
всем своем величии. И стоило только на мгновение поставить
себя рядом с ним, как все мои злоключения показались та-
кими ничтожными, что мне стало стыдно.
Преодолевая мучительную боль в коленях и пояснице, я
с трудом стал на четвереньки и медленно пополз к забору. Мне
хотелось обследовать, нет ли где пролаза или низкого места,
чтобы выбраться со двора. Но забор оказался выше челове-
ческого роста. Добравшись до конюшни, я наткнулся на при-
ставную лестницу — вот оно, спасение!
Внезапный лай собачонок заставил меня шарахнуться в
темный угол, за конюшню.
— Цыть вы, окаянные! — услышал я знакомый голос
дворника.
Я готов был запрыгать от радости: он жив, не аресто-
ван,— значит, наша «типография» цела.
Мне хотелось сию же секунду побежать к дворнику и рас-
спросить о случившемся. Но внезапное сомнение пригвоздило
меня к месту; а что, если он сам выдал «типографию»? А что,
118
если он.. Нет, нет! Этого не может быть! Но все же надо
бежать отсюда и как можно скорее.
Не помню, каких усилии стоило мне приставить лестницу
к забору, как я взобрался на стену и перевалился на другую
сторону—в густые заросли лопуха и репейника. Отсюда об-
ходными путями можно было пробраться на окраину города,
к Бакалдпнской улице.
Под утро, вконец измученный, я добрел до знакомого
кладбища, находившегося недалеко от дома «мамаши». Здесь
я бывал не раз. В каком-то полуразрушенном скетепе я спря-
тал драгоценные листовки.
Признаться, неприятный холодок не раз пробегал по телу,
когда я спускался по каменным ступенькам в темное царство
мертвых. И, несмотря на боль, которая все еще давала себя
знать, я выскочил оттуда как пробка.
Боясь провалить квартиру «мамаши», я пощел к отцу. Три
дня подряд меня не было в ночиежке. Отец решил, что со
мной произошло что-нибудь страшное, непоправимое. Когда
я, стараясь не шуметь, приоткрыл дверь ночлежки, он живо
вскочил с нар и бросился ко мне навстречу:
— Что случилось, Павел? Где пропадал так долго?
— Завтра... Дай отдохнуть, батька
Но, разумеется, ни сегодня, ни завтра я не мог рассказать
отцу о том, что произошло.
БЕЛЫЕ ГОЛУБИ
Через несколько дней я уже оправился.
Наша «типография» уцелела. Быть может, полиция искала
что-либо другое? Значит, дворник здесь ни при чем и мои
сомнения были напрасными. Теперь я упрекал себя в чрез-
мерной мнительности и недостатке выдержки.
Комитет решил печатание листовок пока приостановить,
а готовые экземпляры разбросать в таких местах, чтобы они
наверняка попали в руки рабочих.
Надо было показать астраханским рабочим, что где-то
здесь, в городе, существует и действует революционная пар-
тия — грозный враг царского деспотизма и произвола. Пер-
вомайская листовка была адресована «Ко всем рабочим го-
рода Астрахани» и содержала информацию о текущих
событиях. Заканчивалась она призывом к борьбе с самодер-
жавием.
Часть этих листовок было поручено разбросать мне и
шляпнице Тане.
119
В летнем театре сада «Аркадия» шла опера «Евгений
Онегин» Ее ставила известная в то время казанско-саратов-
ская труппа, приехавшая на гастроли в Астрахань. Это был
последний, прощальный спектакль, устроенный по общедо-
ступным ценам. Он, несомненно, привлечет массу демократи-
ческой публики, сотни рабочих и служащих.
Я купил два билета на галерку, по десять копеек, кажет-
ся, и с нетерпением дожидался прихода Тани — «барышни
в соломенной шляпке, с маленькими розовыми цветочками на
полях». Как революционерка она не внушала мне особенного
доверия, казалась слишком молодой и легкомысленной для
такого серьезного дела. Но Вера Сергеевна убедила меня в
обратном, напомнив, кстати, что я и сам не старше. При-
шлось согласиться, тем более что предложение разбросать
прокламации в театре внесла та же «легкомысленная» Таня,
а не я.
Вечер был тихий, небо ясное. Жара спала. Веселая,
по-праздничному разодетая публика прохаживалась по
аллеям. Молодежь шумела, смеялась, перебрасывалась шут-
ками.
Долго ждать мне не пришлось.
Таня явилась к воротам сада точно к назначенному часу.
Разодетая в пух и прах, она подхватила меня под руку, как
«кавалера», весело болтала разный вздор, смеялась', застав-
ляла угощать ее конфетами и семечками. На левой руке у нее
висела большая красивая сумочка.
Для окружающих мы, вероятно, казались самой невинной
парочкой влюбленных. Таня держала себя достаточно «кон-
спиративно». Я тоже повеселел, разговорился и даже пытался
смешить свою очаровательную барышню.
После звонка мы вместе с потоком публики поднялись на
самый верхний ярус, на галерку. Здесь было тесно и душно.
Мы встали позади всех, у самой стены. За нашими спинами
уже не было ничьих глаз.
Вскоре началась увертюра.
Взвился занавес. Галерка затихла.
Опера «Евгений Онегин» была первой, которую я услы-
шал в своей жизни. Она показалась мне чудом красоты и
искусства. Великолепные голоса актеров и дивная музыка со-
вершенно очаровали меня. Позабыв обо всем на свете, я
жадно следил за развитием действия. А хор! Разве можно
сравнить его с церковным хором села Селигренного! И только
в самом конце первого действия, когда от резкого движения
что-то слегка зашуршало за пазухой, я вдруг вспомнил, за-
чем мы явились сюда, и с замершим сердцем оглянулся на
Таню.
120
Обняв одной рукой деревянную колонну и вся вытянув-
шись вперед, она с большим интересом смотрела на сцену.
Я осторожно коснулся ее плеча. Девушка вздрогнула и
схватилась за сумочку. Но, увидев меня, улыбнулась и молча
кивнула головой в сторону сцены: продолжай, мол, смотреть,
рано еще.
В антракте мы снова стали фланировать среди публики.
У-лучив удобную минутку, Таня шепотом напомнила: «Ко-
гда раздастся выстрел Онегина. ..» Она уже не раз слушала
эту оперу и хорошо знала, когда зрители бывают в наиболь-
шем напряжении и не отрывают глаз от сцены.
Со второй картины и до самого начала дуэли я не мог
подавить в себе чувство нарастающей тревоги и нервного на-
пряжения. Порой мне казалось, что листовки на животе
шевелятся, как живые, предостерегая от беспечности и напо-
миная о приближении решающей минуты. Таня незаметно
отошла от меня подальше, чтобы можно было сбросить ли-
стовки одновременно с разных концов галерки. Сигнал для
обоих — выстрел Онегина.
Но когда начался поединок, я снова настолько увлекся
сценой, что совершенно забыл о своей миссии.
Лес. Зима. Сидя на поваленном дереве, несчастный Лен-
ский поет свою лебединую песню; «Куда, куда вы удалились,
весны моей златые дни...» Меня охватило волнение, было до
слез жаль этого мечтательного и пылкого юношу с чистым
сердцем.
«Что день грядущий мне готовит?» — с мукой взывает
поэт, заставляя сжиматься сердца зрителей, с трепетом ждать
рокового выстрела.
Приход Онегина и трагический дуэт друзей, случайно
ставших врагами, привели меня в ужас. Как бессмысленно
и дико, что они не помирились, не подали друг другу руки!
Напряжение растет. Враги поднимают оружие и... Я по-
холодел, вспомнив о цели прихода. Едва не опоздал приго-
товиться. Оглянулся назад — никого... Хорошо!
Все зрители, устремив глаза на сцену, застыли в непо-
движности. Я сунул руку под рубашку.
В руках Онегина и Ленского медленно поднимаются
зловещие черные дула пистолетов. Вот они уже на уровне
груди, выше, еще выше... И вдруг оглушительный выстрел
сотрясает воздух — бах! ба-бах!
В то же мгновение сразу с двух сторон, словно две стаи
белых голубей, вспорхнули сотни листовок и, кружась в воз-
духе, полетели вниз. Они падали на головы сидящих в пар-
тере, в нижние ярусы театра, на сцену.
121
На секунду водворилась необычайная тишина. Актеры
застыли на месте.
В первом ряду партера вскочил на ноги какой-то лысый
генерал, багровый от ярости. Вслед за ним взметнулся и
пристав.
— Закрыть!.. Закрыть двери! — гаркнул он, топая но-
гами.
Публика в панике рванулась к дверям. Женский крик,
давка.
Не теряя времени, мы стремительно скатились по лестнице
и вместе с толпой вылетели наружу.
ВЕСНА
1904 год.. .
Опять весна и радость обновления. День Первого мая вы-
дался особенно яркцй, ослепительно солнечный, голубой.
Волга сверкала и переливалась на солнце Стремительное
движение ее могучих вод казалось всесокрушающим и веч-
ным, как сама жизнь. Весело кричали белые чайки.
В городе было жарко, душно. Толпы людей устремились
к берегам реки, на зеленые лужайки, в тень, на лодки. Это
был день традиционных первомайских прогулок, день пиру-
шек и веселья на лоне природы — весенний праздник.
Мне тоже было радостно и весело. Хотелось смеяться, ду-
рачиться, кувыркаться по траве. Тем не менее я шел за го-
род как на бой, готовый к самым драматическим, быть может
кровавым, событиям. На всякий случай я захватил даже кин-
жал, который давно уже приобрел за двугривенный на
астраханской барахолке. Он торчал у меня за поясом, под
красной рубашкой. Я мечтал и об огнестрельном оружии, но
Вера Сергеевна посмеялась надо мной: «Рано еще, дружок,
до революции не так близко».
Лодку с голубым флажком на мачте я нашел без особого
труда. Она стояла в условленном месте, под корявой ивой.
В тени под деревом бороденкой вверх лежал человек с губ-
ной гармошкой, беспечно наигрывая: «Ах вы, сени, мои сени,
сени новые мои..
Услышав пароль, он скосил глаза в мою сторону и рас-
плылся широкой улыбкой.
— А-а-а. Рыжий, здравствуй! Катись на лодку!
Опять Митрич! Вот фокусник, сразу и не узнаешь: на пле-
чах старый пиджачишко, фуражка задом наперед, бороденка
всклокочена. Сегодня он патрульный.
На лодке было трое мужчин и одна девушка, в которой
я не без удовольствия узнал шляпницу Таню. Она весело
122
смеялась и искусно передразнивала кружившихся над лодкой
чаек. Меня она встретила как старого приятеля:
— Скорей, скорей, товарищ, едем рыбу удить! .. Ой, как
ты сияешь! Солнце может обидеться!
Я был в красной рубашке, которая и в самом деле пламе-
нела на солнце, как маков цвет. Мне она очень нравилась —
цвет революции!
Когда Митрич дал сигнал к отправлении? и лодка отошла
от берега, Таня села рядом со мной. Она непрерывно верте-
лась, много смеялась, пела и с явным удовольствием тормо-
шила мою рыжую шевелюру. Девушка была так по-весеннему
хороша, что было просто невозможно сердиться на нее.
На середине Волги мы встретили еще одну лодку, полную
пассажиров.
В центре, под зеленым зонтиком, сидела белокурая жен-
щина со стрижеными волосами — я узнал в ней Клавдию Ва-
сильевну. Она оживленно разговаривала со своим соседом,
человеком лет тридцати, в новом, элегантном костюме, в бе-
лой сорочке с высоким крахмальным воротничком. Он резко
выделялся из окружающей его рабочей молодежи, одетой
весьма скромно и даже бедно. Мне не понравилось сухое,
надменное лицо незнакомца: острая бородка, буграстый лоб
и серые, холодные, как льдинки, глаза. Слушая Клавдию Ва-
сильевну, он снисходительно улыбался тонкими, плотно сжа-
тыми губами. Кто это? .. Впрочем, я сразу забыл о нем,
увидев Веру Сергеевну, сидевшую на корме с Антоном. В про-
стом белом платье, с красным цветком на груди, она казалась
мне воплощением весны. А когда в знак приветствия она
махнула мне платком и улыбнулась, я почувствовал себя на
седьмом небе. Хотелось броситься в воду и с опасностью для
жизни (непременно с опасностью!) перемахнуть расстояние,
отделявшее нас от лодки Антона, и, конечно, оказаться рядом
с нею, на одной скамье... К несчастью, в этом не было надоб-
ности: лодки быстро и ловко встали борт о борт и вместе
покатились дальше по воле волн.
А вокруг была такая ширь, такое сверкание и радость, что
нельзя было спокойно и бесстрастно любоваться весенней
красою мира.
Антон не выдержал и, поднявшись во весь свой богатыр-
ский рост, запел густым баритоном:
Есть на Волге утес.
Диким мохом оброс
От вершины до самого края...
Подхваченная десятком молодых голосов, песня понеслась
по необъятной глади реки, вызывая в памяти легендарный
образ мятежника и его славной вольницы.
123
Я с упоением подтягивал Антону, позабыв обо всем на
свете.
Слегка откинувшись назад и глядя куда-то вдаль, пела и
Вера Сергеевна. Ее мягкий, задушевный голос проникал
в самое сердце, летел над волнами, уносился жаворонком в
голубое небо;
На вершине его
Не растет ничего,
Только ветер свободно гуляет...
Наш хор звучал как орган, могуче и слитно.
Но я слышал только два голоса — Веры Сергеевны и
Антона. Как они ладно поют, с каким огнем и страстью!
Оба молодые, полные сил, прекрасные и... оба счастливы...
Ну и пусть! А все-таки что-то ужалило сердце.
В русской косоворотке с расстегнутым воротником, Антон
стоял у кормы, широко расставив ноги, заломив фуражку на
затылок. Ветер трепал его блестящие кудрявые волосы, глаза
горели. Он пел вдохновенно, широко, всей своей могучей
грудью.
— Тише, товарищи, берег близко!
Песня оборвалась. Кто-то дернул меня за рукав. Я огля-
нулся.
— Зачем вы красную рубашку надели сегодня? — сухо
спросил меня сосед Клавдии Васильевны, с острой бород-
кой — Вы что, забыли, куда мы едем? ..
Застигнутый врасплох, я растерялся, не зная, что сказать
в оправдание.
Меня выручил Антон:
— Не беда, в лесу не видно будет.
— Зачем же гусей дразнить? — недовольно возразил не-
знакомец.
— Не надо, товарищ, из мухи слона делать, — вмешалась
и Вера Сергеевна. — Конспирации он не нарушил: по празд-
никам астраханцы одеваются во все цвета радуги, красным
тоже не брезгуют.. .
По знаку Антона лодки расцепились и круто повернули к
берегу.
Вскоре мы вошли в узкий залив с низкими берегами, по-
росшими лесом и мелким кустарником.
Но не успели лодки вплотную подъехать к берегу, как
навстречу нам из кустарников выскочил человек в засученных
по колено штанах и, поспешно подойдя к лодке, что-то за-
шептал на \ \о Антону. Тот заметно побледнел, но все
же спокойным голосом сказал товарищам, сидевшим на
в слах:
124
— Живо назад! Объедем островок! Место маевки прова-
лено. . А вы, Митрич, слезьте здесь и осторожно пройдите
берегом. В случае опасности дадите нам знать. Соберемся в
Болдинском лесу.
Меня обдало жаром.
— Разрешите и мне пойти с Митричем!
Для большей убедительности я едва не похвастался, что
вооружен кинжалом и в случае чего могу пригодиться. Но
вовремя спохватился, запнувшись на полуслове.
— Иди, если хочешь, — разрешил Антон, — только не от-
ставай от Митрича.
— Да не горячись попусту, — добавила Вера Сергеевна,
кивнув мне головой.
На радостях я так лихо прыгнул с лодки, что едва не
опрокинул ее.
Через несколько минут мы с Митричем уже скрылись
в лесу.
В лесу было тихо, спокойно. Пахло свежей зеленью, от-
цветающими ландышами, прелыми листьями.
Митрич осторожно шел впереди, внимательно прогляды-
вая каждую полянку и перелесок. Время от времени он оста-
навливался, настороженно прислушивался к лесным звукам
и шорохам. Положив руку на рукоятку кинжала, я шел сзади.
Я мнил себя то Следопытом, то Ункасом, то его мрачным
отцом, имя которого выговаривалось с таким трудом — Чин-
гачгук. Для большего сходства мне хотелось лечь на живот
и, взяв кинжал в зубы, бесшумно, как змея, ползти по сле-
дам «коварного врага».
Мы долго продвигались вперед, не обнаруживая никаких
признаков опасности. Я, понятно, был рад, но и раздосадо-
ван: ложная тревога. Вероятно, наши патрули приняли за
городового или шпиона какого-нибудь случайного прохожего
или кого-то из гуляющих по случаю Первого мая. У страха,
как говорится, глаза велики..
Вдруг Митрич так рванул меня за руку, что я мешком
свалился в густую листву кустарника.
Где-то поблизости раздался шум и треск, послышались
шаги.
Мы прильнули к земле, затаили дыхание.
Мимо нас прошел пристав, придерживая шашку левой рукой.
— Черт знает что! — ругался он. — Опять срывается...
А все ты, паршивец: «Здесь, здесь! У меня нюх!» Ну вот и
нюхай теперь! ..
С берданкой на плече следом за приставом спешили косо-
лапый городовой и кто-то в штатском. Кого из них ругал
пристав, нельзя было понять.
125
Дрожа от волнения, я попробовал вытащить кинжал из
ножен, но его почему-то заело, — должно быть, животом при-
давил. Митрич свирепо ткнул меня кулаком в бок.
Я замер с рукой на кинжале.
Из-за веток нельзя было разглядеть ни лица, ни костюма
штатского. Промелькнули только широкие рыжие штаны да
острый конец железной тросточки. Через некоторое время в
том же направлении проехали два конных казака.
• Когда все затихло, Митрич поднялся на ноги и прежде
всего отчитал меня:
— Ты что вертелся как на иголках? Живот, что ль, схва-
тило?
Я был сконфужен, но ни слова не сказал в свое оправда-
ние, а тем паче о кинжале.
По дороге, как бы про себя, Митрич хмуро заметил:
— Да, без провокации здесь не обошлось. Ведь именно
вот в этом месте была назначена маевка. Кто-то выдал. Хо-
рошо, что патрули вовремя заметной опасность и направили
людей в другую сторону. Но кто бы это мог быть? ..
Лицо Митрича потемнело. А я растерянно думал: «Преда-
тели в нашей среде! Провокаторы!. Что может быть ужас-
нее?!»
— Скажите, Митрич, неужели в нашу организацию могут
проникнуть такие гадюки?
— Змея везде пролезть может. У нас вот совсем недавно
подозрение пало даже на агитатора комитета. Была создана
комиссия...
— II что же?
— К счастью, слухи не оправдались. . .
Уф! У меня словно гора свалилась с плеч.
— А вы знаете того агитатора, Митрич?
— Ты тоже видал его. На маевке покажу.
— А что за человек в штатском костюме провожал при-
става?— продолжал я допрашивать Митрича, идя за ним
следом.
Тот сердито отрезал:
— Шпион, конечно. Вот кого давить надо!
МАЕВКА
Когда мы добрались до Болдинского леса, маевка была в
полном разгаре. На поляне, со всех сторон укрытой кустар-
ником, расположилось человек сорок рабочих, главным обра-
зом молодежи. Они внимательно слушали речь того самого
интеллигента с острой бородкой, который так пристыдил меня
из-за красной рубашки.
126
Мы уселись на упавшее дерево за спиной Веры Сергеевны
и Антона. Треснул сучок.
Оратор сердито блеснул в нашу сторону своими серыми
холодными глазами.
— Это Илья Шендриков, — шепнул мне на ухо Митрич,—
тот самый агитатор.
Я вздрогнул и с особым вниманием стал слушать ора-
тора. Он стоял посредине зеленой полянки. Его речь, подкреп-
ленная красивыми ораторскими жестами, лилась свободно,
сверкала острыми словечками.
Все неотрывно смотрели на оратора, изредка улыбались,
порой удивленно раскрывали глаза, но сидели спокойно и
чинно, как в театре на интересном спектакле.
Слушая Илью, я невольно сравнивал его речь с пламен-
ными выступлениями Антона. Да, Илья говорил куда свобод-
нее, ярче, замысловатее. Но почему его слово не зажигало
меня, как слово Антона? Почему его призывы не трогали
сердце? Странно..
Только один человек смотрел в рот Ильи с искренним уми-
лением и восторгом, как смотрит верующий на чудотворную
икону, — это была Клавдия Васильевна. Случайно перехватив
ее влюбленный взгляд, я вдруг вспомнил о недавней раз-
молвке подруг и подумал: «Вот кто дергает ее за ниточку и
ведет за собой». Однако ничего плохого я не заметил в речи
Ильи. Он говорил о значении праздника Первого мая, о
борьбе за восьмичасовой рабочий день, о том, как празднуют
этот день за границей.
Почему же хмурятся и переглядываются Антон с Верой
Сергеевной?
Когда Илья кончил речь, раздались было аплодисменты,
но тут же оборвались' слушатели вспомнили, где они нахо-
дятся. Первым сердито шикнул Митрич. Оратор довольно
улыбался.
— Твое елрво, Верочка! — сказал Антон, глянув на нее
счастливыми, сияющими глазами.
Вера Сергеевна неторопливо встада, оправила платье и
как бы в раздумье оглядела аудиторию. ..
Я никогда не слышал ее выступлений на собраниях и сей-
час с трепетом ждал- что-то она скажет нам, куда позовет? .
— Дорогие товарищи! Братья! Друзья! . .
Густой, певучий голос прозвучал над нашими головами
как призыв из глубины сердца, как обращение к родным,
близким людям.
— Сегодня Первое мая, чудесный праздник весны и про-
буждения природы, — говорила Вера Сергеевна. — Посмо-
трите вокруг — на этот кудрявый зеленый лес, на эту
127
лужайку, покрытую первыми цветами, на этих пестрых бабо-
чек, которые так радостно порхают с цветка на цветок. Все
пробудилось к жизни, все радуется солнцу, свету, все тянется
к счастью... А что мы, рабочие люди? . . Где наша весна?
Где наши радости и счастье? Почему я не вижу на вас празд-
ничных одежд? Почему так измучены и бледны ваши лица?
Почему на каждом из вас лежит печать нищеты и бедности?
Вы же люди труда. Вашими руками созданы все -сокровища
мира. Кто лишки вас права владеть ими?
Мы невольно переглянулись, словно впервые увидели друг
друга. В самом деле, — как мы плохо выглядим: потертые
пиджаки, облинявшие рубашки, старая обувь. А какие серые
лица, запавшие глаза...
Но разве мы виноваты в этом? .
Словно отвечая на наши недоуменные вопросы, Вера Сер-
геевна простыми словами нарисовала перед нами страшную
картину бесправия русского народа, жестокой эксплуатации
рабочих и крестьян, тяжкого гнета самодержавия.
Обычно мягкие и добрые, глаза ее пылали гневом, лицо
побле днело.
— Если мы хотим навсегда уничтожить эксплуатацию че-
ловека человеком, — говорила она,— если мы хотим добиться
свободы и лучшей жизни для нас и для детей наших, мы
должны разрушить старый мир и на его развалинах построить
мир новый — мир социализма и братства народов. Мы
должны свершить революцию, низвергнуть проклятое царское
самодержавие, залитое народной кровью.
— Да здравствует революция! — вскочив на ноги и вски-
нув кулаки над головой, крикнул какой-то молодой рабочий.
Крик был сразу? подхвачен всеми и гулко прокатился по
лесу.
Тише, тише! Вы с ума сошли! — всполошился Илья,
побелевший от страха.
А нам хотелось сейчас же, сию минуту, идти в бой, делать
революцию, строить баррикады.
Но Антон тоже призвал нас к порядку' и предложил спо-
койно продолжить митинг.
Посте Веры Сергеевны с речами стали выступать молодые
рабочие, которых Митрич называл мне по фамилиям, а может
быть и по кличкам: Алеша Костин. .. Юша Косенков.. Па-
ве т Беликов .
От них я снова услышал лозунги из нашей прокламации:
«Восемь часов — тля работы, восемь для сна, восемь сво-
бодпых!», Долой самодержавие! .
.Хорошо о«помнилось выступление бледнолицего молодого
человека с топкими рыжими усиками.
128
Митрич назвал его, кажется, Мишей Гуковским.
Я был крайне удпглеи и в то же время обрадован: с ре-
чами выступали рабочие! Правда, эти речи были очень крат-
кими, но горячими и полными гнева. Значит, агитаторами
могут быть не только ученые люди — интеллигенты, но и про-
стые рабочие, такие же, как я. Однако стоило мне на секунду
вообразить себя оратором, как я уже покрывался потом и
чувствовал, что задыхаюсь от волнения и робости. Конечно,
я буду запинаться, как заика, и сразу сорвусь.
Антон коснулся пальцем моего плеча:
— А почему бы и тебе, Павел, не сказать несколько слов?
Мое смущение, видимо, так ярко отразилось на лице, что
Антон поспешил успокоить меня:
— Ну-ну, можно и не торопиться с этим, ты еще молод,
успеешь.
Я почувствовал себя сраженным окончательно. Нет, ни-
когда не быть мне агитатором! К тому же что я могу сказать
нового этим людям, когда все мои знания можно уложить на
ладошке?!
— Да, надо учиться и быть смелее, — заметила Вера Сер-
геевна, подходя ко мне. — Надо учиться не только в кружке
и по книгам, но и на практике. Раз-два сорвешься, нагово-
ришь, что надо п не надо, а потом выправишься и будешь
отличным агитатором.
С тех пор мечта стать революционером-агитатором уже не
покидала меня, она горела предо мной, как маяк в море, как
цель моей жизни.
Маевка закончилась благополучно. Половина людей разо-
шлись по лесу, часть уехали на лодках. Я задержался около
Веры Сергеевны. Мне хотелось знать, помирились ли подруги.
Кажется, нет. Клавдия Васильевна все время жалась к Илье
и не заговаривала с Верой Сергеевной, а та держала себя
так, словно совсем не замечала бывшей подруги.
Когда почти все разошлись, Антон сухо заметил Илье:
— Твоя речь, Илья, мне не понравилась. Как можно в
майском выступлении забыть о политических лозунгах?
— О каких именно? — с усмешкой спросил Илья, сверкнув
холодными глазами. — «Долой самодержавие»? «Да здрав-
ствует революция»?
— Дело не только в лозунгах, — вмешалась Вера Сергеев-
на.— Вся твоя речь была призывом к борьбе чисто экономи-
ческой. К борьбе за копейку Революционным социал-демо-
кратом от тебя и не пахло.
Илья поморщился:
— Во-первых, о борьбе политической говорил передо мною
Антон, а во-вторых... пора уже ехать.
129
— Хорошо, — согласился Антон. — О твоей позиции мы
поговорим в комитете.
Я понял, что спор шел о том же, из-за чего поссорились
Вера Сергеевна с Клавдией Васильевной. Значит, вопрос
серьезный.
Илья и Клавдия Васильевна поспешили сесть в послед-
нюю лодку.
— А мы давайте пройдем по бережку,— предложила Вера
Сергеевна Антону и мне.
Я обрадовался, но Антон неуверенно возразил:
— Боюсь, что втроем будет слишком заметно. ..
Вера Сергеевна тоже заколебалась:
— Пожалуй, правда, Паша. Стоит лп рисковать?
Я поспешил согласиться:
— Нет, нет! Вы идите с Антоном по берегу, а я махну
через лес.
— Тогда до свидания!
Вера Сергеевна пожала мне руку.
— Скажи мамаше, что я зайду к вам через пару дней...
если ничего не случится.
— Но, но, — засмеялся Антон, — никаких «если»! Пока на
Шипке все спокойно.
Он смело взял девушку под руку и повел вдоль бе-
рега. .
Я долго смотрел им вслед и почему-то очень хотел, чтобы
она оглянулась, моя учительница. . И вдруг, уже у поворота,
она в самом деле оглянулась, улыбнулась своей чудесной
улыбкой п махнула мне рукой. Я радостно ответил тем же.
Как хорошо, что с ней Антон! Да, да, я желаю им только
счастья. .. от всего сердца..
Тогда мне не приходило в голову, что я вижу их в послед-
ний раз.
ЗА МНОЙ «ХВОСТ»
Возвращаясь с маевки, я медленно шел по Бакалдинской
улице к дому «мамаши». Вспомнил о провокаторе, выдавшем
место сбора. Какая должна быть черная душа у этого чело-
века!
Я приближался уже к дому, когда из поперечного пере-
улка вынырнул человек в котелке и, не глядя в мою сторону,
пересек дорогу. В его квадратной фигуре мне показалось
что-то знакомое: рыжий костюм, железная трость с крючком,
засаленный котелок.
Человек быстро исчез за >глом.
130
Мне стало не по себе. Не шпион ли? Куда он делся,
однако? Шагов не слышно. Может быть, он живет здесь и
попросту зашел домой? Надо проверить во что бы то ни стало.
Квартира «мамаши» должна быть вне подозрений.
Я свернул в первый попавшийся переулок и ускорил шаг
Прислушался, не идет ли кто следом. Нет, кажется, все спо-
койно.
У поворота улицы я шмыгнул в тень и прижался спиной к
воротам. Однако где же я видел этого человека?
Долгая, тревожная тишина. Мне казалось, что я слышу
биение собственного сердца. Неужто ложная тревога?
Но вот издалека, постепенно приближаясь, послышались
осторожные шаги. Это был он, человек с железной тростью.
Он шел, как кошка, мягко ступая по песку. На секунду
остановился посредине переулка, огляделся по сторонам,
резко ускорил шаги.
Я тотчас скрылся за угол и пошел по улице, параллельной
Бакалдинской, но в обратном направлении.
Если подозрительный фланер снова появится сзади, зна-
чит, слежка за мной!
Не прошло и пяти минут, как за моей спиной вдали за-
маячила знакомая фигура. Шпион был не очень умен, если
позволил так быстро выявить свою особу Что теперь делать?
Как оторвать «хвост»? Да, прежде всего выдержка и спо-
койствие... Я замедлил шаги, шпион тоже.
Но где же все-таки я встречал эту гадину? Когда?
Надо посмотреть шпика поближе. Я круто повернул назад
и пошел ему навстречу.
Шпион остановился у фонарного столба и, пошарив по
карманам, вынул спички и папиросы.
Твердой походкой, с вызывающим видом, я прошен почти
вплотную мимо озадаченного преследователя. Тот, чиркнув
спичкой, отстранился. Мне бросились в глаза широкая, как у
бульдога, челюсть и оттопыренные уши. Колючий холодок
пробежал по спине, — это был тот самый человек с железной
тросточкой, которого я встретил на пути в Больницу обще-
ственного призрения. Скверно. Значит, за мной установлена
настоящая слежка.
Теперь уже «хвост» не оторвется, пока я не приведу его
к месту своей ночевки. Посмотрим! Закипела злость.
До самого конца улицы, выходившей в степь, я несся как
на пожар. Шпион не отставал, хотя держался на почтитель-
ном расстоянии. Вот уже последний дом на углу — малень-
кое деревянное здание с забитыми окнами. Дальше прости-
ралась бесконечная сухая степь, пересеченная оврагами.
131
Влево вицнелось заброшенное кладбище, где я недавно пря-
тал свои листовки.
Повернув за дом, я остановился в раздумье. Куда же те-
перь? Если вернуться в город по следующей улице и идти
шагом, шпион догонит, а если побежать, он решит, что при
мне имеется что-нибудь весьма важное, и, конечно, погони гея
следом, может быть даже применит оружие. Однако размыш-
лять было некогда. Заметив впереди овраг, я со всех ног
пустился бежать прямо в степь.
Под прикрытием углового дома я надеялся незаметно до-
бежать до оврага и, спрыгнув на дно, спрятаться от пресле-
дователя. К несчастью, цель оказалась не так близка, как я
рассчитывал.
Я летел к оврагу во всю прыть молодых ног, но все же
не успел скрыться к тому моменту, когда шпион появился у
дома с забитыми окнами. Он тотчас заметил меня и, выхва-
тив из кармана револьвер, ринулся в погоню. Еще минута и
я спрыгнул на дно неглубокого оврага, тяжело дыша. С деся-
ток шагов пробежал вправо, но так, чтобы моя голова была
видна шпиону. Затем, пригнувшись и уже незаметно для пре-
следователя, понесся в обратном направлении. По моим рас-
четам, введенный в заблуждение шпион побежит мне напере-
рез, вправо, а я тем временем доберусь до кладбища и
окончательно отделаюсь от «хвоста». Кстати, впереди вид-
нелся куст, из-за которого можно будет выглянуть наружу и
узнать, насколько удалась моя хитрость.
Так и сделал. Добежав до куста, я присел в тени, затем
осторожно поднял голову и... замер в испуге. Две круглые
черные колонны конусом сходились над моей головой — это
были ноги шпиона в широких штанах и огромных башмаках
с толстыми подметками.
Изогнувшись, Хак кошка перед прыжком, шпион загля-
дывал через куст в глубину оврага. В руке поблескивал ре-
вольвер.
Прошло не больше секунды, но она показалась мне веч-
ностью. Я боялся шевельнуться. .
Шпион вдруг сорвался с места и полетел вдоль оврага
вправо. Хитрость удалась!
Я не стал дожидаться, когда он обнаружит мою хитрость,
и устремился влево по дну того же оврага. «Хвост» ото-
рвался.
Как будет смеяться «мамаша», когда я расскажу ей об
этом! Даже она, старая, опытная революционерка, должна
б\дет признать, что на сей раз я действовал находчиво и с
выдержкой.
132
НИЧЕГО ПРЕДОСУДИТЕЛЬНОГО
Мое торжество оказалось преждевременным. Не успей я
войти в комнату, как встретившая меня Мария Николаевна
сообщила:
— Сегодня вечером к нам заходил околоточный надзи-
ратель. Спрашивал какого-то Павла, а уходя, строго нака-
зывал ничего не говорить квартиранту. Учти, сынок. Если что
есть при тебе, спрячь или уничто/кь. Верочку я уже предупре-
дила. Сюда она больше не явится.
Эта новость оглушила меня, как обухом по голове. Чтобы
это значило? Шпиона я от дома отвел, а полиция ищет Павла?
Неужто меня? Не случилось ли что-нибудь с Таней по дороге
с маевки? А может быть, эта ниточка тянется от «типогра-
фии»? Вряд ли. Она висит на прежнем месте.
На мои недоуменные вопросы «мамаша» спокойно отве-
тила:
— Пока ничего страшного не случилось. Ложись-ка спать,
раз уж пришел. Если, паче чаяния, явятся с обыском, скажи,
что ты здесь квартирант и никого не знаешь, а о Вере просто
забудь. В таких случаях молчание — золото.
Легко сказать «ложись спать»! Лечь-то я лег, но долго не
мог заснуть. Тревожные мысли не давали покоя. Кого вы-
следил шпион? Меня, «мамашу» или Веру Сергеевну? А вдруг
их арестуют и заберут в тюрьму? Кто виноват? Моя ли не-
опытность, случайная неосторожность Веры Сергеевны или? ..
Я не знал, что и думать. Голова шла кругом.
Под утро осторожный стук в дверь заставил меня
съежиться на своем ложе. Идут! Я притворился спящим,
хотя от внутреннего напряжения меня трясло как в лихо-
радке.
Мария Николаевна подняла крючок только после повтор-
ного, более настойчивого, стука. Она не торопилась.
Дверь резко распахнулась, и, грузный, как отъевшийся бо-
ров, в комнату шумно ввалился пристав. Вслед за ним,
громыхая шашками, вошли двое городовых, околоточный
надзиратель, наш дворник и еще какой-то мужчина.
Я продолжал «спать», настороженно прислушиваясь. Мне
хотелось выиграть время, чтобы взять себя в руки. Да, те-
перь я буду спокоен, как подобает революционеру. Во всяком
случае, постараюсь.
«Мамаша» долго чиркала спичкой, зажигая лампу.
Вдруг резкий свет ударил мне в глаза. Я чуть-чуть приот-
крыл веки и едва не вскочил от неожиданности — у изголовья,
направляя луч потайного фонарика на мое лицо, стоял че-
ловек с челюстью бульдога, сатана! .
133
— Ну что? — брюзгливо процедил пристав, кивнув голо-
вой в мою сторону.
Шпион окинул меня пронизывающим взглядом и коротко
бросил:
— Он, ваше благородие!
Пристав пренебрежительно пожал жирными плечами:
— Чепуха! Мальчишка! На губах молоко не обсохло! ..
А ну, вставай, крамольник!
Зевнув во весь рот, я открыл глаза.
Пристав посмотрел на меня и ухмыльнулся. Шпион ото-
шел в сторону.
Я поднялся с кровати и оделся.
Городовые и околоточный надзиратель все перевернули
вверх дном. Они начали с моей кровати. Грубо сбросили на
пол постель, разодрали матрац, прощупали подуш-ку, осмо-
трели и разбросали белье, вытащили все из-под кровати.
Пристав уселся за стол около лампы, выдвинул ящики,
стал просматривать книги и письма.
Шпион с молоточком в руках обходил все стены, просту-
кивал их в разных местах, прислушиваясь к издаваемым
звукам.
Овладев собой, я внутренне посмеивался, наблюдая за
безнадежными поисками шпиона: он, видимо, тоже искал
подполье, тайный склад оружия, быть может типографию.
В заключение он приказал городовому содрать со стены обои
от потолка до пола.
— Дай-кось, батюшка, я сама, — предложила Марья Ни-
колаевна, до сих пор спокойно стоявшая у печки. — Их надо
водой облить — скорей отойдут. Чего зря чужое добро-то
портить!..
Шпион зло огрызнулся:
— Пошла прочь, старая карга!
Я вскипел:
— Как вы смеете оскорблять!..
А «мамаша» только пожала плечами и молча отошла к
печке.
Меня душила злость.
— Что, собственно, этот господин ищет здесь? — сухо
спросил я, подходя к приставу.
Тот удивленно вскинул брови. Потом вынул из кармана
какую-то бумажку и молча показал мне. Это был ордер жан-
дармского у правления на производство обыска у квартиранта
Марии Николаевны Раневской и на мой арест «в случае
обнаружения компрометирующих документов».
Я пожал плечами.
— Ничего не понимаю. Чепуха какая-то!
134
— Молчать! — бешено рявкнул поистав, швырнув пачку
бумаг на пол. — Я вам покажу, как этого. бунтовать...
Мальчишка! Молокосос!
«Мамаша» укоризненно покачала головой.
Я вспыхнул от стыда: не выдер/кал экзамена!
Тучный пристав был, видимо, раздражен неудачей обыска
и особенно тем, что его так рано обеспокоили по явно пустяч-
ному поводу.
— Да скоро ли вы кончите, черт вас возьми? — крикнул
он, повернув к шпиону побагровевшее лицо. — Уже светло на
дворе.
Скользнув по мне злыми глазами, шпион смущенно про-
мямлил:
— Да я могу, собственно, кончать, хотя уверен, чю...
— Уверен, уверен! — передразнил его пристав. — Ты мне
найди, а не уверяй. Ишь нашел революционера — от горшка
три вершка! Тьфу! . .
Хотя такое сравнение было достаточно обидным, я все же
внутренне ликовал и злорадствовал. Хотелось показать
шпиону кукиш.
Подражая «мамаше», я «спокойно» отошел к стене и за-
ложил руки за спину.
Пристав составил протокол и подозвал меня к столу, по-
манив толстым пальцем:
— Ваша фамилия? Пмя, отчество? Возраст? .. Тэк-с...
Подпишитесь, ежели не имеете против... р-революционер!
Я неуверенно взял ручку и быстро прочитал протокол.
В глаза бросилась заключительная строчка: «После оного
обыска ничего предосудительного не обнаружено». Дрожа-
щей рукой я подписал протокол. Затем к столу подошел двор-
ник, вызванный в качестве понятого, и тоже приложил руку.
Все кончено.
Шаркая ногами и гремя шашками, представители власти
с шумом выкатились из комнаты. Мне неудержимо хотелось
смеяться, плясать, хотя я все еще не смел верить, что опас-
ность миновала.
Продолжая обшаривать комнату своим липким, пронизы-
вающим взглядом, шпион задержался и выходил последним.
Наши глаза встретились. Он криво усмехнулся и злобно про-
шипел:
— Не радуйся, желторотый, я тебя еще пымаю!
Я хотел плюнуть ему в лицо, но, глянув на «мамашу»,
удержался.
Когда незваные гости ушли, мамаша тепло обняла меня
и, погрозив пальцем, сказала:
— Надо спокойно, Пашенька... Ах, молодость, молодость!
1Ьо
ЗОЛОТОЙ НАБАЛДАШНИК
На следующий день я пришел в типографию с большой
тревогой в душе. Что делать дальше? Как отнесутся комитет
и Вера Сергеевна к провалу квартиры «мамаши»?
Митрич, как всегда, был на своем месте раньше всех. Он
встретил меня радостным возгласом, рывком пожав руку. Ви-
димо, старику были известны события прошлой ночи, и он не
без тревоги ожидал моего прихода.
Наборщик Ивановский подбежал к нам, веселый и воз-
бужденный.
— Под Первое мая вы были в театре? Нет? Вот жалко!
Там произошла такая кутерьма, что меня едва не раздавили.
Только, знаете ли, раздался выстрел Онегина, как с галерки
посыпалась целая туча листовок. Я так и замер. Потом,
вижу, вскакивает генерал и давай орать на пристава: «Что
гы смотришь, стоеросовая дубина? Бунт! Агитация!» Чуть
ему в морду не заехал. А пристав как завизжит; «Двери за-
крыть! Закрыть! Арестовать!» А где тут закрыть, когда пуб-
лика валом хлынула во все двери! Листовки, конечно, мигом
расхватали. Ужас что было! Вот здорово! . .
Я слушал эти подробности с большим наслаждением, ра-
дуясь, что наши усилия дали плоды. Теперь об этом событии
заговорит весь город.
Среди наборщиков тоже пошли толки и пересуды:
— Слышь, ребята, опять грамота появилась.
— До чего дошло, а? Сотни листовок прямо на головы
начальству бросили.
— Какое там сотни — тысячи! И ведь печатные, братцы.
Ну точь-в-точь как в нашей газете, и шрифт тот же.
— Вот отчаянный народ!
— Известно, студенты, что им терять-то!
— Оно и нашему брату терять нечего — все голоштанники.
— А о чем они пишут в этих грамотах?
— Да супротив царя, слышь, бунтуют. Генералы, говорят,
изменщики, министры тоже. Поэтому, вишь, и бьют нас
япошки-то, Порт-Артур захватили. ..
Неожиданно появился горбоносый. Наборщики рассыпа-
лись по местам и прекратили шушуканье. Хозяйский согля-
датай был чем-то взволнован и придирался к каждому пу-
стяку.
Обычно рабочие молча выслушивали его замечания, даже
ш пытаясь оправдываться. За спиной каждого стояла страш-
ная \гроза безработицы, а <• горбоносом) черту» ничего не
стоило подвести любого под увольнение. По па сей раз на-
борщики зло огрызались, не давали себя в обиду.
136
Удивленный метранпаж прикусил язык и, окинув нас
угрожающим взглядом, ушел в контору.
Вслед раздался язвительный смешок:
— Ишь стервятина, поджал хвост! Должно, и до них
дошло.
— Храбёр гнус, если ты сам трус, — как бы вскользь за-
метил Митрич, продолжая работу.
— Будешь трус, когда дома трое галчат каши просят, а
у других и больше!
— Вот-вот, каждая овца за свою шкуру дрожит, — вспых-
нул Ивановский, — оттого нас и давят поодиночке., пся
крэв!
Будто ветром распахнуло дверь, и в наборную снова вка-
тился горбоносый. Но я не сразу узнал его — таким он вдруг
стал маленьким, робким, омерзительно противным. Согнув-
шись в три погибели, он, как краб, пятился боком.
— Пожалуйста, ваша сясь, вот сюда.. . Не оступитесь,
ваша сясь... — сладко сюсюкал метранпаж, то и дело кла-
няясь высокому господину, который шел за ним следом. —
Простате великодушно, ваша сясь, здесь краска, осторожно...
Работа на полный ход, ваша сясь, не сумлевайтесь.. хи-
хи-хи...
Горбоносый рассыпался от подобострастия и желания
угодить.
— Сам хозяин пожаловал, — шепнул мне на ухо Митрич.
Наконец-то! Вот когда я увидел «классового врага в
лицо»! Нет, он совсем не толстый, и рожа не красная, как я
думал. Наоборот, рядом с горбоносым хозяин казался даже
тощим и длинным, как глиста. Но лицо надменное, барское,
в углу скошенного рта дымилась пахучая сигара. Белые, хо-
леные руки опирались на трость с круглым золотым набал-
дашником. В своем великолепном костюме с иголочки на
фоне обшарпанных и грязных рабочих хозяин выглядел бога-
тым вельможей среди подданных.
Так вот он, значит, какой, паук, кровосос, эксплуататор!
Вот на какого бездельника тридцать человек работают не
покладая рук! Оказывается, мы работаем для того, чтобы эта
образина курила сигары и носила палку с золотым набал-
дашником! О, черт возьми!
Не вынимая изо рта сигары, хозяин милостиво поздоро-
вался с наборщиками.
Все сделали вид, что усиленно работают и не замечают
прихода хозяина. По лицам пробежала тень Кое-кто сердито
нахмурился.
Глянув в сторону Ивановского, я вздрогнул. Его руки
быстро мелькали над кассой. Он издали с такой злобой
137
следил за хозяином что казалось, собирался схватить его за
горло. Мои соседи, два молодых наборщика, украдкой пере-
мигивались.
— Ишь какая цаца! — сквозь зубы процедил один.—
Соплей перешибить можно, а всех в кулаке держит.
— Погоди, дай срок, и до него доберутся. ..
Опасаясь измазать новый костюм, хозяин осторожно про-
ходил между наборными кассами.
Все так же, боком, как уродливая тень, ему предшество-
вал метранпаж. Он продолжал улыбаться и кланяться. Каза-
лось, спина этой гадюки стала резиновой.
Мое негодование росло. Особенно раздражал меня золотой
набалдашник. Вот куда идет наш «добавочный труд»! Хоте-
лось чем-нибудь шлепнуть по белой шляпе «благосклонного»
хозяина или так дать ему в зубы, чтобы сбить эту бесстыд-
ную самоуверенность власть имущего. Хорошо бы заодно дать
пинка и горбоносому — уж больно противен!
Заглянув через стеклянную дверь во двор, хозяин сердито
насупился и даже выплюнул изо рта сигару.
— Э-э-э, что это такое? — брезгливо протянул он. — По-
чему такая грязь во дворе?
Горбоносый съежился, как от удара кнутом. На лице вы-
ступили багровые пятна.
— Я-. я... Дворник заболел, ваша сясь, я приказал
ученикам вымести, а они...
— Тэк, тэ-э-э-эк-с... Следовательно, ваших приказаний не
слушают даже ученики? Покажите-ка мне этих храбрецов.
Метранпаж растерянно показал в мою сторону:
— Вот этот, ваша сясь.
Кровь бросилась мне в голову.
Хозяин посмотрел куда-то в потолок и процедил сквозь
зубы:
— Э-э-э, молодой человек, почему ж вы не исполнили
распоряжения Захара Иваныча?
Это было уже сверх моих сил, но все же я ответил до-
вольно сдержанно:
— Як вам в дворники не нанимался!
Рабочие замерли.
Лицо хозяина вытянулось, губы дрогнули. На сей раз он
соизволил внимательно оглядеть меня с головы до пят, как
редкостную птицу.
— Тэк, тэ-э-эк-с... Значит, бунтуем? . . Хо-хо, да он уже
взрослый мужчина! Какой же это ученик?! — II, резко повер-
нувшись к полумертвому метранпажу, неожиданно зло взвиз-
гнул: — Выгнать паршивца!
138
Окончательно потеряв самообладание, я изо всей силы
швырнул верстатку под ноги хозяину. Тот, как от взрыва
бомбы, шарахнулся в сторону, уронив палку.
— Ты сам паршивец! — неистово крикнул я в лицо хо-
зяину и, ударив ногой по золотому набалдашнику, пулей вы-
летел из типографии.
Дверь хлопнула так, что зазвенели стекла.
За эту выходку при первой же встрече Митрич серьезно
отчитал меня, но кончил смехом:
— Посмотрел бы ты, какая была рожа у горбоносого! Он
чуть не окочурился от страха, в червя превратился. А хозяин
как даст ему коленом в зад — и марш в контору. Наборщики
целый день покатывались со смеху. В общем получилось
лихо. Но впредь не забывай, что ты революционер, подполь-
щик и что подобными вспышками ты можешь только выдать
себя и повредить делу. Так-то, рыжий конек, зря не форды-
бачь и не помай оглобли...
«ОЧЕНЬ ПРОСТО»
Вера Сергеевна куда-то исчезла. После маевки я долго нс
видел ее. Мне стало грустно и одиноко. Что с ней? Почему
«мамаша» ходит мрачнее тучи и чего-то тревожно ожидает,
особенно по ночам? Каждый стук в дверь или в окно застав-
ляет ее нервно вздрагивать, вскакивать на ноги. Она почти
не выходит из дому. Над нашими головами нависли тучи.
Прошла неделя после обыска.
«Мамаши» целый день не было дома. Она вернулась
поздно ночью с серым, как земля, лицом.
— Что случилось, мамаша? Вести от Веры Сергеевны?
Она тяжело опустилась на стул и, вынув из-за пояса бу-
мажку, положила передо мной на стол.
— Верочка в тюрьме, — с трудом проговорила Мария Ни-
колаевна,— и Антон, кажется. А это тебе... читай...
Ее рука дрожала, но чудесные глаза были сухи и смотрели
сурово.
Я был потрясен. Долго не мог разобрать знакомый раз-
машистый почерк Веры Сергеевны. Кроме теплого привета,
в письме ничего значительного не оказалось. Я растерянно
посмотрел на «мамашу». Она молча взяла записку из моих
рук, тщательно разгладила и несколько секунд подержала
над стеклом зажженной лампы. На чистом месте между строк
письма одна за другой стали выступать темно-коричневые
буквы, сливаясь в слова и предложения.
— Как это получается? — удивился я.
139
— Очень просто, — ответила Мария Николаевна. — В лю-
бой аптеке можно купить бесцветную, как вода, лимонную
кислоту и писать ею что угодно. Она не оставляет на бумаге
никаких следов, только перо должно быть помягче.
А мне это казалось каким-то чудом!
Но вот что я прочитал в письме между строк:
«Дорогой мальчик! Появление печатных прокламаций
серьезно переполошило астраханскую жандармерию. Произ-
ведены повальные обыски у ссыльных и заподозренных. Мно-
гих арестовали, в том числе и меня. Я сижу в тюрьме и, ве-
роятно, буду выслана куда-нибудь на север. За тобой,
конечно, ведется слежка. Советую немедленно уехать. Нс
предварительно полечи зубы, они у тебя никуда не годятся.
Адрес врача укажет мамаша. Целую тебя, дорогой мой, и
верю, что ты найдешь свое счастье в борьбе за счастье всех
обездоленных. Это письмо немедленно сожги».
Я чиркнул спичку п с болью в сердце смотрел на желтый
язычок пламени, который жадно пожирал письмо, превращая
в пепел дорогие, прощальные строки моей учительницы.
— Так-то вот, сынок, — вздохнула «мамаша», — пора,
вишь, и тебе покинуть Астрахань. Такая уж наша жизнь; се-
годня здесь, а завтра бог знает где, как щепка в море.
Правда, немножко рановато тебя в водоворот затянуло, зато
скорее окрепнешь и хорошим подпольщиком станешь. Соби-
райся, милый, в путь-дороженьку.
— А что мне собираться? Раз-два— и готово! — ответил
я. — Но при чем тут мои зубы?
«Мамаша» разъяснила:
— Здесь речь идет о явке Астраханского комитета — она
находится у одного из зубных техников. Это наш человек.
Перед отъездом ты должен повидать его. Он даст тебе на-
правление и явку в одну из организаций РСДРП.
— Все это хорошо, мамаша, — заметил я в раздумье,—
но, если за мной следят шпионы, мы можем провалить нашу
явку.
— Правильно, — спокойно ответила Мария Николаевна,
смахивая со стола кучку пепла, оставшуюся от письма. —
Перед выходом из нашего дома ты должен преобразиться и
проскользнуть незамеченным. Завтра вечером ты пойдешь
«лечить зубы». . .
Мне было невыразимо тяжело. Вера Сергеевна, мой друг
и учитель, уходила из моей жизни. Бог знает, куда загонят
ее проклятые жандармы, как сложится ее дальнейшая
судьба. А где я сам буду завтра? Куда пошлют меня? Су-
мею ли я там, па новом месте, в другой оргашнации, ока-
заться полезным для дела? Ведь у меня еще нет ни партий-
140
ного опыта, нн знаний, ни умения работать в подполье.
Думал я и о Марии Николаевне. Осталась одна как перст,
потеряла дочь. Но как она мужественно держится — ни одной
слезинки! А лицо как маска...
ПРЕОБРАЖЕНИЕ
С первых дней знакомства с Верой Сергеевной меня инте-
ресовало ее прошлое: кто она, откуда? После ее ареста
«мамаша» кое-что рассказала о ней.
Теперь Вере Сергеевне исполнилось двадцать четыре года,
а мне она казалась совсем юной девушкой. До Астрахани
Раневские жили в Самаре. Отец Веры Сергеевны был зем-
ским врачом. Мать, Мария Николаевна, в молодости была
сельской учительницей, увлекалась народническими идеями,
но в конце девяностых годов примкнула к марксистскому
кружку и окончательно утвердилась на позициях револю-
ционной социал-демократии. Старшая дочь Раневских,
Татьяна, была одних взглядов с отцом и его любимицей, а
младшая, Вера Сергеевна, пошла по стопам матери. Получив
педагогическое образование, она два года учительствовала на
селе под Самарой, но вскоре оказалась на подозрении умест-
ных властей и была вынуждена покинуть родные места.
Вместе с ней переехала в Астрахань и мать, а отец и старшая
сестра остались в Самаре. Семья распалась.
В 1902 году Вера Сергеевна получила место учительницы
в селе Селитренном, где я и встретился с ней впервые.
Остальное мне было известно. В последнее время она стала
членом Астраханского комитета, революционером-профес-
сионалом. И вот уже ее нет среди нас, сидит в тюрьме, отре-
зана от мира, от людей. ..
А жизнь шла своим чередом. Майское солнце по-прежнему
заливало пыльные улицы теплом и светом, по булыжным
мостовым по-прежнему громыхали извозчики, все так же
спешили куда-то неугомонные астраханцы, и каждый зани-
мался своими дачами...
Под вечер я тоже приступил к делу. Дверь была заперта,
занавески опущены, часы, как всегда, тикали ровно, с легким
шипением.
Целый час я работал перед стенным зеркалом, полный
творческого вдохновения, и теперь с удовольствием любовался
плодами своих рук. Из глубины зеркала на меня смотрела
крайне подозрительная физиономия в темных, старушечьих
очках: левая щека была перевязана пестрым платком, концы
платка, как заячьи уши, торчали на затылке, румяное лицо
141
было густо замазано типографской краской, над верхней гу-
бой чернели намалеванные усы.
Я был в восторге — сам черт не узнает! Но прежде чем
показать свое искусство «мамаше», я надел засаленную
фуражку, молодцевато сдвинув ее на ухо.
— Ну как, мамаша, хорошо?
Мария Николаевна, критически осмотрев меня со всех
сторон, невольно улыбнулась:
— О господи, помилуй! II надо ж так размалеваться!..
Я уже хотел обидеться, но «мамаша» заставила меня еще
раз повернуться.
— Нда-а-а... Узнать тебя, конечно, никто не узнает, но
за бандита примут наверное. Давай-ка немножко почистимся.
С большим сожалением я был вынужден стереть усы, уба-
вил немножко краски, передвинул фуражку с уха на лоб.
— Теперь похоже на дело.
II действительно, когда я вышел на улицу, на меня никто
не обратил внимания. Следивший за нашим домом красно-
носый шпик преспокойно о'стался на месте.
Мой «маскарад» оказался настолько удачным, что когда
я появился в приемной зубного техника, сидевшие там
клиенты поспешили уступить мне место, переместившись на
другой конец скамейки. А в глазах ближайшего соседа я без
труда прочел немой вопрос: «Не жулик ли ты, приятель?»
Я долго сидел в очереди, то и дело хватался за челюсть
и стонал «от боли». Это делалось настолько убедительно, что
какой-то добросердечный клиент сжалился надо мной и дал
благой совет:
— Вы напрасно сидите здесь, молодой человек, техник все
равно не поможет вам. Сначала надо обратиться к зубному
врачу, а уж потом сюда: здесь ведь 35бы не лечат, а только
делают.
Я отчаянно махнул рукой:
— Ах, все равно!
Только теперь я понял, что перестарался во всех отноше-
ниях, но отступать уже было поздно, надо доигрывать роль
до конца.
Наконец наступила моя очередь. Я поспешно вошел в ка-
бинет.
Бледно 1ИЦЫЙ молодой человек с тоненькими рыжими уси-
ками вежливо усадил меня в кресло. Я узнал в нем одного
из участников маевки: кажется, это был Л4иша Гуковский. Он
встретил меня как обычного клиента.
— Ну-с, раскройте рот. пожалуйста, и будьте любезны
хбрать эт^ тряпочку,— он ткнут пальцем в мой пестрый
платок.
1-12
Я повиновался.
— Благодарю вас. Рот пошире. еще шире.. вот так,
пожалуйста..
Техник углубился в созерцание моих зубов, а я потел от
напряжения, не зная, как быть дальше: в кабинете находи-
лась незнакомая девушка в белом халате. Сказать при ней
пароль я опасался.
— Ну-с, так что ж вы хотите, чтобы я сделал с вашими
зубами? Они у вас превосходны, молодой человек, дай бог
всякому такие, — заявил техник, недоуменно уставившись в
moi; рот, раскрытый во всю ширь.
Воспользовавшись близостью его уха, я шепнул пароль.
— А-а-а, вот в чем дело! — воскликнул техник, сунув па-
лец в мой рот. — У вас зуб мудрости не в порядке! Да,’да,
понадобится коронка... Золото у вас, конечно, есть?
«Еще бы не быть, — подумал я, — полон карман!»
Поковырявшись немного в моих зубах, техник отослал
куда-то свою помощницу. Она вышла.
Я рассказал о последних событиях и о письме Веры Сер-
геевны из тюрьмы.
— Да, разговор о вас был, — сказал техник, усаживаясь
напротив меня. — Комитет решил отправить вас в Баку. Вы
не возражаете?
Наоборот, я был очень рад, что попаду наконец в боль-
шой город, с десятками тысяч нефтепромышленных рабочих,
с крупными заводами и фабриками. Там могут развернуться
большие революционные битвы.
— На днях вы получите адрес и явку в Бакинский коми-
тет РСДРП. Заучите как следует и сожгите, — учил меня
техник.-—Не забывайте, что за вами установлена негласная
слежка. Ни к кому из наших не ходите, при встречах не кла-
няйтесь, от «мамаши» уезжайте немедленно и ждите нашего
извещения.
— В Баку меня одного посылает комитет? — спросил я с
тайной надеждой на попутчика из «наших».
Техник покачал головой:
— Не знаю, товарищ, да и знать не следует. Там уви-
дите.
Я понял, что попал впросак. Да, мне надо еще учиться
держать язык за зубами и всегда помнить, что я подполь-
щик.
Пожимая мне руку на прощание, техник все же шепнул:
— Не робей, товарищ! Ты и там будешь среди своих.
Откуда он взял, что я робею?
Снова перевязав щеку платком, я вышел из кабинета.
Пациенты, стоявшие у двери, шумно посторонились.
143
ЛАпе хотелось уехать из Астрахани немедленно, но обстоя-
тельства сложились так, что пришлось задержаться еще ме-
сяца на два. На это время «мамаша» устроила меня к зна-
комому кустарю-переплетчику. Новое дело мне очень
понравилось, хоть и не имело прямого отношения к рево-
люции.
С квартиры «мамаши» я переехал к отцу на постоялый
двор и занял жилплощадь на нарах.
Долгожданное извещение и явку в Баку я получил в июле
1904 года.
Итак, в путь-дорогу...
ПРОЩАЙ, АСТРАХАНЬ!
Ночь перед отъездом я провел у отца на постоялом дворе,
на голых нарах, под знакомый храп ночлежников.
Бессонная ночь! По соображениям конспирации я не мог
даже проститься ни с Митричем, ни с «мамашей».
Пораженный моим решением немедленно покинуть Астра-
хань, отец тщетно пытался отговорить меня от поездки:
— Куда тебя несет, Павел? Ведь по-настоящему ты не
знаешь никакого ремесла, не имеешь ни опыта, ни денег.
Пропадешь ни за грош. В Баку, я слышал, была какая-то
забастовка, резня, пожары. Там, говорят, грабят и убивают
на каждом шагу...
Ах, какой чудак мой батька! Разве можно запугать
юношу неизвестностью будущего и опасностями жизни? Ведь
именно это заставляет гореть и трепетать молодое сердце.
Так хочется поскорее нырнуть в самый водоворот жизни,
скорее познать ее тайны, вступить в борьбу за манящее, не-
ведомое счастье!
Слушая наставления отца, я жалел не себя, а его. Всю
жизнь таскать на плечах «магазин», ковырять заступом мо-
стовые, ютиться по грязным ночлежкам, неустанно искать и
не находить «тихую пристань»—какая печальная участь!
Он не может понять, бедняга, что мы хотим переделать мир
для него, для миллионов тружеников.
Итак, я еду!
Если кому не приходилось в юности уезжать в дальние
края, оставляя друзей и близких, он никогда не поймет того
особенного, неповторимого чувства поэтической грусти, ко-
торое охватывает молодого человека, стоящего на корме па-
рохода. Ему не понять, почему так больно сжимается сердце,
когда все дальше и дальше назад уплывает знакомый город,
как бы уходя в прошлое, заволакиваясь голубым туманом.
141
Не поймет он и того, почему становятся бесконечно дороги
отъезжающему вон те два человека, что стоят па пристани
и машут ему на прощание платками, — отец и Таня Они
стоят в разных концах пристани и даже не знакомы друг
с другом — нельзя...
Таню я заметил только тогда, когда наш баркас медленно
отваливал от пристани. Откуда она появилась? Как узнала,
что я уезжаю сегодня? Милая девушка!
Она молча улыбалась мне, махая красным платочком
(мой любимый цвет!). Тем же платком девушка раз или два,
а может и больше, вытерла глаза... Я это очень хорошо за-
метил! У меня тоже что-то защемило в горле. А в глаза со-
ринка, что ли, попала... Нет, революционерам не полагается
нюнить!
Но все же мне было грустно. Казалось, что я уже нико-
гда не вернусь в полюбившуюся мне Астрахань, никогда не
увижу ни Митрича, ни Таню, ни чудесную «мамашу», ни
моего доброго рыжего отца с его «универсальным магази-
ном». А о Вере Сергеевне и думать нечего — угонят в Си-
бирь.
Таня подбежала к краю пристани и бросила мне свой
красный платочек.
Перегнувшись через поручни, я подхватил его над самой
водой, чуть не свалившись с баркаса. Девушка рассмеялась.
Боже, как все это неладно получается — платочек, сенти-
менты, слезы!..
Баркас все дальше уходил от пристани, медленно наби-
рая скорость.
Но кто это вдруг выскочил из-за спины Тани? Он машет
кому-то котелком и ухмыляется широким, собачьим ртом.
На сгибе локтя висит железная палка с крючком. Опять он!
О, будь ты проклят, гадюка! Но как он попал сюда? Слу-
чайно или охотится за кем-нибудь? Как предупредить Таню?
Как дать ей знать, что сзади нее стоит иуда?
Я быстро пошел вдоль борта к носу баркаса.
Шпион отделился от Тани и, сделав несколько шагов в
том же направлении, еще раз энергично махнул, но уже не
котелком, а палкой. Это походило на угрозу.
Не знаю, к кому она относилась, но в ответ я высоко
поднял красный Танин платок, поднял как знамя, как вызов
врагу, как последний привет милым сердцу.
Рядом со мной неподвижно стоял красивый грузин в чер-
кеске, с желтым чемоданом в руках. Он ни с кем не про-
щался, но пристально, с заметной тревогой, оглядывал толпу
на пристани.
Вероятно, никто не пришел проводить его или что?..
6 П. Бляхин
145
Баркас стремительно летел по волнам, оставляя позади
длинный кипящий хвост пены и черного дыма.
Прощайте, отец, Таня, Митрич, «мамаша»!..
Прощай, дорогая Вера Сергеевна!
Прощай, Астрахань!..
Это было на рассвете...
И опять Волга-матушка курилась золотыми туманами,
опять на востоке красным заревом полыхали облака, и снова
тянуло сердце в неведомые дали.
Но теперь я уже знал, куда и зачем еду. И алые облака
мне казались уже не парусами, а боевыми знаменами, кото-
рые реют над головами миллионов восставших пролетариев.
И я иду вместе с ними, нога в ногу, вперед, заре навстречу...
ww wirw
HA MOPE
ы были на рейде.
Здесь Волга вливалась в море широкой, стре-
мительной лавиной. Лодки-«морячки», распустив паруса, бе-
лыми птицами носились по мутным волнам, то взлетая на
кипящие гребни, то падая в темные провалы. Множество на-
ливных судов и барж стояли на якорях. Во всех направле-
ниях хлопотливо сновали баркасы, буксирные пароходишки.
Величаво проходили морские шхуны.
Наш баркас болтало, как люльку, и можно было только
удивляться, каким чудом он пришвартовался к барже. Мы
пересели на морской пароход.
На палубе было спокойно. Гигантский пароход показал-
ся мне железным утесом, которому не страшны никакие
волны и бури. Это хорошо. Но когда впереди я увидел не-
объятную водную ширь, простиравшуюся до самого гори-
зонта, мне стало тревожно: что-то будет там, в открытом
море?!
6
147
Пассажиры — самый пестрый народ, какой мне приходи-
лось видеть, — шумно ринулись в каюты, сшибались сунду-
ками и чемоданами, оттирали друг друга плечами, галдели
на разных языках.
С неизменным расписным сундучком на спине, я скатился
вниз по трапу в общую каюту для «простых» пассажиров.
Она помещалась глубоко в чреве парохода и освещалась
двумя круглыми иллюминаторами с необыкновенно тол-
стыми стеклами. Они смотрели в полумрак каюты, как вы-
пученные белки глаз допотопного чудовища.
Широкие нары пересекали каюту. Мне хотелось устро-
иться поближе к иллюминатору. Но меня предупредил кра-
сивый грузин с желтым чемоданом, тот самый, которого я
заметил на палубе баркаса при отъезде из Астрахани.
В кавказской черкеске, с кинжалом на поясе, с пышными
усами, слегка закрученными кверху, он выглядел воинст-
венно и гордо. А большие темные глаза смотрели на всех
приветливо, доброжелательно.
С заметным усилием он поднял с полу небольшой чемо-
дан из желтой, изрядно потертой кожи, ловко задвинул его
в темный угол и спокойно улегся вдоль стены под иллюми-
натором.
Я не стал спорить и устроился по соседству. Да и как
спорить с человеком, который, наверное, не знает ни слова
по-русски и притом вооружен настоящим кинжалом! Грузин
лежал головой на своем чемодане, молча оглядывал пасса-
жиров. Знакомых, что ли, ищет?.. Встретившись со мной
взглядом, он почему-то улыбнулся и устало закрыл глаза.
Я не понял: что во мне смешного?
По другую сторону от меня уселся еще один кавказец, с
тощей сумкой за плечами. Я украдкой оглядел его. Куртка
неопределенного, бурого цвета, шапчонка потрепана, на но-
гах опорки, — значит, наш брат бедняк. Лицо темное, нос
с горбинкой, зубы ровные, блестящие, а глаза карие, ве-
селые. Однако кто же он такой? Хорошо бы с ним погово-
рить...
В этот момент в каюту ввалилось еще человек десять
пассажиров, главным образом деревенские ребята. Они с
некоторой опаской заняли оставшиеся места на нарах. В ка-
юте сразу стало тесно, шумно, а вскоре и дымно. Потянуло
крепкой махоркой.
Когда сутолока несколько улеглась и люди уплотнились
до отказа, я снова посмотрел на темнолицего соседа, кото-
рый уже снял свою сумку и теперь сидел у моего изголовья,
поджав поч себя ноги. А поговорить с ним все-таки надо.
Разве по-русски попробовать?
148
— Хороший город Баку?—неуверенно спросил я, по-
двигаясь ближе к кавказцу.
— Самый лучший! — с легким, приятным акцентом ото-
звался он, весело усмехнувшись. — Большой город, конца не
видно! Туда — улица, сюда — улица, вверх, вниз — заплу-
таться можно. Везде заводы дымят, конка звенит, ишак кри-
чит. .. Хороший город! А у моря башня стоит, высокая баш-
ня — на небо влезть можно!
— Ишь как загибает паря! — рассмеялся молодой рус-
ский крестьянин, живо подсаживаясь к нам. — Говорят, у
вас там люди богато живут?
Кавказец окинул его насмешливым взглядом:
— Совсем богато! Золото из земли бьет. Балаханы, Су-
раханы, Биби-Эйбат, куда ни глянь — золото...
Первое мгновение деревенский парень даже рот раскрыл
от удивления, но, заметив улыбки на лицах окружающих, с
хитринкой подмигнул глазом кавказцу и весело сказал:
— Оно и по тебе видать: весь в золоте, хо-хо! — И, обра-
щаясь ко мне, продолжал: — По Волге слух идет, будто в
Баку заработки знатные, а у нас в деревне — хоть подыхай.
Я вот из-под Саратова еду. Призывает меня батька и гово-
рит: «Ты, говорит, Микита, здоров как бык, жрешь за троих,
а толку от тебя как от козла молока. Иди, говорит, сынок,
на все четыре стороны, авось где-нибудь счастье найдешь и
с нами поделишься». Ну вот я и того, поехал..,
— Счастье ловить? — спросил я.
Паренек почесал в затылке.
— Пымал один такой — кота за хвост...
Мы рассмеялись.
Никита сразу понравился мне. Это был здоровенный па-
рень лет двадцати, косая сажень в плечах, с огромными ку-
лаками пахаря. Они казались жесткими и тяжелыми, как
гири. Русые волосы были подстрижены «под горшок», а до-
верчивые голубые глаза сияли добродушием.
Разговор стал общим. Откровенный Никита выложил нам
все, что у него было на душе, когда он собирался в далекий
город Баку.
Грузин лежал с открытыми глазами. Изредка его блестя-
щие черные усы вздрагивали от мимолетной улыбки. Ка-
жется, он слушал наш разговор. Значит, и он знает по-рус-
ски? А может быть, своим думам ухмыляется. Кто он такой,
однако?
По приволжским деревням и селам ходили фантастиче-
ские слухи о несметных богатствах Закаспия, о легких зара-
ботках рабочих. Голодные крестьяне поднимались с наси-
женных мест и толпами уезжали в Баку на заработки.
149
В поисках легкой и сытой жизни отправился туда и Ни-
кита.
— В деревне худо, братцы, — доверчиво жаловался он,—
начальство поборами задавило, землицы с гулькин нос, да
и охаживать ее нечем — тягла нет. А надысь у нас за недо-
имки последнюю животину со двора согнали. Ну просто
шкуру с мужика дерут и плакать не велят!
Мне захотелось есть. Я открыл свой сундучок и выложил
на крышку все запасы — хлеб, колбасу, огурцы. Сперва уго-
стил Никиту, а потом, не без робости, предложил закусить
с нами и кавказцу.
Он не стал отговариваться, но ел очень медленно, с боль-
шим достоинством, как бы уступая только моей просьбе.
Так состоялось наше знакомство, положившее начало и
дружбе.
Темнолицый кавказец оказался бакинцем. Звали его Иб-
рагимом. Он работал тартальщнком на нефтяном промысле
«Бр. Нобель» в Балаханах — самом крупном нефтепромыш-
ленном районе Баку. При двенадцатичасовом рабочем дне
он получал всего лишь одиннадцать рублей в месяц, рабо-
тая без отпуска и в праздники. Семья жила впроголодь.
— Барана купить — денег нет, — говорил Ибрагим, сер-
дито нахмурив брови, — сыр купить — денег нет. Одни кишки
кушаем, немножко чурек грызем. Цена большая, карман
маленький. Все в лавку пошло...
Слушая рассказ Ибрагима, Никита мрачнел, его лицо
постепенно вытягивалось, голубые глаза тускнели. Призрак
«знатных заработков» заволакивался туманом.
Задремавший грузин болезненно застонал. Я осторожно
потряс его за плечо. Он мгновенно вскочил и тотчас схва-
тился за свой чемодан.
— А? Что такое? Что надо, кацо?
— Вы что-то стонали, товарищ...
Грузин облегченно вздохнул, сказал «спасибо» и снова
прилег головой на чемодан.
«Золото, что ли, он в своем чемодане везет?» — невольно
подумал я, удивляясь беспокойству соседа.
Увлекшись разговором, мы не заметили, как пароход от-
чалил от баржи и вышел в море. Я слышал только глухой
рокот, удары волн по борту да непонятное потрескивание в
разных концах каюты. Потом нас стало покачивать. Никита
с опаской косился на иллюминатор, который стал мутным,
покрытым брызгами. Приближалась ночь.
Вдруг мои ноги вместе с нарами косо поднялись вверх, а
голова ухнула вниз, словно провалилась в яму. Я испуганно
схватился за соседа. В то же мгновение могучим толчком
150
снизу нас подбросило к потолку, и я кубарем слетел на пол.
На меня свалился Никита. Ибрагим, каким-то чудом уси-
девший на месте, весело рассмеялся:
— Держись, йолдашлар ', норд гуляет!
Я тотчас вскочил на ноги и, цепляясь за поручни, с боль-
шим трудом поднялся по трапу на палубу. Меня хлестнуло
ветром. Я остановился и замер...
Буря на море!
Еще с детских лет, начитавшись книг о морских приклю-
чениях, я мечтал побывать на море-океане и повидать на-
стоящую бурю. И вот... мечта осуществилась, стой и лю-
буйся!
Но, глянув на дикую пляску волн, я от страха едва не
скатился обратно в трюм. К счастью, поблизости лежал
длинный канат, свернутый кольцами. Недолго думая я ныр-
нул в середину каната.
Едва лишь матросы успели закрыть трюм, как страшный
удар волны потряс судно, с треском подбросил его вверх и
вновь швырнул в пучину.
— Господи, спаси и помилуй! — по-детски воскликнул я,
в ужасе падая на дно своей норы.
Смывая все на пути, холодная, бурлящая волна прокати-
лась через палубу.
«Погибаем! — мелькнуло в сознании. — Все кончено...»
Мне казалось, что я лежу уже на самом дне моря, за-
хлебываюсь горько-соленой водой, задыхаюсь...
Но пароход, как пробка, выскочил на гребень волны.
Буря играла им, словно футбольным мячом, бросая из сто-
роны в сторону. Он казался теперь на диво маленьким и бес-
помощным. Сверкала молния, и, как залп тысячи орудий,
громыхал и перекатывался гром. Я только дивился: как это
мы еще живы и продолжаем барахтаться в этом безумном
водовороте? Все вокруг смешалось, свистело и выло. Вол-
ной сломало переднюю мачту, снесло за борт несколько бо-
чек сельдей и какой-то ящик.
Я сидел в своей спасительной дыре, высунув наружу
только голову, с минуты на минуту ожидая нового удара.
Вскоре палубу опять окатило гигантской волной. Тут меня
заметили матросы и, обругав весьма нелестными словами,
помогли выбраться из моего убежища и спуститься обратно
в трюм.
Дрожа всем телом, усталый и мокрый, я пробрался к на-
рам. Здесь в самых разнообразных, но далеко не живопис-
1 йолдашлар — товарищи (азербайджанец.).
151
ных позах лежали измученные морской болезнью пас-
сажиры.
Свесив мохнатую голову с нар, Никита бормотал:
— Ох, окаянная сила! Ох, смертушка моя! И зачем меня
черт понес на край света?
Обняв руками чемодан, грузин спокойно лежал на преж-
нем месте. Но лицо его слегка побледнело. И только Ибра-
гим как ни в чем не бывало сидел на нарах. Он помог мне
взобраться на свое место. Меня сильно знобило, кружилась
голова.
«Вот ты и повидал настоящую бурю на море!» — подумал
я, падая в изнеможении на нары рядом с Ибрагимом.
ЖЕЛТЫЙ ЧЕМОДАН
Было утро. Море лежало покорное и тихое, без единой
морщинки на изумрудной глади. Бури как не бывало. Куда
ни глянь—вода и небо, мир и покой. Только мертвая зыбь
слегка покачивала пароход. Из-за горизонта выплывало
улыбающееся солнце.
Я оглядывал безбрежную ширь, всей грудью вдыхал
прозрачный, как слеза, воздух и радостно думал: «Есть
ли еще на белом свете что-нибудь прекраснее Каспийского
моря?»
Сверкая умытыми бортами и палубой, пароход шел ров-
ным, уверенным ходом, а за кормой тянулся длинный хёост
кипящей пены.
Мы с Ибрагимом и Никитой долго бродили по палубе.
Грузин редко выходил из каюты. Он был словно привязан
к своему чемодану.
С тех пор как я стал участником великой борьбы угне-
тенных, мне хотелось каждого пролетария, каждого бедняка
немедленно приобщить к нашей правде, разоблачить перед
ними эксплуататоров, показать дорогу к лучшей жизни. Хо-
рошо бы привлечь к нам и таких славных ребят, как Ибра-
гим и Никита.
Мы уселись на свернутом канате у кормы парохода.
Я попробовал заговорить о стачке:
— Надо всем сразу бросить работу, предъявить требо-
вания. ..
— Бросить работу? — перебил меня Ибрагим. — Стачка?
Бунт? Ты думаешь, мы не понимаем такое дело? В прошлом
год} мы все бастовали, народ с флагом ходил...
— Ну, и что же? — обрадовался я. — Рабочие победили?
Ибрагим передразнил меня:
152
— Победили, победили! Не так скоро! Царь солдат при-
гнал, казаков с нагайками.
— А зачем солдат? — спросил Никита.
— Зачем? Чудак человек, не знает, зачем солдаты! В на-
род стреляли, а казаки нагайками били.
Никита изумился:
— Стреляли в народ? Да за что же, господи Исусе?
— За стачку. Не бросай работу. Хозяину мазут надо,
бешкеш 1 надо, мильён денег надо...
— Так вы ничего и не добились?
— Смешной человек! — пожал плечами Ибрагим. — Наш
хозяин совсем как Магомет — одной рукой дает, другой бе-
рет. Жалованье мал-мала поднял — назад взял, один празд-
ник дал — тоже назад взял, баню обещал — обманул, совсем
не дал. А приказчик, собака, опять ругается, морду бьет.
Как ишаки живем.
Я посоветовал:
— А вы бы еще раз забастовали, да все вместе.
Глаза Ибрагима вспыхнули гневом:
— А ты как думал? Забастуем, брат, не торопись!
Никита загрустил. Не о такой жизни мечтал он, уезжая
из деревни, бросая родные поля и отцовскую хатенку...
Я заговорил о «пауках» и «мухах», о кровососах кулаках
и буржуях, о великой силе объединения и братской солидар-
ности трудящихся всех наций. Я попытался даже нарисовать
перед моими новыми друзьями кусочек чудесного будущего,
без капиталистов и помещиков, без жандармов и попов. По-
видимому, в моем восторженном рассказе все это было по-
хоже на сказку. Ибрагим слушал снисходительно, с улыб-
кой, а Никита изумленно смотрел мне в рот, широко рас-
крыв голубые глаза и положив руки на колени.
В самый разгар нашей беседы я вдруг увидел грузина.
Заложив руки за спину, он стоял у борта парохода и задум-
чиво смотрел на утреннее солнце, заливавшее море багрян-
цем и золотом. Я вздрогнул от неожиданности и оборвал
свою речь. Как он тихо подошел!..
Грузин сверкнул из-под усов белыми, ровными зубами и
сказал вполголоса:
— Хорошо, юноша... А как горит море!..
Я не понял: не то он меня похвалил, не то море? Во вся-
ком случае, надо быть осторожнее, — кто его знает, что он
за птица.
Русская речь кавказца изумила Никиту:
— Вот диво — все здесь по-русски балакают!
1 Бешкеш — барыш.
153
— В Баку много русских, — пояснил Ибрагим. — И нем-
цы есть, и англы есть, армяне есть, грузины есть — все на-
роды к нам едут! Пожалуйста!
— И ничего живете? — спросил Никита. — Понимаете
дружка дружку?
Ибрагим пожал плечами:
— Конечно, понимаем. У рабочих людей язык разный, а
душа одна, сердце одно — всем плохо.
Никита расплылся в улыбке:
— Ишь ты как оно получается!
Время бежало незаметно. Морю, казалось, не будет
конца; оно лежало во все стороны, как зелено-синяя атлас-
ная скатерть на круглом бескрайнем столе.
На третий день путешествия мы, как обычно, втроем гу-
ляли по палубе.
— Гроза идет! — воскликнул Никита, показывая пальцем
вперед.
В самом деле — далеко на горизонте показалось темное
облако.
Ибрагим разъяснил:
— Вай! Какой гроза! Это Балаханы коптят. Нюхай, по-
жалуйста!
В самом деле — запахло нефтью. Значит, близко Баку?
— Совсем близко, — трунил над нами Ибрагим, — верст
тридцать будет, а то и больше.
Запах за тридцать верст?! А что будет в самом го-
роде? ..
Черная туча дыма и копоти быстро разрасталась, напо-
миная пожарище.
Что ждет меня там, за этой тучей? Как встретят незна-
комые товарищи? Сумею ли я справиться с той работой, ко-
торая мне будет поручена? Правда, теперь я уже не маль-
чик, мне скоро восемнадцать лет, и еду я не как-нибудь, а
по явке Астраханского комитета партии, как настоящий под-
польщик. Жаль только, что у меня так мало опыта и зна-
ний. .. Вспомнилась Астрахань. Она уже за морем. Друзья
и товарищи, мой батька — все осталось позади. В Баку — ни
души знакомой...
Пароход подходил к Бакинской гавани.
Туча копоти и пара осталась позади, над Балаханами.
И все же нас душил терпкий запах мазута и бензина. Было
жарко. Море, покрытое нефтью, переливалось всеми цветами
радуги. Оно казалось горящим. Огромный город широкой
подковой охватывал гавань и каменными уступами спу-
скался с холмов к морю. На окраине справа дымились трубы
заводов и фабрик, на холме слева п дальше по косогорам
154
маячили нефтяные вышки, а в центре раскинулись сотни
домов из серого камня, с плоскими крышами. В разных кон-
цах города, сверкая золотыми полумесяцами, возвышались
минареты, высоко сиял крест православной церкви, а у бе-
рега моря стояла та самая башня, о которой рассказывал
нам Ибрагим. Она оказалась ниже, чем мы представляли
себе, во всяком случае не «до неба».
Многочисленные суда и баржи стояли у пристаней, бар-1
касы и лодки сновали взад и вперед по гавани, стаи чаек
кружились над водой. Доносились гудки пароходов, свистки
невидимых отсюда паровозов, глухой гул города.
Пароход шел к пристани. Все пассажиры высыпали на
палубу.
Мы давно уже стояли у борта в нетерпеливом ожидании.
Вдруг от пристани отделился военный баркас и быстро по-
мчался навстречу нашему пароходу, давая предупредитель-
ные свистки.
Пассажиры с тревогой ожидали приближения загадоч-
ного баркаса. Что ему нужно?
Вскоре уже можно было разглядеть находившихся на
баркасе жандармов и полицейских.
Тревожно ёкнуло сердце: уж не за мной ли? Вспомнился
астраханский шпион... Неужто и в Баку дали знать обо мне?
Нет, для них я слишком мелкая рыбешка.
Пассажиры сгрудились в носовой части парохода. Я неза-
метно отделился от своих приятелей и отошел на опустевшую
корму. Быть может, здесь найдется безопасное местечко.
Баркас быстро приближался.
Я оказался сзади грузина с желтым чемоданом. Он не
заметил меня, быстро подошел к борту и сильным движением
швырнул свою ношу в море. Чемодан мгновенно исчез в пу-
чине, словно был железным.
Грузин оглянулся.
Я стоял перед ним, не зная, что делать, что сказать. Он
мгновенно вспыхнул, сделал угрожающий шаг в мою сто-
рону:
— Видал, кацо?
Я невольно отпрянул назад и произнес, запинаясь:
— Я... я... что видал? .. Ничего я не видал.
Грузин сразу успокоился.
— Молодец! Не видал и не слыхал! Понятно, товарищ?
Он дружески взял меня под руку и как ни в чем не бы-
вало направился к пассажирам, ожидавшим баркас.
— «Гости» едут, молодой человек! — сказал он, кивнув
головой в сторону приближающегося баркаса^— Все в по-
рядке, господа!
155
Красивое, мужественное лицо грузина казалось невозму-
тимым.
Баркас быстро пришвартовался к пароходу. Перепуган-
ных пассажиров загнали в каюты. Мы тоже заняли свои ме-
ста на нарах в утробе парохода. Нас долго не беспокоили.
Сверху доносились шум и шарканье ног, глухие удары, не-
понятная возня. Наконец и в трюм спустился жандармский
офицер в сопровождении полицейских.
Начался обыск. «Фараоны» стали осматривать чемоданы
пассажиров, швыряли их из угла в угол. Открывали только
тяжелые чемоданы. Мой сундучок ударом сапога полицей-
ский отбросил в сторону.
Я окончательно успокоился: теперь ясно, что эта банда
приехала не за мной. А за кем же? Я покосился на грузи-
на— он спокойно лежал на своем месте под иллюминатором
и чуть заметно улыбался одними глазами.
Никита был изрядно перепуган. Невозмутимый Ибрагим
спокойно сидел на нарах, поджав под себя ноги.
Жандармский офицер подошел наконец и к грузину:
— А где ваш чемодан?
Тот не спеша приподнялся на локте.
— Какой чемодан?
— Кожаный желтый чемодан, — в упор глядя на грузина,
жестко отчеканил жандарм.
Грузин развел руками:
— Кожаный, желтый?.. Не видал такого.
Жандарм повернулся к нам и грозно крикнул:
— Эй вы! Кто видел чемодан этого пассажира?
Жандарм смотрел на меня. Я покачал головой:
— Никакого чемодана я что-то не приметил.
Сидевший по соседству Никита раскрыл было рот, но я
успел толкнуть его локтем в бок. Он громко икнул. Жандарм
живо повернулся к Никите:
— Что ты сказал? Ты видел чемодан?
Я замер от страха.
Лицо Никиты сразу покрылось потом. Он закашлялся и с
трудом промямлил:
— Яне того, ваше благородие... я вот ихний чемодан ви-
дел, — и он указал на мой сундучок.
— Дурак! — бешено рявкнул жандарм и снова обратился
к грузину: — Ваш паспорт!
Грузин спокойно вынул из нагрудного кармана документ
и молча подал жандарму. Тот тщательно осмотрел его и
швырнул обратно.
— Пшел к черту!
Грузин усмехнулся.
156
— Зачем же так далеко, господин офицер?
— Но, но, поговорите у меня! — пригрозил жандарм, от-
ходя в сторону. Он был в ярости.
Полицейские закончиеш осмотр чемоданов и встали перед
офицером навытяжку.
— Так что, ваше благородие, ничего такого, значит, не об-
наружено.
— Пошли вон, болваны!—огрызнулся их строгий началь-
ник.
Полицейские направились к выходу.
Офицер заметил армянина, стоявшего за лестницей с жел-
тым чемоданом в руках:
— А это кто такой? Взять его!
— Как вы смеете! Это беззаконие! — зашумел армянин,
подталкиваемый полицейскими вверх по лестнице. — Я буду
жаловаться! Я агент Нобеля! Он вам покажет!
— Знаем мы, чей ты агент! — злорадствовал жандарм,
замыкая шествие.
Теперь я понял, кого искали жандармы, и с особым ин-
тересом посмотрел на грузина. Лежит себе как ни в чем не
бывало! Кто ж он такой, однако? Что погребено им на дне
моря в желтом чемодане?..
В БАНУ
Пароход с опозданием причалил к пристани. Пассажиры
ринулись к сходням. Красавец грузин незаметно исчез, за-
терявшись в толпе.
Мы не торопились расставаться. Никита был явно расте-
рян и подавлен каменной громадой города.
— Куда я теперь ткнусь? — говорил он, беспомощно ози-
раясь по сторонам. — Тут и спросить-то некого, народ не-
знакомый. Эко меня занесло к черту на кулички!
Ибрагим взял его под руку.
— Поедем в Балаханы, йолдаш. Недельку поживешь у
меня, а там видно будет.
В моем кармане было десять рублей с копейками. Я пред-
ложил половину Никите.
— Поступишь на работу — отдашь.
Никита решительно отказался:
— Деньги у меня есть, паря, во! — он согнул в локте
свою правую руку, показав на могучие бицепсы.
Это было так выразительно, что мы расхохотались. На
ирощание крепко жали друг другу руки, договорились встре-
титься. Ибрагим сообщил мне свой балаханский адрес. А я
и сам не знал, где ночую сегодня.
157
Мои друзья отправились к вокзалу, а я пошел искать
явку Бакинского комитета: Губернская улица, дом Джафа-
рова, спросить Максима Соколова, на втором этаже.
Подхваченный шумным людским потоком, я зашагал по
тротуару. Навстречу торопливо проходили азербайджанцы,
армяне, русские, евреи, персы, грузины и даже туркмены.
Мимо меня мелькали тюбетейки, обыкновенные фуражки,
кепи, мохнатые шапки, белые тюрбаны, разноцветные платки
и шали.
По обочинам тротуаров сидели с лотками торговцы фрук-
тами, восточными сладостями, жареными орехами, каштана-
ми, водой.
По булыжной мостовой носились пароконные фаэтоны с
бархатными сиденьями — красными, синими, желтыми. Из-
редка громыхали ломовики. Лениво помахивая хвостами, не-
торопливо шагали маленькие пузатые ослики — ишаки.
Обгоняя осликов, шагали амбалы — носильщики, нагру-
женные сундуками и чемоданами. Эти несчастные люди за
гроши переносили из конца в конец города огромные тяже-
сти: шкафы, кровати, диваны, корзины овощей и фруктов —
словом, все, что заблагорассудится нагрузить на их спины
нанимателю. Несли безропотно, обливаясь потом, тяжело
покачиваясь.
По самой людной улице, мимо гостиницы «Новая Евро-
па», медленно двигался длинный караван верблюдов. Прой-
дя сотни верст сыпучими песками, «цари пустыни» важно
шагали по каменным улицам большого города, позванивая
колокольчиками. Европа смешалась с Азией.
Необычность и пестрота впечатлений ошеломляли. Я то
и дело терял направление, изнемогая от жары и жажды.
К счастью, по улице пробегали босоногие мальчишки с кув-
шинами воды, которую они продавали по копейке за кружку.
Я остановил одного, попросил дать мне напиться. Он мигом
наполнил кружку, сунул мне в руки:
— Не вода, мармелад! Пей, хозяин!
Я хлебнул этот «мармелад» и стал отплевываться. После
волжской воды теплая опресненная бурда показалась от-
вратительной. Как могли бакинцы пить такую воду? Маль-
чуган расхохотался и, подхватив на лету копейку, помчался
дальше.
Я вышел наконец на Г\ бернскую улицу и остановился
перед большим двухэтажным домом номер 16 — это был дом
Джафарова. Он занимал целый квартал. В нижнем этаже
помещались всевозможные кустарные заведения, пекарни,
мясные, молочные, овощные лавчонки.
Куда ж идти?
158
Мимо меня в раскрытые настежь ворота в сопровожде-
нии прилично одетого молодого человека прошел амбал с
двумя мешками на спине. Я последовал за ними.
Двор представлял собой большую квадратную площадку,
грязную и зловонную.
Амбал стал подниматься по каменной лестнице на вто-
рой этаж. Значит, нам по пути.
На первой площадке амбала и его провожатого встретил
высокий кудрявый парень в русской косоворотке. На вид
ему можно было дать лет двадцать пять, не больше. Продол-
говатое, темное от загара лицо обрамляла рыжеватая бо-
родка. Крепкий, слегка выдающийся подбородок и резкая
морщинка над переносицей свидетельствовали о сильной
воле, а пытливые гсерые глаза — о природном уме и сме-
калке.
«Наш брат рыжий», — подумал я, с удовольствием огля-
дывая рыжую бородку и густые, непокорные локоны
парня.
— Нижний мешок отправь в мастерскую, — сказал он
провожатому, быстро ощупав ношу, — а верхний—ко мне,
вот сюда, направо.
Амбал одним движением сбросил верхний мешок на пло-
щадку. При падении мешок неожиданно треснул, и к моим
ногам выпала пачка тоненьких брошюрок. Я машинально
подхватил ее и, ничего не подозревая, подал кудрявому
парню. Тот на мгновение смутился и быстро выхватил пачку
из моих рук.
— Вам кого, молодой человек? — спросил он, окинув
меня острым взглядом.
Я ответил, как наказывал мне в Астрахани зубной
техник.
Парень просветлел:
— Ах, вот что! Вы хотите видеть Максима? Тогда идите
за мной, я вас познакомлю с ним.
Прорванный мешок отнесли на второй этаж.
У двери, в полутемном коридорчике, кудрявый парень
остановился:
— Так что вы хотите от Максима, молодой человек? Я и
есть этот Максим.
— Мне надо заказать пару сапог с узкими носками,—
ответил я условной фразой.
— Я не сапожник, — возразил Максим, берясь за ручку
двери.
— Что ж делать, — вздохнул я, — закажем другому.
Максим сразу преобразился:
— Очень рад, товарищ, заходи, гостем будешь.
159
Мы вошли в комнату. Меблировка была не богатая — два
стула, небольшой столик и топчан. В углу, около продран-
ного мешка, стоял молодой человек, провожавший амбала.
Лицом он походил на Ибрагима — такой же смуглый, нос
с горбинкой, блестящие, черные, как вороново крыло, во-
лосы.
Максим обрушился на него с упреками:
— Куда ты смотрел, Рашид? Не мог найти мешок по-
крепче?
— Понятно, йолдаш, совсем понятно, не шуми, пожалуй-
ста,— говорил сконфуженный Рашид, переминаясь с ноги
на ногу. — Мешок был целый и вдруг лопнул. Как узна-
ешь?
Максим смягчился:
— Ладно, ладно! Будь здоров! В другой раз смотри. Со
двора выйдешь через пекарню.
— Хорошо, Максим, очень хорошо, сам знаю.
Рашид ушел.
НА ПЕРЕПУТЬЕ
Максим радушно усадил меня на топчан.
— Откуда прибыл, товарищ? От кого получил явку?
Я сказал. Но вместо серьезного разговора, как я ожидал,
Максим еще раз окинул меня критическим взглядом и по-
качал головой:
— Нда-а-а... вид у тебя неважнецкий. А ботинки, ка-
жется, каши просят? Смены, понятно, никакой?
Покраснев до ушей, я признался, что все мое богатство
на мне.
— Ну, это пустяки, поступлю на работу и приведу себя
в порядок.
— Конечно, конечно, — поддакнул Максим. — А пока что
надо ботинки справить — это уж моя забота. Рубашку со-
шьет тебе наша Раечка — она портниха-молния. Не успеешь
и глазом моргнуть, как будешь одет с головы до ног. На ра-
боту мы тебя устроим, и тогда рассчитаешься. Надо пола-
гать, родных у тебя здесь нет — ни отца, ни матери, ни те-
тушки, ни бабушки? Правда?
Разговор о родных тронул сердце. Но, вспомнив, что я
приехал в Баку как революционер и вполне взрослый чело-
век, тотчас устыдился своей слабости и довольно хмуро воз-
разил:
— Да мне никого и пс нужно, я и сам о себе могу поза-
ботиться, не ребенок.
160
— Верно, верно, — улыбнулся Максим, — детей мы в пар-
тию не принимаем. А ты, кажется, уже второй год в астра-
ханской организации?
— Полтора года с лишним, — подтвердил я.
— А чем, собственно, вызван твой отъезд из Астраха-
ни?— спросил Максим как бы между прочим.
Я рассказал об обыске на моей квартире, о слежке, об
арестах товарищей.
— Да, — согласился Максим, — надо было уезжать. А что
ты делал эти полтора года?
— Занимался в кружке, разбрасывал листовки, доставал
шрифты для нашей типографии и разное там...
— А кто набирал и печатал прокламации в этой типогра-
фии?— продолжал допытываться Максим.
— Я же и печатал. Да это, в сущности, не типография, а
так себе, маленький печатный станок.
— Можно и маленьким большую бучу поднять. Кстати,
на судоремонтном заводе ты бывал?
— Бывал.
— Как там настроение?
— О стачке поговаривают.
— Вот видишь, а ты говоришь — маленький...
По-видимому, Максим и сам неплохо знал астраханскую
организацию, а меня просто «прощупывал».
— А как у вас там «меки» и «беки»? Здорово грызутся?
— Никаких «меков» и «беков» у нас нет, — ответил я.—
Мы там все социал-демократы.
— Да ты что, браток, с луны, что ль, свалился? — изу-
мился Максим. — Не знаешь, что творится теперь в партии?
В Баку «меками» и «беками» для краткости меньшевиков и
большевиков называют. А у вас как?
В Астрахани внутрипартийные разногласия только еще
начинались и резкого деления на группы не было. Слова
«большевик» и «меньшевик» я услышал здесь впервые и со-
вершенно не понимал, что они означают.
Максим недоверчиво покосился на меня:
— Неужто вас еще не знакомили с материалами Второго
съезда?
— Был один доклад, но мне казалось, что съездовские
споры касаются только «верхов»..,
Максим нахмурился.
— Мда-а-а... Плохи твои дела, браток. Речь идет о судь-
бах революции, о лице самой партии, а ты еще не опреде-
лился. Ведь у нас дело дошло до того, что группа меньше-
виков создала отдельную, якобы беспартийную, «организацию
161
балахано-биби-эйбатских рабочих» и теперь ведет кампанию
против Бакинского комитета.
— Странное дело, — возразил я, — если эти меньшеви-
ки— социал-демократы, как же они могут выступать против
партийного руководства?
— Ну, положим, это понятно, — усмехнулся Максим. —
В Баку все руководство организации в руках большевиков,
вот меньшевики и беснуются, рвутся к власти. Под ногами
земля горит, дело идет к всеобщей стачке, а они грызню за-
теяли, разлагают рабочих, сеют смуту. Потому-то я и хотел
узнать, с кем ты — с нами или с ними?
На мгновение я растерялся, но, вспомнив последний на-
каз Веры Сергеевны, решительно ответил:
— Я с Лениным!
— Вот и прекрасно! — обрадовался Максим. — Значит,
нам по дороге.
В дверь постучали.
— Давай входи! — разрешил Максим.
В комнату стремительно вошла молодая девушка с ярким
платком на плечах.
— Есть? — коротко спросила она Максима.
— Есть! — отозвался тот, запуская руки в мешок, при-
несенный амбалом.
Девушка покосилась в мою сторону:
— А это кто?
Максим познакомил нас:
— Приезжий товарищ. Павлом звать... Да ты не беспо-
койся, пожалуйста, наш человек.
— Я и не беспокоюсь, с чего ты взял? — сказала де-
вушка, энергичным рывком пожав мне руку. — Зара!
Странное имя, никогда не слыхал такого. Маленькая,
стройная, гибкая как тростинка, Зара показалась мне уди-
вительно легкой, порывистой, беспокойной. Особенно пора-
зили меня ее огромные, горящие глаза с длинными черными
ресницами. Казалось, они, как фонарики, освещали строгое,
словно вылитое из золотистой бронзы, лицо девушки.
— Вот, получай полсотни — и марш-марш обратно,—
сказал Максим, передавая Заре пачку листовок, аккуратно
перевязанных тонкой веревочкой. — Это по национальному
вопросу.
Он говорил тоном доктора, выдающего больному сильно-
действующее лекарство.
Зара взяла пачку и сунула пот платок.
— Очень кстати, Максим: на нашей фабрике неблагопо-
лучно, сам знаешь.
— Знаю, знаю, у вас дашнаки народ мутят.
162
— Не только дашнаки, у нас еще мусульманские на-
ционалисты работают. А теперь чуть не каждый вечер
на фабрику приходит переодетый пристав Ваграмов и на-
травливает мусульман на армян. Того и гляди резню
спровоцируют. — Зара направилась к двери. — Ну, я ушла,
Максим. Ты почаще заглядывай к нам... До свидания,
новичок!
И девушка мигом исчезла. За ней как будто ветерок про-
бежал.
После Зары один за другим, с небольшими паузами,
стали приходить новые люди. Появляясь в комнате, каждый
из них неизменно спрашивал:
— Есть?
— Есть, — отвечал Максим и без задержки выдавал
пачку брошюрок или прокламаций и тотчас выпроваживал
из комнаты. — Ты, Миша, выйдешь через мясную лавку, а
ты, Амаяк, — через молочную. В ворота не ходите.
Я сидел на топчане и с интересом наблюдал за всем, что
происходило в этой маленькой комнате.
Последними почти одновременно вошли двое: один — вы-
сокий, тонкий, подвижной как ртуть; другой — низкий, ко-
ренастый, с широченными плечами, неторопливый.
Высокий получил пачку листовок, ловко сунул ее за го-
ленище сапога и тотчас устремился к двери.
Максим задержал его:
— Не спеши, Ханлар, дай пройти Мамедъярову, — ему в
Балаханы надо, на поезд.
— Пожалуйста, пожалуйста! — охотно согласился Хан-
лар, усаживаясь на топчан рядом со мной. — Мне торопиться
некуда, Биби-Эйбат подождет.
— И я не тороплюсь, — отозвался Мамедъяров, — до по-
езда целый час.
Он уселся по другую сторону от меня. Топчан затрещал
от тяжести. Мамедъяров, казалось, был вылит из железа.
Могучая, выпуклая грудь распирала синюю рабочую блузу,
угрожая оторвать пуговицы. Гордая голова, посаженная на
широкие плечи, выглядела совсем маленькой. По сравнению
с Мамедъяровым Ханлар казался высоким, худощавым и не
очень здоровым. Засаленная тюбетейка то и дело сползала
на его затылок, открывая высокий, умный лоб. С Максимом
они говорили, пересыпая русскую речь азербайджанскими
словами. Тот хорошо понимал их и сам отвечал то по-рус-
ски, то по-азербайджански.
— К нам астраханец приехал, — познакомил нас Максим.
— Очень хорошо. Значит, сосед наш? — спросил Мамедъ-
яров и так давнул мою руку, что я охнул от боли.
163
1— Хорош сосед, с другого берега моря, — возразил
Ханлар.
— А как же — в одной воде купались, — пояснил Ма-
медъяров. — Давай его мне, Максим, в Балаханы людей
надо. Поедешь, сосед?
— О, нет, дружище, сейчас мы его не пустим в ваше
пекло, — отозвался Максим, — без привычки там изжариться
может.
— Какое пекло? Зачем жариться? Балаханы — рай Маго-
мета, сад гурий. Сосед своим глазом посмотрит, какой такой
нефтяник есть. Он большевик, да?
— Впервые слышит о них.
— Ва-а-ай!— удивился Мамедъяров, и его тяжелая рука
легла на мое колено. Он стал утешать меня: — Ты не робей,
сосед. Я тебе сейчас сразу объясню, кто такой большевик.
Максим заулыбался, видимо предвкушая что-то инте-
ресное:
— А ну, послушаем, как это получится «сразу».
— А я побегу, — вскочил Ханлар. — Боюсь, и меня Ма-
медъяров заговорит.
— Ты сам любого заговоришь... Иди, иди, пожалуйста!
Ханлар ушел.
Мамедъяров снова обратился ко мне:
— Ты Маркса знаешь?
— Знаю... немножко, — ответил я, запнувшись.
— Не беда, — ободрил Мамедъяров, — ты немножко, я
немножко, и будет много. Теперь слушай. Ленина ты лю-
бишь, да?.. Любишь, по глазам вижу. Слушай дальше.
Я, например, ученик нашего Алеши1. Так? А кто есть Але-
ша, не скажу, потом узнаешь. Алеша — ученик Ленина. Ле-
нин— ученик Маркса, Энгельса. Он всю их науку вот так
знает, — Мамедъяров выразительно показал свои пять паль-
цев.— А наш дорогой Ленин сам ученый человек, сам муд-
рец. Понятно? А кто такой Ленин?.. Молчи, я скажу: Ленин
есть самый большой большевик, учитель наш, вождь. Зна-
чит, кто с Лениным, тот и есть большевик. Теперь ты понял,
сосед, куда лесенка ведет?
Да, я понял и порадовался, что попал к ленинцам.
— Слышь, Максим? — торжествующе заключил Мамедъ-
яров.— Он понял! Давай его в Балаханы. Ванечке помощник
нужен...
— А кто такой Ванечка, потом узнает, — закончил Мак-
сим, дружески выпроваживая Мамедъярова за дверь.
1 Алеша — партийная кличка Прокопия Джапаридзе. Это один из
двадцати шести бакинских комиссаров, расстрелянных в пустыне наем-
никами английских интервентов в 1918 году.
164
Мешок с нелегальной литературой опустел. Максим ак-
куратно свернул его и положил на топчан вместо подушки.
— Я на часок отлучусь, Павло, а ты пока отдохни с до-
роги. Вечером я отведу тебя на ночлег в нашу Трущобу.
Будь здоров!
Максим ушел.
Я лег на топчан. От мешка еще пахло типографской
краской...
Какой удивительный день! Сколько новых людей, впечат-
лений! Да, здесь сложнее будет работать, чем в Астрахани.
Много непонятного: «большевики», «меньшевики», «дашна-
ки», «националисты»... Зато какие дружные ребята! Как у
них все ловко делается! Подумать только — целый мешок
литературы, напечатанной на трех языках, среди бела дня
заносят в обыкновенную жилую комнату и спокойно раз-
дают подпольщикам! Удивительно!
Сначала мне показалось, что квартира Максима, распо-
ложенная в самом оживленном районе, по соседству с рын-
ком, не очень-то удобна для конспиративных дел. Но потом
я понял, что именно это и делает ее незаметной для поли-
ции. Почти рядом с комнатой Максима находилась большая
заготовочная мастерская, куда каждодневно приходило мно-
жество .заказчиков, сюда же амбалы приносили в мешках
сырье, унося готовые изделия. А в нижнем этаже помеща-
лись десятки различных лавчонок и кустарных мастерских
с черным ходом в один общий двор. Этими ходами пользова-
лись наши люди, ловко заметая следы, теряясь в потоках
покупателей и заказчиков.
Да, все это хорошо.
А на душе было тревожно. Борьба внутри партии! Два
течения — большевики, меньшевики. И это теперь, когда пар-
тия должна быть особенно сплоченной, дружной! Беда!..
А может, такая горячка лишь на Кавказе, в Баку? Вишь как
тут переплелись все нации — армяне, татары, грузины, рус-
ские,— вот и не понимают друг друга, и дерутся... Однако
и в Астрахани начиналось что-то недоброе: из-за политиче-
ских разногласий поссорились задушевные подруги — Вера
Сергеевна и Клавдия Васильевна, на маевке что-то с Ильей
не поладили...
Хорошо, конечно, что я попал к большевикам, которые
идут за Лениным. А все-таки непонятно: из-за чего разго-
релся весь сыр-бор? Вот как скоро я оказался на пере-
путье!
Я вздыхал, ворочался с боку на бок, топчан скрипел.
Где-то за стеной глухо постукивал молоток сапожника. Как
жаль, что нет здесь Веры Сергеевны: она бы все разъяснила
165
мне, разогнала туман... А туман и в самом деле заволаки-
вал глаза, потолок куда-то поплыл, закачался топчан, и я
снова на море, и опять шумят волны, сверкают молнии...
Да, но при чем тут Трущоба? Куда это тащит меня Мак-
сим? 4.
«САЛЯМ АЛЕЙНУ1Н!»
Максим вернулся к исходу дня и еле растолкал меня.
— Ну что, отдохнул, астраханец? Пошли до хаты. Ра-
ечка, поди, заждалась нас.
Мы вышли на улицу. Уже стемнело. Из чахлого садика,
раскинутого на стыке нескольких улиц, доносилась музы-
ка— треск и гул бубна, визг кеманчи, звон тары. И здесь же,
загромождая и без того маленькую площадь, совсем не к
месту стояла армянская православная церковь.
— Это Парапет, — показывая на садик, разъяснял Мак-
сим,— центр города. Отсюда к морю тянется Великокняже-
ская улица, а вот та, которая поднимается вверх направо,—
Николаевская. Названа, конечно, в честь царя-батюшки.
Здесь живет вся бакинская знать — крупные тузы промыш-
ленники, богатые купцы, разные беки, спекулянты-бирже-
вики и прочие паразиты. В прошлом году мы их здесь пу-
гнули демонстрацией. Переполох был страшный!
— Ав этом году не собираетесь? — спросил я, стараясь
не отставать от длинноногого Максима, шагавшего как на
параде.
— Как знать... Всяко может случиться.
Мы свернули в какую-то длинную, узенькую улицу, по-
ходившую на каменное ущелье. Шум и движение постепенно
замирали. Становилось глуше, безлюднее. Дома мельчали,
прижимались к земле. Дальше потянулись жалкие хибарки из
серого камня и глины, да и те прятались за толстыми гли-
нобитными стенами с деревянными калитками и маленькими
окнами, затянутыми железными решетками.
«Как в тюрьме», — подумал я, настороженно озираясь по
сторонам.
Керосиновые фонари встречались редко, выделяясь в тем-
ноте мутными, мигающими пятнами.
— Здесь царство бедноты, — сказал Максим. — Татарская
улица называется. Еще пара кварталов — и мы дома.
По дороге я рассказал Максиму о грузине с желтым че-
моданом, о неожиданной встрече с полицией, о том, как та-
инственный чемодан был брошен в море.
— Кто бы это мог быть? — соображал я вслух. — Уж не
наш ли человек?
166
— Все может быть. Но вернее — какой-нибудь агент пар-
тии эсеров вез оружие или дашнак с бомбами... Впрочем,
нет, среди грузин дашнаков не бывает...
— А кто они такие?
— Это партия армянских националистов — «Дашнакцю-
тюн». Вреднейшая партия! Она раздувает вражду между
армянами и татарами, этим пользуется царское правитель-
ство, организует погромы на Кавказе.
Я был поражен.
— Неужто и среди рабочих возможна такая вражда?
Максим взял меня под руку.
— Наша партия воспитывает рабочих в духе интернацио-
нализма, но в темных, отсталых слоях вражда еще живет.
Вот, например, на табачной фабрике Мирзабекянца поли-
ция недавно пыталась спровоцировать погром, но нам уда-
лось предотвратить его — Зара помогла.
— Зара работает на этой фабрике?
— Да. И ей приходится очень туго, хотя она прекрасный
агитатор.
Мы шли уже по какому-то извилистому переулку, в ко-
тором не было ни одного фонаря. Навстречу нам изредка по-
падались женщины с большими кувшинами или с лотками
чуреков на плечах. С головы до пят укутанные темными
чадрами, они проплывали мимо, как привидения, как живые
символы рабства. Я опасливо уступал им дорогу.
Максим заговорил о судьбе мусульманок.
— С малых лет и до замужества азербайджанка — безот-
ветная раба своих родителей, а когда выйдет замуж, стано-
вится невольницей мужа. Без его ведома она не может сде-
лать ни одного шага. В доме жена — только прислуга, бес-
платная работница...
— Разве и у бедноты женщина в таком же положении? —
спросил я.
— Нет, конечно. Жена рабочего разделяет с мужем все
тяготы жизни и чувствует себя свободнее, но чадра обяза-
тельна для всех. Понятно, ни гаремов, ни многоженства у
бедняков не существует — им трудно содержать и одну жену.
Немного замедлив шаг, Максим предупредил:
— Запомни — это Мельничный переулок, за первым
поворотом налево будет Глухой, а там и наша Трущоба
притаилась. Да ты не смущайся, браток, это только на-
звание такое страшное, а в действительности Трущоба
вполне приличная квартира и прекрасное место для конспи-
рации.
Говоря по совести, «прекрасное место» произвело на меня
гнетущее впечатление: все домики и здесь прятались за
167
высокими глинобитными стенами, шаги раздавались глухо,
вокруг ни единой души и темно, хоть глаз коли.
Мы дошли до конца переулка, повернули налево и сразу
оказались на обширной площадке с низенькими домиками
по обочинам. Далеко впереди светился фонарик, отчего все
вокруг казалось еще более темным, притаившимся.
— Ну вот мы и дома! — весело изрек Максим, останав-
ливаясь около маленькой калитки, врезанной в глинобит-
ную стену. На калитке вместо звонка висел железный моло-
точек. — Попробуй постучи, Павло, — предложил Максим, —
сейчас увидишь «конспирацию»...
Я несколько раз стукнул молоточком о железную пла-
стинку.
Через одну-две минуты по двору зашмыгали туфли. Кто-
то подошел к калитке и остановился.
Тишина...
Максим шепнул мне на ухо:
— Молчи!
Человек за калиткой тоже не подавал голоса, видимо пы-
таясь каким-то способом разглядеть ночных гостей.
Выдержав большую паузу, Максим крикнул:
— Молодец, Мамед! Открывай живей, свои!
— А, салям алейкум!—тотчас отозвался молодой голос,
и калитка бесшумно распахнулась настежь.
«Как в сказке, — подумал я. — «Сезам, Сезам, откройся!»
Максим дружески поздоровался с молодым человеком
в длинной белой рубашке, с тюбетейкой на затылке:
— Алейкум салям!
Мы вошли в закрытый со всех сторон дворик. Слева от
нас я увидел небольшое одноэтажное здание с двумя ок-
нами. Справа стояла длинная хибарка с плоской крышей и
застекленными сенями. Казалось, она вросла в каменные
стены, отделявшие дворик от внешнего мира.
— Вот она, наша знаменитая Трущоба! — похвастался
Максим. — Чем не дворец?
ТРУЩОБА
Вслед за Максимом я направился в этот «дворец». Если
бы там случилось какое-нибудь «чудо-юдо», я нисколько не
удивился бы — так настроили меня встреча у калитки и
внешний вид Трущобы.
Мы прошли маленькую террасу. Максим открыл дверь в
комнату;
— Заходи, браток!
168
Я ступил через порог и так стукнулся лбом о притолоку,
что ахнул от боли.
— Ой, извиняюсь, товарищ, — испуганно воскликнул Мак-
сим,— забыл предупредить, что эти хоромы не так уж вы-
соки! А вот и наша портниха. Знакомьтесь, пожалуйста!
Потирая лоб и щурясь от резкого света, я не сразу раз-
глядел, что происходит в комнате.
— Что, заработал шишку? — прозвучал насмешливый
женский голос. — Новичков у нас всегда так встречают.
Освещенная сверху лампой-«молнией», у большого стола
сидела молоденькая чернокудрая девушка с иголкой в руке.
На ее коленях полыхало огнем красное шелковое полотни-
ще, обшитое золотым галуном. Она глядела на меня испод-
лобья и мило улыбалась, сверкая белыми, как кипень, зу-
бами. На лоб падали непокорные кудряшки. В лукавых гла-
зах играли веселые бесенята. Вот тебе и «чудо-юдо»!
Зрелище было столь неожиданным, что я остановился как
вкопанный, даже не поздоровался.
— Приехал новый товарищ, Раечка, — объяснил Мак-
сим.— Ты его накорми хорошенько да чаем угости. Он пока
в Трущобе осядет. А я еще должен кое-куда сбегать по
делам.
— А он не проглотил язык случайно? — лукаво спросила
девушка, показав на меня иглой.
— Как увидел тебя, так и онемел, — пояснил Максим.—
Да ты смелей, браток, она вовсе не кусается!
Он ушел, и мы остались вдвоем.
С откровенным любопытством девушка оглядела мою
особу, встала и шутливо раскланялась:
— Раиса Коновалова к вашим услугам!
Мы церемонно пожали друг другу руки и оба рассмея-
лись.
— А как тебя звать, товарищ? — спросила девушка.
— Как хочешь, так и зови, — пошутил я, рассматривая
знамя, висевшее у нее на плече.
— Ну, хорошо, — согласилась Раечка, — мы будем звать
тебя «Красной рубашкой». Вишь, как она блестит на тебе.
Хорошая кличка, правда?
Я покосился на свою облезлую рубашку.
— Не так, чтобы очень, но ничего, сойдет. Такие клички
у разбойников бывали.
Тогда мне и в голову не приходило, что эта шуточная
кличка так и останется за мной в бакинском подполье.
— Ты скажи лучше, почему дверь не запираешь, когда
делаешь такое серьезное дело? — спросил я возможно более
суровым тоном. — Вдруг полиция нагрянет..,
169
— Насчет полиции можешь не беспокоиться, она сюда и
носа не покажет — место глухое. Садись вот за стол — я тебя
чаем напою — да расскажи, откуда ты прилетел такой.
— Какой «такой»?
В глазах девушки заиграли веселые бесенята.
— Такой — рыжий, маленький, вихрастый и безусый, как
мальчик. Таких подпольщиков у нас еще не было.
Меня слегка покоробило: можно сказать, попала в самую
точку!
Но Раечка смотрела на меня так наивно-приветливо, что
обидеться на нее было просто невозможно.
— Бери вот сыр, лук, чурек и грызи сколько хочешь, а я
пока знамя дошью, — угощала она, снова принимаясь за
шитье.
Я не преминул спросить:
— А для какой цели готовишь это знамя?
— Для демонстрации, понятно, — охотно ответила Раеч-
ка. — Но когда будет, никому неизвестно. Об этом может
знать только Алеша. Ты, конечно, не знаком с ним? О, это
чудный товарищ и такой агитатор, что, когда он говорит, у
меня сердце замирает, и так бьет шендриковцев — пух и
перья летят.
— Это еще что за партия? — удивился я. — Максим мне
только о меньшевиках говорил.
— Ах, да, — спохватилась Раечка, — ты ведь приезжий и
наших дел не знаешь. Шендриковцы— это бакинские мень-
шевики. У нас здесь появилась целая семейка Шендриковых:
Илья, Лев и Глеб да еще жена Ильи Катерина Ивановна.
Впрочем, Глеба можно не считать — он эсер, а остальные —
главари меньшевиков.
— А этот Илья не из Астрахани приехал? — спросил я.
— Кто ж его знает! — отмахнулась Раечка. — Ужасно не-
приятная личность. Глаза ледяные, бороденка как у козла,
а губы тонкие и злые-презлые. Но говорит он очень красиво,
не спорю...
Да, возможно, это он, астраханский Илья. Его фамилия
тоже Шендриков. По описанию Раечки его жена напоминала
Клавдию Васильевну. Значит, она работает здесь под чужим
именем? В этом нет ничего особенного. Однако мое предпо-
ложение может оказаться и ошибочным. Надо проверить.
Заметив мою заинтересованность, Раечка насторожилась:
— Ты что, знаком с ними? Л\ожет, тоже из их ком-
пании?
Я откровенно признался, что плохо еще разбираюсь в
разногласиях, и попросил девушку рассказать обо всем по-
подробнее. Но Раечка сама оказалась малосведущей и знала
170
только, что бакинская организация раскололась теперь на
два враждебных лагеря, которые ожесточенно боролись за
овладение массами, за руководство бакинским пролетари-
атом.
— Почему же ты причисляешь себя к большевикам, а не
к меньшевикам? — спросил я Раечку.
Она вспыхнула и решительно отрапортовала:
— А потому, что меньшевики — это путаники и оппорту-
нисты, а большевики — настоящие революционеры, ленинцы!
Так говорили Алеша, Ванечка и вообще все наши. Ой,
заболталась я с тобой, Красная рубашка, а меня дома
ждут.
Раечка любовно и тщательно сложила знамя, завернула
его в бумагу и перевязала ленточкой.
— Придет Максим — не забудь сказать, чтоб он спрятал
как следует. А с тобой мы еще увидимся.
Она ушла.
Я остался один. Осмотрелся.
Да, это настоящая трущоба! До потолка можно достать
рукой, единственное оконце выходило не на улицу, а на ма-
ленькую застекленную террасу. Посередине стоял длинный
стол весьма древнего происхождения, одна его ножка поко-
илась на кирпиче. Вокруг стола три табуретки и скамейка.
У стены нечто вроде шкафа и полка с книгами. В углу ке-
росинка с большим закопченным чайником. В общем не
очень-то уютно.
Попахивало сыростью. Угнетала тишина: сюда не доно-
силось ни единого звука.
Итак, я в Баку. Опять на новом месте, с новыми людьми,
с новыми радостями и печалями. И все же я почувствовал
себя здесь как у себя дома, среди верных друзей и братьев.
Но как трудно оторваться сразу от того, что любишь, что
волнует сердце! Вспомнилась Астрахань... Вот мой рыжий
батька с походным «универмагом» на тощих плечах. Сейчас
он, должно быть, сидит один на нарах ночлежки, пьет чай
из помятой кружки и, наверное, вспоминает своего заблуд-
шего сына. А вот милое лицо «мамаши» с лучистыми мор-
щинками у добрых глаз. Она молча горюет о своей дочери,
которая, быть может, шагает где-то по снегам Сибири с же-
лезными кандалами на руках...
Как жаль, что я не мог даже проститься с ней, с моей
первой учительницей! Она вывела меня из тьмы' к свету, и я
никогда не забуду ее, никогда!..
А что делает в эту ночь агитатор Антон? Мудрый под-
польщик Митрич? Таня? Ее красный платок все еще цел,
вот он...
171
Я вынул из кармана скомканный платок Тани и бережно
разгладил его на столе. Запахло Волгой, майскими днями,
весной... И все это уже позади, далеко. А завтра?..
Завтра начнется новая жизнь!
РЕШЕНИЕ СУДЬБЫ
Замечательный человек Максим. Московский рабочий,
слесарь высокой квалификации, он был выслан из Москвы
охранкой как «политически неблагонадежный». В Баку при-
ехал в прошлом году, уже будучи членом РСДРП. Для от-
вода глаз он здесь поступил на судоремонтный завод слеса-
рем и вскоре стал членом комитета Городского района и де-
ятельным помощником ответственного организатора Бакин-
ского комитета. Максим ведал хранением и распределением
нелегальной литературы, отвечал за безопасность явочной
квартиры Бакинского комитета, доставал паспорта для «про-
валившихся» товарищей, поддерживал связи с партийными
кружками на предприятиях Городского района и вообще за-
нимался многими сугубо конспиративными делами. Среди
подпольщиков он пользовался уважением и авторитетом и
шутя именовался «великим конспиратором».
Бок о бок с Максимом и началась моя работа в бакин-
ской организации. Мне очень хотелось попасть в Балаха-
ны — крупнейший центр нефтяников. Но Максим отсове-
товал:
— Тебе, как новичку, целесообразнее на первых порах
остаться в Городском районе. Здесь ты можешь работать
среди наборщиков и переплетчиков — ты этот народ знаешь
по Астрахани.
— А мне хотелось бы познакомиться с фабричными и за-
водскими рабочими, — робко возразил я.
— Они есть и в нашем районе. Недалеко отсюда табач-
ная фабрика Мирзабекянца, поближе к морю — судоремонт-
ные мастерские, заводы, порт Каспийского торгового флота.
Одним словом, работы для всех хватит. Впрочем, скоро при-
дет ответственный организатор нашего района Ольга Пет-
ровна, и тогда решим окончательно.
Мы сидели в Трущобе и ждали ее прихода.
Невзирая на яркий, солнечный день, в комнате было су-
мрачно, прохладно. Максим разжег керосинку и поставил
большой чайник. На уголке стола, накрытого белой салфет-
кой, лежали свежий чурек, ломтики брынзы, колбаса, — а
это уж я постарался.
172
К назначенному часу в Трущобу вошла просто одетая
женщина с кожаной сумкой под мышкой. На ней были длин-
ная черная юбка и белая кофточка с черным галстуком под
крахмальным воротничком. Светлое, мягко очерченное лицо
обрамлялось белокурыми, гладко причесанными волосами, за-
бранными на затылке в клубок. Она остановилась на пороге.
Максим бросился ей навстречу:
— Здравствуйте, Ольга Петровна! А мы уж заждались
вас... Чашку чая с нами!
Максим схватил гостью за руки и усадил за стол.
— Некогда мне чай распивать. Закружилась совсем. Лю-
дей нужно, голубчик Максим, — говорила Ольга Петровна,
усаживаясь на стул. — Со всех сторон осаждают.
— А вот, пожалуйста, — показал на меня Максим, — мо-
жно пустить в работу хоть сию минуту, рвется в бой.
Ольга Петровна живо повернулась ко мне и, улыбаясь,
подала руку.
— Это, конечно, тот самый астраханец, о котором Раечка
все уши мне прожужжала?
— Он самый и есть! — отозвался Максим.
Взгляд Ольги Петровны скользнул по моему лицу.
Я густо покраснел: а вдруг и она, как Раечка, примет
меня за мальчика и никакой серьезной работы не поручит^
Нет, Ольга Петровна перестала улыбаться.
— А что ты делал в астраханской организации?
Мне пришлось повторить почти то же самое, что было
рассказано Максиму в день приезда.
Она внимательно слушала, а Максим угощал ее чаем с
бутербродами.
Говорил я не очень складно, торопливо, конфузился. Уди-
вительное дело! С Максимом получалось куда лучше, спо-
койнее, вероятно потому, что он рабочий, а тут интеллиген-
ция, образованный человек, ляпнешь что-нибудь не так — и
дураком сочтет. А может, я самолюбив не в меру, мни-
телен? .,
Но, кажется, все обошлось благополучно.
— А агитатором не был? Разговаривать с рабочими не
приходилось? — спрашивала Ольга Петровна.
— Нет еще, — ответил я, опуская голову. — В страхе по-
думал: «Неужто в Баку и такие зеленые, как я, бывают аги-
таторами?»
Ольга Петровна вздохнула:
— Очень жаль. Теперь агитатор — самый нужный человек
в партии. Рабочие волнуются, ругаются с мастерами и хозя-
евами, то и дело вспыхивают стачки. Везде и всюду тре-
буется живое, горячее слово агитатора.
173
Преодолев свою обычную робость, я признался, что сде-
латься агитатором, научиться говорить с народом — моя за-
ветная мечта.
— Вот и прекрасно! — обрадовалась Ольга Петровна.—
Ничего страшного в этом деле нет. Для агитатора-массовика
самое главное — побольше сердца, побольше веры в нашу
правду, побольше огня.
— Но я так еще мало знаю и язык у меня корявый. Боюсь
сорваться...
— И это не страшно, дружок, — убеждала Ольга Пет-
ровна. — Учись, читай нашу литературу, пользуйся каждым
случаем поговорить с отдельными рабочими, с группами ра-
бочих, а потом выступишь на какой-нибудь массовке, и дело
пойдет...
— Первый раз можешь, конечно, дров наломать, — вста-
вил Максим, — но смущаться этим не следует: со всеми так
бывает.
Ольга Петровна была так проста и внимательна, что я со
всей откровенностью признался:
— Ведь я еще на перепутье, товарищи! Не знаю, что та-
кое большевики, меньшевики, как их отличить друг от друга,
кто за Ленина, кто против... Какой же из меня получится
агитатор? А вдруг выскочит какой-нибудь «мек» и начнет
меня крыть, а я — ни бе, ни ме...
Ольга Петровна рассмеялась и посоветовала прочитать
несколько статей и брошюрок, вышедших после Второго
съезда, и особенно брошюру Ленина «Что делать?». При упо-
минании этой брошюры мне вспомнился бурный спор Веры
Сергеевны и Клавдии Васильевны.
— В брошюре ты найдешь самое главное, что тебе нужно
знать. К сожалению, я очень спешу сейчас и не могу пого-
ворить с тобой более подробно. Максим снабдит тебя необ-
ходимой литературой и сводит на дискуссию с меньшеви-
ками. Там ты послушаешь нашего Алешу, Ванечку и, ко-
нечно, господ Шендриковых. Знать противников тоже необ-
ходимо.
— Павел, значит, остается в нашем районе? — вмешался
в разговор Максим.
— Конечно, — подтвердила Ольга Петровна. — Исполь-
зуем его пока на организационной работе, а ты помоги ему
поскорее разобраться в наших делах. Потом посмотрим.
Кстати, куда ты думаешь послать его на работу?
— Павел — наборщик, знает немного и переплетное дело.
Я думаю устроить его в типографию Эриванцева, если
удастся.
Ольга Петровна одобрила и стала прощаться:
174
— Ну, я побегу. Мне сегодня надо еще на табачной фаб-
рике побывать, Зара просила. Там назревает конфликт с хо-
зяином.
Итак, моя судьба решена, я остаюсь работать в Город-
ском районе.
Я БЕЗРАБОТНЫЙ
Революционная волна в России и по всему Закавказью
шла на подъем. Катастрофические неудачи в войне с Япо-
нией, увеличение налогового бремени, нескончаемые мобили-
зации в армию подливали масла в огонь, возбуждали нена-
висть народа против самодержавия. Крестьянские бунты и
массовые стачки рабочих вспыхивали по всей стране и все
чаще принимали политический характер.
В поисках заработка крестьянская беднота покидала де-
ревни и тысячами тянулась в города. Безработные пролета-
рии возвращались в деревни и села.
Крупнейший промышленный центр Закавказья, город
Баку тоже был осажден безработными. Они прибывали сюда
из Центральной России, из Поволжья, Грузии, Армении и в
особенности из Персидского Азербайджана.
Безработицу в Баку я почувствовал на собственном
опыте. Мой «запасный капитал» быстро иссяк, и я очутился
на иждивении Максима. Правда, он делился со мной по-
братски всем, чем мог, но мне было неловко обременять то-
варища.
— Подожди, браток, — подбадривал меня Максим, — на
днях освободится местечко в типографии, и ты сразу со все-
ми расплатишься. А пока смотри на мой карман как на
свой.
Изо дня в день в поисках работы я бродил по улицам
города, толкался подряд по всем типографиям и переплет-
ным, разговаривал с мастерами и хозяйчиками.
— Работы нет!—чаще всего отвечали мне, отмахиваясь,
как от назойливого нищего.
— Зайди через недельку, — равнодушно советовали не-
которые господа.
А иногда, даже не выслушав моей просьбы, сердито кри-
чали:
— Пошел к чертям! Надоели!
Унылыми толпами и в одиночку безработные, как тени,
слонялись по улицам Баку, ходили по шумным базарам, сто-
яли у церквей и мечетей с протянутыми руками, копались
у свалочных мест в поисках съедобного, валялись по темным
углам и под скамьями на бульварах.
175
Порой мне становилось жутко: столько голодных и жаж-
дущих работы! И тут же эта бесстыдная роскошь, обжорство
богачей, вечный праздник паразитов. Я злобно смотрел на
крикливые витрины магазинов, на сверкающие драгоценно-
сти ювелирных, на булочные и кондитерские—на все то, что
было так близко и так недоступно.
Особую ярость вызывали во мне широкие окна продо-
вольственных магазинов. С дьявольским вкусом в них были
развешаны и сложены горками кружки и связки колбас всех
сортов и видов, куски ноздристого сыра, масло, красная и
черная икра. Мне казалось, что я мог бы все это проглотить
одним духом, но... нащупав в кармане несколько медяков,
шел на ближайший базар.
Ох уж эти мне бакинские базары! Чего только нет там!
Персидские ковры и хала гы, простые штаны и шапки, зеле-
ные и красные туфли с загнутыми носками, старые сапоги
и опорки, пестрые шарфы из тончайших тканей, восточные
тюбетейки и фески, женские украшения... И тут же кавказ-
ские пряности, овощи и фрукты — словом, все, что вашей
душе угодно. Но моей душе были угодны только кишки! За
ними я и шел на базар.
В шумной толпе торгашей и покупателей я вдруг заме-
чаю тонкую струйку дыма — она змейкой вьется между про-
хожими, синим облачком поднимается вверх и бьет в нос та-
ким острым и аппетитным ароматом, что у меня текут
слюнки: это перс или татарин жарит кишки! Я мигом на-
хожу его. Он сидит в текучей толпе, прямо на мостовой, у
примитивной жаровни и длинной палочкой или железным
шампуром ловко переворачивает с боку на бок на большом
противне свежие бараньи кишки. Кишки свирепо шипят, пу-
зырятся, тонут в собственном жиру.
Мой аппетит доходит до сорока градусов. Я молча про-
тягиваю татарину полчурека. Он так иге молча накладывает
на него горку уже готовых, прожаренных кишок. II я тут же,
стоя, уничтожаю всю эту благодать; ем медленно, тщательно
прожевываю, стараюсь продлить удовольствие как можно
дольше. Сытно и дешево!..
К счастью, мое вынужденное безделье длилось недолго.
Однажды Максим встретил меня в Трущобе особенно ве-
село:
— Ну как, Павло, ножки гудят? Опять весь город обо-
шел?
— Обошел, — ответил я бодрым голосом. — Обещали че-
рез недельку... а может, и раньше...
— А сегодня не хочешь? — хитро прищурив глаз, спро-
сил Максим.
176
Я замер в ожидании. Что он, смеется надо мной?
— Ну вот что, браток, хватит тебе лодыря гонять, катись
на работу.
Максим дал мне адрес и подтолкнул к двери.
Я вылетел на улицу.
День показался мне праздничным, необыкновенно ярким,
солнечным. Я не шел, а летел как птица.
Типография Эриванцева, куда направил меня Максим,
находилась в центре города, недалеко от Парапета, на Вран-
гелевской улице. «Что меня ждет там? — размышлял я по
дороге. — Опять грошовая плата и какой-нибудь мастер-под-
халим, вроде астраханского «горбоносого черта».
Поднимаюсь по лестнице на второй этаж, в контору ти-
пографии, волнуюсь: «А вдруг место уже занято? А что, если
я опять останусь у разбитого корыта?»
В конторе меня встретил маленький, кругленький, как
бочонок, человек. Его лицо с одутловатыми щеками похо-
дило на резиновый мяч, толстые ручки напоминали поду-
шечки для иголок. Он был в сером, изрядно засаленном пид-
жаке и в широченных брюках.
Я принял его за конторщика и вежливо попросил доло-
жить о себе хозяину.
— Я и есть хозяин, молодой человек, — широко оскла-
бившись, сказал он. — Ошиблись немножко? Хо-хо! Бывает...
Так что же вам угодно от меня, а?
Я опешил от неожиданности и даже попятился назад.
— Я?.. Я насчет работы... Мне сказали, что у вас есть
работа... Я наборщик, но могу и переплетчиком...
— Очень хорошо. Мне как раз нужны рабочие. Ваша
фамилия?
Я сказал.
— А-а-а, тот самый? Ну да, мне говорили о вас, гово-
рили. Можете приступать к работе. Жалованье — пока де-
вять рублей, а потом видно будет.
Открыв вторую дверь, которая вела, очевидно, в набор-
ную, он крикнул неожиданно басовитым голосом, с хрипот-
цой:
— Эй, Рашид! Отведите новичка в переплетную!
Вот тебе и на! Без меня меня женили, — не спрашивая,
в переплетную сунули и жалованье назначили. Однако спо-
рить я не решился.
В контору вошел тот самый Рашид, которого я увидел
впервые на явочной квартире у Максима. Я чуть не бро-
сился ему навстречу, но вовремя спохватился и остался на
месте.
-— Пошли! — спокойно сказал Рашид, махнув мне рукой.
7 П. Бляхин
177
Он ничуть не удивился и ничем не обнаружил своего зна-
комства со мною. Молодец парень!
Мы спустились вниз, прошли через наборную.
По пути Рашид шепнул мне на ухо:
— Мы с тобой только что познакомились, понятно?
— Вполне.
В переплетной Рашид передал меня мастеру и ушел. Это
был сухой, сутулый старичок с мутно-серыми глазами и ро-
зовой лысиной, обрамленной седыми кудряшками.
— Как тебя звать-величать, сынок? — спросил он, уса-
живая меня за стол, на котором лежала гора конторских
книг.
— Зовут меня Павлом. А вас как?
— А я просто Трифоныч —и все тут, — он добродушно
рассмеялся беззубым ртом. — Ты вроде как приезжий? Ну
ладно, после расскажешь. А теперь принимайся за дело. За-
каз срочный.
И старичок отошел.
Я принялся за дело.
В переплетной работало человек семь мастеров и двое
учеников-подростков лет по пятнадцати. Мальчики вихрем
носились из утла в угол.
— Петька, кисть сюда! — раздавались голоса.
— Подай клейстер!
— Ко мне, Алешка!
Я молча работал, приглядываясь к новым товарищам.
В первый день больше всех мне понравился живой, смуг-
лолицый подросток, которого русские переплетчики звали
Алешкой, а азербайджанцы и армяне — Али. Его лицо и
руки были измазаны клейстером. Бойкие глаза блестели за-
дором, черные волосы пучками торчали во все стороны,
напоминая какого-то диковинного ежа. Мне казалось, что
Али сразу откликался на все голоса и всюду поспевал во-
время.
— Алешка! — кричал какой-нибудь переплетчик.
— Я здесь! — весело отзывался Али и через мгновение
был уже па месте.
— Али!—звал другой. — К1ажь обложку!
— Мажу!
И кисть в ловкой руке мальчугана как бы сама собою
начинала ходить по бумаге.
Вечером, после работы, меня, как новичка, окружили ра-
бочие.
— Откуда, парень?
— Из Астрахани.
— Ишь ты вихрастый какой!
178
— В Астрахани все такие?
— Они там одной селедкой питаются.
— Да и здесь не разжиреешь.
— Зато хозяин пупырь, того и гляди лопнет.
Мы быстро перезнакомились. Я, раз} меется, держался
солидно, на вопросы отвечал не торопясь, обстоятельно:
иначе не будет уважения. Это я понял еще в Астрахани.
В общем первым днем я остался доволен и, возвращаясь
в Трущобу, весело напевал: «Вот мчится тройка почтовая...»
ПЕРВЫЕ ШАГИ
Астраханская партийная организация в 1903 году со-
стояла из десяти — двенадцати рабочих кружков, непосред-
ственно связанных с комитетом. Не то я увидел в Баку. Здесь
в каждом районе был свой районный комитет, объединявший
несколько кружков и групп, со своими агитаторами и про-
пагандистами. Райкомы подчинялись Бакинскому комитету
партии, который руководил ими при помощи ответственных
организаторов, как правило, членов комитета.
С первых же дней меня поразил необыкновенно широкий
размах работы бакинской организации. По всем районам
здесь часто проводились тайные собрания и массовки рабо-
чих. У ворот фабрик и заводов то в одном районе, то в дру-
гом внезапно возникали короткие митинги-летучки. Здесь
как из-под земли появлялись наши агитаторы, произносили
короткие зажигательные речи и мигом исчезали в неизвест-
ном направлении. Tjt же разбрасывались прокламации;
в разных концах митинга фонтаны листовок как бы сами
собою взлетали над головами рабочих и жадно расхватыва-
лись сотнями рук.
Большая пропагандистская работа велась и в кружках:
готовились новые кадры подполья — революционеры из ра-
бочих.
Особенно широкие размеры приняла здесь печатная аги-
тация. Листовки и прокламации печатались на трех языках:
русском, азербайджанском и армянском. Выпускались даже
брошюры, бюллетени районных комитетов, перепечатывались
нелегальные газеты.
Подпольные типографии в Баку были технически хорошо
оборудованы и так ловко законспирированы, что годами ра-
ботали без провалов, приводя в бешенство жандармерию и
полицию.
Вскоре я понял, что мне посчастливилось попасть в орга-
низацию, способную на большие дела.
7*
179
Я с увлечением окунулся в работу бакинского подполья.
Помогал Максиму крепить связи с фабриками и заводами
Городского района, организовывать рабочие кружки, прово-
дить летучки у ворот предприятий, массовки за городом и
разбрасывать прокламации. Этим волнующим делом я осо-
бенно любил заниматься, ибо свято верил в необыкновенную
силу воздействия печатного слова на простого человека.
Каждая листовка мне казалась спичкой, способной зажечь
костер революции. А что, если именно эта, брошенная мною
прокламация окажется той самой спичкой?.. Может так слу-
читься? Может!
В Городском районе так же, как во всей бакинской орга-
низации, шли яростные идеологические бои. На моих глазах
подпольщики быстро и решительно размежевывались; кто
налево — к большевикам, кто направо — к меньшевикам, а кто
пытался удержаться посредине и как-то примирить стороны,
тот немедленно попадал в «примиренцы», или в «болото».
Я сразу примкнул к большевикам, лишь потому, что во
главе их стоял Ленин, в мудрость которого я верил неру-
шимо. Но все же подлинная суть разногласий оставалась
для меня еще неясной.
Тогда я набросился на послесъездовскую литературу,
указанную Ольгой Петровной и ЛАаксимом. Кое в чем разо-
брался. Но своеобразная обстановка в Баку, наличие само-
стоятельной организации шендриковцев, новые вопросы, воз-
никавшие в ходе борьбы, то и дело сбивали меня с толку,
ставили в тупик. Я нередко приходил в отчаяние и очень
нуждался в живом слове авторитетных товарищей, опытных,
знающих. Хорошо бы попасть на большую дискуссию с уча-
стием ответственных руководителей большевиков и главарей
меньшевиков — шендриковцев. Послушать и тех и других, а
тогда...
И я решил, не откладывая дела в долгий ящик, побывать
у Клавдии Васильевны. Она весьма начитанный, ученый
человек и, конечно, не откажется подробно познакомить
меня с позицией меньшевиков, объяснить, в чем они расхо-
дятся с большевиками. Потом я встречусь и поговорю с Але-
шей Джапаридзе. По словам ДАаксима, он в Баку самый
знающий пропагандист и горячий последователь Ленина.
Я подозревал, что под именем Катерины Ивановны скры-
вается Клавдия Васильевна, и попросил Максима дать мне
ее точный адрес. Но Максим не советовал мне торопиться:
— Катерина Ивановна живет в Балаханах, где новичок
может заблудиться, как в дремучем лесу. На днях к нам
зайдет Ванечка балаханскнй и захватит тебя с собой. Ему
знаком там каждый уголок.
180
Ждать пришлось недолго.
Как-то под воскресенье в Трущобу зашел молодой чело-
век лет двадцати в поношенном, но опрятном костюме, в вы-
соких сапогах. Это был типичный русский рабочий, крепкий,
как дубок, круглолицый, белокурый, с живыми, ясными гла-
зами и маленькими, недавно пробившимися усиками.
— Вот и Ванечка! — познакомил нас Максим.
Мы поздоровались за руку. На ладони Ванечки я почув-
ствовал затверделые мозоли. Да и немудрено. Как я узнал
позднее, Иван Фиолетов начал свой трудовой путь с одинна-
дцати лет учеником в механической мастерской в Балаханах,
потом стал слесарем. В ряды нашей партии он вступил еще
в 1900 году и с тех пор неутомимо и самоотверженно работал
в бакинской организации РСДРП. После Второго съезда
решительно примкнул к большевикам. За участие в стачках
1903 года он уже успел отсидеть положенный срок в тюрьме,
«на казенных харчах».
Ванечка мне очень понравился, хотя на вид показался
слишком суровым. Я смотрел на него как ученик на учителя,
умудренного опытом и знаниями. Такой молодой и уже член
Бакинского комитета! Уже побывал в тюрьме! В Балаханах
среди рабочих он пользовался большой любовью и уваже-
нием. Там все его знали и называли не иначе, как «Ва-
нечка»— «наш Ванечка», или «Ванечка балаханский».
Я напомнил Максиму о своей просьбе.
— Слышь, друг, новичок рвется в Балаханы, — обратился
Максим к Ванечке. — Хочет повидаться и поговорить с Кате-
риной Ивановной, они с ней старые знакомые...
— Вот как? — покосился на меня Ванечка. — Ну что ж,
поедем. Там ты и самого Шендрикова увидишь. Эта пара
так вскружит тебе голову, что своих не узнаешь...
Я обиделся:
— Никто меня не вскружит, у меня и свои мозги есть.
Максим осадил меня:
— Ну, ну, не фырчи, петушок! Ванечка прав, Илья и Ка-
терина Ивановна такие артисты, что действительно могут
напустить туману. Но все-таки ты съезди к ним, послушай,
что они скажут, а потом разберемся.
— Собирайся, так и быть, — согласился Ванечка.—
Кстати, побываешь в нашем рабочем парламенте.
— Что это за парламент такой? — спросил я, поспешно
набрасывая куртку на плечи.
— Там увидишь...
М-да, Ванечка, видимо, болтливостью не отличается...
Так и запомним.
181
в ДДУ
Из города мы выехали под вечер.
Пригородный поезд на Балаханы был до отказа перепол-
нен рабочими и крестьянами — жителями окрестных посел-
ков и деревень. Мы с трудом протискались в вагон и оказа-
лись прижатыми к окну между скамьями. Так и стояли всю
дорогу.
Грохот поезда, толкотня и галдеж пассажиров не очень-то
располагали к разговорам.
Но мне не терпелось узнать что-нибудь о Балаханах и
о рабочих-нефтяниках. Ванечка отвечал скупо. Я узнал
только, что Балаханы, Сабунчи, Сураханы и Романы пред-
ставляют собой, в сущности, один гигантский нефтеносный
район.
— Да, вот приедем, и ты все увидишь своими глазами,—
говорил Ванечка, - глядя в окно, мимо которого мелькали
телеграфные столбы и тянулась голая, серая земля, покрытая
черными пятнами. Невысокие холмы волнами спускались
к морю.
— А как живут и работают нефтяники? — продолжал я
допрашивать Ванечку.
Но вместо ответа он хмуро посмотрел на меня и спросил:
— Ты в бога веришь?
Я опешил, даже обиделся:
— Что за вопрос! Какой социалист может верить в бога!
— Ав черта и его пекло? — продолжал Фиолетов, как бы
не замечая моего недоумения.
— Черти, говорят, в аду водятся, а где этот ад, даже
попы не знают.
— В двенадцати верстах от города — в Балаханах! —
сухо отрезал Ванечка и забарабанил пальцами по стеклу.
Поезд остановился на станции Сабунчи.
Мы вышли из вокзала. Я был изумлен невиданным зре-
лищем. Черный лес нефтяных вышек, разбросанных на
огромной территории, тянулся до самого горизонта, утопая
в густых облаках дыма, копоти и зловонного пара. Яркое
южное солнце здесь казалось багровым, словно пятно запек-
шейся крови. Небо было закрыто темной тучей, нависшей
над самой землей.
— Вот он, ад! — сказал Ванечка, широким жестом по-
казывая на необозримое царство «черного золота». — Здесь
родятся, живут и работают рабы нефтяных магнатов, здесь
они и умирают. Отсюда перекачиваются миллионы русских
денег в карманы иностранцев — Нобелей, Ротшильдов,
Шелла, будь они прокляты!
182
— Л разве наших кровососов в Балаханах нет? — уди-
вился я.
— Как не быть! Здесь хозяйничают Лианозов, Гукасов,
Манташев, Шибаев, ААпрзоевы и десятки других крупных
и мелких хищников. Все они в одной компании! Ну,
пошли!
Мы тронулись в путь, в самые дебри нефтяного леса.
Душил запах мазута. От нестерпимой жары я задыхался,
как в серной бане, обливался потом. Все вокруг нас — и
земля, и вышки, и люди — было насквозь пропитано нефтью,
дочерна закопчено, блестело, словно облитое жиром. Под
ногами неприятно хлюпала черная земля. Перекрещиваясь
между собою, во всех направлениях тянулись железные
трубы, по которым, как кровь по жилам, непрерывно текла
нефть. Вышки стояли по обеим сторонам шоссе, пересекав-
шего Балаханы на две части. Меж вышек то и дело встре-
чались земляные амбары и озера, до краев наполненные ма-
зутом.
От бурения сотен скважин и тартания нефти в воздухе
стоял оглушающий гул и грохот, слышались жужжание
стальных канатов, гудение барабанов и форсунок, свист
пара.
Я еле поспевал за Ванечкой, который уверенно шагал меж
вышек без путей и дорожек. Навстречу нам часто попадались
изможденные, сгорбленные рабочие, еле передвигавшие
ноги.
Мне было жутко и больно. Как могут жить люди в таком
месте? Ни неба, ни солнца, ни единого зеленого деревца!
— Ну что, поверил теперь в чертей и пекло? — словно
прочитав мои мысли, угрюмо спросил Фиолетов. — Вот он
где, настоящий ад для рабочих! В сорок лет они уже ста-
рики, инвалиды, которых хозяева, как негодную ветошь, вы-
брасывают на улицу. Здесь нет ни столовых, ни прачечных,
ни общественных бань. Даже простой питьевой воды не хва-
тает. Пьют из загрязненных озер и колодцев. Вот, полю-
буйся, пожалуйста!
Мы проходили мимо небольшого мутно-зеленого озера.
У самого берега валялась дохлая собака, рядом — куча му-
сора и зловонных отбросов. А невдалеке две женщины поло-
скали белье.
— Немудрено, что здесь свирепствуют дизентерия, тиф, а
нередко и холера, — продолжал Ванечка. — Рабочие мрут
как мухи, и никто о них не заботится. Армия безработных
с избытком возмещает убыль.
Я подумал о готовящейся стачке. Какую ярость масс
можно поднять здесь против нефтяных королей!
183
Мы вышли на шоссе, которое, как просека, врезалось
в лес вышек. Поблизости стояло большое каменное здание
с застекленной галереей. Здесь Ванечка остановился:
— Пришли. В этом доме живет Катерина Ивановна и
вся их семейка. Через час жди меня вот у той вышки.
Мне вдруг стало неприятно идти одному к меньшевист-
ским главарям. А что, если окажется, что Катерина Ива-
новна и Клавдия Васильевна не одно и то же лицо? Говорить
же с Ильей мне вовсе не хотелось. Зловещие слухи, связан-
ные с его именем, вызывали чувство настороженности и не-
доверия.
— А ты не зашел бы со мной к Катерине Ивановне? —
неуверенно попросил я Ванечку.
Тот сердито отмахнулся:
— Нет уж, уволь, пожалуйста, мне с ними не по дороге.
Я еще должен с Алешей повидаться.
Ванечка круто повернулся и пошел прочь.
У них...
Я растерянно потоптался на месте и, рассердившись на
самого себя, решительно направился к дому. Огляделся.
Поблизости никого не было. Я постучался в закопченную
дверь галереи.
Вышла худая женщина в черном платье, вероятно хо-
зяйка дома.
— Вы к Катерине Ивановне? — спросила она. — Первая
дверь налево.
Я нерешительно открыл дверь и застыл у порога. Что
это?.. В глубине комнаты перед большим стенным зеркалом
стоял молодой кавказец, тщательно оправляя свою черкеску.
Вот тебе и па! Не в ту дверь, что ли, попал?
Я кашлянул.
Кавказец вздрогнул, отпрянул от -зеркала и вдруг оста-
новился, широко раскрыл глаза.
— Мужичок! Какими судьбами?.. Ну, здравствуй,
здравствуй!..
И только теперь я узнал в кавказце астраханскую Клав-
дию Васильевну. Опа встретила меня приветливо, тотчас
усадила за стол и стала торопливо расспрашивать об Астра-
хани, о том, как я попал в Баку и сюда, в Балаханы.
Я отвечал коротко, односложно, украдкой оглядывая ее
странный костюм. Зачем этот маскарад?
На ее лице лежала печать какого-то нервного беспо-
койства.
184
— Не удивляйся, Павел, — сказала она, застегивая чер-
кеску,— это для конспирации. Кстати, запомни: моя кличка
здесь—Катерина Ивановна. Клавдию забудь. У нас в Бала-
ханах ни одна женщина не может появиться на улицах
поздно ночью без риска для жизни или чести. Вот и сейчас
я собираюсь...
Она не успела закончить фразу, как в комнату вошел вы-
сокий мужчина в грязной рабочей блузе, в промазученной
кепке, в поношенных сапогах.
Клавдия Васильевна поспешила ему навстречу и, пожав
руку, представила меня:
— Познакомься, Лева, с новым товарищем. Он недавно
приехал из Астрахани и, конечно, жаждет поскорее присту-
пить к работе. Он наборщик, имеет опыт работы в подполь-
ной типографии.
— Вот это кстати, — обрадовался Лева, здороваясь со
мной. Нам до зарезу нужна своя типография. Отлично, от-
лично, юноша.
Я догадался, что это брат Ильи, о котором говорила
Раечка, Лев Шендриков.
Неожиданный разговор о типографии удивил меня и
сразу насторожил. Зачем им понадобилась своя типография?
Неужто они хотят совсем отделиться от бакинской органи-
зации и начать открытую борьбу с большевиками? Надо пре-
дупредить Максима. А все-таки я поговорю с ними: пусть
скажут, чего они хотят от партии, в чем jie согласны с боль-
шевиками. И я немедленно обратился к Клавдии Василь-
евне.
Но Шендриков перебил меня:
— Так вы еще не определились, молодой человек? Не
знаете, где правая, где левая сторона? А я думал, вы наш.
Впрочем, не беда, балаханский Христос за один вечер обра-
тит вас в нашу веру.
— Что за Христос такой? — спросил я, недоумевая.
— Так балаханские рабочие прозвали моего мужа
Илью, — не без гордости пояснила Клавдия Васильевна.—
Они слушают его, как нового пророка. Слово Ильи неотра-
зимо, ты сам знаешь. Ты обязательно должен поговорить
с ним. К сожалению, нам уже пора идти, и я не могу с тобой
побеседовать. Ты, конечно, переночуешь у нас?
— Мне кажется, — вмешался Шендриков, — мы его во-
обще можем оставить в Балаханах.
— Да, да, — живо подхватила Клавдия Васильевна,—
зачем тебе город? Большинство рабочих здесь. Ты поставишь
нам печатный станок, хотя бы такой же, как в Астрахани.
Печать — самое слабое место в нашей организации.
185
— Какой это организации? — спросил я, внутренне него-
дуя.— Кажется, в Баку одна социал-демократическая орга-
низация.
— Во главе с Бакинским комитетом? — ядовито спросил
Шендриков. Нет, друг мой, речь идет об организации бала-
хано-биби-эйбатских рабочих, которых называют шендриков-
цами, к вашему сведению.
— Но я слышал, что эта организация беспартийная.
— Да, до сих пор она действительно считалась беспар-
тийной, но, поскольку се признал верховный орган нашей
партии, то есть Совет партии, мы вправе действовать как
организация социал-демократическая, и, смеем думать,
с большим правом, чем Бакинский комитет. Массы идут за
нами, молодой человек. И вы сами в этом убедитесь, если
останетесь в Балаханах.
Я сухо отклонил предложение:
— Нет, я уже работаю в Городском районе.
Клавдия Васильевна вспыхнула;
— Ах, вот как! В большевистское гнездо попал, под кры-
лышко Джапаридзе? Очень жаль. Но ты скоро разоча-
руешься и сам поймешь, где правда. У них рабочие не
в почете.
— Наша организация создана на основе выборности и
демократии, — подхватил Шендриков, — у нас сами рабочие
руководят всеми делами, а там — комитетчики, сплошь ин-
теллигенты, назначенцы, пришлые люди. Бакинский комитет
все делает по ленинской указке. Для большевиков прежде
всего дисциплина.
Они говорили наперебой, совершенно оглушив меня, не
давая вымолвить слово. А Клавдия Васильевна разразилась
длинной тирадой, полной ненависти к большевикам и Ленину.
Я еще не умел спорить, не знал, как отразить нападение
на большевистского вождя, и тем сильнее кипел от негодо-
вания и яростно мял свою кепку. Еще мгновение — и я бы
выскочил из комнаты, выпалив что-нибудь крепкое на про-
щание. Но Клавдия Васильевна вдруг изменила тон и совсем
уже мягко продолжала:
— Ты не удивляйся нашей горячности, Павел. Мы в Баку
так много перенесли неприятностей от сторонников Ленина,
что эта вспышка простительна. По указанию Союзного Кав-
казского комитета нас выгнали из Бакинского комитета, а
также из районных комитетов. Вся верхушка бакинской
организации теперь в руках большевиков. А как они поносят
Илью п всех наших сторонников! Нас окрестили зубатов-
цами, полицейскими социалистами. Ты понимаешь, как это
обидно?..
186
Я понял, что здесь мне не узнать подлинной сути разно-
гласий, и тотчас же собрался уходить.
— Куда ты торопишься? — с явной досадой спросила
Клавдия Васильевна. — Мы скоро вернемся вместе с Ильей
и тогда подробно побеседуем.
— Нет уж, прощайте, — ответил я, направляясь к
двери, — мне надо спешить.
Клавдия Васильевна крикнула вслед:
— До свидания! Ты еще придешь к нам!
Я хлопнул дверью и с шумом выскочил из комнаты.
В «РАБОЧЕМ ПАРЛАМЕНТЕ»
Когда я вышел на шоссе, уже стемнело. Глухо рокотала
земля, скрежетало железо, гудели и фыркали невидимые
форсунки топок: работа шла полным ходом и ночью.
Я остановился около условленной вышки и стал ждать
прихода Ванечки. Мне было досадно и горько, что такой
ученый человек и хороший агитатор, как Клавдия Василь-
евна, сам путается в этих разногласиях, повторяет чужие
слова. Чьи же? Ах, да, она идет за мужем, за Ильей. И я на
все лады стал перебирать странный разговор с вожаками
шендриковцев. Они уверяли, будто у них всеми делами
управляют сами рабочие. Что-то не верится. Врут, поди. По-
том насчет выборности руководящих органов партии. Это,
конечно, хорошо, но возможно ли в условиях подполья?
А нашу интеллигенцию называли «пришлыми людьми», чу-
жаками. Брехня! Я привык уважать партийную интеллиген-
цию. Как же без них в партии? Ленин ведь тоже ученый
интеллигент. А как он борется за рабочее дело! А Вера
Сергеевна, мамаша, Антон?..
Вскоре мимо меня на шоссе прошли под руки два чело-
века: один — в черкеске, другой — в рабочем костюме, в са-
погах. Я не сразу узнал их — это были Лев Шендриков и
переряженная Клавдия Васильевна. Куда они спешат так?
Через минуту-две появился и Ванечка в сопровождении
низкорослого рабочего в высокой папахе.
— Ты уже здесь, Павло? Тогда пошли! — скомандовал
Ванечка. — Познакомься вот с Мамедом.
Рабочий крепко пожал мою руку.
— Салям алейкум, сосед! К нам в гости приехал? В сад
Магомета? Прошу, пожалуйста! — он сделал широкий жест,
как бы показывая свои необъятные владения.
Я тотчас узнал Мамедъярова. Удивительный человек. От
него веяло силой, бодростью, весельем. Казалось, ему все
187
здесь нравилось. Хлопнув меня по спине своей широченной
ладонью, он раскатисто рассмеялся.
— Помнишь, сосед, как я тебе ручку пожал у Максима?
Это я твою силу пробовал.
— От твоего пожатия медведь взвоет, — заметил Ва-
нечка, сворачивая с шоссе в глубину промыслов. — Иди-ка
вперед, Мамед, да потише — новичок может ноги поломать.
— Иду, пожалуйста!..
Мамедъяров сунул руку в карман брюк и зашагал меж
вышек впереди Ванечки. Карман подозрительно оттопыри-
вался. Ванечка тоже что-то нащупывал за поясом. А я по-
жалел, что никакого оружия со мной не было, — астрахан-
ский кинжальчик забыл в Трущобе.
Гуськом, один за другим, мы шли по черному лабиринту
вышек, как в диком лесу, без дорог и тропинок.
Шли долго и быстро. Оглушенный шумом и грохотом,
боясь оступиться и попасть в какой-нибудь мазутный амбар
или озеро, я с трудом поспевал за Ванечкой, который дви-
гался легко и свободно, как по шоссе: здесь он был у себя
дома.
В густой тьме ночи там и сям вспыхивали огоньки; они
мигали меж вышек, как светлячки в мрачном лесном бо-
лоте.
На ходу я сказал Ванечке, что по шоссе недавно прошли
куда-то двое Шендриковых.
— Вот как? — отозвался Ванечка. — Возможно, что мы
еще увидимся с ними.
я удивился, но расспрашивать не стал: не до того было,
того и гляди наткнешься на что-нибудь или сломаешь ногу.
Нельзя было понять, в каком направлении мы идем. Сво-
рачиваем то направо, то налево, то шагаем прямо, напролом,
через буераки и колдобины. Я давно уже потерял всякую
ориентировку и заботился только о том, как бы не отстать
от Ванечки и не оказаться одному в этих чертовых
дебрях.
Впереди нас смутно маячила широкая спина Мамедъя-
рова, который все глубже и глубже уходил в чащобу вышек.
Изредка он оглядывался назад, бросая в пространство:
— Идете, йолдашлар?
— Идем, — отзывался Ванечка. И путешествие продол-
жалось в том же порядке.
Вдруг Мамедъяров остановился и поднял руки:
— Тихо!
Мы тоже остановились.
— Этот промысел охраняют кочи, — предупредил Ма-
медъяров вполголоса, — обойдем левее.
188
Мы круто изменили направление. Позади нас послышался
окрик на непонятном для меня языке. Никто не ответил. Мы
шагали молча.
Когда же кончится этот странный поход? Я уже весь
покрылся потом, пыхтел и отдувался. Но все же умудрился
спросить:
— А кто такие кочи?
— Шайки разбойников, — коротко ответил Ванечка.—
По найму нефтепромышленников они охраняют промысла и
самих хозяев.
— Странно. А что же делает полиция, стражники?
— Хозяева больше доверяют разбойникам, чем поли-
ции. .. Стоп, кажется, пришли.
Здесь лес вышек обрывался, и перед нами выросла раз-
валившаяся каменная стена.
— Кто идет?—темная фигура внезапно выступила из-за
развалин, преградив нам дорогу.
— Свои, свои, Федя! — спокойно ответил Мамедъяров,
здороваясь с патрульным.
— Не шуми, Мамед, начали...
Пройдя за развалины, мы оказались' в широкой котло-
вине, усеянной большими камнями, разбросанными в стран-
ном беспорядке. На этих камнях и расположилось собрание
человек в сорок. В центре, у высокого конусообразного
камня, как у трибуны, стоял человек в бурке и рабочей фу-
ражке. При нашем появлении он оборвал свою речь:
— А-а-а, Ванечка! Мамед! Садитесь, вы опоздали не-
много.
— Давай сюда, Ванечка! — послышались возгласы с раз-
ных сторон.
— Мамед, салям алейкум!
Мы тоже устроились на камнях.
— Вот тебе и наш «парламент», — сказал Ванечка, уса-
живаясь по Соседству. — Здесь у нас полная свобода слова
и собраний.
«Хороша свобода — у черта на куличках!» — подумал я,
озираясь по сторонам и пытаясь сообразить, куда мы попали.
— Товарищи, — снова заговорил человек в бурке, — здесь
собрались делегаты от многих промыслов, но далеко не все.
Мы должны провести еще несколько таких делегатских со-
браний и выработать наши требования.
Меня поразил густой, бархатный голос оратора. Кажется,
я где-то слышал его и слышал совсем недавно. Но где? .. Во
мраке ночи лицо было трудно разглядеть, а фигура до са-
мых пят скрывалась под мохнатой буркой.
189
— Здесь Джафар рассказал нам, что на их промысле
рабочие вывезли управляющего на тачке и сбросили в мусор-
ную яму, — продолжал незнакомец. — Это неплохо. Почему
не прокатить хозяйского пса, если он заслуживает такой
кареты?
— Завтра наш промысел может забастовать, Алеша! —
крикнул кто-то с места.
— А вот это уже не годится, Джафар, — возразил чело-
век в бурке. — Надо уговорить рабочих обождать. Забастуем
все вместе, иначе нас разгромят поодиночке.
— Терпение лопается, Алеша! Шибаев с нас шкуру дерет,
штрафами задушил, мастера морды бьют...
— А у Нобеля лучше? — крикнули с другого конца собра-
ния. — Квартирные деньги отменил, баню закрыл, рукавиц
не дает.
— Скорей бастовать надо!..
С ненавистью и проклятиями выкликали имена хозяев,
мастеров, управляющих.
Я, конечно, догадался, что руководил собранием Алеша
Джапаридзе. Но где я мог слышать его?
Алеша дал собранию пошуметь, а когда голоса затихли,
заговорил снова:
— Да, да, друзья, только всеобщая стачка может улуч-
шить наше положение. Но я повторяю — мы еще не совсем
готовы. Надо продолжать разъяснительную работу. Есть не-
мало и таких рабочих, которые боятся стачки. Вот сидит
товарищ Амаяк, он тоже может подтвердить...
— Верно, Алеша, много и таких, — отозвался рабочий,
поднимаясь с камня. — Я вот привел Гасана, он тоже против
стачки, пусть сам скажет.
— Ну, давай говори, друг Гасан, — предложил Алеша.—
Тут все люди свои, рабочие.
Впереди меня медленно поднялся высокий старик с клюш-
кой в руках. Неловко потоптавшись на месте, он прокаш-
лялся и сдвинул папаху на затылок:
— Амаяк правду сказал: я не хочу бастовать, и Алиев
не хочет, и Мирза не хочет... В прошлом году мы басто-
вали? Бастовали. Толк был? Не был толк. Хуже стало. Хо-
зяин совсем обозлился. «Я, говорит, вас кормлю? Кормлю.
Деньги мал-мала даю? Даю. Зачем работу бросил, ишак?»
Какой ответ дашь, друг Алеша?
Старик сел.
Но вместо Алеши проворно вскочил на ноги Мамедъяров:
— Я могу ответ держать, Алеша! Давай слово, пожа-
луйста.
Все повернулись к Мамедъярову;
190
— Говори, говори, Мамед!
— Объясни ему, кто кого кормит!
Мамедъяров почтительно поклонился старику.
— Салям алейкум, дорогой Гасан, сто лет тебе жить
Старик поднял голову и уперся подбородком в свою
клюшку:
— Говори, Мамед, поучи глупого старика.
— Зачем учить, дорогой Гасан? Ты отец мне. Голова
твоя, как Казбек, белая, жил ты много, много нефти добыл
хозяину, работал как ишак. А что ты имеешь, отец? Дом
у тебя есть? Нет! Денег много? Одна дырка в кармане! А как
твои детки живут? Как жена? В золоте ходят? Плов кушают?
Кебаб? Чурек с пендыром? .. Что ж ты молчишь, старый Га-
сан? ..
Старик молчал. Мамедъярова все слушали так внима-
тельно и жадно, будто речь шла и о каждом нз них.
— А теперь, дорогой отец, давай спросим твоего хозяина:
«Слушай хозяин, шакал ты злой, откуда ты деньги берешь?
Работать ты не работаешь, а живешь по-царски, жрешь, как
свинья? Ты что, колдун? Сам деньги делаешь? Открой
секрет, подлец ты этакий, Гасан знать хочет, кто тебя
кормит».
И Мамедъяров сам стал отвечать за хозяина тоненьким,
хрипловатым голоском:
— «Какой глупый вопрос! Зачем я буду работать?
У меня Гасаны есть. Один Гасан нефть добывает, другой
Гасан продает нефть, третий Гасан барыши считает, а деньги
я сам в карман кладу. На что мне работа? Глупых Гасанов
много, а умный хозяин — один я». Понятно?
И, обратившись к старику, который неотрывно снизу
вверх смотрел ему в рот, Мамедъяров уже своим голосом
"дружески спросил:
— Понял, дорогой отец, кто кого кормит?..
Гасан опустил голову и тяжело вздохнул. Все молчали.
— Я думаю, все поняли, — заговорил Алеша, —Но надо
еще объяснить Гасану, отчего сорвалась прошлогодняя
стачка. Эта стачка, товарищи, была лишь первой пробой сил
бакинских рабочих, первым опытом открытой борьбы с хо-
зяевами. Тогда мы были еще слабы, плохо организованы, не-
достаточно дружны. Что нам нужно теперь для победы?
Нужны организация и братская дружба рабочих всех нацио-
нальностей. Мы все живем под гнетом самодержавия, всех
нас беспощадно грабят хозяева-капиталисты, и всем нам
одна дорога к лучшей жизни — борьба до полной победы. Но
есть ли у нас организация, которая могла бы руководить
движением десятков тысяч рабочих? Да, есть! Это бакинская
191
организация Российской социал-демократической рабочей
партии...
— Неправда! — раздался вдруг резкий голос из-за спины
Алеши. Рабочие-нефтяники идут за нами, за организацией
балахано-биби-эйбатских рабочих! Прошу слова!..
Я вздрогнул — это Илья! В сопровождении Клавдии Ва-
сильевны он появился в нескольких шагах от Алеши. За его
спиной остановились Лев Шендриков, какой-то маленький
человек в шляпе и двое рабочих. Ропот пробежал по со-
бранию:
— Кто звал сюда Шендриковых?!
— Зачем они явились?
— Гони их, Алеша!
Мамедъяров и Ванечка сразу же встали между Алешей
и непрошеными гостями, как бы собираясь вступить в бой.
— Боитесь правды!—крикнула Клавдия, наскакивая на
Ванечку. — Дайте слово Илье! Дайте слово!..
Алеша спокойно поднял руку, призывая к порядку:
— В самом деле, товарищи, почему бы нам не послушать
Шендриковых? Правда, мы не приглашали их на наше со-
брание. Но коль скоро они явились, пусть скажут, чего они
хотят от рабочих.
— Знаем мы, чего они хотят! — закричал Мамедъяров.—
Демагоги! Раскольники!
Алеша повернулся к Шендрикову:
— Ваше слово.
Собрание притихло.
Илья подошел к камню, картинно оперся о него локтем
и, вскинув бородку вверх, начал:
— Вы говорили о всеобщей стачке? Мы тоже не против,
и чем скорее, тем лучше. Но позвольте вас спросить: о какой
стачке идет речь?
— А как вы полагаете? — с места спросил Ванечка.
— Я вам скажу, — сердито отозвался Илья. — В наших
условиях только мирная, чисто экономическая стачка может
иметь успех. А что делает Бакинский комитет? Он выдвигает
политические лозунги. Мирную стачку большевики хос>г
превратить в революцию.
Часто прерываемый возгласами возмущения, Илья гово-
рил долго, с обычным блеском и жестами профессионального
оратора, то тихим, то громким, режущим ухо голосом. Он
пытался доказать, что в настоящее время политика не дело
рабочего класса, что прибавка пятачка на рубль имеет боль-
шее значение, чем десятки политических лозунгов.
Я слушал оратора и недоумевал: кто он, этот Илья
Шендриков? Неужто человек в маске? Неужто все эти кра-
192
сивые слова — только для отвода глаз? Нет, это было бы
слишком чудовищно, невероятно... А сомнения все-таки одо-
левали, на ум снова и снова приходили астраханские слухи...
Илья кончил речь при гробовом молчании делегатов.
Только пришедшие с ним приспешники попытались аплоди-
ровать, да и то не очень уверенно. Их сразу рабочие заглу-
шили шиканьем и свистом.
В коротком гневном выступлении Алеша вскрыл замысел
шендриковцев:
— Вы явились сюда незваными, чтобы внести раскол
в нашу среду, оторвать от партии передовиков рабочих, по-
мешать подготовке всеобщей стачки. Нет, господа Шендри-
ковы, вы не в ту дверь попали. Теперь рабочие уже пони-
мают, что для окончательной победы нужно бороться не
только с капиталистами. Они знают, что настало время свер-
нуть шею и царю-батюшке со всей его опричниной.
Я слушал Алешу и все больше убеждался, что его голос
хорошо знаком мне... Но где? Когда? .. Неужто это лишь
простое сходство? Удивительно!..
При всеобщем напряженном внимании Алеша продолжал
говорить. Шендриковцы попытались было сорвать его речь
шумом и злыми выкриками с мест. Но собрание ответило
таким грозным гулом, что они сразу смолкли и вскоре не-
заметно исчезли в темноте.
На сей раз познакомиться с Алешей мне не удалось. Тот-
час после собрания он незаметно скрылся, окруженный ра-
бочими.
Над черной землей и вышками поднялась круглая жел-
тая луна. В ее странном, тусклом сиянии я увидел широкую
ложбину, покрытую острыми надмогильными камнями. Это
было старое, заброшенное кладбище. Вот где заседал наш
«рабочий парламент»!
— Пойдем ночевать ко мне, дружище, — предложил Ва-
нечка, когда мы уходили с кладбища. — Мне кажется, от
этой ночи у тебя осталась каша в голове...
Через полчаса мы уже были у Ванечки.
У ВАНЕЧКИ ФИОЛЕТОВД
В Сабунчинском поселке, где временно проживал Ва-
нечка, ютились местные жители — азербайджанцы, работав-
шие на нефтяных промыслах. Он занимал там одну комна-
тушку в домике рабочего.
Мы пришли поздно. Осторожно, чтобы не разбудить хо-
зяев, Ванечка провел меня в тесный дворик с обычными гли-
193
побитными стенами. Здесь было тихо и пусто — ни кур, ни
собак. Поднявшись на крылечко, Ванечка ощупью нашел
замок и открыл дверь в маленькую комнатку. Чиркнул спич-
кой, зажег семилинейную настольную лампу.
Комната была обставлена бедно. У стены слева от двери
стояла железная кровать. Под окном маленький столик и два
стула, в углу полка с книгами. На глиняном полу лежал за-
тертый коврик. Подслеповатое оконце выходило на озеро.
В действительности это было грязное зловонное болото, за-
литое мазутом, в котором даже лягушки не водились.
Как гостеприимный хозяин, Ванечка предложил мне рас-
положиться на кровати. Я решительно отказался. Немного
поспорив, мы оба улеглись на полу, ногами под кровать. По-
лучилось замечательно.
Я долго не мог заснуть — слишком много событий и впе-
чатлений за один день.
Потушили лампу. В комнате стало темно, как в чулане,
и необычно тихо. Только за стеной кто-то похрапывал с лег-
ким присвистом.
Ванечке тоже не спалось, и между нами, естественно, на-
чался тот задушевный разговор, который бывает только
между людьми, близкими по духу.
— Ну как? — начал Ванечка. — Повидал свою знакомую?
— Повидал.
— Поговорил о наших разногласиях? Поучился уму-
разуму?— в голосе Ванечки явно сквозила насмешка.
— Они ругали Ленина, большевиков, — сердито сказал я,
приподнимаясь на локте.
— А ты что?
— Я мог бы только кулаки пустить в ход, но...
— Кулак—аргумент неважный.
— Других я не имел... Эх, ничего-то я не знаю!
— Это ты брось, товарищ! Я ведь тоже не шибко грамот-
ный, а за нашу правду постоять могу, — рука Ванечки мель-
кнула перед самым моим носом.
— Хорошо тебе говорить, — возразил я, слегка отстра-
нившись,— у тебя за спиной пять лет подполья, тюрьма,
стачки и такие знающие товарищи, как Алеша...
— А у тебя в Астрахани разве не было хороших партий-
ных руководителей, пропагандистов?
Я почувствовал, что какой-то комок подкатил к горлу.
— Была... учительница...
— А теперь где?
— В Сибирь угнали, проклятые.
— Хороший была человек?
— Очень,
194
Ванечка, видимо, почувствовал мое волнение и, дотронув-
шись пальцем до моей груди, сказал мягко:
— Что ж делать, друже, лучшие всегда впереди и удар
принимают первыми. Они познали и тюрьмы, и ссылку, и
каторгу. А сколько пропадает их в холодных лесах Сибири!
Обычно сдержанный, с виду суховатый, Ванечка быстро
увлекся и нарисовал передо мною такую мрачную картину
царских застенков и гонений на революционеров, что по
сердцу пробежал холодок. Перед моими глазами вставали
глухие казематы с толстыми железными решетками, серые
громады крепостей и тюрем, дремучая сибирская тайга, не-
проходимые болота, вечные снега...
«Не там ли и Вера Сергеевна, — думал я, — наш пропа-
гандист Антон? Не туда ли рано или поздно погонят и других
борцов, посвятивших свою жизнь служению народу? ..»
Мы оба, забыв о сне, сидели уже по-восточному на мат-
раце, колено в колено. Все более увлекаясь, Ванечка разма-
хивал в темноте руками, то и дело задевал пальцами мою
голову, стучал в грудь и говорил, говорил... Я молча слу-
шал героическую легенду о новых чудо-богатырях земли
русской. И как мне хотелось хоть капельку походить на них,
быть таким же неустрашимым в борьбе за наше дело.
Разговор опять перешел к бакинским делам и разногла-
сиям в партии.
— Вот ты удивился, что Шендриковы пышут злобой на
Ленина, — продолжал Ванечка, коснувшись моего плеча ру-
кой.— А что ж тут удивительного? Ленин — наш лучший
теоретик, вождь большевиков, он беспощадно разоблачает
оппортунистов, требует созыва Третьего съезда, чего так
боятся меньшевики.
— Не понимаю, чем для них страшен этот съезд, — усо-
мнился я. — Надо полагать, там будут представлены оба те-
чения?
— Вот младенец! Как же им не бояться! После Второго
съезда главари меньшевиков незаконно захватили в свои
руки центральные органы партии — газету «Искра», Совет
партии, Центральны^ Комитет — и, конечно, потеряют их на
Третьем съезде. Ведь большинство местных комитетов и пар-
тийных организаций России идут за большевиками. По этому
вопросу теперь мы организуем дискуссии с меньшевиками по
всему Закавказью...
— Ав Баку?
— И в Баку будут.
-— Как бы я хотел попасть на такую дискуссию!..
Почему же нет? — утешил меня Ванечка. — Я поговорю
195
с Алешей. На такие дискуссии обычно собирается актив
обеих сторон, как на бой. Максим сообщит тебе.
— А Илья Шендрнков тоже явится на дискуссию?
— Может случиться. У меньшевиков он главный говорун,
и они, наверное, его выставят, особенно если на дискуссии
будет Алеша. Но почему ты вдруг спросил о Шендрикове?
Хочешь его послушать? ..
— Нет, нет! — поспешил я отказаться. — Дело в том, что
в Астрахани об Илье Шендрикове ходили странные слухи.
Комитет даже комиссию назначал для разбора...
Ванечка сразу насторожился, схватив меня за руку:
— Какие слухи?
— Его обвиняли в провокации, — прошептал я.
Ванечка отшатнулся, как от удара в лицо.
— В провокации? И ты до сих пор молчал?!
— Комиссия не подтвердила слухов.
— Вот видишь? — облегченно вздохнул Ванечка. — То-
гда другое дело.
— А что, если эти слухи имеют хоть какое-нибудь основа-
ние?— возразил я. — Ведь на дискуссии будут наши лучшие
люди.
— Видишь ли, Павло, без достаточно точных данных
мы не можем подозревать революционера в провокации. Твое
сообщение мы, конечно, возьмем на заметку, а пока ты и сам
поглядывай.
Хорошо, будем глядеть.
— А что ты скажешь насчет жены Ильи? — спросил я,
желая проверить свои впечатления.
— О Катерине Ивановне? — засмеялся Ванечка. — Спо-
собная водолейка и хороший начетчик — вот и все. Но мне
кажется — она свято верит в правоту меньшевизма и молится
на своего «Христа»... Ого! Уже светает? Спать, спать, спать!..
В самом деле — маленькое, доселе невидимое оконце за-
метно посветлело, яснее обозначились железная кровать и
темная фигура Ванечки с взъерошенными волосами. Он лег,
повернулся ко мне спиной и моментально заснул, протянул
ноги под кровать.
