Автор: Кратохвил М.В.
Теги: история народного образования и педагогической мысли биографии
ISBN: 5-09-003964-Х
Год: 1991
Текст
Милош В. Кратохоил
ЖИЗНЬ
ЯНА АМОСА
КОМЕНСКОГО
МИЛОШ В. КРАТОХВИЛ
жизнь
ЯНА АМОСА
КОМЕНСКОГО
М1Ш5 V. ККАТОСНУГЬ
&УОТ
1АМА АМ08Е
КОМАК
^
СЕЗКОЗШУЕЫЗК^ ЗРКОУАТЕЬ РКАНА
МИЛОШ В. КРАТОХВИЛ
жизнь
ЯНА АМОСА
КОМЕНСКОГО
Книга для учителя
ПЕРЕВОД С ЧЕШСКОГО
Д М. ПРОШУНИНОЙ, Т.Н. ОСАДЧЕНКО
МОСКВА "ПРОСВЕЩЕНИЕ" 1991
ББК 74.03(31'
К78
Перевод с чешского
Д. М. Прошуниной (главы I—XI),
Т. Н. Осадченко (главы XII—XXIII)
Кратохвил М. В.
К78 Жизнь Яна Амоса Коменского: Кн. для учителя: Пер. с
чеш.— М.: Просвещение, 1991.— 191 с.— 15ВЫ 5-09-003964-Х.
Увлекательное повествование о трудной судьбе чешского просветителя —
философа и педагога. Автор, ученый-историк, открывает читателю мир
Я. А. Коменского, смысл его устремлений и деятельности, прослеживает
рождение и воплощение в жизнь его великих идей по реформе образования,
на основе документального исследования воссоздает психологический порт¬
рет знаменитого гуманиста XVII века.
Книга переводится на русский язык впервые, ее издание приурочено к
400-летию со дня рождения Я. А. Коменского.
, 4306010000-546 0/0,
К КБ-5-31-1991 ББК 74.03(3)
103(03)-91
© МПоз V. Кга*осНу11, 1975
15ВМ 5-09-003964-Х © Перевод Прошуниной Д. М., Осадченко Т. Н., 1991
В наши дни психология и современная медицинская
наука наконец пришли к единому мнению, что фундамент
характера человека, его душевных и психических
свойств закладывается в первые три года жизни. А по¬
том в следующие десять или пятнадцать лет на этой ос¬
нове уже дальше развиваются способ его мышления
и чувствования, особенности отношения к людям и жизни.
Следовательно, эти исходные годы служат незаме¬
нимым ключом к пониманию сути человека, перипетий
его жизненного пути. И тем хуже для биографа или
комментатора, если в его распоряжении нет такого шиф¬
ровального ключа, потому что его и вовсе не существует.
Именно так обстоит дело с жизнеописанием Яна
Амоса Коменского. Свою биографию он начинает с трид¬
цать шестого года жизни, именно с того года, когда он
вынужден был отправиться в ссылку, покинув родину.
Этот труд он писал в глубокой старости как своеобраз¬
ное послание к современникам и потомкам. В сущности
он вылился в продолжение полемики, которую Ко¬
менский вел с профессором теологии Самуилом Маре¬
сием из университета в Гронингене\ и потому он опускал
все, что так или иначе не совпадало с темой спора.
Правда, в начинающемся со зрелых лет жизнеопи¬
сании, как и в других произведениях Коменского, встре¬
чаются отдельные упоминания о молодых годах, но это
всегда лишь мимолетный взгляд в прошлое, вызванный
позднейшими событиями, заметки случайные и отры¬
вочные, которые не позволяют реконструировать после¬
довательный ход событий. Поэтому приходится запол¬
нять пробелы сведениями из других источников, в ко¬
торых могут быть описания среды, подобной той, где
рос Коменский, среды семейной и более широкой — об¬
щественной: происходившие события, перевороты и дра-
1 Самуил Маресий (1599—1673) —воинствующий теолог кальвинистского
толка. Причиной полемики послужили резкие нападки Маресия на педагогические
и другие работы Коменского. Свое жизнеописание сам Коменский назвал «Продол¬
жение братского увещевания об умерении рвения любовью».— Здесь и далее при¬
мечания переводчиков.
5
мы безусловно влияли на становление личности рано
взрослевшего юноши.
В тех случаях, когда источники не дают достоверных
свидетельств, да будет дозволено автору делать опре¬
деленные выводы, руководствуясь логикой предпола¬
гаемых взаимосвязей, которые представляются наибо¬
лее правдоподобными. Но это отнюдь не значит, что
пробелы заполнятся авторским вымыслом,— они будут
заполнены догадками, подсказанными реальными обсто¬
ятельствами.
Связность повествования могла бы быть нарушена,
если бы в нем резко проступали границы между до¬
кументально подтвержденными частями и реконструиро¬
ванными. И все же читатель будет всегда предупрежден,
где проходит размежевание между догадками автора
и историческими документами.
Автор
Корни
Ян родился 28 марта 1592 года в городке Нивница, на большой,
прочно построенной мельнице, несколько похожей на крепость.
Наверное, это была одна из лучших мельниц в Моравии. Она при¬
надлежала дяде Яна, а его отец, Мартин, одно время служил в Нив-
нице при имении дворянина из Куновиц. Сам Мартин был из сосед¬
ней Комне, куда семья перебралась из Словакии. От названия де¬
ревни и пошла фамилия Коменский. Нивница, так же как и Комне
и Угерске-Брод, была владением куновицких господ.
Самым значительным городом куновицких владений был, ко¬
нечно, Угерске-Брод, где в конце концов и обосновались родители
Яна. К концу XVI столетия здесь было двести домов и городок не¬
многим уступал половине тогдашнего Брно, главного города Мора¬
вии. Большая часть жителей Угерске-Брода занималась земледет
лием, благо почва в тех краях очень плодородна. Но несмотря на
это для Угерске-Брода уже давно минула пора, когда зависимые
от помещиков города были всего лишь большими деревнями. В кон¬
це XVI века дворянство в собственных интересах напротив со¬
действовало развитию ремесел в своих владениях. В Угерске-Броде
это была прежде всего выделка сукна, а рост благосостояния мест¬
ных горожан и, разумеется, их господ обеспечивал устойчивый
спрос на сукно.
У ^Мартина Коменского, помимо службы при поместье, был
собственный дом с усадьбой и виноградник в пригороде. Он считал¬
ся весьма зажиточным горожанином и принадлежал к видным чле-
нам__Общины чешских братьев^,—даже представлял ее на"'судеб¬
ных разбирательствах.
Среди некатолических вероисповеданий Общины чешских
братьев в Чехии и Моравии по числу членов были, наверное, самы¬
ми небольшими, но по значению и влиянию, главным образом по¬
литическому, весьма важными и уважаемыми. Хотя основное ядро
их приверженцев составляли горожане, ремесленники и люди ду¬
ховного звания, к Братским общинам присоединялись и именитые
дворяне, например владельцы Угерске-Брода, господа из Куновиц,
и даже самый могущественный и политически влиятельный мо¬
1 Чешские братья (Богемские братья, Моравские братья) — религиозная сек¬
та в Чехии, основана в середине XV века последователями П. Хельчицкого. Они
отрицали сословное и имущественное неравенство, проповедовали отказ от на¬
сильственной борьбы, выступали против католичества.
7
равский феодал и потомственный гетман этой области Карел-стар¬
ший из Жеротина.
В ту пору Община чешских братьев среди протестантских церквей
была ближе всех к кальвинистам; в вероучении родство проявлялось
в большой нравственной строгости, организованности и дисциплине,
в целом ряде демократических черт в устройстве Общины. Здесь
сказывалось и влияние гуситских традиций1, которые Чешские
братья сознательно возрождали.
Вот такими настроениями была пропитана семейная атмосфера,
в которой рос Ян. Четкие критерии и ценности и в мышлении, и в
разговорах: белое есть белое, черное есть черное, и никаких полу¬
тонов, колебаний и сомнений. Мир видится гармонически упоря¬
доченным, поскольку таким его создало высшее Провидение. Какой
покой для детского духа, еще не замутненного опытом, который
так мечтает о надежном ответе на каждый вопрос, которому так
необходимо чувство безопасности и устойчивости.
А если к тому же чувство духовной безопасности сопровожда¬
ется беззаботностью, которая бывает, как говорят, при полном бла¬
гополучии, тогда те годы можно считать блаженным возрастом
невинности.
Первым век золотой народился не знавший возмездий,
Сам соблюдавший всегда, без законов, и правду и верность.
Не было страха тогда, ни кар, и словес не читали
Грозных на бронзе, толпа не дрожала тогда, ожидая
В страхе решенье судьи,— в безопасности жили без судей2.
Коменскому будет семнадцать или восемнадцать лет, когда он,
учась в гимназии города Пшерова, впервые встретится с этими
строчками Овидия. И, по-видимому, можно представить, как в
воспоминаниях он воссоздаст вновь волшебный мир детства, мир,
где нет места сомнениям, тайнам и страху. И потом, когда над
произведениями Коменского дни сомкнутся в годы, а годы в века,
разве не откроют нам строчки его томов, что смыслом всех стрем¬
лений и творчества мыслителя было страстное желание вернуть
человечеству «золотой» век безопасности, справедливости и мира.
В памяти студента Яна остались и следующие строки Овидия:
Не было шлемов, мечей; упражнений военных не зная,
Сладкий вкушали покой безопасно живущие люди3.
А теперь вернемся снова к детству Коменского. Ребенок чувству¬
ет себя счастливым, кажется — счастье дано ему самой природой
навсегда, навечно. Что может угрожать ему? Разве малыш может
1 Гуситское (по имени своего идеолога и вдохновителя Яна Гуса) революцион¬
ное движение — борьба чешского народа против католической церкви, феодаль¬
ного гнета и немецкого засилья — вылилось в гуситские войны 1419—1437 годов.
Гуситы были разгромлены феодально-католическими войсками, а Ян Гус сожжен
на костре как еретик.
2 Овидий. Метаморфозы.— М., 1977.— С. 33.
1 Там же.— €. 34.
8
вообразить, что умрет мать? Ему даже трудно понять: куда делась
наша собака и почему неподвижно лежит мой козленок? В детстве
один день похож на другой, и в каждом столько радостных неожи¬
данностей, потому что любой день наполнен удивительными откры¬
тиями сущего.
Что мог знать маленький Ян об отдаленных раскатах грома,
который гремел над Европой, возвещая грозные приготовления к
великому взрыву? Что мог он знать о борьбе, которая уже началась
тайно, скрытая от непосвященного взгляда, о борьбе за новое
устройство общества и мира? Что он мог знать о грандиозном
объединении религиозных движений? Ведь защита веры в те века
была единственным способом выражения политических пристрас¬
тий. А что он знал о мире, окружавшем его, о растущем напряже¬
нии внутри сословного общества Чешского королевства?
Каждое утро солнце заглядывало к нему в окно, весной и летом
оно оставляло веселые веснушки на детских лицах, а зимой свер¬
кало тысячами алмазов, рассыпанных на белом снегу. Сегодня так
прекрасно... Что-то будет завтра?
Когда Яну исполнилось десять лет, умер отец.
Через год умерла мать.
Одновременно, или почти одновременно, умерли две сестры
из четырех.
Столько смертей! Несомненно — от эпидемии. А какая эпиде¬
мия поражала людей чаще, чем чума?! В ту эпоху то тут то там
появлялась черная смерть и собирала свой страшный урожай.
В десять-одиннадцать лет человек уже понимает, быть может,
не в полной мере, значение смерти, когда она уносит его близких.
Внезапный конец тысячи счастливых привычек: поцелуев, при¬
косновений, звучания родного голоса и еще многого другого, что
в конце концов и создает атмосферу безопасного гнезда, полного
любви. И вдруг все исчезает непредвиденно и непонятно, и впер¬
вые перед ребенком открывается равнодушная пропасть безответ¬
ности. В такие минуты близкие, что окружают маленького сироту,
стараются найти для него слова утешения, добрым словом обод¬
рить его, а он кажется вдруг таким замкнутым, не похожим на себя,
будто говорит на чужом языке.
После первого испуга приходит страх, потом тоска, скорбная
пустота и одиночество. И все же слезы у детей высыхают быстро.
Так быстро, что взрослые впадают в заблуждение, им представля¬
ется, что дитя уже все забыло. А это лишь слегка затянулась пер¬
вая рана, нанесенная жизнью, ставшей вдруг враждебной. Рубцы
же, пусть и хорошо залеченные, останутся навсегда, так же как
всю жизнь будет сопровождать первое, оставшееся без ответа
«ПОЧЕМУ?». Разумеется, все это мальчик пока не осознает, но
придет время и прошлое снова возникнет перед ним. Обяза¬
тельно возникнет.
И никогда не. исчезнет в его душе мечта о том времени, что
было «до этого», о потерянном рае.
9
Осиротевшего Яна взяла к себе тетя, сестра отца, Зузана Но-
салова, котордя. жила с мужем в городе Стражнице на моравско-
словацкой границе. Ее муж принадлежал к почетным гражданам
города, и жизнь семьи подчинялась тем же правилам, что и у Ко-
менских. Так что Яну не потребовалось особенно больших усилий,
чтобы привыкнуть к новой обстановке. Школа и учителя Общины
чешских братьев в Стражнице, учеником которой он стал, поль¬
зовались отличной репутацией. О том, какое большое значение
придавалось воспитательному авторитету стражницкой школы,
можно судить по названию, данному ей ее противниками, като¬
лическими монахами, ведавшими школами в Моравии. Школь¬
ный совет католиков говорил о стражницкой школе как о кафедре
дьявола, распространяющей чумную ересь, «резШега сПаЬоН са1Не-
с1га».
В школе дела у Яна шли хорошо, и ему нравилось учиться. Он
быстро превзошел в знаниях соучеников, от этого нисколько не
потеряв в их глазах, напротив. Впоследствии Коменский написал о го¬
дах, проведенных в стражницкой школе, и это единственное его
собственное свидетельство содержит весьма любопытное воспо¬
минание. Во время игр на лугу он стал обращать внимание своих
товарищей на различную окраску цветов и объяснял им, что ос¬
новные краски, которые придал растениям Творец, постепенно
начинают меняться и приобретать разные оттенки. В этом воспо¬
минании интересны два момента. Первый: очевидно, что Ян был
необыкновенно любознателен и безусловно превосходил осталь¬
ных ребят: он умел не только смотреть, но и видеть, кроме того,
он умел делиться знаниями так увлекательно, что притягивал к
себе и учеников, до этого поглощенных игрой. Стоит еще напом¬
нить, что в той школе учились вместе мальчики самого разного
возраста и среди соучеников Яна были ребята лет на пять старше
его. И второй момент, отражающий особенности его обаяния: маль¬
чики любили его, потому что он был «первым» и с радостью делился
знаниями, хотя ни по возрасту, ни по физическим данным их не
превосходил. Но ведь хорошо известно, что в школьные годы у
мальчишек существует своя иерархия возраста и силы, старшие и
более сильные смотрят свысока на слабых и младших и стараются
показать им свое превосходство. Ничего подобного, вероятно, не
случалось между Яном и его товарищами.
Идиллия, начавшаяся в Угерске-Броде, продолжалась и здесь,
хотя и омраченная потерей родного гнезда.
Но недолгой была эта идиллия.
Среди ясного неба загремел гром, и молнии войны засверкали
над землей...
Среди ясного неба?
Было много предвестий и предчувствий, много сборов и приго¬
товлений, но проходили они в мире взрослых. Взрослые задумыва¬
лись над полученными известиями, лелеяли надежды, обсужда¬
ли мятеж трансильванских и венгерских дворян против Габсбургов.
ю
Говорили об Иштване Бочкаи1, который организует широкое ан-
тигабсбургское вооруженное восстание, говорили и о том, что
чешским и моравским протестантам следует примкнуть к этому
движению, потому что чем дальше, тем сильнее становится гнет
католического придворного дворянства...
Что знали о происходивших событиях мальчики, сидевшие на
школьных скамьях? У них одна забота — пиши, заучивай наизусть,
а потом — беготня по лугам и полям: надо же дать выход энергии,
так долго сдерживаемой в классе.
И вдруг война уже здесь!
Зацокали копыта перед домом, в просвете окон замелькали
чужие багровые лица всадников, разрывал уши звон металла. И
вот уже барабанят в ворота.
Крик, визгливый и тревожный женщин, повелительный муж¬
чин,— и в миг подрублены устои дома. Скорей, надо бежать!
Они уже в городе! На нашей улице! У нас!
Из дома напротив солдаты вытаскивают жену и мужа, подтал¬
кивая пиками.
Горит! В воздухе летит факел! Там горит!
Топоры взламывают запертое чрево сундуков.
В погреб! Все в погреб!
Туда нельзя! Там нас заживо сожгут! Выкурят дымом!
Испуганные горожане кидаются к шкафам и сундукам, женщи¬
ны связывают в узлы платья, мужчины вытряхивают из тайников
спрятанные деньги и суют в мешки серебряную посуду.
Это и еще это!
Задерживаться больше нельзя, они каждую минуту могут быть
здесь!
Иногда секундное колебание над пустячной безделушкой оп¬
лачивается жизнью. Иногда удается уйти с мешком на спине и
сундуком в тачке.
Крадутся окраинными улицами, скапливаются в кучки и снова
рассеиваются.
Но гайдуки Бочкаи прибывают, Как талая вода весной.
Куда тащишь барахло, давай сюда! Или хочешь узнать, как
пахнет мой палаш?!
Наконец-то тут приличная кладовка, погреб что надо! Бочки,
бочки кати сюда!
Не мешайся, а то насажу тебя на пику!
/~Семья Носаловых с маленьким Яном, к счастью, убежала поч¬
ти невредимой. Думать не о чем — надо идти в Нивницу, но прежде
/хоть бы добраться до леса, затеряться между деревьями, спря-
Ч таться в их тени, которая скроет силуэты фигур и помертвевшие от
I страха, бледные лица.
^Спешат, спотыкаются, оглядываются...
1 Иштван Бочкаи (1557—1606)—венгерский феодал, руководитель анти-
габсбургского движения крестьян, горожан, части дворян в Венгерском королевстве.
11
Стражнице горит за их спиной. Мне кажется, что я и теперь
слышу потрескивание горящего дерева, крики и гиканье хриплых
солдатских голосов.
Только здесь, в лесной тиши, когда беженцы немного пришли
в себя, а скорбные вопли и гул уничтожения остались позади, па¬
ни Зузана остановилась, упала во мховник на колени и расплака¬
лась. Муж стоял над ней, не зная, что сказать, и только положил
руку ей на голову. Дети испуганно сгрудились возле матери. К
счастью, они не понимали, что же, собственно, случилось.
Ян понимал.
Он не знал причины, но осознавал все, что вокруг творилось.
У него стояли перед глазами галопирующие всадники и пехотинцы,
проталкивающиеся вдоль улиц с широко разинутыми ртами, от¬
куда вырывался свирепый рев, прерываемый хриплым дыханием,
он видел связанные руки, сквозь порванные рукава светилась
восковая кожа, он видел сверкание мечей и кровь в лужах, белое
расщепленное дерево темных дверей, за которыми кто-то кричал,
видел неподвижное тело, перегородившее улицу, через которое
солдаты переступали, не замечая. И огонь, всюду огонь, его завы¬
вания многократно усиливали бурю разрушения, грохот и звон
металла, треск разрубаемых дверей...
Ян оцепенело смотрел туда, где между деревьями вдалеке ро¬
зовый закат вспыхивал всполохами огня горевшего города.
Как ни странно, он не чувствовал страха. Действительно не
чувствовал... После пережитого то, что теперь происходит с ними,
такая малость. Перед мысленным взором вновь проносятся смут¬
ные картины, вдруг выныривают странные видения — мертвый
человек, острие сабли, остекленевшие глаза, горящее дерево... Ви¬
дения становятся почти реальностью и внезапно исчезают в стран¬
ной розовой мгле, розовой, наверное, от крови,— от чего же еще,
как не от крови...
И вдруг совершенно отчетливо и даже как будто с треском в
памяти возникает слово «беллум» — «война»! Слово из школьно¬
го учебника, всего несколько черных букв в строчке на бумаге. В
другом порядке, а способов их расположения множество, они соз¬
дают другое значение, невинное, безвредное, но в этом и именно в
этом порядке... Беллум, беллум — удары барабана и зловещий' от¬
звук. И это уже не просто совокупность букв, уже не слово из учеб¬
ника, теперь в них кровь, и смерть, и пожар, и бегство, и гибель, и
рыдания, и последний вздох...
Все это война...
Только теперь почувствовал Ян, как ему стеснило грудь, он
должен глубоко набрать воздух, чтобы разжать сдавившие грудь
обручи, он должен, должен...
Потом ему удалось сбросить навалившуюся тяжесть, и он вдруг
свободно задышал. Видение, до сих пор смутное, сразу наполни¬
лось жизнью, наполнилось реальностью смерти. Такая она есть и
такой стоит перед ним, лицом к лицу, все еще стоит и долго будет
стоять...
12
Но Ян этого пока еще не знает. Он только чувствует — и его
чувство совсем простое, очень простое, но от этого оно только силь¬
нее: НЕТ!
НЕТ! НИКОГДА! НИГДЕ!
ВОЙНЫ БЫТЬ НЕ ДОЛЖНО!
Один удар — и сверкающая поверхность зеркала ослепнет, раз¬
летится осколками, покроется трещинами...
С того дня жизнь будто опрокинулась. Вместо прогулки по на¬
катанной дороге постоянное бегство от угрозы смерти. Нарушился
порядок, казавшийся неколебимым. Люди лишились ближних,
домашнего очага, исчезла школа, теряли всякий смысл прежние
обычаи и привычки. «Признаюсь, я начал потихоньку принимать¬
ся за одно, за другое, за третье, но все тотчас же оставлял, потому
что в каждой вещи замечал трудность и ничтожность ее на мой
взгляд.
После мучений и колебаний душой я пришел к тому заключе¬
нию, что прежде всего нужно посмотреть все человеческие дела,
все, что есть их под солнцем, и, сравнив разумно одно с другим,
выбрать себе положение и затем привести свои дела в такой по¬
рядок, чтобы наслаждаться спокойной жизнью на свете». Так пи¬
сал Коменский много лет спустя.
Да, Ян испытывал необходимость внести в окружавшую его
сумятицу хоть какой-то порядок, найти в ней утраченный смысл.
Его стремление было не осознанным, а скорее инстинктивным. Но
в такое тревожное время о продолжении занятий в школе не мог¬
ло быть и речи: взрослые, опекавшие Яна, очевидно, считали —
пусть мальчик попытается познать жизнь в школе самой жизни.
Ян все замечает, он еще более любознателен, чем раньше, он наблю¬
дает природу, полевые работы, труд ремесленника, ход мельнич¬
ного колеса, пестрый «огЫз р1с1из» — «мир в картинках». Он без
конца обо всем расспрашивает и все сохраняет в памяти. Его нив-
ницкий дядя, а теперь и опекун, бездельничать ему, разумеется, не
дает. Ян должен работать в поле и в винограднике, и он работает
и слушает разговоры поденщиков, и задает вопросы кузнецу и плот¬
нику, когда приносит или получает у них работу. Он помогает на
мельнице и наблюдает за движением ее механизмов.
Вместе с неутолимой любознательностью здесь есть и что-то
иное: вероятно, бессознательное желание заглушить недавнее нив-
ницкое потрясение, противопоставить хаосу, ужасу и разрушению
упорядоченный и надежный ритм каждодневного труда, тревоге
и смятению — уверенность здоровой натуры, познание вещей по¬
лезных, гармонию действительности. Такой противовес пережитым
бедствиям особенно был нужен в пору сомнений и колебаний под¬
росткового созревания. Нужен прежде всего для самого себя.
13
Голоса мира
Но человек в одиночку не может справиться с познанием ок¬
ружающего мира и его противоречий, с раскрытием его тайн. Мало
только смотреть, задавать вопросы, надо читать, учиться, черпать
из бездонных источников мудрости, которую лучшие из лучших
вложили в свои книги. Мудрые всех поколений должны прийти на
помощь вступившему на путь познания.
Ян хочет учиться, дальше. Хочет? Должен! Ему ведь шестнад¬
цать лет, другие в его возрасте уже читают на латыни.
Прошедшие годы не принесли земле покоя. Напротив. И все же
опекун решился отпустить его: молодой Коменский имеет и собст¬
венные средства — проценты от недвижимого имущества, полу¬
ченного в наследство, и если на то его воля...
Так в 1608 году Ян становится учеником школы Чешских брать¬
ев в Пшерове, лучшей среди братских учебных заведений.
Старший среди соучеников, он жадно поглощает знания из
всех источников и быстро перегоняет товарищей. Латынь — ка¬
кой восторг знакомиться с логическим строем ее грамматики и
синтаксиса, с роскошью ее звуков, чистых, как звон металла, с ее
поэзией! Латынь — вот всемогущий ключ, открывающий дверь в
необъятную литературу ученых и поэтов: в последний год учебы в
школе Коменский знакомится не только с Цицероном и Титом Ли¬
вием, но с Овидием и Вергилием. А потом ученикам приоткрыли
и еще одну створку двери в античный мир — греческий язык. Ведь
они должны быть подготовлены для поступления в университет,
в академию.
Пшеровская школа воспитывала будущих священников для
Общины чешских братьев, поэтому, естественно, центром обучения
в ней была теология: катехизис, изучение евангелий и эпистол,
вероучение братьев. Фраза к фразе, поучение к поучению — все
складывалось в монолитное строение веры, возвышающееся над
всем сущим: людьми, животными, предметами. Монолит веры да¬
ровал всем вступающим в беспокойный мир безопасность. Безо¬
пасность и уверенность. Создавая на глазах учеников здание ве¬
ры, учителя предлагали ответы на все вопросы, разрешали все
сомнения. Возможно, такой монолит мог бы показаться несколько
упрощенной картиной мира, даже примитивной, но вера была креп¬
ка, потому что представлялась поистине совершенной.
14
Наверное, именно такие чувства испытывал молодой Коменский
и был счастлив. Отныне, он знает, кончилось его рассеянное наблю¬
дение жизни, теперь он и вправду нашел все, о чем мог только же¬
лать. Но его не радует уверенность, найденная лишь для себя, он
постоянно думает о том, что воспринятый свет должен передавать
дальше: «От той минуты я неустанно стремился поделиться найден¬
ным, потому что одновременно во мне вызывала жалость и судьба
других, особенно в моем народе...»
Только один раз за время пребывания Коменского в пшеровской
школе налетело облако на лазоревую идиллию.
Случилось так, что в руки учеников по каким-то странным
обстоятельствам попала книга, которая полностью выпадала по
содержанию из того, что предлагала школьная библиотека. При
внешней благочестивости и благочинности ее автор, помимо про¬
чего, утверждал, что Христос не объединял в себе бога и человека,
а был лишь человеком, и — а это было еще более возмутитель¬
ным — Святое писание только тогда указывает верный путь, когда
не противоречит разуму!
Когда учителя узнали о том, что читают будущие священники,
книгу тотчас у них забрали, а вечером она была торжественно
сожжена на костре посреди школьного двора. Затем ученикам не¬
сколько дней объясняли, насколько предосудительны такие и по¬
добные им суждения, которые лежат на совести еретической сек¬
ты социниан1.
У Коменского, разумеется, не было причин не верить своим учи¬
телям. Наверняка они были правы, а книга и изложенное в ней уче¬
ние вредны. Только одно невольно вызывало его на размышление:
ведь разум дан человеку божьей милостью, чтобы он служил инстру¬
ментом познания божественного устройства мира. Как же здесь
можно усмотреть противоречие со словом божьим? Книга такое
противоречие полагала как само собой разумеющееся и в приня¬
тии решения отдавала предпочтение разуму. С другой стороны,
разум нередко используется человеком неверным образом... Да,
так в жизни бывает, но и Святое писание толкуют люди... Разве
такие вопросы решаются на костре, огнем? И все-таки ученые бра¬
тья свое решение приняли без колебаний, что свидетельствует —
они уверены в абсолютной его правильности.
И почему он при своей юной неопытности позволяет себе сом¬
неваться?
Нет, сомнения — это ржавчина, подтачивающая твердый ме¬
талл уверенности. От них нужно защищаться, так велит сам разум.
Разум?
Хватит! Разве богоданная уверенность, прозрачная и прямо¬
линейная, которую молодой Коменский обрел в школе, не была для
него вновь найденным раем, о котором он еще недавно мечтал как
1 Социниане — представители теологического движения (основатель — Фауст
Социн, 1539—1604) в XVI—XVII веках, которые во всем следовали христианству,
но отрицали божественное происхождение Христа и святую троицу.
15
о потерянном? Нет, больше он никогда его не отдаст и спасет от
опасности, даже если опасность исходит от него самого. И с той ми¬
нуты он больше не позволял себе даже в мыслях возвращаться к
эпизоду с сожжением книги.
Возглавлял пшеровскую школу Ян Ланеций, прекрасный учи¬
тель и воспитатель. Он сразу же заметил выдающиеся способности
Коменского, его сильную волю и целеустремленность. Ланеций рас¬
сказал об одаренном юноше основателю и патрону пшеровской
школы Карелу-старшему из Жеротина и даже порекомендовал
послать Яна для совершенствования знаний в академию.
Куда?
Конечно, за границу, такое было общее правило для всех моло¬
дых дворян и сыновей горожан. А моравские приверженцы Об¬
щины чешских братьев в конце XVI века обычно посылали своих
студентов или в Герборн, или в Гейдельберг. (Удивительно, но мо¬
лодых людей не посылали в Прагу, в Карлов университет, по-види¬
мому, потому, что сторонники Моравских братьев могли бы там
подпасть под влияние лютеранского вероучения, в то время как
братья были ближе к кальвинистам; так различная политическая
тактика значительно разделяла чешскую и моравскую ветви брат¬
ских общин.)
И Гейдельберг, и Герборн были расположены на северо-западе
Германии: Герборн в герцогстве Нассауском, Гейдельберг немно¬
го южнее, на севере герцогства Баденского. В обоих городах, и это
было решающим, руководство академии придерживалось в ве¬
роучении ярко выраженного кальвинистского направления.
Коменский приезжает в Герборн, как он пишет, в 1611 году.
Яну Амосу (теперь он прибавляет и второе имя) девятнадцать лет.
В те годы Герборнский университет в протестантском мире поль¬
зуется отличной репутацией: прекрасная программа обучения и
выдающиеся профессора. Коменский полон святого почтения к
альма матер — ему представляется, что он вступает в величествен¬
ный храм всеобщего знания. До сих пор он лишь готовился к позна¬
нию. И вот теперь...
, Городок наводнен студентами. Иногда их тут бывает до четы¬
рехсот: встречаются всякие, богатые и бедные, из никому не извест¬
ных захолустий и представители знатных дворянских семей, мо¬
лодая княжна из императорской фамилии и возмутители спокойст¬
вия, готовые в любой момент собраться и поднять бунт из-за на¬
доевшей вечно одной и той же каши. Пестрая смесь повадок, ха¬
рактеров и потребностей. Случаются среди них и кражи (если
слишком голодно), и стычки на религиозной почве. Этот водово¬
рот большого мира втянул студента из тихой Моравии в свой поток.
Но Яна Амоса занимает только учение и ничто другое: он наме¬
рен выжать из Герборна все знания, словно сок из зрелого плода,
упавшего ему в ладони. Ян посещает лекции, жадно все записыва¬
ет, роется в книгах и так же жадно схватывает с бдительной насто¬
роженностью провинциала новое и интересное, что проникает в
Герборн из огромного кипящего внешнего мира.
16
Океан мыслей, опыта и знаний день за днем обрушивался на
Яна Амоса, живое слово профессоров и опосредованная мудрость
ученых, давно покинувших этот свет. Молодому Коменскому здесь
были доступны и будоражащие ум идеи, и открытия современни¬
ков— философов и естествоиспытателей, которые где-то вдалеке
уменьшали число тайн мира, ранее стеснявших просторы челове¬
ческого духа. В ту эпоху человек постоянно испытывал жажду
прильнуть к новым открытиям — в физике, в законах механики,
в путешествиях за моря и океаны. Перед ним открывались даль¬
ние горизонты и расширялись масштабы мира. Астрономия впер¬
вые заглянула во вселенную, и этот взгляд вызвал головокружение;
анатомия проторила дорогу во внутренние механизмы тела и досто¬
верностью своих наблюдений заставила содрогнуться средневеко¬
вую душу даже больше, чем от открытий Коперника.
В Герборнской академии большое влияние на Коменского ока¬
зал самый младший, наверное, по возрасту среди преподавателей
профессор теологии Иоанн Генрих Альштед: он был-всего на четы¬
ре года старше своего моравского ученика. Коменского и других
студентов Альштед привлекал невероятной широтой знаний. Гра¬
ницы богословской науки он перешагивал на лекциях в каждой
фразе, словно ему было тесно в пределах одной дисциплины. Не
существовало такой области знаний, в которой он бы не чувство¬
вал себя как дома и не открывал бы слушателям все новые и новые
источники мудрости. Он, точно библейский Моисей, касался ска¬
лы наук, и из нее изливался родник ключевой воды для жаждущих.
Разборы и объяснения Библии чередовались с экскурсами в фило¬
софию и логику, затем студенты переносились с легкостью на прос¬
торы естественных наук, касаясь по пути астрономии и алхимии,
а справедливее сказать — химии, геодезии и математики. Чего же
еще могли желать молодые люди, сыновья века, который горячо
верил, что стоит на правильной дороге, ведущей к раскрытию всех
тайн жизни и мира? И что особенно нравилось Коменскому, а его
душа еще шире раскрывалась навстречу профессору,— это уме¬
ние Альштеда объединить все знания в цельную систематизиро¬
ванную, упорядоченную картину создания мира, в которой не ос¬
тавалось места противоречиям между наукой и Библией, истиной
познанной и истиной, «явленной» в Святом писании. Гармония —
вот слово, которое чаще всего повторялось в лекциях Альштеда,
и оно приносило радость Коменскому. Его молодой учитель иног¬
да казался ему поистине могучим Атлантом, подпирающим пле¬
чами земной шар.
Так постепенно профессор Альштед становился образцом для
моравского студента. Не могло быть ничего более притягательно¬
го, чем следовать за Альштедом в попытке собрать все науки в це¬
лостное и всеобщее единство и предложить человечеству совершен¬
ный инструмент познания и понимания мира. Это было опьяняющее
представление, которое своей величественностью вызывало даже
ужас: ведь открывался простор для возможностей человека, что
ранее казалось недостижимым^
В то же время Альштед вовсе не производил впечатление мес¬
сии, сгибающегося под своим сверхчеловеческим предназначени¬
ем: на лекциях он постоянно излучал энтузиазм, был молод не
только по годам, часто более оживлен, чем его аудитория — всегда
полунапуганная, полуподавленная собственной непонятливостью.
В отношениях со слушателями Альштед был остроумен, доступен,
а если и были у него какие-нибудь неприятности, то скорее с акаде¬
мическим начальством.
И однажды Коменский пережил радостный момент, от удивле¬
ния у него даже перехватило дыхание: Альштед пригласил его и
попросил помогать в задуманной им работе. Коменскому было со¬
вершенно не важно, что кроме него у профессора есть еще несколь¬
ко помощников, приглашенных, как и он, точно так же ему было не
важно, что его работа заключалась лишь в том, что он делал вы¬
писки, систематизировал их, располагал' по алфавиту и тому по¬
добное. Исключительным и возвышающим ему казалось уже то,
что он участвовал при зарождении огромного труда — настоящей
энциклопедии всех научных открытий и знаний по всем двадцати
семи специальностям, какие знала тогдашняя наука.
Вечером, когда он ложился спать после первого дня работы в
кабинете Альштеда, в минуту, когда отступает бодрствование и
приходит сон, перед ним возникло видение...
Утром, вспомнив о нем, он прогнал его усилием воли, так было
оно непристойно смело, даже фантастично! Нет!
Но мелькнувшая идея не отступала. Она возвращалась снова
и снова, и даже среди занятого делами дня.
И однажды «нет» перешло в «да».
Да, он, Ян Амос Коменский, закончит учение, вернется домой
и составит для своего народа такую же энциклопедию, чтобы его
земляки тоже были причастны ко всему богатству знания, как и
другие народы.
Как только Коменский поставил перед собой эту цель, он успо¬
коился. Раз есть цель, нет места колебаниям и сомнениям. Когда
дорога определена, всегда возникает чувство уравновешенности, в
особенности если человек не допускает мысли, что на пути к ко¬
нечному вопдощению цели он может свернуть в сторону, пойти
вспять или вообще остановиться.
И еще одно открытие, к которому пришел Коменский у Альште¬
да: необходимо систематически упорядочивать познанное и так же
систематически продвигаться вперед, передавая его другим, объяс¬
няя, обучая.
Отныне его задача — охватить все знания, привести \|х в стро¬
гую логическую последовательность и найти систему, с помощью
которой познанное передать другим.
«Бойтесь быть ученым только для себя. Насколько в ваших си¬
лах, к тому же ведите и других. Пусть вас побуждает хотя бы при¬
мер Сенеки, который говорит: «Я желаю передать другим все, что
знаю сам». А также: «Я бы отверг мудрость, если бы она давалась
под тем условием, чтоб держать ее в себе и не распространять».
18
Эти слова Коменский написал почти полвека спустя, но мысль эта
жила в нем с самых ранних лет.
В такие минуты ощущение счастья преобладало над атаками
страха перед грандиозностью задачи.
Чешская энциклопедия, которую Коменский тогда в Герборне
решил написать, будет называться «ТНеа1гит итуегзИаИз гегит» —
«Зрелище Вселенной» или энциклопедия всеобщей мудрости.
В тот вечер, когда Ян Амос в своих замыслах дошел до пред¬
полагаемого названия, он не удержался от иронической улыб¬
ки в свой адрес. Но эта улыбка была всего лишь примиряющей,
защитной пред гнетом чрезмерной сложности задуманного.
Разумеется, Герборн славился не одним Альштедом. Надвод¬
ных и подводных течений мысли было множество. Обсуждались
идеи, занесенные кем-то извне, о том, что глава государства имеет
право властвовать лишь с согласия народа, на основе взаимного
договора. Дискуссии шли и по поводу книги средневекового фи¬
лософа Рамона Луллия «Великое искусство», вышедшей в 1480 го¬
ду. Луллий пытался «машинизировать» процессы дедукции, то есть
построить механическую систему понятия и тезиса: различное их
соединение само по себе, автоматически должно было привести
использующего метод — манипулятора — к правильным выводам.
Возбуждали любопытство сообщения о великолепном проекте
Вольфганга (Ратихия) Ратке, который будто бы создал педаго¬
гический метод, гарантирующий легкое и быстрое обучение латы¬
ни, греческому, древнееврейскому и сверх того всемирному уни¬
версальному языку, который станет языком объединенного все¬
мирного государства с единой религией. (Любопытство, которое
вызывал проект Ратке, становилось еще более острым из-за таинст¬
венности, искусственно созданной автором. Ратке, боясь «прежде¬
временно» выдать секрет, отказывался сказать что-либо конкрет¬
ное о своем методе.)
Таковы были внешние импульсы, хотя перечисление их можно
продолжить и умножить. Но важнее другое. Все духовные стрем¬
ления, по крайней мере те, что были связаны с самыми знамени¬
тыми лицами и делами, имели некоторые общие черты. Прежде
всего это жажда охватить полностью огромный поток новых зна¬
ний и открытий, который в ту эпоху действительно переливался
через край прямо на глазах. Второе — необходимость подчинить
необъятные масштабы науки определенной системе, а точнее, вы¬
вести из нее определенную систему. И наконец — стремление при
всей разнородности познаваемого «материала» (или именно из-за
нее) прийти в его понимании к общей гармонии, которая, особен¬
но на первых порах, должна была устранить противоречие между
научным познанием и истиной, «явленной» в Священном писании.
Во всех трудах Коменского, которые он создал за свою жизнь,
проявляются эти три принципа, их корни, несомненно, исходят из
поры его детства, из времени созревания, сознательного и бессоз¬
нательного, на школьных скамьях Пшерова, Герборна и позже
19
Гейдельберга, где Ян Амос проучился один семестр. В следующие
годы Коменский к этим трем принципам добавит собственную твор¬
ческую часть; устремленность к цели^_которая во много раз укрепит
его-усилия. Для него не будет ничего более важного, чем подчи¬
нение духа и сердца службе своему народу и человечеству.
По количеству познаваемого и по его новизне сами занятия в
обеих немецких академиях были весьма трудными. Но ведь не¬
достаточно только справляться с предложенными заданиями и
овладевать материалом, читаемым на лекциях. В университет до¬
летали прямые и косвенные вести о трудах философов, поэтов, ес¬
тествоиспытателей, хотя эти вести и не имели отношения к заня¬
тиям. В те годы границы многих наук пересекались. Сама атмосфе¬
ра эпохи давала новые импульсы разуму и чувству и чем далее, тем
более побуждала Коменского к размышлениям.
Кто же создавал эпохе такое подвигающее к размышлениям
наполнение? Целая плеяда славных имен осветила своим твор¬
чеством вторую половину XVI века и перешагнула порог столетия
следующего. За три года до рождения Коменского умер великий
итальянский поэт Торквато Тассо, а Мигель Сервантес дожил до
1616 года, Шекспир пережил автора Дон Кихота на десять лет, а
испанский драматург Лопе де Вега в семьдесят три года умирает
в 1635 году. В 1606 году родился будущий амстердамский друг
Коменского Рембрандт, который, однако, на год опередил Яна Амо¬
са в смерти.
Это была эпоха великих личностей не только в искусстве, но и
в науке. На пороге второй половины XVI столетия умирает осно¬
ватель систематической минералогии и первый теоретик механики
горного дела Георг Агрикола. За ним вскоре последовал Везалий,
создатель современной анатомии, использовавший практику вскры¬
тий, затем Уильям Гильберт, первым описавший магнитные явле¬
ния, и в самом конце века Герард Меркатор закончил труд жизни,
который стал первопроходческим для современной картографии.
В восьмидесятых годах XVI века выходят — в Англии!—труды
Джордано Бруно, совершившие революцию в мышлении. Сам
Джордано Бруно погибает в Риме на костре как еретик на переломе
двух веков, открыв изумленным современникам' бесконечность все¬
ленной. В 1604 году Галилео Галилей установил законы свободно¬
го падения тел и открыл изохронность колебаний маятника. В
1608 году в Голландии был изобретен бинокль, который тремя
годами позже усовершенствовал и превратил в звездный бинокль —
телескоп — Кеплер. В 1614 году шотландец Непер разрабатывает
первый логарифм, через четырнадцать лет Уильям Гарвей дока¬
зывает существование большого и малого кругов кровообращения,
а еще через семь лет кардинал Ришелье основывает Французскую
академию, и т. д. и т. п.
И конечно, Европа уже давно открыла Америку, уже совершил
кругосветное путешествие Магеллан и уже распространились по¬
черпнутые в путешествиях физические и географические знания.
20
Последствием научных открытий, может быть, самым важным, ста¬
ла колониальная экспансия приморских европейских держав, ко¬
торые во вновь открытых землях видели возможности обогащения.
В безжалостной конкурентной борьбе между империями с заокеан¬
скими владениями вперед вырвалась Англия, после того как ей
удалось отправить ко дну (1588) «непотопляемую» испанскую ар¬
маду. На пороге XVII века поднялась как на дрожжах британская
Ост-Индская компания (1600), а следом за ней через два года по¬
явилась голландская Ост-Индская компания. Этот ряд стремитель¬
но нарастал, с единственной разницей, что в дальнейшем появят¬
ся вест-индские компании. Средневековая мечта о единой всемир¬
ной' христианской империи уже давно раскололась вдребезги. В
иерархии могущественных государств произошли кардинальные
перемещения: начало заокеанской торговли и колонизации откры¬
тых земель отодвинуло в задние ряды географически невыгодно
расположенные государства, на первый план вырвались только
что разбогатевшие хищники.
Новые идеи, открытия, изобретения и вытекающие из них но¬
вые взгляды, с одной стороны, и с другой — распад и отмирание
старого мира, в тенденциях и по сути своей средневекового, фео¬
дального. Стремительное падение второй составляющей облегчи¬
ло подъем первой, а натиск первой способствовал падению второй.
Возникает вопрос: почему именно в ту эпоху?
Потому, что тогда стремление человечества к более легкому,
надежному и доступному способу удовлетворения потребностей
достигло такого уровня, что существовавшие ранее общественный
строй, организация труда и механизм перемен уже были недоста¬
точны и препятствовали дальнейшему развитию. Потребность в
переменах означала необходимость изменить общественную сис¬
тему.
Однако понадобилось немало времени, прежде чем этот про¬
цесс завершился открытым противоречием между феодализмом,
корни которого были в средневековье, и нарождающимся ранним
капитализмом: между владением землей, которая, переходя по
наследству, закрепляла кастовое разделение общества, и деньга¬
ми, которые давали власть и возвышали того, кто сумел их зара¬
ботать и ими манипулировать; противоречие между гербом и тор¬
говой конторой; между собором Святого Петра в Риме и Амстер¬
дамской биржей, основанной в 1600 году, первым европейским
международным предприятием подобного рода.
И поскольку процесс этот был трудный и сложный, важно бы¬
ло любое, пусть мельчайшее, открытие или изобретение, которое
помогало бы в своей области завоевать пядь земли для новых мыс¬
лей, нового мировоззрения. Поэтому такую большую роль игра¬
ло и открытие звездной эклиптики1, и создание какого-нибудь ко¬
лесика для механического привода; революционная антифеодаль¬
1 Большой круг небесной сферы, по которому перемещается центр Солнца в
его видимом годичном движении, отражающем движение Земли по ее орбите.
21
ная теория и, допустим, какое-то новое соединение, полученное в
реторте, еще недавно алхимической, а теперь уже химической. От¬
вечая на интеллектуальные и материальные запросы общества,
именно в эту эпоху возникают славные имена и дела.
В отличие от уже давно бесплодной средневековой схоластики,
в отличие от оцепенелого церковного догматизма, человеческий
разум и его способность к познанию и суждению становится уни¬
версальной опорой и защитой новых мыслителей. С 1561 по 1626 год
продолжалась жизнь и деятельность Фрэнсиса Бэкона, который
первым отверг схоластическую философию Аристотеля и разделил
области действия науки и веры. Бэкон в науке опирается исклю¬
чительно на разум, делает выводы, основываясь на наблюдении
и познании природы, на специально поставленных опытах. На
четыре года позже, чем Коменский, родился Рене Декарт, фанатик
веры во всемогущество разума, он видел исходную основу любого
размышления в сомнении. А еще надо упомянуть, к примеру, гол¬
ландца Гуго де Гроота (1583—1645), основателя международно¬
го права, теоретика государственного права Томаса Гоббса (1588—
1679), который выступал против феодально-помещичьего устрой¬
ства и отстаивал абсолютистское государство. Перечень имен мож¬
но продолжать и продолжать.
Что же удивительного, что в эпоху, когда человеческий разум
раскрыл столько тайн природы и общества, современники верили
в этот инструмент познания, в его способность разгадать все. Мыс¬
лители той эпохи были пропитаны несокрушимым оптимизмом, из
него черпали настойчивость и силу для работы. В середине XVII сто¬
летия один из таких оптимистов с уверенностью провозглашал:
«Для тех, кто придет после нас, купить пару крыльев, чтобы сле¬
тать на далекие окраины, это будет казаться таким же обычным
делом, как для нас купить пару ботинок для поездки верхом; раз¬
говор с кем-нибудь, кто живет даже в Индии, с помощью перене¬
сения гармоничных волн может стать в будущем таким же обыч¬
ным, как для нас обмен мыслями в письмах... Возможно, через не¬
сколько столетий путь в южные области (то есть в полярные) либо
полет на Луну будет не более трудным, чем для нас сегодня пла¬
вание в Америку».
Раздумья над последствиями наступивших перемен в познании
мира и жизни не обошли государственное и общественное устрой¬
ство. Однако в этой области тогдашние политические пророки еще
не имели такой твердой почвы под ногами, как естествоиспытатели
и те, кто работал в точных науках. Их видение будущего было ско¬
рее утопичным, как, например, у Томмазо Кампанеллы — итальян¬
ского философа, который, просидев двадцать семь лет в тюрьме,
написал там «Город Солнца», где создал идеальную картину го¬
сударства будущего.
Но Коменского окружала не только нематериальная сфера
умозрительных построений, дискуссий и мечтаний, не только она воз¬
буждала его растревоженное внимание. Он видел и материальный
мир, мир бо'рьбы и власти, сурово подавлявший судьбы людей.
22
В «Священной Римской империи»1, пока он был в Герборне,
собирались отцы протестантской церкви, они объединились в унию
для защиты своих прав от посягательств Рима и императора (1608) ,
а годом позже их примеру последовала и католическая церковь,
создав католическую лигу, которая была гораздо воинственнее и
вскоре добилась значительных политических успехов. Лиге прида¬
вал смелости и тот факт, что ее главой стал самый могуществен¬
ный из имперских герцогов Максимилиан Баварский. Лига, при¬
держивавшаяся такой же политики, что и Габсбурги, находила у
них поддержку. Император Рудольф II в ту пору был уже бесси¬
лен, а его брат Матвей, которому император уступил Австрию,
Венгрию, Моравию, а потом и Чехию, полностью стоял на стороне
католических подданных. Эрцгерцог Фердинанд, которому пред¬
стояло наследовать трон, вообще каждую уступку протестантам
воспринимал как «грех против Бога». Вражда между обеими сто¬
ронами была тем неукротимее, что под верхним слоем религиозных
противоречий скрывалась пропасть, разделявшая противополож¬
ные тенденции, гораздо более важные: в сущности, тут проти¬
востояли друг другу принцип абсолютной монархии (конечно, в
том виде, как ее понимали Габсбурги, которые не могли отказать¬
ся от представлений о «всемирном» единовластии и монополии
католической церкви) и принцип сословного государства2, то есть
когда имперские князья и имперские города свободно объединя¬
ют свои более или менее самостоятельные владения и владеньица,
а не подчиняются суверенному центральному правительству.
Естественно, что ни один из этих враждующих лагерей внутри
империи не хотел отступить от своих политических позиций и тем
более добровольно. Противоречие перерастало в напряжение,
напряжение вело к неизбежному столкновению.
Шли разговоры о войне. И поскольку говорили о ней уже дав¬
но, то сами говорившие потеряли представление о времени и пони¬
мание того, что война действительно приближается с каждым го¬
дом, с каждым шагом... Напротив, мрачное предвидение стало ка¬
заться отодвинутым в далекое будущее, временами пробивался
и луч надежды на благополучный исход. Например, разве не бы¬
ла габсбургская Испания поставлена на колени Англией, кото¬
рая отправила на морское дно всю «непобедимую армаду»? И раз¬
ве не потеряла одновременно Испания — после ста тридцати лет
грабительской оккупации — большинство своих весьма богатых
нидерландских владений? Да, Англия и освободившиеся Нидер¬
ланды стремительно захватывают главенство в Европе, да что там
в Евроце, во всем мире! А оба эти государства протестантские.
Нидерланды...
1 «Священная Римская империя» (962—1806)—с конца XV века «Священ¬
ная Римская империя германской нации», включала Северную и Среднюю Италию,
Чехию. Бургундию, Нидерланды и т. д.
2 Сословное государство, или сословная монархия,— форма феодального го¬
сударства, при которой власть монарха сочеталась с органами сословного предста¬
вительства дворян, духовенства и горожан.
23
В 1609 году семь северных провинций освободились от жесто¬
кого испанского владычества и образовали свободную самостоятель¬
ную республику, во главе которой встали горожане, могуществен¬
ные купцы и судовладельцы, ведущие торговлю с заморскими стра¬
нами. Молодая республика быстро обогнала соперников, включая
Англию и Францию: Восточная Балтика и Атлантика, Америка и
Индия — всюду проникали голландские корабли, всюду возника¬
ли фактории и стерегущие их военные укрепления...
Куда бы человек ни отправился,
Куда бы ни повернул,
Где бы ни плавал, ни шел под парусами, ни странствовал,
Куда бы ни обратил свой взгляд,
Он обнаружит, что каждый океан
Бороздят голландские корабли...
Так безымянный поэт в те годы прославлял голландских мореходов.
Вскоре Соединенные провинции владели самым большим фло¬
том в мире, число их кораблей намного превышало флоты Англии
и Франции, вместе взятые. Могущественная держава, гигантский
левиафан, вынырнувший из морской пучины, государство, будто
пришедшее из другого мира, с новыми порядками и современным
управлением — в сравнении с допотопными монархиями,— именно
потому оно побеждает и, как уже доказало, именно потому неодо¬
лимо!
И ничего нет удивительного в том, что новости из Нидерлан¬
дов и о Нидерландах затмевали все остальные в дискуссиях гер-
борнских студентов. Из Нассауского герцогства до Нидерландов —
рукой подать. К тому же Герборнская академия была основана
Иоганном-старшим, графом Нассауским, братом Вильгельма
Оранского, победоносного предводителя нидерландского восста¬
ния против испанского владычества.
Естественно, студенты Герборнской академии пользовались
любой возможностью, чтобы побывать в «новой» стране. Так же
поступил и Коменский. После двух лет занятий в Герборне он от¬
правился в Амстердам, «зрачок всех городов, украшение Нидер¬
ландов, гордость Европы». (Так писал Коменский об Амстердаме
в 1657 году во введении к своему тогда же написанному труду,
изданному в Амстердаме.)
Город в три раза больший, чем Прага, которая была тогда ре¬
зиденцией императора «Священной Римской империи», должен
был ошеломить Коменского красотой и благоустроенностью домов,
фасады которых смотрелись в зеркала бесконечных каналов; ку¬
печескими твердынями — оборудованными складами, куда под¬
плывали на плотах и судах мешки, бочки, ящики с экзотическими
надписями на товарах и еще более экзотическими названиями
заморских мест, откуда они прибыли; обширными шумными вер¬
фями, на которых едва успевали строить корабли для своих и иност¬
ранных заказчиков; и главное — портовой дамбой, набережной и
молом, где теснились и перемещались суда самых разных разме¬
24
ров и видов; мельтешением парусов и криками моряков — одни
входили в порт, другие отправлялись в открытое море, а третьи
мирно отдыхали на якорях. И всюду спешка, но без суматохи, всю¬
ду целенаправленно копошатся люди, но хаоса нет, будто разме¬
ренно движутся конечности огромного колосса. И этот колосс —
амстердамская торговля с разбухшими кассами в конторах, с де¬
нежной биржей, которая,^как паук, расположилась в центре между¬
народной золотой паутины... И над всем витает дух, ничем не
стесненный, вольный, гордый своей мощью и свободой.
Как здесь вольно дышится!
Но сколько нужно времени, чтобы все новое и чужое стало по¬
нятным и через познание полезным.
Коменский решает, что он должен сюда обязательно вернуться.
А пока следует беречь время. И он старается больше увидеть, если
уж не может, не зная языка, слушать и спрашивать.
Случай, однако, предлагает ему еще одно впечатление.
Через Нидерланды возвращается домой пфальцский курфюрст
Фридрих, который как раз везет из Англии невесту, принцессу
Елизавету, дочь английского короля Якова I1. Молодой красавец
курфюрст — глава унии протестантских священников Германской
империи. Соответствующим образом его и встречают в Голландии:
путь его триумфален, а Фридрих Пфальцский пользуется случаем
и подписывает договор между унией и Нидерландами
Тогда для Коменского эта встреча была лишь удивительным
зрелищем. Ему пора возвращаться к книгам и лекциям. Его цель —
Гейдельберг. Только много позже в воспоминаниях Коменский пой¬
мет, с кем тогда скрестилась его дорога.
В Гейдельберг он приезжает в 1613 году, и в это же время в
главный город Пфальца возвращается молодой курфюрст с невес¬
той, чтобы справить пышную свадьбу (правда, по его кальвинист¬
ским понятиям чересчур показную и шумную).
На богословском факультете Гейдельбергского университета
Коменский встретится еще с одним человеком, мысли которого
западут ему на всю жизнь. Это профессор Давид Пареус, только
что закончивший и уже издавший свой труд «1гешсит» («Всеоб¬
щее примирение»). Какова же основная идея его произведения?
Самая неотложная и самая трудноразрешимая для некатолической
церкви в тот момент. Пареус поставил грандиозную задачу — при¬
мирение всех протестантских вероучений и создание единой об¬
щины всех верующих протестантов в качестве противовеса церкви
римской.
Коменскому труд Пареуса был особенно близок, в частности,
и потому, что гейдельбергский профессор хорошо знал чешские и
польские религиозные направления и, когда разбирал и сравнивал
противоречия между отдельными вероучениями, использовал зна¬
комые Яну Амосу реальности жизни.
1 Яков I (1566—1625) — английский король из династии Стюартов, сын Ма¬
рии Стюарт, сторонник абсолютистской монархии и католицизма.
25
Во время учебы за границей Коменский овладел таким богатст¬
вом впечатлений и знаний, масштабы которого грандиозны: от
мистических течений в философии до идей Джордано Бруно и Кеп¬
лера, сотрясавших самые основы тогдашнего мира. Когда Ян Амос
познакомился с ними, они напугали его своим конечным прицелом,
покушением на Священное писание.
Однако Коменский никогда не ограничивался тем, что просто
воспринимал знания, они всегда вдохновляли его на самостоятель¬
ные выводы. В поступках, в трудах, в избираемом для себя пути.
На первых порах он иногда легко подпадал под влияние новых
идей и в поведении, и в мышлении, но постепенно он учился раз¬
бирать их, взвешивать и искать способы приложения к специфи¬
ческим потребностям окружающей среды. Однако прежде чем эта
«среда» станет для него всем образованным миром, она видится
ему ограниченной собственным народом.
К концу учения за границей безбрежные мечты и грандиозные
планы теряют свою хаотичность и начинают опираться на реаль¬
ные возможности. Тогда же Коменский принимает два вида ис¬
тины: истину «явленную» и истину познанную и в план будущего
«основного труда» — энциклопедии видимого мира — добавляет
еще один раздел «ТЬеа1гшп запс1ае зспр!игае» («Картина Святого
писания»), то есть толкования Библии с точки зрения всеобщего
христианского порядка, тогда как «ТЬеа^гшп игпуегзЦаИз гегшп»
(«Зрелище Вселенной») должен быть главным образом посвящен,
упрощенно говоря, научному объяснению материальной действи¬
тельности. Затем в этом плане появляется и еще один раздел —
«ТЬезаигиз Пп^иае ЬоЬегтпсае» («Сокровища чешского языка») —
словарь родного языка, ведь язык — главный инструмент, который
помогает соединить действительность и понимание ее человеком.
Коменскому кажется, что он подхвачен огромной волной, она
то возносит его к вершинам счастья и блаженной уверенности, то
бросает на самое дно сомнений в собственных способностях. Но в
конце концов все метания подчиняются упорному стремлению к
осознанной цели. Он понимает всю свою слабость, но вновь и вновь
черпает силы в сознании правильно выбранного пути.
В 1614 году Коменский вернулся из Гейдельберга домой. Имен¬
но с этого года в основе нашего повествования лежат системати¬
ческие сведения исторических источников.
Годы счастья
26
Коменский возвращается в Моравию через Прагу, это его пер¬
вая и последняя встреча с городом императоров. Здесь он прежде
всего идет в Вифлеемскую часовню1 и находит приют в семинарии
Общины чешских братьев. Ректор семинарии Ян Кирилл встретил
его приветливо и познакомил со своей семьей. Ян Амос увидел ма¬
ленькую дочку Кирилла Доротку, которая даже и не подозревала,
что в этот момент произошло ее знакомство с будущим мужем. За¬
тем он встречается с'несколькими университетскими профессорами.
Коменский пробыл в Праге всего несколько дней: он торопится
домой в Пшеров. (Из Гейдельберга он пришел пешком — не было
денег. Скудные студенческие сбережения он потратил на покупку
рукописи поистине революционного произведения астронома Кеп¬
лера о законах движения планет.)
В Пшерове его радостно приветствовал старейшина местной
Общины Ян Ланеций: какой праздник — бывший ученик возвра¬
щается с урожаем знаний, которые он собрал в мире, в школу, где
теперь он станет ректором. В том же году двадцатишестилетний
Ян Амос был возведен в сан священника. (Среди других удостоен¬
ных такого же сана был и его старший товарищ Микулаш Драбик,
это имя надо запомнить на будущее.) Помимо работы в семинарии
ждали Коменского и дела, которые ему поручил его доброжелатель
и благодетель Карел-старший из Жеротина, и самое главное среди
них — написание истории жеротинского рода и книги о «морав¬
ских древностях».
Несмотря на все грозные предзнаменования, сигнализирующие
о приближающемся религиозно-политическом кризисе, здесь, в
Пшерове, он казался далеким и почти неощутимым: благодаря
защите могучего жеротинского рода жизнь представлялась мир¬
ной и безмятежной.
А если человеку двадцать шесть лет...
Во время учения за границей Коменский сблизился со своим
коллегой, сводным братом Магдалены Визовской, осиротевшей
дочери бывшего управляющего одним из жеротинских поместий.
В Пшерове Коменский через ее брата вскоре познакомился с Маг¬
даленой. Молодые люди понравились друг другу, а внешние обсто¬
ятельства подтолкнули их объединить свои судьбы. Ян Амос дол¬
жен был принять и почти сразу же после свадьбы принял место
управляющего Советом братской АЭбщины и одновременно учите¬
ля и проповедника в Фульнеке. Претендент на это место не мог быть
неженатым.
Начинается новая жизнь.
Мог ли он желать о большей благодати?
Медовый месяц с той, кого выбрало его сердце, работа, кото¬
рая приносит радость, сознание важности возложенных на себя
задач, интересные люди, прекрасная природа, ученики...
Больше всего любил он приводить их в сад, который раскинул¬
1 В Вифлеемской часовне проповедовал Ян Гус, идеолог и руководитель гу¬
ситского народного революционного движения.
27
ся на склоне холма за школой. Здесь он рассказывал им о природе,
показывая цветы, плоды и краски. Из недалекой Словакии он при¬
вез ульи и занялся пчеловодством, своим примером склонив многих
соседей к разведению пчел, многие его ученики тоже увлеклись
пчеловодством. Но самым интересным были люди, окружавшие его.
Фульнек расположен недалеко от моравско-силезской границы
и вблизи границы со Словакией, на перекрестке дорог из страны в
страну. И всегда кто-то из путников останавливался в Фульнеке.
У местных жителей были родственники в словацких семьях, мно¬
гие пришли сюда из Силезии и Польши, здесь остановилась и оста¬
лась переселенческая волна из Бранденбурга, приверженцы. про¬
тестантской секты, которые на новой родине присоединились к Об¬
щине чешских братьев. Было в Фульнеке и католическое мень¬
шинство, опорой которого стал монастырь августинцев. Этот не¬
большой городок в те годы населяла пестрая смесь националь¬
ностей и вероисповеданий, и новый духовный управляющий фуль-
некской Общины не жаловался на недостаток работы. Здесь впер¬
вые он мог на практике проверить иреническую (миротворческую)
идею о примирении религиозных распрей, правда, пока только сре¬
ди своей паствы, своих прихожан.
В Фульнеке, конечно, не всегда царили тишь и благодать, то и
дело возникали социальные конфликты, которые, однако, не превра¬
щались в открытые столкновения. Городок находился в крепостной
зависимости у дворянина пана Скрбенского, верного приверженца
братской Общины, что нисколько не мешало ему строгой и твердой
рукой феодального господина получать «свое» от подданных. Рас¬
тущие поборы помещика расширяли пропасть между богатеющими
купцами и остальными горожанами. Пан Скрбенский не стеснял¬
ся в методах, когда взимал повинности с тех, кто не сумел, а часто
и не смог справиться с наложенной данью, что, конечно же, стано¬
вилось известно Коменскому. Он считал себя обязанным вмеши¬
ваться в «непорядки» и способствовать их устранению. Чувство
счастья, найденное в семейной жизни, подсознательно побуждало
к попыткам проложить дорогу к счастью и тем, кто окружал его.
Поэтому «фульнекские проблемы» у Яна Амоса, полного надежд
и веры, не только не отбили желания, а скорее пришпорили к напря¬
женной работе. Вместе с текущими священническими и учительски¬
ми делами он с полной страстью отдается самому главному призва¬
нию — писанию, хотя пока он еще сам не вполне осознает, что имен¬
но писание станет главным в его жизненном предназначении. Ведь
приход и школа требовали полной отдачи сил, и Коменский знает,
чего от него ждет Община прежде всего. Поэтому мысли Яна Амо¬
са устремлены к одному — что он хочет и должен сказать людям,
чтобы слова его помогли им, чтоб не за страх, а за совесть он со¬
ветовал и поучал их. К одним он обращается с кафедры проповед¬
ника, к другим в школьном классе, а к остальным — своим пером.