А мне все еще не спалось. Лежа на спине, я смотрел в по-
толок и думал о Ванечке. Совсем молодой, простой рабочий,
а такой уже зрелый революционер, настоящий боец. Что с
ним будет завтра? Каков его жизненный путь?.. Неустанная
борьба за наше дело, тюрьма, ссылка, снова борьба, револю-
ция, победа... Ванечка, конечно, будет на гребне волны, в са-
мой гуще сражений!
Но в ту ночь мне и в голову не приходило, что судьба
этого человека окажется такой трагической. Вся жизнь Ивана
1©S
Фиолетова действительно была непрерывной борьбой за
освобождение рабочего класса. Он всегда шел в первых ря-
дах. Вместе с Алешей Джапаридзе, с Шаумяном и Азизбеко-
вым Ванечка возглавлял революционное движение в Закав--
казье, строил советскую власть в Баку, был талантливым на-
родным комиссаром Бакинского Совнаркома и в 1918 году пал
жертвой неслыханного предательства. В зыбучих песках сред-
неазиатской пустыни двадцать шесть бакинских комиссаров
были расстреляны подлыми наймитами англичан — меньше-
виками и эсерами, временно захватившими власть в Баку.
Среди них был и народный комиссар Иван Фиолетов.
А сейчас юный Ванечка безмятежно спал, дышал ровно,
беззвучно, как младенец, и во сне счастливо улыбался. Что
ему грезилось?
РАБЫ «ЧЕРНОГО ЗОЛОТА»
Воскресное утро было серое. Низко над Балаханами, сли-
ваясь с дымом и копотью, неслись тучи. Меж вышек со свис-
том и воем кружился ветер, гнал по шоссе жгучие вихри
пыли, срывал с прохожих головные уборы.
Мы с Ванечкой не шли, а летели по шоссе, подгоняемые
ветром в спину. Он вел меня к рабочей казарме Нобеля, где
я надеялся разыскать Ибрагима и Никиту. Я так расписал
ему своих дорожных приятелей, что он и сам решил с ними
познакомиться.
Мы шли очень долго. Я подвигался вперед рывками, от-
плевываясь от пыли и затыкая нос.
Ванечка подбадривал:
— Привыкай, брат, к нашей погоде, не то еще будет...
А вот и нобелевская гробница.
Мы остановились перед длинным, закопченным дочерна
зданием с плоской крышей. Сзади к нему лепились какие-то
странные коробки из досок и фанеры, похожие на собачьи
конуры.
— Это пристройки для семейных, — разъяснил Ванечка, —
а все здание вместе называется «рабочей казармой», будь
она проклята. Ты иди к холостым, а я загляну к семейным.
Тяжелая, набухшая от сырости дверь открывалась с тру-
дом. Я изо всех сил нажал плечом и, шагнув через порог,
остановился. Мне показалось, что передо мной висит темный
занавес. Но когда глаза немного освоились, из густого су-
мрака стали выступать двухэтажные деревянные нары. Они
тянулись по обеим сторонам длинной, пещерообразной ка-
зармы с тяжело нависшим, заплесневелым потолком. Земля-
197
ной пол был покрыт толстым слоем липкой грязи, которая,
вероятно, никогда не просыхала.
На нарах среди кучи грязного тряпья лежали люди. Их
головы, побритые широкой дорожкой ото лба до шеи, блес-
тели. Оставшиеся по бокам жесткие, склеенные мазутом во-
лосы пучками торчали в разные стороны. Все обитатели ка-
зармы показались мне на одно лицо — одинаково взлохма-
ченные, черные.
Я растерянно стоял на месте, не зная, кого спросить о
своих приятелях.
Какой-то здоровенный парень, направляясь к двери, тол-
кнул меня локтем:
— А ну, посторонись, паря, чего рот раззявил!
— Никита! Ты ли?
Да, это был он! Но что с ним стало! Из белокурого пар-
ня Никита превратился в «жгучего брюнета», пропитанного
мазутом.
Он встретил меня как родного брата и чуть не задушил в
объятиях.
— Здорово, паря! Ах, ты!.. Нашел... Вот молодчага!
Я был очень рад увидеть Никиту.
— А теперь айда к Ибрагиму, — сказал он, выталкивая
меня из казармы. — Ведь мы с ним сменщики, надо торо-
питься.
Вскоре к нам присоединился и Ванечка. Я познакомил его
с деревенским богатырем, и мы вместе пошли к промыслу
Нобеля.
Никита дорогой рассказал нам, как он с помощью Ибра-
гима устроился на промысел тартальщиком. Приказчику
пришлось дать четверть водки и двадцать рублей деньгами
из будущего заработка. Здесь это называлось «клепкой».
Но работа в нефтяном царстве не радовала деревенского
жителя.
— Ни тебе речки, ни тебе бани! Умыться негде, — жало-
вался Никита. — Ходишь черный, как дьявол, только хвоста
нет. Жарища—дышать нечем! А вшей — мильён мильёнов!
Так и хочется кому-нибудь в морду дать! Бьют нашего брата
и плакать не велят! Нет, братцы, быть того не может, чтобы
для народу свет клином сошелся. Рассерчает мужик —худо
будет: тогда держись, Гаврила!
— А что ты можешь сделать? — подзуживал Ванечка.—
Один, говорят, в поле не воин.
— Пошто один? Мужиков видимо-невидимо, да и рабочих
слава те господи...
— Народу на Руси действительно немало, а что толку?,
Где заводило?
198
— Заводило? — Никита вдруг остановился и, хитро под-
мигнув Ванечке, широко осклабился. — Э-э-э, брат, мы тоже
не лыком шиты, чего не знаем, так догадываемся. Ты, поди,
сам из «ентпх»?
Мы расхохотались и, с двух сторон обняв Никиту, дви-
нулись дальше.
Просто, на живых примерах и на судьбе самого Никиты
Ванечка показал ему подлинных виновников рабского поло-
жения рабочих, разъяснил, что при самодержавном строе и
живодерах капиталистах иначе и быть не может, что жало-
ваться теперь некому — все начальство держит руку богачей
хозяев, за них и войска и полиция, а он, Никита, связан по
рукам и ногам...
Я слушал Ванечку и дивился: как он умно и просто го-
ворил о борьбе с капиталистами и с теми, кто их поддержи-
вает и защищает! А с виду простоватый мужичонка Никита
на лету хватал слова молодого агитатора и откровенно вы-
сказывал свои догадки. Эта беседа для меня была нагляд-
ным уроком осторожной и в то же время действенной рево-
люционной агитации. Сейчас Никита слушал Ванечку куда
более внимательно, чем меня на пароходе. Он уже успел
испытать «счастливую жизнь» нефтяника и жадно искал вы-
хода.
— А что это за люди с бритыми головами? — спросил я
Ванечку, когда мы приблизились к цели. — Почему у них
такой измученный вид?
— Это выходцы из Персидского Азербайджана, — разъяс-
нил Ванечка. — Они тысячами бегут в Баку, спасаясь от го-
лода и шахского гнета. Нефтепромышленники охотно прини-
мают их, ставят на самые тяжелые и грязные работы, а пла-
тят вдвое меньше, чем рабочим других национальностей.
— Это верно, — заметил Никита, — их и за людей не счи-
тают, бьют, как собак... Темнота!
Ванечка строго поправил:
— К сожалению, темноты и среди русских рабочих не-
мало. Настоящая грамота для нас недоступна, все для богатых.
Вскоре мы остановились около промысла Нобеля. Здесь
работал Ибрагим.
Заглянув в открытую дверь вышки, я увидел огромный
барабан с приводным ремнем и длинную железную желонку,
висевшую на стальном канате. Как гигантский челнок, она
непрерывно сновала вверх и вниз, то взлетая под самый ку-
пол вышки, то ныряя в глубокую скважину за добычей. При
каждом взлете наполненной желонки тартальщик одним дви-
жением рукоятки тормоза открывал клапан, и тогда целый
каскад нефти в пене и брызгах низвергался в желоба и
199
катился дальше в бездонные амбары Нобеля. А пустая же-
лонка снова взлетала вверх и опять ныряла за добычей.
Ибрагим сидел у рукоятки тормоза, в нескольких метрах
от желонки, и неотрывно смотрел на канат, ловя момент тор-
можения и спуска нефти. Вся его одежда и лицо лоснились,
словно покрыты были черным лаком, ручьи пота стекали по
шее, уходили за воротник.
— Вот она, чертова мельница! — злобно сказал Никита,
указав на желонку. — Днем и ночью вертится. Посадить бы
сюда самого Нобеля!
Я крикнул в дверь вышки:
— Ибрагим, здравствуй!
— Тише! — осадил меня Никита. — На вахте запрещено
разговаривать. Тартальщик дзенадцать часов сидит у ручки,
как собака на цепи.
За шумом барабана Ибрагим не слышал моего возгласа.
Никита шагнул было к двери, но на сей раз ему не при-
шлось сменить своего друга. Смертельно усталый, Ибрагим
не успел затормозить канат. Желонка с визгом взлетела под
самый купол, ударилась о блоки, вместе с гнилым пере-
крытием рухнула вниз. Ибрагим очутился под грудой об-
ломков.
Мы бросились на помощь.
Отовсюду сбежались рабочие и общими усилиями выта-
щили потерявшего сознание Ибрагима. К счастью, тяжелая
желонка не задела его.
Никита был страшно потрясен и разгневан.
— Бить надо хозяина! — кричал он, обращаясь к рабо-
чим.— Балки гнилые, доски гнилые...
— Управляющего давай! — раздались голоса. — Приказ-
чика сюда!
Приказчик, прибежавший на тревогу, растерялся. С кри-
ками и угрозами его окружили рабочие, требуя немедленно
вызвать управляющего.
Пятясь под напором толпы и дрожа от страха, приказчик
беспомощно лепетал то на русском, то на азербайджанском
языке:
— Спокойно, братцы! Спокойно! Мы разберем. Я доложу.
Контора обеспечит...
— Брешет, собака! — неслось в ответ. — Идем к конторе,
ребята! Бей его, гадюку!
Подталкивая впереди себя приказчика и награждая его
пинками, разгневанная толпа двинулась к конторе.
Никита смастерил из досок носилки, и мы понесли Ибра-
гима в балаханскую больницу.
Больница оказалась настолько переполненной больными
200
и искалеченными, что Ибрагима пришлось положить на пол
в коридоре.
Тут же, на полу, доктор и осмотрел его.
— Счастливый парень, — сказал он, вытирая руки, — ни
один кусок железа не попал в голову, а то бы верный
конец. В Балаханах это обычное дело. Через нашу боль-
ницу ежегодно проходит не меньше трех тысяч искалечен-
ных. ..
— Скажите, — перебил я доктора, — почему у вас боль-
ные валяются на полу?
Доктор вскинул на меня удивленные глаза:
— А вы сами не догадываетесь, молодой человек? К ва-
шему сведению, на весь Балахано-Сабунчинский район мы
имеем только одну вот эту больницу на тридцать мест!
А сейчас больных у нас сто тридцать! И никому до этого
дела нет, да-с, никому!
— Совершенно верно, — подтвердил Ванечка. — Нефте-
промышленники загребают здесь миллионы, а на лечение
рабочих отпускают гроши. Нет заботы о технике безопас-
ности.
Доктор покраснел и отвернулся:
— Простите, молодые люди, меня ждут.
Никита шумел:
— Как свиней, держат нашего брата, идолы! Что за на-
пасть такая!
Когда Ибрагим пришел в себя, он радостно протянул мне
руку.
— Салям алейкум, Павла! Ой, как меня стукнуло, голова
трещит! А это кто есть? — повернулся он к Ванечке. — Ви-
дал, не видал — не помню.
Ванечка поздоровался:
— Не узнаешь, йолдаш? Ванечка балаханский.
— Ай-ай-ай, Ванечка? — Ибрагим поднялся на локте.—
Слыхал, много слыхал, а в глаза не видал. Наш человек, да?
Водись с ним, Павла, совсем хороший человек. И ты, Ми-
кита, держись за Ванечку, в гости ходи.
Следуя восточному обычаю, Ванечка справился о здо-
ровье семьи Ибрагима — его детей, жены, матери. Потом
спросил, как он себя чувствует после такой беды и чем по-
мочь ему.
Растроганный Ибрагим кивал головой:
— Чох саон, Ванечка! Совсем спасибо!..
Простая благожелательная беседа Ванечки с Ибрагимом
продолжалась недолго, но я понял, что именно так надо под-
ходить к сердцу рабочего человека. Вскоре мы стали про-
щаться— Ванечка спешил «по делам».
201
Никита решил остаться с Ибрагимом. Он проводил нас
до двери и взмолился:
— Устройте меня где-нибудь в городе! За троих работать
буду, только бы не на этой каторге — света божьего невидно.
Да. Никита был прав, над необозримым лесом вышек
вечно клубились черные облака пара и копоти, застилая
небо и солнце, погашали всякую радость и надежды.
ЖЕЛЕЗНАЯ ПАЛКА
Ветер стих. Облака исчезли. Проглянуло мутное солнце.
Балаханы шумели и грохотали по-прежнему. Но сегодня
мне уже не было так страшно, как вчера. Я увидел рабочих-
нефтяников. Они вновь поднимают головы, готовятся к
борьбе.' Во главе наша партия — большевики, рабочие идут
за ней. А шендриковцы только мешают, вносят смуту и не-
уверенность в ряды рабочих. Над Баку грозной тучей
нависает всеобщая стачка, и в то же время усиливаются
раздоры и разногласия внутри организации. Кому это -на
руку?
В таком настроении я шел по шоссе к Сабунчинскому
вокзалу. Отсюда был хорошо виден поселок, где я провел
эту памятную ночь. Маленькие, прилипшие к земле домишки
из камня и глины, плоские крыши, слепые оконца. Вокруг
все было серо, голо и бедно.
И тут же, в земле, таились несметные богатства — «чер-
ное золото». Его выкачивали на поверхность вот эти бед-
няки рабочие, которые выходили сейчас из дверей убогих
хатенок и унылой цепочкой тянулись в лес вышек. А в каж-
дой вышке, словно прикованные железной цепью, сидели
люди, неотрывно следили за «чертовой мельницей», сновав-
шей вверх и вниз, переводили рычаги, открывали и закры-
вали клапаны, молча проклинали свою судьбу, копили ярость.
Как же не быть стачке? Она будет! И тогда... Что будет
«тогда», я не мог себе представить. Но мне чудилось что-то
страшное и великое.
Когда мы стали подходить к вокзалу, я случайно глянул
на самого себя. О, силы небесные! Во что превратилась моя
рубашка! Была, кажется, красной, а стала буро-коричневой,
усеянной черными пятнами мазутных брызг. Брюки тоже по-
теряли своп натуральный цвет и теперь жирно лоснились,
как у настоящего нефтяника. Ботинки покрылись толстым
слоем мазута и грязи. Пропал мой костюм! Как я покажусь
в городе, да еще в праздник? ..
Зло обругав всю мировую буржуазию и, в частности,
202
«•нефтяных акул», я чуть не бегом пустился к железнодорож-
ной кассе.
Поезд подходил к станции.
Пассажиров из Балаханов оказалось не так много, и мне
удалось сесть в вагон. В город я прибыл без особых приклю-
чений.
В нашей Трущобе застал одного Максима. Он расклады-
вал и аккуратно упаковывал какие-то брошюрки. В комнате,
как всегда, было сумрачно.
— Повидал нефтяное царство? — спросил Максим, не от-
рываясь от работы.
Я опустился на топчан.
— Какое там, к лешему, царство! Настоящая каторга.
Мне кажется, на всем свете не найдешь такого пекла.
— А ты думал в рай попасть? Так, так, значит, жизнь
нефтяников тебе не понравилась?
— Рабская жизнь!
— А твое свидание с семейкой Шендриковых состоялось?
Я подробно рассказал о своих балаханских впечатлениях.
— Стало быть, теперь ты уже во всем разобрался? не
без иронии спросил Максим, покосившись в мою сторону.
— Во всем-то — вряд ли, но лицо'Шендриковых начинает
проясняться.
— И как понравилось тебе это лицо?
— Темное лицо. Называются социал-демократами, а ве-
дут себя, как враги.
— О, вот это верно! — обрадовался Максим. — Попал в
точку! Они дв'уликие, как Янус.
В Трущобу шумно ворвалась Раечка с бумажным паке-
том под мышкой:
— Здравствуй, милый Максим! Привет, Красная рубашка!
Она здоровалась с нами так радостно, словно мы не ви-
дались по крайней мере лет десять, а то и больше. Впрочем,
я тоже был очень рад и живо вскочил ей навстречу.
Но девушка вдруг отпрянула назад, в ужасе всплеснув
руками:
— О, мамочка моя, откуда такое чучело?!
«Чучелом», разумеется, был я. Моя пятнистая рубашка
походила на шкуру леопарда, а брюки даже в полумраке
поблескивали мазутом.
Нахохотавшись вволю, Раечка бросилась к Максиму:
— Як тебе по делу забежала — ты обещал дать кни-
жечку для нашего кружка.
— Могу дать целых три, — и Максим вручил Раечке
пачку брошюрок. — На этих днях мы получим статью Ле-
нина «G чего начать?» Почитайте вместе с Павлом.
203
— Что, уже напечатана? — удивилась Раечка.
— Нет еще, но будет напечатана.
Уложив брошюрки в свою сумочку, Раечка снова обрати-
лась ко мне:
— И ты мне нужен. Встань, пожалуйста, вот сюда, по-
ближе к свету, и сбрось свою шкурку.
Я немедленно покорился и снял рубашку.
Раечка продолжала командовать:
— А теперь руки по швам, закрой глаза и не дыши.
— Слушаюсь! Стою и не дышу.
Через мгновение послышался шелест бумаги, и на мои
плечи опустилось что-то мягкое, шелковистое.
— Да не стой ты как чурбан! — смеялась девушка. — Да-
вай сюда руки! Вот так! Повернись ко мне лицом. Хорошо.
Ну, вот и все. А теперь открой свои ясные очи и любуйся.
Я живо открыл глаза и был ослеплен собственным
великолепием: на мне сияла огненно-красная сатиновая ру-
башка!
— Расчудесно! — восторгалась Раечка. — Вот здесь не-
множко укоротим, тут подберем, подошьем, и будет как вли-
тая. И ты станешь у нас таким красавчиком — лошади
пугаться будут.
Я смеялся и с удовольствием вертелся вокруг своей оси.
— Хорош парень, — решил и Максим, оглядывая меня со
всех сторон. — Кстати, и ботинки готовы... О, да у тебя и
брюки вышли из моды! Вот что значит побывать в Балаха-
нах. Но если говорить о конспирации, то...
— А что такое? — встревожилась Раечка. — При чем тут
конспирация?
— Даже очень при чем. — Максим повернулся ко мне: —
Н-да, браток, азбука конспирации гласит: мы должны оде-
ваться как все и ничем не выделяться из публики. А в крас-
ной да еще сатиновой рубашке тебя за версту будет видно...
Раечка умоляюще сложила руки:
— Максим, дорогой, великий конспиратор, пощади! Для
чего ж я шила?
— Я еще не кончил, — сделав непроницаемое лицо, пе-
ребил ее Максим. — Но, принимая во внимание, что сей
юноша в красной рубашке будет выглядеть так «зелено» и
так по-деревенски невинно...
— Ну просто как ребенок! — подхватила Раечка, еще раз
крутнув меня волчком.—Ты только погляди на его мор-
дашку, Максим!
— И вот почему, — продолжал Максим. — Ни одному,
даже самому глупому, шипку не прилег в голову заподо-
зрить в нем подпольщика. Кроме того, через несколько дней
104
под бакинским солнцем эта рубашка станет не красной, а
пегой.
— А пока с ним можно даже под ручку погулять, кава-
лер хоть куда, — лукаво проговорила Раечка.
Она живо стащила с меня рубашку и, вынув из сумочки
иголку с ниткой, принялась подправлять ее.
— Кстати, насчет кавалеров, — обратилась вдруг Раечка
к Максиму. — Я давно тебе хотела сказать, да как-то не по-
лучалось. ..
— А что случилось, Раечка?
— По правде сказать, ничего особенного. Меня упорно
преследует один кавалер, от которого я никак не могу изба-
виться: чуть не каждый день встречает у мастерской, прово-
жает до дому, зовет в театр, расспрашивает о знакомых.
Я уже начинаю опасаться, не шпик ли прицепился.
Максим заинтересовался:
— А как он с тобой познакомился?
Раечка рассказала нам.
Однажды в швейную мастерскую, где работала она, за-
шел агент известной тогда немецкой компании «Зингер» и
предложил портнихам «на самых льготных условиях» приоб-
рести швейные машины с уплатой в рассрочку.
Несколько девушек, в том числе и Раечка, соблазнились и
купили для себя хваленые машины. С тех пор, под предло-
гом взимания очередной платы и «технической помощи»,
агент стал захаживать к Раечке на квартиру. От «делового
знакомства» агент постепенно перешел к легкому ухажива-
нию.
Резкая отповедь Раечки не помогла. Агент «Зингера» про-
должал захаживать, хотя стал менее назойлив и осторожнее
в расспросах.
Максим выслушал Раечку и насмешливо спросил:
— Чем же тебе этот «кавалер» не мил?
Девушка сделала брезгливую гримасу:
— Противная морда! Рот как у жабы, уши оттопырены, а
тлаза так и шныряют по сторонам. И потом он постоянно
крутит палку свою, того и гляди лоб расшибет.
— Палку, говоришь, крутит?
— То и дело...
— А палка не железная?
— Кажется, да...
— И ручка крючком?
— Крючком. А ты откуда знаешь? — удивилась Раечка.
Я не на шутку взволновался:
— Может быть, и костюм в клетку? И котелок засален-
ный?
205
— Ничего подобного. Костюм рыжий, в полоску, а коте-
лок новенький и блестит, как сапог, — уточнила Раечка.
— Ав чем дело, браток? — поинтересовался Максим.
— Да так, знаете ли, — ответил я не очень уверенно. —
По описанию Раечки агент напомнил мне астраханского
шпиона — тоже с оттопыренными ушами, с железной палкой.
Но зачем его принесло сюда, не понимаю. Возможно, случай-
ное сходство.
Однако Максим не успокоился:
— Проверить надо. Нам известно, что обмен шпиками
жандармерией практикуется. Быть может, он проследил
кого-нибудь из наших людей, побывавших в Астрахани.
— Проверить его нет ничего проще, — заявила Раечка.—
Завтра вечером он, вероятно, будет поджидать меня у мас-
терской- и опять увяжется в провожатые. Приходите и гля-
дите. ..
— Мне ходить незачем, а Павел пусть посмотрит, — ре-
шил Максим. — Только делать это нужно незаметно, издали.
— А знакомство пока продолжать? — спросила Раечка.
— Продолжай! И даже виду не показывай, что ты обес-
покоена.
Мы договорились о деталях встречи, и Раечка, бросив мне
на руки рубашку, вышла из Трущобы.
— Хорошая девушка, — сказал Максим, проводив Раечку
взглядом.—Делает свое скромное, но нужное для партии
дело так же естественно и радостно, как поет птица.
Я тоже смотрел на дверь, за которой скрылась девушка,
и думал в тревоге: «Неужели к ней подбирается тот самый
бульдог, который делал обыск в Астрахани у «мамаши»? Но
как он здесь очутился? За кем увязалТя? Может, за тем гру-
зином?.. Нет, вернее всего — ухажеришка какой-нибудь.
Ведь наша Раечка может кому угодно приглянуться, краси-
вая девушка!»
КАК ДИЧЬ ВЫСЛЕЖИВАЕТ ОХОТНИКА
На обыкновенной охоте с ружьем за плечами бывает так:
охотник выслеживает дичь, с трепетом сердца подбирается к
ней на выстрел, берет на мушку, взводит курок и — трах...
убил!
Но в жизни подполья случается и наоборот: дичь высле-
живает охотника, а в заключение тоже — трах... и кого-то
нет.
Такого рода эпизоды обычно называют «приключениями».
Не то слово. Под приключениями разумеется нечто случай-
206
ное, неожиданное, из ряда вон выходящее. Можно ли под это
понятие подвести боевую жизнь революционера в условиях
подполья? Мне кажется, нельзя.
Вся работа партии выходит за пределы обычного. На каж-
дом шагу революционера-подпольщика подстерегает опас-
ность, каждое дело находится под ударом врага. Печатание,
хранение и распространение нелегальной литературы, кон-
трабанда оружия, заготовка паспортов и документов «для
провалившихся» товарищей, тайные собрания и массовки, от-
крытые демонстрации, организация стачек, борьба с прово-
каторами и шпионами — все это необычно и в то же время
повседневно и буднично для подпольщика. Таким образом, и
сама случайность, вроде провала и ареста, стычек с поли-
цией и войсками, столкновений с провокаторами и шпионами,
становится неизбежной и закономерной в жизни подполья.
Вот и сегодня мне предстоит дело, которое можно было
бы назвать «приключением», но в действительности в нем нет
ничего особенного.
По заданию Максима я должен проверить подозритель-
ного «кавалера» Раечки, агента компании «Зингер», и при-
том незаметно для него самого. Как это сделать?..
— Избави тебя аллах показаться ему на глаза, — нака-
зывал Максим, отправляя меня в разведку. — Если это дей-
ствительно астраханский шпион, он может узнать тебя и при-
нять меры раньше, чем мы.
По дороге к условленному месту я немало волновался и
нервничал. На такую «охоту» я шел впервые и, конечно, опа-
сался сорваться и вместо разоблачения агента разоблачить
самого себя.
По словам Раечки, подозрительный кавалер почти каж-
дый вечер появлялся у ворот швейной мастерской и ждал
выхода мастериц. Значит, надо спрятаться где-то поблизости
и хорошенько рассмотреть, что это за гусь такой. К «шабашу»
мастерской я занял свой наблюдательный пост на противопо-
ложной стороне улицы, под каменной аркой ворот трехэтаж-
ного дома. Ждал долго, с большим напряжением, дрожа от
нетерпения.
Настал вечер. Девушки «пошабашили» и разошлись. По-
следней вышла Раечка. И, как было договорено, не останав-
ливаясь, прошла мимо меня.
Я проводил ее взглядом. Какая легкая, горделивая по-
ходка! Казалось, она делала всем большое одолжение, по-
зволяя любоваться собой. Но какая досада! «Кавалер» не
явился, и я зря волновался и ждал. Не явился он и назавтра
и целую неделю подряд.
207
Первые дни эта слежка меня очень занимала. Вообразив
себя революционным Шерлоком Холмсом, я держался крайне
осторожно, по всем правилам конспирации. Но безрезультат-
ное фланирование по улице постепенно притупляло бдитель-
ность, настроение падало, становилось даже скучно.
На седьмой вечер я стоял в условленном месте, под ар-
кой каменных ворот, уже без всякой надежды на успех,
просто для очищения совести. Арка находилась наискосок от
швейной мастерской, по дороге к морю. Оставаясь незаме-
ченным, я мог видеть парадную дверь мастерской, из кото-
рой обычно выходили швеи по окончании работы. Если агент
«Зингера» появится у мастерской, Раечка обязалась пройти
с ним мимо моей «засады», — разумеется, по ту сторону
улицы, и таким образом показать мне своего назойливого
«кавалера».
До закрытия мастерской оставалось всего несколько ми-
нут. Скучая и позевывая, я изредка поглядывал в сторону
парадного и на карманные часы, полученные для этого слу-
чая от Максима. Мимо поодиночке и парами проходили горо-
жане. Вот уже истекает последняя минута — и работницы
хлынут из парадного на улицу. Очевидно, и на сей раз про-
клятый агент не явится. Неужто догадался? ..
Надвигались сумерки. Небо становилось синее, гуще, за-
пад угасал. Доносился глухой рокот прибоя, тяжкие вздохи
моря.
Мое «дежурство» кончалось. Парадная дверь швейной
мастерской открылась, и шумная стайка девушек выбежала
на улицу. Я плюнул с досады: опять не пришел, рыжий буль-
дог!
Но вот появилась Раечка, осторожно огляделась, спусти-
лась с крыльца. И в ту же минуту откуда-то сбоку, как черт
из пекла, выскочил человек с палкой в руке. Не он ли?..
Человек снял с головы блестящий котелок и, согнув спину
почти под прямым углом, раскланялся с девушкой. Она
слегка попятилась назад, что-то сказала «кавалеру» и тот-
час направилась, как было условлено, в мою сторону. Про-
должая изгибаться и вилять широким задом, незнакомец се-
менил за Раечкой, забегая то с правой, то с левой стороны.
Я был разочарован. Издали Раечкин «кавалер» ничуть не
походил на астраханского шпиона. Новый костюм сидел на
нем ловко, котелок и в самом деле блестел, как начищенный
сапог, а нос был оседлан темными очками... Нет, это не он.
Ах, какая досада! Целую неделю потерял напрасно...
По мере того как странная пара подходила ближе, меня
снова стала охватывать тревога. Крутнув железной палкой в
воздухе, незнакомец ловко повесил ее на изгиб левой руки.
208
Знакомый жест! II челюсть как будто бульдожья, оттопырен-
ные уши... Чепуха! Мало ли на свете людей с широкими че-
люстями и оттопыренными ушами! Вертеть палкой тоже ни-
кому не возбраняется...
С каждой минутой мое нетерпение усиливалось. Я не
спускал глаз с кривляющейся фигуры агента.
«Терпение, Павло, терпение, — шептал я про себя, — вы-
держка и хладнокровие! Ты должен оставаться незаметным,
как мышь в норке».
Пара шла по ту сторону узенькой улицы. Поравнявшись
с моим убежищем, Раечка пошла тише и вдруг, схватив «ка-
валера» под руку, оттеснила его к мостовой, поближе ко мне.
Я чуть не прыгнул ему навстречу:
«Он, собака!..»
Но тут же нахлобучил свою кепку на лоб и загородил
лицо пачкой папирос, как бы собираясь закурить.
Шпион был так увлечен своей подлой игрой с девушкой,
что даже не взглянул в мою сторону.
— Кушайте шоколад, Раиса Михайловна, — услышал я
знакомый хрипловатый тенорок. — Смею уверить, высший
сорт!
Он сунул под самый нос девушке большую коробку шоко-
лада. Но Раечка, бросив его руку, быстро пошла вперед, по-
стукивая каблуками. Шпион снова заюлил сзади.
Что же делать дальше? Оставить девушку на пару со
шпионом и поспешить к Максиму? Нет, так не полагается.
Я решил издали последовать за ними до того момента, когда
шпион отстанет от Раечки.
Вскоре они оказались на Набережной. Здесь Раечка круто
остановилась и, сказав что-то резкое «каралеру», пошла
прочь.
Шпион остался на месте. Потом отошел за фонарный
столб, постоял немного и, воровато оглядевшись по сторонам,
последовал за девушкой.
Я шел за ними — нельзя же оставить товарища с таким
«хвостом» позади. Я преследовал их, конечно, на почтитель-
ном расстоянии, стараясь не попадаться на глаза шпиону.
Таким образом, получилась двойная слежка: «охотник» вы-
слеживал «дичь», а я — «охотника».
Все так же звонко постукивая каблучками, впереди шла
по тротуару Раечка. Ей, вероятно, и в голору не приходило,
что она находится под усиленным «конвоем». Впрочем, я
вскоре потерял ее из виду. Впереди меня маячила только
темная фигура шпиона с котелком на голове. Нетрудно пред-
ставить, как я волновался, неожиданно оказавшись в роли
преследователя ненавистного мне Иуды.
8 П. Бляхин
209
Минут через пятнадцать — двадцать мы вышли на Армян-
скую улицу. Шпион свернул в ближайший переулок, я после-
довал за ним. Здесь жила Раечка. Молодец девушка! Если
ее «кавалер» шпион, квартира уже провалена и не следует
искать другого места для ночевки в эту ночь.
Поравнявшись с домом, где проживала Раечка, шпион
вдруг круто повернул назад и пошел мне навстречу. Я едва
успел свернуть в открытые ворота ближайшего дома. Он про-
шел мимо на шаг от меня. И только теперь я догадался, ка-
кой плохой получился бы из меня Шерлок Холмс. Выслежи-
вая врага, мне надо было идти за ним хотя бы по другой
стороне улицы, а я...
Как же теперь поступить? Вернуться домой? Нет! Я уже
почувствовал себя «охотником» и решил проследить «зверя»
до его берлоги. Куда он сейчас пойдет? Домой? В полицию?
Или кого-то выслеживать из наших товарищей?.. Мысленно
пытаясь оправдаться перед Максимом за свою горячность, я
все же поспешил перейти на другую сторону улицы и снова
направился за шпионом.
Он долго и как будто бесцельно бродил по разным ули-
цам и переулкам, наконец задержался около двухэтажного
дома на Каменистой улице. Несколько минут постоял в тени
у ворот, потом осторожно открыл калитку и заглянул во
двор, но тут же отскочил в сторону и быстро перешел мос-
товую.
Из калитки неторопливо вышла высокая, стройная жен-
щина с темной вуалью на маленькой шляпке.
Шпион мгновенно прилип к стене.
Оглянувшись по сторонам, женщина направилась в глу-
бину улицы и скрылась за углом первого переулка.
Шпион метнулся вслед за нею, заглянул за угол, постоял
на месте две-три минуты. Затем медленно, словно в раздумье,
вернулся обратно.
Притаившись в глубине парадной двери какого-то дома, я
издали мог наблюдать за каждым его движением. Что, соб-
ственно, случилось? Что снова толкнуло его в тень, напротив
того же дома?.. Там все было спокойно и тихо. Калитка
закрыта. Завешенные окна первого этажа слегка просвечи-
вали, на втором было темно. Только в стеклянной двери бал-
кона на секунду мелькнул огонек и тотчас погас. Не это лн
обстоятельство задержало шпика на месте? Но что тут осо-
бенного? Подождем...
Ждать пришлось долго. Шпион снова прирос к стене. По-
рой мне казалось, что я проглядел его и он ушел. Вот на
мгновение вспыхнул огонек и погас. Шпион закурил, затя-
нулся и спрятал папиросу в рукав.
210
Да что он, сатана, ночевать, что ли, здесь собрался? От
долгого стояния и напряжения у меня затекли ноги, време-
нами сами закрывались глаза, но уходить не хотелось. Надо
же выяснить, кого он поджидает.
Кажется, прошла целая вечность, прежде чем шпион ото-
рвался от стены, еще раз заглянул в калитку и пошел прочь.
Значит, сорвалось?..
Я Дал ему отойти подальше и, выйдя из своего укрытия,
осмотрел дом. Ничего особенного, двухэтажный дом с балко-
ном, номер 17.
Шпион уходил так быстро, что я еле догнал его. Теперь
он уже не плутал, а, видимо, шел прямо к цели, к центру го-
рода. Вот он остановился у парадной двери большого тем-
ного здания, охраняемого двумя жандармами. Его пропус-
тили без задержки — свой человек. Теперь все ясно...
Небо уже светлело. Погасли звезды. Город шумел глухо,
как бы издали, улицы опустели.
Я брел домой, еле передвигая ноги, и по обыкновению
мурлыкал свою любимую песенку «Вот мчится тройка почто-
вая. .»
Когда я добрался, наконец, до Трущобы и вошел в ком-
нату, там было темно. Я ощупью прошел в свой угол и ус-
тало рухнул на топчан, но тут же вскочил как ужаленный —
на моем месте кто-то уже лежал.
— Что такое? Что случилось, товарищ? — сонно провор-
чал потревоженный человек и перевернулся на другой бок.
Ну, аллах с ним, пусть спит. У нас это не редкость. Зна-
чит, есть гость.
И я не раздеваясь лег в уголке на полу. Заснул не сразу.
Перед глазами долго еще маячила темная фигура астрахан-
ского иудушки с челюстью бульдога, с ушами как у летучей
мыши... Вспомнился обыск в квартире «мамаши» и злая
угроза шпиона; «Не радуйся, щенок. Я тебя еще пымаю...»
ГДЕ САМЫЙ КОРЕНЬ?..
Проснулся я оттого, что кто-то стукнул по той самой
доске, на которой лежала моя голова. В комнате, как всегда,
было темновато. Пахло керосином. Это Максим готовил чай.
На моем топчане сидел усатый красавец грузин и, натяги-
вая на ногу узконосый сапог, добродушно проклинал всех
сапожников на свете:
— Вот что делают, разбойники, хоть клещами тяни!
Я едва не вскрикнул. Он! Тот самый грузин, который сбро-
сил в море желтый чемодан!,, Нет, это сон!..
8*
211
Я протер глаза и поднял голову — опять он! И голос его!
— А-а-а, астраханец, проснулся! — весело воскликнул
грузин, притопнув непокорным сапогом. — Ну и спать ты,
брат, здоров! Скорей вставай и давай чай пить.
Он подал мне руку и сильным рывком поставил на ноги.
— Что ты на меня смотришь как на привидение? — рас-
смеялся грузин, однако и виду не подал, что когда-либо
встречался со мной раньше. Странно. Да он ли это? А может
быть, так нужно в целях конспирации? Ладно, помолчим и
мы. (Вот у кого надо учиться выдержке!)
— Павло еще спросонок не очухался, — заметил Максим,
выкладывая на стол все наши запасы — неизменный чурек,
остро-соленый овечий сыр, масло и даже полную тарелку
свежего инжира.
От нашего гостя так и веяло простой человеческой добро-
той, милой предупредительностью, дружелюбием. Максим,
видимо, очень любил его и ухаживал за ним, как за близким
другом.
— Ешь, пожалуйста, Алеша, — приговаривал он, подсовы-
вая гостю то сыр, то масло. — У вас в Балаханах и на деньги
ничего не купишь, да и поесть, поди, как следует некогда.
— Что верно, то верно, — охотно соглашался гость, ломая
чурек и накладывая на него ломтик сыра. — Работы по
горло. А тут еще шендриковцы в ногах путаются, до того об-
наглели, что даже на наше делегатское собрание вломились.
— Пытались сорвать, конечно?
— Разумеется. Только сами сорвались...
У меня голова пошла кругом. Алеша? Рабочий парламент?
Неужто наш гость — сам Алеша Джапаридзе? Вот так исто-
рия! Три дня я ехал на одном с ним пароходе, спал рядом на
общих нарах, собирался его «агитировать», а он вон кто!
Разливая по стаканам чай, я жадно слушал разговор
Максима с дорогим гостем. Так же, как и Ольга Петровна,
он жаловался на нехватку работников в Балаханах, особенно
агитаторов, знающих азербайджанский язык.
— Ты только подумай, Максим, — ведь у нас до сорока
процентов нефтяников азербайджанцы. Как людей готовить
к стачке, не зная их родного языка?
— А наш Ханлар, Азизбеков, Кази-Мамед, Д^амедъяров?
Они же прекрасно работают, — возразил Максим.
— Дорогой мой, это капля в море. Нам нужны теперь де-
сятки Ханларов и Мамедъяровых. Мы работаем с перевод-
чиками, и каждый за десятерых. А ты говоришь — поесть не-
когда... Конечно, некогда. Надо скорее готовить новых аги-
таторов из среды самих азербайджанцев — вот в чем задача.
Ведь стачка надвигается, как т}ча.
212
я то и дело порывался вмешаться в разговор и расска-
зать о событиях прошлой ночи. И, конечно, заранее волно-
вался, не зная, с чего начать. Выручил Максим:
— Ты что, браток, вертишься как юла? Случилось что-
нибудь?
— Даже очень случилось! — И я одним духом рассказал
о результатах своей слежки за агентом компании «Зингер».
Алеша внимательно выслушал и спокойно сказал:
— Да, все это вполне возможно. Вероятно, он проследил
кого-нибудь из наших людей в Астрахани и увязался за ним
в Баку. Комитет о нем осведомлен, так что особой необходи-
мости в твоей слежке, дружок, не было.
Вот это здорово! А я-то старался! Признаться, я хотел
даже предложить свои услуги комитету, чтобы как-то разде-
латься с гнусным филером. Но вовремя спохватился: вряд ли
такое серьезное дело поручат новому человеку.
Я растерянно посмотрел на Максима, Максим — на меня.
Заметив это, Алеша улыбнулся.
— Не смущайся, дорогой, бывает хуже. Ты вот не сказал
самого существенного: у какого именно дома дежурил этот
гусь?
Я тотчас назвал улицу и номер дома.
Максим и Алеша тревожно переглянулись.
— Ты это точно помнишь? — переспросил Алеша.
— Точно. Из ворот этого дома выходила еще какая-то вы-
сокая женщина в шляпке с вуалью. Шпик было кинулся за
ней следом, но тут же вернулся назад.
— Вот это уже новость. Надо поговорить в комитете.
— А пока? — спросил Максим.
— Пока Раечка пусть продолжает с ним знакомство и не-
медленно прекратит всякую связь с нашими людьми.
Максим кивнул головой:
— Понятно. — И, обратившись ко мне, напомнил: — Ты
собирался поговорить с Алешей о «беках» и «меках», ка-
жется. ..
— Что, брат, заело где-нибудь? — спросил Алеша. — Ану,
выкладывай.
— Заело, — ответил я, стараясь сообразить, что, собст-
венно, у меня заело. — Да вот Шендриковы говорят, будто
у них демократия и выборность и что всем руководят сами
рабочие...
— А у нас? — перебил Максим.
— А у большевиков, мол, одни интеллигенты и назна-
ченцы сверху.
— Что ж ты сказал им на это? — поинтересовался Алеша,
принимаясь за инжир. — Возражал, спорил?
213
— Я просто сбежал от них и дверью хлопнул.
В глазах у Алеши мелькнул лукавый огонек.
— То, что ты хлопнул дверью, это хорошо: значит, обо-
злился. А вот то, что сбежал от них, это плохо: значит, спа-
совал, дружище.
— А что я мог сказать, если не знаю, где самый корень-то
разногласий?
— Да ты как раз за самый корень и ухватился. Мы спо-
рим о том, что такое партия, как она должна быть органи-
зована, на каких началах. Мы, большевики, хотим создать та-
кую могучую партию, которая могла бы возглавить револю-
цию и повести народ на бой с самодержавием.
— А меньшевики разве против этого? — спросил я. — Они
ведь тоже социал-демократы!
— Тоже, да не та рожа! — сердито вставил Максим.
Алеша отставил в сторону недопитый чай и, чиркнув спич-
кой, закурил папиросу.
— Максим прав, меньшевикам не нужна революционная
партия. Именно об этом шел спор на Втором съезде, в про-
шлом году. Товарищ Ленин предложил внести в Устав партии
такой пункт: «Членом партии считается всякий, признающий
ее программу и поддерживающий партию как материальными
средствами, так и личным участием в одной из партийных
организаций». Но съезд случайным большинством голосов
принял пункт в формулировке главаря меньшевиков. Мартова.
Вместо личного участия в организации этот пункт предусма-
тривает только личное содействие партии.
— Какая же тут разница? И стоит ли из-за одного слова
поднимать такую страшную бучу в партии?
— Очень стоит, — серьезно сказал Алеша. — Ты вот по-
думай: во что превратится революционная партия, если мы
будем принимать в ее ряды тех, кто нс работает в организа-
ции, а только содействует ей? Ведь, по Мартову, достаточно
оказать партии какое-нибудь содействие или просто денеж-
ную помощь — и вы уже можете считать себя полноправным
членом партии, влиять на се политику и тактику, решать
судьбы революции. Спрашивается: какая же публика потя-
нется в нашу партию в лице этих «содействующих»?
— Понятно, какая, — живо подхватил Максим. — Любой
сынок либерального буржуа, вообразивший себя революцио-
нером, охотно пойдет в такую «широкую» партию. Теперь
ведь революция в моде.
— Вот именно, — продолжал Алеша. — Под влиянием все-
общего недовольства самодержавием буржуазная молодежь
тоже потянулась к революции, к социалистам. Но эти времен-
ные попутчики очень ненадежны и при первой же трудности
214
покинут наши ряды. При самодержавном режиме, когда ка-
ждый наш шаг подстерегается шпионами и провокаторами,
подобную организацию, да еще с выборным началом, нет ни-
чего легче обнаружить и разгромить. Вот что может полу-
читься при наличии «содействующих».
— Живой пример — шендриковцы, — снова вмешался Ма-
ксим.— В их «широкой» организации ты найдешь и мелких
хозяйчиков, и ненавистных нефтяникам приказчиков, и про-
сто либеральных буржуйчиков. Попробуй с этими господами
делать революцию!
— А напакостить они могут, — заключил Алеша, обра-
щаясь ко мне. — Так вот, запомни: Ленин и большевики бо-
рются за идейную чистоту нашей партии, борются против за-
сорения ее чуждыми людьми, которые могут потянуть нас в
болото оппортунизма. Мы хотим создать боевую партию,
спаянную железной дисциплиной и единством цели. Вот по-
чему наш спор с меньшевиками носит такой страстный, не-
примиримый характер...
Алеша разъяснил также, что болтовня Шендриковых о ру-
ководящей роли рабочих в их организации — сплошная дема-
гогия. Фактически у них всеми делами ворочают бывшие
буржуазные интеллигенты братья Шендрнковы, а рабочие —
только ширма для отвода глаз. В большевистской организа-
ции, наоборот, во всех руководящих органах — в райкомах
и в Бакинском комитете — большинство рабочих от станка:
такие, как Ванечка Фиолетов, Петр Монтин, Ханлар, Ма-
медъяров.
После этой беседы с Алешей я почувствовал себя более
вооруженным против меньшевиков.
Перед уходом Алеша неожиданно спросил Максима:
— Да, чуть не забыл. Так кому ж мы поручим заделку
томика Пушкина''1
— Я думаю, с этим делом мог бы справиться наш астра-
ханец,— посоветовал Максим, — ведь он переплетчик.
Алеша окинул меня оценивающим взглядом:
— Хорошо, давай попробуем.
Он тепло пожал нам руки и ушел, пожелав успеха.
Я немедленно забросал Максима вопросами, желая поско-
рее узнать, какое дело мне поручается и при чем тут Пуш-
кин. Правда, стихи Пушкина я очень любил, но какое они
имеют отношение к бакинскому подполью, не мог себе пред-
ставить.
— Отцепись, торопыга! — нахмурился Максим. — Скажу,
когда надо будет. А сегодня ты понадобишься Рашиду в ти-
пографии. Но, между прочим, запомни, браток: в нашем деле
215
Не следует любопытствовать без особой необходимости. Ре-
шено?
Беда! Опять сорвался! Замечание Максима подействовало
на меня как ушат холодной воды. И какой чертенок за язык
меня дергает? Вот она, значит, где ахиллесова пята, о кото-
рой Вера Сергеевна говорила! (Впрочем, я так и не узнал,
что это значит, хотя и догадывался.) А все-таки интересно,
зачем понадобился комитету переплетчик?..
В БАНУ ВСЕ ВОЗМОЖНО...
Моему дружку Никите повезло — он поступил чернорабо-
чим в нашу типографию. Это, конечно, устроил Рашид. И мы
вплотную занялись политическим воспитанием Никиты. Он
жадно и быстро усваивал идеи социализма. После пребыва-
ния в балаханском аду ему не надо было долго доказывать,
что капиталисты-хозяева — враги рабочего класса, что поме-
щики— эксплуататоры трудового крестьянства и что всякое
начальство — друзья и защитники богачей. Я агитировал Ни-
киту особенно усердно, выкладывая перед ним все, что знал.
И голубые глаза его вновь засветились надеждой на счастье,
на лучшую долю для всех бедняков.
Вскоре Никита стал выполнять мелкие партийные пору-
чения, разумеется, не зная, от кого они исходят. Он оказался
на диво спокойным и ловким парнем, на которого можно
было положиться. Вот и сегодня не только я, но и Никита
зачем-то понадобился Рашиду. Утром, когда я шел на работу,
Рашид встретил меня на улице и как бы между прочим бурк-
нул вполголоса:
— После работы задержись, йолдаш, дело есть. И Ни-
киту задержи.
Я еще не забыл нахлобучку Максима и не стал спраши-
вать, что это за «дело», а лишь кивнул головой и направился
в переплетную.
Мне надо было закончить толстенный переплет конторской
книги, не представлявшей для меня никакого интереса. Обык-
новенный переплет с молескиновым корешком — ни красоты,
ни радости. Я работал машинально, думая о предстоящем за-
дании Рашида. Что он затевает здесь? Для чего мы с Ники-
той нужны ему после работы?
День тянулся медленно. Стрелка часов, висевших над
входной дверью, совсем застыла на месте, будто прилипла к
циферблату.
Но вот уже восемь... Переплетчики, как назло, расходи-
лись не торопясь, болтая о разных пустяках. Т>т же вер-
216
телся неугомонный Али, со всеми заговаривал, весело скалил
зубы и явно волынил, убирая мастерскую. Мастер тоже по-
чему-то очень долго возился у резальной машины, хотя в этом
не было никакой надобности. По крайней мере так мне ка-
залось.
Ушли наконец...
Я поспешил к Рашиду в печатню. Но здесь уже торчал
этот вездесущий мальчуган, даже не собираясь уходить. На-
оборот, он как бы приклеился к боку Рашида и весело еро-
шил пятерней свои волосы.
Ничуть не стесняясь Али, Рашид обратился ко мне:
— Вот что, друг, нам нужно сделать здесь одно дельце,
а ты выйди на Торговую улицу и часок погуляй там. Если
увидишь кого-нибудь из наших рабочих или хозяина, пред-
упреди— мы будем в печатне. По Врангелевской будет гу-
лять Никита.
— А зачем? — изумился я, кивнув головой в сторону Али.
— Ай-ай-ай, Красная рубашка! — развел руками Ра-
шид.— Зачем знать, когда можно не знать? Понятно, йолдаш?
Али фыркнул в кулак и нарочито захлопал глазами.
Я быстро повернулся и выскочил на улицу. Вот странно.
Какое серьезное дело может быть в присутствии подростка?
Правда, Али ходит за Рашидом как тень и смотрит на него
влюбленными глазами. Я заметил даже, что они подолгу
разговаривают о чем-то на их родном языке. Надо полагать,
что Рашид не станет тратить время попусту. Но все-таки Али
мальчишка, какая у него может быть выдержка?.. Гм, да,
выдержка... Сейчас, кажется, я опять поторопился с вопро-
сом. Эх, мне бы хоть немножко походить на Алешу! Вот
у кого крепкий характер! Увидел меня — и глазом не моргнул.
Теперь уж я и сам сомневаюсь: он бросил в море желтый
чемодан или двойник какой? Однако что сейчас творится в
печатне?..
Не упуская из виду дверь нашей типографии, я медленно
фланировал по Торговой улице, останавливался у витрин ма-
газинов, подолгу рассматривал их, незаметно наблюдал за
прохожими. Как будто все в порядке. По мостовой взад и
вперед, как всегда, шумно проносились фаэтоны, изредка ле-
ниво проходили ослики с поклажей на спине. По тротуарам
торопливо двигалась публика. Вдали на перекрестке спо-
койно стоял страж порядка — полицейский. Напротив типо-
графии, прямо на тротуаре, сидел босоногий мальчишка,
поджаривал каштаны. Для большей конспирации я купил
их на две копейки и с удовольствием ел, небрежно разбрасы-
вая шелуху. Вкусная вещь, ей-ей!
217
В это же время по Врангелевской улице заложив руки
за спину, лениво «прогуливался» Никита. Раза два я встре-
тился с ним на пересечении наших улиц. Он даже бровью не
повел. Выйдет толк из парня!
Стемнело. Зажглись фонари. А я все еще наслаждался
каштанами. До каких же пор надо сторожить нам? Рашид
сказал «часок», но прошло уже добрых полтора часа. Разве
зайти и спросить? А вдруг нельзя?
Вот кто-то остановился в нескольких шагах от двери в ти-
пографию. Я насторожился. Неужто войдет?.. Надо пред-
упредить Рашида.
Нет, это случайный прохожий остановился закурить папи-
росу. Все таки напомнить о себе я решил.
Осторожно открыл дверь и вошел в печатню. Но что это?
Печатная машина работала полным ходом, выбрасывая лист
за листом. Рашид спокойно стоял на подставке, подкладывал
бумагу, а колесо вращал Али. Вот тебе и на! К чему же та-
кая конспирация?
Я шагнул к машине. Она вдруг резко застопорилась. Ко
мне подбежал Рашид:
— Что случилось, нолдаш? Зачем пост покинул?
— А для чего сторожить, если вы просто работаете здесь?
— Совсем просто! — отрезал Рашид. — Али, пора кончать!
Убирай, живо! А ты поди запри дверь!
Я поторопился запереть дверь и стал помогать Али, кото-
рый ловко и быстро свертывал отпечатанные листы в трубку.
В глаза бросился заголовок, выделенный крупным шрифтом:
«С чего начать?». Вот, значит, где собирался отпечатать
статью Ленина наш Максим! Он и в самом деле великий кон-
спиратор. Какой охранке придет в голову, что в центре го-
рода, в легальной типографии, можно сказать — под носом
у полиции, печатается нелегальная литература! Ничего подоб-
ного я даже не мог себе представить. Знал бы Владимир
Ильич, как размножается его вдохновенное слово, какими
средствами и с какой любовью! Вот даже пятнадцатилетний
паренек Али радуется, что и он принимал участие в этом
деле. По-русски он читал с трудом, но автора статьи разо-
брал быстро:
— Ленин? Да? ..
Эти два слова Али прошептал мне на ухо, как великую
тайну. Его лицо сияло, озорные глаза смеялись. Что он мог
знать о Ленине? Но мальчик-рабочий догадывался, что если
слово «Ленин» гонимо властью, значит, оно хорошее слово.
А как все умно организовано! Без малейшей паники, без
торопливости, без страха. ЛАолодец Рашид! Конечно, без по-
мощи Максима здесь не обошлось. Ведь статью надо было
218
где-то в другом месте набрать, своевременно доставить в пашу
типографию и доставить так, чтобы не обнаружить связи с
подпольной типографией, законспирированной самым тща-
тельным образом. Впоследствии Максим объяснил, что подоб-
ные рискованные операции комитет допускал крайне редко и
лишь в тех случаях, когда подпольная печатня по тем или
иным причинам на время прерывала свою работу.
Все кончилось вполне благополучно. Наш коротконогий
пузан хозяин, ничего не подозревая, пришел на следующий
день очень веселым: он получил новый заказ на печатание
объявлений и реклам. После этого я твердо решил: впредь
ничему больше не удивляться — в .Баку все возможно!.,
ПИСЬМО В НЕИЗВЕСТНОСТЬ
Это было глубокой ночью, когда последний огонек в доме
Алиева погас и наш дворик погрузился в темноту. Замер го-
родской шум. Лишь изредка лениво лаяли собаки.
Максим сам запер калитку.
Я завесил единственное окно темным одеялом. На столе
лежали переплетные инструменты. На керосинке готовился
клейстер. Что-то будет?
Заметив мое волнение, Максим ухмыльнулся в усы:
— Сейчас, сейчас! Не нервничай. Всякому овощу свое
время.
Я пожал плечами:
— Даже не думаю нервничать.
Максим неторопливо подошел к своему топчану и вынул
из-под подушки великолепную книжку в сафьяновом пере-
плете, с золотым обрезом.
— Ну вот тебе и Пушкин, полюбуйся, пожалуйста!
Я осмотрел книжку со всех сторон, пощупал, перелистал
страницы. Ничего особенного, обыкновенное легальное из-
дание.
— Хорошая книжка. Но что я должен с ней делать?
Максим молча сунул руку под стол и совсем уж неожи-
данно вынул оттуда письмо в маленьком конверте из тончай-
шей бумаги. Вот это здорово! Попробуй догадайся, что в та-
ком убогом столишке потайной ящичек имеется!
— Бери письмецо, переплетчик, и заделай его в эту
книжку так, чтобы сам господь бог не нашел, — сказал Ма-
ксим.— Надеюсь, задача понятна?
— Еще бы не понять!
Мне, конечно, очень хотелось знать, кому оно адресовано,
но от вопросов я воздержался — ломал характер!
219
Лукаво подмигнув мне глазом, Максим заметил:
— А кому предназначено письмо, знает лишь тот, кто
писал его. Ясно?
Вот человек, насквозь меня видит!
— Куда яснее! — вздохнул я, снова принимаясь разгля-
дывать книжку и письмо. Раз нужно комитету, значит, дело
важное. Видимо, это сугубо конспиративный документ, кото-
рый необходимо скрыть от полицейской цензуры. О, я заде-
лаю это письмо так, что...
— Желаю успеха, — сказал Максим, уходя. — А я пойду
на крышу, полюбуюсь звездами. В случае тревоги постучу
ногой в потолок. Два удара означают только предупрежде-
ние— быть начеку, а три — прямую опасность. В последнем
случае немедленно спрячь письмо в стол и уничтожь все
следы работы.
Он показал мне тайничок и вышел из комнаты.
Я остался один. Запер дверь на крючок. Скорей за работу!
Задача оказалась трудней, чем я думал. Как запрятать
в книжку письмо, чтобы никто не мог его обнаружить? За-
клеить в корешок? Можно прощупать. Заделать под сафьян?
Тоже рискованно.
Я долго вертел томик в руках, прикидывал так и этак.
В конце концов пришел к такому решению: обе крышки
книги сделать из двойного картона, в одной из них вырезать
маленькое квадратное углубление для письма, затем склеить
прочным клейстером и минут двадцать подержать под тя-
желым прессом. После этого придать книге ее первоначаль-
ный вид нет ничего проще. Попробуем.
Я с увлечением принялся за работу.
Загадочное письмо лежало на уголке стола, освещаемое
лампой сверху. Кому оно? Сколько глаз и вражеских рук
должна обмануть эта книжка, чтобы письмо дошло благопо-
лучно по неизвестному мне адресу? А что, если оно предназ-
начено самому Ленину?
И мне представилось, как Ленин получает от почтальона
книгу, осторожно осматривает каждый листок, потом разры-
вает крышку, находит письмо и, радостно улыбаясь, читает
о наших бакинских делах. Так оно и будет, конечно! Как
много дал бы я за то, чтобы хоть одним глазом посмотреть в
этот миг на Владимира Ильича!
За работой время летело незаметно. Когда все было кон-
чено, я положил готовую книжку на старое место, под по-
душку Максима.
С чувством глубокого удовлетворения я лег на свой топ-
чан: посмотрим, что теперь скажет опытный подпольщик.
Вскоре в дверь осторожно постучали. Это Максим.
220
Я бесшумно поднял крючок и опять лег на топчан, при-
творившись спящим.
Максим постучал громче и, не дождавшись ответа, толк-
нул дверь. Дверь открылась. Тревожным взглядом окинув
комнату, Максим сердито проворчал:
— Спит, разбойник! Вот беспечный парень! И дверь не
закрыл! А где же книжка?
Максим проворно подбежал к своему топчану и сдернул
подушку.
Книга лежала на прежнем месте.
— Вот так история! — Он схватил книжку и, подойдя
ближе к лампе, стал рассматривать ее со всех сторон. — Ни-
чего не понимаю! Неужто подвел?
Я незаметно наблюдал за ним.
Швырнув книгу на стол, он в гневе подскочил к топчану и
толкнул меня в бок:
— Что это значит, приятель? Дела не сделал и лег спать?
Я не выдержал и рассмеялся.
— Ага, попался, старый конспиратор! Что, не нашел?
Пораженный, Максим отпрянул назад:
— Ты что, шутишь? Значит, «оно» уже в книге? Вот это
хорошо! Письмо дойдет, головой ручаюсь!
Можете себе представить, как я радовался и торжество-
вал! Но если вы думаете, что я забыл про астраханского
шпиона, то вы жестоко ошибаетесь. Где бы я ни был и что бы
ни делал, мысль об этом бульдоге не оставляла меня. Что
решит комитет? Какие примет меры? Кого привлечет к испол-
нению такого необычного дела?..
ЧИСТАЯ РАБОТА!
У человека обыкновенного жизнь одна, у революционера-
подпольщика— две. Одна его жизнь протекает в обществе:
жизнь открытая, легальная, разрешенная начальством, про-
писанная в участке «с приложением печати». Другая жизнь —
подпольная, нелегальная, преследуемая властями, жандарме-
рией и полицией. Одна жизнь — обыденная, на глазах у всех,
наполненная мелочами быта, заботой об одежде и питании,
маленькими огорчениями и удовольствиями. Другая жизнь —
тайная, полная напряжения и опасностей, борьбы и страстей:
жизнь в партии.
И мы с упоением, всем сердцем жили этой второй жизнью,
отдавая ей все свои думы и надежды на будущее, все радо-
сти и печали. Общая работа в гонимой партии, освещенная
великой идеей социализма, спаивала нас нерушимой друж-
221
бой, которая была святее и крепче родственных, кровных
связей.
Эта двойная жизнь не только не тяготила нас, но казалась
удивительно интересной, глубоко содержательной и радост-
ной. Так думал и чувствовал я, так думали и чувствовали все
подпольщики и особенно партийная молодежь. Каждый из
нас готов был выполнить любое задание партии, как бы оно
ни было трудно или опасно...
Но Раечка Коновалова? Признаться, я не считал ее спо-
собной на большое дело, которое потребует настоящего му-
жества и выдержки. Уж больно она легко и беспечно-весело
все делала: разбрасывала листовки, иногда хранила у себя
нелегальную литературу, давала ночлег «провалившимся»
товарищам, собирала деньги для помощи политическим за-
ключенным— словом, была одним из тех маленьких винтиков,
без которых огромная машина партии не могла бы работать.
На деле оказалось, однако, что я жестоко ошибся в оценке
этой «беспечной» девушки.
После памятного разговора с Алешей и Максимом о похо-
ждениях астраханского шпиона я с нетерпением ждал даль-
нейших событий. Удастся ли комитету устранить его? Каким
образом?
Прошло несколько томительных дней в ожидании. Сдер-
живая свои порывы, перед Максимом я ничем не выражал
нетерпения. Но каждый вечер после работы я чуть не бегом
возвращался в Трущобу. Может быть, дело уже сделано и
Максим сам расскажет мне, как это получилось? А вдруг
понадобится и моя помощь? ..
Время шло, а Максим как в рот воды набрал. Раечка тоже
не появлялась в Трущобе. Значит, она строго выполняла ука-
зание Алеши о прекращении связей с нашими людьми.
Сегодня на работе я тоже нервничал ‘и злился. Сильнее,
чем нужно, бил молотком по корешку книги, с яростью за-
кручивал ее в тиски, резал и мазал бумагу так, словно уни-
чтожал своего заклятого врага. Но это плохо помогало. Не-
известность томила. Я уже начинал думать, что давно все
кончено и что Максим просто не хочет со мной разговаривать
по такому вопросу.
Сегодня седьмой день — и... ничего нового. Работа кон-
чилась. Я вышел из переплетной в самом скверном настрое-
нии и вдруг наткнулся на Раечку.
— А я за тобой, рыжик! — вместо приветствия сказала
девушка, пожимая мне обе руки. — Куда ты пропал?
— Вот тебе и на! А не ты пропала?., Что-нибудь случи-
лось?
222
— Ничего особенного. Просто соскучилась по твоей крас-
ной рубашке. Пойдем пройдемся.
— Куда?
— К морю, конечно.
Через несколько минут мы уже сидели на скамейке в тени
под деревом, недалеко от берега. Это было укромное ме-
стечко, откуда легко было наблюдать окружающее, а самим
не быть на виду.
Раечка была явно чем то возбуждена, радостно взвол-
нована.
— Ну, рассказывай, что ты натворила? — начал я, огля-
девшись по сторонам.
— А ты почему знаешь?
— По глазам видно. Говори, пожалуйста, не томи.
Девушка придвинулась ко мне ближе и почти шепотом
рассказала такое, что я не сразу поверил.
Теперь все это представляется мне так живо, словно я ви-
дел своими глазами.
После нашего разговора с Алешей Раечка вскоре полу-
чила задание уговорить своего «кавалера» сходить с ней в
театр имени Тагиева. Это удалось ей без малейшего затруд-
нения, так как он сам настойчиво просил девушку удостоить
его такой чести. И Раечка «удостоила»...
Прилизанный и надушенный, шпион явился к театру за-
долго до начала спектакля. Раечка, как и полагается «даме»,
пришла с некоторым опозданием. Она тоже принарядилась, а
на плечи набросила зеленый шарф с белыми разводами —
условный знак для участников этой дерзкой операции.
По своему обыкновению «кавалер» встретил Раечку с
большой коробкой шоколада.
— Кушайте, красавица, — шамкал он своим широким
ртом, гуляя с ней по фойе, — шоколад первый сорт. Одна ко-
робка чего стоит! Обратите внимание, как шикарно одета
жена господина полицмейстера, вон там, направо... А вот
это жена господина пристава, прошу вас. Второй звонок.
В партер пожалуйте, шестой ряд. Смею уверить, в шикар-
ном обществе посидите..
Раечка содрогалась от омерзения, боролась с искушением
плюнуть своему «кавалеру» в физиономию. Но дело надо
было довести до конца. Перед ней была поставлена только
одна задача: после спектакля увести шпиона за несколько
кварталов от театра и задержать его у магазина Бендера, на
углу Великокняжеской улицы. Здесь под каким нибудь благо-
видным предлогом потребовать фаэтон, который будет дожи-
даться у Парапета. Приметы «своего» фаэтона — красное
бархатное сиденье, поднятый кузов и кучер-азербайджанец в
223
белой черкеске, с кнутом через правое плечо. Вот и все
Что произойдет там, у магазина Бендера, ей не сказали.
Угостят шпиона пулей? Или еще как? А что делать в случае
неудачи? ..
Раечка волновалась, с нетерпением ожидала конца спек-
такля. Шпион угодливо ухаживал за ней, радуясь своей
удаче: раз девушка пошла с ним в театр, — значит, дело
сделано.
После спектакля они вместе с публикой вышли на улицу.
Согнув руку колечком, шпион предложил проводить свою
«даму» до дому. От руки Рая отказалась, но милостиво согла-
силась, чтобы «кавалер» проводил ее. Когда она повернула
к Великокняжеской улице, тот удивился:
— Куда же мы идем, дозвольте спросить? Вы, кажется,
на Тазапирской живете?
— Прогуляемся немножко, — нашлась Раечка, — что-то
голова разболелась.
Шпион обрадовался:
— Очень приятно-с, то есть я рад с вами прогуляться, а
не то чтобы насчет головы... Это, конечно, весьма непрпят-
но-с... Кушайте шоколад, прошу вас. .
Дойдя до универсального магазина Бендера, Раечка оста-
новилась и стала рассматривать витрину мод и разных безде-
лушек, выставленных в большом окне. Шпион тоже остано-
вился и закурил папиросу.
Прошла минута, другая...
Любуясь витриной, девушка незаметно поглядывала в сто-
рону Парапета, где должен был ожидать фаэтон с поднятым
верхом. Там стояло три или четыре фаэтона, но «своего» не
было. Что же делать? Ждать?.. Прошло еще минут пять, а
может и больше. Шпион уже докурил папиросу и начинал
коситься в сторону «дамы», которая не в меру увлеклась со-
зерцанием нс очень-то богатой витрины.
Раечка не на шутку взволновалась, не знала, что еще
предпринять, чтобы задержать шпиона на месте и не вызвать
подозрений. Нельзя же стоять здесь долго.
И вдруг с Николаевской \лицы с треском вылетел велико-
лепный фаэтон с красным сиденьем и поднятым верхом. Че-
рез плечо к\чера-азербайджанца, как и было условлено, ви-
сел кнут. «Свой»!.. Девушка невольно вскрикнула и отшат-
нулась к стене.
— Что с вамп? — испугался шпион.
— Мне что-то дурно.. Позовите фаэтон.
Шпион заорал во всю силу легких:
— Фаэго-о-о-он!..
224
Наш фаэтон мигом подкатил к тротуару, едва не врезав-
шись в публику.
Шпион проворно вспрыгнул на подножку и протянул руку
Раечке:
— Пожалуйте, барышня!
В то же мгновение на подножку фаэтона с другой стороны
вскочил какой-то кавказец в мохнатой папахе. Кучер прон-
зительно гикнул и так хлестнул кнутом по коням, что они
сразу рванулись вперед и вихрем унеслись вдоль улицы.
Раечка не успела опомниться, как их уже и след простыл...
— Вот это чистая работа! — с восторгом отозвался я, ко-
гда Раечка закончила свое повествование. — А кто такой кав-
казец в папахе?
— Признаться, я так была взволнована, а все произошло
так быстро, что хорошенько разглядеть его мне не удалось.
— Но все-таки, как ты думаешь?
Раечка шепнула мне на ухо:
— Такую дерзкую штуку мог сотворить только сам
Камо...1
Да! Вот на какие дела оказалась способной наша Раеч-
ка— веселая девушка! Она и сейчас продолжала, как обычно,
смеяться и шутить, будто речь шла о чем-то очень забавном
и легком. А я, стыдно сказать, позавидовал ее выдержке и
был очень раздосадован, что дело обошлось без моего уча-
стия.
С этого дня астраханский иудушка исчез навсегда, как
сквозь землю провалился.
ПОРА НАЧИНАТЬ...
Бурный тысяча девятьсот четвертый год подходил к концу.
В России назревали грозные события. Падали цены на то-
вары. Росла безработица. Война с Японией умножила народ-
ные бедствия. Она вскрыла гнилость и неустойчивость цар-
ского режима, продажность высших чиновников, измену гене-
ралов.
Бакинская организация работала не покладая рук: гото-
вилась всеобщая стачка нефтепромышленных рабочих. С ка-
ждым днем положение нефтяников ухудшалось: снижалась
заработная плата, снижались расценки, участились произволь-
ные штрафы и увольнения. Обнаглевшие нефтепромышлен-
1 Камо — Тер-Петросян-—отважный кавказский боевик, совершивший
множество необычайно дерзких боевых операций. Четыре раза был приго-
ворен царским правительством к смертной казни. В начале 1904 года
примкнул к большевикам.
225
ники прекратили даже бесплатную выдачу мазута рабочим
на топливо, как это было заведено с давних пор. Атмосфера
накалялась. Казалось, достаточно чиркнуть спичкой — и по-
роховой погреб взорвется...
Я не замечал, как летели дни и недели. Но однажды
сорвал листок календаря и удивился — уже декабрь! Вот
почему так сердито хмурится небо, все чаще бушуют норды,
беснуется море...
А сегодня мы едем «на прогулку», благо день празднич-
ный. Наш баркас легко и уверенно шел к мысу Зых. Холод-
ный ветер бил в корму. В гавани было сравнительно спо-
койно, зато вдали, на просторе, море пенилось белыми ба-
рашками.
На баркасе разместилось человек сорок наших товарищей
из разных районов — Ханлар, Максим, Мамедъяров, Зара,
Раечка, Рашид и другие. Были здесь и члены Бакинского
комитета — Алеша Джапаридзе, Ванечка Фиолетов, Бобров-
ский.
Мы сидели вдоль бортов на корме баркаса.
Алеша стоял у рулевой будки, беседуя с капитаном. Ка-
питан — свой человек и знал, кого везет. В разговоре участво-
вал какой-то студент в форменной шинели. Я видел его впер-
вые. Это был азербайджанец лет двадцати семи, с мягкими,
благородными чертами лица, с густой черной бородкой.
Алеша говорил с ним по-дружески тепло, называл просто
«Мешади».
— Это товарищ Азизбеков, — сказала мне Раечка. — Он
бакинец, но учится в Петербурге и временами наезжает
к нам.
Разговаривая, Раечка то и дело хватала меня то за одн}7
пуговицу, то за другую — такая уж у нее была привычка.
На баркасе все были настроены весело, по-праздничному.
На морском просторе дышалось легко, свободно. Хотелось
шутить и смеяться. Только Раечкин сосед справа был по-
чему-то не в духе. Его светлое лицо с высоким лбом и глу-
боко запавшими серыми глазами сразу обращало на себя
внимание. Пышные каштановые волосы ниспадали почти до
плеч. Он походил на апостола. Хмуро вглядываясь в мор-
скую даль, юноша, казалось, думал о чем-то своем, далеком
от окружающего.
Раечка тронула его за плечо:
— Знакомьтесь, товарищи. Это Алеша Маленький.
Юноша вздрогнул и, подав мне руку, улыбнулся ясной,
хорошей улыбкой.
— Мы зовем его Маленьким в отличие от Алеши Джапа-
ридзе,— продолжала щебетать Раечка. — Он и в самом деле
226
росточком не вышел, но серьезный до невозможности. Я про-
сто боюсь к нему прикоснуться — того и гляди взорвется.
— А тебе все смешки! — вспыхнул от обиды Алеша. — Не
понимаю, как ты стала революционеркой! Тебе бы в куклы
играть.
Раечка рассердилась:
— А тебе бы монахом быть — всегда проповеди читаешь.
Алеша промолчал и отвернулся. Его лицо сразу потуск-
нело, в глазах отразилось страдание.
Странно: почему он так болезненно реагирует на шутки
Раечки?
Мне стало вдруг жаль юношу, и я решительно стал на
его сторону:
— Он прав, Раечка, революция смешками не делается,
кому-то надо и серьезным быть.
— Здравствуйте вам! — фыркнула девушка. — Уже спе-
лись? Ну и братайтесь себе на здоровье, а я с Лидией Нико-
лаевной потолкую.
Она пересела на скамеечку напротив и обняла за плечи
высокую худощавую женщину, зябко кутавшуюся в теплый
платок.
Алеша метнулся было вслед за Раечкой, как бы желая
удержать ее, но тут же отшатнулся назад:
— Вот она всегда так, — огорченно сказал он, усаживаясь
на место девушки.
И Алеша опять замолчал, замкнувшись в себе.
Да, этот товарищ как-то особенно относится к нашей слав-
ной Раечке. Она ведь только пошутила, а он...
Я глянул на девушку. Мила и беспечна, как всегда. Быть
может, она даже не подозревает, какую бурю вызвала в
сердце этого пылкого юноши. Или о другом мечтает? О ком
же?.. Мне кажется, она со всеми одинакова... М-да... Она,
конечно, чудная девушка! И вообще с ней очень легко, ве-
село, а когда она неожиданно врывается к нам в Трущобу,
кажется — пришла весна и открылось окно навстречу солнцу.
Ну так что? .. Ничего особенного. Вон и Зара тоже удивитель-
ная девушка. Она даже красивее Раечки. Стройная, гибкая,
глаза как огонь, а в лице что-то орлиное, гордое. Сейчас она
сидит рядом с огромным, плечистым матросом и кажется мо-
лодой березкой у могучего дуба. Она называет его Варя-
гом,— это, конечно, кличка. Он что-то рассказывает ей и
сокрушительно хохочет, радуясь, что она слушает его и счаст-
ливо улыбается. Вот и прекрасно, меня это ничуть не трогает.
Да и когда нам думать о девушках: вот-вот грянет стачка, а
там, глядишь, восстание, революция... Давай не будем,
Рыжий.,. Лучше послушаем, о чем так горячо говорит
227
Лидия Николаевна Максиму. Однако какое у нее бледное
лицо, почти прозрачное, как у человека, давно не видавшего
солнца! Позднее я узнал, что это была заведующая балахан-
ской рабочей библиотекой.
— Вы не можете себе представить, как лихорадят рабочих
эти шендриковцы, — жаловалась Лидия Николаевна. — Мы
готовимся к стачке, стараемся объединить рабочих под руко-
водством комитета, добиться солидарности всех националь-
ностей, а они всюду вбивают клин, сеют недоверие к партии.
— Не волнуйтесь, Лидия Николаевна, это им не удаст-
ся,— спокойно говорил Максим. — Неудача прошлогодней
«мирной» стачки кое-чему научила бакинских рабочих, пока-
зала на деле, кто их друг и кто враг. Теперь политикой их
не запугаешь и не оттолкнешь от большевиков.
Между тем баркас приближался к Зыху. Это была длин-
ная коса, острым клином уходившая далеко в море. Она пред-
ставляла собой естественную защиту бакинской гавани с
востока.
Мы были уже далеко ©т города и без опаски хором пели
революционные песни, так волновавшие в ту пору наши
сердца, — «Смело, товарищи, в ногу», «Варшавянку», «Мар-
сельезу». Песни звучали страстно, бодро, звали на бой.
С биноклем в руках, капитан оставался у мостика.
Джапаридзе и Азизбеков спустились к нам на корму и
встали посредине, между скамьями. Мы облепили их со всех
сторон.
— Вы знаете, о чем идет речь, — сразу начал Джапа-
ридзе: он, видимо, торопился. — Комитет считает, что всеоб-
щая стачка уже назрела. Настроение бакинских рабочих,
особенно нефтяников, чрезвычайно боевое, приподнятое. Тер-
пение и выдержка могут лопнуть с минуты на минуту. Пора
начинать. Комитет полагает, что половина декабря — самое
подходящее время для объявления стачки..
— Давно пора! — послышались возгласы. — Иначе стачка
может начаться стихийно, через наши головы...
— На местах все бурлит...
— Все это верно, — вмешался Азизбеков, — только надо
заранее предупредить рабочих, что такие киты, как Нобель,
Гукасов, Шелл и компания, скоро на уступки не пойдут:
у них огромные запасы несбытой нефти. Остановка работ на
неделю-две для них даже выгодна — цена на нефть подни-
мется. ..
— Товарищ Мешади прав, — снова заговорил Джапа-
ридзе,— надо готовить массы к борьбе длительной и упорной.
Однако не следует забывать, что стачка пятидесяти тысяч
рабочих Баку может всколыхнуть всю Россию и вызвать но-
228
вый подъем революционного движения. Каждый день бакин-
ской стачки — угроза самодержавию. И если местным вла-
стям не удастся сразу подавить ее силой оружия, они будут
вынуждены оказать давление на нефтепромышленников и за-
ставить их пойти на уступки, договориться с рабочими. Эта
забастовка неизбежно станет политической.
Ванечка Фиолетов перебил Алешу:
— А меньшевики, как известно, ведут бешеную кампанию
за «мирную», экономическую стачку, против всякой политики
и вносят сумятицу в умы рабочих...
— Товарищи, — перебил вдруг капитан баркаса, — к Зыху
приближается полицейское судно. Посмотрите, — капитан пе-
редал бинокль Джапаридзе.
Алеша поглядел в бинокль и развел руками:
— Да, кажется, сюда направляется. Надо уходить.
—- Если уже не поздно, — заметил Азизбеков. — Отвали-
вай, капитан!
Несколько минут баркас шел как бы навстречу показав-
шемуся судну, потом круто повернул назад и на всех парах
помчался по направлению к городу. Только бы первыми до-
браться до Белогородской пристани!
Все теперь зависело от быстроходности судов — кто
скорее!
Наш баркас набирал скорость. Около Раечки стоял
Алеша Маленький, бледный и решительный. Казалось, он
хотел загородить девушку от надвигающейся опасности.
— Да, это за нами, — сказал Джапаридзе. — Капитан,
нельзя ли прибавить ходу?
Машина загудела сильнее, и баркас затрясло как в лихо-
радке.
К несчастью, теперь ветер был встречный, и баркас то и
дело зарывался носом в волны.
Море становилось угрожающим.
Расстояние между баркасами заметно сокращалось. Вслед
нам раздалось несколько предупредительных гудков. Наш
капитан не отвечал.
Теперь уже всем было ясно, за кем погоня.
— Ты не бойся, Раечка, — ласково сказал Алеша Малень-
кий, беря ее за руку. — Ничего страшного не случится.
— Да я и не боюсь, — спокойно ответила девушка. — По-
смотри, что это мелькает на том судне?
— Это матрос сигнализирует флажками.
Снова сердито заревел гудок.
— Приказывают остановиться, — перевел сигналы ка-
питан.
229
— Пошлите их к черту, — посоветовал Джапаридзе.—
Прибавьте скорость!
— Я и так прибавил до предела.
Баркас летел вперед, с шумом и плеском разрезая волны.
Ветер усиливался с каждой минутой.
Преследователи приближались, но и пристань была уж не
так далеко. Сигнальные гудки раздавались непрерывно.
— Последний раз приказывают остановиться, — опять со-
общил капитан, слегка бледнея. — Угрожают стрелять.
— Пусть стреляют! — крикнул Ханлар. — Все равно не
попадут: вишь, какая пляска на море! Нажми еще, то-
варищ. ..
И капитан «нажал».
— Держись, товарищи!
Мы сидели вплотную, пригнувшись, обняв друг друга за
плечи.
Из-за бортов полицейского судна угрожающе смотрели
дула винтовок. Густая струя пара с пронзительным свистом
рвалась из гудка. Стрелять, видимо, опасались — близка
пристань. А там стояла целая толпа народу, наблюдавшая
за непонятной гонкой. В толпе виднелись матросы, которые
махали нам бескозырками.
Еще сто — полтораста метров — и нам крышка...
— Готовьсь! — предостерегающе крикнул капитан, и наш
баркас стремительно врезался меж лодок у Белогородской
пристани. Нас свалило в кучу. Но мы быстро оправились и,
помогая друг другу, стали выскакивать на берег, расходясь
в разные стороны.
К баркасу сбежались портовые матросы и встали толпой
за нашими спинами.
Полиция опоздала.
Спасибо капитану. Что-то с ним будет? Я не знал, как
они сговорились с Джапаридзе и ушел ли капитан вместе
с нами или остался на баркасе.
Алеша Маленький увлек за собой Раечку в одну сторону,
а мы с Максимом пошли в другую. Ну и пусть...
А день стачки уже намечен! Да здравствует стачка!!
ПРОВОКАЦИЯ
Ночь. По улицам бушевал норд. Прохожие спешили
укрыться по домам. Низко над городом, как стада испуган-
ных овец, неслись облака. Истошно ревело и ухало море.
И все вокруг свистеле, выло, пело на разные голоса, трещало
и хлопало...
230
А в Трущобе было тихо, спокойно. Слышно было, как
под полом точил зубы мышонок. У потолка ровно горела
лампа-«молния». Как обычно, попахивало керосином. Мы с
Максимом молча сидели за столом, занимались каждый
своим делом.
Склонившись над бумагой, Максим писал листовку к ра-
бочим и матросам порта. Я дочитывал недавно поступившую
к нам из-за границы брошюру Ленина «Шаг вперед, два
шага назад». В ней Ленин беспощадно разоблачал мелко-
буржуазный оппортунизм меньшевиков, обличал их вожаков
в интриганстве и беспринципности и страстно доказывал, что
для победы революции нужна партия строго организованная,
с железной дисциплиной. Как призыв к оружию прозвучали
заключительные слова Ленина:
«У пролетариата нет иного оружия в борьбе за власть,
кроме организации...»
Я повернулся к Максиму, собираясь поделиться своими
мыслями. Но резкий стук в дверь заставил нас обоих
вздрогнуть.
Максим выхватил из моих рук брошюру и вместе с черно-
виком листовки быстро спрятал в тайничок стола.
— Открой, Максим! — послышался тревожный голос из-за
двери. — Это я, Зара!
— Экая горячка! — рассердился Максим. — Забыла, как
надо стучать. Отопри, браток!
Я живо поднял крючок. Дверь распахнулась, и в комнату
вместе с ветром стремительно влетела Зара. Ее волосы были
растрепаны, пестрый платок сбился на плечи, рукав жа-
кетки разорван. Она схватила Максима за руки:
— Беда, Максим! На фабрике погром! Провокация!..
— Спокойно, Зара, спокойно! — Максим бережно усадил
девушку на стул. — Теперь говори: что случилось?
Зара тяжело дышала. В ее огромных глазах еще отра-
жался ужас пережитого.
— Час назад на фабрику ворвался переодетый пристав
Ваграмов с бандой кочи и устроил погром. Есть раненые, а
может, и убитые...
— А где наши люди были? — перебил Максим.
— Где мы были? — резким движением Зара сорвала с
плеч платок, обнажив кровавый рубец на шее. — Вот! Это
видишь?! Мы пытались дать отпор, но банда нагрянула так
внезапно, что нас сразу смяли, избили. Мы же были безоруж-
ными... Что делать, Максим?
— Во-первых, надо успокоиться, — мягко сказал Ма-
ксим,— а во-вторых, смазать ссадину йодом. Поищи, Павло,
в нашей аптечке.
231
Я бросился к шкафу, где находилась коробка с необходи-
мыми медикаментами.
— Я спрашиваю, что делать на фабрике, — вспыхнула
Зара, — а ты об аптечке. Резня может переброситься на
улицу.
— А сейчас как? — спросил Максим, снимая с вешалки
свое пальто.
— Пока тихо. Рабочие разошлись. Пострадавших наши
товарищи помогли развести по домам. Но завтра все придут
на работу, и нельзя ручаться за последствия. Надо немед-
ленно принимать меры.
Максим направился к выходу:
— Я попробую связаться с комитетом, а ты подожди меня
здесь.
— Скорей, Максим, скорей! — торопила Зара, запирая за
ним дверь. — Нельзя терять ни минуты.
После ухода Максима она постепенно успокоилась:
— Уф, как волосы растрепались! На улице такой ветер —
с ног сбивает.
Я помог Заре умыться.
Максим долго не возвращался. Мы разговорились.
— Вот ты пожалела, что у вас не было оружия, — напо-
мнил я Заре. — А что бы ты с ним сделала?
Жгучие глаза девушки сверкнули таким пламенем, что по
спине пробежал холодок.
— Пристав ударил меня в лицо и остался жив!.. Теперь
ты понимаешь, что бы я сделала?
Да, я понял...
В те годы мое отношение к людям было ясно и просто: все
пролетарии, все бедняки, без различия веры и национально-
сти, — мои друзья и братья; все капиталисты и помещики,
все буржуи — мои враги и паразиты на теле народа. Первых
я любил, вторых ненавидел. Иного деления людей я не знал.
И вдруг — национальная вражда! Кинжал пли пуля за то,
что ты родился армянином, а не азербайджанцем, татарином,
а не грузином, евреем, а не русским... Какая страшная
дичь!..
Зара объяснила мне, что национальная рознь на Кавказе
с давних пор искусственно раздувается агентами царского
правительства. Восстанавливая одну нацию против другой,
организуя погромы и взаимное истребление трудящихся, цар-
ское правительство наносит удар в самое сердце револю-
ции— нарушает солидарность и дружб}' народов, недоволь-
ных самодержавием.
— Попытка устроить резню на нашей фабрике и распро-
странить ее на весь город имеет совершенно ясную цель,—
232
продолжала Зара: — натравить рабочих азербайджанцев И
армян друг на друга и тем сорвать всеобщую стачку.
— Значит, ваша работа известна полиции? — в тревоге
спросил я.
— А ты как думал? Конечно, известна. Ведь листовки ко-
митета распространяются теперь тысячами. Рабочие находят
их у станков и машин, в ящиках с инструментами, в карма-
нах своих спецовок, подбирают у ворот предприятий... А мы
вот умудрились расклеить их даже на стенах нашей фаб-
рики,— похвалилась Зара. — И ты хочешь, чтобы полиция и
шпионы не знали о подготовке стачки?
Зара то и дело поглядывала на дверь, ожидая возвраще-
ния Максима. Выражение тревоги не сходило с ее лица. Ски-
нув жакетку, она торопливо сколола английской булавкой
разорванный рукав и тотчас оделась, готовая выйти в любую
минуту.
Теперь все зависит от того, успеем ли мы предотвратить
события.
В сенях послышались шаги. Зара мгновенно вскочила на
ноги и бросилась к двери:
— Максим идет!
Да, это был он.
— Ну вот, Зара, — заговорил Максим, неторопливо раз-
деваясь,— сегодня ночью будет отпечатано обращение к ра-
бочим и работницам вашей фабрики, а завтра вечером мы
проведем летучку и разоблачим провокацию. Ты с товари-
щами задержишь рабочих при выходе из ворот и разбро-
саешь листовки. Сейчас главное — не допустить вспышки в
течение дня.
— Днем, я думаю, ничего не случится, — успокоила
Зара, — погромщики предпочитают действовать ночью. А кто
проведет летучку?
— Комитет поручил Рашиду, он хорошо говорит не только
на азербайджанском языке, но и на русском и армянском.
А Павло поможет ему в организации летучки.
Условившись со мной о встрече до начала работы, Зара
поспешно направилась к выходу. Она была рада, что коми-
тет так быстро принял меры, и ушла обнадеженной.
Максим стал умываться — фыркал, чихал, отплевывался.
— Тьфу ты, пропасть, полны уши песку! Глаза, нос—все
забито! Недаром слово «Баку» означает —« узел ветров.
Мда-а, это, брат, не наша Москва белокаменная.
Я терпеливо ждал, когда он кончит омовение, а пока
устраивал свою постель.
— Нет, браток, спать тебе сейчас не придется, — остано-
вил мои сборы Максим. — Немедленно одевайся, разыщи
233
Рашида и сговорись с ним об организации летучки. Она
должна состояться во что бы то ни стало. Так и передай ему.
Теперь он наверняка сидит дома.
Через некоторое время я уже сидел у Рашида на квар-
тире, обсуждая с ним все детали организации летучки. Наме-
тили патрульных: двое рабочих с судоремонтного завода и,
конечно, вездесущий Али. Их задача — охранять летучку от
возможных неожиданностей и своевременно предупредить об
опасности. А я должен заранее наметить места и за несколько
минут до «шабаша» на фабрике расставить патрульных. Ра-
шид явится к воротам в тот момент, когда рабочие хлынут
со двора на улицу. Вот и все. Теперь можно вернуться в Тру-
щобу и немножко поспать.
ЛЕТУЧКА
На следующий день рано утром я прогуливался по Крас-
новодской улице. Здесь находилась табачная фабрика Мир-
забекянца, занимавшая целый квартал. Ворота выходили на
Бондарную улицу, населенную беднотой. Это хорошо — свои
люди. Неплохо и то, что продолжал шуметь норд, поднимая
облака пыли: они как завесой прикроют летучку. Нехорошо
только одно —на перекрестке улиц стоял здоровенный горо-
довой с шашкой на боку С его поста можно было видеть не
только фасад фабрики, но и ворота. В любой миг он может
поднять тревогу, и летучка сорвется. Как же быть? Как уве-
сти с поста городового в нужный момент?
Я направился в соседний переулок, где мы условились
встретиться с Зарой.
К воротам фабрики поодиночке и группами потянулись
рабочие В большинстве своем это были девушки разных на-
циональностей. Лица хмурые, тревожные. В раскрытые во-
рота проходили неохотно, с опаской озираясь по сторонам.
Но их гнал страх потерять работу и оказаться на улице.
Прикрывая лицо платком, Зара быстро шла мне на-
встречу:
— Ну что? Как ты находишь? — тревожно спросила де-
вушка, пожимая мне руку. — Можно организовать ле-
тучку?
Мы пошли рядом, в сторону от фабрики.
Я высказал своп опасения по поводу близкого поста горо-
дового:
— Один свисток — и сбежится полиция, дворники.
Зара помрачнела и задумалась.
— Мы сами снимем этого медведя. Да, да, снимем!
234
— Это не так просто, как тебе кажется: ведь надо снять
пост как раз перед выходом рабочих из ворот.
— А все-таки мы уберем его, — настаивала Зара. — Он
известен как горький пьяница и зайти «на минутку» в сосед-
ний кабачок распить бутылочку за чужой счет всегда готов.
Наши ребята так угостят его, что «минуточка» затянется
сколько нужно. Можешь не беспокоиться, мы свое дело
сделаем!
— А листовки комитета получила?
— Получила. Чуть свет мне принес их Али. Отчаянный
паренек?
Мне казалось, что теперь уже все предусмотрено и летучка
состоится.
Мы разошлись: Зара — на фабрику, я — в типографию, к
своему станку.
«Вот когда бы мне выступить на митинге, — думал я по
дороге. — Да разве я решусь? Вдруг запнусь на первом
слове — и пропал! От одного волнения задохнуться можно».
В большой тревоге ждал я вечера. Удастся ли? Сумеют ли
товарищи вовремя увести с поста городового? А что, если он
упрется?
Сидя в переплетной за сшивальным станком, я то и дело
рвал нитки, накалывал пальцы иголкой, путал страницы.
Работа не ладилась.
Зато Али веселее обычного носился по переплетной от
одного мастера к другому и звонко выкрикивал:
— Есть клейстер! Даю кисть!.. Готово, дядя Петя! Кому
еще?
Он знал, что будет одним из патрульных на летучке, и
чувствовал себя героем.
Раза два в переплетную заходил Рашид, как всегда сдер-
жанный. Казалось, он и не думал о предстоящем опасном
деле.
Рабочий день подходил к концу. Я отпросился у мастера
на час раньше и отправился к фабрике. Патрульные должны
были прийти к восьми часам вечера.
Вот и Красноводская улица.
Было еще рано, и городовой стоял на посту, кутаясь от
ве^ра и пыли в свою шинель.
Я снова обошел весь квартал. Ничего подозрительного не
обнаружил.
Вскоре подошли патрульные. Первым, понятно, явился
Али, которого я поставил поближе к посту городового:
— Гляди в оба, малый, если появится полиция — мигом
предупреди. -
235
— В три прыжка буду у ворот! — обещал Али, весело
скаля зубы. — А глаза у меня как у кошки. Не веришь,
йолдаш?
На такого паренька постовой, конечно, не обратит внима-
ния, хоть бы он вертелся у него под самым носом.
Я расставил всех патрульных по местам и медленно по-
шел мимо фабричных ворот к посту городового. Его пора уже
снимать, скоро восемь часов.
Навстречу мне шел какой-то молодой человек в щеголева-
том демисезонном пальто, в серой шляпе, с тросточкой. По-
глядывая по сторонам, он беспечно посвистывал.
«Вот не к месту появился, чертяка! — зло думал я, при-
ближаясь к незнакомцу. — Принесла тебя нелегкая!»
Когда мы поравнялись, «чертяка» предупреждающе каш-
лянул, задев меня плечом.
Рашид?! Вот это номер!
Мы разошлись...
Я в страхе оглянулся в сторону поста и чуть не крикнул
«ура» — городовой исчез!
В это время ворота распахнулись, шумная толпа рабочих
и работниц ринулась со двора. Послышались крики:
— Стой, стой, товарищи!
Я бросился к воротам.
Рашид вскочил на каменную тумбу и, покрывая шум
толпы, крикнул во весь голос:
— Стойте, товарищи! Слушайте-меня! Стойте!!
Этот призыв он повторил на армянском и азербайджан-
ском языках.
Толпа остановилась.
Молодой, сильный голос Рашида разносился по всему пе-
реулку.
— Товарищи рабочие и работницы! Армяне, русские, азер-
байджанцы! Не верьте царским провокаторам! Мы все
братья. Нас одинаково душат и хозяева и правительство. Нас
хотят разъединить, натравить одну нацию на другую, осла-
бить наше единство, помешать стачке. Подайте друг другу
руки, товарищи, и мы будем вместе бороться за наше освобо-
ждение!
Рабочие замерли. Сотни глаз радостно смотрели в лицо
нежданного оратора. Толпа у ворот разрасталась.
Рашид трижды повторил свою короткую речь и наконец
бросил последний лозунг, дружно поддержанный рабочими:
— Долой самодержавие! Долой провокаторов! Да здрав-
ствует всеобщая стачка!
С разных сторон посыпались листовки. Рабочие мгновенно
расхватали их.
236
Раздался пронзительный свисток дворника, издали про-
звучал ответный.
Рабочие быстро рассыпались в разные стороны, увлекая с
собой и Рашида. Вместо шляпы на его голове оказалась
шапка, и он мигом исчез, затерявшись в толпе.
Патрули тоже поспешили скрыться.
Али уходил последним. Догнав меня в каком-то переулке,
он сорвал с головы свою шапочку и высоко подбросил вверх.
— Ура-а, йолдаш! Будь здоров!
И, подгоняемый вихрем, умчался в облаках пыли.
Хорош мальчишка!
Да, великое дело агитация!
Так была предотвращена попытка полицейских провока-
торов начать резню в нашем районе.
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Завтра стачка!
Трудно передать, с каким трепетом мы ожидали этого дня,
с какими надеждами.
Подумать только: вот сегодня шумят и грохочут фабрики
и заводы — завтра они замолкнут. Вот звенит и громыхает
допотопная конка — завтра она застрянет на путях. Вот в об-
лаках дыма и копоти задыхаются десятки тысяч рабочих в
балаханском аду, — а завтра погаснет ад и просветлеет небо.
Нет, этого нельзя себе представить!
Когда я находился в Астрахани, крупных стачек там не
было, а мелкие конфликты на отдельных предприятиях не
дают представления о силе всеобщей стачки, о том потрясе-
нии, которое она способна вызвать в жизни большого города.
И завтра может начаться всеобщая забастовка! Мы верили,
что клич нашей партии будет услышан и гроза разразится...
Завтра!
Это слово целый день звенело у меня в ушах, не давало
сосредоточиться на работе. Я машинально мазал коленкор
для обложки книги, наклеивал его на крышку, загибал углы,
заделывал корешок, не замечая окружающего. Клейстер ле-
тел из-под кисти во все стороны, как грязь из-под копыт бе-
гущей лошади.
— Ты что, брат, ай взбесился? — обругал меня мастер.—
Какой тебя леший гонит? Смотри, что ты натворил!
И действительно, посмотреть стоило: на моем столе и под
ногами валялись груды измятой бумаги и обрезки коленкора,
облитые клейстером. Впрочем, меня это мало беспокоило:
завтра начинается!
237
Решающее слово должны сказать нефтяники Балаханов,
вслед за ними Биби-Эйбат, потом город.
Максим поручил мне сегодня же вечером свезти в Бала-
ханы листовки Бакинского комитета и передать их Ванечке
или Мамедъярову. Значит, долгожданное «завтра» я встречу
в Балаханах!
Вечер все-таки настал, и я уже в вагоне пригородного
поезда. Со мной большая сумка, полная листовок. Она ничем
не отличалась от тех сумок, с какими окрестные жители воз-
вращаются из города в поселки.
Передать листовки я должен в балаханской библиотеке,
у Лидии Николаевны. Там меня будет ждать Мамедъяров
или Раечка.
Поезд прибыл в Балаханы поздно. И без того хмурая, де-
кабрьская ночь здесь казалась совсем черной, непроглядной.
Я знал, что библиотека находится примерно в полукило-
метре от вокзала, недалеко от шоссе, но в темноте было
трудно ориентироваться. К счастью, нашелся попутчик рабо-
чий, который охотно согласился довести меня до места.
— Хорошая там библиотекарша, — рассказывал он по
дороге, — душа-человек. Дает интересные книжки, все объяс-
няет, рассказывает.
Я попытался выяснить, знает ли мой спутник, что будет
завтра.
Рабочий отвечал уклончиво:
— Да ведь как сказать .. Ежели будет что, так мимо нас
не пройдет... А вот и библиотека. И сама Лидия Николаевна
тут живет. Передайте ей поклон от Федора.
Попутчик ушел, оставив меня у самой двери угрюмого,
темного здания. Я постучался.
Дверь открыл Мамедъяров. Едва успев поздороваться, он
тотчас заторопил:
— Давай, давай скорей листовки! Нам их нужно раздать
сегодня же.
Я передал ему сумку.
— Ого! Полная, как бурдюк, хватит для всех...
И Мамедъяров мгновенно исчез в темноте ночи.
В прихожей я встретился с Лидией Николаевной. Она про-
водила меня в библиотеку, которая занимала всего одну ком-
нату с длинным столом посредине.
В Балаханах на десятки тысяч жителей, кроме этой биб-
лиотеки, не было ни одного культурного учреждения. Факти-
чески она превратилась в нелегальный клуб, куда каждый
вечер собирались рабочие. Здесь они беседовали с библиоте-
каршей, делились с ней своими горестями и печалями, читали
газеты, журналы.
238
Выбор литературы был небогатый, но Лидия Николаевна
где-то доставала и снабжала своих читателей рассказами
М. Горького и такими книгами, как «Овод» Войнич, «Спар-
так» Джованьоли, «Андрей Кожухов» Степняка-Кравчин-
ского. Эти книги будили революционную мысль рабочего,
звали к борьбе за свободу.
Более активным рабочим, которых Лидия Николаевна хо-
рошо знала как сочувствующих революционному делу, она
давала и нелегальные брошюрки: «Манифест Коммунистиче-
ской партии» Маркса и Энгельса, «К деревенской бедноте»
Ленина, прокламации и бюллетени Бакинского комитета. Из
этих активистов постепенно вырастали революционные рабо-
чие кружки.
В библиотеке же, когда расходились «посторонние», соби-
рались «свои люди» — рабочие, большевики. Здесь нередко
заседал Балаханский районный комитет, которым руководил
Алеша Джапаридзе.
Душой этого нелегального клуба была скромная, тихая
Лидия Николаевна Бархатова. В 1903 году она была выслана
из Петербурга как неблагонадежная. В Баку она примк-
нула к большевикам. «Вот человек, — говорил о ней Алеша,—
который незаметно и самоотверженно делает наше партийное
дело, отдавая ему каждую минуту своей жизни».
Лидия Николаевна занимала маленькую комнатушку по
соседству с библиотекой. На окне с тюремной решеткой ви-
села густая сетка от копоти, но сетка не спасала — копоть про-
никала всюду, черным пухом осыпала постель, мебель, стены.
Вот когда я понял, почему Лидия Николаевна так бледна.
Она приняла меня очень радушно и предоставила для
ночевки библиотечную комнату.
— Можешь располагаться как тебе угодно, только мат-
раца не проси —нет.
Подумаешь, важность какая — матрац!
Слегка прихрамывая, в комнату вошел пожилой рабочий
в темной засаленной блузе, с веником в руке. Широкий в пле-
чах, короткий, с жиденькой, клочковатой бородкой и с боль-
шими круглыми очками на буграстом носу, он производил не-
сколько смешное впечатление.
— Вот весь штат нашей библиотеки! — указала на него
Лидия Николаевна. — Знакомьтесь!
«Штат» величественно протянул мне руку и коротко отре-
комендовался:
— Министр!
— Это его кличка, — разъяснила Лидия Николаевна.—
Кажется, за свои очки он удостоился такого высокого звания.
— А что, разве не похож? — усмехнулся Министр, козыр-
2И9
нув веником. — Вот захочу и выгоню йас, потому — подметать
надо, запылю и так далее.
И он действительно начал подметать пол, мимоходом
смахнув пыль со стола рукавом своей блузы.
В дверь постучали, и в библиотеку вошел Фиолетов.
— Здравствуй, Лидия Николаевна. Министру наше почте-
ние! Павло уже здесь? Вовремя приехал!
Мы поздоровались.
Ванечка тяжело опустился на скамью.
— Ну и денек сегодня! Мы обошли десятки промыслов и
провели столько летучек, сколько за все лето не было. Вот
только листовок не хватило. Ты привез?
— Привез. Но их уже забрал Мамедъяров.
Фиолетов успокоился.
— Мне придется заночевать у вас, — обратился он к Ли-
дии Николаевне. — Завтра чуть свет я должен быть в этом
районе.
— Вот и прекрасно, вдвоем вам будет веселее. Вместо по-
душек можете использовать журналы, книги.
Бархатова ушла. Мы стали устраиваться на ночлег.
— Как дела, Министр? — спросил Ванечка. — Все еще
путаешься с шендриковцами?
— Я и тем и другим внимаю, — по-церковному ответил
Министр, заметая сор в угол, — взыскую правду божью.
— Ты, брат, не божью, а рабочую правду ищи Вот за
ней и приходи к нам па собрание.
Последний раз махнув веником, Министр сунул его под
мышку и пошел к двери.
— Ав писании сказано: «Блажен муж, иже не иде на
совет нечестивых...»
— Это большевики-то нечестивые?! — Ванечка расхохо-
тался.
Министр остановился на пороге и почесал в затылке.
— Оно, конешно, не того, ежели, скажем, касательно
правды. ..
Он повернулся и вышел.
— Что это за человек такой? — спросил я, раскладывая
на ближайшем конце стола газеты вместо матраца.
— Он здесь и сторож, и дворник, и повар — на все руки
мастер. Раньше был рабочим, но, получив увечье, устроился
в библиотеке. Политически мало развит. Ворчит то на боль-
шевиков, то на шендриковцев, читает библию. А в общем
путаник, но, кажется, неплохой парень.
Ванечка устраивал себе постель на другом конце стола.
Мне очень хотелось знать, как ведут себя шендриковцы
накануне стачки.
240
— Они, конечно, тоже ратуют за стачку, — отвечал Ва-
нечка. — И даже выпустили призывную листовку. Но бро-
сают в массы такие лозунги, которые заранее демобилизуют
рабочих.
— Какие лозунги?
— Три дня стачки — и победа! И все требования нефтяни-
ков будут удовлетворены. Только...
— А что только?
— Только никакой политики!
— Неужто они и во время стачки будут спорить с нами?
— Обязательно. Тогда-то они и покажут свое настоящее
лицо.
Ванечка лег на газеты, подложив под голову пачку жур-
налов «Нива», а я удовлетворился парой толстых потрепан-
ных романов неизвестного автора.
Мы улеглись на узком, длинном столе затылок к затылку.
Ноги вытянули в противоположные стороны. Так было удобно
разговаривать, и я надеялся кое о чем порасспросить Ва-
нечку. Повозившись еще немного, я заговорил с ним. Ноувы!
Усталый Ванечка уже спал сном праведника. Ну и ладно,
спокойной ночи!
Я долго ворочался с боку на бок. Волновали предстоящие
события, да и постель не очень располагала к безмятеж-
ному сну.
Завтра начинается!.. Начинается нечто грандиозное и
невиданное мною. Десятки тысяч рабочих бросят работу,
выйдут на улицы. А что дальше? Удастся ли большевикам
возглавить такое гигантское движение? А как необходимо те-
перь единство всех рабочих организаций и особенно единство
и сплоченность рядов нашей партии! Но меньшевики уже
теперь идут вразрез с Бакинским комитетом. Неужто они не
понимают, как это вредит делу? Что же будет во время
стачки? Как поведут себя Шендриковы и Клавдия Ва-
сильевна? ..
И передо мной как живое предстало сухое, надменное
лицо Ильи Шендрикова, острая бородка, тонкие, плотно сжа-
тые губы И эти круглые льдинки вместо глаз; в их глубине
таилось что-то недоброе, змеиное... Хищное лицо угрожающе
надвигалось на меня из темного угла, обнажая мелкие ост-
рые зубы. Вот оно наплывает на меня вплотную...
Я содрогаюсь от ужаса, пытаюсь крикнуть, позвать на
помощь, оттолкнуть эту маску, но не в силах шевельнуть ни
единым мускулом...
А маска уже открывает зубастый рот и страшно воет
прямо в мое лицо: «Гу-у-у-у, гу-у-у-у!.. Гу-у-у-у-у-у!»
9 П. Бляхин
241
В диком испуге я шарахаюсь в сторону и .. вместе с кни-
гами падаю со стола на скамью, со скамьи на пол
Уф! Так это сон? ..
Но что я слышу? ..
Вой продолжался. Он надвигался со всех сторон неотвра-
тимо и грозно.
А куда делся Ванечка?
Я схватил свой ватник и вихрем вылетел на улицу.
У самых дверей сторож Министр остановил меня:
— Стой, парень. Слышишь, что творится?
Он указал в сторону вышек и набожно перекрестился, за-
быв снять шапку.
— Слава те, господи, начинается!
Все более нарастая, вой шел из глубины нефтяного цар-
ства — то промысловые гудки возвещали о начале стачки,
поднимали тревогу. Белые струн пара со свистом прорезы-
вали воздух.
Закрывались котельные; гасли форсунки. Грозный рев гуд-
ков потрясал небо.
По Балаханскому шоссе меж вышек двигалась шумная
толпа рабочих.
Я присоединился к ним. Вначале мне показалось, что все
это происходит стихийно, что люди идут как волна, гонимая
вихрем. Но через минуту я увидел среди рабочих знакомых
большевиков — Кази-Мамеда, котельщика Егора Черного и
других товарищей.
От толпы то и дело справа и слева отрывались группы
бастующих, бежали к промыслам и кочегаркам, выпускали
пар из котлов, открывали двери вышек. Нефтяники боль
шинства промыслов сами выходили нам навстречу, бросая
работу.
И толпа на шоссе росла с каждым шагом, превращаясь
в могучую колонну. Жители «ада» выходили на волю.
С промысла Нобеля во главе большой группы нефтяников
шел Ибрагим Он быт крайне возбужден, глаза светились
задором и радостью.
— \-a-a, здравствуй, нолдаш! — закричал Ибрагим, столк-
нувшись со мной.— Гляди, сколько народу подняли! Все ра-
боту кончал! Три дня—победа! Лопнет хозяин!
— А твой Нобель тоже в три дня лопнет3 — спросил я,
догадываясь, что Ибрагим побывал на собраниях шендриков-
цев и подхватил этот опасный лозунг.
Но Ибрагим только хлопнул меня по спине.
— Все лопнут! Не веришь, да? Шсндрик сказал. Сейчас
понедельник, завтра вторник, среда, четверг... в пятницу —
конец! Ай, умный башка! Д\агомет!
— А балаханский Ванечка говорит другое. Помнишь Ва-
нечку?
Ибрагим всполошился:
— А что сказал Ванечка? Наш человек... Говори скорей!
Я попытался стащить Ибрагима с неба на землю и уве-
рить его, что борьба предстоит нелегкая, длительная, быть
может несколько недель, а то и месяц.
— Так говорит Ванечка? — переспросил Ибрагим, хватая
меня за руку.
— И Ванечка, и Алеша, и Бакинский комитет. Читал
листовки комитета?
— Читал... — лицо Ибрагима потускнело. — Долго трудно
будет, кушать мало... Ай-ай, Шендрик! Врет Шендрик?
— Врет!
— Зачем такое?.. Эх, пошла война!
Ибрагим опять загорелся и повлек меня за толпой:
— Идем с нами, Павла! В субботу увижу Шендрик. Если
наврал — морду набью.
Но я вынужден был расстаться с Ибрагимом и поспешить
на вокзал. Рашид велел мне с утра быть в типографии. Ско-
рее в город!
А рабочая колонна, огибая промыслы, двигалась дальше.
Впереди шагали большевики.
Это было 13 декабря.
Грандиозная всеобщая стачка бакинского пролетариата
началась. Из-за леса вышек медленно поднималось огромное
кроваво-красное солнце.
ВСЕОБЩАЯ
Возбужденный и радостный, я приехал в город. Казалось
странным, что Баку шумел и бурлил, как обычно. Все пред-
приятия работали, лавки торговали, конка тарахтела по рель-
сам, бакинцы, как всегда, торопливо двигались по тротуарам.
Все было как вчера.
Я немедленно отправился в типографию. Надо было по-
спеть к началу работы.
У дверей меня встретил Рашид:
— Иди скорей в переплетную, Павел, поговори с народом,
а я сниму с работы наборщиков...
В переплетной все уже были на местах. Я немного опоздал.
Мастер набросился на меня с угрозами:
— Что это значит? Сейчас же доложу хозяину!
Я ответил умышленно громко, чтоб слышали все ра-
бочие:
9*
243
— Задержался балаханский поезд — там началась заба-
стовка. Все промысла стали.
На секунду в переплетной водворилась тишина. Мастер
растерялся, не зная, как отнестись к такому событию. Рабо-
чие и ученики обступили меня со всех сторон, требуя по-
дробностей. Я охотно отвечал, с увлечением рассказывал
о стачке, а закончил призывом поддержать нефтяников и
тожё бросить работу. Давно копившаяся ненависть ко всем
кровососам хозяевам нашла наконец выход. Все, что было
известно мне о «хитрой механике» капитализма, о бесстыдной
эксплуатации трудящихся, я выложил сразу, одним духом.
Вокруг меня стояли рабочие и внимательно слушали.
— Пошли, ребята, по домам! — крикнул молодой пере-
плетчик, бросив кисть в угол. — Чем мы хуже нефтяников,
черт возьми?
— Айда по домам! — подхватил Али. — Все бастуем!
Он хватал за полы то одного, то другого переплетчика и
смеясь тащил к двери:
— Пошли, пошли, йолдашлар!
В этот момент в переплетною вошел хозяин, удивленно
выкатил глаза, застыл у порога.
— Что? Куда вы собрались, ребята? А? Что?
Взрыв смеха оглушил его.
— Мы хотим отдохнуть, господин хозяин!
— А вы поработайте!
— Попачкайте белые ручки!..
Хозяин побагровел, отчаянно взмахнул пухлыми ручками:
— О, божжа мой!.. — и вылетел из переплетной.
— Пошли, товарищи!
В прихожей мы встретились с наборщиками, которые
шумно выходили из типографии. Рашид сделал свое дело.
Среди наборщиков был и Никита.
— Вот и я забастовал! — гордо заявил он. — Мы тоже не
лыком шиты!
Группу товарищей Рашид послал в работающие еще типо-
графии, поручил им призвать рабочих к стачке. В самой
большой типографии, газеты «Бакинские известия», он решил
побывать сам. Никита пошел с ним.
Наша типография опустела.
Последним выходил старичок мастер. У самой двери его
нагнал хозяин и дернул за рукав:
— II ты бастуешь, Трпфоныч?
Старичок пожал плечами:
— Ничего не поделаешь, Акопыч, я как все люди.
Он осторожно отвел руку хозяина и пошел вслед за ра-
бочими.
241
— До свидания, Акопыч!
Я отправился к Максиму за дальнейшими указаниями.
В Трущобе было необыкновенно оживленно. За столом
сидели Максим и Ольга Петровна. Работники Городского
района получали от них указания, листовки и поспешно ухо-
дили. В городе было много мелких и крупных предприятий,
которые тоже надо было остановить, призвать рабочих к
стачке.
Я поздоровался с Ольгой Петровной и Максимом.
— Ну как у вас дела в типографии? Бастуют рабочие? —
спросила Ольга Петровна.
Я в двух словах рассказал о том, что произошло в типо-
графии, и о своем первом выступлении в переплетной.
Ольга Петровна обрадовалась:
— Вот и хорошо! А сейчас сходи на табачную фаб-
рику, повидай там Зару и выясни, как у них дела. Если
фабрика еще не забастовала, поможешь уговорить людей.
Пойдешь вместе с Раечкой, она хорошо знает работниц фаб-
рики.
Рая оказалась здесь. Ее сумочка была набита проклама-
циями.
— Ну, пошли, Рыжик, там нас ждать не будут!
По дороге мы говорили, конечно, о стачке. Она казалась
нам только началом чего-то безмерно грандиозного, способ-
ного потрясти мир, пробить окно к свободе и счастью.
Настроение у нас было поистине праздничное, победное.
Раечка пробовала даже взять меня под руку, но из этого ни-
чего не вышло — я никак не мог приладиться к девичьей
походке.
Смеясь и радуясь всему на свете, мы незаметно оказались
у знакомых ворот табачной фабрики, где так недавно прово-
дили летучку. Словно навстречу нам, ворота широко распах-
нулись, и на улицу хлынула шумная толпа рабочих и работ-
ниц с Зарой впереди.
Ура! И здесь забастовали!
Раечка сразу утонула в толпе. Фонтан листовок тотчас
взлетел кверху и белыми хлопьями посыпался на головы за-
бастовщиков. Их расхватывали жадно, весело, с шутками,
сталкивались лбами. Зара обнимала Раечку.
Долговязый дворник что-то кричал, угрожая метлой, а
девушки смеялись, махали ему платочками.
Городовой на посту засвистел, раздувая щеки пузырями.
Но его мгновенно захлестнула бурливая волна забастовщи-
ков и шумно, со свистом и криками, покатила по мостовой.
Стачка в городе разрасталась.
245
ТРИ ДНЯ СВОБОДЫ
На второй день по всем нефтепромышленным районам, на
фабриках и заводах города в тысячах экземпляров были раз-
бросаны и расклеены прокламации Бакинского комитета.
Никогда они не печатались в таком количестве и никогда
рабочие не читали их с таким волнением и надеждами, как
в эти памятные дни.
Вот листовка, ставшая исторической:
«ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!
КАВКАЗСКИЙ СОЮЗ
РОССИЙСКОЙ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ
РАБОЧЕЙ ПАРТИИ
КО ВСЕМ РАБОЧИМ
Товарищи! Мы знаем наших врагов. То самодержав-
ное правительство и капиталисты. Давно, упорно идет наша
борьба, и много жертв она унесла. Ни пред чем не останав-
ливался наш враг для нашего усмирения. Везде лилась кровь
рабочих, постоянно она льется. Этой кровью скрепили капи-
талисты союз грабежа и насилия. Но той же святой кровью
скрепим наш союз неутомимой, неумолимой борьбы за нашу
вольную волю, за светлую долю.
Стачка началась... Чаша страданий и притеснений пере-
полнилась... Но не забывайте, товарищи (вспомните прошло-
годнюю стачку), что никакая наша победа над капиталистами
не будет прочна, пока наш главный враг (царское правитель-
ство), друг и приятель наших капиталистов, не будет по-
вергнут в прах.
Теперь настал час расправы с этим врагом!..
На посты, вперед, товарищи! На борьбу за новое, светлое
будущее, за новую, счастливую жизнь!.. Братья, соединимся
с братьями, не теперь сидеть в одиночку! На собрания! Там,
под нашими красными знаменами социализма, мы дадим друг
другу клятву вести борьбу с царским самодержавием до
конца!.
Будем добиваться:
1. Прекращения войны.
2. Созыва Учредительного собрания из представителей
народа, выбранных на основе всеобщего, равного, прямого и
тайного избирательного права.
3. Демократической республики.
Долой войну!
Долой царское правительство!
Долой буржуазию!
Да здравствует единая Российская социал-демократиче-
ская рабочая партия!
14 декабря
Бакинский комитет»
246
На призыв Бакинского комитета дружно отозвались рабо-
чие всех национальностей и профессий. Забастовал второй
нефтепромышленный район — Биби-Эйбат.
Там огромную роль сыграли ответственный организатор
района Петр Скоробогатов и неутомимый большевик-агита-
тор Ханлар, впоследствии ставший жертвой предательства.
Стачка распространялась с быстротой лесного пожара.
В два-три дня остановились все нефтяные промыслы, нефте-
очистительные и механические заводы, табачные и текстиль-
ные фабрики, мастерские и доки. Не вышли в свет буржуаз-
ные газеты «Каспий» и «Бакинские известия». Застряли на
путях облезлые вагоны конки, встали на причалы корабли,
застыла гавань. Жизнь огромного города замерла, словно по-
раженная параличом. Ночные фонари не зажигались. Пере-
пуганные обыватели с вечера прятались по домам. И только
холодный ветер с воем и свистом носился по улицам да
буйно шумело море.
Бакинский пролетариат бросил работу, и вся жизнь оста-
новилась. Так останавливается стрелка часов, когда падает
гиря.
Но в рабочих районах жизнь кипела. С утра до поздней
ночи толпы народа спешили на митинги и собрания. Они воз-
никали всюду — у ворот фабрик и заводов, на площадях ра-
бочих поселков, на промыслах, среди вышек, у рабочих ка-
зарм, на пристанях и в доках.
На митингах, сменяя друг друга, выступали агитаторы,
большевики. Они разъясняли рабочим задачи стачки, призы-
вали к организованности и выдержке, смело разоблачали
царское правительство и капиталистов, звали под красные
знамена нашей партии.
Выступали и представители других партий: эсеры, мень-
шевики, армянские социал-демократы — «Гнчак» — и даже
дашнаки. В погоне за популярностью среди масс они выну-
ждены были заявить о своей поддержке стачки.
Местные власти растерялись. Первые три дня казаки и
полицейские не показывались на глаза.
Преодолевая дезорганизаторскую деятельность меньшеви-
ков и дашнаков, бакинская организация большевиков возгла-
вила движение и повела за собою массы. Азербайджанских
рабочих помогала поднять на борьбу группа «Гуммет».
В этой группе, созданной при комитете, работали преданные
большевики: Ханлар и Мамедъяров, Мухтадир Айдинбеков,
Кази-Мамед и другие товарищи азербайджанцы. Непосред-
ственно руководили «Гумметом» члены городского комитета
Алеша Джапаридзе и Мешади Азизбеков.
247
Длй общего руководства стачкой и для переговоров с
нефтепромышленниками был создан стачечный комитет, куда
вошли Джапаридзе, Фиолетов и секретарь комитета Стопанп.
В интересах единства действий в стачкоме были представлены
армянская социал-демократическая группа «Гнчак» и гла-
вари меньшевиков Илья и Лев Шендриковы.
Стачечный комитет был легальным органом, представляв-
шим интересы всего бакинского пролетариата. Волей-неволей
местные власти и нефтепромышленники должны были при-
знать его и вступить с ним в переговоры.
Бакинский комитет совместно с представителями всех
районов выработал основные положения коллективного до-
говора и тридцать четыре пункта требований бастующих.
В числе главных требований были: восьмичасовой рабо-
чий день, повышение заработной платы на 25—50 процентов,
отмена штрафов и обысков, открытие бесплатных школ, биб-
лиотек-читален, устройство бань, ежегодный месячный отпуск
с сохранением содержания, выдача заработной платы за
время болезни и за все время стачки, участие в найме пред-
ставителей рабочих и др.
Трудно себе представить, с каким энтузиазмом обсужда-
лись и принимались эти требования на рабочих собраниях!
Особенно волновал всех первый пункт — восьмичасовой рабо-
чий день (нефтяники в то время работали по двенадцать —
четырнадцать часов).
— Успех стачки, — убеждала Ольга Петровна, — прежде
всего зависит от нефтяников и особенно от Балахано-Сабун-
чинского района. Туда комитет и посылает большую часть
своих агитаторов.
— Так что собирайся, — обратился ко мне Максим, — и
сегодня же отправляйся в Балаханы. Там ты будешь нужнее,
чем в Городском районе. Кстати, используй и Никиту — он
работал на промыслах и знает там людей. Разыскивать ми-
тинги вам не придется — они везде и всюду.
Нечего и говорить, как я был рад такому поручению.
Мои сборы, как всегда, были коротки: листовки с требова-
ниями стачечников за пазуху, чурек с брынзой в карман — и
поехал...
По железнодорожной ветке, соединявшей город с Балаха-
нами, движение не прекращалось — она нужна была ба-
стующим.
Сегодня мы с Никитой были в особенно приподнятом на-
строении. Он впервые получил пачку листовок для распро-
странения среди нефтяников и очень гордился этим. Сидя в
вагоне, Никита то и дело ощупывал свои карманы и важно,
как купец, поглаживал заметно раздутый живот. А мне впер-
24К
вые поручалось выступить на рабочем митинге как агитатору.
Я чувствовал себя накануне осуществления заветной мечты
и, конечно, волновался: смогу ли, не сорвусь ли на первом же
слове?
Максим оказался прав, в Балаханах разыскивать митинги
нам не пришлось. Как только мы сошли с поезда, пересекли
шоссе и поднялись на первый холм, перед нами открылось
необычайное зрелище. По всему Балаханскому шоссе из тем-
ного леса вышек двигался бесконечный поток забастовщи-
ков. Спускаясь вниз, к Соленому озеру, он катился к огром-
ному серому камню, обтекал его со всех сторон и здесь сли-
вался в необъятное море человеческих голов.
И диво дивное — над вечно шумными, грохочущими Ба-
лаханами царила первозданная тишина. Исчезли облака
дыма и копоти, рассеялись пары, и ничем не омраченное небо
сияло над нашими головами.
Рабы капитала сбросили цепи. Они шли на митинг одетые
по-праздничному. На умытых лицах появились улыбки.
И куда ни глянь — ни единого полицейского, ни единого
казака! Свобода!
Тысячи рабочих, мужчин и женщин, собрались вокруг
гигантского камня с плоской вершиной, ставшего вольной
трибуной. Глядя вверх, на оратора, они стояли недвижно,
как зачарованные.
А новые людские потоки все прибывали и прибывали.
Мы поспешили к камню. Никита шел впереди, с трудом
пробивая дорогу. По пути он открыто и торжественно разда-
вал листовки, словно подарки к великому празднику:
— Бери, друг! Читай, паря!..
На вершину камня поднялся Азизбеков.
Рабочие дружно приветствовали его на разных языках:
— Здравствуй, Мешади!
— Салям, йолдаш!
— Давай говори, друг!
Толпа шумно колыхнулась к камню-трибуне.
Азизбеков поднял руку:
— йолдашлар!..
Шум замолк.
Азизбеков говорил на азербайджанском языке. По лицам
нефтяников было видно, как жадно слушали они родную речь.
В первом ряду, почти у самых ног оратора, стоял Ибра-
гим. Он не сводил глаз с Азизбекова. Его лицо сияло от вос-
торга. Вместе с другими он неистово аплодировал, кричал:
«Саол, йолдаш!» 1
1 Спасибо, товарищ!
249
Азизбеков закончил свою речь политическими лозун-
гами:
— Долой самодержавие! Долой войну!
Рабочие дружно подхватили лозунги. Ибрагим что-то кри-
чал, подняв кулаки над головой. Значит, дошло до сердца.
Никита был уже рядом со своим приятелем.
Я стал пробираться к Джапаридзе и Фиолетову, стояв-
шим за камнем с группой агитаторов-большевиков.
По соседству с ними разместилась кучка меньшевистских
агитаторов и, конечно, Илья Шендриков и Клавдия Василь-
евна. Среди них был щупленький молодой человек в шляпе —
Грошев, доморощенный поэт и одописец меньшевизма, как
называл его Ванечка.
Клавдия Васильевна заметила меня и улыбаясь пошла
навстречу.
— Я так и знала, что ты придешь к нам. Видишь, какую
массу мы подняли?..
— Вижу...
— Хорошо бы и тебе выступить здесь. На митинге ведь
большинство русских рабочих.
— Может быть, и выступлю, — ответил я, поспешнр отходя
от нее к своим.
Здороваясь со мной, вездесущий Ванечка не преминул
заметить:
— Что, перехватить тебя хотела водолейка?
— Предлагала выступить на митинге...
— Ав чем дело, сосед? Давай лезь на камень, — подхва-
тил Мамедъяров, неожиданно появившись сзади. — Давно
пора! Все рабочие выступают.
На камне-три-буне в самом деле стоял высокий русский
рабочий — пальто нараспашку, папаха съехала на затылок.
— Нигде в мире не угнетают рабочих так жестоко, как
у нас на промыслах, — говорил он.— Никто не богатеет так
бесстыдно за счет нашей крови и пота, как хозяева-нефтепро-
мышленники. А что выпадает на нашу долю, товарищи? Ка-
торжный труд, нищенская плата, горе и слезы. Наши семьи
живут в собачьих конурах, без света и воздуха, в черных ка-
зармах, где кишат паразиты и не просыхает грязь. У нас нет
ни праздника, ни отдыха, ни развлечений...
Пока наш оратор говорил об экономических требованиях
нефтяников, Шендриков стоял спокойно, иронически ухмы-
ляясь и обнажая свои мелкие, нечистые зубы. Я вспомнил
вдруг свой кошмарный сон и маску Ильи с хищными зубами
хорька. Да, это его маска. Когда рабочий заговорил о необ-
ходимости бороться на два фронта — и против хозяев и про-
250
тпв царского правительства, ухмылка на лице Ильи исчезла.
Он нервно затеребил клинышек своей бородки и, что-то шеп-
нув Клавдии Васильевне, шагнул к камню.
Неужто сейчас, когда так необходимо единство всех рабо-
чих, он посмеет выступить против Бакинского комитета?
Не успел последний оратор закончить речь лозунгом: «До-
лой самодержавие!», как Шендриков вскочил на камень и
разразился длиннейшей речью. С обычной демагогической
безответственностью он начал с того, что нарисовал радуж-
ную картину сытой жизни рабочих после их победы.
В присутствии агитаторов и членов Бакинского комитета
он не решился говорить о победе стачки «в три дня» — слиш-
ком явное вранье. «Быть может, он не посмеет возражать и
против политических лозунгов?» — подумал я.
— Что нужно рабочим для полной и скорой победы?! —
восклицал Шендриков, вытягивая длинные руки над тол-
пой.— Надо всеобщей стачкой ударить по карманам нефте-
промышленников, и они сдадутся на милость победителей.
Но, товарищи, — оратор угрожающе поднял палец, — не бу-
дем говорить о политике! Не будем кричать «долой», как
советуют вам комитетчики...
Шендриков все-таки посмел! Мне хотелось схватить его
за ноги и силой стащить с камня, но. .. наши вряд ли одобрят
такие приемы.
В обнимку с Ибрагимом ко мне пробрался Никита и,
ткнув пальцем в сторону оратора, зло спросил:
— Кажись, не наш болтает, паря?
— Не наш.
— А нельзя его того? — Никита сделал выразительный
жест коленом.
— Нельзя, — сказал я с сожалением.
Никита огорченно вздохнул.
Заканчивая речь, Шендриков с пеной у рта стал доказы-
вать, что призыв к борьбе с самодержавием в данный момент
неизбежно приведет к разгрому стачки силой оружия и что
только «мирная», чисто экономическая, стачка обеспечит
победу над нефтепромышленниками.
Раздались трескучие аплодисменты шендриковских акти-
вистов, расставленных в разных концах митинга. Грошев ма-
хал своей шляпой и неистово кричал: «Да здравствует мирная
стачка!» А на камне уже стоял Алеша Джапаридзе, призывая
к порядку. Рабочие быстро осадили шендриковцев. Водвори-
лась тишина.
— Вы говорите, что только «мирная» стачка приведет к
победе? — сдерживая гнев, заговорил Алеша. — Вы лжете,
251
Шендриков! Вы забыли напомнить рабочим, что стачка прош-
лого года, несмотря на ее мирный характер, была подавлена
войсками и полицией. Вы забыли сказать, что за спиной неф-
тепромышленников стояло и стоит царское правительство, за-
щищающее их интересы. Вы сознательно обманываете рабо-
чих. Вы хотите разъединить их и ослабить силу удара по
хозяевам-капиталистам, нарушить братскую солидарность
забастовщиков.
Бичующие слова Алеши привели шендриковцев в ярость.
Они пробовали шуметь, сбивать оратора злыми выкри-
ками, но их скоро уняли, оттеснив от камня. Клавдия Ва-
сильевна шныряла в толпе, давая какие-то указания своим
соратникам.
Джапаридзе продолжал говорить. Он рассказал о подъеме
революционного движения в России, о позорной войне с Япо-
нией, о предательстве царского генералитета.
— Бакинские рабочие не могут остаться в стороне от
великого движения русского пролетариата. Борясь за
улучшение своего экономического положения, мы должны
помнить, что главный враг—кровавое царское самодер-
жавие. ..
Рабочие бурно аплодировали. По знаку Шендрикова раз-
дались было отдельные выкрики из толпы:
— Долой политику! Долой комитетчиков!
Но взрыв новой бури рукоплесканий и возгласов: «Долой
самодержавие!» сразу заглушил их, как бы накрыв бурля-
щей волной.
Шендриковцы притихли.
— Завтра три дня кончаются, — напомнил я Ибрагиму. —
Что скажешь Шендрнку?
Ибрагим сердито повел глазами в сторону Ильи:
— Скажу: «Обманщик ты, жулик!»
Митинг продолжался. Агитаторы-большевики пункт за
пунктом разъясняли рабочим требования, напечатанные в
листовке комитета, говорили о политических задачах стачки,
призывали к стойкости и братской солидарности, к борьбе до
полной победы.
Выступали и многие беспартийные рабочие-нефтяники.
В коротких, но полных гнева речах они рассказывали о звер-
ской эксплуатации и бесправии, царящих на нефтяных про-
мыслах, о невыносимых условиях работы и жизни в Балаха-
пах, о жадности и бездушии нефтепромышленников, о голоде
и болезнях.
А я все еще не решался выступить, боялся растеряться пе-
ред этой многотысячной массой людей, окружавших камень-
252
трибуну. Заметив мое волнение, Ванечка подтолкнул меня к
камню:
— А ну, давай, нечего мяться! Храбрость города бе-
рет! ..
Словно подброшенный вихрем, я вскочил на камень.
Передо мной всколыхнулось море черных голов, и тысячи
пар глаз глянули в мои глаза, сковали меня страхом. Гул
голосов постепенно замолк. Выжидательная тишина застыла
в воздухе. Что я должен делать? Что сказать?
Ужасное мгновение! Несколько секунд я стоял как в
столбняке, задыхаясь от волнения, от наплыва чувств, не зная,
с чего начать. Еще миг—и я бы с позором скатился с камня.
Но, перехватив насмешливый взгляд Ильи, стоявшего рядом
с Клавдией Васильевной, в двух шагах от камня, я сразу
разразился бурной, полной ярости речью. Голос звенел и пре-
рывался. В груди не хватало воздуха.
Я говорил о провокационной политике царского прави-
тельства, о необходимости братской солидарности рабочих
всех национальностей, о нищете и бесправии тех, кто создает
все богатства мира Говорил, как во сне, смутно сознавая
окружающее, захлебываясь словами.
Мельком видел лицо Клавдии Васильевны. Сначала оно
улыбалось, потом удивленно вытянулось, побледнело, стало
сухим и холодным. Улыбка застыла, глаза налились гневом.
Значит, все в порядке.
Я продолжал говорить, призывая рабочих бастовать до
полной победы, но не забывать и нашего главного врага —
царское правительство. В заключение бросил несколько злых,
разоблачительных слов в сторону Ильи и Клавдии Василь-
евны, назвал их демагогами и закончил свое первое выступ-
ление отчаянным возгласом:
— Долой царя-вампира! Долой самодержавие!..
Лозунги были дружно подхвачены рабочими, а я свалился
с камня прямо к ногам Алеши.
Мне кажется, в эти минуты я был счастлив, как никогда
в жизни.
— На первый! случай неплохо, — ободряюще сказал Але-
ша,— но в следующий! раз не робей так, не торопись, не гло-
тай! слова.
Вдруг чья-то рука крепко сдавила мое плечо. Я обернулся.
Надо мной нависло посеревшее от злобы лицо Клавдии Ва-
сильевны.
— И ты, Брут? — прошипела она трясущимися губами.
— Да! И я Брут! — решительно отрезал я, хотя не имел
о нем ни малейшего представления. Но раз его имя приводит
в ярость врага, почему не быть и Брутом?..
253
ВОЙСКА ИДУТ!..
В течение первой недели всеобщая стачка проходила с
большим подъемом. Многочисленные митинги и прокламации
подогревали массы. Власти все еще не решались вмешаться
и навести «порядок». Рабочие Баку явочным порядком осу-
ществляли свободу слова и собраний.
Попытки меньшевиков, эсеров и дашнаков отвлечь рабо-
чих от политической борьбы, ограничить стачку чисто эко-
номическими требованиями и мирно договориться с хозяе-
вами терпели поражение. Лозунги нашей партии: «Долой
войну!», «Долой самодержавие!» — гремели во всех концах
города, придавая стачке все более грозный политический ха-
рактер.
Подхваченный вихрем событий, я завертелся в гуще борь-
бы, теряя ощущение пространства и времени. Мне уже ка-
залось, что начинается революция, что не сегодня-завтра в
Баку затрещат выстрелы, молнией вспыхнет восстание и пере-
кинется во все концы России. Под ударами революции рух-
нет ненавистное самодержавие, и прекрасная заря свободы
засияет над нашими головами.
Стачечный комитет вступил в переговоры с Комиссией
нефтепромышленников. В эту комиссию входили известные
адвокаты, управляющие промыслами и несколько хозяев.
В основу переговоров были положены требования, разра-
ботанные Бакинским комитетом с участием делегатов от про-
мыслов. Эти требования ныне стали «хартией вольности» ба-
кинского пролетариата.
Начались совместные заседания стачкома и комиссии.
Наши представители — большевики — настойчиво добивались
удовлетворения каждого пункта требований. Однако вскоре
обнаружилось, что хозяевам, в сущности, некуда торопиться.
Их представители часами спорили по каждому вопросу, при-
дирались к мелочам, уклонялись от прямых ответов.
По словам Ванечки, Илья Шендриков вел себя на этих
заседаниях довольно странно. Обычно многоречивый, он ча-
сами просиживал молча, скучающе позевывал, почти непре-
рывно курил папиросы. А его редкие выступления были ко-
ротки, большей частью касались разных мелочей и частных
требований, вроде рукавиц и фартуков.
Бесплодные словопрения продолжались, угрожая затянуть
стачку на долгое время.
На что же надеялись нефтепромышленники? Какую цель
преследовали своим саботажем?
Вскоре все выяснилось.
254
Растерявшиеся в первые дни, местные власти начинали
приходить в себя. К наместнику Кавказа и к министру внут-
ренних дел посыпались панические телеграммы с просьбой о
немедленной присылке войск и казаков. «Имеющуюся в на-
стоящее время в Баку воинскую силу нахожу недостаточной,
почему прошу главноначальствующего возможно уси-
лить...»— умолял бакинский вице-губернатор Лилеев.
Эти вопли были услышаны.
Из Грозного в Баку были направлены две сотни Горско-
Моздокского казачьего полка, а из Тифлиса — два стрелко-
вых батальона.
Над стачкой нависла угроза разгрома. В воздухе запахло
кровью.
Бакинский комитет немедленно выпустил прокламацию —
обращение к солдатам.
Я читал ее и перечитывал с большим волнением. Мне ка-
залось, что эта простая, трогательная листовка способна рас-
топить сердце любого человека, любого солдата.
«Братья солдаты! — призывал комитет. — Вас привели сю-
да, чтобы стрелять в нас, рабочих людей, добивающихся улуч-
шения своей и вашей, солдаты, участи.
Быть может, в то самое время, когда вы будете убивать
нас, другие солдаты у вас на родине будут убивать ваших
отцов, матерей, братьев.
.. .Мы добиваемся свержения царского правительства,
потому что оно довело нашу родину до разорения, до губи-
тельной, безумной войны, потому что оно не дает дышать,
не дает жить по-человечески; мы добиваемся, чтобы сам на-
род выбирал своих представителей, чтобы среди этих пред-
ставителей не было тех ожиревших от безделья, бестол-
ковых, развратных людей, которые правят Россиею теперь;
мы добиваемся, чтоб война с Японией, на которую, быть мо-
жет, завтра погонят вас, солдаты, чтоб эта война была пре-
кращена.
...Братья, будьте же людьми — не проливайте человече-
ской крови!
Ружья вверх! Да здравствует политическая свобода! Да
здравствует народное правление! Долой войну! Долой убийц!»
Эта листовка была разбросана нашей молодежью по всем
казармам, на учебных плацах, на вокзалах — везде, где могли
находиться солдаты.
— Имей в виду, браток, — напутствовал меня Максим,
вручая сотню листовок к солдатам,— их надо разбросать на
вокзале, когда придет тифлисский поезд с войсками. Листовки
непременно должны попасть в руки солдат. Комитет придает
этому большое значение. Но будь осторожен.
255
Я с радостью взялся выполнить задание и, конечно, решил
взять в помощь Никиту.
Поезд с войсками ожидали часам к десяти вечера.
Мы с Никитой вышли с таким расчетом, чтобы оказаться
на месте на полчаса раньше.
По дороге на вокзал мне вздумалось испытать мужество
своего дружка:
— Ты знаешь, Никита, если нас накроют, тюрьмы не ми-
новать.
— Но, но, брось пужать! — с достоинством ответил Ни-
кита, нащупывая за пазухой листовки. — Мы знаем, на что
идем.
Когда мы пришли на вокзал, поезд уже стоял на пути и
начиналась выгрузка солдат — он прибыл раньше времени.
Это могло сорвать все наши планы. К счастью, ночь была
темной, и нам удалось незаметно прокрасться к хвосту воин-
ского поезда. Мы нырнули под вагон.
Платформа, как обычно, освещалась скупо. Солдаты
один за другим выскакивали из вагонов в полном снаря-
жении.
Я швырнул пачку листовок под ноги солдат. Другую пачку
бросил Никита. Солдаты стали подбирать листовки, а мы уже
спешили к головному вагону, выбросив по пути еще несколько
пачек.
Мы были на середине состава, когда по платформе забе-
гали офицеры, железнодорожная охрана. Раздались тревож-
ные свистки.
— За нами, паря, — спокойно заметил Никита, швырнув
последнюю пачку листовок. — Теперь давай бог ноги!..
Однако бежать назад было поздно — на путях появились
охрана, полиция. Замелькали огоньки ручных фонарей.
Передвигаясь под поездом на четвереньках, мы с трудом
добрались до головного вагона и залегли меж шпал, за коле-
сами. Здесь было темно, как в чулане.
— Кажись, влопались, — шепнул Никита.
Я с досадой толкнул его локтем в бок:
— Молчи знай!
— И то молчу!
Огни фонарей рассыпались по путям. Гул голосов при-
ближался к паровозу.
Вскоре мы услышали стук молотка о колеса вагонов. Ни-
кита дернул меня за руку:
— Слышь, сюда идет!..
— Тсс!
Послышались шаги рабочего, осматривавшего колеса.
Мы прижались к шпалам, не смея шелохнуться.
256
Луч света осветил мое лицо. Я невольно зажмурился.
Пропали!..
От резкого стука молотка над самым ухом я вздрогнул и
открыл глаза. При свете фонаря, поставленного на землю, я
увидел голову рабочего в драной шапке. Постукивая молот-
ком по колесу, он смотрел прямо на нас. У меня перехватило
дыхание. Никита крепко сжал мою руку...
— Тихо, ребята! — предостерег рабочий. — Видел... знаю.
Архаровцы идут!
Рабочий поднял с земли фонарь и направился к паровозу.
Мы снова утонули в темноте. Значит, не все еще потеряно.
Через минуту к нашему вагону подбежали двое из железно-
дорожной охраны.
— Что вы здесь носитесь как ошалелые? — строго спросил
у них рабочий.
— Черт их знает, кого-то ловить велели, — ругнулся один
из охраны, направляя свет фонаря под наш вагон. — Может,
воры ай жулики... Ой, кажись, есть кто-то!
Не успел я сообразить, что предпринять, как Никита мет-
нулся из-под вагона и цапнул охранника за ноги. Тот охнул
и, уронив фонарь, грохнулся на землю.
— Сыпь за мной! — скомандовал Никита, ударом кулака
сшибая с ног второго охранника.
Я ринулся за Никитой.
— Держи, держи-и-и! — неслось нам вслед. — Во-о-оры!..
Никита ураганом летел вперед, я за ним. Мы долго пет-
ляли между товарными поездами, ныряли под вагоны, пере-
скакивали через кучи шлака, падали и вновь бежали. Нако-
нец остановились под каким-то мостом.
— Кажись, отстали, паря, — решил Никита, отдуваясь
как паровоз.
Да, голоса преследователей уже замолкли. Можно пере-
дохнуть.
Никита был доволен:
— Вот поди ж ты, и кулаки пригодились для дела!
Что верно, то верно — без могучих кулаков Никиты нам
бы каюк.
А листовки солдаты все-таки прочитают.
«Р-РА-А-АЗОЙДИ-И-ИСЬ!»
Из Тифлиса прибыли солдаты, из Грозного — казаки.
В Баку стало тревожно.
На улицах города и в рабочих районах появились усилен-
ные наряды полиции, конные разъезды казаков, патрули сол-
дат в полной боевой готовности.
257
Митинги и собрания забастовщиков по-прежнему прохо-
дили открыто. Появление войск еще больше подогревало ра-
бочих, поднимало боевой дух. Мне казалось, что не сегодня-
завтра мирная стачка перерастет в восстание, а солдаты,
разумеется, перейдут на нашу сторону. Я почти совсем уве-
ровал в это, когда узнал, что Бакинский! комитет дал указа-
ние агитаторам готовить массы к политической демонстра-
ции.
Подготовка демонстрации началась с межрайонного со-
брания рабочего актива и делегатов от разных предприятий.
Оно должно было состояться на окраине Черного города, за
линией железной дороги. Туда мы и отправились вместе с
Никитой.
Мы вышли из города, пересекли в обозначенном месте
линию железной дороги. Дальше тянулась голая, холмистая
степь. Никакого признака собрания не было заметно.
Странно...
Прошли еще немного и, поднявшись на ближайший холм,
увидели Алешу Маленького, который патрулировал собрание.
Он поднимался нам навстречу.
— К чему такие предосторожности? — спросил я. — Все
митинги проходят открыто, полиция перепугана насмерть,
а солдат и подавно бояться нечего.
— На собрании будут товарищи из комитета, — ответил
Алеша, — предосторожность никогда не мешает. Как поведут
себя солдаты, мы еще не знаем, а насчет казаков можно не
сомневаться — будут бить.
Алеша показал нам, куда идти, и вернулся на свой пост.
Обогнув бугор, мы очутились в глубокой котловине. Здесь
собралось человек полтораста рабочих-активистов из разных
районов, в том числе Мамедъяров, Касумов, Бархатова, Анд-
рей Молокан, Ханлар, Максим, Рашид, Раечка, Зара и дру-
гие.
Сообщение делала Ольга Петровна. Она говорила о поли-
тических задачах стачки:
— Нефтепромышленники продолжают затягивать обсуж-
дение наших требований. Терпение рабочих истощается. На-
чинаются стычки с казаками и полицией. Бакинский комитет
предлагает провести большую политическую демонстрацию
в городе с участием балаханских и биби-эйбатских рабочих,.
Каждый район должен прийти со своими знаменами..,
В ложбину внезапно скатился Алеша Маленький:
— Казаки!..
Мы сразу сбились в кучу на дне котловины.
— Спокойно, товарищи! — предупредил Максим. — Нас
здесь не видно, казаки могут проехать мимо.
258
Сразу стало необыкновенно тихо. В нашу ямину доно-
сился лишь глухой гул конских копыт; он казался отдален-
ным, порой затихавшим.
Мы уже начинали успокаиваться. Кто-то кашлянул в
руку. Раечка засмеялась. Максим сердито погрозил ей паль-
цем. Алеша Маленький! встал перед Раечкой. Я подумал:
«Вот чудак, что ты можешь сделать, безоружный?» Только
в руках рабочего Андрея Молокана была толстая сук®ватая
палка — одна на всех! Никто не хватался за карман, не совал
руку за пояс. Полная беспомощность... Становилось жутко-
вато. Но гул копыт, кажется, затих. Я уже хотел было спро-
сить Максима, нельзя ли мне подняться наверх и проверить...
Но вдруг на вершины окружающих котловину холмов сразу
со всех сторон взлетели казаки. И кони и всадники застыли
на фоне неба, как черные изваяния...
— Ружья на прицел! — резким голосом скомандовал офи-
цер.
Казаки, как автоматы, мгновенно вскинули винтовки.
Мы встали в круг, прикрывая женщин.
Офицер взмахнул шашкой и протяжно скомандовал:
— Р-ра-а-азойди-и-ись!..
Никто не двинулся с места. Мы словно окаменели под на-
веденными в упор винтовками.
Офицер, видимо, сам волновался, не решаясь дать залп
по безоружным людям, стоявшим плотной массой.
Лица казаков напряженно вытянулись в ожидании ко-
манды. ..
— Братья казаки! — раздался вдруг сильный голос Мак-
сима.— На кого вы поднимаете ружья? С кем воюете!?
Бешеным рывком офицер поднял коня на дыбы:
— Молча-а-а-ать! Расходись!
Мамедъяров вышел вперед:
— За мной, товарищи, все вместе!
Мы стали подниматься на холм, прямо на казаков. По
знаку офицера казаки осадили коней, уступая нам дорогу.
Мы вошли в этот «проход» и двинулись по направлению
к Черному городу.
Шли плотными рядами, взявшись за руки, впереди и сзади
мужчины, женщины в середине. Мы с Никитой оказались во
втором ряду.
Казаки конвоировали нас с винтовками наготове. Впереди
с шашкой в руке гарцевал офицер.
Вскоре мы вошли в узкую улицу.
Я разглядывал казаков. Кто они? Неужто посмеют стре-
лять в безоружных людей?
259
Ближайший ко мне казак, белокурый юноша с лихим чу-
бом, казался симпатичным малым, которому не хватало только
хорошей саратовской гармоники с 'колокольчиками. Одной
рукой он держал на луке седла винтовку, а другой горячил
рыжего коня плетью. Казак поглядывал на нас с веселой
усмешкой.
Офицер отдал команду ускорить шаг.
Казаки подстегнули коней.
Женщины задыхались от быстрого бега. Раздались крики
протеста:
— Тише, казаки! Что вы делаете?!
Бледный от гнева, Алеша потрясал кулаками:
— Позор, казаки!.. Стойте!.. Тише!
Нас продолжали гнать по улице. Справа был виден ма-
шиностроительный завод. Максим, шагавший впереди, повер-
нулся к нам и сказал вполголоса:
— Когда поравняемся с заводом, я крикну: «Врассыпную!»
Сразу бегите в разные стороны. Передайте об этом осталь-
ным товарищам.
Мы с Никитой уговорились в подходящий момент бро-
ситься на офицера и стащить его с коня.
Рядом с Никитой шагал рослый, плечистый парень — Анд-
рей Молокан. Никита с завистью поглядывал на его толстую
палку.
Мы приближались к заводу. Веселый чубастый казак ехал
в двух шагах от нас.
— Как думаешь, — спросил я Никиту, — он будет стре-
лять, если офицер прикажет?
— Офицер не успеет, я заткну ему рот раньше.
Мы поравнялись с заводом, дальше площадь и переулок
налево.
— Врассыпную! — крикнул Максим.
Мы рванулись вперед и.. . наткнулись на стальную стену-
штыков. Сразу с двух сторон выскочили две цепи солдат и
преградили нам дорогу. ЛАы попали в засаду. Офицер ока-
зался за цепью.
На вершок от груди я увидел острие штыка и невольно
отпрянул назад...
— В нагайки! — взвизгнул офицер.
Казаки ринулись на нас, как звери. В воздухе засвистали
плети, посыпались удары по головам, по спинам... Раздались
проклятия, крики. Началась свалка. Нас прижали к воротам
завода. Ворота распахнулись, мы кинулись во двор. Часть
товарищей казаки загнали в контору завода. Через несколько
минут она была набита людьми до отказа. Меня и Андрея
Молокана прижали к окну, выходившему на обширный пу-
260
стырь, по которому тянулись телефонные столбы. К нам про-
тискался и Никита. Не долго думая, он выхватил дубинку из
рук Андрея и со страшной силой ударил ею по раме. Окно с
треском и звоном вылетело на улицу.
Вскочив на подоконник, я глянул наружу:
— На улице никого нет! Пошли, товарищи!
Я прыгнул вниз, за мной Молокан и Никита, за ними
другие.
Мы побежали вдоль линии телеграфных столбов. Когда
я оглянулся, пустырь был усеян бегущими в разные стороны
нашими товарищами.
Появились казаки. С поднятыми нагайками, с диким виз-
гом и криком они настигали бегущих, загоняя их обратно в
контору.
За своей спиной я услышал топот лошадиных копыт, а
через мгновение жгучая боль молнией обожгла плечо и грудь.
Я упал. Конь пролетел над головой. Мелькнули оскален-
ные зубы чубатого белокурого казака.
Сделав крутой поворот, казак наткнулся на Никиту. Я не
заметил, как это произошло, но, когда оглянулся, казак уже
валялся на земле, а Никита поднимал меня за рукав ват-
ника.
Мы побежали обратно, стараясь поскорее добраться до
конторы.
Еще несколько шагов — и мы были бы у разбитого окна,
которое теперь казалось единственным спасением. Нас до-
гнал тот же чубатый казак. Схватив винтовку за конец ствола,
он взмахнул ею над головой Никиты, но мой дружок мгно-
венно спрятал голову за столб. Раздался треск, и приклад
винтовки разлетелся на куски. Конь с разбегу пронесся даль-
ше, а Никита перемахнул через подоконник и оказался в кон-
торе.
Я метнулся вслед за ним. Ухватился руками за подокон-
ник. В эту минуту подбежал солдат и прикладом винтовки
толкнул меня вверх. Я шумно влетел в контору и растянулся
на полу. Это было очень смешно, а больно стало потом, ко-
гда прошла горячка. Меня подхватил Никита. Подбежали
Раечка, Лидия Николаевна. Их напугала кровь, размазанная
по моему лицу. Это от царапины на шее. А в общем ничего
страшного.
В окно с улицы влетели еще несколько жестоко избитых
товарищей. Все же многим удалось скрыться.
В конторе было полно народу. Незнакомая мне работница
лежала на скамейке, избитая казаками, за ней ухаживала
Зара. Максима и Рашида здесь не было. Исчезла и Ольга
Петровна. Мы все были рады,, что им удалось уйти.
261
До глубокой ночи мы просидели в конторе под охраной
солдат и полицейских.
Никита с перевязанной щекой бодро ходил по конторе, со
всеми заговаривал, знакомился.
Все были уверены, что нас посадят в тюрьму или сошлют.
Однако случилось иначе.
Здесь же, в конторе, нас опросили (адреса и фамилии
мы, конечно, переврали), заставили подписаться под своими
показаниями и поодиночке отпустили на все четыре сто-
роны.
Позднее нам стало известно, что шестнадцать человек по-
лиция все-таки задержала и отправила в тюрьму.
Первое «близкое» знакомство с казаками и солдатами,
оставившее кровавый след на спине, показало мне, что, пре-
жде чем войска перейдут на сторону народа, нам еще при-
дется немало поработать.
НАКАНУНЕ
Стачка затягивалась. Лица бастующих мрачнели. Многие
голодали. Город был объявлен на военном положении. Казаки
стали разгонять митинги, избивать рабочих.
Хозяева выжидали удобного момента для нанесения ре-
шающего удара. На заседаниях комиссии нефтепромышлен-
ников и стачкома продолжались упорные бои по каждому
пункту требований. Переговоры зашли в тупик.
Бакинский комитет решил провести демонстрацию 19 де-
кабря.
На демонстрацию должны собраться рабочие со всех
районов и главным образом из Балахан. Каждый район со
своими организаторами и знаменами. Сигналом для начала
демонстрации будет зеленая ракета, которую пустит Рашид
с Парапета в назначенное время. Сборные пункты: Парапет,
Николаевская, Великокняжеская и Губернская улицы. Шест-
вие начнется по Николаевской — вверх, к городской думе.
Накануне демонстрации мы собрались в Трущобе — Мак-
сим, Зара, Алеша Маленький. Раечка и я. Девушки готовили
знамя Городского района, нашивали лозунги: «Долой войну!»,
«Долой самодержавие!»
Мы с Максимом аккуратными пачками упаковывали ко-
ротенькие призывные листовки. Завтра на демонстрации их
разбросают наши люди.
Поднять знамя было поручено Алеше Маленькому. Он,
как и Ванечка, побывал в тюрьме за участие в прошлогодней
стачке и демонстрациях. Это было своего рода аттестатом
262
зрелости революционера, свидетельством его готовности жерт-
вовать собою во имя нашего дела.
Я был рад, что выбор пал на Алешу, и, признаться, не-
много завидовал ему: ведь это настоящий героический по-
двиг— открыто, на улице, на страх врагам,поднять красное
знамя! Впрочем, с благословения Максима, мы договорились
разделить такую великую честь: до начала демонстрации
свернутое знамя будет находиться у Алеши за пазухой, под
пальто, а я буду рядом с ним с трубчатой палкой в руке. Как
только с Парапета взовьется к небу сигнальная ракета, мы
тотчас нацепим знамя на палку и оба выскочим на середину
мостовой. Здесь Алеша и поднимет знамя. Мы обещали
Максиму защищать знамя партии до последней капли
крови.
— Какие вы счастливые! — вздохнула Зара, отдавая го-
товое знамя Алеше.
— Но мы ведь тоже пойдем на демонстрацию, — успокаи-
вала свою подругу Раечка.
— Все пойдем, — подтвердил Максим, вручая девушкам
по пачке прокламаций. — Бросать начнете после сигнала, ко-
гда народ хлынет на мостовую.
Девушки ушли, мы остались в Трущобе втроем.
Алеша развернул знамя. При свете лампы оно перелива-
лось кроваво-красным цветом, золотые буквы сверкали. Тре-
вожно и радостно билось сердце...
Завтра в десять утра с Парапета взовьется к небу зеле-
ная ракета. И тогда знаменосцы всех районов сразу выбегут
на мостовые Николаевской и Великокняжеской улиц, к ним
с тротуаров хлынет народ, и красные флаги затрепещут над
нашими головами. Грянет «Марсельеза»:
Вставай, подымайся, рабочий народ!
Иди на врага, люд голодный!
Мы с Алешей решили «прорепетировать» подъем знамени.
Максим дал «сигнал».
Я быстро раздвинул трубчатую палку. Алеша нацепил
знамя и вскинул его к потолку. При этом мы оба гак волно-
вались, словно действие происходило уже во время демон-
страции, под угрозой расстрела.
— Очень хорошо! — похвалил Максим. — Если вы не рас-
теряетесь в нужный момент, все пройдет как нельзя лучше.
А теперь спать.
Максим лег на топчане, а мы с Алешей устроились на
полу. Невозмутимый Максим вскоре заснул, как будто завтра
ничего особенного не предполагалось. Нам же было не до
сна.
263
За эту ночь я ближе узнал Алешу. Ему было только де-
вятнадцать лет. Суровый отец, религиозный фанатик, узнав,
что его сын революционер, выгнал Алешу из дома. Тогда он
целиком отдался работе в подполье.
Это был необыкновенно горячий юноша, с чистой душой,
готовый в любой миг пожертвовать своей жизнью во имя
революции. Он ни в чем не знал середины: если ненавидел —
так всем своим существом, если любил—так беззаветно, каж-
дой капелькой своей крови. Во£ и сейчас он с восторгом рас-
сказывал мне о необыкновенном мужестве и стойкости страст-
ного поборника науки Джордано Бруно, сожженного на ко-
стре инквизиции. Алеша только что прочитал о нем книжку
и теперь пытался представить себя на месте Бруно.
— Понимаешь, друг, ведь он сгорел на костре за свою
идею, — трепетно шептал он мне на ухо, — сгорел, но не от-
казался от своих убеждений. А ведь это, должно быть, очень
больно. Невыносимо..
Я согласился, что смерть на огне действительно самая
мучительная и надо быть настоящим героем, чтобы вынести
такое страшное испытание.
— И железную волю надо иметь, — досказал Алеша.
— Но вряд ли нас будут теперь жечь на кострах, — заме-
тил я беспечно, — средневековое мракобесие отошло в про-
шлое. А вот тюрьмы или ссылки нам, пожалуй, не миновать.
— А я думаю, что в царских застенках все возможно,—
мрачно возразил Алеша. — Недавно я даже во сне видел, как
меня хватают палачи, тащат в какую-то яму и подвергают
такой страшной пытке, что я задыхаюсь от ужаса и умираю...
— Мало ли какие сны бывают.. ты ведь не баба из де-
ревни, чтобы верить всякой чепухе.
— Нет, друг, — продолжал настаивать Алеша, — если ты
хочешь совершить настоящий подвиг, заранее закаляй свою
волю и готовься к самой лютой смерти. ..
— К смерти готовиться нечего, — так же шепотком спорил
я, — она сама придет. Надо лишь запастись мужеством и ве-
рить в победу.
В противоположность своему дружку, мои мечты о буду-
щем неизменно окрашивались в розовый цвет и, конечно, за-
канчивались победой грядущей революции и счастьем сво-
боды.
О героизме, о жертвах и подвигах мы проговорили почти
всю ночь и успокоились только под утро.
Мне снились тревожные сны: казаки, разгоняющие ми-
тинг, красное знамя, растерзанное копытами коней, мостовая,
залитая кровью, и даже костер, на котором черные монахи
жгут бедного Алешу... Я почувствовал даже запах гари и
264
проснулся весь в поту... В испуге огляделся. Что случилось?..
В углу комнаты, загораживая свет спиной, стоял на коленях
Алеша. По бледному лицу юноши катились капельки пота.
Над желтым пламенем свечи он держал палец левой руки.
Конец пальца почернел от копоти.
— Что ты делаешь, сумасшедший? — я в ужасе схватил
Алешу за руку и погасил свечку.
— Тише, товарищ, не буди Максима! — простонал Але-
ша.— Я пробовал... силу воли... Могу ли и я, как Бруно,
выдержать пытку огнем... У-у-у, как это больно...
Я вознегодовал:
— А как бы ты завтра понес знамя, если бы сжег руку?
— Уже сегодня, — поправил меня Алеша. — Я хотел толь-
ко попробовать прижечь палец, а ведь Бруно весь... Нет, я
еще не способен на такой подвиг.
Я разорвал свой платок, быстро перевязал Алеше палец
и еще раз поругал его.
Тогда мне не приходило в голову, что это лишь маленькая
репетиция большой трагедии Алеши в недалеком будущем.
ЗЕЛЕНАЯ РАКЕТА
Утро выдалось холодное, но тихое и ясное, какое редко
бывает в Баку в декабре. Море в гавани, залитое мазутом,
сверкало на солнце всеми цветами радуги, до боли слепило
глаза. Блестели даже булыжные мостовые и серые каменные
стены домов. Сиял золотой крест армянской церкви у Пара-
пета.
Город давно уже проснулся и празднично шумел. На Па-
рапете в чахлом садике и вокруг церкви постепенно собирался
народ — сегодня праздник. В церковь шли богомольцы —
старики, женщины, дети. Сюда же спешила и молодежь, не
столько для молитв и воздыханий, сколько для свиданий с
девушками и друзьями. Но более внимательный глаз мог бы
заметить, что среди этих богомольцев слишком много рабо-
чих, которые мелкими группами и в одиночку прибывали из
районов. Нефтяников можно было отличить по одежде и из-
можденным лицам — это забастовщики.
А к десяти часам стало необыкновенно оживленно и ве-
село на ближайших к Парапету улицах — на Великокняже-
ской, Николаевской, Губернской. Разодетые по-праздничному
горожане, смеясь и болтая, прогуливались взад и вперед по
тротуарам. Ходили парами, кучками, постепенно сливались
в сплошные потоки людей, чем-то возбужденных, чего-то ожи-
дающих. ..
265
Мы явились к Парапету задолго до начала демонстрации.
Алеша нес под пальто аккуратно сложенное знамя, я
шел рядом с ним, постукивая безобидной на вид палкой.
Мы прошли по садику Парапета — отсюда ровно в десять
часов должна взлететь ракета.
Рашида еще не было на месте, — значит, рано...
А народ все прибывал да прибывал...
К назначенному часу должны были явиться на демонстра-
цию и балаханские рабочие.
Пройдясь по Парапету, мы стали подниматься по Нико-
лаевской улице к городской думе. Нас перегнал казачий
разъезд и быстро исчез в воротах крепостной стены.
Алеша тревожно посмотрел на меня. Что это значит?
Именно здесь, почти у самых ворот, мы должны после сиг-
нала сойти с тротуара на мостовую и поднять знамя.
— Странно, — сказал Алеша, прижимая локтем левой ру-
ки драгоценную ношу, — неужели им все уже известно?
И время, и план демонстрации?
— Все может быть, провокаторы еще не вывелись.
Я предложил переменить место, отойти шагов на сорок
дальше, и здесь по сигналу поднять знамя — тогда казаки не
смогут налететь на нас сразу из ворот крепости.
Алеша согласился и посмотрел на часы. Без четверти де-
сять!
Удивительно — до сих пор нет балаханских рабочих!
За зданием городской думы мы заметили роту солдат в
полной боевой готовности, с примкиутыми к винтовкам шты-
ками. Через минуту по Николаевской улице промчался отряд
драгун.
— Нам готовят хорошую встречу, — сказал Алеша.—
Окружают со всех сторон.
Народ продолжал прибывать, заполняя все тротуары бли-
жайших улиц. Собралась уже не одна тысяча. Появились зна-
комые лица большевиков — организаторов демонстрации.
Пришли Ханлар с Андреем Молоканом, Георгий Рыжий, Мо-
родовцев из Завокзалы-юго района, братья Кирочкины из
Черного города, матрос Варяг.
Рашид с ракетой наготове был на месте.
Алеша все чаще поглядывал на часы. Стрелка неумолимо
приближалась к десяти, а балаханских рабочих все еще не
было.
Мы встали на новое место, с трепетом ожидая взлета ра-
кеты.
Еще одна рота солдат прошла по Великокняжеской улице..
Сбоку петушком вышагивал подтянутый, щеголеватый офи-
церик.
266
— Смотри, какой чижик! — нервно засмеялся Алеша.
Рота солдат скрылась в ближайшем переулке. Полиции
не было видно.
Часы показывали ровно десять.
Мы застыли на месте. Еще секунда-другая — и ракета зе-
леной змеей взовьется к небу...
Но Рашид почему-то медлил.
Прошло еще несколько минут напряженного ожидания.
Лицо Алеши стало серым, как земля, глаза горели.
Под аркой крепостных ворот показался казачий офицер
на коне. Он выехал на мостовую и приподнялся на стреме-
нах. Не ждет ли и он ракеты?
Солнце поднималось все выше и выше. Небо таяло в ра-
достном сиянии.
Скорей бы уж!
А балаханцев все еще не было.
— Должно быть, что-то случилось, — в отчаянии прошеп-
тал Алеша, —ведь давно пора...
Нас неудержимо потянуло на мостовую. Мы сошли с тро-
туара.
— Куда вас черти несут? Демонстрация отложена. Надо
расходиться. Балаханцы не пришли!
Это был Максим.
Мы были готовы ко всему — к разгону, к расстрелу, к кро-
вавой стычке с казаками, — но только не к этому.
Демонстрация отложена! Балаханцы не явились!
Народ расходился медленно, неохотно.
В разных концах, в самой гуще толпы фонтаном рассы-
пались листовки. Они исчезали мгновенно, на лету.
Мне показалось, что там промелькнул зеленый шарф Ра-
ечки А вон и Зара стремительно врезалась в толпу. Новый
каскад листовок белой стайкой вспорхнул вверх, через се-
кунду— дальше, еще дальше... Это след Зары.
Войска не посмели вмешаться.
Позади нас неожиданно появился полицеймейстер. Он шел
в толпе вниз по Николаевской улице и уговаривал окружаю-
щих:
— Расходитесь, господа, расходитесь! Ваш комитет де-
монстрацию отложил. Расходитесь, прошу вас...
Вот наглец! А все-таки смелый, сукин сын! Но откуда он
знает, что демонстрация отложена? Стоит подумать...
Что же случилось в Балаханах? Почему не явились неф-
тяники? По какой причине отложена демонстрация?..
Вскоре все стало известно.
Накануне демонстрации шендриковцы, дашнаки и эсеры
проявили необыкновенную энергию. Они ходили по рабочим
267
казармам, собирали людей мелкими группами, проводили
беседы.
Эти предатели уговаривали рабочих не идти на демон-
страцию, запугивали расстрелами, срывом «мирной» стачки.
И тем не менее по зову Балаханского районного комитета
нефтяники рано утром 19 декабря собрались у знакомого
всем камня-трибуны. Здесь Фиолетов выступил с коротким
словом, призывая немедленно двинуться в город. Но вслед
за ним вскочил на камень Шендриков. Он яростно агитиро-
вал против участия балаханцев в демонстрации, бесстыдно
клеветал на большевиков, призывал к «мирной» стачке, дока-
зывал, что демонстрация озлобит нефтепромышленников и
приведет к срыву переговоров.
Шендриков говорил до тех пор, пока стало совершенно
очевидно, что к назначенному часу балаханцы уже не успеют
добраться до города.
Демонстрация все же могла бы состояться, если бы не но-
вые обстоятельства. Утром, уже перед самым сигналом к на-
чалу демонстрации, комитет узнал, что властям стало из-
вестно о готовящейся демонстрации и что по сговору с нефте-
промышленниками войскам отдан приказ о беспощадном раз-
громе ее. Кровавая расправа над безоружными демонстран-
тами могла бы деморализовать массы и привести к срыву
всеобщей стачки. Комитет решил отложить демонстрацию.
В те дни мы еще не знали о том, что творилось за кули-
сами стачки и на какую измену способны вожаки шендри-
ковцев.
После событий 19 декабря пошли слухи о подкупе их гла-
варей нефтепромышленниками, о тайных сношениях Ильи
Шеидрикова с наместником Кавказа. Называли даже денеж-
ную сумму в тридцать тысяч рублей, за которую Шендриков
обязался помогать хозяевам в борьбе против стачки.
К сожалению, тогда никто не мог схватить предателя за
руку и уличить его в прямом сговоре с царскими властями.
Только спустя несколько лет Шендриков и шендриковцы
были окончательно разоблачены. Но пока что они плели свои
сети втайне от народа и при помощи своих подручных гото-
вили одну провокацию за другой.
«ЕЩЕ ПЯТЬ МИНУТ»
В поддержании боевого духа забастовщиков печатная аги-
тация имела огромное значение. Листовки и бюллетени Ба-
кинского комитета информировали рабочих о ходе перегово-
ров стачечного комитета с нефтепромышленниками, рассеи-
268
вали провокационные слухи, разъясняли требования, знако-
мили с политическим положением внутри страны, призывали
к братской солидарности и выдержке.
Жандармерия и полиция сбились с ног в поисках подполь-
ных типографий. Начались повальные обыски и облавы.
В ночь на 19 декабря полиции удалось захватить одну из ти-
пографий Бакинского комитета.
Власти возликовали, полагая, что подпольной печати на-
несен непоправимый удар. Конечно, потеря типографии не-
сколько ослабила возможности печатной агитации. Тем не
менее на следующий день, как бы в насмешку над полицией,
тысячи прокламаций усеяли улицы Баку.
Наша печать продолжала делать свое славное дело.
В грандиозном движении бакинского пролетариата стачка
рабочих нашей типографии и переплетной была каплей в
море. Однако и ее надо было провести организованно, раз-
работать требования рабочих и предъявить их хозяину.
Мы с Али и Никитой помогли Рашиду собрать всех ра-
бочих. Несложные требования наборщиков и переплетчиков
были приняты без всяких затруднений. Мы тут же написали
их на большом листе бумаги с таким заголовком: «Господину
и хозяину от всех рабочих и служащих типографии и пере-
плетной решительные требования». Дальше следовало две-
надцать пунктов требований, которые заканчивались сло-
вами: «Никаких переговоров вести не будем до полного удов-
летворения».
Нужно было вручить бумагу хозяину. Для этого сначала
хотели выбрать двух делегатов из числа самых авторитетных
рабочих. Однако осторожный Рашид не хотел никого подвер-
гать риску и внес совершенно неожиданное предложение.
— Товарищи, — сказал он, — мне кажется, с бумагой к хо-
зяину надо послать самого «старшего» рабочего — нашего
Али.
Собрание ответило- дружным смехом, но тут же решило,
что и в самом деле лучше всего отправить Али: с него взятки
гладки — отдаст бумагу и раскланяется.
Али торжествовал.
Когда рабочие разошлись, Рашид сказал мне:
— Завтра в семь часов вечера зайди в типографию.
— А что мне там делать?
— Ничего особенного. Ты просто поможешь нашим ребя-
там вынести и погрузить на арбу кое-какие вещи. Понятно?
— Вполне!
Лукаво прищурив глаза, Рашид похвалил:
— Вот это ответ!
По совести говоря, я ничего не понял, но зато показал,
269
что умею держать язык за зубами. Теперь я и сам иногда
пускал в ход рашидовское: «Зачем знать, когда можно не
знать?»
На следующий день ровно в семь часов я был в типогра-
фии.
Наш хозяин в эти дни с утра до вечера просиживал в кон-
торе, в ожидании прихода забастовщиков с повинной. На
сей раз он оказался в типографии и встретил меня широкой
улыбкой.
— A-а, здравствуйте, дорогой мой! Я так и знал, что вы,
как умный молодой человек, явитесь на работу. А то поми-
луйте, прислали ко мне мальчишку с требованиями! Это даже
оскорбительно, молодой человек. Он как пуля влетел в кон-
тору, сунул мне в руки бумагу и говорит: «Получайте требо-
вания рабочего класса, а на уступки мы не согласны». И убе-
жал, каналья. Как это вам нравится?
Мне в самом деле выходка Алн очень понравилась. Все же
пришлось остановить поток красноречия хозяина:
— Я, собственно, не на работу, да и время уже позднее,
я за кепкой пришел. Забыл, знаете ли...
Улыбка на лице толстяка исчезла, он изумленно выпучил
на меня глаза:
— Что?.. Кепка?.. Какая кепка? Что ты мелешь вздор?
Я не успел ответить — на улице затарахтели колеса, и вы-
сокая арба остановилась у дверей типографии.
— Кого там еще черт принес? — зло огрызнулся хозяин.
В наборную вошли двое рабочих и деловито закрыли за
собой дверь. Один — совсем еще безусый парень с озорными
глазами, другой — постарше, высокий, здоровый. Оба в по-
тертых пальто и в сапогах.
Высокий не торопясь вынул из внутреннего кармана пальто
револьвер и, не повышая голоса, скомандовал:
— Руки вверх, граждане!
Хозяин побледнел и тотчас поднял руки. Я последовал его
примеру, ибо дуло револьвера смотрело то на меня, то на
хозяина.
— Вы, гражданин, встаньте вон в тот уголок, — приказал
рабочий владельцу типографии, — а вы, молодой человек, по-
светите нам и помогите кое-что вынести отсюда—и ни звука!
Вот когда я понял, для чего вызвал меня Рашид.
Вдвоем с безусым пареньком мы вынесли из наборной и
уложили на арбу несколько ящиков с различным шрифтом,
бочонок краски, набор разных заставок и линеек, верстатки и
другие нужные вещи. По тому, как быстро и точно все это
находил паренек, я понял, что дело было подготовлено за-
ранее. Рука Рашида!
270
Рабочий с револьвером стоял у двери, наблюдая за по-
грузкой:
— Пошевеливайтесь, товарищи, пошевеливайтесь!
Когда мы поставили на арбу последний ящик, безусый па-
ренек подмигнул мне:
— Теперь все. Ловко сработали, а?..
Я помог ему закрыть груз рогожей. Он сел верхом на
ящик и подал знак возчику:
— Поехали, Магомет!
Тот зачмокал губами, лошадь тронулась с места, и арба
заскрипела немазаными колесами.
Я вернулся в типографию.
— До свидания, граждане! — сказал рабочий, сунув ре-
вольвер в-карман. — Руки можете опустить, но ровно полчаса
не выходите на улицу. И боже вас упаси сообщить об этом
«недоразумении» в полицию — под землей найдем! Догово-
рились?
Для большей убедительности он хлопнул рукой по кар-
ману и не торопясь вышел. _
Грохот арбы затихал вдали.
— Отчаянные люди! — вздохнул хозяин, с явным удоволь-
ствием опуская затекшие руки. — Впрочем, такие дела в Баку
не в диковинку: на ихнем языке это называется не грабежом,
а экс-про-при-а-цией.
Я был в восторге, но старался сохранить испуганный вид:
— И как они не боятся, хозяин? Вы же можете вы-
дать их...
Лицо толстяка перекосилось улыбкой.
— Попробуй выдай! Кому охота получить пулю? Нет уж,
я лучше воздержусь, да и вам не советую болтать.
— Да, вы, пожалуй, правы, — согласился я, усаживаясь
поудобнее на табурете —Они, конечно, заприметили нас и
в случае чего найдут.
— Страшное время! — вздохнул хозяин.
— Полчаса уже прошло? — спросил я.
Хозяин посмотрел на свои серебряные часы:
— Нет, молодой человек, еще пять минут...
УЛЬТИМАТУМ
Стачка продолжалась.
Попытка залить ее кровью не удалась.
Демонстрация была сорвана, но подготовка к ней имела
огромное политическое значение. По призыву большевист-
ского комитета тысячи пролетариев вышли на улицу, готовые
271
выступить против царского правительства, развернуть зна-
мена и плакаты с крамольными призывами. Обстоятельства
вынудили отложить демонстрацию, и рабочие отступили — от-
ступили в полном порядке, без паники, как дисциплинирован-
ная армия. А тот, кто организованно отступил сегодня, смо-
жет наступать завтра.
19 декабря бакинский пролетариат наглядно продемон-
стрировал свою политическую зрелость, свою сплоченность
и готовность следовать за нашей партией.
Полицейские репрессии усилились. Одновременно оживи-
лась провокационная работа шендриковцев, дашнаков и эсе-
ров. Все чаще стали раздаваться голоса наиболее отсталых
рабочих за ликвидацию стачки, за отказ от борьбы.
После срыва демонстрации шендриковцы круто изменили
свою тактику: если до сих пор они исступленно ратовали за
«мирную, чисто экономическую» сгачку, то 22 декабря вы-
двинули прямо противоположные лозунги: «Громи кочегарки
и конторы!», «Жги промысла!», «Бастуй до полной победы!».
Сначала это показалось нам совершенно непонятным, но
уже на следующий день цель этого маневра стала оче-
видной.
Взбешенные неудачей первой провокации, нефтепромыш-
ленники решили нанести стачке новый удар. 22 декабря пере-
говоры со стачечным комитетом были неожиданно прерваны.
И в тот же день по всем промыслам и заводам от имени неф-
тепромышленников был расклеен ультиматум забастовщи-
кам: «Если завтра в б часов утра все рабочие не встанут на
работу, они будут считаться уволенными с 16 декабря сего
года».
Рядом с ультиматумом появился проект соглашения, вы-
работанный комиссией нефтепромышленников. В нем было
указано, на какие уступки рабочим согласны хозяева. Само
собой разумеется, что эти «уступки» были весьма незначи-
тельны, лишь для отвода глаз.
Момент для удара, казалось, был выбран удачно: за де-
сять дней стачки материальное положение рабочих, не имев-
ших никаких сбережений, ухудшилось. Денежная помощь ба-
стующим была крайне недостаточна.
В таких условиях приказ немедленно встать на работу мог
оказать известное воздействие на отсталых рабочих. Нефте-
промышленники рассчитывали, что если к шести часам утра,
как указано в ультиматуме, большинство рабочих не выйдет
на работу, то некоторая часть все же потянется к промыслам.
Это вызовет возмущение остальных забастовщиков, приведет
к междоусобным столкновениям, к попыткам разгрома про-
мыслов и даст прямой повод для вмешательства войск.
272
Но Бакинский комитет своевременно учел возможные по-
следствия ультиматума. 22 декабря все агитаторы и активи-
сты партийной организации были разосланы по нефтяным
районам, где решалась судьба стачки. Туда же были направ-
лены и агитаторы «Гуммета», которые должны были удер-
жать азербайджанских рабочих от анархических выступле-
ний, разъяснить им подлинный смысл ультиматума.
Вместе с другими работниками Городского района в Ба-
лаханы послали и меня. Никита присоединился к нам. За дни
стачки он многому научился и, казалось, вырос на целую
голову.
В Балаханы мы приехали к вечеру. Никита немедленно
разыскал Ибрагима. Он мог пригодиться нам при разгово-
рах с азербайджанскими рабочими
Что же происходило здесь в ночь на 23 декабря?
После короткого совещания районный комитет разбил
актив на группы по два-три человека и разослал нас на важ-
нейшие участки района. Группы обошли все жилые казармы,
провели летучки, предупредили рабочих о готовящейся про-
вокации нефтепромышленников и организовали пикеты за-
бастовщиков на случай штрейкбрехерства. Каждый пикет со-
стоял из десяти — пятнадцати беспартийных рабочих, воз-
главляемых большевиками.
Мы с агитатором Кази-Мамедом попали на участок, в ко-
торый входили и промыслы Нобеля. С помощью Ибрагима
нам удалось организовать пикет из рабочих-нефтяников, в
большинстве азербайджанцев.
В эту памятную ночь в черном лесу вышек было как-то
особенно жутко и тихо. По шоссе время от времени прохо-
дили патрули солдат с винтовками на плечах. Проезжали
конные полицейские. На промыслах притаились вооруженные
до зубов стражники и хозяйская охрана — кочи.
Обе стороны, каждая по-своему, готовились к утру 23 де-
кабря. Наш пикет стоял среди вышек, в стороне от шоссе.
Настало утро. До шести часов оставались считанные ми-
нуты.
Сдувая черную пыль и копоть, по вершинам вышек пробе-
жал ветер. Казалось, над нашими головами нависла грозо-
вая туча — вот-вот вспыхнет молния и грянет гром...
Наконец то здесь, то там стали появляться пикеты заба-
стовщиков.
— Пошли и мы, — сказал Кази-Мамед,— наш участок
большой.
Пикет двинулся за ним.
Шесть часов.
10 П. Бляхин
273
Вдруг мертвую тишину прорезал отдаленный гудок. Че-
рез минуту где-то отозвался другой, за ним третий. Гудки за-
вывали в разных концах района — звали на работу.
Мы остановились, озираясь по сторонам. Не хлынут ли
забастовщики па призывный знакомый зов гудков?
Прошло несколько тревожных минут... Нет, пока никого
не видно.
По знаку Кази-Мамеда мы пошли дальше.
Вскоре раздались крики наших пикетчиков:
— Идут, идут!
В глубине вышек появилась небольшая группа рабочих,
робко пробиравшаяся к промыслу Нобеля.
Мы бросились им наперерез.
Произошло недоразумение-—они приняли нас за штрейк-
брехеров и встретили возгласами:
— Айда на работу, товарищи!
— Хозяин зовет!
— С голодухи подохнем!
Мы окружили их, и Кази-Мамед тотчас заговорил с ними
на азербайджанском языке. Я видел, как рабочие сначала не-
доуменно переглядывались, а потом обступили Кази-Мамеда.
Горячее слово большевика отрезвило их. Лица рабочих про-
светлели.
Когда агитатор закончил, раздались голоса:
— Бей хозяина!
— Айда конторы ломать!
Кази-Мамед резко оборвал кричавших:
— В чем дело, товарищи? Кто вас призывает к погромам?
Вперед вышел молодой азербайджанец:
— Шендрик звал!
Кази-Мамед рассказал о провокации шендриковцев. Ра-
бочие присоединились к пикету.
Гудки постепенно глохли и обрывались.
Мы двинулись на вой ближайшего гудка.
— Это наш, — уверял Ибрагим. — Надо скорей, там мо-
гут начать работу.
Мы ускорили шаг.
Попутные промыслы были пусты. Значит, рабочие не испу-
гались ультиматума и не вышли на работу.
Мы уже бежали, спотыкаясь о колдобины, подгоняя друг
друга:
— Скорей, скорей!
С промысла, куда мы спешили, до нас долетали какие-то
крики, гул и треск
Вдруг гудок оборвался и смолк.
274
Мы опоздали. Контора нобелевского промысла оказалась
разбитой — выломаны двери, окна, содрана крыша. Под крики
«ура» толпа рабочих валила трубу.
Наш пикет прекратил разгром.
Вдали на шоссе показался конный разъезд полиции. Он
ехал не торопясь, поглядывая по сторонам. Шоссе пролегало
на сорок — пятьдесят метров от разгромленной конторы и за-
слонялось вышками. Полиция могла не заметить нас.
— Бей опричников! — заорал из толпы высокий красно-
лицый человек. — За камни, ребята!
— Берегись, товарищи, это провокация! — предупредил
Кази-Мамед.
Краснолицый выхватил револьвер. В то же мгновение Ни-
кита ударил его кулаком по локтю. Рука провокатора по-
висла, револьвер отлетел в сторону.
Полиция промчалась мимо.
С криками рабочие ринулись на провокатора. Тот шарах-
нулся было к шоссе, но второй удар Никиты свалил его с ног.
Рабочие опознали подстрекателя — это был переодетый
городовой второго участка Чернобрюхов.
Провокатора затащили в вышку.
Суд был короток и справедлив — Чсрнобрюхова бросили
в скважину глубиной в триста метров.
Наш пикет собирался отправиться на другой промысел.
Вдруг мы увидели бегущего к нам человека. Он был растре-
пан, без шапки.
— Товарищи!.. Товарищи! Казаки стреляют в рабочих!
Много убитых, раненых!
И, как бы в подтверждение этого страшного известия, где-
то далеко прогремел ружейный залп.
Так начинался день ультиматума в Балаханах.
КРАСНЫЙ ПЕТУХ
К вечеру рокового дня мы с Ибрагимом и Никитой напра-
вились к Соленому озеру.
Но как все изменилось с тех пор, когда мы впервые уви-
дели здесь бесконечный поток забастовщиков, катившийся
по шоссе к серому камню-трибуне!
Тогда рабочие шли на митинг открыто, весело, шумно.
Теперь шоссе было почти пусто. Люди собирались медленно,
маленькими группами, шли по обочинам. Их лица были
угрюмы, глаза неприветливы. По небу ползли холодные тучи,
ветер сбивал шапки. И все-таки рабочие шли по зову нашей
партии, шли, невзирая на угрозу разгона, избиений.
10*
275
Вокруг камня люди стояли с обнаженными головами. Ва-
нечка говорил о жертвах провокации нефтепромышленников:
— Мы требовали человеческих прав и свободы — царские
власти и хозяева ответили нам свинцом. Трое убитых и де-
сятки раненых в Балаханах. Двадцать человек убитых и ра-
неных в Биби-Эйбате...
Буря возмущения пронеслась по рядам:
— Убийцы! Палачи!
Мы с Ибрагимом и Никитой находились в группе агита-
торов недалеко от камня, а в двух-трех метрах от нас, тре-
вожно озираясь в сторону вышек, стоял Илья Шендриков и
о чем-то шептался с Клавдией и Грошевым.
Фиолетов продолжал:
— Нас хотели запугать, товарищи. Хотели силой оружия
заставить принять ультиматум нефтепромышленников. Но мы
выстояли. Стачка продолжается. Держитесь крепче, друзья,
мы победим!
Через толпу к камню, всех расталкивая, пробирался низ-
корослый рабочий в грязной шапке, с круглыми очками на
носу.
Клавдия дернула Шендрикова за рукав. Тот вздрогнул
и торопливо шагнул навстречу рабочему:
— Ну что?
— Уже начали. Гляди туда! — он показал в сторону вы-
шек. — Красный петух!
— Тише ты, медведь! Чей промысел?
— Нобеля, будь он проклят, анафема!
— Дурак! Я вам говорил о вышке Мирзоевых.
Рабочий вскипел в уже совсем громко крикнул:
— А ты не ругайся, Шендриков! Все они кровососы. Я бы
их подряд запалил во имя господа.
— Тсс!.. — зло прошипела Клавдия.
Я насторожился: что все это значит? В рабочем я узнал
Министра — сторожа балаханской библиотеки.
Шендриков двинулся к трибуне, с которой в этот момент
говорил Азизбеков:
— Мы кончим стачку не по приказу хозяев. Мы заставим
их удовлетворить наши требования, заставим подписать до-
говор. Мы отомстим за пролитую кровь наших товарищей...
— Правильно! — закричал вдруг Шендриков, вскакивая
на камень рядом с Азизбековым.— Мы должны отомстить
за кровь наших братьев. В наших руках есть оружие, кото-
рое для нефтепромышленников страшнее стачки. Вот оно,
смотрите!
Резким жестом он показал в сторону промыслов.
Толпа ахнула.
276
Багровое зарево пожара полыхнуло в небо.
— Горит Нобель!..
— Ур-р-ра-а-а! — неистово взвыли шендриковцы.
Министр истово перекрестился:
— Господи, благослови!
— Товарищи! Не поддавайтесь на провокацию! — призы-
вал Азизбеков. — Поджоги — новый повод для расстрела ра-
бочих. Долой провокатора Шендрикова! Вон зубатовцев!
— Доло-о-ой! — подхватили тысячи рабочих, угрожающе
надвигаясь на Шендрикова и его прихвостней.
Ибрагим вдруг рванулся вперед и, схватив Илью за плечо,
гневно закричал:
— Где твои три дня, Шендрик? Где победа? Зачем обма-
нул? Кому пожар нужен?!
Илья в испуге рванулся прочь и, окруженный своими при-
спешниками, двинулся на другую сторону озера. Их сопрово-
ждали свист и гневный рокот рабочих.
И вскоре по обе стороны озера образовалось два митинга:
один — многочисленный, с большевиками во главе, другой —
сотня отщепенцев вокруг «социалиста» на службе у полиции
Шендрикова.
Большевики призывали рабочих не поддаваться на про-
вокации и продолжать борьбу до полной победы.
А вдали багровело небо. Красный петух метался над Ба-
лаханами, перелетал с вышки на вышку, взвивался к облакам.
— Спокойно, товарищи, — предостерег один из рабочих,—
по шоссе скачут казаки.
От Сабунчинского вокзала к Балаханам на рысях мчался
эскадрон казаков с винтовками в руках.
Трескучий залп внезапно прорезал сумерки.
Несколько участников нашего митинга как скошенные
свалились у камня.
Хватаясь за грудь, упал и Никита на руки Ибрагима.
Я бросился к своим друзьям.
— Ой, братцы! — стонал Никита, захлебываясь кровью.—
Умираю, Ибрагимушка... Прощай, Павло... друг...
Мы осторожно положили Никиту на спину. Ибрагим под-
ложил ему под голову свою папаху.
Никита схватил нас за руки, несколько раз дернулся всем
телом и прохрипел в последний раз:
— Вот мне и дали... счастье... Деритесь, братцы...
И, вытянувшись во весь рост, он сразу обмяк и затих, за-
тих навеки.
Ибрагим держал на коленях мертвую голову друга и пла-
кал как ребенок:
— Ай, Никита... пропал Никита... Зачем такое?
277
Мне хотелось кричать от горя и бессильной ярости. За что
убили этого славного деревенского парня?
Рабочие расходились медленно, унося с собой убитых и
раненых.
А по ту сторону озера митинг продолжался — там не было
жертв.
«ВЫ ЖЕРТВОЮ ПАЛИ.. .»
Хозяйский ультиматум и провокация шендриковцев не до-
стигли цели. Кровавая расправа 23 декабря не запугала ра-
бочих— стачка продолжалась. После ультиматума усиленные
патрули казаков, драгун и полиции разъезжали только по
шоссе, не рискуя появляться в узких проходах среди нефтя-
ных вышек. Здесь их встречали градом камней и железа.
Расстрел рабочих в Балаханах и на Биби-Эйбате усилил
ненависть бакинского пролетариата к царскому самодер-
жавию.
На следующий день по всем районам были разбросаны
листовки Бакинского комитета с призывом явиться 25 де-
кабря на похороны погибших товарищей.
К назначенному часу на Балаханском шоссе собрались
тысячные толпы рабочих. Собирались открыто, смело, как
в первые дни стачки. Полиция не показывалась.
Многолюдная процессия двинулась по шоссе к кладбищу.
Во главе ее шли большевики. Гробы несли Джапаридзе, Ма-
медъяров, Егор Черный, Кази-Мамед, Ванечка и другие.
За гробами рабочие несли венки и красные с черным лен-
ты с надписями: «Долой самодержавие!», «Долой убийц!»
Когда процессия стала приближаться к кладбищу, в хво-
сте ее появились конная полиция и казаки.
Перекинув полотенца через плечи, мы с Ибрагимом несли
гроб нашего друга Никиты. Ветер трепал его белокурые во-
лосы. Неподвижные, полузакрытые глаза казались полными
горькой думы.
По лицу Ибрагима катились слезы. Он не замечал их.
Позади нас кто-то запел высоким, звенящим голосом:
Вы жертвою пали в борьбе роковой,
В любви беззаветной к народу
Песню тотчас подхватили во главе колонны:
Вы отдали все, что могли, за него,
За жизнь его, честь и свободу.
Торжественная мелодия уже лилась из тысяч грудей, ли-
лась неудержимо, страстно, зажигая сердца священным гне-
27s
вом. Под угрозой пуль и нагаек опа звучала как вызов вра-
гам. Ибрагим тоже пробовал петь, но его голос срывался.
А вот и кладбище, унылое, с невзрачными памятниками,
покрытыми копотью, с поломанной изгородью.
Казаки и полиция остановились у входа, сняли винтовки
с плеч.
Последним в холодную глубину братской могилы опускали
красный гроб Никиты.
Алеша Джапаридзе поднялся на свежий земляной холм.
Он разоблачал подлинного виновника кровавой расправы—
царское самодержавие, призывал к объединению рабочего
класса под знаменем нашей партии, под знаменем революции,
— На смену павшим придут новые тысячи борцов за сво-
боду, за новую, прекрасную жизнь, за социализм!
Ванечка развернул красное знамя. Подхваченное ветром,
оно полыхнуло над нашими головами, как язык пламени.
Раздались возгласы:
— Долой самодержавие!
Грянула «Марсельеза»:
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног...
Полукруг вооруженных всадников за изгородью дрогнул
и стал перестраиваться.
Народ хлынул к знамени и встал стеной вокруг братской
могилы.
А песня разливалась все шире:
Нам не нужно златого кумира,
Ненавистен нам царский чертог...
Мы с Ибрагимом стояли у самой могилы и пели, как все,
самозабвенно, всем сердцем, готовые умереть во имя дале-
кого счастья.
, Вставай, подымайся, рабочий народ!..
Над головами казаков и полицейских молнией блеснули
шашки.
Но многотысячная толпа стояла недвижно и плотно, как
скала. Высоко над нами трепетало знамя. И все яростнее
гремела грозная песня:
Раздайся, клич мести народной!
Вперед, вперед, вперед!..
И казалось, нет такой силы, которая могла бы заглушить
эту песню.
Царская опричнина так и не решилась двинуться с ме-
ста — шашки застыли в руках.
279
И только когда кончился митинг и народ стал расходиться,
казаки и полицейские попытались отбить знамя. Но оно пе-
редавалось из рук в руки, как жар-птица, уносилось прочь,
то взлетало вверх, то исчезало и появлялось снова, пока не
скрылось за лесом вышек.
«Марсельеза» все еще звучала в разных концах поля и
кладбища, неслась по шоссе и обочинам, звучала в ямах, куда
падали сбитые с ног рабочие, рвалась к небу:
Вставай, подымайся! ..
Взявшись за руки, мы с Ибрагимом бежали меж вышек
по узенькой тропке, пересекавшей мазутное озеро. Мы были
далеко от кладбища и, хотя нас никто уже не слышал, про-
должали с яростью выкрикивать слова боевой песни:
Вставай, подымайся!
В пылу преследования какой-то полицейский пристав на
всем скаку влетел в мазутное озеро. Конь сразу провалился
по брюхо в липкую жижу и свалился на бок. На секунду
волна мазута накрыла и коня и всадника.
Разгневанный Ибрагим запустил в пристава огромным бу-
лыжником:
— Вот тебе за Никиту!
С трудом выбравшись из ямы, черная лошадь потащила
по шоссе такого же черного полицейского, запутавшегося
в стременах.
А могучая песня все еще звучала то там, то здесь, зву-
чала как набат, как призыв к восстанию:
Иди на врага, люд голодный!..
ОСАЖДЕННАЯ КРЕПОСТЬ
Похороны жертв провокации нефтепромышленников в Би-
би-Эйбате вылились в такую же мощную демонстрацию, как
и в Балаханах.
Стачка приобретала все более острый политический харак-
тер. Эти две демонстрации показали грозное лицо бакинского
пролетариата, его готовность к бою. Невзирая на крайнее
истощение рабочих, забастовка продолжалась.
Добыча нефти полностью прекратилась От пожаров сго-
рело двести вышек и целые озера мазута. Цены на нефтепро-
дукты вскочили вверх. Владельцы больших запасов нефти
возликовали, надеясь заработать миллионные барыши: им
было выгодно затянуть стачку и голодом заставить рабочих
возобновить работу на прежних условиях.
280
Большевики стремились возможно скорее заключить кол-
лективный договор и организованно закончить стачку.
Меньшевики-шендриковцы, наоборот, неожиданно открыли
бешеную кампанию за продолжение стачки «до полной побе-
ды». «Никаких уступок! — кричали они на митингах. — Будем
бастовать еще месяц, два, полгода!»
Такая агитация была на руку крупным нефтепромышлен-
никам. Однако попытка Шендриковых помочь хозяевам за-
тянуть стачку не удалась. К этому моменту, как и предви-
дели большевики, обнажились и крайне обострились противо-
речия в лагере наших врагов. Повышение цен на жидкое
топливо привело в ярость многочисленных потребителей неф-
ти— пароходства всей Волги и Каспия, фабрикантов и за-
водчиков, спекулянтов-биржевиков.
Десятки панических телеграмм полетели к министру внут-
ренних дел и министру финансов, к «его императорскому ве-
личеству»:
«Бакинские беспорядки, остановившие добычу нефти, угро-
жают всему Поволжью и Московскому фабричному району
большою катастрофою, — телеграфировал председатель Ка-
занского биржевого комитета Оконишннков 28 декабря,—
ибо недостаточное поступление этого продукта на Волгу мо-
жет способствовать грубому поднятию цен, что будет разо-
рительно фабрикантам и судовладельцам... Казанское бир-
жевое общество имеет честь почтительнейше просить... воз-
можно скорее устранить забастовки, восстановив добывание
нефти...»
Такие же вопли неслись из Астрахани, Нижнего Новго-
рода и из других городов России.
Взвыли мелкие и средние нефтепромышленники Баку, у
которых запасы нефти быстро иссякли. Прекращение добычи
лишало их больших доходов.
Весть о бакинских событиях молнией пронеслась по всей
России и Кавказу.
Сотни писем с выражением братской солидарности и под-
держки посыпались в адрес Бакинского комитета партии —
пролетариат России жал руки бакинцам.
Высшие власти почуяли призрак революции. Военные ка-
тастрофы на Дальнем Востоке и рост революционного движе-
ния по всей стране угрожали самому существованию само-
державия. Царский трон зашатался.
Всеобщая стачка бакинского пролетариата дала новый
толчок грозному движению масс. Даже такое ничтожество,
как царь Николай, известный своей тупостью далеко за пре-
делами России, понял опасность и «повелел» немедленно по-
давить «бакинские беспорядки». Министр внутренних дел
28|
передал повеление наместнику Кавказа, наместник «прика-
зал» бакинскому губернатору, губернатор «насел» на местные
власти, и подавить стачку... не удалось. Стойкость и вы-
держка бакинского пролетариата сорвали кровавые замыслы
царя. Тогда пришлось «насесть» на нефтепромышленников:
дальнейшая затяжка «беспорядков» становилась угрожающей
и не совпадала с видами высшего начальства.
И вот в страхе перед «бунтом» и под нажимом с разных
сторон нефтепромышленники стали сдаваться — прерванные
было переговоры со стачечным комитетом возобновились.
Переговоры начались в Сабунчах, в здании «Электро-
силы». На этом настоял Бакинский комитет. Быть мо-
жет, никогда еше в истории рабочего движения переговоры
с хозяевами не проходили в такой необычайной обстановке,
в такой буре страстей и споров, как в эти памятные дни в
Баку.
Здание «Электросилы», где заседали стачком и комиссия
нефтепромышленников, целыми днями осаждали необозри-
мые толпы забастовщиков. Здесь как бы сами собою возни-
кали митинги, большевистские агитаторы выступали с обод-
ряющими речами. Наши люди почти открыто раздавали про-
кламации и бюллетени Бакинского комитета Полицейские
и воинские части держались на почтительном расстоянии.
А вдали полыхало пожарище. Клочья черного дыма ту-
чами проносились по небу. Пахло гарью. Таким образом, са-
мый процесс переговоров превратился в могучее средство по-
литической мобилизации масс и морального воздействия на
представителей нефтепромышленников.
Радостные и возбужденные, мы с Ибрагимом переходили
от одной группы рабочих к другой, раздавали листовки, раз-
говаривали с народом.
За время стачки Ибрагим, казалось, стал даже выше ро-
стом, выпрямил спину, расправил опущенные плечи. Теперь
он ходил гордый и независимый. Из отсталого рабочего вы-
растал большевик.
Забастовщики с нетерпением ждали известий из «Элек-
тросилы», где уже третий день шло заседание. Время от вре-
мени оттуда выбегали паши делегаты — то Джапаридзе, то
Фиолетов или Стопани— и сообщали о ходе переговоров.
В ответ рабочие разражались оглушительными рукоплеска-
ниями и криками одобрения или, наоборот, отзывались сви-
стом и грозным гулом недовольства по адресу хозяев.
— Гляди, гляди, Алеша идеН Алеша!..
Все бросились навс1речу своему делегату.
— Еще одна победа! — объявил Алеша.— Принят девя-
тичасовой! рабочий день для всех категорий, кроме...
282
— Ур-ра a-а! — рванулось в ответ из тысячи грудей.
— Нажимай, др^г Алеша! Саол, йолдаш! .
— Восемь часов при круглосуточной работе! — закончил
Алеша и опять скрылся в здании «Электросилы» под новый
взрыв одобрительных возгласов и рукоплесканий.
А минут через десять красный от возбуждения выбежал
Фиолетов.
— Оплата за время стачки, товарищи!—известил он ра-
бочих.
— Ур-ра-а-а!
— Ежегодный месячный отпуск!
— Саол, йолда-а-аш!..
Ванечка поспешно вернулся в здание. Там за длинным
столом, накрытым зеленым сукном, сидели друг против друга
враги — члены стачечного комитета с одной стороны и ко-
миссии с другой. Последние чувствовали себя неважно. Угро-
жающие гул и крики забастовщиков за стенами осажденной
электростанции заставляли их бледнеть, краснеть, обливаться
холодным потом. Многотысячное окружение давало себя
знать. Комиссия шла на уступки, принимая пункт за
пунктом.
Поджав под себя ноги, Ибрагим сидел на камне напротив
крыльца здания «Электросилы». Я устроился по соседству.
— Ну и что, друг? — спрашивал Ибрагим, широко улы-
баясь.— Победа есть, да?..
— Есть, йолдаш, есть, — отвечал я в тон Ибрагиму.—
Три смены для тартальщиков есть, и ты будешь работать не
двенадцать часов в сутки, а только восемь. Хорошо?
— Совсем хорошо. Комитет спасибо.
Ибрагим знал русский язык довольно сносно, а я усвоил
по-азербайджански с десяток слов и с удовольствием встав-
лял их там, где надо и не надо.
Ибрагима я называл «йолдаш», а он меня — «товарищ»,
«друг». И оба были довольны. В эти дни наша дружба окреп-
ла, и мы хорошо понимали друг друга. Радостное настрое-
ние омрачалось лишь воспоминаниями о безвременной гибели
дорогого Никиты.
Разговор обычно начинал Ибрагим, он всем интересовался
и все хотел знать. Но сейчас беседа не состоялась. Ибрагим
вдруг вскочил на ноги:
— Смотри, друг, Шендрик идет! Что ему тут нужно?
И действительно, в нескольких шагах от нас медленно про-
ходил Илья Шендриков. Люди перед ним расступались, но
никто его не приветствовал, не заговаривал с ним, не кла-
нялся. За ним, как на веревочке, следовал плюгавенький
283
человечек в помятой шляпе — это был незадачливый поэт
Грошев.
— Темный человек Шендрик, — заметил Ибрагим, сердито
глядя им вслед. — Уходи, сделай милость, совсем уходи!
Солнце опускалось за вышки.
«МАЗУТНАЯ КОНСТИТУЦИЯ»
Наступил вечер 30 декабря. Напряжение стачечников ро-
сло: стачечный комитет и комиссия обсуждали последние
пункты договора. Все ждали: вот-вот выйдет кто-нибудь из
делегатов и скажет: «Бой кончился, победа за нами». Но
дверь долго не открывалась, дольше, чем обычно
Никому не сиделось на месте. Люди бродили взад и впе-
ред, сходились и расходились.
Вдруг народ хлынул к зданию «Электросилы» — на крыль-
це стоял с поднятой рукой Джапаридзе.
— Бежим туда! — крикнул Ибрагим, срываясь с места.
Вокруг крыльца народ стоял уже стеной, и пробиться
вперед было невозможно.
— Тише, тише, товарищи!
Мы застряли в толпе.
— Товарищи! — начал Алеша.—Мы победили! Наша
борьба и кровь, пролитая нашими товарищами, не пропали
даром. Царское правительство, друг и союзник капиталистов,
хотело запугать нас. Не вышло. В борьбе с врагами объеди-
нились, как братья, русские, азербайджанцы, грузины, ар-
мяне. ..
В сумерках лица оратора почти не было видно. Он гово-
рил с огромным подъемом.
Рабочие слушали затаив дыхание.
— Мы победили под красным знаменем нашей партии—
партии революции. Всеобщая стачка бакинского пролетари-
ата воодушевила на борьбу рабочих всего Закавказья, всей
России. Рабочие со всех концов страны шлют нам, бакинцам,
привет и выражают братскую солидарность. Вот письмо пе-
тербургских пролетариев...
— Слушайте! Слушайте!
Раздались крики:
— Читай, Алеша, читай!
— «Товарищи! До нас долетела радостная весть о вашей
всеобщей стачке, — читал Джапаридзе. — ЛАы, петербургские
рабочие, горячо приветствуем вас в вашей славной борьбе».
Ибрагим тряс меня за плечо:
— Слышь, друг? Весь рабочий народ с нами!
284
— «В вашем новом выступлении, — продолжал Джапа-
ридзе,— мы видим начало того революционного движения
широких масс, которое окончательно свалит ненавистное нам
самодержавие. Пусть же ширится и растет наша пролетар-
ская борьба, пусть она охватит всю Россию и пусть всеобщая
стачка бакинских рабочих послужит вдохновляющим приме-
ром для всего рабочего класса России».
Последние слова письма «Слава смелым борцам!» по-
тонули в новом взрыве рукоплесканий и приветственных воз-
гласов:
— Да здравствуют петербургские рабочие!
— Долой самодержавие!
В этот момент из здания «Электросилы» вышли все паши
делегаты.
Толпа застыла в ожидании.
Алеша взял из рук Фиолетова большой лист бумаги и,
подняв над головой, торжественно объявил:
— Товарищи рабочие! Первый коллективный договор
подписан. Мы победили!
Неистовое, неудержимое «ура» громовыми раскатами рва-
нулось к небу. Люди что-то кричали, обнимались, пожимали
друг другу руки, ликовали.
Правда, не все требования бакинских рабочих были удо-
влетворены полностью, но в целом победа была небывалой
в истории российского рабочего движения.
Стороны подписали первый в России коллективный до-
говор рабочих с капиталистами, названный нефтяниками «Ма-
зутной конституцией». Нефтепромышленники вынуждены были
принять следующие требования рабочих: девятичасовой ра-
бочий день (в предприятиях при трех сменах — восьмичасо-
вой); четырехдневный отдых в месяц; увеличение зарплаты;
выплата зарплаты рабочим, не работавшим по случаю бо-
лезни; различные улучшения условий работы и жилищ рабо-
чих; отмена обысков; выплата зарплаты рабочим, участвовав-
шим в декабрьской стачке, и др.
Жестоко угнетаемые разноплеменные пролетарии нефтя-
ных промыслов гордо подняли головы, поняли могучую силу
организованного действия, силу братской солидарности.
Всеобщая стачка бакинского пролетариата 1904 года во-
шла славной страницей в историю героической борьбы ра-
бочего класса России за свое освобождение.
Отмечая пятую годовщину стачки, Бакинский комитет
вдохновенно писал в прокламации к рабочим:
«Мы с гордостью вспоминаем эти дни, ибо они являются
днями нашей победы, днями поражения нефтепромышлен-
ников!
285
...Это была действительная победа бедняков-пролетариев
над богачами-капиталистами, победа, положившая начало
«новым порядкам» в нефтяной промышленности...
Основное, что дала нам декабрьская борьба, —это вера
в свои силы, уверенность в победе, готовность к новым бит-
вам, сознание того, что цепи капиталистического рабства
можно будет разбить «своей лишь собственной рукой»...»
Да, именно такие чувства и настроения владели в те не-
забываемые дни бакинскими пролетариями.
От «Электросилы» рабочие расходились полные гордости
и непоколебимой веры в торжество нашей правды, в победу
грядущей революции.
Была уже поздняя ночь, южная ночь перед рассветом. Ве-
тер стих. Небо прояснилось. Бледнели звезды.
Обнявшись с Ибрагимом, мы шагали по голой степи, как
по золотому ковру, усыпанному цветами. Смешанный аромат
полыни и нефти кружил голову.
Слева до самого горизонта лежало притихшее море. На
восток уходил пароход. Столб черного дыма поднимался к
небу. На конце мачты призывно мигал огонек.
Мы шли, незаметно ускоряя шаг. Впереди нас ожидало
великое счастье — счастье для всех, кто несчастен сегодня.
Хотелось петь: «Кто был ничем, тот станет всем...»
Ибрагим светло улыбался.
— Победа, — вслух сказал он, видимо отвечая на своп
мысли —Рабочий народ поднял голову. Хорошо, товарищ!
— Хорошо., йолдаш!..
Мы зашагали еще быстрее! Как жаль, что нет у нас
крыльев!
Ибрагим поднял руку, показывая на багряный восток:
— Уже светает.
— Да, — сказал я тихо. — Но ведь это только еще рассвет,
мой друг, а солнце..
Далеко перед нами, из глубины вдруг вспыхну вшего моря,
торжественно поднималось солнце.
Доброе у I ро, товарищи!
НОЕВ КОВЧЕГ
/ ночь в Баку бушевал северный ветер. Он со-
рвался с окрестных гор, как всегда, внезапно,
шумно, с чудовищной силой. Тучи песка и каменистой пыли с
воем и свистом носились по улицам города, злобно хлестали
стены домов и мечетей, трепали и гнули тощие деревья, ло-
мали сучья. Фонари качались от ударов ветра, качались урод-
ливые тени, мигали огни.
Жители прятались по домам, поспешно закрывали окна и
двери, опускали плотные шторы, затыкали все щели — бесно-
вался норд!
Улицы опустели. . .
В такую-то непогодь, кутаясь в плащи, двое прохожих с
трудом пробирались по темным переулкам Старого города,
обнесенного древними крепостными стенами Один был ху-
денький и маленький, как подросток. Другой — повыше, коре-
настый. Пригнув головы, как быки перед дракой, они то всем
корпусом бурили встречный ветер, то шарахались в стороны,
прибивались к стенам, к воротам. Впереди, как утка, нырял
!89
маленький, за ним зигзагами спешил высокий. Сердито вор-
чали:
— Проклятый норд, как кнутом хлещет!
— И зачем нас понесло в такую непогодь?
— Для наших дел погода расчудесная!
— Да чтоб ей. ..
Новый порыв ветра забил рты песком. Прохожие закаш-
лялись, зачихали, еще выше подняли воротники плащей и
стали похожи на черепах, вставших на задние лапки.
Высокий зло отплевывался и ругал товарища:
— И куда ты меня тянешь, Алешка? Собственного носа
не видно!
— А зачем тебе нос? — посмеивался тот. — Иди знай!
— Да мы уже к Девичьей башне подходим, а дальше
стена, море.
— Вот и хорошо, — глядишь, на привидение наткнемся...
Говорят, с этой башни когда-то дочь хана в море бросилась.
— Ну и дура! — отрезал высокий парень. — Из-за несчаст-
ной любви, конечно?
— Конечно. Но я, видишь ли. .
Тут их швырнуло вихрем в сторону и прибило к воротам
под каменной аркой. Перед ними в самом деле возникла тем-
ная каменная громада высокой башни с бойницами. Воз-
можно, когда-то опа охраняла от врага подступы к крепости
со стороны гавани, а теперь стояла лишь как символ далекой
старины, овеянная легендами. Здесь было тихо.
— Уф-ф! Давай! передохнем!—взмолился высокий па-
рень. — Мы все равно опоздали.
— Не беда, — утешал Алеша, останавливаясь, — придем
в самый разгар бала.
— Хороший бал! Там, поди, до кулаков дойдет, а то и за
кинжалы схватятся..
— А что ты думаешь, кавказцы — народ горячий.
— Да я бы и сам кому-нибудь заехал... из этих...
Кого он разумел под «этими . постороннему, наверное, не
понять, но Алеша понял.
— Нет, Красная рубашка, драка там будет деликатная, с
поклонами да с улыбочками: «Уважаемые господа-с, по-
звольте вас по мордасам!»
Оба рассмеялись. Поежились от холодного ветра. Плот-
нее прии а.тпсь друг к другу.
-— Вот ты говоришь, дура ханская дочка, что с башни
прыгнула, — вспомнил вдруг Алеша.
— Дура и есть! — решительно повторил сто дружок, при-
крывая рот ладонью.— По такому глупому поводу — и на
тебе, бултых в вод)!
-J0
— Ля, друг, думаю иначе: из-за любви, да еще безнадеж-
ной, можно и в огонь броситься, не только с башни. В го-
лосе Алеши прозвучала трагическая но1ка. Он даже вздохнул
и глубже втянул голову в воротник.
Высокий сердито покосился на пего;
— Это интересно только в романах.
— Ав жизни не бывает?
— Бывает... У тех, кто с жиру бесится.
— Так, так. А нам, значит, нельзя? Ты очень упрощаешь,
дружище.
— А ты забываешь, что наша любовь нужна для других
дел...
— Я? Забываю?!
— Вот именно: то мечтаешь о подвигах и жжешь пальцы
на свечке, то собираешься прыгать в огонь из-за несчастной
любви к душе-девице. Куда ж это годится?
— И вовсе я не собираюсь, — рассердился Алеша, — не
передергивай пожалуйста! Идем1 — Он вдр^г сорвался с ме-
ста, и ребята опять ринулись в пыль и ветер.
Прошли одну улицу, другую, пересекли темный узенький
переулок и остановились перед воротами двухэтажного зда-
ния. Алеша зорко огляделся по сторонам. Нигде никого,
только кружил ветер. Тогда он подошел к калитке и уверенно
дернул за ручку звонка.
Во дворе что-то задребезжало. Ответа долго не было.
— Что они там, спят, что ли? — проворчал высокий, по-
звонив еще раз.
За калиткой раздался кашель.
— Кого там принесло?
— Друзья приятели, Карапет Иванович, —живо отозвался
Алеша.
— Что, хороша погодка? — прохрипел голос.
— Погода бакинская, — в один голос ответили ребята.
Калитка открылась, за ней стоял человек в мохнатой
бурке.
— Проходите живей! Чего запаздываете? — упрекнул
он. — На второй этаж лезьте, вон в ту дверь.
— Полезли!—скомандовал Алеша, толчком ноги распа-
хивая дверь. — Бе'регнсь, Красная рубашка, в буржуазные
хоромы идем!
Они поднялись по лестнице, устланной ковровой дорожкой.
Наверху их встретил солидный белобородый швейцар в
богатой ливрее и в белых перчатках.
— Сюда пожалуйте-с, господа! Раздевайтесь!
Запоздалые гости многозначительно переглянулись.
291
— Вот мы и в господа попали, — шепнул высокий парень,
названный Красной рубашкой, и фыркнул в руку. — Забавно
получается.
В прихожей было светло. В углу на деревянных вешалках
гости заметили с десяток богатых пальто, а в стороне, вдоль
стены, на крючках штук двадцать пальто подержанных, ви-
давших виды. Зато фуражки и кепи лежали вперемешку с ко-
телками и шляпами, па одной полке. Среди них, как пожар-
ная каланча над домами, возвышался новенький, блестящий
цилиндр.
— Вот это здорово! — удивился Алеша. — Братство и ра-
венство, черт возьми!
Его друг громко засмеялся и с размаху насадил на блестя-
щий цилиндр свою засаленную кепку.
Швейцар испуганно выкатил глаза:
— Нехорсшо-с, господа! Нехорошо-с!
Смешливые ребята не торопясь разделись.
Швейцар подхватил их плащи, осмотрел критическим оком
и повесил на крючки среди подержанных.
— Пожалуйте-с! Прошу-с! — Величественным жестом он
показал гостям на дверь и презрительно усмехнулся им в
спину: «И зачем это барин приглашает всякую шантрапу?»
В самом деле — гости выглядели весьма неказисто: оба в
потертых куртках, в запыленных сапогах, брюки неопределен-
ного цвета. У высокого пария из-под куртки виднелась крас-
ная сатиновая рубашка.
При ярком свете Алеша оказался не подростком, как
можно было подумать, а молодым человеком лет двадцати
двух — двадцати трех. Лицо строгое, с глубоко запавшими го-
рячими глазами и высоким лбом. Пышные, откинутые назад
волосы отливали медью. Но ростом он был очень мал. Я по-
лагаю, что вы, дорогой читатель, сразу узнали в нем Алешу
Маленького.
По загорелому лицу, усеянному веснушками, по рыжему
чубу, торчащему петушком, и, разумеется, по красной, теперь
уже облинявшей, рубашке вы, наверно, узнали и меня. По
совести говоря, высоким я казался лишь рядом с низеньким
Алешей, а в действительности был, пожалуй, ниже среднего
Теперь мне шел уже девятнадцатый год, а лицо оставалось
таким же досадно моложавым, как и прежде, — совсем не по-
хож на серьезного революционера Признаться, это меня
очень огорчало и делало мнительным.
Итак, мы открыли завешенную дверь, шагнули вперед и
тут же остановились, ослепленные невиданным зрелищем.
Посредине обширного зала во всю длину' стояли столы, на-
крытые белоснежными скатертями. На столах выстроилась
292
батарея больших и маленьких бутылок с разноцветными ви-
нами— красными, белыми, янтарно-желтыми, розовыми.
А вокруг них—холмы и горы всевозможных фруктов и пря-
ностей, всех сортов и видов закуски, воды. Перед каждым
гостем шеренга рюмок, бокалов, бокальчиков. А в центре
всего этого великолепия возлежал большущий осетр, усыпан-
ный зеленью, с пучком петрушки во рту
Ей-ей, никогда в жизни не видывал ничего подобного!
Но больше всего нас поразили гости. Рядом с чистокров-
ными буржуа в черных фраках и белых манишках сидели
самые настоящие пролетарии в потертых пиджаках и косово-
ротках. Заметили мы и парочку толстяков, похожих на куп-
чиков. В этом неестественном смешении оказались и больше-
вики, меньшевики, эсеры — и тут же... представители бакин-
ской буржуазии, либералы! Каково?!
В группе большевиков я увидел членов Бакинского ко-
митета Джапаридзе и Лзизбекова. С ними был и мой неиз-
менный друг Максим—«великий конспиратор», далее си-
дели черногородский рабочий Михаил Кирочкин, агитатор
Дефас (он же Святой) и еще трое товарищей из разных
районов.
Меньшевиков возглавляло всем известное семейство Шен-
дриковых — Лев, Илья и его жена Клавдия. Главным запра-
вилой и златоустом их по-прежнему был Илья, злой на язык
оратор, откровенный демагог, нс брезгующий никакими сред-
ствами в борьбе с большевиками.
Среди эсеров видную роль играл третий брат — Дмитрий
Шендриков. Таким образом, между эсерами и меньшевиками
установились как бы родственные связи. Кстати сказать, сей-
час Дмитрий сидел как раз на стыке между делегациями
этих партий.
Кажется, мое желание попасть на хорошую дискуссию
с нашими противниками наконец-то осуществилось — собра-
лись все «киты» да плюс еще известные заправилы партии ли-
бералов. Быть буре!..
Окинув взглядом это пестрое сборище, изумленный Алеша
шепнул мне на ухо-
— Вот это да! Ноев ковчег!
— Всякой твари по паре, — отозвался я, озираясь по сто-
ронам и не зная, куда приткнуться.
К нам тотчас подскочил «человек» во фраке и белых пер-
чатках, с салфеткой через плечо.
— Пожалуйте-с, господа! Вон в тот конец. Тихонько.
Прошу вас. Уже начали-с...
Это еще что за птица? Самый настоящий лакей! Вот диво
дивное! Куда ж мы попали, однако? ..
293
ПЕРЕПОЛОХ
В ту же ночь, быть может в те же часы, на другом конце
города происходили не менее странные события.
Представьте себе небольшую площадь, обнесенную глино-
битными стенами. В эти стены кое-где врезаны толстые дере-
вянные калитки с железными молоточками, заменяющими
звонки. Во дворах ютятся низенькие татарские домики с пло-
скими крышами. К площади с противоположных сторон схо-
дятся два кривых переулка; один называется Глухим, другой
Узким. Впрочем, оба они были совершенно одинаковы — и
глухие и узкие.
Здесь тоже бушевал норд. Темно, хоть глаз коли. Только
в дальнем углу площади одиноко мигал огонек фонаря. Во-
круг — ни души. Но это лишь казалось. .
За углом Глухого переулка к стене прилепилась черная
изогнутая фигура на длинных ногах Она казалась безголовой
и неподвижной. Но, если подойти ближе, можно было услы-
шать глухое ворчанье:
— Черт! Дьявол!.. Ни одной собаки!.
Из высокого воротника пальто вдруг высунулась голова в
кепке с большим козырьком. Потом вспыхнул огонек ручного
фонарика, выхватил из тьмы острый подбородок человека,
длинный утиный нос, циферблат часов.
— Двенадцатый!.. У-у, чтоб вам!..
Длинноносый крепко выругался и скрипнул зубами. По-
том он выскочил из засады и бегом пустился через площадь.
Ему навстречу из Узкого переулка спешил человек в черкеске
и мохнатой папахе. Длинноносый с разбегу налетел на него,
едва не сбив с ног.
Тот отскочил назад.
— Ва! Ты что, Хорек, с цепи сорвался?
— А ты зачем с поста ушел, ишак? — заорал длинноносый,
хватая его за воротник.
— Сам 1Ы ишак! — Человек в черкеске мгновенно вы-
скользнул из рук Хорька и схватился за кинжал. — Резать
буду!
Хорек испуганно отпрянул.
-— Ho-но, брось игрушки, Хурма, я погорячился...
Хурма тотчас успокоился:
— Хорошо, не буду резать.
— Видал кого? — уже по-деловому спросил Хорек.
— Не видат и не слыхал! — отрапортовал Хурма. — Ка-
кой собака пойдет в такую погоду? Я пошел, ты пошел, а
люди дома сидят, вино пьют, плов кушают.
— Брось зудить, н без того тошно.
?Л
— Тошно? Выпить надо...
Они немного потоптались на месте, подставляя ветру
спины. Расстроенный чем-то Хорек еще раз спросил.
— Так не видал, говоришь?
— Совсем нет.
— Ни одного человека?
— Ни одного. А может, придут еще?
— В десять назначено.
— Давай аллах. ..
Хорек опять вспылил:
— Теперь уже двенадцатый, дура ты этакая!
Хурма схватился за голову:
— Вай! Пропал твой башка!
— А тебя, думаешь, похвалят?
— Зачем хвалить? Не надо хвалить: я — маленький, ты —
большой. Я — помощник, ты—начальник, тебе и морду на-
бьют.
— Пшел на место, скотина!—рассердился Хорек, направ-
ляясь обратно за угол Глухого переулка.
Хурма недоуменно пожал плечами и тоже пошел на свой
«пост».
По дороге Хорек возмущался: «Проклятая служба! Боль-
шой напутает, а я отвечай. Ну как я скажу полковнику? Он,
поди, уже едет, бешеный черт!»
Площадь вновь опустела.
В это время в городе началась непонятная и, кажется, ни-
чем не вызванная тревога. Из ворот казармы вышел десяток
вооруженных солдат. Во главе шагал усатый ефрейтор, часто
покрикивая:
— Шире шаг! Шире шаг!. .
Вскоре их перегнал крупный разъезд казаков с винтов-
ками за плечами.
Из центра города выехал и куда-то помчался простой па-
роконный фаэтон, сопровождаемый эскортом конных жандар-
мов. Из разных улиц и все в одном направлении мчались как
оголтелые такие же пароконные фаэтоны. За спиной каждого
кучера стоял полицейский, то и дело тыча кулаком в шею:
— Живей, живей, скотина!
По спинам коней хлестали кнуты.
А Хурма и Хорек по-прежнему стояли на своих постах.
Было уже около двенадцати часов ночи.
Хорек все еще ругался, кого-то проклинал.
Хурма был спокойнее, хотя от голода у него урчало в же-
лудке. Кличку «Хурма он получил, вероятно, потому, что
лицо его с отвислыми щеками всегда блестело и было крас-
ным, как хурма.
295
Впрочем, описывать его у нас уже нет времени. Издали,
с каждой минутой нарастая, приближался тяжелый гул и
рокот.. .
— Едут!—прошептал Хурма и спрятался за угол Узкого
переулка.
— Пропала моя головушка! — в отчаянии отозвался Хо-
рек, замирая от страха.— Едут!.
Из Глухого переулка на площадь вымахнул отряд конных
жандармов, сопровождавших крытый фаэтон. Вслед за ними
прискакали казаки. Вся эта кавалькада осадила коней посре-
дине площади. Фаэтон остановился в нескольких шагах от
деревянной калитки, врезанной в глинобитную стену.
Из фаэтона, гремя шашкой, проворно выпрыгнул тучный
жандармский полковник. За ним перешагнул через подножку
высокий подтянутый военный — «сам», бакинский полицей-
мейстер.
— Ну?—сказал он, обращаясь к полковнику.
Тот круто повернулся к жандармам и казакам:
— Расставить караулы! Занять крышу! Конным спе-
шиться!
В то же мгновение перед полковником вытянулся в
струнку Хорек.
— Сюда, вашскородие, сюда-с! — он указал на калитку
с железным молоточком, висевшим над скобкой. — Но осме-
люсь доложить...
— Пшел вон! — оборвал его полковник, поспешно на-
правляясь к калитке. — А-аткрыть!.
Хорек еще раз попытался:
— Так что, вашскородие...
— Отставить, тебе говорят! — гневно прикрикнул полков-
ник.
Двое дюжих жандармов забарабанили кулаками в ка-
литку.
— Ломать! — приказал полицеймейстер.
Жандармы с разбегу ударили в дверь плечами. Но в этот
миг калитка открылась, и они перелетели через порог.
Окружающие невольно рассмеялись. Усмехнулся даже нетер-
пеливый полицеймейстер.
Казаки ринулись во двор первыми, отшвырнув в сторону
перепуганного хозяина и молодого татарина в длинной белой
рубахе. За казаками прошли полковник и полицеймейстер.
Во дворе оказалось два домика: один — большой, деревянный,
другой — совсем маленькая глинобитная хибарка с плоской
крышей. Она, как лишай, прилипла в углу к каменному за-
бору и тупо смотрела во двор единственным оконцем Пол-
ковник направился было к большому дому-
296
— Сюда, вашскородие! — предупредил Хорек, все время
пытаясь что-то сообщить жандарму. — Здесь назначено...
— Здесь? — удивился полковник и, круто повернувшись,
направился к хибарке.
С винтовками наготове впереди полковника пошли два
казака, по бокам — жандармы. Полицеймейстер остался па
месте, под охраной полиции и казаков.
На плоской крыше хибарки выстроились казаки, готовые
стрелять по первой команде.
Полковник осторожно подошел к двери и резко постучал
рукояткой пистолета.
— Именем закона!
Ответа не последовало. В хибарке было тихо и темно. Ка-
залось, там кто-то притаился и ждал. ..
Хорек еще раз прорвался к полковнику:
— Дозвольте доложить...
Тот в бешенстве оттолкнул его и еще сильнее забарабанил
в дверь. Но в хибарке по-прежнему было тихо.
— Лома-ать! — крикнул издали полицеймейстер.
Казаки навалились на дверь. Она легко сорвалась с петель
и рухнула внутрь хибарки.
Полковник шагнул вперед с пистолетом наготове:
— Что за дьявол? Да здесь никого нет, кажется? Огня! ..
Хорек в ужасе нырнул за спины жандармов, а Хурма,
стоявший у калитки, надвинул папаху на самые уши.
— Ва! Пропал Хорек!
А к площади один за другим подкатывали фаэтоны. В тем-
ноте сшибались колесами. Извозчики громко ругались. По-
лицейские усмиряли их, пуская в ход кулаки и ножны шашек.
Шум и гомон перекрыл чей-то басовитый окрик:
— Молчать, собаки!..
КОВЧЕГ БЕСНУЕТСЯ
Теперь вернемся в «ноев ковчег», куда я попал с Алешей
Маленьким. Когда Максим отправлял меня на это сборище,
он говорил: «Сходи обязательно. Тебе полезно послушать хо-
рошую драчку с буржуями».
Ох, уж этот конспиратор! Ни словечка не скажет заранее
без крайней необходимости. Его девиз — лучше не договорить,
чем сказать лишнее. Вот почему все, что я увидел и услышал
здесь, было для меня новостью.
Мы тихонько прошли в конец стола и уселись в группе
большевиков, по соседству с Максимом и Джапаридзе.
297
Выступал маститый оратор во фраке, с золотым пенсне на
горбатом носу. Толстая цепочка, украшенная брелоками, пере-
секала белый жилет от левого карманчика до правого. Упру-
гий живот упирался в край стола. Жидкие волосы едва при-
крывали блестящую лысину. Холеное лицо благосклонно улы-
балось.
— Это знаменитый адвокат бакинской буржуазии,—шеп-
нул мне на ухо Максим.—Член городской думы, либерал,
конечно. Слушай и удивляйся.
А я и так навострил уши и дивился чуть не каждому слову
адвоката. Бог мой, как он говорил! Речь лилась плавно, как
вода из крана.
— Вы, разумеется, понимаете, господа, что я не марксист
и не так уж силен в теории,-— явно кокетничая, говорил ора-
тор.— Однако смею вас заверить—с учением Маркса и Эн-
гельса мы тоже знакомы.. .
«Ого! Буржуи Маркса изучают! — удивился я. — Это инте-
ресно. Куда ж он клонит, однако? ..»
Ссылаясь на Маркса и даже цитируя наизусть строки из
«Капитала», адвокат стал доказывать, что предстоящая рево-
люция в России, подобно великой французской революции, не-
избежно явится буржуазной, то есть такой революцией, кото-
рая освободит российский капитализм от феодальных пут и
принесет народу свободу и демократию...
— Какую свободу? Какую демократию? — бросил с места
реплику Лефас.
Оратор сделал вид, что он не слышал вопроса, и продол-
жал:
— Если указанное положение Маркса правильно, — а это
несомненно так, — то и выводы, господа, совершенно оче-
видны: возглавить народное движение и прийти к власти
должна...
— Ваша партия, конечно? — опять перебил Лефас.
— Нет! Я хотел сказать — русская буржуазия, — отпари-
ровал адвокат. — Разумеется, господа, речь идет о буржуа-
зии прогрессивной, либерально-демократической, способной
организовать выборную власть.
— Вот это здорово! —сердито проворчал Алеша. — Народ
проливает кровь, а буржуи лезут к власти!
Мне очень хотелось оборвать наглую речь адвоката, но,
глянув в сторону Джапаридзе, я воздержался. Он казался
совершенно невозмутимым, а Максим скучающе поглядывал
в потолок, позевывая в руку Что это значит? Я не понимал,
какие могут быть разговоры у революционеров с буржуями.
С какой стати мы, большевики, уселись за один стол с
298
эксплуататорами и паразитами? А тут еще эта рыбина с пет-
рушкой во рту1
Между тем адвокат перешел уже от теории к фактам:
— В ближайшее время, господа, предстоит сессия Бакин-
ской городской думы. И мы, видите ли, от имени всего насе-
ления города намерены заявить протест против погромной по-
литики правительства и послать петицию о демократических
реформах, в частности об организации земства в Закав-
казье. ..
Признаться, я не понял, при чем тут Маркс и чего доби-
вается этот лощеный адвокат буржуазии.
— Прискорбные события в других губерниях показали,—
продолжал оратор, — что весьма часто земские и думские
собрания используются... гм... некоторыми партиями...—
он покосился на большевиков, — в целях политической де-
монстрации. Толпы народа, знаете ли, красные флаги, по-
лиция, казаки... Вы понимаете, господа, это же сорвет каше
начинание... И, наконец, мы еще не уверены, будет ли рево-
люция. ..
— Революция уже началась! — резко отчеканил Джапа-
ридзе с места-
Оратор вздрогнул и нажал животом на край стола.
— Допустим. Мы готовы ее приветствовать. Пагубная
война с Японией, реакционная политика Николая Второго
озлобили даже терпеливого русского мужика, посеяли смуту
в армии, вызвали ураган стачек.. . И мы действительно, гос-
пода, ощущаем некое колебание почвы под ногами.
В это время в дверях что-то грохнуло. Стол дрогнул, зазве-
нела посуда.
Кое-кто вскочил на ноги, упал стул. По лицам гостей про-
бежала тень испуга. Живот адвоката скользнул вниз, увлекая
за собой скатерть с вином и снедью.
Послышались тревожные возгласы:
— Что такое? Что случилось?
Дверь распахнулась, и перед нами предстал испуганный
лакей с подносом в руках.
— Ничего-с, ничего-с, господа! Я упал-с, господа... Изви-
ните-с!
На пороге валялась разбитая посуда.
Оратор живо вскочил на ноги и одернул полы фрака. Его
белый жилет был залит красным вином. Однако адвокат не
растерялся, — сунув салфетку за галстук, он ловко прикрыл
ею коварное пятно и высоко поднял пустой бокал.
— Господа, нас перебили! А посему выпьем за успех на-
шего общего дела, и позвольте выразить надежду, что...—
оратор улыбнулся на все стороны, — что при поддержке всех
299
сторонников истинной демократии мы поведем нашу много-
страдальную, сермяжную Русь к свободе и прогрессу...
Гости выпили, чокнувшись с ближайшими соседями.
Алеша Маленький с презрением отодвинул свой бокал. Я по-
ступил так же. Пить с буржуями? Ни за что! .. Джапаридзе
бокала не отодвинул, но и не выпил.
Начались тосты. Вперемежку стали выступать меньшеви-
ки-шендриковцы, медоточивые эсеры, горячие, словно чем-то
обозленные, генчакисты и опять либералы. И все они в один
голос призывали к соглашению, к единству действий в ходе
революции, к поддержке либеральной буржуазии, как бы са-
мой историей призванной стать во главе движения. А глав-
ное — не мешать городской думе выступить перед царем с пе-
тицией от всего населения города Баку, от всех классов.
Либералы таяли от восторга, однако на большевиков по-
глядывали с подозрением и опаской. В самом деле, что они
скажут?
Наконец слово взял Джапаридзе. Он медленно встал и хо-
лодно обвел глазами собрание. Все примолкли и сразу насто-
рожились. Адвокат отставил бокал. Джапаридзе все знали
как народного трибуна с огненным темпераментом. Он с пер-
вого слова шел в наступление, бил противника в лоб.
— Да, товарищи, мы, большевики, тоже готовы поддер-
жать любую оппозицию царскому правительству, даже бур-
жуазную оппозицию, — неожиданно спокойно начал Джапа-
ридзе. — Недовольство кровавой политикой самодержавия
ныне охватило не только крестьян и рабочих, но и широкие
слои буржуазного общества, включая интеллигенцию, студен-
чество, даже гимназистов и гимназисток. Одновременные и
совместные выступления против царизма всех общественных
сил не только допустимы, но и желательны...
Мы с Алешей недоуменно переглянулись. Главарь меньше-
виков иронически подмигнул своей жене Клавдии. Она по-
жала плечами. По лицам эсеров пробежала ухмылка. Адво-
кат согласно закивал головой, наполняя бокал вином. Он, ви-
димо, собирался приветствовать оратора ответным тостом.
— Мы готовы согласиться с тем,— продолжал Джапа-
ридзе,— что русская революция в основе своей буржуазная
революция и что именно буржуазия потянется к власти
— Хорошие речи приятно и слушать, — медовым голосом
вставил адвокат Его бокал был уже полон до краев. Правую
руку он держал наготове — вот-вот схватит и поднимет...
Большие черные глаза Джапаридзе вспыхнули.
— Да, да! Здесь мы не расходимся с вами. Но где у
Маркса сказано, что русскую революцию девятьсот пятого
года должна возглавить буржуазия? Какая буржуазия, я вас
300
спрашиваю? Вот эта? — Джапаридзе сделал презрительный
жест в сторону адвоката. — Да вы что, смеетесь? Русская бур-
жуазия сама боится революции как чумы! Дальше петиции
и монархической конституции она не смеет и мечтать! Она
торгуется с царем о куцых реформах, она пугает его револю-
цией, она хочет показать правительству, что за нею, за рус-
ской буржуазией, идет весь народ, все классы населения и
даже революционный пролетариат. Она пытается представить
дело так, словно только от нее зависит, быть революции или
не быть! «Дай нам конституцию, — умоляет буржуазия,— и
мы посадим на цепь революцию!» Как видите, даже в рифму
получается.
Большевики рассмеялись, а громче всех мы с Алешей.
Адвокат рывком отодвинул бокал, едва не расплескав
вино. А Джапаридзе продолжал:
— Что же происходит в действительности? Какие силы
возглавляют русскую революцию? Отвечаю: рабочий класс и
его партия — партия социал-демократов большевиков! . .
Что тут поднялось! Все зашумели, застучали по столу,
вскочили на ноги. Зазвенела посуда. Казалось, вот-вот пойдут
в ход кулаки.
Джапаридзе переждал бурю и продолжал:
— Вы напрасно волнуетесь, господа и товарищи! Мы ни-
чего еще не сказали о сессии городской думы. Мы вовсе не
собираемся срывать ее и громить думских либералов. Пусть
себе протестуют и пишут слезные петиции царю Николаю, но
только не от нас, не от бакинского пролетариата. Мы выйдем
на улицу и напишем свои требования не в петиции гласных,
а на красных знаменах и плакатах!
— Какие требования?! — взвизгнула Шендрикова, побаг-
ровев от гнева.
— Наши требования уже гремят во всех концах России:
долой войну, долой самодержавие и да здравствует демокра-
тическая, рабоче-крестьянская республика! Вы слышите? Ра-
боче-крестьянская!
Трудно описать, что произошло дальше. Ноев ковчег бес-
новался! Ложка дегтя, влитая Джапаридзе в бочку медовых
речей соглашателей, довела их до белого каления. В шуме и
криках, в звоне посуды ничего нельзя было понять. Больше-
вики оказались в осаде. Мы с Алешей неистово аплодировали
и уже готовились к отпору. К счастью, либералы первыми
опомнились. Испуганный хозяин дома вскочил на стул и, ма-
хая руками, как крыльями, просил успокоиться:
— Господа!.. Господа!.. Тихо, прошу вас... Услышат на
улице... Умоляю, господа! Тише!..
Максим тронул меня за плечо:
301
— Вы с Алешей можете уходить. Пора. По дороге глядите
в оба.
Меня, конечно, очень подмывало на прощание чем-нибудь
досадить меньшевикам и буржуям, но присутствие членов ко-
митета сдерживало порывы. И мы первыми покинули ноев
ковчег
ДРУЖКИ
Мы вышли на улицу.
Ветер угомонился. Пыль улеглась. Небо стало светлее.
Кое-где проглядывали звезды. Город еще спал. В глубокой
тишине были слышны глухие вздохи моря.
Алеша жил далеко, в Черном городе, и мы решили зано-
чевать у меня в Трущобе.
По дороге Алеша подтрунивал над пышными речами ли-
берального адвоката:
— А ведь он всерьез мечтает попасть в министры! На-
шими руками хотят жар загребать. Нет, господа хорошие, мы
вам еще покажем, где раки зимуют!
Я тоже полагал, что «показать им» надо, но все же не мог
понять, как это либералы решились пойти на конспиративное
собрание, дать нам свою квартиру, да еще такой банкет за-
катить!
— Тут нет ничего удивительного, — разъяснял Алеша.—
Либералы боятся, как бы большевики не помешали им послать
петицию царю-батюшке от имени всего населения города, в
том числе и от рабочих. А вдруг мы закатим демонстрацию?
Вот они и решили попытаться заранее уговорить нас, а мень-
шевики и эсеры пришли, конечно, помочь...
— Помогли, как веревка повешенному.
— Вот именно. .
Алеша был на два года старше меня. В политических во-
просах мы редко расходились с ним, но по характерам трудно
найти друзей более несхожих. Алеша был человеком край-
ностей, человеком большой любви и большой ненависти. Он
шел к цели прямой дорожкой, нс оглядываясь по сторонам,
не прельщаясь никакими соблазнами жизни. Не будь он ре-
волюционером, он мог бы стать монахом-подвижником и носил
бы железные вериги. Неустанная работа в подполье состав-
ляла весь смысл и все содержание его жизни. Он редко бывал
в театрах, почти не читал художественной литературы, не
5 мел беспечно отдыхать и веселиться. Людям, плохо его знав-
шим, Алеша казался слишком сухим, суровым а девушкам
скучным. Он весь был в будущем и только будущее считал
прекрасным.
30'2
Нет, я совсем не был похож па Алешу и, вероятно, любил
его именно за то, чего мне не хватало. Я завидовал его не-
обыкновенной целеустремленности, его способности отказы-
ваться от всего, что мешало работе. По совести говоря, мне
это плохо удавалось. Я любил природу. Для меня было празд-
ником побывать в театре, послушать музыку, посидеть за
книгой. Любил петь песни, декламировать стихи, особенно
Пушкина, Лермонтова и Горького — «Песню о Соколе» и
«Песню о Буревестнике». Тайно от всех пробовал и сам пи-
сать стишки, — разумеется, только такие, в которых хорошо
рифмовались слово «свобода» или боевой клич: «Смерть ти-
ранам!» Словом, мы с Алешей представляли собой своеоб-
разное единство, как две стороны одной монеты.
Итак, мы пробирались к Трущобе. Отказ от буржуйского
угощения давал себя знать—в желудке что-то посасывало.
Мимоходом заглянули в ночную чайную, купили свежих чу-
реков, сунули под мышки и пошли дальше. Время от времени
отрывали большие куски хлеба и с аппетитом жевали.
Мы были уже недалеко от цели, когда я вспомнил вдруг
о нашей общей любимице Раечке Коноваловой:
— Ты пе знаешь, почему она не пришла сегодня на
банкет?
Алеша назидательно ответил:
— Она слишком молода для таких собраний.
— Слишком молода? — удивился я.—Для прошлогодней
операции с астраханским шпиком она была достаточно взрос-
лой, а тут...
— Да, да!'—обрадовался Алеша. — Я, видишь ли, до сих
пор не могу понять, как она умудрилась такого матерого фи-
лера подвести под удар! Ведь тут нужны были не только
улыбка и красивые очи, но и большая выдержка, мужество.
Она же сущий ребенок!
— Хорош ребенок!—запротестовал я, удивленно глянув
на Алешу. — Ведь тебе не хуже меня известно, как было
дело...
—- Известно,— отозвался Алеша, замедляя шаг. — Поду-
мать только: толкнуть шпика в объятия самого Камо! — Он
глянул в небо, где уже горели звезды, и, словно открывая все-
вышнему великую тайну, произнес тихо:—Чудная де-
вушка! ..
Это было сказано с таким трепетом и нежностью, что я
онемел от изумления. А обычно суровое лицо его вдруг осве-
тилось счастливой улыбкой.
Ну что ж. Ничего не имею против... Раечка и в самом
деле хороша: кудрявая, чернобровая, жизнерадостная, как
первый весенний день, а к тому же и верный товарищ...
303
Правда, эта девушка мне тоже нравилась, очень нравилась,
но вовсе не в такой мере, чтобы снять, как луна, при одном
воспоминании о ней. То-то он посочувствовал царевне, прыг-
нувшей с башни! Вот странно: такой аскет—и вдруг... Нет,
это не для нас. Теперь не время для личного счастья: не се-
годня, так завтра ударит девятый вал...
ПРОВАЛ
А вот и хорошо знакомый нам Глухой переулок. Здесь
шаги раздавались гулко, как в каменном ущелье. Кругом ни
души, ни огонька. Мы пошли медленнее, осторожнее. Время
позднее, как бы грабители не налетели. У меня за поясом
висел небольшой кинжальчик, правда, острый как бритва, но
что это за оружие против бакинских разбойников с их мау-
зерами и наганамл!
Стоп! .. Мне почудилось, что впереди из-за угла высуну-
лась чья-то голова и мигом исчезла.
— Видал? Уж не шпион ли это?
Алеша отмахнулся:
— Ничего я не видал. Тебе всюду шпики мерещатся.
Плюнь через левое плечо, и все пройдет.
Мы повернули за угол Глухого переулка на маленькую
площадь, где приютилась Трущоба.
— Стой! Влопались! — схватил меня за руку Алеша.
Навстречу нам спешили жандармы и человек в черкеске.
Бежать было поздно — пуля догонит. К тому же поблизо-
сти стоял отряд конных полицейских, а вся площадь перед
Трущобой была забита до отказа пароконными фаэтонами.
Что делать?
— Дай чурек, — шепнул Алеша и, взяв меня под руку,
смело двинулся навстречу жандарму. — Валяй дурака, дру-
жище, — мы вдребезги пьяны
Я тотчас повис на его руке: пьяны так пьяны. ..
Алеша рвал зубами чурек и что-то бубнил себе под пос.
Я — тоже.
— Стой! Куда вас черт несет так поздно?—окликнул нас
жандарм, загораживая дорогу.
— На Та... Тазапирскую, вашскородие, — заплетающимся
языком ответил Алеша.
Я, как попугай, повторил то же самое и пошатнулся на
человека в черкеске, подскочившего ко мне сбоку. Тот брез-
гливо отстранился:
— Вай! Пьян, ишак, да?
— Я?.. Мы?.. Ничуть!..
301
— На Тазапирскую, говоришь, идете? Она позади вас,
пьянчуги!
«Сорвалось, — подумал я, холодея.— Плохо мы сыграли».
Однако Алеша продолжал игру.
— Но, но... — сказал он, грозя жандарму пальцем у са-
мого его носа. — Ты нас не крути, вашскородие... мы ж...
мы ж. . . не пьяны!
— Ни в одном глазу! — поддержал я, качнувшись уже в
сторону жандарма. — Таз-запир... запирская, сто пять...
Понятно?
— Пшли за мной! — сердито крикнул жандарм, направ-
ляясь к калитке Трущобы. — Там разберут.
Кажется, наш маневр не удался. Все же мы продолжали
пошатываться и жевать чуреки. А как быть с кинжалом?
Обыщут — и каюк...
У знакомой калитки стояли казаки с винтовками и не-
сколько городовых. Мы, как бы испугавшись, шарахнулись
назад.
Человек в черкеске толкнул меня в спину:
— Пшла, пшла, пьяный морда!
Сквозь строй жандармов и казаков мы вошли во двор
Трущобы — увы, знакомые места! На крыше нашей хибарки
стояли казаки. Целое нашествие! Что бы это значило?.. Ба,
да здесь и сам господин полицеймейстер! Он находился у
сорванной двери Трущобы и отчаянно ругал жандармского
полковника, стоявшего перед ним навытяжку.
— Где ваши глаза были, господин полковник?! Взбаламу-
тили чуть не весь гарнизон! Пешую и конную полицию! Ка-
заков!.. «Всю головку захватим! Все партии! Где они, черт
вас возьми?! Где они, я вас спрашиваю?!
Полковник что-то невнятно бормотал, козыряя правой ру-
кой, а левой придерживая не по росту длинную шашку. За
его спиной, с красным флагом под мышкой, стоял высокий,
длинноносый человек в штатском. «Наше знамя, — подумал
я. — От маевки осталось! Скверное дело».
Шпион инстинктивно повторял движения перепуганного
насмерть начальника и вместе с ним пятился назад от разгне-
ванного полицеймейстера. Наконец тот плюнул под ноги пол-
ковнику и ринулся вон со двора.
В ту же минуту взбешенный жандарм обернулся назад и
закатил такую оплеуху долговязому шпику, что тот кубарем
отлетел в сторону.
— Я вас научу!. .
Задыхаясь от злобы, полковник ринулся прочь от хибарки
и... наткнулся на нас.
11 П. Бляхин
305
— Это еще что за гуси? — неистово заорал он, останавли-
ваясь. — Откуда?!
— Так что на улице, вашскородие, — в испуге отрапорто-
вал жандарм. — Кажись, пьяные, вашскородие...
— Дурак! — рявкнул полковник и, повернувшись к нам,
приказал: — Пошли вон, мерзавцы! ..
Мы не стали обижаться на грубость и, забыв, что мы «пья-
ные», пулей вылетели со двора.
Каких только чудес не бывает в подполье! Выгнали тех,
кого искали! Правда, арест двух молодых большевиков вряд
ли утешил бы огорченных жандармов — ведь они надеялись
захватить кого-то поважнее! В самом деле—за кем пригнали
к маленькой Трущобе такое многочисленное воинство?
Подробно об этих событиях в Трущобе я узнал, конечно,
значительно позднее со слов родственника хозяина дома —
молодого азербайджанца, с которым мы дружили.
Итак, мы с Алешей скорыми шагами удалялись от Тру-
щобы. Я с удовольствием нащупал кинжал—уцелел-таки!
От радости хотелось балагурить. Но Алеша был настроен
иначе.
— Провал Трущобы — большой урон для нас и хороший
урок...
— Урок?
— Да. Для тебя и для Максима. Спрашивается, кто ви-
новат?
— Сам полицеймейстер пожаловал! Значит, собирались
захватить большое собрание?..
— А ты не догадываешься, какое?
— Ноев ковчег?
— Совершенно точно. Они думали накрыть сразу всю го-
ловку революционных партий. ..
От изумления я даже остановился.
— Тогда зачем их понесло в Трущобу?
— Адрес спутали.
— Быть этого не может! — возмутился я. — Ты что-то
мудришь, Алешка!
— А мне кажется, ларчик просто открывается. Ведь сна-
чала мы хотели собраться в Трущобе.
— Ну, так что?
— А когда выяснилось, что явится много народу, пере-
несли в тот самый дом, где мы с тобой были час назад. По-
нятно?
У меня потемнело в глазах.
— Значит, кто-то узнал первый адрес, донес в охранку, а
внезапная перемена места собрания спутала карты- Кто ж
это?
306
— Не знаю, — мрачно сказал Алеша, — но для меня ясно
одно — здесь работала чья-то грязная рука.
Я вспылил:
— Что ты болтаешь, Алешка! Неужто ты думаешь...
Он резко оборвал меня:
— Ничего я не думаю! И тебе не советую.. . Подождем,
что скажет Максим. Он наверняка займется этим делом.
В Черный город мы добрались еле живыми от усталости.
К счастью, комната Алеши имела отдельный ход, и мы ни-
кого не потревожили, явившись так поздно. Огня не зажи-
гали. Алеша молча провел меня в свою комнату, толкнул
на койку, а сам устроился на полу. Легли не раздеваясь.
Я долго не мог заснуть. Мучили тяжкие подозрения, о которых
нельзя говорить вслух, нельзя думать, — стыдно и страшно.
НА ДРУГОЙ ДЕНЬ
Я проснулся рано.
Л1аленькая, белая комнатка Алеши походила на монаше-
скую келью. В углу, справа от двери, прямо на полу стоял
примус, на примусе — закопченный чайник. Слева в стене
торчали два больших гвоздя — это вешалка. Под запылен-
ным окном, задернутым частой сеткой, примостился столик
с пирамидкой книг, по обеим сторонам его —табуретки. У стены
напротив двери стоял топчан. Никаких украшений, все голо.
Я сразу вскочил на ноги, придавив руку Алеше. Он испу-
ганно поднял взлохмаченную голову.
— Что случилось?
— Ничего. Кажется, я наступил тебе на руку? Не
больно?
— Ерунда!
Мы торопливо привели себя в порядок. Завтракать было
некогда. До начала работы надо было успеть предупредить
некоторых товарищей о провале Трущобы. Там наверняка
оставлена засада. Алеша взялся сообщить Максиму, рабо-
тавшему на судоремонтном заводе, Раечке и другим товари-
щам из Городского района. А я должен был уведомить
братьев Кирочкиных и статистика Семина, известного под
кличкой «Серый»- Все они работали в районе Черного города
и нередко приходили в Трущобу за нелегальщиной. Под вечер
мы условились встретиться у Максима.
Город только еще пробуждался. Заводские гудки молчали.
На улицах было тихо. Только из гавани доносился глухой
рокот и рев парохода. После норда небо очистилось от туч
и радостно голубело.
11*
307
Этот район недаром назывался Черным городом. Здесь
было много металлургических и вечно дымивших нефтепере-
гонных заводов. Сюда доносились облака копоти из Балаха-
нов и Сураханов. Булыжные мостовые не чинились испокон
веку, а земля была пропитана мазутом.
Братьев Кирочкиных я застал дома. Старший, Михаил,
был уже на ногах. Шумно фыркая, он умывался над тазом.
Это был высокий детина лет под тридцать, с сутулой спиной
и коротко остриженной головой. Широкое, мужиковатое лицо
казалось хмурым, неприветливым. Но это лишь казалось.
В действительности он был добрейшим человеком и верным
товарищем. Мы знали его как преданного партии рабочего-
активиста, имевшего широкие связи с заводскими рабочими.
Его брат Тимофей, молодой жизнерадостный парень, всегда
веселый, смешливый, был как бы дополнением старшего.
Михаил выглядел неуклюжим и малоподвижным. Тимо-
ша— весь движение. Старший походил на отца и был чер-
ным, младший — вылитая мать, светлый, белокурый, голубо-
глазый.
Когда я вошел, Тимоша валялся на койке. Михаил брыз-
нул на него водой.
— Вставай, тебе говорят, гудок скоро! Слышишь?
Тимоша повернулся на другой бок.
— Не слышу! Ори громче! ..
— Ты что прикатил ни свет ни заря? — обратился ко мне
Михаил. — Случилось что-нибудь?
— Случилось...
Тимофей мигом сорвался с койки.
Я рассказал о провале Трущобы и о том, как нас с Але-
шей прогнали со двора.
Михаил потемнел, схватил меня за руку.
— Это неспроста. А сегодня я собирался к тебе за лите-
ратурой. Вот попал бы.
А Тимоша реагировал на свой лад — он упал на койку и
захохотал.
— Значит, вас выгнали да еще отругали? Вот умора!
Михаил рассердился:
— Да ты что, ошалел, Тимошка? Тут серьезное дело, а
тебе «ха-ха». Ты же сам чуть не попал в лапы тех же жан-
дармов!
Тимоша изумился:
— То есть как это?..
— Очень просто. Ты не знал о перемене места собра-
ния, и прикатил бы прямо в Трущобу, и, конечно, влип бы как
миленький. Хорошо, что тебя в Балаханах задержали.
Тимоша хлопнул себя ладонью в лоб:
ЗОЬ
— Вот так история с географией! А я то злился, что не
попал на этот диспут!..
— Скорей одевайся и сбегай предупреди Варяга, — пре-
рвал его Михаил. — Он тоже собирался в Трущобу. Забеги
и к Анне Петровне...
— Есть, капитан! — Тимофей пулей вылетел из комнаты.
Я тоже заспешил. Как бы не опоздать к Семину! Он слу-
жит в городской думе, кажется статистиком, и к девяти утра
должен быть на месте. Чудак какой-то: работает в городской
думе, а живет в Черном городе, по соседству с заводом по
перегонке нефти. Дым, копоть. Здесь большой рабочий центр.
Много наших ячеек на заводах и в судоремонтных мастер-
ских, большие связи с матросами торгового флота, много дей-
ствующих кружков. Семин, говорят, хороший пропагандист
и агитатор. Я слышал его выступления на массовках и, при-
знаться, завидовал ему. Как он хорошо и гладко говорит!
Словно стихи читает. Хоть бы раз запнулся. Не то что я. Оде-
вался он опрятно, неизменно в серый костюм, тщательно
выглаженный. Носил белую сорочку с накрахмаленной
грудью и черный галстук. А как иначе? Ведь он служащий,
интеллигент. .
В большом каменном доме с плоской крышей он занимал
одну комнату на первом этаже, с окном на улицу, ход через
парадную дверь.
У Семина я давно не был и теперь с трудом разыскал его.
На стук в дверь долго не отвечали. Постучал еще раз, по-
сильнее. Дверь оказалась незапертой и от толчка открылась.
Я вошел. В комнате никого не было. На окнах кружев-
ные занавески. У стены мягкий диван. Венские стулья. Боль-
шое зеркало. Письменный стол, платяной шкаф. Впрочем,
это естественно — он ведь прилично зарабатывает.
С полотенцем на шее вошел Семин и остановился у по-
рога. Лицо бледное, худощавое, под левым ухом круглая ро-
динка, похожая на сережку.
— Красная рубашка? — удивился он. — Ты? Каким вет-
ром?
Я пошутил:
— А ты чего испугался? Чертика увидел?
— Вроде того, — уже спокойно ответил Семин. — Ты и
в самом деле как чертик из земли выскочил. Никого в ком-
нате не было — и вдруг.. . Ну, здравствуй, золотой. Чему
обязан таким ранним визитом? — Он крепко пожал мне
руку.
Я еще раз рассказал о подозрительном провале Трущобы
и наказал туда не заглядывать больше.
Сёмин схватился за голову:
309
— Ай-ай-ай! Провалить такую конспиративку!.. Здесь
что-то не так, золотой, не так! Видна тонкая работа.
— Где же тут тонкая? Хотели накрыть большое собрание,
а поймали только двух, да и тех прогнали.
— Да, да! Вы очень ловко отделались, даже смешно, —
согласился Семин. — Но чьих это рук дело? Шпики или кто?
— Не знаю. Дело темное.
— Ты, пожалуй, прав, золотой, — сказал Семин, надевая
серую шляпу. — Нельзя так, с маху, подозревать кого бы то
ни было, слишком мерзко. А впрочем, комитет разберет. Хо-
рошо, что Максим уцелел, уж он найдет ниточку... Ой, девять
часов скоро! Я бегу, дорогой товарищ. Ничего не поделаешь,
служба. До свидания, золотой!
Мы торопливо попрощались. Мне надо было спешить к
открытию типографии.
Сегодня как раз получка. Надо полагать, хозяин ничего
еще не знает о событиях прошлой ночи, и я успею выручить
свои деньги — целых четыре рубля за две недели! А там
видно будет. Посоветуюсь с Максимом. Вот человек — как
бог, всеведущий!
Я - НЕЛЕГАЛЬНЫЙ!
Итак, Трущоба провалилась. А вместе с ней провалился
и я, как съемщик квартиры. В Трущобе, как после оказалось,
жандармы нашли несколько свежих листовок к солдатам ба-
кинского гарнизона, призывающих к ниспровержению суще-
ствующего строя, брошюру Ленина «Что делать?», револьвер,
красное знамя, обшитое золотым галуном, и... мою прописку.
Для целой армии жандармерии, казаков и полиции с самим
господином полицеймейстером во главе трофеи не велики, ио
совершенно достаточны для того, чтобы моя фамилия попала
«на учет» в охранное отделение. Правда, кому именно при-
надлежит эта фамилия, вряд ли там могут установить, не
зная меня в лицо. Одно было ясно — свою настоящую фами-
лию я уже потерял... Как быть? Скорей к Максиму!
Максим жил на Губернской улице, в доме Джафарова, в
той самой комнате, куда я впервые попал в июне прошлого
года, по приезде из Астрахани. Это была одна из явок Бакин-
ского комитета партии. Обстановка осталась неизменной:
одна табуретка, два венских стула, старенький топчан, при-
храмывающий на одну ножку, и обязательная для холостяка
керосинка. Простой стол, накрытый газетой «Каспий», стоял
посредине комнаты. На нем чернильница, ручка, пачка бу-
маги и стопка цензурных книг.
ЗЮ
Когда я открыл дверь и вошел в комнату, Максим бро-
сился мне навстречу:
— Молодец, Рыжик! Как я рад, что вы так ловко вывер-
нулись! Ох, и влетело бы вам!
С некоторым сожалением, но я должен был возразить:
— Это не я, Максим, первым Алеша придумал пьяными
притвориться, а я поддержал только.
— А он на тебя сваливает! — рассмеялся Максим. — Ну
да ладно, не в этом корень. Заваривай чай, а я закуску при-
готовлю. Скоро и Алеша явится.
Довольный неожиданной похвалой, я с удовольствием за-
нялся керосинкой и чайником. Максим выкладывал на стол
все свои запасы — кусок овечьего сыра, копченую колбасу,
масло, чуреки. Он не расспрашивал меня о подробностях
провала Трущобы, так как все уже знал со слов Алеши. Ни-
чего не сказал и о своих выводах. Да разве он скажет! Он
сто раз подумает и проверит, прежде чем вымолвит хоть одно
слово. Я хотел только знать, что он мне посоветует. С потерей
настоящей фамилии мое положение в подполье должно резко
измениться, а как именно — знал лишь Максим, наш «вели-
кий конспиратор». Он не зря носил эту кличку — умный, бес-
страшный, не терявшийся в любых обстоятельствах, изобре-
тательный и твердый, как кремень. Он прошел хорошую
школу подпольщика еще в A'locKBe. Максим следил за каж-
дым моим шагом, учил уму-разуму, обтесывал углы и что
называется тянул за уши. Для меня он был образцом боль-
шевика-подпольщика и добрейшей души человеком. Максим
был такой же кудластый и рыжий, как я, лишь повыше ро-
стом да пошире в плечах. Мне нравились его простецкое
лицо рабочего, его кудрявая бородка, зоркие, живые глаза.
Чайник вскоре закипел, и мы уселись за стол.
— Так вот, дорогой мой Рыжик, — заговорил наконец
Максим, разливая чай. — Отныне ты нелегальный. Забудь
свою фамилию, забудь имя и отчество, где ты жил, где ро-
дился, а главное — имей глаза в затылке.
— Понимаю, — многозначительно отозвался я и подал ему
бутерброд с сыром.
Максим насмешливо прищурился.
— Попробуй не понять!
Он быстро подошел к топчану, встал на колени и с таин-
ственным видом запустил под него руки.
Я жадно следил глазами за каждым его движением.
А через минуту перед моими глазами на столе лежал уже
новенький паспортный бланк за подписью и печатью поли-
цейского начальства.
— Получай, конспиратор, — сказал Максим, улыбаясь од-
311
ними глазами. — Тебе остается только заполнить чистые
графы и написать любую фамилию, какая тебе понравится.
Место рождения, уезд и губернию я тебе подскажу. Ты ведь
у нас специалист по каллиграфии. Вот ручка, чернила. Зай-
мись. А мне на минутку надо зайти к соседям. Запри за мной
дверь.
Он вышел.
Можете себе представить, как я был взволнован! Отныне
я — нелегальный! То есть человек, живущий под чужим име-
нем, с фальшивым паспортом в кармане, с двуногими гончими
за спиной. Прощай, Пашка Рыжий из села Селитренного!
Прощай, Красная рубашка! Когда увидимся, не знаю...
А может, и не увидимся. Как знать?.
Переход на нелегальное положение — новый этап в жизни
каждого подпольщика. Отныне он всегда под ударом, всегда
преследуем властями, всегда настороже, в напряжении. Он
чувствует себя как бы под дулом ружья врага-невидимки.
Все это я понимал, конечно, но духом не падал. Скорее на-
оборот— я даже немножко возгордился, что стал нелегаль-
ным и оказался в таком же рискованном положении, как на-
стоящие революционеры-профессионалы. Подумать только: в
свои восемнадцать лет я уже опасен для царского правитель-
ства! Это что-нибудь да значит!..
Да, надо заняться паспортом. И где только Максим успел
достать его?
Я с любопытством повертел бланк перед глазами, посмо-
трел на свет — виден водяной знак двуглавого орла. Значит,
бланк настоящий. Лихо работает конспиратор! Однако какую
же фамилию выбрать?
Я уперся подбородком в ладони и стал думать- Конечно,
надо подобрать фамилию получше, повнушительнее и, во вся-
ком случае, непохожую на мою настоящую.. Думать при-
шлось недолго. В самом деле, что может быть лучше слова
«свобода»? Ничего нет лучше! И фамилия получается отлич-
ная — Сво-бо-дин!
Итак, пишем: «Михаил Иванович Свободин». Здорово!
А на бланке вышло просто великолепно. Я ведь действительно
умел писать под любую «руку» и с любым наклоном — влево,
вправо, прямо. Пригодилась практика чистописания славян-
ских текстов, которую я прошел в церковноприходской школе
села Селитренного.
Когда вернулся Максим, а вместе с ним пришел и Алеша,
задание было выполнено с честью.
— Ну как? — спросил Максим.—Заполнил бланк?
— Заполнил, — скромно ответил я, показывая паспорт.
Максим вслух прочитал фамилию и вдруг запнулся:
312
— Как, как?.. Сво... Свободин... Да ты спятил? Ведь
это же прямой вызов полиции! Ты уж написал бы: «Долой
самодержавие!» Посмотри, Алеша, что натворил твой дружок.
Прочитав мою новую фамилию, всегда серьезный Алеша
залился таким обидно-веселым смехом, что я окончательно
растерялся. А Максим продолжал:
— Подпольщик должен быть незаметен, как хамелеон.
Фамилия и паспорт — это наша защитная окраска, дорогой
мой. А ты сам в тюрьму просишься..
Алеша попробовал меня выручить:
— Мне кажется, ты зря беспокоишься, Максим. Фамилию,
конечно, можно было подобрать скромнее, но бывают и такие.
Да у меня один знакомый был Свободин, только имя другое.
— Ты находишь? — Максим нахмурился, подумал не-
множко и махнул рукой: — Ладно. Пропишем тебя в Армени-
кенде, там у меня есть своя рука. Там же найдешь и квартиру
для себя. Алеша поможет.
От души немного отлегло. Но, кажется, Максим прочитал
мои мысли:
— Во всяком случае, товарищ Свободин, запомни: так
рано стать нелегальным — вовсе не чеегь и не заслуга. На-
оборот, это значит — ты плохой еще конспиратор, а стало
быть, и я неважный. Так-то, голубчик. Чай не остыл? Да-
вайте-ка еще похлебаем.
И мы уже втроем продолжали чаепитие.
Алеша пришел прямо с работы, был голоден как волк и
прежде всего набросился на колбасу. Максим довольно ухмы-
лялся. Он знал, что мы с дружком народ в быту не устроен-
ный, и любил побаловать нас чем мог.
— Что нового, Максим? — спросил Алеша, утолив первый
голод.
Максим помрачнел.
— Газеты читали?
— Читали. Но там нет ничего интересного. Куропаткин
все отступает, а в газетах — «гром победы, раздавайся!»
— Два дня тому назад под Цусимой японцы разгромили
весь русский флот!
Эта новость оглушила нас.
— Не может быть! — воскликнул Алеша. — Ав газетах ни
звука.
— Правительство боится обнародовать катастрофу, — по-
яснил Максим. — Ведь это может вызвать всеобщее возму-
щение.
— А что мы будем делать? — спросил я в тревоге.—
Неужто пропустим такое событие?
— Нет. Комитет уже приготовил обращение к народу с
313
разоблачением этого позора. Листовки должны появиться
сразу во всех районах сегодня же ночью.
— Что же ты молчал до сих пор? — удивился Алеша.
Максим ответил, как всегда в подобных случаях:
— А зачем болтать раньше времени? Примерно к часу
ночи пачка обращений будет у меня. Вы зайдите за ними в
разное время. С полсотни Алеша разбросает по набережной
Черного города и у ворот крупнейших заводов. А ты, ува-
жаемый товарищ Свободин,— сказал он мне с расстанов-
кой,— возьмешь на себя Николаевскую улицу и Губернатор-
ский сад. Остальные районы уже обеспечены. Мобилизованы
все наши активисты — Амаяк, братья Кирочкины, Раечка,
Зара, Варяг и вообще вся молодежь. Договорились?
До темноты еще было далеко. Максим предложил исполь-
зовать время на поиски квартиры- Алеша медленно поднялся
из-за стола и нерешительно, с запинкой, обратился к Максиму:
— Нас мучает один вопрос.. .
Максим насторожился:
— А именно?
Алеша смутился, но все же спросил, понизив голос до
шепота:
— Скажи, пожалуйста, кто мог провалить нашу Трущобу?
Мне кажется, тут не все чисто.
Максим поморщился, словно от зубной боли. Секунду по-
молчал, как бы колеблясь.
— Либо нас шпики проследили — меня, или Красную ру-
башку, или еще кого-нибудь, — либо...
— Либо кто? — подался к Максиму Алеша.
Тот резко отстранил его и зло ответил:
— Либо в наши ряды заползла гадюка..
— Нет! — вскрикнул я. — Наших мы знаем всех наперечет!
— Знаем. И поэтому давай помолчим пока. Вам пора ухо-
дить, скоро стемнеет.
Мы оба направились к двери. Но у самого порога Алеша
опять задержался:
— Скажи, Максим, а кто не явился на банкет из пригла-
шенных товарищей?
Максим погрозил пальцем Алеше и сердито предупредил:
— Брось, Алешка! Этих я хорошо знаю: матрос Варяг,
Зара с табачной фабрики, Кирочкин-младший и еще этот —
как его? — Семин из Черного города. Я проверял — все не
явились по серьезным причинам. Нет, нет! Не сметь даже
думать о них! — Максим был необычайно взволнован, даже
хлопнул ладонью по столу. — Ни звука больше, товарищи!
Работает комиссия. До свидания!
Мы поспешно вышли.
314
«кто он»?
От ЛАакспма мы вышли поодиночке и встретились на углу
Базарной и Губернаторской улиц. Дальше пошли вместе.
Долго молчали. Каждый был занят своими думами. Всегда
выдержанный и невозмутимый Максим вышел из себя, даже
по столу хлопнул. Что бы это значило? Неужто он уже за-
подозрил кого-то?.. А при чем тут товарищи, не явившиеся
на банкет?
— Скажи, Алеша, — с некоторым раздражением обра-
тился я к другу, — зачем ты задал Максиму такой нелепый
вопрос?
— Нелепый? .. — повторил Алеша.
Мы прошли улицу, прежде чем он заговорил снова:
— С нашей стороны было приглашено на банкет всего
двенадцать человек, а явилось только восемь. Я сам под-
считал. ..
— Так что из этого?
— Ничего особенного. Некоторые не пришли только по-
тому, что их не успели уведомить о перемене адреса. Вот я и
хотел выяснить у Максима..
Алеша замолчал и пошел быстрее. Казалось, он хотел убе-
жать от собственных мыслей. Я шагал с ним в ногу и рассу-
ждал вслух:
— А почему нельзя думать, что «он» не из нашей среды,
а может быть, из меньшевиков, из эсеров либо из этих, ли-
бералов?
— Все возможно, — тихо отозвался Алеша. — От этой сво-
лочи ни одна партия не застрахована, но...
— Какое еще «но»?
— Но Трущоба никому не известна, кроме наших.
— А шендриковцы? В прошлом году заходил Илья с
женой.
Алеша нахмурился.
— Нельзя бросать тень на людей только потому, что они
наши идейные противники.
Меня начинало трясти от негодования и бессильного воз-
мущения. Значит, «он» среди нас?! Нет, нет! Этого не может
быть. Я знал многих товарищей, со многими дружил, всем
доверял. Это бескорыстные люди, дружные как одна семья,
идейные. Как можно заподозрить кого-либо в измене?
-— Ведь только кто-то из четырех случайно не был уве-
домлен о перемене адреса, — сухо разъяснил Алеша.—
А стало быть, именно этот кто-то и мог ввести в заблуждение
охранку, показав Трущобу.
Я сердито возразил:
315
— А не могло случиться так, что всех четверых не успели
уведомить?
— Могло..
— Почему же Максим ничего не сказал нам? — возму-
тился я. — Ему-то наверное известно.
Алеша насмешливо покосился на меня:
— Ты что, не знаешь Максима? Разве он скажет что-либо
до окончательного выяснения вопроса? Ты заметил, как он
рассердился?. .
— Еще бы. Я никогда не видал его таким.
— Комиссия разберется...
Мне стало жутко. Неужели из этих четырех один —«он.»?
Больше не хотелось ни говорить, ни думать... Но я по-
мимо воли стал перебирать в памяти названных ЛАаксимом
товарищей.
Матрос Варяг? Чудесный парень, настоящий чудо-бога-
тырь. Могучая грудь, саженные плечи, лицо добродушного
мужика и такие ясные голубые глаза, что ни малейшее подо-
зрение не может его коснуться. Я хорошо знал его и дружил
с ним. Нет, не он! •.
Тимоша Кирочкин? Заводской рабочий, настоящий проле-
тарий. Партия для него—мать родная. Хороший активист.
Его очень любит и ценит Джапаридзе. Он только на первый
взгляд кажется легкомысленным и беспечным. Всегда весе-
лый, неунывающий, остроумный насмешник и задира, но
вполне надежный и верный товарищ.
Так. Кто еще не был? Молодой агитатор с табачной
фабрики Мирзабекянца — Зара. О ней и думать нечего. Для
дела готова на все, хоть на смерть. Вспыльчивая, как порох,
страстная, отчаянная. Наш Варяг, кажется, неравнодушен к
ней. Видеть их вместе — одно удовольствие: могучий дуб и
березка.
А Семин? К сожалению, я мало знаком с ним, но все же
встречался не раз, пожимал руки, откровенно, как с товари-
щем, беседовал, доверял. Он всегда был отзывчив, всегда
охотно выполнял любые задания комитета. Нет, о нем тоже
не следует думать плохо.
А раз так, значит, предателя надо искать еще где-то. Где?
Разговор оборвался надолго. Обоих мучила одна и та же
мысль кто?
Так мы дошли до Арменикенда. Несколько раз заходили
в дома с наклейками на окнах «сдается». Ничего подходящего
не было. Скоро конец Арменикенда. А дальше степь, голые
холмы. ..
Как тяжело подозревать кого-нибудь из товарищей.
316
Но какой же «он» товарищ? И почему я должен думать
только о своих? И вдруг я опять вспомнил главаря бакин-
ских меньшевиков Илью Шендрикова! По телу даже му-
рашки пробежали. Ведь он когда-то обвинялся в провокации!
У-у, какая пакость лезет в голову! Лучше не думать. Ко-
миссия все выяснит, и «он» будет обнаружен, а тогда... Что
именно произойдет тогда, я еще не подумал, но грязная рука
должна быть отрублена.
НОВОСЕЛЬЕ
Квартиру мы нашли на самой окраине города. Дальше до
самого горизонта тянулась голая холмистая степь.
Длинный двухэтажный дом походил на казарму. Моя ком-
ната оказалась на втором этаже, она была с балконом и
двумя выходами: один — на улицу, через парадную дверь,
второй — коридором, во двор.
Впрочем, самым удобным выходом мы сочли третий: из
комнаты на балкон, с балкона прыжок на песчаный занос — и
на все четыре стороны. Даже без особого риска поломать
ноги пли свернуть шею.
Дом был наполовину пуст, и хозяин охотно сдал мне ком-
нату по дешевке. Это был черный и живой как вьюн армянин
с острой бородкой, с открытым взглядом карих глаз. По-
русски он говорил плохо, но очень быстро и с явным удоволь-
ствием. Осмотрев мой новенький паспорт, он прищелкнул
языком:
— Очень хорошо! Фамилия как? Свободин? Мхал Ваныч?
Очень рад. А я Тигран. Будем знакомы. — Он тряхнул мою
руку и вернул паспорт. — Ходить в участок время нет. Потом
возьму. Располагайтесь. Вещи есть? Нет?
— Потом принесу, — пообещал я, хотя знал, что прино-
сить мне нечего, — все мои потроха остались в Трущобе.
Добродушный хозяин махнул рукой:
— Пожалста. . . Мебель мало — скажи, дам. Лампу при-
несу и керосин тоже. Спички есть? Хорош. Я ушел. До сви-
дания! Будь здоров, Мхал Ваныч!
Ничего лучшего я не ожидал. Хозяин, кажется, человек
простой и покладистый.
Я осмотрелся: маленький стол, прижатый к стене, два еще
крепких стула и топчан, обтянутый материей непостижимого
цвета. Он был так спрессован предшествующими квартиран-
тами, что казался каменным. Все же спать на нем можно
было, особенно если постелить две-три газеты да еще про-
стыню, подаренную мне заботливой Раечкой. Она же когда-то
17
снабдила меня и подушкой. Одеяло солдатского сукна у меня
было собственное, астраханское, претерпевшее немало пере-
дряг. Впрочем, все это застряло пока в Трущобе. А таких
предметов роскоши, как диван, кровать, платяной шкаф,
зеркало, у меня никогда не бывало, да я и не чувствовал в
них особой надобности.
Теперь я не могу припомнить ни одной ценной вещи, при-
надлежащей мне лично. От библейского Адама я отличался
лишь отсутствием фигового листочка да костюмом нашего
времени. Впрочем, в те времена удобствами быта пренебре-
гало большинство подпольщиков, особенно молодых и не-
женатых.
Питался я тоже как придется. То в дешевой столовой, то
в чайчи 1 или в духане, то на рынке, а чаще всего прямо у
станка, на работе, всухомятку. И, по совести говоря, не счи-
тал это лишением и ничуть не огорчался.
Потребность как-то украсить свое временное жилище я
.удовлетворял тем, что накупал множество художественных
открыток, развешивал их по стенам и в минуты досуга любо-
вался ими. Большей частью это были репродукции с картин
Третьяковской галереи.
Вскоре, как обещал хозяин, я получил жестяную десятили-
нейную лампу с керосином, устроил ее над столиком и прилег
на топчан. До ночи больше нечего было делать. В один-
надцать часов я встану и отправлюсь к Максиму за ли-
стовками.
— Итак, Рыжий, новая жизнь начинается. — Это я ска-
зал вслух, глядя на желтый огонек лампы, — он почему-то
начал подмигивать. Керосину, что ли, мало?
В те годы я не часто думал о прошлом, занимало только
настоящее и будущее, но сейчас, на новой жизненной сту-
пеньке, мне захотелось оглянуться и назад. А главное — надо
было заглушить назойливые и мучительные мысли об этом
черном человеке без чести и совести. Уснуть я все равно не
усну — слишком много потрясений за одни сутки.
Как дивно устроен человеческий мозг! Нажал какую-то
кнопку —и ты уже за тридевять земель. Вот я лежу здесь, в
Баку, на жестком топчане, и вдруг прыжок мысли — и Крас-
ная рубашка в селе Селитренном, на реке Ахтубе, и опять я
сирота, опять Пашка Рыжий, батрачонок у собственного
дяди. И опять на ногах хлюпают губастые дядины сапоги, на
плечах длинный, до пят, дядин же полушубок, волосы под-
стрижены, как у извозчика, «под горшок». На голове заячья
шапка. В таком виде я захожу в сельскую библиотеку сме-
1 Чайчи — чайная.
318
нить книжку. II вдруг — чудо из чудес! Передо мной краса-
девица, «ни в сказке сказать, ни пером описать». . От изум-
ления и восторга я прирастаю к полу. Боюсь шелохнуться,
спугнуть видение. Но «видение» твердо стоит на ногах и да-
рит меня такой ослепительной улыбкой, что я окончательно
теряю голову. .. Это была новая учительница, Вера Сергеевна
Раневская. Была ли она так прекрасна, как мне казалось,
теперь уже трудно сказать, но в моей памяти ее образ на-
всегда остался единственным и неповторимым... От нее я
впервые услышал волнующие, полные тайны слова: «социа-
лизм», «братство народов», «освобождение угнетенных». Она
же ввела меня в тот удивительный мир, в котором я живу
сегодня. — в мир борьбы и великих надежд. И сейчас я вижу
ее как живую. Вот-вот она подойдет, как бывало, положит
руку на мое плечо: «ну как, Пашенька, все кипишь, все вол-
нуешься? ..» И я дрожу от счастья и, как тогда, не смею
шелохнуться... А когда ее арестовали и угнали в Сибирь, мне
показалось, что мир осиротел. Вот и в эту минуту что-то за-
щемило под сердцем, подкатило к горлу... Где-то она теперь?
Жива ли? Прошел целый год—и ни единой весточки!..
Вдруг дрогнул огонек и погас. И я опять в Баку. Лежу на
голом топчане. Мечтаю. Думаю... И снова черная тень —
«он». ..
ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ НЕ СМЕЕТСЯ
Лампа в самом деле погасла, керосин иссяк. А тут еше
словно камни под боком. Я встал. Подложил под себя плащ.
Лег на спину. Руки под голову. Стало удобнее. Опять закрыл
глаза.
Хотелось еще раз вспомнить былое, но все уже представ-
лялось в каком-то тумане. А из тумана выплывало бледное
лицо с острой бородкой, с холодными серыми глазами —
Илья Шендриков. И опять со дна души поднимается муть, и
я не в силах разогнать ее.
Я с отвращением закрыл глаза: «он» не уходит... Илья
Шендриков... Повторяется тот же сон, что я видел перед стач-
кой в библиотеке Лидии Николаевны, только сон наяву.
Опять я вижу его лицо: сухое, надменное, глаза холодные,
зубы мелкие, острые, как у хорька. Вспоминаю странное об-
стоятельство—деталь: он никогда не смеялся. Все вокруг
смеялись, а у него лишь растягивались губы, обнажая белый
оскал. Почему? Какая тайна скрывалась за его ледяными
серыми глазами?.. Однако что я привязался к нему? Бы-
вают же у людей разные характеры. Вот и Кирочкин-старшпй
319
часто хмурится, и я не видал, чтобы он смеялся. Ну, так что?
Это же чистейшая душа!.. Правда, в Астрахани Илья обви-
нялся в провокации. Но комиссия оправдала его... Оправ-
дала!
Кажется, я сказал это вслух, а может быть и вскрикнул;
«Оправдала!!» О тех четырех я перестал думать. Не хотел.
Все — товарищи. Никакая тень не должна их коснуться.
Отчего мне так плохо? Словно тошнота подступает к гор-
лу. . . Нет! Никогда мне нс понять гнусную душонку преда-
теля! Обыкновенный наемный шпик яснее: продажная шку-
ра — и все. Возможно, иные «работают» не только за день-
ги— убежденные монархисты, например, черносотенцы. А что
может заставить человека стать провокатором? Непонятно!
Жить с нами, проповедовать высокие идеи любви и брат-
ства, пользоваться доверием, называться товарищем, а по
ночам, тайно от всех, заглядывать в охранку и предавать
тех, кому только что пожимал руки, уверял в преданности.
Сколько за его кровь или свободу? Ух! Задушил бы своими
руками!
Кажется, я скрипнул зубами. Так можно с ума сойти! Нет!
Я не хочу думать. Не хочу!.. Но что это? Беззвучно откры-
вается дверь, и тихо, словно крадучись, на меня идет «он»!..
Садится у ног на краешек топчана. Я холодею от ужаса и не
могу шевельнуться. Крик застревает в горле. А «он» широко
ухмыляется, показывает мелкие, хищные зубы.
— Вот видишь, — шепчет «он», подвигаясь к моему лицу, —
а ты говоришь, я не умею смеяться. Хо-хо-хо!..
Я вскочил. Сердце отчаянно колотилось Тьфу ты, дьяволь-
щина какая! Дрожащими руками чиркнул спичкой, глянул на
часы. Ровно одиннадцать! Пора к Максиму!.. Все-таки я
уснул, оказывается. Послал кого-то к чертям и стал поспешно
одеваться.
ЙОЛДАШ ДВОРНИК
Город перед рассветом. Тишина. Пустые улицы. Далекий
шумок — не то ворчит морская волна, не то пробегает ветерок
по садам и паркам, не то дыхание города. Над головой густо
синеет небо. Ни одного облачка. Звезды бледнеют.
С пачкой листовок за пазухой я шел не торопясь по Ни-
колаевской улице. Она поднималась в гору и была так же
тиха и безлюдна. Только впереди, напротив думы, стояли два
ночных извозчика. Сидя на облучках, они дремали, клевали
носами. Дворник-татарин в белом фартуке и с медной бляхой
на груди лениво подметал тротуар. С десяток листовок, свер-
нутых, как обычно, треугольниками, или «салфеточками», я
320
разложил по тумбам, на ступеньках магазинов, у парадных
дверей домов.
За моей спиной никого не было. Поравнявшись с дворни-
ком-татарином, я приветливо мах'нул ему кепкой:
— Салям алейкум, йолдаш!
Дворник удивленно вскинул глаза и улыбнулся в бороду.
— Алейкум салям, йолдаш. — И продолжал орудовать
метлой, поднимая облако пыли
Я перегнал его и перешел на противоположную сторону
улицы, к зданию городской думы. Незаметно оглянулся на-
зад. Дворник не обращал на меня ни малейшего внимания.
Очень хорошо. У думы был один почтовый ящик, несколько
выходных дверей. Я и здесь оставил часть листовок. Утром
явятся служащие п подберут.
Теперь в Губернаторский сад. Он находился дальше, за
думой, на склоне холма, спускавшегося к морю. Ворота ни-
когда не запирались. Я вошел в сад и не торопясь двинулся
по главной аллее вниз. Мне было известно, что она кончалась
у вторых ворот, а по ту сторону их, за оградой, стояла поли-
цейская будка — это был пост. По ночам городовой обычно
сидел в будке, посасывая трубку, любовался морем или по-
просту спал. Сад не интересовал его, тем более что он нахо-
дился за спиной. Все это я учел заранее и мало беспокоился.
Через сад с Набережной улицы на Николаевскую по утрам
проходил широкий поток служащих и рабочих. Здесь я и стал
раскладывать свои «салфеточки» на скамейках, вешать на
сучках деревьев, точь-в-точь так, как делал это в Астрахани
в таком же саду. Но тогда я страшно волновался, мне всюду
мерещились шпики. А теперь я действовал куда более
спокойно, привычно и даже тихонько насвистывал себе под
нос свою любимую песенку: «Вот мчится тройка почто-
вая. ..»
Вокруг никого не было, сзади тоже. «Пройду до конца
аллеи, — рассуждал я,-—оставлю здесь последнюю долю
своих «взрывчаток» и выйду боковой дорожкой».
Впереди на фоне моря уже виднелись темные контуры по-
лицейской будки. Дело сделано, пора сворачивать...
— йолдаш, йолдаш!— послышался вдруг сипловатый го-
лос сзади, из-за поворота аллеи.
Я вздрогнул и на мгновение остановился.
Придерживая руками подвернутый фартук, за мной спе-
шил дворник.
Что делать? Бежать? Но дворник даст свисток, и я ока-
жусь между двух огней. Пожалуй, лучше обождать, дать
дворнику хорошую подножку и. .. Впрочем, размышлять было
поздно.
321
Слегка запыхавшись, меня догнал уже знакомый мне та-
тарин.
— Чох саон, йолдаш! Спасиба! — Широко ухмыляясь, он
отвернул угол фартука и показал мне несколько смятых ли-
стовок.— За такой бумажка гаспадин пристав деньга дает,
много деньга. Ай, спасиба! Мал-мала пэндыр купим, чурек...
Я уже хотел было выполнить свое намерение — дать под-
ножку, но дворник вдруг понизил голос и, хитро подмигнув
мне, сказал:
— Не бойся, йолдаш, там много осталось. Я пять взял, не
сердись, пожалста. — Он махнул мне рукой и побежал к ниж-
ним воротам.
Я не стал дожидаться, что будет дальше, и ускоренным
шагом направился вверх по аллее. В самом деле — часть ли-
стовок по-прежнему лежала на скамьях и висела на сучках.
Распространение прокламаций нередко и раньше сопрово-
ждалось различными приключениями, но ничего подобного
никогда еще не случалось!
Остатки листовок я разбросал по Базарной улице и бла-
гополучно добрался до своего нового жилища.
Почему этот дворник не тронул меня и даже оставил
большую часть листовок на местах? Потому ли, что я назвал
его товарищем? .. Или он начинал догадываться, что в таин-
ственных бумажках содержится какая-то неприятность для
начальства, а начальство, он, конечно, ненавидел, как всякий
угнетенный и обиженный? Ведь совсем недавно здесь была
стачка домашней прислуги. Бастовала и часть дворников. Во
всяком случае, собой я был недоволен и решил все расска-
зать Максиму. Пусть поругает, но зато будет легче на сердце.
К тому же дело сделано.
Завтра весь город будет знать о цусимском разгроме, и
новая волна народной ярости поднимется против самодержа-
вия, а стало быть — за революцию.
ВПЕРВЫЕ
Если не считать открытых выступлений нашей партии,
жизнь и работа подполья большей частью протекала ночью,
тайно, под покровом темноты. Иначе нельзя; слишком много
враждебных глаз следило за каждым нашим шагом, слишком
много опасностей подстерегало из-за каждого угла.
Вот и моя партийная работа протекала главным образом
по ночам. На банкете я побывал ночью, перед рассветом раз-
брасывал листовки, а сегодня — и опять ночью — спешу на
беседу с работницами табачной фабрики Мирзабекянца.
322
После провала Трущобы минула неделя. От комиссии по
розыскам провокатора — ни звука. Максим как в рот воды
набрал. Я, конечно, тоже помалкивал, хотя напряженно ждал
результатов. По улице шел с такой осторожностью, словно
чувствовал за собой слежку десятка шпионов. Шел и волно-
вался. Еще бы; ведь это мой первый кружок. Это совсем не
то, что выступить с короткой речью на митинге. Здесь тре-
буются не только сила убеждения и горячее сердце, но и
необходимые знания, опыт пропагандистской работы, умение
заинтересовать слушателей.
А все Алеша Джапаридзе... Удивительный он человек!
Как член комитета, он был ответственным организатором
самого большого промышленного района — Балаханского.
Забот и хлопот у него много. Постоянно на промыслах, среди
рабочих, на собраниях, в кружках или «в гостях» у беспар-
тийных знакомых, в их семьях. И при такой работе Джапа-
ридзе успевал еще следить за воспитанием и ростом партий-
ной молодежи.
С особой настойчивостью и любовью он следил за теми
молодыми рабочими, из которых можно было подготовить
агитаторов или пропагандистов. Тогда в них была острая
нужда. Вот почему в прошлом году Ванечка балаханский
подтолкнул меня на камень-трибуну, заставив выступить с
первым словом.
Получилось, конечно, не очень вразумительно, но по-юно-
шески пылко, с искренней верой в торжество нашей правды.
Джапаридзе сказал: «Неплохо». И с тех пор я стал агита-
тором-массовиком. А теперь тот же Джапаридзе решил по-
пробовать меня как пропагандиста и сразу пустил плавать
самостоятельно. Об этом я узнал от Максима.
— Готовься, Рыжик. На днях Зара соберет кружок ра-
ботниц табачной фабрики, и ты проведешь с ними первую
беседу.
Это «на днях» настало сегодня ночью. И вот я шел на
Карантинную улицу, где собирался кружок, и всю дорогу
готовился.
Меня смущало многое. И то, что мне не хватает солид-
ности и опыта, и то, что придется говорить тихо, а не громко,
как на митинге. Смущало и то, что в кружке будут одни де-
вушки, с которыми я никогда еще не вел бесед. Сумею ли я
подойти к ним, заинтересовать их серьезным разговором, за-
жечь в сердцах боевой огонек?
Квартиру нашел без особого труда. Максим всегда давал
точный адрес, с таким подробным описанием, что нельзя
было ошибиться. Неожиданным было только одно — кружок
собирался в маленьком татарском домике. В те годы наша
323
организация не имела еще широких связей с местными жи-
телями— азербайджанцами — и редко пользовалась их квар-
тирами в конспиративных целях.
Я вошел в маленькую комнатку с окном во двор. Оно
было завешено темным платком. Посредине комнаты на
ковре, по-восточному поджав под себя ноги, кружком сидели
молодые девушки-работницы. В центре кружка на низень-
кой табуретке стояла жестяная лампа, неярко освещавшая
лица.
С ковра вскочила гибкая, тонкая, как тростинка, девушка
и бросилась ко мне навстречу — это была Зара.
— Здравствуй, Красная рубашка. Ты что запоздал? Мы
уже давно в сборе.
— Напрасно. Надо приходить в назначенное время.— Яс
торжеством показал ей свои часы — было ровно девять.
— А мне показалось... Ну, садись и давай начинать. Де-
вушки уже скучают. И Варяг послушает.
Только теперь я заметил — в темном углу на скамеечке
молча сидел могучий матрос. В маленькой комнатке с низ-
ким потолком, среди девушек, он, видимо, чувствовал себя
неловко — чересчур большим, громоздким. Он не знал, куда
девать свои гигантские ноги в широченных брюках клеш, в
солдатских ботинках с толстенными подметками, куда сунуть
кулаки.
Присутствие Варяга смутило меня еще больше. Вместе с
ним мы занимались в кружке Алеши Джапаридзе, оба были
там рядовыми слушателями, так сказать, учениками, а тут..
Для проверки, что ль, он послан?
Зара усадила меня на ковер рядом с собой.
Чтобы немного оттянуть начало и собраться с мыслями,
я предложил матросу подсесть поближе. Он замялся, неловко
встал, едва не стукнувшись головой в потолок, и довольно
долго устраивался, явно опасаясь кого-нибудь зашибить лок-
тем или отдавить ноги. Наконец сел на пятки, оказавшись по
соседству с Зарой. А Зара следила за ним лукавыми черными
глазами, счастливо улыбаясь.
Пора начинать.
Передо мной были работницы разных национальностей,
преимущественно русские и армянки. Среди них я заметил
одну азербайджанку. Совсем молоденькая, почти девочка, она
выделялась своей особенной, строгой красотой, большими
темными глазами, в которых светились живой огонек и дет-
ское любопытство. На ней было старенькое платыще и тонкий
пестрый шарф, прикрывавший ее головку до самых бровей.
Но, в нарушение традиций, лицо было открыто. Это была
большая дерзость, вызов старому миру. Влияние Зары! Де-
324
вушка смотрела на меня нетерпеливо и жадно, словно ждала
каких-то чудес. Пожалуй, с нее и надо начать.. .
— Давайте знакомиться, товарищи, — поборов смущение,
обратился я к слушателям. — Тебя, Зара, я знаю. И Варяга
знаю. А вот эту девушку вижу впервые, — я указал на азер-
байджанку.— Можно узнать ваше имя?
Она сверкнула белыми зубами, опустила глаза.
— Сейна, — сказала она и закашлялась, схватившись за
грудь.
Когда кашель утих, я спросил:
— Давно вы заболели, Сейна?
— На фабрике... табак, пыль, душно.. . воздух нет...
Она неплохо говорила по-русски, с легким, приятным ак-
центом.
— А зачем вы пошли работать на табачную фабрику?
Девушка потупилась;
— Отец мой кушать нет... деньга нет...
Зара вспыхнула:
— Мы все не Ротшильды, и всем деваться некуда, потому
и на фабрику пошли. Нечего за душу тянуть. . Ты скажи
лучше, как нам избавиться от этого? Кто виноват в нашей
нищете? Почему с каждым днем мы, работницы, становимся
тоньше, а хозяева толще? Мы — беднее, а они — богаче? Как
это понять?
Зара неожиданно подняла именно те вопросы, на которые
и надо было дать ответ в первой беседе. Для этих девушек
все было откровением: и то, что все богатства мира создаются
руками крестьян и рабочих, и то, что их хозяин Мирзабекянц
каждодневно и ежечасно грабит своих работниц, не оплачи-
вает полностью их тяжелый труд, обсчитывает и обкрадывает
по праву частной собственности.
Сейна слушала, полуоткрыв рот, вытянув тонкую шею,
по-детски жадно, с изумлением. Ей трудно было понять, как
это кучка буржуев-капиталистов может присваивать себе
продукт труда миллионов рабочих людей, богатеть за их счет,
да еще издеваться над ними, низводить человека до положе-
ния нищего, раба, машины.
Эта часть нашей беседы оказалась самой интересной и
волнующей для слушателей. Они как бы увидели себя впер-
вые со стороны, увидели такими, какими они были в действи-
тельности.
Сейна явно хотела что-то спросить, но не решалась. Я по-
пытался помочь ей:
— Что вы хотите сказать, Сейна?
Она испуганно отшатнулась, прикрыв лицо шарфом.
325
— Я? .. Я ничего..
— Спрашивай, Сенна, не стесняйся, — подбадривала
Зара. — Здесь все свои люди.
Сейна решилась:
-— А нельзя их всех долой? По башке дать?..
Девушки засмеялись, и беседа пошла веселее.
— Дать капиталистам «по башкам» вполне можно и
нужно, — ответил я. — Для этого необходимо всем рабочим,
всех национальностей и веры, объединиться, создать свою ра-
бочую партию и в первую очередь свергнуть самодержавие,
а потом...
Осметевшая Сейна перебила меня;
— А сразу нельзя?
— То есть как это «сразу»?
Сейна развела руками:
— Я сама не знаю, как. Ты скажи! Можно сразу и царя
долой и буржуй долой?.
«Вот будет хорошая помощница Заре, — подумал я.—
Надо привлечь ее поближе к нашим делам».
Отвечая Сейне, я чувствовал себя учеником на очень труд-
ном экзамене. Под конец беседы на моем лбу даже испарина
выступила. Но, кажется, все обошлось благополучно, работ-
ницы заинтересованы, а это главное.
Во время беседы я не упускал из виду и Варяга. Он вел
себя несколько странно: то слушал очень внимательно, при-
поднявшись с пяток, то вдруг сердито хмурился, думая о
чем-то своем, по временам вздыхал, а иногда косился в сто-
рону своей соседки Зары. При этом он светлел, и по широ-
кому лицу его расплывалась хорошая улыбка. Понятно... Но
что же заставляет его то и дело сдвигать брови? ..
В конце вечера Сейна осмелела:
— Царя бить нада! И зачем он сидит там-, ишак? . .
Мы тепло распрощались с работницами. Одна за другой
они покинули комнату. Вместе с ними вышла и Зара.
ТАЙНА
Все ушли, а мы остались в комнате вдвоем с Варягом.
Я понял, что так надо. Не затем же Зара привела его, чтобы
послушать мою беседу с работницами?
Варяг быстро поднялся с ковра и подошел ко мне.
— Знаешь, друг, а у тебя здорово получилось. Главное —
все понятно.
— А ты зачем, собственно, пожаловал сюда? — спросил
я напрямик. — Послали проверить, как справляюсь? Или что?
326
Варяг смущенно отвернулся.
— Я? . . Хм.. . Да ничего особенного. ..
— А почему такой хмурый сегодня? — не отставал я.
— Да что ты прицепился? Никакой я не хмурый! Ты
лучше вот что скажи: твоя квартира чистая, пока?
— Все в порядке.
Варяг обрадовался:
— Вот и хорошо! Так и Максим сказал. Давай, друг,
адрес и жди меня в гости завтра часам к десяти.
— Утра? — спросил я.
— Вот чудак! — усмехнулся Варяг. — Кто же занимается
такими делами среди бела дня?
— Какими делами?
Варяг густо покраснел, — видимо, сказал лишнее.
«Что-то затевается», — подумал я. Расспрашивать, ко-
нечно, не стал: если надо, сам скажет. Я подробно рассказал
ему и нарисовал на бумажке, как найти мою квартиру, ка-
ким образом постучать в дверь балкона с улицы, как неза-
метно пройти в мою комнату.
— Ладно, — сказал Варяг и сжег бумажку с рисунком.—
Жди, братуха, и не спи. — Затем, будто вспомнив что-то, он
самым невинным тоном спросил: — Да, вот еще что... Твой
кинжальчик не при тебе? Ты, кажется, всегда таскал его с
собой?
— И сейчас он при мне.
— Покажи!
Я вынул кинжал из ножен. Варяг взял его, посмотрел на
свет, потрогал острие ногтем:
— Хорош! Одолжи мне его до завтра.
— Можно одолжить. Но у тебя ведь и свой есть?
— Мой слишком велик, — отрубил Варяг.
Я молча передал и ножны.
Мы неловко замолчали. Ясно — ему поручено какое-то
опасное дело.
— Слушай, Варяг, моя помощь тебе не понадобится?
— Нет, дружок, в одиночку лучше. — Он ловко, с при-
щелком, вложил кинжал в ножны и сунул его за пояс. —
Спасибо.
Вошла Зара:
— Не задерживайтесь, товарищи, уже поздно!
Крепко пожав мне руку, Варяг предупредил:
— Гляди в оба, друг. Особенно сегодня и завтра. А ве-
черком я забегу на чай.
— Завтра и я могу зайти к нему... — начала было Зара.
— Нет, нет! — всполошился Варяг. — Завтра нельзя. По-
том объясню...
327
Всегда открытый и честный, Варяг не умел хитрить и го-
ворить неправду, и только необходимость соблюдать партий-
ную тайну сковывала язык. Была видна школа «великого
конспиратора».
Мы все трое вышли во двор и здесь столкнулись с Сейной.
Она шагнула к Заре.
— Скоро отец вернется... Не сердитесь, пожалста, йол-
дашлар.
Зара успокоила ее:
— Мы уже уходим, милая. До свидания!
— А еще раз придешь на беседу? — спросил я Сейну.
Сейна прижала руки к сердцу:
— Очень придешь... Чох саон. .. хорошо!
Ответ Сейны обнадежил меня, — значит, кружок будет
работать.
Я первый вышел на улицу, оставив во дворе Варяга и
Зару.
Как странно все переплетается в нашей беспокойной
жизни: любовь, тревога, счастье и даже кинжал...
На свою новую квартиру я возвращался с большими
предосторожностями: завтра придет Варяг, и тогда все от-
кроется. ..
ДОРОГА К СЧАСТЬЮ? ..
Сегодня у меня знаменательный день; утром перехожу на
новую работу, в переплетную мастерскую, а ночью к десяти
часам жду матроса...
С переходом на нелегальное положение я был вынужден
переменить и место работы.
При помощи всеведущего Максима мне удалось устро-
иться в частную переплетную на Баилове, по соседству с неф-
тяным районом Биби-Эйбатом. А еще ближе к мастерской,
на высоком холме, стояла тюрьма. Впрочем, в первый день
я как-то не заметил ее.
Моя фамилия, как и следовало ожидать, обратила на себя
внимание хозяина.
— Как вы сказали? Кажется, Свободин? Интересно! .
Впрочем, мне наплевать. Приму вас на сезон, пока есть боль-
шие заказы, а там видно будет.
Я согласился «на сезон» и тут же приступил к работе. На
мой сшивальный станок хозяин положил большую стопку по-
трепанных «гражданских» книг.
— Начни с Толстого. Корешок сафьяновый, углы тоже,
обложка — синий коленкор, обрез с накатом. Справишься?
— А что тут особенного? Я делал и с золотым обрезом.
328
Хозяин успокоился и отошел на свое место. Это был ста-
ричок лет шестидесяти, с жиденькой метелкой на подбородке
и большой лысиной на макушке. Он был в синем фартуке.
По локоть засучив рукава ситцевой рубахи, он сам работал
над книгой и наблюдал за рабочими.
В мастерской всего было четыре переплетчика и один
мальчик на побегушках.
Под надзором «самого» все работали молча, торопливо.
Мастерская находилась в глубоком подвале. Окна нахо-
дились на уровне тротуара. Отсюда можно было видеть
только ноги прохожих, то и дело мелькавшие за окном.
Моя работа была сдельной, и я старался изо всех сил.
Надо было хоть немного приработать. До провала Трущобы
у нас был общий стол с Максимом, а так как он зарабатывал
вдвое больше, то и на питание отпускал двойную сумму.
А теперь надо было устраиваться вполне самостоятельно и
самому заботиться о таких скучных вещах, как пища, одежда,
обувь.
Словом, я нажимал вовсю, не замечая, как бежит время.
Даже думы о «грязной руке» редко тревожили.
День был ясный, солнечный. Небо лишь изредка завола-
кивало зловонными парами и копотью со стороны Биби-Эй-
бата. Я уже разодрал и сшил заново «Войну7 и мир» Льва
Толстого, проклеил и отбил молоточком корешок, подрезал
и подчистил края сафьяновой полоски...
Но вот луч солнца упал на мои руки и книгу. Косой столб
пыли пересек мастерскую. Значит, время далеко за полдень,
и мы скоро будем «шабашить». Очень приятно!
Работа продолжалась.
Солнце опускалось к-горизонту, а луч по моим рукам и
груди поднимался все выше, добрался до головы и вдруг
погас.
Что случилось? Я поднял голову, и... рука с полоской
сафьяна замерла на книжке. Заслоняя свет, в окно загляды-
вала красивая, черноволосая девушка с блестящими, весе-
лыми глазами. Встретившись со мной взглядом, она улыбну-
лась и сделала знак пальцем: выходи, мол, на улицу. И тот-
час исчезла.
Это была Раечка.
Я встревожился: вероятно, что-то случилось, и требуется
мое участие. Раечка зря не придет среди бела дня.
Я наспех заделал корешок и решительно встал.
— Хозяин!
— Угу? — промычал он, не отрываясь от работы.
— На часок мне надо выйти по своим делам, — сказал я,
беря фуражку в руки.
325
— Нет! — отрезал хозяин.
Я надел фуражку на голову и пошел к двери.
Он изумленно вскинул брови:
— Что такое? .. Не сметь!
— Я пошел! — отозвался я и открыл дверь.
Хозяин побагровел:
— Назад!.. Прогоню! Оштрафую! ..
Но я уже выбежал на улицу.
Навстречу мне спешила Раечка.
— Что случилось? — спросил я, отводя ее подальше от
мастерской.
— А ничего особенного, — беспечно отозвалась Раечка.—
А что, разве нельзя? Я, пожалуй, могу и уйти... Подумаешь,
Маркс какой!
Я не мог не рассмеяться, но тут же отчитал девушку:
— Как же так можно — сорвать с работы и...
— Не ворчи, Рыжик, есть дело. Бежим к морю.
Она схватила меня за руку, и мы понеслись под уклон.
Девушка на бегу пыталась что-то петь, но голос срывался, и
ничего не получалось. Черные локоны и зеленый шарф раз-
вевались по ветру.
А мне хотелось бежать как можно дольше, бежать до из-
неможения, хоть на край света, лишь бы впереди мелькала
стройная фигурка, буйные волосы, зеленый шарф. .. Но гора
так мала, а море так близко. Через несколько минут мы уже
оказались у цели. Вот и угоди человеку!
НА КАМНЕ
От скалистого берега до самого горизонта простиралось
море: спокойное, изумрудно-зеленое, необъятное. Нежаркое
майское солнце клонилось к западу. Вдали белыми облач-
ками проплывали паруса барок и шхун. Еле видимый паро-
ход, казалось, опускался в глубину моря. Два столбика дыма
тянулись к небу. Неистово кричали и кружились в воздухе
чайки. У наших ног ритмично и сонно курлыкала волна. ЛЛоре
дышало; то мягко поднималось и набегало на берег, то тихо
опускалось, обнажая круглые камни и гальку...
Л\ы стояли рядом, чуть-чуть касаясь друг друга. Раечка
молча следила глазами за парусной лодкой, выходившей из
гавани в открытое море. На ее полных, капризных губах за-
стыла улыбка. Кто знает, о чем она думала? О ком? Какие
мечты туманили ее голову?
В десяти шагах от берега выступал из воды серый обло-
мок скалы с плоской вершиной. Внизу он оброс красной
330
морской травой и зеленым мхом. Вокруг камней, отшлифо-
ванных веками, резвилась мелкая рыбешка. Вода была чиста
и прозрачна.
Девушка глубоко вздохнула.
— Ах, как хорошо на этом камне! — она указала на обло-
мок скалы. — Кажется, век бы сидела там и смотрела на
море!
Я не дал ей закончить фразу и, подхватив на руки, шаг-
нул в воду.
Она испуганно вскрикнула, обхватив мою шею руками:
— Что ты делаешь, сумасшедший?..
Но я уже был по колено в воде и нес ее к камню. При-
знаться, ни одна ноша в мире не казалась мне такой легкой.
Я забыл, что на мне ботинки, брюки, что вода холодная.
Я чувствовал только обжигающую теплоту девичьих рук да
мягкое касание ее кудрей.
У самого камня под смех и крики девушки я ухнул выше
колен, но все же благополучно усадил свою пленницу на вер-
шину и влез сам.
Мы смеялись и дурачились, как малые ребята. Но вдруг
девушка повернулась ко мне спиной и властно приказала:
— Сию минуту разденься и выжми брюки! Еще просту-
дишься, чертяка рыжий!
Я охотно повиновался и так здорово выжал и выкру-
тил брюки, что они стали как жеваные. Новый повод для
смеха.
А вскоре мы уже сидели плечом к плечу, свесив ноги, и
как зачарованные смотрели на огромный красный шар, кото-
рый медленно опускался в глубину моря. От солнца и до
самого камня протянулась багряная дорога — дорога к сча-
стью. .. По крайней мере так мне казалось. И еще мне каза-
лось, что закат никогда не был так прекрасен, как сегодня,
и что Каспий никогда не полыхал так многоцветно и ослепи-
тельно. Отчего бы это?
Раечка тоже чему-то радовалась, беспричинно смеялась.
А когда начинала говорить, хватала пальцами одну из пуго-
виц моей куртки, крутила ее то влево, то вправо. Между нами
говоря, сейчас мне это даже нравилось, — казалось, из ее
пальцев струится волнующий огонек. Удивительно! Ничего
подобного со мной еще не бывало. Да и самый разговор наш
получил какое-то новое звучание. То, что было далеким и
призрачным, становилось близким и реальным, счастье для
всех превращалось в счастье для нас — для меня и для этой
милой девушки с грубоватыми пальцами, исколотыми иглой.
Счастье — вот оно здесь, на камне... А как же «дело»? Что
пришла сказать мне Раечка? Или она шутки шутит? Нашла
331
время! А напомнить не хотелось. Я не мог оторвать глаз от
заходящего солнца.
В последний раз глянув на мир, оно расплавилось золо-
том, залило море, обожгло паруса лодок, брызнуло на кудри
девушки, скользнуло по камню и утонуло в пучине.
Мы замолчали. Долго сидели, не говоря ни слова.
Девушка первой сбросила очарование.
— Ты был у Максима?
Я вздрогнул:
-— Сегодня не был. А что?
— Есть новости. ..
Я тоже пришел в себя и незаметно отодвинулся от де-
вушки, правда чуть-чуть.
— Какие?
— Наши листовки о Цусиме взбудоражили весь город.
В обществе поднялся такой шум, что городская дума решила
ускорить созыв сессии и поставить вопрос...
— О петиции? — перебил я. — Ну и пусть себе забав-
ляются
— Нет, — засмеялась Раечка, — хотят ограничиться про-
тестом.
— Все равно бумага. А ты только затем и пришла?
— Не только, — сухо возразила девушка. — Максим велел
предупредить тебя; завтра вечером зайди на явку к нашему
доктору.
— Кто вызывает?
— Не знаю, Максим не сказал.
— Хорошо. Приду. — И я не удержался, чтобы не похва-
статься:— Ты знаешь, ведь теперь я уже нелегальный.
Раечка опять схватилась за пуговицу.
— А ты, кажется, рад этому?
— Ничуть. Положение нелегального хуже, чем ты ду-
маешь. Пришлось вот фамилию переменить...
— Да неужто? Фамилию? Это хорошо!
— Что ж тут хорошего? — небрежно заметил я, тихонько
освобождая пуговицу из цепких пальцев девушки.
— А как же! Твоя настоящая фамилия — курам на смех.
Теперь, надеюсь, ты выбрал получше?
Вспомнив нахлобучку Максима, я слегка запнулся, но все
же с удовольствием изрек свою новую фамилию:
— Свободин! ..
Раечка по-детски всплеснула руками:
— Свободин?! Это же великолепно! И ты сам ее выду-
мал? Вот умница! А звать как?
— Михаил Иванович.
332
— Миша, значит. Тоже неплохо. Ай да Рыжий, — Свобо-
дин! Ни у кого из наших нет такой фамилии.
— Вот это и плохо, — решил я признаться.— Фамилия
подпольщика должна быть серенькой, незаметной. Иванов,
например, Сидоров. А за Свободина мне уже всыпали.
— Поздравляю! — Раечка дурашливо пожала мне руку.—
Максим, конечно?
— Он.. .
Море потемнело, дохнуло прохладой. Загорелась вечерняя
звезда. Надвигалась ночь.
— Мне пора домой, — вздохнул я, поднимаясь и разгла-
живая брюки.
— А меня не пригласишь на новоселье? — лукаво спро-
сила Раечка, тоже поднимаясь.
— Сегодня нельзя.
— Дела?
— Я жду... товарища одного...
Раечка насупила брови:
— Ну что ж, дела так дела...
О чем мы еще говорили в тот вечер, право, не помню. Но
серый камень с плоской вершиной и багряную дорожку, что
тянулась от наших ног до самого солнца, не могу забыть до
сих пор. Что это было? Дорога к счастью?.. Как знать?
ЧУЖАЯ ТЕНЬ
Мы покинули камень, когда на набережной зажглись га-
зовые фонари. Шли не торопясь. Не хотелось расставаться
так скоро.
Навстречу двигался говорливый поток бакинской моло-
дежи, неизменно шумный, крикливый, пестрый. С примор-
ского бульвара доносились визгливые звуки кеманчи, нежные
переливы зурны, рокот бубна. Изредка, покрывая все звуки,
в гавани ревели пароходы, морские шхуны. Вдоль тротуара,
как всегда, сидели торговцы фруктами, кавказскими пряно-
стями, жареными каштанами и, как всегда, неистово зазы-
вали покупателей:
— Каштаны жареные!
— Арешки самый люччий!
— Постой, ада, что хочешь?
— Апельсин е-ээст!
Но сегодня толпа держала себя не совсем обычно —люди
собирались кучками, о чем-то спорили, размахивали руками,
а при виде городового быстро расходились.
ззз
— Видишь, что делается? — тихо спросила Раечка, опи-
раясь на мою руку. — Наверняка о Цусиме спорят.
Я порадовался:
— Хорошо. Значит, наша работа не пропала даром.
— Я тоже полсотни раздала и разбросала, — с удоволь-
ствием похвалилась Раечка. Такие поручения организации
она всегда выполняла охотно, аккуратно и была счастлива,
когда все удавалось.
Мы шли по тротуару в потоке людей. Случайно оглянув-
шись назад, я заметил высокого человека в поношенной кепке
с непомерно большим козырьком, прикрывавшим его лоб и
глаза. Он шел на некотором расстоянии от нас. В зубах па-
пироса, руки в карманах. Эта фигура показалась мне не-
приятно знакомой.
— Говори тише, канарейка, — шепнул я девушке, прижи-
мая ее локоть. — За нами «тень» идет. Не оглядывайся.
Болтай о том о сем. На углу Великокняжеской улицы оста-
новимся и будем прощаться. Ты посмотришь назад. Если
увидишь долговязого человека в кепке, скажешь мне.
Раечка не растерялась и, вопреки моему совету, загово-
рила еще громче:
— И почему ты, Рыжий, не пригласишь меня в театр?
Надел бы парадный костюм, лаковые туфли, блестящий коте-
лок. Вот забавно!
Она рассыпалась своим звонким, переливчатым смехом и
даже потрепала мой чуб. Соображает девушка!
Дошли до намеченного угла. Остановились. Стали пожи-
мать друг другу руки. Раечка, естественно, повернулась ли-
цом назад и, продолжая смеяться, говорила:
— Длинный идет... Остановился. Покупает у мальчика
каштаны. Косится в нашу сторону. Противная морда... До
свидания!
Она пошла дальше по Набережной улице, а я свернул на
Великокняжескую и быстро зашагал вперед. Здесь было так
же оживленно и шумно. Я сразу утонул в толпе. Чтобы до-
гнать меня и не терять из виду, преследователю придется
здорово нажать. Если он все-таки догонит, значит, шпик.
Два-три квартала я шел без оглядки. На секунду остано-
вился у входа в большой продуктовый магазин и, открывая
дверь, посмотрел назад. Идет! Все ясно — началась слежка.
Я вошел в магазин. Он был полон покупателей. Пробился
к прилавку, купил полфунта колбасы, попросил нарезать то-
ненькими ломтиками, а сам поглядывал на дверь. Здесь такой
длинный детина не может укрыться, и я рассмотрю его как
следует. Надо проверить, что это за тип, и вспомнить, где я
мог видеть его.
334
В магазине я пробыл по крайней мере пять — семь минут.
Но шпик не появился. Значит, он умнее, чем я предполагал:
ждет на улице, не хочет показать себя.
Сунув в карман колбасу и булку, я вышел из магазина.
Разумеется, шпик где-то притаился и следит за каждым моим
шагом. Сразу его не обнаружишь. Но он не отстанет до тех
пер, пока не заметит, куда я иду, где ноч^ю. Попробуй! Я ж
тебя помотаю, черная душа! Я решил погонять шпика по
самым глухим и темным улицам, довести до седьмого пота и
все-таки заставить обнаружиться и показать свою рожу.
В ходьбе я был неутомим. Сказывалась мужицкая закалка.
И вот началось. ..
С каждой минутой ускоряя ход, я направился в Старый
город за крепостными стенами. Здесь улицы темные, кривые,
узкие, как крысиные норы, мостовые исковерканы. В этих ме-
стах даже днем то и дело спотыкаешься, а если торопишься,
то и совсем беда — ноги поломаешь. Я хорошо знал Старый
город и мог сравнительно легко носиться из улицы в улицу.
Минут тридцать — сорок я крутил здесь таким аллюром, что
даже сам стал задыхаться и проклинать непрошеного спут-
ника. В тихих переулках временами я слышал за собой
спотыкающиеся шаги. Но стоило мне остановиться—звуки
замирали. «Он», видимо, мгновенно прилипал к стене или
забегал в парадную, под арки ворот. Ладно. Перекусим пока.
Врет, собака, выскочит где-нибудь.
Я забился в темный угол первых попавшихся ворот и с
аппетитом стал уничтожать колбасу и булку. Тишина. Во
дворе лениво лает собака. Вероятно, чует «чужого», но не
совсем уверена. Я решил подождать еще немного. Но успею
ли оторвать «хвост» до встречи с Варягом? Напряженно при-
слушиваюсь... Ага, идет! Осторожно шмыгает по камням.
Вот из-за угла совсем близко показалась голова человека.
Он! . . Долговязый! . . Но лица все равно не видно, фонарь
далеко, ночь безлунная. А разглядеть надо.
Вдруг шпик скрылся, — вероятно, меня заметил. Матерый
пес, издали чует. Что ж делать?
Где он поймал меня, однако? Откуда проследил? От но-
вой квартиры? Не может быть — я принял все меры. От
мастерской? Тоже мало вероятно. Ведь я только что посту-
пил туда. Встретил случайно? .. Возможно. Но в этом слу-
чае он должен был знать меня раньше. Когда же? Где? Не в
Трущобе ли? .. И вдруг я вспомнил долговязого человека в
штатском, получившего оплеуху от жандарма. Не он ли это?
Я запомнил его длинный утиный нос. В таком случае почему
он тогда не опознал меня и позволил выгнать со двора? Впро-
чем, ему было не до нас, кулак жандарма оглушил его, как
335
быка обух. А все-таки надо проверить. Кстати, пора уже
кончать гонку. Я должен успеть к десяти.
Задача: как сойтись с филером поближе, разглядеть его
и не выдать себя? Повернуться и пойти к нему навстречу,
как я сделал в Астрахани? Нет, он может догадаться и пере-
бежать на другую сторону. У нас в Баку шпики особенно
боятся быть опознанными. В прошлом году среди бела дня
выстрелом из револьвера один был убит на Парапете, а дру-
гой просто похищен «неизвестными злоумышленниками» и
исчез как дым. Оказаться третьим никому не хочется.
В Астрахани при подобных обстоятельствах шпик исполь-
зовал папиросную коробку. Когда я неожиданно двинулся
ему навстречу, он чиркнул спичкой и, как бы закуривая, при-
крыл лицо большой пачкой папирос.
А что, если и мне прибегнуть к такому же приему? Хо-
рошо. Спички у меня есть, но где взять коробку? Вот когда
плохо некурящему! А главное — как заставить этого хитрого
филера пройти мимо меня и притом при свете фонаря? Поду-
маем. .. До фонаря шагов сорок, не больше, стоит он на углу,
у самого тротуара. Там поворот в переулок. Если мне при-
таиться за угловым домом? Так что?..
В кармане у меня был чистый блокнот. Я вырвал листок,
не торопясь свернул из него козью ножку, нащупал спички —
есть. Потом вышел из тени и направился к фонарю посре-
дине мостовой. Пусть смотрит, гадюка! Дальше я пустился
бегом, умышленно пробежал через светлый круг у фонаря,
свернул в переулок, за угловой дом, и тут же прилип к
стене. Шпик подумает, что я решил удрать от него, и, ко-
нечно, ринется следом.
Я приготовил спички и сунул в рот козью ножку.
Ждать пришлось недолго. Сначала донесся топот ног бегу-
щего человека, а через минуту он уже выскочил из-за угла
в, дыша как паровоз, на миг остановился под фонарем.
Я едва не крикнул—он, длинноносый!..
В то же мгновение шпик сорвался с места и увидел меня
в двух-трех шагах от себя... Я чиркнул спичкой и, как бы за-
куривая папиросу, прикрыл лицо ладонями. Шпик испуганно
шарахнулся в сторону и саженными шагами помчался в пе-
реулок.
Я пошел в обратном направлении: теперь надо скорее за-
метать следы. Однако в те годы во мне сидел какой-то озор-
ной бес, иногда подбивавший меня на рискованные штуки.
Вот так и сейчас мне вдруг захотелось натянуть нос своему
преследователю. С этой целью я направился к центру го-
рода, по самым освещенным улицам. Здесь шпик будет вы-
нужден увеличить между нами дистанцию и даст мне воз-
можность исполнить задуманное.
На Врангелевской улице долговязый вновь появился за
моей спиной, но уже на почтительном расстоянии. Я медленно
прошел до перекрестка, здесь остановился и открыто огля-
нулся назад. Шпик мигом повернулся ко мне спиной и стал
любоваться витриной гачантерейного магазина. Избитый
прием.
За углом, на Гоголевской, я увидел то, что искал. Здесь
стоял единственный фаэтон. Кучер-азербайджанец сидел на
козлах, заломив высокую шапку на затылок. В кармане я
нащупал серебряную монету. Отлично. В два-три прыжка я
уже был у фаэтона и вскочил на подножку.
— Дуй вовсю, йолдаш! На Татарскую!
Кучер встрепенулся, дернул вожжи и с размаху хлестнул
кнутом пару коней. Кони рванулись вперед и сразу понесли.
Я встал за спиной кучера, держась за облучок и глядя
назад. Мне ничего не стоило свернуть в первый же переулок
и скрыться до появления шпика, но «озорник» непременно
хотел увидеть растерянного иудушку и показать ему нос.
И мы мчались прямо по улице, в гору.
Шпик действительно выскочил на перекресток, заметался
туда и сюда...
Я смеясь махнул ему фуражкой:
— Прощай, гад!
И тотчас приказал свернуть на улицу влево.
Сзади послышались полицейские свистки, но мы уже были
далеко и петляли по разным переулкам.
Все обошлось благополучно, но... что скажет Максим,
когда узнает об этом «коленце»? А он узнает обязательно —
я сам расскажу.
ВАРЯГ
Домой я прибыл к девяти часам. Зажег лампу, вынул из
кармана черные часы вороненой стали, открыл их и положил
на стол. Будем ждать...
Удивительно, как тягостно тянется время, даже мучи-
тельно. Стрелка словно окостенела на месте. Несколько раз я
прикладывал часы к уху — ходят! Каждый шорох заставлял
вздрагивать, вскакивать со стула.
Через некоторое время я пересел на топчан. Прилечь не
решался — вдруг уснешь. Но и здесь не сиделось.
Встал Приоткрыл дверь на балкон. Ночь темна. Опять
задувает ветер: не норд ли собирается? С улицы ни звука.
Даже собаки не лают. Где-то прокричал петух. Вот дурак,
12 П. Бляхин
337
поет не в свое время! Молодой, что ли? И голос писклявый.
Я принялся шагать из угла в угол — ровно пять шагов. А Ва-
ряга все нет. Да и не может быть, чтобы такое дело удалось
закончить ровно к назначенному часу. Какое дело? Надо
полагать — невеселое. Варяг — человек отважный, силы дья-
вольской,^ как он мрачнел и хмурился, когда спросил о кин-
жале! Ему, видишь ли, нужен кинжал коротенький и острый.
Понятно — короткий лучше прятать за поясом или даже в
кармане, — а острый для чего? Для нападения или для
обороны?..
Глянув на часы, я всполошился — десять минут одинна-
дцатого!.. Опять метнулся к балкону, открыл дверь, вышел,
осмотрелся. Было все так же тихо, ветер дул порывами. Небо
сплошь затянуло облаками. Ближайший фонарь так далеко
от нашего дома, что его еле видно. Это хорошо. А Варяга все
нет. Каждая секунда усиливала тревогу. Неужели сорвалось?
Не схвачен ли?
Я вернулся в комнату. Зачем-то привернул лампу, взял
с табуретки кружку, налил полный рукомойник воды, приго-
товил мыло. Что еще делать? Во внутреннем кармане куртки
я всегда носил большие темные очки. Они удивительно ме-
няют лицо. Я машинально вынул их и положил на стол, в
светлый круг от лампы. Все это я делал совершенно маши-
нально, не думая, не задаваясь вопросом — для чего?
В стекло балконной двери что-то мягко ударило. Я вздрог-
нул; Варяг! Метнулся было к двери, но тотчас остановился.
Надо ждать. В стекло так же мягко, горстью песка, ударили
еще два раза. Все...
Я распахнул дверь. Варяг был уже на балконе. С вершины
песчаного наноса ему ничего не стоило подтянуться на руках.
Я бросился к нему с такой радостью, словно он воскрес из
мертвых. Варяг рывком отвел мои руки. Вошел в комнату и
устало сел на топчан. Я торопливо подкрутил фитиль лампы.
Стало светлее.
Матрос был необычайно бледен, в голубых глазах затаи-
лась жуть.
Я встал перед ним, не решаясь нарушить молчание.
— Ну вот, — чужим голосом выдавил наконец Варяг,—
все кончено. Получай свой кинжал. Хорош! — Он с явным
отвращением выдернул его из-за пояса и протянул мне.
Я содрогнулся и не сразу принял кинжал. Медленно,
словно чего-то опасаясь, вытащил его из ножен и посмотрел
на свет. Клинок тускло блеснул. Ни единого пятнышка!
Я удивленно глянул на Варяга.
/Матрос криво усмехнулся:
— Вытер...
838
По телу пробежал холод.
— Значит, «ему» каюк?
Варяг кивнул головой.
— Вода есть?
— Все готово, — ответил я, показывая на рукомойник, и
сам удивился: похоже, я был уверен, что произойдет именно
то, что произошло. Как странно...
Варяг поспешно снял тельняшку, не снял, а сорвал, и
швырнул в угол. Долго умывался, тщательно, с мылом.
Одежной щеткой крепко тер руки и каждый палец в отдель-
ности.
— Тьфу, черт! Никогда не думал, что раздавить гадину
так омерзительно...
— А ты бы пулей, — заметил я, осматривая тельняшку.
—• Надо было бесшумно. ..
После умывания Варяг заметно успокоился, стал веселее.
— Ты сделал большое дело, — сказал я, желая его обод-
рить,— избавил партию от предателя.
— Предпочитаю драться грудь с грудью при свете дня,—
отозвался матрос, тщательно вытираясь полотенцем. — Но
кому-то надо было пойти на это...
На рукаве тельняшки я обнаружил сырое пятно.
— Надо вымыть рукав, друг.
— Хорошо. Дай-ка сюда. — Но вместо мытья Варяг
оторвал подозрительный рукав и бросил мне на руки.—
Сожги!
Я зажег свечу и на кончике кинжала держал рукав до
тех пор, пока он не превратился в пепел.
— Тебе, вероятно, придется покинуть Баку?
— Да. Еду в Москву.
— Все обошлось благополучно?
— Не совсем. Он успел пискнуть, и кто-то увидел меня,
когда я выскочил из-за вышки.
— Значит, тебе надо преобразиться. А как с одеждой?
— Все предусмотрено. Немного позже сюда придет Зара
и принесет что надо.
— Зара?
— Ну да... А чему ты удивляешься? — Варяг бросил по-
лотенце на пол. — Это по указанию комитета.
Я предложил ему свои «запасные» очки.
— В них ты будешь похож на шофера.
Варяг поморщился:
— Матрос каспийского флота — в очках! К сожалению,
придется удирать в штатском. Чертовски неудобная оде-
жда. ..
12*
339
С момента появления Варяга меня мучил вопрос: кто
убит? Но только теперь, когда он окончательно пришел
в себя, я спросил об этом. Варяг поморщился:
— А ты сам не догадываешься, кто?
Я решительно отрезал:
— Нет! И не хочу догадываться: надо знать.
Варяг сунул руку в карман брюк.
— На вот, полюбуйся, — и он швырнул на стол паспорт.
Осторожно, двумя пальцами, я открыл грязную обложку.
Было такое чувство, словно прикасаешься к скорпиону. Гля-
нул и почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Это был
статистик Семин, по кличке Серый!
ЗАРА
В дверь кто-то тихо постучал.
Я схватил кинжал, паспорт и показал Варягу на дверь
балкона:
— Беги, друг!
Но стук повторился, условный стук.
Варяг стремительно бросился к двери. Рванул задвижку
и распахнул дверь:
— Зара!
Она остановилась у порога. В руках старенький, потертый
чемодан. Лицо без кровинки. Тревожный взгляд. Варяг тоже
застыл на месте. Широкая улыбка медленно расплывалась
по его лицу.
— Варяг! — вздохнула девушка, словно только сию се-
кунду увидела перед собой его громадную фигуру. — Жив?..
Варяг выхватил из рук Зары чемодан и бросил его на
топчан.
— Как хорошо!..
— Что? — улыбалась Зара, беря его за руки.
— Ты пришла. А я боялся..
— Ты?.. Боялся?..
— Как бы что-нибудь не случилось .. с тобой...
Я выглянул в коридор. Никого. Нам везет. Запер дверь
на задвижку.
Варяг усадил Зару на топчан рядом с чемоданом, а сам
стоял перед ней, широко расставив ноги.
— Посмотри на часы, — сказала Зара. — Я пришла ми-
нута в минуту. Правда?
— Правда. А мне показалось.
Зара успокоилась и заботливо оглядывала матроса.
— Все благополучно?
840
Л1атрос щелкнул каблуками и шутливо встал навытяжку.
— Так точно, вашество!..
Он тотчас занялся чемоданом. Зара ласково следила за
его руками — он достал костюм, пальто, шляпу, ботинки, ре-
вольвер.
— Когда поезд? — спросил я.
— В два тридцать — ответил Варяг. — Время есть.
Зара встревожилась:
— Осталось всего тридцать минут до отхода... Я провожу
тебя, милый.
Слово «милый» смутило обоих. Варяг вспыхнул от радо-
сти. Зара на миг прикрыла глаза ресницами и вскочила с топ-
чана.
— Проводить нельзя, — с сожалением ответил Варяг, при-
меряя ботинки.
— Он прав, Зара, — поддержал и я. — Сейчас каждый не-
осторожный шаг может погубить его. Ты же понимаешь.
Зара кивнула:
— Нет, нет! Я не настаиваю.
— Самое лучшее, что ты можешь сделать, — продолжал
я, — это проводить Варяга издали до вокзала. Кстати прове-
ришь, не следят ли за ним и сел ли он в поезд.
— Вот это хорошо, — живо подхватил Варяг. — Прово-
дишь издали... если хочешь.
— Если хочу? — с упреком переспросила Зара.
Я понимал, что матрос был рад и тому, что Зара еще хоть
полчаса будет где-то поблизости, что ее блестящие черные
глаза будут смотреть ему вслед. Для них каждая секунда —
дар судьбы.
— Знаете, что я придумал, друзья? — обратился я
к обоим.— Я пойду вперед до самого вокзала, проверю твой
путь, Варяг, посмотрю, нет ли чего подозрительного. Если
кого-либо замечу, вернусь по тем же улицам, по левому тро-
туару, и дам тебе знать. А если до самого вокзала ты меня
не увидишь, значит, все благополучно, иди смело. А теперь
до свидания, и будь здоров, дорогой...
Варяг крепко обнял меня, едва не поломав ребра.
— Вот именно до свидания, дорогой! Вот именно! Непре-
менно увидимся. Мы еще повоюем, друг.
Зара благодарно пожала мне руки.
Пусть простятся. Нет, я не был уверен, что они когда-ни-
будь встретятся еще раз. Над головой матроса нависла петля.
И так будет до самой революции — до свержения царского
режима. Это куда хуже, чем просто нелегальный.
Закрывая за мной дверь, Варяг напомнил:
— Утром зайди к Максиму, уведоми..,
341
ЦЕНА КРОВИ
Бакинские газеты выходили рано. Прежде чем явиться
к Максиму, я поспешил к газетному киоску на Парапете. Ку-
пил «Каспий», уселся в укромном уголке на скамеечке, стал
перелистывать газету.
Нашел небольшую заметку, где в чрезвычайно осторож-
ной и туманной форме сообщалось сг гибели русской эскадры
под Цусимой. Восхвалялось необыкновенное мужество адми-
рала Рожественского, командовавшего эскадрой, самоотвер-
женность матросов и офицеров, но «внезапность нападения
коварного врага и количественное превосходство флота адми-
рала Того решили исход сражения». Это сообщение появи-
лось с большим запозданием и, надо полагать, не без влия-
ния тысячи листовок, выпушенных Бакинским комитетом два
дня тому назад.
Я хотел было встать, но вдруг в отделе происшествий бро-
сился в глаза заголовок заметки, набранный жирным
шрифтом:
«ТАИНСТВЕННОЕ УБИЙСТВО
Сегодня ночью на Биби-Эйбате около мазутной вышки
обнаружен труп неизвестного человека, убитого ножом или
кинжалом в сердце. Никаких документов при нем не было.
Во внутреннем кармане пиджака найдено 500 рублей новень-
кими бумажками. Ясно, что это убийство совершено не
с целью грабежа, а с какими-то другими, пока загадочными,
целями. Быть может, кому-то (кому?) понадобились чужие
документы? Убитый до сих пор еще не опознан. Наш коррес-
пондент дает следующее его описание: «Сухощавый брюнет
среднего роста, жидкие волосы едва прикрывают небольшую
лысину, под мочкой левого уха круглая черная родинка». Ра-
зумеется, злоумышленник благополучно скрылся. Увы, наша
полиция не очень-то расторопна».
Конечно, это был он. В кармане провокатора оказалось
пятьсот рублей новенькими бумажками! Вероятно, получил
прямо из банка — цена нашей крови. Возможно, аванс под
будущие «подвиги», а всего вернее — деньги на дорогу. Он
почуял опасность и хотел удрать из Баку. Опоздал немного,
руки Максима настигли его вовремя. Я проникся с «великому
конспиратору, еще большим уважением. Быстро сложил га-
зету и сунул в карман. Надо показать Максиму.
Заметка еще раз заставила меня содрогнуться от омерзе-
ния и нахлынувшей ненависти. До сих пор на всех членов
партии я смотрел как на самых близких друзей и братьев,
всегда с открытой душой обращался к ним, верил, любил.
342
Как же теперь? Мне казалось, что за эти дни я постарел на
годы, потерял частицу радостной юношеской веры в человека.
Хорошо, конечно, что предатель уничтожен. Теперь чисто
в наших рядах. Но где гарантия? Не найдется ли среди пяти-
сот членов бакинской организации еще какой нибудь серый? ..
Выходит так: всегда будь начеку, умей распознать не только
руку друга, но и руку врага — черную руку.
МАКСИМ ОТЧИТЫВАЕТ
До сих пор я приходил к Максиму без особых предосто-
рожностей: через ворота во двор, со двора по железной лест-
нице на второй этаж, а там по длинному застекленному кори-
дору до его комнаты. Но теперь я опасался провалить эту
явку и сначала зашел в молочную. Она находилась в нижнем
этаже. Сел за столик, попросил стакан мацони1 с корицей,
чурек. Подошла наша знакомая, дочка хозяйки молочной.
Я шепнул ей условное словечко. Она улыбнулась и кивнула.
Это означало — можно.
Я не торопясь поел и прошел во двор черным ходом.
А оттуда в потоке разных заказчиков и кустарей незаметно
поднялся по лестнице и благополучно пробрался к Максиму.
Он был дома и, видимо, ждал меня. Быстро пропустил в ком-
нату, запер дверь массивной задвижкой.
С виду он был, как всегда, спокоен, но голос дрогнул:
— Варяг у тебя был?
— Был. А вот отголоски, — я подал ему газету и указал
пальцем на заметку.
Максим быстро пробежал глазами по строчкам, сдвинул
брови.
— Кровь за кровь... Уехал?
— В два часа ночи.
— Ты проводил, конечно?
— Проводил.
— Издали?
— Само собой, — ответил я не без удовольствия. Пусть
знает, что и мы умеем соблюдать конспирацию.
Максим окончательно успокоился и усадил меня на топчан.
— Зара пришла вовремя, конечно? Все принесла? Пере-
одела?
— Все до нитки. — Ия наградил девушку высшей похва-
лой:— Зара — храбрый товарищ.
— Да, таких девушек надо поискать, — горячо отозвался
1 Мацони — простокваша.
343
Максим. — Всей душой предана делу... А как прошла твоя
беседа с фабричными девушками, товарищ пропагандист? Не
оконфузился?
— Кажется, нет! — живо отозвался я.
Мне хотелось все представить так, чтобы Максим был до-
волен. Я поделился с ним своими сомнениями, рассказал
о трудностях первой беседы, не забыл н о славной Сейне.
— О ней стоит позаботиться особо — девушка с огоньком,
к тому же азербайджанка. А у нас их так мало...
— Можешь не беспокоиться, дружище, о ней позаботится
Зара.
Максим одобрил мою работу, но напомнил еще раз:
— Теперь ты должен быть особенно осторожен. Слежки
не замечал за собой?
У меня ёкнуло сердце. Вот оно, расплата начинается!
И поделом тебе, не завирайся! И я, не щадя себя, самым
подробным образом рассказал Максиму о своей гонке с фи-
лером, и особенно о ненужном лихачестве с фаэтоном, и
даже о том, как на прощанье махнул шпику кепкой.
Максим слушал молча, перелистывая какой-то журнал,
лежавший перед ним на столе. Лишь изредка он вскидывал
мохнатые брови, испытующе взглядывал на меня н опять
опускал глаза. Я продолжал говорить, а сам с минуты на
минуту ждал: вот-вот он разъярится и начнет «пилить» меня.
Но когда я кончил, Максим только покачал головой:
— Лихо получилось, лихо... Так, та-ак...
Вот и все, что он сказал. Но как сказал! У меня аж му-
рашки пробежали с головы до пят. Однако, как обычно, стал
угощать меня чаем, чуреками. Сначала молча, потом проце-
дил два слова:
— Ешь, герой!
И опять молчание, этак минут на десять. Я пил и ел без
малейшего аппетита, украдкой поглядывая на Максима.
— И какой черт тебя за ниточку дергает! — выпалил он
наконец. — Вздумал со шпиком в кошки-мышки играть! Да
ты разве не понимаешь, что твой провал опасен не только
для тебя, но и для всей организации! Хорошо, так случилось,
что за углом оказался один извозчик. А если бы два пли
три? Тогда кто бы и над кем посмеялся?.. — Но тут сам А1ак-
сим не выдержал и фыркнул от смеха. — И ты в самом деле
махнул филеру кепкой и показал нос?
— Нет, носа не показывал, — пробормотал я, глядя
в чашку с остывшим чаем. — Я только махнул кепкой и крик-
нул. «Прощай, гад!»
Максим опять стал сух и серьезен.
гы
— Раечка передала тебе, чтобы ты зашел на комитетскую
явку?
— Передала. Сегодня вечером?
— К семи часам. На прием к доктору.
— Хорошо.
Максим смягчился и стал разговаривать со мной, как
всегда, дружески:
— Вот что, дорогой мой Рыжик, на днях тебе понадо-
бятся деньги, и, пожалуй, немалые...
— Для чего? — удивился я.
— Узнаешь от Джапаридзе. Вот тебе пакет. Распечатаешь
после свидания с ним.
Я принял пакет с таким чувством, будто в нем были за-
печатаны какие-то неприятности. Моя настороженность уси-
лилась, когда Максим на прощание крепче обычного по/кал
мои руки.
— Будь здоров, Рыжик, и впредь не бедокурь! Ко мне
будешь заходить только по вызову...
Да что он, в самом деле? Как будто расстается со мной
на веки вечные. Расспрашивать я не стал — все равно беспо-
лезно: это же «великий конспиратор»!
НЕОЖИДАННОСТЬ
Неожиданности бывают разные — хорошие и плохие, ра-
достные и грустные. Вызывает сам Джапаридзе! Что бы это
значило? Важное поручение? Доставка оружия, например,
перевод на работу в нашу типографию, организация боевой
дружины... Или второй кружок даст? А может, еще один
нагоняй за что-нибудь? Словом, пока я дошел до явки, фан-
тазия работала вовсю.
Семь часов. Максим может быть уверен, что за моей спи-
ной «хвоста» не было. Мои глаза, казалось, одновременно
смотрели во все четыре стороны.
Комитетская явка была у частного врача, надо пола-
гать— сочувствующего или совсем нашего. Я вошел в прием-
ную. Там сидел один клиент — горбатенькая старушонка с под-
вязанной рукой. Она тихонько покачивалась и жалобно ныла.
Старушку вскоре вызвали, и я остался один. Минут че-
рез пять в приемную вышел врач в ослепительно белом ха-
лате. Я узнал его по описанию Максима: высокий блондин
с бледным лицом, с бородкой «лопаточкой», усы концами
вниз. Он вежливо поклонился:
— Як вашим услугам, молодой человек. Пожалуйте в ка-
бинет.
245
Здесь врач усадил меня в кресло и так же предупреди-
тельно спросил:
— На что жалуетесь, молодой человек?
Я ответил паролем. Врач засмеялся и, приоткрыв вторую
дверь, вполголоса известил кого-то:
— Пришел ваш пациент! — и сейчас же удалился обратно
в приемную.
Вошел Алеша Джапаридзе. Я вскочил с кресла и бро-
сился ему навстречу. Но он, прежде чем поздороваться, за-
пер обе двери.
— Здравствуй, дорогой! — Алеша обнял меня и усадил на
диван рядом с собой. — Давно я не видал тебя, Красная
рубашка. Впрочем, твоя рубашка уже не красная, а серо-
буро-малиновая.— Он засмеялся. — Пора сменить на какую-
нибудь блузу. Скажем, синюю. Устраивает?
Я весело согласился. Рад был, что он в хорошем настрое-
нии. Значит, ничего чрезвычайного не предстоит. А когда он
стал расспрашивать, как я справился с кружком работниц,
то и совсем успокоился. Он терпеливо выслушал мой «ра-
порт» и вдруг перевел разговор на типографию:
— После прошлогоднего провала комитетской типографии
мы организовали новую. Нужны два наборщика. Один есть,
ищем второго. Может, у тебя есть связи с ними?
Я вскочил от радости.
— Возьми меня, Алеша. Ведь я только по необходимости
работаю переплетчиком, а моя настоящая специальность —
наборщик. В Астрахани я и в подпольной типографии ра-
ботал.
Но Алеша сразу разочаровал меня:
— Знаю, дружок. Только ничего из этого не выйдет.
Нужен абсолютно чистый человек.
— А я что? — упавшим голосом пролепетал я.
— Вот об этом и надо поговорить. Теперь ты нелегаль-
ный. Это раз. Во-вторых, ты уже взят на мушку шпиками.
Это два. В-третьих, на твоей квартире побывал Варяг после
известного дела...
Я растерянно смотрел на Алешу:
— Что ж мне делап, теперь?
— Комитет считает, что на время ты должен покинуть
Баку.
Я так и вскочил.
— Теперь? Уехать из Баку? А как же стачка моряков?
Алеша мягко сказал:
— Не горюй, товарищ. Я думаю, это ненадолго. Конечно,
ро время стачки каждый агитатор будет на вес золота. Но
рисковать тобой нельзя. Да и дело может пострадать.
346
Возражать я не стал и только спросил упавшим голосом:
— Куда?
— Недалеко. В Тифлис.
— А когда ехать?
— Чем скорее, тем лучше. Я думаю, завтра с ночным
поездом. Деньги от Максима получил?
— Получил какой-то пакет.
Джапаридзе снова усадил меня на диван.
— В Тифлисе, голубчик, почище цела творятся. Гото-
вится стачка железнодорожников, по всей Грузии поднялись
крестьяне. Гурийцы уже подняли вооруженное восстание. Ра-
бота и для тебя найдется. Мне думается, хорошо бы тебя
устроить в военную организацию для работы среди русских
солдат. Там ведь стоит целая армия, а русских пропаганди-
стов мало.
Я воспрянул духом: работа среди солдат! Это же великое
дело! Так я и сказал Джапаридзе.
— Вот и хорошо, — улыбнулся Алеша. — В Тифлисе ты
прежде всего увидишь Сурена Г
— Сурена?
— Да. Это один пз руководителей кавказской организа-
ции большевиков. Ученик Ленина. Я дам к нему записку.
Алеша встал и, приоткрыв дверь, позвал:
— Николай Петрович! На минутку!
Вошел доктор. По-видимому, он был веселый человек.
— На что жалуетесь, уважаемый? — спросил он, скло-
няясь перед Алешей.
— Дай, пожалуйста, кисленького лекарства ложечку и
все, что нужно.
— В одно мгновение!
Доктор подошел к шкафу с лекарствами, почти не глядя,
взял с нижней полки флакончик с широким горлышком и
поставил перед нами на круглый столик.
— Сделайте одолжение! Только не отравитесь, прини-
мать малыми дозами. Вот и ручка к вашим услугам.
Адьё! — И доктор ушел.
Джапаридзе опять запер дверь и приступил к делу.
Из своего блокнота вырвал тоненький листок бумаги, из кар-
мана жилета достал новенькое перо с широким, мягким кон-
чиком, вставил в ручку. Дальше мне все было известно.
Сейчас он обмакнет перо во флакончик с лимонной кислотой
и напишет обещанную записку. Кислота не оставляет на бу-
маге ни малейшего следа и легко проявляется над огнем.
1 Сурен — кличка Степана Шаумяна,
347
Так и было. Алеша отдал мне записку и обратил внимание
на то, что бумага линованная.
— Своей рукой, конечно помельче, напиши какую-нибудь
безобидную чепуху, но только строго по линии. Понятно?
— Еще бы!—не без гордости ответил я.— Не впервой
мне такие дела!
— Вот и отлично. А теперь по народному обычаю давай
присядем.
Присели.
После минутной паузы Алеша внимательно посмотрел на
мое лицо.
— Признаться, отправляю тебя без особой охоты. Уж
больно ты молод, но... борьба, говорят, закаляет и делает
юношей мужами. В путь-дорогу, товарищ’
Мы поднялись и направились к двери.
— Ничего, ничего, — говорил Алеша, как бы утешая
меня, — мы еще увидимся. Главное — будь трижды осторо-
жен и осмотрителен. В военном деле малейшая оплошность —
и эта штука обеспечена, — он чиркнул пальцем по шее.—
А теперь давай твои лапы и будь здоров, дружок.
На прощание мы расцеловались. Я подумал: «Вот почему
и Максим крепче обычного пожал мне руки. Он знал, что в
Баку мы больше не увидимся».
А все-таки с явки я ушел в бодром настроении. Впереди
работа в армии! Подумать только!..
ПЕРЕЛЕТНАЯ ПТИЦА
Такова уж судьба подпольщиков — сегодня здесь, а
завтра там. Всего лишь год проработал в Астрахани —
«провалился». Комитет отправил меня в Баку. Здесь продер-
жался тоже около года. И вот уже лечу в Тифлис. А долго ли
пробуду в Тифлисе, неизвестно. Перелетная птица! IT грустно,
и радостно. Жаль расставаться с Баку. Где еще найдешь
такое сплоченное и отважное большевистское подполье? Где
встретишь таких .верных друзей и товарищей, как Алеша
Джапаридзе, Максим, Раечка, Алеша Маленький, Зара,
Варяг?. .
Я вспомнил Варяга: жив ли он еще? Не схвачен ли жан-
дармами по дороге в Москву? Убийство провокатора охранка
никогда не забудет. Вот над чьей головой висит дамоклов
меч! А мне что, самое большее — тюрьма. Подумаешь, страсти
какие!.. В Тифлисе меня ждет настоящее боевое дело — под-
готовка солдат к революции! Ведь каждый солдат не только
еще один наш человек, это штык и пуля в сердце врага. Так
348
рассуждал я, собираясь в дорогу. Ах, да, надо распечатать
пакет..
Из пакета в мои старенький чемоданчик посыпались
деньги и железнодорожный билет. Видна рука Максима —
все предусмотрел заранее. Вот только одет я не ахти как кон-
спиративно— в том же костюме, в каком был в ноевом ковчеге.
А что мне положить в чемодан? Я рассмеялся. Никаких
запасов — все решительно на мне! Отлично. Меньше хлопот.
В дверь осторожно постучались. Кого еще принесло? Вот
не вовремя!
Стук условный. Значит, свои.
Вошла дама в соломенной шляпке, лицо прикрыто
вуалью, в руках чемоданчик.
— Что вам угодно?
Дама швырнула ношу на топчан и рассмеялась:
— Какой же ты конспиратор, Рыжик? Меня не узнал!
Раечка! Я рад, конечно, но зачем являться за час до
отъезда на такую квартиру? Она уже сбросила свою шляпку
и открыла чемодан.
— Ты одет, как жулик, а надо походить хотя бы на бух-
галтера. Вот тебе синяя рубашка, приличные брюки, «интел-
лигентная» шляпа и... выкинь свою фальшивку, товарищ
Свободин! — II Раечка вручила мне весьма потрепанный пас-
порт на имя Сергея Макарова.
Я стал разглядывать его.
— Не сомневайся, Сережа, — продолжала девушка,—
паспорт настоящий. Максим взял у балаханского рабочего.
Он свой человек и охотно согласился пожить пока без до-
кументов.
— А если потребуется?
— Тогда он заявит об утере, уплатит с нашей помощью
штраф и получит новый. Человек он чистый. Одним словом,
лети скорей на вокзал — и до свидания, мой милый Ры-
жик! — Она вдруг поцеловала меня и бросилась из комнаты.
У порога на миг повернулась. — Не забудь камень!
Дверь захлопнулась. Я ошалело смотрел перед собой, ни-
чего /Не видя. Вот странная девушка! А впрочем, почему бы
неыюцеловать на прощание? Обыкновенное дело. Но при чем
тут камень? Гм, следует подумать... Впрочем, думать было
некогда: надо скорее переодеться — и марш-марш!..
Опять ночь. II вот я еду на вокзал, конечно на конке. На
мне серый пиджак, вполне приличные, чуть подержанные
брюки, синяя косоворотка, летние туфли, а на голове сидит
бочком шляпа. Какая это неудобная штука! Того и гляди
снесет ветром. На коленях пакет с продуктами на дорогу.
Это уж Раечка позаботилась. Как жаль, что у меня нет зер-
349
кала! Я так и не повидал себя в новом обличье. Наверное,
хорош! Вот только чертовы веснушки все дело портят!
Я чувствовал себя прекрасно. С благодарностью вспомнил
Максима: все предвидел, обо всем позаботился . Жаль
только, не повидал Алешу Маленького. Да он, вероятно, и
не знает о моем отъезде — все так внезапно, быстро.
Город рокочет. Шум моря не слышен. Цокают копыта
пары полудохлых коняг. Конка движется не торопясь. Спо-
рят, смеются, переругиваются пассажиры.
Вдруг остановка. Впереди между рельсами стоит осел.
На его спине мальчуган с корзинами овощей. Он изо всех
сил колотит голыми пятками бока упрямого животного, хле-
щет прутиком по крупу, но осел есть осел, уперся передними
ногами в рельс — и ни с места. Часть пассажиров бросилась
на помощь мальчику. Тянут за уздечку, неистово кричат, тол-
кают сзади, с боков, кто влево, кто вправо. Вагоновожатый
пробует напугать осла и отчаянно бьет в колокол. Осел ни
с места. И вдруг оглушительно заревел. Тут двое парней до
гадались, схватили осла за хвост и стали поворачивать его
таким образом, чтобы задние ноги оказались за пределами
линии. Маневр удался, осел рассердился, назло врагам еще
раз перешел рельсы и отправился в обратную сторону. Путь
освободился, и конка благополучно дотащила меня до вок-
зала.
В народе говорят: «Если осел перешел дорогу, это к не-
счастью. Лучше вернись назад и пройди по другой улице».
И представьте себе, нашелся умник, который торопливо со-
скочил с конки и помчался в обход зловещего ослика. Я по-
смеялся и в то же время подумал: «Если «там» со мной что-
нибудь случится, все на осла свалю!»
На вокзал прибыл за несколько минут до отхода поезда.
На платформе толпилось много провожающих. Я незаметно
подошел к вагону третьего класса. О втором и первом я ни-
когда не мечтал — там едут буржуи. Вслед за какой-то те-
тушкой ‘поднялся на площадку вагона и здесь, в полумраке,
наткнулся., на Алешу А^аленького, а за его спиной стояла
Раечка в той же шляпке.
Для меня это было неожиданно. Все-таки пришли прово-
дить: Хорошо, что догадались подняться на площадку. Здесь
было темнее. Дан уже второй звонок ..
На прощание хотелось сказать друзьям что-нибудь боль-
шое, важное, задушевное. Но получился торопливый разговор
обо всем и ни о чем, обрывки фраз, легкие остроты. Раечка
почти не смеялась. Глаза были грустные. Она то и дело хва-
тала меня за пуговицу пиджака, как бы собираясь что-то
сказать, но тут же отворачивалась и обращалась к Алеше.
350
Он тоже был чем-то взволнован. Что произошло между
ними?..
Перед самым звонком я случайно перехватил взгляд
Алеши, обращенный на девушку: так взирают верующие на
чудотворную икону.
Мне даже нехорошо стало и чего-то стыдно. Чего? .
Вспомнился камень на море, багряный закаг... счастливое
лицо Раечки... А зачем она напомнила об этом там, с по-
рога?
Третий звонок...
— Ну, прощайте, друзья! Не поминайте лихом!
Я обнял Алешу. Мы оба сошли на платформу.
Поезд тронулся.
Я вскочил на площадку. Вагон ускорил ход. Девушка
протянула мне руки:
— До свидания, Рыжик!
Я успел коснуться лишь ее пальцев.
Несколько секунд девушка шла рядом с вагоном с про-
тянутыми руками. За ней — Алеша. Он смотрел то на меня,
то на девушку. II вдруг побледнел и остановился. Что он по-
думал? Неужто я стал между ними?.. Нет! Я еду на работу,,
и, право же, мне ничуть не жаль, что Раечка остается в Баку,
с ним. II хорошо, что он берет ее за руку, ведет назад... Вот
они еще раз остановились, помахали руками вслед поезду..
Я ответил.
Поезд набирает скорость. Позади крутится пыльный хвост,
мимо окон мелькают телеграфные столбы, бакинская земля
уходит назад.
Будьте счастливы, дорогие друзья!
В ПУТИ
Тифлис! Сердце Грузии прекрасной! Вот где я увижу на-
стоящий Кавказ, заоблачные горы, край дикой красоты! Не
зря же он так дивно воспет Лермонтовым:
Как я любил, Кавказ мои величавый,
Твоих сынов воинственные нравы,
Твоих небес прозрачную лазурь...
. .Прекрасен ты, суровый край,
Жилище вольности простой.
II вот я спешу туда и, конечно, весь горю от нетерпения,
уношусь мечтой в заоблачные высоты и вижу то, чего уж нет,
а быть может и не было. Впрочем, временами я спускался на
землю и пытался рассуждать трезво. Кавказ теперь уже не
тот, не те времена, не те и люди. От «вольности простой»,
351
наверное, остались только рожки да ножки. Грузины — такие
же рабы нищеты и бедности, такие же данники самодержавия,
как и мы, русские рабочие и крестьяне. И, надо пола-
гать, так же, как в далекой России, там свистят казацкие
нагайки, пули, реют красные знамена... А быть может, все
уже тихо, все задавлено, залито кровью. Царский наместник
Кавказа Воронцов-Дашков пригнал в Тифлис целую армию
замордованных русских солдат для «усмирения бунтов» и
«наведения порядка». А я на собственном опыте знал, что это
такое. Еще в прошлом году, в разгар всеобщей стачки бакин-
ских рабочих, я свято верил п надеялся, что наш солдат не
поднимет руки на революцию, что человек в шинели такой же
рабочий и крестьянин. На деле оказалось не то. В царской
армии солдат так муштруют, так запугивают царем и богом,
так сковывают дисциплиной, что они превращаются в авто-
маты, в слепое орудие господ офицеров. Недаром Ленин так
настойчиво требует от партии усиления работы в армии,
создания боевых дружин, вооружения народа. Да, нам еще
предстоит упорная и длительная работа среди солдат. Так
что умерь свою фантазию, Рыжий, и, кстати, не забудь, что
ты теперь Макаров, а не Свободин, кем был еще вчера ..
Готовься, брат, быть может, и к опасной, но к нашей обыч-
ной, будничной работе, именно будничной. Нечего витать
в небесах!
По дороге от Баку до Тифлиса, сидя у окна вагона, я ду-
мал, конечно, не только о том, что ждет меня впереди. Вспо-
мнилось и то, что осталось позади и было уже далеко. Но,
говоря по правде, вспоминалось все реже и реже, все с мень-
шим волнением. Даже Алеша и Раечка представились мне
не так живо и ярко.
Но отчего этот горький осадок на душе?..
Да, да! Алеша любит Раечку! В этом уже нет никакого
сомнения. Любит безмерно, всем сердцем, каждой капелькой
крови. Он не знает середины. II если бы понадобилось, он в
самом деле способен броситься в огонь ради нее. Пли в море,
как та глупая царевна с Девичьей башни. А я? При чем тут
я? .. Я твердо стою на своем: любовь — помеха в борьбе за
общее счастье, по крайней мере теперь, когда все бурлит и
вот-вот грянет она, революция! Что хорошего, если муж
сядет в одщ тюрьму, жена — в другую? А дети? Что будет с
детьми?.. Her, нет! Все это лишние муки, терзания совести,
ослабляющие волю к борьбе.
С Алешей мы были связаны тесными узами дружбы, но
о девушках, о любви, о счастье откровенно никогда не раз-
говаривали. На девушек-подпольщиц мы смотрели как на
друзей и товарищей по партии, как на сестер. О своем особом
352
отношении к Раечке А пеша не обмолвился со мною ни еди-
ным словом, а я считал неудобным даже намекнуть на это,
хотя и догадывался. А вот теперь все ясно.
Непонятно только одно: почему так взволновало меня это
'открытие? Быть может, я огорчился за друга? Наверное, так.
Ведь он тоже считал семейные узы помехой в борьбе за наше
дело. А любовь ведет к семье. Как он, бедняга, выпутается
из такого противоречия?.. Во всяком случае, я не встану
на пути друга. И ничуть не огорчен, ни чуточки! Раечка для
меня просто хороший товарищ, храбрая девушка с ласко-
выми глазами. А как хорошо, что я уже далеко, что все это
позади!.. Вот он — «Кавказ предо мною»!
НДХАЛОЕНА
В Тифлис я прибыл утром. Прямо с поезда направился
на поиски явочной квартиры большевистского комитета
РСДРП. Опа оказалась недалеко от станции, в рабочем
районе города, носившем странное название — Нахаловка.
Пыльные, немощеные улицы, маленькие перенаселенные
хибарки, плохо одетые люди разных национальностей, скри-
пучие арбы, запряженные мулами, захудалые ослики, пыль
столбом, крикливые стайки полуголых детишек и еще более
крикливый и шумный базар. А по соседству гремело и сви-
стело железнодорожное депо, дымили механические заводы,
тяжко ухал чугунолитейный, и бесконечными цепочками шли
рабочие — грузины, русские, армяне. Тридцать тысяч рабо-
чих! Целая армия! И все это — Нахаловка.
Никаких красот, а тем паче свободы я не заметил здесь.
Приближения революционной грозы тоже не обнаружил
Жизнь шла как будто тихо, спокойно. Вот только лица
встречных рабочих слишком угрюмы, взгляды суровы.
Явка оказалась во дворе небольшого домика, изрядно за-
копченного, однако с садиком и виноградной лозой. Это была
квартира помощника начальника станции.