И все-таки на первом месте остается план, над которым он на¬
чал работать, еще учась в Пшерове, и который позднее помогли
ему уточнить ^деи профессора Альштеда из Герборна. Отныне каж¬
28
дую свободную минуту посвящает Коменский своей великой меч-
те — энциклопедии видимого мира, записывает главные идеи,
набрасывает введение, до сердцебиения мается над каждой строч¬
кой — и улыбается. Иногда возникает сомнение, как вообще может
один человек довести такой труд до конца. Но он сразу же останав¬
ливает себя, вспомнив, что не имеет права даже думать такое. Нуж¬
но постоянно видеть перед собой цель и поставить все на службу
ее достижения. Большего и нельзя требовать от человека, это сверх
его возможностей.
Но вместе с планами, устремленными в такое почти непредстави¬
мое будущее, Коменского окружают и дела сегодняшние. Люди
ждут от него ответа и на вопросы злободневные. Мало кто решает¬
ся задавать их вслух и прямо, но он читает эти вопросы в глазах,
во вздохах, на лицах, когда проходит мимо собирающихся в груп¬
пки людей, мумо работающих в поле, на рынке, в мастерских...
Он видит эти лица и тогда, когда сидит за столом с пером в руке,
склонившись над листом бумаги, на которую должны лечь строчки
его повествования, его свидетельство. Он видит эти лица и слы¬
шит их голоса, слышит и чувствует то, что они не могут высказать.
Здесь, в тиши кабинета, далекие и отсутствующие, они гораздо бо¬
лее красноречивы и откровенны, чем когда он беседует с ними с
глазу на глаз. Эти голоса ему диктуют, сетуют, причитают, жа¬
луются, а Коменскому остается лишь придать вздохам и стенани¬
ям форму словесную, жалобам — ход и силу, а высшему судье
передать тяжелое бремя человеческого горя.
Там, в Фульнеке, он начинает свой труд «Письма к небу», «пись¬
ма людей бедных и миром пренебрегаемых», адресованные Иисусу
Христу.
Однако материал для писем Коменский черпал не только в Фуль¬
неке. Воспоминания времен детства и отрочества подсказывали
страдания, общие для всей Моравии, пережитые самим и услы¬
шанные от других. Истинные свидетельства жизни. А если у писа¬
теля такие свидетельства соединяются со знанием, полученным в
учении, со знанием Библии, то противоречия между христианским
миропониманием и жестокой земной действительностью становят¬
ся вопиющими.
В «Письмах к небу» звучат жалобы всех податных людей на
притеснения дворянства, жалобы бедных на несправедливое раз¬
деление земного богатства. И уже неважно, идет ли речь о Фульне¬
ке, или о других моравских городках, или обо всей земле Чешского
королевства, потому что, в сущности, это критика феодальных по¬
рядков, феодального общества. Это страстное обвинение, в ко¬
тором автор использует все богатство своего мастерства, отточен¬
ного изучением римских и церковных классиков, и всю сокровищ¬
ницу «королевского» и живого народного чешского языка. Уже в
«Письмах» проявляются такое точное определение понятий, такая
метафорическая окрашенность и такой совершенный выбор выра¬
зительных средств, что это произведение можно назвать первой
ступенью к более позднему труду «Лабиринт света и рай сердца»,
29
поэтическое величие которого органически вытекает из «Писем к
небу». «... Чем же тогда они (богатые) были лучше, что ты дал при¬
чину им над нами подняться и возвысил их? Сами в драгоценных
одеждах, в пурпуре, бархате, в тонком полотне, в лисьих мехах
пред тобой выставляются, а мы в ветхих своих лохмотьях предста¬
ем, стыдясь, перед тобой. Они праздничные дни проводят в роско¬
ши, едят, пьют, пируют, тогда как мы к голоду примеряемся, потому
что, когда руки отдыхают, и зубы должны бездельничать... Какие
ненасытные у этих жадюг желания! У самих полные амбары, сун¬
дуки, корзины, а у нас даже и хлеб изо рта отнимают, придумы¬
вают разную барщину, возлагают на нас тяжелое бремя, а сами
до него и пальцем не дотронутся... Оттого, если в труде ремеслом
своим чего и построим, так за плохонькую избущку должны боль¬
шую дань платить, чем они за свои многие дома. Если у кого из
нас какое-нибудь дело перед судом с любым богатым, редко кто
прав останется, ибо нечем нам подмаслить, и через это наша тяж¬
ба всегда несправедлива... Услышь нас, о Боже, отомсти! Восстань
и вступись за беды наши... Дано в пору плача и скреплено слезами
мучеников твоих».
Мы слышим в этих строчках глубокую взволнованность. Автор
черпает такую пронзительную искренность и убежденность в спра¬
ведливом негодовании, но он не осознает, что его обличение нахо¬
дится на грани, разделяющей мечты, полные чистоты и невинности,
и неподатливую жестокую действительность, хотя именно она дает
пищу его обвиняющему свидетельству. Но что еще может сделать
молодой восторженный проповедник? Он так стремится к исправ¬
лению нравов, так хочет воздействовать на них словом живым и
написанным. Как трогательна его надежда, что слово превратится
в дело. Что в конце концов все исправят те, против кого его обли¬
чение обращено. Вряд ли автор осознавал и то, что он смешивает
реальные вещи, очевидные, материально обусловленные — что
сам видит, о том и рассказывает,— с абстрактными нормами веро¬
учения, которые взяли действительность в кольцо моральных пос¬
тулатов.
Какое внутреннее родство проявляется здесь с идеями Яна Гуса
и даже Яна Желивского1! И все же, в отличие от них, Коменский
не видит прямой зависимости между теорией — идеологией — и
практикой, а для гуситов эта зависимость была очевидной, о чем
и свидетельствует их восстание.
Столкновение двух миров, идеального и реального, не смущает
Коменского. А почему? Так его учили: материальный мир управ¬
ляется высшей нематериальной силой, возвышающейся надо всем.
И такое положение кажется ему вполне естественным. В сле¬
дующем «Письме» он обращается к униженным и угнетенным и
утешает их в нищете обещанием, что высшая сила, волей которой
устроен этот мир, полной мерой обеспечит им «на том свете» воз¬
1 Ян Желивский (?—1422) — организатор и руководитель восстания гуситов
в Праге в 1419 году, вождь городской бедноты.
30
награждение за земные страдания. С такой же искренностью и
убежденностью в другом «Письме» он вкладывает в уста Христу
ответ на жалобы мучеников: Христос им напоминает, что не все
деревья одной высоты, не все дни одинаково ясные и теплые, не все
вещи окрашены в одну краску. Тогда почему же люди решаются
требовать всеобщего равенства, считая свой разум выше божьего
порядка? Пусть каждый знает, в чем заключается истинное бла¬
женство, поэтому пусть бедные больше глядят на то, что есть у бо¬
гатых, а не на то, чем владеют сами. Снаружи — золото, серебро,
драгоценные камни, красивая одежда, а внутри — страх, заботы,
тревога, злость и грязь; а после короткой жизни кто что оставляет?
Они — свое богатство, бедные — свою нищету. И разве недоста¬
точно убедительно то, что Христос для своего пребывания на земле
избрал состояние бедности?
В этот период в трудах Коменского эмоциональное возмуще¬
ние и нравственное негодование постоянно преобладают над конк¬
ретным анализом действительности. И поэтому в них пока еще не
проступает противоречие между идеализмом веры и рациональным
познанием, которое будет мучить Яна Амоса в будущем. Пока еще
вера и разум как будто ладят друг с другом, идут в одной упряжке,
ведь все-тдки цель у них одна: помочь человеку улучшить жизнь
и исправить общество.
Приближению этой цели Коменский хочет сознательно слу¬
жить до последних дней жизни. Как учитель. Как проповедник.
Как член братской Общины. Будут меняться и совершенствовать¬
ся подсобные инструменты и орудия — цель навсегда останется
той же.
И это относится не только к проблемам Фульнека и братской
Общины. В вопросах, затрагивающих гораздо более широкие об¬
ласти — Чешское королевство, Европу, не раз окажется, что Ко¬
менский, руководствуясь своей целью, судит значительно шире и
что он сознательно избегает существенных столкновений между
верой и разумом. Вот когда пригодились впечатления Коменского,
накопленные во время учения за границей, его понимание положе¬
ния в Европе, его начитанность в полемической литературе двух
противоборствующих лагерей.
Следует еще упомянуть его труд, направленный против Анти¬
христа и его соблазнов, небольшое произведение с ярко выражен¬
ной агитационно-политической направленностью, наступательное
и конкретное. Автор в нем объявляет беспощадный бой папе и
иезуитам, римско-габсбургской реакции, призывает всех некато-
ликов под общее знамя единого фронта. И поскольку он надеется
привлечь на свою сторону оппозицию чешских сословий против
Габсбургов, он конкретно говорит о возможности передать церков¬
ное имущество в светские руки. В труде «Разоблачение Антихриста»
Коменский с таким знанием использует аргументы, почерпнутые
в Библии и в сочинениях отцов церкви, так умело опирается в своих
доводах на широкий спектр современной ему теологической ли¬
тературы, так методично работает с источниками, что становится
31
совершенно ясно — рациональный научный подход не просто авто¬
ру доступен, он для него совершенно естествен. Значит, «Разобла¬
чение Антихриста» произведение целенаправленное, органичное,
лишенное внутренних противоречий.
Фульнек — пора личного счастья.
Пора первого осознания, полноты жизни, мужской, творческой.
Годы семейных радостей: пани Магдалена только что родила
здорового сына.
Плодотворное время без сомнений и раздвоенности.
И время первых успехов. Успехов в том смысле, что Коменско¬
му впервые удается воплотить то, о чем он мечтал,— воплотить
свои мысли во фразы, доверенные бумаге.
Он пишет небольшие произведения, о которых мы уже говори¬
ли, продолжает работу над «Сокровищами чешского языка» и сос¬
тавляет план большого словаря. Только составления одного такого
словаря другому хватило бы на всю жизнь.
Мысли и заботы о языке не оставляли Коменского до конца его
дней. Это подтверждают как его теоретические исследования, так
и язык его собственных произведений, который он никогда не пе¬
реставал прояснять, развивать и совершенствовать.
Естественно, что вся его забота была обращена к первую оче¬
редь на родной язык, но также он относился и к латыни и к другим
языкам, а в более поздние годы и к проблеме языка международного.
Язык для Коменского был в первом ряду «уеЫси1ит т1е11ес-
1из» — «транспорта разума», средством, с помощью которого вы¬
ражаются мысли.
Разверзлись бурей
небеса
И однажды долголетнее напряжение разрядилось внезапным
взрывом.
Первый удар грома: представители чешских сословий выбра¬
сывают из окон Пражского Града императорских наместникрв.
Это было объявление войны габсбургскому абсолютизму.
Начало чешской войны против Габсбургов, которая переросла
в общеевропейскую Тридцатилетнюю войну.
Какое-то время Фульнек еще оставался местом, куда не дока¬
тывались волны сражений, пассивная политика Карела-старшего
из Жеротина вынуждала моравские сословия сохранять нейтрали¬
32
тет. К тому же и война пока не перекинулась через границы Моравии,
особенно восточной. Сюда она доходила только в сообщениях, ко¬
торые отнимали сон и волновали сердца прежде всего некатоли¬
ческих, антигабсбургски настроенных граждан.
Самая большая опасность угрожала приверженцам Общины
чешских братьев, во главе которых стоял недавно выбранный ко¬
ролем Чехии Фридрих Пфальцский.
Не удивительно, что Коменский с напряженным вниманием сле¬
дил за происходившими событиями, и не только за теми, что свер¬
шались на родной земле. «Ныне в Европе все бурлит, ломается,
трещит, клонится к всеобщему падению,— пишет от и тут же до¬
бавляет:— Новый мир, напротив тому, начинает расцветать». И в
следующие годы между двумя настроениями, между пропастью
пессимизма и взлетом надежды, будет метаться Коменский, его
внутреннюю убежденность начнут подтачивать жесточайшие сом¬
нения, разочарование и потеря веры в себя чередоваться с опти¬
мизмом, сопротивление судьбе с отчаянными попытками нащупать
хоть какую-то почву под ногами. Он будет призывать на помощь
веру и разум, и эти две опоры в конце концов вступят в противоре¬
чие и начнут пожирать его силы.
После двух лет не очень успешных военных действий войско
чешских сословий было наголову разбито у Белой Горы. Битва про¬
должалась полчаса.
Прага, которая благодаря своим крепостным сооружениям могла
бы выдержать военную осаду, сразу же сдалась императорским
генералам. «Зимний король»1 Фридрих Пфальцский бежал из Чехии
в сопровождении двора и штаба.
Чехия была наводнена императорскими войсками, и, наконец,
габсбургская армия перешла границу и начала опустошать морав¬
скую землю.
Впереди войска летели пугающие слухи о зверствах и насилии,
творимых испанскими и неаполитанскими солдатами. Слухи под¬
тверждались свидетельствами беженцев.
В первый день начинающегося 1621 года Коменский открыл
дверь своего фульнекского дома и увидел на пороге Микулаша Дра-
бика. Драбик, соученик Яна Амоса по пшеровской школе, был всего
на пять лет его старше. Сейчас он выглядел стариком. В последние
минуты перед появлением солдат вместе с женой и новорожденной
дочуркой ему удалось бежать из Мезиржици, где он служил управ¬
ляющим Совета братской Общины. Теперь Драбик просит убежища
и, конечно же, его получает. Но вместе с ним порог более или менее
спокойного дома переступило и мрачное предвестие близящейся
катастрофы. Да и могли бы четыре ужасных всадника Апокалипсиса
обогнуть на своем пути именно Фульнек? О зверствах солдат в Ме-
1 Фридрих Пфальцский получил такое прозвище потому, что, избранный ко¬
ролем Чехии, он просидел на чешском королевском троне всего несколько зимних
месяцев.
2. Зак. 2679 Милош В. Кратохвнл
33
зиржици Драбик рассказывает как очевидец. От его слов кровь
застывает в жилах.
Но прежде чем они решат, что делать дальше, в город вступают
страшные неаполитанцы, итальянский полк габсбургской армии.
Весь Фульнек от дома к дому, от ратуши до самой бедной из¬
бушки на склоне оврага, от погребов до балок крыши обыскан и
ограблен. Обнаженные мечи и горящие факелы — самые красно¬
речивые переводчики чужеязычных захватчиков.
Пробитые стены, разломанная мебель, раненые, пожары — и
всюду насилие... Слезы, страх, эпидемии и ужас перед близящимся
часом смерти...
На первых порах семья Коменских вышла из всех несчастий
живая, но ограбленная до нитки. Семья Драбика тоже.
И вдруг судьба подарила им мимолетную видимость надежды:
силезский князь Генрих, заклятый враг Габсбургов, овладел Вос¬
точной Моравией, чтобы соединиться с другим противником импе¬
ратора, трансильванским воеводой Габором Бетленом. Силезские
части окружили Фульнек, а потом в атаке захватили его. Неа¬
политанцы были перебиты все до единого.
Трупы, кровь, гниение — всюду, на улицах, в канавах, в кустах.
Что из этого могло получиться?
Только одно. Каждый об этом думал, и каждый этого боялся.
Чума...
А с запада уже приближался час мести и наказания.
Летом 1621 года в Праге на Староместской площади двадцать
семь руководителей восстания были казнены на плахе и на виселице.
В январе следующего года трансильванский воевода Габор Бетлен
заключил с императором предательское перемирие.
Силезские части и несколько вооруженных отрядов моравских
протестантов оставили заранее обреченный край.
Земля горела под ногами у Коменского. Разве не был он священ¬
ником противоримски настроенной братской Общины? Разве не
было у него опасных связей с двором Фридриха Пфальцского? И
во время учения за границей, и по случаю недавнего пребывания
короля в Моравии. И вскоре Ян Амос узнает, что выдан специаль¬
ный мандат на его арест.
Дни на раздумья, что делать, сжимаются до часов. Пока надо ,
сохранить жизнь. На этом настаивает Драбик, настаивают и братья
из Общины. Какой смысл сдаться императорским палачам и пойти
как скотина на убой? Разве не может Коменский где-то еще продол¬
жать борьбу за общее дело? За дело всеобщей справедливости?
Остаться здесь означало бы, что он готов без боя смириться с судь¬
бой. И как смеет думать о подобном, именно он, который гораздо
лучше, чем другие, вооружен для борьбы, и не только за себя, но и
за других.
А против отъезда глаза жены, наполненные слезами, невинный
лепет маленького сына, который в счастливом неведении смеется,
радуясь миру...
34
А дом...
А родина...
Нет, пока он еще не уедет.
Но и в Фульнеке оставаться нельзя. Это был бы действительно
бессмысленный риск, что подтверждают и всхлипывания жены. И
все же она умоляет его не уходить, дождаться рождения второго
ребенка, ожидаемого со дня на день.
А братья из Общины настаивают.
Наконец Ян Амос согласился — да, надо уходить. Он прини¬
мается укладывать уже написанные наброски к энциклопедии пред¬
метов, к чешскому словарю в большой кожаный мешок, который,
тяжелый и разбухший, лежит на досчатом полу дома, уже почти
покинутого. Совсем недолго крыша родного гнезда будет еще за¬
щищать Коменского и его духовное сокровище.
Погромы, гибель, смерть снова отняли у него уверенность и бе¬
зопасность, обретенные в семье.
В те минуты одна мысль не оставляет Коменского. В любой момент
он готов пожертвовать жизнью ради самой даже бессмысленной
надежды, если бы этим он принес пользу родине, братьям-едино-
верцам. Но теперь и жертва была бы напрасна.
Остается еще мешок!
Мешок с рукописями, с наметками грандиозных планов. Таких
грандиозных, что у него не хватает дерзости надеяться на их об¬
щественный успех даже в самой глубине души.
В большом кожаном мешке бумаги, всего лишь бумаги.
Да. Но и запечатленные мечты, вера в будущее своего народа
и, может быть, что-то еще...
Напоследок Коменский обратил взгляд к жене.
Она кивнула.
Еле заметно, чуть-чуть, но твердо.
В тот момент подхватил Коменский мешок, перебросил его через
плечо и повернулся к Драбику:
— Идем!
С той минуты становится Ян Амос беженцем, наступает пора
скитаний, поисков временного пристанища, постоянная угроза
смерти.
О чем думает он в это время?
Меньше всего о себе.
Он скрывается в жеротинских владениях, возле города Лосина,
в селах Северной Моравии.
Гонимый и затравленный, он постоянно помнит, что такая же
судьба постигла бесчисленное множество его единоверцев. Поэ¬
тому у него нет времени горевать над собственными бедами, и если
иногда удается урвать час безопасного отдыха, он проповедует и
своим словом прибавляет силы жадно внимающему слушателю.
Имеет ли он право и. может ли рассказывать этим забитым и напу¬
ганным людям о своих горестях и разбитых планах? Нет, его долг —
раздувать тлеющие искры надежды на пепелище жизни, чтобы они
2*
35
почувствовали тепло и воспряли духом, все, кто обращает к нему
свои заплаканные лица.
При этом сердце Коменского обливается кровью, как ножом
ранят его известия о семье.
У него родился второй сын.
Увидит ли он его когда-нибудь?
И что с женой?
И тогда он совершает единственное, что в его силах.
Хватает перо и начинает хотя бы в письме разговаривать с до¬
рогими его сердцу людьми, пытается их утешить, дать надежду:
ведь он знает — его слова станут известны не только его семье, и
поэтому стремится вложить в них всю страсть и веру.
«Жена моя милая, сокровище мое, после Господа Бога самое
драгоценное!
Как и божья воля отступает перед безумием человеческим, так
и я вынужден быть вдали от тебя и телом присутствовать возле тебя
не могу, и поэтому знаю, что тоска и печаль частые гости в твоем
сердце, и я от них не свободен, потому посылаю тебе эту книжечку
вместо себя в утешение... Поразмыслил я, чем дальше от тебя уходил,
чтобы в каком-нибудь укромном уголке на пару дней мне задержать¬
ся, себе и тебе в разлуке нашей в утешенье или к тоски облегченью,
написать кое-что о совершенстве христианском, в чем оно заклю¬
чается... Из этого трактата ты сможешь поразуметь, что напрасно
выбирать для себя мир и путь, каким хотел бы человек быть ведомым
Богом, может быть, самое лучшее быть податливым и со слезами
идти за Господом Богом, и все — счастье и несчастье, радость и
печаль, смех и слезы — с благодарностью принимать из руки его...
Читая внимательно эту книжечку, не только читай, но и тщательно
все обдумывай... Будь здорова и помогай тебе Господь Бог нести
и крест, предстоящий тебе, и чтобы все было к общему нашему уте¬
шенью. Из места Богу ведомого, который учитывает и бегство наше,
и слезы наши, «ибо знает Господь путь праведных, а путь нечести¬
вых погибнет»1. Твой верный до самой смерти муж, Ян Амос».
Это единственный текст, который Коменский сохранил от того
времени; он сопроводил его трактатом, написанным специально для
укрепления духа беженцев.
Дошло ли его письмо вовремя? Вообще дошло ли оно?
Об этом Коменский так никогда и не узнал.
Наперекор его надеждам его нагнало известие, что новорожден¬
ное дитя умерло, едва увидев свет. Померк земной свет и для его
первенца сыночка, и для матери его двух сыновей. Загасил пламень
их жизни черный спутник войн — чума.
Так внезапно остался Коменский один, точно голое дерево: ветви
его, листья и плоды оборвал безжалостный смерч войны.
1 Псалтирь, пс. 1, 6. Цитируется по Библии издания Московской патриархии,
1979.
36
Без любимой жены, после Бога сокровища самого драгоценного.
Без детей.
Без дома.
Но тело его продолжало жить, грудь вздыматься и опускаться,
сердце биться, и почему — непонятно, ведь нет воли, которая бы
подгоняла человека к жизни... Страдания сменяются праздностью,
что еще хуже.
Пройдет много времени, прежде чем Коменский начнет замечать
мир вокруг, еще больше времени, прежде чем он осознает необхо¬
димость жить дальше.
Безучастен он и к постоянно угрожающей опасности, которая
гонит братьев с места на место по завоеванному врагами краю. Бо¬
лезненно, с большим трудом старается Комеский отвлечь мысли
от собственных страданий: ведь люди вокруг него испытывают та¬
кие же мучения, они с надеждой и доверием обращают свой взгляд
к Яну Амосу, они ждут его совета и утешения. Надо искать пути,
как им помочь.
Время еще более ухудшило положение. Теперь даже глухие дерев¬
ни и заброшенные дома стали ненадежным убежищем, и там долго
жить было нельзя, тем более что Чешские братья для высшей ка¬
толической власти в стране, для кардинала Дитрихштейна, прев¬
ратились в людей вне закона.
Летом 1622 года Коменский и еще несколько членов Общины
покидают моравскую землю и перебираются в Брандис-над-Орлицей
в Северо-Восточной Чехии. Здесь, во владениях и на родине Карела-
старшего из Жеротина, находят они традиционную защиту у дав¬
него покровителя. И на время безопасное пристанище.
И только теперь, когда уже отпала необходимость, собрав все
силы ума и духа, бороться за жизнь в буквальном смысле, только
теперь он позволит себе расслабиться. И когда отступила постоянно
нависавшая над ними угроза смерти, отчаяние захлестнуло Яна
Амоса.
Когда-то он считал своим долгом и призванием писать посла¬
ния в утешение и ободрение единоверцев, сознание самаритянского
долга прибавляло ему силы и подавляло страдания и сомнения.
Ныне же Ян Амос, один, вырванный с корнем из родной почвы,
должен был помочь прежде всего себе. И в такой момент его ору¬
жие — разум и вера, столько раз оправдывавшее себя при обод¬
рении других, отказало. Разум вдруг обернулся к нему изнанкой
познания, и он увидел мрачные тени, не воспринимаемые им до сих
пор, и пропасти, ранее не замечаемые. А вера? Бьет ключом из раз¬
битого сердца, но бессильна противостоять отчаянию.
Безграничных утрат и бесчисленных страданий, постигших Ко¬
менского и близких ему по духу людей, было бы достаточно, чтобы
сломить человека. Но к этому добавилось еще одно крушение, раз-*
метавшее все прежние твердыни, на которые можно было опереться.
Все, что он впитал из Библии, обернулось своей противоположностью:
не убей — в «убей», не укради — в «хватай», все десять божьих за-
37
поведей обратились в десять пороков ада. Все, что за века создал
человеческий разум, человечеством равнодушно отброшено, как
бесполезные цветы, что манили красотой, выросшей на лжи и
самообмане. А человек, который научился распознавать, что есть
добро и что есть зло, выбрал зло, поменяв блага мира на прокля¬
тие войны. Но ведь должен верить тот, кто выбрал себе пред¬
назначение — вести, поучать, совершенствовать людей. А разве
не болтали то же самое тысячи учителей до него? И какой резуль¬
тат? Не было ли это все ошибкой, бесплодным умствованием?
А на самом деле истинная суть жизни — борьба всех против всех
не на жизнь, а на смерть, кровь и насилие, наслаждение от разру¬
шения, грабежа, от безжалостного унижения себе подобных?
Не это ли есть настоящий мир и не в этом ли его единственно истин¬
ные законы? Вот он сегодня нам такое свое лицо и показывает,
и в том, что оно и есть настоящее, невозможно усомниться. Ведь
тому тысячи, сотни свидетельств: мертвые на поле боя, погибшие
на море, умершие от чумы, задушенные и заколотые в разграблен¬
ных домах, сироты, потерявшие родителей, и родители, у которых
отняты и умерщвлены дети, сгоревшие дома и руины храмов, красо¬
та, сотворенная человеком и им же затоптанная в грязь, разбитые
мечты и омраченная совесть, страдание, слезы, отчаяние, гигантс¬
кий пожар, который охватил мир и пламя его все горит, горит...
Коменского спасло то, чего он сам, возможно, и не осознавал:
он был так устроен, что его никогда не покидало желание во всем
искать добро и зло, в самом плохом выделить некую форму, образ,
чтобы найти в нем хоть какой-то смысл, внутренний порядок. Он
должен был придать определяющие черты и ограничивающие кон¬
туры тому беспорядочному потоку впечатлений, что обрушились на
его чувства,— такова была его природа. Но если бы он действительно
впал в отчаяние и безнадежность, ради чего бы он пытался упорядо¬
чить хаос? Нет, в нем постоянно сохранялась воля к жизни, и лучшим
доказательством тому служат его усилия докопаться до причин
бедствия, самых разрушительных и самых непонятных, и тем самым
докопаться до смысла жизни, потому что хочешь — не хочешь, а они
являются ее составной частью. Разумеется, его целью было найти
истину и огласить ее на пользу всем, «кто будет читать или чтение
вслух слушать», как писалось во введении к древним книгам.
И именно такой путь или предназначение, которому он так по¬
датливо подчинялся, быстро подгоняло Коменского вперед: он не
колеблясь переносился через глубины, такие темные и опасные, ко¬
торые бы другого давно поглотили, едва он заглянул в них.
Да, в пору, когда Ян Амос почувствовал себя на самом дне от¬
чаяния, когда начал сомневаться во всем, что до сих пор почитал
за твердыни, то ли разум, то ли вера предлагают ему свои услуги.
В пору, когда он, словно огорченный жалобщик, отказывается от
обоих даров — доверия и веры в себя, когда пишет свой самый тра¬
гический трактат «Скорбный» и самое скептическое литературное
произведение «Лабиринт света»,— и тогда кипят в нем ключи жизни,
38
и воля к жизни подчиняет его себе. Разве поднялся бы полностью
изнемогший человек, чтобы дать отпор отчаянию? Ведь чем больше
сила мятежных проклятий, тем из более неистовых источников жиз¬
ни они исходят, в особенности если эти источники таятся в самом
ядре собственного бытия.
Страшная гроза бушует в душе Коменского. Под сомнение под¬
падает все, что раньше питало его ум и сердце, «когда сначала Ра¬
зум, потом Вера напрасно силятся дать человеку отраду». Он стал¬
кивает аргументы разума и чувств в страстных дискуссиях. Он задает
безответные вопросы. Как, например, «можно, чтобы народ, который
еще двести лет назад познал, что должен с оружием в руках за¬
щищать чистоту правды божьей, теперь так сурово наказан и по¬
гублен. Ведь столько других государств даже в Германии давно
пошло по его следам. Разве не за Христово дело воевали чехи?»
А если против подобных доводов Разум предлагает свои: пора¬
жение чехов объясняется причинами вполне материальными и зем¬
ными,— тогда автор защищается страдальческим криком из глубины
измученной души: «Думаешь, у меня железное сердце?» Разум, од¬
нако, продолжает рассудительно утешать и приводит в пример ис¬
панцев, «которые в Новом Свете различными смертями губили убо¬
гих, невооруженных жителей Америки, а те не только как скотина,
как гусеница не могли себя защитить», но потом испанцы были на¬
казаны гибелью своего флота. Но этот довод снова бередит раны
страдающего автора: «Какая бессмыслица! Разве утешит преступ¬
ника знание, что и другого тоже повесят!» И кроме того, его народ
не был преступником, напротив, жертвовал жизнью в «божьей расп¬
ре», а Бог? «Зовем ли, не слышит и слышать не хочет... ожесточился
Бог против нас, наказывает нас, мучает, не жалеет, а если взываем и
кричим, закрывает уши от молитв наших!»... «Напрасно обращаться к
нему»... «Теперь он пренебрегает нами, пусть с нами будет что будет,
ему в небе хорошо...» И это пишет священник, священник братской
Общины, для которого до сих пор Слово и Истина без остатка сли¬
вались в единое и нераздельное. «И так не видим мы конца, а ви¬
дим перед собой ненасытную пропасть и падаем в нее, и чем дальше,
тем глубже. Может быть, и в этот час сколько людей замучено!
Сколько захвачено в плен! Сколько от голода, чумы, холода и на¬
готы своей, от горя и обиды, от ужаса умерло!.. И нет на этом све¬
те на помощь никакой надежды...»
С безграничной высоты видит автор отчаянное положение сво¬
его народа, но его взгляд охватывает и земли далеко за пределами
Чешского королевства. В жалобах Коменского проступает связь
судьбы собственного народа с событиями более широкими, евро¬
пейского, даже мирового масштаба. Понимание таких взаимозави¬
симостей уже никогда не покинет Коменского, напротив, Ян Амос
будет размышлять и додумывать подобные взаимосвязи система¬
тически и глубоко.
В «Лабиринте света» Коменский отошел от изучения широкой
картины мира и сосредоточился на человеке как индивидууме, ко¬
торый, разумеется, вместе с бесчисленным множеством других лю¬
39
дей создает материю мировых событий. А такое изучение (особенно
в эпоху, когда оно писалось), ведет как к анализу, так и к распаду
веры в человека, а значит и в человечество, к распаду в самом пес¬
симистичном смысле. Потому что все занятия и вся человеческая
деятельность — «все суета и томление духа» и «.что пользы человеку
от всех трудов его, которыми трудится он под солнцем? Суета су¬
ет»1. Бессмысленность мира, который человечество наполняет сво¬
ими обманами, ложью неискренностью и преступлениями, в «Ла¬
биринте света» обнажается на примере отдельных профессий и ре¬
месел, и в конце автор приходит к заключению, что все есть «мир
тщеславия», «суета сует».
Все, что видит путник в «Лабиринте света», на его глазах прев¬
ращается в свою противоположность: красота в уродство, правда
в обман, искренность в фальшь, даже и дела церковников в мошен¬
ничество. Справедливый и честный преданы осмеянию и наказанию.
Затосковал, наконец, путник от обманов, отвращения и ужаса перед
империей мертвых: «Я тысячу раз выбираю смерть, чем быть здесь,
где такое делается, лучше умереть, чем смотреть на несправедли¬
вость, фальшь, ложь, соблазны, жестокость. Поэтому уже и смерть
для меня желаннее, чем жизнь».
Однако в ту минуту, когда он почувствовал себя почти на краю
могилы и в которую уже готов был сойти, останавливает автора
«Лабиринта» голос, три раза воззвавший к нему: «Вернись, отку¬
да вышел, в дом сердца твоего, и закрой за собой дверь».
Можно с абсолютной убежденностью поверить в искренность
отчаяния Коменского. Но, наверное, он и сам не сознавал, что в нем
таится сила большая, чем отчаяние,— сила жизни. Потому что не
будь в нем такой силы, никогда бы не был написан «Лабиринт света»,
не было бы причины, ради чего его писать. Достаточно прочесть
«Лабиринт света», чтобы сразу же стало ясно, с каким эмоциональ¬
ным воодушевлением и страстным волнением написано это произве¬
дение. С волнением, воплотившимся в увлекательную художествен¬
ную форму. Это вовсе не полный безнадежности отказ от жизни, а
полнокровный негодующий протест!
Когда пытливый взгляд автора обнажил мрачные стороны мира,
естественным ответом на совокупность таких ужасающих знаний ста¬
ло глубокое потрясение, какого он не переживал до сих пор. Потря¬
сение, обрушившееся на человека, только что перенесшего тяжелые
удары и утраты, самые жестокие из тех, что бывают в жизни. Понят¬
но, что силе потрясения соответствовала и сила реакции. И можно
поверить в абсолютную искренность, с какой Коменский перешел
«на другой берег», на берег веры. И тогда он напишет в книге «Рай
сердца» (продолжение и ответ на «Лабиринт света») такое же страст¬
ное признание, в котором защищается против сомнений и слабости
отчаяния: «Что еще я должен сказать, мой Господь? Теперь я твой;
твой я собственный, твой я вечный. Отрекаюсь от неба и земли, только
1 Книга Екклесиаста, пс. I, ст. 2, 3. Цитируется по Библии издания Московской
патриархии, 1979.
40
ты у меня есть. Ты только от меня не отказывайся, мне на веки
веков хватит неизменного, хватит тебя одного».
Вполне естественно, что и христиане XVII века, и священник чеш-
скобратской церкви хватались за спасительный пояс веры. Но важнее
здесь другое: Коменский, который в трактате «Скорбный» и в «Ла¬
биринте света» предметен, логичен и рационален, остается верным
себе и в «Раю сердца», несмотря на страстность повествования.
В начале главы Х1Л1 он говорит о «внутреннем христианском свете»:
«...этим ясным двойным внутренним светом сияет светильник разума
и светильник веры, ими обоими руководит Святой дух»..В примирении
двух противоборствующих сторон и заключается отличие от того,
что было прежде. Отныне между ними нет борьбы, покорный чело¬
веческий разум послушно занимает подчиненное место, уступая
первенство более сильному сопернику. Они равно могущественны
и помогают каждый своим оружием измученному человеку.
Даже в минуты самого глубокого отчаяния не переставал Ко¬
менский думать о страданиях, которые видел вокруг. Один только раз
в «Раю сердца» он послушался спасительного голоса, который при¬
зывал его вернуться в дом сердца своего и закрыть за собой дверь.
Напротив, и в трактате «Скорбный», и в «Лабиринте света» Комен1
ский открыл эту дверь настежь всем страждущим, открыл шире,
чем кто-либо другой.
Коменский посвятил «Лабиринт света» и «Рай сердца» Карелу-
старшему из Жеротина. В обращении к нему он объяснял, поче¬
му предпринял эту работу: «Потому что в изгнании и немилой без¬
деятельности, будучи отдален от забот своей профессии, я все-таки
не имею права бездействовать, да и нет в безделии мне утешения».
Потребность в работе, в борьбе, участие с полной отдачей в событиях
и судьбе народа, потребность все прояснить, понять самого себя —
только это удерживало Коменского на плаву в самые горестные
времена. '
Вновь найденное равновесие, добытое в труде, в честной борьбе,
в частности и с самим собой, отразилось и в личной жизни Комен¬
ского. Хотя отголоски войны, доходившие извне, никоим образом
не вселяли бодрости, напротив. Пришло известие, что его библи¬
отека, которую он оставил в Фульнеке, была в назидание сожжена
на площади капуцинским монахом Капистраном, и что печальнее
всего, жертвой пламени стали и некоторые рукописи, начатые работы,
Последние месяцы,
недели, дни...
41
наброски, заметки. Все чаще он стал узнавать о «добровольном
уходе с земного света» собратьев по вере. Возвращение в родную
Моравию откладывалось на все более долгий срок. К тому же покро¬
витель Коменского, Карел-старший из Жеротина, с каждым днем
заметно терял и силу, и политическое влияние, и даже типографию
Чешских братьев пришлось тайно вывезти из его владений, а мо¬
равские единоверцы начали переселяться в Словакию, где пока еще
не было никакого размежевания в вероучении.
Но здесь, в Брандисе, Коменский, наконец, в безопасности.
Пока...
У него появилась возможность думать не только о своей работе,
но и о себе. Больше в его жизни такой возможности уже никогда
не будет.
Коменский живет в семье Кирилла, бежавшей из Праги. Здесь
он особенно остро чувствует, как ему необходимо чувство безопас¬
ности, давно утраченное, чувство, даваемое теплом и радушием дома.
Уютную семейную атмосферу создавала пани Дорота, «вдова при
живом муже», потому что ее муж, бывший ректор Вифлеемской
семинарии и староста братской Общины, вынужден был жить вдали
от дома, скрываясь в тайных местах. Вместе с матерью в Бранди¬
се и стайка детей, старших дочерей и младших сыновей, в доме
звенят детские и девичьи голоса, они постоянно что-то обсуждают,
ведь им так нужно разделить и выразить взаимную любовь и заботу.
Старшая из дочерей названа так же, как и мать, Доротой. Она
красива? На взгляд Коменского — конечно. Красива ее чистая и
искренняя душа Во многом здесь и заслуга отца, строгого, прямого,
справедливого, но прежде всего любящего. Суровая судьба, вы¬
павшая на долю семьи, закалила сердца всех ее членов и придала
им мужества, скрепила ее.
Коменскому было тридцать два года. Его мысли и. сердце были
обращены к этим людям, с которыми он давно был знаком, но толь¬
ко теперь по-настоящему узнал. После недавней внутренней борьбы
за смысл собственной жизни и жизни вообще страдание еще пере¬
полняло его, но, едва вступив под кров семьи Кирилла, он почувство¬
вал, что боль его стала утихать под целительным воздействием лас¬
ковых слов и взглядов, полных понимания и сострадания.
Так совершенно естественно родилось в нем чувство к Дороте,
а привлекательность молодой девушки усиливала притяжение не¬
ожиданно возникшей родственности душ.
В 1624 году Ян Амос обручился с Доротой Кирилловой.
Вступление Коменского в семью выдающегося представителя
Чешскобратской общины, его учение в университетах за границей,
литературная работа, связи с иностранными учеными, опора, кото¬
рую он нашел в жеротинском роду, выдвигали его на заметное мес¬
то среди земляков и единоверцев, предопределяли и весьма ответ¬
ственные задачи.
А в то тяжелое время их было немало, и настоятельность их раз¬
решения соответствовала их сложности.
Одной из важнейших среди них стала поездка Коменского в
42
Польшу. По решению Общины он должен был найти там место для
ее членов, где бы они сумели надолго обрести пристанище в случае,
если бы пришлось покинуть родные места, что все считали неизбеж¬
ным. Ян Амос отправился через Лужицы и Силезию в Лешно, ко¬
торое казалось самым удобным убежищем в час нужды. Старостой
польской братской церкви там был родственник Кирилла, и в Лешно
уже давно жили Чешские братья, изгнанные из Чехии в прошлом
столетии во время первой волны преследований, этого некатоличес¬
кого вероучения. Но самое большое преимущество Лешно заключа¬
лось в том, что город и край были владением Рафала Лещинского,
покровителя наук и искусств, весьма сочувствующего реформатскому
движению, своеобразного двойника Карела-старшего из Жеротина,
благосклонного к Коменскому.
Но, готовясь к бегству при скверном повороте событий, Чешские
братья не намерены были пассивно ждать изгнания.
И Коменский снова полностью отдается службе на пользу зем¬
ляков и единоверцев, с тем чтобы попытаться изменить неблагопри¬
ятные последствия проигранной чехами войны.
Он принимает очередное поручение — посольство к чешскому
королю (по крайней мере этот господин сам всегда считал себя ко¬
ролем) Фридриху Пфальцскому.
Проиграв битву при Белой Горе, пфальцский курфюрст отнюдь
не собирался отказываться от чешской короны. Хотя равнодушие
к судьбам «своего» королевства и пассивность Фридриха, естест¬
венно, привели к падению его авторитета в Европе, но с ним еще
считалась воюющая часть антигабсбургского фронта, и чехи воз¬
лагали определенные надежды на «зимнего короля». Во главе тех,
кто рассчитывал привлечь курфюрста к борьбе против Габсбургов,
стоял Ладислав Велен, еще один представитель жеротинского рода.
Своей готовностью к борьбе он был полной противоположностью
миролюбиво настроенному Карелу-старшему из Жеротина.
Именно в то время распространилось предсказание популярного
в народе пророка, кожевника Кристофа Коттера из Силезии. Яс¬
новидец предвещал счастливый для чехов поворот в текущих военных
действиях, поражение Габсбургов и возвращение Фридриха Пфальц-
ского на чешский трон. Ладислав Велен из Жеротина задумал вру¬
чить в красиво оформленном виде это побуждающее к действию
пророчество чешскому королю, который выбрал для своей ссылки
голландскую Гаагу. К тому же в Нидерланды направлялось посоль¬
ство чешского и моравского протестантского дворянства, чтобы там
участвовать во встрече, на которой предполагалось создать боль¬
шую противогабсбургскую коалицию. В нее могли бы войти Англия,
Дания, Швеция, Бранденбург, Трансильвания. Послухам и намекам,
к коалиции хотели бы присоединиться также Франция, Венеция
и, но-видимому, Турция. Грандиозный план! Грандиозные надежды!
Господин Велен из Жеротина сам намеревался передать Фрид¬
риху пророчество Коттера. Но в последнюю минуту перед дорогой
заболел. И само собой разумеется, что он поручил именно Комен¬
скому заменить его в таком важном деле.
43
Шел 1626 год.
И чем же все кончилось?
Заставив долго ждать, Фридрих Пфальцский все же дал Комен¬
скому частную аудиенцию, подарок благосклонно принял, с вручи¬
телем милостиво побеседовал, манускрипт полистал и отозвался
похвально... о том, как он красиво сделан.
У его величества были другие заботы: предстояли торжествен¬
ные крестины шестого ребенка, принцессы Йиндржишки Марии.
Двор Фридриха в Гааге был не готов к каким-либо переменам, а
тем более к переселению ближе к театру военных действий. Ведь
его дни были обильно заполнены разными праздниками, для отъезда
всегда находилась какая-нибудь заминка: то очередные торжества,
то театральное или музыкальное представление. Для летнего пре¬
бывания у Фридриха был красивый замок за городом, деньги ему
предоставляли нидерландские старейшины сословий и английский
тесть... Чем было не житье? Разумеется, если бы все остальные дер¬
жавы что-нибудь предприняли и им понадобился бы блеск и влияние
королевской короны или они бы поддерживали притязания Фридриха
на Пфальцское курфюршество, тогда король мог бы предоставить
себя в их распоряжение.
Конечно, Коменский не идеализировал Фридриха Пфальцского
и не возлагал надежды на затею с предсказанием Коттера, так же
как и не ждал военных побед. Поэтому и результат его почти не огор¬
чил, о чем он впоследствии рассказал в весьма критических и иро¬
нических воспоминаниях о гаагской аудиенции.
В XIX главе «Лабиринта света» он пишет: «...Всевед мне ска¬
зал: «Пойди, посмотри на управление королей, князей и других
наследственно господствующих над подданными, конечно, это тебе
понравится». Опять мы пошли куда-то, и я заметил, что названные
лица сидели на высоких и широких стульях; редко кто мог подойти
к ним и достать до них, кроме как по приспособлениям. Каждый из
них вместо ушей имел какие-то длинные трубы с обеих сторон, в ко¬
торые и должен был шептать всякий,*кто хотел сказать им что-нибудь.
Но были трубы эти искривлены и дырявы, много слов, прежде чем
дойти до головы, мимо выбегали вон, а которые и доходили, так до¬
ходили по большей части искаженными. Отсюда я понял, что не всег¬
да давался желанный ответ спрашивающим, что иной хоть и доста¬
точно громко кричал, все же не мог докричаться до мозга, иногда
и давался ответ ни к селу, ни к городу. Подобным образом и вместо
глаз и языка трубы были, через которые вещь представлялась не в
том виде, какой она была на самом деле, и ответ получался совсем
в ином духе, нежели желал и думал сам владыка...
Около владык, видел я, вертелись люди, которые гладили их
рукой, охорашивали, подкладывали подушки, ставили перед глаза¬
ми зеркала, делали веером ветер, собирали перья и сор, целовали
одежду и башмаки, рассчитывая все на будущее; некоторые даже
лизали выплюнутую владыкой слюну и сопли, похваливая, что слад¬
ко. Мне это не понравилось, в особенности когда я заметил, что почти
у каждого такфго владыки трон колебался и, прежде чем можно
44
было предвидеть, падал с ним, так как не было более прочных под-
^ порок».
\ Для нас гаагский эпизод интересен главным образом тем, что
свидетельствует, как естественно Коменский был выбран для выпол¬
нения дипломатической миссии «на высшем уровне». Точно так же
и] впоследствии выбор всегда падал на него. Посещение Гааги не
осталось для Коменского бесполезным. Даже в тех обстоятельствах,
что там сложились, он сумел дипломатический неуспех, который
заранее предвидел, уравновесить другими делами. Ян Амос нашел
многих старых знакомых из герборнских и гейдельбергских соуче¬
ников и среди чешских эмигрантов и, пока ждал аудиенции Фрид¬
риха, договорился об издании своей давно написанной работы «Кар¬
ты Моравии» в амстердамской типографии Пискатора.
Однако короткая передышка подходила к концу. Тучи сгущались.
Планировавшаяся «великая коалиция» держав, выступавших против
Габсбургов, была, наконец, создана, но этого было явно мало для
того, чтобы она начала побеждать. Датские войска, поддерживаемые
английскими и голландскими частями, вступили через Силезию в
Моравию, но трансильванский союзник Габор Бетлен опять поломал
все расчеты и летом 1627 года предоставил габсбургскому полко¬
водцу Альбрехту Валленштейну новое войско, которое нанесло по¬
ражение датчанам и их союзникам и заставило их отступить за гра¬
ницы Моравии.
После этого наступает момент, когда император, наконец, всерьез
взялся за Моравию и потребовал «добровольного» возвращения
еретиков в лоно «единственно истинной римской церкви».
Некатолики были устранены со всех высоких должностных мест
в управлениях и других службах. Но поскольку среди католического
меньшинства не хватало способных и образованных чиновников,
то протестанты были заменены «людьми, которые при малом выборе
были под рукой»... «Шулеры, комедианты, сводники, к тому ж еще
и не знавшие письменности, люди без имущества, без постоянного
дома, без совести» заняли все посты в государстве. «В городские
советы и управление были допущены только католики, даже если
были совершенно неопытны и без мозгов в голове...»
А как эти новые высокопоставленные лица проводили возвра¬
щение в лоно католической церкви? Они поручили «божье дело»
солдатам.
В Прахатице императорскому генералу, бывшему портному,
испанцу дону Уэрто, хватило трех часов, чтобы истребить 1660 го¬
рожан, убежать удалось только десятерым. В другом городе он
приказал запереть городские ворота, всех мужчин посадил в тюрьму,
а дома, где не осталось защитников, отдал в распоряжение солдат,
дав им понять, что все дозволено, пусть берут то, что им понравится:
от еды до имущества и женщин. И такое хозяйничанье будет про¬
должаться до тех пор, пока заключенные в тюрьму мужчины не сог¬
ласятся принять католическую веру. А если в руки солдат попадал
45
протестантский священник, его сжигали на костре, или четверто¬
вали, или же начиняли порохом и взрывали. Если попадался че¬
ловек, особенно упорствующий в ереси, его связывали, железны^
ломом открывали рот и вкладывали облатку (облатка у католиков
символизирует «тело Христово» и принимается после причасти^,
а протестанты считали этот ритуал святотатством). Заключенных
заталкивали в дымовые трубы, в выгребные ямы, в погреба, г^е
в страшном стеснении люди задыхались и погибали от недостатка
воздуха. Это считалось почти милосердным способом принуждения.
В сочинении «О гонении церкви чешской» Коменский засвиде¬
тельствовал:
«...Например, в Голешове в Моравии иезуит Драховиус прика¬
зал сделать дубовые срубы, их называли сюртук, если кто был
туда засунут, то таким способом, что ни лежать, ни сидеть, ни стоять
не мог из-за тесноты, а согнутый и скривленный, с ссутуленной спи¬
ной там словно полувисел, так что едва лишь два или три часа та¬
кое стеснение можно было терпеть, и когда жилы сводило судоро¬
гой, и все члены тряслись, и мысль от тоски и страха слабела, тогда
приходили и допытывались, хотел бы человек добровольно принять
католическую веру...
Подобное случилось с Яном Редером, налоговым писарем в Пар-
дубице, который убежал в недалекий оттуда городок, где еще была
протестантская вера, в Брандис-над-Орлицей, принадлежавший
господину Карелу из Жеротина. Но оттуда ловко был выманен и
посажен в тюрьму и до тех пор, пока веру не переменил, не был от¬
пущен. И целых три года терпеливо он переносил свое заточение и
потом просил о том, чтобы его отпустили в ссылку, но ничего не вып¬
росил. Наоборот. Неприятели его неизменность своенравно замыс¬
лили победить, они придумали для него тюрьму под водой, узкую
и не длиннее полутора локтей (старинная мера длины пражский
локоть — примерно 59 сантиметров), и так все сделано было, что
если бы он неосторожно шевельнулся, то упал бы в воду и промок.
А было это во время зимы, и человек он подагрический, и никого
к нему не было допущено, кроме этих сатанинских приспособлений и
искусителей. Таким мучением за три дня он изнеможден был, начал
падать, особенно тяжело ему стало, когда прибежала одуревшая же¬
на, уже принявшая католицизм, и начала оплакивать его и причи¬
тать над ним. Ослабел он тогда и был приведен в полуомраченном
сознании в монастырь, где и был принят монахом в число като¬
ликов...»
Сомнений не оставалось: Габсбурги и Рим решили с корнем выр¬
вать остатки оппозиции сословий и объединить под владычеством
католической веры все души подданных, и прежде всего в Чешском
королевстве, которое еще недавно на девять десятых было про¬
тестантским.
Недобрые предчувствия стали реальностью, когда 31 июля 1627
года император Фердинанд II, он же король чешский, издал эдикт,
46
^согласно которому полностью менялось чешское государственное
устройство и действовавшие законы. Главную цель эдикта, или
Дак называемого «Обновленного управления страной», выражала
фраза из вводной части: «Все должно быть приведено в первоначаль¬
ное состояние, какое было до того, как проникло в страну при короле
Вацлаве IV еретическое учение». Для этого «Обновленное управ¬
ление» прежде всего устанавливало наследственное право габс¬
бургского рода на чешский престол (а не выборы короля, как было
раньше), в парламенте страны места городских сословий (городам
рйди формы был предоставлен один голос) заняло духовное сос¬
ловие, и, разумеется, римско-католическая религия была провоз¬
глашена единственно признаваемым вероисповеданием. Тому, кто
не хотел подчиниться, была предоставлена полугодовая льгота,
чтобы выехать из страны.
Исключений не было.
Исключений не было даже для таких высокопоставленных особ,
как, например, Карел-старший из Жеротина, последняя защита
Коменского.
Ныне другого пути не оставалось...
Последняя зима, которую Коменский может провести на род¬
ной земле.
Может? Смеет?
Конечно, по закону о льготе, установленной «Обновленным уп¬
равлением», он вроде бы может. А на самом деле? Разве на нем не
лежит печать измены Габсбургам, если он совсем недавно вел пе¬
реговоры с Фридрихом Пфальцским, если поддерживал связи с из¬
вестным вождем мятежников Беленом из Жеротина? Ведь даже в
Брандисе, куда не доходили ужасы войны, ему часто приходилось
прятаться во временных убежищах или уходить из дому в послед¬
нюю минуту, когда кто-нибудь прибегал с известием, что в округе
появился военный отряд или чужой католический священник. От
постоянного напряжения, угнетающего непреодолимой бедой, он
не избавился й теперь, но не может же он предписанную разлуку
с родиной ускорять. Не может. Не хочет.
Расставание с родиной — это расставание с домом, где прожил
тридцать шесть лет, познавая мир, где остается частица его души,
и будут вырваны корни, что питали жизненные силы, иссякнут несу¬
щие бодрость источники родины, нарушится привычный ход вещей,
порвутся нити воспоминаний и любви. Какая понадобится воля,
чтобы прерванный, подобно перебитой становой жиле, путь продол¬
жить дальше...
Целый день, с утра и пока сон не смежит веки, он думает о пред¬
стоящей разлуке. От этих мыслей он просыпается среди ночи, и пре¬
рывистый сон не освежает его. Все аргументы разума, все попытки
покорно подчиниться предназначенной судьбе бессильны. Возвра¬
щаются сомнения и минуты отчаяния, как в пору написания «Скорб¬
ного». И когда он в молитвах ищет утешения, он понимает, что этого
ему не дано. Молитвы дают силу тем, кто принимает божий порядок
47
с горестным терпением, кто не спрашивает о причинах тяжкой доли.1
А такого безропотного терпения в Коменском нет. И хотя он уж^
не так дерзко сопротивляется, как когда-то, страдание и горечь пе¬
реполняют его: непросто смириться с несчастьем, какого до сих пор
он еще не знал и против которого не найти защиты в своем опыте.
Родина — это неоглядный край детства, где царят безопасность,
покой и уверенность. Где нет тайн и грозящих бедой событий. Там
все знакомо и всему можно верить: всегда одни и те же родные люди,
звуки отчего дома, деревья в саду, где ребенок знает каждую тропин¬
ку, знает, куда она ведет и что он увидит за поворотом. И даже если
захватит его по дороге ночная тьма, он смело продолжает путь в
убеждении, что все остается на своих местах, и утренний свет ук¬
репляет детскую уверенность...
Отныне Ян Амос будет вырван из материнской почвы, отныне
ему предстоит жить на чужбине. Как долго? А если навсегда?
Надежда — единственное утешение несчастных. Надежда и вера,
что бог в конце концов не оставит тех, кто потерял все, отстаивая
его правду.
Но не сам ли Коменский писал в «Скорбном»: «Разве не потер¬
пели в конце концов гуситы поражение, хотя и бились за божью
правду? Разве не отстаивали чешские воины правое дело и справед¬
ливость, когда восстали против габсбургского насилия? Почему же
и они были выданы по божьей воле своим неприятелям, хотя те
были и неприятелями правды?» Когда охватывает Коменского тоска,
эти мудрые и скорбные слова звучат в нем. Тогда зажимает чешско-
братский священник уши и невольно закрывает глаза. Возвращение
воспоминаний грозит Коменскому и возвращением былого отчаяния.
Нет, он не может поддаваться недобрым мыслям. Во второй раз
у него уже не хватило бы сил подняться, если бы отчаяние придавило
его к земле.
И подобно тонущему, он хватается за соломинку. Он ищет пути
преодолеть тоску и находит. Он должен вывести духовных братьев
и их семьи из опасных краев в убежища, надежные хотя бы для тела,
однако где их духу и мысли тоже не грозило бы безбожное насилие.
Это дело, к счастью, отнимает у Коменского много времени. Ему пред¬
стоит подготовить братьев духовно и помогать в организации такого
многочисленного переселения. Как только собираются вокруг него
люди, он рассказывает им о Лешно, большом городе, где двенад¬
цать тысяч жителей и полторы тысячи домов, где все устроено и они
будут там чувствовать себя хорошо, потому что встретят земляков
и единоверцев, которые переехали туда после 1547 года.
Коменский ободряет, утешает, дает надежду. Борьбу, которая
происходит в нем, не должны замечать ни братья, так нуждающиеся
в нем, ни молодая жена. И только когда остается наедине с собой,
он вынужден признать, что его внутреннее сражение еще не заверше¬
но. Мысль о тщете всего земного тем стремительней идет в наступле¬
ние, чем упорнее он сопротивляется ей. При этом Ян Амос для окру¬
жающих остается постоянно оживленным, деятельным, смелым, пра¬
вдивым, воинственным, он вселяет бодрость и уверенность, в то время
48
”як битва между верой и отчаянием готова почти сокрушить его.
не удивительно, что этот страстный боец в момент, когда ка¬
ется, что он потерял почву под ногами и летит в пропасть, хва-
1ется ради спасения за чудо. Случится так, что однажды ночью
е^о вызовут в соседнюю деревню к постели умирающей девушки.
Это Кристина Понятовская, дочь бывшего жеротинского библио¬
текаря. Коменского привел к ней ее духовный пастырь, бывший его
соученик Ян Стадиус. Что же произошло с бедняжкой? Ведь так
страшно расставаться с жизнью в шестнадцать лет. Никто не может
объяснить, в чем дело. Она потеряла сознание, когда вечером за¬
метила в небе звезду с огненным хвостом. Когда Коменский подошел
к постели больной, Кристина открыла глаза, с минуту смотрела,
никого не видя, потом стала узнавать собравшихся вокруг нее и
даже слабо улыбнулась, но в то же мгновение ее тело окаменело,
словно сведенное судорогой. Женщины упали на колени и горячо
зашептали молитвы: было ясно — девушка умирала. Однако умираю¬
щая неожиданно села на постели, раскинула руки, будто для объятия,
и начала призывать кого-то: «Жених! Мой жених!» На ее лице вдруг
появилось выражение блаженного восторга, и все сразу поняли —
другого объяснения и быть не могло — девушка увидела Христа...
Возвращаясь ночью домой, Коменский не мог забыть восторжен¬
ного лица девушки и ее слов, вырвавшихся из глубины души, при¬
общившейся к великому таинству...
На следующий день волнение охватило всю деревню и быстро
распространилось по округе. К домику, где лежала Кристина, на¬
чали стекаться толпы странников, пошел слух, что наконец явилась
пророчица, одаренная божьей милостью видеть вещи, скрытые от
других.
Коменский следил за ходом болезни Кристины, особенно велел
рассказывать себе содержание ее речей во время восторженных
видений. Смерть, очевидно, ей уже не грозила. Врачи, специально
позванные к девушке, не обнаружили никакой физической болезни,
страдал ее дух... Коменский понял, что теперь чем дальше, тем больше
его будут занимать видения больной: он начнет разбирать каждое
ее слово, пытаясь докопаться до глубинного смысла. С другой сто¬
роны, что-то в нем сопротивлялось тому, чтобы без оглядки, слепо
довериться такому незнакомому источнику, излучающему столько
ободряющей надежды, ведь до сих пор ни единый голос из подобного
«неземного» источника не доходил до него. Да, им всегда управлял
разум, отказывающийся верить таким чудесам. Но разве не изменял
ему этот же разум в минуты великой печали? И наконец... наконец
и вера? А теперь ему предлагается помощь такого рода, которая
не подвластна разуму, хотя почти не подвластна и вере. Можно ли
опереться на такого неведомого помощника? Своей таинственностью
он одновременно и привлекает, и отталкивает.
В экстатических видениях Кристины неопределенные пророчества
о явлении Антихриста, о наказании императора и папы, о счастливом
повороте событий были перемешаны с такими конкретными поли¬
тическими фактами и связями, о которых эта шестнадцатилетняя де¬
49
вушка, казалось бы, не могла знать. И что больше всего привлека¬
ло — или уже убеждало?— все речения, все образы и сны пророчицы
о событиях божественных или мирских говорили об одном и том же,
хотя и в разной форме: близится конец мучениям народа и братьев,
наступят счастливые времена, которые будут наградой тем, кто выс¬
тоял.
В конце января, почти в последние минуты льготного срока,
данного протестантам для отъезда из страны, пророчица получает
особое знамение: она слышит голос, который диктует ей послание
к Валленштейну.
В те годы Валленштейн был на вершине славы; император только
что сделал его князем Мекленбургским и «генералом Балтийским
и Океана» (Атлантического). В его верности императору и делу
католиков тогда еще не было ни малейших сомнений. Напрасно
убеждали Кристину ее отец, Стадиус и сам Коменский в бессмыслен¬
ности затеи. Девушка только качала головой: мол, не могу понять,
получила приказ сверху, и ослушаться его невозможно. А какое
содержание должно быть в этом послании? Кристина охотно объ¬
ясняла: оно должно предупредить императорского генерала, чтобы
он не пускался в предприятие, которое запланировал, иначе по¬
гибнет злой смертью. А что это за предприятие? Кристина пожимала
плечами: она знает лишь то, что ей продиктовал голос.
Как ее ни отговаривали, она все же в самый жестокий мороз
отправилась в резиденцию Валленштейна, в город Йичин. Некая
женщина из дворянского рода Садовских, пользуясь родственными
связями (брат ее мужа был женат на сестре супруги Валленштейна),
берет на себя роль посредницы и сама провожает Кристину в Йичин.
Кроме того, жена Карела-старшего из Жеротина была тетей могу¬
щественного генерала и могла оказать покровительство.
Несмотря на протекцию знати, удалось добиться только того,
что женскую делегацию приняла супруга Валленштейна, поскольку
самого генерала в Йичине не было. Княгиня все любезно выслушала и
заверила, что послание князю вручит в собственные руки. Позже до¬
шел слух, что князь иронически заметил, прочитав послание: мол,
видно, он, Валленштейн, выше императора, который получает письма
из Мадрида и Рима, а генерал прямо от Бога.
Независимо от этих событий Коменский принял решение, что,
покидая страну, он возьмет вместе со своей семьей и Кристину, ко¬
торая как раз в это время потеряла отца и полностью осиротела.
Оставалось всего несколько дней до отъезда. Подготовка к нему
отвлекала Коменского от тяжелых мыслей. Он посвятил всего себя
тому, чтобы подбадривать тех, кто будет подвергнут этому тяжкому
испытанию. Он обходил деревни и заходил в дома, где собирались
люди, рассказывал, советовал, объяснял, утешал...
И только иногда, словно солнце промелькнет в разрыве облаков,
выпадет Коменскому свободная минута, и полетит его мысль к
работе, так давно заброшенной. Порой он даже начинает обдумы¬
вать план нового труда. Так случилось, когда в библиотеке какого-то
замка ему попалась немецкая книжка Элиаса Бодина «ВепсМ уоп
50
бег Ыа1иг ипА уегпипНтазз^еп ОЫакНса» («Сообщение о связном и
разумном методе обучения, объединенное свыше солнца ясным объ¬
яснением того, как сегодняшняя учащаяся молодежь отдалена от
истинных основ образованности»). Этот труд привлек внимание Ко¬
менского уже тем, что автор пользовался для написания учебника
вместо традиционной латыни — родным языком! Как необходимо
что-то подобное написать и для чешских учеников, и тоже на род¬
ном языке, и с использованием новых методов обучения, с которыми
сам Коменский познакомился у Ратке и у своих герборнских и гей¬
дельбергских учителей Андреэ и Бэкона. Ян Амос чувствует в себе
достаточно сил, чтобы собрать все знания в единое целое, сделав
свой вклад и внеся свое понимание. И уже ему в мыслях рисуется
новая «Дидактика», он разрабатывает ее основы, пишет введение...
Но основательно приступить к работе в это время ему так и не
удается: другие заботы переполняют его дни.
4 февраля 1628 года отправились в путь те, кто отказался при¬
нять вероучение римской католической церкви: мужчины и женщины,
целые семьи и целые роды. Уехал из Чешского королевства и Карел-
старший из Жеротина. Хотя император в награду за его бывшую ло¬
яльность в конце концов сделал для него исключение, правда, только
для одной его особы. Но Карел отказался от разрешения остать¬
ся, ведь все остальные члены братской Общины должны были по¬
кинуть родину. В дорогу отправились знатные и простые, отпра¬
вилась и дворянская семья Садовских, которая взяла под свою
опеку Коменского с семьей и Кристиной Понятовской, отправились
горожане, ремесленники, купцы. Не было среди беженцев только
крестьян из деревень и поместий: многие из них ушли позже тайком,
ведь некоторые были крепостными и не имели права сами заботиться
ни о своем теле, ни о своей душе.
Февраль в тот год начался крепкими морозами, холод и долгие
зимние ночи еще более усиливали страдания путников. А тут еще
и почва начала шевелиться и вздыматься под ногами идущих, словно
и природа хотела предостеречь изгнанников, остановить их, помешать
роковому шагу. Но разве может мать задержать уходящего сына?