По счастью, сам хозяин еще был дома, уже одетый к вы-
ходу. Это был пожилой русский человек, с усталым, блед-
ным лицом, с ясными серыми глазами. Русые волосы с про-
седью. Он встретил меня настороженно, подозрительно. Но
после обмена паролями сразу преобразился.
— Ну, заходи, заходи, парень. Очень рад бакинцу. К со-
жалению, мне уже пора на станцию. Вано! Ты дома? —
крикнул он в соседнюю комнату.
— Дома! — отозвался веселый голос. — А что надо, кацо?
В большую комнату хозяина вошел высокий грузин лет
353
двадцати пяти, жгучий брюнет, с огненными глазами, с лег-
кой походкой, ловкий и гибкий, как пантера. В белой кавказ-
ской рубахе, подпоясанной узеньким ремешком с серебря-
ными наконечниками, в мягких сапогах, начищенных до
блеска, он совсем не походил на рабочего. Выдавали только
большие, крепкие руки с мозолями на ладонях.
Хозяин представил меня:
— Вот из Баку товарищ приехал. Ему нужно повидать
Сурена. Отведи, пожалуйста. Сегодня к двенадцати он будет
«там». А я на станцию.
Он пожал мне руку.
— Мы еще увидимся. С Вано можешь не стесняться —
свой человек, большевик. Работает в депо, слесарь. Он же
\строит тебя и на ночевку. А засим до свидания!
Так я познакомился с новым товарищем. Он довольно
хорошо говорил по-русски, был приветлив, доверчив, и мы
быстро сошлись с ним. Вместе позавтракали. Угощал, ко-
нечно, Вано. На столе появились неизменные брынза, кол-
баса, грузинский ч)рек, виноградное вино.
— Без вина грузин не грузин, — смеялся Вано, откупори-
вая бутылку красного вина. — Не успеешь родиться, а вино
}же ждет. Наш поп берет тебя за ножки и окунает в купель
не с водой, как у вас, а с вином, вот с таким красным, как
это. Хочешь не хочешь — пей! Не веришь, кацо? Не верь, по-
жалуйста, вру, конечно.’ А ты пей, другом будешь, гостем
будешь...
Но пить я не умел и не хотел. А водку да, пожалуй, и
всякое вино считал страшным бедствием для народа.
За столом мы разговорились. Вано с увлечением расска-
зывал:
— У нас, кацо, все кипит как в котле, того и гляди взо-
рвется. Готовим всеобщую стачку по всей Грузии! Наха-
ловцы торопят, а мы пока задерживаем, всем сразу надо,
понимаешь?
Я спросил:
— Почему же нахаловские рабочие торопят?
— Очень просто, кацо. Мы работаем как каторжные, не
знаем ни праздников, ни отдыха, а получаем гроши. А дети
и женщины совсем пропадают. Тысячи безработных на-
ехали. ..
— Та-ак... Значит, речь идет о забастовке чисто эконо-
мической?— Я был разочарован. Того ли я ожидал от
Тифлиса?
— Какой такой экономической! — рассердился Вано.—
А шчем наместник приехал? Зачем такое войско пригнали?
Это что, не политика? Нахаловка все понимает: сегодня —
354
стачка, завтра—баррикады, сегодня — дай прибавку, а завт-
ра — свободу, пожалуйста!..
Горячность Вано мне понравилась.
О внутрипартийных делах мы не говорили — рано. После
свидания с Суреном посмотрим.
До двенадцати было еще далеко, а мне .хотелось посмот-
реть город.
— Пойдем, покажу! — живо отозвался Вано. — На всем
свете нет такого города! Сегодня я работаю в ночной смене,
весь день твой. Бери, пожал\ йста!
Я думал, что он приведет меня по улицам города, покажет
его красоты, исторические места. Но Вано на первой же оста-
новке усадил меня в конку.
— Садись, кацо, проедем до Давпдовской горы. Зачем
зря по камням ноги ломать, там я тебе сразу весь город по-
кажу!
ОРЛИНОЕ ПЛЕМЯ
И вот мы на горе. Здесь монастырь св. Давида, по сосед-
ству— духанчпк, а в гроте при церкви погребены Грибоедов
и его жена, урожденная княжна Чавчавадзе. Об этом мимо-
ходом сообщил мне Вано и вывел на самое высокое место.
— Смотри, пожалуйста!
Отсюда в самом деле весь город был виден как на ла-
дони, город солнца, город садов, цветов и виноградников. Он
раскинулся в широкой долине меж зеленых холмов и гор. Его
пересекала извилистая лента реки Куры, образуя два зеле-
ных островка. Белые каменные дома и домики весело бле-
стели в потоках света, улыбались небу. И весь он казался
праздничным, нарядным, счастливым, как невеста. Лишь на
окраинах пестрели грязно-бурые пятна рабочих хибарок.
В ранней юности в своем воображении я видел такими города
будущего — города социализма. Не хватало лишь красных
знамен и флагов, которые, по моему представлению, должны
были развеваться над каждой крышей как символы торже-
ства свободы, равенства и братства. Но тут вместо знамен
над городом сияли золотой полумесяц мечети, серебряный
крест грузинской церкви, а может и армянской. Это уже ни-
как не вязалось с моим представлением о поселениях буду-
щего.
А все-таки как хорош Тифлис! И какой резкий контраст
с нашим серокаменным, закопченным, пропитанным мазутом,
голым Баку! Мне стало обидно за город, который я успел
полюбить, за людей, которые в нем жили и так тяжело тру-
дились.
355
— Где ты видал такой город, кацо?— говорил Вано, ши-
роким жестом показывая вниз, под гору. — Нигде не видал!
На всем свете нет такого города! Мой город, да!..
Я охотно согласился, что Тифлис хорош и что мне дей-
ствительно никогда не приходилось видеть такого славного
города.
— А я что сказал? Самый лучший город!.. А теперь, кацо,
бежим на базар. Ай, какой базар! Как есть, все есть, только
денег нет...
— Постой, — остановил я Вано. — Скажи, пожалуйста,
давно Тифлис стал таким красавцем?
Вано нахмурился.
— Во-первых, он не такой красавец, как выглядит сверху.
Я прихвастнул чуточку. Сойдешь вниз — сам увидишь. Во-
вторых, с горы хорошо видна лишь европейская часть, по-
строенная за последние сто лет...
— А раньше как было? Историю знаешь?
— Как не знать, в реальном учился немножко...
— Почему немножко?
— ЛАного не дали — за вольнодумство выгнали, кацо.
А про Тифлис читал много. Старик город, полторы тысячи лет
живет. Страшный город!
— Страшный?
— Очень. Здесь столько пролито крови — волосы дыбом!
Тифлис проходной двор был — дорога из Азии в Европу. Бо-
гатый город! Со всем миром торговлю вел и всем нравился.
— И каждый хотел завладеть им? — подсказал я.
— Понятно, хотел, — такой лакомый кусок! В шестом
веке Тифлисом персы владели, в седьмом византийцы захва-
тили, за ними арабы нагрянули, потом хазары, сарацины,
персы. И все грабили город, жгли его, резали жителей, ты-
сячами уводили в плен, превращали в рабов. В одиннадца-
том веке Тифлис дважды захватывали турки. И опять лилась
кровь, опять горели дома. И только в конце двенадцатого
века, при царице Тамаре, лет тридцать было спокойнее...
— Ис тех пор Грузия начала процветать?
Вано досадливо махнул рукой:
— Какое там процветать! После Тамары город захватил
Тамерлан со своими ордами, за ним опять пришли персы,
турки... Последний раз Тифлис был разгромлен персидским'
ханом Ага-Магометом. Жители почти все были перебиты,
а тридцать тысяч грузин угнали в плен. Вот, кацо, что пере-
жил этот красивый город, — заключил Вано. — Только с при-
ходом русских в тысяча семьсот девяносто девятом году пре-
кратились набеги на Грузию и Тифлис стал подниматься в
гору.
356
— Значит, царское самодержавие пошло вам на пользу? —
спросил я не без иронии.
— Но, но! На этом меня не поймаешь, кацо! — погрозил
мне пальцем Вайо. — Нам русская культура пошла на пользу,
народ русский. А царь — душитель всех народов: и грузин, и
русских, и татар — всех! Это мы понимаем, кацо... Пошли
вниз. На базар поспеть надо.
Мы быстро спустились с горы и направились на базар. Он
был недалеко.
Вано оказался прав: я действительно нигде ничего подоб-
ного не видывал. На длинных прилавках, сколоченных из до-
сок, в плетеных корзинах и прямо на земле — на мешкови-
нах и рогожах — возвышались целые горы зелени, пряностей,
овощей, фруктов, козьего сыра, мяса, яиц. Л< кали гигант-
ские бурдюки вина, стояли жбаны с молоком, и тут же на
железных крючьях висели десятки бараньих туш, блестящих
от жира, осаждаемых мухами.
А сами торговцы и торговки! Теперь они представляются
мне как бы сошедшими с картин Рубенса: здоровые, полу-
голые, потные, с темно-красными лицами, вооруженные то-
порами, ножами, ложками, кружками. Всеми этими инстру-
ментами, а то и голыми руками они так быстро орудовали,
так ловко мерили и взвешивали и так незаметно надували
публику, что все были довольны и веселы.
А какой здесь крик, шум, движение! На разные голоса
кричали торговцы и покупатели, слышались глухие удары
топора по мясу, гул и рокот бубнов, звонкие переливы зурны,
отчаянный писк кеманчи, топот ног, град рукоплесканий,
свист и песни.
А как пляшут грузины, боже ты мой!. Тут же, на базаре,
среди бараньих туш и бурдюков с вином, они становятся в
круг — и пошла лезгинка. Внутри круга, как черно-белые
птицы, летают танцоры: развеваются широкие рукава черке-
сок, молнией мелькают тонкие ноги, высоко взметается
пыль... О, эти ноги! Их движения совершенно неуловимы:
то вихрем летят по кругу вперед, то семенят назад, то взле-
тают вверх, то извиваются, как змеи, то неслышно скользят
над землей, то бешено кружатся на одном месте, то.. Сло-
вом, ноги танцоров неописуемы! И так же неописуемы му-
зыканты: с кеманчой и бубнами в руках, с зурной во рту,
с надутыми, как мяч, щеками, с багрово-красными лицами,
с выпученными глазами. А как дико и страстно вскрикивают
и рукоплещут в ритм музыке горячие зрители! Как смеются,
как дергают плечами, как притопывают ногами и как все во-
круг стихийно втягивается в веселье, пускается в пляс! Глядя
357
на этот вихрь голов, рук, ног, смеющихся лиц, можно было
подумать, что счастливее грузин никого нет на свете!..
Мы с Вано тоже были подхвачены волной базарного дви-
жения и сами были не прочь отмахать хорошего трепака или
лезгинку.
Но вот прошло первое очарование. Я внимательно огля-
делся... Нет, пожалуй, нельзя сказать, что все грузины так
уж счастливы... Вот здесь же, рядом, бродят люди с голод-
ными глазами, в потрепанных одеждах, босые. Ступни черны,
как лошадиные копыта. А вот кинто — носильщики — с чу-
жими грузами на согнутых спинах: с бараньими тушами, с
корзинами овощей и фруктов, они идут раскоряками, тяжело
переваливаясь с ноги на ногу, багровея от прилива крови к
лицу, точь-в-точь как бакинские амбалы. А рабочие Наха-
ловки?
И все-таки грузины — вольный, неунывающий народ!
Здесь меня поразила еще одна особенность этих людей — они
все, даже последний бедняк и просто нищий, носят свои дра-
ные черкески с таким достоинством и так величаво, словно
на их тощих плечах висят не лохмотья, а по меньшей мере
царские горностаи. Нет, такой народ в кабале не удержать,
орлиное племя!
У СУРЕНА
Если бы я увидел город только с горы Давида, а людей
только на базаре, у меня бы осталось впечатление большой
красоты и веселой беззаботности. Можно было подумать, что
в Тифлисе все благоденствует, никаких волнений нет и не
было, чго всероссийская революционная буря прошла мимо.
Но как только мы протиснулись через базарную сутолоку и
вышли на какую-то улицу, мы сразу наткнулись на большой
казачий патруль. Казаки ехали в три ряда посредине мосто-
вой, за плечами короткие винтовки, в руках символ цар-
ской власти—нагайки. На перекрестках усиленные наряды
полиции. Мне даже веселее стало: все как в Баку, как в
России!
Вано повел меня по набережной реки Куры, потом через
мост. Как он назывался, не помню. Но именно отсюда я уви-
дел над рекой гигантскую каменную скалу, увенчанную вы-
сокими, тоже каменными, стенами и старинным грузинским
храмом. Я остановился:
— Что это?
Вано подмигнул мне:
— Не видишь, кацо? Храм божий, стены поднимаются к
небу, а за стенами — святая обитель. Посмотри получше.,,
35S
Я посмотрел получше и по обеим сторонам церкви увидел
мрачные серые корпуса, словно врезанные в скалу. Окна ка-
зались черными пробоинами, пересеченными крест-накрест
толстыми прутьями...
— Узнаешь? — ехидно спросил Вано.
— Узнаю.
— Метехский замок называется. Древняя крепость и ре-
зиденция грузинских царей, а теперь тюрьма, застенок. Полна
наших людей. Там уже побывали наши товарищи: петербург-
ский рабочий Калинин Миха, Серго Аллилуев, Алеша Джа-
паридзе. Сидел там и наш дорогой писатель Горький Максим,
Ладо Кецховели... Убит в одиночке Ладо, — понизив голос,
закончил Вано. — Не советую тебе попадать в этот замок,
кацо, — пропадешь... Идем скорее.
Мы пошли через мост. Я несколько раз оглядывался и на-
всегда запомнил отвесную скалу над рекой, несокрушимые
каменные стены, черные провалы окон, закованные в железо,
и высоко над ними серебряный крест — символ христианской
любви и милосердия. Нет, оттуда не выскочишь! Я бы не хо-
тел познакомиться с этим мрачным убежищем. Невольно
ускорил шаг, — чем дальше отсюда, тем лучше.
Вторая явка оказалась в европейской части города, ря-
дом с аптекой. Вано провел меня через аптеку во двор, чер-
ным ходом. Аптекарь, разумеется, был «свой».
Вано знал хозяина конспиративной квартиры, но все же
мне надо было соблюсти конспирацию, установленную для
нового человека. Хозяином квартиры был интеллигентный
грузин, как потом выяснилось — адвокат. Вано назвал его
«сочувствующим».
— Посидите минутку, Сурен сейчас будет, — сказал он и
вышел из комнаты.
Она была похожа на приемную бакинского врача: мягкий
диван, два широких кресла, круглый столик, накрытый зеле-
ным сукном. Окно с тяжелыми шторами выходило во двор.
На полу большой ковер.
Мы уселись в кресла.
Вскоре вошел высокий красивый мужчина лет под три-
дцать. На нем был светлый летний костюм, крахмальная со-
рочка с жестким воротничком, серый галстук. Густые черные
волосы зачесаны назад, пышные усы — концами книзу, ма-
ленькая, стриженая бородка. Меня поразили глубокие синие
глаза у брюнета. Такое сочетание я видел впервые.
Приветливо улыбаясь, Сурен шел к нам с протянутыми
руками.
— Здравствуйте, товарищи!
Вано представил меня.
359
— Очень рад видеть бакинца!
Сурен еще раз пожал мою руку, тотчас усадил в кресло
и сам сел напротив. Вано устроился на диване.
— Ну, рассказывай, друг, как там, в Баку? — начал Су-
рен.— Давно я не был там. Чудный город, люблю!..
Обычно я стеснялся разговаривать с новыми людьми, осо-
бенно с интеллигентами, но с Суреном почувствовал себя
легко и свободно, как с хорошим товарищем. Он сразу рас-
полагал к себе своей искренней приветливостью, доброжела-
тельством, синими улыбчивыми глазами.
Сперва я передал ему записку:
— Это от Алеши Джапаридзе.
Сурен пробежал глазами написанные мною строчки и тот-
час протянул Вано:
— Прояви, друг. Возьми у Чавадзе свечку.
— Хорошо,— Вано с запиской вышел из комнаты.
Я стал рассказывать о бакинских делах, не забыл, ко-
нечно, и о банкете, о провале Трущобы, о своем переходе на
нелегальное положение, вынудившее меня покинуть город.
— Да, это очень обидно: в самый разгар событий бежать
на новое место, в незнакомую организацию... Но ты не го-
рюй, друг, у нас дел по горло. Готовим всеобщую стачку.
Почти по всей Грузии крестьяне разогнали царских чинов-
ников, избивают полицию, создают комитеты, отбирают у по-
мещиков в князей землю. Во многих местах сожжены усадь-
бы. В Гурии продолжается восстание.. Понимаешь, какой
пожар назревает?
— Ав городе как будто все спокойно, — заметил я.
— Перед бурей тоже бывает спокойно, — возразил Су-
рен.— Так и у нас: подготовка к стачке пока ведется втихую.
Мы надеемся распространить ее на всю Грузию, а может
быть и на весь Кавказ... Кстати, как тебя звать будем и что
ты умеешь делать?
Я показал Сурену свой новый паспорт — Сергей Макаров.
— Мне хотелось бы поработать в войсках.
Сурен с некоторым сомнением посмотрел на меня. За-
думался. Я почувствовал себя висящим на волоске. В этот
момент вернулся Вано с проявленной запиской.
— Готово! Все до одной буквы выскочили.
Сурен быстро прочитал записку и весело заговорил:
— Замечательно! Вот кстати! Алеша тоже советует ис-
пользовать тебя для работы среди русских солдат. Хорошо.
Завтра же за дело! Вано свяжет тебя с нашим солдатом из
стрелкового полка, товарищем Завьяловым, а он, как обещал,
соберет за городом группу солдат, и ты проведешь с ними
первую беседу.
360
— Так сразу? — немного смутился я. — Без подготовки?
— Не робей, Сережа, — ободрил меня Сурен. — Я бы
охотно сам побеседовал с солдатами, но они так настроены
офицерами против «инородцев», что, пожалуй, и слушать не
станут. А ты русский и легче найдешь дорожку к сердцу
простого мужика в шинели. Солдаты стрелкового полка почти
сплошь крестьяне, то есть народ темный, забитый муштрой,
тоскующий по далекой родине.
— Может, у вас есть какая-нибудь программа для бесед
с солдатами? А то ведь так, с налету, страшновато ма-
ленько. ..
— Э-э, дорогой, какая тут программа. Ты просто потолкуй
с солдатами по душам об их житье-бытье, о деревне, о земле,
конечно. Расскажи им, за что борются русские крестьяне, за-
чем бунтуют грузинские, разъясни, что у тех и у други
общие интересы и общий враг — самодержавие. Вот и все.
Большевик с винтовкой в руках, а еще лучше с пулеметом и
пушкой — великое дело, Сережа!
Эти простые слова Сурена взволновали меня. Я готов был
хоть сию же минуту бежать к солдатам прямо в казармы,
лишь бы скорее начать.
— А теперь вот что, други, — Сурен поднялся. — Ты,
Вано, устрой Сергею надежную квартиру и прописку, поза-
боться о питании и обо всем, что нужно. Для ознакомления
с положением в Грузии и особенно с требованиями крестьян
дай ему почитать наши газеты. В газете «Борьба пролета-
риата» есть статья Ленина о Третьем съезде... Да, — вдруг
спохватился он, — на тебе, кажется, шляпа, Сережа? Не го-
дится. Солдат — мужик, не любит человека в шляпе, для него
это барин, пан. А посему обзаведись обыкновенной фураж-
кой. Пока все. До свидания, други!
Мы разошлись. Сначала вышел Сурен, а минут через
пять — мы с Вано.
«Как все хорошо получилось, — думал я, шагая в ногу
с Вано. — Завтра же за дело! Опомниться не успел».
ВТОРОЙ РАЗ «ВПЕРВЫЕ»
Первая встреча .с солдатами! Это куда труднее первой
беседы с работницами. Что сказать им? Как? С чего начать?
Ведь до сих пор я видел их только издали... И вдруг меня
что-то резануло по сердцу — вспомнилась первая встреча с
солдатами в Баку, во время стачки. Это было внезапное
столкновение с ротой солдат, которые выскочили из засады
с винтовками наперевес. На меня налетел молодой парень,
361
белобрысый, синеглазый, в бескозырке с круглой кокардой.
Ему ходить бы с гармошкой по деревне, распевать частушки,
обнимать девушек, а он, выбросив штык вперед, встал передо
мной, как враг, от страха и решимости выкатил глаза, сжал
винтовку так, что побелели пальцы... Еще шаг — и он вса-
дил бы в меня штык по самый ствол. Вот какую приятную
встречу с солдатами вспомнил я, когда Вано вел меня к ним
на первую береду.
С каждым шагом я волновался все больше и больше. За-
ранее обдумывал и про себя повторял вступительное слово и
даже всю речь, с которой собирался обратиться к молодым
-солдатам, ожидающим меня где-то за городом... Почему же
к молодым? А вдруг там окажутся и -почтенные бородачи?
Ведь на войну с Японией прежде всего ушла молодежь. Это
еще больше встревожило меня: захотят ли они слушать про-
пагандиста, который по возрасту годится им в сыновья? Не
поднимут ли на смех?
Вано перебил мои размышления:
— Слушай, Серго, что ты себе думаешь? Идешь как сле-
пой, молчишь как рыба. Нехорошо. Солдат боишься?.. Ни-
чего, не убьют...
Такое подозрение задело меня:
— Кто? Я боюсь? Да ты в своем уме?
— Не сердись, пожалуйста, друг. Сам виноват — такие
глаза делал, так бежал... Постой, пожалуйста! Посмотри,
как хорошо здесь!
Мы остановились. Смотрю и удивляюсь: как я до сих пор
не заметил, что мы уже за городом, что впереди виднеется
ущелье, что солнце нависло над горами и вот-вот зацепится
за вершину и скроется... Вокруг все было зелено, залито
солнцем, блистало, жило.
Завьялов встретил нас у подножия горы. Крепыш солдат
в хорошо пригнанной по фигуре шинели, в сапогах с широ-
кими носками, в бескозырке с кокардой стрелкового полка.
Такой же, как тот, который собирался воткнуть штык в мою
грудь. Только глаза не голубые, а серые, умные.
— Здравствуй, Вано. Привел пропагандиста?
— Бери, пожалуйста. Серго звать...
— Ах, этот, — с явным разочарованием отозвался Завья-
лов.— Извините, товарищ, я ждал... — Он не договорил, кого
ждал, и крепко тряхнул мою руку. Я почувствовал жесткую
ладонь, — рабочий, значит.
Было ясно, что он ждал человека посолпдпее, чем затро-
нул мое больное место. Это было словно нарыв на пальце,—•
как ни берегись, обязательно кто-ниб\дь заденет, и ты не-
вольно вскрикнешь пли поморщишься от боли.
362
Умница Вано, по-видимому, понял это и как бы вскользь
сообщил Завьялову:
— Сурен прислал...
Завьялов просветлел:
— Сурен? Тогда другое дело, он не даст кого-нибудь.
А то смотрю — совсем зеленый. Как бы не сорвался, думаю.
А на поверку, может, и ничего: иной стар, да глуп, — всяко
бывает. Наш солдат — деревня и городским не очень-то верит,
особливо молодым. Ежели с большой бородой, оно бы лучше,
конечно.
— Хватит, Федор. До свидания! Я пошел. — Вано махнул
нам рукой и направился обратно в город.
Завьялов повел меня в ущелье. По дороге кое-что расска-
зал о солдатах, приглашенных на беседу. В большинстве это
крестьяне из дальних губерний и с Волги. Все недовольны,
что их оторвали от родных мест, загнали «на край света»
«усмирять» каких-то бунтовщиков азиатов, «подкупленных»
не то немцами, не то турками.
— Большинство ребят, конечно, понимают, в чем дело,—
уверял Завьялов. — Но придут и совсем серые мужики, сними
надо говорить поосторожнее, с подходцем. Ты уж постарайся,
Серго.
Так, с легкой руки Вано, из Сергея я превратился в Серго.
Я обещал «постараться» — делал хмурое лицо, «сурово»
сдвигал брови, — но внутренне весь подобрался в напряжен-
ном ожидании первой встречи.
Мы увидели кружок солдат только тогда, когда повер-
нули за высокую, обросшую зеленым мхом скалу и оказались
в двух шагах от них. Солдаты сидели в углу у подножия
горы и о чем-то оживленно спорили. Для меня это было так
неожиданно, что я вздрогнул и остановился. Солдаты живо
вскочили на ноги и окружили нас.
Завьялов назвал меня сельским учителем Сергеем Ивано-
вичем. Я почувствовал себя неловко, внезапно оказавшись
в чужой личине. Вот удружил! Солдаты встретили «учителя»
приветливо, тепло пожимали руки, с интересом разгляды-
вали.
Завьялов усадил меня на камень. Солдаты расположились
прямо на траве. Оглядывая их лица, я машинально насчитал
девять человек. Не хватало двоих. Решили минут пять —
десять обождать. И это спасло меня — я все еще не знал,
с чего начать.
Передо мной сидели молодые ребята, белокурые, рыжие,
чернявые, синеглазые, с бритыми головами, в бескозырках
с кокардами, — точь-в-точь такие же, как и те, бакинские.
Не было только винтовок, взятых наперевес... Я сделал уси-
363
лие, и видение рассеялось. Среди них лишь двое оказались
пожилыми: один — широкоплечий, кряжистый усач, дру-
гой— высокий, худой мужик с бородой лопатой, цвета пеньки.
Оба сидели прямо передо мной. Усач с откровенным любо-
пытством смотрел мне в рот ясными, как лазурь, глазами.
Его бескозырка сползла на затылок, полные губы сложились
в улыбку.
— Слухай, господин учитель, — первым нарушил он мол-
чание, — тебе сколь годков-то будет, ась?..
Я запнулся и почувствовал, как кровь хлынула к лицу.
— А что? Может, в сынки вам гожусь, папаша?
— Оно конечно, — еще шире заулыбался усатый, — сынок
у меня есть, одначе поменьше будет — десятый годрк пошел.
Надысь письмо, слышь, получил от жинки...
— Ну и как? — живо спросил я. — Что пишут из дома?
Здоров ли сынишка?
Светлые глаза усатого вдруг погрустнели.
— Сынок-то, слава богу, здоров. Недоимка мучит, по-
боры разные. Становой у нас, сатана безрогий, последнюю
кобыленку увел, да и телегу прихватил. Поди, воет баба...
— Да они везде, архаровцы, — отозвался молодой, круг-
лолицый солдат, сидевший позади всех. — К нам наезжает
такой гад, шкуру дерет с мужика...
Солдаты придвинулись поближе.
— А ты сам-то откель будешь? — опять осадил меня уса-
тый. — С виду будто нашенский. У меня братан, слышь, та-
кой рыжий — волос огнем полыхат. Ась?
— Волжанин я, Саратовской губернии...
Усач даже привскочил:
— Неужто саратовский? А может, и Петровского уезду?
— Угадал, дядек. Точно, я петровский.
— Да ну? Земляки, значит? Вот чудеса! А деревня как?
— Село Верхозим.
Усатый досадливо махнул рукой.
— Верхозим от нас в стороне будет, верст тридцать.
Наша деревня Петушки называется. Слыхал, поди? А кой
ляд тебя загнал сюды? Неужто своей волей в такую даль
махнул?
Я подробно рассказал о своем отце: о гом, как он попал
в кабалу к богатому мужику, как угнетало его сельское на-
чальство, как он окончательно разорился, потерял последний
клочок земли, как батрачил потом на мироедов и как наша
обнищавшая семья покинула родное село, а отец ушел в го-
род на заработки. Попутно я старался объяснить и общие
причины обнищания и разорения русского крестьянства, что
364
такое выкупные платежи и отрезки, для чего устроена черес-
полосица, в чьи карманы идут налоги и подати.
Так началась беседа.
Вскоре явились опоздавшие и тоже присели к нам.
Солдаты продолжали задавать вопросы. Я отвечал.
— Скажи, будь ласков, — спросил бородатый, — для ча
загнали нас сюды, к чертям на кулички? Слыхать, будто
здешних басурманов усмирять будем. И чего они бунтуют,
окаянные?
— А зачем русские мужики бунтуют? Вы слыхали, что
делается в России? -
— Дык вить то наши, русские, — возразил бородатый.—
Мужика-то царь ослобонил, а землю у господ забыл: плю-
нуть, слышь, некуда, не токмо что. Вот и сердится мужик-то
наш. А ты с басурманом сравнял.
Надо было видеть, как были поражены солдаты, когда я
рассказал им, что местные жители, грузины и армяне, такие
же христиане, как русские, такие же рабочие и крестьяне-
землеробы, только победнее да говорят не по-нашему. А бун-
туют они за отмену выкупных платежей и налогов, за пере-
дачу в руки народа монастырских и помещичьих земель, за
всеобщее и бесплатное обучение...
— Господи Исусе, — воскликнул усач, — и мы ж того же-
лаем! Нас тоже повинностями задавили. Поди-ка, плохо,
ежели всю землю у господ оттяпать!.. А ты не врешь, гос-
подин учитель?
Тут вмешался Завьялов:
— Нет, братцы, Сергей Иваныч не врет, он наш человек.
Начальство врет. Ведь у нас все офицеры — господа дворяне.
Вот они и травят нас друг на друга. Мы будем грузинских
крестьян бить, а те нас..
— А начальство и тех и других стрижет,— зло вклинился
в разговор молодой низкорослый солдат из-за спины боро-
датого.— Мы ж бараны, а они пастухи.
Бородатый рассердился:
— Ho-но, я те дам «бараны»!
Молодой продолжал настаивать:
— Бараны и есть, папаша. Нам бы штыки-то супротив
начальства повернуть, а нас пригнали своих бить — мужиков,
значит...
— Присяга, — угрюмо отозвался тот. — Крест целовали.
Ежели тебя пошлют, и ты зачнешь колоть.
— А я не пойду! — вскрикнул молодой. — Не пойду — и
все тут.
Я вмешался в спор. Разъяснил, кому и для чего нужна
присяга, кем она составлена и можно ли нарушить ее. Потом
365
рассказал, что творится на Дальнем Востоке, какие потери
жизнью и кровью несут наши войска, почему великую Рос-
сию бьет маленькая Япония, кому нужна эта страшная бойня,
окончательно разорившая русский народ.
Солдаты слушали в полной тишине, все ближе придвига-
ясь ко мне, жарко дыша...
Над головами уже зажглись звезды. Из-за горы подни-
мался блестящий серп луны. Из ущелья потянуло холодком.
Кто-то шумно вздохнул:
— Проклятая жисть! Как же быть-то, холера ей в бок?..
Трудно сказать, насколько убедительны были мои ответы,
но солдаты ие стали спорить, притихли, задумались.
— Нам, братцы, расходиться пора, — напомнил Завья-
лов.— Как бы там не хватились. Через недельку, может,
опять соберемся, ежели охота будет...
Солдаты дружно поддержали:
— Знамо дело, соберемся.
— До конца, значит, договорить надо.
— А ты бы, земляк, к нам в гости зашел, — неожиданно
пригласил меня усатый. — Ей-богу, приходи. Там и потол-
куем.
— Он те потолкует, Зануда чертова, — предостерег чей-то
голос. — Живо к начальству попрет.
— А мы, чать, тоже не дураки, — возразил усач, — свою
стражу поставим, а сынок и того... покалякает.
Я поинтересовался «Занудой». Усатый охотно разъяснил:
— А это у нас есть фельдфебель такой, офицерский под-
лиза, в енералы лезет, дурья башка.
Завьялов незаметно сунул мне пачку листовок, и я раз-
дал их ребятам.
— Эти грамоты от рабочей партии к солдатам. Почи-
тайте, подумайте и другим передайте...
— Только втихую, — предупредил тот же молодой сол-
датик, — чтоб начальству на глаза не попались...
— Понятно, — проворчал бородатый, выхватывая из
моих pj к листовку...
Это была прокламация Кавказского союзного комитета
к русским солдатам с призывом к борьбе с самодержавием,
к революции. Завьялов получил их накануне, а по дороге
в ущелье мы условились, что я сам раздам их солдатам —
так будет конспиративнее.
Мы с Завьяловым ушли первыми, дружески распрощав-
шись с солдатами.
А ты не забудь, земляк, крикнул нам вслед уса-
тый, — приходи!
366
Была уже ночь. Со дна ущелья небо казалось черной без-
дной, усеянной миллионами огнен. А тишина! Никогда и
нигде я не слышал такой торжественной, такой глубокой
тишины. Казалось, весь мир затаил дыхание, заснула каж-
дая травинка, притаилась каждая тварь. Мы шли молча,
шагали осторожно, крадучись, словно боялись нарушить
первозданную тишину...
Из-за темной вершины горы поднялся золотой серп луны
и повис над ущельем.
Мы нарушили молчание, когда вышли на равнину. Пер-
вым заговорил Завьялов:
— Знаешь, Серго, а ведь усач Федотов не зря тебя в
гости приглашал. Мне кажется, такой случай можно ис-
пользовать. . .
— Надо подумать, — отозвался я. — Попасть в казарму
не так-то просто.
— Хорошо. ЛАы это дельце обмозгуем. Теперь уж и сол-
дат не тот пошел, вязать нам руки не станет.
— А что ты скажешь о Зануде? — спросил я, вспомнив
о предупреждении ребят.
— Твердолобый дубина, выслуживается перед начальст-
вом, любит всех поучать, выговаривать, или «зудить», как
говорят солдаты. Отсюда и кличка — Зануда. Ребята подо-
зревают, что он и доносчик, но я не замечал этого Мне даже
кажется, что он вовсе не злой человек, а просто замордован
до отупения.
Завьялов провожал меня до моей ночевки, где я уже был
прописан как жилец. Все это, конечно, устроил Вано. Идти
пришлось довольно долго. Мы уже начали строить планы
восстания в Тифлисе: захват арсенала нашими солдатами,
вооружение рабочих Нахаловки, забастовка железных дорог,
баррикады в городе, — словом, когда мы подошли к дому,
«революция» была уже в полном разгаре..
Расставаясь, мы долго трясли друг другу руки:
— До скорого свидания!
СОБИРАЮСЬ «В ГОСТИ»
Подготовка всеобщей стачки захватила всю тифлисскую
организацию. На предприятиях проводили тайные собрания
рабочих-активистов, летучие митинги, массовки за городом.
Распространяли тысячи листовок комитета, бюллетени, га-
зеты... В разных концах города, особенно в Нахаловке, то
и дело происходили мелкие стычки с казаками и полицией.
3G7
Вано обо всем подробно информировал меня и всемерно по-
могал в работе.
Военный организатор комитета настойчиво требовал рас-
ширения связей со всеми частями и казармами, создания все
новых и новых кружков, боевых троек и пятерок. Работа
партии в армии с каждым днем становилась опаснее. Под
руководством «либерального» наместника Кавказа охранка
усиливала политический сыск вообще и в особенности слежку
за казармами. Некоторые наши военные работники были уже
арестованы и преданы военному суду. В лучшем случае их
ожидала каторга...
Моя работа в стрелковом полку шла довольно успешно.
При помощи Завьялова нам удалось установить связи
еще с двумя казармами и создать два новых солдатских
кружка по семь, по восемь человек — всего, значит, свыше
двадцати!
— Это же целый взвод! — радостно рапортовал я воен-
ному организатору. — Когда начнется настоящее дело, мы
сможем вывести не меньше роты! Ведь каждый наш солдат
увлечет за собой по крайней мере пятерку! Верно?
Но того не очень захватили мои восторги.
— Все это хорошо, — возражал он, — но в таких делах
надо быть чуточку хладнокровнее, а главное — трезво оцени-
вать обстановку и людей. У тебя три кружка. Из них ты дол-
жен наметить самых -надежных солдат для роли вожаков.
А каждый вожак пусть организует вокруг себя хотя бы
тройку или пятерку тоже надежных солдат-боевиков, которых
он может мобилизовать по первому зову партии. Вот ко-
гда ты создашь такую организацию, тогда мы действи-
тельно сможем приблизительно подсчитать, сколько стрел-
ков из ваших казарм мы сможем бросить в бой в дни вос-
стания.
Я, конечно, не мог не согласиться с доводами военного
организатора, но от этого моя восторженность мало убави-
лась. Зато я отводил душу с Вайо и Завьяловым. Они тоже
были настроены весьма радужно и с таким же нетерпением
ждали всеобщей стачки рабочих.
— Тогда вся Нахаловка будет на улице, кацо!—уверял
нас Вано. — Наше депо и все заводы как один бросят работу.
Обещаю митинг в сто тысяч! Пусть не сто, кацо, — пятьдесят
тысяч! Головой ручаюсь!
Завьялов был хладнокровнее, однако высказывался в том
же духе:
— А от митингов до революции не так уж далеко! Для
захвата арсенала с оружием, пожалуй, хватит одних наших
солдат!
368
— Снимем охрану, разобьем ворота и двери, — продол-
жал я. — А тут хлынут на помощь рабочие—и пошто по-
лыхать! ..
Мы не забывали, однако, что все казармы взяты охранкой
под особое наблюдение. Подражая Максиму, я не только
сам старался соблюдать конспирацию, но часто напоминал
об этом и Завьялову:
— Когда идешь на кружок, не забывай почаще косить
глазами по сторонам, а ночью имей глаза и на затылке. Про-
следи, не запущен ли в ваши казармы какой-нибудь согля-
датай. Теперь это самое опасное...
Себя я считал неуязвимым. Вот уже месяц работаю в
трех солдатских кружках — и хоть бы что! Никакого намека
на слежку! Иногда мне приходило в голову: «А не рано ли
ты хвастаешься, Серго? Ой, берегись, Рыжий!..»
Сегодня у нас с Завьяловым трудный день. С разреше-
ния военного организатора я собирался «в гости» в казарму
к усатому солдату Федотову. Для успеха дела мы решили
воспользоваться большим церковным праздником, когда сол-
датская муштра отменялась, а в казармы, разумеется под
строгим контролем, допускались к отдельным солдатам го-
сти— какие-нибудь родственники, земляки и т. п.
Сыграть мужичонку, земляка Ф.едотова, мне ничего не
стоило. Мы в самом деле были в некотором роде земляками,
кроме того, я сам не так давно порвал с деревней, знал ее
нравы, обычаи. Вано умудрился достать для меня подходя-
щий деревенский документ, одежду, обувь. Я должен был
назваться безработным, приехавшим в Тифлис на заработки.
В те годы в поисках работы в Баку и Тифлис сотнями наез-
жали окончательно разорившиеся бедняки крестьяне.
В зеркало я давно не смотрелся, но сегодня вертелся пе-
ред ним так и этак. А посмотреть было что. Тифлисская бара-
холка помогла мне нарядиться в полном соответствии с за-
мыслом: длинная посконная рубашка, подпоясанная веревоч-
кой, замызганный пиджачишко, штаны бутылкой, на голове
облинялый картуз с поломанным козырьком, на ногах поршни
из цельного куска сыромятной кожи. В те годы такую обувь
носили и деревенская беднота Поволжья и бедняки Грузии.
Словом, глянув в зеркало, я сам себя не узнал: мужик да
и только!
Под смех Вано я проделал что-то вроде репетиции. При
виде «барина» или «офицера» торопливо снимал картуз и
низко кланялся, касаясь пальцами пола; рукавом рубахи
вытирал «пот» с лица; при воображаемом окрике «пугал-
ся»,— чудил так и этак. Можно было опасаться, что во мне
опять проснется «озорной мужичонка» или попросту маль-
13 П. Бляхин
369
чишка, который может и «перечудить». Нет, теперь, я стал
уже серьезнее...
Но самым главным «козырем», средством заинтересовать
солдат и побеседовать с ними, было «письмо» из деревни
Петушки, от жены усача Василия. В детстве и юности мне
не раз приходилось читать мужицкие письма с десятками
«низких поклонов», с горькими жалобами на семейные не-
взгоды, на бедность, па обиды начальства. Вместе с Завья-
ловым, тоже хорошо знавшим деревню, я написал, или, точ-
нее, накорябал, подходящее письмо и сунул его за пазуху.
После этого я почувствовал себя во всеоружии и распро-
щался с Вано.
Итак, с письмом за пазухой я иду «в гости».
ПИСЬМО ИЗ ДЕРЕВНИ
Пока я «репетировал», все было отлично и даже весело,
а когда вышел на улицу, сразу почувствовал какое-то беспо-
койство и неуверенность. Все ли предусмотрено? А как я
выгляжу для постороннего глаза? Не похож ли на переря-
женного? Я подтянулся, нахлобучил картуз на лоб и забегал
глазами по сторонам. Нет, как будто все идет нормально:
люди на меня не оглядываются, никто не удивляется, не
смеется. Из пестрой и бедно одетой толпы Нахаловки я ни-
чем не выделялся-—такой же серый, потрепанный. Даже
поршни здесь в большом ходу. Это хорошо.
Я подбодрился. Пощупал за пазухой — шуршит. Письмо
на месте. И опять беспокойство: хорошо ли написано? Прой-
мет ли? А впрочем, все зависит от того, как прочитать...
А вдруг явится Зануда? Что, если он и в самом деле донос-
чик? Ну так что? Паспорт у меня в порядке — настоящий
деревенский. О моем приходе «в гости» к усачу Василию
Федотову наши новые друзья своевременно уведомлены и
примут необходимые меры предосторожности. У ворот ка-
зармы окажется «свой человек», два пли три надежных сол-
дата придут и в казарму. В самом Федотове я не сомневал-
ся — он хорошо подготовлен и наш всей душой.
Размышляя таким образом, я незаметно очутился вблизи
казарм стрелкового полка. Длинные, однообразные здания,
обнесенные каменной оградой. Ворота железные, а у во-
рот— «наш» часовой солдат-бородач. Я узнал его издали.
Тоже надежный мужик. Он хорошо усвоил главное: «До-
лой царя, долой помещиков — и земля наша!» Он понял
также, что свалить «этакую махину» можно лишь «всем ми-
ром». ..
370
Когда я подошел к воротам, бородач решительно прегра-
дил дорогу:
— Куда прешь, деревня! Не видишь — казарма!
— Земляка пришел проведать, служивый, — робко ска-
зал я, сняв картуз. — Укажи, сделай милость, в какой он
казарме-то?
Бородач так и ахнул:
— Неужто учитель? Вот диво! Ей-богу, не узнал сперво-
началу. Хорош, земляк! Иди вон в ту казарму. Василь ждет
тебя.
Я порадовался — даже знакомые не сразу узнают!
— А ваш Зануда не в казарме?
Бородач довольно ухмыльнулся:
— Нет. Мы отвели его.
Я удивился:
— Как это, «отвели»?
— Очень просто: полбутылкой с огурцом поманили.
— И пошел?
— Еще бы те! За водкой он сто верст гусаком попры-
гает. .. Проходи живей!
Я направился в казарму. По двору взад и вперед бродили
солдаты парами и поодиночке. На меня особого внимания
не обратили. И это хорошо, — значит, репетиция пошла
впрок.
В казарме, прямо у порога, усач Федотов встретил меня
возгласом:
— A-а, земляк, здорово! Откуль? Какими судьбами? —
Он по-мужицки истово обнял меня и усадил на край нижних
нар недалеко от двери.
Нары здесь были двухэтажные и тянулись вдоль стен в
два ряда, с широким проходом посредине. По случаю празд-
ника в казарме было довольно много солдат; они сидели
кучками на нарах, играли в карты — «в дурачка» и «в носы»
(проигравшего били по носу тремя картами). У некоторых
были «гости» — солдаты из других частей и «штатские», по-
хожие на безработных. Мое появление в казарме никого не
удивило. Тоже неплохо.
Мы немедленно приступили к делу. Я неторопливо вынул
из-за пазухи измятое письмо и передал Федотову.
— Это от жинки твоей, Василий. Почитай-ка, братуха,
что делается в твоей деревне.
Федотов проворно схватил письмо.
— А ты давно из деревни-то?
— Да я прямо оттелева, на заработки выехал...
— Сюды на заработки?! — удивился рябой солдат, си-
девший на нарах по соседству. — Вот дура мужик! За тыщу
13
371
верстов попер киселя хлебать! Да здесь вашему брату грош
цена в базарный день!
Я старался отвечать нашим деревенским говорком:
— Дык вить как сказать! Ежели у тебя живот подтянет,
так и к черту на рога попрешь. В нашей округе, почитай, все
мужики по городам разбежались..
— Пошто так? — заинтересовался еще один солдат, при-
саживаясь поближе. Это был безусый парень, краснощекий,
как яблочко.
Я пожал плечами и, как бы не желая отвечать, про-
мямлил:
— Пошто?.. Кажный, значит, по своей причине...
— Не сладко, поди, в деревне-то, вот и бегут, — заметил
рябой солдат, нахмурившись. Потом он повернулся к Федо-
тову, который вполголоса уже читал письмо: «И еще кла-
няется вам дражайший родитель ваш Егор Семеныч,...» —
Чего ты бурчишь себе под нос, Василий, валяй вслух.
— И вправду. Нечего секретничать от товарищей! — вме-
шался безусый. — Чать, всем интересно про деревню послу-
хать.
Федотов для виду поломался немного:
— Оно как знать, может, и секреты есть, не кума пишет,
а жилка. К тому же я и чтец неважнец. Вот разве земляк
отбарабанит.
— Давай, давай! Чего там! — послышались голоса с раз-
ных сторон.—Читай, рыжий!
Я не заставил себя долго просить и, взяв письмо из рук
Василия, начал читать. Читал громко, медленно:
— «И шлет вам, Василь Егорыч, низкий поклон шабёр
ваш Тереха Шабрин. А еще шлет вам поклон невестка ваша
Лизавега Петровна. А еще кланяется вам сусед наш Семен
Петров да...»
— А ты пропусти поклоны-то, — нетерпеливо перебил без-
усый солдат, — дело читай...
— Ну, нет, — запротестовал Федотов, — письмо без по-
клонов что павлин без хвоста. Валяй подряд, земляк.
Я перечитал еще с десяток поклонов и перешел к деревен-
ским новостям:
— «Живем мы, Василь Егорыч, слава богу. Вот только
становой, пес лохматый, всю деревню за недоимки ограбил,
а наш барин отработки требует, а когда мы зачнем свою
полоску жать, одному богу известно...»
— Тогда, когда осыплется, — сердито заметил рябой сол-
дат.— Вот ведь, идолы, что делают: мужей угнали черт те
к\ды, а жены да матери на бар работают да на войну тре-
клятую. ..
372
— Помолчи, Сидор, дай послух а ть..,
— «А тут, Василь Егорыч, жара началась, глядишь, за-
суха будет,— продолжал я читать, — и нам ни одного зер-
нышка не останется. И что я буду с детьми делать—ума не
приложу. Спасибо сусед помогает маленько, помнишь Ми-
колку хромого? Так он и сам не богат. Надысь у него все
как есть забрали, и телегу, и сбрую. Пропиши, Василь Его-
рыч, когда тебя домой отпустят, замучилась я одна-то.
А Федька наш дюже озорует, малыша забижает, а ест за
двоих, а есть-то нечего — один хлеб с мякиной, да и тот
скоро кончается».
Рябой солдат снова перебил:
— Ты, я вижу, грамотный парень, скажи, пожалуйста,
долго эта кутерьма будет?
— Какая кутерьма?
— Да вот эта самая: мы кровь проливаем, в поту ку-
паемся, а бары да начальство разное с жиру бесятся, над
нашими семьями потешаются, — хуже крепостного права, так
Их перетак! Конец-то должен быть ай нет?!
— Конец от нас зависит, — отозвался остроглазый, бело-
брысый солдат. — Ежели ты хочешь кончать, надо начать,
оно и пойдет и пойдет, до самого конца тоись...
— Мели, Емеля! «Начать — кончать», а что к чему, не-
понятно.
— А ты пошевели мозгой, вот и поймешь, — вмешался
третий солдат, просовывая бритую голову между рябым и
безусым. — Сила-то в наших руках? В наших. Нас, чай,
мильёны? Мильёны. А их, может, и тыщи не наберется,
ежели, скажем, губерния. А всю Расею возьми, что будя?
— Что поделаешь, — вполголоса заметил безусый, — с го-
лыми руками на рожон не попрешь...
— А ты не с голыми иди, — вкрадчивым шепотом посове-
товал чернявый солдат из-за спины Василия, — чать, штыки
не у бар, а у мужика в руках-то. — И на меня глянула пара
темных, недобрых глаз.
— Читай, читай, земляк, не ровен час Зануда явится! —
послышались нетерпеливые голоса с разных сторон.
Я продолжал:
— «А за сим, любезный наш Василь Егорыч, сообщаем
вам беду нашу. Мужики трех деревень все как есть взбунто-
вались, взяли дубье в руки и пошли нашего барина крушить.
Хотели задарма землю оттяпать да бариновы хлеба скосить.
Потому как мы сами эту землю робили, а земля-то ничья,
божья. Вот и пошли мужики...»
Солдаты все вдруг загудели:
— Молодцы ребята!
373
— Давно пора!
— Цыть, хлопцы! Дайте послухать, что дальше-то было!
— «Вот и пошли мужики, — повторил я, — а барин, слышь
ты, утек, а мужики красного петуха пустили, и' вся имения
сгорела. А потом наехали казаки и всех как есть запороли,
и мужиков и баб. И меня запороли в кровь, так что сидеть
невозможно, а Тереху Мушкина насмерть забили, потому как
он главный был, за народ стоял. А теперь солдатов нагнали
на нашу погибель. А ты, мой любезный супруг, сидишь там,
окаянный, и в ус себе не дуешь. Может, и ты народ гу-
бишь. ..»
Эти строки солдаты слушали, боясь пропустить хоть одно
слово. Никто не шелохнулся. Дышали жарко. Рябой шумно
вздохнул:
— Вот нечистая сила! Да что ж это, братцы? Мы тутош-
них людей усмиряем, а там наших бьют...
— Это что за митинга собралась?! — раздался вдруг
громкий голос с порога двери. — Р-разойдись!..
— Зануда! Зануда явился, гладкий черт!
— Тихо, братцы!
— Спрячь письмо-то, малый!
Я сунул письмо за пазуху.
Выпятив грудь колесом, к нам подошел бравый, и в са-
мом деле «гладкий» фельдфебель. Рыжие усы концами вверх.
На груди Георгий третьей степени. Вся амуниция начищена
до блеска. Глядя на сапоги, можно было бриться. Осанка
важная, как у индюка.
Невзирая на окрик, солдаты расходились не торопясь.
Человек пять остались на месте. Федотов встал, я тоже.
Фельдфебель сразу увидел «постороннего» и грозно на-
хмурил брови:
— Этта кто такой? Откуль? Зачем?
— Так что земляк, господин фельдфебель, — спокойно от-
ветил Федотов, — в гости пришел.
— Гм... Земляк? В гости? — Зануда уперся в меня взгля-
дом мутноватых глаз. От него разило водкой, но стоял он
твердо. — Покажь пачпорт!
— Пожалуйте, вашскородие, — яс поклоном передал За-
нуде замызганный паспорт. — Не извольте беспокоиться, ваш-
скородие, так что все в порядке, вашскородие...
Фельдфебель самодовольно крякнул и тронул усы.
— Л1да-а... Оно конешно, я еще не офицер, но того...
могу соответствовать. Ты, значит, земляк Федотова? От-
куль?
— С Волги я, вашскородие. Деревня Петушки, вашскоро-
дие. ..
374
— Отставить званию! Величай просто «господин фельд-
фебель».—Он поднял мой паспорт к глазам, посмотрел с
обеих сторон и забормотал под нос:—Астраханской губер-
нии... так-так... Царевского уезду... так, та-ак...
Через плечо Зануды на паспорт глянул чернявый солдат
с недобрыми глазами. Глянул и тотчас отвернулся. «Вот ка-
кой любопытный», — подумал я и вдр^г похолодел.
— Астраханской губернии, — донеслось до моего уха бор-
мотание Зануды.
Какой промах! «Земляк» саратовца оказался астрахан-
цем! А что сказать, если Зануда догадается? Как мы про-
глядели такую несуразицу?!
Просмотрев паспорт, фельдфебель сунул мне его обратно
и присел на нары.
— Так-так. Из Петушков, говоришь? Ну, как там?..
— Да ничего, живут, господин фельдфебель, — не без
тревоги ответил я.
— Хорошо, значит, живут?
— Куда лучше! Можно сказать, во как! — я чиркнул паль-
цем по шее (во мне опять заговорил озорной мальчишка).
Зануда подозрительно покосился на меня.
— Что значить «во как»?
— Значит, сыты по горло, господин фельдфебель!
— Сыты? Гм-м... Так-так... Это ничево, ежели так...
А там что за народ собрамшись? — Зануда ткнул пальцем в
сторону других гостей, сидевших вдалеке от нас.
— И там гости, господин фельдфебель, — ответил Федо-
тов. — С вашего разрешения допущены.
— А пошто так долго? Я сказал — на час... А ну, разой-
дись!
Я не стал дожидаться вторичного приглашения и, попро-
щавшись с «земляком», отвесил низкий поклон Зануде:
— Счастливо оставаться, вашскородие!
— Будь здоров, Петушкин! — снисходительно отозвался
Зануда. — Хо-хо, Петушки! И выдумают такую штуку!
ВЕЩИЙ ОСЕЛ
Когда я вышел из казармы, был уже вечер. Сгущалась
небесная синь. Ни единого облачка. И таким же безоблач-
ным было мое настроение. Тихонько насвистывая: «Вот
мчится тройка почтовая...», я шел по улицам с поднятой го-
ловой, веселый и довольный. А как иначе? Побывал «в го-
стях», письмо собственного сочинения произвело нужное
впечатление, что-то сделано, — значит, день прошел не даром.
375
Мысленно я подсчитывал, сколько новых солдат слушали
это письмо, — получалось то десять, то двенадцать. Ладно,
пусть будет десять. Разве плохо? А если из этих десяти мои
кружковцы завербуют в партию хотя бы одного или двух,
тогда и совсем хорошо. В общем, я был так доволен, что
поглядывал по сторонам очень редко, лишь по привычке. За
спиной ничего подозрительного не замечал, а впереди тем
более. Шел я в полной уверенности, что при мне ничего пред-
осудительного нет, карманы очищены, паспорт в порядке.
В голове продолжала звучать начатая песенка, вырываясь
наружу легким свистом.
А вот и Верийский мост! Под мостом, как обычно, шумела
Кура. Через мост я пошел тише, любуясь панорамой набе-
режной. Вдали опять увидел черную скалу с мрачной гро-
мадой Метехского замка. Подлое учреждение! Тюрьма и
крест! Символ союза самодержавия и церкви!
Мост кончался. Подходила к концу и песенка. Кажется,
я уже насвистывал: «Ее отец, как злой татарин, меня бра-
нит, а я терплю...» Здесь меня нагнал человек в серой ши-
нели, с револьвером на поясе и пошел в ногу со мной. Ка-
жется, околоточный надзиратель. Такое соседство мне не
понравилось, и песенка оборвалась. Но я продолжал шагать
вперед как ни в чем не бывало. Разве полицейский не имеет
права ходить по мосту? Пусть себе идет!
Еще несколько шагов — и мост кончится. Я поверну на-
право и...
— Шагай вперед и не оглядывайся! — прошипел около-
точный, кладя руку на кобуру револьвера.
Я машинально схватился за свой карман, хотя в нем ни-
чего не было. Надзиратель испуганно отскочил назад, напо-
ловину выхватив револьвер.
— Не пытайся бежать, пристрелю! — прикрикнул он и
встал за моей спиной. — Шагом марш!
— В чем дело? — запротестовал я на ходу. — Что за ди-
кое недоразумение! За что я арестован?
— Молчать! Там узнаешь!
Шагах в десяти впереди нас шли трое, с виду рабочие.
Я решил догнать их и что-то предпринять для своего спа-
сения. Рабочие могут помочь... Но тут опять команда:
— В переулок налево! — надзиратель зашел с правой сто-
роны, отрезав мне путь к рабочим.
Я повернул за угол. И все же не терял надежды улучить
подходящий момент и дать тягу. В таком положении глав-
ное— не терять присутствия духа, ловить случай. Но мы не
сделали и пяти> шагов, как наткнулись на городового с бер-
данкой на плече. По приказанию надзирателя он возглавил
376
шествие, и я оказался между двух огней: впереди — городо-
вой, сзади — околоточный, и оба с оружием. Попался, черт
возьми!
Но как это случилось? Кто указал меня надзирателю?
Проследить меня от казарм он не мог, я бы непременно
заметил. Если же за мной шагал искусный шпик в штат-
ском, тогда почему он не принял участия в аресте, а передал
лавры околоточному? Странная история! В штатском? А что,
если... Я вдруг вспомнил пару недобрых глаз чернявого сол-
дата, который шепотком посоветовал моим слушателям идти
«не с голыми руками». Он же через плечо Зануды заглянул
в мой паспорт... Нет, этого не может быть. Как и когда он
мог связаться с околоточным? Чушь какая-то!.. Я продол-
жал зыркать глазами по сторонам, все еще надеясь на слу-
чай: открытая калитка, проходной двор, молниеносный! скачок
в сторону — и поминай как звали!
— Стой! — скомандовал надзиратель.
Мы остановились у массивных ворот двухэтажного ка-
менного здания. Полицейский участок. Здесь на посту стоял
городовой. Он проворно распахнул калитку. Меня слегка
подтолкнули в спину, и мы оказались во дворе. Калитка с
треском захлопнулась. Я почувствовал себя проглоченным
акулой. Влип, Красная рубашка! И тут мне вспомнился ба-
кинский осел, преградивший путь нашей конке, — как видно,
он оказался не простым ослом, а вещим. И я вдруг рассме-
ялся самым неожиданным образом.
— Ты что, очумел? — удивился околоточный и что-то
шепнул городовому.
Тот рявкнул во всю силу легких:
— Слухаюсь, вашбродь! Пшел за мной, морда!
Это любезное приглашение относилось ко мне.
. В ЗАСТЕНКЕ
Мы прошли наискосок весь двор, к небольшому камен-
ному зданию с крыльцом в две ступеньки. Здесь я споткнулся
и зашиб колено.
Городовой сипло рассмеялся:
— Тут кажинный раз падають...
Он провел меня в самый конец узкого темного коридора,
открыл последнюю дверь, обитую толстым войлоком, и,
грубо толкнув в спину прикладом берданки, захлопнул ее
и запер снаружи Я слышал, как проскрипела задвижка.
Сразу стало необыкновенно тихо и глухо.
377
Я осмотрелся. Высоко в углу коптила семилинейная
лампа, слабо освещая пустую квадратную комнату без окон:
голый, грязный пол, голые стены, низкий потолок. Дверь
изнутри тоже обита войлоком. Куда я попал?.. Колючий
холодок прошел по всему телу. По привычке соблюдать
конспирацию я ощупал и проверил свои карманы. Паспорт
на месте, бумажный рубль и двугривенный тоже здесь, ма-
ленькая записная книжка, но в ней ничего компрометирую-
щего не было. А это что такое? В левом кармане пиджака я
нащупал бумажку — листовка к солдатам тифлисского гар-
низона... И это в наружном кармане?.. Как она попала
сюда? Никаких листовок с собой в казарму я не брал. Вот
чудеса!
Я порвал предательскую листовку на мельчайшие кусоч-
ки, но бросить на пол не решился: могут собрать и склеить.
А спрятать некуда. Что же делать?
Скрипнула задвижка. Я скомкал клочки листовки и сунул
в рот. Так обычно поступали подпольщики в критические
минуты. По счастью, прокламация была напечатана на тон-
кой бумаге, и я рассчитывал проглотить ее без особого труда.
Но смятый листок сразу не полез в горло. Надо было жевать
и жевать. Вошел тот же надзиратель. За ним — городовой и
тяжелый, неуклюжий верзила с отекшим, испитым лицом,
в рваной рубахе и опорках. От него потянуло перегаром та-
бака и водки. Он встал у двери, лениво опершись плечом
о косяк, и судорожно позевывал.
— Обыскать! — распорядился надзиратель.
Городовой ощупал меня со всех сторон, проверил все
карманы, сорвал с ног ботинки, заглянул и в них.
Я продолжал жевать и глотать листовку.
— Так что ничего, вашбродь. Вот пачпорт, — сказал го-
родовой, закончив обыск.
— Плохо ищешь, осел! — отозвался надзиратель и сам
начал меня обыскивать.
Сначала он сунул свою руку в тот самый карман, в ко-
тором я обнаружил листовку. Что это, случайность или...
— Не может быть! — разочарованно изрек надзиратель,
вывернув все карманы пиджака. — Осмотреть пол!
Я кончил жевать бумагу и, проглотив последний кусочек,
облегченно вздохнул. На шаг от меня молча стоял неуклю-
жий верзила, тупо глядя в пол.
Сняв со стены лампу, надзиратель и городовой тщательно
осмотрели все углы и щели. Ничего не нашли.
— Выбросил, черт рыжий! —зло выругался надзира-
тель. — Вы тут поговорите с ним, а я пойду.
378
Когда захлопнулась дверь за спиной надзирателя, ко мне
подошел молчаливый верзила и, широко расставив ноги,
остановился, глядя на меня в 5 пор. Сбоку встал городовой
с лампой в руках.
«Начинается», — не без страха решил я и прижался спи-
ной к стене.
— Ага-а-а-а, попался! — прохрипел босяк, хмуро глядя в
мое лицо. — Скубент, значит... Против царя, так твою...
Он скверно выругался, но в его мутных глазах я не за-
метил злобы. Ему, видимо, трудно было сразу озлобиться на
молодого человека, который ничем его не обидел и теперь
стоял перед ним безоружный. Он мог бы убить меня одним
ударом своего чудовищного кулака.
Я молчал.
Верзила продолжал подопревать себя:
— Изменщики вы! Иуды треклятые! Туркам продались!
Чего молчишь, сукин сын?!
С минуту мы оба молчали. В самом деле — что можно
сказать человеку, отупевшему от пьянства, нанятому для
определенной цели?
— Чего там растабарывать! — посоветовал городовой,
ставя коптилку в дальний угол. — Вишь молчит, ворюга!
Дай ему!..
В то же мгновение страшный удар в голову оглушил меня.
Я едва удержался на ногах. Верзила стоял передо мною,
готовясь нанести второй удар.
Гнев хлынул в сердце. Я изо всей силы ударил его ногой
в живот. Он рявкнул, как бык, и отскочил в сторону. В ту же
минуту на меня бросился городовой и так вывернул руки
назад, что хрустнули суставы От боли потемнело в глазах.
— Валяй, я подержу, — деловито предложил городовой.
Разъяренный босяк подскочил ко мне вплотную и поднял
свой кулак-камень. Я успел лишь плюнуть ему в лицо.
А дальше удар, и все закружилось... Смутно помню, что
меня долго волокли куда-то за ноги...
ЗА МНОЙ НЕВИДИМКА
Что случилось? Куда я попал? Перед глазами густой
туман, синие полосы дыма. Душил тошнотворный запах си-
вухи. Я приподнялся на локте. Острая боль пронзила бок.
Свалился на спину. Закашлялся и сплюнул'кровью. И только
тогда все вспомнил...
Однако где же я очутился? Осторожно повернул голову.
Увидел маленькое окно с железной решеткой. Что такое?
379
Тюрьма? С трудом присел и осмотрелся. Небольшая комната.
Табачный дым застилал потолок. Я лежал посредине голых
нар. Справа и слева валялись люди, от которых несло пере-
гаром. Громко храпели. Не спал только один тощий человек
с отекшим лицом. Он сидел в самом углу нар, уткнувшись
подбородком в колени, сосал самокрутку из газетной бумаги
и тихо покачивался. Нет, это не тюрьма, а что-то другое...
Был уже день, но первый ли после той ночи или второй,
я не мог определить.
Снаружи грохнул замок, дверь шумно открылась, и я
увидел обыкновенного городового.
— Эй вы, шантрапа! — гаркнул он. — Кто могёт, выходь!
Тощий человек вздрогнул и стал спускаться с нар.
— Иду, — просипел он, направляясь к двери и пошаты-
ваясь.
Я ощупал свои карманы. Удивился — все на месте: пас-
порт, двугривенный, пустой блокнотик и огрызок карандаша.
Не хватает только одного рубля — стащили...
— А ты что сидишь? — обратился ко мне городовой,—
Выкатывайся, пьянчуга!
Вот оно что: значит, меня сунули в вытрезвиловку, или,
как тогда называли, в кутузку. Я обрадовался.
Поднялся с трудом. Все тело ныло. Ноги повиновались
плохо.
Вслед за городовым мы оба вышли в большую грязную
прихожую. Здесь на скамейках сидели мужчины, женщины,
старики. У входа стоял городовой с берданкой у ноги. Было
шумно, зловонно и накурено.
Тощего человека сейчас же вытолкали за дверь.
— Смотри, вдругорядь не попадайся! — напутствовал его
полицейский. — Душу вытрясем!
Я шагнул было за ним, но был схвачен за рукав:
— Куды попер? Тебя к начальству. Айда за мной!
«Скверное дело, — подумал я. — Задержат, значит. А там
настоящая тюрьма. Быть может, Метехскнй замок?»
Городовой втолкнул меня в кабинет пристава. Он сидел
за небольшим канцелярским столом, рыхлый, тяжелый, в
новом мундире. Глаза маленькие, сонные.
— Доставил, вашскородь!—доложил городовой, вытя-
нувшись у порога.
— Пошел вон! — лениво отозвался пристав, повернувшись
ко мне.
— Слухаюсь, вашскородь! — И городовой вышел.
Я остановился на шаг от стола, опустив руки по швам,
а сам думал: «Какую роль играть?»
Пристав молча оглядел меня. Криво усмехнулся:
380
— Ловко обработали. Такой молодой и уже пьяница.
Паспорт есть?
— Знамо дело, — покорно ответил я.
Пристав медленно развернул паспорт, тщательно осмот-
рел, пощупал.
— Хорош... Зачем приехал?
— Так что безработный, вашскородие. В делу хотел по-
ступить.
— А напился как?
— Земляки нашлись, вашскородие... Ну, и того, ма-
лость. ..
— Так-та-ак... земляки... — сонные глаза пристава при-
щурились. — Ну вот что, «земляк», бери свой паспорт и ка-
тись из Тифлиса. Срок — двадцать четыре часа! Еще раз по-
падешься — по этапу вышлю.
Он позвонил колокольчиком.
Вошел тот же городовой. Пристав скомандовал:
— Выпустить!
Я не чуял под собой ног. Неужто свобода?! Что-то здесь
не то, слишком просто. Замедлил шаги. Городовой подтолк-
нул меня в сторону:
— Пшел, пшел!
По выходе на улицу я заметил человека, сидевшего по-
одаль на ступеньках крыльца, с тросточкой между ног. Он
курил папиросу и беспечно посвистывал сквозь зубы.
Наши взгляды встретились. Он отвернулся. Я пошел
дальше. Оглянулся назад, когда был уже далеко. Человек с
тросточкой оставался на месте. Значит, не шпик, решил я.
От радости мне хотелось бежать вприпрыжку и как можно
дальше от этого проклятого места. Стоп! Не торопись! Пой-
дем спокойным, размеренным шагом. Так поступил бы Мак-
сим. Куда же идти, однако?
Конечно, в Нахаловку, на свою ночевку, где я был уже
прописан по паспорту на имя Сергея. Э, нет, не годится...
Вряд ли меня выпустили просто как пьянчужку из вытрезви-
ловки. Приставу наверняка было доложено, кем и как я был
арестован и кто меня «обработал». Перевод из застенка в
вытрезвиловку состоялся, конечно, тоже с его согласия. А он
разговаривал со мной с таким видом, будто ничего не знает.
Значит, притворялся. Зачем?
Из бесед с опытными подпольщиками, побывавшими в
лапах охранки, я знал, что иногда даже из тюрем выпускали
революционеров, как бы за недостатком улик, а через не-
которое время их снова хватали, но уже не поодиночке. Вы-
вод ясен: революционера выпускали для того, чтобы про-
следить его знакомства и связи, и таким образом он невольно
381
становился причиной ареста своих товарищей. Я содрогнулся:
а вдруг и меня хотят использовать с той же целью? Ну, нет,
господа, не выйдет!..
Я перешел какой-то мост и, свернув на улицу влево, еще
раз оглянулся. Ничего подозрительного не заметно. Разгу-
ливает обыкновенная тифлисская публика — прилично одетые
дамы с разноцветными зонтиками, солидные мужчины в бе-
лых шляпах, какие-то фертики с тросточками. Проносятся
по мосту фаэтоны. Все нормально. Куда же все-таки напра-
вить свои стопы? Я чувствовал себя плохо, кружилась го-
лова, и мне приходилось останавливаться, прислонившись к
стене. Изредка покашливал, но крови было меньше. Нестер-
пимо хотелось есть. Надо было купить что-нибудь. Нельзя.
Последний двугривенный может еще понадобиться За спи-
ной никого не было заметно. Но я не верил этому... Вспо-
минался человек с тросточкой — не шпик ли все-таки?
Ноги несут меня к Нахаловке — там легче всего укрыться
от подстерегающих глаз. Узенькие улочки и переулки, про-
ходные дворы, базары, толпы людей. Но туда еще далеко,
а ноги начинают сдавать. И, пожалуй, нехорошо, если я
укажу путь в Нахаловку. Конечно, там я оторвусь от «него»,
но «он» будет знать, где искать меня. В таком случае по-
жертвуем двугривенным здесь, в европейском квартале...
Я шел по сравнительно чистой и довольно людной улице.
Было уже за полдень, и солнце жарило немилосердно. Я
искал извозчика. Надо, чтобы он стоял один и чтобы сзади
не было ни одного фаэтона по крайней мере на два-три
квартала. Читатель, конечно, понял, что я хотел повторить
бакинский опыт и таким образом скрыться от соглядатая,
если он где-то следует по моим пятам.
Мне повезло — впереди стоял один пустой парный фаэтон
на резиновом ходу, а позади почти по всей улице никого.
Я не стал раздумывать и живо вскочил на подножку.
— В Нахаловку! — коротко приказал я, усаживаясь.
Кучер оглянулся, окинул меня взглядом, презрительно
бросил:
— Занят!..
Я вспылил:
— За деньги, кацо, не даром'.
— Таких не возим! — повторил кучер и отвернулся.
О, черт! Пришлось соскочить с подножки и двинуться
дальше, но уже по другой улице. Беда, если «он» заметил
мою попытку. Однако почему кучер так пренебрежительно
отказал мне? Непонятно!
Я шел мимо большой витрины мануфактурного магазина.
На секунду остановился. В стекле отразилась подозрительная
382
фигура; под глазом огромный синяк, левая щека припухла,
обе полы пиджака надорваны... Хорош! Что ж делать? Надо
искать извозчика попроще.
Я, вероятно, бродил еще полчаса или час, пока не на-
ткнулся на соответствующий экипаж: коляска на железном
ходу, конь не очень казист, зато хозяин с лихо заломленной
на затылок тюбетейкой. Когда я вскочил на подножку и
крикнул: «Пошел!», он даже не оглянулся и так хлестнул
конягу, что она подпрыгнула от неожиданности и с грохотом
понеслась по булыжной мостовой. Свернули в первый же
переулок, потом во второй, в третий, еще и еще. Сзади ни-
какой погони не было.
Я распрощался с лихим извозчиком и со своим двугри-
венным лишь тогда, когда окончательно убедился, что опас-
ность миновала, с невидимкой расстался. Спасибо двугри-
венному, выручил. Если только выручил...
ОПЯТЬ ДО СВИДАНИЯ!
Уроки «великого конспиратора» Максима не пропали да-
ром. Хотя я был уверен, что окончательно оторвался от сво-
его незримого преследователя, все же пошел на базар, чтобы
еще надежнее замести следы. Здесь сотни пестро одетых
людей толпились на месте, сновали взад и вперед, шумели,
кричали, смеялись, переругивались, продавали и покупали,
ненароком залезали в чужой карман. Гремела и пищала
восточная музыка.
Я сразу затерялся в толпе и почувствовал себя как дома.
Мой изодранный костюм и подбитый глаз здесь никого не
удивляли и не трогали: бывает и хуже. Но голод все сильнее
давал себя знать. На меня напала какая-то сонливость, сла-
бость, как после тяжелой болезни. На свою квартиру я решил
не являться. Если меня выпустили с определенной целью,
она уже под наблюдением. Среди бела дня и в таком раз-
украшенном виде пойти к Вано на явку было не менее опас-
но. А больше идти некуда. Забраться в какую-нибудь ноч-
лежку тоже нельзя: хоть пятачок, но заплатить придется,
а у меня ни гроша. Подождем до ночи.
Ужасный день! Я бродил по базару, по разным улочкам
и закоулкам. Жара смертная, слабость. Мучительно хоте-
лось где-нибудь лечь и так уснуть. А уснуть нельзя было.
Все же ночь настала, и я кое-как добрел до заветной
цели. Вот она, явка!
Вано был потрясен, когда увидел меня при свете лампы-
«молнии», которая висела под потолком в явочной комнате.
383
— Серго! Дорогой! Что такое? Откуда? — Он подхватил
меня и бережно усадил на диван. — Ложись, кацо, я нянькой
буду. Ай-ай-ай!
Как меня умыли, переодели, уложили, ничего не помню.
Проснулся только утром на следующий день. Почувствовал
себя обновленным, свежим и, конечно, голодным как волк.
Вано накормил меня до отвала. Словом, все пока обо-
шлось хорошо, и я надеялся продолжать работу в Тифлисе.
— Комитет решит, куда девать тебя, — сказал Вано.—
Подожди. Пойду скажу Сурену, а он все выяснит. Не то-
ропись, Серго.
Вано вскоре ушел, наказав строго-настрого ни на минуту
не выходить из квартиры, пока он не вернется.
Ждать пришлось целый день. А под вечер пришел не
Вано, а сам Сурен. Я сидел на диване с какой-то книжкой.
Вскочил и бросился навстречу. Сурен остановил меня:
— Сиди, сиди, бродяга! Вано все рассказал мне. — Он
подсел ко мне на диван. — Ну как себя чувствуешь? Сейчас
доктор придет.
— Какой доктор? Зачем? Я совсем здоров. Вот только
глаз некрасивый.
— Глаз починим, дорогой Сережа, не в этом суть.
— Ав чем?..
Сурен еще раз посмотрел на мое лицо. Покачал головой.
Подумал.
— Видишь ли, друг, мы уверены, что тебя арестовали не
случайно. Возможно, шпик проследил тебя от казармы, а еще
хуже, если в этой казарме у него был свой глаз. Листовка,
которую ты обнаружил в своем кармане, наводит на груст-
ные размышления.
У меня упало сердце.
— Что же мне делать, Сурен?
Вероятно, мой голос был такой робкий и жалостный, что
Сурен мягко посочувствовал:
— Что, юноша, жаль расставаться с Тифлисом?
— Как расставаться? Что вы говорите, Сурен? Нет, это
просто невозможно! Так хорошо пошла работа — и вдруг...
Сурен встал и прошелся по комнате.
— Это верно. Работа в стрелковом полку наладилась, и
мы уже думали предпринять более серьезные шаги: ведь
скоро всеобщая забастовка, а там один шаг до вооруженного
восстания — и тут такая штука...
Я снова вскочил:
— Восстание? И я должен уехать? Неужели нет другого
выхода?
Сурен покачал головой:
3X4
— Нет...
— Та-ак,— протянул я уныло. — Значит, опять в путь-
дорогу? Куда?
— Мы думаем, ты можешь вернуться в Баку Там теперь
так жарко, что охранке будет не до тебя. И вообще, товарищ,
не горюй. Мы уверены, что нашу забастовку поддержат и
бакинцы, и там тоже может заговорить оружие...
я вздохнул с некоторым облегчением:
— Хорошо, поеду.
— Разве тебя не радует возврат в Баку? — удивился Сурен.
— Радует, конечно... Только бросать работу жалко...
Такие славные солдаты. Я уже нескольких готовил в пар-
тию. ..Ав Баку опять все сначала.
Сказал это и тут же подумал: «Вот что значит быть не-
легальным— летай туда-сюда и обратно». И, как бы под-
тверждая мою мысль, Сурен заметил в заключение:
— Свой паспорт иа имя Сергея можешь вернуть вла-
дельцу в Баку. Получишь новый — станешь Иван Терехов.
Деревенский документ передай Вано. И будь здоров, доро-
гой бакинец! Обними за меня Джапаридзе и Ванечку — дав-
но не видал их. Письма с тобой не пошлю. О положении в
Тифлисе расскажешь сам.
Вот и все. До свидания, Тифлис, прекрасный город!
С КОРАБЛЯ НА БАЛ
Итак, с новым паспортом в кармане я вернулся в Баку.
Он встретил меня горячей пылью и ветром.
Я сходил по широким ступенькам вокзала в чудесном
настроении: так приезжают на родину после долгой разлуки.
В Баку, как уверял Сурен, назревают большие события. Быть
может, именно здесь, в закопченном пролетарском городе,
начнется всероссийская революция. И я вернулся как раз
вовремя... Хотелось кричать «ура», «да здравствует...»
Идет конка. Буднично звенит колокол вагоновожатого.
Привычно цокают копыта пары полудохлых коней. Все как
было. Ну что ж, поедем.
Я сел в вагон, который направлялся к центру города, и
живо вспомнил, как полтора месяца тому назад по этой же
линии спешил к вокзалу, к тифлисскому поезду. Вспомнил
и упрямого ослика, преградившего путь конке. Улыбнулся:
насолил мне этот осел!
Скоро я выскочу из вагона и отправлюсь к Максиму.
Больше и некуда. Моя новая квартира на Арменикенде так
и осталась необжитой.
385
Вероятно, меня никто не ждет и, конечно, не узнает в та-
ком виде. На голове небрежно сидит шляпа, на плечах синяя
блуза, в правой руке жиденькая тросточка. Кроме того, я
расстался с рыжим чубом, остригшись «ершиком». Круглые
синие очки завершали преображение. Ни один шпик не
узнает!..
Гордый своей «конспирацией», с большими предосторож-
ностями я прибыл к Максиму.
В самом деле, он не сразу узнал меня и, прежде чем бро-
ситься навстречу, несколько секунд стоял на месте, удивленно
озирая нежданного гостя.
— Рыжик?! Ты? — Максим схватил меня в охапку, рас-
целовал в обе щеки, потом поставил посредине комнаты и,
отскочив в сторону, задохнулся от смеха. — Ну и парень! Ну
и ухарь купец! Да в таком наряде тебя за сто верст видно.
Ой, не могу!
Он долго не мог остановиться: глянет на меня и опять
прыснет...
Я сердито сорвал с носа очки и швырнул новенькую
шляпу в угол. Максим наконец заговорил:
— Ты же чудак, мой дорогой. В круглых очках, да еще
с круглым лицом, да в этой нелепой шляпе ты сам на шпика
похож.
Таким образом, мне был преподан еще один урок кон-
спирации. Оказывается, надо не просто изменить свой облик,
но изменить так, чтобы иа тебя не обращали внимания, чтобы
ты растворялся в народе, принимал защитную окраску.
Максим внимательно выслушал мой рассказ о работе в
Тифлисе и особенно о неожиданном провале и расправе в
застенке. Я несколько раз кашлянул в платок. Максим встре-
вожился:
— Ты что это? Отбили легкие? Надо немедленно сходить
к доктору. Я тебе дам адрес... Ба-а, да у тебя и синя.чок
остался под глазом?
Я успокоил его:
— Все уже проходит, и нигде не болит.
— Скоро же ты «провалился», — вслух раздумывал Мак-
сим. — Боюсь, что и в Баку тебе не удержаться долго. Раз
попал в поле зрения агентов розыска, дело швах.
— Надо бы мне с Джапаридзе встретиться,.— попросил
я. — Ведь это он меня в Тифлис отправил.
— Не он, а комитет, — поправил Максим. — Сегодня ве-
чером ты можешь увидеть его на свадьбе.
Я опешил:
— На свадьбе? Кого ж это вы замуж выдаете?.,
Максим невозмутимо ответил:
386
— Известно кого. Нашу Раечку, конечно.
— Раечку? — В груди что-то ёкнуло. Скоро же она за-
была вечер на море1 Но при чем тут я? Надо радоваться
счастью Алеши. Да, да, я очень рад. Очень. Ведь он мой
лучший друг.
Я быстро взял себя в руки и возможно более спокойно
справился о счастливом женихе, хотя наверное знал, что это
он, Алеша Маленький.
— А кто он такой, Раин жених?
— Да разве ты не знаешь? — лукаво блеснул глазами
Максим. — Амаяк, разумеется. Парень замечательный. Они
давно друзья с ним.
Этот ответ поразил меня больше, чем известие о свадьбе.
Раечка выходит за Амаяка? А как же Алеша? Ведь он умрет,
когда узнает о такой измене! Измена? Нет, нет! Тут что-то
не так. Раечка не может быть такой легкомысленной...
Впрочем, Амаяк очень красивый парень: высокий, стройный,
глаза — огонь.
Максим совершенно серьезно стал уверять меня, что
свадьба будет на славу, с вином и музыкой, как полагается
у армян.
— Может, вы еще и попов пригласите? — уже с заметным
раздражением спросил я.
Максим невозмутимо ответил:
— Нет, попов не будет, но гостей соберется порядочно.
Родители Амаяка, простые люди, настаивают на соблюдении
обычая, а он не хочет огорчать их.
Да, но почему я так взволнован? Что особенного в за-
мужестве Раи? А вот поди ж ты, я просто огорчен за бедного
Алешу. Ведь он так любил ее1 Эх, женщины!..
До вечера было еще далеко, и Максим успел перерядить
меня и придать более простецкий вид. Очкам дал отставку.
Тросточка тоже полетела под топчан. Мой новый паспорт
одобрил:
— Иван Терехов? Ничего, подходяще. И вообще деревен-
ское имя тебе в самый раз — Ванька Малый.
На этом и порешили.
СВАДЬБА
Свадьба—дело невинное, сугубо дозволенное началь-
ством: вино, закуски, пляски, музыка, иногда драки и ника-
кой политики. Даже армянам, всегда находившимся под
надзором и подозрением, разрешалось «играть свадьбы» как
заблагорассудится.
3S7
Свадьба двух большевиков происходила на окраине го-
рода, в армянском районе, носившем название Арменикенд.
Последние дома смотрели в степь. Домики здесь небогатые,
в большинстве с плоскими крышами, с глинобитными сте-
нами, отгораживающими дворы. Внутри садик в два-три
гранатовых или инжирных дерева, иногда несколько вино-
градных лоз. Улицы, как везде, узкие, пыльные, голые. Об-
щий колорит скучно-серый, каменный.
Мы с Максимом пришли вовремя. Домик оказался на
окраине города. Двор со всех сторон закрыт высоким забо-
ром. Плоская крыша на два-три аршина возвышалась над
стеной. Я подумал: «Хорошо бы там патруль поставить.—
И усмехнулся: — Патруль для свадьбы?» А на крыше и в са-
мом деле кто-то уже сидел, весело насвистывая армянские
песенки на примитивной флейте.
— Это братишка Амаяка забавляется, — сказал Максим.
Во дворе старое инжирное дерево накрыло своей тенью
почти весь дом, с крылечком и двумя окнами. На ступеньках
с трубкой в зубах спокойно сидел пожилой армянин. При
нашем появлении он приподнялся.
— Здравствуйте, дорогие гости, прошу пожаловать.
— Здравствуй, — отозвался Максим. — Все в порядке?
Музыканты? Вино?
— Все как полагается. Гости уже собрались...
Максим открыл дверь и подтолкнул меня вперед. Я за-
стыл у порога. Настоящая армянская свадьба! Весь пол был
устлан коврами. В центре, прямо на ковре, стояли два боль-
ших медных подноса с бокалами, винами, закусками. Вокруг
сидели гости на плоских квадратных подушках — мнндзерах.
На почетном месте жених и невеста — Амаяк и Раечка.
В дальнем углу на низеньких табуреточках восседали че-
тыре музыканта—зурна, кеманча, бубен и тара. Но что
меня особенно поразило — плоское медное блюдо: оно стояло
перед музыкантами на низеньком столике с инкрустациями,
с кучкой серебряных и медных монет. Из-под картузов музы-
кантов, над висками и лбами, висели бумажные рублевки.
Это плата за музыку — дар гостей за доставленное удоволь-
ствие. Таков армянский обычай на свадьбах. Каково? Ничто
не забыто. Вот так большевики!
От изумления я вытаращил глаза, когда среди гостей
увидел Джапаридзе, Ванечку Фиолетова, Мамедъярова, Зару
и других знакомых активистов из разных районов города.
Что за беспечность такая: на свадьбу почти все руководство
организации явилось! Нашли время веселиться! Все это про-
мелькнуло в моем сознании в одно мгновение. А первое
впечатление от жениха и невесты так и ошарашило. Какая
великолепная пара! Он в черном элегантном сюртуке, тон-
кий, изящный, молодой. Глазища как угли, на полных губах
победоносная улыбка. Где же нам с Алешей тягаться с ним.
А Рая? В своем белом платье, с прозрачной фатой на пле-
чах, она просто прекрасна и, видимо, счастлива. Лицо так и
сияет... Бедный Алеша! Что он почувствует, когда увидит?.
Ба-а, да он тут же! Почти рядом с невестой..
Я не успел опомниться, как со всех сторон послышались
голоса:
— А, Максим, здравствуй! Красная рубашка! . Сюда ша-
гай, сюда! Гостем будешь.
Раечка радостно вскрикнула и через поднос протянула
мне обе руки. Я пожал их довольно сдержанно. Она удив-
ленно вскинула брови, хотела что-то сказать, но голос Джа-
паридзе призвал всех к порядку:
— Тихо, товарищи! Слушать тамаду! Налить бокалы!
Приказ был мигом исполнен. На армянских и грузинских
свадьбах тамада — царь и бог.
В этот момент из соседней комнаты вошел еще один
гость — секретарь комитета товарищ Стопани. Это был вы-
сокий худощавый человек с русой бородой, продолговатым
мягким лицом с пытливыми, умными глазами. Он встал ря-
дом с Джапаридзе напротив жениха и невесты. Ему подали
бокал с вином.
— Слово для первого тоста, — объявил тамада Джапа-
ридзе, — предоставляется товарищу Стопани.
Просим! Просим! — раздались голоса.
Стопани улыбаясь поднял бокал:
— Прежде всего, товарищи, разрешите поздравить жениха
и невесту с законным браком.
Раздались сдержанные аплодисменты, смех.
Стопани продолжал:
— Что же касается тоста, мы оставим его на всякий слу-
чай в запасе. — Он поставил невыпитый стакан на поднос.
Я понял, что меня разыграли, и сердито повернулся к
Максиму. Но он уже успел спрятаться за спины товарищей,
беззвучно смеясь в ладони. Конечно, это он придумал под
видом свадьбы законспирировать собрание межрайонного
актива. На такие выдумки он был неистощим. А я-то вол-
новался!
Зара стала у окна, слегка приоткрыв его и поглядывая
во двор.
«Гости» затихли. Я уселся на одной подушке с Алешей
Маленьким. Он молча и крепко пожал Мою руку.
— Последние шесть месяцев, — начал Стопани, — полны
грозных событий. Революционное движение в России и на
389
Кавказе нарастает с необычайной быстротой. Грабительская
война с Японией продолжается. Пала первоклассная кре-
пость Порт-Артур, сотни тысяч русских солдат сложили свои
головы под Мукденом, погиб при Цусиме наш флот. Военное
поражение России становится неизбежным: это смертный
приговор и царскому самодержавию.
Стопани говорил сдержанно, с виду спокойно, тихо. Но
голос начинал дрожать, выдавая нарастающее волнение. Мы
невольно прижались друг к другу, насторожились, примол-
кли. «Невеста» вся подалась вперед и смотрела в лицо ора-
тора так, словно от того, что он скажет дальше, зависела ее
жизнь.
Мы плохо знали, что происходит в далекой России. Ле-
гальные газеты либо врали, либо замалчивали наиболее важ-
ные события, а литература нелегальная попадала в руки
нерегулярно, с большими запозданиями.
— По всей России, — продолжал Стопани, — пронеслась
буря протестов, демонстраций, забастовок, крестьянских вол-
нений. В феврале, как вы знаете, вспыхнуло вооруженное
восстание в Гурии и во многих уездах Тифлисской губернии.
В Баку продолжались забастовки, стычки с войсками. Здесь
перепуганное правительство прибегло к старому, испытан-
ному средству — местные власти спровоцировали резню
между' татарами и армянами. Мы этого никогда не забудем.
И, наконец, самое главное — начались волнения в армии и во
флоте. Солдаты и матросы стали переходить на сторону на-
рода. поворачивать оружие против «начальства», а всего
неделю тому назад на Черном море восстали броненосцы
«Потемкин» и «Георгий Победоносец». Это событие потрясло
не только Россию, содрогнулся весь буржуазно-помещичий
мир, вся Европа и Америка. Для царизма случилось самое
страшное, товарищи: русские броненосцы подняли знамя ре-
волюции, направили пушки против монархии!
Голос Стопани прервался. Казалось, у него перехватило
дыхание. Мне тоже стало трудно дышать. Алеша до боли
сжал мою руку. Что же дальше? Теперь?
Короткая пауза показалась вечностью.
— Скорей же, скорей говори, чем кончилось восстание!
— Восстание броненосцев подавлено,— каким-то чужим
голосом сказал Стопани. — «Потемкин» ушел в Румынию.
В моих ушах это прозвучало, как похоронный звон.
— Но это вовсе не значит, что подавлена революция, —
продолжал Стопани. — Мы должны учесть уроки истекшего
полугодия. Беда заключается в том, что все восстания, все
стачки и протесты большей частью возникали стихийно, в
разное время, в разных концах России и поодиночке подавля-
ли
лись.. Теперь задача нашей партии: возглавить и объединить
движение, подготовить массы к всеобщему и единовремен-
ному выступлению — к революции. На практике это озна-
чает многократно усилить печатную и устную агитацию не
только средн рабочих, но прежде всего среди войск, присту-
пить к организации боевых дружин, к вооружению народа.
К этому призывают нас Третий съезд партии и Центральный
Комитет. Для бакинской организации создание и вооружение
боевых дружин имеет особое значение. Все помнят февраль —
три дня братоубийственной бойни между армянами и тата-
рами, три дня взаимной ненависти и страха. Правда, рабочие
в этом не участвовали. Но мы не смогли помешать кровопро-
литию в городе, не сумели дать отпор бандам громил, орга-
низованным полицией. С тех пор прошло всего четыре ме-
сяца, а теперь уже снова ползут тревожные слухи. Местные
власти готовят новую резню. Это может сорвать наши уси-
лия объединить трудящихся всех национальностей, поднять
их на борьбу с царским самодержавием...
Пронзительный свисток дудочки с крыши прервал сооб-
щение Стопани. Джапаридзе дал знак музыкантам, и музыка
грянула армянскую плясовую — насбар. Члены комитета —
Ванечка Фиолетов, Джапаридзе и Стопани — скрылись в со-
седней комнате.
Зара приоткрыла окно и заглянула во двор. «Жених» и
«невеста» вскочили на ноги и начали танцевать вокруг под-
носов с винами. «Гости» оставались сидеть на своих местах
вдоль стен и в такт музыке хлопали в ладоши, дружно вскри-
кивали: «Таш! Таш! ..»
Я с тревогой ждал, что будет дальше: по какой причине
патрульный предупредил об опасности? Алеша Маленький
также волновался, он не спускал глаз с танцующей пары и
хлопал в ладоши.
А Раечка, видимо, забыла обо всем на свете, танцевала
с большим увлечением, едва касаясь пола, трепеща руками,
как крыльями, счастливо улыбаясь. Я даже не подозревал,
что она может так мгновенно преображаться, под улыбкой
скрывать тревогу и так легко и грациозно плавать по кругу.
«Жених» тоже плясал мастерски: то коршуном подлетал к
«невесте», то пятился назад, семеня ногами, то колесил во-
круг и неотрывно пожирал ее черными глазами. А бедный
Алеша то бледнел, то краснел...
В самый разгар танца в открытом окне я увидел борода-
тое лицо городового. С минуту он удивленно пялил глаза на
танцующих, потом зашевелил ершистыми усами.
— Пляшуть? Ишь ты! Здорово... И невеста того... Этта
ничаво... можно..,
391
Танцы, крики, музыка продолжались. Ловкая Зара про-
ворно налила полный стакан водки и подала непрошеному
гостю:
— Выпей, служивый, за жениха и невесту.
Корявое лицо городового расплылось широченной улыбкой.
— Этта можно. От армян тоже не грех, водка — она
водка и есть. Ну, давай вам бог. — Он одним духом выпил,
смачно крякнул и рукавом вытер усы. Кто-то сунул ему ку-
сок колбасы. Городовой козырнул:
— Так што благодарствую. Гуляйте на здоровье, а я
того... на пост.
Он закрыл окно и зашагал прочь со двора. Вскоре ду-
дочка подростка дала знать, что опасность миновала, и со-
брание возобновилось, хотя и ненадолго. Обсудили практиче-
ские предложения комитета, кое-что дополнили.
Расходились уже ночью.
Перед уходом я отвел Зару в сторону, мне хотелось узнать,
нет ли весточки от Варяга. Она просветлела, заулыбалась.
— Все устроилось как нельзя лучше. Варяг осел в Москве.
Поступил токарем на металлургический завод Гужона, ра-
ботает, конечно, и в партийной организации.
— Большевиков?
— А как иначе? Он очень доволен. А на днях с оказией
прислал мне такое письмо! .. — Зара смущенно запнулась,
будто невзначай открыла интимную тайну. — Он большой оп-
тимист, наш Варяг, — продолжала она. — Уверяет, что вся
Россия уже пылает в огне революции. Так точно и пишет:
«Пылает в огне революции, а царский трон вот-вот полетит
ко всем чертям! И мы скоро увидимся». Вот чудак!-
Но это пренебрежительное слово «чудак» в устах Зары
прозвучало так же нежно, как слово «милый» в памятную
ночь отъезда Варяга из Баку. Она даже покраснела и опус-
тила глаза, как тогда...
Я был очень рад за Варяга и эту славную девушку, кото-
рая хотела и не могла скрыть своей любви от посторонних
глаз. Как знать, быть может, они уцелеют в наши грозные
дни и в самом деле увидятся...
И МЫ РАЗОШЛИСЬ...
По знаку Джапаридзе мы с Максимом зашли в соседнюю
комнату. Здесь, кроме нас троих, никого не было. И мне еще
раз пришлось рассказать о своих делах и похождениях в
Тифлисе. А когда я рассказал о своем провале и пребывании
в участке, Алеша покачал головой.
392
— Тут, друг мой, ты что-то проглядел, забыл об осторож-
ности, слишком увлекся игрой «в мужичка». А в участке
тебя могли бы искалечить..
— И поделом! — добавил Максим. — Играй, да не пере-
игрывай. В таком деле надо глядеть в четыре глаза.
— Ну, ну, хватит ворчать! — остановил его Алеша. —
Пусть он лучше скажет, как себя чувствует.
Я живо отозвался:
— Решительно все в порядке. Могу хоть сейчас в поход.
Алеша посмотрел на Максима, как бы спрашивая его
одобрения.
— Видишь ли, дорогой, как раз о походе и пойдет речь.
Комитет хотел бы дать тебе поручение по ту сторону Каспия.
Надо восстановить и укрепить некоторые связи по всей линии
Среднеазиатской железной дороги — от Красноводска до
Ташкента включительно...
В первую минуту я был огорчен. Мне так хотелось
остаться в Баку, поработать в воинских частях, — и вдруг
опять на выезд. Однако новое поручение комитета показа
лось мне таким интересным и важным, что моя досада быстро
исчезла.
— Конечно, я готов поехать хоть сегодня, но справлюсь
ли? Такое дело для меня новость.
— Не робей, Рыжик, не боги горшки обжигают, — заме-
тил Максим. — Перед отъездом мы тебя нашпигуем.
Мне ничего не оставалось, как согласиться.
— Когда выезд? — спросил я Алешу.
— Чем скорее, тем лучше. Возможно, завтра же Максим
тебя отправит. У него и ночуй. Днем никуда не показывайся.
И странное дело — эта внезапная поездка за тысячи верст
теперь уже не так меня взволновала, как сравнительно не-
далекое путешествие в Тифлис. Видимо, начинаю привыкать
к своему положению — всегда на колесах. Прощание с Джа-
паридзе тоже было недолгим, обычным, как будто я уезжал
на два-три дня.
Мы с Максимом вышли во двор минут через пять после
Джапаридзе. На улице нас встретили Раечка и Алеша.
— А мы тебя ждем, — сказала Раечка, по обыкновению
хватая меня за пуговицу. — Нам по пути. Ты можешь ноче-
вать у Алеши.
Максим перебил:
— По пути, да не очень. Ночевать он будет у меня.
— У тебя? — Раечка явно огорчилась. — Зачем это?
— Так надо. А впрочем, часок-другой вы можете погу-
лять, коли охота.
И Максим ушел.
393
А какая светлая ночь сегодня! Лунный свет заливает го-
род. Блестят даже булыжные мостовые, стекла окон. Вдали
сияет золотой полумесяц минарета, а еще дальше, как будто
в самом небе, горит крест русской церкви. Ветер давно уже
угомонился, было непривычно тихо. Мы шли по теневой сто-
роне узенькой улочки к центру.
Раечка подхватила меня под руку, а я взял Алешу. Мне
показалось, что он чем-то встревожен, насторожен. Наша
встреча была сдержаннее, чем можно было ожидать. Что бы
это значило? Чем я огорчил его? Нет, моя совесть чиста. Ве-
роятно, эта «свадьба» его взбудоражила. Или Раечка раз-
обидела чем-нибудь? А что с ней поделаешь? Она всегда та-
кая порывистая, непосредственная.
Сейчас она радуется встрече со мной, мило о чем-то
щебечет, беспечно смеется. Ну так что? А завтра она опять
останется с Алешей, и все встанет на свое место. Очень воз-
можно, что я вернусь как раз к их свадьбе, на сей раз на-
стоящей, и поздравлю от всего сердца. Так я думал, но...
что-то не верилось.
Пока мы дошли до центра, мне все же удалось развесе-
лить Алешу. Я рассказал им, как разыграл меня Максим, как
я злился на Раечку за странный выбор жениха, за эту неле-
пую свадьбу. И мы все трое смеялись, а громче всех залива-
лась Раечка.
— А что? Разве Амаяк плохой жених? Высокий, краси-
вый, черный как негр, — шутила она, поглядывая сверху
вниз на Алешу Маленького.
Но тот почему-то обиделся:
— Конечно, где уж нам. ..
— А ты разве собираешься жениться, Алешенька? На
ком, если не секрет? Возьми меня в шаферихи! — И она
опять засмеялась беспечно и звонко.
Алеша нервно дернулся в сторону. Я удержал его и резко
переменил разговор:
— Скажи, Алеша, что вы тут делали, пока я отсутство-
вал?
— То же, что и при тебе, — помогали снабжать оружием
Балаханский район. Там уже создано несколько боевых дру-
жин, правда, небольших.
Алеша сразу увлекся и наперебой с Раечкой стал расска-
зывать о разных перипетиях и трудностях этого дела.
— Я перевез десятка два револьверов в мешках с кар-
тошкой, а Раечка действовала больше под видом домашней
хозяйки, с корзиночкой...
— Ужасно интересно! — подхватила Раечка. — Вниз по-
ложишь пистолетики, на них — зеленый лук, потом морковку,
394
помидоры, свеклу. Все это украсишь хурмой, инжиром, ви-
ноградом. Красота! — Она рассказывала так, как будто
речь шла о самых невинных вещах, о забавных трюках, об
игре в прятки.
Всегда серьезного Алешу это коробило.
— Ну вот и поручи ей ответственное дело! Она все пре-
вращает в игрушки. Не понимаю, как комитет может доверять
таким младенцам!
Я прервал его:
— Тихо, товарищ. Мы у Парапета. Надо расходиться.
— А ты проводишь Раечку? — с некоторой запинкой спро-
сил Алеша, останавливаясь у выхода на площадь. — Вам,
кажется, по дороге?
— Меня провожать нечего, — возразила Раечка, — я сама
кого хочешь провожу. До свидания, Алешенька, ментор ты
мой упрямый!
Опа сказала это настолько ласково, что Алеша сразу раз-
мяк и уже спокойно покинул нас.
Признаться, мне хотелось еще немного побыть с девуш-
кой. Луна, что ли, кружила голову? А что в этом плохого?
Тем более завтра меня уже не будет в Баку, а когда вер-
нусь— неизвестно. Она, разумеется, не знает об этом. «Зачем
знать, когда можно не знать» — говаривал Рашид, упрекая
меня за ненужное любопытство.
Раечка взяла меня под руку, и мы двинулись через Пара-
пет.
— Пойдем взглянем на море. Давно не видала...
Я удивился:
— Давно?
— С тех пор. Помнишь? ..
«Еще бы не помнить!» — подумал я, но вслух сказал:
— Ты о чем это?
Девушка рассердилась:
— Короткая у тебя память, Рыжик!
— Ах, да... — спохватился я, но так и не сказал вслух,
что и я не забыл вечер на море и багряную дорожку до са-
мого солнца.
Мы шли не торопясь, в ногу. Долго бродили по Примор-
скому бульвару, изредка садились на скамейки, говорили
обо всем на свете, мечтали вслух. И Раечка, кажется, за-
была, что я обидел ее, не вспомнив о том вечере. И очень хо-
рошо. ..
А луна поднималась все выше и выше. Она заливала
небо и море таким волшебным сиянием, так чудесно преоб-
ражала мир, что сердце замирало от предчувствия неизъяс-
нимого счастья, от радости, которой нет имени. И опять, как
395
тогда, на камне, это счастье казалось совсем-совсем близким,
почти ощутимым — только протянуть руку... Нет!
Кажется, нам обоим хотелось, чтобы эта ночь тянулась
как можно дольше, чтобы солнце застряло где-нибудь за го-
рами, за долами и не озаряло так скоро восток золотым раз-
ливом. .,
Ничего не поделаешь, пора расходиться.
И мы разошлись. Чуть-чуть теплее обычного пожали друг
другу руки, сказали простое «до свидания».
НА КРАЙ СВЕТА
Вот и опять в путь-дорогу, в край неведомый. Баку —
лишь промежуточная станция: переспал одну ночку, побывал
на «свадьбе» — и... снова в кармане билет, в руках чемодан-
чик, и я на палубе морского парохода. Никто не провожал
меня, никто не знал о моем отъезде, кроме Джапаридзе и
Максима, — нельзя. Михаил Свободин давно исчез, испарился
Серго из Тифлиса и парень из деревни Петушки. Теперь я
Иван Терехов, безработный, еду искать работенку, а куда —
и сам не знаю. К своим частым перевоплощениям я уже стал
привыкать и быстро вживался в «роль». В кармане денег у
меня в обрез — на билет от Красноводска до Ташкента и на
скромное пропитание в дороге. Да больше мне и не надо.
Был уже июль месяц. Жара стояла смертная. Ветры за-
тихли. Море застыло. Дышать было нечем. Небо казалось
выгоревшим от солнца. Морская гладь полыхала огнем, до
боли слепила глаза.
Тяжелый пароход медленно разворачивался и выходил из
гавани. Я долго стоял на корме, опираясь грудью о поручни,
и неотрывно смотрел на город, который уплывал вдаль, заво-
лакивался желтоватой дымкой. Весь из серого камня, он,
подобно гигантскому цирку, ступеньками поднимался на
окрестные холмы. В центре —плоские крыши домов, мина-
реты, храмы, справа и слева — трубы заводов и фабрик, а еще
дальше в обе стороны клубились облака пара и копоть неф-
тяных вышек.
Терпкое зловонье мазута и бензина преследовало нас да-
леко в открытом море.
Мне было немножко грустно, как всегда, когда уезжаешь
из родных мест. А все-таки хорошо, что бакинское пекло
осталось позади. В море, наверное, будет легче дышать, про-
хладнее. Поскорей бы перемахнуть Каспий, а там Красно-
водск, вокзал, поезд и Азия — Туркестан.
Мне очень не терпелось посмотреть эту Азию и тотчас
Ь9б
приступить к делу. А дел поручено немало: ознакомить мест-
ные партийные организации с решениями Третьего съезда
нашей партии, снабдить их литературой, уточнить явки и ад-
реса, установить личные связи с падежными партийцами-
большевиками. Перед самым отъездом Максим подробно ин-
структировал меня, по разве можно в условиях подполья все
предвидеть заранее? . . Однако, как я пи торопился, все же
целые сутки потерял на переезд по морю и только на следую-
щий день утром очутился в Красноводске.
Город прижат к берегу скалистыми горами. Такой же се-
рый и каменный, как Баку. Жара еще нестерпимее. Когда
идешь по булыжной мостовой, кажется — горят подметки.
Я шел к вокзалу вприпрыжку, почти бегом.
— Ты что, парень, танцуешь? — раздался за моей спиной
насмешливый голос. — Ай сивухи спозаранку хватил?
— Боюсь пятки поджарить, — отшутился я, замедляя
ход. — Тут у вас не город, а печка какая-то.
Со мной поравнялся рабочий парень лет двадцати пяти
или немного старше. В руках небольшой чемодан, на голове
выгоревшая добела кепка, на ногах грубые сапоги. Он был
в длинной, неопределенного цвета рубашке, подпоясанной
ремнем. Потрепанную куртку нес на плече. Его широкое лицо
с пышными русыми усами и прямым носом казалось добро-
душным, открытым. Окинув меня пытливым взглядом боль-
ших серых глаз, он ухмыльнулся:
— Что, дружок, жарко, говоришь, у нас? А за каким тебя
лихом понесло сюда? Лежал бы себе в деревне да хлеб же-
вал.
— А коли жевать нечего, тогда как? — возразил я, входя
в роль безработного. — С пустым пузом на край света мах-
нешь, не только за море.
Случайный попутчик заглянул мне в глаза:
— Да ты откуда, собственно, выскочил такой?
— Какой «такой»? — насторожился я.
— По обличью как будто деревенский, а чемоданчик
того...
Я невольно отдернул назад руку с чемоданом.
— Чего «того»?
— Да ничего, — рассмеялся попутчик. — В деревне такой
не купишь, вот я и сумлеваюсь: мужик ты ай рабочий?
Добродушный его смех успокоил меня, но и заставил по-
думать о каком-то упущении в нашей конспирации. Ведь в
стенках чемодана руками Максима искусно заделаны пред-
съездовская литература, газета «Искра», прокламации и тому
подобная «крамола». Если мое обличье деревенское, то надо
397
было не чемодан брать, а сундучок или сумку за плечи.
Учтем на будущее.
— Куда, дружок, едешь-то? — поинтересовался попут-
чик. — На побывку к кому ай как?
— Какая там побывка! Работенку ищу, — ответил я.—
Слыхать, у вас тут по линии депо большие, мастерские раз-
ные. ..
— Нук что ж, ищи, дружок, ищи-свищи. Глядишь, послед-
ние штаны просвистишь. Вот оно, какое дело-то... А вот и
вокзал. — Он остановился. — До свиданьица, значит, парень,
а я здесь поезда подожду.
Я на минутку замялся:
— Да ведь и я дальше еду... Нам не по пути, товарищ?
Рабочий быстро скользнул по мне взглядом.
— Может, и по пути, — словно колеблясь, ответил он. —
Ты где хочешь слезать-то?
— В Кизыл-Арвате думал задержаться. Там, говорят,
тоже мастерские есть.
— Ну что ж, задержись, вольному воля, спасенному рай.
Но ежели ты думаешь устроиться там, твое дело хуже гу-
бернаторского.
— А что? Разве плохо с работой?
— Да у нас ее просто нет, — спокойно заметил он, уса-
живаясь на скамейку недалеко от железнодорожной кассы. —
Вот если бы ты был хорошим мастером, слесарем, например,
или токарем, тогда другое дело. Присаживайся пока. Поезд
еще не скоро будет.
Насчет своей квалификации я высказался весьма ту-
манно:
— Оно конечно, слесарное дело мне знакомо, но до мас-
тера не дотяну. Так разве, подручным... А вы сами-то, зна-
чит, кизыл-арватский будете?
— Выходит, так пока...
В это время к кассе хлынул народ. Я тоже вскочил на
ноги и бросился было вслед. Рабочий задержал меня:
— Ты что это всполошился?
— Билет купить надо.
— А на кой ляд он тебе? Лишние деньги завелись?
— Где уж тут лишние... Но ведь без билета не поедешь?
— Чудак ты, парень! Здесь половина поезда едут «зай-
цами». Полтинник кондуктору в зубы — и катись хоть до
Ташкента. А я так больше тридцати копеек никогда и не даю.
Сэкономить лишний полтинник мне, конечно, не мешало.
И я снова уселся на скамейку. Тут мы познакомились; он
назвал себя Семеном, я — Иваном. Попутчик показался мне
хорошим человеком. Настоящий рабочий, — значит, свой.
398
Правда, при слове «товарищ» он как-то странно посмотрел
на меня, но в этом нет ничего удивительного: в ту пору такое
обращение в рабочей среде только еще входило в обиход, и я,
пожалуй, зря проговорился.
Чем дольше мы разговаривали с Семеном, тем больше он
мне нравился. Среднюю Азию или Туркестан я знал только
понаслышке, как страну мертвых пустынь и сказочно бога-
тых деспотов эмиров с их жестокими нравами и гаремами,
знал как мир экзотики из «Тысяча и одной ночи». А Семен
все поставил на свое место. По его словам, Туркестан — это
прежде всего огромная колония царской России. Темный на-
род беспощадно эксплуатируется эмирами, баями, муллами,
а теперь еще и новыми завоевателями — русскими чиновни-
ками и губернаторами, многочисленной военщиной.
— Вот почему, парень, нас, русаков, не любят здесь, —
заметил Семен. — А ты, поди, думал, встретят с распростер-
тыми объятиями? .. Ну, пошли, поезд гудит.
Мы поднялись на платформу. Толпы разношерстных пас-
сажиров ринулись к вагонам. Мы с Семеном направились в
конец платформы.
— Ты не возражаешь, если мы в первый класс сядем? —
серьезным тоном спросил Семен.
— В первый? — удивился я. — А нас пустят туда?
— Еще бы! Рады будут. Только мы в первый с другого
конца зайдем. Прошу вас! — И он, уже смеясь, показал мне
на самый последний вагон в хвосте поезда с характерной для
того времени надписью: «Восемь лошадей или сорок чело-
век».
Это был обыкновенный товарный вагон. Сейчас лошадей
там не было, и в него шумной гурьбой лезли жители Азии.
Отлично. Чем мы хуже?
— Лезь, Иван, поехали!
Я примостился в уголке на нарах. Немножко приуныл.
О какой революции, о каких партийных организациях может
идти речь, если ты здесь чужой, если тебя считают врагом,
если коренные жители пустыни — темнота безысходная? ..
В ПУСТЫНЕ
Поезд из Красноводска отходил ночью. В нашем вагоне
«первого класса» были главным образом туркмены. Так ска-
зал Семен. Скуластые, дочерна загорелые, с косым разрезом
карих глаз, с жиденькими бородками — все они казались мне
на одно лицо, да и одеты они были почти одинаково: длин-
ные рубашки, широкие ситцевые штаны, полосатые халаты,
399
остроконечные фески, тюбетейки. Только древний старик
туркмен, с пожелтевшей от времени бородой, был в черной
мохнатой папахе. И как только голова выдерживает?
Кроме нас двоих, русских в вагоне не было. Мы располо-
жились на нарах. С обеих сторон от нас, а также на полу и
под нарами — жители Азии. Некоторые из них сидели по-
восточному, поджав под себя ноги, большинство лежали.
Густо пахло табаком, человеческим потом, луком, лошадьми.
Возможно, вчера еще в этом вагоне ехали кони, сегодня —
люди.
В такое окружение и тесноту я попал впервые и чувство-
'вал себя не очень уверенно, но присутствие Семена успокаи-
вало. Он давно уже спал, прильнув одним боком ко мне, дру-
гим — к туркмену. Свой чемодан с нелегальной литературой
я держал под руками.
В товарном вагоне никаких фонарей не полагалось. К сча-
стью, дверь была широко раскрыта, и лунный свет разрежал
сумрак. Время от времени пассажиры обменивались корот-
кими фразами на непонятном для меня языке.
Мне долго не спалось.
Поезд шел медленно, тяжело громыхал на стыках рель-
сов, покачивался. Жара немного спала, но все же было
душно. Постепенно все угомонились, затихли.
Измученный бессонницей и тревожными думами, я лежал
грудью на чемоданчике и смотрел на медленно плывущую
назад пустыню.
В широком разрезе двери, слегка наклонившись вперед и
ритмично покачиваясь, на полу сидел старый туркмен в чер-
ной папахе, с трубкой в зубах. Он неотрывно смотрел вдаль.
Не то дремал, не то молился... В трубке едва заметно тлел
огонек.
Пустыню я увидел впервые и не мог уже оторвать от нее
глаз. Пески до самого горизонта! Песчаная рябь, песчаные
холмы и волны, и все недвижно и голо. Словно чья-то могу-
чая рука сорвала с земли ее чудесный зеленый покров, и вот
она лежит передо мной бездыханная, бесстыдно обнаженная,
страшная своей необъятностью и вечной тишиной. За шумом
и рокотом поезда я не мог, конечно, уловить ухом жуткую
тишь пустыни. Но я зримо представлял ее, я видел ее, как
можно видеть немоту мертвеца. Мне казалось, что все во-
круг давным-давно умерло, окостенело, сожжено зноем. Ни
единого живого существа! Ни единого деревца, кустика, тра-
винки! Залитый лунным сиянием, великий песчаный океан
уходил в бесконечность. Кто знает, что погребено в его пу-
чинах? Какая жизнь засыпана горячими песками? Какие
думы навек угасли? Огромная багровая луна висела над
400
этим безбрежным кладбищем, как глаз самой вечности, рав-
нодушный и холодный. Накаленная за день пустыня дышала
зноем.
Я смотрел... И чувство невыразимой тоски и одиночества
ложилось па сердце. Кто и что я здесь? Не то песчинка,
затерянная в океане, не то последний и единственный из
живых существ, уцелевший в этом бездушном мире. Как
жить тут человеку?
Вдруг тонкий, вибрирующий звук прорезал мерное гро-
мыхание поезда. Я вздрогнул. Постепенно усиливаясь и рас-
ширяясь, странная мелодия поплыла над пустыней. Это была
песня без слов, песня на бесконечно высоких, рыдающих но-
тах, с неожиданными переливами, с черной тоской, хватаю-
щей за душу. В ней были и простая человеческая печаль, и
детская жалоба на свою беспомощность, и наивная мечта
хотя бы о маленьком, самом маленьком кусочке счастья и
радости. Это пел старый туркмен. Он все так же покачи-
вался, так же неотрывно смотрел в пустыню и пел. Трубку
держал в правой руке. Огонек уже погас. Папаха сдвину-
лась на затылок.
Я не понимал ни одного слова, но никогда в жизни ни
одна песня не взволновала меня так глубоко, как этот стон
души. Мне чудилось, что поет и стонет сама пустыня: жалуется
на свое бесплодие, на тяжкий зной, пожирающий каждую
каплю влаги, на вечную тишину, усыпляющую все живое...
Не знаю, как долго пел свою песню старик, — она каза-
лась мне бесконечной и уносила так далеко от жизни, что,
когда поезд затормозил и остановился на каком-то полу-
станке, я не сразу пришел в себя, не сразу вспомнил, где
нахожусь, куда и зачем еду.
С фонарем в руках в наш вагон влез кондуктор. Грубо
оттолкнул старика, сидевшего в проходе.
Пассажиры всполошились.
Семен на секунду поднял голову, перевернулся на другой
бок, засопел еще громче. Я задвинул чемодан в темный угол
и сел на нарах, свесив ноги.
На каждого пассажира кондуктор бросал свет фонаря и
нагло покрикивал:
— Эй, сарт! Ахча бар? 1
— Бар, — сонно отвечал пассажир и покорно лез в кар-
ман за монетой.
Все происходило так, как предсказывал Семен, — плата
за проезд шла в мошну кондуктора.
Поезд тронулся, а кондуктор еще не кончил сбора дани.
1 Деньги есть?
14 П. Бляхин
401
Г
В те времена поезда по Средней Азии местами двигались
так медленно, что можно было на ходу выпрыгнуть из вагона
и перебежать в другой.
Возможно, эта остановка кончилась бы вполне благо-
получно, но мое вмешательство спутало все карты. Обобрав
большинство пассажиров, кондуктор подошел к старому
туркмену. Тот с тревогой следил за его фонарем.
— Ахча бар, старый пес?
— Ахча ёх, — робко ответил старик, показывая пустые
ладони.
Кондуктор молча размахнулся и ударил туркмена кула-
ком по лицу.
Я тотчас спрыгнул с нар и схватил его за руку:
— Как вы смеете бить старика!
Взбешенный кондуктор ударил старика ногой и ринулся
было на меня. Но тут случилось неожиданное — все турк-
мены сразу набросились на кондуктора, а через мгновение
он уже вылетел из вагона.
— Шайтан твоя! — крикнул молодой туркмен, ударив кон-
дуктора ногой в зад. — Собака!
Старик с трудом поднялся на ноги и с величавым досто-
инством подал мне руку:
— Спасиба, сынка! Аллах видит...
Все узбеки и туркмены наперебой благодарили меня.
Семен тоже слез с нар, однако благодарить не стал.
— Твое счастье, если кондуктор сломает ногу и не успеет
вскочить в вагон, а то...
— А то что?
— У них разговор простой — изобьют насмерть и выбро-
сят, как дохлую собаку. Потом тебя занесло бы песочком,
и все шито-крыто. Вот какое дело-то, Ванек!
Такой конец мне совсем не улыбался: не затем я послан.
Но как было стерпеть такое надругательство над старым че-
ловеком? Мне кажется, мою вспышку не осудил бы даже
наш «великий конспиратор» Максим.
Молодой туркмен тронул меня за плечо:
— Хороша! Чох якши! Урус —разный человек: есть со-
бака человек, есть друг человек. Мой один сказал: скоро сво-
бода есть, а белый царь1 секим башка! — и он выразительно
чиркнул ребром ладони по шее.
Мы крепко пожали друг другу руки, а остальные пас-
сажиры смотрели на нас и весело скалили зубы.
Я был рад необычайно: значит, дыхание революции дока-
тилось и сюда, значит, есть жизнь и в пустыне.
1 Жители Азии русского царя называли «белый царь».
402
РАБОЧИМ ОАЗИС
Станция Кизыл-Лрват.
Я распрощался с туркменами, каждому пожал руку.
Когда мы с Семеном сошли на платформу, они кланялись
нам вслед, прижимали ладони к груди, приветливо улыба-
лись. Я чувствовал себя счастливым: русские и жители Азии
могут быть друзьями.
Вокзал мы прошли благополучно.
— Ты, знать, в рубашке родился, еж те заешь, — сказал
Семен, когда мы отошли подальше.
— А что?
— Тот кондуктор, по-видимому, остался дежурить на пе-
сочке, иначе тебя бы встретили здесь с. «почетом».
За дорогу мы с Семеном настолько сошлись, что я сче i
возможным спросить, как пройти на Н екую улицу, где на-
ходилась явка. Номер дома, разумеется, не сказал.
Семен удивился:
— А разве ты бывал здесь?
— Да нет, — спохватился я. — Там живет мой знакомый.
Он прислал мне письмишко с адресом
— Отлично. Тогда идем на пару, нам по дороге.
Семен познакомил меня с Кизыл-Арватом. Это рабочий
городок. С трех сторон он зажат песками Каракумской
пустыни, а через линию железной дороги простиралась го-
лая, обожженная солнцем степь. В центре поселка раски-
нулся великолепный тенистый парк. По улицам также было
много зелени. Мне это показалось чудом — оазис в пу-
стыне!
— Здесь тысяч восемь населения, — рассказывал Се-
мен.— Много русских чиновников, военных. Рабочих тысячи
полторы. Большей частью русские и армяне. Коренное насе-
ление— туркмены, это ремесленники, торговцы, рабочие-
сезонники из беднейших крестьян и батраков, пастухи. Есть
у нас и железнодорожный батальон, есть казаки, солдаты —
словом, все, что полагается на святой Руси.
А вот и Н-ская улица. Дома оказались нумерованными.
Я украдкой поглядывал на них. Вот уже пятнадцатый, а в
двадцать восьмом явка кизыл-арватской организации. Под-
водить к ней малознакомого человека не следовало. Я оста-
новился и распрощался с Семеном.
— Вечерком заходи в депо, — предложил он, — я выясню,
не найдется ли чего-нибудь подходящего для тебя. Спросишь
мастера Никишина...
Он быстро повернулся и пошел вперед. Я остался на
месте, растерянно глядя ему в спину. Никишин?.. Гм... Или
14*
403
я ослышался? Л может быть, Никитин?.. Имя тоже совпа-
дает. Да не может быть!
Семен вскоре скрылся в воротах небольшого домика.
Я медленно двинулся по улице, отсчитывая номера. Ну,
да вот он, номер двадцать восьмой... Я остановился, огля-
делся по сторонам. Никого и ничего. Улица пуста. Все на
работе.
Вошел во двор. 1\о мне с лаем шариком подкатилась
лохматая собачонка. Я остановился. Серый маленький домик
ничем не отличался от соседних, таких же приземистых, бед-
ных. Несколько минут никто не появлялся. Собачонка
истошно надрывалась лаем: чужой, мол, пришел, а может и
вор. Я хотел было двинуться к крылечку дома, как оттуда
вышел сам хозяин.
— Вам кого?
Я онемел: на крыльце стоял Семен.
— Так кого ж тебе нужно, Иван? — воскликнул он, узнав
попутчика. — Цыц ты, бесенок! — прикрикнул Семен на со-
бачонку и подошел ко мне. — Никишин — вот он я.
— Так это вы и есть Никишин? Вот не подумал бы.—
Я вполголоса сказал пароль.
Он ответил не сразу.
— Ишь ты как получилось! А ты ничего такого не запо-
дозрил во мне?
— А что я должен заподозрить? Рабочий и рабочий,—_
осторожно ответил я, ожидая отзыва на пароль.
Но Семен вдруг обнял меня за плечи и, увлекая в дом,
шепнул на ухо знакомый отзыв. Значит, все в порядке.
— Это хорошо, что ты не унюхал во мне своего чело-
века,— довольно ухмыляясь, говорил он, — еж те заешь.
.Мы вошли в маленькую горенку с двумя окнами на улицу.
— Садись, друг, за стол, гостем будешь... Настенька! —
крикнул он в дверь. — Задуй-ка нам самоварчик!
— А меня ты тоже не раскусил по дороге?—спросил я,
усаживаясь на скамейку.
Семен еле заметно усмехнулся:
— Оно конечно, и ты вел себя прилично, однако дебош
с кондуктором мог бы выдать тебя. А теперь давай о деле
покалякаем. С чем приехал? Зачем приехал? Выкладывай.
Я показал на свой чемоданчик с нелегальной литерату-
рой, рассказал о поручении Бакинского комитета и попросил
ознакомить меня с местной организацией Никишин явно
обрадовался и с вожделением посмотрел на чемодан.
— Вот это хорошо. Ведь мы здесь, как верблюды в пус-
тыне, оторваны от всего мира. Разные слухи ловим, не знаем,
404
гд° ложь, где правда и по той ли дорожке шагаем. А на
днях один студент такой слух занес — волосы дыбом...
— Чем же он вас напугал так?
— Да как же не пугаться! — рассердился Семен. — Он
наговорил, будто наша партия окончательно раскололась,
будто два разных съезда созывали — большинства и мень-
шинства — и такую меж собой грызню затеяли, дым коро-
мыслом! Тут революция надвигается, а в партии кто в лес,
кто по дрова. Даже подумать страшно, милок!
— Да, к сожалению, слух о расколе верен, — ответил я,—
и вам придется решать, с кем идти — с Лениным или с Пле-
хановым, с большинством или с меньшинством, отколов-
шимся от партии.
Семен был так потрясен, будто на его голову упал камень.
Он заметался по комнате, размахивал руками, хватался за
голову.
— Что ж это будет, товарищи дорогие? Что вы там,
в центрах, делаете? Ленин против Плеханова! Да вы с ума
сошли или белены объелись! Да я бы... — Он вдруг остано-
вился передо мной и в упор спросил: — А ты с кем, Иван?
С кем бакинская организация?
— Понятно, с Лениным! — не задумываясь ответил я.—
В Баку есть и меньшевики. Но они уже докатились до зуба-
товщины! Поверь мне, Семен, если ты пойдешь за Лени-
ным— наверняка придешь к социализму, а вот куда заведут
тебя Плеханов и меньшевики — это еще на воде вилами пи-
сано.—Признаться, здесь я почти дословно повторил совет
Веры Сергеевны Раневской накануне моего отъезда из Аст-
рахани. «Если в будущем ты окажешься на каком-то пере-
путье,— говорила она, — и перед тобой встанет вопрос, куда
идти, по какой дорожке, — иди, голубчик, за Лениным, и ты
не ошибешься». Этот совет врезался мне в память, как над-
пись, высеченная на камне.
Тут вошла хозяйка с кипящим самоваром в руках.
— Нате-ка вот, чайком побалуйтесь, нечего всухомятку
лясы точить, — сказала она ворчливо-добродушным тоном,
ставя самовар на стол. — И что за мужик пошел таперича —
хуже бабы, ей-богу, как сойдутся вдвоем-втроем, так и по-
шли болтать. Часами могут разговоры разговаривать.
— А ты лучше пирожком нас побалуй, Настасья Филип-
повна,— живо отозвался Семен, усаживаясь за стол.—
Чай — он хоть и с сахаром, а все ж таки водичка, кишки
промывать.
— Без тебя знаю, Петрович, что подать. Гостя сам
бог посылает, — значит, принять надо, угостить как пола-
гается. ..
405
Мы познакомились. Жена Семена Петровича мне понра-
вилась. Высокая, статная, с мягким, белым лицом, иссечен-
ным тонкими морщинками. Глаза смотрели приветливо. Гу-
стые русые волосы тяжелым узлом были стянуты на за-
тылке. Пестрый сарафан мягко облегал ее пышную фигуру.
Вот странно! Настоящая русская женщина в дикой пустыне
на краю света!
Она скоро принесла пирог с капустой, горшок молока,
разлила чай в стаканы. Пирог был нарезан большими, ра-
дующими глаз кусками.
— Кушайте, гость дорогой! Чем богаты, тем и рады.
А ты, Петрович, не очень терзай гостя, — как заведешь во-
лынку, конца-краю не будет.
Семен не без гордости заметил:
— Вот она у меня какая, гостя в обиду не даст, даже
против меня пойдет, не токмо что... А между прочим, ты
бы и «того-этого»... — он сделал таинственный знак паль-
цами.
Жена улыбнулась и вышла.
Я был голоден как волк, но старался есть степенно, не
торопясь, по-рабочему.
Семен рассказал мне, что рабочие депо и мастерских пре-
имущественно русские, туземцы — лишь чернорабочие, опла-
чиваются плохо, живут в ямах, которые нельзя даже назвать
бараками. Социал-демократическая группа насчитывает
всего человек двадцать, преимущественно железнодорожни-
ков, в нее входят также три солдата, один учитель, два турк-
мена и одна студентка из Петербурга.
— А как в такую глушь студентка попала? — поинтере-
совался я.
— К отцу на каникулы приехала, — ответил Семен. — Он
здесь военный врач, в чине генерала. А Наташа — социал-
демократка и такой конспиратор, что ее родители даже не
подозревают об этом. Мы ее в наш комитет ввели.
— Дочь генерала — в комитет?
— Что ж тут особенного? Она у нас самый преданный
человек и очень полезный. Ты думаешь, откуда мы все све-
дения о солдатах получаем? Ог нее. К генералу ходят офи-
церы, бывает сам комендант гарнизона, полковник, и, ко-
нечно, все выбалтывает, не стесняясь дочки.
«Все это хорошо, — думал я, — но дочь генерала все-таки
не мешает проверить, как-никак дворянка!»
Сегодня же вечером мы решили созвать всех членов орга-
низации п выслушать мое сообщение о Третьем съезде партии
и о наших разногласиях.
406
С подносом в руках вошла Настасья Филипповна. На
подносе маленький графинчик водки, три рюмочки и горка
соленых огурцов.
— Угощайтесь, пожалуйста!—она поклонилась в пояс.—
По рюмочке и монаху не грех.
Семен повеселел и, потерев рука об руку, с явным удо-
вольствием наполнил рюмки.
— Присаживайся к нам, хозяюшка,— пригласил он
жену. — Клюнем по стопочке за здоровье гостя. А ну-ка,
Ваня, попробуй нашенскую...
Вот беда! Водку я в рот не брал. Не выпить — значит оби-
деть хозяев, а выпить — нарушить клятву, данную себе еще
в детстве. Однажды на моих глазах пьяный дядя жестоко
подрался со своим старым отцом, опрокинув на пол стол с
посудой и закусками. У обоих лица были в крови, а глаза
такие страшные, что я с визгом забился в угол Вот тогда
я и решил никогда-никогда не прикасаться к проклятому
зелью... Как же быть?
Я осторожно отодвинул рюмку.
— Не могу, Семен Петрович... Вы уж извините, На-
стасья Филипповна...
Изумленный Семен Петрович задержал рюмку у самого рта.
— Это... как же так? Вот так диво дивное! Да где ж та-
кое видано, чтобы рабочий человек да водку не пил? Ты
шутишь?
Я был очень сконфужен, но меня выручила Настасья
Филипповна:
— Да что ты, Петрович, прицепился к гостю? Может, он
не выносит этого зелья, душа не принимает, а может, обет
какой дал пречистой богородице...
— Ну-ну, — примирительно сказал Семен, опрокидывая
в рот рюмку, — насчет пречистой богородицы я сомневаюсь,
а неволить не будем. Придется, видно, нам вдвоем постра-
дать, Настенька.
Они выпили по рюмке и стали закусывать огурцами и
остатками пирога.
Вскоре Семен ушел на работу, а мне наказал этот день
посидеть у него дома.
— Кто знает, — сказал он, — может, и за мной слежка
налажена. До собрания на улицах лучше не показываться.
Здесь новичок виден как на ладошке.
Уже в дверях он гневно выпалил:
— Ас расколом я не согласен! Это гиблое дело для пар-
тии! Ты еще докажи нам, что так оно и должно быть До-
кажи попробуй! Вот лихо на нашу голову! — Семен в серд-
цах хлопнул дверью.
407
ЖЕЛТОЕ БЕЗМОЛВИЕ
Здесь все необычно, все не похоже на то, что я видел и
знал до сих пор. За два года подпольной жизни мне при-
шлось побывать на десятках тайных собраний — и в лесу, и
на море, и в черных дебрях нефтяных вышек, и на заброшен-
ном кладбище, которое называлось «рабочим парламентом»,
и в домах под видом «чаепитий» и «пирушек», — но нигде я
не попадал в такую фантастическую обстановку, как на сей
раз, и никогда не был так взволнован и выбит из колеи, как
сегодня...
Время под вечер. Я стоял на зыбком, горячем песке. Го-
лова, как чалмой, повязана белым полотенцем. Передо мной
простиралось необозримое море Каракумской пустыни. Пес-
чаные волны стояли недвижно, словно окостеневшие. Редкие
невысокие барханы, исхлестанные и облизанные ветрами,
вздымались, подобно островкам, в желтом, огнедышащем
мареве. Над головой чистое, как голубая эмаль, небо. Небо
без единого пятнышка. Солнце уже клонилось к горизонту,
но все еще заливало мир губительными потоками огня и
света. Оно казалось огромным куском железа, раскаленным
добела. А над всем этим мертвым простором висела тишина,
тишина такая глубокая и нерушимая, словно все живое
испустило последнее дыхание или онемело навеки... И ка-
залось совершенно невероятным, что вот здесь, на дне пес-
чаной котловины, сидели человек двадцать рабочих, живых,
настоящих людей во плоти и крови. Стояли только двое —
Семен, руководивший собранием, и я, докладчик.
Со всех сторон мы были укрыты гребнями песчаных волн.
Здесь нас можно было принять за пассажиров корабля, по-
терпевшего крушение. В группе рабочих сидели еще три сол-
дата, два туркмена в белых папахах и одна-единственная де-
вушка. Как она попала сюда?
Маленькая, изящная, в легком белом платье с голубым
шарфом на плечах, она казалась среди нас чудесным цвет-
ком с неведомой планеты. Светлые стриженые волосы вились
колечками над высоким лбом и висками. В середине лба, как
след от оспинки, виднелось белое пятнышко. Большие ярко-
синие глаза смотрели открыто, ясно, почти дерзко. Ее тонкое,
обожженное солнцем лицо напоминало портрет народоволки
Софьи Перовской, перед мужеством и самоотверженностью
которой мы преклонялись. Это была Наташа — дочь врача,
генерала, дворянка. Она бросила вызов своему классу, пере-
шла в наши ряды. II теперь сидела прямо на песке в двух
шагах от нас с Семеном, смотрела на меня — посланца ба-
4и8
кинской организации, и жадно слушала сообщение о внутри-
партийных делах, о расколе...
За ее спиной сидел на пятках молодой русский паренек,
такой же белокурый, с облезлой кепкой на затылке. Он был
весь нетерпение. Ни секунды не сидел па месте. Часто по-
правлял рукой свою кепку, сползавшею то на лоб, то на ухо.
Все время ему хотелось что-то сказать, перебить меня, но,
раскрыв рот, он тут же закрывал его или захлопывал ла-
донью. Это Миша Кудрявый. С ним меня познакомил Семен
еще до собрания.
Здесь, среди желтого безмолвия пустыни, обыкновенные
человеческие слова звучали так неуместно и странно, что я не
узнавал своей собственной речи: я говорил медленно, с боль-
шими паузами, словно читал неразборчиво написанную резо-
люцию. Мне казалось даже, что меня никто не слышит, что
мой. голос потерял звучание и, как вода, уходит в песок —
глас вопиющего в пустыне.
И все же я продолжал говорить:
— Совсем недавно, товарищи, и почти одновременно со-
стоялось два съезда социал-демократической рабочей пар-
тии— съезд большинства партии и конференция меньшинства,
то есть большевиков и меньшевиков. На этих съездах обсуж-
дались одни и те же вопросы, но решения принимались раз-
ные и даже прямо противоположные...
Все двадцать человек зашумели сразу, кое-кто вскочил на
ноги. Миша Кудрявый так и метнулся ко мне:
— Как это разные? Это же чушь, дорогой товарищ!
— Почему два съезда одной партии?
— Как допустил Центральный Комитет?
— Это же раскол!
— Да вы с ума там сошли? ..
После такого взрыва негодования мне нужно было дока-
зать этим товарищам, что меньшинство партии встало на
ложный путь — на путь оппортунизма и предательства корен-
ных интересов рабочего класса. Надо было убедить их в том,
что партия революции должна быть единой и монолитной,
как железо, что наличие фракций и раздоров внутри партии
ослабляет ее, делает неспособной к борьбе, связывает руки.
Так говорил и писал в те годы Ленин.
Ссылка на Ленина помогла мне постепенно успокоить
страсти и заставить выслушать до конца. Протесты и вы-
крики становились все реже, замолк даже неугомонный Миша
Кудрявый.
Семен все время стоял рядом со мной, непроницаемый и
как будто спокойный. Он не произнес еще ни одного слова.
Это тревожило меня. Я не забыл, с какой яростью он протес-
409
товал против раскола партии. А что он думает сейчас? Что
скажет?
— Съезд большинства, — продолжал я, — совершенно
ясно указывает, что Россия накануне революции и что наша
партия должна немедленно приступить к вооружению рабо-
чих. ..
— Простите, что я вас перебью, — вдруг поднялась на но-
ги Наташа. — Скажите, неужто и по такому ясному вопросу'
в партии две точки зрения?
— Вы угадали, Наташа! Существуют именно две точки
зрения. Съезд большинства говорит: «Принять самые энер-
гичные меры к вооружению пролетариата, а также к выра-
ботке плана вооруженного восстания и непосредственного ру-
ководства таковым». А конференция меньшевиков считает,
что революция — явление стихийное, что организовывать вос-
стание нельзя и что совсем уже нелепо заниматься вооруже-
нием рабочих, создавать боевые дружины и т. п. Надо лишь
вести агитацию за самовооружение народа.
— Странная позиция, — развела руками Наташа. — А что
же должна делать партия?
Миша Кудрявый вспылил:
— Какие же они революционеры! Гнать их надо из пар-
тии!
— Да они уже, видать, сами ушли, — сухо заметил сол-
дат с худым лицом, в шинели без погон. Это был украинец
Перепечко, инвалид русско-японской войны, бывший сапер.
На войне он потерял правую ногу и теперь сидел на песке,'
вытянув вперед деревянную култышку.
Семен призвал к порядку:
— Давайте, товарищи, по одному разговаривать. Вот то-
варищ бакинец кончит докладывать, тогда мы и поспорим. ..
Я почувствовал благоприятный перелом в настроении слу-
шателей и закончил призывом объединиться вокруг большин-
ства партии и Центрального Комитета, идти по стопам
Ленина. Призыв встретил общее одобрение, но тут поднялся
прилично одетый товарищ в широкополой соломенной шляпе:
— Я вот хочу насчет стихийности революции возразить
докладчику.
— Пожалуйста, пожалуйста, Сергей Никитич! — оживился
Семен. — Вы, так сказать, наша интеллигенция, рады послу-
шать. А ты, Кудрявый, подожди немного, не горячись, дело
серьезное.
Семен повернулся ко мне и сообщил вполголоса: это мест-
ный учитель, образованный человек, начитанный.
Я встревожился и весь обратился в слух. Ведь он хочет
возражать докладчику. Уж не меньшевик ли это?..
410
— Ha мой взгляд, — начал учитель, — революция дей-
ствительно возникает стихийно, и, конечно, никому не изве-
стно, когда она ударит и станет всенародной. В самом деле,
товарищи, что сейчас происходит в России? Мужики бунтуют
и бьют помещиков то в одном конце России, то в другом. Ра-
бочие стачки, волнения в армии и флоте тоже возникают в
разных местах и в разное время. Царские войска легко рас-
правляются с ними, громят поодиночке. Конечно, это стихия,
и революция налетит так же внезапно, как песчаный самум
в нашей пустыне. Как же тут вооружаться, скажите, пожа-
луйста? Зачем составлять планы? .. Я бы хотел услышать
ответ, так сказать, в развернутом виде. — И он посмотрел в
мою сторону.
Но мне хотелось, чтобы возразил кто-нибудь из местных
товарищей. Беда, если никого не найдется. А вдруг большин-
ство организации пойдет за учителем, а он и сам, по-
видимому, путается и может утонуть в меньшевистском бо-
лоте. ..
— Кто желает высказаться? — спросил Семен Петрович,
обращаясь к собранию.
Длительная пауза...
Меня не оставляло чувство необычности происходящего,
дикой экзотичности обстановки. Солнце уже повисло над
горизонтом, готовое исчезнуть. Загорелся гребень песчаного
вала. Черный куст саксаула стал похож на безобразного
осьминога, поднявшего вверх свои ноги-щупальца. Из норки
до половины выползла огромная ящерица с круглой головой
и, выкатив блестящие, как бусины, глаза, так и застыла,
глядя на наше сборище.
Наташа приподнялась, как бы собираясь заговорить. Я
отрицательно качйул головой, и она молча уселась опять.
Тогда прорвался Миша Кудрявый. Он отчаянно зашумел,
призывая к оружию, к немедленному созданию боевых дру-
жин и заготовке бомб, но его возражения учителю были не-
убедительны.
Семен Петрович выдержал еще паузу и наконец загово-
рил сам:
— Вот что, товарищи, хочу я сказать. Конечно, Сергей
Никитич прав относительно стихийности революции. Народ и
в самом деле бунтует в розницу, то в одном месте, то в дру-
гом. Это верно. Революция нарастает неорганизованно, ра-
бочий класс поднимается не сразу, не по команде из центра.
Тоже верно...
Я уже начинал опасаться, как бы и он не скатился на
меньшевистские позиции. Встревожилась-и Наташа. Миша
протестующе замахал руками. На лице учителя появилась
411
одобрительная улыбка. А вокруг все было по-прежнему тихо,
мертво и безгласно. Звучал лишь голос Семена:
— Вы наш учитель, Сергей Никитич, человек грамотный,
ученый. А я вот рассуждаю попросту, по-рабочему. Ежели,
скажем, несознательный народ бунтует стихийно и в разное
время, так ведь мы-то с вами — партия, Сергей Никитич,
люди организованные, сознательные, авангард, можно ска-
зать. Верно я говорю? Верно. Стало быть, наше дело—про-
свещать рабочий класс, собирать его в одну армию, готовить
к общему восстанию, к революции. А как это делается, по-
звольте вас спросить? Как и чем свергать самодержавие?
Пальцем царя с престола не сковырнешь, Сергей Никитич.
Вооружаться надо, дорогие товарищи, дружины создавать,
бомбы готовить, армию на нашу сторону перетягивать. Верно
я говорю? Верно. А коли так, нам нужно идти не с расколь-
никами, а с большинством партии, с Лениным. Такую резо-
люцию я и предлагаю принять...
Дружные рукоплескания неожиданно нарушили молчание
пустыни. Ящерица молнией шмыгнула под корень саксаула.
Ко мне метнулся Миша Кудрявый.
— Слушай, бакинец, нет ли у тебя чего-нибудь ленин-
ского? Прочитай нам, пожалуйста. Ты все время ссылался на
Ленива, а нам ничего не показал: верьте, мол, на слово. Так
не годится, товарищ.
Остальные тоже зашумели, поддерживая Мишу. Но со
мной было только первомайское обращение комитетов боль-
шинства, написанное Лениным.
— Что есть, то и читай! — настаивал Миша.
— Начинай, начинай! — послышались нетерпеливые го-
лоса.
Я вынул из кармана прокламацию.
— Позвольте мне, товарищ! — попросила Наташа, протя-
гивая руку за листком. — Я прочитаю.
Она встала рядом со мной и медленно развернула лист.
Рабочие смотрели на девушку с хорошими улыбками, про-
светленные. Я понял, что Наташа пользовалась здесь особым
уважением. Это порадовало меня. Ведь я хотел как-то про-
верить ее: все-таки она выходец из вражеского класса, ге-
неральская дочка. Что заставило ее отречься от привычной
среды, в которой она родилась и выросла, от родных и близ-
ких? Увлечение романтикой революции или глубокое убеж-
дение в правоте нашего дела? Или еще что? ..
Ее голос звучал задушевно, тепло. С особенной силой она
прочитала те строки, где Ленин призывал рабочих к соли-
дарности и братству;
412
— «Долой вражду между рабочими разных национально-
стей или разных религий! Такая вражда выгодна только гра-
бителям и тиранам, живущим темнотой и разрозненностью
пролетариата. Еврей и христианин, армянин и татарин, по-
ляк и русский, финляндец и швед, латыш и немец — все, все
идут вместе под общим знаменем социализма! Все рабочие —
братья». Как это хорошо! — воскликнула Наташа, прервав
на минуту чтение. — «Все рабочие — братья»! И как жаль,
что мы так редко слышим здесь голос Ленина!
— Дальше, дальше читайте! — торопил нетерпеливый
Миша Кудрявый.
— «К оружию, рабочие и крестьяне! — продолжала На-
таша. — Составляйте дружины, запасайтесь каким только
можете оружием... Готовьтесь к великому бою! .. Свобода
или смерть! .. Мы пойдем через восстание к свободе, через
свободу к социализму!..»
Темпераментный Миша выхватил из рук Наташи листок
и, подняв его над головой, как знамя, запел:
Вставай, проклятьем заклейменный,
Весь мир голодных и рабов...
Песня была дружно подхвачена. Все встали, и великий
гимн пролетариев, возможно впервые в истории, разорвал
желтое безмолвие пустыни. И пустыня ожила, запела, под-
хватила торжественные звуки «Интернационала» и понесла
их далеко над мертвыми просторами.
«А ТЫ ВСЕ-ТАКИ ГОТОВЬСЯ!»
Все разошлись. Остались только члены комитета: Семен,
Миша Кудрявый, Наташа, солдат Перепечко, двое железно-
дорожных рабочих и учитель.
Солнце утонуло в песках. Южная ночь наступала быстро,
и нам уже не надо было скрываться в ложбине.
Мы поднялись на песчаный гребень и устроились около
саксаула. Отсюда пустыня казалась зловещей. Над ее голыми
просторами висела луна — огромная, медно-желтая, одино-
кая. Небо стало густо-синим, почти черным. Жара понемногу
спадала, и моя мокрая от пота рубашка заметно высыхала,
становилась коробом.
Бакинская организация, как самая многочисленная и бое-
вая, пользовалась большим авторитетом не только по всему
Кавказу, но и далеко за его пределами. У всех еще была в
памяти прошлогодняя победоносная всеобщая стачка бакин-
ского пролетариата, всколыхнувшая весь юг России. Вот
413
почему ко мне отнеслись здесь с большим доверием и при-
гласили участвовать на заседании комитета.
Было принято решение немедленно приступить к органи-
зации первой боевой дружины, к вооружению ее и заготовке
ручных бомб. На этом особенно настаивали Миша Кудрявый
и сапер Перепечко. Последний уверял, что он сам знаком с
этим делом и имеет двух надежных товарищей, которые по-
могут ему достать все необходимое для кустарной выделки
бомб-лимонок, взрывающихся от удара без фитиля.
К великой радости Миши Кудрявого, комитет согласился
назначить его начальником первой боевой дружины. При-
знаться, я не был уверен, что горячий юноша будет как раз
на месте в этой ответственной роли. Он мне очень нравился,
но казался слишком нетерпеливым, вспыльчивым, жажду-
щим битвы и революции как можно скорее, вот сейчас или
завтра-послезавтра.. А впрочем, кто ж его знает... Семен
присмотрит за ним и, когда надо, одернет.
По моей просьбе Перепечко рассказал нам о настроениях
солдат местного гарнизона.
— Про наших солдат одно могу сказать — очень злы на
свое начальство и на то, что их загнали черт знает куда.
Плохо кормят, жмут дисциплиной, а главное — держат в пол-
ном неведении о том, что творится на Дальнем Востоке, по-
чему «маленькая япошка» бьет «большую Россию» и кому
нужна эта проклятущая война, И тут еще жара смертная, а
русский мужик не привык к ней. Наша беда, что мы мало
выпускаем листовок и газет с информацией о войне. .. Ведь
солдат у нас сажают на гауптвахту даже за чтение легаль-
ной газеты «Ашхабад». Большинство офицеров монархисты,
дворянские сынки. Нам известны только два молодых офи-
церика, сочувствующих солдатам. ..
После Перепечко Семен Петрович предложил Наташе рас-
сказать, что ей известно о полковнике, начальнике местного
гарнизона.
— А что о нем можно сказать? —улыбнулась Наташа.—
Большой, важный, рыхлый, как старая баба, и не очень-то
умный. Часто захаживает к моему папаше на рюмку коньяку,
жалуется на падение дисциплины в части, на дерзость «хам-
ского отродья», то есть солдат, скулит от скуки. Нередко у
нас бывают и офицеры, выбалтывают все, что у них творится
в частях. Меня, конечно, не стесняются, считают барышней-
дворянкой, невестой. — Наташа пренебрежительно усмехну-
лась.— Один из этих лоботрясов вздумал даже предложить
мне руку и сердце.
— А ты что? — нетерпеливо перебил Миша Кудрявый.
414
— А я подняла его на смех и развела такие турусы на
колесах, что он сам поспешил замять разговор и с тех пор к
нам ни ногой.
Миша обрадовался:
— Вот это лихо! Знай наших!
— Вы когда уезжаете, товарищ? — неожиданно обрати-
лась ко мне Наташа.
— Думаю, скоро, — запнулся я. — Быть может, завтра
или через день.
— Жаль. У нас в ближайшее воскресенье в парке будет
любительский вечер с участием военного оркестра...
— А при чем тут наш гость? — удивился Семен Петрович.
— На вечер соберется весь поселок, все рабочие, быть
может, явятся и солдаты. Такую массовку хорошо бы исполь-
зовать для большого политического выступления.
Сергей Никитич живо перебил Наташу:
— Вы забываете, что на вечере будут, конечно, и офи-
церы, и сам полковник, местный жандарм. Учтите также, что
здесь имеется порядочная банда черной сотни...
— А у нас будет своя дружина! — вскипел Миша. — Вы
что же, хотите спрятаться в норку и помалкивать?
Однако учитель не смутился:
— Зачем помалкивать? Я предлагаю всем нам принять
участие в организации этого вечера; переработать программу
выступлений, особенно хора и декламаторов, включить такие
песни и стихи, которые будут понятны рабочим как призыв
к борьбе за свободу: например, «Дубинушку», «Укажи мне
так^ю обитель...», «Буревестник» Горького, да мало ли у нас
подходящих вещей на такой случай. Зачем же подвергать
риску бакинского товарища?
Семей Петрович высказался весьма осторожно:
— Насчет выступления Ивана надо, товарищи, подумать.
В таких случаях риск не всегда благородное дело: семь раз
отмерь, говорят. К тому же он еще и своего дела не кончил,
дальше поедет...
А мне предложение Наташи показалось очень дельным.
Подумать только: открыто выступить перед сотнями рабочих
и солдат, призвать их к борьбе за свое освобождение. Ведь
это же самое главное, что должен делать каждый большевик,
каждый агитатор. Мне даже казалось, что такое выступле-
ние— почти подвиг. Оно полезно для дела, но и крайне
опасно. «Вот-вот, опять у тебя заскок, Рыжий! Максим не
зря предупреждал тебя». Я колебался...
Наташа украдкой поглядывала в мою сторону, однако ни-
чего не сказала. А товарищ Перепечко посоветовал сейчас
этого вопроса не ставить.
415
— Пусть Семен Петрович и сам бакинец решат на месте.
Заранее всего не учтешь.
Мы так и порешили. Предложение учителя о переработке
программы вечера также было принято.
— А теперь, друзья, пора по домам, — заключил Семен.
Мы с Мишей Кудрявым и Наташей уходили последними.
Мне хотелось увидеть пустыню ночью и хоть немножко от-
дохнуть от жары. Луна уже была высоко и заметно поблед-
нела, на чернобархатном небе высыпали звезды. В тумане
Млечного Пути они роились, как алмазные пчелы. Горизонты
как будто сузились, видимый круг пустыни стал меньше. За-
литые лунным сиянием, пески странно мерцали голубова-
тыми бликами и, казалось, струились и разливались во все
стороны, как река в весеннем половодье. Потянуло прохла-
дой.
Вдруг Наташа вскрикнула:
— Ой! Что это прыгнуло?
Миша рассмеялся:
— Ай-ай, какой стыд, тушканчика испугалась! Они только
ночью и оживают здесь.
— Да, да, я ужасная трусиха, — призналась Наташа, беря
меня под руку. — Жители большого города всегда не в ла-
дах с природой, а я в Петербурге много лет живу. Ах, скорей
бы кончить университет — и я вольная птица.
— А куда ж после университета? — поинтересовался я, не
отводя глаз от пустыни. Мне показалось, что на ближайшем
песчаном холме показались два зеленых огонька.
— Куда? В революцию, конечно, — уверенно ответила
Наташа. И вдруг вспылила: — О, как я ненавижу этих ту-
неядцев дворянчиков, которые воображают, что они цвет
общества! Если бы вы знали, какие это ничтожества, какая
гниль!
Я подумал: «Да, эта девушка в моей проверке не нуж-
дается».
Вдали блеснула еще одна пара зеленых огоньков. Миша
тоже обратил на них внимание:
— Смотрите, смотрите, товарищи, это же волки! Вот здо-
рово!
В самом деле, за огоньками двигались черные горбатые
тени двух зверей. Вот они уже в двадцати или тридцати ша-
гах от нас. Остановились на холме. Один вытянул шею к
лупе и завыл. Неприятный холодок прошел по телу. Наташа
вздрогнула и заторопилась:
— Пора домой, товарищи! Мой папаша наверняка уже
беспокоится. Того и гляди пойдет па розыски.
416
— Чего уж там сваливать на папашу! —уколол Миша.—
Волков испугалась? Они опасны бывают только зимой да в
стае. Вот я их сейчас пугану. — Он сорвал с головы свою
кепку, взмахнул ею в воздухе и крикнул во всю силу лег-
ких: — Ого-го-го-го-о-о! Ату-ату-у-у-у! — сунул пальцы в рот,
так свистнул, что мы вздрогнули и заткнули уши.
Вой оборвался. Четыре зеленых огонька повернулись в
нашу сторону, с минуту смотрели на нас, потом погасли, и
звери медленно пошли прочь...
— Не боятся, черти
Мы направились к поселку- Перед тем как расстаться,
Миша спросил:
— Ну как, Ваня, выступать будешь? Ей-ей, все обойдется
благополучно, уж я постараюсь...
Наташа остановила его:
— Не горячись, ЛАпша. Дело серьезнее, чем тебе ка-
жется. На месте будет виднее.
Миша крепко пожал мою руку и шепнул на ухо, как за-
говорщик:
— А ты все-таки готовься, друг! Я приведу такую дру-
жину! ..
«БЫТЬ ИЛИ НЕ БЫТЬ?»
Правда, я не знал, откуда это изречение попало в мои
лексикон: «Быть или не быть?» Но оно звучало в моих ушах
все эти лихорадочные три дня, пока мы готовились к воскрес-
ному вечеру. Выступать или не выступать? Стоит рисковать
или не стоит? Что важнее для дела? И что скажут Бакин-
ский комитет и «великий конспиратор» Максим в случае про-
вала и ареста? А как я сам буду чувствовать себя, если не
выполню задания организации? Все это меня страшно вол-
новало, и я был несказанно рад, когда наконец настал этот
вечер и Миша Кудрявый победоносно возвестил:
— Скоро начнется концерт! Народищу привалило видимо-
невидимо! И все еще идут и идут! Готовься к бою, друг
Ваня! Дружина в сборе. Если ты не выступишь, перестану
уважать бакинцев! .. У нас в Кизыл-Арвате достаточно бро-
сить искру, чтобы разгорелся такой пожар — полыхнет по
всему Туркестану! ..
До начала концерта мы с Семеном решили осмотреть
оформление парка и открытой сцены, где будут высту-
пать наши любители — русский хор, декламаторы, певцы,
оркестр.
На удивление жителям поселка, парк был оформлен да-
леко не обычно, можно сказать — вызывающе. Везде и всюду
417
доминировал ненавистный начальству красный цвет. Над
главным входом на широкой арке красными аршинными бук-
вами было написано: «Вечер для всех», «Добро пожаловать,
дорогие товарищи!». Запретное слово «товарищ» впервые
появилось здесь так открыто и мирно.
Длинная аллея, ведущая от ворот к площадке с открытой
сценой, была густо увешана красными бумажными фонари-
ками и флажками. Редкие синие и зеленые огоньки лишь
подчеркивали и резко выделяли красный цвет. Через всю
сцену было протянуто красное полотнище. На нем в стихо-
творной надписи бросалось в глаза заветное слово «свобода».
Пестрый ситцевый занавес был также на красном фоне. Сло-
вом, цвет революции со всех сторон.
Осторожный Семен Петрович только покачивал головой:
— Зачем раньше времени быков дразнить? Перестара-
лись наши ребята. А все Мишка накручивал, неугомонная
душа!
А я был доволен: все это похоже было на демонстрацию и
заранее волновало. Казаков поблизости от парка мы не за-
метили.
Народ густо валил в парк. Среди рабочих и служащих,
одетых по-праздничному, появились и серые пятна солдатских
курток, бескозырки с кокардами, блестящие пуговицы мелких
чиновников. В саду уже гремел военный оркестр. Это при-
давало предстоящему концерту совершенно официальный ха-
рактер. Хорошо!
Мы прошли за кулисы. Все участники концерта были в
сборе. Ими командовали Сергей Никитич и Миша Кудрявый.
Первым, согласно программе, должен был выступить рус-
ский хор, потом декламаторы, рассказчики, а затем — соль-
ные номера пения.
В заключение военный оркестр обещал дать со сцены
«свой номер» и поиграть для танцев.
С Семеном мы условились: если окажется возможным, я
выступлю в самом конце вечера, перед оркестром. Это будет
около одиннадцати часов, а в половине двенадцатого отхо-
дит поезд на Ашхабад. После выступления Миша немед-
ленно проводит меня на вокзал, посадит в вагон — и до
свидания!
Чемоданчик с остатками литературы своевременно будет
в моих руках. Кажется, все предусмотрено.
Перед самым поднятием занзвеса пришла Наташа. Она
была чем-то встревожена. Вслед за ней подбежал и Миша
Кудрявый.
— Сегодня утром в железнодорожном батальоне произо-
шел скандал. Солдаты опрокинули когел с гнилыми щами и
418
побили повара, — волнуясь сообщила Наташа. — Офицеры
угрожали расправой. Выезжал сам полковник. Он хотел объ-
явить Кизыл-Арват на военном положении.
— Откуда вам известно? — спросил я, стараясь сохранить
спокойствие.
— Отец рассказал. Он же убедил полковника не отме-
нять концерт. Это, мол, встревожит весь поселок, а концерт,
наоборот, покажет, что «на Шипке все спокойно».
— Вот и отлично, — вмешался Миша, — мы им покажем
«спокойствие»!
— Мне кажется, — возразила Наташа, — сегодня надо
быть особенно осмотрительными и зря на рожон не лезть.
Они ведь тоже не дураки и, конечно, будут наготове.
— Наташа права, — в раздумье заметил Семен Петро-
вич. — Программу вечера мы попробуем выполнить полно-
стью, а выступление бакинца, пожалуй, придется отменить.
Миша решительно запротестовал:
— А я категорически «за»! Как можно упустить такой
случай! Подобного сборища у нас никогда еще не было. Вы
посмотрите, что делается на площадке. Тысячи! ..
В самом деле, вся площадка была забита народом. На
скамьях люди уплотнились как могли. Сотни зрителей
стояли в проходах и по обочинам площадки. Большая толпа
напирала сзади. На деревьях, как обезьянки, сидели ребя-
тишки, угрожая свалиться на головы публики. Было много
солдат, которые кучками сидели и стояли среди штатских. Но
самое интересное и для меня неожиданное было то, что на
первых скамьях, в непосредственной близости к сцене, си-
дели офицеры с дамами, а в центре их тяжелой глыбой
выпирал сам господин полковник в полной парадной
форме.
«Вот чего мы не предвидели», — подумал я, разглядывая
публику из-за занавеса.
Слева от полковника сидел седой военный в летней ге-
неральской шинели. Рядом с ним красовалась худая, длинная
как жердь, особа, туго затянутая в корсет. В руках зонтик,
на голове пышная кружевная шляпка, из которой выгляды-
вало острое, птичье лицо.
— И отец явился! — тревожно сказала Наташа, стоявшая
за моей спиной. — Сегодня он чувствовал себя нездоровым
и хотел остаться дома. Наверное, мачеха его затащила, вон
та, злая оса.
Подошел Сергей Никитич:
— Пора начинать, товарищи! Отойдите в сторонку.
Семен Петрович скрылся за дверью комнаты «для артис-
тов».
419
Мы с Наташей отошли на левый край авансцены. Здесь
можно было укрыться за складками второго занавеса и не-
заметно наблюдать за площадкой.
— Полковник тоже пришел, — с облегчением шепнула
Наташа, — значит, в казармах все успокоилось и начальство
тоже решило поразвлечься.
Миша предупредил меня:
— Черносотенцы собрались сзади площадки, под акацией,
а наши ребята за ними. Понимаешь? Но все-таки имей в
виду — карманы у них оттопырены да и за пазухами что-то
имеется. Может, бутылки, камни или еще что. А в общем не
робей, Ваня, мы на страже!
И Миша покинул сцену. Он, видимо, не сомневался, что
мое выступление состоится.
Здесь остался только русский хор, который должен был
выступить первым. Все хористы-мужчины были в плисовых
штанах и ярко-красных рубашках, а девушки в пестрых са-
рафанах, с белыми цветочками на красном фоне. Руководи-
тель хора — он же конферансье—бывший семинарист и
страстный любитель пения. Он считался большим демокра-
том, в знак протеста коротко стриг свои черные волосы и
тщательно брился. Высокий, подвижной, наряженный, как все
хористы, дочерна загорелый, он походил на цыгана. В пра-
вой руке камертон, как у настоящего дирижера.
Сергей Никитич дал сигнал и удалился в комнатушку за
кулисами. Хор выстроился у самой авансцены. Дирижер
поднял руки и так застыл, словно собираясь улететь.
— Занавес! — прошипел чей-то голос. — Занавес!..
НАТАША И ПУШКИН
Занавес быстро поднялся. Пораженная красно-пестрым
зрелищем, публика шумно приветствовала русский хор. Пол-
ковник лениво шлепнул раз-другой толстыми ладонями, а за
ним разразились аплодисментами и офицеры с дамами.
Один взмах камертоном — и хор оглушил нас разудалой
песенкой: «Вдоль по Питерской да по Тверской-Ямской. ..»
Ничего более веселого и невинного нельзя было придумать
для начала концерта. В такт песне слушатели стали прито-
пывать ногами, подергивать плечами, покрикивать:
— Жарь вовсю, ребята!
ч— Ух ты!..
— Еще наддай!
— Ай да цыган!
— Молодец, семинария!..
420
Полковник тоже одобрительно покачивал жирным подбо-
родком, жадно разглядывая молоденьких хористок. Отец На-
таши снисходительно улыбался, а «оса» щурилась от яркого
света рампы.
Песня кончилась, и публика разразилась криками: «Бис!»,
«Давай еще, цыган!»
Но хор строго придерживался программы, и тотчас после
буйно веселой мы услышали скорбные звуки широко извест-
ной тогда народной песни:
Назови мне такую обитель,
Я такого угла не видал.
Где бы сеятель твой и хранитель.
Где бы русский мужик не стонал...
Зрители примолкли. Заплакал ребенок. Полковник под-
нял руку и погрозил жирным пальцем. По-видимому, он чув-
ствовал себя здесь хозяином. И снова стало тихо. А песня
разливалась все шире, навевала горькие думы, проникала в
самое сердце:
Волга, Волга, весной многоводной
Ты не так заливаешь поля.
Как великою скорбью народной
Переполнилась наша земля...
Я продолжал наблюдать из-за занавеса. Лица зрителей
стали серьезными, задумчивыми, даже суровыми. По рядам
офицеров пробежал тревожный шумок. Дамы пожимали пле-
чами. Какой-то беспокойный лысый офицер склонился к уху
полковника.
Полковник досадливо отмахнулся — он продолжал раз-
глядывать красивых девушек-хористок. Глаза его блестели.
Отец Наташи покосился на беспокойного офицера и громко
произнес:
— Сочинение господина Некрасова.
Офицер успокоился.
В заключение хор спел популярную бурлацкую песню
«Дубинушка». Она вызвала еще большее беспокойство среди
офицерства и еще больший восторг среди простых людей. Но
тучный полковник перешептывался с хорошенькой соседкой
справа.
Хор ушел за занавес, сопровождаемый бурными аплодис-
ментами.
Выступления декламаторов прошли с таким же успехом.
«Буревестник» Горького был принят на «ура». Заключитель-
ные строки: «Пусть сильнее грянет буря!» — вызвали новую
бурю рукоплесканий и криков «ура».
421
А народ все прибывал и прибывал, нажимая со всех сто-
рон. Первые ряды оказались в осаде.
Я дрожал от нетерпения. Скоро мой черед. Нет, такой слу-
чай упустить нельзя...
Вдруг генерал рывком подался вперед, с тревогой глядя
на сцену. Лицо «осы» вытянулось от изумления. Полковник
широко улыбался.
Что там случилось? .. Наташа! Она стояла на самом краю
авансцены, опустив руки, бледная, взволнованная, устремлен-
ная вперед. На ней длинная синяя юбка и красная кофточка,
стянутая широким поясом. Мальчишеская головка в золотых
кудряшках сияла под светом рампы. Она — последняя, а
после нее мне. Я вынул из кармана газету...
Несколько секунд Наташа стояла молча. Зрители задвига-
лись. По рядам прошел шумок.
Не сорвется ли? Прямо перед ней сидят ее отец, мачеха,
полковник, знакомые офицеры. Для них появление Наташи —
полная неожиданность. Как, дочь генерала, дворянка — и вы-
ступает с рабочими на любительском концерте? Публично? ..
Наташа встряхнула головой и своим звонким голосом
объявила:
— Товарищи! Сейчас я прочитаю вам стихотворение
Александра Сергеевича Пушкина.
Отец облегченно вздохнул. Мачеха чирикнула:
— Очень мило...
Грузный полковник одобрительно кивнул головой. Офи-
церы заулыбались.
Задушевно и ровно прозвучала первая строфа:
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
— Что такое? — прошипел беспокойный лысый офицер,
привставая с места. — Это же.
Но девушка смотрела куда-то поверх голов слушателей и
вдохновенно продолжала:
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
Лицо генерала налилось кровью. Мачеха сердито смо-
трела на Наташу. Полковник забеспокоился.
— Что-то не то, ваше превосходительство, — громко ска-
зал он. — О ком это она?
422
Генерал холодно отреза!:
— Пушкин дозволен цензурою.
Полковник недоуменно развел руками:
— Поди ж ты!..
На них зло шикнули солдаты. Стало тихо.
Последние, пророческие, строки Пушкина прозвучали как
грозное предостережение, как призыв к бою:
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут, и свобода
Вас примет радостно у входа.
И братья меч вам отдадут.
Наташа простерла руки к зрителям и так застыла, как бы
ожидая ответа. Крики одобрения и оглушительный гром ру-
коплесканий сразу разорвали тишину. Казалось, тысячи испу-
ганных птиц взметнулись к небу. В тревоге засуетились офи-
церы, озираясь на солдат. Грузный полковник тяжело при-
встал.
В то же мгновение Миша Кудрявый дернул меня за рукав:
— Пора!
«ДОЛОЙ ВОЙНУ!»
Пора! ..
Наташа не успела еще сойти со сцены, а я уже стоял на
ее месте с газетой в руках. Возгласы одобрения и рукопле-
скания неровными взрывами, как бы по уступам вниз, стали
затихать. Сотни недоуменных глаз уставились на газету, ко-
торую я мял пальцами, сам не замечая. При чем тут газета?
Стихи, песни, музыка — и вдруг газета?.. Все насторожились.
— Внимание, граждане! — как во сне услышал я голос на-
шего конферансье. — Сейчас товарищ Сидоров прочитает вам
официальную сводку о положении на Дальнем Востоке...
Солдаты и рабочие шумно ринулись вперед и замерли в
ожидании. Офицеры вскочили было с мест, но опять сели,
тревожно озираясь. Они оказались в тесном окружении —
нельзя было двинуться с места.
Я медленно развернул газету, разгладил складки и без
единого вступительного слова, тоном псаломщика прочитал
коротенькую сводку о какой-то удачной операции на Дальнем
Востоке. Главнокомандующий Куропаткин был показан ге-
роем.
Лица солдат нахмурились. Офицеры переглянулись с
явным облегчением. Багровое лицо полковника растянулось
в улыбку. Я продолжал, постепенно повышая голос:
— Так пишут в газетах, товарищи! Послушать их — так
все в порядке, гром победы, раздавайся. Пе нас бьют, а мы
423
бьем. Не наш флот погиб под Цусимой, а японский. Не трупы
русских солдат устилают поля ЛАаньчжурии, а трупы японцев.
Где же правда, товарищи солдаты? Где наша правда, това-
рищи рабочие?
Тишина. Солдаты вытянули шеи в напряженном ожида-
нии. Офицеры заерзали на своих местах, но встать не реши-
лись. Они почувствовали себя в осаде.
— Ого! Крамолой запахло! — раздался чей-то голос.
Я должен был ответить и ответил:
— Да, крамолой, господа офицеры! Всех, кто говорит
правду народу, у нас объявляют крамольниками и даже из-
менниками родине. А не хотите ли знать, что в действитель-
ности происходит на фронтах? Кто изменник?
Сразу отозвались десятки голосов:
— Давай, рыжий, говори!
— Режь правду-матку!
— Не бойсь, не дадим в обиду!
— Крой их! ..
И я «крыл» со всей силой и страстью, на какую был спо-
собен, со всем пылом и безрассудством юности. Подлинная
правда о причинах разгрома русской армии и флота произ-
вела сильнейшее впечатление. Все лица помрачнели. Мне ка-
залось, что на меня надвигается туча. Но я уже закусил
удила и не мог остановиться:
— Половина наших солдат шли в бой с голыми руками,
подбирая винтовки убитых. Пулеметы и пушки оставались в
тылу для подавления народных восстаний, а на фронт царица
вагонами отправляла крестики да иконки. Что же получается,
дорогие товарищи? Японцы режут наших солдат пулеметами,
а мы отбиваемся крестиками! Они рвут нас шимозами, а мы
кроем их иконками да русским матом...
Злой хохот солдат приковал офицеров к месту. Пухлое
лицо полковника налилось кровью — вот-вот хватит паралич.
Дамы прижались к мужчинам, в ужасе тараща глаза на
оратора.
— Кому нужна эта проклятая бойня? — продолжал я.—
Не вам ли, товарищи рабочие? Не вы ли хотите получить зо-
лотые горы за кровь и смерть своих отцов и братьев?
Сотни рабочих ответили протестующим гулом.
— Так! Значит, рабочим война не нужна! .. А что ска-
жете вы, товарищи солдаты? За что вы воюете? Разве японцы
угнетают и грабят вас здесь, на русской земле?
Солдаты протестовали и шумели еще громче, еще злее, чем
раньше. Задние напирали на передних. Все поднялись на ноги.
— Итак, товарищи, эта война не нужна ни рабочим, ни
крестьянам, ни солдатам. А кому же она нужна и выгодна?
424
За кого вы проливаете кровь, солдаты и офицеры? Во имя
какой правды ваши отцы и братья сотнями тысяч тел усти-
лают поля битвы, убивают ни в чем не повинных японских
крестьян п рабочих?
Все было как во сне. Помню лишь, как я горел и трепе-
тал всем существом, как волновался.
Я видел, как поднимались со скамей рабочие, солдаты,
женщины, как все теснились к сцене, давили на первые
скамьи, как тревожно переглядывались офицеры, окруженные
со всех сторон разъяренными солдатами, как сзади грозились
кулаками черносотенцы. Мне казалось, что вот-вот на сцену
полетят бутылки, куски железа. ..
Последние слова: «Долой позорную войну! Долой само-
державие!»— были подхвачены неистовым ревом: «Ур-ра-а-
а-а!», «Доло-о-о-ой!»
Солдаты и рабочие бросали фуражки вверх. Полковники
офицеры со своими дамами, притиснутые к сцене, стояли с
бледными лицами, растерянные.
В эти минуты счастливее меня не было никого на свете!
Черносотенцы подняли свист. ..
Я повернулся, чтобы покинуть авансцену, и вдруг... На
тазах отца, знакомых офицеров и тысяч зрителей Наташа
бросилась ко мне навстречу, обняла меня и расцеловала.
Эта неожиданная сцена вызвала новую бурю рукоплеска-
ний, криков «ура», одобрительных возгласов:
— Молодец, девчонка! .. Кро-ой! ..
В то же мгновение над нашими головами со свистом про-
неслась бутылка, ударилась о косяк двери и с треском раз-
летелась на куски. Черносотенцы начали атаку. На них тотчас
ринулась лавина рабочих и солдат.
Занавес упал. Миша Кудрявый схватил меня за руку и
потащил к выходу из парка.
— Скорей, скорей, за мной! На вокзал! Наши ребята
сами разделаются с этой бандой. Не опоздать бы на поезд!
В окружении пятерки молодых рабочих мы боковыми хо-
дами быстро прошли парк и благополучно прибыли на вок-
зал. А я даже не успел проститься с милой Наташей и по-
жать руку Семену Петровичу.
САЛЬТО-МОРТАЛЕ
Пока мы шли парком, вслед нам доносились гул
множества голосов, отдельные выкрики, треск сучьев, шум и
рокот — на площадке продолжалась свалка. На улицах до
самого вокзала мы не заметили никакой тревоги. Вероятно,
425
никто из офицеров еще не выбрался из плотного кольца
солдат и рабочих. Это хорошо. Все наши «любители» успеют
разойтись.
Миша отпустил охрану, и мы вдвоем прошли на перрон.
Билеты были куплены заранее — Семен Петрович все преду-
смотрел. Когда мы подошли к вагону третьего класса, на-
встречу нам вышел незнакомый мне железнодорожник и вру-
чил мой чемоданчик'С «литературой Мише:
— Все в порядке, товарищи! До свидания!
После третьего звонка я стал прощаться с Мишей. Но он
отвел мои руки:
— Я еду с тобой в Ашхабад. Наши опасаются, как бы
тебя по дороге не зацапали.
— А что ты сделаешь, если меня даже и зацапают? Всту-
пишь в бой с жандармами? Вместо одного заберут двоих,
только и всего. Отправляйся-ка до хаты, дружок!
— Ну, нет, брат, шалишь, дисциплину я тоже знаю: мне
сказано сделать, — значит, будет сделано. Кроме того, в
Ашхабад у меня есть поручение. Одним словом, поехали!
Он увлек меня в вагон, и мы сели на скамью у окна. Из
Алишиного кармана что-то твердое уперлось в мой бок — ре-
вольвер, кажется.
— Вот это уже ни к чему, — шепнул я на ухо Мише,
пощупав подозрительный карман. — Во всяком случае, без
моего согласия ни-ни!
— Ладно, там видно будет, — ответил Миша.
Чемоданчик я сунул под скамейку, себе под ноги.
Третий звонок — и поезд тронулся. Глянув в окно, я заме-
тил, что у соседнего вагона быстро промелькнула какая-то
плотная фигура в военной форме. Не жандарм ли? А может,
мне показалось?
Своими опасениями я поделился с Афишей. Он успокоил
меня:
— Вряд ли. Откуда здесь жандармы? На весь поселок
пять штук.
В нашем вагоне было сумрачно и не очень людно. В фо-
наре над дверью горела только одна свеча. Это нам на руку.
Поезд шел не торопясь.
А1ы вполголоса беседовали обо всех перипетиях удивитель-
ного вечера в парке. А передо мной то и дело всплывало
бледное лицо Наташи, восторженные глаза, белое пятнышко
на высоком лбу. Смелая девушка! Но как она могла так
забыться и вдруг вылететь на сцену и на глазах всего по-
селка, офицеров, местных властей расцеловать крамольника! .
Что-то с ней будет?..
А1иша уверял меня, что отец-генерал сумеет защитить ее
426
и не даст в лапы полиции. Он беззаботно смеялся, вспоминая,
какой переполох мы учинили в поселке, как воспрянули ду-
хом солдаты и рабочие.
— Теперь мы на коне! — шептал он мне на ухо. — Рабочие
в партию валом пойдет, солдаты тоже. В боевую дружину мы
завербуем десятки солдат, наготовим бомб, и когда настанет
час...
Этот час он, видимо, представлял себе так романтично и
грандиозно, что не мог даже выразить словами.
А пустыня плыла мимо окон, все такая же бескрайняя,
голая, мертвая.
Однако чувство тревоги не покидало меня. Не жандарм ли
сел в соседний вагон? Тогда почему нас так долго оставляют
в покое? Хотят арестовать в другом месте? Надо как-то про-
верить.
Мы решили перебраться в самый хвост поезда, а мимохо-
дом посмотреть, не держат ети нас под особой «охраной».
Миша взял мой чемоданчик, и мы перешли в соседний
вагон. Здесь, как назло, в обоих концах вагона горели фо-
нари. На последней скамье, у самой двери, сидели два жан-
дарма. Я вздрогнул. Миша на мгновение остановился. Что де-
лать? Но рассуждать было некогда. Я двинулся дальше,
Миша — за мной. Жандармы, разумеется, заметили нас,
однако не тронулись с места.
Мы прошли в следующий вагон.
— Значит, не за нами, — с облегчением сказал Миша,
закрывая за собой дверь вагона.
— Как знать, — усомнился я.— Пойдем в последний ва-
гон. Если за нами, то через некоторое время мы их увидим
по соседству. Это будет означать, что нас хотят забрать в
Ашхабаде или в другом месте.
— На вокзале, значит? Возможно.
Мы прошли еще три вагона и оказались в последнем —
дальше идти некуда. Здесь было довольно много пассажиров.
Мы незаметно уселись в уголке у выходной двери. До Ашха-
бада было еще далеко. Поезд шел не так уж стремительно,
но с достаточной быстротой, чтобы сломать шею, если вы-
броситься из вагона.
Прошло полчаса. Час. Жандармы не являлись. Миша на-
столько успокоился, что, низко склонив голову, задремал.
А мне не спалось. Однако я думал не о жандармах, не о на-
висшей над нами опасности, а о том, что осталось позади, в
Кизыл-Арвате, в парке: неистовые крики «ура», шквал руко-
плесканий, сотни яростных глаз, бледные лица офицеров,
буйный трепет собственного сердца... Что это было? И от-
чего я так бесконечно счастлив? Хочется обнять весь мир и
427
весь мир сделать счастливым! .. И этот неожиданный порыв
Наташи — стремительный поцелуй, горячие руки, волнующий
блеск голубых глаз. Первый поцелуй, который все еще горит
на губах... Я машинально потрогал их пальцами.
А поезд идет себе все дальше и дальше. Вагон покачи-
вается, вздрагивает на стыках рельсов. И вдруг резкий тол-
чок, грохот. Голова Миши падает на мое плечо. Он громко
всхрапывает и просыпается в испуге.
— А? Что?.. Приехали?..
Я тоже как будто проснулся и тотчас нащупал ногой свой
чемоданчик. На месте.
Поезд остановился на промежуточной станции. Свеча в
фонаре погасла. Уже рассвело. Несколько пассажиров напра-
вились к выходу. Я предложил Мише вместе с ними пройти
в соседний вагон и посмотреть, нет ли «охраны». Он кивнул
головой и вышел.
Поезд стоял недолго. Вскоре вернулся Миша, явно встре-
воженный.
— Сидят оба архаровца. Когда я вышел на перрон и огля-
нулся, одна рожа следила за мной в окно. Как тебе это нра-
вится?
— Не очень... Сойти на этой станции незаметно нам не
удастся. Едем дальше.
— Хорошо сказать «дальше», — насупился Миша.—
Дальше и до самого Ашхабада остановок не будет.
Поезд тронулся. Ладно, посидим — подумаем. Ашхабад
еще далеко.
В вагоне становилось душно и жарко. Уже первые лучи
солнца были жгучими, как каленые стрелы. В Баку я при-
вык к жаре, но здесь, особенно в полдень, настоящее пекло.
За несколько дней мое лицо покраснело, облупилось и сад-
нило от ожогов.
Наше положение казалось безвыходным: поезд мчался,
вихри песка бились в окна вагона, солнце жарило все силь-
нее. О прыжке на ходу нечего было и думать — голова раз-
летится, как горшок.
— Влопались! — утешил Миша, поглядывая в окно. — Мы
идем под уклон, и теперь сам черт не спрыгнет.
Я тоже хорошо понимал, что таким путем мы вряд ли
спасемся. Но самим отдаться в руки жандармов и провалить
дело мне казалось совершенно невозможным, нелепым, даже
преступным.
— Выйдем на заднюю площадку, — предложил я. — А там
посмотрим..
Миша не стал возражать, и мы через минуту оказались на
открытой площадке.
4'28
За вагоном крутился длинный хвост песка и щебня. Вы-
сокая насыпь сплошной полосой летела назад. Мы встали у
самых ступенек и беспомощно переглянулись. Миша озорно
сверкнул глазами:
— А что, если сигануть?
— Нет, подождем. Сейчас — наверняка гроб.
Мы присели на ребро чемоданчика, глядя в пустыню.
Здесь она была глинистой, полупесчаной, почти голой.
Земля трескалась от смертной суши, от палящих лучей
беспощадного солнца. А вот потянулась полоса совершенно
черной степи.
— Глянь вперед! — воскликнул А1иша.
Что это? Впереди от самой насыпи и далеко в глубину
степи тянулась полоска огня, оставляя за собой черный
пепел.
— Горят колючка и сухая полынь, — пояснил Миша.—
Пожар не кончится до тех пор, пока эта полоса огня не на-
ткнется на пески и не сожрет всю сушь.. .
Поезд пересек полосу огня. Далеко впереди замаячили
постройки.
— Ашхабад! ..
Мы вскочили на ноги. Пора действовать, иначе... Я схва-
тил свой чемоданчик, готовясь к прыжку. Но поезд шел так
стремительно, что даже нетерпеливый Миша удержал меня
за руку:
— Обождем еще немножко, авось затормозит...
— Затормозит у самой станции.
— Вот дьявольщина!
Левой рукой я взялся за поручень, в правой держал чемо-
данчик, готовясь швырнуть его перед прыжком. Миша стоял
за моей спиной, горячо дыша в шею. Поезд, кажется, и в са-
мом деле стал замедлять ход. Насыпь уже не так стреми-
тельно летела назад. Можно было рассмотреть, что она до-
вольно высокая, укреплена щебнем и камнями, местами
сплошь засыпана песком, а местами — бррр! — виднелись
плетни и колышки. Мы переглянулись.
— Надо прыжок рассчитать так, чтобы угодить в песок,
а не...
— Вы что тут делаете? — раздался вдруг окрик здоро-
венного проводника, вышедшего на площадку.
В то же мгновение Миша так ловко ударил его ногой под
колено, что тот ахнул и упал на спину.
Летим! — отчаянно крикнул Миша, прыгая с под-
ножки.
Я швырнул чемодан и, не думая о последствиях, изо всех
429
сил оттолкнулся ногами от нижней ступеньки вперед. Удар! ..
Сальто-мортале через голову, и... мне почудилось, будто го-
лова моя оторвалась и покатилась куда-то вниз, хватая ртом
горячий песок.
ЛУЧШЕ СМЕЯТЬСЯ, ЧЕМ ПЛАКАТЬ
Поезд промчался. Шум умолк. Пыль улеглась. Солнце
палило все так же нещадно. Пустыня томилась от зноя и
жажды.
Высоко в небе широкими кругами парил владыка здеш-
них мест — беркут. Но вот он стал снижаться, сужать круги
и вдруг, сложив крылья, камнем полетел вниз. Еще секун-
да— и он разобьется насмерть. Нет! У самой земли беркут
опять расправил крылья, плавно опустился на железнодорож-
ную насыпь и сел на рельс. Пернатый хищник что-то учуял.
Склонив голову набок, он осторожно глянул вниз желтым
выпуклым глазом. . .
У подошвы насыпи шагах в двадцати друг от друга ле-
жали на песке два неподвижных тела. Мертвые или живые? ..
Один, кудлатый, лежал на спине. Ноги и руки широко рас-
кинуты. Лицо в крови. Затылок ушел в песок. Рубаха разо-
драна. Живот голый. Второй лежал с поджатыми под себя
руками, лицом вниз и был тоже недвижен, как труп.
Осторожный хищник подождал еще с минуту: он знал,
что люди коварны и опасны. Но нет, кажется, и в самом деле
эти мертвы. Значит, можно попробовать... Беркут сделал
короткий перелет, сел в песок в двух шагах от кудрявого и
еще раз впился в него испытующим взглядом. Не шеве-
лится. . . молчит.. . через ноги пробежала ящерица.. . Беркут,
не раскрывая крыльев, короткими шажками стал прибли-
жаться к голове кудрявого.
Вдруг рука человека шевельнулась, шумный вздох вы-
рвался из груди. Беркут испуганно метнулся в сторону и,
взмахнув огромными крыльями, взмыл к небу.
— Что такое?—Миша провел ладонью по лицу. — Что за
дьявольщина?! Куда это меня занесло? — Поднял голову,
осмотрелся, вспомнил: — Вот это прыжок! Любой циркач сло-
мал бы голову! А где Иван?
Кудрявый вскочил было на ноги, но, вскрикнув от боли,
схватился за ногу.
— Никак вывих?
И вскоре, словно сквозь вату, я услышал знакомый голос:
— Вставай, Ваня, приехали! Да что ты молчишь? Не
шути, брат!
430
Он перевернул меня на спину. Я отчаянно закашлялся —
полон рот песку. А через минуту, как в тумане, увидел скло-
ненное надо мной испуганное лицо; исцарапанное в кровь, во-
лосы ершом, рубашка распорота сверху донизу. Я невольно
улыбнулся.
Обрадованный Миша тотчас отозвался:
— А ты на себя погляди, каков! Ну-ка, присядь да посчи-
тай ребра.
При его помощи я сел и стал ощупывать бока. Кажется,
ничего, все цело.
Перед нами расстилалась сухая, ровная, как скатерть,
степь, покрытая островками сухой полыни. Одуряющий запах.
Кое-где маячили песчаные наносы. Склоны железнодорожной
насыпи также неровно были покрыты песком. На обнажен-
ных местах виднелись серые камни и колья. Нет, нам поло-
жительно везет! Стоило соскочить с поезда немножко ближе
или дальше —и от наших голов остались бы одни черепки!
Я указал Мише на камни. Мы с испугом переглянулись и еще
раз посмеялись, вполне довольные обстоятельствами.
Вообще в своей юности я придерживался мудрого пра-
вила— лучше смеяться, чем плакать. В нашем деле иначе
нельзя. Подпольщика со всех сторон подстерегает столько
разных случайностей, столько больших и малых неприятно-
стей и каверз, что у любого плаксы не хватило бы слез. А по-
сему лучше смеяться, а в данном случае надо попросту радо-
ваться: арест не состоялся, мы оба живы и как будто
здоровы. Правда, кое-где неприятно саднило и ныло, кое-где
появились синяки и шишки, один сапог остался без каблука,
брюки тоже заметно пострадали. Вот и вся цена за жизнь и
свободу. Не так уж дорого! Правда? Только чемодан мой
был так искалечен, что нам пришлось тут же очистить его и
оставить на месте, змеям и ящерицам па удивление. На вся-
кий случай засыпали песком. Остатки литературы, напеча-
танной, как обычно, на тонкой бумаге, мы без особого труда
рассовали по карманам и за пазухи. Нам понадобилось не-
мало изобретательности и таланта, чтобы привести себя в
относительный порядок и стать похожими хотя бы на обык-
новенных босяков. Я отдал Мише свою запасную рубашку.
Потом мы друг друга почистили, отряхнулись. Умыться было
негде и нечем, и мы долго оттирались платками и Мишиной
драной рубашкой.
— Гляди-ка, Ваня, над нами орел кружится.
— Это беркут, кажись. Видишь, хвост белый.
— Вот стервятник, ведь он и падаль жрет, — заметил
Кудрявый, натягивая на голову кепку. — Пора в поход!
431
До города было еще далеко, а место здесь открытое, и ду-
раки будут жандармы, если не догадаются послать вдоль
линии парочку конных на поиски исчезнувших крамоль-
ников. Надо полагать, что дюжий проводник немедленно
поднял тревогу. А посему дальше от линии и скорей в
город!
Мы перебрались на противоположную сторону насыпи:
здесь больше песчаных наносов, за которыми можно было бы
укрыться в случае опасности.
Мы пошли наискось от линии, то и дело пересекая песча-
ные буруны, горячие, как зола недавно потухшего костра.
Прихрамывая на правую ногу, Миша ковылял впереди. Я шел
за ним по пятам, но прихрамывал на левый сапог, без каб-
лука. Впрочем, я нашел его и на всякий случай сунул в
карман.
Солнце палило немилосердно. Голова, прикрытая платком
и кепкой, горела. В висках постукивало.
Все хорошо, что хорошо кончается. Мы благополучно до-
брались до окраины города. От жары и усталости еле воло-
чили ноги. За всю дорогу мы не заметили никакой погони,
ни одного конного. Это радовало нас и удивляло: неужто оба
жандарма попали в наш вагон случайно и так же случайно
перешли за нами в хвост поезда? Не верится. Таких чудес не
бывает.
Когда мы подходили к городу, нас поразило странное зре-
лище. Город тонул в облаках тончайшей белой пыли и
дыма — не то пожар, не то надвигался самум. Эти облака
вздымались высоко над крышами домов и, казалось, мед-
ленно плыли в одну сторону, хотя ни малейшего дыхания
ветерка не было заметно. Старожил Миша тоже не мог дать
никакого объяснения, он сам был в недоумении.
— Черт знает, что такое: ветра нет, на небе ни одно-
го пятнышка, мы задыхаемся от жары, а «оно» дви-
гается. ..
Когда мы вошли в окраинную улицу, мы обнаружили, что
здесь нет ни пыли, ни дыма, а «облако» клубится где-то над
центром города, двигаясь к западу. Что за лихо?
— Чуешь? — спросил Миша, останавливаясь в тени ака-
ции. — Я слышу какой то шум, гомон... Это неспроста.
— А может, там рынок?
— Ничего подобного. Здешний базар далеко в стороне.
Давай-ка зайдем в парикмахерскую, наспех умоемся, почи-
стимся и пойдем дальше.
— В парикмахерскую в таком виде? — удивился я.
— Не бойся, я отвечаю!
432
ПРОСЫПАЮТСЯ СПЯЩИЕ
В парикмахерской подметал пол молодой татарин, при-
земистый, скуластый, черноглазый, юркий. Вместо халата на
нем был белый фартук сомнительной чистоты. Посетителей не
было. Комната небольшая, с одним окном на улицу, с одним
стенным зеркалом, засиженным мухами, и с двумя прибо-
рами для бритья. В углу стоял медный рукомойник с боль-
шим чайником на керосинке.
Парикмахер бросился нам навстречу. Веник швырнул в
угол.
— Здравствуйте, господа! Пожалуйста, пожалуйста!..—
Тут он запнулся и попятился назад — наш вид привел его
в замешательство.
— Салям алейкум, Ахмет! — весело приветствовал его
Миша, протягивая руку.
Ахмет проворно схватил ее:
— Алейкум салям! Что такое, Миша? Эта ты сам, Миша?
Чава случилось?.. А эта кто? — он повернулся ко мне.
— Все в порядке, Ахмет, — успокоил парикмахера
Миша, — свой парень, Иваном звать. Дай-ка, брат, нам по-
мыться. Вода есть? Мыло есть? Полотенце найдется?
— Моя твоя вся есть, Миша, — засуетился Ахмет.—Для
Иван тоже вся есть...
Мы с величайшим наслаждением очистились от песка,
умылись по пояс, кое-как привели в порядок одежду, а глав-
ное— утолили жажду, выпив по крайней мере полведра
воды. Правда, вода была теплая, мутноватая, противная на
вкус, но нам она казалась живой водой из сказки.
Парикмахер, с явным удовольствием ухаживал за нами,
особенно за Мишей. Оказывается, они были давно знакомы.
Ахмет, видимо, имел какое-то отношение и к нашим делам. ..
Когда мы приняли относительно пристойный вид и Ахмег
припудрил все наши синяки и ссадины, Миша поинтересо-
вался:
— Почему это в твою цирюльню никто не показывается?
Плохо стрижешь и бреешь?
— Зачем плохо! — улыбнулся Ахмет. — Лучше меня никто
здесь не работает! Сегодня день такой...
— Какой «такой»?
— Ашхабад учителя хоронит, все провожать пошли.
— Какого учителя? — удивился Миша.
— Учителя гимназии Стомбровского, в тюрьме умер...
Миша так и ахнул:
— Стомбровского?! Замучили, проклятые? Это наш, со-
циал-демократ,— пояснил мне Миша. — Бывший ссыльный.
15 П. Бляхин
433
Арестован чуть не год назад. Так вот и умер в тюрьме. Вот ~
почему облака плыли над городом... Пойдем, Иван. Лите-
ратуру можно у Ахмета оставить...
— Здесь?
Миша понизил голос:
— Самое надежное место. Ахметка наш, не сомневайся. ..
— А почему вы не пошли на похороны? — обратился я к
Ахмету.
— Нада не пойти, — ответил Ахмет. — Свой человек мог
заглянуть, товарищ.
— В такой день вряд ли, — усомнился Миша.
Ахмет нахмурился:
— Вот ты пришел? Пришел. Два пришли, а может, три
зайдут. Такое наше дело.
Миша похвалил:
— Молодец, Ахмет! Пойдем, Иван!
Мы дружески распрощались с Ахметом, наказав тща-
тельно припрятать литературу.
— Сам знаю: шалтай-болтай не нада.
Мы ушли.
Знакомство с Ахметом порадовало меня. В Кизыл-Арвате
два члена партии туркмены, здесь товарищ татарин, и, надо
полагать, не один. Ведь вся наша партия начиналась с оди-
ночек, а теперь сотни и тысячи, а за ними идут миллионы
беспартийных рабочих! Хорошо? Очень.
Ашхабад мне вспоминается как белый город: белые,
большей частью одноэтажные, домики, седые от каменистой
пыли тополя и акации, чудесные, как будто вырезанные на
небе, минареты и мечети, тихие арыки вдоль улиц.
Мы приближались к центру. Таинственное облако плыло
уже над нашими головами. Конечно, это была самая обык-
новенная пыль — белая, тончайшая, проникающая во все
поры вашего потного тела, горячая. С каждым шагом нара-
стали шум и рокот, глухие выкрики, доносились отрывки пе-
сен, дикий рев ослов и верблюдов, ржание коней.
Наконец мы вырвались на широкую улицу и тут же оста-
новились, прижатые к ближайшим воротам. А мимо нас во
всю ширину улицы в облаках белой пыли бурным потоком
шли тысячные толпы народа — русские, армяне, туркмены,
узбеки, евреи, татары. По мостовой в самой гуще толпы
важно шествовали верблюды с туркменами между горбов,
кое-где вместе с народом двигались ослики с корзинами
фруктов. Далеко впереди, покачиваясь на плечах несущих,
плыл красный гроб; он утопал в живых цветах и венках, а
по бокам его развевались красные знамена с черными траур-
434
ными лентами. От головы гигантского шествия доносились
знакомые торжественные звуки похоронного марша:
Вы жертвою пали в борьбе роковой,
В любви беззаветной к народу...
— Да это же ''настоящая демонстрация! — воскликнул
Миша, увлекая меня в толпу. — Вот почему жандармы за-
были о нас!
— Зато казаки не забыли. Погляди-ка назад...
В самом конце шествия, пересекая поперек улицу, плот-
ными рядами двигалась па конях сотня казаков. За их пле-
чами винтовок не было, в руках только нагайки, на боку
шашки. Казалось, они просто охраняли похоронную про-
цессию.
Голова шествия остановилась на кладбище. Гроб опу-
стили. Склонились знамена. Толпа уплотнилась до отказа и
тоже застыла на месте. Пробиться вперед не было никакой
возможности. Остановились и казаки. Все обнажили головы.
Водворилась тишина, лишь изредка нарушаемая ревом вер-
блюдов. У гроба произносили речи, но до нас доносились
только отрывки слов да заключительные возгласы и лозунги:
«Долой самодержавие!», «Да здравствует свобода!», «Да
здравствует республика!».
Казаки сидели на конях, как влитые в седла, недвижные,
с застывшими лицами.
Народ долго не расходился, а вместо похоронного марша
вскоре загремела «Марсельеза». Мне это казалось настоя-
щим чудом: за тысячи верст от России, в городке, затерянном
в пустыне,-гремели песни революции — наши песни, наши
лозунги. Но самое удивительное и радостное было то, что
вместе с русскими заводскими и железнодорожными рабо-
чими вышли на улицу и коренные жители и хозяева пустыни!
В мохнатых шапках, в тюбетейках и халатах, пешими и кон-
ными, на верблюдах и осликах, они провожали в последний
путь большевика-учителя, положившего жизнь свою за сво-
боду и счастье всех трудящихся, за их свободу. Понимали ли
эти люди, кого хоронят? Одно несомненно — Азия поднимает
голову. Просыпаются спящие.
ПОДБРОСИТЬ УГОЛЬКОВ
Конца похорон мы не стали дожидаться. Миша торопился
свести меня с ашхабадскими товарищами, чтобы с ночным
поездом уехать обратно в Кизыл-Арват. Он полагал, что те-
перь жандармам не до нас, и надеялся незаметно проскольз-
нуть на поезд. Это было уже под вечер.
15
435
На явку мы не пошли. У Миши был адрес одного из членов
комитета ашхабадской организации, которого он знал лично.
— Это самый левый из здешних социал-демократов и уж
никак не меньшевик!
— А почему ты так думаешь? — усомнился я, зная, что
и сам Миша всего несколько дней тому назад заявил себя
большевиком.
— Он за вооруженное восстание, за организацию боевых
дружин, — горячо продолжал Миша. — Он уже сам кое-что
тут готовит.
Осторожно поглядывая по сторонам и все еще опасаясь
неприятной встречи, мы благополучно добрались до цели. Не-
далеко от центра города, в каком-то переулке, затененном
акациями, во дворе за высоким глинобитным забором стоял
небольшой домик.
В народе говорят: «Пришла беда — отворяй ворота». Но
в жизни бывает и наоборот — одна удача тянет за собой и
другую. Хозяина мы застали дома.
— Где это вас угораздило, товарищи? — дружески спро-
сил он.
Миша стал рассказывать о наших злоключениях, а я при-
глядывался к новому знакомому. Это был молодой человек
лет двадцати пяти, остроглазый брюнет с зачесанными назад
волосами, в русской косоворотке и парусиновых брюках.
Миша назвал его Матвеем, конечно на «ты», как это было
принято среди подпольщиков в те годы.
Комната была чистой, белой, но с глинобитным полом и
низеньким потолком. Посредине стол, несколько легких
стульев, у стены простой диван, этажерка с книгами.
На столе я заметил большую газету «Ашхабад».
— Это самая либеральная газета Средней Азии, — пояс-
нил Матвей, ткнув в нее пальцем. — Порой она осмеливается
даже обмолвиться словами «свобода» и «конституция».
Миша назвал меня представителем бакинской организа-
ции. Матвей обрадовался:
— Это замечательно! Как раз вовремя. Большевик, по-
нятно? Как Джапаридзе поживает? А Монтин из тюрьмы еще
не вышел? Ну-ну, рассказывай, что и как..
Он засыпал меня вопросами. Я коротко сообщил о цели
своей поездки и попросил явку или адресок в ближайшие
города, которые я должен посетить. Оказалось, ашхабадская
организация имела связи лишь с Чарджуем и Ташкентом.
При этом Матвей предупредил меня:
— По некоторым данным, в Ташкенте неспокойно. Были
волнения в местном гарнизоне. Идут аресты. Будь осторожен.
Я дам тебе адресок надежного товарища, который недавно
436
проезжал через Ашхабад и был у меня. А сегодня прямо в
бой. Ты поможешь расчехвостить наших меньшевиков. Ча-
сика через два должна состояться дискуссия, а хороших
ораторов-большевиков раз-два — и обчелся. У них же целая
плеяда: интеллигенты, сыновья местных чиновников, желез-
нодорожных служащих, есть учителя и студенты, приехавшие
к родителям на каникулы.
Признаться, я изрядно струсил. На дискуссиях с меньше-
виками и эсерами я бывал не раз, но сам еще не пробовал
выступать. С моим запасом знаний и небольшим опытом
вступать в бой с такими златоустами бакинских меньшеви-
ков, как Шендриковы, даже и думать было нечего. Разнесли
бы в пух и прах. А здесь вдруг такое предложение...
— Боюсь, как бы вместо помощи не получился конфуз.
Матвей настаивал:
— Выступай обязательно! Ведь у нас с меньшевиками все
еще единая организация! Дольше нельзя терпеть эту кашу.
Мы больше спорим и ругаемся, чем работаем. У нас есть и
соглашатели, которые пытаются примирить большевиков с
меньшевиками и воспрепятствовать созданию отдельной
организации. Об этом и пойдет речь.
— Но ведь я не знаю обстановка, соотношения сил, — пы-
тался я отговориться.
— Твое дело — факты! — возражал Матвей. — Дать факты
из жизни бакинской организации, показать подлинное лицо
меньшевиков-шендриковцев, рассказать о той предательской
роли, которую сыграли они во время прошлогодней всеобщей
стачки. Ты живой очевидец и участник...
Миша тоже не выдержал:
— Чего ты упираешься, Ваня? Чего боишься? Ты рас-
скажи здесь о том, о чем нам рассказывал, — и точка. Этим
ты подбросишь меньшевикам таких угольков, что они запля-
шут от злости! — Он повернулся к Матвею: — Я тоже
остаюсь, Матвей! Ей-ей, нельзя пропустить такой случай. Вы
же должны держать связь с Кизыл-Арватом. Правда?
Матвей охотно согласился, а мне сказал как о деле ре-
шенном:
— В самом деле, друг, подбросишь горячих угольков —
и точка. По рукам? ..
ЕЩЕ РАЗ О РАСКОЛЕ
— Перед нашей организацией вопрос стоит так: или мы
с большинством партии и за решения съезда, или с отколов-
шимся меньшинством и за решения конференции. Другого
пути нет, — так закончил свое вступительное слово Матвей.
437
Собрание происходило на квартире «сочувствующего»
врача, в большой комнате с окнами во двор. Сюда можно
было попасть и через калитку и через армянскую чайную,
хозяин которой был тоже «сочувствующий». В комнату за-
несли диваны и стулья со всей квартиры, так как собралось
человек тридцать, не меньше. Это был актив организации и
ее руководители — члены Ашхабадского комитета.
Они сидели за письменным столом у стены против двери.
На столе стояли большая лампа с зеленым абажуром и
блюдца, заменявшие пепельницы.
Мы с Мишей устроились поближе к столу президиума, за
спиной Матвея.
Первым взял слово член комитета по кличке «Цезарь»,—
меньшевик, конечно. Наши таких громких кличек не носили.
Это был высокий человек с величавой осанкой, с буйной гри-
вой волос, откинутых назад, с отвислыми бледно-розовыми
щеками. А какой голос! Какие жесты! Какая ученость! Ци-
татами из Маркса и Энгельса он пересыпал свою речь, как
жемчугом, помогал жестами, подсаливал выдержками из ста-
тей Плеханова и Мартова, зло шипел против Ленина.
Кажется, он не оставил ни одного живого места в резолю-
циях большевистского съезда. А напоследок коварно повто-
рил слова Матвея:
— Да, да! Другого пути нет! Правильно, товарищ Матвей!
Ашхабадская организация остается единой и пойдет с
меньшевиками, с Плехановым и Мартовым. В нашей органи-
зации нет места бланкистам-заговорщикам, большевикам, нет
места ленинцам!
По лицам некоторых слушателей можно было видеть, что
они готовы были разразиться рукоплесканиями и воздержа-
лись только из опасения нарушить конспирацию.
После выступления Цезаря дискуссия сразу приняла
острый характер, порой с оскорбительными выпадами друг
против друга. Меньшевистских ораторов из интеллигенции,
студентов и служащих было вдвое больше, они наступали,
большевики яростно отбивались. Соглашатели из «болота»
пробовали унять страсти, призывали к единству и умерен-
ности, пугали опасностями раскола.
Матвей выступать не торопился, но заметно волновался.
Мне казалось, он кого-то поджидал. И действительно, почти
под конец дискуссии неслышно отворилась дверь и в комнату
вошел новый товарищ, по-видимому рабочий. Низенький, ко-
ричневый от загара, крепко сбитый, большелобый, рябой.
Глаза черные, горячие. Брови ершистые, тоже густо-черны-е.
Стараясь не шуметь, он прошел к Матвею. Матвей кивнул
головой — не то поздоровался, не то дал какой-то знак.
438
Цезарь, сидевший за столом, тоже заметил новичка и не-
приязненно поморщился. Я подумал: «Значит, наш».
— Это наборщик, — шепнул мне на ухо Миша. — Ох, и
злой парень!
К этому времени от табачного дыма в комнате наступили
как бы сумерки. Стало жарко и душно.
Все то и дело вытирали лица платками. Только предсе-
дательствующий Матвей не обращал внимания на пот, кото-
рый струйками стекал по его лицу за воротник рубахи. Он
дал высказаться еще одному меньшевистскому оратору и
обратился к пришедшему:
— Ваше слово, Черный!
Все головы повернулись к наборщику. Тот сделал шаг к
столу. Помолчал немного и начал:
— Извиняюсь за опоздание, товарищи! Не моя вина. Ко-
нечно, я не все слышал, что здесь говорилось. Но вижу по
лицам, что Цезарь уже выступал и поднял температуру со-
брания на должную высоту. Это хорошо: сгоряча выпаливают
все, что думают и чувствуют. Но я попытаюсь сохранить спо-
койствие.
Он в самом деле говорил сдержанно, даже холодно, но
так весомо и зло, что порой по телу пробегали мурашки. Ни-
каких жестов! Его руки упирались в край стола. Лицо каза-
лось каменным.
Я глядел на него с восторгом. Рабочий оратор! Он, навер-
ное, не кончал никаких гимназий и университетов, но как он
«стрижет и бреет» этого самозванного Цезаря, кичащегося
своей культурой, начитанностью и умением жонглировать
словами! Как он хорошо владеет марксистской наукой! Я ра-
довался и, признаться, завидовал. Нет, мне еще далеко до
него! Ой, как далеко!
А Черный между тем продолжал:
— Мне не нужно рассказывать, что и как говорил Цезарь:
он, конечно, за единство партии на основе резолюций мень-
шевистской конференции. Он хотел бы только выбросить нз
нашей организации, как он говорит, заговорщиков-большеви-
ков, неуемных ленинцев, то есть революционных социал-демо-
кратов, зовущих народ к восстанию, к оружию. По мнению
Цезаря, это не раскол, а маленькое изъятие «нездоровых
элементов». Подумайте, как это звучит: меньшинство партии
исключает большинство! Вы лишены чувства юмора, Цезарь!
Вас вводит в заблуждение ваша царственная кличка. Вы хо-
тите изъять большевиков, не нарушая .единства партии! А вы
не думаете, что над вами будут куры смеяться?
Сдержанный смешок пробежал по рядам. Цезарь по-
бледнел.
439
— Это демагогия! Я протестую!
Черный даже не улыбнулся. Он вынул из-за пазухи акку-
ратно сложенную бумагу, не торопясь развернул ее.
— Вот резолюции большевистского съезда и конференции
меньшинства. Я прочитаю их одну за другой, а вы сами бу-
дете сравнивать, делать выводы и решать, на какой основе
ашхабадская организация может сохранить единство или
расколоться на две. ..
При всеобщем и напряженном внимании Черный читал
резолюции по одним и тем же вопросам, остроумно сравни-
вал их, незаметно подсказывал выводы, и становилось ясно,
что меньшевики не революционеры, а прихвостни буржуазии,
оппортунисты. В сущности, он говорил то же самое, что и я
в Кизыл-Арвате. Но как говорил! .
— Итак, товарищи, суть разногласий — в разной оценке
текущего момента, в разном подходе к вооруженному вос-
станию и вооружению рабочих. Мы говорим: народ созрел
для революции, царский трон зашатался, и надо свалить его
путем всенародного вооруженного восстания. А что нужно
для восстания, товарищ Цезарь, как вы полагаете? Мы счи-
таем, что нужно оружие, которым можно стрелять и убивать
врага, — нужны бомбы, винтовки, пистолеты, шашки. А что
предлагает меньшевистская конференция? «Расширить аги-
тацию и пропаганду за вооружение, вооружить народ жгучей
потребностью самовооружения». — Черный опять повернулся
к Цезарю и, хитро прищурив глаза, выпалил: — Это же че-
пуха, товарищ Цезарь! Это же предательство революции —
советовать народу вооружаться «жгучей потребностью», а не
оружием. Ведь «потребность», даже самая «жгучая», не стре-
ляет, товарищ Цезарь. А царские пушки стреляют и даже
убивают насмерть! Что вы скажете на это, товарищ Цезарь?
Черный сделал паузу. Все повернулись к Цезарю, как бы
требуя ответа. Тот даже отшатнулся, словно получил удар
в грудь.
— Я отвечу, я отвечу, — отозвался он, — не беспокой-
тесь,— но сам, видимо, беспокоился, так как руки его за-
метно дрожали, щеки порозовели еще больше.
После выступления Черного настроение большинства за-
метно изменилось, и я уже с большей надеждой на успех
попросил слова.
Матвей представил меня как делегата бакинской органи-
зации II здесь я еще раз убедился, какой широкой извест-
ностью и авторитетом пользуется в Средней Азии пролетар-
ский Баку.
Я поступил в точности, как советовал Матвей: рассказал
только о бакинских событиях и действительных фактах, ко-
ч-iu
торые рисуют меньшевиков шендриковцев как предателей
интересов рабочего класса, как з^батовцев.
Собрание закончилось тяжелым молчанием. Попытку Це-
заря выступить вторично отклонили значительным большин-
ством.
Никакой резолюции не приняли. Однако мне было ясно,
что это собрание окажется последним собранием «единой»
ашхабадской организации.
ОТ АШХАБАДА ДО ТАШКЕНТА
По совету Матвея, Миша уехал тотчас же после диспута
с ночным поездом, а мне пришлось остаться еще денька
на два.
Странное дело — в последнее время почти каждый отъезц
и каждое расставание с товарищами вызывали во мне ка-
кое-то щемящее, грустное чувство: увидимся ли еще раз?
С таким .же чувством я распрощался и с Мишей Кудрявым.
Мы долго жали друг другу руки, высказывали самые сердеч-
ные пожелания, обещались не терять связи и во всяком слу-
чае обязательно повидаться, когда я поеду из Ташкента в
обратный путь. Миша уверял меня, что к тому времени у них
уже будет настоящая боевая дружина и много бомб.
— Только заезжай непременно, — настаивал он в послед-
нюю минуту. — Перед отъездом из Ташкента пошли теле-
грамму Семену: поздравляю, мол, с днем ангела. А мы уже
будем знать, когда встретить тебя. Садись в последний вагон
третьего класса. Понял?
Он ушел на вокзал, на всякий случай перевязав щеку
платком и переменив кепи на фуражку.
Когда собрание закрыли и стали расходиться, Черный за-
держал часть товарищей. Осталось человек десять — двена-
дцать, преимущественно рабочие. По предложению Матвея и
Черного был избран Ашхабадский комитет социал-демокра-
тов большевиков в составе пяти человек. Новому комитету
было поручено через день созвать общее собрание большеви-
ков и всех им сочувствующих. Меня обязали повторить свое
выступление о бакинских меньшевиках. Таким образом, в
Ашхабаде мне удалось установить связи уже с оформив-
шейся большевистской организацией и ее комитетом.
Перед отъездом Матвей дал мне явки в Чарджуй и Таш-
кент, хотя ближайшим на пути был небольшой городокМервь.
— С Мервыо у нас пока нет связи, — сказал он. — Воз-
можно, там еще нет и партийной ячейки. Попроси явку в
Чарджуе.
441
Так я и решил поступить.
Через три дня я покинул Ашхабад. Мне помогли привести
в порядок мой костюм, купили билет третьего класса, дали
кучу поручений в Чарджуй и Ташкент, но взамен разбитого
чемодана снабдили простой сумкой из мешковины — безра-
ботному это больше подходит. В общем я был доволен ре-
зультатами поездки в Кизыл-Арват и Ашхабад. Было сделано
даже больше, чем предполагалось Бакинским комитетом.
По пути от Ашхабада до Ташкента я посетил Чарджуй,
Бухару, Самарканд, установил связи с местными партийными
организациями, снабдил их литературой... Но ведь обо всем
не расскажешь!
А время шло так быстро, что, когда я подъезжал к Таш-
кенту, было уже начало августа. Максим и на сей раз ока-
зался прав: моя «командировка» займет не меньше месяца,
а вернее — больше.
Жара мучила по-прежнему, ни капли дождя, ни росы.
Ветры были горячие, обжигающие тело, они превращали в
сушь и пепел даже полынь-траву. От зноя у меня стали вы-
падать волосы. Ярко-рыжие, здесь они обидно обесцветились,
напоминая мочало. Лицо облупилось и сделалось пятнистым,
как шкура леопарда, а нос блестел и переливался, как у пья-
ницы. Словом, красавцем я не выглядел.
А между тем мои дорожные думы нередко возвращались
в Кизыл-Арват, к новым друзьям своим п... к Наташе.
Образ этой милой девушки сопровождал меня всюду. Часто
она вставала перед глазами как живая, со своей ясной улыб-
кой, с синими дерзкими глазами, с горячими руками.. . Сей-
час между нами лежит пустыня в тысячи верст, а я... Нет,
Рыжий, давай бросим это! Посуди сам; ведь с ее стороны это
был лишь мгновенный порыв — только порыв и только на
секунду. Теперь она уже и думать забыла об этом. И, на-
верное, уехала в свой Петербург или, еще хуже, попала в
лапы жандармов. И вообще к чему все это? До того ли
теперь?
Сказать по совести, от таких мыслей я зябко поеживался,
хотя солнце было в зените, а с лица катился пот.
Я лежал, как обычно, на верхней полке в вагоне третьего
класса и, ничего не видя, смотрел в потолок. Скоро Ташкент.
По слухам, там недавно были волнения в гарнизоне, поддер-
жанные рабочими, стычки с казаками и полицией. Улеглось
ли? А что, если все явки «провалились», а товарища Тара-
сова, адрес которого дал мне Матвей, арестовали? Каким
образом я найду тогда организацию? А разыскать надо обя-
зательно. Без этого вся моя поездка наполовину обесценится:
ведь Ташкент — главный центр Средней Азии и здесь самая
442
многочисленная социал-демократическая организация. Прав-
да, неизвестно, кто здесь главенствует — большевики пли
меньшевики. Но ясно одно — связать Баку с Ташкентом чрез-
вычайно важно.
Поезд заскрежетал тормозами. Подъезжаем к вокзалу.
Ташкент!
В ТАШКЕНТЕ
Моя тревога оказалась не напрасной. Первое, что я уви-
дел в Ташкенте на вокзале, были жандармы. Они, как гон-
чие-ищейки, рыскали по платформе вдоль поезда, подозри-
тельно озирали выходящих из вагонов пассажиров, кого-то
вынюхивали, подстерегали.
Для пущей конспиративности я вышел из вагона, слегка
прихрамывая на левую ногу, хотя в этом не было никакой
надобности — оторванный каблук прибили мне еще в Ашха-
баде. Я был уверен, что мой облик не вызовет подозрений:
на голове старенький картуз, на плечах потертый пиджа-
чишко, брюки навыпуск, на горбу сумка из мешковины, —
безработный, и все тут!
Один из жандармов все-таки встретил и проводил меня
взглядом прищуренных глаз. А может, так показалось?
Однако ничего не сказал и не остановил. Про себя я пора-
довался; значит, в Ташкенте пронеслась какая-то буря, и
местные власти чувствуют себя неважно. Хорошо! Но вот как
мне попасть на явку, да еще при свете дня и в таком виде,—
это вопрос. Сначала попробую просто пройтись по той улице,
которую указал мне Матвей, и отыскать номер дома.
В большинстве улицы оказались немощеными. По обешм
сторонам их тянулись к небу пирамидальные тополя, кое-где
акации. Вдоль тротуара пролегали неглубокие арыки с во-
дой. Домики на окраинах глинобитные, низенькие, в центре —
каменные, одноэтажные и двухэтажные. Все улицы радиально
тянулись к центральной площади, а хвостами уходили в
степь. Это новый город, так сказать — Европа.
Здесь были сосредоточены правительственные учреждения,
резиденция губернатора, комендант города, генералитет рус-
ской армии.
Где-то в конце города я сразу опознал тюрьму. Это в по-
рядке вещей; где царская власть, там и тюрьма.
После долгих поисков я все-таки нашел Безымянную
улицу. Как и все улицы европейской части, она тянулась к
центральной площади, откуда доносился многоголосый шум
и гомон.
Нашел я и двухэтажный дом, где находилась явка таш-
443
кентской организации. Людная улица, недалеко от центра
и разных учреждений, полна движения. Зайти туда средн
бела дня нечего и думать, для этого я выглядел чересчур
простецким и сразу обратил бы на себя внимание соседей.
Кроме того, по этой улице дважды мимо меня пронеслись
куда-то казачьи полусотни с винтовками за плечами.
На перекрестках я заметил также усиленные посты поли-
ции. А всего больше не понравилась мне «черная карета»,
запряженная парой сытых коней, которая вихрем промчалась
от центра под эскортом десятка конных жандармов. Кто
внутри этой кареты, можно было без труда догадаться. «На-
чалась расправа, — думал я.— Значит, в Ташкенте действи-
тельно что-то случилось».
Недалеко от площади возвышались развалины древней
крепости. За ее стенами я увидел старый мусульманский
город, куда и направил свои стопы, — это Азия. Кривые,
узенькие улицы и переулки, прижатые к земле домики, изу-
мительные по архитектуре и росписи мечети и минареты.
Тополя стояли реже, освежающих арыков было меньше, у
стен сугробы песку.
Русские здесь встречались редко. Почти сплошь узбеки,
киргизы, туркмены, казахи. Женщины ходят в чадрах, как
черные привидения. Целые стаи детей носятся по улицам,—
крикливые, босые, бесштапные, лохматые. ..
Приметив Азиатскую улицу и домик, где проживал Та-
расов, я решил днем туда не заходить. Подождем до ночи.
Луна, кажется, на ущербе, и желанная тьма укроет нас от
враждебных глаз. А пока на базар. .
Я всегда любил базарную толкотню и движение, эту
странную жизнь толпы с ее неумолчным гулом и криками, с
внезапными взрывами хохота, с панибратской бесцеремон-
ностью, с толчками в бока и спины, с колючими остротами и
перебранкой торгашей, с драками и песнями подгулявших.
Базар был хорош и тем, что человеку в нем можно было
затеряться, как иголке в стоге сена.
Ташкентский базар раскинулся на широкой площади в
центре города. Сотни людей и животных топтались на одном
месте—пестрая толчея фесок, белых тюрбанов, ярких хала-
тов, шарфов, платков. Разрезая это живое месиво, в разных
концах рынка проходилй ослики с корзинами фруктов.
У столбов с кольцами стояли степные лошадки под сед-
лами с переметными сумками. А над всеми царили велича-
вые бегуны пустыни — верблюды. С высоты своих длинных,
изогнутых шей они презрительно поглядывали по сторонам,
временами сердито плевали на публику, оглашая воздух мо-
гучим ревом. 11 горе твоим ушам, если к реву верблюда
4-14
присоединялся неистовый хор ослов! О. тогда беги прочь!.,
Впрочем, из такой гущи народа не так го скоро выберешься.
Тебя со всех сторон осаждают продавцы, покупатели и про-
сто зеваки — узбеки, казахи, персы, армяне, русские и, ко-
нечно, цыгане. Без них ни один базар не обходится. Крикли-
вые, подвижные, ловкие, они были и здесь, — разумеется, с
кнутами в руках, с конем на поводу или верхами. На базаре
было все, что угодно, — арбузы и дыни, виноград и кумыс,
азиатские ткани и все, чему полагается быть на восточных
базарах.
А над всем этим круговоротом царил невообразимый гул
и гомон: крики торговцев, песни акынов, рокот бубнов, тон-
кие переливы дудочек, рев верблюдов, веселое ржание коней,
разбойный посвист цыган, лай собак. Желтое облако пыли
вздымалось над базаром, застилая свет солнца.
Я с наслаждением и без опаски бродил в этой живой
каше людей и животных, как бездельник, глазел по сторонам,
без нужды приценялся то к одному, то к другому, в конце
концов купил за две копейки фунт винограду и хлебную ле-
пешку. Надо было подкрепиться до вечера.
Как я ни экономил, деньги были на исходе. А мне еще
предстоял обратный путь почти в три тысячи верст! Не при-
дется ли еще раз ехать «зайцем» в товарном вагоне?
К ночи базар незаметно стал таять и расползаться в раз-
ные стороны — одни уходили в степи, другие в город. На
окраинах базара, словно каменные изваяния, неподвижно
стояли конные пикеты казаков. Я заметил их только в сумер-
ках, когда базар поредел и притих. Пора уходить и мне. За
полдня, проведенных на рынке, я устал дьявольски.
К явке приблизился уже под покровом ночи. По наказу
Матвея, надо было постучаться в окно нижнего этажа, рядом
с парадной дверью, слева. Постучаться негромко, с услов-
ными паузами. Хозяин явки изнутри комнаты тоже ответит
стуком и обязательно в то же окно,- с точно такими же пау-
зами. После этого надо подойти к парадной и ждать выхода
хозяина. Прежде чем открыть дверь, он спросит: «Кто там
постукивал?» — «Не «постучал», а именно «постукивал»,—
наказывал Матвей, — и только на такой вопрос ты ответишь:
«Семен Семеныч, ваш приятель...» Парадную откроет моло-
дой высокий человек с .фонариком в руках. И тогда вы обме-
няетесь вторым паролем».
Все это я помнил великолепно, но на всякий случай
отметил, что переулок — через три дома и в него можно бу-
дет шмыгнуть в случае неприятных неожиданностей.
Как во всех азиатских городах, улицы освещались слабо,
а у явочной квартиры фонаря и вовсе не было. Это хорошо.
445
Полицейских постов поблизости тоже не заметно. Это еще
лучше!
Окна нижнего этажа были закрыты ставнями, но в щели
пробивались полоски света, — значит, хозяин дома.
Все идет как по-писаному!
Я осторожно постучал в левое окно, рядом с парадной
дверью.
Жду отзыва. Слушаю.
В комнате что-то загремело, словно упал стул.
«У, какой неосторожный хозяин!» — подумал я, делая
шаг к парадной.
Из комнаты мне тоже ответили условным стуком, но... в
другое окно, не первое, а второе от парадной. Что это значит?
Он спутал или я? Или? ..
В крайнем напряжении я встал у двери парадной, весь
превратившись в слух.
Однако я не успел еще решить, как действовать в случае
опасности.
Парадная рывком полуоткрылась, и бородатая голова вы-
сунулась наружу... Засада!
Я изо всех сил двинул плечом дверь. Прищемленная го-
лова рявкнула, подобно верблюду, но я уже летел прочь, и,
надо полагать, «быстрее лани».
Через секунду махнул в переулок,* потом в другой, третий,
а дальше пошел тише. Как хорошо, что ночью город замирает
и люди редко встречаются.. .
На бегу мне случилось наткнуться только на одну жен-
щину— она испуганно взвизгнула и шарахнулась в сторону.
«Так,—думал я, — везенье кончилось, начинаются срывы.
Смотри в оба, Рыжий, иначе пропадешь ни за грош. А глав-
ное—Ташкент ведь последняя остановка, и поручение
комитета должно быть выполнено во что бы то ни
стало!»
Явка провалилась, и, видимо, совсем недавно: полицей-
ская засада редко сидит больше трех-четырех дней. Охранка
понимает, что уцелевшие подпольщики постараются предупре-
дить кого нужно.
На сей раз я едва избежал опасности. А между тем мог
бы уйти совсем без шума, если бы не усомнился в собствен-
ной памяти и не стал рассуждать, кто ошибся, постучав не
в то окно.
До сих пор моя память работала четко, и я не имел
основания не доверять ей. Интересно, как оценит этот случай
Максим? Обязательно расскажу ему... Впрочем, долго раз-
думывать мне уже некогда, надо действовать. В запасе у меня
осталась только одна зацепка — шифрованная записка Матвея
446
к своему ташкентскому товарищу, Тарасову Николаю. Воз-
можно, он уже арестован, но проверить надо.
Днем я разыскал его квартиру на Азиатской улице, но
зайти не решился. А теперь другого выхода нет, пойду.
Азиатская улица одним концом уходила за развалины
крепости, где я приметил квартпру Тарасова. На всем ее
протяжении помаргивали только два фонаря. Прохожих
встречалось еще меньше, чем на Безымянной. Луна была на
исходе, и все тонуло в сумраке ночи. Я пробирался вдоль
арыка, в тени тополей.
Только один раз посредине улицы прошел полицейский
патруль с берданками. На всякий случай я прислонился к
стволу тополя и не попал им на глаза. Пронесло...
Угловой дом. Одно окно — на улицу, другое — в переулок,
то самое, куда надо постучаться. Опять окно! Оно без став-
ней, завешено белой занавеской. Свет есть, — значит, хозяин
дома. А вдруг Федот, да не тот?
Я остановился в тени, у тополя, в трех шагах от окна.
Подождал немного. По занавеске скользнула тень головы.
Исчезла. Опять появилась и снова исчезла, но в обрат-
ном направлении. II так несколько раз, то влево, то
вправо
Странно: если лампа на столе, тень, да еще от головы, ни-
как не может попасть на занавеску.
А если лампа висит под потолком? Судя по движению
тени, человек ходил взад и вперед по комнате.. .
Я подошел к самому окну. Прислушался, даже приложил
ухо к стеклу. Еле слышны мягкие шаги. Должно быть, в
туфлях. Никаких других звуков не слышно. Ясно, что в ком-
нате один человек. Это хорошо. Для пущей осторожности
прошел мимо ворот и калитки. Со двора ни звука. Вокруг
тоже тихо. На миг я почувствовал себя Шерлоком Холмсом.
Ухмыльнулся: хорош сыщик, едва сам не попал в лапы по-
лиции! Однако пора действовать!
Я снова подкрался к окну. Тень все еще маячила взад и
вперед. Негромко стукнул пальцем о стекло. Тень сразу оста-
новилась. Я стукнул еще раз. Тень исчезла. Потом я услы-
шал ответный стук. На сей раз именно так, как говорил
Матвей. По словам того же Матвея, ход из квартиры Тара-
сова во двор, — значит, надо ждать у калитки.
Мне показалось, прошло слишком много времени для ко-
роткого перехода из комнаты во двор.
Беспокойство нарастало. Я уже начинал подумывать, не
подстерегает ли меня и здесь какая-нибудь каверза...
— Кто там? — тихо донеслось до меня со двора.
447
Я даже вздрогнул: шагов не было слышно — и вдруг го-
лос совсем рядом...
Ответил не сразу. Вопрос повторили чуть-чуть громче.
Тогда я решил отозваться, готовый ко всяким неожидан-
ностям:
— Мне к господину Тарасову.
— К какому Тарасову?
— К Николаю Федоровичу.
Калитка слегка приоткрылась, и я смутно увидел коре-
настую фигуру с палкой в руке.
— Вы откуда так поздно явились?
Голос был явно недоверчивый.
— От Матвея, товарищ, из Ашхабада.
— А-а-а... Ну, заходи, заходи!
Через минуту мы уже были в комнате, небольшой и чи-
стой. Лампа в самом деле висела у потолка. У окна стол и
пара стульев. У стены старенький диван, очевидно служив-
ший и постелью.
— Ну, садись, товарищ, рассказывай, с чем пожаловал,—
начал хозяин, показывая на стул. — И кстати скажи, кто ты
таков и зачем это Матвей направил тебя именно ко мне.
Хозяин был явно настороже. Я передал ему шифрованную
записку А1атвея:
— Вот. Матвей велел передать.
Тарасов подозрительно осмотрел записку.
— Ключ?
— Книга.
— Прекрасно, — уже веселее заметил Тарасов, тоже при-
саживаясь к столу. — Сейчас мы разберем...
Я обратил его внимание на неудобное освещение ком-
наты:
— Теперь на занавеске будут видны две тени. Хо-
рошо ли это?
— Тьфу, черт! Как это я недоглядел! В таком случае
присядь па диван, а я живо расшифрую. — Он внимательно
посмотрел на меня. — Ишь ты какой конспиратор! А на
вид не тою... Впрочем, ничего, хорош. Безработным име-
нуешься?
— Так точно, ваша милость, — поклонился я в пояс хо-
зяину.— Работенки шукаю...
Тарасов рассмеялся и занялся запиской.
Мин\т черс i пятнадцать записка Матвея была расшиф-
рована, и Тарасов перешел ко мне на диван.
— Вот теперь мы можем потолковать Из Баку, значит,
прибыл? Что привез? Хорошо ли доехал? Кто послал?
448
Я передал Тарасову остатки литературы, рассказал о
своей миссии, о дорожных приключениях и в свою очередь
засыпал его вопросами.
Тарасов поведал обо всем, что меня интересовало. В на-
стоящее время в Ташкенте насчитывалось около двухсот ты-
сяч жителей, преимущественно узбеки, свыше пятидесяти
тысяч русских, из коих две тысячи железнодорожные рабо-
чие. Это главная база нашей партии. В текущем году было
несколько стачек рабочих, а в конце июля политическая де-
монстрация, столкновения с казаками и полицией. Недавно
были подавлены солдатские волнения в местном гарнизоне.
В степи также неспокойно. Во многих аулах начались вос-
стания против ханов и беков.
— Ты приехал в самый разгар репрессий, которые обру-
шились на наши головы после демонстраций, — говорил Та-
расов.— Местная организация РСДРП серьезно пострадала.
Многие товарищи схвачены. Провалена явка — та самая, где
ты чуть не попался в засаду. Нарушились связи внутри орга-
низации. Самой сплоченной и сейчас остается наша группа —
группа большевиков, хотя два члена комитета арестованы.
Уцелел лишь я и еще двое товарищей. Теперь мы вновь соби-
раем людей, особенно из рабочих. Наша главная беда —
недостаток печатной пропаганды и агитации. Печатный
станок провален, работают только ротатор и гектограф, а
нужна типография. До зарезу нужна! — Тарасов зашагал
было по комнате.
Я кивнул ему в сторону окна. Он досадливо махнул рукой
и снова уселся на диван.
— Ты говорил, да я и сам знаю, что у вас в Баку замеча-
тельно поставлена печать, имеется несколько подпольных
типографий, печатающих даже газеты. Ты сделал бы вели-
кое дело, если бы по приезде в Баку передал комитету нашу
просьбу — прислать в Ташкент хороший печатный станок и
шрифт. Это сразу подняло бы и укрепило группу больше-
виков.
Я обещал.
Мы проговорили почти до утра. Тарасов дал мне для
Баку новую явку и адрес одного большевика — токаря из
депо, который был на хорошем счету у администрации и умел
соблюдать строжайшую конспирацию. Мы условились также
о переписке и снабжении ташкентской группы большевиков
подпольной литературой из Баку.
Таким образом, моя миссия в Ташкенте была закончена.
Мне очень хотелось задержаться здесь еще на несколько
дней, побывать на каком-нибудь партийном собрании и уста-
419
новить более широкие связи с большевиками. Но Тарасов
отсоветовал: *
— Сейчас здесь чрезвычайно опасно. Задерживают «подо-
зрительных» даже на улицах, продолжаются аресты подполь-
щиков. Неделю-две вряд ли удастся устроить большое собра-
ние. А главное — скорей отправляйся обратно и привези нам
типографию. Это будет самой существенной помощью таш-
кентской организации.
Пришлось согласиться.
Разумеется, Тарасов не забыл накормить меня, справился
о состоянии финансов — хватит ли на обратный путь, подсчи-
тал с точностью до копейки и решил, что не хватит.
— Ехать обратно «зайцем» не советую—наверняка влип-
нешь. Мы сами купим тебе билет до Красноводска и десятку
подбросим на дорогу. Возражать не смей, это дело партийное.
Точка.
Он помог мне помыться, устроил спать на диване, а сам
ушел...
Трудно себе представить, какое это блаженство — смыть
всю грязь и пыль после месячного путешествия и даже пере-
менить белье! Тарасов вручил мне свою пару. Впрочем, я не
стал возражать, так как на мне под верхней рубашкой оста-
вались лишь клочья какой-то шкуры, просоленной и продуб-
ленной потом. Признаться, устал я смертельно и заснул так
крепко, что никакой пушкой не разбудишь, хоть поставь ее
у самого уха.. .
И все-таки меня разбудили.. . к вечеру следующего дня!
Проспал четырнадцать часов подряд без просыпу!
Зато встал свежим, бодрым и готов был хоть сию минуту
в поезд и отмахать еще хоть тысячи верст.
Впрочем, так оно и случилось. Примерно через час я уже
был на вокзале, а немного позже — в вагоне третьего класса
и, как обычно, на верхней полке.
СКОЛЬКО ЗЕМЛИЩИ ПРОПАДАЕТ1..
Хорошо думать и мечтать, когда ты лежишь на верхней
полке вагона, у самого потолка, скрытый от нескромных глаз
в облаках табачного дыма. На духоту и ароматы не обращай
внимания — все равно не поможет. Пусть не тревожит тебя
и жара, как в бане, и ручьи пота, омывающие твое тело, и
пустая сумка под головою. Все это пустяки! А главное — ты
мчишься вперед, к заветной цели, полный радости оттого, что
добросовестно выполнил важное поручение партии и можешь
не краснея пожать руки своим друзьям и товарищам. Ей-ей,
150
я именно так себя чувствовал! Конечно, Тарасов был прав,
когда, оглядев меня при свете дня, воскликнул: «Ну и облез
ты, парень! Хоть сейчас на выставку!» Ну так что? Я же не
собираюсь жениться! Но, если говорить всерьез, какое имеет
значение для дела моя рыжая вывеска, ставшая медно-корич-
невой, с облупленным носом в придачу? Никакого!
А вот поди ж ты, что-то там, в грудной клетке, чуточку
защемило! И знаете, отчего? .. Оттого, что поезд отмахал уже
тысячи верст и скоро будет в Кизыл-Арвате.
Перед отъездом из Ташкента Тарасов обещал мне послать
условную телеграмму Семену Петровичу, и он должен встре-
тить меня на вокзале, точнее — зайти на площадку моего ва-
гона в самом хвосте поезда. Так мы условились с Мишей
Кудрявым. Конечно, встретит меня и Миша, с которым я рас-
стался с таким тревожным чувством.
По своей горячности и недостатку опыта он может
преждевременно устроить какую-нибудь боевую заваруху и
сесть за решетку. Он, кажется, убедил себя в том, что рево-
люция должна начаться непременно в Кизыл-Арвате, а оттуда
начнет полыхать по всей стране. На это он намекал мне перед
отъездом в Ашхабад в связи с предстоящей заготовкой
бомб... Кроме того, наш удивительный концерт в присутствии
местных властей и военных наверняка переполошил все на-
чальство и мог иметь тяжелые последствия. Вот почему я
волновался, приближаясь к Кизыл-Арвату.
Если что-нибудь случилось с Семеном Петровичем, встреча
может и не состояться, а задерживаться мне в Кизыл-Арвате
просто недопустимо. И вообще шансов на встречу было ма-
ловато. .. Но что поделаешь! Когда чего-то слишком сильно
желаешь, оно кажется возможным, а я желал и очень...
Даже смешно самому себе признаться: втайне я надеялся на
чудо. А вдруг явятся не только они двое, но и она, Наташа?
И я еще раз увижу ее, и... как знать, что еще может слу-
читься... Однако не будем кривить душой, рыжий: твой
облупленный нос беспокоит тебя лишь потому, что его может
увидеть... Наташа. Уж больно нехорош!
Нет! Дольше я не мог лежать даже на верхней полке!
Кстати, почему в вагоне сразу потемнело и стало нестерпимо
душно?
Я поспешно вышел на площадку.
Безгласная и мертвая пустыня стала неузнаваемой. Она
вдруг пришла в движение, пески вздыбились и, как несчет-
ные табуны диких коней, развевая хвостами и гривами, по-
неслись с юга на север, закружились желтыми столбами,
застилавшими солнце, завыли, засвистали...
Небо стало мутным, словно дымилось от пожарищ, бегу-
451
щих навстречу поезду. Неистово бушевал ветер — горячий
ветер разъяренной пустыни. И горе караванам верблюдов,
которых застигнет в пути эта дикая пляска оживших песков
и ветра!
Наш поезд содрогался от тяжелых ударов песчаных вих-
рей, шел вперед, как пьяный, толчками — то скорее, то еле-
еле, то на секунду застывал на месте и опять скрипел, пока-
чивался, тяжко ухал парами. . .
Я метнулся влево, к противоположному окну площадки.
Там простиралась степь, черная, ровная, покрытая глубокими
трещинами. По степи несутся и кружатся пыльные вихри, за
ними прыжками летят колючки — перекати-поле, а над самой
землей, как зимняя пороша, бежит и стелется песчаная
поземка, заметает зияющие трещины, превращает и степь в
песчаную пустыню. Зона смерти расширяется на моих глазах.
Становилось жутко. Моя мужицкая душа надрывалась от
обиды: сколько землищи пропадает! Такая бескрайняя, без-
людная и мертвая! Неужто она так и останется мертвой на
веки вечные? Неужто никогда не оросится водой, никогда не
пройдут здесь ни плуг, ни борона, ни мужик-сеятель с тор-
бою зерна, никогда не раскинутся зеленые бахчи, не зацветут
сады?! Русский мужик голодает, надрываясь на одной-двух
десятинах, а здесь пустует такая благодатьГ
Казалось, что поезд не сможет преодолеть бури, вот-вот
остановится и будет тоже засыпан песками.
С большим опозданием он все же дотянул до станции
Кизыл-Арват. Буря немного угомонилась. Стало легче ды-
шать. Сколько времени простоит здесь поезд — неизвестно.
Кизыл-арватские пассажиры давно сошли. В ожидании
встречи я несколько раз сходил на платформу и возвращался
обратно на площадку. Боялся разминуться. А время шло.
Я тревожился все больше и больше: не дошла телеграмма,
или... пропал Семен Петрович? .. Прошло по крайней мере
полчаса, а я все метался по площадке, все ждал; авось
придут. ..
— Здравствуй, Ванюша! — вдруг услышал я знакомый
голос Семена Петровича над самым ухом. — Заждался, поди?
Удивительно! Как я умудрился прозевать его? Даже от-
шатнулся.
Мы обнялись, как братья после долгой разлуки. Отошли в
темный уголок площадки.
Мой первый вопрос:
— А где Миша Кудрявый? Он так хотел со мной встре-
титься.
Голос Семена дрогнул, он нервно сжал мою руку.
452
— Потише, Ваня, и... не волнуйся. С Мишей беда...
— То есть как это? Арестован? Убит?
— Нет. Случилось худшее — погиб от собственной руки.
И он коротко рассказал.
При помощи сапера Мише в самом деле удалось соору-
дить с десяток ручных бомб и надежно припрятать. Но он не-
пременно хотел собственноручно проверить их действие и
силу, увидеть своими глазами...
— Он уверял меня, — взволнованно рассказывал Семен,—
что ручная бомба — самое удобное оружие для восстания:
взрыв бомбы — это сигнал революции!.. Задумал испытать
сам. Дней семь тому' назад, не сказавшись нам, с бомбой
в кармане ушел в пустыню — и вот результат... Грохот был
слышен на весь Кизыл-Арват, а через час или два полицей-
ские на носилках принесли лишь останки бедного Миши.
Даже нельзя было опознать...
Миша не мог ждать и терпеливо готовиться. Он хотел
зажечь факел революции как можно скорее и обязательно
«своею собственной рукой»...
Меня душили слезы.
— Вот какое дело-то, Ванюша, — вздохнул Семен. — Нам
бы надо было построже смотреть за ним, да теперь уж не
поможешь.
До отхода поезда Семен успел рассказать мне о том,
что случилось после того вечера: на другой же день
были арестованы руководитель хора, двое декламаторов и
учитель. А группа не только уцелела, но и вдвое выросла за
счет солдат и рабочих. Установлены самые живые связи с
воинскими частями, особенно с железнодорожным батальо-
ном. На другой день после похорон учителя Стомбровского
в Ашхабаде кизыл-арватская группа устроила массовую
гражданскую панихиду' с революционными речами и крас-
ными флагами. Присутствовали не только рабочие, но и сол-
даты железнодорожного батальона.
Я терпеливо ждал, когда он заговорит о Наташе, а спро-
сить почему-то не решался
Когда раздался первый звонок, Семен Петрович заторо-
пился:
— Я очень боялся за Наташу: надо же было ей так не-
осторожно выскочить! Это же прямой ход в тюрьму, черт
возьми!..
— А что с ней? — не утерпел я, перебивая Семена.
— Целую неделю ничего не было слышно Только на вось-
мой день через прислугу она сумела прислать коротенькую
записку.
453
— Ну? Ну?!
— «До свидания, — пишет, — дорогие товарищи. Насильно
отправляют в Петербург, под надзор родственников, заканчи-
вать учение — или... за решетку». Конечно, она должна была
согласиться и уехала. Вот какое дело-то, друг Ванюша.
Прощай, брат! Третий звонок. Пусть комитет не забывает
нас.
Поезд тронулся. Семен Петрович сошел на платформу.
И все поплыло назад — и вокзал, и опечаленный Семен, и ра-
бочий городок, тополя, акации.
И вот уже опять океан песков. Опять безбрежные дали,
мертвый покой...
Я уехал. Но какой-то кусочек моего сердца остался там,
среди новых друзей и товарищей, в маленьком рабочем
оазисе, затерянном в пустыне.
ТРЕВОГА
пойму, хорошо это или плохо: совсем недавно
я готов был плакать от бессильного гнева и
горя, мстить за безвременно погибшего юношу, а сейчас опять
весел, жизнерадостен, стою на самом носу морской шхуны
и жадно смотрю вперед — скоро Баку! Уже пахнет мазутом.
Нетерпеливо жду, когда появятся серокаменные громады
города, дымные столбы заводов и черный лес вышек. Так
хочется поскорее встретиться с друзьями, рассказать о своем
далеком путешествии, а главное — немедленно послать типо-
графию ташкентской организации. И, конечно, просить коми-
тет поручить это дело мне, как человеку, уже побывавшему
в Средней Азии. К жаре я кое-как привык, — правда, облинял
немножко, но это не беда.
Рядом со мной стоял молодой татарин Ахмет, с которым
мы познакомились на борту шхуны и вместе коротали время.
Хороший парень, рабочий-нефтяник. Ему тоже не терпелось
поскорее очутиться в Баку.
455
Город выплывает наконец из туманной дали. Прошло еще
с полчаса, и шхуна медленно вошла в гавань.
Пассажиры высыпали на палубу, столпились у поручней.
Мы с Ахметом оказались в толпе. Все нетерпеливо смотрели
на город.
На лицах появилась тревога. Что случилось?
В центре города что-то дымилось. Нет, это не из труб заво-
дов. И на окраине, над Баиловским мысом, тоже клубились
черные столбы дыма.
Чем ближе к пристани подходил пароход, тем тревожнее
становились пассажиры. За моей спиной прозвучало какое-то
короткое слово. Оно как будто пробежало по лицам, мгно-
венно стирая с них краску, покрывая мертвенной бледностью,
наливая глаза ужасом, разделяя людей.
Татары стали медленно отходить от армян, сбивались в
плотную, настороженную группу. Армяне в страхе пятились
от татар, прижимались спинами к поручням, выстраивались
в ряд. На месте остались только русские. Получился живой
буфер между враждующими сторонами.
Ахмет направился было к татарам. Я схватил его за руку:
— Что случилось, друг?
— Не видишь, да? — Он показал пальцем в сторону ды-
мящегося Баилова и зло шепнул мне на ухо: — Резня!
— Опять?
Я отшатнулся, меня словно ударило хлыстом в лицо.
Ахмет двинулся к своим. Я снова задержал его:
— Зачем вы расходитесь? Ведь ты же рабочий, йолдаш.
Обратись с хорошим словом к армянам и к своим, ты знаешь
оба языка...
— А дальше что? — перебил Ахмет, останавливаясь.
— На пристань мы выйдем все вместе и, если стычки про-
должаются, попробуем умиротворить враждующих, — убеж-
дал я.
— Ты не понимаешь, йолдаш. Мы не успеем пройти и од-
ной улицы, как нас разгонят полиция и казаки...
— Ахмет! — раздался чей-то резкий голос из группы
татар.
— Отец зовет! — Ахмет крепко давнул мою руку и быстро
отошел к своим.. .
Нас сильно тряхнуло — пароход причалил к пристани.
Татары первыми бросились к трапу. Армяне задержались
и вышли после всех. На пристани те и другие быстро разо-
шлись в разные стороны.
Я поспешил к дому Джафарова, к Максиму. От моей ра-
дости не осталось и следа.
456
На улицах было тревожно. Редкие прохожие стремились
поскорее скрыться. Проходили пикеты солдат, усиленные на-
ряды полиции, казаки.
От Парапета, за церковью, начинался армянский квартал,
а по соседству — Татарская улица.
Там еще дымились пожарища.
На Губернской улице было сравнительно спокойно. Я то-
ропливо поднимался вверх, к базару. Передо мной так же
торопливо шли трое армян. Мы уже приближались к знако-
мым воротам дома Джафарова. Внезапно грохот раздался
где-то совсем близко, за углом улицы, словно взорвалась
бомба. Молодые люди мгновенно исчезли. Я шарахнулся к
стене. Что случилось? Улица по-прежнему пуста. Я бегом
пустился дальше. На повороте за углом нос к носу столкнулся
с высоким краснобородым персом в черной папахе. Он испу-
ганно отпрянул назад и, выхватив из-за голенища сапога
кинжал, бешено взмахнул им над головой. Черные глаза го-
рели, как у волка. Еще мгновение — и...
— Урус? — прошипел вдруг перс, заметив мою рыжую
шевелюру.
— Русский, — эхом отозвался я, неотрывно глядя на ост-
рие кинжала. Вероятно, так смотрит кролик в открытую
пасть удава.
Кинжал описал в воздухе кривую и мигом исчез за голе-
нищем сапога. Перс кинулся к рынку. Я тоже не стал ждать
и, оглядываясь на перса, побежал к дому Джафарова. Здесь
споткнулся п упал на... ворота — они лежали поперек тро-
туара, разбитые на куски.
«Вот она, «бомба»!» — догадался я, поднимаясь. Ворота
чуть не столетней давности были сорваны порывом ветра и
грохнулись с таким треском, что переполошили всю улицу.
Признаться, я и сам струхнул изрядно, нечего греха таить.
Скорей к Максиму!
МАКСИМ ЧУЕТ ЛОВУШНУ
Комната Максима оказалась запертой. Я встревожился:
неужто и эта явка провалилась? Куда же теперь напра-
виться? .. Осторожно, оглядываясь по сторонам, я спустился
с лестницы во двор. Ничего подозрительного не заметил. Вы-
ходя из ворот на улицу, наткнулся на Алешу Маленького. Он
даже вскрикнул от неожиданности, а через минуту чуть не
задушил меня на радостях.
— Пашка! Рыжий! Откуда принесло? То вдруг исчез, то
опять явился — как джин из бутылки! Вот Максим будет рад!
Мы часто вспоминали тебя. И Раечка тоже...
457
г .
Как странно, — а я в последние дни почти не вспоминал
о ней...
Оказывается, Алеша тоже спешил к Максиму. Узнав, что
его нет дома, сказал:
— Пойдем со мной на Биби-Эйбат. Вероятно, он уже там.
— А что там такое?
Ответ удивил меня. Оказывается, по просьбе нефтепро-
мышленников бакинский градоначальник разрешил провести
общее собрание рабочих делегатов от промыслов и заводов с
представителями хозяев. Будет решаться вопрос о ликвида-
ции политической забастовки, объявленной в знак протеста
против резни, спровоцированной местными властями. На это
собрание придут и большевики из разных районов.
— Мы хотим выступить за продолжение стачки до полной
победы, — рассказывал по дороге Алеша. — В ходе стачки за-
водские рабочие и нефтяники выдвинули экономические тре-
бования. Надо их поддержать!
От Алеши я узнал также, что погромы продолжались три
дня и только на четвертый день губернатор разрешил армян-
ским попам и мусульманским муллам совместно пройтись
по городу с призывами к миру. Какое дикое лицемерие!
Какая подлая комедия! Ведь тогда скорейшая ликвидация
резни вызывалась уже необходимостью: погромщики так
разошлись, что стали поджигать нефтяные промыслы и мага-
зины, угрожая интересам нефтепромышленников и богатых
купцов.
Теперь эта бойня уже закончилась, но настроение горо-
жан было еще тревожное, напряженное.
Мы поднялись на Баилов и направились к месту собра-
ния— на площадь среди биби-эйбатских вышек. Там уже
было человек двести делегатов от рабочих, в том числе и
наши активисты из районов, и член комитета Алеша Джапа-
ридзе.
Я сразу попал в окружение своих друзей и товарищей:
Максим, братья Кирочкины, Раечка, Николай (молодой ин-
женер Веллер), Ваня Черногородский, Зара...
Я бросился к Л4аксиму. Он протянул руки, изрядно помял
мне ребра и крепко потер щеки своей рыжей бородкой.
— Жив? Здоров? Я же говорил! Уф, какой ты красный!..
А дело сделано?
— Сделано.
— Шишки набил?
— Не без этого.
— Отлично! Пойдем к Алеше
Но к Джапаридзе мы добрались не сразу. И выслушать
меня здесь он не смог:
458
— Поговорим после собрания. Познакомься вот с това-
рищем Аллилуевым.
Это был высоким подвижной человек лет под сорок. От-
крытое бледное лицо, черная, давно не стриженная борода.
Длинные волосы небрежно отброшены назад. Улыбаясь
карими глазами, он протянул мне руку:
— Здравствуй, юноша! Где это ты поджарился так? Не
лицо, а медный самовар.
Джапаридзе засмеялся: .
— Из пекла выскочил.
Так я познакомился с Сергеем Яковлевичем Аллилуевым.
Он уже и тогда считался старым членом партии и пользо-
вался большим уважением.
К Джапаридзе подошел незнакомый мне пожилой то-
варищ:
— Все делегаты собрались, а представителей нефтепро-
мышленников до сих пор нет.
Вмешался Максим:
— Меньшевиков тоже не видно, товарищ Мартын. Ждем
уже лишних полчаса. Задержка, кажется, не случайная.
— Я тоже думаю, что это неспроста, — заметил Алли-
луев.— Но здесь собрались наши активисты почти от всех
районов. Неужто так разойтись? Предлагаю устроить пар-
тийное собрание и заслушать сообщение Мартына о поло-
жении в России. Поговорим и о стачке.
— Но где мы соберемся? — возразил Джапаридзе.
Аллилуев предложил использовать большую пустующую
комнату Биби-Эйбатской электростанции, где он работал
монтером.
Собрание делегатов было распущено.
Мы потихоньку известили партийцев о месте собрания.
Джапаридзе подозвал Максима;
— Вот что, друг. Вернись в город, найди Стопани и рас-
скажи ему о подозрительной неявке делегатов нефтепромыш-
ленников Пусть подготовит листовку к рабочим с призывом
продолжать стачку до удовлетворения всех требований... на
всякий случай.
— Значит, я на это собрание не попаду? — разочарованно
спросил Максим.
— Нет. Уходи немедленно.
Максим подчинился с явной неохотой.
Все наши разошлись в разные стороны, чтобы незаметно
собраться в условленном месте.
Я немного проводил Максима — не хотелось так скоро
расстаться с ним, даже не поговорив о наших делах.
439
— А ты знаешь, Рыжик, ведь наш матрос жив и здо-
ров,— неожиданно заговорил Максим о Варяге, — неплохо
поддерживает с нами связь, информирует о московских со-
бытиях.
— Через Зару, конечно? — догадался я.
Максим улыбнулся.
— А ты откуда знаешь?
— Соображаю помаленьку.
— Ишь ты какой психолог! Значит, поездка в пустыню
оказалась полезной? Не хочешь ли опять прогуляться
туда?
Мой ответ удивил даже Максима:
— Именно об этом я и хочу просить комитет.
— Да ты что? Ошалел?!
— Ташкент просит Бакинский комитет прислать им ти-
пографский станок, и я бы хотел...
— Что ты хотел, расскажешь Алеше, — нахмурился
Максим. — Это не так просто. А пока возвращайся на собра-
ние и будь там осторожнее. Боюсь ловушки.
ПОЛИЦЕЙМЕЙСТЕР БЕРЕТ РЕВАНШ
Мы собрались на втором этаже, в пустующей комнате.
Ни стола, ни стульев не было. По углам мусор. Около двери
на попа стояла пожарная бочка с водой. На стенах и полу
следы незаконченного ремонта. В окна виднелись дымные
столбы пожарищ.
Тревога Максима передалась и мне. Ведь здесь собрался
почти весь цвет бакинской организации. Я насчитал свыше
ста человек. Какой тяжелый урон понесет партия, если нас
накроют!
Аллилуев расставил патрули.
Конференцию открыл Джапаридзе. Мы стояли посредине
комнаты, окружив докладчика Лядова. Он был худощавый,
смуглолицый интеллигент, с жиденькой бородкой, в пенсне
с черным шнурком. Темные, усталые глаза. Крутой лоб. Го-
ворил он глуховатым голосом, спокойно, неторопливо, но
весьма обстоятельно и убедительно.
— В настоящее время мы переживаем самые критические
дни. Царское правительство, испуганное бурным ростом ре-
волюционного движения, пообещало созвать совещательна ю
думу, с участием помещиков и крупных капиталистов. Этой
подачкой оно надеется успокоить нарот. и сохранить монар-
хию. Центральный Комитет и товарищ Ленин призывают к
бойкоту этого «конституционного» выкидыша царизма, к мо-
460
билизации всех сил рабочего класса, к вооружению народа,
к всеобщему и организованному восстанию под руководст-
вом нашей партии. Час восстания уже недалек...
С каждой минутой моя тревога усиливалась. Почему не
явились на площадь представители нефтепромышленников?
Нет ли здесь заговора против нашей организации? Случайное
совпадение? Странно..
Вскоре Лядов кончил свое сообщение. Я облегченно
вздохнул: сейчас все разойдутся, и мои страхи окажутся на-
прасными. Очень хорошо. Но Джапаридзе предложил обсу-
дить и принять резолюцию о поддержке стачки.
Значит, собрание продолжается? Я в тревоге посмотрел
на Аллилуева. Он подошел к Джапаридзе и довольно громко
сказал:
— Надо кончать поскорее.
Тот кивнул головой в знак согласия. Быстро прочитал
проект резолюции, разработанный им вместе с Лядовым.
Кирочкпн-старший поднял руку:
— Разрешите внести поправку!
Однако эту поправку нам не удалось выслушать —в ком-
нату вбежал патрульный:
— Товарищи! Сюда идут войска!
Минутное замешательство. Часть товарищей ринулись к
дверям.
Джапаридзе призвал к порядку:
— Спокойно, товарищи! Бежать уже поздно. Очищайте
карманы.
— А у кого есть оружие, — предупредил Аллилуев, —
бросайте в бочку, благо вода мутная и дна не видно. Если
нас станут переписывать, своих настоящих фамилий не на-
зывайте.
— А как назваться? — спросил я Раечку.
— Как-нибудь посмешнее, — посоветовала она. — Я, на-
пример, назовусь Перепелкиной. Забавно, правда?
Казалось, она просто не сознавала опасности. Храбрость
это или легкомыслие?
Вот когда я навсегда расстался со своим кинжаль-
чиком. Признаться, я бросил его в бочку без сожаления —
слишком неприятны были связанные с ним воспоминания.
Вода в самом деле оказалась настолько мутной, что кинжал
исчез, как в омуте. Сюда же полетело несколько револьве-
ров. Подозрительные бумажки и документы были немед-
ленно порваны и сожжены.
Только что мы окончили чистку карманов и сожгли бу-
мажки, как в комнату ворвались жандармы и солдаты во
главе с полицеймейстером.
461
— Прочь от окон! Прочь от окон! — кричал жандармский
ротмистр, угрожая револьвером.
Шумное появление солдат и жандармов, бряцание ору-
жия и направленные на нас штыки вызвали некоторый
переполох. Одна из женщин бросилась к окну, вскочила
на подоконник. Мы едва успели схватить ее и не дать прыг-
нуть во двор: опа упала бы на штыки солдат, стоявших под
окнами.
Солдаты быстро окружили нас и встали вдоль стен.
— Господа, вы арестованы!—объявил полицеймейстер,
оставаясь у двери. — Сопротивление бесполезно! Обыскать!
Джапаридзе резко оборвал его:
— Подождите, кацо, мы еще не приняли резолюцию!
Жандарм выпучил глаза, а у полицеймейстера даже рот
раскрылся от изумления:
— Как?.. Как вы сказали?..
Джапаридзе повернулся к нему спиной.
— Я голосую, товарищи. Кто «за»?
Мы дружно подняли руки.
— Принято единогласно! — объявил Джапаридзе.
А Кирочкин-старший не забыл внести свою поправку:
— Я прошу проголосовать дополнение: «Всеобщую
стачку продолжать до полной победы».
С криком ^правильно!» мы еще раз подняли руки...
Для растерявшегося от неожиданности полицеймейстера
это было уже слишком.
Он побагровел и рявкнул во все горло:
— Л^олча-ать!.. Обыскать!. . Обыскать!..
Это был тот самый долговязый полицеймейстер, который
делал налет на Трущобу и так бесновался, ничего не обнару-
жив. Теперь он брал реванш.
Жандармы забегали вокруг нас по комнате, заглядывали
во все углы, осматривали грязный пол, ковырялись в мусоре.
Заглянули и в пожарную бочку с водой. Разумеется, ничего
не увидели, а пошарить по дну палкой не догадались.
Один из жандармов сгреб с пола кучку пепла и поднес
ротмистру:
— Так что сожгли, ваше высокородие!
Тот понюхал пепел и сердито крикнул:
— Пшел вон!
Сергей Яковлевич посоветовал:
— Бросьте ваше грязное дело, господа, все равно ничего
не найдете!
Из-за цепи солдат нас стали вызывать к столу пооди-
ночке, ощупывать карманы, спрашивать фамилию, адрес. Ни-
кго из нас своей фамилии не назвал, адреса — тем паче.
402
Алеша Маленький назвался, кажется, Левиным. Тимоша
Кирочкин придумал такую заковыристою фамилию, что
жандарм не мог сразу выговорить ее и дважды переспросил.
Раечка с серьезным видом назвалась Перепелкиной. А я гро-
могласно объявил себя Соломоном Михайловым. Вся эта це-
ремония походила на шутку, хотя обстановка была далеко
не шуточной.
Я был арестован уже во второй раз и чувствовал себя не
так уж весело, как хотел показать. В самом деле: только что
сошел с корабля на землю, а тут хлоп — и пожалуйте за ре-
шетку. Удовольствие, как говорится, ниже среднего. Впро-
чем, тогда я о себе меньше всего думал. Арестовано основ-
ное ядро бакинской организации и такой замечательный
руководитель и т.рибун, как Алеша Джапаридзе. Хорошо,
что хоть Максим остался на воле. А может быть, и его схва-
тили? ..
И опять возник вопрос: кто же предал нас? Неужто это
сговор нефтепромышленников с полицией? Похоже, что так
оно и есть. Избавиться от сотни большевиков для них тоже
большая радость. Но надо признать, что мы плохо организо-
вали охрану и патрулирование.
Одним словом, бакинский полицеймейстер на сей раз не-
плохо отыгрался,
а
НЕТ МЕСТ!
Когда нас вывели из электростанции, была уже ночь. На
Биби-Эйбате полыхало пожарище. Черные клубы дыма от-
носило в нашу сторону. Порой взмывали к небу языки пла-
мени. Удушливо пахло мазутом.
Нас окружили густой цепью солдат и погнали к Баилов-
ской тюрьме. Впереди — жандармский офицер и командир
роты, по бокам — конные казаки с обнаженными шашками.
Мы шли рядом, взявшись за руки. Справа от меня —
Алеша Маленький и Раечка, дальше — Сергей Яковлевич
Аллилуев и Джапаридзе с Лядовым. Я часто поглядывал на
них и дивился спокойствию и выдержке этих людей. Ведь
каждому из них угрожала по крайней мере ссылка в Си-
бирь, а может быть и каторга.
Высокий Аллилуев шагал на самом фланге, гордо вски-
нув голову. Джапаридзе и Лядов о чем-то тихо разговари-
вали. А я думал о них, волновался, переживал. Как мы их
выручим? Ведь путаница фамилий не спасет. Рано или
поздно их откроют, а тогда...
Нас остановили у ворот Баиловской тюрьмы. Начались
переговоры жандармского офицера с администрацией.
463
— Мест нет! - сердито огрызнулся начальник тюрьмы,
вызванный за ворота. — У нас и без того сидят друг на
друге. По десятку в одиночку пихаем.
— Ах, какая жалость! — вмешался Тимоша Кирочкин,
стоявший ближе всех к офицеру. — А мы-то спешили!.,
Взрыв смеха разозлил офицера.
— Молчать!
Вспыльчивый Аллилуев тотчас же поднял голос:
— Прошу не орать! Здесь вам не казарма!
Командир роты набросился на жандармского офицера.
— Какого черта вы гоняете нас? Не могли заранее найти
место? Я вот возьму и уведу своих солдат в казарму.
— Попробуйте!—угрожающе прошипел жандарм. — Хо-
тите сами попасть в их компанию? Могу посодействовать.
Попасть в нашу компанию командир роты не захотел, и
нас погнали в город.
Всю дорогу солдаты держали винтовки наготове, подозри-
тельно косились на нас, не разговаривали, чего-то опасались.
Видимо, их убедили в том, что мы самые страшные преступ-
ники— бомбисты, готовые на все, изменники родины, под-
купленные иноземцами.
Сначала мы шли быстро, солдатским шагом, но вскоре
женщины стали уставать. Сергей Яковлевич заметил это
первым и громко скомандовал:
— Тише, товарищи!
Мы охотно замедлили шаг, задерживая задние ряды
солдат.
Командир роты попробовал воспротивиться:
— Шире шаг! Кто там задерживает?
Аллилуев выступил вперед:
— Мы задерживаем! Средн нас есть женщины, и нам то-
ропиться некуда.
— А я приказываю... — начал было командир.
Аллилуев сурово прервал его:
— Воздержитесь, командир, — хуже будет...
Рота была вынуждена шагать в ногу с нами. Трудно ска-
зать, чего испугался командир, но с этого момента солдаты
стали смотреть на нас с большим уважением.
В поисках свободных мест за решетками нас гоняли из
конца в конец города до самого утра. Смертельно уставшие,
мы самочинно остановились около православной церкви и
уселись прямо на мостовой, в кольце солдат. За ними спе-
шились казаки. Командир не стал спорить. В сопровождении
казака жандармский ротмистр куда-то ускакал.
Мы начали заговаривать с солдатами.
464
Они молчали, с опаской поглядывая в сторону началь-
ства. Тем не менее агитация продолжалась. Вполголоса в
разных концах нашей группы, как бы между собой, мы тол-
ковали о забастовках рабочих, о крестьянских бунтах, о сол-
датских восстаниях, о поражениях на фронте, об изменах
царских генералов, о свободе и революции. Солдаты стали
прислушиваться, подходили все ближе к «преступникам» и
даже задавали вопросы, — правда, шепотом, украдкой.
Мы сидели теслой группой вчетвером — я, Алеша Ма-
ленький, Кирочкин-младшпй и, конечно, Раечка между на-
ми. На шаг от нас, опершись на винтовку, стоял молодой ря-
бой солдат. Сначала он дичился, как все, но вскоре начал
втягиваться в разговор. Этому немало содействовало при-
сутствие красивой девушки, которая совсем не походила на
бандита и так ласково обращалась к солдату.
— Ты, значит, рязанский будешь? — спрашивала она,
глядя на него снизу вверх.—А я вот здешняя. Как тебе нра-
вится наш город?
— Рязань лучше, — буркнул солдат, глядя в сторону.
— Чем же лучше? — не отставала Раечка.
— Там у нас сады, земля, — после длинной паузы отве-
тил солдат и вздохнул.
В синеватом сумраке утра его простое, мужицкое лицо
казалось грустным.
— А земля-то, поди, не твоя, а помещичья, — подсказал
Алеша.
Солдат молчал, все так же глядя в сторону. На помощь
опять пришла Раечка:
— Что ж ты молчишь, браток? Может, разбогател очень?
Солдат ухмыльнулся и покосился на девушку:
— Разбогател... из кулька в рогожку...
Раечка необидно рассмеялась и дернула солдата за
полу шинели.
— И мы тоже не буржуи. Я вот портниха. Алеша — ра-
бочий-шапочник, шапки для вас делает. Тимоша — слесарь.
А вот этот, рыжий,— она ткнула пальцем в мой лоб, — сам
из мужиков, батрачонком был...
— Да ну? — солдат живо повернулся и уставился на ме-
ня удивленным взглядом. — Не может быть! А ты откуда бу-
дешь, парень?
— Саратовский я.
— С Волги, значит. Ишь ты, поди ж ты... А бунтовал
зачем?
Мы, понизив голос, рассказали о борьбе нашей партии
за землю и свободный труд, о войне с Японией, о налогах,
о безземелье...
16 П. Бляхин
465
Солдат окончательно растаял и, забыв, что мы «бунтари»
п «крамольники*. уперся грудью о ствол винтовки, как на
палку, и соображал вслух:
— Вишь ты, как оно поворачивает.. Нам говорили...
того, а оно выходит наоборот. За правду, значит, страдаете,
за мужиков. .
Командир роты издали прикрикнул на него, чтобы стал
по форме. Он неохотно выпрямился и взял винтовку «к
ноге».
— Вот собака, покалякать не дает...
— А тебя как звать-величать, рязанец?—не отставала
Раечка.
— Илюхой меня кличут, — доверительным шепотом отве-
тил солдат, разглядывая девушку. — Я вот гляжу на тебя и
смекаю: девка ты как будто хорошая, при всех статьях, а с
мужиками связалась, в политику пошла...
— А разве это плохо?
— Не бабьего ума дело.
— Ты неправ, Илюша, — возразила Раечка. — Начальство
всех одинаково угнетает — и мужчин и женщин, рабочих и
крестьян. Ты вот нас в тюрьму гонишь, а в Рязани какой-ни-
будь другой солдат твою мать или женку усмиряет. Женат,
поди?
Солдат нахмурился:
— Нет еще. В деревне невеста осталась...
-— И красивая девушка? — ласково спросила Раечка.
— Ничего, светленькая такая, работящая, — совсем уже
запросто ответил солдат, — и грудастая, вроде тебя. Ольгой
звать...
Мы посмеялись солдатскому комплименту, и беседа при-
няла задушевный характер. Илюха окончательно забыл о
границе, отделявшей охрану от арестованных. Я заметил,
что он с особой лаской поглядывал на Раечку. Как жаль, что
мы его больше не увидим! Хороший парень. Мы бы его
быстро сагитировали!
Между тем уже разгорелся восток, засиял золотой крест
на храме, и теплая волна света упала на наш странный ла-
герь. Человек шестьдесят арестованных сидели и лежали
прямо на земле у ограды церкви, а вокруг, словно окосте-
невшие, стояли солдаты с винтовками у плеча. За ними груп-
пировались казаки, придерживая за уздечки своих коней.
У всех были серые, одинаково утомленные лица. По ним
нельзя было узнать, кто кого охраняет, кто враг и кто друг.
После долгого отсутствия вернулся жандармский офицер.
К нему подбежал командир рогы.
— Готово! — громко возвестил жандарм. — За мной!
46G
Командир лихо скомандовал:
— Вста-ать!.. Р-р-рота, смирно! Ружья на р руку!.. Ша-
гом арш!
Признаться, мы даже обрадовались, что «квартира» для
нас наконец готова и можно будет «отдохнуть».
ПОД УГРОЗОЙ ЭКЗЕКУЦИИ
В народе говорят: «Нет худа без добра». Правильно! Мас-
совые облавы и аресты революционеров привели к такому
переполнению бакинских застенков и тюрем, что для новой,
большой партии политических мест не оказалось. Вместо на-
стоящей тюрьмы пас поместили в частном доме. Это куда
приятнее. Правда, на окнах и здесь были решетки, но весьма
жиденькие, как нередко бывает в цокольных этажах.
Нам предоставили три большие, недавно отремонтиро-
ванные комнаты с окнами на тротуар, с крашеными полами.
Дверь выходила в длинный полутемный коридор, из кори-
дора вторая дверь вела во двор, с четырех сторон стиснутый
высокими частными домами. Здесь, во дворе, и вдоль окон
на улице была поставлена усиленная охрана из солдат и
жандармов. Начальник новой тюрьмы расположился на вто-
ром этаже, как раз над нашими комнатами.
Вскоре мы получили два длинных стола, несколько ска-
меек и табуреток, с десяток матрацев. Кроватей не дали, да
мы и не требовали: в Баку еще жарко, а пол был чистый,
прохладный и вполне нас устраивал.
После нескольких часов отдыха мы быстро организова-
лись.
Старостой единогласно был избран Сергей Яковлевич Ал-
лилуев. Он имел уже солидный тюремный опыт, и, по его
словам, ему нечего было терять. Приступая к исполнению
своих обязанностей, Сергей Яковлевич прежде всего подсчи-
тал заключенных. Оказалось — шестьдесят четыре человека.
Следовательно, во время суматохи, вызванной нашествием
солдат и жандармерии, человек десять пли пятнадцать су-
мели ускользнуть. Женщинам староста отвел отдельную
комнату, но с тем, чтобы они не были от нас изолированы
тюремной стражей. Мы еще раз условились при допросах не
называть своих настоящих фамилий, а на перекличку не от-
зываться. Нам важно было скрыть от глаз шпионов и жан-
дармов находившихся среди нас Алешу Джапаридзе, Мар-
тына Лядова, Сергея Аллилуева, Ольгу Семеновну и ряд дру-
гих товарищей. Ведь если мы будем отзываться даже по вы-
мышленным фамилиям, записанным в протоколе при аресте.
16*
467
нас поодиночке начнут таскать в жандармерию, допраши-
вать, фотографировать, снимать отпечатки пальцев и, разу-
меется, обнаружат тех, кто уже побывал в тюрьмах, в лапах
охранки, подвергался тем или иным репрессиям.
Первые сутки прошли спокойно. Нас два раза накормили.
По настоянию старосты пищу нам давали из ближайшего
ресторана (за наши деньги, конечно), а в дальнейшем пред-
полагалось наладить «общий котел»...
По рассказам Алеши Маленького и других товарищей,
побывавших в тюремных застенках, я ожидал, что мы сразу
попадем в мрачные камеры с толстыми железными ре-
шетками, с жестоким режимом, со свирепой стражей, на
голодный паек. Пока нас гоняли по городу, я приготовился
мужественно встретить все невзгоды. И вдруг такая идил-
лия: частная квартира, светлая комната, обед из ресто-
рана! .
Настроение у всех было бодрое, если не сказать — весе-
лое. Во всяком случае, Раечка смеялась, как и на воле. Ки-
рочкин-младший, Тимоша, по-прежнему острил и подзу-
живал старшего. Только трагически настроенный Алеша Ма-
ленький окатывал нас холодной водичкой:
— Не очень-то успокаивайтесь, друзья, — «оно» еще
придет...
В его устах это «оно» звучало зловеще.
И действительно, вскоре в прихожей появились тюрем-
ные надзиратели. Нашу «квартиру» переименовали в «ка-
меру» с номером, в двери просверлили «глазок». А в пол-
день, вооруженный с головы до пят, к нам пожаловал жан-
дармский ротмистр в сопровождении нового начальника
тюрьмы — Валиева, бывшего урядника. Начальник был ху-
дой, длинный, слегка сутулился и держался за спиной рот-
мистра. Его серые глазки воровато бегали по нашим лицам,
словно кого-то разыскивали.
Вдруг я заметил, как на его лице появилась хищная
ухмылка, а беспокойные глаза остановились на Аллилуеве.
Тот вызывающе встретил взгляд тюремщика и незаметно
для ротмистра показал ему сжатый кулак. Начальник испу-
ганно отвел глаза. Ясно — они были знакомы раньше и те-
перь поняли друг друга.
Жандармский ротмистр, плотный человек с багровым ли-
цом, войдя в нашу комнату, положил какую-то бумагу на
стол. У раскрытой двери встали два жандарма и рябой сол-
дат с винтовкой — это был наш знакомый Илюха.
Раечка улыбнулась ему. Солдат покраснел и отвел глаза.
Полукругом охватывая стол, мы стояли все вместе, плот
ной группой. Впереди, конечно, староста. Джапаридзе и Ля-
468
дов находились в задних рядах. Мы старались прикрыть их
от глаз незваных гостей.
Ротмистр густо откашлялся хриплым баском:
— Господа, я пришел уточнить... гм... э-э... список лиц,
арестованных... гм... э-э... на электростанции...
Мы переглянулись. Алеша шепнул мне на ухо: «Нача-
лось!»
— Николай Черемухин! — стал называть по списку рот-
мистр.
Глаза начальника тюрьмы забегали по нашим лицам.
Пауза. Мы стояли как глухонемые, невинно взирая на
начальство. Ротмистр повысил голос и повторил еще раз;
— Я, господа... гм... э-э.. назвал Черемухина... так,
кажется?..
Молчание.
Ротмистр побагровел, короткая шея налилась кровью.
— Та-ак-с... Черемухина нет... Михайлов Соломон!
Услышав свою новую фамилию, я машинально прикрыл
рот ладонью. Раечка стрельнула глазами в мою сторону.
К счастью, ротмистр ничего не заметил.
ЛАолчание продолжалось.
— Что это значит, господа? — не сказал, а уже проши-
пел ротмистр. — Хорошо-с! Будем продолжать. Петров?..
Калинкин?..
Никто не двинулся с места.
Резким движением ротмистр свернул бумагу.
— Хорошо-с! Не хотите говорить — мы вас заставим за-
петь, господа!
Яростно хлопнув дверью, он вылетел из комнаты. За ним
исчезли жандармы и солдат.
Начальник тюрьмы на минутку задержался, укоризненно
покачал головой:
— Напрасно, господа! Он может пригнать казаков и учи-
нить вам экзекуцию.
Наш староста коротко отрезал:
— В ваших советах, господин Валиев, мы не нуждаемся!
Можете идти!
Начальник виновато козырнул и пошел к двери.
— Как угодно-с!..
«Начальство» ушло. Как быть? Опыт показывал, что
угрозу они могут привести в исполнение. В последнее время
избиения политических заключенных происходили во многих
тюрьмах, а среди нас находились женщины...
Но женщины единодушно заявили, что они ничего не бо-
ятся и готовы разделить судьбу с мужчинами, какова бы она
ни была.
469
После горячих прений мы решили продолжать отказы-
ваться от всяких показаний. Алеша Маленький особенно
страстно высказывался за продолжение начатой борьбы.
В то же время он с тревогой и болью поглядывал на Раечку.
Да, ее тоже могут изуродовать, избить железными шомпо-
лами или плетьми. А вот неизменно скромная и тихая Лидия
Николаевна Бархатова, заведующая балаханской библиоте-
кой. Она сидела у окна на табурете и спокойно беседовала
с пропагандисткой Ольгой Семеновной. Казалось, их ничто
не волновало.
Джапаридзе и Лядов сидели в сторонке на матраце и о
чем-то горячо спорили с Аллилуевым. Джапаридзе поманил
меня пальцем:
— Докладывай, Красная рубашка, что ты натворил в
Туркестане?
Вот уж никак не ожидал, что мне придется отчитываться
о поездке в Среднюю Азию за железными решетками! Рас-
сказал о своем путешествии, о восстановленных связях, о со-
бытиях в Кизыл-Арвате и Ашхабаде и, конечно, о просьбе
Ташкента доставить им типографию. Единственно, о чем я
умолчал, — это о поцелуе Наташи.
Все трое слушали меня так спокойно и внимательно, как
будто дело происходило на воле, в обычных конспиративных
условиях. Алеша удивил меня еще больше, когда сказал в
заключение:
— Да, ташкентцам надо помочь. При первой возможно-
сти мы обязательно отправим им станок, может быть даже
«американку».
— Непременно пошлите, — поддержал и Аллилуев.
Лядов усмехнулся:
— Удивительные вы люди — сидят за решеткой и вершат
судьбы организации.
Аллилуев горячо возразил:
— Если Владимир Ильич из тюрьмы и ссылки мог ру-
ководить партией и писать листовки, то почему бы и нам не
попытаться помочь, чем можем, хотя бы одной организации?
— Это тем более возможно, — заметил Джапаридзе,—
что на воле остался наш «великий конспиратор» — Максим —
и большинство членов комитета. Максим, конечно, разыщет
нас и установит связь с кем нужно, а тогда...
В этот момент приоткрылась дверь и на миг высунулась
голова рябого солдата.
— Жандарм приехал, братцы, — прошептал он, казаки
на дворе. .
Мы вскочили на ноги. Староста предложил немедленно
забаррикадировать входную дверь.
470
Все столы и скамьи тотчас были опрокинуты и нагромо-
ждены у двери Джапаридзе, староста и остальные мужчины
встали непосредственно за баррикадой, оттеснив женщин на-
зад. Оружия у нас не было. Самое большее, что мы могли
сделать, — это повыдрать ножки из столов и скамей. Но бы ло
уже поздно...
Дверь нашей «камеры» с шумом распахнулась в коридор,
и перед баррикадой выросла массивная фигура знакомого
нам жандармского ротмистра.
— Ага, загородились, господа! — позлорадствовал он,
озирая наше сооружение. — Не беспокойтесь, мы и не с та-
кими штуками справлялись. Ну, так как же, господа? Будем
разговаривать? Нет?
Мы не отвечали.
— Даю вам полчаса на размышление, а тогда уж пе-
няйте на себя.
Ротмистр захлопнул дверь. Теперь угроза расправы была
непосредственной, и все понимали, что наше сопротивление
будет недолгим: нагаек или пуль не миновать.
Внешне мы сохраняли спокойствие. Тимоша даже пошу-
тил над красной рожей ротмистра. Однако настроение было
неважное. Я видел бледные лица, да, вероятно, и сам выгля-
дел не лучше. Тем не менее все настаивали на продолжении
бойкота.
Но тут выступил Сергей Яковлевич. Мы притихли: что-то
скажет наш староста?
— Я и Кирочкин-старший хорошо известны жандарм-
скому управлению, и нам, пожалуй, бессмысленно скрывать
свои фамилии, — начал он. — Меня лично узнал и началь-
ник тюрьмы Валиев, с которым мы встречались раньше.
Я успел пригрозить ему. Но это не гарантирует от предатель-
ства. Предлагаю следующее: мы с Кирочкиным можем со-
гласиться поехать в жандармское управление на допрос. Са-
мо собой понятно, что, кроме нас двоих, мы никого не на-
зовем, и посмотрим, что из этого получится. Во всяком слу-
чае, хуже не будет, а взамен потребуем вывода казаков и
выиграем время.
Другого выхода не было, и мы согласились.
Ровно через полчаса опять явился ротмистр. Он охотно
согласился на предложенный Аллилуевым компромисс и по
нашему требованию тотчас отозвал казаков. Он, видно, сам
опасался прибегнуть к обещанной экзекуции. По-видимому,
на воле продолжались волнения, и жандармы боялись шум-
ных конфликтов. Аллилуева и Кирочкина вскоре увезли в
жандармское управление.
471
ПЕРЕГОВОРЫ
Я живо представил себе, как к воротам нашей обители
подкатывает «черная карета» с маленьким оконцем в двери,
затянутым частой решеткой. Дверь с подножкой у задка ка-
реты. Она широко раскрывается. В глубине черно. Наши то-
варищи один за другим поднимаются на подножку и исче-
зают в чреве кареты.
Дверь захлопывается. Карета срывается с места и в об-
лаке пыли несется прочь... Мне стало не по себе. Хорошо ли
мы сделали, что отпустили товарищей? Не попадут ли они в
ловушку, расставленную жандармами? Не подвергнут ли их
избиению, чтобы добиться признаний? И, наконец, не ока-
жется ли эта жертва напрасной?
По уходе старосты и Кирочкина мы долго стояли груп-
пами и вполголоса переговаривались. Нет, на лицах това-
рищей я не заметил радости, как бывает после избавления
от большой опасности. Кирочкин-младший явно нервничал,
расхаживая вокруг стола.
Я пытался успокоить его:
— Ты зря нервничаешь. Все кончится благополучно, и
они вернутся.
Тимоша отмахнулся:
— Да я вовсе и не волнуюсь, откуда ты взял! Они пра-
вильно поступили.
— Посмотри, как спокойны Джапаридзе и Лядов. Они
же лучше нас знают эти «святые» места.
В самом деле — Джапаридзе и Лядов сидели на подокон-
нике и о чем-то мирно беседовали. К ним подошли Лидия
Николаевна и Раечка. Разговор стал общим. Но Джапа-
ридзе умолк. Его красивое, матово-белое лицо казалось за-
стывшим. Лишь изредка сдвигались брови, а черные глаза
то вспыхивали, то угасали. Нет, и он не был спокоен.
Время тянулось невыносимо медленно. Прошел час...
полтора... Никаких известий «оттуда» не было. Нервы у не-
которых товарищей начинали сдавать.
— Нет! Так больше нельзя! — вскрикнул молодой то-
варищ, подбегая к Джапаридзе. — Надо что-то предпри-
нять!
— Что именно?
— Я предлагаю сейчас же вызвать начальника тюрь-
мы,— предложила Ольга Семеновна, — и потребовать не-
медленного возвращения товарищей.
— А если будет отказано? — спросил Тимоша.
Алеша Маленький тотчас вмешался;
— Поднимем бучу!
472
Джапаридзе призвал к спокойствию:
— Ольга Семеновна права, давайте вызовем админи-
страцию, а насчет бузы потолкуем после.
По нашему требованию явился начальник тюрьмы.
— Что угодно, господа?
По знаку Джапаридзе в переговоры вступил товарищ Ни-
колай (конспиративная кличка члена Городского райкома
Веллера).
— Нам вот что угодно, господин Валнев, — ответил он.—
Прошло уже два часа, как увезли наших товарищей. Мы
требуем немедленного их возвращения, а иначе примем свои
меры...
Вороватые глаза начальника испуганно забегали.
— Не беспокойтесь, господа, я немедленно запрошу
управление...
— Запросите, — согласился Николай. — И не позже как
через полчаса они должны быть здесь.
— Хорошо-с, хорошо-с, пожалуйста! — Начальник козыр-
нул и торопливо вышел из комнаты.
Эти последние полчаса показались еще длиннее, а ми-
нут через двадцать кто-то из молодых уже забарабанил в
дверь. Она неожиданно быстро распахнулась, и мы увидели
бородатое лицо Сергея Яковлевича, а за ним появился и Ки-
рочкин-старший. Все облегченно вздохнули. Не успела еще
закрыться дверь, как мы подхватили прибывших под руки
и увели во вторую комнату, подальше от ушей и глаз
стражи.
— Ну что? Как? Да говорите же скорей! — посыпались
вопросы.
— Рассказывай, Миша, — поблескивая карими глазами,
предложил Аллилуев Кирочкину.
— А чего рассказывать? — смущенно отнекивался Ки-
рочкин. — Ну, привезли нас, ну, посадили за стол, ну, явился
сам начальник жандармского управления...
— Да ты перестань нукать, братень! — перебил Ти-
моша. — Скажи, чем дело кончилось...
Кирочкпн-старший рассердился:
— А ты не суй свой нос, куда не просят! Пусть лучше
Сергей Яковлевич докладывает, я не любитель.
Мы осадили Аллилуева. По обыкновению запустив паль-
цы в бороду, он коротко, но живо рассказал, что было с ними
в жандармерии.
По их настоянию допрос происходил в присутствии про-
курора. Прежде всего от них потребовали назвать свои на-
стоящие фамилии.
— Жандармский ротмистр, который нас допрашивал, не
473
без злорадства сообщил, что мы им и так хорошо известны,
и в подтверждение показал наши фото, сделанные в охранке
при первых арестах. Миша, конечно, рассердился и оборвал
жандарма: «А ежели вы знаете, нечего и спрашивать!»
Мы рассмеялись, а Сергей Яковлевич продолжал:
— Разумеется, жандармы больше всего интересовались
фамилиями других арестованных. Мы отказались отвечать.
Мой друг Кирочкин и здесь поднес им хорошую пилюлю.
«Если бы средн нас были выдающиеся революционеры,—
сказал он, — ваша шпикандра давно бы опознала их и донес-
ла бы вашему благородию». Ротмистр рассердился. «Как,
говорит, они могут опознать, когда вы не дали даже заснять
вас?» Это было так смешно, что мы даже выразили ему свое
соболезнование: «К сожалению, в таком деле ничем помочь
вам не можем». На этом, собственно, все и кончилось...
— Что-то уж очень просто, — заметил Лядов. — И ника-
ких угроз не было?
— Угрозы, конечно, были, но в обычной полицейской
форме: вы, мол, лучше признайтесь, господа, иначе будет
хуже.
— А чем вы объясняете такую странную уступчивость —
от вас ничего не добились, а экзекуцию отменили?
Аллилуев развел руками:
— Забастовка, по-видимому, продолжается, а такой кон-
фликт с нами подлил бы масла в огонь. Они же понимают,
что шум получится на весь Кавказ.
— А мне кажется, нам рано еще успокаиваться, — вме-
шался в разговор Алеша Маленький. — Все может слу-
читься. Мы в их руках...
Я отвел Алешу в сторону.
— Перестань каркать, друг! Среди нас много еще моло-
дых и необстрелянных товарищей, не надо их запугивать
раньше времени.
— Какие же они к черту революционеры, если по ка-
ждому поводу будут пугаться!
Вот и поговори с ним!
НИЧЕГО ОСОБЕННОГО. . .
На несколько дней нас оставили в покое, и мы занялись
организацией нашего быта.
Установили связь с волей. Максим наладил передачу нам
продуктов и денег. С разрешения начальника тюрьмы мы
создали в соседней комнате общую кукню. Нашли.ь своп
«повара п хкухарки». Мужчины по очереди работали на
171
кухне: чистили картошку, кололи дрова, носили воду, мыли
посуду. Женщины командовали нами, во главляя весе iyio
суетню.
Глядя на нас со стороны, можно было подумать, что это
не арестанты, а добровольная коммуна. Все делалось охот-
но, весело, с шутками и смехом. В большинстве это была
рабочая молодежь — крепкая, жизнерадостная, всех нацио-
нальностей Кавказа: русские, азербайджанцы, грузины, ар-
мяне, евреи, нашелся и один немец — Антон Габеркорн.
Впрочем, о национальных различиях тогда мы думали
меньше всего, вернее — совсем не думали. Нас объединяло в
крепкий дружеский коллектив чувство настоящего интерна-
ционализма и братства, преданность общему делу, единство
цели. Я чувствовал себя в большой семье, где каждый готов
постоять за другого, помочь, выручить. Настоящей тюрьмой
здесь и не пахло; о ней напоминали лишь стража за две-
рями да солдаты на улице, перед окнами.
Всем нам не давала покоя одна забота: как выручить на-
ших руководителей и не допустить их разоблачения?
— Сергей Яковлевич, — подошел я как-то к Алли-
луеву,— неужто мы не выручим Алешу и Мартына? Надо
же нам что-то предпринять. Да и вас надо бы...
— А что бы ты предложил? — насмешливо спросил Ал-
лилуев.
— Что? Подкоп, например, или решетку подпилить, — ви-
дите, какая она тонкая?
— Вижу. А ты видишь, кто там шагает?
Я посмотрел. По тротуару вдоль всего корпуса навстречу
друг другу ходили два солдата с винтовками на плечах. Они
видны были лишь по пояс — окна находились на уровне тро-
туара.
— Вот, то-то же, милый друг. Все это не так просто, да
и времени потребует немало. Нас в любой день могут пе-
ревести в какую-нибудь тюрьму, а тогда пиши пропало. Но
в общем мозгуй, парень, мозгуй, а я сбегаю на кухню. —
И он ушел.
Алеша Маленький в своих планах освобождения Джапа-
ридзе и Лядова пошел еще дальше меня. Ему казалось, что
самый верный путь — это вооруженное нападение на охрану.
У нас на воле есть хорошие боевики, бомбы. Дайте только
приказ — и они моментально снимут всю стражу...
Через Максима мы уже знали, что всеобщая забастовка
в городе продолжается. Наш арест взволновал все районы.
Рабочие требуют освобождения политических. Назревает де-
монстрация.
475
Это известие обрадовало нас и в то же время обеспокои-
ло: местные власти поторопятся куда-нибудь угнать нас или
пересадить в более надежное место. Почему же мы бездей-
ствуем? Староста и наши руководители ведут себя так, как
будто ничего не случилось... Но одно странное обстоятель-
ство обратило на себя всеобщее внимание: время от вре-
мени Сергей Яковлевич стал отлучаться из камеры и где-то
подолгу застревал, а по возвращении таинственно перешеп-
тывался с Джапаридзе и Лядовым.
Мы делали вид, что ничего не замечаем, — как полага-
лось в подполье. Однако эти частые исчезновения стали вы-
зывать среди нас разные толки, предположения, споры.
Мы с Алешей Маленьким, Тимошей Кирочкиным и Раеч-
кой тоже разговаривали между собой о странном поведе-
нии старших товарищей; пытались разгадать, о чем они тол-
куют между собою, что делает Аллилуев там, за дверями
нашей «квартиры», у кого бывает и почему это так легко
разрешается администрацией. Наше недоумение перерастало
в тревогу, когда стал уходить и Лядов. Все понимали, что
именно Лядову, уполномоченному ЦК, нельзя попадаться на
глаза тюремщикам и подвергаться риску разоблачения. А он
сам лезет в их логово. Непонятно...
Я не знал, куда деваться от нетерпения, что делать, что
думать. Наконец решил поговорить с Алешей Джапаридзе.
Он мягко улыбнулся, как обычно, обнял меня, и мы стали
ходить из угла в угол большой комнаты.
— Ничего не случилось, дружок. Делается все, что надо
и как надо. Вооружись терпением, успокаивай и других. На-
до, чтобы наши товарищи не обращали на это никакого вни-
мания и занимались каждый своим делом. Хорошо?
— Хорошо, — ответил я, хотя и не получил ответа на
свой вопрос. — Будем ждать...
Но врт однажды вечером из камеры ушли сразу двое —
Аллилуев и Лядов. Это все заметили и насторожились, од-
нако вели себя так, как будто ничего не случилось.
Я считал минуты. . Прошел час, другой — никто не воз-
вращался.
Товарищи стали вслух выражать свое беспокойство. От
волнения я перестал бродить по комнате и присел на матрац
рядом с Алешей Маленьким. Он тотчас зашептал мне на ухо:
— Что-нибудь случилось, друг. Уже два часа, как их нет.
Не чай же они пьют с Валиевым! Надо что-то предпринять...
— Ничего не надо, — успокаивал я Алешу. — Погляди
лучше на Джапаридзе — сидит себе и в ус не дует, а он на-
верняка все знает. Значит, все в порядке.
Алеша покосился на Джапаридзе.
476
— Слишком часто дым глотает, а глаза блестят, как в
лихорадке.
Время шло. Была уже ночь. Окна стали черными. Мы
зажгли лампы.
Я не спускал глаз с двери и все-таки вздрогнул от неожи-
данности, когда она открылась и первым вошел улыбаю-
щийся Аллилуев, а за ним как-то боком прошмыгнул Лядов
с нахлобученной на лоб шляпой и с перевязанной щекой. Ру-
кой он прикрывал вторую щеку и тихонько ныл, как от зуб-
ной боли.
За Лядовым показалась голова тюремщика; он вытянул
шею, пытаясь разглядеть, кого он впустил вслед за Аллилуе-
вым. Но Аллилуев резко захлопнул дверь, оттолкнув не в
меру любопытного надзирателя.
Лядов быстро прошел во вторую комнату, снял шляпу и
сорвал платок. Мы гурьбой окружили его.
Перед нами, широко ухмыляясь, стоял незнакомый чело-
век, плотный, высокий, бритый, в костюме. Лядова, с его же
шляпой в руке.
— Святой! — испуганно вскрикнула Раечка. —
А где же? ..
— Тихо, товарищи! — шикнул Аллилуев. — Все по местам!
Ничего особенного не случилось.
В самом деле — ничего особенного, только вместо пред-
ставителя ЦК нашей партии Мартына Лядова в тюрьму сел
высокий, широкоплечий рабочий Лефас, носивший кличку
Святой. Это был хороший агитатор, стойкий большевик. По
какому поводу попал он в «святые», я не знал. Быть может,
в этом повинно его бледное, продолговатое лицо и длинные
светло-русые волосы, ниспадавшие почти до плеч: в таком
виде богомазы рисовали самого молодого из двенадцати апо-
столов—Иоанна. Только наш «апостол» проповедовал идеи
далеко не христианские. Сейчас он, хитро прищурив глаза,
озирал наши изумленные лица и довольно ухмылялся: вот,
дескать, как здорово мы надули тюремщиков, каково?.. По-
видимому, ему даже в голову не приходило, что он совер-
шил самоотверженный поступок и что он может жестоко по-
платиться за это. По правде говоря, подобные мысли тогда
мне тоже не приходили в голову: ведь Лядов на воле гораздо
нужнее партии, чем Лефас, о чем же толковать?
Разумеется, каждому из нас очень хотелось узнать по-
дробности неожиданного обмена, так просто организованного.
Однако никто не позволил себе даже заикнуться об этом.
Нас интересовало только одно — благополучно ли ушел Ля-
дов? Не схвачен ли за воротами тюрьмы?
477
ЕЩЕ ОДНО ДИВО ДИВНОЕ
Ни один побег из тюрьмы не казался мне таким бесшум*
ным и таинственным, как исчезновение Лядова.
В самом деле — как это могло случиться? Стража, стояв-
шая в коридоре за дверью нашей камеры, вместо Лядова
впустила Лефаса. Надзиратель, кажется, заподозрил что-то
неладное и кинулся было вслед за Лефасом. Хорошо, что Ал-
лилуев решительно оттолкнул его назад и сам захлопнул
дверь. Ловко!.. Но как все-таки? Где они переоделись?
У кого? Как выскочил на волю Лядов? Ведь стража со всех
сторон! И, наконец, почему до сих пор не заметно ни ма-
лейшего беспокойства со стороны администрации? Вот что
значит выдумать фамилии, не дать заснять себя, не пока-
заться во время переклички жандармам и вынудить шесть-
десят четыре арестанта принять лишь по счету, как прини-
мают арбузы! Теперь, даже если бы и открылась «пропажа»,
все равно нельзя будет установить, кто бежал и кто сел
взамен, — по количеству все на месте. К нашему старосте
мы прониклись еще большим уважением. Это он, конечно,
накрутил. Великий мастер! А как бы хотелось узнать по-
дробности!
Теперь все наши помыслы сосредоточились на Алеше
Джапаридзе. Ведь он еще за решеткой. Как бы и его по-
скорее выпустить на волю?.. По-видимому, Аллилуев на-
щупал какой-то верный способ, но -обменять» сразу двух,
очевидно, нельзя было. Значит, это может случиться, не се-
годня, так завтра или через недельку.
Мы с Тимошей и Алешей Маленьким так уверовали во
всемогущество Аллилуева, что ждали исчезновения и Джа-
паридзе с минуты на минуту
— Очень плохо, — говорил мне по секрету Тимоша.—
Пас того и гляди в тюрьму переправят, тогда все пропало и
ему каюк. Сибирь верная.
И, как бы в подтверждение опасений Тимоши, сегодня
вечером нам огласили приказ высшего начальства: половина
арестантов, то есть ровно тридцать два человека, отправля-
ются по этапу в Карсскую крепость, а остальные пока задер-
живаютс/i в Баку. Пропал Джапаридзе! А вдруг его тоже
отправят в Карс?..
Известие вызвало среди нас общую тревогу. Кого? Куда?
С кем? Кто остается? ..
Обеспокоилась и беспечная на вид Раечка.
— Как это нехорошо получается! — пожаловалась она
мне. — Одни остаются, других угонят. Глядишь, и ты уле-
тишь бог знает куда, а я...
478
— Л что особенного? Не впервые — сдержанно заметил я.
Раечка отвернулась:
— Тебе все равно, конечно. Привык носиться...
— А тебе?
— И мпе тоже! — резко отчеканила девушка, отходя прочь.
Странно — почему она сердится? Вот если ее разлучат с
Алешей, тогда другое дело. II вдруг передо мной всплыл
образ Наташи, глубокая синь ее умных глаз и.. Где-то она
теперь? Вспомнился и Миша Кудрявый. Бедный юноша, как
он рвался к свободе, как хотел первым, обязательно первым
поднять знамя восстания!
После объявления приказа я заметил, как наш староста
отвел в сторонку Джапаридзе и могучего гру ина Георгия
Георгобианп. В медно-рыжей шапке густых волос, его боль-
шая голова сияла как солнце С первого взгляда в нем чув-
ствовались непомерная силища и несокрушимое здоровье.
А если прибавить сюда еще и грузинский темперамент, то
весь Георгий будет как на ладони. Не зря он назывался
Георгий Большой. Для таких людей тюремная клетка и без-
действие— самое тяжкое наказание.
Но что они втроем так горячо обсуждают? Да и что мож-
но предпринять, когда половина арестованных отправляется
в Карс сегодня же ночью? Побег на пути к вокзалу? Че-
пуха! У нас будет надежная охрана. Впрочем, все может еще
обойтись, хорошо, если Аллилуев и Джапаридзе не попадут
в список отправляемых по этапу, а останутся в Баку. Тогда
мы можем надеяться еще на один «обмен». Остается только
ждать вызова.
В большой тревоге, в спорах и предположениях время
пролетело быстро
В нашу квартиру-«камеру» вошли начальник тюрьмы Ва-
лиев и жандарм со списком в руках.
— Господа, — начал жандарм, — сейчас я вам прочитаю
список лиц, отправляемых в Карс Через полчаса будьте го-
товы к выходу.
По знаку старосты мы сбились в кучу и приготовились
слушать.
Джапаридзе опять встал позади всех. Чувствовалось
большое напряжение — решалась судьба половины това-
рищей.
Жандарм начал читать тот самый список, который был
составлен при аресте под ложными фамилиями. Каждый вы-
крикивал «есть», но на глаза начальству не показывался.
Я с крайним нетерпением ожидал вызова Джапарнчле и
Аллилуева. Вызовут или нет? Будет Джапаридзе на свободе
пли поедет в Карс?
479
Конечно, ложные фамилии всех я не мог запомнить, но
по откликам на вызов многих узнал. Первыми в списке ока-
зались два брата Кирочкиных, Лидия Николаевна Бар-
хатова, Антон Габеркорн, Ваня Черногородский, Николай,
Ольга Семеновна, Лефас, который откликнулся за Лядова,
Алеша Маленький, Раиса Коновалова, я и другие. Когда
была названа фамилия Ломинадзе, из-за наших спин глухо
откликнулся сам Джапаридзе.
Я вздрогнул. А вслед за ним был назван Сергей Яковле-
вич Аллилуев.
— Это, разумеется, я, — засмеялся Аллилуев. — Жаль,
что придется расстаться с такой прекрасной квартирой.
Итак, Джапаридзе и Аллилуев едут с нами в Карс. Ка-
кая страшная неудача! Но какого-либо замешательства или
огорчения на их лицах я не заметил.
— Собирайтесь, товарищи, — спокойно объявил Алли-
луев, — будем прощаться.
Собирать, собственно, было нечего, и мы стали про-
щаться. Я подошел к Джапаридзе.
— Как же так? — сказал я в полном отчаянии. — Одного
выручили, а вы едете с нами. Это же...
Он улыбнулся. »
— Не беда, голубчик, не беда. Что-нибудь придумаем. Ты
только помалкивай, Соломончик.
— Соломончик? — удивился я. — Ах, да, это, конечно,
Раечка разнесла...
— А что, — рассмеялся Джапаридзе, — звучит совсем не-
дурно! Глядя на твою личность, ни один шпик не подумает,
что Соломончик — это ты и есть. Очень хорошо.
Кстати сказать, эта кличка так ко мне прилипла, что
много лет спустя в своих воспоминаниях «Пройденный
путь» Сергей Яковлевич не забыл упомянуть Павла-Соломон-
чика...
Ровно через полчаса все сборы уже были закончены. Про-
щаясь с оставшимися друзьями, кое-кто даже уронил
слезу — так мы сжились за эти семь или восемь дней. Кто
знает, когда еще встретимся и какая судьбина ожидает ка-
ждого из нас.
По знаку Аллилуева, югда нас стали вызывать на вы-
ход, все товарищи сгрудились у двери. В комнату опять яви-
лись начальник тюрьмы и жандарм со списком. В коридоре
у раскрытой двери встали два солдата с винтовками, за ними
виднелась тюремная стража, мимо которой должны прохо-
дить вызываемые на улицу.
Я встал рядом с Джапаридзе: а в^руг понадобится и моя
помощь... Для чего? Вот этого я не знал, но не сводил глаз
480
с него. С другой стороны стояли Аллилуев и грузин Георгий
Большой.
— До свидания, дружок, — шепнул мне на ухо Джапа-
ридзе и незаметно для других пожал руку. — Ни гу-гу!
Встань за спиной Георгия.
У меня так заметалось сердце, что я боялся, как бы оно
не выскочило наружу. Что-то будет?..
Первыми, как и в тот раз, вызвали одного за другим
братьев Кирочкиных.
— Идем, идем! — закричал Тимоша, рывком проходя в
дверь между двумя солдатами. — До свидания, товарищи!
Не бойтесь, мы не потеряемся, здесь два ряда стражи
стоят!
Нас торопили, и это оказалось на руку. Вызывая на вы-
ход, жандарм даже подгонял:
— Живей, живей, господа!
Я стоял как на угольях, ожидая вызова Ломинадзе,—
так именовался Джапаридзе в списке. До него прошло боль-
ше половины отъезжающих.
Когда жандарм крикнул: «Ломинадзе!», я почувствовал,
как вся кровь хлынула к лицу. Начинается!..
Однако ничего особенного не случилось, только вместо
Джапаридзе шумно отозвался Георгий Георгобиани и мигом
ринулся в коридор.
— Постойте, постойте! — позвал было его начальник
тюрьмы — Надо же отметить...
Аллилуев резко оборвал:
— Все в порядке, Валиев, не старайтесь!
Начальник сразу осекся, а жандарм уже вызвал меня и
вслед Алешу Маленького.
Чисто сработано, ничего не скажешь. Алеша Джапаридзе
остался в Баку, а через некоторое время он уже окажется на
воле. Ура!
В этом деле меня поразило еще одно странное обстоя-
тельство— власть Аллилуева над начальником тюрьмы. Ва-
лиев даже побагровел от крика нашего старосты и все же
смолчал. Вот диво дивное!
ИНЦИДЕНТ ИСЧЕРПАН
Итак, период полутюремного заключения кончился. Нас
превратили в настоящих арестантов и в этапном порядке,
то есть под усиленным конвоем, через попутные, пересыль-
ные тюрьмы, этапы отправляют в настоящую тюрьму — в
Карсскую крепость,
481
Нельзя сказать, чтобы я был слишком опечален этим:
теперь мне представлялась полная возможность испытать на
себе царские застенки, в которых томятся политические за-
ключенные, проверить свою выдержку, закалить характер.
Алеша Маленький отнесся к перемене судьбы равно-
душно. Он уже изведал прелести неволи и не ждал ничего
нового. Для него тюрьма — лишь прелюдия к какому-то ве-
ликому испытанию, которое ждет его впереди. Он убедил
себя в том, что ему предстоит совершить необыкновенный
подвиг и в тяжких муках умереть за счастье народа. Джор-
дано Бруно, сожженный на костре за свою идею, был его
идеалом, примером стойкости и мужества. Я не пытался раз-
бить его веру в свою высокую миссию, но категорически
утверждал, что погибнуть, да еще в муках, совсем необяза-
тельно. А мне будущее почему-то всегда представлялось в
радужном свете: героическая борьба и победа революции,
торжество социализма, радость и счастье уцелевших в борь-
бе и, конечно, мое счастье. Бедный Алеша! Тогда мы даже
не представляли себе, как близок его час — час испыта-
ний. ..
Окруженные ротой солдат с винтовками наготове, три-
дцать два арестанта прибыли на вокзал. Здесь нас встретила
огромная толпа народа и наши товарищи, своевременно уве-
домленные старостой. Бакинцы — народ любопытный, горя-
чий, в любую минуту готовый вспылить и нашуметь. Невзи-
рая на угрозы и окрики командира отряда, толпа со всех
сторон обложила солдат и хлынула на перрон, к арестант-
скому вагону. Цепь солдат оттиснула нас и едва не смеша-
лась с арестантами. Перрон был освещен, и только здесь я
заметил, что ротой командует уже знакомый нам командир,
а рядом с Раечкой шагает рябой солдат Илюха. Он тоже
узнал нас и приветствовал своей широченной, бесхитростной
улыбкой.
— Значит, того... угоняют вас, барышня? И далече?
— Тебе лучше знать, Илюша, — упрекнула Раечка, — ты
гонишь пас, не я...
Солдат смутился:
— Служба трег пятая! Я бы хоть сичас отпустил...
— Ну, и за это спасибо. Прощай, рязанец!
— Н<с прости, барышня хорошая.
В вагон! В вагон загоняй! — неистово орал командир.
О'. » 'я толпу, солдаты оцепили вагон и быстро сдали
нас । ! о.ап1 л, которые будут охранять своих пленников до
пер гапа.
Я г время искал глазами наших товарищей, по, только
поднявшись на ступеньки вагона, заметил в толпе кудлатую
голову Mai-сима, а рядом Зару. Я махнул нм рукой и крик-
нул во весь голос:
— До свидания, товарищи и! Да здравствует
Меня быстро втолкну ш в вагон. Точна ответила разно-
голосым шумом. Я бросился к окну и еще pa i увидел Мак-
сима. С узелком в руках, он пробирался к нашем) вагону.
— Несет передачу, — догадался Тимоша, оказавшийся
рядом со мной. — Староста! Прими передачу!
Аллилуев тотчас обратился к старшему конвойному, но
тот решительно отказал:
— Никаких передач от посторонних принимать не при-
казано.
— Ах, вам не приказано! В таком случае мы поговорим
иначе. Товарищи! — обратился староста к нам. — Конвой от-
казывается принять передачу с воли. Давайте-ка его попро-
сим хорошенько, — он сделал выразительный жест кулаками
и показал на окна.
Мы шумно отозвались:
— Дава-ай!..
В то же мгновение раздался оглушительный треск, и
оконные стекла вагона вылетели вон. Это вызвало страшный
переполох среди стражи и на перроне. Конвойные обнажили
шашки. Толпа с угрожающими криками двинулась на коман-
дира отряда. Перепуганный насмерть старший конвойный
выскочил из вагона, принял от Максима узелок с деньгами
и продуктами и торопливо отдал его старосте.
Староста взял узелок и назидательно заметил конвойному:
— В следующий раз, господин унтер, не бузите—хуже
будет.
Оказывается, не мы набузили, выбивая окна, а сам на-
чальник конвоя. Словом, инцидент был исчерпан, и наш
поезд отошел от вокзала на двадцать минут раньше срока.
НЕ АНЕКДОТ, А БЫЛЬ...
В арестантском вагоне я ехал впервые. Ничего особен-
ного— обыкновенный вагон третьего класса. На окнах гу-
стые железные решетки. Остатки стекол торчали, как зубы
хищных зверей. Верхние и нижние полки. Никаких купе не
было. У дверей в обоих концах вагона с обнаженными шаш-
ками стоят конвойные солдаты. Над их головами, над при-
толокой двери, висит по одному фонарю с проволочной сет-
кой. Горят стеариновые свечи, а может быть и сальные.
В единственном купе около двери пребывает сам старшой.
В вагоне было сумрачно. Конвойные стояли недвижно,
483
как статуи. Оживленными были только мы, арестанты. Си-
дели группами, кому как хотелось. Рядом со мной примости-
лись Алеша Маленький, Кирочкин-младший— Тимоша, ко-
нечно, Раечка и Николай. За время нашего пребывания в
тюрьме-коммуне Николай заработал еще одну кличку —
«Жених». Он усерднее всех помогал женщинам на кухне, за
всеми весьма галантно ухаживал и особенно за Раечкой.
Над ним добродушно посмеивались и прилепили ему эту до-
полнительную кличку.
После шумного дебоша на вокзале мы немного притихли.
Говорили вполголоса, вспоминали детали проводов, строили
разные предположения — как встретят нас на тифлисском
этапе, куда посадят. А я все старался разгадать, каким об-
разом обменяли Лядова на Лефаса и почему начальник
тюрьмы побаивался нашего старосты. Теперь мы с каждым
часом удалялись от Баку, и мне казалось, что для конспира-
ции уже нет оснований и Сергей Яковлевич без риска может
рассказать нам эту тайну. В самом деле, он не стал отнеки-
ваться и, ко всеобщему удовольствию, согласился рассказать
нам о закулисной механике обмена.
Мы собрались посредине вагона всей группой. На уголке
нижней полки устроился Аллилуев и начал было рассказы-
вать. Но вдруг раздался окрик конвойного;
— По местам! По местам!
Староста немедленно запротестовал и потребовал началь-
ника конвоя. Тот явился, заметно испуганный.
— Что случилось, господа?
— Так что воны собрание учинылы, — отрапортовал кон-
войный-украинец.
Аллилуев перебил его;
— Никакого нарушения порядка здесь не было, бежать
мы не собираемся. Ваше дело, господин унтер, — строго
охранять нас и благополучно довезти по назначению. А как
мы сидим в нашем вагоне, все вместе или врозь, и о чем раз-
говариваем— никого не касается. Вы знаете, мы люди нерв-
ные и в случае чего...
— Пожалуйста, пожалуйста, господа! — поспешил со-
гласиться унтер. — Располагайтесь, как вам будет удобнее.
Только, прошу, тихо...
— Тише воды, ниже травы! — отозвался Кирочкин-млад-
ший, молитвенно сложив на груди руки.
Видимо желая поддержать свой авторитет, унтер круто
повернулся и прикрикнул на часового:
— Встань на место, болван!
Тот вытянулся в струнку п недоуменно выкатил глаза.
— Слухаюсь, господин унтер!
484
А когда унтер скрылся в своем купе, часовой сердито
проворчал:
— Вот дурна дитына: стою на мисти, а вин каже: «Встань
на мисто», — та ше лается.
Уладив этот маленький иниидент, Сергей Яковлевич сел
на уголок скамьи п продолжал рассказ:
— Начальником нашей тюрьмы, как вы знаете, оказался
Валиев. Это бывший урядник, в прошлом проворовавшийся
пьяница. Года два тому назад он провожал меня в тюрьму,
и теперь я узнал его. А он даже обрадовался, увидев меня
в числе свои подопечных. Сначала я не понял, чему он ра-
дуется. Но вскоре все выяснилось. Однажды он явился к нам
на кухню и, отозвав меня в сторонку, этаким шепотком попро-
сил выдавать для его семьи хотя бы одну обеденную порцию
из нашего общего котла. При этом самым жалостным голосом
пояснил: «Я, видите ли, попал в безвыходное положение.
Проклятый полицеймейстер Юзбашев содрал с меня за ме-
сто начальника тюрьмы целых триста рублей! Теперь я гол
как сокол, а на шее семья и есть просит». Признаться, това-
рищи, я не сразу сообразил, как надо поступить в таком
необычном случае — дать нашему тюремщику обед или не
дать? — Аллилуев прервал рассказ и, запустив свои пальцы
в бороду, обратился к нам: — А как бы вы поступили на
моем месте?
— Я бы не дал!—тотчас отозвался Кирочкин-младший.
— А я бы дал, — сказал старший.
— Но это же беспринципно! — возразила пропагандистка
Ольга Семеновна. — Кормить наших врагов?!
— Что же тут плохого?—вмешалась и Раечка. — Поду-
маешь, важность какая — одна порция!
— Конечно, выделить один обед из шестидесяти четырех
ничего не стоит, — заметил я, — но получается уж очень по-
христиански— делать добро за зло...
Аллилуев прервал нашу дискуссию:
— А я вот решил стать христосиком и на свой страх и
риск начал подкармливать семью тюремщика.
— Ого! Самовольничал, староста! — не то всерьез, не то
шутя попрекнул Николай.
— Да, да! Я стал выдавать обед Валиеву. Он расчувство-
вался и повел себя со мной запанибрата, как старый знако-
мый, чуть ли не родственник. Я тотчас рассказал об этом
Лядову и Джапаридзе. И вот тут-то возникла гениальная
идея... — Аллилуев поднял палец вверх и скользнул взгля-
дом по нашим напряженным лицам.
— Ну, ну, какая же это идея? — послышались нетерпе-
ливые возгласы.
485
— Теперь вы уже знаете, какая, — усмехнулся старо-
ста,— а тогда это был ход конем». Использовать выдачу
обеда как ниточку, а оторую можно ухватиться и вытянуть
на волю товарища Лядова, а -<а ним и Джапаридзе. Здорово?
Вот то-то же! А получилось эго очень просто. Я как-то на-
мекнул Валиеву: Хорошо бы выпить разок, да вот беда —
негде». Вальев подумал, почесал в затылке и этаким заиски-
вающим голоском предложил: «А вы ко мне зайдите. Прямо
из коридора по лестнице вверх и упретесь в дверь. Надзи-
ратель будет предупрежден». Отсюда и началось. В тот же
вечер мы отправились к начальнику вдвоем с Лядовым. Там
уже все было готово, за наши деньги, понятно, — бутылка
вина, обильная закуска и все прочее. Мы пригласили за
стол самого Валиева и его жену. Вино быстро развязало
языки. Сначала мы разговаривали о разных житейских де-
лах, о ценах на продукты, о дороговизне, о трудностях. Жена
Валиева пожаловалась на свое бедственное положение, вы-
разила благодарность за нашу поддержку и откровенно об-
ругала полицеймейстера за взятку, которая довела мужа до
ручки.
Это был совершенно ясный намек: нельзя ли, мол, выру-
чить нас из беды, а мы тоже... Словом, пирушка с тюрем-
щиком оказалась весьма полезной. Вскоре мы дали знать на
волю, чтобы приготовили деньги и товарища для известной
вам операции. В течение одной недели все было улажено,
столковались и в цене — пятьсот рублей за человека. Мы
предполагали сначала обменять Лядова, а потом и Джапа-
ридзе.
Раечка нетерпеливо подгоняла рассказчика:
— Сергей Яковлевич, дорогой, да ты скажи лучше, как
все эго происходило, не тяни, пожалуйста!
Аллилуев улыбнулся одними глазами и продолжал наро-
чито медленно, спокойно:
— Все происходило до смешного просто, сам Лев Тол-
стой не мог бы выдумать проще. Валиев проявил чудеса
изобретательности и осторожности. С его сО1Ласия в ночь
обм на к нему на квартиру с воли пришли наши «гости» —
инженер Гальперин и товарищ Лефас. По совету Валиева
Лефас дол :ен был явиться в бурке и широкополой шляпе.
К тому же часу пришли по вызову Валиева и мы с Лядо-
вым.
Встреча с товарищами была радостной. Мы обнялись и
расцеловались. Но Валиев волновался и торопил нас поско-
рее закончить задуманную операцию:
«Переодевайтесь, господа! Переодевайтесь скорее, время
не терпит!»
486
Лефас проворно переоделся в костюм Лядова, а тот па-
дел б)рку и шляпу Лефаса. Но тут всем нам бросилась в
глаза опасная неувязка: Лефас оказался выше Лядова и
без бороды, а Лядов с порядочной бородкой. Как быть? Тю-
ремная стража, мимо которой должен будет пройти Лядов
на улицу, может заметить внезапное превращение бритого
гостя в бородатого и задержать беглеца. Валиев тотчас на-
шелся и предложил сию же минуту сбрить бороду. Лядов
сбросил с плеч бурку, снял шляпу и сел на стул. «А кто бу-
дет брить? — спросил он.—Я сам никогда не брился». На-
чальник предложил свои услуги сг бритвенный прибор с мы-
лом. Можете себе представить, какое это было зрелище! —
лукаво щурясь и ероша бороду, воскликнул 'Кллнлуев. — На
стуле сидит уполномоченный Центрального Комитета самой
что ни на есть крамольной партии, а вокруг него с бритвой
и мыльницей в руках суетится начальник тюрьмы, торопясь
поскорее сбыть с рук опасного арестанта.
Вы сами понимаете, что момент был крайне напряжен-
ный, но все выглядело до того забавно, что мы еле сдержи-
вались от смеха, особенно Лефас. Он фыркал в руку и отво-
рачивался в сторону, боясь обидеть усердно работавшего на-
чальника.
— Да, это была сценка для богов! — со смехом вставил
сам Лефас, сидевший рядом со старостой. — Я боялся лоп-
нуть от натуги! А Лядов настолько обнаглел, что то и дело
подзуживал Валиева: «Поосторожней, начальник, не об-
режьте! .. Осторожно!» А тот даже посерел от страха, руки
дрожат, ноги спотыкаются, на лбу выступил пот.
От взрыва хохота тридцати двух арестантов дрогнули
остатки стекол в вагоне. Конвойные испуганно схватились за
шашки, из закутка выскочил унтер. Староста продолжал
рассказ:
-— Через несколько минут клочья от бороды Лядова уже
валялись на полу. «Готово! — с облегчением заявил Валиев,
складывая бритву и швырнув ее на подоконник. — Одевай-
тесь поскорее — и с богом». Лядов что-то сострил насчет бо-
га и вторично облачился в бурку и шляпу Лефаса. Валиев
критически осмотрел его, посоветовал поглубже натянуть
шляпу на лоб и, перекрестившись, выпроводил опасных го-
стей п вышел вслед за ними.
Можете себе представить, как мы с Лефасом волновались
в ожидании возвращения Валис а! Две-три минуты noi а-
лпсь нам вечностью. А я просто не знал, kj да деваться от
страха и волнения. А вдруг сорвется?!
Начальник вернулся сияющий: «Слава богу, проводил!»
Я был так рад и благодарен этому прохвосту, что
487
пожал ему обе руки, а про себя подумал: «Быть может, это
единственное хорошее дело, которое ты сделал в своей жизни,
сукин сын!»
Мы с Лефасом собрались было уходить, как вдруг Ва-
лиев испуганно схватил его за руку: «Господа, — сказал он,
показывая на лицо Лефаса, — ведь этот бритый, а тот был
с бородой. Как же он пройдет в камеру?» Не долго думая,
Лефас перевязал щеку носовым платком, схватился руками
за подбородок и, заныв, как от зубной боли, двинулся к вы-
ходу на лестницу, а я за ним... Остальное вы уже сами ви-
дели,— закончил Аллилуев.
Мы разразились неистовыми аплодисментами и новым
взрывом поистине гомерического хохота. И только сам Ал-
лилуев беззвучно ухмылялся в бороду, поблескивал умными
глазами.
Конвойные смотрели на нас как на сумасшедших, но то-
же не могли удержаться от смеха.
Солдат-украинец развел руками в полном недоумении:
— От шибеники, их в тэмницу гонють, а воны, як стри-
гуны, регочуть. Що таке робится на свиты? ..
В МЕТЕХСКОМ ЗАМКЕ
Вот и угоди человеку! Давно ли, кажется, я таял от во-
сторга, любуясь Тифлисом с горы св. Давида? А вот теперь
уже не то: и город мне не понравился, и встреча показалась
слишком торжественной...
По выходе из арестантского вагона мы сразу попали в
шпалеры солдат. Они стояли в два ряда, плечом к плечу, вы-
ставив в нашу сторону стальную щетину штыков. Этот ко-
лючий коридор тянулся через весь вокзал, до самой пло-
щади. Здесь нас торопливо окружили двойной цепью кон-
ных драгун и казаков с шашками наголо. А за ними шумела
густая толпа народа.
В такой «торжественной» встрече не было ничего прият-
ного. Но я сразу поднялся в собственных глазах: если на ка-
ждого безоружного революционера выставляют по два-три
солдата, вооруженных, как на войну, значит, нас панически
боятся, значит, на воле не все благополучно, под ногами на-
ших врагов горит земля. И мы не просто арестанты, мы—
пленники, которых рано или поздно освободит революция.
Так я думал, шагая ряцом со своим дружком Алешей! Он был
настроен не так радужно:
— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь...
488
По булыжным мостовым уже знакомого мне города нас
гнали почти бегом, наседая сзади конями, угрожая шашками.
Но мы умышленно замедляли шаг. Настроение у всех това-
рищей было бодрое, боевое. Наш староста и могучий грузин
Георгий шли сзади, то и дело осаживая казачьих коней, на-
пиравших на последний ряд.
По обоим тротуарам нашу процессию сопровождали тол-
пы любопытных. Оттуда доносились какие-то выкрики, за-
глушаемые руганью драгун и казаков. Несколько раз толпу
разгоняли нагайками. Тротуары на некоторое время пустели,
а вскоре опять наполнялись народом. Нет, «на Шипке» не
все спокойно.
Но куда это нас гонят? Вот знакомый мост. Здесь мы
как-то стояли с веселым грузином Вано, который всерьез
предостерегал меня не попадать в древний замок Метехи.
«Гиблое место, — сказал он, — могила!»
На темном фоне ночного неба я вновь увидел совсем уже
черную громаду замка. Он стоял на каменной отвесной скале,
как гигантский могильный холм, увенчанный крестом пра-
вославной церкви. Я показал на него Алеше. Тот пожал пле-
чами:
— Ничего особенного, тюрьма как тюрьма.
А у меня, признаться, морозец пробежал по коже. Не
туда ли нас запрут?
Мы прошли еще одну пли две улицы и вдруг уперлись в
громадные железные ворота, врезанные в каменные стены.
Скрежеща петлями, они медленно раскрылись на две сто-
роны, как челюсти допотопного чудовища. Пленников толк-
нули вперед, и железная пасть проглотила нас, как мелкую
рыбешку. Стража осталась за воротами. Мы оказались в
обширном дворе, обнесенном высокими стенами и корпу-
сами тюрьмы. А вот и церковь: мы в Метехи!
«Вот оно, — подумал я, — испытание начинается, кре-
пись, Рыжий».
В сопровождении тюремной стражи и старшего офицера,
командовавшего конвоем, нас ввели в контору.
Небольшая каменная комната с тяжелыми сводами на-
поминала склеп. За столом сидел начальник тюрьмы — по-
жилой человек с серым, неподвижным лицом, с толстыми,
отвислыми губами. Тупые глаза казались безразличными ко
всему на свете.
Конвойный офицер положил прред ним список новопри-
бывших.
— Тридцать два человека, — сказал он, — примите.
Глаза начальника бездумно прошлись по списку.
— Можете идти!
489
Офицер ушел, и мы остались в полной власти настоящих
тюремщиков, в настоящей тюрьме, именуемой Метехским
ЗаМКОМ.
Быстро закончив формальности, нас тотчас развели по
камерам.
Меня и братьев Кирочкиных повели куда-то наверх. Впе-
реди по каменной лестнице неторопливо шел старенький
надзиратель с ключами на поясе. Он заметно сутулился, по-
кряхтывал и, видимо, чувствовал бремя лет. Хмурое лицо его
выглядывало из мохнатой бороды, как гриб сморчок из мха,
нависшие брови скрывали глаза. Я пробовал заговорить с
ним. Он молча отмахивался. Младший Кирочкин подшу-
чивал:
— Не приставай, Соломончик, — видишь, старик немой.
Неизменно серьезный и строгий, Кирочкин-старший тот-
час осадил брата:
— Брось, Тимошка, не трогай старика. Им запрещается
разговаривать с арестантами. Понял?
Надзиратель оглянулся и буркнул полушепотом:
— Так оно и есть...
Тимофей громко рассмеялся:
— А я думал, вы немой, дедусь, извиняюсь!..
Его смех прозвучал здесь неуместно, как на кладбище.
Мы были на втором этаже и шли по длинному полутемному
коридору, похожему на туннель. По обеим сторонам тяже-
лые двери, обитые железом. Тусклый свет, спертый воздух,
тишина. Побрякивая ключами, двое тюремщиков размеренно
шагали взад и вперед по коридору. Все это было мне знакомо
лишь по книжкам.
У одной из дверей пас остановили. Надзиратель молча по-
гремел ключами и отпер камору. Толстая, массивная дверь
как бы нехотя, с неприятным скрежетом, распахнулась, и мы
очутились в клетке. За нашими спинами дверь захлопнулась.
Мы остановились посредине камеры и молча осмотрелись.
Голые стены, единственное окно, пересеченное железными
прутьями. В у1лу большой ушат, накрытый деревянной крыш-
кой. На каменном полу валялись два матраца. К стене при-
винчена была единственная откидная койка с железной сет-
кой. Камера маленькая, душная, — очевидно, одиночка. Зна-
чит, и в Тифлисе, так же как и в Баку, для нашего брата не
хватает мест. Вечерний свет из окна падал на дверь с круг-
лым отверстием — там что-то поблескивало. Не глаз ли?
Первым пришел в себя Тимофей:
— Как вам нравится новая квартира? Как тигры в клетке!
— Бывает хуже, — утешил Михаил, спокойно усаживаясь
на матраце.
490
Я. гак всегда, верил в лучшее и выразил надежду, что
'здесь нас долго не задержат, мы же в Карс направлены.
— А там, говорят, тюрьма новенькая, с иголочки —съяз-
вил Тимофеи, — сиди не хочу!
— Тебе бы только балагурить, Тимошка, — проворчал Ми-
хаил, — а ты в революцию полез. Садись-ка вот на этот блин
и радуйся.
Тимофей тотчас уселся рядом с братом, нимало не сму-
щенный.
— Ну, сел. . . Так что? Думаешь, плакат! буду? Черта с
два! И что ты меня за мой веселый характер зудишь, леший
хмурый?
— Ладно, братень, — примирительно сказал Михаил, — не
время счеты сводить Давай-ка лучше матрацы осмотрим, нет
ли там зверья какого.
Братья занялись матрацами, а я стал отвинчивать койку.
Ложиться на грязный пол мне не хотелось, но все же я пред-
ложил Михаилу.
— Ты у пас самый старший товарищ, ложись-ка, брат, на
эту койку.
Михаил неторопливо повернул голову, покосился на меня,
на койку, на матрацы.
— Ложись ты сам, а мы с братенем рядышком устроимся.
Тимоша вдруг вскочил на ноги и уставился на ушат:
— А это еще что за учреждение?
— Царский туалет, — невозмутимо разъяснил Михаил,
тоже поднимаясь, — парашей именуется.
— Значит, все трос. . сюда?
— Сейчас увидим, — Михаил подошел к двери и молча
грохнул в нее своим здоровенным кулаком.
По коридору загудело.
В «глазок» тотчас зашипел скрипучий голос:
— Тихо, тихо, нечистая сила! Чего надо? В карцер за-
хотел?
— Открывай дверь, старик, живот схватило, — ответил
Михаил.
Надзиратель неохотно отпер дверь.
— Полагается в парашу... того... этого...
— Мы не воры, а политические, — отрезал Михаил, ухва-
тившись за край двери. — Понял, старик?
— JI кадушку отсюда долой! — потребовал Тимоша.
— Да тише вы орите' шипел шарик. — От начальства
приказу нет, чтобы тоись того... это самое Завтра до-
ложу. .
— Ведите, говорю, — угрожающе наседал Михаил,—
скандал устроим, всю тюрьму взбаламутим!
491
Растерявшийся надзиратель выпустил Михаила из камеры
и поторопился запереть дверь.
Тимоша торжествовал:
— Видал, как мы его осадили! А ты говоришь — тюрьма...
Легкость первой победы порадовала нас и подняла на-
строение. Хотелось даже созорничать как-нибудь, но предлога
не оказалось.
Михаил вскоре вернулся. Дверь опять захлопнулась.
В «глазке» зашевелилась борода надзирателя:
— Тихо, ребята... Начальство, значит, запрещает шуметь,
добром прошу.
— Ну, ежели добром, можно и потише, — согласился Ти-
моша, укладываясь на матрац.
Так началась наша жизнь в Метехском замке.
БЫВАЕТ ХУЖЕ
Чудесная штука сон! Во сне вы все забываете, отдыхаете
от дневных треволнений, набираете силы, а утром встаете све-
жим и радостно встречаете солнце. Бессонница плоха и на
воле, в тюрьме же просто невыносима. Бакинскую «квартиру»
я не считал тюрьмой, там было слишком свободно, интересно,
порой даже весело. Там я спал так же крепко, как на воле.
А здесь? В резиденции грузинских царей?
Здесь я долго не мог заснуть, друг читатель. Братья Ки-
рочкины давно уже похрапывали, и так ровно, спокойно,
словно у себя дома. Прильнув друг к другу спинами, они ле-
жали на одном матраце, а второй заменил им подушку. Ноги
в чулках. Ботинки выстроились вдоль стены — две пары ря-
дышком.
Откидная койка оказалась длинной и узкой, как книжная
полка. Лежать на ней было жестко и неудобно. Железная
сетка холодила. Я положил под себя пальто — все равно
скверно. Давила тишина, глухая, угрюмая, подстерегающая.
Ленивые шаги дежурных тюремщиков доносились слабо, как
сквозь вату: шмыхх-шмыхх! шмыхх-шмыхх!
Дрынь! Дрынь!.. Ключи позвякивали то ближе, то дальше.
Во сне братья царапали себя ногтями: уже не клопы ли на-
пали? Кто-то вздохнул... Быть может, старик надзиратель?
А не ты ли. Рыжий? Нет, нет, зачем же? . Бывает хуже.
Я долго лежал на спине, неотрывно смотрел в окно, видел ма-
ленький клочок неба и две яркие звезды — они заглядывали
в камеру через железные прутья и тоже казались заклю
ченными.
492
Лежал п, конечно, думал о том, о чем так часто думается
в юности, — о счастье. Что ж такое счастье? Борьба за идею?
За свободу и братство?
Но. .. но когда, когда же эта великая идея воплотится в
жизнь? При жизни моей? Маркс не указывал сроков, нс ука-
зывает н 'Ленин. Но по его учению выходит так, что социа-
лизм ближе, чем мы думаем, что после победоносной демо-
кратической революции мы немедленно начнем борьбу за
революцию социалистическую, а там социализм — и новая,
невообразимо прекрасная жизнь. Это окрыляет борцов и
вдохновляет на подвиги! Тут я вдруг вспомнил нашего ста-
росту. Ему уже тридцать восемь лет. он юношей вступил в
партию, пошел по неизведанным тропам. У него жена, трое
детей — семья. Но он почти всегда был оторван от нее: то в
ссылке, то по тюрьмам, то скрывался в подполье под фальши-
выми именами. Он — рабочий, слесарь. Подолгу работать на
одном месте ему не приходится. Содержать семью трудно.
II, конечно, она бедствует. Жена с малыми ребятами бьется
как рыба об лед. II все же... все же Аллилуев продолжает
борьбу, ни на один день не сходит с тернистого пути и не те-
ряет бодрости. Он счастлив тем, что отдает свою жизнь за
счастье своего народа, за радость всех угнетенных! Для меня
и для многих юных подпольщиков Сергей Яковлевич был
образцом революционера — мужественного, бескорыстного,
честного. Правда, теперь он стал очень нервным, порой чрез-
мерно вспыльчивым. Это понятно — слишком много пережито,
передумано.
Вот и сейчас, как только я вспомнил о нем, на душе стало
легче. Если он, наш староста, не унывает, то о чем же ду-
мать мне, вольной птице в восемнадцать лет?!
Две звезды, которые я видел в окне, слегка перемести-
лись — одна из них перешла в соседнюю клетку решетки. Они
так весело сияли и переливались зелено-красными огнями,
что меня потянуло к окну.
Я тихонько встал, перешагнул через ноги братьев Кироч-
киных и подошел к каменному вырезу подоконника. Какая
толщина стен! Рассчитаны на века! Невысокий рост и здесь
подводит — подоконник оказался на уровне моего подбородка.
Все же я увидел широкое полотнище звездного неба, далекие
огоньки города — кусочек свободы. Сейчас небо показалось
мне таким прекрасным и манящим, словно я увидел его впер-
вые, впервые и эти звезды, которые горят так многоцветно.
Стоять бы теперь на берегу моря, сидеть бы на том камне с
плоской вершиной... А с кем? Не лучше ли одному?.. Нет!
Чье-то девичье лицо выплывает из темноты. Не то Наташа, не
то Раечка... А может, два лица слились вместе? Эх, к чему
493
все это? Давай сотрем. Рыжий! Судьба Аллилуева предосте-
регает: семья, дети, бедствия любимой, тоска по ней... Нет,
нет! Не хочу! Во всяком случае, сначала революция, а по-
том... потом видно будет... А кто? Наташа? Ее и след про-
стыл. Да и была ли она? Не сон ли приснился в пустыне? Не
мираж ли?
Темное облачко поднялось к зениту, накрывая звезды.
Куда, однако, выходит окно нашей камеры? И нельзя ли что-
либо предпринять? Толста ли решетка?.
Недолго думая я схватился за нижние прутья решетки и
на руках поднялся на самый подоконник. Э-э, да там Кура
блестит, обрыв виден. Солдат вдоль стены бродит. На плече
винтовка.
Вдруг сзади зашипел знакомый старческий голос:
— Слазь! Слазь, тебе говорят! Худо будет!..
Я нехотя опуст лея на пол и подошел к двери.
— А разве нельзя смотреть в окно?
— Начальство не валит,— прошептал старый надзиратель
в «глазок», — солдат пальнуть может...
Я удивился:
— Как это — пальнуть? За что?
— А за что почтешь.. Надысь вот так же полез один
утречком...
— Ну?
— Ну и получил дырку в лоб.
— Неужто убили?
Я приблизил ухо к самому «глазку», а старик торопливо
зашептал:
— Как есть убили. Солдат — он дурак. Прикажет началь-
ство—он и хлоп.
— А кто ;. это был? — спросил я, внутренне холодея.
— Такой же бунтарь, как ты.. . только постарше малость.
Грузин один здешний. Высокий такой, худой, как шкилет, был,
а человек хороший.
— И давно это было?
— Да, пожалуй, годка два-три прошло, не помню хо-
рошо-то.
— А может, фамилию вспомнишь?
— Фамилия? — Старик забормотал что-то невнятное.—
Как вспомнишь, память то куриная. Имя, значит, помню —
Ладой .вали, а фамилия такая мудреная — язык сломишь:
Кеихо, Кеихо Длинная такая фамилия, нерусская...
Меня будто в се рдце ударило: да вель это Лаю Кецхо-
вели! Он был 5 бит в Мотехском замке в 1902 году. А1не живо
вспомнилась прокламация Союзного комитета, посвященная
494
Ксцховелп. Опа начиналась эпиграфом: «О смелый сокол!
В борьбе с ершами пег-к ты кровью!;»
— Неужто здесь, в этой камере?
— В этой самой, на моем дежурство, прохрипел ста-
рик.— А ты помалкивай и к окну не ле
Вот какие бывают неожиданности. Здесь был убит один
наш воин, а ему на смену пришли мы трое. II будет еще
больше, целая армия, и не здесь, а там, на воле!
Я заснул только под утро. Перед моими глазами долго ви-
тала тень славного воина Ладо Кецховели. Пусть будет легка
земля на его могиле.. .
ЧТО ТАКОЕ БАНЯ!
Вот где мы почувствовали тюрьму. Время тянулось мед-
ленно, нестерпимо однообразно, тоскливо. Для вольного чело-
века сидеть в этой клетке без дела, почти без движения, без
свежего воздуха—настоящая пытка. Четыре шага вдоль,
три — поперек, а нас трое! Один ходит, тычась из угла в угол,
двое сидят или возлежат па матраце. Параша, к счастью пу-
стая, еще сокращает территорию.
Мы с Тимошей «гуляли» по очереди. Михаил больше ле-
жал, закинув руки за голову и глядя в потолок. В таком
виде он казался мудрецом, и мы прозвали его «Диогеном в
бочке». На наши шпильки он лишь снисходительно улыбался,
оставаясь величаво спокойным. «Вот у кого надо учиться вы-
держке,— думал я с завистью, — не человек, а железо».
К удовольствию Тимоши, я все же нашел развлечение. Огрыз-
ком карандаша, который мы умудрились пронести в камеру,
я начал вести своеобразную «стенгазету», на самых видных
местах. Она была очень лаконична и страшно раздражала
надзирателей, вынужденных каждодневно стирать наши
вирши. Вот образцы их: «День прошел ничего себе—чуть не
подавились варевом», «Да здравствует свобода!», «Как хо-
тите стерегите, все равно мы убежим», «Беснуйтесь, тираны,
глумитесь над нами *, а революция приближается!», «Доло-
о-о-о-ой!!» и т. п.
Тимоша аплодировал. Надзиратели бесились, угрожали
нам карцером. Мы готовились попробовать и это «удоволь-
ствие», по угрозы почему-то повисали в воздухе, и «стенга-
зета» продолжала развевать тюремную тоску. А1ы догадыва-
лись, что тюремщикам дан какой-то приказ «свыше: не свя-
1 Из песни Г. М. Кржижановского, очень популярной в те годы, —
«Беснуйтесь, тираны...»
495
зываться с политическими, избегать шумных скандалов.
Ясно — волна революции нарастает. Так порешили мы с
неугомонным Тимошей.
Между тем время шло, а наше положение не менялось. От-
правка в Карс почему-то задерживалась. Мы оказались раз-
битыми на мелкие группы, разбросанными по разным кор-
пусам и, таким образом, изолированы друг от друга и от
нашего старосты. После мы узнали, что староста заявил про-
тест, требуя немедленного перевода бакинцев в Карс, но это
не помогло. Прошло уже больше недели, а мы продолжали
томиться в Метехи. Кормили нас отвратительно. Утром вместо
чая темная бурда и ломоть черного хлеба. В обед— жидень-
кий, пахнущий гнилью суп, именуемый баландой, или каша
совершенно неизвестного происхождения. Вечером опять
«чай» с кислым, сырым хлебом. Мы протестовали, требуя
улучшения пищи. Уголовные, также недовольные питанием,
угрожали «бузой». Атмосфера в тюрьме накалялась.
Но вот как-то утречком открывается дверь камеры, и ста-
рик надзиратель громогласно извещает:
— Пошли в баню!..
Нет! Вы не можете понять, что такое баня после многих
дней пребывания в грязи, в борьбе с паразитами! Настоящая
русская баня, да с полком, да в горячем пару, да с березовым
веником! Это высшее наслаждение!
Любители попариться и пошлепать себя веником по го-
лому телу были в телячьем восторге. Незримые в пару, лежа
на полке у самого потолка, они так неистово хлестали себя,
так охали, словно это самоистязание доставляло им несказан-
ное удовольствие — вот-вот свалятся и испустят дух. Это
парились Кирочкин-старший и сам староста. Кто и кого там
порол, неизвестно, но свой восторг они выражали шумно, на
всю баню:
— Ух, лихо!
— Еще поддай, еще!
— Не жалей пару!
— Уф-ф, умираю!..
Снизу «поддавал пару» уголовный—низенький, юркий и
скользкий как угорь человечек с шайкой в руках.
С криком: «Держись, политика!» — он с размаху плескал
холодную воду на раскаленные, сине-красные камни, от них
белым клубом взмывал к потолку обжигающий пар, вызывая
новые крики восторга и смеха.
Мылись одновременно человек по десять — двенадцать.
Встречались шумно и радостно. Всем почему-то было весело.
Брызгали друг на друга холодной водой, взвизгивали, кто-то
-496
кого-то шлепал, хлестал, ухал. В белом пару голые люди
скользили как тени, мокрый пол шатался.
Я чувствовал себя как в пекле, где черти поджаривают
грешников. Здесь мы столкнулись с рыжим Георгием и Але-
шей. Могучий грузин встретил меня грохочущим возгласом:
— Го-го-го! Лезь, кацо, к старосте, я тебя веником отсте-
гаю!
От веника я увернулся, и Алеша утащил меня в сторону.
Рядом с огромной фигурой Георгия маленьким Алеша ка-
зался лилипутом, хотя был изящен и строен. Он, видимо,
инстинктивно сторонился великана. С мочалками и шайками,
полными воды, мы устроились в уголке на скамейке и присту-
пили к омовению. Мне казалось, что вместе с водой и мылом
с меня стекали все тревоги и неприятности тюремного быта,
настроение становилось радостным и бодрым. Пробовали го-
ворить, но за шумом и толкотней слышны были только от-
дельные фразы, выкрики.
— Говорят, перед нами вместе с воровками мылись наши
женщины, — сказал Алеша.
— Ну так что?
— Как что? Это же безобразие!
— Никакого безобразия в этом нет, — возразил я. —
Украсть у них нечего, и Раечку, наверное, никто не обидел.
Алеша тотчас взбеленился:
— При чем тут Раечка? Я обо всех говорю!
— Остынь, дружище! — Я плеснул на него холодной во-
дой и нырнул в белый туман.
Он бросился за мной, но попал в объятия старосты, кото-
рый только что спустился с полка и сидел на пороге, красный
как вареный рак, изнемогающий от усталости и блаженства.
— Стой, юноша! Куда тебя несет? ..
Одни товарищи кончали мыться и выходили в предбанник,
на их место шли в баню другие. По предложению старосты, из
предбанника никто не выходил, и таким образом все мужчины
постепенно собрались вместе.
Снаружи баня охранялась двумя солдатами и надзирате-
лем.
В ожидании последней партии староста, уже одетый, с рас-
пахнутым воротом рубахи, сидел на пороге и восторгался:
— Отлично помылись! Не баня, а райская обитель! А вы
тюрьмы боялись. Черт с ней, лишь бы баня была.. .
Я смотрел на этого неунывающего большевика и дивился:
человек перенес немало бед и горя, а вот поди ж ты, смеется,
балагурит, не падает духом... Что он задумал, однако? Со-
брание в предбаннике?
Так и случилось.
17 П. Бляхин 497
Когда все оделись и собрались в предбаннике, стало тем-
но. Разговаривать пришлось стоя.
— Вот что, товарищи, — начал Аллилуев с порога, — на-
чальник тюрьмы, видимо уведомленный о нашем неуживчивом
характере, ловко обжулил нас и разбросал чуть не пооди-
ночке по всем корпусам, лишив нас всякой связи. Но сегодня,
как видите, он промахнулся и собрал нас всех вместе. Пред-
лагаю сейчас же воспользоваться этим и обсудить наше по-
ложение.
— Чего ж тут обсуждать? — перебил Георгий Большой.—
Надо поднять бучу и потребовать немедленной отправки в
Карс.
— А не лучше ли наоборот, — посоветовал староста, —
сначала потребовать, а потом уже побузить, если откажут?
— Правильно, — засмеялся Георгий. — В таком случае
пойдемте все к начальнику.
— И опять не так, — перебил Кирочкин-старший. — К на-
чальнику нас не пустит стража, а лучше потребовать его
сюда, в предбанник.
Так и порешили. Староста открыл дверь во двор и предло-
жил надзирателю позвать начальника.
— Зови скорее, — наказывал он вслед надзирателю. — Из
бани не уйдем до тех пор, пока он не явится.
Надзиратель ушел, а солдаты с винтовками в руках встали
перед открытой дверью предбанника
Тимоша сострил:
— Вот конспирация! Наше собрание охраняют с винтов-
ками. Спасибо, братцы!
Солдаты недоуменно переглянулись и встали к нам боком.
Из бани в предбанник вдруг выскочил забытый нами юр-
кий полуголый банщик и, хитро подмигнув старосте, отозвал
его в уголок.
— Слухай, политика, до вас в этой бане ваши барышни
мылись, и такая чепухря получилась — подохнуть со смеху...
— Что за «чепухря»? Говори живей!—осадил его ста-
роста.
— Только, чур, нашим не сболтни. Помылись, значит,
ваши барышни, вышли вот сюда, в предбанник, голенькими, —
хвать, а белья-то и нетути, ни рубах, ни штанов!
-— То есть как это нет? — вспылил Аллилуев. — Ты что
болтаешь?
— Так и нет, улетело-с. По-нашему, украли, значит Ту-
ды-сюды, скандал... Так они, барышни тоись, и оделись в ка-
зенное белье.
— Врешь! Быть этого не может! — крикнул Алеша Ма-
ленький.
498
— До свиданьица-с,— раскланялся банщик и мигом
смылся.
Староста помрачнел.
— Вот тебе, Георгий, предлог для бучи. А кстати идет и
начальство.
Но вместо начальника явился его заместитель, бесцветный,
сутулый человек в облинявшем обмундировании. Он загово-
рил прямо с порога:
— Я вас слушаю, господа.
— А почему начальник не явился? — сразу осадил его ста-
роста.— Мы требовали начальника.
— Он в отъезде, господа, и я замещаю его.
Староста внушительно отчеканил:
— Во-первых, мы требуем скорейшей отправки нас по на-
значению, а именно — завтра же.
— Доложу-с,— козырнул помощник.
— Доложите также, что если наше требование не будет
выполнено, мы примем свои меры.
— Всю тюрьму разнесем!—добавил Георгий, выдвигаясь
вперед.
Староста продолжал:
— Во-вторых, немедленно разыщите украденное у наших
товарищей женщин в бане белье и верните владельцам.
— Как? Здесь обокрали заключенных? — притворился
удивленным помощник. — Сегодня же будет найдено и воз-
вращено.
— И, наконец, прекратите кормить нас всякой баландой.
Иначе могут получиться большие неприятности, о которых
узнают и на воле. Понятно, господин помощник? .. Всё.
Тот еще раз козырнул:
— Доложу-с, доложу-с, господа!
По уходе тюремщика мы установили, кто где сидит, усло-
вились о способах связи и сигнализации в случае тревоги или
необходимости поднять бучу. Под наблюдением солдат и
надзирателей мы вскоре разошлись по своим камерам.
ИЛЛЮМИНАЦИЯ В НАШУ ЧЕСТЬ
После бани мы пришли в свою клетку освеженными, по-
добревшими. Братья тотчас разлеглись на своих матрацах на
полу, я присел на край койки. Возбуждение еще не улеглось.
— Хорошо бы теперь, братцы, да за город, да на высокую
гору, — думал вслух Тимоша. — Да глянуть бы на распре-
красный Тифлис и хорошенько плюнуть бы, да прямо в наш
корпус, вот в это распроклятое окошко. Вот потеха была бы!
17
499
— Куда лучше, — усмехаясь, пробубнил Кирочкин-стар-
ший.—Тебе бы все чудить, Тимошка.
— А что? Разве плохо? Я ведь и в партию вошел для того,
чтобы за свободу драться, пентюх ты этакий! Для всех сво-
боды хочу!
Я вклинился в разговор братьев:
— А как вы думаете, товарищи, удрать отсюда нельзя?
Подпилить, скажем, решетку, спуститься к обрыву и...
— Ну и сядешь на штык, — охладил меня Кирочкии-стар-
ший. — Тут, брат, годами люди сидели, а выскочить не могли.
— Братан прав, — поддержал его и Тимоша,-—хоть он и
Диоген в бочке, а говорит дело. Для такой операции время
надо, а мы завтра уже отчаливаем отсюда.
— А если попробовать с дороги? — не сдавался я. — Вот
погонят нас на вокзал, а мы как махнем врассыпную — и по-
минай как звали...
— Он те махнет шашкой по башке, — утешил нас Кнроч-
кин-старший.
Однако мысль о возможности побега по пути от тюрьмы
до вокзала крепко засела мне в голову. Нас опять провожать
будут не только солдаты, но и толпы народа по тротуарам,
будут стычки с казаками, шум, крики. Стоит только про-
рваться через цепь, нырнуть в толпу — и свобода! .. Да, об
этом стоит подумать. До завтра еще далеко.
На обед нам принесли большое блюдо каши и три дере-
вянные ложки. Тимоша был потрясен:
— Глядите, товарищи, каша! Ей-богу, каша! Вот чудо!
В самом деле—вместо обычной баланды с запахом гнили
сегодня впервые за все время нас угощали рисовой кашей.
Так, так, значит, наши протесты действуют. Во всяком случае,
на сей раз мы поели досыта.
Этот день прошел как-то быстрее других, я не успел даже
написать ни одной вирши в свою стенную газету. Настала
ночь. Как хорошо! Переспим эту ночку, а завтра в путь. Я
ничуть не сомневался, что администрация исполнит наше тре-
бование об отправке в Карс. А мысли о побеге с дороги про-
должали сверлить мозг.
Мы уже собирались было укладываться спать, когда в
«глазок» нашей двери влетела маленькая бумажка, свернутая
трубочкой. Тимоша мигом подхватил ее. Эта была записка от
уголовных арестантов; «Сегодня будет буза за хороший харч.
Поддержи, политика .
Глаза Тимоши заблестели:
— Ну как, поддержим?
Я немедленно согласился:
— Отчего ж не поддержать, уголовные тоже люди.
500
— Л братень что скажет? Громыхнем?
Михаил лениво поднялся с матраца:
— Пожалей, можно.
Тимоша свирепо глянул на парашу:
— Л1ы ж тебя доконаем сегодня, Прасковья Ивановна!
Примерно в одиннадцать часов ночи внезапно по всем
корпусам зазвенели стекла, раздались крики, беготня по ко-
ридору, треск, грохот.
— Пора, — разрешил Михаил. — Но стекла не трогать.
Мы с Тимошей схватили парашу за ушки и как тараном
принялись колотить ею в дверь. Михаил невозмутимо стоял по-
среди камеры, наблюдая за нашей «работой». Дверь устоя-
ла, но грохот от ударов параши получился такой, словно
по коридору перекатывались громы. С последним ударом
параша разлетелась на куски. Дверь сразу открылась, и в
камеру ворвались разъяренные надзиратели. Л1ы невольно
отступили в угол. Напружив мускулы и сжав огромные ку-
лаки своп, впереди нас встал Кирочкин-старший.
— Назад, башибузуки! ..
«Башибузуки» попятились назад, к двери, подобрали
осколки параши и выскочили вон, отчаянно ругаясь и обещая
вернуться.
И действительно, через час один «башибузук» вернулся —
это был старичок надзиратель.
— Собирайтесь на выход! — объявил он.
Мы заподозрили что-то неладное.
— Куда это «на выход»? — сурово переспросил Михаил.
— На этап отправляют, в Карсу, — разъяснил надзира-
тель, закрывая дверь.
Тимоша даже подпрыгнул от радости.
— Ура, ура! Поехали! — И, разумеется, не упустил слу-
чая посмеяться: — Собирайтесь, господа! Не забудьте ваши
чемоданчики, костюмы, шляпы. Одеколончик захватите. Ка-
рета подана...
Таким образом, бунт уголовных ускорил нашу отправку.
И мысль о побеге с дороги опять обожгла меня.
Нас собрали во дворе замка уже глубокой ночью. Все
были рады, крепко жали друг другу руки, шутили. Встреча с
женщинами была особенно теплой. Они все оказались живы-
здоровы. А Раечка так и бросилась к нам:
— Ах, как я рада, друзья, как рада1 Здесь смертельно
скучно!
— А там, думаешь, веселее будет? — подскочил к нам Ти-
моша. — Вот и я говорю этому тюленю, — он указал на своего
брата, — в Карсе нас встретят хлебом солью, иллюминацией,
колокольным звоном.
501
— Брось звонить!—оборвал его Михаил. — Как нас
встретят в Карсе, еще неизвестно, а провожать действительно
собираются со звоном. Погляди-ка!
Мы повернули головы.
Сгибаясь под тяжестью, двое надзирателей тащили к нам
железные наручники. Зрелище было не из приятных, но Ти-
моша и тут нашелся:
— А я что говорю? Вот это и есть колокольчики для на-
шего брата. Ваши ручки пожалуйте-с!
Во двор вошла рота солдат и быстро окружила нас. Ба-
кинцы снова оказались под надежной охраной. Нас построили
по шесть человек в ряд. В первый ряд попали: староста,
братья Кирочкины, Алеша Маленький, Лефас и я. Во втором
и третьем ряду очутились женщины, дальше опять мужчины.
Мужчинам попарно надели наручники. Мою правую руку
сцепили с левой рукой Алеши. Широкий железный «браслет»
наглухо охватил кисть руки. Три толстых кольца отделяли
нас друг от друга. При каждом движении они неприятно зве-
нели. Это удовольствие я испытал впервые. Попробуй убеги!
Когда наручники надевали мужчинам, мы не сопротивля-
лись — все равно безнадежно. Когда же надзиратели попы-
тались надеть их на женщин, мы все запротестовали и под-
няли такой шум, что сразу явились начальник конвоя и на-
чальник тюрьмы. Староста заявил протест, требуя оставить
женщин в покое.
Начальник тюрьмы что-то шепнул офицеру, показал на
разбитые стекла ближайшего корпуса. Тот кивнул головой в
знак согласия, и женщин оставили в покое.
Вскоре знакомые нам гигантские ворота замка распахну-
лись, и мы оказались на улице. Я облегченно вздохнул: эти
дьявольские ворота закрылись за нашими спинами. Но здесь
нас ожидала необычайная встреча.
Сотни всадников с пылающими факелами в руках момен-
тально окружили нас вместе с конвоем пехоты, а за ними при-
мерно в таком же количестве появились уже знакомые нам
конные драгуны с шашками наголо. Картина получилась
чрезвычайно внушительная и, надо сказать, поистине зло-
вещая.
Ночь была темная. Пламя факелов освещало наше шест-
вие багровыми пятнами; оно выхватывало из тьмы то одну
группу пленников, то другую, то оскаленную морду лошади,
то фигуру всадника, то штык, то саблю. Мы старались идти в
ногу: так кольца гремят ритмичнее, а «браслеты» меньше
режут кисти рук. Со стороны могло показаться, что нас ведут
на казнь— на гильотину или на виселицу. Подумать только:
на тридцать два безоружных и взятых в наручники больше-
502
вика — три сотни царских вояк! Поневоле возомнишь себя
героем или сказочным богатырем!
Нет, об этом я тогда не подумал. Меня занимало другое.
Что делается в городе? Чего так боятся местные власти? Ведь
в Тифлисе сидит сам наместник Кавказа с целой армией пе-
хоты, артиллерии, кавалерии...
Слева от меня шел Лефас. Я толкнул его плечом и громко
спросил, сделав жест в сторону окружения:
— Что сей сон значит, товарищ Лефас?
Он также во всеуслышание ответил:
— У царя поджилки трясутся — революция идет!
Ближайший солдат испуганно глянул на нас и отвернулся.
Сзади раздался чей-то резкий окрик;
— Молчать та-ам!. .
Я оглянулся. За цепью всадников с факелами двигалась
большая толпа парода, прямо по мостовой, в непосредствен-
ной близости от драгун. Хвост толпы уходил в темноту улицы.
Оттуда доносились выкрики, надо полагать — нелестные для
солдат. К нашему удивлению, драгуны не разгоняли и не били
людей, напиравших сзади. Они старались только оттеснить их
подальше от нас, поднимая коней на дыбы и лишь угрожая
шашками.
Когда нас пригнали к вокзалу, толпа выросла до несколь-
ких сот человек. Нам махали вслед фуражками, платками,
что-то кричали. В ответ Георгий Большой крикнул во всю
силу легких:
— До свидания, товарищи! Амханагебо! Ждите нас с
красными флагами! ..
Солдаты ринулись на нас сзади и быстро втиснули в аре-
стантский вагон. Здесь наспех подсчитали арестантов и сдали
новому конвою. Все в порядке. Паровоз дал гудок, поезд тро-
нулся. Тифлис остался позади.
ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО
Если посмотреть со стороны, арестантский вагон — это
юдоль плача и скорби. У входа вооруженный конвой, в окнах
крепкие решетки, за решетками люди, лишенные свободы. Что
может быть печальнее?
Но представьте себе, друг мой читатель, нам было хорошо
и даже весело. После мрачной громады Метехского замка,
после «прогулки» с железом на руках арестантский вагон по-
казался нам местом отдыха.
Во-первых, наручники были сняты, и хотя мы долго еще
растирали отекшие кисти рук, все же это было большое
503
удовольствие. Во-вторых, мы все были вместе и сразу почувст-
вовали себя намного сильнее, чем в каменных мешках Метехи,
изолированные друг от друга. Кроме того, среди нас опять
оказались товарищи женщины, наши славные друзья. А с
ними всегда веселее и даже как будто светлее в этом невзрач-
ном вагоне с двумя свечами в закопченных фонарях. Словом,
проезд от Тифлиса до Карса показался нам чем-то вроде
большого праздника. К тому же наш конвой мы быстро
«сагитировали»: он перестал замечать нарушения инструкций
по охране арестантов, забыл о дисциплине и строгостях. Мы
беспрепятственно подходили к окнам, часами любовались
горными пейзажами, пели песни.
Почти на каждой станции местное население приносило
нам обильные дары—молоко, сыр, фрукты, яйца и даже
вино. Конвойные все это охотно принимали, тем более что
староста отдавал им не меньше половины и всех угощал ви-
ном, особенно «старшого».
Ночь прошла незаметно, на веселом нервном подъеме, без
сна. Я, кажется, первым заметил, что стало уже светло, что
свечи в фонарях потушены. Поезд проходил по глубокому
ущелью между кудрявых гор, поднимавшихся к облакам. Над
ущельем клубился голубой туман. Мимо окна, у которого мы
сидели с Алешей и Раечкой, медленно плыли назад пышно-
зеленые склоны гор. И вдруг сверху брызнул поток ослепи-
тельного света — через седловину горы глянуло солнце, зали-
вая ущелье радостным сверканием.
— Ой, как дивно! — вскрикнула Раечка, стиснув мне ру-
ку. — Что ж это такое, дорогой мой? ..
Я взглянул на Алешу и осторожно разжал ее пальцы.
— Ничего особенного, обыкновенное солнце. . .
Мне показалось, что Алеша вздрогнул и чуть-чуть отстра-
нился от девушки.
К нам подошел Георгий Большой — тот самый, который
поехал с нами вместо Джапаридзе. Глянув через наши головы
в окно, он сказал:
— А ведь скоро Карс, ребята. Кончилось наше гулянье.
А я про себя подумал: зачем мы так торопились в Карс,
спрашивается? В Тифлисе все-таки была тюрьма, а ведь там
нас ждет крепость! Говорят, это на самой границе с Турцией.
Значит, Карс наводнен войсками, скован железной дисципли-
ной, комендант крепости там царь и бог. Разумеется, никаких
фабрик и заводов нет, следовательно, революцией там и не
пахнет. Мы окажемся в полной власти местных сатрапов и
тюремщиков. Я был готов к самому худшему.
В Карс мы прибыли утром. На вокзале нас уже ожидала
рота солдат. Ни города, ни крепостных стен Карса мы не
504
успели разглядеть — тюрьма оказалась недалеко. Окружен-
ная высоченными стенами, она производила внушительное,
почти грозное впечатление. При взгляде на эту мрачную оби-
тель у любого человека бы ёкнудо сердце. Признаться, и у
меня внутри что-то засосало: как-никак, а это крепость все-
таки! Страшные казематы, свирепая стража, начальник
тюрьмы — зверь.. .
Нас принимал в конторе тюрьмы сам начальник, невысо-
кий старичок в новенькой тюремной форме, наутюженной до
блеска. Лицо продолговатое, смуглое, нос с горбинкой, глаза
черные, масленые. После нам стало известно, что это был
обрусевший грек, недавно получивший сюда назначение.
Пока в его облике ничего звериного я не обнаружил. Он по-
казался мне даже несколько трусоватым. Настораживали
только глаза, которые пытливо как бы ненароком скользили
по нашим лицам. Тут же стояли надзиратели, тоже обыкно-
венные люди.
Начальник уселся за стол. Рядом с ним пристроился тол-
стенький, очкастый надзиратель. Он торопливо раскрыл но-
венькую книгу «входящих», обмакнул перо в чернильницу и
приготовился записывать новоприбывших.