На этот раз сыновья уходили по принуждению. Февральский ветер
гонял по полям снежные хлопья, мгла закрыла вершины Кркнсгш, и
беженцы потеряли представление о времени и месте. Они остано¬
вились, надеясь, что под ногами еще родная почва, разгребли снег,
добрались до мерзлой земли и ножом соскребали твердые комки,
чтобы унести с собой. Люди упали на колени, священники громко
молились.
Потом все встали, никто не произнес и слова, беженцы снова
отправились в путь. Дорога впереди начала немного выравнив!аться,
они спускались в снежную равнину.
51
Распахнулись ворота
«Когда император Фердинанд — второй из носивших это имя —
изгнал проповедников евангелических церквей изо всей Чехии и
Моравии (вместе со всеми теми, кто не хотел переменить вероис¬
поведания, не исключая даже дворянства), мы в 1628 году пе¬
реселились в соседние немецкие области, большинство же — в Поль¬
шу и Венгрию; меня вместе с многими другими занесло в Лешно,
Польшу, где мне пришлось заниматься школьным делом».
Лешно...
Наконец снова есть крыша над головой. Наконец спал с него
груз неуверенности и опасений, не нужно бояться звука шагов на
пороге и можно без сомнений говорить о том, что необходимо сде¬
лать завтра, послезавтра...
Возможность строить планы на будущее! Смотреть на предсто¬
ящие дела без тревоги, забыть о все разрушающей опасности. Как
немного человеку надо, как трудно достигнуть даже малого.
Но прежде чем Коменский вдохнет освежающий воздух благо¬
устроенности, на него навалится гора неотложных забот и дел, за¬
бот, рожденных каждой минутой жизни, дел, которые нужно выпол¬
нять не откладывая. И первое среди них — устроить где-то Чешских
братьев, приехавших вместе с ним. А для этого надо встречаться
с местными поляками, установить отношения с владельцем Лешно
графом Рафалом Лещинским и его управляющим Яном Шлихтин-
гом — правда^ о более радушных хозяевах нельзя и мечтать, прис¬
тупить к объединению с давно переселившимися сюда чешскими
протестантами. Все падает на долю Коменского. Он договаривается,
советует, объясняет, утешает, объединяет...
У него огромное множество мелких дел, бесед, встреч, он пишет
просьбы, объяснения, напоминания, а ведь здесь условия для рас¬
селения вновь прибывших благоприятнее, чем где-либо еще.
И все же Коменский дождался того дня, когда смог сказать себе:
он сделал все, что было нужно и что в его силах.
Только тогда пришло время, когда он решился подумать о своих
замыслах. И как только появилась минута оглядеться вокруг и по¬
думать, он увидел — выбора нет: его уже ждет дело, которому он
обязан посвятить себя. Он должен помогать Чешским братьям как
учитель. Точнее, как вспомогательный учитель, которому будет до¬
52
верено воспитание самых младших учеников в гимназии Лешно.
Сначала он таким предложением был обескуражен, но потом
пожал плечами — если надо, он готов... Но недолго ему пришлось
ограничивать свою энергию младшими детьми. Поручений все при¬
бывало: Коменский становится заместителем ректора гимназии,
потом на него возлагается организация связи с учебными заведе¬
ниями Германии, Нидерландов, Англии, куда посылают продол¬
жать образование лучших выпускников из Лешно. Расширяется его
корреспонденция, растет переписка с учеными других стран. Так Ко¬
менский знакомится в письмах с шотландским пуританином Джоном
Дюри, который тотчас же старается включить его в дело, направ¬
ленное на стирание различий между протестантскими церквами раз¬
ных направлений. Одна задача следует за другой...
Вдобавок еще пророчица Кристина прибавляет ему забот. Ни
с того ни с сего в морозную ночь убегает она из дому, а потом люди,
идущие на работу, находят ее по следам в снегу и приводят домой.
А через несколько дней она притворяется мертвой и тело ее каме¬
неет. Сколько нужно усилий, чтобы вернуть к жизни сведенные су¬
дорогой мышцы. Пани Дорота, жена Коменского, теряет терпение:
она ждет ребенка и ей нужен покой. И никто не знает, сколько вре¬
мени уходит у Коменского, сколько внимания он вынужден уделять
этим мелочам.
Поток предсказаний, вытекающий из уст Кристины Понятовской,
прибывает прямо на глазах, и чем далее, тем более конкретны ее
предвидения, и кажется, будто ее изречения полны тайного смысла.
Письменно засвидетельствованные «пророчества Кристины» про¬
никают даже ко двору Рафала Лещинского. Он приказывает при¬
везти девушку в город, где находится его резиденция, показать
врачу, но ее состояние ухудшается и наступает угрожающий жизни
кризис. Ей становится лучше, когда ее возвращают в семью Комен¬
ского. Только там она успокаивается, и ее видения принимают более
ясное содержание. Например, к всеобщему удивленйю, она провоз¬
глашает, что Валленштейн упадет с лестницы и будет лежать под
ней мертвый, в одной рубашке, проткнутый копьем.
В пять часов утра 27 января 1629 года Кристина предсказала
собственную смерть, и в тот же день и в тот же час она умерла.
Когда в тот вечер Коменский ложился в постель рядом с женой,
которая была на восьмом месяце беременности, он почувствовал,
как она погладила его руку и нежно сжала.
Ян Амос задержал дыхание и тихо сказал:
— Это все сны, а есть реальность. И это ты. Ты здесь, рядом
со мной. И я благодарю за это Бога.
Минутой позже служанка заколотила в дверь спальни:
— Пророчица поднялась из гроба! Она жива!
Коменский кинулся к дверям, на пороге он услышал плач жены.
Да, с пророчицей бед было много. Ее подозревали в том, что она
морочит всем голову, и в то же время записывали каждое ее изре¬
чение. Более того, их вместе с предсказаниями других ясновидцев
собрали в книжку и издали. Популярность предсказаний была так ве¬
53
лика, что их перевели на другие языки и издали во многих европей¬
ских странах. В те смутные годы, когда Тридцатилетняя война ис¬
пепеляла Европу, люди жаждали хоть чего-нибудь определенного.
В пророчествах ясновидцев они искали опору, помогающую выдер¬
жать и не отчаяться.
Но были и каждодневные заботы, неотложные, будничные, жи¬
тейские, и прежде всего учительские и священнические, которые
отнимали у Коменского уйму времени. Когда ему поручили обязан¬
ности секретаря братской Общины, на его плечи легла и ее обшир¬
ная переписка с другими протестантскими общинами. Как секретарь
он должен был быть и посредником между лешненской Общиной
и Карелом-старшим из Жеротина, который теперь обосновался во
Вроцлаве. Коменскому пришлось заниматься и спрятанной до луч¬
ших времен типографией Общины: он перевез ее в Лешно и помогал
наладить работу.
Для себя оставались только вечера: он засиживался до поздней
ночи, готовясь к проповедям и занятиям в гимназии. И получалось,
что только считанные часы он мог уделять любимому делу — работе
над чешским словарем и едва начатой «Дидактикой». И чем меньше
было этих дорогих минут, тем больше он чувствовал неудовлетво¬
ренность и тревогу: он урывал минуты от сна, и постоянное недосы¬
пание изнуряло его. Недосыпание, усталость, вспыльчивость — как
выбраться из заколдованного круга?
А между тем в мире — по крайней мере так ему казалось —
ученые мужи обдумывают то, о чем у него пока только неясное пред¬
ставление, собираются в кружки, обмениваются мыслями, обсуж¬
дают идеи, помогают друг другу... В Германии, в Швеции, быть
может, и в других странах...
Но именно теперь не время складывать оружие, не время для
малодушия, ведь погасла последняя надежда. Уже и Дания зак¬
лючила мир с императором, в Германской империи мощь Габсбур¬
гов растет как смертоносная плесень. «Когда пожар войны грозит
уничтожить Европу и сгубить все, что есть христианского, наперекор
всему сохраняются нам в утешение божьи заветы, вера в свет, кото¬
рый преодолеет в конце концов всяческую тьму. А пока в челове¬
ческих силах, надо способствовать тому всевозможным участием,
и я убежден, что к этому ведет единственная дорога: вывести моло¬
дежь из лабиринта и с самого начала лучше воспитывать ее во всех
вещах этого света».
В начале 1630 года Коменский пишет своему единоверцу про¬
фессору Абрахаму Менцлу из Згоржельца: «Подумай, первое письмо
от меня ты, наконец, получаешь в этом году, славный муж и много¬
уважаемый брат! Означает ли это примету ослабевающей любви?
Боже сохрани, скорей доказательство любви скрытой и снова вспых¬
нувшей пламенем. Не удивляйся, что я позволил себе столь долгое
молчание. Самые разные на то есть причины, которые отнимают
у меня все свободные минуты... Итак, поздравляю тебя с Рождест¬
вом... Пусть у тебя будет счастливое начало года, и счастливое его
продолжение,*и счастливое окончание. И не только у тебя самого, но
54
и у всей пострадавшей церкви. Так мечтаю, так желаю, так надеюсь.
Мне же самому,— почему бы мне не поведать тебе, о котором знаю,
что ты будешь радоваться вместе со мной, и который, как я полагаю,
должен бы знать причины моего бегства от людей и моих обязан¬
ностей перед ними, которые меня незаметно настигают,— мне, те¬
перь говорю тебе об этом, начало нового года принесло немало
счастья... Признаюсь тебе, милый брат, что во всю мою жизнь уро¬
жай даров божьих не был таким золотым, как в эти два месяца,
только что ушедшие: касается это не прямо церкви, а ее питомни¬
ков — школ. Конечно, для тебя не осталось тайной, что еще нес¬
колько лет назад святые мужи начали очищать это стойло Авгиево...
и преимущественно вразумляющими учебными методами. Ко мне
пришли откуда-то вдохновляющие побуждения, и так в надежде
на возвращение на родину и в ожидании, что снова она расцветет
и опомнится от страшного военного опустошения, не занимаюсь
ничем иным, как наставлениями к улучшению воспитания молоде¬
жи. С уверенностью могу сказать, что мое старание в этом направ¬
лении продвигается ни в коей мере не без радости. Ежедневно за¬
писываю удивительные мысли, которые по большей части словно
бы свидетельствуют об обновленном рае; и кажется мне, будто уже
возле меня, рукой подать, уже существует тот самый золотой век,
который предсказывали наши прорицатели. Однако ни с кем о них
не делюсь, потому что было бы это преждевременным и потому,
что и здесь то, что делается, должно быть известно только вкратце
и одному-двум людям: ведь к тому же не все способны понять такие
вещи, в особенности когда они еще в стадии зарождения. Так что ты
самыми чистосердечными своими молитвами не уставай препору¬
чать Богу заботу о трудах моих и других — як тому же знаю, что
и в иных местах есть ученые мужи, которые работают именно над
этой материей. Меня больше всего побуждает и просветленно ободря¬
ет Иоганн Валентин Андреэ, и до сих пор мы обмениваемся с ним
письмами...»
У Коменского было впечатление, что именно здесь, в Лешно,
перед ним открылась в полной ясности его ближайшая цель, к ко¬
торой он так долго себя готовил. Но корни его нынешних откры¬
тий уходили в более глубокую почву, чем времена учения в Гербор-
не,— они уходили в опыт детства и юности, который в подсознании
подготавливал фундамент и материал позднейших прозрений.
Теперь к накопленному прибавились и новые познания, почерп¬
нутые из европейской литературы, поскольку в Лешно доступ к
книгам по самым разным научным дисциплинам стал многим легче.
Весь огромный мир географических и физических открытий, новей¬
ших философских и социальных идей открывался перед Коменским
на страницах этих книг. И самое поразительное — в этих идеях
не было принципиального противоречия с учением Чешских братьев,
в котором суждения и выводы гуситских реформаторов удивитель¬
ным образом сочетались с новыми демократическими идеями, по¬
явившимися на двести лет позже. Какое ощущение силы давала
эта преемственность идей, какую уверенность в правильности выб¬
55
ранного пути! А для этого стоит только посмотреть на мир вокруг —
не на отмирающий мир схоластики, феодализма и габсбургской
монархии, а на мир, омоложенный революциями, на Англию, Нидер¬
ланды. Они обеспечат мощную поддержку усилиям, направ¬
ленным на перетряхивание обветшалого здания престарелой Евро¬
пы, эти государства с новыми порядками, новыми идеями, новыми
людьми, которые уничтожили извека разложенные по полочкам
феодальные касты, которые собственным умом и трудом научились
создавать себе положение и завоевывать власть и тем самым оп¬
ределили свое истинное значение и общественную ценность. На
их фабриках, в их конторах, на их биржах рождается новое отно¬
шение к достоинствам человека, и именно это новое отношение
больше, чем что-либо еще, подрывает основы феодального мира.
И ничто не остановит Нидерланды на том пути, по которому шли
и сословия Чешского королевства, пока их восстание не потерпело
поражения. Но ведь война еще далеко не закончена. Напротив. Ныне
готовится грандиозное сражение двух миров, которое неизбежно
определит пути будущего развития всех участвующих в нем евро¬
пейских стран. А протестантство с его подчеркнуто демократическим
общественным настроением естественно и непримиримо стоит про¬
тив Габсбургов и католичества. Поэтому в сознании священника
чешскобратской церкви Коменского эти политические и религиозные
фронты сливались в органическое единство, а разум и вера все мень¬
ше имели поводов для противоречий. Ведь обе дороги — дорога
разума и дорога веры — вели почти с полной тождественностью
к единой цели.
Когда же эту взаимосвязь, идущую из глубины, Коменский осо¬
знал? Трудно найти более точный ответ, чем дал сам Коменский в
произведениях того периода, в них мы найдем точную идейную фор¬
мулировку, но необходимо сделать небольшое отступление.
Старая общественная система, система феодальная, была осно¬
вана, в сущности, на земельной собственности, и поэтому она до¬
вольно быстро закостенела и потеряла способность своевременно
менять формы хозяйствования. Феодальный порядок стал препят¬
ствием для производства, а следовательно, и препятствием для раз¬
вития. Поток новых знаний, открытий и изобретений, конечно, все
же проникал й производство, и по мере того как новшества укоре¬
нялись, экономическая, а значит, и политическая власть переходи¬
ла в руки людей, способных воспользоваться и использовать дары
научно-технического прогресса, как сказали бы мы сегодня. И ра¬
зумеется, такими людьми были не аристократы и феодалы, а ре¬
месленники и торговцы (финансисты). Познание и использование
теоретических открытий в практике стало мощным двигателем,
который значительно помогал менять устройство человеческого об¬
щества, весь общественный порядок. Иными словами, знание стало
двигателем политическим!
И в том, что Коменский высоко ценил и придавал чрезвычай¬
ное значение научному знанию, выразилось его понимание силы
этого политического оружия, нацеленного против одряхлевшего
56
феодального порядка. И вполне объяснимо, что для него враг прог¬
ресса и счастья человечества (особенно в его положении) матери¬
ализовался в габсбургско-католическом абсолютизме, который
действительно наиболее ярко представлял старый феодальный мир.
И разве не были педагогические устремления Коменского той поры
полностью и однозначно политическими, если Ян Амос, веря, что
в обозримом будущем вернется на родину, все силы и знания от¬
давал воспитанию и обучению молодежи? Во-первых, он заботил¬
ся о формировании поколения, которое возьмет на свои плечи бу¬
дущее нации и придаст ей новое, современное лицо. И во-вторых,
весьма интересно посмотреть, какими инструментами, каким оружием
он хочет оснастить молодое поколение? Вечной жаждой познания
и научным знанием. Причем для Коменского они отнюдь не озна¬
чают «абстрактную образованность», для него это полезный ар¬
сенал в борьбе за улучшение и реформацию общества. И не в бу¬
дущем, а уже сегодня.
Для нас, его потомков, безразлично, такими ли словами и по¬
нятиями он формулировал свои планы и надежды. Для нас важнее
другое: результаты его теории и практики реально вросли в совре¬
менную ему почву и выполнили конкретную общественную и поли¬
тическую миссию.
В тот период Коменский чувствовал, что он не одинок, видел, что
стоит на правильной стороне, что он среди носителей и воспита¬
телей той новой силы, которая способна перевернуть мир.
И не удивительно, что именно в это время Коменский увидел
путь, ведущий к цели, путь, по которому он должен идти. И когда к
нему пришло такое понимание, мысли завихрились, словно выпущен¬
ный рой, ему удается увязать теоретические положения с задачами
педагогической практики. Тогда были сформулированы представ¬
ления о системе обучения, о разделении школы на ступени, о со¬
держании образования и о круге его «потребителей», и главное —
о методе приспособления образования к природе человека, к разным
этапам его развития. Ведь Коменский был убежден, что воспитание
ребенка должно начинаться гораздо раньше того дня, когда он при¬
ходит в школу, и продолжаться после того, когда человек закончил
учение: воспитание не кончается и когда человек становится взрос¬
лым. Оно не кончается никогда! Меняются только инструменты,
потребность в воспитании сопровождает человека всю жизнь.
И потому хотя у Яна Амоса на счету каждая минута и, кажется,
все силы уходят на священнические и учительские обязанности,
прибавляются страницы главного труда, ибо в нем Коменский ви¬
дит исходный момент воплощения своей мечты, исполнение которой
изменило бы судьбу всего человечества... Но о таком далеком бу¬
дущем Ян Амос пока и не помышляет. Ныне он сосредоточил все
усилия, чтобы создать основы воспитания и способы обучения, ос¬
новы педагогики. Правда, он не отказывается от некоторых неболь¬
ших сочинений, которые необходимы именно в данное время.
Пишется ему легко, потому что многое уже хорошо продумано
и представляется очевидным: о чем и как писать, на какой уровень
57
понимания рассчитывать, степень важности сказанного. Ясно, что
надо начинать с первых самостоятельных шагов по земле малень¬
кого человека, с детства. «Самый передовой пост человеческого
рода — у колыбели. Потому что от начала зависит все, и доброе и
злое: куда и как направить человека, туда он и пойдет — за головой
тело, за оглоблями телега. И легче всего начинать с самого начала,
иначе дело пойдет тяжко». Уже в предшкольный период можно за¬
ложить основы познания, на которых потом будет строиться школь¬
ное и нравственное воспитание. В дошкольном возрасте заклады¬
ваются предпосылки, от которых зависит, чтоб ребенок хорошо учил¬
ся, старательно использовал свой разум в познавании мира, создал
достаточный запас представлений, в которых слово и понятие всегда
будут связаны с конкретным образом конкретных предметов, чтобы
ребенок научился понимать простейшие зависимости — причина,
следствие, назначение, цель, а потом и основные абстрактные пред¬
ставления — отношения нравственности, понятие времени и т. д.
Подобное воспитание и обучение возможно только в семье. Только
в семье и в особенности у матери, есть возможность вводить ребенка в
простейшее и в то же время в самое важное — в понимание мира. На¬
звание для этого раздела воспитания возникает само собой: «Ма¬
теринская школа», или «О заботливом воспитании юношества в
первые шесть лет, то есть необходимые и наглядные правила, в ко¬
торых благочестивые родители сами и через нянь, воспитателей и
других своих помощников должна самое драгоценное свое сокро¬
вище, дитя свое милое, упражнять и вести (по пути жизни) в ран¬
нем и начальном возрасте».
«Материнская школа» — свидетельство исключительной одарен¬
ности Коменского в психологии. Ему удается глубоко проникнуть
в ход детских мыслей и детских интересов. Он исходит из простоты
детского понимания, которое со ступеньки на ступеньку поднима¬
ется к все более сложным задачам. Когда, например, Коменский го¬
товит ребенка к пониманию географии, которое придет в более позд¬
нем возрасте, он пробуждает в нем представление о пространстве,
о расстоянии, о перемене мест, о движении, при этом он опирается
на реальности, уже знакомые маленькому человеку. Например, Ко¬
менский советует задавать такие вопросы, чтобы ребенок предста¬
вил себе планировку дома, мог описать его, сказать, из какой ком¬
наты в какую он идет, чтобы замечал дорогу, по которой его водят
на прогулку, мог ее описать. «На третьем году дети увеличат свои
знания по географии, если будут различать и запоминать названия
не только своей комнаты, но и сеней, кухни, спальни, того, что на
дворе, в конюшне, на огороде, в доме и вокруг него. На четвертом
году, гуляя, они узнают дорогу к рынку, к соседу, к дяде, к бабушке
и т. д.». Для лучшего понимания в будущем истории Коменский
рекомендует задавать детям вопросы, которые пробуждают в них
представление о времени минувшем в отличие от настоящего, о вре¬
менном расстоянии и т. п. «Где ты был вчера? Позавчера?» — «У
дедушки, у бабушки и т. д.» — «Какой подарочек ты оттуда принес?
Что тебе обещал крестный, когда начнешь ходить в школу?» Та¬
58
ким же путем мать может внушить ребенку важнейшие основы
нравственности и добродетели (любовь к правде, справедливости,
терпение, умеренность, почтение к старшим, послушание и т. д.),
и не только словами, но и поучением, или не только им, но и тем,
что будет поручать ребенку легкую работу, ставить перед ним задачи,
которые он уже способен выполнить, на конкретном примере пока¬
зывать ему, что и как нужно делать, чтобы он старался подражать
ей, и т. д.
«Невозможно уже выросшее кривое дерево сделать прямым. И
семья — это первый сад, где вырваны сорняки и где выпрямляется
молодой ствол, чтобы расти ровным и распустить все ветви». «За¬
нятия молодости — наслаждение старости».
Когда Коменский писал «Материнскую школу», ему помогало и то,
что он мог'‘наблюдать в собственном доме поведение своей жены,
которая поистине была прекрасным садовником для их двух дочерей,
двух и четырех лет, для маленького Павлика, брата Кристины Поня-
товской, и для Петра Фигула, одного из многочисленных родствен¬
ников.
К тому же Петр был сыном и хорошего друга Яна Амоса, свя¬
щенника чешскобратской церкви в городе Яблонном в Чехии. Маль¬
чик понравился Коменскому одаренностью и характером, что облег¬
чило решение принять его в семью как сына. И еще одно роднило
Яна Амоса с Петром: он родился в 1616 году, как и покойный пер¬
венец Коменского. Подобное совпадение в возрасте, характере,
склонностях способствовало тому, что никогда не было в семье раз¬
личия между родными детьми Коменского и Петром.
Опыт преподавания латыни в лешненской гимназии и воспомина¬
ния о собственных ученических годах подтолкнули Коменского к
следующей работе — «Открытая дверь языков». «И потому, что я
увидел, что весь латинский язык вместе с совокупным познанием
всех вещей можно заключить в одну малую книжку, я сделал в том
попытку... с единственной надеждой, что если смилуется над нами Бог
и вернет нас на родину, то станет эта книжка в наших руках посо¬
бием, с помощью которого нам удастся быстрее заживить раны,
мучающие школы и молодежь».
Возможность такого «ускорения» основывалась на новом ме¬
тоде Коменского, с которым он приступал к изучению языка. Как
раньше обучали латыни? Старые учебники предлагали нудный
свод грамматических правил, которые ученик должен был выучить
наизусть вместе с множеством фраз древнеримских авторов и за¬
зубрить отдельные слова и понятия, часто совершенно ненужные,
потому что кроме как в школе ими никто не пользовался ни раньше,
ни теперь. При переводе отдельных слов учитель на уроках говорил
исключительно на латыни, и ученикам ничего не оставалось, как
совершенствовать память, заучивая наизусть, абсолютно не понимая
то, что им механически вдалбливали в голову.
Из всего, что Коменский написал в области педагогики, выте¬
кает, что его больше всего раздражала в старых системах обучения
одна вещь: его возмущало, когда он видел, что обучение ведется
59
ради обучения, что его метод и содержание полностью оторваны от
жизни.
При всей религиозности Коменского, при всей его вере в идеалы
реформатской церкви, он был истинным сыном своей эпохи, харак¬
терной совершенно новым, реалистическим и даже материалистичес¬
ким отношением к действительности. Коменский жил, рос и набирал
силу, впитывая идеи и веяния своего времени. Поэтому и граждане
государств, отказавшихся от феодальных порядков, схоластики
и страха перед всем новым, так прекрасно понимали Коменского
и так естественно воспринимали его идеи.
В чем в те годы была новизна книги «Открытая дверь языков»?
(Ее полное название звучало так: «Дверь, открытая к языкам, то
есть краткий и удобный способ свободного понимания любого языка
вместе с началами всех умений; под этим же названием содержатся
в тысяче проповедей все слова целого языка. Сначала на латинском
языке, а ныне и на чешском подготовленная...») Впервые в истории
педагогики весь учебник и в изложении материала, и в примерах
опирался на родной язык. «Дверь языков» содержала более 8 тысяч
самых используемых латинских слов из разных областей челове¬
ческой деятельности: природа, труд, гражданские отношения, этика,
богословие и т. п. Причем эти слова ученики не должны были зау¬
чивать наизусть каждое в отдельности, Коменский объединил их в
тысячи фраз. При этом отдельные понятия лучше и сознательней
запоминались в той или иной взаимозависимости, и, кроме того,
каждая фраза содержала сведение о каком-то предмете, событии
или области жизни. Одним словом, весь учебник был связан с жизнью
человека, с его опытом.
Цветок, полный солнца, против высушенного растения!
Коменского, которому его метод представлялся естественным/
и самоочевидным, необычайно поразил отклик, вызванный его тру¬
дом. Как только «Открытая дверь языков» вышла в свет из типо¬
графии в Лешно и попала к читателям, особенно специалистам,
начали множиться переводы: на немецкий, голландский, фран¬
цузский, шведский, польский... Это произведение сразу же принесло
Коменскому славу и вызвало интерес к автору со стороны европей¬
ских ученых и преподавателей-практиков. Он и не предполагал, что
«Открытая дверь языков» откроет ему дорогу в мир.
В биографии Коменский вспоминает: «...К этому прибавились
письма ученых мужей из разных стран, в которых они поздравляли
меня с новым открытием и побуждали меня отважиться на еще
большее. Среди них был директор школы в Гольдберге, суперин¬
тендант церкви, престарелый господин Винклер. Он написал, что,
по его мнению, заря нового метода засияла тем желаннее, чем без¬
надежнее о нем прежде мечталось. Ибо, желая обновить свою шко¬
лу, пострадавшую от военных бурь, они послали одаренного мо¬
лодого человека, Мартина Мозера, в Германию к Вольфгангу Рат-
ке, который $ своих сочинениях публично восхвалял некий новый
метод собственного изобретения. Однако, несмотря на то, что Мозер
60
жил у него целых два года, он не смог перенять у него ничего, так
ревностно, мол, скрывает Ратке свои новшества, не желая никому
раскрывать свою тайну, разве лишь в том случае, если какой-нибудь
король или князь купит ее за большие деньги... А ты, любезный Ко¬
менский, все свои мысли всем раздаешь бесплатно. Наш Мозер
почерпнул из них столько света, что мы здесь творим уже насто¬
ящие чудеса благодеянием твоего золотого метода...»
«Потом случилось так, что нечаянный гость (австрийский барон
Я. Л. В.1, по религиозным мотивам живущий в изгнании в Польше)
сообщил мне неожиданно новые подтверждения интереса ко мне. Он
сказал, что возвращается из Вены, что многие послы немецких кня¬
зей и общин спрашивали его там, над чем работает Коменский после
издания «Двери языков»...»
Что может сильнее побуждать к труду человека в расцвете твор¬
ческих сил, чем радость, даруемая работой, и сознание ее полез¬
ности? А между тем новые задачи намного опережали возможности
их исполнения. И конечно, его подгоняла вера в счастливое воз¬
вращение на родину, которое казалось возможным в ближай¬
шем будущем. Надежды чехов, оставшихся на родине и особенно
живущих в изгнании, теперь сосредоточились на «северном льве» —
шведском короле Густаве Адольфе, ныне возглавившем противо-
габсбургский фронт. Его войска одерживали одну победу за другой,
а тем временем союзники шведов, саксонские протестанты, вторглись
в границы Чехии. Их наступление проходило с невероятным успе¬
хом, и в конце 1631 года они вступили в Прагу, а вместе с ними и
чешские эмигранты, которые с оружием в руках воевали под сак¬
сонскими знаменами. Самый знаменитый среди них был бывший
командующий войсками сословий Йиндржих Матиаш, граф из Турна.
Исполнение самого страстного желания представлялось неожи¬
данно близким.
И Коменский отодвигает в сторону остальную работу и пишет
словно в горячке — но теперь эта горячка счастья — сочинение
«Тромбон года, благосклонного к чешскому народу..., возвещаю¬
щий удрученным утешение, стенающим радость, плененным выкуп,
рассеянным по свету сбор дома». Основной мотив этого произведе¬
ния — призыв к возвращающимся чешским эмигрантам на вновь
свободной родине заботиться прежде всего о крепостном яюде,
справедливо обращаться с ним и обеспечить ему пропитание.
Но разгоревшаяся было заря надежды быстро померкла. Нас¬
тупление шведских войск прошло далеко на западе, в стороне от
Чешского королевства, а саксонский курфюрст не собирался ради
чехов приносить в жертву свое войско в неравном бою с выступив¬
шим против него императорским генералиссимусом Альбрехтом
Валленштейном. Саксонцы поспешно отступили, а вместе с ними
и чешские эмигранты-офицеры: только что они вернули себе гос¬
подство, замки и поместья и вот снова должны были поспешно все
1 Барон Я. Л. В.—Ян Людвиг фон Водьцоген (1599—1661).
61
бросить. Кратковременная оккупация Праги саксонцами позволила
чешским эмигрантам снять с ворот башни моста, ведущего к Старо-
местской площади, одиннадцать черепов руководителей восстания
сословий, казненных десять лет назад. Эти черепа на позор и в на¬
казание были выставлены там в железных корзинах. Теперь они были
погребены в Тынском соборе. Место захоронения хранилось в глу¬
бокой тайне, так мало ныне верили чехи в длительность саксонских
успехов.
Тень от поражения саксонцев, разумеется, пала и на Лешно.
Печаль, холодная и безысходная, легла на сердце Коменскому.
Опустились руки, не утешала больше и работа.
И прежде чем Ян Амос прочувствовал всю глубину отчаяния и
безнадежности, его вывел из раздумий зловещий звук.
Гудели колокола лешненских церквей, они возвещали беду.
В городе чума! В городе чума! ,
Ното -
каждый человек
Невыносимой тревогой сковало сердце. Вокруг дома снова бро¬
дил черный гость, однажды уже отнявший у него жену и детей.
Никто не знает дня и часа, когда этот мрачный пришелец пересту¬
пит порог. Каждый, кто выходил из дома, мог, возвращаясь, при¬
вести с собой смерть. Но нельзя же запереться в четырех стенах:
жизнь продолжается и он нужен людям.
Впрочем, даже если бы и можно было запереться в доме или
уехать, он бы этого никогда не сделал. Только детям он не разре¬
шил выходить на улицу, а жене — лишь в самых необходимых
случаях, и всегда подробнейше рассказывал, как лучше избежать
возможного заражения.
Сам же, напротив, Как только появились случаи смертельной бо¬
лезни, тотчас же собрал совет старейшин братской Общины, потом
жителей города в ратуше, обратился к наместнику Рафала Ле-
щинского Шлихтингу: он чувствовал себя обязанным научить лю¬
дей противостоять опасному врагу. И это побуждение было в нем
тем сильнее, чем более неподготовленными к нагрянувшей беде
представлялись ему неопытные обитатели Лешно.
Кто заболевал чумой или на кого падало подозрение, что он
заражен, словно бы переставал быть человеком: соседи выбрасы¬
вали его из дома и изгоняли из города, и никто не смел дать ему
прибежище. Подобно опасным убийцам, встреча с которыми гро-
02
зит смертью, больных или подозреваемых в болезни, мечущихся,
будто затравленные звери, по улицам, забрасывали камнями и
стрельбой прогоняли прочь. Где такой человек падал, там он и уми¬
рал. Его тело оттаскивали куда-нибудь на пустырь с глаз долой.
И если гробовщики или живодеры запаздывали, то раньше их там
уже хозяйничали поросята или бездомные псы. Ни о каком лече¬
нии никто и не думал. Единственной защитой считались молитвы,
заклинания и другие «лекарства» суеверных людей. Поэтому эпи¬
демия распространялась все шире и смертность была пугающе
велика.
В чешских землях, откуда приехал Коменский, уже был горь¬
кий опыт встречи с чумой, последнее ее нашествие случилось в
царствование Рудольфа II. Городские управы Чешского королевст¬
ва сделали выводы из предыдущих эпидемий и разработали целую
систему предупредительных гигиенических и лечебных мер.
Естественно, Коменский решил поделиться чешским опытом с
дворянством и городской управой Лешно. Его первым безусловным
требованием было лечить заболевших. Заботу о них следовало по¬
ручить врачам и фельдшерам, которые с помощью лекарств, омы¬
вая больных уксусом, вскрывая чумные язвы и оставляя их откры¬
тыми, действительно могли в некоторых случаях спасать людей.
Проветривая комнаты, окуривая их смолой и серой, поддерживая
чистоту и больного, и помещения, где он находится, медики тем са¬
мым и подкрепляли бы свое лечение. Затем было необходимо изо¬
лировать больных от здоровых, и поскольку чумных госпиталей не
существовало, заболевших необходимо было собрать в каком-то
доме, а дом отметить хорошо заметным знаком и держать под
постоянным наблюдением смотрителей, полностью прекратив его
сношения с внешним миром.
Лешненская Община чешских братьев выполняла эти правила,
и было немало случаев, когда семья принимала чужого заболев¬
шего беднягу и выхаживала его. Иначе несчастный остался бы на
произвол смерти, будто брошенное больное животное.
Усилия Коменского и такое непривычное поведение его земля¬
ков вначале местные жители встретили с неприязнью, которая не
раз переходила в открытые столкновения. Не один самаритянин
был обвинен старожилами в умышленном распространении заразы,
и его преследовали как злейшего врага.
Но Коменский не отступал. Неустанно он убеждал городских
консулов, наместника, врачей, всех, кто способен был слушать,
обращался к согражданам в проповедях, не испугался неудачи
своих усилий и даже враждебности к ним на первых порах. Он пре¬
красно понимал, что не добьется успеха, если будет рассчитывать
только на городскую управу и высокопоставленных особ. Только
если все жители Лешно до единого человека будут следовать его
указаниям и советам, можно надеяться на результаты.
Тогда он сел и написал короткое обращение к полякам, при¬
ютившим его собратьев. В нем Коменский объяснял, почему Чеш¬
ские братья при нашествии чумы поступают именно так, а не иначе,
63
сообщал основные меры предосторожности и правила, помо¬
гающие противостоять атакам болезни. Его слова пробуждали
мысль и давали надежду.
«Кратчайшее сообщение об особых причинах чумного зараже¬
ния во время нашествия мора на Лешно польский от чешской церк¬
ви в изгнании, в том же Лешно пребывающей, содеяно и отпечата¬
но» — так звучало полное название его обращения. Коменский
написал его за одну ночь, а типография братской Общины напе¬
чатала за один день, чтобы как можно быстрее распространить
обращение среди наибольшего числа людей.
Работа Коменского выполнила свое назначение: помогла в
борьбе с чумным мором и укрепила мост доверия между чешскими
переселенцами и лешненскими поляками.
Когда же, наконец, черный гость покинул Лешно, каждый обыч¬
ный день казался самым счастливым. Коменский с уважением от¬
носился к радости людей и благодарил Бога за избавление от чумы,
но текущие заботы и обязанности снова обступили его: ведь жизнь
возвращалась в привычную колею. Гимназия и кафедра проповед¬
ника, работа в качестве секретаря Общины не оставляют ему сво¬
бодной минуты. Особенно много накопилось дел за дни, когда до
них не доходили руки. И уходит час за часом, день за днем, он
счастлив, если несколько дней кряду ему удается выкроить час-
другой для самого главного труда жизни. Он почти физически
чувствует, как накапливается его невольное небрежение любимым
делом. Когда же, наконец, он сможет спокойно сесть и писать?!
Писать...
В иные дни раздражение вскипает в нем, он старается пода¬
вить его, чтобы не страдали окружающие его люди. Он злится и
обвиняет себя в эгоизме.
Только гимназию Коменский не считает напрасной тратой вре¬
мени, потому что может применять на уроках методы, к которым
пришел в теории, наблюдать за реакцией учеников, и порой у не¬
го создается впечатление, что он больше учится у них, чем они у
него. Он пытается сразу же улавливать, когда у них падает инте¬
рес, появляется рассеянность, вызванная скукой. Он снова и сно¬
ва убеждается, как важна вещественная наглядность, как легко
понятие входит в память, если оно связано с соответствующим фи¬
зическим действием ученика. Из этого вытекает следующий вывод:
подражание. А подражание лучше всего осуществляется в игре.
На уроках можно играть в ремесленника, в купца, в садовника, а
для старших классов он перекладывает учебный материал по ла¬
тыни в маленькие пьески. Итак, представив себе, что класс — это
кузница, кругом инструменты, плуги, мотыги, тележные решетки,
молодой «плотник» и молодой «кузнец» доказывают друг другу
преимущества и особенности своего ремесла. Точно так же на импро¬
визированной сцене студенты разыгрывают поединок добродетели
с дьяволом-искусителем. Абстрактные понятия естественно соеди¬
няются с конкретными, вещными, обучение увязывается с дейст¬
64
вием. Коменский даже сам удивлен, как все сразу естественно и ло¬
гично получается, молодые умы легко приспосабливаются к ново¬
му методу обучения. Ученику, чтобы усвоить знание, необходима
наглядность, она «материализует» большинство понятий, что не¬
избежно ведет к превращению обучения в действие. А как только
ученик вступит, или, вернее сказать, окажется втянутым в учебный
процесс как действующее лицо, он, в сущности, и почувствует себя
подготовленным к имитации реальной жизни. Сколько в таком
подходе естественности и непринужденности! А непринужденность
пробуждает внимание и облегчает запоминание. «Жизнь мы долж¬
ны тратить не на обучение, а на действие. А поэтому сначала мы
должны быть обучены тому, как действовать в жизни».
И наконец, Коменский дождался такого времени, когда мог, ур¬
вав скупые часы вечером или ночью, начать писать. Он обратился
именно к школьному опыту. И опираясь на него, с еще большей оче¬
видностью он видел бессмысленность, даже противоречие разуму
в прежних методах обучения. Они исходили из предположения, что
все знания учителя надо насильно втолкать в сознание учеников,
которые все сказанное учителем должны заведомо принимать на
веру и заучивать наизусть. И всегда только на учебной скамье, толь¬
ко в учебной аудитории. Получаемые знания не связаны с окру¬
жающим миром, не связаны с реальной жизнью. И всегда только
на память, только наизусть, с одной бумаги на другую бумагу и сно¬
ва на третью. А в академиях? Какая разница? Библия, проповеди
святых отцов, Аристотель, Цицерон, чужие мысли, собрание слож¬
ных фраз, повторение одного и того же снова и снова, и еще раз, и
еще, до тех пор, пока оно не утрамбуется в памяти навсегда, зву¬
ковые сочетания, лишенные смысла и значения. Подобная же кар¬
тина и в других науках — только основные сведения и заключи¬
тельные суждения, несколько правил и законов, и снова наизусть,
наизусть, наизусть! Для учителя дети, подростки, молодые люди
различны только по возрасту, а так все на одно лицо, без всяких
личных особенностей. Вытрясти из книг буквы, слова, фразы и влить,
вдолбить, впихнуть в головки детей, в головы подростков и юношей,
не спрашивая, хотят они того или нет. Для непоседливого тела и
утомленного духа есть проверенные средства, укрощающие и
возбуждающие: угрозы, крик, наказание, порка, карцер...
И так продолжается столетиями. Столетиями!
Не раз тревога охватывала Коменского, когда он глядел на лист
бумаги, лежавшей перед ним, где был описан метод, который он
годами вынашивал во сне и наяву. Лист бумаги такой легкий, что
его может унести сквозняк, стоит только открыть дверь. И таким
листком он, дерзкий, надеется побороть монолит привычек, закосте¬
нелых традиций, устоявшихся убеждений, которые накопили сотни
поколений. Этот монолит глубоко ушел в землю, его поддерживает
страшная сила инерции человеческого характера. Ведь так удоб¬
но, так привычно перенимать из прошлого бессмысленные поряд¬
ки, отвергать любую попытку нетрадиционной мысли, и хорошо
известно, что леность и недоверие, тупость и трусость всегда гото¬
вы раздавить все, что им угрожает.
3. Зак. 2679 Милош В. Кратохвил 65
И он рискует объявить им войну? А его единственное оружие?
Листок бумаги в невооруженной руке, листок бумаги с записями
мыслей...
Вдруг его грустные размышления прервал шум мельничных
жерновов, пришедший из далекого прошлого. Последний раз Ян
Амос слышал, как работает мельница, еще в Нивнице. Тогда он был
маленьким мальчишкой. Почему же сейчас он вдруг о ней вспом¬
нил? Что тогда случилось, что шум работающей мельницы так на¬
долго удержался в памяти? И завертелось колесо воспоминаний,
выбрасывая на поверхность то одно, то другое. И вот уже не сту¬
чит мельница, а он в тихой комнате, где тикают часы, тихо,
непрестанно. «Часы покойников»,— сказала тогда старая служан¬
ка мальчику. Потому часы покойников, что им некому показывать
время. В тот раз часы протикали конец старому шкафу, испокон
веку стоявшему в углу напротив печки. Когда шкаф упал, мельник
показал Яну деревянную ножку, дотла изъеденную древоточцем.
Вспомнив историю со шкафом, Ян Амос улыбнулся: какая биб¬
лейски простая притча пришла ему на помощь. Да, все так. Другой
дороги ему нет: он должен поставить на службу своей идее всю во¬
лю, весь ум, настойчивость, терпение, отказаться от сомнения и ма¬
лодушия, постоянно видеть перед глазами намеченную цель и не
ослаблять себя колебаниями. Только бы хватило данной человеку
силы. Острием пера, как крохотный древоточец своими жалами,
он раскрошит гигантскую преграду на темных ступеньках, по ко¬
торым человеческий червь будет пробираться к светлой мечте. На¬
верное, ему суждено в полном одиночестве долго ждать того часа,
когда он сможет поделиться достигнутыми результатами, выйти из
темноты и встретиться с родственными душами. Но старому шка¬
фу предопределено уничтожение, и однажды он упадет! Нужно ве¬
рить, что будет так.
Конечно, он понимает: легких путей в жизни нет. Почему же
порой нападает на него малодушие? Он вынужден признаться са¬
мому себе, что тревога исходит из на редкость здорового источни¬
ка — от нетерпения. От нетерпения он уже вот-вот готов был сдать¬
ся — чего он достиг, что открыл? Когда в работе было заметно про¬
движение вперед, нередко охватывал его страх — только бы что-то
глупое, непредвиденное не вырвало перо из рук. Не заболеть бы,
не умереть. Да, и этого он боялся. Только бы ему было позволено
дописать начатое. Только бы хватило сил все объяснить и поделить¬
ся сделанными открытиями...
И в то же время он не жалел и не берег себя (вот оно, противо¬
речие человеческой натуры). Сон он считал вором, крадущим вре¬
мя, а каждого, кто отрывал его от работы, злейшим врагом.
Но временами тревожные сомнения уходили прочь. Как только
Коменский погружался в работу и каждая мысль, вытекая из пре¬
дыдущей, несла в себе зародыш будущего вывода, счастье охваты¬
вало его. Почти сама собой вырастала система воспитательных и
образовательных ступеней, которые соответствовали возрасту
учеников и -задачам обучения по этапам. Подробно разработав
66
назначение материнской школы (правильней было бы сказать —
школы в семье), он выделяет следующую ступень — общеобразо¬
вательную школу, обучение в которой одновременно с трениров¬
кой памяти и воображения вело бы ученика от познания внеш¬
них вещей к пониманию абстрактных, нематериальных понятий.
Познание жизни семьи и правил человеческого общежития здесь
сменяется познанием жизни в общине и вообще в окружающем ми¬
ре. Третья ступень — подростки, здесь желательно воспитание в
гимназиях, подготавливающих к академии, к высшему образова¬
нию.
Так выстраивается перед Коменским прочно логически постро¬
енное здание общего образования — путь, ведущий к конечной, за¬
вершающей цели: достигнуть гармонии в человеке и гармонии в
отношениях между людьми. Несколько позже он это точно сфор¬
мулирует: «Никто не родится только для себя, необходимость жить
с другими людьми соединяет всех тройной связью, которой каждый
индивидуум обязывается: 1) никого не уязвлять; 2) давать каждо¬
му то, что ему принадлежит; 3) приносить пользу, какую кто может».
Коменский-священник определяет такими словами достижение
людьми окончательной гармонии в мире земном и небесном: «быть
образом божьим», и тогда человек познает «вечное блаженство».
Коменский не видит противоречия в том, что человек, стремясь
достигнуть «образа божьего», использует свой разум.
Он пишет: «Быть разумным существом — это значит исследо¬
вать, определять и предвидеть, то есть знать и понимать все, что
есть на свете... Этот титул, что человек есть разумное существо, он
и вправду отстоит, если будет знать смысл всех вещей... Потом бу¬
дет господином живых существ...»
И еще так: «Человеку, этот мир населяющему, он (бог) не предло¬
жит ничего неизвестного, о чем бы он не мог как-то судить и чего
бы он не мог разумно использовать для определенной цели...»
Сам Коменский стремился к конечной цели для того, чтобы теоре¬
тически открыть дорогу к ней всем. Иначе желаемая гармония в
большом общественном объединении (нации, народе, мире) стала
бы недостижимой. Уже в «Скорбном» в нескольких местах он отме¬
тил, что видит корень человеческих бед в глупости. Теперь он гово¬
рит более определенно и ясно: «Боритесь сами за то, чтобы быть
образованными!» Ведь в темноте незнания всегда снова и снова
рождается зло.
И поэтому он постоянно требует все с большей настойчивостью
права на образование для всех, без каких-либо сословных разли¬
чий, и не только для юношей, но и для девушек. «...Не только дети
богатых и высокопоставленных людей, но все одинаково, благород¬
ные и неблагородные, богатые и бедные, юноши и девушки, во всех
городах, селениях, деревнях должны быть принимаемы в школу».
«Пусть все учатся познавать основы, причины и цели всех са¬
мых важных вещей, которые существуют и происходят...» Комен¬
ский настаивает на всеобщем образовании, которое бы осветило са¬
з*
67
мые разные области человеческой деятельности. И сразу же уточня¬
ет: «Пытаться определить в возрасте около шести лет, кто годит¬
ся к какой профессии, например к науке или ремеслу, думаю, боль¬
шая опрометчивость, потому что в этом возрасте еще достаточно
не проявляются ни душевные способности, ни личные склонности,
и то и другое яснее скажутся только позже». Поэтому общеобра¬
зовательная школа должна давать детям такие знания, чтобы в
них были предпосылки для всех профессиональных направлений.
Высшее образование в гимназиях и академиях должен получать
тот, кто обладает для этого способностями. «И не родятся только
дети богатых, дворян и чиновников для подобных высших материй,
чтобы только для них была открыта латинская школа, а остальные
были отвергнуты как якобы безнадежные».
В этих принципах ясно отражаются, помимо отголосков демокра¬
тизма гуситов и Реформации, взгляды возникающего нового общест¬
ва, которое уже не делит людей по кастовому признаку. Это общество
горожан, ремесленников, купцов, банкиров, они завоевывают себе
место под солнцем собственным трудом, знаниями, умом, мастерст¬
вом, ловкостью. Чем дальше, тем больше они теснят феодальных
землевладельцев, дворян, завладевают властью, ее символами и
традициями — к власти приходят деньги, которые они добыли
собственными усилиями и ухищрениями.
Из этого вытекает и свойственная той эпохе оценка человече¬
ской личности, уважение к образованию и учености, которые по¬
могают человеку стать персоной удачливой и могущественной. Поч¬
ти за сто лет до рождения Коменского богатый немецкий горожа¬
нин, владелец медных копей и банкир Якуб Фуггер при выборах
императора в 1519 году мог позволить себе сказать в глаза импе¬
ратору Карлу V, в чьих владениях «солнце не заходило», а так и
катилось от горизонта к горизонту, что тот за императорскую ко¬
рону должен быть благодарен единственно влиянию и поддержке
его, Фуггеровых, денег!
Ныне цель обучения была Яну Амосу ясна, так же как ступен¬
чатая система в организации школы. А свои представления о воспи¬
тательном методе он дополнял и совершенствовал, основываясь
на практике в лешненской гимназии. Учение необходимо сделать
притягательным и интересным, «учить в игре» стало для него де¬
визом, однако новый метод предстоит глубоко продумать, накопить
для него практические подходы, ведь сами по себе они лишь средство,
инструмент. И вдруг в какую-то минуту выныривает из памяти фра¬
за древнеримского драматурга Теренция: «Ното зит, Нитагн
шЬП а те аПепит ри!о» («Я человек, и ничто человеческое мне не
чуждо»). Древний римлянин подразумевал что-то другое, но это
неважно, из его слов можно вывести: прежде всего необходимо,
чтобы учитель видел в учениках людей, людей пока еще не зрелых,
а лишь созревающих, но «созревающих, чтобы стать образом божьим
(то есть совершенством) для общего добра». Так рождается мысль
о «школе — кузнице гуманизма» или «мастерской человечности».
И поэтому из нее придется изгнать бесчеловечность, насилие и при¬
68
нуждение — все, что противоречит естественной природе ребенка.
А насилие — не только грубые принудительные меры и телесное
наказание, насилие — все, что унижает душу ребенка, еще незре¬
лого человека, значит, и насильственное вдалбливание, бездумное
запоминание. Насилие и тогда, когда учитель равнодушен к тому,
насколько понятливы его ученики. В сущности, насильственное
вдалбливание обманывает и обкрадывает незрелого человека, по¬
тому что затрудняет или делает невозможным проявление врожден¬
ной любознательности. Ведь «каждый человек мечтает что-то знать,
старается ежедневно расширять свои познания, то есть мечтает
ежедневно что-то услышать, увидеть, пощупать, совершить и что-
то новое придумать».
Мастерская истинной человечности... Ното, Нитат (человек,
человеческое), дорога к гармонии, и сама гармония между людь¬
ми и во всем мире...
Долгое время Ян Амос отталкивал от себя такие мысли. Не от¬
важивался их признать, хотя и понимал, что именно в них истин¬
ный источник его стремлений. Но поставить перед собой такую ве¬
ликую цель казалось ему нескромным, чересчур горделивым. Сколь¬
ко лет он старался ввести свой труд в более скромные границы,
чисто педагогические. И находил столько справедливых доводов.
Был почти убежден, что скоро вернется домой на родину, и тогда
от него не потребуется ничего большего, чем воспитывать новое
поколение на принципах правды и добра, чтобы оно привело народ
к счастливому будущему.
Разумеется, сомнения еще долго будут мучить его, но он не ко¬
рит себя за часы, посвященные «Дидактике», не сопротивляется
и не может не признаться, хотя бы самому себе, что вся педагоги¬
ческая деятельность, наполненная обучением и разработкой мето¬
дики, целиком вся «Дидактика» — всего лишь средство к достиже¬
нию цели несравнимо высшей: «Все люди, которые родились людь¬
ми, родились, главное, ради этой цели — быть людьми, то есть су¬
ществами разумными...» Потому что если человек будет руко¬
водствоваться разумом, «он будет при каждом поступке размыш¬
лять, обдумывать, что, почему и как сделать правильно», то есть
будет стремиться к гармонии в себе и вокруг себя, так же как и все
человечество. Исправление человека, исправление человечества,
исправление всего человеческого на свете, всеобщее исправление —
вот конечная цель всех стремлений!
Всех стремлений Коменского.
69
Решающий шаг
Проходили дни, месяцы, годы. Двенадцать лет прожил Комен¬
ский в Лешно. И каждый год, месяц и день был наполнен обязан¬
ностями, работой, заботами.
Иногда свет восходящего солнца освещал лист бумаги, на кото¬
ром перо Коменского выводило букву за буквой, слово за словом,
фразу за фразой, рука едва поспевала за мыслью. Порой, подобно
тому как небо затягивают тучи, печальные мысли омрачали душу.
И как бывает во времена тяжелых испытаний, мрачных дней было
несравненно больше, чем солнечных.
Только в стенах дома неизменно царили покой и уют: жена, де¬
ти, милые сердцу голоса, соприкосновение взглядом, слова пони¬
мания, которые даже не нужно и произносить...
Наконец, в семье остаются только свои: Кристина Понятовская
вышла замуж за Даниэла Стрейца — нового мастера типографии
Общины братьев, с Коменскими живет лишь Фигул, но он действи¬
тельно родной человек.
Зато извне на стены дома налетают удары грозовых вихрей,
хотя пока только в виде новостей, весьма недобрых и огорчи¬
тельных.
16 ноября 1632 года пал в битве «северный лев» и «борец про¬
тив Вавилона» шведский король Густав Адольф, самая большая
надежда чешских эмигрантов.
В том же году и в том же месяце умер «зимний король» Фрид¬
рих Пфальцский, властитель без земли и без короны, но все же еще
законно избранный чешский король.
25 февраля 1634 года собственными офицерами был убит в го¬
роде Хебе императорский генералиссимус Альбрехт Валленштейн.
Его сложная тайная дипломатическая игра со шведами и саксон¬
цами привела к тому, что представитель чешской эмиграции, гене¬
рал шведской армии Ян из Бубена еще в мае 1633 года предложил
Валленштейну чешскую королевскую корону.
6 августа того же 1634 года императорская армия разбила при
Нёрдлингене объединенные войска немецких протестантов и шве¬
дов. От этого поражения шведы не могли опомниться много лет.
В мае 1635 года саксонцы приняли мирные условия императо¬
ра, согласно которым они навсегда отказывались участвовать в
противогабсбургской протестантской борьбе, за что император от¬
70
дал им Лужицу1. О судьбе чехов их единоверец и бывший союзник
саксонский курфюрст при заключении мира не обмолвился и сло¬
вом. Из армии саксонцев чехи были просто отчислены, чтобы из¬
лишне не усложнять планируемые мирные переговоры.
В 1636 году умирает владелец Лешно и могущественный защит¬
ник Чешских братьев в Польше Рафал Лещинский.
И в том же году умер Карел-старший из Жеротина...
Военные бури косят слабые ростки надежды на освобождение
Чехии от габсбургского владычества, а смерть уносит самых стой¬
ких друзей чешских эмигрантов.
Тень печали ложится и на письменный стол Коменского: он пи¬
шет «Мистерию смерти», «Панегирик», погребальные речи... Он
все более ясно понимает, что уходит в неоглядные дали мечта о
возвращении на родину.
Коменскому тяжелее, чем многим другим, ведь на нем лежит
основная забота о его бездомной пастве. Он один может ей хоть
чуть-чуть помочь, найти поддержку у сильных мира сего, посо¬
действовать молодым людям в продолжении образования в высшей
школе.
Ян Амос удручен, но терпеливо переносит удары судьбы: ведь
не в силах один человек предотвратить их. Нет причины поддавать¬
ся отчаянию, отрекаться от деятельности, которая единственная
в его возможностях. И чем более непредсказуемо играет безжа¬
лостная Беллона2 победами и поражениями на поле боя, тем упор¬
нее убеждает себя Коменский, что лекарство против войн, разо¬
рения народов, любого зла где-то есть, надо искать.
Где?
Раздумья постепенно выкристаллизовываются в уверенность.
В книге «Великая дидактика» мы читаем: «Тщательно должна
быть привита молодежи цель нашей жизни; то есть что мы родимся
не только для самих себя, но и для Бога, и для ближнего, то есть
для общества рода человеческого... Уже теперь было бы блажен¬
ным состояние личных и общественных вещей, если бы все захо¬
тели объединиться ради всеобщего процветания и везде хотели бы
и умели помогать друг другу. Сумеют и захотят, если будут тому
выучены».
Сумеют и захотят, если будут тому выучены...
Да, эти две вещи не только неразделимы, но особым образом и
притом тесно друг с другом связаны и по сути своей неразрывны:
обучение людей и через него достижение общественной гармонии
человечества. Учение как инструмент исправления, исправление
человечества — цель! Цель невозможно приблизить, не имея соот¬
ветствующего средства, а средство наполняется смыслом, если
направлено на достижение «определенной цели.
1 Лужица (Лаузиц) — историческая географическая область, первоначально
населенная полабскими славянами.
2 Беллона — в римской мифологии богиня войны.
71
В сущности, он и здесь использовал тот же подход, который на¬
шел, когда искал метод, как учить языкам, как работать со словом.
Его предшественники вдалбливали в головы учеников слова, слова,
слова, и в малой степени не заботясь об их содержании. «Школа
учит прежде языку, чем вещам... А между тем вещи есть основа, а
слова — их придаток, вещь — ядро, слово — скорлупка...» Да,
слова — «транспорт для движения от мысли к мысли».
А так как язык — средство сообщения мысли, то все обучение
и воспитание — средство, избавляющее от «незнания, смятения,
призраков и ошибок». В биографии Коменский цитирует фразу из
речи Джона Глаудена в английском парламенте: «Путь к миру ве¬
дет стезями истины». А если дорога к истине идет через познание
и учение, тогда поиски знания, учение ведут через истину к миру,
к гармонии!
Подумать только, как неразрывна цепь причин и следствий!
Тут одновременно и ясная цель, и ясная дорога к ней.
Утопия?
Вовсе нет. Всего лишь оптимистическая вера в великую силу и
огромные возможности человеческого разума. Вера тем более по¬
нятная, чем больше доказательств успехов разума предоставляла
Коменскому эпоха. Эпоха множащихся открытий и изобретений
во всех областях деятельности человека. Бывают минуты, когда
Ян Амос переполнен удивлением: человеческий мозг уже все открыл!
И тогда это радостное убеждение находит отклик в его трудах:
«Чем объясняется, наконец, что в инструменте для измерения вре¬
мени, то есть в часах, различным образом расположенные и раз¬
мещенные железные части дают сами от себя движение? И при
этом стройно отсчитывают минуты, часы, дни, месяцы, а быть мо¬
жет, и годы? И не только показывают это глазам, но также и ушам,
чтобы давать указания даже издали и в темноте? А чем объясняет¬
ся, что такой инструмент пробуждает человека от сна в тот час, в
который ему укажут? И сам зажигает свечу, чтоб ты, проснувшись,
тотчас увидел свет? Чем объясняется, что часы могут показывать
смену дней по календарю, новолуние и полнолуние и все движе¬
ния и затмения светил? Что, спрашиваю я, может быть достойным
удивления, если не это? Действительно, металл, вещь сама по себе
неодушевленная, может делать столь живые, столь устойчивые,
столь правильные движения? Разве это, раньше чем было изобре¬
тено, не считалось бы так же невозможным, как если бы кто-либо
стал утверждать, что деревья могут ходить, а камни — говорить?
Однако теперь наши глаза свидетельствуют, что это действитель¬
но происходит. ...Попытаемся установить такое устройство школ,
которое бы в точности соответствовало чрезвычайно искусно уст¬
роенным и изящно украшенным различными приспособлениями
часам».
Конечно, новшества и изобретения мог видеть каждый, но Ко¬
менский не только восхищается, он с воодушевлением погружает¬
ся в изучение новейших естественнонаучных теорий, например что
72
есть тепло и холод. Он не считает подобные явления некой немате¬
риальной стихией, напротив, объясняет их движением частиц ма¬
терии, так же он понимает и природу света. Он задумывается над
вопросом: что такое атом? «... Атом есть нечто самое мельчайшее,
такое, что уже нельзя разделить, то есть в нем нет частиц, которые
бы были меньше, чем он сам...» Его волнует и астрономия, открытие
законов механики, вопросы вакуума, проблемы вечного двигате¬
ля — Коменский даже пытается сам его построить...
Если новые открытия раздвигают границы старого мира, если
они помогают человеку в дальнейшем познании, а через познание
и в дальнейшем улучшении, в совершенствовании жизни, почему
бы на основе современных знаний разум не мог бы научиться раз¬
личать добро и зло, справедливость и бесправие, добродетель и
грех? Разве не могут новейшие открытия служить исправлению и
совершенствованию человека, человеческих отношений, челове¬
ческого общества? «Если бы метафизика и теология и до этого не
старались о чем-то подобном, кто бы не удивился?»
Значит, самое главное педагогика!
«Нельзя на месте Вавилона воздвигнуть Сион, если живые кам¬
ни божьи, юношество, не будут своевременно выломаны, обтесаны,
отполированы и приспособлены для небесного строительства».
«Итак, если мы желаем, чтобы были хорошо благоустроены и
процветали церкви, государства и хозяйства, прежде всего упоря¬
дочим школы и дадим им расцвести, чтобы они стали истинными
и живыми мастерскими людей и рассадниками для церквей, госу¬
дарств и хозяйств».
«Человек должен быть полностью воспитан для гуманизма, а
школа — это мастерская людей, где молодые и невоспитанные лю¬
ди воспитываются, чтобы получить полные и истинные черты чело¬
вечности».
«Нужно всесторонне воспитывать душевные способности, дабы
если кто родился человеком, учился и вести себя как человек».
«...Основы науки должны чем дальше, тем больше раскрывать
такие цели, чтобы свет мудрости счастливейшим результатом
распространялся среди человеческого рода и чтобы новыми откры¬
тиями вещей люди были приведены в лучшее состояние».
Так юношеские мечты, разбуженные еще в Герборне, вместе с
отрывочными представлениями, неосуществленными планами, за¬
писанными на давно потерянных листах бумаги, вместе с обрыв¬
ками сохранившихся заметок выстраиваются в стройное произве¬
дение. И будто бы на этот раз к его завершению нет никаких пре¬
пятствий. После «Открытой двери языков» Коменский приступает
к труду, соответствующему следующей ступени его стремлений: он
начинает писать «Открытую дверь предметов» («Всеобщая муд¬
рость христианская, содержащая классификацию и подлинные
свойства всех предметов» — такое название получит впоследствии
это произведение).
«Итак, я полагал, что будет очень полезной некая универсаль¬
ная книга, которая бы сама преподносила все необходимое таким
73
образом, чтобы ничто не могло остаться нераскрытым. При этом
в такой последовательности от начала до конца, дабы одно не засло¬
няло другое, чтобы каждый предмет был освещен всесторонне и
потому правильно виделся и понимался... Я начал надеяться, что
такая книга, если бы ее удалось составить надлежащим образом,
будет неким всёобщим противоядием от незнания, хаоса, призра¬
ков и ошибок».
Речь шла об энциклопедии всеобщего знания, о «всеобщей муд¬
рости», как говорил Коменский, однако о такой всеобщей мудрости,
которая была бы только средством для того, чтобы дела челове¬
ческие привести в лучшее состояние. Зачем бы люди творили зло,
если бы были выучены, что есть добро и как правильно поступать,
чтобы творить добро? Разве доходило бы дело до войн, если бы обе
стороны вовремя обнаружили и обсудили причину раздора и поня¬
ли, на чьей стороне правда и закон?
Конечная цель? «Начал я распространять свои мечты на то, как
примирить род человеческий, как найти средства и способы, чтобы
такое случиться могло...»
Коменский, придя к такому выводу, сразу же почувствовал се¬
бя обязанным выполнить свой долг перед человечеством, мечты
уводили его далеко в будущее. Он надеялся — с тревогой и жар¬
ким тайным желанием, что именно ему будет предоставлена воз¬
можность открыть дорогу к такой высокой цели. И тогда, думал он,
не будет в нем гордости открывателя, а только покорность служи¬
теля. Да, он хочет служить! Что есть возвышеннее и достойнее для
человека?
Если бы он был личностью тщеславной, то, наверное, замирал
бы от ужаса, что не хватит сил для такого грандиозного плана. Но
он испытывает лишь страстную потребность отдать всего себя на
службу великой цели без оглядки на результат.
Коменский, разумеется, прекрасно понимает, что попытка дать
человечеству совокупность всевозможных знаний не по силам од¬
ному человеку. Он надеется, что в будущем ему удастся организо¬
вать сотрудничество многих ученых. Но пока дело за ним. Он дол¬
жен заложить хотя бы самый скромный фундамент будущего зда¬
ния «всеобщей мудрости», основы, в которых бы содержались об¬
щие понятия, перечень вопросов, распределение работы, цель.
Отныне весь окружающий мир, Лешно, временный польский
дом, Европа с ее бессмысленными, бесконечными войнами уходят
куда-то в сторону. Летит по бумаге перо, подгоняемое жарким ды¬
ханием человека, вступившего в решающее сражение с злобой,
тупостью и безрассудством света. Света, который мог бы быть та¬
ким прекрасным, если бы люди поняли, что только в добре источник
блаженства и справедливости, покоя и мира!
Так пишет Ян Амос Коменский «Ргоёготиз рапзоПае» — «Пред¬
вестник пансофии» («Предвестник всеобщей мудрости»), чтобы
выразить хотя бы начерно главные мысли своего труда.
Сначала эту книгу он представлял в виде энциклопедии, собра¬
ния всех познанных человечеством истин. Однако во время работы
74
он пришел к мысли, что нельзя ограничиваться только собранием
и соединением отдельных сведений, необходимо абсолютно новое
видение целого, всей картины мира. До сих пор научные дисцип¬
лины заботились лишь о круге своих проблем, не выходя за их гра¬
ницы, и если бы механически собрать их выводы, это ничего бы не
дало и не прибавило к общему знанию. Картина мира должна быть
увидена в единстве, в органической организованности и жизнен¬
ности. Только тогда она будет соответствовать живой действитель¬
ности, ее можно будет непрестанно углублять и расширять. При
таком понимании «игиуегзаПз 5ар1епИа» («универсальное знание»)
будет при полном разнообразии своих частей связано единством
общих законов, которые действуют во всех дисциплинах и из каж¬
дой могут быть выведены. Универсальное знание — «всеобщая
мудрость» — позволит впоследствии прояснить отдельные и про¬
тивоположные взгляды на основе применимой ко всем предметам
и явлениям истины и одновременно связать все взгляды общей
целью. Опираясь на божью мудрость, «пансофия» распространится
по всему миру, открыв перед ним бесконечные возможности позна¬
ния и совершенствования.
Когда реальность будет понята как единый живой организм, а
все составляющие ее предметы раскроют свой истинный смысл, и
сама реальность раскроет людям свои законы, люди придут к все¬
мирной гармонии, а путь им укажет «Предвестник пансофии» —
«Предвестник всеобщей мудрости». Человеку остается только все
это собрание знаний воспринять и создать в себе гармонию.
Если возможно найти у всех предметов и явлений общие корни,
то тогда человек получит в руки универсальный ключ и указатель
к дальнейшему познанию и открытиям.
«Пансофия» вовсе не абстрактная наука, нет, это истинное ви¬
дение мира и понимание его; она должна стать доступной всем на¬
родам земного шара на их родном языке.
И если каждый человек научится жить в единстве с правдой и
исполнять свою партию во всеобщей гармонии, то тогда все люди
придут к согласию — к миру! Ведь корень любого зла таится в том,
что человек стремится достигнуть отнюдь не гармонии, а собствен¬
ной выгоды и собственного благосостояния, потому что именно так
он чаще всего воспитан. Наука же развивается ради самой себя и
служит человеческому честолюбию и росту могущества отдельных
лиц.
В те дни Коменский послал двух своих учеников в Англию с ре¬
комендательным письмом к ученому-педагогу Самуэлю Гартлибу1,
своему знакомому. От них Гартлиб узнал, над чем работает Ко¬
менский, и тотчас послал ему ответное письмо, в котором просил
«какие-нибудь наметки пансофической книги». Коменский отметил
в биографии: «Я набросал кое-что и послал ему. Однако, не имея
1 Самуэль Гартлиб (? -- 1662) —английский реформатор польского происхож¬
дения, с 1628 года жил в Англии, содействовал приглашению Коменского в Англию,
чтобы чешский педагог помог своими советами делу воспитания нации.
75
в течение трех месяцев ответа, я решил, что эти наброски или по¬
терялись, или же не стоят внимания. Но вот вдруг мне был передан
какой-то большой пакет книг, присланный мне из Гданьска. Откры¬
ваю его и вижу «Предвестие пансофических стремлений» Комен¬
ского, напечатанное в Оксфорде, с предисловием, объясняющим
причину издания: ученые мужи так настойчиво жаждали моего
наброска, что переписчики не успевали, посему, мол, было необхо¬
димо прибегнуть к печатанию... Это произошло в 1636 году; после¬
довали новые оттиски того «Предвестника всеобщей мудрости» в
Лондоне, Париже и в Голландии».
«Двери языка» открыли Коменскому дорогу в мир; «Двери
предметов» открыли ему дорогу в кабинеты и лаборатории ученых.
«Последовали различные отклики ученых (о которых сообщал
мне Гартлиб), по большей части сверх ожидания благосклонные...
Только единственный нашелся среди римских католиков, кто вы¬
разил свое несогласие — Декарт, увидевший здесь примесь теоло¬
гии; и среди лютеран — Каловий: мол, вся эта всеобщая мудрость
не что иное, как коварное средство тайного распространения каль¬
винизма. А один из собратьев в Польше наушничал среди священ¬
ников и моих покровителей, что это опасная смесь божьих дел с че¬
ловеческими, христианства с язычеством, света с тьмой, и довел
дело до того, что я должен был дважды публично отвечать (сна¬
чала перед знатными покровителями церкви в замке, в Лешно, а
двумя месяцами спустя перед священниками, собравшимися на
синоде в лешненском храме); и каждый раз в результате мне было
предложено делать уже с одобрения церкви то, что я прежде де¬
лал втайне».
Но отклик далекого мира содержал не только слова признания
и удивления. Вскоре из Англии пришли конкретные предложения,
помогающие продолжить столь полезную работу. Английские по¬
читатели, помимо материальной поддержки, сообщали Коменскому
о возможности приобщить к работе «шесть или восемь ученых му¬
жей, которые бы изо всех библиотек извлекали наиболее существен¬
ное и передавали ему отобранный материал (чтобы он своим пером
приводил его в порядок)...». Потому что «для такого дела мало
одного человека». В другом письме говорилось уже о создании кол¬
легии, как того желал славный Бэкон Веруламский, «для всеоб¬
щего знания и способствующую приумножению науки и искусств...».
Чего еще можно было желать? И Коменский записывает: «По¬
раженный, удивлялся я, что эта вещь принимает такие размеры!»
Но как обсудить этот неожиданный план в письмах, которые дохо¬
дят с такими трудностями. Конечно, лучше бы Коменскому само¬
му отправиться в Лондон. Английские почитатели настоятельно
повторяют свое приглашение. Гартлиб пишет, что уже нашел трех
будущих сотрудников и что дальше откладывать приезд Коменско¬
го невозможно.
Но ведь Ян Амос был не только теоретиком педагогики и фило¬
софом. К его многочисленным обязанностям прибавились и дипло¬
матические: он должен был примирять разногласия между разны¬
76
ми протестантскими направлениями. Для него подобные задания
имели двойные последствия: первое — добавилось работы, по¬
скольку ему пришлось взять на себя, в частности, управление всей
лешненской гимназией. (На этом настояли силезские эмигранты,
которые иначе отказывались иметь общую школу с чешскими бе¬
женцами.) Второе последствие было более приятным: во время
встреч с представителями разных протестантских религиозных об¬
щин он сблизился с шотландским священником Джоном Дюри,
страстным борцом за сглаживание различий между евангелически¬
ми вероучениями. Впоследствии это знакомство сослужит Комен-
скому добрую службу при его встречах с новыми английскими
друзьями. (Еще в 1636 году Коменский доверил Джону Дюри
приемного сына Фигула, который стал секретарем шотландского
священника.)
Между тем Гартлиб настаивал: «Приезжай, приезжай, приез¬
жай, это во славу божью!..»
А Коменский?
«Я сообщил обо всем чешским собратьям-священникам и ста¬
рейшинам церкви польской, которые как раз собрались в Лешно по
своим делам. Они подумали, а потом решили, чтобы я ехал, а ру¬
ководство школой передал временно проректору и второму сорек-
тору... нужно лишь, чтобы я вернулся как можно скорее...»
Так летом 1641 года он отправился в дорогу.
И в Гданьске взошел на корабль.
Было это настоящее приключение, которое даже началось с
драматического пролога. После недолгого спокойного плавания,—
утешительное впечатление для сухопутного человека, впервые до¬
верившегося морским волнам,— на горизонте появились облака,
и шторм не заставил себя долго ждать, он гнал корабль будто лег¬
кую скорлупку.
«Начался ветер... Все под нами начало шипеть, вода под нами
начала рассекаться и бить ключом, брызгать... Стали исчезать с
наших глаз и берег, и земля, и все... Я удивился, как быстро несет
нас, не без удовольствия, да и не без страха. Когда же я вышел
наверх посмотреть, поднялось у меня головокружение; когда спус¬
тился на дно, страх от волн, пенящихся около стен, обуял меня.
Английское
приключение
77
И здесь начало мне приходить на мысль: не есть ли в то же время
большая смелость таким бешеным стихиям, как вода и ветер, до¬
верять свою жизнь и таким образом умышленно лезть в пасть смер¬
ти, от которой мы не далее как на два пальца, так сказать, на тол¬
щину доски между мной и этой страшной пропастью». Так описы¬
вает Коменский впечатление от морского плавания, которое он
включил в более позднее издание «Лабиринта света». Но ему пред¬
стояло дождаться и более горьких событий — жестокого приступа
морской болезни, безнадежности от внезапного безветрия, кото¬
рое, сначала поразив корабль неподвижностью, сменилось потом
настоящим ураганом. «Вскоре это дуновение ветра так увеличи¬
лось, что не только мы, но и глубины под нами были бросаемы; да¬
же страх подступил к сердцу, ибо море валилось со всех сторон
такими волнами, что мы словно ходили по высоким горам и глубо¬
ким пропастям, то в гору, то в пропасть. Иногда нас бросало так
высоко, что мы, казалось, могли достать самого месяца, затем сно¬
ва опускались как бы в пропасть. Казалось, что навстречу или сбо¬
ку идущая волна настигнет нас и моментально потопит на месте.
Она же все поднимала нас. Этот деревянный корабль появлялся то
здесь, то там и, одной волной передаваемый другой, падал то на од¬
ну, то на другую сторону, то передней своей частью поднимался в
гору, то опускался вниз. Вода обрушивалась на нас и перед нами,
но мы не могли ни стоять, ни лежать, будучи бросаемы с боку на
бок, и становились то на ноги, то на головы. Поэтому головокруже¬
ние, обморок и все прочее, бывшее раньше с нами, повторилось
снова, и так как это продолжалось и днем и ночью, то каждый мо¬
жет легко представить себе, как много можно было испытать здесь
страха и беспокойства...
Буря вдруг усилилась, и поднялся страшный вихрь в лицо нам.
Прежде всего море начало клубиться волнами до самого неба, вол¬
ны подбрасывали нас как мячик, глубины разверзлись и то грози¬
ли поглотить нас, то снова выкидывали кверху; ветер обхватил нас
со всех сторон и бросал то туда, то сюда, так что все затрещало,
словно хотело разорваться на сто тысяч кусков. Помертвел я весь,
не видя ничего перед собой, кроме гибели. Моряки же, не будучи в
состоянии оказать никакого сопротивления и боясь быть загнан¬
ными на скалы или мели, собрали паруса и выбросили какие-то
большие железные крючки на толстых железных привязях, забо¬
тясь о том, чтобы удержаться на месте, пока перестанет буря. Но —
напрасно. Некоторые, в особенности из тех, которые лезли по ве¬
ревкам, порывом ветра были сброшены вниз, как гусеницы, и вы¬
кинуты в море. От этого же порыва ветра порвались якоря и уто¬
нули в морских пучинах. Лодка наша, без всякой защиты, стала
кидаться с нами, как щепка по течению реки...»
Через две недели, когда корабль без парусов и штурвала, под¬
гоняемый морскими течениями, прибило к берегу, плавание закон¬
чилось. И закончилось там, где и началось, в гданьском порту.
Коменский дал себе клятву, что уж более никогда не вступит
78
на палубу океанского судна. Его состояние понятно и, конечно,
продолжалось недолго. Уже вскоре Ян Амос решается повторить
неудавшееся плавание «из побуждений собственной совести». Знай
настойчивость и волю к борьбе Коменского, которого трудно было
чем-нибудь напугать, можно предположить, что чашу весов, поми¬
мо совести, перевесили перспективы, открывающиеся перед ним в
Англии. Да к тому же это была возможность избавиться на время
от забот и обязательств, которые отрывали его от самого главного
дела жизни, и случай поближе узнать новых друзей, обещавших
подготовить прекрасные условия для работы, о чем он так долго
мечтал. И наконец, надежда найти понимание среди коллег и по¬
читателей и помощь от образованных сотрудников.
«И снова я доверился морю и его владыке, пусть забросит ме¬
ня куда захочет, либо, если ему понравится, отправит ко дну. Но
случилось так, что через несколько дней я достиг порта этого остро¬
ва и с божьего благословения в полном здравии встретился со свои¬
ми друзьями»,— записал он 21 сентября.
Это были, конечно, Гартлиб, Дюри и некоторые другие, они
встретили Коменского прямо в порту. Он давно их знал по трудам
и по переписке, но впервые увидел здесь лицом к лицу. Поэтому
встреча не вызвала особого смущения. Разве не знали они друг о
друге самое важное — труды, мысли, стремления?
Более сердечный прием трудно было бы и вообразить. Самуэль
Гартлиб предложил Коменскому поселиться у него в доме и тут же
пригласил портного, чтобы тот быстро сшил любезному другу «но¬
вое платье по покрою, принятому у английских теологов». Для та¬
кой поспешности были причины: Коменского уже ждало пригла¬
шение на обед к линкольнскому епископу Джону Уильямсу, потому
что епископ был «большой почитатель пансофических идей».
И сразу же новости потоком вылились на Коменского: лучшее
доказательство того, какую заботу проявили его приверженцы,
чтобы подготовить для него в Англии почву. Достаточно того, что
все здесь уже знали о нем и вообще о чехах! Еще когда Коменский
был в Лешно, ему сообщили — можно сказать, в пропагандистских
целях — о речи проповедника Джона Глаудена в лондонском пар¬
ламенте, в которой оратор восхвалял Дюри как великого борца за
примирение евангелических церквей, а Коменского как творца, за¬
ложившего «прекрасный фундамент для возведения храма Исти¬
ны человеческой и божественной, сверхполезного всему роду чело¬
веческому для достижения действенного познания вещей». Теперь,
в Лондоне, Ян Амос узнает, что парламент выслушал еще одно
интересное сообщение, а именно речь Стефана Маршалла о гуси¬
тах и Яне Жижке1. Обе проповеди были повторены со множества
городских кафедр и отпечатаны в типографии.
Й в довершение всего друзья рассказали Коменскому, что его
1 Ян Жижка (около 1360—1424) — чешский национальный герой, полководец,
гетман таборитов — революционного антифеодального крыла гуситов, отразил три
крестовых похода феодально-католических сил против восставшего народа.
79
пригласили в Англию не только они, но и члены парламента — пу¬
ритане.
Коменский ничего подобного не ожидал и был удивлен и даже
встревожен таким невероятным интересом к своей особе. По-види-
мому, его ошеломил переход из долго длившегося добровольного
заточения на периферии Европы, в Лешно, на авансцену одной из
передовых держав того времени, где он стал объектом всеобщего
внимания. С одной стороны, он, конечно же, был рад, ведь он на¬
деялся найти здесь поддержку в осуществлении своих планов. Но
была и другая сторона, и вот как он о ней сказал сам: «Вы действо¬
вали, друзья, со мной скорее осторожно, нежели искренне, скры¬
вая эти вещи от меня; если бы я знал это заранее, я не уверен,
нашлось ли бы у меня столько мужества, чтобы позволить вытянуть
себя на такую большую аудиторию, но теперь я в вашей власти.
И все-таки прошу... разрешите мне и здесь оставаться инкогнито,
будем эти несколько дней встречаться только друг с другом, ибо я
должен вернуться домой».
Ни одна из двух просьб не могла быть исполнена. Первая по¬
тому, что «весть донеслась до множества ушей, и на меня навали¬
лась необходимость принимать и делать визиты. Живу здесь теперь
как знакомый среди знакомых». Также не было и помышлений о
скором отъезде. Гартлиб и другие убеждали Коменского: «Это не¬
возможно в этом году. Ибо король уехал в Шотландию по случаю
коронации королевы, а парламент распущен до возвращения ко¬
роля, осталось только сорок человек для устройства менее важных
дел». Друзья даже советовали Коменскому вызвать в Лондон
семью. «Написал я тогда своим близким... но от жены пришла слез¬
ная мольба — не отрывать ее, не знающую чужого языка, так да¬
леко от семьи изгнанников, да и сам я не должен забывать о своей
смертности...»
Для того чтобы создать большое издательское предприятие,
которое планировали друзья Коменского, были и в самом деле не¬
обходимы участие и поддержка правительства и, конечно, парла¬
мента. Во-первых, нужно оповестить общество о смысле и цели всей
работы, которая основана на поисках истины и достижении через
истину мира с, помощью метода универсального просвещения. Для
этого прежде всего должны быть изданы труды Коменского, а по¬
том уже организована подготовительная работа и сбор материала
для следующих «пансофических книг». Для окончательного уточне¬
ния планов должна быть составлена коллегия из двенадцати уче¬
ных членов, которой в помощь придается специальный колледж
(был даже присмотрен на подходящих условиях дом с земельным
участком). Как предполагалось, результатом общих усилий станет
написание «Пансофии», которую следовало бы потом перевести на
все языки. И тогда во всем мире станут основывать пансофические
школы, а для взаимного понимания придется создать универсаль¬
ный язык.
Масштабу планов соответствовала и их необычность. Но Гартлиб
и его друзья были полны оптимизма, ведь огромное большинство
80
членов парламента, и в особенности представители могуществен-
1 ного сословия горожан, симпатизировало их начинанию и склоня¬
лось к их идеям. Представителем парламентской группы, стоявшей
в оппозиции к королю и высшему духовенству, был Джон Пим, вер¬
ный друг Самуэля Гартлиба. Он, как и многие другие образован¬
ные англичане, с пониманием воспринимал концепцию «группы
Коменского», поскольку в этой концепции было много моментов,
близких идеям и идеалам философа Фрэнсиса Бэкона Веруламско-
го, умершего не так давно (в 1626 году).
Оптимизм и уверенность друзей передались и Коменскому. К
радужным перспективам прибавлялось и приятное общество, с ин¬
тересом познаваемый ранее неведомый мир. Как счастлив был Ян
Амос, когда после многолетней разлуки увиделся с сыном своего
сердца молодым Фигулом (сопровождавшим в Лондон Дюри), как
ожил, беседуя на родном языке с земляком художником Вацлавом
Холларом. Холлар недавно вернулся из путешествия по Европе,
побывав и в Праге. Он тут же и нарисовал Коменского для буду¬
щей гравюры.
И сам Лондон, где вначале, не зная языка, Ян Амос чувствовал
себя неуверенно, постепенно завоевывал его внимание своей при¬
ветливостью и удобствами. В письме друзьям в Лешно он подробно
описал свои впечатления: «В этом уголке мира есть много особен¬
ного и удивительного по сравнению с другими странами. На меня
сильнее всего действует то, что касается... состояния церкви и об¬
разования, находящихся в расцвете... Если речь идет об участии
в воскресных богослужениях, то тут невероятное усердие. Сто
двадцать церквей в приходах этого города, и в них собирается слу¬
шать проповеди такое множество прихожан, что их (церкви) по¬
мещение не может всех вместить... Служители церкви свои пропо¬
веди самым лучшим образом обрабатывают... Большая часть мо¬
лодых людей и мужчин дословно записывает проповеди пером. Лет
тридцать назад здесь был изобретен, а теперь уже распространил¬
ся и по селам особый способ быстрописания, который называют
стенографией, когда рука подражает скорости языка, используя
несколько букв, скорее знаков, обозначающих целые слова. В го¬
родах теперь ее учат все; как только в школах научили детей обыч¬
ному письму, так прибавляют год на обучение стенографии... Книг,
которые на их языке рассказывают обо всех специальных областях
знания, у них огромное множество, так что я сомневаюсь, что ка¬
кой-нибудь народ мог бы с ними сравниться, особенно с точки зре¬
ния теологических книг. Уверен, что в дни ярмарки во Франкфурте
не открывают столько книготорговых лавок, сколько здесь ежеднев¬
но... Об улучшении школ заботятся по всему королевству с усерд¬
ным вниманием и с той целью, к какой направлены уже давно на¬
ши мечты, как вы хорошо знаете, то есть чтобы школа могла воспи¬
тывать всю молодежь и никакой частью ее не смела пренебрегать...
Еще до моего приезда из моей «Материнской школы» сделали
«Школу для родителей»... Дела епископские здесь всех сильно за¬
нимают: тогда как одни желают, чтобы были епископы оставлены
81
в своем положении, другие предлагают сохранить имя и управле¬
ние, но положить решительный конец светской роскоши, беспре¬
дельным доходам и из них вытекающим тщеславию и вмешательст¬
ву в политические события. Но наибольшая часть дворянства, так
же как и почти весь народ, настаивают на полном уничтожении
епископата. Такими ненавидимыми сделали себя епископы и все
сословие (высшего духовенства) различными злоупотреблениями
своим достоинством и интригами против общественной свободы
ради того лишь, дабы сохранить свое привилегированное положе¬
ние. Даже наш линкольнский, среди епископов самый ученый и са¬
мый государственный ум,... начинает становиться мишенью небла¬
госклонных речей, и люди со злобой грозят ему тюрьмой, не испы¬
тывая колебаний...»
И действительно, в Англии начинают звучать речи, которые рож¬
дают тревогу в окружении Коменского. В приведенном письме Ян
Амос к сообщению о «делах епископских» прибавил фразу: «неко¬
торые здесь трясутся от страха и с тревогой смотрят в будущее».
А епископ Уильямс в беседе с Коменским однажды признался, что
не знает, может ли считать себя среди живых или среди мертвых.
И все же Гартлиб, Дюри и другие не теряли оптимизма: они были
уверены в себе и в своих позициях, поскольку всегда могли опе¬
реться на самую прогрессивную, многочисленную и постоянно рас¬
тущую часть парламента и на самого опытного и отважного поли¬
тика Англии того времени Джона Пима.
И почему бы Коменскому не разделять их уверенность и опти¬
мизм: ведь эти искренние друзья гораздо лучше понимали анг¬
лийские политические течения, чем он, чужестранец? К тому же,
когда снова собрался парламент, из его членов был создан спе¬
циальный комитет, занимающийся делами религии, которому
друзья Коменского и предложили план будущей общей работы.
А мрачные опасения епископа Уильямса, покровителя Коменско¬
го? Как раз в это время он был назначен архиепископом Йоркским.
Лучшим доказательством хорошего расположения духа Комен¬
ского может служить тот факт, что он снова взялся за перо. Так
возник трактат «У1а 1ис15» — «Путь света», в котором он написал:
«Хочу угодить содержанием наших планов всем усердным и жаж¬
дущим познания». Эти слова поясняют смысл небольшого произ¬
ведения, имевшего целью возбудить интерес к идеям автора и его
сотрудников, к созданию «Всеобщей мудрости».
И еще в этом же трактате он написал: «...один несчастный день
разметал все наши планы».
Это был день, «принесший весть об ирландском кровопролитии
и о возникшей там войне»1.
Уже давно положение в Англии было неустойчивым, поменя¬
лось было к лучшему, но вдруг ухудшилось.
1 Здесь имеется в виду ирландское восстание против английского засилия
1641 — 1652 годов.
82
Кризис в Ирландии назревал долгие годы. Ирландцы упорно
сопротивлялись установлению английского господства. Присоеди¬
нение Ирландии к Англии сначала было лишь формальным, но со
временем англичане предприняли попытки подчинить Ирландию
и включить ее в свое королевство. С начала XVII века англичане
буквально захватывают область за областью, сгоняют местных жи¬
телей с земли, конфискуют поля, деревни, усадьбы и отдают их ко¬
лонизаторам, хлынувшим из Англии и Шотландии. «Ирландцы вы¬
ползали из всех уголков леса на руках, потому что ноги их уже не
держали. Они были похожи на скелеты, и голоса их звучали словно
из могилы; они ели дохлятину, ели и своих покойников, которых
вытаскивали из гробов»,— читаем мы в свидетельстве того времени.
Наиболее жестоко вели себя англичане в Северной Ирландии,
в Ольстере, где выгоняли коренных жителей в горы, чем обрекали
их на голодную смерть. В Ольстере английские власти собирались
поселить 120 тысяч колонистов.
Именно в Ольстере долго подавляемая ненависть, вызванная
мучительством 'и притеснениями, прорвалась в открытое восстание.
Правда, восстание в Ирландии всего лишь обнажило чувстви¬
тельные точки в английской внутренней политике, где накопилось
достаточно раздоров и напряжения. Едва только парламент решил
вооружить войско для подавления ирландского восстания, сразу
же стал вопрос: кому оно будет подчиняться? Королю, как было
до сих пор (но ходили толки, что король еще раньше договорился с
католическими ирландскими лордами и шотландцами, видя в них
опору против парламента), или парламенту, что почти открыто
означало бы посягательство на власть короля?
Тогда нижняя палата парламента — палата общин (верхняя
палата (палата лордов) вместе с церковью стояла за короля) сос¬
тавляет обзор ошибок и злоупотреблений, в которых повинен Карл I,
и требует реформы государственного управления. Однако Карл I
разгадал в действиях палаты общин стремление к постепенному
ограничению его власти и решил ликвидировать оппозицию воору¬
женной силой. Когда его планы раскрылись, в Лондоне началось
восстание, в котором объединились мелкий городской люд, ремес¬
ленники и купцы, торговцы и мелкое дворянство. «Долой еписко¬
пов!», «Позор папским лордам!» — кричали горожане под окнами
королевского дворца. Мятеж явно переходил в революцию, направ¬
ленную против короля.
Карл I еще верил в силу своего авторитета. 4 января 1642 года
он явился в палату общин в сопровождении большого вооружен¬
ного отряда, чтобы на месте арестовать руководителей оппозиции
и их лидера Джона Пима.
Но появление короля с вооруженными солдатами на территории
парламента было грубым нарушением давно устоявшихся тради¬
ций и по своему значению равнялось открытому объявлению войны
представителям сословий в парламенте.
Руководители оппозиции были своевременно предупреждены о
планах Карла I, и король никого из них в здании парламента не
83
нашел. Он был встречен ледяным молчанием, никто его не при¬
ветствовал, никто не обнажил головы, и к кому бы он ни обращал¬
ся, никто ему не отвечал. Когда же он, разъяренный, ехал назад
в Уайтхолл (свою резиденцию), то, наверное, благодарил бога,
что благополучно вернулся во дворец. Толпа, густо заполнившая
улицы, сопровождала его проклятиями и угрозами.
Положение прояснилось: началась гражданская война.
10 января король покинул свою резиденцию и бежал на север,
чтобы там собрать войска против парламента. Его жена Генриетта,
по происхождению французская принцесса, с этой же целью отплы¬
ла в Европу. Началась многолетняя война...
Буря поглотила покровителя Коменского архиепископа Уильям¬
са, который был посажен в Тауэр, а Джон Пим и остальные друзья
Коменского теперь были заняты более неотложными делами.
«Гладь общественных отношений здесь слишком вспучилась»,—
жаловался Ян Амос в письме от 19 декабря 1641 года Дж. Г. Гот-
тону. В биографии он приходит к заключению, что «потеряна была
вся зима». Он думает прежде всего о своей работе. Чрезмерно слож¬
ные политические противостояния в Англии от него достаточно да¬
леки, он их оценивает лишь с точки зрения, благоприятны они или
неблагоприятны для его планов и в перспективе для будущего чеш¬
ского народа. Однако он ясно понимал, что Англия надолго отошла
от активного участия в европейской антигабсбургской борьбе, пол¬
ностью поглощенная внутренними раздорами.
И все равно надо продолжать главный труд жизни. А здесь это
стало невозможным. В письме Готтону от 14 марта Коменский
признается: «Мне необходимо спокойное место, где бы я мог не
оглядываться на грозящие беды, а только с твердой мыслью де¬
лать то, к чему исключительно меня понуждают побуждения
собственной совести...»
Кто был этот Годфруа Готтон, который теперь так часто появ¬
ляется в качестве адресата корреспонденции Коменского? Готтон —
протестантский проповедник из Амстердама, близкий друг гол¬
ландца Людвига де Геера, самого богатого предпринимателя и не¬
гоцианта Швеции. И когда де Геер начал интересоваться Ко-
менским, то Готтон выступил в роли посредника, помогающего им
связаться друг с другом. Готтон, как и Коменский, учился в Гейдель¬
берге и был в тесных отношениях с английскими последователями
чешского педагога. Теперь он организует через де Геера приглашения
для Коменского в Швецию.
Внимание де Геера привлекли главным образом проекты педа¬
гогической реформы, предлагаемые Коменским. Что же заинтере¬
совало в них шведского предпринимателя? Де Геер был шведским
вариантом Фуггера, в свое время распоряжавшегося короной Гер¬
манской империи, крупным торговцем и промышленником, он рас¬
поряжался гигантскими финансовыми средствами и с их помощью
часто влиял на политику государственных деятелей и правительст¬
ва своей страны. Де Геер был не только самым крупным шведским
84
землевладельцем и самым богатым банкиром, по праву заслужив¬
шим титул «короля купцов», но и таким же крупнейшим владель¬
цем шахт и оружейных мастерских. От добычи руды до отливки
пушек — все происходило на его предприятиях,— в его шахтах, ли¬
тейных и механических мастерских, и отправлялось заказчикам на его
кораблях. Могущественная экономическая позиция обеспечивала
ему и колоссальное политическое влияние, он его использовал, кро¬
ме прочего, и в дипломатических переговорах, которые время от
времени ему поручал шведский канцлер Аксель Оксеншерна.
Могущественный финансист, торговец и промышленник, к тому
же и умный политик, де Геер сразу понял, какие стороны деятель¬
ности Коменского будут способствовать дальнейшему успеху и его,
де Геера, предприятий в Швеции. Улучшение школьного образова¬
ния. Шведского школьного образования. В образовании, в его
практическом использовании заключена неоспоримая сила, а хо¬
рошо выученные люди необходимы и в торговле, и на производст¬
ве. И человека, способного сделать обучение совершенным, доступ¬
ным каждому и притягательным, де Геер всегда готов приветство¬
вать. А о том, что Коменский работает именно над такой педаго¬
гической реформой, шведский промышленник уже располагает
множеством свидетельств. К тому же Коменский вместе с Дюри
занимается примирением протестантских церквей. Это тоже важно.
Швеции при ее энергичном выходе на европейскую сцену было ре¬
шительно не нужно, чтобы раздробленные, преследующие друг
друга протестантские течения осложняли ее великодержавные пла¬
ны и намерения. Разумеется, религиозная рознь не нужна была и
де Гееру, его предприятиям, где работали до десяти тысяч рабо¬
чих и чиновников, его международной торговле. И наконец, де Ге¬
ер хорошо знал, каким огромным влиянием пользуется Коменский
среди многочисленных чешских и моравских эмигрантов, которые
служили в шведском войске.
Поэтому без долгих колебаний де Геер приглашает Коменского
в Швецию и высылает деньги на дорогу.
Коменский тоже недолго раздумывает. 9 мая он пишет Готтону:
«Уважаемый брат во Христе!
Поскольку вы желаете, чтоб я к вам приехал, приеду, послу¬
шавшись скорее воли вашей, чем своей. Думал я, что надо поспе¬
шить, потому что мне уже стало противно позволять вихрям, хоть
и таким разным, гонять меня с места на место: я мечтаю о покое.
Но в то же время нужно будет спешить так, чтобы в самой спешке
не забыть что-нибудь важное. Здесь некоторые, наконец, начали
пробуждаться, догадываясь, что надо что-то сделать, чтобы меня
либо как-то удержать у себя, либо не отпустить с легкостью. Сам
я, однако, решил, что своего намерения не изменю и не отдам пред¬
почтения никаким обещаниям перед вашей дружбой. Ведь я мно¬
го раздумывал, прежде чем пришел вместе с вами к таким сообра¬
жениям, поэтому не подумав, я их и не изменю. Какое-то неожи¬
данное предложение я получил из Франции, узнаешь о нем из при¬
ложения... Но все же сразу в дорогу к вам я не отправлюсь, потому
85
что хочу оставить достойную память здешнему гостеприимству,
и, кроме того, задержка почти неизбежна с точки зрения здешнего
издания какой-то части моих работ... Поэтому теперь наберитесь
еще немного терпения до моего приезда... Отправлюсь я к вам, как
только Бог и мои дела мне позволят. Благородному господину де
Гееру передай мои поклоны и благодарность за присланное пригла¬
шение и деньги на дорогу. Получил я от купца, мне названного,
двадцать с половиной фунтов стерлингов, то есть сто талеров, для
покупки на них множества книг для моих надобностей... Оставайся
с Богом, мой брат...»
О приглашении во Францию Коменский упомянул позже и очень
коротко в биографии: «Мне перед отъездом из Англии было пе¬
редано письмо... В письмо была вложена записка секретаря кар¬
динала Ришелье, господина Россиньоля, который от имени своего
патрона делал многообещающие предложения». Ришелье, кар¬
динал и могущественный министр Франции, который при Людо¬
вике XIII был истинным главой государства, вынашивал план ос¬
новать в Париже «пансофическую» академию, и поскольку он был
ярым католическим врагом Габсбургов, для него не имело значе¬
ния, что для такого исключительно важного дела он приглашает
протестанта, ведь слава ученого намного перекрывала его «ерети¬
чество». Однако французское предложение Коменский даже не
принял во внимание.
Итак, 21 июня 1642 года Коменский наконец вступил на ко¬
рабль, который должен был его навсегда увезти с Британских остро¬
вов. Его сопровождал Петр Фигул.
На этот раз море было благосклонно к вечному страннику.
Коменский выбрал корабль, который направлялся во Влиссинген.
Он решил провести несколько дней в Нидерландах, самой молодой,
оплатившей свободу жизнью своих сынов республике.
Морская торговля, колониальная экспансия, огромный флот,
который работал и на иностранных заказчиков, развитое бан¬
ковское дело, создавшее условия для рождения первого националь¬
ного банка капиталистического типа — все это сделало республи¬
ку Соединенных провинций Нидерландов третьей после Англии
и Франции великой державой, в то время как габсбургские вла¬
дения, и прежде всего Испания, быстро скользили вниз.
Естественно, что рядом с экономическим и политическим про¬
86
цветанием хорошо прижились и искусства, но особенно наука. Ака¬
демия и университеты, кружки ученых, международные научные
связи, в основном с Англией и протестантской Германией, привлек¬
ли в Нидерланды многих, кто работал в области духа. Нашел здесь
плодотворную почву для творчества и Рене Декарт.
У Коменского в Нидерландах было много друзей: и хотя с боль¬
шинством из них он никогда не встречался, они знали его произ¬
ведения и высоко ценили моравского отшельника. Он был немало
удивлен, что большинство из тех, с кем он встречался, уже прочли
и признали не толЬко «Открытые двери языков», но и его неболь¬
шой набросок «Предвестник всеобщей мудрости», отпечатанный
и распространенный в Англии. Этот труд принес Коменскому широ¬
кую известность среди образованных людей Европы.
Первой остановкой в голландском путешествии Коменского
стала Гаага. Здесь находилась резиденция чешской вдовствующей
королевы Елизаветы, или, как ее называли на чешский манер,
Эльжбеты. Она унаследовала от «зимнего короля» трагическое
упорство и не собиралась отказываться от своих прав на Чешское
королевство, в действительности давным давно существовавших
только на бумаге. Энергичная с самых юных лет, она и на сорок
шестом году не потеряла и капли воинственности и честолюбия;
самым страшным поражением было для нее то, что ее старший сын
перешел на сторону императора.
Однако этот «теневой» двор в Гааге все еще привлекал многих
чешских религиозных эмигрантов, для которых он оставался единст¬
венной надеждой, хотя и необоснованной. Поименное свидетельст¬
во живших при дворе сохранило сведения, например, об Ондржее
Хабрвешле, пражском враче, потом офицере в чешском войске
Фридриха Пфальцского и историографе чешской войны, начиная
с 1617 года. Жили здесь и Ян Филомен из Ловосиц, тоже историк,
пражский математик Самуэль Кехелий и другие.
Сколько в Гааге и по всей Голландии было у Коменского зна¬
комых по прежним встречам и по рассказам! Были здесь и знако¬
мые знакомых, и родственники, всех привела сюда одна судьба.
Некоторые еще верили в будущее и были готовы бороться за него,
другие пали духом, но все нуждались в помощи и поддержке мате¬
риальной и духовной.
Эту последнюю Коменский всегда старался оказать, встречаясь
с земляками, заброшенными так далеко от дома. Материальную
помощь он доставал для них, обращаясь с просьбами и ходатайст¬
вами к представителям и совету голландской реформатской церкви.
Из записных книжек и дневников Коменского до конца жизни
не исчезают заботы об обоих этих видах помощи землякам.
Из Гааги Коменский отправился в Лейден, где его принял про¬
фессор свободных наук (философии) Адриан Геерборд, поселив¬
ший его в своем доме. Здесь Коменский попал в круг ученых, при¬
ветствовавших его прибытие и оказывавших ему знаки внимания
87
и уважения. Наибольшее удовольствие доставил ему профессор
восточных языков Якоб Голий. Коменский записал в биографии:
«Все меня любезно принимали и так или иначе поощряли в моей
работе и различные мне добавляли мысли к работе, среди других
и господин Голий. Он у меня спросил, знаю ли я, что «Дверь язы¬
ков» переводится и на восточные языки. Когда я ответил отрица¬
тельно, он достал письмо, присланное из Алеппо, от его брата Пет¬
ра; тот благодарил его за посылку книги «Дверь языков» и сооб¬
щал, что сразу же начал ее переводить на арабский язык. А когда
сделал более половины, то показал перевод магометанам, которые
были в таком восторге, что сразу же распределили между собой,
кто будет переводить эту книжку на турецкий, кто на персидский,
а кто на монгольский. И прибавил: «Уже спрашивают и о других
работах этого же писателя, писанных в том же духе».
Друзья подготовили для Коменского сюрприз, который стал
самым ярким впечатлением его голландского визита: «Однажды
решили друзья (господин Луи де Дьё, господин Авраам Гейдан,
господин Клинже и Геерборд) отвести меня для беседы к госпо¬
дину Рене Декарту, который жил в прелестнейшем местечке за го¬
родом».
Декарт искал покоя и уединения для работы и нашел их в Ни¬
дерландах, где он жил в замке Эндегеест недалеко от Лейдена.
Там он закрылся от мира, дабы ничто не волновало его, никуда
не ходил, никого не принимал. Он не сделал исключения даже для
всемирно известного автора «Города Солнца» (произведение Том-
мпзо Кампанеллы изучал и с восхищением удивлялся им Комен¬
ский). Но если убежище Декарта было закрыто для людей, оно
было широко открыто для мыслей, с ними французский философ
знакомился по научной литературе, современной ему. Именно
«Открытая дверь языков» и «Предвестник всеобщей мудрости»
открыли Коменскому ворота Эндегееста: ведь стоило только Ко¬
менскому появиться в Лейдене, Декарт сразу же его принял. «Бе¬
седовали мы около четырех часов».
Сближению ученых мужей способствовали и некоторые общие
воспоминания. Декарт узнал Чехию и в частности Прагу несколь¬
ко необычным путем. Двадцати четырех лет в качестве офицера-
инженера императорского войска (войска католической лиги) он
участвовал в битве у Белой Горы, был легко ранен и лечение в Пра¬
ге использовал для того, чтобы встретиться с некоторыми учены¬
ми, например с астрономом и математиком Иоганном Кеплером.
Прожив несколько месяцев в Праге, он прошел со своим воинским
подразделением Южную Чехию, Моравию и часть Венгрии. Так
что было множество впечатлений и мест, воспоминания о которых
сближали Коменского и его младшего (на четыре года) собесед¬
ника.
Рене Декарт (латинизированное имя Картезий), сеньор дю Пер¬
рон, происходил из старинного французского католического рода.
В армию встугжл для того, чтобы приобрести опыт, наблюдая мир.
Набирался опыта он до 1621 года, когда снял военный мундир и
88
вернулся сначала домой, а в 1629 году переехал в Нидерланды —
на двадцать лет. Эти годы стали самыми плодотворными для его
творческой деятельности.
В молодости инженер Рене Декарт был прекрасным математи¬
ком, он получил известность, открыв и доказав, что геометрические
кривые можно выразить математическими способами. Железная
логика, точность и математическая ясность мышления повлияли
и на его философский метод. В философии Декарт исходил из прин¬
ципа очевидности или непосредственной достоверности, проверки
всякого знания светом разума, отказа от любых суждений, приня¬
тых когда-либо на веру. Принцип субъективной достоверности при¬
зывал человека не к усвоению чужих мнений, а к созданию собствен¬
ных. Человек должен и может во всем сомневаться, с единствен¬
ным исключением — он не может сомневаться в том, что он сом¬
невается в собственной мысли. «Со^йо ег^о зит» — «Я мыслю,
следовательно, существую». Единственное существование, в ко¬
тором человек может быть убежден,— существование мыслящего
духа, тогда как существование всего остального, в том числе и
собственного тела, подвергается сомнению.
В то же время Декарт использовал основные принципы своего
учения для доказательства существования бога. Он применил
блестящую словесную эквилибристику, развивая доказательства,
сильно напоминавшие дедуктивную цепочку схоластики (которую
он столь же энергично отрицал). Он утверждал, что истинность
исходного принципа как ясного и отчетливого знания гарантирована
существованием бога, существа совершенного и всемогущего, вло¬
жившего в человека естественный свет разума.
Декарт раз и навсегда избавился от опасности, которая гро¬
зила Джордано Бруно и Галилео Галилею, когда они вступили
на путь философии: он разделил для себя вопросы теологии и мир
науки. Неделимая субстанция — дух — предмет изучения мета¬
физики; делимая субстанция — материя — предмет изучения фи¬
зики. Декарт отождествил материю с пространством, и в сущности
всякое тело стало у него математическим, а математика — наука
о телесном мире.
Декарт первым освободил науку от подчиненности вере и от
последствий, к которым неизбежно приводила субординация под¬
чинения истины познанной — истине «явленной». И таким образом
он стал основателем научного рационализма нового времени. Он
стоял на позиции, что наука должна развиваться, опровергая преж¬
де существовавшие утверждения, пользоваться логической дедук¬
цией, обогащенной математической ясностью; в науке должен при¬
меняться эксперимент в качестве инструмента, либо проверяющего
искусственно созданным повторением прежде полученные знания,
либо открывающего новое знание. (Основные труды Декарта:
«Рассуждение о методе для лучшего руководствования разумом
и поиска истины в науке», «Метафизические размышления», а
через год после встречи с Коменским он издал «Начала филосо¬
фии».)
89
Трудно представить встречу двух более противоположных лич¬
ностей, да еще с так твердо выграненными характерами, чем Де¬
карт и Коменский.
С одной стороны, французский аристократ из древнего дво¬
рянского рода, с другой — сын мещанина из моравского зависи¬
мого от суверена города; Декарт католик, Коменский протестант,
чешскобратский священник; один рационалист, другой, хотя и по¬
читатель разума и его способностей, но глубоко верующий чело¬
век; Декарт, объехавший почти всю Европу из любознательности
(ведь и во Франции, и в Нидерландах он пользовался каждой воз¬
можностью, чтобы отправиться «за познанием» чужих краев и лю¬
дей},^ Коменский, которого политический вихрь вырвал из родной
почвы и гнал тернистым путем обязанностей и надежды через всю
Центральную и Западную Европу на холодный север. Первый —
беззаботный, материально независимый, второй — сгибающийся
под бременем забот и тяжестью ответственности за других. Де¬
карт, зачарованно и свободно размышляющий над загадками че¬
ловеческого мышления, и Коменский, каждой мыслью упорно сра¬
жающийся за достижение конкретной цели сначала на благо собст¬
венного народа, а со временем отстаивавший уже благо всего че¬
ловечества.
И эти два человека, питаемые любопытством друг к другу, встре¬
тились в идиллическом уголке, в удаленном от бога и людей Эн-
дегеестском замке. Они беседовали, стараясь лучше понять друг
друга. Утонченный Декарт, знающий себе цену, не скрывал почте¬
ния к своему столь интересному собеседнику из далекой «варвар¬
ской» страны, с мыслями которого он перед тем познакомился. А
против него Коменский, счастливый оттого, что может получить
новые знания от встречи со столь выдающимся философом, но в то
же время без всяких опасений за свой престиж, с открытым сердцем:
кто искренне ищет, тому нечего терять.
Так они «беседовали около четырех часов», наблюдаемые лей¬
денскими учеными, сопровождавшими Коменского в Эндегеест.
Они сидели внимательные и молчаливые, стараясь не упустить ни
единого слова из разговора двух прославленных собеседников.
О чем же говорили Коменский с Декартом?
Об этом Коменский в биографии записал:
Декарт «нам излагал сокровенные тайны своей философии, я,
напротив, защищал убеждение, что человеческое знание, приобре¬
тенное только с помощью чувств и размышлений, несовершенно
и фрагментарно. Мы расстались дружески; я его призывал издать
основы своей философии (через год они действительно были изда¬
ны), а он со своей стороны побуждал меня ускорить мою работу,
сказав в частности: «Я не выйду за пределы философии, следова¬
тельно, у меня будет лишь часть того, что у тебя будет целиком».
Но собственно содержание разговора? Оно в биографии лишь
слегка намечено в одном месте и читается между строк. Очевидно,
предупредительность хозяина и сдержанность гостя не позволили
дебатам перерасти в конфликт, этой же сдержанности Коменский
90
следовал и упоминая о беседе в биографии. Лишь в более поздних
записях, сделанных уже после смерти Декарта, они позволят
себе задним числом реконструировать противоположность позиций,
о которых оба собеседника не упоминали при встрече и не могли
упомянуть, иначе это привело бы к столкновению.
Прежде всего они расходились в понимании отношения между
наукой и верой. Декарт полагал, что Коменский в своей концеп¬
ции смешивает теологию с философией, и главным образом в ущерб
второй. Неприкосновенность научной свободы в глазах Декарта
ущемлялась всем, что ставило перед наукой какие-то иные задачи,
кроме службы самой себе: наука ради науки. Коменский же ви¬
дел в научном познании прежде всего средство, призванное слу¬
жить совершенствованию людей, улучшению и облегчению жизни,
достижению счастья. «Учение, которое не ведет к делу, пусть сги¬
нет!» Декарт же считал, что служебное назначение науки пре¬
пятствует ее свободному полету. Не мог понять Коменский и за¬
творнический образ жизни Декарта, то, что он намеренно утаивал
от людей свои труды, не считая, что они должны влиять на повсед¬
невную жизнь. Коменскому казался бессмысленным такой полный
отрыв теории от практики, мысли от материального мира. Ведь
невозможно строить здание нравственности без плодотворного
взаимного влияния науки и жизни, понимания потребностей послед¬
ней, познания необходимого.
Нет, эти двое не могли сойтись, но внимательно выслушали друг
друга, не пытаясь переубедить. Потом «расстались дружески»,
стремясь побудить друг друга к продолжению начатой работы. И
последняя фраза Декарта при прощании звучала как выражение
удивления и уважения к намерениям Коменского. Не исключено,
что она была сказана с иронией, но Коменский при своем просто¬
душии не поцял лукавства и воспринял ее как понимание и одобре¬
ние.
Из Лейдена Ян Амос отправился в Амстердам, самый важный
пункт путешествия, поскольку здесь он должен был познакомить¬
ся с Лаврентием де Геером, сыном Людвига де Геера, «короля
купцов», в котором Коменский надеялся найти сильную опору при
воплощении своих великих замыслов.
В Амстердаме к Яну Амосу словно бы снова вернулось очаро¬
вание его первого визита сюда в студенческие годы. Тогдашние
впечатления так глубоко запали в память, что теперь ему все каза¬
лось знакомым: толпа в порту, рынок, гигантские склады, улицы...
Удовлетворенность, настроение удачи и успеха, понимание собст¬
венной значимости, понимание силы своей страны, отблеск богатства
колониальных владений, купеческие амбары и конторы — все сли¬
валось в одну симфонию, многоголосую и яркую, полную оптимиз¬
ма и жизнеспособности.
На этот раз и Коменский не был никому не известным студен¬
том. Он приехал сюда как признанный ученый с европейским име¬
нем, с надеждой ожидаемый многими.
91
Первый визит, естественно, к молодому де Гееру, представляв¬
шему в Амстердаме отцовские торговые интересы; Лаврентий
повторил предложение Людвига де Геера Коменскому переселиться
в Швецию, где ему будут созданы прекрасные условия для вопло¬
щения его стремлений, где будут использоваться его идеи на прак¬
тике. Ян Амос был готов принять такое предложение и заверил
Лаврентия, что, разумеется, приглашение принимает, как уже ра¬
нее обещал.
Но в Амстердаме его ждал еще целый ряд встреч, новых зна¬
комств и переговоров. Например, с представителями амстердамско¬
го церковного совета, постоянными благожелателями братской
Общины Иоанном Рулициусом и Георгиусом Ритшелом, воспита¬
телем сына трансильванского князя Ракоци1 (в тот момент Комен¬
ский и не предполагал, какое значение для него будет иметь это
знакомство), с голландским поэтом и политиком Константином
Гюйгенсом, с владельцами типографии, а позже и издателями тру¬
дов Коменского Эльзевиром, Иоганном и Йодоком Джонссонами
и со многими другими.
И со всех «сторон на него сыпались просьбы и предложения,
настоятельные, убедительные, разумные: Коменскому надо остать¬
ся в Нидерландах, здесь для работы самые благоприятные условия,
здесь он сам найдет себе сотрудников, преданных и подготовлен¬
ных учеников, здесь в его распоряжении будут типографии и, кро¬
ме того, всеобщая благосклонность и общественный интерес ему
гарантированы... Именно здесь он сможет принести пользу себе,
Соединенным провинциям Нидерландов, всему образованному
миру. Нигде больше он не найдет столь идеальных условий для
творческой деятельности... И наконец, разве не Голландская рес¬
публика сияла перед глазами Коменского как образец управле¬
ния, цивилизации, культуры? Нельзя забывать и то, что мировое
значение Амстердама обещает чрезвычайно плодородную почву
для мысли, и не только. Еще взлет и влияние рожденных здесь мыс¬
лей.
И Коменский почувствовал себя на перепутье: от его выбора
зависит будущее. И он должен его сделать, предвидя последствия
и конечный результат. В то же время он понимал, что в сущности
решение уже принято: ведь он еще в Англии согласился с предло¬
жением де Геера приехать в Швецию и теперь снова подтвердил
его в разговоре с Лаврентием. Конечно, он еще может забрать
обещание назад^ если найдет убедительные доводы. И с чистой со¬
вестью он может привести такие доводы. Но мог ли он желать боль¬
шего для своей работы, чем условия, предложенные в Нидерлан¬
дах? Покой, возможность сосредоточиться, избавление от текущих
материальных забот, перспектива сотрудничества с коллегией уче¬
ных друзей — здесь собраны все благоприятные условия, и не для
личного благополучия, а для успеха дела, в мессианское назначе¬
1 Дьёрдь Ракоци (1593—1648) —князь Трансилыгании, преемник Габора
Бетлена, участник Тридцатилетней войны на стороне антигабсбургской коалиции.
92
ние которого — приблизить золотой век для всего человечества —
Коменский неколебимо верил. Его жизнь была поставлена на служ¬
бу страстной неугасимой мечте — выполнить то, что сам считал
самым ценным и общественно полезным. Ради осуществления меч¬
ты он обязан не упустить единственную возможность, он обязан
остаться, работать — от него зависит так много.
Так в чем же дело?
Это настойчивое понуждение представляется Коменскому спра¬
ведливым, пока он думает о своих замыслах, видя пользу от них
не только для себя, но и для всего человечества. Когда он вспо¬
минает успех «Открытой двери языков» на Востоке, он еще более
убеждается в этом: «Сердце во мне стучит, что я не сумел лучше
воспользоваться возможностями и что я не поспешил сразу же
доделать «Всеобщую мудрость». Так легко было подготовить души
и этих народов к их предстоящему обращению...»
И все же?
Этот икаровский полет устремлен в будущее, а есть задачи бо¬
лее близкие, более неотложные, хотя и менее возвышенные. Разве
можно забыть страдания, пролитую кровь, утрату близких, ги¬
бель сыновей на поле боя, единоверцев и земляков, разбросанных
по чужим странам. Помочь им — дело сегодняшнее, сиюминутное,
и малое промедление грозит мукой, гибелью, смертью в страдани¬
ях. Сколько сотен и тысяч земляков еще бродит по Европе, «кото¬
рых я не знал и их отцов тоже», но все они нуждаются в помощи.
Нуждаются в помощи и братская Община в Польше, в Лешно, в
протестантских землях империи, в Венгрии — всюду нужны день¬
ги, деньги и еще раз деньги: одного спасти от голода, другому найти
работу или ремесло, третьему пищу духовную, чтобы мог он сохра¬
нить человеческий облик... Коменский понимает, что это тоже его
главное предназначение — разыскать и получить для них поддерж¬
ку и помощь. Ведь ныне он довольно известен, у него есть автори¬
тет, он пользуется уважением вполне достаточным, чтобы его прось¬
бы были выполнены. И все же выполнены по мере возможности.
А возможности здесь, в Нидерландах, не безграничны. Хотя Комен¬
ский не может жаловаться: местная реформатская церковь посы¬
лает в Лешно и другие общины сколько может. Но это лишь кро¬
хи по сравнению с возможностями Людвига де Геера, «благоде¬
теля Европы», заслужившего такой титул одновременно со званием
«короля купцов». Де Геер пригласил Коменского и, рассчитывая
на его приезд, все же не задержал отправку значительной помощи
Общине в Лешно.
И кроме того, сколько десятков эмигрантов служит под шведским
знаменем, шведское оружие — единственная надежда на победное
возвращение на родину. И разве не будет иногда полезен Коменский
для чехов, сражающихся под шведскими знаменами, при его-то
возможностях и связях?
Связях? Да, если он добьется благосклонности де Геера — а для
этого есть все предпосылки, откроется дверь и к друзьям де Геера,
и к шведскому канцлеру Акселю Оксеншерне, ныне истинному
93
властителю страны, а в конце концов и к молодой королеве Кристи¬
не Августе1. А зачем нужны ему всякие связи и дипломатические
отношения, как не для будущего процветания Чешского королевст¬
ва, которое в данный момент зависит прежде всего от Швеции? И
именно теперь это будущее снова рисуется в розовых тонах: глав¬
нокомандующий шведской армии генерал Торстенсон вторгся в
Моравию, захватил город Оломоуц и предполагает предпринять
большой и скорей всего решающий поход на Прагу, а затем и на
Вену, дабы здесь, в гнезде Габсбургов, закончить войну оконча¬
тельной победой.
Если у него будет доступ к самым высшим лицам в Швеции,
если он сможет там напоминать и защищать интересы покоренной
и сегодня беззащитной родины — что может быть важнее?
Итак, решено.
Коменский прощается с друзьями: ему трудно выдерживать их
просьбы и настояния. «Устроив свои дела в Амстердаме — (с гос¬
подином Лаврентием де Геером, Готтоном и Рюльце, а также в
досточтимой консистории, протестантской церкви, где я воздал
благодарность за новые благодеяния в пользу разобщенных брать¬
ев) — я поспешил в Гамбург...»
Бремен — Гамбург — Любек...
Он останавливается здесь на несколько дней, на неделю, и всю¬
ду повторяется одно и тоже: визиты (как только люди узнавали
о прибытии Коменского, они устремлялись к нему, стараясь полу¬
чить как можно больше от бесед с редким гостем), предложения
(в Бремене ему предложили управлять всем образованием торго¬
вого города, в Любеке представители польского дворянства обеща¬
ли такие же условия, как и в Нидерландах)...
Но теперь Коменский не испытывал колебаний: он принял ре¬
шение.
Его решение еще более укрепилось, когда, проезжая немецки¬
ми княжествами, он видел, что может сделать с людьми и с землей
война, которая уже двадцать четвертый год бушевала над Евро¬
пой, в основном Центральной.
Картины войны обрисованы в шести тетрадках произведения
«ТНеа1гит Еигораеит» — «Европейская картина». «... С того вре¬
мени, то есть с начала Тридцатилетней войны, справедливость и
право были полностью подавлены. Насилие и бесправие достигли
самой вершины. Солдаты стали абсолютными господами надо всем.
Те, кто раньше властвовал и принимал решение, стали слугами и
подручными. Их подданные стали рабами и невольниками. Ни один
горожанин, ни один крестьянин не имел ничего собственного, все
было отдано на произвол солдатам. Никто не мог беззаботно и без¬
опасно выйти из городских ворот, ни один крестьянин не чувство¬
вал себя уверенным ни в своем доме, ни за своим плугом, ни в своей
1 Кристина Августа (1626—1689) —королева Швеции с 1632 по 1654 год,
самостоятельно правила с 1644 года.
94
церкви. Ни один купец или лавочник не мог без опасений и стра¬
ха отправиться в дорогу ни до ближайшего города, ни до места,
где рынок или ярмарка. Солдаты бесстыдно грабили на обществен¬
ных дорогах купеческие товары и лошадей и повозки, а тех купцов
и кучеров, что попадались им, они просто убивали. Насильствен¬
ные контрибуции, жестокое притеснение и неслыханное насилие
распространились как зараза по нашей любимой родине, как про¬
никает чума в человеческое тело и жилы. Города, замки, поместья,
деревни, дома были превращены в пепел, сожжены, земля и люди
уничтожены. Люди были отторгнуты от своих домов и дворов, ро¬
дители от детей, а дети от родителей, и все ввержены в нищету.
Несчастных людей мучили самыми разными способами, ломали на
колесе, сажали на кол, пытали щипцами. Много тысяч людей было
убито, разрублено саблями, пробито копьями, застрелено, утопле¬
но, сожжено, задушено дымом либо другим более чем варварским
способом лишено жизни. Многие сотни городов и тысячи местечек
и деревень были так разгромлены, опустошены и уничтожены, что
в них ни пес, ни человек не мог ни спрятаться, ни остаться в живых.
Вместо людей поселились в них целыми стаями волки, особенно
в погребах таких уничтоженных домов. В поле никто не работал,
там, где раньше было либо поле, либо плодородная пашня, выросли
колючки и заросли чертополоха. Красивые сады превратились в
могильники Для скота, где вместо цветов валяются загнанные ко¬
ни, скелеты и ребра животных среди репейников и крапивы. Вместо
трелей жаворонков карканье ворон и крики стервятников, рвущих
сгнившее мясо дохлой скотины. Вместо свежего воздуха заполо¬
нил все дух чумной заразы, венгерской болезни, французской ядо¬
витой горячки и других страшных и смертоносных эпидемий. Вмес¬
то довольства урожая сокрушал людей острый и черный голод,
ощеривший зубы, который был так силен, что люди подобно ско¬
тине ели траву на полях, объедали листья с деревьев, которые ка¬
ким-то образом варили и тушили, и некоторые считали особенным
лакомством, если могли достать кусок мяса павшего коня или иной
дохлятины, лишь бы хоть чем наполнить ссохшийся желудок. Это
была действительно страшная и отвратительная картина, когда
десять или двенадцать человек ругались и избивали друг друга
над сдохшей овцой или каким другим животным, которое уже
смердело и разлагалось на каком-нибудь скотомогильнике, или
когда они даже кидались друг на друга, дабы насытиться от мерт¬
вых тел, павших в бою...»
19 августа 1642 года Ян Амос Коменский в сопровождении Пет¬
ра Фигула высадился в шведском порту Норчёпинге надалеко от
Стокгольма.
95
«Вот тот, которого ты хотел, твоего дома гость, божий, твой и
всех добрых слуга, Коменский. Только сегодня я добрался до Нор-
чёпинга...» Такими словами Ян Амос приветствовал «почтенного
покровителя» Людвига де Геера, когда впервые вступил на швед¬
скую землю. Де Геер в это время на пристани присматривал за
погрузкой оружия и пушек, сделанных в его мастерских, кроме
того, он должен был тотчас же уехать в столицу, так что серьезной
беседы не получилось, и Коменскому пришлось несколько дней
ждать его возвращения.
Наконец эти два человека встретились. Де Геер был знаком с
трудами Коменского «Открытая дверь языков» и «Дидактика»,
Коменский же знал только репутацию «короля купцов» и его доб¬
рые чувства, которые тот проявил, поддерживая деньгами лешнен-
скую Общину чешских братьев.
Нельзя сказать, чтобы в их внешнем виде не было общего: у
обоих борода и усы, у обоих волосы спадали от висков на ворот¬
ник, у обоих по строгой протестантской моде белый без кружев во¬
ротник плоско лежал на черном сукне камзола. И следы прожитых
лет на лицах не прибавляли различия: де Геер был всего на четыре
года старше, о чем свидетельствовали седые пряди в бороде. И хо¬
тя черты не были столь различными, выражение лиц казалось со¬
вершенно противоположным. Голландец был много крепче и мас¬
сивнее, как говорится, с головы до пят, и взгляд его, неподвижный,
твердый, закрывающий доступ внутрь, внимательно изучал со¬
беседника. Невозмутимый и самоуверенный, это был взгляд чело¬
века большой силы, но сознающего и свою большую ответствен¬
ность.
И напротив, большие глубокие глаза Коменского ни на мгно¬
вение не теряли живости и устремленности духа, порой даже страст¬
ной увлеченности, которая вспышками освещала его лицо. Страст¬
ную натуру выдавали и полные губы, сильными полукружиями
выступавшие из-под заслона усов.
Людям, которые многого ожидают друг от друга, при первой
встрече часто бывает трудно сблизиться. Но де Геер (недаром он
был могущественнейший среди могущественных и дипломат к тому
же) быстро преодолел первые минуты неловкости. Иронически, но
без улыбки, и в то же время любезно он обратил внимание «апосто¬
ла мира» на оружие, которое отправлял в Европу, однако тут же
96
перевернул страничку назад и дружески напомнил, что его первая
поставка оружия была предназначена для голландского полка,
сформированного здешними сословиями в помощь чехам. И чтобы
сделать свои слова менее значительными, с чуть заметной само-
иронией добавил — тогда на первой поставке он заработал шесть
тысяч золотых.
За ужином, на который де Геер в тот же день пригласил Ко¬
менского, он казался уже намного проще и откровеннее, давая по¬
нять, что считает гостя равным партнером. Когда упомянул о том,
что знаком с педагогическими работами Коменского, стал расспра¬
шивать о его практическом опыте, удавалось ли применять теорию
на занятиях. В ответ рассказал о постановке образования в Шве¬
ции: его уровнем де Геер был совершенно не удовлетворен и жа¬
ловался, какие трудности возникают у него в мастерских с работ¬
никами, недостаточно обученными. Да, теперь всюду нужны хо¬
рошо образованные люди, и чем дальше, тем эта потребность будет
больше возрастать. Де Геер был также полностью согласен со
своим гостем, считая, что мелочные раздоры протестантских церк¬
вей вносят излишние сложности в практическую жизнь, тем более
что расхождение заключается лишь в способе проповедования
одной и той же веры. В заключение де Геер прямо сказал, чего Шве¬
ция ждет от Коменского, и добавил: об этом будут более детальные
беседы с теми, кто непосредственно занимается школьными делами.
Он подразумевал шведского канцлера Оксеншерну, но сказал так
просто, будто имел в виду встречу Коменского с кем-то из упсаль-
ских профессоров. В заключение де Геер сообщил, что с канцле¬
ром он уже договорился, остается только назначить точный день
и час визита в Стокгольм. Конечно, Коменский при встрече может
переговорить с канцлером и о чешских проблемах.
А до тех пор?
Оказывается, гостеприимный хозяин уже договорился о встре¬
че Коменского с воспитателем королевы Яном Маттиэ и с его коро¬
нованной ученицей. Вообще-то коронация молодой принцессы ожи¬
дается в ближайшее время, но это ничего не меняет, поскольку
разум и душа шведской политики — Оксеншерна...
Маттиэ, «светоч Швеции», как и другие поклонники Коменского
в этой стране, уже давно знал Яна Амоса по переписке. Теперь они
встретились в городе Еребро. Дружеский контакт возник с перво¬
го взгляда, Ян Маттиэ почти в первых словах сообщил гостю: «Я
сказал королеве, что ты завтра уезжаешь и что, пожалуй, она не
должна была бы отпустить тебя без почести сметь поцеловать ей
руку».
Когда же, наконец, аудиенция состоялась, Коменский был по¬
ражен, на какой совершенной латыни молодая королева приветст¬
вовала его. Изумление Яна Амоса еще более возросло, когда Мат¬
тиэ, присутствовавший здесь же, объяснил, что его ученица так
прекрасно овладела латынью с помощью «Открытой двери языков».