Мы понимали, что с момента записи в тюремную книгу че-
ловек исчезал, превращался в единицу, в номер, в арестанта,
подначального грубому тюремщику.
Я с интересом наблюдал за всей этой процедурой и за тем,
как будет вести себя наш вспыльчивый староста при первой
встрече с начальством новой тюрьмы.
Прищурив масленые глаза и еще раз окинув новоприбыв-
ших хитроватым взглядом, начальник огорошил нас стран-
ным вопросом:
— Господа! Зачем вы сюда, собственно говоря, приехали?
Староста слегка поклонился:
— К вам в гости, господин начальник. Имею честь пред-
ставиться — староста! А это мои друзья, — он сделал широкий
жест в нашу сторону, — жаждут с вами познакомиться.
— Хорошо-с, — сдержанно улыбнулся начальник. — Нач-
нем перекличку.
— Какую перекличку? — сердито переспросил староста. —
Мы же не солдаты!
Лефас тотчас поддержал его:
— Ну да, какая может быть перекличка? Принимайте по
счету.
— По счету? — изумился начальник.—Мы обязаны запи-
сать ваши фамилии, имена и отчества в эту книгу, — он
ткнул пальцем в книгу «входящих».
Староста повысил голос;
505
— Ваши обязанности нас не касаются. Можете восполь-
зоваться бакинским списком, там мы все записаны.
— Нам сообщили, что этот список филькина грамота и
никак не отвечает действительности. И, наконец, учтите, гос-
пода: здесь свои порядки.
— А нам какое дело? — опять вставил Лефас. — Не мы
ваши порядки устанавливали, не нам их и выполнять.
— А во-вторых, теперь не те времена, чтобы можно было
издеваться над заключенными! — уже повысив голос, резко
отчеканил староста. — И заметьте себе, господин начальник:
мы не уголовные, а политические, мы революционеры. Слы-
хали, какая там заваруха началась?—он показал большим
пальцем через плечо, в сторону дверей.
— Мда, конечно,— глухо промямлил начальник, — слы-
хали кое-что, но... тюрьма есть тюрьма.
Ему, видно, хотелось бы стукнуть кулаком по столу, при-
крикнуть на дерзких арестантов. Однако он счел за благо
проглотить пилюлю и, вскочив на ноги, зло бросил надзира-
телям:
— Пересчитать! Принять! Обыскать! Развести по каме-
рам!
Раздраженный начальник ушел.
Вспышка тюремщика меня встревожила. Сейчас запрут
нас в казематы поодиночке, и тогда держись, покажут кузь-
кину мать.. .
Нас разместили в пяти камерах нижнего этажа. Как и
предсказывал Кирочкин-младший, тюрьма оказалась но-
венькой, чистенькой, недавно выстроенной. Мы оказались «но-
воселами».
— Ага! Я говорил, что все будет с иголочки! — шутил Ти-
моша.— Специально для нас построили, еи-богу! Не житье,
а масленица.
Сначала нас хотели запереть по камерам, как это пола-
гается в любой тюрьме, и, разумеется, изолировать женщин
от мужчин. Мы снова запротестовали. Староста потребовал
начальника
Он тотчас явился и хмуро спросил Аллилуева:
— Что вам еще угодно, господа?
Многоопытный Сергей Яковлевич, сразу оценивший обста-
новку, самым решительным образом потребовал новых льгот:
целый день все наши камеры должны быть открыты, запирать
только на ночь; женщинам предоставить две отдельные ка-
меры, но с тем, чтобы днем они могли свободно общаться с
нами в общем коридоре. Охрану поставить только снаружи, у
выходных дверей.
506
Я ожидал, что начальник тотчас осадит дерзкого старосту,
вызовет охрану, нас мигом разгонят и запрут по камерам.
Однако этого не случилось. После недолги.х препирательств
начальник принял все наши условия, и таким образом мы еще
раз нарушили тюремные порядки и стали полными хозяе-
вами обширного коридора и пяти открытых камер. Для пер-
вого знакомства с крепостью это было совсем не плохо.
БОРЬБА ЗА РЕЖИМ
Первый день прошел на диво спокойно. Мы осваивали но-
вое убежище. Мужчины заняли три большие камеры, жен-
щины— две поменьше, на противоположной стороне общего
коридора. Я попал в камеру, где расположились шесть чело-
век: братья Кирочкины, Георгий Большой, совсем юный сту-
дент Олег с нежным и розовым, как яблоко, лицом, с белоку-
рой шевелюрой и с такими ясными глазами, будто он только
вчера родился. Разумеется, тут же устроился и мой дружок
Алеша Маленький. Каждый получил отдельную железную
койку, новый матрац, полотенце, кусочек мыла. У стены стояли
небольшой стол и несколько табуреток. Лампа оказалась
только одна, да и та семилинейная. Во всяком случае, в кре-
пости такой «роскоши» я никак не ожидал, а «казематы»
представлялись мне куда более мрачными. Правда, окна
были пересечены четырехгранными железными прутьями не-
померной толщины, однако света в камере было достаточно.
Чрезмерной духоты мы тоже не ощущали.
Как и следовало ожидать, Кирочкин-младший допекал
своего добродушно-хмурого брата:
— Ну скажи, пожалуйста, Мишка, чего тебе еще нужно?
Какого рожна? Квартира просторная, кроватки новенькие,
решетки толстенькие, охрана надежная, а ты все еще недо-
волен. Спи себе,, сколько влезет, ешь до отвала — хлеб казен-
ный. ..
Михаил отмахивался от своего неугомонного брата, как
от назойливой мухи:
— Отстань, Тимошка! Поколочу!
Но этому «поколочу» никто не верил: все знали, что
братья крепко любят друг друга, один без другого ни
на шаг.
Мы с Алешей тоже ходили на пару и койки поставили ря-
дышком, головами к двери. Так, даже лежа, можно было ви-
деть окно и кусок неба. По другую сторону двери устроились
братья Кирочкины, остальные — под окнами.
507
Самую большую камеру, где поместился и наш староста,
мы самочинно превратили в общую столовую. Посредине по-
ставили длинный стол и скамьи.
Умывальная была обшей и находилась в глубине ко-
ридора.
Староста целый день был занят организацией кухни и пи-
тания «для всех». Его командный голос был слышен по всему
коридору. Девушки охотно помогали ему. Словом, в первый
день с утра и до вечера все наши хлопоты носили такой мир-
ный, домашний характер, что со стороны нас можно было
принять за обыкновенных новоселов, которые только что при-
были из разных мест и теперь устраиваются на постоянное
жительство. Пожалуй, так оно и было: теперь нам спешить
больше некуда, наш паровоз уперся в тупик. Никто не знал,
что нас ожидает завтра: отдадут ли под суд, разделаются ли
с каждым в административном порядке, или всех отправят
в ссылку, или будут держать здесь до тех пор, пока
«высшие власти» не вспомнят о нас и не воздадут «по
заслугам».
Вместе с другими товарищами я был так занят устрой-
ством нашего быта, что совсем позабыл о своем почетном
звании арестанта и охотно носился взад и вперед по зову
старосты, помогал женщинам, что-то перетаскивал, устанав-
ливал, прибивал, шумел...
Тюремная стража, согласно договору старосты с началь-
ником, явилась в коридор только к ночи. Мы разошлись по
камерам. С обычным скрипом двери захлопнулись, и нас за-
перли. Я глянул на квадратный «глазок» в центре двери, на
железные решетки, на неяркую жестяную лампу...
Все-таки тюрьма есть тюрьма! ..
Ночь прошла спокойно. Спали мы на диво крепко, а я так
даже без сновидений, как будто в теплую воду нырнул. Зато
утром опять началось...
Прибытие тридцати двух скандальных политических встре-
вожило местные власти. На следующий день нас изволили
посетить полицеймейстер, губернский прокурор и начальник
жандармского управления. В сопровождении юлившего перед
властями начальника тюрьмы они обошли все наши камеры,
посмотрели, как мы устроились, даже похвалили за чистоту и
порядок:
А устроились мы для тюрьмы в самом деле не так уж
плохо, если говорить по совести. Всего полгода или год тому
назад о царских застенках даже страшно было подумать, а
тут. ..
«Начальство» собиралось уже отбыть, когда вперед вы-
ступил наш староста и попросил малость задержаться.
508
— В чем дело, господа? — предупредительно спросил по-
лицеймейстер.
— Ничего особенного. От имени всех товарищей я должен
предъявить несколько требований.
— Требований? — удивился полицеймейстер. — Мы не
ослышались?
— Ничуть,— невозмутимо продолжал староста,— имен-
но требований, правда, весьма незначительных...
— А случайно вы не забыли, где вы находитесь? — ядо-
вито спросил ротмистр, начальник жандармского управления.
— Вчера нам об этом милостиво напомнил господин на-
чальник тюрьмы, — вмешался Лефас, — так что ваше остро-
умие, господин ротмистр, устарело по крайней мере на сутки.
— Это интересно, — кисло ухмыльнулся жандарм, обра-
щаясь уже к начальнику тюрьмы. — Вы не успели еще огля-
деться, а к вам предъявляют требования? Хорош тюремный
режим!
Начальник испуганно заморгал маслеными глазами и что-
то промямлил невнятное.
Замечание жандарма Аллилуев пропустил мимо ушей.
— Во-первых, для женщин надо поставить отдельный
умывальник, — говорил он полицеймейстеру, загибая один па-
лец. — Во-вторых, здешние коптилки необходимо заменить
большими лампами, — загнул он второй палец. — Вы, ко-
нечно, понимаете, господа, что мы люди культурные, любим
почитать, пописать. В-третьих, полагающиеся нам порцион-
ные двенадцать копеек в сутки следует увеличить по крайней
мере до двадцати. Вот и все, господа. — Третьего пальца
Аллилуев не загнул.
Власти недоуменно переглянулись. Прокурор пожал пле-
чами. Лицо начальника побагровело.
Молчание нарушил басовитый голос Лефаса:
— Все ясно, господа: рукомойник, лампы и восемь копеек
надбавки. На тридцать два человека накинуть два рубля
пятьдесят шесть копеек в сутки — сущие пустяки!
С вымученной улыбкой на губах полицеймейстер сухо вы-
давил:
— Хорошо-с... Мы подумаем...
— Подумайте, — все так же невозмутимо согласился
Аллилуев.
Начальство поспешно удалилось.
Через два дня все наши требования были полностью
удовлетворены. Одним словом, «не жизнь, а масленица», как
сказал Тимоша Кирочкин, ложась на кровать и задирая ноги
на стенку.
509
ДНИ НАШЕЙ ЖИЗНИ
Борьба за дальнейшее смягчение тюремного режима про-
должалась. По инициативе неугомонного старосты или его
помощника Лефаса мы то и дело предъявляли к администра-
ции все новые и новые требования. И, как правило, эти тре-
бования удовлетворялись. Можно было только удивляться,
почему тюремщики не оказывают серьезного сопротивления
и сравнительно легко, хотя и со скрежетом зубовным, идут
навстречу требованиям строптивых арестантов.
— Когда шатается пол, тогда и стол шатается и ножки
скрипят, — говорил нам Аллилуев, объясняя это «чудо». —
Царский престол уже поколеблен, местные власти начинают
терять веру в могущество монархии, а следовательно и в соб-
ственное благополучие. Вот почему наш хитрый грек, — раз-
умеется, с разрешения высшего начальства, — идет на
уступки и ослабляет вожжи. Волны революции давят на стены
тюрьмы извне, и, как видите, железный режим расшатан, и
мы устроились здесь как у себя дома..
Это была самая торжественная и самая длинная речь, ка-
кую произнес наш староста за все время пребывания в кре-
пости.
Получив прибавку к порциону, а позднее и подкрепление
из города, мы, как и в Баку, организовали свой общий котел.
Тюремное питание стало сносным. А для большинства из нас,
выходцев из рабочей среды, такой стол казался даже «бур-
жуйским», а главное — совершенно бесплатным, каждоднев-
ным, без перебоев на безработицу.
Тюремный коридор и общую камеру — «столовую» — мы
превратили в своеобразный университет общественных наук.
Здесь мы проводили лекции по теории марксизма, по истории
классовой борьбы, устраивали дискуссии на злобу дня, чаще
всего о тактике социал-демократии в канун революции.
Для партийной молодежи это была высшая школа поли-
тического воспитания и ораторской практики. Я, конечно, был
в восторге и с большим увлечением участвовал в жизни уни-
верситета, не пропуская ни одной лекции или дискуссии. Так
же усердно занимались и Алеша Маленький, Тимоша, Раечка,
Николай, Берта Стриженая, Антон Габеркорн и другие акти-
висты. Среди нас нашлись и хорошие лекторы, опытные про-
пагандисты и агитаторы. Страстный полемист и начитанный
теоретик Степан, человек с высшим образованием и партий-
ным опытом, подлинно твердокаменный большевик, неисто-
вый враг оппортунизма и особенно меньшевиков; с большим
пропагандистским опытом фельдшерица Ольга Семеновна,
грузин Нико, неистовый задира студент третьего курса Сер-
510
геи Гольдин, он же «вечный студент». По некоторым вопро-
сам он расходился с большевиками, упорно отстаивал свои
ошибки и был тем бродплом, которое оживляло паши дискус-
сии. Нередко вступал с ним в бой и рабочий Лефас. Это был
острый на язык агитатор, человек с юмором и большим хлад-
нокровием. Словом, наш университет был полностью уком-
плектован.
Но самое любопытное заключалось в том, что этот больше-
вистский университет со всех сторон тщательно охранялся
тюремщиками и солдатами. Здесь мы чувствовали себя в пол-
ной безопасности и неприкосновенности. Свобода слова и
собраний была гарантирована крепкими тюремными стенами
и железными решетками, Пожалуй, наш «великий конспира-
тор» Максим оказался бы здесь лишним. А все-таки как
горько, что я ие с ним, что вдруг исчезли все наши опасные
дела и тревоги, что великая буря, потрясающая Россию, бу-
шует где-то далеко за стенами тюрьмы, что мы оторваны от
мира, от воли, от борьбы.
Однажды отворилась дверь, и в коридор вошел молодой
надзиратель с корзиной в руках.
— Староста! — крикнул он петушиным голоском. — При-
ма йте!
Сергей Яковлевич не торопясь подошел к надзирателю и
принял корзину.
— Ого! Что-то тяжеленько. От кого это?
— А бог его знает. Армян какой-то принес, — ответил над-
зиратель и, понизив голос, добавил: — Осторожно, не помните
там. .
Надзиратель вышел. Мы тотчас окружили старосту, благо
занятия в университете только что закончились.
— О, да здесь персики!—воскликнул Аллилуев.
— Жаль только, маловато, — заметил Тимоша, загляды-
вая в корзину. — На всех не хватит, пожалуй.
— А мы все отдадим женщинам, — решил староста, — вот
и хватит.
Тимоша скроил кислую физиономию.
— О женщины, женщины, всегда они в выигрыше! И за-
чем я родился мужчиной?
Но Берта Стриженая запротестовала:
— А мы не желаем. Разделить всем поровну, хотя бы по
одной четвертинке, — и дело с концом!
Староста погрозил ей пальцем:
— Ни гу-гу! Все уладим по чести.
Берта ушла. Это была славная, неизменно добродушная
девушка с мягкими, ленивыми движениями, с крупными чер-
тами лица, с густыми иссиня-черными волосами, сзади словно
511
отрубленными топором. Отсюда и кличка Берта Стриженая.
Она была портнихой, как и ее подруга Раечка, хорошая,
исполнительная активистка.
Подмигнув мужчинам, староста велел принести из кухни
мешок с картошкой:
•— Так, чтобы пол мешка было. ..
Значит, он придумал что-то. Мы, как дети, с крайним лю-
бопытством следили за развитием событий. Корзина была по-
ставлена на стол. А когда Кирочкин-старший принес мешок
с картошкой, староста велел раскрыть его пошире, а сам
взял корзину в руки и стал торжественно пересыпать персики
в мешок, прямо в картошку. Таким образом картошка
исчезла, и наверху оказались одни персики.
Десятки глаз следили за этой операцией. И вдруг со дна
корзины свалилась в мешок... газета. Это было так неожи-
данно, что мы ахнули и сразу взяли в кольцо старосту. Он
тоже взволновался:
— Вот почему он просил быть осторожными...
— Вот тебе на! Молодец Федюха!
Так звали молодого надзирателя, передавшего нам кор-
зину. Он явно симпатизировал «-политикам», но все же мы не
ожидали от него такой смелости. Газета, конечно, была ле-
гальной, карсской, за вчерашнее число. Но для нас это была
самая свежая весточка с воли, и мы сразу набросились на га-
зету. Однако староста призвал нас к порядку и сунул газету
за пазуху.
— Терпение, товарищи! Сначала разделим персики, а по-
том почитаем вслух. Давайте сюда всех женщин и готовьте
ваши лапы, но... в последнюю очередь
С шумом и смехом явились женщины. Увидев мешок с
персиками, Берта заподозрила какую-то каверзу. Но староста
вовремя пригрозил ей:
— Берта, бери свою долю!
Девушка покорилась. Женщины получили по три персика.
Когда дошла очередь до мужчин, в мешке остался только
один ряд персиков, под которыми лежала картошка. Старо-
ста л'-вко закрыл мешок:
— Остальным раздам после того, как прочитаем газету.
Все за стол!
Мы повиновались.
Староста уже развернул было газету и хотел читать, но
вдруг Раечка закашлялась, покраснела и вынула изо рта ка-
кой-то комочек.
— Уф! Чуть не подавилась! Что это такое, староста?
Вместо косточки внутри персика оказалась бумажка, свер-
нутая комочком. Эго был совершенно чистый листок из блок-
512
нота. Аллилуев сразу понял, в чем дело, и, взяв бумажку,
ушел в другую камеру, предоставив нам читать газету.
Из цензурной газеты мы ничего особенного узнать не
могли, но по отдельным заметкам хроники, напечатанной
мелким шрифтом, можно было догадаться, что во многих го-
родах России и на Кавказе продолжаются стачки рабочих,
«бунты» в деревнях и селах. Заключен мир с Японией на са-
мых позорных условиях для России. Все это сильно взбудо-
ражило нас, вызвало горячие споры, окрылило надеждами.
Аллилуев оказался прав, самодержавие трещит по всем швам,
и, надо полагать, скоро затрещат и тюремные двери. Записка,
прибывшая в персике, оказалась от карсской социал-демокра-
тической группы. Таким образом, мы установили связь с то-
варищами на воле.
НУХНЯ
Мы наступали — начальник тюрьмы отступал, предостав-
ляя нам все больше вольностей.
Вместо прогулок на час в сутки мы добились того, что с
утра и на весь день открывались не только двери камер, но
и тюремный двор, где находились арестантская кухня и двух-
этажное здание с квартирой самого начальника. Это была
небольшая квадратная площадка, обнесенная такими же
толстыми и высокими стенами, как и Метехский замок.
Целый день все были заняты — кто по хозяйству в каче-
стве подручных старосты, кто на лекциях или дискуссиях, кто
на кухне.
Ох уж эта мне кухня! Ничего более своеобразного, не-
обычного и деятельного я не видывал. Обширная комната-
сруб с окном во двор, с чугунной плитой посредине, с кирпич-
ной топкой. В плиту вмазан огромный котел для борщей и
супов этак человек на сорок и десяток конфорок для вторых
и прочих блюд. У стен справа и слева от плиты грубо сколо-
ченные дубовые столы и полки с посудой. С раннего утра
здесь закипала работа.
Главповаром единогласно была избрана Ольга Семенов-
на — живая, расторопная женщина с полными, сильными ру-
ками и властным характером. Ее помощником добровольно
стал Георгий Большой — ему некуда было приложить бью-
щую через край физическую силищу. На что уж силен и кре-
пок был Кирочкин-старшнй, но п он рядом с Георгием ка-
зался куда слабее.
Раечка и Берта Стриженая устроились поварихами, а все
остальные, строжайше соблюдая очередь, выполняли роль
«кухонных мужиков», «черных дворников», судомоек, истоп-
513
ников, уборщиц. Они кололи и подносили на кухню дрова, чи-
стили овощи, мыли посуду, разделывали мясо, шуровали ко-
чергой в топке — словом, трудились изо всех сил.
Работали, конечно, и мы с Алешей Маленьким, и братья
Кирочкины, и всегда тихая, уважаемая всеми Лидия Нико-
лаевна Бархатова.
В самый разгар работы кухня была бесподобна! В белом
облаке пара большим ковшом с деревянной ручкой помпо-
вара Георгий ловко перемешивал борщ, который бешено ки-
пел, ворчал и булькал, как рассерженный индюк. Под руками
поварих, словно сотни змей, шипели и фыркали горячие ско-
вородки. Кпрочкин-старший шумно орудовал кочергой в
топке, в руках Степана глухо стучали ножи, превращая мясо
в фарш, а сам главповар с ложкой и вилкой в руках с видом
строжайшего судьи неторопливо шагал вокруг плиты, прове-
ряя жарево и варево. Огонь гудел, гремела жестяная посуда,
из конца в конец перекликались веселые голоса, взрывался
смех.
Но больше всего мне нравилась кухня, когда она превра-
щалась в дискуссионный клуб. Спор, конечно, возникал сти-
хийно по какому-нибудь случайному поводу. Зачинщиком
чаще других бывал «вечный студент» Гольдин.
Сейчас он стоял рядом со мной у стола и, проклиная свою
судьбу, чистил лук, а я п Тимоша разделывали картошку; тут
же Николай мыл и складывал посуду высоченной пирамидой.
В другом конце кухни сверкал длинными ножами Степан,
разделывая котлеты.
И вот началось..
— Ваше высочество! — шутливо обратился помповара к
своему начальству Ольге Семеновне. — Борща кипит вовсю и,
я полагаю, готова. Принимайте.
Ольга Семеновна запускает ложку в котел:
— А это мы еще посмотрим.
Горько плача и яростно потрясая луковицей, Гольдин жа-
луется той же Ольге Семеновне:
— II на коп черт господь бог создал такую штуковину?
И неужто вы, сударыня, не можете заменить ее менее злост-
ной овощыо, ну, скажем, картошкой? Вы же палач, сударыня!
Истязатель! — Пенсне падает с носа на пол. Гольдин швыряет
в угол ни в чем не повинную луковицу и начинает искать по-
терю.
Главповар добродушно смеется и, жестикулируя ложкой,
утешает:
— Милостивый государь! Коренное решение вопроса о за-
мене лука какими-нибудь чудодейственными гибридами ока-
жется возможным только в социалистическом обществе...
514
— Покорнейше благодарю! — сердится Гольдин, прилажи-
вая на переносицу найденное пенсне. — Это через сто лет?
— Кто сказал «через сто лет»? — грозно вопрошает Геор-
гий из облака пара. — Да ты меньшевик, Сережа, оппортунист!
— Да, да! — уже всерьез принимает вызов Гольдин.
В этом я согласен с меньшевиками. В такой отсталой стране,
как Россия, смешно говорить о социализме в ближайшие
годы. После великой французской революции прошло уже сто
двенадцать лет, а социализмом там и не пахнет. Вы утописты,
дорогие товарищи! Мечтатели! Нет, господа хорошие, нам
придется обождать Европу. — Он в сердцах хватает самую
большую луковицу и начинает так терзать ее-, что шелуха ле-
тит во все стороны.
Спокойно чикая ножами, Степан насмешливо косится на
Гольдина:
— Так, та-ак, договорился, Сереженька! А ведь Ленин
утверждает обратное.
— А что он утверждает? — наивно спрашивает юный
Олег, только что ввалившийся в кухню с охапкой дров.
— Ленин говорит, — продолжает Степан, — что ждать
Европу нет необходимости, что победа демократической ре-
волюции будет сигналом к началу социалистической револю-
ции. ..
— И, опираясь на диктатуру пролетариата и крестьян-
ства...— ядовито вставляет Гольдин, вытирая кулаком слезы.
— Совершенно верно! — нимало не смущаясь, подхваты-
вает Степан. — Именно опираясь на революционно-демокра
тическую диктатуру пролетариата и крестьянства, мы сло-
маем хребет отечественной буржуазии и немедленно сде-
лаем шаг...
— Куда? Какой шаг? — уже кричит Гольдин, потрясая
луковицей. — Вы хотите шагнуть прямо в социализм? Пере-
прыгнуть целую эпоху буржуазной демократии и парламен-
таризма? Не выйдет, господа хорошие!
— Вы слышите, куда он загибает? — врезается в спор Лс-
фас, бросив полено в топку. — Гольдин болен парламентским
кретинизмом. В ожидании социалистической революции он
собирается сто лет просидеть в буржуазном парламенте ря-
дышком с Бернштейном и Каутским...
— Хо-хо-хо!— грохочет басом Георгии.-—Сдавайся, Голь-
дин! Ты хочешь обождать, пока вся Европа в социализм вой-
дет? А если она завязнет, кацо, тогда как?
— Сидеть у моря и ждать погоды! — тоненьким голоском
кольнул Тимоша, пробегая мимо Гольдина с ведром очисток.
Разъяренный Гольдин так ударил кулаком по столу, что
515
пирамида вымытой посуды, нагроможденная Николаем, с тре-
ском и звоном развалилась и посыпалась на пол. Под общий
смех Николай и Тимоша начали собирать посуду.
Бедного Гольдина шпыняли со всех сторон, загоняли в ту-
пик, но он не сдавался и упорно долбил свое.
Мне это даже нравилось: его упорство заставляло оппо-
нентов прибегать то к Марксу, то к Ленину и таким образом
незаметно пополнять наши познания.
Кухня спасала нас от вынужденного безделья, давала за-
рядку бодрости, как-то освежала людей, поднимала настрое-
ние. Здесь устанавливались новые дружеские связи, стал-
кивались разные характеры, обнаруживались симпатии и
антипатии. И тут же тайными путями получали письма и
газеты с воли. Впрочем, эта «тайна» оставалась тайной весьма
недолго...
Однажды в самый разгар работы на кухню не вошла, а
скорее впорхнула маленькая черноглазая девушка в корич-
невой форме гимназистки. Непомерно толстая, тяжелая коса,
казалось, оттягивала назад ее красивую вихрастую головку
с красным бантом на затылке. На мгновение она останови-
лась у порога и быстро огляделась..
Что за диво такое? Откуда она появилась? Кто пустил ее
в тюрьму?
Навстречу незнакомке стремительно шагнул Олег и, от-
ведя ее в сторонку, схватил за руки. Они здоровались не-
множко дольше, чем полагается для первой встречи. Оба
зарделись от счастья и некоторой неловкости. Глаза девушки
радостно смеялись голубым глазам Олега. Смотреть на них
было одно удовольствие. Оба конфузились, но не отводили
глаз друг от друга.
Я услышал только два слова:
— Ну как? — спросил Олег.
— Принесла, — ответила девушка.
И она медленно раскрыла сумочку, еще медленнее запу-
стила в нее свою руку и что-то замешкалась там, глядя в
лицо Олега. Он же, наоборот, поспешно сунул свою руку в
карман брюк, вынул какую-то бумажку и неловко бросил ее
в сумочку.
Девушка радостно улыбнулась и только тогда вытащила
из сумочки какой-то пакет и передала его Олегу. Таинствен-
ный обмен совершился, и сумочка тотчас захлопнулась.
Кажется, пора уходить? Но девушке явно не хотелось.
А Олегу еще меньше. Несколько минут они неловко топта-
лись на одном месте, около двери, с восторгом взирали друг
на друга, волновались, краснели, но слов не находили... На
них все обратили внимание, но продолжали работать, как бы
516
ничего не замечая. Я тоже счел за благо помалкивать и
топько косил глазами в их сторону. Уж больно хороша пара!
II все-таки они разошлись, еще раз пожав друг другу
руки, оба счастливые.
— До свидания!
— До свидания!
Дверь захлопнулась за спиной незнакомки.
Лефас тотчас подбежал к Олегу
— Ну чю, есть?
Олег передал ему пакет, полученный от девушки.
— Газета и записка от наших...
Вездесущий Тимоша позднее разъяснил мне: девушка ока-
залась дочкой самого начальника тюрьмы, — значит, настоя-
щая гречанка. Она жила в квартире отца, во дворе тюрьмы.
Случайно познакомилась с нашим красавцем Олегом и вскоре
тайно стала захаживать на кухню и приносить нам почту.
Таким образом, взаимная симпатия молодых людей послу-
жила на общую пользу. II нам нетрудно было догадаться, ка-
кого рода бумажки бросал он в сумочку гречанке, — это были
стихи его собственного сочинения.
Человек большого жизненного опыта, наш староста делал
вид, что он ничего этого не замечает и лишь благодарен Олегу
за установление надежной связи с волей. Он понимал, ко-
нечно, что молодость всегда молода и дает себя чувствовать
даже за решеткой. Я тоже понимал это и чувствовал на себе
самом.
КАПЕЛЛА
Венцом наших завоеваний и наших вольностей явилась
песня.
С малых лет я страстно любил пение, особенно хоровое.
И даже заменял регента. И вот теперь, пять лет спустя, за
тюремной решеткой, мне снова пригодилось это искусство.
Когда мы завоевали двор, я организовал большой хор,
который в шутку получил наименование капеллы. Любите-
лями пения оказались почти все бакинцы, как мужчины, так
и женщины. Правда, неугомонный Тимоша имел плохой слух
и частенько фальшивил, однако упорно посещал все наши
концерты и, по его словам, пел как соловей. Кирочкин-стар-
ший подтягивал баритоном, а Георгий Большой басил, как
медная труба. Хороши оказались и женские голоса. Словом,
хор получился на славу.
Каждодневно, обычно перед вечером, мы собирались по-
средине тюремного двора. Как признанный дирижер капеллы,
я становился на опрокинутый ящик из-под мыла, давал «тон»,
517
за отсутствием камертона взмахивал палочкой, и звуки мя-
тежной песни взмывали к небу, перелетали высокие стены и
неслись дальше — на волю.
И, надо полагать, впервые в истории Карсской крепости
солдаты, охранявшие снаружи тюрьму, услышали не стон и
не плач заключенных, а дерзкий вызов старому миру:
Долой тиранов! Прочь оковы.
Не нужно старых, рабских пут!
Мы путь земле укажем новый.
Владыкой мира станет труд.
Пели мы дружно, страстно, во всю мощь наших легких.
Это были песни революции, боевые и скорбные: «Интернацио-
нал», «Марсельеза», «Красное знамя», «Варшавянка», «Бес-
нуйтесь, тираны...», «Похоронный марш», «Замучен тяжелой
неволей...», «Ночь темна, лови минуты...», «Солнце всходит и
заходит...» и многие другие.
От нашего «почтальона» — гречанки — мы узнали, что в
часы выступлений капеллы к стенам тюрьмы стала соби-
раться карсская молодежь. Стража пыталась отгонять непро-
шеных слушателей, но те поднимали шум, протесты и все-
таки не уходили. Солдатам вскоре надоела каждодневная
перебранка с народом, и они сами стали прислушиваться к уди-
вительным песням «оттуда». Мы пели не только для собствен-
ного удовольствия, но и для тех, кто за стенами, и для людей
с винтовками. Мы знали великую силу песен революции: в те
годы они действовали на умы и сердца народа как зажига-
тельные речи, как страстный призыв к борьбе за свободу.
Программу наших концертов вскоре пришлось расширить.
Наряду с революционными хор стал распевать и чудесные
народные песни, и даже старинные романсы. Для молодежи
мы выбирали песни самые боевые, призывные:
Нас много, нас много!.. Вставайте же, братья!
Не надо ни слез, ни бесплодной мольбы...
Проклятье насилью, тиранам проклятье!
Мы долго страдали, вставайте же, братья,
И будем борцы—не рабы!
Хорошо принималась за стенами «Машинушка», особенно
когда запевал ее Георгий Большой.
Мы разрушим вконец твой роскошный дворец.
Только пепел оставим от трона,
А порфиру твою мы отымем в бою
И порежем ее на знамена.
Эй, машинушка, ухнем!
Специально для солдат мы тоже подбирали подходящие
песни, в которых рассказывалось о тяжкой доле калеки сол-
518
дата, возвращавшегося «с кровавых маньчжурских полей»,
или песни с призывом не стрелять в рабочих и крестьян:
Братцы! Дружно песню грянем
Удалую в добрый час.
Мы рабочих бить ио станем —
Не враги они для нас...
и т. п,
В конце концов концерты нашей капеллы стали настолько
обычными и в то же время интересными, что их слушали нс
только за стенами тюрьмы, ио и в квартире самого началь-
ника. Мы заметили, что каждый вечер окна второго этажа
открывались настежь, а закрывались только тогда, когда кон-
чался концерт. Через свою гречанку Олег узнал, что к ее
папаше часто собирались гости, преимущественно мелкие
чиновники, специально для того, чтобы послушать нашу ка-
пеллу, благо бесплатно. Но подходить к окнам им было за-
прещено: начальник не хотел, чтобы местные власти узнали,
какой он «либерал».
Итак, мы завоевали целый ряд вольностей, каких никогда
не знала царская тюрьма. И тем не менее с каждым днем мы
чувствовали себя все хуже и хуже. Время шло, революцион-
ное движение охватило уже всю страну, начиналась великая
всероссийская стачка, а мы, большевики, сидим сложа руки
и бессильно мечемся в этом каменном мешке. Мы стали чаще
раздражаться, злее спорить, без особой надобности ругаться
с администрацией тюрьмы. Староста по всякому поводу дер-
зил начальнику. Даже мы с Алешей как-то остыли друг к
другу, чаще ходили врозь, прекратились задушевные раз-
говоры. Кирочкин-младший все задирал старшего, и тот на-
чинал ворчать уже сердито.
Но молодость, жажда любви и счастья не хотела знать ни-
каких препон и даже здесь, за тюремной решеткой, пробива-
лась наружу. Юный Олег всерьез увлекся своей гречанкой,
она все чаще стала заглядывать к нам на кухню, все дольше
шептаться с Олегом... Она уже открыто вынимала из своей
сумочки «почту» для нас, но письма Олега для себя по-преж-
нему получала «тайно», украдкой: они как бы сами собою
падали в «случайно» открытую сумочку, которая мигом за-
хлопывалась. Говоря по совести, мне было и завидно и жаль
эту парочку.
Надолго ли их любовь? Революционер — и дочь тюрем-
щика! .. Сможет ли эта девочка вырваться из своего круга?
С дирижерской вышки-ящика я заметил и еще один дуэт.
Неугомонный Тимоша и солидная Берта Стриженая в хору
неизменно и тоже как будто случайно становились рядыш-
519
ком, обменивались теплыми взглядами и, кажется, беспри-
чинно улыбались. А когда Тимоша начинал фальшивить и
пускать петуха, Берта захлопывала ему рот ладонью и не
очень торопилась отнять свою руку. Пожалуйста! Ничего не
имею против, славные ребята...
С той же вышки, но с некоторой тревогой невольно наблю-
дал я и за Алешей Маленьким с Раечкой. Они тоже всегда
становились рядом, а пели как-то не в лад, и глаза их встре-
чались реже, чем раньше. И вот понемножку, незаметно де-
вушка отделялась от Алеши, придвигалась ближе к дирижеру
и странными глазами следила за полетом моей палочки. Из-
редка я ловил ее взгляд, и глаза девушки сразу вспыхи-
вали, губы вздрагивали от улыбки. Мне становилось не по
себе. Передо мной вдруг возникали очертания камня с пло-
ской вершиной и багряная дорожка, которая тянулась по
морю до самого солнца...
Рука сбивалась с такта. Я сердился и, взмахнув палочкой,
ускорял темп песни. Нет, нет! Все это ни к чему! Эх, скорей
бы на волю, под солнце, да в бой!
ЛУННЫЙ СВЕТ
Это случилось поздней ночью, когда тюрьма уже угомо-
нилась, когда все спало, когда на землю спустились тишина
и покой. Только часовые ходили вдоль стен тюрьмы — ходили
молча, мерным шагом, словно задумавшись. А на бескрайние
просторы южного неба торжественно поднималась луна. Она
так щедро заливала мир потоками голубого света, что блед-
нели и меркли даже самые яркие звезды, а на земле все пре-
ображалось, становилось легким, призрачным, волнующим
сердце. Лунный свет падал одинаково щедро и на спящий
город и на окрестные горы, на мечети и храмы, на тюрьму и
казармы, на добро и зло. . .
Лунный свет, пересеченный черной решеткой, заглянул и
в нашу камеру. Он падал на дверь с круглым глазком и до
половины заливал две койки — мою и Алеши Маленького. Мы
лежали рядом, головами к двери. Остальные тонули в голубо-
ватом полусвете. Братья Кирочкины, Георгий и Олег давно
уже спали. А вот нам с Алешей почему-то не спалось. Мешал
ли лунный свет, который бил в лицо, или тоска по вольной
волюшке — не знаю, только не спалось обоим...
Долго молчали, занятые каждый своими думами. Первым
заговорил Алеша. Заговорил тихо, полушепотом, чтобы не
тревожить спящих товарищей:
— Как странно все выглядит...
520
— Что?
— Луна, решетки, камера, мы... Как во сие...
— Как во сне, — повторил я. — Только решетки настоя-
щие, железные.
- Да...
II опять молчание. Слышалось похрапывание спящих,
скрип коек — кто-то повернулся на другой бок Чуть слышно
доносился собачий лай, редкий, ленивый, далекий. Мимо
двери прошел надзиратель.
Я лежал на спине. Лежал так, чтобы в одну из клеток ре-
шетки можно было видеть луну. Она была полной, круглой,
сияющей. Казалось, она насмешливо подмигивает мне: ты,
дескать, там, в этой дыре, а я на воле, и вижу все на свете, и
тебя, Рыжий, и вот плыву себе, куда хочется...
Я с досадой закрыл глаза. Сразу стало темно, как в гробу.
И меня вдруг охватила такая безысходная тоска и отчаяние,
что мне захотелось соскочить с койки, броситься к решетке и
грызть ее зубами. Я почувствовал себя зверем, способным
завыть от бессильной ярости. В бешенстве повернулся на бок
и, открыв глаза, совсем близко увидел бледное лицо Алеши.
Он тоже смотрел в окно; смотрел не мигая, сурово, залитый
лунным светом. О чем он думал?
Алеша, видимо, почувствовал мой взгляд и еще раз нару-
шил тишину:
— Ты мой лучший друг, Павел. Правда?
Я горячо отозвался:
— Самый верный и на веки вечные!
— Да, мужская дружба—великое дело, — прошептал
Алеша
— Она выше всего на свете! — эхом откликнулся я.
Алеша резко повернулся ко мне лицом:
— Даже любви к женщине? .
Я чуть-чуть запнулся, но все же твердо отчеканил:
— Даже любви!
Еле заметная улыбка мелькнула на губах Алеши:
— Ты еще младенец, Рыжик! Ты даже понять не можешь,
какая буря заложена в этом слове... Я ведь не забыл наш
разговор у Девичьей башни.
— Ну так что? — удивился я. — Надеюсь, ты не соби-
раешься прыгать с башни?
Мне послышалось, что он хрустнул пальцами. С минуту
молчал. Потом опять лег на спину и стал смотреть в окно.
Черпая решетка резала лунный свет на клетки. Их тени ле-
жали на наших одеялах. Лицо Алеши, как след от сабельного
удара, пересекала черная полоса. Мне стало не по себе:
521
я увидел совсем другого человека — застывший образ неиз-
бывной скорби.
— Дружба требует полной откровенности, — словно изда-
лека услышал я тихий шепот.
— Без этого нет дружбы...
— Хорошо. — И Алеша опять замолк, как бы собираясь
с духом. Резким движением сбросил с груди одеяло. Тени от
решетки изогнулись. Он приподнял голову и пытливо уста-
вился в мое лицо. — Скажи правду: ты любишь ее?..
Я сразу понял, о ком он говорит, и не задумываясь от-
ветил:
— Очень! Она чудная девушка и хороший товарищ!
— Нет, я не о том,— поморщился Алеша. — Любишь ли
ты ее больше всего на свете? Как... — он запнулся, — как
женщину... Как единственную, для тебя рожденную?
Это было сказано так страстно, с такой мукой, что я сму-
тился и не сразу ответил.
Алеша уже с тревогой продолжал допрашивать:
— Готов ли ты ради нее отдать свою жизнь, сложить.го-
лову, умереть?!
Это был крик сердца.
— Умереть?.. Н-не знаю... Нет! Вряд ли я способен по-
любить так девушку. Нет! За народ, за свободу можно
отдать две жизни, а эго...
Алеша облегченно вздохнул и не сказал, а как-то выдох-
нул из самой глубины души:
— А я люблю ее так, что сердце разрывается! Готов три-
жды быть распятым!.. Мне даже стыдно: достойно ли рево-
люционера так любить женщину?
Я попытался успокоить товарища:
— Если твоя любовь не вредит делу.. .
— Да, да, я понимаю, дело, конечно, прежде всего, но.. —
И он надолго замолк.
Я почувствовал, что Алеша не сказал чего-то самого глав-
ного. Ждал продолжения. Молчание становилось напряжен-
ным. Наконец он опять заговорил, как бы раздумывая
вслух:
— Да, сильнее любить, чем я, невозможно. И ты, кажется,
не любишь ее. . Факт. Но беда в том, что она сама к тебе
тянется. Сама!
Я решительно запротестовал:
— Нет, нет, что ты говоришь! Опа просто так, как с хо-
рошим товарищем, как с другом, а ты уж...
— Да, да! — с силой возразил Алеша, приподнявшись на
локте. — Я ведь сам вижу, как она светлеет, приближаясь к
тебе, как улыбается... и как блекнет, когда...
522
Я не дал ему договорить и стал уверять его, что все это
ему лишь кажется, что она любит только его одного и что
не надо поддаваться чувству подозрительности.
— Это недостойно тебя, Алеша. Ты обижаешь ее.
— Эх, дружище, как ты наивен и как не видишь того, что
замечают все...
— Все? — искренне удивился я. — Что же мне делать
теперь? Не могу же я оттолкнуть ее... оскорбить?
— Да. В этом вся суть. — Алеша, как бы сразу ослабев, сно-
ва опустился на подушку и тоскливо уставился в окно. В лун-
ном сиянии его лицо стало бледным, холодным как мрамор. —
В этом вся суть, — повторил он. — Она сама идет к тебе...
Я был в смятении. Что же теперь делать? Что я должен
сказать ему?
Молчание стало еще томительней, словно над нами на-
висла туча.
— А все-таки ты любишь ее, — еле слышно прозвучало у
моего уха. — Да, любовь сильнее дружбы, я знаю.
Меня так и подбросило. Я схватил Алешу за руки, сильно
тряхнул их и чуть не крикнул ему в самое лицо:
— Нет! Нет! И я докажу это! Докажу, клянусь!
И сразу замолчал. В груди словно оторвалось что-то.
В чем, собственно, я поклялся? И что хочу доказать?..
Поток лунного света стал меньше, переместился с головы
на грудь. Тюрьма спала. Все так же безмятежно похрапы-
вали наши товарищи, так же зловеще шаркали по коридору
шаги надзирателя и так же размеренно бродили вокруг стен
солдаты с винтовками на плечах.
ЛУЧ СОЛНЦА
Меня разбудил луч солнца — брызнул прямо в лицо. Но
я проснулся с тяжелым чувством. Что случилось?.
В камере никого не было. На двери солнечное пятно.
Взгляд упал на койку Алеши. Постель была пуста и, как все-
гда,. аккуратно убрана. Сразу все вспомнилось: и луна, и
признания, и клятва. Стало еще тяжелее. Ведь я обещал. ..
А что, собственно, я должен сделать? Что предпринять? При
встрече с ней отвернуться? Нахмурить брови? На ее улыбку
не ответить улыбкой? Или просто не замечать ее? Как все это
нехорошо... И как странно: Раечка именно сейчас, сию ми-
нуту, стала мне милее, чем вчера, — вот так и стоит перед
глазами, так и манит. Колдовство какое-то! И все же я дол-
жен_ оттолкнуть ее Поклялся.. . И тогда она вернется к
нему, к Алеше. Вернется ли? Не глупо ли все это? Мне вдруг
523
показалось, что в груди стало пусто. Черт знает, что такое!
Встать! Умыться! И все пройдет. ..
Тюрьма давно проснулась: шум, движение, говор, толкотня
у рукомойников. Здесь я столкнулся с Алешей. Он уже
умылся. Молча кивнул мне головой и стал тщательно выти-
рать шею полотенцем. Лицо бледное, холодное. Обоим было
неловко, словно между нами легла тень.
Вслед за Алешей я вышел из умывальни в коридор, выти-
рая лицо и взлохмаченную голову.
— Ух, какой ты чубатый, Рыжик! — весело воскликнула
Раечка и мимоходом дернула меня за чуб. — Как домовой! —
Она пробежала к женской умывальне.
Это случилось так неожиданно, что я не успел опомниться
и невольно улыбнулся, глядя ей вслед. Впрочем, тут же спо-
хватился и поспешно сдвинул брови. Но было уже поздно.
— Вот видишь? — грустно сказал Алеша. — Меня она
даже не заметила...
Что я мог сказать ему? Чем утешить? А в душе непонят-
ная муть — и горько, и радостно. .
Начался завтрак — чай с хлебом и сыром. Все сидели за
общим столом. Дежурными «подавальщицами» были братья
Кирочкины, Георгий Большой и Берта Стриженая. Раечка
устроилась по соседству со мной, Алеша — напротив. Он
усердно пил чай, стараясь не смотреть на нас. Я пытался
хмуриться, но, кажется, мне это плохо удавалось. Девушка,
как всегда, со всеми шутила, переговаривалась, смеялась. Се-
годня ее голос звучал как музыка. А раньше я этого не заме-
чал. Наоборот, я считал, что у нее плохой слух и поет она не-
важно. Вот и хмурься теперь... А во всем виновата луна.
Солнце заливало стол. Посуда и жестяные чайники бле-
стели. Всем было весело. Только вчера мы узнали, что стачка
охватила всю Россию, Кавказ, Среднюю Азию. Самодержа-
вие трещит по швам. Не сегодня, так завтра затрещат и
стены царских застенков, а там... Эх, скорей бы!..
Но почему нет за столом Олега? Ах, вот он! Летит по ко-
ридору бешеным аллюром, размахивая листом бумаги.
— Товарищи! Товарищи! Ур-ра-а-а!.. — Он бросает ли-
сток в руки старосты. — Читайте скорей! Читайте же!
Все вскочили на ноги. Аллилуев подхватил листок. Это
был отрывок из прокламации.
— Революция началась, — громко читал староста. — Во-
лей рабочего класса остановились все железные дороги, не
работают почта, телеграф, телефон. Не дымятся трубы заво-
дов и фабрик. Углекопы вышли из шахт. Застряли на путях
трамваи и конки. Бросили якоря пароходы и шхуны. Замолк
грохот машин. Вся Россия вышла на улицы. Красные зна-
524
мена реют над морем голов. Из конца в конец несутся крики:
«Долой кровавую монархию! Да здравствует республика!
Свободу пленникам самодержавия!»
— Ур-ра-а-а!.. Отречемся от старого мира ..
Казалось, мы обезумели от радости и так кричали и пели,
что дрожали стекла. Перепутанные надзиратели робко за-
глядывали в коридор. Мы вышли из-за стола, сбились в кучу.
Неистово гремела «Марсельеза». Мне казалось, что стены
вот-вот рухнут, распахнутся двери— и. ..
И тут случилось «чудо»: дверь в коридор в самом дело
широко раскрылась, и к нам пожаловали сам губернатор,
прокурор, жандармский ротмистр и сзади всех бледный, пере-
пуганный насмерть начальник тюрьмы.
Они растерянно остановились. Вперед вышел прокурор с
бумагой в руках. Но мы перестали петь лишь тогда, когда
закончили припев: «Раздайся, клич мести народной: «Вперед!
Вперед! Вперед!» И сразу тишина.
Прокурор сделал еще один шаг и торжественно поднял
перед собой бумагу.
— Господа. Милостью его императорского величества, ма-
нифестом от семнадцатого октября сего года, вы освобождае-
тесь из-под стражи.
— Долой самодержавие! — крикнул Тимоша вместо бла-
годарности.
— Да здравствует свобода! — раздались возгласы, и по
сигналу старосты, одеваясь на ходу, мы ринулись в раскры-
тые двери тюрьмы. Вещи остались в конторе.
Нет, никогда не забыть нам этого дня! Только минуту на-
зад мы видели небо через железную решетку, только вчера
еще спали в каменных клетках, а сегодня волей народа сле-
тели с петель замки, распахнулись тяжелые двери, и плен-
ники вышли на площадь, навстречу свободе.
Кто не был в неволе, тому трудно попять, какое это
счастье — быть свободным! Какое счастье — безнадзорно ша-
гать по земле, от края и до края видеть небо, чувствовать
ласковую теплоту солнца... И вот мы уже на площади перед
тюрьмой. Нас встречали огромные толпы народа, неистово и
радостно кричали: «Ура!», «Да здравствует свобода!», под-
хватывали на руки, отчаянно подбрасывали вверх и так ка-
чали, что мы пьянели от счастья и головокружения. Народ
пришел с красными флагами и лентами, с ликующими ли-
цами. Незнакомые люди горячо обнимали нас, целовали и
снова и снова качали, будто старались вытряхнуть из нас всю
тюремную пыль. В лице узников, выпущенных на волю, на-
род приветствовал свою собственную свободу: он верил, что
цепи рабства разбиты.
525
НЕБЫВАЛЫЙ СЛУЧАЙ
Какой-то мудрец уверял, что человеческое счастье ни-
когда не бывает полным. Не верьте, читатель! Когда я вышел
на свободу, когда меня тоже подхватили на руки и бросили
вверх, я чуть не задохнулся от радости и счастья. Мне каза-
лось, что я вновь родился и впервые увидел солнце. Впрочем,
буйный полет вверх и вниз порой вызывал опасение, что меня
грохнут на булыжную мостовую.
В сопровождении огромной толпы народа мы прошли чуть
не весь город и остановились в большом парке, за оградой.
Аллилуев, Лефас, Георгий Большой, Бакрадзе поднялись на
какую-то площадку, мы за ними. Народ мигом окружил нас.
Здесь были люди всех возрастов и национальностей, даже
турки и персы. В толпе оказалось много солдат и русских
чиновников. Мы, конечно, не упустили такого случая и немед-
ленно открыли митинг.
Среди всеобщего ликования и радости, вызванных мани-
фестом о свободах, речи большевиков врезались клином.
— Царский манифест — это ловушка для легковерных! —
восклицал Аллилуев, простирая руки над толпой. — Царь ис-
пугался революции и обещал нам свободу, чтобы сорвать
стачку и успокоить народ. Не верьте царю-кровопийце! ..
Толпа онемела. Я увидел растерянные лица, испуганные
глаза, недоумение.
— Революция не кончилась, дорогие товарищи и граж-
дане!— гремел могучий голос Георгия Большого. — Она
только начинается. Одной рукой Николай подписывает мани-
фест, а другой мобилизует карательные отряды и черную
сотню для разгрома революции. Сегодня вы ликуете и при-
ветствуете свободу, а завтра опять засвистят пули и нагайки,
опять польется кровь и снова наша великая Россия станет
тюрьмой народов. Не бросайте оружия! Боритесь до полной
победы! Всероссийская стачка продолжается!
Георгия сменил Лефас. Он был без фуражки, длинные
волосы откинуты назад.
— Не верьте данайцам, дары приносящим! Берегитесь
царских милостей и обещаний. Пока кровавый царь сидит на
престоле, не быть свободе и счастью народа. Манифест вы-
рвала революция! Это завоевание рабочего класса, а не ми-
лость царя! Как только народ прекратит борьбу и сложит
оружие, манифест будет разорван и гнет самодержавия уси-
лится.
На трибуну один за другим поднимались Николай, Бак-
радзе, Степан, Кирочкин-старший. Не обошлось, конечно, и
без нас, молодежи.
326
Отдельные попытки местных чиновников и либералов вос-
хвалять манифест, призывать к умиротворению и спокойст-
вию успеха не имели.
К нам на площадку поодиночке поднимались солдатские
делегаты и просипи старосту прислать «ораторов» для
проведения митингов в казармах. В казармы отправились
наши /лучшие агитаторы — товарищ Лефас, Степан, Нико-
лай, Кирочкин-старшпй. Они провели там массовые сол-
датские митинги, которые взбаламутили весь карсский гар-
низон.
Митинг в саду без перерыва продолжался до самого ве-
чера. Поесть кое-как мы успели, забегая по очереди в бли-
жайшие лавчонки. Но, увлекшись митингом, мы совсем по-
забыли, что настанет ночь и нам где-то надо отдохнуть и
переспать. Но, как говорится, безвыходных положений не бы-
вает. Наш изобретательный староста недолго думая предло-
жил вернуться в тюрьму и переночевать.
К воротам тюрьмы мы явились ночью. Вызвали началь-
ника.
Увидев перед собой только что освобожденных арестан-
тов, он изумился:
— В чем дело, господа? Что-нибудь случилось?
— Ничего особенного,— как всегда серьезно ответил ста-
роста.— Нам вот ночевать негде, и мы решили обратиться
к вам...
— Кстати, и вещи наши остались под вашей охраной,—
добавил Лефас.
Тимоша не упустил случая сострить:
— Да и гостиница ваша самая лучшая в городе, ей-богу!
Грек расплылся в улыбке:
— Пожалуйста, господа, прошу вас! Ваши апартаменты
пока еще не заняты.
Небывалый случай — освобожденные сами напрашива-
лись в тюрьму!
Подталкивая друг друга, мы весело ввалились в госте-
приимно открытые двери, разбежались по знакомым каме-
рам и тут же улеглись каждый на свою койку. Устали
смертельно. Теперь тюрьма в самом деле заменила нам
гостиницу.
Никогда в жизни не спал я так безмятежно, так сладко,
так бездумно, как на сей раз. Видимо, так же отлично почи-
вали и все остальные. В тюрьме стояла тишина. В коридоре
не было надзирателей. Не слышно было ни шагов дежурных
тюремщиков, ни звяканья ключей, и ничей глаз ни разу не
заглянул в «глазок» двери камеры.
А в городе поднялась тревога. Бурный митинг с участием
527
солдат карсского гарнизона привел в бешенство коменданта
крепости. Он решительно потребовал от губернатора немед-
ленного ареста крамольников. Начались поиски винов-
ников. Подняли на ноги всех шпиков, полицию, жандар-
мов. Обыскали все гостиницы, кабачки, рестораны, ноч-
лежки— тридцать два опасных «политика» как в воду
канули.
Поиски продолжались до глубокой ночи. Наконец один
из жандармов наткнулся на ресторанчик, в котором наш
староста заказал общий обед на тридцать два человека на
завтрашний день. Там же он обнаружил и наш адрес —
тюрьма!
Из жандармского управления позвонили начальнику
тюрьмы. Перепуганный насмерть старичок уже на рассвете
влетел в камеру, где находился наш староста. Разбудил его
и, чуть не плача, взмолился:
— Ради бога, господа, заберите ваши вещи и оставьте
тюрьму! Я, можно сказать, всей душой, а вы вон до чего до-
вели: прокурор угрожает отдать меня под суд, губернатор
гневается...
— Нет уж, увольте, господин начальник, — проворчал не-
выспавшийся староста, поворачиваясь на другой бок. — Мы
уйдем утречком. Спокойной ночи.
Грек окончательно растерялся, заохал:
— Как же так, господин староста? Ради вас я нарушил
тюремный режим... О боже, что же будет, что будет?
Вздохи и ахи не помогли, мы продолжали блаженство-
вать на тюремных койках. Староста пустил носом петуха,
давая этим знать, что «аудиенция» окончена.
Начальник убежал и тотчас донес полицеймейстеру о на-
шем неповиновении. Тот явился собственной персоной, еще
раз обеспокоил старосту, требуя немедленно освободить
тюрьму.
Но упрямый староста был неумолим:
— Мы еще не выспались. До утра никуда не пойдем.
Оставьте нас в покое.
— Я предлагаю вам занять новый, только что выстроен-
ный, барак для холерных, — настаивал полицеймейстер.
— Для холерных? — переспросил староста. — Благодарим
покорно! Не пойдем даже в чумной барак!
Таким образом, и более высокое начальство потерпело
фиаско.
Трудно придумать что-нибудь более оригинальное: пред-
ставитель власти умоляет арестантов покинуть тюрьму, а
они упираются!
Так мы и проспали до утра на старых, обжитых местах.
□28
МАНИФЕСТ В ДЕЙСТВИИ
Великие события заслоняют малые. Так и наши с Алешей
сердечные дела и тревоги как бы утонули в вихре больших
страстей, в счастье свободы. Мы все трое были вместе, все
одинаково были пьяны общей радостью, и все мы жаждали
одного — победы революции.
Вторично вышли из тюрьмы, взявшись за Руки, Раечка
между нами. С утра бегали по городу; обошли все лавки,
мастерские, учреждения, рынки, заглядывали даже в ка-
зармы и всех призывали опять на митинг в сад.
В то же время Лефас и староста связались с местной ор-
ганизацией и выпустили прокламацию, разоблачающею ма-
нифест, призывающую к продолжению стачки, к восстанию.
Листовка была написана Степаном. Николай, Бакрадзе, Геор-
гий, братья Кирочкину, Нико и другие товарищи устраивали
летучки и тоже созывали людей на общегородской митинг.
И опять взбудоражили весь город. Встревожили власти. На
улицах появились воинские патрули. Тем не менее к назна-
ченному часу со всех сторон большими группами и пооди-
ночке жители города повалили в сад: рабочие, ремесленники,
служащие, чиновники, торговцы, солдаты и даже офицеры.
Многие пришли с женами и домочадцами, принарядились,
как на праздник, на гулянье. Весь сад и прилегающие к нему
улицы были набиты до отказа.
Это было 20 октября.
Мы поднялись на площадку в центре сада, и начался
второй митинг.
На этот раз уже организованно явились и представители
разных партий — либералы, эсеры, меньшевики. По-видимому,
они решили дать нам бой.
По договоренности с нашими руководителями митинг от-
крыл учитель реального училища, — кажется, эсер. Говорил
он с большим увлечением, горячо восхвалял манифест, уве-
рял, что народ уже добился свободы, что не сегодня-завтра
будет созвана полноправная Государственная дума, что са-
модержавный режим умрет сам собою, без дальнейшей
борьбы и крови.
Народ слушал оратора с явным удовольствием, с широ-
кими улыбками на лицах, с сияющими глазами. Людям так
хотелось верить, что черные дни уже миновали, что свобода
и демократия уже завоеваны, пора на покой... Я наблю-
дал это с высоты площадки и злился. Тронул Раечку за
плечо:
— Посмотри, как радуются!
18 П. Бляхии
529
— А что им делать? — улыбнулась Раечка — Им же за-
морочили головы эти соловьи, — она кивнула в сторону ора-
тора.
В поддержку учителю выступило еще несколько ораторов
из интеллигенции и чиновничества. Настроение слушателей
поднималось. Радость била через край. Аплодировали даже
дети.
Я начинал опасаться, что мы слишком долго выдержи-
ваем паузу. Но вот Лефас шепнул что-то Аллилуеву и пер-
вым взял слово. Говорил он, как всегда, просто, по-рабочему,
но каждое слово било, как молот, разоблачало царя и его
опричнину.
Лица части слушателей постепенно мрачнели, таяли
улыбки, сдвигались брови. Люди недоуменно переглядыва-
лись. Что он говорит? О чем? Почему не радуется?
Но мы уже выступали один за другим, не давали пощады
противникам. Говорили на трех языках — на русском, армян-
ском, грузинском. Выступали решительно все, кто мог, и мо-
лодые и старые, и каждый по-своему громил противников,
провозглашал пугающие обывателя лозунги, призывал к ору-
жию солдат и рабочих. Царю-последышу досталось, конечно,
больше всех.
К концу митинга так разгорелись страсти, что напуган-
ные чиновники с женами покинули сад, ушли почти все офи-
церы. Солдаты провожали их свистом и негодующими воз-
гласами. Но сад по-прежнему был полон.
Местные власти всполошились. В сад явился сам губер-
натор. Он приблизился к площадке, поманил пальцем Ле-
фаса и отошел с ним в сторонку.
— Господа, что вы делаете? — начал он уговаривать Ле-
фаса. — Нельзя ли полегче? Ну да, полегче. Вам объявлена
монаршая милость, и вы так поносите его императорское ве-
личество. Ну да, поносите. . «Долой» и прочее. Это же нехо-
рошо, господа...
Лефас не стал спорить с губернатором, но и не обещал,
что сегодня наши товарищи будут говорить «легче», чем
вчера. Тогда огорченный владыка губернии шепотком, совер-
шенно доверительно, сообщил Лефасу:
— Комендант крепости требует принятия репрессивных
мер против вас. Вы же разлагаете гарнизон, господа. Посмот-
рите, сколько здесь солдат! А вы против царя и прочее. Ну
да, против... Я не желаю прибегать к насилию, тем более
что на такой случай я не имею указаний свыше... Но в гар-
низоне двадцать пять тысяч солдат! Посудите сами, что
будет, ежели...
530
Лефас выразил сочувствие расстроенному старичку губер-
натору:
— Да, ваше положение .хуже губернаторского, ваше пре-
восходительство. Не угодишь высшим властям — получишь
нагоняй, а пойдешь против народа — пожалуй, на фонарь по-
падешь.
От такого сочувствия губернатор посерел.
— Да, да! Это ужасно, ужасно! 1
В глубине сада появилась рота вооруженных солдат.
— Что это значит? — резко спросил Лефас.
Губернатор смешался:
— Это не я, господа, не я... Сам комендант крепости ..
Ну да, сам распорядился.. Ужасно, ужасно! — Он поспешил
ретироваться.
Народ заволновался. Аллилуев и Лефас стали призывать
к спокойствию, а Георгий Большой, указывая на приближаю-
щихся солдат, громогласно напомнил:
— Вот он, царский манифест!
С винтовками наперевес, по команде офицера, рота дви-
нулась на толпу. Люди шарахнулись в стороны, но не раз-
бежались, и рота оказалась в окружении. Солдаты остано-
вились в нескольких шагах от площадки трибуны. Лица
бледные, испуганные. Молодой сухопарый офицер приказал
окружить площадку, а в случае сопротивления взять в штыки.
Солдаты сурово нахмурились, но не двинулись с места
Офицер выхватил шашку' и истеричным голосом повторил
команду:
— Окружить! Взять в штыки!..
Солдаты опустили винтовки к ноге и опять застыли на
месте как каменные.
Офицер разразился бранью. Из толпы понеслись возму-
щенные крики по его адресу.
— Позор!—крикнул ему с площадки Аллилуев. — В дни
свободы вы хотите устроить бойню?
Народ не расходился.
В другом конце сада неожиданно появился второй отряд
пехоты, с тучным полковником во главе. Нависла опасность
расправы с безоружной толпой.
Посоветовавшись с товарищами, Лефас предложил солдат
там выстроиться кругом. Солдаты охотно исполнили «коман-
1 Эта сцена кажется невероятной, но я хорошо запомнил ее, так как
над «дружеской» беседой Лефаса с губернатором мы немало смеялись и в
тот день и позднее Раньше меня описал ее сам Аллилуев в своих воспо-
минаниях о пашем аресте в Баку и пребывании в карсской крепости.
Я лишь повторил его (см. С. Аллилуев, «Пройденный путь». М., Госиздат,
1946).
18*
531
ду» оратора. По знаку старшины все наши товарищи, бывшие
на митинге, вошли в середину круга, а народу посоветовали
разойтись. Но никто не уходил. Молодежь угрожала силой
освободить товарищей. Аллилуев и Лефас уговорили их не
делать этого.
Стоя в кругу солдат, мы потребовали прокурора и поли-
цеймейстера. Оба оказались в саду и тут же явились.
Аллилуев заявил протест.
— На каком основании мы арестованы? Объявлена сво-
бода слова, собраний, неприкосновенность личности...
Прокурор, стоявший по ту сторону цепи солдат, разъяснил:
— В нарушение конституционных правил вы два митинга
провели без разрешения властей. Вы арестованы на двое
суток...
Окруженные цепью солдат с тучным полковником впе-
реди, мы снова направились к тюрьме, на сей раз не по своей
охоте. Это уже действовал царский манифест о свободе и
«неприкосновенности личности».
За нами шла огромная толпа народа, возмущенная дей-
ствиями властей. С каждым шагом вперед она разрасталась,
заливала улицу, превращалась в народную демонстрацию.
Над живым морем голов поднялись красные флаги.
Тучный немец, командир отряда, с шашкой наголо шел
впереди, багровый от ярости. Его приказы — разогнать
толпу — не выполнялись. Он отчаянно ругал солдат за нару-
шение дисциплины, угрожал свирепыми карами, но те как
будто оглохли и ослепли.
Толпа угрожающе шумела. Горячая армянская молодежь
освистала полковника, а самые отчаянные ребята с разбегу
разрывали цепи солдат, один за другим присоединялись к
нам — «самоарестовывались». Солдаты не препятствовали.
Это еще больше разъярило командира.
Навстречу нам попалась какая-то воинская часть. Немец
приказал им разогнать толпу штыками. Но солдаты прошли
мимо, словно не замечая полковника.
Впереди мы увидели тюрьму и дружно запели: «Смело,
товарищи, в ногу!..»
Полковник вскочил на первого попавшегося извозчика и
- под свист и улюлюканье толпы помчался прочь. Вслед
немцу мальчишки бросали комья грязи, камни, визжали и
прыгали, как бесенята.
Шествие остановилось у ворот тюрьмы. Нас встретили
надзиратели и тот же грек, начальник тюрьмы. При виде
старых знакомых за цепью солдат он изумленно развел ру-
ками;
532
— Ка-ак?.. Опять к нам?1
— II даже с приложением! — крикнул Тимоша Кирочкин,
показывая па ребят.
Попытка отобрать и выпустить из-за цепи самочинно аре-
стовавшуюся молодежь кончилась неудачей — с шумом и
криками ребята ринулись в открытые ворота и вместе с нами
оказались в тюрьме Надзиратели не смогли задержать их, а
солдаты только смеялись и ни во что не вмешивались.
МЕЧТЫ И НАДЕЖДЫ
Итак, мы в третий раз оказались в гостях у того же хо-
зяина, но в удвоенном количестве — вместо тридцати двух
свыше шестидесяти.
Не успели мы оглядеться и поговорить с юными «само-
арестантами», как в наш общий коридор явился полицеймей-
стер. Он был явно встревожен и тотчас обратился к ним с
«отеческим» внушением:
— Что это вы, ребята, самовольно в тюрьму ворвались?
Дома вас ждут родители, волнуются, требуют освобождения,
а вы упираетесь. Сию же минуту пошли за мной!
Он повернулся к двери, как бы собираясь уходить, уве-
ренный в повиновении. Однако никто из ребят не тронулся
с места. Ему вслед понеслись крики:
— Освобождайте всех, тогда и мы уйдем!
— Не пойдем без политиков!
— Не желаем — и кончено!
Полицеймейстер остановился, не зная, что делать. Ему на
помощь прибежал суетливый грек со списком бакинцев в
руках. Он задумал сделать перекличку, с тем чтобы отделить
нас от ребят, а затем вывести их из тюрьмы. Первым был
назван Сергей Яковлевич. Тот вышел вперед и угрожающе
предостерег:
— Бросьте вашу затею, начальник!
Начальник повернулся к полицеймейстеру, растерянно
развел руками.
Полицеймейстер сделал презрительную гримасу и попро-
бовал уговорить самых младших ребят, тринадцати-четырна-
дцати лет. Но и они решительно отказались, наговорив на-
чальству дерзостей.
— Мы за политиков и против башибузуков.
— Что хошь делай — не пойдем!
Мы тоже попытались уговорить неожиданных союзников
покинуть тюрьму. Ребята не послушали и нас, они решили
отсидеть положенный срок вместе с «политиками».
533
Положение создалось, можно сказать, чрезвычайное, по-
ставившее в тупик начальство: люди сами арестовались и не
хотят расставаться с тюрьмой. И какие люди — дети! Вы ви-
дели что-нибудь подобное?
Спрашивается: как же быть? Прибегнуть к насилию —
крамольники поднимут скандал. Оставить ребят в тюрьме —
взволнуется весь город. Немедленно освободить всех — тоже
немыслимо: это значит — признать свое бессилие, подорвать
авторитет власти. Словом, куда ни кинь, все клин!
Начальство скрылось несолоно хлебавши. Ребята прово-
дили полицеймейстера смехом и разноголосыми возгласами:
— Да здравствует свобода!
— Долой царя!
На следующий день с утра тюрьму осадили отцы, деды,
матери, братья и сестры арестованных, требуя освобождения.
Собралась огромная толпа горожан. Уговоры не помогли.
Пришлось вызвать полицию и жандармов, чтобы оттеснить
народ от тюрьмы. Но шум и гомон с улицы мы слышали до
самой ночи.
По подсчетам старосты, срок нашего заключения кончался
через день, в пять часов вечера. Это время прошло шумно,
хлопотно, даже весело. Ребята внесли большое оживление,
смех, споры.
Накануне освобождения, перед самым сном, в нашу ка-
меру заглянула Раечка, потом Берта, за ней Олег и Ваня
Черногородский. Мы охотно приняли их, усадили на спои
койки. И получилось так, что собралась одна зеленая моло-
дежь. Вероятно в силу естественного тяготения, Раечка ока-
залась между мной и Алешей На койке около Тимоши устрои-
лась Берта. А там, где молодежь, неизбежно начинаются раз-
говоры, пересмешки, мечты о будущем. Да и как не мечтать,
если завтра вечером мы опять на свободе, и, конечно, нас не-
медленно вытурят из Карса. Мы разлетимся в разные сто-
роны, и кто знает, когда, с кем и кто встретится. Да и встре-
тится ли? А мы так сжились и сдружились за эти ме-
сяцы' ..
Моей давнею мечтой была Москва — сердце России! Она
представлялась мне в ореоле древних сказаний, восторжен-
ных стихов Пушкина и Лермонтова, народных песен о Мо-
скве «белокаменной» и «златоглавой». Но теперь я }Же ви-
дел ее как вождя революции, как город героев. Ведь это она,
Москва, возглавила всероссийскую забастовку, стала боевым
центром революции. В Москву тянуло меня и по другой при-
чине. Манифестом 17 октября политические освобождались
не только из тюрем, но и с каторги и ссылки. Возможно, вер-
534
Яется из Сибири и моя первая учительница Вера Сергеевйа,
которую я считал самоотверженной революционеркой и са-
мым лучшим человеком на свете. Наверное, она тоже ока-
жется в Москве! Там я надеялся разыскать и богатыря Ва-
ряга. ..
— Именно в Л'1оскве,— уверял я товарищей, — будет
нанесен решающий удар по самодержавию1 Вот куда я хо-
тел бы попасть после выхода на свободу!
Олег и Алеша Маленький горой встали за Петербург.
— Это же настоящий пролетарский город! — по обыкно-
вению страстно возражал Алеша. — Решит дело Петербург,
а не Москва! Петербург начал революцию, он ее и кончит.
Вот куда я хотел бы попасть'
— У нас там не только рабочие, но и студенты боевой на-
род,— поддержал Олег.— Кстати, в Петербурге и сам Нико-
лашка сидит. Интересно посмотреть, как он полетит вверх
тормашками. II притом у нас такие революционные тра-
диции. ..
— У тебя? Традиции? — засмеялся Тимоша. — По твоим
усам этого не видно.
Олег зарделся как маков цвет и машинально тронул паль-
цем верхнюю губу, голенькую, как у младенца.
— Нет, дружки, а я махну в Баку, — продолжал Ти-
моша.— Самый распрекрасный город. А где вы найдете та-
ких рабочих, как наши? Чумазые, пропитанные мазутом, про-
копченные солнцем, злые как черти. «Будет буря, мы поспо-
рим и поборемся мы с ней», — Тимоша так разошелся, что
не сказал, а пропел неожиданную концовку.
Берта покачала головой:
— Фальшивишь, Тимошенька! — и захлопнула ему рот
ладонью.
— Молчу, молчу!
И он действительно замолк, склонив голову к плечу
Берты. Берта улыбнулась, но не отстранилась.
— Я тоже еду в Баку, — сказала она как бы между про-
чим.
— А ты что молчишь, Раечка? — мягко спросил Алеша
притихшую девушку.
Вопрос Алеши заставил ее встрепенуться.
— Я слушаю. А думается мне о том; что будет завтра?
Какая жизнь начнется после революции? Что станет со всеми
нами? Кто в этой буче сложит свою голову, кто останется
жив и где он окажется?
— А ты сама куда думаешь направиться из Тифлиса? —
опять поинтересовался Алеша.
535
В его голосе я почувствовал тревогу. Он опасался, не ра-
зойдутся ли их пути.
Раечка задумчиво покачала головой:
— Не знаю, Алешенька. Там будет видно.
На какой-то миг наши взгляды встретились. Ее милые,
зовущие глаза словно спрашивали: «А ты куда?»
Я отвернулся. Вспомнил клятву, данную Алеше. А в груди
что-то заметалось, чего-то стало жаль, как будто я стоял уже
на борту корабля, уходившего в неведомое.
Постепенно беседа затихала. Каждый задумался о своем.
Но одно было общее для всех: мы думали не о покое, не об
отдыхе, не о домашнем уюте — впереди мы видели красные
знамена, баррикады, счастье борьбы и победы...
Кое-кто стал подремывать. Посторонние разошлись. Оста-
лись только хозяева камеры да Раечка. Она задумалась. Мы
продолжали беседу почти шепотом. Девушка молчала, при-
крыв глаза густыми ресницами.
Алеша положил руку на мое плечо и почему-то опять
вспомнил уже забытый мною разговор:
— Знаешь, друг, а ведь это будет скоро.
Я вздрогнул.
— Ты о чем, Алеша?
— Все о том же. Будет ли это на баррикадах, в бою с
казаками или с жандармами, или как-то иначе, но для меня
конец один.
Я с досадой дернул плечом, сбросив его руку.
-— Да брось ты дурака валять, Алешка! Драться с вра-
гами нам, конечно, придется. Возможно, успеем и на барри-
кадах побывать, но не все же погибнем, кто-то и жив оста-
нется! И откуда у тебя такое дикое настроение?! Так ты и в
самом деле можешь накаркать беду.
— Беда сама приходит, — мрачно сверкнув глазами, ска-
зал Алеша.
Его взгляд упал на задремавшую девушку, голова кото-
рой склонилась к моей груди. Лицо у нее было матово-белое,
как в тумане, но в углах губ затаилась счастливая улыбка.
Я сидел неподвижно. Алеша опустил голову на руки, уперся
локтями и так застыл в глубоком раздумье.
Нет, не понять мне своего дружка! Все эти мятежные дни
я был полон счастья и радости. Кажется, он был настроен
так же, а сейчас вот согнул спину, словно на горбу у него
лежал стопудовый камень. Что за характер такой? Нельзя же
так распускаться!..
Но я бы не осудил, не посмел бы осудить Алешу, если бы
знал, как скоро и как трагически окончит он свою последнюю
песню.
536
УГРОЗА
Вечером истекал срок нашего заключения.
— Не забудьте, господин начальник, — предостерег ста-
роста грека, — ровно в пять часов открывайте ворота. В го-
роде к этому времени нас будет ждать обед, а мы люди акку-
ратные и ие хотим запаздывать.
Масленые глазки начальника забегали:
— Так точно, господа, я готов хоть сию минуту... как
скажет начальство.
— Никаких минут, — отрезал староста, — ровно в пять.
Начальник пробормотал что-то невнятное и боком про-
шмыгнул в дверь.
— Что-то юлит наш грек, — заметил Лефас, когда дверь
закрылась. — Не готовится ли какая-нибудь каверза против
нас?
Староста отмахнулся:
— А что они могут сделать нам? Давайте-ка лучше споем
на прощание...
Я тотчас собрал нашу капеллу, и шумной гурьбой, в со-
провождении ребят, мы вышли во двор. Здесь все было по-
прежнему, и даже ящик из-под мыла стоял посредине двора
в ожидании дирижера, только палочка где-то затерялась.
Пришли все заключенные и наши, как мы их называли, «са-
моарестанты». Хор вырос вдвое. Я вскочил на ящик, и кон-
церт начался.
Прежде всего мы спели «ЛАарсельезу». Ребята дружно
поддержали хор, и песня зазвучала мощно, призывно и
грозно. За стенами послышались крики, шум аплодисментов,
возгласы.
— Это наши мамаши и папаши шумят, — весело пояснил
Артак, старший из армянских ребят. — А ну, давайте еще
грянем!
Мы «грянули» «Красное знамя», «Беснуйтесь, тираны...»
и все самые боевые песни, какие мы знали.
Я с увлечением махал обеими руками, чувствовал себя
крылатой птицей, способной перелететь через тюремные
стены. А все-таки я не мог не видеть, что происходит в моем
хору...
Тимоша Кирочкин и Берта, как и раньше, стояли рядом,
пели в унисон. Тимоша даже не фальшивил (вот диво!), не
нарушал общей гармонии. Так. Здесь все ясно: оба уедут в
Баку.
За их спинами и тоже плечом к плечу стояли Алеша с
Раечкой. Алеша пел взволнованно, слегка запрокинув голову.
Казалось, он ничего вокруг не замечал и смотрел куда-то
537
далеко, через высокие стены, в синеву ясного неба. А Раечка
чаще обычного с какой-то тревогой поглядывала на него
сбоку и не пела, — видимо, не могла, волновалась. В мою
сторону ни разу не глянула. Между ними что-то произошло.
Что же?.. А впрочем, какое мне дело?
Сами набьем мы патроны, к ружьям привинтим штыки! —
изо всех сил поддержал я свой хор. И мятежная песня ле-
тела к небу, грозила врагам, поднимала ярость в сердцах.
Хорошо!..
А это еще что за чудо? В хору вдруг появилась дочка на-
чальника тюрьмы и смело, открыто направилась к нашему
Олегу. Он, как всегда, покраснел до ушей и радостно рва-
нулся ей навстречу. Гречанка счастливо улыбалась, а их руки
сами нашли друг друга. Молодчина!
Наш последний концерт продолжался по крайней мере
часа три, пока староста не позвал нас в коридор.
В тюрьму пришел уже надоевший нам гость — карсский
полицеймейстер.
— Господа, — начал он не очень уверенно, — по некото-
рым соображениям, сегодня вас освободят в одиннадцать ча-
сов ночи — и прямо на поезд, в Тифлис...
Староста мгновенно вспыхнул и жестко отчеканил в лицо
полицеймейстеру:
— Мы не хотим знать ваших соображений. В пять часов
истекает срок нашего заключения. II если вот эта дверь не
откроется минута в минуту, мы примем свои меры...
Полицеймейстер удивленно вскинул брови:
— Это что, угроза?
Аллилуев пожал плечами:
— Понимайте как хотите, но мы слов на ветер не бро-
саем.
— Хорошо-с! — полицеймейстер по-военному повернулся
на каблуках и направился к выходу.
— Ждем освобождения ровно в пять! — крикнул ему вслед
Аллилуев. — Не позже!
За спиной начальства захлопнулась дверь.
Послышались недовольные голоса:
— Что ты натворил, Аллилуев!
— А что, если в назначенный срок нас не освободят?
— Мы же бессильны выполнить твою угрозу!
— Тихо, товарищи! Мы вовсе не так слабы, как думают
некоторые, — возразил староста. — В крайнем случае мы мо-
жем устроить обструкцию...
Мы все знали, что такое тюремная обструкция и чем она
обычно кончается. Шум усилился.
538
— С нами тридцать ни в чем не повинных ребят и жен-
щины, которые могут пострадать в случае осложнений.
— Давайте лучше подождем до одиннадцати, — предло-
жил более осторожный Степан.
Однако большинство поддержало старосту.
Я, конечно, был рад, что предстоит буча, и горячо рато-
вал за то, чтобы дать сатрапам хороший урок.
Но как быть с армянской молодежью?
Лефас, Лидия Николаевна да и сам староста еще раз
попытались уговорить их покинуть тюрьму и во всяком слу-
чае не участвовать в нашей обструкции.
— Вы арестовались по своей воле, — убеждал Лефас,—
и вам совсем не обязательно подвергать себя опасности вме-
сте с нами. Стоит лишь заявить начальнику —и вас сию же
минуту выпустят на волю.
Но ребята не стали нас слушать и по призыву своего за-
водилы юнца Артака собрались отдельно в большой ка-
мере.
Не прошло и десяти минут, как они всей гурьбой опять
высыпали в коридор
Веселый Артак подбежал к Аллилуеву и лихо отрапорто-
вал:
— Товарищ староста, мы все за обструкцию! Все!
— Е-ди-но-глас-но! — хором подтвердили остальные.
Отступление было отрезано.
МЯТЕЖ
За двадцать минут до истечения срока мы вооружились
всем, что можно было найти на тюремном дворе и в кор-
пусе,— поленьями, камнями, табуретками, скамьями. Георгий
Большой притащил откуда-го огромную тумбу и встал в ко-
ридоре у входной двери
Попытка освободить женщин от участия в обструкции ни
к чему не привела, они также вооружились, преимущественно
камнями, и присоединились к мужчинам.
Общий план был таков: все камеры займут вооруженные
товарищи и будут ждать сигнала старосты, ровно в пять он
хлопнет в ладоши — и тогда начнем...
Братья Кирочкины и мы с Алешей решили разделаться со
своей камерой. С кирпичами в руках к нам прибежали Берта
и Раечка. Мы вооружились поленьями. Кирочкин-старший
подтащил тяжелую скамью поближе к двери и спокойно
уселся на ее конец в ожидании сигнала. Я сгоял посреди ка-
меры и с вожделением поглядывал на ненавистное окно,
539
пересеченное железной решеткой. Именно в это окно смотрела
на нас ехидная луна в ту памятную ночь.
Когда все заняли свои места, было сорок минут пятого.
В коридоре остались только безоружный староста и Георгий
Большой с тумбой в руках. Над входной дверью висели боль-
шие часы с боем. Я хорошо видел их через полуоткрытую
дверь нашей камеры. Итак, если через двадцать минут не
явится вестник свободы, будет буря.
По совести говоря, я предчувствовал большую беду, и
сердце тревожно ёкало. Все остальные, кроме Кирочкина-
старшего, также были неспокойны, хотя пытались шутить и
смеяться. За спиной Берты с поленом на плече стоял наго-
тове худощавый и неизменно веселый Тимоша. Таким же
образом Алеша Маленький прикрывал Раечку, хотя в этом
не было никакой надобности.
А стрелка часов неумолимо приближалась к пяти. Вот
уже осталось десять минут. Староста, размеренно шагавший
взад и вперед по коридору, резко ускорил шаги и покосился
на тумбу Георгия. Тот понимающе кивнул головой и легко
вскинул тумбу на правое плечо.
— Не беспокойся, друг, все будет в порядке...
Круги старосты по коридору становились короче. Он все
чаще поглядывал на часы, заметно нервничал. Ответствен-
ность за последствия прежде всего падет на его голову.
Прошло еще пять-шесть минут. Я почувствовал, как ледя-
ной холодок пробежал по спине. Сейчас начнется. Оглядел
своих товарищей и тоже вскинул полено на плечо. С каждой
секундой напряжение возрастало. Люди перестали перегова-
риваться. Тюрьма затихла. Притаилась, как зверь, готовый к
прыжку.
Часы над дверью захрипели, готовясь сделать первый
удар. Староста вздрогнул и остановился, подняв руки для
хлопка. Георгий легко вскинул тумбу над головой и так за-
стыл в ожидании сигнала.
Тимоша тихонько свистнул. Кирочкин-старший поднял
скамью, на шаг отступив от двери. Я до боли в суставах
сжал в руках полено.
Входная дверь оставалась недвижной. Часы пробили пять.
Староста громко хлопнул в ладоши... Тумба Георгия и
скамья Кирочкина-старшего одновременно ударили в дверь,
как залп из пушек. В то же мгновение мы запустили поленья
и камни в окно. То же самое сделали во всех камерах. Раз-
дался невероятный треск, грохот, звон стекол, гул. Казалось,
рушится тюрьма, падают стены, потолки... А через секунду —
жуткая тишина, как будто всех хватил паралич...
540
Все двери и окна были разбиты, поломаны скамьи, табу-
ретки, койки, опрокинуты столы. Дверь нашей камеры по-
висла на одной петле. От удара тумбы половина выходной
двери вылетела наружу, и пробоина черно зияла.
Мы ринулись в коридор, к старосте. Он стоял бледный,
но, как всегда, решительный.
— Все в общую камеру!
В бывшей столовой сразу стало тесно. Сюда явились и
ребята. Все, конечно, были крайне взволнованы, каждый по-
своему. Женщины возбужденно делились впечатлениями.
Ребята смеялись, хвастаясь своими «подвигами». Мужчины
стояли с оружием в руках, сурово хмурились — ждали...
Каждую минуту могли ворваться солдаты, тюремщики,
казаки. Секунды казались часами. Все смотрели в зияющий
провал входной двери. Напряжение достигло того предела,
когда трудно становится дышать. Кажется, не хватает воз-
духа. ..
Вдруг чьи-то руки нерешительно отвели в сторону иска-
леченную дверь, и на пороге появился правитель канцелярии
губернатора с бумажкой в руках. Он был перепуган на-
смерть. Вслед за ним вошли начальник тюрьмы, надзиратели,
группа чиновников и жандармов.
По знаку старосты мы вышли навстречу, оставив оружие
в камере.
Начальник канцелярии поднял бумажку к глазам, соби-
раясь читать, но его руки так заметно дрожали, что он по-
спешно опустил их и, запинаясь, пролепетал:
— Господа... Его превосходительство господин губерна-
тор... Вы свободны, господа!..
Такой ответ на разгром тюрьмы был настолько неожидан-
ным, что на мгновение мы лишились речи, а ребята шумной
лавиной ринулись в раскрытую дверь на волю.
Мы выходили не торопясь, на сей раз с вещами. По обеим
сторонам прохода наши враги стояли навытяжку — жан-
дармы, тюремщики, солдаты На груди молодого надзирателя,
передавшего нам персики с запиской, горела красная лен-
точка. На лицах чиновников растерянность, испуг. Из-за
спины начальника тюрьмы показалось лицо гречанки; ее бле-
стящие черные глаза кого-то искали. Искал и наш юный
студент Олег. Две пары глаз встретились, сверкнули улыбки
и, кажется, слезы. Когда встретятся, неизвестно...
Проходя мимо начальника тюрьмы, веселый Лефас га-
лантно раскланялся:
— До свидания, господин начальник! Спасибо за госте-
приимство и любезность! Кто знает, не придется ли и вам
541
побывать у нас в гостях в таком же милом учреждении? —
он сделал выразительный жест назад, в чрево тюрьмы.
Грек растерянно забегал маслеными глазками. Тень ис-
пуга промелькнула по лицам его соседей. Да, будущее рисо-
валось им не в радужном свете...
А мы уже выходили за ворота, полные радости и боевого
задора. За цепью солдат шумела огромная толпа народа,
приветствуя большевиков на свободе. Какая-то женщина
перебросила через головы солдат красное шелковое знамя,
отороченное золотым галуном. Староста подхватил его, под-
нял над нашими головами, и оно вспыхнуло под солнцем, как
пламя. И опять загремела «Марсельеза». Но мы уже пели
ее не одни, а со всем народом, который провожал нас до
самого вокзала. И громче всех звенели молодые голоса тех
ребят, что побывали в тюрьме вместе с нами. Взявшись за
руки, они шли первыми за цепью солдат, неистово пели
«Вставай, поднимайся...», даже пробовали прорваться к
нам, но на сей раз их не пустили.
Так, с песнями, под шум и крики народа, нас принуди-
тельно усадили в вагон «Карс — Тифлис», и поезд тотчас
двинулся в путь. Местные власти поторопились избавиться
от «неблагодарных» большевиков — пусть едут куда хотят,
лишь бы подальше от Карса...
Наконец-то мы едем без охраны, свободными гражданами!
Надолго ли — не Знаем. Из открытого окна нашего вагона
развевается красное знамя, несутся песни. Рокот поезда не
может заглушить их. На каждой станции бурные встречи,
страстные призывы продолжать борьбу.
Проезд от Карса до Тифлиса казался триумфальным
шествием свободы. А там паши пути, пути тридцати двух
бакинских большевиков, разойдутся Мы разлетимся в раз-
ные стороны, по ра'зным дорогам, каждый по своей тропинке.
Но все, как верные солдаты партии, будем шагать в общем
строю, к одной заветной цели — к победе революции!
В ВАГОНЕ ТРЕТЬЕГО КЛАССА
Жольшой кавказский поезд шел на Л^оскву. На-
зЗ&ьДр встречу летели телеграфные и верстовые
столбы, сверкающими змеями вились заиндевевшие провода,
проплывали назад убогие села и деревушки, одинокие березки,
леса, степи. И все это было покрыто белыми холодными сне-
гами, там и.сям перечеркнуто дорогами и казалось безлюд-
ным, заснувшим на веки вечные.
Нет! Так лишь казалось...
Заглянем в поезд, в последний вагон третьего класса.
Здесь тесно и шумно Пассажиры стояли в проходах, «вале-
тами» лежали на верхних полках, плотно сидели на нижних,
грудились на узлах и чемоданах, валялись на грязном, за-
плеванном полу. Крепко пахло табаком, мужицким потом,
нагольными полушубками, землей. Над головами вздымались
облака махорочного дыма. А люди шумели, как на сходке,
размахивали руками, отчаянно спорили, ругались, негодо-
вали.
545
В середине вагона, на самой верхней полке, в стареньком
осеннем пальто лежал безусый молодой человек с веселыми
серыми глазами. Свесив чубастую рыжую голову, он с жи-
вым интересом разглядывал пассажиров, жадно слушал их
споры и перебранку, но сам помалкивал. Казалось, ему все
было в диковинку, будто впервые он ехал в таком шумном
вагоне и давно не видал людей. Но больше всех заинтересо-
вал его низенький задиристый мужичонка в засаленном полу-
шубке, с заячьей шапкой на голове. Широко расставив ноги,
он стоял в проходе и, разводя коротенькими руками в запла-
танных варежках, взывал во все стороны:
— Что ж такое делается, землячки? Все орут: «Сло-
бода! Слобода!» — а толку ни на грош. Мы касательно земли
говорим: на кой хрен мужику слобода, ежели земли не дают?
Куда ни глянь — господская, куда ни плюнь — мироед сидит!
А мы где? Мужики, значит, хрестьяне? Где наша земля, гос-
пода хорошие? Одним задом накрыть можно: сел — и нет
земли! И тут тебе начальство на шею — старшина с брюхом,
урядник с плетью, становой с недоимками. Ну просто ложись
и подыхай! Тьфу ты, нечистая сила!
Мужичонка свирепо плюнул себе под ноги и так шаркнул
лаптем, будто врага раздавил.
— Угомонись, кум, — лениво уговаривал его кряжистый
бородач, сидя рядом на корточках и посасывая козью ножку
с махрой. — Нет правды на свете, к^м, одна кривда гуляет.
Где уж нам, куды уж...
— «Куды», «куды»! — зло передразнил задиристый мужи-
чонка, петушком наскакивая на кума. — На кой ляд ты ну-
жен без земли, сивый ты мерин? Мужик без земли — что ку-
рица без яиц.
— У бога всего много, — невозмутимо возражал кум, бы-
ла ская из лохматого рта облачко дыма. — У бога и спраши-
вай, он, слышь ты, все могёт.
— У бога? А этого не хочешь? — взвизгнул мужичонка,
сунув кукиш под самый нос кума. — Дура ты, кум! У бар
земля-то, у них и тягать надо, а за какую веревочку—ума не
приложу...
Рыжий молодой человек сделал порывистое движение,
как бы собираясь подсказать что-то мужику, но в этот момент
хриплый, простуженный голос внизу предупредил его:
— Какого черта ты ноешь, мужик? Ты думаешь, беднее
тебя и на свете нет? А вог это видал?
И человек в солдатской шинели, сидевший на сундучке по
соседству, поднял правую ногу с деревянным костылем, похо-
жим на дуло пушки.
546
— У гебя, говоришь, земли нет, а 5 меня и земли как раз
на гроб, н одной ноги не хватает, да вот здесь свинчатка
сиди г!
Солдат злобно ударил себя кулаком в тощую грудь и
вдруг закашлялся, скорчившись от боли.
Все повернулись к солдату. В вагоне стало тихо. Задири-
стый мужичонка сочувственно вздохнул:
— Вот она, война-то треклятая!
Едва не задохнувшись, солдат одолел наконец кашель и,
сплюнув на пол черный сгусток, заговорил снова:
— За царя и отечество сражался... Там нашего бра-
та серяка несметное число полегло, а награждение —
вот оно!
Солдат яростно стукнул в пол костылем и запустил такое
многоэтажное ругательство, что у пассажиров дух захватило.
Его небритое, щетинистое лицо посинело, глаза горели гне-
вом, солдатская фуражка с круглой кокардой сбилась на за-
тылок. Он ругал Куропаткина, грабителей интендантов, царя
и министров. Изл1ив душу отчаянной бранью, солдат опять
схватился за грудь и сквозь кашель, с перерывами, высказал
свою думу:
— Эх, взять бы нам винтовки, да вернуться бы в Пи-
тер, да так бы тряхнуть всю эту сволочь, чтобы духу их не
осталось.
Флегматичный кум задиристого мужичонки поучительно
изрек:
— Задним умом и мордвин умен. Все мы так-то затылки
чешем.
— Вот именно — после драки кулаками машем, — поддер-
жал его бойкий чумазый парень с черными, заскорузлыми
руками. — Прочитали манифест — и слюни распустили, и бас-
товать бросили, а нам бы всем народом, вместе с солдатами,
навалиться да...
Рыжий молодой человек одобрительно прошептал себе под
нос:
— Вот это дело!..
Воспользовавшись наступившей паузой, неугомонный му-
жичонка опять стал жаловаться на свою судьбу:
— Я вот рукомесло имею, землячки, ткач хороший, а
а толк какой? Мотаюсь туды-сюды, как черт от креста, а в
кармане ветер свищет, ей-богу. Седни в деревне, завтра в
городе — и там худо, и здесь нехорошо. Меня, слышь, в Мо-
скву несет нелегкая, к аспиду Прохорову на фабрику, а там,
вишь ты, кутерьма идет- одни «долой» кричат, другие «боже,
храни» ревут. Сам становой не поймет, что к чему.
547
Ближайшие пассажиры сочувственно смотрели на му-
жиков и на солдата; кто ухмылялся, кто покачивал го-
ловой, а кто и вздыхал, видимо вспоминая собственные
невзгоды.
Поезд пошел тише, приближаясь к какой-то станции.
Чумазый парень набросился на мужичонку:
— И чего ты шумишь, папаша? Царский манифест полу-
чил? Получил. Свободу тебе дали? Дали. Думу обещали?
Обещали. Какого тебе еще рожна нужно?
По лицам пассажиров пробежала улыбка. А задиристый
мужичонка окончательно разъярился:
— Какой такой манихфест? Где она, слобода? Ты мне
землю дай, друг ситный, плуги, бороны дай, животину справ-
ную дай, а слободу я сам возьму! Начихать мне на ваши
манихфесты!
Взрыв хохота на секунду заглушил спор. Рыжий молодой
человек тоже рассмеялся:
— Здорово мужика заело!
Со второй полки над сердитым мужиком нависла голова
в камилавке.
— Как это можно—плевать на царскую грамоту, братец
ты мой? Царь ведь помазанник божий, православные, отец
наш милостивый...
— Не мы его мазали, не нам с ним и кашу варить, — ото-
звался из темного угла чей-то голос.
Вагон опять дрогнул от смеха. А чумазый парень продол-
жал подзуживать мужика:
— Ты бы смазал его с престола-то, папаша, тогда и землю
получишь, плуги, бороны. А брехать попусту толку мало...
— Собака лает, ветер носит, — спокойно пояснил борода-
тый кум, свертывая вторую козью ножку.
Задиристый всей пятерней полез под заячью шапку.
— Оно конечно, ежели бы знать, за какой конец ухва-
титься. ..
— А ты за рабочего хватайся, дядек, — прорвался нако-
нец рыжий молодой человек с верхней полки. — Если рабо-
чие да крестьяне за одну веревочку потянут, глядишь, и землю
вытянут, и настоящую свободу.
Мужичонка вскинул бородку вверх, на рыжего, подумал
немного и, пхнув кума коленом в бок, лукаво подмигнул:
— Чуешь, кум, куда он загибает? Всем миром тягать
надо. А ты говоришь — бог. Дура ты, кум!
Поезд с грохотом остановился. От толчка публика качну-
лась вперед. С верхней полки свалился чей-то узел. Кто-то
вскрикнул и чертыхнулся. Открылась дверь. В вагон ворвался
548
колодный воздух, а через минуту появились и новые пасса-
жиры.
Первым ввалился подвыпивший деревенский парень с гар-
монью через плечо. Наткнувшись на плотную стену людей,
он лихо рванул гармонь в обе стороны.
— Эй вы, народ! Сторонись — гармонь идет!
Однако народ посторонился не сразу.
— Куда ж мы тебя, на головы, што ль, посадим? — послы-
шались голоса. — И так дышать нечем.
Гармонист рассердился:
— Не хотите? Не пущаете? Играть не буду! Проси не
проси — не буду, и кончено!
Угроза сразу подействовала.
— Пустите его, хлопцы!
— Давай, давай, лезь сюда, малый, утрамбуемся...
И в самом деле, со смехом и перебранками, но пассажиры
«утрамбовались».
С видом победителя гармонист протискался к ближайшей
скамейке и сел на кончик.
— Я, братцы, «заяц»! — неожиданно и громогласно при-
знался парень, легонько перебирая лады гармони. — Все
пропил и еду без ничего. А на кондуктора наплевать. Они
бастовали? Бастовали. И я бастую! II никого не боюсь!
Урядник? Тьфу — и все тут! II станового не боюсь! И царя
не боюсь! Во!..
Окружающие смеялись и упрашивали малого что-нибудь
сыграть.
Несмотря на холод, гармонист был в легкой поддевке, в
кожаных сапогах и в стареньком картузе, сбившемся на ле-
вое ухо. В пышном ворохе кудрявых волос картуз походил
на птичье гнездо.
— Какую желаете? — спрашивал гармонист, оглядывая
публику. — Могу всякую — веселую, жалостную и всякую
прочую...
— Давай жалостную, — попросил задиристый мужик, опу-
скаясь на корточки. — Тряхни про бедняка, землячок, чегой-то
тошно стало.
— Могу и про бедняка, — согласился гармонист. — Я все
могу!
Слегка запрокинув голову и сделав грустное лицо, он про-
бежал пальцами по ладам и запел неожиданно сочным, груд-
ным баском:
Эх ты доля, моя доля,
Доля бедняка. ..
Голос певца и переборы гармони покрыли все шумы. Спор
и гомон постепенно затихли. А гармонист, глядя вверх, пел
549
уже полным голосом, пел с большим, все нарастающим чув-
ством, с дрожью в голосе:
Ах, зачем ты, злая доля,
До Сибири довела? ..
По окончании строфы гармонь немножко поплакала
одна, а потом опять полилась горькая жалоба на судьбу бед-
няка. К певцу вдруг примкнул необыкновенно тоненький,
высокий тенорок задиристого мужичонки, и песня сразу по-
лилась надрывно, с тоской и болью:
Не за пьянство, за буянство
И не за ночной разбой
Стороны своей лишился —
За крестьянский мир честной...
Гармонист, как бы забывшись, надолго затянул послед-
нюю ноту, потом резко оборвал-песню и хлопнул ладонью по
клавишам.
— Будя! А то заплачу! Вот те крест, заплачу! А я не же-
лаю! Не желаю — и все тут!.. Чуете, об чем разговор? Не за
пьянство, говорит, в Сибирь загнали фараоны. А за что? Не
знаете? А я знаю! — Гармонист наклонился к уху соседа и
громко сказал: — Он урядника убил! Чуете? ЛАожет, и я
убью. Наш урядник — скотина! Беспременно убыо и тоже в
Сибирь махну!.. Hex ты, сукин сын, камаринский мужик!
И без всякого перехода гармонист отчаянно рванул ме-
хами и дал такую плясовую, что у всех сами ноги заходили.
По вагону пошел гул и треск, топот ног, свист и выкрики.
Даже солдат вскочил со своего сундучка и лихо застучал
деревянной култышкой о пол.
Только задиристый мужичонка никак не мог развесе-
литься, обуреваемый все той же мыслью о земле, о бедности,
о неправде.
— Где опа, правда божия?! — восклицал он, когда гар-
монь замолкла и шум затих. — Куда нам идти? Кому жа-
литься, нечистая сила?
— Угомонись, кум, — все так же лениво урезонивал кря-
жистый мужик маленького. — Нет правды на свете, кум, одна
кривда гуляет.
Маленький опять вскочил на ноги и, размахивая коротень-
кими руками, зашумел:
— Быть того не может! Коли мы рассердимся, мужики
тоись, всю землю на дыбы поставим, а правду-матку вы-
тянем!
— А ты скорей серчай, — посоветовал рыжий молодой
человек с верхней полки, — а то поздно будет...
550
Спор и перебранка продолжались. На остановках пасса-
жиры сменяли друг друга, одни уходили, другие приходили
и занимали их места.
За окнами спустилась ночь. В фонаре над дверью про-
водник зажег толстую свечу. В вагоне стало еще более су-
мрачно, глухо.
А молодой человек с неослабевающим интересом продол-
жал наблюдать сверху за сумятицей и спорами пассажиров.
Ему, видимо, очень нравилось, что народ так открыто выра-
жал свое недовольство, что люди перестали бояться друг
друга и вражеского уха, что слово «свобода» стало легаль-
ным словом. А давно ли, кажется, на Руси царило зловещее
молчание, давно ли слышался только звон цепей да свист
пуль и нагаек? ..
Вагоны дергались на стыках рельсов, тормоза шумно гро-
мыхали, тараторили колеса.
Пассажиры постепенно затихали, укладывались, кто как
мог и где мог. Все реже вспыхивали споры. Угомонился нако-
нец и задиристый мужичонка; привалившись боком к широ-
кой груди кума, он тоненько посвистывал носом и пошевели-
вал пальцами в заплатанных варежках. Пьяненький гармо-
нист уронил голову на гармонь и так могуче храпел, что все
вокруг содрогалось. Картуз задремавшего рабочего свалился
на пол. Свеча в фонаре давно сгорела, обтаяла и погасла...
Только рыжий молодой человек на верхней полке всю
ночь не смыкал глаз. Уже начинало светать, а он все воро-
чался с боку на бок, нетерпеливо поглядывал в заснеженное
окно, тихонько чертыхался. Что ж так беспокоило его?
Внимательный читатель, конечно, давно уже догадался,
о ком идет речь. Это тот самый рыжий Пашка, которого он
видел в селе Селитренном, потом в Астрахани, в Баку, в Тиф-
лисе, по дорогам Средней Азии и, наконец, в Карсской кре-
пости, в числе тридцати двух бакинских большевиков. За эти
годы, если посмотреть па него со стороны, он заметно возму-
жал, обветрился, лицо чуть-чуть похудело, глаза потеряли
выражение полудетской наивности, стали суровее, острее.
Видимо, опыт подполья не пропал даром. К тому' же на верх-
ней губе молодого человека появился золотой пушок, достав-
лявший ему не малое удовольствие: все-таки мужчина как-ни-
как! Только рыжая шевелюра да обильный урожаи веснушек
на лице остались прежними. И по-прежнему, к великой моей
досаде, я выглядел зеленым юнцом, хотя через какой-нибудь
месяц или полтора мне исполнятся все девятнадцать лет!
Но в данный момент о таких мелких вещах я меньше всего
думал. Я спешил в Москву, которую видел только в мечтах
да в бабу шкиных сказках. Это было в ноябре месяце тысяча
551
девятьсот пятого года. В моем кармане лежал фальшивый
паспорт на имя Павла Рожкова, а в памяти крепко засел
адрес явки Московского комитета РСДРП (большевиков):
Никитские ворота, книжный магазин «Грамотей»...
В МОСКВУ!
Кавказ остался позади. Далеко. Остались там и мои слав-
ные друзья бакинцы, остались как светлое воспоминание, как
бурно-пестрый, неповторимый отрезок жизни. Неукротимый
большевик Аллилуев, громогласный Георгий Большой, тихая
Лидия Николаевна, неразлучные братья Кирочкины и милая
Раечка с Алешей Маленьким — все тридцать два товарища
разлетелись в разные стороны. И теперь уже никто не может
сказать, когда и где мы встретимся... да и встретимся ли?..
Такова жизнь подпольщика: ни в одном месте он не пускает
глубоких корней, уехал — и все нити порваны, друзья поте-
ряны, любовь не успела созреть..
Вот так и я: уехал — и нет меня, и нет уже тех, кто
остался позади. В эти грозные дни Русь-матушка так раска-
чалась, так бушевала из конца в конец, что судьбы отдель-
ных людей теряли свою устойчивость и как бы тонули и рас-
творялись в общей судьбе — в судьбе народа.
Мне казалось, что я подхвачен горячим вихрем и теперь
несусь в неведомое, в грозу и бурю, — впереди Москва!
Но что я знал о ней в те далекие годы?
Москва — сердце России.
Москва — первопрестольная столица, твердыня веры пра-
вославной. х
Москва златоглавая и сладкозвучная, где сорок сороков
церквей услаждают слух верующих малиновым звоном.
В Москве, за красными стенами Кремля, упираясь золо-
тым крестом в облака, возвышается колокольня Ивана Вели-
кого, у ее подножия стоит гигантский Царь-колокол, а где-то
по соседству удивляет мир чудовищная Царь-пушка. Да вот,
пожалуй, и все, что мне было известно о Москве в те далекие
годы. Впрочем, я знал еще и любил Москву, воспетую Лер-
монтовым:
Москва, Москва! Люблю тебя, как сын,
Как русский, сильно, пламенно и нежно!
Люблю священный блеск твоих седин
И этот Кремль зубчатый, безмятежный.
Правда, насчет «безмятежности» я очень сомневался: на-
оборот, теперь Москва представлялась мне великим бунта-
рем, штабом революции.
552
Подумать только! Всего лишь месяц назад Москва хоро-
нила Баумана. Сотни тысяч граждан провожали большевика
в последний путь! Расстрел безоружных людей у Манежа.
Бои с казаками, с полицией, непрерывные стачки рабочих.
Со дня на день можно ожидать Сооруженного восстания. А за
Москвой поднимется вся Россия! II меня охватывает страх —
не успею!..
Если б вы знали, друзья, как я спешил' Как боялся, что,
пока я тащусь в этом громыхающем, словно рассохшемся,
поезде, там все уже будет кончено: революция совершится,
баррикады будут разобраны, знамена сняты... II все это без
меня!.. Эх, как нудно тянется время! Хоть в окно прыгай!..
Но поезд все-таки приближался к Москве Вот-вот загу-
дит, заскрежещут тормоза, вагон тряхнет, с полок посып-
лются и вещи и люди. Я мигом спрыгну вниз, прямо в гущу
пассажиров, и...
Но что я увижу там, на улицах мятежного города, когда
выскочу из вагона? Как-то встретит меня златоглавая? И что
это за таинственные Никитские ворота, где приютилась явка
Московского комитета? А вдруг туда уже и пройти нельзя?
Куда я тогда денусь со своим драным чемоданчиком и с
фальшивым паспортом в кармане? Денег у меня на все про
все одна пятерка... А может быть, восстание уже началось
и вся Москва в баррикадах? Тогда что?..
Но, если говорить правду, была и еще одна думка, кото-
рая не давала мне спать, наполняя сердце трепетным ожида-
нием: в Москве я надеялся встретить Веру Сергеевну! Ведь
после манифеста она тоже должна вернуться из сибирской
ссылки — и, конечно, в Москву, в самый центр революции.
Иначе и быть не может! Она не захочет отсиживаться в ка-
кой-нибудь «тихой пристани». Her, она не такая!.. Разу-
меется, сначала она побывает в Астрахани. Повидается со
своей мамашей, с верным другом Антоном. Да, Антон может
задержать ее... Может... Какая досада! Она может не
успеть в Москву. Ох, уж этот Антон!.. Нет, нет! Я не сер-
жусь на него. Я очень любил этого веселого, жизнерадост-
ного студента, которого так хорошо было слушать.
А какой он красавец! Белокурые волосы, высокий белый
лоб, голубые глаза и чистое, без единой веснушки, лицо!
Я знал его как мужественного революционера, как пламен-
ного агитатора-ленинца. Да, он достоин встать рядом даже
с Верой Сергеевной, которая так светло любила его...
А меня?.. Меня она, конечно, по-прежнему считает маль-
чиком, своим первым деревенским воспитанником, и тоже
любит. Очень. Любит, как мать сына. А я бы не мог сказать,
какие чувства владеют мною вот сейчас, когда я лежу вобла-
553
Ках Дыма И думаю о Вере Сергеевне. В те Дни при каждой
встрече с нею даже в семнадцать лет я ч\ вствовал себя совсем
маленьким, почти ребенком, и всегда робко, украдкой, загля-
дывал в ее доброе, задумчивое лицо. И таял от счастья, от
светлой любви к этой чудесной девушке, задумавшей пере-
строить мир. А когда она улыбалась и я встречал теплый
взгляд ее больших, ласковых глаз, мне казалось, что это во-
скресла моя мать, без которой так горько было жить в чу-
жих людях.. .
И вдруг я снова увижу Веру Сергеевну! Почему нет? Быть
может, я встречу ее прямо на баррикадах, под градом свинца
и железа, в страшной опасности, и, конечно, спасу ее...
обязательно спасу, хотя бы ценой собственной жизни... Как
же иначе? Пусть я умру, но Вера Сергеевна должна жить!
Вот так, лежа на верхней полке вагона и мечтая о гряду-
щем, я вспоминал былое, а в былом — самое чистое и светлое,
что воплотилось в образе Веры Сергеевны Раневской, моей
учительницы.
В Москве я надеялся встретиться и с могучим матросом
Варягом. К сожалению, я не знал ни адреса его, ни клички.
А Москва, говорят, так велика, что надеяться на случайную
встречу просто невозможно.
Образы прошлого перестали волновать меня Я жалел
только, что мой друг Алеша Маленький остался в Тифлисе.
Алеша не поверил, что именно в Москве мы окажемся на бар-
рикадах и он может совершить там подвиг, о котором так
страстно мечтает.
Алеша упрямо отнекивался:
— Нет, моя судьба решится на Кавказе!..
Кажется, он что-то уже задумал, но даже мне не решился
сказать.
Измученный бессонной ночью, уже перед самой Москвой я,
по-видимому, задремал. Под шум и рокот поезда мне грези-
лись мятежные толпы народа, тысячи красных знамен, бои с
казаками, треск и грохот выстрелов, свист пуль. И все это
под малиновый звон колоколов, под грозные звуки «Мар-
сельезы», среди сказочных красот древней столицы...
ГДЕ ЖЕ НИКИТСКИЕ ВОРОТА?
Поезд прибыл в Москву ранним утром.
Серый, холодный туман висел в воздухе. Небольшие ка-
менные дома и площадь перед вокзалом были покрыты сне-
гом. На мостовой снег смешан с грязью, истолчен копытами
лошадей.
554
Около десятка извозчиков с криками и перебранкой под-
катили к подъезду, наперебой расхватывая приезжих.
К моему изумлению, ничего особенного здесь не было за-
метно. Москвичи преспокойно шли к вокзалу и от вокзала,
кучками проходили мимо, солидно садились в экипажи, уез-
жали. Меня поразили только необычайно толстые зады извоз-
чиков, одетых в синие армяки с круглыми медными пугови-
цами. На Кавказе я таких не видывал!
А где же мятежные толпы народа? Малиновый звон коло-
колов? Куда делись дивные красоты древней столицы? Бар-
рикады? А я-то спешил!..
Крайне разочарованный, я растерянно стоял у подъезда
с легким чемоданчиком в руках.
— Где здесь Никитские ворота? — решился я наконец
спросить с шиком подлетевшего извозчика.
— Э-э-э, милай, Никитские далеко! Садись, подвезу за
пару гривенников!
Нет, подкатывать на извозчике к явке Московского коми-
тета вряд ли конспиративно.
И, сдав чемодан в камеру хранения, я зашагал по грязно-
серым улицам Москвы в поисках Никитских ворот. Эти во-
рота почему-то представлялись мне в виде древней арки с
какими нибудь башенками и резными петушками.
Шагать пришлось долго. Поражали кривые улицы и пере-
улки, обилие трактиров н кабаков с зелеными вывесками:
«Винная лавка» и зазывными: «Распивочно и навынос». Из-
редка попадались церкви, но уж никак не «сорок сороков».
Правда, чем ближе к центру, тем шире улицы, тем выше и
красивее дома, роскошнее магазины. Народу по улицам не
так много — даже удивительно! Как будто в Москве ничего
особенного не происходило и не происходит. Характер,
что ли, у москвичей спокойный? А может, попросту спит
народ?
В самом деле, солнце еще только встало, разогнало хо-
лодный туман, брызнуло на золотые маковки храмов и осве-
тило крыши лишь самых высоких домов.
Я начинал уставать и помаленьку ругать Никитские во-
рота, которые оказались так далеко от Курского вокзала...
А вот, кажется, они и есть! В конце улицы, по которой я шел,
стояла высокая красная башня с двуглавым орлом на шпице
и огромными часами в центре. Внизу зияли широкие ворота
в виде каменной арки.
Я ускорил шаги.
Красная кирпичная башня нелепо торчала посредине пло-
щади, окруженная шумной толпой народа. Наконец-то! Вот
она где, мятежная Москва! Но, когда я подошел ближе, мне
555
опять пришлось разочароваться: вокруг башни взад и вперед
сновали мирные горожане и сотни торговцев с разным ба-
рахлом и товарами на руках. Кричали и пели на разные
голоса:
-— А ну, пара брюк задаром — пять с полтиной пара!
— Вот хорошие книжки, шутки, сказки, прибаутки!..
— Кому пилы, топоры, утюги, ухваты?
Однако громче всех сыпал самодельными стихами боро-
дач коробейник:
А ну, бабы, молодки, сороки-трещотки!
Кому ленты, кружева, застежки,
Золотые сережки,
Гайтаны и крестики,
Вакса, щетки, гребенки? ..
И все это на ходу, с криками и прибаутками. Все товары
суют вам под нос, тянут в разные стороны, ругают, смеются.
А мимоходом кое-кто заглядывает в чужие карманы, конечно
«по ошибке», «невзначай», ощупывает их и с криком:
«Держи, держи его!» исчезает в толпе.
— Это и есть Никитские ворота? — спросил я старичка с
лубочными картинками в руках.
Тот удивленно вскинул глаза.
— Эва! Ты откуда выскочил, парень? Сухареву башню не
знаешь?
— С Курского вокзала иду.
— С Курского? Вот чудак! Шагай, брат, обратно по Сре-
тенке да почаще спрашивай, а пока здесь, береги карманы:
тут жулик на жулике сидит и жуликом погоняет.
Я невольно схватился за нагрудный карман, но, вспомнив,
что денег у меня «кот наплакал», направился вверх по Сре-
тенке.
Где же, наконец, эти чертовы ворота?
Проплутав еще около часа, я прошел по какому-то буль-
вару и остановился на небольшой площади против аптеки.
— Вы что тут вертитесь, молодой человек? — столкнув-
шись со мной нос к носу, спросил случайный прохожий.
— Да вот ищу, где у вас тут Никитские ворота.
Сдерживая улыбку, прохожий охотно разъяснил:
— Вы, можно сказать, стоите под самыми воротами, ува-
жаемый,— как раз тут и есть Никитские. Вам кого, собст-
венно, нужно?
Я уклонился от ответа.
— Сто-рони-ись!—раздался вдруг пронзительный окрик,
и на шаг от нас лихо промчалась тройка, окатив меня снегом
и грязью.
556
Сидевший в санях толстомордый купчина обернулся на-
зад и захохотал во весь рот, довольный приключением. Я по-
грозил ему кулаком.
«Вот тебе и Москва, штаб революции’» — сердито думал
я, отряхиваясь от снега и осторожно разыскивая глазами вы-
веску книжного магазина «Грамотей». Нашел без особого
труда — магазин оказался в начале Большой Никитской
улицы. Удивительно — в самом центре города! А я-то думал...
Странная конспирация у москвичей! Тут же, на углу буль-
вара, стояла полицейская будка, а рядом торчал, как чучело,
здоровенный городовой с берданкой в руках и с шашкой на
боку. Значит, явка Московского комитета РСДРП (больше-
виков) находилась под надежной охраной...
С видом беспечного фланера я направился к магазину.
Городовой курил трубку и сонными глазами смотрел мне
вслед. На всякий случай я свернул за угол, несколько минут
побродил по соседней улице и, улучив момент, когда городо-
вой повернулся спиной, быстро вошел в магазин.
НА ЯВКЕ
Книжный магазин представлял собой одну большую ком-
нату с прилавками вдоль стен, с полками для книг В мага-
зине оказался только один покупатель, -да и тот, видимо,
близорукий — его горбатый нос был оседлан толстыми рого-
выми очками. Он терся у прилавка и так близко рассматри-
вал книги, будто обнюхивал их.
За прилавком стояла высокая пожилая дама в черном
костюме, с меховой накидкой на плечах.
Я знал, что хозяйкой магазина-явки должна быть жен-
щина, которой и нужно сказать пароль. Но передо мной, как
мне показалось, была такая шикарная особа, что я несколько
смутился, не сразу подошел к ней. На мой взгляд — чистей-
шая буржуйка, и вдруг она—доверенное лицо нашей пар-
тии. Странно...
При виде нового покупателя дама приветливо улыбну-
лась.
— Чем могу служить, молодой человек? Хотите посмо-
треть новинки?
Я подошел поближе и, покосившись на близорукого поку-
пателя, сказал вполголоса:
— Мне нужна сказка Андерсена «Доктор Штокман».
Дама сразу насторожилась и, перегнувшись через прила-
вок, тихонько поправила:
557
— Вы ошибаетесь, молодой человек. «Доктор Шток-
ман»— сочинение Ибсена, а не Андерсена. Вот посмотрите...
Она сунула мне в руки первую попавшуюся книжку.
— Извиняюсь. Значит, я спутал, — ответил я, принимая
книжку и начиная перелистывать ее.
— А других новинок у вас нет? — спросил близорукий по-
купатель, подходя к хозяйке.
— К сожалению, ничего не могу вам предложить, сударь.
Покупатель ушел, и мы остались одни.
Хозяйка тотчас представилась:
— Анна Леонидовна.
— Павел Рожков, — назвался я по фальшивому паспорту
и осторожно пожал ее мягкую, нежную ладонь с тоненькими
пальчиками. На мизинце сверкнуло кольцо с голубым кам-
нем. Меня передернул®. А когда она пригласила меня после-
довать за ней через дверцу прилавка в соседнюю комнату,
я подчинился без особой охоты.
Мы оказались в небольшой гостиной, окна которой выхо-
дили во двор.
Я осмотрелся. Стены были оклеены чудесными обоями с
золотистыми прожилками. Посредине стоял круглый стол, на-
крытый зеленой плюшевой скатертью, вокруг мягкие стулья.
На окнах висели тяжелые шторы. Все это показалось мне со-
вершенно буржуйским и потому подозрительным.
Анна Леонидовна усадила меня на диван и попросила рас-
сказать, что делается в Тифлисе-.
Я неловко плюхнулся на диван. Ноги смешно подскочили
вверх. Диван оказался слишком глубоким и податливым.
Деликатная хозяйка даже не улыбнулась. Вот выдержка!
На ее месте другой бы весело рассмеялся, я бы ответил тем же
и не почувствовал бы себя так неловко, как в данную минуту.
Усевшись против меня на стул, хозяйка магазина приго-
товилась слушать.
Но я не был расположен особенно откровенничать и по-
тому ограничился коротким рассказом о кавказских собы-
тиях, о митингах в Тифлисе, об упоении меньшевиков и либе-
ралов «свободами» и манифестом.
Хозяйка, кажется, заметила мою сдержанность и не стала
больше расспрашивать. А я как бы между прочим осведо-
мился:
— Не проходила ли через вашу явку товарищ Раневская?
— Раневская? — хозяйка наморщила лоб, вспоминая.—
Н-нет... кажется, не проходила. А какова она на вид: брю-
нетка, блондинка, шатенка?
Я загнулся, затрудняясь ответом. Вера Сергеевна всегда
представлялась мне как единый живой образ, как воплоще-
558
ние всего прекрасного и доброго, в котором нетьзя отделить
внешнее от внутреннего. Я знал, конечно, что она высокая,
стройная женщина, что у нес большие карие глаза и что ее
густые темные волосы тяжелым узлом стянуты на затылке.
Но я знал и то, что когда она смеется пли улыбается, все во-
круг становится светлее, а я просто замирал от непонятного
волнующего чувства. Я не мог представить себе Веры Сер-
геевны без ее милой привычки при разговоре класть руку на
мое плечо и обязательно спрашивать в конце беседы; «По-
нятно, Пашенька?..» Но как это сказать чужому человеку?
Как описать?..
Покраснев до корней волос, я пробормотал невнятно:
— Она... красивая...
— Позвольте, позвольте! — встрепенулась вдруг хозяй-
ка.— На явку комитета с полмесяца тому назад прибыла из
ссылки действительно красивая женщина, с такими пышными
каштановыми волосами. Но я не помню ее фамилии.
Меня так и подбросило:
— А имя? Как ее имя?
— Кажется, Анна Петровна... Да, да, совершенно точно,
Анна Петровна.
Я разочарованно вздохнул.
— А что? — спросила хозяйка. — Это ваша знакомая или
родственница?
— Мать, — ответил я неожиданно и так смутился, что го-
тов был провалиться сквозь землю. И что меня дернуло за
язык! Вот теперь и объясняй, что к чему...
К счастью, хозяйка оказалась такой деликатной и догад-
ливой, что не стала уточнять.
— Вы с дороги и, вероятно, очень голодны? Сейчас я по-
прошу накормить вас, а потом вы сходите в штаб ЭмКа
договориться о работе.
— А что такое ЭмКа? — спросил я, недоумевая.
— ЭмКа — это сокращенное название Московского коми-
тета РСДРП (большевиков).
— А как здесь называется меньшевистская организация?
— Просто Московская группа РСДРП.
— Хорошо, буду знать
— В штаб вы пройдете по паролю, — продолжала поучать
хозяйка, — а там спросите товарища Землячку или Южина1.
Подробно разъяснив мне, как найти штаб, она крикнула
в дверь соседней комнаты:
’ Южин — партийная кличка Васильева, члена М-К. Михаил Ивано-
вич Васильев — выходец из рабочей семьи, выдающийся профессионал-
революционер, соратник В, И. Ленина. Одиннадцать раз сидел в тюрьмах,
дважды был в ссылке,
5£9
— Елена Егоровна! Зайдите, пожалуйста!
Дверь быстро распахнулась. Оттуда понесло кухонным
ароматом. Вошла низенькая, крепко сложенная женщина лет
сорока в белом фартуке, с засученными по локоть рукавами,
с белой косынкой на голове. Прямой лоб, умные серые глаза,
светлые колечки, выбивающиеся из-под косынки.
— Вот познакомьтесь, приезжий товарищ, — представила
меня хозяйка. — Да накормите его хорошенько, прошу вас.
Ласково кивнув нам головой, она ушла обратно в мага-
зин.
Елена Егоровна бесцеремонно окинула меня взглядом:
— А как звать тебя, товарищ?
— Павел.
— Ладно. Павел так Павел. Иди за мной.
Мы оказались в просторной, ослепительно чистой кухне.
На горячей широкой плите жарились и раздражающе
вкусно пахли котлеты.
Усадив меня за небольшой столик, Елена Егоровна стала
ловко орудовать котлетами, переворачивая их с боку на бок
ножом и вилкой.
Завязался разговор.
— Откуда прикатил, товарищ?
-— Из Карса.
— Ого! Зачем тебя понесло так далеко?
-— В Москву потянуло.
— Из тюрьмы, наверное?
— Почему вы так думаете?
— Да после манифеста к нам со всех сторон съезжаются
ссыльные, политические заключенные. Через нашу явку про-
шло их немало.
Я решил, что Елена Егоровна свой человек. Это несколько
ослабило мою настороженность. Спросил о хозяйке мага-
зина:
— Кто она такая — большевик или меньшевик?
— Помогает большевикам, а в какой она партии, мне не
докладывала, — отрезала Елена Егоровна.
— А вы как?
— Что я? — Она еще раз перевернула котлеты, которые
зашипели, как злые гуси. — Я еще не партийная, я со-
чувствую.
— Кому?
— Большевикам, понятно.
— А почему большевикам, а не меньшевикам?—не уни-
мался я.
— Ясно, почему: большевики — самая боевая партия, и
программа у них подходящая для народа.
560
— Иш ты как, — удивился я, — вы и с программой зна-
комы?
— А ты думал — кухарки только с горшками воюют? Не
те времена, товарищ! Весь народ проснулся. Да ты скинь
пальтишко-то, сопреешь тут.
Я разделся.
Елена Егоровна поставила передо мной тарелку с горя-
чими котлетами.
— Ешь, парень, пока в работу не запрягли, потом некогда
будет.
— А что, разве у вас жарко?
— Там увидишь... На вот горчицу.
Я был голоден как волк и ел с таким свирепым аппетитом,
что Елена Егоровна, сложив руки под грудью, смотрела на
меня с некоторым удивлением и довольно улыбалась.
Разделавшись с одной котлетой, я на секунду перевел дух
и выразил свое недовольство Москвой:
— Скажите, Елена Егоровна, почему так тихо в Москве —
ни забастовок, ни демонстраций? По улицам толстопузые на
тройках разъезжают...
— Когда ж ты успел разглядеть, тихо у нас или шумно? —
проворчала Елена Егоровна. — Поешь сначала да поживи
здесь маленько. Ишь какой прыткий приехал! — Она подбро-
сила мне еще пару котлет.
Я как раз кончал вторую и с удовольствием принялся за
третью.
В самый разгар пиршества со двора в кухню вихрем вле-
тела молоденькая девушка.
— Мама, мама! А что на улице творится!.. — И вдруг за-
пнулась, увидев постороннего человека.—А это кто такой?
От неожиданности я поперхнулся, закашлялся.
Девушка фыркнула, но тут же спохватилась и захлопнула
рот ладонью.
— Вот вертопрах! — сердито заметила Елена Егоровна.—
Влетела как пуля и хоть бы поздоровалась. А еще гимна-
зистка!
— Я и так здороваюсь, — еле удерживаясь от смеха, про-
тянула мне руку девушка.— Катя! А вы, конечно, револю-
ционер?
— Откуда это следует? — возразил я, отдышавшись после
кашля.
— Да к моей маме только революционеры и ходят: социал-
демократы разные, меньшевики, большевики, эсеры — ничего
не разберешь.
Елена Егоровна попробовала рассердиться:
19 П. Бляхив
561
— Помолчи, трещотка! Сколько раз тебе говорить — не
болтай попусту? Как об стенку горох! Садись вот с Павлом,
покушай за компанию.
— Не понимаю, зачем нам в молчанку играть?—отпари-
ровала девушка. — Все улицы кричат «долой» и «да здравст-
вует», а мы шушукаемся.
Сбросив с плеч пальто, она живо уселась напротив меня
за стол и тоже принялась за котлеты. Ела с аппетитом, ни-
чего не скажешь, а ровные белые зубы так и сверкали.
Девушке было не больше пятнадцати лет. Белокурая,
круглолицая, с толстой косой и красным бантом. Лоб невысо-
кий, упрямый, как у матери. Глаза тоже материнские — се-
рые, с голубоватым отливом, по-детски наивные. Впрочем,
мне больше всего понравились ее улыбка и ямочки на щеках,
Я встал и начал одеваться.
— Спасибо за хлеб, за соль, и будьте здоровы!
— Уже бежишь? А где ты остановился? — поинтересова-
лась Елена Егоровна, завертывая пару котлет и кусок хлеба
в бумагу.
— Пока нигде, — беспечно ответил я, — а там видно будет.
Сунув сверток в карман моего пальто, Елена Егоровна
наставительно сказала:
— Ты, сынок, зря так легкомысленно рассуждаешь.
В Л4оскве найти дешевую квартиру не так-то просто, все
пятки сотрешь. Во всяком случае, сегодня приходи ночевать
к нам. Пройдешь черным ходом, через калитку — и прямо
в кухню. В магазин без надобности не суйся.
Вот умная женщина! Сразу догадалась, что мне понадо-
бится квартира и притом обязательно дешевая.
Так домашняя работница и ее дочка оказались моими
первыми знакомыми на новом месте. С чувством искренней
признательности я пожал им обеим руки и торопливо вышел
на улицу черным ходом. Нет, тогда я не думал, что этот ход
понадобится мне еще не один раз «в минуту жизни труд-
ную». ..
А теперь скорей, скорей в штаб МК! Подумать только —
в штаб Московского комитета!
В ШТАБЕ МОСКОВСКОГО КОМИТЕТА
Штаб МК я нашел без особого труда. Угол Поварской и
Мерзляковского переулка, бывший театр Гирша. Тогда здесь
помещались Высшие женские курсы.
На улице около дома и на высоком крыльце толпились
студенты, курсистки. Одеты были пестро, небогато, многие
562
не по сезону. Почти все девушки стриженые, в коротких шу-
бейках, в черных и белых шапочках, а некоторые зябко ку-
тались в шерстяные платки.
Прежде чем подняться по ступенькам и войти в здание,
я осторожно оглянулся: не тянется ли за мной «хвост»? Нет,
все в порядке. Впрочем, по веселой толкотне у входа было
видно, что конспирацией здесь никто особенно не интересо-
вался. Признаться, мне это даже понравилось: значит, народ
почувствовал свою силу и перестал бояться «недреманого
ока». А все-таки не рано ли?
В лекционном зале шел митинг, а по соседству я обнару-
жил и штаб МК- У входа стояли двое рабочих — один совсем
молодой паренек, с розовым улыбающимся лицом, другой по-
старше, этак лет двадцати трех или немногим более. У обоих
подозрительно оттопыривались карманы, — надо полагать,
что это охрана штаба, дружинники. Юнец, насупив брови,
тщетно старался придать своему лицу суровое выражение,
достойное ответственного поста, который он занимал. А тот,
что постарше, и без того был достаточно серьезен и даже
суров. Это был высокий, широкоплечий парень с могучей,
выпуклой грудью. Лицо обветренное, загрубелое, с крепкой,
чуть выдвинутой вперед челюстью. Он был одет в осеннее
пальто с черным башлыком, откинутым на спину. На голове
шапка-ушанка, на ногах высокие сапоги.
Я сказал ему пароль. Он вполголоса ответил и окинул
меня настороженным взглядом:
— Приезжий?
— Так точно.
— Наверно, с юга?
— Почему ты так думаешь?
— Пальтишко на рыбьем меху.
— Да и у тебя не лучше.
Оба дружинника рассмеялись.
— Проходи, товарищ!
В большой комнате штаба было шумно, накурено.
Люди приходили и уходили почти непрерывной цепочкой.
Дверь то и дело хлопала.
Посредине стоял большой стол, окруженный стульями и
табуретками, в углу, около дивана, находился второй стол,
несколько меньше. У обоих столов толпились преимущест-
венно рабочие, студенты, курсистки.
Мне бросились в глаза два безусых студента, оба кругло-
лицые, светловолосые, очень похожие друг на друга. Оба
одеты чересчур легко, оба в сапогах с калошами, оба живые
и подвижные, как вьюны, с красными от мороза лицами.
Форменные фуражки лихо сбиты на ушиг только у одного
19*
563
на левое, у другого на правое, вот и вся разница. Они, ви-
димо, только что явились с улицы и здесь сразу попали в
дружеское окружение.
Их почему-то называли Добчинским и Бобчинским.
— А-а-а, курьеры явились!
— Ну как, Добчинский, десяток верст отмахал?
— Вполне. И даже с гаком.
— А Бобчинский?
— Я тоже не меньше: одна нога там, другая здесь... Ой,
нам к Землячке надо!..
И оба студента устремились к столу, стоявшему посредине
комнаты. Там было особенно оживленно и тесно.
За столом сидела высокая худощавая женщина лет три-
дцати, в простом синем платье, с белым воротничком на тон-
кой шее. Гладкая прическа. Вероятно, от бессонных ночей и
переутомления глаза у нее были красные. Темные, блестящие
зрачки искрились. Она говорила со всеми сразу. Одному да-
вала какие-то срочные поручения и пачки листовок, другому
резко и коротко возражала, третьего посылала на митинг,
иных молча выслушивала, быстро записывая что-то в тол-
стый блокнот.
К ней протискались и два студента. Она тотчас заметила
их и заулыбалась.
— Уже слетали, друзья? Молодцом! Устали? Нет?
— Ни в одном глазу, товарищ Землячка!—весело ото-
звался один.
— Хоть сейчас на край света! — поддержал другой.
— Вот и прекрасно. Тебе, Бобчинский, надо сию же ми-
нуту сбегать к товарищу Южину и предупредить его, что на
дискуссию от эсеров явится сам красавец мужчина «Солнце»,
а на пару с ним известный болтун под кличкой «Непобеди-
мый». Пусть Южин даст им хорошую трепку. Вот тебе адрес.
Землячка быстро набросала на бумажке адрес и показала
студенту, которого только что назвала Бобчинским.
— Прочитал?
— Уже!
— Запомнил?
— На веки вечные.
— А надо как раз наоборот, — заметила Землячка, — схо-
дить по сему адресу и тотчас забыть его. Понятно, дорогой
Бобчинский?
— Как дважды два. Только я не Бобчинский, а Добчин-
ский. ..
Взрыв смеха.
Землячка тоже рассмеялась.
— Прости, голубчик, я всегда вас путаю.
564
— А вы смотрите на наши фуражки: если свалилась на
левое ухо, — значит, что я, Добчинский, если на правое, — это
он, Бобчинский,— и веселый студент со смехом бросился вон.
Товарища Бобчинского Землячка попросила обождать.
Я воспользовался случаем и выступил вперед.
Появление у стола нового -человека никого не удивило.
Землячка усадила меня на стул рядом с собой и продол-
жала разговаривать с подходившими товарищами:
— Товарищ Седой, сегодня тебе остается провести только
два митинга: один — на Прохоровке в шесть часов вечера,
другой — в «Аквариуме», примерно часов в девять-десять.
— Знаю, — перебил Седой. — На двух я уже выступал,
следовательно, всего будет четыре. Тяжела ты, шапка Моно-
маха!— Он потер себе горло.
Голос Седого был с заметной хрипотцой.
Землячка развела руками:
— Ничего не поделаешь, дорогой, людей не хватает.
Я с удивлением смотрел на молодого человека с белой,
как у старика, головой, с запавшими от худобы щеками. По
лицу ему можно было дать лет двадцать пять и уж никак не
больше тридцати. Усы и брови черные, глаза большие, карие.
Почему он поседел так рано? Что пережил? Наверное, и он
побывал уже в царских застенках, недавно освобожден — и
вот снова в бой. Я запомнил Седого с первого взгляда и про-
никся к нему уважением.
Поразил мое воображение и еще один товарищ, которого
все называли Маратом. Великого французского революцио-
нера и друга народа Марата я хорошо знал по книгам и
портретам: гордое бритое лицо, дерзкий взгляд черных глаз,
красный колпак на голове. Нет, русский тезка не походил на
своего далекого предшественника. Высокий рост, матово-
белое продолговатое лицо, густая, видимо давненько не стри-
женная, бородка, прямой нос, оседланный самыми обыкно-
венными очками. Зачесанные назад волосы открывали высо-
кий лоб. Теплые глаза смотрели спокойно, благожелательно.
Ничего героического. Но этот человек почему-то сразу вызы-
вал доверие, желание поговорить по душам, посоветоваться.
Жаль, что я еще не знаком с ним..
— Ты из тюрьмы, конечно? — неожиданно спросила Зем-
лячка, окинув взглядом мое потрепанное пальто и картуз.—
Разговаривать с народом умеешь? Голос есть? Теперь нам до
зарезу нужны агитаторы-массовики...
Я уже думал, что Землячка позабыла обо мне, и потому
ответил не сразу. А она продолжала:
— Агитаторов требуют во все концы, на все фабрики и
заводы, в профессиональные союзы. Наши товарищи сбились
565
с ног, сорвали глотки. Слыхал, каким голосом говорил
Седой?
Я поспешил заверить ее, что стать хорошим агитатором —-
моя давняя мечта, что мне уже приходилось выступать на
митингах в Баку, в Карсе, в Тифлисе и что я буду рад, если
в Москве...
Нас то и дело прерывали. Но Землячка как-то умудрялась
не терять нити разговора и, выслушав мой «рапорт» до конца,
решила:
— В таком случае, дорогой товарищ, никакой другой ра-
боты не ищи. Содержание будешь получать из кассы коми-
тета. Теперь у нас одна работа — готовить рабочих к бою.
Предложение Землячки так взволновало меня, что я си-
дел как на иголках, нетерпеливо ожидая отправки на завод
или на фабрику, к настоящим рабочим-пролетариям, к «мо-
гильщикам буржуазии». Перед собой я уже видел много-
тысячные толпы, слышал шум и грохот машин...
— Для начала сегодня же вечером, — сказала наконец
Землячка, — ты пойдешь в «Аквариум»... В «Аквариум»...—
она стала перелистывать свой блокнот, а я так и замер: куда-
то пошлют меня?—Да. ты можешь выступить в «Аквариуме»,
на митинге домашней прислуги. Седой, пожалуй, не успеет...
На мгновение я обомлел. Мне — разговаривать с домаш-
ней прислугой?! Горничные, кухарки, няни, поварихи, швей-
цары, лакеи... О боже! Что я с ними буду делать?
Однако возражать я не посмел и только спросил:
— А о чем мне говорить с домашней прислугой? Я ведь
совершенно не знаком с этой профессией...
Заметив мою растерянность, Землячка понимающе улыб-
нулась:
— С профессией познакомишься позднее, а тема на всех
рабочих собраниях теперь одна — долой самодержавие и да
здравствует вооруженное восстание! Понятно?
Тему я понял, но как надо говорить с присл^ гой о восста-
нии и революции, не мог себе представить и робко высказал
еще одно сомнение:
— А если там будут выступать меньшевики, эсеры?
— Ах, да, — спохватилась Землячка, — я забыла сказать,
что наш лозунг «всеобщая стачка и вооруженное восстание»
г, эддерживается и московскими меньшевиками, так что по
этому вопросу тебе драться с ними не придется. А эсеры тоже
кое-как плетутся за нами... Впрочем, мой совет — нс торо-
питься. Сначала приглядись к аудитории, послушай других
ораторов, а потом уж и сам сообразишь, как надо действо-
вать и что говорить... Ну, будь здоров.
’Мы попрощались.
566
Взволнованный и несколько обескураженный, я вышел из
комнаты п еще раз встретился с дружинниками, охраняв-
шими штаб МК.
— Ну как? Все в порядке? — как старого знакомого, спро-
сил меня высокий дружинник, задержав на секунду у двери.
Я ответил, что действительно все в порядке, и, уходя, по-
жал ему руку. Кажется, хороший парень...
Да, вероятно, счастье никогда не бывает полным, так,
чтобы человек мог сказать самому себе: «Я больше ничего не
хочу, моя мечта осуществилась». В самом деле — что стоило
Землячке отправить меня сразу на большой завод или па
фабрику, к настоящим пролетариям! А вместо этого... лрл-
слу-га... Эх!
ВСТРЕЧА С ПУШКИНЫМ
Из штаба МК я вышел в радостном настроении. Да и как
не радоваться: ведь теперь я агитатор Московского коми-
тета!.. Однако предстоящее выступление на митинге до-
машней прислуги несколько охлаждало мой пыл (да еще
в каком-то «Аквариуме»! — рыбой, что ль, там торгуют?). Но
факт остается фактом — я, агитатор, иду на первый митинг
в Москве и заранее трепещу: не сорвусь ли в такой незнако-
мой и невиданной аудитории?
До вечера было еще далеко, и я решил пока побродить по
городу, послушать, о чем говорят в народе. Мне хотелось
уловить дух революции, дух мятежа, без которого все наши
самые боевые лозунги — звук пустой...
Удивительное дело: Москва называется первопрестольной
столицей, а построена так, что сам квартальный заплутается.
То и дело встречаются небольшие площади, от которых, как
лучи от солнца, во все стороны тянутся узкие улицы, пере-
секаемые кривыми переулками: пойдешь как будто в одну
сторону, а выйдешь в другую или неожиданно упрешься в ту-
пик— и шагай обратно или ищи проходные ворота. Словом,
для новичка Москва—лес дремучий.
Однако куда я попал? Шел как будто по настоящей улице
и вдруг уперся в большой дом с мезонином, который встал
на пути, как баба с коромыслом. Ничего не поделаешь, вер-
немся назад. И я опять пошел колесить по городу.
Сначала ничего особенного не заметил. Встречные мо-
сквичи спокойно проходили мимб, иные бесцеремонно заде-
вали меня плечом, некоторые даже извинялись, а одна де-
вушка, налетев на меня из-за угла и едва не чмокнув губами
в лоб, звонко рассмеялась и пошла себе дальше. При чем же
567
тут революция? То ли дело Карс, Тифлис! Весь народ митин-
гует!
Но вот я вышел, как мне сказали, на Тверскую улицу.
Здесь стало оживленнее. Люди шли парами и группами не
только по тротуарам, но и прямо по мостовой. Шли смело,
шумно, смеялись и спорили. Но почему-то большинство в
одну сторону — мне навстречу.
Городовые смиренно стояли на своих постах, даже не пы-
таясь наводить порядок или управлять движением. «Ага, —
подумал я, — поджали хвост, фараоны!»
Встретив пожилого рабочего в мохнатой шапке, натяну-
той на уши, я полюбопытствовал:
— Куда это народ шагает, папаша?
Рабочий на секунду остановился, удивленно вскинул
брови:
— Ты что, парень, из деревни, что ли, приехал, не знаешь,
куда народ идет? Известно, в «Аквариум».
Рабочий повернулся и пошел прочь.
Я двинулся следом. Ишь ты, значит, «Аквариум» не такое
уж плохое место, смотри-ка, сколько народищу валит!
Вскоре я наткнулся на длинную очередь около булочной.
Мужчины и женщины стояли с плетеными сумочками, с кор-
зинками и просто с мешочками, преимущественно беднота.
Я пристроился в хвосте очереди, за каким-то мастеровым в
синей стеганке.
— Ну и дела! — ворчал мастеровой, потирая озябшие
руки. — Ни тебе заработку, ни тебе свободы...
— Одно слово — гроб трудящемуся человеку, — подхватил
сосед в потрепанном пальто. — Я вот уже год без работы.
Пожилая женщина сердито посоветовала:
— А ты не бастуй, вот те и заработки будут.
— Каки таки заработки?—огрызнулся мастеровой.—
Семь рублей в месяц?
— Японец, говорят, виноват, — вмешался дворник с мед-
ной бляхой на фартуке. —- А кой те черт в Корею понес, ай
у нас своей земли не хватает?
— Эфиоп треклятый! — поддержала женщина.
Стоявшая в очереди поношенная барынька тотчас окры-
силась:
— Кто ж это эфиоп-то, дозвольте вас спросить? Уж не
царь ли наш батюшка? Не о нем ли изволишь так выра-
жаться, дрянь паршивая?
— Какая ты необразованная, барыня! — сказал мастеро-
вой примирительно. — Чай, эфиоп-то черный царь, а наш-то,
идиот, белый.
В очереди взрыв смеха. Барынька взвыла:
568
— Городовой!
— Цыть, дурища, из очереди вышибем! — пригрозил ма-
стеровой.
Барынька сразу осеклась и замолкла.
— О господи, какое смущение в народе! — вздохнул че-
ловек в подряснике. — Столпотворение вавилонское!
— Должно, антихрист народился, — догадалась малень-
кая старушонка с клюшкой в руках.
— Иди ты... к божьей матери, мамаша! — сердито посо-
ветовал дворник.
Старушонка тотчас согласилась:
— И то иду, батюшка, и то иду... к Иверской покло-
ниться иду... Вот только хлебца куплю...
Так. Значит, в Москве не так уж спокойно, как мне по-
казалось утром.
Выйдя из очереди, я направился дальше и вскоре очу-
тился на небольшой площади. А вот какой-то памятник.
Я остановился, пораженный. На высоком постаменте из чер-
ного гранита со шляпой в руке, как живой, стоял Пушкин!
В длинном плаще, слегка склонив кудрявую голову, он за-
думчиво смотрел вниз, на шумевшую у его подножия толпу
москвичей.
Мне захотелось снять шапку и поклониться поэту: «Здрав-
ствуй, дорогой Александр Сергеевич!» Я торопливо продви-
нулся поближе к памятнику. Теперь Пушкин смотрел прямо
на меня своими большими, добрыми глазами. Я с волнением
прочитал высеченную на постаменте надпись:
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа...
Нет, не зарастет! У твоих ног стоят и яростно спорят
целые толпы народа, и жаль, что ты не слышишь их. Ты
когда-то воспевал свободу — именно о ней сейчас «шумят
народы».
Напротив памятника Пушкину, в самом центре площади,
стоял монастырь из красного кирпича, с высокой колоколь-
ней. Оказалось, это Страстной женский монастырь. Какая
нелепость — Пушкин и монастырь! Впрочем, поблизости ни
одной монашки я не заметил.
Вдруг со стороны Тверского бульвара бешеным аллюром
вылетели санки. Лихач так круто осадил коня, что он взвился
на дыбы, едва не упав на спину.
Сидевший в санках студент соскочил на мостовую, в одно
мгновение взобрался на постамент памятника и, обняв одной
рукой Пушкина, крикнул на всю площадь:.
569
— Товарищи! Долой самодержавие, товарищи! Долой
Николая Кровавого!
— Доло-о-ой! — подхватили десятки голосов.
— Да здравствует вооруженное восстание, товарищи!
Ур-ра, товарищи!..
Под крики «ура» студент швырнул на мостовую две пачки
листовок, ловко спрыгнул с постамента и тотчас умчался
прочь на том же лихаче.
Листовки веером разлетелись над головами толпы. Все
сразу бросились за ними на мостовую и стали жадно рас-
хватывать их, словно это были золотые червонцы. Сшибались
лбами, падали друг на друга, вырывали из рук...
— Казаки! — внезапно взвизгнул испуганный женский
голос.
Люди шарахнулись назад, к памятнику, к стенам мона-
стыря, на тротуары. От губернаторского дома по мостовой
с треском и шумом мчался казачий разъезд, отбрасывая лю-
дей к домам и тротуарам. Вслед им неслись истошные крики
и свист:
— Доло-о-ой!.. Опричники!.. Убийцы!..
— Доло-о-ой!. .
Пригнувшись к седлам, казаки вихрем мчались к пло-
щади, сопровождаемые яростными воплями толпы.
Какой-то рабочий, подбирая листовки, замешкался на
мостовой и упал, споткнувшись о камень.
Не задерживая бешеного аллюра, казаки лавой пролетели
над распростертым человеком.
Крики «долой» и свист толпы слились в потрясающий
рев. Мне показалось, что казаков уносил прочь ураган народ-
ного гнева. Через мгновение они уже были далеко.
Мы бросились на мостовую, к неподвижно лежавшему ра-
бочему, засыпанному грязью и снегом. К общему изумлению,
тот медленно поднялся и стал отряхиваться. Ученые кони
оказались милосерднее казаков — ни одно копыто не тронуло
упавшего человека. Это было похоже на чудо.
Какой-то старик облегченно вздохнул и перекрестился:
— Будьте вы прокляты, нехристи, чуть не убили чело-
века! ..
— Береги-и-сь!—раздался опять предостерегающий голос.
Пьяно вихляясь в седле, посредине мостовой скакал, ви-
димо отставший, казак.
Толпа снова отхлынула назад, к памятнику Пушкину. На
мостовой остался только один рабочий, продолжая спокойно
отряхиваться от грязи.
Появление пьяного казака народ встретил такой же бу-
рей негодования, как и только что пролетевший патруль.
570
Поравнявшись с рабочим, казак на всем скаку выхватил
шашку и с размаху рубанул его. Рабочий рухнул на камни.
Шапка отлетела прочь, как отрубленная голова.
Толпа ахнула и на мгновение застыла на месте. В ту же
секунду два выстрела, один за другим, прогремели над
моим ухом.
Казак свалился на сторону, запутавшись ногами в стре-
менах. Вот он упал на мостовую, а конь без всадника рва-
нулся в сторону и исчез в переулке.
Оглянувшись на выстрел, в двух шагах от себя я увидел
высокого парня в шапке-ушанке, с дымящимся браунингом
в руке. Его лицо побелело от гнева. Он смотрел вслед коню,
забыв спрятать оружие.
— Спрячь пистолет, товарищ, — сказал я, тронув парня
за плечо, — он еще пригодится.
Тот вздрогнул и мигом сунул браунинг под пальто, за
пояс.
— Спасибо, товарищ! Пошли в «Аквариум»!
Рабочего унесли на руках. В разных концах послышались
запоздалые свистки городовых. Народ медленно расходился.
А Пушкин в тяжком раздумье смотрел вниз:
Увы! Куда ни брошу взор —
Везде бичи, везде железы.
Законов гибельный позор.
Неволи немощные слезы;
Везде неправедная власть...
«ЧЕЛОВЕК - ЭТО ЗВУЧИТ ГОРДО!»
Уже стемнело. Мороз немного спал, хотя снег под ногами
хрустел все так же звонко, и я слегка приплясывал, чтобы
согреться. Я шел к толпе, рядом с человеком, стрелявшим
в казака. Это был тот самый высокий богатырь-дружин-
ник, который охранял штаб МК. Он был еще взволнован.
Брови сурово сдвинуты. В темных глазах вспыхивали опас-
ные огоньки. Глянув в мою сторону, он бросил как бы про
себя:
— Собаке собачья смерть!
Я промолчал. Так же, как весь народ, в те годы я пылал
лютой ненавистью к казакам — верным псам царского пре-
стола. Мне еще вспоминались синие рубцы на спине от на-
гаек, полученных при избиении участников митинга во время
всеобщей стачки в Баку. Конечно, и тогда я понимал, что не
только солдаты, но и казаки были слепым оружием в ру-
ках самодержавного правительства, но преодолеть ненависть
571
к ним не мог. В молодости сердце сильнее разума. Я был рад,
что пуля сразила насмерть одного из них. На этого отваж-
ного дружинника я смотрел теперь, как на героя, смотрел
с восторгом и уважением. А все-таки — кто он? Ведь он со-
вершил террористический акт, что никак не вяжется с так-
тикой социал-демократии...
— Нет, я не анархист и даже не эсер, — словно угадав
мои мысли, шепнул мне на ухо дружинник. — Я понимаю, что
всю эту погань сметет только революция, а не отдельный
хлопок из пистолета. Понимаю, но тут... душа не выдер-
жала, взорвало. И потом...
— Что?
— Мне кажется, в такой момент сам Ленин оправдал бы
мой выстрел: ведь революция уже началась.
Я продолжил его мысль:
— И, значит, врагов можно бить не только скопом, но и
в одиночку?
— Везде и всюду!
Ясно — этот парень большевик. Кто ж, кроме большеви-
ков, станет ссылаться на Ленина! Для нас, молодых боль-
шевиков, он был путеводной звездой в дни революционной
бури.
— А я узнал тебя, — сказал дружинник, первый раз улыб-
нувшись.— Ты сегодня приходил в штаб МК.
— А ты стоял на контроле, — ответил я.
Мы на ходу пожали друг другу руки.
— Меня Петрухой звать. А тебя как?
-— Павлом.
— Вот и хорошо. Наши имена с одной буквы начинают-
ся— быть нам друзьями. Я слесарь с завода «Гужон». А ты
где работаешь?
— Я наборщик и пока безработный, а в Москве первый
раз.
Петруха предупредил:
— Если ты приехал сюда искать работу, то можешь хоть
завтра сматывать удочки. Здесь такая безработица, что и
москвичи подыхают с голодухи. У меня вон братишка набор-
щик и тоже баклуши бьет, нигде приткнуться не может...
Однако уже поздно, как бы на митинг не опоздать. Наши ре-
бята собираются.
Петр зашагал быстрее. Экий верзила! Я бежал за ним
вприпрыжку, а ему хоть бы что, каждый шаг — аршин.
Перегоняя людской поток, мы стали приближаться к
Триумфальной площади. С каждым шагом вперед толпы ра-
бочих росли, переливались с тротуаров на мостовую и увле-
кали за собой все новые и новые массы людей, которые сте-
.572
кались из попутных переулков, как ручьи и притоки в боль-
шую реку.
На перекрестке Тверской улицы и Садово-Триумфальной
мы сразу попали в шумный водоворот человеческих голов —
сюда со всех сторон шли толпы народа и веселой лавиной
врывались в раскрытые ворота «Аквариума».
Я был в восторге: вот они где, «мятежные толпы народа»!
Вот они, настоящие московские пролетарии!..
Нет, никаких аквариумов здесь не было и никто не тор-
говал рыбой. Это был садик с большим летним театром в
глубине и еще какими-то зданиями.
Пока добирались до ворот «Аквариума», мы и в самом
деле стали друзьями, и нам не хотелось так просто рас-
статься. Когда я сказал Петру, что ищу маленькую комна-
тушку, он настойчиво стал приглашать меня зайти к нему
завтра в Оружейный переулок:
— В нашем доме, на втором этаже, сдается комната, и,
наверно, не очень дорого.
Я обещал зайти. Мы попрощались.
— Моя дружина сегодня охраняет митинг металлистов,.—
сообщил Петр. — А ты куда?
Слегка запнувшись, я ответил:
— Мне поручено выступить на митинге домашней при-
слуги. ..
— Значит, ты оратор? — удивился Петр. — Это, брат, за-
мечательно! Тебя здесь разорвут на части.
— Ну, какой там оратор, — смутился я, — просто агита-
тор партийный...
Петр махнул рукой:
— Это, брат, все равно, всех, кто выступают на митингах,
у нас называют ораторами. А я вот не могу, — вздохнул он.—
Все как будто понимаю, даже поспорить могу, а как выскочу
на трибуну, так и крышка, ни в зуб ногой! Даже поджилки
затрясутся... Тебе, говоришь, к прислуге надо? Вот сюда
проталкивайся, в летний театр.
И мы разошлись.
Мне в самом деле пришлось «проталкиваться» — театр
был набит народом сверху донизу. Несмотря на холод, здесь
было жарко, тесно и душно.
Внутри театра, у самого входа, за маленьким столиком
сидели молодой человек и миловидная худенькая девушка
с ясными, улыбчатыми глазами. В волосах, собранных на
затылке, красовался большой черный бант.
Молодой человек что-то записывал в клеенчатую тетрадь,
а девушка приветливо спрашивала почти каждого входя-
щего:
573
— Ваша фамилия?.. Имя-отчество?.. Вы хотите запи-
саться в союз? Пожалуйста. Вступительный взнос двадцать
копеек. Ваша профессия?..
Я стал пробираться к сцене, где стоял большой стол, на-
крытый кумачом. Там уже выступали ораторы.
Но где же горничные, кухарки, няни, поварихи?.. Нет, я,
кажется, не туда попал! Мужчин никак не меньше, чем жен-
щин. Одеты не хуже и не лучше рабочих. За столом пре-
зидиума тоже сидели мужчины и женщины. А кто это в
центре? Ба, да это Седой! И, по-видимому, председатель-
ствует. Ну конечно, здесь что-то не то...
Слева рядом с Седым сидела молодая женщина в зимнем
пальто, с теплым платком на плечах. Пышные волосы заче-
саны назад. Лицо смуглое, благородное и удивительно милое,
улыбающееся. А кто же сидит справа от Седого? Вот это
лихо — Елена Егоровна! Та самая Елена Егоровна, которая
сегодня утром угощала меня расчудесными котлетами. В та-
ком случае все в порядке, попал куда следует.
Впрочем, по коротким, но сильным и крайне своеобраз-
ным речам ораторов, один за другим выбегавших на сцену,
можно было без труда догадаться и о составе многочислен-
ной аудитории.
Я умышленно застрял на полпутп к сцене: надо собраться
с духом.
— Слухайте, дорогие мои товарки! — кричала со сцены
полная, рыхлая женщина с засученными по локоть рукавами
кофточки (пальто она сбросила на стул). — Я хочу о своей
хозяйке сказать и насчет собаки тоже, — ее Русланом звать,
собаку-то, а хозяйку — Ольга Никитична... Вот она и гово-
рит, хозяйка-то: «Ты, говорит, Марфа, па руках его снеси по
лестнице-то. У Руслана, говорит, сердце больное». Это у со-
баки-то! А в ней пуда три будет. Вот я и таскала ее, как
младенца, на пятый этаж и обратно...
— Значит, дура была, — отозвался женский голос из
аудитории.
— Как есть дура! —согласилась Марфа. — А теперь бро-
сила. Будя с меня, намаялась. «Как же, говорю, так, барыня-
сударыня, у твоей собаки сердце больное, а у меня что? Ты
думаешь, такая-сякая, у меня тут камень болтается? —
Марфа хлопнула себя ладонью в грудь. — Я тоже, говорю, не
лошадь! Теперь, говорю, не те времена! Я, говорю, в союз
записалась! Я и забастовать могу, коли на то пошло! Тебе,
говорю, барыня-сударыня, самой придется с горшками-то
воевать. Колечки-то с белых ручек снять придется, грязной
тряпицей полы помыть, помои вынести, дров натаскать, обед
574
сготовить. Нет, говорю, таперя Марфы-дуры, коли на то по-
шло, Марфа Петровна проявилась, вот как!»
— Правильно! Верно! — кричали с мест. — Бастуй, Марфа!
А через минуту говорил уже другой оратор, тоже выско-
чивший прямо из толпы с поднятой рукой.
Седой чуть улыбнулся в усы:
— Слово имеет товарищ Григорьев Иван.
Это был молодой человек с коротко остриженными воло-
сами, белобрысый, ловкий, гибкий, с мягкими, округлыми
движениями, с лицом цвета сырой картошки.
— Вот и я говорю, товарищи: пора и нам, товарищи,
поднять свой голос. Мы с нашими буржуями, можно сказать,
вместе живем, бок о бок спим, извините, и, конечно, не в ком-
нате, а под лестницей. Мы, извините, на своей спине знаем
ихнюю эксплуатацию. Нас, лакеев, бары и за людей не счи-
тают. Раз я лакей, значит, у меня и личности нет? Вроде как
и души нет, извините? Мотаюсь цельный день как белка в ко-
лесе туды-сюды, извините, и тебе же никакого уважения.
Одно подай, другое отнеси, за барыней убери, извините, бар-
чуку услужи, а он, гад, и не глядит на тебя, только ручки да
ножки подставляет... Обуй его, паразита, одень, накорми,
спать уложи — и ты же холуй, извините, тебе же могут и
морду набить!
Вся огромная, тысячеголовая аудитория слушала лакея
с большим вниманием и сочувствием, словно речь шла о
каждом из присутствующих, словно у каждого наболело на
душе так же, как и у оратора. А он продолжал говорить го-
рячо, с возмущением и злостью:
— А что мы получаем за все подобные унижения, изви-
ните? Мы живем чаевыми, будь они прокляты! Каждому го-
стю ручку протягивай, колесом спину гни, а он, подлец, сунет
тебе гривенник — и глаза в сторону, будто пакость какую
совершил, извините. А Максим Горький что говорит? Он го-
ворит: «Человек — это звучит гордо!» Где он, человек, черт
меня побери? Лакей человек аль нет?.. Нет, товарищи, без
союза нам в человеки не выйти. Все мы на положении домаш-
них рабов, все мы без личности, извините, и всем надо в один
союз записаться. Так я говорю аль нет?
— Так! Верно! Правильно! — неслось с. мест. — Бастовать
надо!
— А что вы думаете? — продолжал оратор. — И заба-
стуем! Остановим все рестораны, гостиницы, чайные. Выта-
щим на улицу и домашних прислуг, швейцаров, лакеев. Пусть
буржуи сами потыкаются туды-сюды, извините! Тут мы им и
требования всучим. Рабочие бастуют, а мы что?..
575
Речь лакея была одобрена шумными рукоплесканиями и
сочувственными возгласами.
А я был в восторге. До чего дошло! Даже забитые и при-
ниженные лакеи заговорили о человеческом достоинстве, об
уважении к личности, о борьбе за свои права!
Когда я решился пробраться к сцене, выступал, по-види-
мому, дворник, рыжий бородач, заросший волосами, как мо-
хом, с длинными корявыми руками, одетый в полушубок:
— Нет, братцы, «что ж это получается? — это я своего
хозяина спрашиваю, — нанял ты меня за двором смотреть,
ну, скажем, дрова рубить, туртуар мести, а полиция к чему?»
«Ты, говорит, сукин сын, гляди в оба!—это околоточный на
меня орет. — Ежели у вас тут скубенты проявятся ай жиды
какие, докладай сей минутой». Их, вишь ты, бить надо, по-
тому— против царя идут. А я на хозяина: «Что же такое
получается, барин: дворник я у тебя ай городовой? Ай шпиён
какой? А может, я и сам слободы желаю, а может, и я «до-
лой» закричу! Хорошая жизня — она и дворнику не помеха,
ваше, говорю, сиятельство. Мы, говорю, тоже в союз пойдем,
чем черт не шутит!»
Свою речь дворник сопровождал какими-то странными
жестами, тыкал кулаком в воздух, почесывал бока и бо-
роду.
К моему удивлению, выступление дворника вызвало бурю
негодования и протеста:
— Доло-о-ой!..
— Дворников в союз не принимать — они с полицией пу-
таются.
— И швейцаров долой — тоже шпионы!..
— Погромщики дворники!
— Доло-о-ой!..
Седой с трудом успокоил собрание. Елена Егоровна энер-
гично помогала ему, стуча кулаком по столу. Здесь она
показалась мне как-то солиднее, строже и даже выше
ростом.
— Слово товарищу Инессе Арманд, — объявил Седой.
Из-за стола встала та самая смуглолицая женщина, на
которую я обратил внимание при входе в зал. Ее встретили
аплодисментами, — значит, слышали не раз.
Она стояла, опираясь о стол президиума, и на диво про-
сто, доходчиво говорила о задачах союза домашней при-
слуги. Этот союз должен объединить десятки тысяч людей
самых разнообразных специальностей: лакеев, горничных, ку-
харок, поваров, истопников, нянь, кормилиц — словом, всю
мужскую и женскую прислугу, обслуживающую хозяев. Что
576
же касается дворников, то Инесса советовала пока в союз их
не принимать, а в дальнейшем будет видно. В заключение
она призывала готовиться к забастовке и разрабатывать
требования к хозяевам об улучшении жизни домашних работ-
ниц, о вежливом обращении, о сокращении рабочего дня,
о праздниках и т. п. Ее слушали с напряженным вниманием,
с радостными улыбками, одобрительно кивали головами.
Я подошел наконец к столу президиума.
Елена Егоровна обрадовалась:
— От комитета прислали? От большевиков? Так я и
знала. Сейчас тут выступят от других партий, а ты давай
после всех, только покрепче и попроще, чтобы за сердце
хватало.
Я согласился и поздоровался с Седым. Он не сразу узнал
меня, пришлось напомнить о встрече в штабе МК. Седой
встал с довольным видом.
— Гы пришел очень кстати: я, значит, могу и не высту-
пать здесь. Устал смертельно, четвертый митинг провожу..
Да, вот письмо из зала подали. Прочти, пожалуйста, а я
пойду.
И он вышел из-за стола, посадив на место председателя
Елену Егоровну. Та спокойно приняла бразды правления, как
будто для нее это было привычным делом. Вот тебе и ку-
харка!
«ПОМОГИТЕ НАМ СДЕЛАТЬ ЗАБАСТОВКУ!»
Я устроился у стола президиума по соседству с Инессой
Арманд. Она улыбнулась мне, как старому знакомому, и,
кивнув головой в сторону собрания, шепнула:
— Вы понимаете, что здесь происходит? Люди растут на
глазах! Поднимают головы самые отсталые, самые унижен-
ные!
Нет, я еще не мог как следует осмыслить все, что увидел
и услышал в этой буйной аудитории. Для меня все было уди-
вительно и неожиданно!
Между тем на трибуну один за другим стали выходить
ораторы от разных партий и союзов: от меньшевиков, от эсе-
ров, анархистов, Союза женского равноправия и других.
Однако никто из них не призывал ни к забастовке, ни тем
более к вооруженному восстанию. Значит, все считают невоз-
можным выдвигать боевые политические лозунги в такой
отсталой аудитории.
Я заволновался еще больше: не окажется ли выстрелом
в воздух мое первое выступление в Москве? Но что это за
письмо, переданное мне Седым?
577
Присев за спинами Инессы Арманд и Елены Егоровны,
я наспех пробежал его глазами. Письмо было написано мел-
ким, бисерным почерком.
«Товарищ студент!
Я — горничная. С забастовкой согласна, готова начать
хоть сегодня. А вот насчет восьмичасового рабочего дня у нас
не получится. Утром надо одеть и причесать барыню, по-
чистить костюм барина, услужить всему семейству за завтра-
ком, обедом и ужином, а в промежутках чай да кофей. Потом
надо убрать всю квартиру, а у них восемь комнат. Вечером,
глядишь, надо еще раз одеть барыню — в гости собирается,
потом раздеть и спать уложить. Им ведь плевать на наше
время. Как же тут уложиться в восемь часов? Нам и двена-
дцати мало».
Письмо меня заинтересовало, и я уже более внимательно
прочитал его до конца.
«Надо бастовать и прижать барам хвост. А как? Вы, то-
варищи студенты, должны помочь нам, как помогаете рабо-
чим. Я предлагаю ходить по домам и снимать всех подряд.
Многие сами-то побоятся оставить работу, — как бы их на
улицу не выбросили, а с улицы бог знает куда попадут...
Так я вас прошу, помогите нам сделать забастовку, товарищи
студенты!»
Подпись: «Мария Левина». Адрес не был указан.
— Ваше слово, товарищ! — объявила вдруг Елена Его-
ровна, толкнув меня локтем.
Я вздрогнул и, сунув письмо в карман, вскочил на ноги.
Быстро подошел к краю сцены, остановился и глянул в зал.
Навстречу — тысячи глаз... Разноцветные платки, шапки и
даже шляпы. Мне казалось, что все это смотрит на меня и
ждет. Удивительное дело — всякий раз, когда я вижу перед
собой море человеческих голов, на какой-то миг я теряюсь,
дрожу от страха. А вдруг я скажу совсем не то, чего ждут
от меня эти незнакомые люди — кухарки, швейцары, пова-
рихи, горничные, истопники, лакеи? Эти профессии мне не-
известны, неизвестен их быт, их мечты и надежды. А заго-
ворить сразу о политике, призывать на борьбу с самодержа-
вием и к вооруженному восстанию... это же нелепо в такой
аудитории! Я их просто огорошу...
— Давай, давай, оратель, не бойсь, люди свои! — сочувст-
венно крикнул кто-то из зала.
Очевидно, какое-то время я молчал и меня захотели
ободрить. Кажется, женщина... Конфуз!
Я решил признаться, что встречаюсь с ними впервые.
— Дорогие товарищи! Мне трудно говорить с вами; я не
знаю вашей жизни, не знаком с вашими требованиями, с за-
578
дачами союза домашней прислуги. Но одно знаю твердо: без
борьбы и свободы мы не добьемся лучшей доли, не выйдем
из рабства, не станем людьми, достойными уважения. Хо-
рошо сказал один из ваших ораторов, вспомнив Горького:
«Человек — это звучит гордо!» Но, чтобы стать человеком,
надо завоевать человеческие права, надо разрушить старый
мир и старую власть, которые держат нас в кабале, лишили
света и радости...
Такое начало вызвало некоторое сочувствие, и в зале
стало тише. Я ободрился и уже более уверенно заговорил
о беспросветном положении рабочего класса, о нищете и го-
лоде, о политическом бесправии, о предательском манифесте
царского правительства, о погромах черносотенцев.
Речь была короткой. Но в те годы я так страстно верил
в неизбежность восстания и скорую победу революции, что
это зажгло и слушателей, еще больше подбодрило и меня са-
мого. И я, уже не раздумывая о последствиях, закончил свое
слово большевистскими лозунгами:
— Да здравствуют всеобщая стачка и вооруженное вос-
стание!
Лозунг был подхвачен дружно, разноголосо, с подлинным
энтузиазмом.
Все это так поразило меня, что я не сразу догадался
отойти от трибуны. Выручила Елена Егоровна:
— Пошли! Митинг кончился!
Народ стал расходиться. Мы опять встретились с Инессой
Арманд. С первого взгляда она показалась мне живым, ум-
ным, жизнерадостным человеком.
— Завтра вечером приходите на собрание Союза жен-
ского равноправия, — предложила Инесса Арманд, когда мы
двинулись к выходу. — Там будет много домашней прислуги,
нам нужно ее отвоевать.
— Я же ничего в этом деле не понимаю! — взмолился
я. — На женских собраниях никогда не был и вряд ли буду
полезен.
Инесса укоризненно покачала головой:
— Нехорошо, товарищ! Домашняя прислуга набирается
из тех же рабочих и крестьян, попавших в безвыходное поло-
жение, и оторвать их от буржуазного женского союза очень
важно. Так ведь?
— Так... Только надо бы согласовать..,
— Можешь не беспокоиться, — весело сказала Арманд,—
я сама переговорю с Южиным. А ты приходи вместе с Еленой
Егоровной, она знает, где и когда.
Мы распрощались.
Вместе с шумной толпой нас выплеснуло во двор.
579
Было уже поздно, но ворота «Аквариума» по-прежнему
были распахнуты настежь и два людских потока двигались
навстречу друг другу.
Елена Егоровна дернула меня за рукав:
— Ты знаешь, с кем разговаривал?
— С Арманд. А что такое?
Елена Егоровна склонилась к моему уху:
— Она, говорят, была за границей и работала с самим
Лениным!
— Да ну? — я даже остановился от неожиданности.—
Работала с Лениным? За границей? ..
— Сама-то она по матери француженка, а вышла за-
муж за сына подмосковного фабриканта по фамилии Ар-
манд.
— Та-а-ак-с, — протянул я разочарованно, — стало быть,
товарищ Арманд из буржуазного класса?
Елена Егоровна рассердилась.
— Сам ты буржуй! Инесса давно порвала с мужем и уже
успела в тюрьме посидеть за тебя, пролетария, а ты фырка-
ешь... Наверно, вместе с тобой манифестом освобождена.
Вот она какая! Ты, может, и мизинца ее не стоишь. Видал,
как ее народ слушает?..
Мне стало очень неловко. Ведь надо полагать, что това-
рищ Арманд было так же трудно оторваться от своего класса
и своей среды, как и Наташе — генеральской дочке. Ведь это
только нам, рабочим, «нечего терять, кроме своих цепей».
На какой-то миг вдруг вспомнилась Наташа, жаркие пески
пустыни, гибель Миши Кудрявого. Но все это мгновенно было
смыто необыкновенными событиями и переживаниями дня.
Но удивительнее всего — уважать людей, подобных Арманд,
обучала меня, агитатора МК, домашняя прислуга, кухарка!
Да, сидя в тюрьме, я, видимо, отстал и не сразу понял, какой
гигантский переворот в сознании народа совершился после
октябрьских событий. Подумать только: самые отсталые, са-
мые забитые люди начинают сознавать свое человеческое до-
стоинство и требовать лучшего места под солнцем! Лакеи
читают Горького, а его призыв уважать человека поднимают
как свое знамя! Кухарки и дворники выдвигают из своей
среды трибунов и агитаторов, смело выступающих перед ты-
сячной аудиторией в защиту попранных прав! Разве это не
чудо?..
— Ты что, друг, задумался? — перебила мои мысли Елена
Егоровна, когда мы были уже на улице. — Пойдем скорей,
а то дома дочка заждалась, поди...
В этот момент меня окликнули:
580
— Товарищ студент! Товарищ студент, обождите ми-
нутку!
Мы остановились. К нам подбежала молодая девушка
в пальто и котиковой шапочке.
— Вы прочитали мое письмо, да? Я видела, как Седой
передавал его вам, не отпирайтесь.
— Во-первых, я не студент, а рабочий, а письмо я дей-
ствительно прочитал и не думаю отпираться.
Девушка лукаво погрозила пальцем.
— Знаем мы, какой вы рабочий! Надел дрянненькое паль-
тишко и думает, что его не узнать...
Я не стал спорить.
— Вы тут пишете о забастовке прислуги...
— Да, — живо подхватила девушка, — мы просим вас сде-
лать нам забастовку, а насчет рабочего времени...
— Знаешь что, милая, — вмешалась Елена Егоровна,—
забастовку мы сами должны делать. Ты получила приглаше-
ние на собрание Союза женского равноправия?
— А как же, сама хозяйка билетик вручила, да так еще
ласково.
— Ну вот и приходи, там встретимся и потолкуем. А на-
счет хозяйской ласки поостерегись: кошка мышку тоже ла-
скает, перед тем как ее слопать... Тебя как звать-то?*
— Марусей.
— Пока до свидания, Маруся, до завтра.
Елена Егоровна провела меня через двор на кухню.
В кухне было светло и уютно. Катя сидела в сторонке за
маленьким столиком и читала книжку. Она встретила нас
не очень-то ласково:
— И что ты, мать, каждую ночь по собраниям летаешь?
Никакой передышки...
— Отдыхать теперь некогда, дочка, надо дело делать.
Ты вот лучше устрой Павла за прилавком, он, поди, тоже
устал.
Девушка не торопясь достала из ниши тонкий матрасик,
небольшую подушку и привычно стала устраивать постель
под прилавком книжного магазина.
Я понял, что таких бездомных ночлежников здесь прини-
мали не раз.
— Иди спи, коли так, революционер, — улыбнулась Ка-
тя.— Ты, поди, и во сне будешь кричать «долой»?
Пожелав хозяйкам спокойной ночи, я полез под прилавок.
Постель показалась мне самой мягкой из всех, на каких я
почивал до сих пор. Уснул мгновенно, едва прикоснувшись
к подушке. И сон был легкий, как у младенца, без грез и
сновидений.
581
ОТЦЫ И ДЕТИ
Из кассы комитета мне выдали месячное содержание —
двадцать пять рублей. Это означало, что отныне я ста-
новлюсь профессиональным революционером — так Ленин
называл подпольщиков, целиком посвятивших себя делу рево-
люции.
Никогда и никакая получка не вызывала во мне такую
горячую волну чувств и такой жажды деятельности. Мне хо-
телось немедленно, сию же минуту, броситься в бой, отдать
делу весь пыл своего сердца, всю энергию молодости, каждую
капельку крови...
Но, к сожалению, человек еще должен где-то жить, чем-
то питаться, как-то одеваться — словом, непроизводительно
тратить драгоценное время. Все это страшно досадно и кани-
тельно. Меня бы вполне устроила «спальня» под прилавком
книжного магазина, но эте же явка, а не проходной двор,
провалить можно... Потом надо было немножко утеплиться,
дьявольски холодная зима здесь!
Правда, сапоги на мне большущие, и если натыкать туда
побольше портянок да завернуть ноги в бумагу, тогда можно
обойтись и без валенок. Так я и сделал. А вот пальтишко
действительно «дрянненькое», так назвала его вчера горнич-
ная Маруся, и притом без мехового воротника, того и гляди
отморозишь уши. Пришлось сбегать к Сухаревой башне на
барахолку и купить рыжий башлык, которым прекрасно
можно укрыть от мороза и лицо и уши. Я решил, что для зи-
мовки этого вполне достаточно, и не стал тратить деньги на
покупку теплого пальто или шубейки — нельзя же попусту
сорить партийными средствами.
Закупив необходимое обмундирование, я отправился в
Оружейный переулок, по адресу, указанному моим новым
приятелем — Петрухой. Дом и его квартиру я нашел без осо-
бого труда. Это было трехэтажное здание, цокольный этаж
которого уходил в землю метра на два. По скользким камен-
ным ступенькам я спустился вниз и постучал в дверь, обитую
разным тряпьем. „
Дверь тотчас открылась, и вышел сам Петр, — он, видимо,
поджидал меня.
— А-а-а, здравствуй, дружище! Ты пришел как раз во-
время, я только что говорил с хозяйкой. Комната сдается.
Пойдем посмотрим, а потом к нам чай пить. Сегодня воскре-
сенье, и все дома.
Комнатушка на втором этаже оказалась в самом деле
свободной. Хозяйка охотно согласилась сдать ее за восемь
рублей в месяц. Ужасно дорого! Для верности она взяла с
582
меня задаток за полмесяца вперед. А я вовсе не был уверен,
что проживу так долго на одном месте.
Комната мне понравилась. Три шага вдоль и два с поло-
виной поперек; одно окно выходило в переулок, другое — во
двор. Это меня тоже устраивало: в случае надобности можно
выпрыгнуть в любое из них, благо, этажи низкие. В перед-
нем углу столик, у стены кушетка, два венских стула и ве-
шалка у двери. Больше мне ничего не нужно. Есть даже
лишние вещи — портрет царя с царицей, засиженный мухами,
да у потолка закопченная иконка.
Получив от меня четыре рубля наличными, юркая, круг-
ленькая, беленькая хозяйка, кажется немка, расплылась
в приятной улыбке.
— Приезжайте в любое время. Пожалуйста! Хоть ночью,
хоть днем. Буду рада. У меня же и столоваться можете, и,
право, недорого. Пожалуйста, пожалуйста!
Мы тотчас распрощались с хозяйкой.
— Я перееду сегодня же, схожу только за вещами.
— Пожалуйста, пожалуйста! Не забудьте паспорт, пожа-
луйста. ..
И мы спустились вниз, к Петрухе.
Когда он открыл передо мною дверь, я не сразу разгля-
дел комнату — в ней было сумрачно, в углах темно. Окно
выходило на улицу, выступая над тротуаром лишь на одну
треть. Справа от двери, за ситцевой занавеской, стояла широ-
кая деревянная кровать, накрытая одеялом, сшитым из раз-
ноцветных лоскутков. На кровати две горки подушек. За
занавеской смутно виднелась тень женщины. Вдоль стены
слева прилепились две жиденькие кушетки. Прямо под окном
стоял расписной сундук, обитый тонкой жестью, рядом —
громоздкий комод с многочисленными фотографиями домо-
чадцев, а над ними на стене висел портрет Маркса. Посре-
дине комнаты стоял длинный, голый, но выскобленный до-
бела стол, две узенькие скамейки и табуретка у печки слева.
В явном противоречии с Марксом, в углу, у самого потолка,
висела маленькая иконка с темным ликом Христа. Перед ней
чуть теплилась красная стеклянная лампадка. Значит, в семье
есть верующие.
Навстречу нам бросился светловолосый юноша лет восем-
надцати с такой радостной улыбкой и такими сияющими гла-
зами, будто он увидел своих самых лучших друзей.
— О-о-о, наш брат наборщик! Давай лапу! Мне Петруха
говорил о тебе, товарищ оратор. Ты безработный? Не горюй,
брат, после революции мы моментально в сытинской типо-
графии устроимся. Самая большая типография в России! Не
веришь? Ей-ей!
583
— Да что ты на него набросился, Сережка? Дай осмот-
реться,— одернул юношу Петр. — Познакомься, Павло, с на-
шим батькой, его вся улица дядей Максимом кличет.
С сундука степенно поднялся приземистый старик, с тем-
ным, словно дубленым, лицом и умными голубыми глазами.