Шестнадцатилетняя Кристина удивила Коменского и прекрасной
образованностью (в шутку она привела ему несколько сочиненных
4. Зак. 2679 Милош В. Кратохвил
97
ею латинских афоризмов), знанием европейской политики, бе¬
зусловно, с точки зрения шведских интересов. Коменский с трудом
верил, что видит перед собой молоденькую девушку, почти девоч¬
ку. Позже Ян Маттиэ пояснил, что учителем Кристины в области
политики был не кто иной, как сам Оксеншерна.
Первые впечатления на шведской земле вызвали у Яна Амоса
уверенность, что и здесь у него будет возможность осуществить
свои планы, но он понял, и какая ответственность ложится на него.
От его встречи со старым канцлером, головой и кулаком шведско¬
го могущества, многое зависит. И не только то, что касается его
личных научных забот: он должен максимально использовать эту
возможность и добиться более широкой поддержки интересов ро¬
дины, ныне отданной на произвол врага. Ведь единственной дер¬
жавой, которая еще могла выступить в защиту Чешского коро¬
левства, оставалась Швеция.
«Потом меня послали в Стокгольм к именитому государствен¬
ному канцлеру Акселю Оксеншерне, который меня в течение целых
четырех дней так проницательно экзаменовал, как никто из уче¬
ных». Коменский сделал подробные заметки о содержании беседы,
сокращенная их запись вошла в его позднейшую биографию.
Первый день беседы был посвящен «школьным делам». Оксен¬
шерна объяснил Яну Амосу, почему он пригласил в интересах
шведской школы именно его: «Я наблюдал уже с первых лет своей
жизни, что метод, принятый в школах, есть что-то насильственное,
неестественное, однако в чем причина и каким способом ее можно
устранить, я не понимал. Но случилось так — это было двадцать
пять лет назад, что мой король (Густав Адольф), вечная ему па¬
мять, послал меня в Германию, и в каких только академиях мне ни
случилось побывать, везде я обсуждал с учеными этот вопрос, но
никто не мог рассеять мои сомнения. И в конце концов я получаю
наставление, что есть такой человек (Вольфганг Ратке), который
именно об этом много размышлял и написал, у него можно спросить.
Я стал его разыскивать, и моя мысль не имела покоя, пока я не на¬
шел и не услышал этого человека. Но он (так как не умел говорить
без подготовки) предложил мне прочесть большой немецкий том
своих «Наблюдений», я не позволил себя отпугнуть и проглотил
эту пилюлю — прочитал все. Мне показалось, что пороки школ он
вскрывает в общем хорошо, но его средства против них мне не осо¬
бенно нравились, твои совсем иного сорта и, как я вижу, удовлетво¬
ряют все требования в этой области. По этим делам (ибо сейчас
мои обязанности требуют меня) приди завтра в то же время, в
шесть утра».
На следующий день Оксеншерна сразу же продолжил преды¬
дущий разговор: «...мол, для преобразования школ всего шведско¬
го королевства регенты королевства (ибо Кристина еще не приня¬
ла правление) избрали Я. А. Коменского; с этим согласился и епис¬
коп, потому «то Коменский, мол, не кальвинист, а гусит». Комен¬
ский понял: шведское духовенство придерживалось лютеранского
98
вероучения, а Общину чешских братьев в ссылке поддерживали
прежде всего кальвинистские друзья, и у Чешских братьев было
с ними гораздо больше общего в вероучении. Но Оксеншерне было
достаточно хотя бы того, что он может подчеркнуть старую рефор¬
матскую традицию Чешских братьев, действительно во многом
связанную с гуситством, чтобы сделать Коменского приемлемым
для шведов-лютеран. Канцлер с легкостью отмел возражение Ко¬
менского о том, что для принятия шведского предложения нужно
согласие лешненской Общины. «Разрешение получим»,— с уве¬
ренностью заявил канцлер. Коменский не скрыл от шведского пра¬
вителя, что он связан обещанием, данным английским друзьям:
как только положение в Англии успокоится, вернуться на острова
и продолжить совместную работу. И это возражение Оксеншерна
моментально отбросил: «Как я представляю себе ситуацию, там
еще лет десять не будет покоя». И тогда Коменский признался в
своих сомнениях: «Ясновельможный господин, взять на себя пре¬
образование школ всего королевства — для иностранца дело, чре¬
ватое завистью, опасная ставка. Лучше вот что: пусть будет выбран
из вашего народа один или несколько человек, которые несли бы
это бремя на своих плечах. Я же честно обещаю, что буду делиться
всем, что уже найдено и что будет дано найти в этой области и ре¬
зультатами размышлений».
И во второй день вопрос не был решен до конца, канцлера вновь
прежде времени отозвали его обязанности.
Встретившись на третий день, Оксеншерна в первых же словах
выразил безусловное согласие с предложением, высказанным Ко-
менским накануне. Он поразмыслил над доводами Яна Амоса и,
вероятно, даже приветствовал его решение. «На следующий день...
я услышал следующее,— записал Ян Амос.— Меня очень просил
господин де Геер уговорить тебя переехать к нам; он готов на свои
средства содержать ученых мужей, которых ты привезешь с собой.
И он заслуживает похвалы за то, что как примерный гражданин
(ибо получил у нас гражданство) ждет для своей родины той сла¬
вы, которую мы ждем от твоих искр, ибо им суждено превратиться
в пламя; он хочет, чтобы оно разгорелось и вышло из этого север¬
ного края. Но я, уважая твои обстоятельства, напишу ему, чтобы
он больше не настаивал. А ты за это сделаешь для меня вот что:
не останешься в Польше, так далеко от нас; приедешь жить в Прус¬
сию или Померанию, дабы мы могли призвать тебя всегда, когда
это будет нужно». И считая, что они уже договорились, канцлер
сразу же стал рассуждать о наиболее подходящем месте для буду¬
щего пребывания Коменского. Ян Амос предложил Торунь или
Гданьск, но было видно, что Оксеншерна принял решение заранее:
«Почему не Эльбинг?1» — «Я сказал: «Это место мне незнакомо,
я никогда его не видел».— Он: «Я знаю его, это очаровательное,
спокойное, подходящее для твоих штудий место. В магистрате в
большинстве мужи ученые и мудрые, тебе не будет недоставать их
1 Эльбинг — ныне Эльблонг, город на территории Польши.
4*
99
благосклонности. Но что самое главное — в религии они бес¬
пристрастны. В магистрате, среди граждан и даже среди священ¬
ников есть частью лютеране, частью реформаты; но несмотря на
это, они не враждуют, а дружно с одной и той же кафедры про¬
поведуют слово божье, у одного и того же алтаря подают причастие.
И я думаю, главное состоит в том, чтобы ты сохранил беспристраст¬
ность в религиозных делах, когда целые государства обоих лаге¬
рей начинают благожелательно относиться к твоим усилиям». Ко¬
менский уже смирился с тем, что его первые встречи со всемогу¬
щим шведом ограничиваются только проблемами образования,
ведь ради них он и был приглашен. Теперь Ян Амос уже был готов
вернуться к де Гееру. Но Оксеншерна его задержал: «Еще тебя
не отпущу, есть еще очень важные дела, и о них поговорим завтра,
а сегодня раздели мой скромный ужин, который устраивается не
публично, как званый вечер, а приватно».
Об этом визите Коменский записал коротко: «Те вечерние ча¬
сы мы провели в дружеских разговорах». Очевидно, Ян Амос не
считал возможным перевести беседу на волнующие его проблемы,
особенно на те, которые еще не стали предметом «официальных
встреч».
Тем приятней он был удивлен, когда на следующий день Ок¬
сеншерна начал сам: «Буду обсуждать с тобой серьезнейшие ве¬
щи, которыми, как мне известно, ты занимаешься: я читал «Пред¬
вестника» твоей всеобщей мудрости. Мне кажется, что ты веришь в
какой-то просвещенный, благочестивый, миролюбивый и, как го¬
ворят, золотой век; это так?» — «Я, не зная его мнения, сказал с
проясненным лицом: «Да, так, ясновельможный господин, верую».
Тогда он, принимая строгий вид, сказал: «Умоляю тебя, как чело¬
века ученого и богослова, скажи мне, ты говоришь серьезно или
шутишь?» — Я: «Будь проклят тот, кто бы посмел в таком важном
деле шутить... Я действительно так думаю, и в этом мое утешение,
которое служит мне опорой при виде краха моей церкви и моего
народа». Бурный протест Коменского убедил Оксеншерну в непрео¬
долимом идеализме его собеседника больше, чем содержание речи,
которую тот продолжал с неменьшей страстностью в ответ на
контраргументы канцлера, почерпнутые из Библии. Но полемизи¬
ровать со священником его оружием? И Оксеншерна поспешил
обратиться к доводам разума. Он сказал: «Мы, сидящие у корми¬
ла событий, наблюдаем ежедневно, как легко и по сколь ничтож¬
ным причинам возникают споры, а возникнув, как нелегко они ула¬
живаются. Следовательно, ныне, когда все на свете находится в
крайнем противоречии, откуда у тебя надежда на столь всеобъем¬
лющее примирение?» Тогда я, ссылаясь на Писание и на здравый
разум, обосновал свою надежду таким образом, что он же, напря¬
женно слушая, в конце концов сказал: «Полагаю, что так на эти
вещи никто другой до сих пор не смотрел; иди же дальше по тому
же пути. Тогда либо мы достигнем, наконец, соглашения, либо бу¬
дет ясно, что надежды нет». И он меня отпустил с пожеланием бо¬
жьего благословения...»
100
Такое завершение беседы чуть-чуть напомнило Коменскому его
прощание с Декартом, когда каждый из двух ученых мужей сохра¬
нил собственный взгляд, не изменившийся под влиянием другого;
и форма прощания была похожа: вежливая, светская. Однако при
этом Оксеншерна был многим приветливее, а в том, что касалось
вопросов образования, оба собеседника пришли к полному согласию.
Безусловно, у Коменского осталось впечатление, что шведский
канцлер к нему расположен, а это, как надеялся Ян Амос, означает
и его расположение к интересам Чехии. Что же касается работы
над «Пансофией», так ведь Оксеншерна не высказался решитель¬
но против. И теперь все зависит от самого Коменского — дать
своим мыслям такую убеждающую силу, чтобы перед их истин¬
ностью вынужден был склонить голову и такой умный, знающий
свет и жизнь человек, как Оксеншерна. А в будущем и не только
он. Поэтому несмотря на тяжесть обязательств, принятых на себя,
Коменский не имеет права забывать о труде, показывающем до¬
рогу к цели, которая для него самая возвышенная и самая нужная,
поэтому и работа эта для его сердца самая дорогая.
Теперь уже ничто не мешало Коменскому безотлагательно вер¬
нуться к господину де Гееру и передать ему «рекомендательное»
письмо Оксеншерны. Де Геер был весьма удивлен, что документ
написан господином канцлером собственноручно, «чего он никогда
не видел». Разве нет в этом доказательства тому, какое значение
придает Оксеншерна миссии Коменского? «А поскольку корабль,
который должен был переправить меня в Пруссию, только что вер¬
нулся из Ливонии, и необходимо было несколько дней для его
выгрузки, было достаточно времени для размышлений о разных
делах». Среди других и о предложении де Геера оплачивать расхо¬
ды не только Коменского, но и его сотрудников, ученых мужей.
«В другой день на прогулке он (де Геер) спросил о наших рассе¬
янных по свету собратьях: в какие края их занесло, каково их в том
или ином месте положение, сколько их и т. д. Я ответил, что у меня
есть список оставшихся проповедников, вдов и сирот. Когда он
был ему предложен, то среди тех, кто искал гостеприимства в Венг¬
рии и Польше, насчитано было девяносто четыре проповедника с
тремя настоятелями. Тогда я спросил, соизволит ли он и на этих
наших членов распростереть крылья христианской любви и велико¬
душной щедрости, проявленных по другим поводам. А именно та¬
ким образом, чтобы части того, что предназначено для моих ра¬
ботников, шли в помощь просящим. Он остановился в раздумье и
сказал: «Не будем смешивать это, пусть будет каждое дело отдель¬
но! Тебе и твоим сотрудникам я дам то, что обещал, а тем каждый
год буду посылать тысячу талеров до тех пор, пока тебя оставят
при этом деле. Половина пусть достанется тем, которые живут в
Польше, остальное — тем, кто в Венгрии, ибо я вижу, что их почти
одинаковое количество. Я им напишу письмо, чтобы они тебя от¬
пустили, а ты им его передашь с подарками...» Упоминаю здесь об
этом для того, чтобы память о такой исключительной добродете¬
ли оставалась и в будущем».
101
Теперь Коменскому предстояло завершить свои обязательства
в Лешно и, не откладывая, устроить дела в Эльбинге. Первое про¬
шло гладко, как предвидел Оксеншерна и подкрепил кошелек де
Геера. Переезд в Эльбинг тоже не вызвал никаких затруднений.
«Когда я попал в Эльбинг, меня тепло приветствовали господа
старейшины... Итак, наняв в Эльбинге дом для житья, я поспешил
в Лешно и, не откладывая, устроить дела в Эльбинге. Первое про-
шись, приняли решение освободить меня для вышеупомянутых
работ и дали мне в помощники четырех молодых семинаристов».
Десятого декабря того же 1642 года пишет Ян Амос письмо
де Гееру, которое завершает период исканий и переездов. Начи¬
нается новая глава — глава систематической и спокойной работы...
«Высокоблагородный господин Лаврентий и высокочтимый гос¬
подин Готтон, двое почитаемых друзей моих и благожелателей...
По воле господина канцлера, охраняющей и тайно помогающей,
прибыл я со всеми своими в прусский Эльбинг и с помощью божьей
наконец надеюсь значительно ускорить свою работу... Надеюсь
посвящать ей все свое время в такой мере, что отказываюсь писать
и друзьям. Наконец пришел час и для дела, а не только для помыс¬
лов, на которые я уже потратил восемь лет, размышляя, и еще це¬
лый год, разъезжая. Хватит объездов, хватит обходов! Пусть здесь
будет конец! Выговариваю у друзей — и у вас, если угодно — мол¬
чание на один год, чтобы меня не засыпали новыми советами и что¬
бы не выпытывали о том, чего я достиг, когда я, наконец, освобо¬
дился для того, чтобы свои пятнадцатилетние размышления соб¬
рать и привести в порядок... Ваши достоинства всецело почитаю¬
щий преданный брат и слуга Коменский».
Вот и у Коменского твердая почва под ногами. Ныне он обеспе¬
чен средствами существования и освобожден от самых горьких
забот о собратьях по вере. Снова он окружен семьей, и среди его
четырех молодых помощников его любимый Петр Фигул и Павел
(брат Кристины Понятовской).
И самый нужный помощник — его лешненская библиотека.
Чего еще он может желать?
И все же одна забота омрачала Коменскому жизнь в Эльбинге —
обещание друзьям и почитателям, данное, когда он уезжал из Анг¬
лии. В биографии он написал: «... английские друзья при расста¬
вании торжественно просили меня..., чтобы я не дал отвлекать се¬
бя второстепенными занятиями от пансофических замыслов...»
Ныне он может добавить: «Я забыл упомянуть, что сообщил Гарт-
либу в письме о решении, принятом в Швеции, согласно которому
я должен отложить пансофические работы и заниматься работами
грамматическими. Он это намерение по многим доводам хулил...
«В какую пропасть ты катишься, занимаясь делом, не стоящим тво¬
их сил?» Намекая тем самым, что эти менее важные работы могут
делать другие, и желал, чтобы еще можно было провести измене¬
ние, резко настаивая на необходимости отдать предпочтение более
важным делам. Это письмо я послал своему покровителю (де Гее¬
102
ру), прося, чтобы доводы были приняты во внимание. Но тщетно;
мне приказали продолжать работу над дидактическими сочине¬
ниями».
Приказали?
Да, так распорядился де Геер, который теперь посылает день¬
ги в поддержку братьев в Польше и Венгрии, а Коменскому ежегод¬
но платит 400 талеров; де Геер распорядился по приказу и по воле
канцлера Оксеншерны, от которого ныне зависит будущее Чешско¬
го королевства.
Казалось, все складывалось как нельзя лучше: найдя приют
в Эльбинге, в то время принадлежавшем Швеции, Коменский ста¬
нет разрабатывать шведские учебники и всю систему школьного
образования. Таким образом, он не будет бревном в глазу местным
«конкурентам». Нельзя даже утверждать, будто его услуги опла¬
чиваются шведским королевским двором — как думал сам Комен¬
ский, не подозревавший, насколько это пришлось бы не по вкусу
союзнической Франции, которой доставляли немало забот ее собст¬
венные кальвинисты! — нет, Коменский жил на средства де Геера.
Ян Амос не мог пожаловаться на новое окружение. В своем
жизнеописании он подтвердил, что ему «обещали всяческую под¬
держку, каковую неизменно оказывали шесть лет». Упомянул и о
полном согласии, царившем между местными лютеранами и каль¬
винистами: «Если какой-либо проповедник склоняется к мнению
того или иного ученого доктора, то держит это втайне, не внося
публичного разлада в церковь... щепетильные схоластические воп¬
росы обсуждаются в стенах школ».
Коменский рьяно принялся за работу: «Зиму я провел в фило¬
логических изысканиях, принесших нескорые, но весьма удовлет¬
ворительные результаты. Я предполагал, что переделка «Загшае»‘...
займет не более двух-трех месяцев, а просидел над нею уже четыре
месяца и сомневаюсь, успею ли за последующие четыре завершить
работу...» (из апрельского письма 1643 года). Летом того же го¬
да он пишет: «О, как я желал бы наконец покончить со словесными
упражнениями, столь надоевшими мне, и перейти к серьезной ра¬
боте!»
1 «Открытая дверь языков».
103
Эльбингское затишье позволяло спокойно работать, но Комен¬
ский усматривал в порученном ему деле всего лишь средство дос¬
тижения главной цели, поглощавшей его без остатка! Ему недос¬
тавало общения с влиятельными политическими деятелями, ибо
Ян Амос ни на миг не забывал о своем долге перед чешским наро¬
дом. Обильным был лишь поток новостей из внешнего мира.
Осенью 1643 года Коменский решил снарядить в Швецию лю¬
бимого ученика и доверенного Петра Фигула, чтобы тот доставил
письма де Гееру, маэстро Маттиэ и канцлеру Оксеншерне. У пос¬
леднего следовало попросить аудиенции. Фигул вернулся из Шве¬
ции с обнадеживающим ответом. Сам Оксеншерна передавал, что
во время мирных переговоров Швеция не откажется от требова¬
ния восстаносить в империи, а следовательно, и в Чехии, сущест¬
вовавшее в 1618 году до начала войны положение. Еще одно усло¬
вие, на котором будет настаивать Швеция,— предоставление не¬
зависимости Чешскому королевству и равноправия протестантов
с католиками. Канцлер советовал всем беженцам собрать и свести
воедино существовавшие ранее привилегии и сословные свободы
с тем, чтобы подготовить основу для окончательной формулировки
мирного договора. В ближайшее время ожидается окончание вой¬
ны, мир будет внесен в Европу на шведских штыках! А до той по¬
ры шведы не сложат оружия.
Весть дошла до Эльбинга во время прорыва шведской армии
глубоко в Моравию по направлению к Брно. Там нашелся неожи¬
данный союзник: «Моравские горцы из окрестностей Всетина,
воинственный народ, прозванный валахами, отказался признать
габсбургское иго после поражения Фридриха в 1620 году и три
года сражался за свободу с оружием в руках; в 1643 году валахи
поддержали шведов»,— пишет Коменский в «Луче света из тьмы».
Дома тем временем произошло приятное событие. Пятого сен¬
тября родилась дочь Зузана, восполнившая число домочадцев пос¬
ле отъезда Фигула на учебу в Нидерланды.
Были прожитые здесь годы по-настоящему мирными для Ко¬
менского?
И ничто не препятствовало ему в работе?
А Варфоломей Нигрин, дваждый склонявший Яна Амоса при¬
нять участие во всемирном примирении всех церквей? Нигрин даже
в Эльбинг переселился с этой целью. Он сулил созвать вселенский
церковный собор, потом зазывал на службу к польскому королю
за тройное вознаграждение — тысячу двести талеров в год! Лишь
когда Нигрин открыто перешел в католическую веру и стал ярым
католиком, обнаружилась подоплека его действий.
Тогда Коменский написал ему:
«Мой дорогой Нигрин, не скрою: до сего времени была меж
нами сердечная дружба... Доказательством тому пусть послужат
эти строчки, которые я пишу в слезах, оплакивая твое величайшее
заблуждение. Чего стоят твои усилия по примирению, пылкость,
с какой вершил ты миротворческую миссию, если еще до первых
попыток примириться ты перебежал на сторону тех, кто не внушает
104
доверия?.. Не отрицаю, если бы мы все последовали твоему при¬
меру, то прекратились бы раздоры между нами и приверженцами
папы римского, отколовшиеся воссоединились бы в изначальном
единстве. Ибо всюду, где противоборствующие силы сплачивают¬
ся в единое целое, прекращается борьба. Но это путь, прямиком
ведущий к гибели истины. Так можно легко скатиться до примире¬
ния не только с католиками, но и с мусульманами!.. Если мы призна¬
ем папу римского законным главой церкви и бросимся в объятия
Тридентского собора1, то гнев римской курии более не будет нам
грозить. Но задумайся: не таков ли совет, какой могли дать Христу
фарисеи, дабы он примирился с ними? Христос наверняка избе¬
жал бы позорной смерти, если б поднял голос в защиту их ереси...
У нас тот же долг перед истиной, и мы обязаны быть столь же му¬
жественными. Будь проклято примирение, которое ранит правду,
будь проклято уравнивание, которое совершает насилие над со¬
вестью...»
Позиция Коменского по вопросу политического мира не отли¬
чалась от его мнения о религиозном примирении. Он никогда не
стремился к миру на любых условиях. И если верил, что разум
когда-нибудь приведет человечество к отказу от войн, то потому,
что рано или поздно люди познают истину. И тогда отпадут про¬
тиворечия, ибо истина — одна. Не станет противоположного мне¬
ния, исчезнет необходимость защищать его с помощью войн. Мир
для Коменского означал торжество справедливости, делающее из¬
лишним всякий спор. Но перед противниками справедливости Ко¬
менский вовсе не намеревался отступать!
Во время длительных разбирательств с Нигрином, поглощав¬
ших драгоценное время, Ян Амос получил приглашение от тран¬
сильванского князя Ракоци стать преемником Альштеда в тамош¬
нем университете. Польщенный Коменский был вынужден тем не
менее отказаться.
В 1644 году Община и магистрат Эльбинга посылают Комен¬
ского в Литву для участия в деле объединения Чешских братьев
с польско-литовскими лютеранами и кальвинистами. Год спустя
этот протестантский сейм продолжится в Торуни и тоже не принесет
результатов. Благоприятный исход его усилил бы Польшу, что ни¬
как не соответствовало шведским интересам. Кроме того, прими¬
рение способствовало бы сплочению протестантских княжеств в
Германской империи, а это, в свою очередь, было не по вкусу швед¬
скому союзнику — Франции. Понятно, затея не получила понима¬
ния и поддержки со стороны двух опорных столпов антигабсбург-
ского фронта.
Де Геер немедленно отозвался на такого рода деятельность
Коменского замечаниями вроде: «Почтенный господин Готтон пере¬
дает пожелания скорейшего завершения дидактических трудов».
Постепенно вмешательство становится более разким, как видно
1 Тридентский собор — вселенский собор католической церкви — заседал в
1545—1547, 1551 —1552, 1562—1563 годы в городах Тренто и Болонья; закрепил
средневековые догматы католицизма. Дал программу контрреформации.
105
из письма Коменскому тому же Готтону: «Ты гневаешься, упре¬
каешь меня от своего имени и от имени друзей и покровителей за
то, что я постоянно отвлекаюсь на посторонние дела, а из обещан¬
ных сочинений доселе не издал ни одного... Я столь же сильно со¬
жалею, огорчаюсь и с негодованием осуждаю все новые проволоч¬
ки, замедляющие работу. Если б я мог делать больше или желать
меньше! Но по мере продвижения вперед я усматриваю дальние
перспективы и стремлюсь к совершенству. Ранние результаты как
менее совершенные перестают нравиться мне, я исправляю себя
самого на тысячу ладов, и это тянется без конца...»
В Швеции, однако, уже начали проявлять нетерпение и если
еще нехотя признавали весомость его доводов, то решительно про¬
тестовали против «отвлечения на иные дела». На это Коменский
в том же письме отвечает так: «Что ты имеешь в виду? Перегово¬
ры с Нигрином? Но тебе известно, что я остался тверд и непрекло¬
нен. Вероятно, мое участие в синодах? Но я теолог и не отрекался
от главного дела своей жизни ради философических и дидакти¬
ческих трудов... Три или четыре раза меня звали для выполнения
весьма почетных заданий. Я отказывал, ибо обещал отдать свои
силы вам. В конце концов стало неловко уклоняться более, и ны¬
не по просьбе очень знатного человека, поддержанной магистра¬
том, я даю сыну этого дворянина несколько уроков в неделю, от¬
нюдь не пренебрегая порученным мне вами делом... В том ли моя
вина? Ведь прибавившиеся обязанности не сбивают меня с пути...»
Но гораздо больше подобных упреков угнетала Коменского
невозможность полностью отдаться собственным сочинениям. В
частном письме другу он жалуется: «Не единожды приходила мне
на ум — не скрою, досадная — мысль о том, что я связал себя обе¬
щаниями, а надобно было все силы посвятить серьезным исследо¬
ваниям. Посему мне опротивела возня со словами, словоблудие,
как я в насмешку называю свой труд. Но что предпринять? Я дал
публичное обещание и должен сдержать слово». Затем добавляет:
«Признай хотя бы, что я размышляю о более важных вещах, чем
«УезНЬЫа», «Лапиае», «Ьех1ка» и прочие игрушки для детского
образования».
Коменский решается написать прямо де Гееру и отправляет два
письма в один месяц. Помимо благодарностей за поддержку день¬
гами, содержание писем сводится к объяснениям, почему пишущий
из лучших побуждений не может ускорить свою работу так, как
хотелось бы «лицам настаивающим». Автор письма чередует сооб¬
ражения и аргументы в свою защиту, но в конце концов открыто
признает: «До сих пор мне нечем отплатить за добро, кроме разве
слов благодарности. Дело воспоследует тогда, когда будет угод¬
но Богу...» В подкрепление Ян Амос цитирует Вергилия — вообще
стиль послания намного изысканнее, чем письмо Готтону — и дает
пророческое видение будущего: «В мире грядут удивительные пе¬
ремены, близится воздвижение... следует остерегаться поспешнос¬
ти, ибо опередить случай означает упустить его и найти себе по¬
гибель. Ныне'Господь карает неугодные ему племена и народы и
106
расчищает путь к Добру. Не будем же строить на развалинах, по¬
ка не замрет карающая десница. Придет время, и под развалина¬
ми обнаружим место, уготовленное для постройки новых зданий.
Настанет миг выйти из укрытий и вынести на свет божий то, что
послужит всеобщей радости и будет воспринято как ниспосланное
господом утешение за прежние невзгоды и разрушения...»
Пафос письма неподделен, невозможно представить, что Ко¬
менский был способен укрыться за столь изощренной отговоркой
и поразить читающего величием и размахом мысли. Но отчего ав¬
тор вознесся на такие риторические высоты? Тут сказывается и
влияние эпохи, волновавшейся по поводу хилиастического1 пред¬
ставления о конце света; но это влияние могло лишь определить
настроенность Коменского, когда он обрисовывал грядущее — ко¬
нец многолетней войны и желанный мир. И все-таки столь возвы¬
шенный стиль — редкость в его сочинениях. Следовательно, долж¬
на существовать причина.
Ее открывает поразительное признание: «Я, верно, слишком
велеречив. Но тебе известно, как сильна моя вера в Бога. Пусть
же о ней узнают и другие — те, кому следует о ней знать; кто, по
твоему разумению, станет орудием божьего промысла в грядущих
мировых потрясениях». Коменский имел в виду прежде всего Ок-
сеншерну. «Сочинение, над которым я работаю, называется: «Ое
гегшп Нитапагшп етепйаИопе сопзиНаНо са1НоПса ай ^епиз Нита-
пит, ап!е аНоз уего ай егисШоз, геП^юзоз, ро1еп1ез Еигорае» («Все¬
общий совет об исправлении дел человеческих, обращенный к че¬
ловеческому поколению, прежде всего к европейским ученым, цер¬
ковникам и правителям»). Пансофия («Всеобщая мудрость»),
составит лишь седьмую часть сего труда... Все наше усердие об¬
ращено отныне к сочинению этих книг или, скорее, к ежедневно¬
му обогащению их новыми открытиями, так что остаются в стороне
мелочи, подобные «Двери языков», «Двери предметов», и про¬
чая... Эти книги не будут печататься по отдельности... дабы прежде¬
временная публикация разрозненных частей не нарушила после¬
довательности в высшей степени гармонического произведения».
Вот оно, высказанное желание, излившееся на бумагу, будто
из-под гнета давнего самоотречения с неудержимой силой вырва¬
лась заветная страсть! Ослепительные мечты о спасении мира, их
постепенное претворение и первые успехи; отклики со всех концов,
подтвердившие верность избранного пути,— все это возвышало дух
Коменского и, подобно торжественным фанфарам, звало в гран¬
диозную битву. Что такое святой грааль средневековых рыцарей
по сравнению с будущим без войн? Приближать это будущее —
не есть ли прямой долг и счастье человека? Можно ли желать боль¬
шего? Такая цель подобна жизнетворному источнику, оторваться
устами от которого означает гибель от жажды.
Но сколько препятствий нагромождено на пути Яна Амоса:
долг пастора, учителя, «дипломатического представителя» чешских
1 Хилиазм — вера в тысячелетнее царство бога и праведников на земле (ее
проповедовали протестантские церкви).
107
и моравских изгнанников, их утешителя, советчика, исцеляющего
страдания собратьев. Присутствие на многочисленных переговорах
во время синодов и церковных собраний. А ныне к этому добави¬
лись обременительные поручения шведов, которые год от года все
настойчивее требуют их выполнения, прибегая порой к грубым уг¬
розам прекратить помощь эмигрантам в Польше и Венгрии, лишить
вознаграждения самого Коменского. Он еще обращается в письмах
к де Гееру как «благородному покровителю», но благодетель твер¬
до настаивает на отдаче от вложенных денег. Как воспротивиться
этому? Ведь Швеция действительно нуждается в реформе школы,
новых хороших учебниках, а Коменский — единственный педагог
в Европе, способный их написать.
Могут ли де Геер, Оксеншерна и остальные шведы понять, что
овладевшие разумом Коменского идеи несравненно важнее? Шве¬
ция вправе требовать обещанного, но именно сейчас Ян Амос окон¬
чательно уяснил для себя направленность своей деятельности —
стать выше преходящих нужд одной страны или отдельных стран
во имя будущего всего человечества! Не о далеком будущем речь:
лабиринт без выхода, в котором кружит заблудшее человечество,
вот-вот рухнет и освободит место новому, блаженному миру! И об
этом написал Ян Амос Коменский де Гееру.
Как прекрасно трудиться для будущего, увиденного сердцем!
Нет, не стремительное движение души привело Коменского к
новой задаче, хотя отчетливо она обрисовалась сейчас, в нынеш¬
нем стесненном состоянии его духа. Идея зрела исподволь. Сна¬
чала Коменский занимался реформой обучения, школьной мето¬
дики. Затем понял смысл реформы — расширение круга знаний.
Да, необходимо знать как можно больше, но не зазубривать беспо¬
лезные схоластические тезисы, а познавать жизнь во имя ее улуч¬
шения. Знать как можно больше — так родилась «Всеобщая муд¬
рость». И педагогика уже не цель, а средство познания.
Времени оставалось мало, особенно для самой важной работы,
и в Коменском возобладало стремление ответить на ключевые воп¬
росы бытия. Словно пелена спала с его глаз, и он понял, что даже муд¬
рость — не самоцель, а одно из средств смягчения человеческих
нравов. Он и раньше предугадывал эту связь, неоднократно дока¬
зывал, что именно мудрость приведет к познанию истины и добра
во всех ипостасях. Суть же их одна, и ее осознание устранит все
прежние споры и войны. Потому-то Коменский и сосредоточил
свои усилия на разработке «Пансофии».
Ныне мудрость представляется Яну Амосу инструментом, с
помощью которого прорубается тропа, густо заросшая грехами
людей, их злом, эгоизмом, предрассудками и ограниченностью.
Подобных инструментов насчитывается семь, включая мудрость,—
необходимо продумать их досконально, но куда важнее конечная
цель: совокупность знаний и всех возможных способов «исправле¬
ния дел человеческих». То есть тропа к счастью людей, справед¬
ливости и правде, которая, по мнению Коменского, совпадает со
всеобщей объективной истиной.
108
Прочитав пламенное послание Яна Амоса, де Геер передал че¬
рез Готтона: «Как можно скорее вернуться к прерванным трудам...
содействовать скорейшему изданию сочинений, особенно ожида¬
емых нами школьных учебников... временно отложить крупные
произведения из области философии и благих идей, ибо людям
нужны не идеи, а дела!»
Письма из Швеции? Вести из далеких стран? Ничто не радо¬
вало. Не оправдались надежды на то, что шведская армия двинет¬
ся к Вене: преемник Торстенсона генерал Врангель не прорвался
через укрепленное Брно. В шведской армии нарастал кризис. Често¬
любивая молодая королева пыталась осуществить собственные
замыслы и для этого избавиться от строгого надзора канцлера Ок-
сеншерны, ведавшего шведской политикой. Чехам казалась зло¬
вещим знаком новая дипломатическая ориентация Швеции, скло¬
нявшейся ныне к компромиссам, отказу от твердых условий воз¬
можного мира в пользу собственных интересов. На международ¬
ной арене верх брало французское влияние, а у Франции вообще
не было обязательств по отношению к Чехии.
Тяжела была Коменскому эта растущая неопределенность. Он
решил поехать в Швецию просить за Чешское королевство и заод¬
но оправдаться в глазах своих покровителей. Друзьям удалось
ненадолго вернуть его к семейным заботам — жена вот-вот раз¬
решится еще одним ребенком, нельзя оставлять ее одну в такую ми¬
нуту. Хорошо, он отложит свой отъезд. Едва сын Даниэль появил¬
ся на свет, его отец отправился в путь. 21 августа 1646 года — на
третий день после рождения наследника — Ян Амос сел в Гданьске
на корабль в сопровождении верного Фигула, окончившего к то¬
му времени обучение и вернувшегося в Эльбинг. Коменский взял
с собой и нового помощника Киннера.
Киннер был принят в 1645 году. Бывший профессор гимназии
сам предложил сотрудничество и даже переехал в Эльбинг. Ко¬
менский так нуждался в нем, что принял тотчас и платил помощ¬
нику из собственных средств, не испрашивая согласия де Геера.
Циприан Киннер был двукратным доктором наук — прав и меди¬
цины, молва гласила, будто он отменный врач и юрист, знаток фи¬
лософии и богословия. Дружба Киннера с Альштедом и Гартли-
бом сама по себе служила отличной рекомендацией для Коменско-
“Вся моя жизнь
ыла странствием"
109
го. В свое время новый помощник жил на квартире у сестры Ко¬
менского в Угерске-Броде и знал его родню. Киннер был пытли¬
вым педагогом-теоретиком, и интерес к методике сближал его с
Коменским.
На этот раз поездка в Швецию оказалась не слишком удачной.
Опыт последных лет развеял радужные надежды и внушал скорее
опасения. Защититься от упреков Коменский намеревался с по¬
мощью педагогических трудов, составлявших часть требуемых
шведских учебников. Эти сочинения он вез с собою: «УезБЬи1ит
1а1тае Пп&иае» (латинская грамматика), переработанная «Лапиае»,
«1пГогта1опит зко1у та1егзкё», новое лингвистическое пособие
«Ьт^иагит теИюбиз поУ1551та» и т. д. — всего семь учебников
и методологических разработок.
Первые впечатления подтвердили опасения. Де Геер принял
Коменского весьма прохладно и не скрывал своего недовольства
тем, что его протеже справился с задачей лишь частично. Но все
же не мешкая отдал труды Яна Амоса на обсуждение специальной
комиссии по школам, состав которой был не слишком благоприя¬
тен для Коменского. Вообще в Швеции начали сильно проявлять¬
ся антикальвинистские настроения, и Коменского вскоре открыто
обвинили в кальвинистской ориентации. Тем не менее рукопи¬
си были одобрены, но комиссия постановила дожидаться полного
завершения трудов.
У Оксеншерны прием оказался еще хуже. Сто двенадцать дней
ждал Ян Амос аудиенции — господин канцлер недомогает! Когда
же аудиенция состоялась, канцлер встретил Коменского словами,
которых он не ожидал. В своем жизнеописании Ян Амос приводит
упреки, посыпавшиеся на него за участие в торуньском примири¬
тельном соборе: якобы он перечеркнул все замыслы канцлера. У
Оксеншерны под рукой оказался протокол переговоров, и он паль¬
цем показал на то место, где имя провинившегося значилось в
списке основных выступавших! Коменский защищался как мог:
ведь дело не дошло до выступления, «ибо подготовительная рабо¬
та поглотила все время. Вскоре я уехал, и мое имя вкралось туда
по ошибке». Канцлер: «Что сделано, того не исправишь. Тебе же¬
лательно вернуться в Пруссию». «Мы ушли от него с тем, что я по¬
корнейше вручил его светлости в руки судьбу своего народа и церк¬
ви и просил не лишать нас свободы совести при заключении мир¬
ного договора. Немного времени спустя о том же просили мы свет¬
лейшую королеву».
Королева Кристина была гораздо приветливее, и упавший бы¬
ло духом Коменский слегка взбодрился, хотя переговоры не при¬
несли, да и не могли принести конкретного результата. Королева
даже проявила интерес к «Пансофии» и явно наслаждалась об¬
щением со столь ученым и выдающимся собеседником. Она пригла¬
сила Коменского подольше погостить в Швеции или переехать вов¬
се, но присутствовавший при аудиенции де Геер расставил все по
своим местай. Приветствуя королевское приглашение, он призвал
110
тщательно обдумать вопрос с переездом, хотя он, де Геер, разу¬
меется, берет все расходы на себя. Коменский все понял и подхва¬
тил: «Сейчас это невозможно, ну а будущее целиком во власти
провидения». За день до того Оксеншерна приказал ему возвра¬
щаться в Пруссию, в Эльбинг.
Прием у королевы заставил де Геера внимательнее выслушать
просьбы Коменского. Покровитель обещал и впредь оказывать
поддержку и в последнюю минуту выплатил годовое жалованье
Киннеру, которого до того содержал сам Коменский, ибо де Геер
наотрез отказывался признать помощника. Де Геер не удержался,
однако, чтобы не уколоть Коменского: Киннер якобы просил де
Геера считать и содержать его как самостоятельного ученого Швед^
ского королевства, а не какого-то помощника. На что де Геер, ко¬
нечно, ответил отказом, и Киннеру не помог даже проект его собст¬
венной реформы шведской школы, по его словам, «гораздо более
совершенный, нежели методы Коменского». Ян Амос нигде не пи¬
сал о том, как подействовало на него это сообщение: похоже, что
махнул рукой, так как оставил Киннера в помощниках. Важно бы¬
ло поскорее избавиться от обязательств по отношению к шведам,
а поскольку дело касалось педагогики, не стоило прогонять весьма
образованного специалиста и тем ослабить себя. Да и мотивы по¬
ведения Киннера были ясны: он вечно мучился, считая себя не¬
признанным ученым, вдобавок был вынужден оставить препода¬
вание, так как был глуховат. Конечно, такой физический недоста¬
ток предполагает обостренную мнительность. Вместе с непомерно
развитым честолюбием эти черты объясняли коварные и агрес¬
сивные действия Киннера.
«В конце октября я покинул Швецию; а в апреле (1647 года)
оттуда пришли письма, метавшие громы и молнии. Ибо архиепис¬
коп Скарский разразился на сейме обвинениями по адресу первых
лиц обоих сословий, якобы зараженных кальвинизмом, среди про¬
чих назвал и мою фамилию. Его крепко выбранили за мятежные
речи, но семена ненависти были уже посеяны... О, вавилонское
столпотворение в нас, кичащихся своим презрением к Вавилону!»
Следующая новость еще хуже: Швеция — собственно говоря,
кто: Оксеншерна, де Геер, епископы, настроенные против кальви¬
низма? — словом, Швеция отдала предпочтение проекту школь¬
ной реформы, ранее составленному университетом в Упсала, по¬
скольку Коменский не представил вовремя свой вариант.
Будто оборвалась ниточка, связывающая жизненными инте¬
ресами и общими заботами два организма.
Что оставалось делать Коменскому?
Он с головой окунается в работу, как бездонный омут, чьи во¬
ды сомкнутся поверх преходящей суеты докучливых и тягостных
будней. Коменский разрабатывает окончательный вариант своего
нового произведения «Ме1Нос1из Пп^иагит поУ1551та», заканчи¬
вает подготовку к печати шведских учебников. И даже прилагает
к ним собственноручно выполненные иллюстрации. По давней лон¬
111
донской договоренности гравюры с них отпечатает Вацлав Холлар.
На рассвете и глубокой ночью, теряя силы и здоровье, обде¬
ляя семью и обременяя помощников, Коменский трудится над «Пан-
софией», которую задумал как часть «Совета об исправлении». Од¬
новременно он набрасывает основу всех семи частей «Совета». Бли¬
зок конец войны, а после заключения мира настанет самый бла¬
гоприятный случай выступить со своим предложением.
И Коменский пишет — лихорадочно, страстно, в мыслях со¬
чиняет даже тогда, когда занят другими делами; преодолевает сон
и усталость, отодвигает в сторону всех и вся.
А кругом неспокойно. Нет мира и в семье. Нарушитель домаш¬
него спокойствия — не кто иной, как Киннер: страдая от мысли,
что с ним обходятся как с подчиненным, он пытается всеми спо¬
собами возвеличить себя. Вмешивается в работу секретаря Фигу-
ла, будто тот обязан держать отчет перед ним; упрекает Коменско¬
го в нежелании раскрыть тайны частной переписки, которая якобы
касается их совместной работы. И жалованье не устраивает Кин¬
нера — ведь надо прокормить семью. Стоит Коменскому очутиться
в затруднительном финансовом положении, как тотчас в устных
и письменным жалобах Киннер разносит это по всему свету, стро¬
чит друзьям в Англию и отваживается кляузничать самому де Гееру.
Бесцеремонное вмешательство Киннера в мирную доселе жизнь
семьи выводило из себя пани Дороту; на ее замечания тот отве¬
чал повышенной раздражительностью. В конце концов Ян Амос
стал тайком подсовывать неугомонному Киннеру деньги, чтобы он
хоть ненадолго умолк, дал спокойно поработать и не терзал пани
Дороту. Горечь преданной супруги, страдавшей при виде обнаглев¬
шего мужнина помощника, усугублялась болезнью. Хворь появи¬
лась пару месяцев назад и никак не поддавалась лечению. Беспо¬
койство за жену переполнило чашу страданий, и Ян Амос поте¬
рял голову. В январе 1647 года он писал Гартлибу: «Окружающие
меня люди могут подтвердить, как я загружен делами и заботами,
вдобавок вместо облегчения (намек на Киннера) взвалил на себя
громоздкую, почти невыносимую ношу... Многие помощники топ¬
тали мой виноградник или просто мешали возделывать его. Если б
дано мне было работать в одиночку, я уж давным-давно завершил
бы задуманное. Общие очертания набросаны мною еще четыр¬
надцать лет назад в «Предвестник»; тогда дух мой был бодр, и я
усердно трудился в тиши. Но с тех пор как наши планы стали из¬
вестны... отовсюду посыпались советы, их обилие породило смятен¬
ность... Бесчисленные советчики не приносят пользы, напротив,
первые очерки были куда лучше... Вмешательство чужих не по¬
способствует продолжению работы — если я даже рано или поздно
окончу ее, то в чем же будет заключаться помощь тех, кто окру¬
жает меня... Более того, мы тратим столько сил и средств, чтобы
прокормить приглашенных для совместной работы, сколько не по¬
надобилось бы мне одному, работай я скрытно ото всех. Но горше
перечисленных бед наше вынужденное и позорное нищенство. Мне
совестно писать такие письма. Я так стыжусь, что не в силах напи¬
сать своему покровителю, обещавшему помощь, а ведь мы бедст¬
вуем... Все пятеро продираемся сквозь дидактические тернии и ни
о чем ином даже помыслить не смеем...»
Более всего угнетала Коменского ситуация в Европе — на по¬
лях сражений и в дипломатических салонах. Одна за другой уга¬
сали надежды на прежних союзников, поочередно выходивших из
игры либо вовсе утративших интерес к будущему Чешского коро¬
левства. Англию выбил из европейского побоища внутренний кри¬
зис, там назревала революция; объединившиеся Нидерланды
заключили победоносный сепаратный мир с Испанией, чем завер¬
шили восьмидесятилетнюю борьбу за независимость и свободу сво¬
их граждан. Франция, крайне обеспокоенная внутренним сопротив¬
лением Фронды, давно перестала интересоваться Чехией. Боль¬
шинство протестантских князей стремились к завершению изну¬
рительной войны любой ценой, иные за крупную подачку отказа¬
лись от борьбы, например Саксония, получившая от императора
Лужицу. Швеция пока еще продолжала военные действия, но там
верх брала партия королевы Кристины, склонная к компромиссам
и заботившаяся сугубо о собственных интересах.
Окончательная победа антигабсбургского фронта не вызыва¬
ла сомнений, но для Чехии, а особенно для чешских и моравских
изгнанников решающим оставался вопрос, будут ли победители,
в первую очередь шведы, настаивать на обновлении в Германской
империи, а тем самым и в Чехии, положения на 1 января 1618 года
или же на 1 января 1624 года. Мирные переговоры длились уже
несколько лет, а согласия по датам не было. Просачивались слу¬
хи о том, что Швеция не желает осложнений и не настаивает на
первой дате; а принятие второй означало бы выдачу Чехии на про¬
извол Габсбургов.
Весной 1648 года шведы осуществили школьную реформу, пред¬
ложенную упсальским университетом, поскольку не дождались
таковой от Коменского. Тем самым истекли обязательства Яна Амо¬
са по отношению к де Гееру и шведскому королевскому двору, хо¬
тя личные связи с обоими де Геерами не прерывались. Не было при¬
чин задерживаться на горевшей под ногами земле прусского по¬
бережья.
Коменский решил поскорее возвратиться в Лешно. Изнуряющая
летняя жара иссушала больные легкие пани Дороты. Она так ос¬
лабела, что опасались, перенесет ли бедняжка дорожные тяготы.
Но что ждет ее со дня на день в Эльбинге? Коменского мучили
сомнения и тревоги за судьбу домочадцев. Надобно решиться!
Риск неизвестности кроется во всяком действии. Больная рвется
домой. Ее теперешний родной дом в Лешно, единственный и послед¬
ний. Там живет ее мать, там остались друзья и старые знакомые.
Жена умоляет Яна Амоса не медлить с возвращением. Он советует¬
ся с врачом, с друзьями. Все в один голос предупреждают об опас¬
ностях пути. Пани Дорота заклинает — она не хочет умирать на
чужбине. Боже, как все перемешалось — где родина, где чужби¬
на?...
113
Доводы «за» и «против» уравновесили друг друга, и слово за
Коменским. Как и прежде, на его плечи ложится тяжкий груз от¬
ветственности за судьбы других.
В конце августа он отдает приказ готовить повозки для возвра¬
щения.
В первой повозке на соломе везут по ухабистой дороге пани
Дороту, укрытую попонами, которые несмотря на жару не спасают
больную от озноба.
На прощ ние Киннер обрушивается с упреками в жестоко¬
сердное™ Яна Амоса; семья Киннера держит путь в Гданьск. И это
единственное облегчение для Коменского.
Две повозки с членами семьи, книгами и рукописями Яна Амоса
отправляются в далекую дорогу до Лешно.
А по возвращении туда...
«Спустя несколько дней похоронил я возлюбленную супругу,
подкошенную длительной болезнью; недаром так спешила она к
могилам предков».
В скорбный день похорон было напечатано стихотворение, на¬
писанное Коменским на смерть пани Дороты. Впоследствии оно
вошло в «Сборник духовных песнопений».
Ушедшие никогда не оставляют любимых насовсем. Они оста¬
ются в воспоминаниях, приходят в снах на тоскующий зов осиро¬
тевших родных, отражаются в лицах и душах детей. Двухлетний
Даниэль и пятилетняя Зузана были завещаны Яну Амосу Доротой.
Семейный круг дополняли две старшие дочери, тоже оплакивав¬
шие утрату. Обе девушки заневестились: двадцатидвухлетняя До-
рота Кристина нашла себе жениха — учителя Яна Молитора из
Словакии; младшая, двадцатилетняя Альжбета, была уже обру¬
чена с Петром Фигулом.
Любовь и смерть, вечная череда жизни. Волнами набегали на¬
дежды, вздувались и опадали в пучины отчаяния в бушевавшем
океане событий...
Весной 1648 года французская армия форсировала Рейн и
соединилась с полками Врангеля при вторжении в Баварию. 17 ап¬
реля под Цусмархаузеном произошло столкновение с армией им¬
ператора и баварского герцога. Императорская армия была наго¬
лову разбита, баварское войско прекратило свое существование.
Шведы под командованием генерала Кёнигсмарка вошли в Чехию.
Сначала они осадили Пильзень, где реквизировали весь скот.
«ТНеа1гит Еигораеит» пишет: «... утром 24-го июня шведское
войско тайно передвинуйЬсь к Раковнику, и генерал еще на заре
окружил город кавалерийской сотней, дабы никто не мог выйти
оттуда. На пильзеньской дороге были оставлены три отряда, по¬
лучившие приказ до воскресного дня задерживать всякого иду¬
щего в Прагу; так было схвачено много посыльных. 25-го весь про¬
виант, пушки, порох и снаряды были оставлены в Раковнике, а муш¬
кетеры оседлали упряжных и артиллерийских коней. Затем армия
двинулась маршем до леса под Прагой, прозванного «Длоуги млын».
114
Поскольку атаковать было рано, солдатам приказали сохранять
тишину и раздали им записки с указаниями, какой отряд займет
тот или иной дворец на Малой Стране; следовало убивать каждого
вооруженного человека и дружно палить в окна, как только в них
кто-либо покажется. Командиров посвятили в подробности пла¬
на атаки. Пароль был — «С нами Бог!», у каждого шведского
солдата за околышем шляпы должна торчать березовая веточка...
Атака началась между двумя и тремя часами утра в день святой
Анны 26-го июля. Часть города (Мала Страна и Градчаны) была
взята без большого кровопролития».
Победа! Глория — виктория!
Взятие остальной территории Праги — Старого и Нового Мес¬
та — вопрос ближайших дней, ибо на помощь шведам спешит еще
одно войско, по пути занявшее Табор, а ныне разбившее лагерь
под Витковом.
В блеске этой победы умолкает скептический разум и исчеза¬
ют мрачные предчувствия. Нет, союзники не утратили интереса
к Чехии! Напротив, он пробуждается с новой силой, ибо здесь их
ждут лавры победителей. Они забыли о наших требованиях и не
желают включать их в условия мира? Но разве не мы здесь, на
пражской земле, первыми принесли кровавые жертвы во имя об¬
щего дела? Неужели напрочь исчезли нравственный долг, совесть
и благодарность людская? Но тогда люди перестанут быть людьми...
Теплится огонек надежды в сердцах изгнанников. Ждут не
дождутся поражения разбитого наголову императора, а тогда
шведская армия добьет его войско.
Может быть, и этого ждать не придется, недаром на мирных
переговорах в Мюнстере и Оснабрюке имперские сословия заявили,
что готовы заключить мир без императора, ежели посланники Фер¬
динанда начнут затягивать дело.
Но отчего шведы не взяли еще Прагу?
Но вот пришли вести о вооруженном сопротивлении пражан из
Старого и Нового Места. Они борются со своими освободителями!
А шведы? Те целиком поглощены грабежами, мародерством и пе¬
реправкой трофеев домой.
Тем временем на стол переговоров одно за другим ложатся
донесения, составляются документы, в которых закрепляются тре¬
бования победителей и уступки побежденных. Никто из бывших
союзников не остается внакладе, никто, никто...
В один далеко не прекрасный день в Лешно приходит письмо
«от представителя нашей высшей знати: мы с нашим народом пол¬
ностью исключены из мирного договора».
Коменский садится за стол и в последний раз пишет Оксеншер-
не, сознавая всю тщетность затеянного. Но нельзя молчать!
Ян Амос не подозревает, что пишет письмо в день заключения
мира — в Мюнстере и Оснабрюке.
115
«Х1УуГ Завещание
Тридцатилетняя война закончилась, хотя еще несколько лет
тлели военные очаги в Европе. В вестфальском Мюнстере и Ос-
набрюке подвели черту: Швеции досталась контрибуция в пять
миллионов талеров, а кроме того Померания со Штетином, Висма-
ром и Руйаной; Франции — Мец, Тулуза и Верден, а также габс¬
бургский Эльзас с Брайзахом и Лотарингией. Германская империя
распалась на союз более или менее самостоятельных государств,
над которыми император не имел реальной власти. По всей импе¬
рии объявлено о равноправии лютеран и кальвинистов.
А в-Чехии? В Чешском королевстве?
«Нас оставили в виде приданого австрийскому королевскому
дому, а следовательно, папе римскому; нам никогда не обрести
свободы совести»,— пишет Коменский.
Единственное, что удалось отвоевать для императора его пос¬
ланникам во время мирных переговоров, и было подавление взбун¬
товавшихся сословий в Чехии и Моравии. Договаривавшиеся сто¬
роны сошлись на том, что наследственные габсбургские земли бу¬
дут возвращены к состоянию на 1 января 1624 года, а в то время
уже ощущались последствия битвы на Белой Горе. Теперь у им¬
ператора были развязаны руки для осуществления намерений, о
которых придворный проповедник — капуцинский патер Сабин вы¬
сказался так: «Народец сей разбить надлежит, как глиняную по¬
суду на черепки, учинив так по словам пророка Иеремии...»
Понадобились еще два года для подписания вестфальского ми¬
ра в Нюрнберге в 1650 году, но промедление не оставляло надеж¬
ды.
«Мы покинуты, отброшены, выданы на растерзание, мы, жал¬
кие обломки кораблекрушения, раскиданные по чужим берегам!
Даже последнюю надежду возвратиться к отеческим гробам от¬
няли у нас, ибо наши соседи позаботились каждый о себе, а нас
выставили на вечное поругание»,— пишет Коменский в своем пись¬
ме Андреэ.
Как вынести на слабых плечах непереносимую тяжесть разо¬
чарования, утраченных надежд и не пасть, однако, на колени, не
сдаться?
Но за два роковых года ни в письмах, ни в дневниковых запи¬
сях или сочинениях не найти и следа бездействия и безропотной
покорности судьбе. Всюду упоминания о работе, каждодневной,
116
утомительной, движимой терпеливым упорством и неослабной во¬
лей. «Надобно пытаться обратить несчастье в достоинство»,— ука¬
зывает Ян Амос в одном из писем. Исчезли жалобы и тоска, но нет
уж и былого размаха. Израненный дух ослаб, а раны еще не за¬
рубцевались, хотя о них не говорится ни слова. Планы «Всеобщей
мудрости» и «Совета об исправлении дел человеческих» замене¬
ны куда более скромными задачами — «мои дидактические труды
подвигаются потихоньку». И заботы стали приземленными — «за¬
валил типографических наборщиков работой». Однако мучитель¬
ные распри с небрежными в работе здешними наборщиками так
утомили Коменского, что он решил послать рукописи в типогра¬
фии Амстердама.
В те годы Коменский завершил и поправил написанные ранее
труды по дидактике — «эта работа заняла у меня целых два года».
Здесь и «МеНюЛив Пп^иагигп поу1551та», и заново переработанная
«Лапиае Пп^иагит уезиЬи1ит» со словарем и грамматикой, и
«Справочник для учителей» («1пГогта1опит») и т. д. Коменский
издал также старое сочинение польского гуманиста Яна Ласутия
«История Общины братской», которую автор в конце XVI века
подарил Карелу-старшему из Жеротина. Латинское издание было
послано зарубежным сторонникам Общины, например Оксеншер-
не, который не удосужился ответить; чешский текст предназначал¬
ся для «тех, кто уцелел из народа и церкви нашей», дабы «пробу¬
дить людей от сковавшего их оцепенения».
Таким являлся Коменский своему окружению. Спустя годы он
вновь взошел на амвон — и признался, что испытывает страх после
длительного перерыва. Ведь прихожане вкладывали столько на¬
дежд в его проповеди, и пастор сознавал это. Незадолго до этого
скончались двое старейшин Общины, и Яну Амосу пришлось при¬
нять одну из освободившихся должностей. Он стал епископом, что
повлекло за собой груз ответственности и многочисленные обязан¬
ности. Словом, воистину «разнообразнейшие занятия, которые тя¬
готят меня, но и отвлекают».
У водоворота земных дел, серьезных числом, но не значимостью,
есть и хорошая сторона: можно обратить к полезному усилия
смятенной души, и она утешится, исцеляя сон страдающих собрать¬
ев.
Всполошенному стаду нужнее всего хладнокровный пастырь.
Семья, как всегда, служила опорой на новом месте. И все-таки
неуютно двоим малышам в гнезде, лишенном материнского теп¬
ла. А тут старшая дочь собралась замуж, младшая вот-вот после¬
дует по ее стопам. И весной 1649 года Ян Амос снова женится, бе¬
рет в супруги Яну, в девичестве Гаюсову, дочь своего бывшего
соученика, а ныне ректора одной нидерландской гимназии и пе¬
реводчика трудов Коменского. Невеста по возрасту близка жени¬
ховым дочкам, а ему самому исполнилось пятьдесят семь лет. Пыш¬
ную свадьбу сыграли в Торуни 17 апреля, присутствовали все го¬
родские нотабли, тем самым публично благословившие брачный
союз. Язвительные намеки о чересчур поспешном переодевании
117
из траурного платья в свадебное, не найдя новой пищи, вскоре утих¬
ли.
Новый епископ Лешно в глазах верующих, как и прежде, был
неколебимой скалой веры.
А внутренний мир? Тревожные известия исподволь подтачи¬
вают здоровье. Еще крепка воля, привычка трудиться, выпадают
минуты радости — но тем неистовее бурный взрыв разочарования,
тщетно подавляемого в течение месяцев. Горе не изливается в
бурном всплеске чувств, но вызревает ночами, когда разум бес¬
силен бороться с отчаянием. Дело всей жизни под угрозой! В чем
смысл дальнейшего существования? Ян Амос служил людям, искал
выход из лабиринта злобы, эгоизма, жадности, тупости — а ныне
человечество кичится этими грехами, вросшими в его плоть и кровь!
Коменский стремился на родине создать молодежи превосходные
условия для развития, дабы Чехия после пережитых мучений могла
возвыситься,— а меж тем ясно, что «утрачена даже надежда вер¬
нуться к отеческим гробам»!
Никогда, никогда не увидеть отныне ему и братьям отечество,
свой край, родной дом... Река преисподней Лета теперь называет¬
ся «НИКОГДА», она протекла меж родиной и ее сыновьями, непре¬
одолимая, беспощадная. Чувства и мысли не в силах осознать
ужасную истину, и бесплодное мучение прямиком ведет к безу¬
мию и смерти.
Любой ценой разорвать заколдованный круг, пока не поздно!
Каким же образом? Перестать жалеть себя! Не углубляться в
сиюминутные страсти преходящей жизни. Все люди смертны, им
отпущено быстротечное время, и на своем земном пути они лишь
повторяют удел многих и многих грешников, испытывая жестокие
страдания. К чему отчаиваться, оплакивать доживающую свой век
в изгнании Общину чешских братьев? Известно же, что «исчеза¬
ют или принимают иное обличье царства и жившие в них народы,
их языки, свободы и религии. Исчезнут и церкви Общины, ибо гря¬
дет иное время».
Но там, на противоположном берегу реки «НИКОГДА», жи¬
вут люди родной крови и терпят горькие муки, ведь «у многих от¬
няты сокровища духа». И все же они живут и передают дар жизни
потомкам и потомкам потомков. Им надо отдать плоды познания,
великой мудрости, накопленные здесь в изгнании. Разнообразить
и обогащать блюда на столах земляков, чтобы когда-нибудь и
далекие собратья могли по праву занять места на пиршестве спра¬
ведливости, ибо внесли свой вклад в ее торжество. Только так не
пропадут деяния изгнанников, и жизнь их не пройдет впустую, а
смерть настигнет лишь бренную оболочку.
В ночной тиши прислушивается Ян Амос к голосу сердца и
внемлет гармонии духа, дабы запечатлеть ее в «Завещании уми¬
рающей матери — Общины братской — своим сыновьям и дочерям,
коим вручает она богатства свои и назначает наследников».
Во вступительной части Коменский высказывает веру в то, что
голос матери — Общины чешских братьев — дойдет до слуха ее
118
далеких сыновей. Напомнив о бренности человеческой жизни, ав¬
тор подчеркивает, что преходяща и Община братьев, «изгнанных
за пределы народа своего, лишенных родного языка, брошенных
на произвол чужих соседями своими». Мать-Община подзывает к
себе детей и делит их на верных и изменивших ей. «Подойдите,
сыны мои, окружите мое смертное ложе и выслушайте мой наказ».
Многие отшатнулись от истинной веры, стали отщепенцами — им
завещан плач, безропотным — покаяние. Лишь стойким, неслом¬
ленным сыновьям отдаст Община богатства духа. Однако всем по¬
ровну завещано «самоотверженно искоренять пороки», неспра¬
ведливость и ненависть в сердцах; достичь преображения, брато¬
любия, упорядоченной жизни и радостного служения Богу. А при¬
мер должны подать пасторы: «Без вас (священнослужителей) увя¬
нет и рухнет вера, ибо подданные и власть предержащие охладели
к Богу, измельчали и ныне подобны деревьям, которые вырвал с
корнями вихрь грехов и искушений».
Затем от имени умирающей Общины Коменский обращается к
церквям: сначала к братской польской Общине, которую «в рас¬
цвете дней и мощи своей сплодила, дабы та, окрепнув, вынянчила
остальных... — Будь же благословенна за то, что приняла в свое
лоно изгнанников и заботилась о несчастных». Римской церкви
посвящены такие слова: «Матерь наша, из которой все мы вышли,
Община римская! Была ты нам матерью, а стала зубрихою, пожи¬
рающей и сосущей кровь своих детенышей. Опомнись хотя бы в
старости и выйди из вавилонского столпотворения своих гнуснос¬
тей». Следуют обращения и благословения лютеранской и кальви¬
нистской церквям.
Дойдя до этого места, Коменский словно изменяет себе: исче¬
зает отточенность стиля, гладкое Чечение мыслей, нарастание их
силы. Теперь автор отдается во власть чувств. Вырываясь из сокро¬
венных глубин души, они упорядочиваются истиной и любовью...
От лица Общины Коменский обращается к своему народу:
«Тебя, родина милая, народ чешский и моравский, не могу за¬
быть, простившись с тобою навеки, к тебе обращаюсь, тебя назна¬
чаю первым наследником всех богатств, вверенных мне Богом...
Верую в милость господню; стихнут вихри гнева, которые мы сами
накликали на головы наши грехами своими, и вновь будешь возд¬
вигнут ты, народ чешский! Надеясь на то, делаю тебя преемни¬
ком всего, что я получила от предков, с трудом сохранив в смутные
времена. Все, что собрала я по воле Господа и благодаря усердию
сынов моих, отдаю тебе. Завещаю чистую любовь к правде божьей,
явленную нам прежде иных народов заслугами магистра Яна Гу¬
са и скрепленную кровью многих верных чехов... Завещаю тебе
святую Библию, которую сыны мои с превеликим тщанием на язык
чешский перевели, потратив на ту работу пятнадцать лет...» (Кра-
лицкая библия). После нравственно-религиозных поучений Ко¬
менский переходит к пятому пункту завещания:
«Завещаю тебе и сыновьям твоим усердие в сохранении, очи¬
щении и воздвижении милого нам языка отцов наших! Заботились
119
о том всегда сыны мои, и поговаривали умные люди, что нет краше
чешского языка, чем у чешских братьев и в книгах, ими написан¬
ных. Еще более усердствуют в том изгнанные с родины братья, да¬
бы написанием полезных и изысканных слогом книг помочь твоим
детям украсить свою речь, дела, совершенствовать ум и тем воспол¬
нить нынешнее опустошение и упадок, когда будет знамение господ¬
не о лучших временах... И шестое завещаю тебе: не щадя сил и
умения обучай молодежь. Каюсь: упустила я молодых, доверила
их чужим, а те испортили и перессорили сынов моих... Но потру¬
дились некоторые Чешские братья и подготовили методы хорошего
обучения, коими воспользовались и другие народы без различия
вероисповедания. Но тебе они принадлежат по праву... Что еще
сказать? Умолкаю и прощаюсь с тобою, отчизна возлюбленная!
Живи, не умирай, народ, обращенный помыслами к Богу! Да будет
мужей твоих без числа, да благословит Господь их благородные
деяния, да будет творение их рук мило тебе! Сломи волю недругов
твоих, дабы не восстали они... На прощание благословляю тебя,
народ чешский, расти подобно ветви у родника, что перерастает
стену. Горечью наполнили тебя и ранили затаившие ненависть в
сердцах враги, но лук твой не дрогнет, и укрепится сила рук твоих...
Недругов низвергнет Господь, а ты растопчешь их спесь и гордыню».
Несмотря на всю любовь, преклонение перед традициями и при¬
вязанность к дорогим заветам Коменский осознавал, что Община
чешских братьев, последним епископом которой он был, далее не в
силах исполнять свой долг. И оставалось лишь лелеять последние
плоды засыхающего дерева, дабы от них могли вкусить сыновья
борющегося народа.
Большинство членов Общины раздумывали над тем, надо ли
в изгнании сохранять ее или это не имеет смысла. На публичное
обсуждение серьезнейшего вопроса в Лешно съехались старей¬
шины всей Общины, пасторы из Польши, Пруссии и Силезии. Стали
решать: «Что предпринять в дальнейшем? Оставить надежду и
слиться с чужими народами и церквями? Священнослужителям
распустить консистории, никого более не назначать для отправле¬
ния церковных служб, оставить прихожан наедине с Богом и их
совестью? Порле долгих раздумий пришли к противоположному ре¬
120
шению, а мирские радетели Общины на родине требовали, чтобы
даже помыслов не возникало о разрыве связей Общины, основан¬
ной предками и ревниво сохраняемой на протяжении двух столе¬
тий. Пусть вместо скончавшихся епископов будут назначены но¬
вые столпы веры, и так пусть продолжается, пока живы наши лю¬
ди; а окончательное решение предоставим первому из пастырей —
Христу.
На том сошлись все: решено было проведать братьев моравян,
разбросанных по Венгрии. Призвали меня и просили... большинство
прихожан не видели меня двадцать пять лет. Я знал, что миссия
задержит мою работу, но нельзя было противиться воле братьев;
имелось и еще одно обстоятельство, ускорявшее мой отъезд. Наше
собрание получило письмо на мое имя; послание было скреплено
большой печатью. Вскрыв его, мы узрели подпись: «СИГИЗМУНД
РАКОЦИ». Князь учтиво звал меня к себе в Верхнюю Венгрию,
дабы посоветоваться о состоянии тамошних школ и их управлении.
Присовокуплено было письмо ректора высшей школы в Шарош-
Патаке Яна Толнаи, в котором содержалось много рекомендаций.
Поскольку никто из братьев не выказал неудовольствия, я понял,
что меня не просто приглашают, но прямо-таки посылают в Верх¬
нюю Венгрию. Было это в конце марта. Советовали ехать после
пасхи и вернуться к троице, но я быстро снарядился и тотчас вы¬
ехал, готовый праздновать пасху где угодно со своими земляками».
Приглашение Ракоци ускорило отъезд, так как возбудило в
Коменском надежду обрести помощь для своего народа.
Трансильванское княжество в ту пору выдвигалось на передний
план в Европе. Само географическое положение делало его средо¬
точием различных отнюдь не миролюбивых интересов: с одной сто¬
роны оно соседствовало с Польшей, с другой прилегало к Турции.
Трансильвания поддерживала связи с казаками Хмельницкого и
с татарами. Приноровившись вдобавок к шведской политике, тран¬
сильванские князья получали возможность комбинировать союз¬
ников в своей державной политике. Для Коменского наибольшей
притягательностью обладали трансильванско-шведские отноше¬
ния, которые поддерживал давний поклонник Яна Амоса Иоганн
Генрих Бистерфельд, профессор теологии Трансильванского уни¬
верситета в Альбе Юлии, носившийся с идеей создания трансиль¬
ванско-шведского сообщества. Толнаи из Шарош-Патака был, в
свою очередь, близким другом англичанина Гартлиба. И вот уже
вырисовывалась перспектива — пока, впрочем, неясная — созда¬
ния новой антигабсбургской коалиции в случае присоединения
Англии и Франции к Швеции и Трансильвании!
И хотя Коменский не раз терпел разочарования, положившись
на политику европейских государств, он не в силах был отказать¬
ся от робкой надежды на новый союз. Сама судьба, казалось, ве¬
ла его через всю Верхнюю Венгрию к трансильванским границам.
В сопровождении все того же милого Фигула Ян Амос отпра¬
вился в путь в начале апреля 1650 года через Фульнек, Угерске-
Брод и Стражнице.
121
Три города, 'Где на каждом шагу он встречался со своим дет¬
ством и юностью, старыми знакомыми и родственниками. Взгляд
Яна Амоса любовно скользил по дорогим местам, и оживали воспо¬
минания. Здесь он научился внимать и проникать чувствами в ок¬
ружающий мир, узнал слова «дом», «мать», «любовь», а также *
«отчизна» и «смерть». Тут жизнь являла ему радости прозрачные
и чистые, подобные ключевой воде, но и причиняла первую жесто¬
кую боль. Вот они, родные пейзажи, извилистые ленты дорог и
шелковый сумрак лесов, сохранились даже дома, некоторые ле¬
жали в развалинах, и все-таки он узнавал их — порой по единст¬
венному уцелевшему камню... А первые весенние цветы на придо¬
рожных лужайках, разве они не такие же, как в далекой юности?
Разве не источают тот же аромат?
Коменского пронизывала сладкая боль узнавания. Он мог сме¬
ло сказать: вот я перед вами — такой, каким покинул вас, я сохра¬
нил в сердце все, что унес с собою, даже не подозревая об этом.
Я не предавал святынь и по-прежнему борюсь за то, чтобы люди
стали мудрыми и счастливыми. Но многое уже утрачено безвозврат¬
но, промчалось время и унесло силы, навсегда покинули меня лю¬
бимые, не сбылись мечты, не исполнились замыслы... Но к чему пе¬
нять на судьбу, которая ведет нас то по солнечным прогалинам,
то сквозь колючий терновник,— главное, отдать всего себя на ал¬
тарь благого дела.
Те несколько дней не были возвращением, нет. Ян Амос просто
бросил беглый взгляд в прошлое, разбередил старые раны и пролил
на них бальзам...
16 апреля Коменский пересек моравско-словацкую границу и
ступил на венгерскую землю.
Первую остановку сделали в Скалице — городке, «знаменитом
Общиной моравских изгнанников». Как и всюду, тамошние члены
Общины отвечали единодушным согласием на сохранение церкви
Чешских братьев. «Поскольку они согласились с нами, я утвердил
их епископа данными мне в Польше полномочиями. Этот епископ,
Ян Ходницкий^ ранее был избран голосованием. Все обещали мне
послушание, и я направился дальше, в Венгрию, взяв с собою епис¬
копа сопутствовать мне».
В Трнаве Коменского принимал кальвинистский суперинтендант
Канисей. Тут Ян Амос впервые почувствовал, что в пути ждут не
одни восторженные приветствия. Ему дали понять, что именно в
Шарош-Патаке у ректора Толнаи он кое в чем встретит отпор. Ко¬
менский удивился — да ведь Толнаи так настойчиво звал его и с
похвалой отзывался, по словам Гартлиба, не только о педагоги¬
ческих сочинениях, но и о «Пансофии», набросок которой попал в
Англию, а оттуда в опубликованном виде обратно в Европу. Все
так, подтверждал суперинтендант, но следует помнить о том, что
Толнаи — ярый пуританин-индепендент («независимый»). Будучи
в Англии, Коменский имел возможность лично убедиться, как ин¬
депендентство нарушало единство английских протестантов, ибо
122
не признавало епископов, никаких церковных органов, ограничи¬
вающих абсолютную независимость каждого верующего. Не сам
ли Коменский выступал тогда против «независимых»? Да, Ян Амос
посвятил критическое сочинение этому вопросу, но оно до сих пор
не опубликовано. Ныне опасность раскола угрожает протестант¬
ским церквям в Венгрии. Посему первостепенная задача Чешских
братьев — «подать руку помощи для поддержания мира в лоне
церкви». Я возразил суперинтенданту: «Что можем сделать мы,
жалкие остатки церкви в чужой стране?», а он отвечал: «Когда по¬
падешь к правителям, предупреди их о том и посоветуй сохранить
прежний порядок». Коменский узнал, что княгиня-вдова Сусанна
Лорантффи покровительствует Толнаи и его приверженцам.
Ян Амос прибыл в Пухов весьма озабоченный, но быстро уте¬
шился при виде горячего приема, который оказала ему пуховская
Община, пользовавшаяся особой милостью трансильванского кня¬
жеского двора; Чешские братья чувствовали себя здесь почти как
дома, среди людей, говоривших на родственном языке. Они ничуть
не боялись насильственного вмешательства властей в свою духов¬
ную жизнь. Все это возымело на Коменского неожиданное воздейст¬
вие: он вдруг засомневался, стоит ли продолжать путь! Вне вся¬
ких сомнений, Община будет жить: местные синоды как один вы¬
сказались утвердительно, так должно продолжаться и дальше. Ян
Амос выполнил то, за чем был послан в Венгрию. И «одолела ме¬
ня тоска и желание поскорее вернуться к своей работе; неблиз¬
кий путь в Верхнюю Венгрию — шестьдесят немецких миль — мож¬
но отложить на потом и в письме объяснить князю и Толнаи при¬
чины, по которым поездка не состоялась. Тогда же начал я писать
это письмо».
Откуда эти неожиданные сомнения?
Но ведь изнуряющая усталость дает о себе знать именно в ту
минуту, когда спадает напряжение сил. Утомленные тело и ду
жаждут покоя и сопротивляются новым волнениям и трудам. А Ко
менский очень хорошо сознавал, что с каждой милей приближается
к Шарош-Патаку, где ждут новые трудные дела, где схлестнулись
в противоборстве взаимоисключающие силы. Педагогика будет
тесно связана с пасторской деятельностью, церковная политика со
светской — впереди новые споры, столкновения, интриги...
Все повторится сначала с новыми людьми, и неизвестен итог.
Как он устал от этого!
Коменский выискивает новые предлоги для того, чтобы отло¬
жить поездку. Стоит поразмыслить, к примеру, над тем, что он
уехал без согласия де Геера, а ведь тот по-прежнему помогал Об¬
щине деньгами. Надо непременно принять участие в открытии шко¬
лы Чешских братьев неподалеку от Лешно, Ян Амос уже дал обе¬
щание... Но в глубине души он знал, что эти отговорки не устоят
перед его взыскующей совестью.
А что началось в Пухове, когда там узнали о его намерении
послать на трансильванский двор вместо себя — письмо! А если
правители сочтут себя оскорбленными? Особенно старая княгиня,
123
лично пригласившая Коменского! Немилость княжеского двора тя¬
жело отразится на пуховской Общине. И зачем Коменскому зате¬
вать новую поездку, если он уже проделал большую часть пути?
Ян Амос не находил что возразить.
О том, чтобы он и вовсе потерял способность трезво рассудить,
что к чему, позаботился некий Микулаш Драбик, бывший соуче¬
ник. Появление Драбика не предвещало ничего хорошего, это был
неуравновешенный человек, у которого приступы самоуничижения
чередовались с непомерной гордыней. Драбик был тяжеловат в
общении, надоедлив и неотвязен. Он старше Коменского на пять
лет, низкий звучный голос отвечает могучему телосложению. Преж¬
де Микулаш служил проповедником Общины, однако в пропове¬
дях увлекался, давал волю необузданной фантазии, действовал не
на разум, а лишь на чувства верующих. Популярным он сделался
благодаря своим пророчествам — устремлялся в будущее на
крыльях фантазии, но, однако, предсказывал только то, что хо¬
телось бы слышать внимавшим ему. Драбик свято верил в свои
прорицания и не смущался тем обстоятельством, что они, как пра¬
вило, не сбывались.
Этот служитель бога витал в облаках, не снисходя на греш¬
ную землю. Но ничто человеческое было ему не чуждо, а посему
он часто нарушал обычаи и преступал запреты своего окружения.
Покинув родину и обосновавшись в Словакии, Драбик занялся
торговлей сукнами и вином, он не усматривал в том ничего предо¬
судительного — надо же на что-то жить, а торговля приносила
немалую прибыль. Отсюда только шаг до привычки заглядывать
в стаканчик. Община осудила поведение Драбика, и он лишился
сана. Сам Коменский подписался под его отлучением.
Бывший пастор тем не менее продолжал считать себя избран¬
ником божьим, пророчествовал и торговал.
Ныне он присоединился к хору тех, кто настаивал на продол¬
жении поездки Яна Амоса.
Почему?
Да потому, что князь Сигизмунд — младший брат правителя
Трансильвании Дьёрдя II Ракоци — станет венгерским королем!
Драбик изрек Это с такой самоуверенностью, что отвращение Ко¬
менского к жалкому фантазеру лишь возросло. Он помешался,
не иначе, и Ян Амос резко пенял ему за прежние несбывшиеся
прорицания. Драбик разом сник и даже расплакался. Он якобы
молил бога избавить его от вещего дара, но ему было видение:
пророчества следует помнить и записывать, пока не приедет Ко¬
менский. Господь пришлет Яна Амоса для вящей славы его, Дра¬
бика, ибо тогда разойдутся по свету пророчества!
Все это Коменский уже слышал, и не помогли заверения Дра¬
бика, что еще в 1648 году он предсказал приход епископа в Пухов.
Пусть Ян Амос заглянет в записи и убедится сам — и Драбик совал
связку листочков. Коменский не мог отказать, но как только про¬
рицатель ушел, отложил листы в сторону непрочитанными.
Наступила ночь. Густой мрак заволок людские думы, мысли
124
бьются в мозгу, как в клетке, ночные тревоги вырастают до гигант¬
ских размеров, черная тоска становится еще чернее, страх раз¬
рывает сердце. Страшно вновь обмануться, боязно пренебречь
обязанностями. Не последняя ли это возможность для чехов най¬
ти нового союзника в почти обреченном деле? Были добрые зна¬
мения... А вдруг Ракоци и впрямь суждена венгерская корона?
Драбик, мечтатель, смутьян, пьяница, столько раз подводивший,—
но теперь он клянется. Да и зачем ему приходить к осудившему его
Коменскому? А Драбик пришел — смиренный, удрученный, ни о
чем не просил, только выслушать его! Когда-то Ян Амос интере¬
совался пророчествами Коттера и Понятовской, попадались среди
них такие, что перекликались с видениями Драбика. Смеет ли Ко¬
менский осуждать провидение, избравшее столь странного посред¬
ника? Что важнее — миссия или несущий ее?
И рука Яна Амоса тянется к листочкам, густо исписанным про¬
рочествами. Он читает... Став венгерским королем, Сигизмунд ос¬
вободит все порабощенные Габсбургами страны, прежде всего Че¬
хию и Моравию, а затем Австрию. Турки, заклятые враги Вены,
придут на помощь Ракоци-младшему, а после блистательной побе¬
ды падут ниц пред князем и перейдут на его сторону!
Из мрака безнадежности робко пробиваются лучики надежды,
занимается заря, заливает все вокруг ослепительным светом.
Но Ян Амос сопротивляется, не смеет отдаться мечтам, приук¬
рашивающим действительность.
Решение отложено еще на день. Чтобы отдохнуть от окруже¬
ния, которое нетерпеливо ждет и тем стесняет Коменского, он едет
в недалекую деревню Леднице навестить старшую дочь Дороту
Кристину, поселившуюся там после замужества с Яном Молитором.
Драбик тут как тут — он сам живет в Леднице и просто-таки обя¬
зан сопровождать великого земляка!
Наутро Ян Амос к радости пуховских братьев объявляет о своем
намерении ехать в Шарош-Патак.
Все круче горные склоны Татр над шумными стремнинами Вага,
по берегу которого пролегал путь Яна Амоса. Путешествие было
не из приятных: давно уж Коменский не сиживал в седле. Все в
один голос предупреждали об опасностях: угрозу предвещали не
столько разбушевавшиеся стихии, сколько людские зверства, ведь
то был оживленный торговый путь с Запада на Восток.
Заночевали в Прешове. Коменского устроил у себя гостеприим¬
ный Андрей Клобусицкий, управляющий здешним имением Ракоци.
Клобусицкий был гораздо более важной персоной, чем о том сви¬
детельствовала его должность. Он дружил с князем Сигизмундом
и выполнял различные дипломатические поручения своего знатного
друга. О влиянии прешовскдго хозяина говорило и то, что он посчи¬
тал нужным дать Коменскому рекомендательное письмо для кня¬
зя, а также рассеял все сомнения прибывающего относительно
важности предстоящего поручения.
Наконец Коменский добрался до Шарош-Патака.
125
Около полудня приказал доложить о себе Толнаи, который сер¬
дечно принял его в своем доме, отложив аудиенцию у князей на
послеобеденную пору, «дабы у нас осталось время друг для друга».
Опасения Коменского насчет возможного непонимания быстро
рассеялись. И он без промедления пустился в разговор об индепен¬
дентстве и его вреде. У друзей не принято обходить острые углы,
надо спорить открыто, чтобы найти точку соприкосновения. В сво¬
ем запале Ян Амос не сознавал, что говорит по преимуществу сам,
а его вежливо улыбающийся собеседник лишь терпеливо слушает.
«Тогда впервые представилась мне возможность поговорить о раз¬
дорах в лоне английской церкви, призвать к взвешенности и осто¬
рожности, чтобы церковь наша не подхватила чужеземную зара¬
зу». Что же на это Толнаи? «Результатом первой частной беседы с
глазу на глаз были его слова: «Если я в чем-то заблуждался, то
готов исправиться, выслушав полезные поучения о добре».
«После обеда Толнаи велел доложить в замок о моем прибытии.
Мы направились туда; меня провели к князю Сигизмунду в его по¬
кои, и я тешил свой слух и душу его мудрыми речами до самого
ужина. Толнаи принимала княгиня-мать. После ужина меня повели
к ней; я учтиво поздоровался с ее высочеством и услышал в ответ
приветливые слова о том, что я желанный гость в Венгрии. Толнаи
получил приказ щедро одарить моих проводников, а меня еже¬
дневно приводить к обеду и ужину в замок. Так сложилось, что я
целыми днями с утра и до сумерек проводил время в беседах с мо¬
лодым князем».
Собеседники обсуждали наедине состояние школьного дела.
Выяснилось, что Ракоци хотят от Коменского не только рефор¬
мы трансильванских школ, но и личного участия в ее осуществле¬
нии. Для этого надо надолго обосноваться здесь. «Ко мне посылали
важных персон, священнослужителей и политиков, дабы они убе¬
дили меня. Те приводили разные доводы, уговаривали и заклина¬
ли: «Приди и освободи нас от варварства».
Коменский хорошо понимал, что длительное пребывание в Верх¬
ней Венгрии позволит ему войти в трансильванское общество и тем
самым от педагогики перекинуть мостик к более важным полити¬
ческим задачам, использовать во благо достигнутое в свете поло¬
жение... Будущее надо завоевывать смелыми планами и действиями.
О, если б Драбик оказался истинным пророком... Все манило при¬
нять соблазнительное предложение: княгиня выказывала Комен¬
скому искреннее расположение, а она чересчур утонченная дама,
чтобы играть и притворяться. Молодой князь? Он приятно удивил
Яна Амоса интеллигентностью, кругозором, широтой интересов.
Спустя долгое время Коменский мог снова говорить о своем пони¬
мании школьного обучения, ведущего к Пансофии — всеведению.
Вскоре он составил проект «111из1пз Ра1ак1апае зсНо1ае 1с1еа», в
котором подчеркивал, что школы призваны нести просвещение в
народ, имеющий полное право на это благо. Обучение в школах
следует сделать привлекательным с помощью «театральных пред¬
ставлений с участием учеников».
126
Но Ян Амос не мог умолчать о своих обязанностях в Лешно и
по отношению к де Гееру. Ведь на этот раз речь шла не о кратком
визите. «Мне отвечали, что сиятельная княгиня-мать напишет
письма церквям в Польше, а владетельный князь Сигизмунд —
господину де Гееру, чтобы меня освободили от обязанностей перед
Общиной. Что было делать? Не мог же я отвернуться от столь бла¬
гожелательного народа, видевшего во мне исцелителя своих не¬
дугов... Видя, что я не противлюсь, они вручили мне пригласитель¬
ное письмо, назначили высокое жалованье, щедро добавили денег
на дорогу и отпустили с провожатыми, дабы обезопасить путь и
разузнать дорогу ко мне в Лешно».
Вернувшись к своим, Коменский ознакомил старейшин Общи¬
ны с положением дел. Немедля написал Людвигу де Гееру, чтобы
выяснить его мнение. Но ответа от вельможного покровителя не
было. Не отозвался де Геер и на второе письмо. «Кто-то мутил во¬
ду, а может быть, его богатырский дух не терпел соперников».
Община в Лешно тем временем дала согласие «из страха перед
гневом трансильванского князя, в поддержке которого нуждаются
наши братья в Венгрии». Согласие было ограничено условиями:
Коменский поедет в Шарош-Патак, «но без семьи и должен вернуть¬
ся к весне, выполнив поручение за зиму». Ян Амос уже был захва¬
чен трансильванским планом и обошел молчанием второе условие,
хотя наверняка знал, что оно невыполнимо.
Необходимое для подготовки к путешествию время он потратил
с пользой, подготовив для опубликования сочинение, написанное
несколько лет назад — «1пс1ерепс1еп11а ае1егпагит сопГизюпит
ог'\%о» («Индепендентство, источник вечных смятений»). Сделав
это по настоянию братьев из Верхней Венгрии, Коменский не ус¬
матривал в том ничего иного, кроме выражения своего мнения, уже
высказанного в беседе с Толнаи. При своей искренности он не
предполагал, что затрудняет сближение с двором Ракоци, где Тол¬
наи пользовался большим уважением. Яну Амосу и в голову не
приходило, что Толнаи, приветливый и скромный при первой встре¬
че, может изменить свое отношение к нему и его педагогическим
теориям из-за разницы в теологических воззрениях.
В один прекрасный день в Лешно прибыл посол с настойчивым
требованием не мешкать с отъездом, поскольку князья в ближай¬
шее время уедут из Шарош-Патака в Трансильванию.
Не задерживаясь больше, Коменский отправился в путь шесто¬
го октября.
127
гг-
8сЬо1а РаШклапа
В конце того же месяца октября 1650 года Ян Амос прибыл в
Шарош-Патак, чтобы заняться реформой здешней школы, которая
отныне становилась академией по образцу пансофической академии
Коменского. Магистра сопровождали двое молодых помощников:
будущий зять Петр Фигул и Адам Самюэль Гартманн, способный
педагог и вдобавок музыкант.
С княжеским двором Коменский разминулся всего на день. Пос¬
пешив, он легко нагнал княгиню-мать и князя Сигизмунда в Токае.
«Я добился, чтобы мне добавили троих советников: Андрея из Кло-
бусиц, личного поверенного княгини, Ференца Вереци, первосвя¬
щенника патакской церкви, и ректора школы Яна Толнаи. Позже
к нам присоединились еще двое дворян и двое теологов, так что ку¬
раторов патакской школы стало семь».
Учреждение куратория свидетельствовало о важности предприни¬
мавшегося дела в глазах княжеского двора. Коменского весьма
порадовало, что хозяева заранее позаботились обо всем необхо¬
димом для него и для будущей школы: Яну Амосу предложили по¬
селиться в уютном доме под шарош-патакским замком, неподалеку
от костела, а просторная школа разместилась в бывшем францис¬
канском монастыре в древней части небольшого городка. Здесь же
была переоборудована типография для издания сочинений Комен¬
ского, приглашен мастер-типограф из Лешно.
Школа была полностью оборудована и обеспечена всем.
В Лешно наконец смирились с вынужденным длительным отсут¬
ствием Коменского, и весной следующего года к нему пересели¬
лась семья. '
Однако не это вдохновило Яна Амоса более всего.
Без промедления занявшись реформой, он вскоре понял, что
Ракоци ожидают от него в первую очередь церковно-политической
деятельности. Это как нельзя лучше отвечало его собственным пла¬
нам.
Сигизмунд надеялся, что Коменский будет способствовать при¬
мирению кальвинистов с индепендентами в качестве независимого
члена Общины чешских братьев; князю виделся компромисс напо¬
добие конфессии в Чехии до битвы на Белой Горе. Он надеялся пу¬
тем церковной реформы сблизиться в политическом отношении с
Англией и некоторыми протестантами в империи. Еще одна поли-
ч
128
тическая миссия касалась близившейся свадьбы князя Сигизмунда
и пфальцской принцессы Генриетты Марии, дочери чешского «зим¬
него короля» Фридриха. Тут Коменскому предназначалась особая
роль. Сигизмунду были известны прежние связи Яна Амоса с пфальц-
ским двором, его отношения с царствующей семьей, и потому учас¬
тие Коменского в подготовке пфальцско-трансильванского союза
было важно князю. Разумеется, союз этот имел политическое зна¬
чение, Коменский усматривал в нем — в духе драбиковых проро¬
честв — основу нового антигабсбургского фронта, весьма много¬
обещающего.
Ян Амос был слишком важной персоной, чтобы князь Сигизмунд
мог отправить его в качестве посла; но рядом находился Фигул,
также хорошо известный пфальцскому двору, и он-то взял на се¬
бя задачу договориться обо всем необходимом.
Ракоци вкладывали немалые надежды в брачный союз с пер¬
вым по значению немецким княжеским домом, пусть обедневшим, но
через королеву-вдову связанным родственными узами с английской
династией. А венгерский трон все еще пустовал, ибо Фердинанду III
до сих пор не удалось добыть для сына желанную венгерскую коро¬
ну. И вот она на расстоянии протянутой руки, а там и до польской
недалеко! Будто по мановению волшебной палочки в Шарош-Па-
таке объявился все тот же Драбик. Истерически всхлипывая и ис¬
торгая из глаз потоки слез, он вещал о помощи со стороны турок,
татар, казаков, готовящихся разом ударить на габсбургского Ан¬
тихриста! Пусть Ян Амос добьется, чтобы князь принял Драбика!
Драбик становился деспотичным, неотвязным, грозил божьей карой,
если Коменский не исполнит требуемого. И вдруг прорицатель исчез
так же неожиданно, как появился. Его спешно отозвали обратно
в Леднице, и пришлось покориться. Коменский вздохнул с облегче¬
нием. Все же Драбиковы видения целиком совпадали с его собствен¬
ными надеждами.
Вскоре сыграли славную, пышную свадьбу, на которую съехались
гости из многих стран, а иные отказались приехать по тактичес¬
ким соображениям. Так, императора представлял специальный са¬
новник, а брат жениха, правитель Трансильвании Дьёрдь II не явил¬
ся из осторожности. За этим крылись возникшие разногласия меж¬
ду Швецией и Польшей, стычки между татарами и казаками, планы
обновления единого фронта осложнялись. Свадебные торжества
служили фоном для многочисленных политических встреч, которыми
был ныне занят Коменский, представлявший князя и ревностно за¬
щищавший его интересы. Сигизмунд требовал от присутствующих
дипломатов уважения к Коменскому, с этой целью он попросил Яна
Амоса совершить обряд венчания в качестве епископа Чешских
братьев.
Венчание состоялось в конце 1651 года. Три дня шел свадебный
пир, потом гости стали разъезжаться. Однако начатые во время
непринужденных встреч переговоры не прекратились, курсировали
послы, шел обмен депешами и посланиями...
Тень несчастья нависла нежданно-негаданно. Счастливая ново-
5. Зак. 2679 Милош В. Кратохвил
129
брачная, красавица Генриетта Мария, писавшая после свадьбы
брату, что у ее обожаемого супруга лишь один недостаток — он
слишком любит ее, запылала в лихорадке. Отнюдь не только лю¬
бовной. Очевидно, проснулась старая болезнь, о которой никто не
знал, и врачи бессильны. Спустя три месяца после свадьбы юная
новобрачная умирает от чахотки. До последней минуты Коменский
сидит у ее ложа.
Небо над Шарош-Патаком будто затянулось траурной завесой.
Скорбью окутан княжеский двор. Молодой вдовец с величайшим
напряжением сил способен отвлечься от своего горя и выслушать
известия, еще недавно живо занимавшие его.
А затем удар следует за ударом.
В начале 1652 года в стране разражается эпидемия оспы. Бо¬
леет вся семья Коменского.
Едва оправившись от болезни, Ян Амос узнает, что оспа про¬
никла и на княжеский двор, в то время пребывавший в Форагасе.
Скончался молодой князь Сигизмунд Ракоци.
28 марта его со всеми почестями похоронили в усыпальнице ша-
рош-патакского костела. В тот день Коменскому исполнилось шесть¬
десят лет.
Вскоре Ян Амос получил новое пророчество Драбика, в кото¬
ром тот предсказывал князю Сигизмунду венгерскую корону в са¬
мое ближайшее время.
Даже в первый период, целиком заполненный политическими
делами, Коменский не оставлял работу над реформой шарош-па-
такской школы. На основе более ранней «1с1еае зсНо1ае Ра{ак1апае»
(«Идеи патакской школы»), он разработал «5сЬо1ае рапзоПсае
йеПпеаИо» («Школу всеобщей мудрости»). Во вступлении автор
вновь предлагает свое понимание школы как «мастерской людей»,
в которой «все должны познать всё», то есть человек учится вос¬
принимать мир в его универсальности.. Для этого необходимо про¬
будить чувства, ум и веру, а полученные знания употребить на бла¬
го человечества, в чем помогут два орудия — язык и рука (то есть
действия). Ученика следует вести от чувственного восприятия че¬
рез разумное понимание к прозрению, которое проявится затем в
правильных поступках.
Этими задачами обусловливалось строение школы, которую Ко¬
менский делил на семь классов. Каждый класс ( в соответствии с воз¬
растом), имел специфический учебный материал, но все было про¬
низано единым методом наглядного обучения, которое осуществля¬
лось с помощью развешанных в классах картин при активном учас¬
тии учеников в самом процессе обучения, например в школьных
«театральных» пьесах.
13 февраля Коменский уже начал обучение в первом из таких
классов, и не кто иной, как Толнаи стал в нем старшим учителем.
Через месяц открылся второй класс, чуть позже — третий.
Перед началом учебы Коменский произносил торжественные
речи, стараясь в них объяснить свои педагогические взгляды и их
практическую пользу. Так, в одной из речей — «Эе сийига т^е-
130
пюгшп» — он подчеркивал значение образования не только для
отдельной личности или государства, но и для всего человечества
в целом. В другом выступлении Ян Амос говорил о роли книг в жиз¬
ни человека и от абстрактных размышлений перешел к практическим
советам, как извлечь из чтения наибольшую пользу:
«...Недостаточно лишь прочитать книгу, следует читать вни¬
мательно, подчеркивать важные места и выписывать их. Подчер¬
кивай только в собственных книгах. Выписки делай из личных и
чужих книг... Единственно выписки при чтении принесут плоды зна¬
ний... Желать усвоить прочитанное с помощью одной лишь памяти
означает пускать содержание книги на ветер, ибо наша память не¬
постоянна, вмещает в себя множество сведений и так же легко те¬
ряет их, если не оградить сад знаний забором из пометок и выпи¬
сок.— Вы спрашиваете, что надо выписывать из прочитанного. От¬
вечаю: не слишком ломайте над этим голову. Записывайте все новое
для себя, всё, что кажется прекрасным и полезным, будь то слово или
фраза, изречение или .рассказ — словом, все сверкающие перлы.
Некоторые книгочеи интересуются только тем, что имеет отношение
к их профессии, например богословы делают выписки из теологи¬
ческих сочинений, а прочее пропускают. Они и прекраснейших книг
не перелистают, ибо те, по их мнению, бесполезны. Мы же рекомен¬
дуем разностороннее образование: пусть читающий по крупицам со¬
бирает из всех прочитанных книг мудрость, заключенную в них.
Самый простой способ для этого — вести дневник, то есть книгу,
в которую надо записывать все хорошее, что прочел, увидел, услы¬
шал или подумал за день... Помните, однако, что дневник следует
снабдить алфавитным указателем, который поможет легко найти
записанное в случае надобности...»
Развитие событий вскоре окончателько развеяло политические
планы Коменского, и с еще большей энергией занялся он педагоги¬
ческой деятельностью, хотя бы для того, чтобы обрести забвение
и успокоить совесть тщательным выполнением долга.
К тому времени относится начало работы над сочинением, при¬
несшим наряду с «Лапиае Нп^иагит» («Открытая дверь языков»)
мировую славу Коменскому. Это был «ОгЫз рНиз» — «Мир чув¬
ственных вещей в картинках». Костяком книги служил цикл из ста
пятидесяти гравюр, каждая из которых представляла совокупность
предметов, а в абстрактных темах — совокупность наглядных сим¬
волов. Вместе взятые, они наглядно иллюстрировали определенные
жизненные явления. Отдельные элементы каждого рисунка были
снабжены цифрами, а внизу помещался краткий сопроводительный
текст с той же нумерацией. Подобных элементов обычно содержа¬
лось от двенадцати до тридцати.
После вступительных слов о боге следовали коротенькие главки
о сотворении мира, о небесах, природных стихиях, флоре и фауне;
затем шел рассказ о человеке, его анатомии, его деяниях; тут нас¬
тупал черед различных ремесел и видов деятельности. Следом го¬
ворилось об астрономии, морали, праве, медицине, забавах и играх,
5*
131
о военном деле и религии. По сути это был иллюстрированный ана¬
лог «Новейшего метода языков», который тоже основывался на зак¬
реплении в памяти учеников понятий с помощью конкретного пред¬
ставления об их содержании.
Вначале Коменский задумал «ОгЫз» как вспомогательную кни¬
гу для маленьких детей, еще не посещающих школу, но скоро понял,
что она может служить великолепным пособием для обучения ла¬
тыни и всем языкам, включая родной.
В предисловии к «ОгЫз ркШз» Коменский писал: «...Глав¬
ное — представить вещь органам чувств таким образом, чтобы ее
нельзя было не понять в ее глубинной сути. Вновь и вновь во все¬
услышание заявляю, что это — основополагающий принцип. Ибо
не можем мы ни говорить, ни поступать мудро, докуда не осознаем
сущности того, что нам предстоит совершить или сказать. Разум
схватывает лишь то, что уже восприняли чувства. Усердно упраж¬
няйтесь в восприимчивости, дабы верно усвоить различия предме¬
тов. Сие есть фундамент всякой мудрости, красноречия и правиль¬
ной жизни. Поскольку в школах все еще пренебрегают этим и зас¬
тавляют учеников зазубривать непонятное и не воспринятое ими,
то и усилия учителей и их питомцев дают весьма скромные резуль¬
таты, обучение продвигается медленно... А вот перед вами новое
школьное пособие, в котором названы и изображены все основ¬
ные предметы и виды жизнедеятельности! ...
Книга сия, по моему разумению, должна послужить, во-первых,
для возбуждения интереса к учебе; пусть школа станет для шко¬
ляров не мукой, но удовольствием. Известно, как любят мальчики
рассматривать картинки... Сколько же пользы принесет изгнание
пугал из садов мудрости!.. Во-вторых, книжка сия облегчит первые
шаги в овладении искусством чтения. Посмотрев на изображенный
предмет, ученик поймет, как следует читать подпись под картинкой.
Когда вся книга будет пройдена, ученики научатся читать по под¬
писям, без долгого чтения по слогам, что очень важно,— без этого
издевательства над мыслию... Если книгу будут изучать в нацио¬
нальных школах, она поможет ученикам полностью овладеть родным
языком. В конце можно добавить краткую грамматику родного язы¬
ка, дополняющую речь склонениями отдельных слов и связью слов
по определенным правилам.
И еще одну пользу извлекут из книги школяры, а именно: упо¬
мянутый перевод на родной язык послужит скорейшему и более при¬
ятному овладению латинским языком, надо лишь против каждого
слова на родном языке поставить латинское слово, а саму книжку
оставить без изменений...
Поскольку начальные задания ученикам должны быть краткими
и несложными, мы включили в эту книгу только основные понятия
и важнейшие слова — и тем создали представление об окружающем
нас мире и нашем языке.
Поиски — неизбежные — более скрупулезных описаний и углуб¬
ленного познания приведут к другим книгам, и переход будет не¬
сложным благодаря «Миру чувственных вещей в картинках».
132
Некоторые вещи нельзя показать ученикам и изобразить чер¬
ной типографской краской, например цвета и вкусовые ощущения.
По этой причине желательно хранить в каждой школе коллекции
редкостей, каких нет в домах школяров, и демонстрировать редкие
предметы во время рассказа о них. Только в таком случае школу
можно назвать школой чувственного мира, увертюрой школы ра¬
зумного мира».
В Шарош-Патаке Коменский не завершил «Мир чувственных ве¬
щей в картинках», но зато составил сборник учебных пьес с объяс¬
нениями, как использовать их в процессе обучения. Это — «5сНо1а
1ис1и5» — «Школа-игра». Коменский был убежден в том, что ученик
гораздо скорее и легче овладеет латынью с помощью фраз, цепочки
вопросов и ответов, сопровождаемых драматическим действием.
Кроме соединения понятий с предметами достигается соединение
мыслей с действиями в притягательной для детей форме актерской
игры.
Разумеется, это нововведение встретило недоверие и отпор со
стороны других учителей. «В ответ я услышал, что разыгрывание
комедий в школах надо оставить иезуитам, а меня якобы призвали
для серьезного дела». Однако Коменский был не из тех, кто легко
отказывается от своего намерения, будучи убежден в его полезнос¬
ти. «Я возражал: эти игры преследуют серьезные цели: иезуиты
опередили нас и приятными методами обучения привлекают к себе
одаренных юношей со всего света, готовя их к выполнению жизнен:
ных задач, в то время как мы закоснели до крайности».
Едва Коменский опроверг первых критиков, он попытался пос¬
тавить какие-нибудь пьесы и испытать правильность своей теории.
«Говорю ректору (Толнаи): «Что же мы предпримем? Какого рода
материал изберем для театральных постановок?» — Он: «По твоему
разумению!» — Я: «Разрешишь ли взять историю Иосифа?» —
Он: «Не спрашивай у меня согласия на осквернение святых ве¬
щей».— «Тогда о Сусанне?» — «И это запрещаю».— Я: «Какое
осквернение святынь может содержаться в богобоязненной и сдер¬
жанной их обработке, дабы молодежь восприняла святых как бы
живыми?» — Он настаивал на своем, и я сказал: «Ректор лешнен-
ской школы Себастьян Мацер намеревался использовать для пос¬
тановки «Открытую дверь языков», переведенную в диалоги. Рек¬
тора хватил удар, и он не успел осуществить постановку. Отчего бы
не попробывать то же самое в нашей школе?» — Он не возражал,
и я сделал из первых двадцати глав «Открытой двери языка» пер¬
вое действие, а для участия отобрал пятьдесят двух юношей».
Это была не единственная реформа Коменского, натолкнувша¬
яся на консерватизм коллег. В их глазах все новшества ставили иод
угрозу реноме школы и подрывали ее авторитет среди учеников и
городского общества, ибо отвергали прежнюю методическую основу
школьной системы. Та предусматривала беспрекословную дисцип¬
лину и подчинение учителю, покорное зазубривание всего, что по¬
лагалось «принимать на веру». А Коменский выступал против от¬
рыва теории от практики, механической зубрежки, самодельного
обучения, не связанного с воспитанием. Разве не революционным
было предложение украшать стены школьных классов картинами,
водить учеников в поле и лес, «играть в ремесла» при изучении ла¬
тыни, разрешить школярам задавать вопросы и спорить... Внести
вольницу взрослых на школьные скамьи! А обучение истории по Ко-
менскому?! Привнесение жесткого опыта жизни в школьное затишье
очевидно вело к обмирщению учебных заведений. Бесплодное вос¬
парение к схоластическим высотам должно было уступить место
практицизму. «Мы хотим устроить так,— провозглашал Комен-
ский,— чтобы в расписании занятий был особый урок, на котором
всем ученикам школы вслух читались бы торговые и коммерческие
газеты, например новости из «Французско-бельгийского вестника»
обо всех занимательных происшествиях. От этого получилась бы
тройная польза: 1. Молодежь закрепила бы знание языков. 2. По¬
няла бы взаимосвязь событий нашего века, узнала, какие короли
правят в государствах, какие народы воюют меж собой, а какие
заключили мир... 3. Получила бы географию, расположение стран...»
Коменского огорчало непонимание, с которым он сталкивался,
отстаивая свои идеи в принципиальных спорах и в практической
жизни. Он горел воодушевлением и клокотал от гнева, если кто-
либо заведомо не хотел признавать правильность его идей. Скром¬
ный и нетребовательный в повседневности, Ян Амос становился в
таких случаях резким, порой воинственным — но всегда ранимым.
Дело зашло так далеко, что он решил покинуть Шарош-Патак.
В первый раз хотел сделать это после смерти князя Сигизмунда.
По мере того как росли неприятности в школе, он утверждался в
своем решении. Последней каплей стало сообщение «о смерти пок¬
ровителя моего господина Людвига де Геера... Я произнес нечто
вроде надгробной речи в присутствии всей городской знати, пасто¬
ров и студентов. Затем я отпечатал эту речь и послал оттиски в Ам¬
стердам, дабы излить свою боль и высказать благодарность. Вскоре
получил я ответ от господина Лаврентия де Геера, первородного
сына усопшего; молодой де Геер благодарил меня за соболезнования
и спрашивал, как идет работа над «Пансофией». Он также уверил
меня в своем неизменном дружеском расположении. Появилась
новая причина' поспешить прочь из Венгрии».
Шарош-патакская школа не соглашалась с Коменским, но и те- 1
рять его не желала. Ян Амос настаивал, и школьные власти попро¬
сили вмешаться княгиню-вдову. Коменский не скрывал своего не¬
удовольствия: «К чему мое присутствие здесь, если дело не двигает¬
ся, а я терплю насмешки над своими дидактическими идеями. Мой
метод служит превращению школьной барщины в игру и удовольст¬
вие. Здесь же никто не желает понять этого. С молодыми людьми
обращаются как с рабами, это относится и к дворянской молодежи;
учителя полагают, что их авторитет возрастет от грубых слов, хму¬
рых лиц, колотушек, рассыпаемых налево и направо. Они хотят,
чтобы перед ними благоговели, а не любили их. Сколько раз я пуб¬
лично и в частных беседах увещевал их, доказывая, что путь сей
неверен, но все напрасно. С самого начала советовал я поставить
134
и сыграть какую-либо театральную пьесу, ибо мой опыт убедил ме¬
ня, что нет более действенного средства для поднятия бодрости и
изгнания душевной лени... Если бы мы в Польше не использовали
такие виды упражнений, то закоснели бы; только они заставляют
местных жителей посылать детей к нам, а не к иезуитам, да и от тех
многие переходят к нам... Прав был Бистерфельд, писавший мне из
Трансильвании: «Оставь надежду всяк пребывающий сюда. В целом
мире пробудится тяга к знаниям, только не у этого народа — так
упрямо цепляется он за свои обычаи». Истинность этих слов понял
я здесь, где закон жизни диктует отдавать предпочтение привыч¬
ному перед лучшим. Посему прошу покорнейше отпустить меня».
«Тут княгиня обратилась ко мне: «Насильно мы не можем удер¬
жать тебя, но умоляю, останься с нами еще одну зиму и испытывай
сколько душе угодно действенность твоего метода на нашей моло¬
дежи. Даю тебе все права и власть».— И повернувшись к управля¬
ющим школы, изрекла: «Повелеваю не чинить препятствий ему
ничем!»
Конечно же, Коменский не мог отказать княгининой просьбе.
И вскоре пришел первый большой успех на представлении в школе.
Ян Амос не отказал себе в удовольствии подробно живописать свое
торжество, при том что обычно его повествование не изобилует под¬
робностями: «Первую пьесу играли в небольшом классе в присут¬
ствии только двоих учителей, господина префекта, господина Ве-
реци и учеников... Мнение присутствующих чудесным образом из¬
менилось в мою пользу — сверх ожиданий, ибо наши актеры испол¬
няли свои роли столь искусно, что мы смотрели и восторгались. Роб¬
кие юноши, прежде не выдерживавшие пристального взгляда взрос¬
лых и заикавшиеся от страха, ныне вели себя на сцене непринужденно
и благовоспитанно... После окончания представления наши господа
педагоги посоветовались, а затем господин Вереци от их имени об¬
ратился ко мне: «Признаем, Коменский, что доселе не знали мы,
сколько тайн скрывает твоя книга «Открытая дверь языков» и сколь
полезна она молодежи. Ныне же было нам дано узреть это собствен¬
ными глазами». И обратившись к молодежи: «Радуйтесь, дети мои,
вам посчастливилось более, чем нам в нашей молодости... Умоляем
тебя, Коменский, не покидай нас, пока не переделаешь всю книгу
в приятные пьески. Обещаем, что подобные упражнения будут за¬
ведены в наших школах на память о тебе».
И Коменский решил обработать в театральной форме весь учеб¬
ный материал «Открытой двери языков». «Слухи о первом представ¬
лении вскорости разнеслись окрест, приходили письма от родите¬
лей учеников с просьбами загодя извещать о будущих представле¬
ниях, дабы можно было присутствовать на них». Горечь Яна Амоса
быстро улетучилась, и он с привычным воодушевлением погрузился
в новую работу. Для шарош-патакской школы он создал восемь
пьес, содержанием которых была «Открытая дверь языков». Шко¬
лярские, а точнее, студенческие представления не были новшеством.
На родине Яна Амоса их знали еще до Тридцатилетней войны. Но
то были пышные зрелища, приуроченные к торжествам и юбилеям
135
и представлявшие сцены из Библии или приключения античных ге¬
роев. Только пражские иезуиты могли позволить себе дорогостоящие
костюмы и декорации, привлекая тем мещанскую и дворянскую
молодежь. Гораздо более бедный протестантский университет не
мог соперничать с театральными представлениями иезуитов.
«Школа-игра» была совершенно иной. (Может быть, благодаря
строгому Толнаи, который запретил использовать библейские сю¬
жеты.) На университетских сценах театральное действо довлело,
высокопарные тексты вряд ли помогали студентам овладеть прак¬
тической латынью. У Коменского же пьеса служила потребностям
студентов, облегчала процесс обучения. В восьми пьесах содержался
словарный запас всех областей человеческой деятельности, упот¬
ребительные фразы и разговорное их строение, «дабы позднее не
слышать нареканий: полезным вещам не научили, а сплошь бес¬
полезным». Лишь для внешней развлекательности пьесы Коменского
в качестве места действия разыгрывались при дворе царя Птолемея
в Александрии. Все остальные реалии были современными ученикам.
Во вступительной части одной из пьес Коменский возвращается
к излюбленной теме — почему «все должны изучать все». Он вкла¬
дывает этот вопрос в уста царя Птолемея. Учитель Телесий изла¬
гает почти цельную программу.
«Телесий. Я учу учеников быстро читать и писать, чтобы они
могли наблюдать за всем происходящим на свете и выражать в речи
самое главное.
Плиний (ученый и писатель). Ты ставишь перед собой столь
огромную задачу? Но зачем же?
Телесий. Из моей школы одни ученики перейдут в латинские
школы, а другие овладеют ремеслами и хлебопашеством — но все
должны уйти во всеоружии знаний.
Плиний. Да благословит тебя господь за то, что желаешь
ученикам добра, даешь им полезные знания. Но скажи, какую пользу
принесут эти знания тем, кто будет изучать латынь?
Телесий. Весьма большую, ибо учащиеся унесут с собою раз¬
буженный ум и тренированные органы чувств: глаза, уши, язык,
руки. Это самое верное средство овладеть в дальнейшем обширны¬
ми знаниями, а чем крепче будут полученные у меня знания, тем
прочнее заложенный фундамент для обучения в латинской школе.
Плиний. Согласен, но тогда к чему эти знания ремесленникам
и земледельцам?
Телесий. Для обретения человеческого облика. Дабы не ос¬
тались они немыми тварями, а могли с пониманием слушать святые
проповеди, быстрым оком охватывать свет божий и сознавать свое
предназначение в нем. И пусть понемногу исчезают в простом народе
безбожие и невежество...»
Затем в исполнении школяров разыгрывались всевозможные
сценки из материальной и духовной жизни, содержавшиеся в «От¬
крытой двери языков» и «Мире чувственных вещей в картинках».
136
От человека, его души и тела перекидывался мостик к искусствам,
причем показывались полезные плоды искусств и вредные сорняки.
Две пьесы были посвящены школам и их устройству — от первого
класса до академии. Еще один драматизированный текст повество¬
вал о человеческих достоинствах и пороках в реальной жизни; в
другом показывалось общество, начиная с семьи и кончая идеаль¬
ным государством. Говорилось о войнах и революциях, но действие
заканчивалось всеобщим примирением.
Драматургические приемы Коменского можно увидеть на при¬
мере двух сценок из третьей и четвертой пьес «Школы-игры».
Перед царем Птолемеем проходят пахарь с мальчиком, двое жне¬
цов, двое молотильщиков со своими сельскохозяйственными ору¬
диями; последним появляется писец с листом бумаги и чернильни¬
цей.
«Ц а р ь (обращаясь к своему придворному). Задавай им вопро¬
сы, Аполлон.
Аполлон. Похвально, что вы исполнили волю царя. Готовы
ли вы изложить смысл вашего труда?
Пахарь. Отчего же нет? Я обрабатываю поле ради хлеба.
Аполлон. Что это значит — обрабатывать поле?
Пахарь. Подготовить его к севу, засеять и, наконец, собрать
урожай.
Аполлон. А как ты готовишь поле?
Пахарь. Если мне достается невспаханное поле, заросшее
колючками, я сперва выкапываю их вот этой мотыгой. Если же поле
вспаханное, но устало от ежегодных урожаев, то я должен унавозить
его.
Аполлон. А каким образом ты пашешь?
Пахарь. Мой мальчик погоняет волов палкой, волы запряже¬
ны в плуг. Я же одной рукой вонзаю соху в землю, а другой стря¬
хиваю с сохи глину вот этим скребком. Дойдя до конца борозды,
поворачиваю плуг обратно, и так продолжается до тех пор, пока
все поле не будет вспахано. Через некоторое время мы вновь перепа¬
хиваем поле, а коли понадобится — так и в третий раз. Если почва
болотистая, роем осушительные канавы, чтобы отвести влагу.
Аполлон. А чем вы занимаетесь потом?
П а х а р ь. Я становлюсь сеятелем, хожу по пашне и разбрасываю
зерна, которые мальчик потом заборонит. Тут и конец нашей работе.
Зерна набухают, пробиваются наверх, стебли растут, колосья нали¬
ваются.
Аполлон. А что надо делать, когда созреют колосья? Ответь
ты, вооруженный косой.
Жнец. Как только колосья пожелтеют и станут клониться от
тяжести зерен, мы скашиваем их косами или жнем серпами. Скошен¬
ные хлеба связываем в снопы свяслами и по пятнадцать расставляем
в копны. Приходит хозяин, накладывает снопы на возы и свозит в
ригу или сарай (это навес на четырех столбах), а иногда расставляет
стогами.
137
Аполлон. А вы, что вы делаете с этими деревянными обуш¬
ками? Наверное, выбиваете ими зерна?
Молотильщики. Верно, так оно и есть.
Аполлон.В старину молотили зерно так: прогоняли по нему во¬
лов или прокатывали валки. А как вы поступаете?
Молотильщики. Мы ныне достигаем того же гораздо лег¬
че с помощью этих цепов. Обмолоченное зерно сыплем на сито и про¬
веиваем — выставляем на ветер, чтобы отделить от зерен плевела.
Провеянное зерно свозим в амбары или прячем в погреба и ямы на
случай нападения врагов.
А п о л л о н. Вот и до тебя дошел черед, в руках у тебя бума¬
га и чернильница, кто ты, какова твоя задача?
Писец. Я записываю вес, а приставили меня к работникам,
дабы они меньше воровали.
Аполлон. Что слышу, эти добросердечные люди крадут? Да, а
кто же твой господин?
Писец. Наследственный владелец земли, который отдает ее
крестьянину внаем пожизненно за барщину или ежегодный оброк.
Хозяин может потребовать плату за несколько лет вперед или отдать
землю за половину урожая. За хозяйством присматривает приказчик.
Итак, владелец предоставляет поле, а землепашец — семена и свой
труд. Поле нуждается в пахарях, жнецах и прочих работниках.
Аполлон. А тебя поставили присматривать за всеми?
Писец. Именно так.
Царь. Все вы отвечали правильно. Достаточно. Нет нужды вас
более задерживать, идите и выполняйте свою работу.»
На сцену крадучись входит опоясанный цепью Скупец. В ле¬
вой руке он держит пять палок, правой волочит за веревку сундук,
к которому привязано еще несколько пустых сундуков; на поясе
у Скупца болтаются разные мошны и узелки. Запыхавшись, он ос¬
танавливается посреди сцены с измученным видом. Утирает пот
со лба, в то время как за ним наблюдают профессора и студенты,
столпившиеся позади. Скупец изливается в жалобах.
«Скупец. Как трудно переселяться из тесного жилища в прос¬
торное! Конечно, я мог бы воспользоваться чужой помощью, но как
довериться людям, нынче все только и глядят, где бы что своровать.
Вдобавок еще потребуют за свой труд непомерной платы, сообразив,
что у меня кое-что припасено на черный день. Немало грошей сто¬
ило бы мне этакое переселеньице!
Профессор (ас публике). Страсть к накоплению добра порож¬
дает неизлечимую болезнь — жадность. (К одному из студентов).
Взгляни, вот воплощение скупердяйства! Спроси этого человека,
зачем ему столько палок, мешков, сундуков и прочего имущества.
Студен т(подходя к Скупцу). Послушай, добрый человек, за¬
чем ты так чудно вырядился?
Скупец. А тебе что? Ограбить меня собрался?
Студент. Да я ведь один и без оружия, чего тебе бояться?
Скупец. Тебя. Еще стянешь что-нибудь.
138
С т у д е н т. Не волнуйся. Не этому учили меня в школах. Я просто
хотел кое-что разузнать у тебя.
Скупец. Я не доктор наук. Ну да коли надо, спрашивай.
Студент. Чем набиты мошны и узлы, почему некоторые пусты?
Скупец. Не выпытывай того, до чего тебе дела нет.
Студент. А для чего тебе столько дубинок?
Скупец. Это не дубины, а палки.
Студент. Но для чего?
Скупец. А ты разве не знаешь, сколь нужны они путнику?
Опираться на посох, отгонять собак.
Студент. Одной недостаточно?
Скупец. А ну потеряешь, вот и останешься ни с чем.
Студент. Дай взглянуть, что прячешь ты в сундуке!
С к у п ец. Он заперт крепко-накрепко, тебе в него не забраться.
Студент. А почему на нем висит столько замков?
Скупец. От воров и грабителей.
Студент. Бедняга, сколько труда тебе стоило приобрести все
это, а потом волочить за собою повсюду, стеречь! Тут глаз не со¬
мкнешь! Хоть поесть ты можешь спокойно?
Скупец. Смейся, смейся! Блаженны имущие.
Студент. А кто связал тебя этой тяжкой цепью? Кто наложил
на тебя путы?
Скупец. Цепь, говоришь? Путы? О, слепец, не видишь разве,
что это — дары Фортуны? Блаженство, недоступное тебе!
Профессор. Воистину несчастная жертва Плутона! Имей этот
скупердяй вдвое больше, ему все будет мало, в излишествах боится
нужды, днем и ночью трясется над своим имуществом, от которого
нет проку ни ему самому, ни другим!
Скупец. Ладно, вы оставайтесь при своей мудрости, а я — при
своих денежках!»
«И приходили люди из дальней округи, за восемнадцать — двад¬
цать миль, так что ни один класс уже не мог вместить желающих,
и пришлось играть на школьном дворе под открытым небом. На
предпоследнюю пьесу о высоконравственной жизни явились знатные
господа... Сразу после окончания представления... досточтимый
суперинтендант Павел Тарзалли произнес такую речь: «Веллий
Патеркул в «Отрывках из римской истории» пишет, что, покорив
врагов и установив мир, император Август повелел играть представ¬
ления не только в Риме, но по всей Италии». И обратившись ко мне,
сказал: «Ты, Коменский, напоминаешь нам сейчас императора Ав¬
густа: покорив у нас варварство, ныне празднуешь триумф и тешишь
нас играми и пьесами». Затем он взял в руки какую-то книгу и за¬
читал из нее жизнеописание Коменского. К моему величайшему
изумлению, это оказалась принесенная студентами «История сла¬
вянских церквей» Ондржея Венгерского. В отличие от меня супер¬
интендант знал об этом сочинении. В этот раз на представлении
присутствовал Толнаи, прежде не желавший осквернять очей мир¬
ским зрелищем».
139
Поручение было выполнено, работа завершена, угас лихора¬
дочный интерес к ней. Более ничто не удерживало Коменского в
Шарош-Патаке. Напротив, множество дел ожидало в Лешно. «Ко¬
менский — лицо, принадлежащее нашей Общине, нельзя более тер¬
петь его отсутствие»,— писали трансильванской княгине Лорантффи
старейшины из Лешно. Ян Амос намеревался подготовить для опу¬
бликования «Предвестник всеобщей мудрости», «Всеобщий совет
об исправлении дел человеческих» и написанные в Шарош-Патаке
труды. Домой тянуло и желание использовать изменившуюся си¬
туацию в Европе, ибо для чехов вновь забрезжили неясные перспек¬
тивы. Потому Коменский решительно отверг предложение школьных
кураторов продлить пребывание в Трансильвании, уступив лишь
в одном — отложить отъезд до последнего представления, на котором
желала присутствовать сама княгиня, известившая о том через осо¬
бого посла.
«Княгиня возвратилась в мае, а с нею свита, генерал Янош Ке-
мени и канцлер Микеш Мигали, намеревавшиеся лицезреть игру
нашей молодежи. Княгиня с придворными дамами хотели того же;
по приказу княгини представление состоялось на замковой площади».
Прощальная пьеса имела огромный успех, и Коменский вновь
убедился, сколь действенны его методы. Ныне их признали не только
власти, но и бывшие недоброжелатели, а простой люд восторгался —
далеко окрест разошлись вести о чудесном новшестве.
Коменский, уже отправивший семью обратно в Польшу, высту¬
пил перед шарош-патакским обществом в последний раз. Он обра¬
тился к достойному собранию, на котором присутствовали княгиня-
вдова и высшая знать страны. Поблагодарив за поддержку, Ян Амос
торжественно заявил, что отныне передает в руки здешних настав¬
ников молодежи свое дело, и пусть они успешно продолжают его
на благо народа.
Распрощавшись со всеми, он выехал в тот же день, то есть в на¬
чале июня 1654 года, и далеко за городские ворота провожали учи¬
теля толпы горожан, знати, профессора и студенты Шарош-Патака.
Возвратившись в Лешно, Коменский окунулся в море забот.
По дороге скорбная весть догнала его: умерла дочь, в замужестве
Молиторова. А дома «поджидали новые неприятности, ибо пастырь
чешских овечек, Вацлав Лохар, почил в бозе, и мне предложили
Лешно напоследок
140
возобновить попечение над этим приходом». В который раз рассеи¬
ваются мечты о сосредоточенной работе над основным произведе¬
нием... «Я отвечал, что собираюсь в Голландию, дабы завершить
давно начатые труды. Но еще настоятельнее внушали мне, что сие
учиняю я по собственной воле, а церковные обязательства — это
воля бога и ею связан я сильнее, нежели самыми важными делами».
Кроме того, разве нельзя заниматься сочинительством здесь, в Леш¬
но? Ян Амос защищался: у него не хватит сил на двойную работу!
Тогда предложили взять помощника, «который будет обходить боль¬
ных, крестить, отпевать и прочая, только бы я остался и осуществлял
верховный надзор. В конце концов я согласился, будучи пресыщен¬
ным долгими путешествиями, но с условием, что мне будут помо¬
гать в разработке «Пансофии», обсуждать отдельные ее части.
Это мне обещал суперинтендант великопольской церкви Мартин
Гертихий со своим помощником, друзья мои тоже согласились.
Мы собирались раз в неделю, разрешив присутствовать нескольким
студентам богословия. Они не просто слушали, а переписывали на¬
бело каждый в отдельности единодушно одобренные части. Я сделал
так из осторожности, чтобы не потерять рукописей в случае беды.
Ведь назревала шведско-польская война».
В 1654 году двадцативосьмилетняя королева Кристина отрек¬
лась от престола, и на шведский трон взошел Карл Густав X, лишь
четырьмя годами старше ее. Несмотря на свою молодость он уже
приобрел военный опыт во время Тридцатилетней войны, когда был
военачальником. Честолюбивый, предприимчивый король заботился
о своих полках, оставшихся ныне «без работы». Хорошо было бы
испытать силу шведского оружия в нужном месте!
В том же году украинские казаки присоединились к русскому
царю и напали на Польшу. Объединенные войска численностью
двести тысяч солдат и казаков неудержимой лавиной хлынули впе¬
ред, играючи захватили Смоленск и вошли в Литву.
Для Швеции представилась удобная возможность вторгнуться
в Польшу; роль Трансильвании в европейской политике заметно
возрастала.
Пришла пора действовать и Коменскому. Он хорошо знал о раз¬
дорах внутри Трансильванского княжества, о нелюбви народа к
Дьёрдю II. Это снижало авторитет Трансильвании, которая могла
бы играть гораздо более важную роль в Европе.
Еще раз ученого в Коменском победил политик. Так возник трак¬
тат «ОепИз (еПсИаз» («Счастье народа»), адресованный прямо тран¬
сильванскому князю. Написанный на основе личных впечатле¬
ний о Шарош-Патаке, трактат по сути предлагал проект идеаль¬
ного государства. Многонациональный конгломерат населения
Венгрии — Коменский думал не об одной Трансильвании — отнюдь
не главная причина отсталости и слабости страны. Серьезные упу¬
щения можно скорее преодолеть совместным трудом, насильствен¬
ные меры вряд ли помогут. Надо увеличить численность населения,
а с этой целью оказать поддержку молодым семьям; урожайность
141
полей возрастет благодаря лучшим агротехническим методам; здо¬
ровье народа укрепить с помощью гигиены,— словом, сделать так,
«чтобы в будущем каждый дом, всякая деревня, город и страна в
целом превратились бы в дружный муравейник, где взрослые и дети,
мужчины и женщины простого и знатного сословия трудились бы
целыми днями на общее благо». Труд в любой области не только
облагораживает душу, через нее делает мир прекрасным. Наука
поможет довести урожайность полей до избытка! А когда люди на¬
учатся зарабатывать на жизнь безопасным и честным трудом, они
уже не встанут на путь грабежа и преступлений. После того как
все познают истинный смысл жизни, а дети пройдут через хорошие
школы, все обратится к лучшему. Обновится вера в бога... В заклю¬
чение Коменский обращается к Дьёрдю II с призывом встать во гла¬
ве своего народа.
Чем сильнее сгущались тучи на европейском небосклоне, тем
страстнее рвался Ян Амос к надолго отложенной работе. Он хо¬
тел закончить «Пансофию». Раз в неделю со своими помощни¬
ками Гертихием, А. С. Гартманном, Я. Фелином и другими он
просматривал написанное, проверял, вычеркивал, дополнял, оттачи¬
вал стиль... Попутно был составлен «Пансофический словарь»,
закончена самая крупная из предшествовавших работ — «Сокро¬
вища чешской речи», которую сам он ценил настолько высоко, что
считал «образцом и примером для людей, говорящих на других язы¬
ках».
Ян Амос с удовлетворением писал друзьям в Голландию: «Я
решил, что буду работать над той единственной задачей, которую
поставил перед собой со всей серьезностью».
Старые труды он отдал напечатать и послал в Голландию, Англию
и Швейцарию.
Невзирая на опасности, грозившие Польше со стороны Швеции
и России, польский король Ян Казимир провозгласил себя претен¬
дентом на шведский трон и отказался признать Карла X шведским
королем.
В ответ Швеция объявила войну Польше. Шведы одним махом
взяли Дюнабург, Варшаву, Краков, а русские овладели Вильно,
Ковно и Гродно; казакам достался Люблин.
Что же происходило внутри Польши?