Из копны белокурых с проседью волос и небольшой двухво-
стой бороды лицо выступало как из рамы. В длинной поскон-
ной рубахе, подпоясанной веревочкой, в черных валенках с
обрезанными голенищами, он походил скорее на крестьянина,
чем на рабочего.
Дядя Максим улыбнулся и протянул мне руку.
— Добрый день, сынок! Дружок моего Петрухи? Ну, са-
дись, гостем будешь. — И он так давнул мне руку, что я не-
вольно поморщился: вот силища!
Я сел на уголок скамейки, против старика. Сережка тот-
час устроился рядом.
— Хорошо бы, папаша, самоварчик поставить, — сказал
Петруха.
— А как же, — охотно отозвался отец, — без чаю и язык
не вертится и дело не спорится. Аринушка, — позвал он в
сторону занавески, — заправь-ка нам самоварчик. Гость при-
шел, калякать будем.
Занавеска отдернулась, и оттуда вышла высокая благо-
образная женщина с вязаньем в руках. Окинув меня привет-
ливым взглядом карих глаз, она низко, по-русски, поклони-
лась.
— Здравствуй, сынок! Вы тут побалакайте, а я сей мину-
той вернусь.
Арина Власовна вышла.
Сережка снова повернулся ко мне:
— Стрелять умеешь, оратор? Плохо? Не беда. Пойдем в
лес, я тебя живо выучу. Стреляю, как Следопыт, могу пулю
в пулю всадить, право слово. Не веришь?
— Знаем мы, какие ты пули отливаешь! — засмеялся
Петр. — Помолчи немножко, дай и другим слово молвить,
сорока-белобока!
— Молчу, молчу! — Сережка зажал рот ладонью, смеясь
одними глазами.
Я с удовольствием смотрел на этого веселого, жизнера-
достного юношу. Он ничуть не походил на безработного да
еще голодающего. Молодое, свежее лицо с вздернутым носом
и румянцем во всю щеку свидетельствовало о здоровье и
радости жизни.
— Так, та-а-ак, — заговорил старик, критически обозре-
вая мою фигуру. — Стало быть, и ты оратель? Вот чудо!
584
Малый усов не отрастил, а уж народ учит, на митингах бала-
кает. Врет, поди, Петруха?
Я не сразу нашелся, как ответить на такую неожиданную
критику.
Старик лукаво улыбнулся, показав здоровые, крепкие зубы.
— И народ слухает тебя, сынок?
Петр поспешил мне на выручку:
— Еще как слушают, папаша! Я сам слушал, когда он на
митинге домашней прислуги выступал.
— С прислуги чего взять? Бабы, — спокойно отпарировал
отец.—А у бабы, говорят, волос длинен, да ум короток.
Желая как-нибудь выпутаться из неловкого положения,
я ополчился против старинной пословицы и привел в пример
Елену Егоровну:
— Кухарка, а держит себя с большим достоинством и
рассуждает умнее других мужчин.
Старик пожал плечами:
— Оно конечно, бывают и бабы с толком. Моя Арина
Власовна тоже не даст себе на мозоль наступить. Всяко бы-
вает.
Я понял, что моя «агитация» за равноправие женщин по-
висла в воздухе.
— А насчет возраста, папаша, — опять вмешался Петр,—
ты это зря. Дело ведь не в годах, а в голове, в науке, в зна-
ниях.
— Так, та-а-ак, — согласился старик, поглаживая боро-
ду. — Ноне и яйца курицу учат и теленок волка дерет.
Ученье — оно, конечно, того, дело большое. Ученье, говорят,
свет, а неученье-—тьма. Ученый человек и богу лучше мо-
лится, святое писание знает, а мы что, тяп-ляп — и клетка.
Петр поморщился, Сережка смешливо фыркнул.
В этой семье религия, по-видимому, была яблоком раз-
дора. Как бы желая оправдать отца, Петр живо повернулся
ко мне:
— Ты, друг, не думай, что мой батька святоша какой-
нибудь. Бога-то он почитает, а для царя ружьишко готовит,
по митингам ходит, собирается у помещиков землю оттяпать,
против социализма тоже не возражает.
— Моя вера социализму не помеха! — резко оборвал
сына старик. — Христос сам первым социалистом был, все-
общую любовь и братство проповедовал.
Петр сразу загорелся и пошел в наступление:
— Какое братство, батя? Какую всеобщую любовь? Хри-
стос учил любить В|рагов своих, учил терпеть и покоряться
всякому начальству. А кто наши враги? Кто начальство
наше? Буржуи, помещики, цари да министры и прочая сво-
585
лочь. Значит, ты обязан любить их? Лизать им пятки? Гнуть
шею? А они с тебя будут шкуру драть...
Старик нахмурился и сердито погрозил сыну пальцем:
— Но-но, ты не очень завирайся! Как может Христос про-
тив народа идти? Где оно, это самое, указано?
— В священном писании, батя, в евангелии, — продолжал
напирать Петр.—Мы призываем к восстанию, к революции,
а Христос — к терпению и покорности. Откуда ты взял, что
он первый социалист?
— На митинге эсеры говорили, — покосившись на икону,
ответил старик.
С каждой минутой он все больше мрачнел. Густые, ерши-
стые брови сдвигались над переносицей.
Сережка молчал, весело поглядывая то на отца, то на
брата.
А Петр не унимался:
— Христос скорей соглашателем был, папаша, оппорту-
нистом, а не социалистом. Он хотел помирить бедных с бо-
гатыми, угнетенных с угнетателями, овец с волками, а на-
граду обещал на «небе», которого и в природе-то не сущест-
вует. Все это господские сказки, батя, для темного народа
выдуманы, а ты перед ним, — Петр ткнул пальцем в сторону
иконки, — на коленях стоишь, лбом пол прошибаешь..,
Отец вскочил с сундука и трахнул кулаком по столу.
— Цыть ты, богохульник! Врешь ты все! Как это можно,
чтобы Христа не было? А кто сотворил всю эту карусель? —
он сделал широкий жест над головой.
«Какая страшная сила религия, — думал я, слушая горя-
чий спор отца с сыном, — как велико еще невежество народа
и как слепа вера в богов и чертей! Впрочем, в этом нет ни-
чего удивительного: отцы духовные веками держали в плену
живую человеческую мысль, жгли на кострах ннаковерую-
щих, неустанно сеяли мрак и невежество».
В детстве и ранней юности я на самом себе испытал
ослепляющую силу суеверий и многое мог бы сказать дяде
Максиму. Но сейчас я не хотел раздражать его и сводить
весь разговор к вопросам религии. Незаметно сделав знак
Петру, я обратился к взволнованному старику:
— Скажите, дядя Максим, почему вас так земля беспо-
коит? Вы же рабочий, а не крестьянин?
Тот живо повернулся ко мне.
— Так-то оно так, мил человек, руки у меня, положим,
рабочие, вот они, — он показал мне свои бугристые ладони и
крепкий, как камень, кулак. — Хороши? Можно сказать, не
руки, а крюки. А вот душа-то у меня мужицкая, крестьян-
ская, к земле тянет. Пз деревни на фабрику к Прохорову я
586
по нужде ушел, потому — развернуться негде. Там у нас бра-
тельник остался да дочка старшая, а земля — ошметки одни:
там клочок, здесь клочок, а промеж господская влезла. «Ты,
говорит, в объезд гони», — а объезд десять верстов да обрат-
но столько. Пока туды-сюды смотался — и день кончился.
Когда ж работать-то? Эсеры правильно говорят: земля ни-
чья,— стало быть, общая, божья земля. Надо ее, матушку,
захватить да и поделить поровну, по душам то есть.
Я хотел было продолжить разговор, надеясь доказать
старику, что при уравнительном землепользовании в деревне
опять начнется классовая борьба, опять появятся свирепые
эксплуататоры-кулаки, начнут душить бедноту и, конечно,
никакого социализма на деле не получится.
Но тут распахнулась дверь и с кипящим самоваром в ру-
ках вошла Арина Власовна. Сережка бросился навстречу и,
выхватив из ее рук самовар, ловко поставил его на середину
стола.
Вскоре мы уже все сидели за столом и с удовольствием
пили горячий чаи. Разливала мать семейства.
Разговор тотчас возобновился и стал общим. Даже мать
изредка подавала реплики, неизменно поддерживая в споре
мужа и осаживая ребят.
К концу чаепития явился младший сын, Мишка. Это был
крепыш лет тринадцати, с горячими, карими, как у матери,
глазами, белобрысый и низенький, как отец, почти квадрат-
ный, похожий на пенек. Он живо подбежал к столу и, вынув
из кармана горсть медных монет, торжественно разложил их
перед матерью:
— Получай, мать, от трудящегося человека!
— Деньги принес? — удивилась та, пересчитывая медя-
ки.— Тридцать восемь копеек? Вот сокол ясный! — Но, гля-
нув в лицо мальчика, она вдруг ахнула: — О матерь божья,
опять глаз подбитый! Ну что нам с ним делать, отец?
Мишка отвернулся и сердито буркнул:
— А я ему два подбил, пусть не лезет, черная сотня!
— Правильно, братишка! — со смехом поддержал Сереж-
ка — Спуску никому не давай! Поди, с Федькой поцапался?
— С ним, — подтвердил Мишка. — Он меня голоштанни-
ком обозвал, а я его буржуёнком, черносотенцем. Он за
царя, а я против. Ну и пошла война!..
— Он ведь большевик у нас, — подмигнув мне, пояснил
Петр. — Нашу, большевистскую печать разносит.
— А то нет? — задорно вскинув ершистую голову, ото-
звался Мишка. — Вот она, пожалуйте вам!
Он выхватил из кармана тоненький журнальчик и бойко
прочитал вслух;
587
Царь испугался, издал манифест:
Мертвым — свобода, живых — под арест!
— Здорово? А вот еще чище, вы только слухайте! —
И Мишка продолжал:
Важный дворянин,
большой семьянин,
в тереме гуляет,
столом гадает:
— Стол мой, столишко,
один сынишко,
семь дочерей,
бабка да мать,
куда бежать?
— Во какая загадка! Это про царя, — разъяснил Мишка,
снова засовывая журнальчик за пазуху. — Большевики ни-
чего не боятся. Сегодня меня чуть фараон не зацапал.
Отец встревожился:
— Это еще что за штуки? Накуролесил что-нибудь?
— Ничего я не куролесил. Я продавал газеты «Новая
жизнь» и каждому потихонечку подсказывал: «На оружие,
гражданин! На оружие, гражданочка!» — и газеты мигом
расхватывали.
— А дальше что?
— А дальше ничего. Подсказал я так одному, а он бур-
жуй оказался — и цап меня за руку. «Городово-о-ой!» — кри-
чит. Ну, я и того...
Мать испуганно метнулась к сыну, едва не опрокинув
стакан с чаем.
— Как же ты ушел от него?
— Так и ушел... Он схватил меня за руку, а я его цап
за палец, ну, он и бросил меня. Аж взвыл от боли. Зубы-то
у нас во какие!
Мишка весело ощерился, показав нам белые крупные
зубы.
Отец сурово нахмурил брови.
— Ну, вот что, большевик, три вершка от горшка, теперь
ты газету брось, как-нибудь обойдемся и без твоего зара-
ботка. ..
— Да, да, милок, брось, сиди дома,—поддержала мать. —
А то опять тебя схватят...
Мишка дерзко посмотрел на отца.
— Нет, батя, нам говорили, что и газетчик революцию
делает. Газетчик, говорят, тоже агитатор. Он, говорят, огонь
разносит, а не то что бумагу... Вот и я буду огонь...
Дядя Максим оборвал его:
588
— Я вот тебе всыплю огонька березовым веником!
— Зря, отец, шумишь, — серьезно заметил Петр, — Мишка
полезное дело делает.
— И притом с мальчишки взятки гладки, ничего ему не
будет, если даже и попадется, — поддержал и Сережка.
Старик смягчился и, окинув Мишку теплым взглядом,
тихо возразил:
— Мал еще сынишка-то, жалко, ежели что...
Вскоре спор возобновился. Спорили о земле, о временном
революционном правительстве, о вооруженном восстании,
о том, что будет завтра, после свержения самодержавия.
Как большинство рабочих, Сережка плохо разбирался в
программах и тактике разных партий, путал большевиков с
меньшевиками и даже с эсерами. Он полагал, что все они
«делают революцию», все «долой» кричат, все ратуют за
свободу, — значит, стоят за нас, за рабочих.
Петр часто одергивал брата, называя его путаником, а то
и попросту дуралеем.
Поддерживая то одного, то другого, отец пытался как-то
примирить братьев.
Изредка вставляла свое словечко и мать, — разумеется,
в защиту мужа:
— Не спорьте, дети, отец лучше знает, что к чему. Вот
народила забияк!
А Мишка с восторгом смотрел на старшего брата, осо-
быми, мальчишескими жестами выражая одобрение.
В эту семейную дискуссию я вмешивался мало и лишь
наблюдал, как ловко Петр загонял своих противников в угол.
В таких случаях Сережка, смеясь, поднимал руки:
— Сдаюсь, Петруха, сдаюсь!..
Только один раз Арина Власовна решилась возразить
своему Егорычу, когда тот обозвал царя «кровопивцем»:
— И что такое творится на белом свете — царя хотят
сшибить! Добро бы одни несмышленые хлопцы орали «до-
лой», а и ты, старый, за ними тянешься. Ты ведь солдатом
был. И вдруг против начальства ополчился, против пома-
занника божия...
Старик почесал в затылке, с некоторым сомнением глянул
на иконку, пожал плечами:
— Да как тебе сказать, Аринушка... Царь хоша и пома-
занник, а все ж таки человек, от бабы родился.
Арина Власовна рассердилась:
— Совсем очумел ты, Егорыч! От кого ж ему родиться-то?
От коровы, что ли?
Дядя Максим хитро прищурил один глаз.
— Вот и я говорю, что от бабы. А раз он родился
589
от бабы, значит, и дураком может быть, а может, и бабка
его ушибла, ай с печки упал — всяко бывает.
— Нет, батя, царь не дурак, а стервятник! — сказал
Петр. — Слыхали, как он в Питере мирных людей из пушек
расстреливал?
— Слухом земля полнится. За такие дела не грех и по
шапке дать ай шею свернуть. Народ дюже серчает.
Арина Власовна совсем растерялась:
— Ну, хорошо, Егорыч, сшибете вы царя-батюшку, а
кого на его место посадите?
— Кого-нибудь посадим, — успокаивал жену Егорыч,—
свято место пусто не бывает.
— Ну и слава богу, — тотчас согласилась старушка,—
лишь бы царь был, а какого звания — все едино. — Она пе-
рекрестилась.
Мишка вдруг вскочил на ноги:
— Никаких царей! Долой — и все тут! И фараонов до-
лой, и казаков долой, и губернаторов укокошим! Без никого
будем, во как!
— Я тебе дам «всех долой»! — рассердилась мать. -—Куда
взрослые, туда и он тянется, петух баламутный!
Самовар скоро опустел. Чаепитие кончилось. Кончилась
и семейная дискуссия. Победителем оказался старший сын,
Петр. По-видимому, так бывало не раз, и это никого не огор;
чало. А дядя Максим поглядывал на победителя даже с за-
метной гордостью: вот, дескать, какой у меня орел уродил-
ся— отца кладет на обе лопатки!
Сережка вызвался сбегать со мной на вокзал за вещами.
Я согласился: по дороге можно будет договориться, как бы
и мне подучиться получше стрелять. Восстание, можно ска-
зать, на носу, а я еще совсем не готов к бою, даже револь-
вера не имею.
Часа через два я уже сидел в своей келье на втором
этаже и не без чувства досады готовился к выступлению на
женском собрании. Нет, на первых порах мне положительно
не везло: то попадаю к домашней прислуге, то на женское
собрание, да еще какое — пополам с буржуйками! Как я с
ними буду разговаривать, ума не приложу!
ДИСПУТ НА КУХНЕ
Первая половина ноября была сравнительно теплой, с ча-
стыми метелями и снегопадами. Но к началу декабря Москва
трещала и ежилась от холода, крыши ломились от снега.
Белые улицы казались нарядными, праздничными.
590
Против такой зимы я бы не возражал, тем более что на
плечах у меня был довольно теплый башлык, а ноги в са-
погах так укутаны портянками и бумагой, что при каж-
дом шаге слышалось странное шуршание и потрескивание.
В таком виде я зашел в штаб МК, надеясь встретиться
с товарищем Южиным, руководителем агитации, и погово-
рить с ним о своей дальнейшей работе. Неужто меня решили
сделать специалистом по женским митингам и собраниям?
В штабе было так же шумно и оживленно, как н в пер-
вый раз. Но люди осаждали уже не Землячку, а члена коми-
тета Васильева — Южина. Среднего роста, смуглолицый брю-
нет, с аккуратно причесанными волосами и мягкой, округлой
бородкой, он показался мне типичным представителем пар-
тийной интеллигенции, которую я так уважал с первых шагов
в подполье. Подвижной, порывистый, он говорил быстро, но
четко, давал точные указания и, видимо, берег время.
Я представился ему как новый агитатор. Он пытливо
глянул в мое лицо.
— Очень рад, товарищ. Какие же у тебя затруднения?
Чем я могу помочь? Надо полагать, материалы Третьего
съезда ты знаешь, статьи товарища Ленина читал, — значит,
в особом инструктаже нет нужды.
Я подтвердил, что все это мне знакомо, вот только...
— Что же «только»?
— Да меня вот второй раз на женское собрание посылают,
а я хотел бы...
Южин сразу понял, в чем дело:
— К пролетариям торопишься? Всему свое время. Не
пройдет и недели, как ты будешь с утра и до поздней ночи
бегать по заводам и фабрикам, по рабочим союзам, будешь
ораторствовать по десять раз в сутки, лишь бы горла хватило
да огонек не погас... А кстати, сколько тебе лет?.,
Мне показалось, что под ногами закачался пол.
— Де... девятнадцать, — промямлил я, опустив глаза. Но
тут же рассердился на самого себя и запальчиво спросил: —
А какое это имеет значение?
— Решительно никакого, — поспешил успокоить меня
Южин. — Я спросил лишь потому, что вид у тебя моложа-
вый, больше семнадцати и не дашь. А рабочие любят аги-
таторов посолиднее, сам знаешь. Впрочем, девятнадцать —
это уж не так плохо: у нас бывали и моложе.
От стыда я не знал, куда деться. Кажется, он не поверия,
хотя я соврал всего на два месяца. Надо бы уточнить это, но
Южин невозмутимо продолжал:
— А на женское собрание сходи обязательно. Инесса со-
общила нам, что слышала тебя на митинге домашней при-
591
слуги и считает полезным твое выступление в Союзе жен-
ского равноправия. Там нужно забить клин между хозяйками
и работницами и нарушить «классовую гармонию», которую
проповедуют дамы-патронессы.
Я сделал нетерпеливое движение, желая все-таки при-
знаться в своей «ошибке» насчет возраста...
Южин опять перебил меня:
— Кроме тебя, на это собрание комитет направляет еще
одного агитатора — Анну Петровну. Она тоже в Москве но-
вичок, но женскую аудиторию знает хорошо и прекрасно
владеет словом. Твоя задача — поддержать ее и бить с ней
в одну точку. Надеюсь, теперь все ясно, товарищ?
— Ясно, — ответил я и, крепко пожав руку Южину, по-
спешил на улицу.
По дороге я ругал себя, называл мальчишкой и всяче-
скими другими обидными словами. «И как это меня угораз-
дило соврать члену комитета! Хотел казаться солиднее?
Чушь какая-то...»
Под вечер я был уже у Елены Егоровны. Прошел со
двора, черным ходом. Дверь в кухню открывалась бесшумно.
Переступив порог, я неожиданно увидел незнакомого сту-
дента, который ходил из угла в угол и наставительно разъяс-
нял что-то Елене Егоровне. Это был молодой человек лет
двадцати пяти, полный, румяный, с ленивыми движениями
и жиденькими кудрявыми волосами.
Елена Егоровна познакомила нас.
— Митин, — коротко отрекомендовался студент, мягко по-
жав мне руку.
Я невнятно буркнул свою фамилию.
Студент, видимо, не расслышал:
— Рожнов? Очень приятно.
Я не хотел сообщать свою фамилию первому встречному
и потому не стал поправлять его: Рожнов так Рожнов.
Елена Егоровна встретила меня как старого приятеля и
тотчас усадила за стол.
— Выпей пока чашку кофею. А вы, товарищ Митин, про-
должайте, Павел свой человек и тоже послушает...
Студент кивнул головой и снова зашагал из угла в угол,
покачиваясь как утка.
— Так вот, дорогая Елена Егоровна, — заговорил он по-
учительно, — меньшевики, видите ли, тоже за революцию,
тоже за восстание, но, — тут он поднял палец и на секунду
задержался у стола, — но мы не считаем возможным органи-
зовывать революцию, сочинять планы восстаний, как это
делают Ленин и большевики. Мы не считаем возможным за-
ранее вооружать народ разными пистолетиками и бомбами...
592
— А как же иначе? — удивилась Елена Егоровна. — Я
чтой-то не понимаю.
Митин покосился в мою сторону, а я подумал: «Знакомые
речи! Меньшевики и здесь ничему не научились».
Студент спокойно продолжал:
— Разъясняю: революция, видите ли, явление стихийное,
всенародное и возникает внезапно, как буря, сметая все на
своем пути. Можно организовать дворцовый переворот, но
революцию — никогда! А на ваш вопрос, дорогая, я могу от-
ветить словами известного теоретика марксизма товарища
Плеханова: «Надо вооружать народ желанием вооружать-
ся». Же-ла-ни-ем, видите ли, а не конкретным, материаль-
ным оружием, которое можно взять в руки и пощупать... .
Дальше я уже не мог терпеть и, отставив кофе в сторону,
вспылил:
— Вы чепуху городите, товарищ Митин! Плеханова, как
теоретика марксизма, я уважаю не меньше вас, но в этом
вопросе он оппортунист. Нас будут бить из пушек и пулеме-
тов, а мы начнем отстреливаться вашим «желанием»? И вы
думаете победить таким духовным оружием? Вы же толсто-
вец, товарищ Митин, а не революционер! Неужто вы не
понимаете, что, советуя вооружать народ лишь желанием
вооружаться, на деле вы разоружаете революцию, всажи-
ваете нож в спину?..
К сожалению, в полемике я не отличался выдержкой и
допускал такие выражения, которые сразу поднимали про-
тивника на дыбы. Но флегматичный студент даже не помор-
щился и, продолжая шагать от рукомойника к двери и об-
ратно, хладнокровно отбивался от моих наскоков. Меня это
взбеленило еще больше, и, часто перебивая студента, я стал
доказывать, что революция уже началась, что вооруженное
восстание висит над головой и что вооружение рабочих стало
практической задачей нашей партии.
— Вы, меньшевики, чистейшие оппортунисты! — кричал я,
размахивая чайной ложечкой. — Вы тянетесь в хвосте собы-
тий! Вы все еще уверяете нас, что гегемоном революции дол-
жна быть буржуазия! Вы не хотите видеть, что на деле ра-
бочий класс давно уже идет во главе движения!..
Елена Егоровна, скрестив на груди руки, с интересом
слушала нашу перепалку.
Не прошло и десяти минут, как спор принял «личный ха-
рактер», и, конечно, по моей вине.
— А вас, товарищ Митин, я просто не понимаю. Москов-
ские меньшевики, как известно, поддерживают лозунг боль-
шевиков о вооруженном восстании и даже организовали две
или три боевые дружины. Спрашивается: чем же вы воору-
20 П. Бляхин
593
жали их, товарищ Митин, — желанием вооружаться или все-
таки пистолетиками?
— Пейте кофей, товарищи.! Пейте кофей, — перебила нас
Елена Егоровна, — а то остынет. Садитесь за стол, товарищ
Митин. Все равно, ваше дело швах...
Я рассмеялся, а Митин сердито обрушился на стул, про-
должая отбиваться:
— Нет, вы послушайте, дорогая, что он говорит! Он не
умеет теоретически осмысливать события. Он обвиняет меня
в каких-то противоречиях! — И, обратившись уже ко мне, он
победоносно завершил: — К вашему сведению, товарищ Рож-
нов, я сам состою членом студенческой боевой дружины и,
если хотите знать, имею браунинг в кармане. Но это вовсе
не’значит, что я собираюсь вооружать народ и сочиняю планы
восстания, как некоторые...
Мы бы, вероятно, долго еще спорили, если бы Елена Его-
ровна не напомнила:
— Нам пора идти, Павел. Допивай кофей и одевайся.
— В таком случае я пройду к Анне Леонидовне, — сказал
студент и, лениво пожав нам руки, вышел из кухни.
Мы стали одеваться. Я вспомнил об Анне Петровне, ко-
торую так нахваливал Южин. Не о ней ли говорила хозяйка
книжного магазина, когда я спрашивал о Вере Сергеевне?
Если она бывала на женских собраниях, ее может знать и
Елена Егоровна.
— Конечно, знаю,— охотно подтвердила мою догадку
Елена Егоровна.—Анна Петровна два раза у нас выступала.
Она говорит так просто, будто сама в прислугах состояла и
знает все наши обиды и огорчения. Однако надо идти, а то
опоздаем.
В ЖЕНСКОМ ЦАРСТВЕ
Был уже вечер. Мороз спал. Снег мягко похрустывал под
ногами. Идти нам пришлось недолго, так как собрание было
назначено в богатом барском доме на Тверском бульваре —
от Никитских ворот рукой подать.
— Вот мы и пришли, — сообщила Елена Егоровна, оста-
навливаясь у парадных дверей большого двухэтажного зда-
ния.
Здесь мы наткнулись на двух почтенных дам.
— Ваши билетики, товарищ? — спросила одна из них, об-
ращаясь к Елене Егоровне.
Та показала ей свой пригласительный билет.
— Пожалуйста, прошу вас. По лестнице наверх, и дверь
направо. А вы, молодой человек, куда, собственно?
594
Меня впустили не сразу. Во-первых, потому, что я все же
мужчина и одет «так себе», а во-вторых, у меня не было осо-
бого приглашения.
— Это оратор из комитета, — сказала Елена Егоровна,—
со мной пришел.
Дама смягчилась и хотя менее любезно, но все же сделала
соответствующий жест в сторону широкой ковровой дорожки,
ведущей на второй этаж.
Наверху нас встретил величественный швейцар — с бри-
тыми усами, с пышными бакенбардами, в зеленом сюртуке,
отороченном золотыми галунами. Швейцар был примерно
вдвое выше меня и шире. Глянув куда-то через наши головы,
он снисходительно обронил:
— Прошу раздеться! — и указал на ряд вешалок, стояв-
ших в глубине площадки.
Я снял башлык и пальто без особой охоты, так как пид-
жачишко на мне был довольно невзрачный и брюки не с иго-
лочки. А в общем не важно, пусть хозяева стесняются. Раз-
делась и Елена Егоровна, повесив на крючок свое пальто с
таким видом, словно это была по меньшей мере меховая шуба.
Швейцар стоял с каменным лицом, скосив в нашу сторону
глаза.
Почти все вешалки были заполнены женскими одеждами;
богатые шубки и бархатные пальто живописно перемежались
с весьма скромными зимними жакетами явно пролетарского
происхождения.
Елена Егоровна тотчас обратила на это внимание:
— Вот оно где, женское равноправие, а ты толкуешь о
борьбе классов.
Мы оба довольно громко рассмеялись.
Каменный швейцар покосился на нас с таким видом, слов-
но мы совершили святотатство. Елена Егоровна вспыхнула и,
глядя ему в лицо, резко заметила:
— Гляди, Павел, как человека испортили — одни бакен-
барды остались.
Швейцар сердито метнулся было в нашу сторону, но в
этот момент на площадке показалась богатая дама, и он ми-
гом согнулся в дугу:
— Пожалуйте вашу шубку-с, мадам!
«Мадам» небрежно повернулась к нему спиной. Он очень
ловко помог снять шубу и бережно, как некую драгоценность,
повесил ее на отдельный крючок. Это зрелище человеческого
унижения резануло по сердцу.
Мы вошли в зал. Он показался мне огромным и необыкно-
венно роскошным для частного жилища. В центре потолка
с лепными украшениями висела хрустальная люстра, свер-
20*
595
кавшая всеми цветами радуги. Окна были завешены доро-
гими, плюшевыми шторами.
Зал был уже полон женщин. Двое мужчин, сидевших не-
далеко от стола президиума, терялись в пестром море плат-
ков, кофточек, женских головок и шляпок.
Я остановился в нерешительности. Елена Егоровна потя-
нула меня за рукав.
— Не робей, большевик, здесь будут выступать и муж-
чины. А от эсеров наверняка примчится сам Солнце.
— А что это за птица такая Солнце? Я уже раз слышал
о нем.
— Птица не птица, а говорит — как соловей поет. Бабы
от его речей на потолок лезут. К тому же он красавец, хотя
и стекляшки на носу. Так что берегись, дружок!
Мне и в самом деле стало не по себе. В серьезных дис-
куссиях я еще не участвовал, и так неожиданно встретиться
с блестящим салонным оратором мне было крайне неприятно.
Кто знает, о чем он будет говорить на этом необычном собра-
нии— хозяек и работниц... Во всяком случае, лучше не то-
ропиться с своим выступлением.
Через весь зал Елена Егоровна направилась прямо к
столу президиума, накрытому не красным кумачом, как на
рабочих митингах, а зеленым сукном.
Я умышленно задержался и уселся на свободном стуле
недалеко от выходной двери. В аудитории бросалась в глаза
своеобразная демократия: вперемежку с женщинами из бур-
жуазного общества сидели домашние работницы, резко вы-
деляясь своими скромными нарядами и угловатостью дви-
жений. Как бы опасаясь раствориться в чужеродной среде,
они держались кучками, разговаривали шепотком, на ухо
друг другу.
За столом президиума сидели две светские дамы средних
лет и одна пожилая женщина, похожая на домашнюю работ-
ницу. Мне показалось, что за одним столом с хозяйками она
чувствовала себя не очень-то ловко и сидела неподвижно, как
прикованная к месту. В центре находилась высокая элегант-
ная дама в строгом английском костюме, с маленьким перла-
мутровым лорнетом, висевшим на тонкой цепочке. На ее руке
сиял браслет в виде толстой золотой змеи, дважды опоясы-
вавшей кисть. Лицо строгое, надменное, губы тонкие. Вздыб-
ленная прическа делала ее еще выше, величественнее и ху-
дее. Вероятно, это председатель союза. Вторая, необыкно-
венно толстая, рыхлая дама выглядела великомученицей:
она была так жестоко затянута в корсет, что вся ее грудь
волной вздымалась к подбородку, стесняя дыхание и заливая
краской и без того красное лицо.
596
Когда Елена Егоровна пробралась к президиуму, высокая
дама тотчас усадила ее за стол рядом с окаменевшей работ-
ницей. Таким образом, на глазах женского собрания в пре-
зидиуме установилось полное «равноправие» — две хозяйки
и две работницы. В отличие от своей оробевшей соседки,
Елена Егоровна держала себя за столом так же независимо,
как дама с лорнетом.
— Здравствуйте, товарищ студент! — прозвучал над моим
ухом знакомый голос. — Что это вы устроились в заднем
ряду, а не в президиуме? — И рядом со мной на свободном
стуле уселась горничная Маруся.
Теперь она принарядилась и внешне мало чем отличалась
от барышень из буржуазной среды, но держалась скромно,
неуверенно, робко поглядывая по сторонам.
Я не успел ответить Марусе, как высокая дама с лорне-
том уже открыла собрание.
— Господа... гм... товарищи женщины! — На слове «то-
варищи» дама слегка запнулась и продолжала уже более уве-
ренно:— Настоящее собрание наглядно свидетельствует, как
велики и благородны задачи Союза равноправия женщин:
здесь и работницы и хозяйки, богатые и бедные, и все сидят
в одном зале, плечом к плечу, как равные с равными. —
И, как бы желая проверить, так ли это, она вскинула лорнет
к близоруким глазам и осмотрела слушателей.
А я шепнул Марусе:
— Что общего между вами и этими расфуфыренными
индюшками?
Девушка покраснела.
— Не знаю. Кажется, ничего...
Дама с лорнетом закончила свое вступительное слово
эффектной фразой:
— Да, господа... гм... товарищи... наш союз широко и
радушно открывает свои двери перед всеми угнетенными
женщинами, ждущими свободы и равноправия.
Затем она предоставила слово первому оратору.
К столу легкой походкой подплыла молодая женщина в
красивом зеленом костюме, хорошо оттенявшем гордую го-
ловку и тонкие, белые руки. Она говорила долго, горячо, с
искренним волнением, хотя и не очень стройно, часто пере-
скакивая с одной мысли на другую, как бабочка с цветка
на цветок. Но все же та часть речи, где она рисовала общую
безотрадную картину угнетения русской женщины и ее за-
висимость от мужчины, произвела некоторое впечатление. Но
вот оратор перешел к программе Союза женского равно-
правия:
— Да, дорогие наши товарки, друзья по несчастью, мы
597
все должны объединиться в единый женский союз... Я го-
ворю— все: все женщины и девушки, все богатые и бедные,
хозяйки и прислуги, грамотные и неграмотные! Я говорю,
дорогие товарки, все мы — одна семья. Нам делить нечего.
У нас общие интересы и общая доля! Все мы хотим свободы
и равноправия! Мужчины должны потесниться и дать нам
место рядом с собой...
Со стороны работниц послышались хотя и робкие, но яз-
вительные замечания в адрес оратора:
— Антирес общин, да карман разный!
— Наши мужчины нам не помеха!
Маруся шепнула мне на ухо:
— Им и без свободы неплохо!
Елена Егоровна была явно недовольна и делала мне
знаки, призывая к столу. Но я решительно отмахнулся. Нет,
я дождусь выступления знаменитого эсеровского Солнца и
посмотрю, что будет дальше.
Надо сначала послушать и Анну Петровну, — кажется,
она еще не пришла.
Поборницы женского равноправия выступали одна за
другой, зазывая в свой союз домашних работниц, обещая им
«культурное обхождение», мирное сожительство и другие
блага.
В один голос с хозяйками выступила и настоящая при-
слуга, та самая, что сидела в президиуме рядом с Еленой
Егоровной. Говорила она нескладно, но искренне, так, как
думала.
— Послухайте меня, подружки, я повариха, а не какая-
нибудь буржуйка или, скажем, хозяйка.
В зале стало тихо. Дамы снисходительно заулыбались,
даже уголки тонких губ председательствующей слегка дрог-
нули. Маруся подалась вперед и застыла.
А повариха продолжала;
— Я, подружки, надысь вошла в ихний союз, — она ткну-
ла пальцем в сторону дамы с лорнетом, — и мне сразу стало
легче дышать. И насчет прибавки жалованья договорилась,
и касательно хорошей обувки и фартука. Моя хозяйка по-
мягчала, перестала лаяться, даже свое платье мне по-
дарила. Платьишко, знамо дело, старенькое, паршивень-
кое, а по мне—с худой овцы хоть шерсти клок, и то ладно...
Защитительная речь поварихи, видимо, не очень понра-
вилась дамам, улыбки на их лицах быстро погасли, зато
работницы повеселели, частенько фыркая в ладони. Дама-
председательница брезгливо морщилась, порываясь остано-
вить оратора, но сдерживалась: ей было неудобно нарушить
«демократию».
598
Речь поварихи закончилась призывом к работницам всту-
пать «в ихний союз»:
— Записывайтесь, подружки, все равно хуже не будет.
А хозяйкам придется маленько утихомириться. Ну, а в слу-
чае чего мы их сами приструним. Слобода так слобода,
чего ж тут церемониться! Так я говорю ай нет? .
Повариху проводили аплодисментами, работницы хлопали
изо всей силы, а дамы — лишь кончиками пальцев. Повариха,
красная от волнения, села на свое место, рядом с толстой
дамой. Та зло сверкнула на нее заплывшими глазами и ото-
двинулась.
Вспыльчивая Елена Егоровна, не дождавшись моего вы-
ступления, попросила слово.
— Пожалуйста, Елена Егоровна! — с видимым удоволь-
ствием сказала дама-председатель. — Прошу внимания, гос-
пода... гм... товарищи. Выступает член правления Союза
домашней прислуги. Она сама тоже прислуга... и, как ви-
дите, пришла к нам...
Аудитория затихла. Работницы насторожились и шумно
подались вперед, вытянув шеи.
— На свободу, товарищи женщины, мы все согласны! Все
трудящиеся борются за свободу. На равноправие я тоже
согласна. Чем женщина хуже ай дурнее мужчины? Ничем!
И я говорю: да здравствуют свобода и равноправие!
Взрыв аплодисментов поддержал оратора.
Я стал опасаться, что и Елена Егоровна может скатиться
на позиции либерально-буржуазных поборниц равноправия.
Но она вдруг резко оборвала аплодирующих женщин и, по-
вернувшись лицом к председательнице, разразилась гневной
тирадой:
— На все я согласна! II на свободу, и на равноправие со-
гласна, а на союз с вами не согласна! У нас, трудящихся
женщин, есть свой союз — Союз домашней прислуги!
Дамы растерянно притихли. Толстуха откинулась на
спинку кресла. Длинное лицо председательницы вытянулось
и стало еще длиннее. От удивления у нее даже полурас-
крылся рот. А Елена Егоровна бушевала:
— Зачем мы пойдем в ваш, буржуйский союз? Какие
такие общие интересы у прислуги с хозяйкой?! Возьмем к
примеру вас, Ксения Петровна, — она указала пальцем в сто-
рону дамы с лорнетом. — На вас работают кухарка, горнич-
ная, швейцар, кучер, лакей Иван. Я его хорошо знаю. Он
рассказывал, как вы живете. У вас только птичьего молока
не хватает, от еды стол ломится, а вином хоть в ванне
мойся. Все вы в шелках да в бархате ходите. Это вы сюда
599
только попроще нарядились и то вон забыли золотую змею
с руки стащить...
Работницы закатились смехом, а председательница испу-
ганно сдернула со стола руку с браслетом. Дамы зашумели:
— Демагогия!
— Личное оскорбление!
— Хамство! Призовите ее к порядку!
-— Большевичка!
Но Елена Егоровна так разошлась, что остановить ее
было невозможно.
— Нечего тут шуметь! — прикрикнула она на разбуше-
вавшихся дам. — Большевиками нас не запугаешь! Они за
народ стоят. А вы, мадам председатель, прежде чем призы-
вать к равноправию, перестали бы помыкать своей прислу-
гой. Они у вас как рабы живут. Свободного часа не имеют,
пятки вам чешут! А жалованье какое платите? На что вы
наших девушек толкаете?
— У других тоже не лучше! — раздалось с места.
— Праздников нет!
— На улицу гонят!
— А я о чем говорю? — подхватила Елена Егоровна.—
Нас за людей не считают! Шагу не шагни без разрешения
барыни! А вы толкуете о равноправии!
— Мы говорим о равноправии женщин с мужчинами! —
взвизгнула наконец толстая дама, побагровев до ушей. — Ви
фульгарны есть, фрау!
Елена Егоровна всплеснула руками:
— Пожалуйте вам, равноправие с мужчинами! О каких
мужчинах вы говорите, мадам? Наши мужчины такие же
бесправные и голые, как мы сами. А насчет вас, Амалия
Федоровна, я тоже кое-что скажу. Вы не знаете, куда деньги
девать, а прислуге в рот смотрите, каждый кусок считаете,
за разбитую чашку втрое дороже штрафуете. Это что, равно-
правие?
Толстая Амалия в ужасе вскинула руки:
— О майн готт!
Дамы вскочили с мест, кричали что-то, стучали ногами,
старались заглушить голос оратора.
Председательница яростно звонила в колокольчик:
— Я вас лишаю слова! Личное оскорбление!
— Тише! Тише! Дайте ей говорить! — протестовали работ-
ницы, подступая к столу. — Дайте говорить!
— Ага, обиделись! Вашу личность затронули! Не желаем
в ваш союз — и кончено! — Елена Егоровна стукнула ладонью
о край стола и отошла в сторону.
600
Шум, крики, рукоплескания слились в трескучий гул, от
которого звенело в ушах.
К столу подошел высокий красивый мужчина в очках и
умоляюще поднял руки, как бы взывая к всевышнему:
— Товарищи! Гражданки!
Шум постепенно затих. Неожиданное появление мужчины
несколько охладило разгоряченные головы.
Дама-председательница обрадовалась ему, как спасителю.
— Позвольте предоставить слово представителю партии
социалистов-революционеров товарищу Солнцу!
— Просим! Просим!—живо отозвались дамы с мест.
Работницы с любопытством разглядывали неожиданного
оратора. Это был в самом деле красавец мужчина, в элегант-
ном костюме с черным бантом вместо галстука.
Я забеспокоился: что-то будет? Куда он поведет слуша-
телей? Кого поддержит? И, как назло, кроме меня, никто не
пришел от комитета. Обещанная Анна Петровна тоже не яви-
лась. Можете себе представить, как я волновался и с каким
вниманием слушал эсеровское Солнце. В самом деле — что
за странная кличка? Какой надо быть самовлюбленной осо-
бой, чтобы присвоить такое лучезарное имя!
Все же надо признать, что новый оратор сразу приковал
к себе внимание. Женщины слушали его затаив дыхание.
Куда мне тягаться с ним! Между тем Елена Егоровна,
разыскав меня глазами, делала пальцами призывные знаки,
указывая на оратора: готовься, дескать.
Эсеровское Солнце тоже оказалось поборником женского
равноправия и всей силой своего красноречия обрушилось на
Елену Егоровну. Оратор осмеял ее за «примитивное» пони-
мание «высокой идеи равноправия», ядовито отчитал за «гру-
бость и неуважение» к почтенному собранию, за неумение
отделить личное от общественного, «свободу от разнузданно-
сти».
Обрадованные поддержкой оратора, дамы с злорадным
торжеством поглядывали в сторону Елены Егоровны, а та
стояла у стены, красная от гнева.
Как бы собираясь заключить в свои объятия всю аудито-
рию, оратор простер руки вперед и закончил речь сладчай-
шим призывом к миру и согласию без различия классов и
привилегий:
— Женщинам нечего делить! Они все угнетенные, все оди-
наково жаждут свободы, равноправия, счастья!.,
Бурная овация.
Даже Маруся приподнялась было со стула, собираясь
аплодировать, но, глянув в мою сторону, сконфузилась и снова
села.
601
Я был немало смущен. Как теперь повернешь настроение
наэлектризованных женщин? Как опровергнешь демагогию
«красавца мужчины»? Станут ли меня даже слушать после
такого оратора? Все же я решил сказать свое слово и напра-
вился было к столу президиума.
Однако что там случилось?..
На месте Солнца уже стояла высокая, стройная женщина
в скромном синем костюме, свет падал на нее сверху, и пыш-
ные волосы затеняли лицо.
Дама-председательница неприятно поморщилась, но все
же предоставила слово новому оратору.
Я обрадовался и остался на месте. Вероятно, это Анна
Петровна, которую прислал МК.
Вот и Елена Егоровна, глядя на нее, довольно улыбается.
Значит, я угадал и теперь успею собраться с мыслями.
Вдвоем все-таки легче будет как-то затмить это блестящее
«Солнце».
Анна Петровна с минуту стояла молча, внимательно огля-
дывая аудиторию. Овация постепенно затихла. Женщины на-
сторожились, примолкли.
— Дорогие друзья и товарищи! — прозвучал мягкий, груд-
ной голос. ..
Я вздрогнул. Вся кровь хлынула к сердцу. Вера Сергеев-
на! .. Я чуть не задохнулся от радости. Мне хотелось сию же
секунду броситься к столу, схватить ее за руки... «Нет, нет,
возможно ли такое счастье?! Спокойно, Рыжий, спокойно, не
горячись! Она же не уйдет, не исчезнет. Слушать надо, слу-
шать. ..»
Вера Сергеевна говорила спокойно, тихо, постепенно овла-
девая вниманием слушателей. Ну конечно, это ока! В ее за-
душевном голосе, в простых, естественных жестах и во всем
ее существе было что-то притягивающее взоры и сердца слу-
шателей. О рабском 'положении русской женщины, о двойном
гнете, тяготевшем над женщиной-работницей, она рассказы-
вала своими, проникновенными словами, без ложного пафоса,
без слезливых фраз. Говорила правдиво, просто, любовно, как
с близкими друзьями, как с сестрами. Слушая ее, нельзя
было оставаться равнодушным, холодным. Даже сам Солние
стал прислушиваться, хотя на губах его кривилась пренебре-
жительная усмешка.
А Вера Сергеевна совсем и не возражала ему, как будто
его здесь и не было и спорить было не с кем. Однако вся
ее речь слово за словом незаметно сводила на нет крикливую
демагогию Солнца, разоблачала его оппортунизм и соглаша-
тельство с буржуазией. Ее голос постепенно крепчал, глаза
наливались гневом.
602
В зале началось какое-то странное движение: жадно слу-
шая Веру Сергеевну, работницы машинально отодвигались от
соседних дам, враждебно косились на их наряды, плотнее
прижимались друг к другу.
Дамы пожимали плечами, недоуменно переглядывались
между собою.
Толстая дама-патронесса, сидевшая за столом, тупо смот-
рела на оратора и шумно дышала.
Надменная дама-председательница, кажется, совсем ока-
менела, прикусив тонкие, как нитка, злые губы. Однако никго
не смел нарушить тишину, царившую в зале.
— Женщины-работницы, — говорила Вера Сергеевна,—
могут завоевать действительную свободу и равноправие лишь
вместе с освобождением всего рабочего класса, только в об-
щей борьбе за свержение самодержавия, за создание социа-
листического общества. Ваше оружие — это всеобщая стачка.
Ваш союз — это Союз домашних работниц, а ваше место—в
рядах рабочего класса. В одном союзе с барами-хозяйками
вам нечего делать!
Трудно описать волну восторга и радости, которыми .от-
ветили работницы на призыв Веры Сергеевны. Все сразу под-
нялись с мест, неудержимо ринулись вперед, окружили ее и,
невзирая на протесты председательницы и растерявшихся
дам, повлекли к выходу.
Л1аруся тоже оказалась рядом с Верой Сергеевной, а я...
Нет, я подожду... подожду...
На площадке у вешалки образовался круговорот женских
голов, а через минуту-две говорливый поток работниц с Верой
Сергеевной в центре покатился вниз по лестнице роскошного
дома.
Я последним выскочил на площадку. Вся моя амуниция
валялась на полу — пальто, шапка, башлык. Я проворно подо-
брал их, шумно встряхнул и, одеваясь на ходу, устремился
вниз.
Величественный швейцар растерянно смотрел нам вслед,
раскрыв рот от изумления. Вероятно, за всю свою жизнь у
богатых господ этот бедняга ни разу не был свидетелем столь
дерзкого нарушения порядка и благоприличия: гости не про-
щаясь бежали от хозяев!
НАЙДЕННАЯ МАТЬ
На улице меня обдало ветром с колючим снежком.. Была
уже ночь, и Тверской бульвар тонул в белом сумраке.
Под руку с Еленой Егоровной, в окружении толпы работ-
ниц, Вера Сергеевна шла по бульвару к Никитским воротам.
603
Она была в простом синем пальто с меховым воротником
и котиковой шапочке. В руках у нее была небольшая, тоже
котиковая, муфта. Так она одевалась и в деревне, когда была
учительницей.
Нет, я не хотел с ней встречаться на людях. На меня вдруг
нахлынула былая робость. Я просто не смел подойти к ней
вот так, с налета, прямо на улице.
Я шел следом в некотором отдалении, нетерпеливо ожи-
дая, когда девушки отстанут от нее. Они проводили ее до
конца бульвара и распрощались у Никитских ворот. Нако-
нец-то!
Вера Сергеевна повернула на Малую Бронную. Шла мед-
ленно, в задумчивости.
Я быстро нагнал ее и, задыхаясь от волнения, окликнул
хриплым, не своим голосом:
— Вера Сергеевна!
Она вздрогнула от неожиданности, но не оглянулась, даже
не замедлила шага. Я понял, что она не узнала моего голоса,
и по привычке опытного конспиратора умышленно не ото-
звалась на свое настоящее имя — в Москве она была «Анной
Петровной».
Я подошел еще ближе, настолько, что она могла уже слы-
шать мои шаги, а быть может и шумное дыхание. И все-таки
шла ровно, не оглядываясь, своей обычной легкой походкой.
Я тронул ее за рукав:
— Вера Сергеевна!
Она резко остановилась, повернулась ко мне лицом, на
мгновение застыла на месте и вдруг протянула руки:
— Пашенька! Голубчик мой!.. Неужто?
Крепко обняла меня, расцеловала и долго не могла ото-
рваться. А я замирал от счастья и радости, лопотал что-то
несвязное и вновь почувствовал себя малышом, который вдруг
нашел потерянную мать. Мне почудилось, что она плакала.
И я сам готов был разреветься...
Вскоре мы уже сидели за столом в ее комнате, где едва
помещались кровать, маленький диван и медный рукомойник
в углу. Единственное окно, завешенное темной шторой, выхо-
дило на Бронную улицу. На столе перед нами стояли блестя-
щий металлический чайник, две чашки с чаем, московский
калач и на маленькой тарелочке несколько ломтиков сыру.
Так бывало и в Астрахани. Я почувствовал себя дома.
Шум города доносился слабо, как далекий морской при-
бой, то усиливаясь, то замирая.
О чем мы говорили? Что вспоминали? Право, не помню...
Я слушал голос Веры Сергеевны как музыку и также,как
три года назад, украдкой и робко заглядывал в ее доброе,
<Ю4
задумчивое лицо, освещенное большими, теплыми глазами.
Она стала бледнее, щеки немного запали, а между темных
густых бровей залегла морщинка — след пережитого.
— Не смотри на меня так, голубчик, — говорила Вера
Сергеевна. — В Сибири я немного простудилась, поболела, но
теперь все в порядке. А какие там были лютые морозы! Что
здешние двадцать градусов! Представь себе: ты дышишь и
видишь, как пар мгновенно превращается в мельчайшую ле-
дяную пудру, оседает тебе на грудь, на плечи, и человек сразу
становится седым. Но в ссылке самое тяжкое — это сознание
бесконечного, непреодолимого расстояния, которое отделяло
нас от людей, от борьбы и работы. Мы были как бы заживо
погребенными в океане непроходимой тайги...
— И вот вы вернулись домой, — заговорил я наконец,
собравшись с духом. — И теперь все будет хорошо...
— Я так рада, так счастлива, что опять с людьми, в Мо-
скве, в самый разгар борьбы...
— А вы очень изменились, Вера Сергеевна, — невольно
вырвалось у меня. Сказал и тут же почувствовал, что это не
совсем удобно, и, конечно, покраснел и потупил голову.
Вера Сергеевна улыбнулась и по старой привычке поло-
жила руку на мое плечо.
— Да, я изменилась. А ты все такой же — юный, розо-
вый, рыжий. И, наверное, все так же кипишь, торопишься,
волнуешься и так же часто краснеешь, смущаешься...
Я в самом деле смутился чуть не до слез и в то же время
таял от восторга; тепло ее руки огнем разливалось по телу,
проникало в самое сердце, трепетавшее от счастья.
Она поняла мое состояние и ласково провела ладонью по
моим вихрам.
— Я тоже очень люблю тебя, мой милый первенец.
И никто, кроме меня, не мог бы понять, что это значит —
«мой первенец»... И я чуть-чуть и только на один миг при-
ник щекой к ее руке, только щекой и только на миг.
Она поняла и это.
— Ну вот... А теперь расскажи, как ты жил эти годы без
меня, как учился, что делал.
Я стал рассказывать о работе в бакинском подполье, о по-
ездке по Средней Азии, о том, как я попал в тифлисский за-
стенок, в Карсскую крепость и как нас встречал народ, когда
открылись двери тюрьмы.
Вера Сергеевна вздохнула:
— Нет, нас никто не встречал. Там могли бы встретить
лишь стаи волков или диких оленей... Как хорошо, что все
это позади..,
605
Мы помолчали. Я машинально прикладывался губами к
чашке с остывшим чаем.
В окно по временам что-то мягко хлестало. Метель, что
ли, начинается?..
На стене перед собою я вдруг увидел маленький портрет
в круглой раме из тонкого багета. Кто бы это мог быть?..
Вера Сергеевна с улыбкой сняла портрет со стены и поста-
вила его на стол.
— Узнаёшь?
Из рамки глянули на меня веселые глаза студента и зна-
комое красивое лицо под шапкой светлых кудрей.
— Антон!
Первый пропагандист, в кружке которого я учился мар-
ксизму и которого так любила Вера Сергеевна.
— Да, это Антон, — повторил я, разглядывая портрет.—
Вот кого бы надо в Москву.
Вера Сергеевна вместе со мной склонилась над карточкой.
Ее глаза вспыхнули. На губах сверкнула, да так и застыла
счастливая улыбка.
— Где он теперь?
— Не знаю, Паша,— отозвалась Вера Сергеевна, — не знаю.
В Астрахани его не оказалось. Говорят, его угнали в ссылку, а
куда — неизвестно. Не знаю, жив ли он... и вернется ли...
На лицо ее набежала тень. Глаза погасли. Медленно
разогнувшись, она как бы с трудом подняла карточку и молча
повесила на прежнее место.
А мне стало невыразимо жаль, что она не повидалась с
Антоном. Как хорошо было бы вот сейчас, сию минуту, разы-
скать Антона и поставить его перед Верой Сергеевной: «Вот
он, ваш Антон! И будьте счастливы, и пусть глаза ваши не
гаснут...»
Я решил отвлечь ее от грустных дум и по обыкновению
засыпал вопросами, волновавшими меня с первых дней при-
езда в Москву: как это получается — в Тифлисе меньшевики
были против восстания, а здесь не только меньшевики, но
даже эсеры за вооруженное восстание? Я, разумеется, только
радовался такому единению трех революционных партий, но
хотел знать, как смотрит на это Вера Сергеевна.
Она сразу оживилась и заговорила со мной, как учитель
с учеником — любовно-снисходительно, обстоятельно и просто.
Теперь это меня немножко смушало. Неужто она не заме-
чает, что за время нашей разлуки я уже кое-чему научился и
хоть немного вырос? Но разве я мог обижаться на Веру Сер-
геевну? Особенно сейчас, когда она смотрит на меня такими
ласковыми глазами, изредка касаясь кончиками пальцев
моего плеча или руки...
606
— Видишь ли, дорогой мой, московские меньшевики под-
держивают идею восстания лишь в силу необходимости,—
разъясняла Вера Сергеевна. — Их подталкивают снизу массы,
рабочие. Попробуй они сегодня выступить против восстания —
рабочие завтра же уйдут от них, и генералы останутся без
армии.
— Значит, это союзники ненадежные?
— Временные союзники, — жестко сказала Вера Сергеев-
на. — Мы еще не знаем, как они будут держать себя, когда
начнется восстание. Я скажу больше: участие меньшевиков и
эсеров в руководстве движением и будущим восстанием — не
сила наша, а слабость...
— Тогда зачем мы с ними якшаемся? — возмутился я, даже
повысив голос, чего никогда со мной не бывало в разговоре
с Верой Сергеевной.
Вера Сергеевна, кажется, отметила это и улыбнулась.
— За последние месяцы движение в Москве приняло та-
кой бурный и широкий размах, что полностью овладеть им
силами только нашей партии оказалось невозможным: мы
еще недостаточно выросли для этого. И Московский комитет
был вынужден пойти на временное соглашение с двумя ре-
волюционными партиями, поскольку они признали наш глав-
ный лозунг — всеобщая стачка и восстание. Правда, призна-
вая лозунг, меньшевики практически ничего не делают для
вооружения рабочих.
— Сидят у моря и ждут погоды, — с некоторым раздра-
жением сказал я. — А мы делаем что-нибудь? Или...
— Конечно, делаем, готовимся.
— Ав Москве?
— В Москве тоже идет большая работа. В частности, нам
много помогает писатель Горький: он не только сам даег
крупные суммы на закупку оружия за границей, но достает
деньги и от некоторых либералов-капиталистов.
Я хотел было спросить, здесь ли теперь Горький, но, вспом-
нив правила конспирации, воздержался и был доволен: на-
чинаю брать себя в руки.
— И все-таки, дорогой мой, — закончила Вера Сергеев-
на. — не наше оружие решит вопрос о победе восстания. Глав-
ное—поднять армию...
— А у меня даже револьвера нет, — пожаловался я, по-
щупав пустой карман.
Вера Сергеевна весело рассмеялась.
— Узнаю горячку! Не печалься, дружок! Когда будет
нужно, ты получишь и револьвер и кинжал, а теперь наше
оружие — слово. И поверь мне, сейчас оно в тысячу раз важ-
нее твоего пистолетика, которым ты, быть может, убьешь
607
одного или двух казаков. А горячим, идущим от сердца сло-
вом ты можешь зажечь и бросить в бой сотни людей. Ты
должен быть счастлив и горд, что владеешь таким оружием:
оно понадобится и за баррикадами.
— За баррикадами? В бою?—удивился я.
— Даже в бою. Кто в трудную минуту должен ободрить
малодушных? Большевик-агитатор. Кто ежедневно и еже-
часно должен поддерживать и укреплять веру в победу? Аги-
татор! Ты думаешь, так, сразу, одним ударом, мы сломаем
хребет самодержавию?
Бог мой, откуда ей известно, что именно так я и пред-
ставлял себе ход будущего восстания: сегодня объявляется
стачка, завтра — восстание, потом мы штурмуем врага и
победа за нами... Когда ж тут заниматься агитацией?..
Слова Веры Сергеевны заставили меня призадуматься.
Она, по-видимому, утомилась, и дальше разговор не клеился.
Упершись подбородком на руки, она смотрела на стену, где
висел портрет Антона, и о чем-то задумалась. О чем?.. Быть
может, она вспомнила чудесный майский день, и две лодки,
которые плыли бок о бок по Волге, и Антона?.. Он стоял
посредине лодки и вместе с нею пел своим могучим барито-
ном: «Есть на Волге утес, диким мохом оброс от вершины до
самого края...» А быть может, она думала о грядущем, о том,
что сулит нам завтра — победу или поражение...
Я осторожно отставил чашку с недопитым чаем и тихо
поднялся.
Вера Сергеевна встрепенулась, но не сразу оторвала
взгляд от портрета Антона.
— До свидания, голубчик! Сегодня я слишком перевол-
новалась, можно устать даже от счастья.
Проводив меня до двери и пожимая руки, она вдруг опять
рассмеялась.
— А револьвер ты получишь, будь спокоен. И мы еще
встретимся, и не раз. Заходи, всегда буду рада.
Она своими руками укутала мне шею башлыком.
— Не простудись, смотри. Кажется, метель поднялась,
слышишь, как бушует?
Я ушел с легким сердцем, как самый счастливый человек
на целом свете.
Что мне эта метель, которая треплет сейчас жидкие полы
моего пальто, немилосердно хлещет снегом в лицо, развевает
по ветру концы башлыка! Все равно впереди уже полыхает
знамя победы, а позади... в маленькой комнате на втором
этаже осталось то, чему я еще не могу найти имени. Эх, как
беден язык мой!..
608
«ПО НИНОЛАШКЕ ВТОРОМУ - ПЛИ!..»
Нет, теперь я уже не мог жаловаться, что меня не посы-
лают к «настоящим пролетариям». Как все большевистские
агитаторы, я каждый день бывал на фабриках и заводах, в
рабочих профессиональных союзах, на разных собраниях и
дискуссиях.
Во второй половине ноября настроение масс в Москве
было особенно бурным. Народ собирался везде и всюду: в
знаменитом «Аквариуме», в залах университета, в институтах
и школах, на Высших женских курсах, в театрах, в рабочих
столовых, в спальнях общежитий, на фабриках и заводах, в
трактирах и чайных. У нашей партии не хватало сил для удов-
летворения запросов на агитаторов и пропагандистов, и масса
стихийно выдвигала своих ораторов. Говорили все, кто хотел
и что хотел. Почти каждое собрание превращалось в горячую
дискуссию, в открытый спор представителей разных партий.
Выступали большевики, меньшевики, социалисты-революцио-
неры, выступали всех мастей анархисты, либералы-кадеты,
беспартийные рабочие, студенты и курсистки, искренние рево-
люционеры, подозрительные крикуны и начетчики, скрытые
черносотенцы-монархисты.
Перед широкими массами, не искушенными в политике,
яростно сталкивались враждебные друг другу партии, скре-
щивались словесные шпаги, срывались маски, и парод узна-
вал своих друзей и врагов.
Сплоченность и единодушие большевиков, идущих за
Лениным, сделали московскую организацию самой сильной и
влиятельной среди пролетариата и в Совете рабочих депута-
тов. Меньшевики и эсеры были вынуждены плестись за ними,
повторять большевистские лозунги.
В эти дни кипучую деятельность развернул в России Вла-
димир Ильич Ленин. Невзирая на смертельную опасность,
на неустанные старания жандармерии и тайной полиции вы-
следить его, Владимир Ильич часто наезжал в Петербург,
руководил работой ЦК и даже выступал на заседаниях Со-
вета рабочих депутатов. Он конспиративно побывал и в Мо-
скве и в других промышленных центрах.
Каждый новый шаг революции Ленин освещал и разъяс-
нял в легальных и подпольных органах печати, в частности
в центральном органе партии «Пролетарий» и в петербург-
ской большевистской газете «Новая жизнь». Через ЦК и пе-
чать он направлял всю работу партии, призывал крепить
союз рабочих и крестьян, готовить народ к восстанию, созда-
вать и вооружать боевые дружины, налаживать связи с ар-
мией, готовиться к решительному штурму самодержавия...
609
Я еще не видел Ленина, но всегда чувствовал его направ-
ляющую руку, слышал его могучий голос и так же, как все
большевики, верил ему и любил его. Впервые я услышал о
нем из уст Веры Сергеевны. И, конечно, я мечтал когда-ни-
будь повидать Ленина и пожать ему руку.
К созданию и обучению боевых дружин московская орга-
низация приступила еще в октябре, после похорон Баумана.
Вначале дружины создавались с целью обороны от погромов
и для охраны наших митингов и собраний, но вскоре, по на-
стоянию Ленина, они стали готовиться к вооруженному вос-
станию.
Обучение дружинников военному делу в основном проис-
ходило в городе и на его окраинах, — разумеется, конспира-
тивно. Полиция, конечно, об этом знала, но решительных мер
к их ликвидации пока не принимала. Стрельбе, как правило,
учились в окрестных лесах.
Рабочая молодежь, партийная и беспартийная, охотно шла
в эти дружины, готовилась к предстоящим боям. К сожале-
нию, агитаторам-массовикам не до того было — нас разры-
вали на части, мы всегда были заняты.
Разговор с Верой Сергеевной о великом значении агита-
ции поднял меня в своих собственных глазах. Мне казалось
даже, что я стал нужнее для партии, для революции и, ко-
нечно, счастливее, но... для полноты счастья мне не хва-
тало одной маленькой вещицы — револьвера в кармане.
С Кавказа я привез с собой только двусторонний кинжальчик,
начищенный до зеркального блеска. Но что значит кинжал
против винтовок и пушек? Неужто и во время восстания мне
придется воевать лишь словом?
Наконец мое желание осуществилось, из комитета мне
выдали блестящий никелированный револьвер системы «Смит
и Вессон». Кажется, чего же больше? Но тут обнаружилось,
что стрелять из револьвера тоже надо уметь. А я до сих пор
стрелял только из охотничьего ружья, да и то лишь по уткам.
Из беды меня выручил мой новый приятель Сережка.
— Не робей, оратор, я тебя в два счета научу! Я же пулю
на пулю насаживаю: раз-раз — и готово!
Хвастовству Сережки я не очень доверял, но охотно согла-
сился пойти с ним в лес и поупражняться в стрельбе.
Когда мы собрались, за нами увязался и Мишка. Никакие
уговоры не помогли.
— Все равно я пойду за вами, хучь гоните, хучь не гоните.
Мы сдались и решили взять парнишку с собой: с ним, по-
жалуй, и конспиративнее будет—просто идут ребята на про-
гулку, благо сегодня воскресенье..
610
Погода нам благоприятствовала — было солнечно и не
очень холодно.
Сережка привел нас в Сокольники и здесь углубился в
чащу леса. Шел уверенно, быстро и долго. Я старался не от-
ставать. Мишук бежал за нами вприпрыжку, как заяц.
Большой сосновый лес я увидел впервые. Какие могучие
и стройные деревья! Их зеленые мохнатые ветви, накрытые
снегом, казалось, тонули в синеве неба, на стволах блестели
золотые блики от солнца. А здесь, внизу, — первозданная ти-
шина. Каждый звук мгновенно подхватывало эхо и уносило
в глубину леса, постепенно замирая. И было жаль нарушить
своими шагами это торжественное молчание природы. Стоять
бы, смотреть и слушать...
— Вот мы л пришли! — весело воскликнул Сережка, оста-
навливаясь на небольшой площадке среди леса.
Здесь деревья были кем-то вырублены, распилены и сло-
жены в поленницу.
— Это наш тир, товарищ оратор. Здесь наш Петруха об-
учает свою десятку стрельбе, и, понятно, я с ними. — Сережка
повернулся к мальчику: — А ну-ка, пупырь, отмерь от полен-
ницы десять шагов да пошире.
Мишка охотно принялся за дело.
Сережка подошел к поленнице, вынул из-за пазухи бу-
магу и, развернув ее, прикрепил гвоздочками на уровне чело-
веческого роста.
— А вот и наша мишень! Надо влепить пулю или в рот,
или в глаз этому держиморде. Хорош?
Мишень оказалась большим лубочным портретом царя
Николая Второго, уже изрешеченного пулями. Один глаз был
выбит, правое ухо оторвано и висело, как у легавой собаки.
Я рассмеялся:
— Здорово вы его разделали!
— Это я ему глаз-то подбил, — похвастался Сережка.—
Пулю на пулю! А ты бери на мушку второй глаз. Если попа-
дешь, тоже Следопытом будешь.
— Ладно, попробуем.
— А я в пузу пальну! — крикнул издали Мишка, уже от-
считавший десять шагов от цели.
Мы отошли от мишени на дистанцию, установленную маль-
чуганом.
Сережка торжественно вытащил из-за пояса довольно
мрачного вида «бульдог» и ловко зарядил его. Мой «смит и
вессон» был уже заряжен и блестел в руках, как начищен-
ный самовар. В барабане пять пуль. Но Сережка пренебре-
жительно скривил губы:
— Где ты достал эту «козью ляжку», оратор?
611
— Как... как ты сказал?
— А вот как, — Сережка взял мой «смит» и перевернул
стволом вниз. — Видишь, на что похож?
В самом деле, в таком виде револьвер в точности походил
на ляжку, не хватало только копытца.
Мы все трое рассмеялись. Оказывается, револьверам си-
стемы «Смит и Вессон» дружинники давно уже дали ирони-
ческую кличку «козья ляжка».
— К барьеру! — крикнул Сережка, становясь боком к ми-
шени.— Слушай меня, оратор. Стрелять будешь по команде
«пли». Командовать буду я. Револьвер надо поднимать не
рывком, а плавно, снизу вверх. Если захочешь попасть в рот,
целься в подбородок.
— Почему это? — удивился я.
Сережка тоном педагога поучал:
— При выстреле дуло револьвера подпрыгивает вверх, и
пуля оказывается немного выше прицела. Понятно? Особенно
«козья ляжка» так фокусничает. А ну, готовсь!..
Я не без волнения поднял револьвер и стал целиться в
подбородок царя, намереваясь всадить пулю в рот. В юности
я собирался самолично убить настоящего, живого царя и
сейчас очень пожалел, что передо мной был только портрет.
С каким удовольствием подстрелил бы я его! Охотником я
был приличным и целиться умел. Поднимая револьвер, я на-
деялся поразить ребят метким выстрелом.
Мишка жадно следил за револьвером, блестя глазами, а
Сережка, как настоящий командир, раздельно и громко ко-
мандовал:
— По царю-вампиру... по двуглавому стервятнику... по
плюгавому Николашке Второму и последнему... пли!..
Я резко дернул спуск. Из дула махнул огонь, и грохот
прокатился по лесу. Мне казалось, что его можно было услы-
шать за десятки верст.
Мишка стремглав ринулся к мишени. Мы оба побежали за
ним.
Я нетерпеливо глянул на рот и подбородок царя — ника-
кого следа от пули не оказалось. Левый глаз тоже был цел
и как будто с насмешкой подмигивал мне: «Эх ты, стрелок
липовый!»
Сережка тщательно подсчитал все дырки, которыми был
пронизан портрет раньше.
— Как было двенадцать, так и осталось. Промазал, ора-
тор!
— К богу полетела! — сострил Мишка.
Я в смущении, но с тайной надеждой осмотрел поленницу
вокруг портрета — ни единой царапинки!
612
— Не беда, — утешал Сережка, — первый раз я тоже в
небеса палил.
Мне было несколько конфузно и даже досадно.
— Ты вот погляди, как я сейчас царю второй глаз выши-
бу,— похвалился Сережка, отходя к нашему «барьеру».
— Сережка — он могёт, — поддержал и Мишка. — Я сам
видел, как он палил, ей-бо!..
Однако и Сережка не сразу попал в цель: первым выстре-
лом он влепил пулю на целую четверть выше головы, вторым
чуть задел ухо и только третьим подставил «синяк» под самый
глаз.
Мы вдоволь поиздевались над «Следопытом». Я выпалил
еще четыре пули, моя «козья ляжка» дала две осечки. Это
уж совсем скверно.
Мишка вихрем слетал к мишени и через минуту торжест-
венно возвестил:
— Есть две дырки на самой морде! Ур-ра-а-а-а!
— В корову попадешь без промаха, — похвалил Сережка,
засовывая свой «бульдог» за пояс, под пальто. — Для начала
хватит. Пошли, ребята.
— Дай и я стрельну! — взмолился Мишка. — Я же стре-
лял. Я же пятый раз хожу. Я же...
Сережка уступил.
Получив «бульдог» в руки, Мишка просиял и принял воин-
ственную позу. Он долго целился и наконец, высунув язык от
напряжения, спустил курок.
Грохот выстрела снова разбудил эхо и гулкими перека-
тами пошел во все стороны.
Козлиными прыжками Мишка подбежал к портрету, бы-
стро осмотрел его и неистово заплясал у поленницы.
— Попал! Попал! Ей-богу, попал!
В самом деле, пуля оторвала верхний уголок портрета.
Радости парнишки не было предела, он прыгал вокруг нас
как угорелый и умолял Сережку дать «пальнуть» еще разо-
чек. Но Сережка решительно отобрал у него револьвер.
— Нельзя. Пуль мало, для фараонов надо оставить.
— Стой! Руки вверх! — загремел вдруг грозный голос, и
пятеро молодых ребят с револьверами в руках окружили нас
со всех сторон. — Кто вы есть такие?
Л4ы еще не успели поднять руки и сообразить, в чем дело,
как появился Петр с маузером в руках:
— Отставить, ребята, свои!
Оказалось, во главе с братом Сережки пришла десятка
из боевой дружины завода «Гужон».
Все дружинники как на подбор, молодые, безусые, весе-
лые, раскрасневшиеся от быстрой ходьбы и мороза.
613
Среди них я узнал и того белобрысого паренька, с кото-
рым Петр дежурил у штаба МК. Сейчас он перебрасывал
свой револьвер с руки на руку, забавляясь им как игрушкой.
— Брось, Тимошка! — крикнул на него Петр. — Готовьте
мишень, ребята!
Несколько дружинников бросились к поленнице.
— И вы часто устраиваете здесь канонаду? — спросил я,
пожимая руку Петрухе. — Ведь может нагрянуть полиция и...
Петр перебил меня:
— Во-первых, теперь полиция так напугана, что вряд ли
осмелится сунуться в такой густой лес и так далеко от го-
рода, во-вторых, мы кое-где оставили патрульных, а в-третьих,
волков бояться — в лес не ходить. Ста-а-а-нови-и-ись!..
Дружинники быстро выстроились в один ряд, плечом к
плечу.
И только теперь я заметил, что вместо Сережкиной ми-
шени у поленницы стояло безобразное чучело казака с на-
гайкой в руке. Очевидно, оно хранилось здесь, в сугробах
снега.
Вначале дружинники стреляли поодиночке, проверяя эф-
фект каждого выстрела, при этом немало шутили и смеялись
над неудачниками, называя их «шляпами» и другими не очень
лестными словами. Ребята были в приподнятом настроении;
по-видимому, никому из них не приходило в голову, что сей-
час они обучаются убивать людей и что любой кусочек свинца
может стоить жизни не только врагу, но и одному или мно-
гим из них. Молодость все преображала, грядущие бои пред-
ставлялись ей в дымке героической романтики, где не было
места ни страданиям, ни смерти. Признаться, мне и самому
было очень весело, и тогда я тоже не думал о таких неприят-
ностях, как смерть и кровь.
Мишка не отходил от старшего брата ни на шаг, следя
за каждым его движением восторженными глазами. Для него
Петр был образцом мужества и геройства. Это тем более
вероятно, что Петр дал ему три раза «стрелить» в казака из
револьвера. Я тоже выпустил еще с десяток пуль, изучая кап-
ризы и дальнобойность «козьей ляжки». Итог получился не
блестящий: с надеждой убить врага можно стрелять на де-
сять— пятнадцать шагов, не больше, а чтобы избежать осе-
чек, следовало бы оттянуть кончик ударника в мастерской
оружейника. Во всяком случае, с таким оружием Следопытом
Соколиным глазом не станешь.
— А теперь пора уходить, Павло, — посоветовал мне
Петр. — Одиночная стрельба кончилась. Мы сделаем ещедва-
гри залпа всей дружиной и тоже разойдемся. Осторожность
никогда не мешает. Захвати с собой Сережку и Мишку.
614
Мишка долго упирался, но достаточно было Петру погро-
зить ему пальцем, чтобы мальчуган покорился и молча по-
брел за нами.
Уходя, я слышал команду Петрухи:
— По царским опричникам, по врагам революции зал-
по-о-ом... пли!
Раздался такой оглушительный, трескучий залп, что ка-
залось, дрогнул лес и посыпались сучья с деревьев.
Мишка подпрыгнул от удовольствия:
— Ух, здорово!
Мы возвращались в город под треск и грохот пальбы. Эхо
подхватывало и умножало залпы. Можно было подумать, что
в чаще леса идет настоящий бой. А там учился стрелять все-
го-навсего десяток молодых рабочих, задумавших свергнуть
вековые твердыни монархии.
НАК УБИВАЛИ ВЕРУ В «ЦАРЯ-БАТЮШКУ»
Сегодня 5 декабря — исторический день. Тогда я, конечно,
не думал об этом, но все же понимал, что в этот день должна
решиться судьба восстания. По предложению большевиков,
Совет рабочих депутатов единодушно постановил 5-го числа
провести на всех предприятиях опрос рабочих: готовы ли они
с оружием в руках выступить на борьбу с царским правитель-
ством, кто «за»?..
Все силы нашей партии были брошены на места. В тече-
ние одного этого дня мы должны были провести сотни собра-
ний и митингов, чтобы выяснить отношение самих рабочих к
немедленному объявлению всеобщей стачки и вооруженного
восстания. Меньшевики и эсеры хоть и не очень охотно, но
все же приняли участие в этой опасной кампании.
Меня послали на Прохоровскую мануфактуру. Там я еще
ни разу не был, но знал, что это самая крупная текстильная
фабрика в Москве. Знал и о том, что наряду с большевиками
значительным влиянием там пользовались эсеры. Как все тек-
стильщики, прохоровцы были крепко связаны с деревней, и
поэтому демагогические речи эсеров о всеспасающей «социа-
лизации» земли и «уравнительном землепользовании» нахо-
дили среди них, особенно среди пожилых рабочих, живой от-
клик.
По дороге на Прохоровку я немало волновался. На фаб-
рике, конечно, будут выступать и главари эсеров, а быть
может и такие, как известный мне оратор с нелепой кличкой
«Солнце». Вспоминая его «либеральное» выступление на жен-
ском собрании, я опасался, что и здесь он моЖет так же
615
«блеснуть» и напутать. Однако на Прохоровке мне пришлосо
столкнуться с гораздо большей опасностью, чем возможная
стычка с эсерами.
День был холодный, хмурый. Временами вихрил ветер,
бросая в лицо колючую снежную пыль.
Укутав уши башлыком и затянувшись ремнем поверх
пальто, я шел по Большой Пресне так быстро, что совсем не
чувствовал холода, а когда добрался до заставы, покрылся
горячей испариной.
А вот и Прохоровка. Корпуса фабрики раскинулись по
склону холма и в его низине, а на самом верху виднелось кра-
сивое двухэтажное здание — дом Прохорова. Таким образом,
рабочие находились здесь под непосредственным наблюде-
нием самого хозяина. Об этом несколько позднее сообщил
мне дядя Максим, старый рабочий Прохоровки.
К воротам фабрики я пришел под вечер. Кроме сторожа,
у калитки стояли двое молодых рабочих с мохнатыми папа-
хами на головах. Я понял, что это дружинники.
— Ты откуда будешь, товарищ? — спросил безусый дру-
жинник, заглянув мне в лицо. — Я что-то не видал тебя.
— От Московского комитета, — ответил я, пожимая дру-
жинникам руки, — агитатор. На митинг пришел.
— О, большевик, значит! — обрадовался тот же паре-
нек.— А то все эсеры да эсеры. Только о земле и разговор...
Айда на кухню. Там уже началось, поди.
Дружинник постарше остался у ворот, а безусый повел
меня к кухне.
— Как тебя звать-то, друг? — спросил я парня.
— Костя Симонов, — олотно отозвался дружинник.
— А как ты думаешь, Костя, бастовать ваша фабрика
будет?
— Обязательно!
— А если с оружием в руках?
— Давно готовы, только сигнала ждем. — И, выхватив
из-за пояса пистолет, Костя повертел им перед моим носом. —
Вот он! На двадцать шагов наповал может ухлопнуть! Вот
только бабья у нас много.
— А чем это плохо?
— Народ несознательный и с детишками связаны, да и
попа боятся, а поп-то у нас черносотенец.
— А ты сам-то партийный?
Костя немного замялся:
— Нет еще... но держу руку большевиков. Здесь ваша
ячейка есть, Иванов у них главный, а он мой друг-приятель.
От Кости я узнал, что на фабрике имеются две боевые
дружины: одна — эсеровская, другая — большевистская. Во-
616
оружены большей частью револьверами разных систем, есть
несколько маузеров. Рабочие, не входящие в дружины, воору-
жаются сами, кто чем может, — самодельными пиками, шаш-
ками, кинжалами, кастетами...
— Говорят, что и бомбочки заготовляют, а кто и где —
неизвестно, — сообщил на ухо Костя. — А вот она и кухня!
Заходи, братуха!
Мы подошли к большому, казарменного вида, зданию.
У дверей толпился народ. Люди входили и выходили. Из две-
рей клубами валил пар.
Прохоровская кухня внутри представляла собой большую
казарму-столовую с Кировым полом и закопченными дере-
вянными стропилами. Она была сплошь заставлена грязными
столами и скамьями и набита рабочими до отказа. Среди
них и в самом деле было много женщин, иные с детьми на
руках.
Когда мы протискались в кухню, Костя обратил мое вни-
мание на группу мужчин, стоявших у выходной двери.
— Черная сотня собирается — быть скандалу...
Ловко работая локтями, Костя провел меня к столу пре-
зидиума, за которым сидели двое мужчин и одна женщина.
Председательствовал мужчина. Под рукой у него стояла боль-
шая медная кружка, заменявшая колокольчик. Призывая к
порядку, председатель барабанил по кружке железной па-
лочкой.
— Это товарищ Медведь, — сообщил мне на ухо Костя,—
эсер, понятно, а рядом Иванов — наш партийный организатор.
Медведь выглядел довольно простодушным рабочим лег
под тридцать, с кудлатой головой и увесистыми кулаками,
лежавшими на столе. Палочку он держал в правой руке на-
готове. Товарищ Иванов — рабочий-текстильщик, русый, се-
роглазый, с волосами, подстриженными под гребенку. Обло-
котившись грудью о стол, он спокойно поглядывал по сто-
ронам.
Справа и слева от стола стояли два красных знамени. На
одном была надпись: «В борьбе обретешь ты право свое!» —
лозунг эсеров. На втором знамени белой краской было напи-
сано: «Долой самодержавие! Да здравствует социал-демо-
кратическая республика!»
Мы встали у второго знамени.
— Это я расписал так, — похвастался Костя. — Товарищ
Иванов сказал, что все правильно.
Я не стал спорить. Вдруг меня кто-то толкнул в плечо.
Я оглянулся. За моей спиной стоял дядя Максим.
— Говорить будешь?—спросил он, кивнув головой в сто-
рону трибуны.
617
— Для того и пришел, — ответил я, пожимая его шерша-
вую руку.
— Ну, давай бог, — усмехнулся дядя Максим. — Смотри
не сорвись. Здесь тебе не домашняя прислуга...
Признаться, такое предупреждение заставило меня под-
тянуться.
А митинг уже был в разгаре. По соседству со столом пре-
зидиума на опрокинутом ящике, заменявшем трибуну, спи-
ной ко мне стоял какой-то неказистый рабочий в потрепанном
полушубке и в заячьей шапке, съехавшей на затылок. Гово-
рил он жиденьким голосом, часто вытирая рукавом пот с
лица. Его все слушали внимательно, снисходительно улы-
баясь, изредка подавая реплики с мест.
— Я, землячки, как говорится, не того... не против тоись.
Вы говорите, долой «его»? Ладно. Пусть будет долой. Я тоже
слыхал, что он вроде как басурманом стал...
Женщины зашумели:
-— Но, но, ты не очень расходись!
-— Не смей царя трогать!
Отмахнувшись от них, как от назойливых мух, он про-
должал:
— Я, как говорится, язви тя, на все согласен. А как ка-
сательно заработка? Будет прибавка ай нет... ежели, ска-
жем, революция?
Со всех сторон посыпались реплики:
— Будет, Парфеныч!
— Беспременно будет.
— Республика — она за рабочих, Парфеныч, и за мужи-
ков тоже.
— Ладно, пусть будет республика! — согласился Парфе-
ныч, снова смахнув рукавом пот с лица. — Я, как говорится,
не против. А земля как? У меня в деревне свой домишко есть.
Домишко, знамо дело, плевый, а все ж таки хозяйство.
— А земли как раз на могилку?
— Об этом и речь. Мою землю, землячки, одним задом
накрыть можно. Сел — и нет земли!
Дружный хохот прокатился по кухне.
Ба-а, знакомая фраза! Да это тот самый задиристый
мужичонка, которого я видел с верхней полки вагона по до-
роге в Москву. Только кума не видать.
— Уговор лучше денег, землячки, — продолжал разошед-
шийся Парфеныч. — Главное — чтоб прирезка земли была. За
нее, матушку, и подраться можно, и «долой» кричать. Могу
даже в дружинники записаться, коли на то пошло!
Парфеныча проводили с ящика-трибуны дружными кри-
ками и аплодисментами. Не хлопал и сердито хмурился толь-
CIS
ко один высокий чернобородый мужчина, стоявший перед
самой трибуной.
Костя живо подскочил к председателю и что-то шеппул
ему на ухо. Тот повернулся ко мне:
— Давай говори, товарищ! Надо о сгачке.
Я уже шагнул было к ящику, но тут, не спрашивая раз-
решения председателя, на ящик вскочил чернобородый муж-
чина и сраз^ заговорил бурно, яростно, словно сорвавшись
с цепи:
— Кого вы слушаете, братцы? Чего рот разинули, бабы?
Вам говорят — долой царя, помазанника божия долой, а вы
хлопаете? А вы знаете, кто на его место сядет? Вы знаете,
что это за республика такая? — Чернобородый бешено ткнул
пальцем в сторону нашего знамени. — Вот она, полюбуйтесь!
Социал-демократическая называется!
Председатель попытался остановить самочинного оратора,
но работницы дружно зашумели:
— Дайте говорить!
— Не затыкайте рот!
— Пусть говорит!
— Свобода!
— Ага-а-а, боитесь правды! — подхватил чернобородый. —
А я скажу! Ваша республика — царя долой! Бога долой! По-
пов долой! Вот ваша республика! Слухайте, бабы, как только
придет республика, все церкви закроют, алтари ограбят, на-
ших детей оставят некрещеными, всех баб и девок сделают
общими! А вы, дуры, «долой царя» орете, безбожникам хло-
паете. ..
В сильнейшем гневе Костя сунул руку за пазуху и про-
шипел мне на ухо:
—- Хочешь, я ему пулю в рот всажу? Это наш мастер, чер-
носотенец. Ох, и вредный, черт!
— Нет, друг, воздержись пока!
Между тем черносотенец все больше овладевал вниманием
собравшихся, особенно женщин. Всю силу своего дикого крас-
норечия он обрушил на врагов царя и бога, на революционе-
ров, на республику, на студентов, на чужих людей, которые
якобы баламутят рабочих.
С каждой секундой атмосфера накалялась. Слушатели все
теснее сдвигались у трибуны-ящика. Казалось, вот-вот бро-
сятся на наши знамена, на сидящих за столом, на дружинни-
ков. Наконец женщины разразились неистовыми криками:
— Долой республику!
— Вон безбожников!
— Уберите флаг!
— Не хотим республику!
619
Часть рабочих и дружинники плотной стеной окружили
знамена и стол президиума. Шум и крики заглушили голос
оратора и звон медной кружки, по которой изо всех сил ба-
рабанил палочкой председатель, призывая к порядку.
Исчерпав весь запас слов, чернобородый крикнул:
— Постоим, братцы, за веру христианскую! — и спрыг-
нул с ящика.
Я не стал дожидаться, когда уляжется буря, и тотчас
вскочил на ящик.
Костя и еще трое дружинников встали передо мной, от-
теснив чернобородого. Он остановился поблизости от три-
буны.
Меня никто еще не видал здесь и, следовательно, не мог
знать, на чьей стороне окажется этот новый оратор.
Я не торопился принять наглый вызов черносотенца и на-
рочито спокойным, тихим голосом заговорил о чем-то нейт-
ральном, не задевая ни царя, ни религии.
Задние ряды слушателей зашикали на передних:
— Тише вы, там!
— Не слышно!
— Давай громче, оратель, чего тянешь!
Председатель грохнул кружкой о стол.
Взбудораженные работницы постепенно замолкали, в кух-
не стало тише. Однако мое положение было не из легких,
Я знал, что большинство пожилых рабочих и особенно жен-
щины люди религиозные и, конечно, одной речью их не
удастся переубедить и рассеять поповский дурман. Поэтому
я уклонился от прямого спора о боге, но решительно опроверг
глупую клевету черносотенца насчет предстоящего ограбле-
ния алтарей, закрытия храмов, крещения детей верующих и
прочую чепуху.
Это внесло некоторое успокоение в ряды женщин, но за-
метно взволновало черносотенцев. Они попробовали пошу-
меть, рабочие резко осадили их. Чернобородый рванулся было
к трибуне, но Костя решительно преградил ему дорогу:
— Цыть ты, черная душа!
Тот отпрянул назад, лишь погрозив ему кулаком.
Я стал рассказывать о том, как тяжко жить на Руси ра-
бочему человеку, как обнищала деревенская беднота, как
пируют и веселятся за наш счет богатые, как издеваются над
народом власть имущие...
— Но ведь и мы, рабочие люди, хотим свободы и сча-
стья, хотим лучшей жизни для себя и для детей своих. А где
эта жизнь? У кого искать защиты против гнета и насилия?
Кто нам поможет добиться лучшей доли?. Конечно, царь!
620
У него вся власть и сила. Он — отец народа, помазанник бо-
жий, он добрый и милостивый...
По собранию прошел гул. На лицах дружинников появи-
лась растерянность. Чернобородый удивленно выкатил глаза.
Женщины придвинулись ближе к ящику-трибуне.
Я продолжал:
— Так думал о царе русский народ, так думали и петер-
бургские рабочие до Девятого января. Что же случилось в
этот страшный день? ..
Дальше я рассказал о том, как петербургские рабочие
во главе с попом, с иконами и царскими портретами в руках
шли к царю с жалобой на хозяев и министров, с мольбой об
улучшении их тяжкой доли. Нарядившись в праздничные
одежды, они шли с малыми детьми и женами, с отцами и де-
дами, шли с глубокой верой в справедливость и милосердие
«царя-батюшки».
— О чем же они хотели просить государя? — Вместо от-
вета я вынул из кармана отпечатанную в виде листовки пе-
тицию петербургских рабочих к царю и начал читать...
И с каждой минутой в кухне становилось все тише, на-
пряженнее. Мужчины слушали молча, глядя в пол, мрачно
нахмурившись. На глазах у женщин блестели слезы. Слыша-
лись глухие вздохи, похожие на стоны. Казалось, не хватало
воздуха. Черносотенцы тоже притихли, насторожились, тре-
вожно переглядывались.
Но особенно потрясли слушателей последние строки из
петиции:
— «Мы здесь, многие тысячи, как и весь русский народ,
не имеем никаких человеческих прав. Благодаря твоим чи-
новникам мы стали «рабами»... Государь! Не откажи в по-
мощи твоему народу! Разрушь стену между тобой и твоим
народом. Повели и поклянись, чтобы исполнились наши
просьбы, и ты сделаешь Россию счастливой; если нет, тогда
мы готовы умереть тут же. У нас только два пути: свобода и
счастье или могила...»
Послышались всхлипывания женщин. Чей-то голос тяжко
простонал:
— Ох, могила и есть...
А когда я рассказал о том, как встретил «милостивый
царь» своих верных подданных, как навстречу мирной толпе
загремели залпы, как драгуны и казаки рубили саблями без-
оружных рабочих, детей и женщин, я почувствовал, что всем
стало трудно дышать и что я сам вот-вот задохнусь от него-
дования и ярости, если не кончу сию же минуту.
Рассказ оборвался...
621
На секунду воцарилось гробовое молчание. И вдруг не-
истовые крики:
— Долой царя!
— Вон черную сотню! Гони их!
— Давай республику!
И те же работницы, которые час тому назад кричали: «До-
лой республику!», толпой ринулись к нашему знамени и под-
няли его высоко над головами.
Мы поняли, что теперь уже не надо делать особого до-
клада с призывом к всеобщей стачке и вооруженному восста-
нию.
Коротко разъяснив суть дела, товарищ Иванов предложил
поставить на голосование резолюцию, в которой было ска-
зано, что рабочие Прохоровской мануфактуры по первому
зову Совета рабочих депутатов готовы объявить забастовку
и с оружием в руках выступить на борьбу с самодержавием.
Резолюция была принята единодушно, с горячим энтузи-
азмом.
— Только дайте оружие! — посыпалось с разных сто-
рон.— Мало оружия! Оружие, оружие дайте!..
Кроме Медведя, никаких «ораторов» от эсеров не было,
не явились и меньшевики. А сам Медведь с явным удоволь-
ствием поддержал нашу резолюцию.
Уходя с митинга, я пробовал осмыслить происшедшее.
Да, сегодня мы были свидетелями того, как простой рассказ
о кровавых событиях 9 января убивал веру народа в «мило-
стивого царя-батюшку».
ПРАВДОЛЮБЕЦ
Когда я вышел с фабрики, был уже вечер. Небо немного
прояснилось, но ночная тьма быстро сгущалась, опускаясь на
город. Ветер все так же хлестал порывами. За ворота меня
провожали трое дружинников и, конечно, Костя. Я очень
спешил попасть на общегородскую конференцию большеви-
ков, которая должна была состояться в Фидлеровском учи-
лище сегодня же ночью, и стал прощаться с ребятами.
Дружинники запротестовали.
— Нет, мы проводим тебя до Зоологического сада,— ре-
шительно объявил Костя. — Видишь, уже темно становится.
— Ну так что? — недоумевал я.
— А то, что наш мастер куда-то исчез. Ведь он главарь
черносотенцев.
— А мне какое до него дело?
— С ним вместе ушли еще двое известных хулиганов.
622
Я все-таки не понимал, к чему клонят ребята.
— За тебя опасаемся, оратор, — разъяснил высокий, пле-
чистый дружинник, показывая браунинг. — Могут подстре-
лить из-за угла. Пошли, товарищи!
Но в этот момент ко мне подошел задиристый мужичонка,
выступавший на митинге:
— Погоди, оратор, слово есть.
Мы остановились.
— Скажи, землячок, откуль ты явился — от партии ка-
кой, ай сам от себя?
Я охотно объяснил.
— Стало быть, ты не есерь, а большак? Краем уха слы-
хал о вас, а по-настоящему не знаю, что к чему. И большая
ваша партия?
— Большая.
— Больше есеров?
— Больше всех.
— Ишь ты... А как она, ваша партия, касательно земли
полагает?
— Программа нашей партии... — начал было я пояс-
нять
— .Программа мужику ни к чему, — перебил меня Пар-
феныч.— Ты скажи, что мы, тоись крестьяне, должны делать,
когда вы тут бунтовать зачнете, — сидеть сложа руки ай бар
глушить?
— Сидеть сложа руки наша партия не советует. Надо со-
бираться всем миром, выбирать крестьянские комитеты и
захватывать у помещиков землю...
— Вот это дело! — воскликнул Парфеныч. — Я и сам так
думал, а есерь говорит: надо учредительную ждать, она, Мол,
соберется и закон напишет, кому и сколько... Ну, благодар-
ствуй, большак! Хороший совет хорошо и слухать.
Парфеныч крепко потряс мои руки.
— Вы, значит, тут громыхнете, а мы там подмогнем!
С нами бог, еж те в бок!
Парфеныч ушел, и мы тронулись в путь.
— Постойте, хлопцы, и я с вами!—догнал нас дядя Мак-
сим. — Нам с Павлухой по дороге.
Высокий дружинник, как видно начальник тройки, вышел
вперед, двое ребят пошли слева и справа от нас с дядей Мак-
симом, а Костя замыкал шествие.
К этим ребятам я присмотрелся еще на митинге. Все чет-
веро такие же молодые, как и дружинники с завода «Гужон».
Только начальник казался старше. Худой, подтянутый, с мох-
натой папахой, сдвинутой на затылок, он смело шагал впе-
реди нас.
623
Признаться, я и сам был не прочь обзавестись такой
грозной шапкой. И откуда они достают их?..
Опасения ребят казались мне неосновательными. Однако
на всякий случай и я нащупал ручку револьвера.
Мы шли какими-то переулками по обочине мостовой.
Дружинники настороженно вглядывались в темноту. Вокруг
все было спокойно и тихо. Люди встречались редко, пооди-
ночке. При встрече с нами некоторые шарахались в стороны,
вызывая смех дружинников. А я уже начал подтрунивать над
своим конвоем и уговаривать их вернуться на фабрику:
— Право же, вы зря взбаламутились, ребята, нас теперь
двое, и мы прекрасно дойдем без охраны.
— Тсс! Тихо, товарищи! — предостерег вдруг Костя, на-
гоняя нас. — Давай к стенке!
Мы прижались к воротам ближайшего дома.
— Что случилось? — спросил начальник тройки шепотом.
— Я слышал шаги по снегу, и что-то треснуло на той сто-
роне,— доложил Костя.
Все притихли. Прислушались. Ни звука. Только шумел
ветер, и где-то очень далеко прозвучал одинокий выстрел. Но
тишина казалась уже коварной, таившей незримую опасность.
Две-три минуты прошли в молчании.
Я еще раз предложил ребятам вернуться.
— Выведите нас только на Большую Пресню, а там уж...
— Идите, хлопцы, по домам, — поддержал меня дядя Ма-
ксим.— Здесь я каждый уголок знаю.
— А я вам говорю, что слышал шаги совсем близко,—
запротестовал Костя.
— Приготовьтесь, ребята, и за мной!—скомандовал на-
чальник тройки. — Идти в том же порядке, но ближе к сте-
нам, да не кучей, поодиночке.
Все вынули револьверы и взвели курки. Я тоже вытащил
из кармана свою «козью ляжку», которая блестела даже в
темноте.
Стараясь не шуметь и мягче ступать по снегу, мы двину-
лись за командиром.
Вскоре впереди нас какая-то черная тень перебежала до-
рогу и мгновенно исчезла — не то пригнувшийся к земле че-
ловек, не то большая собака.
Дружинники насторожились еще больше и, крадучись
вдоль тротуара, ускорили шаг.
Тр-рах-тах-тах! — внезапно загремели выстрелы с проти-
воположной стороны переулка.
Пули просвистели мимо наших ушей, в довольно неприят-
ной близости. Дружинники моментально открыли пальбу в
направлении предательских выстрелов. Я тоже сделал под-
624
ряд три выстрела и еще раз убедился, что мой револьвер дает
осечки.
На наш огонь ответа не последовало. Мы двинулись
дальше.
А вот и Большая Пресня. Это широкая улица с неболь-
шими, преимущественно двухэтажными, домами, освещенная
керосиновыми фонарями.
Дружинники довели нас до Зоологического сада, и только
здесь мы распрощались.
Начальник тройки не преминул напомнить:
— А ты возражал, товарищ! Без нас они бы обязательно
тебя ухлопали. Их главарь такая гадюка!.. Ну, попадись он
мне! Я ему покажу, как стрелять в наших из-за угла!
Прохоровцы ушли, а мы вдвоем двинулись дальше.
Дядя Максим заговорил первым:
— Я тоже слухал тебя, Павлуха.
— И как вам показалось, папаша? — живо спросил я, опа-
саясь суровой критики старика.
— Ничего, все разумно. Хорошо. И баб угомонил. А вот
насчет бога ничего не сказал, — струхнул, значит.
Я попытался разъяснить старику, что так, с маху, за один
раз, вышибить суеверие, которое укоренялось в народе ве-
ками, нельзя.
— Слепую веру в чертей и бога нам вколачивают с дет-
ства. Я сам лет до пятнадцати верил каждому слову батюшки
и священного писания.
— А теперь?
— Теперь мои глаза открылись, и я понял, что церковь и
религия — самое страшное орудие угнетения народа в руках
господ и власть имущих.
Старик вздохнул:
— Так, та-а-ак... Стало быть, и ты безбожник, как мой
Петруха? Чудно получается: дело вы делаете божеское, за
народ и правду боретесь, а люди верующие безбожные дела
творят, бедный народ грабят, хороших людей убивают. Не-
постижимо. ..
Старик задумался и долго шагал молча, глядя себе под
ноги. И только когда мы стали приближаться к Оружейному
переулку, он поднял голову и глянул в мутное небо.
— Ох-ох-хо, думаю я так-то, думаю — аж голова кругом.
Вся наша жисть с рельсов сошда, а куда она заворачивает —
одному богу известно. Вот говорят, где правда, там и бог,
а на деле получается шиворот-навыворот...
Дядя Максим на секунду остановился, махнул мне рукой
и медленно побрел к дому,
21 П. Бляхин
625
Этот старый рабочий, по-видимому, принадлежал к тем
«богоборцам» и «правдолюбцам», которые нередко встре-
чаются среди русских крестьян. Неграмотные, опутанные
суевериями, они упорно пытаются «своим умом» разгадать
тайны бытия, найти «праведную» дорожку к лучшей жизни
на земле и на небе. Их поражают жизненные противоречия,
жестокая борьба «добра и зла», богатых и бедных, слабых и
сильных. Не понимая социальных основ классовой борьбы и
законов общественного развития, в поисках «правды, спра-
ведливости» они обращают свои взоры к небу и там пытаются
найти разрешение загадок земной жизни.
Проводив взглядом старика и пожелав ему спокойной
ночи, я быстро зашагал к цели.
КОНФЕРЕНЦИЯ БОЛЬШЕВИКОВ
В эту ночь все казалось мне особенным и неповторимым»
Московский пролетариат сказал свое слово о стачке и вос-
стании. Но я знал решение рабочих только одной фабрики,
а что сказали все остальные? Об этом я узнаю лишь на пар-
тийной конференции, где будут представители всех предприя-
тий Москвы. Я боялся опоздать и очень спешил.
Как хорошо, что ветер бьет в спину, что снег хлещет по
щекам, охлаждая горячую кровь! Улицы пустынны, а по кры-
шам домов черными призраками бегут тени, и все кажется
тревожным. Ущербный месяц то нырял в тучи, на мгновение
накрывая город густой тьмой, то вылетал на простор чистого
неба и щедро разбрасывал по снегу сверкающую ро^Рыпь
бисера...
Приближаясь к реальному училищу Фидлера, где соби-
ралась конференция, я должен был замедлить бег и хоть не-
много успокоиться. Конференция должна сегодня решить —
быть или не быть восстанию. Больше того — она должна на-
метить день и час начала стачки, если большинство москов-
ских пролетариев высказалось «за»...
Как же не волноваться? А что, если это большинство ска-
жет: «Нет, мы к восстанию не готовы, у нас мало оружия,
мало боевых дружин»? Как тогда решит конференция?
У дверей училища я встретился с начальником боевой
дружины, охранявшей вход на конференцию. Это был Петр.
Он привел сюда всю свою десятку, вооруженную браунингами
и маузерами.
— На всякий случай, — сказал он. — Черная сотня гото-
вится дать нам бой завтра, в «царский день», но может слу-
читься, и сегодня...
626
— Ты думаешь, охранка уже проведала о нашей конфе-
ренции?— в тревоге спросил я,
— Всяко может быть. Шпики шныряют, поди, по всему
городу. А впрочем, теперь им не до нас..«
— Чем же они так заняты?
— Усмиряют Ростовский полк, казаки, драгуны и поли-
ция— все туда стянуты. Ну, иди, а то опоздаешь к началу.
Большой зал училища был полон до отказа. Было душно
и жарко. От табачного дыма ело глаза. У потолка висел си-
зым туман. Я встал у стены.
За столом сидели члены МК. Среди них я узнал Зем-
лячку, Южина, Марата. А справа от стола неожиданно уви-
дел Веру Сергеевну. Радостно забилось сердце. Мы не встре-
чались с ней с тех пор, как я побывал у нее на квартире. Ря-
дом с ней сидела, кажется, Арманд.
Выступал председатель конференции Марат. Вера Серге-
евна внимательно слушала его и что-то записывала в малень-
кий блокнотик. Она казалась очень взволнованной. Но, осмо-
тревшись вокруг, я почувствовал, что взволнованы все. У всех
настороженные, хмурые лица, тревожные взгляды, напряжен-
ное внимание к каждому слову оратора. И тишина, тишина
особенная, угрожающая. Все понимали, что сегодня каждый
из нас несет великую ответственность. Именно об этой ответ-
ственности и говорил Марат, отмечая историческое значение
конференции, призывая к трезвому и всестороннему обсужде-
нию вопроса. Чтобы не оказывать морального давления на
рабочих делегатов, члены комитета решили выступать лишь
в конце собрания, агитаторы не должны были участвовать
в голосовании.
Первыми стали выступать представители с мест. По вы-
зову районных организаторов они один за другим поднима-
лись на маленькое возвышение у стола президиума и просто
сообщали о результатах голосования на своих предприятиях
и о принятых резолюциях. От себя говорили коротко, сильно,
как говорят люди, для которых вопрос уже ясен и беспово-
ротно решен.
— Наш завод готов хоть завтра бросить работу и взяться
за оружие, — сказал представитель металлургического завода
«Гужон». — Рабочие недовольны, что мы все еще медлим, что
Совет рабочих депутатов чего-то ждет, а наши враги дей-
ствуют— волнения в московском гарнизоне подавляются, Пе-
тербургский совет арестован, казаки свирепствуют. Надо ре-
шать немедленно, решать сейчас же! Да здравствует воору-
женное восстание!
Вот и вся речь.
21
627
На миг грохнули аплодисменты, но тотчас оборвались.
Все почувствовали, что теперь это не нужно, атмосфера и без
того накалена, а решать надо с холодной головой.
Так же коротко и почти в тех же выражениях говорили
представители огромного большинства заводов и фабрик. На
всех рабочих митингах и собраниях резолюции об объявле-
нии стачки и восстания принимались единодушно.
Представитель самой большой московской типографии
Сытина сообщил о решении общего собрания рабочих и про-
читал их письмо солдатам Таврического полка с призывом
присоединиться к восстанию. Последние строки этого посла-
ния прозвучали как-то особенно трогательно и вдохновляюще:
«Остаемся всегда готовые за свободу положить жизнь свою».
Выступления рабочих делегатов показали, что московский
пролетариат готов к бою, что терпение народа иссякло и те-
перь уже нет такой силы, которая могла бы остановить дви-
жение, предотвратить взрыв.
— Хватит разговаривать, товарищи! — воскликнул по-
следний из делегатов. — Пора действовать!
Гул одобрения прокатился по залу:
— Хватит!..
Тогда председатель предоставил слово военному органи-
затору комитета товарищу Андрею (Васильеву).
Собрание насторожилось. Все понимали, что без актив-
ной поддержки армии восстание обречено на поражение, что
единоборство пистолетов с пушками и пулеметами не может
привести к победе.
Товарищ Андрей подробно рассказал о последних собы-
тиях в московском гарнизоне и о настроениях среди солдат.
В ноябре волнения охватили почти все воинские части, распо-
ложенные в Москве. Начались колебания даже среди каза-
чества— самой верной опоры самодержавия. Можно на-
деяться, что армия поддержит восстание и, во всяком случае,
солдаты не станут стрелять в своих братьев рабочих.
26 ноября происходили волнения в саперных батальонах
и в третьем батальоне Троице-Сергиевского полка. Вопреки
воинской дисциплине, солдаты провели ряд собраний и
предъявили требования начальству: немедленно освободить
солдата, арестованного за политическую агитацию, отпустить
по домам запасных, выдать каждому по пятьдесят рублей
и комплект обмундирования.
На следующий день поднялся Ростовский полк. Солдаты
прогнали своих офицеров, захватили пулеметы и винтовки,
избрали солдатский комитет. А когда явился к ним сам
командующий дивизией, солдаты отказались с ним разгова-
ривать и не пустили его в казармы. Это был настоящий рево-
628
люционный акт, за которым могло последовать и солдатское
восстание. Вслед за Ростовским начались волнения в Сам-
гинском, Астраханском, Перновском и Екатеринославском
полках.
— В эти критические дни, — говорил Андрен, — три чет-
верти войск московского гарнизона могли бы с оружием в
руках примкнуть к народу, если бы Совет рабочих депутатов
объявил стачку и восстание дней пять-шесть тому назад, а
теперь...—докладчик запнулся и развел руками.
По собранию как бы пробежал холодный ветер; все дви-
нулись вперед и застыли в ожидании... Я невольно сдавил
пальцами плечо сидевшего передо мною товарища, а он даже
не почувствовал этого, не оглянулся — так был сам поражен
словами Андрея.
— Мы пробовали использовать момент, — продолжал до-
кладчик,— и в три дня организовали Совет солдатских депу-
татов, который мог бы возглавить восстание в гарнизоне, и
все-таки опоздали: третьего декабря, когда было созвано
первое заседание солдатского Совета, в большинстве полков
волнения были уже подавлены, солдаты обезоружены и за-
перты в казармах, а четвертого, то есть вчера вечером, сло-
жил оружие и самый революционный — Ростовский полк.
Таково положение сегодня...
Я был потрясен и разочарован. Мне показалось, будто
поколебались и делегаты с мест, которые так страстно тре-
бовали скорейшего объявления стачки и восстания.
В заключение Андрей еще раз подтвердил, что настроение
солдат боевое и что, во всяком случае, стрелять в народ они
не будут.
Но тут выступил член комитета товарищ Южин. Напо-
мнив о наступлении реакции по всей России, он сказал, что
сейчас перед нами только два пути — или без борьбы сми-
риться и потерять все завоевания революции, или немедленно
поднять оружие и ринуться в бой с надеждой победить и
свергнуть самодержавие.
— А что думает Центральный Комитет? — неожиданно
раздался голос с места.
— Что говорит Ленин? — послышались вопросы с разных
сторон из зала.
— Скажите, как советует Ленин!
На вопросы отвечал незнакомый мне товарищ из прези-
диума. Кажется, это был представитель ЦК товарищ Любич
(Саммер).
— Владимир Ильич не раз уже писал и говорил, что в
царской России только силой оружия можно свергнуть само-
державие, что только революционная диктатура пролета-
629
риата и беднейшего крестьянства расчистит путь к свободе,
к социализму. Я думаю, что настал момент, когда надо
браться за оружие, — или восстание вспыхнет стихийно и
окажется без руководства партии...
Собрание снова воспрянуло духом.
— Голосуйте! Голосуйте резолюцию! — пронеслось по
залу.
К столу президиума подскочила женщина и надрывным
голосом крикнула в зал:
— Товарищи! Что вы делаете, товарищи? Одумайтесь!
У нас мало оружия. Нас не поддержит армия. Где это ви-
дано, чтобы с голыми руками выступать против пушек и пу-
леметов? Голосуйте против, товарищи!..
На мгновение зал затих, словно люди перестали дышать.
Потом грозный гул заглушил голос женщины.
Но вдруг все обратили внимание, что через зал энергично
пробивается какой-то человек в форме железнодорожника.
Это оказался представитель Всероссийской конференции
железнодорожников, происходившей в эти дни в Москве.
Попросив слова у председателя, он сообщил собранию, что
всего полчаса назад конференция единодушно приняла ре-
шение поддержать всеобщую забастовку и вооруженное вос-
стание московского пролетариата.
Все вскочили с мест, требуя немедленного голосования.
Резолюция о всеобщей стачке и вооруженном восстании
принималась с таким воодушевлением, что даже делегатка,
призывавшая голосовать против, опять вскочила на возвы-
шение и демонстративно подняла руку с красным биле-
том «за».
И, вопреки всякой конспирации, конференция большеви-
ков закончилась вдохновенным пением «Марсельезы»:
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног...
ЧТО БУДЕТ ЗАВТРА?
Из училища мы вышли вместе с Верой Сергеевной. Было
уже поздно. Ветер улегся. Небо очистилось от туч. Луна
щедро обливала светом пустынные улицы.
Вера Сергеевна взяла меня под руку.
— Как холодно сегодня! Ты меня проводишь немножко?
Провожу ли я?! Да я готов идти с ней хоть на край
света! Вот так, плечом к плечу, в ногу. Впервые за все время
нашего знакомства Вера Сергеевна шла, со мной под руку,
G30
как с настоящим мужчиной, и я чувствовал себя на седьмом
небе.
Ничего подобного я, конечно, не сказал ей, промычав в
ответ нечто вроде «угу». Впрочем, сейчас все мои мысли и
чувства были заняты тем, что я видел и слышал на конфе-
ренции, а в ушах все еще звенели грозные звуки «Мар-
сельезы»: «Вставай, поднимайся...»
Не успели мы пройти и десяти шагов, как я стал осаж-
дать Веру Сергеевну вопросами:
— Вы знаете, о чем я хочу вас спросить?..
В эту минуту я не смотрел на нее, но знал, что она улы-
бается, вспоминая наши былые встречи, которые неизменно
начинались и кончались моими вопросами, порой наивными,
часто неожиданными.
Я угадал. Вера Сергеевна, улыбаясь, заглянхла мне в
лицо и тотчас ответила:
— Знаю. Ты хотел спросить: если седьмого декабря в две-
надцать часов дня будет объявлена забастовка, то в котором
часу начнется вооруженное восстание? Так ведь?
— Нет, я не о том... Меня смутило выступление военного
организатора. Кажется, он совсем не уверен, что армия пе-
рейдет на сторону народа?
— По-видимому, так.
— Что ж тогда будет?
— Будет стачка и восстание.
— А победа?
— Добьемся и победы, если будем драться беззаветно,
смело, отчаянно, как призывает Ленин.
— Тогда мы обязательно победим, — решил я, глянув на
свою спутницу. При лунном свете ее лицо казалось бледным,
почти белым, как бумага.
— Без уверенности в победе нельзя начинать бой..,
— А если...
Локоть Веры Сергеевны дрогнул.
— Перед началом сражения никаких «если» не должно
быть ни в мыслях, ни в сердце.
Я радостно отозвался:
— Хорошо!
Она еще раз с силой повторила:
— Не должно быть!
И мне показалось (быть может, только показалось?), что
этим восклицанием она хотела заглушить нотку сомнения в
самой себе.
— Жаль только, что у нас мало оружия и так слабы
связи с армией.
631
— А бомбы? Я слышал, что мы их наготовили немало.
Эх, как бы мне хотелось заняться этим делом!
— Я уже говорила: твое дело пока — слово. А начинять
бомбы надо уметь, знать кое-что из химии, поработать в ла-
боратории. Я бы с удовольствием взяла тебя в помощники,
но теперь уже поздно, пора действовать.
Для меня это было так неожиданно, что я на секунду
остановился.
— Значит, вы? ..
— Тсс! Тихо! Мы на улице.
До Бронной, где жила Вера Сергеевна, было еще далеко.
Признаться, меня это радовало. Дакая дивная ночь сегодня!
Какая глазастая эта луна! Даже мороз, заставлявший Веру
Сергеевну крепче прижиматься к моему плечу, только усили-
вал радость. Нет, я совсем не чувствовал холода. Немножко
стыли концы пальцев на руках — скверные варежки! Хорошо,
что руки Веры Сергеевны в котиковой муфте и ей тепло.
А как странно тихо на улицах, будто все притаилось и
ждет чего-то... Только один раз мы встретили конный
разъезд драгун, — он куда-то спешил и не обратил на нас
никакого внимания. Полицейские посты мы старались обхо-
дить сторонкой.
Мои мысли и чувства переплетались. Через день стачка,
потом восстание, свист пуль, взрывы бомб, смерть и кровь,
а пока я иду с Верой Сергеевной, и чувствую себя сча-
стливым, и свято верю в грядущую победу. Никаких со-
мнений!
Когда мы добрались до Страстной площади, посыпал
легкий снежок, постепенно усиливаясь и заволакивая даль
молочно-белым туманом. Луна потускнела.
— У тебя, наверное, закоченели руки? — сказала вдруг
Вера Сергеевна. — Давай одну в мою муфту. Согреешь —
потом другую...
— Нет, нет! Мне даже жарко, а варежки у меня шер-
стяные.
По правде говоря, я просто не смел положить свою руку
рядом с ее рукой. II пусть не думает, что я еще ребенок и
боюсь мороза. В то же мгновение я почему-то вспомнил
нашу сказочную поездку из села Селитренного в деревню
Выселки. Вот так же сыпал снежок, так же заволакивалось
небо белесой мглой и так же было холодно. Вера Сергеевна
сидела в санях в огромной дядиной шубе, а я расположился
рядом с ней в своем неуклюжем деревенском полушубке, в
широконосых, губастых сапогах. Боялся шелохнуться, чтобы
как-нибудь не ушибить ее, не потревожить и чтобы не ока-
залось все это сном.
632
И вдруг она обернулась ко мне лицом: «Становится хо-
лодно, голубчик, придвинь-ка сюда ноги поближе, а я по-
теснюсь».
И тут случилось чудо: своими руками, которые казались
мне такими нежными и маленькими, она заботливо укутала
мои огромные сапожищи полой дядиной шубы. Так могла
сделать только мать, которую я потерял в раннем детстве, и
с. тех пор не видал никакой ласки. Вероятно, именно с этой
минуты я и был покорен навек этой непонятной для меня
девушкой.
Вот и сейчас, когда Вера Сергеевна предложила мне по-
греть руки в ее муфте, я был растроган так же, как четыре
года тому назад, и все стало на свое место: она — мать,
а я — ее любимый первенец, которого она воспитала и вы-
вела под солнце. И мой странный трепет и душевная сумя-
тица вдруг улеглись. «Так-то лучше, рыжий, светлее и чище».
Когда мы пересекли Тверскую улицу, чтобы выйти на
Бронную, я показал Вере Сергеевне в сторону губернатор-
ского дома:
— Хотел бы я поглядеть, что там у них сейчас проис-
ходит!
— Нетрудно догадаться. Они, наверное, тоже заседают,
готовятся к бою с нами, — спокойно ответила Вера Сергеевна.
— Неужто и губернатор уже все знает?
— Как же не знать, если мы целый день на всех пред-
приятиях открыто призывали рабочих к восстанию? Не сле-
дует считать врага глупее, чем он есть, дорогой мой. А Дуба-
сов, к твоему сведению, кончил морскую академию, известен
как просвещенный палач и каратель мужиков и, надо пола-
гать, принимает все меры к подавлению «бунта».
— Вера Сергеевна, — вдруг вспомнил я, — а ведь завтра
шестое декабря...
— Так что же?
— Тезоименитство его императорского величества, «цар-
ский день»! Дубасов не попытается использовать его?
— Иначе и быть не может! «Царский день» всегда был
поводом для «патриотических» манифестаций и погромов,
а накануне восстания тем паче. Как же упустить такой слу-
чай? Московский комитет, конечно, знает об этом, можешь
не беспокоиться.
Мы простились, не доходя нескольких кварталов до квар-
тиры Веры Сергеевны. Она тепло пожала мне обе руки и
поцеловала в лоб.
— Ну, иди домой, голубчик. Теперь ко мне заходить не
следует. По крайней мере до начала стачки. Будь осторо-
жен и зря на рожон не лезь...
633
И мы разошлись.
Вскоре я оглянулся. Как всегда, она уходила быстро,
четкой, уверенной походкой. Ее шагов уже не было слышно.
А вот и фигура затуманилась и двигалась дальше, как тень.
Еще минута — и она растаяла во мгле ночи.
Не знаю почему, но у меня больно сжалось сердце.
Я с трудом оторвал взгляд от того места, где исчезла Вера
Сергеевна.
«ЦАРСКИЙ ДЕНЬ»
Нет, тогда мы не знали всех подробностей заговора Ду-
басова и высшего духовенства по использованию «царского
дня» для срыва предстоящей стачки и восстания. Но МКбыл
уверен, что этот черный день не пройдет спокойно. Из печати
было известно, что на Красной площади назначено всенарод-
ное молебствие за царя-именинника, с участием высшего
духовенства, московских властей и сановников. Кроме того,
в «Московских ведомостях» было опубликовано особое обра-
щение «К православным»: «Люди московские! Спешите на
Красную площадь помолиться святителю и чудотворцу Ни-
колаю о здравии и благоденствии великого государя на-
шего. ..»
Большевики понимали, каких «московских людей» созы-
вает на площадь черносотенная газета.
Вот по какому случаю 6 декабря Сережка разбудил меня
чуть свет:
— Вставай, оратор! Петруха велел быть на месте как
можно раньше.
В эту ночь я спал очень мало, но вскочил и молниеносно
оделся. В один карман сунул кусок хлеба — завтрак на ходу,
в другой положил револьвер.
— Пошли!
Сережка не преминул похвастать своим «бульдогом», за-
ряженным на весь барабан.
— Мы им зададим теперь трепку, пусть только попро-
буют, ого! А эту штучку видал? — он показал мне свисток-
сирену, которой дружинники обычно поднимали тревогу или
давали сигнал к бою.
В октябрьские дни эти сирены получили широкую извест-
ность и наводили панику на погромщиков.
Мне не надо было объяснять, куда и зачем мы идем.
Вчера поздно ночью ко мне заходил Петр и сообщил о воз-
можных выступлениях черной сотни в «царский день». Коми-
тет решил принять кое-какие меры, а Совет рабочих депута-
тов предупредил население через печать, что всякие попытки
634
к погромам получат должный отпор со стороны боевых
дружин.
— В случае стычки с черной сотней, — предупредил меня
Петр, — ты в бучу не суйся и держись в сторонке. Твое
дело — словечко сказать, если придется. Договорились?
Я было запротестовал, но Петр категорически заявил:
— Агитаторов приказано беречь, к тому же твоя «козья
ляжка» — оружие ненадежное. Ясно?
Когда мы с Сережкой вышли на улицу, восток едва за-
алелся. Легкий холодный туман висел над городом. Движе-
ние только начиналось, а трамваев и конок совсем не было
слышно. По пути лишь изредка попадались извозчики на за-
худалых лошаденках. Но в разных концах города уже гудели
церковные колокола, призывая верующих к утрене.
Мы должны были явиться на Красную площадь.
На Тверской улице, как всегда, было оживленно, а у па-
мятника Пушкину и у стен Страстного монастыря совсем
шумно и полно движения.
По обыкновению мы очень торопились, хотя в этом не
было никакой необходимости. А когда прошли мимо дома
губернатора и спустились вниз по Тверской, Сережка вдруг
остановился.
— А вот и Охотный ряд! — воскликнул он, показывая не-
большую улицу слева от нас. — Заметь, оратор: здесь больше
всего вербуется погромщиков.
Я уже слышал об этом раньше и теперь с особым интере-
сом осматривал незнакомую мне улицу. По обеим сторонам
ее тянулись низенькие здания, сплошь занятые мясными и
рыбными лавками, — зловоние от них доносилось издалека.
За прилавками стояли здоровенные мужики, большей частью
с красными лицами, с широкими ножами на кожаных поясах.
Они так ловко и быстро рубили и резали мясо и разную
дичь, что меня бросало в дрожь: не так ли они режут и лю-
дей во время погромов?..
По левой стороне улицы я заметил старинную церквушку,
куда тонкой цепочкой стекались богомольцы.
До начала молебна на Красной площади было еще да-
леко, и я предложил Сережке зайти «на всякий случай» в
церковь и посмотреть, как там будут чествовать царя-
батюшку.
— А мы не завалимся? — усомнился Сережка.—Там,
поди, надо молиться, креститься, кланяться...
— Не беда, я знаю, что надо делать в церкви, а ты, если
забыл, гляди на меня и действуй так же.
— Ладно, будем глядеть! Пошли!
635
У входа На паперти стояли нищие, худые, страшные,
обшарпанные, посиневшие от холода. Среди них можно было
заметить двух-трех завсегдатаев казенки с опухшими от
пьянки лицами. Здесь они протягивали дрожащие руки за
подаянием.
Приняв вид смиренного верующего, но забыв снять шапку
у порога, я вошел в притвор церкви. За мной в таком же
виде последовал Сережка. К счастью, первой нас заметила
древняя старушонка, стоявшая у стены за дверью. Глянув на
наши шапки, она в ужасе закрестилась:
— Свят, свят, свят!
Я поспешно обнажил голову, то же сделал и Сережка.
Потом мы прошли поближе к клиросам, где стояла группа
прихожан — старики, старушки, женщины с детьми на руках.
Для отвода глаз надо бы купить у церковного старосты
свечку и поставить перед иконой. Но в моем кармане зате-
рялся всего один двугривенный, а менять его не хотелось.
Ладно, сойдет и так.
Служба была в полном разгаре.
Перед иконами в огромных подсвечниках горели тонень-
кие, двухкопеечные свечки — дар богу от бедняков прихожан;
они освещали только нижнюю часть иконостаса, а верхняя
половина тонула в предутреннем полумраке. На длинной
цепи, прикрепленной к центру купола храма, висело гигант-
ское паникадило с толстыми свечами, опутанными бенгаль-
скими нитями.
На клиросах подвизался небольшой хор из любителей
церковного пения.
Я несколько лет не был в церкви, и теперь церковная
служба показалась мне каким-то древним спектаклем, глав-
ными актерами которого были священник, дьякон и хор.
Алтарь, отделенный от народа иконостасом, напоминал сцену,
царские врата заменяли занавес. При выходе на амвон свя-
щенника или дьякона, или обоих вместе они то открывались,
то закрывались и таким образом отделяли одно действие от
другого. В отличие от театра, представление происходило на
церковнославянском языке, непонятном для большинства
слушателей.
В блестящей парчовой ризе, маленький, кругленький, с
пухлыми, румяными щеками, с коротенькими ручками, ба-
тюшка выплывал из царских врат на амвон, истово воздевал
очи горе, тоненьким голоском произносил псалмы и молитвы,
позвякивал цепочкой кадила, обдавал иконы и прихожан
пахучим дымом ладана. Свою роль он исполнял без малей-
шей запинки, изредка покашливая и поворачиваясь к при-
636
хожанам то передом, то задом. Так же привычно и маши-
нально отец дьякон помогал ему.
А прихожане безмолвно и тупо смотрели на иконы, на
спины батюшки и дьякона, вслед за ними шептали молитвы,
земно кланялись и били лбами о грязный пот. После этого
старики и старушки с трудом отрывали колени от пола, со
скрипом разгибали косточки, охали и морщились от болей...
Я с изумлением взирал на эту службу и чувствовал себя
перенесенным в эпоху колдунов и ведьм с их ворожбой и
заклинаниями. «Неужели, — думалось мне, — и я когда-то
вот так же стоял перед деревянными досками, размалеван-
ными богомазами, тыкал себя «щепоткой» в лоб, в живот,
в плечи, бормотал заклинания и всерьез воображал, что я
разговариваю с богом, который будто бы способен дать мне
и радость и счастье?»
Служба приближалась к концу.
Окинув взглядом молящихся, я решил, что грозного воин-
ства из них не получится и вряд ли этот кругленький батюшка
с добрыми серыми глазками замышляет что-нибудь подлое.
— Пойдем, Серега, — шепнул я на ухо своему дружку. —
Здесь, по-видимому, ничего такого не будет...
Мы тронулись было к выходу, как вдруг в боковую дверь
церкви вместе с волной холодного воздуха ввалилась боль-
шая толпа людей. Это были преимущественно здоровенные
мужики, не похожие на обычных верующих. Странно! На зов
церкви люди, как правило, тянутся не торопясь, поодиночке
или парами, не боясь опоздать. А тут сразу нахлынуло по
крайней мере человек сто! Что бы это значило?
Я поднялся на носки, чтобы лучше разглядеть их.
Все молящиеся повернули головы — некоторые с удивле-
нием, иные с испугом.
Впереди был солидный мужчина в меховом пальто, с боб-
ровой шапкой в руках. За ним — двое рыжебородых мужиков
в поддевках, опоясанных синими кушаками. У каждого из
них была в руках длинная палка, обмотанная на верхнем
конце полотнищем. Все шумно ринулись к амвону, где стоял
батюшка с кадилом в руках. При виде этой толпы и че-
ловека с бобровой шапкой он сразу просветлел, — значит,
ждал их.
Старики и старушки с явным любопытством приблизились
к новоприбывшим. Мы тоже подошли поближе.
Сережка толкнул меня локтем:
— Чуешь, что за богомольцы собираются?
Несколько раз истово перекрестившись в спину священ-
ника, рыжебородые сорвали с палок синие полотнища, и над
головами толпы поднялись два флага: один — трехполосный.
637
бело-сине-красный, другой — с изображением Михаила-архан-
гела с огненным мечом в руке.
— «Союз Михаила-архангела», — шепнул мне Сережка.—
Матерая черная сотня.
Мне стало не по себе. Мы оказались в лагере заклятых
врагов революции. Впрочем, внешне ни я, ни Сережка ничем
не отличались от окружавших нас прихожан, и мы могли
спокойно оставаться в церкви до конца. Так мы и сделали.
Когда флаги поднялись над головами толпы, церковный
сторож поднял на длинной палке зажженную свечу и поджег
бенгальские нити паникадила. Нити вспыхнули и мгновенно
зажгли все свечи.
Знаменосцы склонили флаги. Обмакнув метелку из кон-
ского волоса в серебряную чашу, священник окропил их свя-
той водой и благословил крестом; так обычно попы благо-
словляли «христолюбивое воинство», отправляя солдат на
войну умирать за веру, царя и отечество.
После освящения знамен священник отнес чашу в алтарь
и вскоре вышел снова, но уже в одном подряснике, с епитра-
хилью на груди, с крестом в руках.
«Союзники» шумно двинулись к аналою.
Батюшка положил крест на аналой-трибуну, вынул из
кармана помятую печатную листовку, разгладил ее и поднял
к своим подслеповатым глазам.
Я весь превратился в слух.
— «Братие во Христе! — старческим, слегка надтресну-
тым голосом начал читать священник. — Смуты и волнения,
посеянные врагами родины, тяжкою скорбию преисполняют
сердце государево...»
«Это из царского манифеста семнадцатого октября», —
вспомнил я, придвигаясь ближе к духовному оратору.
— «Люди русские, искони православные, подстрекаемые
людьми злонамеренными, врагами отечества домашними и
иноземными, бросают свои мирные занятия и скопом и наси-
лием добиваются своих будто бы попранных прав...»
А это из воззвания Синода, открыто выступавшего с
оправданием расстрела мирных рабочих Девятого января.
Синод пытался заверить народ, что петербургские рабочие
были якобы подкуплены иноземцами и сами виноваты в том,
что пролилась их кровь.
Священник читал долго, призывая верующих к борьбе с
крамолой, с врагами «веры, царя и отечества».
— Они забыли, — кричал он, — завет апостола Петра:
«Бога бойтесь, царя чтите и всякой власти, от бога постав-
ленной, повинуйтесь...»
638
Постепенно толстенький, казавшийся таким добродуш-
ным, батюшка загорелся, закипел яростью, маленькие глазки
его налились кровью, лицо побагровело, коротенькие ручки с
проклятиями вздымались к небу, призывая громы небесные
на головы забастовщиков и крамольников.
«Союзники» еще теснее сомкнулись у аналоя. У многих
злобой горели глаза, сжимались кулаки. Глядя в рот рас-
свирепевшего батюшки, иные дышали хрипло, машинально
повторяли движения духовного оратора. Старики и старушки
испуганно крестились, а кое-кто украдкой уходил из церкви.
Мужчина в меховом пальто с явным удовольствием огля-
дывал приведенных им молодцов и поощрительно кивал го-
ловой в тон батюшке.
— Эх, пугануть бы их! — шепнул мне на ухо Сережка,
показывая кончик своей сирены.
— Тсс! Пуганешь там, где приказано...
В последний раз призвав на помощь черной сотне всевыш-
него, священник обеими руками поднял над их головами рас-
пятие и закончил проповедь неистовым воплем:
— Постоим же, братие, за веру православную, за царя-
батюшку!
Мужчина в меховом пальто махнул бобровой шапкой, и
в ответ на призыв служителя божия черносотенцы вдруг все
разноголосо и дико грянули:
Спаси, господи, люди твоя
И благослови достояние твое.
Победы благоверному императору нашему
Николаю Александровичу на супротивный даруяй..,
Продолжая петь, они пошли вон из церкви вслед за
своими знаменосцами.
Старики и старушки горохом рассыпались в разные сто-
роны.
Мы тоже выскочили на улицу и в некотором отдалении
последовали за черносотенцами.
ГОРА РОДИЛА МЫШЬ...
Как будто по заказу, утро выдалось ясное, морозное, с
широкими голубыми просветами в небе. Туман рассеялся.
Хрустальной пылью падал иней. Торжественно сияли золотые
кресты и маковки храмов. Блестели белые крыши домов.
Сегодня тезоименитство царя Николая Второго, того са-
мого царя, который носил кличку Кровавого. Помазанник
божий именинник, радуйтесь и веселитесь!
639
Теперь уж все сорок сороков московских церквей дружно
трезвонили в колокола, призывали паству на молитву о «здра-
вии и благоденствии царствующего дома», о «покорении под
нози его всякого врага и супостата», о «победе над крамо-
лой», Спешите, кто в бога верует!
Почему же так мало православных тянется на зов своих
пастырей, на звон колоколов? Неужто оскудела вера сми-
ренных жителей первопрестольной? Или испарились патрио-
тические чувства верноподданных царя-батюшки?
А по какому поводу толпы обывателей осаждают продук-
товые магазины, ломятся в мясные лавки, в булочные, в кол-
басные? Вот и здесь, в Охотном ряду, за каждым мясником
стоит беспокойный хвост женщин с сумочками и корзи-
ночками.
Завтра в двенадцать часов дня, по призыву Совета рабо-
чих депутатов, начинается всеобщая стачка московского про-
летариата, которая может перейти в вооруженное восстание.
Об этом все уже знают, и вся Москва охвачена тревогой.
Сегодня «царский день», а завтра стачка; сегодня весело за-
ливаются колокола, а завтра, быть может, заговорит оружие...
Выйдя из церкви, мы решили проследить, куда двинется
«христолюбивое воинство», так крепко подогретое батюшкой.
Продолжая петь: «Спаси, господи, люди твоя...», черно-
сотенцы дошли до Иверской часовни, прилепившейся к ка-
менной арке у входа на Красную площадь, и здесь остано-
вились. Около часовни уже стояла большая толпа народа.
По команде человека в бобровой шапке пение оборвалось,
и две толпы, слившись вместе, начали строиться в ряды.
Странное впечатление производили эти люди. Многие из
них были в овчинных полушубках, в синих поддевках, опоя-
санных кушаками или широкими ремнями, частью в серых и
черных валенках, частью в сапогах с высокими калошами.
Лица красные, сытые, похожие друг на друга. В середине
толпы и в задних ее рядах, приплясывая от холода, стояли
группами типичные босяки-хитрованцы, в потрепанных одеж-
дах, с испитыми лицами, с наглыми, вороватыми глазами.
Здесь нетрудно было узнать и переодетых городовых, таких
неуклюжих в непривычной для них гражданской одежде.
— Все это одна шайка, — сказал Сережка, опустив руку
в карман пальто, где у него покоился «бульдог». — В первых '
рядах охотнорядцы, мясники и торговцы, а дальше всякий
сброд. Гляди, брат, в оба!
— Гляжу...
Толпа наконец построилась в ряды. Вперед вышли двое
кряжистых мужиков: один — с большим царским портретом
в руках, другой —с иконой Николая-угодника, тезки царя.
640
Позади них, видимо для охраны, встал здоровенный парень
с толстой суковатой дубинкой вместо трости. На его кудла-
той голове еле держалась потрепанная шапка. Лицо помя-
тое, уши красные, под левым глазом синяк.
— Босяк с Хитрова рынка, — определил Сережка.
Подняв знамена, воинство двинулось на Красную пло-
щадь.
Мы — за ними.
Особенно громко и торжественно гудели колокола крем-
левских храмов. Однако и сюда народ стекался тоненькими
цепочками.
Наконец раскрылись Спасские ворота, и под веселый звон
колоколов Успенского собора на Красную площадь, к Лоб-
ному месту, двинулась армия попов и синодальных певчих
во главе с епископом. Все нарядились, как на пасху, — в зо-
лотых и серебряных ризах, в руках парчовые хоругви, чудо-
творные иконы, большой портрет царя-именинника. Шли и
пели: «Спаси, господи, люди твоя...»
По обеим сторонам шествия, как солдаты на параде, вы-
строились хоругвеносцы с иконами и хору гвями.
На это пышное зрелище к Лобному месту со всех сторон
стал сбегаться народ: кто за царя помолиться, кто послушать
«благолепное» пение, а большинству было просто интересно
поглазеть на церковное представление.
Сопровождаемый свитой духовенства и московской знати,
епископ серпуховской Трифон с трудом поднялся на Лобное
место. В руках золотой крест, на маленькой голове огромная
митра, усеянная драгоценными каменьями, на плечах неле-
пая парчовая риза, ниспадавшая почти до пяток. Все это
сооружение горело и сверкало на солнце, как золотой мону-
мент, как языческий идол. Рядом с ним встал громоздкий,
бородатый, черный как жук протодьякон с дымящимся кади-
лом в руке. На его широком, круглом лице красовался сизый,
дулеобразный нос. Воздев бороду к небу, он тряхнул кадилом
над толпой, стоявшей внизу, и синяя струйка дыма взвилась
в холодном воздухе. Молебствие о здравии и многолетии
Николая Второго началось...
Запоздавшие «союзники» быстро пересекли площадь и,
оттесняя публику, плотным кольцом окружили Лобное место.
Мы вошли в толпу любопытных. На Лобном месте впере-
межку с духовенством стояли высокопоставленные лица —
военные и штатские. Среди них я заметил и самого градона-
чальника, барона Медема, — он усердно крестился и зака-
тывал глаза под лоб.
Молебствие шло ускоренным темпом. В многочисленной
толпе, окружавшей Лобное место, отцы духовные, кажется.
641
чувствовали себя неспокойно. Дьяконы и священники робко
жались друг к другу, с опаской поглядывая вниз, на свою
паству.
Сережка подмигнул мне веселым глазом:
•— Чуешь, оратор? Трусят долгополые!
— Стало быть, что-то затевается.
-— Понятно.
Я не спускал глаз с епископа, главы всего этого маска-
рада. Он стоял неподвижно, устремив глаза к небу.
Могучий протодьякон, багровея от напряжения и широко
раскрыв мохнатый рот, таким громоподобным голосом про-
возглашал многолетие царю и «всему царствующему дому»,
что казалось — он вот-вот лопнет от натуги. Как только он
вытянул последнюю, самую высокую, ноту и хор грянул «Мно-
гая лета», громовый залп потряс землю. От неожиданности
народ ахнул и шарахнулся было прочь от Лобного места, но
вскоре успокоился: это с Тайнинской башни Кремля был
дан орудийный залп, за ним последовал второй, третий, и
так гремело до тех пор, пока протодьякон надрывался, про-
возглашая здравицу, а хор в самом бурном темпе гремел:
«Многая лета, многая лета!»
Сережка насчитал сто один выстрел.
— Вот здорово!
В заключение епископ выступил с речью. Простирая тон-
кие, длинные руки над головами черной сотни, он говорил
о величии монархии, о единстве царя с народом и церковью,
страстно призывал к борьбе с крамолой. Под конец он под-
нял к небу сверкающий крест и закончил речь тончайшей
фистулой:
— Всемогущий бог да благословит руку и меч того, кто
поднимется на защиту православной веры, царя и отечества!
Остервеневшие черносотенцы вместо гимна «Боже, царя
храни» разразились неистовыми криками:
— Ур-ра-а-а-а! Смерть крамольникам!
Епископ вздрогнул, поспешно сунул крест в руки прото-
дьякона и первым спустился с Лобного места. С пением:
«Спаси, господи, люди твоя...» хор и духовенство двинулись
за ним к воротам Спасской башни. С такой же поспешностью
исчезли штатские и поенные чиновники, во главе с градо-
начальником.
Мы не успели опомниться, как вся золото-серебряная
армия духовенства скрылась за толстыми стенами Кремля.
На место епископа вскочил человек в бобровой шапке,
которого мы видели в церкви, и, потрясая толстой тростью,
заорал:
642
— Братцы! Всюду бунты, забастовки! Неповиновение на-
чальству! Завтра, да, завтра опять начнется стачка! Револю-
ция! Бунтовщики угрожают самой жизни милостивого госу-
даря. Да, угрожают!.
От наплыва чувств оратор на секунду захлебнулся,
хрипло кашлянул и продолжал с яростью:
— Доколе терпеть, братцы? Постоим, братцы, за царя и
веру православную! Ур-ра-а-а!..
Черносотенцы снова заревели:
— Ура! Бей студентов! Смерть крамольникам!
Толпа любопытных стала быстро разбегаться в разные
стороны, а наэлектризованные черносотенцы с портретом
царя, с иконой Николая-угодника и двумя флагами впереди
шумно двинулись к Иверским воротам и дальше, вверх по
Тверской улице.
— Айда вперед! — скомандовал Сережка, хватая меня за
рукав. — Эта банда идет к дому губернатора, а оттуда...
Куда она может отправиться «оттуда», можно было без
труда догадаться. Я давно заметил, что у некоторых черно-
сотенцев подозрительно оттопыривались карманы, у иных
что-то выпирало из-под полушубков и поддевок, а часть под
видом тросточек была вооружена толстыми палками.
Позади царского портрета шел тот же здоровенный, крас-
норожий детина с суковатой дубинкой в руке. На ходу у него
то и дело распахивалась короткая поддевка, открывая чер-
ную ручку широкого ножа, каким обычно разделывают туши.
— Видишь? — толкнул я Сережку.
— Вижу. Наши об этом знают.
С площади вслед за черной сотней шла .большая толпа
народа, но по мере продвижения вверх по Тверской хвост
быстро таял, оставляя на мостовой только организованных
«союзников».
Мы шли по тротуару далеко впереди манифестантов, ко-
торые продолжали вопить: «Боже, царя храни...»
Вскоре показался дом губернатора. Сережка ускорил шаг,
кивнув мне на прощание:
— Ты держись, как сейчас, а я побегу предупредить...
И он быстро исчез.
К дому губернатора подошло человек двести, — по-види-
мому, одни черносотенцы. По команде человека в бобровой
шапке толпа остановилась под балконом дома и разноголосо
рявкнула «ура».
На балконе появился сам губернатор Дубасов.
Крики «ура» перешли в истошный рев, вверх полетели
шапки.
643
Растаявшая было по дороге толпа стала снова расти, по-
полняясь народом с разных сторон. Можно было подумать,
что при виде губернатора у москвичей мгновенно вспыхнули
верноподданнические чувства и они спешили пополнить
ряды «союзников».
Дубасов милостиво улыбался и кланялся во все стороны.
Я пробрался поближе к флагу, где уже ораторствовал че-
ловек в бобровой шапке, простирая руки вверх, к Дубасову.
— Ваше превосходительство, — кричал он, — вы наш
вождь и защитник! Вы верный слуга престола!.. Да, верный!
Передайте, ваше превосходительство, его императорскому
величеству, что русский народ грудью постоит за помазан-
ника божия, за веру православную. Да, постоит! Пусть он не
боится крамольников! Народ за царя! Грудью постоим...
Ур-ра-а-а-а!
А народ все прибывал и прибывал, окружая «союзников».
Дубасов поднял костлявую руку. Гомон затих.
Поблагодарив «народ» за искреннее выражение верно-
подданнических чувств и пообещав «повергнуть» эти чувства
«к стопам всемилостивейшего государя императора», губер-
натор вдруг свирепо набросился на оратора в бобровой
шапке, который стоял под балконом, задрав голову вверх:
— Откуда ты взял, дурак, что царь боится бунтовщиков?
Это ложь, братцы! Сила и власть царя-самодержца неру-
шимы. Он повелел нам беспощадно подавлять всякие бунты
и забастовки, и я раздавлю всех тех, которые...
Пронзительный вой сирены внезапно оборвал речь Дуба-
' сова. Кто-то истерически взвизгнул:
— Дружинники!
Губернатор мгновенно исчез с балкона.
Банда «верноподданных» шарахнулась в разные стороны,
бросая портреты, иконы, теряя ножи и дубинки.
Раздались крики с разных сторон:
— Долой самодержавие! Да здравствует революция!
— Стойте, товарищи, стойте!
Около трехцветного флага появился Петр с дружинни-
ками и Сережкой.
Краснорожий громила с группой таких же молодцов по-
пытался было отстоять царский портрет и знамя, но Сережка,
как тигренок, бросился ему на спину, а Петр нанес такой
молниеносный удар в челюсть, что верзила, словно оглушен-
ный обухом, рухнул в снег. Его соратники бросились бежать.
Флаг с архангелом и царский портрет валялись на мосто-
вой, растоптанные ногами защитников «царя и отечества».
Они так боялись дружинников, что не оказали почти ника-
кого сопротивления.
644
Наши ребята моментально содрали с трехцветного флага
синюю и белую полосы, оставив на палке одну красную —
знамя революции.
Грянула «Марсельеза», и народ двинулся к Страстной
площади.
Таким образом, черносотенная манифестация преврати-
лась в политическую демонстрацию, а вместо «Боже, царя
храни» гремела грозная песня пролетариев: «Вставай, подни-
майся, рабочий народ...»
Никаких речей и агитации здесь не понадобилось.
Погромные планы губернатора провалились и обратились
против него же: гора родила мышь. В ожидании больших
патриотических манифестаций в «царский день» казакам и
полиции был заранее отдан приказ не мешать «народным ше-
ствиям» по улицам, а в случае надобности даже оказывать
им необходимое содействие. Вот почему наша демонстрация
с красным флагом и революционными песнями беспрепят-
ственно прошла по Тверской улице до Триумфальной пло-
щади. По пути городовые сами бросали посты и куда-то
исчезали. Драгуны тоже не вмешивались, а казачий патруль,
встретивший нас у памятника Пушкину, по команде офицера
повернул коней, освободив нам дорогу: приказ есть приказ!..
И я снова, на сей раз под могучие звуки «Марсельезы»,
проходил мимо великого поэта. Склонив свою кудрявую го-
лову, он все так же стоял на высоком постаменте и, кажется,
внимательно слушал песню свободы.
В ДВЕНАДЦАТЬ ЧАСОВ...
едьмое декабря 1905 года.
Утро было морозное, небо мутное. Жгучий ве-
тер белыми вихрями носился по улицам города, метался по
крышам домов, кружил над дворцами и храмами, качал дву-
главых орлов кремлевских башен. II казалось, эти орлы
скрежетали ржавыми клювами, свирепо глядя вниз огром-
ными хищными глазами.
Часы на Спасской башне пробили одиннадцать., t
А в городе все было как вчера.
Обыватели осаждали продуктовые магазины, пекарни,
колбасные, молочные. Кучки людей стояли на углах улиц
и переулков, о чем-то спорили, размахивали руками, волно-
вались. По мостовым взад и вперед, как всегда, носились
санки извозчиков, тяжело проходили ломовики, а по Твер-
ской промчался даже какой-то купчина на тройке с коло-
кольцами.
В разных концах города громыхали трамваи, на полудох-
646
лых конягах тянулись конки. Как обычно, работали заводы
и фабрики, дымились гигантские трубы, и тучи дыма, под-
хваченные ветром, кружились над рабочими окраинами.
'Сотни тысяч рук нажимали рычаги, били молотами, рубили
топорами, ткали ситцы и сукна, выпекали хлеб, давали свет,
жизнь. Великий город глухо рокотал, содрогался от трудов,
тяжко вздыхал каменной грудью.
Все было как вчера...
Но почему так много разъездов драгун и казаков? По-
чему удвоились посты городовых? Почему дом губернатора
Дубасова, словно штаб армии, окружен войсками? II почему
сам Дубасов, слегка приоткрыв темные шторы окна, со стра-
хом выглядывает на улицу?
Гигантская стрелка часов Спасской башни Кремля неза-
метно тянется к двенадцати. Сотни прохожих с тревогой
смотрят на часы, словно чего-то ждут с минуты на минуту.
Тысячи пар глаз следят за маленькими стрелками кар-
манных часов, которые медленно, страшно медленно дви-
гаются к двенадцати...
Вся Москва знает и ждет, что именно в двенадцать часов
дня начинается...
Куранты Спасской башни пробили двенадцать...
Однако ничего не случилось. Напряженная тишина. Люди
застыли на своих местах. Даже извозчики приостановили
коней и подняли головы, словно ожидая какого-то чуда с
неба. Городовые тревожно косились на публику. Разъезды
казаков и драгун пошли рысью. Сухое лицо губернатора при-
липло к стеклу, нос сплющился.
Прошла минута, две...
Казалось, от тревоги и напряжения разорвется сердце.
Хотелось крикнуть: «Скорей! Скорей же, товарищи!..
Пора!..»
И вдруг откуда-то издалека едва слышно, протяжно, по-
степенно набирая силу, завыл гудок Брестских мастерских.
Через долю секунды к нему присоединился второй, третий...
А вот загудело Замоскворечье, завод «Гужон», Листа; вслед
за ними Пресня, отозвались Хамовники, дружно подхватили
Бутырки.
И вот уже разноголосый хор заводских и фабричных гуд-
ков ревел и свистал во всех концах города, надвигался от
окраин к центру, заглушал и давил все звуки и шумы*, взды-
мался к небу.
Завыли гудки железнодорожных депо и мастерских, вы-
сокой фистулой запели паровозы.
Стаи мальчишек высыпали на улицы и радостно кричали:
«Ур-ра-а-а-а!»
647
И, наконец, тысячи медных глоток слились в такой могу-
чий и грозный оркестр, что сотрясался воздух, звенели стекла
домов, испуганно храпели и дыбились кони. Погасло электри-
чество. Трамваи, как по команде, остановились. Застряли на
путях конки, возчики стали торопливо распрягать и уводить
лошадей. Пассажиры в тревоге разбегались. Не принимая
седоков, извозчики понеслись в разные стороны — по домам,
к хозяевам: они тоже забастовали. Закрывались магазины,
лавки, кабаки. В ресторанах переполох. Повара и официанты
сбрасывали свои белые колпаки, фартуки и дерзко уходили.
Кое-где на горячие плиты кухонь опрокидывали котлы с ва-
ревом, и облака пара, шипя, вырывались на улицы, пугая
прохожих и пожарных. Кое-где оставались недобритыми по-
сетители парикмахерских и, ругаясь, убегали под хохот за-
бастовщиков.
А гудки надрывались долго, неистово, угрожающе, при-
зывно.
Жизнь гигантского города замирала.
Дым над окраинами постепенно рассеивался. Гул паровых
котлов и удары молотов замолкли. Сто тысяч пар человече-
ских рук бросили работу. Машины стали.
Ворота фабрик и заводов широко распахнулись, и тысяч-
ные толпы рабочих вышли на улицы, возбужденные и ра-
достные, словно рабы, отпущенные на волю.
Замолк последний гудок...
И в городе вдруг стало так тихо, как будто все живое
затаило дыхание и остановилось...
Всеобщая стачка московского пролетариата началась...
НА ФАБРИКЕ ШМИДТА
Первый день стачки. Уличные шествия рабочих, попытки
братания с войсками, всюду митинги, пламенные речи аги-
таторов.
Рабочие готовы были в любую минуту двинуться в бой.
Только дайте оружие, только скажите, куда направить энер-
гию и гнев свой, какие пункты захватывать, какие крепости
брать, кого бить, как именно и когда переходить от стачки
к вооруженному восстанию! Как раз на эти вопросы никто
из нас не мог бы ответить: четких директив от руководства
пока еще не было.
В этот горячий день, как и все большевистские агитаторы,
я носился с митинга на митинг, с завода на завод, с упое-
нием и страстью хрипел сорванным голосом и особенно часто
повторял вдохновенные строки Горького: «Пусть сильнее
648
грянет буря!» Но если бы меня спросили, что конкретно надо
делать сегодня и завтра, я оказался бы в большом затруд-
нении. Я имел на руках только последний номер «Известий
Московского Совета рабочих депутатов», где было напеча-
тано воззвание Совета и трех революционных партий с при-
зывом к стачке и восстанию. Оно передавалось из рук в руки,
жадно расхватывалось рабочими и работницами, оно прони-
кало в казармы к солдатам, раздавалось на улицах гражда-
нам, подсовывалось даже казакам и драгунам. Это воззвание
сыграло поистине историческою роль — роль набата, подни-
мавшего на борьбу московский пролетариат.
Мне пришлось читать его на Пресне, на мебельной фаб-
рике Шмидта. Сотни рабочих глаз смотрели не на меня, а на
газету с воззванием, которая дрожала в моих руках. Они
видели и слушали не агитатора, а голос партии, голос своих
депутатов. Было так тихо, что я слышал дыхание окружаю-
щих, осторожный кашель с закрытыми ртами, вздохи.
На шаг от меня стоял мальчуган с растрепанной головой,
в больших валенках. Глядя снизу вверх на газету, он широко
улыбался и так стоял до конца с растянутыми губами.
Вряд ли он понимал, к чему призывало воззвание, но дет-
ским сердцем чувствовал, что речь идет о чем-то великом и
грозном.
Последние строки воззвания были встречены криками
«ура». Громче всех кричал мальчишка.
Вот это историческое воззвание:
«КО ВСЕМ РАБОЧИМ, СОЛДАТАМ И ГРАЖДАНАМ
Товарищи рабочие, солдаты и граждане!
С 17 октября, когда рабочий класс силой вырвал у цар-
ского правительства обещание разных свобод и «действи-
тельной» неприкосновенности личности, насилия со стороны
правительства не только не прекращаются, но усиливаются,
и по-прежнему льется человеческая кровь.
Свободные собрания, где можно слышать свободное слово,
разгоняются оружием, профессиональные и политические
союзы жестоко преследуются. Свободные газеты закрываются
уже сразу десятками. За стачки грозят тюрьмой. А над «дей-
ствительно» неприкосновенною личностью русского гражда-
нина учиняются такие издевательства и насилия, от которых
кровь стынет в жилах.
Снова тюрьмы набиваются борцами за свободу. Объяв-
ляются на военном положении целые области и губернии. Без
пощады избиваются и расстреливаются голодные крестьяне.
Матросов и солдат, не желающих быть братоубийцами
649
и примкнувших к своему народу, гноят в тюрьмах, топят и
убивают.
Если бы собрать всю кровь и слезы, пролитые по вине
правительства лишь в октябре, оно бы утонуло в них, то-
варищи!
Но с особой ненавистью царское правительство обруши-
вается на рабочий класс: заключив союз с капиталистами,
оно выбрасывает на улицу сотни тысяч рабочих, обрекая их
на нищету и голодную смерть. Оно десятками и сотнями са-
жает в тюрьмы депутатов и вождей рабочих. Оно грозит
принять против представителей социал-демократической ра-
бочей партии и партии социалистов-революционеров какие-то
«исключительные» меры. Оно снова организовало черные
сотни и грозит новыми массовыми убийствами и погро-
мами.
Революционный пролетариат не может дальше терпеть
издевательств и преступлений царского правительства и
объявляет ему решительную и беспощадную войну.
Товарищи рабочие! Мы, избранные вами депутаты, Мос-
ковский комитет, Московская группа, Московская окружная
организация РСДРП и Московский комитет партии социа-
листов-революционеров, объявляем всеобщую политическую
забастовку и призываем вас в среду, 7 декабря, в 12 часов
дня, бросить и остановить работу на всех фабриках и заво-
дах, во всех городских и правительственных предприятиях.
Да здравствует беспощадная борьба с преступным цар-
ским правительством!
Товарищи солдаты! Вы наши кровные братья, дети еди-
ной с нами матери — многострадальной России. Вы уже осо-
знали это и подтвердили участием в общей борьбе. Ныне,
когда пролетариат объявляет ненавистному народному
врагу — царскому правительству — решительную борьбу, дей-
ствуйте и вы решительно и смело. Отказывайтесь повино-
ваться своему кровожадному начальству, гоните его прочь и
арестуйте, выбирайте из своей среды надежных руководите-
лей и с оружием в руках присоединяйтесь к восставшему
народу. Вместе с рабочим классом добивайтесь роспуска
постоянной армии и всенародного вооружения, добивайтесь
отмены военных судов и военного положения.
Да здравствует союз революционного пролетариата с ре-
волюционной армией!
Да здравствует борьба за общую свободу!
И вы, граждане, искренне жаждущие широкой свободы,
помогите восставшим рабочим и солдатам чем только мо-
жете— и личным участием и средствами. Пролетариат и
армия борются за свободу и счастье всей России и всего на-
650
рода. На карту поставлено все будущее России. ^Жизнь или
смерть, свобода или рабство!
Соединенными силами мы свергнем наконец преступное
царское правительство, созовем Учредительное собрание на
основе всеобщего, равного, прямого и тайного избиратель-
ного голосования и утвердим демократическую республику,
которая одна может обеспечить нам широкую свободу и
действительную неприкосновенность личности.
Смело же в бой, товарищи рабочие, солдаты и граждане!
Долой преступное царское правительство!
Да здравствует всеобщая забастовка и вооруженное вос-
стание!
Да здравствует Всенародное учредительное собрание!
Да здравствует демократическая республика!
• Московский совет рабочих депутатов
Московская окружная организация
Московский комитет РСДРП
Московская группа ‘
Московский комитет партии
социалистов-революционеров»
После митинга рабочие высыпали на улицу и организо-
ванной колонной двинулись через Горбатый мост к Новин-
скому бульвару, но человек сорок остались на месте и по
команде одного из рабочих побежали во двор.
— Это наша дружина, — с гордостью сказал мне при-
лично одетый молодой человек, тронув меня за плечо.—
Пошли обучаться военному делу. Видите вон того высокого
рабочего с рыжей шевелюрой? Это Николаев. Замечательный
парень! Он так вышколил своих ребят, что теперь они могут
действовать как солдаты.
В молодом человеке я не сразу узнал Николая Павловича
Шмидта, с которым познакомился неделю тому назад на дис-
куссионном собрании студентов Московского университета.
Там он был в студенческой форме и ничем не отличался от
остальных студентов. А здесь он хозяин большой мебельной
фабрики, капиталист. Однако я с уважением пожал этому
«буржую» руку, чего никогда со мной не случалось. Сейчас
он был в простом зимнем пальто, в черной шапке, в чесаных
валенках с калошами. Худощавый, белокурый, с ясным,
открытым лицом, светлыми, приветливыми глазами. В нем
было что-то доброжелательное и мягкое. Совсем не похож
на эксплуататора, выжимателя пота.
После смерти отца, еще будучи студентом, Николай Пав-
лович вступил во владение фабрикой. Но он так повел свои
дела, что вскоре вызвал против себя лютую ненависть всех
651
своих собратьев — фабрикантов и заводчиков. Он сам уста-
новил сокращенный рабочий день, значительно повысил за-
работную плату, отменил штрафы и обыски и создал для ра-
бочих такие бытовые условия, каких не было ни у одного
фабриканта.
Его рабочие активно участвовали во всех политических
стачках, но... никаких требований к хозяину не предъяв-
ляли. Это было удивительно и опасно, — значит, и он сам
«крамольник». Фабриканты не раз жаловались на Шмидта
губернатору, доносили полиции, пакостили как могли. А он
продолжал вести свою линию и даже помогал средствами
большевистской газете «Новая жизнь». Впрочем, больше
всего меня поражал тот факт, что молодой хозяин принимал
горячее участие в организации боевой дружины из рабочих
своей фабрики. При помощи Горького и МК он на свои лич-
ные средства получил из-за границы несколько десятков
маузеров и вооружил ими рабочую дружину, возглавляемую
рабочим-большевиком Николаевым. Надо сказать, что ско-
рострел маузер как будто специально был создан для улич-
ной борьбы: короткий, легкий, сильного и точного боя, он
укладывался в деревянную кобуру, которую в любую минуту
можно было превратить в ложу и стрелять, как из винтовки.
Вот почему дружина фабрики Шмидта оказалась лучшей во
всем районе.
Рассказывая мне как-то о необыкновенном хозяине ме-
бельной фабрики, всезнающий Сережка изумленно восклицал:
— Подумать только! Сам хозяин вооружает своих рабо-
чих против царя и хозяев! Каково! Конечно, он большевик,
ей-богу!
Не знаю точно, был ли Шмидт и формально членом нашей
партии, но помогал ей всемерно и признавал только больше-
виков. Вот почему, беседуя сейчас с этим хозяином фабрики,
я поглядывал на него с восторгом и даже забывал, что он
все-таки «буржуй».
Но мог ли я тогда предвидеть трагическую судьбу этого
молодого человека?.. Палач рабочих Дубасов выместил на
нем свою злобу и ненависть к революции. Дней через десять
после нашей встречи Шмидт был арестован у себя на квар-
тире, посажен в Бутырскую тюрьму, подвергнут жестокой
пытке и после мучительного годового пребывания в камере-
одиночке был задушен тюремщиками. От него требовали
выдачи уцелевших после восстания дружинников его фаб-
рики, но он предпочел погибнуть, не запятнав своего имени
предательством. Он знал, что живым его не выпустят из
тюрьмы. «Я чувствую, что дни мои сочтены, — писал он в
тайно переданной записке на волю. — Мне представляется,
652
что здесь хотят поскорее покончить со мной, торопятся и
избегают огласки... Передайте привет маме, товарищам и
моим рабочим... Прощаюсь я с вами, с жизнью навсегда...
Маме поклон последний. Писать больше не успею.
Горячо любящий вас Коля»
Мрачные предчувствия не обманули Шмидта. Но даже и
в эти предсмертные минуты он не забыл о партии: через
свою сестру он сумел составить завещание и передать то-
варищу Ленину значительные суммы денег из своего наслед-
ства, на дело борьбы за освобождение рабочего класса, на
дело революции... Нет, ничего подобного я не представлял
себе в тот день, когда вместе с Николаем Павловичем мы
стояли во дворе за оградой и смотрели, как занимались дру-
жинники его фабрики, готовясь к боям.
А посмотреть действительно стоило. Под командой рабо-
чего Николаева дружинники с азартом занимались метанием
гирь и кусков железа в цель. Мишенью был дубовый бочо-
нок, поставленный на попа шагах в сорока от метальщиков
«бомб». По тому, как часто гудел и громыхал бочонок, я по-
нял, что учение происходило не впервые, и, признаться, по-
завидовал: на таком расстоянии я не смог бы не только по-
пасть, но даже добросить «бомбу» до бочонка.
Начальник дружины был высокий, плечистый парень в
коротком пальто с облезлым меховым воротником. Через
плечо у него на ремне висел маузер. Из-под мохнатой шапки,
лихо сдвинутой на затылок, выбивалась рыжеватая шеве-
люра. Он командовал и кричал на ребят с такой страстью,
будто шел уже в настоящий бой, а «бомбами» засыпали не
бочонок, а самого царя Николая и всю мировую, буржуа-
зию.
В перерыве Шмидт познакомил меня с Николаевым и
ушел. Я прежде всего поинтересовался, много ли на фабрике
большевиков.
— Мы тут все большевики! — весело отвечал Николаев,
показывая на своих дружинников. — Ребята на подбор! С та-
кими чудеса творить можно!
В самом деле—дружинники выглядели воинственно: все
молодые, вряд ли хоть один был старше двадцати пяти лет,
с красными от мороза лицами, здоровые, веселые. Одеты
пестро: кто в пальто, кто в поддевке или в короткой шубейке,
в разных шапках, иные даже в папахах, многие в валенках,
часть в сапогах. Несколько ребят подпоясаны были красными
кушаками, так сказать, на страх врагам.
Я выразил свой восторг и удивление Николаеву. Он был
очень доволен.
653
— Да, я надеюсь, что, когда начнется восстание, наши
орлы будут не последними. А все Николай Павлович! Сорок
маузеров достал! Шутка? И патроны есть и еще кое-какие
штучки, пятое-десятое... И все-таки мало. Рабочим прихо-
дится самим вооружаться, кто чем может. Посмотри-ка, что
в кузнице делается.
Мы прошли в кузницу. Там было необычайное оживление.
Непрерывно сопел мех, раздувая огонь в горне, где накаля-
лись докрасна железные полосы, концы прутьев, болванки.
Гремели по наковальням тяжелые молотки, превращая же-
лезо в копья, в подобие кинжалов, ножей. Кузнецов и нако-
вален не хватало. Многие рабочие сами оттачивали и оття-
гивали концы больших напильников на каменных плитах.
В кузнице было тесно и стоял такой шум, крик и грохот,
словно шла битва н-а поле брани.
Николаев сам схватил молот и, отстранив кузнеца, с азар-
том начал плющить красный конец прута, яростно «ахая»
при каждом ударе. Огненным бисером сыпались искры.
Гориы пылали.
«Вот она, кузница революции! — думал я, глядя на работу
шмидтовцев. — Конечно, мы победим».
С хозяином фабрики, Шмидтом, мы больше не встреча-
лись. Тогда мне совсем не приходило в голову, что имя этого
славного студента долгие годы будут вспоминать потомки
как одного из героев первой революции, отдавшего жизнь
свою за рабочее дело.
«НА ОРУЖИЕ, ГРАЖДАНЕ!»
Москва была объявлена на положении чрезвычайной
охраны. Дубасов усилил охрану вокзалов, казначейства,
почты и телеграфа и, конечно, своей резиденции — дома гу-
бернатора. Верные правительству войска с артиллерией и
пулеметами заняли центр города — Кремль, Театральную
площадь, Манеж.
8 декабря бастовало уже сто пятьдесят тысяч рабочих и
почти все железные дороги, которые сходились к Москве,
как вены и артерии к сердцу. Только Николаевская дорога,
связывавшая Москву с Петербургом, продолжала работать.
Дубасов своевременно учел особое значение этой дороги и
поторопился занять вокзал и мастерские крупными воин-
скими частями, с пулеметами и орудиями.
Второй день стачки прошел так же, как первый: повсюду
митинги и собрания, массовые демонстрации в районах, не-
654
большие стычки с казаками и полицией. Подобно шмпдтов-
цам, теперь рабочие уже открыто обучались уличной борьбе,
стрельбе в цель, метанию бомб, ковали оружие.
В «Известиях Совета рабочих депутатов» на второй день
мы прочитали указания стачечникам: ежедневно проводить
митинги, строго охранять заводское имущество, не допускать
грабежей и насилия, не платить домовладельцам за квар-
тиры, закрывать все кабаки и винные казенные лавки, выпе-
кать хлеб для рабочих, разоружать городовых и офицеров.
Но прямого призыва к началу боевых действий все еще не
было. А именно этого ждали взбудораженные рабочие и дру-
жинники.
Дубасов тоже не принимал решительных мер к подавле-
нию движения, но усилил разъезды драгун, казаков и Поли-
цейские посты. С обеих сторон чувствовалось какое-то коле-
бание, неуверенность в своих силах. Враги как бы присма-
тривались друг к другу, выжидали.
Наши дружинники приступили к разоружению городовых,
вооружаясь за их счет. В тот же день было совершено не-
сколько дерзких налетов на оружейные магазины у Покров-
ских ворот и на Лубянке. Захватив несколько десятков
револьверов и винтовок, дружинники благополучно скры-
лись.
Но самую смелую вылазку организовала под вечер шмид-
товская дружина под руководством Николаева. Вооружен-
ные маузерами дружинники сняли все полицейские посты по
Новинскому бульвару, перебили часть городовых, пытав-
шихся оказать сопротивление, и, наконец, разгромили по-
лицейский участок. Здесь, в ожидании казни, городовые
сами бросали оружие, падали на колени, молили о пощаде.
Но дружинники оказались настолько великодушными, чго
всех отпустили с миром, отобрав лишь оружие.
Эта вылазка так напугала полицию, что во всем Преснен-
ском районе полицейские посты сразу исчезли и район ока-
зался в полной власти Совета рабочих депутатов.
По настоятельной просьбе Сережки, вступившего в бое-
вую дружину рабочих типографии Кушнарева, я побывал
там на митинге, а вечером вместе с колонной типографщи-
ков направился в «Аквариум». Там я надеялся увидеть
Седого или Южина и узнать последние директивы руковод-
ства.
Во главе с дружинниками, под красным знаменем наша
колонна долго шла по каким-то длинным улицам и переул-
кам, а когда мы приблизились к цели, наступила уже ночь
и мутная мгла спустилась на город. На улице стало темно.
Ни единого фонарика! Окна домов казались черными
655
провалами. Лишь кое-где странно желтели стекла, — значит,
зажигали лампы или свечи. Гул шагов и мощные звуки песни
«Смело, товарищи, в ногу» неслись к небу, которое серым
полотнищем висело над нашими головами.
Наконец из узкого Оружейного переулка колонна вырва-
лась на Триумфальную площадь. Здесь со всех сторон —
справа, слева и навстречу нам — двигались бесконечные по-
токи рабочих; перед раскрытыми воротами «Аквариума» они
шумно сталкивались вместе, образуя море человеческих го-
лов. И все приветственно махали друг другу шапками, плат-
ками, что-то радостно кричали, и каждая колонна пела свою
песню.
Тверская улица, длинная и темная, как жерло тун-
неля, выбрасывала на площадь тысячи людей и призывно
гремела:
Вставай, подымайся, рабочий народ!
А Садовая с двух сторон дружно и грозно подхватывала:
Вставай на борьбу, люд голодный!..
Врезаясь в общий водоворот, наша колонна яростно
угрожала:
Сами набьем мы патроны,
К ружьям привинтим штыки!..
И мне казалось, что вместе с нами поют все улицы и пере-
улки, темные громады домов, поет мостовая под нашими но-
гами и эти снежные тучи, что несутся над великим городом,
А впереди победа!..
Во дворе «Аквариума» мы попали в такой водоворот, что
наша колонна сразу рассыпалась и типографщики уже не-
большими группами разошлись в разные стороны.
Мы с Сережкой, держась за руки, пробились в Театр
оперетты.
Электричество, пущенное рабочими специально для ми-
тинга, горело вполнакала, еле освещая сцену и стол прези-
диума собрания. Весь зал тонул в полумраке. Народу наби-
лось много. Признаться, я опасался, что здесь нас расплю-
щат в лепешку.
— Ты, оратор, локтем работай, локтем, а то дух вон,—
учил меня Сережка, стараясь занять более устойчивое по-
ложение.
Юному дружиннику, видимо, доставляло удовольствие
всячески охранять «оратора», хотя я был куда крепче и
сильнее его самого.
Со сцены уже неслись страстные речи, короткие, сильные,
полные огня. Это были даже не речи, а яростные призывы
656
к бою, выкрикивание лозунгов, порывы сердца, пылающего
ненавистью.
— Царское правительство сгнило на корню! Свобода за-
ливается кровью. Мы снова стали рабами. Народ вымирает
от нищеты и голода. К оружию, товарищи! К оружию!
— Да здравствует вооруженное восстание! — неслось из
зала.
— Долой царскую опричнину!
— Смерть тиранам!..
А по рядам, с трудом протискиваясь вперед, с папа-
хой в руках шел высокий, могучий парень, громко выкри-
кивая:
— На оружие, товарищи! На оружие, граждане!
В шапку со всех сторон летели медяки, серебряные мо-
неты, бумажки.
Сотни рук, как в трамвае, передавали деньги из дальних
углов зала. С верхних ярусов, подобно осенним листьям, ле-
тели бумажные рублевки.
По другому ряду плечом вперед двигался молоденький
студент с форменной фуражкой в руке:
— На оружие, товарищи! На оружие, граждане!..
О, да это Бобчинский!.. А может быть, Добчпнский...
Во всяком случае, кто-нибудь из них. Я узнал в студентике
одного из курьеров, которые так весело и быстро выполняли
поручения штаба. Вот молодцы ребята!
Обшарив все свои карманы, я тоже собрал деньги и пу-
стил по рукам, к шапке рабочего.
Сережка заволновался:
— Слушай, Павло, дай мне монету. Ей-богу, нет ни
гроша за душой, поступлю к Сытину — отдам.
— Да я уже послал все, до копейки.
— Сколько?
-— Кажется, девяносто копеек. А может и рубль.
— Значит, полтинник за меня. Запомни, оратор. Уплачу,
хоть кровь из носа!
Рабочий уже поднимался на сцену, его шапка была полна.
Сережка толкнул меня в бок:
— Гляди, оратор, Седой вышел!
У трибуны стоял Седой. Его мощный голос был слышен
во всех концах зала, хотя он вырывался из глотки с хрипом
и сипением. Он не только призывал к борьбе, но давал уже
и практические указания:
— Солдат старайтесь убеждать и не трогать. Драгун и
казаков, если не слушают убеждения, бить беспощадно. По-
лицию и офицеров разоружать, при сопротивлении убивать.
На местах поддерживать полный порядок. Грабителей уни-
22 П. Бляхин
657
чтожать. На смену власти кнута и нагайки идет наша
власть — власть народа...
Я понял, что это директивы партии, указания штаба.
Нас неодолимо тянуло вперед, к Седому.
Внезапно погасло электричество, и мы оказались в кро-
мешной тьме.
Раздались крики со сцены:
— Спокойно, товарищи! Оставайтесь на местах! Сейчас
будет свет.
Метнувшаяся было к выходу толпа остановилась. Шум
замолк. При помощи Сережки я вскочил на сцену, он, разу-
меется, за мной.
Из темноты послышался женский голос:
— Товарищи рабочие! Мы здесь призываем народ к вос-
станию, а на улицах уже пролилась кровь. Драгуны стре-
ляли по безоружной толпе. Есть убитые...
В зале раздались негодующие возгласы, общее движение,
треск сидений. Все встали, и, словно по сигналу, из разных
концов зала раздались скорбные звуки похоронного марша:
Вы жертвою пали в борьбе роковой,
В любви беззаветной к народу...
Песня была подхвачена сотнями голосов и торжественно
полилась под сводами театра в полной тьме.
Вскоре на сцене зажгли свечи и лампы.
Никогда в жизни я не слышал ничего более потрясаю-
щего, чем этот трагический марш в стенах театра. В живом,
колеблющемся полумраке, накануне кровавых боев он звучал
невыразимо скорбно и в то же время сурово, угрожающе:
А грозные буквы давно на стене
Чертит уж рука роковая...
Согретые одним чувством, наполненные одной печалью и
гневом, пели сотни людей. Казалось, тени павших витали
над нашими головами. В разных углах слышались всхлипы-
вания женщин. Мне казалось, что мы все вот-вот задохнемся
в этой страшной, мигающей полутьме...;
Настанет пора, и проснется народ...
Мы еще не кончили последнюю строфу, как чей-то тре-
вожный голос оборвал песню:
— Товарищи! «Аквариум» окружен солдатами!
— Никакой паники!—загремел со сцены голос Седого.—
Пошлем делегатов для переговоров.
Все остались на месте. Митинг продолжался.
658
Вскоре вернулись посланные для переговоров товарищи
и сообщили, что командир части обещал беспрепятственно
пропустить всех безоружных участников митинга, если не бу-
дет оказано сопротивление, — иначе...
Дальше следовала угроза открыть огонь. Несколько сот
безоружных людей оказались в окружении войск. Принимать
бой было бы безумием. Собрание решило подчиниться, и все
пошли к выходам.
Вместе с Седым и боевой дружиной мы тоже вышли во
двор.
Главный выход со стороны площади оказался преграж-
денным войсками. Две шеренги драгун выстроились от ворот
«Аквариума» в сторону Бронной улицы, направив винтовки
на толпу народа, двигавшуюся из сада к воротам.
Расставаться с оружием дружинники не хотели. При не-
пременном участии Сережки, который знал здесь все входы
и выходы, нам удалось устроить пролом в заборе и пере-
браться во двор Комиссаровского технического училища.
Сережка ликовал:
— Вот видишь, как все замечательно получается! Сейчас
через калитку мы выйдем в переулки — и поминай как
звали...
Однако разведка обнаружила, что переулок занят сильной
воинской частью и полицией. Таким образом, около ста
вооруженных, преимущественно большевистских, дружинни-
ков вместе с группой агитаторов попались в ловушку. Что
делать?
К счастью, директор училища оказался своим человеком
и, по предложению Седого, укрыл нас в мастерских, где мы
и пробыли до утра. После я узнал, что жена директора,
Зинаида Ивановна Яшнова, была членом финансовой комис-
сии Московского комитета партии и немало помогала нам
по сбору средств.
Поговорить с Седым мне не удалось, обстановка оказа-
лась неподходящей. До ста человек сбилось в одном поме-
щении, в абсолютной темноте. Люди старались не шуметь,
чтобы не выдать своего убежища врагу. А рано утром везде-
сущий Сережка первым проведал и сообщил нам, что войска
и полиция ушли из переулка и выход свободен. Мы тоже не
стали мешкать и незаметно поодиночке и попарно покинули
Комиссаровское училище. Можно было только удивляться,
как это войска и полиция сумели упустить сто вооруженных
дружинников, попавших в ловушку, окруженных со всех
сторон.
Разгоном митинга в «Аквариуме» Дубасов начал актив-
ные действия против забастовщиков. Можно было ожидать,
22*
659
что на следующий день мы сами перейдем в наступление.
Однако этого не случилось. 9 декабря, так же, как и вчера,
повсюду продолжались митинги и массовые шествия к ка-
зармам, разоружение городовых и жандармов, мелкие
стычки с казаками и драгунами. Почти вся пехота сидела в
казармах запертой и обезоруженной, под охраной драгун,
казаков, артиллерии. Вооруженное восстание все еще не раз-
вернулось.
Но самая большая неудача в этот день постигла нас на
Серпуховской улице. Здесь проходила воинская часть, не-
давно вернувшаяся с Дальнего Востока. Она шла на соеди-
нение с рабочими типографии Сытина. Оркестр гремел «Мар-
сельезу», над головами солдат реяло красное знамя. Если бы
в этом районе были уже баррикады, солдаты наверняка
примкнули бы к восстанию. Но баррикад еще не было, а
наши люди, посланные навстречу части, опоздали.
На несколько минут раньше сюда прискакал генерал Ма-
лахов, остановил часть и обратился к солдатам с речью, обе-
щая удовлетворить все их требования. Оркестр замолк. Сол-
даты заколебались. А тем временем примчались сумские
казаки, окружили часть и загнали ее в ближайшие казармы.
Именно об этом эпизоде взволнованно писал позднее
Ленин: «Малахов успел приехать, а мы не успели... Малахов
окружил солдат драгунами, а мы не окружили Малаховых
бомбистами».
Да, мы не успели. У нас еще не было опыта, и мы еще
не понимали, как важно в первый же день захватить инициа-
тиву и сразу наступать, не давая врагу опомниться.
МАРФА БАСТУЕТ
После волнующих двух дней стачки и бессонной ночи в
«Аквариуме» я шел по улицам как пьяный, с трудом пере-
двигая отяжелевшие ноги. Но прежде, чем где-нибудь пере-
дохнуть и собраться с силами, я решил сходить к Вере Сер-
геевне. Она имела прямую связь с комитетом и могла бы
познакомить меня с положением в городе.
На Малую Бронную я добрался с большим трудом.
В центре было неспокойно. То и дело встречались разъезды
драгун и казаков. На постах стояли усиленные наряды
полиции.
Квартиру Веры Сергеевны я нашел без особого труда.
Парадная дверь оказалась запертой. Я позвонил. После дол-
гой паузы вышла молоденькая девушка в белом фартуке.
— Вам кого? — спросила она с испугом.
660
— Анну Петровну, — ответил я не очень твердо.
Девушка просветлела:
— Ах, вы к нашей квартирантке? Ну, так бы и сказали.
Ее нет дома. Зайдите попозже.
Л перед самым моим носом дверь захлопнулась.
Что же теперь делать? Идти в Оружейный — далеко, на
Пресню — еще дальше. Вспомнил черный ход в кухню к
Елене Егоровне. До Никитских ворот отсюда рукой подать
и, наверно, безопасно. Хозяйка магазина — бывшая поме-
щица и пока у полиции вне подозрений.
Елена Егоровна, как обычно, встретила меня приветливо
и тотчас усадила за стол.
— Ты что это, как рыба, вялый? Выпей-ка чаю стаканчик.
Чай действительно приободрил меня. Я поинтересовался,
как откликнулась на призыв Совета домашняя прислуга.
Елена Егоровна охотно рассказала?
— В двенадцать часов дня, когда завыли гудки, часть
столовых и ресторанов закрылась безо всякого принуждения
со стороны. Официанты, лакеи и подавальщицы побросали
свои полотенца и фартуки и толпами вышли на улицы.
Вслед за ними уходили швейцары, предоставляя самой пуб-
лике разбираться, где и чья одежда висит на вешалках. Пер-
вые забастовщики группами ходили по ресторанам и гости-
ницам снимать своих товарищей. Кое-где они врывались на
кухни, опрокидывали вверх дном все варево и парево. Во мно-
гих богатых домах забастовала и домашняя прислуга. •
Я спросил насчет Марфы и лакея Ивана, которые так
замечательно выступали на митинге домашней прислуги в
«Аквариуме». Елена Егоровна знала обоих и очень живо рас-
сказала некоторые подробности их забастовки:
— Марфа подняла целое восстание, предъявив хозяйке
ультиматум: повысить жалованье на сорок процентов, впредь
называть ее по имени-отчеству, не ругаться и самой таскать
собаку с пятого этажа. «Я, говорит, вам не рабыня какая-ни-
будь, я тоже свободы желаю, и все праздники чтобы как
у людей были». Хозяйка сразу не согласилась. Тогда Марфа
схватила кочергу и давай молотить на кухне все горшки и
тарелки. Хозяйка взвыла и сдалась.
Мы оба посмеялись.
Лакей Иван поступил несколько иначе. Накануне заба-
стовки он написал длинный перечень требований, а 7 декабря
ровно в двенадцать часов преподнес их своей хозяйке на том
самом серебряном блюде, на котором обычно подавал ей почту:
— Будьте любезны, сударыня, ознакомьтесь и через час
дайте ответ! Иначе вы останетесь без никого-с. Теперь у нас
есть союз, и ваше дело плевое.