Родовитая польская шляхта полагала, что король стесняет ее
права, и потому почти вся перешла на сторону шведов, без боя сдав
свои полки Карлу X. Шляхте издавна противостояли города с ре¬
месленниками и голытьбой, а также деревни с земанами-однодвор-
цами и крепостными подданными, у которых не было причин любить
своих панов. Вокруг городов стали создаваться партизанские отря¬
ды, сливавшиеся в крестьянское войско, которое впоследствии ус¬
пешно сражалось со шведскими полками.
В Лешно пока было спокойно. Бури гремели вдали.
Бургомистром Лешно был Богуслав Лещинский, один из двоих
верховных командующих польского дворянского войска. В Лешно его
142
замещал Иоганн Шлихтинг, также перешедший на службу к шведам.
Да и Коменскому, привыкшему видеть в них покровителей и за¬
щитников, трудно было вдруг посчитать их врагами. Надеялись на
шведов чешские изгнанники, большая часть которых сражалась в
шведском войске, например полк Садовского. Община чешских
братьев с надеждой устремляла взоры на север. И все же Ян Амос
не спешил высказываться определеннее; ведь будучи иностранцем он
не желал вмешиваться в события. Кроме того, он сознавал, что про¬
тив шведов настроены именно те слои населения, чьи интересы он
всегда защищал. А протестантские единоверцы напоминали, что
польские деревни — сплошь католические.
Шлихтинг пытался воспользоваться колебаниями Коменского,
подчеркивая не столько религиозную сторону вопроса, сколько
крайний консерватизм польского короля Яна Казимира. Очень ско¬
ро польский сейм возведет шведского «освободителя» на польский
престол, и даже католическая шляхта проголосует за него. Один
католический поэт уже напечатал оду шведскому королю. Шлих¬
тинг полагал, что молчание Общины чешских братьев по меньшей
мере странно.
Шлихтинг съездил во Вратислав, где вместе с паном Лещинским
посетил двор Карла X; вернувшись в Лешно, он удвоил натиск на
Яна Амоса. Уму непостижимо, как это Коменский не видит, что спа¬
сение Общины — в устранении Яна Казимира. Если же епископ Об¬
щины не решается открыто выступить со своими взглядами, то вот
ему приказ пана Лещинского и остальных сановников Польского
королевства: сочинить и издать манифест во славу шведов. Польская
сторона оставляет за собой право прочитать его перед опубликова¬
нием и одобрить либо нет. Пусть Коменский решает «немедленно».
Ян Амос более не сомневался: ведь теперь он выступит от име¬
ни восставших польских сословий, а это не противоречит его убеж¬
дениям и совести. Очень скоро был готов выдающийся по стилю
«Панегирик Карлу Густаву».
Манифест был написан к осени 1655 года, когда шведское войско
еще не занималось грабежами, а сопротивление на местах не вы¬
лилось во всенародное восстание.
Автор панегирика стремился использовать обострившуюся по¬
литическую обстановку для воздействия на будущего польского
правителя и его отношение к своим новым подданным. Документ при¬
обрел более широкое звучание, чем предполагалось вначале.
«Куда несется северная буря? Что принесет она нам — дождь или
град? Польша, первой содрогнувшаяся от громовых раскатов, задает
вопрос: во имя чего? Деяния людей дадут ответ. Провидение поза¬
ботилось о победе Вашего Величества, дабы Ваше Величество до¬
казали, что рождены для славы и величия. А посему следует ис¬
пользовать щедрые дары Фортуны с умеренностию и править сво¬
бодным народом. Такой народ подчиняется радостно, и властвовать
над ним можно лишь дружеским пониманием. Нельзя тотчас га¬
сить воспылавший дух благородной польской натуры. Гораздо при¬
ятнее править людьми, а не ослами. Ибо не есть ли человек, лишенный
143
достоинства, с попранной душой, ослом, влачащим жалкое существо¬
вание? В поляках еще жива любовь к свободе, хотя беззаботность
привела к тому, что ныне они не могут сохранить былую вольность без
чужой помощи. Однако страх перед новым порабощением спосо¬
бен пробудить в них прежнюю удаль и поставить под угрозу Ваш
триумф. Что же надобно предпринять? Вернуть полякам приумно¬
женную свободу, чтобы они могли наслаждаться ею повсюду. Люди
привыкли оценивать дружеские чувства по тем благам, которые дает
дружба, так пусть же Ваше Величество обещает наряду с полной
свободой и безопасностью изобилие жизненных благ. Только обе¬
щать недостаточно, следует выполнить обещанное...»
Какой душевной чистотой надо обладать, чтобы искренне верить,
будто подобным увещеваниям поверят там, где меч проторил путь
алчности, произвол смеялся над моралью и законом, ничем не за¬
щищенными, где лихорадочное утоление низменных страстей горячим
смрадным дыханием сдуло легких мотыльков нравственности.
Шведы идут! Шведы идут!
Ужас, ненависть опустошают имения, хутора и городские дома
еще до приближения гибели, которую несут враги на остриях пик
и мечей, лезвиях секир. Лишь защищенные крепостными валами
города порой отваживались противостоять захватчикам.
Что же Лешно?
Город в трудном положении. Власти сочувствуют шведам. В нем
размещен небольшой шведский гарнизон. Горожане и члены ремес¬
ленных цехов обязаны с оружием в руках оборонять городские ук¬
репления.
От кого? 'Не от шведов ли?
Нет, конечно, но уже готовятся к бою толпы крестьянской бед¬
ноты — земанов, они собираются в отряды, сливаются в настоящее
войско, чтобы разить шведов и тех, кто перешел к ним!
Положение шведов ухудшалось. Пока Карл Густав был занят
военными действиями в Пруссии, от него стали отпадать польские
шляхтичи, утратившие веру в победу короля. Шведы и впрямь от¬
тягивались на север, к морскому побережью, которое всегда оста¬
валось областью их главных интересов. А в Польше росло и крепло
крестьянское ополчение. На отвоеванных территориях оно жестоко
мстило всем иностранцам и иноверцам, ибо чужой язык и вера ка¬
зались верным средством для различения друзей польского народа
от его недругов. В клокочущий котел мести были низвержены про¬
тестанты и евреи, недавно прибывшие изгнанники и давние поселен¬
цы. В Лешно прослышали, будто в Велюне были перебиты все про¬
тестанты, включая женщин и детей, ширились слухи о еврейских
погромах и массовой резне некатоликов.
Община в Лешно, а с нею и Коменский ощущали опасность. Со
всех сторон приходили приглашения от друзей. Сам шведский король
написал Яну Амосу и предложил безопасный приют для семьи. Но
Коменский не чмог бросить земляков-единоверцев в беде, а потому
отвергал приглашение за приглашением.
144
Он еще мог себе это позволить. Крепостные стены Лешно каза¬
лись неприступными.
27 апреля 1656 года началась осада города. Десять тысяч пар¬
тизан расположились лагерем вокруг Лешно.
Помощник бургомистра Иоганн фон Шлихтинг публично заявил,
что горожанам нечего опасаться — прочны крепостные валы, надеж¬
на помощь шведского гарнизона, который будет биться вместе с
защитниками города. Он, Шлихтинг, не покинет жителей до послед¬
ней минуты!
На другой день удача вроде бы улыбнулась осажденным. С го¬
родских стен видели, как партизанские отряды уходили в недалекие
леса. Наверное, неприятель понял, что поломает зубы о лешненские
укрепления. Следовало немедля использовать преимущество. Шлих¬
тинг, правда, пр*изывал к осторожности, своих солдат не дал, но и
не препятствовал вооруженным горожанам стремительно выбежать
из ворот и ударить в спину врагу.
Двинулись в атаку воодушевленные, уверенные в быстрой побе¬
де — вернулись разгромленные. Едва ли половина уцелела из по¬
павшихся на хитрость самоуверенных горожан — партизаны устро¬
или западню.
Вечером того же дня к Яну Амосу явился Шлихтинг: почему Ко¬
менский медлит в отъездом из Лешно? Сейчас предоставляется пос¬
ледний удобный случай. Ведь все знают о его дружеских отноше¬
ниях со шведами, многим известен «Панегирик шведскому королю».
Чернь вряд ли его читала, но для расправы ей будет достаточно и
того, что Коменский — протестантский пастор. И на этот раз Ян
Амос не последовал советам Шлихтинга, и тот более не настаивал,
напомнил только, что в утреннем бою пал вождь партизан Петр
Опалинский, королевский казначей из Познани. Коменский не пони¬
мал, куда клонит помощник бургомистра: ведь это утрата для парти¬
зан, не так ли? Но Шлихтинг качал головой. Опалинский был
шляхтич, наш, а теперь голытьбу некому удержать, когда она раз¬
гуляется в бешеном шабаше.
В ту же ночь Шлихтинг исчез из города. Со всем своим имущест¬
вом и вооруженным конвоем.
Не успела эта весть на заре облететь город, как поднялась па¬
ника. Все грузили пожитки на телеги и повозки. Верховые и упряж¬
ные кони были нагружены сундуками, мешками и узлами. Начался
исход из Лешно. Первыми бежали богатые горожане, стремивши¬
еся заполучить хотя бы одного шведского рейтара для охраны в пути.
Те шведские солдаты, кого не успели разобрать между собой бег¬
лецы, растворились в толпе, и город оказался без шведского гар¬
низона! Прежде чем солнце достигло зенита, город опустел. В до¬
мах, где гулким эхом отзывались одинокие шаги, оставались лишь
немощные старики, пасторы да семьи защитников города, несших
сторожевую службу на крепостных стенах. Остались и те, кто думал,
что им нечего терять. Вместе со своим епископом осталось боль¬
шинство членов Общины чешских братьев.
145
С самого утра, едва из городских ворот потянулись первые по¬
возки с беглецами, Коменский был среди людей, пытался отговорить
их. Он убеждал, что своим бегством жители вредят городу, ослаб¬
ляют его. Если не хватит бойцов, и толстые крепостные валы не по¬
могут. А какие опасности поджидают во время бегства на дорога..,
в лесных чащобах, в трясинах болот... Но все напрасно, уговоры не
помогали!
Потом Коменский посвятил себя оставшимся. Ходил по домам,
навещал прихожан, утешал, подбадривал напоминаниями о мило¬
сердии божьем. Молился вместе с перепуганными людьми, с кре¬
постных стен обращался к вооруженным ремесленникам, возвышая
их дух.
Так минули день и ночь. Страх, заботы сгоняли сон с век жен¬
щин, исподволь подтачивали стойкость мужчин.
Но следующее утро явило мирный и приветливый лик.
Прибыли послы от партизан и предложили сдаться. Будут поми¬
лованы все жители, которые сложат оружие.
Это обещание распахнуло городские ворота, через которые потек¬
ли ополченцы. Они тотчас заняли ворота, ратушу, площадь, поро¬
ховой склад и другие важные объекты. На горожан не обращали
ровно никакого внимания. Командиры отрядов приняли приглаше¬
ние отобедать в бургомистровом доме, где их угощала супруга сбе¬
жавшего городского головы.
Опасения вчерашних беглецов казались пустыми. Партизанские
командиры не разъярились даже при виде выставленных в лешнен-
ском соборе останков убитого ополченцами гессенского ландграфа
Фридриха, племянника шведского короля. Вечером партизанские от¬
ряды покинули город и вернулись в свой лагерь, никого не тронув.
И еще один мирный вечер опустился на крыши домов, порозо¬
вевших от лучей заката, и еще одна тихая ночь преисполнилась
упований...
Утром, в субботу 19 апреля, партизаны вновь вышли из лесов,
сомкнутыми рядами промаршировали через городские ворота и рас¬
теклись по улицам и домам.
Без предупреждения, с молчаливой свирепостью они начали вы¬
бивать ворота и выламывать двери, ожесточенно, с упоением кру¬
шили все вокруг, орудуя мечами, секирами, голыми руками. Душили,
рубили, кололи, грабили, насиловали. Город в миг наполнился ревом
ужаса, с отчаянными криками гибли доверчивые горожане. В свет¬
лицах, на лестничных переходах громоздились друг на друга кро¬
воточащие трупы, отмечавшие поступь смерти, которая с исступ¬
лением упивалась все новой кровью.
Теперь дошла очередь и до гессенского ландграфа: его тело со¬
влекли с погребального катафалка, обобрали до последней булавки,
привязали за ногу к конскому хвосту и поволокли по грязным кам¬
ням мостовых.
Вчерашняя гостеприимная хозяйка партизанских командиров,
супруга бывшего бургомистра сломя голову побежала искать за¬
146
щиты для города — куда? к кому? Больше ее не видели среди жи¬
вых. А в уличном смятении все мертвые похожи — обезглавленные,
обнаженные, с отрубленными руками, на пальцах которых перед
тем были нанизаны кольца...
Кому среди кровожадного хрипа нужны слова утешения, пусть
самые искренние? Теперь даже собственной смертью не искупить
гибель других.
Мозг Коменского работает лихорадочно быстро. Не время под¬
даваться иллюзиям. Как объяснить, что он использовал свои швед¬
ские связи для того, чтобы предотвратить несчастье, постигшее ныне
Лешно и всю Польшу? Надо смотреть вперед трезвым взором.
Повозку, запряженную двумя лошадьми, он мог получить вчера.
Теперь же нет ничего, надо спасать жизнь свою и близких, уносить
в руках самое ценное. Он отвечает за безопасность семьи. Это —
главное. Что взять с собою? Одежду на первое время для ночевок под
открытым небом и побольше одеял против сырости.
Что еще?
Ничего. Больше они не унесут и ни в чем пока не нуждаются.
Лишь налегке можно спастись от гибели.
Но...
Но остается библиотека Коменского, его труды, подготовленные
для опубликования, рукописи!
Это же вся его жизнь!
Вся жизнь... Чем она была и есть, как не намыванием драго¬
ценных крупиц мысли из праха мирской суеты — во имя постижения
жизни. Не ради себя — то есть и ради себя тоже, но главное — на
благо всех, всех людей...
Ныне прожорливый беспощадный огонь поглотит все это. Искры
от солдатского факела зажгут костер, в котором сгорит, растопится
заветный ключ к лабиринту мира и раю сердца!
Сколь ужасно зияющее различие между гнусным делом уничто¬
жения и величием ума, готового объять весь мир...
Ян Амос хватается то за один, то за другой фолиант; надо от¬
делить существенное от второстепенного, самое важное — от вос¬
полнимого. Он перебирает бумаги, откладывает, вновь берет в руки,
пытаясь разложить; перелистывает кипы исписанных листов, от¬
тисков; гладит драгоценные книги с собственноручными пометками,
выписками. С чем он должен, с чем может расстаться? Отчаяние
мешает сосредоточиться, сердце разрывается от боли — только не
потерять сейчас сознание, только не это...
А жена с детьми торопят... Да-да, идем, я не задерживаюсь,
впрочем, минуточку, минуточку...
Снаружи доносится рев улицы, треск разрубаемого секирой де¬
рева, хрип, крики ужаса...
В последний момент Коменский овладевает собой — он не помнит,
как в руках оказалась мотыга... Лихорадочно копает, отодрав перед
тем доски пола. Пот струится со лба, на ладонях выступила кровь
от содранных мозолей, но он копает, копает — еще чуть-чуть, за¬
вернуть бесценный клад хотя бы в эту накидку! Быстро завернув
147
связки бумаг и случайно попавшие под руку листы, Ян Амос свя¬
зывает их.
— Иду-иду! Одевайтесь, будьте готовы!
Наспех закидывает яму глиной. Доски кладет сверху, не при¬
бивая, сдвигает на них сундук — нет времени замаскировать все
как следует.
— Иду!
Вечером семья Коменского остановилась на ночлег в реденьком
лесочке в трех милях от Лешно. Домочадцы испуганно жались к
главе семьи.
В последний раз оглянуться.
На горизонте пылает Лешно.
Из полыхающего пламени вылетают снопы искр, летят по ночному
небу кометами части амбарных крыш, сараев и пороховых складов.
Лешно догорает.
Здесь Ян Амос прожил двадцать восемь лет...
1 мая 1656 года король Ян Казимир вновь обрел власть над Поль¬
шей. Коронация совершалась в львовском соборе в присутствии
иезуитов. Король поручил страну и ее народ защите девы Марии.
ХУШллВеличайшая утрата
Письмо Коменского Петру Фигулу, написанное «где-то в Силезии»
22 мая 1656 года:
«Сын мой!
Если жив ты и живы твои близкие, то дай вам бог дождаться луч¬
ших времен! Мы, чудом спасшиеся от погибели в Лешно, влачим
убогое существование, странствуя с места на место. Мы потеряли все,
кроме жизни. Но величайшая утрата — мои рукописи.
Из имущества потерял я: 1. 500 яхимовских талеров, кои дал
взаймы одному горожанину под дом, а дом сгорел. 2. Мой собствен¬
ный дом разрушен, а я купил его, как тебе известно, за 400 яхимов¬
ских талеров, за ремонт выложил еще 100 талеров. 3. Уступив нас¬
тойчивым просьбам, дал я городу взаймы 500 талеров, но города
нет более. 4. Пропало много штук различных тканей ценою более
200 талеров. 5. Книга «О гонениях на церковь чешскую», выпущен¬
ная за мой счет и обошедшаяся мне в 300 талеров, пропала. 6. Ты¬
сяча оттисков «Настольной библии чешской», доведенной до Иезе¬
148
кииля, обошлись мне в 200 талеров и безвозвратно испорчены. 7. Лю¬
бовно составленная мною библиотека редких книг, какую не купишь
и за 500 талеров, утрачена навеки. 8. В огне пропали платье, перины,
домашняя утварь ценою примерно 300 талеров. Твои прекрасные
часы, сундуки и прочие вещи, оставленные тобою на хранение, тоже
достались огню.
Ныне мы вынуждены спать на соломе, если посчастливится ее
достать, по ночам молодые и старые отлеживают себе бока.
Только 17-го сего месяца из ямы в лешненском пожарище были
выкопаны и доставлены мне рукописи. Увы, важнейшие их части от¬
сутствуют. Мне принесли лишь отрывки моих трудов — горе мне...
А что сказать о двух весьма богатых библиотеках Общины? Огонь
пожрал грамоты с жалованными привилегиями, свободами и прочая
всех церквей — чешской, обеих немецких, польской, а также свободы,
дарованные горожанам. Нет даже возможности вернуться на преж¬
нее место. А здесь, где господствуют австрийцы, можем ли мы об¬
рести безопасный приют? Ежечасно нам угрожает множество опас¬
ностей — и от поляков, и от имперских подданных. А как добраться
до Бранденбурга или до Померании, мы не знаем.
Твое письмо от 16 апреля получил я позавчера. Со дня на день
жду из Венгрии Виндуша. (Виндуш был пастором Общины, кото¬
рого Ян Амос послал в Трансильванию узнать, нельзя ли поселить¬
ся там беглецам из Лешно.) Если он принесет определенный ответ,
я тотчас извещу тебя.
Здесь в Силезии я уж третий раз переезжаю из соображений
безопасности. Несмотря на рассеянность мыслей, хотел бы описать
трагедию Лешно.
Помимо прочего погибло мое «Опровержение «Философии»
Декарта и «Астрономии» Коперника» — какая жалость, я ведь пот¬
ратил на него много времени и труда. Предполагал сделать сие со¬
чинение дополнением к «Пансофии».
Умоляю тебя, опиши подробно мои бедствия друзьям и покро¬
вителям: знатному господину де Гееру, почтенному господину Гот-
тону, господам Вольцогену, Рюльце, Гартлибу и остальным. Пусть
растрогаются над убогим старцем и пожалеют его христианской
жалостью. Я желал оставить детям и вам, духовным наследникам,
свои рукописи, но теперь не оставлю ничего, кроме своих бренных
останков, а вы погребите их в милосердной земле — конечном на¬
шем пристанище...»
149
Последнее
прибежище -
столица Батавии
Вскоре выяснилось, что Коменскому нечего опасаться, что он с
семьей останется без крыши. Просьба Фигулу была скорее следстви¬
ем упадка духа, овладевшего Яном Амосом после лешненской ка¬
тастрофы. Но невзирая на это он хочет описать трагедию города,
упоминает об этом намерении в письме Фигулу. Сделал это Комен¬
ский позднее, а в письме к Рюльце месяц спустя он уже деловито
советует, как восполнить рукописи, спасенные от пожара, чтобы
их можно было напечатать. Несмотря на «величайшую утрату»,
Коменский борется с тяжелыми мыслями, и в том помогают ему
хлопоты, связанные с поиском нового прибежища.
Существовало несколько возможностей на выбор: сердечно зва¬
ла обратно в Шарош-Патак княгиня Лорантффи, предлагавшая
приютить всю лешненскую Общину. Приглашали во Вратислав,
Бранденбург, а также в Швецию. Сомнения разрешило письмо от
Фигула, в котором тот передавал приглашение от Лаврентия де
Геера приехать в Амстердам (в столицу Батавии). Коменский так
обосновал свое решение: «После многих бурь мирная Голландия
более всего притягивала меня».
Остальные приглашения Ян Амос передал членам Общины,
чтобы они разместились по своему желанию.
Коменский отправился в Нидерланды сперва в сопровождении
помощников: Павла Гартманна и Самюэла Юния. Семья осталась
ждать во Франкфурте-над-Одером. На этот раз Ян Амос не спешил
под крыло де Геера с прежней уверенностью. Не к просителю ехал
он, каким был в свое время ныне покойный Людвиг,— сам Коменский
превратился в просителя. Еще тревожило сознание неисполненного
долга — недописанной «Пансофии», большая часть которой обра¬
тилась в пепел.
Тем приятнее был он удивлен оказанным в Амстердаме приемом
не только со стороны сына Людвига де Геера — Лаврентия, но и
официальных городских властей.
Молодой де Геер немедля поселил гостя на одной из лучших
улиц — Принсенграхт, а городские власти предложили почетную —
но хорошо оплачиваемую — профессуру в Амстердамском универ¬
ситете. Блестящее предложение отражало уважение города к Ко-
менскому-педагогу. Однако Ян Амос отверг его, опасаясь быть свя¬
занным «почетной профессурой», а тем самым ограниченным во
времени. Де ^ер нашел другой выход: из городской казны Комен-
150
скому будет выплачиваться 800 голландских золотых как вспомо¬
ществование для продолжения его трудов. Де Геер взялся опла¬
чивать также издание всех важнейших сочинений Коменского, в
первую очередь «Пансофии».
Яну Амосу вновь напоминают об обещанных произведениях —
о нем помнят. И в первые же дни по приезде он отдает де Гееру вос¬
становленную часть написанного ранее «Всеобщего совета об ис¬
правлении дел человеческих», два начальных тома, предвосхищаю¬
щие главы «Пансофии». Как бы извиняясь, Коменский добавляет:
«Это, конечно, не «Пансофия», но все лучше, чем предшествующие
вещи».
Будущее представляется в радужных красках, Ян Амос наконец-
то может отдаться работе. Он пишет всем, кто знает или хотя бы
предполагает, где находятся разбросанные повсюду труды; пишет в
нюрнбергскую типографию и своим друзьям, чтобы они перевели
в Амстердам издание сочинений. В то время в Нюрнберге как раз
выходит «Мир чувственных вещей в картинках». Коменский просит
знакомых присылать ему нужные сочинения других авторов (немец¬
кого историка Магнуса Гасенталера, Андреэ, «из которых черпал
я основы своих пансофических размышлений»).
Но нет на земле полной идиллии, не укрыться в тихом уголке.
Что пользы жить в богатой столице цветущего края, если сгу¬
щаются тучи над страной, где была твоя родина и семейное гнездо?
Не грозовые те тучи, не ударит из них молния освобождения, нет,
эти низкие беспросветные облака затянули горизонт и зависли не¬
подвижные, давящие... Антигабсбургская коалиция Англии, Ни¬
дерландов, Польши, Бранденбурга и Трансильвании, с таким трудом
составленная, распадалась подобно обветшавшему строению, рас¬
падалась, не начав действовать. Первым отпал Бранденбург. Дьёр¬
дю II Ракоци не удалось занять польский престол, вскоре он пал
в битве с турками. В Англии скончался Кромвель, покровитель дру¬
зей Коменского, на английский трон взошел сын и тезка казнен¬
ного Карла I. Княгиня Лорантффи опередила в смерти своего царст¬
венного сына, а Нидерланды ввязались в постоянно обострявшийся
конфликт с Англией.
Семейные огорчения тоже не заставили долго себя ждать. Од¬
нажды Ян Амос получил письмо от жены, вынужденной спешно по¬
кинуть с четырьмя детьми Франкфурт-над-Одером. Их изгнала из
города чума. (Сколько раз черная смерть вставала на пути Комен¬
ского!) Ныне в Гамбурге семья ждала весточки от мужа и отца, что¬
бы соединиться с ним. К счастью, Ян Амос мог обратиться за по¬
мощью к Лаврентию де Гееру, который тут же снял и оборудовал
для всей семьи домик на зеленой улице Энгельантиерграхт.
Наконец-то они снова были вместе в надежде, что больше не
расстанутся. Прочная опора вернула сердцу покой. Теперь легче
переносить тяготы. Ибо мелких горестей и докучливых хлопот не был
лишен даже амстердамский рай.
Прежде всего неусыпные заботы о большой семье Общины, раз¬
бросанной повсюду. «Бедственное положение лешненских братьев
151
огорчает меня, и я стремлюсь помочь им в беде, обращаясь к еди¬
новерцам, где только нахожу их... Мысли заняты судьбой Чешских
братьев, и потому я никак не начну настоящую работу. О, как хоте¬
лось бы не разбрасываться, а всей душой углубиться в любимое де¬
ло»,— писал Коменский Самюэлю Гартлибу в ноябре 1656 года.
Педагогическая слава Коменского имела и оборотную сторону.
Он отверг профессуру, но не мог отказаться от нескольких учени¬
ков, сыновей членов амстердамского муниципалитета, которым был
очень обязан.
Немало времени уходило на создание небольших сочинений «по
случаю», а также на восстановление утраченных ранних трудов.
И все еще невыполненной оставалась главная задача — све¬
дение воедино всех педагогических знаний и опыта, оформление
цельной системы «Всеобщей мудрости» на основе успехов всех наук.
Завершение первого тома не заняло много труда, ибо заключа¬
лось в органическом соединении всех педагогических трудов с де¬
вятью новыми, написанными в Амстердаме. «Пришла пора собрать
черепки разбитых сосудов и вновь слепить их». Трудность заклю¬
чалась в позиции автора. «Самое тяжкое,— писал помощник Яна
Амоса Гартманн,— заставить его сохранить первоначальные фор¬
мулировки и убедить, что сочинение совершенно и надобно ставить
то,чку. Он никогда не бывает доволен собой».
I В 1657—1658 годах увидел свет большой педагогический труд
«Орёга сПбасИса отта» («Великая дидактика»). Изданное в Амстер¬
даме на деньги Лаврентия де Геера произведение представляло со¬
бой четыре фолианта, которые никак нельзя было назвать «скле¬
енными черепками разбитых сосудов». Нет, это была хитроумно
уложенная мозаика идей и опыта обучения, далеко опережавшая
свою эпоху и не имевшая аналогов в мире. Ничего удивительного:
ведь писал это не только педагог — теоретик и практик, но и буду¬
щий автор задуманного «Совета об исправлении».
Йа первой же странице, после посвящения книги амстердам¬
скому сенату, Коменский разъясняет смысл своего произведения:
«Суть нашей «Дидактики» заключается в том, чтобы отыскать спо¬
соб, с помощью которого учителя бы меньше учили, а ученики при¬
том научились большему; чтобы в школах не царил крик, чувство
омерзения и тщетности усилий, но, напротив, был покой, удовлет¬
воренность успехами, а среди христиан поубавилось бы невежества,
праздных споров и смятения душ, но прибавилось бы света, порядка,
мира и благоденствия». ^
Один из оттисков Коменский послал в амстердамское адмирал¬
тейство, сопроводив его следующим письмом:
«Достопочтимые господа!
Недаром противопоставляются словесность и оружие, будучи вы¬
ражениями лика божьего — благосклонного и гневного. Но если
оружие служит не ярости, а справедливости и помогает устранять
зло, то не следует притивопоставлять его слову, надобно подчинить
и то и другое наместникам Господа на земле... Следовательно, ни¬
чего неразумного не содержится в моем посвящении вам, послан¬
152
никам вооруженной Минервы, в моих размышлениях о том, как наи-
лучшим образом насытить христианскую молодежь богобоязнен¬
ностью, мудростью, любовью к искусствам и слову. Размышления
сии я издал у вас и посвятил процветающему городу Амстердаму...
Отчизна вверила вам свое благо и благо подданных, дабы вы охра¬
няли их от внешних врагов, но пусть будет вам известно, как спасти
отечество от врагов внутренних — от затмения ума, одичания народа
и падения нравов, от осквернения самой жизни. Защита потребует¬
ся не только ныне, но и в будущем, дабы следующее поколение,
ваши сыновья, могли продолжать жить счастливой жизнию, кото¬
рую вы уготовили им, и завещать ее своему потомству, и так до
скончания века. Надобно, чтобы вы передали потомкам не одну
силу и прочное положение, но и добрые заветы, ибо «сила без ума
обрывается под собственной тяжестью».
«...А посему уместно будет пригласить мужей, посылающих в
море флотилии и вооружающих корабли пушками, прийти и пос¬
мотреть, как школы вооружают молодежь знаниями».
Четырехтомное сочинение «Великая дидактика» сразу получило
известность: вся Европа читала и восхищалась, отдельные части
«Дидактики» даже перешагнули европейские границы, опередили
свое время и устремились в будущее. Сам автор перестал пренебре¬
жительно относиться к своему творению, считая его тормозом для
более важной «Пансофии». Может быть, тут сыграло роль созна¬
ние исполненного долга, облегчение — теперь уж ничто не будет
отвлекать от главного. Ведь дидактика и педагогика так и остались
в глазах Коменского подготовительной ступенью для достижения
высшей цели, как бы ни была необходима такая ступень.
Лаврентий де Геер тоже смотрел на миссию Коменского шире.
Он унаследовал от отца покровительство этому творческому духу,
которого нещадно преследовала судьба, но который не сдавался.
Был ли его план осуществимым?
Коменский не задавался этим вопросом. Для него важнее было
найти путь к спасению человечества, и он вышел на поиск этого пу¬
ти один, лишенный родины, средств к существованию, каких-либо
надежд для себя лично. Вывести людей из дебрей ненависти и зла
можно лишь путем воспитания и познания: постепенно мудрея, они
ясно увидят различные пути между добром и злом. Коменский верил
в это, пусть даже конец пути терялся в необозримом будущем! Меч¬
ты пока расходятся с явью, и он не доживет до их свершения, как
бы ни желал этого. Надо просто сделать первый шаг, продвинуться
немного в правильном направлении. Его подсказывала эпоха, в ко¬
торую довелось жить Коменскому. Эпоха, превращавшая познание
в материальную силу.
Молодой де Геер — впрочем, ему уже сорок три года — знает,
догадывается, что Ян Амос — натура исключительная и кто-то дол¬
жен заботиться о том, чтобы на пути этого чудесного странника не
возникали непреодолимые преграды. Отец, Людвиг де Геер, тоже
ощущал это. Странное то было сотрудничество: производитель ору¬
153
жия, владелец шахт и литейных мастерских, живший на доходы от
войн,— и борец за мир между всеми народами! До сих пор Лав¬
рентий с улыбкой качает головой, не чувствуя своей принадлежнос¬
ти к хищному и воинственному поколению отцов хотя бы потому,
что накопленное ими позволяет безбедно жить, благосклонно смот¬
реть на мир и понимать людей во всей их сложности. И Лаврентий
делает все, что в его силах, чтобы Коменский мог спокойно работать
над «Всеобщей мудростью».
Ян Амос спешит заверить своего покровителя, что вовсю рабо¬
тает над продолжением; оставшиеся дидактические сочинения можно
дописать кое-как, проверить и устранить огрехи. «Тем благодетель
мой удовлетворился и лично посетил меня, призывая божье бла¬
гословение для моего нового призвания».
Новое призвание...
Стоя на пороге старости, Ян Амос бодр и силен духом, как ни¬
когда; именно теперь он призван совершить последнее великое
дело для всего человечества.
Что же нового в этом призвании? Только то, что оно, наконец,
осуществляется. Недаром Ян Амос называет его «как будто новым».
Коменский давно шел к этой цели. Вначале дорога рисовалась не¬
ясно, он двигался на ощупь, в молодости отовсюду сыпались удары
судьбы. Пережиты боль утраты близких, прощание с родиной. Но в
зарослях сомнений и разочарований он прорубил тропу, и спустя
немалое время на той тропе выросли плодоносящие деревья — они
манили, то приближались, то удалялись, искушая сладкими плодами.
Ян Амос все шел по тропе, пока она не превратилась в широкую до¬
рогу, и тогда он понял, что путь его был непрерывен, отдельные тру¬
ды сложились в единую цепь, каждое звено которой предполагает
следующее; все ручейки и источники сливаются в полноводную реку,
широко несущую свои воды в могучий океан, к цели конечной и без¬
брежной.
Пришло время свершений.
Нет крепче опоры, чем сознание, что служишь близким и дале¬
ким людям. Слуга человечества безмерно горд своей миссией.
Что из того, что в жизни встречаешь непонимание, рутину и мел¬
кие неприятности, уводящие от главного?
Таковы правила игры, и их выполняет каждый живущий.
к вершинам
Не увернешься от тяжелых ударов и комариных укусов, жаля¬
щих гораздо больнее.
Нельзя сбиваться с пути, предавать свое призвание, отказывать¬
ся от творчества.
Так жил Ян Амос в пестрой мешанине радостей и горестей в цен¬
тре Амстердама — «прославленного мирового базара».
Солнечный свет чередуется с тенью облаков на протяжении дня.
Приятно узнавать, какое эхо вызвала «Великая дидактика».
Приходят письма от друзей, вести с чужбины, не прекращаются
визиты почитателей.
Ян Амос не честолюбив, но разве не возрастает уверенность в
себе от тысячегласного одобрения?
На все требовалось время. Коменский отправлял по тридцать
писем ежедневно, желая сохранить связи, но не для себя, а для чле¬
нов Общины, разбросанных по свету в далеких краях, «каких не зна¬
ли их отцы».
Отчаянное положение изгнанников повлияло на отношение Ко¬
менского к пророчествам, прежде всего к пророчествам Драбика.
Были сомнения: ведь не кто иной, как Драбик, вещал, будто Лешно
минуют военные бури. Однако Ян Амос не умом, а сердцем чувство¬
вал, какой утехой могут послужить пророчества для отверженных,
охваченных горем людей, неспособных здраво размышлять. Как
отнять от голодного рта хлеб надежды? Коменский тем более понимал
это, что и сам в мечтах частенько уносился за границы реального
мира и верил своим мечтам, стремился воплотить их в жизнь. И не
хватался ли он в тяжкие минуты за прорицания, как утопающий
за соломинку?
Не колеблясь издает он собрание Драбиковых пророчеств под
названием «Н1з1опа геуе1а1юпит», отделив, впрочем, во вступлении
сбывшиеся от несбывшихся. Но эта предусмотрительность не помог¬
ла: не успела книга появиться, как на Коменского обрушилась пер¬
вая критическая волна.
Началась длительная полемика. Профессор Арнольд, бывший
ученик Коменского, переселившийся в Нидерланды из Польши, об¬
винил учителя в «сотрудничестве» со шведами во время лешненской
трагедии, Коменского упрекали в покровительстве социнианам.
Приходилось защищаться. Больше всего времени отняла полемика
с Самуилом Маресием, к которому вскоре присоединились иные
критики.
Словесная дуэль с Маресием привела Яна Амоса к мысли создать
свое жизнеописание и выразить в нем свои мысли и действия в раз¬
личные периоды жизни. Начало завело автора в страну его моло¬
дости, потерянную родину, о которой он никогда не забывал и был
связан всем существом. Тогда же Коменский пишет «Настольную
библию» и «Сборник духовных песнопений». Оба произведения из¬
даются в Амстердаме на чешском языке.
Друзей Яна Амоса беспокоило его бесконечное распыление сил.
В 1661 году почитатель Рюльце жаловался в письме: «Де Геер часто
155
посещает господина Коменского, а я воздерживаюсь от визитов.
Ответ Цвиккеру скоро будет опубликован, а затем он вернется к
«Пансофии». Де Гееру, похоже, по душе все, что бы ни делал Ко¬
менский, я же не имею слова. Ему (Яну Амосу) исполнилось семь¬
десят лет двадцать восьмого марта по новому календарю. Боюсь,
немногое увидим из «Пансофии», дождемся, может быть, блестя¬
щих открытий, несколько приятных экскурсов, но отнюдь не солид¬
ного труда, столь мною ожидаемого — «Еипс1атеп1а1е5 йеПпШопез
е! ётвюпев отшит гегит» («Основные дефиниции и различие
всего сущего»). Но к чему расстраиваться попусту?»
Коменский не смог побороть искушение и втянулся в дискуссию,
настоящие словесные баталии. Он был слишком темпераментным
человеком, живо отзывавшимся на окружающее, а не кабинетным
ученым, далеким от мира и не поддающимся стихийным настроениям.
Устремляясь в будущее мыслью, он оставался сыном своего вре¬
мени, боевым современником эпохи. Не мог промолчать, когда ответ
прямо-таки рвался из души. Не случайно Ян Амос любил цитиро¬
вать Сенеку: «Надо любить жизнь, чтобы совершить нечто достой¬
ное жизни». А чем доказать свою правоту, как не отдачей? Вер¬
нуть жизни то, что она вложила в нас, да еще прибавить опыт и ду¬
ховную зрелость.
За свою жизнь Коменский напечатал сто тридцать пять сочине¬
ний, из них почти половина, шестьдесят два, приходится на четыр¬
надцатилетний период жизни в Амстердаме!
Без конца отвлекаясь на злободневные темы, Коменский вс'е же
не забывал о произведении, которое до конца дней считал основ¬
ным: «Всеобщий совет об исправлении дел человеческих» занимал его
думы в каждую свободную минуту, над ним шла сосредоточенная
многочасовая работа.
Когда-то средоточием была «Пансофия», ныне ей отведена лишь
седьмая часть всеохватывающего труда. (К чему всеобщая мудрость
людям, если они не «воспитаны» настолько, чтобы уметь применять
знания? Нужно органически соединить «Всеобщую мудрость» с
«Советом об исправлении дел человеческих».)
Осуществление столь гигантского плана превышало силы чело¬
века, и Коменский сознавал — не впервые — что поставил перед
собой невыполнимую задачу. Но от этого сознания не уменьшалось
его желание работать как можно больше, выложиться до конца и
начертать для последователей основное содержание будущих изыс¬
каний так, как он их видит.
К счастью, два первых тома «Совета» были закончены и напе¬
чатаны. Они назывались «Панегерсия» — «Всеобщее пробуждение»
и «Панавгия» — «Всеобщее озарение».
«Панегерсия» начиналась прославлением ее всемирного значе¬
ния, которое должны осознать люди. Их следует пробудить от рав¬
нодушия и включить в новую, мирную жизнь. Ныне у человечества
уже есть средство «исправления дел человеческих», под чем под¬
разумевается ум, воля и способность к действию. Если человек на¬
156
учится использовать эти богом данные качества, то они послужат
истинной цели — гармонии человеческого духа с окружающим ми¬
ром, политика будет служить миру, а религия поможет обратить
сознание людей к богу.
Затем Коменский разбирает противоречия в душе человека и в
обществе. В политике, к примеру, постоянно существует противо¬
речие между необходимостью свободы каждого индивида и ее ог¬
раничением в интересах других индивидов или общества. Автор
осуждает насильственное решение вопроса правителями, ему отвра¬
тительна тирания; ведь сами-то государи тоже борются за власть
и порабощают другие страны. Война превращает человека в зверя,
даже хуже, и нет причины, оправдывающей такое падение. И в фи¬
лософии людей отвлекают от познания и затаскивают в сферы вы¬
мышленных ценностей и неверных суждений. В религии господст¬
вует нетерпимость либо равнодушие, верующих не учат делами
доказывать свою веру.
Что касается преодоления противоречий и недостатков, Комен¬
ский остается оптимистом вполне в духе эпохи, верившей в себя.
Это было время бесчисленных открытий и изобретений, каждое из
которых выявляло скрытые в человеке возможности.
Главная цель — всеобщий мир! Все общественные организмы —
семья, селение, край, страна — должны стать охранителями поряд¬
ка, спокойствия и права. Коменский сознает, что если ограничить
свободу людей, могут вспыхнуть восстания, мятежи, точно так же
как в международных отношениях — новые-споры о превосходстве
одних над другими. «На рпиз тогЫз 1аЬога1ит ез1, роз! гетесШз,
пипс и1гоцие!» («Сначала мы страдали от болезней, затем от ле¬
карств, а теперь от того и другого»). Но и понимая бесполезность
всяческих исправлений человека, Коменский все-таки не перестает
верить в его счастливое будущее, ибо «человек по сути своей добр».
И в конце концов добро преодолеет все преграды.
Источником веры Коменского является убежденность в том, что
люди все теснее сплачиваются, «типбиз патцие ипиз ез! па!игаШег»
(«ибо мир по своей природе един»). «Если все мы — граждане все¬
ленной, что мешает нам соединиться и жить по единым законам?
Препятствия существовали тогда, когда люди жили разрозненно,
по селениям, не общаясь друг с другом. Каждый заботился только
о себе и говорил на своем наречии. Все изменилось с возникновением
городов и обществ. Появились королевства, маленькие королевства
объединялись в большие. Отчего бы не предположить, что со вре¬
менем мы образуем хорошо устроенное общество, развивающее
науки, живущее по одним законам, исповедующее единую религию?»
Какая противоположность тогдашнему догматическому оцепе¬
нению в Европе, подавляющей индивидуальность контрреформации!
В конце «Панегерсии» Коменский призывает всех к участию в
общем деле, не обещая, впрочем, быстрого успеха. Но лучше сде¬
лать один шаг, чем вообще не сдвинуться с места.
«Панавгия» рассказывает о просвещенности, будущем преобра¬
жении человечества. «Божьи светильники» разольют свет в сгустив¬
157
шемся мраке. Их три: первый — это сама природа, не что иное как
творение бога, которое мы ощущаем и воспринимаем; второй све¬
тильник — человеческий разум, который автор считает образом бога
в человеческой душе; третий светильник — Священное писание.
Озарение приведет человечество к всеобщей гармонии, света
все прибывает начиная с античности, через средневековье и вплоть
до современной автору эпохи.
После двух вступительных книг, определивших цель и усло¬
вия ее достижения, а также обозначивших препятствия,
следует три тома, посвященные средствам достижения цели.
Это прежде всего «Пансофия» — «Всеобщая мудрость».
Бывшая когда-то самоценной, а ныне подчиненная высшим со¬
ображениям, «Пансофия» отняла у автора больше всего времени.
Два раза он принимался писать ее заново, ведь первый вариант
сгорел в Лешно. Но и на этот раз Коменский не завершил третий
том. Работу тормозили сомнения в правильности концепции: как
соединить в одной книге сведения из всех научных дисциплин? Сде¬
лать всеохватывающую энциклопедию научных знаний? Это не под
силу даже библейскому Мафусаилу. И автор ограничивается самым
существенным, пытаясь выработать философию познания.
Нельзя удовлетвориться тем, что науки будут описывать окру¬
жающую действительность, надо познавать суть вещей и явле¬
ний, дабы идти верным путем.
Коменский перечисляет познавательные качества человека, при¬
ближается к самой границе познания и из области философии уно¬
сится, конечно же, в запредельную метафизику и веру. Гораздо кон¬
кретнее в том же разделе он исследует материальный мир, природу
и возможности человека в деле ее преобразования. В заключение
подчеркивает роль искусств и морали.
Многочисленные главы зияют пустотами, они недокончены, и это
терзало Яна Амоса до последних дней, даже часов жизни.
Четвертая часть «Совета» носила название «Пампедия» —
«Всеобщее воспитание». И эта часть не завершена, хотя ясны ком¬
позиция и развитие идеи.
«Пампедия» призывает людей возделывать свой разум по воле
бога, а с помощью разума заниматься самосовершенствованием,
при этом будет улучшаться и окружающий мир. Человек должен
постоянно учиться и проходить по всем ступеням развития — начи¬
ная с дородовой стадии, детства через юность в школе, зрелость
и старость. Только ступени развития, образования и познания мо¬
гут делить человеческое общество, а не деление на сословия или ре¬
лигии, расы или языки. Отсюда проистекает право на образование
и долг общества предоставить образование каждому своему члену.
В «Панглоттии» — «Всеобщем языке» — Коменский возвращается к
мысли об универсальном, общем языке, который поможет расши¬
рению универсальной культуры. (Для понимания широты мыслей
автора следует напомнить, что он думал не только об азиатских,
африканских и американских народах, но и о северянах — финнах
и японцах.)
158
Если седьмой, заключительный том «Совета» можно охаракте¬
ризовать как послесловие и обращение к читателю, то шестой том —
«Панортозия» («Всеобщее исправление») может считаться основным
в целом произведении.
Логичная связь отдельных томов «Совета» не формировалась
в процессе непрерывной работы, даже здесь, в амстердамской идил¬
лии. Минуты творчества вкраплялись в будни с их мелкими забо¬
тами и интересами. Они не только мешали, вроде полемических
атак, но и освежали, особенно семейные радости, отдых в кругу
семьи и неизбежные житейские хлопоты.
Ян Амос внимательно следил за развитием сына Даниэля, ко¬
торого восемнадцатилетним послал учиться в Льюварден. Во главе
школы стоял голландец Ромберг, признававший педагогические
методы Коменского. Ян Амос в подробных письмах и советах вме¬
шивался в воспитание сына даже на расстоянии, чем немало ослож¬
нял труд воспитателя Даниэля.
Были и беззаботные утехи, например визиты друзей. Среди них
несколько врачей — недвусмысленный знак того, что состояние здо¬
ровья Коменского сблизило его с представителями этой профессии.
В 1666 году Яну Амосу исполнилось семьдесят лет. Пошел шес¬
той год жизни в Амстердаме, а перед тем судьба не щадила его.
Постоянные переезды, бегство от преследования, часто в последнюю
минуту, перемены климата, стран, образа жизни. Физические муки
сопровождались бесчисленными душевными потрясениями, утратами
и потерями, расставанием с родиной, постоянным грузом ответствен¬
ности за судьбы других, наконец, страхом потерять свои сочине¬
ния. Жестокие удары судьбы, боль и отчаяние подтачивали силы
Коменского, и единственное, что помогло ему выстоять, была непо¬
колебимая решимость исполнить долг перед людьми. Бескорыст¬
ная, лишенная тени эгоизма воля была так сильна, что позволила
Яну Амосу перешагнуть пределы отпущенных человеку сил, превоз¬
мочь естественную слабость. Любой другой давно пал бы от изну¬
рения.
В Амстердаме Коменский не обращал внимания ни на свой воз¬
раст, ни на болезни, все чаще докучавшие ему. Хвори Яна Амоса
гораздо больше тревожили его друзей-врачей, нежели его самого.
Ближе остальных был профессор медицины доктор Николаус
Тюльп, охотно посвящавший друга в тайны анатомии. Богобояз¬
ненного наблюдателя ничуть не смущал вид внутренних органов
бренного человеческого тела, ибо они служили еще одним доказа¬
тельством совершенства бога, сотворившего такое чудо. Увиден¬
ное никоим образом не вторгалось в «царство души».
Приходили другие приятели, знакомые, почитатели — выразить
свое уважение и попросить совета.
Один из гостей ничего не просил, просто приходил повидаться.
Художник Рембрандт ван Рейн, на четырнадцать лет моложе Комен¬
ского, рядом с ним выглядел изможденным стариком. Лишь прон¬
зительный взгляд живых любознательных глаз молодил его.
159
Художник обычно присоединялся к Яну Амосу, когда тот шел
в типографию по Розенграхтен, где жил Рембрандт. Он помогал
наблюдать за набором, делая четкие указания наборщикам, и был
незаменим как мастер изобразительных искусств.
Совсем по-другому они возвращались домой. Рембрандт сопро¬
вождал Коменского молча, молчал и во время визита в доме Яна
Амоса. Он любил садиться у окна напротив хозяина, вежливым
кивком благодарил пани Яну за легкое угощение и чашу вина, улы¬
бался и молчал. Оба старика понимали друг друга без слов, умол¬
кал и хозяин дома, каждый погружался в собственные мысли, ощу¬
щая близость другого. Притом они были так не похожи внешне!
Массивное обрюзгшее лицо Рембрандта имело болезненный жел¬
товатый оттенок, было изборождено морщинами и складками, под
глазами набухли мешки. Старость и нужда не смогли стереть с его
безусого, как бы нагого лица следы прежнего жизнелюбия и разгула.
А лицо гораздо более старшего Коменского, напротив, казалось мо¬
ложе и свежее благодаря строгой уравновешенности, приобретен¬
ной с годами.
Что-то притягивало их друг к другу. Оба смутно сознавали, что
шли по жизни к одной цели. Каждый сам доискивался до ее смысла
и сокровенных тайн, но оба были вечными искателями истины, мыс¬
лителями и мечтателями, ибо творить без фантазии нельзя.
Иногда они разговаривали, говоря каждый о своем, но мысли
их соприкасались, звучали в унисон и тут же разлетались, чтобы
встретиться вновь.
Голос Коменского звучал, доходил до Рембрандта приглушенно,
иногда он слышал связную фразу, но она расплывалась отражением
его собственных раздумий.
Свет — это слово только что вымолвил Ян Амос — свет худож¬
ники понимают по-своему. Рембрандт разлюбил свет. Насколько
прекраснее сияние! Свет падает на поверхность вещей, сияние ис¬
ходит изнутри. Вот в чем дело! Источник удивительного сияния у
каждого человека спрятан в душе, и лишь добравшись до него,
можешь утверждать, что понял человека и готов написать его порт¬
рет. Потому-то позирующий должен углубиться в себя, раздумывать
о своей жизни, чтобы взгляд художника проник в эти глубины духа.
Портрет — это образ всей жизни, зревшей до того как худож¬
ник увидел ее.
И если свет — то не светильника, не свет из окна, но свет излу¬
чаемый... Особая сила, преображающая все, чего ни коснется. Нет
источника света, он может излучаться — судьбой!
Свет — тьма так же неотделимы друг от друга, как жизнь от
смерти. Боится ли смерти Ян Амос? Он уже стар, старше меня, а
ведь я...
— Думаешь ли ты о смерти, Ян Амос?
— В последнее время неустанно. Хочется многое завершить.
Просто закончить...
И лавиной хлынули планы: отделать и дополнить «Пансофию»
и целиком «Совет об исправлении», вписать замечания... Комен-
160
ский сознает свою дряхлость и думает теперь о тех, кто продолжит
его труды, доведет до совершенства. Фигул, сын Даниэль, Гартманн...
Надо прояснить намеки, рассыпанные тут и там, позаботиться о пе¬
реводах, опубликовании, не мешало бы разослать по свету...
Так, так — Рембрандт улыбается. Старший друг, напротив, раз¬
говор о смерти использует в качестве предлога для обсуждения
жизненных планов. Бодро заглядывает в будущие десятилетия и
дальше. Он уж и теперь живет где-то далеко в будущем... Рембрандт
вздыхает. Взор его скользит по рукам, он рассматривает свои искрив¬
ленные, набухшие пальцы; на тыльной стороне кисти проступили
синеватые жилы, кожа усыпана коричневыми пятнами. Когда-то
эта рука поднимала за здравие узкий кубок с вином, на коленях
сидела Саския... Когда это было? Тридцать три года назад? Или
еще раньше?
А когда я сам начал думать о смерти? Довольно поздно, ибо я
весьма любил пожить. Когда писал «Анатомию Тюльпа»? Ерунда!!
Я был тогда только художником. Раньше — когда я стал сталкивать
на холсте свет и тьму. Жизнь вынырнула из темноты, озарилась
и... Не понять этого людям, желавшим красоваться на холсте в гор¬
дых позах.
Свет — тьма... С тех пор я ношу их в себе. Смерть. Она смела
с моего пути все поверхностное, преходящее, чем тешатся люди в
своем ничтожестве, чем отгоняют страх перед смертью... И начали
сторониться меня те убогие перепуганные лицемеры и ханжи, фа¬
рисеи, пустые комедианты, а с ними — весь мир...
Жаль тратить время на глупости. Теперь я наедине со смертью,
научившей меня понимать истинную сущность жизни. Я вижу ее,
свою подругу, учительницу. С ее помощью я вижу жизнь. Насто¬
ящую жизнь. И теперь я знаю ей цену.
— Видишь ли, Ян Амос, мне очень не хочется умирать. Теперь,
когда я кое-что понял.
— И мне не хочется. Я столько должен еще сказать...
Последняя помеха
Будничная жизнь неожиданно прервана событием, которое прив^
лекло внимание Коменского, растревожило его. Надо вмешаться,
сделать невозможное, пусть нет надежды, но он не может оставаться
в стороне!
Что случилось?
6. Зак. 2679 Милош В. Кратохвил
161
Началась война между Англией и Нидерландами!
Глубокая рана кровоточит в сердце Коменского: обе воюющие
стороны когда-то принадлежали к антигабсбургской коалиции и
доселе не изменили своей ориентации, обе принадлежали к протес¬
тантскому лагерю, в обеих странах у него жили друзья. Ян Амос ощу¬
щал возникшую враждебность как спор братьев в одной семье. «Раз¬
ве не жили вы, англичане и нидерландцы, во взаимной дружбе, со¬
юзе по оружию, разве не одна цель была у вас, когда враги свободы
грозили порабощением тем и другим?» — восклицает Коменский
в «Ангеле мира».
Военный спор тем более огорчал Яна Амоса, чем яснее он видел
материальные причины, вызвавшие его: «Соперничество и стремле¬
ние отобрать друг у друга морские пути к чужеземным народам,
рынки и прибыль от них — стыд и позор просвещенным христиан¬
ским народам с утонченными нравами, славящимся мудростью и на¬
божностью, а ныне жестоко сражающимся за суетные выгоды мира
сего!.. Откуда проистекают споры и войны меж вами? Из-за вашей
алчности и низменных страстей, кипящих в вас! Алчете, неимущие,
завидуете и не можете достичь, по словам Иакова. Апостол говорил
о страсти к наживе, об алчности, которую Павел назвал корнем,
а Демокрит — источником всевозможных грехов... еще кто-то назвал
ее одержимостью, несомненным признаком безумия... Одержимы
скупцы, копящие имущество не для пользы, а для бремени. Если б
они безумствовали себе на погибель, это можно было б еще вынести,
но они хотят обладать чужим добром... совершают злодеяния, гра¬
бят... Вот источник бесчисленных беспорядков и смуты...» — читаем
далее в «Ангеле мира».
Коменский верно определил настоящую причину англо-нидер¬
ландской войны — соперничество при расширении колониальных
владений. «Сперва спор ваш возник далеко за границами вашими —
на отдаленных островах и портах, а затем перенесся домой, и вот
уж пылает открытая вражда, идет беспощадная война, и Европа,
видевшая все это, не может не составить своего мнения о причинах
войны... и ее последствиях... Каково же мнение о вас? Сначала об¬
щие соображения. Если углубиться в размышления о плаваниях
европейцев в далекие страны, то неизвестно, чего они принесли бо¬
лее — пользы или вреда. Ибо очевидно, что наши искусства, раз¬
ные редкости и сладости лучше прочих, но ведь и грехи наши горше
всех. Какая же польза от того, что Европу завалили африканским
золотом и американским серебром, азиатскими жемчугами и дра¬
гоценными камнями, если по мере распространения драгоценных
металлов неслыханно выросли цены?... Что принесли нам драгоцен¬
ности, жемчуга, шелка и прочие азиатские излишества? Расто¬
чительность, кичливость, изнеженность и пустые кошельки».
Коменский объективен: «Однако умение плавать по морям сле¬
дует считать величайшим даром божьим, если мы не хотим проя¬
вить неблагодарность за облегчение жизни; посему нельзя думать
об их запрещении, но лишь об устранении непорядков, возникших
в этом деле»"
162
Коменский расширяет масштабы событий: мир необходим не толь¬
ко между дружественными народами — Англией и Нидерландами,
но и во всем мире.
Первое условие его достижения — объединение Европы, ее го¬
сударств и народов. «Прежде всего следует нам укрепить мир меж
собой в Европе, дабы домашних склок не выносить наружу и не
показывать неверным, у них на глазах споря из-за их же богатств
или даже о нашей религии. Если понесем нашу веру язычникам,
сами не будучи дружны, наш новый Вавилон прославится еще боль¬
шим столпотворением».
Как же добиться объединения европейских христиан? Есть одно
лекарство: «Людские поколения должны сами обеспокоиться своим
исправлением. С помощью разума искать и найти, с позволения
Господа, причину раздоров, вырвать ее с корнем и тем привести
мирские дела в утешительное состояние».
Коменский не стесняется при случае сослаться на свой «Совет
об исправлении дел человеческих». «Если господь позволит завер¬
шить сие сочинение так, как оно задумано, можно надеяться на то,
на что еще никто не осмеливался питать надежды... Что люди при¬
дут к единогласию, единству в желаниях, станут мечтать о всеобщем
счастье. Коли люди научатся узнавать истину, озаренную светом,
мысли, то и предпочтут добро, а отдав предпочтение добру, будут
стремиться к нему, несогласные же не поднимут своего голоса, ибо
нельзя рвать вечные звенья в цепи правды». Эта попытка поставить
перед человечеством высшую цель! Прорыв к всеобщей гйрмонии!
Коменский напоминает и о собрании пророчеств, изданных под
названием «Свет из тьмы». Там были прорицания Коттера, Кристи¬
ны Понятовской, само собой, и Микулаша Драбика: «...поверим
же в то, что голоса пророков суть трубные звуки ангельские, воз¬
вещающие миру о великом светопреставлении».
Что он понимал под этим? «...Есть надежда, что скоро настанет
конец столпотворению вавилонскому, сперва у нас, христиан, а за¬
тем и во всем свете». Здесь выражена хилиастическая вера ученого
в близящийся конец света, страшный суд и искупление. Ян Амос
верил в это так же, как и в пророчества.
Таково содержание послания «Ангел мира», второпях написан¬
ного Коменским, едва до него дошла весть о готовившихся мирных
переговорах воюющих сторон. Встреча их представителей была наз¬
начена на 1667 год в Бреде. «Ангел мира» вышел из печати уже в
мае этого года, был роздан участникам мирной конференции и ра¬
зослан главам некоторых государств.
Коменский, почитаемый политиками и дипломатами обеих сторон,
чувствовал, что его долг — внести свою лепту в переговоры. И не
только посланиями! Получив согласие сыновей недавно умершего
Лаврентия де Геера, он лично отправился в Бреду, отмахнувшись
от уговоров заботливой жены и доктора Тюльпа.
В Бреде его встретили со всеми почестями. Смиренно внимали
проповеди и речи, основанной на «Ангеле мира». Не слишком прият¬
но было слушать, как сдираются покровы с истинных причин англо-
6*
нидерландского конфликта; благие пожелания проповедника пре¬
кратить колониальные завоевания выслушивались государственными
мужами со светской вежливостью, скрывавшей их подлинные чув¬
ства.
Переговоры в Бреде сопровождались горестными событиями,
резко противоречившими благородным постулатам: французское
войско вторглось в Бельгию, голландские корабли вошли и подня¬
лись по Темзе. Все это вместе с кончиной некоторых сановников
ускорило окончание конференции. По мирному договору между
Англией и Нидерландами последние уступили свою североамерикан¬
скую колонию на побережье — Новый Амстердам (позднее Нью-
Йорк) и ликвидировали Африканскую колониальную компанию, при¬
надлежавшую братьям де Геерам.
И однако Коменский возвратился отнюдь не разочарованным:
мир был все же заключен, а ему представилась возможность об¬
ратиться к представителям большей части Европы. Чего желать
более?
Он сделал все что мог.
По возвращении возобновилась работа над милым сердцу «Со¬
ветом», ибо время шло и убывало песку в часах отмеренной ему
жизни...
Дома ожидало самое важное — «Всеобщее исправление».
«Всеобщего совета об исправлении дел человеческих часть шес¬
тая, в которой, говорится об исправлении и улучшении нынешнего
обучения, религии и гражданского устройства (на основе всех пред¬
шествующих наук), или о том, как поскорее разрушить наше вави¬
лонское столпотворение и явить народам мира божий Сион в бла¬
женном свете».
После столь длинного названия Коменский приводит как бы
подробный план книги, состоящей из двадцати семи глав и трех раз¬
делов: теории, практики и «использования».
Во вступлении лаконично объясняется смысл и назначение «Все¬
общего исправления». Оно должно послужить «наступлению про¬
свещенного века, богобоязненного века». Шестая книга является,
по словам автора, продолжением и логическим завершением «Все¬
общей мудрости» и «Всеобщего языка».
Пять первьКх глав посвящены теории. Тут и общая философия,
164
и философия истории, морали, размышления над смыслом челове¬
ческой жизни. Частенько над абстрактными рассуждениями прева¬
лирует рационалистическое мышление Коменского, чуждое иррацио¬
нализму теологических споров.
К примеру, источник человеческих страданий, по мысли автора,
не в первородном грехе, а в самих людях. Видится и выход из лаби¬
ринта мучений: «Надобно вернуться на путь разума».
В теоретических главах Коменский дает порой и практические
наставления. Говоря об исправлении человечества, вспоминает о
своих многочисленных предшественниках — реформаторах: «...были
попытки внести мир в государственные пределы путем свержения
тирании, насильственного основания новых государств... Но ни один
реформатор доселе не брал на себя задачи исправления всего
нуждающегося в том человечества, вклад каждого реформатора
был частичным...» То есть недостаточно мелких улучшений, лече¬
ния симптомов, но следует искоренить общую причину всех чело¬
веческих, государственных, церковных недостатков. > Необходимы
целенаправленные действия по исправлению. И Коменский требует
«цельной реформы, всесторонней перестройки во всем»!
Раздумья о средствах наводят автора на поэтические откровения,
его вдохновляет величие задачи: «Средства, с помощью коих можно
довести дело до конца и исправить все вокруг, должны быть сильно-
действующими, ибо огромен океан-ррехов и смуты. Укоренившееся
зло не отступит перед легковесным добром; непроглядную тьму не
пробить слабыми лучами зари; застоявшееся болото не высушить
легким дуновением ветерка. Добро должно обладать могучей си¬
лою, порядок — царствовать безраздельно, а свет — сиять подобно
солнцу или молнии. Сила их да будет под стать потопу, ниспослан¬
ному Господом для смывания земных грехов, когда разверзлись
небеса и глубокие пропасти; да будет эта сила под стать огню, со¬
шедшему с неба и уничтожившему Содом и Гоморру, трубе иери¬
хонской, возвещающей содрогнувшемуся человечеству конец света.
Да грянет очистительная буря и дрогнет земная твердь! И лишь
после того дано будет услышать тихий и ласковый глас господень».
С шестой главы начинается «практическая» часть, охватываю¬
щая тринадцать глав. Они весьма реалистичны, конкретны и дале¬
ки от мистики, тяготеют скорее к утопии. Чистая пламенная душа
Коменского то и дело увлекает его в область мечтаний.
Практический раздел состоит из трех частей: диагноза, то есть
нахождения причин дурного человеческого житья; прописывания
лекарств и, наконец, способа, обеспечивающего полное исправление.
С шестой по девятую главу автор перечисляет и разбирает внут¬
ренние недостатки человека, мешающие ему стать лучше. Это лег¬
комыслие и вялость мысли, предрассудки и самолюбование, что
особенно вредит вере, наукам, философии, государственной и част¬
ной жизни.
Застой ведет к тому, что люди «не пытаются доискаться сути,
не ощущают разницы меж правдою и обманом, добром и злом...».
165
Врожденное легкомыслие — не менее существенная преграда на пути
к познанию. Первые впечатления поверхностны, они укореняются и
не допускают верных суждений, приходящих позже... Вот откуда
рождаются предрассудки и косность: у нас лучше, чем у чужих,
хотя мы и понятия не имеем, как обстоят дела у других. Мысль пре¬
бывает в узде, чужое мнение отвергается, даже если мое собствен¬
ное случайно и неверно. Не приемлем нового. Кланяемся лишь идо¬
лам собственной философии и религии, политики и формы правления.
Из ограниченности рождается косность, боящаяся нового. «Отсюда и
проистекают в философии острые споры, в религии — жгучая не¬
нависть к иноверцам, в политике — кровавые войны; всякий уве¬
рен, что страдает за правду, за мир, за бога, любуется своей не¬
терпимостью, выставляет ее напоказ... неразумная то горячность...»
Вся седьмая глава посвящена осуждению безбожия — серь¬
езного препятствия для всеобщего исправления.
В пространной восьмой главе читатель спускается с небес на
землю. Подзаголовок гласит: «Об устранении бесчеловечности, то
есть неразумного поведения и отношения друг к другу, отчего про¬
истекают споры, ненависть и зло. Об искоренении прошлых бед, тер¬
пимости и взаимном примирении».
Прощение зла, распрей, поиск сближающего людей согласия
прописывает Коменский в качестве лекарства для лечения «бес¬
человечности». Снова и снова развивает.автор излюбленную мысль:
«Яви разуму свет правды, и он возжаждет ее; яви воле добро, и оно
не будет отвергнуто; яви способностям нечто полезное, и они воспри¬
мут пользу». Коменский обращается к чувствам и к рассудку. Го¬
воря о терпимости, не забывает подчеркнуть, что власти должны
проявлять ее «по отношению друг к другу и к подданным». Разумеет¬
ся, он опирался на религиозные постулаты, но и тут выше ценятся
богоугодные поступки, нежели теологические умствования.
Эта часть завершается в девятой главе «Об устранении легко¬
мыслия» соображениями о том, как изменить слепое, неглубокое
восприятие окружающего мира активным участием в его исправ¬
лении.
До сих пор автор занимался четким определением задач и их
объяснением. Теперь он логично переходит к оценке человеческих
деяний — причем всесторонне — и выводам о том, где же таятся
главные опасности и как их избежать.
Писать ему легко — и тяжело. Все давно продумано, взвешено,
и даже после длительного перерыва он без труда продолжает на¬
чатый пассаж. Сочинение вошло в его сны, бодрствование, стало
частью жизни. Тяжело писать потому, что хочется быть хорошо
и до конца понятым, ибо только тогда слова станут действенными.
Страстная увлеченность своим предметом породила чувство ответ¬
ственности. Посвящая амстердамскому адмиралтейству собрание
педагогических трудов, он говорил, что нет различия между воен¬
ным и духовным оружием. Как ему хочется ныне отточить свое перо,
чтобы прорубить выход из лабиринтов устаревших понятий и лжи,
разъедавшей целые поколения.
166
Когда-то лабиринт света ужасал его, приводил на грань от¬
чаяния, а ныне он боролся, веря в мощь своего оружия, и намере¬
вался вооружить им всех людей!
Пророк, поэт, пастор, холодный рационалист и логик — все
душевные силы слились для решающей атаки! Он пылал животвор¬
ным огнем творчества, но этот огонь пожирал его силы.
Заставить Яна Амоса беречь себя означало выбить оружие у
него из рук, вывести с поля боя, которое и было — жизнь. Дряхлый
старик лишился бы всякой опоры. Разорвать зачарованный круг
был бессилен даже доктор Тюльп, слишком хорошо понимавший
опасность грубого вмешательства в череду взлетов и падений ве¬
ликого духа.
Оставалось только лечить отдельные недомогания, их было много,
болезни возвращались нежданно-негаданно, пугая пани Яну. Док¬
тор Тюльп вряд ли растолковал бы ей, что нет лекарства от ста¬
рости. А старость одолевала Яна Амоса.
В тяжкие минуты оба — врач и верная жена — сидели у ложа
больного, который порой проваливался в забытье, а в следующий
миг горел от лихорадки, судорожно хватая ртом воздух. Единствен¬
ное утешение, которое мог доставить Тюльп безутешной супруге,
были искренние заверения в том, что силы больного еще далеко не
исчерпаны, хотя... Он не договаривал.
А вскоре состояние улучшалось наперекор опасениям, и доктор
приходил не на осмотр, а в гости, просто поболтать с другом.
Однако прекратились другие визиты.
Рембрандт.
Ян Амос осознал его отсутствие не сразу, так как и прежде ху¬
дожник приходил изредка.
Доктору Тюльпу пришлось осторожно сообщить Коменскому,
что Рембрант заболел. Серьезно захворал.
Коменский выспрашивал подробности, но врач уклонялся от
ответа. Именно это насторожило старика, и он спросил в упор:
— Рембрандта — уже нет?
Доктор Тюльп кивнул.
— Когда?
— Неделя будет как похоронили.
Коменский на миг прикрыл глаза. Нельзя сердиться на окру¬
жающих, что умолчали об этом,— они пытались уберечь Яна Амоса.
Рембрандт... Рембрандт ван Рейн... О чем они говорили в последний
раз?
Кажется, о свете. О свете...
Но каждый имел ввиду свое.
Это неважно, главное — свет...
Придя на утро к Коменскому, доктор Тюльп застал его за пись¬
менным столом. Ученый пишет: «Идея света — для изгнания тьмы из
человеческих душ, идея мира —для устранения споров и ссор, идея
жизни — для освобождения человечества от тысячи смертей, нас¬
тигающих еще живых...»
Как добиться света?
167
Надо «все устроить по-новому: философию, религию и политику,
чтобы нас нельзя было разъединить и увести от цели — счастья».
Так начинается десятая глава «Всеобщего исправления» —
важнейшая в практическом смысле, ибо в ней говорится «об устра¬
нении помех» (главы десятая — четырнадцатая) и «закреплении
сделанного» (главы четырнадцатая — восемнадцатая). Здесь куль¬
минация всего произведения: страсть реформатора соединяется с
вдохновенностью пророка — автор на много веков опережает свое
время.
Мысль обгоняет мысль, подобно атакующему солдату, который
рвется на передовую. Коменский сокращает все описания до мини¬
мума, делая лишь самые необходимые связные переходы, отстраняя
второстепенные детали. Так он теперь поступает и в жизни. Все несу¬
щественное опадает, как сухие листья с дерева, ведь вскоре могучий
ствол застынет, скованный смертной зимой...
Короче, короче, и вот анализы съеживаются в лапидарные вы¬
воды, пожелания — в краткие приказы, фразы — в призывы...
На протяжении пяти глав автор неустанно подчеркивает необхо¬
димость нового устройства. «Ибо философия, религия и светская
власть доселе были терниями, душившими семя божье в наших ду¬
шах. То были извилистые лабиринты, и никакая нить Ариадны не
могла вывести из них». А причины? «Все существующие системы
власти, теология, книги, суждения слеплены в одно разными людьми,
из коих никто не пытался придать всему сущему универсальную гар¬
монию». Надо объединить людей, чтобы они были «не платониками,
аристотелевцами, стоиками и прочая, а — философами; не лютера¬
нами, кальвинистами, католиками и прочая, но — христианами;
не австрийцами, испанцами, французами и прочая — но равноправ¬
ными гражданами всемирного свободного государства».
«Ибо настало время высшего правления в этот последний из
веков. Недостаточно ныне философии — любви к мудрости, нужна
мудрость сама; не часть тела, а тело целиком; не софия, а — пан-
софия. И политики с полиархией (умение управлять городами или
империями) недостаточно, нет, последний век требует панархии —
умения способствовать расцвету и мирной жизни всего человечес¬
кого общества. Недостаточно религий — нужна всеобщая вера, обра¬
щающая души к богу всеми способами».
«Та же цельность требует, чтобы новое стало реальностью, а не
тенью; чтобы исправление осуществилось на деле, а не на словах...
Тем хочу подчеркнуть, что просвещенный век не нуждается в обилии
предписаний, но лишь в их тщательном выполнении...»
Связь с реальностью прослеживается и^в других разделах, пос¬
вященных «общей философии, государственности, религии».
«Основой просвещенного века станет общая философия, откры¬
вающая людям глаза на все сущее... В ней будет заключаться совер¬
шенное знание всего, что дано совершить человеку в этой жизни...
Слово «философия» мы употребляем, следовательно, не в пифаго¬
рейском смысле, как любовь к мудрости... но в самом широком по¬
нимании самой мудрости, полученной чувственными ощущениями,
168
здравыми размышлениями или божьей милостию..., мудрости, изле¬
чивающей от пороков и недугов государства и церкви... Новая фи¬
лософия обретает и новую окончательную цель — примирение
всех путем обретения истинного понимания об окружающем».
Для создания такой философии необходимо: 1) составить универ¬
сальное описание объектов природы, человеческого труда и нрав¬
ственности; 2) перечень изначальных истин, инстинктов и возмож¬
ностей; 3) свести воедино святые писания в точнейших переводах.
Из дальнейших размышлений особого внимания заслуживает
фраза: «Наилучший способ философствовать — наблюдать за всем
сущим».
Двенадцатая глава целиком посвящена политике, «направля¬
ющей человеческое общество к совершенству».
«Мирный век предполагает всеобщую политику, которая в меру
возможности использует человеческую мудрость при управлении...»
«Целью новой политики будет объединение всех народов, устра¬
нение войн и самих причин, порождающих войны... Новая политика
учитывает природу человека в свете разума, чувственного опыта и
божьего промысла».
Коменский предполагает соблюдение всеобщего строгого по¬
рядка, основанного на продуманной организации дисциплинирован¬
ного общества — от государства до семьи.
После тринадцатой главы, повествующей о новой «всеобщей»
религии, совершенствующей душу человека, следует последняя глава
раздела о «всеобщем языке... служащем полному взаимопониманию
народов... Несмотря на то, что органы чуств и мастерская духа у всех
нас одинаковы, мы не можем толком договориться. Возникают зи¬
яющие пустоты при использовании разных языков и даже одного
и того же. Бесконечные неясности, непонимание, вследствие кото¬
рых и образованные люди вели бесконечные словесные баталии...».
В следующем разделе Коменский предлагает набор средств для
обеспечения универсальной реформы. Таковыми служат у него три¬
буналы или высшие собрания, о которых повествует глава четыр¬
надцатая.
Давно известно, что у семи нянек дитя без глазу. Необходимо
выбрать выдающихся по способностям людей, ежедневной обязан¬
ностью которых будет следить за ходом реформ... «Проверять, прос¬
вещают ли школы мысль, пробуждают ли храмы сердца, охраняют
ли в ратушах мирную жизнь граждан. Нельзя допускать нарушений
установленного порядка».
Поскольку наблюдать следовало за тремя областями обществен¬
ной жизни, Коменский предлагает учредить три мировых трибунала,
члены которых представляли бы все континенты, все страны мира:
«Хорошо, если каждое королевство или республика будут иметь у
себя двоих, троих и более стражей просвещения, стольких же стражей
мира и набожности. Среди них пусть назначат старших, а те пош¬
лют от себя представителей в Европу, Африку и так далее. Так воз¬
никнет всемирный сенат, наставник новых поколений, светоч мира —
и тогда всюду воцарятся правда и вера, философия станет опло¬
169
том правды, религия — оплотом веры, политика — оплотом мира».
Далее Коменский вычленяет полномочия и обязанности мировых
трибуналов.
Верховный трибунал будет наблюдать за «школами, дабы все
народы открывали и хорошо содержали школы в своих странах...
Дабы ни один дом, ни одно селение или край не были обойдены зна¬
ниями и мудростию; сие означает, что на определенное количество
жителей в каждом селении должна быть школа обычная, в каж¬
дом городе — латинская, а в каждой империи — высшая». Комен¬
ский разработал и систему подготовки учителей, и правильную ме¬
тодику обучения. Трибуналы обязаны следить за тем, чтобы учи¬
теля вели учеников по ровному и приятному пути знаний... Нельзя
допускать, чтобы школа по-прежнему оставалась рабской и при¬
чиняла муки душе».
«Еще более широкое поле деятельности (для членов трибунала)
открывается в надзоре за книгами. Следует, во-первых, устроить так,
чтобы книги были в достатке у каждого народа и на разных языках;
во-вторых, чтобы то были хорошие книги; в-третьих, чтобы они были
хорошо изданы в большом количестве и стали легко доступными».
Значит, трибуналы будут следить за работой типографий и назна¬
чать типографов: сам по себе никто не сможет стать таковым. Не¬
безопасно доверять столь важное дело посторонним. Ведь монеты че¬
канят на государственных монетных дворах, а не в частных лавоч¬
ках — притом деньги служат лишь внешнему обращению. Что же
в деле гораздо более важном? Здесь злоупотребления принесут еще
больший вред, бумага делается не для того, чтобы первый попав¬
шийся измарал ее своими каракулями». По поводу качества типо¬
графской работы Коменский высказывается так: «Хвалы достоин
антверпенский типограф Плантин, печатавший в конце прошлого
века книги с таким усердием и тщанием, что не только ошибки не
отыскать — даже точечки не на месте».
Определив обязанности второго всемирного трибунала, Комен¬
ский, наконец, переходит к наиболее волновавшему его вопросу:
всеобщего мира, гарантией которого будет международный всемир¬
ный суд.
Члены такого суда обязаны: «Следить за сохранением мудрого
самообладания на всех ступенях и во всех сословиях, способство¬
вать правильной жизни человеческого сообщества и бесконфликт¬
ному соблюдению взаимных контактов, иными словами, стоять во
главе дела справедливости и мира для всех народов. Такой суд можно
назвать директорией мировых держав, мировым сенатом или арео¬
пагом мира; а члены его пусть зовутся миротворцами или высши¬
ми судьями мира. Цицерон назвал римский сенат мировым, но наш
суд мог бы называться таковым с большим правом».
Пацифизм?
Напротив: проект конкретных мер сохранения мира — вечного
и недостижимого идеала человечества.
«Члены трибунала следят за выполнением миролюбивых планов.
Это форпосты" общего блага, предотвращающие войны, восстания.
170
кровопролития и их причины... Они охраняют не только мир своих
народов, но всего света, дабы вернуть ему первозданный мирный
лик...» Потому-то и надо осуществлять надзор над «ратушами, три¬
буналами, сеймами» — то есть над деятельностью властей, судов
и их представителей. При ликвидации споров и расхождений в пра¬
ве и законодательстве высший всемирный суд должен позаботиться
о разработе «универсального права, которое служило бы людям
во всех случаях».
Разве не ясно, что перед нами — прообраз международных ор¬
ганизаций, с помощью международного суда обеспечивающих мир
во всем мире и развитие всех, в том числе отсталых народов? Не
осуществляет ли мир именно теперь эти планы? Не совпадают ли
они в главном с программами ООН, ЮНЕСКО и мирным сосущество¬
ванием?
Конечно, Коменский не первый предложил подобную идею. Даже
в чешской истории у него есть предшественник — король Йиржи
Подебрад. Но ни один из прежних мыслителей не разработал проб¬
лематику мира так основательно и не приблизился к ее сегодняш¬
нему пониманию. Все предшественники ограничивались планами
локального мира в основном в Европе или предлагали единым фрон¬
том выступить против папы римского, а порой соскальзывали в об¬
ласть чистой утопии.
Коменский же в надежде на лучшее будущее опирался на опыт,
логику. Великий рационалист имел в виду создание всемирной ор-
гинизации, которая объединит все народы, включая обитателей толь¬
ко что открытых в то время материков.
Что не совпадает с сегодняшним развитием в прогнозе Комен¬
ского?
Нет упоминания о полномочиях трибуналов, с помощью которых
они могут добиваться выполнения принятых ими решений. Комен¬
скому всюду видится единогласное одобрение и послушание. А ведь
собственный опыт не единожды учил его, что самое справедливое
дело можно уничтожить грубым насилием.
Лишь в одном месте поднимает автор этот вопрос: если не по¬
может «всеобщая мудрость» — условие «всеобщего исправления»
и «кто-то будет по-прежнему вершить неправые дела, то обязан¬
ностью членов трибунала будет искать и найти средства обуз¬
дания произвола, дабы не причинил он вреда общему благу». Здесь
не говорится прямо о применении силы и оружия, но это и не исклю¬
чается. Как известно, Коменский не отрицал необходимость войны
во имя защиты высших человеческих ценностей. Но он был убежден,
что в будущем счастливом мире, основанном на божеских и чело¬
веческих законах, не будет нужды прибегать к мечу — достаточно
убеждения, доказательств. Автор «Всеобщего исправления» не упо¬
минает о средствах принуждения — они исчезнут за ненадобностью.
Восемнадцатая глава посвящена третьему международному три¬
буналу — «всемирной истории», чьей задачей станет примирение
всех религий и торжество экуменического1 мышления.
1 Экуменизм, экуменическое движение — движение за объединение всех хрис¬
тианских церквей.
Заключительные главы, с девятнадцатой по двадцать шестую,
названы автором «использованием сделанных выводов для свер¬
шения решительных преобразований». Здесь даются советы, как
приблизиться к поставленной цели в семье, школе, церкви, государст¬
ве, наконец.
Напомним некоторые мысли:
«В обществе, где ты живешь (будь то школа, церковь, государ¬
ство), старайся выполнить свое предназначение, и не более того».
«Ближайшее дело каждого преображенного — стараться испра¬
вить свое окружение, семью, а затем преобразятся церкви и госу¬
дарства, состоящие из семей».
«Никому не дозволено лениться и бездельничать, кроме малых
детей; те пусть играют, дабы от безделья не творили пакости».
«Дом станет школой, если мы постараемся, чтобы каждый до¬
мочадец чему-нибудь научился за день».
«Каждая семья станет подобна государству, если поровну раз¬
делит меж своих членов обязанности и будет следить за их выпол¬
нением».
«В школах следует обучать наглядно, повторять без конца чужие
слова — значит передавать по цепочке старинные заблуждения...
Надо вести непосредственные наблюдения».
«В высших школах следуй правилу: давай доказательства!..
И в области философии надо уметь приводить такие доказательства,
чтобы возразить было нечего».
В вопросе церковных реформ Коменский придерживается преж¬
него убеждения в бесполезности мелких исправлений: «...папа рим¬
ский и его верные пытались исправлять. И что же? Падение нравов
и ослабление порядка — таков итог. Поверхностное исправление
привело к сумятице. Гус принялся лихорадочно реформировать —
но что? главным образом светскую власть в церковных вопросах.
А Лютер? Доводил до совершенства вопросы справедливости, но
забыл о церковной дисциплине. Его последователь Кальвин? За¬
нимался тайной вечерей и обрядами, доставшимися от папы. Ни
одна реформация до сих пор не была полной».
«Пусть же сперва преобразится жизнь, а вслед за нею учение».
До сих пор говорил Коменский-пастор, но вот в двадцать чет¬
вертой главе забил ключ его писательского дарования в сокровен¬
ном вопросе мира.
«Люди хотят жить в безопасности и покое, благо людей — непре¬
ложный закон каждой республики, монархии. Надлежит устранить
все, что препятствует этому, в первую очередь войны, ибо спасение
нельзя обрести в войнах... Ружья годятся против диких зверей, из
пушек хорошо бы отлить колокола и музыкальные инструменты».
Ликвидация религиозных распрей, обязанность для всякого трудить¬
ся, запрет винокурен и пьянства, надзор над правосудием неожи¬
данно дополняется таким требованием: «Уничтожить монополии
и олигополии во всем мире, ибо негоже просвещенному миру в наш
век сохранять позор прошлого, когда несколько человек органи¬
172
зуют в городах и государствах монополии и тем исключают других
из торговли, лишают куска хлеба».
Все это пока внутренние дела государств. О практической смет¬
ке автора свидетельствуют советы по благоустройству городов и
дорог, разбивке общественных садов: «Хорошо бы в каждой рес¬
публике или королевстве иметь сад развлечений, а в нем: 1. Все рас¬
тения. 2. Камни дивной породы. 3. Фауну земную, водную, воздуш¬
ную. 4. Редкостные творения рук человеческих. Для чего? Для повы¬
шения образованности... и уму польза... всякий захочет иметь у себя
столь чудный садик». Чем не прообраз ботанических садов и зоопар¬
ков, а также музеев, в первую очередь технических?
В кульминационных главах говорится об устройстве всех трех
трибуналов. «Раз в десять лет будут собираться в установленном
месте в Европе, через десять лет — в Азии, затем в Африке, на чет¬
вертое десятилетие — в Америке. Каждый народ получит право пос¬
лать одного или двоих членов каждого трибунала».
«Заключение: если следовать описанному порядку, удастся об¬
новить свет, падет новый Вавилон и освободятся народы».
Завершается книга гимном будущему преображению.
Седьмая книга — «Паннутезия» («Всеобщий призыв») — обра¬
щается с пламенным воззванием к тем, кто намерен приложить ру¬
ку к обновлению света. Познавший свет истины да поделится им
с остальными!
Последняя глава
жизни
«Совет об исправлении» еще не обрел окончательного вида. Есть
пропуски, тут и там зияют прогалы, многое лишь намечено. «Не¬
которые люди перестали расспрашивать об этом труде, будучи уве¬
ренными, что я сам разуверился в нем. Мало тех, кто еще верит в
меня. Напрасно? Сие известно лишь Богу. Не берусь утверждать,
что есть надежда завершить книгу, но не твержу и обратного, хотя
меня уже ждет могила».
Это строки из небольшого трактата «11пит песеззагшт» —
«Единственно нужное», посвященного в 1668 году принцу Рупрехту
Пфальцскому. Рупрехт был сыном чешского «зимнего короля» Фрид¬
риха, он родился в Праге в том памятном 1620 году. Отношения
Коменского с пфальцским двором были в изгнании настолько тес¬
ными, что он мог позволить себе обратиться к принцу, имевшему боль¬
шое влияние при английском дворе. Коменский посвятил принцу
173
трактат для того, чтобы привлечь внимание Рупрехта к двум вопро¬
сам: исправлению человечества и содействию Чешским братьям
в эмиграции. Однако под пером писателя возникло изысканное по
слогу произведение, отличающееся глубиной мысли, искренностью
и человечностью.
Автор не скрывает сомнений в своих возможностях — истекает
его век, но он гордится пережитым, ибо горести, неудачи, удары
судьбы — все способствовало его духовному созреванию. «Славлю
Бога, пожелавшего оставить меня вечным мечтателем и по извилис¬
тому лабиринту приведшего к себе». Не пропало вотще ничто из
утраченного и незавершенного. О своих дидактических трудах Ко¬
менский пишет: «Много лет затратил я на освобождение школ и
молодежи от гнета старого обучения, стремясь вывести их из лаби¬
ринтов... И хотя до сей поры идеи мои не восприняты и школы про¬
должают блуждать в лабиринтах, я твердо верю, что будет по-моему:
кончится зима нашей церкви, и прольется живительная влага, и
расцветут цветы в нашей отчизне». В том же духе он высказывается
о «Всеобщей мудрости» и «Совете», работу над которым не преры¬
вал до последних минут жизни. Ян Амос верил, что к его советам прис¬
лушаются, пусть не сегодня и не завтра, а в отдаленном будущем.
Человек смертен, но мысли его не умирают!
В год, когда вышел трактат «Единственно нужное», болезнь сно¬
ва обрушилась на Коменского. Семья в ужасе — кругом свирепст¬
вует чума. К счастью, это оказалось всего лишь сердечное недомо¬
гание. Всего лишь? Неужели сердечная слабость менее страшна
Яну Амосу, сжигаемому напряженным трудом, перенесшему столь¬
ко физических и душевных невзгод? Доктор Тюльп целыми днями
просиживает у ложа больного друга, хотя знает, что остается лишь
уповать на силы организма. Врач может прописать лишь покой и
отдых. Не утруждать сердце работой.
Это и есть самое тяжелое для Яна Амоса; отдых — значит пре¬
рванная раб.ота, недоконченные формулировки и выводы. А вре¬
мени совсем нет. Врач пожимает плечами: ну, если больной желает
убить себя...
Нет, нет, Коменский подчинится всем предписаниям, если есть
надежда на продолжение работы. Он покорится жестоким запре¬
там и отложит в сторону перо, книги, откажется от диктовок, отго¬
нит горькие мысли.
И болезнь отступила, больной выздоровел.
Не совсем, конечно, но спустя три месяца он мог покинуть ложе,
читать и писать за письменным столом, принимать друзей и незна¬
комых почитателей, да и полемика с Маресием возобновилась.
Доктор Тюльп хмурится: трудно ограничивать время, которое
Ян Амос тратит на занятия такого рода. Врач может уговорить
больного не писать самому, а диктовать.
По совету Тюльпа Коменский призывает сына Даниэля, который
становится секретарем, послом, писарем... Помощниками стали
Христиан Нигрин, Павел Гартманн, пастор Общины Хмелик. Снова
174
Коменский организует людей, дает задания, и планы разрастают¬
ся: нельзя забывать о соотечественниках на далекой родине, на¬
до подбодрить их новым сочинением, уже набросанном мысленно;
а тут напоминают о давнишнем обещании написать историю Об¬
щины чешских братьев...
Доктору Тюльпу кажется, что непослушный больной вовсе ус¬
кользает от опеки.
И вдруг грянуло известие о смерти Петра Фигула!
Фигул, любимец Коменского, воспитанник и преемник, который
должен был унаследовать мечты Яна Амоса...
Фигул умер в далеком Мемеле, где был придворным бранден¬
бургским проповедником и с блеском выполнил порученное ему
нелегкое дело примирения тамошних протестантов.
Петр оставил вдову с пятью детишками — дочь Коменского
Альжбету, балованную Бетушку. Отец, конечно, позаботится о ней...
Наверное, земные заботы тоже помогали Яну Амосу отвлечься
от болезни, к смерти он давно привык, сделала свое и старческая
рассудительность. Доктор Тюльп с облегчением увидел, как боль¬
ной вернулся к активной деятельности. Он написал в Словакию
Чешским братьям, чтобы те прислали ему поскорее его записи об
Общине, хранившиеся там сочинения догуситских реформаторов.
«Владыка вечности,— писал Коменский Драбику 10 февраля
1670 года,— в последние восемьдесят дней вновь ублажил мою
душу, дав понять, чего хочет от меня... Вместо маленькой милой
Общины будет создана еще более милосердная община не только
для нашей отчизны, но для всех народов света...»
Коменский тоже стремится к этой цели, а посему надо продол¬
жать работу.
Дальше, дальше...
Лето кончается, тьма постепенно поглощает свет, рассветная
мгла цепляется за потолок светлицы, таится по углам, за шкафами,
под сундуками.
Тьма застилает очи, стирает краски снов, холодит сердце.
В начале осени Коменскому становится хуже. Вернулась лихо¬
радка, тело горит как в огне, дышится с трудом.
Больной не хочет улечься в постель, сопротивляется изо всех
сил, твердит, что ему хорошо в кресле. Но как делать компрессы,
прохладные обертывания?
Доктор Тюльп успокаивает пани Яну, когда та намерена во что
бы то ни стало совершать предписанные процедуры. Принесет ли
пользу лечение против воли больного?
Старый врач кивает: да, средство проверенное, но подавляющее
волю больного. А может — даровать ему ощущение собственной
силы, веры в себя?
Сама болезнь резрешила их спор — двух дней не минуло, и Ян
Амос отказался от кресла. У него не было сил встать.
Доктор Тюльп крайним напряжением сил сохраняет невозму¬
тимость, чтобы пани Яна не прочла в его лице страха. Врач понял
175
то, что ускользнуло от взгляда заботливой супруги: Яна Амоса раз¬
бил удар, отнялись правая рука и нога. Когда жена все-таки заме¬
тила это, ее успокоили, сказав, что причина неподвижности — вы¬
вих суставов. Доктор Тюльп знал, что со временем больной снова
будет владеть своим телом, пусть не полностью.
В довершение всего усилились приступы лихорадки.
«Я умирал, измученный лихорадкой, не оставалось надежды
выжить,— писал Коменский в одном из последних писем,— но гос¬
подь смилостивился надо мною, и я избавился от своей хвори».
Еще один кризис был преодолен. Болезнь не отступила, но вер¬
нулась воля к жизни. Этого Коменскому вполне достаточно!
Он не вставал, не говорил, но мозг усиленно работал. Пытался
оживить неподвижное тело, день за днем, час за часом добивался
послушности членов. Учился складывать слова в краткие фразы,
а те с трудом сливались в поток связной речи. Торопливые вопро¬
сы перемежались просьбами и приказами. Больной будто пытался
наверстать упущенное время, обогнать его стремительное течение...
Сколько еще надо дописать, проверить, попросить других вста¬
вить недостающие камни в фундамент его постройки — так, как он
сам задумал. Вряд ли вернутся силы для завершения великого
труда.
Надо напомнить братьями в Верхней Венгрии, чтобы поторо¬
пились прислать хранившиеся у них сочинения, которые просил
он в феврале, ибо ныне Господь просветил его о вселенском храме
Общины, где найдут приют все живущие на земле.
А почему до сих пор нет помощников — Хмелика или другого,
как бишь его зовут...
Даниэль надрывается. Отец диктует письма в Англию, Польшу,
Венгрию, но едва сын усаживается за корреспонденцию, на него
сыплются упреки в пренебрежении главным — «Советом об исправ¬
лении»! Если б рядом был Гартманн, но проклятая память отказы¬
вает, кажется, сам Ян Амос его куда-то отослал. А другие? Их име¬
на расплываются, как тающий снег, хотя черты еще хранит уга¬
сающий мозг.
Ну да бог с ними, с помощниками, при нем сын, надо скорее
записать все недостающее! Пусть Даниэль подаст ему листок бу¬
маги, дощечку, дабы можно было писать лежа. Правая рука еле
шевелится, какой уж тут почерк, только бы разобрали его продол¬
жатели, что им завещано, в каком направлении следует двигаться.
К примеру, теснее связаться с поляками, помочь им.
А вечный двигатель! Ведь решение под рукой! Как возвысит¬
ся народ, один из сыновей которого дарует человечеству это чудо!
О чем он размышлял в последнее время?
Конечно, об иезуитах! И о Риме. Дерзкий план вызовет бу¬
рю протестов, но Коменского не испугать, дайте только отлежать¬
ся...
— Даниэль! Даниэль!
Сердце колотится в горле, дыхание прерывается.
Сын приближает ухо к отцовским устам. Больного трудно по¬
176
нять, он бормочет что-то слабым голосом, торопясь, досказывает
последние просьбы.
— Все важно, но если — если станет совсем худо, главное
вот что: большая часть «Совета» готова, но есть пробелы — надо
дополнить — записи, черновики на столе, там в обложках «Оатогез
ЕПае», все там есть, лишь вставить на нужные места, чуть дописать.
Горячечный шепот прекратился, и Даниэль испугался — конец.
Но вскоре грудь больного начала вздыматься, уста беззвучно ше¬
велились. И вдруг зазвучал тихий размеренный голос:
— Счастье людей, блаженная жизнь в вечном мире — такова
была цель моих усилий. Я проложил к ней путь, посвятив этому
жизнь, все свои силы и любовь... Я был гласом божиим, но умереть
спокойно не могу, докуда слова мои не дойдут до слуха людей...
Приподнялись веки, и старческий взор, сохранивший былую
проницательность, впился в глаза сына.
— Не во мне дело. В людях. Все мы дети жизни. Я обещал на¬
родам искупление, и это обещание переходит на вас, моих продол¬
жателей. Какой высокий долг. О, я знаю его тяжесть. Выслушай
меня, сын: ты прирос к моему сердцу, я любил тебя, но и за гробом
настигнет проклятие твой род и всех, кто будет рядом с тобой, если
ты не завершишь то, в чем я столь преуспел, и не доскажешь то, что
я не успел. Я прокляну тебя не от имени обманутого отца, но об¬
манутого вами человечества!
Слова текли плавно, размеренно, и это ужасало более всего.
То был глас судии, изрекавшего окончательный приговор, безу¬
частный и отдаленный.
«Ужас объял мое сердце, когда я слышал это»,— признавался
позднее Даниэль в письме.
В тот день больному на удивление полегчало. Будто он пере¬
ложил давившую его тяжесть на плечи сына.
Ночь прошла спокойно, умирающий крепко спал. Так прошел
и следующий день.
Исчезла лихорадка. Пани Яна встретила доктора Тюльпа ра¬
достной, и полной надежд улыбкой.
Старый врач быстро прошел к ложу больного.
Это нежданное улучшение — удивительный перелом, дышать
Яну Амосу стало легче, сердце бьется ровно. Больной живо интере¬
суется окружающим. Все это насторожило врача, но он подбад¬
ривал семью. Пани Яна жала ему руку: все они так обязаны докто¬
ру Тюльпу и никогда не забудут о том.
Вечером Даниэль отчаянно колотит в дверь врача: ради бога,
пусть магистр поторопится... Отец без сознания, его сжигает ли¬
хорадка.
Склонившийся над Коменским врач казался пани Яне черным
надгробным камнем, мешавшим видеть супруга. И в то же время
она боялась того мига, когда доктор Тюльп выпрямится, обернет¬
ся... Пока он вслушивается в биение сердца, оно еще бьется в гру¬
ди Яна Амоса...
177
Темная спина распрямилась. Врач обернулся. Кивнул.
Нет, этого не может быть. Ведь вчера больному полегчало, не
говорил разве сам доктор еще сегодня...
В тишине раздались легкие, осторожные шаги. Кто-то подо¬
шел к окну и настежь распахнул его.
Ноябрьский холод ворвался в светлицу.
Пани Яна задрожала.
Только теперь ее взгляд скользнул на ложе покойника.
Молчаливый, неподвижный Ян Амос, сразу отдалившийся от
всех. Он никогда не был таким... Разливающийся холод будто ис¬
ходит из тела, покоящегося на ложе, тела чужого, незнакомого.
Глаза жены сухи, она не чувствует ни боли, ни ужаса, только
изумление — это не он! Произошло нечто непостижимое, чему дали
имя «смерть». Что делать с этим словом, оно ничего не объясняет,
ведь где-то же должен быть Ян Амос, где-то он есть!
На столе под окном светлицы, на полках вдоль стен, на лав¬
ках — книги.
Книги, книги, напечатанные, переплетенные, рукописные, в пе¬
ревязанных обложках, горы исписанной бумаги, тщательно вы¬
ровненные кипы листов и небрежно разбросанные повсюду записи.
А на всех этих белых, пожелтевших и сероватых листах, лис¬
точках и клочках — буквы, буквы, буквы, слова, слова, фразы...
мысли. Законченные и едва родившиеся.
Сверху, под рукой, лежит кипа листов: на одних столбиком за¬
писаны идеи, другие густо усеяны с обеих сторон пометками, на
иных начертаны схемы, планы, подобные землемерным... «С1ато-
гез ЕПае» — завещание ушедшего. Крошево мыслей для заполне¬
ния прогалов в постройке Коменского, черновики и тезисы, крат¬
кие наброски, сделанные в минуты озарения, записи удачных фор¬
мулировок.
Записи последних месяцев, недель остались здесь как чаяния
усопшего. Но в них остался жить для далекого, далекого будущего.
«Воззвание Элии»:
«О чем напомнить вам? Может быть, об изречении Сенеки:
«Изо всех сил препятствуйте превращению людей в скотов...» Есть
подобные скоты — «ресога» у всяких народов, сословий и религий.
Живут они не по правде, которой не знают и не взыскуют, а по ста¬
рым обычаям. Из скотского состояния освободит их истинное зна¬
ние, исключающее заблуждения,— такую истину явила «Пансо-
фия».
Стучит в сердце старая боль:
«Чехам.
Обвинить их в том, что сбились с пути предков, сделавшись
безучастными. Не использовали даже и полученных свобод. В час
испытаний схватились за мечи, а узрев убитого господина, в страхе
разбежались. Выпала им судьба уходить в изгнание, но ушли не¬
многие. Да и те возвращались, как из пустыни в Египет... Каковы
были чешские священники, выяснилось на чужбине; выгнанные из
178
своих гнезд, оказались людишками ничтожными, ленивыми, про¬
жорливыми, сварливыми...
Ты же, милая Община братская, послужила народу своему и
иным явила путь. Почий же ныне в бозе и уступи место великой
Общине, в которую соберет Господь все народы под небом...
Посвящение: отчизне возлюбленной, матери моей — земле мо¬
равской — один из верных ее сыновей, Ян Амос Нивницкий, по от¬
цу названный Коменским...»
Ночь склонилась над Амстердамом, первая ночь над усопшим
Коменским. Он молчит, недвижимый, далекий, он уже не промолвит.
Вокруг него книги, планы, «Воззвание Элии»...
И написанное слово мертво, молчаливо.
Но если через много лет или столетий кто-нибудь взглянет,
прочтет — и оживут слова.
Ян Амос заговорит.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
(которое автор заменил словами специалистов)
«... Главенствующей идеей философии Коменского и его пони¬
мания человека является старое представление его «еретических»
предшественников о том, что человек может и должен достичь со¬
вершенства, утраченного много веков назад низвержением в пучи¬
ну грехов и зла. Эту триаду исторической судьбы и перспективы
рода человеческого после Коменского повторили Руссо и Фейербах.
В XVII столетии Коменский разработал данную модель спосо¬
бом, не имевшим аналогов в его время. Родина Коменского повер¬
жена, сам он выдерживает немилосердные удары судьбы, но вопре¬
ки всему этот грандиозный мыслитель до последних дней жизни
создает конструктивную и конструктивистскую футурологию, ос¬
нованную на его вере в будущее человеческого рода. В этом про¬
является не наивность простака, и нельзя говорить лишь о траги¬
ческом величии Коменского,— нет, в своей философии он запе¬
чатлел жизненную, вечную потребность человека создавать и об¬
новлять идеал гармонического развития человеческого общества...
Только если уяснить себе глубинную суть произведений Комен¬
ского, можно правильно оценить его — не только в национальном,
но и в мировом масштабе...»
(Из сборника статей «Я. А. Коменский и его творения», Прага,
1975.)
Приложение
ИЗ ПРОИЗВЕДЕНИЙ Я. А. КОМЕНСКОГО
О развитии природных дарований
...Человеку прирождены четыре части, или качества, или спо¬
собности. Первая называется ум — зеркало всех вещей, с сужде¬
нием — живыми весами и рычагом всех вещей и, наконец, с па¬
мятью — кладовою для вещей. На втором месте — воля — судья,
все решающий и повелевающий. Третья — способность движе¬
ния, исполнительница всех решений. Наконец, речь — истолко¬
вательница всего для всех. Для этих четырех деятелей в теле на¬
шем имеется столько же главнейших вместилищ и органов: мозг,
сердце, рука и язык. В мозгу мы носим как бы мастерскую ума;
в сердце, как царица в своем дворце, обитает воля; рука, орган
человеческой деятельности, является достойным удивления испол¬
нителем; язык, наконец,— мастер речи, посредник между различ¬
ными умами, заключенными в различных, друг от друга разде¬
ленных телах, связывает многих людей в одно общество для со¬
вещания и действования.
...Хочешь ли узнать хорошо образованного (Ьепе сиИиз) че¬
ловека? Наблюдай за его действиями и движениями, за его речью
и даже молчанием, равным образом — за его походкой, посадкой,
осанкой, глазами, руками и за всем, относящимся к нему; всюду
будут просвечивать приличие, достоинство и любезность; всюду
он будет верен сам себе; во всем изящен и аккуратен. Хочешь позна¬
комиться с ним в деле? Все плавно идет под его рукой, так как вся¬
кое дело поведет он разумно, по предварительном здравом обсуж¬
дении. Хочешь слышать его речь? Он может дельно рассуждать
о чем угодно, не обнаруживая ни в чем постыдного невежества.
Если, напротив того, ему надо молчать, то даже самое молчание
он сумеет смягчить благоразумием и приличием, чтобы и из мол¬
чания его ты мог чему-либо научиться. Если он вращается между
людьми — одно удовольствие на него смотреть. Если ему когда-
либо придется жить без сообщества людей, никогда он не будет
чувствовать себя одиноким, так как он полон серьезных мыслей
и утешения в работе. В жизни он так ведет себя по отношению
ко всему доброму и злому, что на деле обнаруживает, что он умеет
различать вещи и может распознавать полезное от бесполезного.
Идет ли все по его желанию — он не заносится, не гордится, не
181
становится высокомерным. Впадает ли он в несчастье — он все
тот же: не опускается, не падает духом, не отчаивается. Одним
словом, «кто мудр, тот приспособится ко всевозможным обыча¬
ям»,— говорит поэт. А мы скажем: кто мудр, тот всюду сумеет быть
полезным и будет подготовлен ко всяким случайностям...
Если желаете, чтобы я еще подробнее разъяснил вам это, я сде¬
лаю это путем сопоставления образованных народов с необразо¬
ванными, или так называемыми варварами.
1. Образованные люди суть истинные люди, т. е. человечны
по своим нравам; варвары же отличаются скотской грубостью или
же зверской жестокостью, так что, кроме человеческого образа
(если только они говорят, а не ревут), едва ли и признаешь в них
что-либо человеческое.
2. Если ты присмотришься к порядку, господствующему в об¬
щественных и частных делах у хорошо образованного народа,
там все идет, как часы; если затронута одна часть, приводятся
в движение и все остальные: одно колесико толкает другое, и все
определяется числом, мерой и весом. У варваров же все похоже
на развязанный сноп или песок без цемента.
3. Возьми взаимоотношения людей между собой. В образован¬
ном народе все служат друг другу, каждый на своем месте выпол¬
няет то, что полезно ему и другим. У варваров же никто не считает¬
ся с потребностями другого: все делается вразброд, а потому один
другому мешает, и получается общая сутолока.
4. У образованных народов все стихии мира несут людям дань,
и даже самые недра земли не могут скрыть от них свои сокровища
(металлы, драгоценные камни и минералы). У необразованных
все пропадает без пользы: они не умеют ни подчинять себе приро¬
ду, ни сосать ее грудь, ни даже пользоваться ею тогда, когда она
сама изливает на них дары свои. Отличнейший климат, плодо¬
роднейшая земля, удобнейшие для судоходства реки остаются
без использования...
5. Образованные народы не дозволяют ни одному клочку зем¬
ли пустовать, никакому материалу пропадать бесполезно. Де¬
ревья и хворост, камни и щебень, даже песок и уличную грязь
они подбирают и находят всему этому известное употребление.
У необразованных же, смотришь, ничто не возделывается, сор и
грязь, кругом все гниет и разлагается.
6. Отсюда у первых даже самые бесплодные по своей приро¬
де области, не представляющие ничего, кроме песка, или скал,
или болот и мхов, так хорошо обрабатываются, что кажутся раем.
У необразованных же народов даже страны, сами по себе имеющие
вид рая (где, как кажется, само небо вступило в брачный союз с
землею), засоряются отбросами и теряют свою прелесть.
7. Вот почему образованные народы в избытке располагают
не только всеми необходимыми для жизни предметами, но и раз¬
личными удобствами, даже роскошью; тогда как необразован¬
ные едва имеют средства влачить жизнь, питаясь по-звериному
сырой пищей.
182
8. Образованные, заботясь и о будущем, обеспечивают себе
все необходимое в жизни, даже для непредвиденных случаев, ка¬
кие могут их постигнуть: неурожая, нападения врагов, моровой
язвы или иных болезней. Они своевременно противопоставляют
им благоустроенные житницы, арсеналы, аптеки. У варваров же
не существут никакого разумного попечения о жизни, здоровье,
безопасности; живут они изо дня в день, от случая к случаю; все у
них необдуманно и случайно.
9. Народ образованный обнаруживает изящество своего ума
даже красивой и изящной одеждой, так как все и каждый, ма¬
лый и великий, знатный и назнатный, одеваются если не изыскан¬
но, то во всяком случае опрятно; тогда как необразованные хо¬
дят нагими или полунагими, в лохмотьях и рубищах, грязные и
истощенные.
10. Образованный народ имеет великолепные многолюдные
города, полные произведениями искусств и ремесел. У необра¬
зованного — вместо городов пустыри, а если он что-нибудь и на¬
зывает городом, то это не более, как жалкие лачуги.
И. Образованные народы, связанные узами закона, содер¬
жат свои области, а в них города, села, дома, отдельные семейст¬
ва и, наконец, самих себя в границах установленного порядка,
так что никому нельзя безнаказанно их переступать. У народов
необразованных или ложно образованных место свободы занима¬
ет своеволие: кому что вздумается, тот то и делает, не зная ни в
чем никакой узды.
12. Отсюда у первых все безопасно, безмятежно, тихо и спо¬
койно, а у последних господствуют кражи, разбои и насилия; а
потому нет истинной безопасности, и все полно козней и страхов.
13. У народа истинно образованного даже среди сельских жи¬
телей нет деревенской грубости: до того все проникнуто город¬
ской утонченностью нравов. У необразованных, наоборот, и горо¬
жане суть те же селяне, и сам город по нравам — не что иное, как
настоящая деревня.
14. Люди, принадлежащие к образованному народу, привет¬
ливы к пришельцам, ласково указывают дорогу, вежливы к тем,
кто к ним обращается, остерегаясь причинить им какую-либо не¬
приятность. Варвары же или отталкивают от себя незнакомцев,
или сами бегут от них, и, во всяком случае, отпугивают их от об¬
щения с собой своими гнусными нравами.
15. У образованных народов ленивые люди и здоровые нищие
нетерпимы; их даже вовсе нет, так как каждое государство дер¬
жит всех своих граждан в порядке и печется о своих бедных. У вар¬
варов — целые полчища ленивых людей, которые, поддерживая
свое существование нищенством или воровством и грабежами или
существуя и в нищете и голоде, производят различные смуты и
бедствия. И если с этим злом и борются, то только с помощью си¬
лы; и тогда начинается сплошная каторга, угнетения, казни и ис¬
тязания.
183
16. Образованные, находя удовольствие в свободных науках
и искусствах, охотно занимаются ими, ни одного из них не вы¬
пуская из поля зрения. Они исчисляют звезды и измеряют небо,
землю, пропасти и невесть что, не желая, чтобы где бы то ни было,
хотя бы в отдаленнейших областях земли, воды, воздуха, что-либо
происходило ими не понятое. Они стараются также узнать: бег
веков, как далеко отстоим мы от начала мира, как скоро мы можем
ожидать его конца, чтобы, имея перед глазами прошедшее, лучше
располагать настоящим на пользу будущего. Необразованные
[не только] всего этого, а даже и самих себя не знают, не задумы¬
ваясь о том, откуда они пришли сюда, куда пойдут, что происхо¬
дит с ними или вокруг них; а потому они несведущи в прошедшем,
неразумны относительно настоящего, ни к чему не приготовлены.
17. Образованных услаждает лира Орфея, и они охотно пре¬
даются божественной музыке, чтобы, пленяясь сладостью звучной
гармонии, тем лучше всюду ей внимать по примеру Давида и Со¬
ломона. Необразованные же — ослы в музыке; если услышишь
между ними какие-либо звуки, то разве — нестройный гам пьяных
или дикие гиканья неуклюжих плясунов.
18. Наконец, образованные живут между собой мирно, ис¬
полненные света, разума, благой воли и чистой совести, довольные
богом и собой и радуясь своим сокровищам. Необразованные,
не обладая ничем внутри самих себя, всецело предаются одной
внешности и, гоняясь вместо вещей за призраками, становятся
предметом насмешек, чахнут и, наконец, гибнут. И пусть гибли
бы, если бы этой смертью они не обрекались бы заживо и на смерть
вечную! Но если уж необходимо так бывает, что люди, не достой¬
ные этого имени, отклоняются от своего предназначения — бла¬
женной жизни, то лучше бы им вовсе не родиться, или, точнее, луч¬
ше родиться не людьми, а немой тварью, чем рождаться такими
людьми, которые никаким человеческим образованием не возвы¬
шаются до истинной человечности.
Надеюсь, вы поняли теперь, благосклоннейшие слушатели,
что такое человек или народ образованный и чем образованные
отличаются от необразованных.
...Об истинном же и спасительном образовании людей я, сверх
того, добавлю, что никто не может сделаться образованным без
воспитания или культивирования, т. е. без прилежного обучения
и попечения. Если же скажут или подумают, что «духовное даро¬
вание есть дар божий и вложено в нас его десницей, а потому мо¬
жет ли человек совершенствовать дела божии?», то я отвечу: те
дела божии, которые Творец изъял из нашей власти, действитель¬
но не могут быть ни изменены, ни тем более усовершенствованы
нами, как, например: внешний вид мира, течение звезд, небесные
явления и т. п. Все же то, что он вложил в нашу руку или душу,
он как бы подчинил нашей власти, так что от нашего усмотрения
зависит приспособить все это к нашим потребностям и с этой целью
перемещать, переделывать, отшлифовывать, т. е. вообще совер¬
шенствовать.
184
...Итак, необходимо все дарования развивать в совершенст¬
ве, чтобы родившийся человеком учился и действовать по-челове¬
чески. Но прежде всего необходимо, чтобы такую обработку полу¬
чили те, кто должен стать зерцалом, правилом и опорой для других,
т. е. кто предназначен к управленйю какой-либо частью челове¬
ческого общества: семьей, школой, городом, царством. Но надо
наставлять и тех, кого природа предназначила к подчинению
чтобы они умели разумно покоряться и повиноваться порядку.
Надо обучать бездарных, чтобы они доставляли какую-нибудь
пользу, хотя бы ремесленным трудом; надо обучать даровитых,
чтобы, по чрезмерной подвижности ума, они не ударились во зло
и не погибли бы от собственных заблуждений. Хорошим натурам
образование нужно для того, чтобы предохранить их от испорчен¬
ности; нужно оно в испорченным, чтобы исправить их природные
недостатки; так было, по его собственному признанию, с Сократом,
испорченная и склонная к порокам природа которого была исправ¬
лена благодаря воспитанию. Одним словом: как плодородная зем¬
ля при отличной обработке становится раем, а если остается в
небрежении — печальной пустыней, наполненной крапивой, терни¬
ем и гадами, так и дарования при прекрасном воспитании совер¬
шенно уподобляют нас ангелам и даже самому Богу, образ кото¬
рого отражают; оставленные в пренебрежении низводят нас к
скотам, а совершенно отдалившись от своего первообраза, увы,—
даже к самым нечистым духам! Итак, усовершенствование при¬
родных дарований, которое одно может возвысить нас до уподоб¬
ления Богу, необходимо людям более всех сокровищ мира, почес¬
тей, удовольствий и всего, что может входить и обыкновенно
входит в круг наших желаний, и потому оно должно быть выс¬
шей целью наших стремлений.
Законы хорошо организованной школы
... 3. Учить только умению говорить и не учить вместе с тем по¬
нимать (т. е. учить языкам без понимания вещей) — это значит
не усовершенствовать человеческую природу, а только придать ей
наружное, поверхностное украшение. Учить же понимать вещи, но
не учить вместе с тем действовать, есть вид фарисейства: говорить,
но не делать (Матф. 23, 3). Наконец, понимать и делать вещи, не
отдавая себе, однако, отчета в пользе знания и действия,— это
полуневежество. Чтобы образовать людей, знающих вещи, опыт¬
ных в деятельности и мудрых в использовании знания и действия,
наша мастерская гуманности, школа, должна вести умы через ве¬
щи таким образом, чтобы везде соблюдалась польза и предупреж¬
далось злоупотребление. Это принесет значительную пользу во
всей жизни (хозяйственной, государственной, церковной)...
185
XXI. Законы для учителей
1. Учителями должны быть люди набожные, честные, деятель¬
ные и трудолюбивые; не только для вида, но и на самом деле они
должны быть живыми образцами добродетелей, которые они долж¬
ны привить другим. (Ничто притворное не может быть продолжи¬
тельным.)
2. Чтобы быть в состоянии бодро выполнять обязанности своей
профессии и предохранить себя от скуки и отвращения, они должны,
во-первых, остерегаться слишком низко ценить себя и относиться
к самим себе с презрением. Кто сам считает постыдным быть учи¬
телем и остается им только ради денег, конечно, бежит оттуда,
как с жерновой мельницы, лишь только найдет другой род занятий,
обеспечивающий большее вознаграждение. Но наши полагают, что
они поставлены на высоко почетном месте, что им вручена пре¬
восходная должность, выше которой ничего не может быть под
солнцем, именно, чтобы маленькое подобие Бога доводить до сход¬
ства с Богом или, как говорит Бог у пророка (Ис. 51, 16), насаж¬
дать небо и основывать землю, т. е. полагать основание церкви и
государства. Уверенные, что их труды служат на благо челове¬
ческого рода, они будут воспевать с Давидом: мне выпал жребий
самый приятный, мне досталось прекрасное наследство (Пс. 16, 6) и
будут стараться, поскольку это от них зависит, сделать все возмож¬
ное для столь возвышенной цели.
3. И так как это столь великое дело приходится предпринимать
рискованным образом с применением собственной мудрости и соб¬
ственных сил, то прежде всего они смиренно предадут самих себя,
свои работы и преуспеяния своих учеников. Богу, по примеру вели¬
кого наставника, указывающего, что он достиг одного, что никто
их тех, кого ему дал Отец, не погиб, и просящего Отца соблюсти
их в своей добродетели (Иоан. 17, 11, 12).
4. Итак, ближайшая забота будет состоять в том, чтобы мощ¬
но увлекать учеников благим примером; ибо нет ничего естествен¬
нее, как то, чтобы последующие ступали по следам предыдущих
и чтобы ученики воспитывались (зе сотропап!) по образцу учите¬
ля. Руководство только в виде слов и предписаний обладает си¬
лой сообщить делу только весьма слабое движение. Поэтому на¬
ши учителя должны остерегаться походить на тех придорожных
Меркуриев, которые показывают простертой рукой, куда нужно ид¬
ти, а сами не идут.
5. Наши учителя должны помнить, что юношество, посвящен¬
ное Христу, должно направлять преимущественно туда, куда хочет
привести Христос, именно к небу. Итак, прежде всего должно посвя¬
тить души познанию того Отца, который находится на небесах,
воле нужно внушить любовь во всем исполнять волею Божию, что¬
бы нам творить ее на земле так, как творят ее ангелы на небесах, и,
наконец, должно возбудить надежду на вечное милосердие его.
Всему этому они должны неукоснительно учить своих учеников
своею достойною небес ангелоподобною жизнью, остерегаясь при¬
186
мером какого-либо мирского дела соблазнить кого-нибудь из малых
сих (ибо тем, кто это делает, Христос предвещает горе).
6. Но так как учителя получают не таких лиц, которые они тот¬
час же должны вести к небу, но таких, которым предназначено
первоначально вести среди людей, здесь, под небом, человеческую
и богоугодную жизнь, они должны приучать вверенных им также и
к требуемому от каждого человеческому образованию и к доброму
повиновению законам человеческого общества, и опять-таки преж¬
де всего и лучше всего примерами, нежели предписаниями. Следо¬
вательно, развитие умеренности и трезвости, а через то — здраво¬
го и бодрого духа будет лежать на обязанности всех учителей;
пусть пиры платоновские будут им приятнее, нежели пиршества
сибаритские. Подобным образом учителя должны заботиться о
том, чтобы быть для учеников в пище и одежде образцом просто¬
ты, в деятельности — примером бодрости и трудолюбия, и поведе¬
нии — скромности и благонравия, в речах — искусства разговора
и молчания, словом, быть образцом благоразумия в частной и
общественной жизни.
7. Наконец, так как успехи в благочестии и нравственности
идут лучше, когда ум, оснащенный светом познания, умеет сде¬
лать лучший выбор среди вещей, а познание вещей почерпается
из наук, то пусть учителя помнят, что их питомцы и в этом должны
быть осведомлены. А потому учителя должны знать, хотеть и уметь
сделать умы всех своих учеников мудрыми, языки — красноречи¬
выми, руки — искусными для письма и других действий, и опять-
таки при помощи постоянных примеров, наставлений и практики.
8. Итак, показывай им так, чтобы они что-нибудь видели, объ¬
ясняй так, чтобы они понимали, заставляй их подражать, чтобы
и они также могли выражать то, что ты можешь. И как только у
них явится надежда, что они могут это сделать, заставляй их повто¬
рять до тех пор, пока они не будут в состоянии делать это правиль¬
но и быстро. Итак, пусть хорошие учителя полагают, что (заме¬
тить хорошенько) самые маловажные обязанности — диктовать
что-либо, гораздо же более важные — наблюдать, внимательны ли
ученики, частым спрашиванием возбуждать силу ума, чтобы они
понимали, и в процессе исправления, когда ученики сбиваются,
искусно исправлять.
9. Чтобы быть в состоянии выполнить все это без скуки, необ¬
ходимо относиться к ученикам по-отечески, с серьезным, страстным
желанием им успехов, как будто бы учителя являлись родителя¬
ми духовного развития учащихся. При этом они должны все делать
более добродушно, нежели строго, помня слова Горация:
Все голоса за того, кто приятное свяжет с полезным.
Это возраст, который — не зная еще бремени жизни — измеря¬
ет полезное только сообразно с его приятностью и требует скорее
сахара и меда, нежели настоящего кушанья.
187
10. Хороший учитель не пропускает ни одного удобного случая,
чтобы научить чему-либо полезному. Итак, если нашим учителям
придет на ум научить чему-либо хорошему, то они никогда не упу¬
стят такого случая, будет ли то в школе в присутствии всех, или
вне ее частным образом, с кем-либо одним, но в этом последнем
случае дело происходит затем следующим образом: то, что ученик
усвоил частным образом, он должен повторить в классе перед все¬
ми с двоякой пользой, во-первых, чтобы все привыкли вниматель¬
но воспринимать также и то, что говорится кому-нибудь вне школы,
и уметь передавать смысл воспринятого; во-вторых, чтобы то, что
говорится кому-либо одному по какому-либо поводу, служило на
пользу всем; ибо школьный учитель должен быть одинаково учи¬
телем всех.
11. Как сами они должны осуществлять прежде всего перво¬
начальное и главнейшее, так и учеников своих учить тому же и
требовать от них, чтобы они соблюдали это в таком, а не в обрат¬
ном порядке, т. е. они должны прежде всего учить самому необ¬
ходимому благочестию, затем добродетели в обращении с людьми
и, наконец, внешнему украшению жизни — наукам.
12. Итак, прежде всего пусть под страхом вечного проклятия
учитель остерегается терпеть, чтобы кто-либо уклонялся от благо¬
честия, но пусть старается держать всех в страхе божием. Если он
этого не добьется, то пусть считает весь свой труд затраченным
даром.
13. Далее, учителя должны наблюдать, чтобы молитва общая
и частная происходила с благочестивыми жестами и с сердцем,
вознесенным к Богу. Каждую среду должны они заниматься с уче¬
никами законом божиим, каждую субботу должны прилежно при¬
готовлять их к воскресенью, каждое воскресенье должны все участ¬
вовать в общественном богослужении, каждый учитель с своим от¬
делением на особом месте; они также должны настаивать на том,
чтобы все ученики записывали проповедь и повторяли ее затем в
понедельник на первом уроке.
14. Сколько раз совершается в церкви святое причащение, столь¬
ко раз учителя должны приготовлять учеников с особым чувством
благоговения либо к тому, чтобы они приняли достойное участие в
священном таинстве, либо к тому, чтобы они благоговейно созер¬
цали столь священное таинство.
15. Из числа нравственных добродетелей особенно настойчиво
должен он рекомендовать и внедрять путем упражнений способ¬
ность переносить труды, больше того, стремление к ним; ибо, достиг¬
нув этого, они будут иметь великое сокровище для жизни.
16. Каждый учитель должен в особенности иметь перед гла¬
зами цель и задачи своего класса, чтобы, хорошо зная, чего он
должен достигнуть, все направлять сообразно с этим; он добьет¬
ся похвалы, если всех своих учеников доведет до этой цели, за¬
служит позор, если допустит, чтобы кто-либо не достиг ее.
188
Воскресший Форций,
или Об изгнании из школ косностй
...Не без удовольствия смотрю я на представляющиеся мне
случаи оказывать услуги христианскому юношеству и школам,
и не против воли пользуюсь я этими случаями, будучи уверен, что
они предоставляются самим провидением: только бы было у нас
усердие взяться за них. Самые болезни дают повод и толчок к
изысканию необходимых оздоровляющих средств, самый беспоря¬
док — к восстановлению порядка, сами дурные нравы — к созда¬
нию хороших законов. Однако дело показывает, что не всегда мы
преодолеваем нашу медлительность и приводим в движение необ¬
ходимые средства. Большей частью мы предоставляем дела их собст¬
венному течению или считаем свой долг исполненным, если мы
жалобами и сетованием даем знать, что мы далеки от незнания
наших бедствий. И вот мы жалуемся, что, видя перед собой нечто
лучшее, мы вязнем в тине неурядицы и все-таки погрязаем в ней,
потому что либо у нас не хватает решимости выбраться оттуда,
либо мы никак не приложим рук к делу с надлежащей серьезно¬
стью и умением.
Вот отчего раз обуявшие нас недуги в такой степени прочно
укореняются, что даже при неблагоприятных обстоятельствах
непрерывно прогрессируют. Это наблюдение античная мудрость
выразила образно в сказании о борьбе Геркулеса с лернейской
гидрой, борьбе необычайно трудной, так как, лишь только он от¬
рубал одну из ее многочисленных голов, на ее месте сейчас же
вырастали две новые. Как бы там ни было, мы должны бороться с
нашими пороками до тех пор, пока с помощью божьей их не по¬
бедим. Мне же, в частности, предстоит теперь вступить в бой с
язвой школ — косностью, повод к чему подает нам поднятая давно
одним мудрым человеком жалоба на небрежность и на поверхност¬
ное только исполнение обязанностей почти всеми, кто учит в шко¬
лах — не исключая нашей. Казалось, можно было надеяться, что,
раз возможен свет лучшего метода, господствующая в школах ру¬
тина тем самым хоть до некоторой степени будет вытеснена. Но
что пользы зажигать факел, когда люди не хотят открывать глаз?
Мне опять приходит на мысль известное изречение ученейшего
мужа: тщетно стремиться к улучшению методов, если не удастся
удалить из школ косность... Несчастен же тот, кто не видит свое¬
го же блага; несчастен тот, кто не знает пути к тому, что составля¬
ет предмет его самого сильного стремления; несчастен и тот, кто
знает средства для достижения своей цели, но пренебрегает ими;
однако несчастнее всех тот, кто даже не хочет видеть того, что
ему полезно, кто не слушает и даже ненавидит путеводителя, кто
отталкивает человека, указывающего ему, чем он болен и как ему
вылечиться... Вот что ддао повод к появлению настоящего сочи¬
нения... К заглавию я прибавил подзаголовок: «Об изгнании из
школ косности»; ведь, пока не будет устранена косность, эта не¬
189
объятная глыба, загораживающая дорогу ко всему славному и
прекрасному, до тех пор, думаю я, все другие указания, все уве¬
щания, все добрые пожелания, все усилия и заботы благочести¬
вых покровителей, все щедрые вспомоществования, все устроенные
нами коллегии, аудитории, общежития, наконец, все хорошие ус¬
тавы и их блюстители — словом, все окажется и навсегда оста¬
нется тщетным. Так поставим же перед собой задачу — изгнание
косности, этого столь вредоносного хищника, из садов мудрости,
или, вернее, озаботимся приведением в исполнение наших соб¬
ственных начинаний...
Оглавление
I. Корни (7)
II. Голоса мира (14)
III. Годы счастья (26)
IV. Разверзлись бурей небеса (32)
V. Последние месяцы, недели, дни... (41)
VI. Распахнулись ворота (52)
VII. Нолю — каждый человек (62)
VIII. Решающий шаг (70)
IX. Английское приключение (77)
X. Перекресток судьбы (86)
XI. Встреча (96)
XII. Мирные годы? (103)
XIII. «Вся моя жизнь была странствием» (109)
XIV. Завещание (116)
XV. Странствиям нет конца (120)
XVI. 5сНо1а Ра1ак1апа (128)
XVII. Лешно напоследок (140)
XVIII. Величайшая утрата (148)
XIX. Последнее прибежище—столица Ботавии (150)
XX. Путь к вершинам (154)
XXI. Последняя помеха (161)
XXII. «Всеобщее исправление» (164)
XXIII. Последняя глава жизни (173)
Приложение (181)
Учебное издание
Кратохвил Милош В.
ЖИЗНЬ ЯНА АМОСА КОМЕНСКОГО
Зав. редакцией Н. П. Семыкин
Редактор Л. Н. Лысова
Младший редактор М. И. Ерофеева
Художник М. Э. Щербакова
Художественный редактор Б. В. Богаченков
Технические редакторы Н. Т. Рудникова, О. И. Назаровская
Корректор М. Ю. Сергеева
ИБ № 13991
Сдано в набор 27.09.90. Подписано к печати 18.06.91. Формат 60Х90'/|б. Бум. офсетная № 2. Гарнит.
литер. Печать офсетная. Уел. печ. л. 12 + 0,25 форз. Уел. кр.-отт. 12,5. Уч.-изд. л. 13,78 + 0,42 форз.
Тираж 37 000 экз. Заказ № 2679. Цена 2 р. 10 к.
Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Просвещение» Министерство печати и массовой
информации РСФСР. 129846, Москва, 3-й проезд Марьиной рощи, 41.
Смоленский полиграфкомбинат Министерства печати и массовой информации РСФСР. 214020, Смоленск,
ул. Смольянинова, 1.
(/, 'г/4'
2 руб. 10 моп.
9
ЖИЗНЬ ЯНА АМОСА КОМЕНСКОГО