661
Можете себе представить, какие глаза сделала барыня...
Требования Ивана были почти полностью удовлетворены, и
он ходил с гордо поднятой головой.
Все это меня несколько оживило, и я попросил Елену
Егоровну кое-что рассказать о хозяйке магазина. Оказы-
вается, хозяек было две, а не одна, — Анна Леонидовна и
Ольга Александровна. Обе выходцы из дворянских семей.
Рано познакомившись с идеями социализма, они «пошли в
народ», стали учительницами. Последние годы учитель-
ствовали вместе в Тульской губернии. Из их школы вышло
немало будущих революционеров. Позднее на свои средства
они открыли у Никитских ворот книжный магазин, где про-
давалась только прогрессивная литература. Никаких доходов
от магазина не получали, — наоборот, расходы на его содер-
жание оказались гораздо выше прибылей. Магазин оказался
очень удобным местом для партийных явок, чем и восполь-
зовался Московский комитет. Больше- того — в магазине
была продавщица, которая поддерживала связь с военной
организацией. Магазином как явкой пользовались, по-види-
мому, и московские меньшевики, поскольку в те годы в
борьбе с самодержавием они пытались идти в одном фарва-
тере с большевиками.
После этого я стал относиться к «буржуйкам» с большим
доверием.
— Обе хозяйки и моя дочка уехали в Рузу, так что ты
можешь спать хоть до ночи, — сказала Елена Егоровна, за-
метив мой усталый вид.
Я не заставил себя упрашивать п вскоре лежал уже на
знакомом матраце под прилавком книжного магазина.
Пахло книгами, которые, как всегда, мирно лежали на
полках, тщетно ожидая покупателей. '
ВНЕЗАПНЫЙ УДАР
К Вере Сергеевне мне удалось попасть только ночью.
Парадную дверь открыла та же девушка в белом фартуке.
Она узнала меня.
— Вы к Анне Петровне? Пожалуйста, она дома. Пришла
лишь полчаса назад. Второй этаж, дверь налево.
Вслед за девушкой я поднялся по лестнице и, пройдя по
длинному, слабо освещенному коридору, осторожно посту-
чался в знакомую дверь.
Ответа не было. Я постучал сильнее.
— Кто там?—спросила Вера Сергеевна из-за двери.
Я отозвался, и Вера Сергеевна впустила меня в комнату.
662
— Как ты напугал меня, Пашенька! — сказала она.—
Я забыла договориться с тобой об условном стуке, и вот...
— А что в этом страшного?
— Ничего особенного. Я кое чем занималась, и пришлось
наспех убрать...
Окинув взглядом ее маленькую комнату, я ничего подо-
зрительного не заметил.
— Как будто все в порядке?
— Ты плохой сышик, дорогой мой. — Она сунула руку за
батарею п вынула оттуда небольшой черный шнур.
— Что это такое? — недоумевал я, разглядывая его со
всех сторон.—Мне кажется, никакой шпик не обратил бы
внимания на подобный шнурок.
Вера Сергеевна улыбнулась:
— Нет, дорогой мой, шпики его должны знать. В таком
виде этот шнур действительно не страшен. А вот если один
конец его закрепить в железный стакан с известной начин-
кой, а другой поджечь, то...
— Бикфордов шнур?! — воскликнул я, догадавшись на-
конец, в чем дело.
— Тише, голубчик, охранка еще жива...
Она убрала шнур. Я с восторгом смотрел на нее. Вот,
значит, какая она, моя Вера Сергеевна, бомбы начиняет!
— И сильна эта штука?
— Очень; взрыв устрашающий и множество осколков. Это
«македонка», она гораздо лучше эсеровских «лимонок»,
которые взрываются от удара и более опасны для бросаю-
щего.
Вера Сергеевна говорила спокойно, деловито, будто речь
шла не о бомбах, а о разных сортах яблок. До сих пор я знал
ее как самоотверженного революционера, бесконечно доб-
рого, любвеобильного и по-женски мягкого. И вдруг в ее
руках смертоносное оружие! И мне тотчас представилось,
как она поднимается на гребень баррикады — обязатель-
но на самый гребень!—и бросает бомбу с горящим фи-
тилем. .. Нет, это не ее дело, тут нужна сильная муж-
ская рука.
Я высказал это вслух и не без тайной тревоги.
Вера Сергеевна отрицательно покачала головой:
— Нет, друг мой, сила здесь на втором плане, нужны
предварительная тренировка и некоторая выдержка.
— Вот видите! — обрадовался я. — Когда ж вам было
тренироваться и где?
— В Сибири, голубчик, там времени было много.
— А нельзя ли и меня как-нибудь приспособить к этому
делу?
€63
Вера Сергеевна сдвинула брови.
— Бомба не камень, и бросать ее надо умеючи. А у нас
их так мало, что давать в руки необученным людям было бы
преступлением.
— А вы?
— Что я? — Вера Сергеевна с обычной лаской положила
свою руку на мое плечо. — За меня ты не беспокойся, голуб-
чик. Я могу бросить бомбу метров на двадцать без особых
усилий. А в условиях московских улиц этого за глаза доста-
точно. Впрочем, вряд ли мне разрешат... И не в бомбах сей-
час беда.
Новости, сообщенные Верой Сергеевной, ударили меня
как обухом по голове. По предложению Московского коми-
тета нашей партии Совет рабочих депутатов выделил особый
штаб для общего руководства восстанием, куда вошло по два
представителя от большевиков, меньшевиков и эсеров. В пер-
вый же день стачки штаб приступил к разработке общего
плана восстания и собирался дважды: один раз днем, дру-
гой — ночью. Второе совещание оказалось и последним! Нео-
жиданно нагрянула многочисленная орда жандармерии и
полиции, и штаб был арестован. В том числе два наших пред-
ставителя— товарищи Шанцер (Марат) и Васильев (Южин).
Это были члены комитета, а Марат к тому же был и пред-
ставителем ЦК в московской организации. Таким образом, в
первый же день стачки восстание было обезглавлено. Этим
и объяснялась некоторая задержка руководящих указаний.
Арестом штаба нам был нанесен тяжелый удар. Как же быть
дальше?
Вера Сергеевна попыталась успокоить меня:
— На второй же день стачки наш комитет создал новый
руководящий орган — Исполнительную комиссию в составе
трех человек. Фактически она теперь и возглавляет движе-
ние. Вот можешь познакомиться с инструкцией «Советы вос-
ставшим рабочим».
Я торопливо схватил «Известия» с напечатанной инструк-
цией, подсел поближе к лампе и стал читать:
«1. Главное правило — не действуйте толпой. Действуйте
небольшими отрядами — человека в три-четыре. Пусть только
этих отрядов будет возможно больше, и пусть каждый из них
выучится быстро нападать и быстро исчезать... Полиция и
войска будут бессильны, если вся Москва покроется этими
маленькими неуловимыми отрядами.
2. Кроме того, товарищи, не занимайте укрепленных мест.
Пусть нашими крепостями будут проходные дворы, все места,
из которых легко стрелять и легко уйти...»
664
Вера Сергеевна смотрела на инструкцию через мое плечо.
Я чувствовал ее дыхание и торопился поскорее кончить чте-
ние. Мне казалось, что она чем-то недовольна.
— Да, — сказала она, вздохнув, — мы начинаем парти-
занскую войну. Сейчас это, конечно, правильно, только так
мы и можем действовать, но...
— Но что? — поспешно спросил я, повернув к ней голову.
Вера Сергеевна неловко запнулась, как бы сомневаясь,
можно ли сказать мне то, что она думала.
— Видишь ли, мне кажется, мы упустили самые важные
три дня, когда власти были растеряны и когда можно было
начать наступление. А ведь еще Маркс говорил, что главное
правило восстания — это отчаянно смелое, бесповоротно ре-
шительное наступление, а мы...
Вдруг с улицы донесся такой мощный и угрожающий звук,
что зазвенели стекла и дрогнул пол под нашими ногами.
Мы оба вздрогнули.
— Что это такое, Пашенька? — спросила Вера Сергеевна,
вскочив на ноги.
Я сам не мог понять, что могло в городе так тяжко ух-
нуть. Быть может, взорвалась бомба?
После небольшой паузы удар повторился с еще большей
силой.
— О! Кажется, началось! — Вера Сергеевна поспешно
подбежала к окну и открыла форточку.
Звук нового удара с гулом и треском ворвался в комнату.
— Пальба из орудий!..
Несколько минут подряд пушки грохотали непрерывно,
одна за другой. Потом сразу все оборвалось, и стало тихо...
Вера Сергеевна резко захлопнула форточку и задернула
темные шторы окна.
Я схватился за шапку.
— Что теперь делать? Сбегать узнать, что там случилось?
Вера Сергеевна остановила меня:
— Кажется, я догадываюсь, в чем дело. Стрельба слы-
шалась со стороны Пречистенки?
— Оттуда.
— Ах, что за беспечность! — возмутилась Вера Сергеев-
на.— Надо было в первый же день стачки покинуть этот
дом. О нем знала вся Москва, как же не знать полиции?
Меня обдало холодом.
— Неужто дом Фидлера?
— Уверена. Большинство дружин ушли оттуда еще вчера,
но некоторые, по-видимому, решили остаться: понадеялись на
глупость и растерянность властей...
665
Дом Фидлера я знал. Задолго до стачки там каждый день
без особой конспирации собирались дружинники большеви-
ков, меньшевиков, эсеров, студентов. Это был своеобразный
штаб боевиков, где происходили обмен опытом, дискуссии по
вопросам тактики баррикадного боя и даже обучение дру-
жинников. Казалось, нетрудно было предвидеть, что враг по-
пытается нанести первый удар именно здесь по нашим воору-
женным силам, собранным в одном месте и, следовательно,
лишенным возможности действовать активно. Против артил-
лерии кучка окруженных дружинников долго устоять не мо-
жет. .. недаром сейчас так зловеще тихо на улице.
Вера Сергеевна быстро оправилась и внешне спокойно
сказала:
— Разгром даже одной дружины для нас немалый урон.
Это означало бы, что не мы, а Дубасов начал наступление.
И, конечно, теперь победа обойдется нам дороже.
— Но мы все-таки победим! — Я снова схватил шапку.
—-Ты куда, Пашенька?
— Мне кажется, надо узнать, что там творится.
— Да, да, узнай, голубчик, а потом свяжись с Седым. Он
наверняка будет на Пресне, у прохоровцев. Там же найдешь
и Семена Петровича. Это член комитета, посланный для ру-
ководства Пресненским районом. Ты им можешь понадо-
биться как агитатор. Завтра можно ожидать больших собы-
тий. ..
— А вы куда? — спросил я с тревогой в голосе.
Вера Сергеевна улыбнулась:
— Обо мне не беспокойся. Я свяжусь с комиссией коми-
тета и буду знать, что делать.
Как и в первый раз, она проводила меня до двери, за-
ботливо поправила мой башлык на шее, глубже натянула
шапку на уши, посмотрела на сапоги.
— Поди, мерзнут ноги-то? Надо бы валенки надеть.
Смотри, осторожнее ходи, теперь на улицах небезопасно...
ПРОВОКАЦИЯ ДУБАСОВА
Когда я вышел от Веры Сергеевны, было далеко за пол-
ночь. На улицах темно, холодно. Не горел ни один фонарь.
Тем не менее почти на каждом углу стояли кучки людей,
полные тревоги, возбужденные, перепуганные.
Со времени нашествия Наполеона Москва не слышала
орудийных выстрелов, и вдруг в самом центре столицы за-
гремели пушки. Это было так неожиданно и страшно, что
666
никто не мог усидеть дома, в четырех стенах, — тысячи граж«
дан высыпали на улицу.
— Что случилось?
— Взорвался пороховой погреб?
— Пушки стреляют!
— А может, бомбы?
Где палят? ..
Люди перебегали от одной кучки к другой, жадно ловили
слухи, возмущались, негодовали.
Я шел в бодром настроении. Моя уверенность в победе
ничуть не уменьшалась. Мне казалось, что первый гром пу-
шек будет сигналом для всеобщего возмущения и вооружен-
ного восстания. Если не сегодня, так завтра начнется...
До училища Фидлера было далеко, а на пути так часто
встречались полицейские посты и патрули казаков, что я
только утром попал к месту катастрофы. Но подойти к са-
мому зданию мне не удалось—весь этот район был оцеплен
войсками. Все же от случайных очевидцев и толпившихся
здесь москвичей я узнал некоторые подробности о ночном со-
бытии.
Догадка Веры Сергеевны оказалась правильной. Когда
войска окружили здание, там находилось около ста дружин-
ников и человек тридцать школьников обоего пола в возра-
сте до шестнадцати лет.
После отказа сдаться на милость победителей здание
было обстреляно из пулеметов и винтовок. Дружинники при-
няли бой. В итоге жертвы с обеих сторон. Тогда были пу-
щены в ход пушки, вызвавшие пожар. Не желая подвергать
смертельной опасности детей и видя безвыходность положе-
ния, дружинники сдались. Спаслись очень немногие. Плен-
ных и безоружных дружинников жестоко избили, несколько
человек было убито тут же, у ворот дома. Вместе с ними
были избиты и арестованы школьники.
Весть об этой зверской расправе к утру облетела всю
Москву. В ближайших к дому Фидлера улицах началось
сооружение баррикад.
День 10 декабря выдался ясный, морозный. Волосы илица
прохожих заиндевели, изо рта валил белый пар, словно все
усиленно курили.
Прежде чем направиться на Пресню, я решил пройти к
Страстной площади, а оттуда спуститься по Тверской улице
к Оружейному переулку. Мне хотелось повидать Петра и
сначала узнать, что творится в его районе и на заводе «Гу-
жон».
Если ночью встревоженные канонадой жители собирались
маленькими группами, то теперь вся Москва была на улицах.
667
Сотни людей толпились на площадях и бульварах, на пере-
крестках улиц, около магазинов. Стихийно возникали ми-
тинги. Ораторы из толпы с гневом говорили о виновниках
вчерашних событий, поносили Дубасова, драгун, казаков. Но
больше всего люди возмущались бессмысленным избиением
школьников-подростков.
Патрули драгун и казаков пытались разгонять большие
толпы, но как-то нерешительно, вяло, словно нехотя. Отсту-
пая перед конями, люди не разбегались, как обычно, а обра-
щались к солдатам со словами убеждения, уговаривали или
дерзко осуждали за творимые насилия, иногда освистывали.
Я шел по Страстному бульвару к Страстной площади,
часто останавливался, прислушивался к тому, о чем толко-
вал народ.
На площади у женского монастыря стояла артиллерий-
ская батарея из четырех орудий: два были направлены в сто-
рону Триумфальной площади, вдоль по Тверской, одно тупо
смотрело в сторону Тверского бульвара, мимо памятника
Пушкину, а последнее совсем уже по-мирному торчало дулом
вверх, в небо.
По соседству с орудиями горел небольшой костер, почти
невидимый при свете солнца. Озябшие артиллеристы грели
над огнем руки, беззлобно переругиваясь между собою. Ста-
рый офицер с отекшим лицом и холодными глазами стоял
поодаль, прислонившись спиной к двери монастыря. Он без-
думно поглядывал по сторонам, покуривая папиросу.
Эта зловещая группа выглядела настолько безобидно, что
прохожие дерзали даже заговаривать с солдатами. Тогда
офицер внезапно оживал и резким голосом выкрикивал:
— Прочь! Прочь! Прочь! ..
Мне тоже захотелось потолковать с солдатами. Я подошел
к костру и протянул руки над огнем.
— Эка холодище какой!
Солдаты покосились на меня, с опаской оглянулись на
офицера, однако не прогнали.
— С кем это вы, братцы, воевать собрались? — продол-
жал я, потирая руки. — Японцев как будто нет здесь, мир
давно заключен, а вы пушек навезли. Может, с монашками
не поладили?
Молодой солдат справа от меня смешливо фыркнул в
руку, а хмурый сосед слева сердито посоветовал:
— Уходи, пока цел, мальчишка, а то наш гавкало даст
тебе монашек!
Молодой тихо, сконфуженно шепнул мне:
— Должно, для острастки поставили, не бойсь... Началь-
ство, что поделаешь... Уходи, браток, офицер смотрит...
668
— Прочь! Прочь! — услышал я противный окрик и мед-
ленно пошел по левой стороне Тверской улицы в сторону
Триумфальной площади.
По Тверской, особенно на углах и перекрестках, гру-
дился народ, толпа то убывала и редела, то вырастала до
нескольких сот человек. От Страстной площади к дому гу-
бернатора то и дело проносились отряды драгун и казаков —
они очищали от народа этот отрезок улицы и почему-то со-
вершенно не трогали толпы людей, идущих по той же Твер-
ской в сторону Триумфальной площади. Ни войск, ни поли-
ции там не было заметно. «Странно... Что бы это значило?»
Я остановился на углу какого-то переулка в большой
толпе. Люди шумели здесь и спорили особенно громко.
— Ведь это разбой, товарищи! — кричал пожилой чело-
век в потертом пальто.— В свой народ из пушек палили, а!
Для японцев снарядов не хватило, а для наших детей нашли!
— Так это же дружинников били, — возразил кто-то из
толпы, — в безоружных, чай, не стреляют...
— Детей, школьников, говорят, избивали!
— Вот они, пушки-то, стоят, — показав в сторону мона-
стыря пальцем, с испугом сказала молодая женщина с ребен-
ком на руках. — Уйти от греха...
— Это так поставили, народ пужают.
— Изверги треклятые...
Я хотел было вмешаться в спор и провести здесь летучий
митинг, как вдруг грохнул оглушительный выстрел из орудия
и коротко протрещала пулеметная очередь.
Толпа ахнула. Раздался женский визг. Чей-то голос по-
солдатски скомандовал:
— Ложи-и-и-ись!..
Люди как скошенные свалились на тротуар и мостовую.
Многие побежали в переулок. Меня и какого-то студента
придавили к парадной двери углового дома.
Упавшие лежали неподвижно, как мертвые. Иные руками
прикрывали головы, пряча лицо в снег.
— Должно, холостыми ахнули, — решил пожилой чело-
век, поднимая голову. — Стращают, идолы.
— Ишь дьяволы, чем шутить вздумали!
— Вставай, граждане, это забастовщиков пужают.
Люди стали подниматься, отряхиваясь от снега и ругаясь.
— А я вот чуть младенца не зашибла, — заговорила жен-
щина, с трудом поднимаясь на ноги и прижимая к груди ре-
бенка, укутанного одеялом. Ребенок посинел от крика.
— Гляди, гляди, кажись, опять наводят! — раздались тре-
вожные голоса.
— Пущай наводят, потому как холостые.
669
Мимо нас по мостовой, обезумев от ужаса, вихрем нес-
лась лошадь с санками без кучера. Вслед за ней, путаясь
ногами в полах своего армяка, стремительно бежал извозчик
и кричал неистово:
— Держи, держи коня-а-а-а!
От удара о тумбу сани разлетелись вдребезги, и лошадь
рухнула на мостовую. На миг подняв голову и вытянув шею,
смертельно раненное животное огласило воздух таким потря-
сающим воплем, что у меня зашевелились под шапкой волосы
и похолодело сердце.
Не добежав несколько шагов до своего коня, извозчик
}пал на мостовую и так остался лежать с кнутом в руке.
Новый залп из орудий потряс землю.
Угол соседнего дома срезало снарядом. Камни и щебень
полетели на наши головы.
С криками и стонами люди снова распростерлись на земле,
кто где стоял. Женщина с ребенком беззвучно свалиласьли-
цом вниз. Детская ручонка с куском одеяла отлетела в сто-
рону. А через мгновение уцелевшие люди шарахнулись в раз-
ные стороны. Ломились в парадные двери, лезли под ворота,
прилипали к стенам, бежали в переулок.
Вместе со студентом мы бросились было на помощь жен-
щине, но тут один за другим раздались два залпа картечью,
и улица сразу покрылась убитыми и ранеными.
И только теперь, в какую-то долю секунды, я вдруг понял,
почему от Страстного до Триумфальных ворот не было ни
войск, ни полиции: расстрел безоружной толпы из орудий
был, видимо, задуман заранее и на моих глазах приведен в
исполнение. Дубасов одним ударом решил запугать народ,
запугать и смирить забастовщиков, предотвратить восстание.
Но, кажется, он добился обратного.
Не помню, кто крикнул первый — я ли, студент ли или,
быть может, десятки голосов сразу:
— Баррикады, товарищи-и-и! Строй баррикады!..
И все, кто оказался в переулке, бросились по дворам.
А вскоре начался такой шум и треск, стук топоров и скрежет
пил, будто шел ураган, ломал и гнул деревья, сокрушал все
на своем пути.
Не знаю, каким образом в моих руках оказалась пила, и
мы вместе со студентом в несколько бешеных взмахов под-
пилили телеграфный столб, и он с треском упал поперек пе-
реулка у самого выхода на Тверскую улицу. На поверженный
столб полетели доски, куски забора, охапки поленьев, пус-
тые бочки, старый сундук, поломанные сани — словом, люди
тащили все, что можно было захватить в ближайших дворах
и сараях,
С70
С разных сторон налетела стая ребятишек и с веселым
визгом и криками стала помогать взрослым наращивать бар-
рикады по всему переулку. Они срывали железные вывески
магазинов и лавок, ломали палисадники, тащили всякую
рухлядь и все это громоздили на баррикады как победные
трофеи.
Не прошло и часа, как по всему переулку чудовищными
волнами вздымались баррикады, ощетинившись концами до-
сок и кольев, железными зубьями ворот и заборов, оглоблями
саней и пролеток.
Какой-то мальчишка притащил мне красную ситцевую ру-
башку, разодранную сверху донизу.
— Вот он, флаг! Воткни, дядя, на палку.
А когда на нашей баррикаде на конце высокой жерди за-
полоскалось от ветра красное полотнище, ребятишки привет-
ствовали его неистовым криком «ура» и разбойничьим свис-
том.
Вместе с ними закричал «ура» и молодой студент, с кото-
рым мы подпиливали столб, закричал отчаянно, звонко, под-
бросив форменную фуражку вверх.
Баррикады строили все жители переулка — рабочие, сл\ -
жащие, мелкие чиновники, лавочники, дворники, домашняя
прислуга. Я заметил, что даже два почтенных буржуа, пыхтя
и отдуваясь, тащили со двора на баррикаду деревянную лест-
ницу.
К ночи почти все окраины города. Садовое кольцо, сотни
улиц и переулков вокруг центра покрылись баррикадами.
А по Тверской улице, где пальба уже прекратилась, поли-
ция и пожарники подбирали трупы убитых,, бросали на санки
легковых извозчиков, в кареты «Скорой помощи» и поспешно
увозили. Дворники засыпали песком и снегом лужи крови на
мостовой и тротуарах, смывали следы работы картечи...
НА ПРЕСНЕ
День 10 декабря явился переломным днем: Дубасов на-
чал широкое наступление с целью подавить восстание в са-
мом зародыше. Собрания и манифестации разгонялись силой
оружия. По толпам безоружных граждан, собиравшихся на
площадях и улицах, стреляли без предупреждения из винто-
вок, пулеметов и даже из орудий. Пьяные драгуны, казаки и
жандармы бесчинствовали по всем улицам.
В то время, когда в центре артиллерия осыпала безоруж-
ные толпы народа картечью, в Пресненско-Хамовническом
районе пять тысяч рабочих завода Гюнтера с оркестром
671
и знаменами подошли к Хамовническим казармам для брата-
ния с солдатами Перновского и Несвижского полков. К не-
счастью, организаторы шествия не знали, что в тех же ка-
зармах расположился и Сумской драгунский полк.
Выстроившись на площади перед казармами, рабочие
послали своих депутатов к солдатам с предложением при-
соединиться к народу и поддержать восстание. Ворота ка-
зармы гостеприимно раскрылись. Навстречу делегатам офи-
церы выкатили пулемет и направили его на толпу, мирно
стоявшую в ожидании переговоров.
Толпа не дрогнула, никто не двинулся с места. Угроза
стрелять не подействовала. Тогда из ворот по команде офи-
цера выскочил отряд драгун с шашками наголо и без вся-
кого предупреждения врубился в густую толпу безоружных
рабочих. Драгуны были пьяны и рубили сплеча с непонятной
злобой, с дикими криками и руганью.
Оставив на месте несколько человек убитыми, рабочие
отступили в ближайшие улицы и дружно взялись за соору-
жение баррикад...
Так кончилась попытка братания с солдатами в Хамовни-
ках, по соседству с Пресней.
Во второй половине дня я с большим трудом, через де-
сятки баррикад, добрался до Пресни. Здесь меня поразила
тишина и полное отсутствие баррикад до самой заставы. Я
был озадачен. Что случилось? Почему преснеицы до сих пор
бездействуют? Ответ я мог получить только на Прохоровке,
где надеялся застать руководителей района, а быть может и
Седого, который, как ответственный агитатор, был связан с
Пресней. По дороге мне встречались патрули дружинников,
которые расхаживали на своих участках, как у себя дома.
Ни одного солдата и ни одного городового я не заметил.
Стрельбы здесь тоже не было слышно — она доносилась из-
далека и казалась веселым треском ракет. Жители Пресни
ходили здесь не спеша, не озираясь по сторонам. Вот чудо!
В действительности, как я сообразил позднее, никакого
чуда здесь не было. Густая сеть баррикад по Садовой-Триум-
фальной, Новинскому бульвару и на Кудринской площади,
возникших ранее, как стеной отрезала Пресню от центра и
тем преградила путь в район дубасовским войскам. А после
знаменитого рейда шмидтовской дружины, разгромившей по-
лицейские посты, полиция в ужасе покинула Пресню, и фак-
тически вся власть перешла в руки районного Совета рабо-
чих депутатов, возглавляемого большевиками.
Районный исполнительный комитет немедленно создал
Военный совет, суд и комендатуру. Новая власть быстро ор-
ганизовала охрану порядка и спокойствия в районе, борьбу
672
с грабителями, охрану имущества фабрик и заводов, наблю-
дение за торговлей и за исполнением решений Московского
Совета рабочих депутатов, которые печатались в «Изве-
стиях». Для дружинников в одной из школ была создана
столовая.
В эти дни райсовет пользовался среди жителей района та-
ким уважением и авторитетом, что все его решения немед-
ленно проводились в жизнь. Грабежи, пьянство и насилия
как рукой сняло. Мясные и продуктовые лавки, по указанию
Совета, отпускали рабочим продукты в кредит. Домовла-
дельцам впредь до свержения самодержавия было запре-
щено взимать с рабочих плату за квартиры. Со всеми жало-
бами и даже бытовыми конфликтами стали обращаться в
районный суд, который немедленно разбирал дела и выносил
решения.
Военный совет Пресни на второй день стачки решил все
боевые дружины района объединить под руководством осо-
бого боевого штаба, возглавляемого отважным большевиком
Седым и членом МК товарищем Семеном. Вместо ненавист-
ных народу полицейских постов по району патрулировали
дружинники.
Сокращая путь к фабрике, я шел переулками и парал-
лельными улицами. Здесь тоже баррикад не было. На пол-
пути к цели до меня издали донеслись знакомые звуки «Ин-
тернационала»: «Вставай, проклятьем заклейменный...»
Я ускорил шаг и быстро нагнал многочисленную колонну ра-
бочих, пересекавшую переулок в сторону Большой Пресни.
От первого же рабочего я узнал, что это прохоровцы и рабо-
чие других предприятий Пресни. Я присоединился к шествию
и вскоре впереди себя заметил безусого дружинника Костю.
Он шел, как солдат, в ногу со своим рядом и с упоением пел
песню. Когда я окликнул его, он замахал мне руками, при-
глашая в свой ряд, но петь не перестал. Через минуту я уже
шагал рядом с ним, присоединив и свой голос к общему хору.
Колонна казалась мне бесконечной. Впереди величаво ко-
лыхалось большое красное знамя с надписью «Долой само-
державие! Да здравствует революция!» В белых сумерках
оно казалось багровым.
Знамя несла высокая, румяная молодая работница, а ря-
дом с ней шагал старик с белой бородой, в потертой шапке.
Мы шли плотными рядами, взявшись за руки, и все вме-
сте громко и отчаянно бросали дерзкий вызов:
Долой тиранов! Прочь оковы!
Не нужно гнета рабских пут!
Мы путь земле укажем новый,
Владыкой мира будет труд!
673
Теперь трудно себе представить, какой вдохновляющей
силой была революционная песня в те дни. Толпы людей она
превращала в одну могучую армию, тысячи сердец сливала
в одно сердце, зажигала одним пламенем, бросала в бой!
И трусы становились храбрыми, смелые делались героями,
силы каждого удесятерялись...
Мы вышли на Большую Пресню.
С каждым шагом вперед колонна росла, уплотнялась, за-
хлестывала тротуары, растягивалась в длину. Хвост колонны
я уже не мог разглядеть, а песня звучала все более грозно,
билась о стены домов, рвалась в небо. Мы верили в свою
мощь, верили в победу, чувствовали дыхание свободы. И мне
казалось, что нет такой силы, которая могла бы остановить
наше движение, преградить путь...
Вдруг далеко впереди вымахнул на мостовую отряд ка-
заков. Пронесся одинокий испуганный крик;
— Казаки!..
Первые ряды остановились, словно наткнувшись на стену.
Но песня замолкла не сразу — она обрывалась каскадами,
медленно затихая.
Увидя колонну, казаки тоже придержали коней. Но по
команде офицеры тотчас развернулись поперек улицы и ша-
гом двинулись нам навстречу.
Еще несколько дней тому назад одного крика «казаки»
или «драгуны» было достаточно, чтобы люди в панике бро-
сились в разные стороны, кто куда. Сейчас этого не случи-
лось. Люди будто потеряли страх смерти. Крик испуга за-
мер, перекрытый сотнями голосов:
— Вперед, товарищи!
— Вперед!
— «Марсельезу», товарищи!
Новая песня с отчаянной силой загремела сразу со всех
сторон, и мы двинулись вперед. Девушка-знаменосец выше
подняла знамя. Вырвавшись из первого ряда, к ней присо-
единилась еще одна работница, а старик рабочий заслонил
их обеих, как будто он был в силах один отразить атаку.
Казаки пустили коней рысью. Шагов за пятьдесят до зна-
мени над их головами сверкнули шашки, выхваченные из но-
жен. Еще минута — и они врежутся в густую массу демон-
странтов.
С десяток дружинников выдвинулись вперед, готовые
встретить врага огнем.
Раздалась команда:
— Стойте, товарищи, стойте!.. Прпгото-о-о-овьсь!..
Толпа сразу остановилась. Девушка-знаменосец рвану-
лась вперед, обеими руками вскинув над головой знамя:
674
— Да здравствует свобода!
Казаки шумно осадили коней, опустив шашки концами
вниз.
— Ра-а-азойдись! — взвизгнул офицер, поднимаясь на
стременах.
Старик рабочий поспешно заслонил собой знаменосца и
обратился к казакам:
— Что вы делаете, казаки? Мы — ваши братья! Мы бо-
ремся за нашу и за вашу свободу! Не слушайте палача офи-
цера!
Офицер бешено взмахнул шашкой;
— Бей их!
В ответ на команду офицера первый ряд казаков с трес-
ком вложил шашки в ножны и круто повернул коней назад.
Остальные последовали их примеру, а через минуту весь
отряд умчался прочь, оставив позади одного офицера. Он
безобразно выругался и, злобно пришпорив коня, поскакал
догонять своих подчиненных.
— Ур-ра-а-а-а! — понеслось казакам вслед. — Да здрав-
ствуют казаки! Да здравствует свобода!
Костя чуть не заплясал от радости:
— Казаки, казаки удрали! Ур-ра-а-а!..
И колонна рабочих двинулась дальше, продолжая песню:
Вставай, поднимайся, рабочий народ!..
Мы приближались к Зоологическому парку, где уже кон-
чалась Большая Пресненская улица. Не знаю, кто отдал
команду, но демонстрация остановилась, песня оборвалась, и
тысячи людей с криками «ура» рассыпались по ближайшим
улицам и переулкам.
— Строй баррикады! ..
Пришли представители партии — товарищи Седой и член
МК Семен. Они сообщили дружинникам, что есть приказ ко-
митета строить баррикады. Под руководством дружинников-
большевиков рабочие разбились на десятки и организованно
приступили к работе, причем самые мощные баррикады воз-
двигались лишь в начале и в конце улиц, на перекрестках и
площадях, вблизи полицейских участков и вообще там, где
можно было ожидать нападение врага. И мне второй раз
за этот день довелось принять участие в постройке бар-
рикад.
Невозможно описать, с каким энтузиазмом, с какой радо-
стью и как весело воздвигали баррикады пресненские рабо-
чие. Подрубая и руша столбы, они «ухали», как бурлаки на
Волге, с песнями волокли и поднимали на гребни тяжелые
каменные тумбы и бревна, вместе с ребятишками кричали
675
л —----------------------------------
«ура», когда над баррикадой взвивалось красное знамя, шу-
тили, смеялись.
Здесь произошла неожиданная встреча.
Какой-то студент маленького роста с трудом тащил к
баррикаде огромное бревно. Я подбежал на помощь и взялся
за другой конец бревна. Студент оглянулся, и я увидел розо-
вое лицо юного курьера из штаба МК-
— Бобчинский! — невольно крикнул я, останавливаясь. —
Как вы тут очутились?
От неожиданности тот бросил бревно.
— А вы... Вы откуда меня знаете?
— Кто же не знает штабного курьера! Вы же Бобчинский!
Студент поправил съехавшую набок фуражку и, поднимая
бревно, разъяснил:
— Только я не Бобчинский, а Добчинский. А ну, пошли!
Мы оба рассмеялись и снова принялись громоздить бар-
рикаду.
Работа по всей улице шла так дружно и весело, словно
мы громоздили здесь не кучи разного барахла и камней для
защиты от пуль и снарядов, а воздвигали прекрасные дворцы
и палаты для новой жизни, словно здесь ожидали нас не бой
и смерть, а веселый пир счастливого, свободного народа.
НОВОЕ ВРЕМЯ — НОВЫЕ МОЛИТВЫ
Домой я возвращался еле живой от усталости, но воз-
бужденный и радостный. Мне все-таки удалось поговорить с
Седым, который познакомил меня с членом МК товарищем
Семеном. Несмотря на отдельные неудачи и жертвы первых
дней восстания, оба они были твердо уверены в грядущей
победе и заражали всех своей верой. Так как поддерживать
живую связь центра с периферией было трудно, МК решил
всех своих членов разослать на места для непосредственного
руководства восстанием в районах. Таким партийным руко-
водителем Пресни и явился товарищ Семен, а Седой возгла-
вил боевые дружины района. Правда, на Пресне был создан
особый боевой штаб дружин с участием представителей мень-
шевиков и эсеров, но фактически всем руководили товарищи
Семен и Седой. Седой самый популярный в рабочей среде
агитатор, большевик и военный человек, пользовался боль-
шим авторитетом и был душой восстания на Пресне.
До Оружейного переулка я добирался долго. Можно себе
представить, какого труда мне стоило это необычайное ноч-
ное путешествие по лабиринту баррикад, загромождавших
путь через каждые сто или двести шагов. Хорошо, что строи-
676
тели догадались оставлять небольшие проходы, или, вернее,
пролазы, на линии тротуаров. Но в темноте я не сразу нахо-
дил их, часто спотыкался и падал, путался в телефонных и
телеграфных проводах, которыми были опоясаны многие бар-
рикады.
За головными баррикадами уже дежурили дружинники,
греясь у костров. Кое-где еще продолжалась стройка, нару-
шая тишину стуком и треском. Время от времени хле-
стали далекие залпы из винтовок, перемежаясь еле слыш-
ными хлопками пистолетов. В направлении Сухаревской
башни молнией вспыхивало небо и короткими ударами гре-
мел гром — это работали пушки. Ответной пальбы не было
слышно. Нет, никакого сражения там не могло быть — это
было избиение мирных жителей и обстрел баррикад. Так я
думал.
После многих злоключений я попал наконец в Оружей-
ный* Недалеко от нашего дома стояла высокая баррикада,
доходившая почти до второго этажа, но работа еще продол-
жалась. К моему удивлению, здесь командовал сам дядя
Максим.
— Ворота, ворота тащите, хлопцы! — деловито покрики-
вал он с вершины баррикады. — Вот сюда, зубьями вверх
поставим, для острастки, значит... Мишка, не вертись под
ногами! Пошел спать, пострел!
Человек шесть молодых парней, в том числе и Сережка,
хлопотали у ворот нашего дома, пытаясь снять их с петель.
Тут же вертелся Мишка, хватаясь за прутья то с одной сто-
роны, то с другой. На отца он не обращал внимания и лишь
в тон ему покрикивал:
— Давай, давай, дядьки!
— Братцы! Граждане! Осторожней, пожалуйста! — умо-
ляюще взывал солидный человек в полушубке, обращаясь к
рабочим. — Ворота новые, не гните так прутья-то... По-
звольте, я помогу вам.
Строители беззлобно смеялись:
— Тяни, тяни, Иван Петрович!
— Гляди не лопни!
— Ай да управляющий — революции помогает!
— Против царя пошел...
— Может, к нам в дружину запишешься?
Управляющий поспешно отскочил в сторону, смущенно
бормоча:
— Я, конечно, не против, но... зачем же хозяйское добро
ломать, когда можно взять без порчи?
— Ладно, ладно, Петрович, проваливай! — оборвал его
дядя Максим. — Без тебя справимся... А ну, взяли!
677
— Эй, ухнем! — поддержал Мишка,
Ребята дружно налегли на ворота и в самом деле сняла
их с петель «без порчи». При участии Мишки ворота торже-
ственно водрузили на самый гребень баррикады острыми
копьями вверх. Теперь она выглядела совсем внушительной
казалась несокрушимой.
Дядя Максим решительно прогнал Мишку домой.
Под утро все разошлись, оставив дежурить у баррикады
двух дружинников. Один был вооружен маузером, у другого
на боку болталась шашка.
— Я тоже остаюсь, — решительно заявил неугомонный
Сережка. — Отосплюсь днем!
— Ладно, оставайся, если хочешь, — согласился дядя
Максим. — А ты, Павлуха, пойдем к нам, поспишь на Сереж-
киной койке.
Я еле держался на ногах от усталости и охотно согла-
сился.
В комнате дяди Максима царил полумрак. В углу перед
иконой чуть теплился красный огонек лампады. Было душно
и сыро. С хрипотцой тикали стенные часы-ходики.
Накрывшись с головой одеялом, на кровати спала жена
дяди Максима. Рядом с ней устроился Мишка и тоже спал.
Петр лежал на сундуке, вытянув ноги на табуретку. Из-под
подушки торчала рукоять маузера.
На секунду дядя Максим остановился у порога.
— Ишь ты, Мишук мое место занял, любит он около
мамки понежиться. Жалко будить-то, намотался парнишка.
Петруху тоже не стоит тревожить, с полчаса, как лег. ..
Ладно, я устроюсь на полу, а ты, друг, ложись на Сережкину
койку.
Я запротестовал:
— Нет уж, дядя Максим, я помоложе, могу и на полу по-
спать, а вы — на койке.
Старик шепотом поспорил немного, потом схватил все, что
было на Сережкиной койке, и сбросил на пол.
— Коли так, давай вместе ляжем — тут просторно.
Вскоре мы оба лежали на полу, кое-как прикрыв ноги.
Я думал, что усну мгновенно, как только прикоснусь го-
ловой к подушке. Не тут-то было. Невзирая на смертельную
усталость, я долго не мог уснуть. За эти сутки слишком много
пережито.
Долго не спал и дядя Максим, хотя лежал неподвижно,
закинув руки за голову. Я тоже старался не двигаться, чтобы
не тревожить старика. Вероятно, мы думали об одном и том
же. Что будет завтра? Какие меры примет Дубасов против
восставшего народа? Смерть или победа? ..
678
Но мои мысли путались. Как только закрою глаза, передо
мной возникали красные пятна на снегу, оторванная рука ре-
бенка, мать, упавшая лицом вниз, убитый извозчик, ползу-
щие раненые... и песня...
Я снова открывал глаза, неподвижно и молча глядел в по-
толок, низко нависший над нашими головами. Красный ого-
нек лампады слабо мигал перед темным ликом иконки. По-
лумрак казался живым, таинственным, настороженным.
В глубокой тишине было слышно только похрапывание Петра
да странное, с шипением, тиканье будто простуженных ходи-
ков.
Дядя Максим долго ворочался с боку на бок, тяжело
вздыхал и что-то невнятно бормотал в бороду. Я не хотел
мешать его думам и, полузакрыв глаза, лежал неподвижно.
Вот он осторожно сбросил с ног тряпку, покосился в мою сто-
рону и тут же, на подстилке, стал на колени. Долго стоял
молча, глядя на икону и беззвучно шевеля губами. Потом
медленно, будто в раздумье, перекрестился раз, другой...
— Боже всемогущий, — горячо зашептал дядя Максим, не
спуская глаз с иконы, — спаси нас, господи, и помилуй!
В красноватом сумраке от лампады темное лицо моляще-
гося казалось призрачным, странно изменчивым.
— Молю тебя, господи: дай нашим победу и одоление над
врагами...
А дальше я услышал такие слова молитвы, которые, на-
верное, не были записаны ни в псалтырях, ни в святцах.
— Порази, господи, супостатов гневом своим, — истово
крестясь, уговаривал бога дядя Максим. — Порази насмерть
царя-ирода, пошли на его голову громы небесные... Нико-
лай-угодник, заступник наш...
И он распростерся на полу, вытянув руки вперед, весь
мольба и покорность воле божьей.
Его молитва шла прямо из глубины сердца, измученного
тяжкой неволей, нищетой, голодом. С детской верой в доб-
роту и всемогущество господа дядя Максим молился не за
царя-батюшку, не о покорении крамолы под нози его, а как
раз наоборот — о победе народа над царем-иродом, о сво-
боде и лучшей доле.
. Старик с трудом оторвался от пола, кряхтя разогнул
спину и совсем уж запросто заговорил с богом:
— Худо нам будет, господи, если он победит, царь-то...
Изверг он и кровопивец. Народу враг и погубитель... По-
моги нам, господи! Защити покровом своим, мать пресвятая
богородица... Никола-угодник... святые мученики...
И снова мохнатая тень человека распростерлась на полу
рядом со мной, глухо стукнув лбом в пол. Он еще долго
679
лежал неподвижно, невнятно шептал свои молитвы, тяжко
вздыхал, а быть может и плакал...
Дальше я уже ничего не слышал и незаметно заснул,
словно накрытый теплой волной.
Но и во сне мне чудилось, что дядя Максим продолжает
молиться и стучать головой в пол. Лицо его странно темнело,
черным жгутом сдвигались брови, глаза пылали. Пальцы
правой руки вместо креста сжимались в кулак и угрожающе
поднимались над взлохмаченной головой...
ПРОЩАНИЕ
Рано утром я проснулся под звон колоколов. Странно —
что за праздник сегодня? Но, вспомнив вчерашние события,
быстро вскочил на ноги и оделся.
С улицы доносились отдаленный звон колоколов и непо-
нятная трескотня.
В комнате было уже светло. Сидя на сундуке, дядя Мак-
сим спокойно и обстоятельно чистил свою двустволку, как
будто собирался на охоту по уткам. С серьезным лицом и
нахмуренными бровями Мишка делал пыжи. Так же невоз-
мутимо, как отец, Петр просматривал обоймы маузера — под-
считывал пули. Сережка успокаивал мать, которая в страхе
суетилась по комнате, бросаясь то к мужу, то к сыно-
вьям.
— Что ж теперь будет, дети мои? .. Максим Егорыч!..
Зачем вам эти пушки? Куда вас несет нелегкая? Слышите,
что в городе делается?..
В самом деле, теперь уже отчетливо слышалась беспо-
рядочная стрельба, изредка заглушаемая тяжелым уханием
артиллерии.
— Убьют вас там! Сидите дома, — продолжала волно-
ваться Арина Власовна, хватаясь за ружье дяди Максима.
— Отстань, Арина, не кудахтай, — отводя рукой жену,
говорил дядя Максим. — Ничего страшного не случится:
вишь, к утрене звонят, сегодня воскресенье.
Они оба перекрестились.
Я вспомнил ночную молитву дяди Максима и невольно
улыбнулся. Усмехнулся и Петр, одеваясь.
— Ну, сыны, давай присядем, — сказал дядя Максим,
усаживаясь к столу. — И ты, мать, сядь, как по закону пола-
гается.
Все повиновались. На уголок скамейки присела и Арина
Власовна, оглядывая свое семейство испуганными глазами.
680
Минуту помолчали.
— А теперь докладам, кто куда, — сказал дядя Максим,
беря в руки двустволку.
— Я должен к своей дружине пробраться, на завод, —
первым ответил Петр, поднимаясь из-за стола.
— А я пойду к кушнаревцам. Здесь делать нечего, — ве-
село сообщил Сережка, — там я сговорился.
Мишка бросился к брату:
— И я с Сережкой! Возьмешь, братень?
— Отстань, пострел! — оборвал его старик. — Никуда ты
не пойдешь, будешь дома мать охранять.
— А ты, батя?
— Я — это само собой. Ты у меня разведчиком будешь.
— Разведчиком? — обрадовался Мишка. — Тогда остаюсь!
— Слетай на Триумфальную — и мигом обратно. По-
гляди, что там делается.
— Сей минутой! — Мишка моментально исчез, на ходу
надевая шапку.
— Совсем сдурился, старый! — всплеснула руками Арина
Власовна:—Куда ты послал ребенка? Зачем?
— Помолчи, Арина. Здесь пока тихо, а без дела Мишку
не удержишь.
— Правильно, папаша, — согласился и Петр. — Мишук
пусть останется при тебе. Неугомонный парнюга.
— Значит, пошли? — заторопился Сережка.
Отец сурово осадил его:
— Помолчи и слухай, когда старшие говорят.
Мне показалось, что и сам дядя Максим начинает волно-
ваться.
— Вот что, сыны, — заговорил он тоном наставника.—
Дело, кажись, идет не на шутку, большой бой будет. У них
настоящее оружие, у нас пукалки, — он показал свою дву-
стволку. — Вся надежда на солдат: чью они руку потянут,
там и победа. Зря, стало быть, не храбрись, на рожон не
лезь, из-за угла норови.
— Ты угадал, батя, так нам и комитет советует, — отве-
тил Петр, вынимая из кармана такую же листовку, какую я
получил от Веры Сергеевны. — Вот послушайте: «Пусть на-
шими крепостями будут проходные дворы и все места, из
которых легко стрелять и легко уйти».
— Все это хорошо, Петруха, — перебил дядя Максим, — а
все ж таки наше оружие супротив пулеметов и пушек дерьмо.
Вся надежда на бога, — голос старика дрогнул.—Хоша вы
в бога не верите, а он все равно будет с вами: где правда,
там и бог.
681
— Ну, это как сказать, — заметил Сережка в сторону.
Ему явно не терпелось поскорее выбежать из дому и начать
«свергать самодержавие».
Прослушав наставления мужа, бедная Арина, видимо,
поняла, что затевается что-то страшное, угрожающее жизни
ее детей. Лицо ее сразу осунулось, добрые карие глаза на-
полнились слезами. И как только все поднялись на ноги, она
бросилась Сережке на шею:
—- Серёнька мой! Дети мои!.. Куда вас гонит старый?
Убьют вас там казаки, будь они прокляты!.. Петруха, не
ходи!
Загораживая собой дверь, старушка обнимала то Петра,
то Сережку, то вдруг бросалась на мужа, осыпая его гнев-
ными упреками:
— И что ты себе думаешь, старый? Под пушки детей
гонишь! Куда твои бельма смотрят?.. О матерь божья!
Дядя Максим решительно взял ее за плечи и, легонько
оттаскивая от сыновей, уговаривал:
— Не кудахтай, мать, вернутся сыны целехоньки. Не
в Маньчжурию едут. Слышите, ребята? Ночевать беспре-
менно домой приходите.
— Придем, придем, мать, — сказали в один голос Петр
и Сережка.
— Ну вот. А ты ревешь попусту. Нехай идут с богом...
В этот момент в комнату вихрем ворвался возбужденный
Мишка:
— Ух, что там делается, братцы! Везде баррикады, бар-
рикады! А на Триумфальной солдаты с винтовками стоят,
казаки проскакали... Ух ты, «Вихри враждебные»!
— Постой, постой, трещотка! — перебил дядя Максим. —
Говори толком: какие солдаты, сколько? Пушки есть?
— Пушек не видал, а солдаты на драгун похожи, с эта-
кими полосками на штанах. А городовые кучей стоят, прохо-
жих задерживают и чевой-то щупают каждого.
Старик нахмурился:
— Слышите, ребята? Прохожих обыскивают. Остере-
гайтесь.
— Не беспокойся, батя, — поспешил заверить отца Се-
режка.— Я Москву как свои пять пальцев знаю, куда хошь
пройду. Вот только наш оратор новичок здесь, как бы не
влопался, боюсь.
— А ты проводи его, коли так, — приказал дядя Мак-
сим,— наших людей беречь надо.
— А ей-богу, провожу! — обрадовался Сережка. — С ним
нам всегда по дороге!
Я не стал спорить, так как в самом деле Москву знал
682
плохо и нередко путался в лабиринте кривых улиц и пере-
улков.
Мать поняла, что задержать детей невозможно, вдруг
засуетилась и, сдерживая слезы, схватила каравай хлеба,
стала резать его и ломать на части.
— Возьмите хлебца-то на дорогу, там, поди, некому и на-
кормить вас...
Провожая каждого до порога, она своими руками совала
им в карманы куски хлеба, опять обнимала, целовала, да-
вала советы:
— А вы сами-то на казаков не лезьте, они, нехристи, и
детей бьют, никого не жалеют, звери лютые. Ой, горе мое,
горюшко!..
Старушка и мне дала кусок хлеба и поцеловала в голову.
— Будь здоров, сынок. Ты ведь тоже совсем еще малец!
И как тебя мать одного в Москву пустила? Ты больше за
Петруху держись, он старшой у нас, разумный.
— Ну, пошли, ребята! Не задерживай, мать, не хнычь! —
решительно оборвал прощание дядя Максим, направляясь
к двери с двустволкой за спиной.
Оставив детей, Арина снова набросилась на мужа:
— И что ты за человек уродился! Какой ты отец! Сам
детей на погибель гонишь! Побойся ты бога-то. Бить тебя
некому, старого дурня!
— Ну, ну, кончай панихиду!
Пропустив вперед меня и сыновей, дядя Максим сам за-
хлопнул дверь. Мне почудилось, что Арина заголосила.
Что-то и у меня защемило под сердцем.
ПЕРВЫЙ БОЙ
Когда мы вышли на улицу, пальба из винтовок слыша-
лась по линии Садовой-Триумфальной и со стороны Кудрин-
ской площади. От Страстного монастыря, по-видимому с ко-
локольни, короткими рывками грохотал пулемет. Со стороны
Сухаревки изредка бухало орудие. Временами можно было
различить и выстрелы из револьверов, которые звучали как
игрушечные хлопушки.
И все это под звон колоколов; они звонили по-празднич-
ному весело, игриво, с переливами — хоть пляши камарин-
ского. Попы выполнили приказ начальства — помогать кре-
стом и молитвами «христолюбивому воинству», проклинать
с амвонов и предавать анафеме крамолу.
По выходе из дома дядя Максим еще раз перекрестился
и поправил на плече двустволку, висевшую за спиной.
683
— С нами бог!
На вершине «нашей» баррикады, на конце поднятой
вверх жерди, развевался красный флажок.
— Это моя работенка! — похвастался Мишка, карабкаясь
на гребень баррикады. — Вчерась мы сорвали царский флаг
и взяли оттуда красную полосу, а синюю и белую отдали
мамке на тряпки. Здорово?
— Молодец! — похвалил Сережка, следуя за братом.
Мы с Петрухой тоже поднялись на баррикаду.
— А это уж я оборудовал, — сказал Сережка, показывая
мне большую железную вывеску, укрепленную на ребро в
зубьях ворот. — Читай, оратор!
На обратной стороне вывески аршинными буквами мелом
было написано: «Смерть грабителям!» и «Долой Нико-
лашку!»
Сережка весело озирал взбаламученную баррикадами
улицу.
— Гляди, друг, какая силища, — ни одна пушка не возь-
мет! ..
Совершенно фантастическое зрелище представляли от-
сюда Оружейный переулок и примыкающие к нему улицы.
Казалось, что это землетрясением выбросило на улицу об-
ломки человеческих жилищ. И чего тут только не было! В са-
мом невероятном сочетании громоздились друг на друга
набитые камнями и мусором бочки, ящики, опрокинутые
вверх колесами телеги, заборы и палисадники, телеграфные
и телефонные столбы, полицейские будки, вывороченные
тумбы, дрова и доски — словом, все, что можно было содрать,
спилить, сломать, свалить на мостовую или поставить дыбом.
На первый взгляд никакого разумного плана в этом гроз-
ном хаосе не было, но, внимательно приглядевшись, я и здесь
заметил организующую руку партии и боевых дружин. Из мно-
гочисленных баррикад Оружейного переулка, по-видимому,
совсем не случайно самыми сильными оказались две: одна —
на которой мы стояли, другая — у выхода на Триумфальную
площадь, шагов на двести от первой. Значение этой второй
баррикады мне было понятно: со стороны площади можно
было ожидать нападения. Роль «нашей» баррикады выяс-
нилась немного позднее.
Под прямым утлом, как раз между этими двумя барри-
кадами, в Оружейный переулок упиралась Первая Ямская
улица, в горловине которой тоже возвышалась довольно
мощная баррикада. Со стороны Триумфальной площади она
была невидима и не могла быть обстреляна. А ее тыл на
всем протяжении улицы был загроможен десятками барри-
кад более легкого типа.
684
— Зачем нужна такая сильная головная баррикада на
Первой Ямской? — попытался я выяснить у Петра, когда мы
спустились вниз.
Тот спокойно ответил:
— Глядишь, пригодится... Читал инструкцию?
Инструкцию я читал, но все-таки не понял, для чего мо-
жет пригодиться баррикада, скрытая от площади за углом
улицы. Из-за нее дружинники могли бы стрелять только в
промежуток между двумя большими баррикадами Оружей-
ного переулка, так сказать во фланг «нашей» баррикаде
(это название укрепилось за ней по почину Мишки, который
считал, что баррикада построена под его руководством).
Оружейный переулок в действительности был длиннейшей
улицей, которая отделялась от Садового кольца всего одним
кварталом и тянулась параллельно от Триумфальной пло-
щади до Садовой-Самотечной. В Оружейный упирались кон-
цами все Ямские и другие улицы, тоже загроможденные
баррикадами. Таким образом, наш переулок приобретал
особо важное значение, охраняя с тыла подступы к Садо-
вому кольцу, которое войска стремились очистить от барри-
кад в первую очередь. Садовые улицы как клещами охваты-
вали центр города, угрожая прервать связь с районами.
С утра в Оружейном было еще спокойно, местные жители
и дети бродили меж баррикад, с любопьГгством разглядывая
материал, из которого они сделаны, смеялись, острили.
Только старушки испуганно жались к воротам и парадным
дверям, боясь показаться на мостовой.
Колокола продолжали гудеть. Перестрелка усиливалась
с каждой минутой, приближаясь к площади.
Мы спустились вниз, на противоположную сторону «на-
шей» баррикады.
Дядя Максим на все смотрел критическим оком бывалого
солдата.
— От пуль, конечно, эти валы могут укрыть, а ежели ду-
нут из пушки, все разлетится.
— Ну, я иду, отец, — заторопился Петр. — Ночевать не
жди, я останусь на заводе со своей дружиной. Сюда придут
кушнаревцы.
Дядя Максим остановил его:
— Боюсь, сынок, что ни тебе, ни Сережке сейчас уйти
не придется. Слышь, что делается на Триумфальной?
В самом деле — пальба на перекрестке Тверской и Садо-
вой-Триумфальной принимала уже характер большого сра-
жения. Пулемет грохотал почти непрерывно, длинными оче-
редями, а залпы из винтовок раздавались совсем близко,—
возможно, на самой площади.
685
— Да, кажется, ты прав, отец. Подождите минутку. —
Петр побежал к выходу на площадь и скрылся за головной
баррикадой.
— Проверять пошел, — решил дядя Максим. — Оно и
так все понятно: здесь мы заградили путь к Александров-
скому вокзалу, а площадь слишком близка к центру и к дому
губернатора — обязательно пробивать будут. — Он вдруг
схватил Мишку за руку и необычно сурово приказал: —
Марш домой, сынок!
— А разведка? — заупрямился Мишка.
— Когда понадобится, позову. Лети!
Мишка понял, что сопротивление бесполезно, и, медленно
повернувшись, побрел назад. Однако, перед тем как скрыться
в пролазе «нашей» баррикады, он остановился и попробовал
уговорить отца:
— Батя, а бать! Покеда драгуны сюда пробьются, я со
своей дружиной пойду в тыл фонари добивать, там их штук
пять осталось. Можно?
— Нет, нет! Сей минутой домой! — прикрикнул отец сер-
дито. — Живо!
Мишка безнадежно махнул рукой и исчез.
Петр вернулся взволнованный.
— Солдаты взяли баррикаду у самой площади. Навер-
няка двинутся сюда. Надо задержать.
— А какими силами? — спросил отец.
— Сейчас посмотрим. А ну-ка, Сережка, свистни, ты лю-
битель.
— Есть, начальник! — весело отозвался Сережка, и тот-
час пронзительный свист сирены прорезал воздух.
Вскоре в ответ на сигнал Сережки кто-то отозвался та-
ким же свистом с Первой Ямской, потом со Второй и еще
дальше, из тыла переулка. На зов Петра сбежалось человек
двенадцать дружинников.
— У кого есть огнестрельное оружие, ребята? — вместо
приветствия спросил Петр, пожимая знакомым руки. — Под-
считайте.
В нашем распоряжении оказалось семь револьверов раз-
ных систем, три маузера и двустволка дяди Максима. Не-
которые были вооружены и холодным оружием — самодель-
ными пиками и шашками, отобранными у городовых.
— Не густо, — заметил дядя Максим и, окинув взглядом
молодые, задорные лица дружинников, вздохнул: — Совсем
дети...
Впрочем, среди них двое выделялись и возрастом и своей
солидностью. Один был пекарь, а другой кузнец. Трое моло-
686
дых оказались наборщиками из типографии Кушнарева, зна-
комые Сережки. Двое безработных ткачей, два металлиста.
Словом, состав дружины был очень пестрый.
— Вот что, товарищи, — обратился к ним Петр. — Воору-
жение у нас не очень грозное, но достаточное, чтобы задер-
жать драгун в таком узком месте, как наш переулок, и не
пропустить их дальше, по Тверской. Слышите? Они уже при-
ближаются. Как вы скажете?
Дружинники хором поддержали Петра:
— Давай скорее на места, чего там разговаривать!
— Мы из разных дружин, товарищи, — напомнил Петр,—
надо выбрать временного начальника.
— Чего там выбирать, — крикнул пекарь, — ты нас со-
звал, ты и командуй! Голосуй. Кто «за»?
Все подняли руки.
— В таком случае слушай мою команду, товарищи! —
уже тоном начальника заговорил Петр. — Маузеристы пой-
дут со мной к головной баррикаде. Дружинники с револьве-
рами засядут за второй баррикадой. Если головную захватят
солдаты и двинутся дальше, мы отойдем к вам и встретим
их огнем из-за прикрытий.
— А если пушку подвезут? — перебил пекарь.
Петр блеснул на него глазами:
— Там посмотрим... Во всяком случае, без команды не
стрелять и стоять на месте до последней пули. Понятно? —
Он повернулся к дяде Максиму: — Ты, отец, оставайся здесь
и возьми команду до моего подхода. Он, ребята, бывший сол-
дат, и вы слушайте его как начальника.
Петр окинул взглядом притихших ребят.
— А где же Мишка, батя?
— Я прогнал его домой, нечего ему тут вертеться, —
хмуро отозвался дядя Максим. — А Сережка со мной будет?
— С тобой, батя. У него ведь только «бульдог». Павлуха
тоже останется здесь.
Петр повернулся к дружинникам и, указав на меня,
сказал:
— Это наш агитатор, товарищи, от комитета. Он оста-
нется с вами, а вы того... поглядывайте...
— Понятно, понятно, начальник! — зашумели дружин-
ники.
— Давай на места!
Помахав нам шапкой, Петр решительно направился к го-
ловной баррикаде, за ним — три дружинника с маузерами.
По распоряжению дяди Максима мы немедленно очистили
от любопытных ближайший отрезок переулка, предупредив
жителей об опасности. Детей, конечно, разогнали.
687
Дядя Максим еще раз осмотрел «нашу» баррикаду и
каждому указал место, откуда он должен стрелять, когда
будет команда. Сережка, разумеется, расположился рядом
со мною на левом фланге баррикады, тут же, за железной
вывеской. Это место, как нам казалось, было хорошо укрыто
от пуль противника мешками с мусором и булыжни-
ками.
Устроив нечто вроде бойниц, мы успокоились... Впрочем,
нет, это не то слово — «успокоились». По крайней мере о себе
я не мог этого сказать. Стараясь сохранить внешнее спокой-
ствие, я волновался и трепетал от внутреннего напряжения.
Был ли это страх в ожидании смертельной опасности или
просто кипение горячей крови — трудно сказать. А Петру
я просто завидовал. Откуда у него такая выдержка, спокой-
ствие, мужество? Он старше меня всего на два-три года, а
держится как взрослый мужчина, как настоящий командир,
видавший виды.
После короткой паузы неожиданно совсем близко от нас
ударил залп из винтовок — будто кто-то рванул и с треском
разодрал огромную парусину. В ответ захлопали одиночные
выстрелы. Потом по крышам домов как будто пронесся же-
лезный град: тра-та-та-та-тах!
— Готовься, ребята!—громко крикнул дядя Максим,
укладываясь со своей двустволкой в центре баррикады.
— Есть! — весело отозвался Сережка, просовывая в «бой-
ницу» руку с «бульдогом».
Я тоже приготовился. Но, кажется, рано. Головная бар-
рикада еще молчала. Значит, пальба шла вниз по Тверской.
Вот опять короткий перерыв, потом гул человеческих голосов,
бой барабана.
— Что они, пьяные, что ли? — крикнул мне в ухо Се-
режка.
— Трезвые солдаты не пойдут...
И вдруг трескучей скороговоркой захлопали наши мау-
зеры.
Петр открыл бой. В ответ мы услышали неистовый вой
и такой грохот залпов, что мы уже не могли слышать друг
друга. Пули со свистом проносились над нашими головами,
срывали щепки с гребня баррикады, сбивали штукатурку со
стен домов, били стекла, хлестали вдоль переулка, разгоняя
с улиц последних обывателей.
Признаться, меня мороз подирал по коже, и я все крепче
сжимал ручку своего жалкого револьвера, готовый выстре-
лить в невидимого врага. Сережка побледнел, но продол-
жал улыбаться, как бы желая ободрить самого себя. Нет,
стрелять команды еще не было. Дядя Максим, на которого
688
мы часто поглядывали, лежал спокойно. Все дружинники
также словно прилипли к своим местам.
А маузеры продолжали работать.
Сережка вдруг схватил лежавшую у его ног палку и не-
истово забарабанил ею по железной вывеске. Раздался такой
треск и грохот, словно на помощь маузеристам пришла целая
рота стрелков. Залпы из винтовок вскоре оборвались. За-
молкли и маузеры.
Сережа ликовал:
— Чуешь, оратор? Это моей артиллерии испугались! —
Он перестал барабанить, отложив палку в сторону.
Что случилось, однако? Неужто солдаты и в самом деле
испугались Сережкиной трескотни?
Дядя Максим оторвался от «бойницы» и обратился
к нам:
— Ну, господи благослови, ребята! Сейчас дело будет...
С вражеской стороны доносился только гул голосов, от-
дельные выкрики — не то ругательства, не то команды. Впро-
чем, ждать пришлось недолго. Вместе с залпами из винтовок
вдруг свирепо зарычал пулемет то короткими, то длинными
очередями. Это был настоящий ливень свинца.
Сережка даже не пробовал пустить в ход свою железную
артиллерию: «Все равно никто не услышит».
Наши маузеристы сделали перебежку и благополучно
присоединились к нам, оставив головную баррикаду.
Дядя Максим похвалил их:
— Маневр правильный. Сейчас начнется атака, и вчет-
вером вам бы не сдюжить.
Петр немедленно скомандовал:
— Маузеристы остаются здесь, со мной. Все остальные
с дядей Максимом сию же минуту займете первую барри-
каду за углом Ямской улицы. Без моего сигнала не стре-
лять.
Дядя Максим дегл знак, и мы ползком перебрались за
указанную баррикаду. Здесь я оказался между дядей Мак-
симом и Сережкой.
Маневра Петра я не понял и обратился к дяде Максиму
за разъяснениями.
— Мой Петруха настоящий полководец! — с гордостью
ответил Максим. — Ты глянь, что получается. Если солдаты
атакуют головную баррикаду, она окажется пустой. Никакой
стрельбы с нашей стороны не будет. Они обрадуются и ри-
. нутся дальше, на ту баррикаду, где засел Петруха. А когда
солдаты сравняются с Первой Ямской, мы окажемся у них
на левом фланге. Тогда Петруха даст сигнал и... сообра-
жаешь?
*/422 П. Бляхин
689
Я понял — Петр приготовил засаду, лишь бы только дра-
гуны пошли в атаку.
Вскоре рокот пулемета и ружейные залпы прекратились.
Баррикады тоже молчали. На минуту водворилась тишина.
Доносилась только перестрелка со стороны Кудринской пло-
щади.
Вдруг совсем близко заиграл горнист, затрещал барабан,
и пьяное «ура» раздалось в воздухе.
— Готовься, хлопцы! — крикнул дядя Максим, беря на
изготовку свою двустволку. — До свистка не стрелять!
Все залегли за прикрытиями.
Я смотрел в узкую щель между толстыми бревнами, но
видел только один край «нашей» баррикады, за которой при-
таились маузеристы, два-три дома прямо перед нами, кусок
булыжной мостовой — и ни души! Как будто все здесь вы-
мерло. Что творилось за углом, на площади, у головной бар-
рикады, я не мог видеть, но зато слышал каждый звук и все
ясно представлял себе... Вот с ревом «ура», стреляя на бегу,
драгуны «берут» уже пустующую баррикаду. Ответной
стрельбы нет. Торжествующий рев усиливается. С винтов-
ками наперевес солдаты бегут дальше, в Оружейный пере-
улок, к «нашей» баррикаде.
Каждая секунда казалась вечностью. От напряжения и
ожидания мои пальцы окостенели на ручке револьвера.
Сердце отчаянно колотилось. Первый бой!.. Сережка тоже
замер на месте. На губах застыла улыбка. Лицо побелело.
Вот я уже вижу пьяные рожи драгун. Впереди всех, дико
выпучив глаза, с раскрытым, ревущим ртом, бежит солдат
с нашивкой на погонах. Кажется, унтер. За ним беспорядоч-
ной толпой бегут другие. Блестят штыки. Вот они поравня-
лись с углом Первой Ямской. Свирепой лавой несутся мимо,
к баррикаде Петра. А сигнала еще нет. Сирена молчит. Не
забыл ли Петр?.. Лавина солдат все ближе, рев громче...
Еще десяток шагов — и они полезут на баррикаду... «Ско-
рей же, скорей, Петя!..»
И вдруг бежавший впереди унтер рухнул на мостовую.
Сразу десяток выстрелов с нашей стороны оглушил меня.
И я тоже раз за разом стал нажимать собачку «смита». Ря-
дом палил Сережка из «бульдога» и, как из пушки, ухал
дядя Максим из своей двустволки. А сигнала я так и не
слышал.
Атакующие сразу попали под перекрестный огонь:
с фронта — с баррикады Петра и с фланга — с нашей сто-
роны. Еще трое драгун свалились в снег.
Не ожидавшие такого отпора, драгуны в панике повер-
нули назад и еще быстрее понеслись прочь, даже не пытаясь
690
отстреливаться. Однако к чести солдат надо сказать, что,
рискуя жизнью, они подхватывали своих раненых и уносили
с собой.
— Молодцы ребята! — похвалил их дядя Максим, вновь
заряжая двустволку. — Оставлять раненых по уставу не по-
лагается.
Ни один из солдат, тащивших с собой раненых, не был
обстрелян дружинниками, хотя они уходили последними.
Я тоже не стал стрелять в них.
Только унтер, упавший первым от пули Петра, остался
лежать на мостовой. Он был мертв.
Мы ликовали. Шутка ли — отбили атаку настоящих сол-
дат! Что будет дальше?.. Опять начнут громить из пулеме-
тов или сейчас же предпримут вторую атаку?
Петр приказал всем занять прежние места и ждать
команды.
Дядя Максим осторожно подошел к углу Ямской и за-
глянул в сторону площади.
-----Ого! Парламентер идет, хлопцы, — солдат с белым
платком на штыке. Пока будьте наготове, а я узнаю, что
ему надо.
Дядя Максим с двустволкой в руках вышел навстречу
солдату. Тот остановился на почтительном расстоянии.
— Эй, воин, что надо?—крикнул дядя Максим, тоже
остановившись.
— Я санитар. За убитым послали, — ответил драгун.—
Может, отдадите, товарищи, а?
— Хорош товарищ, — сердито проворчал дядя Максим,—
против своих пошел! Эх ты, фефела!
— Дык вить начальство приказывает... — оправдывался
парламентер, неловко переминаясь с ноги на ногу.
— А ты послал бы свое начальство к матери, а сам бы
к нам шел, — продолжал агитировать старик, спокойно опи-
раясь на дуло двустволки. — Дурак ты, парень, вот что.
И звать тебя, поди, Ванькой?
— Угадал, дядя, я действительно Иван. А убитого дайте,
сделайте милость. Влетит мне, ежели не того... не уговорю.
Дядя Максим повернулся к нам:
— Ну как, ребята, пускай берет?
— Давай, чего там! — послышались голоса дружинни-
ков. — Куда нам его девать?
— Ладно, тащи, Ванька, — милостиво разрешил дядя
Максим, пропуская парламентера к трупу драгуна. — Только
винтовку не трогай, моя будет.
Солдат торопливо подскочил к трупу.
7.22*
691
— Велено взять с оружием, дык вить...
Максим поднял двустволку к плечу.
— Нет уж, браток, оставь, из этой винтовочки я тебе
дырку в пузе сделаю, если опять к нам сунешься, дурило.
— Избави господи! — перекрестился солдат, поднимая
убитого на руки. — Я пойду, коли так, отец...
Старик усмехнулся.
— Иди, иди, сынок, только вдругорядь не попадайся,
худо будет. — Он поднял винтовку убитого драгуна.
Сгибаясь под тяжестью трупа, санитар бегом устремился
к своим.
Дядя Максим вернулся к нам с винтовкой на одном плече
и с двустволкой на другом.
— Вот теперь и я могу поговорить с ними.
Однако сегодня «поговорить» не пришлось. Драгуны
куда-то быстро ушли. Возможно, их вызвали в более опас-
ное место. И поле боя неожиданно осталось за нами.
Радости дружинников не было границ. А Сережка готов
был плясать и петь песни. Обо мне и говорить нечего — впе-
реди я уже видел знамя победы.
Однако удивительно, Что все было не так, как я пред-
ставлял себе, направляясь в Москву. Вместо пышных крас-
ных знамен, шитых золотом, на баррикадах там и сям ви-
сели на палках или на длинных жердях скромные куски
кумача, обрывки красных рубашек. Вместо бомбы в руках
паршивенький револьвер. Вместо того чтобы громить врага
с вершины баррикады, надо было лечь прямо на мостовую,
животом на снег, и стрелять в дырку. Было ясно, что даже
бомбу под таким огнем пришлось бы швырнуть в атакующих
солдат не с гребня баррикады, а из укрытия, через барри-
каду, или из окна дома, или с крыши, или из форточки. Сло-
вом, все не так, как думалось. Впрочем, я не чувствовал ни
малейшего разочарования и, как все дружинники, радовался
первой победе. Одно омрачало настроение: против нас вое-
вали не только казаки и жандармы, как мы рассчитывали,
а все рода войск, от артиллерии до пехоты. Значит, окон-
чательная победа достанется нам не дешево.
НОЧЬ НА БАРРИКАДАХ
День 11 декабря прошел в ожесточенных схватках по всей
Линии баррикад от Кудринской площади до Сухаревой
башни и у Николаевского вокзала. Дружина железнодорож-
ников вновь пыталась захватить этот вокзал, но под огнем
пулеметов должна была отступить с немалыми потерями. Бои
692
шли в Замоскворечье, в Рогожско-Спмоновском районе, на
Шаболовке, в Миусах, на Пресне.
Артиллерия весь день и часть ночи, переходя с одной
улицы на другую, громила баррикады. Как правило, на огонь
орудий дружины не отвечали: при первом же выстреле они
скрывались во дворах, в переулках, в каменных домах, в
укрытиях, недоступных артиллерии. После обстрела перед-
них баррикад из орудий солдаты поливали улицы залпами из
винтовок и шли на приступ «грозных крепостей», за кото-
рыми никого уже не было. При помощи городовых и пожар-
ников баррикады растаскивались или сваливались в кучу,
обливались керосином и сжигались. Но»за ночь они выра-
стали снова. От беспорядочного огня артиллерии и от пуль
пьяных драгун и казаков гибли главным образом мирные
жители, случайные прохожие, дети.
Так было и в Оружейном переулке. Баррикады, разбитые
днем 11 декабря, в ночь на 12-е возникли снова, и еще более
мощные. Помогали все жители переулка, народ.
Головную баррикаду, сильно пострадавшую при атаке
драгун, мы восстановили полностью.
Оставив за начальника дружины кузнеца, вооруженного
маузером, Петр уже глубокой ночью отправился на свой
завод. Часть дружинников остались за головной баррикадой,
а дядя Максим с Сережкой и пекарем пошли дежурить у
баррикады, примыкавшей к Садово-Каретной улице. Я был
так возбужден и доволен итогами первой стычки с драгу-
нами, что решил тоже подежурить эту ночь, — разумеется,
с дядей Максимом.
Ночь была ясная, морозная. Белая, занесенная снегом,
Москва казалась окостеневшей. Лютый декабрьский мороз
захватывал дыхание. Холодные звезды сверкали в небе, как
мириады рассеянных льдинок. Оружие молчало. Жуткая, на-
стороженная тишина висела в воздухе. Над городом злове-
щими всполохами багровело небо — горела подожженная
войсками сытинская типография, кое-где дымились обломки
баррикад, полицейские будки, а меж баррикадами пылали
костры. У костров грелись дружинники. Время от времени
раздавались одиночные пистолетные выстрелы — то перекли-
кались наши часовые. А вот где-то далеко прокатился тре-
скучий залп из винтовок, и снова тихо, как в пустыне.
За баррикадами можно было услышать необычные для
верноподданной столицы окрики;
— Стой! Кто идет?
— Свой!
— Пароль?
— Свобода или смерть!
23 П. Бляхнн
693
— Победа! Проходи...
За нашей баррикадой весело пылал костер и сыпал во-
круг огненные искры. Ночью, в неверном свете костра, она
казалась гигантской волной, поднявшей на свой гребень об-
ломки корабля. По ту сторону баррикады, у ее основания,
как сломанная мачта, лежал телеграфный столб, проводами
которого была опутана мостовая.
Нас никак нельзя было принять за грозных воинов, за-
думавших низвергнуть твердыню самодержавия. Одеты мы
были, прямо скажем, не по сезону. Я был все в том же
пальто на рыбьем меху, с башлыком на шее и в черной мох-
натой папахе (на страх врагам, ее достал где-то Сережка).
Примерно так же выглядел и сам Сережка. Голова его по
уши тонула в папахе, а на поясе болталась шашка, отнятая
у городового. В нагольном полушубке и теплых валенках,
пекарь казался куда солиднее нас. А дядя Максим в своей
шубейке, подтянутой кушаком, с теплым платком на шее и
винтовкой в руках походил на партизана времен Отечествен-
ной войны 1812 года. Каждый из нас, заиндевевший от хо-
лода и покрытый сосульками, напоминал деда-мороза.
Мы втроем, чтобы как-то согреться и разогнать по телу
стынущую кровь, плясали вокруг костра, как ведьмы на
шабаше, хлопали друг друга рукавичками, боролись, валя-
лись в снегу, смеялись. Нам было на диво весело. Глядя на
нас, довольно ухмылялся и дядя Максим.
Да и как не радоваться? Сегодня, в сущности, первый
день вооруженного восстания, который закончился без-
успешно для наступающего врага. Нам стало известно, что
почти вся пехота отказалась идти на усмирение народа, что
верных псов царизма — драгун и казаков — «для храбрости»
усиленно спаивают водкой, что артиллеристы тоже «рабо-
тали» только «под градусом» и без особой охоты. А какие
доходили до нас обнадеживающие слухи! Будто в Петербурге
началось восстание, будто на помощь Москве уже идут дру-
жины из окрестных городов, будто восстанием охвачены вся
Грузия, Латвия, Донбасс, Украина...
Мы верили в победу—в этом и был источник нашего ве-
селья.
Немного согревшись «дракой», мы уселись вокруг
костра — кто на корточках, кто на бревнах. Только дядя
Максим стоял, опираясь на дуло винтовки и потирая руки.
Дружинники мечтали вслух.
— Как думаешь, батя, скоро подойдут наши? — спраши-
вал Сережка, сияя голубыми глазами.
— Может, скоро, а может, нет, — спокойно отвечал
отец. — Все от чугунки зависит и как бог...
694
— Бог-то бог, да сам не будь плох, — засмеялся пекарь.—
Чать, железнодорожники за нас, подвезут подмогу-то.
— Должны подвезть, если войска не помешают, — так же
невозмутимо охлаждал наш пыл дядя Максим.
А пекарь весело возражал:
— Войска, слышь, ненадежны, дядя Максим. И выходит,
куда ни кинь, все клин, для них то есть.
— Ей-богу, наша возьмет! — воскликнул Сережка, под-
кинув шапку вверх. — Вот и оратор скажет.
Кличку, данную мне Сережкой, все уже знали и повер-
нулись в мою сторону.
— А ну, давай, давай, разговаривай!
А я был в таком же настроении, как и они, и так же не-
рушимо верил в победу. С первых же слов увлекся и загово-
рил так, будто самодержавие уже свергнуто и нам остается
только пожать плоды победы. Волнующие слова «свобода»
и «счастье», «братство» и «равенство» повторялись мною- так
часто, с такой радостью и убеждением, что дружинники за-
улыбались, глаза у всех засияли надеждой, мечтой о новой,
прекрасной жизни. Даже заиндевевшие, сивые усы дяди
Максима дрогнули от хорошей улыбки. Но юному Сережке
хотелось заглянуть еще дальше и выше.
— Нет, оратор, ты скажи; как оно при социализме полу-
чится? Понятно, я и сам знаю, а все ж таки интересно по-
слушать. ..
Признаться, как будет выглядеть социалистическое обще-
ство в действительности, я представлял себе весьма смутно.
Капитализм и частная собственность на землю, на средства
и орудия производства, конечно, будут уничтожены, исчезнет
страшный бич рабочего класса — безработица, исчезнут ни-
щета и голод, эксплуатация человека человеком, темнота и
невежество, власть перейдет в руки самого народа, и «кто
был ничем, тот станет всем»,—-вот, пожалуй, все, что я мог
сказать о социализме. Но, вероятно, именно потому-, что
социализм представлялся мне не очень ясно, в розовой
дымке, я нарисовал перед дружинниками такую чудесную
картину будущего, что все стало похоже на сказку, на луче-
зарную жар-птицу, иа мечту...
— Да-а-а, все это хорошо, — почему-то вздохнув, сказал
пекарь, — неизвестно только, когда оно будет...
— Когда нас не будет, — в том же тоне поддержал и
кузнец.
— А ну-к что ж? — весело возразил Сережка, вскакивая
на ноги, —Не мы, так наши дети доживут до социализма, а
не дети, так внуки.
23*
695
В устах безусого Сережки слова о детях и внуках прозву-
чали так забавно, что все невольно рассмеялись.
— А что оно такое «слобода», дяденьки? — неожиданно
раздался голос Мишки за моей спиной.
Дядя Максим сердито оборвал его, стукнув прикладом
о землю:
— Пошел вон, сорванец! Я ж тебе запретил сюда бегать!
Убить могут!
Мишка резонно возразил:
— Вас-то не убили, ну и меня не убьют. Чай, я не ма-
ленький — за печкой сидеть. Я тоже воевать могу.
Мы рассмеялись, а Мишка обиделся:
— Что вы смеетесь, дяденьки? А кто все фонари здесь
побил? Кто городовика отволтузил? Я и моя дружина!
— Видите, какой атаман Стенька Разин!—не без гордо-
сти отозвался отец.
— Оставьте его, дядя Максим, пусть смотрит, как рево-
люцию делают, — вступился за мальчика пекарь. — Казаки
сюда и носа не сунут ночью.
Отец сдался:
— Да ладно уж, чего там, пришел — так оставайся на
часок, померзни с нами.
Мишка обрадовался и немедленно засыпал нас вопро-
сами:
— Вы говорите «слобода», а как это будет?
— Известно, как, — объяснил Сережка, — долой царя —
и кончено.
— А потом что?
— Потом свободная республика будет, наша, значит,
власть.
— А дальше? — не отставал Мишка.
— Что дальше?
— Я говорю: что дальше пойдет, за республикой?
— Ну, за республикой социализм сделаем, братство и ра-
венство,— ухмыляясь, отозвался пекарь.
— А еще дальше?
— А еще дальше — отстань! — отмахнулся Сережка, не
зная, как ответить въедливому мальчишке.
— При социализме хорошо будет,— мечтательно загово-
рил опять пекарь. — Всем буржуям дадим по шеям, помещи-
кам по шеям, купцам тоже в загривок, одни пролетарии всех
стран останутся, и всего будет вволю.
— Ух ты! — захлебнулся от удивления Мишка. — И на-
стоящие коньки можно будет купить по дешевке?
— Ну и глупыш! При социализме, браток, никаких лавок
не будет, крышка!
С96
Мишка поражен:
— Но, но, заливай, дядя! Как это — без лавок?
— А оченно даже просто, — продолжал фантазировать
пекарь. — Приходишь, значит, на главный склад разных това-
ров и бери что хочешь. «Здравствуйте, дядя заведующий
как поживаете? А ну-ка, дайте мне коньки серебряные или,
к примеру, книжку про Илью Муромца, да с картинками, по-
жалуйста». А он тебе скажет, заведующий-то главным скла-
дом: «Пожалуйста, Миша, бери что нужно, только учись хо-
рошенько, потому — при социализме дуракам не место».
Мишка поверил от всего сердца.
— Учиться — это я могу. Вот только пальтишко бы мне
на вате да валенки по ногам. А то вишь какие — утонуть
можно.
В отцовских валенках коротенький Мишка и в самом деле
походил на кота в сапогах.
— Хватит болтать, парень, — оборвал беседу дядя Ма-
ксим,— поди воЦ провода прикрути к колышкам! Видишь,
зря торчат.
— Сей минутой! — охотно отозвался Мишка, направляясь
в проход за баррикаду. — Я, дяденьки, все могу. Вы не гля-
дите, что я такой вроде как маленький, в отца пошел: вишь,
какой он коротыга...
— Я тебе дам «коротыга»! — пригрозил отец. — Иди
живей!
— Бегу!
Мальчуган скрылся за баррикадой.
— Смышленый мальчишка растет, — похвалился отец. —
Если наша возьмет, беспременно большим человеком будет.
Голова!
Минутку все помолчали, глядя в огонь, который весело
пожирал дрова.
Мороз, кажется, начал спадать Но все так же торже-
ственно сияло небо, так же было тихо. Лишь далеко, за Мо-
сквой-рекои, багрово полыхало пожарище
— Должно быть, все еще сытинская горит, — заметил куз-
нец, показывая в сторону Замоскворечья. — Небо-то какое
красное!
Сережка сердито накинулся на кузнеца:
— Что ты каркаешь, ворона? Кто тебе сказал, что это сы-
тинская горит?
Дядя А1аксим подтвердил;
— Пропала твоя типография, сынок. Сначала, говорят,
пушками громили, потом подожгли бумагу, и пошло...
Сережка растерялся, его мечта тотчас после свержения
самодержавия поступить «в самую лучшую типографию»
697
вмиг рассеялась. Он смотрел на зловещий кусок неба с таким
горестным видом, словно там горело все его богатство и он
остался нищим.
Глядя в ту же сторону, дядя Максим глухо произнес:
— Где-то теперь наш Петруха... жив ли?
Сережка в тревоге повернулся к отцу:
— Обязательно жив! Он же орел! Гужоновцы — такие ре-
бята, в огонь и в воду пойдут за Петькой!
— А для чего мы так далеко путаем проволоку? — крик-
нул вдруг Мишка из-за баррикады.
— Ну и дружинник, не знает, для чего проволока! — уко-
рил сына дядя Максим. — Да вот как налетят на нас конные,
так и запутаются в этой проволоке, а мы их отсюда чик-чик!
Мишка радостно отозвался:
— Ух, здорово! Так им и надо — не лезь на народ'
Со стороны Каретного ряда показался большой патруль
городовых, вооруженных берданками. Они шли настороженно,
в страхе озираясь по сторонам.
— Ложись! — тревожно скомандовал дядя Максим.
Мы быстро исполнили команду, заняв за баррикадой за-
ранее намеченные места.
— А зачем ложиться? — удивился Мишка, не замечая
врага.
— Падай, тебе говорят! Падай!—резко прохрипел отец.
Мальчик упал.
Быть может, услышав крик дяди Максима, патруль вски-
нул винтовки и дал залп по нашей баррикаде.
Мы ответили частым огнем из револьверов. Дядя Максим
разрядил свою винтовку.
Городовые бегом скрылись за поворотом, подхватив од-
ного раненого.
Мы были очень довольны случайной стычкой и бегством
врага. Сережка улюлюкал вслед патрулю.
Дядя Максим тотчас выскочил за баррикаду, крича на
ходу:
— Вставай, Мишка, вставай! Беги скорей домой, разбой-
ник!
Но мальчик не двигался. Подвернув под себя руки, он
лежал неподвижно. Голова по уши зарылась в снег.
Отец поспешно подхватил его на руки, с трудом пролез в
проход и положил у костра.
Мы бросились к мальчику.
Я в ужасе смотрел на побелевшее лицо Мишки, запоро-
шенное снегом. Густая, темная струйка крови медленно спол-
зала по его щеке. Вражеская пуля пробила голову.
Отец простонал;
698
— Ах, Мишка, я же говорил тебе — сиди дома, а ты...
эх ты!..
Он вдруг сорвался с места, выскочил за баррикаду и вы-
пустил -заряд в том направлении, куда скрылся патруль го-
родовых.
— О, будьте вы прокляты! Будьте прокляты!.. О, я вас...
А потрясенный Сережка опустился у трупа брата на ко-
лени и, словно желая разбудить его, тормошил за плечи и
растерянно лопотал?
— Мишка!.. Ну, Мишка... Ну что ж это, Мишук?..
Отец вернулся с винтовкой за плечами. Решительно от-
странив Сережку, он взял мальчика на руки и пошел прочь.
Сережка двинулся за ним.
Отойдя несколько шагов, дядя Максим обернулся и сры-
вающимся голосом сказал?
— Вы уж посидите, хлопцы... Отнести домой надо... сы-
нпшку-то. Эх!..
Голова мальчика бессильно качалась на ходу. Упала
шапка. Отец остановился. Сережка поднял шапку и снова
надел ее на маленькую растрепанную голову мальчика, как
будто он еще нуждался в этом.
— За что, господи владыко? — донесся до нас голос дяди
Максима.
Через минуту они скрылись за второй баррикадой.
Костер догорал. Я смотрел на огонь, но видел его как
сквозь туман, языки пламени расплывались.
Сытинская типография догорала. Гулкими перекатами
раздавались одиночные выстрелы. Трещал и ухал мороз.
Москва насторожилась, как лев, готовый к прыжку. Вздыб-
ленная баррикадами улица таила угрозу и месть.
ПО ТУ СТОРОНУ...
Под утро Москва как будто успокоилась, заснула. Не
слышно было даже одиночных выстрелов дружинников. Небо
светлело. Бледнели звезды. Хищно разинув рты, застыли над
кремлевскими башнями двуглавые орлы. Недвижно стояли
колокольня Ивана Великого, занесенные снегом Царь-коло-
кол и Царь-пушка. У памятника Александру Второму стоял
окостеневший от холода часовой. На Красной площади было
пустынно и тихо. Тверская улица от Иверской часовни до
Страстного монастыря казалась вымершей. Склонив кудря-
вую, слегка запорошенную снегом голову, как всегда, на гра-
нитном пьедестале стоял Пушкин и задумчиво смотрел вниз.
699
На Пресне, на всех окраинах города за баррикадами все
еще горели костры, горели они и в центре — в лагере врагов.
Над Москвой, то вспыхивая, то угасая, странно колебалось
огненное марево.
Изредка от Сухаревой башни врезался в небо длинный
голубой меч прожектора и беззвучно падал то на Садовую
улицу, то на Первую Мещанскую, то на Сретенку. И тогда,
словно выскочив из земли, мгновенно возникали грозные
гребни баррикад, одна за другой пересекавшие улицы от края
и до края.
На галерее Сухаревой башни, на высоте двух этажей, ря-
дом с прожектором стояла горная пушка и зло смотрела в
сторону Садовой улицы, которая казалась особенно злове-
щей. В сторону Первой Мещанской улицы уставился пулемет.
А между ними на листе железа горел небольшой костер. Из
огня торчали ножки стола или кресла, положенные крест-на-
крест. Вокруг, потопывая ногами, грелись солдаты. Тут же
стояли два ведра, одно — с водкой, другое — с солеными огур-
цами. Как бы справляя повинность, солдаты по очереди брали
висевшую на цепочке жестяную кружку, черпали водку и
молча выпивали. Пили медленно, закусывая огурцами, мор-
щились, крякали и отплевывались.
Поодаль стоял пижонистый офицерик, брезгливо погляды-
вая на солдат. Желая подбодрить их и поднять «дух патрио-
тизма», он тоже подошел к ведру, зачерпнул водку общей
кружкой и негромко произнес;
— А ну-ка, братцы, за царя-батюшку!
— Ура-ра-а!..— рявкнул было чей-то голос и сразу
осекся: никто не поддержал его.
Офицер вздрогнул, чуть-чуть пригубил и незаметно для
солдат выплеснул водку под ноги. Сделать замечание солда-
там, не поддержавшим его тост, он не решился и, подойдя
поближе к огню, стал греть руки.
Солдаты молча следили за ним пьяными глазами.
К бородатому часовому, стоявшему у орудия, подошел
худощавый молодой солдат и, покосившись на офицера, спро-
сил вполголоса:
— А вам не страшно, Петрович?
— Чего страшно? — отозвался часовой.—Чать, не впер-
вой воюем.
— Я не про то, Петрович, я про тех толкую, — объяснил
солдат, показав пальцем в сторону видневшихся в глубине
улицы баррикад. — У них тоже костры горят.
Петрович пожал плечами:
— А ну-к что ж, они, чать, тоже люди, мерзнут, поди,
как и мы.
700
— Вот п я думаю, — живо подхватил молодой солдат, —
мы — народ, и они, стало быть, народ, мужики то есть или,
скажем, рабочие.
— Знамо дело.. .
Солдаты немного помолчали, а через минуту молодой за-
говорил снова с тоскливой ноткой в голосе:
— И зачем это, Петрович, народ на народ травят? Добро
бы японцы были ай другие-прочие басурманы. А тут мы рус-
ские— и они русские, мы православные — и они вроде как
крещеные...
— Не нашего ума дело, Микита, начальству лучше знать.
— Так-то оно так, а ежели пойти в рассуждение, нехо-
рошо. Ен-богу, нехорошо, Петрович. Все начальство, слышь,
из господ, а бунтуют наши, рабочие люди. У них, поди, и де-
ревенские есть, сродственники разные.
— Да отцепись ты, зануда, не тяни за душу!—вспылил
вдруг Петрович. — Они, слышь, супротив царя идут, богу не
молятся. . .
— Эх, Петрович, а может, и тут обманство? — Молодой
перешел на шепот: — Царь-то, говорят, тоже руку господ дер-
жит, за них, значит, стоит. И касательно бога врут, поди.
— Отстань, пиявка! Услышит его скородие — всыплет тебе
«обманство»!
Но молодой не унимался и продолжал «зудить»:
— Ты смекни, Петрович, — вчерась мы всю енту улицу
пушками разнесли, а седин она опять ощетинилась,
глянь-кось!..
Оба солдата устремили взоры в глубину Садовой улицы,
сплошь усеянную баррикадами.
Бородатый солдат проворчал;
— Ну-к что ж, стало, у их людей много...
— Вся Москва с ними, Петрович, — уверял молодой.—
А мы, значит, насупротив лезем. У них, слыхал я, будто и
бонбы есть.
— Ну, есть, так что?
— И бонбы такой страшенной силы, что, ежели пальнет,
может зараз цельный дом своротить. Вот те крест, дядя Егор!
— Не пужай, и без того страшно.
— А что будет с нами, ежели такой бонбой да в башню
шарахнет?
В этот момент внезапным порывом ветра с углового мага-
зина сорвало железную вывеску, и она с грохотом покати-
лась на мостовую.
— Га а-а! — дико вскрикнул Петрович и выстрелил из
винтовки.
Артиллеристы бросились к орудию.
701
Луч прожектора врезался в небо.
Пьяный пулеметчик моментально открыл огонь вдоль по
Садовой улице.
Грохнуло орудие. Снарядом, как молнией, срезало трубу
ближайшего дома.
— Стой, сто-о-ой! — заорал офицер, угрожая револьве-
ром.— Сбесились, дьяволы!
Паническая пальба оборвалась.
Перепуганный офицер наскочил на пулеметчика:
— Зачем стрелял без команды, скотина?
— Эт-то... это Петрович первым пальнул, — заплетаю-
щимся языком возразил пулеметчик.
Офицер бросился к бородатому солдату:
— Ты что, болван, очумел?
Тот вытянулся в струнку.
— Громыхнуло чтой-то, вашскородие, а я думал — того...
бонба.
— Откуда бомба, чучело ты этакое?
— Оттелева, вашскороць, — солдат указал в сторону Са-
довой улицы.
Офицер занес было руку, чтобы ударить солдата, но тот-
час спохватился и, неловко повернувшись, отошел к костру.
Потом схватил кружку, зачерпнул из ведра остатки водки и
одним духом выпил до дна. Зубы офицера стучали.
ОСЕЧКА
После гибели младшего сына дядя Максим резко изме-
нился, стал мрачен, задумчив, молчалив. Винтовку он не вы-
пускал из рук. Часто, словно по забывчивости, пересчитывал
наличие патронов. Временами угрюмо смотрел в небо и уко-
ризненно качал головой. Нет, я не видел, чтобы он молился
или упоминал имя божье. .. Сережка с тревогой следил
за ним.
Три дня подряд с раннего утра, с винтовкой в руках, дядя
Максим куда-то исчезал, возвращаясь только поздно ночью.
На просьбу Сережки взять его с собой он резко отказывал:
—- Нет! Я один. .
Но вскоре он сам сказал, куда и зачем уходил:
— Был на охоте, убил трех бешеных собак.
Это означало, что в течение дня он подстрелил трех горо-
довых— месть за сына. Он бил наверняка и непременно в
голову.
Но было бы неправильно думать, что действиями дяди
Максима руководило только чувство мести отца за любимого
702
сына. Нет, за дни стачки он на собственном опыте почувство-
вал и понял, что нет более беспощадного врага рабочего
класса, чем царский режим и его опричнина. Он стал рево-
люционером, хотя не знал еще программы ни одной партии.
Он часто и с большой тревогой вспоминал о Петре.
— Опять не пришел ночевать Петруха. Не случилось ли
что-нибудь?
— Да нет, — успокаивал его Сережка, — он же начальник
десятки, как он может уйти с завода? И ты не волнуйся, па-
паша, он обязательно придет — парень с головой.
До прибытия семеновцев из Петербурга шли упорные бои
по всему городу, с переменным успехом и почти на той же
линии баррикад, построенных 9 и 10 декабря. Дружинники
проявляли чудеса храбрости и изобретательности. Так, три-
надцать дружинников Миусского трамвайного парка в тече-
ние целого дня выдерживали осаду воинской части в пятьсот
человек с артиллерией и сумели уйти без потерь, когда кон-
чились патроны. Таких примеров было множество.
Но соотношение сил постепенно менялось в пользу Дуба-
сова. К нему прибывали новые части, а наши силы шли на
убыль; истощалось снаряжение, не хватало оружия; дружин-
ники, разбитые на тройки, пятерки и десятки, жестоко уста-
вали, сбивались с ног, несли потери. Рабочие начинали го-
лодать.
К 16 декабря были разгромлены баррикады в Замоскво-
речье, сложила оружие «Симоновская республика», очистилась
Шаболовка и некоторые другие улицы. Отсюда дружинники,
как правило, уходили на Пресню, которая до сих пор остава-
лась неприступной. Туда же ушел и Петр с дружиной завода
«Гужон». Обо всем этом мы узнали, конечно, значительно
позднее, так как связи часто порывались. По кольцу Садо-
вой, от Сухаревки до Кудринской, и на границах Пресни про-
должались бои.
Баррикады Оружейного переулка громили и растаскивали
с обоих концов.
Часть нашей маленькой дружины ушла на Пресню, мы же
с дядей Максимом и Сережкой решили в ночь на 17-е пооди-
ночке пробраться в район Бронных улиц, где сохранилась
еще сеть баррикад, защищаемых кавказской дружиной сту-
дентов и небольшими группами рабочих.
Район Бронных оказался в тылу войск, наступавших на
Пресню со стороны Кудринской площади и Новинского буль-
вара. Он уцелел до сих пор лишь потому, что все его улицы
и переулки были кривыми, узкими, с разными тупиками и
выступами, удобными для обороны даже с нашим жалким
оружием. Это была заноза в теле врага.
703
Ранним утром 16 декабря из Петербурга в Москву при-
были Семеновский и Ладожский полки с артиллерией и пу-
леметами. Весть об этом в тот же день дошла и до нас. Мы
сидели на одной из последних баррикад в Оружейном пере-
улке, решив покинуть ее только ночью. Я ожидал, что бой
немедленно разгорится с новой силой, но получилось как раз
наоборот—пальба в разных концах города стала реже, на-
жим на баррикады Оружейного прекратился, и только в
районе Пресни изредка ухали пушки. Это необъяснимое за-
тишье казалось зловещим. Так затихает ветер перед бурей.
С прибытием семеновцев настроение дружинников стало
падать.
С мыслью о поражении Сережка не мог примириться; он
так был уверен в победе, так трепетно ждал ее, что весть о
прибытии семеновцев и разгроме наших позиций в центре
свалилась на него как гром среди ясного неба. Он не мог и
не хотел понять, что его мечты о свободе уже разбиты. «Нет!
Мы еще поборемся! . .» — в таком настроении уходил он с от-
цом на Малую Бронную, где мы условились встретиться сего-
дня ночью.
А я? .. Что сказать о моем настроении в этот день? Я —
агитатор, я — большевик, который должен быть там, где
может понадобиться если не его довольно жалкое оружие, то
его слово, его убеждение и вера в конечную победу нашего
дела. И все же мне было тяжко, и сердце никак не мирилось
с возможным поражением. Я еще надеялся: «А вдруг отку-
да-то явится помощь — восстанет Петербург, Кавказ,
Варшава или вырвется из казарм пехота и... Почему
нет?»
Так я раздумывал, пробираясь в одиночку по лабиринту
баррикад к Малой Бронной.
Это было в сумерках, когда день еще не угас, а ночь не
наступила. Густо шел снег, покрывая все белым пухом,
округляя и сглаживая фантастические очертания баррикад.
Было не очень холодно, и я приплясывал несколько реже
обычного. Канонада, доносившаяся со стороны Пресни, стала
реже и глуше.
Добравшись до Малой Бронной, я вспомнил о Вере Сер-
геевне: А вдруг она еще здесь? Правда, она связана с коми-
тетом и может быть послана в любой район, но как знать. ..
И я опять оказался во власти фантазии. А что, если мои
мечты о встрече с ней на баррикадах сбудутся? Что, если и в
самом деле я спасу ее от смерти или, легко раненную, вынесу
из-под огня? Как это было бы чудесно! Мне казалось, что
без Веры Сергеевны мир осиротеет, а партия потеряет одного
из самых верных своих солдат.
704
Не знаю, куда бы засела меня фантазия, если бы впереди
себя я вдруг не заметил человека, торопливо уходившего в
сторону соседней улицы, где не было уже ин одной барри-
кады. Кажется, в серой шинели? Не пристав ли?.. Я ин-
стинктивно схватился за свою «козью ляжку» и, ускорив шаг,
быстро догнал незнакомца. Полицейский «чин»! Какая дер-
зость, однако, — один сунул нос за баррикады! Правда, бар-
рикада, за которой он, по-видимому, побывал, никем не охра-
нялась, а «чин» без оглядки спешил прочь. Сгоряча я было
поднял револьвер, чтобы пустить ему пулю в спину, но на
какую-то долю секунды палец застыл на спуске. Как стре-
лять в спину человеку, который не думает даже защищаться,
даже не подозревает, что за его спиной шагает смерть?
А окликнуть — смешно. Я же не рыцарь... Мгновенный холо-
док прошел по сердцу. Спина смущала меня. Мне казалось,
что выстрелить в спину — все равно что убить пленного или
связанного. .. Тьфу, черт! Еще пара шагов — и «чин» скроется
за углом. Нет уж, извините! Я решительно нажал спуск,
и — трах!.. Курок щелкнул, а выстрела не последовало,
осечка!
Полицейский оглянулся. На секунду я увидел круглое
бледное лицо, вытаращенные в страхе глаза и пышные чер-
ные бакенбарды. Пристав?!
Я снова нажал собачку, но «чин» с такой дьявольской
быстротой шарахнулся в сторону, что пуля пролетела мимо.
Я в бешенстве выпалил одну за другой все пули из барабана.
«Чин» дико петлял из стороны в сторону, даже не пробуя
отстреливаться, а через мгновение он уже был за углом дома,
в полной безопасности. Мне хотелось трахнуть свою «ляжку»
об стену — так я был взбешен неудачей. До сих пор не могу
простить себе эту минуту донкихотства. Вероятно, по тем же
мотивам наши дружинники отпускали с миром пленных горо-
довых и жандармов.
ВЕРИТЬ В ПОБЕДУ
Продолжая ругать себя, я шел, как было условлено, к го-
ловной баррикаде Малой Бронной, выходившей к Тверскому
бульвару. Становилось темнее. Кое-где за баррикадами го-
рели костры. Значит, есть и защитники. Но почему здесь так
тихо? Ни одного выстрела Только со стороны Пресни време-
нами доносился гул орудий. Там что-то горело, и небо полы-
хало кровавым заревом. По пути я останавливался у костров
погреться, а кстати и прощупать настроение дружинников.
Пароль на сегодня был новый;
705
— Кто идет?
— Свобода!
— Смерть тиранам! Проходи, товарищ!
И меня тотчас забрасывали вопросами:
— Что слышно нового?
— Как на Пресне?
— Какие директивы Совета?
Однако никто еще не заговаривал о прекращении борьбы,
хотя все были в тревоге и напряжении.
Я старался поддержать бодрость, уверяя, что не все еще
потеряно, что надо ждать указаний Совета и партии.
Наконец я добрался до места. Здесь тоже горел костер из
кучи разного барахла — доски, поленья, сломанный ящик,
потроха старого дивана...
А какая замечательная баррикада! Куда больше и мас-
сивнее «нашей»! Поверх всего она была засыпана снегом,
полита водой и теперь стояла как ледяной вал. В центре, как
обычно, висел на палке красный флаг, а по ту сторону барри-
кады стояло огромное чучело из снега, с метлой на плече.
Мне разъяснили, что это сам губернатор Дубасов.
У костра грелось человек семь или восемь дружинников,
кажется кавказцы. Все вооружены были винчестерами или
маузерами. Тут же я увидел и моих друзей — дядю Максима
с Сережкой. Сережка радостно бросился навстречу:
— Как хорошо, что ты пришел! Как хорошо! А я уж ду-
мал, что тебя ухлопали, ей-богу!
Он так шумно со мной здоровался, что все обратили вни-
мание и я сразу попал в окружение незнакомых дружинни-
ков. При свете костра я мог только заметить, что в большин-
стве это были молодые люди — рабочие, студенты и несколько
кавказцев. Среди них выделялся стройный грузин с орлиным
взглядом блестящих черных глаз. На нем была мохнатая
бурка, в руках винчестер. Я догадался, что это начальник
дружины. Он первый со мной поздоровался:
— Тамар чебатоварищ! Садись, оратор, гостем будешь.
Он усадил меня на бочонок, на котором только что си-
дел сам.
— Откуда вам известно, что я оратор? — спросил я, смеясь
и, конечно, догадываясь, в чем дело.
— Серега сказал: «Сейчас, говорит, придет наш оратор и
все расскажет».
Подошел и дядя Максим:
— Что хорошего, сынок?
1 Тамар чеба— будь победителем! (грузинск.)
706
— Да-да, что вы можете сказать хорошего? — с явной
иронией переспросил какой-то дружинник, выступая на свет
костра.
Э-э, да это товарищ Митин! Тот самый меньшевик, кото-
рый так горячо спорил со мною на кухне у Елены Егоровны.
Сейчас поверх пальто на нем висела сумка с медикаментами,
он был в меховой шапке и в теплых валенках. Студенческой
формы не было заметно. Значит, он работал на мед-
пункте.
Его тон мне не понравился, но я должен был ответить,—
конечно, не для него, а для дружинников, для дяди Максима,
Сережки. ..
А что я мог им сказать? Чем утешить? Какую надежду
влить в сердца этих героев, которые знали о прибытии семе-
новцев и чувствовали, что конец приближается?.. Мне са-
мому было дьявольски трудно. Я был так же молод, как они,
и тоже хотел бы услышать вещее слово о близкой победе. Но
я — член партии, один из тех, кому не положено впадать в
отчаяние в дни невзгод и поражении, кто обязан смотреть
вперед и видеть будущее; эту миссию большевика я знал
твердо и решил потолковать с дружиной.
— Да, положение нелегкое. Садовое кольцо наполовину
очищено и занято войсками. Баррикады за Москвой-рекой
разбиты. Прибыла царская гвардия и вся брошена к Пресне.
Там уже гремят пушки и полыхает пожар. Там бьются наши
товарищи, они будут сражаться до последней минуты. А мы
здесь должны поддержать их, оттянуть на себя хоть часть
вражеских сил. Как знать, что бутет завтра... А вдруг при-
дет помощь? А что, если обезоруженная пехота вырвется из
казарм и примкнет к восстанию?
Нет, мы не должны думать о поражении. И, во всяком
случае, не сложим оружия, пока не будет директивы штаба,
призыва нашей партии...
Возможно, я говорил не так и не темп словами, но не в
словах было дело — хотелось зажечь сердца, укрепить веру
в победу революции.
И, представьте себе, слово подействовало. У ребят заго-
релись глаза, дядя Максим кивнул головой как бы в знак
согласия, а начальник дружины пожал мне руку:
— Хорошо, будем драться. Мы и сами так думали...
Митин промолчал и отошел от костра.
— Молодец, Пашенька, — мягко сказал знакомый голос.
За моей спиной стояла Вера Сергеевна.
Я повернулся так порывисто и радостно, что она невольно
обняла меня и улыбнулась той самой улыбкой, от которой
замирало сердце и на душе становилось светлее.
707
— Сестру встретил, оратор? — громко спросил Сережка.
— Да, старшую, — ответил я и, глянув на Веру Сергеевну,
тихонько добавил: — Родную. ..
Ее тотчас окружили, как старую знакомую, и забросали
вопросами. Она охотно отвечала всем и'каждому и, видимо,
для всех была здесь желанным гостем. На ней было все тоже
синее пальто, на голове котиковая шапочка, через плечо ви-
села сумка с медикаментами, в руках муфта. На сумке был
виден красный крест.
Поговорив с ребятами, мы отошли в сторону.
— Ночью вряд ли нападут на нас, — сказала Вера Сер-
геевна.— Зайдем на наш медицинский пункт — он в общежи-
тии студентов, за второй баррикадой.
По дороге она рассказала мне, что в самом начале вос-
стания на Малой Бронной курсистки и студенты создали
медицинский пункт, он уже оказал помощь нескольким дру-
жинникам, раненным за последние два дня. В этом пункте
пришлось работать и Вере Сергеевне. Но она работала не
только как сестра — с сумочкой медикаментов через плечо
она обходила весь район Бронных, останавливалась и беседо-
вала с каждой группой дружинников, защищавших барри-
кады, ободряла их, призывала к стойкости, объясняла по-
ложение.
Тепло и почтительно обращались с ней дружинники
головной баррикады; я понял, что ее все знали и уважали.
Иначе и не могло быть — ведь это же Вера Сергеевна!
В общежитии окна были завешены, на большом столе го-
рела керосиновая лампа. Тут же лежали горка медикаментов,
бинты. Вдоль стены стояло несколько коек, но раненых не
было. Две курсистки в полном обмундировании дремали на
койках в дальнем углу комнаты.
Вера Сергеевна усадила меня на табуретку около стола,
сама устроилась рядом.
Не дожидаясь вопросов с моей стороны, она вполголоса
рассказала, что случилось с ней после моего посещения 10 де-
кабря. Оказывается, она была назначена комитетом помощ-
ником ответственного организатора Городского района, а
когда началась стачка, стала работать в химической лабора-
тории по заготовке ручных бомб. Но вскоре эту лабораторию
пришлось ликвидировать.
— А здесь бомбы тоже имеются? — спросил я шепотом.
— Может быть, — неопределенно ответила Вера Сергеевна,
укладывая в свою сумочку заготовленные бинты. — Думаю,
что завтра будет горячий день.
— Последний?
Она бросила на меня тревожный взгляд.
708
— Не надо так думать, дорогой мой. Последний день бы-
вает только для мертвых, а живые борются и побеждают.
Понятно?
Этот знакомый вопрос сейчас почему-то особенно взвол-
новал меня. Вот так же и тогда, когда я был еще зеленым
юнцом, она терпеливо разъясняла мне, что такое жизнь, что
есть счастье, и в конце непременно спрашивала: «Понятно?»
А я молча кивал головой и радостно улыбался: передо мной
открывался новый мир. Вот и сейчас я не мог оторвать глаз
от ее светлого лица...
Мы долго беседовали о разных вещах, но разговор как бы
сам собою возвращался к событиям дня. Вера Сергеевна ни
слова не сказала о возможности поражения восстания, но я
чувствовал, что для нее этот вопрос решен.
Кажется, она что-то знала, но не хотела сказать мне.
Она с ненавистью говорила о поведении меньшевиков и
эсеров в эти дни:
— Я не рада, что мои подозрения оправдались на деле.
Меньшевики и эсеры уже дважды предлагали сложить ору-
жие. И это в самый разгар борьбы! Мы отказались. А мень-
шевики сепаратно выпустили листовку с призывом кончать
стачку и восстание. Быть может, она уже ходит по ру-
кам. ..
— Но ведь это предательство! — воскликнул я, поражен-
ный такой вестью.
— Нож в спину! — Вера Сергеевна рывком сняла с себя
сумку с медикаментами. — Мы оказались слишком доверчи-
выми. Товарищ Ленин еще в апреле предостерегал нас от
чрезмерного благодушия в отношении наших «союзников» —
меньшевиков.
Очевидно заметив мою растерянность, она оборвала речь
и резко изменила тон;
— Не унывай, друг, и верь в победу. Она неизбежна...
если не сегодня, так завтра. Наше дело бессмертно...
Она была очень бледна и утомлена до крайности. Я посо-
ветовал ей прилечь и отдохнуть, пока тихо.
— Хорошо. Я в самом деле немного устала.
Она проводила меня до двери и, словно желая под-
толкнуть меня за порог, обняла одной рукой за плечи и кос-
нулась губами моей щеки
— До свидания, голубчик!
Я дрогнул... Так мать провожает любимого сына в опас-
ный путь — дрожит за его жизнь, но не хочет лишить его
мужества и веры в победу.
709
У ПОСЛЕДНЕГО НОСТРА
На улице было холодно и странно тихо. Канонада смолкла.
Не слышно было и оружейной трескотни. Город молчал. Над
Пресней багровыми зарницами полыхало пожарище. Барри-
кады казались окутанными ватой, улица спящей.
Я невольно остановился и поднял голову. Редкие серые
облака медленно плыли по небу, в темных просветах лучисто
и ярко сияли звезды. А какая тишина и покой! Да уж не
сон ли это?..
У головной баррикады горел еще костер — два бревна и
сломанный ящик. Сережка и трое дружинников молча сидели
вокруг костра, дремотно опустив головы. Их согнутые фи-
гуры и лица то озарялись вспышками огня, то меркли и тем-
нели, сливаясь с ночью. Тяжело опираясь на винтовку, за
спиной Сережки, как часовой, стоял дядя Максим. Только
начальник дружины размеренно шагал взад и вперед вдоль
баррикады. Он не услышал, как я подошел к нему.
— Тамар чеба, товарищ!
Начальник отскочил в сторону, схватившись за винчестер.
— Ах, это ты, оратор? Здорово, друг.
— Что случилось? — тихо спросил я, показав на приуныв-
ших дружинников.
— Ничего, кацо. Теперь уже «гамар чеба» не подходит.
Меня обдало холодом.
— Неужто? ..
— Пришел приказ, — резко перебил меня начальник,—
кончать борьбу, прятать оружие, уходить. Конец, товарищ...
Это было сказано с такой болью, что я схватил его за
РУКУ-
— Не унывай, друг, ты же большевик! Сегодня побили
нас, а завтра мы... — повторил я слова Веры Сергеевны.
— Что завтра? Какого черта ожидаете вы завтра? — исте-
рично закричал вдруг Митин, подскочив к нам вплотную.—
Завтра нас в порошок сотрут! Мы еще три дня назад призы-
вали кончать эту заваруху! Вы не послушались, пошли за
большевиками! Теперь сами расхлебыванте кашу!
Начальник сурово осадил его:
— Помолчи, ишак! Уходить хочешь? Уходи! Не мешайся
под ногами!
— И уйду, и уйду! — сразу снизив тон, обещал Митин,
отходя от костра. — Из принципа уйду! Из принципа!
— А я остаюсь! — вперед выдвинулся молодой дружинник
с маузером в руках. — Я тоже меньшевик, но буду до конца
с большевиками, с рабочими. А ты просто трус, Митин! Уходи
скорей, а то... — он угрожающе поднял маузер.
710
— Спокойно, друг! — начальник положил руку на плечо
дружинника. — Крысы бегут с тонущего корабля. Пусть эта
крыса бежит. Но наш корабль не потонет, товарищи! Мы еще
выплывем!
Нас окружила вся дружина, возмущенная и взволно-
ванная.
Митин незаметно исчез.
Дядя Максим тяжело вздохнул:
— Никто как бог..
Сережку будто кто-то подбросил, он рывком подскочил к
отцу и дерзко бросил ему в лицо:
— Бог? Где он, твой бог, батя? Куда делся милостивый?
За что братишка убит? Почему бог народ карает? Почему он
за царя, черт меня побери, батя? — Сережка иступленно по-
грозил кулаком в небо.
— Окстись, безбожник! Ты с ума сошел!—Дядя Максим
в гневе поднял было руку над головой Сережки, но через
мгновение мягко опустил ее на плечо сына. — Ничего, сынок,
без поражений войны не бывает^ а бог... — Он глянул в
небо и сокрушенно покачал головой. — Да... вот оно что...
Нет, он не перекрестился, как я ожидал.
За второй баррикадой неожиданно прогремел пистолет-
ный выстрел. Дружинники схватились за оружие.
— Приготовьсь! — скомандовал начальник. — Сбегай, Се-
режка, узнай, что там случилось.
Сережка стрёмглав бросился на выстрел, выхватив из кар-
мана свой «бульдог».
Прошло несколько минут напряженного ожидания. Затем
послышались голоса и скрип шагов.
— Эй, кто там? — окликнул начальник.
— Свои! — отозвался Сережка, появляясь в проходе бар-
рикады.
За ним шли еще двое дружинников, подталкивая впереди
себя высокого, плотного мужчину в мохнатой папахе, в по-
трепанном пальто и в сапогах. На первый взгляд его можно
было принять за дружинника.
— Братцы! Товарищи! — в страхе причитал он, упи-
раясь.— Я же сам дружинник... рабочий я...
— Да замолчи ты, гадина! — зло прикрикнул на него Се-
рега, ткнув дулом револьвера в широкую спину незнаком-
ца. — Здесь разберут.
Незнакомец с такой силой рванулся прочь, что свалил с
ног дружинника, державшего его за рукав, но и сам упал в
снег, к ногам начальника.
Тот взял его на мушку винчестера.
— Садись, кацо, гостем будешь.
711
Продолжая гнусить, человек медленно поднялся на четве-
реньки и встал на ногй.
— Откуда вы его взяли? — спросил начальник, обращаясь
к дружинникам, приведшим незнакомца.
— У крайней баррикады. Хотел пройти втихую. Пароля
не знает. Шпик, должно быть. Вот браунинг отобрали.
— Не верьте, начальник, я сам рабочий, — опять заныл
незнакомец, — сам кричу «долой самодержавие»...
— Цыть ты! — сердито оборвал его дядя Максим.—
А ну-ка, сынок, подбрось дровишек в костер, поглядим, что
за птица такая.
Сережка быстро подбросил несколько сухих досок.
— А ну, покажи свою личность, «рабочий»! — приказал
дядя Максим, тронув прикладом винтовки дико озирающе-
гося незнакомца. — Повернись к огню, тебе говорят!
Тот неохотно повернулся лицом к огню. Полное, круглое
лицо с черными бакенбардами озарилось светом костра.
Я чуть не вскрикнул — он, пристав! — но как-то сдержал
себя, решив проверить первое впечатление. Мало ли кто носит
бакенбарды...
— Фамилия?
— Где работаешь?
— В какой должности? — посыпались вопросы.
Стуча зубами и заикаясь, он назвал какую-то фамилию.
— Кузнец я, братцы. . . Всю жисть своими руками...
— Ах, ты кузнец? — переспросил коренастый дружинник,
хватая незнакомца за кисть руки. — Я тоже кузнец. Покажь
лапы!
Незнакомец в испуге отдернул руки назад — они были в
теплых перчатках. Но Сережка мигом перехватил одну руку,
содрал с нее перчатку и, притянув к огню, тщательно осмо-
трел и ощупал ладонь.
— Хорош кузнец — ладони как подушки и ни одной мо-
золи. ..
— Шпик! — сказал начальник. — Судить будем.
Шпион сразу побледнел и внезапным ударом кулака в че-
люсть свалил Сережку в снег. Но грузин успел схватить его
за воротник. От рывка пальто распахнулось, и медные пуго-
вицы полицейского мундира блеснули при свете костра.
— Пристав! — крикнул я, узнав в шпионе того самого по-
лицейского, которого упустил вечером.
Я не успел опомниться, как в воздухе мелькнул приклад
винтовки дяди Максима и опустился на голову врага.
— Смерть фараону!
Начальник резко повернулся к дяде Максиму:
— Зачем так? Судить надо было!
712
Старик гневно сверкнул глазами:
— Они без суда сынишку моего убили...
Лицо грузина омрачилось.
— Оттащите эту падаль за ворота!
Приказ был быстро исполнен. Начальник пригнулся к
огню, посмотрел на свои часы.
— Пора... Ко мне, ребята!
Когда дружинники окружили его, он вынул из-за пазухи
листовку Московского комитета нашей партии и ровным, хо-
лодным голосом стал читать ее.
Все слушали молча, не шевелясь, глядя на костер.
— «Скоро мы снова приступим к упорной борьбе, — доно-
сился до меня голос чтеца. — Новая схватка с проклятым
врагом неизбежна, близок решительный день. Опыт боевых
дней многому научил нас, этот опыт послужит на пользу в
ближайшем будущем. . .»
Именно так я и думал: пролитая в эти дни кровь даст
свои плоды завтра. Надо лишь сохранить уцелевших бойцов,
отступить в порядке, без паники.
— «Становитесь на работу, товарищи, до следующей, по-
следней битвы, — призывала партия. — Она неизбежна, она
близка... Еще один могучий удар — и рухнет окончательно
проклятый строй, всей стране ненавистный...»
— Слышите, товарищи? — спросил начальник, свертывая
листок и кладя его в карман. — Борьба еще не кончена. Ору-
жие понадобится, и, наверно, скоро. А теперь — за мной, я
приглядел местечко, где можно хорошо припрятать наше
оружие...
ВЕРА СЕРГЕЕВНА
Нам не удалось уйти. Мы не успели даже покинуть бар-
рикаду и спрятать оружие. Ослепительный свет ударил в
улицу, выхватил из тьмы нашу баррикаду, красный флаг на
ее вышке и нелепое чучело Дубасова с метлой у плеча. Все
это как будто выскочило из земли и стало видимым, как днем.
Я не сразу понял, что случилось, и от резкого света на
секунду зажмурил глаза.
— Прожектор с бульвара! — крикнул начальник, и прон-
зительный звук сирены прорезал тишину.
Дружинники бросились к своим местам за баррикадой.
В то же мгновение трескучий залп из винтовок хлестнул
по баррикаде, и свинцовый град пронесся над нашими го-
ловами.
Я и Сережка оказались рядом с начальником. Он встал
на правом фланге, просунув дуло винчестера в щель между
713
ящиками, набитыми щебнем. Поблизости устроился и дядя
Максим со своей винтовкой.
Несколько минут залпы из винтовок раз за разом хле-
стали по нашей баррикаде при ярком свете прожектора.
Красный флаг трепетал от пуль и ветра, как раненая птица.
Голова чучела медленно сползала на живот, срезанная свин-
цом. Во все стороны летели 'мелкие осколки от баррикады.
Дружинники не отвечали, как бы замерли на своих местах.
Мне показалось, что я понял замысел начальника дру-
жины: не отвечать и тем самым ввести в заблуждение про-
тивника. И я тотчас вспомнил подобный же прием Петра,
примененный в Оружейном переулке.
После десятка залпов стрельба оборвалась, и снова стало
тихо.
Глядя в щель, начальник поднял руку, призывая к внима-
нию. Потом я услышал его тихий голос:
— Идут! Идут! . . Ближе, пожалуйста! . . Еще ближе .
прошу вас... Вог спасибо, как раз...
Он дал свисток, и сразу началась такая трескотня, будто
рвались в воздухе десятки ракет. Прожектор внезапно погас.
Дружинники палили непрерывно, каждый сколько мог. На-
чальник уже кричал во всю силу легких:
— Бей! Бей их, пожалуйста! Так! Бежит баранта... Бей!
Мы с Сережкой тоже стали палить вслед удиравшим дра- -
гунам. Иные на бегу поворачивались назад и отстреливались.
Начальник дал короткий сигнал. Стрельба прекратилась.
Поблизости я устышал стон и тотчас бросился на помощь.
Но здесь уже были сестры — Вера Сергеевна и молоденькая
курсистка в форме Красного Креста. Один дружинник ока-
зался раненым в руку. Вера Сергеевна проворно перевязы-
вала рану. К ней подошел начальник и отвел в сторону:
— Друг Вера, если мы не отобьем и вторую атаку, др\
жина не успеет надежно спрятать оружие и разойтись.
— Отобьем, дорогой Вано, — хверенно ответила Вера Сер-
геевна.— Можно пустить в ход..
Она сказала это так тихо, что я не понял, о чем идет речь.
Начальник кивнул головой:
— Хорошо. Но сюда могут двинуть и пушки — они стоят
рядом, у Страстного.
— Вот и отлично! — почему-то обрадовалась Вера Сер-
геевна.— Мы должны задержать их здесь возможно дольше,
иначе...
— Иначе их перебросят на Пресню, — живо подхватил на-
чальник.— А там и без них жарко. Спасибо, друг Вера. Надо
приготовиться. . .
— Я готова...
714
Начальник заколебался;
— А может, дружиннику поручим?
Вера Сергеевна решительно отрезала:
— Нет! Я сама!
И она направилась вслед за сестрой, \ водившей раненого
дружинника на медпункт, за вторую баррикаду.
Я с облегчением подумал: Там опа будет в безопас-
ности».
Отбив первую атаку, дружинники весело перекликались
между собой;
— Как мы их!. .
— Пять солдат свалили!
— Больше; один упал за изгородью.
— Приготовьсь! — снова предупредил начальник.
Отбежав к исходной позиции —до бульвара, солдаты
вновь стали поливать нашу улицу свинцом. Однако все это
было не так страшно, как в первый раз.
А на Пресне, нарастая с каждой минутой, начиналась
артиллерийская канонада. Там шел бой горстки дружинников
с целой ордой ссменовцев.
Пальба из винтовок вскоре оборвалась. По ту сторону
баррикады был слышен глухой шум и гомон.
Начальник забеспокоился и что-то приказал ближайшему
дружиннику. Тот со всех пог бросился бежать к медпункту.
Что там случилось? Кажется, никто еще не ранен. .
Я поспешил к начальнику и тронул его за плечо:
— Опять идут?
Тот рассердился.
— Зачем ты здесь, оратор? Скорей за дом иди! В воротах
встань. И Сережку возьми. Сейчас ваши пукалки ни к чему —
игрушки.
Я попробовал возразить:
— От пуль здесь безопасно, начальник. А если будет
атака, мы тоже. ..
— От пуль безопасно, а снаряд может ушибить. Понятно?
На бульвар орудие прикатили. Уходи, пожалуйста.
— Тогда и всем надо уходить; наша баррикада не выдер-
жит и десятка снарядов, — настаивал я, не понимая странной
беспечности начальника.
Он вспылил:
— Не мешай! Приказ слушай, уходи скорей!
Пришлось подчиниться и встать в воротах за углом дома.
Дружинники залегли у самого основания баррикады.
Около начальника вновь появилась Вера Сергеевна. Я за-
метил, что на этот раз у нее не было сумочки с медикамен-
тами, а только муфта в руках.
715
По указанию начальника, в сопровождении дружинника
с маузером, она поспешно перебежала на противоположную
сторону улицы и скрылась в парадной двери двухэтажного
дома, один конец которого выступал далеко вперед, за нашу
баррикаду.
Полный тревоги, я бросился вслед за ней. Однако началь-
ник снова задержал меня:
— Не сметь! Там больше никого не надо.
Я взмолился:
— Товарищ дорогой, я же не могу оставить...
-— Кого? Чего? Зачем? — Но начальник тут же смяг-
чился:— Хорошо. Иди и стой в парадном. Наверх ни шагу!
Мешать будешь.
Через мгновение я уже ворвался в парадную дверь. Здесь
никбго не было. Лестница вела на второй этаж. Значит, они
там, наверху. «Зачем он послал ее? Почему Вера Сергеевна
только с муфтой?-—В голове мелькнула смутная догадка: —
Неужто она решилась? ..»
Вдруг с потрясающим гулом с бульвара грохнуло орудие.
Бульвар отстоял от нашей баррикады в каких-нибудь
двухстах шагах, тем не менее снаряд угодил не в баррикаду,
а в карниз углового дома на противоположной стороне улицы.
Артиллеристы были вдребезги пьяны или сознательно дали
промах, чтобы предупредить нас об опасности.
Дальше события развертывались так быстро, что их нельзя
описать в последовательном порядке. Выстрел... свист си-
рены. . . Дружинники быстро отхлынули от баррикады на две
стороны — в ворота и парадные домов, за надежные прикры-
тия Дядя Максим с Сережкой и начальник ворвались ко мне
в парадную дверь. Я метнулся было наверх, но начальник
схватил меня за рукав пальто:
— Постой, постой! Одна секунда... Сам пошлю...
Пальба из пушки продолжалась. Снаряды кусками раз-
носили баррикаду. Фонтаном летели осколки досок, щепы,
каменья, снежная пыль, огонь и дым. Полтуловища чучела
Дубасова вместе с метлой взлетело на воздух. Древко накло-
нилось на сторону, но красное знамя все еще трепетало и
билось над развороченной баррикадой.
Д1не никогда еще не доводилось видеть так близко дей-
ствие артиллерии, и я был оглхшен. Я пытался попять, чего
мы ждем, почему мы не уходим отсюда, тогда как баррикада
на наших глазах превращается в развалины. Время тянулось
невероятно медленно и тяжко, как кошмар. Но вот грохот
смолк, а мы все еще стоим в засаде, не уходим. С пьяными
криками «ура», с барабанным боем, стреляя на бегу, к поки-
нутой баррикаде ринулись солдаты. В то же время с буль-
716
вара залпами обстреливали окна домов по обеим сторонам
улицы.
Пронзительный зв^к сирены еще раз разрезал воздух.
Однако дружинники не двигались с места и не открывали
стрельбы. Я с удивлением посмотрел на начальника С вин-
честером в руках, готовый к прыжку, он наклонился вперед
и так застыл, чего-то ожидая.
— Ай, скорей, кацо! . .
В ту же минуту оглушительный грохот потряс землю, и
облако пыли и щебня рванулось к небу. Вой и крики ужаса
за баррикадой. Дружинники выскочили из-за прикрытий.
Беспорядочная и частая стрельба из маузеров.
— Наверх! — крикнул мне начальник, а сам вместе с дя-
дей Максимом ринулся к баррикаде.
— За мной, Сережка!
В несколько прыжков мы взбежали на второй этаж, по-
том— в полутемный коридор... Я искал Веру Сергеевну. Это,
конечно, она бросила бомбу. «Ах, зачем он задержал меня?
Я бы сам. ..»
Впереди распахнулась дверь, и навстречу нам выскочил
маузерист, хватаясь за плечо и шатаясь.
— Там... скорей.. . Вера ..
Я стремительно влетел в комнату, окно которой выходило
на улицу. Оно было разбито. Под окном валялась муфта.
Раскинув руки, на полу лежала Вера Сергеевна.
По сердцу резануло ножом-, убита! .. Я бросился к ней и
упал на колени... Нет, нет! Она еще жива, жива! Вера Сер-
геевна! ..
Она вдруг обеими руками схватилась за грудь, словно ей
стало невыносимо душно. Я распахнул пальто. Кровь...
— Вера Сергеевна, — шептал я растерянно, — родная...
Вера... Сережка, бинты! Скорей бинты!..
Сережка бросился вон из комнаты.
Она как будто очнулась. Открыла огромные, затуманен-
ные глаза, протянула ко мне руки:
— Пашенька... мальчик мой. .. победа.. .
— Да, да, победа!
Ее пальцы были мокрыми от крови, теплыми, живыми.
Я прижал их к своему лицу.
— Вы будете жить, дорогая. Будете жить! .. Мы спасем
вас... Только вот бинты. .. Сию минуту. ..
Еле заметно шевельнулись ее пальцы. В углах губ появи-
лась улыбка.
— Живи, голубчик. .. не плачь...
«А разве я плачу? Нет, нет! Я не плачу! Она будет
жить!.. Ах, Сережка, скорей!..»
717
Но тень смерти уже ложилась на ее лицо. Улыбка за-
стыла. Она вдр^г вся содрогнулась и затихла. Я услышал ее
последний вздох. Глаза погасли.
Прибежал Сережка с бинтами. Поздно. ..
И только теперь я заметил на стене портрет с разбитым
стеклом — портрет Антона. Значит, здесь была комната Веры
Сергеевны, та самая комната, где я увидел ее счастливой...
За окном еще слышалась перестрелка.
Я поднял Веру Сергеевну на руки и понес. Сначала по
коридору, потом вниз по лестнице, вдоль стен по тротуару.
— Скорей, скорей! — понукал меня Сережка, придержи-
вая ноги Веры Сергеевны, а у самого из глаз катились слезы.
Я почти бежал. И мне чудилось, что она еще жива, что я
уношу ее из-под обстрела врагов, что спасение близко... Вот
он, медпункт.
«Прощай, Вера Сергеевна. .. мать моя... друг мой...
мечта о счастье...»
ОСАДА ПРЕСНИ
Пушка продолжала громить головную баррикаду Броп-
ной. Дружина отступила в переулок. По указанию начальника
оружие было закопано во дворе одного дома. В ту же яму
полетел и мой револьвер.
Мы разошлись, крепко пожав друг другу руки. Как знать,
кто из нас уцелеет...
Дядя Максим увел Сережку с собой в Оружейный пере-
улок. Там оставалась бедная Арина Власовна одна-одине-
шенька. С каким трепетом ждала она знакомого стука в
ободранную дверь! Вернутся ли дети? Придет ли ее неуго-
монный старик, без которого и жизнь не в жизнь? А Мишки
уже нет и не будет...
Хотелось кричать от горя, от бессильной ярости. Нет! Я не
мог примиритьоя с мыслью о поражении, с мыслью о том, что
мы разбиты. Ведь Пресня еще не сложила оружия. Туда
стянуты дружины из других районов, — значит, будет бои.
И неизвестно еще, чем это кончится. А вдруг подойдут...
Теперь трудно сказать, какими путями мне удалось про-
браться на Пресню. Помню, что было невыразимо жутко.
С разных сторон доносились какие-то зловещие шумы, глухой
рокот, пугающий треск. Кое-где вспыхивали огни костров,
обнаруживая тени солдат. Я обходил их, прячась за облом-
ками баррикад, крадучись, как вор. Далеко в глубине Пресни
клубился черный столб дыма, — казалось, он подпирал небо.
Пахло гарью.
718
На Большой Пресненской уличе я наткнулся на мощную
баррикаду. На ее гребне на высоком шесте неподвижно ви-
сел флаг.
Я бросился вперед, надеясь попасть в проход.
— Стой! Кто идет?
— Свои.
Я не успел опомниться, как был окружен дружинниками
с маузерами в руках.
— Свои, - свои! — весело уверял я, озираясь по сто-
ронам.
— Знаем мы, какие «свои» приходят с той стороны! — су-
рово оборвал меня высокий дружинник, подходя ближе.—
А ну, пароль?
Я сказал пароль Малой Бронной.
— Федот, да не тот. Руки вверх!
— Да что вы, ребята, своих не узнаете? — попробовал я
протестовать, поднимая руки. — Отправьте меня к Седому или
Семену.
Высокий дружинник подошел вплотную и заглянул в мое
лицо.
— Ба-а-а, да это ж наш оратор! Здорово, друг!
Я узнал Петра, начальника десятки с завода «Гужон».
Мы обнялись.
— По местам, ребята! Это в самом деле наш.
Петр расспросил об отце, о Сережке и матери.
Но только я успел ответить и успокоить друга, как вспых-
нуло небо и грохот орудийного залпа прокатился над
Пресней.
— Ну вот, началось, — сказал Петр.
Он дал короткий свисток сиреной, и дружинники быстро
заняли свои места за баррикадой.
— Ты, брат, иди в штаб, на Прохоровку, — напутствовал
меня Петр. — Без оружия здесь делать нечего. Если увидишь
Седого, скажи, что, пока есть патроны, по Большой Пресне
семеновцев мы не пропустим. Иди переулками.
Я ушел с тяжелым сердцем.
После 'небольшой паузы пушки загремели со всех сторон.
Значит, Пресня окружена.
Артиллерия била навесным огнем по всему р.айону, куда
попало. Снаряды срывали крыши и трубы домов, пробивали
стены и заборы, с треском и звоном крушили окна, убивали
людей и животных. Вспыхивали пожары.
Спасаясь от огня и осколков гранат, безоружные и бес-
помощные люди метались по улицам, прятались в погребах
и подвалах, бегали с детьми на руках, не зная, куда
укрыть их.
719
Настало утро. С небольшими перерывами канонада про-
должалась. Со всех сторон слышались треск залпов из винто-
вок и грохот пулеметов.
Я пробирался кривыми улицами и переулками, часто оста-
навливаясь в укрытиях и за покинутыми баррикадами.
Если бы можно было сверху одним взглядом окинуть
Пресню, мы были бы поражены необычным зрелищем. Внутри
огромного вражеского кольца, опоясавшего район, мы уви-
дели бы с десяток улиц и переулков, пересеченных баррика-
дами с красными флажками. Между ними взад и вперед
снуют люди — мужчины, женщины, дети, старики. В центре,
за баррикадами, никого нет. Только на окраинах кольца
видны маленькие кучки дружинников, отражающих атаки
солдат. А вокруг этого мятежного островка стоят многочис-
ленные колонны вооруженной до зубов царской армии. По
донесению генерала Малахова в этот день Пресню окружали
одиннадцать полков пехоты, пять кавалерийских, двенадцать
батарей артиллерии, два саперных батальона. А сколько ка-
заков, полиции, жандармерии! ..
Тысячи против десятков! Пулеметы и пушки против ре-
вольверов и пистолетов! Вся мощь современной военной тех-
ники против кучки отважных, руководимых большевиками мо-
лодых рабочих, вооруженных великой жаждой свободы.
Казалось, при таком соотношении сил можно было одним
ударом разгромить Пресню и покончить с «крамолой». Но
страх перед восставшими был так велик, что соединенные
силы Дубасова и семеновцев не решились идти на штурм
окраинных баррикад. Началась планомерная осада из всех
видов оружия, словно перед войсками была могучая крепость,
с высокими каменными стенами, с дальнобойными орудиями
и многочисленным гарнизоном. Пресню со всех сторон гро-
мили из пушек, баррикады и улицы поливали свинцом из
винтовок и пулеметов. В воздухе стоял такой треск и грохот,
что ответных выстрелов дружинников совсем не слышно было.
Казалось, в Москву ворвалась чужеземная банда, которая
в ярости крушила все, что подвертывалось под руку, не щадя
людей — ни старых, ни малых.
Я не мог себе представить, чтобы в этом аду могли удер-
жаться хоть час-два наши пятерки и десятки, брошенные на-
встречу врагам.
Но они держались целый день 17 декабря, до глубокой
ночи. Больше того — дружинники даже делали отчаянные
вылазки и внезапными ударами с флангов и тыла обращали
семеновцев в бегство. Дважды в течение дня они захваты-
вали орудия, но пустить их в ход не могли — не знали, как
это делается.
720
Исключительную стойкость проявила в этот день боевая
дружина фабрики Шмидта, возглавляемая отважным больше-
виком Николаевым.
По особому приказу Дубасова эту фабрику семеновцы
должны были разгромить артиллерией и сжечь, а ее хозяина
схватить и отправить в тюрьму, как изменника царю и оте-
честву.
Корпуса фабрики были деревянные. Сзади находились
парк и лесной склад, по сторонам — деревянные дома и баня.
Все это обстрелять и захватить ничего бы не стоило,
но за каменным фундаментом ограды засела дружина с
маузерами.
Фабрику сначала обстреляли из пушек с Новинского
бульвара, навесным огнем, потом с Горбатого моста, прямой
наводкой. От разрыва снарядов запылали все корпуса фаб-
рики, загорелся парк и лесной склад, ближайшие дома и
баня. Пламя бушевало с трех сторон у ограды. Но дружин-
ники, перебегая с места на место, упорно обстреливали бата-
рею, не давая ей приблизиться к фабрике. Семеновцы
дважды пытались взять ограду штурмом в штыки, но всякий
раз панически убегали назад под огнем дружинников.
Бой шел несколько часов подряд. И только когда иссякли
патроны и жара от огня стала невыносимой, начальник дру-
жины приказал попрятать оружие и разойтись.
Дружинники благополучно покинули ограду, а пушки еще
долго обстреливали пылающую фабрику и парк.
Наконец рота семеновцев с пьяными криками «ура», со
штыками наперевес взяла штурмом черную от дыма ограду,
где никого уже не было.
Дальше, в глубину Пресни, эти вояки не пошли: боялись
засад, боялись пуль, которые летели в них неизвестно откуда.
На фабрику Прохорова я попал только к ночи. По дороге
было много передряг и неожиданных препятствий. Беспоря
дочный обстрел из орудий вызвал много пожаров и случай-
ных жертв. Мы убирали с улиц в подвалы и каменные дома
раненых и убитых, уводили обезумевших от страха за своих
детей женщин из зоны обстрела и неугомонных ребят, кото-
рые рвались на улицы, не понимая опасности.
С перерывами, канонада продолжалась весь день. Багро-
вое зарево зловеще освещало дома и улицы. Как тучи огнен-
ной мошкары, носились в воздухе красные искры и лохмы
пепла.
В малой кухне Прохоровки я застал районного организа-
тора товарища Семена и нескольких дружинников с белыми
повязками — это раненые. Семен узнал меня и, поздоровав-
шись, не преминул заметить;
721
— Вот уж не ожидал, что из города кто-нибудь явится в
такой момент! Агитаторам теперь делать нечего, борьба
кончена.
Последнюю фразу он сказал вполголоса, но совершенно
спокойно, как что-то неизбежное.
Меня обдало холодком, хотя я и сам понимал, что кольцо
вокруг Пресни сомкнулось. Можно было только удивляться,
как не разгромили до сих пор и Прохоровку.
Когда стемнело, канонада постепенно затихла. На кухню
стали стекаться дружинники, все с оружием в руках. Потом
явился и Седой. Он молча прошел к столу, стоявшему по-
средине кухни.
На столе горели две лампы, скупо освещая мрачное по-
мещение.
Дружинники тотчас окружили Седого.
Он отвернул побольше фитиль лампы. Стало чуть-чуть
светлее. Потом снял с плеча висевший на ремне маузер и по-
ложил на стол.
•Лица дружинников выражали одну общую тревогу: что
же дальше?
— Я думаю, товарищи, — начал Седой хриплым, сорван-
ным голосом, — вы сами понимаете, в каком мы сейчас поло-
жении. Петля вокруг Прохоровки стала уже. Оружия меньше,
патроны на исходе. Продолжать борьбу нет смысла. Но мы
не разбиты. По призыву партии и Совета мы организованно
кончаем бой. Мы отступили, чтобы собраться с силами и уда-
рить вновь. Революция не кончилась. Партия жива! Живы
большевики! Жив Ленин! Не будем унывать, дорогие друзья,
будущее за нами.
— А что делать сегодня? — спросил пожилой дружинник.
Седой неторопливо чиркнул спичкой и закурил.
— Сегодня мы должны выполнить директиву партии: осно-
вательно запрятать оружие и примерно под утро незаметно
для врага разойтись.
Я с восторгом смотрел на Седого, удивляясь его хладно-
кровию и необыкновенной выдержке. Он так спокойно сидел
на краешке стола, попыхивая табачным дымом, будто ничего
особенного не случилось и торопиться некуда. Только его
большие, блестящие глаза пытливо озирали лица дружинни-
ков. Так же невозмутимо держал себя и товарищ Семен.
к столу торопливо пробирался новый дружинник, только
что вошедший с улицы.
— Район окружен, товарищ Седой, — сказал он, — наши
патрули сообщили.
По рядам дружинников пробежал тревожный шумок.
Товарищ Семен выступил вперед:
722
— Спокойно, други! Это мы еще проверим. Время есть.
Судя по поведению семеновцев, ночью на штурм они не ре-
шатся.
— А если подтвердится, что выхода нет? — перебил кто-то
из дальнего угла.
К столу подскочил молодой паренек, в котором я узнал
Костю Симонова.
— Тогда дадим бой и прорвемся в город. У нас есть еще
патроны и даже две «македонки».
Седой улыбнулся и положил руку на плечо Кости.
— Молодец, дружок! А пока давайте-ка споем, товарищи.
— Споем.
Вначале разноголосо, потом все дружнее и громче поли-
лась наша любимая «Варшавянка»:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные жд>т.
Нас действительно ждали «судьбы безвестные». Каждый
понимал, чем может кончиться эта ночь, если не будет найден
выход из окружения. Тем не менее ребята быстро ободри-
лись, подняли головы, пели всем сердцем.
За «Варшавянкой» последовала «Марсельеза», потом
«Смело, товарищи, в ногу». Пели все. Даже Седой хрипел
своим сорванным голосом и, как дирижер, махал руками.
Трудно сказать, как долго это продолжалось Все ждали
известий от разведчиков, посланных на поиски выхода.
Радостный крик оборвал пение:
— Проход есть, товарищи!
По указанию Седого дружинники немедленно пошли пря-
тать оружие.
Это было уже перед рассветом. Уходили небольшими
группами и поодиночке по Малой Грузинской, где по оплош-
ности семеновцев не оказалось ни одного солдата.
Последними покинули район товарищи Седой и Семен
Предварительно их постригли и переодели до неузнаваемости.
Таким образом, главные силы восстания оказались «за-
пределами досягаемости», как выразился впоследствии губер-
натор Дубасов. А московский градоначальник с огорчением
доносил царю: «Мятеж кончается волей мятежников, а к
истреблению последних случай упущен».
Я тоже вышел с Пресни благополучно. Меня провожал
дружинник Костя Симонов. По дороге он рассказал, что в
самый разгар забастовки известный нам крестьянин Парфе-
ныч привез из подмосковных деревень воз муки и картофеля
723
для рабочих. Это был акт братания города и деревни. Куда
делся потом Парфеныч, Костя сказать не мог, но слышал, что
он собирался примкнуть к дружинникам.
На Малой Грузинской мы расстались.
ШУТКИ ПАЛАЧЕЙ
Нет, я не буду описывать торжества победителей, не стану
говорить о том, как семеновцы расстреливали рабочих Про-
хоровки на дворе фабрики, как пропускали сквозь строй ка-
зачьих нагаек наших сестер милосердия, как измывались над
стариками и женами, как лилась драгоценная кровь героев
восстания. Я расскажу только о слйвном подвиге двух беспар-
тийных рабочих-прохоровцев.
Днем 17 декабря Пресня не сложила оружия, дружины не
были разбиты. К ночи войска продвинулись лишь в глубь
района и сузили кольцо вокруг фабрики Прохорова. Семе-
новцы готовились к общему штурму наутро 18 декабря. Пер-
вой жертвой была намечена Прохоровка, где находились
штаб и центр восстания, а также все дружины, отступившие
с окраин района.
Штурм фабрики решил возглавить сам полковник Мин —
командир семеновских банд. С большим отрядом пехоты, с
артиллерией и казаками он стоял на Звенигородском шоссе
вблизи фабрики. Сопротивление Пресни привело его в ярость,
и завтра он хотел отыграться.
Огнем артиллерии в течение дня корпуса фабрики небыли
затронуты, громили лишь спальни и общежития рабочих.
Хозяин фабрики Прохоров своевременно снесся с самим
Дубасовым, умоляя пощадить его собственность. Дубасов
обещал пощадить, но лишь в том случае, если дружинники
сложат оружие и фабрика без выстрела сдастся на милость
победителей — семеновцев.
Весь день, до глубокой ночи, рабочие Прохоровки с детьми
и женами сидели в подвалах. Кольцо огня и дыма подходило
все ближе к их общежитиям и спальням. Снаряды то и дело
рвались во дворах, попадали в крыши, срывали чердаки.
В подвалах было невыносимо тесно, душно, не хватало воды
и пищи, дети задыхались, стонали старики. Все чувствовали
себя обреченными и ждали ночи как избавления.
Канонада закончилась поздно. Ответных выстрелов дру-
жины давно уже не было слышно. Тишина, нависшая над
Пресней, казалась еще страшнее.
Рабочие стали выбираться из подвалов во двор фабрики.
Что делать? Все понимали, что пришел их последний час.
С минуты на минуту ждали штурма семеновцев. Пощады не
будет. Погибнут сотни людей, женщины, дети...
В четыре часа утра хозяин фабрики Прохоров направил
к рабочим своего швейцара с предложением прислать к нему
делегатов на совещание. Ничего другого не ’оставалось де-
лать. Рабочие отправили к хозяину пять человек — в боль-
шинстве депутаты райсовета.
Прохоров жил в роскошном двухэтажном доме в центре
своих владений, на возвышенности, откуда можно было ви-
деть все постройки фабрики. В четыре часа утра он принял
депутатов рабочих.
Хозяин сам дрожал от страха, но все же не без злорад-
ства показал депутатам письмо от губернатора Дубасова с
ультиматумом: «Если не прекратится стрельба из фабрики,
в шесть часов утра она будет обстреляна артиллерией и
сожжена».
В их распоряжении оставалось всего два часа, а потом.
Хозяин предложил сдаться, вывесив на всех корпусах
фабрики белые флаги. Иного выхода не было: рабочие были
безоружны, связаны семьями, детьми, женами, над всеми
нависла угроза смерти.
Прохоров заранее подготовил письмо полковнику Мину с
извещением о сдаче и с просьбой не подвергать фабрику об-
стрелу из орудий.
— Кто же пойдет к полковнику с этим письмом? — спро-
сил один из рабочих.
Прохоров слегка замялся, но сказал, что надо идти кому-
нибудь из депутатов. Не он же пойдет в клетку тигра.
Произошла заминка. Все понимали, что делегат, послан-
ный к Мину, живым не вернется. Даже хозяин не отрицал
этого.
— Да, идти к семеновцам —значит рисковать жизнью:
делегата могут и расстрелять, — сказал он и как бы между
прочим добавил: — Семья погибшего будет мною обеспечена,
конечно... И вообще я подумаю обо всех пострадавших...
Вперед выступил молодой еще, но уже семейный рабочий
Краснов и просто сказал:
— Я иду, Николай Иваныч!
Восстание породило много отважных героев, имена кото-
рых останутся в веках. Немало было дружинников, которые
беззаветно сражались и умерли безвестными. А как назвать
этого молодого рабочего, который так просто вышел вперед
и сказал: «Я иду!» Героем? Храбрецом? Не знаю. Он шел не
на баррикады, шел не сражаться с оружием в руках, — шел
умирать во имя спасения жизней сотен своих товарищей, их
жен и детей. Он знал, что ему придется идти с пустыми
24 П. Бляхин
725
руками, с вывернутыми карманами, чтобы даже намека на
оружие не было. Он настолько был уверен в неминуемой
смерти, что, прежде чем пойти к Мину, зашел в общежитие к
своей семье и просил жену дать ему переодеться в чистое
белье. Так делали русские солдаты перед большим сраже-
нием, готовясь к смерти: умирать надо во всем чистом.
Это был подвиг самоотвержения, сознательная жертва
самым дорогим, что есть у человека, — жизнью.
До ворот фабрики его провожала большая толпа рабочих
и работниц, иные с детьми на руках. И все знали, что он идет
умирать за них, за их детей. Женщины плакали и причитали.
Старушка мать повисла на его шее, ее оторвали силой. Ка-
кая-то работница принесла икону, и делегат должен был при-
нять благословение. Женщины обнимали его, целовали,
крестили вслед, обливаясь слезами. Это было страшно и
торжественно, как на похоронах близкого и любимого чело-
века.
Взяв в одну руку привязанное к палке белое полотнище,
в другую — письмо рабочих к Мину, депутат вышел за во-
рота. Здесь он столкнулся с рабочим Власенковым, который
пробирался к фабрике.
— Куда? — спросил Власенков.
— К волку в пасть, — ответил Краснов, показав белый
флаг.
— И я с тобой.
И они уже вдвоем направились к Звенигородскому шоссе,
где предполагалась стоянка штаба Мина.
Власенков тоже понимал, что они идут на верную гибель,
быть может на муки, терзания.
Впереди шел Краснов с белым флагом и с письмом, за
ним Власенков. Вскоре их остановил патруль семеновцев:
— Стой! Куда прете?
Краснов объяснил. Солдаты грубо обыскали их и передали
второму патрулю. Те обыскали делегатов еще раз, потом по-
вели к Мину. Рабочие шли в том же порядке, готовые ко
всему.
Но было еще рано и Мин спал. Тогда патруль передал их
под охрану пьяных казаков, стоявших около батареи орудий
на возвышенном месте Звенигородского шоссе. Три орудия
были наведены в сторону Прохоровки. Казаки заставили де-
легатов стоять с поднятыми руками и позвали офицера.
Краснов по-прежнему в одной руке держал белое знамя, в
другой — письмо. Казачий офицер был тоже пьян. Подойдя
вплотную, он ударил Краснова кулаком по правой руке, же-
лая вышибить флаг.
Но Краснов удержал его и сурово сказал офицеру:
726
— Прежде чем убить нас, примите письмо для полков-
ника Мина от рабочих Прохоровской фабрики. А флаг я не
отдам, пока жив.
Офицер расхохотался и приказал казакам поставить деле-
гатов против одного из орудий. Потом отдал команду гото-
виться к стрельбе. Трое казаков бросились к орудию и стали
наводить его на делегатов, стоявших в нескольких шагах ог
дула; оба побледнели, но крепились изо всех сил, пощады не
просили. В таком виде их заставили простоять еще несколько
минут.
— Слушай, бандиты, сколько у вас убитых и раненых
дружинников? — спросил офицер, пьяно пошатываясь на
ногах.
— Много, — сухо ответил Краснов.
— Так вам и надо, собаки. Сегодня придем и всех рас-
стреляем.
Казаки наперебой издевались над делегатами, называя их
грабителями, жидами, врагами царя и отечества, предате-
лями. Обещали всех прохоровцев перепороть нагайками, над-
ругаться над их женами, перебить детей.
— Ни одного щенка не оставим в живых!
— Готовьсь! — крикнул вдруг офицер, выхватывая шашку
из ножен.
Казаки приложились к затвору орудия, готовые пустить
снаряд по делегатам, застывшим перед дулом.
— По бандитам. .. по врагам царя и отечества... огонь!
Власенков схватился за сердце и как скошенный упал на
землю.
Краснов удержался на ногах, хотя вся кровь отхлынула
от лица.
Дикий хохот казаков потряс воздух. Они взвизгивали,
хватались за животы, ржали, как лошади. Оказывается, это
была шутка, придуманная офицером.
Власенков постепенно пришел в себя, медленно, под рев и
хохот казаков, поднялся с земли и снова встал рядом с Крас-
новым.
Вскоре появился заспанный полковник Мин. Высокий, в
черной романовской шубе, в мохнатой папахе с гвардейской
кокардой.
Казаки присмирели.
— Кто вы такие? — спросил Мин, окинув делегатов злым
взглядом. — Откуда?
— Мы прохоровцы, — ответил Краснов, протягивая письмо
полковнику. — Принесли вам... от рабочих...
Мин выхватил бумагу и, хлестнув ею по лицу Краснова,
крикнул;
24
727
— Вы не прохоровцы, а мерзавцы! Я вас в порошок сотру!
Он матерно выругался и приказал офицеру прочитать
письмо. А когда офицер кончил, Мин сказал:
— Сейчас я отпущу вас живыми, расстреляю потом — от
меня не уйдете. Отправляйтесь назад и передайте рабочим
мой приказ: всем мужчинам выйти к нам навстречу без ша-
пок, женщинам — в белых повязках. Все оружие вынести на
простынях. Выдать всех депутатов и дружинников. А ты с
этим флагом, — он ткнул пальцем в белый флаг, который
продолжал держать Краснов, — выйдешь первым. Фабрика
сейчас будет оцеплена моими войсками. И если с вашей сто-
роны раздастся хоть один выстрел, то и фабрика и все ваши
спальни и общежития будут превращены в развалины, а от
вас самих останется только месиво. Хо-хо!..
С таким наказом делегаты отправились обратно.
Было уже около шести часов утра. Огромная толпа рабо-
чих ожидала их во дворе фабрики. ЛАать Краснова держали
под руки — она все время порывалась бежать за сыном. Жена
оплакивала его, как покойника, и тихо голосила. Рабочие с
трепетом прислушивались, не раздастся ли залп по их деле-
гатам. До шести оставались считанные минуты... вот-вот
начнется канонада. Никто уже не верил, что делегаты вер-
нутся.
Они явились как выходцы с того света. Краснов нес белый
флаг под мышкой. Толпа онемела. Никогда еще не было та-
кой страшной тишины, как в тот момент, когда заговорил
Краснов. Он в точности передал приказ Мина, его требование
выдать депутатов Совета и его угрозы.
Рабочие оказались в безвыходном положении и были вы-
нуждены подчиниться, но они не выдали своих депутатов и
сами помогли им покинуть фабрику до прихода семеновцев *.
ПОД звон колоколов
18 декабря...
Восстание московского пролетариата подавлено, мостовые
города залиты кровью.
Прозвучали последние орудийные выстрелы на Пресне.
Догорали разрушенные здания, растаскивались баррикады,
расстреливали и закалывали штыками пленных, избивали на-
смерть «подозрительных», и черные столбы дыма вздымались
к небу — горела Пресня.
1 См. «Воспоминания М. Краснова». Трехгорка (сборник «К 25-летнему
юбилею 1905 года»).
728
Во всех концах города все сорок сороков церквей звонили
в колокола и колокольчики — попы служили благодарствен-
ные молебны по случаю победы над «крамолой».
С Пресни я снова вернулся к Елене Егоровне: пока это
было единственное место, где можно было чувствовать себя в
сравнительной безопасности.
Я долго не мог взять себя в руки. Холодное отчаяние да-
вило душу. Восстание подавлено. Мечты о свободе остались
мечтами. А сколько жертв! Сколько трупов лежит сейчас ку-
чами по участкам и моргам! Кого еще добивают? Кому мстят
за пережитый страх победители? А Вера Сергеевна? . .
Колокольный звон отдавался в сердце жгучей болью: па-
лачи торжествуют!
Уже полдень. Неудержимо потянуло на улицу. Хотелось
увидеть, что творится теперь в городе, на Пресне, там, где
были баррикады.
Уговоры Елены Егоровны не помогли, — нет, я должен
идти.
Тогда она сбегала в комнату хозяек и принесла оттуда
почти новенькую котиковую шапку и простые очки.
— На вот, надень, а свою шапчонку оставь здесь: в ней
ты слишком похож на рабочего, убьет первый городовой. Очки
тоже следует напялить. ..
Шапку я надел, но от очков отказался: это уж чересчур
конспиративно. Однако Елена Егоровна сумела убедить меня
и сама водрузила очки на мой нос.
— Ну, теперь ничего, на бухгалтера похож...
Вышел на улицу. Охватило морозом. Я машинально под-
нял башлык и спрятал уши, хотя мне было решительно все
равно. Сначала шел каким-то переулком, очищенным от бар-
рикад. Всюду валялись обломки досок, куски скрученной
проволоки, спиленные столбы, разбитые фонари с остатками
стекол. Мальчишки и дворники все тащили по дворам — на
дрова.
Я шел бесцельно по жутко притихшему городу. Тянуло к
Пресне. Часто встречались городовые. Они ходили группами
и били насмерть всякого прохожего, чем-либо напоминав-
шего дружинника или просто рабочего.
По улицам как бешеные носились пьяные казаки и дра-
гуны. Редкие прохожие при виде победителей издали шара-
хались в стороны, прятались в парадных, в калитках, везде,
где можно было укрыться.
А усмирители по-своему веселились: ради шутки с обна-
женными шашками, с улюлюканьем и свистом гонялись за
пешеходами, а иные также шутя рубили головы, избивали
нагайками со свинцовыми наконечниками. Навек останется
729
в памяти, как двое казаков били нагайками женщину, повис-
шую на зубьях железной ограды.
Чем ближе к Пресне, тем чаще избиения. И все же я шел,
как лунатик, стиснув зубы, сдерживая бурное и злое клоко-
тание сердца. Самое тягостное чувство — это сознание своего
полного бессилия, полной невозможности что-либо предпри-
нять, кому-либо помочь, отомстить. Мы — побежденные...
А вот уже Зоологический парк, дальше — Большая Прес-
ненская улица. Здесь чинят суд и расправу семеновцы. На
всех углах и перекрестках стояли патрули гвардейского полка
его величества.
Во многих домах разбиты окна, свалены трубы, сорваны
углы, продырявлены крыши. В разных концах клубились
облака дыма.
Трудно понять, какая сила влекла меня на Пресню и как
я добрался до фабрики Шмидта. Она лежала в развалинах,
но еще дымилась. Пожарные заливали насосами языки пла-
мени, вырывавшиеся из разных углов зданий, растаскивали
баграми горевшие бревна соседних домов.
У пожарища грелись городовые, семеновцы и подозритель-
ные люди в штатском.
Всюду торчали штыки, серые солдатские шинели. С видом
победителей носились взад и вперед офицеры. Там и сям ва-
лялись еще не убранные трупы рабочих.
— Эй ты, очкастый, подь сюды! — рябой, огромного роста
семеновед грубо дернул меня за плечо.—А ну, выворачивай
карманы!
Я помнил, что у меня ничего подозрительного не имеется,
и спокойно вывернул все карманы пальто. Но семеновец за-
ставил меня расстегнуться и собственноручно полез в на-
грудный карман. Там оказалась только записная книжка,
тоже вполне безопасная.
Семеновец тщательно ощупал меня со всех сторон, от
корки до корки перелистал книжечку.
— Мы больше насчет рыкламаций. Ежели найдем, штык
в пузо — и весь разговор.
Прокламаций у меня не оказалось. Семеновец сунул мне
в руки записную книжку и, слегка подтолкнув прикладом в
спину, крикнул:
— А ты, рыжий пес, марш отсюда, пока цел! Нечего
шляться, где не полагается!
Я повернул к Горбатому мосту, на противоположной сто-
роне которого стоял еще один семеновец. Отсюда можно было
пройти к Кудринской площади. Дальше я решил добраться
до Никитских ворот и вернуться к Елене Егоровне. Надо было
подумать о новом ночлеге.
730
Не доходя нескольких шагов до моста, я вдруг вспомнил,
что во внутреннем кармашке записной книжки лежит печат-
ное воззвание Совета рабочих депутатов с призывом к стачке
и вооруженному восстанию. Я забыл о нем. Холодные му-
рашки пробежали по телу. Замедлив шаги, я с большим тру-
дом вынул опасный листок и, скомкав его в кулаке, неза-
метно спустил на снег через дырявый карман пальто.
За мостом меня снова остановили и так же грубо
обыскали. Дошла очередь и до записной книжки, теперь дей-
ствительно безопасной. И странно — в ту минуту, когда семе-
новец, перелистав книжку, обнаружил уже пустой кармашек
и заглянул в него, я почувствовал, как кровь отхлынула от
лица и на голове зашевелились волосы... Вот где была
смерть...
В нескольких шагах от часового валялись три трупа. Двое
были раздеты до белья и разуты. Голые ноги уже заиндевели.
Один, видимо пожилой рабочий, лежал, мучительно скрючив-
шись, вцепившись руками в живот. Знать, заколот штыком.
На его плече лежала голова безусого юнца с белым, окосте-
невшим лицом, слегка запорошенным снегом. Третий не был
раздет — на нем были слишком потрепанный полушубок, за-
платанные варежки и совсем никчемная заячья шапка. Я едва
удержался от крика. Парфеныч! Тот самый задиристый му-
жичонка! Как он попал сюда? Он лежал на спице рядом с
юнцом, руки раскинуты, клинышек жидкой бородки задорно
торчал вверх, остекленевшие глаза раскрыты. Казалось, он
хотел сказать: «Чтю ж такое делается, землячки?»
Я был так потрясен, что не сразу сошел с места и даже
не заметил, как сзади подошел ко мне офицер.
— Ты кто такой?
— Бухгалтер.
— Знаем мы, какие вы здесь бухгалтера! Бандиты! . . По-
кажь руки, бухгалтер!
Я молча протянул руки в шерстяных варежках. Офицер
брезгливо сдернул с правой руки варежку и, нагнувшись,
внимательно осмотрел и ощупал ладони. Искал мозоли. Исто-
рия повторяется: так офицеры версальской армии, разгро-
мившей восстание парижского пролетариата, распознавали
коммунаров-рабочих и тут же убивали их. У кого на руках
мозоли, тот рабочий, а кто рабочий, тот непременно комму-
нар и враг короля.
К счастью, длительная безработица и пребывание в тюрьме
стерли следы мозолей, и офицер ничего подозрительного на
моих руках не обнаружил. Однако поношенное пальто и не-
казистые сапоги, видимо, сильно не понравились офицеру —
731
он долго не отпускал меня, оглядывая со всех сторон. Это
был высокий краснолицый верзила, похожий на мясника.
Наконец он крикнул на меня, пригрозив револьвером;
— Пшел к чертовой матери, щенок! Все вы тут бунтов-
щики!
Уходя, я слышал, как щелкнул затвор винтовки. Невольно
ускорил шаги в ожидании пули в спину. Нет, выстрела не
последовало.
Вскоре я догнал розвальни с какой-то тяжелой поклажей,
накрытой рогожами.
Старик кучер в полушубке и нагольных рукавицах то и
дело чмокал губами, дергал вожжи, понукал хилую лоша-
денку и часто с явным испугом оглядывался.
На вершине поклажи сидел бородатый городовой с бер-
данкой между коленями. Он молча курил трубку.
Из-под рогож торчало что-то черное, похожее на обгоре-
лое бревно. Воз поднимался в гору. Я без труда нагнал его
и пошел по тротуару почти рядом с розвальнями.
Кучер продолжал ерзать как на иголках. Казалось, что
ему очень неудобно сидеть на рогожах. Но, проследив его
испуганный взгляд, я сам содрогнулся и сразу все понял. Из-
под рогожи торчала обуглившаяся человеческая нога. Сидя
на куче трупов, несчастный старик чувствовал себя скверно.
Городовой, наоборот, сидел с таким видом, словно вез с бойни
коровьи туши.
Впереди открылись ворота полицейского участка.
По знаку городового розвальни завернули во двор.
Проходя мимо, я заглянул туда. Около стены серого,
невзрачного здания возвышалась целая гора изуродованных,
частью обуглившихся трупов. Они лежали поленницей. Сюда
свозили жертвы со всей Пресни.
Ворота быстро захлопнулись.
Восстание захлебнулось в собственной крови. Какое горе
надрывало душу, какая жажда мести сжимала кулаки!
А церковные колокола продолжали гудеть и переливаться
малиновым звоном, тысячи попов и монахов воздевали очи к
небу и радостно молились «о здравии и благоденствии» пала-
чей рабочих.
И как будто для того, чтобы усилить мое горе и довести
до полного отчаяния, вскоре через верного человека я полу-
чил письмо о последних событиях на Кавказе и о трагической
гибели моего друга Алеши Маленького. Писала Раечка.
В разных местах этого письма буквы расплывались, — навер-
ное, от слез...
По приказу коменданта Тифлиса отряды драгун и казаков
разгромили рабочую Нахаловку. Были сотни убитых и ране-
732
ных. В порядке самозащиты надо было покарать палача ра-
бочих— коменданта. Алеша давно жаждал подвига и первым
вызвался принять участие в этом опасном деле. Вместе с мо-
лодым грузином (не знаю его имени) он должен был просле-
дить проезд коменданта по известной улице и бросить в его
экипаж бомбу. Покушение не удалось, и Алеша был с шачен
драгунами на улице с бомбой в руках. Он был привезен в
казармы и по приказу офицера подвергнут жестокой пытке.
От него требовали выдачи соучастников. Алеша молчал,
стойко выносил все муки. Его полуголого избивали плетьми
со свинцовыми наконечниками, о его тело гасили папиросы,
вывертывали руки. Но все было тщетно — Алеша молчал.
Тогда офицер приказал поставить его босыми ногами на жа-
ровню с горящими угольями. Алеша плюнул офицеру в лицо
и тотчас был поднят драгунами на штыки.
Так кончил свою недолгую жизнь Алеша Маленький, оста-
вив глубокий след и жажду мести в сердцах друзей и това-
рищей. ..
Нет! Мое отчаяние и горе длилось недолго: я знал и верил,
что рано или поздно победим мы — рабочий класс, наша
партия.
А теперь... теперь опять в подполье, опять за черновую
работу. Ленин зовет продолжать борьбу: крепить нашу рабо-
чую партию, заново собирать силы, готовить новый и уже
смертельный удар старому миру. Но... но когда это будет?
Увижу ли я своими глазами зарю свободы?..
эпилег ,
Прошло полвека...
Промчались бурные годы юности, годы великой борьбы и
потрясений, годы, преобразившие мир.
И опять Москва в огне. Но это не огни догорающих
баррикад, не огни пожарищ над израненной Пресней, не
облака дыма над развалинами фабрики Шмидта и рабочих
казарм.
Это огни вечерней Москвы 1955 года. Это сияние рубино-
вых звезд над башнями новой столицы — столицы первого в
мире социалистического государства.
Зчма. Большой театр.
Медленно раздвигается тяжелый, вышитый золотом за-
навес.
На фоне красных знамен — бессмертный вождь и учитель
Владимир Ильич Ленин. Почетный караул, золотые колосья,
ж'.вые цветы.
733
Через всю сцену, высоко над головами, красное полотнище
с надписью: «5 0 лет первой русской революции».
На сцену выходят члены ЦК КПСС, члены Советского
правительства, седовласые большевики — участники первой
революции 1905 года.
Бурные рукоплескания и крики «ура» долго потрясают
стены театра
И представьте себе, дорогой читатель, в группе старых
большевиков за столом президиума находился и бывший бат-
рачонок Пашка Рыжий, тот самый безусый агитатор, который
полвека тому назад у костра за баррикадами мечтал о со-
циализме как о чем-то далеком, сказочно прекрасном. ..
Тогда мне даже и во сне не снилось, что я увижу социа-
лизм своими глазами и даже буду участвовать в юбилейном
вечере в Большом театре, куда при царизме мне удалось про-
никнуть лишь раз, да и то «зайцем», да и то на галерку.
Доклад о вооруженном восстании московского пролета-
риата я слушал как героическую легенду и смотрел на окру-
жающее словно сквозь туман из далекого былого. И все, что
ныне стало простым и обыденным, казалось мне новым и
необычайным: и то, что бывший императорский театр с его
бархатными, позолоченными креслами и ложами сегодня за-
нимал народ — передовики рабочие, колхозники, ученые,
инженеры и техники, писатели и художники, генералы и
адмиралы — все из народа, его плоть и кровь...
Поражало меня и то, что в самой роскошной ложе, где
восседали когда-то царь с царицей да знатнейшие вельмо-
жи, обремененные высокими чинами, теперь сидела бывшая
кухарка Маруся — старый революционер и почетный
гость.
А вон и славный ветеран Красной Пресни, бывший на-
чальник боевой дружины фабрики Шмидта Николаев. И тут
же, впереди меня, на расстоянии одной лишь руки, луганский
рабочий Клим Ворошилов — ныне Председатель Президиума
Верховного Совета Союза Советских Социалистических Рес-
публик.
И я был счастлив как никогда: мечта моей юности вопло-
тилась в жизнь!
— Товарищи, — доносится голос с трибуны, — сегодня
здесь, среди нас, присутствует больше трехсот участников
первой революции тысяча девятьсот пятого года и декабрь-
ского вооруженного восстания в Москве!..
Волнующие и грозные звуки партийного гимна поднимают
всех на ноги. Все поют страстно, вдохновенно:
Весь мир насилья мы разрушим
До основанья, а затем
731
Мы наш, мы новый мир построим-
Кто был ничем, тот станет всем..«
Я с радостью вливаюсь в этот могучий хор тысяч голосов
и последнюю строфу пою уже по-новому:
Кто б ы л ничем, тот стал всем .
Мне казалось, что я слышу голос Ленина:
«Подвиг пресненских рабочих не пропал даром. Их жертвы
были не напрасны... После декабря народ переродился. Он
закалился в восстании. Он подготовил ряды бойцов, которые
победили в тысяча девятьсот семнадцатом году».
Друг читатель!
Почтим же минутой молчания светлую память павших ге-
роев первой революции, а всю свою жизнь посвятим борьбе
за счастье народа, за счастье тех людей, которые своим тру-
дом создают все богатства и всю красоту мира, — за наше
общее счастье!
Ночь. Светло как днем. Москва в зареве огней.
А впереди уже светят огни коммунизма...
И уже первый советский космонавт Юрий Гагарин проло-
жил первую трассу и звездный мир...
Часть первая. В поисках счастливой жизни
Цареубийца ..... ............ .... 9
Похищение..................................... 13
На прокормлении ......... ......... 15
Моя месть . . ... 20
Где она, эта счастливая жизнь?............. ... 24
Испытание мужества ... 28
Семка-безбожник ... 31
Чудо ........ ... .... 36
Встреча с царевной ... '39
Кто я такой? ................................ 42
Для чего жить на свете? . ........ ... 48
Непонятный разговор ... 5-*
Открытие великой тайны.................... ... 57
Мой первый мятеж ....... 60
Часть вторая Где же подполье?
Мой отец ...... . 64
В ночлежке............ . 67
Где же подполье? . 72
Как я «менял оболочку» .75
«Пауки и мухи» ............................ ... 78
Завеса открывается . . .... 81
Как вырастают крылья 84
Кто?........................................... 88
Подруги ссорятся . . 91
«Кум идет!» 95
«Пожалуйте чай пить!»........................... 97
Экспроприация 102
«Универмаг» отца................................ 104
Больница общественного призрения . . 108
В мышеловке .... ... . . . . 112
Мышеловка захлопнулась ... . ......... 114
Когда вспоминается Овод...................... 118
Белые голуби .............................. ... 119
Весна . ............ 122
Маевка......................................... 126
За мной «хвост» .... ................ 130
736
Ничего предосудительного ... ... 133
Золотой набалдашник 116
«Очень просто» ... 139
Преображение........................................ 141
Прощай, Астрахань!.................................... 144
Часть третья. «Мазутная конституция»
На море............... . . ... . .
Желтый чемодан . .
В Баку . ... . .
На перепутье . . . . .
«Салям алейкум!»
Трущоба ...... . . . .
Решение судьбы . .
Я безработный . . .
Первые шаги .......
В аду ................
У них...................
В «рабочем парламенте»
У Ванечки Фиолетова .
Рабы «черного золота»
Железная палка
Как дичь выслеживает охотника
Где самый корень?.
В Баку все возможно... .
Письмо в неизвестность
Чистая работа! . . .
Пора начинать......
Провокация ...
Летучка.................
День первый . . .
Всеобщая..............
Три дня свободы
Войска идут!.. . .
«Р-ра а-азойди-и-ись!» .
Накануне . . ...
Зеленая ракета .....
«Еще пять минут» ..............................-
Ультиматум .
Красный петух ...
«Вы жертвою пали...» ...................... . . .
Осажденная крепость . .
«Мазутная конституция»...........
147
152
157
160
166
163
172
175
179
182
184
197
193
197
2 2
2и6
211
216
219
221
225
230
234
237
243
246
254
257
262
265
268
271
275
278
280
284
МЯТЕЖНЫЕ
Часть четвертая. Перелетная птица
Ноев ковчег............................................ 289
Переполох ............. 294
Ковчег беснуется ...................................... 297
737
Дружки , , .............................г .... «
Провал..............................................
На другой день .......................................
Я — нелегальный!....................................
Кто «он»? .....................................
Новоселье...........................................
Человек, который не смеется...........................
йолдаш дворник............................. . .
Впервые . ............................... . .
Тайна...............................................
Дорога к счастью?.. . . ....................... ...
На камне............................................
Чужая тень .........................................
Варяг . . ...................................... .
Зара . ...........................................
Цена крови .........................................
Максим отчитывает , -............................
Неожиданность.....................................<
Перелетная птица ...................................
В пути ....................................... .
Нахаловка................................. . . . .
Орлиное племя ................................... .
У Сурена .................................. .......
Второй раз «впервые» ...............................
Собираюсь «в гости»............................. .
Письмо из деревни.....................................
Вещий осел..........................................
В застенке . .......................................
За мной невидимка ..................................
Опять до свидания!..................................
С корабля на бал ...................................
Свадьба ............................................
И мы разошлись... ................................
На край света.........................................
В пустыне . ...... .............................. »
Рабочий оазис .... .................................
Желтое безмолвие......................................
«А ты все-таки готовься!» ...........................
«Быть или не быть?».......................... . . ..
Наташа и Пушкин.......................................
«Долой войну!»........... ..........................
Сальто-мортале . . .................. ...
Лучше смеяться, чем плакать.........................
Просыпаются спящие.................................
Подбросить угольков ... . ..........................
Еще раз о расколе............................... .
От Ашхабада до Ташкента............................
В Ташкенте .......................................»
Сколько землищи пропадает!..........................
Часть пятая. В плену
Тревога............................................
Максим чует ловушку......................... . . . .
Полицеймейстер берет реванш .........................
Нет мест!......................................... . .
Под угрозой экзекуции . . . ................... , . .
302
304
307
310
315
317
319
320
322
326
328
330
333
337
340
342
343
345
348
351
353
355
358
361
367
370
375
377
379
383
385
387
392
396
399
403
408
413
417
420
423
425
430
433
435
437
441
443
450
455
457
460
463
467
738
Переговоры ...................... ...............
Ничего особенного... ..............
Еще одно диво дивное
Инцидент исчерпан . . •
Не анекдот, а быль...
В Метехском замке...........
Бывает хуже ...
Что такое баня!
Иллюминация в нашу честь
Первое знакомство . . . .
Борьба за режим......................
Дни нашей жизни . . . .
Кухня . .
Капелла ...........
Лунный свет .
Луч солнца . . . .
Небывалый случай .
Манифест в действии
Мечты и надежды
Угроза.............
Мятеж , , . . ..................... •
472
474
478
481
483
488
492
495
499
503
507
510
513
517
520
52.3
526
529
53.3
537
539
Часть шестая. Накануне
В вагоне третьего класса . . 545
В Москву!.................................... - 552
Где же Никитские ворота? . . 554
На явке................... - 557
В штабе Московского комитета - 562
Встреча с Пушкиным............................... 567
«Человек — это звучит гордо!» .... ... 571
«Помогите нам сделать забастовку!» . , . . . 577
Отцы и дети................................. ... 582
Диспут на кухне ............. . . . . . . 590
В женском царстве ............................... 594
Найденная мать..................... . ... 603
«По Николашке Второму—пли!..»............... ... 6(9
Как убивали веру в «царя-батюшку» . . . . 615
Правдолюбец ............. 622
Конференция большевиков......................... 626
Что будет завтра? ............... ..... . 630
«Царский день» . ............. . . 634
Гора родила мышь.......... . . ...............639
Часть седьмая. Восстание
В двенадцать часов... 646
На фабрике Шмидта ’..................648
«На оружие, граждане!» ............. 654
739
Марфа бастует ..... ................ « 660
Внезапный удар.................................. . 662
Провокация Дубасова . . 666
На Пресне . . ............................., > 671
Новое время — новые молитвы ................... . > 676
Прощание...............................................680
Первый бой........................................ > 683
Ночь на баррикадах . ... 692
По ту сторону... . 699
Осечка ... 702
Верить в победу ... . . 795
У последнего костра . . .......... 710
Вера Сергеевна ... ... . . 713
Осада Пресни ..... ... ..........718
Шутки палачей ......................................< 724
Под звон колоколов................................... 728
Эпилог г............................ ...... ж 733
Бляхин Павел Андреевич
ДНИ МЯТЕЖНЫЕ
М. «Советский писатель».
1961. 740 стр.
Редактор Г. А. Блистанова
Художник С. Б. Телингатер
Худож. редактор В. И. Морозов
Техн, редактор М. А. Ульянова
Корректоры Л. И. Жиронкина
и В. П. Назимова
Сдано в набор 3/IV 1961 г. Подписано в печать 11/VIII 1961 г. Бумага
60 X 9O‘/ic- Печ. л. 46'/< + 1 вкл. (46,37). Уч.-пзд. л. 43,89. Тираж 75 000.
Заказ 25. Цена 1 р. 47 к.
Издательство «Советский писатель»
Москва К-9. Б. Гнездниковский пер., 10.
Ленинградский Совет народного хозяйства. Управление полиграфической
промышленности. Типография № 1 «Печатный Двор» имени А. М. Горького.
Ленинград, Гатчинская, 26.